«Сладкая месть»

Роберта Джеллис Сладкая месть

OCR Roland; SpellCheck SAD

«Сладкая месть»: «ЭКСМО», 1997

ISBN 5-251-00638-1

Оригинал: Roberta Gellis, 1983

SYBELLE

Перевод: М.: Попурри

Аннотация

1

Сибель молча внимала рассуждениям леди Элинор и лорда Иэна о человеке, который мог стать ее мужем. Вряд ли ее не волновало собственное будущее, однако правила приличия обязывали юную шестнадцатилетнюю девушку смиренно принимать решение старших в семье: замужество вообще никак не связывалось с симпатиями или с тем более серьезными чувствами, а считалось делом политических союзов и основывалось на правах владения собственностью – мнение и желания женщины редко принимались во внимание в вопросах заключения брачных контрактов. Но в случае с Сибель причина крылась вовсе не в следовании каким-то там правилам: девушка была не только любимой дочерью и обожаемой внучкой – она являлась наследницей замка Роузлинд. Поэтому сейчас Сибель слушала бабушку с дедушкой, конечно, с интересом, но без волнения – и этим отличалась от большинства девушек, а может, была счастливее их. Сибель не боялась, что ей навяжут ненавистного или страшного мужа, ибо знала, что родные могут ей дать добрый совет, но навязать?! Нет, женщины этого рода выбирали свою судьбу сами. И Сибель уже отказала многим женихам, которых ей предлагали. Тем более что недостатка в женихах при таком могуществе семьи не предвиделось ближайших лет семьдесят ее жизни.

И все-таки Сибель заметила, что обычное чувство облегчения, которое появлялось на лицах ее родителей, когда она отвергала первых претендентов, за последний год сменилось некоторой озабоченностью и тревогой. Она начала понимать, что в ее шестнадцать уже давно пора быть замужем......

Когда Сибель впорхнула в комнату, чтобы посоветоваться с бабушкой по хозяйственным вопросам – женщины Роузлинда всегда присматривали за своими работниками и вникали в самые что ни на есть прозаические проблемы управления землями, в отличие от большинства высокородных дам, что предпочитали музицирование и праздную болтовню, а из работы знали лишь вышивание золотом, – ее встретили две пары нежных любящих глаз: карие, с золотым блеском, глаза леди Элинор и глубокие, словно тихий бездонный колодец, бархатные очи лорда Иэна. Тревога, сквозившая в его взгляде минуту назад, когда он обсуждал с Элинор последствия недавнего поражения короля Генриха, исчезла, и лицо расплылось в теплой улыбке: Сибель была его любимицей.

Иэн и Элинор сидели, как это часто бывало в последние годы, в маленькой уютной комнате, спрятавшейся за просторным залом. И хотя очаг в ней не был большим и не мог вмещать такие огромные поленья, как те, что трещали и сыпали искрами в каминах обеденной залы, в комнате не ощущалось холода. Во многом от него защищали прекрасные гобелены. Они придавали комнате особенный уют – тонкая работа изображала сцены парадной королевской охоты, разгоняли мрак, давали глазам ощущение теплоты и, кроме того, действительно закрывали от пронизывающей сырости каменных стен, храня тепло пляшущего в очаге огня.

В комнате царил мир, и чувствовалась полная защищенность от ноябрьских ветров, поднимавших на море огромные волны, которые разбивались о скалу под высоченными каменными стенами крепости Роузлинд. Сюда не доносились шум и суета большого зала. С годами оба, Элинор и Иэн, все больше дорожили минутами покоя, которые им удавалось урвать у жизни. Нельзя сказать, что за всю жизнь они накопили хотя бы день безоблачного счастья. Непоследовательность короля Генриха III давно вносила суматоху в жизнь Англии, а сейчас привела к открытому бунту многих влиятельных баронов, военным стычкам и к унизительному поражению короля от когда-то самого преданного его вассала – Ричарда Маршала, графа Пемброка, которой пользовался благосклонностью лорда Ллевелина, принца Уэльса.

И вот сегодня в замок Роузлинд пришло послание, которое и обрадовало, и повергло в замешательство леди Элинор.

Элинор, дочитав письмо, подняла голову и обратила взор на мужа. Наблюдая за выражением лица лорда Иэна, когда тот первым читал письмо, она с облегчением поняла, что надо быть готовой к неожиданным, но отнюдь не трагическим или страшным известиям. И теперь Иэн отвечал ей взглядом, в котором почти не осталось удивления и неверия – лишь тревожная задумчивость.

– Это шутка? – спросила Элинор, протягивая письмо мужу.

– О нет, – тяжело вздохнув, ответил Иэн. – Оно подписано полным титулом лорда Ллевелина и скреплено печатью. Это вовсе не шутка. Это официальное приглашение на свадьбу нашего сына Саймона и Рианнон, дочери Ллевелина, принца Уэльса.

Элинор бросила письмо на маленький столик возле себя с такой яростью, что стоявший на нем кубок с вином даже покачнулся. Губы Иэна слегка дрогнули. Характер Элинор хоть и смягчился за шестьдесят прожитых лет, но душа ее осталась все так же непосредственна.

– Тогда старик теряет разум! – резко выпалила она. – Никто не устраивает свадьбу в разгар войны, если семьи жениха и невесты находятся в разных лагерях!

– Ллевелин не старше меня, – со смехом напомнил ей Иэн, – и я хотел бы обладать столь же ясным рассудком, как он.

Выражение лица Элинор тут же смягчилось, и она встала, чтобы с любовью обнять мужа.

– С твоим разумом все в порядке, – прошептала она. – У тебя страдает сердце, любовь моя, от того, что слишком мягко и податливо.

Иэн ответил мягким поцелуем на нежные объятия леди Элинор.

– Ну, с сердцем ли, с головой ли, – весело произнес он, – у Ллевелина все в порядке. В каком-то смысле сейчас не самое плохое время для свиданий.

– По-моему, ты такой же сумасшедший, как и он! – рассмеялась Элинор. – Ты тоже забыл о войне?

Иэн вздохнул.

– Хотел бы я об этом забыть. Но подумай – после неожиданной атаки лорда Ллевелина и графа Пемброка у короля едва ли осталось хоть пенни, чтобы одеть своих людей, накормить их, не говоря о том, чтобы им заплатить. Генрих сидит в Глостере, но что он может сделать? Собственные вассалы бросили его, а наемники недовольны и вот-вот готовы взбунтоваться. Он бессилен что-либо предпринять.

– Вероятно, все обстоит именно так, как ты говоришь, но король полон решимости взять реванш... А может быть, – задумчиво произнесла Элинор, – Ллевелин надеется таким образом втянуть и нашу семью в ссору с королем?

– Он слишком хорошо меня знает, – улыбнулся Иэн. – Конечно, Ллевелин не возражал бы против того, чтобы моя поездка в Уэльс на свадьбу сына усилила бы тревогу короля. Но для нас это безопасно, Элинор. Генрих благословил эту свадьбу. И – что еще более важно! – даже епископ Винчестерский ничего не предпримет против нас. Вероятнее всего, он просто промолчит...

– Тогда почему Ллевелин решил устроить свадьбу именно сейчас? Это что, просто шалость?

– Шалость, которая дорогого стоит. Нет, чего Ллевелин действительно хочет, так это известий.

– Чепуха! – раздраженно перебила мужа Элинор. – Какие новости мы можем ему сообщить? Мы расстались с Генрихом еще прошлым летом. Ллевелину должно быть известно, что даже Джеффри сторонится короля с тех пор, как Генрих нарушил свою клятву, данную Ричарду Пемброку.

– Не думаю, что Ллевелину нужны известия о Генрихе, – подчеркнул Иэн. – Уверен, у него есть доверенные осведомители, может быть, даже в самой крепости Глостер, и они докладывают ему о каждом шаге короля. Ллевелина интересует настроение английских баронов и духовенства. – Иэн широко улыбнулся и на мгновение стал похож на мальчишку, несмотря на все признаки приближающейся старости. – Ллевелин хочет знать, сколько времени у него осталось, чтобы набивать сундуки награбленным добром, прежде чем король предложит Ричарду мир.

Рука Элинор покоилась на плече мужа. Ее ясные темные глаза сверкнули золотисто-зелеными искрами.

– А скоро наступит мир, Иэн?

Он накрыл ее руку своей ладонью.

– Скоро? Этого я не могу сказать, просто молюсь и надеюсь. Как ты знаешь, Генрих не из тех, кто продолжает добиваться своей цели даже тогда, когда это начинает приносить неудобства или тем более становится опасным. Более того, короля может осудить церковь, а ведь он этого очень боится.

– Но не при епископе Винчестерском, который все время твердит ему, что тот поступает правильно. – Элинор поцеловала мужа в затылок и вернулась на свое место.

– Я думаю, после избрания Эдмунда Эбингдонского архиепископом Кентерберийским ситуация изменится, – сказал Иэн. – Эдмунд – святой, и он не побоится призвать к примирению обе враждующие стороны...

– Что и делают уже в течение почти целого года все епископы, кроме прихвостней Винчестера, – прервав мужа, взволнованно проговорила Элинор, и ее глаза вновь засверкали.

Иэн улыбнулся.

– Но Генрих истинно верует, и Эдмунд в его глазах будет пользоваться авторитетом еще до того, как получит мантию.

– Да, Эдмунд – святой, – согласилась Элинор, – но все-таки не больший, чем епископ Лондонский, а Роджеру до сих пор не удалось добиться примирения.

– Потому что Роджер – такой же епископ, как и Винчестер, – сказал Иэн. – По мнению короля, они оба одинаково близки Богу, хотя всему остальному свету совершенно очевидно, что Роджер сразу же предстанет перед ликом Господа, когда тот сочтет необходимым призвать его на небеса...

– А Винчестер отправится прямо к дьяволу! – выпалила Элинор.

Глаза Иэна светились печалью.

– Нет, – вздохнул он. – Несмотря на все неприятности, которые он навлек на нашу несчастную страну, Питер де Рош – не дьявол. В нем нет злого духа. Бог не проклянет человека за непонимание.

– Когда-то он был твоим другом, и ты никогда не перестанешь любить его, – раздраженным тоном сказала Элинор. – Но именно Винчестер, и только он, вбил в голову Генриха мысль о том, что король должен быть всемогущим и править без советов или согласия его баронов, несмотря на закон или традиции. И именно Винчестер преднамеренно подтолкнул Ричарда Маршала к бунту, рассчитывая на то, что, в случае победы, все остальные смирятся и отдадут свои привилегии без сопротивления.

– Но Винчестер думал таким образом восстановить мир и порядок в стране, – примирительно сказал Иэн, стараясь унять не на шутку разгневавшуюся Элинор.

– Винчестер думал таким образом прибрать покорную страну к своим рукам! – раздраженно отозвалась Элинор на последнее замечание, но, увидев замешательство на лице мужа, вскочила, снова поцеловала его, рассмеялась и вернулась на свое место. – Хорошо, – продолжала она, – я согласна с тобой!.. Тогда я пожелаю ему мучения в чистилище вместо огня ада!

Последние слова заставили рассмеяться Иэна.

– Твои представления о милосердии, моя любовь, веселят мне кровь. Но единственное, что я хотел разъяснить, так это то, что нам не следует опасаться, что Винчестер предаст нас анафеме, если мы отправимся в Уэльс на свадьбу нашего сына. – И Иэн обратил свой нежный взор на впорхнувшую в комнату старшую внучку.

Иэн давно уже перестал вспоминать о том, что Джоанна, мать Сибель, была его приемной дочерью, а не родной. Он знал, что Элинор вспоминает своего первого мужа, Саймона Леманя, с любовью, которую постаралась передать не только его детям – Джоанне и Адаму, но и сыну от второго брака – Саймону. Элинор не возражала против того, чтобы Иэн называл Джоанну дочерью, а Сибель – внучкой.

Сибель мимоходом обронила поцелуй на макушку деда и направилась прямиком к Элинор, держа в протянутой руке льняной стебель.

– Мне кажется, этот отмачивается уже достаточно долго, – сказала она.

Элинор взяла стебель и растрепала его, а затем пощупала ворсинки.

– Да, – согласилась она, – но останься – пусть горничная передаст женщинам, чтобы приступали к работе. Я хочу, чтобы ты написала письмо матери и отцу и сообщила им, что Иэн и я через пять дней отбываем в Уэльс.

– Уэльс? – переспросила Сибель, глядя на них расширившимися от удивления прекрасными глазами цвета зрелого янтаря. – Что-нибудь с Саймоном? – Теперь ее голос по-настоящему задрожал.

– Нет-нет, родная, с твоим братом все в порядке, – поспешил успокоить ее Иэн.

Элинор не могла удержаться от язвительного замечания:

– Если не считать того, что он еще больше обезумел, чем прежде, то, я думаю, ничего особенного.

Сибель растерянно переводила взгляд с дедушки на бабушку.

– Что Саймон натворил на сей раз? – с опаской спросила она.

Сибель любила всех в семье, но Саймона она просто обожала, ибо он, хотя и доводился ей дядей, был всего лишь на шесть лет старше и стал Сибель настоящим товарищем по детским играм. Саймон до сих пор, оставался ее ближайшим другом и поверенным всех ее сокровенных тайн. Однако она признавала, что Саймон оказался очень необычным ростком на древе семьи, все представители которой посвящали жизнь расширению своих владений, преумножению богатств и усилению власти. Поэтому Саймон часто ссорился с родителями, особенно со своей практичной и темпераментной матерью. Однако сейчас, вместо того чтобы выказать признаки ярости, яркие глаза Элинор лучились радостью.

– Впервые в жизни он поступил правильно, – сказала она. – Я говорю так, поскольку мы только что получили от принца Ллевелина официальное приглашение на свадьбу Саймона и Рианнон.

– О, замечательно! – воскликнула Сибель. – Я знала, что он уговорит ее! – Вдруг ее глаза снова расширились. – Но зачем вы едете в Уэльс сейчас? Ведь наверняка...

– Наверняка у лорда Ллевелина припрятано для нас столько неприятностей, сколько у паршивой дворняги блох, – едко бросила Элинор. – Если только не Саймону пришла в голову эта безумная затея – устроить свадьбу в самый разгар войны! Назначена дата – первое число декабря.

Сибель улыбнулась:

– Это не безумие, а суеверие. Саймон всегда говорил, что женится в тот же день, в какой ты выходила замуж, бабушка. Он говорил, что эта примета помогла моим маме и папе, поэтому они очень счастливы друг с другом.

– Счастливые браки не определяются днем свадьбы, – ответила Элинор, но выражение ее лица смягчилось, и она продолжала более спокойным тоном: – Счастливыми браки становятся при доброй воле, хорошем отношении и искреннем желании обеих сторон. В любом случае... – Она улыбнулась, но голос оставался серьезным. – В ситуации Саймона и Рианнон свадьба могла быть отложена до первого декабря будущего года, когда, спаси Господи, наша поездка в Уэльс не ввергла бы короля в искушение объявить о нашей измене.

– Послушай, Элинор, – запротестовал Иэн, глядя на нее с усмешкой, – ты сама себе противоречишь. Ты же знаешь, что идея пышной свадьбы принадлежит не Саймону. Ясно, что если бы Саймон хотел жениться первого декабря, то он бы предпочел предстать с Рианнон перед любым священником в присутствии нескольких свидетелей и этим ограничиться. А Рианнон уж тем более! Торжества – наверняка мысль Ллевелина. Я говорил тебе о целях, которые он, вероятно, преследует.

Сибель почти не прислушивалась к их разговору, ее золотисто-бронзовые брови были сведены воедино так, что между ними пролегла глубокая морщина.

– Можно, я поеду с вами? – осторожно спросила она. – Я не знаю, соберется ли папа – не потому, что ему не хочется, а потому, что он опасается причинить королю Генриху больше огорчений, чем уже причинил. Но я... я хотела бы посмотреть, как Саймон женится, и снова повидать Рианнон.

– И, может быть, повстречаться с Уолтером де Клером? – добавила Элинор, но, увидев смущение внучки, поспешила объясниться: – Нет, я не дразню тебя, Сибель, я спрашиваю серьезно. Когда бы Уолтер ни появлялся в нашей семье, он всегда выискивает глазами тебя. Правда, нет уверенности в том, что он окажется в Билте, но, по последним известиям, он сейчас вместе с Ричардом Маршалом. Ричард, конечно, будет приглашен на свадьбу Саймона, и, похоже, если Уолтер с ним, то он тоже приедет, поскольку они знакомы с Саймоном с ранней юности. Я знаю, твой отец одобрил бы брак между тобой и Уолтером. Ему нравится Уолтер, а принадлежащие ему земли – это как раз то, что нам надо.

– Элинор! – резко оборвал жену Иэн. – Не дави на Сибель своими разговорами о предпочтениях Джеффри и владениях Уолтера. Крепость Роузлинд – достаточно богатое и сильное владение. Нам не нужны никакие девичьи жертвоприношения.

– А я и не давлю на нее, – запротестовала Элинор. – Я просто спрашиваю или, может быть, хочу предупредить. У меня есть такое чувство, что Уолтер попросит руки Сибель, как только снова увидит ее. Мне кажется, что он испросил бы согласия Джеффри еще раньше, если бы не боялся, что его в любой момент могут объявить мятежником и лишить владений.

– Это самое резонное, – подчеркнул Иэн. – С его стороны, оказалось мудрым и благородным поступком не торопиться со сватовством и не добиваться благосклонности девушки в такое смутное время. Должен сказать, что мне Уолтер де Клер кажется человеком чести.

Сибель молча внимала беседе бабушки с дедушкой, потому что понимала, что леди Элинор никогда не прикажет своей внучке идти под венец с нежеланным мужчиной, будь он даже богат, как Крез, а лорд Иэн обрушит всю силу своего гнева и меча на того, кто посмеет предположить, что такое вообще возможно. Мужчины семьи замка Роузлинд ценили свободу выбора своих женщин, поэтому такими счастливыми и оказались браки Джоанны и Джеффри, Адама и Джиллиан.

Сибель до сих пор не задумывалась всерьез о браке. Хотя, по правде говоря, она находила Уолтера де Клера привлекательным. Это ее слегка озадачивало, поскольку девушку окружали очень красивые мужчины, а Уолтера нельзя было назвать красавцем. Не то чтобы в его внешности нашлись откровенно отталкивающие черты – он был высокого роста, как Саймон или Иэн, и так же крепко сложен, как ее дядюшка Адам. И все же по сравнению с захватывающей дух красотой Саймона, унаследованной им от Иэна, или даже с величавой осанкой Адама Уолтер выглядел простовато. Пока Сибель подбирала слова, перед ее мысленным взором возникло лицо Уолтера: сильный квадратный подбородок, широкий подвижный рот, который всегда ей улыбался, но мог быть, как ей думалось, твердым и жестким, тонкий, с легкой горбинкой, нос, ясные, словно зимнее небо в погожий день, синие глаза. Мысли Сибель остановили свой бег. Да, именно глаза Уолтера ей нравились больше всего. Они светились юмором и умом.

– О, я тоже так думаю, – засмеялась Элинор, соглашаясь с характеристикой, данной Иэном благородству Уолтера. – Он такой же плохой, как и ты, и я говорю это не для красного словца. Нет, ты все-таки хуже. Иэн похож на Саймона – я имею в виду моего первого мужа, – сказала Элинор, обращаясь к Сибель, которая смотрела на нее с удивлением. – Мой Саймон слыл великим человеком, потому что был так благороден, что мог лбом прошибить каменную стену.

Но Сибель была удивлена не потому, что перепутала сына Элинор с ее первым мужем, так как они оба носили имя Саймон. Она смотрела удивленно потому, что впервые поняла из всего услышанного, что Уолтер де Клер похож на ее деда, которого она не знала. Отец ее матери был на тридцать лет старше своей жены и умер, когда Джоанне было девять лет. Насколько Джоанна любила своего отчима – а она просто обожала его, – настолько же была убеждена в том, что память о ее родном отце не должна умереть. Джоанна не раз рассказывала маленькой Сибель о внешности своего отца и его личности.

Многое из того, что Джоанна описала дочери, было, конечно, идеализировано, но Сибель не понимала этого. И хотя Элинор все реже вспоминала вслух своего первого мужа, гордость за этого прекрасного человека, прозвучавшая в ее голосе, подтверждала рассказы Джоанны. Сибель тоже обожала Иэна, но безграничное восхищение ее родным дедом передалось и ей. Сравнение Уолтера с первым мужем Элинор значило для Сибель больше, чем могла предположить ее бабушка. Однако этот разговор и неожиданно обнаруженное сходство между двумя незнакомыми, но не безразличными ей мужчинами заставили Сибель ощутить странное смущение, и, чтобы скрыть его, она поспешила сменить тему.

– Но вы всегда говорили, что это дедушка настолько благороден, что старается лбом прошибить стену, – дразнящим тоном сказала Сибель.

– Твоим дедушкой был Саймон, Сибель, – напомнил ей Иэн. Хотя Иэн и привык считать детей Элинор от первого брака своими родными, но он был сквайром Саймона и его лучшим другом. И он тоже не хотел, чтобы память о Саймоне умерла.

При этом вторичном напоминании слабый румянец выступил на щеках Сибель, но она только весело сказала:

– Да, я знаю. Мама часто говорит о нем. Удобно иметь трех дедушек: двоих здесь и одного – на небесах. Как бы я ни ошибалась, всегда кто-нибудь из них примет мою сторону!

Элинор, подняв брови, внимательно наблюдала за симпатичным личиком внучки. Может быть, этот слабый румянец был вызван какой-то особой причиной, а может быть, появился при воспоминании о чем-то неприятном. Сибель была внешне точной копией своих родителей: она унаследовала блестящие рыжие волосы от Джоанны, а их светло-коричневый с бронзовым отливом оттенок – от Джеффри, молочно-белый цвет кожи – от Джоанны, а мягкий золотисто-кремовый глянец румянца – от Джеффри. Но глаза были полностью отцовскими, а чувство юмора, к сожалению, полностью Джоанны. Сибель тоже могла намазать маслом пол, чтобы посмеяться над тем, как кто-нибудь, неся полную пригоршню яиц, поскользнётся на нем.

– Итак, госпожа, – с шутливой суровостью сказала Элинор, – вы можете уводить своего дедушку в разговоры на другую тему, но меня не так-то просто одурачить. В равной степени и хорошо, и плохо иметь мужем такого мужчину, как Уолтер, который готов жить и умереть за свою честь. Одному Богу известно, скольких страданий и беспокойства стоило мне иметь в мужьях людей такого типа. Должна тебя предупредить, что Уолтер де Клер из тех, кто не отступает, даже столкнувшись лицом к лицу с бедою, если честь требует от него идти вперед.

– Так и должно быть, – с нажимом произнес Иэн. – В ком нет чести, нет и человека. А есть только животное, ходящее на двух ногах.

– Тьфу ты! – воскликнула Элинор, употребив любимое в последнее время выражение ее мужа. – Джеффри не обвинишь в отсутствии чести, но он не лезет на рожон, по крайней мере, не так часто, как ты. Но что заставило меня сначала вспомнить об Уолтере де Клере – так это то, что ты, Иэн, сказал перед тем, как вошла Сибель: Винчестер вконец напуган и не хочет наживать новых врагов. Если Уолтер тоже почувствует, что Винчестер больше не станет призывать короля к отмщению, он почти наверняка открыто объявит о своих намерениях. Это, возможно, и не случится сейчас, но произойдет очень скоро. Поэтому Сибель должна решить, каково ее отношение к Уолтеру.

На лице Сибель, принявшем свой обычный цвет, вновь вспыхнул румянец.

– Но я не знаю.

– Что за детский лепет, Сибель? – резко сказала Элинор. – Ты должна знать, по вкусу тебе Уолтер или нет.

– Элинор! – воскликнул Иэн. – Если Сибель в нерешительности, мы можем пока отказать Уолтеру.

– Но это нечестно по отношению к нему, – указала Элинор, с облегчением заметив, что Сибель смотрела на нее и не видела выражения лица Иэна, сначала удивленного, а затем ироничного.

Иэн знал, что уж совсем не похоже на Элинор – волноваться о том, что честно или нечестно по отношению к другим, когда затрагивались интересы ее собственной семьи. Элинор могла быть доброй и справедливой и, как правило, таковой и была. Однако интересы Роузлинда и всех, связанных с этим местом кровными узами, были превыше всего, остальное оказывалось второстепенным. Хотя Иэн и не обладал даром видеть предметы насквозь, но более двадцати лет, прожитых им с Элинор, обострили его восприятие. Он понял, что Элинор беспокоилась о Сибель, а не об Уолтере – но это было не совсем так. Элинор хотела, чтобы Сибель выбрала Уолтера, а как только он вошел бы в семью, то стал бы частью того, что принадлежит ей, тем, о ком она начала бы преданно заботиться.

Пока все эти мысли роились в голове Иэна, Элинор продолжала говорить спокойно и задумчиво:

– По крайней мере, если ответ будет скорее «нет», чем «да», то Сибель, думаю, должна сказать нам сейчас, чтобы мы смогли предупредить Уолтера о том, что брачного контракта не будет. Я не прошу Сибель приговаривать себя окончательно, только сказать, кажется ли ей Уолтер возможным кандидатом в мужья или нет. Вполне понятно, что ей симпатичен этот человек, но женщине может нравиться мужчина, не вызывая у нее ни малейшего желания лечь с ним в постель, вопреки тому, что думает большинство священников.

– Но это послужило основанием для многих браков, – заметила Сибель. Голос ее звучал безразлично, однако появившийся румянец, который она не могла скрыть, как и волнение в голосе, выдавал ее.

– Не для женщин нашей семьи, – твердо сказала Элинор. – Только любовь может заставить нас забыть о Роузлинде.

– Да и то не совсем, – язвительно вставил Иэн.

– Как ты можешь так говорить? – воскликнула Элинор, притворно расширив от обиды глаза. – Разве не всегда я была покорна и послушна вашей воле, мой господин?

Иэн усмехнулся и прикрыл ладонью глаза, а Сибель рассмеялась.

– Бабушка! – запротестовала она. – Подумайте о бедном отце Эдгаре. Вы знаете, что он не так молод, а скамья в исповедальне очень твердая. Ему придется часами сидеть на ней, если вы станете доказывать, что покорны и послушны.

– Послушание и покорность не надо доказывать, – заметила Элинор, преднамеренно изобразив непонимание, но глаза ее блестели от скрываемого смеха. – А ты, невоспитанное дитя, должна, прежде всего, подумать о том, как неудобно будет стоять коленопреклоненной твоей бабушке с ее ревматизмом в коленях, а не об отце Эдгаре с его пухлым задом.

– Ревматизм в коленях! – воскликнула Сибель. – Когда вы верхом отправляетесь на охоту, у вас в коленях не оказывается никакого ревматизма. Он появляется только тогда, когда вам надо преклонить колени, чего вы не любите делать!

– Разве я не говорила, что она плохо воспитана? – притворно пожаловалась Элинор Иэну. – Какое неуважение к пожилой слабой бабушке!

– Ничего удивительного, – ответил Иэн с шутливой серьезностью. – Не ты ли только что рассказывала, что ее дедушка Саймон был лишен дипломатичности? Сибель совершенно естественно унаследовала эту черту характера.

– Она, похоже, унаследовала и его способность сбивать меня с толку, – с притворным укором сказала Элинор, одновременно нежно касаясь рукой внучки. – Но на этот раз не выйдет. Если ты хочешь поехать с нами в Уэльс, Сибель, любовь моя, то, по крайней мере, должна быть сразу же готова сказать «нет». Я уверена, что если Уолтер увидит тебя на свадьбе, сама обстановка праздника заставит его решиться открыто объявить о своих намерениях.

«А если нет, – мысленно продолжил Иэн, – то Элинор сама все устроит». Но вслух он не сказал ни слова. Он заметил румянец, вспыхнувший на лице Сибель; ему тоже нравился Уолтер и мысль о его браке с Сибель. И у него оставалось достаточно времени вмешаться, если бы он увидел, что оказанное на Сибель давление делает ее несчастной. Ответ, данный Сибель бабушке, когда та закончила прощупывать почву, укрепил его в принятом решении.

– Я не хочу говорить «нет», – призналась Сибель. – Я знаю, что мне не надо тянуть с замужеством, и Уолтер мне кажется привлекательным, но... но, я не уверена, что он будет хорошим мужем.

Двумя днями позже в Хемеле родители Сибель – лорд Джеффри Фиц-Вильям и его супруга, леди Джоанна, – также обсуждали тему женитьбы Саймона на Рианнон. Они получили оба письма с интервалом в один час: одно – от дочери с сообщением о том, что Иэн и Элинор собираются поехать на свадьбу, а другое – с приглашением принца Ллевелина.

Смеркалось, и факелы вдоль стен центрального зала были уже зажжены. Хемел построили давно, и сквозь узкие прорези окон, глубоко посаженных в его толстые стены, проходило недостаточно света даже в солнечный день. А ноябрьским вечером, затянутые тонкой потрепанной промасленной кожей для защиты от самых сильных ветров и холода, эти окна становились настолько бесполезными, что о них можно было и вовсе не вспоминать.

Но место владельца замка было устроено возле одного из больших каминов и выглядело уютным. В камине ревело и сыпало искрами огромное пламя; в высоких стальных подсвечниках горели без дыма и гари толстые свечи из настоящего пчелиного воска; обтянутые мягкой тканью стулья давали ощущение комфорта, а резные подножные скамейки позволяли поднять ноги на такую высоту, чтобы уберечь их от гуляющих по полу сквозняков. В то же время многие из слуг, сидящих на простых скамьях или даже на толстых подстилках из тростника прямо на полу, чувствовали себя не менее спокойно, чем хозяева. Их жизнь протекала если не счастливо, то просто. Единственное, что им приходилось делать, – подчиняться; их не волновали проблемы отказа от присяги верности королю или философские вопросы добра и зла.

Джоанна с тревогой наблюдала за мужем. Она знала содержание обоих писем, поскольку только что прочитала их, и очень хотела увидеть свадьбу своего сводного брата Саймона, которого нежно любила. Поскольку леди Элинор частенько бывала в отъезде, сопровождая Иэна, Джоанне в девичестве приходилось часто брать заботу о Роузлинде и о Саймоне на себя. Она относилась к нему, как к младшему брату и старшему сыну одновременно. Но в то же время Джоанна чувствовала, что не может настаивать на поездке Джеффри в Уэльс. Ссора короля с его баронами, спровоцированная епископом Винчестерским, касалась Джеффри непосредственно и заставляла его разрываться на части. Умом и всеми своими чувствами он был на стороне Ричарда Маршала, графа Пемброкского, и поддерживал Великую хартию вольностей; с другой стороны, Джеффри приходился королю кузеном, хоть и незаконнорожденным. И что было еще важнее – Генрих всегда оставался добр к Джеффри.

До прихода Винчестера Джеффри был доверенным советником и управляющим многих королевских замков. Более того, Генрих упорно сопротивлялся желанию Винчестера лишить Джеффри всех его почестей и владений, несмотря на то, что Джеффри не одобрял советы Винчестера и фантазии Генриха. Доверие короля требовало присяги верности, и Джеффри принес такую присягу, однако слишком многое из того, что происходило, делалось против его воли.

А затем произошел разгром в Аске. Опять, вопреки советам не только одного Джеффри, но и всех мало-мальски известных в Уэльсе баронов, король послушался Винчестера и атаковал владение Пемброка в Аске, располагая силами смешанной армии, состоящей из английских рекрутов и иностранных наемников. Но атака были обречена на провал еще до ее начала. Во время набегов, совершенных валлийскими бандами принца Ллевелина, были разрушены осадные приспособления армии Генриха и уничтожены значительные запасы оружия и еды. А тактика выжженной земли, перенятая Ричардом Маршалом у своих валлийских вассалов, не оставила людям Генриха шанса прожить за счет даров природы или восстановить потерянное, что делало длительную осаду невозможной. Несколько прямых атак были отбиты с гораздо большими потерями в армии короля, чем со стороны защитников Аска.

Чтобы король не бежал, поджав хвост, как побитая дворняжка, и не выглядел полным дураком, было устроено перемирие. Пемброк уступил свой замок на условиях, что он будет возвращен ему через пятнадцать дней в целости и сохранности и с нетронутыми запасами и что король соберет совет, на котором рассмотрит претензии Пемброка, Джилберта Бассетта и других баронов. Джеффри, некоторые священники и представители знати поручились в том, что король сдержит слово и Аск будет возвращен Ричарду. Вместо этого на графа устроили засаду с целью захватить его и заточить в тюрьму за «преступление», которое состояло в том, что он требовал от Генриха выполнить условия перемирия.

Ричард избежал засады, и Аск снова перешел в руки своего владельца без единой капли пролитой крови. Фактически, Пемброк мог бы потребовать от священнослужителей применить свое право отлучения от церкви против короля, а от тех из благородных господ, кто давал поручительство, – привести своих вассалов и выступить на его стороне. Однако граф не зашел так далеко, хотя он был уже сыт по горло вероломством короля. Когда Генрих привел во второй раз свою армию в Уэльс, чтобы наказать Ричарда за «предательство и дерзость», Ричард согласился на неожиданную атаку на королевский лагерь в Гросмонте, которую спланировал и возглавил его союзник принц Ллевелин. Во время атаки армия короля тихо и без кровопролития была раздета догола.

Из-за того, что епископ Винчестерский отдалил от себя всех английских баронов, как своими глумлениями, так и выпадами против Хартии вольностей, которая определяла их права и привилегии, только несколько мелких вассалов могло откликнуться на его призыв собрать войско. Большинство могущественных вассалов должны были отказаться, потому что они либо выступали гарантами исполнения королем его клятвы, данной графу Пемброку, что совершенно не допускало возможности враждебных действий по отношению к нему с их стороны, либо были просто сыты недостойным поведением Генриха.

Вновь собранная армия короля состояла почти полностью из иностранных наемников под командованием капитанов из Пуату. Единственными исключениями стали Роджер Бигод, граф Норфолкский, и Вильям Лонгспи, граф Солсбери – отец Джеффри. Участие Роджера Бигода в этой войне объяснялось сочетанием в нем молодости, неопытности, страстной любви к борьбе ради чистого удовольствия, которое доставляла ему любая битва, и тем фактом, что он доводился королю зятем, женившись на сестре Генриха – Изабелле. С графом Солсбери дело обстояло совершенно иначе.

Джеффри поднял голову, оторвав взгляд от письма принца Ллевелина, и встретил обеспокоенный взгляд Джоанны.

– Да, – твердо сказал он, – мы поедем на свадьбу. – Когда он говорил, губы у него становились тоньше и жестче.

Последовала короткая пауза, во время которой Джоанна не переставала внимательно наблюдать за выражением лица мужа.

– Ты всегда так добр ко мне, Джеффри, – медленно произнесла она. – Я очень хочу увидеть свадьбу Саймона, ты знаешь это. Но тем не менее...

Джеффри невесело рассмеялся.

– Нет ничего такого, о чем бы ты меня попросила, а я не сделал, Джоанна, но я делаю это не для тебя. Отчасти я хочу дать Генриху и Винчестеру дополнительный повод для беспокойства. Если бы они сами были честными людьми, то поняли бы, что в Уэльсе я не сделаю и не скажу ничего такого, что могло бы причинить им вред, и на душе у них было бы спокойно. Однако они настолько глупы и так мало верят в честность людей, что, несомненно, подумают, будто я замыслил измену, раз отправился на свадьбу моего шурина.

– Но разве это не опасно? – взволнованно спросила Джоанна.

Выражение лица Джеффри смягчилось.

– Ты имеешь в виду – для Вильяма и Иэна? Моя радость, не думаешь же ты, что я могу исключительно ради того, чтобы проучить кого-нибудь, подвергнуть опасности своих сыновей? Мальчики в Оксфорде... Мы возьмем их с собой. Разве это не нормально, что они поедут на свадьбу своего дяди?

Сначала лицо Джоанны засияло радостью, но почти в то же мгновение тень глубокой задумчивости накрыла его. Джоанна нахмурилась.

– Не слишком ли мы далеко зайдем, взяв с собой мальчиков без разрешения? Не хочешь же ты на самом деле порвать с королем, не так ли?

К удивлению Джоанны, Джеффри не спешил заверить ее в том, что собирается сохранить преданность своему кузену. Он держался так, будто не расслышал ее вопроса.

– Не могу же я опоздать на свадьбу, дожидаясь ответа? – насмешливо ответил он вопросом на вопрос. – Конечно, я напишу королю и объясню ему свои действия.

На какое-то мгновение горечь исчезла с лица Джеффри, а в глазах засверкали золотистые искорки удовольствия при мысли о том, какова будет реакция Генриха на такое письмо, но веселье длилось недолго. Его глаза не потускнели, а заблестели еще ярче от вспыхнувшей в них злости.

– И я надеюсь, что он впадет в такую ярость, что завопит об измене. Пусть приезжает сюда и грызет зубами стены Хемела, пока Иэн и Адам не ударят его с тыла! Между нами, мы будем...

– Джеффри... – Джоанна наклонилась вперед и положила руку поверх руки мужа; он крепко сжал тонкое нежное запястье жены. – Ведь ты этого не хочешь! И ты знаешь, что Генрих не завопит об измене, пока ты сам не вынудишь его. Потому что, несмотря на все его выходки под стать трудному ребенку, он любит тебя.

– Разве? – твердо и холодно спросил Джеффри. – Разве он любит меня? Ведь только мне назло, только чтобы причинить мне боль, он приказал отцу лично возглавить свое войско. Бедный папа, он настолько покалечен, что едва может взобраться на лошадь. При этом он испытывает такую боль... Это жестоко, просто жестоко! – Голос Джеффри дрогнул.

– А ты уверен, что это Генрих? – спросила Джоанна. Она с благодарностью и облегчением подумала о том, что тяжелая тема всплыла сама собой. Несколько раз она пыталась усмирить гнев Джеффри, но он загонял свою обиду глубоко внутрь себя, что было совсем ему не свойственно. – Генрих привязан к твоему отцу, – продолжила она ласковым и спокойным голосом. – Лично мне кажется, что здесь чувствуется рука Винчестера – предложить подобное, полагая, что ради спасения своего отца ты нарушишь клятву, данную Ричарду. И не думаю, что двуличие Винчестера помешало бы ему самому призвать твоего отца, потребовав от него при этом вести себя и говорить так, как будто бы он пришел к королю по собственной воле и желанию.

– Но зачем бы папа... О Боже! Очень похоже на то, что ты права, Джоанна. Конечно, эта змея могла написать папе и сообщить, что король разгневан – вынужден признать, это могло быть недалеко от истины! – и что если папа приедет лично со своими людьми, то Генрих успокоится и не причинит никакого вреда ни мне, ни моим детям. А еще епископ! Ему бы служить в обители сатаны, а не в храме Божьем!

– Ну... – Джоанна гладила руку мужа. – Мы точно не знаем, чья тут вина, и, наверное, никогда не узнаем. Дав слово, твой отец останется тверд, как камень, и будет утверждать, что это была его собственная идея – вот увидишь.

Джеффри кивнул головой, его взгляд был направлен в никуда. Наблюдая за выражением лица мужа, Джоанна была готова расплакаться от радости. Казалось, он помолодел лет на десять и сбросил с себя тяжкий груз горечи. В отличие от Иэна, Джеффри не был исполнен любовью ко всему человечеству. Джеффри вообще относился к людям предубежденно и ясно видел недостатки даже тех, кого больше всех любил. Тем не менее, если уж он кого-то любил, то любил крепко, несмотря на все их несовершенство. Таких было немного, не считая его отца и мачехи, их детей и их родственников по браку, но особое место среди них занимали король Генрих и брат Генриха – Ричард Корнуолл.

Джеффри часто раздражала непоследовательность Генриха, его порывы, заводящие слишком далеко, манера перекладывать вину на других и внезапные вспышки недовольства, но в то же время он больше всех остальных разделял любовь короля к музыке и искусству. Джеффри искренне восхищался взмывающими ввысь храмами, которые строил Генрих, и прекрасными скульптурами, которыми он их украшал. Генрих дал Джеффри много власти, и Джеффри щедро делился богатством с королем, не жалея на его артистические занятия ни денег, ни людей, ни труда, когда надо было на собственном горбу перетаскивать груды камней и складывать их в аккуратные стопки своими руками. В такие моменты Джеффри меньше думал о Боге и о душе, чем о чистой красоте, но он чувствовал, что Господь простит ему это.

За все годы правления король, несмотря на всю вредность характера и свойственную ему пакостность (как считала про себя Джоанна), ни разу не совершил ничего такого, что могло бы навредить его кузену, так искренне разделявшему его любовь к прекрасному. Жестокость, проявленная Генрихом по отношению к его престарелому отцу, потрясла Джеффри и поколебала веру в своего друга и брата. Поэтому Джеффри так бурно отреагировал на участие отца в этой постыдной войне короля со своим вассалом. Сам же Джеффри отказался участвовать во второй, неправедной атаке на графа Пемброка.

Джоанна догадывалась, о чем думает Джеффри. Хотя муж никогда раньше не касался этой темы, она слишком хорошо его знала. На самом деле Джоанна не очень верила в то, что сказала: будто именно Винчестер виноват в том, что отец Джеффри был призван на войну. Она сама недолюбливала Генриха. Будь он ее ребенком, его бы научили держать себя в узде и больше заниматься делами королевства, а не проектировать храмы и наслаждаться созерцанием статуй и песнопениями.

Тем не менее, ее вполне устраивала версия о виновности Винчестера, так как она помогала снять с плеч мужа часть груза, делавшего его несчастным. Джоанна надеялась, что страна в скором времени избавится от Винчестера – Генрих не любил неудач. С другой стороны, сам король был еще молод, и его правление могло продлиться долгие годы. И Джоанна со всей свойственной ей трезвостью и практичностью решила, что если Джеффри и суждено иметь на кого-то зуб, то пусть лучше он злится на Винчестера, чем на короля.

Ее взгляд, полный любви и восхищения, остановился на муже. В этот момент Джоанна не испытывала ничего, кроме нежности, но она хорошо знала, что одного поворота головы или его особенного взгляда достаточно для того, чтобы ее нежность в одно мгновение переросла в страсть. Как только она подумала об этом, теплая волна желания захлестнула ее, а вместе с ней и радостное чувство благодарности за то, что и взаимная страсть не умирала. И в это же мгновение, словно почувствовав ее желание, Джеффри внимательно посмотрел на жену. В ту же секунду Джоанна вспыхнула: ее кожа была так бела, что даже самый слабый румянец сразу становился заметен. От сознания того, что цвет лица у нее изменился, Джоанна покраснела еще больше и опустила глаза.

При виде того, как Джоанна залилась краской, беспокойство пронзило Джеффри. Хотя жена никогда не лгала, но ему не мог не быть известен ее талант подчинять правду своим целям, развитый в ней не меньше, если не больше, чем в ее матери. Он как раз размышлял над тем, какую часть из того, что она сказала, надо подвергнуть тщательной проверке, и тут чуть не рассмеялся. Когда Джоанна преподносила факты так, что они представали в новом свете, вид у нее был невинный, как у ангела. Именно в тот момент, когда Джоанна потупила очи, Джеффри связал ее румянец, молниеносное нежелание встречаться с ним взглядом и свадьбу Саймона. Тревога исчезла с его лица, и у него вырвался сдавленный нежный смешок.

– Думаю, эта поездка в Уэльс будет приятной – если я выживу, конечно, – сказал он, желая поддразнить Джоанну. – Раз уж мысль о свадьбе так действует на тебя... – Он внезапно поднялся и направился к спинке ее стула. Шаг, еще один короткий шаг – и вот он уже положил руку ей на шею. – Нам не обязательно ждать, пока мы отправимся в путь... – Голос его стал серьезным и от этого более низким и глубоким.

Появилось почти ощутимое колебание, прежде чем Джоанна слегка покачала головой и откинулась назад так, чтобы увидеть глаза мужа.

– Уже накрывают столы к вечерней трапезе, – сдавленным голосом произнесла она.

– Тогда после ужина, о Смущеннолицая Невинность? И мы поднимемся в нашу опочивальню по отдельности, чтобы не травмировать челядь? – Джеффри опять дразнил ее, но его губы стали полнее, чем обычно, а глаза ярко блестели.

Джоанна рассмеялась.

– После ужина, – согласилась она. – Было бы невыносимо думать о том, как все они смотрят на блюда с едой на столе и ждут нас. – Она подняла одну бровь. – Не люблю, когда меня торопят.

– Обещаю, что не стану этого делать, – мягко сказал Джеффри, и его пальцы медленно скользнули по ее затылку и шее, когда он убирал руку.

2

– Ты никогда не думала, любовь моя, – лениво произнес Джеффри, – о том, что за одной свадьбой часто следует другая?

Обычно они оба засыпали после акта любви, но на этот раз их охватила только приятная истома, хотя минуту назад страсть бушевала в обоих и привела на вершину блаженства. Джеффри лежал на спине, запрокинув руки за голову, и разглядывал красивые вышитые узоры на пологе кровати. Он мог даже различить блестящие нити, красные и золотистые на голубом фоне, потому что они неплотно задернули шторы. Голова Джоанны покоилась на груди, и ее огненно-рыжие волосы укрывали тело мужа, будто одеялом. Свет, проникавший сквозь полузадернутый полог кровати, вспыхивал на них, и казалось, что по телу Джеффри перекатываются огоньки.

– Уолтер де Клер сейчас с Пемброком, – продолжал Джеффри, – и Сибель пишет, что если у нас нет возражений, то мы можем сопровождать Элинор и Иэна. Когда Уолтер увидит Сибель на свадебных торжествах, мне кажется, он сделает ей предложение.

– Я думала, что он сделает ей предложение, когда мы все встретились в Лондоне в начале прошлого месяца. Когда этого не произошло, я удивилась и подумала, неужели его остановила та ссора между ними из-за набегов его людей на поля около Кингслера. Сибель – девушка с характером и не очень следит за своим языком, когда рассердится.

Не переставая гладить тело мужа, Джоанна лениво завернула в один из завитков на груди Джеффри несколько своих тонких прядей, как бы заключив их в плен. Временами Джоанне любовь по-прежнему представлялась пленом, хотя теперь она уже не страшилась ужасов сладкого заточения, не жалела даже о боли, которую доставляла ей постоянная тревога за мужа. И все же мысль о том, что дочери предстоит пережить все страхи за любимого человека, подвергающегося постоянной опасности, тревожила ее.

При всем своем уме Джеффри никогда не мог понять подобных проблем. Он нахмурился, вытащил руки из-за головы и приподнял лицо Джоанны так, чтобы видеть его. С этим движением все заточенные ею пряди волос освободились, и она улыбнулась. Затем села возле мужа, чтобы снять напряжение, которое ощутила у себя на шее при взгляде на него.

– Он почти сделал предложение, но ты говоришь так, будто рада, что я остановил его, – сказал Джеффри. – У тебя есть какие-нибудь возражения против Уолтера? Мне придется принять чье-нибудь предложение руки и сердца, и очень скоро. Сибель уже шестнадцать, и она должна быть хотя бы помолвлена уже минимум два года. Мои извинения становятся все менее убедительными.

– У меня вовсе нет никаких возражений, – ответила Джоанна, – а лишь маленькая оговорка. Я не уверена, что Уолтер примет наши условия. Они... необычны.

– Мягко говоря, – с усмешкой согласился Джеффри. – Но это верный способ проверить чувства мужчины. Мужчина, который согласен жениться, зная, что его жена будет до самой его смерти сама владеть своими землями, испытывает желание к женщине, а не к ее землям или богатству.

– Мама и я тоже на это надеемся, – сказала Джоанна. – Но я не уверена, что Уолтер поймет наши намерения правильно, а не подумает, что это дипломатическая хитрость.

– Если он ничего не понял после того, как Сибель прогнала его людей назад в лагерь, заставила его по уши покраснеть за нерасторопность и неумение управлять воинами и пригрозила, что если такое повторится еще раз, то она выставит целый гарнизон Кингслера, а его лично повесит за пятки, то он намного глупее, чем я предполагал.

– Не глупее, – возразила Джоанна, лаская мускулистую грудь Джеффри. – Он хочет ее. Это видно по тому, как он следит за ней взглядом, как ему трудно отвести от нее глаза. Мужчины, если им чего-нибудь хочется, обманывают сами себя. Они забывают о шипах, когда добираются до розы.

– Женщины тоже, – заметил Джеффри, сжимая ее руку в своей. Ее ласки начали возбуждать его, что, как он подозревал, и было ее целью, и он хотел раз и навсегда покончить с темой замужества дочери. Из всех мужчин, которые увивались вокруг Сибель, Джеффри предпочитал Уолтера. Несмотря на слова, он чувствовал нежелание Джоанны оказать на Сибель давление, чтобы заставить ее согласиться на брак с Уолтером. Джеффри любил дочь и ни на минуту не хотел допустить мысли о том, что ее можно насильно выдать замуж за не понравившегося ей мужчину, но, судя по всему, Сибель благоволила Уолтеру. Всем остальным членам семьи Уолтер тоже нравился. Его владения располагались в очень благоприятном месте по отношению ко всей собственности семьи, и поскольку Сибель все равно надо было за кого-то выходить замуж, то ее следовало подтолкнуть к Уолтеру.

– В письме Сибель Уолтер не упоминается, – продолжал Джеффри, – но я не могу поверить, что Элинор не сказала ей о том, что он, скорее всего, прибудет на свадьбу. Если бы она не хотела его видеть, то предпочла бы остаться в Роузлинде. У меня такое чувство, что Сибель не против выйти замуж за Уолтера. Я не прав?

– Нет, прав, действительно нравится, – медленно произнесла Джоанна, – и не потому, что она что-либо говорила, а именно из-за того, что промолчала. Ты знаешь ее манеру высмеивать тех молодых людей, которые ухаживали за ней. Но она никогда не насмехалась над Уолтером. – Она вздохнула. – Я полагаю, ты должен серьезно отнестись к любому предложению с его стороны, но хотела бы, чтобы избранник нашей дочери был помоложе.

– Он всего на двенадцать или четырнадцать лет старше Сибель, – возразил Джеффри, – и его едва ли можно назвать стариком. Я подозреваю, что именно его возраст отчасти ее и привлекает. Я действительно знаю, как она высмеивает всех своих более молодых поклонников. Дело в том, что в Уолтере нет ничего такого, что могло бы вызвать насмешку. Он достаточно опытен, чтобы не обронить глупого слова.

– Да, – голос Джоанны звучал ровно. – Но есть и обратная сторона. Сибель не потерпит неверности. Поймет ли это Уолтер? Он привык к определенному образу жизни... Вот почему я сказала, что хотела бы, чтобы избранник был помоложе. Уолтеру будет трудно переменить привычки... Сибель, я надеюсь, не ревнива, но она должна быть единственной его женщиной.

– О, я знаю таких неревнивых женщин! – засмеялся Джеффри. – Чего бы я лишился сначала, если бы был неверен: головы, мужской плоти или просто жизни, о моя неревнивая жена? Сибель – не единственная женщина на свете, которая так считает. Но я не знаю, почему ты сомневаешься в том, что мужчина может изменить свой образ жизни. Посмотри на Иэна и Адама, да и на Саймона тоже.

– Это не одно и то же, – с сомнением произнесла Джоанна. – Иэн всегда любил мою мать, с тех самых пор, как впервые увидел ее, когда ему было семнадцать. Все остальные женщины, которые появлялись и исчезали в период, когда мама была замужем за моим отцом, ровным счетом ничего не значили для него. Трудно ждать от мужчины с такой внешностью, как у Иэна, что он свято будет хранить обет безбрачия.

На губах Джоанны появилась улыбка.

– Женщины чуть ли не бросались на него и не брали его силой прямо на глазах у матери. До того, как папа умер, у Иэна не было никакой надежды заполучить маму, так почему он должен был отказывать им? А с Адамом и Саймоном тоже все по-другому. Они с детства росли с Иэном, как со своим наставником. Он вбил им в головы, что мужчина может и должен развлекаться в юности, чтобы точно знать, чего он хочет от своей жены, а затем быть верен только ей. Ты тоже, любовь моя, учился у Иэна...

Джеффри скривил от неудовольствия рот.

– Я не нуждался в его уроках. Я слишком хорошо узнал другую сторону медали, еще когда жил при дворе короля Джона. Но что заставляет тебя усомниться в том, что Уолтер знает, чего хочет? Скажу тебе просто, любовь моя: если Сибель не возражает, я приветствую их брак. Тут есть еще одно преимущество. Нас не наводнит армия сомнительных родственников. Прошлому поколению де Клеров не повезло. Уолтер – последний их представитель по младшей линии, а в старшей ветви нет никого, кроме Глостера.

– Это хорошо, – с готовностью согласилась Джоанна. – Это значит, что все земли принадлежат ему одному, и он будет первым претендентом на титул графа Глостерского, если что-нибудь случится с молодым Ричардом – спаси его Господи, потому что он очаровательный мальчик. Но что еще более важно – я думаю, что Уолтер будет тянуться к нам. Он одинок, и ему хочется иметь свой очаг и дом.

– Да, и это также говорит в пользу того, что он станет Сибель хорошим мужем, – твердо сказал Джеффри. – Я не думаю, что тебе надо бояться, не начнет ли он шляться по другим женщинам. Как только она получит его, то сумеет удержать – разве нет, любовь моя?

– Ты прав, – ответила Джоанна, на этот раз более уверенно. Затем она улыбнулась, наклонилась и пощекотала Джеффри в очень чувствительном месте. – А если нет, то это твоя вина, и ты не такой, как все остальные мужчины. Я не могу научить мою дочь тому, чего не знаю сама, а всему, что я знаю, я научилась у тебя.

Джеффри ни единым словом не ответил на вызов жены. Он нашел более интересное и волнующее дело для своего рта, чем пустой разговор, и более подходящий способ, подумал он, задохнувшись от наслаждения и почувствовав, как затрепетала Джоанна, убедить свою жену в том, что все радости брака не должны оставаться недоступными для их дочери.

Хотя до Билта было намного ближе, приглашение принца Ллевелина пришло в крепость Пемброк не раньше, чем в Хемел. Это произошло из-за того, что Ричард Маршал несколько дней держал письмо у себя, прежде чем отправить его своей жене Жервез с сопроводительной запиской от своего имени, в которой ей приказывалось прибыть в Брекон для встречи с ним. Даже если бы Ричард находился в Пемброкской крепости вместе со своей женой, приглашение на свадьбу не произвело бы на них такого же впечатления, как на Джеффри и Джоанну. Правда состояла в том, что Ричард не питал любви или даже симпатии к своей жене.

Конечно, Ричард Маршал женился не по любви; он выбрал старшую дочь Алана, графа де Динана и виконта де Рога из-за земель и титулов, которые должны были перейти к нему после смерти ее отца. Но Ричард женился по доброй воле, намереваясь любить и почитать свою жену, как его отец любил и почитал его мать. К несчастью, Жервез оказалась совсем не похожей на Изабель, покойную графиню Пемброкскую. Жервез была молода, глупа и воспитана совсем в другом духе, чем Ричард. Если бы Жервез родила ребенка, это сблизило бы их, потому что оба очень хотели иметь детей, и у них появилось бы что-то общее; но несколько раз беременность Жервез заканчивалась неудачно, что усилило напряженность в отношениях между супругами. Вскоре общество друг друга стало так неприятно обоим, что шансов зачать ребенка почти не осталось.

Через несколько лет отец Жервез скончался, и земли, как и было, обещано, перешли во владение Ричарду. Это, однако, еще больше отдалило супругов друг от друга. Жервез ждала, что будет устроена какая-нибудь специальная церемония с оказанием ей почестей и принесением клятвы вассалами. Но Ричард вступил во владение землями жены без какого-либо упоминания о ней, потому что не доверял ей.

Ситуация усугубилась после смерти мужа сестры Жервез – Мари де ле Морес. Поскольку отец обеих сестер был мертв и у них не было братьев, Мари стала подопечной Ричарда после того, как младший брат ее покойного мужа, к которому по наследству перешли его земли, твердо заявил о том, что не станет содержать вдову. Наверное, если бы Ричард мог, он стал бы бороться за право Мари на причитающуюся ей часть наследства, как она того требовала.

К несчастью, в это время скончался, не оставив наследников, старший брат Ричарда – Вильям, и Ричарду было необходимо немедленно отправиться в Англию и взять на себя управление обширными землями, оставшимися ему в наследство. Из-за проблем Мари и Жервез Ричард вынужден был отложить отъезд, что едва не привело к катастрофе. Хьюберт де Бург, канцлер Англии, захватил земли Ричарда и объявил их собственностью короны, и Ричарду пришлось угрожать Англии гражданской войной для того, чтобы вернуть свои земли.

Вполне понятно, что пренебрежение к потере ею прав на вдовью часть наследства не могло способствовать сближению Мари с Ричардом. Он пытался дать ей понять, что сознает, как неприятно и горестно положение бесприданницы. Он уверял, что фактически она не будет бесприданницей, объяснял, что причитавшаяся доля мужниного наследства так незначительна по сравнению с богатствами графства Пемброк, что он возместит ей – в качестве подарка – в деньгах или выкупленных землях то, чего лишил ее брат мужа. Когда-нибудь потом, когда у него будет время и силы, он заявит претензии на ее собственность де ле Моресам.

И хотя сначала Мари была удовлетворена таким решением дел, вскоре она стала думать, что это какая-то уловка. Ричард отправил ее и Жервез для их безопасности в Пемброкскую крепость – изолированное место вдали от английского двора и практически всякой светской жизни. Там они пробыли что-то около двух лет. Мари начала думать, что таким образом Ричард пытался избежать исполнения своих обязательств по отношению к ней; Жервез опасалась, не станет ли эта ссылка в чужую страну первым шагом на пути к избавлению от нее, и каждая из сестер подпитывала страх и недоверие другой.

Правда на самом деле была совсем не такой ужасной. Ричард переживал серьезные политические проблемы, и он просто поместил женщин там, где их не могли бы схватить и использовать в качестве заложниц против него. А после этого он выкинул эту самую печальную и неразрешимую проблему из своей головы. Он использовал короткую передышку, которая появилась у него после получения графства Пемброкского, для того, чтобы съездить в Ирландию и посмотреть, как его младший брат Джилберт управляется со своими ирландскими поместьями. Но не успел Ричард вернуться, как Генрих сместил де Бурга с поста канцлера. После этого канцлером был объявлен епископ Винчестерский, и отношения с королем стали ухудшаться так быстро, что у Ричарда не находилось времени подумать о двух не любимых им женщинах, но даже если бы он напряженно размышлял об их удовольствиях, то вряд ли смог что-либо придумать. Вскоре он был, по существу, объявлен вне закона. У него не осталось ни денег, ни связей, чтобы удовлетворить их стремление к блестящей придворной жизни.

В конце 1233 года Ричард не по своей воле оказался во главе мятежа, выросшего из отдельных хаотичных атак и превратившегося в восстание. Между графом Пемброкским и принцем Ллевелином было достигнуто определенное соглашение о союзе, и их первая совместная акция окончилась блестящей победой соединенных сил валлийских мятежников против королевской армии в Гросмонте. Лишенные оружия и запасов, малочисленные английские сторонники короля в гневе отправились домой, а король со своими почти беспомощными наемниками отступил к Глостеру.

По мнению принца Ллевелина, наступил момент, чтобы подвести итоги и обдумать следующие шаги. А когда Ллевелин подводил итоги, он подводил итоги всему. Граф Пемброк мог забыть, что у него есть жена, но Ллевелин не забыл. Поэтому, когда он писал Ричарду приглашение на свадьбу Саймона и Рианнон, он добавил особую просьбу – в самой вежливой форме, – чтобы Пемброк привез с собой жену, которую Ллевелин никогда не видел, и, конечно, всех дам, которых она пожелает взять с собой.

Ричард держал приглашение дня два, пытаясь решить, что менее опасно: позволить Жервез и Мари отвести душу при уэльском дворе, где они наверняка обидят половину людей своим презрительным отношением к «варварам», или укрепить в мозгу Ллевелина недоверие к себе отказом привезти с собой женскую половину домочадцев. Наконец, Ричард признал, что присутствие Жервез и Мари на торжестве станет меньшим из двух зол. Будучи честным человеком, он признал, что колебался так долго только из-за собственного нежелания выносить ворчание Жервез и нытье Мари.

Когда Ричард принял решение, его взгляд скользнул по залу и остановился на Уолтере де Клере. Через несколько минут до Уолтера дошло, что Ричард смотрит на него, он извинился перед людьми, с которыми разговаривал, и подошел, чтобы выяснить, чего хочет Ричард.

Оторвавшись от своих неприятных мыслей, Ричард сразу понял, почему его невидящий взгляд остановился на Уолтере. Уолтер представлял собой еще одну проблему, почти столь же неприятную, как Жервез и Мари. Нет, Уолтер не ворчал и не ныл – на самом деле Ричарду он очень нравился, его общество доставляло ему удовольствие, – но, тем не менее, его присутствие в данное время огорчало графа. Уолтер был его последователем, бередившим рану в слишком деликатной душе Ричарда.

Все мужчины, собравшиеся под эгидой Ричарда, тем или иным образом потерпели от короля или его ставленников, кроме, конечно, валлийцев, присоединившихся по своим причинам. Но валлийцы никогда и не были вассалами короля Генриха, за исключением каких-нибудь особых случаев. Уолтер же приносил присягу Генриху; более того, он не потерпел от короля ничего такого, что могло бы оправдать его неповиновение. Преданность Уолтера делу Ричарда имела под собой основу простого мужского благородства.

Личный протест Ричарда против короля имел ту же почву – король и Питер де Рош нарушили условия Великой Хартии Вольностей[1], на которой Генрих присягал, когда вступал на престол. Тем не менее, граф старался не вовлекать в борьбу людей, не претерпевших личного оскорбления или ущерба, который можно было надеяться возместить в случае успеха восстания. Желание Уолтера присоединиться к Пемброку тяжким грузом давило на сердце графа, поскольку молодой человек мог все потерять, ничего не приобретя взамен. До сих пор Ричарду удавалось уговорить Уолтера не кричать о своем неповиновении, что неизбежно заставило бы Генриха объявить его вне закона. Однако Ричард знал, что скоро снова начнется борьба. И если эта борьба нанесет обиду королю, а Уолтер примет в ней участие, долг чести потребует от де Клера официально отречься от присяги на верность Генриху.

Внезапно Ричарда осенила мысль, которая могла стать решением обеих проблем сразу.

– Да, – сказал он Уолтеру, – у меня есть к тебе поручение. Не знаю, понравится оно тебе или нет.

– Я к вашим услугам, – заверил его Уолтер, слегка озадаченный замечанием Ричарда.

Единственным, о чем был способен предположить Уолтер, из того, что могло заставить Ричарда заговорить о «нравится-не-нравится», мог стать приказ шпионить. Уолтер знал, что он, как никто другой, подходил для этого задания, потому что имел свободный доступ в дом брата короля, Ричарда Корнуолла, который женился на вдове старшего брата Уолтера. Но пока Уолтер размышлял над тем, найдет ли он в себе силы согласиться на такое поручение, Ричард разразился смехом. Уолтер часто заморгал. Он знал Ричарда. Необходимость подбить товарища на исполнение неприглядных обязанностей могла вызвать у него слезы, но не смех.

– У меня здесь, – давясь от смеха, Ричард толкнул пергамент на другую сторону стола к Уолтеру, – приглашение, по значимости равное приказу, принца Ллевелина привезти мою жену и ее дам на свадьбу Саймона де Випона. Я два дня держал его, размышляя над тем, что будет более смертельной обидой: привезти или не привезти ее.

– Что вы имеете в виду? – спросил Уолтер, тоже улыбаясь. Явное веселье Ричарда говорило о том, что его разговоры о смертельной обиде были не всерьез.

– Я полусерьезен, – переводя дыхание, сказал Ричард. – Очевидно, я не могу отказаться привезти моих женщин в Билт. Это вселило бы недоверие в душу лорда Ллевелина, чего мне на самом деле не хочется. С другой стороны, Жервез и ее сестра Мари по-своему очень милы. Они привыкли к элегантности французского двора, и я опасаюсь, что они станут насмехаться над манерами и обычаями валлийцев. Поскольку их приезда не избежать, я хотел бы, чтобы ты отправился в Пемброкскую крепость и сопроводил их до Брекона, где я вас встречу.

– Брекона? – удивленно переспросил Уолтер. – Вы захватили крепость Боун?

– Конечно, нет, – ответил Ричард. – Скажем так: ее сдали мне в аренду, поскольку она находится слишком далеко от остальных земель Херефорда и не используется сейчас. Таким образом, земли защищены от набегов. Но вернемся к Жервез и Мари. Если тебе удастся убедить их в необходимости вести себя вежливо и не демонстрировать своего презрения к убогости валлийского двора, я стану молиться на тебя. Если нет, – голос Ричарда внезапно приобрел сухой и грубый оттенок, – я не буду винить тебя. Я слишком хорошо знаю Жервез. Ее не всегда можно урезонить.

– Я постараюсь... – Уолтер не считал себя вправе задавать Ричарду вопросы по поводу его личных дел, но, видимо, выражение лица и голос выдали его сомнения.

Ричард попытался скрыть улыбку.

– Ты удивляешься, почему я сам не еду, поскольку никаких внезапных срочных действий не предвидится, и, скорее всего, до нашей следующей встречи с Ллевелином, ничего планироваться не будет. Ты думаешь, что это только разозлит мою жену, и она еще меньше захочет сопровождать меня, если я пошлю за ней незнакомца. – Он вздохнул. – Мы зашли намного дальше этого. Если я попрошу Жервез последить за своими манерами, она только рассвирепеет.

Уолтер открыл было рот, а потом снова закрыл его. Если Ричард имел обыкновение говорить своей жене, даме, которая столько лет провела при дворе, чтобы она следила за своими манерами, не удивительно, что она выходила из себя.

Не зная, что он сам себя выдал, Ричард серьезно продолжал:

– Я не хочу сказать, что Жервез и Мари – Мари де ле Морес, вдова на моем попечении, сестра моей жены – мегеры или... или непорядочные женщины. Несомненно, наши разногласия – в такой же степени моя вина, как и их. Им не сладко сидеть взаперти, но я не могу подвергать их риску быть захваченными королем. Может, поездка в Билт поможет им разогнать скуку.

Пемброк резко умолк, и Уолтер поспешил успокоить «то, заверив, что будет рад сопровождать леди Пемброк и леди Мари. Граф пожал плечами и вздохнул.

– Я благодарен тебе, – сказал он. – Надеюсь только, что Жервез и Мари не придет в голову какая-нибудь бредовая идея, и они не вздумают наказать тебя за мои прегрешения. Я напишу Жервез...

– Пожалуйста, милорд, – поспешно прервал его Уолтер, не думая о приличиях, – не говорите обо мне ничего, кроме того, что вы приказали мне сопровождать их и что вы уверены в моих способностях обеспечить их безопасность.

Ричард посмотрел на него, затем опять пожал плечами и согласился. Он понял, что Уолтер почувствовал – попытки умаслить ему дорогу причинят больше вреда, чем принесут пользы. Наверное, так оно и было, мысленно признал граф, если не принимать в расчет того факта, что женщины вообще неразумны. У Ричарда вырвался глубокий вздох облегчения. Он хотя бы на неделю отсрочит встречу с женой, а Уолтер будет в безопасности, по крайней мере, две недели.

3

На следующее утро с первыми лучами солнца Уолтер повел свой отряд на запад. Несмотря на предупреждения Ричарда, он был рад этому поручению. Оно помогало ему отвлечься от собственных проблем, которые вот уже в течение многих недель занимали все его мысли. Найти им решение он не мог, и это причиняло ему невыносимые муки.

Первая проблема была связана с землями, которые он получил в наследство после смерти его брата Генри семь месяцев назад. Вопрос состоял в том, принадлежат ли земли ему или нет. Уолтер ненавидел своего брата и поэтому никогда не встречался с ним. Он фактически ничего и не знал ни о поместьях, ни об управляющих ими кастелянах[2]. Кроме того, Генри умер загадочной смертью: он был пронзен стрелой во время охоты, на которой присутствовали все его кастеляны, каждый из которых поклялся в том, что остальные находились в поле его зрения и были невиновны в смерти господина.

Поскольку Уолтер был в охоте не новичок, он знал, что такая ситуация, когда все находятся в поле зрения друг друга, практически невозможна во время преследования добычи. А в любой другой момент нет необходимости пользоваться стрелами. Однако тут Уолтер ничего не мог сделать, так как король уже принял свидетельства кастелянов. Да и, по правде говоря, Уолтеру не хотелось расследовать убийство брата. Даже если смерть Генри не была несчастным случаем, он был совершенно уверен, что Генри уже раз десять заслужил ее.

Что действительно стало проблемой для Уолтера – так это та деликатная политическая ситуация, в которой он оказался, и то, что у него не было способа защитить свои права сюзерена[3], если бы кастеляны не признали его. Его собственное поместье в Голдклиффе, унаследованное от матери, было небольшим и не могло дать ему ни достаточного числа людей, ни золота, чтобы нанять армию для подавления любого из непокорных кастелянов.

В сложившихся обстоятельствах Уолтер ограничился тем, что послал кастелянам замков Фой, Барбери, Торнбери и Рыцарской Башни письма, в которых сообщал, что принимает наследство брата. Он не назначил им времени, когда бы они могли приехать засвидетельствовать ему свою верность, и не предложил самому приехать в крепости, которые теперь формально ему принадлежали. Таким образом, он хоть и принял на себя владение наследством, но и не спровоцировал кастелянов на открытый отказ признать его своим сюзереном. Уолтер не опасался бы их отказа, будь у него достаточно сил сравнять их с землей после этого. Он не пытался уйти от боя; единственное, чего он старался избежать, так это выглядеть обидчивым слюнтяем, жалобно требующим, чтобы ему дали то, чего у него не хватает сил взять по собственной воле.

И еще Уолтер хотел, чтобы отношения с кастелянами брата оставались его личным делом. Ему не хотелось своим контролем над собственными владениями быть обязанным доброй воле короля или даже тем людям, которым он доверял гораздо больше, чем Генриху – таким, как Ричард Корнуолл или граф Пемброк. Но в этом крылась только половина проблемы. Все, что ему надо было сделать, – так это жениться на девушке из семьи, достаточно влиятельной, чтобы дать ему возможность внушать благоговейный страх или, лучше, уважение кастелянов. Поскольку брак представлял собой кровную связь, вопрос о великодушном одолжении тут не ставился.

Ему не надо было даже долго думать, подбирая подходящую семью. Уолтер был сквайром Вильяма Маршала, предыдущего графа Пемброка, когда тому в учение отдали Саймона де Випона. Все полюбили Саймона; его невозможно было не любить, за исключением тех нередких моментов, когда его хотелось убить за очередную несносную выходку. Но даже шалости его были милы и безвредны и исходили скорее от живости характера и юмора, а не от желания навредить. Поэтому Саймона быстро прощали. Но, тем не менее, его следовало наказывать, и, будучи старшим сквайром, Уолтер часто выступал в качестве орудия такого наказания. Несмотря на это, из всех домочадцев замка Саймон больше всего привязался именно к Уолтеру.

Естественно, в результате того, что Саймон предпочитал общество Уолтера, последний услышал многое о доме Саймона и его семье. В то время Уолтер не придавал особого значения восхищенным россказням мальчишки, но они оставили значительно более глубокий след в его памяти, чем ему казалось. После смерти одного за другим родителей и самого старшего брата Уолтер вовсе лишился семьи, поскольку не считал возможным установить более близкие отношения с братом Генри, чем те, что были ему навязаны. И он стал все чаще задумываться о беспокойном, но счастливом и любящем клане Роузлинда, который описывал Саймон. Но, тогда он не мог замахнуться на них, так как Уолтер считал, что мужчина, во владении которого находится только одно жалкое поместье на южном побережье, не может считать себя подходящей парой для девушки из такой богатой и влиятельной семьи.

Со смертью брата статус Уолтера изменился. Сумей он завладеть поместьями, он составил бы подходящую партию для любой богатой наследницы Англии. С другой стороны, имея у себя в тылу клан Роузлинда, он мог быть уверенным, что ни один кастелян в здравом уме не выступит против него. Однако Уолтер не относился к тем, кто готов пренебречь внешностью девушки ради собственной выгоды. Он даже и не знал, есть ли в Роузлинде невеста на выданье, а ему не хотелось ждать лет пять или десять, пока его невеста достигнет брачного возраста. Он стремился иметь дом и очаг, которые мог бы назвать своими.

Так, спустя несколько недель после смерти брата, Уолтер предстал перед родителями Саймона на правах друга их сына. Его встретили тепло, поскольку дома Саймон рассказывал об Уолтере де Клере столько же, сколько Уолтеру он рассказывал о доме. И в ту же секунду любые сомнения Уолтера в том, что рассказы Саймона, рисовавшие ему идеализированную картину семьи, были продиктованы тоской по дому, развеялись в прах. Картина ожила и была реальна, как само золото.

Уолтер собирался осторожно выяснить, подходит ли он семье и есть ли у них невеста на выданье – и тут он увидел Сибель. И если он не сделал ей предложения через пять минут после того, как впервые встретил ее, так только потому, что не к кому было обратиться. Никого из родителей Сибель не было в крепости Роузлинда, но это дало ему время вспомнить, что он не может просить ее руки, пока не выяснит точно собственное положение. До тех пор, пока он не объяснит отцу Сибель, что с его стороны предложение может заслуживать интерес, он не должен предлагать им союза. Но, задумываясь о возможной женитьбе, Уолтер сразу переставал доверять собственным чувствам. Страстное желание обладать этой девушкой, вызванное ее небывалой красотой, оказывалось, по мнению Уолтера, плохим основанием для брака. Надо бы, говорил он сам себе, узнать характер Сибель и решить, подходит ли она ему в жены. Уолтер задержался на несколько недель в Роузлинде, стараясь проводить как можно больше времени с Сибель.

Немного времени потребовалось Уолтеру, чтобы почувствовать восхищение хозяином и хозяйкой, но их внучкой он был просто ослеплен. Лорд Иэн и леди Элинор были очень учтивы. Они терпеливо повторяли свои вопросы и реплики, которые он не слышал, погруженный в созерцание своей путеводной звезды или в мысли о ней. Они никогда не смеялись над ним, по крайней мере, в его присутствии, хотя некоторая насмешливость иногда мелькала в выражении их лиц или звучала в нотах голоса. Осознав, что он по уши влюбился, Уолтер, ничего не сказав, уехал из крепости Роузлинд и только тогда понял, что Иэн и Элинор подтрунивали над ним, и связал это с его преждевременным ухаживанием за Сибель.

Немедленный отъезд был необходим, поскольку долг чести не позволил Уолтеру оказывать Сибель знаки внимания без разрешения на то ее отца, даже при молчаливом одобрении со стороны ее бабушки и дедушки. Хотя Уолтер знал, что не сделал и не сказал ничего такого, что явно выдавало бы его любовь или взывало к ответному чувству, он был не настолько глуп или подл, чтобы считать, что в таких случаях необходимы открытые слова или действия. Все, что было в его силах, – это поскорее покинуть Роузлинд и надеяться на то, что туман желания, который, как он теперь понимал, окутал его, не подействовал на Сибель. Было бы смертельным преступлением вызвать симпатии девушки, а затем выяснить, что ее отец не одобряет этот союз.

Уолтер очень винил себя за беспечность и тупость. Он никак не мог понять, почему ему потребовалось так много времени для того, чтобы понять, как он запутался или что он, может быть, впутывает Сибель. Странно, что он не распознал в своих чувствах любовь, но, после того как он мысленно отделил от своих эмоций страстное плотское влечение, осталось, как ему показалось, только чисто дружеское расположение. Правда, что у него в пояснице начинало печь и ломить каждый раз, как он смотрел на Сибель или думал о ней, но то же самое происходило с ним и в отношении других женщин.

Конечно, он не испытывал ни одно из тех чувств, что так красиво воспеваются в песнях, стихах и романтических историях. Не однажды он ощущал головокружение и немел в присутствии существа, бывшего бесконечно выше его. Общество Сибель доставляло ему огромное удовольствие; она оказалась самой разумной девушкой из всех, кого он встречал в своей жизни, и с готовностью рассуждала о таких серьезных вещах, как управление землями, способы получения хорошего урожая или разведение скота. Правдой было и то, что Уолтер скучал без нее, и он понимал это. Но он не испытывал ничего подобного тем страшным мукам, которые переживали герои любовных историй.

Интересно, думал Уолтер, сколь долго еще он не понимал бы, как глубоко влюблен, если бы леди Элинор шутливо не упомянула однажды о том, что Сибель уже достигла своей первой зрелости в качестве невесты на выданье? В ответ на это Уолтер со смешанным чувством ярости и страха подумал о том, что, быть может, в этот самый момент лорд Джеффри заключает брачный договор для своей дочери, и пелена в тот же миг спала с его глаз.

На следующий день он покинул Роузлинд, не сказав Сибель ничего, кроме нескольких прощальных слов, хотя он говорил лорду Иэну, что собирается ехать в Хемел. К несчастью, Джеффри там не оказалось, он присоединился к королю. Уолтер последовал за ним, зная, что его с радостью примут вместе с Ричардом Корнуоллом.

Он прибыл в Оксфорд двадцать четвертого июня, как раз к началу неудачно закончившегося совета, и был охвачен страхом, узнав, как ухудшилась ситуация в стране, пока он слонялся по Роузлинду. По мере того как яростная борьба между королем и его баронами становилась все очевиднее, усиливалась внутренняя борьба Уолтера между желанием обладать Сибель и пониманием того, что здравый смысл, симпатии и долг чести склоняли его на сторону графа Пемброка против короля.

Явное недовольство лорда Джеффри поведением короля настолько придало смелости Уолтеру, что он отважился рассказать о своих трудностях со взятием во владение земель. Джеффри согласился, что Уолтер поступил разумно, и сказал, что было бы мудро больше не предпринимать никаких шагов до завершения настоящего кризиса. Но Джеффри проявил явный интерес, и это прибавило Уолтеру надежды. Поэтому он очень подробно описал свои владения и то, чего они могли бы стоить. Джеффри из тактичности не рассмеялся. Он знал о том, что Уолтер гостил в Роузлинде, и о том, какое неизгладимое впечатление произвела на него Сибель. Леди Элинор красочно описала все в своих письмах.

Однако когда Уолтер честно рассказал о том, что он думает по поводу поведения Генриха, Джеффри немного охладел. Он не стал, как на то надеялся Уолтер, подталкивать его попросить руки дочери, а просьба уже была готова сорваться с губ Уолтера. Вместо этого Джеффри дал четко понять, что, как бы мало он ни оправдывал действий короля, как бы настойчиво ни советовал Генриху прийти к соглашению с графом Пемброкским, если между ними все-таки произойдет разрыв, то Джеффри примет сторону короля.

И все же Джеффри не мог окончательно противостоять умоляющему выражению глаз Уолтера. Хотя он и сказал, что сейчас неподходящее время для разговоров о брачных союзах, но вместе с тем дал понять, что он рад дружбе с Уолтером, несмотря на все возможные политические разногласия в будущем. С одной стороны, это помешало Уолтеру сделать официальное предложение, но с другой – предполагало, что Джеффри также не примет никакой просьбы отдать Сибель в жены любому другому мужчине.

К сожалению, кризис не растворился в море брани, и примирение не было достигнуто, на что так надеялся Уолтер. Но он, как ни старался, не мог убедить себя в том, что клятва, которую он дал королю, принимая во владение свои земли, была важнее и связывала его сильнее, чем те принципы, которые поддерживал граф Пемброкский. Фактически, у Уолтера не было земель. Уолтер знал свой долг, и, чтобы исполнить его, он с болью в сердце должен был побороть любовь к Сибель. Он предложил свой меч и своих людей из Голдклиффа – всех, что у него были, – в распоряжение Ричарда Маршала.

Ричард не отказал ему, но предостерег, насколько это возможно, от явного разрыва с королем. Чем меньше будет численность людей, из-за которых ему придется спорить с королем, тем легче добиться мира. Он предложил Уолтеру исполнять чисто оборонительные функции: помогать защищать собственность людей, объявленных вне закона, от набегов противников, жаждущих награбить богатство, хоть они и выступают от имени короля. Сердце Уолтера исполнилось радостью. Он не мог сделать предложения Сибель, потому что все еще сохранялась опасность того, что король объявит его вне закона, хотя со своей стороны он не нанесет явной обиды королю. Но пока этого не случилось, он может навестить семью Сибель и, если ему повезет и она будет там, снова увидеть ее.

Им удалось встретиться несколько раз. Уолтер нашел возможность съездить в Хемел после совета, назначенного на девятое июля, на который не приехала вся высшая знать, дабы показать свое недовольство действиями короля. А еще Уолтер видел Сибель в августе во время третьего созыва, когда Ричарду удалось вырваться из устроенной для него ловушки. Нельзя сказать, что радость этих встреч ничто не омрачило. Уолтер обнаружил, что Сибель так же глубоко интересовалась политикой, как и управлением поместьями.

Кроме того, Уолтер узнал, что мужчины клана Роузлинда давали своим женщинам небывалые свободы. Сибель высказывала свое мнение решительно, а ее отец, дяди и дедушка не только позволяли ей это делать, не вмешиваясь, но и слушали и отвечали ей так, как будто она была мужчиной. Если они отклоняли ее аргументы, что случалось на удивление редко, то не на основании того, что это вообще было не ее делом или что ее доводы звучали женской чушью, а потому, что она была молода, и ей не хватало опыта в этом вопросе. Самым потрясающим во всем этом оказалось то, что Сибель – и Уолтер должен был признаться в этом – большей частью говорила вещи не менее или даже более разумные, чем мужчины.

Уолтера это совершенно потрясло. Это выходило за рамки того, что он считал нормальным поведением. Ни одна женщина из тех, кого он знал, никогда, если ее специально не попросили об этом, не вступила бы в беседу мужчин. Однако пережитый шок был ничтожен по сравнению со следующим открытием, которое вскоре пришлось сделать Уолтеру.

Очевидное предательство короля по отношению к графу Пемброкскому, был ли его вдохновителем епископ Винчестерский или нет, положило конец любым надеждам на мирное разрешение конфликта. Беспорядки усилились из-за того, что нечестные люди использовали предлог объявления королем неповинных вне закона для того, чтобы нападать, грабить и отбирать у них все, что им нравилось. Уолтер занимался охраной нескольких удаленных поместий на восток от Апэйвона. В том районе были люди, которые, не объявляя открыто о своей поддержке Пемброку, сочувствовали его целям и оказывали ему помощь продуктами, дровами и людьми. И поэтому Уолтер высылал небольшие отряды, воинов, чтобы собрать все эти вещи.

К несчастью, один из отрядов решил провернуть свое небольшое дельце. Вместо того чтобы просто собрать все, что им добровольно отдавали союзники, они отправились еще дальше на восток, чтобы посмотреть, не могут ли они там поживиться и для себя лично. По дороге они сначала убили овцу, а затем избили пастуха, который пытался оказать им сопротивление. Воины были родом не из этих мест и, конечно, не знали, что вторглись на территорию графства Кингслер.

К тому времени, как они добрались до селения, напали на дом и утащили всякие безделушки и столовое серебро жены бейлифа[4], пастух успел сообщить о случившемся. Из крепости Кингслера выехал гарнизон, но бандиты уже напоролись на строгую проверку. Сибель вместе с десятью вооруженными мужчинами для своей охраны объезжала поля неподалеку, чтобы лично проверить урожай пшеницы. Она и ее люди, естественно, отправились на спасение пострадавших, как только услышали сигнал тревоги.

Ее воины вполне удовлетворились бы тем, что смогли просто прогнать налетчиков, поскольку те немного превосходили численностью, а их главной заботой оставалась, конечно, безопасность госпожи. Но когда приехали люди из замка, Сибель решила поймать преступников и заставить их вернуть все украденное, а затем повесить на цепях в разных местах в назидание остальным. И она приказала своему отряду мчать во всю прыть.

Зная, что их ждет в случае поимки, люди Уолтера бежали назад более прямой дорогой, чем ехали туда. Они надеялись, что сумеют уйти от преследователей или добраться до своего командира раньше их и объяснят ему свою «ошибку», чтобы он мог защитить их. Но им до конца не удалось осуществить ни тот, ни другой план. Хотя их и не поймали, им не удалось оторваться от отряда Сибель настолько, чтобы иметь время либо исчезнуть, либо объясниться. Отряд из Кингслера с грохотом влетел в лагерь Уолтера, наступая на пятки преступникам. Всем (кроме Уолтера) очень повезло, что Сибель узнала цвета флага де Клеров и что один из воинов Уолтера, Дэй из Голдклиффа, признал Сибель и поспешил им навстречу, чтобы выяснить, в чем дело. По крайней мере, так удалось избежать кровопролития.

Уолтер провел всю ночь в сражении с грабителями на севере и теперь, спотыкаясь, вышел из палатки, полуголый и полусонный, и, к великому несчастью, женщина, которая была с ним, вылетела из шатра вслед за ним, вереща от страха, в поисках места, где можно спрятаться. То, что Сибель сказала после этого, было неделикатно, неблагородно и в целом несправедливо. Она сказала, что Уолтер настолько погряз в распутстве, что у него не хватает времени следить за своими людьми. На самом деле Уолтер закрывал глаза на некоторые мелкие нарушения то здесь, то там собственности людей, преданных королю. Наверное, ему надо было более четко описать, на какие территории запрещается вторгаться. Но, конечно, распутство тут было ни при чем.

Излив свою злость на Уолтера, Сибель спокойно рассудила, что не может требовать того, чтобы повесили двенадцать или пятнадцать хорошо обученных воинов, которые могли понадобиться в серьезном деле. Если им преподать хороший урок, они больше не станут зариться на собственность Кингслера; ведь они не мошенники без дела и занятия, их действиями можно управлять. Поэтому Сибель свысока посмотрела на Уолтера, который не мог поверить ни глазам, ни ушам и стоял, совершенно онемевший, не в силах отвести взгляда от богини гнева, которая бичевала его. Потом она строго потребовала, чтобы все украденные вещи были возвращены.

– Оставляю за вами право наказать виновных, – холодно добавила она, – хотя, Бог знает, хватит ли вам честности или хотя бы умения, чтобы справиться с таким простым делом.

– Что вы здесь делаете? – Уолтер наконец справился со своим оцепенением.

– Защищаю свою собственность от врагов и, кажется, так называемых друзей, которые не могут следить за своими помощниками, так как слишком заняты шлюхами!

Но Уолтер был не в состоянии реагировать на очередной удар. Он все еще не мог прийти в себя, увидев, что Сибель – а это было совершенно очевидно – ведет отряд вооруженных людей в бой.

– Послушайте! Я имею в виду, что вы делаете в вооруженном отряде? Почему вы не в безопасности, не в какой-нибудь крепости?

– Вы собираетесь вернуть то, что мне принадлежит? – высокомерно спросила Сибель. – Это не ваше дело, что я делаю для защиты своих земель, Мне нужно дать моим людям приказ силой отбить то, что по праву наше? Вы, по крайней мере сейчас, кажется, не в состоянии вернуть силой нечестным способом добытое добро!

Это было абсолютной правдой, поскольку Уолтер крепко сжимал одной рукой неподпоясанные полы халата, а в другой держал меч. Если бы Сибель не видела женщины, она, наверное, объяснила бы, что оказалась среди воинов случайно, отчасти из-за того, что азарт погони охватил и ее, а также потому, что не хотела задерживать своих людей, дав приказ части отряда повернуть назад вместе с ней. Но в сложившейся ситуации необъяснимая ярость овладела ею и заставила вести себя так, как будто то, что она сделала, оказывалось обычным для нее, что было на самом деле глупо. От сознания того, что поступает глупо, Сибель пришла в еще большую ярость.

Обличительная речь Сибель, наконец, дошла до затуманенного сознания Уолтера. Вдруг осознав, как он, должно быть, смешон, Уолтер прорычал:

– Проследите за тем, Дэй, чтобы возвратили все вещи, а затем приведите мародеров ко мне. – После этого он удалился, сжавшись от ярости.

К счастью для людей Уолтера, у их хозяина было здоровое чувство юмора, и, будучи младшим из трех братьев, он недолго лелеял в себе чувство собственной значимости в этом мире. К тому времени, когда Дэй сумел определить, кто из людей находился в ту ночь в дозоре, уклонившемся от своего маршрута, отобрал у них награбленное и вернул все вещи людям Сибель, несколько человек которой специально оставались для этой цели, Уолтер совершенно оправился от смущения и смог оценить весь комизм ситуации, безотносительно личностей ее участников. Поэтому он не стал отдавать приказ, чтобы виновные были запороты до смерти или повешены, что он мог сделать, пока не пришел в себя. Каждый участник набега получил пятьдесят ударов плетью, предводитель – сто, и все были удовлетворены свершившимся возмездием.

А еще немного позже Уолтер уже покатывался со смеху, представляя картину, как он стоял, словно деревянный истукан, широко разинув рот, пока Сибель учила его своим обязанностям. Это было смешно – Уолтер понимал это – даже при всем том, что шутка стоила ему дорого. В то же время, однако, он был потрясен не языком Сибель – хотя ее словарный запас выходил далеко за рамки того, что должна знать хорошо воспитанная девушка, – но тем фактом, что Сибель сопровождала мужчин и, казалось, была вполне готова к тому, чтобы следить за битвой, а потом Уолтером тоном строгого наставника. Такая смелость и уверенность не могли быть присущи женщине. Но самым потрясающим открытием для Уолтера стало то, что, по крайней мере, наполовину его неспособность ответить Сибель объяснялась силой радости и желания, которые вспыхнули в нем, когда он увидел ее так неожиданно.

Уолтер начал подозревать, что женитьба на Сибель будет не таким простым делом, как он думал. Он не мог поверить в то, что она была просто мегерой. Он достаточно много времени провел в обществе девушки и наблюдал ее манеру держаться со слугами и серфами[5] в крепости деда. Ее уважали, но не боялись. И она была очень сердита, когда издевалась над ним. Но Уолтера беспокоил не характер Сибель, а ее тон и то, что он ощутил такое страстное влечение к ней, как и всегда, – настолько страстное, что не осмелился ослабить руку, сжимающую полы халата, – в то время как он должен был быть возмущен ее поведением.

Личные неприятности быстро отошли на второй план после того, как исчезла последняя капля надежды на быстрое окончание восстания, ибо король нарушил свое обещание вернуть Аск графу Пемброку. В нависшем вслед за этим над их головами напряженном ожидании кровавой и бесконечной гражданской войны ссора Сибель и Уолтера отошла далеко на задворки памяти. Для Сибель саму ссору легко было забыть – за исключением женщины, которая выскочила из палатки Уолтера. Он тоже мог бы окончательно выкинуть это происшествие из головы, если бы мастерское участие Сибель в политических спорах в доме ее отца не продолжало напоминать ему о случившемся.

4

Зайди Уолтер чуть дальше в своих разговорах с Джеффри, проникнись каким-никаким чувством ответственности, он бы страдал гораздо меньше. Если уж на то пошло, прояви Сибель хоть малейший признак, что она с нетерпением ждет, когда Уолтер сделает ей предложение, он бы в равной степени почувствовал ответственность, принял девушку такой, какая она есть, и, если бы этот брак не пришелся ему по душе, винил бы в беспечности только себя. Но подобные обязательства не связывали его. Уолтер знал, что он всецело волен идти дальше или отступить.

Ясно как день, что каждый раз, когда голова Уолтера не была забита военными проблемами, он размышлял над данным вопросом. Разлука ничуть не ослабила его страсти к Сибель. Никогда еще ему не встречалась женщина, которая бы так возбуждала и радовала его; однако особенности ее характера доставляли ему немало тревоги.

О том, чтобы подчинить Сибель своей воле силой, не развязав при этом войны с кланом Роузлинда, тоже не могло быть речи. Девушка не считала побои справедливым наказанием, и один удар по этому милому личику поднял бы на ноги не только Саймона в Уэльсе, Адама в Суссексе и Джеффри в Хемеле, но заставил бы метать громы и молнии даже Иэна, вынудив его обрушиться на обидчика всеми силами Роузлинда. Нет, Уолтер отнюдь не желал добиться полного повиновения супруги побоями, но он чувствовал, что в результате любого недопонимания между ним и Сибель можно навлечь на себя немалую опасность. К сожалению, мысли о безрассудности женитьбы на ней лишь распаляли страсть Уолтера к девушке.

При сложившихся обстоятельствах де Клер только обрадовался поручению Ричарда сопровождать его супругу и невестку из Пемброкского замка в Брекон. Естественно, стоило Уолтеру услышать о свадьбе Саймона, как за внешним спокойствием его лица все закипело и забурлило. Всяческие непрактичные идеи, которые, судя по всему, давали надежду на скорую встречу с Сибель, непрерывно атаковали его мысли. Устранив такую возможность, Уолтер немного успокоился, а необходимость как можно вежливее убедить леди Жервез в том, что ей не следует так или иначе оскорблять принца Ллевелина и его сородичей по клану, завершила процесс умиротворения души. Данная проблема была увлекательна, так что, добравшись до замка Пемброк, Уолтер пребывал в довольно бодром расположении духа.

Сооруженную в низине высоченную круглую башню, достигавшую в высоту около семидесяти пяти футов, можно было заметить с расстояния нескольких лье. Даже издали она служила грозным предостережением, а остальная часть замка завершала собой эту угрозу. Каменная стена, укрепленная огромными полукруглыми башнями, была расположена на узком плато скалы, которая выдавалась между двумя речушками, терявшимися в гавани.

У подножия стен раскинулся, прижимаясь к крепости, городок. Издали, сквозь серую пелену дождя, местечко выглядело жалким и невзрачным, но, подъехав ближе, Уолтер заметил, что дома гораздо лучше и уютней, чем можно было ожидать на таком далеком западе. По сути дела, вблизи городок Пемброк имел самодовольный вид жирного, наглого сенешаля, сознающего свою значимость для хозяина и получающего таким образом его покровительство.

Благодаря обычной валлийской погоде Уолтер прибыл в замок, промокнув до нитки и перепачкавшись грязью; благодаря тому, что слуги в Пемброке глубоко почитали своего господина и не привыкли к соблюдению чрезмерных формальностей, де Клера проводили к леди Жервез тотчас же, как он представился посланником Ричарда. Данные обстоятельства лишь только возбудили интерес Уолтера к его задаче, поскольку он предстал перед дамами весь в грязи и лохмотьях, едва ли являя образец элегантного придворного. Первые впечатления от встречи с супругой графа заставили Уолтера посочувствовать Ричарду всей душой.

В поведении леди Пемброк не было ни капли приветливости, хотя картина, которую она собой являла, греясь в наиболее удобном месте у камина и играя с сестрой в шашки, казалась почти идиллической. Нет, внешность этой женщины скорее располагала – Жервез оказалась миленькой полненькой куколкой с темными блестящими волосами и большими красивыми глазами. Уолтер распознал ее немедленно, поскольку золотисто-розовое платье, отделанное горностаем, расшитый апостольник[6], украшенный драгоценными камнями, и обилие колец на пальцах – все это сильно отличалось от наряда сестры. Кроме того, Жервез обладала более утонченными манерами. Она жестом остановила Уолтера и велела хорошо одетой служанке принести письма, будто более близкий контакт с визитером мог каким-то образом оскорбить ее.

Уолтер едва ли обратил внимание на эту грубость. Как и следовало ожидать, взгляд его скользнул со старшей сестры на младшую, задержался на мгновение и вежливо уплыл в сторону, но образ Мари запечатлелся в нем. Она была – Уолтер помешкал и подобрал слово – как конфетка. Мари тоже была брюнеткой, но скорее розовой, нежели оливковой, с лицом в форме сердечка, с огромными черными глазами, тонким носиком и маленькими, необыкновенно алыми, чуть надутыми губками, которые очень соответствовали ее сочной внешности. Прежде чем взглянуть на письмо, которое держала в руках ее сестра, Мари бросила на Уолтера томный взгляд из-под длинных опущенных ресниц.

Ознакомившись с письмом супруга и приглашением Ллевелина, Жервез, так и не пригласив Уолтера присесть, и не предложив ему переодеться и подкрепиться с дороги, повернулась к сестре.

– Нам позволено покинуть эту тюрьму на несколько дней, – язвительно объявила она. – Очевидно, нас вызывают на некий примитивный ритуал туземцев. Повторяю: не приглашают, а вызывают.

Мари со своего места не могла разобрать слов, но заметила качество пергамента, изящные линии почерка писаря, да и саму золотую печать, болтавшуюся на веревке. Жервез могла рвать и метать от злости, но Мари нисколько не сомневалась в том, что данное приглашение прислали отнюдь не последние варвары.

Мари улыбнулась Уолтеру, повернувшись так, чтобы этого не заметила Жервез. Пока Мари не покинула стены замка Пемброк, она не собиралась брать на себя смелость досаждать сестре. Жервез вполне могла оставить ее в замке просто назло; однако Мари не собиралась упускать возможность втереться в доверие к посланнику Ричарда, который мог оказаться очень полезным.

– Кто вы? – спросила Жервез у терпеливо ожидавшего Уолтера.

– Меня зовут Уолтер де Клер, мадам, – безмятежно ответил Уолтер, маскируя свое веселое настроение. На своем веку он не раз имел дела со злобными придворными дамочками; он знал, как себя с ними вести – к тому же от него не ускользнула улыбка Мари.

– Вы просто сопровождающий или надзиратель? – ядовито осведомилась Жервез.

– Уверяю вас, что я просто сопровождающий, леди Пемброк. Я обязан следить за вашей безопасностью и удобствами.

– А если я не пожелаю ехать?

Вызывающее поведение Жервез не оставляло никаких сомнений, но Уолтеру не хотелось ни утруждать себя мольбами и объяснениями, почему ее супругу так необходима эта поездка, ни расточать угрозы. Он отнесся к этой дерзости как к бесполезной выходке, как к попытке запугать его, поставить в неловкое положение, облегчив тем самым собственную беспомощность и разочарование. Уолтер отлично понимал, что Жервез не перестанет работать своим ядовитым язычком, пока не покинет замок Пемброк.

– Я не инструктирован и не уполномочен сопровождать вас в Брекон и Билт против вашей воли, – спокойно сказал Уолтер. – Если вы не пожелаете поехать, ваше право. Мне останется лишь сожалеть об этом, ибо вы пропустите интереснейшее зрелище. Любой праздник, совершаемый под покровительством принца Ллевелина, обыкновенно бывает переполнен весельем.

– Принца! – презрительно воскликнула Жервез. – Принца чего? Пяти паршивых овец, бесплодных гор и дюжины голых дикарей?

Уолтер опустил взгляд, чтобы скрыть выражение глаз. Его ветвь рода де Клеров жила и сражалась с валлийским кланом Марчей почти два века. Многие англичане могли думать так же, как Жервез, но Уолтер оставался при своем мнении. Валлийцы действительно в большинстве своем до сих пор жили по старинке – охотой и скотоводством; все их богатство заключалось в стадах коров и овец, которые паслись, кочуя с места на место; но никто, как бы он ни ненавидел валлийцев, не посмел бы назвать уэльскую знать «дикарями». И все же, несмотря на возрастающее раздражение, лицо Уолтера сохраняло прежнее спокойствие.

– Я не отрицаю, что вы столкнетесь с иными манерами и обычаями некоторых гостей, – заметил Уолтер, – но там будут и англичане. Возможно, приедет кузен короля Генриха лорд Джеффри Фиц-Вильям, поскольку жених приходится ему шурином.

Уолтер знал, что именно подобной приманкой и можно было привлечь такую женщину, как Жервез, но прилив тепла, нахлынувший на мужчину изнутри, не имел никакого отношения к интересу, который не смогла скрыть графиня. Он понимал, что с семьей приедет и Сибель. Тотчас же Уолтер ощутил смутное чувство вины в отношении того, что его так привлекала Мари. Отвлеченный этой мыслью, он на мгновение удивился, поскольку не последовало ни возгласов удивления, ни криков неверия. Мари, изучавшая письма, отложенные сестрой в сторону, вдруг вскочила на ноги и принялась что-то шептать Жервез на ухо.

Небольшая заминка дала Уолтеру достаточно времени, чтобы осознать тот факт, что женщины не в курсе политической ситуации; возможно, они и понятия не имели о том, что идет война. Он колебался, говорить ли им об этом, затем решил, что лучше всего сообщить о войне немного погодя. В нынешнем расположении духа Жервез наверняка откажется ехать, если решит, что отказ нанесет ущерб репутации ее супруга. К тому же Уолтер не знал ее достаточно хорошо и не мог угадать, пересмотрит ли она свое решение позже, уразумев, что, навредив Ричарду, она навредит и самой себе, или, в силу необыкновенной тупости и упрямства, станет действовать себе во вред, желая досадить мужу.

Уолтер был готов к любого рода вопросам, но только не к тому, что последовало. Подняв и перечитав письмо Ричарда, Жервез снова отложила его и уставилась на мужчину, нахмурив брови.

– Вы приходитесь дядей графу Глостерскому? – наконец спросила она.

– Да, – ответил Уолтер, гадая, какое отношение к данному делу имели его узы с бедным маленьким Ричардом.

– Но, любезнейший, – воскликнула Жервез, поднявшись и направившись к нему в то время, как Мари зазвонила в маленький колокольчик, вызывая слуг, – почему вы сразу об этом не сказали? И что заставляет вас быть на посылках у Ричарда?

На первый вопрос Уолтер вообще не мог придумать благоразумного ответа. Неужели эта женщина думала, что он ворвется в зал с криком: «Я – дядюшка графа Глостера»? Да и какую ценность имело его родство с беспомощным мальчиком, чьи владения находились в руках короля? Позже Уолтер понял, что для Жервез имело значение лишь его отношение к титулованному роду, но в эту минуту он полностью сосредоточился на ее втором вопросе, ответить на который мог с наибольшей выгодой для своих целей.

Уолтер улыбнулся, поднял брови и сказал:

– Вам непременно должно быть известно, почему я приехал. Я просто жаждал познакомиться с вами. Возможно, Англия находится на краю света, но мы не настолько далеки от его центра, чтобы до нас не дошла слава о вашей красоте, леди Жервез.

Явная лесть достигла своей цели. Хотя Жервез не сказала, как польщена, она немедленно принялась отдавать распоряжения относительно всяческих удобств для Уолтера, браня служанок, будто именно по их недосмотру с мужчины до сих пор не сняли плащ, не приготовили ему сухую одежду и баню. На мгновение Уолтера посетила неблагопристойная мысль: а не зашел ли он в своих комплиментах столь далеко, что женщина теперь с готовностью предложит ему и себя? Такое случалось неоднократно, но для Уолтера жена друга всегда оставалась особой священной, какой бы аморальной она ни была. Однако повода для беспокойства не возникло. К немалому восторгу мужчины, его проводила в подготовленную палату Мари. Но, к сожалению, она там не задержалась. Несмотря на соблазнительную улыбку, подобную ее первому мимолетному взгляду, Мари лишь отдала распоряжения пожилой – и довольно безобразной – служанке, которая помыла его и помогла одеться.

Когда Уолтер снова присоединился к дамам – чистый, сухой, выбритый, аккуратно причесанный, – он обнаружил у очага накрытый ужин. Его в самой любезной форме пригласили присоединиться к трапезе, а он в свою очередь, как и принято, с благодарностями ответил на любезность необыкновенно изящным поклоном. Безусловно, он получил одобрение, а манеры Жервез не оставляли желать ничего лучшего. Уолтеру пришлось напомнить себе, как неучтиво она вела себя каких-то несколько часов назад.

Обменявшись с женщинами комплиментами и избитыми приветственными и благодарственными фразами, Уолтер был готов удовлетворить любопытство, которое наверняка, по его мнению, испытывали хозяйки к предстоящей свадьбе. Однако он опять ошибся. Все вопросы касались лишь его самого: был ли он женат, каким состоянием располагал. Уолтер удивился, но решил, что дамы, возможно, из вежливости сочли нужным проявить интерес к гостю.

Кроме того, Уолтер должен был поддерживать хорошее настроение леди Жервез, чтобы потом удалось убедить ее не забывать о вежливости при валлийском дворе. Следовательно, он отвечал на вопросы женщин вполне исчерпывающе, если не считать одного нюанса. Он не обмолвился о своей надежде заполучить в жены Сибель, поскольку просто не имел такого права; тем не менее он без утайки рассказал им историю о своем наследстве, совсем позабыв о намерении не упоминать о войне, после чего приготовился к крикам ужаса и пугливым вопросам о конфликте с королем, в который оказался втянут и Ричард, но на лице Жервез не появилось и тени тревоги, а Мари смотрела на него так, будто гораздо больше интересовалась его лицом, нежели речами.

– Вы хотите сказать, что, несмотря на то, что в настоящее время вы не имеете власти над землями, они все равно принадлежат вам, – задумчиво проговорила Жервез. – Разве не возникло спорного вопроса о праве на собственность со стороны графа Глостерского, например?

– Ричард всего лишь ребенок, – машинально ответил Уолтер, гадая, уж не пропустили ли Жервез и Мари каким-то образом его упоминание о войне мимо ушей. – Глостер не наделен властью, чтобы оспаривать мое право на земли, да и, кроме того, он бы никогда так не поступил. Он любит меня и отличается исключительно мягким нравом. Да, земли принадлежат мне, но в такие времена никто не скачет прямо в замок, чтобы заявить о своем праве на собственность. Это ошибочный ход. Существует множество кастелянов, которые дорожат своей клятвой верности, но, опасаюсь, люди моего брата к ним не относятся. А может быть... я и не прав по отношению к ним. Так или иначе, мои дела могут подождать.

– Почему? – спросила Мари.

– В королевстве и без того хватает беспорядков, – терпеливо заметил Уолтер. – Я не собираюсь прибавлять к ним еще и свои беды.

– Но если вы с помощью сильного войска захватите замки, – не унималась Жервез, пропустив замечание Уолтера мимо ушей, – они станут вашими. Разве я не права?

– Это так, – снова механически согласился Уолтер.

До него лишь теперь дошло, что Жервез и Мари знали о войне; просто война не интересовала их, и они игнорировали всякое упоминание о ней! Такое отношение поразило Уолтера, поскольку, в случае поражения Ричарда, их положение бесспорно усугубится. А затем он понял, что Жервез, возможно, так не считала. Что бы ни случилось с Ричардом – это не отразится на ее собственности во Франции. Вероятно, она полагала, что сможет легко вернуться туда. Возможно, она даже желала этого.

Эта мысль повлекла за собой другую. Вне всяких сомнений, Ричарду не нравилось общество Жервез. Тогда зачем он привез ее в Англию? Затем, что не мог положиться на супругу, оставив ее во Франции? Уолтер напомнил себе, что это не его дело. Ему лишь нужно было укрощать Жервез, чтобы она ненароком не оскорбила Ллевелина. Эту обязанность возложил на него Ричард, и он должен был выполнять ее, невзирая на свое отношение к этой глупой женщине.

– Что же, – улыбнувшись, продолжил Уолтер, – земли отойдут ко мне, если предводитель войска не захочет оставить за собой то, что он отвоюет для меня.

– Ричард бы так не поступил, – капризно сказала Жервез. – Вы можете доверять ему, уверяю вас. Не по этой ли причине вы не обратились к нему за помощью? Не потому ли, что не доверяете ему?

Уолтер широко раскрыл глаза. Он не верил своим ушам. Дважды он упомянул о том, что идет война и что его дела пока не так уж важны. Неужели эта глупая гусыня решила, что он мог подумать о том, чтобы просить у Ричарда армию – или какую-то ее часть – в ущерб личным интересам графа? Такая мысль была нелепа, даже если опустить катастрофические последствия для страны, которые возникли бы с появлением на территории Англии мятежного войска.

Словно решив, будто Уолтер сомневается в своем доверии по отношению к Ричарду, Мари опустила свою руку на его, но у мужчины возникло впечатление, что она просто хотела прикоснуться к нему.

– На самом деле Ричард – самый честный человек, – убедительно сказала она. – Мы отнюдь здесь не пленницы. Жервез сказала так просто потому, что нам скучно. Я уверена, что нас бы не стали ограничивать, если бы нам было куда поехать.

– Вы не понимаете меня, – сказал Уолтер, наконец, обретя дар речи. – Я полностью доверяю графу Пемброкскому. Я знал его еще в детстве и был членом семьи его брата. Я очень люблю и почитаю Ричарда. Поскольку я верю в дело Пемброка, то по своей доброй воле присоединился к нему в его противостоянии королю. А на подобный шаг не легко решиться.

– В таком случае, за чем же дело? – улыбнулась ему Жервез. – Ричард весьма щедр на благосклонность по отношению к друзьям детства и подопечным своего брата. Вам лишь нужно попросить его.

Невероятных усилий стоило Уолтеру удержаться и не взреветь: «Вы, глупая идиотка, идет война!» По сути дела, последнюю часть фразы он все же произнес вслух сдавленным от неукротимого желания закричать голосом.

Жервез подняла брови.

– Ах да, война... Это совсем вылетело у меня из головы. Как странно, всякий раз, когда Ричард отлынивает от каких-нибудь дел, причиной этому становится война. Конечно, война важнее всего остального, – не без досады съязвила она.

– Эта война, по крайней мере, стоит выше моих незначительных неурядиц, – успокаивающе заметил Уолтер. – Мои проблемы могут быть улажены в следующем году так же легко, как и теперь.

– Вы хотите сказать, что скоро война закончится, и тогда вы обратитесь за помощью к Ричарду? – спросила Мари.

– Насчет войны не знаю, – ответил Уолтер. – Надеюсь, что король внемлет-таки голосу разума. Что же касается беспокойства графа Пемброкского относительно моей собственности, то, думаю, что с воцарением мира на нашей земле эта проблема просто испарится.

На самом же деле Уолтер надеялся на то, что обручится с Сибель, и поддержка Роузлинда устранит всякую необходимость в чьей-либо помощи. Однако он не был столь самодовольным хлыщом, чтобы определенно утверждать о благосклонном отношении к нему со стороны лорда Джеффри, пока тот действительно не признал его. Неопределенный ответ был вполне искренним, и он надеялся, что Жервез и Мари перестанут понуждать его просить помощи Ричарда, или, что еще хуже, понуждать Ричарда оказать ему подмогу.

Взгляд Мари просветлел. За Ричардом имелся должок: его пристрастие к собственным делам привело ее к полному разорению. Поначалу она боялась, что он склонен позабыть о своем долге или полностью аннулировать его, заточив ее в этом замке. Однако теперь не оставалось сомнений, что он имеет иные намерения, а они вполне удовлетворяли Мари.

Конечно, она бы предпочла, чтобы Уолтер сам носил представительный титул, но, будучи вдовой, женщина не претендовала на многое, да и дядюшка графа Глостерского едва ли мог вызвать унизительное к себе отношение. За титулом дело не станет, если Ричард выиграет войну, о которой не переставал твердить сэр Уолтер. Куда более важным являлось то, что сэр Уолтер, был богат и не состоял в браке ни теперь, ни прежде. А это означало, что у него не было прямых наследников его владений. Учитывая все эти факты, Мари немедленно пришла к заключению, что Ричард послал этого мужчину, чтобы подготовить его к союзу, который покончит с ее вдовьим уделом.

Уолтер, сам того не ведая, потворствовал укреплению этой мысли, будучи более внимательным к Мари, чем к Жервез, когда подавал ей блюда и наливал вино. Резкое замечание Жервез дало ему понять, что он награждает ее более привлекательную, по его мнению, сестру чересчур откровенными знаками внимания. После этого он постарался не благоволить ни к той, ни к другой, но было слишком поздно. Он уже внушил Мари мысль, что всецело принадлежал ей.

Заверив дам, что надеется с окончанием войны завладеть своими землями, Уолтер смог наконец-то увести беседу подальше от его личных проблем. Мари спросила, почему он решил, что король Генрих внемлет голосу разума теперь, если он не делал этого последние два года, лишний раз убедив Уолтера: она отлично знала о войне, но предпочитала помалкивать о ней.

– Потому что к Ричарду примыкают все новые и новые люди, – ответил Уолтер, – и, честно говоря, Ллевелин активно вступил в эту драку.

– Вы намекаете, что валлийский дикарь способен выиграть войну, которую не смогла выиграть добрая половина английской знати? – неприязненно спросила Жервез.

– Принц Ллевелин не дикарь, – ответил Уолтер, слегка снисходительно улыбнувшись, будто ему было известно нечто такое, чего не знала она. – Конечно, время от времени он склонен поступать, как варвар, чтобы заманить врага в ловушку или дурачить при публике самонадеянных глупцов, считающих его маленьким, ничтожным человеком. Насмехаясь над глупыми невеждами, которые, не познакомившись с ним как следует, смотрят на него свысока, как на грубого, нецивилизованного дикаря, Ллевелин просто забавляется. Его придворные только и ждут случая, чтобы посмеяться над теми, кто полон презрения.

– По-моему, насмехаться над своими гостями – крайне неприлично, – заметила Жервез, но насторожилась.

– О, сам принц Ллевелин всегда вежлив, – невинно обронил Уолтер, значительно преувеличив сей факт, ибо Ллевелин для достижения своей цели мог быть и грубым, и несносным. – Его речь полна поэзии и изящества, но иногда он задает вопросы, которые могут показаться бесхитростными, или делает замечания, которые можно посчитать наивными. Тиски ловушки сжимаются лишь в том случае, если кто-нибудь неблагоразумный отвечает с презрением или насмешкой. Со всеми же воспитанными людьми Ллевелин весьма обходителен. Но это пустая болтовня. Такая элегантная леди, как вы, просто не способна забыть о приличии и проявить нетерпение в речах даже с теми, чьи манеры немного грубоваты. Я уверен, что ни вам, ни леди Мари нет нужды опасаться подвоха со стороны принца Ллевелина.

Уолтер с облегчением заметил, что эта комбинация завуалированной угрозы и явно фальшивой лести, которую его личный опыт опровергал, заставила Жервез призадуматься. Зато Мари оставалась совершенно безучастной, хотя она отнюдь не собиралась проявлять грубость. Она отбросила эту идею, как только почувствовала, что Ричард прислал Уолтера как второго возможного претендента в мужья, и что свадьба в Билте позволит ей познакомиться с другими доступными мужчинами. Мари больше не злилась на Ричарда; она была вполне им довольна. Хотя она не находила Уолтера достаточно привлекательным внешне, он обладал хорошими манерами, прекрасным происхождением и немалым богатством. Мари была удовлетворена. Если ей не подвернется кто-нибудь с такими же качествами, оказавшись при этом еще и красавцем, она примет Уолтера.

Таким образом, Мари принялась обсуждать, что необходимо взять с собой в Билт. Поскольку Жервез не обрывала сестру, было ясно, что она больше не намерена даже симулировать нежелание ехать. Уолтер не сомневался, что, несмотря на множество гостей, в замке найдут отдельные покои и ложе для Ричарда, но он не был уверен в той же степени, что Жервез разделит это ложе со своим супругом. Мужчине не приличествовало задавать подобный вопрос; Уолтер пошел на компромисс и предложил перевезти в Билт кровать Мари – втайне думая, что сестры смогут спать вместе в случае необходимости, – прихватив с собой также кресла и подушки. Жервез закивала, но Мари рассмеялась.

– Я не знаю, удовлетворяет ли такое решение вопроса мою сестру, – сказала Мари, – но лично мне бы хотелось знать, какие одежды с собой взять. Будут ли наряды дам соответствовать последней моде? Настолько ли они бедны, что не могут позволить себе драгоценностей? Я не желаю оскорбить кого-либо не только своими манерами, но и нарядами.

– Я не слишком сведущ в подобных вопросах, – решительно начал Уолтер, – но можете не опасаться, что затмите своими драгоценностями других дам.

Ему вспомнились жемчужные, изумрудные и бриллиантовые реки, завоеванные для леди Элинор ее мужьями. Она всегда надевала эти украшения на придворные торжества. Мало чем отличались от ее драгоценностей и прекрасные дары леди Джоанны. Создавалось впечатление, что любящий супруг стремится утопить ее в пучинах лунных камней и сапфиров, Адаму больше всего нравились рубины, и они прекрасно сочетались с его темной розой – Джиллиан. У Саймона пока не появлялось подходящего шанса преподнести Рианнон драгоценные подарки, но Уолтер знал, что девушка едва ли нуждается в подношениях. Он вспомнил, как переливались на ее наряде всеми цветами радуги драгоценности, оставленные дедом.

– Не стоит вам беспокоиться и о том, – задумчиво продолжал Уолтер, – что ваши платья сочтут слишком модными. Роузлинд огромный порт, и леди Джоанна, по крайней мере, всегда одевается по самой последней моде.

– Конечно же, мы можем не опасаться, что будем выглядеть чересчур модно, – проворчала Жервез, – поскольку не видели ничего нового почти два года. Я сказала, что мы здесь отнюдь не пленницы, но, если принять во внимание то, что мы полностью отрезаны от внешнего мира, наше положение ничуть не лучше, чем положение тех, кто томится в заточении.

– В таком случае, не сомневаюсь, что мы отлично сойдемся с большинством дам, – поспешила вставить Мари. – В конце концов, сестра, грандиозное событие в Уэльсе все же не сможет соперничать с самым скромным торжеством при французском дворе.

Уолтер ощутил прилив благодарности за то, что его избавили от необходимости высказываться по поводу поведения Ричарда относительно его женщин, которые были вынуждены оставаться в замке Пемброк. В действительности Уолтер с одобрением и пониманием отнесся к банальностям, необходимым в качестве гарантии женской безопасности – чрезмерная любовь порой порождает чересчур покровительственное отношение. Тем не менее, он знал, что эти банальности будут раздражать Жервез, которая ждала поддержки ее точки зрения, обвиняющей Ричарда в ведении войны, причинявшей ей беспокойства. В связи с этим Уолтер смотрел теперь на Мари с искренним одобрением.

Жервез презрительно фыркнула и вскинула голову, но больше затруднительных ситуаций не создавала. Она догадывалась о намерениях Мари относительно Уолтера. Зная о целеустремленной сосредоточенности своего мужа на вопросах войны и политики гораздо лучше сестры, Жервез не считала, что Ричард послал Уолтера намеренно, поскольку тот подходил Мари, но страстно хотела, чтобы Мари вышла замуж за Уолтера, если удастся его заполучить.

Отсутствие титулованного статуса у Уолтера радовало Жервез. Меньше всего ей хотелось, чтобы Мари стала равной ей по титулу, да и предполагаемое богатство Уолтера радовало ее в той же степени. Жервез не могла отказывать сестре в дорогой одежде и различных предметах роскоши, но ей надоело постоянно извлекать деньги на это из своего собственного кошелька.

Скука послужила гораздо лучшим стимулом для сборов, чем сам Уолтер, и он проявил достаточно сообразительности, чтобы понять это. Без всяких понуждений с его стороны Жервез и Мари уже через два дня были готовы выехать. В отличие от Ричарда, который непременно проявил бы несдержанность в подобной ситуации, Уолтера ничуть не раздражало медлительное продвижение, причиной которому служили телега с поклажей и громоздкая, роскошная дорожная двуколка. После смерти отца Уолтер часто сопровождал матушку в различных путешествиях и привык ко всему. Более того, пока дождь не лил особенно сильно, рядом с ним почти все время ехала Мари.

Уолтеру нравилось ее общество, хотя между ними не возникало того непринужденного взаимопонимания, какое он испытывал с Сибель. Мари, прежде всего, жаждала комплиментов, а затем – различных сплетен. Ее интересовали родственные связи всех, с кем им предстояло встретиться. И хотя Уолтер, стараясь угодить ей, поделился с ней всем, что знал о людях, его ремарки вскоре заставили Мари звонко рассмеяться и игриво подмигнуть ему.

– Либо все мужчины и женщины в Англии – святоши, – прощебетала она, – либо вы – сама невинность. Неужели вам известны только благочестивые стороны людей?

Уолтер почувствовал приступ отвращения, но ничем не выказал этого, а лишь просто пожал плечами.

– Я – не священник. Меня не интересуют грехи других людей. Мне вполне хватает и собственных.

– А грехи женщин вас тоже не волнуют? – не унималась Мари.

– Мне просто неинтересно говорить о них, – ответил Уолтер, надеясь отбить у девушки охоту к разговору на эту тему и в то же время не проявить открытой грубости, использовав резкое замечание, которое приструнило бы любую женщину, напрашивающуюся на неприятности.

– В таком случае, вы слишком беспокоитесь за свои собственные грехи, – весело парировала Мари.

Уголок широкого рта Уолтера подернулся, а веки наполовину прикрыли его светло-голубые глаза, придав им сонный, сладострастный вид. Однако он ограничился лишь неопределенным замечанием:

– Нет, не слишком.

Уолтера охватила волна физического возбуждения. Он не ошибся в своем ответе. Мари де ле Морес хотела поиграть. При первой встрече он сравнил ее с лакомым кусочком, однако все эти вопросы о его владениях и супружеском статусе заставили его насторожиться. Он опасался проявлять особый интерес, ибо Мари не соответствовала типу женщины, которую он желал бы иметь в качестве жены. Эта мысль воскресила в памяти Сибель, и Уолтер ощутил острую боль вины, которую сменило чувство негодования. О какой вине может идти речь, сказал он себе! Его не связывали с Сибель никакие обещания. Лорд Джеффри даже и виду не подавал, что ждет его предложения. Кроме того, женитьба не имеет никакого отношения к той любовной игре, в которую он так или иначе жаждал поиграть с Мари.

Мари о чем-то мило болтала, и Уолтер не отрывал от нее взгляда. Неплохо было бы понежиться с ней в постели, а поскольку Ричард и сам был не прочь в меру попользоваться своей свободой, Уолтер не думал, что могут возникнуть какие-то моральные преграды. Но была еще одна проблема: возможно, Ричард преследовал политические цели в отношении своей невестки, хотел создать союз, который не предполагал участие в жизни Мари других мужчин. Однако он легко выявит отношение Ричарда, когда они встретятся с ним в Бреконе, До тех же пор ему придется ходить по туго натянутому канату, не слишком обнадеживая леди Мари. Однако условия на дороге в ноябре не очень-то благоприятствовали развитию недозволенного любовного романа, поэтому опасность его слишком быстрого вызревания из словесного флирта была невелика.

Ни дождь, ни повозки с поклажей не задерживали продвижение путников из Хемела. Решив поехать на свадьбу, Джеффри и Джоанна отправились в путь с восходом солнца на следующее же утро, прибыв в замок Роузлинд поздно вечером, за день до того, как Иэн и Элинор заявили о своей поездке в Уэльс. Под началом сэра Ги замку ничего не угрожало, к тому же Адам и Джиллиан согласились остаться в Англии на случай маловероятного нападения на семейные владения, что неизбежно повлекло бы за собой сбор войск. Из Роузлинда все семейство двинулось прямо на север по направлению в Оксфорд, почти все время держась бездорожья, переходя вброд ручьи и реки.

Джоанна с беспокойством наблюдала за отчимом и матушкой, но энергичностью Элинор мало чем отличалась от дочери, несмотря на то, что довольно забавно ворчала и жаловалась во время каждого привала на ломоту в костях. В первую очередь Джоанну беспокоил Иэн, который давно уже страдал болезнью легких и одышкой, а если старику становилось холодно, кашель мучил его чуть ли не до смерти. Поэтому приходилось постоянно следить за тем, чтобы ему было сухо и тепло – задача не из легких в ноябрьские дни в Англии, особенно если ваш пациент относится к своей слабости с огромным нетерпением.

Однако Элинор и Джоанна имели свои средства, чтобы уберечь Иэна от холода. Женщины часто переодевали его, ласкали под благовидным предлогом, что позволяло им убеждаться в сухости его одежды. Чему Иэн действительно не мог противиться, так это проявлению любви со стороны жены и падчерицы, даже если догадывался об их истинных целях. Ко всему прочему для него придумали тонкую промасленную накидку из пергамента, которая во время сильного дождя защищала от влаги.

На ночь путники остановились в Эбингдонском аббатстве, а следующим утром подобрали в Оксфорде сыновей Джеффри и Джоанны, Вильяма и Иэна, которые были безудержно рады избавиться от скучного распорядка, включавшего в себя лишь уроки да учебные бои. Вильям особенно негодовал по поводу того, что ему приходится оставаться в тылу, когда король воюет. Он постоянно громко жаловался по мере их продвижения на запад, что никогда не научится сражаться, если не достигнет мастерства на собственном опыте.

Хотя Джеффри не обнадеживал Вильяма в присутствии Джоанны, выглядел он задумчивым. В свои четырнадцать (именно столько лет было Вильяму) Джеффри энергично поддерживал Иэна, своего господина, на стенах осажденного замка, а в шестнадцать лет, после того как Оуэна, старшего сквайра Иэна, посвятили в рыцари, он защищал левое плечо господина в настоящем бою.

С одной стороны, Джеффри становилось не по себе, когда он думал об опасностях, с которыми столкнется его старший сын, если ему разрешат отправиться на войну. С другой стороны, его серьезно тревожила справедливость жалоб Вильяма – из большой любви к сыновьям своего кузена король слишком уж пекся об их безопасности. Джеффри опасался, что доводы Вильяма о том, что он готов к войне, имеют под собой действительно крепкий фундамент, а не являются плодом ребяческой страсти к приключениям, о которых ему ничего не известно. Генрих был слишком эмоционален и обладал слишком малым личным военным опытом, чтобы судить о боевой готовности Вильяма.

Одной из главных целей воспитания в чужой семье являлось стремление найти золотую середину между чрезмерной любовью, а следовательно, и чрезмерной боязливостью настоящего родителя и безразличием человека со стороны. Мальчик, отданный на воспитание в возрасте восьми-десяти лет, завладевает любовью своего господина, который не подвергнет легкомысленно своего подопечного излишней опасности; однако приемный отец мальчика ни в коем случае не должен оставаться слеп к возрастающей доблести и способностям юноши, отдаваясь воспоминаниям о младенческом смехе и поцелуях, о первых неуверенных шагах ребенка, хватающего круглой ручонкой пальцы отца, чтобы удержаться на ногах.

В сущности, Джеффри понимал, что Генриху следовало взять Вильяма с собой и обременить его такими обязанностями по лагерю и в замке, какие бы соответствовали оценке способностей юноши, данной его наставником. Даже если бы Вильяма не допустили на поле брани, он мог, по крайней мере, выполнять обязанности гонца и другие поручения подобного рода. Так бы он поднабрался опыта лагерной жизни, увидел бы разных командиров – и тех, которые заботятся о своих воинах, и тех, которые пренебрегают своими обязанностями, да и просто бы возмужал. Более того, Джеффри понимал, что его сыну уже пора испытать кровопролитие на себе, взглянуть в глаза смерти, увидеть необратимые последствия войны. Одиннадцатилетний Иэн был еще слишком юн, но Вильям наверняка созрел для этого.

Джеффри посоветовал Вильяму набраться терпения, но вопрос был слишком серьезен, и ему хотелось обсудить его с Иэном. Поскольку женщин разместили в домике для гостей в отдельных покоях, они не могли помешать. Но даже при таких обстоятельствах улучить удобную минуту было нелегко. Во-первых, в силу того, что разговор во время еды невозможен, Джеффри пришлось ждать, пока пройдет скромная вечерняя трапеза, состоящая из хлеба и молока, и отойдут ко сну послушные братья. Учтивость требовала, чтобы гости, как и их хозяева, сохраняли молчание и создавали, по крайней мере, видимость внимательности по отношению к зачитываемым вслух молитвам.

Затем внимания своего любящего деда потребовали Вильям и Иэн, желая похвастать приобретенными с момента их последней встречи с прародителем доблестью и навыками. Наконец Джеффри прогнал их спать, отослав и Вильяма, якобы в качестве гаранта того, что маленький Иэн не станет озорничать. Избавившись, в конце концов, от мальчиков, Джеффри поднял вопрос о дальнейшем обучении Вильяма, не обойдя стороной и проблему чрезмерного беспокойства короля Генриха за мальчика.

– Я только что подумал об отличном мужчине, который может служить примером для Вильяма, – сказал вскоре Джеффри. – Не рассказывал ли вам Уолтер де Клер о своих проблемах в отношении его собственности, унаследованной от брата?

– От Уолтера я не слышал ничего, кроме рассеянных вопросов типа «Да?», «Что вы сказали?» – рассмеялся Иэн. – Он вовсе не слушал меня, ибо был очень занят, любуясь Сибель. Я было решил, что он оглох, да вот только каждое слово Сибель он слышал совершенно отчетливо, а она говорит гораздо тише меня, в этом я ручаюсь.

– Она ранила его в самое сердце, – рассмеялся в свою очередь Джеффри. – Полагаю, вам известно, что он помчался за мной в Оксфорд, когда покинул Роузлинд.

– Да, Джоанна писала, но мы бы узнали об этом в любом случае. Видел бы ты его лицо, когда Элинор как бы невзначай обронила в шутку, что Сибель несколько перезрела для брака. Я чуть было не задохнулся, удерживаясь от смеха. Он и перепугался, и обезумел от ярости, решив, что в эту самую минуту ты, возможно, как раз продаешь в рабство его жемчужину.

– Он серьезно подумывал о браке с Сибель, – согласился Джеффри. – Мне ничего не оставалось, как удержать его от предложения своей руки и сердца... Вам известно, что сейчас не время для этого, Иэн. Уолтер даже ради жены не стал бы компрометировать себя в лице Пемброка, а у нас хватает недоразумений с Генрихом и без зятя, который открыто выступает на стороне бунтовщиков.

– Однако его пока не объявили вне закона, – сказал Иэн, – и я не думаю, что это может произойти теперь, пока он сам не заявит о своем открытом неповиновении. Я не сомневаюсь, что Пемброк всячески пытается избежать этого. Судя по письмам Саймона, Уолтера не впутали ни в одно нападение на людей и собственность короля. Держу пари, что Ричард принимает меры, чтобы оградить Уолтера от опасности. Ричард во многом похож на отца – он так же мил, добр и благороден.

– Не спорю, но мы уклоняемся от темы, – заметил Джеффри. – Единственная причина, по которой я заговорил об Уолтере, заключается в том, что, готовясь просить руки Сибель, он подробно описал мне свое состояние, четко подчеркнув все его недостатки и погрешности.

– Весьма честно с его стороны, – сказал Иэн, не скрывая ухмылки.

– Да, – ехидно парировал Джеффри, – только там действительно много неувязок. По закону собственность принадлежит Уолтеру; король сам облек его правом на нее. Но у него не хватает сил подчинить кастелянов, к тому же он не доверяет им. – Джеффри подробно изложил ситуацию, как он слышал об этом от Уолтера.

Иэн слушал его, кивая время от времени.

– Ясно. Ты думаешь, он ухаживал за Сибель только для того, чтобы добиться нашей поддержки? – спросил Иэн, но, вспомнив одурманенное состояние Уолтера, рассмеялся прежде, чем Джеффри успел ответить. – Нет, пожалуй, я беру свои слова назад.

– И все же для подобного вопроса есть все основания, – заметил Джеффри. – Вот что я думаю: он привязан к Саймону и прознал о нашей силе; в связи с этим он приехал в Роузлинд, чтобы убедиться в правдивости Саймона и поинтересоваться, нет ли у нас девушки на выданье. Затем он увидел Сибель.

– Скорее всего ты прав, – согласился Иэн. – Но Уолтер не стал выглядеть от этого хуже в моих глазах. Это вполне приемлемый способ подыскивать себе супругу.

– Да, к тому же это говорит о здравом рассудке Уолтера, но мы снова ушли от сути. Естественно, если Уолтер сделает Сибель предложение, а она согласится, я поддержу Уолтера в попытках подчинить кастелянов его брата...

– Я тоже, – энергично перебил Иэн, глаза его загорелись от удовольствия при мысли о небольшой междуусобной войне, которая не повлечет за собой крупных последствий. – И Адам окажет поддержку. Бедный Адам, он просто вне себя от гнева, что все боевые действия проходят в стороне от его владений, что никто не наносит ему оскорблений и даже не совершает набеги на его земли. К тому же, чем он больше гневается, тем покорнее становятся его соседи.

Джеффри снова рассмеялся.

– Я бы тоже предпочитал сохранять покорность, живи и близ Адама, который носится целыми днями по окрестностям в поисках неприятностей. Но, Иэн, смысл всей этой беседы заключается в том, что я мог бы послать Вильяма с Уолтером, когда тот выступит против кастелянов.

Иэн ответил не сразу. Он был очень чувствителен и тотчас же увидел, как его горячо любимый старший внук взбирается по штурмовой лестнице на стены замка, где вместо необычных приключений находит смерть, ставшую уделом многих молодцов. Но Иэн не замедлил окрестить себя старым дураком. Вильям будет взбираться по лестнице только за Уолтером де Клером, как когда-то Джеффри взбирался за ним, а Уолтер являл собой крепкий бастион. Кроме того, Уолтер вряд ли позволит такому неиспытанному юнцу участвовать в открытом бою.

Иэн медленно закивал головой, одобряя эту мысль.

– Да, если будет заключено брачное соглашение или даже если Уолтер просто сделает предложение, – а он вне всяких сомнений выполнит свои обязательства, – Вильям отлично с ним поладит. Привязанность к подопечному сменит забота о брате своей невесты. Можешь не опасаться легкомысленного отношения к Вильяму со стороны Уолтера. Чрезмерное покровительство твоему сыну тоже не грозит. Как мы уже говорили, у Уолтера хватает здравого смысла.

– Это так, даже если его здравый смысл вызван тем, что в комнате находится Сибель, – улыбнулся Джеффри, поднявшись и потянувшись. – Пойду-ка я спать, Иэн. Спасибо вам. На душе у меня стало гораздо легче. В сущности, если нам удастся поженить Уолтера и Сибель до того, как он захватит свои земли, Вильяму обеспечен благовидный предлог для того, чтобы отправиться с Уолтером. Я попрошу для Вильяма освобождение от королевской службы, чтобы он мог сопровождать свою сестру, которая пуглива, застенчива и нуждается в поддержке представителя своей семьи в новом доме.

Иэн перекидывал через скамейку, на которой сидел, ногу, чтобы подняться, но, услышав такую характеристику Сибель, вскинул голову и залился смехом.

– Но откуда королю знать, что это не так? – рассудительно спросил Джеффри. – В присутствии Генриха она такая же смирненькая тихоня, как и большинство благонравных девушек. А если рядом с Генрихом не будет этого хитрого интригана Винчестера, который только ради того, чтобы навлечь на нас подозрения короля, может шепнуть тому на ухо, что женщины Роузлинда отнюдь не пугливы и не застенчивы, Генрих беспрепятственно примет такой предлог.

Без толку было оправдывать Винчестера в глазах Джеффри, который лично имел зуб на епископа, что было весьма необычно, ибо, как правило, Джеффри отличался исключительной, даже порой поразительной проницательностью, поэтому Иэн просто поднялся, поцеловал своего зятя и похлопал его по плечу. Затем оба покинули трапезную. Иэн направился в крошечную келью на мужской половине домика для гостей, совершенно пустую, если не считать узкой койки, табурета на трех ножках и глиняного горшка для ночных нужд. Джеффри пошел в обратную сторону, по всей видимости, намереваясь заглянуть к сыновьям, дабы убедиться, что они спят, и только затем отправиться в свою маленькую комнатушку.

Оставшись наедине, Иэн принялся сам раздеваться, время от времени посмеиваясь, когда пришлось распутывать завязки и наклоняться, чтобы развязать шнурки на ботинках и кроссгартерах[7]. К счастью, он избавился от доспехов сразу же по прибытии, иначе ему бы пришлось обратиться за помощью.

Джеффри позабыл, что у Иэна уже не было сквайров. Несколько лет назад он отказался взять новых мальчиков, ибо почувствовал, что не сможет должным образом отнестись к их обучению и, что еще хуже, может умереть, так и не подготовив их к посвящению в рыцари. Пока он не представил свету своего последнего молодого протеже, ему всегда помогал раздеваться сквайр, которого иногда заменяла служанка или Элинор.

Без супруги Иэна охватила вдруг волна одиночества, хотя она находилась всего лишь в нескольких сотнях ярдов от него. А затем он ощутил прилив тепла и снова рассмеялся. Он уже был стар. Нелепо, но страсть до сих пор сильно волновала его. А реакция Элинор на его ласки оставалась такой же живой, как всегда. Иэн пожал плечами, наклонился и взял горшок. Такой выход был куда менее приятным, но порой подобная проблема решалась обычным освобождением мочевого пузыря.

Иэн улегся на жесткую монастырскую койку и накрылся тонким одеялом. Затем снова поднялся, недовольно ворча, и укутался в меховой плащ; ему не хотелось испытать очередной приступ закупорки легких посреди свадьбы Саймона. Иэн ненавидел эти приступы скорее потому, что они порождали во всех членах семьи страх, нежели из-за мучительной боли или боязни умереть. Но лицо его тотчас же озарилось нежностью и счастьем; они боялись, поскольку любили его, а он из последних сил боролся за жизнь, потому что любил их. Иэн нуждался в любви. Сколько бы любви ему ни дарили, ее никогда не было много, а сам он, как ни старался, не мог победить и покорить эту любовь.

Естественно, размышления о любви снова напомнили Иэну о Сибель и Уолтере. Станут ли Элинор и Джоанна силой понуждать Сибель? Мать и бабка начинали терять терпение из-за нежелания Сибель обзавестись мужем. Им нужен был кто-нибудь, готовый принять на себя груз и сплотить клан в случае, если ему и Джеффри суждено будет умереть. Конечно, Адам сделает все от него зависящее, но официально он не являлся главой семьи Роузлинда. Саймон тоже не годился для этой цели. Он будет сражаться за Роузлинд, но не станет управлять владениями.

Иэн усмехнулся. Ни Элинор, ни Джоанна никогда бы не допустили подобной мысли. Элинор любила его, а Джоанна любила Джеффри, и женщины, насколько это было в их власти, прогоняли от себя мысль о смерти своих супругов. Но любовь к земле лежала в них гораздо глубже любви к мужчинам. И Элинор, и Джоанна без колебаний отдали бы жизни за своих мужей, но за землю они бы продали не только свои собственные души, но и не посчитались бы с жизнями супругов. Сибель была точно такой же. Она впитала это с молоком матери.

Иэн вздохнул. Он отдал владениям Элинор почти тридцать лет своих трудов, работая под кнутом супружеской любви. Он снова улыбнулся. Это были прекрасные годы, наполненные сражениями, любовью и радостью. Джеффри и женщины были правы; Уолтер идеально подходил для такой цели – он обладал умом, одаренностью, силой и честностью. Будет прекрасно, если он нравится Сибель.

5

Естественно, Сибель не знала о мыслях деда, когда лежала в своей келье, уставившись в потолок. В тусклом свете маленькой масляной лампы Сибель едва ли различала там что-нибудь, но она ничего бы не увидела в любом случае, ибо мысли ее были полностью заняты проблемой, которая волновала Иэна, пока он не уснул. Сибель чувствовала легкое давление со стороны женщин своей семьи, побуждавшее ее принять Уолтера де Клера.

Поначалу матушка казалась совершенно беспристрастной, но теперь она, похоже, заметно благоволила сэру Уолтеру. Сибель не раздражало это давление. Она знала, стоит ей сказать, что Уолтер не устраивает ее, как давление тут же исчезнет, никакого наказания не последует, как не последует ни единого укоризненного взгляда. Более того, Сибель считала, что именно сэру Уолтеру следовало бы быть более решительным, а не ходить вокруг да около. Отец рассказывал о его владениях, о том, что он нуждается в помощи семьи, способной закрепить его права. Но тогда он, безусловно, не мог позволить себе тратить время на бесплодные ухаживания за девушкой, которая не знает, чего хочет, всячески увиливает от прямого ответа и может оставить его без столь необходимого союза.

Сибель нравилось, что существовала необходимость такого союза. То, что сэр Уолтер искал его в Роузлинде, говорило, что он знает о силе семьи. Ее ничуть не обижало то, что поначалу сэра Уолтера интересовала сама семья, а не она сама. Сибель улыбнулась. Возможно, он приехал для того, чтобы взглянуть на семью, но остановил свой взгляд на девушке, когда увидел ее. Или она заблуждалась? А женщина в его палатке?.. «Не будь посмешищем, – твердила себе Сибель. – Подобные вещи никакого отношения не имеют ни к тебе, ни к браку. Бабушка и мама неоднократно говорили тебе, что такие связи значат не больше, чем отправление естественных надобностей».

В отвлеченных мыслях Сибель охотно мирилась с тем, что мужчины прибегают к услугам проституток, чтобы облегчить плотские потребности, схожие с необходимостью в еде или опорожнении кишечника. Саймон не раз рассказывал ей о своих шальных проделках, и Сибель знала, что сэр Уолтер частенько сопровождал его в подобных приключениях. Это ничуть не волновало ее и не ослабляло желания разговаривать и веселиться с сэром Уолтером. Если бы Седрик, оруженосец, вернулся в Кингслер и рассказал ей эту историю, она бы, наверное, покатилась со смеху. Просто смешно, что появление женщины так существенно изменило дело. Как это могло случиться?

Пытаясь понять свою необоснованную реакцию на такой обыкновенный грешок, Сибель снова вспомнила всю сцену, явившуюся к ней с поразительной ясностью: запах ее разгоряченной кобылы; сильно утоптанная земля в лагере; укрытия воинов, обтянутые шкурами; палатка сэра Уолтера с красными и желтыми полосами – цветами рода де Клеров; его щит, прислоненный к палатке у входа (красные шевроны на серебряном покрытии указывали на то, что сэр Уолтер был младшим сыном); сам сэр Уолтер, вылетевший из палатки с мечом в одной руке, в распахнутом халате, обнажавшем его тело, покрытое светло-рыжей порослью.

Вспомнив эту сцену, Сибель улыбнулась и, ощутив тепло и покалывание в теле, приглушенно засмеялась. Ей вдруг стало интересно, что бы она почувствовала, если бы прикоснулась к мужчине с такой богатой растительностью на теле. Мужское тело ей было знакомо лишь по образам отца, деда и Саймона, но ни один из них не отличался такой обильной растительностью на теле. И все же было что-то до боли желанное и знакомое в густо поросшем волосами теле сэра Уолтера. Кто же соответствовал такому описанию?... Дедушка Саймон!

Совершенно неожиданно Сибель вдруг увидела, как она гладит грудь сэра Уолтера, делает завитки из волос на его теле. Этот образ вызвал очень странное ощущение в животе, по всему телу разлилось необыкновенное тепло, очаг которого пульсировал в пояснице. Это ощущение было сладостным, но заставляло ее испытывать волнение. Хотелось вытянуться и выгнуться так, чтобы хрустнули кости. Сибель почувствовала, как заливается краской стыда, ибо мысль, мелькнувшая в ее голове, не должна была родиться в сознании невинной девушки... Сцена в лагере не выходила у нее из головы, но теперь Сибель представлялось, как сэр Уолтер раздевается сам, как помогает снять платье женщине... Нет, это невыносимо! Он целовал эту шлюху, шептал ей горячие страстные слова, а глаза его туманились от страсти!..

В мгновение ока холодная ярость сменила румянец стыдливости, но через минуту Сибель будто вновь обожгло видением женщины, которая полуголой выскочила из палатки Уолтера, где до этого стонала в объятиях мужчины, и, может быть, они, насладившись любовью, так и уснули в объятиях друг друга?.. Вот в чем дело! Женщина! Сибель нашла ответ на свой вопрос. Увидев женщину, она пришла в ярость, поскольку знала, что эта шлюха совокуплялась с сэром Уолтером, а она и сама желала этого мужчину, не столько в будущем, как мужа, сколько именно в этот момент. Его полуобнаженный вид... нет, он был совершенно гол, если не считать распахнутого халата, который он тотчас же запахнул, когда увидел ее. Сибель прыснула от смеха. Потому-то он и не мог поднять свой щит! Он потянулся за ним, увидел ее и поспешил запахнуть полы халата.

«В таком случае, – думала Сибель, – вопрос решен. Он мне действительно очень нравится, так что пускай папа принимает брачное предложение, как только утихнут все эти распри». Она уютно свернулась калачиком, ощущая облегчение и восторг, но вдруг снова нахмурилась. Как-то раз Рианнон делилась с ней своими опасениями, пугаясь, что Саймон не будет хранить ей верность после женитьбы, и Сибель заверила девушку, что этого не случится. Мужчины Роузлинда, гордо заявила в ответ Сибель, не способны на такие вещи. Они женились только тогда, когда не сомневались в своем выборе, и после свадьбы хранили верность. Но Уолтер... Сибель на мгновение задумалась, осознав, что несколько раз уже назвала его не сэром Уолтером, а просто по имени... Уолтер не был связан с Роузлиндом ни традициями, ни кровью.

Сибель знала, что далеко не все мужчины относятся к вопросу о супружеской верности, как к серьезной проблеме. Но в этот же момент улыбка медленно изогнула уголки ее полных губ. Она вспомнила вторую часть своего разговора с Рианнон о верности Саймона. Она сказала девушке, что именно жена должна сделать брак приятной и интересной вещью.

Мужчины, вспомнила Сибель изречение Элинор, – необыкновенно наивные создания в вопросах любви, и в муже без труда можно разжечь беспокойство и страсть. Да... именно так она и сказала, но она лишь повторяла то, что слышала от матери и бабушки. Верит ли она себе сейчас, когда сама столкнулась с такой проблемой? А если не верит?

Матушка намекала, что единственным минусом для нее мог послужить возраст Уолтера и то, что он, возможно, привык к укладу своей жизни. Если так, то тут не обойтись без конфликтов, поскольку Сибель воспитали в духе независимости и первенства по отношению к своей собственности – эта особенность была не только чуждой, но и оскорбительной для большинства мужчин. Не заставит ли это Уолтера подыскать себе другую, более покорную жену? Что тогда останется ей? Эти вопросы не давали Сибель покоя. Не придется ли ей выйти замуж за одного из тех зеленых юнцов, которые ходят за ней по пятам каждый раз, как она появляется в обществе? Несомненно, из любого такого юнца можно вылепить себе мужа и подчинить его жизненному укладу Роузлинда.

Что-то внутри Сибель содрогнулось при мысли, что ей придется стать всем – наставницей мужа, судьей и защитницей Роузлинда и его вассалов, главой всего клана. Нет! Даже бабушка не взваливала на свои плечи столь тяжелый груз. Дедушка не являлся просто боевой машиной, послушно исполняющей приказы жены. Он выполнял роль противовеса и, несмотря на все свое добродушие и мягкость, обладал собственной волей и характером. Сибель помнила вспышки ссор между своими прародителями, когда она боялась, что потолок замка обвалится и рухнет прямо на них.

Мама и папа тоже были на равных. Они не вскипали и не метали громы и молнии так же легко, как дедушка и бабушка, но спорили друг с другом не менее горячо, пользуясь при этом лишь более вежливыми словами. Но, несмотря на все свои споры, мама и папа поддерживали друг друга, заряжаясь силой и энергией от своей любви. «Я не справлюсь со всем сама, – подумала Сибель и почувствовала, как на глаза навернулись слезы. – Мне нужен мужчина, настоящий мужчина. Безусловно, я смогу сдерживать его».

И тут ее одновременно посетили две успокаивающие мысли. Тетя Джиллиан никогда не ссорилась с дядей Адамом, но почти всегда все выходило так, как хотела она. Кроме того, Сибель понимала это, она немало пристыдила Уолтера за дурацкую ошибку, совершенную его людьми. Но он довольно быстро оправился. Он смотрел на нее во время этого столкновения так же, как и прежде.

Приняв решение, Сибель забылась спокойным сном, а утром сообщила матушке, что готова принять предложение Уолтера, если таковое последует. Не выказав удивления, Джоанна одобрительно кивнула. Она заметила, что с тех пор, как они встретились в Роузлинде, Сибель замкнулась в себе, и предположила, что девушка раздумывает над самым важным решением в своей жизни.

– Прекрасно, – сказала Джоанна, не теряя спокойствия, хотя ее сердце захлестнула волна нежности и тревоги при мысли, что Сибель предстоит окунуться в бурные воды женской зрелости. – Однако предоставь мне самой сообщить об этом отцу и деду. Лучше, если они будут думать, что этот вопрос все еще остается спорным. – Она улыбнулась, а в глазах ее засверкали лукавые искорки. – Мужчины, – продолжала Джоанна, – слишком уж отзывчивы на жалобы своих собратьев по полу. Прежде чем мы определимся до конца, Джеффри и Иэн убедят Уолтера в том, что ты – его верная раба.

– Я быстро лишу его иллюзий на этот счет, – колко ответила Сибель.

– Не сомневаюсь в твоих возможностях, – сказала Джоанна, – но это может уязвить его гордость. Пускай Уолтер лучше думает, что его ухаживания помогли ему завладеть нелегкой добычей. Тогда, если он тебя разочарует, ты сможешь легко отступить, притворившись, что все еще сомневаешься. Таким образом, он решит, что все препятствия чинит сам.

Сибель задумчиво нахмурила свои золотистые с бронзовым отливом брови. Она обладала очень прямым и честным нравом, и такая неискренность тревожила ее.

– Бывают времена, – пояснила Джоанна, уразумев, о чем думает дочь, – когда чрезмерная честность творит жестокие вещи. У мужчин есть гордость, и ее нельзя рушить, ибо с осколками гордости исчезает и честь. Женщина должна быть очень осторожна в своем выборе, чтобы не уничтожить гордость мужа.

– Ясно, – ответила Сибель. – Но в отношениях мужа и жены не должно быть ни гордости, ни обмана.

Джоанна улыбнулась.

– Это правда и неправда, любовь моя. Нет никакой лжи в том, если ты добиваешься желаемого результата, оставляя при этом мужчину счастливым и довольным, а не ввергаешь его в опасное состояние, когда он начинает бояться, что является рабом собственной страсти.

– Но проявление благоразумия – это не то же самое, что поклонение страсти, – возразила Сибель.

– Не говори глупостей, – сказала Джоанна, качая головой. – Если женщина не соглашается с мужчиной, он всегда убежден, что не права именно она. А если он уступает, то не верит в свою рассудительность и считает себя обманутым из-за страсти к женщине. Однако, если вместо того, чтобы сказать: «Не будь идиотом!», женщина говорит: «Любимый, ты действительно считаешь, что это так? Как такое возможно? Будь добр, объясни мне еще раз, ведь я только женщина и многого не понимаю...», тогда благоразумие часто берет верх.

– Я видела, как это получается у тети Джиллиан, – рассмеялась Сибель. – И в вопросах, касающихся королевства или даже наших собственных владений, такая тактика, по-моему, самая верная. – Тут она снова призадумалась и нахмурилась. – Но что, если он вообще не станет советоваться со мной? Кроме того... существуют вещи, которым благоразумие просто чуждо...

– Да. Это возвращает нас к тому, почему я не хочу, чтобы Уолтер сразу же отбросил все сомнения насчет тебя. Во время его ухаживаний ты можешь легко раскрыть ему, что именно пробуждает твой интерес, и приучить его говорить тебе то, что ты хочешь слышать. Скорее всего он будет говорить тебе, что твои глаза подобны звездам, а губы, как спелые вишенки, или нести другую похожую чепуху. Не останавливай его слишком резко, а аккуратно подведи беседу к более благоразумной теме.

Это заставило Сибель рассмеяться снова.

– Не вижу никакого абсурда в том, если он будет сравнивать мои глаза со звездами.

– Возможно, если он не будет слишком увлекаться этим, – согласилась Джоанна, рассмеявшись в свою очередь, – но, если Уолтер не найдет сказать ничего другого, разговор очень скоро наскучит тебе.

– Надеюсь, у меня есть что похвалить и кроме глаз, – с деланной серьезностью заметила Сибель.

– Что ты такое говоришь, бессовестная! – воскликнула Джоанна. – Нам следует поспешить, иначе мы застанем ночь в дороге. Помни, о чем я тебе говорила. Если твой отец или Иэн заговорят с тобой об Уолтере, скажем им просто, что ты не возражаешь против него, но хочешь получше с ним познакомиться. Я вполне серьезна, Сибель. Ты должна четко знать, как поведет себя с тобой Уолтер, когда получит разрешение твоего отца. Более того, поскольку ни одно брачное соглашение не может быть подписано без благословения твоей бабушки, ты всегда сможешь отказаться, если решишь, что ошиблась в своих чувствах или в самом Уолтере.

Сибель ничего не ответила на последнее утверждение матушки, просто кивнула ей и побежала собрать те немногие вещи первой необходимости, которые выложили из дорожных коробов служанки. Однако от Джоанны не ускользнуло, что дочь взволновала мысль об отказе Уолтеру. Взгляд Сибель, несмотря на поспешную маскировку, выдал ее чувства.

Джоанна тихонько вздохнула, не зная, радоваться ей или печалиться. Очевидно, Уолтер де Клер интересовал ее дочь гораздо сильнее, чем можно было предположить вначале по ее спокойному поведению. Если Уолтер проявит благоразумие в обращении с ней, Сибель станет ему верной женой и настоящим другом. Джоанна шла в небольшую комнату у входа в домик, чтобы посмотреть, чем она может помочь своей матери, но разговор с Сибель надолго задержал ее. Элинор уже была на улице. До Джоанны долетел через небольшое оконце под потолком голос Джеффри, и она вдруг улыбнулась, ощутив легкость на сердце. Быть рабой любви любимого человека – не так уж и плохо.

Когда Уолтер доставил своих подопечных в замок Брекон, он обнаружил там послание Ричарда, в котором тот просил черкнуть ему в Абергавенни пару слов об их прибытии. Ричард писал, что Уолтер может приехать к нему сам, если возникнет такое желание, но сообщал при этом, что люди Генриха, Болдвин де Гюзне, в чьих руках находился замок Монмут, и Джон Монмутский, пребывавший в Гросмонте, снова проявляют признаки активности. Уолтер все взвесил и решил отправиться в Абергавенни. Их отношения с Мари зашли так далеко, что, оказавшись в довольно большом замке, где при известном усердии можно было найти укромное местечко, ему необходимо было предпринять определенный шаг.

Уолтер не отрицал ни своего сильного физического влечения к Мари, ни того, что она сама обнадеживала его, и в данный момент он не мог заставить себя отказаться от нее; однако если Ричард планировал использовать свою невестку для создания политического союза, он бы совладал с собой. Таким образом, самым безопасным решением было перепоручить дам заботам кастеляна, успокоить их, заверив, что он лично собирается препроводить Ричарда в Брекон как можно быстрее, и удалиться на безопасное расстояние.

Прибыв в Абергавенни сразу же после полуденной службы, Уолтер обнаружил, что Ричард еще утром уехал на юг, в Аск. Поскольку Аск находился всего лишь в десяти милях, Уолтер продолжил путь и, когда в небе стали сгущаться ранние сумерки позднего ноября, предстал перед графом Пемброкским. Уолтера приняли радушно, но с некоторой тенью сожаления, что его весьма позабавило. И хотя он умерил до некоторой степени это сожаление, убедив Ричарда в своей уверенности, что дамы будут вести себя в Билте, соблюдая все правила приличия, тот, похоже, был рад, что Уолтер прибыл в столь поздний для немедленного отправления в Брекон час.

Поскольку Ричард не мог оставить без внимания тему, касавшуюся его жены и невестки, осведомившись из приличия, по крайней мере, об их здоровье и благополучии, Уолтер не преминул ухватиться за возможность, чтобы получить интересующую его информацию. Вскоре стало ясно, что Ричард совершенно равнодушен к поступкам Мари и считает, что скорее приобретет врагов, чем союзников, отдав ее под венец.

– Ради всего святого, Уолтер! – воскликнул Ричард, восприняв все гораздо серьезнее, чем ожидал Уолтер. – Ты ведь не думаешь жениться на ней? Поверь мне, как бы великолепна она ни была, ее приданое не стоит того, чтобы пойти с ней под венец. Не советовал бы я тебе этого даже в том случае, если бы она была в десять раз богаче.

Уолтер думал, что Ричард слишком предосудителен в своих суждениях. Он допускал мысль, что таким резким нападкам на Мари граф во многом был обязан своим проблемам с супругой. Сам он считал, что Мари абсолютно безобидна, если не считать редких проявлений дурацкой гордости и чрезмерного пристрастия к сплетням, что, впрочем, было свойственно всем женщинам. «Ну, нет, не всем», – тотчас же подумал Уолтер. Сибель могла выкинуть время от времени какую-нибудь злую шуточку, но она никогда не сплетничала сама и не желала слышать грязные сплетни от других. Мысль о ней чуть не сорвалась у него с языка.

– Нет, я уже почти что дал клятву... – Уолтер осекся, вспомнив, что он не получал непосредственного одобрения лорда Джеффри и не имел права притязать на Сибель.

Более того, подобное заявление могло бы повлечь за собой серьезные последствия, если бы лорд Джеффри решил по каким-либо соображениям связать Сибель брачным соглашением с кем-то другим. Притязая на немедленную помолвку, можно было свести на нет весь брак. Уолтер вдруг ощутил острое желание заявить о своих притязаниях, заставив, таким образом, отца Сибель принять его. Он слегка покраснел от такой мысли и покачал головой.

– Это будет слишком сильно сказано, – поспешил продолжить он неуверенным голосом. – Я подумываю об одном союзе, но только я о нем и подумываю. Пока я не сделал предложения, и у меня нет... уверенности, что оно будет принято.

– Только скажи, и я постараюсь помочь, если смогу, – предложил Ричард.

Уолтер сделал неудачную попытку улыбнуться. Тот факт, что ему в голову могли приходить столь позорные соображения, наряду с болезненным ощущением, ранившим его в самое сердце при мысли, что Сибель отдадут кому-то еще, – все это лишний раз подтверждало, сколь сильно он нуждался в ней.

– Можете быть уверены, – сказал Уолтер, – что я прибегну к вашим любезным услугам в случае необходимости. Надеюсь... – Он не закончил фразу.

Ричард кивнул.

– Ты хочешь сказать, что я скорее нанесу вред, чем помогу тебе...

– Ради всего святого, нет же! – воскликнул Уолтер. – У меня и в мыслях ничего подобного не было. Я...

– Ладно, только не имей в виду Мари в качестве второй претендентки, – перебил его Ричард, улыбнувшись горячности друга, хотя и не был уверен в его искренности. – Поверь мне, как жена она тебе не годится. Если у меня только появится время, я подыщу ей какого-нибудь придворного лизоблюда. Не смотри на меня так. Они будут счастливы вместе. Я не испытываю к Мари ненависти, но она такова, какова есть.

Хотя Уолтер все еще чувствовал, что для Ричарда и Мари, и Жервез – одного поля ягоды, он не собирался спорить на этот счет. Вместо этого он поинтересовался у Ричарда, не хочет ли тот, чтобы он отвез дам в Билт, и снова позабавился, когда на лице Ричарда появилось выражение явного облегчения. Однако на смену радости пришла твердая, если не сказать несчастная, решительность.

– Нет, – сказал Ричард. – Жервез вправе надеяться, что сопровождать ее буду я. Послать ее к Ллевелину одну – значит, задеть ее чувство собственного достоинства. – Он вздохнул. – Жаль, что они оказались так расторопны... но мне следовало этого ожидать.

– Я могу вернуться и сказать, что вы задержитесь на день-другой, – предложил Уолтер.

– Господь с тобой! – воскликнул Ричард. – Этому никогда не будет конца. – Он изобразил кривую улыбку. – Просто Бассетт планировал напасть завтра на городок Монмут, а я намеревался присматривать за замком, пока оттуда не появится гарнизон... если он вообще появится... чтобы защитить город. Монмут входит в число мест, которые я намерен атаковать.

– Мы с таким же успехом можем ехать через Монмут, как по любой другой дороге, – заметил Уолтер.

– Через Монмут! – Ричард пришел в недоумение. – Но Монмут находится на востоке, а Брекон – на западе.

– Монмут еще и на севере, – с притворной важностью указал Уолтер. – Брекон тоже на севере. Более того, от Монмута до Абергавенни ведет прекрасная дорога вдоль реки Троти.

Ричард взорвался громким смехом.

– Тут ты прав, – согласился он. – К тому же Жервез никогда не узнает, что от этого места до Абергавенни существует гораздо лучший путь вдоль реки Аск. Отлично, мы отправляемся с армией на Монмут... но, предупреждаю тебя, я сдамся и скажу, что это ты сбил меня с пути, если нам припишут медлительность и моя жена узнает от кого-нибудь, что мы сделали такой крюк, В конце концов, я слишком долго жил во Франции, чтобы знать здешние дороги, а южный Уэльс – это твой дом, Уолтер.

6

Очнувшись, Уолтер ощутил под собой настоящую пуховую перину. Сей факт немало озадачил его, и, прежде чем открыть глаза, он все тщательно взвесил. Он не спал в настоящей постели с тех пор, как присоединился к Ричарду, что было вполне обычно для не столь важного приверженца графа. Значит, он, по всей вероятности, в плену, решил Уолтер. Но прежде, чем он осознал всю маловероятность того, что пленника окружают такой роскошью, он застонал и открыл глаза.

– Граф спасся? – спросил Уолтер человека, склонившегося над ним, и, узнав лицо, воскликнул: – Дэй! Ты что тут делаешь?

– Присматриваю за вами, мой господин. Да, граф, безусловно, спасся. Спасся?! А разве ему угрожала опасность?!

Тут до Уолтера дошло, что Дэй не мог попасть с ним в плен. Оруженосец и знать не знал бы, если бы его взяли в плен, ибо он был отослан с отрядом Уолтера в городок Монмут. Уолтер не хотел лишать своих людей возможности поживиться доступной добычей.

Уолтер попытался присесть и снова застонал: от боли изнывали все его косточки, каждый мускул. Такой мучительной боли Уолтер не мог припомнить со времен своей службы в сквайрах, когда его крупное и в то же время ловкое тело придавало ему огромную самоуверенность и служило поводом для хвастовства, – впрочем, хозяин быстро вышиб из него эту дурь, используя Уолтера в качестве партнера по фехтованию.

Дэй подал Уолтеру руку, и тот, выпрямившись, присел; острая боль, беспокоившая его, притупилась и перешла в общее недомогание. Он рассеянно огляделся вокруг, все еще не понимая, где находится. Дэй начал выказывать признаки волнения.

– Вы ранены, господин? – спросил он.

Уолтер в изумлении посмотрел на оруженосца. За исключением головы, все его тело представляло сплошную рану. Затем он понял, что имел в виду Дэй.

– Нет, но у меня такое ощущение, будто меня здорово поколотили с головы до пят. – Он снова оглядел палату. – Где я?

– В замке Абергавенни, – ответил Дэй, встревожившись еще больше. – У вас голова цела? Вас не ударили в голову?

– С головой у меня все в порядке, – ответил Уолтер, – но я понятия не имею, как я здесь оказался и что делаю в этой палате.

– Вы приехали с лордом Пемброком. Он во всеуслышание объявил, что вы спасли его. Граф велел вам лежать здесь.

– Велел мне? – Уолтер попытался поднести к голове левую руку, сморщился от боли и отказался от этой попытки. Пощупал голову правой рукой, но ни вмятин, ни даже больных мест не обнаружил. Очевидно, последняя часть сражения выпала из его памяти отнюдь не из-за удара в голову.

Он перестал обращать на эту проблему внимание, и очередной приступ боли в левом плече заставил его вытянуть шею, чтобы взглянуть на руку. Взору его предстало причудливое сочетание синих, пурпурных и темно-бордовых цветов. Остальные части тела были покрыты такими же синяками, а кое-где – зашитыми разрывами, но лишь левое колено могло соперничать с плечом глубиной и разнообразием оттенков. Уолтер помнил, как получил эту травму. Он осторожно вытянул и согнул ногу; чтобы не взвыть от боли, ему пришлось плотно стиснуть зубы, но колено поддалось движению. А когда он вставал с постели, оно послужило ему опорой, хотя при этом и неимоверно болело.

Уолтер оделся с помощью Дэя и добрел до зала. Первым, кого он увидел, был Ричард, вид которого заставил Уолтера ахнуть от потрясения. Лицо графа являло собой чудовищное зрелище: нос и губы распухли до невероятных размеров и расплылись в еще более причудливых цветах, чем плечо и колено Уолтера. Уолтер бросился вперед и упал бы плашмя, когда подкосилось колено, если бы Дэй не удержал и не подхватил его.

– С вами все в порядке, милорд? – воскликнул Уолтер и тотчас же прикусил губу, когда Ричард сверкнул глазами. Уолтер понимал, что, засмеявшись, поступил бы жестоко, ибо Ричард тоже попытался бы рассмеяться, что еще больше бы повредило его разодранным губам. – Простите, – сказал Уолтер. – Глупый вопрос. Я сам чуть было не убил Дэя, когда он спросил, не ранен ли я. На мне живого места нет. Но вот что странно: после того, как подстрелили капитана, который вел вашу лошадь, я ничего не помню.

– Де Гюзне, – сказал Джилберт Бассетт, сидевший за столом рядом с Ричардом. – Это был сам Болдвин де Гюзне. Король Генрих оставил его во главе Монмута. Мы сглупили, не приняв это во внимание. Де Гюзне, прибывшему из Пуату, было бы все равно, если бы сожгли городок Монмут. Это не его земля. Да и Генрих не волновался бы из-за этого.

Ричард сжал руку Бассетта и потряс ее.

– Ну, – замешкался Бассетт, – мог ли его волновать городок, если у него была возможность взять вас в плен или убить, Пемброк? Вы знаете это. Мы сами себе поставили эту ловушку и угодили в нее. Клянусь, Бог все же проявил благосклонность к нашему делу. Несмотря на всю нашу глупость и легкомыслие, нам все же удалось разбить гарнизон Монмута. О, присаживайтесь, Уолтер, присаживайтесь.

Дэй пододвинул табуретку, и Уолтер с признательностью опустился на нее.

– Если мы нанесли им столь большой урон, – спросил Уолтер, – не удастся ли нам захватить замок прежде, чем на замену всем убитым и раненым подоспеют новые силы?

– Как раз об этом мы с Ричардом и говорили, – сказал Бассетт и тут же улыбнулся. – По крайней мере, я говорил, а Ричард писал свои ответы. Поначалу я был того же мнения, что и вы, Уолтер, но для взятия Монмута потребовалось бы гораздо больше людей, чем мы имеем. Значит, нам пришлось бы обратиться за помощью к лорду Ллевелину, но даже если бы он не отказал нам в ней, минула бы почти неделя, прежде чем мы смогли бы предпринять попытку штурма.

– Нет! – воскликнул Уолтер. – Это слишком большой срок. Мы должны начать штурм немедленно – сегодня же вечером. Из Гудрича люди могут добраться в течение каких-то нескольких часов.... – Он замолчал, все тщательно взвесил, пожал плечами и добавил: – Но скорее всего уже слишком поздно, если только де Гюзне не мертв или не находится в беспамятстве, а всем его капитанам не хватило ума послать весточку о том, что их постигло.

– Об этом же толковал Ричард – вернее сказать, писал, – заметил Бассетт, и Ричард одобрительно кивнул. – Мы не можем помешать им, – продолжал Бассетт. – Если мы начнем осаду, они смогут окружить нас. А мы тоже понесли потери в этой битве.

Уолтер воздержался от прямого ответа. Одевая его, Дэй сообщил, что двое из пятидесяти его людей погибли, а семеро ранены – двое серьезно, остальные легко. Поскольку Уолтер знал, что его люди так же искусны в бою, как и другие, ущерб остальной части войска примерно соответствовал потерям его собственного отряда. А это означало, что десять воинов Ричарда из каждой сотни уже вышли из строя – они были либо мертвы, либо слишком тяжело ранены, чтобы сражаться. Да еще по десять бойцов из ста оказались бы никудышными воинами из-за своих ранений. От него самого едва ли стоило ожидать какой-либо пользы при штурме, где пришлось бы взбираться на стены и действовать в пешем строю.

Уолтер нахмурился.

– Если вы все еще хотите взять Монмут, милорд, – медленно сказал он, – то вам необходимо спрятать в укрытии людей для наблюдения. Нас могут заманить в западню...

– Да, – перебил его Бассетт, – мы думали об этом, но сказать проще, чем сделать. Местность там открытая, и, кроме чахлых деревьев, поблизости нет ничего, где бы можно было укрыться, и они непременно разошлют дозоры, если надумают подтянуть в замок подкрепление.

– У принца Ллевелина есть люди, способные спрятаться за травинкой, – заметил Уолтер. – Вы можете смотреть прямо на них и никого не видеть перед собой. Я видел – или, лучше будет сказать, не замечал, – как люди Саймона де Випона исчезали прямо у меня на глазах.

– Клянусь Богом! – воскликнул Бассетт. – Я тоже был этому свидетелем. К тому же сэр Саймон, безусловно, предоставит нам своих людей. Поскольку он женится, то какое-то время у него не возникнет дела для воинов.

Ричард что-то небрежно нацарапал и пододвинул написанное Уолтеру. «Идея хорошая, но никакого штурма. Враг предупрежден и начеку», – прочитал Уолтер.

Бассетт, также склонившийся над запиской, пожал плечами.

– Да, я тоже так считаю, но нам следует что-то предпринять, и немедленно.

Уолтер выразительно согласился, а Ричард тоже закивал и потянулся за пергаментом. Уолтер пододвинул ему свиток, и Ричард, написав несколько слов, вернул бумагу назад. «Завтра в Брекон. Ты можешь ехать верхом и как можно быстрее добраться до Ллевелина?» – прочитал Уолтер.

– Да, я могу ехать, – ответил Уолтер, поскольку вопрос, по всей видимости, был адресован ему.

На самом деле Уолтер предпочел бы отдохнуть денек-другой и встретиться с Ричардом и его женщинами в Билте, но он понимал, что кто-то должен был говорить за Ричарда с Жервез и Мари. К тому же Уолтер слышал от Дэя о ранениях и потерях, постигших небольшой отряд Ричарда. Старший сквайр графа оказался не таким удачливым, как его хозяин, и по дороге из города, куда его послали за подкреплением к Бассетту, попал в плен. Двое младших сквайров были ранены. Они должны были выжить, по всей вероятности, но Ричард не мог рисковать их благополучием. Он намеревался оставить их в Абергавенни до полного выздоровления.

Следовательно, подумал Уолтер, сопровождать Ричарда в Брекон лучше всего ему самому. У него уже сложились кое-какие отношения с Жервез и Мари. Кроме того, Уолтер вспомнил, что Бассетт не едет на свадьбу. Выбора не было: ему придется отправляться с Ричардом в Брекон.

7

По сути дела, поездка выдалась не такой плохой, как предполагал Уолтер. Ричард страдал от ран почти так же, как и он, и скорость их передвижения редко превышала скорость пешего шага, что позволяло Уолтеру удерживать левую ногу в свободном висячем положении, чему способствовала свернутая рубаха, прилаженная под ногой так, чтобы колено не соприкасалось с седлом. И все же путь проходил в скуке, поскольку Ричард не мог говорить, не ощущая при этом боли, а, впрочем, разговор в любом случае не имел смысла, ибо, когда Ричард пытался говорить, понять его почти было невозможно. Таким образом, Уолтер был предоставлен своим мыслям, большинство из которых выбивало его из колеи.

Он сомневался в своих намерениях насчет Мари. Из того, что говорил о ней Ричард, становилось ясно – поведение невестки никакого отношения не имело к его политическим планам. Следовательно, любовная связь не исключалась, а Уолтер изголодался по женщине своего круга. Но даже если Мари не намеревалась выйти замуж, она могла обидеться, если бы он спал с ней и вел при этом переговоры насчет своего брака с Сибель.

Уолтер выругался. В своих намерениях насчет Сибель он абсолютно не сомневался. Он беспокойно заерзал в седле; свернутая рубаха соскользнула вниз, Уолтер прижал ее ногой, повернул колено и снова выругался – но не из-за боли в суставе. Нелепо, что имя девушки оказывало на него такое действие. Да, он не сомневался в своих намерениях относительно Сибель, но все это зависело не от него. Как бы он хотел сейчас ехать вот так же на свою собственную свадьбу. Тогда бы он мчался во весь опор, невзирая ни на какое колено.

Единственное, в чем сомневался Уолтер, так это в том, следует ли ему снова затевать переговоры с лордом Джеффри. Уолтер не хотел докучать лорду Джеффри, который мог решить, что он скорее стремится получить помощь в возвращении своего наследства, нежели жениться на Сибель. Но если он не станет докучать ему, не подумает ли отец Сибель, что та больше не интересует его? А как отнесется к этому сама Сибель? Уолтер вздрогнул от такой нелепой мысли. Какая разница, как она к этому отнесется? Она подчинится воле отца, да и он будет ей хорошим и нежным мужем, так что она очень скоро полюбит его. Но, несмотря на эти мысли, Уолтер знал, что в чем-то его классическая формула супружеского счастья была ошибочна, когда дело касалось Сибель.

В воображении Уолтера возникли непрошеные образы: Сибель, отчитывающая его за безразличное отношение к обязанностям командира; Сибель, блистающая точнейшими предположениями относительно действий короля в исключительно мужском разговоре; Сибель, решительно возражающая отцу и деду, смело предлагающая свои собственные теории, которые заставляют мужчин серьезно призадуматься над ними. Нет, хотя Уолтер и не сомневался в своих намерениях насчет Сибель, он чувствовал, что эта задача будет посложнее простого получения отцовского благословения на брак.

Что весьма странно, это чувство скорее распалило страсть Уолтера, нежели ослабило ее. Он тут же поспешно отогнал от себя мысли о браке с Сибель, поскольку отлично сознавал все неудобства езды на лошади в состоянии возбуждения, да еще и в доспехах. Мысли о доспехах вернули его к сознанию о боли в левом плече. Уолтер опасался, что это был не просто ушиб. Когда он поднимал руку, надевая кольчугу, боль становилась нестерпимой; это воспоминание навело на неприятную мысль, которая не давала ему покоя вплоть до прибытия в Брекон – кольчугу придется снова снимать. Несмотря на свои отношения с Ричардом, Жервез не могла не спросить о том, что произошло с ее мужем. Уолтеру придется как-то объясниться. Миля сменяла милю, а Уолтер тем временем придумывал историю, которая, по его мнению, наиболее соответствовала краткому описанию событий. Но так уж вышло, что они, благодаря медленному продвижению, прибыли слишком поздно, чтобы затевать беседу с Жервез и Мари. Наутро Уолтер обнаружил, к своему немалому удивлению, что в его тщательно подготовленной истории нужды не оказалось. Ни супруга Ричарда, ни его невестка не выказали ни любопытства, ни волнения по поводу побитого состояния мужчин. В сущности, Мари вела себя с Уолтером так, будто их отношения не могли заходить дальше обмена вежливыми приветствиями. Однако Уолтер не обиделся; он был признателен Мари за ее осторожность и сделал по этому поводу комплимент, едва они оказались вне пределов слышимости остальных.

– Как только настанет час, вы убедитесь, что я идеал благопристойности, – ответила она, бросив на него призывный взгляд из-под ресниц.

– И эталон неблагопристойности в любое другое время? – не без намека подтрунил Уолтер.

– Если меня спровоцируют, – ответила она и быстро провела пальцем по щеке и шее Уолтера.

– Мне не терпится узнать, что же вас спровоцирует, – проговорил Уолтер севшим от возбуждения голосом.

Мари ответила ему мимолетным взглядом, поскольку к ним подошла Жервез и сказала, что, по ее мнению, Ричарду нужна помощь Уолтера. Это было действительно так, и Уолтер весь остаток дня отдавал за Ричарда распоряжения, в общем, был его голосом. Тем не менее, его посещали моментами странные мысли по поводу поведения Мари. Он не мог понять, как ей удавалось проявлять такую открытую приветливость и в то же время не воспользоваться первой же возможностью, которая выдала бы ее чувства, спроси она, почему он хромает и почти не шевелит левой рукой.

Уолтер не хотел, чтобы Мари влюбилась в него; это было и опасно, и нежелательно. Однако, учитывая проявления ее плотского влечения, дружеская заинтересованность в его физическом благополучии оказалась бы вполне естественной. Влюбись он в нее сам, его бы хватил удар, но, поскольку все чувства Уолтера по отношению к Мари исходили из области его поясницы, он не придавал этому значения, лишь слегка призадумывался. На следующий день, который прошел в пути от Брекона до Билта, обе женщины внушили Уолтеру такое отвращение, что его страсть к Мари значительно умерилась.

В отличие от путешествия из Пемброка, Мари не показывалась из дорожного экипажа, чтобы составить ему компанию, – за это Уолтер был ей поначалу признателен. Дорога занимала всего лишь около двадцати миль, но на нее ушел весь день. Частично путь лежал через очень холмистую местность, и, чтобы поднять тяжелые повозки по крутому склону, приходилось распрягать телеги с поклажей и тянуть их упряжью от дорожного экипажа. После этого, естественно, лошадям нужно было дать немного отдохнуть и свести вниз, чтобы затянуть повозку с поклажей. Несколько повторений подобных упражнений, к которым приходилось прибегать и при переправе через ручьи с пологими и грязными берегами, отнюдь не доставляли удовольствия. К полудню терпению Ричарда пришел конец, и, когда повозки и люди оказались в особенно затруднительном положении при переходе глубокого опасного брода, он забылся и принялся отдавать распоряжения. От этого губы его снова разорвало, и Уолтер испытал значительные трудности, останавливая кровотечение.

В тот момент Уолтер с удовольствием убил бы и Жервез, и Мари, хотя последнюю он винил меньше, поскольку она приходилась Ричарду только невесткой. Повозка с поклажей увязла посреди брода; стоя по пояс в воде, пытаясь удержать волов от паники, чтобы те не перевернули повозку, люди не могли найти выход из положения сами. Невзирая на свои чувства к мужу, именно Жервез должна была позаботиться о нем, пока Уолтер пытался помочь людям спасти груз.

При таком обороте дела Уолтер «не заметил», как Ричард отрицательно покачал головой, когда он сказал, что позовет Жервез. Но Уолтер обнаружил, что Ричард не пытался возражать против ухаживаний супруги, желая лишь того, чтобы Уолтер не терял понапрасну времени. Когда он объяснил Жервез, что от нее требуется, та просто закрыла руками лицо, задрожала и сказала, что при виде крови падает в обморок. Это заставило Уолтера открыть от удивления глаза и спросить себя, каково же ей при месячных. Неужели она проводит без сознания всю неделю?

Рассерженный Уолтер вернулся к Ричарду, но тот настоятельными жестами направил его к речке, куда Уолтер прибыл как раз вовремя, чтобы предотвратить беду. Однако этого он достиг лишь ценой купания в холодной воде, поскольку из-за шума воды, рева перепуганных волов и людских криков ему пришлось кинуться в ручей, чтобы люди слышали и видели его.

Промок Уолтер или нет, у него не было желания снимать с себя латы и нижнюю одежду в холодный полдень позднего ноября. Вместо промокшей накидки ему подыскали сухое одеяло, и путники продолжили путешествие с предельной скоростью, которую могли развить уставшие животные в упряжках. Исчезавшая уже опухоль на лице Ричарда приобрела теперь свои начальные размеры, и Уолтер чуть ли не до слез переживал за друга. Печалило его не только нынешнее стесненное положение Ричарда – он знал, что графу приходилось голодать, поскольку состояние его лица не позволяло нормально открывать рот и пережевывать пищу. Теперь пройдет еще несколько дней, прежде чем Ричард сможет нормально есть. Да и его собственным ранам, думал Уолтер, ни истощение, ни холод, ни вода не шли на пользу.

Лишь только сумерки сменились полной тьмой, путники прибыли в Билт, не выказав особой радости, когда их повели прямо в большой зал, где принц Ллевелин сидел рядом с рыцарем, узнавшим цвета графа Пемброкского и пылко приветствовавшим его. К этому времени Уолтер с радостью избавил бы себя от чести быть спутником Ричарда, оставил бы присутствующих и подыскал местечко для отдыха, но, увы, кто-то должен был отвечать на вопросы за Ричарда. С мутными от боли и усталости глазами, Уолтер едва ли различал сидевших вокруг очага людей, но голос леди Элинор удивил и насторожил его.

– Милосердная Мария, что сталось с вашим лицом?! – воскликнула Элинор и в ту же секунду, прежде чем Уолтер успел достаточно приблизиться, чтобы ответить за Ричарда, она поднялась и взяла Ричарда за руку. – Нет, не беспокойтесь. Немедленно пройдемте со мной в вашу палату. Рианнон, у тебя есть припарка, которая снимет эту опухоль?

– Да, я сию минуту приготовлю ее, – ответила Рианнон, вскочив на ноги и пустившись через весь зал к выходу.

Элинор осмотрела рану и сказала:

– Рана не новая, даже если кровь свежая. Глупый мальчишка, вы пытались говорить? Джоанна, сходи и прикажи поварам приготовить для Ричарда какую-нибудь еду, которую он смог бы пропустить через рот и наполнить желудок. Он, должно быть, голоден. – Тут уж Ричард с силой сжал ее руку, и Элинор резко продолжила: – Да, я подумала, что в еде вы нуждаетесь сейчас больше всего, но не нужно ломать мне за это пальцы. Из ваших сопровождающих, что, никто и крупицей разума не обладает?! Где ваши сквайры?!

Озираясь вокруг в поисках сквайров, Элинор не заметила, как скорчилось от боли и тревоги лицо Ричарда при воспоминании о молодом парне, попавшем в плен, и двух раненых мальчиках, но она увидела Уолтера...

– Уолтер! – воскликнула она. – Почему вы ничего не... – но стоило тому заковылять вперед и показать свое лицо в свете огня и свечей, ее голос дрогнул... – Боже правый! – воскликнула она. – Да у вас вид не лучше, чем у Ричарда. Сибель, проводи Уолтера в мою палату и посмотри, что с ним стряслось. Если понадобится моя помощь, пришлешь за мной служанку.

Уолтер отлично понимал, что ему следовало бы выставить вперед Жервез и Мари, которых среди общего беспокойства совершенно не интересовало состояние Пемброка, но слова застряли у него в горле. Когда Сибель поднялась со стула, на котором сидела, страсть, беспокойство, смущение и облегчение – все вскипело в котле изнуренного, изнывающего тела Уолтера, и он зашатался. Находившийся ближе всех лорд Джеффри вскочил, чтобы поддержать его, да и лорд Иэн с Саймоном тоже поднялись, временно закрыв от Уолтера Сибель.

– Обычная усталость, – сказал он, – к тому же здесь есть Жервез, леди Пемброк и ее сестра, леди Мари де ле Морес.

Все головы повернулись к названным дамам. Уолтер уловил мельком, как сверкнули глаза леди Элинор и сжались от гнева губы, когда она поняла, что жена Ричарда сопровождала его и не ухаживала за мужем в его очевидной нужде. Но этот взгляд длился лишь секунду. Затем леди Элинор повернулась и быстро увела Ричарда. Лорд Джеффри и лорд Иэн пришли в замешательство, словно не в силах связать вместе присутствие леди Пемброк и неухоженное состояние ее мужа. Лишь принц Ллевелин, казалось, был спокоен. Он встал и плавно подался вперед.

– Прелестные дамы, – сказал он звучным голосом, – позвольте мне приветствовать вас в этом доме. Не соблаговолите ли остаться у очага и отдохнуть, пока лорда Пемброка приведут в порядок, и мы сможем проводить вас в ваши покои?

Уолтер не слышал дальнейших слов, хотя знал, что Ллевелин продолжает говорить, поскольку Сибель подошла ближе и тихо сказала:

– Вы можете ходить, сэр Уолтер?

Он безмолвно кивнул, освободился от рук Джеффри, затем обрел дар речи и сказал, совершенно не замечая добродушных улыбок Джеффри и Иэна:

– Да, конечно.

Тактично проследовав между отцом и дедом, так, чтобы ее движение не привлекло внимания, Сибель сделала еще несколько шагов и подошла к Уолтеру слева.

– С вашего позволения сюда, пожалуйста, – сказала она.

С мгновение Уолтер не мог пошевелиться. Конечно, он помнил Сибель, такую же прекрасную и желанную, но при виде ее прекрасного лица его словно обухом по голове ударили. В его мыслях она возникала прекрасным видением, однако сейчас, когда это видение обрело плоть и кровь, Сибель не только не разочаровала Уолтера – она предстала перед ним богиней, перед совершенством которой отступали даже его мечты. И этот ангел беспокоился о нем! Сердце затрепетало в его груди, к устам подступали не те слова – не вежливые сдержанные слова благодарности за беспокойство о его здоровье, а горячие и страстные признания в любви, наиболее неуместные в это время и в этом месте.

Сибель заметила Уолтера гораздо раньше, чем он ее.

Несколько утомившись от пересказа и обсуждения новостей, которые и новостями для нее не были, она то и дело обращала взор в зал, не забывая при этом слушать. Она сразу же наметила группу, приближавшуюся к очагу, где высилось главное кресло принца Ллевелина. Она не узнала графа Пемброка, поскольку не видела его с детства, – впрочем, из-за ран она не узнала бы его в любом случае. Однако, несмотря на тусклый свет, она узнала Уолтера с легкостью, поразившей ее и ввергшей в растерянность.

С первого же взгляда заметив, как сильно Уолтер хромает, Сибель поняла, что он ранен, прежде чем это поняла бабушка. Тот факт, что он шагает без поддержки, подавил ее первый импульс броситься к нему на помощь. Она помнила свои гордые слова, когда мать сказала, что ее отец и дед убедят Уолтера, что она уже стала его преданной рабой. «Я быстро лишу его иллюзий на этот счет», – сказала она тогда.

Если бы она ринулась к Уолтеру со слезами на глазах, спрашивая дрожащим голосом, насколько серьезно он ранен, едва ли ей удалось бы убедить его в том, что она отнюдь не всецело принадлежит ему. Сдержанность являлась необходимой и единственно правильной тактикой в данном случае. В доказательство безошибочности ее рассуждений и действий бабушка воздала ей должное, распорядившись, чтобы она позаботилась об Уолтере.

Сосредоточившись на мыслях о ранах, Сибель неправильно истолковала его заминку с ответом, когда попросила следовать за ней. Она решила, что гордость побудила его отвергнуть необходимость в помощи. Глупо, но Сибель привыкла к мысли, что мужскую гордость следует оберегать. Она придвинулась ближе и сказала еще тише:

– Я очень сильна. Вы можете опереться на меня. Никто не заметит.

Уолтер подумал было сказать, что в этом нет необходимости, но, когда открыл рот, побоялся, что издаст что-либо нечленораздельное или вообще ничего не сможет выговорить. Кроме того, мысль о том, что он обовьет Сибель рукой и сможет опереться на нее (пускай даже едва касаясь девушки, поскольку он, естественно, не думал, что она сможет послужить ему хорошей опорой), была настолько сладостной!. Если не считать поцелуя руки, он еще ни разу не прикасался ни к одной части ее тела. Она встала с левой от него стороны, ибо заметила, что он хромал на левую ногу. Совершенно забыв о ране в плече, Уолтер поднял руку, чтобы обнять Сибель за плечи, и едва удержался от вопля.

Хотя Уолтер не издал ничего, кроме низкого рыка, Сибель все мгновенно поняла. Она быстро скользнула к нему с другого бока, подставила свои плечи под его здоровую руку и обняла за талию. Удивление и волна головокружения толкнули Уолтера прямо на нее, но она поддержала его и принялась медленно удаляться от группы у очага. К тому времени, как они достигли выхода из зала, Уолтер справился с равновесием, и Сибель избавилась от опасений, что, несмотря на все его возражения, ей придется позвать на помощь, чтобы поднять его по лестнице в комнату бабушки. Тем не менее, он не убрал руки с плеч Сибель, да и она не предложила ему так поступить.

В палате она подвела его к стулу и мягко высвободилась. Поначалу Сибель перепугалась, когда Уолтер так тяжело навалился на нее, но вскоре поняла, что это была лишь минутная слабость. Она знала, что вполне могла предоставить ему идти самому, однако убедилась при этом, как ей приятно прижиматься к нему сбоку. Возможно, если бы он так не промок, не был облачен в латы и существовал благоразумный повод продлить эти объятия, Сибель так бы и поступила; однако при данных обстоятельствах это было неудобно.

– Постойте минутку, – сказала Сибель. Она быстро разожгла невысокий огонь и сунула в пламя длинную лучину, чтобы зажечь свечи. Проделав все это, она вернулась к Уолтеру и склонилась над ним. – Теперь садитесь, – приказала она, снимая металлическую рубаху. Она подняла ее до уровня груди и замешкалась, вспомнив, что он не может безболезненно поднять левую руку.

– Снимайте же, – сказал Уолтер, смекнув, почему она мешкает. – Не знаю, что там с моим плечом, но я уже несколько раз снимал и надевал кольчугу.

– Я могла бы вызвать оружейника, чтобы он разрезал ее, – предложила Сибель. – Только рукав, так, чтобы легко можно было починить.

– Скорее всего он сделает мне лишь в десять раз хуже. Просто снимите ее, и все.

Сибель решила, что он прав, и как можно быстрее стянула кольчугу. Когда из-под нее показалось лицо Уолтера, оно было бледным, но он был готов к боли и не выказал признаков обморока. Удовлетворенная, Сибель заботливо отложила кольчугу в сторону, как ее и учили.

– Я скажу одному из сквайров моего отца высушить и почистить ее, – уверила она его, – но сначала позвольте мне снять с вас мокрую одежду. Надеюсь, вы еще не простудились. Как вы умудрились так промокнуть? День был погожим. Сейчас идет дождь?

– Нет. Это случилось во время переправы через реку. Завязла телега с поклажей, а лорд Пемброк как раз снова разорвал губы, и... – Он печально засмеялся. – Лучше не вспоминать об этом. Эй! Что вы собираетесь делать с этим ножом?

– Я хочу разрезать вашу тунику и рубаху. Нет надобности причинять вам боль снова. Тревожить руку, которая так сильно болит при этом, очень опасно.

– Нет надобности портить рубаху и тунику из-за пустячной боли, – запротестовал Уолтер. – Мое плечо заживет.

– А вашу рубаху и тунику зашьют, – засмеялась Сибель. – Уж не решили ли вы, что я собираюсь порвать ее в клочья? Мне необходимо лишь разрезать швы, которые можно зашить за несколько минут, что желательно сделать после того, как одежду постирают. – И добавила, сморщив нос: – Вам нужна жена, сэр Уолтер.

Эти слова вырвались сами собой, без всякой мысли – подобными непринужденными замечаниями она сотни раз дразнила Саймона, пока тот не встретил Рианнон. Если бы она продолжила разговор в той же непринужденной манере, эти слова имели бы малый смысл. Однако в эту минуту Сибель вспомнила, с кем говорила. Ее голос дрогнул, лицо залил густой румянец, а рука, державшая нож, выронила его и поднялась, чтобы прикрыть губы.

– Да, – сказал Уолтер столь энергично и многозначительно, что Сибель еще сильнее покраснела. Последовала секундная пауза, и он добавил: – Сибель?

– Вы насмерть простудитесь, – пробормотала она, наклоняясь за ножом. – Знаете ли, я ни на что не намекала. Это лишний раз доказывает старый принцип, что каждая женщина стремится способствовать свадьбе каждого мужчины....

– Да, – повторил Уолтер, – пожалуй.

Слова не несли большого смысла, хотя Сибель все прекрасно поняла, а лицо у Уолтера сделалось таким, что она невольно отпрянула назад. Движение вернуло его к реальности, и он опустил глаза. Неблагородно добиваться девушки, не получив на то разрешения ее отца. Едва соображая, что он делает, Уолтер поднялся и направился к выходу.

– Куда вы? – воскликнула Сибель.

– Я должен поговорить с вашим отцом, – ответил Уолтер. – Я...

– Но не в мокрой же боевой тунике, – возразила Сибель, удерживая смех. Ее смущение рассеялось, и теперь замешательство Уолтера ее забавляло. – Возможно, вы не заметили, – сдержанно добавила она, – но в зале полно гостей. Присаживайтесь. Когда я осмотрю ваши раны, а вы согреетесь и переоденетесь, найти папу вам не составит большого труда. Они проговорят о политике до утра.

Уолтер смерил себя взглядом, мгновение помешкал и вернулся на стул. Сибель опустилась на колени возле него, затем принялась разрезать и разрывать тунику шов за швом. Какое-то время Уолтер упорно смотрел прямо перед собой, но затем осторожно перевел взгляд на Сибель. Как только ему стало ясно, что она была полностью поглощена лишь своим делом, он начал разглядывать ее более пристально.

Безусловно, подумал Уолтер, Сибель наверняка знает, что он намерен просить ее в жены, и она, несомненно, желает этого. Если бы она не хотела этого, то сказала бы, что отец слишком занят для разговоров с ним. Но ничего подобного не произошло. Не хотела ли она намекнуть, что отец примет его предложение и ей это известно? Надежда, порожденная этой мыслью, напрягла мышцы Уолтера, словно «и порывался немедленно броситься к лорду Джеффри.

– Я уколола вас? – спросила Сибель, отдернув нож и обеспокоено подняв глаза.

– Нет, – коротко ответил Уолтер.

Он быстро отвел взгляд в сторону, но, поскольку она и наверняка уже догадалась, что он глазел на нее, Уолтер почувствовал себя в глупом положении и снова посмотрел на нее. Она вернулась к работе, но цвет ее лица стал несколько румянее. Уолтер улыбнулся. Он вел себя, как идиот, но в случае с Сибель совершенно было ясно, что вреда ему от этого не будет. Если женщина знала, что она смутила мужчину, ей это никогда не вредило.

Он снова неловко заерзал на стуле, на этот раз нож действительно уколол его. Сибель с сожалением вскрикнула, но Уолтер сказал, что виноват сам.

– Вам что-то мешает сидеть? – спросила Сибель с притворной невинностью.

– Да, – ответил Уолтер, уловив шутливый тон. Удивленная, Сибель снова подняла глаза.

– Что же? – На этот раз вопрос прозвучал искренне. Она не помнила, чтобы на стуле лежал предмет, который мог бы ему помешать.

– Вопрос, который я хочу задать вашему отцу, – отметил Уолтер. – Мне бы хотелось, чтобы вы поспешили с моей работой.

– Я могу ускорить дело, лишь порезав ткань, – вымолвила Сибель, снова покраснев.

– Сделайте одолжение, – тут же согласился Уолтер. – Ради такого дела я могу пожертвовать старой рубахой и туникой.

С минуту Сибель удивленно смотрела на него, затем залилась звонким смехом. Она не привыкла, чтобы мужчины, не принадлежащие ее семье, отвечали на ее остроты и делали прямые намеки, но такое веселье ей нравилось гораздо больше тех забав, когда она делала дыры в соломенных чучелах.

– Не нужно, – посоветовала она ему, – ибо вы получите один и тот же ответ, пойдете ли вы сейчас или позже. Следовательно, от порчи вашей одежды не будет никакой пользы.

Такой ответ слегка расслабил Уолтера, но, хотя Сибель снова склонилась над работой, он видел изгиб ее щеки и знал, что она улыбается. Уолтер не сомневался, что Сибель не страдала бессердечием. Не была она и кокеткой. А это означало, что он устраивал лорда Джеффри, а она знала об этом и желала этого.

Уолтеру стало легче. Последние несколько швов туники разошлись, и Сибель поднялась, чтобы помочь ему снять рубаху. Уолтер ясно увидел ее лицо. Она улыбалась, но взгляд ее был скорее озорным, нежели признательным или даже послушным, и к Уолтеру вернулась неловкость. Он все еще верил, что Сибель знала о том, что ее отец хочет заключить с ним брачное соглашение, да и сама Сибель не возражала против брака, но за всем этим явно крылся какой-то подвох.

Что бы ни чувствовал Уолтер, неловкость Сибель как рукой сняло. Начав работу над его рубахой, она спросила, как ему удосужилось получить такие увечья. Уолтеру пришлось изложить историю, приготовленную им для Жервез и Мари, но не успел он дойти до атаки Монмутского гарнизона на их небольшой отряд, как Сибель перебила его:

– Боже правый! Вы что, все ненормальные? Одна сотня человек против нескольких тысяч! Я слышала, что лорд Пемброк обратился к высокому рыцарству со словами: «Никогда еще в битве я не поворачивался к врагу спиной. Я не предлагаю поступать именно так сейчас, но пусть все, кто хочет бежать...».

– Он не говорил ничего подобного, – оборвал ее Уолтер. – Он сказал, что если мы обратимся в беспорядочное бегство, то нас захватят врасплох и уничтожат, а если мы повернемся к врагу лицом и смело вступим в бой, то армия, находящаяся неподалеку от нас, успеет прийти к нам на подмогу. Именно так все и случилось.

Во время ответа Уолтера занятые руки Сибель приостановили работу, и она подняла на него глаза.

– Прошу прощения. Мне бы следовало не лезть со своей глупой критикой, не зная всех обстоятельств дела. Не сердитесь. – Ее огромные глаза были крайне серьезны.

Не успев сообразить, что он делает, Уолтер коснулся рукой ее щеки.

– Я не сержусь, – прошептал он. – Не думаю, что я способен сердиться на вас.

Он начал наклоняться вперед. Лицо Сибель приблизилось к нему, но она тут же издала тихий вздох и резко отвернулась. Уолтер выпрямился.

– Вам лучше закончить работу и позволить мне уйти, пока я не натворил чего-нибудь непозволительного, – пробормотал он.

– Пожалуйста, продолжайте. Расскажите мне, что было дальше, – попросила Сибель, будто он ничего и не сделал.

– Больше рассказывать, в сущности, и нечего, если только вас не волнует детальное описание битвы, а я не думаю, что это может вас заинтересовать. Ричард – невозмутимый человек. Он не забыл сказать своему старшему сквайру, одному из рыцарей, посланным к Джилберту Бассетту, что надо предупредить его о том, что мы угодили в ловушку, и разрушить мост, соединяющий армию с замком. Догадываюсь, что его там была настоящая сеча.

Последовала небольшая пауза. Спустя несколько часов, Сибель с восторгом бы отзывалась об ударе, нанесенном делу короля. Ее отец не нарушил бы клятвы верности, данной Генриху, но Сибель такой клятвы не давала и не видела роичин, почему ей не следует высказывать свою точку зрения – в безопасной компании, конечно. Однако стоило рубахе разойтись и обнажить тело Уолтера, демонстрируя несколько гноящихся рубцов и ужасный синяк на плече, Сибель вдруг подумала, что только благодаря некоему чуду битва не сложилась по-иному. Что, если бы именно Уолтер остался лежать на поле брани перед замком Монмут? Но разве другие мужчины не имели жен, сестер, матерей? Она, конечно же, не радовалась их смерти. Вдруг Сибель содрогнулась, вспоминая ввалившиеся глаза матери и бабушки, когда их мужья уходили в бой.

– Что-нибудь не так? – спросил Уолтер, почувствовав дрожь, пробежавшую по ее телу.

– Нет, все нормально, – ответила девушка. – Просто дотронулась до мокрого рукава. Стоя на коленях у огня, я разогрелась от работы.

А когда он, не вполне удовлетворенный ответом, смерил ее недоверчивым взглядом, она принялась лихорадочно придумывать, чем бы отвлечь его внимание, и вспомнила странную фразу, которую он обронил во время своего повествования.

– Вы догадываетесь, что там была настоящая сеча? – вопросительно повторила она. – Что вы имеете в виду? Вас там не было?

– Был, – ответил Уолтер, печально усмехнувшись. – Меня уверили, что я выполнил свой долг, но, сказать по правде, я не очень хорошо помню прибытие армии и то, что произошло после. Когда я очнулся в Абергавенни через день после битвы, то решил, что меня взяли в плен.

– Вам нанесли удар в голову? – обеспокоено спросила Сибель, поспешно поднявшись на ноги и заглянув Уолтеру прямо в глаза. – У вас случались другие провалы памяти?

– Нет, и мне не нанесли удар в голову. Это весьма странно. Я думал так же, как и вы, но голова была единственной уцелевшей частью моего тела. Дэй тоже думал, что меня, должно быть, оглушили, ибо я въехал в замок, свалился на свою походную кровать и не приходил в себя все то время, пока они переносили меня в палату, разоружали и зашивали. Он велел лекарю хорошенько осмотреть мою голову. Лекарь сказал, что там нет следов удара. Я и сам это чувствовал, и все как будто было хорошо.

– Не могу сказать, что я высокого мнения о знаниях лекарей, – заметила Сибель, рассматривая синяк, который открыла. Она разрезала еще несколько ниток и скинула рубаху, разглядывая остальные ссадины на теле Уолтера, и покачала головой. – Здесь что-то не так, – пробормотала она скорее себе, чем ему. – Другие ссадины сливаются в желто-зеленые тона, и здесь нет опухоли.

Она осторожно прощупала раны, бессознательно подвинувшись ближе. Уолтер в ту же секунду резко отвернул голову в сторону.

– Простите, – сказала Сибель. – Я причинила вам боль? Здесь болит больше всего?

– Нет, – ответил Уолтер сдавленным голосом.

– Сейчас не время для героизма! – резко выпалила Сибель. – Я буду гораздо больше вам благодарна, если вы накричите и позволите мне выяснить, в чем дело.

– Я и не строю из себя героя. Уверяю вас, там, где вы касаетесь меня своей рукой, мне не больнее, чем в любой другой части моего тела.

– Тогда почему же вы отворачиваетесь? – спросила Сибель, ибо голова Уолтера все еще была повернута.

– Потому, что, если я поверну голову и, открыв рот, начну говорить, все кончится тем, что я превращусь в младенца, берущего грудь матери.

Сибель открыла от изумления рот и резко отпрянула, сообразив, что ее хорошо сформированная грудь находилась как раз напротив того места, где был бы рот Уолтера, смотри он прямо перед собой.

– Почему же вы мне ничего не сказали об этом? – недовольно спросила она.

Конечно, она злилась не на Уолтера, а на себя. После первого неловкого диалога насчет того, что Уолтеру необходима жена, она твердо решила следить за своей речью и действиями, помнить, что он ей не отец, не брат и не дядя, но снова забылась. Безопасности ради она подошла к нему из-за спины, откуда могла видеть не хуже и не создавать проблем.

Наступила короткая пауза. Уолтер понимал, что Сибель не ожидала, да и не хотела ответа на свой вопрос. Понимал он также, что, по всей вероятности, ему не следует отвечать, по это желание было непреодолимым.

– Зачем мне жаловаться на то, что доставляет удовольствие? – спросил он.

– Какая грубость! – рассердилась Сибель, но испортила строгость сдавленным смешком.

Ей не удавалось, с печалью думала Сибель, следовать сонету матери и держать Уолтера в постоянной неуверенности, но он был таким забавным, что подобная задача оказалась тяжелой. С первым замечанием насчет жены она, бесспорно ошиблась, и после этого разговор как-то не вязался. Если бы он сказал нечто о любви, она бы постаралась сохранять сдержанность и строгость. Но как можно злиться на такие замечания, какие делал он? Она снова улыбнулась, вспомнив, что «штуковиной, мешавшей ему сидеть на стуле», явился вопрос, который он хотел задать ее отцу.

Ее пальцы продолжали исследовать его синяки, и иногда Уолтер вдруг вздрагивал и говорил:

– Здесь.

Сибель тотчас же отнимала руку, уводила ее и осторожно прикасалась к нему в другом месте.

– Лучше? Хуже?

– Не знаю, – отвечал он, стиснув зубы.

Она прощупала выпуклость плеча, верх, заднюю и переднюю стороны, но не стала ничего спрашивать, ибо почувствовала, как слегка расслабилось тело Уолтера.

– Все не так уж и плохо, – удовлетворенно сказала она. – Вы сломали ключицу рядышком с плечевым суставом. Кость срастется легко. Я опасалась, что вы повредили сустав, что было бы очень скверно, ибо даже когда он заживает, то порой костенеет и причиняет постоянную боль. Лекарь, смотревший вас, – неуч.

– Скорее всего, у него хватало забот о тяжело раненных, – возразил Уолтер.

– Скорее всего, – согласилась Сибель.

Она немного колебалась, как поступить с раной, которую обнаружила. Вправить кость ей не составляло труда, но она сомневалась, правильно ли она это сделала. Лучше спросить совета. Ей также понадобятся мази для порезов: они заживали неважно. Будет гораздо проще, если Уолтер примет баню, тогда можно будет промыть все сразу. Единственной другой серьезной раной была травма левой ноги, из-за которой он и хромал. Сибель подошла к нему спереди и сказала отрывисто:

– Встаньте и снимите чауссы[8].

Уолтер слегка подпрыгнул. Открытие Сибель одновременно порадовало и раздосадовало его. Он тоже боялся, что поврежден сустав, ибо такая рана могла оставить его калекой на всю жизнь. Сломанная ключица была гораздо лучше, но досада заключалась в том, что на некоторое время он стал небоеспособным. Он как раз размышлял, как ему с этим поступить, поэтому приказ Сибель застал его врасплох.

– Нет! – воскликнул он.

Сибель уставилась на него изумленным взглядом.

– Но я должна взглянуть на вашу ногу, – сказала она, – Я не могу осмотреть рану через ткань.

– Вы увидите не только мое разбитое колено, но и нечто другое, – сдержанно возразил Уолтер.

Сибель озадаченно нахмурила брови.

– Я знаю, что мужчины сложены иначе, чем женщины. Вы будете не первым голым мужчиной, которого я видела.

– В подобном состоянии – первым, – отрезал Уолтер. – Ради милосердной Марии, Сибель, найдите мне, чем прикрыться. И позвольте мне просить у вашего отца вашей руки. Когда вы будете моей, то можете делать со мной все, что вам будет угодно.

8

На самом деле Уолтеру не удалось поговорить с лордом Джеффри до прихода следующего дня. Столкнувшись с такой решительностью, Сибель убежала, чтобы заодно и получить авторитетное мнение, и встретила свою матушку, уже направлявшуюся к ней. Поскольку за графом Пемброком ухаживали Рианнон и Элинор, Джоанна была свободна и сочла нужным проверить, чем занята дочь. Более того, она решила, что Сибель и Уолтер оставались наедине уже слишком долго. Джоанну несколько раздосадовал озорной каприз матушки столкнуть молодых людей вместе, ибо она чувствовала, что состояние Уолтера может побудить Сибель на чрезмерную заботливость.

В связи с этим Джоанна отправила Сибель присмотреть Уолтеру для ночлега более уединенное местечко, чем большой зал, и такое, где, по крайней мере, имелась хотя бы койка. В переполненном замке Билта такая задача была не из легких. В конечном счете, Сибель пришлось выгнать своего брата Вильяма с койки и, уложив его на соломенный тюфяк рядом с маленьким Иэном, предоставить его место в прихожей апартаментов ее родителей Уолтеру. Прихожая представляла собой переполненную комнатушку, в которой хватало места ровно настолько, чтобы ступать, тщательно выверяя каждый свой шаг.

Уолтер был доволен. Такое размещение вроде бы делало его уже членом семьи, к которой он так жаждал присоединиться, и являлось еще одним молчаливым доказательством, что его просьбу взять в жены Сибель ждали и приветствовали. Полученное от этого душевное спокойствие позволило Уолтеру без лишних споров уступить Джоанне, когда та решительно сказала, что он отправится спать тотчас же, как его помоют, смажут мазями и вправят ему кость.

О чем Джоанна и думать не думала, так это о том, что пыл Уолтера передастся ему и во сне. По сути дела, первую часть ночи его не тревожили никакие сны: он слишком крепко спал для этого. Однако Уолтер был молод и силен. Образы Сибель – ее груди, прижатой к его щеке, сладкого дыхания, нежно щекотавшего ему ухо, – часто нарушали его безмятежный сон. Уолтер просыпался, затем засыпал снова, только для того, чтобы опять окунуться в страну самых интимных фантазий. После одного из таких пробуждений заснуть ему уже не удалось.

Некоторое время он лежал тихо, ожидая, что бессонница успокоит его, но мозг был так же неуправляем в бодрствовании, как и во сне. В конце концов, тихонько вздохнув от нужды и досады, он присел и осторожно соскользнул с койки, намереваясь сходить в уборную. Возможно, если он освободит мочевой пузырь, другая крайняя необходимость исчезнет тоже. Койка скрипнула, и Уолтер замешкался, поглядывая на братьев Сибель. Было бы неразумно будить мальчиков. Никто из них не шелохнулся, и Уолтер улыбнулся, вспоминая свой собственный крепкий сон в таком возрасте. Он встал, неуклюже набросил халат и начал осторожно пробираться к двери. Не успел он дойти до нее, как почувствовал на своей руке легкое прикосновение.

– Вам что-то нужно, сэр Уолтер? – тихо спросила Джоанна.

– Только справить нужду. Мне очень жаль, что я разбудил нас, – ответил он шепотом.

– Ничего страшного, – сказала она, указывая в дальний зала, где виднелись отблески серого света. – Почти рассвело. Вы не чувствуете недомогания? Точно?

Абсолютно, – искренне уверил он ее и добавил: – Мне только не спится.

Джоанна аккуратно поправила на нем халат и внезапно ухмыльнулась:

Вам не терпится избавиться от того, что вас мучает... Вы хотите обрести новые страдания?

Да, – ответил Уолтер, нахмурившись. – Но я не понимаю. Я думал... – Он оглянулся назад на место, где стоял рядом с ее сыновьями, будто был одним из них.

– Извините, – поспешила сказать Джоанна. – Я не имела в виду, что вам будет отказано, но, возможно, что …

– ... Идите. Я слышу, Джеффри ворочается. Он будет готов поговорить с вами, когда вы вернетесь.

Уолтер направился к выходу в весьма задумчивом состоянии. Даже если бы он не желал саму Сибель, едва ли можно было вообразить какие-либо обстоятельства, при которых человек в его положении отказался бы от брачного союза с кланом Роузлинда. Если только... Уолтер резко оступился и стиснул зубы. Если только к этим обстоятельствам не относилась необходимость его разрыва с Пемброком. Внезапно он вспомнил то, как Сибель замолчала, а затем вздрогнула, когда он упомянул об избиении гарнизона замка Монмут. Те люди являлись союзниками ее отца, вероятно, среди них были даже его друзья. Лорд Джеффри приходился кузеном королю, и сама Сибель являлась его родственницей. Естественно, она ужаснулась, услышав о потерях короля.

«Что же мне делать?» – спрашивал Уолтер себя. Он не мог оставить Ричарда, хотя Пемброк, безусловно, отпустил бы его. И все же он не мог этого сделать. Этот вопрос касался не только личной преданности, но и того, кто прав, а кто нет. Король и его министры нарушали закон и попирали установленные обычаи. Если их не остановить, каждый человек в королевстве превратится в раба прихотей Генриха. А, это было несправедливо. Каждый свободный человек имел свои права. Даже у серфа были его маленькие права. Более того, Ричард стал бунтовщиком не ради своей выгоды. Он являлся приверженцем справедливости и добрых обычаев. Какова бы ни была личная жертва, Уолтер знал – он не может отречься от дела Пемброка.

В таком случае ему пришлось бы отказаться от заключения брачного соглашения. Рассуждая о своей привязанности к Пемброку, Уолтер медленно возвращался в палату лорда Джеффри. Вот он снова остановился и тяжело вздохнул. Возможно, существует какой-нибудь выход. Уолтер снова двинулся вперед. Лорд Джеффри был благородным человеком. Безусловно, он бы не стал давать Уолтеру надежду, что его примут в качестве мужа Сибель только затем, чтобы тот, оказавшись в безвыходном положении, отрекся от дела бунта.

Уолтер направился ускоренным шагом прямо к входу в опочивальню и позвал:

– Милорд?

– Входите, – тотчас же ответил Джеффри и, когда Уолтер вошел, указал на кресло, стоящее напротив его кресла у заново разведенного огня.

– Лорд Джеффри, – начал Уолтер, все еще стоя, – вам должно быть известно, что я очень хочу взять вашу дочь, Сибель, в жены, но...

– Мне известно это, – перебил его Джеффри, не в силах совладать с легким подергиванием губ. – Но я хочу успокоить вас и сразу же сказать, что я не имею на этот счет возражений. Однако ситуация не столь проста. Присаживайтесь, пожалуйста. Разговор будет долгим, и ради вашего колена вам лучше устроиться в кресле, положив ноги на табуретку.

– Я понимаю, что ваша преданность королю, а моя – Пемброку создают некоторые трудности, но, безусловно, мы можем прийти к какому-нибудь соглашению....

– Это не та ситуация, о которой я говорил, – снова перебил его Джеффри. – То, что я слышал о поражении под Монмутом от некоторых людей, приехавших с вами и Пемброком, дает мне все основания полагать, что скоро будет достигнут мир или, по крайней мере, перемирие. Наверное, официальная помолвка до того времени будет невозможна, но не думаю, что вам или мне нужно беспокоиться о формальной, законной стороне дела. Думаю, вы поверите мне, если я скажу, что сдержу любое обещание, а я в свою очередь уверен, что вы сдержите свое. Беда в том, что право решения остается не за вами и не за мной.

Уолтер стоял как вкопанный, с изумлением глядя на Джеффри. Освобождение от опасений, что его собираются просить стать перебежчиком, моментально заглушило в нем все чувства, кроме облегчения, за которым последовало веселье над своим собственным самомнением. Как он мог хоть на мгновение решить, что его да несколько его воинов сочтут достаточно ценной силой для дела Пемброка, которая способна толкнуть лорда Джеффри на бесчестный поступок – назначать цену за свою дочь? Но следом за облегчением и радостью пришло удивление.

– Что значит, право решения о замужестве вашей дочери остается не за вами? Мне понятно, почему такого права нет у меня, но...

– Да сядьте же вы, наконец! – воскликнул лорд Джеффри. – У меня уже шею ломит от того, что приходится на вас постоянно поднимать голову. Я ведь уже сказал, что разговор будет долгим.

– Прошу прощения, – поспешно сказал Уолтер и присел.

– Положите ноги на табуретку, – предложил Джеффри, пододвигая скамеечку для ног. Заметив, как Уолтер робко принял этот жест, Джеффри сложил пирамидкой руки и посмотрел на него. – Для начала нанесу самый тяжелый удар, – сказал он, ухмыльнувшись. – Роузлинд со всеми его почестями принадлежит женщинам.

– Что? – еле вымолвил Уолтер.

– Повторяю, Роузлинд, Мерси, Кингслер, Айфорд, Клиро, примерно полдюжины маленьких замков и плюс, я и сам не знаю, сколько ферм и поместий – все это наследуется по женской линии. Сейчас владелицей является леди Элинор. Когда умрет Элинор, наследницей станет Джоанна, и – не приведи Господь, или, по крайней мере, пусть это случится после моей смерти, – когда умрет Джоанна, земли перейдут к Сибель.

– Что? – глупо повторил Уолтер.

– Просто подумайте об этом немного, и шок пройдет, – засмеялся Джеффри.

– Но ведь есть еще сэр Адам и Саймон...

– Адам владеет землями своего отца, которые, уверяю вас, кое-что из себя представляют, а сверх них Таррингом и зависимыми от него владениями. Саймон... Саймон владеет собственностью в Уэльсе и является наследником северных замков лорда Иэна. Саймон в любом бы случае не принял Роузлинд. Он не хочет возлагать на свои плечи такую обузу. Да и леди Рианнон... она не может оставаться подолгу вдали от холмов Гвинедда. Как бы там ни было, все это не важно. Такая передача собственности была угодна леди Элинор, и оба ее мужа не возражали против этого. Брачные соглашения непоколебимы. Это вы и должны себе уяснить. Земли будут принадлежать Сибель. Она будет править ими так, как посчитает нужным. Она оставит их тому, кому посчитает нужным, – скорее всего своей старшей дочери. Конечно, есть вероятность того, что у нее не будет дочери или девочка не выживет... Но даже в таком случае она вправе решить завещать земли племяннице или кузине. Вы должны смириться с этим.

Уолтер открыл было рот, но тут же закрыл его.

– Я не жадный человек, – наконец, сказал он. – Я очень хочу жениться на Сибель. Если вы поможете мне овладеть моими землями, я оставлю ей добрую часть собственности и приму ее без приданого.

Джеффри улыбнулся ему, но глаза оставались печальны.

– Вы не жадный, и я только рад этому, как и тому факту, что вы хотите жениться на Сибель только из-за нее самой. Я люблю свою дочь и желаю ей в браке счастья, которое испытываю от союза с ее матерью. Но вы не можете обладать Сибель без обещания не претендовать на Роузлинд. Она никогда не согласится.

– Если вы велите ей... Я не хочу сказать, что вы должны принуждать ее. Надеюсь, я не похож сейчас на самодовольного хлыща, но я верю, что она захочет...

Джеффри закачал головой, и голос Уолтера стих.

– Мне неизвестно душевное состояние дочери, хотя ее мать уверяет меня, что она не возражает против такой партии. Понимаете, я бы не принудил ее ни при каких условиях.

– Я люблю ее. Я приободрил вас, поскольку считаю, что вы способны сделать ее счастливой. Все мое влияние на Сибель, а оно не такое уж незначительное, я направлю в вашу пользу. Однако я могу морить ее голодом, могу бить, но не заставлю выйти за вас замуж, если это будет означать потерю Роузлинда. Не сыграло бы это роли даже в том случае, если бы она безумно любила вас. Она бы разбила себе сердце, но не отказалась бы от Роузлинда.

– Не верю этому! – воскликнул Уолтер. – В Сибель нет ни жадности, ни гордости. Я наблюдал за ее жизнью день за днем, и она ведет себя со служанками, как хозяйка единственного, небольшого поместья. Я обеспечу ее всеми удобствами. Ей не будет отказано ни в развлечениях, ни в роскоши... – И снова Уолтер так и не закончил предложение, ибо Джеффри закачал головой.

– Сибель не стремится ни к развлечениям, ни к роскоши. – Джеффри помешкал и нахмурился. – Я собирался было сказать, что ей нужна власть, но это не так – по крайней мере, не в том смысле, что она хочет править жизнью других людей. Она хочет заботиться о Роузлинде и своих землях. Нет, это тоже не верно. Необходимость заботиться о Роузлинде заложена в ее крови и плоти. Возможно, она впитала ее с молоком матери. Когда-нибудь она скажет вам: «Мое принадлежит только мне». Возможно, тогда вы поймете. Я могу рассказать вам несколько историй.... Но истории ничего не изменят. Поверьте мне, мужу Джоанны из Роузлинда, – вы можете получить Сибель и Роузлинд, но только как одно целое. Вы хотите взять свое предложение назад? Никто не узнает, что мы говорили об этом, и на моем отношении к вам это никак не отразится. Фактически ради вашей дружбы я готов ручаться, что помогу вам завладеть вашими землями.

– Вы хотите сказать, что поможете мне обуздать или свергнуть кастелянов моего брата, женюсь я на вашей дочери или нет?

– Да, поскольку это поможет мне заслужить вашу дружбу, и я не думаю, что для этого необходимо ваше согласие, – убедил его Джеффри.

– Но тогда у меня не будет Сибель! – взорвался Уолтер.

Джеффри засмеялся.

– Я был не очень-то счастлив, когда мне предложили Джоанну. Конечно, вопрос владения собственностью не удивил меня, ибо я был сквайром Иэна. Ух! Слышали бы вы, как ходит ходуном крыша, когда милорд и его леди расходятся во мнениях. Но, когда спор касается земли, в рассуждениях Элинор нет ничего женского. Никогда ее не злило что-нибудь так, как аргументы по поводу управления поместьями. Такова и Джоанна. И Сибель, как и Джоанну, приучили к этому с рождения. Можете не опасаться, что Сибель не справится с управлением собственностью, и вы будете беспомощны восстановить порядок.

– Я так и не думал, – правдиво ответил Уолтер. В сущности, он уже сам явился свидетелем исполнения заповеди «мое принадлежит мне». Джеффри вызвал в его памяти сцену в лагере, когда Сибель и ее люди выдворили восвояси его отряд, добывавший продовольствие. Он снова слышал ее голос: «Я защищаю свою собственность» и «Вы собираетесь вернуть мне мою собственность?». – В действительности, – продолжал Уолтер, – меня интересует, как мне удастся разыгрывать роль позолоченного щеголя.

Джеффри сделал кислую мину и дернул себя за мочку уха.

– Лучше бы вас интересовал вопрос, будет ли у вас время есть и спать. Хозяйки Роузлинда ни на йоту не допустят пустой траты сил, тем более сил здорового мужчины. У вас не будет недостатка в занятости. С другой стороны, у вас не будет также недостатка в удовольствиях и веселье. Если я и нахожусь в зависимости от моей жены, как поговаривают иногда некоторые мужчины, то у меня нет желания избавиться от этой зависимости. Мои труды не стоят и тысячной доли того счастья, которыми меня за них вознаграждают.

Уолтер безмолвно уставился на Джеффри, затем на какое-то время перевел взгляд на огонь. Наконец, он снова взглянул на Джеффри, улыбаясь уголками губ.

– Я хочу Сибель. Я возьму ее, чего бы это мне ни стоило!

– Ах да, – начал Джеффри. – В этом месте следует второй удар. Вам придется самому заполучить Сибель. Я не могу отдать ее. Позвольте мне поставить вопрос ребром. Я могу ручаться, что не приму иных предложений на ее брак. Я отклоню любые другие предложения. Однако я не вправе заключить брачное соглашение. Поскольку наследством Сибель является Роузлинд, только леди Элинор может заключить это брачное соглашение, а моя жена должна одобрить его. В конце концов, какое бы приданое ни досталось Сибель, оно ей достанется из наследства Джоанны.

– Я же сказал, что возьму ее без приданого, – рассердился Уолтер.

– Но Сибель никогда не согласится выйти замуж на таких условиях, – мягко напомнил ему Джеффри, – и я уже говорил, что не стану приказывать ей.

– Это безумие, – вскипел Уолтер. – Для того чтобы получить Сибель, я должен сначала обхаживать ее мать и бабку!

– Нет-нет, – засмеялся Джеффри. – Зная положение дел, я бы никогда не позволил зайти этому столь далеко, если бы Элинор и Джоанна были бы недовольны. Сибель – вот кого вы должны убедить.

Уолтер закрыл глаза и сморщил лицо.

– Думаю, что у меня сегодня что-то не в порядке со слухом или головой. Учитывая, что Сибель является подопечной своей бабки и матери, а я их вполне устраиваю, почему же тогда мы не можем заключить брачное соглашение? При чем тут еще Сибель? Я представлю состояние моих дел леди Элинор и леди Джоанне и расскажу им, что я могу предложить в качестве завещания. Я понимаю, что мой дар будет пустяком по сравнению с собственностью Сибель, но...

– Ни в каком завещании нет нужды, – перебил его Джеффри. – Это будет нелепо. Ваши земли должны полностью перейти к вашему сыну. Брачные соглашения всегда таковы: то, что принадлежит вам, – ваше, то, что принадлежит женщине, – ее. Обычно все земли, приобретенные во время брака, оставляются для второго или третьего сына или добавляются к наследству старшего, если младшие вступят в богатый брак. Но вы упускаете самое главное: замужество Сибель зависит только от самой Сибель.

– Что?! – вернулось к Уолтеру его смешанное со злостью изумление. – Сибель всего лишь девушка! Бог ее знает, какого глупого щеголя, который будет льстить ей из желания заполучить богатство, она может выбрать. Я готов принять решение ее матери и бабки, но чтобы глупая девчонка...

– Сибель – не глупая девчонка, – резко на этот раз перебил его Джеффри. – Почему, по-вашему, она в свои шестнадцать лет до сих пор не замужем? Из-за недостатка предложений? Да мне отбоя не было от подобных предложений с самого ее рождения, а в последние четыре года эта проблема стала ощущаться еще острее. Вы не первый, кого Элинор и Джоанна были готовы принять во внимание. Именно Сибель, не задумываясь, отвергала каждого предложенного ей мужчину.

– В таком случае, – парировал Уолтер, – она наверняка глупа. Кто знает, какую мечту она себе придумала? Может быть, с этой мечтой не схож ни один мужчина.

Джеффри пожал плечами.

– Вы увидите, что она не слишком-то предается мечтаниям. Я могу кое-чем приободрить вас, хотя моя жена рассердилась бы, если бы узнала об этом. Сибель – не кокетка. Она никогда не подстрекает мужчин. Если она дала вам основания думать, что вы нравитесь ей, то существует реальная надежда, что она воспринимает вас серьезно. Теперь будьте внимательны к тому, что я скажу. Неважно, нравится ли вам тот факт, что она вольна сама делать свой выбор. Такова реальность. Если вы хотите жениться на Сибель, вы должны заставить ее захотеть выйти за вас замуж.

Уолтер понял, что таково последнее слово. Снова он безмолвно глядел на Джеффри.

– От такого соглашения можно очень много выиграть, – спокойно сказал Джеффри. – Вы говорите, что желаете Сибель. Скажем, она выйдет за вас замуж по моему приказу либо по приказу матери или бабки, даже если вы ей будете безразличны. Возможно, она сможет полюбить вас; возможно, что и нет, и всегда будет вам оказывать лишь унылое, ворчливое послушание. Вам бы хотелось этого, Уолтер?

– Нет! – не подумав, выпалил Уолтер под воздействием яркого образа смышленой, озорной Сибель. Сменить такое на утомительную покорность... Уолтер пожал плечами.

– Таким образом, если она согласится, вы будете знать, что она желает вас. Вам никогда не придется сомневаться в ее любви. Сомневаться в любви жены – неприятная штука.

В голосе Джеффри чувствовалась нотка глубокой искренности. Уолтер был озадачен, ибо Джеффри с равной глубиной чувства удовлетворения отзывался и о своем браке. На языке у Уолтера вертелось два вопроса – первый касался последнего замечания Джеффри, а второй мучительный вопрос был: «Что же мне делать?» Но ни один вопрос так и не был задан. В этот момент зашла Джоанна и, извинившись за вторжение, сообщила, что Ричард собирается к завтраку и хотел, чтобы Уолтер объяснил принцу Ллевелину, что произошло под Монмутом.

Поскольку Уолтер еще не был одет, времени для дальнейшего разговора не оставалось. Все, что он сказал, так это:

– Не принимайте предложений других поклонников Сибель. Я буду готов на любые условия.

Это было абсолютной правдой, но Уолтер явно не знал, как действовать дальше. Он отлично поднаторел в искусстве соблазна женщин, на которых он не хотел жениться, но подобные штучки казались полным абсурдом в отношении жены. Жена являлась собственностью мужчины; за ней не было надобности ухаживать. Уолтер также знал, как нужно вести себя с невестой после помолвки, но они с Сибель не были обручены. По крайней мере, мрачно думал Уолтер, одеваясь, он – был, она – нет.

С такими мыслями он вошел в большой зал. За высоким столом сидели рядом друг с другом принц Ллевелин и граф Пемброк, но глаза Уолтера не задержались на этих людях. Они совершенно невольно выделили Сибель, которая стояла, разговаривая с Саймоном и Рианнон, и каким-то образом ноги понесли его именно в этом направлении.

Однако он не дошел до них. Стоило Уолтеру достигнуть середины зала, как его окликнул принц Ллевелин, и Уолтер увидел, что Ричард жестами призывает его присоединиться к ним. Долг оставался долгом, и Уолтер тотчас же изменил курс, но глаза его на мгновение задержались на Сибель. Услышав его имя, она подняла глаза; взгляды их встретились, и озлобленность на то, что он был помолвлен, а она нет, улетучилась сама собой.

Странно, но Уолтер не чувствовал разочарования из-за отсрочки встречи с Сибель, не чувствовал он и облегчения, как ожидал этого всего лишь несколько минут назад, когда вошел в зал. Он был полон ощущения благополучия, сладостного предвкушения, не переставая твердить себе, что это явилось следствием заметного улучшения его физического спокойствия. Хотя его до некоторой степени раздражала левая рука, приспособленная к телу так, что он не мог двигать ей, облегчение боли в плече было более чем достаточным вознаграждением. Ко всему прочему, к левому колену почти вернулось прежнее состояние. Леди Джоанна поставила на него припарку, которая, похоже, всосала в себя всю боль в течение ночи. Оно все еще оставалось одеревенелым и не повиновалось, когда он сгибал его слишком сильно, но ноющая мучительная боль прошла.

Уолтер взглянул на Пемброка и широко улыбнулся. Очевидно, женщины Роузлинда испробовали свое волшебство и на нем. Правда, рот и нос Ричарда все еще покрывали ужасные язвы и синяки, но опухоль почти исчезла, и граф отправлял в рот ложкой какую-то кашицу темного цвета с относительной легкостью и заметным аппетитом.

– Вкусно, – пробубнил Ричард, заметив, что Уолтер косится на непривлекательное на вид жидкое месиво.

Хотя слово понять было трудно, но прозвучало оно вразумительно. Уолтер понимал, что Пемброку речь наверняка еще давалась с трудом, и, вероятно, его предостерегли от этого, но, по крайней мере, он мог быстрее и легче направлять беседу, нежели с помощью письма, что значительно облегчало дело. Между тем Ллевелин пригласил Уолтера присесть рядом с ним и за трапезой поведать ему историю о сражении. Хотя Ллевелин задавал множество заковыристых вопросов, Уолтер четко и быстро рассказывал ему все, что знал. На некоторые он отвечал, исходя из собственных наблюдений, на другие – ограничивался передачей информации, полученной от Джилберта Бассетта. Несколько последних вопросов касались личного участия Уолтера в битве, и, когда Уолтер ответил на них, принц Ллевелин засмеялся и покачал головой.

– Мне рассказывали об этом не совсем так, – сказал он. – Мне дали понять, что ты был героем Дня.

– Кто? Я? – искренне удивился Уолтер. – Кто вам это сказал, милорд?

– Я никогда не раскрываю своих источников, – поддразнил Ллевелин.

Но Ричард застучал ложкой по столу, энергично закипал головой и, отогнув три пальца, пробормотал:

– Спас меня.

– Да и, по крайней мере, один раз я чуть не убил вас, выкрикнув ваше имя, приковав тем самым внимание врага, – рассмеявшись, запротестовал Уолтер. – К тому же, милорд, вы спасали меня не реже, так что мы квиты.

Ричард энергично замахал ложкой, но, очевидно, то, что он собирался сказать, было ему не под силу, поэтому он отказался от такой попытки и указал на Ллевелина, который улыбался.

– У разговора с союзником, который едва способен говорить, есть большие преимущества, – сказал лорд Гвинедда. – Всю инициативу в беседе приходится брать на себя, а меня это вполне устраивает. Итак, я полагаю, что первоначально лорд Пемброк стремился захватить замок Монмут... Конечно, – мягко говорил Ллевелин, – я бы не мог предоставить большую помощь. Мой народ не обучен и не вооружен для взятия замков. Недостаток доспехов и оружия мы можем возместить лишь своими потерями. Таким образом, должен признать – я не сожалею о том, что вопрос о захвате замка Монмут больше не возникает.

– Почему? – спросил Ричард.

– Потому что гарнизон замка восстановлен, и даже более чем восстановлен. Как я понимаю, что Болдвин де Гюзне все еще висит между жизнью и смертью, но теперь в замке находится сам Джон Монмутский. Он привел с собой много людей, и каждый день прибывают все новые силы. Думаю, там что-то затевается, но мы узнаем об этом, когда придет время.

– Как?

Ллевелин с удивлением взглянул на графа.

– Разве сэр Уолтер, присутствующий здесь, не по вашему приказу написал Саймону, попросив его выставить наблюдение за Монмутом?

– Да, я писал ему об этом, – быстро ответил Уолтер, – но не по приказу лорда Пемброка. Я полагал, что если король захочет отомстить, то его люди, избегая больших замков, начнут грабить владения, в которые мог войти и мой собственный замок Голдклифф. Но не думаю, что лорд Пемброк подразумевал в своем вопросе именно это. Я считаю, что он выражал удивление по поводу того, как много и как скоро вы узнаете обо всем.

Это вызвало у Ллевелина улыбку. Уолтер не догадывался, то ли принц радовался тому, что удивил графа, то ли потешался над пособничеством Уолтера утонченному сознанию Ричарда. Уолтера не очень-то интересовал этот вопрос, и он не беспокоился; он положился на такт Ллевелина.

Это доверие было вознаграждено, поскольку Ллевелин сказал лишь следующее:

– Вам нужно поточнее расспросить Саймона о работе, проделанной его людьми, хотя я сомневаюсь, что вы получите вразумительный ответ. Саймон несколько озабочен все эти дни. И, тем не менее, я уверен, что на донесения его людей можно полагаться.

Обсуждение положения противостоящих сторон длилось достаточно долго, но ответ на вопрос, сколь же будет продолжаться эта бессмысленная война между королем Генрихом и его вассалами, был дан принцем Ллевелином.

– Она будет продолжаться до тех пор, пока министрам Генриха удастся убеждать короля в том, что у него имеется шанс разбить вас, – решительно заявил Ллевелин. – А они смогут убеждать его в этом, пока сражения протекают в одном и том же месте. Генрих не станет интересоваться тем, сколько людей потеряно и какой ценой – пока он не увидит, как погибают эти люди и не прочувствует цену сражений. И я уверяю вас, в данной ситуации от него будут с чрезвычайной тщательностью скрывать эти факты. Более того, лорд Пемброк, правда заключается в том, что время на стороне короля и его министров. В его руках вся Англия с ее людьми и золотом, и он может призвать на службу большие пополнения наемников с континента. У вас и у меня нет таких ресурсов.

– Бог, – прошептал Ричард.

– Вы хотите сказать, что Бог поможет нам? – Губы Ллевелина подернулись в улыбке. – Леди Элинор ухаживала за вами прошлой ночью, – сказал он. – Известен ли нам ее любимый афоризм? На Бога надейся, а сам не плошай. Уолтер заметил, как сжались и задрожали в порыве не насмеяться Мускулы на щеках Ричарда. Ссылка на неоднократно цитируемую поговорку Элинор принесла с собой поток светлых в большинстве своем воспоминаний, снова нахлынувших на Ричарда. Всю свою юность он испытывал на себе тесные узы, связывающие Маршалов с кланом Роузлинда. И хотя между семействами никогда не существовало кровного родства (возможно, узы были столь тесными, что дополнительные связи казались ненужными), Ричард относился к Элинор, как к своей тете. Он не только отлично знал афоризм Элинор, но и признавал, что некоторые хитрости этой леди, направленные в угоду себе, отдавали скорее дьявольской, нежели небесной силой. Более того, Ричард боялся, что принц Ллевелин был одним из тех, кто с восторгом рукоплескал даже самым незначительным остротам с ее стороны.

И все же за весельем, которое таки сумело отразиться на израненном лице Ричарда, мелькнула тревога. Связав все это с тем, что он слышал утром от Джеффри, Уолтер при упоминании о леди Элинор получил пищу для серьезных размышлений. Однако необходимость внимательно прислушиваться к тому, о чем говорил Ллевелин, оторвала его от призрачных зловещих раздумий.

– Вы, конечно, хотите знать, почему я выбрал Шрусбери, а не какое-нибудь другое место, – сказал Ллевелин, заметив, какой эффект произвел его дерзкий отзыв о поддержке Богом праведников, и будучи достаточно проницательным, чтобы не дожидаться ответа. – Я признаю, что до некоторой степени мною движут эгоистические соображения. Их я выложу первым делом: Шрусбери богат, и Шрусбери подходит для моих воинов, большинство из которых пехотинцы. Но это не единственные соображения. Шрусбери плохо подготовлен для нападения, поэтому он падет с наименьшими для нас потерями. Вдобавок, он расположен достаточно далеко от короля Генриха, который находится в Глостере, а это способствует еще двум целям: королю будет труднее послать армию на подмогу Шрусбери, и нападение на город не воспримут как непосредственную личную угрозу по отношению к Генриху со стороны наших объединенных сил.

Восхищаясь таким превосходным планом, Уолтер чуть не присвистнул от восторга. Он сомневался, что Ллевелин хоть каплю волновался насчет личной угрозы по отношению к Генриху, но он точно знал, что Ричарду эта проблема была далеко не безразлична. Уолтер посмотрел на графа. Ричард не отрывал глаз от Ллевелина, и светился в них и расчет, и понимание дела. Взгляд Пемброка избавил Уолтера от сомнений, которые у него возникли в начале беседы, когда он думал, предупреждать ли графа о неискренности принца Ллевелина.

Уолтер ясно понимал, что Ричард не больше его верит в неожиданное беспокойство Ллевелина в отношении чувств Генриха; и все же Ричард был готов признать справедливость предложений принца. Лицо Ллевелина оставалось бесстрастным; он знал, что Ричард не поверил в его обеспокоенность, но суть договора между союзниками была представлена.

Внезапно Уолтер ощутил желание выйти из этого безмолвного поединка.

– Если я больше не нужен вам, милорд, – сказал он, – нельзя ли мне уйти?

Поглощенный мыслями о предложении Ллевелина, Ричард рассеянно кивнул. Радуясь возможности отвлечься на мгновение от своего союзника-соперника, принц одарил Уолтера улыбкой. Осторожно высвободив колено и выйдя из-за скамейки, Уолтер машинально поклонился мужчинам, не очень-то задумываясь, заметили ли они это. Его глаза уже искали Сибель, и хотя она поменяла местоположение, в котором он заметил ее в последний раз, глаза, казалось, сами знали, где она была, и тотчас же нашли ее.

9

Когда Уолтер увидел, куда переместились Сибель и ее спутники, он ощутил огромный прилив удовлетворения. Они оставили стол, ломившийся от изобилия хлеба, сыра, небольших пирогов с пряным, рубленым мясом и высоких графинов вина, и устроились в укромном углу, спрятавшемся за выпуклыми камнями большого очага, в котором пылал огромный костер. Так как он горел, насколько позволяли обстоятельства, день и ночь круглый год, камни постоянно выделяли тепло.

Здесь было не так уютно, как перед камином, но более уединенно, и Уолтер спросил себя, не Сибель ли увела их в это место. Намереваясь присоединиться к молодежи, Уолтер направился по залу и обнаружил, что этот укромный уголок был наполовину спрятан от стола, за которым он сидел. Это удивило его и немного смутило: не наблюдал ли он неосознанно за Сибель все то время, что находился за столом с Пемброком и Ллевелином. Он тут же убедил себя, что это не имело значения. Граф и принц слишком были поглощены своими собственными проблемами, чтобы заметить это; к тому же, он уже чувствовал, как завораживающе действует на него Сибель. Возможно, это и беспокоило его, но чем ближе он подходил к ней, тем легче и радостнее становилось на душе.

– Я говорил с вашим отцом, – сказал Уолтер, не повышая голоса, как только достаточно близко приблизился к Сибель. – Я получил его позволение жениться на вас.

Поскольку Джоанна рассказала Сибель о встрече Уолтера с ее отцом, девушка не удивилась этому. Не удивил ее и его голос, хотя она и сидела к нему спиной, когда он подошел. Она каким-то образом постоянно знала о присутствии Уолтера, пока тот вел беседу с Ричардом и принцем Ллевелином. Сознание того, что Уолтер на равных совещался с двумя самыми влиятельными людьми в Уэльсе, доставляло ей удовлетворение. Сибель привыкла, что ее отец играл видную роль на советах короля. Вполне справедливо и верно, что ее будущему мужу должны были оказывать такие же почести и уважение. Сибель едва удерживалась от того, чтобы не одарить Уолтера ослепительной улыбкой и не назвать его тут же своим мужем.

То ли заметив нерешительность Сибель, то ли из чистого озорства, на помощь к ней пришел Саймон.

– Доброе утро, Уолтер, – серьезно сказал он.

Уолтер сверкнул глазами на своего давнишнего друга, и, если бы взглядом можно было убить, Саймон упал бы замертво. Он обратил свой взор к Сибель.

– Так что вы мне можете сказать на это, Сибель? – резко спросил он.

Звонкий, благозвучный смех раздался справа от Уолтера.

– Думаю, мы здесь de trop[9], Саймон! – воскликнула Рианнон.

– О нет, – ответил Саймон. – Он даже не подозревает, что мы здесь. Уолтер, не хочешь ли ты сказать Рианнон: «С добрым утром»? Знаешь, она ведь невеста и заслуживает, чтоб с ней обращались со всей учтивостью.

На этот раз, когда Уолтер посмотрел на Саймона, на лице его отразилось безропотное раздражение.

– Прошу прощения, леди Рианнон, – улыбнулся он. – Вам я от всей души скажу: «С добрым утром». Но тебе, Саймон, я скажу: «До свидания». Убирайся, негодник. Никогда в жизни не встречал более озорного дьявола, чем ты. Ты хочешь, чтобы твоя племянница вечно оставалась невенчанной?

– Позволь мне сказать тебе кое-что, Уолтер, – произнес Саймон. – Как-то немного нетрадиционно начинать ухаживания с вопроса: «Так что вы мне можете сказать на это?» Большинство мужчин начинают с того, что они восхищены красотой женщины, или...

– Сибель известно, что она красива, – сказал Уолтер.

– Она была бы ненормальной, если бы не знала об этом, – согласился Саймон, – но, тем не менее, женщинам нравится, когда им говорят об этом.

– Саймон, если ты не исчезнешь, я убью тебя... – Уолтер раздраженно вздохнул. – Позволь мне решать мои дела по-своему.

Рианнон принялась тянуть Саймона за руку, и он, засмеявшись, позволил увести себя. Уолтер поблагодарил девушку и снова повернулся к Сибель.

– Я с готовностью скажу вам, как вы красивы, – начал он, – но я не хочу вести себя, как идиот. Вчера вечером вы дали мне повод думать, что я не неприятен вам... но не явилось ли это лишь дружеским тоном?

Справившись со своим первым порывом, не раздумывая, броситься в объятия Уолтера, Сибель испугалась того, что в ней возникло подобное желание. Пытаясь сопоставить предостережения матушки со своим влечением к Уолтеру, она провела нелегкую ночь. Когда Сибель осматривала его раны прошлым вечером, она на самом деле была полностью сосредоточена на этой проблеме. Тем не менее где-то по ту сторону своих переживаний за его физическое состояние она испытывала сладострастное наслаждение, прикасаясь к телу Уолтера, наблюдая за ним.

Сибель отлично сознавала, что ни один мужчина, к телу которого она прикасалась ранее, не возбуждал ее до такой степени, и от этого Уолтер, естественно, становился еще желанней. Ей и в голову не приходило, что все другие мужчины, которых она одевала и мыла, приходились ей близкими родственниками, знакомыми с самого рождения и окруженными табу кровосмешения. Она лишь ясно понимала то, что ей хотелось прикасаться к Уолтеру, хотелось, чтобы он прикасался к ней, и это пугало ее.

– Вы задали вполне понятный вопрос, сэр Уолтер, – сказала Сибель, – но у меня нет на него определенного ответа. Могу сказать только то, – медленно и не очень охотно добавила она, – что я, не задумываясь, отклоняла все предложения, сделанные мне ранее, но не отклонила вашего – поэтому, что бы вы ни сказали, в любом случае можете оказаться в глупом положении. Как мужчина вы нравитесь мне, но я не знаю вас как человека.

Уолтер пришел в замешательство. Вид у него был совершенно озадаченный.

– Я стяжал себе доброе имя среди мужчин, – сказал он. – Ваш отец не стал бы меня слушать вообще, если бы я пользовался дурной репутацией. – Он улыбнулся девушке. – Я добр к своим лошадям, собакам, даже серфам. За мою храбрость может поручиться граф Пемброк, я уверен в этом.

Сибель не удержалась от смеха.

– Вы знаете, я совсем не это имела в виду. – Но она тотчас же стала серьезной. – Между мужем и женой существуют особые отношения. Большая близость может породить огромную любовь... или огромную ненависть. Я... мой отец, должно быть, рассказал вам о моих особенностях. Мне очень важно... знать своего мужа. Сэр Уолтер, в отличие от большинства женщин, во мне не воспитали покорность.

– Я заметил это.

– Но вы не сталкивались с этим в жизни, – возразила Сибель. – Считаться с мнением женщины не очень-то легко, даже такому человеку, как мой отец, воспитанному в семье моей матери.

– Ваш отец говорил об этом иначе.

И хотя у Уолтера не было прямого ответа (свой первоначальный, неожиданный вопрос Уолтер задал с целью дать Сибель понять о неизбежности их отношений), он был доволен. Уверенности ему придало не только поведение Сибель и то, что она сказала. Но, поскольку тема разговора была весьма необычной, Уолтера удивила та непринужденность, с которой он говорил. Как правило, мужчина не обсуждал с девушкой вопросы брака. Браки устраивались родителями: если мужчина вроде Уолтера просил руки девушки у ее отца, а она должна была покорно смириться со своей участью. Приличия не позволяли подвергать сомнению результаты брачных соглашений. Заключенные (по словам священников) на небесах, все браки считались счастливыми и плодотворными. Таким образом, подобная тема могла породить между ними неловкость, но Уолтер не испытывал стеснения.

– Ваш отец, – продолжал он, – говорил о бесконечном счастье в своей супружеской жизни. Именно к этому я и стремлюсь, Сибель.

– Я тоже, – пробормотала Сибель, пристально глядя на Уолтера.

– Мы едины в своем стремлении, давайте же разделим и счастье, – не унимался он.

Сибель опустила глаза и голову. Уолтер заметил, как она сжала руки, когда те начали дрожать. Он взял ее сложенные руки в свои, и она, не убрав их, прошептала:

– Я боюсь.

– Меня? – недоверчиво спросил Уолтер. – Уж кому-кому, а вам абсолютно нечего опасаться мужчин. Вы же знаете, что мужчины вашего рода всегда станут на вашу защиту, кроме того, мне уже объяснили, что своими землями вы будете владеть сами. Вам нечего бояться, по крайней мере, меня. Я люблю вас.

– Этого-то я и боюсь.

Ее голос прозвучал столь тихо, что Уолтеру пришлось наклониться, чтобы расслышать ответ. Он был смущен, но не чувствовал раздражения, как это случалось, когда женщины напускали на себя притворную застенчивость или, чтобы казаться таинственными, пытались завуалировать пустячные проблемы. В поведении Сибель не было ни грамма кокетства. Он допускал, что такая проблема существовала на самом деле. Он не понимал, что именно беспокоило ее, и чувствовал лишь мощную волну самозащиты. Он выпустил ее руки и обнял за плечи здоровой рукой. Это был скорее жест утешения, чем объятия, и Сибель прильнула к нему, словно обессилела от внутренней борьбы.

– Я не понимаю, – ласково произнес Уолтер, – но, если вы попытаетесь объяснить мне, я выслушаю вас.

Сибель подняла глаза.

– Любящие часто причиняют друг другу боль.

Такое утверждение сбивало с толку. Уолтер начал было протестовать, бормотать утешительные банальности, а затем признал глубокую истину слов Сибель. Ропотом благозвучных пустяков можно было нанести обиду серьезности и искренности Сибель.

– Да, но, кроме того, любящие помогают и поддерживают друг друга.

– Но что ждет нас? – прошептала Сибель.

– И то, и другое, – искренне ответил Уолтер. – Дорогая, невозможно, чтобы в нашей долгой совместной жизни, о которой я молю Бога, не возникло разногласий. – Он улыбнулся ей. – Я уже испытал на себе ваш острый язычок. Тогда я был слишком ошарашен, чтобы ответить вам – к тому же вы были до некоторой степени правы в своем недовольстве, хотя и не полностью, – но боюсь, что в другой раз я выпалю первое, что сорвется с языка, и мы поссоримся.

– Я боюсь не ссор, – вздохнула она, – а того, что последует за ними.

Единственными женщинами, с которыми когда-либо ссорился Уолтер, бывали его любовницы. Некоторые из них пускались на такую хитрость, чтобы набить себе цену прежде, чем отдаться ему в постели, другие ссорились из ревности или чтобы придать изюминку любовной связи. В любом случае все ссоры Уолтера с женщинами вертелись вокруг простыней.

Не сообразив еще, что в случае с Сибель все обстояло иначе, он сказал:

– Вы боитесь заниматься любовью? Боитесь совокупления?

На этот раз в замешательство пришла Сибель.

– Не думаю, – ответила она. – Из того, что я слышала, это очень приятная штука... но какое это имеет отношение к ссорам?

Уолтер покраснел, порываясь сказать, что неправильно понял ее, но вместо этого искренне ответил:

– Любовные утехи являются причиной большинства ссор между мужчинами и женщинами.

– Но как они могут повлиять на вопросы отправления правосудия или назначения кастелянов, например?

– Что... – начал было Уолтер, но тут его рот сам собой захлопнулся. Он собирался спросить Сибель, при чем тут правосудие или назначения кастелянов, когда вдруг вспомнил, что ей на самом деле придется принимать такие решения. – Вы думаете, что мы можем ссориться из-за подобных вещей? – вместо этого спросил он. – Ваш отец убеждал меня, что ваши мать и бабка всегда готовы были внять голосу разума в отношении собственности. Разве вы менее сговорчивы?

– Это будет зависеть, сочту ли я разумным то, что будет являться разумным с вашей точки зрения, – парировала она с оттенком присущей ей дерзости. Но тут же продолжила серьезно: – Правила Роузлинда установлены давно, и, возможно, они не соответствуют тому, к чему привыкли вы. Поэтому существует вероятность того, что между нами возникнут разногласия.

– Но не ссоры, – сказал Уолтер, впервые выказав тень нетерпения. – Я ничуть не удивляюсь, что вы не решаетесь принять меня своим мужем, раз считаете, будто я настолько глуп, что стану ссориться из-за давних традиций земли, с которой не знаком.

Сибель снова потупила взгляд.

– Я не думаю, что вы настолько глупы, да вовсе не читаю вас глупцом. Я вижу в вас мужчину... настоящего мужчину. Вот причина моего страха.

– Я снова запутался, – признался Уолтер, но раздражение исчезло из его голоса. Едва уловимая лесть успокоила его.

Но это была не лесть, и Сибель, догадывавшаяся о нетерпении Уолтера, не заметила в нем перемены настроения.

– И вам не надоест жена, постоянно вмешивающаяся в дела мужчин, как вы изволите выражаться? – беспокойно просила она.

– С чего бы это? – Уолтер улыбнулся ей. – Я бы еще мог рассердиться, если бы ваши вмешательства были по-женски глупы, но ваш отец убедил меня, что это не тот случай. Я не замечал, чтобы лорду Джеффри хоть чуть-чуть надоела ваша мать. И должен сказать, что я заметил за время своего пребывания в Роузлинде, как совершенно ослеплен лорд Иэн леди Элинор. Они уже женаты более двадцати лет. Почему бы вам не удерживать меня так же крепко?

– Возможно, я не столь красива или умна...

Уолтер внезапно напряг руку, ослабленную во время разговора.

– Какой стыд! – громко рассмеялся он, перебив девушку. – Так открыто напрашиваться на комплимент. Вам отлично известно, что вы самая красивая из всех виданных мною женщин. Вот насчет ума я так не уверен. Безусловно, умная девушка могла подыскать и более утонченный способ заставить меня сказать ей то, что она желает услышать.

Сибель тоже не удержалась от смеха, но веселое настроем тс ее смешалось с предательским теплом в теле, настойчивым желанием оказаться в объятиях Уолтера, испробовать сладость его губ, растянувшихся сейчас в приятной улыбке. Его рука на ее плече уже не являлась обычным жестом утешения. В ней томилось страстное напряжение, а его голубые глаза горели беспокойным огнем. Дыхание Сибель стало чаще. Там, где его пальцы касались ее тела, возникло странное ощущение тепла, хотя она отлично знала, что тепло его руки не могло проникнуть через шерстяное верхнее платье, тупику и нижнюю рубашку.

– Я умнее, чем вы думаете, сэр Уолтер, – сказала она, выскользнув из его рук. – Вы приняли искренность за отсутствие утонченности. Но должна признаться, что если бы я жаждала комплимента, то могла бы проявить неловкость, напрашиваясь на него. Однако у меня никогда не возникало такой необходимости.

– Значит, вы подтверждаете мою точку зрения, – парировал Уолтер, не переставая смеяться. Он заметил, как отреагировала Сибель на его собственное плотское желание. Факт, что она высвободилась из его объятий, лишь подчеркивал сознание ею того, что природа этого желания изменилась. – Вы только что сами доказали, что никогда не опостылеете ни одному мужчине. Вы знаете, что вы красивы. Скажу вашими же словами – вы умны, но просто еще не умеете расставлять приманки для мужчин...

– Перестаньте дразнить меня, – перебила его Сибель, чувствуя, что его юмор был так же опасен для нее, как и его страсть. – Судя по всему, мы обсуждаем серьезную проблему. Или вы не считаете брак серьезным делом, сэр Уолтер?

– Конечно, считаю, но бессмысленно обсуждать путь, который вы хотите избрать, Сибель. Вы не рассудительны. Что бы я ни говорил, мне не удастся уверить вас в моих будущих чувствах. Словами ничего не докажешь, только делом. Ради доказательства своих чувств я готов пройти любое испытание временем. – Он протянул ей руку.

Сибель не только вложила свою руку в руку Уолтера, но и невольно сжала его пальцы.

– Я боюсь, – повторила она. – Неужели мы никак не можем узнать друг друга получше? Не буду лгать вам, сэр Уолтер. Я неравнодушна к вам. Я... я думаю, что хотела бы стать вашей женой, но... но я боюсь.

Уолтер взглянул на нее. Никак нельзя было предсказать будущее. Теперь он лучше понимал, что имела в виду Сибель. В отличие от большинства женщин, она не боялась физически. Он знал – она понимает, что физически не будет зависеть от него, что отец и дяди всегда защитят ее и ее собственность, прогонят его или даже убьют, если он будет жесток и бесчестен в отношениях с ней. Она явно не опасалась этого. Она боялась, что различия во взглядах: вызовут такие трения между ними, что их брак рухнет, а любовь перерастет в равнодушие или даже ненависть.

– Как я могу гарантировать будущее? – спросил Уолтер. – Как мне вселить в вас уверенность? Могу сказать лишь следующее: я чувствую, что ничто, никакие ссоры, не важно, сколько бы они ни длились и как бы часто ни возобновлялись, – ничто не изменит моей любви и страсти к вам. Дорогая, я не могу даже с уверенностью обещать, что выживу после очередного нападения на Пемброка или после очередного наступления, которое он предпримет...

Уолтер резко замолчал, поскольку при упоминании о том, что он может погибнуть, Сибель больно впилась ногтями в его руку. Уолтер прикусил губу. Он понял, что поступил опрометчиво, упомянув об этом, и принялся успокаивать девушку, объясняя ей, что с ним вряд ли произойдет несчастье, что он был лишь одним из многих... Он сказал, что битва под Монмутом была исключением.

Но, даже успокаивая Сибель, он понимал, что его слова будут далеки от правды, когда он женится на ней. Его собственные весьма обширные владения, ее приданые земли и та сила и ответственность, какой пожелают наделить его лорд Джеффри или лорд Иэн, сделают его крупной фигурой, как раз подходящим для передней линии в бою. Однако Уолтер не считал необходимым исправлять сказанное. По взгляду Сибель было ясно, что она не придавала серьезного значения тому, что слышала. И не оттого, что ее не волновало его благополучие, а потому, что она неоднократно слышала подобные утешительные фразы и прежде.

– Я подумала кое о чем, сэр Уолтер, – спокойно сказала она, когда у него истощился запас слов, будто бы темы войны не возникало вообще. – Возможно, по отношению к вам это будет несправедливо, но все же я спрошу, ибо не могу думать ни о чем другом.

– Если это приведет к нашему союзу, я соглашусь с чем угодно, каким бы суровым ни было испытание, – отчаянно ответил он.

– Мне бы хотелось создать видимость, что мы помолвлены, что вы уже имеете право принимать участие во всех моих делах, а я – во всех ваших. – Этот испытание не будет очень суровым, – рассмеялся Уолтер.

– Надеюсь, – ответила Сибель, не реагируя на его смех. – Думаю, мы узнаем, сможем ли мы ладить друг с другом, или, по крайней мере, улаживать наши разногласия, не доводя их до ожесточенности в отношениях. Но... вы должны знать... если я... если я почувствую, что наш брак не принесет счастья, я откажусь от него. Вот почему я сказала, что, возможно, это будет несправедливо по отношению к вам, а не только напрасной тратой вашего времени, коль вы ищете себе жену, ведь это может сделать вас... объектом шуток....

« Ах, милая, маленькая пташка, – думал Уолтер. – Как ей удается оставаться такой невинной, такой честной? Неужели она не понимает, что любой мужчина, столкнувшийся с таким предложением, будет вести себя как шелковый, пока она не согласится и не будет подписано брачное соглашение?» Зеркальной чистоты глаза Сибель выражали откровенность и доверчивость. Уолтер поднес ее руку к губам и поцеловал. Он поклялся себе не злоупотреблять ее простодушием. Он будет благороден и честен в своих поступках. За исключением...

– Есть еще одна проблема, Сибель, – сказал он. – Вы считаете, что мы должны вести себя как помолвленные только в деловых вопросах? Такое испытание было бы несправедливым по отношению к нашей будущей жизни. Не думаю, что мне удастся... удержаться от проявлений моей любви, когда мы будем обсуждать наши дела наедине.

Сибель покраснела.

– Что вы! Я не стану заниматься с вами любовью, – искренне призналась она. – По крайней мере, до тех пор, пока не будет заключено брачное соглашение....

– До тех пор, пока нас не обвенчает священник, – решительно подтвердил обескураженный Уолтер. – У меня и в мыслях ничего подобного не было.

– Что же, в таком случае вы должны во всем вести себя так, как будто мы помолвлены, – прошептала Сибель, покраснев еще сильнее. – А я должна принимать или отвергать ваши ухаживания, руководствуясь своими подлинными чувствами.

– Меня это устраивает, – согласился Уолтер и, когда она принялась высвобождать свою руку, важно добавил: – Помолвленная пара может держаться за руки. – Ее рука расслабилась, и он продолжил: – Только я должен заметить еще кое-что, любовь моя. Коль мы помолвлены, вы обязаны принимать мои ухаживания; вы не можете отвергать меня. Добрый отец, заключив брачное соглашение для своей дочери, предоставляет период помолвки для того, чтобы девушка избавилась от чрезмерной скромности, общаясь со своим женихом. Но если из скромности она постоянно отвергает попытки своего ухажера научить ее любви, то она никогда ничему не научится; таким образом, она обязана принимать даже такие уроки, которые могут ее удивить...

– Вы снова играете со мной в детские игры, – сказала Сибель, рассмеявшись и высвободив свою руку. – Знаете, меня вряд ли могут удивить ухаживания мужчины.

– Возможно, – улыбнулся ей Уолтер, – но, понимаете ли, в моих интересах, чтобы вы считали себя обязанной стерпеть от меня поцелуй-другой. Со временем вы привыкнете, даже найдете это приятным.

Сибель широко открыла глаза.

– Думаю, я смогу стойко переносить ваши поцелуи. Мне не впервой придется терпеть их, хотя обещаю не удивлять вас так... сильно, как некоторых других поклонников, когда они пытались предложить мне свои поцелуи. Однако ваша уверенность, что они придутся мне по вкусу, приводит меня в замешательство. Не безопасней ли будет обязать меня сначала соглашением...

– Э-ге-ге, маленькая пчелка, как я посмотрю, показывает жало. – Глаза Уолтера снова утратили свою глубину и сверкнули ярко-голубым светом, но лишь на мгновение. Затем он изобразил гримасу уязвленной невинности. – Известно ли вам, что жало лучше всего удаляется с помощью губ? Теперь, когда вы ранили меня, не высосите ли вы яд? – Вопросы были заданы с притворной трогательностью.

Сибель закусила губы, частично из-за того, что боялась рассмеяться, частично из-за некоторой досады. Уолтер был столь же умен, как и ее отец, и эта мысль приносила удовлетворение. Но в то же время становилось ясно, что общаться с ним будет не так уж и легко. В разговоре с ним ей не удавалось ходить вокруг да около, как это получалось у нее с большинством других мужчин.

Лицо Уолтера тем временем просветлело, словно ему в голову только что пришла замечательная мысль.

– Ну, что ж, – простодушно сказал он, полный страстного желания, – мы можем достигнуть двух целей одновременно. Вы можете исцелить меня и узнать, насколько неприятны на вкус мои губы.

– А вы смелы, коль бросаете мне вызов прямо здесь, в зале, где, насколько вам известно, правила приличия обязывают меня воздержаться от принятия вашего предложения, – парировала Сибель, но ее щеки снова запылали ярким огнем.

Уолтер неодобрительно прищелкнул языком.

– Нет, любовь моя, это неудачный ход. Надеюсь, в шахматы вы играете лучше. Я должен обучить вас тактике. Теперь мне остается лишь сказать: «Давайте удалимся в более укромное место». Как вы поступите в этом случае?

– Останусь здесь, – сердито ответила Сибель. – Только мужчина побоится отказаться от неблагоразумного обещания.

– Женщинам, – вздохнул Уолтер, – неведомо чувство чести.

– И это очень хорошо, – вмешался чей-то холодный посторонний голос, – иначе мир был бы гораздо хуже, чем он есть, если только вы подразумеваете под честью то, что мне кажется.

Обе головы повернулись. Уолтер поклонился.

– Леди Джоанна, к сожалению, должен сказать, что вы, вероятно, полностью правы. – И тут же рассмеялся. – Кстати, я должен извиниться перед вами за то, что до сих пор не поблагодарил вас за действенность вашего лечения. Я будто заново родился сегодня утром.

– Это заметно, – сказала Джоанна, улыбнувшись, – но вы быстро почувствуете себя стариком, если не сядете и не дадите ноге отдых. Уверяю вас, вы еще не в том состоянии, чтобы вести слишком активную погоню за желанной добычей.

– Даже если эта добыча не убегает очень быстро? – невинно спросил Уолтер.

Сибель тихонько возмутилась, но мать не обратила на внимания.

– Даже если добыча сама идет к вам в руки, – сдержано ответила Джоанна, – что вполне вероятно, если только лесничие лорда Ллевелина не ошиблись, напав на след, как они утверждают, двух прекрасных вепрей. Я пришла сообщить Сибель, что ее ожидает отец.

– Ах, Боже мой! – воскликнула Сибель. – Я совсем забыла. Прошу простить меня, сэр Уолтер.

Она присела в реверансе и убежала, чувствуя одновременно и досаду, и облегчение. Замечания Уолтера было вполне достаточно, и все же она заслуживала этого. Она считала, что поступила весьма благоразумно, решив делать вид, будто они помолвлены. Тем самым она подталкивала Уолтера поступать нерешительно, соглашаться со всем, что она говорила, во всем быть образцом любовного романа. Подобное поведение стало бы предостережением от бесчестного отношения к женщинам, которому большинство мужчин, проявляющих крайнюю честность в других вещах, не придавали значения. Естественно, Уолтер не собирался попадать в такую ловушку. Отнюдь нет. Но и его ухаживания, какими бы трогательными они ни были, тоже не являлись гарантией его будущей честности.

Уолтер наблюдал, как убегает Сибель, поддерживая подол юбки, являвшейся, как он только что успел заметить, юбкой платья для верховой езды. Он не смотрел на ее одежду, только на нее. Ее поспешный уход так сбил его с толку, что он лишь наблюдал, как она направляется к выходу. Когда Сибель скрылась за дверями, Уолтер повернулся к Джоанне.

– Вепри? Вы считаете благоразумным то, что Сибель будет участвовать в охоте на вепрей?

– Почему бы и нет? – спокойно ответила вопросом на вопрос Джоанна. – По крайней мере, ей не придется покидать седла. Нет, Джеффри и Иэн никогда не допустят этого, даже Вильям, насколько бы молод он ни был. Вот только Саймон... А впрочем, у нее надежная охрана. С ней ничего не случится.

– Похоже, что в некоторых вещах у Сибель побольше смелости, чем в других, – заметил Уолтер. Он не привык, чтобы женщины охотились на вепрей.

Джоанна посмотрела на него с оттенком удивления.

– Надеюсь, – сказала она, вскинув брови. – Плохой бы вышел из вас муж, если бы она была такой же азартной в любви, как и в охоте.

Такая прямота ошарашила Уолтера, но он не повел и бровью.

– Наверное, но не уверен, что мне пришлись бы по душе ее охотничьи пристрастия.

– Мы все охотницы, – решительно заявила Джоанна. – Моя матушка, несмотря на свой преклонный возраст, тоже отправляется сегодня на охоту, а я остаюсь лишь по той причине, что должна внести кое-какие поправки в меню этих валлийских поваров. Мне нравится лук, но если их не сдерживать, они напичкают им даже сладкие пироги. Мне следует также откровенно сказать вам, что Сибель рассмеется вам в лицо, если вы попросите ее остаться. Сэр Уолтер, подумайте как следует. Подумайте, хотите ли вы взять в жены женщину из нашей семьи! Нас не запереть в четырех стенах, не привязать к домашнему хозяйству. В других вопросах, если вы завоюете ее любовь, Сибель попытается угождать вам, но она не из тех, кто сидит у камина и занимается вышиванием.

– Думаю, меня этим не удивишь. – Уолтер криво улыбнулся. – В конце концов, она не побоялась нагнать и преследовать со своими людьми так называемых «грабителей». Можете быть уверены, я не стану отказывать Сибель ни в чем, от чего она получает удовольствие. Я лишь беспокоюсь о ее благополучии.

– Вам хватит беспокойств о своем благополучии, – вздохнула Джоанна и покачала головой. – Давайте посидим немного у огня, и я попытаюсь все вам объяснить.

Она обогнула камин и направилась к креслам, установленным рядом с очагом. Большинство гостей отправились на охоту, поэтому зал был почти пуст, если не считать нескольких слуг, убиравших со столов остатки пищи и вина. Уолтер последовал за Джоанной и сморщился от боли. Его колено занемело от долгого стояния, и он признательно улыбнулся женщине, когда та пододвинула скамеечку и положила на нее его ногу. Он поблагодарил ее и принялся ждать, когда и она усядется.

– Во всем виноват этот сорванец Саймон, – сказала Джоанна. – Пока Сибель была девочкой, я большую часть своего времени проводила в Роузлинде, поскольку матушка с мужем ездили по всей стране. Да и потом, когда Джеффри часто бывал при дворе, Сибель в основном оставалась в Роузлинде, ибо я не считаю, что при королевском дворе детка может получить здоровое воспитание. Кроме того, она должна была получше узнать свои будущие земли и людей. Сибель обожала Саймона – да разве можно его не любить? Но у Саймона, насколько вам наверняка известно, всегда мало здравого смысла.

– Уж это мне известно, – рассмеялся Уолтер. – Мне пинком часто приходилось брать на себя неприятную обязанность и подвергать его наказанию. Не знаю даже, то ли я слишком усердно колотил из страха, что не смогу ударить его вообще, то ли он выходил наполовину сухим из воды, поскольку я чересчур много смеялся.

– Да, все это очень на него похоже. Но, видите ли, Саймон очень любит Сибель, и, будучи не в состоянии отказать ей в просьбах и никогда не видя в своих шалостях глупости или отсутствия приличия, он научил ее крайне нежелательным вещам. Очень боюсь, что Сибель никогда не освободится от мысли, что лазанье по утесам, обучение лошадей, стрельба из длинного лука и подобного рода дела – отличные, повседневные занятия. Конечно, я объясняла ей, что леди не пристало заниматься такими вещами, но она лишь говорила на это, что едва ли станет проявлять свои пристрастия в приличном обществе. Это так, но вполне понятно, что она будет проявлять их в присутствии своего мужа. Я сочла нужным сказать вам об этом.

На этот раз вздыхать пришлось Уолтеру.

– Что же, я очень рад, что вы рассказали мне об этом. Н сделаю все возможное, чтобы позволять Сибель делать это, запрет чего может оставить меня в дураках, или где я буду просто бессилен что-либо изменить. Но все это неважно. Мы еще узнаем друг друга. Я хочу взять ее в жены и, сказать по правде, думаю, что она тоже желает видеть меня своим мужем. – Он замолчал и посмотрел на Джоанну решительным вопросительным взглядом.

– Она говорила мне, что вы нравитесь ей, – правдиво, хотя и несколько неохотно, ответила Джоанна. – Она никогда не говорила этого о других мужчинах. Однако она сказала моей матушке, что сомневается в том, что вы будете хорошим мужем.

– Во имя Бога, почему она сомневается в этом?! – воскликнул Уолтер.

– Полагаю, она боится того же, что и другие женщины – как только она станет вашей по праву, охота на убегающую олениху вам понравится гораздо больше, чем послушная корова в коровнике.

Некоторое время Уолтер сидел, бездумно открыв рот. Затем закрыл его и сглотнул. Женщины Роузлинда действительно отличались от всех остальных. Они без боязни касались любой темы, которую мужчина мог по праву считать сугубо личным делом. Затем он обрел дар речи и сказал:

– Сибель, безусловно, не думает, что я способен дойти до такого неприличия, как привести в ее дом любовницу.

– Тут все гораздо сложнее, – холодно заметила Джоанна. – Не думаю, что моя дочь станет вообще терпеть мужа, у которого будет любовница... где бы он с ней ни встречался.

Уолтер был слишком ошеломлен, чтобы что-нибудь сказать, и Джоанна воспользовалась этим, поднялась, кивнула ему на прощание и направилась к выходу, который вел во внутренний двор, где размещались поварские помещения. Уолтер весь кипел, не найдя, что ответить. Как бы безрассудно это ни было, он не мог не сказать себе, что его грехи касались лишь Бога и его самого или его исповедника и его самого. К жене эта проблема не имела никакого отношения. Сибель не могло оскорбить то, о чем она бы не знала, да и зачем ей вообще думать о таких вещах?

Ответ пришел сразу же вслед за вопросом, и Уолтер едва удержался, чтобы не взреветь от гнева. Саймон! Этот беспечный безумец Саймон всегда разговаривал с Сибель о своих женщинах и проблемах с ними. Уолтер стиснул зубы. Естественно, Саймона не беспокоило, что он укоренит в Сибель представление, будто все мужчины развратники. Этому безумцу нужна была лишь (он сам говорил об этом Уолтеру) точка зрения незаинтересованной женщины.

Не на это ли намекала Сибель, когда говорила о различиях в их взглядах? Скорее всего. Управление землями в Роузлинде немногим отличалось от управления в других местах. Что же, по крайней мере, Сибель хватило такта не заявить прямо, что она хочет сделать из своего мужа евнуха. И все же леди Джоанна дала ему ясно понять, что Сибель не отнесется благосклонно к тому, что принято считать небольшим грешком. Невзирая ни на что, ему придется научиться жить в соответствии с причудами Сибель. Со временем будет видно, что к чему!

Уолтер негодовал, но даже на секунду не задумался над тем, что самое простейшее решение проблемы состояло в том, чтобы отказаться от брака. Его твердое решение жениться на ней ни в малейшей степени не было обязано тому факту, что он считал себя связанным с ней морально. Это было сущей правдой, но он ни разу не задумался над этим. Он желал Сибель, и все препятствия и трудности лишь усиливали это желание, придавали ему большую решимость.

Уходя, чтобы присоединиться к охотничьему отряду, собиравшемуся на внутреннем дворе, Сибель раздумывала над вмешательством матери в ее разговор с Уолтером. Несмотря на свое смущение, ей не хотелось этого вмешательства, и все же она знала, что приход матери был своевременен. Если бы она не овладела собой, то выразила бы готовность остаться с Уолтером, поскольку он, естественно, не мог участвовать в охоте. Однако подобный намек на то, что он всегда сможет удерживать ее в своих желаниях с пользой для себя, явился бы ошибкой. Она бы поступила так, если бы была его женой, поскольку такова была бы ее обязанность. Но он мог не надеяться на это, даже не думать об этом – улыбаясь, размышляла Сибель, считая, что остаться с ним все же было гораздо приятней, чем все остальное.

Глаза ее бегали, когда она благодарила отца за то, что тот помог ей запрыгнуть в седло, и Джеффри спросил:

– Чем вызвано ваше столь приподнятое настроение, леди? Жаждой крови?

Вопрос заставил Сибель громко рассмеяться.

– Да, папа, – весело ответила она, – но не в том смысле, в каком вы думаете.

Она вспомнила вдруг, как мать предупреждала ее не признаваться пока отцу в своей готовности принять Уолтера, но звуки охотничьих рогов и возбужденный лай гончих спасли ее от ответа на возможный вопрос. Джеффри быстро предостерег Сибель от необдуманных действий во время охоты, пришпорил коня и пустил его легким галопом к передней линии охотников.

Сибель натянула поводья, и ее проворная кобыла по кличке Дамас понеслась вперед своим ходом. Кнут ее хозяйки, с помощью которого Сибель обычно находила в начале охоты лучшее для обозрения дичи место, свободно свисал с ее запястья. На этот раз Дамас было позволено скакать легким галопом рядом с другими дамами, которые гораздо меньше Сибель стремились участвовать в охоте, пугаясь как верховой езды, так и нападения вепря. Сибель же пришла к выводу, что управление мужчиной было делом более пугающим и опасным, чем участие в охоте.

Однако существовала постоянная угроза как преждевременно пойти Уолтеру на уступки, так и принять его предложение по более низкой цене. Сибель знала – еще чуть-чуть, и она бы уступила. Все ее природные инстинкты являлись порождением откровенности и честности. Таким образом, ее волновала уже сама мысль о том, что она прятала свои чувства. Сибель никогда не видела необходимости скрывать от кого-либо свою любовь. Чтобы не отреагировать на объятия Уолтера с равной страстью и в то же время пленить его своей неприступностью (вызванной озорством, а не злыми умыслами), она хотела лишь подразнить его, но не ранить.

У вынужденного противодействия была и серьезная сторона. Она должна поговорить с Уолтером на предмет его владений и тех земель, что должны были стать ее приданым. Сибель вдруг ощутила странный упадок духа. Очевидно, ее отец рассказал Уолтеру, как все будет происходить, но одно дело услышать это от человека представительного... Все может обстоять совершенно иначе, когда условия начнет диктовать девушка, которую он будет считать своим имуществом. Когда они вернутся с охоты, думала Сибель, ей нужно поинтересоваться у Уолтера, какие, по его мнению, могли находятся ближе всего к его собственным владениям, и предложить бабушке отдать их ей в приданое. Если ее вмешательство разозлит Элинор... И снова Сибель почувствовала странный упадок духа. Может, ей не следует искушать судьбу?

Не слишком ли рано устраивать Уолтеру очередную проверку? С первым испытанием он справился блестяще. А тогда Сибель призналась себе, что не сможет больше ждать, не сможет играть словами и взглядами. Ожидание лишь усилит ее страсть к нему... а эта страсть и так была нестерпимой. Уже сейчас она была неукротима. Уолтер обещал любить ее даже в ссорах, сказал, что стерпит любой конфликт с ней и не станет искать более услужливую жену. А ведь и отец, и дед действительно были верными мужьями. Сибель воспрянула духом.

Вдруг послышались громкое рычание собак и неистовые звуки охотничьих рогов. Псы напали на след первого вепря. Сибель схватила кнут и резко взнуздала им Дамас. Кобыла ринулась вперед, оставляя остальных женщин позади, и Сибель громко закричала от возбуждения погони. Да, возможно, менять уже что-то было поздно, но только потому, что она сделала первые шаги к новой жизни.

10

Уолтер недолго просидел в одиночестве, размышляя над замечаниями Джоанны, ибо его внимание обратил на себя принц Ллевелин, который, к его немалому удивлению, не поехал на охоту и стоял теперь перед ним в обществе Жервез и Мари. Уолтер инстинктивно начал вставать, но принц жестом приказал ему оставаться на месте, дабы не беспокоить его колено.

– Да ты выглядишь чернее тучи, как я посмотрю, – весело сказал Ллевелин, – но я не виню тебя, ведь ты пропускаешь такую охоту из-за своей ноги. Сказать по правде, меня терзают те же чувства, ибо дела обязывают меня оставаться здесь, а я бы предпочел сейчас скакать за гончими. Однако уже лишь несколько слов с этими очаровательными дамами полностью возместили мне эту потерю. Хотя мне бы этого не хотелось, но я должен уступить их кому-нибудь другому.

– Тогда я выигрываю вдвойне, – сказал Уолтер, – поскольку мне представляется приятная возможность избавиться от скуки и одержать легкую победу над лордом Гвинедда, ибо, заметь я леди Пемброк и леди Мари в вашем обществе раньше, я тотчас же попытался бы отбить их у вас.

Уолтер сказал это, не отрывая взгляда от глаз Ллевелина. Оба любезно улыбались, но каждый прочитал в глазах другого подавляемое из вежливости желание рассмеяться. Уолтер понял, что неотложное дело Ллевелина заключалось в том, чтобы избавиться от дам Пемброка, не оскорбив их. Уолтер не сомневался, что в течение прошлого вечера и нынешнего утра Ллевелин пришел к выводу, что из этих женщин нельзя было извлечь абсолютно никакой политической пользы. Не только потому, что они ничего не знали и не проявляли особого интереса к подобным знаниям, но и потому, что не имели никакого влияния на графа. Более того, Уолтер был уверен – Ллевелин догадался, что он все понял.

Присутствующие обменялись любезностями; дамам пододвинули кресла, и, наконец, формально откланявшись, принц Ллевелин удалился, бросив напоследок единственный взгляд через плечо, предварительно убедившись, что его не видит ни Жервез, ни Мари. Этот взгляд был для Уолтера красноречивее всяких слов. Уолтер не смог удержаться и улыбнулся еще шире. Своим взглядом Ллевелин и благодарил его, и приносил ему свои соболезнования; однако Уолтер не думал, что нуждается в подобном сочувствии. Конечно, он считал Жервез глупой, самовлюбленной эгоисткой, но такими качествами, по его мнению, были наделены все женщины. Когда впечатления от ужасной поездки из Брекона в Билт притупились, Уолтер решил, что вынес Мари слишком суровый приговор. Она не несла ответственности за Ричарда.

В любом случае, Уолтер не возражал против того, чтобы потворствовать их слабостям, коль так было угодно принцу Ллевелину, ибо, несмотря на свои недостатки, они были так милы и занятны, как птички в клетке. По мнению Уолтера, особенно в том возмущенном расположении духа, которое еще скрывалось за его внешней веселостью, женщины не нуждались в большом уме.

– Вы довольны, милорд? – спросила Мари.

– Бесспорно, – поспешно и несколько виновато ответил Уолтер. – Я доволен. Надеюсь, вы нашли общество принца достаточно приятным. Ему так не хотелось покидать нас.

– По-видимому, так оно и есть. Его манеры очень изящны, – призналась Жервез. – Я и не помышляла встретиться с таким тактом в этом забытом Богом уголке мира. Я получила настоящее удовольствие от разговора с ним.

Она говорила таким удивленным голосом, словно ей довелось беседовать с собакой или лошадью. Уолтер изо всех сил старался подавить в себе желание рассмеяться, он даже покраснел, сильно сожалея о том, что Сибель не может сейчас разделить с ним его веселье. Однако он понимал, что Сибель могла легко вывести Жервез из себя, и тогда он наверняка впал бы в немилость к дамам. Но эта внезапная тоска по Сибель вернула ему и чувство негодования. До Уолтера дошло, что Мари пристально смотрит на него, подняв брови, и он понял, что слишком затянул с ответом. Как бы ему хотелось не думать о Сибель!

– Я полагаю, что общество остальных гостей вы бы мшили не менее приятным, – сказал он. – Вас уже представили лорду Джеффри Фиц-Вильяму?

– Он присутствовал за столом вчера вечером, но почти не говорил, – ответила Жервез.

– Он очень сдержан, – объяснил Уолтер с некоторым опорным чувством удовлетворения от того, что затронул в разговоре отца Сибель. – Благодаря тому, что он является кузеном короля и очень дорог Генриху, он весьма осторожен и выборе друзей. Слишком многие желают использовать его в качестве моста к королю. Но если вы докажете, что это не так, и попытаетесь очаровать его, вы найдете его прекрасным собеседником.

Такое объяснение показалось Жервез совершенно приемлемым, и она кивнула, а затем вдруг резко поднялась и сказала:

– Я совсем забыла – здесь же осталась леди Джоанна. Пойду поприветствую и поинтересуюсь ее делами. Нет, Мари, ты оставайся. Мы ведь не желаем переутомить бедную леди Джоанну.

Уолтер лишился дара речи, сначала удивившись заявлению, что разговор с двумя женщинами мог переутомить Джоанну, затем встревожившись при мысли, что Жервез могла повторить то, что он говорил о Джеффри. В этом не было ничего дурного, конечно; но ведь Джоанну могло рассердить то, что ее бедному мужу навязывали компанию Жервез. Не успели эти две мысли закрасться в голову Уолтера, как его осенило: возможно, действия Жервез были вызваны не столько желанием поговорить с Джоанной, сколько стремлением оставить его наедине с Мари. Если так, то чья же это была идея: Жервез или Мари? Мари была очень мила; Уолтера снова охватила страсть, затуманившая все ее недостатки.

– Почему вы молчите, леди Мари? – спросил Уолтер, как только они остались наедине.

– Зачем говорить, если все мои пожелания удовлетворены, – ответила она. – Но в безопасных собеседниках я нуждаюсь в меньшей степени, чем Жервез. Может быть, вы соблаговолите предложить мне кого-нибудь достаточно интересного для этой цели?

Ее взгляд откровенно призывал Уолтера назвать себя, и он уже было хотел так и поступить, когда вдруг вспомнил, что с тех пор как они заигрывали друг с другом в последний раз, ситуация изменилась. Тогда он был свободен, хотя и хотел уже сделать Сибель предложение. Теперь он был связан, поскольку сделал предложение, которое Сибель приняла. Негодование снова охватило Уолтера, и он бессмысленно улыбнулся Мари. Он открыл было рот, чтобы сказать: «Почему бы и нет?», но слова застряли у него в глотке. Это было бы несправедливо по отношению к Мари. Он не думал, что она хочет выйти замуж еще раз. С таким сильным, доброжелательным и равнодушным покровителем, как Ричард, да еще в обществе своей сестры, ее вполне могла устраивать относительная свобода вдовства.

И все же существовала вероятность, что ее внимание к нему являлось следствием того, что она рассматривала его как подходящую кандидатуру на место второго мужа. Уолтер решил, что ему следует дать понять ей, что он более недоступен. Конечно, он мог извлечь из такого брака большую выгоду для своей собственности и получить шанс на то, что Ричард поможет ему взять управление всеми землями в свои руки. Оглядываясь же назад, казалось, будто самую большую заинтересованность проявляла Жервез. Возможно, Жервез хотела выдать сестру замуж вторично, чтобы сбросить заботу о ней со своих плеч. Как бы там ни было, определенное заявление по поводу его предложения Сибель, несомненно, прояснило бы ситуацию. Если бы Мари хотела замуж, она бы охладела к нему.

– Я бы предложил себя, – сказал Уолтер, – да только очень скоро я свяжу себя брачными узами, а они превращают некоторых мужчин в довольно скучных собеседников.

– Вы женитесь? – Мари была явно шокирована, но очень быстро оправилась и засмеялась. – Это так неожиданно, – лукаво произнесла она. – Вас не связывало такое обещание, когда вы приехали в замок Пемброк, а уезжали вы от нас лишь на несколько дней. Уж не выиграли ли вы себе невесту, подобно дикарю, на поле брани? Или девушку предложил вам Ричард? – Последние слова она произнесла с едкой живостью.

– Нет! – воскликнул Уолтер и тут же вспомнил, как Ричард предостерегал его от женитьбы на Мари.

Этот разговор между Уолтером и Ричардом состоялся не наедине. Неужели Мари узнала о нем? Уолтеру стало не по себе. Как бы Ричард ни отзывался о своей невестке, Уолтер не хотел обидеть ее. При мысли, что он неправильно понял Мари и принял ее заигрывания скорее за обыкновенный флирт, чем за серьезные намерения, на него напала тоска. Самое малое, что он мог сделать, так это взять всю вину на себя и избавить от позора Ричарда. Кроме того, ему не следует причинять Мари новую боль, признавшись, что он все время любил Сибель и просто играл с ней.

– Нет, – повторил Уолтер. – Я давно хотел заключить союз с семьей этой девушки, но из-за политической ситуации не мог сделать предложения раньше. Лишь только сегодня утром мне удалось поговорить с лордом Джеффри и предложить себя в мужья его дочери.

– Быстро же вы пришли к соглашению, – сказала Мари. – Может быть, нас ждет двойная свадьба?

– О нет. – Уолтер едва удержался, чтобы не добавить: «Хотя я бы этого очень хотел». Вместо этого он сказал: – По большей части это были лишь предварительные переговоры. Мне нужно было узнать, приемлемо ли мое предложение вообще. Однако письменного соглашения пока нет. Мы даже не обсуждали условия.

Правда была не полной, но Уолтер, естественно, не собирался признаваться Мари, что право решения оставалось за Сибель. По сути, письменное соглашение не относилось к делу. Стоило сторонам обменяться взаимными обещаниями, как дело было решено и улажено. По мнению Уолтера, письменное соглашение имело своим единственным предназначением олицетворять закон – на случай, если в будущем кто-либо со стороны станет претендовать на владение собственностью детей или внуков. В подобном случае письменное соглашение, спрятанное в надежных сундуках Роузлинда, Голдклиффа и Церкви, подтвердило бы название и расположение земель. В отношении себя, лорда Джеффри и Сибель Уолтер больше не сомневался, что соглашение осталось лишь скрепить поцелуями дружбы.

– Но я не понимаю, – озадаченно спросила Мари, – как изменилась политическая ситуация? Разве война закончилась?

– Вы же знаете, что нет, – ответил Уолтер, растерянно улыбаясь.

К его немалому изумлению, до него лишь только сейчас дошло, что, когда он обратился к лорду Джеффри впервые, король имел превосходство в войне; нельзя было даже предугадать, избежит ли лорд Пемброк ловушки, поставленной на него. Однако теперь правда заключалась в обратном. Скоро Ричард и Ллевелин перейдут в наступление.

– Но вы не можете жениться, пока не закончится война, – сказала Мари, – если только не отречетесь от своей клятвы верности.

– Отречься от клятвы верности! – воскликнул Уолтер. – Ни в коем случае! Такого вопроса никогда не возникло!

Словно желая подчеркнуть уверенность, его голос промчал немного громче нужного. Уолтер вспомнил, что и сам поставил подобное условие обязательным для своего сватовства, но Джеффри быстро устранил такую проблему. Здравый смысл напомнил ему тогда, что он не играл большой роли с обеих сторон, являясь простым рыцарем с маленьким отрядом воинов. Конечно, стоило Уолтеру подтвердить право собственности на другие свои земли, и он бы приобрел гораздо больше веса. Может быть, в этом и заключалась цель лорда Джеффри? Может быть, он хотел завладеть землями, заключить брак и перетянуть своего зятя на сторону короля? Чепуха! Лорд Джеффри был человеком чести, к тому же Уолтер уже доказал свою непоколебимую преданность Пемброку.

– В таком случае ваша женитьба может быть отложена надолго, – не унималась Мари.

Уолтер понимал – между его отрицанием того, что он может сделаться перебежчиком, и замечанием Мари прошла довольно долгая пауза. Должно быть, он все это время не отрывал от нее глаз, взирая невидящим взглядом. До него только теперь дошло, что она улыбалась вялой, задумчивой улыбкой, выражавшей скорее удовлетворение, чем восторг.

Вдруг она подалась вперед и коснулась пальцем тыльной стороны его руки, медленно и соблазнительно проведя им от запястья до кончиков ногтей.

Уолтер ни на секунду не задумался над тем, что его заявление о том, что это были лишь предварительные переговоры, могло быть истолковано так, будто решение жениться на Сибель не было пока окончательным. Таким образом, он принял жест Мари за открытое признание в том, что ее интересует лишь игра в любовь, а не замужество. И все же он не считал ее достаточно умной, поэтому вместо того, чтобы намекнуть ей – неискренне, но романтично, – что ее общество может укоротить годы ожидания, он сказал:

– Отсрочка, возможно, будет не очень долгой. Это зависит от боевых действий, планируемых принцем Ллевелином и Ричардом, и, конечно, от реакции на них короля.

– О, долго ли намерен оставаться в Уэльсе после свадьбы лорд Джеффри? – спросила Мари.

– Нет, он не может себе этого позволить, – несколько озадаченно ответил Уолтер и тотчас же сообразил, что, если Джеффри и Джоанна вернутся в Англию, Сибель уедет тоже.

Противоречивые чувства нахлынули на Уолтера: во-первых, чувство потери, ибо он не хотел, чтобы Сибель уезжала туда, где бы он не видел ее, не разговаривал с ней, но в то же время понял, что Мари указывала ему на промежуток времени, который обеспечит безопасность их играм. Уолтер успокоился и позволил себе обласкать взглядом ее гладкую кожу и вишневые губы, скользнуть глазами вниз по ее сочному телу. Она бы была превосходным партнером, а ему даже не пришлось бы чувствовать за собой вину перед оскорбленным мужем-рогоносцем. Он притворно вздохнул и заметил, что ему будет очень одиноко после отъезда семьи его невесты.

– Но у вас будет Ричард и ваша война, – Мари очаровательно надула губки.

– Я могу забыть о войне, по крайней мере, на несколько недель, пока не срастется кость, – с сожалением ответил Уолтер. – До того времени я бесполезен. Не будете ли вы так любезны сжалиться надо мной и подарить мне свое общество? Больше никто не найдет для меня времени. Я стану схож со старой собакой, оставленной из-за ее хромоты на псарне во время охоты.

– Должно быть, ваша рука служит вам препятствием во всем, – сочувственно проворковала Мари.

– Не во всем, – не без намека улыбнулся Уолтер. – В некоторых вещах она лишь ставит передо мной увлекательную задачу и побуждает придумывать новые способы использования старых... э-э... навыков.

Мари улыбнулась соблазнительной улыбкой. Она не ошиблась: бесспорно, он ей очень нравился, и к тому же не выказывал большого интереса к девушке, на которой собирался жениться, и не проявлял особого рвения к этому браку. Он даже не упомянул ее имени. Очевидно, самым важным являлось то, что она была дочерью лорда Джеффри. Должно быть, она получит богатое приданое – лорд Джеффри приходился кузеном королю и наверняка был очень богат. Мари слышала, что он имел еще двоих сыновей, но и на долю дочери должен был выпасть достаточно щедрый куш.

Улыбаясь и хлопая ресницами, Мари сделала двусмысленное замечание, которое призывало к дальнейшим действиям и одновременно выражало сомнения в искренности Уолтера. Хотя он тотчас же перешел к комплиментам и уверениям, Мари едва ли слушала его. Что же произошло за тот промежуток времени, пока он не вернулся с Ричардом после того, как доставил их туда? Мари не сомневалась, что его рвение отправиться в Абергавенни, чтобы лично сопровождать Ричарда, являлось результатом желания добиться ее. Почему же тогда он не сделал предложения Ричарду? И тут до нее дошло. Уолтер, должно быть, спросил Ричарда о ее приданом и узнал, что земли перешли к брату первого мужа. А Ричард либо ничего не предложил, либо предложил слишком мало.

– Я обидел вас, леди Мари? – спросил Уолтер, комично подняв бровь.

– Нет, сэр Уолтер, – пробормотала Мари, потупив взгляд. Она понимала, что должна была бы побагроветь от гнева или выказать свое чувство иными способами, когда стало ясно, что Уолтер выскользнул из ее объятий из-за эгоизма и скупости ее зятя, – вы слишком поспешны, – застенчиво добавила она.

– Увы, но меня подгоняет ваше очарование, – признался Уолтер.

Его голос прозвучал с оттенком решительности, но Мари не заметила этого. Она еще чаще захлопала ресницами, приподняла край рукава, прикрыв им лицо, словно ее внезапно захлестнула волна скромности, и сделала очередное замечание, обещавшее вызвать еще больше комплиментов и оправданий. Уолтер отреагировал, как и следовало отреагировать, но в разговоре участвовала лишь маленькая частичка сознания Мари. Остальные ее мысли витали вокруг мужчин, с которыми она познакомилась предыдущим вечером. Скорее всего, принц Ллевелин представил им наиболее важных гостей и членов своей свиты. Возможно, сегодня вечером и завтра прибудут новые гости, но исходя из того, что она видела, и из сделанных умозаключений, Уолтер представлял собой наилучшую добычу.

Пока дело не дошло до свадьбы, ей не нужно было всецело связывать себя обязательствами, поэтому она ничего не теряла. Если в перспективе появится что-нибудь лучшее, она всегда сможет избавить себя от общества Уолтера под предлогом, будто боится за его счастье, поскольку он уже почти что был помолвлен с другой. Гораздо важнее было узнать, сильнее ли была жажда приданого, предложенного лордом Джеффри, его страсти к ней. Мари стала уделять разговору немного больше внимания, поэтому интерес Уолтера, вызванный необходимостью выискивать все новые комплименты, разгорелся еще сильнее.

Мари снова получила уверения в его страстном желании ее, но достаточно ли сильным было оно, чтобы возместить добрую часть земельных владений, все еще оставалось под сомнением. Ей бы не мешало увидеть эту девушку, подумала Мари. Если она была некрасива или обладала дурным нравом, Уолтера еще можно было убедить, что выбор жены являл собою более важную проблему, чем приобретение дополнительных поместий, особенно если тот уже владел достаточным богатством.

Кроме того, узы с Ричардом, несомненно, не уступали бы по своей значимости узам с лордом Джеффри. Конечно, она не приходилась Ричарду ни сестрой, ни дочерью, и поэтому узы не были бы столь крепкими. И все же глупца, подобного Уолтеру, можно было так обескуражить вожделением, что он не обратил бы на это никакого внимания. Или, если он не поддастся своей похоти, его можно заманить в ловушку....

Вдруг Мари сообразила, что совсем потеряла нить разговора. Поскольку мысли ее были заняты чем-то другим, она, должно быть, проявила чрезмерную уступчивость. Уолтер подвигался к ней ближе, губы его налились слегка больше обыкновенного. Он говорил, что большинство гостей охотились, и замок был необычно пуст. Мари подалась назад и спрятала лицо в рукаве, вяло прощебетав, что она ничего не понимает, что он пытается искусить ее на грех. Затем она показала из-за руки глаза и прошептала, что он не должен соблазнять ее, что, толкая ее на безнравственный поступок, он творил зло, что ей нужно бежать от своей страсти, которая вводила ее в заблуждение.

Уолтер пришел в крайнее замешательство, когда Мари действительно убежала, но он получил и некоторое облегчение. Конечно, он был бы рад, если бы она согласилась где-нибудь уединиться и переспать с ним, но его начало раздражать ее непостоянство, а сам разговор, необходимость льстить и оправдываться очень скоро наскучили ему. В былые времена Уолтер получал от подобных игр удовольствие, гордился собой и тем, что, несмотря на отсутствие богатства и особенной красоты, ему отдавались почти все женщины, с которыми он имел дело.

Однако на этот раз, как только Уолтер неискренне произносил очередной комплимент, ему являлось удивленное и веселое лицо Сибель. Он представлял себе, как она, подобно Мари, реагировала бы на его комплименты, за тем лишь исключением, что превратила бы все в остроумную шутку, рассмешив до слез. Такое уже случалось с ним в Роузлинде, вскоре после того, как он впервые повстречался с ней. Не придумав ничего лучше, он пытался ухаживать за ней, как ухаживал за другими женщинами. Они весело проводили время вдвоем, но Уолтер понимал, что эта тропа не вела к сердцу Сибель.

Утомленный и разочарованный, Уолтер винил обеих женщин: Мари за глупость и застенчивость в неподходящее для этого время, Сибель за ее красоту, привлекательность, очарование и недосягаемость в данный момент. Затем он проклял свое травмированное колено, отстранившее его от участия в охоте, приговорив не только к скуке и разочарованию, но и лишив возможности следить за ее безопасностью. К счастью, эти мысли недолго терзали его, поскольку их прервал приятный голос принца Ллевелина.

– Не угодил ли я навечно в твой черный список за то, что бросил на тебя этих глупых женщин? – спросил он.

– Нет, милорд, – отвечал Уолтер. – Возможно, они глупы, но, по-моему, от них нет большого вреда. Я нахожу их общество довольно приятным.

– По вас этого не видно, – засмеялся Ллевелин. – Или вы злитесь, потому что они оставили вас?

– Я злюсь на самого себя, милорд, – ответил Уолтер, побуждаемый неким обаянием, которое принц Ллевелин как будто распространял вокруг себя, частенько подталкивая людей доверяться ему (даже когда благоразумнее было бы так не делать), поведал о том, что, уехав охотиться на кабана, Сибель подвергла его ужасной тоске.

– Господи! Эти женщины вполне способны свести с ума любого мужчину, хотя мне не следует так отзываться о них, ибо моя дочь ничем не лучше, если еще и не хуже их. – Опускаясь в кресло, покинутое Мари, Ллевелин от всей души рассмеялся. – Мне повезло, что Саймон пожелал жениться на ней. Он привык к сумасшедшим женщинам. Значит, ты планируешь взять в жены эту золотую богиню? Что же, желаю тебе удачи.

– Если только она захочет выйти за меня, – сказал Уолтер, каким-то образом сознавая, что принца Ллевелина нисколько не удивит, что Сибель, юной девушке, было позволено делать собственный выбор.

– Можешь не опасаться этого, – ответил Ллевелин, словно Уолтер поведал ему скорее о самой обыкновенной вещи на свете, чем о своеобразном исключении. Он широко улыбнулся. – У меня острый глаз. Я видел ее лицо, когда ты впервые появился в зале. Это все, что она могла сделать, чтобы не броситься к тебе. Она выйдет за тебя... но уверен ли ты в том, что делаешь? Эти женщины... – Ллевелин замолчал и покачал головой. – Несколько лет назад... о Боже, с тех пор прошло более двадцати лет, хотя такое впечатление, что все это случилось вчера... Элинор привела в Уэльс целую армию. Она тогда просила меня повести воинов в сражение, но, если бы я отказался, сделала бы это сама.

– С годами у них пылу не поубавилось, – рассмеялся Уолтер и затем рассказал о том, как Сибель, в погоне за его провинившимися людьми, привела в их лагерь свой отряд. Всякий раз, как этот инцидент приходил Уолтеру на ум, его раздражение и смущение неуверенно перерастали в веселье, но, рассказывая об этом Ллевелину сейчас, следом за открытием, которое сделал для себя принц, он испытывал необыкновенное чувство гордости.

– Таких женщин, как они, немного, – согласился Ллевелин, радуясь откровению Уолтера. – И я вот что еще скажу, – добавил он, став серьезным. – Если ты способен сносить их дерзость, значит, ты владеешь сокровищем, которому нет цены. Они хранят нерушимую верность своим мужчинам. Верны им и телом, и душой, что для таких красивых женщин просто чудо. Однако, – он снова лукаво улыбнулся, – поговаривают, что они ждут от мужчин взаимной учтивости. А впрочем, с подобной женой такая обязанность не может быть тяжким бременем. Но я пришел сюда не для того, чтобы вести разговоры об этих очаровательных ведьмах из Роузлинда. Поскольку ты все равно стеснён в своих действиях ногой, я не испорчу тебе день, если попрошу сделать для меня одно маленькое дельце.

– С огромной радостью, милорд, – ответил Уолтер, намереваясь подняться.

– Нет, нет. Оставайся на месте. Дело касается передвижения войск и необходимой для этого провизии. Эту проблему нужно разработать на пергаменте. Сейчас я принесу стол.

Довольно быстро появился стол, и Уолтеру предоставили выяснить, сколько времени займет перемещение войск из одной точки в другую по разнообразным маршрутам, плюс какая провизия понадобится для того, чтобы прокормить людей, учитывая, что, с одной стороны, им было бы позволено заниматься грабительством, а с другой – запрещено. Это упражнение заинтересовало Уолтера, поскольку он не сталкивался с подобной задачей с тех пор, как покинул дом Вильяма Пемброкского. Конечно, Уолтер нес ответственность за своих собственных людей, но его отряд был гораздо меньше целой армии, а время и количество не так-то просто уравнять.

За работой Уолтер понял, что, если он женится на Сибель, и она действительно унаследует поместья своей бабки, ему придется заботиться о количестве людей, почти равном поголовному набору в рекруты. Эта мысль подействовала на него отрезвляюще, хотя Уолтер и знал, что его расчеты еще не были решающими. Каждый командир или капитан наемников просил у своего господина все, что считал необходимым, и каждый господин обязан был пополнять провизию людей из своих собственных запасов. Однако из-за этого бунта многих лишили их земель и доходов, так что Ричарду приходилось искать пищу с оружием и для них.

С помощью расчетов Уолтера предполагалось лишь проверить, чтобы никто не запросил больше необходимого. Уолтер не сомневался, что некоторые прибегнут к этому. Он не забыл, как одних людей Ричард выслушивал с сочувствием, а других – с холодком. Как можно определить, кто есть кто? Уолтер не мог этого понять, а затем улыбнулся себе. Достичь этого можно было, разговаривая с людьми, слушая их, посещая их замки и осматривая их владения. Он понял, что это тяжелая ноша, и вспомнил, как лорд Джеффри уверял его, что он еще будет счастлив, коль сможет найти немного времени на еду и сон. Вдруг Уолтер усмехнулся. Он бы воздержался от еды и сна, только бы у него хватило времени на любовь.

11

Поскольку Уолтер был занят, утро прошло гораздо быстрее, чем он предполагал. Время от времени он слышал женские голоса и смех, предполагая, что дамы, не поехавшие на охоту, развлекались где-то в зале. Он не имел желания смотреть в их сторону. Несколько позже появился принц Ллевелин, и они говорили о расчетах, произведенных Уолтером. Во время этого разговора Уолтеру подвернулся подходящий момент и место упомянуть о Рыцарской Башне. Он был доволен, когда принц Ллевелин проявил немалый интерес к тому, чтобы передать это укрепление в руки Уолтера. Однако вскоре после этого Ллевелин наклонил голову набок и сказал, что слышит, как возвращаются охотники.

Уолтер удивился. Он не считал себя глухим, однако ничего не слышал. Но вышло так, как сказал принц: спустя несколько минут после того, как Ллевелин сообщил о приближении охотников и извинился за уход, до Уолтера донеслись голоса и смех мужчин и женщин, которые толпой собирались в зале и оживленно разговаривали, не в состоянии оправиться от возбуждения. Когда в дверях появилась Сибель, взгляд Уолтера тотчас же устремился на нее. Она о чем-то спорила со своим братом, но когда вошла, то мимолетно посмотрела туда, где оставила утром Уолтера. Поскольку он переместился не очень далеко, их глаза встретились. Она мешкала, но, прежде чем Уолтер отодвинул маленький столик, за которым работал, опустил ногу со скамеечки и встал, она подтолкнула Вильяма вперед и направилась туда, где он сидел.

– Мне очень жаль, что вас не было с нами, сэр Уолтер, – сказала Сибель. – Охота была чудесной.

Уолтер посмотрел на Сибель и сглотнул. Он заметил, что ее платье пришло в беспорядок, когда она еще только направилась от выхода к нему, но вблизи очарование ее растрепанного вида и вовсе ошеломляло. Она потеряла апостольник и чепец, в красновато-коричневой гриве волос запутались веточки и листья, завитки небрежно обрамляли лицо, придавая глазам блеск расплавленного золота. Она разрумянилась от мороза и возбуждения, прелестные губки ее пылали, кончик носа порозовел, подобно щекам.

– О том, что пришлось пропустить охоту, я сожалею меньше всего, – ответил он, вмиг позабыв о своем раздражении.

Сибель подчеркнуто отвела в сторону глаза и улыбнулась.

– О, как вы мне льстите, милорд...

Уолтер с удивлением уставился на нее, едва ли чувствуя себя виноватым. Она полностью подражала своими действиями Мари. Уж не узнала ли она обо всем, спросил себя Уолтер. Он неестественно вздохнул и покачал головой.

– С каждым разом все хуже! – воскликнул он. – Как мне за вами ухаживать, если вы так неестественно реагируете на мои комплименты?

Сибель рассмеялась.

– Благовоспитанность нынче в дефиците, – с трудом вымолвила она. – Как же вы собираетесь покорить мое сердце, коль обижаете меня, называя мое поведение неестественным?

– А теперь я назову вас еще и неблагоразумной, – парировал Уолтер. – Вам ли упрекать меня в желании льстить вам? Ведь, когда я говорил вам чистую правду, вы возражали против нее. Так что же вам нужно?

Глаза Сибель заблестели, и Уолтер стал с нетерпением ожидать остроумного ответа, но его так и не последовало, поскольку за Сибель пришла Джоанна, недовольно восклицая по поводу вида дочери и раздраженно замечая, что слуги уже готовили зал к обеду.

Поскольку Уолтер и Сибель не сидели вместе, ни трапеза, ни угощения не представляли для них никакого интереса. Соседи по столу заметили их некоторую невнимательность, хотя Уолтер в этом отношении превзошел Сибель. По большей части разговор, в который его вовлекли, касался сражения под Монмутом, и он отвечал почти на все вопросы механически, поскольку уже по нескольку раз давал на них ответы ранее. Сибель же была необыкновенно молчалива, а взгляд ее смущенно блуждал там, где сидел Уолтер. Когда их глаза встречались, они оба тут же теряли суть того, о чем говорили сами или их собеседники по обеду.

Как только столы опустели, они устремились друг к другу, словно влекомые некой непреодолимой силой. Джоанна лишь вздохнула, когда снова увидела их в укромном уголке рядом с камином. Сибель любила танцы, но теперь она как будто и не слышала музыкантов. Она лишь отрицательно качала головой, когда кто-нибудь из молодых людей обращался к ней с приглашением на танец, и продолжала свой путь к Уолтеру.

Джоанна встала, когда Джеффри протянул ей руку. Хромота делала его неуклюжим танцором, но он все равно наслаждался танцами, с огромным удовольствием смакуя тот факт, что, несмотря на хромоту, Джоанна предпочитала его всем другим партнерам. Однако на этот раз она казалась чем-то взволнованной, и Джеффри спросил у нее, в чем дело. Когда Джеффри вывел ее на площадку, она указала на Сибель и Уолтера.

– Я уже дважды разъединяла их сегодня. Похоже, бесполезно это сделать снова, – сказала она.

– Но зачем ты это делала? – спросил немало удивленный Джеффри. – Я бесконечно рад, что им представляется возможность побыть вместе в этой праздничной атмосфере. Если Уолтер склонен к выпивке или диким выходкам, это проявится, и Сибель откажется от него. Более того, здесь ведь столько народу, хотя я не сомневаюсь, что Уолтер не поступит с ней бесчестно, даже если бы и хотел этого. Чего ты боишься, любовь моя?

Затем, согласно па танца, их разъединили, и Джоанне представилась возможность подумать прежде, чем ответить. По правде говоря, она и сама не знала, чего боялась, хотя определенно не того, что Уолтер соблазнит ее дочь на плотский грех. Да и не считала она его склонным к выпивке или безумию больше любого другого нормального мужчины. В сущности, она боялась того, что Уолтер сможет ловко управлять Сибель.

Джоанна чувствовала, что Уолтер играет с Сибель, как кот с рыбкой, и это не нравилось ей. Он очень быстро заметил, что печальные любовные воздыхания лишь веселили Сибель, и, намеренно стараясь смешить ее, смотрел на нее глазами томящегося от любви теленка, одновременно кружа ей голову. К тому же Джоанна видела Уолтера с Мари де ле Морес. Она не пыталась узнать, что там между ними происходило, но не сомневалась, что они заигрывали. Вполне возможно, что это не имело никакого значения; Уолтер скучал и, возможно, просто коротал время, но Джоанне это не понравилось.

И хотя Джоанна была до некоторой степени справедлива в отношении интереса, который проявлял Уолтер к Мари, она наделила его такой чрезмерной хитростью, на какую он просто не был способен в своих отношениях с Сибель. Да, найдя Уолтера довольно привлекательным и подталкиваемая к нему всеми, кого она любила и уважала, кому доверяла, Сибель позволила себе все глубже и глубже погружаться в омут любви, как того боялась ее мать, но то же самое происходило и с Уолтером. Правдой было и то, что он, ухаживая за Сибель, совершал лишь безошибочные ходы, но это скорее являлось результатом его отзывчивости по отношению к Сибель, нежели следствием прошлой ловкости в общении с женщинами.

Подмеченный Джоанной напряженный разговор между Сибель и Уолтером начался достаточно прозаично: Уолтер задавал вопросы об охоте, а Сибель оживленно описывала травлю и уничтожение дичи. Затем она, естественно, поинтересовалась, чем он занимался все утро.

– Скучал по вас, – ответил Уолтер.

– Считайте, что отплатили мне по заслугам, – засмеялась Сибель. – А теперь расскажите мне, чем вы действительно занимались.

Уолтер был немного смущен, снова спрашивая себя, уж не узнала ли Сибель о его разговоре с Мари. В целях обороны он решил оставить комплименты и рассказать ей о задании, которое дал ему принц Ллевелин.

– Это немного странно, – заметила Сибель, мгновенно задумавшись. – Я считала, что во время войны валлийцам свойственно жить за счет доходов с земли.

Уолтер прищурился. Он ждал недовольной гримасы и замечания по поводу того, каким скучным делом ему пришлось заниматься. Реакция Сибель вызвала необходимость перестроить ход мыслей, которые он выносил в начале разговора, и попутно с этим породила сильное чувство комфорта и удовлетворения. Здесь не нужно было гоняться за красивыми словами. С Сибель можно было беседовать на тему, которая его действительно интересовала. Он полностью сосредоточился на том, что она сказала.

– Вы правы, – согласился он. – Я не подумал об этом. Возможно, мои расчеты понадобились Ричарду. Нет, это исключено. Ричард и сам мог с этим справиться. – И он, не задумываясь, спросил: – А не мог ли предложить это ваш отец или дед, чтобы устроить мне проверку? – Стоило ему так сказать, как он тотчас же пришел в замешательство, хотя Сибель, по всей видимости, не обиделась.

– Думаю, что такое возможно, – ответила она, – но дедушка никогда не хитрит, и, честно говоря, мне кажется, что в вашем случае папа бы сам вас обо всем спросил. Я знаю, что вы очень симпатичны ему. Нет, вот что я думаю. Конечно, лорд Пемброк будет всячески возражать против опустошительных набегов валлийцев. Бьюсь об заклад, что принц Ллевелин хотел выяснить, на что он может рассчитывать, чтобы удержать своих людей от грабежа.

– Вот старый лис! – воскликнул Уолтер, поскольку вывод Сибель прозвучал весьма правдоподобно. – Черт с ним! Надеюсь, я не был слишком щедр в своих расчетах.

– Не думаю, что это очень важно, – заметила Сибель. – Мне кажется, что ваших предложений было бы недостаточно. По-моему, принц Ллевелин намерен запросить очень много. Я не сомневаюсь, что ему по душе грабительские набеги. В конце концов, они приносят не только провизию.

– По правде говоря, – сказал Уолтер, – кое-где набеги вполне отвечают моим целям. Если валлийцы будут опустошать земли по мере приближения к Рыцарской Башне, сэр Гериберт, кастелян моего покойного брата, скорее всего сдаст крепость.

Сибель нахмурилась.

– Вы думаете, это лучший план? Если этот Гериберт незамедлительно сдастся, под каким же тогда предлогом вы устраните его от управления замком? По-видимому, вы раньше не требовали того, что вам причитается. Вы уверены, что он заслужил такую кару? А если и так, вы ручаетесь, что он не вернется и не наделает бед, как только вы уедете? Тамошние люди, должно быть, привыкли повиноваться Гериберту. А как насчет воинов, которые находятся сейчас в Рыцарской Башне? Они наверняка являются людьми Гериберта. У вас есть, кем их заменить?

– Я как раз думаю над всеми этими вопросами, – сказал Уолтер, хотя хватка Сибель просто поразила его. – Я считаю, что для начала мне нужно потребовать должного.

– Я тоже так думаю, – одобрительно согласилась Сибель. – Не желаете ли, чтобы я написала за вас письмо? Одной здоровой рукой писать очень трудно.

Уолтер снова удивился, хотя на этот раз его удивление длилось недолго. Способность читать и писать не была свойственна женщинам, чьи обязанности в детских комнатах, ткацких помещениях, кладовых и на кухне едва ли требовали знания латинской или даже французской прозы. Но как только эта мысль посетила Уолтера, он вспомнил слова Джеффри. Сибель едва ли станет задерживаться в детских или кладовых помещениях, если ей придется управлять своими землями.

– Не думаю, что я стану писать, – медленно сказал он. – Поскольку в течение нескольких недель в ратном деле от меня не будет никакой пользы, лучшее, что я могу сделать для ускорения планов Ричарда, это – подчинить его целям Рыцарскую Башню. Думаю, я отправлюсь туда лично.

– Нет! – воскликнула Сибель. – Нет. Это опрометчиво. Это...

Она не решилась закончить фразу. Ее приучили никогда не говорить мужчине об опасности, по крайней мере, об опасности, угрожавшей ему лично. Однако было поздно. Хотя она и не закончила фразу, было вполне ясно, что Сибель хотела сказать. Но Уолтер был скорее заинтересован в свидетельстве ее переживаний за него, чем в признаках недоверия его способности защитить себя.

Он видел лишь ее красоту: богатый бархат желтовато-коричневой накидки, казалось, отражался в густой гриве волос, золотистый шелк платья и топазы, обрамлявшие ее шею, гармонировали с таким же цветом глаз. Губы и щеки ее все еще пылали от утренней скачки на морозе, от чего кожа казалась подсвеченной изнутри. Уолтер приблизился к ней и схватил наполовину поднятую в протесте руку.

– Сибель, почему вы дразните меня, отвергая мое право любить вас? – тихо спросил он. – Я же вижу, что небезразличен вам, и вам известно, как я хочу жениться на вас. Я не хочу, чтобы мы только делали вид, будто помолвлены. Я хочу, чтобы так и было на самом деле, чтобы мы определили дату нашей свадьбы. Ну, скажите, что вы хотите выйти за меня замуж и позволите мне разрешить эту проблему.

– А вы останетесь со мной, если я скажу «да»? – прошептала Сибель, позабыв из страха за него, из желания оградить от опасности обо всем, что ей говорили о мужчинах.

Он притянул ее к себе и склонил к ней голову.

– Вы же знаете, что я не могу, – прошептал он. – Милая моя, даже если я напишу в Рыцарскую Башню и не поеду туда, как того желаете вы, очень скоро мне придется отправиться с Ричардом. Вы же не хотите, чтобы я стал клятвопреступником?

Сибель подняла голову, и лица их настолько приблизились друг к другу, что между губами осталось не более двух дюймов. Соблазн был непреодолимым. Уолтер слегка опустил голову и поцеловал ее. Почти тотчас же оба опомнились, что еще не помолвлены и находятся на людях, и остыли. И все же их губы не разъединились мгновенно; это произошло медленно. Но тут музыка остановилась, Сибель слегка отодвинулась, а Уолтер поднял голову и отпрянул назад.

– Я бы предпочла видеть вас клятвопреступником, чем мертвым, – серьезно сказала Сибель, но тут же рассмеялась и покачала головой. – Нет, я знаю, что нельзя просить о таких вещах. Вы должны поступать так, как считаете нужным. Признаюсь, мне это не нравится. Я считаю, что это глупо, поскольку шансов на счастливый исход мало, а на дурной – много. Не поговорить ли вам с папой, пока вы не пришли к окончательному решению?

– Я непременно поговорю с вашим отцом, если вам так угодно, но мне кажется, что он согласится со мной, что по – лучший выход из положения.

Во время финального па Мари де ла Морес заметила Уолтера и Сибель. Она не видела лица Сибель и не узнала ее, но по выражению лица Уолтера пришла к выводу, что это был не просто разговор. Удаляясь от своего партнера, Мари уловила жест со стороны Уолтера, похожий на попытку поцеловать девушку, с которой он стоял. Заметила она и то, но девушка отвернула голову, расстроив тем самым эту попытку. Мари решила получше узнать, что все это значило: то ли очередной флирт, то ли начало серьезных ухаживаний.

Понимая, что Уолтер танцевать не сможет, Мари не искала его общества после трапезы. Женщин в Билте было гораздо меньше, чем мужчин, и Мари не сомневалась, что дочь лорда Джеффри тоже легко найдет себе партнера. Едва ли стоило жертвовать удовольствием потанцевать ради общества Уолтера.

Однако теперь она торопливо через плечо поблагодарила иного партнера, извинилась и направилась прямо к парочке. Она приблизилась как раз в тот момент, когда Сибель сказалa: «Я признаюсь, что мне это не нравится», добавив к этой фразе еще несколько предложений, которые, несомненно, говорили, что она является дочерью Джеффри, и, возможно, подразумевали, что она умоляла Уолтера освободить ее от предполагаемого брачного соглашения. Ответ же Уолтера не только не напоминал ответ страстного влюбленного, но даже не был близок к ответу человека, решительно настроенного заключить соглашение.

Мари показалось, что это прекрасный момент вступить в игру и показать, что она не безразлична Уолтеру. Хочет мужчина женщину или нет, сознание того, что женщина не хочет его, всегда мучительно. Мари считала, что Уолтер поступал как последний идиот, поддавшись мольбам девушки отпустить ее, если уж ему хотелось заполучить ее приданое, но он относился именно к тому типу дураков, которые предпочитают, когда женщины «любят» их. Тогда они готовы отказаться даже от огромного приданого, только бы заполучить такую жену.

Мари поравнялась с Уолтером и Сибель как раз, когда та сказала: «Благодарю вас», и улыбнулась ему. Сибель безгранично доверяла осторожности и здравомыслию отца. Возможно, Джеффри и согласится с тем, что Уолтеру следует лично отправиться в Рыцарскую Башню, но если и так, он, несомненно, предложит Уолтеру надежную охрану, чтобы кастелян не причинил ему никакого вреда.

От облегчения лицо Сибель разрумянилось еще сильнее, а глаза засверкали ярче обычного. Это пылкое выражение лица сразу же бросилась в глаза Мари: она впервые увидела близко дочь лорда Джеффри, и первой ее реакцией была ярость. Разве возможно, чтобы Уолтера интересовало только приданое этой девушки? Он нарочно дурачил ее, подумала Мари. Тем не менее слова, которые она заготовила, все-таки сорвались с ее уст:

– Добрый день, сэр Уолтер. Я.пришла выручить вашу собеседницу, чтобы она тоже смогла получить удовольствие от танцев.

– Леди Мари!

В этом восклицании, казалось, было больше удивления, чем радости, что ничуть не улучшило настроения Мари, хотя Сибель встретила ее радушной улыбкой. «Она не хочет оставаться с ним наедине, – подумала Мари. – Она уйдет и подыщет себе партнера для танцев». Вмешавшись и расстроив планы Уолтера относительно девушки и ее приданого, Мари почувствовала злобное удовлетворение. Однако Сибель не сдвинулась с места.

– Вы, должно быть, невестка лорда Пемброка, – сказала Сибель. – Рада познакомиться с вами. Мне очень жаль, что вы приехали в Уэльс в такое тревожное время. Должно быть, очень одиноко сидеть взаперти в таком месте, где не с кем-то и встречаться.

– Вы правы, – ответила Мари, – но у вас преимущество передо мной. Я не знаю, кто вы.

– Прошу прощения. – Уолтер поклонился в знак извинения. Желая уловить хоть какой-нибудь намек, он внимательно следил за Сибель, ибо до сих пор не был уверен в том, что она не узнала про его флирт с леди Мари. – Леди Мари де ле Морес, позвольте мне представить вам леди Сибель Элинор Элу Фиц-Вильям, дочь лорда Джеффри, кузена короля.

– Ну что за глупости, сэр Уолтер, – рассмеялась Сибель. – Почему бы вам теперь не перечислить все владения и почести папы. Ведь это не официальный прием при дворе.

– Я лишь пытался компенсировать свою грубость, ибо до сих пор не представил вас друг другу, – непринужденно начал Уолтер, хотя это было не так.

Помня о высокомерном отношении Жервез, он хотел убедиться, что Мари должным образом оценит социальное положение Сибель. Конечно, Уолтер не замечал в Мари той же надменности, что и в Жервез, но он не хотел подвергать Сибель риску столкнуться с унизительным отношением. Отмечая, он мельком взглянул на Сибель, но тут же перевел взгляд на Мари, гадая, заметила ли та, что он представил ее Сибель, подчеркнув тем самым, что Сибель являлась высокородной дамой. Однако при обратном представлении он проявил немалую осторожность, так что, внимательно прислушавшись, можно было подумать, будто он представлял Мари. Так он надеялся не обидеть Мари, в то же время, дав понять, что Сибель является более важной особой.

Озабоченность придала лицу Уолтера некоторую строгость, один уголок его рта слегка изогнулся. Мари заметила лишь то, что он не отрывал от нее взгляда, даже когда говорил со своей предполагаемой невестой. Возможно, решила Мари, Уолтеру не нравился такой тип красоты, каким была наделена Сибель. Мари понимала, что она была в равной степени привлекательна, хотя и немного по-другому. Внимательность Уолтера утихомирила ее гнев. Пока лучше не раздражать его открытым вмешательством в его планы. В данный момент, если Сибель не примет приглашения на танец от одного из тех мужчин, что направлялись к ним, будет достаточно выставить ее напоказ, как глупую английскую дурочку, которой она наверняка и являлась.

Сибель между тем заметила не только то, что Уолтер быстро перевел взгляд с нее на Мари. По сути, она пришла в смущение от того, что понимала его мысли, читала их по незначительным движениям мышц его лица и тела. Никогда еще она не была (если не считать одного-двух раз, когда сталкивалась с настоящей опасностью для жизни) так восприимчива к желаниям другого человека. Сибель видела, что Уолтеру не понравилось вмешательство Мари, что официальное представление ее незамужней, молодой женщине имело своей целью незаметно приструнить Мари в ее речах и манерах.

Из всего этого и из нескольких недовольных замечаний матушки насчет леди Пемброк и ее сестры Сибель пришла к выводу, что Уолтер, считая Мари скучной и надменной, недолюбливал ее. Зато Мари он нравился, и Сибель заметила это. Она решила выступить в качестве посредника между ними. Таким образом, когда к ним приблизились мужчины, замеченные Мари, и начали приглашать обеих дам на танец, выдвигая разнообразные мотивы, Сибель отказалась, представив ряд веселых отговорок, среди которых была и такая, что никто из них не мог предложить ей столь захватывающую беседу, как герой битвы при Монмуте.

– И где же он? – язвительно поинтересовался Уолтер. – Глупышка, там не было никакой битвы. Это был настоящий разгром – сначала одной стороны, затем другой. Клянусь, я убью вас, если вы будете намекать, что на иные темы я беседовать не способен.

Сибель лишь улыбнулась в ответ, но молодые люди шумно потребовали, чтобы Уолтер рассказал им об этом событии. Сибель только того и надо было, поскольку это устраняло возможность для Мари заигрывать с Уолтером, вынуждая его тем самым на грубость. Не только Сибель добилась своей цели, но и Мари, как она заметила, со своим влюбчивым нравом уделила внимание каждому, кто с ней говорил. По мнению Сибель, Мари, по своей природе, была гораздо глупее большинства женщин. Выражая недовольство темой войны, она причитала, охала и хлопала ресницами.

Хотя саму Сибель не особенно интересовало детальное описание битвы, ибо она нередко сталкивалась с последствиями таких сражений, ей было известно, что подобные разговоры являлись проявлением мужского самолюбия и должны были выслушиваться со всей внимательностью. В связи с частым вмешательством Мари в разговор и искренним нежеланием Уолтера продолжать обсуждение сражения, тематика беседы вскоре поменялась, и, когда стало ясно, что ни одна из дам не собирается сменить общество Уолтера на танцы, мужчины удалились на поиски других партнерш.

Сибель немало удивилась, когда Мари не приняла ни одного приглашения. Конечно, она находила общество Уолтера гораздо более приятным, чем общество этих молодых петушков.... И тут она поняла, что Мари тоже наверняка предпочитала другим мужчинам Уолтера. Сибель не ревновала; она прониклась жалостью к этой глупой женщине. Возможно, поведение Мари ничего не значило, но ее медлительность говорила о том, что она благоволила Уолтеру. Сибель считала, что нельзя допустить, чтобы та решила, будто Уолтер свободен.

– Вам не следует жертвовать своим удовольствием ради разговоров со мной, – сказал Уолтер.

Это замечание не было адресовано кому-то конкретно, но Сибель не сомневалась, что оно предназначалось не для нее. Тем не менее, Мари повторила свою первую фразу, будто она пришла для того, чтобы выручить Сибель, позволив ей потанцевать и весело провести время. Сибель почувствовала себя очень виноватой, вспомнив о мнении бабушки, которая считала, что несправедливо оставлять вопрос помолвки решенным наполовину. Конечно, леди Элинор говорила о Уолтере, но теперь Сибель понимала, что по отношению к другим это тоже было несправедливо.

Взглянув украдкой на Уолтера и заметив, как он слегка сжал губы (явный признак того, что ему не нравилась эта ситуация), Сибель почувствовала себя еще более виноватой.

Бедный Уолтер, он сделал все возможное в рамках приличия, пытаясь избавить их от общества Мари. Сибель понимала – иного способа потребовать чего-то большего, чем то позволяли его права на нее, не существовало. Он не мог заявить, что был помолвлен, не вынудив ее тем самым незамедлительно принять его предложение.

Незначительная пауза после слов Мари стала затягиваться. Уолтер повернулся к Сибель; от нее не ускользнула растерянность в его взгляде. Желание помочь ему стало непреодолимым.

– Но долг не позволяет мне веселиться, если этого не может сэр Уолтер, – призналась она, засмеявшись, чтобы придать своей фразе шутливый тон. Она протянула ему руку. – Сэр Уолтер просил моего отца отдать меня ему в жены, и отец согласился. Когда подпишут соглашение, мы будем помолвлены. Следовательно, если сэр Уолтер хромает, Сибель не имеет права танцевать.

Необыкновенно удивленный взгляд Уолтера предоставил Мари достаточно пищи для размышлений. Во-первых, он подтверждал ее первоначальную мысль, что Сибель противилась этой помолвке. Во-вторых, он говорил о том, что, хотя Уолтер и сделал предложение жениться на Сибель, он не очень-то страстно стремился обладать ею, даже несмотря на приданое. Похоже, он считал ее просьбу не заключать соглашения в связи с тем, что она не хотела этого, достаточно веской причиной, чтобы взять свое предложение назад. В-третьих, Мари решила, что Сибель внезапно пришла к другому мнению из ревности, ошарашив тем самым Уолтера.

Мари злилась на себя. Возможно, если бы она не вмешалась, Уолтер сказал бы лорду Джеффри, что его дочь не хочет этого брака, и не стал бы заключать соглашения. Чтобы выиграть время и подумать, Мари сделала несколько неопределенных замечаний, выражавших ее удивление. Она спросила себя, а не оставить ли ей эту затею. Ведь было много других мужчин. Но злоба восторжествовала в ней. Если она не может покорить Уолтера, она предоставит Сибель вескую причину проникнуться отвращением к нему, но сначала попытается увести его прямо у девушки из-под носа. Она бы могла постоянно преследовать Уолтера в отсутствие Сибель, признаваясь с помощью простых слов, что ее тянуло к нему, как магнитом, но избегать его, когда он был с Сибель, чтобы не причинить ему и невесте неприятностей. Подобные действия показали бы чуткую заботливость о его благополучии, что, бесспорно, заставило бы этого дурака решить, будто она любит его.

Мари надеялась, что они пробудут в Билте, по крайней мере, еще неделю. Это подарило бы ей день-другой для того, чтобы посмотреть, как сработает ее уловка, и в то же время предоставило бы достаточно времени, чтобы прибегнуть к другой тактике в случае необходимости. Больше всего Мари не хотела открытого публичного заявления о планируемой помолвке. Если бы помолвка стала общеизвестным фактом, Сибель пришлось бы волей-неволей придерживаться ее правил, какую бы неприязнь ни питала она к Уолтеру. Однако сейчас Мари не сомневалась, что ее возгласы «радостного» удивления остались фактически незаметными для молодой пары. Не обратили они внимания, похоже, и на то, что в разговоре произошла еще одна довольно заметная заминка. Они, не отрываясь, смотрели друг на друга, и Мари с удовлетворением отметила, что Сибель казалась несколько напуганной, а Уолтер – решительно обеспокоенным.

– Вижу, я вынуждаю вас сделать публичное объявление раньше, положенного срока, – слукавила Мари. – Пожалуйста, не беспокойтесь. Клянусь, что я никому не расскажу об этом, даже моей сестре. Если что-то и вызовет какие-нибудь толки, я не буду иметь к ним никакого отношения.

Это недвусмысленное утверждение достигло своей цели, и Сибель повернула голову.

– Благодарю вас. Я действительно позволила себе некоторую вольность, сообщив известие, которое еще должно подтвердиться. Буду очень признательна, если вы сохраните его в тайне.

– И поскольку я здесь de trop, – пробормотала Мари, – я оставляю вас наедине.

В этом ей никто не препятствовал, и она ускользнула, как только музыканты начали настраивать инструменты для следующего танца. Мари заметил молодой мужчина, не нашедший партнерши, и танец закружил ее прежде, чем она заметила непосредственную реакцию на ее уход. Когда у нее появилась возможность взглянуть в сторону камина, ни Сибель, ни Уолтера там уже не было.

С молодым человеком, пригласившим ее, и с последующими партнерами Мари была особенно очаровательна, поскольку, когда начался третий танец, она заметила, что Сибель тоже танцует. То, что Сибель танцевала со своим дядей Саймоном, а затем, по очереди, с отцом, дедом и братом, не имело для нее никакого значения. Мари волновало лишь то, что Сибель, по всей видимости, ускользнула таки от Уолтера. Мари не знала, что Сибель выполняла свой первый акт послушания мужу.

Когда Сибель покинула своих партнеров, Уолтер отпустил ее руку и улыбнулся ей.

– На этот раз я не позволю вам уклоняться, – сказал он. – Я немедленно поговорю с леди Элинор и попрошу ее назначить время для обсуждения договора, поскольку из разговора с вашим отцом я понял, что должен обратиться за разрешением к вашей бабушке.

Сибель посмотрела на него широко открытыми глазами и медленно покачала головой, не понимая, что же ее так сильно привлекало в Уолтере. По сравнению с ее дядьями он не был особенно красив: типичное румяное квадратное норманнское лицо; широкий рот с мягкими, полными губами казался чувствительным, но мог быть и жестким. Его лицо не вызывало того восторга, который получали люди, глядя на Саймона или Адама, но оно придавало Сибель чувство уверенности и надежности. Уолтер не исчез бы вдруг в критический момент, как Саймон, не поддался бы и безудержной ярости, как то делал Адам. Сибель не переводила взгляд на его тело, но чувствовала его всем своим существом. Оно обладало иной мужской привлекательностью, более опасной, поскольку она не реагировала на голос разума.

Одной мысли об этом было достаточно.

– Я не откажусь от своих первоначальных слов, если только вы не заставите меня, – тихо сказала она.

На этот раз головой покачал Уолтер, но он не ответил ей прямо, а лишь сказал:

– Подыщите себе партнера для танца, Сибель. Я действительно этого хочу. Я должен упорядочить свои мысли, а когда вы рядом, я не могу думать, – он улыбнулся ей, – по крайней мере, не способен думать ни о чем практичном.

Итак, Сибель танцевала с «надежными» мужчинами, а Уолтер беседовал на тему войны и политики с теми, кто не смог найти себе партнера или не обращал на танцы никакого внимания, но мысли обоих были заняты другим. Сибель беспокоилась, что ее матушка рассердится из-за того, что она сдалась так быстро. Именно это беспокойство придало ей испуганный вид в ту минуту, когда она заявила Мари о своем обязательстве. Нет, Сибель не боялась, что мать отшлепает или отругает ее. Она боялась, что матушка решит, будто она лишилась здравомыслия. За исключением этого, Сибель была бесконечно счастлива. Казалось, с сердца ее упал тяжелый камень. Она веселилась от души, особенно потому, что каждый ее взгляд, брошенный на Уолтера, обнаруживал, что он вел невинные беседы и, по всей вероятности, был абсолютно спокоен.

Последнее впечатление было ошибочным, хотя Уолтеру и не довелось столкнуться с резким отпором со стороны леди Элинор. Он достаточно быстро отыскал ее в обществе ее мужа и принца Ллевелина, которые безмятежно вспоминали события, минувшие за последние тридцать лет. Глаза леди Элинор весело заблестели, когда она увидела, что к ним решительно направляется Уолтер.

– Сюда идет наш будущий зять, – сказала она. – Возможно, середина танца неподходящее время для обсуждения брачного соглашения, но едва ли я стану возражать против этого, коль уж согласилась устроить свадьбу в разгар войны.

– Это самый подходящий момент, – заметил Ллевелин с непроницаемым лицом, но глаза его чуть прищурились. – Саймон сам захотел жениться первого декабря. Все предсказатели согласились, что знаки в этот день необыкновенно благоприятствуют, и я решил поговорить с Иэном и Джеффри.

– Тут вы схожи с молодым человеком, который собирается присоединиться к нам, – отметила Элинор, приподняв бровь. – Уж если вам что-то взбредет в голову, выбить из вас это можно лишь только с помощью боевого топора.

– Леди Элинор, – кланяясь, произнес в эту секунду подошедший Уолтер, – Сибель дала свое согласие на наш брак. Мне бы хотелось знать, когда можно будет обсудить условия соглашения.

Он пришел в некоторое замешательство, когда все трое рассмеялись, но улыбнулся и сам после того, как Элинор объяснила (в более тактичной форме, чем она разговаривала с Ллевелином и своим мужем), о чем они говорили перед тем, как он подошел к ним. Однако Уолтер указал в самой бесхитростной манере, что он не требовал сиюминутного обсуждения условий, а лишь просил назначить время и место.

– Таким образом, – закончил он, – это подтверждает, что я более рассудителен, чем вы предполагали.

– Туше, – усмехнувшись, пробормотал Иэн, словно он судил тренировочный матч, в котором Уолтер нанес победоносный удар.

– Но он все же полон решимости, – сказала Элинор, глаза ее весело вспыхнули.

– А вы ждали, что я стану извиняться и отступлю? – спросил Уолтер, тоже улыбнувшись.

– Другой бы так и поступил, – ответила Элинор.

– Но не тот, кто достоин взять Сибель в жены, – парировал Уолтер.

– О, прекрасный удар! – воскликнул Ллевелин. Иэн в ту же секунду рассмеялся и сказал:

– Он припер тебя к стенке, любовь моя. Я думаю, тебе следует пойти на уступку в этом матче.

Элинор тоже рассмеялась, глаза ее наполнились удовлетворением. «Здесь, – подумала она, – Сибель найдет ту силу, в которой будет нуждаться, пока молода».

– Хорошо, – согласилась она, – но установить время не так легко. Завтра будет свадьба, послезавтра • рыцарские турниры, а еще через день – рукопашные схватки.

Элинор наблюдала за противоречивыми чувствами во взгляде Уолтера. Совершенно очевидно, что он горел желанием разрешить все детали и заключить письменное брачное соглашение. Он понимал, что в день свадьбы такими делами заниматься нельзя, а мысль о том, чтобы решить эту проблему во время турнира, тоже казалась кощунственной. Тень беспокойства скользнула по его лицу.

– Давайте решим эту проблему послезавтра, – быстро сказал он. – Я не могу биться на турнире, да и для меня гораздо важнее добиться Сибель, чем...

– Но не для меня, – улыбнувшись, перебил его Иэн. – Мы с Джеффри не сможем решать дела в этот день. Вильям будет состязаться со своими ровесниками на этом турнире, и мы обязаны присутствовать там. Я бы хотел, чтобы и ты взглянул на его мастерство, Уолтер. Я слышал, что ты стяжал себе славу заядлого поединщика. – Иэн встал и положил руку на плечо Уолтера. – Уверяю, ты ничего не потеряешь от этого. Несколько дней ничего не решат. Уже несколько месяцев назад мы пришли к мнению радушно принять тебя, если Сибель согласится стать твоей женой. Разве не так, Элинор?

– Действительно, несколько дней ничего не решат, – согласилась Элинор, хотя ее озадачил тон Уолтера. – Если Джеффри разъяснил вам, что наследные земли Сибель будут принадлежать только ей, что вы управлять ими не будете, если только она не изъявит на то свою волю, пусть обсуждение условий не беспокоит вас. Других требований мы предъявлять не будем. Давайте решим формальности на следующий день после рукопашных состязаний, сразу же после завтрака, скрепив соглашение поцелуем мира. Вас устроит это?

– Да, конечно, – ответил Уолтер, хотя и довольно уныло.

– Вы можете воспользоваться для секретности моей палатой, – предложил Ллевелин, – а я буду свидетелем, если пожелаете. – Он улыбнулся. – Не думаю, что это причинит мне неудобства или надолго оторвет от собственных дел. Я предвижу быстрое соглашение.

Таким образом, Уолтер получил разрешение покинуть стариков, поклонился и ушел, предоставив давним друзьям предаться воспоминаниям о прошлом. Ему бы следовало довольствоваться тем, чего он достиг, фактически получив заверения в том, что соглашение уже почти заключено. Однако он заметил, что Сибель все еще озабочена, словно из нее силой вытянули нечто такое, чего она не собиралась говорить. Может быть, это ревность? Неужели Сибель ревновала его к Мари?

Если так, то она ведет себя глупо, подумал Уолтер. Он дал слово ее отцу. Ей бы следовало знать, что он не станет искать себе жену, если только не получит официального отказа. Жена не имела права ревновать мужа к его любовным утехам с другими партнершами или, по крайней мере, не должна выказывать свою обеспокоенность маленькими утехами мужа. Но Уолтер не забыл того, что сказала ему Джоанна... а принц Ллевелин фактически повторил потом то же самое. Он сказал, что женщины Роузлинда хранят верность своим мужьям, но ждут в ответ взаимной учтивости.

Хотя Уолтер не испытывал недостатка в компании, переходя от одной группки молодежи к другой, эти разговоры не представляли для него большого интереса. В основном его просили рассказать о «проклятой битве», каковой он начинал уже ее считать. Таким образом, глаза его часто блуждали по залу, постоянно натыкаясь на Сибель, и каждый раз, когда он видел ее, она находилась в обществе одного из своих родственников. Несомненно, она не танцевала с мужчинами, не являвшимися членами ее семьи, и даже когда он видел ее за разговором, то беседовала она в группке, состоящей из ее родственников.

Уолтера все больше одолевало беспокойство. Если такое неожиданное согласие Сибель на помолвку с ним имело своей целью предупредить действия Мари, не являлось ли это намеренное увертывание от всех мужчин, не связанных с ней кровными узами, очередным сигналом? А если так, не следовало ли ему смириться с этим и бросить ухлестывать за Мари?

12

Свадьба прошла весело. Рианнон не была из робких девушек, а Саймон стяжал себе такую репутацию, что новобрачные шуточки отличались более чем приемлемой непристойностью. Кое-кого из гостей озадачил тот факт, что в брачное ложе подложили огромного серого кота, но поскольку новобрачная пара встретила присутствие животного одобрительными возгласами и смехом, те, кто не знал Мэта, вскоре забыли о нем.

Одним из немногих, кто отправился спать не в лучшем построении, был Уолтер. Он перенес тяжелую ночь. Два дня он почти ничего не делал, только сидел и осторожно передвигался. Его тело ныло и требовало встряски. Не испытывал физической усталости, он все время чувствовал боль в плече и колене, знал, что привычные, удобные позы, в которых он, как правило, спал, были для него недоступны. Но хуже всего то, что его тело требовало не только встряски. Восдержание длилось дольше обычного, и поэтому он истосковался по женщине. Еще больше эту потребность усилили шуточки и намеки брачной церемонии, да и постоянные контакты с Сибель в течение всего дня, поскольку страсть к ней раздразнила его аппетит до предела.

В его нынешнем положении найти женщину не представлялось возможным. Если бы он лег спать в зале, все было бы иначе. В связи с большим количеством прибывших на свадьбу гостей, служанкам пришлось покинуть свои обычные покои, что сделало их весьма доступными. К тому же на праздник в Билт стеклись со всех окрестных городков и среди них те, кто торговал своими прелестями. Но Уолтер не мог привести женщину в палату, которую он делил с двумя юными пареньками. Молодой Иэн был еще, в сущности, нерешительным ребенком, но даже если Вильям таковым и не был, оба являлись братьями Сибель.

Покинуть комнату Уолтер тоже не мог. Из-за возбуждения перед предстоящим турниром Вильям спал очень неспокойно, если спал вообще. Отсутствие Уолтера в течение любого отрезка времени, безусловно, вызвало бы вопросы в светлой голове этого юноши. Уолтер закрыл глаза и попытался переключить мысли на проблему, связанную с кастеляном Рыцарской Башни. Но это лишь вернуло его к раздумьям о Сибель, о ее тревоге за него, о ее уме, скорее усилив наполнение плоти, чем ослабив ее.

В конце концов, полный греховных дум и неудовлетворенности, Уолтер уснул настолько тревожным и неспокойным сном, что тотчас же проснулся, когда начал ворочаться Вильям.

В этот ранний час в зале царил настоящий хаос – слуг поднимали с постели пинками и ударами; те, кто уже проснулся, осторожно пробирались, чтобы разжечь огонь в каминах, между теми немногими, кто все еще спал на тюфяках; слуги более высокого ранга испуганно таращились на рыцарей, которые ютились на походных кроватях поближе к большим каминам. Этих людей нужно было поднять, чтобы убрать спальные приспособления и накрыть на их месте столы. На завтрак, предназначенный для всех, должны были подать пироги с мясом, сыр, хлеб и вино. К сожалению, танцы и попойка продолжались до поздней ночи предыдущим вечером и будить спящих на мессу и трапезу было делом нелегким, да и не безболезненным – ни для спящих, ни для слуг, которых, как правило, били за выполнение этих обязанностей.

Уолтер, Вильям и Джеффри поплотнее закутались в плащи и сменили беспорядок зала на покой часовни. Там они в безмолвии ожидали священника, а бледный свет и резкий холод проникали через каменные резные украшения на окнах. Кроме них, начала мессы ожидали еще около двадцати человек, самые высокородные из которых занимали центр и переднюю часть помещения, где их яркие плащи образовывали как бы летний пейзаж в разгар зимы в этой холодной, мрачной часовне. Слуги либо толпились у стен, либо сутулились по углам.

Легкий рывок за плащ вернул Уолтера к реальности. Священник уже начал петь молебен, и паства опускалась на колени. Уолтер последовал примеру остальных, сморщившись от боли, а когда настало время подниматься, встал с помощью своих спутников. Когда они покинули часовню, до него дошло, что он не слышал ни единого слова мессы. Интересно, произносил ли он ответные молитвы? Наверное, он – это делал, сам того не сознавая. На мгновение это встревожило его, но затем беспокойство рассеялось, и ему на смену пришла теплая уверенность, которая всегда следовала за службой. Он был там. Бог наверняка заметил его тело, слышал его голос и благословил вместе с другими.

По выражениям лиц своих спутников Уолтер усомнился, слышали ли мессу они. Они были в первой группе, но мимо них к дверям в часовню уже направлялись другие. Этим утром предстояло пропеть немало месс.

Мысли Уолтера перебил Вильям, сообщив, что направляется в конюшни, чтобы подготовить лошадь.

– Тебе это нужно? – спросил Уолтер. – Не думаю, что ты позволишь своему боевому коню оставаться на морозе до последней минуты. Выпей сначала немного вина, а затем сбегай и проверь, не составили ли герольды порядок турнира. После этого вернешься к нам и сообщишь, готовы ли они. Если ты и тогда решишь остаться на улице, позволяя коченеть мышцам, это твое дело, но я не советую так поступать.

Когда Уолтер заговорил, Джеффри открыл было рот, но затем закрыл и не обмолвился ни словечком до тех пор, пока не исчез Вильям.

– Слова настоящего мастера, – заметил он после этого.

– Прошу прощения, – смущенно сказал Уолтер. – Конечно, приказывать сыну – это ваша обязанность, но...

– Но я его отец, и на меня он бы обиделся. Да, мне известно это. Почему все мальчишки такие глупцы? Я очень люблю своего отца и всегда любил, но испытывал точно такие же чувства.

– Я тоже, – признался Уолтер. – Но среди взрослых мужчин тоже хватает глупцов. Они позабыли о своих чувствах и винят сыновей.

Джеффри криво улыбнулся.

– Я тоже не освобожден от этого. Если бы вас не было рядом, мы бы повздорили.

Уолтер с пониманием улыбнулся в ответ и вспомнил, что обещал Сибель поговорить с Джеффри о своих намерениях посетить Рыцарскую Башню. Момент для этого был подходящий. Он объяснил обстоятельства и обрисовал в общих чертах свой план потребовать то, что ему причитается, чтобы у него появилась причина сместить сэра Гериберта с его поста.

– Нет смысла ехать туда, – медленно заключил Джеффри. – Если сэр Гериберт пригласит вас, вы сможете либо отказаться, предоставив ему тем самым основания подать на вас жалобу, либо рискнуть и наполовину покалеченным угодить в ловушку. Вы быстрее добьетесь своей цели, если вызовете его на встречу с вами. Если он приедет, а вы все еще будете чувствовать, что не можете доверять ему, оставьте его с собой. Таким образом, вы лучше узнаете этого человека.

– Это и в самом деле лучшее решение, – согласился Уолтер, – к тому же я могу воспользоваться в качестве оправдания своими дурацкими травмами плеча и колена. Но куда его вызвать? Голдклифф находится слишком далеко, и он легко найдет предлог, чтобы отложить нашу встречу. Кроме того, сказать по правде, мне бы не хотелось удаляться от Ричарда на случай, если понадобится его помощь. Вызвать же его сюда, или в Аск, или в Абергавенни – значит дать ему повод обратиться к королю с просьбой наделить его правом на земли под предлогом, будто я пытаюсь втянуть его в дело бунта.

– Это так, – подтвердил Джеффри, – к тому же, как раз сейчас Генрих пребывает в таком гневе, что способен совершить любую глупость. А заставить его поправить сделанное позже вряд ли удастся, даже если он будет сожалеть о содеянном. Но вы могли бы без всякого риска пригласить вашего кастеляна в Клиро – замок семьи вашей будущей жены. Это место сохраняет нейтралитет в данной ситуации и находится не более чем в одном дне пути от Рыцарской Башни.

Уолтеру не представилось возможности ответить, поскольку как раз в эту минуту вернулся сияющий от гордости Вильям и сообщил, что ему предоставили место почти в самом конце юношеского турнира. Хотя это означало, что ему придется ждать некоторое время, чтобы испытать свое мастерство, место считалось почетным. Тем, кого считали почти достигшими мужского совершенства, отводили время перед самым мужским турниром, когда большинство зрителей заканчивали завтракать и спускались к арене.

К тому времени, когда Джеффри и Уолтер перестали выражать свое удовлетворение и одобрение, к ним присоединились Иэн, Саймон и женщины. Иэн тоже вооружился для турнира. Джеффри нахмурился и мельком взглянул на Элинор и Джоанну. В былые времена Иэн был одним из самых искусных поединщиков, но и теперь он все еще считался серьезным соперником для одного-двух туров. Иэну не хватало лишь выносливости, но его стиль, знания и способности до сих пор были на высоте.

Иэн заметил недовольство Джеффри и засмеялся.

– Я уже пообещал, что буду участвовать не более чем в двух-трех турах, – сказал он. – Ричард попросил меня о дружеской дуэли, и, видя свое преимущество перед ним в его нынешней, далеко не лучшей форме, я согласился. Кто еще желает сразиться со мной? Джеффри?

– Ни в коем случае! – засмеявшись, воскликнул Джеффри. – Я не хочу, чтобы меня вышибли из седла, а затем сбросили на землю, что случается каждый раз, когда я состязаюсь с вами. Я с радостью предоставлю эту честь кому-нибудь другому. Вам незачем опасаться, что будет недостаток в претендентах. Только помните о своем обещании – не более двух туров.

– Я... – начал было Уолтер, но тут же замолчал, вспомнив о переломанной ключице.

– Как-нибудь в другой раз, – улыбаясь, сказал Иэн. – Ты будешь частым гостем в Роузлинде. Нам еще неоднократно представится возможность испытать друг друга. Никак не могу понять, почему мы не сделали этого, когда ты в последний раз гостил у нас.

– Потому что он был слишком занят, повсюду следуя за Сибель, чтобы беспокоить вас, папа, – поддразнил Саймон.

– Должен сказать, что я одобряю его вкус, – отметил Иэн. – Если бы я выбирал между собой и Сибель, я бы тоже предпочел ее.

– Не думаю, что я согласна с вами, – вставила Рианнон с деланным оттенком серьезности. – Я бы наверняка предпочла вас, Иэн. Сибель всем хороша, но...

Все рассмеялись, но тут же перевели внимание на Вильяма, когда Иэн с некоторой озабоченностью принялся осматривать снаряжение своего внука. Уолтер взглянул на Сибель и поймал на себе ее взгляд. Она весело улыбалась, по-видимому вовсе не испытывая неудобства от шуток, и Уолтер тотчас же позабыл о легком смущении, причиненном ему Саймоном, о разочаровании и бессоннице предыдущей ночи. И теперь лишь сожалел о том, что он не сможет принять участие в турнире и Сибель не увидит, какой он искусный воин.

Уолтер решил, что он мог бы завоевать приз. Возможно, Ричард дрался на турнирах не хуже его или даже лучше, но Уолтер не думал, что он действительно намерен состязаться. Саймон тоже не входил в число поединщиков: жених не принимал участия в свадебных турнирах. Слишком велика была в случае его участия вероятность того, что он не смог бы тогда нормально справиться со своей главной ролью. Из тех же мужчин, что могли состязаться, Уолтер был, вероятно, наиболее искусен. Он пошевелил для пробы плечом.

– Нет, – тихонько прошептала ему на ухо Сибель, незаметно подойдя к нему сбоку. – Нет, оно еще не зажило. Вы не сможете отразить щитом удар пики.

Уолтер опустил на нее глаза.

– Этот брак будет доставлять мне массу неудобств, коль вы способны читать мои мысли, – укоризненно сказал он.

– Только слепой или идиот не смог бы прочитать сейчас ваши мысли, – парировала она, улыбнувшись. Затем положила свою руку на его и добавила более серьезно: – Я не сожалею о том, что вы не можете сражаться, милорд. Я знаю – это очень глупо с моей стороны, но я бы боялась за вас.

– Считаете, я настолько глуп, что не способен твердо держать свои позиции во время поединка? – спросил Уолтер, но в голосе его не было ни гнева, ни раздражительности. Этот вопрос просто был направлен на то, чтобы вытянуть из Сибель признание, которое он хотел услышать.

– Вы же знаете, что это не так, – не без намека ответила она. – Но когда нечто очень желанное уже почти что в ваших руках, разве можно не бояться, что какие-нибудь непредвиденные обстоятельства отнимут у вас предмет вашего обожания? Или я глупее остальных?

– Нет, если этот предмет для вас – я, – ласково уверил ее Уолтер.

– Возможно, мне не следует признаваться, но я бы не хотела потерять вас теперь. – Вдруг в глазах Сибель заиграли озорные огоньки. – Начинать сначала, после всех тех волнений, испытанных мною при осуществлении выбора, было бы уже слишком.

– Ах вы маленькая змея, если бы мы были одни, я бы заставил вас пожалеть о своих последних словах, – прошептал Уолтер.

– Сначала вы называете меня осой, затем змеей. Неудивительно, что вы считаете, будто должны угрожать мне наказанием, – произнесла Сибель, сложив свои милые губки восхитительным бантиком.

– Угроза? Какая еще угроза? Это было обещание! – ласково воскликнул Уолтер и рассмеялся, заметив, что Сибель покраснела.

В этот момент к ним подошел маленький Иэн с кубками горячего ароматного вина, а другой юноша предложил поднос с сыром, пирогами и хлебом. Сибель и Уолтеру пришлось отвлечься друг от друга и заняться выбором еды, после чего их вовлекли в общую беседу. Следом за этим все, словно по уговору, направились к выходу из зала. Уолтер почти не сомневался, что причиной этому служило нетерпение Вильяма, которому потворствовал его снисходительный дед, хотя еще было слишком рано, но заметил, что ему тайком жестикулирует Саймон, и не стал препятствовать намерениям всей группы.

Когда все направились к выходу, Саймон и Уолтер остались позади, так, чтобы замыкать шествие.

– Вчера вечером приехал Эфан, – сказал Саймон. – У меня есть кое-какие новости для тебя. Это не срочно, но, я думаю, интересно. В Монмут не только до сих пор прибывают новые люди, но по дорогам между замком, Аском и Абергавенни шастают дозоры.

– Ричард оповещен? – спросил Уолтер.

– Я решил предоставить это тебе, – ответил Саймон. – Ллевелин, конечно, уже знает об этом. Если тебе удастся улизнуть от Джеффри и моего отца, можешь поговорить с Эфаном сам. Нет смысла добавлять к беспокойствам, которые их терзают, новые волнения, выставляя напоказ наши с ними разногласия. Как бы там ни было, не думаю, что ты узнаешь от Эфана больше, чем я уже рассказал тебе и чем ты знаешь сам. Все признаки указывают на то, что в Монмуте ждут очередного нападения.

– А если оно не последует?

Саймон лишь пожал в ответ плечами. Сказал бы он что-нибудь еще, Уолтер так и не узнал, поскольку оба заметили, что на них оглядывается Джеффри, и ускорили шаг, не желая подавать виду, будто хотят поговорить тайком от всех.

Ужасно неловко, подумал Уолтер, состоять в политических разногласиях с людьми, связанными с тобой кровными узами, особенно если эти узы скреплялись любовью.

Нетерпеливый Вильям убежал вперед, и, дойдя до конюшен, все увидели, что его лошадь, лошади Джеффри и Иэна уже оседланы. Турнирная площадка находилась не очень далеко. Уолтер, Саймон и дамы предпочли прогуляться пешком. Они прибыли раньше конных членов своей группки и огляделись по сторонам. Было еще довольно рано, и смотреть пока, в принципе, было не на что. Ложи уже были установлены: пустые скамейки закрывались от ветра с трех сторон шатром золотисто-красного цвета и обогревались жаровнями с древесным углем. Подушечки для того, чтобы было удобней сидеть, скамеечки и грелки для ног, все яркие принадлежности, создававшие атмосферу празднества, слуги должны были принести, когда к арене начнут стекаться зрители.

На порядочном расстоянии от лож, с тыльной стороны турнирного поля, отряд воинов во главе со своим проницательным командиром уже наводил порядок на пустыре. В данный момент эта задача не представляла сложности. Многие люди прошагали всю ночь, чтобы взглянуть на поединки и принять щедрые дары, которые, как правило, раздавались в такие праздники. Многие из них сидели или лежали вокруг больших костров, которые им позволили развести, и отдыхали, ели или пили. Позже, под влиянием бесплатного пива, студня и возбуждения, они могли разбушеваться. Тогда воинам, возможно, пришлось бы отдубасить пару человек для острастки, но пока все шло спокойно.

Высокородные гости посмотрели на них и заулыбались, но не заметили ничего такого, что могло заинтересовать их. Они последовали в круг пустых лож. Саймон шел между своей матерью и Рианнон, Уолтер – между Джоанной и Сибель. Обе группки оживленно беседовали. Дойдя до края шатра, они увидели арену. Здесь царило настоящее оживление, поскольку Вильям был не единственным нетерпеливым юношей. Вокруг церемониймейстеров турнира толпилась молодежь, которую едва сдерживали два более снисходительных или более рассудительных командира, появившихся на поле. Саймон и Уолтер улыбнулись и направились к толпе. Женщины обменялись взглядами.

– Мои дорогие, – слегка вздыхая, сказала леди Элинор, переводя взгляд с Рианнон на Сибель, – невеста и будущая невеста, которые, я надеюсь, в равной степени любимы, только что вы стали свидетельницами предела своей власти. Когда зазвучат горны, вы потеряете своих мужчин. Помните об этом. Наберитесь терпения и мужества.

Она говорила непринужденно, хотя имела в виду именно то, что сказала, но выражение ее лица изменилось, когда на поле появились конные члены их группы.

– Женщина, – добавила Элинор взволнованным голосом, – должна знать, когда разжать руку и отпустить своего мужчину.

Сибель, Джоанна и Рианнон понимали, что Элинор говорит об Иэне и о ее борьбе с собой за то, что позволяет тому вести нормальную жизнь, несмотря на опасность для его здоровья. Подумав об этом, Джоанна содрогнулась и на мгновение стиснула зубы. Для нее еще это время не пришло; и она молилась, чтобы оно никогда не наступило. С нее вполне хватало и того, что она позволяла Джеффри отправляться на войну. Джоанна не знала, нашла бы она в себе силы покорно стоять рядом и позволять Джеффри губить себя, поскольку телячьи нежности сделали бы его несчастным.

Сердце Рианнон болело как за Элинор, так и за Иэна. Она любила их и боялась за обоих, но в отношении себя и Саймона у нее даже мыслей таких не возникало. Она бы бегом побежала за ним куда угодно, даже в царство вечного сна, ибо, если бы он погиб, жизнь перестала бы существовать для нее, пускай при этом и билось бы ее сердце.

На Сибель эти мрачные мысли влияли меньше всего. Несмотря на свою молодость, она уже часто сталкивалась со смертью и искренне переживала потерю старых слуг, детей, женщин при родах и воинов на войне. И все же она не могла себе представить, что кто-то из любимых ею людей может умереть. Но в то же время слова бабушки возымели странную значимость для нее. Они отдавались в ее голове: «...разжать руку и отпустить своего мужчину».

Вот слуги заспешили через арену с подушками и мехами для присутствующих дам. Сибель повернулась к ложам, отогнала от себя все дурные предчувствия и подготовилась к веселому времяпрепровождению. Другие дамы и джентльмены, чьи сыновья или воспитанники принимали участие в турнире, тоже появились из замка. Все они обменивались веселыми приветствиями и шутливыми замечаниями. Большинство джентльменов вскоре устремились к арене, дабы дать своим подопечным мудрые советы или строгие указания.

Некоторые молодые леди нервничали, опасаясь за благополучие молодежи. Более мудрые дамы, такие, как Элинор, повидавшие немало юношеских состязаний на своем веку, как могли, утешали их. Наконечники пик были затуплены, а сами пики сделаны из хрупкой породы дерева или даже нарочно ослаблены. Возможно, будет несколько сломанных костей, не более. Оставалось только надеяться, что молодые участники турнира отделаются лишь легкими ушибами.

Неразбериха вокруг церемониймейстеров начала рассеиваться. Наставники и командиры увели мальчиков для последнего осмотра доспехов, лошадей и сбруи, а сержанты подвели к каждому краю турнирного поля людей со связками пик. Затем один раз прозвучал горн (он должен был прозвучать десять или пятнадцать раз прежде, чем радостный шум огласил бы начало мужского турнира), и двое соперников разъехались к противоположным концам поля.

Все, даже женщины, наблюдали за состязанием с нескрываемым интересом, хотя каждая дуэль в известном смысле походила друг на друга. Мальчики прижали пики к телу, взяв их как можно крепче правой рукой. Левая рука, продетая в петлю с внутренней стороны щита, сжимала рукоятку, прикрепленную почти на самом краю. Поводья лошади были привязаны к луке седла, животное направлялось нажимом ног и коленей. Сложно и нелегко было одновременно направлять пику, держать и передвигать щит и управлять лошадью.

Поскольку противники примерно соответствовали друг другу по росту и весу, их успех полностью зависел от взаимодействия мастерства и рвения. Однако чрезмерное рвение могло и погубить поединщика, заставив его слегка податься вперед прежде настоящего момента столкновения, не позволив вложить в удар всю свою силу. Это была наиболее общая ошибка среди молодых всадников, хотя таких, которых не следовало бы выпускать на арену вообще, было мало. Они еще не умели согласовывать действия пики, щита и лошади, поэтому могли либо просто не столкнуться со своими соперниками, либо промахнуться пикой, либо позволить лошади отклониться от прямой линии.

День как хорошо начался, так и прошел благополучно. На весь день турнира никто не получил серьезных ранений, и благодаря прекрасному примеру Ричарда и Иэна, да тщательной подготовке принца Ллевелина никто не потерял самообладания и не вызывал соперников на настоящие дуэли. Когда, наконец, трубы возвестили о завершении состязании, все вернулись в замок, чтобы отогреться и наброситься, подобно голодным хищникам, на обильный обед, ибо, подпрыгивая и радуясь за своих кумиров, дамы затратили столько же энергии, сколько и мужчины.

Хорошим обедом угощали не только знатных гостей. Поэтому на поле жарили целого вола и несколько боровов, опустошались горы хлеба, откупоривались бочки с пивом. Подымались высоко в небо костры, менестрели играли на своих инструментах, жонглировали и танцевали. Предстоящую ночь в Билте запомнят надолго, ибо она обещала стать не только началом двухдневного безмятежного периода головной боли и переедания, но и основой значительного прироста в населении незаконнорожденных малышей в этом районе, хвастливых разговоров и обожествления принца Ллевелина.

13

Сибель хотелось всецело наслаждалась жизнью. Первый раз в своей жизни она вела себя абсолютно непринужденно с мужчинами, не являющимися членами ее семьи. Раньше благодаря ее красоте и предположению, что ее приданое будет необычайно щедрым, малейшие признаки дружеской расположенности потворствовали ухаживаниям, которых она не желала. Теперь стоило ей сказать, что она уже была обещана другому, как она тут же могла свободно говорить, шутить, смеяться и танцевать. Уолтер убеждал ее не заниматься глупостями и принимать ухаживания других. Но причина ее счастья заключалась именно в том, что, несмотря на новообретенную свободу, она все же предпочитала общество Уолтера всем остальным мужчинам.

Их беседы касались темы любви не больше, чем ее разговоры с другими мужчинами. Они помногу разговаривали на одни и те же темы, за исключением той, которая представляла для Сибель наибольший интерес: какая собственность должна стать ее приданым. Когда они впервые затронули эту тему, Уолтера охватило крайнее замешательство.

– Это не мне решать, – сказал он. – Я приму все, что бы ни предложила леди Элинор. – Затем он улыбнулся. – В конце концов, мне нужны вы, Сибель. И уже только потом я стремлюсь к союзу с вашей семьей.

Сибель вспыхнула слабым румянцем от удовольствия, но теперь, когда Уолтер принадлежал ей, она не испытывала трудности, беседуя на тему, которая помогала выявить его реакцию на вмешательство женщины в мужские дела. Она больше не питала к этой теме неприязни, ничуть не сомневаясь, что, столкнувшись с препятствиями, без труда найдет другую тропу. Для начала она выбрала наиболее прямой путь.

– Но вам не придется ни о чем говорить, – уверяла она Уолтера. – Я сама обсужу эту проблему с бабушкой. Не стоит беспокоиться и о том, что ее оскорбит это. Если она уже решила эту задачу, то так и сообщит мне. Но если нет, она с радостью выслушает меня, поскольку вы лучше осведомлены о размещении своих владений и о том, какие земли лучше всего подходят для обороны и управления.

Уолтер снова, казалось, был застигнут врасплох, но быстро овладел собой и с радостью принял предложение Сибель. Проблема приданых владений волновала его. Поскольку от него не требовали вклада в долю невесты (чтобы обеспечить ее приличным состоянием на тот случай, если она вдруг овдовеет), и, следовательно, никто не мог сказать, что он стремился заполучить земли, приграничные с его собственными владениями, он чувствовал, что обязан смириться с тем, что ему предложат. Однако, если приданые земли будут находиться далеко к востоку или северу, хлопот у него прибавится.

Ему бы следовало проявлять осторожность, а не сомневаться в здравомыслии и доброжелательности леди Элинор. Отчасти он не сомневался в этом, но он не привык решать с женщинами деловые вопросы, а вещи, проповедуемые священниками, мужчины знали наизусть, так что порой, общаясь с любовницами и случайными шлюхами, Уолтер находил, что подтверждение этих проповедей искажает его природные ответные чувства. Хотя он отлично все понимал, все же подсознательно ему казалось, что леди Элинор будет хитрить с ним в своих интересах.

Таким образом, большая часть времени проходила в описаниях (насколько это было известно Уолтеру) местонахождения и величины его предполагаемых владений. Сибель удалось подобрать земли, подходившие владениям Уолтера. Замок Клиро, расположенный на границе с Уэльсом, находился примерно на полпути между замком Фой, югом Херефорда и Рыцарской Башней. Располагался он не на прямой линии между ними, находясь ближе всего к Фой, но хватило бы одного дня пути, чтобы добраться до него от Фой или от Рыцарской Башни.

Кроме этого, имелись богатые фермы в Брейдоне. Там не было настоящего замка, только хорошо укрепленный особняк на берегу небольшого озера. Брейдон располагался неподалеку от замка Барбери, примерно в десяти милях, и не представлял больших трудностей для управления и обороны. Обсуждались и другие, менее привлекательные варианты, и чем больше они говорили, тем спокойней чувствовал себя Уолтер. Вопрос о том, что его избранница должна знать и заботиться о необходимых мерах обороны и управления не меньше его, казался Уолтеру все более естественным. Он получал настоящее облегчение от сознания того, что ему не придется мучиться при выборе человека или людей для управления землями в его отсутствие. Когда его будут призывать на войну (а вероятность того, что этого не случится в такие неспокойные времена, полностью исключалась), он будет оставлять в качестве своего заместителя Сибель, которая станет неотъемлемой частью его самого.

Лишенный романтики, их разговор не оставлял Сибель ни сомнений, ни сожаления. Хотя Уолтер рассуждал о землях и о том, что лучше было бы иметь дополнительную крепость, чем богатые угодья и озеро, изобилующее рыбой, его взгляд и случайные прикосновения к ее рукам, плечам или лицу лишний раз подтверждали страсть к ней. Сибель обнаружила, что эти нежные знаки внимания, которые, кроме нее, вероятно, никто не замечал, приходились ей по душе и возбуждали гораздо больше, чем открытые признания в любви. Ее желание выйти замуж и вступить в брачные отношения росло с невероятной быстротой.

Уолтер не меньше ее стремился к этому браку, но в то, что он состоится в недалеком будущем, верил меньше. Он видел, что Ричард и принц Ллевелин довольно часто не присутствуют на событиях, направленных на то, чтобы развлечь и занять свадебных гостей. Вскоре после поединка с Иэном граф исчез. И хотя и Ричард, и принц Ллевелин почтили своим присутствием открытие рукопашных схваток и были там, когда горны возвестили об окончании состязаний, Уолтер не был поглощен боями столь сильно и заметил, что мужчины ускользнули с арены на существенный промежуток времени.

Он и Саймон тоже воспользовались этим событием в своих интересах и попросили Эфана детально повторить свое описание того, что происходило в Монмуте. Хотя Саймон оказался прав, когда говорил, что Эфан расскажет не больше того, что уже передал Уолтеру он сам, отличное знание Уолтером местности указывало на то, что дозоры, о которых докладывал Эфан, имели не только оборонительное значение. Уолтер почти не сомневался в том, что, если Ричард в ближайшее время не двинется снова на Монмут, Джон Монмутский предпримет собственное наступление. Он мог планировать нападение на Аск или Абергавенни, но скорее всего, по мнению Уолтера, он бы попытался обойти эти грозные крепости и напасть на более легкие цели.

Таким образом, несмотря на заверения Джеффри в том, что короля вскоре уговорят пойти на уступки Ричарду, Уолтер не очень-то уповал на скорый брак. Уверенность в этом ничуть не утоляла его физическую потребность. Не подталкивало его на частые встречи с Сибель и сознание того, что помочь ему могла только она, хотя об этом и не говорилось вслух. Не то чтобы Уолтер сам не искал ее общества. Она притягивала его, как пламя притягивает мотылька, и, подобно мотыльку, он сталкивался при этом с очень болезненным удовольствием. Он подавлял слова и жесты любви не потому, что был гораздо больше заинтересован землями, которые должны были перейти к нему вместе с Сибель, и не потому, что хотел проверить способности, которыми наделил ее отец, а потому, что не мог выносить ее страстных ответных чувств.

И все же такая сдержанность мало помогала ему. Казалось, Сибель понимала, что он чувствует, когда она трезво рассуждает о практических делах. Она тоже ограничивала себя наиболее объективными разговорами, но не могла не краснеть, не могла не ласкать его взглядом. Ни разу еще в своей жизни, даже когда он едва достиг юношеского возраста и вступил в связь с первой высокородной дамой, не испытывал Уолтер такого смятения радости и печали. Он упрекал себя за глупость, убеждал себя, что, когда Сибель уедет с семьей назад в Англию, он будет волен развлекаться с любой выбранной женщиной. От такого утешения веяло прохладцей. Уолтер хотел Сибель.

Через день после рукопашных состязаний семья собралась на совет в покоях принца Ллевелина. Несмотря на все заверения, что они быстро и без труда придут к соглашению, Уолтер, подавленный сознанием того, что он один, а их много, начал нервничать. Наконец он попросил Ричарда сопровождать его, на что получил охотное согласие. Хотя поддержка Пемброка радовала его, через несколько минут Уолтеру стало ясно, что в ней не было никакой необходимости.

Едва они все уселись, как леди Элинор сказала:

– Сибель сообщила мне, что, по вашему мнению, Клиро, особняк и фермы в Брейдоне наиболее удобны и близки к вашим владениям.

Уолтер слегка покраснел.

– Я действительно так считаю, но...

– Нас это тоже вполне устраивает, – добродушно перебила его Элинор, заметив смущение Уолтера и желая успокоить его. – Я подумывала отдать с Сибель несколько больше. Все владения в Мерси принадлежат Джоанне. Не хотите ли вы возглавить еще какое-нибудь поместье или замок?

Хотя прежде Уолтер никогда не принимал участия в обсуждении брачного соглашения, у него возникло чувство, что, навязывая жениху свою собственность, когда никто не оспаривал долю приданого, семья невесты поступала весьма необычно.

Его смущение, должно быть, отразилось на лице, ибо Иэн улыбнулся.

– Я старею, – сказал он. – У нас с Элинор всего необходимого в достатке, даже более чем в достатке. Бедный Джеффри уже совсем издергался, разрываясь между своими землями и владениями Джоанны, да еще всячески помогая при этом своему отцу.

– Последнее утверждение вполне справедливо, – пылко подтвердил Джеффри.

Иэн сочувственно улыбнулся ему и продолжил:

– Тебе лучше меня удастся носиться из одного места в другое, Уолтер. В последнее время мне хочется спокойно пожить с Элинор.

– Но вам не обязательно отдавать с Сибель землю, – запротестовал Уолтер. – Я с радостью исполню любую вашу просьбу. Я клянусь заботиться о вашей собственности не меньше, чем о собственности Сибель.

Тут Ричард произвел шум, который превратился бы в смех, если бы он мог свободно открывать рот.

– Это самое безумное брачное соглашение, когда-либо слышанное мною, – сказал он. – Обычно родственники невесты дерутся, как коты, чтобы отдать как можно меньше, а родственники жениха стараются урвать все, что можно. Здесь же все шиворот-навыворот. Если вы хотите дать Уолтеру побольше, давайте. Зачем вам спрашивать его?

Леди Элинор посмотрела на второго самого влиятельного человека в Англии с относительной терпимостью матери к визгу своего младенца.

– Затем, что за те несколько лет, пока он заставит уважать и подчинит себе людей во владениях своего покойного брата, у него и без нас будет достаточно собственных хлопот. Я еще не знаю, понравится ли ему руководить отрядами всадников. Если он предпочтет набрать людей в своих владениях, обучать их и держать при себе, тогда ему выгодней будет содержать имения с преданными серфами. Если же он предпочтет воспользоваться услугами наемников, чтобы затем распустить их, от золота ему будет гораздо больше пользы.

– Я предпочитаю своих собственных людей, – мгновенно ответил Уолтер, и, даже заметив удовлетворение на лицах представителей клана Роузлинда, он понял, как ловко сформулировала эту проблему Элинор. Из ее слов он никак не мог определить, какому же образу действий отдавала предпочтение она. Здесь не было ловушки. Просто Элинор пыталась узнать, насколько он умел шевелить мозгами, подумал Уолтер и со всей искренностью продолжил: – Я никогда еще не нанимал воинов, поскольку не возникало такой необходимости, но в данной ситуации я бы мог так поступить. Видите ли, мне бы незачем было распускать их. Тех, кто станет исправно нести свою службу и пожелает получить постоянное место, я бы мог оставить, поскольку боюсь, что мне придется прогнать некоторых или всех людей, что служат у кастелянов моего брата.

– Вы правы, – заметил Джеффри. – К тому же королевство только выиграло бы от этого. Когда эта война окончится, сотни, возможно, тысячи людей, лишенных хозяйств, будут скитаться по всей стране. Я неоднократно отмечал, что стоит серфам обучиться солдатскому ремеслу, как они не хотят возвращаться к обработке земли, а если и поступают так, то послушания от них не добиться. Если вы сможете устроить в своих замках несколько сотен человек, это будет отлично.

– Истинная правда, – закивал Ричард. – И тебе не придется отпускать тех, кого ты заменишь. Я думаю, найдется достаточно оснований, чтобы отправить их на виселицу.

Все одобрительно зашумели, но Элинор, задумчиво нахмурив брови, не обратила на это никакого внимания. Когда она заговорила, слова ее были адресованы Иэну:

– Знаешь, любовь моя, не думаю, что у нас еще что-то на западе. Наши недостатки там явились одной из причин, побудивших Джеффри так охотно благоволить сватовству Уолтера, и было бы непрактично гонять Уолтера на юго-восток из-за одного замка.

– Как насчет ферм вблизи Оксенвуда? – спросил Иэн.

– Уолтер может забрать их, если пожелает, – ответила Элинор, – но они находятся всего лишь в пятнадцати милях от Кингслера, и сэр Гарольд без лишних хлопот справляется с ними. Я думаю, пять тысяч серебряных марок принесут Уолтеру больше пользы. А когда его дела будут улажены, он и Сибель смогут купить на них землю. – Вдруг ее лицо осунулось и помрачнело. – Когда эта война закончится, в королевстве появится море опустошенных владений, – вздохнула Элинор.

Из того, что сказала Элинор (до того, как она упомянула огромную сумму в пять тысяч марок), Уолтеру больше всего понравились слова «у нас есть». Уолтер знал, что земли принадлежали леди Элинор, и по контракту лорд Иэн вообще не имел на них прав, и все же это «у нас есть» прозвучало настолько обыденно, будто она привыкла относиться к своему мужу как к полноправному партнеру всей ее собственности. Это был хороший знак для будущей жизни. Если Сибель приучили думать так же, его положение в качестве супруга будет значительно облегчено.

Естественно, упоминание такой большой суммы денег вытеснило все другие мысли из головы Уолтера. Он открыл от удивления рот, а Ричард даже замигал.

– Это слишком много! – воскликнул Уолтер, не подумав.

Естественно, за его поспешной реакцией последовал бурный взрыв смеха, и Джеффри укоризненно произнес:

– Что? Вы считаете, Сибель не стоит этого?

Уолтер покраснел, но сказал уверенным голосом:

– Я считаю, что она стоит так много, что я бы предпочел получить ее без приданого, чем влезть в такой долг.

– Но о долге и речи нет, – сдержанно указала Джоанна. – Вам мы ничего не предлагаем. Не забывайте, что все будет принадлежать Сибель, она всем будет распоряжаться, не вы.

– Что?! – не выдержал Ричард.

– Это семейный обычай, – спокойно сказала Элинор. – Между мной и двумя моими мужьями он не вызывал разногласий. – Джеффри тяжело вздохнул, а Иэн мрачно усмехнулся, и она пристально посмотрела на них. – Когда есть любовь, а желания партнеров благоразумны, их мнения не могут расходиться, кому бы ни принадлежали земли.

– Разве желания женщины могут быть благоразумными? – с горечью спросил Ричард.

На лице Элинор появилась тень беспокойства, и она подвинулась к нему поближе.

– Дорогой Ричард, – очень тихо сказала она, – когда все эти напасти прекратятся, я хочу, чтобы вы приехали в Роузлинд и привезли с собой Жервез. Я понимаю, что ее мать умерла очень давно и никогда не встречалась с вашей матерью, – голос Элинор слегка дрогнул: Изабель из Клера, мать Ричарда, была ее ближайшей подругой, ее единственной настоящей подругой, если не считать мачехи Джеффри, Элы. Смерть Изабель стала тяжелым ударом для Элинор, и она до сих пор полностью не оправилась от него. Она совладала с голосом и продолжила: – Возможно, Жервез будет интересно услышать о вашем детстве и о вашей семье.

Ричард слегка напрягся и потупил взгляд.

– Спасибо, мы приедем, – тихо произнес он.

Все присутствующие с пониманием ожидали, когда закончится этот странный диалог. Поглощенный своими собственными проблемами, Уолтер едва ли заметил это. Несмотря на то, что в самом начале Уолтер был удивлен таким оборотом дел не меньше Ричарда, сейчас он почувствовал удивительную нетерпимость к несогласию графа с условиями подписания его брачного договора.

– Я все отлично понимаю, леди Джоанна, – сказал Уолтер, – но, в конечном счете, пользу из этого извлеку я, даже если вначале деньги будут принадлежать только моей жене. Если бы вы думали, что я способен промотать приданое Сибель, вы бы просто не приняли моего предложения. Следовательно, то, что вы даете моей жене, делает должником и меня.

– Чушь, – резко сказала леди Элинор. – Иэн был прав. Мы с ним не нуждаемся в том, что предлагаем. Вам эти деньги принесут больше пользы, поскольку вы найдете им применение. Судя по тому, что вы говорили об управлении вашего брата, ваши земли несколько лет не будут приносить нормального дохода. Было бы глупо с вашей стороны жить в стесненных условиях и не попытаться нормально устроить жизнь, в то время как бесполезное серебро лежало бы в моих сундуках.

Уолтер оглядел лица присутствующих. Все представители Роузлинда добродушно улыбались. Ричард рассмеялся и сказал:

– Не будь глупцом. Леди Элинор совершенно права. Таким образом, Уолтер поддался на разумные аргументы и тоже улыбнулся и кивнул.

– Итак, все согласны, – заключила леди Элинор. – Клиро, собственность в Брейдоне и пять тысяч марок составят приданое Сибель. Ей будут принадлежать все права; сэр Роланд, кастелян Клиро, принесет ей феодальную присягу; она будет вершить правосудие в Клиро и Брейдоне; будет наделена неограниченным правом отказывать в любом употреблении серебра; и все эти права она может предоставить кому пожелает, не обращая внимания на закон первородства и даже на кровные узы. Клянетесь ли вы соблюдать эти условия, сэр Уолтер?

– Клянусь, при условии, что мои владения в Фой, Торнбери, Барбери, Рыцарской Башне и Голдклиффе будут принадлежать только мне, и моя жена не станет претендовать на них. Клянусь также, что мои земли будут унаследованы по мужской линии моими сыновьями, законнорожденными моей женой, Сибель из Роузлинда, а в случае отсутствия сыновей моей крови они будут унаследованы моими законнорожденными дочерьми. Если же наш брак окажется бесплодным, все мои земли и почести унаследует мой племянник, Ричард, граф Глостерский.

Уолтер и леди Элинор поднялись и обменялись поцелуями мира, а затем этот процесс повторили все остальные члены семьи. После этого свидетели поклялись, что они слышали и поняли суть клятвы, и все присутствующие откинули в сторону церемонность и заулыбались. Писарь за маленьким столиком сбоку изо всех сил работал пером, делая черновые копии соглашения, чтобы каждая сторона могла затем переписать их со всеми дополнениями и необходимыми формальностями, но никто не обращал на него внимания. Что касается Уолтера и остальных, то они наконец-таки приняли на себя обязательства, и никакой законный документ не мог связать их более крепко.

– Итак, дело сделано, и договор заключен, – начал Джеффри, – но еще остается одна проблема. Все мы – непосредственные вассалы короля и, следовательно, должны иметь его разрешение на этот брак.

Вслед за этим заявлением последовала неловкая тишина. Ричард тяжело вздохнул.

– Я не хочу, чтобы мои трудности хлынули на Уолтера, – сказал он. – Что касается меня, я с радостью освобождаю его от всех обязательств и искренне молю не мешкать из-за меня при заключении этого брачного соглашения.

– Я не заключу соглашения на таких условиях, – разозлился Уолтер.

– Спокойней, спокойней, – заговорил Джеффри, – такой проблемы пока не возникает. Вы не дали мне закончить. Я лишь хотел сказать, что мои нынешние отношения с кузеном Генрихом настолько плохи, что я не хочу обращаться к нему с этим предложением. По сути дела, – он горько усмехнулся, – я вообще не хочу обращаться к нему. Таким образом, пока нас связывает клятва, я думаю, было бы неразумно писать официальное соглашение или давать ему официальное подтверждение.

Эти слова прозвучали уверенно и искренне, но Уолтер почувствовал беспокойство. Интересно, повторил бы Джеффри то же самое, если бы он не проявил горячности и не перебил его? Тогда Уолтер в очередной раз сказал себе, что в ссоре между королем и Ричардом ему отводилась незначительная роль. И все же он твердо решил следить за своими словами и действиями, чтобы ненароком не покинуть лагерь Ричарда. Эти неприятные мысли прервал смех леди Джоанны.

– Боюсь, теперь слишком поздно, – заметила она. – Сибель уже рассказала об этом доброй половине гостей, собравшихся в Билте.

– Возможно, это и так, – согласился Джеффри, – но не думаю, любовь моя, что, не считая нашей группы, кто-нибудь из здешних гостей склонен непосредственно беседовать с королем Генрихом. – Он говорил и смотрел на принца Ллевелина, который, если не считать свидетельских подтверждений, сохранял нетипичное для него молчание.

– Я тоже так не думаю, – вежливо сказал Ллевелин, – но даже в обратном случае мы ни словом не обмолвимся о заключении этого соглашения. Если король что-нибудь и узнает, это будут лишь неопределенные слухи.

Поскольку все понимали, что оказывать на Ллевелина дальнейшее давление бесполезно, никто больше не затронул этой темы, и формальная встреча завершилась. Ричард поднялся, следом встал Уолтер. Из-за смутных подозрений, возникших у него, он ощутил непреодолимую потребность следовать за графом. Хотя он знал, что это нелепо, но считал, что, оставшись со своей новой семьей и позволив Ричарду уйти одному, поступил бы нечестно по отношению к другу. Однако Джеффри поднялся тотчас же вслед за Уолтером и направился за мужчинами.

– Лорд Пемброк, – сказал Джеффри, как только они оказались в передней, – у вас есть какие-нибудь поручения для Уолтера, пока не вылечено его плечо?

Уолтер открыл было в протесте рот, но, прежде чем он подыскал вежливые слова, Ричард покачал головой и, улыбаясь, признался:

– По правде говоря, мне и самому-то остается лишь следить да выжидать... по крайней мере, еще несколько недель. Если Уолтер вам нужен, я уступлю его вам.

– Нет, нет, – поспешил поправиться Джеффри, заметив, как побагровело от гнева лицо Уолтера. – Ко мне это вовсе не имеет никакого отношения. Речь идет об одном из замков Уолтера. На днях он говорил мне, что хочет вызвать кастеляна Рыцарской Башни в... э-э... куда-нибудь, где сохраняется нейтралитет, дабы проверить его на преданность.

Ричард свел брови и посмотрел на Уолтера сомневающимся взглядом.

– Известно ли лорду Джеффри... – начал было он, но Джеффри поднял руку.

– Я ничего не хочу знать, – быстро добавил он. – Замок принадлежит Уолтеру по праву, и я намерен помочь ему взять Рыцарскую Башню с наименьшими разрушениями и как можно скорее. – Сначала на лице Джеффри читалась неумолимость, но опечаленный взгляд Ричарда смягчил его, вызвав в нем оттенок сочувствия. – Какая разница, кто будет владеть Рыцарской Башней, не так ли, Пемброк? – спросил он.

– Вы правы, – ответил Уолтер, опередив графа. – Я уверен, что кастеляну моего брата наплевать на все, что не касается его собственного благоденствия. Следовательно, он наверняка захочет лишить меня моего права. Если я ошибаюсь, и он проявит, так или иначе, честность и силу чувств в этом конфликте, значит, чем скорее я узнаю об этом, тем быстрее мы сможем прийти к какому-нибудь справедливому соглашению.

– Да, – согласился Ричард, – но мне бы не хотелось воспользоваться в своих интересах...

– Это никоим образом не касается вас, – перебил его Джеффри. – Уолтер помолвлен с моей дочерью, а Клиро станет частью ее приданого – . вы сами слышали заверения в этом. Следовательно, он будет таким же хозяином в этом замке, будто это его собственность. Я задал свой вопрос, потому что завтра мы уезжаем отсюда и проследуем через замок Клиро. Мне бы хотелось предупредить сэра Роланда, если Уолтер намерен поехать туда через неделю-другую. С другой стороны, я бы не хотел, чтобы он готовился к этому визиту, если Уолтеру не представится такой возможности. – Джеффри улыбнулся. – Знаете ли, как бы хорошо ни управлял кастелян собственностью, он всегда испытывает некоторую неловкость, если власть переходит к новому хозяину.

– Но в данном случае нового хозяина не будет, – заметил Ричард.

– Нет. – На этот раз улыбнулся Уолтер. – Но этот сэр Роланд, с которым мы не знакомы, может подумать, что новоявленный муж имеет некоторое влияние на свою невесту.

Ричард пожал плечами. Опыт супружеской жизни ни разу не преподносил ему подобных сюрпризов. Однако он заверил Уолтера и Джеффри, что помощь Уолтера ему не понадобится, а следовательно, он был волен утрясать свои собственные проблемы. Джеффри немного удивило, что заверения Ричарда прозвучали со всей искренностью, а сам он казался скорее довольным, нежели смирившимся, лишившись услуг Уолтера. Он оставил эту тему, непринужденно рассуждая о вопросах, касающихся всех, пока они не вошли в главный зал, где Уолтер, заметив Сибель, извинился и направился к ней.

– Я доволен своим будущим зятем, – сказал вдруг Джеффри. – Он человек чести. Жаль, что мое родство с королем причиняет ему такие неудобства. Я пытался убедить его, что, не считая этой проволочки с официальной помолвкой и свадьбой, оно не имеет никакого значения, но...

– Мне бы не хотелось, – перебил его Ричард, – чтобы решение этого вопроса оттягивалось из-за меня. Не могу сказать, что мне было бы все равно, если бы он сражался на стороне короля, ибо Уолтер талантлив и стал бы опасным врагом, но если бы он предался заботам по овладению своими собственными поместьями, я был бы рад этому. Пока я сдерживаю его от открытого неповиновения, но если он будет участвовать в наших нападениях... – Граф резко замолчал, вспомнив, что разговаривает с одним из людей короля Генриха.

– Согласен с вами от всей души, – сказал Джеффри, действуя так, словно Ричард закончил свое утверждение, – но я не смею сказать ему об этом. Предлагая себя в мужья Сибель, он прежде всего поставил условие, что не оставит ваше дело. Не сочтет ли он мое предложение заняться захватом своих замков хитрой уловкой, направленной на ослабление вашей силы? – Джеффри замолчал и посмотрел прямо в глаза Ричарду. – Я не желаю вам вреда, Пемброк, клянусь в этом.

– Вам незачем клясться. У меня есть лучшие доказательства вашей честности, чем клятвы. Вы думаете, я позабыл о том, как вам удалось предостеречь меня от ловушки в августе? – Ричард с минуту колебался, о чем-то задумавшись. Наконец он пришел к решению и кивнул. – Хорошо, я могу устроить эту помолвку и, принимая в качестве оправдания его травмы, послать его разбираться с собственными проблемами. Бог свидетель, я не хочу, чтобы Уолтер ради меня переступал закон. Но я хочу, чтобы вы знали, лорд Джеффри: если он понадобится мне, я призову его на службу. Более того, если его владения будут отвечать моим целям, я воспользуюсь ими.

Это вполне устраивало Джеффри, и вскоре они разошлись, каждый удовлетворенный решением вопроса. Уолтер не заметил, что Пемброк и его тесть еще некоторое время вели беседу. Стоило ему увидеть Сибель, как все его мысли сосредоточились на заявлении Джеффри о том, что завтра они покидают Билт. Уолтер без особого труда увел девушку от ее собеседников и первым делом сообщил ей о том, что соглашение и его условия определены. Она не удивилась огромной сумме денег и, казалось, была склонна обсудить, как их лучше всего употребить.

– Оставим это пока, – сказал Уолтер. – Вам известно, что ваши родители намерены завтра уехать отсюда?

– Да. Думаю, что папа не захочет так долго испытывать терпение короля Генриха. Было бы глупо задерживаться здесь после отъезда других гостей.

– А это не беспокоит? – тихо спросил Уолтер. – Минует, может быть, не один месяц прежде, чем мы снова увидимся.

– Я... я думала об этом, – сказала Сибель и тут же неуверенно спросила: – Вы хотите, чтобы я осталась?

Вопрос был серьезным, даже беспокойным, и Уолтер вдруг понял, что говорил о полученных владениях, которые устраивали его больше всего, и о пяти тысячах марок с таким энтузиазмом, что, наверное, вызвал у Сибель сомнения относительно того, что для него было важнее всего. Он от всего сердца желал убедить ее, что заключенный контракт ни в коей мере не умерил его страсти к ней, но компания, в которой она беседовала, находилась слишком близко, а слова любви лучше всего произносить наедине.

Как раз в этот момент из комнаты, находившейся за ними, появился один из самых важных валлийских гостей, облаченный в латы и накидку для верховой езды. Пока слуги выносили оставшийся багаж, он остановился, чтобы перекинуться парой слов с Уолтером и Сибель. Затем, выразив по-дружески надежду, что плечо Уолтера успеет зажить до их следующего предприятия, он удалился. Никогда не упуская хорошей возможности, Уолтер схватил Сибель за руку и быстро увлек в палату, которая, как он надеялся, была пуста.

Его надежда не только оправдалась, но, в дополнение ко всему, в маленьком очаге все еще ярко пылало пламя, приятно обогревая комнату своим теплом.

С быстротой и проворностью искусного воина Уолтер отпустил руку Сибель и обвил ее стан вокруг талии, притянув к себе.

– Как я могу не хотеть, чтобы вы остались со мной? – спросил он. – Но если ваши родители уезжают...

Сибель не предприняла ни малейшей попытки, чтобы высвободиться из его объятий. Она даже доверительно склонила голову на его плечо.

– Саймон с Рианнон останутся здесь... или где-нибудь в Уэльсе, но думаю, недалеко от принца Ллевелина, а у него, я полагаю, есть дела, которые он должен обсудить с лордом Пемброком....

Она замолчала и подняла глаза на Уолтера, увидев, как в нем борются страсть и неуверенность.

– Они разрешат вам остаться с Саймоном? – спросил Уолтер. – Ваша матушка несколько резко отзывалась о его невнимательности.

– Мама всегда так говорит, – улыбнулась Сибель, – но она знает, что он жизни не пожалеет, защищая меня. К тому же теперь он стал более уравновешенным, поскольку считает Рианнон тоже слишком бурной и думает, что должен проявлять здравомыслие за обоих. Я бы спросила об этом раньше, но не знала.... Если у вас есть дела где-нибудь вне замка...

Вместо того чтобы ответить ей словами, Уолтер наклонил голову и поцеловал ее, в то же время крепко прижав к себе. Мгновение Сибель оставалась безучастна к происходящему, она не сопротивлялась, но все же не отвечала на его поцелуй. И вдруг, как раз в ту секунду, когда Уолтера охватили сомнения и разочарование, губы ее налились под его устами, одна рука обвила его вокруг талии, а другая обняла за шею, и сама она подалась вперед всем телом.

Сибель оказалась застигнутой врасплох. До настоящего момента Уолтер проявлял лишь едва заметные признаки своей страсти. Его сдержанные прикосновения и взгляды возбуждали ее, во всяком случае, возбуждали гораздо сильнее слов, но, как ни странно, она не думала об этом. Ей уже приходилось испытывать поцелуи и прежде, не считая, конечно, официальных поцелуев мира. Несколько лет назад при дворе молодые обожатели под влиянием ее красоты или сноси собственной несдержанности целовали ее насильно или же хватив врасплох.

Однако после первых же неловких мгновений Сибель обнаружила, что-либо она стала другой, либо поцелуи Уолтера, как он уже однажды в шутку говорил об этом, отличались от остальных. Сибель всем своим существом понимала, что все это было вполне естественно, одобрялось ее семьей, Церковью и Богом. Тепло губ Уолтера породило ответное тепло ее собственных. Его сильные объятия вызвали в ней такое сладострастие, что ей захотелось еще сильней прижаться к нему. Обнаружив свои желания, Сибель почти перестала ощущать силу объятий Уолтера и неистовость его поцелуя. Она инстинктивно вцепилась в шею, чтобы еще сильней прильнуть к его губам своими устами, а другую руку сжала на его талии, дабы усилить эти объятия.

Мгновенная реакция Уолтера на ее действия снова удивила ее. Губы Уолтера разжались, и его язык, нежно коснувшийся ее закрытого рта, заставил Сибель ощутить легкую дрожь. Когда ее губы разжались, язык Уолтера коснулся ее языка и скользнул по нему. Сибель снова вздрогнула. И хотя она почувствовала щекотание, желания засмеяться из-за этого у нее не возникло. Неким странным образом это ощущение проникло и в ее нижние губы. Казалось, они тоже налились, потяжелели и стали влажными.

Сибель прильнула еще ближе, переместив руку с талии Уолтера на его бедра, крепко прижав его к трепещущей нижней части своего тела. Одновременно его рука скользнула с ее талии к центру спины, обвила ее, и вытянутые пальцы принялись ласкать грудь. Невнятный протестующий звук вырвался из уст Сибель, ибо прикосновение к груди лишь усилило ощущения в пояснице.

Возбуждающая дрожь снова охватила ее тело, но в то же время она успокаивала. Поскольку раньше ее страсть была непостижимой, одновременно пугая и захватывая ее, то она не имела понятия, как утолить свою потребность, физическое сближение, наполненное ласками, развеяло все ее сомнения и ответило на все вопросы еще до того, как они возникли. Сибель изогнулась в руках Уолтера и изо всех сил потянулась к своему возлюбленному.

На этот раз захваченным врасплох оказался Уолтер. Первоначальная волна разочарования, когда Сибель не отреагировала тотчас же на поцелуй, слегка вывела его из равновесия, поэтому такая неожиданная перемена в отношении и явное возрастание ее полового возбуждения побудили его зайти дальше, чем он намеревался поначалу. Однако он понимал, что еще несколько минут, и они окажутся на холодном полу, стараясь удовлетворить друг друга, раздевшись при этом лишь наполовину. Уолтер всегда считал подобное совокупление омерзительным, годным разве что только для обычной шлюхи или крестьянки, пойманной в поле. Для высокородной девицы, вступающей в подобную связь впервые, это было немыслимым.

Он переместил руку со спины Сибель на ягодицы и начал поглаживать ее, но не возбуждающе, а успокаивающе. В своем смятении, бушующем внутри, Уолтер почти упустил из виду тот факт, что он собирался прекратить эти страстные объятия. Прошло немало лет, пока Уолтер научился контролировать себя во время эротической игры перед любовным актом. Он и сам весь дрожал, а ноги стали ватными. С отчаянным усилием он освободил рот.

– Остановись, любовь моя, – хрипло прошептал он. – Милая, душа моя, мы заходим слишком далеко.

Сибель неосознанно тянулась к его лицу, чтобы возобновить этот поцелуй. Вот она открыла глаза, отвела назад голову и посмотрела на него. Глаза Уолтера несколько затуманились, веки потяжелели больше обычного, а лицо побледнело. Сибель вздохнула, словно разочарованная таким внезапным исходом этого сладострастного возбуждающего акта; сознание ее снова выбралось из сетей, расставленных телом. «Уолтер прав», – подумала она. Ни время, ни место не подходили для этого. Ее острая потребность исчезла. И все же приятно было видеть, что он возбужден не меньше ее. Прижимаясь к нему, она чувствовала трепетное напряжение его тела.

Хотя бедра Сибель не изменили своего положения, верхняя часть ее тела была теперь свободна. Она игриво и непринужденно потерлась грудью о левую руку Уолтера, которую все еще удерживала тугая повязка. Он резко вдохнул и заметил, что ее взгляд скорее полон озорства, чем страсти. Он тотчас же освободил ее и легонько шлепнул ниже спины. Сибель отпустила руки, обнимавшие ее, и снова вздохнула, на этот раз почти драматически.

– Вы такой же, как все мужчины. Стоит женщине бесповоротно оказаться в вашей власти, как вы тотчас же проявляете жестокость.

– Положить конец нашей игре заставила меня не жестокость, а забота о вашем здоровье и добром имени, – с исключительной важностью заявил Уолтер, хотя в глазах его танцевали веселые огоньки. Он отлично понимал, что Сибель имела в виду совсем не это. – Несмотря на огонь, вы бы наверняка простудились, если бы мы улеглись прямо на пол, а что бы вы сказали после нашей брачной ночи, лишившись доказательств своей девственности?

– Ах вы фат этакий! – воскликнула Сибель сквозь смех. – Сначала вы искушаете меня, а затем обвиняете в похоти.

– А разве это не так? – вполне серьезно спросил Уолтер.

Сибель снова стало неспокойно, и она подняла встревоженные глаза.

– Вы думаете, это неправильно? – спросила в свою очередь она неуверенным голосом. – Моя матушка говорила мне, что нет ничего плохого в том, если ты получаешь наслаждение от любви мужа, платя ему тем же.

Вместо ответа Уолтер снова увлек ее в свои объятия и крепко поцеловал, но на этот раз поцелуй не затянулся, и, отпустив ее, он отступил назад.

– Я настолько уважаю советы вашей матушки, любовь моя, что не смею подходить к вам слишком близко, чтобы не рисковать преждевременно вашей и моей честью.

Сибель не приблизилась к нему, а взгляд ее стал еще озабоченнее.

– Что же в таком случае должна делать я? Теперь вы хотите, чтобы я вернулась с родителями в Англию?

– Нет! – воскликнул Уолтер, поднял руку и почесал затылок. – Я не знаю, – признался он. – Возможно, так было бы надежней.... Во имя Бога, Сибель, клянусь вам, что в пятнадцать лет я не был столь осторожен с женщинами. Я снова становлюсь зеленым юнцом, настолько пожираемым страстью, что не способен нормально соображать.

– И все же я знаю, что вы не причините мне вреда, – тихо сказала Сибель, протягивая ему руку. – Позвольте мне остаться, муж мой, поскольку мое желание поступить так непреодолимо.

14

В течение всего этого дня замок стремительно освобождался от гостей. Как только предложенные Ллевелином празднества и развлечения исчерпали себя, землевладельцы южного и восточного Уэльса вспомнили, что война шла полным ходом, и королевские войска не были на празднике. В эти дни их земли вполне могли понести ущерб или подвергнуться нападению захватчиков. Знать северного и западного Уэльса, возможно, была склонна остаться, поскольку их собственности не угрожала опасность войны. Однако во время войны существовали не только такие опасности, как атаки войск короля Генриха.

Принц Ллевелин мог потребовать от них помощи или поддержки, и едва ли удалось бы отказать ему, обратись он со своими требованиями немедленно. Письма же можно было проигнорировать, по крайней мере, на некоторое время, под благовидным предлогом, что вы отсутствовали в том месте, куда их доставляли; к тому же вы могли бы написать ответ, задавая вопросы и представляя оправдания. Таким образом, все, кто был не уверен в исходе войны или не горел желанием вступать в нее, быстро разъехались по домам. Кое-кто, конечно, желал присоединиться к любым военным действиям, планируемым Пемброком и Ллевелином, и такие люди остались, но все же теперь Билт был гораздо безлюднее в сравнении с переполненной свадебной обстановкой.

Якобы для того, чтобы Вильям хоть одну ночь мог провести в условиях, более удобных, чем лежанка на полу, Уолтер перебрался в одну из освобожденных палат. Однако у него имелись личные мотивы желать уединения, главный из которых заключался в том, что в следующий раз, оказавшись наедине с Сибель, он просто мог забыть о всякой чести, если как можно скорее не приведет в свою опочивальню женщину. Хотя Уолтер и понимал, что поступает неправильно, он без раздумий согласился, чтобы она осталась, если удастся получить на то разрешение. Она просила его об этом так ласково, а затем быстро убежала прежде, чем он успел все тщательно взвесить и обдумать еще раз.

Некоторое время Уолтер оставался один, глазея на огонь и убеждая себя пойти и сказать родителям Сибель, что небезопасно позволять ей оставаться там, где он мог добраться до нее, но ему не удавалось решиться на это. Вместо этого, он поклялся себе ни при каких обстоятельствах не оставаться с ней наедине. Если соблюдать осторожность, то можно получать наслаждение и радость от ее общества, не гуляя при этом по краю пропасти. Он сглупил, затянув ее в эту боковую комнату. Если бы там присутствовали другие люди, они бы не зашли так далеко. Даже если бы он не смог удержаться от поцелуя, прикосновение губ было бы недолгим, и ничего бы не последовало.

Когда погодя Уолтер понял, что сидит в пустой комнате, ожидая возвращения Сибель и результата решения ее родителей (совершенно не отдавая отчета в своих действиях), он тотчас же покинул это место. Однако он и тогда не стал искать Джеффри или Джоанну. По сути дела, он, стараясь не привлекать к себе внимания, незаметно устроился в кресле рядом с камином в большом зале. Здесь все теперь иначе, говорил он себе, хотя место было совершенно безлюдным, и именно здесь он несколько раз беседовал с Сибель. Если бы она догадалась, где он, и нашла бы его, это место вполне подошло бы для разговора.

Однако в этот день Сибель он больше не увидел. Вместо нее его нашла Мари. Она остановилась, словно удивляясь, увидев его, и воскликнула, обнаружив, что он один. Уолтер с живостью поднялся с кресла и с искренней теплотой приветствовал ее. Он был очень доволен Мари, полагая, что она вела себя с крайней деликатностью. Он думал, что она прониклась ревностью, заставившей Сибель, не раздумывая, принять предложение, и избегала его, чтобы предотвратить дальнейшее разрастание этой ревности.

До известной степени Уолтер был прав, хотя Мари считала, что позиция Сибель скорее ближе к положению собаки на сене, чем к ревности из-за любви. Ни Уолтер, ни Мари не понимали, что главным оружием Сибель являлось сочетание невинности, самоуверенности и чувства превосходства перед Мари. Эта обычная ошибка натолкнула Уолтера на мысль, что лучше Сибель не видеть его в обществе Мари. В связи с этим он вскоре предложил перебраться в более «удобное» место.

Мари мельком взглянула на кресло, из которого поднялся Уолтер, но не улыбнулась, хотя поняла, что это место было, не менее удобно, чем любое другое, на которое он намеревался его сменить. Угол у камина был вполне надежен для любых целей, если не считать самых интимных намерений. Она была достаточно занята в течение трех дней, ушедших на свадьбу и турниры. Женщин было мало, к тому же Мари была милой и опытной кокеткой. Ни секунды она не чувствовала недостатка в мужском обществе, поэтому ничуть не скучала по Уолтеру.

Вдобавок к этому, Мари постоянно убеждала сестру попытаться установить лучшие отношения со своим мужем. Тут она действовала скорее в собственных интересах, нежели для блага Жервез. Мари понимала, что стоит Жервез досадить Ричарду, как ее без промедления отправят назад в замок Пемброк, и Мари, несмотря на полное отсутствие вины, придется отправиться с сестрой. Мари признавала, что рыцари из свиты Ричарда и вожди валлийских кланов и в подметки не годились мужчинам французского двора. Тем не менее, она считала, что, за неимением ничего лучшего, и они были хороши.

Жервез соглашалась с этим, может быть, неохотно, но все же соглашалась. Два года фактической изоляции научили ее кое-чему. Она достаточно урезонила свои манеры, так что Ричард не испытывал негодования от постоянных выискиваний недостатков и жалоб. Более того, время, проведенное им в обществе Элинор, Джоанны и их мужей, напомнило ему, что брак в глубине души может быть не только надоевшей ношей. Этот факт, в совокупности с чувством вины из-за его обращения с женой превратил попытки Жервез в прекрасные всходы на благодатной почве. Ричард и словом не обмолвился о том, чтобы отправить супругу и ее сестру назад в Пемброк. Не перебрался он и в отдельные апартаменты, когда Жервез стала доступной.

Перебралась Мари, и ее сестра не возражала против этого, как то бывало прежде. Во-первых, Жервез не хотела пока использовать Мари в качестве оружия против своего мужа; во-вторых, обе женщины пришли к мнению, что Уолтер был единственным подходящим мужчиной из всех, кого они видели. Из того, что они слышали, война, похоже, пока не близилась к концу, и даже после нее Ричард вряд ли будет в почете при дворе и станет стремиться туда. Да и в Нормандию – каким бы ни был исход войны – Ричард скорее всего не вернется и не позволит вернуться им без него. Фактически, он уже вел разговоры о поездке в Ирландию – еще более варварскую и примитивную страну, чем Англия или Уэльс. Таким образом, выбор будет не велик.

Более того, перед Жервез стояла собственная неразрешимая задача, заставлявшая ее внимательней обычного прислушиваться к советам Мари. Жервез не хотела уезжать в Ирландию. Ей не нравился Уэльс, и она не думала, что Ирландия понравится больше; однако, если бы Мари вышла замуж за человека, который пользовался уважением и доверием Ричарда, существовала вероятность того, что Жервез будет позволено остаться с Мари на попечении своего зятя. Жервез пришла к выводу, что это было бы лучше неотступного следования за своим мужем по тропе войны. Таким человеком должен был стать Уолтер, и Жервез с Мари подолгу обсуждали проблему, как разлучить Уолтера с Сибель.

Мари утверждала, что Уолтер выказывал ей неослабное личное предпочтение и сделал предложение семье Сибель только потому, что Ричард отказывался дать приданое или предлагал слишком незначительную для брака долю. Жервез не опровергала это мнение, но отметила, что вряд ли можно заставить Ричарда увеличить приданое, предложенное Уолтеру. Война обходится дорого; возможно, когда она закончится, Ричард решится на более высокое приданое, но тогда может оказаться слишком поздно, или, что еще хуже, Ричард потерпит поражение и подвергнется такому штрафу, что едва ли сможет что-то дать Мари. Ситуация, возможно, не улучшится даже в случае победы Ричарда. Ничего удивительного не будет в том, если он устремится в Ирландию и потащит за собой Жервез и Мари.

Нужно было как-то действовать, и действовать быстро, пока неформальное соглашение, о котором, похоже, знали все гости, не стало письменным договором. Жервез отметила, что свидетельств активной неприязни Уолтера по отношению к Сибель не было, предпочитал он Мари или нет. И Жервез сомневалась в том, что Сибель также испытывала к Уолтеру неприязнь. В конце концов, именно Сибель рассказала почти каждому человеку в Билте о своей помолвке.

При таких обстоятельствах Жервез и Мари пришли к единодушному мнению, что нужно предпринимать решительные действия. Прежде всего, Мари придется позволить Уолтеру соблазнить ее. Затем, в зависимости от количества того времени, что они проведут вместе, она могла надеяться, что забеременеет от него. Если это окажется невозможным, они заманят его в ловушку, и Жервез «застанет» их за актом совокупления. Любое обстоятельство должно было заставить Уолтера аннулировать свое соглашение (которое они считали совершенно случайным) с лордом Джеффри и жениться на Мари. И если он не предложит такой план сам, Жервез оповестит об этом Ричарда, который заставит своего вассала исполнить долг.

Поначалу Жервез решила действовать осторожно, опасаясь, что, принуждая Уолтера на брак с Мари, они заставят его возненавидеть Мари и дурно обращаться с ней. Однако Мари заметила, что винить он будет не ее; Жервез, а не она обо всем сообщит Ричарду, а сама Мари будет слезно сожалеть об этом и клясться, что не имела таких намерений. Она могла даже заявить, что умоляла свою сестру не выдавать ее, но Жервез не захотела слушать ее. Если Уолтер разозлится на Жервез, ей не будет от этого никакого вреда, поскольку он не имел власти над ней. И если Мари отлично сыграет свою роль, ему придется вскоре смириться с непоправимой ситуацией.

Итак, когда Уолтер предложил подыскать для непринужденного разговора более «удобное» местечко, Мари не стала ни дразнить его рассуждениями о сравнительном удобстве того или иного кресла, ни лукаво хихикать. Вместо этого она бросила на Уолтера исключительно чарующий взгляд тихо сообщила, что перебралась из апартаментов сестры и мужа в отдельную комнату.

– И благодаря вашей предусмотрительности насчет того, чтобы я прихватила с собой свою собственную мебель, на самом деле будет там удобно.

Хотя Уолтер был крайне удивлен таким необыкновенно откровенным приглашением, он не моргнул при этом и глазом. Когда он предлагал поменять их нынешнее местонахождение, то думал лишь о том, чтобы перебраться в место, не знакомое Сибель, где она вряд ли могла застать их. Взволнованный рыцарскими турнирами и углублением своих ношений с Сибель, Уолтер почти позабыл о своем флирте Мари. Он вспоминал об этом время от времени, когда его физическая неудовлетворенность перерастала в сущее неудобство, но все подобные ситуации в прошлом возникали в такие моменты, когда ничего было нельзя предпринять.

Однако сейчас все благоприятствовало тому, чтобы отнестись к предложению Мари как к манне небесной. Наспех осмотревшись по сторонам, Уолтер отметил, что в зале не было ни одного из хорошо знакомых ему людей, способных на сплетни. Более того, хотя его острое желание близости ослабло, общая мучительная потребность пронизала все тело. Он тотчас же воспылал страстью и, наклонившись вперед, ласково пробормотал Мари, что она столь же добра, сколь и красива.

Уолтер без стеснения ухватился за это предложение и решил не заявлять, что он уже был почти женат. Ричард присутствовал на заключении брачного соглашения с Сибель. Уолтеру ни разу не приходило в голову, что Ричард утаит такую интересную и безобидную новость, несмотря на замечания Джеффри не распространяться о соглашении. Вряд ли Мэри или Жервез представится возможность поговорить с королем Генрихом, пока не будет объявлен мир или перемирие. Всех женщин интересовали новости о брачных соглашениях.

Не думал Уолтер и о том, что Ричард мог просто не иметь времени для разговора со своими родственницами. Уолтеру казалось, что с момента утренней встречи минула целая вечность, тогда как на самом деле не прошло и часа. Ко всему прочему Уолтер уже начинал привыкать к радости, которую испытывал, спеша к Сибель с любой новостью и обсуждая ее с ней. Если бы он подумал об этом как следует, он бы вспомнил, что отношения Ричарда со своей женой отличались от его отношений с Сибель. Но Уолтер вообще утратил ясность мысли.

Таким образом, он не сомневался, что Мари, как и он сам, чувствовала физическую потребность в близости, и ничему другому, кроме этой близости, не придавала значения. Он был готов к этому и все же чувствовал смутное беспокойство, прорабатывая в уме всевозможные оправдания, случись ему столкнуться с кем-нибудь из членов своей новой семьи. Чувство вины не было для Уолтера чем-то новым, но раньше оно было связано с мужьями, которым он наставлял рога. Тогда чувство вины подавлялось очень легко. Дамы, предававшие своих мужей, имели на то все основания или, по крайней мере, убеждали его, что имеют таковые основания. Теперь же в обманутом положении оказывалась Сибель, и обман нелегко было оправдать.

Но в этом не было никакого предательства, твердил себе Уолтер, бормоча тем временем Мари комплименты. То, что он делал, не имело к Сибель никакого отношения; фактически, он хотел облегчить свою потребность в женщине отчасти из-за нее. Если она останется в Уэльсе, он будет представлять гораздо меньшую опасность для ее чести, если сможет утолить свою страсть. Это поможет удержать их обоих от искушения. Все же эти здравые рассуждения не удовлетворили его полностью, оставшаяся тревога вызвала у него раздражение, напомнив о негодовании, навеянном утверждениями Джоанны и Сибель, что он больше не был свободным человеком и единственным, после Бога, судьей своего поведения.

Среди этих рассуждений, негодований и похоти вина занимала последнее место. Входя в комнату Мари, снабженную камином, но не имеющую передней, Уолтер просто отбросил все размышления, не касавшиеся его физической потребности. Исходя из осторожности и из собственных соображений, она выбрала комнату неподалеку от апартаментов Ричарда, но такую, где не имелось места для служанки, если не считать пола спальни. Мари совершила тем самым акт доброты по отношению к своей служанке, которой пришлось остаться в покоях Жервез, и получила гарантию полной секретности, в которой она так нуждалась. Ее служанка не была глупа; жестокие уроки с помощью кнута сделали ее чрезвычайно сообразительной, и она понимала все с полуслова. Комната была в любой момент подготовлена для компании и оснащена вином, закрытым блюдом с готовыми пирожными и теплом огня, который поддерживался, пока дверь была открыта.

Мари пригласила Уолтера зайти и последовала за ним, бесшумно закрыв за собой дверь. Он услышал легкий хлопок и оглянулся, едва успев переступить порог комнаты. Мари мешкала, не отпуская ручку двери.

– Вы думаете, я совсем потеряла стыд, пригласив вас сюда? – спросила она.

– Я думаю, что вы красивы и великодушны, – мгновенно ответил Уолтер со всей искренностью.

Он не желал слышать о чувстве стыда. Мари никому не причиняла вреда; если кому-то из них и следовало испытывать стыд, то это был он. Эта мысль пронеслась в его голове, вызвав негодование, и он протянул Мари руку. Однако в ответ она не подала ему руки, как это сделала бы Сибель. Она слегка отвернулась в сторону и жеманно улыбнулась.

– Вы слишком поспешны, сэр, – кокетливо произнесла она.

Уолтер мысленно встряхнул себя. Мог ли он позабыть все свои навыки за несколько дней только из-за того, что Сибель настолько идеально подходила ему, что гармонировала с любым его настроением, подобно хорошо настроенной арфе? Когда он пребывал в веселом расположении духа, Сибель нравилось подразнить его, но, когда он был движим чувством привязанности, Сибель выказывала откровенность и нежность. Естественно, настойчивые мысли о Сибель лишь усилили в Уолтере чувство вины и негодования. Он чувствовал себя как одержимый, словно любимая им красавица пленила его душу; он не мог избавиться от нее ни на минуту. «Это не имеет к Сибель никакого отношения», – еще раз гневно сказал он себе.

Тем временем он улыбнулся Мари и великодушно упрекнул ее за ее прелести, заставлявшие мужчину забывать о своих манерах. Пока она выражала свое негодование по поводу необычного способа преподношения комплиментов, он признался себе в том, что оказался в затруднительном положении. Однако такие ошибки легко прощались женщинами. Мари улыбнулась более естественно и сказала:

– Я прощаю вас за это. – И когда Уолтер снова протянул ей руку, она слегка прикоснулась к ней пальцами.

К своему удивлению, Мари обнаружила, что получает от этого удовольствие. Хотя Уолтер не платил ей изысканными комплиментами, принятыми в свете, он вызывал в ней ощущение того, что она действительно имеет большую цену. Она чуть не перестала кокетничать, собираясь было отреагировать на поведение Уолтера естественным образом, но, когда его пальцы начали смыкаться на ее руке, чтобы он мог привлечь ее поближе к себе, она вспомнила, что должна вести себя более достойно. В связи с этим она задергала пальчиками и игриво разняла его пальцы.

Уолтер был хорошо знаком с такой хитростью и знал, что она значит. Много, много раз он убеждал женщин (либо заставлял их поверить в это), что нарушение правил целомудрия не снизит их цену в его глазах. Как раз этого Уолтер не подразумевал. Его любовницы, казалось, никогда не беспокоились о нарушении закона Божьего. Нет, они, конечно, допускали грех, признавались в нем и молились о его отпущении, но пугал их не сам грех и не гнев Господний; они боялись, что могут пасть в глазах простого смертного, коим являлся Уолтер.

Он попытался успокоить Мари, превознося ее черты и формы наравне с ее особой добротой и великодушием.

– Не следует забывать о безвозмездной отдаче такого дара. Мы не знаем, что нас ждет в будущем. – На этот раз он схватил ее руку и увлек чуть-чуть ближе к себе. – Может случиться так, что обстоятельства не позволят нам встретиться в такой ситуации снова. Надеюсь, что этого не случится. Я хочу... – Он нарочно оборвал фразу, притворно намекая, что стремится к постоянным отношениям.

Подобные намеки не тревожили Уолтера. Ни одна его любовница не страдала от разбитого сердца. Обычно дама сама порывала отношения либо потому, что встречала более подходящего любовника, либо обнаружив, что Уолтер далеко не желторотый птенец, которого можно легко подчинить своей воле. Изредка любовница расставалась с ним, искренне сожалея об обстоятельствах, которые складывались так, что иметь любовника становилось больше невозможным. Две любовницы разорвали отношения, боясь угодить в сети любви. Какова бы ни была причина, каждая женщина, с которой Уолтер занимался раньше любовью, принимала его намеки за дань уважения и уверения в том, что он не считал ее обычной шлюхой, предназначенной лишь для удовлетворения естественной надобности.

Возможно, расслабив руку и добровольно прильнув к Уолтеру ближе, Мари как бы предупреждала его, что истолковывала это «я хочу...» иначе. Но ее реакция мало чем отличалась от поведения других женщин, а его половая потребность была столь нестерпимой, что он мог проигнорировать и более ясное предупреждение.

– Дайте же мне этот дар, чтобы я запечатлел его в своей душе, – продолжал Уолтер. Теперь их тела почти соприкасались друг с другом. – Не бойтесь, что я составлю себе о вас неправильное мнение, если вы отдадите мне это сокровище, – прошептал он. – Если бы обстоятельства сложились иначе...

Он опять намеренно не закончил фразу, желая унять опасения Мари, но это лишь укрепило уверенность женщины, что Уолтер хотел ее и стремился получить Сибель только из-за приданого. Если так, то, по мнению Мари, Уолтера можно было склонить на брак ценой гораздо меньших опасностей. Как бы он ни злился, потеряв собственность Сибель, ласки опытной в любовных делах женщины умиротворили бы его. Она обвила рукой его шею и подставила губы для поцелуя.

– Мне не следует этого делать, – вздохнула она и позволила их устам слиться.

Уолтера охватило удовольствие. Реакция его тела была вполне естественной, но неприятная необходимость в уверениях и клятвах убеждала его, что этим все ограничиться не могло. Стоит им переспать, как ситуация усугубится. Ему придется перебрать сотни слов (на самом деле не произнося их), дабы убедить Мари, что он все же не считал ее доступной женщиной. Чувствовал он также, что неистовый порыв его страсти к Сибель начинал слабеть.

Это Уолтеру совсем не нравилось. Одно дело пылать страстью к жене: такая страсть давала настоящее наслаждение. Совершенно другое – потерять над собой контроль с любовницей: это было опасно. В данной ситуации подобного риска не было, подумал Уолтер, неуклюже снимая с Мари здоровой рукой головной убор. Он не намеревался тянуть с раздеванием и предварительными ласками. Поцелуи и нежные слова были необходимой платой женщине, которой он не мог заплатить деньгами. Сейчас Уолтер просто хотел утолить потребность.

Получая удовлетворение, он несколько раз пожалел о том, что Мари неожиданно натолкнулась на него прежде, чем он успел подумать о том, чтобы подыскать сговорчивую служанку. Если бы его не терзала потребность, он бы не ухватился за ее предложение с такой поспешностью. По сути дела, если бы Уолтер не был так добродушен и после таких проявлений страсти мог бы обидеть женщину отказом, он бы оставил покои Мари и подыскал бы для удовлетворения какую-нибудь шлюху.

К сожалению, Мари ужасно разочаровала Уолтера. Как правило, женщина, искавшая любовника, делала это по одной из двух причин: либо она изголодалась по плотским утехам, либо хотела досадить мужу. Последних Уолтер всегда избегал, и не потому, что ревнивость мужа усугубляла опасность, а потому, что такие женщины едва поддавались удовлетворению, если вообще не были холодны к любым ласкам. Поскольку Мари не имела мужа, чтобы досаждать тому, и знала о его помолвке, Уолтер пришел к выводу, что она стремилась к совокуплению только из-за потребности в таковом. Он ждал от нее той же страсти, какой горел сам.

Но когда дошло до дела, он не заметил, чтобы она пылала желанием. Сначала ему пришлось потратить в два раза больше предполагаемого времени для того, чтобы затянуть Мари в постель, а во время подготовки и любовного акта она не менее пяти раз прерывала его неловкими вопросами о постоянстве его любви к ней. Хотя поначалу Уолтер находил ответы, которые как будто удовлетворяли ее, не компрометируя и не изобличая его при этом во лжи, он все же был готов убить свою любовницу задолго до того, как дважды доходил до пика своей страсти.

При всем своем терпении и сдержанности, Уолтер так и не понял, удовлетворил ли он Мари. Она не была холодна с ним; когда она не говорила о вечной любви, они сохраняли полную гармонию. Ее тело двигалось в такт с его, и она даже как будто получала некоторое удовольствие от совокупления. Но она не отдавалась ему с отчаянием женщины, переступающей границу сладострастия, он не чувствовал в ее теле напряженности, а когда Мари спросила, хотел ли он жить с ней в нищете, как хотела жить с ним она до тех пор, пока их не разлучит могила, голос ее звучал ровно и отнюдь не дрожал от страсти.

Этот вопрос Уолтер просто оставил без ответа. Он как раз готовился вот-вот завершить свое наслаждение, когда она задала его, и вообще в этот момент говорить не мог. Все же вопрос настолько удивил его, что подступившее извержение наткнулось на преграду. Только ярость, вызванная прерванным удовольствием, которого Уолтер, казалось, ждал уже целую вечность, помогла ему не бросить начатое дело. К тому времени Уолтер решительно настроился избавиться от своей потребности, даже если ради этого ему пришлось бы заткнуть Мари рот.

Когда он, наконец, кончил, то совершенно обессилел от полной потери физических сил. Из-за сломанной ключицы Уолтер поначалу попросил Мари находиться сверху. Она как будто удивилась, но не возражала против этого. Правда, двигалась она неправильно, а приобретенная свобода действий скорее озадачила ее, чем обрадовала. Уолтер предоставил ей немного времени войти в наиболее приятный ритм, но, несмотря на то, что он целовал ее грудь и пускался на всевозможные трюки, стремясь возбудить ее, Мари не выказывала признаков возрастающей страсти. Единственное, к чему привели его усилия, так это к тому, что он возбудился сам. В связи с этим ему пришлось остановить Мари, чтобы задержать свой оргазм.

Решив, что Мари, возможно, испытывает неудобства от непривычной позы, Уолтер поменялся с ней положениями, изо всех сил стараясь держаться на одной руке, чтобы не наваливаться на нее всей тяжестью тела, и ограничив стимулирующие ласки простыми поцелуями. Этот маневр ни к чему не привел, если не считать того, что Мари стала меньше говорить. Именно тогда Уолтер и решил прекратить ласки и, сосредоточившись лишь на собственном удовлетворении, завершить совокупление, которое слишком уж затянулось. Наконец он приблизился к оргазму вторично, получив в результате разочарование, ибо Мари спросила его как раз в эту минуту об их совместной жизни в нищете.

Может, на третий раз повезет, подумал Уолтер, отчаянно сосредоточившись на своей потребности. На этот раз он как только мог сдерживал свое нарастающее напряжение и, в конце концов, довел себя до кульминации. Затем он тотчас же слез с Мари и, переведя дух, извинился за то, что не смог удовлетворить ее.

– Но вы ведь удовлетворены, не так ли? – спросила она. – Это самое главное, я сделала это ради вас.

Последовала короткая пауза. Уолтер лихорадочно подыскивал слова, которые объяснили бы Мари, не обидев ее, что он являлся мужчиной, которому нравилось давать столько же удовольствия, сколько получать взамен. Прежде чем его усталый мозг нашел подходящие фразы, Мари заговорила снова:

– Я хотела угодить вам. Разве у меня это не получилось?

Тревога в ее голосе сжала Уолтеру сердце. Как он мог сказать ей, что она чуть не вынудила его покинуть постель, в которую он попал, движимый поначалу нестерпимым желанием.

– Вы сама прелесть, великодушие и доброта, – прошептал он, поглаживая ее руку. – Не в моей власти говорить что-то еще. Вы же знаете это.

– Наедине со мной вы можете говорить что угодно, – настаивала она.

Уолтер не знал, как поступить. Ему казалось жестоким напоминать Мари о своей помолвке в более конкретной форме еще раз. Он предпочел окольный путь, дабы тонко намекнуть Мари, что продолжения не последует. Однако она не поняла намека. Более того, Уолтер решительно настроился не обнадеживать Мари, что он страстно желает возобновления их отношений. Теперь все было не так, как вначале.

Если это будет в его силах, он никогда не подвергнет себя такому испытанию вторично.

Он был чрезвычайно озадачен действиями Мари. Пока она не привела его в свою комнату, он мог поклясться – она не питала к нему глубоких чувств. Затем его посетила мысль, что, возможно, Мари впервые вступила в такую связь, если не считать супружеских отношений. Если это было так, неудивительно, что она с таким неистовством выжимала из него признания в любви и, в сущности, не смогла получить удовлетворения. Бедная женщина наверняка была снедаема виной и страхом, что запятнала себя и была теперь ни на что не годна.

Уолтер повернулся и нежно заключил ее в объятия. – Мари, если мы и совершили грех, то это моя вина. Это мужское проклятие – жаждать прекрасного, когда видишь его. Мне не следовало поддаваться этой страсти в том положении, в каком я нахожусь теперь. Я воспользовался главным преимуществом вашего мягкого нрава и, боюсь, вашей невинности. Дорогая моя, большой беды не случилось. Вы не нарушили клятвы, не причинили вреда людям и в то же время преподнесли мне такой дар, который я буду помнить всегда.

Если бы Мари не была всецело поглощена своей конечной целью, она бы наградила Уолтера пощечиной. Ее надежды воспарили в небеса, когда он с такой готовностью последовал за ней и так ясно намекал, что желал именно ее. Тем не менее, как бы она ни давила на него, какие бы моменты ни выбирала для своей цели (даже когда он вот-вот готов был забиться в агонии оргазма), он ни словом, ни намеком не обмолвился, что любит ее и готов (или даже хочет) отказаться от предложенного соглашения с Сибель.

Мари была совершенно вне себя от ярости. Она еще ни разу не занималась любовью так долго и так неискренне. Неужели этот человек думал, что ей больше нечего делать, как только лезть под него? Разве не принадлежали все части ее тела только ей? И, несмотря на все ее терпение и угодливость по отношению к его прихоти, он говорит, что большой беды не случилось. Он признал, что это его вина. Как благородно! Безусловно, он считал, что такой уступкой отплатил ей за все. Мари знала, что если она не избавится от Уолтера немедленно, то скажет нечто такое, что полностью провалит ее план выйти за него замуж.

Она мягко отстранила его от себя, собрав всю свою силу воли, чтобы не поддаться искушению столкнуть его прямо с кровати.

– Так говорите вы, – пробормотала она дрожащим от усилий не закричать голосом, – но другие не будут столь благородны. Вина и позор всегда ложатся на женщину. Умоляю вас, уходите.

Именно этого больше всего и хотел Уолтер, и его желание заставило почувствовать себя еще более виноватым. Ее слова, казалось, лишь укрепляли его выводы о причине ее такого поведения. Он снова привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.

– Вам нечего бояться, – успокаивал ее Уолтер. – Я уверен, что никто не видел, как мы вошли сюда, и клянусь своей честью и душами моих умерших отца и матери, если вам угодно, то никто и никогда не услышит этого от меня.

Поскольку эти заверения являлись полной противоположностью того, что хотела Мари, попытка Уолтера умиротворить ее оказалась, по меньшей мере, не эффективной. Мари как раз уповала на то, что кто-нибудь заметит, как они вместе вошли в ее покои, она полагала, что Уолтер не сможет не похвастаться своей победой. Она рассчитывала, что его хвастовство поможет ей заявить о том, что он соблазнил ее. Мари была не из тех, кто особенно верил в честь, но она не сомневалась, что, поклявшись душами усопших родителей, Уолтер – каким бы ни был легкомысленным – со всей искренностью обещал не выдавать ее.

Более того, утверждение Мари, что в подобных делах всегда винят и стыдят женщину, имело своей целью вытянуть из него заявление, что он не допустит этого, что защитит ее, дав ей свое имя. Следовательно, его заверения в соблюдении полного таинства плюс намек, что он не готов защищать ее иначе, так разъярили Мари, что она вся тряслась от гнева. Чувствуя, как она дрожит, Уолтер попытался привлечь ее к себе еще ближе.

– Вам нечего бояться, – не унимался он. Вторичное повторение этого утверждения, столь разозлившее ее в первый раз, заставило Мари с такой силой оттолкнуть Уолтера от себя, что, застав его врасплох, она ослабила его объятия, и он чуть не вывалился из кровати.

– Уходите! Уходите! – закричала она, не полагаясь на то, что не скажет чего-нибудь еще.

Поскольку его попытки утешить, казалось, только еще больше злили ее, Уолтер поднялся и начал одеваться, наблюдая за ней озабоченным взглядом. Она отвернулась и уткнулась лицом в подушку, натянув на себя одеяло, будто хотела спрятаться от него. Уолтеру показалось, что она плачет, но он понятия не имел, что сделать или сказать, чтобы успокоить ее. Ту единственную вещь, которая могла осчастливить ее, он не мог предложить.

Уолтер поклялся, что никогда в жизни не станет столь неосмотрительно доверять своим суждениям о намерениях женщины. Как только смысл этой клятвы дошел до него полностью, он понял, что ему никогда больше не придется играть в такие игры снова. Скоро у него появится Сибель. Волна облегчения и счастья захлестнула его, но при мимолетном взгляде на жалкий комок под одеялом, где лежала Мари, его снова охватил стыд. Он хотел уйти без лишних слов, но когда оделся, что было нелегко сделать с помощью одной руки, то заставил себя подойти к кровати и тихонько коснуться плеча Мари.

– Я ухожу, как вы и просили, – прошептал он так, чтобы она слышала. – Мне жаль, Мари. Мне очень жаль.

15

Выйдя из покоев Мари, Уолтер не знал, что ему с собой делать. Он убедился, что его не видит ни одна душа, включая прислугу, и поспешил убраться из женских пределов замка. Его мучило раскаяние. За всю свою жизнь он не мог припомнить такого тошнотворного и отвратительного ощущения. Думать он мог лишь о том, как найти Сибель и излить ей все свои чувства. Она бы успокоила его, ибо случившееся было ужасной ошибкой, вызванной неудовлетворенной похотью.

Однако он дал Мари клятву, что не расскажет о случившемся никому; и лишь образ несчастной Мари растворился, а боль и стыд немного поутихли, Уолтер понял – как раз Сибель ему и не следовало ничего рассказывать. О ревнивости ее нрава он знал не только по предупреждениям Саймона, но и из собственных наблюдений. Не откажется ли она от помолвки в порыве ревности... о, Боже!.. К Мари?! Но не должен ли он, ради блага самой же Мари, утаивать от Сибель свою слабость?

Стоило Уолтеру осознать, что он не может открыться Сибель, как мысль о встрече с ней стала для него совершенно ужасающей. Покуда, он не сбросит с сердца эту ношу, поведение его будет оставаться неестественным, но он поклялся, что сохранит все в тайне, и коль уж не мог рассказать об этом никому, то и никто не мог разделить с ним этот груз. Средь всех совершенных Уолтером грехов лишь несколько могли стать причиной епитимьи, но ведь не этот... И тут Уолтера осенило, и на душе сразу полегчало: если нельзя открыться Сибель, можно доверить свои тревоги Богу!

Осторожно, словно отправляясь на тайную ночную вылазку, Уолтер пробрался в свои покои, взял накидку, затем так же тихо выскользнул из замка. Он решил отправиться в деревенскую церковь, ибо исповедоваться в своем грехе священнику часовни замка ему не хотелось – уж слишком близко она находилась. Уолтер понимал, что священник, выдавший тайну исповеди, безусловно, был бы предан страшному проклятию, но все-таки слуги Господа, хотя и должны были отличаться от простых смертных, на самом деле оставались людьми, и некоторые из них боялись анафемы меньше, чем следовало.

Деревенская церковь имела убогий вид: каменные стены не были украшены орнаментом, а окна заменяли простые щели, так что на пол падало лишь жалкое подобие света. Когда Уолтер закрыл за собой дверь, то у входа воцарилась почти непроглядная тьма, но в нескольких шагах от него по диагонали, там, где находился алтарь, серело пятнышко, в котором Уолтер распознал приоткрытую дверь, ведущую во внутреннюю часть здания. Зная Уэльс, Уолтер решил, что там находится сараеподобное сооружение, в котором жил священник.

– Святой отец... – тихо позвал он.

Почти тотчас же светлое пятнышко было загорожено, и послышался голос. Хотя Уолтер не разобрал слова, но по одному-единственному слогу в нем он пришел к выводу, что оно обозначало что-то вроде обычного «Да?». Уолтер ощутил облегчение. Скорее всего этот священник не знал французского. Следовательно, кроме формальных фраз, все сказанное Уолтером останется для него непонятным. Так что Уолтер действительно исповедается самому Господу.

Несмотря на то, что угол, в котором он стоял, был темным, и священник едва ли мог разглядеть вошедшего, Уолтер натянул капюшон поглубже, чтобы прикрыть лицо. Священник говорил слабым, неуверенным голосом старика. Уолтер опустился на колени на холодный каменный пол и склонил голову.

– Отец, – начал он, – я признаюсь, что согрешил. – Эти слова столь явственно вернули образ Мари, съежившейся на кровати, что голос его задрожал, и он начал всхлипывать. – Грех, совершенный мной, столь отвратителен, что мне уже ничем не поможешь.... – На этом он покончил с формальной латинской прелюдией и рассказал историю о своей похоти, о потере разума и о неспособности утешить женщину, которую обидел.

Священник, закутанный в накидку или одеяло, возвышался над ним черной колонной, выделяясь лишь своим силуэтом на едва светлом фоне церковного интерьера. То, что он не понял ни единого словечка, сказанного Уолтером, не считая латинского начала, не имело никакого значения. Об искренности раскаяния он мог догадаться по надломленному голосу и покорно склоненному силуэту. Не важно было и то, о каком грехе шла речь, ибо каким бы ужасным он ни был, ужаснее уже не мог стать. В некотором отношении старик был рад, что ничего не понял. По голосу и стройности речи он лишь догадался, что кающийся относился к знати.

«Он слишком стар, – подумал Уолтер, – чтобы принимать близко к сердцу любой грех, приведший человека в его скромную обитель и выжавший столь горькие слезы».

Наконец исповедь Уолтера подошла к концу, и он тяжело и глубоко вздохнул. Слабым, неуверенным голосом священник задал формальные вопросы, а Уолтер также формально ответил на них. Затем последовала пауза. Священник понимал, что мог бы попросить платы, которая пошла бы на благо церкви. Понимал он и то, что этот человек с радостью бы расплатился – вот только священник не говорил на языке кающегося, а кающийся не знал его языка. А знает ли этот человек латынь? Но старик тотчас же горько улыбнулся во мраке: он и сам не говорил на латыни настолько хорошо, чтобы объяснить, что ему нужно. Вздохнув, он пропел молитвы ровно столько раз, сколько должен был читать их Уолтер каждый день до определенного срока. Затем он отпустил грехи и повернулся к двери.

Уолтер оставался на коленях до тех пор, пока прямоугольник света в дверном проеме снова не загородил тело священника. Он не думал, что его увидят; он даже не понял, что старик удалился – Уолтер наслаждался облегчением, вызванным освобождением от греха. Он до сих пор сожалел о недоразумении, расстроившем Мари, но щемящая боль вины исчезла.

Уолтер поднялся на ноги, простонав, ибо его колено напомнило о том, что оно еще не совсем зажило и не одобряло долгое пребывание на холодном каменном полу. С трудом взбираясь по пригорку к замку Билт, Уолтер прилежно проговаривал про себя Аве и Пате, надеясь, что правильно понял священника. Для полной уверенности Уолтер повторил каждую молитву несколько раз, но это его не очень-то волновало. Бог уже знает, что у него не было намерения идти на обман, и не станет винить, если он ошибется в количестве молитв.

И хотя на душе у Уолтера полегчало, от мысли, что он встретит Сибель или Мари, ему вновь стало не по себе. Поэтому вместо того, чтобы снова вернуться в замок, он направился к конюшням. Как только он зашагал вдоль ряда лошадей к Бью, его остановил голос Саймона.

– Где тебя черти носили? – нетерпеливо окликнул тот.

– Черти тут ни при чем, – отвечал Уолтер, – по крайней мере, последние полчаса. А что?

– Все либо собираются в дорогу, либо проводят совещания, на которые я не приглашен, – зло ухмыльнулся Саймон. – Я подумывал, что в такой погожий денек неплохо было бы объехать окрестности. В той или другой деревне будет человек, посланный Сиуордом, и, возможно, мы услышим новости из замка Монмут.

Уолтер так широко улыбнулся, что можно было подумать, будто его лицо сейчас разделится на две части. Настроение у него тотчас же поднялось. По его мнению, это был явный знак свыше, что он прощен. Он не сомневался, что сама Святая Мать, должно быть, услышала его исповедь, ибо только она могла в силу своего милосердия и доброты дать ему эту отсрочку.

– Договорились, – согласился он, но тут же его охватили сомнения. Теперь он не был настолько свободен, чтобы поступать по своему усмотрению. Естественно, он должен был предупредить Сибель, а тут возникала еще одна проблема. – Но я не при оружии, – сказал он, – и Сибель...

– Я сообщил Рианнон, что уеду и собираюсь воспользоваться твоим обществом, если получится, – успокоил его Саймон. – Рианнон предупредит Сибель. Что насчет вооружения, то как же ты собираешься вооружаться со своей перевязанной рукой? Не думаю, что мы нарвемся на неприятности. Я намереваюсь идти по безопасным дорогам.

Охваченный на мгновение прошедшим чувством вины, Уолтер решил, что это слишком легкомысленно.

– А Сибель не обидится, если я сам не оповещу ее об этом? – спросил он.

– Только не Сибель, – уверенно сказал Саймон и засмеялся. – Она не grande dame sans merci[10]. Ты думаешь, она сошла со страниц любовного романа?

В этот момент в проход влетел Вильям и воскликнул:

– Я нигде не мог найти... А, вы уже здесь, сэр. Мне присмотреть за лошадьми, Саймон? – Мальчик был взволнован, глаза его блестели от возбуждения, голос срывался.

– Мы сами за этим присмотрим, – сказал Уолтер. – Как только отдышишься, беги назад и скажи своей сестре, что я еду с Саймоном и не успею к обеду.

– Ты станешь образцовым мужем, Уолтер, – рассмеялся Саймон. – Смотрю, Сибель тебя уже отлично выдрессировала.

– Это не Сибель, – начал защищаться Уолтер. – Моя матушка, бывало, так беспокоилась...

Саймон весело хлопнул его по здоровому плечу.

– Так будет гораздо лучше для вас обоих, да и ты вполне прав. Глупо уезжать, не предупредив жену, когда тебя ждут. Как она придет к тебе на помощь, если не знает, что ты попал в беду или нуждаешься в поддержке?

Если Уолтера несколько и удивило уверенное предположение Саймона, что жена обязана мчаться на помощь мужу, он уже достаточно привык к правилам и обычаям Роузлинда, чтобы не высказываться на этот счет. Он окликнул конюхов и принялся с интересом наблюдать, как те с опаской стали подбираться к жеребцу Саймона, который приветствовал вторжение на его территорию, ударами копыт и лязганьем зубом. Не пощадил он и своего хозяина, и Саймон, сжав руку в кулак, нанес ему удар, который мог бы раздробить череп более мелкого животного.

Неудивительно, что Уолтер оказался в седле раньше Саймона. Поскольку Бью несколько дней был лишен всяких физических упражнений, он тоже пару раз встал на дыбы, но, безусловно, не пытался сбросить с себя Уолтера, как это, похоже, собирался сделать с Саймоном Ямллэдд. Саймон с привычным мастерством выдержал в седле шалости коня, улыбаясь и похлопывая его, пока тот, наконец, не угомонился.

– Теперь, когда ты помолвлен с Сибель, у тебя появится богатый выбор молодых жеребцов в Роузлинде, – весело сказал Саймон. – Там есть два коня исключительной храбрости и силы.

– Под храбростью, я полагаю, ты подразумеваешь горячность нрава, как у твоего демона, – весело ответил Уолтер. – Может быть, таким образом ты хочешь избавить семью от меня? Почему так скоро? Неужели я уже заслужил это?

– О, у тебя не возникнет с ними больших проблем. – Саймон небрежно пожал плечами. – Ты на добрых два-три стоуна тяжелее меня. Мама говорит, что под Саймоном – я имею в виду ее первого мужа – они ходили послушными ягнятами. Она считает, что это имеет какое-то отношение к весу.

Уолтер многозначительно взглянул на Ямллэдда, который пустился галопом так, будто мог делать это до бесконечности. Хотя он и не верил, что наездник или какое-то обстоятельство могло сделать из таких боевых коней послушных ягнят, красота и неутомимая энергия животного не оставили его равнодушным. И к концу их тридцатимильной поездки, когда Бью начал выказывать признаки усталости и всадники спешились, Ямллэдд выбрал одного из людей Саймона, возникшего в поле его зрения, и принялся демонстрировать искусство нападения так, будто его только что вывели из конюшни. Животное на самом деле казалось полным сил, и Уолтер решил принять жеребца, если ему предложат подобного. На худой конец он мог смешать его родословную с самой обыкновенной кобылой, чтобы сохранить силу и храбрость, искоренив в то же время дьявольскую горячность.

Один из людей Саймона ждал их в Цуимду, но его новости были двухдневной давности и оказались ненамного свежее тех, что доставил Эфан. Все же он добавил одну новую деталь. В лесах близ Монмута полным ходом шла вырубка деревьев, больших деревьев, а звуки наковален в замке раздавались на протяжении всех ночей.

– Вырубка деревьев скорее напоминает подготовку к нападению, нежели к обороне, – заметил Уолтер.

– Звучит вполне правдиво, – согласился Саймон, покачав головой. – Мне это не нравится.

– Да, – согласился Саймон с мрачным видом. – Я думаю, нам необходимо знать больше. Что ты скажешь на то, если мы отправимся в Абергавенни и остановимся там на ночь? Тогда Сиуорд сам успеет прибыть к нам из Монмута и рассказать свежие новости.

– Скажу, что так мы и должны поступить, – ответил Уолтер одновременно одобрительно и с сожалением; в конце концов, Саймон только три дня как женился.

Однако в отношении себя Уолтер был доволен. Чем дольше он будет находиться вдали от Билта, тем скорее успокоится Мари. Затем до него дошло, что он не сможет попрощаться с Сибель, если ее родители откажут ей в разрешении остаться. Эта мысль понравилась ему гораздо меньше. Но в эту же минуту он нашел решение проблемы. Если по его возвращении ее не окажется в Билте, он позаимствует лошадь и отправится в Клиро, что находился не более чем в двадцати милях. Лорд Джеффри говорил, что они остановятся там.

Саймон отослал двух человек к Ллевелину с новостями о том, что они слышали и что планировали предпринять, наказав им оповестить обо всем Рианнон и сказать Сибель, если она еще будет находиться в Билте, что Уолтер вернется, как только сможет. В Абергавенни они обсудили эту проблему с Джилбертом Бассеттом, который отнюдь не был расположен смеяться над их озабоченностью. Он получал послания Ричарда, и, следовательно, знал все, кроме последней новости. Она обрадовала его не больше, чем Саймона и Уолтера.

– Они ставят нас в безвыходное положение, – проворчал он. – Если нам придется оставаться взаперти, ожидая их нападения, у короля появится время для того, чтобы собрать еще больше денег и людей. Более того, если Ричард откажется уступить планам лорда Ллевелина, он, вероятно... – Бассетт не сказал «превратится в предателя», вспомнив, что Саймон, несмотря на то, что воспитывался у Пемброков, являлся вассалом Ллевелина. – И мы не можем напасть на них, – печально продолжал он. – В таком укрепленном положении, в каком находится сейчас Монмут, мы скорее сами разобьем лбы о его стены, нежели пробьем их.

– Давайте подождем, что скажет Сиуорд, – предложил Саймон. Ни он, ни Уолтер не были особо взволнованы показным отчаянием Бассетта. Джилберт имел привычку преподносить ситуацию в наихудшем свете, пытаясь убедить себя и других, что другого хода событий быть не может. Таким образом, он утешал себя, ибо если что-нибудь случалось, то оно соответствовало не самым худшим его ожиданиям. Люди, знавшие Бассетта хорошо, либо игнорировали его мрачные прогнозы, либо обладали теми же свойствами характера, так что не очень страдали от этой его особенности. Однако на сей раз его уныние, похоже, имело некоторые основания. Доклад Сиуорда подтвердил наихудшие предположения. Двое из людей Саймона в данное время находились внутри Монмута, разыгрывая из себя пару валлийских серфов. Сомневаться в том, что Джон Монмутский тщательно готовится к нападению, больше не приходилось. Боевые башни и машины сооружались в разборном виде, так, чтобы их можно было быстро переместить и установить для осады. Крупный рогатый скот собирали, несомненно, для того, чтобы гнать его с армией, Преследуя при этом две цели: заделывать свежими шкурами башни и тараны и кормить людей. Вдобавок ко всему, в Монмут прибывали все новые люди и провизия, и теперь они подходили к замку по безопасным дорогам с вооруженными эскортами.

Поскольку Бассетт все это уже предсказал, он казался сейчас почти мрачно-довольным.

– Так, так, – сказал он, когда на следующий день Саймон и Уолтер сели на лошадей, чтобы доставить безрадостные новости обитателям Билта. – Думаю, мы должны что-то предпринять, возможно, сделать отвлекающий маневр в направлении самого Глостера.

Ни Саймон, ни Уолтер не ответили на это. Бассетт был благородным воином, но он относился к своему положению вне закона как человек, бесповоротно лишенный всех своих владений. Против короля он затаил огромную злобу, которую не могли смягчить никакие угрызения совести, что доставляли столько несчастья Ричарду. Вряд ли Ричард счел бы предложенный Бассеттом метод выходом из ловушки, которую готовил Джон Монмутский. Ричардом овладевало настоящее отвращение при мысли о непосредственной атаке на Генриха. И Ллевелин, Чьи устремления сводились к добыче, которую можно было получить от нападения на Шрусбери, вряд ли пошел бы на такие убытки.

Таким образом, беседуя между собой по дороге домой, Саймон и Уолтер фактически проигнорировали предложение Бассетта. Они ехали, не щадя сил, остановившись только раз, чтобы дать передохнуть коням, пока еще было светло, и дождаться луны с наступлением темноты. К тому времени, когда они прибыли в Билт, люди Саймона остались далеко позади, а голова Бью беспомощно болталась из сторону в сторону – конь был истощен. Только у Ямллэдда все еще находились силы, чтобы шарахаться от теней и тихо ржать от досады, что Саймон удерживает его на одной скорости с Бью. Чтобы приободрить Бью, Уолтер нежно погладил животное по шее. Он любил своего боевого коня и ездил на нем еще достаточно часто, чтобы тот не испытывал недостатка во внимании, но Уолтер снова начал думать о том, как смешать с родословной серых скакунов более мягкую породу.

Иное цоканье копыт по утоптанной деревенской дороге отвлекло внимание Уолтера от лошадей. Подняв глаза, он увидел, что они проезжали мимо церкви. Внезапно он вспомнил события предыдущего утра. Тень тяжелой ноши, которую он принес в эту церковь, снова нависла над ним. Уолтер закусил губу. Он забыл оплатить епитимью. Уолтер натянул поводья Бью, и усталое животное остановилось.

– Саймон, – спокойно позвал Уолтер, – у тебя есть кошелек?

Саймон не без труда осадил рвавшегося вперед Ямллэдда.

– Да, – ответил он.

Уолтер спешился и, осторожно поглядывая на Ямллэдда, сделал несколько шагов по направлению к Саймону. Затем протянул руку.

– Дай его мне. Ты знаешь, сколько в нем?

– Совсем немного, двадцать или тридцать шиллингов, – ответил Саймон, отстегнув кошелек от пояса и бросив его Уолтеру. Глаза его горели от любопытства, но он понимал, что Уолтер не заметил этого в темноте, и не стал задавать вопросы.

– Езжай, – велел ему Уолтер. – Скажи привратнику, что я буду через несколько минут после тебя.

Он привязал поводья Бью к ручке двери и зашел внутрь, снова натянув капюшон на лицо. Из-за мрака снаружи свет крошечного вечного пламени, казалось, освещал всю внутреннюю площадь. Уолтер направился к дальней стене, где находилась открытая дверь в покои священника.

– Отец, – позвал он и, услышав испуганные оханья отца, добавил: – Не вставайте, отец. Я пришел только сказать, что согрешил снова, но этот грех иной. Под натиском обстоятельств я совсем забыл об епитимье, которую вы на меня наложили.

Уолтер услышал скрип кровати и вспомнил, что священник не мог понять его, но он не сомневался, что старик оправился от испуга, ибо направлялся к нему. Уолтер вложил кошелек Саймона в руку духовника. Он знал – то, что было мелочью для Саймона, могло оказаться полугодовым доходом для бедного священника.

– Меа culpa[11], – сказал Уолтер. – Меа culpa, – повторил он, зная, что священник поймет это.

Старик сжал кошелек.

– Те absolve[12], – ответил он, и что-то в его голосе подсказало Уолтеру, что священник узнал его.

– Benigne dicis... – Уолтер надеялся, что это означает «спасибо вам». Он слышал подобную фразу в ситуациях, которые подразумевали благодарности. – Benigne dicis, – повторил он, пятясь назад.

Священник не шелохнулся, но, когда Уолтер исчез и закрыл дверь, он пошел дальше в церковь и открыл кошелек, чтобы изучить его содержимое в дрожащем свете близ алтаря. Затем он упал на колени и страстно возблагодарил Бога. Он бы не осмелился просить так много, и все же Бог даровал ему это, простив жадность, терзавшую его последние два дня.

Испытывая теплое чувство удовлетворения от того, что получил возможность прочитать забытые ранее молитвы, Уолтер предоставил Бью собственной медленной поступью взбираться на пригорок. Повторение хорошо знакомых святых канонов действовало успокаивающе, и к тому времени, когда Уолтер достиг замка, он наполовину уснул. Дорога была длинной, а в прошлую ночь они столь долго беседовали с Бассеттом, что он почти не спал. Однако Уолтера озадачила встревоженность слуги, который ждал у дверей, чтобы проводить его в палату принца Ллевелина. Там де Клер обнаружил Саймона, отогревающегося у огня, рядом с которым сидели лорд Гвинедда и граф Пемброк. Оба были одеты в ночные рубахи и сидели с заспанными глазами – свидетельство того, что их разбудили в разгар первого глубокого сна.

– Ты согласен с заключениями этой горячей головы относительно донесений его людей? – спросил Пемброк Уолтера, с нежностью стискивая руку Саймона.

По вопросу Уолтер понял, что Саймон уже умудрился пересказать все сведения.

– Согласен, и Джилберт Бассетт тоже, – ответил Уолтер.

– Ну, Джилберту хоть десять фунтов золота подари – он и в них увидит свидетельство приближающейся беды. – Пемброк пожал плечами. – Я не сомневаюсь, что они готовятся к войне, но не могу понять, как они узнали, что я собираюсь двинуть свои войска на север. – Он посмотрел на Ллевелина. – Мы были наедине, когда говорили об этом, не считая одного раза за завтраком, но я не думаю, что Уолтер распространил эти новости. Так как...

– Почему Джону Монмутскому должны быть обязательно известны наши планы? – спросил Ллевелин. – Тот факт, что мы заключили союз – а об этом должны знать все королевские войска – подразумевает, что будущие действия должны развернуться близ моих земель. Кроме того, – указал он, – поскольку вы не продолжили атаку в течение первой недели, в то время как знали, что гарнизон в замешательстве, Джон мог решить, что сражение ослабило ваши силы гораздо больше, чем это было на самом деле.

– Я не подумал об этом, – признался Пемброк, нахмурив брови. – Мерзавцы! – воскликнул он, резко вскакивая на ноги. – Они, возможно, замышляют атаку сейчас, пока я здесь.

– Сядьте, Пемброк, сядьте, – сказал Ллевелин. – Никто не проведет армию маршем из Монмута в Абергавенни или Аск раньше того, как туда прибудете вы.

– Они еще не готовы к маршу, – успокоил его Саймон. – Еще два дня назад приготовления были закончены только наполовину.

– Да, но есть кое-что еще, – вставил Уолтер. – Я уверен: что-то из всего нам рассказанного заставило нас поверить, что Джон Монмутский на самом деле знает, что вы планируете отправиться на север. – Он повернулся к Саймону. – Кто это говорил: человек в Цуимду или это был Сиуорд? Сейчас я точно не могу вспомнить, но все мы, в том числе и Бассетт, были убеждены, что...

– Это не имеет значения, – невозмутимо вставил Ллевелин. – Как я упоминал в первый раз, любой знающий меня человек мог допустить такое, а Джон Монмутский в разные периоды времени был мне и другом, и врагом. Давайте, как и Бассетт, полагаться на худшее и думать, что Монмут каким-то образом посвящен в наши планы нападения на Шрусбери.

– В таком случае, я считаю, что мы должны изменить планы, – заметил Ричард.

– Ни в коем случае, – сказал Ллевелин, покачав головой, – как раз напротив. Монмут ожидает, что вы оттянете свои войска из Абергавенни и Аска и двинетесь на север. Не разочаровывайте его. Вы должны действительно увести людей из замков. – Он засмеялся, отметив, как лицо Пемброка искажает гнев. – Сейчас, сейчас, Пемброк. Многие говорят про меня, что я хитрый лис, но еще никто не называл меня дураком. Я сказал, что люди должны покинуть замки. Но я и словом не обмолвился, что они должны уйти далеко.

– Клянусь Богом! – воскликнул Ричард. – Должно быть, я все еще сплю, коль не додумался до этого сам!

Глаза его засверкали, он сдержал улыбку, но не потому, что хотел скрыть радость, а ради своих израненных губ. Ричард все еще не мог спокойно предлагать планы нападения на людей и собственность короля, но относительно собственной обороны он не чувствовал никаких угрызений совести. Если Джон Монмутский покинет свой замок с армией и вооружением с целью захвата замков Ричарда, то Ричард не сомневался в своей правоте и справедливости использовать любые средства при защите себя и своих земель. Несомненно, Ллевелин предлагал засаду.

Уолтеру все стало ясно минутой-двумя раньше, чем Ричарду, ибо близкое знакомство с Саймоном давало ему лучшее представление о том, в каком направлении работает мозг Ллевелина. Однако от этого представления Уолтеру стало как-то не по себе. Ему показалось, что принц Ллевелин с чрезмерным усердием обходит стороной вопрос о том, как новости о намерении Ричарда повести своих людей на север достигли Джона Монмутского.

Уолтер не мог избавиться от вопроса: не сам ли лукавый лорд Гвинедда отослал маленькую пташку, пропевшую интересную историю на ушко Монмуту? Но зачем? Поначалу Уолтер решил, что это было бы безумием, безрассудным актом предательства. Затем он понял, что никакого безумия тут нет вообще. Подобная хитрость должна была имитировать именно то, что якобы намеревалось иметь место.

Джон Монмутский считал, что он нападет и захватит Аск с Абергавенни, пока Ричард будет находиться слишком далеко, чтобы защитить свою собственность. Следовательно, он выведет свою порядочных размеров армию на открытую местность, где для армии Ричарда появится надежда уничтожить ее. Затем, при условии, что войска Ричарда не очень сильно пострадают, они ринутся на север, воссоединятся с людьми Ллевелина, которые возместят, по крайней мере, числом, тех, кто погибнет в сражении с армией Монмута, и нападут на Шрусбери. Несомненно, Ллевелин надеялся, что королевские войска будут сломлены поражением и не придут на поддержку Шрусбери.

Уолтер решил, что никакого предательства нельзя усмотреть – если не считать нечестного способа, с помощью которого он был подготовлен. План давал Ричарду возможность нанести действенный удар, а Ллевелина избавил бы от всякого риска. Вряд ли бы его валлийцы выиграли битву с армией Монмута. Уолтер очнулся от своих мыслей посреди фразы.

Ллевелин как раз говорил:

– ...нужно все тщательно обдумать. Вы должны вывести своих людей за день-другой до того, как Монмут будет готов выступить. Вам нельзя слишком долго находиться в засаде, ибо тогда увеличиваются шансы, что дозоры Монмута наткнутся на какие-нибудь признаки, которые насторожат их.

– Да, вы правы, – весело согласился Ричард, – но этот план удастся только с разведчиками Саймона. Думаю, я могу рассчитывать на них?

– Конечно, – с готовностью откликнулся Саймон. Ллевелин кивнул, но нахмурился.

– Не думаю, что как-то помогу вам, если предложу несколько сотен лучников. Насколько вам известно, мои люди плохо подготовлены к сражениям на открытом месте. В минуты замешательства лучники еще будут вам полезны, но обычных воинов вырежут, как скот. Хуже того, они обратятся в бегство и тем самым скорее причинят вам вред, нежели принесут пользу.

Ричард ответил на это коротким «да». Уолтер заметил, что его не очень-то беспокоили размеры помощи, которую мог предоставить Ллевелин. К тому же он был слишком доволен тем фактом, что Джон Монмутский знал или догадывался о его планах, чтобы выяснять причину, как это произошло. Уолтеру даже показалось, будто Ллевелин мог сейчас играть Ричардом, как игрушкой, и он невольно содрогнулся. Саймон протянул руку и подтащил его поближе к огню. Это движение заставило Ричарда и Ллевелина повнимательнее взглянуть на эту пару.

– Черт возьми! – воскликнул Ричард, – я совсем позабыл, что вы проскакали почти шестьдесят миль. Ложитесь спать! Вам уже известна суть дела.

– В самом деле, – сказал Ллевелин, улыбаясь, – я думаю, они уже в курсе всего. Сегодня мы мало что можем решить. Милорд Пемброк, мы и сами извлечем гораздо больше пользы, если удалимся в свои покои, а не будем строить наши планы лишь на одних предположениях.

Уолтер помешкал с мгновение и направился к двери. Саймон уже вышел к тому времени. Уолтер не сомневался, что стоит ему уйти, и Ллевелин найдет какой-нибудь предлог, чтобы задержать графа и продолжить обсуждение. Уолтер не таил обиды. За поступком Ллевелина не скрывалось ни враждебности, ни презрения. Этот хитрый человек привык доверять лишь тем, кто был ему подвластен.

Уолтер сознавал, что тут он ничего не мог поделать. Тем не менее, он ускорил шаг, желая нагнать Саймона и обсудить проблему с ним. Саймон хранил верность своему господину, который ко всему прочему теперь приходился ему тестем. Он любил Ллевелина, но мнение гораздо охотней высказал бы Уолтеру. И дело тут было не только в доверии, хотя Саймон вполне доверял Уолтеру. Просто Саймона забавляли хитрые проделки Ллевелина. «Он все больше и больше становился валлийцем», – подумал Уолтер.

16

Покинув апартаменты принца Ллевелина, Уолтер, несмотря на быстрый шаг, так нигде и не увидел Саймона. Поначалу Уолтер ощутил болезненный упадок духа, заподозрив, будто Саймон намеренно ускользнул от него, но в следующее мгновение едва удержался, чтобы не расхохотаться. Каким же он был ослом! Если бы его в опочивальне ждала Сибель, так же как Рианнон ждала Саймона, он бы тоже не стал медлить ни секунды. Тут его порыв смеяться исчез. Он позабыл спросить, находилась ли Сибель все еще в Билте.

Одно он знал наверняка: он не мог вернуться и интересоваться этим сейчас. Ллевелин никогда бы не поверил, что он намерен, в случае отъезда девушки, взять лошадь и снова пуститься в дорогу, надеясь добраться до Клиро еще до того, как семья покинет этот замок утром. Принц принял бы такой вопрос за обычный предлог вернуться и урвать обрывок обсуждения планов или просто убедиться, был ли Ричард все еще с ним.

Уолтер топтался в нерешительности. Его мучила невыносимая усталость и беспощадная боль в колене, он хотел спать, но мысль не увидеть Сибель, чтобы попрощаться с ней, не давала покоя.

Кроме того, было бы нелепо проскакать весь путь до Клиро только для того, чтобы узнать, что Сибель получила разрешение остаться с Саймоном и Рианнон. Рианнон... Рианнон должна все знать. Уолтер начал было поворачиваться в направлении опочивальни новобрачных, остановился и покраснел. Было бы гораздо хуже перебить Саймона и Рианнон, чем помешать принцу Ллевелину и Ричарду. Но как же ему тогда узнать, в Билте ли все еще Сибель? Кого ему спрашивать в это время ночи?

Вдруг он поднял руку и ударил себя по лбу. «Идиот, – подумал он, – ты настолько устал, что твои мозги уже давно спят, хотя тело все еще бодрствует». Разве Сибель сама уехала бы, не попрощавшись? Естественно, нет. Если бы родители настояли на ее отъезде домой, она бы оставила ему письмо. Возможно, она бы передала его лорду Ллевелину, который, поглощенный новостями, мог забыть о нем, но вероятнее всего, она бы просто оставила письмо на видном месте в его комнате. Уолтер направился к своей палате так быстро, насколько позволяло ему колено. Теперь, почувствовав, как оно болит, он снова захромал.

У дверей в комнату он остановился и насторожился. На небольшом столике у высокого кресла, которых не было вчера, когда он уехал, горели свечи. И снова его сердце испытало отчаянную боль. Может быть, в постели его ждала Мари? В затененном углу комнаты, где находилась койка Уолтера, ему почудилось какое-то движение. Уолтера тотчас же охватило непреодолимое желание броситься прочь. Он уже на самом деле отступил на шаг из дверного прохода, когда мучительная боль в колене предупредила его, что он не в состоянии бежать.

Нерешительный шаг Уолтера заставил темную фигуру броситься к нему с распростертыми руками.

– Милорд, позвольте мне помочь вам, – послышалось тихое восклицание.

Этот голос мгновенно поставил все на свои места. Теперь Уолтер признал в кресле и столе именно те вещи, которые он видел в палате лорда Джеффри. Кроме того, он отлично понимал, что Мари была не из тех, кто отказался бы от своей мебели ради удобств другого человека.

– Бог ты мой, Сибель, – сказал он, – вы ждали меня здесь всю ночь?

Девушка тихонько засмеялась.

– Нет, конечно, нет. Откуда мне было знать, что вы приедете именно сегодня? Теперь я сплю в комнате, которая примыкает к комнате Рианнон, поэтому я слышала, когда ей сообщили о возвращении Саймона. Тогда я и пришла сюда, желая убедиться, что покои подготовлены к вашему прибытию.

Сейчас свет свечей находился позади и чуть справа от нее. В это время ночи на ней была лишь одна ночная рубашка. Просторное одеяние скрывало ее фигуру; не покрытые головным убором волосы сияли подобно литой бронзе, а на щеке, кончике носа и подбородке играло пламя. Уолтер сделал глубокий вдох, осознав вдруг, что вчерашний эпизод с Мари ничуть не помог ему. Он нуждался не в утолении потребности; он нуждался в Сибель. Уолтер понимал, что она тоже горела желанием. Почему она пришла в его комнату? Не открытый ли это призыв утолить их обоюдную жажду?

Уолтер не принял рук Сибель, но вошел в комнату. Когда он поравнялся с ней, она повернулась, и свет свечей полностью озарил ее лицо. Ему стало стыдно за вопросы, что пришли к нему на ум. Золотистые глаза были слегка встревожены; одна ее рука немного приподнята, чтобы поддержать его, случись ему споткнуться, но во всем ее виде не было ни малейшего признака страсти. Сибель действительно пришла, чтобы убедиться в том, что его ждут все удобства. И все же он не сомневался, что стоит ему заключить ее в свои объятия, как она тотчас же воспылает страстью.

Их взгляды встретились, и Уолтеру мгновенно стало ясно, что он не зайдет так далеко и не прикоснется к ней.

– Нет, – тихо сказал он, отступая назад. – Ваши родители оставили вас здесь, полагаясь на мои честные намерения.

Сибель опустила глаза и склонила голову. Этот очаровательный жест Уолтер счел признаком кроткого смущения. И он был наполовину прав: Сибель действительно удивилась волне жадного желания, ослепившей ее в ответ на голод в его глазах. Она не ожидала такой реакции своего тела. Невыраженная страсть Уолтера всегда возбуждала ее, но как-то отвлеченно: чуть учащалось дыхание, кожа начинала покалывать, будто греешься у огня после мороза, а в пояснице начинал пульсировать горячий комок. На этот раз все происходило иначе: все ее естество изнемогало плотским желанием, ноги стали будто ватными, а в голове шумело. Сибель почувствовала, что с того момента, когда они были столь близки в пустой комнате, что-то в ней изменилось.

Однако глаза она опустила не от смущения, а от озорной радости, которую не хотела объяснять. Вполне вероятно, что отец и полагался на ее добропорядочность и на самообладание Уолтера; однако матушка и бабушка не были столь благородны. Леди Элинор сдержанно говорила ей: «Было бы лучше сохранить твою девственность до свадьбы, если это возможно, но не будьте такими глупыми, какими были твои мать и отец, и не доводи себя и Уолтера до безумия из-за этих условностей. Уолтер может сделать для тебя то, что сделал для меня мой Саймон, и никто ни о чем не догадается». Джоанна лишь хмурилась, но не противоречила матери. «Но, – с грустью подумала Сибель, – он слишком устал, чтобы заниматься еще и любовными играми». К тому же бессмысленно разрушать иллюзии Уолтера в отношении характера старшей госпожи Роузлинда так сразу.

– Да, конечно, – тихо сказала Сибель в ответ на его замечание по поводу ее родителей. – Но Вильям и Иэн уехали, а все слуги спят. Вам нелегко будет раздеться с помощью лишь одной руки. Я только помогу вам снять одежду и уйду.

Уолтер издал в знак протеста нечленораздельный звук, и Сибель подняла глаза и рассмеялась.

– Пойдемте, – потребовала она, – уж я-то знаю – вам не взять меня силой, к тому же я обещаю сопротивляться.

Уолтеру тоже пришлось рассмеяться. Он действительно невыносимо устал, и вспышка страсти быстро испарилась. Более того, не придется бороться с завязками и шнурками или спать, в противном случае, в липкой, пропахшей потом одежде.

– Отлично, – согласился он, – но только если вы обещаете сопротивляться очень яростно.

– Если я буду сопротивляться очень яростно, – заметила Сибель, расстегнув пряжку на плаще и положив его в дорожную корзину, служившую Уолтеру сундуком для одежды, – вам придется худо. Присядьте на стул, а я сниму вашу тунику и рубаху. Ваша ночная рубаха подогрета. Вы оденете ее, а я тем временем взгляну на ваше колено. Я видела, что вы хромаете. Вас снова ранили?

– Нет. Просто колено болит от долгой верховой езды. Необходимости делать еще что-то нет. Ночь отдыха – и все будет в порядке.

Сибель не спорила. Вероятно, Уолтер был прав, и даже если колену необходим уход, большого вреда не случится, пока Уолтер будет спать. Она отстегнула его пояс, расшнуровала тунику, сняла ее, стянула рубаху и расторопно накинула на обнаженное тело теплую ночную рубашку. Хорошо, что она находилась позади него, и он не видел ее лица, подумала Сибель. Ей понадобилась вся ее решимость, чтобы не запустить руки в красновато-коричневую растительность, покрывавшую его тело. Чтобы воспламенить в ней страсть, Уолтер, оказывается, вообще мог ничего не делать и не говорить.

– Знаете, – стараясь отвлечь себя, поспешила сказать Сибель, обойдя вокруг и встав на колени, чтобы развязать его кроссгартеры и снять башмаки, – мне еще никогда в жизни не попадалась ни одна женщина глупее леди Пемброк и ее сестры.

– Что? – произнес Уолтер сдавленным голосом. – Почему вы об этом говорите?

Сибель не подняла головы. Она боялась смотреть в лицо Уолтера. Странные нотки в его голосе, казалось, предостерегали, что то, что она делала сейчас, лишь снова пробудило в нем страсть. Она вспомнила, как яростно он отреагировал на предложение снять его чауссы в первый раз, как он сказал, что она еще ни разу не видела мужчины в подобном состоянии раньше. Это было так. Она никогда не видела возбужденной мужской плоти. Вспомнила она также и упругую выпуклость между ног Уолтера, когда они целовались. Ее руки затряслись на шнуровке его ботинок.

– Потому что теперь, когда почти все гости разъехались, – быстро пробормотала Сибель, надеясь сказать что-нибудь, отвлекающее их от того, что, по ее мнению, волновало обоих сейчас больше всего, – единственные оставшиеся дамы – это леди Пемброк, леди Мари, Рианнон и я. Мы провели весь день вместе, и, таким образом, я узнала, что все их разговоры сводятся лишь к нарядам и... кто с кем состоит в запретной любовной связи.

Едва ли сознавая смысл произносимых слов, Сибель поняла к концу фразы, что, разговаривая о недозволенных любовных связях, она вряд ли успокоит Уолтера или себя. На последних словах ее голос задрожал, и она склонилась еще ниже, чтобы рассмотреть в тусклом свете шнурки, которые, казалось, приобрели главное значение для их жизни и намеренно не поддавались ее усилиям развязать их.

Уолтера похолодел от ужаса. Уезжая из Билта, он совсем позабыл, что ситуация, описанная только что Сибель, вовсе не исключена. Как только он сбросил с сердца самую тяжелую ношу своей вины, он тут же выкинул из головы тот факт, что Мари вела себя не так, как его прежние любовницы. Тогда новости, доставленные людьми Саймона, просто вычеркнули проблему Мари из его головы. Обязанности воина были гораздо важнее, чем поступки женщины, которая думала, что хочет поиграть в любовь, а затем обнаружила, что подобная игра может причинить боль.

Ошибка, совершенная Уолтером, никоим образом не подразумевала какую-либо связь между Мари и Сибель. Никогда еще Уолтер не был настолько глуп, чтобы играть двумя женщинами. Не то чтобы он неизменно имел одну любовницу в одно и то же время, но никогда в одном и том же месте, где по воле случая они могли вступить в близкое общение. Уолтер был смелым человеком, но он всегда считал, что две женщины под одной крышей – это безумная идея. Более того, в былые времена женщины, с которыми он проводил ночи, могли потерять гораздо больше него. Сохранение тайны входило в их же интересы.

«Что же эта глупая сучка Мари рассказала тебе?» – попытался спросить Уолтер, но из горла раздались лишь нечленораздельные звуки, подобные карканью.

К тому времени, как Уолтер достаточно совладал с собой, чтобы попытаться заговорить, Сибель удалось развязать шнурки на его ботинках и стянуть их. Напряженность и неспособность Уолтера подыскать слова усилили прилив страсти, нахлынувший на нее в ответ на его (как она считала) усилившееся желание. Она пообещала сопротивляться. Конечно, это была всего лишь шутка. Тем не менее, Сибель знала, что Уолтер очень хотел, чтобы в брачную ночь она была virgo intact[13]. Таким образом, обещая сопротивляться в шутку, она на самом деле дала серьезное обещание помочь ему.

Ей оставалось лишь убежать. Сибель боялась, что, если Уолтер положит на нее руку или начнет умолять, ее решимость рухнет без всякого сопротивления. Они оба будут горько раскаиваться в том, что произошло... или, по крайней мере, Уолтер. Сибель могла утешить себя словами своей практичной бабушки, но Уолтер от этого не перестанет винить себя, а возможно, и ее тоже.

Она резко вскочила на ноги, отведя глаза от его лица, и сказала:

– Вино и пирог на столе, рядом с креслом. Уже очень поздно, милорд. Надеюсь, вы справитесь с остальной одеждой сами, поэтому я ухожу в свою спальню.

Последние несколько слов были ошибкой. Сибель хотела сказать, что она хочет спать, но с ее уст соскочила другая фраза. Ее голос задрожал, и, не сдержавшись, она быстро убежала, пока предательское тело и язык не выдали ее еще больше.

Ее уход был настолько неожиданным, а в душе Уолтера бушевал такой костер сомнений и сожаления, что он еще долго просто сидел, подобно тени, и глазел на дверь, через которую она ушла. Когда он пришел в себя, то понял, что слишком поздно предпринимать что-либо этой же ночью. Он понимал, что Мари не могла прямо признаться в том, что занималась с ним любовью. Там присутствовали все дамы. Даже если Мари не возражала против того, чтобы ее сестра знала о ее поступке, она определенно не хотела выставлять напоказ свой блуд перед Рианнон. Более того, поведение Сибель скорее говорило о сомнениях и страданиях, нежели о гневе.

Может быть, это явилось результатом мягкости ее нрава? Несмотря на душевные муки, губы Уолтера подернулись в улыбке. Сибель была далеко не мягкого нрава. Он видел вспыльчивость, когда угрожали ее собственности. Нет, ни одна женщина, если ей небезразличен мужчина, не станет проявлять мягкость и игнорировать любовную связь с другой дамой, в которую мужчина вступает в тот самый день, когда заключает соглашение на брак. Как только Уолтер понял, что он наделал, все его тело взмокло от пота. Раньше он не рассматривал случившееся с подобной стороны, не принял во внимание, как все будет выглядеть, если это дойдет до ушей Сибель. Он тогда помнил лишь о своей потребности в женщине, любой женщине.

Почему, ну почему он не нашел какую-нибудь служанку или шлюху? Сибель бы поняла это. Возможно, это не понравилось бы ей, но она бы поняла. Мужчине необходимо облегчить свое тело. Но бессмысленно тратить время в напрасных раскаяниях! Он должен решить, и решить сию минуту, что делать. Нет, слава Богу, не сейчас, подумал Уолтер, почти готовый разрыдаться от изнеможения и волнения. Он ничего не предпримет до утра. Словно в дополнение ко всем его мукам, плечо, совсем не беспокоившее его два дня, снова начало ныть.

«Кровать», – подумал Уолтер. Но кровать, несомненно, обеспечившая физический комфорт, одновременно усилила его душевные страдания. Когда он с трудом поднялся на ноги, доковылял до нее и свернулся под одеялами, то обнаружил, что ему не нужно трястись несколько минут от жуткого холода, пока его тело не согреют простыни. Койка была уже теплой, а в ногах лежали горячие камни, обернутые тканью. Вот, значит, чем занималась Сибель, когда он только увидел ее.

Уолтер стиснул зубы. Потерять нежную заботу, любящее внимание, заставившие Сибель покинуть собственную постель, чтобы обогреть его... И тут его осенило: свою заботливость Сибель проявила уже после того, что услышала от Мари. Это также означало, что либо Мари говорила довольно неопределенно, и Сибель не придала большого значения ее словам, либо она не захотела верить намекам Мари, но они были достаточно ясными и убедительными, чтобы посеять сомнения в душе девушки. Но что именно? Все его слова и действия необходимо сопоставить собственно с каждым случаем.

Тут до Уолтера дошло: что бы ни являлось правдой, Сибель была на его стороне. Возможно, она сомневалась, но хотела верить в него. От непогашенных свечей по потолку бегали тени. Уолтер заметил это и решил, что ему нужно подняться и затушить их. Но он уже согрелся, а острая боль в колене и плече утихла, смутное беспокойство шло на убыль. Он тихо лежал, крепко вцепившись в мысль, что Сибель хочет верить в него, и, согревшись и успокоившись, забылся глубоким сном.

Существовала еще одна деталь, которая так и не пришла Уолтеру в голову, но имела большое значение: Сибель верила в себя. Действительно, намеки Мари были достаточно ясно выражены и даже заставили Рианнон нахмуриться, но они ничуть не затронули Сибель. Нет, не потому, что она их не поняла; просто к тому времени, когда Мари подумала, что в разговоре наступило такое место, где ее намеки действительно могли уколоть Сибель в самое сердце, Сибель решила, что Мари не только непроходимая тупица, но и хитрая, злобная сплетница.

Чтобы прийти к подобному заключению, она имела основания, ибо обнаружила, что Мари по ошибке решила, будто имеет все права желать Уолтеру зла. Это произошло благодаря тщетным усилиям Рианнон разъединить Сибель и Мари. Во время одной такой попытки Рианнон удалось увести Мари, и Жервез рассказала Сибель историю о приданых землях Мари и о том, как Уолтер отверг ее, несмотря на все свое благосклонное расположение к ней, после того как Ричард отказал в достаточном приданом. Она связала эту информацию с предположением, что лорд Джеффри никогда бы не поступил столь неблагородно, даже если обстоятельства были стеснены войной, оставив явный намек, что Уолтер просит руки Сибель только из-за ее приданого. Естественно, Жервез попыталась прикрыть всю злобу своего откровения, сообщив, что делает это только для того, чтобы предупредить Сибель о жадности ее будущего мужа, так, чтобы та загодя могла предпринять шаги для защиты своей собственности.

К сожалению для Жервез, Сибель знала, что Уолтер неоднократно просил ее руки вообще без всякого приданого и даже предусматривал назначить ей одно из своих владений. Более того, он безоговорочно согласился, что вся собственность и деньги, которые должны были отойти с ней, останутся только в ее власти. Таким образом, Сибель была убеждена, как никогда, что Уолтер желал ее только из-за нее самой. В то же время Сибель ничуть не злилась на Жервез, которая, как она полагала, введена в заблуждение иллюзиями Мари, будто Уолтер был без ума от нее.

В отношении Мари Сибель испытывала смешанное чувство отвращения и жалости, полностью отгородившее ее от всяких намеков, будто Уолтер – любовник Мари, какими бы ясными эти намеки ни были. Поведение Мари, когда она с жеманной улыбочкой на лице изливала свои полные намеков ядовитые словечки, было столь злобным, что Сибель без всяких сомнений истолковала его как желание причинить неприятности. И после того, как Уолтер уснул крепким сном, Сибель не давала спать еще некоторое время отнюдь не ревность, а томление тела.

Мало-помалу волнение плоти начало гаснуть, но мысли о вспышке страсти не давали покоя. Сибель не сомневалась, что необходимо как-то действовать, и самым простейшим и наиболее логическим решением этой проблемы, по ее мнению, было уговорить Уолтера уехать в Англию и немедленно жениться на ней. Хотя она не имела возражений против политического союза Уолтера с Ричардом, она убеждала себя, что, пока единственной поддержкой дела бунта являлся его маленький отряд из Голдклиффа, Уолтер принесет графу немного пользы.

Не лучше ли будет для Ричарда, так же, как для нее самой и Уолтера, рассуждала Сибель, если они поженятся, и Уолтер посвятит несколько недель или месяцев, отвоевывая свою собственность? Тогда, если король все еще не придет к соглашению с Ричардом, Уолтер сможет укрепить дело графа новыми людьми и дополнительными деньгами. Конечно, Сибель не проявляла абсолютной честности. Она глубоко верила в мудрость и политическую дальновидность отца. Папа говорил, что, по его мнению, война вот-вот закончится, возможно, в течение нескольких недель. Сибель не признавалась себе, что она уповает на перемирие или даже на мир задолго до того, как Уолтер уладит свои личные дела, и что добрая половина ее настойчивого желания выйти замуж основывалась на стремлении удержать Уолтера от дальнейших сражений.

Ее вполне удовлетворило решение успокоиться и уснуть, а утром проснуться в обычном бодром настроении и немедленно предпринять первый шаг по осуществлению своего решения. «Первый шаг будет легким, – подумала она, быстро и наскоро умывшись на холоде и натянув платье для верховой езды. – Папа говорил, что Уолтер собирается вызвать кастеляна Рыцарской Башни в Клиро. Он мог бы сделать это из Клиро так же, как и из Билта. Как только он окажется вдали от всех этих военных разговоров и планов и предастся заботам о своей собственности, станет гораздо легче сосредоточить все его мысли только на этом. Тогда появится немало шансов доказать ему, что он был бы гораздо полезней Ричарду в качестве хозяина Фой, Барбери и Торнбери, а также Голдклиффа и Рыцарской Башни».

Уолтер проснулся почти таким же умиротворенным и довольным, как Сибель. Время от времени он просыпался ночью, и в его сонном уме мелькала мысль, что проблему следует разрешить, хотя о существе самой проблемы он помнил смутно. Будь он неповинен в том, что Мари рассказала Сибель, рассуждал он, он бы просто не отреагировал на молчаливые сомнения Сибель. Возможно, его бы немного озадачил ее внезапный уход, но это не имело бы большого значения, учитывая прошедший день. Следовательно, ему оставалось лишь полностью игнорировать ситуацию... и как можно скорее увезти Сибель из Билта, прямо в этот же день, если удастся.

Поскольку решение показалось простым и безболезненным, в голове Уолтера промелькнуло единственное сомнение. А не следует ли ему вместо всего этого рассказать Сибель правду? Он вспомнил, как тряслись ее руки и дрожал голос, и его передернуло от отвращения, что он, заключив брачное соглашение и чуть было не вступив с девушкой в связь, бросился в постель другой женщины. С точки зрения мужчины, последовательность событий имела идеальную логику, но уповать на то, что это не ранит молодую девушку, просто не приходилось. Лучше никогда не вспоминать об этой слабости! Все шансы сводились к тому, что Ричард избавит себя от общества жены и невестки, как только покинет Билт, так что Сибель и Мари не встретятся снова в ближайшем будущем.

Эта мысль породила новое беспокойство. А не надеется ли Ричард, что именно он отвезет дам назад в Пемброк? Уолтер содрогнулся и вскочил с постели, чтобы поторопиться к Ричарду и рассказать ему о своем намерении сегодня же уехать в Клиро, чтобы взяться за попытку заполучить власть над Рыцарской Башней.

Уолтер вызвал слугу, который помог ему одеться, после чего спросил Ричарда у дверей в его апартаменты и был сразу же впущен в переднюю, где граф, все еще взъерошенный и в ночной рубахе, выслушал его просьбу уехать и основания для этого.

– Что же, езжай, – сказал Ричард, одобрительно кивая. – Сильная крепость, куда можно будет отступить в случае надобности, отлично послужит моим целям. Не думаю, что такая надобность возникнет, но надежное убежище никогда не помешает. Колесо леди Фортуны поворачивается в самые неожиданные моменты.

Поскольку Ричард выражал радость в силу своих возможностей, учитывая шелушащиеся корки на лице, Уолтер принял его слова скорее как примирение с теми злыми силами, которые, казалось, сгущались вокруг чересчур самоуверенных людей, чем как результат незначительных опасений за успех предприятия. Уолтер что-то ответил и начал кланяться перед тем, как попрощаться.

– Подожди, – прервал его Ричард. – Приезжай ко мне – а я буду либо в Абергавенни, либо в Аске, – когда станет известен результат твоего приглашения кастеляну замка. Если он не подчинится, мы должны будем решить, как поставить его на колени с наименьшим ущербом для твоей собственности.

– Вы так добры, милорд, – сказал озадаченный Уолтер. – Я бы с радостью принял ваш совет, но, надеюсь, вы не собираетесь откладывать более важные проблемы, чтобы решать мои незначительные дела. Я отлично понимаю, что даже земли союзников могут пострадать в самые бурные моменты войны. Если возникнет необходимость опустошения земель Рыцарской Башни из-за упрямства ее кастеляна, я не стану ставить вам это в вину.

Ричард хрипло засмеялся, насколько позволяли ему израненные губы, и признался:

– Свои проблемы я ставлю куда выше твоих. Не дай Бог, мы потерпим неудачу в нападении на Шрусбери, люди Ллевелина еще смогут спастись бегством и спрятаться в своих родных горах неподалеку. Но мои люди тяжело вооружены, им не укрыться в лесу, и кроме Клиффорда, который находится более чем в тридцати милях к югу от Рыцарской Башни, у меня нет безопасного убежища. Кроме того, поскольку Рыцарская Башня слывет крепостью отнюдь не дружественной мне, отступив в нее, мы получим достаточно времени для того, чтобы перегруппироваться, ибо она находится гораздо ближе к землям Ллевелина, чем Клиффорд. И если нам придется разбить там лагерь, я не хочу раньше времени предавать эти владения огню.

– Очень хорошо, милорд, – ответил Уолтер, но нахмурил брови.

Ричард, всегда очень болезненно относившийся к состоянию своего бунта и втягиванию в свои проблемы других людей, поспешно сказал:

– Если ты не уверен насчет всего этого, мы не воспользуемся Рыцарской Башней.

Уолтер, как и следовало ожидать, связал утверждение Ричарда со своими собственными сомнениями и потому не обиделся на него.

– Если сэр Гериберт откажется подчиниться мне, проблем не возникнет, – сказал он. – Мы сможем сместить его и поставить во главе крепости надежного человека. Но, милорд, что, если он приедет в Клиро с запасом сладких речей, позволит нам оставаться в крепости, пока мы сильны, и закроет перед нами ворота, когда мы окажемся в нужде?

Ричард увидел, что понял Уолтера неправильно, но если он и испытал мимолетное недоверие, то оно мгновенно растворилось в изумлении столь сильном, что это можно было заметить даже на его искалеченном лице.

– И ты уверен, что этот Гериберт – такой вероломный пес? – спросил он.

– В этом-то вся моя беда, – признался Уолтер. – Я не уверен в этом. Я еще ни разу в жизни не встречался и не говорил с ним. Насколько мне известно, он как будто человек достойный. Но сэра Гериберта выбрал кастеляном мой брат Генри. Вы знали Генри. Теперь вы видите, почему я сомневаюсь?

Поскольку граф не любил плохо отзываться о мертвых, он не ответил на этот вопрос прямо. В любом случае, он не сомневался, что брат Уолтера пребывал теперь в аду или в чистилище и не нуждался в дополнительных проклятиях, но Пемброк понимал, что беспокоит Уолтера.

– Если этот человек приедет, ты должен постоянно держать его при себе.

– Это именно то, что мне советовал лорд Джеффри, – отметил Уолтер, – и что я планировал сделать сам, но если мне придется отправиться к вам...

– Привезешь его с собой, – предложил Ричард, но, вникнув в проблему, внезапно замолчал.

Если Уолтер привезет Гериберта с собой, кастелян может пожаловаться королю, что тот принуждает его вступить в среду бунтовщиков. В дополнение к тому, что король Генрих объявит Уолтера вне закона, что, по мнению Ричарда, ничуть не встревожит Уолтера, но встревожит графа, Генрих дарует замок сэру Гериберту, поставив его тем самым в прямую вассальную зависимость. Положение вне закона можно легко отменить королевским указом, но с вассальной зависимостью это не пройдет. Даже если король пожелает вернуть Рыцарскую Башню под сюзеренство Уолтера, что весьма сомнительно, Уолтера вряд ли обрадует иметь такого вассала, как сэр Гериберт, который, предав его один раз, не очень-то охотно смирится с ситуацией.

Ричард не стал детально вдаваться в ситуацию. Он поспешил изменить свое первоначальное предложение и сказал:

– Нет, лучше тебе не привозить его. Возможно, это будет небезопасно. – Здесь он остановился, хитроумно намекая, будто Гериберт скорее может представлять опасность для него и дела бунта, чем для будущего Уолтера. – Если Гериберт прибудет, – продолжал он, – приедешь один – от Клиро до Абергавенни или Аска не так уж и далеко – и расскажешь, что ты решил насчет этого человека. Вместе мы сможем обдумать, следует ли тебе посылать этого человека назад в Рыцарскую Башню одного или ехать вместе с ним и ждать там нашего прибытия.

– Но мое плечо заживет к тому времени, – запротестовал Уолтер. – Оно уже почти не беспокоит меня.

– Будет видно, – нерешительно сказал Ричард. – Я пока сам не уверен в своих действиях, за исключением того, что тоже намерен покинуть Билт не позднее чем завтра. Принц Ллевелин уезжает сегодня. Я думаю, Саймон отправится со мной, чтобы быть рядом со своими людьми и переводить новости, которые они будут собирать. – Он помешкал и продолжил: – Но, если ты хочешь отбыть сегодня, сможешь ли ты взять с собой леди Сибель? Успеет ли она собраться? Она вполне может поехать со мной и ее дядей, если хочешь.

Уолтер не побледнел, хотя ему стало не по себе. Он не подумал о том, что Сибель необходимо собрать свои вещи.

– Она должна ехать, – сказал он. – Клиро, как вы слышали во время заключения соглашения, является ее замком. Если она не успеет подготовиться, мне придется подождать день, но... если вы отпускаете меня, милорд, я сообщу ей обо всем без промедления, и посмотрим, что она скажет.

17

Ричард почти тотчас же отпустил Уолтера, и тот заторопился к Сибель, перебирая в уме не только причины, почему им необходимо уехать в такой спешке, но и разнообразные невыраженные прямо намеки относительно его непричастности к обвинениям Мари, и что столь немедленный отъезд в Клиро не имеет никакого отношения к этой женщине.

К своему большому удивлению и облегчению, Уолтер обнаружил, что трудностей, которых он ожидал, не возникло вообще. Когда Сибель быстро подскочила к нему в ответ на его предложение, она весело улыбалась, и ни на лице, ни в действиях ее не было и тени неприязни. Уолтер скрыл признаки облегчения и выкинул проблему, связанную с Мари, из головы. А когда он сказал ей, что хочет уехать в Клиро именно сегодня, она просто уточнила час, задумчиво, но без всякой злобы нахмурилась и сказала, что будет готова к этому времени или чуть позже.

– А на сколько человек брать еды в дорогу? – спросила она. – Повозка с багажом будет двигаться очень медленно. Вы назначите людей для ее охраны, милорд? Или мне распорядиться теми, которых оставил для меня папа? Их всего десять человек, но он посчитал, что больше мне и не понадобится, поскольку я на вашем попечении.

– Я люблю вас, – сказал Уолтер вместо ответа.

Сибель протянула к нему руку. То, что ей твердили всю жизнь, оказалось правдой: если она без лишней нервотрепки взваливала на свои плечи долю обязанностей своего мужа, задавая при этом лишь вопросы, необходимые для наилучшего выполнения ее части дела, это привязывало мужчину гораздо крепче всяких стенаний о трудностях, говоривших о том, какой непосильной работой она занималась ради него.

– В таком случае, может быть, на двоих человек не брать провизии, – кротко поддразнила Сибель, хотя глаза ее были полны нежности, – поскольку, говорят, влюбленным не нужно иной пищи. Но остальные люди, милорд, не испытывают нашего счастливого состояния и должны есть.

– Я буду продолжать любить вас, даже несмотря на ваше безрассудное утверждение, будто влюбленные не испытывают чувства голода, – сказал Уолтер, улыбнувшись. – Как раз сейчас я умираю от голода. Однако, если мне не удастся соблазнить вас на приятную беседу... Не думаю, что я возьму с собой весь мой отряд. С какой стати сэр Роланд должен всех их кормить? К тому же Ричард найдет применение моим людям, если ловушка, которую он надеется поставить, захлопнется до того, как я вернусь к нему. Десятеро моих людей и пятеро ваших поедут с нами, и по столько же с багажом. Я полагаю, ваши люди знают дорогу до Клиро и могут служить проводниками?

Сибель кивнула в ответ и весело сказала, что Уолтеру следует идти и позаботиться об утолении голода. Ни выражением лица, ни голосом она не выдала того, что обратила внимание на замечание Уолтера в отношении ловушки, которую готовил Ричард, и что он надеется вернуться к графу, вне всяких сомнений, до того, как эта ловушка сработает, если получится. Он заявил об этом как бы невзначай, словно данная проблема не имела большого значения, но Сибель проявила огромное уважение к сообразительности своего жениха. Она ничего не сказала и обдумала его слова, занимаясь приготовлениями к этому поспешному отъезду.

Однако Сибель обдумывала не только проблему, но и способы противостояния ей. Если Уолтер дал Ричарду слово вернуться, она знала, что не сможет остановить его. Однако если это его собственная идея... Отец говорил ей, что граф не огорчится, если Уолтер займется Своими личными делами. Следовательно, она не породит враждебности между своим женихом и его могущественным соседом, если склонит Уолтера остаться в Клиро несколько дольше, чем он намеревается. Если повезет, ловушка Ричарда быстро захлопнется, и тогда она сможет обдумать очередной шаг.

Сибель была готова к отъезду примерно через час после заутрени. В повозку с багажом погрузили не все: одежду путники привязали каждый к своей лошади, и, поскольку в Клиро имелось все необходимое, время прибытия повозки не имело значения. К удивлению Сибель, она столкнулась с большой проблемой, разыскивая Уолтера. Она надеялась найти его в зале, но там оказались только Жервез и Мари, которые праздно сидели у огня. Они сказали, что не видели его. Они с большой искренностью пригласили Сибель дождаться Уолтера с ними, фактически настаивая на ее компании, но она с извинениями удалилась, невзирая на негодование, открыто промелькнувшее на лице Мари.

Следующая мысль, посетившая Сибель, подсказала ей, что Уолтер, должно быть, с Ричардом, но поиски доказали, что она ошиблась. Затем поняла, что он либо в конюшне проверяет волов и присматривает за подготовкой лошадей, либо дает наставления воинам. Но Тостиг, оруженосец ее отца, которого оставили с Сибель, тоже не видел Уолтера. Сибель в замешательстве направилась в конюшню. Уолтер должен был отдавать распоряжения по подготовке лошадей и волов, но каким образом на это могло уйти три или четыре часа?

Поначалу Сибель решила, что его нет также и в конюшне. Конюхи были валлийцами и не говорили на французском; таким образом, она пыталась узнать что-нибудь о Уолтере, называя его имя, разговаривая громче обычного в силу неосознанного порыва достигнуть понимания, повышая свой голос. Это, конечно, не возымело желаемого результата, но Уолтер сам услышал ее и вышел навстречу.

– Я пришла сообщить вам, что все готово, – сказала Сибель, удивившись, как ему удалось появиться из ниоткуда. – Мне жаль, что я опоздала, но меня задержали на некоторое время леди Пемброк и ее сестра, к тому же мне хватило глупости не догадаться, что вы здесь. Уже наверняка подошло время обеда. Мы останемся на трапезу, милорд? Поскольку мы не собираемся ждать повозку с багажом, у нас уйдет немногим более трех часов, чтобы добраться до Клиро. Даже если мы тронемся в путь только после секста[14], все равно доберемся до Клиро засветло.

При иных обстоятельствах Сибель не ошиблась бы в своем первом предположении: она бы нашла Уолтера в большом зале, где он ходил бы взад и вперед, жалуясь на медлительность женщин, которые копошились над такими мелочами, как поиски и укладывание всех вещей, разбросанных их мужчинами по своим комнатам, комнатам друзей, залу и другим всевозможным местам, имеющимся в замке. Однако Уолтер чуть не попался в руки Мари.

После разговора с Сибель Уолтер посетил мессу, а затем уединился в своей комнате для необходимых молитв. Спустившись довольно поздно в зал на завтрак, он увидел, что Мари и ее сестра уже сидят за высоким столом. К счастью, Уолтер заметил Мари на долю секунды раньше, чем она его, поэтому он уже был в дверях, собираясь выходить, когда та окликнула его. Это позволило Уолтеру притвориться, будто он не услышал ее. Он не хотел причинять Мари боль сильнее той, что уже причинил.

Поскольку Сибель, похоже, отбросила все, что могло вызвать у нее сомнения, злость Уолтера на Мари исчезла. Он считал, что причина ее намеков заключалась в ее собственном страхе, что она опорочила себя, но он не знал иного способа сгладить это чувство, кроме как посвятить себя ей, что являлось невозможным. Однако в данный момент Уолтер считал, что любые его слова и действия причинили бы ей боль, если только он не выразил бы глубокого горя, сказав, покидая ее, что в нем все еще пылает неугасимая любовь, а это, в конечном счете, было бы куда более жестоко. Таким образом, Уолтер собирался избегать Мари и ради самой же Мари, и ради Сибель, поскольку Сибель была, вероятно, единственной, на кого могла наброситься Мари.

Побег Уолтера от Мари лишил его завтрака, хотя он предпочел бы остаться и поесть. Но упоминание Сибель о Жервез и Мари напомнило ему, что он не мог себе этого позволить. Он побледнел от мысли, что они все – единственные оставшиеся в Билте знатные гости – сидят вместе за большим столом. Тем не менее, он был голоден и злился на то, что придется удовлетворять аппетит походным пайком в дороге, а не пробовать вкусные блюда, спокойно сидя за столом.

– Нет, мы не станем задерживаться на обед, – сказал он несколько более взволнованно, чем следовало бы. – Я распоряжусь седлать лошадей и выводить вьючных животных. Пока конюхи будут справляться с этим, я поговорю с воинами. Вы же прикажите слугам вынести все, что хотите взять с собой, и не задерживайтесь в зале, болтая с этими дамочками.

Резкий протест Сибель, который она собиралась было высказать, так и не вырвался из ее уст, как только смысл последней фразы Уолтера обнаружил связь с прежним пристрастием Мари к нему, с намеками на интимность, которые она расточала всем присутствующим два последних дня, с его выражением неприязни, когда Сибель намекнула, что ее задержали Жервез и Мари, с этим поспешным отъездом, с его нежеланием отобедать с теми, кто остался в Билте, с его отсутствием в зале, с долгим промежутком времени, проведенном в конюшне, во время которого, похоже, ничего не было сделано. Как только все эти факты соединились в голове Сибель в одно целое, она поняла, что Уолтер пытается избегать Мари и в то же время удержать подальше от Мари и ее саму. За этой мыслью последовала другая: почти наверняка намеки Мари, были правдивы – она была любовницей Уолтера.

Сибель вышла из конюшни, не обронив ни слова. К счастью, чувство собственного достоинства не позволило ей побежать. Необходимость контролировать движения и короткий период, потребовавшийся для того, чтобы добраться до той части замка, где находилась ее комната, предоставили ей время успокоить порыв ревности и передумать относительно своего отказа вообще ехать с Уолтером куда бы то ни было. Затем она распорядилась вынести уложенные корзины вниз, где должны были ждать лошади, и обсудила последние детали со служанкой своей матушки Эдвиной, которую тоже оставили в интересах Сибель. На этот раз Сибель решила не поддаваться мыслям об Уолтере и Мари. Однако внутренний голос твердил ей, что все стоит хорошо обдумать и не спешить с выводами. И за то время, пока она обувала сапоги, искала перчатки и застегивала пряжки плаща, она сделала некоторые весьма утешительные заключения.

Во-первых, по мнению Сибель, Уолтер не мог иметь никаких отношений с этой женщиной с тех пор, как прибыл в Билт. Во-вторых, она сама видела, как Уолтер оттолкнул Мари в тот самый день, когда просил руки Сибель у отца. В-третьих, сама злоба Мари в тот момент, когда Уолтер отсутствовал, а следовательно, не мог ничего слышать, явно указывала на то, что он, вероятно, порвал эту связь. Если бы он до сих пор ухлестывал за ней, Мари вела бы себя высокомерно и снисходительно, желая сохранить свою связь в тайне.

Эти выводы не уничтожили ревности Сибель, но они придали ей новую окраску. В конце концов, Сибель учили, и она сама неоднократно говорила это Рианнон прежде, чем та согласилась выйти замуж за Саймона – жена не имела права критиковать мужа за то, что он делал до брака. Права жены начинали действовать только после установления связи, и жена сама должна была сделать себя настолько интересной, чтобы у мужа и мысли не появлялось искать удовольствия и развлечения на стороне. Не матушка ли напоминала ей, что Уолтер не зеленый юнец, а мужчина со всем опытом жизни?

Затем Сибель вспомнила его взгляд нынешним же утром, когда он сказал: «Я люблю вас», да и раньше – его лицо, тон голоса, уверенные прикосновения всегда говорили о любви, даже если он говорил о делах. Сибель все еще ревновала потому, что Мари насладилась телом Уолтера, чего так жаждала и хотела она сама. Сибель сказала себе, что, если она не станет делать глупостей, Уолтер никогда больше не допустит о Мари и мысли.

Безусловно, все во время поездки в Клиро лишь подкрепляло этот вывод. Догадываясь, что Уолтер пропустил завтрак, не желая встречаться с Мари, Сибель очень скоро предложила остановиться и поесть. До этого Уолтер был молчалив, а если она заговаривала с ним, в его ответах чувствовалось раздражение. После сытной трапезы (а Сибель позаботилась, чтобы их снабдили по возможности вкусной пищей: никакого черствого походного хлеба и соленого мяса, если в наличии имелось что-либо лучшее), его настроение смягчилось. Он начал поддразнивать ее и шутить с людьми. По сути дела, Сибель решила, что еще ни разу не видела его таким веселым, словно он сбросил с плеч неприятную ношу.

Единственные сомнения, возникавшие у Сибель в течение последующих нескольких дней, пока они ждали ответа сэра Гериберта на вызов в Клиро, явились результатом того, что Уолтер отказывался оставаться с ней наедине. Он мог посидеть с ней немного в зале, но вскоре находил предлог и просил сэра Роланда или его жену или их обоих присоединиться к ним. На третий день, ближе к вечеру, когда сэр Роланд оставил их, чтобы ответить на сообщение стражи у ворот, Сибель прямо спросила Уолтера, не находит ли он ее разговоры глупыми и скучными.

– Не смешите меня, – ответил Уолтер. – Я боюсь оставаться с вами наедине. Даже здесь, где кругом снуют слуги, я не могу положиться на то, что не прикоснусь к вам. Когда рядом с нами никого нет, я начинаю желать того, на что не имею права, пока мы не поженимся.

Сибель не ответила ему тотчас же, но, когда он начал подниматься, торопливо начала:

– Моя бабушка говорила... – и тут же замешкалась. Она оказалась меж двух огней. Уолтер мог неправильно истолковать слова Элинор. Но, даже невзирая на это, повторение подобного утверждения зрелой женщины стало бы нелепым и вульгарным в устах невинной девушки. Сибель не сильно-то переживала за грех добрачной связи, но свобода плотского наслаждения после брака являлась той желанной вещью, с помощью которой она надеялась склонить Уолтера поехать в Англию, а не вернуться немедленно к Ричарду. С другой стороны, если Уолтер испытает разочарование, не станет ли он снова тосковать по тем дням, когда мог удовлетворить свою потребность с любовницей?

При ее словах Уолтер перестал подниматься и снова опустился в кресло, но не с тем спокойствием, что подразумевало долгое праздное времяпрепровождение. Когда Сибель так и не закончила фразу, он пытливо наклонил голову. Одна бровь приподнялась, а в глазах сверкнул озорной огонек. Сибель подумала, сколько же раз Саймон рассказывал Уолтеру о леди Элинор, а затем, приняв во внимание его оживление, поняла, что это случалась очень часто. Если бы она попыталась сказать какую-нибудь банальность или же призналась в том, что действительно говорила ее бабушка, Уолтер рассмеялся бы ей в лицо.

– Она говорила, – начала она вызывающим, злым голосом, ибо почувствовала, как краска подступает к ее лицу, – что будет лучше, если я приберегу свою девственность для свадебной ночи, но я не должна быть настолько глупой, чтобы доводить вас из-за этого до безумия. – Сибель внезапно увидела, как для нее открылся новый путь. Из голоса ее исчезли дерзкие нотки, а цвет лица стал нормальным. – Я бы предпочла, – добавила она, – чтобы вы облегчили себя со мной, чем потратили то, что принадлежит мне, на какую-нибудь другую женщину.

Уолтеру пришлось стиснуть зубы, чтобы не рассмеяться, когда Сибель рассказала ему о совете своей бабки. Он действительно не раз слышал от Саймона истории, которые указывали на то, что леди Элинор не очень-то страдала от чрезмерной стыдливости и благочестия. Таким образом, стоило Сибель сказать: «Моя бабушка говорила», как у Уолтера появилось отличное представление о том, что последует далее. Однако последняя фраза отсекла всю его веселость, словно ножом.

Поначалу, услышав, что Сибель использует в отношении себя фразу, которую обычно употребляют к шлюхам, Уолтера охватил ужас. Не успел он еще выразить свой протест, как мозг его поразила концовка предложения: «То, что принадлежит мне». Лорд Джеффри употреблял слова «Мое – мне», но смысл был один и тот же. Уолтер услышал неистовое чувство собственности, хотя голос Сибель звучал тихо и нежно. Джеффри говорил в отношении земли; Сибель же говорила о нем.

Естественной реакцией Уолтера мог быть гнев. Мужчины овладевают женщинами; женщины не овладевают мужчинами. Однако тон Сибель изменился на последних трех словах только чуть-чуть, но достаточно для того, чтобы показать Уолтеру, что ей отлично известно о Мари. Чувство вины немедленно охладило гнев, и стремление Уолтера к самосохранению обострило его восприимчивость, которая дальше, естественно, стала еще сильнее. В голову ему пришло, что в утверждении Сибель не чувствовалось ни упрека, ни обвинения; более того, в нем не было и намека на нежное слезливое прощение. Она говорила об этом, как о чем-то случившемся в далеком прошлом, не забытом, но не имеющем большого значения для будущего.

У такого отношения существовало две стороны. Приятно было сознавать, что грешки прошлого, пускай и не раскрытые, не вызовут у твоей жены ни гнева, ни стенаний, ни благочестивых истерик. Спокойная уверенность, что это не повторится снова, несла с собой еще какое-то исключительное чувство. В утверждении Сибель не слышалось и тени угрозы, а это в известном смысле было гораздо опасней открытого предупреждения. Чтобы предотвратить то, что, по-вашему, станет невозможным для осуществления, не обязательно прибегать к угрозам.

Как раз в этот момент, когда Уолтер еще не решил, смеяться ли ему над наивной самоуверенностью Сибель или ужасаться (он только что вспомнил, как лорд Джеффри говорил: «Если я и нахожусь в зависимости от своей жены... то у меня не возникает желания сбросить с себя эти оковы»), вернулся сэр Роланд в сопровождении вооруженного рыцаря. Юноша был необыкновенно красив.

– Сэр Гериберт, – объявил сэр Роланд.

Удивление прервало размышления, помешавшие ему заметить приближение этой пары, и Уолтер поднялся только для того, чтобы еще больше удивиться, когда сэр Гериберт преклонил одно колено и со словами: «Присягаю вам на верность, милорд» протянул свой меч.

Что-то в его действиях напомнило Уолтеру смешные пантомимы менестрелей, а высокопарность поведения показалась преувеличенной. Он инстинктивно хотел отклонить этот жест, но понимал, что не может. Кроме того, он убедил себя, касаясь оружия сэра Гериберта и произнося формальные слова одобрения, что его настроение едва ли соответствовало для этого в данный момент. Возможно, при иных обстоятельствах подобная клятва показалась бы ему более естественной. Закончив формальности, Уолтер велел своему человеку подняться.

По случайному совпадению, сэр Роланд и сэр Гериберт являли полную противоположность друг другу: сэр Роланд был низок и коренаст, сэр Гериберт – высок и строен. Но они отличались, похоже, и во всем остальном. Сэр Роланд обладал грубыми чертами: сломанный, плохо сросшийся нос и шрам, изуродовавший одну щеку, никоим образом не свидетельствовали о красоте. У него были темные, серьезные глаза, а улыбался он очень редко, но если случалось, то широкая добродушная улыбка озаряла все лицо. С первой же встречи он произвел на Уолтера хорошее впечатление. Каменная твердость сэра Роланда порождала уверенность, а то, что дети сэра Роланда бежали к отцу с радостными криками, жена не носила на себе следов побоев и не трепетала, когда он повышал голос, лишь укрепляло эту уверенность.

В отличие от сэра Роланда, сэр Гериберт мог послужить отличным образцом для статуи ангела. Однако хрупкость его сложения была обманчива, ибо, несмотря на свои латы, он шел по залу с такой непринужденной легкостью, что не оставалось сомнений – этот человек привык к весу доспехов. Светловолосый и голубоглазый, с тонким носом и совершенными губами, с которых не исчезала улыбка, сэр Гериберт своей внешностью доставлял истинное удовольствие. Уолтер едва подавил неприязнь, мгновенно вспыхнувшую в нем, и тут же устыдился своего порыва, убедив себя, что подобное первое ощущение – не только зависть.

– Я привел с собой полный состав людей из Рыцарской Башни, – сказал сэр Гериберт, как только поднялся, – поскольку не знал, что предвещает ваш вызов. Вы, насколько я слышал, человек графа Пемброкского. Вы призываете меня воевать на его стороне?

Сибель тихонько засмеялась.

– Милорд вызвал вас по более счастливому случаю. Он хочет сообщить вам, что собирается жениться.

Либо сэр Гериберт действительно не заметил Сибель, либо не хотел показывать, что замечает ее, чтобы теперь выразить весь свой восторг. В этом Уолтер тоже увидел неприятное для него подражание менестрелям, но Сибель улыбнулась и опустила глаза, притворившись польщенной лживыми комплиментами. Затем сэр Гериберт повернулся к Уолтеру, чтобы поздравить его с трофеем такой необычайной красоты. Уолтеру пришлось заставить себя ответить со всей учтивостью и представить Сибель. Она протянула руку, которую сэр Гериберт поцеловал с такой страстностью, что Уолтер снова стиснул зубы.

В данный момент это не имело значения, поскольку Сибель принялась болтать и задавать вопросы о Рыцарской Башне и о том, как доехал сэр Гериберт. Уолтер отлично понимал, что в его внешности не было ничего необычного, и его посетила неприятная мысль, что обычно причины безразличия к неверности мужа крылись в том, что женщина просто не любит мужчину. Ощущение, порожденное этим предположением, было столь неприятно, что Уолтеру пришлось заставить себя не смотреть в сторону Сибель, которая с вниманием выслушивала ответы сэра Гериберта. Он перевел взгляд на сэра Роланда, лицо которого выражало полное удивление.

Мгновенно все встало на свои места. Несомненно, что сэр Роланд ни разу не видел, чтобы Сибель вела себя подобным образом. Более того, Уолтер понимал, что ей известны его сомнения относительно лояльности сэра Гериберта. Уолтер сознавал, что ее манеры и ответ на первый вопрос Гериберта являлись просто шедеврами. Именно такого ответа и следовало ожидать от женщины, ответа, который ставил на первое место личные проблемы. В нем не было ни единого лживого слова – безусловно, Уолтер не замедлил бы объявить своим вассалам о скорой женитьбе на женщине из влиятельной семьи. В то же время ее ответ ничем не обязывал Уолтера и ни в чем не ограничивал его.

И снова Уолтер пересилил себя и собирался было уже предложить сэру Гериберту присесть, когда Сибель закричала:

– До сих пор? Увы, но я не подумала об этом. Как жестоко с моей стороны задерживать вас своей болтовней, когда вы, наверное, так устали. Сэр Роланд, пусть ваша жена позаботится о нуждах сэра Гериберта, и прошу вас, велите ей подготовить для нас сытный ужин с пирогами и свиным студнем, если это возможно. Сэр Гериберт, должно быть, в спешке засвидетельствовать свою преданность забыл пообедать, и лучше будет, если он сядет за стол, переодевшись в чистую и теплую одежду.

Сэр Роланд без лишних слов церемонно поклонился и удалился. Это могло встревожить Уолтера, поскольку в Роузлинде не были приняты церемонные отношения между вассалом и его господином, но он заметил, что на смену удивлению на лице сэра Роланда пришло скорее понимание, чем злость. Уолтер использовал уход сэра Роланда как предлог вернуться к тому, что собирался сделать, поблагодарил сэра Гериберта в общих словах за его немедленный ответ на вызов и пригласил мужчину присесть, пока для него подготовят все необходимое для удобств.

Уолтер указал Гериберту на кресло с высокой спинкой, скрывавшей зал. В известном смысле такое место считалось почетным, а следовательно, предназначалось для гостей. Кресло было повернуто лицевой стороной прямо к огню и наилучшим образом обеспечивало тепло, а высокая спинка до некоторой степени предохраняла сидящего от шума и сквозняка зала. К тому же она, безусловно, предохраняла сидящего от лишних глаз.

Если сэр Гериберт и почувствовал страх или подозрение, то не выказал этого. Не успел он проникнуться и беспокойством, ибо, едва устроился в кресле, как в зал торопливо вошла леди Энн с двумя самыми симпатичными в замке служанками. Сэра Гериберта увели под поток извинений за любые недостатки относительно его приема, которые, возможно, явились результатом спешки.

После его ухода в зале на некоторое время воцарилась тишина. Уолтер пытался упорядочить свои впечатления; Сибель сидела спокойно, но постоянно следила за теми, кто приходил и уходил из зала. Среди слуг она заметила несколько совершенно незнакомых ей лиц. Они носились туда и обратно: некоторые тащили поклажу, другие, казалось, следили за тем, чтобы ничего не упало и не затерялось, и что странно – все они частенько проходили совсем близко от того места, где сидели они с Уолтером.

Возможно, обычно высокородные дамы не знают лиц серфов, которые несут службу во второстепенных замках, но это не входило в традиции Роузлинда. С пеленок Сибель приучали знакомиться со своими людьми, не только с кастелянами и их семьями, но, по мере возможности, и с простыми крестьянами. Поскольку Сибель не представили ни одного нового слуги, ей стало ясно, что это были люди Гериберта. Возможно, их действия были невинными, но поступок, могущий вызвать недоверие Уолтера к их хозяину, был бы весьма неблагоразумным.

Когда Сибель пришла к такому заключению, Уолтер сказал:

– Что вы думаете...

– О, я думаю, это необыкновенно мило и чутко со стороны сэра Гериберта пылать таким желанием познакомиться со мной, – перебила его Сибель притворным высоким голосом. – Вы не знаете, он женат? Если так, мне очень жаль, что он не привез с собой свою жену.

Уолтер моргнул и тотчас же понял, что, хотя голова Сибель была повернута к нему, взгляд ее блуждал по залу. Уолтер не нуждался в ударе по голове, чтобы постичь это предупреждение. Вероятно, Сибель заметила нечто, что упустил он.

– Мне стыдно признаться, но я не знаю этого, – спокойно заметил Уолтер. – Наши отношения с братом оставляли желать лучшего, поэтому я никогда не встречал сэра Гериберта прежде.

Сибель ответила на это, а затем сделала незначительное замечание по поводу того, что они могли бы устроить небольшой праздник в честь гостя.

– Я не выдержу, – взмолилась она, – если все ваши разговоры будут сводиться лишь к войне. Вам известно, Уолтер, что вы не можете принимать в ней участие еще несколько недель. Пожалуйста, пообещайте мне, по крайней мере, на сегодняшний вечер, не обсуждать ссору графа Пемброка с королем.

Поскольку Сибель едва ли обнаруживала до сего момента свое отношение к войне и графу Пемброку, Уолтер признал в этих словах очередное предупреждение. Его немного разозлил тот факт, что Сибель считала, будто он нуждается в подобном напоминании, но тут он заметил, что сэр Роланд вернулся в зал и теперь направлялся к ним. Уолтер кивнул, что означало уступку Сибель в ее просьбе, и она быстро улыбнулась, выказывая удовлетворение его согласием; однако и кивок, и улыбка заставили Уолтера уразуметь необходимость предупредить обо всем сэра Роланда.

– Я думаю, – начал Уолтер прежде, чем кастелян успел заговорить, – что леди Сибель немало страдает от наших разговоров о войне, и она была так вежлива, что выразила свое недовольство по этому поводу в очень мягкой форме. – Уолтер говорил и улыбался, чтобы было понятно, что все это шутка. – Она только что вытянула из меня обещание, что мы будем развлекать нашего гостя более изысканными речами, чем разговоры о Пемброке и короле.

Сэр Роланд громко рассмеялся. Его развеселила мысль, что Сибель проявляла вежливость (по крайней мере, в присутствии кастеляна и жениха), высказывая свое мнение. Однако взгляд его оставался настороженным даже во время смеха. Он был человеком умным и уже сопоставил первоначальное недоверие сэра Уолтера к сэру Гериберту с чрезмерным рвением этого джентльмена присягнуть на верность своему сюзерену. Здесь попахивало тухлятинкой.

– Я не виню ее, – сказал он. – Боюсь, наши разговоры были до некоторой степени лишены новизны, которую столь ценят в беседе дамы. Возможно, у сэра Гериберта найдутся более интересные новости.

Уолтеру стало ясно, что сэр Роланд предложил выход из данного положения. Гериберта нужно будет подтолкнуть на разговор. Уолтер ничего не ответил, и сэр Роланд принялся рассказывать, как он разместил людей Гериберта, но Уолтер слушал его лишь вполуха, кивая в знак одобрения, когда это казалось необходимым. На самом деле он с наслаждением думал о понимании, существовавшем между ним и Сибель.

Как правило, Уолтеру нравились все красивые женщины, если не считать некоторых намеренно злобных особ. Над глупыми он всегда потешался; кроткие и благочестивые давали ему чувство безопасности и праведности мира, ибо кротость и благочестие являлись женскими добродетелями, даже если они делали их обладательниц невыносимо скучными; с похотливыми он развлекался, не задумываясь об этом; но больше всего ему нравились умные женщины, умеющие играть в возбуждающую игру – шахматы, спорить и здраво рассуждать. Сибель привлекала его красотой, но внимание завоевывала своим умом. Время для созревания наступило.

Уолтер заметил, что ее сообразительность совпадала с его интересами и способствовала продвижению его целей.

Сибель снова и снова спрашивала о празднике для сэра Гериберта, а сэр Роланд отвечал. Уолтер охотно предоставил им самим решать эту проблему. Теперь, когда он так ясно увидел пример мгновенного понимания и преданной заботы Сибель о его благополучии, он спросил себя, а не было ли в том предложении, что она неоднократно делала ему, гораздо больше здравого смысла, чем он полагал первоначально. Она настоятельно твердила, что от него будет гораздо больше пользы для дела Ричарда, как от могущественного владельца пяти крупных имений, чем как от одиночного рыцаря с небольшим отрядом.

Несмотря на ее невинный взгляд и решительный тон, Уолтера мучили серьезные сомнения относительно искренности Сибель. Уолтер подозревал, что Сибель гораздо больше была заинтересована в том, чтобы отдалить его от бунта, чем сама могла бы в этом признаться. Не то чтобы он подозревал ее в стремлении перевести его в партию короля. Страсть, с которой она настаивала на праве землевладельцев управлять своими имениями по собственному усмотрению, не являлась притворством. Очевидно, идея абсолютной монархии нравилась Сибель не больше, чем ему самому. Однако Сибель страстно желала, чтобы остальные, уже вовлеченные в эту борьбу, продолжали драться без помощи ее жениха, и личная преданность Уолтера Ричарду весила на ее весах гораздо меньше других проблем.

Мысль о том, что земли, принадлежащие Уолтеру, должны будут еще некоторое время оставаться во власти других людей, была для Сибель отвратительна, и она даже не пыталась скрывать этого. Уолтер пришел бы в ужас от жадности своей будущей жены, если бы ему не было ясно, что она думала главным образом не о потерянной выгоде. По сути дела, она очень серьезно заявила, встревожено нахмурив брови (что немало позабавило Уолтера, поскольку подобным жестом она наверняка надеялась убедить его в правдивости своего утверждения), что, коль уж его брат был таким никудышным хозяином, возможно, им придется несколько лет вкладывать в земли огромные усилия прежде, чем у них появится надежда привлечь к работе людей.

Однако, кроме непреодолимого желания Сибель заняться землями, Уолтеру не давало покоя еще одно чувство, которое он не мог четко определить. Он полагал, будто Сибель считает, что его связь с Ричардом ставит в неловкое положение ее семью. Ему и в голову не приходило, что Сибель опасается за его благополучие; она намекнула на свою тревогу только однажды, на турнире, и, когда Уолтер задумался над этим, он счел это наполовину шуткой, такой же, как и его ответ ей. Таким образом, он решил, что Сибель побуждает его заняться делами поместий, дабы предотвратить незаконные действия внутри клана, известного своей преданностью королевскому дому. Уолтера тоже волновала эта проблема, но свои ранние обязательства он считал первостепенными.

Теперь он спрашивал себя, а не права ли была Сибель, несмотря на свои предубеждения? Возможно, было бы благоразумнее поговорить с Ричардом и прямо спросить, какой шаг лучше будет способствовать его целям. Уолтер криво ухмыльнулся. Ричарду можно было верить не больше, чем Сибель. Естественно, он выберет то, что, по его мнению, принесет большую пользу Уолтеру, если только поддержка Уолтера действительно не станет решающим фактором между победой и поражением. Тем не менее, разговор с Ричардом не был лишен здравого смысла. Уолтер считал, что разгадать намерения Ричарда гораздо легче, чем понять Сибель.

Как следует устроившись, сэр Гериберт выругал себя за то, что оценивал качества одного брата по качествам другого. Его прежний сюзерен был столь эгоистичен, что не видел ничего, кроме того, что хотел видеть. Сэра Генри без труда можно было подстрекнуть с помощью самых порочных способов пуститься по пути, который быстро вел к таким крайностям, что даже самый преданный кастелян мог получить прощение, пожалуйся он королю. А подобные жалобы, имеющие под собой прочную основу, могли привести умного человека к расположению короля, а следовательно, к богатству и могуществу. Из всего того, что слышал Гериберт, король Генрих не уступал по глупости его прежнему хозяину Генри.

Смерть сэра Генри закрыла эту дверь, но его убийство открыло другую тропу, гораздо более легкую и приятную. По насмешкам и проклятиям своего прежнего хозяина Гериберт знал, что Уолтер являлся сторонником дела бунта. Каждый день Гериберт ждал, что Уолтера объявят вне закона. Тогда ему просто пришлось бы отправиться к королю и заверить того в личной преданности. С подобной ситуации он смог бы начать свое восхождение наверх.

Но король не объявлял Уолтера вне закона. Сэр Гериберт предполагал, что у Уолтера имеются влиятельные друзья, прикрывающие его от гнева короля. Однако Гериберт не сомневался, что, если Уолтер прикажет ему присоединиться к Пемброку, у него появится необходимый для достижения его целей рычаг. Тогда он смог бы отправиться к королю и заявить, что его силой толкают на открытое неповиновение своему сюзерену, поскольку он не поддерживает бунт. Таким образом, он бы получил прямую вассальную зависимость.

Позже, присоединившись к сэру Уолтеру и Сибель, сэр Гериберт оделся соответственно ситуации встречи со своим новым сюзереном в непринужденной обстановке – не слишком парадно, но и не по-простецки; и вел он себя теперь безупречно. Несмотря на то, что Гериберт явно хотел поговорить о бунте Пемброка, он элегантно присоединился к строгой критике Сибель в отношении этой темы. Вместо этого он рассказывал о новостях с границы северного Уэльса, хотя и с некоторой скромностью отрицал, что хорошо знаком с ситуацией. Более того, хоть он и сказал, что управляемые им земли истощены поборами, но не сказал ни одного дурного слова о своем прежнем хозяине.

Спустя некоторое время Уолтер ощутил беспокойство. Сэр Гериберт нравился ему все меньше и меньше, и это тревожило его, поскольку подозрения казались совершенно необоснованными. Уолтер не привык полагаться на свою интуицию в отношении большинства людей и сознавал, что с самого начала с предвзятостью отнесся к этому человеку. Он понимал, что был несправедлив в своей неприязни к сэру Гериберту из-за того, что тот недолюбливал его брата и обладал такой безукоризненной, красивой внешностью.

К счастью, Сибель не позволила этой ситуации затягиваться слишком долго. Вскоре после того, как подали вечернюю трапезу, она подобрала минуту, когда сэр Гериберт ответил на заданный вопрос, а Уолтер как раз раздумывал, о чем бы таком спросить, чтобы это не содержало оскорбительного намека.

– Милорд, – сказала она, – не мне указывать вам, что делать, но по вашему виду я прихожу к заключению, что вы чем-то обеспокоены. Вам известно, что вы еще не вполне здоровы. Я думаю, вас мучает боль. Не лучше ли вам отправиться спать? Да и сэр Гериберт, должно быть, тоже устал после долгой поездки. Утром мы проснемся со свежими силами. – Она улыбнулась милой, извиняющейся улыбкой. – И утром я займусь своими женскими обязанностями, так что вы сможете поговорить друг с другом о том, что вас интересует прежде всего.

Никто не возражал против этого предложения. Уолтер и сэр Гериберт поднялись, по сути дела, почти одновременно, невнятно выражая свое согласие. Леди Энн кивнула служанке, ухаживающей за Уолтером, а сама направилась с сэром Герибертом, чтобы убедиться, что в его палате имеется всё необходимое. Сибель и сэр Роланд посидели еще некоторое время, тихо переговорив сначала о проблемах поместья, а затем, очень коротко, о людях, сопровождавших сэра Гериберта. Затем они тоже отошли ко сну.

Спустя несколько часов тихо и осторожно открылась дверь, затем закрылась. Вдоль стены двинулась тень, едва заметная в тусклом свете свечей, горевших близ разожженного камина, темную накидку венчал надвинутый на лицо капюшон, предназначенный для того, чтобы скрыть отблески бледной кожи. У дверей в комнату Уолтера тень остановилась, голова в капюшоне повернулась и оглядела зал. Бледная на фоне темной ткани рука, выскользнувшая из-под складок накидки, нащупала ручку двери. Дверная щеколда щелкнула, и фигура нырнула в узенькую щель.

18

Улегшись в постель, Уолтер не мог успокоиться от мыслей, сменявших друг друга, но перво-наперво его терзали подозрения к сэру Гериберту. Стоило ему отбросить их и попытаться сосредоточиться на более полезных и успокаивающих соображениях, как эти подозрения возвращались снова. В конце концов, вздыхая от досады на собственную глупость, он поднялся, нащупал под подушкой длинный охотничий нож и проделал в прикроватном занавесе небольшую щель ниже матраса, чтобы через нее можно было видеть. Он понимал, что, даже если его подозрения не основывались на предубеждениях и являлись правдой, сэр Гериберт и не подумал бы напасть на него в месте, где он был всего лишь чужим человеком. Тем не менее нож служил символом спокойствия и осторожности Уолтера.

Эта осторожность помогла ему погрузиться в сон, беспокойный сон, удерживавший его на грани пробуждения. Таким образом, когда в передней щелкнула дверная щеколда, Уолтер заворочался. Рука его скользнула под подушку и схватила нож прежде, чем он успел проснуться, но глаза открылись, и он увидел, как в его опочивальню нырнула через дверной проход тень. Уолтер не заметил ее сквозь щель в занавесе, но он чувствовал, что та двигалась к голове кровати. Занавес едва заметно дернулся, когда к нему прислонилось тело. Уолтер поднял нож.

В следующее мгновение три вещи произошли столь стремительно, что невозможно было сказать, какая из них случилась первой. Рука схватила край занавеса, голос Сибель прошептал: «Уолтер», и Уолтер едва успел отклонить кончик лезвия так, что он разрезал длинную полосу занавеса, а не вонзился прямо в грудь Сибель.

– Уолтер! – воскликнула Сибель чуть громче обычного шепота.

– Что вы здесь делаете? – с негодованием, но не громче ее спросил Уолтер.

– Мне нужно поговорить с вами, – ответила она. – Я заметила, что слуги сэра Гериберта снуют взад и вперед, навострив уши, когда его нет рядом, и решила, что у нас не представится другой возможности побеседовать наедине без лишних глаз и ушей.

Уолтер не ответил тотчас же, пережидая волну головокружения и тошноты, явившихся следствием того, что он чуть не наделал беды из-за своих необоснованных подозрений. Прошла и злость на Сибель.

– Вы тоже считаете сэра Гериберта небезопасным человеком? – спросил он, присев в кровати.

– Не знаю, – ответила она, откинув капюшон и усевшись на краю ложа. – Когда он только появился, его действия показались мне странными, а любопытство его слуг, по-моему, слишком чрезмерным, но это может быть связано с беспокойством – все-таки первая встреча с новым хозяином. – Она вопросительно наклонила голову. – Вы говорите, что он небезопасен. Вы и потом о нем так думали?

Уолтер выразил свои сомнения, учитывая собственное не совсем справедливое отношение, и Сибель кивнула. Усаживаясь, она отдернула прикроватный занавес, и теперь пламя ночной свечи озаряло ее лицо; однако в тусклом, неровном свете оно выглядело иначе. Глаза были темными и таинственными; на висках и щеках играли тени, скрывая свежий, девичий румянец; а полная нижняя губка, блестевшая в волнах света, побуждала на сладострастное искушение. За несколько часов, минувших с того момента, как Уолтер расстался с ней, Сибель, казалось, превратилась в женщину с большим жизненным опытом.

– В таком случае, что вы скажете Ричарду, если вернетесь к нему немедленно, как вы и намереваетесь поступить, судя по тому, что говорили? – спросила она. – Ведь Гериберт откликнулся на ваш вызов. По вашим словам, вы пока не уверены в том, что он из себя представляет на самом деле, что приписываете ему скверные качества вашего брата, будто и он скрывает свои пороки за маской благонравия. Не благоразумнее ли будет написать об этом Ричарду и провести с Герибертом некоторое время, чтобы составить о нем лучшее мнение?

Сибель с радостью восприняла признание Уолтера в том, что он сбит с толку своими собственными мыслями. Она высказала предположение, что им было бы хорошо задержаться в Клиро до тех пор, пока не захлопнется ловушка Ричарда. Она действительно думала, что Уолтер подобрал идеальное определение этому человеку, назвав его небезопасным. Однако если бы она призналась, что и она, и сэр Роланд разделяли мнение Уолтера, он бы, вероятно, разрешил эту проблему по-своему. Сибель чувствовала, что сомнения не могли причинить Уолтеру особого вреда, в то время как убежденность заставила бы его немедленно отправиться в Аск или Абергавенни, что могло привести к его гибели.

Уолтер слышал ее слова, но не нашел в них того здравого смысла, который убедил бы, что письмо послужит его намерениям так же, как и разговор с Ричардом. Губы Сибель являли собой более убедительный аргумент, нежели издаваемые ими звуки. Уолтер очень медленно, будто в трансе, потянулся к ней, и их губы соприкоснулись. Он не заключил Сибель в свои объятия, и она не обняла его. Их рты осторожно слились, но слияние это было необыкновенно гармоничным. Спустя несколько минут, бесконечно долгих и в то же время не ведающих, что такое время, Уолтер чуть отстранился от нее.

– Позволь мне любить тебя, – прошептал он. – Я не причиню тебе никакого вреда.

Сибель не ответила на это, а лишь подвинулась вперед и снова прикоснулась к его губам. Она не имела понятия, что имел в виду Уолтер. Словно в тумане она вспомнила, что собиралась удерживать себя, оставив соблазн для свадьбы, так, чтобы Уолтер уехал в Англию подальше от опасностей войны, но в этот момент незначительное соприкосновение губ оказалось сильней самых трезвых доводов. Она не могла удержаться от искушения. Ей необходимо придумать что-нибудь еще, чтобы заманить его в Англию, твердила она себе, когда пальцы Уолтера нашли завязку на ее ночной рубашке и развязали ее.

Накидка уже лежала на полу, хотя Сибель не помнила, чтобы его руки расстегивали пряжку, державшую ее. Он легко и осторожно снял с нее рубашку. «Он делал это и раньше, делал много раз», – подумала Сибель, скидывая тапочки, но даже эта мысль не могла разорвать цепей, сковывающих их едва касающиеся губы.

Вот он обвил рукой ее обнаженную талию и, откинув ногой одеяло, положил девушку на кровать рядом с собой. Снова Сибель подумала о том, какими умелыми были его движения. Она вся трепетала, но сама не понимала, холодом была вызвана ее дрожь или возбуждением и волнением. Она не боялась акта любви – она жаждала его всем телом, но у нее не было опыта. Не разочарует ли она его по сравнению с теми, другими женщинами?

Увлекая ее на кровать, Уолтер освободил руку и быстро натянул одеяло. Но он не пытался овладеть Сибель, а лишь гладил ее щеку, волосы и руку. В постели было тепло и мягко. В голове Сибель не осталось никаких мыслей, одни ощущения: нежное трепетание от сладостного поцелуя и теплое покалывание в тех местах, где Уолтер гладил ее.

Его рука скользнула вниз вдоль ее руки, миновала пальцы, бедра, и остановилась ниже поясницы. Там один палец начал описывать маленькие круги. Несмотря на их слившиеся губы, Сибель вздохнула. Она пошевелила ногой, но не для того, чтобы избавиться от прикосновений Уолтера, а затем, чтобы увлечь его к более активным действиям. Он тоже вздохнул или же просто сделал выдох, который сдерживал. По какой-то причине это еще больше возбудило Сибель, но его рука снова последовала вверх вдоль ее тела, скользнула по животу и замерла на груди. Рука раскрылась, и пальцы заиграли набухшим соском. От охватившей ее дрожи Сибель будто задохнулась.

Это прервало поцелуй, но Уолтер опустил голову и заключил в рот трепещущий сосок. Освобожденная рука снова скользнула вниз вдоль ее тела и остановилась, наконец, внизу ее живота. То ли боль, то ли удовольствие – это ощущение не знало определения – охватило все естество Сибель, но она ни за что на свете не пожелала бы прерваться. Да и сама она не могла оставаться безответной. Ее рука опустилась вниз, чтобы в точности скопировать его движения. Она почувствовала, как он глубоко вдохнул, а выдох скорее напоминал стон. Сибель застонала в ответ и потянулась всем телом к нему – этому источнику мучений.

Тут Уолтер вдруг мгновенно прервал разом все действия, подняв голову и руку. Сибель издала низкий протестующий звук, но не успел он еще затихнуть, как Уолтер уже накрыл ее тело своим. Сибель не знала, как поступить дальше, но инстинкт всегда умнее разума, и ее ноги чуть раздвинулись, чтобы впустить возбужденную плоть Уолтера. Она почувствовала, как он плотно сжал ее ноги своими. Удерживая ее таким образом, он принялся снова целовать ее, горячо и требовательно; тело его чуть покачивалось. Удивление новыми ощущениями чуть заглушило возбуждение, но лишь на мгновение. Вскоре Сибель снова застонала и покачнулась в такт его движениям, побуждаемая почти болезненной потребностью в удовольствии – либо острой потребностью в боли. Она хотела чего-то большего; что-то в этом было незаконченное. Но она не могла остановиться, чтобы решить, чего же она хочет; она реагировала все неистовее, отдаваясь ритму его тела; тревожная боль пульсировала в ее животе, пока не достигала своего апогея, на секунду став и вовсе невыносимой, а потом превратившись в восхитительную теплую волну, которая окатила все тело. Это было так прекрасно, что Сибель почудилось, будто она воспарила.

Некоторое время она не чувствовала ничего, кроме угасающего чувства борьбы, сладостного наслаждения, хотя и смешанного с ощущением потери. Затем она поняла, что Уолтер все еще движется, задыхаясь от усилий или досады. Она страстно желала помочь ему, но не знала как, пока не вспомнила, насколько чувствительными оказались ее бедра. Она принялась гладить его ягодицы, так же, как и он, описывая своими пальчиками нежные круги. Мышцы Уолтера мгновенно сжались, губы прервали поцелуй, а голова склонилась вниз, до боли сжав ей шею и плечо. Уолтер конвульсивно вздрогнул несколько раз, затем застонал и замер.

Сибель вытянула руки и нежно обняла его. Она чувствовала какое-то удивительное смущение, смешанное с ощущением теплого спокойствия, и была готова лежать вот так, обнявшись, до бесконечности, несмотря на то, что вес Уолтера затруднял ей дыхание. В связи с этим она пришла в замешательство и немного обиделась, когда Уолтер убрал ее руки и скатился с нее. Однако он тотчас же привлек ее к себе, и она оказалась как бы сверху, в объятиях его здоровой руки. Это удивило Сибель еще больше. Что же должно было произойти теперь? Но ничего не происходило. Уолтер лежал и не шевелился. Поначалу он дышал довольно тяжело, затем его дыхание успокоилось.

В конце концов любопытство перевесило застенчивость, и Сибель спросила:

– Вам было неудобно, милорд?

– Ничуть, – ответил Уолтер, усмехнувшись. – Ты мягче и приятней любого матраса, но я хочу жениться на женщине с совершенными формами. Я бы просто раздавил тебя, если бы находился сверху дольше необходимого. К тому же кровать наверняка стала мокрой на том месте, где ты лежишь.

Такой простой ответ. Сибель засмеялась.

– Вы удовлетворены? – спросила она дразнящим тоном.

– Нет, – ответил он, снова засмеявшись, – и я согрешил, излив свое семя на постель. Тем не менее, я не совершил греха вступлением в добрачную связь. Думаю, я удовлетворен, насколько это возможно, принимая во внимание, что я сдержал свое обещание не причинить вам вреда. И я получаю гораздо большее удовлетворение от предвкушения того, что меня ждет впереди.

Снова последовала короткая пауза. Сибель вспомнила, как в разгар своей страсти она поняла, что им чего-то недостает в совершении любовного акта. Следовательно, Уолтер, несомненно, получил гораздо меньшее удовлетворение, чем она, поскольку он уже знал, что такое настоящее, полное удовольствие. Сибель почувствовала волну ревности, которую тотчас же подавила, напомнив себе, что прошлые дела Уолтера не касались ее. Вместо этого она сосредоточилась на том факте, что вовсе ничего не лишилась, получив такое сладострастное наслаждение. Она не только облегчила потребность своего мужчины, но, судя по его лестному, если не довольному, замечанию, еще более разожгла его аппетит. Она увидела, что он тихо улыбается.

– А ты удовлетворена? – спросил он, поддразнивая ее в свою очередь. – Получила ты то, зачем пришла?

– Но мы не закончили наш разговор о сэре Гериберте... – начала было Сибель и покраснела.

Действительно ли она пришла поговорить о сэре Гериберте? Или ее привело беспокойство, что, если его потребность в женщине станет непреодолимой, он может раскаяться, что с такой поспешностью отказался от услуг служанки?

– Я не знала, что вы будете... – очень тихо добавила она.

Уолтер крепко обнял ее рукой.

– Любовь моя, я только дразнил вас, – прошептал он. – Я знаю, что вы невинны. Если кто и виноват в случившемся, то это я, но не думаю, что большая часть вины лежит на мне. Разве мужчина не имеет права желать свою будущую жену? Возможно, мне следует винить короля, ибо, если бы не его упрямство, мы бы поженились немедленно.

– Я не против того, чтобы вы сваливали всю вину на короля, – уверила его Сибель, но упоминание о Генрихе снова вернуло ее к мыслям о притворном рвении Гериберта принять участие в бунте. – Почему сэр Гериберт привел с собой так много людей? – спросила она. – Я ведь сама писала ему за вас письмо и знаю, что в нем не было ни малейшего намека на то, что вы призываете его на войну.

– Меня постоянно беспокоят всяческие мысли на этот счет, и все они говорят не в пользу Гериберта, – несколько мрачно ответил Уолтер. – И все же я не уверен. Вполне возможно, что Гериберт настроен против короля по каким-то личным мотивам. Если это так, то, посеяв в Ричарде недоверие к нему, мы можем лишиться полезного сторонника.

– Тогда почему он не прибыл по собственной воле, коль знал, что вы являетесь человеком Пемброка? – резко спросила Сибель. Тут она чуть было не прикусила язык. Ведь она сама стремилась укрепить сомнения Уолтера, чтобы он, безопасности ради, остался в Клиро. Она не собиралась спорить с ним.

– Эта мысль тоже приходила мне в голову, – ответил Уолтер, – но и здесь могут быть свои причины. Мы очень давно не говорили друг с другом. Я готов поспорить с вами, что мне следует узнать его получше.

Уолтер говорил и невольно гладил руку Сибель. Неторопливый разговор, касавшийся в целом его интересов и благополучия, приятная, удовлетворенная томность его тела – все это таило в себе безграничную радость. Конечно, он не получил максимального удовольствия, когда они занимались любовью, но это лишь придало особую изюминку предвкушению полного осуществления желаемого со временем. В данный момент, несмотря на шутливый тон по отношению к Сибель, Уолтер был доволен. Он знал, что стоит ему намекнуть, и она придет к нему снова, и он даже не представлял, как это понимание укрепляет его решительный настрой узнать сера Гериберта получше.

К тому времени, когда Сибель оставила его опочивальню и вернулась в свою комнату, они пришли к единому мнению, что Уолтер напишет Ричарду и подождет, по крайней мере, несколько дней, если только Ричард не попросит его приехать немедленно.

Но прошло несколько дней, а следом за ними еще несколько. Ричард не вызывал его; он, конечно, написал, что они пока бездействовали и лишь ждали, какой шаг предпримет Джон Монмутский; написал, что сам намерен покинуть замок на недельку-другую, чтобы собрать людей с южного побережья; Уолтеру же он посоветовал проводить свое время в обществе сэра Гериберта.

Но не происходило ничего такого, что могло бы рассеять сомнения Уолтера. По сути дела, сэр Гериберт вел себя как образцовый вассал. Он сам предложил отослать людей назад в Рыцарскую Башню, поскольку Уолтеру не требовался отряд для войны. Он оставил лишь десять человек, которых вполне могло хватить для гарантии безопасного путешествия в такие неопределенные времена, но которые, безусловно, не могли представлять опасности для его нового сюзерена.

Уолтера терзало чувство вины и неуверенности, но, несмотря на любовь и нежелание покинуть Сибель даже на несколько дней, он все сильнее чувствовал потребность отыскать Ричарда и доложить ему обо всем. Однако он не был единственным несчастным обитателем замка. Сэр Гериберт был глубоко разочарован, когда ему не удалось подстрекнуть Уолтера приказать ему или хотя бы пригласить присоединиться к делу бунта. Он предполагал, что Уолтер согласился оставить Пемброка ради красивой, богатой жены. Таким образом, самая простая тропа к предательству была закрыта. Ему оставалось либо придумать другой способ, чтобы избавиться от своего сюзерена, либо смириться с тем фактом, что все дороги к власти и богатству были закрыты. Он навсегда останется обычным кастеляном скромного замка.

К тому времени, когда Гериберт отошел ко сну после третьего дня своего пребывания в Клиро, он не сомневался даже в том, что не сохранит свое место кастеляна и, убравшись вон, будет вынужден, подобно нищему, продать свой меч или стать бунтовщиком. Гериберт чувствовал неприязнь Уолтера и сдержанность сэра Роланда. Не оставалось сомнений, что его самые упорные усилия не обманули Уолтера, что внешне любезное поведение сюзерена имело своей целью лишь убаюкать его подозрения, чтобы Уолтер, поднабравшись сил, мог отвоевать у него Рыцарскую Башню с помощью оружия. Нет, оружие тут ни при чем, убеждал себя Гериберт. Если бы Уолтер намеревался применить силу, не было бы необходимости вызывать его в Клиро. Но какую, в таком случае, цель преследовал этот вызов? Что он давал?

Долго искать ответа ему не пришлось. Этот вызов преследовал единственную цель – сэра Гериберта выманили из Рыцарской Башни, а он не оставил в замке никого, кто имел полномочия заместить его. Если бы Уолтер появился у Рыцарской Башни и потребовал открыть ворота, ему бы не отказали в этом. Оказавшись внутри, Уолтер мог легко купить верность воинов или даже прогнать их вон. Сэр Гериберт никогда не предпринимал особых попыток добиться верности своих людей – он не верил в верность. Он хорошо им платил, но Уолтер при поддержке богатого и влиятельного клана Роузлинда мог предложить больше.

Несмотря на теплую пуховую перину, на которой он лежал, и теплые одеяла сверху, Гериберт весь трясся от ужаса и страха. Поначалу он подумывал немедленно уехать, но тотчас же понял, что это ни к чему не приведет. Как только Уолтер поймет, что его тонкая хитрость не удалась, он употребит силу. Гериберт понимал, что Рыцарская Башня не устоит против армии, которую мог собрать Роузлинд. Эта дорожка привела бы лишь к его собственной смерти. Зачем ему все терять? Зачем ему умирать?

Затем страх унялся. Действительно, зачем ему умирать? Почему бы вместо него не умереть Уолтеру? Если бы Уолтер умер до свадьбы и не оставил наследника, снова открылась бы возможность для продвижения. Тогда все земли перешли бы по наследству к этому ребенку, графу Глостерскому, который являлся подопечным короля. Опять возникнет повод отправиться к королю, а Гериберт не сомневался, что ему удастся повлиять на Генриха.

Как только страхи Гериберта улеглись, он обрел способность ясно мыслить и составил план. Первым результатом этого плана явилось его предложение отослать людей назад в Рыцарскую Башню. Гериберт взвесил шансы быть убитым, если он уменьшит численность людей, и решил, что, имей Уолтер намерения уничтожить его, численность не сыграла бы большой роли. В конце концов, Уолтер всегда мог сообщить воинам Гериберта, что их хозяин заболел. И убийство не казалось правдоподобным в присутствии его будущей жены и кастеляна Клиро. Следовательно, можно было с безопасностью приказать людям покинуть Клиро. Но они поедут не в Рыцарскую Башню, по крайней мере, не так далеко.

Уолтер прибыл в Клиро с тридцатью воинами, включая десять человек Сибель, но некоторых из них он отослал из замка. Когда Уолтер покинет Клиро, можно будет устроить засаду. Вся страна находилась в неспокойном состоянии. Разве можно было с уверенностью сказать, кто напал на Уолтера? Дни шли, и Гериберт спрашивал себя, чего же ждет Уолтер, а затем понял, что тот выжидает, когда заживет его плечо. Он не хотел рисковать и входить в Рыцарскую Башню, будучи не в состоянии сражаться.

К двадцать третьему декабря Сибель решила, что кость Уолтера срослась. Она убрала повязку, но предупредила его, что еще некоторое время плечо следует беречь: можно поднимать что угодно, но не держать щит против удара. Уолтер сделал вид, будто согласен с ней, и... спустя час был уже в полном вооружении, вышагивая по внутреннему дворику замка, чтобы привыкнуть к весу доспехов. Затем приказал седлать его коня.

Сэр Гериберт не предложил Уолтеру проехаться вместе. Гериберт не был трусом, но понимал, что уступал Уолтеру в силе, а вызвать своих людей он не имел возможности. Более того, было бы трудно объяснить, что Уолтера убили в то время, как Гериберту удалось улизнуть. Нет, он будет придерживаться своего первоначального плана.

Поначалу Уолтер всецело наслаждался свободой здорового человека, но, когда он вернулся в замок на обед, его начали мучить угрызения совести. Если он не смог сложить мнение о сэре Гериберте за две с половиной недели, он не продвинется дальше и за два с половиной года, пока какой-нибудь инцидент не подвергнет испытанию преданность этого человека. Более того, его ключица зажила; самой естественной вещью было бы объяснить ситуацию Ричарду, но он не мог этого сделать в письме. Можно было упустить множество деталей. Уолтер понимал, что ему лично придется поехать и поговорить с Ричардом.

Итак, в полдень, подобрав подходящий момент, Уолтер прошептал:

– Сибель, приходите ко мне.

Несмотря на воспоминания о той ночи, когда она осмелилась прийти к нему по своей инициативе, он впервые обратился к ней с просьбой посетить его. Неоднократно, по нескольку раз на день эта просьба готова была соскользнуть с языка Уолтера, но он проглатывал ее, не в силах положиться на себя и из-за смутного чувства, что у него нет права подвергать Сибель такому непреодолимому искушению. Предлагая Сибель прийти этой ночью, он решил, что не станет играть с ней в любовь. Он приглашал ее не ради игры, а потому, что затруднялся найти предлог своему отъезду из Клиро, не отпуская при этом Гериберта, и надеялся, что сообразительность Сибель поможет ему что-нибудь придумать.

Однако, отвыкнув от физических упражнений, Уолтер устал от них гораздо больше, чем ожидал, поэтому он погрузился в сон и не просыпался до тех пор, пока не почувствовал прикосновение гибкого обнаженного тела Сибель. После этого, естественно, слишком поздно было принимать более благоразумные решения. Страсть пересилила осторожность, и Сибель только чудом сохранила свою девственность. Однако она не стала хвалить своего любовника за самообладание, а принялась жаловаться на то, что он вел себя слишком сдержанно, на что Уолтер, смеясь, пригрозил ей позором, который последовал бы в брачное утро при обнаружении чистых простыней. Это ничуть не насторожило Сибель, а лишь заставило ее рассказать Уолтеру историю о первой брачной ночи ее бабки и той услуге, которую предоставил для нее ее муж.

– А ты достаточно волосат, – промурлыкала Сибель, перебирая руками буйную растительность на его теле.

– Перестань, плутовка! – воскликнул Уолтер. – Ты заставляешь меня повторить все сначала, а завтра мне предстоит долгая поездка.

Руки Сибель замерли.

– Долгая поездка? Куда?

Когда Уолтер рассказал ей о необходимости переговорить с Ричардом, Сибель поняла, что не сможет отговорить его от этого. Затем ей в голову пришла мысль: если Уолтера и не удастся отговорить от поездки к Ричарду, Сибель может отправиться с ним сама. Возможно, ей удастся к тому же найти какой-нибудь благовидный предлог для того, чтобы он отвез ее в Англию, как только обсудит проблему Рыцарской Башни и придет к какому-нибудь решению.

– Вы хотите, чтобы я провела Рождество одна? – спросила она. – А нельзя ли мне поехать с вами и отпраздновать праздник с Саймоном и Рианнон?

Поскольку Сибель не задвинула прикроватный занавес до конца, она видела, что Уолтера будто громом поразило.

– Рождество! – повторил он, и выражение ошеломления на его лице уступило место мрачному пониманию.

– Что случилось? – воскликнула Сибель.

– Двенадцать дней! – закричал Уолтер. – У меня нет для вас даже одного подходящего подарка, не говоря уже о двенадцати.

– Любимый, – рассмеялась Сибель, – вы только что одной своей любовью подарили мне двенадцать подарков, и все они очень дороги и подходят мне, – успокоила она его. А затем более мрачно добавила: – В это тяжелое военное время такие незначительные радости, как подношения даров, следует откладывать на потом. У меня тоже нет для вас ничего, кроме вышитого воротника для домашнего платья, которое еще не готово. По случаю торжества мы просто обменяемся поцелуями.

Уолтер поднял брови.

– Я полагаю, вы хотите, чтобы эти поцелуи дарились от всей души? В таком случае к Двенадцатому дню мы окажемся в бедственном положении – двенадцать щедрых поцелуев дело не шуточное... – голос его затих, как только ум осадила новая вереница мыслей. – Что ж, я возьму вас с собой, – быстро сказал он. – Сэру Гериберту я предоставлю отличное оправдание. Я сообщу ему, что мы с вами должны провести эти двенадцать дней с вашим дядей и его супругой. Мы можем сказать, что уже давно условились об этом, а поскольку Саймон является вассалом Ллевелина, это послужит отличным предлогом для того, чтобы сэр Гериберт не сопровождал нас. Это вполне приемлемый вариант. – Он остановился и продолжил более медленно: – Не знаю, почему, Сибель, но я до сих пор не доверяю ему... и все же...

– Я понимаю вас, – ответила она. – Я не хотела подталкивать вас к какому-либо решению, поэтому не говорила раньше, что мы с сэром Роландом чувствуем то же самое. Сэр Роланд говорит, что люди Гериберта ведут себя не так, как следовало бы. Не то чтобы они были недисциплинированными, но он чувствует, что высокомерие так и прет из них, а это говорит о том, что их хозяин предоставляет им гораздо больше свободы, чем принято. Он думает, да и я тоже, что недостойное поведение вашего брата тревожило сэра Гериберта гораздо меньше, чем он сам говорит об этом.

Уолтер кивнул.

– Сэр Роланд не глуп. Мне приятно сознавать, что я не единственный, кого не устраивает идеальное поведение сэра Гериберта. Боюсь, я зря принял его клятву верности, но было бы несправедливо отказывать ему, ведь я не знаю за ним никакого худа, если не считать того, что он служил моему брату. Даже хороший человек может пойти на это ради средств к существованию. В любом случае, обратной дороги нет. Для того чтобы отстранить его от хлопот, связанных с Рыцарской Башней, я должен иметь обоснованную причину. По крайней мере, мы знаем, что у него нет жены и ближайших родственников. Сэр Роланд может попросить его остаться здесь ради веселого времяпрепровождения.

– Да и я оставлю в замке мою служанку Эдвину с разрешением переспать с ним, если он захочет ее, – предложила Сибель. – Это может отвлечь его. Но что, если он почувствует нашу подозрительность, а я не останусь здесь?

– Я попрошу сэра Роланда оповестить нас, если Гериберт уедет, но это не важно. Он не сможет пожаловаться королю, что я склонял его к измене. По сути дела, уже одним тем, что я не беру его с нами к Саймону, я совершаю обратное. Следовательно, он не может причинить мне вреда.

19

Сон сэра Гериберта нельзя было назвать безмятежным. Кроме того, в замке ощущались все недостатки сырой и холодной зимы. А учитывая, что комнатки были маленькими и окна в них напоминали щели, приходилось оставлять дверь в зал, где горел огонь в камине, открытой, чтобы обогреться, но не задохнуться. В связи с этим сэр Гериберт проснулся ранним утром от необычной суеты в зале и случайно услышал, как Эдвина призывает слуг сносить вниз корзины с одеждой с большой осторожностью.

Гериберт вскочил с кровати, решив тотчас же вооружиться, но затем снова улегся. Если бы его хотели убить, он бы уже давно был покойником; он бы не смог защитить себя. Но ничего не происходило. Появившись в зале в обычное время, сэр Гериберт обнаружил, что его хозяева сидят за столом в дорожной одежде, Сэр Уолтер, облаченный в доспехи, спокойно поглощал более обильный, чем обычно, завтрак.

Уолтер поднялся, чтобы приветствовать его, и пригласил к столу, а когда они оба уселись, сказал:

– Должен извиниться перед вами за то, что не предупредил вас о своем отъезде, но я потерял счет дням...

– А я не напомнила ему, – дерзко вставила Сибель, – ибо наслаждалась пребыванием в покое и приятном обществе. Кроме того, я знаю, что путешествие к моему дяде займет не больше одного дня.

– Сибель, позвольте мне сказать то, что нужно, в должном порядке, – притворно сурово осадил девушку Уолтер. – Моя невеста давно пообещала провести святой праздник Рождества со своим дядей и его молодой женой. Мне жаль, что я не могу просить вас сопровождать нас, Гериберт, но, думаю, вам известно, что Саймон де Випон является вассалом лорда Гвинедда, а его жена, леди Рианнон, приходится Ллевелину дочерью. В эти времена их общество небезопасно для вас.

– Если их общество подходит вам, милорд, оно должно подходить и мне, – настойчиво заявил Гериберт.

Уолтер покачал головой.

– Я только сопровождаю Сибель, которая не имеет отношения к данному конфликту и вольна навещать своих родственников и в военное, и в мирное время. Что касается меня, если вы соблаговолите остаться здесь с сэром Роландом, я вернусь на следующий день после Рождества, и тогда мы отправимся в Рыцарскую Башню. Моя рана зажила, и, по-моему, настал час мне самому увидеть земли, чтобы вместе решить, как привести их в надлежащее состояние.'

Сибель широко открыла глаза и приоткрыла рот. В следующее мгновение она подняла кубок, отпила из него и, опустив лицо, занялась своей едой. Однако от сэра Гериберта не ускользнуло выражение изумления на ее лице. Ему мгновенно стало ясно, что Уолтер не собирался возвращаться в Клиро, а его подозрения, что Уолтер намеревается захватить Рыцарскую Башню и сместить его с поста, лишь укрепились.

– Мы с женой будем очень польщены, если вы порадуете нас своим обществом, – сказал сэр Роланд. – Можете не беспокоиться за то, что здесь будет очень тихо. Сегодня вечером я ожидаю приезда моего брата и двоих кузенов с их семьями. Для нас будут петь менестрели, так что недостатка в веселье вы не ощутите.

Отчасти внезапное заявление сэра Роланда о приезде его родственников успокоило сэра Гериберта, невзирая на то, что он видел в этом также дополнительную опасность. Для Гериберта это означало, что количество его тюремщиков увеличивалось еще на троих человек. Это стало последней каплей в его решении убить сэра Уолтера. Однако это же давало ему дополнительных свидетелей того факта, что он будет невинно праздновать Рождество в замке Клиро, когда произойдет нападение и убийство хозяина. Его люди получили все необходимые инструкции с самого начала. Ему останется лишь послать к ним гонца с сообщением, что их жертва уже в пути.

– Благодарю вас, сэр Роланд, – ответил Гериберт, улыбаясь. – Я уже давно не получал удовольствия от семейных вечеров. Буду также рад и вашему приезду в Рыцарскую Башню, милорд, – добавил он, поворачиваясь к Уолтеру, – но, если вы позволите мне удалиться на несколько минут, я отошлю в замок одного из своих людей с приказом, чтобы там готовили должный прием, какой только может позволить обитель холостяка. Это длинный путь, а дни нынче короткие. Если я велю моему гонцу ехать немедленно, это до некоторой степени избавит его от продвижения в темноте.

– Что за прием он планирует? – спросил сэр Роланд, как только Гериберт удалился.

Уолтер покачал головой.

– Разве стал бы он так откровенничать об этом, если бы замышлял какую-нибудь подлость?

– Вы не сказали мне об этом, – сказала Сибель, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее.

– Я говорил вам, что должен сам осмотреть земли, – ответил Уолтер. – Возможно, сейчас для этого самый подходящий момент, а может быть, и нет.

Тон Уолтера был знаком Сибель; она неоднократно слышала этот тон от своего отца и деда. Он говорил о том, что спорить бесполезно, что существует долг, требующий исполнения. Уолтер не упоминал о Ричарде – он старался делать это как можно реже в присутствии сэра Роланда, но не потому, что не полагался на его верность, а потому, что не хотел, чтобы на человека, обязанного Роузлинду, пала малейшая тень. Однако Сибель понимала, что предложение Уолтера найдет свое воплощение лишь в том случае, если Ричард решит, что благоразумнее всего оставить Рыцарскую Башню под его личной протекцией.

Больше она не заговаривала, даже когда они оставили замок и выехали на дорогу. Не было смысла придираться к Уолтеру из-за действий, которые еще даже не были обсуждены. Если нужно, думала Сибель, она сама поговорит с Ричардом, поскольку не сомневалась, что Уолтер либо не придаст этому значения, либо вовсе не обмолвится об опасности, которая может подстерегать его во владениях сэра Гериберта. Уолтер убьет ее за такое вмешательство, но лучше пусть злится, чем погибнет.

Было очень холодно, дул резкий, колючий ветер, поэтому они ехали молча, натянув капюшоны и наклонив головы. Лошади двигались рысцой, инстинктивно ускоряя шаг, чтобы разогреться, и их копыта звонко цокали по дороге, на которой земля стала твердой, как камень. Все думали лишь о погоде. Их путь не пролегал через негостеприимную территорию, а сами они были слишком хорошо вооружены, чтобы послужить приманкой для какой-нибудь шайки разбойников. Кроме того, с ними не следовал обоз с поклажей, что говорило об отсутствии богатой добычи. Они взяли лишь лошадь, навьюченную одеждой и бельем для Уолтера и Си-бель.

Таким образом, даже Уолтер не всполошился, когда они впервые услышали звуки на дороге впереди. Он был слишком поглощен собственными мыслями и поначалу связал звук приближающихся лошадей с гостями, о которых упоминал сэр Роланд. К тому же дорога так петляла, что, даже несмотря на голые деревья, почти ничего нельзя было увидеть на некотором расстоянии впереди, а звуки отдавались искаженным эхом.

И тут Уолтеру в голову пришло одновременно несколько предположений. Час для приезда гостей был еще слишком ранним, если только они не скакали всю ночь, что само собой исключалось в такой холод; звуки, которые он слышал, говорили о немалом количестве лошадей, слишком большом для эскорта гостей; но самое главное – лошади мчались галопом. Уолтер откинул капюшон и предупредил людей. Ему пока не приходило в голову, что приближающийся отряд представлял для них опасность, но любая группа, скачущая на такой скорости, предвещала беду. Либо они гнались за кем-то, либо сами убегали от погони. Что бы ни было правдой, Уолтер не хотел сталкиваться с таким большим, судя по звуку, отрядом, особенно, когда рядом находилась Сибель.

Уолтер вспомнил, что неподалеку имелась тропинка, которая вела в безлюдную горную местность. Он не представлял себе, как далеко она уходила, возможно, что через несколько сотен ярдов она упиралась в какую-нибудь деревушку дровосеков, но он думал не о том, чтобы прятаться или обороняться от отряда, который, вне всяких сомнений, не имел к нему никакого отношения, а о том, чтобы убраться с его пути. Он приказал Сибель скакать в хвост, а людям расступиться и дать ей дорогу. Затем крикнул Тостигу отыскать тропинку и увести на нее людей.

Едва прошла минута замешательства, как приказы Уолтера были выполнены. Люди привыкли к немедленному повиновению, а Сибель почуяла опасность в тот же миг, что и Уолтер. Она заставила свою кобылу промчаться между людьми, понуждая ее ударами кнута и криками. Частично она делала это, чтобы приободрить животное, но также и потому, что чувствовала – женский голос предупредит военный отряд, что они не представляют опасности. Всадники сомкнулись позади нее и пустили лошадей галопом. Последним повернул Уолтер. Он не видел приближающийся отряд, но по звуку чувствовал, что тот был уже очень близко, возможно, на следующем повороте дороги.

Поскольку Уолтер не подозревал, что именно он и являлся жертвой, которую искали всадники, то откинул накидку, чтобы обнажить свой щит. Он полагал, что, даже если его цвета не узнают, герб предупредит преследователей или беглецов, что он не являлся ни врагом, ни мишенью. Более того, тот факт, что его щит находился в безопасном положении, а не на руке, готовый к нападению или защите, служил сигналом намеренного нейтралитета. Следовательно, он испытал невероятное потрясение, услышав спустя несколько минут вопли и угрозы в свой адрес.

Хотя Уолтер отказывался верить тому, что слышал, он получил предостережение. Он крикнул скачущим впереди, чтобы те мчались во весь опор, не останавливаясь, даже когда окажутся в чаще, если дорога вдруг закончится, и услышал, как его приказ передали на переднюю линию. Донеслось до него и жужжание стрелы, выпущенной из одного арбалета, затем – из другого. По спине Уолтера невольно забегали мурашки в ожидании недоброго. По крайней мере, тропинка, по которой они следовали, была столь узка, что почти вся опасность, несмотря на град стрел, устранялась. Не более двух человек могли скакать в ряд, и даже при этом Уолтер полагал, что лошади будут так сильно теснить друг друга, что сведут точность выстрелов почти на нет.

Это несколько успокаивало, но, если дорога упрется в деревню или в скошенное поле, они окажутся в безвыходном положении. Огромная опасность подстерегала и в том случае, если бы они рассеялись по лесу, поскольку их отряд и без того был невелик. Стоит им разделиться, как они тотчас же станут легкой добычей. Уолтер выругал себя за то, что не предвидел опасности, но понял, что проклятиями делу не помочь. Кто же им угрожал? Как только до Уолтера дошло, что именно он и является мишенью, то он мгновенно подумал о Гериберте, но казалось абсолютно невозможным, что в происходящем виноват этот человек. Он отсутствовал в зале не больше пяти минут. Не мог же он за такой короткий промежуток устроить засаду, к тому же узнав о том, что Уолтер намерен покинуть Клиро всего лишь минутой раньше. Но больше об этом никто не знал. Должно быть, произошла ошибка; его щит приняли за чей-то другой.

Узнать, являлось ли это ошибкой, не представлялось возможным, а бегство от преследователей, следующих по пятам, не давало ответа. Они нуждались в убежище. Одновременно с мыслью об убежище до Уолтера донеслись крики, предупреждающие о деревне и перекрестке.

– Лучники, в хвост! – взревел Уолтер. – Тостиг, увози миледи по левой дороге, по левой!

Эта дорога уходила в том направлении, откуда они приехали. И поскольку тропинка не обрывалась с появлением деревни, Уолтер надеялся, что она делает крюк и упирается в главную дорогу. Если лучникам удастся задержать преследователей, подстрелив нескольких человек, как только те появятся на узкой дорожке, остальной отряд, возможно, подберется достаточно близко к Клиро, чтобы оказаться в поле зрения стражников на стенах.

Спустя несколько минут Уолтер оказался на небольшом расширении дороги, образованном перекрестком и тремя хижинами дровосеков. Сибель, ее эскорт и навьюченное животное уже исчезли на тропинке (ибо это была всего лишь тропинка), уходящей влево. Гул конских копыт разносился по лесу гулким эхом. Уолтер повернул Бью влево, обогнул ближайшую хижину и снова отчаянно выругался, увидев, что из луков стреляют всего лишь три человека: двое – из-за дальней хижины и один, укрывшись за домом, который объезжал Уолтер. Четвертый человек сдерживал лошадей за третьим ветхим домишкой. Из хижины до Уолтера донесся детский крик, оборванный резким женским голосом, призывающим к тишине между испуганными всхлипываниями.

– Стреляйте в них, как только они высунутся, – сказал Уолтер ближайшему лучнику. – Подстрелите одного или двоих, затем седлайте лошадей и следуйте за остальными. Если сможете стрелять на скаку, стреляйте, но не подвергайте себя опасности.

Он пришпорил Бью, перекинул на ходу щит на руку и повторил приказ. На мгновение он подумал было приказать лучникам подстрелить одну лошадь, надеясь заблокировать дорогу, но не смог отдать такой приказ. Одна стрела или даже три не убьют коня, а в подобном случае бессмысленно было причинять вред невинному существу. Как раз в эту секунду зажужжала тетива, и первый всадник, появившийся из-за деревьев, вскрикнул. Однако поскольку шок и боль заставили его ударить коня, животное ринулось вперед, предоставив лучникам возможность выстрелить во второго всадника. Они попали в него, сделав более удачные выстрелы, ибо наездник выпал из седла.

Раненый воин обрел управление лошадью и повернул ее к хижинам. Один из лучников отвлекся от приближающегося отряда, но Уолтер приказал ему держать на прицеле начало дороги. Его меч выскользнул из ножен, и он появился из-за хижины, чтобы закончить работу, начатую стрелой. Задача была не из трудных, но Уолтер пожалел, что не мог взять раненого в плен и выжать из него правду, узнать, кто подготовил засаду и для кого она предназначалась. Однако времени на это уже не оставалось. В Уолтера полетели стрелы из арбалетов. Большинству из них препятствовали деревья, но одна или две просвистели совсем рядом. Уолтер быстро убил раненого и устремился в укрытие.

Из хижины, за которой находились лошади, раздался визг женщины. В третьего преследователя, появившегося из лесу, тоже угодила стрела, но он не упал и, заметив, что его товарища быстро отправили на тот свет, не поскакал в направлении лучников Уолтера. Вместо этого он попытался повернуть коня назад под прикрытие деревьев. Люди Уолтера выпустили еще несколько стрел в направлении тропинки и затем, по сигналу своего господина, устремились к лошадям, вскочили в седла и последовали за Уолтером, который уже повернул Бью к дороге, уходящей влево. Оказавшись на тропе, Уолтер услышал резкие приказы и хруст ломающихся под напором лошадей хрупких деревьев, что росли вдоль тропинки. Он тихо выругался. Надежда, что один из убитых преследователей окажется предводителем отряда, очевидно, была напрасной.

Уолтер пришпорил Бью и пустил его стремительным аллюром. Его беспокоили люди, гнавшиеся за ним по дороге, но еще больше он боялся, что преследователи, пробиравшиеся сквозь чащу, появятся на дороге между ним и отрядом, сопровождающим Сибель. Пока он будет сдерживать натиск одних, другие могут напасть на Сибель и ее эскорт. Он понятия не имел, сколько они пробыли в деревушке. Казалось, прошло не более нескольких минут, но он не слышал впереди гула конских копыт. Насколько далеко ускакала Сибель? Позади Уолтера раздавались крики, но он не мог разобрать слов, ибо они искажались чьими-то воплями. Он снова пришпорил Бью, надеясь, что боевой конь не споткнется о рытвины, образованные повозками дровосеков.

Не успела его посетить эта мысль, как на новом витке тропинки Уолтеру предстал всадник с натянутым арбалетом, направленным прямо на него. Уолтер пригнулся, чтобы получить как можно больше шансов уклониться от стрелы, и снова пришпорил Бью, надеясь выжать из животного все силы. Но тут он услышал свое собственное имя, всадник опустил арбалет и повернул коня, крикнув, что приближается де Клер. Как только Уолтер понял, что Сибель приказала людям остановиться и ждать его, облегчение смешалось с яростью. Он услышал, как лошади, находившиеся впереди, тронулись в путь, и резко обуздал Бью, чтобы тот не обогнал их.

Лес наверняка был гораздо гуще, чем он предполагал, подумал Уолтер. Хотя он до сих пор слышал, как сквозь чащу пробирались лошади, судя по звуку, их число поубавилось, и они находились теперь гораздо дальше, чем он ожидал. Спустя несколько минут Уолтер заметил небольшую поляну, где лесная просека подходила к краю тропинки, и приказал остановиться. Когда отряд сгруппировался, он объяснил людям, что от них требуется, если тропа оборвется или, как он надеялся, упрется в главную дорогу, по которой они путешествовали.

– Никогда не делайте больше подобных глупостей, останавливаясь и ожидая меня, если я приказываю вам скакать вперед, – резко бросил он Сибель.

Она не ответила, но взгляд вспыхнувших золотом глаз ничуть не дрогнул. Если в нем и плескался некоторый страх, он был не настолько велик, чтобы вызвать неуместную в данный момент истерику. Решив, что Сибель, должно быть, тоже сознает опасность разъединения их отрядов, Уолтер почувствовал стыд за свою резкость. Но на извинения времени не было. С этим придется подождать, пока они не окажутся в безопасности. Один-единственный жест – и отряд снова тронулся в путь.

Отдавая приказы, Уолтер все время прислушивался к звукам погони, но сопротивление, оказанное ими у деревни, похоже, заставило преследователей насторожиться, поэтому, когда беглецы взнуздали лошадей, о погоне еще ничего не говорило. Тропинка снова стала шире, и спустя несколько минут они опять проследовали мимо хижин дровосеков. Здесь дорога вновь уходила влево, но это был не просто очередной виток, а прямой путь на север. Уолтер предупредил людей, что они скорее всего скоро выедут на главную дорогу.

– Леди Сибель в середине, щиты сверху! – взревел он, внезапно поняв, что звуки конских копыт позади стали такими редкими не только благодаря осторожности преследователей. За ними гналась лишь небольшая группка людей.

Эта мысль посетила Уолтера значительно раньше, но из-за других забот он не спрашивал себя, куда подевались остальные. Теперь он понял, что их предводитель тоже догадался, что лесная тропинка выходит на главную дорогу, коль уж она не оборвалась у деревушки дровосеков. Скорее всего он разделил свой отряд и отослал одну группу людей назад. По более широкому, гладкому, прямому и короткому пути они выедут на главную дорогу гораздо быстрее, чем его отряд по этой тропинке. К тому же несколько минут у него ушло на остановку, чтобы отдать людям распоряжения. Если это так, то преследователи, возможно, ждут их на перекрестке.

Череда испуганных воплей, смешанных с триумфальными криками, доказала, что Уолтер как нельзя кстати предупредил своих людей. К счастью, тропинка, по которой они ехали, несколько расширялась в том месте, где она встречалась с дорогой, так что Сибель и всадникам, следовавшим за ней, вполне хватило места для того, чтобы развернуть лошадей. Однако добро и лихо ходят рядом. Группе, расположившейся на дороге, тоже вполне хватило места, чтобы выпустить град стрел. Уолтер услышал визг нескольких коней, и две лошади понеслись стрелой прямо на юг подальше от боли, поразившей их.

– Всем в лес! – закричал Уолтер, направляя Бью к деревьям, но тотчас же осадил его.

Он увидел, как белая кобыла Сибель врезалась в заросли. Следом за ней, прикрывая ее своим телом, скакал Тостиг. За ними устремились еще несколько человек, но двое из тех, что первыми появились у дороги, придержали своих коней и ринулись в атаку на лучников. Уолтер снова развернул Бью кругом, призывая ближайших к нему людей в атаку. Преследователи, не успев перезарядить арбалеты, побросали их и потянулись за мечами. Кое-кто из них опоздал, а остальные отступили назад, чтобы выиграть время. Однако Уолтер и пятеро всадников неслись прямо на них, и им пришлось развернуться и обратиться в бегство.

– Отходим назад! – взревел Уолтер. – Те, что преследовали нас по тропинке, могут захватить леди Сибель.

Они во весь опор поскакали назад к тропинке и на самом деле наткнулись на отряд преследователей, колебавшихся – то ли им пуститься следом за Сибель и ее охраной по проторенной в чаще тропинке, то ли скакать к дороге, откуда доносились грубые крики. Даже если бы Уолтер и его люди хотели бежать, они бы не успели вовремя остановить коней. Как бы там ни было, они не хотели избегать столкновения. Все они были вне себя от испуга и замешательства, а кровь их кипела в жилах из-за прерванной стычки на дороге. С воплями проклятия и ругательствами они устремились на неприятеля.

И все же им не удалось застать преследователей врасплох. До тех донеслись звуки быстро приближающихся лошадей, но пока они не услышали гневные вопли, то не были уверены, что это не скакала вторая группа их собственного отряда. Следовательно, их действия не были согласованными. Несколько человек, с натянутыми на случай встречи с беглецами арбалетами, разрядили свое оружие, не очень-то надеясь попасть в кого-нибудь. Тем не менее, в силу того, что люди Уолтера скакали из-за деревьев, росших вдоль тропинки, тесно прижавшись друг к другу, две стрелы угодили в цель.

Всадник, скакавший справа от Уолтера, вывалился из седла без единого крика. По чистой случайности стрела попала прямо ему в глаз. Позади раздался резкий крик еще одного воина, но голос звучал скорее гневно, чем отчаянно. Поскольку Бью был сильнее и быстрее других коней и Уолтер немного опережал остальных, падающий всадник задел круп боевого коня. Изумленный Бью еще стремительнее бросился вперед, и Уолтер оказался один среди тех, кто намеревался убить его.

20

Ближе к вечеру, за четыре дня до того, как Уолтер решил, что ему необходимо отправиться к Ричарду и объяснить, что он все еще не доверяет сэру Гериберту, но не может найти повода, чтобы избавиться от этого человека, к Саймону прибыл Сиуорд и сообщил, что Джон Монмутский почти завершил свои приготовления и собирается со дня на день двинуть свою армию в наступление. Саймон передал эту новость Ричарду, спрашивая себя, следует ли ему убеждать Ричарда действовать в соответствии е планом и устроить засаду на войско Монмута.

Однако необходимости в подобных убеждениях не возникло. В прошедший четверг Ричард после объезда некоторых западных замков остановился на ночлег в Мартемском аббатстве. Туда и прибыл к нему с нотациями о «вероломной и несправедливой борьбе против короля» брат ордена францисканцев по имени Агнелль, являвшийся советником короля Генриха. Агнелль утверждал, что никто и никогда «не посягал на жизнь или собственность Ричарда», что он не имел права выступать против короля с оружием, пока у него не было «наглядных доказательств», что король является его врагом. Следовательно, Пемброк ради собственной же пользы обязан был сдаться на милость Генриха.

Едва сдерживая свой гнев, Ричард поинтересовался, какие условия готов был предложить ему Генрих. На это Агнелль высокомерно ответил, что он не сомневается в великодушии короля: Генрих дарует ему жизнь и предоставит солидную часть владений в Херефордшире, дабы поддержать его благородный титул; однако сам Пемброк не имел права ставить условия и должен был смиренно просить о милости, не зная, какие условия перед ним выдвинут.

Ричард лишь потому не раздавил Агнелля, что тот являлся слугой Господа, и они находились в аббатстве. Он даже заставил себя вежливо и пространно ответить на выдвинутые против него обвинения, упомянув, что нарушение перемирия произошло после атаки на Аск, когда король лишил его своим указом земель и должностей без всякого суда пэров, которого Ричард неоднократно требовал и решению которого клялся подчиниться. Однако, несмотря на внешнее спокойствие, Ричард бесился от гнева. Даже сейчас он готов был ухватиться за честное и приемлемое предложение, чтобы положить конец этому конфликту. Высокомерие Агнелля и надменный тон послания отнюдь не вызвали в Пемброке предполагаемого страха и благоговения, а лишь разъярили и укрепили его намерения.

Следовательно, когда Саймон пересказал сообщение Сиуорда, Ричард лишь проклял неподходящий момент, но собрал свои войска и приказал им покинуть Абергавенни и Аск. Силы, находившиеся в Аске, двинулись на север вдоль долины реки, но повозки, перевозившие огромные военные баллисты и катапульты, замедляли движение. С наступлением сумерек эта часть армии Пемброка разбила лагерь там, где в реку Аск впадал приток. На рассвете повозки снова двинулись на север, но большинство людей, которые сопровождали их, исчезли. Ночью они как можно тише отправились вдоль притока на восток в направлении Монмута.

Леди Пемброк жаждала удовольствий. По ее приглашению в Абергавенни прибыло несколько менестрелей, поэтому в замке были и танцы, и фокусы, и смешные представления. Жервез радовалась даже этим незатейливым развлечениям. Она не только не высмеивала варварские обычаи, но вела себя со всей выдержкой и даже попросила Ричарда позволить ей остаться, когда тот предложил безопасности ради снова отослать ее на запад. Поэтому Ричард, который и сам наслаждался улучшением своих отношений с супругой, понимал, что, возможно, у него никогда не появится другого шанса спасти свой брак, если он не уступит Жервез.

Он не думал, что его жене и невестке грозит реальная опасность, если те останутся. Вполне возможно, что его засада не обратится полной победой, на которую он надеялся, но Ричард не сомневался, что войска Джона Монмутского понесут столь существенный урон, что о нападении на Абергавенни не будет и речи.

Мари тоже стремилась остаться в Абергавенни. Хотя она чуть было не пришла в ярость, когда Уолтер столь внезапно покинул Билт, не сказав ни слова, ей было на что отвлечься, пока Ричард и все его люди оставались в замке. В известном смысле она была единственной оставшейся женщиной. Естественно, ни один мужчина не стал бы флиртовать с Жервез на глазах у ее мужа, Рианнон же, как заметила Мари, многие просто боялись. Когда Рианнон пела, и ее звонкий голосок наполнял зал, все лишь безмолвно слушали и наблюдали за ней. Но когда песни заканчивались, мужчины встряхивались, словно освободившись от колдовских чар, и лишь немногие осмеливались вступить с валлийкой в разговор.

Следовательно, Мари была объектом внимания для каждого мужчины, которому нравилось женское общество. Лесть и комплименты не позволили ей поддаться гневу, который она почувствовала, когда Уолтер покинул Билт. Не думала она и о своей ненависти к Сибель, которая, похоже, вырвала из ее рук желанный приз. Однако, когда в замке не осталось никого, кроме нескольких стариков, не имевших здоровья ни сражаться, ни проявлять интерес к ее прелестям, пустое время заполнилось именно гневом и ненавистью. В своих фантазиях она мучила и убивала Сибель с Уолтером, но эти фантазии были слишком бессодержательными, чтобы доставить желанное удовлетворение.

Однако Мари не могла избавиться от мысли насолить тем, кто, по ее мнению, оскорбил и ограбил ее. Теперь Мари признала, что Уолтера гораздо больше привлекали деньги и, власть, чем красота самой Мари, и поняла, что соблазн не заставит его отказаться от такой наследницы. Все же она надеялась, что ей удастся либо вызвать в Сибель такую ярость и отвращение, что та попросит отца расторгнуть устное соглашение, либо – ревность, которая обрушится на Уолтера потоком столь жестоким, что он сам начнет уклоняться от случайных обязательств.

По мнению Мари, ее план не удался лишь потому, что Уолтер отличался такой жадностью, что готов был есть отбросы, если бы в качестве соуса ему предложили достаточно богатства и власти, а Сибель просто напоминала ей собаку на сене, ибо не упустила бесполезного для нее мужчину лишь из страха, что он достанется другой. «Отвратительные люди», – думала Мари. Они оба заслужили того, чтобы лишиться всего, за что хватались с такой жадностью. Но если ничто не сможет вырвать приданое Сибель из рук Уолтера, а ее семью обратить в его врагов?

Как только вопрос встал таким образом, у Мари появился ответ. Если доказать, что Уолтер заключил брачный контракт обманным путем (например, последует веская претензия на предшествующий контракт), гордый лорд Джеффри, кузен короля, безусловно, расторгнет это соглашение. Мари долго переваривала эту идею, и чем больше думала о ней, тем больше она ей нравилась. Уолтера возненавидит не только весь клан Роузлинда, но и сам Ричард. В конце концов, она являлась невесткой Ричарда, и то, что Уолтер обещал жениться на ней, соблазнил ее, а затем заключил соглашение с его политическим врагом, предложившим более крупное приданое, оскорбило бы Ричарда.

Но тут выходила загвоздка. Если Уолтер обещал жениться на Мари, почему она не заявила об этом, как только Сибель начала распространять слухи о своей помолвке? Конечно, она могла сказать, что ей было стыдно, что не хотела причинять неприятности, но тогда ей придется объяснить, почему она заговорила об этом теперь. Весь следующий день она боролась с этой проблемой, не в силах найти ответ; в день, когда Уолтер и Сибель отправились в Абергавенни, она обнаружила, что у нее начались месячные. Поначалу кровь, запачкавшая сорочку и тунику, только рассердила ее. Она бы могла избавиться от этого бесполезного бремени, появись у нее возможность обзавестись ребенком. И мысль о ребенке разрешила ее проблему.

Естественно, если бы она была любовницей Уолтера и обнаружила бы теперь, что беременна, ей бы пришлось раскрыть их связь, несмотря на стыд и готовность пожертвовать собой ради своего любовника. К сожалению, она уже швырнула сорочку и тунику в корзину с грязным бельем, так что служанка будет знать, что она отнюдь не ждет ребенка.

Мари нахмурила брови. Служанка была мелочью по сравнению с тем, что Уолтер начнет отрицать все до последнего слова, но Ричард, безусловно, поверит ей. Женщина не стала бы признаваться в таком постыдном для нее положении, если бы ею не владело крайнее отчаяние. Но, возможно, Ричард не станет переживать. То, что с ней так несправедливо обошлись во Франции, оставило его совершенно равнодушным. Ричард вполне мог отказаться от претензий к Уолтеру ради ее защиты и в этом случае. Прикусив от досады губы, Мари направилась в покои Жервез. Если они обе поклянутся, Ричарду придется выслушать их.

Отъезд Ричарда ограничил выбор развлечений и для Жервез. Он забрал с собой не только людей, рассказывавших ей различные истории из жизни двора короля Генриха, но приказал покинуть замок и менестрелям. Он сделал это в надежде, что те распространят слухи, будто бы он отправился на север, чтобы присоединиться к принцу Ллевелину, а не потому, что хотел оставить свою жену в одиночестве и скуке, но Жервез не задумывалась об этом, а если бы и задумалась, то не сочла бы подобную причину достаточно убедительной, чтобы лишать ее удовольствия.

Таким образом, она снова воспылала ненавистью к своему мужу и с радостью ухватилась за предложение, которое обещало доставить ему неприятности. Тем не менее, Жервез не была полной дурой.

– Он переспал с тобой только раз, – сказала она. – Ты действительно беременна?

Мари помешкала с секунду. Ричард и не подумает допрашивать служанку, но Жервез, несомненно, не забудет об этом, и как бы Мари ни запугивала девушку, та скажет правду, поскольку она принадлежала Жервез, а не ей. И снова Мари вкусила горечь зависимого положения, еще сильнее возненавидев Уолтера и Сибель за то, что те не давали ей воспользоваться случаем обрести свободу.

– Нет, не беременна, но какая разница?

– Что же ты скажешь через три месяца, когда твой живот не начнет расти? – спросила Жервез.

– Не смеши меня! – воскликнула Мари. – Когда через месяц у меня снова начнется менструация, я закричу от боли и потеряю ребенка.

– В таком случае ты потеряешь и мужчину, если тебе вообще удастся заполучить его таким способом. – Жервез нахмурилась. Хотя они постоянно препирались друг с другом и Жервез не очень-то нравилось содержать Мари за счет собственного кошелька, она тем не менее любила сестру. – Ты уверена, что должна сделать это? – спросила она. – Он возненавидит тебя. И боюсь, что Ричард не станет заступаться, если сэр Уолтер выйдет из себя и побьет тебя. Возможно, он даже не позволит мне дать тебе убежище. Я боюсь...

– Я не надеюсь заполучить сэра Уолтера, – нетерпеливо перебила Мари. – Я найду другого мужчину. Сэр Филипп Бассетт не женат, и, по правде говоря, он нравится мне гораздо больше, пускай и не так богат, как сэр Уолтер.

– Тогда почему... – Жервез резко замолчала.

Она знала почему. Мари была убеждена, что Уолтер отрекся от нее ради богатого приданого, хотя эта самодовольная девица нравилась ему гораздо меньше. Но Жервез не разделяла мнения Мари; она смотрела на Уолтера и Сибель взглядом куда менее ослепленным предубеждениями, чем ее сестра. Жервез больше не думала, что Уолтер хочет жениться на Сибель из-за ее богатства, и он никому и ни за что бы не простил потерю желанной женщины.

Заявление Мари о том, что она не собирается выходить замуж за Уолтера, рассеяло сомнения Жервез. Ей не нравились женщины Роузлинда. Услужливая преданность лорда Иэна и лорда Джеффри своим женам злила ее, а легкое презрение, которое Сибель не могла скрыть, когда Жервез сказала ей, что Уолтер отличался жадностью, лишь усилило эту неприязнь. Жервез не желала Сибель и всему клану Роузлинда несчастья, отнюдь нет. Но в то же время в своем нынешнем настроении ей хотелось поставить Ричарда в такое положение, которое, бесспорно, смутило и разгневало бы его.

Однако идея разозлить Ричарда заставила Жервез взглянуть на эту проблему с другой стороны. Ей не очень-то хотелось, чтобы его гнев отразился на ней. В результате Ричард мог отослать ее назад в Пемброк или – еще хуже! – навсегда запереть в каком-нибудь замке в Ирландии.

Мари как раз отвечала на прерванный вопрос Жервез, когда Жервез вдруг перебила ее и сказала:

– Я не могу лгать ради тебя Ричарду. Нет, только не сердись, Мари. Я бы с радостью это сделала и подтвердила бы все, что является правдой. Например, то, что он ухаживал за тобой, когда приехал в Пемброк и по дороге в Брекон, но я не могу сказать, будто бы слышала, как он предлагал тебе выйти за него замуж, не могу признаться, что мне известно, что он переспал с тобой.

– Ты боишься его, – усмехнулась Мари.

– Я так же боюсь Ричарда, как его следует бояться тебе, – призналась Жервез, сжав губы от раздражения и твердого решения не жертвовать собой ради такой неблагодарной сестры. – Подумай, что случится, если я окажусь столь плохой хозяйкой для своей сестры, уступив ей в подобном соглашении.

– Почему бы тебе не согласиться с тем, что ты слышала, как он предлагал жениться на мне? – захныкала Мари. Она поймала взгляд Жервез и поняла, что выбрала не самое удачное время для насмешек. – Помолвленные пары можно простить за небольшие любовные игры. Я не девственница, которой нужно показывать красные простыни утром после первой брачной ночи.

– Возможно, это так, но Ричард обвинит меня в том, что я позволила тебе такую свободу без его одобрения этой партии, и скажет, что коль на наше поведение в обществе нельзя положиться, то лучше нам уехать туда, где такового не имеется.

Мари, открывшая было рот, чтобы обвинить Жервез в эгоизме и жестокости, проглотила слова. Вполне вероятно, что Жервез была права. Она разразилась плачем.

– Неужели я не имею права отомстить за нанесенную мне обиду? – прохныкала она.

– Не знаю, – более мягко сказала Жервез, ибо ей был понятен гнев сестры, и она сочувствовала ей. В конце концов, Жервез сама страдала от того, что не могла излить свой гнев. – Ты сама должна решить, стоит ли рисковать. Клянусь, я постараюсь помочь тебе всем, чем смогу. Но есть еще одна очень важная проблема, которую ты не учла. Подобное обвинение не принесет никакой пользы, пока здесь нет сэра Уолтера и леди Сибель. Если ты расскажешь об этом Ричарду, он напишет сэру Уолтеру, и сэр Уолтер скорее всего ответит ему письмом, а если и приедет, то приедет один. Как в таком случае клан Роузлинда узнает о предательстве сэра Уолтера?

– Ему придется рассказать им о своем первичном соглашении, которое расторгнет его брак с этой сучкой, – прошипела Мари. – А если он не сделает этого, Ричарду придется рассказать им об этом. Иначе я сама напишу обо всем лорду Джеффри.

Жервез вздрогнула. Мари, похоже, твердо определилась в своем решении любой ценой отплатить Уолтеру, невзирая на трудности, связанные с этим. Сама же Жервез все сильнее и сильнее сомневалась в действенности тех претензий, которые собиралась предъявить Мари. Даже если Ричард поверит Мари, Жервез не думала, что он сочтет ее претензии достаточным поводом для того, чтобы ссориться из-за этого с другом, особенно после того, как она заявит, что у нее якобы получился выкидыш. Однако бессмысленно было спорить с женщиной, которая лишь кричала, плакала и злилась. Ей и без того было тошно от скуки, снова воцарившейся в замке. Да и вся эта затея вообще могла ни к чему не привести. К примеру, если Ричард будет отсутствовать несколько месяцев, тот факт, что Мари не беременна, не потребует никаких доказательств.

– Что же, нам остается лишь ждать, пока не вернется Ричард, а когда это случится, известно лишь одному Богу, – сказала Жервез, надеясь, что Мари поймет ее намек. – Подумай хорошенько, сестра, о цене и награде и убедись, что последнее стоит первого.

Внезапно врезавшись в отряд, преследовавший Уолтера и его людей по тропинке, Бью оттолкнул в сторону более легкого скакуна неприятеля, который находился слева от Уолтера, предоставив своему хозяину тем самым возможность нанести сокрушительный удар сопернику справа. Всадник вовремя парировал удар, но сталь его меча была закалена значительно хуже клинка рыцаря. Оружие поломалось, и меч Уолтера вошел в руку воина.

Жертва взвыла как от боли в руке, державшей эфес меча, так и от сознания полученной раны; рана не была глубокой, поскольку основная сила удара пришлась на поломанный меч. Тем не менее, этот человек был выведен из боя на некоторое время и не мог осадить свою лошадь, поскольку отступление преграждали его приближающиеся товарищи. Не горел он также желанием ринуться вперед без оружия и попасть под клинки людей Уолтера. Таким образом, пытаясь повернуть своего возбужденного коня в направлении деревьев, чтобы убраться с дороги, он закрыл Уолтера от своих товарищей.

Слева от Уолтера образовалась другая преграда. Когда Бью откинул своим могучим плечом лошадь соперника, животное столкнулось с другой лошадью, наездник которой пытался втиснуться между Уолтером и его товарищем. Замешательство длилось меньше минуты, но за это время на подмогу Уолтеру подоспели четверо оставшихся от его отряда людей, и теперь он был не один. Их натиск оказался настолько неистовым, что оба соперника слева от Уолтера были ранены и низвержены. Всадник, чей меч поломал Уолтер, отступил, и на его месте появился другой. Впрочем, его участь оказалась гораздо хуже, чем его товарища. Он не сумел отразить удар, который, расколов латы и разрубив кожу, рассек тело и сломал бедра.

На этот раз удача улыбнулась Уолтеру. Один из пораженных людей оказался предводителем отряда. Решив, что он мертв, и столкнувшись с более удачливым врагом, оставшиеся преследователи утратили свой энтузиазм и попятились назад. Люди Уолтера издали победоносный клич, но резкий приказ удержал их от попытки преследования. Уолтер не забывал о Сибель, скакавшей сквозь чащу в южном направлении. Помнил он и о том, что группа на дороге могла реорганизоваться и прийти на помощь своим товарищам.

Он пустил Бью сквозь заросли, поломанные кобылой Сибель, и люди последовали за ним, ругаясь на чем свет стоит из-за того, что не успели закончить вторую стычку, и из-за холода, причинявшего острую боль незначительным ранам, которые получили двое из них. Один оглянулся назад, но всадник, которому в глаз угодила стрела, лежал, не двигаясь. Люди помолились за него, но оставили тело, надеясь, что найдут его в случае, если нападавшие не похоронят его с телами своих убитых.

На этот раз Сибель не останавливалась, но следы на земле были еще свежими, и вскоре Уолтер увидел свою возлюбленную. Услышав звук приближающихся лошадей, Тостиг оглянулся и по доспехам узнал Уолтера, поскольку никто из преследователей не носил рыцарской кольчуги. По его приказу все остановились, и вскоре обе группы соединились.

– Мы можем вернуться назад, милорд? – спросила Сибель.

Уолтер оглянулся и всмотрелся в деревья. Звуков погони не было, но сломанные заросли и взрытая земля служили прекрасным следом, и нападавшие понимали, что беглецы могут предпринять подобный шаг, в случае которого они стали бы легкой добычей. Уолтер попытался припомнить, сколько людей насчитывал отряд преследователей и сколько человек они убили и ранили, но все произошло так внезапно, что точное количество не поддавалось определению. Он не сомневался, что у врага было гораздо больше людей, чем у него, к тому же четверо из его отряда получили ранения, хотя и несерьезные. И все же это замедляло их продвижение. Помимо этого, Уолтер не сомневался, что неприятель приложит все усилия, чтобы отрезать его отряд от дороги.

Не было бы с ним Сибель, Уолтер, возможно, решился бы вернуться и прорваться через отряд, расположившийся на дороге. Он не думал, что численностью эта группа превышала обычный сторожевой отряд, но знал, что этот отряд будет поджидать их с натянутыми арбалетами, и мысль о том, что стрела может угодить в мягкую, нежную плоть Сибель, заставила его содрогнуться.

– Нет, – ответил Уолтер на вопрос Сибель о возвращении назад. – Они будут караулить нас на дороге. Я не знаю, кто они такие и за кем охотятся, но герб на моем щите не остановил их. Они слишком хорошо вооружены и организованы, чтобы быть разбойниками. Кроме того, они хотят убить того, за кем охотятся. И судя по беспечности, с какой они выпускали стрелы, их, вероятно, не волнует, кто еще погибнет с этим человеком.

– Тогда мы должны найти речку средних размеров и следовать вдоль нее, – спокойно сказала Сибель. – Я не знакома с этой местностью так, как с окрестностями близ Клиро, но мне известно, что здесь встречаются утесы, на которые не сможет взобраться ни одна лошадь. Уступы можно преодолеть только в том случае, если мы будем держаться воды. Я знаю, что эти стремнины уходят на север или на юг. Если нам посчастливится найти речку, то мы должны брать восточнее или западнее, но я не имею понятия, куда нам лучше поехать.

– Я тоже, – признался Уолтер. – К тому же я не знаю, как далеко на восток нас загнали, но я не думаю, что слишком далеко. Кроме того, они скорее всего надеются, что мы попытаемся прорваться назад в Клиро. Давайте поедем на запад.

Этот выбор оказался вполне удачным. Хотя с одной стороны их теснил почти к самой тропинке выступавший утес, который вряд ли преодолел бы даже горный козел, отчасти он тоже способствовал их продвижению. Из лесу до них донеслись злые голоса. Поскольку расстояние было велико, они не могли разобрать слов, однако такого предостережения было достаточно. Они ехали молча и очень осторожно, стараясь создавать как можно меньше шума, и все сомнения Уолтера, связанные с тем, что они не вернулись назад на дорогу, улеглись.

Довольно скоро они нашли ручей. Уолтер приказал большей части людей перебраться на ту сторону и скакать на запад, чтобы запутать следы, после чего вернуться, ни на дюйм не отклоняясь от проторенной дорожки. Тостиг вернулся с отличными новостями, сообщив, что они доехали до самой тропинки, так что можно было подумать, будто бы их отряд ускользнул по этому пути благодаря невнимательности неприятеля.

– В таком случае, нам, может быть, удался бы этот план, – предположил Уолтер.

Тостиг покачал головой.

– Мы не высовывались на дорогу, и неподалеку я слышал голоса двух-трех человек, милорд, но я думаю, что они являются частью цельного дозора.

– Что нам стоит убить двух человек? Мы не настолько слабы, чтобы не справиться с ними, – проворчал один из раненых всадников.

На этот раз покачал головой Уолтер.

– Они не вступят с нами в бой, к тому же у нас теперь только двое лучников, так что наши шансы подстрелить их, когда они обратятся в бегство, невероятно малы. Мы не можем рисковать.

Он перевел взгляд на Сибель, и приглушенное ворчание людей, разозленных преследованием, утихло. Если хоть один волосок упадет с головы леди, то те из них, кто погибнет, окажутся в числе счастливчиков. Лорд Джеффри разорвет их на кусочки, а леди Джоанна постарается сделать так, чтобы они страдали и на том свете.

Следовательно, все единодушно повернули на юг и направились вдоль ручья. Продвигались очень медленно, ибо вдоль берега густо росли кусты и деревья. Когда это было возможно, они не удалялись от берега, но попадались такие места, где ручей бежал между отвесными скалами. Тогда им приходилось пробираться по воде, и лошади топтались на месте и спотыкались о непостоянное, каменистое дно. Более того, ручей становился все мельче и мельче, а местность все сильнее приближалась к горной.

– Боюсь, что я сделал скверный выбор, – сказал Уолтер Сибель. Они нашли небольшую, ровную поляну и спешились, чтобы дать лошадям отдых.

– Напротив, – весело ответила она, хотя притоптывала ногами и кусала руки, чтобы согреть суставы. – Мы должны преодолеть горный хребет, коль уж захотели продвигаться на юг. Я думаю, с этого места нам придется вести лошадей, но, с другой стороны, тут очень часто попадаются стремнины, спускающиеся вниз.

Уолтер знал это, но хотел предоставить Сибель возможность выговориться, чтобы избавить ее от страха, неудобств и разочарования. Он с удивлением смотрел на ее лицо, обращенное к нему. В нем не было ни страха, ни нетерпеливости. Глаза были ясными, губы слегка приоткрыты и подернуты улыбкой. Со смешанным чувством раздражения и радости Уолтер осознал, что Сибель всем сердцем радовалась своей выдержке.

Он послал одного человека вверх по ручью, чтобы тот изучил местность, и по одному в восточном и западном направлении. Последние двое вернулись раньше, сообщив, что ни в том, ни в другом направлении лошади не пройдут. Вдоль ручья животные пока еще могли пробираться, поэтому путники направились по этому пути, надеясь, что им не придется в конечном счете поворачивать назад, потратив столько времени впустую. Теперь, когда они все шли пешком, Уолтер назначил раненых вести несколько лошадей таким образом, чтобы другие прикрывали их слева и справа.

Надежда найти проход едва не умерла, когда они увидели впереди отвесный утес, где, по всей вероятности, сквозь скалистую породу пробивались родники, питавшие ручей, вдоль которого они двигались. Однако человек, который вел разведку в восточном направлении, крикнул, что в этом месте имеется склон. Насколько далеко он простирался и заканчивался ли в дальнейшем крутым спуском, они не знали, но им представился случай, и они ухватились за него. Только сам дьявол мог заставить лошадей тронуться по этому пути. Животные не хотели взбираться вверх и, хотя им нравилось это не больше, предпочли бы спускаться по крутому спуску, поэтому приходилось прилагать все усилия, чтобы они не шарахались в стороны. Ноги лошадей не приспособлены к последовательному подъему по горным кряжам. Для того чтобы продвинуться на один шаг вперед, приходилось вести коней на три шага под углом вверх, а затем на три шага под углом вниз.

Люди заговорили по-английски на такую тему, что Уолтер поднял брови. Он не остановил их, понимая, что им необходима хоть какая-то отдушина, и полагая, что, несмотря на знание английского, Сибель не поймет их. Однако его ждало обратное, когда Сибель хихикнула, а затем во время привала попросила одного из мужчин повторить фразу. Тостиг протестующе воскликнул, а мужчина покраснел, поэтому она не стала настаивать, но спросила Уолтера с невинной серьезностью, в человеческих ли силах было то, что она услышала. Подавив желание отругать ее за то, что ей понятен такой язык, а с другой стороны, едва сдерживая глупый смех, Уолтер ответил со всем достоинством, на которое был способен, что ему это неизвестно, поскольку сам он подобного никогда не испытывал.

Однако спустя несколько минут после того, как они снова тронулись в путь, Уолтер сам пробурчал что-то близкое к ругательству, когда понял, что впереди нет деревьев. Но самое худшее их ждало впереди. Когда они добрались до края склона, то обнаружили там не крутой спуск, а каменистую осыпь. В самой верхней точке большая часть горы разрушилась и обвалилась; земля и камни осыпались вниз, низвергнув с собой деревья и слой почвы, оставив лишь узкую полоску нетвердой, ненадежной земли. Это была не столько беда, сколько серьезная остановка. Лошади никогда бы не преодолели это препятствие. Уолтер вздохнул. Что же, кругом росло множество деревьев, и у них имелось достаточное количество боевых топоров, которые могли служить не только оружием.

Ушел не один час на то, чтобы преодолеть, наконец, земляное препятствие, хотя потерь не удалось избежать. Двое скатились вниз и получили множество синяков и ушибов, один сломал ногу. Сибель вправила кость и наложила шину, но, естественно, им предстояло нести раненого в носилках, сооруженных из ветвей и одеяла, до тех пор, пока они не доберутся до достаточно ровной местности, чтобы он мог ехать в седле, вставив в стремя здоровую ногу. А это означало, что остальным людям предстояло вести по взгорьям троих дополнительных лошадей. Но и подобия жалоб не было слышно; все невероятно боялись, что любой звук может обрушить мост.

Один смельчак (а это был тот самый человек, который не захотел повторить Сибель сказанную им фразу) добровольно вызвался первым опробовать это сооружение. Затем Сибель заявила, что теперь пойдет она. Уолтер начал было возражать, но она покачала головой.

– Сейчас самый безопасный момент, – спокойно ответила она, – пока еще неоднократная переправа не ослабила мост. Моя кобыла и я весим гораздо меньше, чем конь и человек, которые переправились первыми. Вы же должны последовать за мной, милорд. Пообещайте мне это, пока я не отправилась. Боже сохрани, чтобы кто-нибудь упал, но, если такому суждено произойти, пусть это случится не с вами.

Уолтер улыбнулся.

– Я люблю вас, – сказал он. – В мире нет женщины, равной вам. Идите же. Я последую за вами.

Сибель без труда переправилась через мост, тихо успокаивая свою кобылу, чуть ли не уговаривая ее переставлять ноги. Но за ней последовал не Уолтер, а двое воинов, которые несли в носилках третьего, сломавшего ногу. Все они что-то бормотали про себя, но на этот раз это были молитвы, а не богохульства. Сибель прикусила губу. Она опять забыла об изворотливости Уолтера. Он пообещал ей, что последует за ней, но не сказал, когда. Сибель все понимала. Трое подвергались большому риску, но все же все они вместе весили меньше, чем Уолтер и его конь. После них Уолтер повел через мост Бью.

На середине жеребец, принялся топтаться на месте. Мост заскрипел, и каменный щебень покатился вниз по склону. Сибель закрыла глаза и начала молиться. Она слышала, как Уолтер решительным, но тихим голосом принялся бранить Бью за глупость. Мост снова заскрипел, и до Сибель донесся шум стремительно скатывающейся вниз гальки. Молитва тотчас же вылетела из ее головы; в ужасе она не могла припомнить слова, которые повторяла тысячи и тысячи раз. Вдруг ее подбородок кто-то приподнял, а на губах запечатлелся поцелуй, и она услышала смех Уолтера.

– Можете открывать свои глаза, трусиха. Почему женщины всегда закрывают глаза, если не хотят, чтобы что-нибудь случилось?

Позже Сибель вспомнила, что, хотя все мужчины собирались вокруг нее плотным кольцом, она едва ли могла расслышать нормальное дыхание. Во время переправы либо никто не дышал, либо все задерживали дыхание, либо раздавались вздохи облегчения, когда кто-нибудь переходил мост. Но эта мысль пришла ей в голову только после того, как все облегченно засопели, когда последний человек пересек шаткий настил.

За пропастью их ждал более доступный склон, и, следуя по отлогой тропинке, они вскоре вышли к другой, уже сформировавшейся стремнине, которая бежала не с той горы, что они пересекли, а с той, что высилась на северо-востоке. Довольно скоро они снова получили возможность оседлать своих коней. Однако теперь у них появились новые заботы. На постройку моста и переправу через пропасть ушло так много времени, что день уже почти прошел. Солнце опускалось к горизонту, и холод становился все нестерпимей. Ночь явно не благоволила для ночлега на открытом воздухе. Вдобавок все были голодны. Пока люди работали и убегали от опасности, никто не думал о еде. Но, в конечном счете, опасность и труд, как правило, возбуждали аппетит.

Все почувствовали необыкновенное облегчение, когда Уолтер указал на дерево и произнес:

– Смотрите. На этом дереве видны следы топора. Где-то неподалеку находится хутор дровосеков.

21

В хижине дровосеков они получили бесхитростный, но сытный ужин. Уолтер с Сибель воздержались от разговоров о западне, из которой они выскользнули, ибо усталость валила их с ног. Со стороны удивленных хозяев не последовало ни единой жалобы, поскольку Уолтер с лихвой заплатил им за предоставленные услуги. Он поступил так не столько из щедрости, сколько из желания перестраховаться, ибо не хотел ставить этой ночью часовых и проверять их лично, опасаясь, что они заснут. С толстым кошельком за пазухой, содержимое которого могло обеспечить людей едой, а лошадей кормом, вероятность того, что дровосеки предпримут отчаянную попытку ограбить их или расскажут об их присутствии, возможно, недружелюбному местному господину, отпадала.

Однако на следующее утро, пока они ели грубую, но сытную ячменную кашу, приготовленную на завтрак, Сибель высказала свои подозрения. Она считала, что напавшие на них являлись людьми сэра Гериберта.

– Я думал так же, – признался Уолтер, – когда открыл свой щит, а они, как будто бы узнав его, все же продолжили погоню, но потом откинул эту мысль.

Затем он объяснил Сибель, почему решил, что подобное допущение бессмысленно: разве мог сэр Гериберт, не имея на это времени, устроить засаду? Вероятно, произошла ошибка, какая-то местная ссора, к которой, возможно, был причастен какой-нибудь мелкий вассал де Клеров, узнавший шевроны и цвета семьи.

– Может быть, – вздохнула Сибель, сморщив нос. – Неподалеку находится Клиффорд. Я думала, что знаю всех родственников тетушки Изабель . – я имею в виду мать Ричарда, конечно, не его сестру, – но, вероятно, среди них затерялась какая-нибудь паршивая овца... И в это время, когда де Клеры так разрознены...

– Нас не так уж много: я да бедный маленький Ричард, о котором не может быть и речи. Но вы правы. Я забыл о существовании множества незаконнорожденных детей, которые владеют поместьями вокруг Клиффорда.

Уолтер говорил непринужденно, но злился на самого себя. Почему первую мысль о преследовании он связал с тем, что это сэр Гериберт пытался устроить на него засаду? Затем он выкинул эту проблему из головы. Он выяснит вопрос, связанный с сэром Герибертом, в ходе беседы с Ричардом. Ждать нападения на Шрусбери оставалось недолго. Тогда он составит себе более четкую картину о преданности сэра Гериберта.

Покончив с едой, они снова двинулись на юг. Дорога была ухабистой, но по сравнению с трудностями предыдущего дня относительно терпимой. Жаловалась только Сибель – она болезненно переносила зуд, вызываемый укусами блох; при этом она спрашивала себя, а стоил ли относительно теплый ночлег в хижине дровосека всех этих напастей, связанных с устранением с тела и одежды этих ползучих, мерзких паразитов, которые прилепились к ним. Дровосеки ушли из своих хижин, но оставили в них бесконечное множество маленьких обитателей, не поддающихся выселению. Однако Сибель лишь поддразнивала Уолтера, шутливо выражая ему свои соболезнования, поскольку, страдая не меньше ее, он даже не мог как следует почесаться из-за своих доспехов.

Веселое настроение длилось до тех пор, пока они не выехали на главную дорогу близ Лланвихангеля. В деревне царил настоящий хаос. Вначале они узнали, что армия графа Пемброкского и осадные машины проследовали здесь два дня назад. Сибель боялась, что Уолтер прикажет ей ехать с людьми в Абергавенни, а сам помчится следом за армией Ричарда, но он не интересовался, в каком направлении ушли войска. Он спрашивал только о людях Генриха. Разъезжали ли по дорогам дозоры, и где они скорее всего могли столкнуться с такими дозорами? Затем выяснилось, что ужасный кавардак, царивший в деревне, являлся отнюдь не следствием продвижения войск Ричарда.

После ухода людей Ричарда жители деревни едва успели достать из погребов те мизерные ценности, которыми обладали, и вызвать из укрытий молодых женщин, когда до них дошли новости, что из Гросмонта двинулась еще какая-то армия. Теперь они готовились покинуть свою деревню, поскольку боялись, что сражение состоится прямо здесь, если люди Пемброка вернутся. Даже если битва не состоится, крестьяне знали, что в лесу им будет гораздо безопаснее. Учитывая, что они собирались вывезти большую часть своих пожитков и провизию, в худшем случае воины могли сжечь их дома. В такой жестокий холод подобная потеря явилась бы большой бедой, но не катастрофой, исключая стариков и детей.

Как только Уолтер уяснил, что к чему, он приказал Сибель и людям скакать во весь опор к дороге. Несмотря на холод, мужчины свернули свои накидки и перевесили через руки щиты. Они в любой момент могли столкнуться с каким-нибудь передовым отрядом королевской армии. Однако в течение нескольких миль с ними не случилось ничего скверного. До Абергавенни оставалось совсем немного, и Уолтер решил сбавить скорость, чтобы поберечь силы лошадей, когда на очередном повороте дороги они увидели вооруженный отряд, выстроившийся в оборонительном порядке.

Будучи уверенным, что это предполагаемый передовой дозор, и не желая терять инерцию стремительного движения, Уолтер не стал задавать вопросов и бросать вызов. Он воткнул шпоры в бока Бью и одновременно закричал:

– Сибель! Отходите назад!

В это же мгновение, после дикого кошачьего воя, женский голос отдал приказ на валлийском языке, а затем добавил на французском:

– Уолтер, остановитесь! Это я, Рианнон.

Стоило Уолтеру услышать кошачий вой, еще до того как Рианнон назвала его имя, как он тут же опустил меч и щит и принялся нащупывать поводья, которые накрутил на луку седла в тот момент, когда пустил своего боевого коня в атаку. Нащупав поводья, он натянул их, но Бью уже не мог остановиться. Однако люди Рианнон расступились в стороны, и столкновения не произошло. Люди Уолтера, ринувшиеся в атаку несколько позже, смогли задержаться, не прибегая ни к каким уверткам.

– Какого дьявола вы ринулись на нас, как ураган? – спросила Рианнон, как только Уолтер сделал круг и остановил Бью рядом с ее кобылой по кличке Цифлим.

– В деревне у дороги нам рассказали, что из Гросмонта движется армия. Я принял ваш отряд за передовой дозор. А где Саймон?

По лицу Рианнон скользнула тень, и она ответила слегка дрожащим голосом:

– Саймон с армией. Но как вы попали из деревни на эту дорогу?

– Неважно. Сибель все объяснит. Дайте мне человека, который отвезет меня к Саймону или Ричарду. Я должен рассказать им, что по этой дороге следует армия и...

– Нет! – воскликнула Сибель. – Не покидайте нас.

На мгновение Уолтер пришел в недоумение. Вряд ли Сибель испытывала необходимость в его защите в такой непосредственной близи от Абергавенни и в обществе Рианнон с удвоенным отрядом людей. Она понимала опасность столкновения с дозором и быстро следовала всем его указаниям, но не выказывала признаков страха. Затем до Уолтера дошло, что она боялась за него. Это было приятно и послужило бы ему теплым утешением в предстоящей битве. Уолтер улыбнулся ей и покачал головой.

– Я должен ехать, и немедленно, – сказал он.

– Вы снова сломаете ключицу и станете непригодным к сражению, – парировала Сибель.

– Я буду осторожен, – уверил ее Уолтер, нежно улыбнувшись, но взгляд и голос его оставались непреклонными.

Зная исход подобного спора, Рианнон не стала вдаваться в подробности и объяснила по-валлийски своим людям, что один из них должен проводить сэра Уолтера к Саймону или, если тот находился в разведке, к лорду Пемброку. Эфан, который немного говорил на французском, вызвался поехать, и Рианнон отвернулась от Уолтера и Сибель как раз в тот момент, когда последняя сказала:

– Да поможет вам в таком случае Господь, милорд.

Сибель произнесла эти слова спокойным голосом, опустив ресницы. Она получила хорошую выучку. Она знала, как должным образом расставаться с мужчиной, когда все доводы исчерпаны, а уговоры бесполезны, ибо не раз видела, как матушка и бабушка расставались со своими мужьями. Однако она не знала, каким это было мучением, ценой каких усилий и какого страха те выжимали из себя спокойные слова. Ничего плохого не случится, сказала она себе, едва осознав, что Уолтер уже скакал по дороге в обратном направлении. Затем она пустила Дамас рысью рядом с Цифлим. Ее пугало лишь то, что кость Уолтера еще не срослась как следует, и, если ключица вдруг сломается, он не сможет держать щит должным образом. Но Ричард будет знать об этом, и либо отстранит Уолтера от сражения, либо будет защищать его.

– Я тоже боюсь, – произнесла Рианнон высоким, дрожащим голосом. – Сибель, не поехать ли нам в лагерь? Там мы сможем остаться с нашими мужчинами и слугами.

Страх откликнулся на страх. Сибель повернулась и увидела, каким испуганным стал взгляд Рианнон.

– Ты же знаешь, что мы не можем этого сделать, – ответила Сибель. – Тебе ведь известно, какую опасность мы будем представлять для наших мужчин, если... если битва вдруг примет скверный оборот, – голос ее начал дрожать, поэтому она замолчала, овладела собой и решительно продолжила: – Ты обещала Саймону, что будешь осторожна, если он оставит тебя при себе до начала сражения – ты сама мне об этом говорила. С ними не случится ничего дурного. Подумай, как часто они сражались и возвращались целыми и невредимыми. И... и если кого-нибудь из них вдруг ранят, а мы с тобой попадем в плен к Монмуту, кто будет ухаживать за их ранами?

Рианнон вздохнула, и ее напряженный взгляд заволокло слезами.

– Я ненавижу этот страх, – прошептала она.

Сибель это чувство тоже не нравилось; однако страх оберегал ее от напрасных мучений.

Узнав, что в замок приехала Сибель, Мари пришла в неописуемый восторг. Она сидела у камина и оттачивала слова, с помощью которых намеревалась расстроить помолвку Сибель, вонзая иголку в вышивание, будто это была не ткань, а сердце Сибель. Но тревога не давала покоя ни Рианнон, ни Сибель, поэтому у Мари не появлялось возможности сообщить свою новость.

Однако она все же сделала попытку; как только Рианнон и Сибель вошли и приветствовали Жервез учтивыми реверансами, Мари сказала, что должна сообщить Сибель нечто очень важное. Решив, что известие Мари – не что иное, как очередная грязная сплетня, Сибель со всей вежливостью ответила, что очень скоро выслушает ее, но сначала осмотрит раны, которые получили ее люди во время пути. На этот раз Жервез не стала сокрушаться по поводу того, что высокородной даме не следует пачкать руки о простых воинов. Если бы Рианнон и Сибель не мучил страх, они бы обе заметили, что тут что-то не так, и поняли бы, что Жервез только того и надо, чтобы они ушли. В своем нынешнем состоянии они бы даже не заметили, если бы Жервез исполнила танец живота на столе.

Желая чем-нибудь занять себя, на чем-то сосредоточить все свои мысли, они направились за лекарственными травами, которые привезла с собой в корзинах Рианнон, а затем ознакомились с запасами лекаря, служившего при замке. Оттуда они устремились на половину, где отвели комнаты для больных воинов. Там они с такой тревогой осматривали каждый порез и ушиб, чем невольно напугали бедных мужчин, которые до этого не придавали значения своим несерьезным ранам.

Как только они удалились, Жервез сказала:

– Сестра, прошу тебя, не сообщай леди Сибель о своем... э-э... положении, пока ты не поговорила с Ричардом.

– Почему? – воскликнула Мари. – Ты обещала помочь мне. Это и есть твоя помощь?

– Я помогу тебе, – отчасти солгала Жервез, ибо, чем больше она думала о том, как отреагирует на затею Мари Ричард, тем меньше все это нравилось ей.

Два года в Пемброке, по сравнению с празднествами в Билте и тихими увлечениями и удовольствиями пребывания в Абергавенни, научили Жервез кое-чему. Она жаловалась на одиночество и скуку, когда Ричард воевал во Франции, но там у нее всегда были гости, кто-то приезжал, кто-то уезжал. Она посещала средних размеров городишки с ярмарками и рынками, получала другие незатейливые удовольствия. Пемброк, расположенный в дебрях Уэльса, был совершенно иным местом. Каково бы ни было предназначение этого замка, он ничем не отличался от тюрьмы. Жервез отнюдь не хотела снова оказаться там, особенно из-за никчемной мести своей сестры.

– Ты не подумала об этом как следует, – продолжала Жервез. – Если ты расскажешь Сибель свою басню, а она поверит тебе, то не станет сидеть сложа руки и лить слезы. Неужели ты не заметила, что она не относится к такому роду женщин? Она вернется в свой замок Клиро, вероятно, напишет своему отцу, а скорее всего – сэру Уолтеру. Но сэр Уолтер с Ричардом, и Сибель может рассказать ему что угодно... и ты не сможешь защитить себя, поскольку тебя не будет рядом. Помимо этого, лорд Джеффри – самая подходящая личность для посредничества между королем и Ричардом. Ты сама, должно быть, отметила, как часто они разговаривали в Билте. Да, Сибель действительно может написать лорду Джеффри не в пользу сэра Уолтера, но уверена ли ты, что лорд Джеффри обвинит во всем Уолтера? Где ты видела, чтобы мужчина винил другого мужчину за то, что тот забавляется с женщинами? Он обвинит тебя, и, если он после этого не замолвит за Ричарда перед королем ни слова, Ричард скорее убьет тебя, чем поможет.

Мари уставилась на сестру, от злости лицо ее стало мертвенно-бледным.

– Я отомщу ему за то, что он так обошелся со мной. Отомщу!

– И я помогу тебе в этом, – заверила ее Жервез, понимая, что Мари следует успокоить, иначе ее ненависть пересилит страх. – Но ты должна действовать через Ричарда. Если ты дождешься его и расскажешь свою историю только ему, то, учитывая слабость женщины, поверившей мужчине, которому она не имела оснований не верить, на тебя ляжет меньшая часть вины. Ричард – твой покровитель. Защищать тебя – его долг.

– А если он не станет меня защищать?! – воскликнула Мари. – Он ведь позволил, чтобы захватили мои земли, хотя долг обязывал его вернуть их мне.

– Тогда... тогда будет видно, – ответила Жервез, втайне надеясь, что ни Ричард, ни сэр Уолтер не вернутся в Абергавенни в течение того времени, пока у Мари еще будет возможность заявить, будто она носит ребенка сэра Уолтера; а в этом случае, что бы ни рассказала Мари, Ричард рассмеется ей в лицо. – Но мы что-нибудь придумаем, – поспешила добавить Жервез, уловив ярость во взгляде Мари и желая умиротворить ее.

Вряд ли ей бы удалось успокоить Мари, если бы Сибель и Рианнон вернулись, чтобы отдохнуть с ними, но те не приходили. Когда они смазали раны каждого воина, звон церковных колоколов напомнил им, что это был рождественский день. Отказавшись от обеда, поскольку обе не имели ни малейшего желания есть, они поспешили в церковь. Казалось, день как нельзя лучше подходил для молитв.

Сибель не спрашивала, кому молилась Рианнон. Рианнон быстро исполнила ответствия, предписанные мессой, после чего тихо зашептала на родном языке. По сути дела, Сибель была рада этому. Это ничуть не волновало ее, коль сила, охранявшая Саймона и Уолтера, одобрялась церковью, в которой они совершали богослужение. Если древние боги все еще обладали силой здесь в Уэльсе, она радовалась, что Рианнон знала, как взывать к ним. Сибель и сама бы помолилась им, если бы знала как – она бы помолилась самому дьяволу, только бы все закончилось хорошо. Но в церкви она делала то, что лучше всего знала – преподносила священникам серебро и возлагала пожертвования к каждой святыне.

Затем без лишних слов, но зная о намерениях друг друга, Сибель и Рианнон направились на стены замка. Стражники удивились, но не сказали им «нет», и они долго простояли там, вглядываясь на восток, невзирая на холод и резкий ветер. Во время вечерни они опять посетили службу, а затем вернулись на стены. Не заметив никаких знамений, они вскоре после наступления сумерок вошли в замок, чтобы отогреться у огня.

К тому времени первый гнев Мари улегся, и Жервез удалось вселить ей чувство страха и осторожности. Она с ненавистью смотрела на Сибель, но ей бы пришлось вонзить кинжал в спину последней, чтобы привлечь ее внимание. За вечерней трапезой почти никто не говорил, а после нее Рианнон пела, чтобы успокоить свое сердце, ибо музыка служила ей утешением. Ее голос звучал необыкновенно, завораживающе, и ему внимали все, даже Мари.

Когда Рианнон утомило пение, Жервез и Мари отправились спать; Сибель и Рианнон в ожидании сидели у камина. Но новостей не было, и в конце концов пришлось признать, что их испытание не закончилось. В этот день сражения не произошло. Они должны были пережить ночь, а затем следующий день. Ломая в отчаянии руки, они поднялись и тоже отправились спать, но мысль о том, что им придется провести в одиночестве бессонную ночь, не радовала ни одну, ни другую, поэтому они легли вместе в покоях Рианнон, успокаивая друг друга по мере своих сил, пока, наконец, ближе к рассвету обе не погрузились в сон.

Поскольку в лагере Ричарда не осмеливались разжигать костры, его армии пришлось невыносимо холодно в эту ночь. Тем не менее, люди пребывали в хорошем расположении духа, ибо знали, что время их лишений завершилось, и согревались теперь мыслью о добыче. Однако рассвет послужил желанным знаком, и капитанам почти никого не пришлось поднимать силой. К заутрене все были готовы к бою, ожидая первых признаков появления войск Джона Монмутского.

Знать гораздо меньше страдала от холода; палатки дворян обогревались жаровнями с древесными углями, а их тела защищали теплые меха. Однако настроены они были гораздо хуже, чем простые воины. Новости Уолтера оказались не очень приятными – хотя, конечно, Ричард был рад предупреждению. Численность неприятеля превышала предполагаемое количество, и этот факт говорил, что Джон Монмутский, возможно, знал кое-что о засаде, устроенной на Уолтера. Все же валлийцы Саймона доложили, что меры предосторожности в лагере Монмута не отличались особой тщательностью.

Ричард, на зажившем лице которого остались лишь розоватые пятна в тех местах, где были язвы, нахмурил брови и спросил, достаточно ли окрепла для сражения сломанная ключица Уолтера.

– Для рыцарских турниров – нет, если верить Сибель, – ответил Уолтер, – но турниров здесь как будто не намечается.

Сибель не говорила ничего подобного, но Ричард не знал об этом и обрадовался, что Уолтер со своими людьми сможет остепенить валлийцев. Он уже начал с одобрением относиться к их способностям, но все еще не доверял им. В этом (по крайней мере, в отношении битвы на открытом месте) он был отчасти справедлив. Все знали, что валлийцы не умели держать свои позиции и отражать атаки. Эти легко вооруженные, малочисленные пешие солдаты имели склонность отступать перед более сильным противником, изматывая своих врагов бегством до тех пор, пока погоня не обходилась тем слишком дорогой ценой. Каким бы успешным ни был этот метод с точки зрения обороны, в данном случае он не способствовал победе.

Ричард не желал, чтобы неприятель прорвался через передовые линии, перестроился и обрушился на его силы с тыла. Он и сам собирался предоставить в поддержку валлийским стрелкам Саймона хорошо вооруженный отряд, поэтому предложение Уолтера оказалось идеальным решением этой проблемы. Хотя отряд Уолтера был набран в южном Уэльсе (а люди Саймона не признавали выходцев с Юга, и наоборот), обе эти группы гораздо больше предпочитали друг друга, нежели англичан Бассетта. Кроме того, их враги в своем большинстве были тоже англичанами. Таким образом, оставив лагерь и подготовившись к бою, весь отряд пребывал в прекрасном расположении духа.

Ожидая врага, Уолтер и Саймон тихо беседовали друг с другом до тех пор, пока Саймон вдруг резко не замолчал на полуслове и, наклонив голову, прислушался. Уолтер ничего не слышал, но спустя мгновение раздался крик птицы, и Саймон, надев шлем, привел в готовность щит. Уолтер без лишних вопросов проделал то же самое. Для него крик птицы оставался всего лишь безобидным звуком, но реакция Саймона говорила о том, что это был условленный сигнал. Прошло несколько минут, и Уолтер услышал вдалеке едва различимые звуки, низкое громыхание, перемежавшееся время от времени с более высокими нотами.

Они напряженно ждали еще двадцать минут, пока глухой гул не перерос в грохот множества ног, тяжелую поступь неторопливых волов и лошадей, скрежет колес о жесткую поверхность земли. Теперь они более четко могли расслышать высокие ноты: скрип осей, резкие приказы, протестующее ржание лошадей. Саймон и Уолтер обменялись взглядами. Тут имелись и преимущества, и недостатки. Присутствие повозок доказывало, что об их засаде не подозревали, но им придется приказать людям отступить. Уолтер кивнул, и Саймон поджал губы, намереваясь свистнуть. Но его свист потонул в реве рожков и труб, зазвучавших с подступов к дороге.

22

Поскольку Сибель и Рианнон уснули только к рассвету, обессилев от напряжения и беспокойства, то проспали очень долго. Они сами не знали о том, что тепло тел и постели вводило их обеих в заблуждение. Во сне ни одна из них не понимала, что лежит бок о бок с женщиной, так что они спокойно спали, обманутые ложной уверенностью, что рядом спят их мужчины. В связи с этим сон был глубоким и продолжительным.

По своей природе ни Жервез, ни Мари не относились к ранним пташкам. Войдя в зал и не заметив там других дам, они решили, что те уже давно встали и занимались каким-нибудь плебейским делом, поэтому не стали осведомляться о них. Таким образом, благодаря Божьей милости и естественному устройству организма Сибель с Рианнон посчастливилось избежать несколько часов страданий от общения с глупыми и злобными сестрами.

Заутреня уже давно прошла, когда Рианнон заворочалась и, вытянув руки, чтобы обнять Саймона, уткнулась в длинные, густые волосы, ниспадавшие по плечам Сибель. Это прикосновение разбудило Сибель, и обе, широко раскрыв глаза, изумленно вскрикнули, но тут же, узнав друг друга, весело рассмеялись. Однако они тотчас же подумали о Саймоне с Уолтером, и за смехом последовал страх. Но чувство это было не столь острым, как могло бы, если бы не присутствие дорогой подруги. Тем не менее, обе без промедления вскочили с кровати и устремились к двери, на бегу набрасывая халаты, чтобы соблюсти благопристойность. Однако причин сию же минуту покидать спальню не возникло. Открыв дверь, они прислушались, и из зала до них донеслись приглушенные звуки обычной суеты. Не оставалось сомнений, что новостей о битве пока не было.

Взгляд золотистых глаз встретился со взглядом зеленых, и обе девушки вздохнули. Минуты и часы этого дня обещали тянуться с ужасной медлительностью. Тем не менее, они должны были пережить и его, а для этого лучше всего подходило какое-нибудь дело. Сибель и Рианнон почти одновременно направились к своим платьям и начали одеваться. Им нужно было осмотреть раненых и помолиться в церкви. Затем Рианнон отправилась переговорить с замковым лекарем, а Сибель – присмотреть за тем, что готовилось на кухнях; даже если армия Ричарда одержит победу, и будет преследовать людей Джона до самых стен замка Монмут, в Абергавенни привезут немало раненых.

Обед, в котором ни Сибель, ни Рианнон фактически не нуждались, поглощался в относительном молчании, Жервез была на грани срыва. Она не питала большого интереса ни к Сибель, ни к Рианнон, но любое общество было гораздо лучше отсутствия такового. Возможно, она думала так до тех пор, пока не обнаружила, что обедает в компании двух женщин, которые вполне могли сойти за глухонемых. Мари, в свою очередь, пребывала в более радостном расположении духа, чем ее сестра. Она осознала, что никакими доводами не сможет произвести на Сибель должного впечатления, что заблуждалась в отношении неприязни Сибель к Уолтеру. Этот факт обещал сделать ее месть сладкой вдвойне. Сибель потеряет нечто весьма желанное для нее, что доставит ей гораздо больше мук, чем просто уязвленная гордость.

После обеда они все чуть больше часа просидели у камина. Сибель, обученная манерам хозяйки замка лучше Рианнон, фактически пыталась поддерживать разговор, но мысли ее блуждали в таком лабиринте, что ее старания проявлять вежливость раздражали Жервез куда больше, чем молчание Рианнон. Мари ухмылялась, подобно кошке, поймавшей желанную птичку, которая злила ее своей недосягаемостью многие годы. Однако уже ближе к нану[15] все они весьма пресытились обществом друг друга. Рианнон вдруг сказала, что она удаляется. Сибель вскочила с кресла, испугавшись, что ее необузданная подруга собирается скакать к месту сражения, и принялась умолять Рианнон не нарушать своего обещания.

– Я не собираюсь нарушать его, – резко ответила Рианнон. – Все это пустяки. Если Саймон не вернется, я не замедлю встретиться с ним в землях Аннуина. Мы не перенесем долгую разлуку.

Сибель впервые слышала, чтобы голос Рианнон потерял свою чистоту и музыкальность. И хотя она никогда не слышала о землях Аннуина, но догадалась по тону Рианнон, что так валлийцы называли загробный мир.

– Ничего плохого пока не случилось! – воскликнула она.

Рианнон покачала головой.

– Я не отчаиваюсь, – уверила она Сибель. – Просто меня замучило это ожидание. – Затем ее голос смягчился. – Тебе, должно быть, гораздо хуже. Кроме Саймона, меня ничто не держит на этой земле. Мать с отцом любят меня, но у них своя жизнь. Я вольна умереть, когда пожелаю. Но ты привязана к своим землям, не так ли?

– Да, – прошептала Сибель. – Я привязана к земле гораздо сильнее любого серфа. Я не свободна и никогда не буду свободной. – С этими словами она подняла голову выше. – Но это глупый разговор. Все преимущества на стороне наших мужчин. В нас вселило беспокойство общество этих двух вампирш, которых не волнует ни благополучие, ни успех Ричарда. Возможно, они даже желают ему зла. Давай снова поднимемся на стены. Они должны скоро приехать. Безусловно, они скоро приедут, или прискачет гонец с новостями.

Это действительно случилось довольно скоро. Мороз еще не пробрался через их накидки и толстые шерстяные платья, когда стражники на стенах заметили вдалеке отряд всадников. Они оповестили об этом других стражников, а затем вежливо, но настойчиво попросили дам сойти вниз. Сибель и Рианнон не стали спорить, понимая, что их присутствие будет помехой при обороне, если в таковой появится необходимость, хотя они не имели понятия, какое сопротивление мог оказать малочисленный гарнизон Абергавенни. Но прошла всего лишь несколько минут, когда всадники, замеченные стражниками, назвали пароль и сообщили новости о великой победе.

Стражники передали это сообщение охране ворот, и те опустили подъемный мост. Сибель и Рианнон все слышали. Они опросили у ворот передовой отряд всадников, но те ничего не слышали ни о Саймоне, ни об Уолтере. И снова взгляд золотистых глаз встретился со взглядом зеленых. И без слов было ясно, что обе они горели желанием вскочить на коней и отправиться на поиски своих мужчин. Как ни странно, но Рианнон проявила на этот раз большую выдержку и покачала головой.

– По дороге сейчас не пробиться, а в лесу будет полно отставших солдат, – сказала она. – И если наших мужчин нет среди раненых, они скорее всего сейчас у ворот замка Монмут.

– К тому же нам предстоит немало работы, – согласилась Сибель.

Рианнон кивнула. В первую очередь обычно привозили раненых, отсылая их вперед с передовыми отрядами. Сибель и Рианнон заняли удобный пункт наблюдения, откуда могли просматривать весь внутренний двор, который был теперь переполнен и являл собой сцену полнейшего хаоса. Отовсюду слышалось мычание волов, ржание лошадей, резкие мужские крики и ругань, стоны и вопли раненых. Однако беспорядок был не настолько полным, как казалось на первый взгляд. Старый рыцарь, оставленный во главе крепости, знал свое дело. Сибель и Рианнон пробирались сквозь толпу слуг и людей, разгружавших повозки, уводивших животных и помогавших переносить раненых.

– Кто из нас проследит за размещением людей, ты или я? – спросила Сибель.

– Я, – сказала Рианнон, засмеявшись. – Обо мне ходят слухи, будто бы я ведьма. Возможно, если я буду улыбаться и обнадеживать людей, это сбережет немало жизней, но самые слабые наверняка умрут в такой холод.

Сибель невозмутимо кивнула в знак согласия и пошла в направлении замка, куда переносили раненых дворян, в то время как Рианнон направилась к сараям, используемым для размещения солдат. Рядовой лекарь и те, кого отобрали ему для помощи, находились уже там; слуги подстилали раненым солому и накрывали их (по крайней мере тех, кому повезло) овечьими шкурами. Остальных раненых укрывали сверху соломой.

Когда всех раненых внесли, лекарь осмотрел их раны. Понесших самые тяжелые ранения положили и оставили; поскольку их шансы на выживание практически сводились к нулю, бессмысленно было тратить на них время, пока другим, чьи жизни еще можно было спасти, становилось все хуже и хуже. Рианнон говорила с теми, кто словом или взглядом просил у нее сочувствия, утешая людей по мере своих сил, но она не стала там задерживаться, поскольку все шло как будто благополучно. Она обладала слишком ценными навыками, чтобы тратить их на простолюдинов, по крайней мере, до тех пор, пока не будут обслужены более высокородные воины. И если Саймон получил ранения, он наверняка будет в замке.

Но ничто в замке не говорило о присутствии Саймона или Уолтера. Нужно заметить, что Жервез с Мари тоже исчезли, удалившись в свои покои, как только начали вносить окровавленных раненых. За высокородными господами могли ухаживать и слуги, а дамам не пристало пачкать руки такой работой. Сибель видела, как они уходили, и презрительно скривила губы, но ей некогда было думать о таких пустяках. Когда пришла Рианнон, она попросила подругу, чтобы та помогла ей присмотреть за Филиппом Бассеттом, на спине у которого зиял длинный рубец в том месте, где сильный удар пробил кольчугу. Рана не была ни глубокой, ни серьезной. Сибель наложила шов, а Рианнон принесла целительную мазь.

Он оказался первым пациентом среди множества других. Вскоре зажгли факелы и свечи, но ни Рианнон, ни Сибель не заметили этого. Они не следили за временем и ничего не пугались, пока вдруг неожиданно не натолкнулись на Саймона, который терпеливо ожидал своей очереди с засохшей на руке и колене кровью. Рианнон громко вскрикнула от радости и тотчас же воскликнула:

– Где Уолтер?

– Думаю, где-нибудь прячется, – засмеялся Саймон. – Он опять сломал ключицу и не очень-то горит желанием выслушивать нотации Сибель.

Не приходится говорить, что Сибель нашла лишь самые ласковые слова, которые только могли породить любовь и облегчение, вызванные этой новостью. По сути дела, она с огромным трудом удерживалась от того, чтобы не запеть от радости, ибо теперь не сомневалась, что нападение на Шрусбери состоится до того, как заживет плечо Уолтера, а это означало, что он не примет активного участия в сражении.

В этом отношении Сибель не испытывала разочарования. Засада превзошла все надежды Ричарда. Сам Джон Монмутский бежал, но его люди понесли необычайно огромные потери. Зато потери в войсках Ричарда были весьма незначительными. Пожалуй, Саймону и Уолтеру пришлось выдержать самую ожесточенную схватку. Когда вернулся передовой отряд неприятеля, а группа всадников пыталась прорваться вперед, они в течение нескольких минут находились на волосок от гибели, но по пятам убегавшего отряда следовали люди Ричарда. За эти несколько минут ожесточенной схватки ключица Уолтера и сломалась, но других увечий он не получил и защищал со своим отрядом захваченные повозки и пленных до тех пор, пока их не отправили в Абергавенни.

Поэтому они с Саймоном и вернулись с таким запозданием. Ричард же не возвращался вплоть до следующего дня. Поскольку его потери были незначительными, он реорганизовал свои войска и преследовал людей Монмута почти до ворот замка. В итоге земля подверглась опустошению, люди бежали, а погибло, получило ранения и угодило в плен, по крайней мере, около половины всей армии Монмута. Теперь Монмут в течение нескольких месяцев будет не в состоянии собрать новую армию, даже если бы он имел деньги и хотел этого. Южные королевские войска не смогут прийти на подмогу Шрусбери.

Вернувшись в Абергавенни, Ричард тотчас же погрузился в планы по выступлению войск на север. Осадные приспособления и боевые машины, должно быть, уже добрались до условленного места встречи с силами Ллевелина. Не успел Ричард прибыть в замок, как Мари тотчас же попросила разрешения поговорить с ним наедине, но он бесцеремонно отказал ей; а когда принялась настаивать, говоря, что это очень срочное и важное дело, лишь рассмеялся.

– В данный момент любое женское дело не может быть ни срочным, ни важным, – заявил он. – Не надоедайте мне, иначе я отошлю вас прочь с моих глаз назад в Пемброк.

Мари повернулась к Жервез, но та покачала головой и отвела сестру в сторону.

– Если он отошлет нас в Пемброк, – пробормотала она, – твои шансы на месть сведутся к нулю. Подожди, пока он не разберется со своими планами. Возможно, тогда появится спокойный момент, перед тем, как он уедет.

Вне себя от гнева, Мари все же признала справедливость того, что говорила Жервез. Чтобы хоть немного отделаться от своей злости, она прицепилась к Сибель и Уолтеру, хотя в замке теперь находилось множество мужчин, которые с радостью бы разделили ее общество. Речи ее отличались медоточивостью, но сопровождались коварными намеками в адрес Сибель и долгими, томными взглядами в сторону Уолтера. Все это не ускользнуло от Сибель; теперь, когда Уолтер был в безопасности, она могла спокойно сосредоточить свое внимание на том, что происходило вокруг. Однако она затруднялась определить, что значили намеки и взгляды Мари, а посоветоваться ей было не с кем, поскольку Саймон и Рианнон уехали из Абергавенни двадцать восьмого числа, чтобы присоединиться к Ллевелину.

Сибель чувствовала, что веских причин для ревности не было. Очевидно, Мари пыталась возобновить любовную связь, но, вне всяких сомнений, Уолтер не хотел этого. Его ответы делали все эти намеки смешными и невинными; на взгляды Мари не обращал никакого внимания, он хватался за Сибель, словно утопающий за спасательный круг, если только другие мужчины не увлекали его разговорами о войне. С другой стороны, он не пытался оттолкнуть Мари или обескуражить ее. Он вел себя безукоризненно вежливо и любезно, без всякой прохладцы.

Хотя для такого поведения имелись две веские причины – Уолтер чувствовал себя виноватым перед Мари, к тому же она приходилась графу Пемброкскому невесткой – Сибель не считала их благоразумными или непреодолимыми. Доброта при разрыве любовной связи могла оказаться безжалостней любого резкого отказа; Сибель не сомневалась, что Ричард вряд ли обидится, если Мари пожалуется, что ее оскорбили. Однако Сибель не совершала опрометчивых поступков, если только ее не выводили из себя и не ранили глубоко, а нынешняя ситуация была не из таких. Какое ей было дело до того, как вел себя Уолтер со своей бывшей любовницей, если он больше не любил ее и не искал случая переспать с ней?

Так оказалось, что Мари находилась рядом, когда к ним подошел Ричард и спросил:

– Уолтер, как у тебя дела с этим кастеляном, насчет которого ты имел такие сомнения?

– Сомнения все еще остаются, – ответил Уолтер. – У меня так и не появилось ниточки, чтобы замотать ее в клубок.

Ричард нахмурился.

– Не связано ли это лишь с тем, что он был человеком твоего брата?

– Милорд, – вставила Сибель, – мой кастелян в Клиро испытывает те же чувства по отношению к сэру Гериберту, а он не знал брата Уолтера. – Она не стала упоминать о своих личных чувствах. Большинство мужчин не восприняли бы это всерьез или даже истолковали бы подобное замечание в пользу сэра Гериберта.

– Не припомню, чтобы ты питал такую антипатию к незнакомым тебе людям, – сказал Ричард Уолтеру, одновременно кивнув Сибель в знак того, что он понял ее объяснение. – Осторожность никогда не повредит. Где этот сэр Гериберт сейчас?

– Я просил его остаться в Клиро, и, по всей видимости, он так и поступил, поскольку сэр Роланд сообщил бы, если бы он уехал. Я сказал ему, что вернусь, и мы вместе отправимся в Рыцарскую Башню.

Ричард бросил взгляд на руку Уолтера, которая снова висела на повязке. Его губы расплылись в улыбке.

– Ты сказал мне, что кость срослась и пока слаба лишь для рыцарских турниров. Каким же я был глупцом, поверив тебе!

– Но ключица сломалась от удара пики, – возразил Уолтер. – Мы ведь не думали, что нам придется сражаться на открытом месте, Я не предполагал, что мне придется столкнуться с копьеносцами.

Оправдания Уолтера едва ли рассеяли сомнения Ричарда, отразившиеся на его лице, но он лишь пожал плечами.

– Правда это или ложь, ты снова получил травму, и я не думаю, что в подобном состоянии будет разумно вверять себя человеку, на которого ты не можешь положиться. Напиши сэру Гериберту, что ты пока не можешь приехать к нему и встретишься с ним в Рыцарской Башне в первый день января. Только не нужно упоминать, что с тобой прибудет целая армия.

– Едва ли я стал бы это делать, – сдержанно сказал Уолтер. – И поскольку от меня вам сейчас не будет никакой пользы, а некоторые мои люди тоже получили серьезные ранения, я пошлю гарнизон Рыцарской Башни с вами, а на охрану этого замка отправлю свой отряд. Таким образом, вы получите свежих людей, я буду в безопасности, а Рыцарская Башня, вне всяких сомнений, откроет вам свои ворота, если – Боже упаси – у вас появится необходимость в убежище.

– А как же сэр Гериберт? – спросил Ричард.

– Пускай сам делает свой выбор. До сих пор он сохранял нейтралитет, и у меня нет права втягивать его в бунт. Однако он прибыл в Клиро с большим отрядом, решив, что я вызвал его на войну. Если он откажется отправиться с армией, это послужит верным знаком того, что его изначальное рвение встать в наши ряды являлось не чем иным, как ловушкой для меня. Что вы скажете?

– Похоже на правду, – согласился Ричард. – Возможно, это еще не повод, чтобы освободить его от должности, но насчет верного знака ты прав.

За время этой беседы Мари не произнесла ни слова, но слушала она очень внимательно: Способ, к которому прибегнул Уолтер, чтобы остаться с Сибель, и его непреклонность перед ее собственными чарами раскалили красные угольки ее ненависти добела. Она быстро сообразила, что к чему, и ухватилась за тот факт, что Уолтер подозревал сэра Гериберта в вероломстве. Права она была или ошибалась, не имело значения. Мари считала, что превратить подозрения в факт не составит большого труда. Если она предупредит сэра Гериберта, что Уолтер собирается отстранить его от должности, тот скорее всего попытается спасти свое положение. Любые его действия могут доставить Уолтеру хлопоты, а Мари страстно хотела как можно больше навредить ему.

Размышляя над осуществлением идеи, пришедшей ей в голову, Мари не прислушивалась к тому, как мужчины подыскивали причину для отстранения сэра Гериберта, но тут она услышала, как Ричард сказал:

– Я отвезу Жервез и леди Мари в Клиффорд. Такой надежной крепости пока не грозит опасность, да там им будет и гораздо уютней. Кроме того, до этого места рукой подать, если вдруг король изменит свои намерения. Если угодно, я могу включить в наш отряд леди Сибель или отвезу ее в Клиро, который находится всего лишь в нескольких милях от дороги.

– Благодарю вас, но я намерена сопровождать Уолтера в Рыцарскую Башню, – решительно заявила Сибель. – Этот замок уже несколько лет не знает хозяйки, и я не уверена, что сэр Гериберт является таким человеком, который может поддерживать женские апартаменты в отличном состоянии. Чем быстрее я позабочусь об этом, тем лучше.

– Когда мы отбываем в Клиффорд, брат? – спросила Мари. – Если скоро, то мне нужно предупредить Жервез, что мы можем укладывать вещи.

– Завтра, – ответил Ричард с несколько озадаченным видом, словно прежде его не посещала мысль о том, что у его супруги может возникнуть проблема укладки вещей. Затем он взглянул на Уолтера. У него было такое смущенное выражение лица, что он явно был чем-то встревожен. Ричард откашлялся. – Вероятно, мне лучше самому сходить и рассказать обо всем Жервез, – сказал он и удалился.

Мари сделала вид, что последовала за ним, но сама поспешила в свои покои. Итак, они будут в Клиффорде, всего в нескольких милях от Клиро; это выглядело заманчиво. Возможно, у сэра Гериберта найдется немного времени, чтобы совершить короткий визит в Клиффорд перед тем, как отправиться на встречу с Уолтером, которая должна была состояться первого января. Ей не следует писать обо всем в своем письме. Достаточно будет намекнуть сэру Гериберту, что ему следует приехать к ней, если он действительно являлся врагом Уолтера. И его приезд послужит доказательством, что он желает Уолтеру зла. Возможно, им удастся придумать нечто такое, что удовлетворит их обоих.

Для начала она послала свою служанку выяснить, кто может передать в Клиро послание сэру Гериберту; в противном случае Мари воспользовалась бы услугами своего человека, но ей хотелось, чтобы письмо доставил гонец Уолтера. Затем она принялась писать письмо как бы от лица мужчины, а не женщины, поясняя, что у «него» имеются веские причины, которых «он» не назовет, желать сэру Гериберту удачи, а сэру Уолтеру – зла. Таким образом, подслушав разговор между сэром Уолтером и графом Пемброкским, касающийся сэра Гериберта и подразумевающий его гибель, автор письма хотел предупредить сэра Гериберта об опасности.

Дополнять что-либо к написанному или называть автора письма было бы опрометчиво, но Мари написала: «Если вы приедете в Клиффорд и, назвавшись сэром Палансом де Туром; спросите Мари де ле Морес, вы узнаете больше. Данное послание писала не она, и ей не известно его содержание, но из великодушия ко мне, она готова передать вам другое письмо, содержащее информацию, которая может спасти вашу жизнь и владения».

Когда служанке Мари удалось без особых хлопот передать письмо гонцу Уолтера, который в спешке даже не поинтересовался, от кого оно, Мари воспрянула духом и решила, что фортуна повернулась к ней лицом. Это чувство лишь усилилось, когда ближе к вечеру к ней пришел слуга и сообщил, что Ричард освободился и был готов предоставить ей аудиенцию, как она и просила. Она удивилась, обнаружив отсутствие Жервез, и решила, что это сестра напомнила Ричарду о ее желании поговорить с ним, но тут она была несправедлива к своему зятю. Он сам вспомнил о ее просьбе.

В голове Мари промелькнули сомнения; она собиралась сознаться в огромном грехе. Не передумает ли Ричард посылать их в Клиффорд? Не отправит ли их вместо этого назад в Пемброк? Если да, Жервез превратит ее жизнь в сущий ад. Но, судя по виду, граф пребывал в прекрасном расположении духа, и Мари понимала, что другой возможности для осуществления этого замысла ей больше не представится. Атака на Шрусбери может длиться недели, и затем Ричард, возможно, не вернется в Клиффорд, а предпримет какие-нибудь другие действия, связанные с войной. К тому же с Уолтером сейчас находилась Сибель, и она должна была обо всем узнать.

– Я должна признаться вам в огромном несчастье, постигшем меня, – сказала она дрожащим голосом, нервно ломая руки.

Взгляд Ричарда не изменился.

– Я догадывался об этом, – спокойно сказал он. – Вряд ли вы бы стали просить меня о конфиденциальном разговоре, чтобы сообщить об огромной радости. Ну, что случилось?

– Я... я жду ребенка, – прошептала она.

Она ожидала взрыва гнева, но Ричард лишь поднял брови.

– Это меня тоже мало удивляет, – вздохнул он. – В каком еще другом огромном несчастье может сознаться женщина?

Мари начала задыхаться от злости.

– Я не шлюха, – закричала она. – Он обещал жениться на мне!

Вот теперь Ричард нахмурился. Скорее всего, размышлял Ричард, эту дурочку пленил какой-нибудь безденежный, но ловкий щеголь, наградивший ее ребенком, считая, что это вынудит Пемброка дать разрешение на брак и содержать их обоих. Любой благородный человек, заинтересованный в браке, обратился бы сначала за таким разрешением к нему. А может быть, это был просто зеленый юнец, и Мари убедила его, что они только таким способом могли выжать средства к существованию из кошелька ее скупого опекуна.

– Ну? Кто же это? – проворчал Ричард.

– Сэр Уолтер де Клер, – дерзко ответила Мари. – И поскольку вы бы не дали достаточного приданого, он подыскал более подходящую партию. Теперь я опозорена и обесчещена.

С мгновение длилась напряженная тишина. Затем Ричард стремительно вскочил на ноги.

– Ты лжешь! – проревел он. – Грязная шлюха! Ты лжешь!

– Я не лгу! – взвизгнула Мари и, забыв об осторожности, гневно добавила: – Я могу доказать, что он переспал со мной. Вызовите его и спросите обо всем. Если он станет отрицать это, я представлю мои доказательства. Посмотрим тогда, кто из нас лжет.

Ричард сжал кулаки, и Мари в испуге, что он ударит ее, отпрянула назад, но он не шелохнулся. Он вспомнил, что Уолтер проявлял некоторый интерес к Мари, когда только познакомился с ней, и что он сам предупреждал его о том, что Мари не годилась ему в жены. Но обещать жениться? Нет, это не могло быть правдой. Несомненно, Уолтер мог сказать, что любит ее или что-нибудь в этом роде, а она, наверное, приняла это за обещание жениться на ней. «Глупая сучка!» – подумал Ричард, но, теряя терпение, все же не поддался гневу. Тем не менее, если она была беременна от Уолтера, то Уолтеру придется позаботиться о ребенке. Он отрывисто кивнул Мари и направился к двери, чтобы послать кого-нибудь на поиски Уолтера.

К счастью, поскольку Уолтер находился в зале и прибыл через несколько минут, Мари с Ричардом не успели обмолвиться ни словом. Стоило ему войти в комнату Ричарда и увидеть Мари, как приветливая улыбка тотчас же исчезла с его лица. Он с мгновение смотрел на женщину, затем перевел взгляд на Ричарда.

– Что случилось, милорд? – спросил он.

– Моя невестка утверждает, что ждет от вас ребенка, – ответил Ричард.

Лицо Уолтера вмиг побледнело.

– Господи, – вымолвил он, – никогда еще на меня не сваливалось столько хлопот из-за такого мелкого, безрадостного грешка. – Он повернулся к Мари и протянул ей руку. – Дорогая моя, мне очень жаль. Я не доставил вам радости, а теперь еще это обрушилось на вашу голову. Чем я могу помочь вам?

Она резко одернула его руку и бросила на него враждебный взгляд.

– Вы солгали мне, – завизжала она. – Вы обещали, что женитесь на мне.

– Мари! – изумленно воскликнул Уолтер. – Вы же знаете, что ничего подобного я не обещал. Я даже сказал вам, что собираюсь жениться на Сибель. Не нужно лгать. Если вы утверждаете, что это мой ребенок, я не стану отрицать этого и позабочусь о нем.

– Ты говорил ей, что заключил соглашение с Сибель? – внезапно спросил Ричард. – Но это произошло в Билте. Когда ты говорил со мной после того, как оставил Жервез и Мари в Бреконе, ты не захотел назвать имени желанной женщины, поскольку не имел еще разрешения ее отца. Когда же ты успел...

Уолтер на мгновение закрыл глаза.

– Это случилось в Билте, за день до того, как мы с Саймоном отправились в Абергавенни, чтобы встретиться там с людьми, которые следили за Монмутом. Будь я проклят, я испытывал потребность в женщине, и Мари... возможно, она только хотела подразнить меня, но я...

– Либо она уже была беременна и искала какого-нибудь благородного дурака, который не стал бы потом ничего отрицать, – проворчал Ричард. – Велика ли вероятность того, что женщина, переспав с мужчиной один-единственный раз, тут же становится беременной?

– Нет! – закричала Мари.

Ричард бросил на нее холодный взгляд, на его лице застыла каменная непреклонность.

– Обнаружить правду не составит большого труда. Нужно только спросить у вашей служанки, когда у вас в последний раз были месячные.

– Нет, – задыхаясь произнесла Мари и попятилась назад. – Нет.

– Пожалуйста, – взмолился Уолтер, – не терзайте ее. Зачем допрашивать служанку и клеймить леди Мари позором? Я не верю, что у нее был другой любовник.

Это утверждение Уолтера основывалось на его воспоминании о том, как мало удовольствия получила Мари от их любовной игры, но голос его тотчас же дрогнул, ибо он понял, что такой же эффект могла вызвать ее страсть к другому мужчине. Разве он должен воспитывать ублюдка какого-нибудь воина или конюха из Пемброка?

Как только это сомнение закралось в сердце Уолтера, он опустил глаза, но Ричард не отрывал взгляда от Мари. Ричарда мало интересовали женщины, и он никогда не пытался понять их, но неприкрытая ненависть в глазах Мари говорила ему о многом. То, что Мари ненавидела его самого, еще поддавалось объяснению, но ее взгляд, к его немалому удивлению, был адресован Уолтеру. Это можно было понять, совершенно не зная женской природы. Ни одному мужчине, ни одной женщине не дано права так ненавидеть человека, который с готовностью становится жертвой обмана.

– Ты мерзкая сука! – взорвался Ричард. – Не ждешь ты никакого ребенка. Тебе нужно лишь навлечь неприятности на Уолтера и Сибель.

– Нет, это не так! – запричитала Мари, обнаружив выход из затруднительного положения. – Он нравился мне, и я решила, что тоже нравлюсь ему, что Сибель нужна ему только из-за большого приданого. К тому же письменного соглашения не заключалось. Неужели мне нельзя было попытаться добиться его? – Она закрыла лицо руками и зарыдала.

– О Господи, – тихо произнес Уолтер. – Мне жаль. Мне очень жаль. Я не знал этого. Я думал, вы все понимаете и хотите лишь поиграть. Ричарду известно, что я обменялся поцелуями мира с семьей Сибель. Эти узы связывают меня так же, как и слова, начертанные на пергаменте. Я не сомневался, что Ричард рассказал вам об этом.

В отличие от Ричарда Уолтер не заметил ненависти в глазах Мари и теперь вспомнил, как она неоднократно пыталась во время их любовной игры выжать из него признание в любви. Он даже вспомнил, как она сказала, что готова жить с ним в нищете до тех пор, пока они будут вместе. Он чуть не прослезился от жалости и раскаяния. Однако Ричард, заметив то, чего не видел Уолтер, оставался совершенно непреклонным.

– Она любит тебя, как собака палку, – сказал он. – Она лишь хочет причинить тебе страдания. Не будь глупцом. Мари, ты заслуживаешь хорошей порки за такую подлость.

– Нет! – воскликнул Уолтер, закрывая собой Мари.

Ричард посмотрел на него и медленно покачал головой.

– Я не думал, что ты так наивен, – сдержанно заметил он. – Однако, отложив наказание, можно достичь более желаемого результата. Отойди в сторону так, чтобы Мари видела меня. – Он смерил ее задумчивым взглядом и сказал: – Убери руки с лица. Я уже заметил то, что ты спрятала с таким запозданием, и до сего момента у тебя было достаточно времени, чтобы изобразить печаль вместо ненависти. Из милосердия к Уолтеру, который пострадал бы гораздо больше тебя, если с тобой обойтись так, как ты этого заслуживаешь, я не стану ничего предпринимать и не скажу ни слова об этом омерзительном эпизоде.

– Во имя бога, Ричард, – запротестовал Уолтер, – если кто-нибудь и виноват в случившемся, так это я.

– Тебя обвели вокруг пальца, как последнего болвана. Женщины умеют делать дураков из большинства мужчин. По сути дела, тебя и сейчас водят за нос. Помолчи или оставь нас. За Мари отвечаю я. – Ричард снова перевел взгляд на Мари. – Слышишь меня, Мари? Я обещал, что не скажу ни слова, но не говорил, что забуду об этом. Если кто-нибудь, кроме нас троих, когда-нибудь узнает о твоей лжи, я прикажу выпороть тебя, словно последнюю служанку, и запру в Пемброкском замке без права покидать комнату, пока не придет особое разрешение, скрепленное моей печатью. И ты будешь оставаться там, пока я не подыщу какого-нибудь человека – а ему будет известно об этом инциденте все до последнего слова, и он будет знать о твоем злобном, вероломном нраве, – который согласится переложить заботы о тебе на свои плечи.

– Вы несправедливы ко мне, – прошептала Мари. – Я не имела злых намерений. Мне нужен был только Уолтер.

– Ни слова об этом!!! – проревел Ричард. – Тебе не провести меня. Однако ты всего лишь женщина. Если будешь вести себя, как следует, ради блага Жервез я позволю вам уехать в Клиффорд и жить там, как вы жили. Но не забывай о моем предупреждении. Один намек на то, что Уолтера связывало с тобой нечто большее, чем несерьезный флирт, и тебя посадят в клетку. Не говори мне больше ни слова, пока я не забыл о сентиментальности этого безумца, чье сердце разрывается на части из-за тебя. Идите.

23

Клиро отделялся от района, где произошло второе сражение с Монмутом, цепью гор, которые пришлось преодолеть Уолтеру и Сибель. Никто из потерпевших поражение не спасался бегством, по крайней мере, никто из них не углубился в северные районы, прилегающие к Клиро. Таким образом, двенадцать дней Рождества прошли для всех в прекрасном настроении. Никто не обращал внимания на то, что король Генрих потерпел очередную жестокую неудачу, а армия графа Пемброкского собиралась двинуться маршем на север.

Сэр Гериберт получил письма Уолтера и Мари как раз в тот момент, когда последняя вошла в апартаменты графа Пемброкского. Сэр Гериберт разрешил свои сомнения задолго до того, как Ричард уличил Мари во лжи и распутал весь клубок. По правде говоря, поскольку он ничего не знал о нападении, планируемом на Шрусбери, и о том, что Уолтер снова стал небоеспособным, он решил, что у него не такой уж большой выбор.

Со слов своего «гонца, вернувшегося из Рыцарской Башни», сэр Гериберт знал о том, что Уолтер избежал засады, и велел теперь своим людям залечь вблизи дороги и следить за возвращением Уолтера, чтобы совершить вторичное покушение на его жизнь. Однако он не возлагал большой надежды на то, что этот план сработает.

Сэр Гериберт опасался, что Уолтер узнал в нападавших его людей. Он жил теперь в постоянном ожидании, что Уолтер пришлет приказ сэру Роланду заключить его в тюрьму, но он не смел покинуть Клиро, поскольку его пребывание там являлось доказательством невиновности. Таким образом, получив письмо Уолтера, он понял, что это ловушка. Он подумал, что Уолтер решил обратить против него его же собственные методы. Либо его ждала засада на дороге в Рыцарскую Башню, либо, останься он в замке, Уолтер придумает какой-нибудь другой способ, чтобы устранить его.

Гериберт не собирался возвращаться в Рыцарскую Башню до тех пор, пока сэр Уолтер был жив. В то же время в своем нынешнем положении он не мог проследить за осуществлением своих планов. Второе письмо, врученное ему гонцом, давало единственную надежду восстановить его в прежнем положении и даже спастись от будущей мести Уолтера. Конечно, второе письмо тоже могло оказаться ловушкой; оно не имело подписи и было скреплено лишь расплывшимися каплями воска. Однако долгий вечер за размышлениями (между приводившими его в ярость попытками сэра Роланда и его семьи вовлечь его в их развлечения и беседу) и бессонная ночь заставили Гериберта принять решение уцепиться за эту единственную надежду.

Поскольку Гериберт уже показал сэру Роланду письмо сэра Уолтера, он знал, что без труда покинет Клиро утром тридцать первого декабря. Обстоятельства благоприятствовали ему, ибо Клиффорд находился в том же направлении, в котором собирался направиться Гериберт, если бы он возвращался в Рыцарскую Башню. Когда он ехал на юг, то заметил на северо-востоке небольшое укрепленное местечко под названием Уай. Из этой крепости на юго-запад вела еще одна дорога. Покинув Клиро, Гериберт отправил к своему отряду человека с приказом прекратить наблюдение за Уолтером и присоединиться к нему в этой крепости.

По дороге он множество раз изучал в деталях предстоящие опасности, но каждый раз был на грани того, чтобы отказаться от своих попыток, ибо понимал, что ему некуда ехать. В его кошельке и седельных сумках имелись деньги. По сути дела, он из предосторожности не оставил в Рыцарской Башне ни одной монеты, ни единой драгоценности, но это был небольшой запас. Ему нелегко было надувать брата Уолтера; Гериберт не осмеливался утаивать от того большие суммы, да и развлечения, требуемые его сюзереном, часто стоили отнюдь не дешево. Он бы не протянул долго на свои средства, а друзей у него почти не было. Да и те вряд ли бы остались ему друзьями, если бы он лишился денег и власти. Оставалось бороться за Рыцарскую Башню либо согласиться жить в нужде. Сэр Гериберт не был трусом и, столкнувшись с таким выбором, решил, что должен последовать по более опасному пути.

Однако в замке Клиффорд сэру Гериберту явно не грозила опасность. Его приняли с должной осторожностью, как принимали любого незнакомца в военное время, и спросили, что его привело сюда. Имя сэра Паланса де Тура, названное им согласно указаниям неизвестного доброжелателя, не вызвало тревоги, хотя его людей заперли между внутренними и внешними стенами и могли убить или взять в плен без лишних хлопот. А когда он сказал, что хочет видеть леди Мари де ле Морес, в зал его проводили не воины, а помощник сенешаля. Пока служанка сообщала леди о его приезде, ему предложили немного подкрепиться с дороги. «Все идет хорошо», – подумал сэр Гериберт, слегка расслабившись. Если бы за всем этим скрывалось предательство, его бы обязательно разоружили и проводили в зал под стражей.

. Злость к Уолтеру и Сибель, накопленная Мари после ухода Ричарда и его людей, была практически ничем по сравнению с неистовым гневом, который начал пожирать в ней все человеческое после столкновения с Ричардом и Уолтером. Ее полное бессилие вызвало ожесточенность, и гнев, смешанный с бессильной яростью, постоянно нарастал, ибо не находил выхода. Мари даже не могла излить свою злобу сестре, ибо в настоящее время Жервез была довольна Ричардом и не хотела ничего слушать против него. Ричард просто обольстил ее выражением заботы: он не только предложил переезд в Клиффорд, но лично отвез жену туда, а не остался, как обычно, с армией и не послал вместо себя заместителя.

И хотя Мари приняла угрозы Ричарда близко к сердцу и не смела больше возводить на Уолтера напраслину, гнев слепил ее. Как только ей назвали имя сэра Паланса, она увидела первую трещину в оковах своего бессилия. Гериберт приехал; значит, он ненавидел Уолтера так же, как и она. Осторожность вмиг покинула ее. Теперь она думала лишь об оружии, которое могла обратить против людей, расстроивших ее замысел, опозоривших ее.

Первая внешняя оценка сэра Гериберта послужила ей дополнительным толчком. Мари была не очень-то чувственной женщиной, но красивые черты молодого человека пробудили в ней плотский интерес.

Она стремительно двинулась вперед, благодаря Бога за то, что Жервез пока не было в зале.

– Сэр Паланс! – воскликнула она. – Как я рада вас видеть! Прошла целая вечность с тех пор, как вы гостили у нас с мужем в Моресе. Вы слышали, что Пьер умер и я стала вдовой? О, конечно же, вы наверняка слышали об этом. Это случилось более двух лет назад. Как мило с вашей стороны, что навестили меня теперь, когда я стала не более чем спутницей своей сестры, леди Пемброк.

– Такая красивая леди, как вы, не может быть «не более чем», – спокойно заметил Гериберт, осознав необходимость притвориться ее давним другом. Он пришел в недоумение, узнав, что находится в замке Пемброк, но невозмутимо продолжил: – Да, я слышал о смерти Пьера. Мне очень жаль, что я не мог приехать к вам в то время. Но вы спросили меня, знал ли я о его смерти! Разве вы не получили моего письма?

Гериберт надеялся, что этот намек заставит ее вытащить из рукава или из другого надежного места обещанное письмо. Вместо этого она положила ему на плечо руку и подтолкнула его в направлении внутренних комнат.

– С нами никого нет, – сказала она, уловив тень подозрения на его лице, – и вы вольны выбрать любую комнату, которая устроит вас.

Гериберт наугад указал на дверь, и они вместе направились к ней. Поскольку в этих комнатах не могли сейчас находиться люди, ловушка исключалась сама собой, к тому же в выбранной палате действительно никого не было.

– Сэр Гериберт, я должна признаться вам кое в чем, – сказала Мари, закрыв дверь. – Я сама написала вам. Я не хотела лгать, но вы должны понять, что мне нужно было обезопасить себя.

– Это абсолютно резонно, – ответил он, почти успокоившись, но не теряя бдительности.

Однако в последующие несколько минут Гериберту стало ясно, что все его страхи и тревоги оказались напрасными. Леди Мари ненавидела сэра Уолтера и графа Пемброкского лютой ненавистью и рассказала ему все, что знала о замысле Уолтера захватить Рыцарскую Башню и отослать гарнизон сэра Гериберта и его самого на помощь бунтовщикам в предстоящей атаке на Шрусбери. Мари не упомянула об ужасном разгроме армии Монмута, ибо это было делом минувшим, а она мало разбиралась в вопросах войны.

Когда запас новостей истощился, сэр Гериберт изысканно поблагодарил ее и затем спросил:

– Что вы хотите от меня?

Лицо Мари начало меркнуть, а взгляд ее потускнел.

– Разве мое сообщение не полезно для вас? – спросила она. – Неужели вы не можете воспользоваться им, чтобы как-то отомстить за нас обоих?

– Я могу попытаться, – сказал Гериберт. – Мне кажется, я знаю средство, благодаря которому де Клера объявят вне закона, и я извлеку из этого большую выгоду, но что, если это приведет к падению Пемброка? Не повредит ли это вам и вашей сестре?

– Нет, – без колебаний ответила Мари. – Мы просто уедем во Францию, откуда нас вытянули против воли. Гибель Ричарда принесет нам столько же пользы, сколько вам принесет гибель сэра Уолтера.

Про себя сэр Гериберт решил, что она не понимает того, о чем говорит, или так ненавидит своего зятя, что эта ненависть помутила ей рассудок, но его это мало интересовало. Теперь, он имел средство, чтобы избавить себя от сюзеренства Уолтера.

– В таком случае, если вы не возражаете, я передам эту информацию королю, – сказал сэр Гериберт. – Когда у короля Генриха появятся доказательства измены сэра Уолтера, он лишит его права владения землями. Уолтер потеряет все свои поместья. Устроит ли вас такая месть?

Мари кивнула, хотя этого ей было не вполне достаточно. Прекрасно, если Уолтер потеряет свои земли; но, если решение Уолтера жениться на Сибель имело такую огромную силу, станет ли оно бесповоротным и для родителей Сибель? Мари столь же сильно хотела расстроить помолвку Уолтера, как и превратить его в нищего, подобного ей.

Затем все сомнения рассеялись. Лорду Джеффри придется расторгнуть соглашение; он не мог допустить, чтобы его дочь стала невестой преступника. А если он не расторгнет соглашение, то Уолтера, по мнению Мари, ждало презрительное отношение со стороны его новых родственников, ибо вместо почета и богатства он принесет в семью дух беззакония и нищеты.

– Да, – согласилась Мари, – это удовлетворит мою месть. Но вы ведь не позволите мне терзаться в сомнениях, не так ли? Вы ведь вернетесь и расскажете мне, как сработал наш замысел?

– Обязательно вернусь, – искренне сказал Гериберт. – И отблагодарю вас должным образом за вашу доброту, чего не могу сделать сейчас, поскольку должен спешить в Глостер, чтобы передать эту ценную информацию королю.

– Тогда не смею вас больше задерживать, – ответила Мари, протягивая ему руку. В ее голосе чувствовалось неподдельное сожаление, ибо красивое лицо и вкрадчивый голос сэра Гериберта притягивали ее.

Гериберт с большим изяществом поцеловал протянутую ему руку, и его губы задержались на ней немного дольше необходимого, подчеркивая, что эта дань уважения значительно отличалась от обычного, равнодушного знака внимания. По сути дела, Гериберт тоже нашел Мари достаточно привлекательной, но его искренняя готовность помочь ей, этот затяжной поцелуй и восхищенные взгляды являлись не чем иным, как страховкой от будущих напастей. Если возвращение будет отвечать его целям, он вернется; в остальном Гериберт был абсолютно безразличен к желаниям Мари.

Несмотря на промозглую погоду, Сибель наслаждалась поездкой в Рыцарскую Башню. Они дали большой крюк до Билта, проехали его и направились к западу от Джилверн Хилл, где под Цефнллисом встретились с Саймоном и Рианнон, находившимися с главными силами, которые Ллевелин послал на воссоединение с армией Пемброка. Там они провели ночь. Утром повернули на северо-восток в направлении Пенибонта и присоединились к армии Ричарда к югу от Глог-Хилла. Передовые подразделения, не обремененные повозками с провизией, двигались очень быстро и в течение часа добрались до ворот Рыцарской Башни.

Уолтер осведомился о сэре Гериберте и, получив ответ, что того в замке нет, обменялся с Ричардом многозначительными взглядами. Затем Уолтер просто потребовал, чтобы его как сюзерена впустили в замок. Начальник гарнизона знал семью де Клеров и то, что прежний сюзерен мертв. Он смерил взглядом полчища людей, ожидавших на полях, что простирались вокруг замка, и взвесил в уме количество воинов, готовых защищать Рыцарскую Башню. Он понимал, что даже с сэром Герибертом было бы невозможно противопоставить армии де Клера достаточные силы. Он выкрикнул приветствие и велел своим людям открыть ворота их новому господину.

Уолтер вежливо переговорил с ним, но дал понять, что он и его люди должны отправиться с графом Пемброкским, в то время как люди Уолтера примут на себя оборону Рыцарской Башни. Уолтер не знал об этом человеке ничего плохого, и, похоже, он исправно нес свою службу, ибо воины отличались дисциплинированностью и исполнительностью. Они собрали свое оснащение и вышли из замка в организованном порядке, явно прельщенные идеей боевых действий и возможностью получить добычу.

Слуги же находились отнюдь не в лучшем состоянии. Они ходили в грязной, оборванной одежде и всего пугались. Их явно плохо кормили, и Уолтер начал подозревать, что они уже давно пребывают в таких условиях. Был ли виновником этому начальник гарнизона, не имело значения, поскольку он и его отряд уходили с армией. Те, кто вернется после кампании на Шрусбери, будут отправлены в Голдклифф, где их быстро научат новым порядкам.

На следующий день армия Ричарда тронулась в путь, а Уолтер с Сибель погрузились в детальное исследование своих новых владений. Оба были заняты весь день и находили все больше и больше причин радоваться выбору спутника жизни. Благодаря долгим годам холостяцкого житья Уолтер гораздо больше других мужчин ценил обязанности женщины в замке. Он с радостью ухватился за возможность переложить на плечи Сибель учет провизии, проблему распределения обязанностей среди слуг, управление кладовыми, садами, сыроварнями и ткацкими мастерскими. Тем не менее, его интересовали дела этих жизненно важных организмов, ибо он понимал – без них Рыцарская Башня не сможет оставаться независимым поместьем: любой замок, лишенный припасов, может стать легкой добычей для захватчиков.

С другой стороны, Сибель, прекрасно обученная управлению собственными землями, гораздо лучше обычной женщины разбиралась в вопросах оборонительного значения, в кузнечном деле, в вопросах сбора урожая и выпаса скота, в охотничьих собаках и лошадях и в проблемах разведения таких животных, в торговле и в управлении городками и деревнями, прикрепленными к замкам. Таким образом, ее интересовали дела Уолтера не меньше, чем Уолтера ее обязанности.

Хотя за ними никто не следил и они были вольны поступать так, как им заблагорассудится, они встречались наедине друг с другом только раз, и то без всякой цели. Поскольку в Рыцарской Башне, кроме них, никого из знати не было, Сибель смело вошла в покои Уолтера. Он с радостью приветствовал ее, но очень скоро, когда они, сидя у огня, страстно обнялись друг с другом, отпрянул в сторону.

– Любовь моя, нам не следует этого делать, – сказал он. – Мы искушаем судьбу. Я могу забыться. – Губы его растянулись в улыбке. – И вы совсем позабыли о своем обещании сопротивляться мне.

Сибель могла бы возразить ему, но ее озадачила эта фраза «искушаем судьбу». Хотя она знала, что слова священника помогут укреплению их брака не больше, чем устное соглашение и обязательства друг перед другом, что-то в поведении Уолтера встревожило ее. Она знала, что он действительно чем-то взволнован и разрывается на части между страстью и каким-то страхом, в котором не хотел сознаться.

Не оставалось сомнений, что он сдастся, если она не перестанет соблазнять его, ибо хотя он и сказал, что им не следует искушать судьбу, но объятий не ослабил. По сути дела, он так сильно прижимался к ней, что его набухшая упругая плоть крепко упиралась ей в живот. Он прервал их поцелуй, но теперь, несмотря на произнесенное предостережение, снова жадно потянулся к ней губами.

Сибель пришла в палату Уолтера, готовая заняться с ним любовью, но все же плотское возбуждение действовало на нее не так сильно, как на него, а напоминание о ее обещании сопротивляться прозвучало, как мольба о помощи. Она слегка отвела в сторону лицо.

– Вы чем-то недовольны, мой дорогой, – вздохнула она. – Что-то мешает вам отдаться любви.

Уолтер медленно и неохотно ослабил здоровую руку и непринужденно перевел ее с бедер на плечо Сибель.

– Ваши родители предоставили вас моим заботам, но как опекун я обманул их ожидания, – сказал он.

Уолтер гладил Сибель по щеке, но думал о Мари и о том несчастье, которое, по его мнению, доставила ей его необузданная похоть. В отличие от Ричарда, он опасался, что Мари действительно беременна. Она ни разу не призналась в обратном, и было ясно, что она очень боится своего зятя. Из-за страха она могла отказаться от своего признания. Ждала она ребенка или нет, одного того, что он своей греховной похотью причинил ей страдания, было вполне достаточно. Мысль о том, что Сибель могла понести наказание по той же самой причине, была невыносимой. Пусть они лучше помучаются от воздержания до тех пор, пока их страсть не будет нести печать греха. Уолтер не сомневался в том, что их свадьба состоится достаточно скоро, если нападение на Шрусбери окажется удачным.

Хотя Сибель была еще довольно молода, она отлично разбиралась в любой мужской реакции, связанной с какими-либо волнениями. Сибель много повидала и узнала из примера нежной и открытой семейной жизни Роузлинда. Саймон обычно смеялся и убегал прочь. Иэн и Адам впадали в ярость и кричали. Но ее отец запирал свои тревоги в себе, при этом улыбался и бросал печальные, неясные взгляды. Так что Сибель удалось распознать эти признаки; Уолтер что-то скрывал. Она полагала, что с помощью любовных ласк и уговоров ей удастся выведать у него причину беспокойства, но Уолтер был слишком умен, чтобы тотчас же не угадать ее цели. А это могло стоить очень дорого, ибо он, в конечном счете, перестал бы доверять и ей, и себе.

Сибель решила, что со временем еще успеет узнать причину беспокойств Уолтера без всякого нажима и уверток. Скорее всего, они пробудут в Рыцарской Башне некоторое время, до тех пор, пока не заживет его плечо. Теперь они не сомневались в истинности утверждения сэра Гериберта о том, что собственность находилась в плачевном состоянии. Полуголодные серфы угрюмо работали, деревенские старосты хитрили и виляли, слуги, стремившиеся как можно меньше трудиться и как можно больше украсть, лгали и дерзили, обвиняя во всех грехах других. Более того, исправить это положение было делом нелегким, поскольку любая попытка улучшить что-либо воспринималась как новый знак притеснения.

Они стояли, немного отодвинувшись друг от друга. Сибель взглянула в озабоченные глаза Уолтера.

– Мои родители не так уж и строги, – непринужденно сказала она, – но, если вы столь благопристойны и не в меру щепетильны, я не стану дразнить вас.

– Я люблю вас, – ответил он с таким чувством, несмотря на низкий тон, что на глаза Сибель навернулись слезы. – Ни за какие чудеса света, даже за надежду оказаться в раю, я не сделаю ничего, что может причинить вам страдания. Я боюсь, что наша взаимная страсть и бессилие перед искушением повлекут за собой неприятности, которые причинят вам горе, а ведь мы оба знаем, что достаточно скоро сможем насладиться радостями любви с благословения Божьего.

Это утверждение еще больше встревожило Сибель. В Клиро Уолтер превращал признания в своих грехах в шутку (хотя бы вспомнить ту ночь, когда он сказал, что «согрешил на простыни», и добавил потом, что чуть было не вступил в добрачную связь). Не оставалось сомнений, что в то время его не беспокоили результаты их «страсти», если не считать практических соображений, связанных с его желанием, чтобы она оставалась девственницей. Но за этот промежуток времени явно что-то случилось, и скорее всего случилось в Абергавенни. А если это произошло в Абергавенни, то наверняка не без содействия Мари.

Эта мерзкая тварь, должно быть, застала Уолтера наедине и сказала ему нечто такое или пригрозила какой-нибудь чушью, которая прочно засела у него в голове. Поскольку они с Уолтером могли пожениться только после наступления мира или, по крайней мере, перемирия между Ричардом и королем, Мари, несомненно, можно было ожидать среди приглашенных на их свадьбу, поскольку Ричард станет одним из первых гостей. Не предпримет ли Мари попытку бросить тень на их брак, оспаривая свое право на Уолтера или утверждая на утренней церемонии, что кровь на простынях принадлежит не Сибель?

Какое бы ядовитое растение ни взрастила Мари, Сибель решительно настроилась вырвать его со всеми корнями, но время для этого пока не настало. Пусть шрамы памяти немного зарубцуются.

– Любовь между будущими мужем и женой не может причинить горе, если вы только не имеете в виду боль разлуки или утраты. – Сибель улыбнулась. – Но я не в силах избежать этого, если только вы не подарите мне радость, никогда не расставаясь со мной, а за такую радость стоит немного пострадать. Разве вы не чувствуете то же самое?

– Клянусь Богом, меня пугают только ваши страдания, не мои! – пылко произнес Уолтер.

– Я знаю это, – мирно ответила Сибель, – но пока вы живы и любите меня, вам не следует бояться, что вы причините мне страдания. – Она потянулась вперед, поцеловала его в щеку и, повернувшись, покинула комнату.

24

Сер Гериберт скакал в Глостер во весь опор, но, прибыв на место, понял, что, как бы он ни задерживался в пути, это не сыграло бы большой роли. Его новости уже не были новостями. Шпионы уже несколько недель назад доставили сведения, что граф Пемброкский намеревается напасть на Шрусбери. Хуже того, эту информацию воспринимали теперь лишь как очередную ловушку, вроде той, что подготовили для Джона Монмутского с целью внушить тому, что Пемброк покинул южный Уэльс, оставив свои тамошние замки фактически без людей и провизии, тогда как на самом же деле Пемброк залег в засаде и не только наголову разбил армию Монмута, но так опустошил и разорил земли вокруг Монмута и на многие мили к востоку и северу, что в этих районах едва Ли осталась хоть одна корова или бушель[16] пшеницы для поддержания жизни.

Доподлинные сведения Гериберта о том, что Пемброк действительно двигался сейчас на север с целью напасть на Шрусбери, тоже не имели значения. У короля Генриха фактически не было ни людей, ни оружия, ни денег. Ни о каком походе или помощи Шрусбери не могло быть и речи. Следовательно, сообщив королю новости о нападении на Шрусбери, он лишь подлил бы масла в огонь.

К счастью, сэр Гериберт узнал об этом до того, как встретился с Генрихом. Он вошел в зал, выискивая глазами какого-нибудь придворного служащего, который попросил бы для него аудиенции у короля; однако Генрих как раз находился в зале, беседуя с епископами Сент-Дэвидса, Чичестера и Херефорда. Они по очереди описывали королю разруху, воцарившуюся в стране, рассказывали о бесчисленных убитых воинах, разграбленных и разлагавшихся теперь на дорогах и полях, беззащитных перед когтями и клювами хищных птиц и животных, питающихся падалью.

– Мой король, ради всего святого, этому безумию пора положить конец, – взмолился Ральф Чичестер. – Мне известно, что граф Пемброк...

– Не называйте при мне это имя! – взревел Генрих. – К людям я имею жалость. Если бы я мог, то облегчил бы их положение, но я не собираюсь кланяться этому изменнику. Я не буду иметь с ним никаких дел, во всяком случае до тех пор, пока он сам не приползет ко мне на коленях с удавкой на шее и не признает себя грязным и подлым разрушителем моего трона и всего королевства.

Сэр Гериберт, стараясь не привлекать к себе внимания, проклял Мари за то, что она втянула его в эту дурацкую затею и проявила при этом сама непростительную глупость, не упомянув о серьезном поражении, которое потерпели королевские войска. Он отлично понимал, что Генрих был на грани бешенства от досады и гнева, к тому же эти чувства лишь усиливались неподдельным страхом, который намеренно отрицался королем. Но Гериберт отнюдь не желал отказаться от единственной надежды, не попытавшись улучшить свое положение. Позже он нашел Питера де Роша, епископа Винчестерского, и попросил его о деловой беседе, на что тотчас же, к своему немалому удивлению, получил согласие.

Епископ был человеком беспокойным и взволнованным. Он никогда не поворачивался спиной даже к самому мелкому рыцарю, которому предположительно мог найти хоть какое-нибудь применение. Как правило, поражения сторонников короля не доводили его до отчаяния. Людские и материальные потери были, конечно, непоправимыми, но англичане относились к богатой нации, и в стране имелось еще огромное количество неисчерпанных ресурсов. Винчестер считал, что, в конечном счете, графа Пемброкского обязательно ждет неудача. Вся беда была в том – Винчестер лишь недавно пришел к такому выводу, – что Генрих отнюдь не относился к числу настойчивых людей.

Король был порывистым и нетерпеливым. Винчестер являл ему идеал, страну, в которой король обладал бы такой силой, что знать старалась бы жить друг с другом в мире и согласии, ибо справедливый и милосердный король мог бы разрешить их споры без войны. Все богатства и мощь такой страны можно было обратить против внешних врагов или направить на улучшение и процветание королевства. Но Генрих не умел медленно и целенаправленно идти к своей цели; он двигался неосторожными рывками, оскорбляя тех, кого бы следовало незаметно и тайно вести по своей тропе до тех пор, пока они не пришли бы к выводу, что им гораздо полезней урезонить себя в том, что, по их мнению, являлось их правами и привилегиями.

Таким образом, Винчестеру волей-неволей пришлось смириться с попыткой сломать силой помыслы той части знати, которая противостояла абсолютной власти короля. Теперь он бы не пошел по этому пути, но в самом начале эта тропа не пугала его. Он полагал, что нужно всего лишь устранить или уничтожить Ричарда, графа Пемброкского; остальные, увидев падение самого могущественного бунтаря, с готовностью преклонили бы колени перед королем. Следовательно, Винчестер подталкивал Генриха только к таким действиям, которые могли оскорбить и разозлить Ричарда Маршала, надеясь поначалу поймать и арестовать бунтовщика, оставив таким образом мятежников без предводителя.

Когда этот план рухнул, Винчестера тем не менее не покинула уверенность. Он не сомневался, что стоит Пемброку бросить открытый вызов, как армия иностранных наемников, собранная королем, захватит все замки Пемброка один за другим. Но война получилась иной. Валлийские разбойники грабили обозы, а Пемброк предавал огню свои собственные владения, так, чтобы не оставить врагу никаких средств к существованию. Поражения не имели бы такого большого веса, если бы не отношение Генриха к ним. Пока королю сопутствовал успех, он действовал решительно, но перед лицом поражений он терял твердость духа.

Винчестер уже предпринял шаги, чтобы избавить Англию от графа Пемброкского иным способом. Он написал дворянству Ирландии, предположительно собиравшемуся заключить с Пемброком союз, что граф объявлен преступником, а заодно и перечислил все беды, что свалятся на тех, кто не внемлет совету держаться подальше от бунтовщиков.

Генрих лениво и равнодушно подписал и скрепил это письмо печатью, не зная даже его содержания. Винчестер не осмелился передать его ему. Генрих был непредсказуем. Он мог разозлиться и не на шутку перепугаться, чтобы одобрить подобное письмо, а мог просто прийти в неописуемый ужас от такого предательского плана. Однако Винчестер не сомневался, что, как только Пемброк погибнет или попадет в плен, король не станет допытываться, каким путем его врага постигла такая участь.

Прежде чем отправить письмо, Винчестер с помощью всевозможных средств посеял беспорядки внутри огромных ирландских владений графа и вызвал набеги на земли Пемброка со стороны всех врагов, каких только имела семья Маршалов. Джилберт, брат Ричарда, управлявший ирландскими владениями от имени Пемброка, не припоминал, чтобы на него когда-нибудь обрушивалось столько несчастий за один раз. Не зная о планируемой измене, он отослал к Ричарду гонцов с просьбой приехать самому и посмотреть, не сдержит ли его присутствие волнения и беспорядки. Винчестер знал о просьбе Джилберта, и атака Джона Монмутского должна была состояться после отъезда Пемброка. Но Пемброк не уехал, а для успокоения короля нужна была хоть какая-нибудь победа, ибо, несмотря на громкие слова и гневные речи о мести, Генрих испытывал все больший и больший страх. Таким образом, все, даже сам Винчестер, задрожали от страха, когда доставили новости о том, что Пемброк движется на север и скоро их постигнет новое несчастье.

Винчестер никоим образом не преуменьшал значения такой опасности. До некоторой степени он недооценивал Генриха, но не забывал о привычке короля перекладывать вину за пагубные последствия его собственных поступков на других. Если военная ситуация не изменится в ближайшее время или мятеж не будет сломлен каким-нибудь иным обстоятельством, скажем смертью Пемброка, Винчестер понимал, что Генрих набросится на него с той же яростью, с какой набрасывался на предыдущего канцлера, Хьюберта де Бурга. Поэтому, когда сэр Гериберт доложил секретарю епископа, что его дело касается Уолтера де Клера, Винчестер нашел время в своей загруженной делами жизни, чтобы поговорить с неизвестным рыцарем.

– Чем я могу вам помочь? – спросил епископ после того, как сэра Гериберта проводили в комнату.

– Даже не знаю, – честно признался сэр Гериберт, сообразив, что бессмысленно изображать из себя самоотверженного патриота перед таким проницательным человеком, как Питер де Рош. – Я приехал, чтобы сообщить новости о нападении на Шрусбери, но оказалось, что здесь об этом уже знают. Помимо этого, я прибыл потому, что мой новый сюзерен, Уолтер де Клер, открыто выступает в числе бунтовщиков. Он также предоставил замок Рыцарская Башня, кастеляном которого я являлся, к услугам графа Пемброкского и отослал с графом на Шрусбери весь гарнизон.

– Уолтер де Клер не объявлен вне закона, – сказал Винчестер.

Сэр Гериберт пожал плечами.

– Его бы следовало объявить преступником. Получить доказательства его измены весьма нетрудно.

Винчестер на минуту призадумался, вызывая в памяти все, что ему было известно об Уолтере де Клере. На передний план выдвинулся один-единственный факт: де Клер имел с Пемброком давние, дружественные связи. Но почти тотчас же этот факт перевесило всплывшее в памяти воспоминание о недавних слухах, будто бы Джеффри Фиц-Вильям принял предложение де Клера стать мужем его взрослой дочери. Это уже было хуже. Генрих испытывал большую привязанность к лорду Джеффри. Епископ понимал, что в нынешнем настроении Генриха ему нужно лишь представить сэра Гериберта, и де Клера объявят вне закона. Но хотя в данное время король злился на Джеффри и не стал бы переживать, если бы наказал де Клера, будущая реакция Генриха на то, что он оскорбил члена своей семьи, была бы в десять раз хуже.

Все же Винчестер чувствовал, что неразумно было бы отказываться от возможности изобличить в де Клере изменника. По мнению Винчестера, с помощью свидетельства нового отступничества у него появлялся шанс использовать гнев короля, чтобы обеспечить хотя бы несколько дней благосклонности для себя, если Генрих вдруг пожелает сорвать злость на нем. Но данное время не подходило для принятия меры, которая могла иметь пагубные последствия. Как раз сейчас Генрих был очень зол и пока не испытывал неотвратимого страха полностью потерять свое королевство и отказаться от грез о славе. По сути дела, свидетельство об оказываемой Пемброку открытой поддержке де Клера может склонить чашу весов в обратную сторону и заставить Генриха отвергнуть Винчестера и все, что тот отстаивал.

– Сейчас не время для дальнейших проскрипций[17], которые еще больше взбесят баронов, – сказал Винчестер, – но я полагаю, что ваше отсутствие в Рыцарской Башне в это время будет замечено сэром Уолтером?

– Он велел мне возвращаться, – ответил Гериберт, – но я не сделал этого. Он знает о моем неприязненном отношении к делу бунта. – Утверждение не являлось правдой, но Гериберт надеялся с помощью этой лжи показать, что он дал Уолтеру все основания желать его смерти. – Таким образом, думаю, что я потерял свое место и средства к существованию.

Винчестер снова на мгновение призадумался, а затем сказал:

– Вы хотели добра королю Генриху и из-за этого потеряли все, что имели. Сейчас я не могу сделать для вас очень много. Однако, в конечном счете, король должен одержать триумф, поскольку в его руках находятся богатство и сила всей нации. Когда это время придет, настанет час расплаты, и враги короля Генриха, открытые или тайные, будут изобличены и наказаны, так же как его друзья вознаграждены.

– Я тоже надеюсь на это, – мрачно сказал Гериберт, – но что мне делать до этого времени? В моем отряде почти пятьдесят человек. Как я их прокормлю? Если я их распущу...

– В этом нет необходимости, – перебил его Винчестер. – В настоящее время они... и вы... получат жилье в моем доме.

Сэр Гериберт успокоился и улыбнулся.

– Благодарю вас, милорд. Знайте, я всегда к вашим услугам и с большой радостью сделаю для вас все, что смогу.

Заключив этот союз, сэр Гериберт пришел в неописуемый восторг. Он знал, что епископ был самым влиятельным человеком в королевстве. И хотя время от времени королю нравилось играть во власть, тот факт, что он очень скоро уставал от дел управления, ни для кого не являлся секретом. Таким образом, Винчестер всецело правил Англией от имени короля, как правил до него Хьюберт де Бург. Сэр Гериберт решил, что он поставил ногу на первую ступеньку лестницы успеха.

Он так радовался своей удаче, что даже почувствовал себя виноватым за проклятия, обрушенные на голову Мари. Несмотря на всю ее глупость, именно она дала ему толчок в этом направлении. Затем он вспомнил, что обещал оповестить ее о том, как пойдет дело. «Почему бы и нет?» – подумал Гериберт. Мари рассердится, если он не выполнит своего обещания, а ведь она может пригодиться ему в будущем. Сэру Гериберту не грозит опасность, если сэр Паланс де Тур напишет письмо леди Мари де ле Морес.

Итак, письмо отправилось к адресату. Смысл его был достаточно неопределенным, чтобы любой прочитавший его понял бы лишь то, что сэр Паланс добрался до места, о котором говорила Мари, и получил там радушный прием.

«Дело, о котором вы просили меня, – писал он, – пока не может быть выполнено. Однако я получил обещание от самого епископа, что он ускорит его выполнение, как только представится такая возможность». Приняв во внимание чистое место, которое осталось на листе, Гериберт заполнил его искренними благодарностями и цветистыми комплиментами. За них не нужно было платить.

Примерно десять дней спустя Гериберт уже гораздо меньше радовался своему положению. В Глостер прибыли новости о сожжении и разорении Шрусбери и об опустошении всех окрестностей. Гериберт начал сомневаться, к той ли стороне он примкнул, и сомнения эти лишь усилились, когда долетели слухи о том, что Пемброк снова возвращается на юг, а король отдал приказ отступать к Вестминстеру, оставив для защиты западных крепостей лишь незначительные гарнизоны. Винчестер довольно много говорил о силе короля, но Гериберт не замечал ее признаков. Да и, как бы там ни было, тому, кто боится использовать свою силу, не хватит никакого ее количества.

Единственное, о чем не сожалел Гериберт, так это о письме, отправленном Мари. Судя по ее туалету и исполнительности слуг, зять леди Мари не испытывал к ней той ненависти, какую она испытывала к нему, либо ее сестра умела повлиять на Пемброка и защитить Мари. Но если королю придется уступить Пемброку, Мари окажется на стороне победителя.

Итак, сэр Гериберт мог погибнуть и исчезнуть, но сэр Паланс мог припеваючи поживать под покровительством леди Мари. Прежде чем отправиться с домочадцами епископа Винчестерского на восток, Гериберт снова написал Мари под предлогом извинений, что он пока не выполнил возложенное на него поручение. Но это письмо содержало гораздо больше комплиментов о ее манерах и красоте, нежели первое.

Еще примерно две недели спустя сэр Гериберт благодарил Бога за единственную оставшуюся у него надежду. Третьего февраля сэр Паланс снова писал леди Мари, заявляя, что у него не осталось ни единого шанса осуществить возложенный на него план. На совете, состоявшемся в Вестминстере в день очищения Святой Марии, новоизбранный архиепископ Кентерберийский, Эдмунд Эбингдонский, резко упрекнул короля за разногласия с графом Пемброком. Эдмунд во всеуслышание заявил, что советы, которые король Генрих получал от епископа Винчестерского, были голосом сатаны, что Винчестер и его сторонники ненавидят англичан и отдаляют короля от его народа, после чего попросил короля отстранить этих злых советников. Генрих не впал в ярость и не отрицал доводы новоизбранного архиепископа. Он лишь попросил об отсрочке, смиренно сказав, что не может так внезапно отстранить своих советников, по крайней мере, до тех пор, пока те не представят ему отчет о вверенных им деньгах.

Возможно, еще не все потеряно, продолжал сэр Паланс. Может быть, им удастся достигнуть цели леди Мари иным способом. Он возвращается на запад и останется в красуоллском приорате. Если она хочет продолжить начатое ими дело, то может написать ему в этот монастырь, и он приедет и встретится с ней в удобное для нее время. Он добавил пару фраз, подчеркивающих, что будет счастлив встрече с ней, даже если она не намерена больше вести это дело.

Сэр Гериберт намеренно сделал в своем письме намек, что спешит именно увидеть Мари. На самом деле он хотел как можно дальше находиться от Винчестера, когда тот потеряет свою власть, и ему необходимо было покинуть епископа до того, как тот потерпит полный крах. Гериберт узнал, что епископ планирует использовать его для того, чтобы снова разжечь гнев Генриха против бунтовщиков; Винчестер обсудил с ним, что и как ему следует говорить.

Однако Гериберт чувствовал настроение двора, заметил нарастающее отчаяние Питера Ривольского и Стефана де Сеграве, наиболее влиятельных сторонников Винчестера, и догадался, что епископ уцепился за него, как за последний, отчаянный акт, который почти не имел надежды на успех. Более того, сам Винчестер ничего не терял при этом. Если бы попытка провалилась, пострадал бы Гериберт, ибо король был бы зол. И если Генрих не захотел бы выместить свой гнев на бунтовщиках, он, несомненно, сорвал бы его на тех, кто пытался посеять вражду между ним и его «верноподданными».

Кроме запада, Гериберту некуда было ехать. У него не было знакомых на востоке Англии, и он уцепился за надежду, что Мари не забыла о своей ненависти. Он все еще мог как-то использовать ее, чтобы уничтожить Уолтера. Если он добьется этого, то, возможно, вернет себе и Рыцарскую Башню. Король не знал о его сговоре с епископом Винчестерским.

В тот же самый день с самыми быстрыми гонцами на лучших лошадях было отправлено еще два письма. Джеффри более полно написал Ричарду о наставлениях Эдмунда королю и доступно дал понять, чего можно от этого ожидать. У Ричарда Маршала появилось время заняться делами брата, и через день после письма Джеффри Ричард и пятнадцать рыцарей отправились в Ирландию.

Ричард не взял с собой Мари и Жервез. Во-первых, Жервез умоляла позволить ей остаться в Клиффорде, и Ричард знал, что в Англии, где у нее не было ни собственности, ни друзей, к которым можно обратиться за помощью, она не могла причинить ему неприятности. Во-вторых, Ричард не думал, что в Ирландии у него найдется для нее время, к тому же он не собирался задерживаться там. С тех пор как Жервез покинула Пемброк, они столь прекрасно ладили друг с другом, что Ричард снова обрел надежду иметь наследника. Было бы глупо злить Жервез и мириться с ее нытьем и раздражительностью, когда она могла с полной для себя безопасностью остаться в Англии.

Второе письмо Джеффри было гораздо короче и отправилось к Сибель и Уолтеру в Рыцарскую Башню. В нем сообщалось лишь о том, что близится мир, и что Джеффри получил разрешение короля Генриха на брак его дочери с Уолтером де Клером. Джеффри побуждал Уолтера и Сибель побыстрее прибыть в Роузлинд, где он более подробно сообщит им о том, как короля склонили переменить точку зрения. Если их это устраивает, продолжал он, они могут пожениться немедленно, устроив небольшую, домашнюю церемонию, поскольку время пока не соответствовало для шумного, веселого сборища. Будет не очень приятно, писал он в конце, если король соотнесет их счастье с радостью празднования победы.

Если первое письмо Джеффри было получено с удовлетворением, второе восприняли с восторгом, готовым вот-вот перерасти в безудержную радость. Хотя и Уолтер, и Сибель упорно пытались совладать с собой, их плотская страсть достигла критических пределов. Пока они находились в одном замке, Уолтер не искал удовлетворения даже среди шлюх. Частично он делал это из-за того, что знал – он будет несправедлив по отношению к Сибель, если удовлетворит свою плоть, в то время как ей придется страдать от нестерпимого желания; частично – из-за того, что удовлетворение не принесет ему наслаждения. Он уже пытался однажды утолить свою страсть с Мари, но это не уменьшило его желания к Сибель.

Неудовлетворенность Уолтера воспламеняла Сибель. Находись они сейчас в разлуке, ей бы гораздо больше недоставало его общества, чем плотских удовольствий, но страсть в его глазах и то, как он избегал прикасаться к ней, постоянно напоминали об их взаимном влечении. Дважды за месяц, проведенный ими в Рыцарской Башне, Сибель приходила к Уолтеру и говорила «пожалуйста». Этого было вполне достаточно. Уолтер воспламенялся неистовой страстью, но в конечном счете, несмотря даже на то, что он не забывался, несмотря на все свои опасения, ему становилось не по себе, и тень беспокойства в его глазах обретала большую выраженность.

К счастью, им не пришлось долго оставаться вдвоем. После падения Шрусбери к ним приехали Саймон и Рианнон в сопровождении старого гарнизона Рыцарской Башни. Предоставив воинам недельный отдых и прояснив, что его методы отличались от методов сэра Гериберта, Уолтер отослал на юг в Голдклифф всех добровольцев и распустил остальных.

Присутствие Саймона и Рианнон несколько ослабило плотское влечение Уолтера и Сибель. Тем не менее, письмо Джеффри приветствовали с должной радостью и некоторым благоговением, вызванным, как того и следовало ожидать, связью этого послания с небесным провидением. Саймон и Рианнон радовались не меньше Уолтера и Сибель, ибо напряженность обстановки сказывалась и на них тоже.

Все приготовления были закончены в тот же самый день. Уолтер оставил во главе Рыцарской Башни Дэя, приказав ему ни перед кем не открывать ворот, а Сибель с Рианнон подгоняли служанок и самих себя до тех пор, пока не были уложены все вещи. Они отправились в дорогу на рассвете следующего дня.

В тот же самый день, когда Эдмунд раскритиковал бедствия гражданской войны и Генрих согласился заключить мир, закончились самые лютые морозы. Многие восприняли это, Как знамение свыше о приходе лучших времен, и, может быть, так оно и было, но непосредственный эффект этого знамения делал путешествие не очень приятным. С оттепелью в пути возникли некоторые препятствия, ибо уровень воды в реках значительно поднялся, броды стали опасными, а дорога местами превратилась в непроходимую трясину. Однако отряд, ехавший в Роузлинд, не был обременен повозками с багажом и, несмотря на погодные условия, продвигался быстро. Даже остановки и препятствия воспринимались весело, поскольку все пребывали в прекрасном настроении. Как только испытание Уолтера и Сибель приблизилось к концу, они тотчас же избавились от оков напряжения. Они непринужденно прикасались друг к другу, смеялись и даже целовались, горя нестерпимой страстью.

Когда они прибыли, семья уже собралась в Роузлинде. Сибель приветствовали нежными объятиями, а Уолтера с таким энтузиазмом хлопали по спине и плечу, что Сибель принялась сетовать на то, что Адам, Иэн и папа в третий раз сломают недавно зажившую ключицу. Затем подошла очередь самых ближайших вассалов, которые тоже прибыли поздравить будущих молодоженов. Они приветствовали Уолтера с меньшим ликованием, но с должным уважением и немалым любопытством, ибо понимали, что по большей части им придется иметь дело именно с Уолтером. Иэн не отрицал того, что он быстро уставал, а Джеффри был так прикован к королю и двору, что у него почти не оставалось времени для решения местных проблем. Если исключить все практические вопросы, Уолтер должен был стать новым сюзереном Роузлинда.

25

Вы пригласили кого-нибудь еще на свою свадьбу? – спросил Джеффри, как только улеглись первые восторги, вызванные встречей, и все мужчины семьи собрались в уютной домашней обстановке.

– Боюсь, что непреодолимое желание побыстрее оказаться в Роузлинде не позволило мне задерживаться больше необходимого, даже для того, чтобы отослать приглашения, – засмеялся Уолтер, но тотчас же пожал плечами. – Впрочем, мне некого приглашать. Мои родители и братья умерли, маленький Ричард... я даже не знаю, где он сейчас, а Ричард – черт бы побрал всех этих Ричардов! – Пемброк либо уже уехал в Ирландию, либо уезжает со дня на день. Он будет огорчен тем, что не сможет присутствовать на моей свадьбе, но Джилберт умоляет его приехать уже, по крайней мере, два месяца, и, когда я говорил с Ричардом последний раз, он сказал, что уедет сразу же, как в Уэльсе водворится спокойствие. Думаю, мне следовало бы написать Ричарду – проклятие! Я имею в виду Корнуолла... и Изабеллу, но...

– Он бы не смог приехать, – сказал Джеффри. – Он не оставит сейчас Генриха, ибо Винчестер так и не перестает приходить к королю то по одной, то по другой причине, а он не такой, как де Бург, который лишь усугублял свои дела каждый раз, когда разговаривал с Генрихом. Винчестер юркий и скользкий, словно вьюн, и у него сотня новых планов, как расположить к себе баронов. Ричарду, я имею в виду Корнуолла, приходится постоянно напоминать своему брату, что сейчас самое главное – отстранить Винчестера.

Уолтер вскинул брови.

– Разве Корнуолл подходит для этой цели? Он самый лучший человек в мире, добрый, справедливый и мудрый, но нерешительность Генриха доведет его до белого каления гораздо быстрее, чем здравый смысл удержит от отчаянного шага.

Джеффри стало немного неловко, но Иэн быстро сказал:

– Мы все предупредили Корнуолла соблюдать осторожность, и пока все говорит о том, что король остается непреклонным, несмотря на хитрости Винчестера. Когда Генрих останавливался в Сент-Эдмундсе, где нашла прибежище жена де Бурга, он не только посетил ее и обращался с ней со всей теплотой, но даже вернул ей восемь поместий, принадлежавших де Бургу и ранее конфискованных у него. Он не может простить де Бурга, пока не воцарится мир, но возвращение поместий в это время – не что иное, как обещание скорого прощения. А вам известно, что в прошлом он даже никому не позволял называть имени де Бурга.

– Это так, – согласился Джеффри, – но признаюсь, что частично моя спешка видеть вас с Сибель мужем и женой вызвана тем, что мне необходимо вернуться к королю.

– Ваша спешка не может быть более неотложной, чем моя, – снова рассмеялся Уолтер, – хотя мои причины скорее личного характера, Нежели государственного. И если вы спросите меня, чтобы узнать, сколько нам еще ждать, собираюсь ли я дожидаться гостей, я отвечу, что не собираюсь и готов жениться прямо сейчас, если на это согласится Сибель.

– Но девочке нужно подготовиться, – возразил Иэн. – Она огорчится, если у нее не будет красивого, нового платья, и такой важный день пройдет без соответствующих празднеств.

Радостное выражение исчезло с лица Уолтера.

– Вы вполне правы, лорд Иэн. Что хуже всего, для свадебного подарка с собой у меня нет ничего, кроме медной булавки. Я оказался настолько глуп, что даже не догадался послать в Голдклифф за моим сундуком.

Адам рассмеялся своим громким, низким басом.

– Спросите саму Сибель, – предложил он, вспомнив, что Джиллиан даже не захотела переодеться, не говоря уже о том, чтобы ждать, когда сошьют новое платье, и вышла за него замуж в течение пяти минут и в присутствии всего лишь двух вассалов.

– Это неправильно, – произнес Уолтер неуверенным голосом.

– Нет! – встревожено воскликнул Джеффри. Он боялся, что Сибель не захочет отказаться от всех привилегий невесты, и Уолтер обидится.

Но Саймон тоже весело засмеялся.

– Заячьи души! – прокричал он. – Если вы не спросите ее, я это сделаю сам!

И он устремился к женщинам, обступившим Элинор, прежде чем Уолтер или Джеффри успели перехватить его. Они заспешили за ним, но остановить его можно было только силой, а это вызвало бы вопросы, ответы на которые раскрыли бы его цель при более стесненных для всех обстоятельствах.

– Сибель, – начал Саймон, – ты хочешь выйти замуж за Уолтера сегодня, прямо сейчас, без лишнего шума? Просто позвать отца Эдгара и отправиться в часовню?

– Саймон! – воскликнула Джоанна. – Что тебе взбрело в голову? Да, нам нужно спешить, но не до такой же степени. Несколько дней ничего не изменят.

Но Сибель смотрела не на мать. Как только Саймон задал свой вопрос, она устремила взгляд на Уолтера и за сердитым выражением, вызванным озорством Саймона, увидела настоящую тревогу.

– Конечно, хочу, – ответила она, невозмутимо улыбнувшись своему жениху и протянув ему руку.

Уолтер подошел ближе, принял руку и поднес ее к губам. Он покраснел с ног до головы.

– Саймон просто шутит, – сказал он. – Я не готов, ибо у меня нет ни свадебного подарка для вас, ни приличного одеяния для себя, дабы оказать вам честь.

– Что касается свадебного подарка, – лицо и голос Сибель оставались серьезными, в то время как глаза светились смехом, – то мы имели разговор о подарках во время святок, как вы помните. Не думаю, что мне придется жаловаться на отсутствие таковых. – Уолтер сдавленно кашлянул, но Сибель не обратила на это внимание и продолжила: – А что касается платья, то я не сомневаюсь, что Адам может подарить вам вполне подходящий наряд. Вы можете одолжить платье, если вас беспокоит подобная вещь.

– Ради Бога, – согласился Адам. – Мы вполне можем подождать, пока ты переоденешь дорожную одежду. – И, громко засмеявшись, добавил: – Только мне кажется, что Сибель предпочтет взять тебя, как только ты разденешься.

– Адам! – запротестовала Джиллиан, но ее губы подернулись в едва заметной улыбке.

– Это остроумно! – воскликнула Джоанна.

– Нет, – сказала Элинор, – в этом нет ничего остроумного. Вам известно, что намерения короля шатки. С одной стороны, он видит неясные очертания гибели и почти убежден, что архиепископ Кентерберийский говорит правду. С другой стороны, ему очень трудно избавиться от мысли, что вся власть находится в его в руках, и еще труднее, в этом нет никаких сомнений, вспоминать свои слова о том, что Пемброк должен молить его о пощаде на коленях. Он наверняка чувствует, что все его вассалы смеются над его слабостью. Я считаю, что всем нам, избегавшим прежде двора, следует теперь посетить короля, выказав ему еще большее почтение и уважение за его решение. И чем быстрее мы окажемся при дворе, тем лучше.

Джеффри облегченно вздохнул и обнял Сибель.

– Дорогая, – сказал он, – мы не хотим лишать тебя радости быть невестой, но твоя бабушка права. Если ты готова отложить свадьбу до тех пор, пока не воцарится мир, мы устроим такое торжество, которое запомнят на многие годы, или даже устроим придворную свадьбу, если хочешь...

– Нет, – перебила его Сибель. – Я не хочу выставлять это событие напоказ. Разве наши вассалы откажутся заплатить дань по случаю моего бракосочетания, если мы не пригласим их?

Джеффри улыбнулся и покачал головой.

– Мы можем пригласить их на крестины твоего первого ребенка, – сказал он.

Сибель обратила взгляд на деда.

– Вы же не думаете, что кто-нибудь из ваших вассалов будет возражать против Уолтера, не так ли?

– Конечно, нет, – ответил Иэн, и Элинор решительно подтвердила это.

– В таком случае, что касается точного времени... – Сибель смешалась и робко взглянула на Уолтера.

– Вы не станете винить меня, если я поймаю вас на слове и предложу вам выйти за меня замуж сегодня, ровно в полдень? – спросил он, улыбаясь.

– Вот видите? – вставил Саймон. – Вы все создали из пустяка настоящую проблему. Вы могли бы послать за отцом Эдгаром тотчас же, как Сибель сказала «да».

– Помолчи, взбалмошный плутишка, – засмеялась Элинор. – Я искренне рада, что Уолтер и Сибель согласны, но нам нужно устроить хоть какую-нибудь церемонию. Джиллиан, будь добра, поговори с отцом Эдгаром и проследи, чтобы украсили должным образом часовню. Джоанна, сходи на кухню и узнай, чем они могут угостить нас вечером. Думаю, у них уже готовы всевозможные лакомства, ибо я предупреждала, что в этом появится необходимость. Мы с Рианнон займемся нарядом невесты. Я не сомневаюсь, что мы подыщем для нее приличное платье... – Элинор вдруг замолчала, улыбнулась и сказала: – Соглашение готово. Джеффри, если ты покажешь его Уолтеру, то я позабочусь об остальном. – Она быстро и проворно поднялась. – Сибель, следуй со мной.

Она завела внучку в свои покои и подошла к сундуку, который Сибель еще никогда не видела открытым.

– Здесь находятся платья твоего деда Саймона, – сказала она. – Ни один мужчина не носил их с тех пор, как он умер, но сейчас мужская мода ничем не отличается от прежней, к тому же я все время заботилась об этих нарядах. Ткань нигде не прохудилась, а на вышивках нет ни пятнышка. Если тебе этого хочется, и ты думаешь, что Уолтеру понравятся такие подарки, можешь взять их. По размеру они отлично подойдут Уолтеру, но они все одного цвета – серого.

– Платья дедушки Саймона? – Сибель опустилась на колени и принялась осторожно вынимать их из сундука. Ее озадачило великолепие увиденного, хотя все наряды были одного цвета, а она привыкла к ярким цветам, которыми обычно пестрели наряды мужчин и женщин. Она еще шире открыла от удивления глаза, когда изучила вышивку одного платья из толстого шелка и обнаружила, что та сделана из крошечных изумрудов и рубинов, изображающих глаза и языки сказочных чудовищ, втиснутые среди серебряных листиков деревьев, которые украшали перед и окружали воротник.

– Вы не убрали драгоценности? – удивленно спросила она.

– Я не смогла этого сделать, – голос Элинор задрожал. Она сама удивилась мучительной боли, вызванной этой давней потерей. Саймон умер уже более двадцати лет назад, и она крепко и страстно любила Иэна. Но Саймон был ее первым мужем, научил ее силе и мудрости, он был отцом ее двоих детей. Элинор грустно улыбнулась. – Мы достаточно богаты. Если бы у нас появилась острая нужда в деньгах, я бы убрала драгоценности, но такой необходимости не возникало.

Она замолчала, посмотрела, как Сибель поднимает и расправляет платье из богатого, прочного, почти немнущегося шелка, и подумала о том бесчисленном множестве раз, когда вынимала этот наряд из сундука для того, чтобы проветрить его. Саймон надевал его всего лишь три или четыре раза. В тот период, когда королем был Джон, Саймон не нуждался в придворных нарядах, а для обычных дел и встреч с соседями и вассалами это платье было слишком роскошным. Но тщательный уход ничуть не состарил ткань.

Может, с чьей-то точки зрения, такой дар Уолтеру показался бы кощунством, но Сибель была очень молода, и ей понадобятся сила, настроение и мудрость, которыми дополнял молодую Элинор Саймон. Элинор боялась, что весь груз Роузлинда падет вскоре на эти хрупкие плечи, ибо настанет и ее смертный час, а Джоанна будет прикована к Джеффри и двору.

– Скажи мне, Сибель, – внезапно спросила Элинор, – ты еще девственница?

Сибель покраснела.

– Да, но...

Смех Элинор подтвердил, что ей понятен смысл появившегося румянца и этого «но», и она избавила внучку от необходимости завершать фразу.

– Да, – сказала она, – бери эти платья. Твой Уолтер все больше и больше напоминает мне моего Саймона. Это платье, что ты сейчас держишь, Саймон надевал на нашу свадьбу. Это был мой подарок ему.

– И оно будет нашим подарком Уолтеру, – пылко сказала Сибель. – Спасибо вам, бабушка.

Она направилась к выходу, унося наряд, но Элинор остановила ее.

– Пошли с платьем служанку... и отправь записку, если хочешь. Мужчины сейчас знакомятся с соглашением и очень заняты. Тебе тоже нужно будет прочитать его, но ты сможешь сделать это как-нибудь и на досуге, поскольку контракт написан мною. Можешь не сомневаться, что в нем отражены твои интересы и интересы твоих будущих детей.

Сибель кивнула в знак согласия и спросила:

– Где вы нас устроите?

– В южной башне. – Элинор улыбнулась. – Там вам никто не будет мешать. Эдит будет прислуживать тебе. Можешь оставить себе ее и ее дочь, Адель. Девочка пока не обучена, но Эдит знает свое дело.

Сибель снова кивнула и вышла в прихожую, где нашла письменный столик Элинор и черкнула несколько строчек, объясняя Уолтеру предназначение платья. Затем наверх поднялась Рианнон в сопровождении служанок и слуг, которые несли ванну и чаны с горячей и холодной водой.

– Почему это семейство устраивает все свадьбы зимой? – прохныкала она, дрожа от холода всем телом и влезая в ванну.

– Потому что зимой ночи длиннее, – ответила Элинор, лукаво усмехнувшись. – Сейчас тебе холодно, но позже тебя согреют, и ты получишь хорошую компенсацию за неудобства.

Такой же диалог, но только в других словах, состоялся между Уолтером и Саймоном примерно часом позже в главной палате южной башни, где Уолтер тоже принимал ванну, поставленную рядом с очагом. По сути дела, он имел гораздо больше оснований для жалоб, поскольку огонь, несмотря на то, что горел в полную силу, какую только могли позволить размеры камина, разожгли уже после прибытия его отряда, и он еще не успел обогреть комнату, в то время как в апартаментах Элинор пламя горело денно и нощно круглый год. Учитывая данные обстоятельства, купание Уолтера длилось недолго. Он лишь несколько раз окунулся в воду, что счел вполне достаточным для удовлетворения потребности в ритуальном очищении. Сибель не станет на это сетовать, подумал он, когда Адам и Саймон принялись энергично вытирать его. Она не возражала против его нечистоплотного состояния в Клиро или Рыцарской Башне.

Эта мысль успокаивала его и согревала так же, как теплая ткань, которой растирали его Адам и Саймон. Его несколько встревожила их реакция на великолепное серое платье и записку, которую он нашел, когда они вошли в башенную комнату. Оба отнеслись к одеянию с необыкновенным почтением, а затем почти с тем же трепетом посмотрели на него – а ведь ни Саймон, ни Адам ни перед кем не испытывали благоговейного трепета. Очевидно, этот подарок скорее обладал огромной значимостью, нежели ценностью, хотя он сам по себе выглядел весьма дорого. Однако ни Саймон, ни Адам не рассказали ему о том, что этот наряд принадлежал первому мужу леди Элинор, а в записке по этому поводу ничего не было сказано.

Облачившись в это одеяние, Уолтер узнал не больше того, что уже знал, если не считать, что платье было довольно теплым для такой тонкой ткани в сравнении с шерстяной одеждой. Второе потрясение наступило, когда Уолтер вошел в зал, и Иэн, вскочив на ноги, закричал:

– Саймон! Саймон! – В следующее мгновение прежде, чем леди Элинор успела схватить его за руку, а лорд Джеффри воскликнуть: «Нет, Иэн, это Уолтер, мужчина Сибель», Иэн сам покачал головой, засмеялся и вытянул в направлении Уолтера руки. – Извини меня, Уолтер, – сказал он, улыбаясь. – Я как раз думал о первом муже моей жены, спрашивая себя, а что бы он сказал Генриху – ибо Саймон был прямолинеен и очень мудр, – и получилось так, будто бы он сам появился передо мной. Ты очень похож на него телосложением и походкой.

– И, будем надеяться, способностью здраво мыслить, – добавила леди Элинор, поднимаясь рядом с мужем. – Это моя вина, Иэн. Я хотела сказать тебе, что Уолтер будет одет в платье Саймона. Я подумала, что ему очень подойдет этот цвет, и он действительно ему к лицу. Но вы с Джеффри отвлекли меня проблемой нашей встречи с королем. Давайте отложим ее в сторону. Пора бы нам взглянуть, как дети будут смотреться рядом.

Уолтер не успел ничего сказать, но оно было, пожалуй, и к лучшему, ибо он порывался отрицать всякое сходство с личностью, перед которой, похоже, благоговел каждый обитатель Роузлинда. Как только смысл этого подарка прояснился, шелковое платье, которое несколько мгновений назад казалось таким легким, внезапно стало в десять раз тяжелее его полного вооружения. Иэн был стар; Адама связывали собственные обширные поместья. К тому же ему наверняка с самых пеленок внушали мысль, что он никакого отношения к Роузлинду не имеет, так, чтобы не оспаривал право своей сестры на эти земли; Джеффри приковывали ко двору и к землям, на которых он выполнял обязанности королевского кастеляна, кровные узы и политическая необходимость, и у него бы просто не хватило времени для управления таким огромным поместьем, как Роузлинд; Саймон всегда говорил, что он никоим образом не причастен к ответственности за Роузлинд.

Именно Саймон, первый супруг Элинор, первоначально нес на своих плечах бремя Роузлинда, затем оно досталось Иэну, а теперь, как это понимал Уолтер, груз перекладывали на его плечи. Но он был третьим сыном в семье; от него не приходилось ожидать многого, и пока рядом была Сибель, он вел бы беззаботную жизнь, не отвечая ни за что, кроме своего небольшого поместья. Даже после замечания Джеффри о том, что Роузлинд и все принадлежащие ему почести передавались по наследству по женской линии, Уолтер не задумался над этими словами должным образом, а лишь почувствовал облегчение, поскольку Джеффри пребывал в расцвете своих жизненных сил, и Уолтер ошибочно решил, что пройдет еще немало лет, прежде чем эти земли перейдут в его руки. Его внимание было сосредоточено на гражданской войне и на собственности, которая после смерти брата считалась его.

В минуту панического замешательства Уолтеру захотелось сорвать с себя платье Саймона, словно мягкие шелковые складки душили его. Затем леди Элинор и лорд Иэн разделились, встали по обе стороны от него, и Уолтер увидел Сибель. «Золотая богиня», – так назвал ее принц Ллевелин. У Уолтера перехватило дыхание.

Нижнее платье из золотистого шелка имело столь идеальную завершенность, что, казалось, сверкало стальным блеском; верхний наряд отливал более темным золотом, и его металлическое сияние таило в себе некую угрозу. Ее красновато-коричневые волосы затеняли оба платья и, согласно свадебному обычаю, свободно ниспадали по плечам и спине до самых бедер. Топазы вокруг шеи и на обруче, обрамлявшем голову, излучали яркий свет, но не столь яркий, как ее глаза.

Какое-то мгновение Сибель казалась такой же недосягаемой, как бесценное видение Святой Девы, но затем ее теплые, красные губы осветились улыбкой, и Уолтер вспомнил, как ее тело извивалось под его весом. Да, она была девственницей, но не видением и отнюдь не святой. Определенно не святой, подумал он, когда леди Элинор, взявшая его за одну руку, и лорд Иэн, державший другую, легко подтолкнули его вперед. Возможно, блеск в глазах Сибель был вызван страстью, но не радостями обета безбрачия и не небесами, где, по общему мнению, не было супружеской жизни.

Уолтера вели к Сибель, но тут его подтолкнули с одной стороны, а с другой потянули направо. Он чуть было не вырвался, страстно желая добраться до своей путеводной звезды, но заметил, что Джеффри и Джоанна взяли Сибель за руки с двух сторон и повели ее так же, как вели его. Позади них выстроились вассалы. Именно в этот момент процессии до Уолтера дошло, что они направлялись к часовне, и он вспомнил слова Джеффри: «Ты можешь получить Сибель и Роузлинд, но только как единое целое».

Тяжелый, усыпанный драгоценностями подол платья Уолтера, казалось, путался у него в ногах, а тяжесть всего наряда давила ему на плечи, но лишь только перед ним возник образ Сибель, как Уолтер понял – он бы, подобно Атланту, принял на свои плечи весь мир, если бы от этого зависело счастье Сибель. И в эту минуту платье стало легким и теплым, мягкая ткань облегла кожу, и ему стало интересно, что бы ему сказал сейчас тот человек, прямолинейный и мудрый. Но тут перед ним возник священник, и лорд Джеффри вложил в руку Уолтера руку своей дочери.

Сибель взглянула в открытое лицо человека, который должен был вот-вот стать ее мужем, и почувствовала, что с этой минуты жизнь ее потечет спокойно и гладко. Может быть, Уолтер не обладал столь красивыми чертами, но Сибель знала, что в нем было все, что она так хотела видеть в мужчине: ум, сила и целеустремленность. Уолтер почувствовал, как бремя ответственности внезапно свалилось на его плечи, но Сибель несла этот груз все свои юные годы. Ее воспитывали и готовили к этому, но тем не менее это был тяжелый груз. И вот она почувствовала, как половину тяжелого бремени сняли с ее плеч. Ее рука спокойно покоилась в руке Уолтера. Она с радостью и облегчением повторяла слова, которые должны были связать их на всю жизнь.

Для Сибель такая свадьба была идеальной. Она неоднократно бывала на придворных свадьбах и всегда мысленно содрогалась, представляя себя на месте невесты, которая в течение нескольких дней становилась центром общего внимания. Если бы от нее потребовали этого, она бы выполнила свой долг со спокойной улыбкой на лице (так она выполняла немало неприятных обязанностей), но тихая церемония, свидетелями которой являлись лишь самые любимые люди и преданные вассалы, доставляла ей огромную радость и покой.

Все члены семьи и вассалы закричали «Горько!», и слуги, вместившиеся в часовне, весело загудели, как только Сибель и Уолтер, обменявшись клятвами верности, слились в долгом поцелуе. Затем все отправились на ужин, спокойную, веселую трапезу, хотя и включавшую в себя более изысканные, чем обычно, блюда. Рианнон пропела балладу о Джерейнте и Эниде – эту самую нежную сагу о любви, хотя она содержала в себе немалое предостережение от глупостей, причиной которых становилась мужская гордость и женская скрытность. Наконец, Сибель и Уолтер остались одни в южной башне.

Сибель раздели перед мужем донага, но это испытание ничуть не смутило его, поскольку все присутствующие являлись близкими ей людьми, а сам Уолтер уже видел ее обнаженной и был явно очень доволен. Никто не отпускал грубых шуток и не делал непристойных намеков. Не та чтобы Сибель была не в меру стыдлива и настолько глупа, что не улавливала остроумных замечаний в отношении первой брачной ночи. Она умела отличить белое от черного, но никогда не думала, что щекотливые, романтические минуты, когда два человека соединялись на всю жизнь, подходили для подобных острот.

Как только были произнесены последние наилучшие пожелания и задернуты прикроватные занавески, вся свадебная процессия покинула комнату. Уолтер дождался, пока закрылась дверь, поднялся с постели и раздвинул занавески.

– Мне нравится видеть то, что я делаю, – сказал он, с удовольствием разглядывая Сибель. Золотистый огонь ее волос и глаз ослаб, но не угас в тусклом свете ночной свечи. – К тому же теперь подошло время и для моего подарка тебе.

Сибель медленно улыбнулась.

– Наверное, с моей стороны было нескромно напоминать тебе об этом?

– Да, нескромно, – ответил Уолтер с деланной серьезностью, продолжая стоять у края кровати, наблюдая за Сибель сверху вниз, – но я выбрал тебя не за твою скромность.

– За что же в таком случае? – шутливо спросила Сибель. – За мое наследство?

Она чувствовала на себе его взгляд, но не поднимала глаз. В ответе не было необходимости. Она наблюдала, как напряглась, набухла его плоть. Подобной картины она никогда не видела прежде, поскольку к тому времени, когда нужно было раздеваться, он пребывал в полной готовности. Но с ее последними словами этот процесс внезапно оборвался, и Сибель, резко вскинув голову, увидела, как Уолтера передернуло.

– Тебе следует знать, что, когда я вошел в зал и понял истинное значение твоего дара, мне захотелось убежать прочь, – сказал он. – Каждый человек думает, что ему хочется богатства и власти, пока он не начинает понимать, что все это значит на самом деле, но я не дурак и быстро сообразил, что отдавать приказы гораздо тяжелее, чем выполнять их. Мне не захотелось ни богатства, ни власти. Но затем я увидел тебя... Ты можешь не поверить мне, Сибель, но клянусь, что и раньше, прежде чем я четко осознал, что значит быть мужем госпожи Роузлинда, я предлагал взять тебя в жены без всякого приданого.

– Я верю тебе, – прошептала она, прильнув к нему и обвив его бедра одной рукой так, чтобы можно было положить голову к нему на живот. – Отец говорил мне об этом. Ты думаешь, я бы могла шутить на эту тему, если бы у меня были какие-нибудь сомнения? К тому же я чувствовала это бремя всю свою жизнь.

– Ты? – В этом единственном слове заключался целый источник удивления. – Но ты всегда такая уверенная... – Его голос надломился, ибо Сибель откинула голову назад и подняла на него глаза.

– В душе мне очень страшно, – просто сказала она, еще крепче прижавшись к нему. – Я изучила множество правильных слов, имеющих отношение к огромному количеству обязанностей, и все же не всегда понимаю то, что говорю. – Но тут беспокойство в ее взгляде сменилось уверенностью. – Теперь ты поможешь мне все понять и разделишь со мной... – На мгновение в ее глазах мелькнула тревога. – Не разочаровала ли я тебя, любовь моя? Не прошу ли я слишком многого?

Но не успела она еще закончить фразу, как он обвил ее руками и привлек еще ближе к себе.

– С тобой меня не страшит никакое бремя.

И его тело доказало, что он говорил вполне искренне, ибо Сибель почувствовала упругость и тепло его возбужденной плоти у себя на груди. Сибель ослабила свои объятия и повернула голову так, чтобы наклонить ее вниз, слегка высвободившись из его рук, чтобы поцеловать этот источник удовольствий.

– Давай же, – прошептала она, отодвинувшись в сторону, чтобы Уолтер мог лечь на нагретое ею место, – ты обещал мне подарок. Самое время преподнести его.

26

Когда Сибель и Уолтер согласились на столь поспешную женитьбу, большая часть приготовлений по поводу свадебного торжества была урезана. Однако Элинор не захотела отказывать простому люду в удовольствиях и оповестила все близлежащие фермы и деревни о том, что следующий день объявляется праздничным, а в городке Роузлинда каждый получит бесплатную еду и эль. Пока Уолтер и Сибель приятно проводили время друг с другом, мясники забивали скот, свиней и овец, слуги готовили ямы для жарки, а дровосеки по специально полученному разрешению рубили деревья для костров. Городские пекари делали замес теста для хлеба и пирогов, в десять раз превышающий обычный, пивовары выкатывали на улицу бочонки с элем и пивом, а виноторговцы откупоривали бочки с вином.

Утром свадебная процессия вернулась в палату новобрачных, чтобы осмотреть простыни. Простыни были должным образом перепачканы кровью, но лишь только их показали и унесли, чтобы припрятать в качестве свидетельства на случай, если непорочность невесты будет когда-либо подвергаться сомнению, серьезность и важность рассеялись.

– Хорошо, что кровь – это просто кровь, и никто не способен определить, чья она и откуда, – усмехнулась Сибель. – Спасая мое доброе имя, ты позабыл о других своих дарованиях. Самое постыдное заключается в том, что у меня, как и у бабушки, не было девственной плевы, и мы не знали об этом. Подумать только – все твои переживания, связанные с тем, чтобы я легла на брачное ложе невинной девственницей, оказались напрасными.

Уолтер тоже смеялся. Несмотря на то, что он не нашел препятствия, когда входил в нее, он ничуть не сомневался в девственности своей жены. По сути дела, он знал, что причинил ей ощутимую боль, хотя потратил немало времени, чтобы основательно подготовить ее, так что вручение обещанного подарка оказалось делом не легким. Уолтер не сомневался, что он прокладывал путь, которым никто не пользовался прежде. Проснувшись перед рассветом и занявшись любовью во второй раз, они не испытали таких трудностей. И все же ее последние слова омрачили его.

– Мои переживания были вызваны другой причиной, – сказал он.

В голосе Уолтера прозвучали такие странные нотки, что Сибель остановилась и вернулась к нему. Она как раз направлялась к двери, намереваясь позвать Эдит и Адель, чтобы те помогли им одеться.

– Чем же тогда, милорд? – спросила она, прекратив смеяться.

Он покачал головой.

– Ничем. К тебе это не имеет никакого отношения, моя возлюбленная жена. Нам повезло, что мы смогли разделить любовь и наслаждение, не опозорившись и не совершив греха перед лицом Бога и всех людей. – На мгновение на его лице промелькнуло раскаяние, затем он улыбнулся. – Давай лучше оденемся, если мы хотим успеть на мессу. Кроме того, по всей видимости, мы должны спуститься в городок и показаться перед тамошним людом. Помимо этого, мне необходимо переговорить с твоим отцом и дедом. Я не могу оставить Дэя во главе Рыцарской Башни. Мне нужно назначить нового кастеляна, и этот человек должен иметь большой жизненный опыт.

– И жену, которая знает, как справляться с хозяйством замка, – коротко добавила Сибель.

Когда Уолтер не захотел рассказать ей о том, что же его беспокоило, ее всю пробрал неприятный холодок. Однако в течение напряженного дня она забыла об этом инциденте, ибо раскаяние больше не появлялось на лице мужа, а сам Уолтер выглядел явно счастливым. Судя по виду, его ничуть не тяготила необходимость предстать перед людьми. А когда он общался с купцами Роузлинда или с серфами и рыбаками, которые отовсюду стеклись в городок, чтобы насладиться щедрыми дарами, в его манерах не было ни робости, ни беспокойства.

По сути дела, Уолтера ничуть не тревожил такой тип обязанностей. Как сын, а позже брат графов Глостерских, он привык замещать их в подобного рода делах и имел отличную практику общения с простым людом, начиная от могущественных хозяев гильдий и кончая самым последним серфом.

День и вечер они провели за обсуждением планов на ближайшее будущее. В путь решили тронуться следующим утром, надеясь застать короля в Оксфорде, ибо Джеффри знал, что Генрих намерен снова отправиться на запад после совершения религиозных обрядов в Бромхольме. Рианнон предложила отправиться в путешествие с двором и утешить Генриха своим пением, которое его восхищало. Если Генрих примет ее, это послужит очередным швом в прохудившемся кафтане его отношений с баронами, поскольку она являлась дочерью Ллевелина.

После этого Уолтер поднял проблемы Рыцарской Башни. Джеффри и Иэн тотчас же согласились, что Уолтеру необходимо немедленно позаботиться о своей собственности. Ему не обязательно было оставаться со двором.

– У меня как раз есть для вас человек, – сказал Джеффри, когда Уолтер заговорил о подходящем кастеляне. – Сэр Джон – человек средних лет с преданной и хозяйственной супругой. Кроме того, у него есть сын, который может взять на себя управление замком, во главе которого он сейчас стоит. Таким образом, молодой Джон поднаберется опыта, к тому же это всего лишь временная мера. Когда в Рыцарской Башне будет наведен порядок, вы сможете выбрать человека на свое усмотрение, и сэр Джон вернется в Одихем. Я почти уверен, что подберу место для его сына к тому времени, так что мы все извлечем из этого пользу.

– Да, – сказал Иэн, – и необходимость официального введения в должность кастеляна послужит благовидным предлогом для вас с Сибель, чтобы не задерживаться слишком долго со двором. Но ты должен немедленно написать кастелянам Барбери, Торнбери и Фой и вызвать их к себе для принесения феодальной присяги верности. Боже упаси, чтобы нынешний покой оказался лишь затишьем перед новой бурей, но если это действительно так, ты должен завладеть своими землями до того, как начнется эта буря.

– Верно, – согласился Джеффри. – Сэр Джон присоединится к нам в Оксфорде. Я сегодня же пошлю к нему гонца. Одихем находится не очень далеко.

– Если вы отправитесь на запад, – вставила Элинор, – не забудьте остановиться в Клиро и принять присягу верности у сэра Роланда, Сибель.

– Но спешить с этим нет никакой необходимости, – возразила Сибель. – Сэр Роланд уже знает, что Клиро является частью моего приданого, а его преданность не оставляет сомнений.

– Конечно, но никогда не вредно возобновлять клятвы верности, – мягко уточнила Джиллиан.

– Ты права, Джиллиан, – согласилась Элинор, нежно улыбнувшись своей невестке, которая некогда была в этой жизни всего лишь тихой, забитой, попираемой опекуном сиротой, а теперь справилась бы с целым королевством, окажись она у власти. – Однако моя главная цель заключается не в этом. Если я хорошо помню запад страны, то Рыцарская Башня – самый северный замок Уолтера, а Голдклифф – самый западный. Следовательно, Клиро находится ближе этих замков к Торнбери и Фой, по крайней мере, на день пути. Барбери необязательно принимать во внимание, поскольку вы сможете вызвать его кастеляна в поместье под Брейдоном.

– Вы хорошо помните запад страны, леди Элинор, – сказал Уолтер, – и собрать людей в Клиро благоразумней не только из-за расстояния, но и по другой причине. Возможно, не все из них окажутся такими же трусами и предателями, как сэр Гериберт. Есть даже шанс, что один из них или даже все они – люди порядочные. Зачем нужно, чтобы они чувствовали себя неловко, увидев, что я не только сменил кастеляна Рыцарской Башни, но и весь гарнизон замка?

– К тому же в том, что ты вызовешь их в это время, не будет ничего необычного, – добавила Сибель, – поскольку ты должен объявить им о нашей женитьбе, и они смогут стать свидетелями присяги верности, которую принесет мне сэр Роланд. Эта присяга подчеркнет тот факт, что за тобой находится вся сила Роузлинда.

Вся семья одобрительно загудела. Уолтер поудобней уселся в кресле, выложенном подушками, которое для него поставили рядом с камином. В самом начале беседы, в целом сосредоточенной на проблемах королевства, он спросил себя, неужели его личные интересы были столь незначительны, что их отодвинули на задний план. Теперь он понимал – раз уж он стал членом клана Роузлинда, его дела не могли быть забыты никоим образом. Он улыбнулся, вспомнив, как недовольно отзывался Саймон о своей матушке и сестре, как о женщинах, которые с радостью отдадут десять бушелей пшеницы, но только после того, как пересчитают все зернышки в каждом колоске и проведут основательное расследование, если вдруг не досчитаются хотя бы одного зерна.

По сути дела, Уолтер не видел в этом никакого изъяна. Отношение Саймона к собственности предков всегда приводило его в недоумение. Стоило им с Рианнон предложить сыграть при дворе определенную роль, как они тотчас же потеряли всякий интерес к мелким деталям и исчезли. Сам Уолтер не любил, когда с ним хитрили, и прилагал все усилия, чтобы этого не происходило. Он оглядел всех присутствующих, и его удовлетворение стало еще сильнее. Он не видел ни одного изъяна в поступках всей семьи, ставшей отныне его.

Во всем соблюдалось приличие и порядок. Несмотря на то, что все присутствующие женщины были гораздо богаче и могущественнее своих мужей, в кресле сидела только леди Элинор, и то оно было более низким и не таким изящным, как кресло лорда Иэна. Кроме того, эту привилегию давал ей возраст. Джоанна, Джиллиан и Сибель занимали стулья в ногах у своих мужей, что вполне отвечало приличиям, если кресел не хватало, и делало их похожими на простых, раболепных женщин. Это обстоятельство успокаивало, хотя Уолтер отлично понимал, что оно не имело никакого значения. Затем он поправил свою мысль: оно не имело никакого значения, поскольку каждая жена уверенно облокотилась на своего мужа, так же как Сибель опиралась на его ноги. Рука Адама покоилась на плече Джиллиан, и она поигрывала его пальцами; Джеффри рассеянно поглаживал одним пальцем Джоанну по щеке. Играть роль покорных жен для создания видимости этим женщинам позволяли доверие к своим мужьям и уверенность в собственной силе.

Они не нашли короля в Оксфорде. Служащий казначейства, считавший Джеффри надежным другом Генриха, сообщил ему, что король уехал в Хантингтон, который находился к западу от Херефорда близ Пейнкасла. Джеффри поблагодарил клерка и присоединился к семье для торопливого и неспокойного совещания. Своим отъездом на самый крайний запад Генрих словно намеренно вызывал и искушал бунтовщиков.

– Это может вернуть все к самому началу, – сказал Уолтер. – Поскольку Ричард уехал в Ирландию, людьми Пемброка командует Джилберт Бассетт. Бассетт не горит любовью к королю, и я думаю, что большая часть армии Ричарда, по крайней мере, те подразделения, что не задействованы в охране других замков, сейчас находится в Клиффорде.

– По моим предположениям, это проделки подлой змеи Винчестера, – проворчал Джеффри. – Если Бассетт нападет на Генриха и королю придется бежать, злость и позор пересилят желание короля заключить мир.

– Я отправлюсь в Клиффорд и предупрежу Бассетта, – предложил Саймон.

– Нет, – возразил Уолтер, – это сделаю я. От вас и леди Рианнон будет гораздо больше пользы в Хантингтоне. Ваше присутствие послужит для Генриха действенным доказательством, что принц Ллевелин не принимал участия в нападении, если я вдруг приеду слишком поздно или Бассетт не станет слушать меня.

– А как насчет меня, милорд? – спросила Сибель. – Что лучше поспособствует вашей цели – если я поеду с вами или отправлюсь ко двору?

– Ни то, ни другое, – ответил Уолтер после секундного раздумья. – А еще лучше, если вы последуете за мной на всех парах, какие только смогут выжать сэр Джон и его супруга. Они не знают местности, и мы не можем допустить, чтобы они путешествовали сами. В любом случае они не попадут без меня в Рыцарскую Башню, поскольку Дэй никому не откроет ворот без моего приказа.

В этом Уолтер сомневался, понимая, что Дэй наверняка откроет ворота, увидев Сибель. Затем он убедил себя, что это будет неудобно, поскольку для встречи с Сибель ему придется ехать на север, а затем возвращаться с ней на юг в Хантингтон. Ничего страшного не случится, если Рыцарская Башня, останется без кастеляна еще несколько дней. Однако за сознательным решением скрывалось некоторое беспокойство, порожденное мыслью, что настоящей причиной того, что он не хотел посылать ее в Рыцарскую Башню, являлось его нежелание расставаться с ней на два дополнительных дня, которые бы ушли на все необходимые приготовления. Но это беспокойство выудило на поверхность совершенно иное толкование. Из того, что Уолтер слышал в последнее время, леди Мари и ее сестра должны были остаться в Клиффорде.

– Не ездите в Клиффорд, – поспешно продолжал Уолтер. – Я не хочу, чтобы преданность сэра Джона королю подверглась сомнениям из-за того, что он посетит крепость мятежников до подписания мирного договора. Езжайте в Клиро. Я приеду туда.

Приказ Уолтера полностью отвечал логике, ибо Клиро и Клиффорд находились столь близко друг от друга, что Уолтер мог без лишних хлопот разъезжать туда и обратно в случае необходимости. И все же что-то в голосе Уолтера, та поспешность, с которой он поменял «последуете за мной» на «езжайте в Клиро», напомнила Сибель о мимолетном раскаянии, промелькнувшем у него на лице в то утро, после их свадьбы. Она тоже знала, что леди Пемброк и ее сестра Мари будут в Клиффорде. Не потому ли Уолтер не хотел, чтобы она ехала туда?

На мгновение Сибель ощутила острый укол ревности, но тотчас же вспомнила жадные ласки своего мужа, его страсть, то, как он цеплялся за нее, когда бы ни появлялась Мари, пока они были в Абергавенни. Нелепо было ревновать его к этой безмозглой кукле, которая, по мнению Сибель (эта уверенность отнюдь не являлась следствием нескромности), была далеко не так красива, как она сама. Более того, спокойствие Сибель лишь усилилось, когда она невозмутимо согласилась с приказом мужа после того, как он пылко обнял ее на прощание и прошептал, чтобы она торопила сэра Джона и его супругу по мере своих сил, чтобы они с Сибель как можно скорее оказались снова вместе.

Чуть до смерти не загнав лошадей и людей, Уолтер прибыл в Клиффорд через день поздно ночью. К его большому облегчению, Бассетт находился в замке и невинно спал, ничего не зная о местонахождении короля. Хотя Бассетт не очень обрадовался тому, что его вытащили в такой поздний час из постели, он обрадовался известию Уолтера. Однако напоминание, что Ричард не одобрит нападение на короля, которое могло бы повлечь за собой возобновление конфликта, особенно теперь, до некоторой степени поумерило пыл Бассетта. Тем не менее, поскольку было уже слишком поздно, и Уолтер едва держался на ногах от усталости, Бассетт отложил совещание до утра.

Уолтер проспал очень долго, но Бассетт встал с первыми лучами солнца, чтобы передать новости Ричарду Сиуорду. В новостях не было ничего секретного, и за завтраком Бассетт довольно долго обсуждал эту проблему со своим шурином.

Ни тот, ни другой не обращали внимания на сэра Паланса де Тура – гостя сестры леди Пемброк. Они уже привыкли к его неизменному присутствию за несколько дней, что он гостил в замке. Он был весьма любезен, должным образом скромен, не мешал им и всегда был готов присоединиться к любому развлечению или азартной игре, если его приглашали. Однако они не придавали его персоне большого значения и не заметили той спешки, с которой он исчез, когда было упомянуто о прибытии сэра Уолтера.

К тому времени, когда Уолтер присоединился к Бассетту и Сиуорду, сэр Гериберт умудрился второпях посовещаться с Мари и покинуть Клиффорд с намерением вернуться в красуолльский приорат. Он сказал ей на прощание, что если она будет оповещать его о действиях Уолтера, то он поможет ей добиться желанной мести. Мари со всей искренностью заверила, что будет посылать ему любые известия, ведь теперь она нуждалась в присутствии Гериберта не меньше, чем в удовлетворении своей мести.

Мари понравилось иметь в своем распоряжении рыцаря. Его почтительные манеры доставляли ей огромное удовольствие, поскольку ее покойный супруг не поощрял своих друзей, если те относились к ней с чрезмерной учтивостью. Несмотря на его красоту, она ни на минуту не подумала о Гериберте, как о своем муже, поскольку он просто не имел должного титула, богатства и перспективы получить таковые. Однако его комплименты и внимательность радовали ее, и, как только погода наладилась, она увидела все преимущества постоянного присутствия человека, готового отвезти ее, куда бы она ни пожелала.

Все вокруг как нельзя лучше удовлетворяло Гериберта. Будучи гостями Мари, он и его люди жили и питались за счет графа Пемброкского, более того, их число было столь незначительным по сравнению с нынешним гарнизоном Клиффорда, что никто не возражал против лишних ртов. Мари не хватало благоразумия понять, что ситуация изменится, когда наступит мир, поэтому не переставала думать о том, что, если Гериберт добьется своей цели и лишит Уолтера поместья, он сам получит власть над Рыцарской Башней и вернется туда. По сути дела, Гериберт так часто говорил о мести Мари, словно Уолтер интересовал его только из-за нее, что полностью завуалировал от нее то, что он имел личные причины ненавидеть Уолтера.

Таким образом, как только Мари узнала о прибытии Уолтера, она почувствовала отнюдь не удовлетворение, что он находился теперь в двух шагах от ее расплаты, а раздражение, что его визит лишил ее общества такого cavalier flagomeur[18]. Если бы он уехал немедленно, она бы просто послала вдогонку Гериберту записку с просьбой вернуться и сказала бы, что ей не удалось выяснить, каков был следующий шаг Уолтера. Однако Уолтер не собирался предоставлять Бассетта и Сиуорда их собственным уловкам, тем более что отлично понимал, что Сибель еще не добралась до Клиро. Итак, проснувшись, он принялся размышлять, какие шаги можно предпринять, чтобы подтолкнуть короля к миру.

Мари решила, что она просто не будет обращать внимания на Уолтера в течение того короткого промежутка времени, пока он находится в Клиффорде. Свое равнодушие она выразила, бросив на него ледяной мимолетный взгляд и повернувшись спиной в ответ на его вежливое приветствие. К счастью, она очень резко повернулась к нему спиной и не увидела в его изумленном взгляде выражение вины, которое бы обязательно приняла за печаль и раскаяние. Это плюс ее собственная заносчивость вполне могли убедить ее, что Уолтер тосковал по ней и страдал, не удовлетворенный выбором жены. В ее нынешнем расположении духа это доставило бы ей огромное удовлетворение.

Однако она не заметила этого, а ее место рядом с Жервез находилось достаточно близко, чтобы между бессвязными комментариями сестры слышать обрывки мужского разговора. Из этих обрывков Мари удалось выяснить несколько неприятных фактов: во-первых, Уолтер уже женился на Сибель, и для Мари его речь звучала как кукареканье важного петуха на своем пепелище. Когда он произнес «мы в Роузлинде считаем...», то можно было подумать, что вокруг этой семьи вращаются звезды и солнце. Во-вторых, Уолтер, похоже, подстрекал Бассетта и Сиуорда к каким-то действиям, связанным с войной, а это означало, что все мужчины уедут, и им с Жервез снова придется умирать от скуки. В-третьих, визит Уолтера отнюдь не обещал быть коротким. Очевидно, он намеревался оставаться в Клиффорде до тех пор, пока эта сучка, его жена, не прибудет в свой замок, а затем ежедневно будет приезжать из Клиро сюда.

Мари готова была вспыхнуть от гнева. Она считала Уолтера самым ненавистным для себя человеком на всем свете. Он разговаривал с ней с такой непринужденностью, будто между ними не случилось ничего выходящего за рамки; это было явным оскорблением. Он оказывал дурное влияние, желая возобновления войны, а ведь Мари знала, что все хотели лишь ее окончания; это была измена. К тому же он служил помехой, поскольку сэру Гериберту придется скрываться до тех пор, пока он будет оставаться по соседству; это огорчало Мари больше всего, поскольку теперь, когда ей захочется выехать на прогулку или послать какую-нибудь записку, придется просить об одолжении Жервез, в то время как сэр Гериберт беспрекословно выполнил бы любое ее желание. От Уолтера нужно как-то избавиться.

Уолтера немало огорчило то, как Мари отреагировала на его приветствие, ибо это подчеркивало, что она до сих пор испытывала к нему сильные чувства. Все его предыдущие связи, за исключением тех, что завершались благодаря чрезмерной ненасытности его любовниц, заканчивались по взаимному согласию, оставляя лишь смутное чувство сожаления. Когда он случайно встречался со своими женщинами снова, они приветствовали его пускай сдержанно, но дружелюбно. Таким образом, нежелание Мари хотя бы поздороваться с ним лишь обострило его чувство вины. Он решил, что недооценил ее и причинил ей боль, и считал своим долгом исправить это положение.

Однако Уолтер понимал, что не может предложить ей никакой компенсации, и пытался избавиться от чувства вины, сосредоточив все свое внимание на политических проблемах. Первым делом он предложил полностью игнорировать присутствие короля, поскольку Генрих не представлял для них никакой угрозы. Однако ни Бассетт, ни Сиуорд не могли принять такое предложение. Оба хотели нанести сокрушительный удар.

– Но не по королю, – предупредил их Уолтер. – Вам известно, что Ричард не пошел бы на это, даже если бы Генрих находился сейчас у ворот Аска. Даже когда король нарушал клятву или наносил кому-нибудь огромное оскорбление, никто не смел нападать непосредственно на него. Если вы двинетесь на Хантингтон, то лишь приобретете нового врага в лице Ричарда. В Роузлинде мы говорили о том, что намерения Генриха восстановить мир очень шаткие. Может быть, существует какой-нибудь другой способ выразить наше презрение к его министрам и уважение к его собственной персоне?

– Уважение! – усмехнулся Сиуорд.

– Он – король, – вздохнул Бассетт, – и Ричард действительно не одобрит нападения на него.

– Лорд Джеффри утверждает, что стремление короля к абсолютной власти не что иное, как лихорадка, вызванная в Генрихе ядовитыми словами Винчестера, – заметил Уолтер, – и я верю в это, поскольку мой отец и брат часто жаловались, что король слишком много внимания уделяет красоте и церкви и почти не заботится о правительстве, предоставляя всю власть графу Кентскому.

– Погодите-ка... – задумчиво проговорил Бассет, – дайте подумать. Что-то крутится у меня в голове, нечто имеющее связь со словами Уолтера. Ударить по королевским министрам... вот оно! Не более чем в двух милях от Хантингтона лежит поместье под названием Элмондбери, и оно принадлежит Стефану де Сеграве. Если мы нападем на него, известия об этом очень скоро достигнут Хантингтона.

– Отлично, – согласился Уолтер и улыбнулся. – Да, это идеальный выход. Генрих поймет, что вы с таким же успехом могли двинуться на Хантингтон, который представляет собой более богатое место. Таким образом, вы выкажете свое уважение к владениям короля и свое презрение к владениям Сеграве. Жаль, что мои люди сейчас в Рыцарской Башне, но я уверен...

– Я не думаю, что вам следует ехать с нами, – сказал Бассетт. – Имейте благоразумие, Уолтер. Если ваш герб будет случайно замечен среди знамен нападающих, вашему тестю придется нелегко, объясняя королю, как так случилось, что он отдал свою дочь в жены человеку, который совершает набеги с бандой преступников уже через неделю после свадьбы.

Уолтер открыл было рот, но тут же закрыл его. Ричард Сиуорд положил руку ему на плечо.

– Как вы сами сказали, сейчас не время вызывать сомнения в голове короля, к тому же Джеффри Фиц-Вильям связан с Генрихом кровными узами. Вполне хватит того, что вы сообщили нам это известие. Можете не бояться, что мы усомнимся в вашей преданности.

К обеду Мари пересмотрела свою первоначальную идею игнорировать присутствие Уолтера. Если он планировал остаться в Клиффорде, ее поведение заметят. И если Жервез поймет ее, Бассетт и Сиуорд наверняка удивятся этому и, возможно, обо всем сообщат Ричарду. Мари явно льстила себе, ибо эти джентльмены имели куда более важные вопросы к Пемброку, но Мари смотрела на жизнь со своей колокольни.

Стоило Мари подумать об Уолтере, как ее гнев пробудился снова. Ей хотелось выказывать ему надменное презрение, словно он был гораздо ниже ее по положению, но она не смела, боясь, что он рассердится и начнет проявлять по отношению к ней грубость и невоспитанность, отпуская в присутствии людей шуточки о ее желании выйти за него замуж вчера, и о ее холодной надменности сегодня. Противоречивые чувства, кипевшие в ней, привели к весьма странному результату: она то уходила в себя, то нервно смеялась без причины, то бессвязно говорила, то опускала глаза и замолкала.

Уолтера огорчали эти признаки того, что он по ошибке принимал за томительную страсть. Он делал все возможное ради Мари, притворяясь, что не замечает ничего необычного, и относясь к тому, что она говорила, с серьезной учтивостью, которая не таила в себе никаких намеков. Однако из-за угрызений совести голос его звучал очень тихо, а взгляд был полон тревоги. Мари принимала это за сожаление, но такое наказание уже не могло удовлетворить ее. Она не хотела довольствоваться лишь страданиями Уолтера; Сибель тоже должна была страдать, должна была возненавидеть своего любимого мужа столь сильно, чтобы для них обоих жизнь превратилась в сущий ад.

После обеда вернулись охотники, и Уолтер, к своему огромному облегчению, удалился под предлогом, что ему необходимо выслушать их донесения. Мари не возражала. Она хотела побыть наедине, ибо нуждалась в тщательном плане. Сибель никак не отреагировала на ее намеки об их отношениях с Уолтером, поэтому необходимо было предпринять нечто более действенное, чем слова. Мари решила, что их с Уолтером должны застать при таких компрометирующих обстоятельствах, которые нельзя будет игнорировать.

Но это погубит ее так же, как и Уолтера. Нет, этого можно избежать, если она скажет, что обратилась к Уолтеру за помощью, а затем заявит, что он в ответ на это заволок ее силой в постель и изнасиловал. Если она скажет, что не сможет жить, коль он не подарит ей еще одно коротенькое воспоминание об их любви, он, несомненно, по своей глупости затащит ее в постель. И даже если он не захочет переспать с ней, она сама порвет на себе одежду и позовет на помощь.

Естественно, ей понадобится надежный свидетель, и она не сомневалась, что может довериться сэру Палансу – не сэру Гериберту (на людях она называла его Палансом, поэтому часто забывала его настоящее имя), ибо он идеально подходил для этой цели, поскольку они с Сибель знали друг друга. Мари верила, что Гериберт достаточно умен и сможет найти для этой дуры Сибель объяснения, почему он не прибыл в Рыцарскую Башню в назначенное время.

Вот точный расчет времени представлял собой трудную задачу, ибо Мари не знала, сколько намерен оставаться в Клиро Уолтер после того, как приедет Сибель. Так или иначе, будет лучше, если Уолтер придет к ней вскоре после прибытия своей супруги. Иначе оскорбления никто и не заметит. Но где они встретятся? Где-нибудь неподалеку, но не в Клиффорде. Никто не поверит, что Уолтер пытался изнасиловать ее в Клиффорде.

И тут Мари вспомнила, что сразу же после завершения холодов и отъезда Ричарда в Ирландию они выезжали на прогулку и посещали небольшое поместье близ Хея. Тамошний бейлиф вспомнит ее и не станет возражать, если она проведет в доме несколько часов и воспользуется его спальней. И даже если он не вспомнит ее, то не осмелится отказать ей, если она приедет в сопровождении сэра Гериберта и его людей. К тому же Хей находился совсем рядом с Клиро – примерно в миле или что-то около этого. Они проезжали Клиро, когда возвращались назад в Клиффорд.

Но тут она от досады прикусила губу. Как же сэр Гериберт будет сопровождать ее со своими людьми, если он пребывает в красуолльском приорате? Если только она сама не отправится в Красуолл... А почему бы и нет? Ей нужно лишь сказать Жервез, что она больше не может находиться рядом с сэром Уолтером и хочет уехать в приорат. Жервез знала о том, что произошло между ней и Ричардом, когда она пыталась заявить, что беременна от Уолтера. Теперь, когда мир был почти достигнут, Жервез намеревалась поддерживать хорошие отношения со своим мужем, чтобы он взял ее с собой ко двору, когда поедет туда. Она не выдержит, если Мари накличет беду; она предпочтет обойтись без ее общества несколько дней.

Мари вскочила на ноги. Она еще могла успеть добраться до приората сегодня, и тогда сэр Гериберт завтра же пошлет за своими людьми. Уолтер сказал, что скорее всего Сибель приедет не раньше чем послезавтра. Гериберт пошлет несколько человек следить за ее прибытием. Один из них вернется и предупредит Гериберта и ее, а другой доставит письмо Мари. Мари хихикнула. Если Уолтера вдруг не окажется в Клиро, письмо скорее всего вручат Сибель. Если же она прочтет его... если она прочтет его, появится множество дополнительных возможностей навлечь на них неприятности.

Поскольку от Жервез не ускользнуло странное поведение Мари за обедом, она не стала отказывать сестре в ее просьбе. Если ей и пришла в голову мысль, что Мари скорее стремилась оказаться в обществе сэра Паланса, чем уехать подальше от Уолтера, она не стала высказываться на этот счет. Жервез заметила, какое внимание оказывал сэр Паланс Мари, заметила и то, что Мари это очень нравилось, но она понимала свою сестру и совершенно не боялась, что увлечение Мари перерастет в нечто большее. То, что сэр Паланс с такой поспешностью вернулся в Красуолл, озадачило ее, но Мари бойко отвечала, что сэр Паланс не хотел впутываться в войну и уехал, чтобы избежать просьб Бассетта и Сиуорда участвовать в предполагаемом набеге. Этот аргумент показался Жервез вполне резонным, и, улыбнувшись своей обычной презрительной улыбкой, она пожелала сестре счастливого пути.

Естественно, что просьбу Жервез об отряде, который сопровождал бы Мари в Красуолл, передали Бассетту, а он, в свою очередь, не очень лестно отозвался о невестке Ричарда и ее желании посетить приорат именно в тот момент, когда он нуждался в каждой лошади для более важной цели. Уолтер услышал это, и чувство вины и облегчения перемешалось в нем. Он уже подумывал о том, чтобы уехать в Клиро, не желая проводить вечер в обществе Мари, но ему не очень хотелось ехать туда. Он как раз размышлял о том, как ему присоединиться к набегу. Он бы мог нести щит с чьим-нибудь другим гербом, не обязательно со своим. Кроме того, нужно было время, чтобы убедить Бассетта принять его идею. В связи с этим Уолтер хотя и чувствовал свою вину в том, что Мари уезжала из Клиффорда, но был немало благодарен ей за это.

Когда Мари прибыла в красуоллский приорат, сэр Гериберт пришел в недоумение и поначалу даже испытал тревогу. Он понимал, что Мари не настолько очарована им, чтобы приехать сюда лишь из желания быть рядом, и испугался, что произошло нечто неожиданное. Однако, как только она сообщила ему о своем плане, Гериберт почувствовал облегчение. Естественно, он не намеревался просто обвинить Уолтера в изнасиловании – ему бы никогда не поверили. Он собирался захватить Уолтера врасплох, когда тот будет кувыркаться в постели Мари, и убить его.

Гериберт не боялся, что Мари выдаст его как убийцу, ибо он мог переложить всю вину на нее. Он достаточно слышал о привязанности графа Пемброкского к Уолтеру и отлично понимал, что зять Мари либо убьет ее, либо навечно заточит в четырех стенах, если узнает, что она сыграла главную роль в убийстве его друга. Как только Уолтер умрет, Гериберт прояснит Мари, что они теперь связаны одной веревочкой – либо пан, либо пропал! Ей придется сохранить в тайне обстоятельства смерти Уолтера, либо ее признают такой же виновной, как и его убийцу.

Однако Гериберт ни словом не обмолвился о своих личных намерениях, а лишь согласился, что этот план, несомненно, причинит молодой жене боль. Он пытался убедить Мари, что будет гораздо надежнее отослать письмо в Клиффорд, поскольку тогда появится больше шансов на то, что его получит именно Уолтер. Он указал, что Сибель способна уничтожить письмо, если она получит его до прибытия Уолтера в Клиро.

– В таком случае я пошлю ему другое письмо, – рассмеялась Мари, – слезно спрашивая, почему он не ответил на мое первое послание, что, несомненно, вызовет в нем вопрос – куда же оно девалось. Уолтер не из тех людей, что спокойно воспринимают вмешательство жены в их дела. Он может опоздать на день-другой, но все равно приедет, и Сибель будет вне себя от гнева.

Сэр Гериберт собирался привести дальнейшие доводы, ибо он хотел в точности знать, когда приедет Уолтер. Мари будет чувствовать себя достаточно уютно в стенах Хея, но ему не очень-то хотелось провести несколько дней в лагере в такую мерзкую погоду. Затем до него дошло, что он не сможет оставаться рядом с поместьем с большим отрядом людей, поскольку Уолтер тогда наверняка что-то заподозрит. Он поднял этот вопрос.

– Вам не понадобится большой отряд, – сказала Мари. – Сколько необходимо человек для того, чтобы одолеть голого мужчину? Кроме того, зачем вам разбивать лагерь? Вы и десять-пятнадцать человек, или даже двадцать, вполне могут приехать в поместье в качестве эскорта.

Гериберт покачал головой.

– Где вы могли раздобыть такой эскорт, если вы поссорились со своей сестрой? Если сэр Уолтер заметит людей, он сразу же почует неладное, а если мы попытаемся спрятать наших людей, бейлиф наверняка сочтет это странным и, возможно, даже предупредит сэра Уолтера о неприятностях, которые могут ждать того в его доме.

Но, несмотря на все доводы Гериберта, Мари оставалась непреклонной. Она продолжала настаивать на том, чтобы послать письмо в Клиро, где о нем узнает Сибель. В конце концов, Гериберт сдался, ибо понял: если Сибель будет знать о письме Мари, это послужит лишним свидетельством того, что именно Мари придумала план, который приведет к смерти Уолтера. Это станет дополнительной гарантией ее молчания.

Гериберт решил, что может взять с собой не более двоих-троих человек. Бейлиф не придаст этому значения и не сочтет странным то, что люди будут стараться не попадаться ему на глаза после своего прибытия. Возможно, один он не справится с сэром Уолтером, но втроем или вчетвером они легко одолеют его, особенно если Мари удастся обезоружить его и затащить в свою постель. Человек, оставленный у дороги, сможет помчаться во весь опор, и привести остальных людей, как только заметит появление Уолтера, так что отряд еще несколько раз успеет добраться до поместья, поскольку Гериберт полагал, что на свою роль у Мари уйдет не меньше получаса. Если Уолтер приедет (а может случиться всякое), он приедет, подготовившись к длительному разговору. Тогда, даже если Мари переоценит свои возможности и Уолтер прибудет в Хей с эскортом и не соблазнится лечь с ней в постель – зная о красоте Сибель, сэр Гериберт имел свои сомнения на этот счет, – отряд примчится достаточно быстро, чтобы убить Уолтера и людей, которых он приведет с собой.

Хотя некоторые сомнения Гериберта были вполне справедливыми, Мари вовсе не действовала на свой страх и риск.

Она не была непроходимой дурой и отлично понимала: сказать мужчине о том, что он наверняка не устоит перед ней, – означало укрепить его верность жене. Несмотря на то, что она неправильно истолковала причины, побудившие Уолтера на любезное отношение к ней, она знала, как использовать это; ее письмо явило собой настоящий шедевр, полный намеков и опасений. Она сочиняла его весь остаток дня, но конечный результат стоил этих усилий.

Пока она занималась письмом, Гериберт съездил в Клиффорд, должным образом позаботившись о том, чтобы не попадаться на глаза Уолтеру, и приказал своему отряду выступать тотчас же, как люди Бассетта отправятся в набег. Таким образом, появлялась надежда, что их отъезд останется незамеченным. Однако им придется пустить лошадей в обратном направлении, проехать Хей и укрыться в сторожке пастуха, которая находилась у дороги примерно через милю. Там они могли спокойно отдыхать (если только такое грубое жилище могло предоставить им отдых) весь день и следующее утро, но затем должны вооружиться и быть готовы выехать в Хей в любую минуту.

Письмо отослали на следующий день с двумя всадниками – один должен был доставить послание, как только узнает о прибытии в замок Сибель, и затем вернуться и сообщить об этом сэру Гериберту, другой – сообщить известия о приезде Уолтера. Как только Уолтер прибудет в Клиро, Мари, Гериберт и трое его людей двинутся в Хей.

Сибель со своим отрядом отправилась в Клиро вскоре после того, как Уолтер покинул Оксфорд. Сэр Джон пытался было возражать, что в спешке не было необходимости; он считал, что гораздо удобнее отложить отъезд до утра, поскольку близились сумерки. В ответ на это Сибель вежливо сказала, что погода вполне соответствовала их цели, а в это время года никто не мог положиться на безмятежный путь. Нужно было воспользоваться преимуществом сухой дороги, пока им представлялась такая возможность. Сэр Джон и его жена обменялись взглядами, и женщина вздохнула. Они хорошо знали Сибель; путешествие окажется не из легких, и супруга сэра Джона не сомневалась, что устанет от езды и дамского седла задолго до того, как они доберутся до конечной цели.

Следующий день выдался погожим, и Сибель выгнала всех на дорогу еще до восхода солнца. Третий день в пути явился повторением второго, но к вечеру погода испортилась. Однако дождь ничуть не помешал твердому решению Сибель добраться до Клиро в течение следующего дня. Вопреки этому решению, к полудню стало ясно, что повозки с багажом не смогут покрыть такое расстояние дотемна. Следовательно, самым благоразумным шагом было бы повернуть назад в Херефорд и остановиться там на ночь, но Сибель не могла заставить себя сделать это. Она сказала себе, что ей просто невтерпеж снова оказаться в объятиях Уолтера, да и он сам просил приехать как можно скорее.

Тем не менее, она не хотела причинять неудобства жене сэра Джона. Таким образом, она сказала, что вполне могла бы продолжить путь сама в сопровождении небольшой охраны. Но сэр Джон не хотел ничего слушать, поэтому, в конце концов, все, кто был в седлах, двинулись вперед, оставив повозки с багажом под охраной нескольких воинов с приказом двигаться как можно быстрей. Вскоре Сибель пожалела о своем глупом поступке, но возвращаться в Херефорд уже было поздно. Путь оказался ужасным и куда более долгим, чем она ожидала; из-за дождя стемнело раньше обычного, и из страха сбиться с пути и заблудиться им приходилось пробираться очень медленно.

Когда они доехали до места, где дорога разветвлялась и уходила влево на Клиффорд, Сибель чуть было не поддалась искушению и не поехала по этому пути; до Клиффорда было чуть более мили, в то время как до Клиро все еще оставалось добрых пять миль. Тем не менее, она твердо решила держаться правой развилки. Уолтер пояснил ей, что он против того, чтобы она ехала в Клиффорд. Несомненно, он хотел оградить ее от злого языка Мари. Сибель презрительно фыркнула при этой мысли. Она могла бы в течение пяти минут стереть эту курицу в порошок, если бы не боялась травмировать мужа своим поведением и если бы эта женщина стоила того, чтобы на нее тратили силы. Да и в любом случае Уолтер будет ждать ее в Клиро.

Но Уолтера в Клиро не оказалось. Несмотря на радушный прием сэра Роланда, ярко пылающий огонь и сухую, теплую одежду, Сибель пробрал неприятный холодок. Уолтер вовсе не приезжал в Клиро, даже не послал гонца, чтобы тот предупредил сэра Роланда о приезде госпожи. Он как будто забыл о ее существовании.

Как только первая волна разочарования ослабла и сэр Роланд с женой, узнав, с какой быстротой отряд проделал такой длинный путь, воскликнули от удивления, Сибель твердо решила не поддаваться панике. Хотя Уолтер и просил ее ехать как можно быстрее, он, возможно, не думал, что она прибудет так скоро. Более того, в Клиффорде у него были дела к Бассетту. Возможно, он как раз сейчас гнался за Бассеттом, чтобы отговорить его от нападения на короля.

Благоразумие одержало победу над подозрениями, в которых Сибель боялась признаться даже себе. К тому же для размышлений у нее почти не осталось времени. Они рано легли спать, и усталость одолела тревожные сомнения. Сибель быстро забылась глубоким сном, и если ей что-то снилось, то она не помнила ни одной неприятной детали. Утром Сибель вовлекли в беседу о сэре Гериберте и состоянии Рыцарской Башни.

Вполне естественно, что сэр Джон проявлял любопытство к замку, которым ему предстояло управлять. Он задавал по пути в Клиро кое-какие вопросы, но во время езды поддерживать беседу было трудно, и теперь он выжимал из сэра Роланда и Сибель всю информацию, какой они могли его снабдить. Сэр Роланд кое-что знал о самом сэре Гериберте, но он ни разу не был в Рыцарской Башне. Следовательно, большая часть вопросов адресовывалась Сибель. Она значительно превосходила других женщин умением вести беседу, но, в отличие от своей матери и бабки, которые ухитрялись отвечать и думать при этом о чем-то другом, ей еще не хватало опыта сосредоточиться на своих репликах.

И только после обеда, когда сэр Роланд и сэр Джон удалились взглянуть на боевые машины и обсудить вопросы нападения и обороны, а их жены устроились в одной из комнат, чтобы поговорить о детях, Сибель уединилась со своими собственными мыслями. Она подбирала подходящую вышивку для манжет платья, которое шила для мужа; приходившие ей в голову мысли ее далеко не радовали, хотя никак не были связаны с ревностью.

Сибель вдруг пришла в голову мысль, что, если Уолтеру не удалось отговорить Бассетта и Сиуорда от нападения, он, возможно, решил сопровождать их в надежде оказать хоть какое-нибудь влияние на их действия. Она как раз считала дни, пытаясь выяснить, сколько времени может занять организация атаки и когда Бассетт скорее всего нанесет удар, если он имел такие намерения, как к ней приблизился слуга с письмом.

Слуга еще не сказал ни слова, а она уже нетерпеливо потянулась за скрученным пергаментом, надеясь, что пришла весточка от Уолтера, и пугаясь в то же время, что его прислал Бассетт, сообщая о ранении или смерти ее мужа. Фактически в своей тревоге она чуть было не сорвала печать, не удостоив ее и взглядом, но лишь только ногти коснулись воска, как она подумала, что письмо скорее всего предназначалось не ей, а сэру Роланду, и вопросительно взглянула на слугу.

– Господину или госпоже, – пояснил тот. – Гонец не стал ждать.

Такой ответ не разъяснил вопроса, ей предназначалось это письмо или сэру Роланду, но он немедленно развеял ее страхи, связанные с предполагаемой бедой, постигшей Уолтера. Сибель опустила глаза на печать, но эмблема ничего ей не сказала, и она не стала вдаваться в более глубокое изучение. Наверняка письмо прислал какой-нибудь друг или родственник сэра Роланда. Откладывая письмо на маленький столик, на котором находилась ее вышивка, она лениво повернула его, и в глаза бросилось имя адресата. Письмо предназначалось Уолтеру, и почерк наверняка принадлежал не писарю.

Сибель заинтересованно повернула свиток снова и более внимательно осмотрела печать. Кому могло быть известно о том, что Уолтера ждут в Клиро? Чью печать она бы не распознала? Печать была очень маленькой. Сибель мешкала, решив, что письма Уолтера не имели к ней никакого отношения, но затем покачала головой. Чушь. Все, что касалось Уолтера, относилось теперь и к ней, и наоборот. Они стали мужем и женой – одной плотью и кровью. А что, если это письмо от юного Глостера или какого-нибудь друга, взывающего к помощи? Сибель поднесла его поближе к свету и внимательно рассмотрела оттиски на воске. Губы ее подернулись в холодной ухмылке. Печать была маленькой, но оттиск был сделан очень бережно, четко и в правильной последовательности. Несмотря на кривые линии, Сибель легко прочитала «Ле Морес».

27

Между тем, как только Мари покинула Клиффорд, настроение Уолтера значительно улучшилось. Джилберт Бассетт лишь засмеялся, когда Уолтер заявил, что желает поменять щит и присоединиться к набегу, а затем сказал, что если Уолтер просто намерен развлечься и получить свою долю добычи, то они будут весьма рады ему. И хотя его посвятили в планы, он чувствовал приятное удовлетворение из-за отсутствия всякой ответственности в предстоящем деле. Как приятно, пускай и временно, отвечать только за себя, исключая даже маленький отряд, которым он командовал многие годы.

Как только Уолтер улегся в постель, он сразу вспомнил о гибком горячем теле Сибель. Завтрашний набег станет его последней безумной выходкой. Вероятно, ему больше никогда не придется участвовать в делах, в которых он был волен поступать, как ему нравится, ничуть не задумываясь о последствиях. Он лежал на кровати с задумчивым видом, закинув руки за голову, и размышлял над новым поворотом в своей жизни. Когда он впервые попросил руки Сибель, то, обманывая самого себя, решил, что боится потерять свободу. На самом деле ему следовало страшиться бремени ответственности за весь Роузлинд, а не своей клятвы заботиться об одной-единственной женщине.

Он вспомнил, как спрашивал самого себя после предупреждения леди Джоанны и принца Ллевелина о ревнивом нраве Сибель: останется ли он властен над своей личной жизнью? Теперь Уолтер лишь удивлялся собственной глупости. С того момента, когда он впервые увидел Сибель, он перестал желать других женщин. Он вполне сможет хранить верность своей жене, по крайней мере, в тот период, когда их разлука не будет долгой. Это испытание было не таким уж суровым. Кроме того, он не видел в поведении Сибель и намека на ревность, а ведь Мари предоставила достаточно оснований для этого.

Мысль о Мари слегка смутила Уолтера, но лишь на одно мгновение. Он не увидит ее некоторое время, если будет установлен мир. Ричард, несомненно, отвезет свою жену ко двору и где-нибудь устроит ее, пока будет восстанавливать порядок на своих землях. Уолтер тем временем займется собственными имениями и знакомством с владениями Роузлинда.

Теперь его ответственность была смешана с чувством гордости. Мысль о том, что ему выказывали свое уважение такие люди, как лорд Иэн и лорд Джеффри, необыкновенно льстила его самолюбию. Даже если наступит мир, бремя ответственности не свалится на него, как снег на голову. У него будет время познакомиться с людьми и медленно приступить к своим обязанностям.

Уолтер повернулся на бок и натянул на плечи одеяло. Все это ждало его в будущем, а будущее находилось в руках Господа. С уверенностью можно сказать лишь о завтрашнем дне, который обещал стать днем свободы и развлечений. Они скорее всего вернутся в Клиффорд к обеду, и после трапезы он отправится в Клиро. Вероятно, к завтрашнему дню Сибель еще не приедет, но сэр Роланд не будет возражать, если он прибудет раньше. Уолтер на мгновение нахмурил брови. Может быть, ему стоило написать сэру Роланду и предупредить об их приезде? Он сонно зевнул. Сейчас было уже слишком поздно, а утром он будет очень занят. Сэр Роланд знал его достаточно хорошо, и неожиданный визит не мог встревожить.

Первая часть наступившего дня действительно полностью отвечала плану. Все всадники, собранные Бассеттом, выехали в путь сразу же после заутрени. Поскольку Уолтер не был связан никакими обязанностями, он испытывал особенное чувство удовлетворения. Они рассчитывали добраться до Элмондбери к тому времени, когда заканчивался завтрак, и все погружались в утренние заботы. Но результат превзошел все ожидания, поскольку они достигли поместья как раз в тот момент, когда в открытые ворота особняка загоняли небольшое стадо коров. Не то чтобы их беспокоили незатейливые ворота поместья, но отсутствие необходимости делать в них брешь избавляло воинов от лишней траты времени и сил, а возможно, и от нескольких ран.

Они стремительно пересекли поле и под шумные крики и смех погнали перед собой стадо, так что немногочисленные защитники Элмондбери не успели закрыть ворота. Затем все очень походило на уличную ссору на ярмарке. Они убили тех немногих, кто осмелился сопротивляться, обчистили дом и строения, нагрузили содержимым все найденные повозки и повыгоняли из загонов скот.

Когда с серьезными делами было покончено, воины смогли заняться удовлетворением своих личных желаний. Одни обыскивали дом и строения, опустошая их от всех мало-мальски ценных вещей, другие хватали ради минутного развлечения женщин, которые взывали к их милосердию. Самых молоденьких и хорошеньких решили забрать с собой в Клиффорд. В воздухе носились вопли ужаса и мучительные стенания, перемешавшиеся с криками и смехом победителей.

Рыцари, пребывая в должном настроении, как правило, не гнушались грубых развлечений простых воинов, но сегодня они не были расположены к насилию и оставались в седлах, как и небольшая группа воинов, специально получивших инструкции принять меры предосторожности на случай контратаки, и взводные капитаны, отвечавшие за быстрый сбор своих людей, когда придет время отправляться в обратный путь.

Не в состоянии думать о дальнейшем опустошении, три рыцаря несколько нетерпеливо ожидали возвращения небольших отрядов, когда один из дозорных, наблюдавший за местностью с небольшого возвышения, издал предостерегающий крик и галопом помчался к ним. Со стороны Хантингтона приближался большой отряд вооруженных людей, возглавляемый рыцарем, закованным в броню.

– Надеюсь, это нас не задержит, – обеспокоено произнес Уолтер.

Но беспокойство выразил только он один. Бассетт и Сиуорд злобно ухмыльнулись и приказали своим людям, строиться в боевом порядке. Да, они согласились не нападать непосредственно на короля, ибо знали, что это не понравилось бы Ричарду; но коль уж Генрих оказался настолько глуп и решил отвоевать у них добычу, они с радостью вступят с ним в схватку и будут бить его людей до тех пор, пока те не побегут с поля боя, подобно дворняжкам, поджавшим хвосты.

Уолтер собирался было возразить против столкновения. Они добились своей цели и ничего не потеряют, если просто покинут эти владения. Но затем понял, кто бы ни вел вооруженный отряд, это был не Генрих. Король не боялся лично принимать участие в сражениях, но бароны и министры никогда бы не позволили ему рисковать жизнью ради незначительного поместья, которое даже не являлось королевской собственностью. Уолтер засмеялся и поравнял Бью с боевым конем Бассетта, а затем взял наперевес пику, которой он не воспользовался в Элмондбери, поскольку убийство беззащитных серфов не доставляло ему удовольствия. Взятие обычного поместья не могло восславить имени рыцаря.

Атака неожиданно появившегося отряда была легко отбита, и нападавшие, погрузив награбленное на повозки, отбыли из полусожженного замка.

По возвращении Уолтер с удовольствием отобедал с друзьями. Они живо обсуждали вылазку, правда, никто не смог придумать объяснения, откуда взялся отряд и почему он так быстро ретировался. Вылазка получилась отличным развлечением, и все находились в прекрасном настроении. Уолтер получил свою долю живой добычи и договорился о перегонке скота и овец в Клиро, как только подвернется подходящий случай, после чего сразу же уехал.

Покрывая несколько миль пути, разделявшие его от замка супруги, он пребывал в отличном настроении, а когда услышал, что Сибель уже находилась на месте, отпустил слугу, желавшего доложить 6 нем, и бросился в зал, сияя от удовольствия. Он не встретил на пути никакого препятствия, которое могло бы разозлить его. Сибель сидела у огня и вышивала. Уолтер быстро пересек зал, увлек ее в свои объятия и крепко поцеловал на глазах у всех присутствующих.

– Я скучал по тебе, – сказал он, целуя ее снова, – но, честно говоря, рад, что не знал о твоем столь внезапном приезде. Я уезжал с Бассеттом и Сиуордом. Каким образом вы так быстро добрались сюда? Вы что, летели на крыльях?

– Лучше бы мы летели на крыльях, – шутливо ответила жена сэра Джона. – Будь у нас крылья, мне бы не пришлось сидеть сейчас на дополнительных подушках.

– Вы велели прибыть как можно быстрее, милорд, поэтому я старательно торопила всех, – сосредоточенно ответила Сибель, не сдержав при этом улыбки.

Но внутри у нее снова все похолодело. Уолтер никогда не приветствовал ее таким образом прежде. Его публичные теплые объятия показались ей фальшивыми, будто бы он переусердствовал в проявлении своей любви, желая скрыть нечто еще. Из головы у нее не выходило письмо Мари, но она не могла заставить себя отдать это письмо ему здесь, где все видели их лица. Ее мозг, казалось, оцепенел, и она не могла подыскать благовидный предлог, чтобы уйти и увести с собой Уолтера – по крайней мере такой предлог, который не вызвал бы шуток. Шуток она бы сейчас не вынесла.

Уолтер не успел заметить, что с Сибель творится что-то неладное. Хотя от него не ускользнуло, что она не отреагировала на его поцелуи должным образом, он приписал это удивлению и тому, что в зале присутствовали посторонние. Но сэр Роланд, уловивший смысл слов «... уезжал с Бассеттом и Сиуордом», почти мгновенно отвлек Уолтера от мыслей о жене. Он поднялся и, уступая Уолтеру свое кресло, спросил, что тот подразумевал под данной фразой.

Сэр Роланд понимал – как правило, гражданская война скверно отражалась на тех, кто сохранял нейтралитет, ибо, ограждая себя от принятия той или иной стороны, они зачастую становились мишенями для обоих противников. До сих пор Клиро избегал опасности, поскольку Ричард Маршал и слышать не хотел о нападении на собственность своей «тети» Элинор и «дяди» Иэна, особенно, когда ему стало ясно, что они не собираются выступать против него. Но в данный момент Пемброк находился в Ирландии, а сэр Роланд не питал того же доверия к заместителям Ричарда. Поэтому его интересовало, не вспыхнула ли война снова.

Ответ Уолтера успокоил минутное волнение сэра Роланда и направил беседу в оживленное обсуждение самого набега, после чего пошел более серьезный разговор о том, на самом ли деле воцарится мир и на каких условиях его должны были заключить.

Во время этого обсуждения Сибель хранила не свойственное для нее молчание. В обычной ситуации она бы, как и любой из присутствующих мужчин, не осталась безучастной к важности предложенной Уолтером политики нападения на собственность королевских министров, помогающих Винчестеру, оберегая в то же время владения самого короля и наиболее преданных ему баронов. Истина заключалась в том, что с тех пор, как несколько часов назад Сибель получила письмо Мари, она не могла думать ни о чем другом, кроме его содержания. Она едва ли слышала то, о чем говорилось. Ее мозг то лихорадочно блуждал в поисках ответа на вопрос, что же нужно было Мари, то она думала, как бы увести Уолтера от остальных.

Последняя проблема, наконец, была решена, когда жена сэра Роланда, воспользовавшись паузой, робко заметила:

– Милорд, сэр Уолтер, должно быть, очень устал и чувствует себя весьма неудобно в этих доспехах. Не кажется ли вам, что было бы гораздо лучше позволить ему разоружиться...

– Что правда, то правда, – перебила ее Сибель, вскакивая на ноги. – Прошу прощения, милорд, что я пренебрегла вашими удобствами. Если вы подниметесь наверх в нашу комнату, я тотчас же исправлю эту ошибку.

Уолтер с живостью поднялся. Разговаривая на тему набега и его возможных последствий, он заметил необычное спокойствие Сибель и снова восхитился совершенством своей супруги. Он решил, что своим скромным поведением она хотела представить его в лучшем свете новому кастеляну, сэру Джону. Его рвение избавиться от доспехов явилось скорее не результатом неудобства, а желанием остаться наедине с Сибель и поведать ей, что он понимает и ценит ее поведение. Кроме того, выказав ей восхищение, Уолтер надеялся побудить ее к подобной скромности и впредь. Он смирился с ее смелым вмешательством в мужские разговоры в кругу ее собственной семьи, но переживал за результаты подобных поступков в кругах, менее привычных к традициям Роузлинда. Говорить на узкой лестнице было невозможно, и Сибель летела перед ним в главную опочивальню, которую сэр Роланд и его жена уступили своей госпоже и ее мужу, с такой скоростью, что Уолтер не мог произнести ни слова. Не пристало кричать комплименты в спину женщине, опережающей вас на два-три шага. Но Уолтера это ничуть не злило. По сути дела, его даже позабавила спешка Сибель. Они уже не спали четыре ночи, а она проявляла такую заинтересованность в радостях брачного ложа, что он спросил себя, уж не хочет ли она войти с ним в плотскую связь прямо сейчас. Таким образом, он не пытался догнать ее, желая предоставить ей время устроить все, что она считала необходимым.

К сожалению, эти самые похвальные намерения плохо отразились на Сибель. Ей показалось, будто Уолтер волочится позади намеренно, из-за нежелания остаться наедине с ней. Внутренний холод стал еще сильней. Она достала из потайного места письмо Мари, повернулась и, когда Уолтер вошел в комнату, протянула это послание ему.

– Это письмо доставили тебе вскоре после секста, – сказала она.

– Письмо? – отозвался он.

Уолтер не догадывался, кто написал ему, но суровый тон супруги ничего хорошего не предвещал, и он схватил пергаментный свиток с таким беспокойством, что Сибель приняла этот жест за обычную нетерпеливость. Он даже не потрудился взглянуть на печать перед тем, как сломать ее. Это было вполне резонно: естественно, Уолтер гораздо быстрее мог узнать имя автора, прочитав вступление, нежели пытаясь разобрать надпись на печати. Однако Сибель показалось, будто он не только знал, от кого пришло это письмо, но и с нетерпением ожидал его прибытия.

Сибель пронзила столь сильная боль, что слезы застлали ей глаза, но гордость не позволила в открытую проявить перед Уолтером такую слабость. Она отвернулась, подошла к огню и встала рядом, потирая ладошки. Однако сейчас ей не помог бы ни один костер. Хуже того, это помешало ей заметить выражение лица мужа, изменившееся от хмурой досады, когда он увидел имя Мари, до бледности, вызванной ужасом, когда он начал читать то, что та написала:

«Возможно, у меня нет права писать Вам, но я уже не знаю, куда обратиться за помощью. Несмотря на обещание не рассказывать никому о том, что произошло между нами, граф Пемброк сообщил обо всем моей сестре, и она, в страхе оказаться заточенной в четырех стенах вдалеке от всей жизни, приказала мне делать вид, будто я не знаю Вас. Насколько Вам известно, я пыталась подчиниться ей, но, увы, мои чувства пересилили осторожность, когда я заметила, что моя холодность беспокоит Вас. Не думаю, что тот невинный разговор, имевший место между нами в компании за столом, мог обидеть Жервез, но она восприняла его как предзнаменование того, что я намерена пренебречь ее советами. Она приказала мне покинуть Клиффорд, а когда я спросила у нее разрешения вернуться после Вашего отъезда, она ничего мне не ответила.

Пишу я Вам не затем, чтобы просить Вас вступиться за меня; я даже умоляю Вас вообще ничего не говорить Жервез. Просьбами Вы только сильнее разожжете ее гнев, который, предоставленный самому себе, может угаснуть. Мне остается лишь молиться, чтобы моя сестра не отреклась от меня полностью. Она знает, что у меня нет родных, кроме нее, что мою приданную собственность несправедливо захватил брат моего покойного супруга. Я просто не могу поверить, что она позволит мне умирать голодной смертью.

Написать Вам меня заставил страх перед тем, что, даже если Жервез позволит мне вернуться, она всегда сможет прогнать меня снова. У меня есть еще одна проблема. Пока она не столь велика, но со временем вырастет, и я не смогу больше скрывать ее от моей сестры. Возможно, Вы не поверите мне или предпочтете поверить бесчестной клевете моего зятя. Могу лишь сказать, что, когда граф столь грубо обвинил меня в дурном поведении, я так перепугалась нападок со стороны человека, который должен был бы послужить мне опорой и утешением, что не смогла защитить себя. Более того, боль, поразившая меня, не оставила мне никаких сомнений, что я потеряю то, что стало для меня и радостью, и горем. Наверное, мы с сестрой прокляты, раз уж не умеем сохранить в своем чреве то, что дано нам Богом. И все же этого не произошло. Хотя я не могу поклясться, что этого не случится в любой момент, особенно теперь, когда меня оставили все душевные силы, я тем не менее не знаю, что мне делать. Возможно, граф прогонит меня, даже если этого не сделает моя сестра.

Клянусь Вам душами моего отца и моей любимой матушки, что не испытывала трудностей ни с одним мужчиной, кроме Вас, после смерти моего мужа. Я не смею обращаться к Вам открыто из страха перед графом Пемброкским и моей сестрой, кроме того, я не желаю неприятностей Вам и леди Сибель, Вашей жене. И все же я сойду с ума, если Вы не скажете мне хотя бы одно утешительное слово, коль Вы не можете предложить ничего большего. В связи с этим я покинула Красуолл и нахожусь сейчас в небольшом поместье Хей. Не знаю, сколько еще тамошний бейлиф будет терпеть мое присутствие, но, боюсь, скоро он поинтересуется у Жервез, давала ли она свое согласие на мое пребывание в его доме.

Таким образом, я умоляю Вас тайком приехать ко мне, как только Вы сможете. От Клиро до Хея чуть больше мили. Прошу Вас, приезжайте один, чтобы ни одна душа не узнала, кого Вы навещаете. Если неприятности оставят меня, никто не должен знать о нашей встрече и о том, что я ослушалась свою сестру. Возможно, тогда она простит меня. Но я должна увидеться с Вами. Еще раз умоляю Вас приехать ко мне, хотя бы на несколько минут, хотя бы для того, чтобы сказать, что Вам безразлично, жива я или мертва, что Вы не хотите больше иметь из-за меня хлопот».

– Я снова должен уехать, – сказал Уолтер. Сибель повернулась, плотно сжав руки.

– Уехать? Куда?

– В Хей, – ответил он. Он осторожно скручивал письмо, не отрывая от него глаз, его губы были плотно сжаты, но Сибель не заметила этого, поскольку голова Уолтера оставалась наклонена.

Неугасимая ярость перемешалась в душе Сибель с ледяной болью.

– Я прочитала печать, – сказала она. – Я знаю, что это письмо принадлежит Мари де ле Морес.

– Да.

Уолтера ошеломило это письмо и проблема, которую он считал уже похороненной. Как бы ему хотелось бросить письмо Мари в руки Сибель и спросить се, что ему делить Безусловно, она простила бы ему одну-единственную ошибку, обернувшуюся такими трагическими последствиями. Она должна понять, что он отнюдь не намеревался изменить ей. И если семья Сибель пожелает приютить Мари до рождения ребенка, а затем взять на себя все заботы по новорожденному, можно избежать худшей из бед. Но он не мог открыть Сибель беду Мари без ее разрешения.

А что, если Мари не захочет позволить ему попросить о помощи Сибель? Он бы мог послать Мари в Голдклифф, но там она будет несчастна, ибо этот крохотный замок почти так же изолирован, как Пемброк. Да и как он объяснит Сибель присутствие Мари в его замке, если Мари не позволит ему рассказать всю историю? Может быть, она захочет укрыться в монастыре? Если так, то в каком? И захочет ли она изменить свое имя? А что будет потом? В круговерти мыслей Уолтер нашел в своем словарном запасе лишь одно унылое слово «да». Он спрятал письмо в рукав кольчуги и направился к двери.

– Уолтер! – резко воскликнула Сибель. – Тебе больше нечего мне сказать?

– Не сейчас, – ответил он. – Сначала я должен поговорить с Мари. – Он так обезумел от печали, что даже не понял, что может подумать его жена.

Сибель открыла от изумления рот.

– Ты должен поговорить с Мари, не объяснившись со мной?! Я твоя супруга! Не знаю, как относятся к таким вещам другие жены, но, насколько мне известно, тебя предупреждали о том, что я не из тех женщин, которые готовы делить своих мужей с их любовницами.

– Не будь такой глупой, – огрызнулся Уолтер. – Мари меня совсем не интересует. Я причинил ей боль и обязан загладить свою вину. Это все.

– Ты сам глупец, – огрызнулась в ответ Сибель. – Неужели ты не видишь, что эта женщина плевать на тебя хотела, что она просто стремится навлечь на нас неприятности?

– Не приписывай ей все грехи ада, – холодно заметил Уолтер. – Зло причинил ей я, а не она мне. Тебе она тоже не сделала ничего худого и не помышляет об этом.

– Ах, как ты прав, это я дура! – воскликнула Сибель. – Ведь еще с самого начала, в Билте, я заметила, что между вами с Мари что-то есть, но обманывала сама себя, утверждая, что тебе нужна только я. Я поверила тебе, когда ты был готов принять меня без всякого приданого, но теперь вижу, как права была Жервез, утверждая, что я нужна тебе только из-за богатства и власти. Ты провел хитрый маневр! Ты знал, что меня не отдадут без Роузлинда, поэтому перестраховался на всякий случай и попросил моей руки без всякого приданого.

– Сибель, у меня нет времени опровергать чушь, – резко отрезал Уолтер. – Тебе известно не хуже меня, что я не могу извлечь пользу из нашего брака без твоего желания. Неужели я настолько безумен, что стал бы злить тебя, будь мне нужны лишь твои земли?

– Любовь делает людей идиотами! – выпалила Сибель. – И я стала ее жертвой!

– Так, так! – проревел Уолтер. – Зато из меня она не сделала идиота! Я не собираюсь оставаться и спорить с тобой допоздна, а затем возвращаться из Хея в темноте.

– Уолтер, – сказала Сибель ровным, ледяным голосом, – если ты уедешь к своей любовнице сейчас, можешь не беспокоиться об обратной дороге после наступления сумерок. Тебя не впустят ни в этот замок, ни в любое другое место, где буду находиться я.

– Не угрожай мне! – прохрипел он, готовый взорваться. – Ревнивая дура, ты погубишь нас из-за ненавистного мне долга чести, из-за женщины, которая беспокоит меня только лишь потому, что я обидел ее. Я люблю тебя, и только тебя, но если ты думаешь, что я способен лгать ради собственной выгоды, считай, что меня больше нет! Не бойся, если ты не впустишь меня, я и пальцем не пошевельну, чтобы добраться до тебя. – Он пристально посмотрел на нее с минуту, затем добавил более мягко: – Клянусь, я люблю только тебя, но не собираюсь превращаться в тряпку, которой вытирают плевок. Я бы все объяснил, если бы мог, но поскольку не могу, ты должна, доверять мне или порвать со мной!

28

Уолтер покинул комнату; Сибель некоторое время стояла, словно вкопанная, разрываясь на части от гнева и муки, не в силах поверить, что он действительно ушел. Она напрягала слух, надеясь услышать его шаги, и в конце концов бросилась на кровать, разразившись рыданиями. Поток слез охладил пламя гнева, оставив лишь тупую боль страданий.

Ее мозг не переставал твердить: «Он уехал к ней, он уехал к ней», и каждый раз в ее голове словно эхом раздавался ответ, что он любит только ее и она должна доверять ему.

– Все мужчины – лжецы, – тихонько всхлипнула Сибель.

Но на самом деле Сибель не знала ни одного мужчины, который бы лгал. Она слышала от других множество печальных историй об обмане и жестокости, и, конечно, знала песни менестрелей о покинутых прекрасных девушках, а также о брошенных верных любовниках. Однако ее личный опыт являл собой полную противоположность. Все мужчины в ее семье были любящими и преданными мужьями. Они не лгали своим женам, не лгали им даже тогда, когда еще не были женаты и ухлестывали за другими женщинами. Сибель знала, что даже Саймон, самый отъявленный любовник, никогда не обещал ни одной женщине, кроме Рианнон, ни любви, ни постоянства, которые отдавал последней без всякого обмана.

Сибель вытерла глаза и присела. Почему она так плохо подумала об Уолтере? Давал ли он когда-либо ей повод для этого? И если он хотел солгать, почему же он не солгал в данном случае? Сибель понимала, что ее муж не глупец и мог бы представить какое-нибудь приемлемое объяснение, вместо того, чтобы говорить, будто он просто не может ничего сказать. К тому же его глаза были абсолютно тусклы. Сибель видела, как умеют пылать глаза Уолтера любовью или предвкушением любви s но в подобных ситуациях они обычно были устремлены на нее.

Может, она действительно была лишь ревнивой дурой? Откуда ей это знать? Что там сказал Уолтер? Что он причинил Мари боль и должен загладить свою вину. Какую боль мог причинить мужчина женщине? Сибель знала, что Мари не стяжала себе дурной славы. Ее знали как кокетку, но ничего более дурного о ней не говорилось. Эта боль заставила его мчаться к ней после утренней, пускай и несерьезной, стычки, сразу же после того, как он вернулся к своей молодой жене. Сибель стиснула зубы. Либо Уолтер был абсолютно без ума от Мари, а это был полнейший бред, ибо он мог просить ее руки и жениться на ней с благословения Ричарда, либо... тут крылось что-то еще.

Как только все прояснилось, Сибель кивнула. Ненавистный ему долг чести... Конечно же, Мари скорее всего написала, что забеременела от него.

Сибель спрыгнула с кровати. Нет, Уолтер не стал бы ненавидеть такой невинный долг. Собственный отец Сибель был незаконнорожденным сыном, и неправильно оброненное слово до сих пор могло вызвать в нем дрожь, хотя Богу известно, как нежно любили папу дед Вильям и его мачеха леди Эла. И если Уолтер говорил правду, утверждая, что любит только ее и что этот долг способен погубить их счастье, он действительно мог возненавидеть бедное дитя.

Сибель вскрикнула от разочарования и, набросив накидку, выбежала из комнаты. Она недолго обдумывала проблему. Уолтер, возможно, ждал, пока соберутся люди, которых он выбрал с собой в дорогу. Может быть, она еще застанет его, скажет ему, что примет и воспитает ребенка. В конце концов, это был его ребенок, и оставлять дитя этой злобной сучке Мари...

Как только последняя мысль сформировалась в мозгу Сибель, она как раз спустилась с лестницы и собиралась уже войти в зал. Сэр Джон и сэр Роланд со своими женами все еще сидели у камина и вели беседу. Сибель тотчас же вспомнила о своем красном, заплаканном лице. Она натянула капюшон так, чтобы скрыть лицо, и поплотнее закуталась в накидку. Если она быстро прошмыгнет подальше от камина, ее могут принять за служанку со срочным поручением.

Маневр удался, по крайней мере, никто не окликнул ее и не спросил, куда она направляется. Она пересекла внутренний двор и поспешила к конюшне, где в уютной тесноте находились лошади знати. Там она остановилась и, готовая снова расплакаться, затаила дыхание. Бью среди лошадей не было. Последними словами, прозвучавшими в ее голове перед тем, как она пришла в себя, были... злобная сучка.

Сибель стояла, глазея на пустое стойло. Что бы ни говорил Уолтер, Мари лишь хотела поссорить их. Одному Богу известно, что она ему скажет или какие требования предъявит. Сибель понимала, что ее собственные ревнивые обвинения сделают любой злобный намек более правдоподобным. Какой же она была дурой! Почему она не сказала ему, что поедет с ним, как только он заявил, что причинил Мари боль? Если она отправится сейчас, не будет ли это выглядеть так, будто она шпионит за ним, пытается поймать за прелюбодеянием? А что, если все эти рассуждения были не чем иным, как ее собственным желанием закрыть глаза перед настоящей правдой – он действительно солгал, он любил Мари и теперь, когда она крепко связала себя с ним брачными узами, мог лгать ей до бесконечности?

Тогда лучше обо всем узнать сразу, сказала себе Сибель. Но она не боялась и не переживала, словно уже знала, что ей не избежать горького разочарования. Она чувствовала себя возбужденной и решительной. Уолтер будет вне себя от ярости, но этого она тоже не боялась. Она следовала за ним с открытым предложением о помощи, а не с обвинениями. Пусть только эта скверная сучка попытается дурно истолковать предложение воспитать ребенка ее мужа и собственные причины на это – незаконнорожденность ее отца.

Сибель приказала конюху седлать Дамас, а сама направилась переговорить с главным воином сэра Роланда. Она спросила, как бы, между прочим, сколько человек отправилось с Уолтером, не желая навлекать на себя вину за немногочисленный эскорт, особенно ввиду недавнего нападения на них в этих окрестностях. Сибель пришла в ужас, узнав, что ее муж отправился один; он наверняка не захотел ждать, пока соберется сопровождающая свита.

На какое-то мгновение все сомнения о супружеской верности Уолтера вернулись, представ в преувеличенном виде. Зачем ему ехать одному, если речь идет не о любовном свидании? Но тут же возник встречный вопрос. Зачем Уолтер тогда открыто и без колебаний рассказал ей, что едет в Хей, если его намерения были нечестны?

Но все эти вопросы пересилил внезапный, леденящий душу страх, для которого, впрочем, не было причины. Уолтер только час назад беспрепятственно добрался из Клиффорда в сопровождении всего лишь троих воинов. К тому же нападение на них произошло более месяца назад, да и несколькими милями дальше к юго-западу. Тем не менее, сомнения Сибель росли словно снежный ком. Она сама была виновата в том, что Уолтер рассердился и не захотел даже подождать, пока соберется эскорт. Если с ним случится беда, виной тому будет ее безрассудная ревность.

После того как Мари поделилась своей идеей с Герибертом, последний принялся обдумывать план засады на Уолтера на дороге, соединяющей Клиро и Хей. Потом он оставил этот план, поскольку убийство Уолтера на дороге не могло обеспечить полную надежность того, что Мари будет держать рот на замке. Кроме того, ловушка в замке непременно привела бы к смерти Уолтера, даже если бы он приехал с эскортом. Люди не последовали бы за ним в дом, и их наверняка можно было бы устранить по одному. А если этот дурак приедет один, Мари окажется полностью права, и он предстанет перед ними совершенно беспомощный, голый в ее постели.

Рассуждения сэра Гериберта казались безошибочными; тем не менее, он был совершенно не прав. Уолтер был так погружен в печальные мысли о положении Мари и о своей ссоре с Сибель, что даже маленький ребенок с пращой мог легко избавиться от него на дороге между Клиро и Хеем. К счастью, понятливость не оставила Бью, иначе Уолтер непременно утонул бы в стремительном потоке, преграждавшем тропинку между Клиро и Хеем, поскольку он едва ли уделял внимание движению лошади и не удосужился остановить ее перед речкой.

Гериберт приказал своим людям связать мальчика-конюха и кем-нибудь заменить его так, 'чтобы до ушей Уолтера случайно не дошли разговоры о лишних лошадях и людях, но в этом тоже не было необходимости. Уолтер сейчас наверняка не заметил бы и целую армию, разместившуюся на конном дворе, не говоря уже о четырех лишних лошадях в дальнем конце конюшни.

Уолтер пришел в себя лишь тогда, когда вошел в дом и приблизился к Мари, которая сидела у огня в главной палате особняка. Никто не открыл ему дверь и не доложил о нем, но он не удивился этому, предположив, что Мари отослала всех прочь. Он пересек комнату, снял с плеча щит и, не отрывая глаз от Мари, прислонил его к столу.

Уолтер не увидел того, чего ждал: несчастной женщины с лицом, осунувшимся от слез. Мари выглядела так же мило, как и всегда, а одета была даже более соблазнительно, чем обычно. Стоило Уолтеру взглянуть на нее, как его пронзило отвращение. Он бросил Сибель и помчался сюда, даже не пытаясь успокоить свою жену, ибо он вообразил, что Мари мечется в душевных муках, ожидая каждую минуту, что он тоже оставит ее на произвол судьбы. Вместо этого он обнаружил степенную даму, которая нашла несколько часов для своего туалета, если он хоть что-то смыслил в наружности.

Как только эта мысль пронеслась в голове Уолтера, он выругал себя за отсутствие милосердия. Женщины тоже имели гордость. В том, что Мари пришлось обратиться к нему после сцены, произошедшей в присутствии Ричарда, было достаточно унижения. Естественно, она хотела выглядеть непосредственной и спокойной. Но сцена с Ричардом напомнила ему о первом обвинении Ричарда, что Мари забеременела до того, как они переспали. Такая возможность полностью исключалась, ибо, будь это правдой, она бы заметно увеличилась в размерах к этому времени. «По крайней мере, – подумал Уолтер, – мне не придется воспитывать отродье какого-нибудь низкородного любовничка».

В этот момент Мари поднялась, приветствуя его, и он не смог не отметить изящества ее фигуры. Выбранное платье предназначалось для того, чтобы в полной мере обозначить ее тело во всех его преимуществах, и эта цель прекрасно удалась, ибо материя была тонкая и ее легкие складки плотно облегали фигуру. К сожалению для Мари, мысли Уолтера сосредоточились лишь на том, что с третьего декабря и по сей день (а был уже конец февраля) в ее фигуре не появилось никаких признаков того, что она носила ребенка. Эта мысль вызвала в памяти второе обвинение Ричарда – она вовсе не ждала никакого ребенка. «Нелепо подозревать женщину в столь подлом поступке, – подумал Уолтер. – Стала ли бы она говорить подобные вещи, если бы это было не так?!»

Ричард и Сибель утверждали, что Мари лишь стремилась доставить им побольше неприятностей. Уолтер прогнал эту мысль и сказал:

– Мне жаль, что вас постигло такое несчастье, но я не покину вас.

– Я знала, что вы на это не способны, – ответила Мари и улыбнулась.

Эта улыбка еще больше встревожила Уолтера. Он сказал себе, что это лишь жест смелости, но спокойней ему от этого не стало.

– Я сделаю все, что в моих силах, – заверил он ее. – Я уже обдумал несколько различных вариантов, чтобы укрыть вас до рождения ребенка, и вы...

– Пойдемте во внутренний покой, – поспешила сказать она, взяв его за руку и пытаясь увлечь за собой.

– Зачем? – спросил Уолтер.

– Сюда может вернуться бейлиф, или его жена, или кто-нибудь из прислуги. Уж не думаете ли вы, что я готова обсуждать подобные вопросы в присутствии свидетелей?

Значит, она не отослала всех прочь с особой целью? Где же в таком случае были все домочадцы? Уолтер не мог припомнить, чтобы ему когда-нибудь попадался дом более безлюдный, чем этот. Волосы у него на затылке зашевелились. Он инстинктивно отпрянул в сторону и оглянулся на дверь.

– Что случилось? – воскликнула Мари дрожащим голосом. Если Уолтер обнаружит ловушку до того, как попадет в нее, он расскажет о ее поступке Ричарду, и тогда ее жизни придет конец.

– Ничего. Все в порядке, – ответил Уолтер, почувствовав стыд за то, что встревожил Мари своими действиями.

Естественно, Мари попросила всех домочадцев оставить ее одну на какой-то определенный отрезок времени, но он приехал позже, чем она ожидала. Сибель говорила, что письмо пришло в час секст. Мари не знала, что он собирался остаться в Клиффорде и присоединиться к набегу Бассетта и Сиуорда. Вероятно, она полагала, что он приедет вскоре после того, как она отправила письмо. Тут за дверью послышались звуки, шарканье чьих-то ног. Мари открыла от изумления рот.

– Пойдемте же, – взмолилась она, – пожалуйста, пойдемте.

«Она не хочет, чтобы меня здесь видели», – подумал Уолтер, схватил щит и последовал за ней. Похоже, его предположение оказалось верным, поскольку стоило ему переступить порог комнаты, как она плотно закрыла дверь и, улыбаясь, прислонилась к ней. К тому же она тотчас же почти перестала нервничать. Это было весьма странно, поскольку они пока ничего не решили, неприятная часть разговора еще предстояла. Однако Уолтер не обратил на эту небольшую странность никакого внимания. Он хотел лишь побыстрее уладить с Мари возникшую проблему, вернуться в Клиро и успокоить Сибель – если, конечно, она впустит его.

Уолтер закрыл глаза и сглотнул, вспомнив невозмутимые, ледяные нотки в голосе жены, когда та сказала, что, если он уедет к Мари, она ему больше никогда не позволит приблизиться к себе. Это были не бессмысленные угрозы или сварливые крики, свидетельствующие о дурном настроении; ее голос был полон отчаянного, ожесточенного и вполне осмысленного гнева. Если он потеряет Сибель из-за этого... Уолтер закусил губы и открыл глаза. Его жена была благоразумной женщиной. Она не станет рушить их брак из-за единственной ошибки, да и Ричард подтвердит его историю о беременности Мари.

Мари едва подавила сдавленный смешок ликования, когда увидела, что Уолтер с несчастным видом закрыл глаза. Она восприняла это как комплимент в свой адрес, как попытку удержаться от искушения. Изо всех сил стараясь сохранить благородство, этот дурак даже не заметил того, что она на самом деле не закрыла дверь. Теперь Гериберт услышит треск ткани и ворвется в тот самый момент, когда Уолтер будет «насиловать» ее. Эта мысль дала ей столько удовлетворения, что она готова была рассмеяться, сказать Уолтеру, что испытывает к нему лишь презрение. Затем она вспомнила вежливый, самодовольный вид Сибель в Абергавенни. Если она прогонит Уолтера, он вскоре забудет о своей страсти, а Сибель не испытает никаких страданий.

– Я не сержусь на вас, – сказала Мари. – Вам незачем бояться приближаться ко мне.

Уолтер изумленно уставился на нее, но его мысли все еще были поглощены Сибель, и он не отдал полного отчета ее словам.

– Я дам вам знать, что, по-моему, лучше всего предпринять в данной ситуации, – сказал он. – Если вы позволите мне поделиться этой проблемой с...

– Я не хочу пока об этом думать, – перебила его Мари, выступая вперед. – Я еще не выносила до срока ни одного ребенка. Я хотела лишь убедиться, что вы не бросите меня, если я окажусь в нужде, и теперь вижу, что вы останетесь честным до конца.

– Вы правы, – согласился Уолтер, – но прошло уже три месяца, и, по-моему, маловероятно, что можно потерять ребенка по прошествии такого срока. – Поскольку никто не желал этого незаконнорожденного ребенка, Уолтер не сомневался, что беременность пройдет нормально. – Если вы только позволите мне...

– Я позволю вам все, что угодно, – перебила его Мари. Она быстро сделала два коротких шажка, которые почти вплотную приблизили ее к Уолтеру, поскольку он находился совсем рядом с дверью. Затем она взяла его руку и прижала к своей груди. – В знак благодарности за то, что вы так быстро откликнулись на мою просьбу, я вам ни в чем не откажу.

Эти движения, жест и тон ее голоса наконец-таки рассеяли его озабоченность, но тут же он вспомнил, что она не получила никакого удовольствия, когда они занимались любовью. Ее страсть не имела ничего общего с плотским желанием. Он отпрянул назад, но недалеко, поскольку Мари все еще крепко прижимала его руку. Она говорила Ричарду о своей любви, но это было бесполезно. Неужели Мари так сильно влекло к нему, что она хотела стать его любовницей? Нет, в этом была какая-то фальшь. Любовница стремится либо к золоту, либо к плотскому наслаждению. И тут он решил, что ему все ясно. Мари просто не доверяла ему. Она предлагала ему единственную вещь, которая могла обеспечить ей его поддержку.

– Не нужно благодарностей, – ласково произнес Уолтер. – По сути дела, у вас гораздо больше причин проклинать меня. Я вас впутал в эту неприятную историю, я же выпутаю вас из нее. Как бы там ни было, ребенок – мой, и я позабочусь о нем.

– Я думаю не о ребенке, – пробормотала Мари, препятствуя осторожной попытке Уолтера высвободить свою руку. – Я думаю о вас. Позвольте мне снять с вас доспехи, чтобы вы смогли расслабиться.

«Что за идиот? – презрительно подумала она. – Почему он не ведет себя, как любой другой мужчина, и не может воспользоваться тем, чего сам хочет, без лишних хлопот?»

Хотя Уолтера все еще преследовало тяжелое чувство вины, он начал терять терпение. Он не отказывался от своего долга и ответственности, и повторное предложение Мари своего тела становилось оскорбительным. Более того, хотя он собирался тщательно проследить за тем, чтобы Мари как можно меньше пострадала от их греха, он отнюдь не намеревался повесить себе на шею камень на всю оставшуюся жизнь. Даже если она полагала, что любит его, дальнейшая связь лишь усугубит ее собственное положение. Если же им удастся сохранить рождение их незаконнорожденного ребенка в тайне, Мари еще сможет выйти замуж и жить в почете и уважении. Она должна уяснить, что любая будущая связь между ними невозможна. Тем не менее он не хотел обидеть ее больше, чем уже обидел.

Уолтер не без усилий убрал руку с груди Мари и пришел в еще большее раздражение, поскольку женщина не поняла его намека; ему пришлось приложить немалую силу, чтобы отдернуть руку, но Мари так и не отпустила его пальцев. Ему не очень-то хотелось извиваться и крутиться, чтобы высвободиться от настойчивой дамы, а вторая рука, с помощью которой он мог бы осторожно разжать ее пальцы, держала щит. Ему пока не представилось возможности прислонить его к чему-нибудь.

– У меня нет времени на то, чтобы снимать доспехи, – сказал Уолтер, пытаясь говорить мягко, но в то же время решительно. – Я должен возвращаться в Клиро, и мне не хочется ехать туда в потемках. Вы собираетесь вернуться в красуоллский приорат? Если вам нужны деньги, – я пошлю их вам туда. Если у вас нет сейчас желания обсуждать эту проблему, скажите, что я могу сделать для вас именно в данный момент, и позвольте мне уехать.

Гериберт, находившийся за дверью, тихонько выругался. В конце концов, ему пришлось преодолеть немало трудностей. Он уже предвкушал сладкий аромат мести и возвращение своих владений – ему лишь нужно было вонзить меч в спину спящего или занимающегося любовью человека. Тихий протест Уолтера на первое предложение Мари прозвучал для Гериберта как обычная формальность, и он не сомневался, что Уолтер с радостью примет ее приглашение снять доспехи. Его настойчивость на возвращении в Клиро до наступления темноты не обещала ничего хорошего.

Гериберт решился было ворваться в комнату тут же, поскольку с ним находились трое его лучших людей, но прибытие всего отряда ожидалось лишь не менее чем через четверть часа. Он мог позволить себе дождаться того момента, когда Уолтер действительно распрощается с Мари. Возможно, Мари еще удастся изменить его намерения. Она старалась изо всех сил. Гериберт услышал, как она обвинила Уолтера в жестокости и воззвала к его милосердию.

– Не думаю, что я исполню акт доброты, если задержусь здесь, – сказал Уолтер.

Сэр Гериберт расслабился и принялся слушать объяснения Уолтера о том, что Мари ради собственного же блага обязана относиться к нему лишь как к другу, которому не безразлична ее безопасность; как и Ричарда, она должна считать его человеком, которого волнует ее благополучие и благополучие ее ребенка, но...

Тут Мари гневно перебила его и, заявив, что Ричарда как раз ничуть не беспокоит ее благополучие, открыто призналась ему в неугасимой любви.

– Подойдите же ко мне! – почти закричала она. – Я хочу вас, хочу. Даже если мы никогда больше не увидимся, позвольте мне насладиться вашей любовью в последний раз.

И снова волосы встали дыбом на затылке у Уолтера. Вспышка гнева в отношении Ричарда прозвучала весьма искренне; он услышал правдивые нотки в голосе Мари. Мгновенно последовавшие за этим признание в любви и предложение тела были явно притворными.

– Что вам нужно от меня? – грубо спросил он.

Сэр Гериберт чуть было не подпрыгнул от напряжения.

Ему был знаком этот тон голоса. Мари каким-то образом выдала себя, и Уолтер проникся подозрениями. Если она снова обратится к нежным речам, он уйдет без промедления. Гериберт представил, как Уолтер направляется к двери. Следует ли выпускать его в главную комнату? В более просторном помещении он и его люди имели бы преимущество, поскольку без труда смогли бы окружить Уолтера. Все же, хотя бейлифа попросили не входить в главную комнату, он находился где-то неподалеку, а во дворе поместья работали другие люди. Стоит им услышать звуки стычки, и они вбегут в дом. В том, что до обитателей поместья донесется шум борьбы во внутренних покоях, где два узких оконца, в любом случае закрытые на зиму, выходили в сад, было гораздо меньше вероятности.

Гериберт надеялся, что ему удастся убить Уолтера легко и без лишнего шума. Затем он намеревался вывезти тело, не привлекая внимания, из поместья, и выбросить его на дороге. Тело вскоре найдут, но свидетелей того, как или кем было совершено убийство, не будет. В подобной ситуации, когда его отряд появится в поместье, они никому не причинят вреда, а просто уедут из Хея. Однако если убийство не удастся сохранить в тайне, а обитатели поместья узнают о том, что произошло, Гериберт был готов разграбить Хей и уничтожить всех его жителей.

Как только последняя мысль промелькнула в голове Гериберта, он решил, что подобный выбор не из самых благоприятных. Всегда существовала вероятность того, что кто-нибудь ускользнет от его людей или кто-нибудь заметит прибытие и отход его отряда. Он и трое его людей смогут без труда прикончить Уолтера. Он не принимал в расчет присутствие Мари. Вследствие ее соучастия в преступлении, она будет держать язык за зубами.

Промежуток времени после сердитого вопроса Уолтера и принятия Герибертом решения заполнила неловкая тишина. Затем раздался крик Мари:

– Мне ничего не нужно от вас, я лишь хочу любить вас!

Гериберт подал своим людям знак и изо всех сил толкнул дверь, у которой слушал, но он и понятия не имел, что Мари все еще почти соприкасалась с этой дверью. Дверь ударила ей в спину; удар лишил Мари равновесия, отбросив ее на два шага в сторону. Но этого предупреждения было достаточно. С того момента, как Мари затянула Уолтера во внутренние покои, ему постоянно было не по себе. Благоразумие то угасало, то снова возвращалось к нему, но ни на минуту не покидало его. Таким образом, в секунду, дарованную ему, он успел поднять щит и вытянуть меч.

От удара двери Мари тихонько вскрикнула, но как только Гериберт и один из его людей вскочили в комнату, пронзительно завизжала:

– Гериберт, еще не время! Еще слишком рано, идиот вы этакий! Ах, какой же вы идиот!

Естественно, ни Гериберт, ни его напарник не обратили на нее никакого внимания, особенно когда Уолтер стремительно бросился им навстречу, выкинув вперед свой щит с такой силой, что собственный щит Гериберта ударил его по лицу, из-за чего тот снова вылетел в главную палату. Однако его человек нанес удар, который Уолтер принял на свой меч, а второй воин Гериберта, обогнув своего хозяина, который тряс головой, желая прояснить мысли, рубанул мечом, целясь Уолтеру в голову. Уолтер наклонился, чтобы избежать удара, подрубая краешком щита незащищенные колени неприятеля.

Если бы удар достиг своей цели, этот человек остался бы калекой, но ведь Уолтер оборонялся, а не нападал. Не встретивший сопротивления вес вражеского меча так крутанул своего хозяина, что щит Уолтера лишь слегка задел икры на его ногах. Неприятель взвыл от боли, но рана была несерьезная. Однако движение, спасшее его самого, подвергло опасности его товарища по оружию. Его меч, очертив круг, зацепил третьего воина, ворвавшегося в комнату.

Неразбериха в дверном проходе предоставила Уолтеру время для одного сокрушительного удара. Однако он не оправдал надежд Уолтера, поскольку угодил не в руку, а в меч первого воина. Тем не менее, удар был настолько мощным, что выбил оружие из рук его хозяина, и оно со звоном упало на пол. К тому времени очухался второй воин, а третий оттолкнул своего безоружного товарища в сторону и бросился вперед. Он ударил наотмашь, но Уолтеру удалось отразить удар мечом и пустить в ход щит, отчаянно пытаясь прижать противников к выходу, чтобы они не смогли подобраться к нему сбоку.

Осознав, что нападение не входило в ее планы поймать и изобличить Уолтера в попытке к изнасилованию, Мари снова дико завизжала. Эти люди замыслили убийство, а она не хотела принимать в нем участие. Поскольку именно она заманила Уолтера в этот дом, то непосредственная вина за его смерть могла пасть именно на нее.

Между тем Гериберт наконец-то пришел в себя и, ухватившись за возможность, предоставленную ему одним из его людей, который бросился на Уолтера, проскользнул в комнату. Он мешкал с мгновение, пытаясь отыскать брешь, чтобы ударить Уолтера со стороны, но истеричные вопли Мари отвлекли его. Пока никаких встревоженных криков людей, работавших во дворе поместья, слышно не было. В комнате раздавался громкий лязг оружия, но, приглушенный стенами, он не мог привлечь внимание, поскольку скрежет металла в поместье был делом обычным и мог являться следствием множества причин. Зато, если бы люди услышали вопли Мари, они бы нашли для них правильное толкование. Гериберт отвернулся от Уолтера и наотмашь ударил Мари по лицу, свалив ее на пол.

– Закрой свой рот! – прорычал он. – Я убью его, но письмо написала ты. Если ты издашь еще хоть звук, я вышибу из тебя мозги!

Затем Гериберт повернулся к Уолтеру и сделал это как раз вовремя. Его предполагаемая жертва разоружила одного воина, который пытался поднять с пола оружие, стараясь в тоже время уклониться от меча Уолтера и не путаться под ногами у своих товарищей. Второй воин Гериберта, получив рану в бедро, истекал кровью. Третий как раз наступил ногой на меч, лежавший на полу, и попятился назад, что позволило ему избежать полной силы удара, обрушенного на него Уолтером.

29

Сибель уставилась на главного воина сэра Роланда широко открытыми глазами.

– Сэр Уолтер уехал один? – повторила она. – Но это небезопасно! Неподалеку отсюда мы уже подвергались нападению, и наши преследователи узнали тогда именно его щит. Я не допущу, чтобы это повторилось снова! Собери двадцать вооруженных человек и седлайте лошадей!

Она повернулась и побежала ко входу в замок, оставив вопросы воина о том, куда им следует ехать, без внимания. Она не хотела, чтобы уехали без нее и в то же время вступать в спор, который был бы неизбежен, если бы она сказала, что собирается сопровождать их. Она не могла подвергать себя опасности, если таковая существовала, в чем она сомневалась. Но она не могла в то же время не поехать с людьми, ибо хотела предложить кров и соответствующее воспитание ребенку Уолтера, даже предложить убежище Мари в случае необходимости, а без нее их выезд мог стать непростительным оскорблением.

Сибель в считанные минуты сбросила с себя платье и натянула костюм для верховой езды. К тому времени, когда она снова спустилась во внутренний дворик, ее уже ждала оседланная Дамас. Конюх помог ей запрыгнуть в седло, и она направила свою кобылу к месту построения всадников. Главный воин протестующе закричал, как того и ожидала Сибель, но она не обратила на его протесты внимания и, воскликнув: «Следуйте за мной!», ударила Дамас кнутом с такой силой, что кобыла стремительно пересекла подъемный мост и пустилась по тропинке, ведущей к дороге.

Сибель обладала легким весом; кобыла отличалась быстротой и огромной силой. Лошади воинов не имели никакого шанса догнать или перегнать ее. Воины понимали, что им не остановить их госпожи, к тому же ее родители и дед с бабкой ценили ее гораздо выше всех драгоценностей мира. Если с ней случится беда, их постигнет гораздо худшая участь. Они мчались за госпожой во весь опор, пришпоривая и хлеща кнутами своих скакунов. Они быстро покрыли милю, разделявшую Клиро и Хей, но тут перед ними возникла речка, которую нужно было переходить вброд.

Несколько человек проверили брод. Затем мужчины выстроились вдоль брода в линию, так что, если бы Дамас споткнулась, всегда кто-нибудь смог бы подхватить кобылу или Сибель. Несмотря на спешку, Сибель не возражала против мер предосторожности. Несколько лишних минут, потраченных на безопасный брод, были ничем в сравнении с тем временем, которое ушло бы на ее спасение, упади она в реку.

Кроме того, тревога Сибель почти улеглась. В силу своего предыдущего опыта она больше всего боялась, что Уолтер наткнется на засаду где-нибудь на дороге. Но никаких признаков засады они не обнаружили. Несмотря на быстрый аллюр лошади, Сибель рассматривала на ходу местность и пришла к выводу, что по этой дороге не проезжал большой отряд всадников. Таким образом, они собрались на берегу и пустили лошадей рысью по направлению к Хею.

Поместье находилось совсем рядом, но, когда они увидели ворота, которые, к большому облегчению Сибель, были открыты, главный воин предостерегающе крикнул – по северной дороге к поместью быстрым галопом приближался большой отряд. Сибель крикнула и ударила кнутом Дамас, которая устремилась вперед. Воины протестующе загудели и пришпорили своих скакунов.

Сибель и ее люди находились несколько ближе к воротам, кроме того, звук женского голоса привел в замешательство предводителя отряда Гериберта. Он знал лишь единственную женщину, причастную к этому делу, – леди Мари. Не прибыл ли он преждевременно? Если так и если человек, которого искал их господин, заметил их, он мог поднять тревогу и бежать. Было очевидно, что люди, следовавшие за женщиной, не являлись рыцарями и не носили цветов человека, которого искал их господин. Предводитель поднял руку и в замешательстве остановил свой отряд. Сибель и ее люди тем временем въехали в поместье Хей. И только когда за ними торопливо закрыли ворота, человек сэра Гериберта понял, что ошибся, и что теперь некие непредвиденные обстоятельства могут нарушить планы его господина.

Несколько серфов, работавших во дворе поместья около ворот, испуганно закричали и прижались друг к другу, увидев вооруженных всадников. Однако людям Сибель было не до них. Одни спешились, чтобы закрыть ворота на засов, другие поехали вокруг дома с целью осмотреть те части небольшого внутреннего дворика поместья, которые были скрыты от них, а третьи, обнажив мечи, принялись исследовать постройки и хижины.

Сибель направила Дамас к сбившимся в кучу серфам поместья и спросила, приезжал ли сюда Уолтер. Один из них начал что-то бормотать в ответ, но, прежде чем он закончил, из-за угла дома, где находилась конюшня, появился главный воин.

– Он здесь, госпожа! – крикнул воин. – Лошадь господина здесь, а мальчик-конюх связан!

– В дом! – воскликнула Сибель.

– Оставайтесь на лошади, госпожа! – попытался остановить ее главный воин. Он с самого начала не имел намерений ехать в Хей. Однако, когда Сибель покинула Клиро, он забрал лошадь у одного из воинов и последовал за своей госпожой.

– Вы защищайте ворота! – приказала Сибель. – Возможно, этот отряд попытается проделать в них брешь.

Главный воин знал, что она права, но знал он также и то, что не должен пускать ее в дом, где, возможно, таилась серьезная опасность. И все же он не имел понятия, как остановить госпожу, поскольку удержать ее силой было делом немыслимым. В эту минуту из небольшой кузницы появились два воина, которые вели перед собой кузнеца и бейлифа. Более того, как только замеченный ими отряд достиг ворот, снаружи послышались гневные ругательства и крики, доказавшие, что Сибель пришла к верному заключению. Этот отряд намеревался попасть в Хей; они проезжали здесь отнюдь не случайно.

Ворота потряс удар. Удар был незначительным – вероятно, два-три человека просто налегли на ворота, желая убедиться, закрыты ли они на засов, но это был явный признак того, что эти люди намерены прорваться в поместье силой. Главный воин еще раз обратился к Сибель с просьбой не забывать об осторожности и повернулся к бейлифу, пытаясь успокоить его и убедить в том, что они не причинят им вреда и отнюдь не собираются грабить Хей, а, напротив, хотят защитить поместье от нападения. Еще один удар потряс ворота.

– Никто не берет с собой в набег женщин, – раздраженно бросил бейлифу главный воин. – Мы сами ищем укрытие.

Наконец-таки страхи бейлифа улеглись, и он смог внять голосу разума. Он вспомнил, что женщина приказала защищать ворота, и принялся отвечать на вопросы главного воина об оборонительном оснащении поместья. Третий, более сильный, удар потряс ворота. Главный воин встревожено поднял голову. Эти люди где-то нашли бревно или брус и использовали теперь его как таран. Он приказал найти все имеющиеся в распоряжении повозки и подкатить их вплотную к воротам. Бейлиф с пониманием дела велел серфам загрузить повозки камнями, кусками необработанного железа и всем тяжелым, что попадется под руку.

Четвертый удар потряс ворота: засов скрипнул.

Внутри опочивальни Уолтер, вытянув во всю длину руку с мечом, отражал щитом удар раненого. Его спина была полностью открыта и не защищена. Сэр Гериберт молниеносно сделал три шага и занес над головой меч. Чтобы приободрить своих людей на ожесточенную схватку, Гериберт пообещал богатую награду тому, кто убьет Уолтера. То, что он мог избежать лишних расходов, убив Уолтера собственноручно, наполнило его сердце неудержимой радостью.

Но, ударив в спину Уолтеру, Гериберт промахнулся. Уолтер каким-то образом почувствовал его присутствие и уклонился в сторону, так что меч Гериберта не угодил в цель. Уолтер тотчас же повернулся и нанес Гериберту такой удар сверху, что у того онемела рука, хотя удар ему все же удалось отразить. Второй удар непременно был бы смертельным, но один из людей Гериберта бросился в этот момент на щит Уолтера, а другой с такой силой ударил его по легкому, стальному шлему, что Уолтер упал на колени.

Но даже тогда Уолтер не сдался. Он поднял щит, защищая голову, и резанул мечом понизу с такой силой, что рассек лодыжку нападавшему на него неприятелю. Второй воин подпрыгнул, чтобы избежать удара, а Гериберт занес меч для coup de grace[19], снова целясь в незащищенную спину Уолтера. На этот раз Гериберт понимал, что Уолтеру не уклониться от удара, поскольку он находился на коленях.

Сибель впустила четырех воинов в дом перед собой, и, как только дверь открылась, они услышали лязг металла и мучительный вопль. Они разом издали в ответ воинственный клич.

Сэр Гериберт остановился с занесенным над головой мечом и пронзительно закричал:

– Сюда! Сюда!

Гериберт снова был готов заплатить обещанную награду. Несмотря на то, что с Уолтером уже почти было покончено, стоило Гериберту услышать мужские голоса, раздавшиеся в главной палате, как он несказанно обрадовался помощи. Теперь он снова воспрянул духом. Его щит слегка ушел в сторону, а меч, нацеленный для удара, остановился на полпути, когда он начал звать тех, кого принял за своих.

Уолтер не пришел в отчаяние даже тогда, когда его ранили и сбили с ног. Рассеченная лодыжка мгновенно вывела из боя еще одного неприятеля, обеспечив Уолтеру некоторое преимущество. Он подсознательно чувствовал, что Гериберт находится сзади и немного справа от него, готовый нанести очередной удар. Поэтому Уолтер поджал под себя одну ногу, намереваясь развернуться и уклониться от меча, но стоило ему услышать голоса снаружи, как надежда тотчас же оставила его. И поскольку ему, так или иначе, суждено было погибнуть, он решительно настроился отправить на тот свет своего главного врага.

Не думая больше о самообороне, Уолтер отбросил в сторону щит, молниеносно вскочил на ноги, обхватил двумя руками эфес меча и вонзил лезвие в живот Гериберта с такой силой, что оно не только пронзило кольчугу, но, разрезав ее до самого солнечного сплетения, застряло в грудной клетке. Уолтер понимал, что не успеет освободить меч, чтобы отразить удар, а щит, которым он мог закрыться от мечей двух соперников, что находились у него за спиной, валялся на полу. И вот только сейчас, ожидая в этот последний бесконечный момент смертельной раны, он, наконец, осознал, в какую ловушку заманила его Мари.

Но удара не последовало. Уолтер услышал за спиной новые вопли боли и ужаса, заглушившие стоны изувеченного им человека. Эти вопли быстро прекратились. Люди Сибель мгновенно расправились с остальными врагами, которые, уставшие и израненные, были просто ошеломлены смертью своего господина.

Опытный боец мог ждать смерти, но его тело продолжало бороться за жизнь. Даже когда мышцы на его спине напряглись в ожидании боли, Уолтер пытался вытащить клинок, нажав ногой на тело Гериберта, чтобы встретиться со своими противниками лицом к лицу. Ему удалось повернуться как раз в тот момент, когда в дверях появилась Сибель. Не в силах пошевелиться, он широко открыл от изумления глаза и рот. В этот момент любой убийца мог легко и не спеша перерезать ему глотку самым тупым ножом, и он бы не оказал ни малейшего сопротивления.

Сибель же подобного удивления не испытала. Она оттолкнула в сторону одного из своих людей, который, перерезав глотку последнему убийце, только что выпрямился, легко перепрыгнула через трупы, схватила Уолтера за руку и закричала:

– Любимый, ты ранен?

– На этот раз я не сломал ключицу, – ответил он, но затем задумался на мгновение над своими словами и проревел: – А ты что здесь делаешь?!

Сила его голоса, несмотря на красную струйку, что стекала из-под его левой руки, убедила Сибель в целости и невредимости ее мужа. Ей так хотелось ответить ему: «Спасаю жизнь идиота», но она думала об отряде, который находился за воротами и о котором Уолтер не знал, и понимала, что это была не самая подходящая минута для спора.

– Мы осаждены, – ответила она, игнорировав вопрос Уолтера. – Я привела с собой двадцать человек, но за воротами находится более многочисленный отряд, и эти люди пытаются прорваться внутрь.

– Нам нечего их бояться, – начал Уолтер, догадавшись, что это люди Гериберта. – Смерть их господина положила конец упованиям на будущую наживу, так что они, скорее всего, спокойно уедут, узнав об этом.

Однако, когда он говорил, до него вдруг дошло, что им с Сибель приходится кричать, чтобы услышать друг друга среди шума, производимого истерическими воплями женщины. Сибель, казалось, поняла это в тот же самый момент, и они оба повернули головы в направлении, в котором уже смотрели остальные воины.

– Заткни ради меня эту проклятую сучку, – бросил Уолтер Сибель, – а я тем временем оповещу людей сэра Гериберта о смерти их господина. – Он направился к выходу, но у дверей повернулся, вспомнив, как Сибель смотрела на Мари. – Только не убивай ее, – предупредил он. – Просто закрой ей рот.

Сибель подошла к Мари, которая прижалась к стене и таращилась на трупы и море крови на полу. Глаза ее почти вылезли из орбит, и она визжала на единственной высокой ноте, насколько позволяло дыхание, затем хватала ртом воздух и начинала орать снова. Перво-наперво Сибель схватила ее за плечи и попыталась оторвать от стены, но Мари стояла, как каменный истукан. Тогда Сибель подозвала мужчину и сказала:

– Отведите ее в другую комнату.

Пока обезумевший взгляд Мари не отвлек Сибель от мыслей и переживаний за Уолтера, она ничего не замечала вокруг. Обычно ее не пугал вид крови, но здесь ее было слишком много, а вид бледно-розовых кишок Гериберта, вывалившихся из раны в животе, вызвал неприятные ощущения в собственном желудке. Гериберт? Сибель задумалась. Откуда она знала, что это Гериберт? На нем был закрытый шлем, а не открытый. Но тут она вспомнила, что Уолтер сам говорил о том, что это Гериберт. Когда воин поднял и выволок из комнаты неподвижную, словно статуя, Мари, Сибель заметила, что эмблема на щите мертвого рыцаря отличалась от эмблемы, которую носил сэр Гериберт.

Она выкинула эту проблему из головы и, последовав за воином, велела ему покрепче держать Мари. Затем она несколько раз больно ударила Мари по лицу. Пронзительный визг прекратился, Мари затаила дыхание и тотчас упала бы в обморок, если бы ее не поддержал войн.

– Усади ее в кресло, – велела Сибель.

Безвольное тело завалилось бы набок, но Сибель схватила его за плечо и сделала воину знак удалиться. Она не обращала на Мари никакого внимания. После того как она и ее люди ворвались в дом, дверь в главную комнату поместья оставалась открытой. Она слышала, как Уолтер что-то кричал изо всех сил, но из-за грохота, производимого тараном, не могла разобрать его слов. Затем тяжелый стук дерева о дерево прекратился. Последовал длинный неразборчивый диалог. Мари зашевелилась. Ее грудь начала вздыматься, втягивая воздух.

– Не вздумай орать снова, – громко сказала Сибель. – Криками ничему не поможешь. Один твой крик, и я награжу тебя таким ударом, что вышибу из тебя дух!

С последней фразой ее губы напряглись, поскольку в этот момент в комнату вошел Уолтер, не удосужив Мари даже взглядом.

– Люди Гериберта уезжают, – сообщил он Сибель. – Я думал, им придет в голову мысль захватить нас ради выкупа, но, по-моему, они поняли, что новости об их нападении на Хей достигнут Клиро или Клиффорда прежде, чем им удастся проникнуть сюда. Я немного подожду, а потом пошлю в Клиро за подкреплением, чтобы защититься на случай, если они вздумают напасть на нас во время переправы через реку. – Он замолчал и, пристально глядя на Сибель, спросил все тем же строгим тоном: – Что ты здесь делаешь?

Она взглянула сначала на струйку крови под его левой рукой, которая уже потемнела и засохла. Рана была пустячная. Затем подняла на него глаза и лукаво улыбнулась.

– Может быть, спасаю жизнь безумцу? – предположила она.

Уолтер стиснул от злости зубы и сделал шаг в сторону супруги, но она не дрогнула. Она тихонько засмеялась, только ни в ее смехе, ни в выражении лица не было никакого вызова. В ее глазах лишь светилась уверенность, что он не принадлежал к числу тех людей, которые наказывают других за свои собственные ошибки. Уолтер тоже рассмеялся, подошел к ней вплотную и крепко обнял.

– Спасаешь жизнь дурака, – согласился он. – Ты знала о ловушке, которую приготовила мне эта подлая тварь?

Сибель прижалась головой к плечу мужа.

– Нет, – призналась она. – Но когда ты сказал, что я должна доверять тебе, то я поняла, насколько ты прав. А затем я спросила себя, какую боль мог ты ей причинить, и сопоставила это с ненавистным тебе долгом чести.... – Она высвободилась из его объятий и обеспокоено посмотрела ему в глаза. – Ах, Уолтер, если она ждет ребенка, тебе незачем ненавидеть бедное дитя! Конечно, неприятно родиться незаконнорожденным, как это было с моим папой, но куда ужасней, когда тебя ненавидят. Я приму твоего ребенка и полюблю его. Клянусь! Именно поэтому я и поехала за тобой.

Он снова заключил ее в свои объятия.

– Любимая, ты просто золото! Нет никакого ребенка. Взгляни на нее. Это была лишь приманка, поскольку она знала, что я никогда не приеду к ней по иной причине. Зачем она мне, если у меня есть ты?

– Но зачем она хотела твоей смерти? – Сибель еще теснее прижалась к мужу. – Если она любила тебя, то могла бы желать моей смерти, но при чем тут ты?

Уолтер взглянул на Мари, которая всхлипывала все громче и громче, готовая вот-вот разразиться жалобными рыданиями. Он сжал ей плечо с такой силой, что та взвизгнула от боли.

– Я не видел лица человека, который напал на меня, но ты назвала его Герибертом. Как вы познакомились с покойным кастеляном сэром Герибертом?

– Вы делаете мне больно! – завизжала Мари.

– А ты пыталась убить меня, – спокойно ответил Уолтер.

– Нет! Нет! – завопила Мари, прочитав смертный приговор на его неумолимом лице.

– Уолтер... – прошептала Сибель, испугавшись жестокого выражения лица мужа.

– Зачем? – непреклонно спросил он у Мари.

И тут вся эта мерзкая история вышла наружу. Слушая Мари, Уолтер мало-помалу ослабил свою жесткую хватку, а неумолимость исчезла с его лица, уступив место презрению. Он пожал плечами и сказал, что Мари не стоит того, чтобы с ней возиться, после чего поцеловал Сибель, будто этот поцелуй мог очистить его душу от неприятного осадка, оставленного историей Мари. Затем он удалился, чтобы послать двух человек в Клиро за подкреплением. По звукам, доносившимся через открытую дверь, он пришел к выводу, что ворота как раз освобождали от повозок, нагруженных камнями и железом.

Перепуганная до смерти Мари, дрожа всем телом, подняла глаза на Сибель.

– Что вы со мной сделаете? – спросила она.

– Что касается лично меня, то я с тобой ничего не сделаю, – ответила Сибель. – Если бы Гериберту удалось убить моего мужа, я бы преследовала тебя до тех пор, пока не убила бы... и, поверь, это была бы не легкая смерть. Но, поскольку Уолтер не пострадал и смерть постигла лишь врагов моего мужа, к тому же в будущем Уолтер будет только плеваться, услышав твое имя, ты меня абсолютно не интересуешь. Я пошлю тебя в Клиффорд, если пожелаешь, или в Красуолл, если он тебе больше по душе.

– Вы расскажете обо всем Ричарду? – прохныкала Мари.

– Я не расскажу об этом никому, кроме моей матери и бабки, так, чтобы они знали, где искать виновных, если со мной или Уолтером случится беда, но дальше их ушей эта история не просочится. Женщины Роузлинда – не сплетницы.

– Позвольте мне уехать, пока он не вернулся, – взмолилась Мари.

– Как пожелаешь, – равнодушно ответила Сибель и удалилась отрядить двух человек, чтобы те оседлали лошадь Мари и проводили ее туда, куда она захочет.

Мари выбежала из дома и спряталась в конюшне, а когда Уолтер снова вошел внутрь с десятком серфов, чтобы те убрали трупы погибших, она покинула поместье. Когда Сибель рассказала Уолтеру, что она отпустила Мари, он не обратил на это никакого внимания. Для него Мари больше не существовала. Не отреагировал он и тогда, когда в дом вошел бейлиф и, упав на колени, воззвал Уолтера к милосердию, умоляя его поверить, что он ничего не знал об этом злом умысле. Уолтер принял его извинения, сказал, что не сделает ему ничего дурного, и отпустил управляющего.

Сибель обеспокоено наблюдала за мужем. Его равнодушие казалось неестественным. В конце концов она спросила у него, не получил ли он еще какую-нибудь рану, кроме пореза на левом боку. Он улыбнулся и, покачан головой, сказал, что не верит в то, что Мари и Гериберт поверили свои планы бейлифу, и если этот человек невиновен, то бессмысленно было чернить его имя дополнительными допросами.

– Я просто устал, – признался он.

Не прошло и получаса, как Сибель привлекли крики и звуки открывающихся ворот и въезжающих во двор лошадей. Она вскрикнула, и Уолтер встревожено поднялся, но Сибель выбежала во двор, а через минуту вернулась и сопровождении Джеффри. Некоторое время сыпались лишь одни вопросы без ответов. Уолтер испугался, что случилась какая-нибудь беда, а Джеффри не переставал спрашивать, зачем Уолтеру понадобилось так много людей. Однако, в конце концов, оба пришли к выводу, что спешки никакой нет и более подробные объяснения могли подождать до Клиро, после чего Уолтер немного успокоился.

Таким образом, история Уолтера была рассказана за вечерней трапезой. Рассказана она была с соответствующими сокращениями, ибо хотя он и не имел желания защищать Мари, но не хотел, чтобы Ричард чувствовал себя неловко из-за скверного поведения невестки. Он бы вообще ничего не рассказывал, если бы не хотел убедить сэра Джона, что ему нечего бояться предательства, посеянного сэром Герибертом в Рыцарской Башне.

Затем Джеффри объяснил, что причиной его приезда явился набег на Элмондбери. Он хотел знать, кому принадлежала эта идея.

– Если в этом и есть чья-либо вина, то вам следует винить меня, – признался Уолтер. – Мне не удалось уговорить Бассетта и Сиуорда игнорировать присутствие короля в Хантингтоне. Они жаждали что-нибудь предпринять, поэтому я сказал, что во всех несчастьях виноваты министры Генриха, и именно они должны понести наказание. Тогда у сэра Джилберта возникла идея: он вспомнил, что Элмондбери входило в число владений Сеграве.

– О, никто и не ищет козла отпущения, – усмехнулся Джеффри, – даже король. До нас долетели слухи, что в направлении Элмондбери пылает пожар, и Сеграве принялся напыщенно говорить о беззаконии в стране и о том, как его искоренить. Генрих ничего не ответил, но выглядел он чернее тучи. Затем Адам самым невинным голосом заметил, что, если бы нападению подверглись его земли, он бы уже давно был на месте и проучил бы тех, кто осмелился оскорбить его.

Сэр Роланд и сэр Джон, оба знавшие Адама, громко рассмеялись, а Сибель сказала:

– Если бы он только не оказался там раньше времени, подстрекая неприятеля к набегу, чтобы поразвлечься, защищая собственность.

– Не такой уж он безответственный, – возразил Джеффри, но не сдержал при этом улыбки. – В любом случае, – продолжал он, – Адам сказал именно то, что нужно.

– Просто чудо в случае Адама, – поддразнила Сибель.

– Мы никогда не услышим концовки этой истории, если ты не помолчишь, – сдержанно заметил Уолтер, – а у меня такое чувство, что концовка стоит того, чтобы се рассказали.

– Это уж точно, – согласился Джеффри, – ибо король ухватился за реплику Адама и предложил Сеграве воспользоваться воинами, находившимися в Хантингтоне. Не думаю, что Сеграве обрадовался щедрости Генриха, но принял предложение короля с должными благодарностями. Никогда еще не видел, чтобы человек потратил столько времени на подготовку. Полагаю, он надеялся, что вас не будет в Элмондбери к тому времени, когда он доберется туда.

Уолтер объяснил, что взятие Элмондбери не составило труда, и рассказал о странном чувстве незавершенности, которое заставило их задержаться на месте несколько дольше обычного.

Джеффри вскинул бровь.

– В таком случае, тут не обошлось без вмешательства Бога. Когда какое-то стадо коров и несколько минут способствуют такому огромному успеху, я начинаю верить, что это дело не только случая – все было предопределено. Вскоре после своего ухода Сеграве прилетел назад словно на крыльях. Он сказал Генриху, что целая армия под началом Бассетта и Сиуорда опустошает районы, прилегающие к Элмондбери, и принялся подстрекать Генриха бежать. Мы с Иэном встревожились, испугавшись, что вам не удалось сдержать Бассетта, но затем мне стало ясно, что в подобном случае нападению подвергся бы непосредственно Хантингтон. Адам, конечно, хотел остаться и сражаться, но Саймон впервые за свою жизнь проявил максимум благоразумия и выслал следом за Сеграве нескольких своих человек.

– Армия! – воскликнул Уолтер. – Да нас было не больше сотни. Бассетту не удалось собрать много лошадей в Клиффорде и окрестных фермах и поместьях. Опасаясь, что король уедет, он не хотел откладывать операцию еще на день, дожидаясь, когда пригонят лошадей из самых отдаленных владений.

– То же самое сообщили люди Саймона, – подтвердил Джеффри. – Они сказали, что большой отряд находился лишь в самом поместье, а несколько групп по трое, по четверо человек поджигали хижины пастухов и угоняли стада скота и овец в южном направлении. Насколько вам известно, Генрих – не трус... по крайней мере, как мужчина. Он отлично сражался, когда у него появлялась такая возможность. Но, Уолтер, вы как будто вовсе не удивлены этими новостями. Вы участвовали в набеге? Люди Саймона ничего не сказали об этом... хотя, возможно, он приказал им помалкивать.

Уолтер кивнул, когда Джеффри упомянул, что Генрих не трус. Король действительно всегда рвался в бой, но из-за отсутствия тренировок его мужество значительно превосходило боевое мастерство. Более того, Генриху редко предоставлялся случай проявить себя на поле брани, поскольку его постоянно окружали толпы придворных. Но кивок Уолтера послужил в то же время как бы предварительным ответом на вопрос об его участии в набеге на Элмондбери.

– Я участвовал в нем... – признался Уолтер, но из-за зевка его признание прозвучало несколько приглушенно. – Но Бассетт и Сиуорд предложили мне поменять щит, что я и сделал. В закрытом шлеме даже люди Саймона не узнали бы меня.

На признание Уолтера Джеффри рассмеялся и покачал головой, но высказываться на этот счет не стал.

– Таким образом, – продолжал он, – узнав правду, Генрих не удержался и высмеял робость Сеграве, но испытывал он при этом лишь отвращение. Позже, когда мы остались наедине, король сказал мне, что был бы рад избавиться от таких трусливых советников.

– Это хорошая новость, – с воодушевлением заметил сэр Джон.

– Да. – Джеффри улыбнулся. – Не думаю, что короля можно убедить теперь изменить свою точку зрения. Он рассказал мне также, что собирается отправиться на восток, чтобы попросить Эдмунда Эбингдонского и епископа Честерского составить условия мирного договора с Ричардом.

– Честер – отличный выбор... – начал было Уолтер, но громкий зевок помешал ему продолжить. – Прошу прощения, – сказал он, улыбаясь. – Уверяю вас, что я не нахожу данный разговор скучным.

Это признание вызвало смех.

– Идите-ка вы спать, – предложил Джеффри. – У вас был очень напряженный День.

– Да, – согласился Уолтер, – но мне бы хотелось знать... – и он снова зевнул. – Мне бы хотелось знать, можно ли передать эти новости Бассетту и Сиуорду.

– Ради Бога, – согласился Джеффри. – Я и приехал сюда затем, чтобы они узнали о своей победе. Мне бы хотелось, чтобы в стране воцарился полный мир, но, если сторонников Ричарда не удастся уговорить отказаться от боевых действий, пусть они помолятся за Винчестера, Риво и других. Король выходит из игры. Для Генриха война закончилась.

– Слава Богу, – вздохнула Сибель. Услышанная новость получила всеобщее одобрение.

Одно дело ссориться с соседом, отвечая набегом на набег, или, в случае более ожесточенного конфликта, подвергнуть осаде соседский замок. Временами, в случае везения, таким образом можно было заполучить дополнительную собственность, но обычно сюзерены заключали мир прежде, чем наносили друг другу непоправимый ущерб. Если же сюзерены являлись заклятыми врагами и лишь искали повод, чтобы вступить в единоборство, приезжал король и мирил их. Для короля же война с самыми влиятельными баронами означала бессмысленную кровопролитную бойню, от которой страдала вся страна. Междуусобицы были неплохим развлечением, но гражданская война становилась настоящим бедствием.

– Завтра... – начал было Уолтер, но Сибель поднялась со стула и сказала за него:

– Лучше всего отложить все проблемы на завтра. Папа переночует здесь, и вы завтра вволю наговоритесь. А теперь давайте поднимемся наверх и ляжем спать, милорд.

– Да, конечно, идите, – подтвердил Джеффри. – Все самое важное я уже сообщил, за исключением того, что королю известно о моем визите сюда, так что я могу не спешить с возвращением в Хантингтон. Я могу даже задержаться еще на денек-другой, если вы полагаете, что Бассетт и Сиуорд пожелают приехать в Клиро, чтобы поговорить со мной.

Поскольку все полученные Уолтером ссадины к этому времени невыносимо ныли, он не стал спорить, а медленно поднялся с кресла и осторожно выпрямился, чтобы не разодрать запекшийся порез на левом боку. Он еще раз поблагодарил своего тестя, который отказался от предложенной ему главной опочивальни. Уолтер был очень признателен ему за это, понимая, что в таком потрепанном состоянии ему будет гораздо уютнее спать на большой кровати.

Сибель ушла вперед и к тому времени, когда он поднялся по лестнице, зажгла свечи, а служанки обогрели постель. Поначалу Уолтер ни о чем не думал, он лишь радовался тому, что ему не нужно нагибаться, снимать ботинки, развязывать кроссгартеры и стягивать с себя одежду. Он чувствовал такое облегчение и наслаждение, что едва ли сознавал, кто прислуживает ему. Однако, уложив его в теплую постель, Сибель велела ему повернуться на живот, чтобы смазать огромную ссадину на спине, оставленную мечом Гериберта.

Звук ее голоса напомнил Уолтеру, что Сибель не сказала ему ни слова наедине с того момента, как они вернулись из Хея. Он повернул голову, но не увидел ее лица. Тут до него дошло, что, хотя она и сидела с ним рядом так же свободно, как обычно сидела в присутствии своего отца, она не опиралась на него с той уверенностью, с какой делала это в Роузлинде.

– Ты все еще думаешь, что я совершил ошибку, отправившись на разговор с Мари? – внезапно спросил он.

– Я думала, ты уже спишь, – ответила Сибель. – Я делаю тебе больно?

– Нет, ты доставляешь мне удовольствие... но мне будет еще приятней, если ты ответишь на заданный вопрос.

– Нужно обязательно отвечать на глупый вопрос? Совершил ошибку? Нет, конечно, ты поступил правильно. Ведь ты мужчина, к тому же она была твоей любовницей...

– Она никогда не была моей любовницей, – перебил супругу Уолтер. – Я не такой глупый, как ты думаешь. Если бы у меня была с ней длительная связь, я бы слишком хорошо знал ее, чтобы клюнуть на приманку. Я с ней был всего лишь один раз... и очень сожалею об этом. В ней оказалось столько же тепла, сколько его бывает в выловленной неделю назад рыбе.

Желая ясно видеть лицо Сибель, Уолтер перевернулся на спину и застонал от боли, задев швы и пошевелив ушибленными мышцами. Сибель, собиравшаяся было сказать несколько крепких словечек о том, как безрассуден был Уолтер, поверив при подобных обстоятельствах письму Мари, вместо этого выругала его за неосторожное движение и наклонилась, чтобы осмотреть его синяки. Уолтер притянул ее к себе и обнял.

– Чего нельзя сказать о тебе, – прошептал он.

– На тебе нет живого места, – пробормотала Сибель, касаясь губами его рта.

– Мне будет гораздо хуже завтра, – намекнул Уолтер, – и мы долго не сможем быть вместе.

– Всего лишь четыре дня, – заметила Сибель, развязывая пояс, как только их губы снова коснулись друг друга.

Уолтер молча помог ей раздеться, сняв с нее головной убор и апостольник, которые мог легко достать рукой. Оказав супруге помощь, он, тем не менее, с трудом снял с нее платье, ибо не переставал при этом целовать ее в ушки и шею.

– Это неблагоразумно, – слабо возразила Сибель.

– Но мы зашли слишком далеко, чтобы останавливаться, – засмеялся Уолтер. – Я и без того ранен, и ведь ты не хочешь усугубить мои страдания суровым воздержанием, которое может повлечь за собой серьезные осложнения, если ему не предоставить необходимый курс лечения.

– Интересно, – хихикнула Сибель, – неужели контузия в голову не обеспечила необходимый курс лечения для твоего воздержания? – Но ее замечание утратило всю свою строгость, ибо в этот момент она поспешно избавилась от оставшейся одежды. Однако, когда Уолтер откинул одеяло, приглашая ее к себе, она заметила ссадины по всему его телу, замешкалась и бросила на мужа встревоженный взгляд. – Тебе будет больно, – прошептала она.

– Нет, – заверил он ее. – Я постараюсь поменьше двигаться. У меня крепкие бедра. Садись на меня, а я тем временем подготовлю тебя. Тогда ты сможешь спокойно находиться сверху.

Сибель покраснела.

– Я уже готова, – прошептала она и хитро улыбнулась. – Вижу, ты тоже готов.

– В таком случае, чего же мы ждем? – и Уолтер нетерпеливо притянул жену к себе на живот.

Страсть вновь закружила им голову, а четыре дня, что они не виделись, заставили их почувствовать, что расставаться на такой долгий срок – лишь раскалять огонь. Но поскольку Уолтер действительно сильно устал, а боль, несмотря на старания Сибель не наседать на него всей тяжестью своего тела, все же давала о себе знать, она успела достигнуть оргазма и во второй раз прежде, чем он, наконец, получил облегчение. Затем они лежали некоторое время в полном спокойствии, но потом Сибель вскочила и начала одеваться.

– Куда ты собираешься? – спросил Уолтер.

– Тише, спи, – ответила Сибель, удивившись беспокойству в его голосе. – Я просто хочу сложить нашу одежду и затушить все свечи. Что тебя беспокоит?

– Я люблю тебя, – ответил он.

Необычный способ утоления плотской страсти, признание в том, что Мари никогда не была его любовницей, резкий наплыв чувств – все это не давало Уолтеру никакой возможности уснуть. Вместо того чтобы спать, он не переставал думать о том, что Сибель так и не ответила ясно на его вопрос. Уолтер понимал, что, вероятно, для нее ответ заключался в готовности заняться любовью, но он хотел избавиться от всех сомнений четким, вразумительным ответом.

– Я не хочу, чтобы между нами оставались какие-то недомолвки, – начал он. – Я хочу, чтобы ты знала – то, что случилось между мной и Мари, было всего лишь ошибкой. Я бы не стал продолжать подобную связь... если только у меня не было бы тебя... к тому же мне нужна была женщина. Мне хотелось обо всем тебе рассказать, но это было несправедливо по отношению к Мари. К тому же меня предупредили о твоем ревнивом нраве, поэтому я решил, что будет благоразумней забыть обо всем, поскольку я не имел намерений возобновлять эти... отношения.

Сибель опустила на него глаза.

– Я была не права, не доверяя тебе, – медленно произнесла она. – Я знала, что ты честный человек. Я была не права, угрожая тебе сегодня днем, когда ты сказал, что должен ехать в Хей. Прости меня за эту грубую выходку.

Уолтер жестом показал, что ей не нужно извиняться, и, увидев, что она намеревается продолжить, ничего не сказал.

– Возможно, я также не права в том, что требую от тебя гораздо больше, чем может требовать жена, – продолжала она, – но я не умею жить иначе. Я должна сказать тебе, что ни один мужчина моей семьи не считает, что он волен иметь женщину, кроме своей супруги.

Она замолчала, и Уолтер спокойно заметил:

– Мне об этом говорили.

Но Сибель покачала головой. Может быть, она и боялась затевать этот разговор, но, поскольку он уже был начат, хотела высказаться до конца.

– Я готова делать все, о чем ты меня попросишь, – честно призналась она, – только бы доставить тебе удовольствие. Учи меня. Ты увидишь, я прилежная ученица. Ни одна любовница не способна так, как я, стремиться к тому, чтобы доставить тебе наслаждение. Я буду такой всегда. Но, Уолтер, я не хочу тебя ни с кем делить! Я была не права в своей угрозе, но она исходила из самого сердца. Если ты не можешь быть моим полностью, я не хочу обладать тобой частично, даже если это будут самые важные твои части.

К тому моменту, когда Сибель закончила, голос ее дрожал, а глаза наполнились слезами. Уолтер взял ее руки и поцеловал. Они все еще благоухали мазью, которой Сибель растирала его спину, и этот аромат вызвал в его памяти всю нежную заботу супруги и то, как вовремя она прибыла, успев спасти его жизнь. Понимание, готовность признать свои ошибки – все это отнюдь не вводило его в заблуждение, что она упустит из виду реальный, намеренный отход от привычных жизненных норм. Но теперь он изменился сам. Он готов был принять жизненные принципы Сибель.

Она раскрыла под его поцелуями руки и принялась гладить его лицо. Уолтер с удивлением подумал, что каких-то пару месяцев назад он пришел в негодование, когда Ллевелин рассказал ему, что женщины Роузлинда хранят своим мужьям беззаветную преданность, но требуют в ответ того же. Джоанна тоже предупреждала его об этом. Возможно, с этих предупреждений и начались все их беды. Он не думал, что без этих предостережений смог бы пойти на такую глупость и рискнуть всем ради минутного плотского удовлетворения.

– Тебе не нужно опасаться меня, – сказал Уолтер. – Я люблю тебя и буду всецело принадлежать только тебе – отныне и во веки веков!

Примечания

1

Великая Хартия Вольностей – свод законов, регулирующих права и свободы феодалов в их взаимоотношениях с королем.

(обратно)

2

Кастелян – управляющий или коннетабль замка, назначенный на этот пост владельцем замка, который мог и сместить его.

(обратно)

3

Сюзерен – крупный земельный феодал, государь по отношению к зависящим от него вассалам.

(обратно)

4

Бейлиф – лицо, заведующее административными обязанностями поместья; посредник, взимающий налоги и управляющий поместьем или фермой землевладельца.

(обратно)

5

Серф – полусвободный крестьянин.

(обратно)

6

Апостольник – льняной или шелковый головной убор женщин, закрывавший голову, волосы, подбородок, щеки, шею.

(обратно)

7

Кроссгартеры – длинные тонкие полоски материи или кожи, которые обвязывались крест-накрест вокруг ноги ниже колена и поддерживали таким образом чауссы.

(обратно)

8

Чауссы – нижняя одежда – прототип современных кальсон, их шили, а не вязали, следовательно, их трудно было подогнать под размер; они завязывались на талии и приспосабливались к ногам с помощью кроссгартеров.

(обратно)

9

De trop – лишние (фр.).

(обратно)

10

Знатная дама, лишенная милосердия (фр.).

(обратно)

11

По моей вине (лат.).

(обратно)

12

Ты прощен (лат.).

(обратно)

13

Нетронутая, девственница (лат.).

(обратно)

14

Секст – канонический час, начинавшийся примерно в полдень.

(обратно)

15

Нан – канонический час, начинавшийся около двух или трех часов пополудни.

(обратно)

16

Бушель – единица вместимости и объема сыпучих веществ и жидкостей.

(обратно)

17

Проскрипции – списки лиц, объявленных вне закона, лишенных состояния и подлежащих преследованию.

(обратно)

18

Обольстительный кавалер (фр.).

(обратно)

19

Последний удар, чтобы прекратить страдания (фр.).

(обратно)

Оглавление

Аннотация

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

Реклама на сайте