«Любовь на все времена»

Роман «Любовь на все времена» посвящается моему прошлому, будущему и настоящему Сногги с любовью, жду нашей встречи, а она обязательно будет И ее преданности нам, нашему сыну, Томасу Смоллу И моему мужу. Джоржу, который понимает и любит нас Кем были бы мы, если бы не было любви?!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

В Англии

Эйден Сан-Мишель — наследница Перрок-Ройял

Пейтон Сен-Мишель — ее отец, третий лорд Блисс

Конн О'Малли — впоследствии Конн Сен-Мишель, лорд Блисс, младший брат Скай О'Малли и фаворит королевы

Елизавета Тюдор — королева Англии с 1588 по 1603 г .

Уильям Сесил, лорд Берли — министр иностранных дел, пользующийся полным доверием королевы

Элизабет Клинтон — родственница Эйден, графиня Линкольн Эдвард Клинтон — ее муж, первый лорд-адмирал Робин Саутвуд — граф Саутвуд, сын леди де Мариско, любимый паж королевы

Роберт Дадли, граф Лестерский — фаворит королевы

Леттис Кноллиз — кузина королевы

Скай О'Малли де Мариско — старшая сестра Конна

Адам де Мариско — ее муж

Сэр Роберт Смолл — деловой партнер де Мариско

Дейм Сесили — его старшая сестра

Мег Финей и Клуни — слуги Эйден и Конца

Венда и Нен — няньки

Леди Глита Холден — придворная дама

Грейс и Фейт — ее дочери-близнецы

Господин Нортон — главный тюремщик королевы

Питер — его помощник

Мигель де Гуарас — испанский шпион

В Ирландии

Брайан, Шон и Симус О'Малли — старшие братья Конна, капитаны, занимающиеся морским разбоем

Роган Фитцджеральд — дед Эйден

Кевен Фитцджеральд — его незаконнорожденный племянник

Имон Фитцджеральд — его сын и наследник

Генри Стерминстер — лорд Глинн из Глиншеннона

На Востоке

Мюрад III — турецкий султан

Hyp У Бану — его мать

Сафия Кадин — его первая жена, мать наследника

Ильбан-бей — ага кисляр

Осман-бей — знаменитый алжирский астролог

Дей Алжира — наместник султана в Алжире

Сэр Уильям Харборн — первый английский посол в Оттоманской Порте

Принц, Явид-хан — посол Крыма в Оттоманской Порте

Эстер Кира — глава банкирского дома Кира

Джинджи — евнух Эйден

Марта — служанка Эйден

Айрис и Ферн — ее дочери

Садира — английская фаворитка султана

Зора — икбал султана

Розамунда и Пайпера — содержащиеся в плену сестры-англичанки

Тюлип — кот Эйден

Пролог. Август, 1577 год

Лорд Блисс умирал. Это был медленный, хотя и безболезненный процесс, и сейчас, когда лето подходило к концу в аромате яблок и астр, он понял, что времени у него осталось немного. Если он и сожалел о чем-нибудь, так это о том, что оставляет после себя только одного наследника, единственную дочь, Эйден. Вот она сидит возле его кровати, занятая вышиванием, его дорогая и покорная дочь, немой упрек его эгоистической, глубокой любви к ней. Конечно, Эйден давно следовало бы быть замужем. Он, однако, был не в состоянии расстаться с ней, со своим чадом, которое он любил больше всего на свете.

Он так долго ждал ее рождения. С ней были связаны все его надежды. То, что родилась девочка, можно было легко простить, потому что ее мать должна была подарить ему других детей, сильных сыновей, под стать их здоровой дочери. Когда же других детей не последовало, это оказалось несущественным, потому что дочь вместе с женой заполнили его сердце. И сейчас, когда ей предстояло остаться одной, его тревожило ее будущее.

Позаботится ли о ее счастье королева, которую он просил посмотреть за своим бесценным ребенком? Когда он отчетливо понял, что умирает, он написал своей государыне, вверяя судьбу Эйден ее заботам, умоляя Елизавету Тюдор позаботиться о том, чтобы его дочь смогла благополучно выйти замуж за хорошего человека, по крайней мере равного ей по происхождению. Только недавно он получил ответ, в котором выражалось бесстрастное согласие выполнить его последнюю волю. Тем не менее он почувствовал большое облегчение.

Он оставлял свою дочь наследницей огромного состояния, заключающегося и в землях, и в деньгах. Однако состояние состоянием, но он не забывал, что род его совсем незнатный. Большинство выгодных браков обговаривалось, когда дети были еще в колыбели, и, к своему сожалению, он обнаружил, что люди знатного происхождения соединялись с себе подобными. А кроме того, Эйден нельзя было назвать красивой. Нет, она становилась хорошенькой, когда прилагала к этому усилия. Однако чаще всего ее волосы были растрепаны, как у сорванца, а лицо было грязным гораздо чаще, чем чистым. Когда он выговаривал ей по этому поводу, она смеялась и отвечала:

— Отец, я могу только верхом на лошади осмотреть эти обширные земельные угодья, которые вы и мой дед так настойчиво расширяли. После целого дня, проведенного в седле, я, понятно, выгляжу не очень чистой.

Почти всегда он возражал ей:

— Предоставь это бейлифу, дитя мое. Это его обязанность — присматривать за хозяйством. Его семья жила на этих землях еще до того, как мы появились здесь.

— Бейлиф, — мудро отвечала дочь лорда Блисса, — мечтает о свободе действий, отец, но тем не менее он должен знать, что за ним присматривают. Кроме того, нашим людям приятно, когда они видят меня. Я знаю их всех по именам, знакома с их детьми, их заботами, их болячками.

Она улыбнулась.

— Когда они видят хозяина, им остается только быть преданными ему.

Когда она улыбалась, казалось, солнце выглядывало из-за туч. Эйден было далеко до ее красавицы матери. Под растрепанными волосами и чумазым лицом скрывалось довольно хорошенькое личико.

Слабая улыбка тронула его губы, когда он вспомнил свою вторую жену, Бевин Фитцджеральд. Он увидел ее в первый раз, когда она приехала из Ирландии, чтобы выйти за него замуж. Ей было только шестнадцать, и она прибыла одна, не считая служанки, подозрительного существа по имени Мег. Большинство молодых девушек побоялись бы плыть через бурное море в другую страну и выходить замуж за чужестранца. Но Бевин была любопытна как сорока и храбра как пара волкодавов, которых она привезла с собой в качестве свадебного подарка жениху.

Отдаленная родственница Элизабет Фитцджеральд Клинтон, графини Линкольн, Бевин, как и ее элегантная родственница, отличалась высоким ростом и обладала изящной осанкой. Грива рыжевато-каштановых волос теплого оттенка и светлые голубые глаза, которые напоминали ему бледное небо на рассвете, привели его в восторг. Выражение ее лица было таким не правдоподобно милым, ее манера держаться такой привлекательной, что ему, к его собственному удивлению, захотелось сделать ее счастливой. Когда он раздел ее в их первую брачную ночь, ее кожа показалась ему удивительно светлой для его опытного и пресыщенного взгляда. Она гордо и уверенно стояла перед ним в мерцающем свете свечи в своей наготе, совершенно не стыдясь своего замечательного тела. Он изумился своему везению, когда понял, какое бесценное сокровище досталось ему в качестве жены.

Семья лорда Блисса, Сен-Мишели, была семьей состоятельных лондонских купцов, и у нее была добрая репутация. Свои титулы и земли они получили, когда дед лорда Блисса спас старшего сына Генриха VII, принца Артура, от серьезных финансовых неприятностей, связанных с некоторыми не очень порядочными ростовщиками. Он случайно узнал о неприятностях принца и купил долговые расписки королевского отпрыска у ростовщиков. Тем недостало ума понять, какую выгоду можно извлечь, храня их, как сделал это Седрик Сен-Мишель. Став владельцем долговых расписок принца, умный купец щедрым жестом забыл о его долгах.

Король, ставший в старости скаредным, отблагодарил его. Нет, он не предоставил торговому дому Сен-Мишелей королевские привилегии, на что надеялся Седрик Сен-Мишель. Он пожаловал купцу небольшое, несколько запущенное королевское поместье в Ворчестершире и дал ему наследственный титул барона Блисса. Дед лорда Блисса с благодарностью принял королевский дар, который не стоил королю и медного пенни. Потом без суеты начал увеличивать состояние своей семьи.

С годами земли, граничащие с поместьем, которое было известно под названием Перрок-Ройял, постепенно присоединялись к нему — семья Сен-Мишелей скупала их. В итоге небольшая усадьба превратилась в огромное поместье. Но несмотря на дворянский титул, каждый последующий наследник учился отцовскому ремеслу — праздность была столь же чужда Сен-Мишелям, как краснокожий индеец из Нового Света, случись ему попасться им на глаза.

Казалось, Сен-Мишели знали какой-то секрет, позволявший им получать гораздо больший доход, чем их собратьям. Они никогда не забывали о своем происхождении. Но только одного им не хватало. Сыновей. На каждое поколение приходился только один сын. И вот пришло время, когда от семьи осталась только дочь, которая, казалось, была обречена остаться старой девой, если королева не сдержит своего обещания и не найдет подходящего мужа для Эйден Сен-Мишель.

Умирающий лорд Блисс был женат дважды. Его первая жена, младшая дочь барона с севера, прожила долго и смогла отпраздновать тридцать четыре года их совместной жизни. В течение двадцати пяти лет она тщетно пыталась подарить наследника своему терпеливому и ласковому мужу. Были выкидыши и мертворожденные дети, было даже трое детей — хилый мальчик и две девочки, которые, однако, прожили от нескольких месяцев до почти двух лет. Потом дети перестали рождаться, и надежды на их появление тоже не осталось никакой. Первая леди Блисс впала в меланхолию, которая продолжалась девять лет, до тех пор, пока смерть не сжалилась над ней. Лорд Блисс, немного стыдясь, почувствовал некоторое облегчение от того, что она умерла. Он может жениться вторично и стать отцом. Теперь он наконец понял короля Гарри в его отчаянии1.

Ему исполнилось пятьдесят два года, когда умерла его первая жена, и он почтительно носил по ней траур в течение целого года — она была хорошей женщиной. В это время он оказал финансовую помощь лорду Эдварду Клинтону и его жене, которым нужны были дополнительные средства, чтобы остаться при дворе. Как и многие знатные люди, Клинтоны вряд ли вернули бы долг. Лорд Блисс одолжил им требуемую сумму, отказавшись от процентов в знак своего доброго расположения. Почему он поступил так, он никак не мог вспомнить, объясняя это только тем, что все еще скорбел по своей жене и мысли его путались.

Лорд и леди Клинтон были необычайно благодарны ему, и в порыве великодушия леди Клинтон сказала:

— Если когда-нибудь вам понадобится помощь, милорд, вы можете без колебания обращаться к нам.

Неожиданно лорд Блисс услышал свой собственный голос:

— Я вдовец, мадам, и ищу жену. Не знаете ли вы какую-нибудь подходящую и здоровую молодую женщину, которая не связана брачным контрактом?

— Вполне возможно, что я могу помочь вам, милорд, — последовал ответ. — Дайте мне несколько дней подумать над этим, — любезно сказала Элизабет Фитцджеральд Клинтон.

Позже лорд Клинтон ворчливо пробурчал:

— Каков нахал! Его купеческое прошлое по-прежнему дает о себе знать. Я рад, что ты отделалась от него. Бет.

— Нет, — задумчиво ответила его супруга. — Я кое-что придумала для лорда Блисса, Нед. У моего кузена Рогана Фитцджеральда в Мюнстере есть дочь-бесприданница. Даже монастырь не примет девушку без какого-нибудь приданого. Но я готова побиться об заклад, что лорд Блисс будет рад жениться на родственнице жены лорда-адмирала.

— Войдя в семью, он не будет настаивать, чтобы мы вернули долг! — воскликнул супруг, хлопая себя по коленке. — Клянусь Богом, Бет, ты умная женщина.

Я рад, что женился на тебе!

Элизабет Клинтон улыбнулась мужу.

— Нам обоим это пойдет на пользу, — сказала она. — Лорд Блисс пользуется репутацией порядочного человека и, несмотря на свое происхождение, ведет себя как джентльмен. Породнившись с нами, его семья будет пользоваться еще большим уважением. Дочь моего кузена Рогана — крепкая, здоровая девушка, которая, несомненно, подарит мужу много детей. А ведь в конце концов именно поэтому лорд Блисс хочет жениться снова.

Жена лорда-адмирала была совершенно честной с лордом Блиссом, говоря о дочери ее кузена. Девушка — бесприданница. Бевин Фитцджеральд предстанет перед женихом только в том, что будет на ней.

Но она молода, здорова и из хорошей и благородной семьи. Вывод напрашивался сам собой, а лорд Блисс был не глуп. Леди Клинтон не пришлось долго говорить о преимуществах этого брака. Он понял, что его заем не больше, чем первый взнос за молодую жену благородного происхождения. Договоренность была достигнута, ведь лорд Блисс был человеком практичным. Вместе с брачными контрактами, посланными Рогану Фитцджеральду в Ирландию, туда же отправился тяжелый кошель с золотом, чтобы невеста смогла приобрести материю для своего нового гардероба. Однако Бевин Фитцджеральд приехала с небольшим сундучком — ее отец знал, что жених ни в чем не сможет отказать красавице невесте, а семье Бевин так необходимо это золото! Неразумно его потратить на тряпки.

В конце концов это оказался брак по любви. Бевин Фитцджеральд Сен-Мишель стала заботливой, мягкой по характеру молодой женой, а лорд Блисс ласковым мужем, любящим и благодарным за любовь к нему. Эйден родилась в первый год их брака. Ее отцу исполнилось пятьдесят четыре, а матери — семнадцать. С самого рождения Эйден была большим, крепким, здоровым ребенком, к огромной радости ее отца. То, что ее мать легко перенесла родовые муки, давало надежду на появление новых детей.

Следующие несколько лет своей короткой жизни леди Блисс пыталась подарить своему мужу отчаянно желаемого сына и наследника. Лучшее, что она смогла сделать, это произвести на свет двух здоровых девочек-близнецов, которые умерли вместе со своей матерью в весеннюю эпидемию, когда им исполнилось всего лишь три года. Эйден было десять.

После этого у лорда Блисса не осталось никого, кроме его единственного возлюбленного чада. Он мог бы жениться снова, как поступали многие мужчины его класса, но он не верил, что когда-нибудь сможет найти счастье, которое обрел с Бевин, а в своем возрасте на меньшее он согласиться не мог. Эйден стала наследницей своего отца, и ее крепкое здоровье только убеждало его — появление на свет Эйден не прошло без вмешательства воли Господней.

Годы летели незаметно, и сейчас, к своему удивлению — он всегда был крепкого здоровья, — лорд Блисс обнаружил, что находится перед лицом смерти, а Эйден уже не ребенок, а молодая двадцатитрехлетняя женщина. Склонившись над пяльцами, она не видела, с какой тревогой приглядывается к ней отец. «Она совсем не похожа на свою мать», — подумал он с сожалением. Волосы Бевин представляли собой роскошную копну спадающих вниз каштановых кудрей, волосы Эйден, длинные и совершенно прямые, имели странный рыжеватый оттенок. Глаза у Бевин были нежно-голубого цвета, каким бывает апрельское небо на рассвете, у Эйден же глаза просто серые. Он тихо вздохнул. Почему дочь не унаследовала совершенное, в форме сердечка, лицо своей матери? У нее такое заурядное лицо. Только в двух вещах дочь походила на мать: прелестной светлой кожей с кремовым оттенком и высоким ростом.

Он снова тихо вздохнул. Он сделал все что мог для своего ребенка. Пока была жива Бевин, она следила, чтобы их дочь выучилась всему, что связано с домашним хозяйством: солению мяса и рыбы, заготовке впрок дичи, приготовлению варений, джемов и консервированию фруктов, разнообразным и многочисленным обязанностям, связанным с пивоварней и кладовой, выпечке хлеба, шитью, починке одежды, приготовлению еды, уходу за посадками лекарственных трав и за огородом, изготовлению целебных мазей и растираний, окуриванию и лечению, изготовлению свечей, мыла и благовоний, умению заготавливать запасы на зиму или на случай непредвиденных обстоятельств, надзору за горничными.

Когда Бевин и близнецы умерли, лорд Блисс взял на себя заботу о настоящем образовании своего единственного ребенка, что помогало ему забывать о своей скорби. К его полному изумлению, Эйден оказалась прекрасной ученицей. Он нанял для занятий с ней удалившегося на покой учителя из Оксфорда. Она изучила языки, как современные, так и древние, могла разговаривать на греческом и латинском так же легко, как на английском или французском. Легко освоила математику, знала, как вести счета, умела читать и писать, изучала и древнюю, и современную историю.

У нее обнаружился музыкальный слух, и она хорошо играла как на спинете, так и на лютне. Четыре раза в неделю приходил учитель танцев.

Лорда Блисса приводил в восторг необычайно острый ум дочери. В беседе Эйден мгновенно находила остроумный ответ. Он желал, чтобы она вошла в общество, как другие девушки, но Эйден, казалось, не интересовалась такими вещами. Она постоянно напоминала ему, что ей гораздо больше нравится оставаться с ним дома в Перрок-Ройял, а ему доставляло удовольствие слышать эти слова.

Лорд Клинтон стал графом Линкольном в 1569 году. Еще тогда лорд Блисс понял, что мог бы воспользоваться их родственными отношениями и устроить судьбу дочери. Но ему так не хотелось расставаться с ней. Кроме того, он был человеком гордым и после женитьбы на Бевин Фитцджеральд очень редко виделся с Клинтоном и его женой, известной теперь благодаря стихам графа Суррея как «Прекрасная Джеральдина».

Понимая, что умирает, он завещал опекунство над дочерью не Клинтонам, которым она доводилась родственницей, понимая, что могущественный граф Линкольн просто потеряет Эйден в куче своих домочадцев. Опекунство было доверено самой королеве. Он надеялся, что королева найдет для Эйден место при дворе. А там, глядишь, на нее обратит внимание подходящий джентльмен, который оценит покладистый характер и большое состояние невесты. Тюдоры выдвигали людей из менее благородных семей, чем его собственная, и те были приняты наследственными аристократами. Может быть, его дочь найдет свое счастье, оказавшись при дворе. Это лучшее, что он мог сделать для нее сейчас.

— Отец! — Ее голос ворвался в его мысли. — Не хотите ли супу? — Эйден оторвалась от рукоделия и вопросительно смотрела на него.

Он неожиданно почувствовал страшную усталость, ощутил тяжесть каждого дня из своих семидесяти шеста лет.

— Нет, моя дорогая, — сказал он слабым голосом.

— Отец!

Он увидел выражение ее лица — выражение тревоги и плохо скрываемого нетерпения.

Он не мог сдержать болезненную улыбку, которая исказила его лицо. Его голос, когда он заговорил, был таким любящим и слегка ироничным:

— Скажи, что тебя тяготит, Эйден. Я уверен, ты не успокоишься, пока не скажешь.

— Отец! — торопливо заговорила она. — Я хотела, чтобы вы изменили свои планы в отношении меня. Я слишком стара, чтобы меня опекали! Меня пошлют ко двору, а я возненавижу его! Я не любительница светского общества. За мной будут волочиться из-за моего богатства, и в конце концов королева выдаст меня замуж единственно ради удовлетворения своих целей. О моем счастье никто не подумает. Прошу вас не делать этого ради меня!

— Женщина должна выйти замуж, — упрямо сказал он. — Она не в состоянии распоряжаться своим наследством без помощи мужчины. Ты умная девушка, Эйден, однако муж нужен каждой порядочной женщине хорошего происхождения. В этом деле ты должна подчиниться моему решению. Я понимаю твое нежелание уезжать из Перрок-Ройял, но это девичьи страхи. За всю свою жизнь, дочь моя, ты никогда не выезжала дальше Ворчестера. Это моя вина, но раньше ты доверяла мне, а разве я не всегда поступал правильно по отношению к тебе? Двор — интересное место, Эйден, и под опекой королевы тебе откроются лучшие его стороны. Ты не жеманная девушка, чтобы тебя обманула неискренность какого-нибудь охотника за состоянием. Ты из тех, кто умеет выживать, Эйден. Ты всегда была такой.

Эйден глубоко вздохнула. Спорить с отцом бесполезно. Она повторит свою попытку завтра.

— Хорошо, отец, — послушно сказала она, и он слабо улыбнулся ей, измучившись от столь долгой речи. Он понимал, что на самом деле она не согласилась с его решением, даже если и не стала говорить об этом сегодня.

— Ты хорошая девочка, Эйден, — прошептал он хрипло. Сейчас он устал. Очень, очень устал. Она встала, нежно поцеловала его в лоб, расправила одеяло.

— Сейчас поздно, отец, и я устала. Мы готовили сегодня ароматическую смесь из лаванды и розы, да и стирки было много. В прачечной новенькие девушки, и за ними необходим постоянный присмотр. — Ее легкая улыбка тронула ему сердце. — Увидимся утром, отец. Пусть Господь пошлет вам спокойную ночь.

— И тебе также, дочь моя, — с любовью ответил он и проводил ее взглядом. Слезы застлали его усталые глаза.

Когда утром Эйден пришла будить отца, Пейтон Сен-Мишель, лорд Блисс, ушел к своему Творцу, а его дочь, к своему глубокому сожалению, обнаружила, что бесспорно, хотя и против своего желания, находится под опекой короны.

Часть 1. ПОДОПЕЧНАЯ КОРОЛЕВЫ. 1577 — 1578 годы

Глава 1

— Невежды! — закричала королева и швырнула свою корзинку для рукоделия в другой конец комнаты. — Я окружена невеждами!

Уголком глаза она заметила какое-то движение, повернулась и увидела своего любимого пажа, тринадцатилетнего графа Линмутского, терпеливо ожидающего, когда царственный гнев утихнет.

— В чем дело, Робин? — резко осведомилась она, но юный Робин Саутвуд знал, что сердится она не на него, и поэтому улыбнулся ей ослепительной улыбкой.

— Только что из деревни прибыла новая подопечная вашего величества, мадам, — доложил он.

— Черт побери! Еще одна! Ну-ка, расскажи мне, паренек! Это мужчина или женщина? В пеленках или уже без них? Назови мне фамилию. Намекни или подскажи, кто этот последний в длинном ряду моих королевских обязанностей. — При этих словах ее губы тронула веселая усмешка. Она заметила смешинку в зеленоватых глазах мальчика.

— Это молодая леди, мадам. Ее зовут Эйден Сен-Мишель, она наследница и единственный оставшийся в живых ребенок Пейтона Сен-Мишеля, барона Блисса. Ее дом — неподалеку от Ворчестера. Земли барона граничат с землями семьи моей матери. Королева секунду подумала, потом кивнула. — Семья лорда Блисса — хорошая лондонская семья, — сказала она. — Они всегда поддерживали правящего монарха и, по моим сведениям, не участвовали в дворцовых интригах. Ладно, Робин Саутвуд, приведи ее, ко мне. Я хочу познакомиться с этой осиротевшей наследницей.

Мальчик откланялся, а Елизавета Тюдор улыбнулась про себя, глядя ему вслед. С каждым днем он становился все более похожим на своего покойного отца, хотя доброты в нем было больше, чем у Джеффри в этом возрасте. В этом заслуга его матери, Скай О'Малли, которая сейчас замужем за Адамом де Мариско и которой было приказано удалиться от двора в королевское поместье Королевский Молверн.

"Я скучаю по ней, — думала королева. — Наши отношения были трудными, но тем не менее мне не хватает дорогой Скай». Ее взгляд пробежал по женщинам, находящимся в комнате, и она фыркнула про себя. За некоторым исключением они — стадо глупых телок: все время эти дамы хихикают и жеманничают, подыскивают себе мужей при ее дворе. Большинство из них едва образованны, их разговоры сводятся к обсуждению мужчин, фасонов платьев и последних сплетен. Она знала, что за ее спиной они издеваются над ней и высмеивают, несмотря на то, что она их повелительница. Они не осмеливаются делать это открыто, ведь даже они понимают силу ее власти, власти над их жизнью и смертью, которую она держит в своих руках. Как бы там ни было, среди них не много по-настоящему преданных ей женщин. Большинство служат ей лишь для того, чтобы добиться чего-то либо для себя, либо для своих семей.

Дверь королевской приемной распахнулась и впустила юного Робина и двух женщин: одну молодую, другую пожилую. Молодая женщина была одета в черное бархатное платье с высоким воротником, устаревшее по фасону, но превосходное по исполнению. Голову украшал полотняный чепец, отделанный кружевами. Королевские дамы немедленно перестали болтать и с любопытством рассматривали пришедших.

— Мадам, это госпожа Сен-Мишель, — объявил Робин. Эйден и ее спутница сделали изящный реверанс. Однако у последней были явные нелады с суставами, и ей понадобилась помощь своей госпожи, чтобы подняться. Это вызвало хихиканье королевских дам, и щеки Эйден порозовели от смущения.

Королева метнула сердитый взгляд на женщин, ей не нравилась такая недоброжелательность.

— Добро пожаловать ко двору, госпожа Сен-Мишель, — сказала она. — Я не знала вашего отца, но добрая репутация вашей семьи известна.

— Вы очень любезны, ваше величество, — ответила Эйден.

— Сейчас, — сказала королева, — вопрос состоит в том, что нам делать с вами.

— Если бы я могла послужить вашему величеству, — искренне ответила Эйден, — это принесло бы мне удовлетворение.

При этих словах Эйден раздалось громкое хихиканье, которое заставило ее покраснеть снова, а королева, прищурившись, выискала изящную девушку с губками, похожими на бутон розы, и белокурыми волосами.

— Вы находите желание госпожи Сен-Мишель служить мне смешным, госпожа Тейллбойз? — промурлыкала королева. Графиня Линкольн, близкая подруга королевы, неожиданно внимательно присмотрелась к новенькой.

Сейчас пришла очередь покраснеть госпоже Тейллбойз, и, заикаясь, она попыталась извиниться за свое нетактичное поведение.

— Н-нет, мадам, просто ее платье так старомодно…

— Мода… — лукаво произнесла королева, — это то, в чем я могу довериться вашим знаниям. Мода и развязное поведение, госпожа Тейллбойз.

Дерзкая девица побледнела. Неужели королеве известно о ее недавних любовных свиданиях с лордом Болтоном? Откуда она могла узнать? Это невероятно, но тем не менее иногда казалось, что королева знает обо всем. Она беспокойно закусила нижнюю губу. Что ответить своей госпоже?

Видя колебания четырнадцатилетней фрейлины, королева поняла, что ей удалось найти какое-то слабое место. «Итак, девчонка задирает юбки за моей спиной?» Елизавета ненавидела, когда ее дамы распутничали, а этим сегодня занимались слишком многие из них.

— Разве не вы ответственны за мою корзинку для рукоделия, госпожа Тейллбойз? — требовательно спросила королева.

— Д-да, ваше величество, — последовал нервный ответ.

— И тем не менее несколько минут назад я рылась в этой самой корзинке. Там такой беспорядок, все перепутано. Получается, госпожа Тейллбойз, что ваши интересы далеки от желания служить вашей королеве. А коли так, вы увольняетесь со службы и возвращаетесь домой немедленно, сегодня же.

С пронзительным вскриком Алтея Тейллбойз кинулась к ногам королевы.

— Ах, прошу вас, ваше величество, — кричала она, — не отсылайте меня домой в немилости! Что скажут мои родители? Как я объясню?

— Вам не придется ничего объяснять, — последовал ответ. — Я пошлю вместе с вами письмо, в котором объясню причины, по которым я вас отослала. Мною будет выражено неудовольствие по поводу ваших дурных манер, вашего недоброго сердца и распутного поведения с мужчиной, чье имя не будет упомянуто.

Госпожа Тейллбойз упала в обморок у ног королевы, издав что-то среднее между криком и стоном.

— Уберите этот хлам! — рявкнула Елизавета остальным фрейлинам, которые с вытаращенными глазами наблюдали, как девушка из привилегированного круга была осмеяна острой на язык королевой. Каждая из них радовалась, что не она оказалась жертвой их повелительницы. Они разом бросились выполнять приказание королевы, чтобы не навлечь на себя ее гнев. Подняли худенькую Алтею Тейллбойз и, спотыкаясь, потащили ее из комнаты.

— Госпожа Сен-Мишель, — сказала королева подобревшим голосом. — Вы займете место госпожи Тейллбойз среди моих фрейлин, и теперь на вашем попечении находится моя корзинка для рукоделия.

— Им это не понравится, — услышала Эйден собственные слова.

— Правильно, — ответила королева, — им это не понравится, но они будут терпеть вас, потому что вы нравитесь мне.

Вперед вышла графиня Линкольн.

— Простите меня, мадам, — сказала она, — но мне кажется, что я состою в родственной связи с госпожой Сен-Мишель. Не дочь ли вы Пейтона Сен-Мишеля и Бевин Фитцджеральд, дитя мое?

— Да, миледи, это так, — ответила Эйден. Графиня обратилась к королеве:

— Бевин Фитцджеральд была моей кузиной, мадам. Это я устроила ее брак с лордом Блиссом много лет назад. — Она снова посмотрела на Эйден. — Ваши родители умерли?

— Да, миледи. Моя мать и сестры-близнецы умерли, когда мне было десять. Мои отец скончался месяц назад.

— У вас нет денег? — был следующий вопрос. Графиня Линкольн думала, что королева прикажет Клинтонам отвечать за денежное обеспечение девушки и почувствовала облегчение, услышав слова Эйден:

— Нет, миледи. У меня есть деньги.

"Интересно, — подумала королева. — Она не желает обсуждать свое финансовое положение со своей родственницей».

— Все, кроме госпожи Сен-Мишель и Робина, оставьте нас, — приказала королева, и графиня Линкольн и две другие дамы поклонились и вышли из комнаты.

— Принеси нам вина и бисквитов, Робин, — приказала королева. — Можете садиться, госпожа Сен-Мишель. Возьмите этот стул с высокой спинкой. Я хочу побольше узнать о вас. Итак, — сказала Елизавета Тюдор, — кто эта женщина, что опекает вас?

— Это Мег, моя служанка. Она приехала с моей матерью из Ирландии и служила ей до самой смерти.

— А почему вы не захотели сказать леди Клинтон о своих средствах?

Эйден посмотрела на Робина, но королева сказала:

— Он слышал гораздо более доверительные разговоры, чем тот, который вы ведете со мной сейчас, моя дорогая. Он не болтлив.

— Леди Клинтон ничего не знает о моей семье за исключением того, что она устроила брак моих родителей, мадам. Она сделала это в благодарность за заем, который мой отец устроил ее мужу много лет назад. По условиям займа , лорд Клинтон не должен был выплачивать проценты. Мой отец остался бездетным вдовцом после многих лет брака. Когда леди Клинтон предложила свою помощь в ответ на его услугу, он спросил, не знает ли она женщину, на которой он мог бы жениться. Моя мать была дочерью кузена леди Клинтон и не имела приданого, чтобы выйти замуж или уйти в монастырь. Леди Клинтон знала, что мой отец будет рад установить родственные связи с ее семьей, несмотря на то, что моя мать была бесприданницей. Действительно, брак был заключен. После этого, однако, мы никогда не виделись с ними. Я, ваше величество, очень богатая женщина, но я не хочу, чтобы слухи о моем богатстве дошли до двора. "Мой отец просил вас найти мне мужа. Я и в самом деле надеюсь, что в конце концов вы сделаете это. Я никогда не уезжала из дома, и хотя признаю, что сопротивлялась воле отца и хотела остаться дома, он оказался прав. Мне понравилась поездка и все новое, что я узнала. За мной никто никогда не ухаживал. Я неопытна в сердечных вопросах и боюсь, что утонченные джентльмены вашего двора попытаются воспользоваться этим. Если станет известно о моем состоянии, я буду, несомненно, атакована ухажерами, охотящимися скорее за моими деньгами, чем за моим сердцем. Неопытность может сделать меня жертвой коварства. Если, однако, о моем богатстве ничего не будет известно, тогда молодой человек будет искать моего общества из искренних побуждений, а не из-за моего кошелька. Но самое главное, я так хочу служить моей королеве, я так буду стараться!

Елизавета Тюдор медленно кивнула. Девушка умна! На этот раз она не будет обременена присутствием легкомысленной болтушки. Может быть, она также и образованна? Надеяться на это не следовало, но королева все-таки спросила:

— Вас учили чему-нибудь, госпожа Сен-Мишель?

— Да, ваше величество. Я говорю на греческом, на латыни, а также на французском и немного на немецком, испанском и итальянском. Могу читать и писать на этих языках, как и на своем родном.

— А как с математикой?

— Немного, просто умею вести счета, — последовал ответ.

— Вы изучали историю?

— Все, чему мог научить меня старый учитель из Оксфорда, которого нанял для меня мой отец. Я могу также сочинять стихи, танцевать, петь и играть на двух инструментах.

— На каких же?

— На лютне и на спинете, мадам.

— Боже правый! — сказала королева. — Вы образованная женщина, а значит, можете разговаривать не только о тряпках и мужчинах.

— Я не очень разбираюсь в моде, мадам.

— Ваш отец просил меня найти вам мужа. — Королева улыбнулась Эйден.

— Да, мадам.

— И вы хотите этого?

— Я хотела бы, ваше величество, быть хозяйкой самой себе, но знаю, что это невозможно. В конце концов я должна выйти замуж. Прошу только дать мне немного времени, мадам. Кроме того, поскольку мой отец был последним мужчиной в роду, он просил в своем завещании, чтобы мой муж принял фамилию нашей семьи, чтобы его баронетство не умерло вместе с ним.

— В таком желании нет ничего необычного, — сказала королева, — и, ценя преданность вашей семьи моей семье, я исполню его. А теперь Робин Саутвуд покажет вам, где вы будете жить здесь, в Гринвиче. Возвращайтесь с ним, как только устроитесь. Моя корзинка для рукоделия в беспорядке, госпожа Эйден Сен-Мишель, и теперь это ваша обязанность — следить за порядком в ней.

Эйден встала и, поклонившись королеве, вышла из комнаты вместе с Мег. За дверью гостиной королевы они обнаружили ожидавшую их графиню Линкольн. Молодой граф элегантно расшаркался перед ней.

— Куда вы отведете мою юную кузину, милорд? — требовательно спросила Элизабет Клинтон.

— Еще не знаю, миледи. Я должен найти мажордома и узнать, куда мы можем втиснуть госпожу Сен-Мишель. Как вам хорошо известно, дворец переполнен до отказа.

— В чердачном этаже есть дополнительные апартаменты, предназначенные для нас, которыми мы редко пользуемся, — сказала графиня. — Вы понимаете, что именно я имею в виду?

Робин, в обязанность которого входило знать такие вещи, кивнул.

— Знаю, — сказал он.

— Где ваш багаж, кузина? — спросила графиня.

— Во внутреннем дворе, в моей карете, — ответила Эйден. — Цвет ливреи моих слуг синий с зеленым, а семейный герб — корабль, дерево и на нем красный крест.

Робин быстро улыбнулся ей.

— Я найду ее, госпожа, и прослежу, чтобы вещи были благополучно доставлены вам. — И, еще раз улыбнувшись, он быстро поклонился и ушел.

— Пойдемте, — сказала графиня Линкольн своей родственнице, — и я покажу вам место, которое вы будете называть своим домом. Поначалу оно покажется вам странным, моя дорогая, но я приехала во дворец, когда мне было всего девять, меня называли сиротой из Килдэра. Я была маленькой, напуганной девочкой, но мне удалось выжить, как это предстоит сделать и вам.

— У меня еще не было времени, чтобы испугаться, — честно призналась Эйден. — Все очень интересно и так не похоже на Перрок-Ройял.

— Перрок-Ройял?

— Мой дом к западу от Ворчестера.

— Да, — сказала Элизабет Клинтон, — это место не похоже на Перрок-Ройял, моя дорогая Эйден. Могу я называть вас Эйден, правда? А вы будете называть меня Бет? — Не дожидаясь ответа, она продолжала:

— Двор всегда переполнен теми, кто живет при нем, теми, кто наезжает сюда, теми, кто пытается устроиться здесь, и слугами всех этих людей. Мой муж, Нед, лорд-адмирал, имеет апартаменты везде, куда отправляется королева, но фрейлины обычно должны жить в комнатах для фрейлин, если только у них нет семьи и друзей, которые могут предоставить им место для проживания. Ужасно, когда не можешь побыть одна. Я рада предложить вам эту маленькую комнату, и она действительно маленькая, Эйден. Тем не менее я уверена, что вы и ваша служанка уместитесь в ней. Вы обручены?

— Нет, Бет. Я предпочитала жить с отцом. Он был стар и нуждался во мне. Перед смертью он просил королеву найти мне подходящего мужа. Сейчас, однако, я удовлетворена тем, что могу в силу своих возможностей служить королеве.

— Вы очень умны, моя дорогая, — пробормотала графиня с одобрением. — Тем не менее мы не должным позволить нашей госпоже забыть обещание, данное вашему отцу, а она легко может сделать это. Королева не любит, когда дамы покидают ее, выходя замуж. Полагаю, это объясняется тем, что она сама не замужем. Не знаю, может быть, это происходит от ревности или от невнимательности к другим людям. Сколько вам лет?

— В прошлом августе, 19-го числа, мне исполнилось двадцать три, Бет.

— Господи, кузина! Вам не кажется, что вы несколько староваты? Лучше нам не мешкать, а искать вам мужа… Я поговорю с мужем, и мы посмотрим, есть ли подходящие для этого джентльмены. Вам, вероятно, придется выйти замуж за вдовца, но ведь и мой первый муж, и Нед были вдовцами, когда я выходила за них.

Болтая, графиня Линкольн вела Эйден и Мег вверх по одному пролету лестницы, потом по другому, и еще по одному, через путаницу коридоров, таких извилистых, что Эйден с отчаянием думала, найдет ли дорогу обратно. Наконец они остановились перед небольшой гладкой дубовой дверью.

— Ну, вот мы и пришли, дорогая. Входите и чувствуйте себя как дома. Молодой Робин скоро придет сюда с вашим багажом и проводит вас к ее величеству, — сказала Элизабет Клинтон. Она легко клюнула Эйден в обе щеки и исчезла за углом прежде, чем девушка успела открыть рот.

Более практичная Мег распахнула дверь в предложенную им комнату и ахнула в ужасе.

— Господи, прости меня, госпожа Эйден! Она такая маленькая, что сюда и кошку не засунешь!

Эйден встревоженно осмотрелась, и ее сердце упало. Мег ничуть не преувеличивала. В комнате не было ничего, кроме маленького окна, крошечного камина в углу и кровати, которая занимала большую часть комнаты. Она покачала головой.

— Если моя родственница говорит, что это все, что есть, я должна поверить ей, Мег, и быть благодарной за то, что мы получили такую комнату. Не бойся, на кровати можно спать вдвоем. Мы будем согревать друг друга по ночам, потому что в Гринвиче, боюсь, сыро.

Они вошли в комнату, и, пока ждали прибытия своих вещей, Мег внимательно осмотрелась и презрительно фыркнула.

— Здесь грязно. Уверена, что здесь не убирались много месяцев. Этот матрас нужно выбросить, госпожа Эйден. Не сомневаюсь, что в нем полно клопов и блох, противных созданий, от которых можно заболеть.

Эйден кивнула, молча соглашаясь со служанкой.

— Когда люди принесут багаж, Мег, мы заставим их унести старый матрас и принести воду. Действительно здесь надо убраться. Я не хочу разбирать вещи до тех пор, пока в комнате не будет чисто.

Они стояли, осматриваясь по сторонам, в течение, казалось, очень долгого времени. Потом в дверях неожиданно появился Робин Саутвуд с улыбкой на красивом лице.

— Вот и мы, госпожа Сен-Мишель, и ваш багаж. Мег рванулась вперед.

— Прикажите вашим людям задержаться, милорд, — сказала она. — Я не позволю своей госпоже спать на этом заплесневелом матрасе. Пусть его унесут. Еще мне нужна вода, я хочу вымыть эту комнату. Не сомневаюсь, что тут полно паразитов!

Робин ухмыльнулся. Мег очень напомнила ему служанку его матери, Дейзи, но она была права. Его мать не выносила грязь и беспорядок, и он вырос тоже чистюлей, хотя многие их современники были совсем непривередливы. Повернувшись, он приказал лакеям, сопровождавшим его, поставить багаж на пол. Потом заставил их убрать старый матрас, разобрать резной остов кровати и принести воды для Мег, которая собиралась вымыть комнату.

— Оставьте плащ вашей служанке, — сказал он Эйден. — Я отведу вас в комнату фрейлин, где вы сможете умыться с дороги, а потом вернетесь к королеве. Ваша служанка будет в целости и сохранности. Я прослежу, чтобы в помощь к ней прислали какую-нибудь девушку. — Он повернулся к крепкому слуге.

— Ты! Принеси побольше дров в комнату госпожи Сен-Мишель и останься помочь этой женщине.

— Слушаюсь, милорд, — сказал человек и поспешил выполнить приказание юного графа.

— Вы хорошо отдаете приказы, — заметила Эйден.

— Я Саутвуд из Линмута, — гордо заявил он, как будто это объясняло все, и Эйден поняла, сколько ей еще предстоит узнать. — Я нахожусь при дворе с шести лет.

— Я должна вернуться назад с графом, — сказала Эйден Мег, которая едва кивнула и махнула ей рукой.

Эйден робко шла за мальчиком через путаницу коридоров и вниз по нескольким лестничным пролетам.

— Это место должно казаться вам очень странным по сравнению с вашим домом, — заметил Робин, — но не пугайтесь, госпожа Сен-Мишель, вы скоро научитесь разбираться в Гринвиче так, как будто жили здесь всю жизнь.

— Я еще не запомнила все повороты, — сказала Эйден, — но по крайней мере знаю, что нужно подняться по трем лестничным пролетам.

— Я помогу вам, ведь я хорошо помню свои первые дни здесь. Если бы один из пажей не помог мне, я бы заблудился.

Он провел ее в помещение, которое назвал комнатой фрейлин, и, сделав знак служанке, приказал ей принести воды, чтобы госпожа Сен-Мишель могла умыться. К смущению Эйден, в комнате оказались Алтея Тейллбойз и другая девушка. Было странно, что смещенная с должности девушка не проявляла недоброжелательности по отношению к Эйден.

— Ну вот, — сказала Алтея, — вы вскоре позавидуете мне, что я дома и в безопасности, госпожа Сен-Мишель. Служить этой суке королеве не так легко, как, я полагаю, вы себе представляете.

— Алтея! — выбранила ее другая девушка. — Не говори так о королеве.

Госпожа Тейллбойз пожала плечами.

— Ни одна из вас не повторит мои слова, — сказала она, — и что еще она может мне сделать? Со мной все кончено! Только при дворе я могла найти хорошего мужа. Теперь отец наверняка выдаст меня за старого лорда Чарльтона. Старый развратник не спускает с меня глаз последние пять лет. — Она вздрогнула. — Вечно лезет мне под юбки, когда думает, что никто не видит. Ну, по крайней мере старому похотливому распутнику не достанется моя девственность. Она была отдана Генри Болтону! — закончила она с торжествующей ноткой в голосе.

— Алтея!

— О, не надо делать вид, что вы потрясены, Линнет Тальбот! Вы все так или иначе задирали свои юбки.

— Ну, я точно не делала этого, — заявила госпожа Тальбот, но Алтея Тейллбойз фыркнула, услышав слова подруги.

— Мне жаль, что вы потеряли место, — тихо сказала Эйден. — Однако в этом нет моей вины.

— Я знаю, — последовал ответ. — Примите мой совет, госпожа Сен-Мишель, и постарайтесь заслужить благосклонность старого чудовища. Она тщеславна и жестока, но это вы узнаете достаточно быстро.

Разговор продолжать не хотелось, и Эйден быстро вымыла руки и лицо в тазу с надушенной водой, принесенном служанкой, потом взглянула в зеркало, которое держала перед ней женщина, и вздохнула. Прическа оставляла желать лучшего! Она заправила выбившиеся пряди под чепец, потом снова посмотрела в зеркало и покачала головой. Если судить по тем немногим женщинам, которых она уже увидела здесь, при дворе, совершенно очевидно, что высказывание госпожи Тейллбойз было справедливым. Ее платье если не старомодное, то неинтересное. Черный бархат ничуть не подчеркивал красоту ее кожи, а закрытый вырез казался просто чопорным.

— Нам надо поторопиться, — деликатно обратился к ней Робин. — Не беспокойтесь о своем внешнем виде. Я скажу вам, кто обшивает мою мать.

По лицу ее пробежала быстрая усмешка, и Робин удивленно подумал, что госпожа Сен-Мишель вовсе не такая простушка-деревенщина, за которую он поначалу принял ее. Если ее прилично одеть, хорошо причесать и украсить драгоценностями, она будет выглядеть достойно.

Он повел ее обратно к королеве.

— Ага, моя деревенская мышка вернулась. — Елизавета, будучи в добром расположении духа, улыбнулась. — Вы устроились?

— Да, мадам, благодарю вас. Моя родственница, леди Клинтон, великодушно предоставила мне и моей служанке крошечную комнатушку, принадлежащую ее мужу.

— Очень хорошо, — отреагировала королева, а потом отдала Эйден красивую корзинку для рукоделия. Открыв ее, Эйден нахмурилась.

— Это позор, мадам. В вашей корзинке не прибирались неделями. Мне понадобится несколько дней, чтобы привести все в порядок.

— Я хочу заняться вышиванием после ужина, — раздраженно бросила королева.

— Покажите мне вашу работу, мадам, и я подберу нужные вам нитки, — спокойно ответила Эйден.

Находящаяся в другом конце комнаты Элизабет Клинтон тихонько улыбнулась про себя. Госпожа Сен-Мишель определенно делает честь своей семье, и она была довольна этим обстоятельством. Нужно обговорить с мужем возможность найти этой девушке хорошую партию. Такого мужчину, который сможет быть полезен их семье и сделает ее еще более могущественной. Она ломала себе голову, пытаясь вспомнить что-нибудь о семье Сен-Мишелей. У них должны быть деньги, ведь это богатая купеческая семья. Несомненно, должна быть и земля. Она вспомнила, что покойный лорд Блисс и его отец расширяли пожалованные владения. Она не была уверена — в конце концов, прошло двадцать четыре года с тех пор, как у них была последняя встреча с лордом Блиссом и его семьей, — но очень вероятно, что Эйден является наследницей значительного состояния. Она не торопилась добровольно выкладывать какие-либо сведения о себе, но герцогиня Линкольн решила, что у нее будет достаточно времени узнать все. А между тем ей Нужно обсудить это с Недом.

Когда пришло время вечерней трапезы, Робин сделал незаметный знак Эйден и отвел ее в столовую, показав, где ее место среди других фрейлин.

— Вы останетесь с королевой, пока она не отпустит вас, — сказал он. — Я буду рядом, чтобы отвести вас в вашу комнату.

— Спасибо вам, Робин. Могу ли я называть вас Робин? Вы так добры.

— Конечно, вы должны называть меня Робином. Все мои друзья зовут меня так, а я уже понимаю, что могу считать вас своим другом, Эйден Сен-Мишель.

Неожиданно в конце коридора возникло какое-то волнение. Там шумно ссорились два молодых человека, и один из них вынужден был обнажить шпагу.

— Не в присутствии королевы! — громко прошипел другой. — Я принесу извинения прежде, чем позволю тебе погубить себя таким способом, приятель!

Глядя на говорившего мужчину, Эйден обнаружила, что не может повернуться и уйти. Без сомнения, он был самым красивым, самым прекрасным мужчиной из всех виденных ею за всю жизнь. Высокий, с совершенной фигурой. Лицо с высокими скулами и с ямочкой на подбородке. Какого цвета у него глаза? Ей отчаянно захотелось это узнать, но она стояла слишком далеко.

— Кто этот человек? — задала она вопрос Робину.

— Который? — спросил он, не обратив особого внимания на какую-то глупую ссору.

— Вон тот! — Эйден постаралась не слишком заметно указать на заинтересовавшего ее мужчину. — Высокий. Тот, который скорее извинится, чем будет драться в присутствии королевы.

Робин посмотрел в направлении, куда она показывала, а потом засмеялся:

— Это мой дядя Конн О'Малли.

— Ваш дядя? Он вовсе не похож на вас! — запротестовала она.

— Он самый младший сводный брат моей матери, а я в точности похож на своего покойного отца Джеффри Саутвуда, — последовал ответ.

— Я никогда в жизни не видела такого красивого мужчину, — почти шепотом призналась Эйден.

— Его зовут «самым красивым мужчиной двора», — сухо сказал Робин. — Все дамы сходят по; нему с ума. Королева зовет его Адонисом.

— Это имя подходит ему, — тихо сказала Эйден. Робин презрительно фыркнул.

— Вы бы видели его, когда он впервые приехал в Англию — дикарь с черной бородой и волосами до плеч. Он носил шерстяные клетчатые штаны и плед, не мог пристойно говорить по-английски, а когда раскрывал рот, его ирландский акцент был плотнее девонского тумана. Моя мать обстригла его как овцу, обучила приличным манерам и привезла ко двору. Через день вы бы решили, что он вырос здесь. Дядю Конна приняли при дворе как джентльмена благородного происхождения. Он — один из фаворитов королевы. Она назначила его в свою гвардию из дворян-наемников. Он сделал неплохую карьеру для человека, который у своего отца родился последним.

Эйден засмеялась:

— Я подумала, что королева зря хвалила вашу осмотрительность. Вы сплетничаете лучше любой хозяйки в базарный день.

— Я сказал вам это только для того, чтобы предупредить вас, Эйден, — ответил Робин слегка обиженно.

— Предупредить о чем?

— Мой дядя — самый большой повеса из всех, которые когда-нибудь были при дворе. Я уже говорил вам, что женщины сходят по нему с ума, и это действительно так. С тех пор как он появился при дворе, не было ни одной ночи, чтобы его холостяцкую постель не согрела какая-нибудь красивая крошка. Он может очаровать утку, плавающую по воде, и заставить ее насадиться на вертел, — сказал Робин с явным восхищением.

— Как мило с вашей стороны позаботиться обо мне, — сказала Эйден молодому графу, — но я сомневаюсь, что ваш дядя хотя бы взглянет в мою сторону, Робин. Я не отношу себя к придворным красавицам, да и никогда не буду такой. Однако говорится же, что и кошка может смотреть на короля, а он действительно великолепен!

Ее слова и мягкая манера вести себя в какой-то степени успокоили молодого графа Линмута. Заглянув в лицо Эйден, он рассмеялся, увидев ее веселые глаза.

, — Ужасно, когда это слово произносят в адрес мужчины, — сказал он.

— Но он действительно великолепен, Робин Саутвуд!

Робин веселился от души.

— Полагаю, так оно и есть, — сказал он. Потом, посмотрев на других фрейлин, добавил:

— Я вернусь за вами, когда королева отпустит двор, — и отошел, чтобы встать за креслом королевы, где во время трапезы было его место.

Минуту Эйден постояла, не вполне уверенная, что ей надо делать, но когда девушка по имени Линнет Тальбот, которую она видела раньше, освободила ей место на скамье, она втиснулась туда, заняв место за столом вместе с остальными фрейлинами.

— Благодарю вас, — сказала Эйден. — Мне жаль вашу подругу.

— В том, что произошло, не ваша вина, — сказала Линнет. — Рано или поздно Алтею отослали бы домой за какой-нибудь дурной поступок. Она неразумна.

— Вы долго дружили?

— С тех пор, как она появилась здесь четыре месяца назад. Ее семья из Йорка. А вы откуда?

— Мое поместье около Ворчестера, — ответила Эйден.

— Я приехала из Кента, — сказала Линнет. — Моя семья связана дальними родственными отношениями с семьей графа Шрюсбери. Позвольте мне представить вас другим девушкам. Это Мэри Уорбертон, Дороти Сексон, Джейн Анна Боуэн и Кэтрин Болдуин. Остальных сейчас нет за столом, однако большинство из них родом из могущественных и знатных семей, а мы нет. Мы оказались здесь благодаря знакомствам наших семей, что дало нам возможность служить королеве, а еще лучше — самим себе. Мы все надеемся найти мужей, пока мы здесь… А вы?

— Я состою под опекой королевы, — сказала Эйден, — а королева обещала моему отцу, что выдаст меня замуж за хорошего человека, поэтому я тоже ожидаю, что найду при дворе мужа, как и остальные фрейлины.

— Вы старше нас, — заметила Линнет.

— Мне двадцать три, — честно призналась девушке Эйден.

— Двадцать три! — Линнет произнесла это таким тоном, как будто Эйден сказала «сто двадцать три». — Нам всем по шестнадцать, не считая Кэти. Ей четырнадцать. Почему вы еще не замужем? У вас нет приличного приданого?

Эйден протянула руку к булке, лежавшей на столе, и отломила кусок.

— Моя мать умерла, когда мне было десять. Отец был в годах, когда родилась я, он нуждался во мне, особенно после смерти матери. Я ведь его единственный выживший ребенок. Как я могла выйти замуж и оставить своего отца в одиночестве?

Она взяла крылышко каплуна с блюда, поданного слугой, где лежала аккуратно разрезанная птица. Другие девушки закивали в знак согласия и сочувствия к ее трудному положению. Они полностью понимали обязательства перед семьей. Ни одна порядочная девушка не оставила бы своего старика отца. Удовлетворив любопытство, они приступили к еде, к большому облегчению Эйден. Ну и компания маленьких кудахчущих цыплят, подумала она удивленно, а потом переключила свое внимание на еду. У нее с утра не было во рту ни крошки, и она умирала от голода. Эйден гадала, узнала ли бедняжка Мег, где можно поесть, и решила захватить с собой в салфетке ногу каплуна, немного хлеба и грушу. С успокоенной совестью она до краев наполнила собственную тарелку креветками, сваренными с травами, небольшим горячим пирогом с дичью, от корочки которого шел пар, ломтем сочной говядины и артишоками, тушенными в белом вине. Когда первое чувство голода было утолено, она повторно наполнила тарелку куском дуврского палтуса, хлебом, ломтем розового окорока и куском острого чеддерского сыра. Удивительно, но у нее еще осталось место для большого куска яблочного пирога, поданного с густыми, взбитыми девонскими сливками. Однако пила она умеренно, не испытывая склонности к вину.

Ее юные товарки наблюдали, как она расправилась с тремя полными тарелками еды, даже не рыгнув. Их глаза расширились от изумления при виде ее аппетита. Ведь их учили, что леди должна брать немного еды и съедать только небольшую часть своей порции.

— Вы не потолстеете? — наконец спросила Кэти Болдуин, не в силах сдержать свое изумление.

— Нет, — сказала Эйден. — Я девушка рослая, и мне нужно есть. Вы же еще маленькие. Вы все.

Они дружно закивали. Все верно. Ростом они были чуть больше пяти футов, за исключением самой высокой, Дороти, рост которой был пять футов и три дюйма. Рост Эйден Сен-Мишель, если она стояла в одних чулках, составлял по меньшей мере пять футов и десять дюймов. В росте она могла сравниться со многими мужчинами. Каждая из фрейлин думала одно и то же. Бедная госпожа Сен-Мишель. Какой мужчина женится на такой громадине? Ее семья не из знатных, и у нее явно нет приличного состояния, иначе ее отец не поручил бы королеве заботиться о ней. Но по крайней мере она не будет им соперницей.

— Мы все должны быть друзьями, — сказала Линнет Тальбот, обращаясь к пятерым девушкам и чувствуя себя чрезвычайно милосердной.

— Как вы добры, — ответила Эйден. — Я должна по-настоящему дорожить вашей дружбой, ведь я совершенно ничего не знаю о дворе, о его обычаях. Я не хотела бы навлечь позор на свою семью глупым поведением в обществе:

Послышалось сочувственное бормотание пятерых девушек.

— Не бойтесь, — сказала Линнет. — Мы поможем вам пройти через лабиринт обычаев. Через несколько недель вы будете чувствовать себя так, как будто всю жизнь провели здесь. Все остальное бледнеет по сравнению с жизнью здесь, при дворе. Наверное, в целом мире нет более интересного места, чем двор. Нам всем очень, очень повезло, правда? — Она посмотрела на остальных, и все закивали.

После ужина, в конце которого подали блюда с тонкими, как бумага, сладкими вафлями и маленькие рюмки мальвазии, были танцы. Королева обожала танцы, и любой джентльмен, который надеялся добиться ее благосклонности, поступал мудро, освоив сложнейшие па в танце. Эйден застенчиво наблюдала со стороны за происходящим. Она отметила, что Конн О'Малли не принимал участия в танцах, пока не станцевал с королевой. Выполнив эту почетную обязанность, он ни разу не танцевал дважды с одной и той же дамой. В один момент две красивые молодые женщины сцепились друг с другом, царапаясь и визжа, споря из-за того, кто должен танцевать с этим красивым мужчиной. Эйден никогда не узнала, что сказал им Конн, но они перестали ссориться и неожиданно обе расцвели улыбками, а одна из них терпеливо ждала в сторонке, пока другая танцевала с высоким ирландцем.

Никто не приглашал Эйден танцевать, хотя пять ее хорошеньких подружек были очень активны. Однако это не имело для нее никакого значения. Она ужасно устала от поездки и предпочитала наблюдать. Двор — это действительно пленительный мир. Скоро она будет в курсе всех сплетен, узнает в лицо тех, кто носит громкие имена, вот тогда этот мир станет еще более интересным. Тем не менее, каким бы увлекательным ни было все увиденное, она почувствовала облегчение, когда королева объявила об окончании вечера. Эйден вместе с остальными фрейлинами сопровождала ее величество в ее апартаменты. Там Елизавета Тюдор отпустила фрейлин, и Эйден обнаружила, что Робин стоит рядом с ней и готов проводить ее в маленькую комнату на чердаке дворца Гринвич.

— Сегодня вечером королева так и не нашла времени для вышивания, — озорно заметил Робин.

— Да, не нашла, — ответила Эйден, — но если бы она захотела, нужные нитки были наготове, милорд Саутвуд.

Он усмехнулся:

— Вы здесь приживетесь, Эйден. Моя сестра Виллоу, герцогиня Альсестерская, вернется ко двору к рождественским праздникам, и я представлю вас. Она немного моложе вас, но у вас есть много общего. Думаю, она будет вам хорошей подругой.

— Может быть, леди столь высокого звания не захочет поддерживать дружбу с кем-то ниже ее.

— Виллоу получила титул, выйдя замуж, — заметил Робин, — хотя всю свою жизнь она вела себя так, как будто была особой королевской крови. По рождению она Виллоу Смолл и стала графиней, поймав Альсестера в свои маленькие сети.

— Значит, она старше вас?

— Виллоу исполнится семнадцать весной. Она встретила Альсестера здесь, когда была фрейлиной. Эйден стало любопытно.

— Как так получилось, — спросила она, — что фамилия вашей семьи Саутвуд, а ее Смолл? Ваша мать была замужем дважды?

— У моей матери было шесть мужей, — спокойно сказал Робин, — и дети от всех, кроме пятого мужа.

— Сколько же всего детей? — Эйден была потрясена.

— Восемь. Семеро из них живы и по сей день. Мой отец и мой младший брат Джон умерли от горловой болезни. У меня есть два старших брата по фамилии О'Флахерти, один из которых живет в своих владениях в Ирландии, а другой — моряк и когда-нибудь будет капитаном собственного корабля. Оба женаты. Виллоу — моя старшая сестра, но у меня есть две младшие, леди Дейдра Бурк и Велвет де Мариско, а кроме того, у меня есть младший брат лорд Патрик Бурк. Патрик служит пажом в доме графа Линкольна.

— Где живет ваша мать, Робин? В Ирландии?

— Моя мать живет в поместье Королевский Молверн, которое граничит с вашим Перрок-Ройял.

— Это они въехали в прошлом году?

— Да.

— У меня не было времени нанести им визит и поздравить с переездом в наши места. А я должна была бы это сделать. В то время мой отец болел, и мы не могли развлекаться.

— Я уверен, — сказал Робин, — что моя мать знала это и поняла.

В этот момент они подошли к комнате Эйден. Робин вежливо поклонился ей со словами:

— Утром вам надо будет сопровождать королеву в часовню. Я приду за вами. Спокойной ночи, Эйден.

— Спокойной ночи, милорд. — Она открыла дверь и вошла в комнату. — О-о-о, — тихо сказала она, оглядывая преобразившуюся комнату. В угловом камине весело горели ярким оранжевым пламенем дрова, а рядом на стуле с высокой спинкой сидела Мег и клевала носом. На каминной полке стояли ее серебряные подсвечники, маленькие, украшенные камнями часы успокаивающе тикали. Пол под ногами устилал ее турецкий ковер, а единственное окно и кровать были завешены темными бархатными драпировками. Эйден увидела, что старый матрас исчез, а вместо него лежит ее собственный толстый матрас; кровать заново застелена пахнущими лавандой простынями, пуховым одеялом и подушками. Под окном стоял один из ее сундуков, но что случилось с остальной частью ее вещей, она не знала.

— Мег. — Эйден осторожно потрясла служанку, которая привычно быстро проснулась.

— Вы вернулись, мой цыпленок. Веселый был вечерок?

— Веселый, — последовал ответ. — Я принесла тебе кое-что поесть, Мег. — Эйден вынула из кармана платья ногу цыпленка, хлеб и грушу.

— Спасибо вам, моя душечка, но маленькая служанка, которую прислал молодой лорд, показала мне комнату, где едят слуги, и я уже поела.

— Тогда закушу-ка я сама, — сказала Эйден. — Я опять голодна, несмотря на хороший ужин. О, Мег! Какие чудеса ты сотворила с нашим маленьким гнездышком. Не могу поверить, что это та же самая комната! Благодарю тебя! Благодарю тебя! — Она села на кровать и с аппетитом уничтожила и ногу, и хлеб, и грушу.

— Это было не просто, душечка, но как только кровать унесли, я увидела, что нужно делать. Мы хорошенько отскоблили пол, прежде чем я позволила постелить ваш бесценный ковер. Я обнаружила шкаф, встроенный прямо в стену, и вы поверите — там было мышиное гнездо! Ну, больше его там нет, вот что я вам скажу! После того как ковер был постелен, я заставила их снова собрать кровать около стены, а не посредине комнаты. Это освободило место для сундука около окна и для стула около очага. Я развесила в шкафу ваши платья, там же ваши туфли, а менее необходимые вещи снова убрала в сундук. Все остальное я отослала обратно в Перрок-Ройял с кучером. Нам просто не хватает места, душечка.

— Понимаю, — сказала Эйден. — Наверное, мне придется пошить новые платья, Мег. Те, что я привезла с собой, старомодны. Молодой граф обещал свести меня с модисткой его матери.

— Вы же не будете носить эти бесстыдные платья, из которых сиськи вываливаются целиком наружу? Что бы сказал ваш отец!

— Я не хочу быть белой вороной, Мег, а поэтому мне надо сменить гардероб. Не бойся. Я могу быть модно одетой, не будучи при этом нескромной.

Она разделалась с цыпленком, и Мег открыла окно и выкинула кость наружу.

— Я не потерплю мышей в нашей комнате, — объявила она. — Следующее, что они будут грызть, это ваши туфли!

Эйден усмехнулась.

— Надеюсь, что нет, ведь у меня нет другой пары! Мег засуетилась, готовя свою госпожу для сна. К удивлению Эйден, появилась лохань с теплой водой, и она смогла вымыть руки и умыться. После этого окно снова было открыто, и вода последовала вслед за куриной костью.

— Это не так, как дома, — кисло заметила служанка, — но нам же надо куда-то вылить ее. Надеюсь, нам не придется жить здесь долго. — Она помогла госпоже надеть белую шелковую ночную рубашку и такой же ночной чепец с красивыми розовыми лентами. Потом уложила ее в кровать.

Чувствуя под собой мягкий матрас, наслаждаясь теплом и сухим одеялом, вдыхая запах лаванды, Эйден сонно наблюдала, как Мег убирала ее одежду. Она подумала, что сейчас не время объяснять служанке, какую высокую честь оказала ей королева, назначив фрейлиной. Мало вероятно, что они попадут домой в ближайшем будущем, но она знала, что Мег смирится с этим. Как только она сориентируется и найдет свое место среди остальных себе подобных, она почувствует себя лучше. Каждому кто-то нужен. Она зевнула, веки сомкнулись. «Интересно, кому нужна я?» — подумала она, проваливаясь в сон.

Глава 2

Золотисто-красные языки пламени от огромного камина отбрасывали беспорядочные тени по всей комнате в Гринвуд-Хаус. На огромной кровати в страстной схватке сплелись две обнаженные фигуры. Крупный мужчина возвышался над женщиной, лежащей под ним, ловко обхватив ее своими мускулистыми бедрами, входя в мягкое тело своей партнерши снова и снова, с возрастающей быстротой, пока она внезапно не застонала, и через секунду оба ослабли в изнеможении.

Некоторое время в комнате было слышно только потрескивание дров в камине, а потом хриплый женский голос промурлыкал:

— Боже, Конн! Ты самый лучший любовник на всем свете! Как жаль, что это наша последняя встреча.

Конн О'Малли был удивлен. Обычно его любовные романы кончались по его инициативе, а Леттис Кноллиз, по сути, даже не была его любовницей. Она никогда не была ею, но с тех пор, как два года назад он появился при дворе, их тянуло друг к другу. За это время они несколько раз сливались в сладкой схватке, хотя делали это тайком и осмотрительно, потому что ни Конн О'Малли, ни Леттис Кноллиз совсем не собирались ставить под угрозу свое с трудом завоеванное положение при великолепном дворе Елизаветы Тюдор. Леттис приходилась королеве кузиной, и поскольку она была гораздо красивей Елизаветы, королева всегда ревновала ее. Что касается Конна, то он был обязан ее величеству своим местом среди дворян-наемников и пользовался ее большой благосклонностью. Елизавета обожала своего Адониса, как она прозвала Конна, не только за его физическую красоту, но и за острый язык. Никто не мог отпустить такой изящный комплимент или рассказать очаровательную историю, как это делал Конн О'Малли.

— Ты огорчила меня, Леттис, — сказал он в ответ на ее замечание. — Разве я чем-нибудь обидел тебя, милочка?

Леттис Кноллиз приподнялась на локте и посмотрела сверху на любовника прищуренными янтарно-золотистыми глазами.

— Не хочешь ли ты сказать, что это волнует тебя, Конн? — пробормотала она.

Он усмехнулся.

— Я любопытен. Сначала ты говоришь мне, что я самый замечательный любовник в мире, а потом заявляешь, что больше мы не будем встречаться. Это озадачивает, милочка, разве нет?

— Итак, я задела твое любопытство, Конн, а не твое тщеславие. Что ты за человек! Я завидую женщине, которая однажды станет твоей женой.

Он засмеялся.

— Я не собираюсь жениться в ближайшее время, Леттис. Женщины похожи на сласти, а я, боюсь, ужасный сладкоежка. Я не успокоюсь, пока не перепробую все вкусные вещи. Ну, а теперь скажи, почему ты не будешь встречаться со мной?

— Потому что собираюсь выйти замуж, сказала Леттис Кноллиз.

— Замуж? Я не слышал об этом.

— Это секрет, и ты должен поклясться, что никому о нем не скажешь.

— Под словом «никому» ты подразумеваешь королеву. Разве тебе не нужно ее разрешение, чтобы выйти замуж, Леттис? Она же родня тебе.

— Я вдова, Конн, а не какая-то девушка, краснеющая от первого взгляда. Ни я, ни мои дети никогда не будут представлять угрозы для трона моей кузины, но ты же знаешь, какова она, Конн! Она откажет мне просто из-за злорадства.

— Верно, — согласился Конн, который не питал никаких иллюзий относительно королевы, хотя лично ему она нравилась.

— Обещай мне, что ничего не скажешь, — настаивала Леттис и, наклонившись, укусила его за мочку уха.

Потянувшись, он сжал одну из ее белоснежных грудей своей большой рукой.

— Скажи мне сначала, кто этот счастливый жених.

— Не скажу, пока ты не пообещаешь мне хранить молчание, — сказала Леттис.

— Леттис, к чему ты клонишь? — У Конна О'Малли неожиданно возникло предчувствие несчастья.

— Сначала поклянись!

— Сейчас я не уверен, нужно ли мне знать это или хочу ли я это знать, — сказал Конн.

Ее хорошенькое личико склонилось к его лицу, рыжие волосы рассыпались по плечам.

— Конн, прошу тебя! Ты не просто хороший любовник, ты друг, и, говоря откровенно, единственный друг, которому я доверила бы эту новость. Должна же я кому-то рассказать! — закончила она с отчаянием.

Он вздохнул. Он всегда был мягкосердечен, и ее мольба тронула его. Нет, если быть честным перед самим собой, ему льстила ее просьба.

— Ладно, Леттис, клянусь, что никому не скажу ни о твоих планах, ни о личности твоего жениха, но предупреждаю, что, когда королева узнает о твоем поступке и спросит меня, я буду отрицать, что ты говорила мне об этом.

— Справедливо, Конн. — Она помолчала и объявила театрально:

— Я выхожу замуж за Роберта Дадли!

— Боже правый! — Отодвинув ее, он сел на кровати. — Я не слышал тебя, женщина! Ты понимаешь? Я не слышу тебя! Бог да пребудет на небесах, Леттис, ты что, совсем рехнулась? Граф Лестерский? Любимец королевы? Ты хочешь получить смертный приговор? Бесс не будет приглашать палача из Франции, чтобы снести тебе голову с плеч, она сама поработает чертовым топором!

— Я люблю его! — воскликнула с волнением Леттис.

— Если ты любишь его, почему тогда ты здесь, в моей постели? Любишь Дадли? Только Бесс способна разглядеть нечто привлекательное в этой змее! Признаешься ты в этом или нет, Леттис, но ты выходишь замуж за пассию королевы для того, чтобы досадить ей!

— Он хочет иметь детей!

— Тогда он должен был бы поступать мудро и не убивать свою первую жену. Но от бедной Эми Робстарт пришлось избавиться, чтобы Дадли мог жениться на королеве. К несчастью для Англии, ему не хватило ловкости, и он вызвал такой скандал своим поступком, что даже Бесс не осмелилась пренебречь общественным мнением и выйти за него замуж.

— Не было доказано, что Роберт убил свою первую жену! — сердито заявила Леттис Кноллиз. — В тот день его даже не было дома, и они не виделись неделями. Она умирала от язвы в груди, а покончила с собой, чтобы больше не мучиться.

— Какой бы ни была правда в этом деле, Леттис, Роберт Дадли — личная собственность Елизаветы Тюдор. Если ты выйдешь за него замуж, ты подвергнешь риску и его, и свою жизнь. Хотя Бесс и не может сама выйти за него, она не желает, чтобы он женился на ком-нибудь еще.

— Мы поженимся завтра, Конн. Роберт хочет наследника. Наследника, которого я уже ношу!

— У него двое наследников от леди Дуглас Шеффилд, и ему остается только признать этот брак, который, как она заявляет, имел место несколько лет назад.

— Роберт не любит Дуглас Шеффилд. Он любит меня! Любит меня так сильно, что бросает вызов этому дракону на троне, беря меня в жены. Кроме того, он клянется, что никогда не женился на Дуглас Шеффилд.

— Вряд ли можно сказать, что он бросает вызов Бесс, если она ничего об этом не знает, — кисло заметил Конн, — но ведь Дадли всегда был из тех, кто ничего не делает в открытую.

— Ты думаешь о нем так под влиянием твоей сестры Скай, — сказала Леттис. — Она так и не простила Роберту, что он бросил ее.

— Леттис, неужели ты веришь в это? Это даже большая глупость, чем твое намерение выйти замуж за графа Лестерского. Твой будущий муж изнасиловал мою сестру, когда она носила траур по своему третьему мужу. Королева знала об этом и спустила это ему с рук, чтобы не портить настроения своему любимчику. Тогда она еще верила, что сможет сама выйти за него замуж.

— Не останусь здесь ни минуты, не желаю слушать, как оскорбляет моего жениха какой-то ирландский выскочка! — негодующе крикнула ему Леттис.

— Нет, — сказал Конн с озорной улыбкой, — ты останешься здесь, рыжеволосая мегера. Ведь никто, кроме меня, не доставит тебе такого удовольствия. Разве не так? Это последняя ночь, которую мы проведем вместе, если ты быстренько не овдовеешь. Я не собираюсь подбирать остатки после Дадли, но меня радует, что он никогда не узнает, что ему предстоит спать с тем, что осталось после меня.

— Сукин сын! — взвизгнула Леттис и ударила его по лицу изо всех сил.

Он звонко хлопнул ее в ответ и попытался обнять.

Они яростно боролись на огромной кровати.

— Сука! — прошипел он. — Ты не больше чем течная сука, Леттис!

—  — А ты, Конн О'Малли, ублюдок с вечно неудовлетворенным желанием! Надеюсь, ты никогда не найдешь женщину, которая бы удовлетворила это желание! — Она вцепилась ногтями в его широкую спину.

"Она права, — подумал он, — и будь она проклята за это!» Он обожал женщин, обожал заниматься с ними любовью, обожал доставлять им удовольствие, и хотя, занимаясь любовью, он всегда получал физическое удовлетворение, тем не менее он никогда не встречал женщину, которая по-настоящему, удовлетворяла бы его. Он никогда никого не любил. Со злостью Конн просунул колено между ее мягкими белыми бедрами, заставив их раздвинуться, и грубо вошел в нее, снова и снова таранил ее, желая сделать ей больно, — ее проницательность обидела его.

Раскалившаяся добела от желания, Леттис подгоняла его стонами.

— А-а-а, черт возьми, Конн! Давай! Давай! Дава-а-ай! — Она похотливо извивалась под ним, поощряя его полнее отдаться страсти. — Наполни меня до конца, мой необузданный ирландский возлюбленный! Набей меня так, чтобы я взорвалась! А-а-а-а! Боже, Конн! Этого мало! Не останавливайся! Не останавливайся! — Она в быстром ритме подбрасывала свои бедра навстречу ему, не прекращая ни на секунду похотливых причитаний. — Давай, Конн! Сильней! А-а-а! О-о-о! Давай! Еще! Еще… е… е! — Последнее слово оборвалось на высокой ноте, которая почти переросла в визг, а потом Леттис на секунду замерла, и он почувствовал, как взрывается ее желание, когда он излил в ее разгоряченное тело свою страсть в яростных быстрых толчках, которые на мгновение оставили его без сил.

Потом неожиданно Леттис сказала:

— Боже, я буду скучать по тебе, похотливый ублюдок! Дадли воображает себя великим любовником. Но, Конн, он не может и половины этого! — Она хрипло засмеялась ему в лицо, и, не сдержавшись, Конн и сам засмеялся.

— Какая же ты страстная сука, Леттис, — выдохнул он. — Слава Богу, что королева — Елизавета Тюдор, а не ты!

Скатившись с нее, он встал с кровати и, подойдя к буфету, налил себе и ей по кубку темного, сладкого красного вина. Затем вернулся к кровати и протянул ей один из кубков.

— На какое время назначена церемония? — требовательно спросил он.

— Перед рассветом, в моей семейной часовне. Он снова засмеялся.

— Ты из моей кровати отправляешься на бракосочетание с другим мужчиной? Есть ли у тебя совесть, женщина?

— Конечно, есть, — негодующе сказала она, — но Роберта не касается, что я делаю до моего брака с ним.

— Надеюсь, у тебя есть надежные свидетели, — заметил он. — Не забывай, что Дуглас Шеффилд утверждала, что Дадли был женат на ней, тем не менее священника, венчавшего их, не смогли отыскать, когда она пыталась узаконить своего первого ребенка.

— Мой отец, граф Варвик, граф Линкольн и лорд Порт будут свидетелями на брачной церемонии, которую будет отправлять семейный капеллан, — хитро улыбнулась Леттис Кноллиз. — Они все поклялись сохранить это в тайне. Так что можно не сомневаться в истинности моего свидетельства о браке и в том, что мои дети будут законными.

— Я недооценил твою решимость, душечка, — ответил он.

— А я решительно намерена, дорогой, любить тебя этой ночью по крайней мере полдюжины раз, — призывно пробормотала она, ставя кубок на столик и откидываясь на подушки.

— Ах, Леттис, любимая, ты всегда отличалась необыкновенной жадностью к приятным вещам, которые дарит нам жизнь, не так ли? Я не уверен, что на этот раз у нас достаточно времени. Меня печалит, что приходится разочаровывать даму.

Его палец дразняще обвел один из ее сосков.

— Только миновала полночь, — сказала она, — а я могу пробыть до пяти. — Потом она нагнула его голову, чтобы поцеловать его.

Он хрипло хохотнул.

— Леттис, я могу попытаться. Меня глубоко огорчит, если я разочарую такого достойного противника.

И он отдался ее жадным губам.

Одна минута сменяла другую, проходила ночь. Конн даже не помнил, когда уснул, но, внезапно проснувшись, обнаружил, что лежит один. Место, где она лежала, было еще слегка теплым, значит, Леттис ушла недавно. Он натянул одеяло и уютно устроился в теплой постели. «Удачи тебе, Леттис, — подумал он сонно. — Тебе она понадобится, особенно когда Бесс узнает о том, что ты натворила. Вину за случившееся она возложит не на своего драгоценного лорда Роберта, виноватой во всем будешь ты, моя лапочка». И он погрузился в сладкий сон.

Когда он открыл глаза. Клуни, его личный слуга, раздергивал портьеры в спальне.

— Доброе утро, милорд Конн. Бог даровал вам добрую ночь, и, судя по всему, вы хорошо провели ее. — Карие глаза Клуни на морщинистом лице озорно мигнули. Он был похож на ребенка.

— Сколько раз можно говорить тебе, что я не милорд, Клуни?

— Ну, вы станете им со временем, в этом я уверен. — Клуни всегда одинаково отвечал на этот вопрос Конна, и последний обычно смеялся.

Однако этим утром смеяться ему не хотелось. Во рту было сухо. Все тело было и вправду выжато его жадной партнершей по прошлой ночи.

— Принеси-ка мне вина, — простонал он. — Эта стерва почти убила меня.

Клуни понимающе закудахтал и выполнил приказание своего хозяина, но, передавая кубок, он ласково выбранил его:

— Вы не можете заниматься этим вечно, растрачивая свою молодость, выбиваясь из сил на белых бедрах англичанок, милорд. Уже давно вам следовало бы жениться. Посмотрите на своих братьев. Они все женаты.

— Клуни! — Резкость собственного голоса заставила его поморщиться. — Черт побери, приятель, не тычь мне в нос замечательными примерами Брайана, Шона и Симуса. Ты видел их жен? Ни одной из них еще не исполнилось и двадцати, а они уже поистаскались и поблекли. Спасибо, но я на такое не согласен!

— Жизнь на Иннисфане не простая штука, — напомнил ему Клуни.

— Да, это так, поэтому я и приехал в Англию. Мне совершенно не хотелось отправляться пиратствовать со своими братьями, а что еще мне оставалось? Здесь, в Англии, у меня уважаемая должность в личной гвардии королевы. Мои вложения в торговую компанию моей сестры сделали меня богатым человеком. Сегодня меня все устраивает.

— Богатому человеку необходима жена, которая родит ему сыновей. У вас есть деньги, но нет земли, которую вы могли бы назвать своей. Даже этот дом, в котором вы живете, принадлежит вашей сестре, и если бы ей не запретили появляться при дворе королевы, у вас бы не было даже этого, милорд.

— Ты начинаешь говорить, как моя мать, — проворчал Конн.

— Ваша мать — добрая женщина, а ваш отец, да упокоит Господь душу Дубдхара О'Малли, благословенна будет его память, женился молодым и смог стать отцом многих славных сыновей.

— И не остановился до тех пор, пока не убил одну жену своей невоздержанностью и не подарил моей матери четырех сыновей. Если бы он не умер в положенный срок, моя мать могла бы не дожить до сегодняшнего дня. Черт побери, Клуни, разве мои братья не дали семейству О'Малли достаточно наследников для продолжения рода? — Он усмехнулся. — Мне хочется, чтобы мой отец был жив и посмотрел бы на них. В конце концов он вскормил пятерых сыновей. Один священник, трое не лучше, чем он сам, — пиратствующие наглецы, и я! Самый красивый мужчина при дворе!

Он расхохотался.

Однако Клуни на этот раз не засмеялся вместе со своим хозяином. На его лице появилось выражение неодобрения, и он сказал:

— Вы не похожи на своих братьев, милорд. Вы похожи на свою сестру, леди Скай. А она совсем не такая, как ее сестры. Вы — редкие пташки в гнезде Дубдхара О'Малли.

— Как насчет преподобного Майкла и монашенки Эйбхлин, Клуни? Ты, конечно, не ставишь их на одну доску с другими, с тремя пиратами и четырьмя малоприятными женщинами, которых наплодил наш отец?

Клуни покачал головой.

— Они служат церкви, милорд, — сказал он так, как будто это объясняло все. — Служители церкви всегда отличаются от других. А я имел в виду, что у вас и у вашей сестры, леди де Мариско, есть честолюбие. Посмотрите, чего достигла эта женщина!

"Восхищение в голосе Клуни, когда он говорит о Скай, граничит с поклонением», — подумал Конн, но он не осуждал своего слугу. Он тоже обожал свою старшую сестру. Она умная, мудрая и любящая. Самая невозможная и самая невероятная из всех женщин, которых создал Бог. Она встречала жизнь во всеоружии, что, как он сам вынужден был признавать, ему не удавалось. Он более осторожный, больше надеется на удачу и проворно использует ее, если таковая подворачивается. Он человек, конечно, не глупый, но в жизни больше полагается на свою внешность и обаяние. Ему вдруг пришло в голову, что, возможно, он напрасно так надеется на эти свои достоинства. Однако так же быстро он отбросил эту мысль и сказал беззаботно:

— Я постараюсь исправиться. Клуни, но не сегодня. Сегодня я собираюсь отоспаться от излишеств нескольких последних ночей. Я не должен возвращаться ко двору до завтра. А появиться я обязан в хорошей форме. Королева любит бодрых и остроумных молодых людей, а наши судьбы в конце концов связаны с судьбой нашей Великолепной:

Клуни кивнул. Он тоже был совсем не глуп и понимал, что его хозяин говорит правду. Тем не менее ему хотелось, чтобы Конн женился и остепенился. Он может погубить себя, если будет и впредь заниматься такими убийственными делами. Клуни был многим обязан Конну О'Малли. Конн взял его в услужение после того, как в сухом доке, где Клуни работал плотником, на него упала корабельная мачта. Покалеченная рука не позволяла ему заниматься своим ремеслом. Он умер бы от голода вместе со своей матерью, если бы не Конн О'Малли. Конн убедил его, что рука, потерявшая силу, не будет мешать ему служить камердинером молодого О'Малли, и принял его на службу. Его престарелая мать вскоре умерла, но ее смерть была мирной и спокойной благодаря Конну О'Малли. Клуни без сожаления расстался с Ирландией и отправился вместе со своим хозяином в Англию, куда Конн с сестрой переехал несколько лет назад.

Клуни вырос на острове Иннисфана, где царила семья Дубдхара О'Малли. Они были его семьей. Он был их человеком. Как и Конн, он использовал любую возможность, когда она подворачивалась, а служба у Конна О'Малли в Англии открывала ему такой мир, которого он никогда раньше не видел. Сама Англия с ее плодородными, орошаемыми родниками долинами и своей огромной столицей Лондоном явилась для него откровением. Он бывал при дворе вместе со своим хозяином и знал всех знатных людей в лицо. Он был в хороших отношениях, а иногда и выпивал со слугами старейших и знаменитейших семей в Англии. Его положению можно было позавидовать. Он сожалел, что не мог написать обо всех этих чудесах своим друзьям домой. Но даже если бы он и сделал это, они все равно не смогли бы прочесть его письма. Клуни хотел бы рассказать им, как в этом году на празднике Всех Святых ее величество назначила его хозяина распорядителем увеселений на весь сезон праздников, которые начинаются в ночь на 31 октября и длятся до праздника Сретения, до 2 февраля.

Двор не помнил более веселого распорядителя увеселений, чем Конн О'Малли. Он постоянно изобретал замечательно веселые игры и штрафы, которыми облагал двор. Будучи должным образом «коронован» ее величеством, он собрал эскорт из двадцати пяти придворных джентльменов и одел их за свой счет в зеленые с красным ливреи с золотыми лентами на рукавах и позванивающими бронзовыми колокольчиками, привязанными к ногам. Их снабдили палочками с весело разрисованными головами лошадей или драконов, и куда бы Конн ни отправлялся, за ним и его эскортом следовала группа музыкантов, нанятых распорядителем увеселений на период праздников.

Однажды воскресным утром Конн и его эскорт вместе с музыкантами, бьющими в барабаны и играющими на дудках, ворвались в часовню королевы во время службы. Увенчанного мишурной короной Конна несли на носилках, тогда как его спутники дурачились, прыгали и танцевали в нефе часовни и поднялись бы на алтарь, если бы королевский капеллан и сама королева не потребовали, чтобы они вели себя почтительно.

— Конн О'Малли! — выбранила его Елизавета Тюдор. — Ты осмеливаешься насмехаться над нашим Господом?

Конн соскочил с носилок и, возвышаясь над королевой, посмотрел на нее сверху вниз, говоря:

— Нет, Великолепная. Я просто издаю шум радости, как велит Библия!

Вокруг них захихикали молящиеся, торжественность службы была нарушена. Даже Елизавета улыбнулась, не сумев сдержаться, и ударила его по руке маленьким, украшенным камнями зеркалом, которое висело на золотой цепочке у нее на поясе.

— Ты непочтительный проказник, Конн!

— Нет, Великолепная, это вы проявили неуважение к распорядителю увеселений, и в качестве штрафа я требую вашего поцелуя.

И прежде чем королева сумела возразить, Конн наклонился и поцеловал ее в губы пылким длительным поцелуем, Елизавета на минуту онемела, в то время как люди вокруг нее ахнули, удивленные и потрясенные. Однако она не отпрянула от него, а когда наконец поцелуй кончился, она порозовела от смущения и покраснела еще сильнее, когда Конн прошептал ей на ухо так, что только она одна могла слышать:

— Разве не приятно узнать, что вы все еще живы, Бесс?

Королева расхохоталась, но Роберт Дадли, граф Лестерский, прорычал:

— Ты зашел слишком далеко, О'Малли! Может быть, Тауэр поможет тебе угомониться.

— Поскольку вам никогда не быть королем, Дадли, не вам и принимать решение, не так ли? Во мне Бесс нашла по крайней мере честного человека.

— Джентльмены, достаточно! — Голос королевы был резким. Этот дурак Лестерский разрушил все очарование. Конн О'Малли мужественный и красивый молодой человек. Ей понравился его дерзкий поцелуй, которым он никогда не наградил бы ее, если бы не его должность.

— Сейчас время веселья и изъявления доброжелательства, джентльмены, и я не позволю устраивать перебранки из-за меня. Что касается тебя, Конн О'Малли, ты слишком дерзок.

— А я другим и не буду! — быстро нашелся Конн, вскакивая обратно на носилки. Он быстро сделал знак носильщикам, и его вынесли из часовни, а за его спиной королева от души хохотала над проказником.

Одиннадцатого ноября — день святого Мартина. Согласно преданию, преподобный святой приказал зарезать шумливого гуся, который прервал его проповедь. Именно поэтому во всех лучших домах к столу подавали гуся. В этот день Конн нашел проступки почти у каждого знатного лица при дворе и, собрав их всех вместе, приказал своим помощникам гнать их стадом, заставляя идти вразвалку, как гуси, и вдобавок гоготать. Остальные придворные корчились от смеха. Наказуемые тоже еле сдерживались.

Двадцать пятого ноября праздновали день святой Екатерины. В это время в садах шел сбор яблок, а в столовых подавали кушанья из яблок и сидр. Были танцы и травля медведей. Конн пугал придворных дам, натянув медвежью шкуру и носясь среди них с яростным рычанием. Они визжали и пронзительно вскрикивали, а он с азартом гонялся за ними, а поймав, целовал и щекотал.

Шестого декабря — день святого Николая, одиннадцатого — святой Люси, а двадцать первого — святого Томаса. Конн надзирал за проведением всех празднеств и гуляний сезона с прилежанием, отличавшим его от ранее занимавшего этот пост распорядителя увеселений. В его обязанности входило придумывать и следить за выполнением всех масок, пантомим и приемов во время праздников. Гринвич украсили зелеными гирляндами из листьев плюща и лавра, пересыпанных красными ягодами. Огромные свечи из чистого свечного воска расставили на каминных полках и на буфетах, изящные столбики свечей из желтого воска вставили в серебряные подсвечники и канделябры.

Елизавета не могла припомнить, когда она так смеялась, когда в зал было внесено святочное бревно, и Конн, одетый в алое, шитое золотом платье, взгромоздился на него, громко распевая популярную песню:

Руки вымой, иначе пламя

Противно будет твоему желанию.

Немытые руки, не забывайте,

Огонь погасят, так и знайте!

Все бросились помогать нести бревно: и лорды, и дамы, и их слуги. Считалось, что наступающий год будет счастливым, если помочь нести святочное бревно. Хотя Елизавета обычно предпочитала, чтобы в рождественских праздниках участвовали другие, а она бы просто наблюдала, неудержимое веселье Конна напомнило о ее детстве при дворе ее отца со всем его необузданным весельем. Она от души наслаждалась праздником. Конн, ее буйный ирландец, был интересным человеком и вовсе не таким сложным, как старшая сестра, ее враг и ее друг.

День Рождества начался с посещения всем двором службы в королевской часовне. Многие провели на ногах всю ночь, помогая звонить в колокола в честь рождения Христа при наступлении полуночи, и по всей Англии раздавался радостный перезвон. После этого пришел черед неумеренному питию, и незаметно подошло время идти в часовню. У королевы хватило здравого смысла поспать несколько часов, так же поступили и некоторые из ее дам.

За Рождеством наступил день святого Джона, праздник невинных младенцев, канун Нового года, новогодний день и, наконец, праздник Двенадцатой ночи. Каждый вечер были танцы, пирушки, маскарады и игры, во время которых двор веселился от души. В новогодний день Конн О'Малли, королевский распорядитель увеселений, подарил королеве брошь, такую изумительную, что о ней говорили в течение нескольких дней. Брошь представляла собой поющего петуха, вырезанного из целого рубина. Крылья и грудь птицы были окантованы золотом, на месте глаза сверкал бриллиант, кончики золотого хохолка также украшали бриллианты. Петух помещался на круглом золотом солнце с лучами, утыканными маленькими бриллиантами. Брошь была преподнесена в резной шкатулке из слоновой кости, вложенной в футляр из серебряной парчи.

Елизавету изумил и обрадовал щедрый подарок. В тот день королева находилась в особенно хорошем настроении. В течение нескольких месяцев она страдала от болезненной язвы на ноге, которая исчезла так же внезапно, как и появилась. Минуту она не могла прийти в себя, а потом сказала:

— Ты повеса, Конн, но повеса с изысканным вкусом.

Он улыбнулся.

— Этот рубин с португальского галеона, который захватили мои братья. Они решили, что мне понравится камень, поэтому и прислали его мне. Однако замысел мой, и я заставил своего ювелира выполнить его. Я петух, но вы, моя Великолепная, солнце, без которого я не мог бы кукарекать. Вспоминайте обо мне всегда, когда будете надевать брошь.

Королева кивнула, одновременно подумав о том, что она не может вспомнить ни одного из всех льстецов, обращавшихся к ней, кто говорил бы с такой искренностью. В характере Конна не было ничего скрытного, и ей была приятна эта его черта.

Когда пришла Двенадцатая ночь, Конн подарил королеве скромную золотую цепь с бриллиантами, к которой можно было прикрепить брошь. Тем самым это драгоценное украшение могло быть использовано двояко. Брошь можно приколоть или подвешивать как кулон. Королева была довольна, а другие мужчины-придворные завидовали вниманию, которое королева уделяла Конну О'Малли.

— Можно подумать, что он родился в господском поместье, этот невежественный ирландец с болот, — презрительно усмехаясь, заметил граф Лестерский лорду Берли.

Уильям Сесил улыбнулся Роберту Дадли ледяной улыбкой.

— Я считаю господина О'Малли совершенно безобидным с точки зрения политики и его претензий. Он доставляет королеве удовольствие своими проделками и ничего не просит взамен. Это ново и необычно для джентльмена нашего двора. За что же можно не любить этого человека, милорд?

— Он простолюдин! У него нет права находиться здесь, при дворе, отираясь среди более знатных людей и насмехаясь над ними, используя свое высокое положение.

— Вы ревнуете, — отметил лорд Берли, — но, чтобы ревность не затмила вам память, помните, кто сделал вас графом Лестерским, Роберт Дадли. Здесь правит всемогущая королева, и она решает, кому приходить, кому оставаться и кто может быть графом. Она так же просто может сделать нашего красавца ирландца герцогом. — Уильям Сесил, улыбаясь, стал следить за шумной игрой в жмурки, в которую играли в присутствии королевы.

Конн О'Малли с завязанными глазами, спотыкаясь, ходил с вытянутыми руками среди королевских фрейлин, которые с визгом убегали от него. Он на мгновение остановился, прислушиваясь и пытаясь определить ближайшую жертву. Потом неожиданно быстро повернулся и, вытянув вперед руки, обнял чью-то гибкую талию. Даже не сорвав с глаз повязку, он притянул девушку к себе и нашел губами ее губы. К его великому удивлению, полный рот под его губами оказался непривычным к поцелуям, но его пленница не сделала попытки вырваться из его рук. Это, должно быть, была одна из молоденьких девушек, прислуживающих королеве. Однако он не припомнил, чтобы кто-то из них был так высок. Привычным движением он прижался к ней одновременно и телом, и губами и почувствовал, как ее губы становятся мягче, а сама она начинает дрожать. Такая реакция немедленно вызвала в нем защитный инстинкт. Кто она, эта девушка?

Он слегка ослабил объятия и пробормотал, прижимаясь к ее губам:

— Не пугайся, душечка, — и, протянув руку, сорвал повязку, чтобы посмотреть на девушку. Она оказалась незнакомой ему.

Когда его зеленые глаза встретились с ее серыми, она стала пунцово-красной и, тихонько вскрикнув, убежала к королеве. Другие девушки захихикали. Он спросил одну из них:

— Кто эта мисс?

— Госпожа Сен-Мишель, с недавних пор подопечная королевы. Королева сделала ее фрейлиной вместо Алтеи Тейллбойз, которую уволили со службы и отослали домой.

Он посмотрел на девушку, которая сейчас сидела на скамейке около кресла королевы и деловито, даже слишком деловито распутывала тонкими пальцами разноцветные нитки в королевской корзинке для рукоделия. Он даже не мог вспомнить, видел ли он ее раньше, но в ней не было ничего, что выделяло бы ее из других. В одном он был уверен: раньше ее никогда не целовали. Тем не менее он заметил, что она совсем не такая молоденькая девушка, как остальные фрейлины королевы. Как получилось, что ее еще никто не целовал? Ее губы были невероятно сладкими. Он предположил, что причиной тому была ее невинность, хотя, думалось ему, она слишком стара, чтобы быть невинной. Пожав плечами, он снова завязал себе глаза и снова начал игру в жмурки с хихикающими девицами из ближайшего окружения королевы.

Он забыл о госпоже Сен-Мишель и вспомнил о ней, когда леди Глита Холден поцеловала его с такой страстной опытностью, что он почти задохнулся. «Как различны, — подумал он, распуская шнуровку корсета своей любовницы, чтобы ласкать ее груди, — как различны поцелуи Глиты и поцелуи той девушки, которую я поцеловал раньше». Глита заворочалась в его объятиях.

— О чем ты думаешь? — спросила она. — Я думаю, что у тебя прекрасные груди, — ответил он, наклоняясь, чтобы поцеловать каждый сосок на крепких грудях, которые она подставила ему. Она на самом деле была красивой женщиной: изящная и не очень высокая, с прекрасной белой кожей и золотистыми волосами, слегка отливающими рыжиной, и глазами, голубыми, как вода в озере. Ее муж, благочестивый пуританин, получив от нее сына-наследника и дочерей-близнецов, предпочитал проводить время в молитвах, а не предаваться чувственной страсти с женой. Хотя ее дочери уже созрели для замужества, а ей самой было за тридцать, она по-прежнему сгорала от похоти. Конн не первый ее любовник, и ему не суждено стать последним. Они стали надоедать друг другу, и Конн недавно заметил, какими прелестными и зрелыми миниатюрными копиями своей матери были Грейс и Фейт Холден.

— Ты лжешь, — сказала Глита обидчиво. — Ты думаешь о другой женщине, разве не так?

— Какой? — возразил он. Глита презрительно фыркнула.

— Не знаю, о какой, но не обо мне, Конн. Каждая сучка при дворе нюхает у тебя под хвостом. Как я могу надеяться сохранить твою привязанность, если остальные вьются вокруг тебя, как пчелы возле сладкого цветка?

Это была необыкновенно благоприятная возможность, и он использовал ее.

— Ты хочешь сказать, что бросаешь меня, Глита?

— Думаю, это самое лучшее, Конн.

Той ночью они занимались любовью, а утром расстались по-хорошему. Однако Глита Холден пришла бы в ярость, узнав, что ее дочери-близнецы, быстро догадавшись, что их мать бросила еще одного любовника, начали подбираться к красивому ирландцу. У близнецов была внешность ангелов, но они потеряли свою девственность в тринадцать лет, спутавшись со своими кузенами, которые с радостью обнаружили, какими похотливыми и охочими до любовных игр оказались госпожа Грейс и госпожа Фейт.

Воспитанные в деревне по настоянию их отца, страшившегося порочного окружения, близнецы и их брат были брошены на попечение небрежных слуг. Лорд Эдвин Холден, барон Марстон, был кудесником в денежных делах, чьи советы были необходимы Елизавете Тюдор. Когда его сыну Эдварду исполнилось семь лет, а близнецам пять, мальчик был отдан на воспитание в другую знатную семью для получения образования. Его сестры, однако, оставались в деревенском доме в Кенте. Но два года назад их мать поняла, что им пора появиться при дворе, где легко найти подходящего мужа. Ведь рядом с их поместьем в Кенте нет молодых людей из аристократических семей.

Грейс и Фейт легко прижились при дворе. Всю свою жизнь они готовились к этому, и поэтому смена обстановки прошла без особых трудностей или неудобств. Молодые придворные джентльмены обнаружили, что девушки исключительно сведущи в разврате. Они были умны и не заходили слишком далеко, чтобы не потерять возможность заполучить мужей. Однако с Конном О'Малли дело обстояло по-другому. Он не был человеком, которого их отец мог бы считать подходящим женихом для любой из них. Ведь он — ирландец, и в придачу католик. Дамы любили поговорить о нем, но они никогда не слышали, чтобы Конн рассказывал о своих победах. Они были уверены, что могут весело провести с ним время и никто ничего не узнает. Прошло два года с тех пор, как они позволили себе удовольствие поиграть в плотские игры со своими кузенами.

Близнецы со знанием дела могли доставлять удовольствие друг другу, но, по их общему мнению, это было несравнимо с ощущением, когда в тебя погружается мужчина. Они решили, что лучше всего действовать напрямую. Конн, прибыв домой после трехдневного дежурства, в дополнение к своим обязанностям распорядителя увеселений обнаружил в своей постели двух обнаженных нимф.

— Черт возьми! — тихо ругнулся он, и его зеленые глаза загорелись от предвкушения, а усталость неожиданно улетучилась.

— Клуни, отправляйся спать!

Камердинер крякнул и без слов исчез из спальни, плотно закрыв за собой дверь.

Конн почувствовал, как улыбка расползается по его лицу.

— Госпожа Грейс и госпожа Фейт, — сказал он. — Как мило, что вы обе пришли навестить меня. Однако мне интересно, знают ли ваши родители, где вы находитесь.

Близнецы хихикнули, а Грейс сказала:

— Мы не девственницы, и с нами не занимались любовью с тех пор, как мы появились при дворе.

— Мы не осмеливались делать это из страха перед отцом. Узнай он, нам не видать хороших мужей, — вступила в разговор Фейт. — Вы ведь не выдадите нас, правда?

— Нет, милая, — сказал Конн, стаскивая с себя одежду и присоединяясь к ним. — Я весьма польщен, что вы считаете меня мужчиной, способным удовлетворить вас обеих.

— О, мы знаем, что нужно делать, чтобы мужской член оставался твердым, — прозаично сказала Грейс.

— Наши кузены научили нас этому, и мы достаточно долго упражнялись с ними, прежде чем приехали ко двору. Вас хватит на нас обеих.

Его несколько озадачили такие речи. Но он не стал раздумывать и, притянув к себе Фейт, жадно поцеловал ее, погрузив язык в ее рот, а в это время Грейс взяла его член в свой теплый рот и возбудила его.

Под руками Конна была теплая плоть, но Фейт отодвинулась от него и стала тереться о его лицо своими грудями с розовыми сосками. Он застонал, поймал сосок и стал сосать его. Потом Грейс взгромоздилась на него и, подавшись вниз, ввела его член в свою горячую глубину, в то время как Фейт, широко расставив ноги, накрыла его голову, предлагая ему угощаться своей сокровенной плотью.

Близнецы не лгали, когда говорили о своей опытности в любовных утехах. Всякий раз, когда он был близок к тому, чтобы излить себя, они, казалось, чувствовали это и отступали, меняя позы и начиная все сначала до тех пор, пока ему не стало казаться, что он взорвется, настолько неистовой была его страсть. Он понял, что не может управлять положением, и чувствовал себя неловко, потому что его состоянием умело руководили Грейс и Фейт. Только тогда, когда они посчитали это возможным, ему разрешили излить свою страсть.

Возбудившись, они превратились в бешеных фурий, для которых не было ничего запретного. Сначала Конн пришел в восторг от своей удачи, но потом, по мере того, как шли часы, понял, что они убьют его своими любовными играми, если он не овладеет положением. Он начал отталкивать от себя Грейс, когда та снова пыталась вскарабкаться на него.

— Нет! Теперь, милая, я буду делать по-своему, — сказал он, а когда она запротестовала, он сел и, перекинув ее через колено, похлопал ее по пухлым ягодицам и столкнул с кровати на пол. Удивленная Грейс начала хныкать, но Конн не обратил на нее внимания и, оседлав с размаху более уступчивую Фейт, резко вошел в нее и яростно скакал на ней, пока наконец не извергнул свое семя в великолепном бурном взрыве, после которого почувствовал себя измученным и опустошенным.

— Принеси-ка мне вина, Грейс, — распорядился он, и она бросилась исполнять его приказ. Спустя несколько минут он ожил и подарил Грейс то же самое, что и ее сестре. Потом, решительно отослав обеих девушек домой, крепко заснул.

Утром Конн поклялся, что никогда не будет развлекаться с госпожой Грейс и госпожой Фейт Холден. Он чувствовал себя так, как будто его избили, а его длинное и худое тело было покрыто укусами и царапинами от ногтей. Он вымылся и встал нагишом перед зеркалом, в потрясении разглядывая себя. Он не чувствовал, когда они оставляли на нем отметины. Его красивое лицо не тронули. На него из зеркала смотрели зеленые глаза из-под густых черных бровей. «Самый красивый мужчина двора», — подумал он, пристально разглядывая себя так, как будто ожидал увидеть нечто новое или необычное. Он знал, что красив, так как не был ни глупцом, ни скромником. Он был гладко выбрит, что позволяло лучше видеть его точеный, прямой подбородок с ямочкой. Длинный, прямой нос был пропорционален его росту, равному шести футам и четырем дюймам. Высокие, четко высеченные скулы и высокий лоб. Рот с тонкими губами можно было бы признать слишком изящным для такого крупного человека. Для мужчины его кожа была очень светлой, отчего его черные волосы казались еще темнее, особенно когда одна выбившаяся прядь упорно спадала на бровь, придавая ему мальчишеский вид, что ему очень не нравилось. Длинные ноги, длинное туловище, широкая грудь и плечи, которые не требовали, чтобы под них что-то подкладывали. Он неотразим. Его зять, Адам де Мариско, сказал, впервые увидев Конна в приличном платье:

— Клянусь Богом, женщины будут кидаться к его ногам.

Заявление, которое быстро стало истиной. Он также сказал, что женщины рассорятся со многими придворными из-за красивой внешности Конна.

Однако Конну удавалось избегать дуэлей с разъяренными мужьями и отцами благодаря величайшему благоразумию в сердечных делах. Он был достаточно умен и сразу понял, что скандалы, особенно скандалы публичные, лишат его расположения королевы. Он знал, что из-за денег он не смеет преступать границ. Он обязан своему положению Елизавете Тюдор, но то, что Бесс легко давала, она могла так же легко и отнять. Он приехал в Англию в поисках удачи, как и многие ирландцы до него. Поскольку он младший сын, ему нечего ждать в Ирландии, особенно в Ирландии, управляемой англичанами. Он знал, что его судьба здесь, и он не собирался подвергать опасности свое будущее. Следовательно, близнецов Холден нужно забыть. Он подсознательно чувствовал, что любвеобильная пара представляет для него опасность, особенно после того как он недавно волочился за их матерью. Он должен поискать для себя что-нибудь менее заметное — двор полон красивых и готовых на все дам. Дам, подобных сеньоре Эудоре Марии де Карло, жене посла Сан-Лоренцо. Весьма приятная женщина, которая целые недели после своего появления в Англии таращилась на него своими замечательно выразительными янтарными глазами и слегка прикасалась к нему, когда проходила мимо. Жена поела была маленькой и пухлой, и он не сомневался, что она восхитительно опытна в любви. От мысли о предстоящей охоте у него по спине побежали мурашки. Прошлая ночь вызвала у него отвращение к наглым и напористым женщинам. Ему гораздо больше нравились ласковые, уступчивые и чувствительные чаровницы, чем требовательные дочери барона Марстона. Он решил, что будет избегать их, насколько это возможно вообще, но если это окажется невозможным, он, конечно, не должен послужить причиной скандала. Положение трудное, но ведь до этого он умело избегал неприятностей.

Глава 3

— Сейчас ничем уже нельзя помочь, — сказал лорд Берли королеве. — Скандал разгорелся, и вы должны наказать господина О'Малли, иначе все решат, что на его поступки вы смотрите сквозь пальцы. Вы можете быть вымазаны тем же дегтем, которым вымажут его. Вспомните скандал с Дадли. Вы не можете позволить себе это, мадам.

Королева глубоко вздохнула.

— Я знаю, что вы правы, мой дорогой друг. Вы от всего сердца пытаетесь действовать в моих интересах, но я не могу справиться со своей грустью. Мне нравится господин О'Малли!

— Я знаю это, мадам, и признаюсь, что мне он тоже нравится. Это по-настоящему беззлобный человек, и то, что он попал в такое положение, — просто невезение. К тому же при дворе есть люди, которые ежедневно совершают худшие поступки, но никогда не попадаются.

Конн О'Малли — молодой человек с добрым сердцем, но он не научился, простите мою прямоту, мадам, держать свой член в застегнутом гульфике, и именно этот грех привел нас к сегодняшней истории. Посол Сан-Лоренцо взбешен и имеет для этого все основания. Несомненно, он оскорблен, а это означает оскорбление его, маленькой, но важной для Англии страны. Мы не можем допустить, чтобы он уехал из страны, мадам, и не можем допустить, чтобы были разорваны отношения с нами.

— Что же мне делать? — встревожилась Елизавета Тюдор. — Я посадила Конна в Тауэр, но нельзя же держать его там бесконечно только потому, что он был пойман, когда в укромном уголке целовал жену посла.

Это, конечно, было не так, подумал Уильям Сесил, и королеве известно об этом. Конна застигли, когда он пылко обнимал Эудору Марию де Карло, чья необъятная грудь была открыта его ласкам, и дама пылко ласкала ирландца. На самом деле первоначально внимание к темному уголку привлекли довольные вскрики посольской жены.

Стук в дверь личного кабинета королевы предварил появление в комнате одного из ее секретарей.

— Мадам, в приемной барон Марстон и его семья. Барон утверждает, что ему срочно необходимо поговорить с вами. Это касается, по его словам, дела Конна О'Малли.

Лорд Берли удивленно поднял бровь. В чем дело? Неужели с молодым О'Малли связаны еще какие-то неприятности?

— Пусть войдут лорд Холден и его семья, — приказала королева и повернулась к Сесилу. — Не думаю, чтобы это было хорошим предзнаменованием.

Она уселась поудобнее, потому что лорд Холден грешил многословием. Одетая в белое бархатное платье с широким воротником из золотистого кружева, с корсажем, украшенным драгоценными камнями и расшитым золотой нитью узором в виде виноградных лоз, с рукавами, в прорезях которых была видна золотистая подкладка, Елизавета выглядела воистину царственной. На голове красовался золотисто-рыжий парик, так как ее собственные волосы начали редеть и терять цвет. Но она по-прежнему оставалась красивой женщиной. Изящную шею украшали цепь с брошью, подаренные ей Конном, а в ушах мерцали большие круглые жемчужины.

Лорд Холден так быстро вошел в комнату, как будто за ним гнались все черти преисподней. Следом вплыла его жена, выглядевшая на этот раз хмурой, и его славненькие дочери-близнецы, на чьих почти одинаковых лицах были следы недавних слез. Все три женщины надели гладкие черные бархатные платья с простыми белыми кружевными манжетами, что, как подумала королева, так необычно для них, любящих броские туалеты. Лорд Холден, дородный джентльмен, также облачился в строгий черный костюм. Все четверо почтительно склонились перед королевой.

Она кивнула в ответ, едва скрывая неодобрение.

— Говорите, милорд! Вы сказали, что хотите говорить со мной по делу О'Малли!

— Мне больно, мадам, огорчать вас, потому что мне известна ваша привязанность к ирландцу. Тем не менее я должен рассказать вам то, что случилось, хотя, делая это, я подвергаю позору себя и свое имя.

Он остановился и сверкнул глазами в сторону жены и дочерей.

— Когда стал известен скандал с женой посла де Карло, моя жена более не смогла скрывать свое бесчестье. Она призналась мне, что господин О'Малли соблазнил ее. Поскольку было необходимо, чтобы она преподнесла предметный урок нашим дорогим впечатлительным дочерям, она призналась им в своем грехе. Вы можете представить наше изумление и ужас, когда мы узнали, что тот же господин О'Малли совратил наших невинных девочек! Я требую, чтобы вы наказали этого совратителя добродетельных жен и дочерей! Я бы предпочел не выносить на люди свое унижение и обиду, но я сделаю это, если вы не накажете распутника. Я сделаю посмешище из своей жены и обреку своих драгоценных девочек на вечное девичество, но увижу, что Конн О'Малли наказан.

— Проклятие! — Лицо королевы выдало ее гнев, но лорд Берли не был уверен, был ли он вызван поведением Конна, или тоном лорда Холдена.

— Его необходимо удалить от двора! — величественно объявила королева. — Я не потерплю такого человека рядом с собой! Что касается вас, милорд, то лучше всего, если вы увезете жену и дочерей в Кент до конца зимы. Их пригласят вернуться в Уитсантайд, но пока им лучше всего уехать в деревню, чтобы поразмыслить о своих многочисленных женских слабостях. Молитвы и пост помогут им свернуть с греховного пути. Мы поможем вам устроить подходящие браки для близнецов, и чем скорее, тем, я думаю, лучше.

Лорд Холден упал на колени и, схватив подол платья королевы, почтительно поцеловал его.

— Мадам, — сказал он, — вы — воплощение мудрости и доброты! Я самым сердечным образом благодарю вас за это справедливое решение. Мы сегодня же немедленно уедем в Марстон, но я вернусь так быстро, как только смогу, чтобы служить вам.

Елизавета улыбнулась.

— Оставайтесь со своими дамами, милорд, до начала марта. Я чувствую, им понадобится ваше руководство, если они собираются по-настоящему раскаяться. Непременно хорошенько поколотите их, чтобы направить на путь истинный, а потом возвращайтесь ко мне. Она протянула руку, чтобы он мог поцеловать ее кольцо. Лицо лорда Холдена выражало восхищение королевой. Поцеловав протянутую руку, он кое-как встал на ноги и грубо погнал своих женщин из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

Минуту в комнате было тихо, а потом королева выругалась.

— Будь он проклят! Будь он проклят! Я не смогу по крайней мере год держать его при дворе, Уильям, а без него здесь будет невыносимо скучно. Как он мог? Леди Холден и ее дочери? Это совершенно непростительно!

— У леди Холден, — начал лорд Берли, делая попытку успокоить чувства своей повелительницы, — репутация дамы, которая имеет любовников, мадам. Она осторожна, но я не могу поверить, что ее муж ничего не знает о ее поведении. Что же касается дочерей, говорят, что это парочка соблазнительных шлюшек, и хотя их отец и может быть введен в заблуждение, но ко двору они явились не невинными, и не молодой О'Малли совратил их, в этом я уверен. Он гуляка и невероятный озорник, но он не такой развратник, чтобы лишать девушек невинности, мадам.

— Принесите мне пяльцы, Эйден, — обратилась королева к фрейлине, которая тихо и незаметно сидела на скамье в углу возле камина.

Эйден Сен-Мишель поспешила выполнить приказ королевы, а потом, подставив скамейку ближе к Елизавете, села и приготовилась подавать ей нужные нитки.

— Тем не менее сам дьявол в аду подтолкнул леди Холден и ее потомство признаться в их грехе с Конном, возложив, естественно, весь груз вины на него. Я не сомневаюсь, что этой троицей руководила ревность. У лорда Холдена не было иного выхода, как прийти ко мне, использовав случай с женой посла, — продолжила королева. — Раньше я думала удалить Конна от двора на несколько недель, возможно, на время поста. Сейчас я должна отослать его на длительный срок, но куда? Не в Ирландию же. Это слишком далеко, и что там делать бедняге Конну? Готова побиться об заклад, что он совершенно не похож на своих старших братьев-пиратов, хотя я никогда не видела их. Можно было бы отправить его к де Мариско, но вряд ли они вынесут его присутствие в течение целого года…

— Его нужно женить, мадам, — спокойно сказал Уильям Сесил.

— Женить? Конна? Нет!

— Ничего другого не остается, мадам, — терпеливо внушал лорд Берли. — Он вернется ко двору, когда срок его наказания истечет, переполненный до краев еще большим озорством. Кто знает, причиной каких скандалов он станет тогда? Вы должны женить его на почтенной женщине еще до того, как он покинет двор, а потом отослать в его поместье по крайней мере на год. Пусть он произведет законного наследника, упражняясь со своей женой, чтобы охлаждать свой невыносимо жаркий темперамент.

— У него нет своего дома, куда я могла бы отослать его, — сказала королева.

— У него есть деньги, мадам, и он родом из хорошей ирландской семьи. Он член вашей личной гвардии. Он выгодный жених. Найдите ему жену, у которой есть недвижимость.

— Это легче сказать, чем сделать, Уильям. Женщина из знатной семьи не пойдет за него, потому что сам он недостаточно знатен. Какая-нибудь безвестная девушка не годится, он для нее слишком хорош. Это не может быть девушка, воспитанная в протестантской вере, потому что он принадлежит к римской церкви, хотя я не замечала, чтобы за время пребывания в Англии ему был нужен священник. Он, кажется, согласен следовать англиканской церкви, но наверняка нельзя быть уверенным в этом. Каждое из этих обстоятельств ограничивает возможности поиска, и я не могу предложить девушку, которая была бы подходящей женой для Конна О'Малли, — закончила королева.

— Я могу.

В первый момент и королева, и лорд Берли решили, что им померещился голос, сказавший эти слова. Потом их взгляды переместились на девушку, сидящую в ногах королевы.

— Это сказали вы, Эйден Сен-Мишель? — требовательно спросила королева.

— Да, мадам.

— Кто эта молодая женщина, мадам? — спросил лорд Берли. В его глазах зажегся интерес.

— Она дочь покойного лорда Блисса и одна из девушек, состоящих под моей опекой, — сказала королева, сурово глядя на Эйден.

Эйден покраснела, ее сердце бешено стучало, но взгляд не дрогнул.

— Скажите нам, госпожа Сен-Мишель, кто, по вашему мнению, годится в жены Конну О'Малли?

— Я, мадам.

Вот так! Это она произнесла эти слова. Ничто не могло заставить ее отрешиться от этих слов, и не важно как отнесется к ним королева.

— Вы?! — Вид у королевы был удивленный.

— Скажите-ка мне, госпожа Сен-Мишель, — ласково сказал лорд Берли, — почему вы считаете себя подходящей партией для Конна О'Малли? Вы знаете его? Быть может, вы влюблены в него?

— Я из хорошей семьи, милорд, но мое происхождение не очень знатное. Моему прадеду дворянство было пожаловано дедом ее величества. Моя мать была ирландкой, кузиной герцогини Линкольн, и поэтому я тоже наполовину ирландка. Хотя по рождению и принадлежу к святой ортодоксальной церкви, после смерти моей матери я и мой отец выяснили, что мы предпочитаем новую церковь. Я наследница значительного состояния, и мои земли граничат с землями сестры господина О'Малли, леди де Мариско. Мне кажется, я обладаю всеми качествами, необходимыми для того, чтобы стать женой господина О'Малли, и хотя мне интересен двор, я очень хочу вернуться домой. Я и в самом деле «деревенская мышка», как зовет меня ее величество.

Лорд Берли посмотрел на королеву.

— Фрейлина права, мадам. Она — идеальный выбор!

— Не знаю, — уклонилась от прямого ответа королева. — Неужели вы действительно хотите покинуть меня, Эйден Сен-Мишель? Мне казалось, что вы счастливы здесь.

— Как я могу быть несчастлива, будучи с вами, мадам? Вы для меня как мудрая старшая сестра.

Лорд Берли подавил улыбку. Елизавета Тюдор по возрасту годилась девушке в матери. Однако он заметил, что девушка полна решимости добиться своего, и ему стало интересно, что толкает ее к этому.

— Тем не менее, — продолжала Эйден, — искушенность вашего двора угнетает меня. Кроме того, я нужна своим людям. Никакой беилиф не может полностью заменить хозяйку или хозяина земли. Потом, прошу вас, вспомните, что вы обещали моему отцу найти мне мужа. Найдете ли вы другого мужчину, за которого можно было бы выдать меня, мадам? Это верно, что я мало знаю господина О'Малли, но он кажется мне добрым человеком.

— Этого отрицать я не могу, — сказала Елизавета.

— Значит, может статься, что я буду довольна, а может быть, и счастлива в браке с ним. О, мадам! Простите мою дерзость, но вы видели в своей жизни много браков, устроенных таким образом, и некоторые из них были счастливыми, некоторые нет. Возможно, у меня с господином О'Малли получится удачный брак, но, если назовете другого мужчину, которому вы предпочитаете отдать меня, я покорюсь вашему решению.

"Умно, — подумал лорд Берли. — Она напомнила королеве о ее обещании покойному, а честь для королевы превыше всего. Королева в ловушке, ведь она должна найти невесту для О'Малли и не может назвать, я в этом уверен, другого жениха для госпожи Эйден Сен-Мишель».

Несколько долгих минут королева хранила молчание, а Эйден затаила дыхание. Она влюбилась в Конна О'Малли на Двенадцатую ночь, когда он поцеловал ее. Конечно, она понимала, что поцелуй этот ничего не значил для него. На самом деле она не была знакома с ним, а он не проявил никакого желания познакомиться с ней. В каком-то смысле получается, что она вешается ему на шею. Тем не менее, когда лорд Берли сказал, что Конну нужно жениться, Эйден поняла: она не вынесет, если гигант ирландец станет мужем другой женщины. Голос королевы заставил ее вздрогнуть.

— Каково ваше мнение, милорд Берли? Следует ли мне женить господина О'Малли на госпоже Сен-Мишель? Решит ли это наши вопросы? Он многое приобретает благодаря такому браку.

— Кроме миленькой жены, мадам, что же еще? — Лорд Берли посмотрел на Эйден почти отеческим взглядом.

— Он приобретает большое поместье, половину состояния, оставленного ее отцом, и это само по себе важно. Кроме того, есть еще последняя просьба Пейтона Сен-Мишеля ко мне, на которую я согласилась. Покойный лорд Блисс, да упокоит Господь его душу, был последним мужчиной в роду. Он просил, чтобы любой джентльмен, который женится на его дочери, взял бы его имя и получил разрешение на ношение титула лорда Блисса. После брака Конн О'Малли стал бы Конном Сен-Мишель, лордом Блиссом.

Уильям Сесил, лорд Берли, после минутного раздумья кивнул.

— И, становясь английским дворянином, уменьшает на одного человека число ирландских бунтарей, мадам. Этот брак еще теснее привяжет к вашей стране его сестру, леди де Мариско.

— Значит, быть посему, Эйден Сен-Мишель. Я сдержу обещание, данное вашему отцу, и вы получите в мужья Конна О'Малли. Однако вы понимаете, что никакой суеты и шума не должно быть в связи с вашим венчанием? Из-за проступка господина О'Малли вы должны быстро обвенчаться и немедленно удалиться от двора. Какое сегодня число, милорд?

— Двенадцатое февраля, мадам.

Лицо королевы расплылось в улыбке.

— Это просто Божья воля! — сказала она. — Может быть, действительно браки заключаются на небесах. Вы будете обвенчаны через два дня, четырнадцатого февраля, в день святого Валентина, Эйден Сен-Мишель. Тайная церемония будет происходить в моей личной часовне, и на ней буду только я и лорд Берли. Решено?

— Я приведу с собой мою служанку и молодого лорда Саутвуда, мадам. Я не возражаю, что церемония должна быть тайной, но предпочла бы, чтобы свидетелей было больше.

— Очень мудро, госпожа Сен-Мишель, — сказал Уильям Сесил. — Особенно хорошо, что вы выбрали юного графа.

Он повернулся к королеве.

— Племянник господина О'Малли — идеальный свидетель, мадам. Он, конечно, известит об этом браке свою мать и отчима. Надеюсь, вы позволите ему проводить новобрачных до Королевского Молверна. Он отвезет личное послание вашего величества семейству де Мариско, в котором будет объяснено случившееся. Леди де Мариско должна быть вполне довольна вашим решением в отношении ее брата.

— Отлично! — воскликнула Елизавета Тюдор и потом обратилась к Эйден:

— Сейчас идите, дитя, и собирайтесь. Вы будете обвенчаны рано утром в день святого Валентина, так что для сборов у вас будет целый день. Чтобы добраться до дома, вам понадобится несколько долгих дней. Можете сказать вашим подругам здесь, что я позволила вам посетить Перрок-Ройял. Придумывать другое объяснение нет нужды.

— Мой брак должен быть тайной, мадам?

— Его не скрыть от семьи господина О'Малли Эйден, но лучше, если двор останется в неведении в настоящее время. Мне будет трудновато объяснить послу Сан-Лоренцо и лорду Холдену, что я наказываю Конна О'Малли, заставляя его жениться на богатой наследнице и жалуя ему титул лорда Блисса.

Королева фыркнула, и даже лорд Берли слегка усмехнулся.

— Могу ли я попросить вас об одном одолжении, мадам? — спросила Эйден.

— Конечно, дитя!

— Прошу вас, мадам, не говорить господину О'Малли, что я сама предложила вам выдать меня замуж за него. Я знаю его только в лицо, а он меня не знает, но я буду очень обижена, если он примет меня за еще одну глупышку, которая охотится за ним. Я знаю, вы поймете меня, мадам.

Королева закивала головой.

— Хорошо, Эйден Сен-Мишель. Нет нужды давать понять Конну О'Малли, что у него есть какое-то иное преимущество перед вами, чем у любого другого мужа перед своей женой. Вы можете быть спокойны, что происшедшее сегодня между нами останется тайной. Даю вам свое слово.

Эйден склонилась перед ее величеством и почти бегом выскочила из королевского кабинета. Она не могла поверить в то, что случилось. Она должна выйти замуж через два дня! Она должна выйти замуж за Конна О'Малли, самого красивого мужчину двора. Она возвращается в Перрок-Ройял. Потом она внезапно остановилась и зажала рукой рот. Что она наделала? Ведь она совсем не знает Конна О'Малли, известна лишь его довольно красочная и скандальная репутация. Что, если она не понравится ему? Она дерзко связала свое будущее с человеком, которого не знала, и все на основании одного поцелуя! Не растеряла ли она последние капли разума? В конце концов она оказалась не лучше, чем те глупые женщины, которые пытались привлечь внимание господина О'Малли. Неожиданно, потрясенная своими собственными дерзкими действиями, она споткнулась на бегу и на кого-то налетела.

— Эйден? Эйден Сен-Мишель, с вами все в порядке? Молодой граф Линмут взял ее за руку. Она медленно вгляделась в юношеское лицо.

— Я выхожу замуж, Робин, — прошептала она. — Королева выдает меня замуж за вашего дядю Конна, и это должно храниться в тайне.

— Что? — спросил он изумленно. — Что вы мне говорите?

— Идите к королеве, — сказала Эйден, отодвинувшись от него, и торопливо зашагала по коридору.

Робин последовал ее совету, и был допущен к королеве. Он поклонился, а потом, быстро перейдя к делу, сказал:

— Только что в коридоре я встретил Эйден Сен-Мишель. Верно ли то, что она говорит, мадам? Неужели она в самом деле должна выйти замуж за моего дядю?

— Конн О'Малли вызвал скандал, который грозит возможными международными осложнениями для двора, если я не удалю его от себя, лорд Саутвуд, — сухо объяснила королева. — Милорд Берли предположил, что жена сумеет обуздать сильные страсти вашего дяди. Я согласна с этим. Покойный отец госпожи Сен-Мишель на смертном одре попросил меня найти хорошего мужа для его дочери. Эйден — отличная пара для Конна. Он возьмет себе ее семейное имя, как просил Пейтон Сен-Мишель, и таким образом станет лордом Блиссом, владельцем Перрок-Ройял. Ему запрещено появляться при дворе по крайней мере в течение года за его возмутительное поведение не только с Эудорой де Карло, но также и с леди Глитой Холден и ее дочерьми-близнецами. Барон Марстон уже побывал у меня со своими жалобами. Теперь вы поняли, как серьезно это дело, Робин?

— Да, мадам, но почему Эйден? Эйден — необыкновенная девушка. Она нежная и любящая, и я не знаю, достоин ли ее мой дядя.

Лорд Берли отвернулся, чтобы юный лорд Саутвуд не увидел его улыбки. Мальчик явно охвачен муками юношеской любви к госпоже Сен-Мишель. Уильям Сесил вспомнил свою давно ушедшую молодость и неожиданно воскресил в памяти какую-то свою старшую кузину, с которой делил муки взросления. Какое-то мгновение он пытался сдержать навернувшиеся на глаза слезы. Его кузина вышла замуж в семнадцать и умерла при родах в двадцать лет, когда ему было только четырнадцать.

— Наверное, вы правы, мой Робин, — сказала Елизавета Тюдор. — Возможно, сейчас Конн О'Малли и не достоин Эйден Сен-Мишель, но когда-нибудь он исправится, и Эйден поможет ему стать прекрасным человеком. А он такой и есть, но прячется под маской веселого повесы. Эйден не будет страдать в этом браке, поверьте мне. Сейчас, малыш, у меня есть другие новости. Вы будете свидетелем на свадьбе, которую предстоит сыграть рано утром четырнадцатого, через два дня. Потом я хочу, чтобы вы поехали с Эйден и Конном в Королевский Молверн, чтобы лично известить вашу мать и отчима об этой свадьбе. Побудьте несколько недель с семьей, мой Робин, а потом возвращайтесь ко двору.

Решение принято, а Робин Саутвуд, четырнадцатилетний граф Линмут, был слишком опытным придворным, чтобы спорить или задавать лишние вопросы своей повелительнице. Вместо этого он элегантно поклонился и сказал:

— Вы, ваше величество, не могли принять неверного решения, и я буду рад видеть Эйден в нашей семье в качестве моей тетки.

Королева оценила воспитанность мальчика. «Как же он похож на своего отца», — думала она, вспоминая Джеффри Саутвуда, «Ангельского графа», как его называли.

— Сейчас, Робин, — сварливо сказала она, чтобы избавиться от сентиментальных воспоминаний, — я пошлю вас с приказом к начальнику Тауэра, и он передаст вам вашего дядю. Привезите ко мне Конна О'Малли как можно быстрее. Надо дать ему возможность подготовиться к своей судьбе, — и она хихикнула. — Я не могу дождаться, чтобы услышать, что он скажет о моем умном решении.

— Нет! — воскликнул Конн О'Малли. — Нет, Бесс! И еще раз повторяю, нет! Жениться на какой-то девушке, которую я даже не знаю.

— Я не спрашиваю вас, хотите ли вы жениться, господин О'Малли, — рявкнула королева. — Я говорю вам, что вы будете обвенчаны четырнадцатого числа с госпожой Эйден Сен-Мишель и что вы и ваша жена уедете в ее поместье. Вы явились причиной ужасного скандала, Конн!

— Ради Бога; Бесс, все, что я сделал, это поцеловал и поласкал женщину. Нас не застали in flaqrante delicto2.

— Только потому, что вам недостало времени! — закричала королева. — Расскажите-ка мне о леди Глите Холден и ее дочках-близнецах, Грейс и Фейт, так, кажется, их зовут! Вы взяли их обеих, не так ли, грязный развратник? О, я все знаю о вашем распутстве с этими тремя шлюхами! Барон Марстон был здесь сегодня с целым набором жалоб относительно того, что вы соблазнили его жену и дочек!

— Соблазнил! Этих троих? Нет, Бесс, я их не соблазнял.

— Но ведь вы не будете отрицать своей связи с ними, Конн, верно?

Он покраснел и пробормотал:

— Нет.

— Я могла бы оставить вас в Тауэре, Конн. Оставить вас там до скончания века, но вместо этого даю вам в жены наследницу с богатым приданым, богатым поместьем и титулом. Многие скажут, что я обошлась с вами слишком мягко.

— С титулом? — Вдруг заинтересовался Конн, а лорд Берли не сумел сдержаться и ухмыльнулся, глядя на великана ирландца.

— Пейтон Сен-Мишель был последним в своем роду. Его семья получила дворянство во время правления моего деда, и, хотя они многого достигли, в одном деле они потерпели неудачу. В каждом последующем поколении рождался только один сын до тех пор, пока в этом поколении из рода Сен-Мишелей в живых осталась только одна дочь. Просьба умирающего лорда Блисса, обращенная ко мне, состояла в том, чтобы мужчина, которого я выберу для его дочери, взял фамилию его семьи вместе с семейным титулом.

— Изменить фамилию? — Конн был взбешен. — Я ведь О'Малли!

— У вас четыре старших брата. Сколько сыновей у — троих из них, Конн?

— Одиннадцать, — честно ответил он.

— Судя по этому количеству, мой Адонис, на земле всегда будет полно О'Малли. Подумайте об этом, Конн. Вы младший сын своего отца, который, в сущности, был пиратом, — сказала королева. — Один ваш брат священник, однако остальные — морские разбойники, которые, вероятно, до старости не доживут. Зачем вы приехали в Англию, если не искать свою удачу? Вы разбогатели благодаря торговой компании своей сестры, у вас есть мое покровительство и моя дружба. Теперь я пытаюсь, чтобы вы сделали еще шаг наверх по социальной лестнице. Почему вы сопротивляетесь?

— Проклятие, Бесс, что я буду делать в деревне? Вы говорите, госпожа Сен-Мишель владеет большими земельными угодьями. Я совершенно не умею управлять большим поместьем. Я придворный по сути и по наклонности.

— Если вы женитесь на женщине, имеющей землю, вам необходимо выучиться управлять поместьем, чтобы сохранить эти земли для своего сына, — спокойно сказала королева.

— Моего сына? — тихо спросил он.

— Да, Конн, вашего сына. Следует надеяться, что во время вашего изгнания в деревню вы сделаетесь отцом наследника. Разве не этого хотят все мужчины?

— Я еще долго не собирался жениться, Бесс. Я думал, что сам выберу себе жену.

Он сильный противник, размышлял лорд Берли. Такой же твердый, какой была его красавица сестра, когда имела дело с Елизаветой Тюдор. Однако он сложит оружие перед королевой так же, как была вынуждена сделать его сестра.

— Вы не могли бы, мой Адонис, найти себе более подходящую жену, чем Эйден Сен-Мишель.

Ее мать была Фитцджеральд, кузина графини Линкольн. Она богата, образованна и, более того, умна и остра на язык. Эйден станет гораздо более интересной женой для вас, чем любая, которую вы могли бы выбрать. Вас, как я заметила, тянет к тупицам или к жеманницам.

Конн усмехнулся. Он не мог сдержаться. Но хуже всего, что королева права. Он никогда серьезно не относился к женщине, лишь бы без особых хлопот завалить ее на спину. Вряд ли это был подходящий способ найти себе жену. Он вздохнул.

— Значит, вы настаиваете, чтобы я женился на этой девушке, Бесс?

— Да, — сурово ответила королева, но ему почудилась мимолетная слабая улыбка.

— Ну хорошо, Бесс, я подчинюсь вам, хотя вы все же оказываете мне плохую услугу. Будь у меня выбор, я сказал бы вам «нет».

— Но выбора у вас нет, Конн О'Малли. Я повелеваю, чтобы четырнадцатого дня февраля тысяча пятьсот семьдесят восьмого года вы взяли в жены Эйден Сен-Мишель. Теперь налейте нам вина, мой Адонис, и мы поднимем тост за ваше счастье и за счастье вашей жены.

Подойдя к буфету, Где стояли тонкие стеклянные кубки и графины с вином, Конн выбрал золотистое виноградное вино и налил три кубка, два из которых передал королеве и лорду Берли.

— За ваше будущее, мой Адонис, — сказала королева, поднимая кубок.

— За процветание и многих сыновей, — подхватил лорд Берли, поднимая свой.

— За мою жену, — продолжил Конн. — Да поможет Бог нам обоим. — И тремя быстрыми глотками выпил вино. — Теперь, Бесс, с вашего разрешения я оставлю вас, чтобы увидеться с моей нареченной. Не подскажете ли вы мне, где я могу найти ее?

— За дверью ждет Робин, — сказала Елизавета Тюдор. — Он отведет вас к Эйден, и мы разрешаем вам удалиться.

Поставив кубок на буфет, Конн поклонился королеве и вышел из комнаты с видом обреченного. За его спиной Уильям Сесил и Елизавета заговорщически улыбнулись друг другу. За дверью личного кабинета королевы стоял Робин Саутвуд, разговаривая с госпожой Тальбот, но, увидев своего дядю, он быстро извинился и поспешил к нему.

— Бесс говорит, что ты отведешь меня к госпоже Сен-Мишель, — сказал Конн.

— Говори потише, дядя, — укорил его Робин. — Это дело тайного характера. Иди за мной.

— Ты не очень-то весело говоришь, Робин, — сказал Конн О'Малли, следуя за племянником. — Ты ведь согласен со мной, что это дурацкий брак?

Робин сначала промолчал, но как только они вышли во внешний коридор и он увидел, что там никого нет, он повернулся к дяде и сказал зло и яростно:

— Она — самая замечательная девушка из всех, кого я знаю, дядя Конн! Только попробуй обидеть ее — и ты будешь иметь дело со мной! Понял?

Первым желанием Конна было рассмеяться, но потом он увидел, что его племянник совершенно серьезен в своей угрозе, и поэтому, подавив веселье, спокойно сказал:

— Она, должно быть, прекрасная девушка, Робин, если сумела покорить твое сердце. Надеюсь, ты поможешь нам обоим избежать некоторой неловкости, которая обязательно возникнет между нами с самого начала. Ты поможешь мне?

— Да, — сказал мальчик, — но помни, что в первую очередь я рыцарь. Эйден.

Конн кивнул с серьезным видом и спросил:

— Куда, черт возьми, ты ведешь меня, парень? Я никогда не был здесь раньше.

— Комнату для Эйден выделила графиня Линкольн, но она расположена на чердаке. У Эйден по крайней мере есть возможность побыть одной, чего нет у большинства девушек.

Дойдя до двери Эйден, Робин громко постучал, и почти сразу же дверь отворила Мег.

— Добрый день, ваша светлость.

— Добрый день, Мег. Госпожа Сен-Мишель дома? Я привел своего дядю, Конна О'Малли, чтобы он познакомился с ней.

— Да, — сказала служанка, — он похож на О'Малли. Я слышала, что все они страшно охочи до юбок.

Конн мягко отстранил Робина и встал на пороге, глядя сверху вниз на невысокую толстушку, которая, в свою очередь, насупленно смотрела на него сердитыми карими глазами, уперевшись кулаками в широкие бедра.

— Ну и ну, — сказал он, — и откуда же ты знаешь это, маленькая женщина?

— В Балликойлле всем это известно, а разве я не Мег Финей из Балликойлла? Конн засмеялся.

— Ну, Мег Финей из Балликойлла, не скажу, чтобы ты была не права. Многие О'Малли зарабатывают себе на жизнь в море, и среди них столько же тех, кто любит красивых девушек, но у меня один брат священник, и вполне , вероятно, что вскоре он станет епископом, и сестра монахиня, известная своим искусством врачевания, и еще четыре другие сестры, которые относятся ко мне так же неодобрительно, как, кажется, относишься и ты, и еще одна замечательная сестра, одна из самых состоятельных женщин в Англии. Едва ли нас можно назвать простой семейкой. Теперь, будь добра, скажи своей хозяйке, что я пришел в гости.

Мег плотно притворила дверь. Конн и Робин стали ждать. Наконец дверь отворилась снова и, делая шаг в сторону, Мег сказала:

— Можете входить, господин О'Малли, — а потом тихонько пискнула, когда, проходя мимо, он потянулся и слегка шлепнул ее по заду. — Ах вы наглец! — выругалась она. — Не сомневаюсь, что ваша мать пролила много горьких слез из-за вас!

— Моя мать любит меня, — ответил он, — и ты тоже полюбишь, Мег, когда узнаешь меня.

— Это, господин О'Малли, мы еще посмотрим, — фыркнула она в ответ.

— Мег, — позвал Робин, — пойдем и выпьем со мной по большой кружке эля, — и, прежде чем служанка смогла возразить, потянул ее из комнаты и захлопнул за ней дверь, чтобы суженые могли остаться вдвоем.

Конн обошел кровать, которая занимала большую часть комнаты, и вышел на маленькое пространство, остающееся свободным. Перед ним, повернувшись спиной к маленькому окну, стояла девушка. Она была гораздо выше, чем большинство женщин, более широкая в кости, чем его сестра Скай. У нее было овальное лицо и подбородок с ямочкой, как и у него самого. Он не мог определить цвет ее глаз, а волосы были скрыты под чепцом, но заметил, что у нее красивые руки, нервно теребящие янтарный бархат платья. Ее нельзя было назвать красивой, эту невесту, которую выбрала для него королева, но он решил, что она станет очень миленькой, если только улыбнется. Все не так уж и плохо, как он мог себе представить. Она могла быть рябой после оспы. Он снова пристально посмотрел на девушку. В ней было что-то знакомое. Где же он видел ее раньше?

— Двенадцатая ночь, — сказала Эйден, угадав его мысли.

Звук ее голоса поразил его, но он решил, что ему нравится ее голос, мягкий и мелодичный.

— Двенадцатая ночь? — переспросил он.

— Вы играли с нами в жмурки и поймали меня.

— Конечно! — Сейчас он вспомнил. — Я поцеловал вас, и вы задрожали. Вы не умеете целоваться. Я подумал про себя, что вас никогда не целовали прежде, и это казалось странным, потому что вы не так молоды по сравнению с остальными.

Эйден засмеялась, и смех ее был несколько грустным.

— Да, я не так молода, как остальные, — согласилась она. — Девятнадцатого августа мне исполнится двадцать четыре года.

— Мне будет двадцать три двадцать третьего июня, — ответил он.

Они помолчали, так как ни один из них не знал, как продолжать этот неловкий разговор. Потом Конн сказал:

— Вы очень хорошенькая, когда улыбаетесь, госпожа Сен-Мишель.

— Думаю, вам лучше называть меня Эйден, Конн О'Малли, поскольку очень скоро мы станем мужем и женой. Она была удивлена своей смелостью.

— Вы знаете, что означает это имя на кельтском? — спросил он.

— Я не знаю кельтского.

— Оно означает «пылкая». А вы пылкая, Эйден? — Он внимательно рассматривал ее, неожиданно заметив изящную талию, полную грудь, стройную осанку.

— Не думаю, Конн О'Малли, — ответила она и покраснела под его испытующим взглядом.

Ему вдруг очень захотелось увидеть, какого цвета ее волосы.

— Снимите чепец, Эйден, — сказал он, и когда она помедлила, смущенная его просьбой, Конн сделал шаг вперед и аккуратно стянул небольшой полотняный чепец, который спереди имел форму сердца, а на затылке был собран складками и полностью закрывал ее волосы. Потом его руки опытными движениями вынули золотые и черепаховые шпильки, которые так аккуратно скрепляли ее волосы. К его удивлению, волосы внезапно рассыпались, упав шелковой волной, доходившей ей до бедер.

— Черт побери! — тихо выругался он. — Ваши волосы похожи на тусклую, расплавленную медь, девушка! Это так красиво! Зачем вы прячете их под этот проклятый чепец? — Его пальцы скользнули в душистую копну волос.

— М… мой отец говорил, что у моих волос забавный цвет. Ему больше нравился цвет волос моей матери, и поэтому после ее смерти я прятала свои волосы под чепцом, чтобы не раздражать его. — Она почувствовала себя пригвожденной к полу, когда его пальцы нежно ласкали ее длинные распущенные волосы.

Конн подумал, что никогда не видел таких волос. Они были изумительного цвета и так замечательно мягки на ощупь, хотя были тяжелыми. По причине, которую он не мог понять, ее волосы возбуждали его самым невероятным образом.

— Думаю, — сказал он тихо, услышав сам свой хриплый голос, — думаю, что сейчас самое время, Эйден Сен-Мишель, скрепить поцелуем помолвку, устроенную для нас королевой, — и, не дожидаясь ответа, обхватил ее голову одной рукой и отыскал ее губы. На мгновение ей показалось, что вся ее кровь отхлынула и заменилась на кипящий, густой, сладкий и горячий мед. Она не могла шевельнуться. Ей не хотелось шевелиться. Его губы, прижавшиеся к ее губам, вызвали в ее сознании самые сладострастные мысли. Ей хотелось сорвать одежды с себя и с него. Ей хотелось упасть рядом с ним и дотрагиваться до него, позволить ему касаться ее тела. Она почувствовала, как его рука обняла ее за талию, и, к своему смущению, поняла, что откидывается на эту руку, пока его губы скользили к ее выгнутой шее, оставляя дорожку обжигающих поцелуев. Она почувствовала, как он накрывает рукой ее грудь, услышала его голос, напряженный от страсти, шепчущий ее имя: «О-о-о, Эйден». В это мгновение рассудок вернулся к ней. Она оказалась такой же глупой, как и те дурехи, которые вечно преследовали его. Она так же порочна, как и любая отвратительная шлюха, которая с легкостью задирала юбки здесь, при дворе. Она не знала этого человека и тем не менее оказалась в его страстных объятиях, позволяя ему ласкать себя! Да через минуту-другую он повалит ее на кровать, и то, что еще осталось от ее добродетели, исчезнет! Она надоест ему еще до свадьбы!

С мрачной решимостью Эйден с силой ударила ногой по башмаку Конна и с усилием вырвалась из его сладких объятий.

— Господин О'Малли! — Она попыталась придать голосу строгость и возмущение. — Господин О'Малли! Мы еще не женаты, сэр!

У него голова шла кругом. Он чувствовал себя как школьник. В чем состояло ее колдовство, которым она заманила его в ловушку? Один взгляд на ее медного цвета волосы, и она стала желанна ему. Это невероятно, он сам был удивлен своим поступком. Но хуже всего — он не знал, что ему следует сказать.

— Эйден…

«Проклятие! Что же нужно сказать?»

В голове Эйден начало проясняться, несколькими быстрыми движениями она заколола волосы, хотя и неаккуратно, и снова надела на голову полотняный чепец. Она набрала побольше воздуха и сказала тоном, который, как она надеялась, не допускал сумасбродства:

— Господин О'Малли, думаю, лучше всего, если мы не будем больше видеться до свадьбы, чтобы не вызывать сплетен. Это может привлечь внимание к нашему союзу, что в настоящее время нежелательно для королевы.

Он наконец обрел голос и, почти заикаясь, согласился с ней, чувствуя себя при этом неловким глупцом. Расшаркавшись перед ней, он торопливо вышел из маленькой комнаты. «Что, черт возьми, происходит со мной?» — взволнованно спрашивал он сам себя. Он никогда в жизни не вел себя так глупо с хорошенькой женщиной. Ведь это же просто девчонка!

Когда дверь за ним закрылась, Эйден опустилась на кровать, обнаружив, к своему удивлению, что дрожит. Что с ней произошло? Ведь это всего лишь мужчина! Она внезапно с ужасом поняла, как мало на самом деле она знает о более интимных отношениях между мужем и женой. Что еще хуже, ей некого спросить об этом, она чувствовала себя полной дурой. Ей хотелось стать его женой, но неожиданно она поняла, что до тех пор, пока они лучше не узнают друг друга, их брак может остаться простой формальностью. Она не осмелилась позволить ему вести себя более смело, чтобы самой не впасть в искушение и вести себя пристойно. Его поцелуи, его объятия похожи на крепкое сладкое вино: ей хотелось пить его до тех пор, пока она не напьется допьяна… Ее потрясла эта правдивая мысль, но еще больше ее удивило то, что она, Эйден Сен-Мишель, хотела, чтобы ее муж, Конн О'Малли, любил ее, действительно любил ее!

Она знала, что его не волнует ее богатство, ведь он имел собственное состояние. Конечно, с этим браком он приобретал долю и титул ее отца, но не он же настаивал на этом браке. Она надеялась, что он честный человек и ухаживал за ней, потому что она ему действительно понравилась. Она подумала, что он никогда не должен узнать, что она сама предложила, чтобы их поженили. Часы на каминной полке пробили четыре часа, и полено на каминной решетке рассыпалось веером красно-золотистых искр.

Эйден встала и, повернувшись, вгляделась в небольшое зеркало, которое Мег повесила возле камина. Может быть, она выглядит по-другому сейчас, когда ее по-настоящему нежно поцеловали?

Она так подумала и улыбнулась своей глупости, как наверняка улыбнулась бы и Линнет Тальбот, узнай она об этом, но, может быть, и нет: разве не сама Тальбот настаивала, чтобы они строго соблюдали правила кануна дня святой Агнессы в прошлом месяце? Она снова улыбнулась, вспомнив это и удивляясь тому, что позволила более молодой девушке запугать ее глупым суеверием, и тем не менее это так и было.

Канун дня святой Агнессы пришелся на ночь с 20 на 21 января. Эйден вспомнила, что ночь была снежной и холодной. В эту ночь девушка, если она строго выполнит определенные правила, увидит во сне своего будущего мужа. Ни одна из них не дежурила при королеве в эту ночь, и именно это совпадение навело Линнет на мысль о том, что все они должны отпраздновать этот день согласно традиции. Каждая из них отдельно сходила в часовню. Сначала Кэти, которая была самой молодой, потом Дороти, Джейн Анна, Линнет, Мэри и, наконец, Эйден. Ей было интересно, молились ли остальные так усердно, как это делала она. В конце концов они такие юные, а она готовилась встретить свой двадцать четвертый день рождения. Выйдя из часовни, не поворачиваясь ни направо, ни налево и ни в коем случае не оглядываясь назад, каждая девушка отправилась спать, не ужиная и не говоря ни с кем ни слова. Эта часть оказалась для Эйден самой простой, потому что у нее была отдельная маленькая комната. Мег она заранее предупредила, и та уважила просьбу своей хозяйки. Предполагалось, что, заснув, девушка увидит во сне мужчину, за которого ей предстоит выйти замуж. К величайшему расстройству Эйден, ей приснился Конн О Малли. Она была девушкой практичной, или, во всяком случае, так считала, а сон, в котором присутствовал Конн О'Малли, был просто сном. Он никогда не обращал на нее ни малейшего внимания и, кроме его поцелуя на праздновании Двенадцатой ночи, не имел с ней никаких дел.

— Кто вам приснился? Кто? — спрашивала каждая девушка у другой утром, но Эйден солгала, сказав, что ей никто не приснился и поэтому ей суждено остаться старой девой. Другие проявили участие, однако она заметила понимающие взгляды, которыми они обменялись. «Бедная Эйден, — откровенно говорили эти взгляды. — Если ей и суждено выйти замуж, это должно было случиться уже давно».

Неожиданно Эйден широко улыбнулась.

— Интересно, — тихо проговорила она, — интересно, что вы все скажете, когда узнаете, что я вышла замуж за самого красивого мужчину двора. Эйден Сен-Мишель, леди Блисс! Хозяйка Перрок-Ройял! — И она рассмеялась. Это так смешно, а у нее нет друга, с которым она могла бы поделиться радостью. Как было бы прекрасно, если бы ее муж стал таким другом.

На следующий день ее освободили от обязанностей. Вместе с Мег они усердно собирали вещи. Им предстояло путешествовать в дорожной карете молодого графа Линмута, о чем он сказал им, когда пришел с ливрейным лакеем, который должен был унести ее сундуки. Другие девушки пришли пожелать ей доброго пути. Им уже сказали, что она уедет ранним утром.

— Все это так неожиданно, — любопытствовала Линнет Тальбот. — Если бы на вашем месте был кто-то другой, я бы подумала, что вы беременны.

— Линнет! Где твоя скромность, — взвизгнула Кэти, но остальные девушки засмеялись.

— Я и не собиралась оставаться при дворе, — спокойно ответила Эйден. — На самом деле я приезжала для того, чтобы королева могла получше узнать меня. Разрешение служить ее величеству было честью и удовольствием для меня, но я не могу больше жить вдали от моих владений. На самом деле я надеялась быть дома к Двенадцатой ночи.

— Не замешан ли здесь мужчина? Я имею в виду там, в вашем Перрок-Ройял? — допытывалась Линнет. Эйден засмеялась.

— Если бы это было так, Линнет, я была бы дома уже давно! Теперь подойди ко мне, глупышка, и поцелуй меня на прощание!

Каждая девушка сделала шаг вперед и клюнула Эйден в обе щеки, а потом без дальнейших церемоний они вышли из комнаты. Когда дверь за ними закрылась, Эйден стало грустно. Они не могли стать настоящими подругами, ведь они слишком юные и ветреные. Но все вместе они служили королеве и все хорошо относились к Эйден. Она должна каждой из них послать весной материи на платье. Эти девушки — из бедных семей, они оценят ее практичный подарок.

— Я хочу выкупаться, — сказала она Мег. — Заплати лакеям, пусть принесут горячей воды и наполнят мою лохань. Вот доберусь до дома и смогу мыться каждый день.

Лакеи, которые обслуживали эту часть дворца в Гринвиче, считали необычайно оригинальной заботу госпожи Сен-Мишель о своей личной чистоте. Но им нравились серебряные монеты, которые ее служанка совала им всякий раз, когда требовалось принести горячей воды. Они огорчились, узнав, что серебро достается им в последний раз. После того как лохань была наполнена, Мег выпроводила их и бросила в исходящую паром воду большой кусок масла для ванн. По комнате тут же распространился запах лаванды, и Эйден улыбнулась.

— Этот аромат, возможно, не так тонок, как те, что я вдыхала здесь, Мег, но он напоминает мне о доме и делает меня счастливой, — сказала она.

— Да! — согласилась служанка, помогая Эйден раздеться и сесть в маленькую лохань. — А как же буду рада я снова увидеть Перрок-Ройял, миледи.

— Миледи?

— Ну, вы ею станете через несколько часов!

Мег заколола длинные волосы Эйден на макушке.

— Самое время вам выйти замуж! Вам давно следовало бы быть замужем, но ни вы, ни ваш отец об этом не позаботились. Это просто счастье, что он умер, когда настало его время, иначе вы бы кончили свой век старой девой, как королева. Я оставила пару ведер воды для волос. Я не потерплю, чтобы у вас завелись вши, как у многих этих знатных леди!

Она выкупалась, волосы были вымыты. Потом она сушила их у огня, а Мег пошла на кухню добывать какой-нибудь ужин. Эйден обнаружила, что ее обычно хороший аппетит пропал, а когда она легла в кровать, то не могла заснуть, хотя Мег уютно похрапывала рядом. Когда она наконец провалилась в неспокойный сон, Мег растолкала ее. В камине уже горело яркое пламя, но в комнате было по-зимнему промозгло. Она натянула нижнее белье и чулки, не вылезая из-под одеяла. Мег заботливо согрела их перед огнем. Как только Эйден вылезла из кровати, ей стало холодно.

— Бррр, — задрожала она.

— Вам станет теплее, когда вы наденете платье, — успокоила Мег и помогла хозяйке одеться. — Я всегда надеялась, что замуж вы будете выходить в атласном свадебном наряде вашей матери, но послать за ним не было времени. Я не уверена, что мне нравится эта легкомысленная церемония, которую приготовила для вас королева.

— Господин О'Малли должен оставить двор, Мег. Не вздумай убеждать меня, что не знаешь, причиной какого скандала он явился.

Мег непристойно захихикала.

— Ну и редкостный тип этот парень, миледи Эйден! Переспать с матерью и с дочками! Потом с посольской женой! Хи! Хи! Хи!

— Я думала, что тебя это возмутит, — озадаченно сказала Эйден.

— Если бы он был вашим мужем, я бы возмутилась, но холостяк имеет право на маленькие приключения, и испокон веков всегда находились страждущие женщины. Помимо всего прочего, это свидетельствует о его зрелости, миледи. Он быстро сделает вам ребенка, и это будет удачей для Перрок-Ройял.

Эйден едва ли слышала ее, потому что рассматривала себя в зеркале. «Я миленькая, — думала она. — В этом платье я действительно миленькая!» Это платье шила модистка, которая обшивала мать Робина. Оно ей так нравилось! Она не успела его надеть, вернее, стеснялась выйти в таком изысканном платье, боясь богатством туалета привлечь к себе внимание. Платье осталось висеть в шкафу. Однако это было единственное ее платье, достаточно красивое, чтобы выходить в нем замуж.

Верхняя юбка и лиф из тяжелого, мягкого бархата замечательного голубого цвета. Нижняя атласная юбка цвета густых сливок была расшита золотой нитью узором в виде анемонов, маленьких сердечек и летящих бабочек. Рукава платья, широкие вверху, сужались книзу и поддерживались короткими золотыми шелковыми лентами, а расшитая манжета отворачивалась и образовывала обшлаг. Воротник в форме веера сделан из старого кружева кремового цвета.

Эйден едва осмеливалась дышать, потому что вырез платья был ужасающе низким. Она вспомнила, как возражала против этого, когда примеряла платье, но модистка не обратила внимания на ее протесты, заявив:

— Такова мода, мадам!

Сейчас, однако, рассматривая себя, Эйден расстроилась: ведь только кружева, которыми была обшита ее сорочка, не позволяли ее соскам показываться из выреза платья.

— Вы наденете жемчуга своей матери, — сказала Мег, подавая Эйден длинную нитку розоватого жемчуга.

Когда ее госпожа один раз обвила ожерелье вокруг шеи, позволив остальным жемчужинам лечь на грудь, служанка вдела ей в уши большие жемчужины такого же цвета.

Эйден выглядела бледной от недосыпания и нервного напряжения.

— Как мне причесаться? — спросила она Мег.

— Волосы, конечно, должны быть распущенными, как и подобает девушке в день свадьбы, миледи. Я украшу их оставшимися жемчугами. Садитесь.

Мег разделила волосы Эйден на пробор и расчесала. Потом приколола жемчуг витками по бокам головы.

— Теперь вы готовы, миледи, осталось только надеть туфли, миледи. — И служанка встала на колени, чтобы обуть Эйден.

Часы на каминной полке пробили пять утра, когда Мег встала.

— Пора, — сказала Эйден, и в дверь постучали. Мег подала своей госпоже красивую круглую муфту из хвостов горностая и, открыв дверь, сказала:

— Доброе утро, лорд Саутвуд. Невеста готова.

— Доброе утро, Эйден, — приветствовал Робин, и она ухитрилась улыбнуться ему, подумав о том, как красив он в своем красном бархатном костюме, обильно украшенном дорогими кружевами.

Мег подхватила их плащи, и они все вместе торопливо пошли по темным, холодным коридорам гринвичского дворца к королевской часовне, где их ждали королева, ее капеллан и Конн О'Малли. Когда они дошли до часовни, к Эйден подошел лакей и вручил ей венок из золоченых розмаринов и листьев лавра, сказав при этом:

— Ее величество желает, чтобы вы надели это на голову, миледи.

Мег взяла венок и надела его на голову своей госпожи, а в это время второй лакей выступил вперед и подал ей букетик белых фиалок в зеленых листьях.

— Это от господина О'Малли.

Эйден взяла букетик, подумав, что Конн очень мил, если не забыл про букет. Такое проявление заботы показалось ей почему-то хорошим предзнаменованием.

У входа в часовню Мег оставила свою госпожу и вошла одна. Она была одета в свое лучшее платье из черного бархата с тонким батистовым воротником и манжетами. Она тихо вошла в часовню и стала позади королевы, но Елизавета, повернувшись, вывела служанку вперед.

— Идите сюда, госпожа Мег, ведь это ваше дитя, и вам захочется все увидеть получше.

Мег была ошеломлена, слезы выступили на ее глазах.

— Благодарю вас, ваше величество, — прошептала она.

— Давайте начинать церемонию, — приказала королева, и из боковой двери в часовню вместе со священником вошел Конн.

Робин подвел Эйден к алтарю, и она заняла свое место слева от Конна.

Эйден искоса взглянула на своего жениха сквозь рыжеватые ресницы. Его вид заставил ее затаить дыхание. Он оделся в черный бархат, камзол украшали жемчуг, маленькие бриллиантики и серебряное шитье. Короткие штаны из черного бархата с широкими полосками шитой серебром материи облегали стройные ноги, чулки были черными, с вышитыми серебром стрелками. На ногах красовались черные кожаные башмаки с закругленными носами, высокие в подъеме и украшенные серебряной розеткой. Короткая испанская накидка с высоким воротником тоже из черного бархата с подкладкой из шитой серебром материи. Он был без шляпы, его темные волосы гладко причесаны, а на лоб спадал чудесный локон.

Священник королевы поднял молитвенник и начал:

— Возлюбленные мои, мы собрались здесь перед лицом Бога и этих людей, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину в святом браке, олицетворяющем почетные узы, узаконенные Богом во времена, когда человек был невинен, и означающем для нас таинственную связь между Богом и Его церковью.

Слова, казалось, оставляли горящий след в мозгу Эйден. Брак — это таинство. Нужно ли ей связывать себя в таком таинстве с человеком, которого она едва знает? Ее способность практично относиться ко всему подсказывала ей, что это всего лишь нервное перенапряжение. Многие женщины выходят замуж, мало зная мужчин, с которыми сочетаются браком. В этом нет ничего необычного. Ее глаза обежали алтарь с его напрестольной пеленой, полотняной и обшитой по краям кружевами, с высокими красивыми восковыми свечами, горевшими в изящных золотых подсвечниках. В часовне стояла торжественная тишина. Свечи бросали тени на цветные стекла окон. Снаружи было еще темно.

Королевский капеллан спросил, нет ли у кого-нибудь причин возразить против законного воссоединения этой пары, и если есть, пусть он теперь назовет их или с этого времени не будет о них вспоминать. Он помолчал минуту, в течение которой в королевской часовне не было слышно ни звука, кроме тихого сопения Мег. Капеллан обратился к Конну:

— Согласен ли ты жить с этой женщиной… после божественного таинства брака… любить ее, утешать ее, чтить и поддерживать в беде и в радости, отказываясь от всех других до тех пор, пока вы оба живы?

— Согласен, — сказал Конн О'Малли, и сердце Эйден подпрыгнуло.

Потом священник задал тот же вопрос Эйден.

— Согласна ли ты жить с этим мужчиной после божественного таинства брака, повиноваться и служить ему, любить, чтить и поддерживать его в беде и в радости, отказываясь от всех других до тех пор, пока вы оба живы?

— Согласна, — прошептала Эйден.

Потом Робин подвел ее к королевскому капеллану, и тот положил ее правую руку без перчатки на ладонь правой руки Конна О'Малли, который повторил за священником следующие слова:

— Я беру тебя в законные жены, чтобы впредь быть с тобой в беде и радости, в бедности и богатстве, в болезни и здравии, любить и лелеять, пока смерть не разлучит нас по воле Божьей, и в этом клянусь.

Его рука, сжимавшая ее руку, была теплой и сильной. Она почувствовала себя немного одиноко, когда он отпустил ее руку, чтобы она могла повторить обряд, и, взяв его за руку, она произнесла слова клятвы.

Потом они обменялись кольцами, которые королевский капеллан окропил святой водой и благословил, а затем принял от жениха символический кошель с золотом и серебром. Потом он передал кольцо невесты жениху, который взял его своими большими пальцами и громко сказал:

— Этим кольцом я обручаюсь с тобой и даю тебе это серебро и золото, клянусь почитать тебя и разделять с "гобой все имущество, которое есть у меня, во имя Отца, — он подержал кольцо над большим пальцем ее левой руки, — Сына, — над кончиком указательного пальца, — и Святого Духа, — над кончиком среднего пальца. — Аминь! — и надел кольцо на ее безымянный палец. Капеллан королевы произнес благословение.

— Пусть благословит вас Господь, который создал вселенную из ничего! — Потом заключил церемонию чтением «Отче наш» и несколькими другими молитвами и, соединив руки Конна и Эйден, сказал:

— Да будут неразлучны те, кого соединил Господь.

Потом он объявил их мужем и женой, благословил и заключил службу освящением вина и пирога, заранее припасенных королевой.

— Благослови, о Господь, этот хлеб и этот напиток, и этот кубок, как благословил он пять хлебов в пустыне и шесть горшков с питьевой водой в земле обетованной, Галилее. Пусть те, кто вкусил от них, будут разумны и рассудительны и имя их будет незапятнано, как имя Спасителя нашего, кто живет и правит с Богом-отцом в единении со Святым Духом.

Свадебная чаша с веточкой розмарина была пущена по кругу, и королевский капеллан благословил поцелуем Конна, который потом поцеловал Эйден, подобающе порозовевшую. Немногочисленные гости улыбнулись при этом, а королева, подняв кубок, провозгласила тост за новобрачных.

— Счастья, долгой жизни и здоровых детей, лорд и леди Блисс.

Конн взял руку королевы и поцеловал ее.

— Примите мою благодарность, Бесс. Я подозреваю, что наказание, наложенное вами на меня, не слишком тяжелое.

Все выпили вино, а потом королева сказала:

— Пора уезжать, вас не должны видеть. Уже почти рассвело. — Потом, к удивлению Эйден, Елизавета Тюдор поцеловала ее в обе щеки. — Я буду скучать о вас, моя деревенская мышка, но знаю, что вы будете счастливы. Мы будем с нетерпением ждать вашего возвращения ко двору в следующем году.

Эйден склонилась и поцеловала руку королевы.

— Я никогда не забуду вашей доброты, мадам, — сказала она.

— Будь ласковым с ней, Конн Сен-Мишель, иначе ты ответишь передо мной, — сказала королева, повернулась и покинула часовню.

Мег уже надела свой плащ и помогла надеть накидку своей госпоже, натягивая капюшон, чтобы скрыть лицо Эйден. Потом дала ей перчатки, подбитые теплым мехом.

Робин вынул из своего камзола несколько черных бархатных масок, которые раздал Конну, Эйден и Мег.

— Это еще лучше скроет нас, — объяснил он. Надев маски, они торопливо вышли из королевской часовни и, пройдя через дворец, вышли в сад и спустились к причалу, где их ждала барка. Увлекаемые приливом, они спустились по реке к Гринвуд-Хаусу, где могли переодеться в более удобные одежды, прежде чем начать путешествие на север, в Перрок-Ройял. На реке было сыро и пронзительно холодно. Эйден дрожала, стараясь плотнее закутаться в свой плащ. Небо начало светлеть, но рассвет был серым, и небольшие волны бились о борт барки.

Наконец Робин заговорил, чтобы разрядить неловкое молчание:

— Увидите, карета вполне удобна и тепла, Эйден. Путешествие не будет утомительным.

— Благодарю вас, Робин, ведь невозможно было вызвать мою карету из Перрок-Ройял. Послали ли вы людей вперед, чтобы они заказали нам комнаты в приличных постоялых дворах?

— Конечно. Везде, где мы будем останавливаться, для всех нас будут готовы удобные комнаты. Мег поедет в карете, где будет багаж, вместе со слугой дяди Конна, Клуни, и ей будет так же удобно, как и нам. Я хочу сегодня ехать верхом. Надеюсь, вы извините мое отсутствие.

Конна поразила способность его племянника распоряжаться ситуацией и позабавила попытка Робина оставить их с Эйден наедине. Он не знал отца Робина, но, если слухи верные, Робин определенно становился тем, кем был до него его отец, — идеальным придворным. Кони изумился, поняв, что может многому научиться у мальчика.

Барка прибыла в Гринвуд, и Робин легко выпрыгнул на каменный причал. Нагнувшись, он помог Мег выйти из барки. Конн вышел следом и, повернувшись, протянул руку, помогая Эйден подняться на причал.

— Доброе утро, леди Блисс, — сказал он тихо.

— Доброе утро, милорд, — ответила она, лицо ее было печальным, а глаза серьезными.

— Ты распустила свои волосы, — сказал он.

— По обычаю, милорд, невеста оставляет свои волосы распущенными.

— Ты очень красива, Эйден.

— Все невесты красивы.

— Я устроил так, — сказал он, направляясь с ней к дому, — что мы подзаправимся перед поездкой. Потом ты, наверное, захочешь переодеться в более удобное платье. Есть мы будем только вдвоем.

— Вдвоем? — Она встревоженно смотрела на него.

— Мы женаты, Эйден, и тем не менее так мало знаем друг о друге. Я не по доброй воле согласился на этот брак, мне хотелось самому выбрать жену по своему собственному вкусу. Я не собирался жениться и к браку отношусь с опаской. Я едва помню своего отца, который умер, когда я еще лежал в пеленках. Моя мать больше не вышла замуж. У меня шесть сводных сестер. Одна из них монахиня, четверо ожесточившиеся, недовольные женщины, преждевременно состарившиеся из-за трудной жизни в Ирландии. Возможно, поэтому я не захотел оставаться там. За всю свою жизнь я не могу припомнить случая, чтобы мои сестры смеялись со своими мужьями, или вели с ними душевные разговоры, или переживали за них. Мои братья с их женами не намного лучше. Пока я не приехал в Англию, я не знал, что брак может быть приятным. Я узнал об этом от своей сестры Скай. Ты познакомишься с ней через несколько дней, и я хочу, чтобы она понравилась тебе, Эйден. Она невероятно нежная и самая замечательная женщина из всех, кого я знал.

— И тебе хочется иметь жену, похожую на нее, — тихо сказала Эйден сдавленным голосом.

— Я не знаю точно, какую жену мне хотелось бы иметь, Эйден, но, конечно, Скай и Адам не могут быть единственными супругами во всем мире, которые делят радость и горе и уважают личность друг друга. Вот чего я всегда хотел, когда мне пришло бы время жениться. Я по-прежнему хочу этого.

— Такие вещи приходят, — сказала Эйден, — когда люди понимают и любят друг друга. Мои родители очень любили друг друга и были всегда добры и заботливы по отношению друг к другу. Вот чего я ищу, Конн, поэтому мне кажется, что наши представления о супружеской жизни не очень расходятся.

Они вошли в Гринвуд-Хаус, и Эйден с интересом огляделась по сторонам. Это был красивый дом, небольшой, но вместительный. Служанка подошла, чтобы взять ее плащ, и Конн провел ее по лестнице и широкому коридору в теплую и светлую комнату.

— Гринвуд, — сказал Конн, — принадлежит моей сестре, Скай, но ей запрещено показываться при дворе. Она не приезжает в Лондон. Она была весьма добра, предоставив дом в мое распоряжение.

— А теперь ты отлучен от двора, — усмехнулась Эйден. — Это что — семейная традиция, Конн? Может быть, тебе нужно рассказать об этом?

Он засмеялся глубоким, теплым смехом, получая такое же удовольствие от ее подначки, как и от забавного положения, в котором они оказались.

— Моя сестра и королева очень схожи по характеру, и, как следствие, они часто ссорились. К несчастью для Скай, именно Елизавета Тюдор обладает высшей властью, и поэтому моя сестра обнаружила, что оказалась в Королевском Молверне.

Подошла молодая горничная, и Конн сказал:

— Может быть, ты хочешь привести себя в порядок, Эйден? Нам подадут еду очень быстро.

В спальне она ополоснула лицо и руки в серебряном тазу. Затем решила привести в порядок волосы и стала закалывать их. Конн, увидев это с порога комнаты, запротестовал:

— Нет, Эйден, оставь волосы распущенными. И, вытащив шпильки из волос, она расчесала их и повернулась, чтобы идти с ним.

Слуги сервировали стол в большой комнате апартаментов Конна. Постелили скатерть тонкого полотна, уставили стол серебряной посудой, а ее маленький свадебный букет украшал середину стола. После дворца в Гринвиче эта большая комната казалась теплой и уютной. Через окна она видела, что рассвет наконец разогнал ночную мглу, но, если верить утреннему небу, день должен был быть серым и хмурым.

Конн помог ей сесть, сказав при этом:

— Если бы при дворе ты носила такие платья, Эйден, я заметил бы тебя, да и любой мужчина, у которого есть глаза.

— Мне хотелось, чтобы на меня обращали внимание из-за меня самой, а не из-за моего лица, фигуры или из-за того, что я богата. — Она засмеялась. — Однако никто не заметил деревенскую мышку королевы. Я была такой же незаметной, как хлебный пудинг, даже с учетом моего роста.

— Когда в следующем году мы вернемся ко двору, я хочу, чтобы ты носила самые красивые платья, моя забавная жена. Мне будет доставлять огромное удовольствие зависть придворных джентльменов, которые не смогли отличить бриллианта от булыжника.

— Боже, Конн Сен-Мишель! Даже ты не заметил этого бриллианта до того, как королева запихнула его в твой карман!

Он снова засмеялся:

— Это правда, Эйден. — Потом помрачнел. — Конн Сен-Мишель, — повторил он. — Конн Сен-Мишель. Что ж, звучит красиво.

— Наверное, нелегко сменить имя?

— Не столько трудно, сколько странно. Как подчеркнула королева, на свете множество людей по имени О'Малли, но без меня больше не будет Сен-Мишелей. Ты понимаешь, душечка, мы являемся основателями новой семьи, новой династии? Будут ли у нас красивые сыновья и дочери, Эйден, жена моя? Сколько бы ты хотела их иметь?

— Ну, думаю, по полдюжины обоего пола, милорд. По крайней мере! Но можем ли мы сначала позавтракать? Я умираю с голоду!

Он радостно ухмыльнулся, обнаруживая, к своему огромному удивлению, что она ему нравится. Королева была права, когда говорила, что его жена умна. За исключением Елизаветы Тюдор, которая была сама по себе законом, он никогда не считал, что ум — достоинство женщины, но сейчас его мнение по этому вопросу менялось.

Слуги подали прекрасно приготовленные и украшенные блюда с яйцами, сваренными в густых сливках и в мальвазии, толстые ломти сочной, розовой ветчины и чашу с печеными грушами и яблоками. Была подана свежая, еще теплая булка хлеба, горшочек со сладким маслом, небольшая головка сыра и на выбор вино или эль. Конна позабавило, что у Эйден хороший аппетит, она ела охотно и ни от чего не отказывалась. Он старался следить за своими манерами за столом, ведь она вела себя безукоризненно. Для него же было непривычно делить трапезу с женщиной.

Покончив с едой, она откинулась на спинку стула и объявила:

— Замечательный завтрак. Я забыла о такой еде с тех пор, как уехала из Перрок-Ройял! Королевские повара отлично готовят, но они злоупотребляют приправами, а кушанья не всегда свежие. Я могла распознать тухлятинку, несмотря на специи. Тебе понравились эти яйца? Я попрошу повара дать мне рецепт их приготовления, прежде чем мы уедем.

— Ты интересуешься такими вещами?

— Меня интересует все, что связано с ведением хозяйства и поместья. К этому приучил меня мой отец. А как рос ты, Конн? Я так же мало знаю о тебе, как и ты обо мне.

— Как я рос? — Он минутку подумал, а потом сказал:

— Я самый младший сын. Первая жена отца родила шестерых дочерей, прежде чем родился мой старший брат Майкл. Он священник. Его мать умерла при родах, и мой отец быстренько женился во второй раз, выбрав молодую, здоровую девушку, хотя я не сомневаюсь, что его первая жена была достаточно здоровой до всех этих родов. Она родила десять детей, потеряв трех сыновей в младенческом возрасте, прежде чем умерла сама. Моя мать быстро доказала свою плодовитость, чем порадовала моего отца, как мне говорили. Говорили также, что он любил ее до безумия. За долгие годы она родила ему четырех здоровых сыновей. Он умер, когда мне было три года, и в моей памяти остался большой чернобородый человек с громовым голосом. Моя мать — ласковая женщина, но, потеряв Дубдхара О'Малли, не могла прийти в себя. Мои братья и я обходились с ней грубо. Только Майкл, наш старший брат, уважал и чтил ее надлежащим образом. Наша сестра Скай, как могла, пыталась взять нас в руки, отослав двух моих старших братьев учиться морскому делу, как это делал до нас наш отец. Потом мой третий брат решил уехать, и наконец дело дошло до меня.

— Тебе понравилось в море? — спросила Эйден.

— Я ненавидел его. Мне всегда становилось плохо при малейшем признаке волнения на море. Брайан, Шон и Симус дразнили меня. Однако когда Скай узнала об этом, она привезла меня домой и отослала в Сен-Брендан, где учился мой брат Майкл. Майкл, конечно, готовился стать священником, но Скай хотела, чтобы я получил образование, достаточное для ведения дел торговой компании, которую она зарегистрировала под именем О'Малли, пытаясь придать нашей семье большую представительность. Наш отец был немногим лучше первоклассного пирата, который заманивал торговые корабли на скалистый берег, а потом собирал добычу. В школе я чувствовал себя не лучше, чем в море, и оставался там ровно столько, чтобы научиться читать и писать. Добрые монахи были рады избавиться от меня, — он хохотнул. — Я вернулся домой, где моя мать в течение следующих нескольких лет кормила меня. Я перерос свою склонность к морской болезни и в конце концов какое-то время провел в море со своими братьями, но это было не то, чего мне хотелось.

— Как ты оказался в Англии? — продолжала расспрашивать Эйден. Ее потрясла история его грустной жизни, так непохожей на ее собственную.

— Несколько лет назад мои братья вместе с какой-то дальней родственницей занялись морским разбоем и грабили английские корабли. Ее имя Грейс О'Малли, а прозывалась она «Царицей пиратов Коннота». Ее флот значительно укрепился, когда к нему добавились наши корабли. Королеве это не понравилось, и она похитила мою маленькую племянницу, Велвет де Мариско, для того, чтобы моя сестра Скай, ставшая к тому времени главой семьи, помогла ей. Скай предложила королеве выдать моим братьям каперские свидетельства, чтобы они занимались морским разбоем в пользу Англии и расстались с Грейс. Она приехала в Ирландию и уговорила братьев сделать, как она просит. Возвращаясь в Англию, она прихватила и меня. Так я и оказался при дворе. Бесс с самого начала полюбила меня.

— Робин говорит, что когда ты приехал, у тебя была борода и ты носил клетчатые штаны и плед. Он говорит, что ты едва мог говорить по-английски — Это правда, — усмехнулся Конн. — Настоящий ирландский дикарь, как заметил этот молодой маленький лорд, мой племянник.

— Он обожает тебя, — сказала Эйден, не желая, чтобы их отношения омрачились.

— Он влюблен в тебя, — озорно подхватил Конн.

— Что? — воскликнула Эйден, очень удивленная.

— Это, конечно, щенячья любовь, но я получил предупреждение, что должен по-доброму относиться к тебе, иначе мне придется столкнуться с гневом юного лорда Саутвуда.

Эйден ласково улыбнулась.

— Он так добр ко мне, поддержал меня, когда я приехала ко двору пять месяцев назад. Без него я была бы совершенно несчастной.

— Говорят, он похож на своего отца, а Скай, конечно, любила Саутвуда. Мальчик рожден в любви.

— Все дети должны рождаться в любви. Я знаю, что со мной было именно так.

— Твои родители долго знали друг друга до брака? Эйден рассмеялась.

— Они никогда не видели друг друга до того дня, когда моя мать приехала из Ирландии. Свадьба состоялась почти сразу же. Моя мать была замечательной женщиной. Я никогда не слышала от нее резкого слова. Она всегда казалась веселой. Даже в плохие минуты, когда теряла своих детей, она верила, что в следующий раз все будет по-другому. Она и мои сестры-близнецы умерли, когда мне было десять. Мой отец так и не оправился после ее смерти. Он посвятил себя воспитанию дочери, а я его очень любила.

В дверь постучали, и Уолтере, мажордом Гринвуд-Хауса, вошел в комнату.

— Милорд, карета готова отправляться в любое время, когда пожелаете. Позвольте сказать, что нам будет недоставать вашей светлости. Нам жаль, что вы уезжаете.

— Благодарю тебя, Уолтере, но я вернусь на следующий год вместе с леди Блисс. Моя жена должна переодеться. Неудобно путешествовать в свадебном платье. Мы не задержимся.

— Очень хорошо, милорд. Пожалуйста, передайте добрые пожелания от всех слуг лорду и леди де Мариско, — сказал Уолтере и с достоинством удалился.

— Мне нужна Мег и один из моих сундуков, — сказала Эйден, вставая.

— В этом нет нужды, — ответил Конн. — Я сам помогу тебе. Для тебя приготовлен сюрприз в спальне. Пошли, жена! — И, поднявшись, он взял ее за руку и повел в соседнюю комнату.

Там на кровати было разложено красивое платье с высоким воротником из роскошного коричневого бархата, отделанного золотом. Рядом с ним лежало несколько фланелевых нижних юбок и пара красивых вязаных чулок из некрашеной шерсти. По другую сторону от платья лежал такого же цвета длинный плащ, подбитый мехом, с золотыми крючками-застежками. Рядом с плащом лежала пара флорентийских кожаных перчаток. Мягкая, кремового цвета кожа была расшита мелкими жемчужинами.

Рот Эйден открылся от удивления, что доставило ее мужу еще больше удовольствия.

— Где?.. — начала она. — Как?..

— Твое свадебное платье шила модистка моей сестры. Робин сказал мне об этом. После нашего разговора два дня назад я отправился к ней и попросил, чтобы она сшила для тебя несколько платьев, которые пошли бы к твоим медным волосам. Мне не нравится, что ты всегда ходишь в черном. Понимаю, ты носишь траур по отцу, но сейчас я хочу, чтобы ты носила цвета, которые подчеркивают красоту твоих волос и твоей кожи. У твоего отца были явно старомодные представления о том, как надо одевать тебя.

— Мой отец… — горячо начала Эйден, но Конн не дал ей договорить.

— Твой отец смотрел на тебя как на дочь, однако я смотрю на тебя как муж и как любовник. Теперь повернись, Эйден, чтобы я мог распустить шнуровку! — И он повернул ее кругом, намереваясь снять с нее платье.

— О-о-о! — Эйден была взбешена. Она вдруг ясно поняла, что осталась наедине с этим мужчиной и он расстегивает на ней платье. Первым побуждением было запротестовать, и слова ярости уже были готовы сорваться с ее губ. Потом она вспомнила, кем был этот мужчина. Он ее муж, и по любому закону, и по английскому, и по Божескому, это давало ему право распоряжаться ее жизнью и смертью. Эйден стояла очень тихо, пока Конн откинул в сторону ее длинные волосы и расстегнул ей платье.

— Теперь, возлюбленная, я оставляю тебя, чтобы ты смогла переодеться в мой наряд. Когда я понадоблюсь тебе, чтобы вновь зашнуровать платье, я вернусь.

Эйден в смятении повернулась к нему.

— Конн!

Он остановился и обернулся.

— Это платье… оно прекрасно! И все остальное тоже.

— Модистка шьет и другие туалеты, но они будут присланы в Перрок-Ройял. Я уговорил мадам, чтобы она срочно сделала одно платье для поездки.

— Благодарю тебя.

Он хмыкнул и вышел из комнаты.

Эйден скинула свадебное платье, страстно желая поскорее примерить прекрасное коричневое бархатное платье. У бархата был легкий золотистый оттенок, а может быть, ему придавала этот оттенок золотая вышивка на лифе или классический кремовый цвет воротника? Она сбросила шелковые нижние юбки и с благодарностью натянула предложенные им фланелевые. Эйден снова оценила внимание Конна, которое в первый раз он проявил, когда прислал ей свадебный букет душистых белых фиалок. Она сняла модные шелковые чулки и натянула на длинные ноги тонкие, как паутинка, шерстяные. Как он угадал необходимую длину? Она была уверена, что у модистки не было этих мерок, и тем не менее чулки сидели великолепно. Потом она увидела около кровати пару коричневых кожаных ботинок прекрасной работы, подбитых кроличьим мехом. Даже не примерив, она уже знала, что они будут впору. Сев на кровать, легко натянула их на ноги. Встав, она наконец была готова надевать бархатное платье, а сделав это, покрутилась перед высоким стенным зеркалом, рассматривая свое отражение. Никогда раньше не замечала она легкого румянца на своих щеках или роскошного цвета медных волос. Поразительно, но Конн понял, как преобразит ее этот цвет.

— Ну вот, — сказал он, подходя к ней сзади и заставив ее вздрогнуть, — позволь мне зашнуровать платье, Эйден. — Закончив, он повернул ее кругом и, осмотрев критически, сказал, улыбаясь:

— Я так и знал! Этот цвет идет тебе!

Он тоже переоделся в более теплое, практичное платье. Исчез замечательный, расшитый драгоценными камнями камзол. На Конне был простой камзол темно-зеленого бархата, сочетающийся с узкими штанами. Он надел кожаные ботинки до колен и широкий пояс, с которого свисали шпага и короткий кинжал.

— Ты готова? — спросил он. Эйден прикусила губу.

— Есть одна вещь, которую я должна сделать, милорд, и потом я буду готова.

— Что именно?

Она покраснела.

— Я должна сходить в уборную, милорд. Теперь пришла очередь Конна покраснеть. Он тихо засмеялся сам над собой.

— Я вижу, присутствие жены заставит меня привыкнуть ко многому. Ни одна женщина ранее не говорила со мной об уборной.

Эйден сумела понять забавность этого обстоятельства.

— Думаю, мне не в последний раз придется упоминать тебе о ней в нашем долгом путешествии. Хотя я и стараюсь выражаться поделикатнее, милорд, не знаю, как сказать об этом по-другому.

— Я тоже буду стараться вести себя поделикатней, миледи. Буду ждать тебя в гостиной. — И отвесив поклон и озорно подмигнув, он удалился.

Несколько минут спустя Эйден вошла в гостиную. Ее волосы были заплетены в две толстые косы, уложенные на голове.

— Но я люблю, когда у тебя волосы распущены, — запротестовал он.

— Я буду носить их распущенными в уединении нашего дама, но не могу ехать в таком виде или носить их так на людях. Теперь, когда я стала замужней женщиной, это неприлично.

— Ты всегда следуешь условностям, Эйден?

— Да, милорд, я поступаю именно так. Приблизившись, он пристально посмотрел ей в глаза, медленными и точными движениями вытащил шпильки из ее волос.

— Я не следую условностям, жена, — сказал он, и под его взглядом ей захотелось бросить ему вызов, когда его пальцы расплетали ее косы.

Зеленые глаза, смотрящие ей в лицо, завораживали ее, и так же, как и в прошлый раз, Эйден почувствовала, что у нее останавливается дыхание. От прикосновения его пальцев она вздрагивала. «Почему, — спрашивала она себя, — почему он так действует на меня?» Потом она почувствовала, что у нее закружилась голова, и широко открытым ртом она несколько раз глотнула воздух.

Если Конн и заметил ее необычное поведение, он ничего не сказал. Вместо этого он застегнул золотые застежки на ее плаще и натянул ей на голову капюшон.

— Ну вот, никто не узнает о твоем непристойном поведении, а я получу возможность наслаждаться их видом во время поездки. У тебя есть перчатки, мадам? Сырость усиливает холод. — Протянув руку, он взял со стола букет и отдал ей. Она кивнула, по-прежнему не произнося ни слова. Он взял ее за руку и повел из комнаты вниз по лестнице, где их ждала карета.

Слуги Гринвуд-Хауса тепло попрощались с ним. Он жил в этом доме больше двух лет, и служить ему было легко. Он оказался человеком вежливым, никогда не забывал выразить признательность за доброту или хорошо выполненное поручение. Хотя с его отъездом их жизнь должна упроститься, они будут скучать, так сказал Уолтере. Очень жаль, что хозяин… лорд Блисс уезжает именно сейчас, когда у него есть жена. Она не красавица, как леди де Мариско, но они видели, что она леди скромная и добрая по характеру, как раз такая жена, которая ему нужна.

Конн и Эйден расположились в большой, удобной карете Робина. Согретые и завернутые во фланель кирпичи положили к ногам, на колени набросили меховую полсть, маленькую бронзовую жаровню с горячими углями поставили на пол кареты. Сиденья и стенки кареты были обиты темно-зеленым бархатом. В окна даже вставили стекла, а если становилось темно, можно было зажечь маленькие лампы внутри кареты.

Уолтере в последний раз просунул голову в карету, чтобы убедиться, хорошо ли они устроились.

— Спинка переднего сиденья опускается, милорд. За ней вы найдете корзину со съестным, если проголодаетесь прежде, чем доедете до места. Да поможет вам Господь! — Потом, убрав голову, захлопнул дверь и приказал кучеру трогать.

Они путешествовали зимой, поэтому решили ехать целый день, останавливаясь только для того, чтобы сменить лошадей, которые заранее были расставлены грумами графа в нескольких поселениях. Полагаться на февральскую погоду было опасно, но даже и при самых лучших условиях, чтобы добраться из Лондона до Перрок-Ройял, требовалось несколько дней. К тому же зимой дни такие короткие! Корзина со съестными припасами, которые можно было пополнять каждый день, поможет им продержаться до вечера, до остановки на ночлег. Кучер и его помощник, сидящие на козлах, также получили полную корзину, и не только для себя, но и для дюжины всадников, которые сопровождали их, чтобы защитить от грабителей. Небольшая карета с багажом, которая ехала вслед за ними, также была обеспечена едой. Слуги поедят, когда будут менять лошадей, но лорд и леди могут есть, когда захотят.

Им потребуется пять дней, чтобы добраться до места, потому что Перрок-Ройял находился за городом Ворчестер, в нескольких милях к западу, к границе с Уэльсом. Была середина зимы, и пейзаж был несколько унылым. Голые деревья, черные и редкие, тянулись вверх к серому небу. Было очень холодно, и, хотя по Темзе еще плавали лодки, у берегов появились забереги, а пруды и озера, мимо которых они проезжали, в большинстве своем замерзли. Время шло, но они не видели особых признаков жизни, за исключением дыма, поднимавшегося из труб фермерских домов, мимо которых они проезжали. Иногда собака с какой-нибудь фермы подбегала с лаем, пытаясь ухватить зубами колеса проезжавшей кареты.

Поздним утром, преодолев расстояние в десять миль, они остановились сменить лошадей у большого постоялого двора. Робин приехал раньше них и заказал горячего вина с пряностями. Эйден была рада выйти из кареты и размять ноги. За несколько минут стоянки, которые они позволили себе, слуги постоялого двора снова нагрели кирпичи на огне и снова завернули их, заменив и угли в жаровне.

Забравшись в карету, она почувствовала, как после вина ей захотелось спать. Монотонное покачивание кареты убаюкивало ее. Веки налились тяжестью, и она не помнила, как заснула. Когда она проснулась, темнело, потому что день кончался, и она обнаружила, что сидит, примостившись рядом с Конном, головы их касаются друг друга. Он тоже задремал. В карете было холодно, у нее замерзли ноги, но там, где его рука обнимала ее, было тепло и уютно. Она не шевелилась. Свет угасал, быстро наступавшая чернильная тьма предвещала снег. Впереди она увидела огни какой-то деревни или постоялого двора и почувствовала, что карета замедляет ход. Она поняла, что они приближаются к ночлегу, и испытала легкое разочарование — так приятно лежать в полумраке рядом с ним!

Конн проснулся раньше и понял, что она не спит. Но, почувствовав, что она считает его спящим, не шевелился, откровенно наслаждаясь ее близостью. Он знал, что, если заговорит, она вынуждена будет разрушить эту близость. Сон смягчил лицо Эйден, и он смог изучить его. У нее красивая кожа, и черты лица приятные, однако лоб слишком высокий, а нос немного коротковат. У нее густые, короткие рыжеватые ресницы и тонкие брови, которые дугами изгибались над глазами, цвет которых он по-прежнему не мог определить. Ямочка на ее подбородке не глубока, но сам подбородок, по его мнению, говорил о твердости характера. Больше всего ему нравился ее рот. Он был большим, широким, но не уродливым, и, как ему казалось, необыкновенно притягательным.

Сегодня вечером он должен поцеловать этот рот, но, вспомнив, как он делал это в последний раз, он передумал. Сегодня он должен научить ее, как нужно целоваться. Он улыбнулся про себя. Мысль о том, что он будет выполнять роль учителя, почему-то доставила ему удовольствие. И на Двенадцатую ночь, как и два дня назад, когда они познакомились, она таяла в его объятиях. Потом ему в голову пришла новая мысль. Действительно ли она получала удовольствие от его поцелуев или это происходило просто от ее неопытности? Она и в самом деле неопытна. Он не мог представить себе, что девушку, достигшую возраста его жены, никогда не целовали и не обнимали, но поведение Эйден убедило его, что она говорит правду.

Сегодня. Сегодня будет их брачная ночь. Впервые в жизни он имел законное право делить постель с женщиной, но не знал, должен он делать это или нет. Недостаточное знакомство со своей партнершей по постели никогда прежде не мешало ему получать удовольствие от женщины. Но эта женщина была его женой. Ему предстояло жить с ней до тех пор, пока смерть не разлучит их. Это отрезвляло. Что она знает о брачных отношениях? Конечно, мать объяснила ей, но потом он вспомнил, что ее мать умерла, когда Эйден была еще ребенком. Что касается отца, то Конн сомневался, чтобы ее отец снисходил до таких объяснений. Никогда прежде он не спал с девственницей, даже в самый первый раз, когда, накачавшись виски, в приступе похоти, как молодой козел, поймал какую-то коровницу и кувыркался с ней под кустами. К его удивлению, она ничуть не смутилась и сама помогала ему, подбадривая его негромкими довольными выкриками. Ободренный этим приключением, Конн занялся другими женщинами и обнаружил у себя явный талант к любовным делам.

На материке, через пролив от его родного острова Иннисфаны, на него обратила внимание стареющая женщина, вдова дворянина, которую звали Пегги Бреди. Пегги научила его терпению, научила и самого получать большое удовольствие. Она обучила его ласкам и поцелуям, которые усиливали страсть и возбуждали, а когда поняла, что учить его больше нечему, отпустила его, как будто он был обыкновенным школьником. Он остался благодарен Пегги. Другой мужчина мог бы предъявить права на жену, но Конн уже решил, что Эйден должна поближе узнать его, почувствовать себя с ним уютно и, может быть, даже полюбить его. Сегодня вечером он скажет ей об этом; он скажет ей, что в этом отношении ей не надо его бояться.

Впереди были видны огни постоялого двора, где им предстояло остановиться на сегодняшнюю ночь. Зевнув, он потянулся, сел и сказал:

— Ты проснулась, Эйден? Через несколько минут мы будем в «Королевской голове».

— Я проснулась, милорд. Вижу, что прошлой ночью ты спал так же мало, как и я. Я все еще чувствую усталость.

— Ты почувствуешь себя лучше после горячего ужина, душечка, — сказал он.

— Мы ни разу не попробовали еду, которую гринвудские слуги приготовили для нас.

— Не важно, — сказал он. — Так холодно, что она долежит до завтра.

Карета вкатила во двор постоялого двора «Королевская голова» и не успела остановиться, как хозяин торопливо открыл дверь кареты:

— Добро пожаловать, милорд, миледи! Ваши комнаты готовы, и горячий ужин ждет вас!

Конн выпрыгнул из кареты, а потом повернулся и на руках вынес Эйден. Следуя за хозяином, они увидели, что на первом этаже приготовлены две славные комнаты, в каждой из них был камин. Мег и Клуни торопились за ними, каждый из них суетился, желая помочь своему хозяину и хозяйке.

— Возьми плащи! — крикнула Мег слуге Конна.

— А кто ты такая, чтобы приказывать мне, миссис Мег?

— Носить плащи — это обязанность мужчины там, где есть мужчина, чтобы делать эту работу, — ответила она. — Башмаки — это тоже обязанность мужчины. Совершенно ясно, что ты не знаешь своих обязанностей.

— Не знаю своих обязанностей? — Клуни был совершенно взбешен. — Да будет тебе известно, миссис Мег, что я прослужил у его светлости последние шесть лет, и от него не было ни одной жалобы!

— Как он мог жаловаться? Он знает не больше, чем ты.

— Мег! — В голосе Эйден слышался легкий упрек, чему она сама удивилась. Ведь Мег вырастила ее, и ей никогда не приходилось по-серьезному бранить свою служанку. — Я не хочу, чтобы ты и Клуни ссорились. Вы обязаны подавать пример остальным слугам Перрок-Ройял. Когда мы приедем домой, я установлю для каждого из вас определенные обязанности, но пока вы сами должны поделить их между собой.

У Мег был сконфуженный вид. Она неожиданно поняла, что ребенок, которого она с любовью растила, стал женщиной.

Эйден повернулась к Клуни.

— У нас не было времени, чтобы познакомиться, Клуни, но, судя по изысканному платью моего мужа, ты хорошо заботишься о нем. Прошу тебя, забери наши плащи. Они тяжелые, а Мег такая маленькая, ей тяжело нести их.

Клуни метнул в сторону Мег взгляд, который откровенно говорил, что ее хозяйка по крайней мере умеет себя вести, а потом, ловко поклонившись, взял сначала плащ Эйден, а потом — Конна.

— Благодарю, миледи.

— Разложи мои ночные вещи, Мег, а потом пойди поешь.

— Вы хотите принять ванну, миледи?

— Нет, не сегодня.

Мег поклонилась и отправилась выполнять указание своей госпожи, пока Клуни, развесив плащи в шкафу, раскладывал ночные вещи своего хозяина. Ни Мег, ни Клуни не уходили до тех пор, пока другой не закончил свою работу, а когда они оба ушли, Конн и Эйден посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Как ты думаешь, они когда-нибудь полюбят друг друга? — спросил Конн. — Твоя Мег — драчливый маленький терьер в женской юбке.

— Не думаю, что она может запугать твоего Клуни. Она просто очень ревностно относится к своим обязанностям и ко мне. Она вскоре привыкнет к вам обоим.

Торопливо вошла жена хозяина постоялого двора с двумя служанками. Они накрыли на стол и начали подавать ужин. На буфете выстроились в ряд накрытые крышками блюда и тарелки, источающие разнообразные ароматы. Были поданы два графина вина и два охлажденных кувшина, один с темным элем, а другой с сидром.

— Мы сами себя обслужим, — сказал Конн жене хозяина постоялого двора.

Хозяйка просияла и, кивая головой и пятясь, вышла из комнаты.

— Ты совершенно очаровал ее, — заметила Эйден. — Она потеряла дар речи.

— Да, на некоторых женщин я, кажется, произвожу странное впечатление, — признался он. — Ты голодна?

— Да! Я всегда голодна, и Мег говорит, что в день я ем столько, сколько наемный работник, который трудится в поле. Это, по ее словам, неприлично для леди. Надеюсь, мой аппетит не будет возмущать тебя. Кажется, я не толстею, несмотря на мою страсть к вкусной еде.

— Мне не нравятся женщины, которые ковыряют в своей тарелке, — сказал он. — Ешь от души, потому что Робин не будет сегодня ужинать с нами, — сказал Конн.

— Почему?

— Думаю, он старается быть скромным. Кроме того, это наша первая брачная ночь.

— Конечно, — согласилась она и, подняв крышку с одного из блюд, воскликнула:

— Перепел! О, я очень люблю перепела! — И положила себе одну из маленьких птичек, поджаренных как раз в меру.

Конн мягко улыбнулся. Она нервничала.

— Положи мне тоже одну птичку, мадам, — попросил он.

Эйден положила мужу на тарелку перепела, толстый ломоть говядины, кусок пирога с кроликом, полную ложку мелких белых луковичек, тушенных в молоке и в масле, и ложку моркови. На отдельной тарелке она подала ему щедрую порцию мидий, сваренных в белом вине, и полила их сверху дижонским горчичным соусом.

— Что ты будешь пить, милорд?

— Эль.

Она налила ему полный кубок, а потом, поставив его на стол, подала ему салфетку. Сидя напротив нее, он видел, что ее тарелка так же полна, как и его, и ни один из них не сказал ни слова, пока они жадно ели. Она отломила ломоть хлеба от круглой деревенской булки и подала его Конну, потом отломила ломоть себе и подобрала им подливу со своей тарелки. Она пила белое вино — несколько многовато, как показалось ему, когда она наполнила кубок в третий раз.

Наконец она откинулась на спинку стула с довольным выражением на лице и сказала:

— Больше не могу есть!

— На буфете пирог с крыжовником, — сказал он. Она с сожалением покачала головой:

— Не могу. Не сейчас. Я устала. Утром пришлось так рано встать, да я и не спала большую часть ночи. Сейчас хочу лечь спать.

— Иди и готовься ко сну, мадам, — сказал он. — Позволь мне помочь тебе с платьем. — Он повернул ее и расстегнул платье.

Эйден даже не оглянулась на него. Она прошла в спальню и, войдя в комнату, закрыла за собой дверь. В замке был ключ. Она тихо повернула его. Сегодня он не войдет в эту комнату. Она приняла это решение две ночи назад, когда они впервые познакомились. Ее мать приехала из Ирландии, чтобы выйти замуж и разделить ложе с незнакомым мужчиной, но тот случай был иным. Бенин воспитывали так, что она была подготовлена к этому. С ней же все иначе. Эйден всегда предполагала, что, когда придет время выходить замуж, она будет хорошо знать своего суженого.

«Ты же выбрала его, — говорил ей ее внутренний голос. — Почему ты выбрала его, если ты не хочешь его?»

— Я очень хочу его, — прошептала она, — но до этого мы должны лучше узнать друг друга. Я не хочу походить на других девок, с которыми он имел дело.

Сняв платье, она аккуратно развесила его на стуле, потом сложила стопкой нижние юбки, сорочку и чулки. Мег положила на кровать шелковую ночную рубашку, и Эйден натянула ее через голову. У рубашки был высокий воротник с розовыми лентами, которые она завязала, и широкие рукава, отделанные кружевом. Эйден не торопясь умыла лицо, руки и прополоскала рот водой из таза, которая грелась в камине. Потом расчесала волосы и наконец, натянув маленький батистовый ночной чепчик и завязав бантом розовые ленты, забралась в удобную кровать напротив камина. Она уже засыпала, когда голос за дверью позвал ее:

— Эйден, можно мне войти?

Она насторожилась и не знала, отвечать ей или нет. Наконец она решила притвориться, что уже заснула. Он постучал в дверь.

— Эйден! С тобой все в порядке? Ответь мне! В его голосе слышалась тревога, и она почувствовала себя виноватой.

— Я легла спать, милорд, — сказала она тихонько.

— Я тоже хочу лечь спать, Эйден. Открой дверь.

— Ты будешь спать в гостиной, милорд.

— Неужели? — В его голосе прозвучала угроза.

— Ты не можешь ожидать, что я охотно впущу в свою постель мужчину, которого плохо знаю, милорд. Я не какая-нибудь ветреница, как те женщины, с которыми ты имел дело при дворе!

— Меня вряд ли можно назвать незнакомцем, Эйден. Я твой муж.

— Но я не знаю тебя! — простонала она, а потом тихонько взвизгнула, когда дверь в спальню распахнулась от удара.

С минуту его силуэт был четко виден в дверном проеме и казался таким большим, что ей вдруг стало страшно.

— Мадам! Между нами не будет запертых дверей, никогда! Ты поняла меня?

— Если ты подойдешь еще ближе, — выпалила она в ответ, — я подниму воплями весь постоялый двор.

Она прижала простыни к груди, в свете камина было заметно, как косточки ее пальцев побелели.

— А переполошив воплями постоялый двор, что ты расскажешь тем, кто придет, Эйден? Что случилось, чего надо бояться?

Она подняла лицо и вызывающе посмотрела на него.

— Я закричу, — повторила она свою угрозу. Он сел на край кровати, и она ахнула, но он угрожающе сказал:

— Если ты закричишь, я поколочу тебя! Пораженная, она плотно сжала губы.

— Так-то лучше, — сказал он. — А сейчас послушай меня, моя жена, тебе не надо бояться меня этой ночью или в любую другую ночь. Я уже понял, что ты гораздо наивнее большинства шестнадцатилетних девушек, не говоря уже о двадцатитрехлетних. У меня никогда не было необходимости прибегать к насилию, и то, что ты по праву принадлежишь мне, не изменило моего мнения в этом отношении. Я собираюсь раздеться и лечь в эту постель, но между нами ничего не будет, . Эйден, пока ты не созреешь для этого. Ты поняла меня?

Она кивнула, но потом спросила:

— Почему ты должен спать в этой кровати?

— Потому что другой нет, а здесь чертовски холодно. Когда мы приедем в Перрок-Ройял, мы можем иметь раздельные спальни.

— В Перрок-Ройял только одна хозяйская спальня.

Это не самый большой дом в мире, милорд.

— Тогда мы оставим все так, как договорились, но я никогда не буду брать тебя силой. — Он встал с кровати и стал раздеваться перед камином.

Она никогда раньше не видела мужского тела. Любопытствуя и страшась, следила за ним сквозь полуприкрытые глаза. Он такой огромный. Одежда часто увеличивала мужчину, но в случае с Конном это было не так. Его длинные, стройные ноги переходили в упругие ягодицы, которые заканчивались узкой талией, расширяющейся к спине и плечам. Когда он повернулся, чтобы умыться в тазу, который оставил ему Клуни, Эйден зажмурилась. Она не была еще готова увидеть все! Она почувствовала, как кровать прогнулась под его весом, и мгновенно напряглась.

— Ты уже спишь? — спросил он ласково.

— Н-нет.

— Тогда иди ко мне, — тихо сказал он и положил ее на свою руку, так что ее голова легла ему на плечо.

— Вот так! Разве так не уютно, Эйден? Ты поцелуешь меня на ночь?

— Если хочешь, милорд.

Проклятие! Она чувствовала себя такой дурой! Он так благоразумен, так бережно относился к ее чувствам. Неужели это тот мужчина, который пользовался репутацией повесы и развратника? Почему он так добр?

Конн приподнялся на локте и посмотрел на нее.

— Скажи мне правду, Эйден. До Двенадцатой ночи, когда я получил причитающийся мне штраф во время нашей игры в жмурки, ты когда-нибудь целовалась? Играла ли ты когда-нибудь в игры, которыми так увлекаются мужчины и девушки при дворе?

— Нет, — тихо ответила она.

— За тобой когда-нибудь ухаживал мужчина?

— Нет.

— Тогда за тобой нужно ухаживать, любимая, потому что я не могу лишить тебя той радости, которую должна испытать каждая девушка. — Он наклонился и коснулся ее губ своими губами.

Эйден почувствовала, как дрожь пробежала по ее телу, когда он коснулся ее, и ее губы разжались. Она начинала понимать, почему так много женщин уступают Конну. Он умел убеждать и был романтичным мужчиной.

— Вот так, душечка, — пробормотал он, прижимаясь к ее губам. — Позволь мне полюбить тебя немного. Я не обижу тебя.

Он целовал ее шею и впадинку за ухом. Она задрожала, когда его рот оказался в этом месте. О-о-о! Она вспыхнула, стыдясь проявления своих чувств, но кажется, это доставило ему удовольствие. Его пальцы скользнули в ее волосы и обхватили ее голову. Он поцеловал ее ухо, издавая при этом нежное бормотанье. Она чувствовала, как возбуждается сама, и подумала, что, если бы знала, чего он хочет, она бы позволила ему сделать это. «Я чего-то хочу, но не знаю чего! Должна ли быть жена такой бесстыдной? О Боже, хотела бы я знать! И тем не менее я не хочу, чтобы он считал меня еще одной легкой добычей, чтобы я надоела ему так же быстро, как и остальные…» Она была сладостной! Великий Боже, его восхитительная невинная жена оказалась такой сладостной. Он был потрясен, когда неожиданно ему в голову пришла мысль о том, что Эйден именно та женщина, которую он искал всю свою жизнь! Он не понял, как он узнал об этом, но знал, что это так. В это самое мгновение его желание стало быстро возрастать. Он хотел заниматься любовью с этой девушкой, с которой он встретился всего два дня назад. Ему хотелось сорвать аккуратную ночную рубашку и погрузиться в ее мягкость. Теплый сладкий запах ее тела, пахнущего лавандой, дразнил его, но, как более опытный из них двоих, он должен обращаться с ней ласково и нежно. То, что произойдет между ними сегодня ночью, определит характер их супружеской жизни. Он пожалел о том, что они так мало знали друг друга.

— Тебе нравится, когда тебя целуют, душечка? — нежно спросил он.

Слегка смущаясь, она открыла глаза и взглянула на него. В первый раз он смог точно определить цвет ее глаз. Они были серыми, серебристо-серыми с крошечными золотистыми искорками, которые напомнили ему листья на воде пруда в октябре. Ее взгляд был застенчивым, но твердым.

— Да, милорд, — сказала она тихо. — Мне нравятся твои поцелуи, — и неожиданно в ее глазах мелькнул огонек, — но ведь мне не с чем сравнивать их, поэтому мое суждение не может быть правильным.

Конн тихо засмеялся, одновременно чувствуя что-то похожее на смущение. Она, конечно, чрезмерно честна.

— Поскольку я не собираюсь заставлять тебя делать сравнения, душечка, я рад, что доставляю тебе удовольствие. Сейчас спи, Эйден, жена моя. Завтра мы должны рано выезжать. Мне что-то не нравится погода, а нам надо проехать еще много миль. Подозреваю, что надвигается снежная буря. Остается только надеяться, что мы доедем до Перрок-Ройял прежде, чем она начнется.

Эйден улыбнулась, а потом, повернувшись на бок, постаралась заснуть. Повернувшись к ней, Конн прижал ее к себе. Сердце Эйден подпрыгнуло, когда он легко поцеловал ее в шею, но потом отодвинулся и вскоре тихонько захрапел. Она чувствовала на своем затылке его дыхание, которое слегка щекотало ее. Лежа в его объятиях, она обнаружила, что ей нравится такая супружеская близость. Эта близость теплым медом залила все тело, расслабляя ее, и она глубоко вздохнула, а когда сделала это, его объятие стало чуть-чуть сильнее. Она уснула с легкой счастливой улыбкой на лице.

Глава 4

На следующее утро, к своему удивлению и смущению, Эйден была разбужена быстрым дразнящим поцелуем. Конн уже встал и оделся, хотя за окном было еще темно. Эйден обрадовало, что в камине горел огонь, но, несмотря на это, полы были холодными как лед.

— Доброе утро, душечка! Ты выглядела такой миленькой и так спокойно спала, что мне было жалко будить тебя. Однако уже начало пятого, а мы должны выехать самое позднее в пять. В гостиной накрыт скромный завтрак, ничего особенного, только немного овсяной каши, хлеб, мед и вино, но этого хватит, а жена хозяина собирает нам большую корзину в дорогу.

Его энергия поразила ее. Она и не подозревала о такой активности, однако они так мало знакомы. Все ее знание ограничивалось восхищенными рассказами его племянника и придворными сплетнями, которые загадочным водоворотом окружали ее мужа, самого красивого мужчину двора. Конн был личностью, о которой восхищенные мужчины и женщины слагали легенды, но очень немногое в этих рассказах раскрывало настоящего человека, человека, которого она только сейчас начинала узнавать. Она увидела за внешностью галантного, красивого и изысканного придворного чрезвычайно способного человека.

— Благодарю, милорд. Как предусмотрительно с твоей стороны подумать о горячем завтраке. У меня волчий аппетит! — Она соскочила с кровати, поморщившись от прикосновения к холодному полу.

Они тронулись с постоялого двора незадолго до пяти утра. До восхода оставалось еще два часа, но убывающая луна, то показывающаяся, то скрывающаяся за тучами, освещала дорогу своим неверным светом. В течение следующих нескольких дней погода продолжала портиться, но снег пошел только тогда, когда показались трубы Перрок-Ройял.

Конн пришел в восторг, впервые увидев Перрок-Ройял. Это был очень старый дом из серого камня, все четыре стены которого плотно обвивал темно-зеленый плющ. Дом был построен в 1460 году каким-то дворянином, который, пытаясь снискать благосклонность короля, соорудил на своих землях простенький охотничий домик. Он был не очень большим и предназначался для пребывания в нем всего нескольких охотников. Сен-Мишели не знали, получил ли хозяин дома какой-то щедрый дар от своего монарха, но в исторических записях отмечалось, что королевская семья посещала Перрок-Ройял всего лишь два раза. Первый лорд Блисс определил, что дом прочный. Но для того чтобы семье было удобно жить в нем, требовалось сделать многое. Он перестроил Перрок-Ройял, увеличил окна и добавил несколько кирпичных труб, которые возвышались над остроконечными, занесенными снегом крышами из котсуолдской черепицы. Он оставил первый этаж здания практически нетронутым, но на втором этаже, по словам Эйден, многое переделал. Она рассказала мужу, что там, где был когда-то единственный большой зал, сейчас находилось несколько спален, расположенных вдоль главного коридора.

Первоначально в поместье входило двести акров оленьего парка, от которого и пошло название поместья. На старом английском Перрок-Ройял означало «Королевский парк». Однако олени не принесли доходов, содержимое скудного королевского кошелька не увеличилось. Поэтому Генрих VII подарил это небольшое поместье прадеду Эйден в обмен на его великодушие по отношению к принцу Артуру.

Карета прогрохотала по подъездной аллее и остановилась перед парадным входом. В тот же момент приоткрылась сводчатая дубовая дверь и несколько слуг поспешили помочь пассажирам. Дверь кареты распахнулась, ступеньки опустились, и внутрь протянулась рука, чтобы помочь Эйден сойти вниз.

— Добро пожаловать домой, госпожа Эйден! — приветствовал седовласый дворецкий.

— Благодарю тебя. Бил, но сейчас меня зовут леди Блисс, а этот джентльмен — новый лорд Блисс. — Она помахала рукой в направлении Конна, который вышел из кареты вслед за ней. — Давайте войдем внутрь. Все слуги собрались? Я все объясню.

Они поспешили войти в дом через крытое крыльцо, ведущее в длинный коридор. Эйден прошла в большой зал, который находился по правую руку и был отделен от коридора двумя великолепными резными ширмами, установленными по обе стороны от входа.

В большом зале толпилось около двадцати человек, но при появлении Эйден все разговоры стихли и все — "'Ц3, как одно, расцвели улыбками.

— Добро пожаловать домой, госпожа Эйден, — хором сказали они.

Эйден счастливо улыбнулась в ответ.

— Благодарю, — ответила она на приветствие. — Я скучала без вас. Я вернулась домой и привезла приятный сюрприз. Вы знаете, мой отец отдал меня под попечительство ее величества и попросил, чтобы королева сделала две вещи: нашла мне хорошего мужа, а мой муж взял бы наше семейное имя для продолжения рода Сен-Мишелей. Этот джентльмен — мой муж, Конн Сен-Мишель, лорд Блисс. Он ваш новый хозяин. Надеюсь, вы все будете служить ему так же преданно, как моему дорогому отцу и мне.

Бил, который был дворецким и старшим над слугами, выступил вперед. Это был пожилой человек, среднего роста, но с величавой осанкой, которую подчеркивали его снежно-белые волосы.

— Добро пожаловать домой, милорд, — сказал он. — Если позволите, я представлю слуг. Конн кивнул.

— Госпожа Бил, моя жена, домоправительница, — начал он, а потом представил Эрвину — кухарку, Леому — прачку, Ранкина — садовника, Хейга — главного грума, Мартина — кучера и Тома, его помощника. Потом последовали четыре лакея, четыре горничные, две кухонные девушки, мальчик для поручений, точильщик ножей, две помощницы прачки, четыре человека, которые помогали в саду, двое из четырех конюших. Остальные в настоящее время были заняты каретой и лошадьми молодого графа Линмута.

Каждому слуге Конн признательно кивал, улыбаясь обаятельно всем женщинам, которых мгновенно очаровал.

— Благодарю вас за добрый прием, — сказал он. — Надеюсь, вы так же тепло примете в свою компанию моего камердинера Клуни.

— Мы приехали из Гринвича, — сказала Эйден, — в карете графа Линмута. С его светлостью мы расстались в Ворчестере. Он верхом поехал в поместье своей матери Королевский Молверн, но из-за непогоды его карета и кучер останутся здесь, пока буря не прекратится. Проследите, чтобы их хорошо устроили.

— Конечно, миледи, — сказал Бил и распустил слуг. — Если вам больше ничего не нужно, миледи… — сказал он, и кивком головы Эйден отпустила его.

— Прекрасный зал, — сказал Конн, с любопытством оглядываясь по сторонам. Слуги ушли, и они остались одни.

— Правильно, — согласилась Эйден. Она очень гордилась своим домом. Ей понравилось, что Конн оценил его красоту.

— Мой отец настелил здесь деревянные полы. Под ними находятся прежние, каменные полы, которые прекрасно служили, пока мы пользовались камышовыми циновками, но мой отец предпочел красивые восточные ковры.

— Так же, как и я, — сказал Конн. — Они чище и теплее, и не возникает искушения бросать кости на пол, когда он застелен ковром.

Зал был просторный, почти квадратный, у одной стены был большой камин с каминной полкой, украшенной тонкой резьбой, с сидящими львами, увенчанными коронами, которые поддерживали полку своими головами. Переднюю панель каминной полки украшал фриз с вырезанными на нем виноградными лозами и фруктами.

На полке стояла пара тяжелых серебряных канделябров, в которых горели тонкие восковые свечи.

На противоположной от камина стене находилось окно с эркером, которое выходило на запад и позволяло яркому солнечному свету заливать зал даже в зимний день. На другой стороне комнаты было такое же окно, смотрящее на восток. Восточное окно фактически не являлось частью большого зала, оно скорее относилось к коридору за пределами большого зала, где располагалась лестница, ведущая на второй этаж. Однако двери между лестничным коридором и большим залом не было, и потому свет из восточного окна мог беспрепятственно проникать в зал.

За большим залом находились две комнаты: одна небольшая, другая среднего размера. Меньшая из этих двух комнат использовалась как контора поместья. Вход в нее был со стороны лестничного коридора. Большая комната была семейной гостиной. В нее можно было попасть через контору. В этой комнате располагался прекрасный камин, окна выходили на запад, тогда как в конторе было всего лишь одно маленькое окно. Остальная часть первого этажа дома была отдана под кладовые, кухни, буфетную и семейную часовню — небольшое помещение, расположенное в средней части дома, рядом с крыльцом. Это была красивая комната с двумя высокими сводчатыми окнами, с яркими цветными витражами, свидетельствами богатства Сен-Мишелей. В погребах под первым этажом располагались прачечная с каменными лоханями и очагом для подогрева воды, пивоварня, винный погреб и комнаты для слуг.

Конну понравилась обстановка дома. Тяжеловесная мебель была сделана из дуба, приятно потемневшего от времени. Потолок большого зала отделан резными дубовыми панелями-, контрастировавшими с белыми, оштукатуренными стенами, на которых висели три мастерски выполненных гобелена. Комнаты хорошо освещались настенными железными светильниками и высокими треножниками с остриями, на которые насаживались свечи.

Эйден повела мужа наверх. На втором этаже дома располагались пять спальных комнат. Хозяйская спальня занимала всю ширину здания с южной стороны, остальные четыре комнаты шли вдоль западной стены. Входить в них нужно было из светлого коридора. Хозяйская спальня была просторной, другие тоже достаточно большие, и в каждой комнате был свой камин, что являлось величайшей роскошью. На чердаке находились комнаты для слуг.

Конн остановился в центре их спальни, широкие деревянные доски пола которой были застланы толстым турецким ковром. В камине горел веселый огонь, в воздухе носился сладкий аромат сухих лепестков.

— Это прекрасный дом, Эйден, — тихо сказал он. — Это не просто жилище, это семейный очаг. Мы можем быть здесь очень счастливы, женушка.

— Это всегда был счастливый дом, Конн, — ответила она. — Это небольшой, но хороший дом для семьи.

— Для семьи? — нежно передразнил он. — А как, мадам, ты намерена устроить ее? Эйден вспыхнула.

— Мы женаты всего пять дней, сэр, — возразила она. — Ты обещал мне, что будешь терпелив.

— Я и буду таким, Эйден, но, пока мы не заживем вместе как муж и жена, детей не будет. Мы женаты, и изменить этого нельзя. Чем дольше ты будешь колебаться, тем труднее тебе будет отдаться мне. — Он обнял ее. — Послушай, душечка, мы нравимся друг другу, а это хорошее начало, лучше, чем у многих.

От оттолкнула его.

— Неужели каждая знакомая тебе женщина должна немедленно оказываться в твоей постели? Я неопытна в отношениях между мужчиной и женщиной, но я не буду вести себя как все эти высокородные шлюхи, которые согревали тебе спину прошедшие два года!

Конн захохотал.

— Так вот что тревожит тебя, Эйден, моя пылкая женушка? Не думаешь ли ты, что я могу сравнить тебя со всеми этими изящными дамами, которые оказались так добры к молодому ирландцу, оторванному от своего дома? Милая, ты моя жена! Между женой и любовницей есть разница.

— Какая разница? — подозрительно спросила она. Он заставлял ее чувствовать себя глупой, и это ей не нравилось.

— Жена отличается от других женщин.

— Неужели? — Она скрестила руки на груди, притопывая одной ногой и не отводя от него сердитого взгляда.

Неожиданно Конн почувствовал себя неловко. Взгляд Эйден сверлил его, и он сказал, запинаясь на каждом слове:

— Жену… ж… же… жену нужно уважать! Нежно любить! — торжественно закончил он.

— А любовницу не нужно? Бедная женщина доверяет тебе свое доброе имя, и за это ее презирают? Это несправедливо!

— Эйден, черт возьми! Я не это имел в виду!

— Тогда что же именно? Я очень хочу понять, Конн! Когда ты во всем разберешься, надеюсь, ты мне расскажешь! — Потом, махнув юбками, она вышла из комнаты, оставив его стоять с раскрытым ртом.

Как, черт побери, она добилась этого? Только что он старался установить с ней нормальные супружеские отношения, а минуту спустя она совершенно сбила его с толку, потребовав объяснить, чем она отличается от других женщин. Неожиданно Конн засмеялся. Он понял, какую шутку с ним сыграли. Она чертовски умная девушка! Ему предстоит потрудиться, чтобы перехитрить ее. Спустившись следом за ней в большой зал, он увидел, что она дает распоряжения Билу в отношении ужина.

Потом неожиданно в дверь громко постучали. Бил поспешил открыть. Эйден пошла за ним, заинтересовавшись, кто бы это мог быть в такую бурю, на ночь глядя. Бил открыл тяжелую дубовую дверь, и с порывом ветра и хлопьями снега вошли два закутанных в плащи человека. Один из них был высоким мужчиной, выше, чем Конн, с красиво подстриженной черной бородой и ярко-голубыми глазами. Его спутник откинул отороченный мехом капюшон плаща, и Эйден оказалась лицом к лицу с красивой женщиной. Ее совершенное лицо имело форму сердца, глаза были замечательного сине-зеленого цвета, а на голове грива черных локонов. Она сразу поняла, что перед ней сестра Конна, и ее сердце упало. Разве можно сравнивать ее с такой женщиной?

— Скай! — Конн рванулся вперед и обнял свою старшую сестру. — Как, черт возьми… Я хотел сказать, что заставило вас выйти из дома в такую ночь?

— Что заставило меня выйти из дома? — Голос ее был мелодичен. — Неожиданно появляется Робин и говорит мне, что тебе запретили показываться при дворе и что ты в Перрок-Ройял, менее чем в миле от меня, а потом оглушительно хохочет и говорит, что у тебя есть сюрприз для меня. Что ты наделал, маленький бесстыдник?

— Я думала, ты сумеешь веревки вить из этой суки Тюдор. Почему тебя прогнали? На какое время? Почему ты здесь?

Пока она выпаливала свои бесконечные вопросы, ее спутник повернулся к Эйден.

— Я Адам де Мариско, — сказал он тихо.

— Я Эйден Сен-Мишель, — ответила она.

— Молодая наследница? Конечно! Мы приезжали к вам с визитом после смерти вашего отца, но слуги сказали, что вы уехали ко двору.

— Отец хотел, чтобы королева подыскала мне мужа, милорд.

— Мужа? — В глазах Адама мелькнул огонек, и, посмотрев на Конна, он снова перевел вопросительный взгляд на Эйден.

— Да, милорд, — подтвердила она. Увидев ее проказливую улыбку, он понял, что она очень мила, и засмеялся. Привлеченная их разговором, Скай повернулась к мужу.

— Что тебя так веселит, Адам? — спросила она.

— Ну, Конн, ты сам скажешь ей или это сделать мне? — хохотал Адам.

— Я женился, Скай. — Конн взял Эйден за руку и потянул к себе. — Это моя жена, Эйден Сен-Мишель. Эйден, это моя сестра, леди де Мариско.

— Бесс выгнала тебя за то, что ты женился! Это так похоже на эту высушенную старую деву.

— Нет, нет! — Конн начал смеяться. Его сестра и королева всегда ссорились. — Моя дорогая сестрица, я лягался и возмущался, когда меня тащили к алтарю.

— Что? — Скай удивилась, а потом прищурилась и с силой ударила своего брата по руке. — Ты соблазнил бедную девушку? — в бешенстве спросила она.

— Нет, мадам. — Эйден начала понимать нелепость ситуации. Только она может объяснить, в чем дело, потому что и Конн, и Адам корчились от смеха.

— Нет? — спросила Скай. — Тогда почему вы поженились, если он не соблазнил вас и не увез вас тайком?

— Конн, я боюсь, мужчина довольно пылкий, — начала Эйден очень сдержанно. — Если бы он мог научиться любить только одну даму, но, увы, он не мог совладать с собой… Его застали в довольно щекотливом положении с женой посла, а потом, когда весь двор хохотал над этим, стало известно, что ваш брат, мой муж, замечен в любовных приключениях не только с леди Глитой Холден, но и с двумя ее дочерьми-близнецами, Грейс и Фейт! У королевы не оставалось выбора. Не только посол требовал наказать Конна, но и лорд Холден. Ей пришлось отозвать Конна от двора с позором.

— С богатой женой? — сказала Скай. — Вы еще должны рассказать мне, как все это получилось.

— Проходите в зал, — любезно сказала Эйден. — Я плохая хозяйка, если заставляю вас обоих стоять в коридоре. Бил, принеси вина с пряностями. Лорд и леди де Мариско наверняка продрогли до костей.

— Конн, чертяка, — сказал Адам де Мариско, — ты счастливчик. Она красивая девушка!

Его комплимент был приятен Эйден и придал ей мужества, в котором она нуждалась, чтобы продолжить разговор с этой красивой и властной женщиной, которая была ее золовкой. Усадив гостей перед пылающим камином, она продолжала:

— Женитьбу Конна придумал лорд Берли. Он считал, что хорошая жена успокоит Конна и, вернувшись вновь ко двору, он не будет причиной новых скандалов. Я находилась под опекой королевы, и поскольку мои земли находятся рядом с вашими, то и королева, и лорд Берли согласились, что брак между вашим братом и мной будет самым правильным решением.

— Я не люблю устроенные браки, — сказала леди де Мариско. — У меня было шесть мужей, и с двумя браки были оговорены и оказались неудачными. Я презирала обоих мужчин, и ни один из них не был добр ко мне.

— У нас совсем иначе, — вставил Конн.

— Почему ты так думаешь? — потребовала ответа Скай.

— Хотя Эйден и я были немного удивлены, обнаружив себя мужем и женой, мы нравимся друг другу. Черт побери, Скай, множество браков устраиваются посторонними людьми, а не теми, кто женится. Ты знаешь об этом! Ты жила по-другому, потому что ты женщина необычная.

Теперь Скай постаралась повнимательнее рассмотреть свою невестку. «Она не красавица, — думала леди де Мариско, — но кажется милой молодой женщиной».

— Вы довольны, что вышли замуж, госпожа О'Малли? — спросила она. Эйден улыбнулась.

— Да, мадам, но я не госпожа О'Малли. Мой отец перед смертью попросил королеву выполнить две его просьбы, на что королева согласилась. Первая состояла в том, чтобы найти мне хорошего мужа, а согласно второй просьбе мой муж должен взять фамилию нашей семьи, Сец-Мишель, поскольку мой отец последний мужчина в роду. Когда Конн женился на мне шесть дней назад, он стал Конном Сен-Мишелем, лордом Блиссом.

Скай удивленно посмотрела на младшего брата.

— Ты должен был отказаться от своего имени!

— Отец оставил еще четырех сыновей, кроме меня, у них уже есть одиннадцать мальчиков для продолжения семейного имени. О'Малли с Иннисфаны не нужны мои отпрыски, но Сен-Мишелям из Перрок-Ройял они необходимы. Кроме того, это решил не я, а Бесс.

— Ну, здесь все в порядке, — сказал Адам де Мариско, повернувшись к жене. — Теперь, моя малышка, мы можем отправляться домой?

— О нет! — воскликнула Эйден. — Уже ночь, и бушует буря. Послушайте! Слышите, как воет ветер? Вы должны остаться с нами, по крайней мере до утра или дольше, если не прекратится снегопад! Бил!

— Миледи?

— Скажи жене, чтобы приготовила лучшие гостевые комнаты для сестры милорда и ее мужа, и передай Эрвине, что у нас за столом гости.

— Слушаюсь, миледи, — сказал седовласый дворецкий и пятясь вышел из зала.

— Вот так! — сказала Эйден, и все засмеялись.

— Ну, по крайней мере Елизавета Тюдор нашла моему брату жену, которая, как я вижу, подходит ему. Она не какая-нибудь кисейная барышня, на которую произвела впечатление его красота, — спокойно сказала Скай.

— Его называли самым красивым мужчиной двора, — тихо сказала Эйден, — но я слышала, что вас называли самой красивой женщиной при дворе, когда вы были там. Думаю, Конн похож на вас.

— Нет, — поддразнил Адам, — Конн красивее!

— Не нужно ли мне напомнить тебе, милый. — ласково сказала Скай, — что ночь холодная, и если ты надеешься разделить со мной ложе, тебе следует быть более любезным по отношению ко мне.

Синие глаза лорда де Мариско вспыхнули и, подавшись вперед на стуле, он влюбленно посмотрел на жену.

— А когда, малышка, я был не ласков с тобой? Эйден вспыхнула, наблюдая за неприкрытой страстью этих людей. Они явно были влюблены друг в друга, и она почувствовала укол ревности. Будет ли когда-нибудь Конн вот так смотреть на нее? Будет ли он когда-нибудь любить ее так же сильно? Она почувствовала стеснение в груди. Ни секунды дольше она не могла сидеть и смотреть на них. Встав, она отрывисто сказала:

— Я должна проследить, как Эрвина управляется на кухне. Это наш первый вечер дома, а слуги не получили уведомление о нашем приезде.

— О, позвольте мне пойти с вами, — сказала Скай. — Мне интересно посмотреть дом.

— Но вы еще не попробовали вина, — ответила Эйден, вспомнив о нем сейчас, когда Бил вошел в большой зал с подносом.

— Пусть мужчины пьют, — сказала Скай. — Я восхищаюсь этим домом с тех пор, как мы приехали в Королевский Молверн.

— Королевский Молверн значительно больше Перрок-Ройял, — заметила Эйден. — Как и это поместье, оно было собственностью короны?

— Королева подарила его моему мужу после того, как забрала себе его владения.

— Господи, зачем она сделала это? — удивилась Эйден.

— Потому, моя милая невестка, — сказал Адам, который услышал их, — что я женился на бунтарке-ирландке, которая упорно продолжает оскорблять королеву. Сказать по правде, я от этого выиграл.

— Елизавета Тюдор просто испугалась, что ты перестроишь замок Ланди, когда женишься на мне, а она не собиралась позволить тебе этого, — оборвала его Скай.

— Иди с Эйден, осмотри дом, Скай, Сегодня слишком холодный вечер, чтобы спорить об этом. Кроме того, мы здесь, и я собираюсь здесь остаться. На Ланди я мог прятаться от обиды. Я больше не страдаю от обид, малышка.

Женщины вышли из большого зала и пошли в кухню, но Эрвина, главная кухарка, выгнала их оттуда.

— Уходите сейчас же, миледи, вы испортите сюрприз! — бранилась она, размахивая деревянной ложкой.

Смеясь, Эйден и Скай расстались с теплыми и вкусными запахами и вернулись в главный коридор.

— Посмотрим часовню, — сказала Эйден и с гордостью показала Скай эту дорогую ей комнату.

— Вы католического вероисповедания? — спросила Скай.

— Я была выращена в лоне англиканской церкви, — последовал спокойный ответ, — и именно в такой церкви венчали нас с Конном.

— Это не имеет значения, — заметила Скай. — Наш дорогой дядя Симус был епископом Мид-Коннота, а наш брат Майкл священник. У нас есть сестра Эйбхлин, она монахиня. Хорошо, если бы она оказалась рядом с вами, когда вам придет время рожать. Никто не может сравниться с Эйбхлин по лекарской части! Знаете, что однажды сказала мне королева? Существует только один Бог — Иисус Христос. Остальное пустяки. Это единственное, в чем я согласна с Елизаветой Тюдор, хотя мы принадлежим к разным церквям.

Они снова вошли "в большой зал, но мужчины у камина не обратили на них внимания, и Эйден повела Скай на второй этаж дома, чтобы показать ей спальни. В двух самых больших гостевых комнатах две горничные просушивали постель и застилали ее простынями, которые пахли душистыми травами. В камине уже был разведен огонь. Втайне Скай любовалась домом и радовалась, что благодаря королеве брат женился так удачно. Она молча шла за Эйден до самого конца коридора второго этажа и вошла в еще одну комнату.

— Это хозяйская спальня, — сказала Эйден. Скай от удивления захлопала в ладоши.

— Какая очаровательная комната! — воскликнула она, оглядывая ярко горящий камин, великолепную большую кровать с изголовьем, обтянутым полотняной материей, драпировки и полог кровати из зеленого бархата. — Какая прелестная комната для того, чтобы заниматься любовью и зачинать детей! — Потом она увидела лицо Эйден. — Боже правый! В чем дело? Конн был груб или не ласков с вами? Я быстро приведу его в чувство.

— Нет, дело не в этом, — торопливо сказала Эйден.

— Тогда в чем дело, Эйден? У вас растерянный вид, я зря заговорила о любви и о детях.

— Конн и я… — начала Эйден и потом покраснела до корней своих рыжих волос. — Конн и я не…

— Почему? — решительно спросила Скай, отлично поняв, что недоговаривала ее невестка.

— Я… я не могу!

— Вы боитесь? — Скай была расстроена из-за Эйден.

— Немного, но я полагаю, что это естественно.

— Вы девственница?

— Конечно! — Это было сказано с негодованием.

— Расскажите мне, — ласково попросила Скай. — Вы замужем за моим маленьким братцем, и я хочу, чтобы вы оба были счастливы, как Адам и я!

— Есть несколько причин, леди де Мариско, — сказала Эйден.

— Меня зовут Скай, Эйден.

— На самом деле я мало знаю Конна, Скай. Когда я прибыла ко двору, я попросила королеву не открывать, что я богатая наследница, чтобы моей руки не добивались мужчины, ищущие только богатства и земель. За всю свою жизнь я никуда не выезжала из Перрок-Ройял, кроме Ворчестера. Мой отец и я тихо жили вместе после смерти моей матери и сестер. У меня не было поклонников. Я вовсе не красавица, как вы, и боялась пасть жертвой бессовестного мужчины. Итак, королева уважительно отнеслась к моей просьбе, и никто не узнал о моем богатстве. Меня совершенно не замечали, но я не возражала против этого, потому что это давало мне возможность приглядываться ко всем и всему.

— Вам понравился двор?

— Это интересное место, но мне гораздо больше нравится здесь, в родном доме. Двор часто напоминает темный и опасный лес. Никогда не знаешь, откуда исходит опасность.

— Верно, — согласилась Скай и улыбнулась Эйден. — Вы мне нравитесь все больше с каждым вашим словом, сестричка! Рассказывайте дальше!

Эйден улыбнулась в ответ. Какая милая сестра Конна!

Вовсе не такой она представляла знаменитую красавицу.

— На Двенадцатую ночь Конн играл в жмурки с фрейлинами. Он водил, а мы вполне успешно убегали от него. Потом одна из моих товарок толкнула меня к нему, когда он поворачивался. Естественно, он поймал меня и, не сняв повязку с глаз, объявил поцелуй в качестве штрафа. Это был замечательный поцелуй, и я… меня никогда раньше не целовали. Несколькими неделями позже, когда вокруг Конна разразился скандал, я оказалась в комнате рядом с королевой. Она сидела за своими пяльцами, а моей обязанностью было содержать в порядке ее корзинку для рукоделия и подавать ей нужные нитки. Когда лорд Берли вошел в ее личный кабинет, она отпустила всех девушек, кроме меня. Поэтому я оказалась посвященной во все, что говорилось там. Когда лорд Берли предложил женить Конна, чтобы утихомирить его, королева сначала колебалась. Она сказала, что у нее на примете нет подходящей для Конна невесты. — Эйден остановилась на середине своего рассказа и глубоко вздохнула. — Скай, — продолжала она, — вы должны пообещать мне не рассказывать Конну, что я вам сейчас открою. Вы обещаете?

Скай посмотрела в лицо девушки. В ее глазах не было ничего, что заставило бы леди де Мариско заподозрить ее в бесчестии. Что за секрет она хранила? Это очень интересно!

— Обещаю! — согласилась она. Эйден облегченно вздохнула.

— Когда королева сказала, что не может найти подходящей невесты для Конна, я предложила себя в качестве невесты. Во-первых, королева обещала моему отцу найти мне хорошего мужа, а королеве нужна жена для Конна. Во-вторых, я наполовину ирландка. У меня есть деньги и земли и еще титул моего отца. В-третьих, Конн — состоятельный человек, и поэтому это было бы хорошим решением вопроса. Сначала королева не была уверена, но лорд Берли решил, что это замечательная мысль, и именно он убедил ее. Венчание было назначено через два дня, на четырнадцатое число.

— Значит, вы хотели выйти замуж за моего брата?

— О да! Но он не должен знать, что это мое предложение! Он считает меня такой же жертвой королевской воли, как и самого себя.

— Вы любите его? — Скай пристально смотрела на Эйден, пока та отвечала.

— Не знаю! Думаю, что да, но я никогда раньше не была влюблена! Он такой красивый, и такой добрый, и он очень мне нравится. Однако я бы умерла, если бы он узнал, что я наделала! Посмотрите на меня, Скай, я не похожа на вас. Вы самая красивая женщина, которую я когда-либо видела. Я не такая. Иногда я миленькая, а иной раз нет. Разве я могла бы получить Конна, если бы не согласие королевы поженить нас? Если бы стало известно, что я богатая наследница, я была бы окружена претендентами на мою руку, но как бы я могла поверить в то, что им нравлюсь я, а не мое богатство? А я не могу жить с сомнением в душе. За все время, которое я провела при дворе, а я была там пять месяцев, ни один джентльмен не поговорил со мной. Когда ко мне кто-то обращался, это было связано с моими обязанностями у королевы. Я никогда не была более одинокой за всю свою жизнь. Если бы со мной не было моей служанки, я ни с кем не могла бы поговорить откровенно. Выбрав Конна, я была уверена, что этот человек не ищет моего богатства и, возможно, со временем научится любить меня. Я знаю, я ему нравлюсь на самом деле, но мы не знаем друг друга. Как я могу позволить себе быть похожей на всех женщин Конна, охотно включаясь в его постельные развлечения? Кроме того, по сути дела, я ничего не знаю об отношениях мужчин и женщин. Моя мать умерла, когда я была маленькой, а мой отец, конечно, никогда не говорил со мной о подобных вещах.

— Тогда должна поговорить я, — твердо сказала Скай. — Эйден, вы не можете отказывать своему мужу и ожидать при этом, что ваш брак будет удачным. Дело в том, что мужчины милые, но слабые существа, которые по своей природе нуждаются в регулярных половых контактах с женщинами. Если этого не будет с женой, они найдут себе других женщин. Еще одна женщина не укрепит брак. Конн достаточно перебесился в молодости, но сейчас стал мужем. Если вы сделаете его счастливым, он никогда не изменит вам.

— Какой-нибудь из ваших мужей изменял вам? — напрямик спросила Эйден.

— Первый мой муж, но он был свиньей, и я была рада, когда он отстал от меня. Не просто рада. Это было счастьем для меня!

— Я ничего не знаю о женских хитростях, — повторила Эйден.

— Я знаю. — Скай улыбнулась и потом засмеялась. — Мой брат хороший человек, но, наверное, чуточку туповат. Теперь скажите мне, когда-нибудь вы видели мужское тело?

— Только со спины, — сказала Эйден.

— Почему только со спины? — полюбопытствовала Скай.

— Потому что я плотно закрыла глаза, когда Конн повернулся лицом ко мне, — последовал ответ.

Скай подавила смех.

— Перед — самая интересная часть, — сказала она. — Вы знаете, что такое мужской член? — И когда Эйден кивнула, Скай продолжала:

— Он находится спереди, и именно этой частью своего тела мужчина проникает в место, расположенное между ног женщины. В первый раз это может быть больно, но потом это доставляет необыкновенное удовольствие.

— А мужчина и женщина должны догола раздеваться? — спросила Эйден.

— Так лучше, но это не всегда возможно.

— Какие еще части тела используются для занятий любовью, Скай?

— Поцелуй в губы и язык. Ласкают тела друг друга. Мне всегда казалось, что до тех пор, пока люди доставляют и получают удовольствие друг от друга, все, что делает любящая пара, не может считаться предосудительным.

— Это по-прежнему не понятно, — сказала Эйден.

— Так и будет, пока вы не разрешите своему мужу заниматься любовью с вами, Эйден. Ваш страх происходит от незнания. Сколько вам лет?

— Этим летом исполнится двадцать четыре.

— Мне только что стукнуло тридцать шесть, а любовью я занимаюсь с пятнадцати лет. Неужели я выгляжу потасканной?

Эйден усмехнулась.

— Нет. Напротив, у вас замечательный румянец, которого я не видела ни у одной женщины.

— Это, — объявила Скай, — из-за того, что меня очень любит мой Адам. Сегодня ночью мы устроимся под одеялом в нашей гостевой спальне и займемся восхитительной и страстной любовью. Это замечательное занятие для непогожей зимней ночи. Вам нужно заняться тем же с Конном.

— Но если я так легко отдамся ему, не будет ли он считать меня такой же бесстыдной, как тех женщин, которые постоянно приставали к нему? — Эйден явно была в растерянности.

Скай фыркнула.

— Даже жены должны время от времени показывать свою смелость, сестричка. Вы скоро научитесь принимать участие в постельных развлечениях и будете говорить Конну, что в них доставляет вам удовольствие, и будете спрашивать, что ему нравится. Большинство женщин имеют привычку, лежать в кроватях как бревно, принимая только то, что им предлагают. Некоторые, как говорили, даже читают про себя молитвы, пока их мужья трудятся над ними. Неудивительно, что мужчины ищут других женщин! Мой брат очень большой знаток по части любовных дел, Эйден, и знает больше о способах удовлетворения страсти, чем, как я подозреваю, сам признается. Вы очень сдержанны и, вероятно, не сумеете научиться, пока он не научит вас. Попросите его об этом! — Ее необыкновенные глаза заблестели. — Ах, какое удовольствие ожидает вас.

— Не думаю, что смогу быть такой же смелой, как вы, Скай, — призналась Эйден. — Мне хотелось бы расспросить вас о том, что мне надо знать о мужчинах и о занятиях любовью. Я буду очень смущаться, если мне придется прямо сейчас говорить с Конном о подобных вещах.

"Бедняжка, — подумала Скай участливо, — трудно будет моему бедняге братцу, который привык обращаться с дамами так, как ему хочется. Если я не помогу ей, один Бог знает, сколько ей понадобится времени, чтобы собрать свое мужество. Конн не будет ждать вечно, а я подозреваю, что при удачном начале они будут очень счастливы».

— Конечно, вы можете прийти ко мне, чтобы получить ответы на ваши вопросы, Эйден, — сказала Скай, — но вы должны пообещать, что сегодня ночью вы поможете Конну осуществить ваши брачные отношения.

Эйден вздохнула.

— Я чувствую себя такой простофилей, — сказала она. — Я умею управлять поместьем, я образованна гораздо лучше большинства женщин, тем не менее мои коровницы знают о любви больше, чем я. У меня нет ни малейшего представления о том, с чего начать.

— Это на самом деле очень просто, — ответила Скай. — Когда вы ляжете спать сегодня ночью, просто скажите Конну, что вы девственница и не имеете ни малейшего представления о том, что делать для того, чтобы заняться с ним любовью. Не говорите мне, что он не целовал и не ласкал вас немножко, после того как вас обвенчали.

Эйден стала пунцовой, и Скай с облегчением поняла, что у ее брата невинность его жены не вызывает отвращения и что по крайней мере он целовался с ней.

— Слугам покажется странным, если мы не будем спать вместе, — заметила Эйден. Скай засмеялась.

— Вам это не понравилось? Эйден весело усмехнулась.

— Нет, я вовсе не нахожу это неприятным, — сказала она, — признаюсь, мне любопытно, что последует после поцелуев и ласк.

— Вы сможете это выяснить сегодня ночью, — ласково посмеялась Скай, а потом сказала:

— Думаю, что джентльмены недоумевают, почему мы задерживаемся. Давайте вернемся в зал.

Женщины вышли, из спальни и спустились на первый этаж. Если Конн и Адам и заметили долгое отсутствие своих жен, то не подали вида, потому что были поглощены беседой, когда Скай и Эйден вернулись к ним. Однако когда Скай оказалась рядом со стулом мужа, Адам протянул руки и усадил ее к себе на колени, ни на минутку не прерывая беседы с Конном. «Как чудесно, — подумала Эйден. — Они так подходят друг другу».

Конн посмотрел на жену.

— Скоро ли будет готов ужин, душечка? Я умираю с голоду после всех путешествий.

— Эрвина выгнала нас с кухни, милорд, но, судя по вкусным запахам, которые неслись оттуда, догадываюсь, что ужин будет скоро. Если хочешь смыть дорожную пыль, я отведу тебя в нашу комнату, а Скай отведет Адама к себе.

— Ну, девушка, тогда ужин может и не понадобиться, — засмеялся Адам де Мариско, плутовски посмотрев на жену.

— Значит, сэр, вы должны умываться снегом во дворе! — бойко заметила Эйден.

— С другими самцами, у которых гон, — добавила Скай, слезая с его колен. — Ну, милорд, так как же? Будешь ли ты хорошо себя вести, или нам нужно выйти на улицу, чтобы охладить твой пыл?

Из большой груди Адама вырвался громкий хохот.

— Я должен извиняться, мадам, за то, что возжелал собственную жену? Ах, Скай, ты жестокая женщина! — Он встал в полный рост. — Очень хорошо, леди де Мариско, веди меня в нашу комнату, и я обещаю вести себя прилично.

— А что думаешь делать ты, милорд Блисс? — кокетливо спросила Эйден.

Конн был чуточку удивлен, но доволен неожиданным кокетством своей жены.

— Ну ладно, душечка, — сказал он, вставая, — даю честное слово вести себя хорошо.

— Какая жалость, — озорно сказала его сестра, и Конн был приятно удивлен, когда Эйден засмеялась в ответ на эти слова и, взяв его за руку, повела вверх по лестнице. Оказавшись в их комнате, она сама налила для него в серебряный таз теплой воды из серебряного же кувшина, стоящего около камина, и подала кусок твердого мыла. От него шел аромат лаванды. Когда он кончил умываться, она дала ему жесткое льняное полотенце.

— Значит, эта комната будет нашей спальней, — сказал он, отбрасывая полотенце. — Это красивая комната, теплая и уютная!

— Ты против того, чтобы мы пользовались общей спальней? — спросила она. — Это не такой большой дом, как Королевский Молверн или Гринвуд. У нас нет места для отдельных спален, а когда появятся дети, я даже не уверена, что у нас будут комнаты для гостей.

— Мы всегда сможем достроить дом. Ты надеешься, что у нас будет большая семья, мадам?

Он любопытствовал, потому что, по правде говоря, знал о ней так мало. Он даже не был уверен, любит ли она детей.

— У меня никогда не было большой семьи, — ответила Эйден, — но я всегда думала о том, как было бы замечательно иметь нескольких братьев и сестер. Да, милорд, я действительно считаю, что мне хотелось бы иметь большую семью. Тогда ни одному из моих детей не будет так одиноко, как было мне, когда прошлым летом умер мой отец. Одиночество — страшная вещь.

Он был тронут ее, признанием и, протянув руки, нежно заключил ее в объятия, и ее рыжая голова упала ему на грудь.

— Тебе никогда не будет одиноко со мной, Эйден, — тихо пообещал он, почувствовав, что она вздохнула. Ему показалось, что она на мгновение прижалась к нему. Легко обнимая ее, он вдруг подумал, что начинает влюбляться. Душевные качества Эйден: спокойствие, непоколебимость, постоянство — трогали и очаровывали его. Он гадал, понимала ли Елизавета Тюдор, какую истинную милость оказала ему, заставив жениться на Эйден. Ведь его жена принадлежала к тому типу женщин, с которыми мужчина без колебаний мог заводить семью. Слегка запрокинув ее лицо, он нежно провел губами по ее губам.

"Скай права, — подумала Эйден, прильнув к Конну. — Этот человек — мой муж до самого смертного часа. Я добровольно согласилась стать его женой и не могу дольше разыгрывать из себя застенчивую девственницу. Это нелепо. Моя мать совсем не знала моего отца, но тем не менее вышла за него замуж и в тот же день легла с ним в общую постель. Если Конн пойдет от меня к другой женщине, мне некого будет винить, кроме себя».

Потом его губы нашли ее, и Эйден поняла, что сомнения, которыми она мучилась раньше, теперь исчезли. Она хотела стать женой Конна во всех смыслах этого слова.

— Ты будешь любить меня сегодня ночью? — услышала она свой вопрос. — Здесь, в нашей постели, в нашем доме! — Она почувствовала, как вспыхнули ее щеки от собственной смелости.

Его руки невольно прижали ее покрепче.

— Ты готова стать моей женой?

— Да, — последовал такой тихий ответ, что ему пришлось наклонить голову, чтобы услышать ее. — Я немного боюсь того, что должно произойти, но я не боюсь тебя, Конн. Это что-нибудь значит для тебя?

— Да, душечка, не бойся. Я буду обращаться с тобой так ласково и нежно, что потом ты поймешь, какими глупыми были все твои страхи. — Он гладил рукой ее голову.

Неожиданно в дверь громко постучали, и Адам де Мариско крикнул:

— Эй вы, двое, выходите! Если мне сейчас не позволяется получать удовольствие со своей женой, это должно быть также запрещено хозяину и хозяйке! — И он забарабанил в дверь.

— Адам! — Скай увещевала своего мужа, но в ее голосе слышался смех.

Выпустив Эйден, Конн ухмыльнулся:

— У моего зятя довольно странное чувство юмора.

— Я плохая хозяйка, — сказала Эйден.

— Чепуха! Предполагается, что у нас сейчас медовый месяц.

Эйден торопливо распахнула дверь и лукаво выбранила Адама:

— Милорд, ну и шумный же вы человек! Вы так ревете и кричите, что мне следовало бы поместить вас в конюшню! Идите же, сэр. Эрвина не любит ждать, когда она готова подавать ужин, — и, одернув юбки, величаво прошла мимо него.

— Что это значит? — Адам бросился вслед за ней. — Вы хотите обозвать меня ослом или быком из-за того, что я реву и кричу?

— Возможно, милорд, в вас есть немного от того и от другого, — сказала Эйден со смехом.

И Скай, и Конн присоединились к веселью, и все четверо вернулись в большой зал.

— Мой дорогой братец, — сказала Скай, — я так рада, что у Бесс Тюдор хватило здравого смысла ввести в нашу семью такую девушку.

— Я тоже рад, — ответил Конн и, обняв жену, притянул ее поближе.

— И я тоже, — добавил Адам. Он ухмыльнулся, обращаясь к Эйден:

— Боюсь, вам придется собрать все силы, чтобы отстоять свои права в этой банде. Думаю, что самыми тихими членами этой семьи являются невестки Скай, Гвинет и Джоан.

— 1 — Нет, — поправила Скай мужа. — Гвин проявила замечательную твердость характера с тех пор, как Эван увез ее в свои поместья в Ирландию. Она командовала горничными, когда в последний раз Блек Хью Кеннелли с сыновьями совершил налет на их поместье. Эвана не было в ту ночь дома, и они знали об этом. Гвин была беременна, но, собрав вместе женщин, она прогнала прочь старого негодяя и его разбойную банду, вылив на них из верхних окон дома содержимое помойных ведер.

— Эрвина готова подать обед, миледи, — сказал Бил, подойдя к Эйден.

Эйден смахнула с глаз выступившие от смеха слезы и повела мужа и гостей к высокому обеденному столу, накрытому на четверых. Она и Конн, как хозяин и хозяйка дома, сели в центре. Адам сел справа от Эйден, Скай слева от Конна. Дубовый стол был застелен белой полотняной скатертью необыкновенного качества, которая, несмотря на многолетнее использование, выглядела очень привлекательно. На столе стоял витой серебряный канделябр с красивыми свечами из пчелиного воска, столовые приборы состояли не только из серебряных ложек, но и из ножей и вилок с ручками из рога. У каждого прибора стоял тяжелый серебряный кубок, украшенный резьбой из виноградных лоз и винограда, явно итальянской работы. Молодой лакей наливал темно-красное вино в каждый из поставленных кубков. Тарелки тоже были серебряными, каждая с выгравированными буквами St. M. Скай отметила, что стол накрыт красиво.

Слуги начали появляться из кухни с блюдами, чашами и тарелками. Скай была совершенно изумлена, когда ей предложили устрицы, охлажденные, вскрытые и очень, очень свежие.

— Где, Бога ради, ваша кухарка нашла устрицы так далеко от моря? — спросила она, не в силах сдержать любопытство.

Эйден пожала плечами.

— Для нас всегда было загадкой, где Эрвина достает припасы. Мой отец говорил, что лучше не спрашивать, чтобы не обидеть ее. Он говорил, что до тех пор, пока у шерифа нет возражений против действий Эрвины, он тоже не станет возражать.

— Жаль, что мы не были знакомы с вашим отцом, — сказала Скай.

Эйден кивнула.

— Я понимаю, и, кроме того, он уже был болен, когда вы приехали в Королевский Молверн. Вы бы ему понравились. Он всегда любил ирландцев и получил бы огромное удовольствие от красивой женщины.

— Вы очень любили его, не правда ли?

— Да, это так, — призналась она, — и он был так одинок после смерти моей матери. Нас осталось только двое.

— Значит, вот почему вы не выходили замуж?

— Я не выходила замуж, потому что мой отец никогда не пытался найти мне мужа. Всегда казалось, что впереди есть время, а потом неожиданно в один день выяснилось, что времени вообще не осталось. Как же я была расстроена, узнав, что он хочет отдать меня под опеку королевы и просит ее найти мне мужа! Никогда в своей жизни не чувствовала себя такой беспомощной. Я вдруг поняла, что заботу обо мне возлагают на какого-то незнакомого человека. Что кто-то другой, а не мой отец должен стать моим хозяином. Отец никогда не выступал передо мной в такой роли. Он только частично успокоил мои страхи, сказав, что половина его состояния останется моей и только моей, чтобы у меня была некоторая независимость от мужа. Такой поступок был необычным для отца, ведь он был старомодным человеком. Думаю, он переживал, что сам не мог выбрать мне мужа. — Она улыбнулась Конну. — Ему не нужно было бояться. Королева нашла мне хорошего хозяина.

— Она выбрала мне добрую жену, — галантно ответил Конн, а когда их глаза встретились, в них было что-то новее, чего не было раньше. Они оба увидели это. Они оба ощутили странный, короткий рывок навстречу друг другу.

Скай почувствовала, как слезы жгут ей глаза. «Они влюбляются, — подумала она. — Это происходит на наших с Адамом глазах». И она порадовалась не только за своего брата, но и за Эйден.

Обед продолжался. Лакеи подходили, предлагая новое кушанье. Появилось блюдо с мелкой жареной форелью, каждая рыбка была уложена на водяной кресс-салат, и треска, залитая сливками и приправленная хересом. Был подан вкусный откормленный каплун, поджаренный до золотистого цвета и начиненный яблоками, сухарями и каштанами; утка с хрустящей темной корочкой под вишневым и сливовым соусом, нога ягненка, обложенная маленькими поджаренными луковичками; три ребра отличной говядины, которую сначала обваляли в каменной соли, а потом зажарили в собственном соку; большой слоеный пирог с кроликом из темной муки, испускающий ароматный, пар из проделанных отверстий в верхней корочке. Была подана миска свежего салата-латука, тушенного в белом вине, и еще одна миска с тушеной морковью. Вместе со сливочным маслом был подан свежеиспеченный хлеб, глазированный яйцом.

— Ваша Эрвина замечательная кухарка, если сумела приготовить чудесный ужин за такой короткий срок, — заметила Скай.

— В кладовой всегда много припасов, — сказала Эйден. — Мы мало веселились в последний год жизни моего отца. Но до этого никто не знал, кто может появиться у нашего порога. Это могли быть какие-нибудь родственники отца из Лондона или путешествующие купцы, которые имели дела с нашей семейной компанией. Гостеприимство отца было общеизвестно. Он и моя мать любили общество. Эрвина всю мою жизнь прослужила кухаркой в этом доме, а до нее здесь служила ее мать. Мы не так легко меняем наши привычки здесь, в Перрок-Ройял.

Все ели с аппетитом, дамы, может быть, чуть меньше, чем джентльмены, хотя и Скай, и Эйден любили хорошо поесть. Потом в зале появилась сама Эрвина с серебряным подносом, на котором стоял затейливо украшенный небольшой свадебный торт, увенчанный сахарными женихом и невестой. Толстая кухарка сияла широкой улыбкой, сама получая удовольствие от своего искусства. Она смело подошла к столу и поставила свое подношение перед Конном и Эйден.

— Мег сказала мне, милорд и миледи, что у вас не было времени как следует отпраздновать свадьбу, и свадебного торта тоже не было, потому что вы поженились в спешке. Мы любим вас, миледи, и хотим, чтобы вы помнили ваше свадебное торжество, хотя уже прошло несколько дней. — Потом она поклонилась, и выражение лица Эйден сказало ей, что хозяйка очень рада.

Но первым заговорил Конн:

— Ты прекрасная женщина, миссис Эрвина, и очень чуткая. Двор — удивительное место, но ни я, ни миледи не могли по-настоящему отпраздновать нашу свадьбу до тех пор, пока мы не приехали домой, в Перрок-Ройял, к ее слугам, которые являются нашей семьей. Благодарю всех вас!

— О конечно, Эрвина! Благодарим тебя от всей души, — только и смогла выговорить Эйден, которая была потрясена заботой кухарки.

Конн увидел, что в зале собралось большинство слуг, и крикнул Билу:

— Вина для всех. Бил. Мы должны отблагодарить всех за добрые пожелания.

Бил предвидел пожелание своего хозяина, и очень быстро каждому в большом зале была выдана его доля. По команде дворецкого они подняли кубки и крикнули:

— Долгой жизни, процветания и многих вам детей! Когда тост был выпит, Эйден и Конн разрезали свадебный торт, и каждый человек в зале получил маленький кусочек замечательного творения Эрвины. Незамужние горничные сберегли часть своих порций. Этой ночью они положат кусочек под подушку и увидят во сне свою настоящую любовь. Однако все остальные перед тем, как возвратиться к своим делам, выразили свое удовольствие громким причмокиванием. Когда в зале остались только две пары и те, кто прислуживал им, Эйден поднялась со своего места.

— Мы провели несколько дней в дороге, пока добрались из Гринвича, — сказала она, — и мне очень хотелось бы помыться до того, как лечь спать. Вы извините меня? — Потом, изящно поклонившись, она поднялась по лестнице. Войдя к себе в спальню, она с радостью обнаружила, что Мег уже предвосхитила ее желание. Около камина, в котором весело потрескивали душистые яблоневые поленья, стоялая большая дубовая лохань, наполненная водой. Пар, благоухающий лавандой, наполнял комнату.

— О, Мег, благослови тебя Бог!

— Разве я вас не знаю? — Немолодая служанка притворно оскорбилась. — Не то чтобы я одобряла все это ваше купание, но думаю, оно достаточно безвредно. Эй! Позвольте-ка мне помочь вам с этими кружевами, миледи. — Она непрерывно болтала, раздевая свою хозяйку, относя одежду Эйден в ее гардеробную, которая примыкала к спальне, и убирая все, кроме нижнего белья, которое она отнесет прачке. Очень быстро Эйден оказалась в лохани, сидя там на маленькой деревянной скамейке с волосами, заколотыми на макушке. Душистая вода была как раз нужной температуры и доставляла удовольствие после нескольких дней пути, когда Эйден могла вымыть только лицо и руки.

— Это рай, Мег. Мег фыркнула.

— Вы просто счастливы оказаться дома, миледи.

— И это тоже, но как мне недоставало этой чудной лохани, когда мы были при дворе! Та маленькая лохань, которую мы возили с собой, едва вмещала меня, а колени всегда торчали наружу и мерзли.

— И серебро, которое мы потратили на лакеев королевы, чтобы они доставали немного горячей воды, — продолжила Мег. — Надеюсь, вы не собираетесь вновь отправляться в дорогу. Зачем испытывать неудобства, миледи.

— Нет, Мег. Я вообще больше не хочу уезжать из Перрок-Ройял! Зачем нам делать это? Думаю, милорд согласится со мной. Я знаю, ему понравится здесь, когда он увидит поместье и со всеми познакомится.

Мег кивнула.

— Он кажется разумным, несмотря на то, что ирландец. Только Пресвятая Богородица знает, что мы родом из земли мечтателей, поэтов и дураков, хотя милорд выглядит хорошим человеком. Мне нравится его сестра и ее муж. Они ласково отнеслись к вам, мой цыпленочек, а слуги болтают, что они хорошие люди. Ваш дорогой отец, пусть Господь успокоит его душу, одобрил бы ваш выбор. — Она собрала чулки и нижнее белье Эйден из стопки, в которую они были сложены. — Теперь сидите спокойно и отмокайте, миледи. Я только отдам эти вещи Леоме в стирку. Вы же знаете, как она не любит, чтобы грязное белье накапливалось. — Дверь щелкнула, когда Мег вышла из комнаты.

Эйден глубже опустилась в маслянистую воду. Она могла поклясться, что ее высушенная за зиму кожа впитывает воду. Огонь весело потрескивал на решетке камина, а за окнами тихо стонал ветер. Завывания становились все громче, буря усиливалась. Когда наступала тишина, казалось, что она слышит, как падает снег. Скорее всего погода не изменится по крайней мере в течение еще одного дня, но теперь это мало волновало ее. Они в безопасности.

Они дома. Глубоко вздохнув, она закрыла глаза и расслабилась, наслаждаясь замечательным чувством удовлетворенности, которого она давно уже не испытывала.

Ей было одиноко при дворе Елизаветы Тюдор. В качестве одной из королевских фрейлин она должна была быть готовой для услужения ее величеству двадцать четыре часа в сутки, все семь дней недели. Ее место на королевской службе было необременительным, однако Эйден нравилась Елизавете, что несколько выделяло ее. К тому же, будучи еще и сиротой, она не имела семейных обязанностей, которые отвлекали бы ее. Когда у нее появлялось немного свободного времени, она обычно заменяла одну из фрейлин, которой было нужно или просто хотелось уйти.

Впервые в жизни Эйден была одинока. Она жила среди людского моря и тем не менее была одинока. Она старалась не поддерживать знакомство с графом и графиней Линкольн, боясь, что они могут узнать о том, что она богата, заявят о своем праве найти ей мужа и выдадут ее за кого-нибудь из своей семьи, присвоив таким образом ее состояние. Граф пользовался большой благосклонностью Елизаветы.

К счастью, Клинтоны не придали особого значения Эйден, предположив, что при дворе она пробудет долго, а потому у них всегда будет возможность поступить с ней как им захочется. Элизабет Клинтон — одна из фавориток королевы, и на самом деле добрая женщина, но она ставила интересы мужа на первое место. Она постаралась сделать так, чтобы другие женщины, служившие королеве, узнали о ее родственных отношениях с Эйден, и поэтому эти дамы не обижали Эйден, как часто бывало с теми, кого не защищала какая-нибудь могущественная семья и кому недоставало богатства или влияния.

Эйден по-прежнему чувствовала себя совершенно оторванной от всего окружающего. Образ жизни, который она усвоила, чтобы привыкнуть к этому странному и суматошному миру, частью которого она стала, на самом деле позволил ей незаметно вписаться в цветистый фон двора. Простота ее платья и отсутствие украшений подчеркивали ее некрасивость. Но иногда, когда она была в хорошем настроении, никто не верил, что это та женщина, которую они знали. Ее образование и ум не позволяли ей сходиться с другими девушками и отталкивали от нее старших женщин, у которых этих качеств не было. Только с королевой она осмеливалась становиться сама собой.

Итак, Эйден была скромной и застенчивой в отношениях с другими. Тихая, явно бесцветная девица, которую почти никто никогда не замечал. И в результате она была одинока. Выдавались дни, когда никто вообще не заговаривал с ней, не считая общений, связанных с ее обязанностями. Если бы не ее верная Мег, которая каждый вечер потчевала хозяйку самыми последними придворными сплетнями, Эйден была бы совершенно одинока. Однако несчастной она не была. У нее не оставалось времени на то, чтобы жалеть себя, поскольку двор был слишком интересным местом и так отличался от всего, что она знала прежде. И в конце концов, двор подарил ей мужа.

Конн… Она беспокойно заворочалась в лохани. Конн, который, как она сейчас стала понимать, был человеком гораздо более серьезным, чем представлялось, несмотря на свою репутацию шутника, дебошира. Он очень разумно распоряжался во время их путешествия, с ней обращался уважительно и ласково. Вел себя как подобает взрослому мужчине, хотя был почти на год моложе ее. И уж конечно, он не был похож ни на одного из всех, кого она знала раньше. Эйден начинала понимать, что, хотя она и выбрала самого красивого жеребца во всем табуне, может случиться так, что его будет трудно приручить. Конн не был похож на других мужчин.

— Вода все еще теплая, душечка?

Эйден вздрогнула, сердце ее сильно забилось при звуке его голоса. Она попыталась прикрыть руками грудь, только потом сообразив, что она скрыта водой.

— Вода все еще теплая? — повторил Конн. Он смотрел на нее с внезапным интересом, хотя ему не было видно ничего, кроме плеч, шеи и удивленного лица.

— Д… да, вода вполне приятная, милорд, — запинаясь, проговорила она.

— Хорошо! Тогда я присоединюсь к тебе. Эта прекрасная старая дубовая лохань сделана на двоих.

Он начал срывать с себя одежду, а Эйден плотно зажмурила глаза.

Потом внезапно она открыла их. Скай говорила, что самое интересное находится спереди, потому что там расположен мужской орган. А уж если она решила, что сегодня ночью она отдаст свою девственность мужу, она, образно говоря, должна посмотреть на свой жребий. Она хихикнула, и он с любопытством посмотрел на нее.

— Что тебя забавляет? Предупреждаю, мадам, не вздумай шутить над моими ногами. Они слишком длинные, ручаюсь, но я не похож на цаплю, как осмеливались утверждать некоторые!

— Я рассматривала не твои ноги, — дерзко ответила она и покраснела от своих же слов.

Конн захохотал и сбросил рубашку. Его зеленые глаза заблестели от удовольствия, и он снова поразился, какую умную и в то же время скромную девушку он получил в жены.

— Что же тогда, мадам, так заинтересовало тебя во мне? — поддразнил ее он, склонив набок голову и приподняв одну из своих черных бровей.

— То, что находится между твоими ногами, — откровенно ответила она. — Я закрывала глаза каждый вечер, когда ты раздевался, но Скай говорит, что у мужчин самое интересное находится спереди. Я только подумала об этом… — Она заулыбалась и покраснела.

Он тихо засмеялся, довольный тем, что она проявляет естественное любопытство к его телу. Слишком много девушек изображали притворную застенчивость, когда дело доходило до мужчин. Доказательством этому служили его старшие сестры в Ирландии. Озлобленные женщины с поджатыми губами, осуждавшие Скай и ее жизнелюбие, злобно оговаривающие свою сестру Эйбхлин, монашенку-лекарку, которая, по их мнению, должна была проводить жизнь коленопреклоненной в своем монастыре, вместо того чтобы бродить по стране, врачуя без разбора и богатых, и бедных; эти женщины постоянно бранили его за его веселость и развратный образ жизни, когда он единственный раз приезжал домой из Англии вместе со Скай. Даже его собственная миловидная мать никогда не вышла замуж снова, хотя он знал, что возможностей для этого у нее было достаточно. Однажды он спросил ее, почему она не вышла замуж.

— Никто, — сказала Анна О'Малли, — не мог занять место твоего отца.

Но потом он слышал, как она говорила своей служанке о каком-то настойчивом претенденте на свою руку:

— Я подчинилась учению своей церкви, Бриджит, и подарила мужу детей. Четырех сыновей. Но я не хочу испытывать на себе мужскую страсть. Я никогда не получала от нее удовольствия. Ах, если бы можно было выйти замуж за мужчину и оставаться с ним просто друзьями.

— Да, — согласилась Бриджит, — но не такова природа мужчин, миледи. Они всегда хотят совать свои фитили в тот или иной горшок с медом, а у бедной жены нет другого выбора, как подчиняться.

Конн стащил башмаки, а потом спустил узкие штаны. Выпрямившись, он посмотрел в широко открытые глаза жены и сказал:

— Ну, миледи, оправдал я твои ожидания или ты разочарована?

Серьезные серые глаза Эйден осмотрели его всего от темных, как ночь, волос до пят. Он был так же красив без одежды, как и в ней. На широкой груди кудрявились густые темные волосы, узкой полоской проходящие по его животу и переходящие в густую черную копну между его длинных красивых ног. Там, как она заметила, было расположено то, что показалось ей похожей на колбаску, слегка закругленную и лежащую среди темных волос.

— Он не очень-то большой, — невольно вырвалось у нее.

— Ты еще не возбудила его, — ответил он и, взойдя по ступенькам в лохань, опустился по пояс в воду. Он потянул носом:

— Лаванда? Я буду пахнуть как огород с травами!

Раньше Эйден сидела в лохани на скамейке. Сейчас она встала со своего насеста и стала напротив него.

— Я не приглашала тебя купаться со мной, милорд. Ты влез в лохань по своей воле. — Ее сердце бешено колотилось, и собственная смелость потрясала ее. Ее вдруг осенило, что она стоит в лохани совершенно нагая рядом с мужчиной, тоже раздетым.

По выражению ее лица он угадал, о чем она думает.

— Да, девушка, — тихо произнес он, растягивая слова, — отступать назад поздно. — Потом он притянул ее к себе и, склонив голову, начал целовать медленными, нежными, долгими поцелуями. Ее душистое мокрое тело расслабилось под его ласками, и, к своему удовольствию, он почувствовал, как в нем начало пробуждаться желание.

Волосы на его груди щекотали и возбуждали ее соски, и голова кружилась от теплой воды и его объятий. Она сильно прижала ладони к его груди, пытаясь удержать его. Конн целовал уголки ее рта, заставляя ее слабеть от прикосновения его языка.

— Эйден, — выдохнул он, — Эйден, моя сладкая, строгая женушка. — Обнимая ее одной рукой, он поднял другую руку и обхватил одну из ее грудей.

Она напряглась от потрясения. Никто раньше не дотрагивался до ее грудей. Никто.

— Конн! — пискнула она испуганно.

— Все в порядке, душечка, — успокоил ее он, — Когда люди любят, они трогают друг друга, а женские груди созданы для ласки так же, как и для кормления детей. — Он ласкал ее любовно и нежно.

Она трепетала, но теперь ей уже было не холодно и не страшно. Его руки привели ее в странное состояние, она больше не была самой собой. Конн видел, что она испугана. Будет лучше продолжать эту игру, когда они вылезут из лохани. Позже, когда Эйден станет более уверенной в себе и поймет, в чем заключаются занятия любовью, он вновь вернется к любовным играм в воде.

— Ты очень соблазнительна, леди Блисс, — сказал он, а потом крепко поцеловал ее в губы. — Ты умеешь тереть спину?

Эйден покраснела, но когда он убрал руки, она вновь овладела собой.

— Да, — ответила ему. — Повернись, милорд. — И начала его намыливать.

Ее руки были сильными, но нежными, и Конн тут же закрыл глаза. К своему удивлению, он обнаружил, что она возбуждает его своими явно невинными движениями рук. Опустив руки в воду, она намылила ему ягодицы, а потом попросила, чтобы он повернулся к ней лицом, и она могла бы вымыть ему грудь. Он смотрел на нее с высоты своего роста и улыбался. Ее лицо было очень серьезным, когда она намыливала его ароматным мылом. Он чувствовал, как начинает закипать его кровь. Боже правый! Эта девушка действительно начинает возбуждать его! Не в состоянии сдерживаться, он рывком прижал ее к себе, крепко обняв, и припал к ее губам в страстном поцелуе. У него было непреходящее желание растревожить ее притворное спокойствие, и это ему удалось. Он с силой раздвинул ее губы и его язык оказался у нее во рту, и это было первое его проникновение в нее. В первую секунду она замерла, а потом попыталась сопротивляться, вырываясь из его страстных объятий.

— Нет! О, Конн, нет! Он заскрежетал зубами.

— Эйден, черт возьми, ты моя жена! Я был терпелив, я старался быть терпеливым, я хочу быть терпеливым, но черт побери, женщина! Я всего лишь мужчина из плоти и крови! Ты будишь во мне дьявола, я хочу любить тебя! — Он не позволил ей высвободиться из его рук.

Пораженная его словами, она посмотрела на него.

— Я… я возбуждаю тебя? — прошептала она.

— Да.

Ее глаза наполнились слезами, готовыми пролиться и покатиться по ее щекам.

— О, Конн, я чувствую себя такой глупой! Быть такой невежественной в моем возрасте нелепо, но я просто не знаю, чего ожидать или что делать в любовных отношениях. Мне и страшно и не страшно. Я и хочу познать это и не хочу. Я не знаю, что делать и что думать! — Она беспомощно взглянула на него.

Конн посмотрел в лицо Эйден, а потом поднял руку и нежно погладил ее щеку пальцами.

— Ты до этого говорила, что хочешь заняться любовью со мной сегодня ночью, что ты готова стать моей женой. Ты по-прежнему думаешь так, душечка?

Ей надо выбирать! У нее есть возможность передумать, но каким-то чувством она понимала, что если сделает это, то подвергнет опасности их новые хрупкие отношения. Она быстро поняла, что он хороший человек и, конечно же, терпеливый, но, как он сам сказал, он сделан из плоти и крови. Простой смертный. Не какое-нибудь совершенное существо или святой. Кроме того, последнее ее совсем не устраивало.

— Эйден? Ты передумала?

Она отрицательно покачала головой и увидела его облегчение.

Выйдя из лохани, он протянул руку и помог Эйден выйти из воды. Потом, взяв полотенце, начал ее вытирать.

— Я не мог бы поймать тебя в лохани, когда ты вся в лавандовом масле, душечка. Да ты скользкая как угорь.

Эйден молча взяла второе полотенце с подставки, где оно нагревалось около огня, и принялась вытирать мужа. «Он простудится», — подумала она, и мысль о его объятиях и о том, что последует за ними, понравилась ей гораздо больше, чем возможность выхаживать его от простуды. Наконец они оба были вытерты, и Конна вдруг осенило, что он впервые рассматривает женщину, которая была его женой уже целую неделю. Он никогда не видел ее нагой. Он ласково отстранил ее от себя и стал неторопливо рассматривать ее тело, широко открывая глаза в радостном удивлении от увиденного.

— Черт возьми! — сказал он, посмеиваясь. — Это же просто смешно, Эйден! Какая прекрасная шутка!

— Что? — Лицо ее снова горело, и она почувствовала себя оскорбленной его словами и смехом. Почему она вызывала у него смех? Она потянулась, чтобы взять влажное полотенце и прикрыться, но он отшвырнул его, тихо выругавшись.

— Проклятие, душечка! Не прикрывайся. Ты самая красивая женщина из всех, кого я видел, и если я доживу до ста лет, не думаю, что смогу наглядеться на тебя.

Ее лицо сморщилось, и она заплакала.

— О чудовище! О животное! Зачем ты издеваешься надо мной? Я считала тебя добрым человеком, Конн, но ты не такой! — Она сильно ударила его кулаком. — Ты не такой!

Удивленный, он протянул руки, чтобы обнять ее и успокоить.

— Эйден, в чем дело? Чем я обидел тебя?

— Ты сказал, что я красива, а мы оба знаем, что меня едва ли можно назвать просто некрасивой, — рыдала она.

— Если говорить о лице, это так, моя милая жена, — согласился он, — но, Эйден, Творец сыграл замечательную шутку. Хоть твое лицо не очень красиво, у тебя, без сомнения, самое красивое и безукоризненное тело, которое я когда-либо видел, а ты должна поверить мне, когда я говорю это, ведь я видел множество красивых тел.

— Что? — ахнула она. — Что такое ты говоришь? В ответ он почти протащил ее через комнату и поставил перед зеркалом.

— Посмотри, душечка! Ты прекрасна!

Она уставилась на обнаженное тело в зеркале. Она никогда не видела себя голой, но зрелище, представшее ее глазам, не было неприятным, просто слегка шокирующим. Бессознательно она распрямила плечи и пристально посмотрела на отражение в зеркале. Ее ноги и руки были удивительно изящными и длинными. Тело тоже было длинным, тонкая талия переходила в соблазнительно округлые бедра. Она была широкой в кости и приятно полной. Маленький круглый живот был почти незаметен, а может быть, так казалось от отсветов пляшущего пламени. Серые глаза Эйден медленно поднялись к грудям. Они были не очень большими и не очень маленькими, их можно было назвать мягкими, совершенной формы шарами теплой плоти с очаровательными розовыми сосками, которые стояли совершенно прямо из-за холода в комнате.

Она вопросительно посмотрела на его отражение в зеркале.

— Ты говоришь мне, Конн, что никогда не видел женщину красивее меня? Это правда? Это не просто желание мужа доставить удовольствие своей жене, желание уложить ее в кровать?

— Это правда, душечка моя, клянусь в этом! — ответил он. — Я никогда не видел никого с таким прекрасным телом. — Потом он снова усмехнулся. — Если ты окажешься еще и страстной, жена моя, я никогда не буду просить Творца ни о чем другом. Клянусь Пресвятой Богородицей!

Смех заклокотал у него в горле и раскатился по тихой комнате.

— О, Конн! — сказала она, растягивая слова от радости. — Какой же ты еще мальчишка.

— Но от мужчины во мне тоже более чем достаточно для тебя, Эйден, обещаю, — пробормотал он, обняв ее за талию и наклоняясь, чтобы поцеловать ее плечо. Когда его губы коснулись ее кожи, у нее перехватило дыхание. Ей казалось, что его губы обжигают ее, оставляя горячие следы на ее коже. Его руки скользнули вверх и обхватили круглые груди, теплые сильные пальцы ласково терли ее плоть, раздражая соски.

— Сладкая, — прошептал он ей в ухо. — О, моя Эйден, какая же ты сладкая!

Его прикосновения больше не потрясали и не пугали ее. Она с любопытством смотрела в зеркало на его действия. И в самом деле, его прикосновения, казалось, перестали сковывать ее. Закрыв глаза, она глубоко вздохнула, отдаваясь приятным ощущениям, которые доставляли ей его руки, унося ее в волны зарождающейся страсти.

— Конн, — прошептала она, медленно поворачиваясь к нему и обнимая его за шею, потому что чувствовала слабость в ногах.

Он прекратил ласкать ее только на минуту и снова поймал ее губы в еще более нежном поцелуе, а потом, держа ее на руках, как в люльке, пересек спальню и осторожно положил ее на их кровать.

— Эйден? — спросил он тихо в последний раз.

— Разве ты не сказал сам, что возврата быть не может? — пробормотала она и, протянув руки, увлекла его к себе.

С мучительным стоном он упал на кровать и, перекатившись, притянул ее к себе. Это было невероятно, но желание так быстро охватило его, что только его внутренний голос напоминал ему, что нужно проявить терпение. Если он искусно посвятит ее в тайны любви, это в дальнейшем определит успех в их любовных играх. В его мозгу звучал голос Пегги Бреди, которая так хорошо помогла ему понять, какой приятной может быть чувственная страсть. Медленно, Конн, мой дорогой. Помни о том, что женщина подобна тонкой лютне.. Если ты хочешь добиться от нее самой лучшей мелодии, ты должен играть нежно и умело на ее тонких струнах.

Он чувствовал выпуклости ее грудей своей мускулистой грудью. Открыв глаза, он увидел, что она смотрит на него взглядом, в котором смешались застенчивость и любопытство. Он протянул руку и распустил ее волосы, которые были заколоты на макушке. Медные пряди рассыпались, и он запустил руку в их шелковистость, выбрав один локон, который пропустил между двумя пальцами и поцеловал. От волос исходил слабый аромат лаванды.

Эйден вздрогнула от удовольствия, вызванного одновременно его поцелуем и ощущением от прикосновения к коже своих волос. Второй раз она вздрогнула, когда длинный палец скользнул по ее скуле вниз, к подбородку. Повернув ее с бока на спину, он наклонился к ней и начал покрывать легкими поцелуями ее грудь. У нее вырвалось легкое удивленное «О-о-о». Его губы сомкнулись над соблазнительным соском и стали сосать его. Она никогда не испытывала подобного ощущения, которое внезапно вихрем охватило ее, вызывая дрожь по всему телу от пяток до макушки.

— М-м-м-м, — пробормотала она. Его рука гладила ее по животу. — О-о-о, — вздохнула она и дернулась от удовольствия.

Конн был несколько удивлен, потому что он ждал, когда она начнет сопротивляться. Вместо этого она чуть ли не мурлыкала. Его пальцы двинулись ниже, добираясь до главного источника ее женственности, и когда он дошел до него, услышал, как она затаила дыхание и тихонько ахнула. Это внушало уверенность, потому что, хотя он и не сомневался в ее девственности, та легкость, с которой она позволяла ему изучать свое тело, несколько расстроила его.

— Конн, — нервно прошептала она. Ей очень нравились его поглаживания и ласки с грудью, но это прикосновение было слишком интимным. Она попыталась остановить его.

— Нет, душечка, — уверил он ее, отталкивая ее руки. — Это все часть любовной игры. Клянусь тебе.

— Я сама никогда там себя не трогала, — сказала она.

— Я не сделаю тебе больно, Эйден. Это поможет тебе подготовиться для первого раза. Ты веришь мне? — Боже милосердный! Он горел от желания.

— Да, милорд, — ответила она. — Я доверюсь тебе.

Он ласково поцеловал ее, а потом продолжил свои действия. Она изо всех сил старалась лежать неподвижно, когда он играл с ней, но маленький бриллиант ее женственности оказался очень чувствительным, и она тихо застонала. Ее бедра начали двигаться чуть ли не по собственному хотению, когда его нежное щекотание вызвало трепетное ощущение, охватившее все ее тело. Она начала понимать, почему и мужчины и женщины поддаются искушению похоти. Она не смогла удержаться, чтобы не сказать:

— О, Конн! Это так приятно! Скажи мне, что есть что-то еще более приятное!

Сначала он был поражен, но потом усмехнулся, довольный тем, что она сама получала удовольствие. Это все к лучшему, ему совсем не хотелось, чтобы его жена походила на его старших сестер или на его мать.

— Будет еще приятнее, душечка! — ответил он.

— Я… я хочу сейчас, Конн! Я хочу все узнать сейчас! Я не могу больше терпеть твои прикосновения! Люби меня!

— Эйден, душечка… — начал он. Он должен действовать медленно.

— Сейчас! — взмолилась она. — О, прошу тебя, сейчас! — Ее тело неожиданно покрылось испариной, и она нетерпеливо извивалась.

Он придавил ее своим весом, пока не устроился удобнее. Она обхватила его руками, яростно прижимаясь к нему, наслаждаясь соприкосновением их тел. Он страстно целовал ее, их языки сладко переплетались, потом он шепнул ей:

— Раздвинь свои ноги для меня, Эйден. Она напряженно вздрогнула, но уступила без колебаний. Она быстро возбудилась, и сейчас он обнаружил, что ее юное тело влажное и готово принять его. Он осторожно приспособился, пытаясь как можно осторожнее нарушить ее девственность, но, к его удивлению, она прошептала ему на ухо:

— Нет, Конн! Я знаю, что в первый раз бывает больно. Перестань проявлять доброту в пустяках. Войди в меня с силой, муж мой! Давай разделаемся с этой моей надоевшей девственностью, чтобы мы могли дойти до приятного! — И она с силой приподняла бедра навстречу ему.

Он бессознательно надавил в ответ, войдя в нее одним могучим ударом, поглотив ее болезненный вскрик своим ртом, пленив ее в страстном порыве. Эйден знала, что будет больно, но она была совсем не готова к яростному взрыву в своих чреслах, который отозвался там пульсирующей, жгучей болью. Она вскрикнула, но он заглушил ее крик ласковым успокаивающим жестом, поглаживая ее лицо и волосы. Она почувствовала слезы на своих щеках, но он смахнул их поцелуем, неподвижно лежа на ней. Когда боль начала стихать, она внезапно почувствовала, что внутри нее находится что-то пульсирующее. Именно тогда он начал двигаться.

Никто не готовил ее к тому, что случилось потом, но позже она спрашивала сама себя, мог ли кто-нибудь объяснить ей это. Ее красавец муж входил в нее медленными, размеренными толчками, пока она невольно не застонала, потом скорость толчков возросла до того момента, когда она была совершенно уверена, что умрет в этом водовороте желания. Эйден начала терять контроль над своим разумом, телом и душой. Ей казалось, что она взбирается все выше и выше к вершине, которая казалась недосягаемой, а потом неожиданно она дошла до нее и со страшной скоростью полетела вниз навстречу калейдоскопу радужного разноцветия, и это все, что она могла вспомнить, пока родной голос Конна не окликнул ее, почти умоляя поговорить с ним. Она медленно и с большим трудом открыла глаза, но их трудно было держать открытыми, потому что веки налились свинцом.

— Эйден! Эйден, душечка! О моя женушка, ты так чертовски храбро себя вела, и я люблю тебя за это! — Он почувствовал облегчение, когда она улыбнулась ему. Потом ее глаза закрылись, и она заснула.

Он натянул одеяло, и Эйден с довольным вздохом повернулась на левый бок, засыпая все крепче. Лежа на спине, положив руки под голову, Конн широко улыбался. Он был удивлен ее поведением, поражен тем, что, несмотря на свою девственность, она получила полное удовлетворение с первого раза. Но не только это: она доставила ему невероятное удовольствие. Он вспомнил свои легкомысленные слова, сказанные совсем недавно о том, что, если она окажется страстной женщиной, он будет считать себя счастливым. Он тихонько засмеялся. «Страстная женщина» не те слова, которые могли быть применимы к Эйден. Она, несомненно, жаждала его любви и ни разу не отступила в страхе, не колебалась в приступе скромности. Наоборот, подбадривала его и, несмотря на боль, которую он заметил в ее глазах, не упрекала его за то, что он лишил ее девственности. Он все больше и больше понимал, как ему повезло. Титул, поместье, состояние, обаятельная и полная страсти жена. Как бы ему не загордиться! Его веки отяжелели, и он уснул.

Она проспала, вероятно, час или два, а потом проснулась с ясной головой, отдавая себе отчет в происшедшем. Она перевернулась на спину, лениво потянулась, слегка улыбаясь уголками рта. Облокотившись на локоть, она взглянула на Конна. Он спал на спине, растянувшись как ребенок, накрыв глаза правой рукой и подогнув левую ногу. Она осторожно отвернула одеяло и взглянула на его член. Она была поражена, что такая маленькая и мягкая штука смогла доставить ей такое удовольствие. Потянувшись, она смело взяла его в руку и начала ласкать. К ее великому удивлению, маленькая штука в ее руке неожиданно ожила, начала распрямляться и расти. Завороженная, она продолжала будить зверя, с широко открытыми глазами наблюдая, как он удлиняется и расширяется. Она все больше понимала, что эту громадину она принимала в собственное тело.

Конн спал некрепко и поэтому почувствовал холодный воздух комнаты, когда она откинула одеяло. Он наблюдал за ней из-под руки, гадая, какие мысли бродят у нее в голове, и дрожа от удовольствия, когда она начала ласкать его нежными и невинно-опытными пальцами. Он был поражен, обнаружив, как быстро она возбудила его, а когда он не мог больше терпеть ее прикосновения, он сказал тихо:

— Сейчас, Эйден, ты должна заплатить штраф за то, что разбудила своего мужа этой зимней ночью. — Протянув руку, он притянул ее к себе, запустив пальцы в ее медные волосы и касаясь губами ее рта. — Помнишь, душечка, как раньше ты считала мое естество маленьким, а я сказал тебе, что ты еще не возбудила в нем интереса? Ну, сейчас ты этого добилась!

Он оказался на ней, и его рот припал к одной из ее грудей, заставляя ее дрожать от удовольствия. Она пробормотала что-то, довольная его действиями, и он усмехнулся.

— Ах, девушка, тебе нравится это, не так ли?

— Да, милорд, но на этот раз я надеюсь, ты не обидишь ее сестрицу, как сделал раньше.

Он поднял голову, ухмыляясь.

— Нет, душечка, теперь, когда я знаю, что ты не боишься, я могу научить тебя многому. — Его губы приникли к другой ее груди, чтобы и она участвовала в их любовной игре. Пока он целовал ее груди, она гладила его голову, пропуская шелковистые пряди между пальцами. Его затылок, как она заметила, оказался чувствительным к ее прикосновениям, волосы там становились колючими.

Его рот спустился по ее длинному телу к животу, оставляя теплые поцелуи на ее нежной коже, заставляя ее содрогаться от удовольствия. Он хотел опуститься еще ниже, но боялся напугать ее, испортить брачную ночь, которая оказалась очень приятной для них обоих. Ее кожа так сладко пахла лавандой, была такой мягкой и такой нежной. Не сдержавшись, он лизнул языком ее живот, и она выкрикнула:

— О Конн! Конн! Это так приятно!

— Нет, милая, будет приятней, еще приятней! — обещал он ей и, подтянувшись, снова нашел ее губы. У нее самые замечательные губы, подумал он, целуя ее раз за разом. Они раздвинулись, ее влажный язычок нашел его язык, резвился с ним, нежно дразня его. Ее заигрывание разожгло его пыл, и он больше не мог сдерживаться и погрузился в ее теплую глубину. К его радости, она помогла ему, забыв о девичьей скромности.

— О, Конн, давай! Давай! Давай! — всхлипывала она, когда он с жадностью вошел в нее. «Великий Боже! Сейчас это произойдет снова», — подумала она. Какое невероятно страстное и чудесное соединение их тел, которое вело к растворению всего ее существа. Она закричала от удовольствия, и, не в силах сдерживаться, Конн излился в нее, непроизвольно содрогаясь, и наконец, упав рядом с ней, притянул ее в свои объятия.

— Эйден, Эйден, — пробормотал он, уткнувшись в ее волосы. — Как ты меня околдовала? Она тихо засмеялась.

— Я собираюсь спросить тебя о том же. О, Конн! Я не знала! Я не знала! Он нежно обнял ее.

— Конечно, ты не знала, Эйден, моя милая. Откуда ты могла знать?

— Будет ли так всегда, Конн? — спросила она простодушно.

— Черт побери, любовь моя, я надеюсь, что да! — ответил он горячо. Потом натянул на них одеяло. — Теперь спи, милая.

— Разве мы не повторим все опять, милорд? Сейчас пришла его очередь засмеяться.

— Ты жадюга, Эйден, — шутливо поддразнил ее он. — Мне нужно немного отдохнуть, а потом мы снова займемся любовью. Ты тоже отдохни. У нас впереди вся жизнь. Перед нами вечность.

Моя любовь. Он назвал ее «моя любовь»! Конечно, доказывала она себе, он не имел в виду настоящую любовь. Это просто слово, которым пользуются мужчины в интимной ситуации. Тем не менее какими же сладкими показались ей эти слова. Он, казалось, был доволен ею и их любовным актом; и, да поможет ей Бог, ей это тоже очень понравилось. Засыпая, она чувствовала, как горят ее щеки от воспоминания о собственной храбрости, когда она уговаривала его действовать смелее. И тем не менее ее действия, казалось, не рассердили и не удивили его. Надо будет спросить Скай на следующее утро. Ее красивая невестка, видимо, знала толк в вопросах любви. Глаза Эйден закрылись. Ей было тепло и уютно, и она была полностью удовлетворена своей участью.

Часть 2. ЖЕНА ЛОРДА БЛИССА

Глава 5

Рост Рогана Фитцджеральда на несколько дюймов превышал шесть футов, но несмотря на свои семьдесят восемь лет, он был строен. Голова у него тоже была ясной, хотя он и выпил довольно много в этот вечер. Создавалось впечатление, что он и капли в рот не брал. Удобно растянувшись на обитом гобеленом стуле, он сидел во главе высокого стола и следил за привычной суетой вокруг себя. Женщины собрались в кучку и сплетничали; мужчины около огня играли в кости и пили; дети носились по залу, играя то в одну, то в другую игру.

За стенами высокой круглой каменной башни, которая служила ему домом, слышалось завывание весеннего ветра, который свирепствовал в этот поздний апрельский вечер. В большом камине пламя билось и отчаянно металось, когда ветер со скорбным воем задувал в трубу. В вое этого ветра ему отчетливо чудились леденящие душу причитания по покойнику. Время, отпущенное ему для жизни на земле, двигалось к концу, и он знал об этом, но это его совсем не волновало. У него на земле не осталось ничего, и даже его Кейра отправилась в мир иной раньше него.

Дверь в зал распахнулась, и вошли двое плотно закутанных мужчин. Поскольку час был поздний, а погода ужасной, казалось странным, что кто-то мог ходить по улице. Наступила тишина, и люди, находящиеся в зале, с любопытством смотрели на вошедших.

Роган помахал рукой, приглашая гостей пройти вперед и крикнув остальным:

— Убирайтесь, вы все! Убирайтесь! Это все еще мой дом, и мне нужно побыть одному.

Никто не стал возражать ему, потому что нрав у старика был злобным. Когда он выходил из себя, никогда не останавливался перед тем, чтобы пустить в ход кулаки против родственников или слуг. Все, кроме двух вновь пришедших, спешно ушли из комнаты, в то время как слуга быстро забрал промокшие плащи гостей и тихо исчез, чтобы не навлечь на себя гнев хозяина. Старик знаком пригласил своих гостей к высокому столу:

— Налейте себе вина и садитесь.

— Ты хорошо выглядишь, дядя, — сказал младший из двух мужчин.

— До рассвета доживу, Кевен, мой мальчик. Этот человек испанец?

— Да. Познакомься, это сеньор Мигель де Гуарас, дядя.

— Добро пожаловать в Ирландию! Храбрый же вы человек, если решились высадиться в такую погоду.

— У меня не было выбора, милорд, — ответил испанец. — Англичане неусыпно наблюдают за побережьем даже в такую погоду. Было необходимо, чтобы я сошел с корабля сегодня, что я и сделал, иначе мне пришлось бы вернуться в Испанию и огорчить своего повелителя, короля. Поскольку мой брат Антонио уже сделал это, ухитрившись позволить англичанам арестовать его, мне сейчас предстоит защищать честь семьи.

Мигель де Гуарас поднес кубок к губам и, отхлебнув из него, поставил на стол с гримасой, не оставшейся незамеченной хозяином, который хмуро улыбнулся.

Когда мужчины расселись, Роган Фитцджеральд прямо посмотрел на испанца и сказал:

— Ну ладно, что вашему королю Филиппу нужно от меня? Я удивлен, что он вообще знает обо мне. Я не знатный лорд, просто хозяин Балликойлла, деревушки, которая не имеет никакого значения. Что значим мы перед испанским могуществом?

— Разве не сказано было, что ничтожный может стать великим? — ответил сеньор де Гуарас, но, когда Роган посмотрел на него тупым взглядом, быстро продолжил:

— У вас есть внучка, милорд.

— У меня несколько внучек и несколько правнучек, если мне не изменяет память.

— Речь идет о ребенке вашей дочери.

— О дочери Бевин?

Его глаза затуманились, когда он вспомнил о дочке, которую не видел с тех пор, как отослал ее, чтобы она вышла замуж за богатого английского милорда, человека одного с ним возраста. А было это двадцать пять лет назад. Она была такой красавицей, его младшенькая, и если бы не тот факт, что он не мог дать ей приданого, и не желание англичанина взять ее без приданого, он никогда бы не допустил этого брака. Тем не менее в целом она была счастлива. До самой смерти она писала ему каждый год на Михайлов день, рассказывая о жизни с мужем и детьми. Только один ее ребенок выжил. Девочка. Девочка, которую звали Эйден.

— Да, у меня есть внучка по имени Эйден, — согласился он.

— Она наследница значительного состояния, — сказал испанец. — Ее отец умер прошлым летом, поручив опеку над ней короне, а в день святого Валентина ее выдали замуж за господина Конна О'Малли. Вы знаете О'Малли с острова Иннисфаны, милорд?

— Только по имени, — последовал ответ. — Они знатные моряки, говорили мне, таким был и их отец.

— Они предали Ирландию и святую католическую церковь, — злобно заявил сеньор де Гуарас. — Они плавают под покровительством этой незаконнорожденной еретички, которая правит Англией, узурпировав законные права истинной королевы, Марии Шотландской, которая даже сейчас, когда мы говорим, томится в жестоком плену, несмотря на справедливые протесты моего государя, Филиппа, короля Испании.

— А как это касается меня и моей семьи? — рявкнул Роган. — Девушка выросла англичанкой, и хоть это и прискорбно, но она дочь своего отца, как и должно быть. Если я не ошибаюсь, ее муж — младший из детей Дубдхара О'Малли, значит, за душой у него ничего нет. Девушка — хорошая для него пара, и он по крайней мере не пират. Какое отношение это имеет к Испании, сеньор де Гуарас, и не болтайте больше вздора о своей католической церкви. Несмотря на всю свою набожность, ваш государь, король Филипп, борется за власть. — Роган щедро отхлебнул из своего кубка и пристально посмотрел на испанского шпиона.

Мигель де Гуарас не дрогнул под жестким взглядом ирландца. Вместо этого он поднял свой кубок и ухитрился не содрогнувшись проглотить немного отвратительного пойла. Передохнув, он сказал:

— Много лет О'Малли с Иннисфаны были бельмом на глазу Испании, милорд. Они успешно грабили испанские торговые корабли в Новом Свете в течение нескольких лет, отнимая у нас много золота. Их сестра, некая де Мариско, вместе со своим деловым партнером, сэром Робертом Смоллом, создала торговую компанию, которая является помехой испанским интересам, но что еще хуже — она выгодна для Елизаветы Тюдор. Мой король поклялся поставить этих пиратов на колени раз и навсегда, отобрать у узурпаторши богатства, которые ей принесли О'Малли, поссорить Англию и семейство О'Малли и полностью уничтожить их. Королю и Испании нужна ваша помощь, милорд!

— Я не буду ссориться с О'Малли с Иннисфаны, — отказался Роган Фитцджеральд.

— Они богаты, милорд, а вы бедны. Выдав вашу внучку за самого ничтожного из их семейства, они получили для себя все ее состояние, когда оно могло достаться вам, если бы вы женили на девушке вашего Кевена. Конн О'Малли, или лорд Блисс, как он теперь зовется, стал англизированным ирландцем, который лижет туфли английской королеве, чего не должен делать ни один истинный патриот.

Лицо Рогана Фитцджеральда потемнело от ярости, чего и добивался испанец.

— Помогите нам, милорд! Мы собираемся представить дело так, что якобы О'Малли участвует в заговоре против Елизаветы Тюдор с целью возведения на английский трон Марии Шотландской. Он будет, конечно, пойман, заключен в тюрьму и в конце концов казнен. В результате все семейство попадет под подозрение. Королева, несомненно, отзовет каперские свидетельства братьев О'Малли, и Англия лишится столь необходимых ей прибылей. Братья, все как один вспыльчивые, без сомнения, вернутся к прежним хозяевам, вызвав полный хаос.

Торговая компания их сестры разорится из-за недовольства королевы, ваша внучка останется вдовой, и ее можно будет ощипывать. Кевен станет для нее отличным вторым мужем, а когда он получит возможность распоряжаться ее деньгами, их можно будет использовать для организации настоящего мятежа против англичан. Я клянусь, милорд, что испанцы помогут вам в этом деле. Мы дадим вам оружие и лошадей. Вы же будете оплачивать жалованье вашим солдатам из денег вашей внучки, а на ее деньги можно купить много наемников.

Сейчас уже французы затевают, разрабатывают и вкладывают деньги в заговор, целью которого является освобождение Марии Шотландской и возведение ее на английский трон. Подумайте об этом, милорд! Англия окажется в осаде с севера! Французы высадятся одновременно на южном и восточном побережье! Ирландия поднимет восстание на западе! Они наверняка не смогут уделять внимание всем событиям сразу и прежде всего будут стремиться защитить свою землю, что, конечно, будет являться их главной заботой. Это прекрасная возможность для Ирландии стать свободной, избавиться наконец от иностранных шакалов.

Роган Фитцджеральд почувствовал, как кровь с новой силой побежала по его жилам. Ирландия станет свободной! Свободной от ненавистных англичан! Так ли это просто, как утверждает испанец, или Испания снова использует Ирландию, просто чтобы переполошить Англию? К тому же здесь замешана его внучка, ребенок Бенин. Что же делать, соображал он. Он не знал девушку, и, помимо всего прочего, она была англичанкой. Кроме того, ни одни достойный патриот, а он считал себя таким же преданным своей родине, как и любой ирландец, не позволит даже родственникам стать препятствием между Ирландией и ее свободой. Она может оплакивать своего мужа О'Малли, но любой муж мало отличается от всякого другого, и он отдаст ей Кевена, чтобы она утешилась. Ее собственность в Англии можно продать и получить дополнительные деньги, а они с Кевеном должны вернуться домой, в свободную Ирландию. Чем больше он думал, тем больше нравилось ему предложение испанца.

И испанский шпион, и Кевен Фитцджеральд с любопытством наблюдали за Роганом и ждали, каждый охваченный собственными мыслями. Испанец думал о своем брате, ценном испанском шпионе, гниющем сейчас в лондонском Тауэре из-за собственной неосторожности. А может быть, дело вовсе не в ней? Антонио пробыл в Англии семь лет, прежде чем его схватили. Может быть, англичане стали более бдительными? Может быть, более умными? Он считал себя обязанным восстановить честь семьи, и этот заговор был очень дорог сердцу его величества. «Король — удивительный правитель», — восхищенно думал Мигель де Гуарас. Он знал такие вещи, о которых большинство монархов даже не догадывались, а мелкие подробности интересовали его больше всего. Получив все подробные сведения, которые можно было собрать о семье О'Малли, король замыслил этот заговор против их семьи. И это он дал Мигелю де Гуарасу возможность снять пятно позора со своей семьи и выполнить эту миссию.

Кевену Фитцджеральду было наплевать на политические махинации Испании. Его гораздо больше интересовала возможность получить богатую жену и стать уважаемым человеком. И то и другое было одинаково важно для него, рожденного вне брака в семье Фитцджеральдов. Его отец был младшим братом Рогана, священником. Его мать была подругой сердца преподобного отца Барра и умерла вскоре после родов. По-своему отец Кевена был хорошим человеком. Он мог бы отдать младенца в сиротский приют, оставив его тайком у дверей монастыря, но вместо этого признал отцовство и попросил жену своего старшего брата вырастить ребенка. Кейра Фитцджеральд, мать двенадцати детей, согласилась, потому что ее младшей дочери Бевин было в то время уже десять лет.

Бевин была одним из самых ранних воспоминаний Кевена, красивая, улыбающаяся девушка с роскошными волосами и мягкой манерой поведения. Если ее дочь хоть в чем-то похожа на нее, он будет вполне счастлив, но на самом деле для него гораздо больше значило ее богатство. Всю свою жизнь он был вынужден смиренно сносить насмешки и коварные выходки своих двоюродных братьев. Они не осмеливались дразнить его в присутствии его дяди, чьим любимчиком он был, однако свою порцию злобы он получал. Так было до тех пор, пока он не вырос и не поколотил каждого из своих двоюродных братьев до потери сознания. Только тогда его нехотя признали, но даже сейчас он чувствовал себя чужаком среди них. Ему было тридцать, но, поскольку все в Балликойлле знали его историю и у него не было ничего, что говорило бы в его пользу, кроме красивого лица и нещедрой доброжелательности дяди, для него не нашлось подходящей жены. Теперь, если он правильно поведет себя в этом испанском заговоре, он получит наконец-то жену, и Роган может думать все что угодно, но деньги девчонки не будут потрачены для оплаты бредовых идей старика. Они останутся в его руках, и он станет наконец влиятельным человеком. Кевен Фитцджеральд знал точно: деньги означают власть.

— Скажите мне, — сказал Роган Фитцджеральд, — скажите мне, как вы собираетесь заманить в ловушку мужа моей внучки. Полагаю, что в этом будет участвовать Кевен.

— Да, милорд, — сказал Мигель де Гуарас. — Хотя ваш племянник совсем не похож на Конна О'Малли, но он такого же роста и сложения. Это он будет иметь дела с англичанами, но он будет в маске и закутан так, чтобы они не разглядели его лица. Им будет известно только одно — они имеют дело с высоким человеком с ирландским выговором, который называет себя Конном О'Малли. Больше вам ничего не надо знать об этом деле.

— Я должен знать, будет ли мой племянник в безопасности! Он очень дорог мне.

— Он будет в безопасности, — последовал ответ.

— Вы помогли мне воспрянуть духом, сеньор де Гуарас, — сказал Роган Фитцджеральд. — Я считал, что смерть близка, но теперь я буду жить, по крайней мере до тех пор, пока не увижу благословенную Ирландию свободной! Тогда я умру счастливым! — Потянувшись, он плеснул вина из кувшина в три кубка и, подняв свой, произнес:

— За Ирландию! Да благословит ее Бог!

Его собеседники в ответ подняли кубки, хотя никто из них не сказал ни слова до того, как они выпили свое вино. Но Роган Фитцджеральд не заметил этого, потому что его голова была полна стариковских мечтаний о победе.

Незадолго перед рассветом лорд и леди Перрок-Ройял вышли из дома к месту, где заспанный, лохматый конюший стоял, держа их лошадей. Конн наклонился и, согнув руку, подсадил жену в седло. Когда он распрямился и убедился, что с ней все в порядке, ее серые глаза встретились с его зелеными, и он совершенно определенно понял то, в чем не осмеливался признаться сам себе в течение последних нескольких недель. Он влюблен в нее. Он хотел сказать ей об этом, но, несмотря на ее страстное поведение в спальне, она по-прежнему держала его на некотором расстоянии от себя. Признаться в любви, когда она не испытывала таких же чувств, означало оказаться в дурацком положении, а этого он допустить не мог.

Он отвел взгляд и, пока она разбирала поводья, вскочил на свою лошадь.

— Ложись спать, парень, — ласково сказал он мальчику. — Солнце еще не взошло, а когда мы вернемся, мы сами поставим наших лошадей.

Они выехали из двора, а потом, перейдя на легкий галоп, направились через поля к дальним холмам. Воздух был прохладным и чистым. Небо тускло-сине-серого цвета не говорило, каким будет наступающий день.

— Ты сумасшедшая, леди Блисс, — сказал он, поддразнивая ее. — Кто еще как не сумасшедшая может отправиться смотреть восход?

— Это майское сумасшествие, — засмеялась она. — С тех пор как я себя помню, я вставала в первый день мая, чтобы посмотреть восход солнца. Когда я была маленькой девочкой, я приезжала со своими родителями, а потом мы привозили моих сестер. Когда они умерли, я и папа каждый год делали это, пока он не заболел так сильно, что не мог ездить верхом. Но я отправлялась одна. Это моя традиция! Моя удача! Ты понимаешь?

— Да, душечка, понимаю. Удача — это то, относительно чего ирландцы очень суеверны. Откуда пошел этот обычай?

— Моя мать привезла его с собой из Ирландии, но больше я ничего не знаю. Она говорила, что двенадцать месяцев тебе будет сопутствовать удача, если только ты встанешь посмотреть на восход солнца в первый день мая. Прошедший год определенно принес мне удачу, милорд. Хотя мой отец умер, я отправилась ко двору и привезла обратно прекрасного мужа!

Конн засмеялся так громко, что лошади прижали уши и испуганно заплясали, а какая-то птица вылетела из гнезда и с пронзительным криком полетела, шумя крыльями. Это рассмешило Эйден, и они расхохотались.

Небо начало светиться, горизонт заливало глубоким розоватым светом, и, наступая, рассвет окрашивал бесконечную высоту небес яркими цветными лучами. Они подстегнули лошадей, чтобы поскорее взобраться на гребень Холмса с которого, по уверению Эйден, открывался прекрасный вид. Добравшись до вершины, они увидели широкую золотую полосу, окрашенную по краям в багровый пурпур и накатывающуюся вслед за розовой. Тусклое небо над ними стало сейчас ярко-голубым, и подул едва заметный ветерок. Остановив лошадей, они молча наблюдали, как густые краски разливались по горизонту, а потом в ярком сверкании выкатился круглый шар солнца, опережаемый всплесками ярко-оранжевого света.

"Сколько рассветов видел я, и тем не менее не видел ни одного», — подумал Конн. Он бессознательно потянулся и взял ее руку в свою, ласково сжимая ее. Она ответила на его пожатие.

— Я знала, что ты поймешь, — тихо сказала она. — Теперь удача будет сопутствовать нам обоим весь год.

Отпустив ее руку, он спешился сам и снял с лошади ее. Потом рука об руку они неспешно прошли немного вперед, оставив лошадей щипать молодую траву. Расстелив плащ на росистой земле, Конн повернулся к жене и обнял ее. Он медленно наклонил голову, крепко и страстно поцеловал ее. Она обняла его за шею и прижалась к нему. Как будто по обоюдно услышанному сигналу, они встали на колени, лицом друг к другу. Ласковыми движениями пальцев он развязал завязки ее плаща, и тот упал на землю. Его настойчивые пальцы расстегнули маленькие жемчужные пуговицы, на которые была застегнута ее белая шелковая рубашка, расшнуровал батистовую сорочку и спустил одежду с ее плеч, обнажая ее прекрасные груди. Эйден откинулась на спину, и в течение долгой минуты Конн просто рассматривал ее. Потом его пальцы потянулись и стали нежно дразнить ее соски, а когда они бесстыдно поднялись вверх, навстречу рассветному небу, Конн начал ласкать ее груди руками. Она мурлыкала и вздыхала от его прикосновений, невероятно возбудив его. Он расстегнул собственные одежды и обнажил ее шелковистые бедра. Эйден чувствовала прикосновение холодного утреннего воздуха к коже, чувствовала, как руки мужа, отпустившие ее груди, скользили вверх по ее ногам, бедрам, бокам. Она была без ума от таинственной силы, которой он, казалось, обладал и которая заставляла ее так безрассудно желать его. Он устроился между ее ног, и она с радостью раскрыла ему свои объятия, сгорая от нетерпеливого желания почувствовать его внутри себя, что он и сделал без промедления.

"О, Конн, — думала она, — я так люблю тебя! Если бы только я осмелилась рассказать тебе об этом. Если бы ты только мог тоже полюбить меня».

Он застонал, входя в ее тугую теплоту как можно глубже и чувствуя себя тем не менее неудовлетворенным. Ему было недостаточно просто обладать ее желанным телом. Он хотел большего! Он хотел, чтобы она любила его, и, не в силах сдерживаться, он наполовину всхлипнул, наполовину вскрикнул:

— О, Эйден, душечка! Люби меня так, как я люблю тебя, моя дорогая! Люби меня!

Отдавшаяся собственной страсти, Эйден услышала его мольбу. Или ей показалось? Она содрогнулась от первого оргазма, а потом он повторил:

— Я люблю тебя, Эйден. Можешь ли ты тоже полюбить меня?

Она оправилась после восхитительного полета с вершины, и ее серые глаза широко раскрылись.

— Ты любишь меня? Ты действительно любишь меня? Он посмотрел ей в лицо, и неожиданно она поняла по его изумительным глазам, что он говорит правду. Он любил ее! Он и вправду любил ее! Непрошеные слезы полились из ее глаз и залили ее лицо. Ее сердце упало.

— Ты не любишь меня, — убито сказал он.

— Не люблю тебя? — ахнула она. — Я полюбила с первой минуты, как увидела тебя, сумасшедший ирландец! С самого первого дня моего появления при дворе. Конечно, я люблю тебя!

Ощущение счастья захлестнуло его душу и разум.

— Ты любишь меня? Тогда почему же ты не сказала мне об этом, Эйден?

— Потому что ты не любил меня, когда мы поженились. Потому что я не хотела быть похожей на всех тех придворных глупышек, которые ставили себя в дурацкое положение, гоняясь за тобой!

Он был ошеломлен ее признанием. Она очень хорошо скрывала тайные мысли. Он никогда не подозревал, что она может любить его. Никогда ему не приходило в голову, что она может испытывать те же чувства, которые испытывал он сам.

Эйден притянула его голову и поцеловала, шепча одновременно:

— Милорд! Разве ты не хочешь завершить дело, которое ты начал?

— Нет, душечка, — сказал он, отстраняясь от нее. — Не здесь. Я хочу поехать с тобой домой и попасть в нашу спальню. А уж там буду постоянно подогревать тебя в течение следующих двух недель. — Оправив платье, он одернул и ее юбки.

— Но я и так уже созрела для тебя, Конн! — воскликнула она.

Усмехаясь, Конн поставил жену на ноги и посадил в седло.

— Я рад слышать это, мадам, но короткая поездка верхом сделает твое желание еще более сильным.

— Ты негодяй, милорд! — прошипела она, внезапно разозлившись. Именно этого она и опасалась. Сейчас он был уверен в ней и воспользуется этим преимуществом. Пришпорив лошадь, она пустила ее рысью вниз с холма. Добравшись до его подножия, она перешла на галоп, оставив позади своего растерявшегося мужа.

— Эйден! Эйден, подожди, черт возьми! «Что за дьявольщина случилась с женщиной?» — подумал он. Разве он не признался, что любит ее, что он целиком в ее власти. Он поспешно погнал лошадь вслед за ней по направлению к дому.

Трение о седло сводило ее с ума. Она была готова убить его за то, что он делает с ней! Она запрется в спальне и не выйдет целый месяц! Тогда, может быть, он поймет, как она себя чувствует. Она была уверена, что он не позволит себе развлекаться с горничными. Доехав до конюшен, она соскочила с лошади, завела ее в стойло и быстро расседлала.

— Эйден! — Его жеребец появился в дверях.

— Иди к черту! — бросила она.

— Что, Бога ради, пришло тебе в голову, женщина? Я люблю тебя, а ты любишь меня. Мы же собираемся уединиться в нашей спальне, милая, и весь день провести там, занимаясь любовью.

— Ты занимался любовью со мной, Конн! Занимался любовью со мной под утренним небом, а затем из-за того, что я сделала глупость, признавшись в своей любви к тебе, ты остановился, рывком поднял меня на ноги и сказал, что мы отправимся домой заниматься любовью! Я не из тех твоих шлюх, которых можно легко пользовать! Я твоя жена, Конн, и если ты хоть раз еще осмелишься так поступить со мной, клянусь, что отрежу тебе уши.

Конн легко соскочил с лошади и, закрыв за собой дверь конюшни, отвел своего коня в стойло.

— Итак, мадам, тебе наплевать, где я возьму тебя, если уж мне предстоит закончить начатое? Это так?

— Да! — Она с яростью сверкнула на него глазами.

— Иди сюда!

— Что?

— Иди сюда! — повторил он. В сумраке конюшни она видела его глаза, которые, по ее мнению, горели весьма опасным огнем. Она придвинулась поближе к лошади, как бы в поисках защиты, и он тихо засмеялся.

— Открой дверь, — нервно попросила она.

— И тогда пусть весь дом увидит, как я занимаюсь любовью со своей женой? Думаю, этого не стоит делать, Эйден, душечка!

— Ты хочешь заняться любовью со мной в конюшне? Войдя в стойло, он вытащил ее оттуда, подхватив самым бесцеремонным образом, и бросил на охапку сена.

— Понимаю, что тебе невтерпеж, милая, и, оглядываясь назад, сознаю, что ты совершенно права. Я чертовски глупо поступил, прервав наше приятное занятие ради большего удобства. — Его руки скользнули ей под рубашку. — Мы ведь не успели застегнуться, не так ли?

Он страстно ласкал ее, его пальцы мяли ее тело до тех пор, пока ей не захотелось закричать. Он нетерпеливо рванул материю, а потом склонился к ней и, взяв ее сосок в рот, начал жадно сосать его. Он нежно покусывал его мелкими острыми укусами, и она стонала от удивления, ведь раньше он не был груб с ней, и тем не менее то, что он делал, было приятно.

— Моя сладкая женушка со своим необыкновенно красивым телом, — бормотал он. — Я хочу погрузиться в тебя, Эйден! Я хочу провести всю свою жизнь, занимаясь с тобой любовью. Я обожаю тебя, девушка! Тебе это ясно? Я люблю тебя! — Он поднял голову и посмотрел ей в глаза. — Я никогда раньше не говорил женщине таких слов, Эйден. До тебя я ни одной женщине не говорил, что люблю ее. Любовь слишком драгоценна, чтобы относиться к ней легкомысленно, моя дорогая. — Он протянул руку и снова начал ласкать ее.

— Черт тебя побери, Конн, — бессильно и не очень уверенно сказала она. — Со мной надо обращаться с уважением. Я не из тех, с которыми ты так легко забавлялся, милорд, но, Боже помоги мне, я тоже тебя люблю. — Она притянула его голову к себе, и они снова поцеловались. Когда их губы слились в сладком, опаляющем поцелуе, он вошел в нее, наполнив ее тем, в чем выражалась его страсть. На мгновение он замер на ее бедрах, наслаждаясь этим положением, а потом начал двигаться на ней, сначала медленно, потом все быстрее. Его сердце колотилось от возбуждения, и он подумал, что если бы в этот самый момент он умер, то счел бы себя счастливым.

Как он мог делать с ней такое? В затуманенном сознании Эйден звучал этот вопрос. Как удавалось этому великолепному мужчине, за которым она была замужем, заставить ее испытывать такое потрясающее ощущение? Ее чувства путались. Она хотела, чтобы он бесконечно продолжал любить ее, и в то же время страсть, которую он пробудил в ней, вызывала в ней желание кусать и царапать его. Она легко пробежала ногтями по его длинной упругой спине, и он заворчал от удовольствия.

— Сладкая! Сладкая!

Она чувствовала, что теряет над собой контроль, ее уносит в море ослепляющего желания. Она стремительно взлетала все выше и выше, подобно ястребу, парящему в воздушных потоках. Он входил в нее глубже и глубже, и она чувствовала экстаз, забыв про грубую солому, царапающую ей спину. Потом наступил взрыв, и она почувствовала, как ее тело сладостно изливается под ударами пульсирующей красной головки его большого члена, и из него извергается ответная дань. Лошади в стойлах беспокойно задвигались, когда Конн и Эйден закричали от наслаждения, и он медленно свалился ей на грудь с завершающим стоном.

В течение нескольких восхитительных минут они лежали на охапке сена, а потом Эйден сказала:

— Конн, оставь меня! Уже давно рассвело, и после завтрака сюда придут на работу конюшие. Ты хочешь, чтобы они увидели, как их хозяин изображает жеребца во время гона с их хозяйкой в роли кобылы?

Он удовлетворенно усмехнулся.

— Не хочу, милая. Трудно поддерживать порядок среди слуг, если они будут подозревать, что ты так же смертна, как и они. — Он скатился с нее и одернул ее юбки, занявшись потом собственной одеждой. — Так кем же ты считаешь себя, Эйден? Молодой кобылой?

Она села и, зашнуровав сорочку, застегнула рубашку.

— Должно быть, так, — ответила она, — потому что я с совершенно бесстыдным пылом отдаюсь тебе, муж мой.

Он протянул руку и вытащил несколько соломинок из ее великолепных волос. Потом наклонился и подобрал зеленую шелковую ленту, которая развязалась во время их схватки, и отдал ее Эйден.

— Я считаю, мадам, что в равной степени пылок, овладевая тобой, — сказал он с улыбкой, а потом помог ей подняться. Повернув ее лицом к себе, он поцеловал ее медленно и долго, его рот нежно и осторожно прикасался к ее чувственным губам.

Тихо вздохнув, она обвила руками его шею. Кончик ее бархатного язычка осторожно пробрался к нему в рот в поисках его языка. Найдя его, она гладила его своим языком, снова вызывая у него желание. Произошло что-то удивительное, подумал он. Признавшись в любви друг к другу, они разрушили все барьеры, разделявшие их. Он никогда еще не чувствовал, что она может проявлять такую чудесную уступчивость, хотя прежде она никогда не отвергала его. Тем не менее сейчас все было по-другому, и это ему нравилось. Их поцелуи стали более крепкими, более страстными, и внезапно, сделав невероятное усилие, Конн разорвал объятия.

Эйден надула губы.

— Милорд! — запротестовала она.

— Я слышу шаги конюших, — сказал он со стоном, — но если бы я не слышал их, Эйден, женушка, я бы снова завалил тебя на эту охапку сена.

— Лучше позаботься о своем виде, милорд, — поддразнила она его и, протянув руку, погладила выпуклость на его узких штанах, которая была очень заметна, несмотря на одежду.

— Черт! — проворчал он, а она хихикнула и, проскользнув назад в стойло, сделала вид, что чистит свою лошадь. Двери конюшни распахнулись, и с шумом вошли несколько конюших.

— Миледи? — Они остановились.

— Доброе утро, Хейг, — обратилась Эйден к главному конюшему и приветливо кивнула остальным. — Милорд и я только что приехали и, не найдя никого поблизости, сами расседлали наших лошадей. Сейчас мы оставляем их вам. Я хочу, чтобы их накормили овсом в честь первого дня мая. — Потом с доброй улыбкой она взяла под руку мужа и увела его из конюшни.

Они наполовину прошли конный двор, когда она захихикала, а Конн захохотал.

— Из тебя бы получилась прекрасная придворная дама, дорогая.

— Я намерена вернуться ко двору, — к его удивлению, сказала она.

— Что?

— По крайней мере однажды, — лукаво сказала она, — когда я окажусь беременной, Чтобы можно было поважничать перед всеми женщинами, которым так нравилось гоняться за тобой. Ты не возражаешь?

— Нет. — Он ухмыльнулся. — Я буду рад пустить им пыль в глаза, одев тебя в соответствующий придворный наряд, такой рискованный, чтобы были видны твои прекрасные груди. Мне хочется, чтобы джентльмены поняли, что они потеряли в твоем лице.

— Ха! Ты сам никогда не замечал меня, Конн Сен-Мишель, — раздраженно сказала она.

— Нет, заметил, дорогая. На Двенадцатую ночь, когда поцеловал тебя в первый раз и твои губы оказались невероятно сладкими. С минуту я не мог представить себе, что делает при дворе девушка, подобная тебе.

— Но еще через минуту твои мысли переключились на одну из тех шлюх, которых ты всегда протыкал своим копьем, — обвиняюще сказала она.

— Верно, — вкрадчиво признался он и со смехом уклонился от удара, который она собралась нанести ему. — Ты ревнуешь! — ликующе сказал он.

— К каждой женщине, которую ты когда-либо знал, — призналась она удрученно.

Они дошли до дома, но перед тем как войти, он прижал ее к себе и крепко обнял.

— Я никогда не покину тебя, милая. Обещаю. Я верю, что мы с тобой будем всегда любить друг друга. — Потом он ласково поцеловал ее. — Сейчас, моя милая, я умираю от голода, а потом буду умирать от желания обладать тобой снова! Проведем весь день в постели?

Но когда Конн и Эйден вошли в дом, они обнаружили, что их ожидает гость. Навстречу им спешил Бил, чтобы поздороваться с ними.

— В большом зале вас ожидает какой-то джентльмен, милорд, — сказал он. — Он говорит, что он кузен миледи. У Эйден был растерянный вид.

— У меня нет никаких кузенов, — сказала она. — Мой отец был единственным сыном.

— Но у твоей матери были братья и сестры, — заметил Конн.

— Кузен из Ирландии? Но я даже не знаю семью своей матери.

— У джентльмена ирландский акцент, миледи, — высказался Бил.

Они поспешили в дом. Увидев, что они входят в комнату, Кевен Фитцджеральд поднялся с места у камина, но прежде, чем он смог заговорить, Конн сказал:

— Я лорд Блисс, а кто вы такой?

Конн обежал глазами мужчину, который был таким же высоким, как и он сам, однако немного плотнее. Ему не понравился незнакомец, хотя он и не понимал, почему. Возможно, из-за его голубых глаз, которые постоянно избегали его взгляда.

— Кевен Фитцджеральд, милорд, — последовал ответ. Потом Кевен быстро повернулся к Эйден. — А вы, должно быть, маленькая Эйден, дочь моей дорогой Бевин. Я привез вам привет от вашего деда, Рогана Фитцджеральда, Эйден.

— Неужели мой дед еще жив? — спросила она. — Мы ничего не слышали о нем после смерти моей матери.

— Старик не умеет писать, — сказал Кевен. — Это обычно делал за него мой отец, а потом, когда он умер, дед просил об этом нового священника.

— Прошу меня простить, господин Фитцджеральд, но я мало знаю о семье моей матери, а о вас я совсем ничего не слышала.

Кевен Фитцджеральд широко улыбнулся, но, как заметил Конн, его глаз улыбка не тронула.

— Конечно, вы озадачены, маленькая Эйден, и я не виню вас. Несомненно, ваш английский отец хотел, чтобы вы забыли о своих ирландских родственниках.

— Вовсе нет, сэр, — ледяным голосом сказала Эйден. — Именно мои ирландские родственники, казалось, не хотели иметь никаких дел с моей матерью после того, как та вышла замуж за моего отца. Их вполне устраивало, что он взял бесприданницу. Все годы совместной жизни с моим отцом мама исправно писала своему отцу, хотя тот написал ей всего лишь дважды и оба раза просил денег.

Кевен быстро попытался исправить свою ошибку.

— Да, маленькая Эйден, они могут быть жестокими людьми, Фитцджеральды, однако Ирландия суровая страна. Вы говорите, что не знаете, какое место я занимаю в семье, поэтому я расскажу вам. У вашего деда много лет назад был младший брат. Его звали Барра, и он был священником. Я незаконнорожденный ребенок его подружки, умершей вскоре после моего рождения. Меня вырастила ваша бабка, Кейра, да благословенна будет ее память. Я рос в доме своего дяди и провел всю свою жизнь в Ирландии.

— Что же тогда привело вас в Англию? — спросил Конн.

— Управляющий дяди Рогана вскоре должен удалиться на покой. Он почти так же стар, как и сам Роган Фитцджеральд. Я должен заменить его. Меня всю жизнь готовили к тому, чтобы я занял его место, но мой дядя боится, что если он умрет раньше, чем я смогу занять эту должность, его старший сын, мой кузен Тайней, не даст мне средств к существованию. Я приехал в Англию посмотреть, как здесь управляют вашими поместьями. Может быть, милорд, вы позволите, чтобы ваш управляющий показал мне ваши земли.

— Конечно, — с прохладцей ответил Конн.

— Он должен познакомиться и с Королевским Молверном тоже, — подхватила Эйден, — и быть может, ему стоит поехать в Девон и осмотреть еще и поместье Робина. Мы могли бы устроить это, правда, Конн?

— Я не хотел бы быть навязчивым, милорд, — быстро сказал Кевен, видя, что Конн собирается отказать ему, и искусно лишая его возможности сделать это.

— Я никогда бы не посчитал обузой любого члена семьи матери Эйден, — сухо ответил Конн, — но неужели вам захочется ехать так далеко на юг, в Девон, господин Фитцджеральд?

— Мне пригодится все полезное, чтобы поддержать и улучшить поместье дяди Рогана. Я многим обязан ему за то, что он взял меня в свой дом и вырастил. Не всем ирландцам везет так, как вам, милорд.

— Да, — наивно согласилась Эйден, — Конну замечательно повезло, — но потом, заметив, что муж нахмурился, продолжила:

— Однако я заболталась, кузен. Я должна проследить, чтобы Эрвина накормила вас. Ведь вы голодны. Вам нужно посмотреть остальную часть Перрок-Ройял, а потом, через несколько дней, мы навестим сестру Конна.

— Она живет неподалеку? — спросил Кевен.

— Всего в нескольких милях, если ехать по полям. Ее дом называется Королевский Молверн, а поместье сына леди де Мариско, графа Линмута, вы посмотрите в Девоне.

— Леди де Мариско?

— Сестра Конна.

— У нее есть сын, который является английским графом?

— О да! Семья Робина очень близка к ее величеству. Его отца очень любила королева, а молодой Робин ее любимый паж, хотя скоро он уезжает во Францию в университет. Этого он очень хочет, и два его старших брата уже уехали туда. Это очень дружная семья.

Кевен Фитцджеральд с интересом переваривал эти сообщения. Ему не понравилось, что Эйден так привязана к семье Конна. Он начинал понимать, что даже если он, возможно, и выполнит свою роль в заговоре испанцев, он может оказаться не в состоянии довести все до конца. Однако если он намерен захватить богатство Эйден, ему придется уничтожить Конна и братьев О'Малли. Что касается его сестры с ее высокопоставленным английским сыном, с ней можно не торопиться, и о ней, подумал он, беспокоиться не стоит. Она не сможет спасти своих братьев. Она — женщина и, несомненно, не имеет никакого влияния. Кевен Фитцджеральд останется безнаказанным, да и кто сможет разоблачить заговор? Эйден весьма миленькая, хотя он видывал и лучших, а уж Бевин, определенно, была красавицей. Но в темноте теплая баба это теплая баба, а лицо не имеет значения.

Он улыбнулся женщине, которую прочил себе в жены.

— Вы напоминаете вашу мать, — ласково сказал он.

— Неужели? Как странно, ведь я похожа на своего отца, — сказала она.

Она совсем не глупа, быстро сообразил он. Ему надо быть похитрее с ней.

— Не во внешнем облике, — быстро поправился он, — а скорее, в вашей манере поведения, в ваших жестах, в наклоне вашей хорошенькой рыжей головки. Я был просто убит, когда Бевин уехала за море, чтобы выйти замуж за англичанина.

— Сколько же вам было лет?

— Всего шесть, но она была со мной всю мою жизнь. Она была мне как сестра, и я плакал целыми днями после ее отъезда. Все произошло так быстро, обручение и свадьба в течение одного месяца. Едва хватило времени, чтобы сделать оглашение в Балликойлле и заочно отпраздновать свадьбу в Ирландии, чтобы ее семья убедилась, что она вышла замуж.

— Она вышла замуж здесь в Англии сразу после приезда, — сказала Эйден. — Граф и графиня Линкольн, которая является нашей отдаленной родственницей и урожденной Элизабет Фитцджеральд, устроили этот брак, и они, как мне рассказывали, приехали на свадьбу. Граф сам был посаженым отцом невесты. Это была большая честь.

— Эйден, Эрвине нужно время, чтобы приготовить еду для нашего гостя, — напомнил Конн жене, и она, быстро улыбнувшись обоим мужчинам, поспешно вышла из комнаты.

Конн повернулся и сказал гостю:

— Насколько я помню, Фитцджеральды живут на юге. Оттуда вы отплыли, чтобы появиться здесь, в срединной Англии?

— У меня были дела в Дублине, связанные с поместьем, милорд, и поэтому оттуда я отплыл в Ливерпуль. Там я купил лошадь, и поскольку на моем пути в Лондоне я должен был проезжать мимо вас, я обещал моему дорогому дяде, что заеду и повидаю маленькую Эйден. Он вспоминает о ней с большой нежностью.

— Он никогда ее не видел, — заметил Конн.

— Но письма, которые посылала ему его дочь, были такими живыми, что он как будто видел ее воочию, — последовал спокойный ответ.

— А как обстоят дела в Ирландии? — спросил Конн.

— Без изменений. Англичане продолжают заселять страну своими людьми, тем самым сгоняя с мест нас. Ничего не изменилось.

— Но Коннот не стал колонией, — сказал Конн.

— Нет, — согласился Кевен Фитцджеральд. — Ваши люди научились ладить с англичанами. Наши же люди предпочитают оставаться свободными.

Конн не заметил оскорбления.

— Ирландии нужен один король, а не сто, а до тех пор, пока там сотня королей, Ирландия останется в рабстве. Однако вы этого не понимаете, не так ли? Вы считаете меня предателем своей страны, потому что я живу здесь. Но в Ирландии я был бы младшим сыном Дубдхара О'Малли, без земли и без денег. Мое существование было бы бесцельным. Здесь, в Англии, я оказался полезным. Я обеспечил себе состояние.

— Женившись на моей кузине, — сказал Кевен Фитцджеральд.

— Нет! Я был богатым человеком до того, как познакомился с Эйден, но это не ваше дело. Я приветствую вас в Перрок-Ройял как члена семьи. Смотрите, не злоупотребляйте своим положением, мистер Фитцджеральд. Если сделаете это, вам придется иметь дело со мной. А я по-прежнему кельтский воин, несмотря на весь внешний лоск английского джентльмена. Вас предупредили.

Кевен Фитцджеральд не был глупцом. То, что казалось несложной задачей, когда он впервые услышал о ней от испанца, теперь оказалось не таким простым делом. В течение следующих нескольких дней, когда он бродил по обширным землям поместья, он был поражен знаниями Конна, который обсуждал с ним севооборот, подробности, связанные с продажей фруктов, разведением скота, обновлением садов, домашними счетами, которые Эйден целиком возложила на мужа после того, как они поженились. Было ясно, что Конн достаточно быстро освоил дело, он уже назначил себе в помощники молодого Била, старшего сына дворецкого и экономки, сделав его управляющим. Молодому Билу было под сорок, и он, в свою очередь, назначил своего младшего брата Харри егерем. Все слуги были очень преданы своему хозяину и хозяйке, и чем больше Кевен наблюдал, тем больше понимал, что, подобно Конну, он предпочел бы жить в роскоши здесь, в Англии. Зачем ему возвращаться в Ирландию? Его дядя долго не протянет, а как только его кузены вступят в наследство, они, несомненно, вышвырнут его. В семье его терпят до тех пор, пока жив Роган Фитцджеральд. Кевен понял сейчас, что ему следует самому пробивать себе дорогу в этом мире.

Он поможет испанцу уничтожить семейство О'Малли или по крайней мере братьев О'Малли. А потом, переждав некоторое время, начнет обхаживать безутешную вдову. Он понимал — Эйден будет сильно скорбеть. Кевен Фитцджеральд видел, что Эйден и Конн любят друг друга во всех смыслах этого слова, но он должен сделать так, чтобы он ей понравился, пока будет гостить у них. Потом она окажется спелым плодом, готовым для того, чтобы его сорвать, когда Кевен сможет сделать это. Он уже понимал, что Конн невзлюбил его, подозрительно относился и к нему, и к тому, что он делал в Англии. Его спасало, что он сказал правду, сообщив, что знает обязанности управляющего поместьем.

Он не спешил уезжать в Лондон, чтобы встретиться с Мигелем де Гуарасом, который уже приехал туда, тайком высадившись на английскую землю на пустынном побережье Корнуолла. Мать де Гуараса была француженкой, и он выдавал себя за француза. Однако Кевен оставался с Конном и Эйден, выжидая благоприятного случая и пытаясь расположить к себе свою кузину с помощью ирландского обаяния и остроумия. Эйден, обрадованная тем, что наконец обрела кровного родственника, цвела от его знаков внимания. Она могла быть счастливой замужней женщиной, однако поняла, что ее не оставляют равнодушной знаки внимания красивого мужчины, а Кевен Фитцджеральд был привлекателен. Не таким красивым, как ее муж, думала она с гордостью, но все же красивым парнем со светло-голубыми глазами и волосами, которые были не такими рыжими, как у нее, а красновато-каштановыми.

Они с Конном отвезли его в Королевский Молверн.

— Это мой кузен, господин Кевен Фитцджеральд, — гордо объявила Эйден, представляя его семье Конна. — А это, кузен, моя золовка, Скай, и ее муж, Адам де Мариско. — Эйден взяла Кевена под руку и явно гордилась тем, что имеет родственника, которого может им представить.

Отношение Скай и Адама к Кевену было таким же, как у Конна. Интуитивно они не поверили ему, но хранили молчание, понимая, как важен был этот кузен для милой Эйден.

Оставшись наедине со Скай в этот же день, Эйден призналась ей:

— Я едва помню своих сестер — прошло много времени с тех пор, как они умерли совсем маленькими детьми. Семья мамы никогда не была чем-то реальным для меня до появления Кевена. Он рассказывает мне обо всех моих родственниках, и живых и мертвых, о прошлом и настоящем. По его рассказам я реально представляю, какой была моя мать в детстве! Мама так давно умерла, и, не считая отца, у меня никогда не было семьи. Я не уверена, что мне нравятся мои ирландские родственники, они никогда не вспоминали обо мне, но по крайней мере сейчас я знаю их по рассказам Кевена. Благодаря Кевену мне кажется, что у меня на самом деле есть семья. Я знаю, он не нравится Конну, но он так добр ко мне и терпелив, что я не могу не быть благодарной ему. Ты, конечно, понимаешь это, Скай?

Леди де Мариско кивнула и ободряюще обняла Эйден.

— Конечно, понимаю, моя дорогая сестра, мы будем очень рады, если твой кузен захочет остаться у нас.

Улыбка, которой Эйден улыбнулась в ответ на ласковые слова Скай, тронула ее. Она знала, что ее подсознательное недоброе отношение к Кевену Фитцджеральду чем-то вызвано, ей не нравился льстивый ирландец, но она не верила, что он сможет причинить вред милой Эйден, и ради невестки воздержалась от высказываний.

Кевен провел несколько дней вместе с управляющим де Мариско и понял, как богаты земли Англии. Он решил, что ему будет хорошо здесь. Если бы Эйден достаточно быстро родила ему сына, он мог бы сосватать его с юной наследницей де Мариско. Тогда все это поместье и владения Эйден будут принадлежать Фитцджеральдам. Его семье. Династии, которую он намерен основать.

Наступил июнь, и Кевен Фитцджеральд понял, что не может больше откладывать свой отъезд в Лондон. К его удивлению, Конн и Эйден сказали, что поедут с ним. Они написали лорду Берли о своем желании повидать королеву и только недавно получили приглашение приехать в Лондон. Кевен давно уже подозревал, что Конн с нетерпением ждет его отъезда, однако время для отъезда было выбрано чрезвычайно удачно. Конн окажется в Лондоне именно тогда, когда его нужно будет подставить. Лорд Блисс не избежит ловушки, которую ему собираются расставить.

— Совместная поездка сделает мое путешествие еще более приятным, — сказал он, широко улыбаясь.

— Вы можете остановиться у нас в Лондоне, — великодушно предложила Эйден. — У нас нет там своего дома, но мы живем в доме Скай в Гринвуде, на реке, недалеко от города.

Однако еще до того, как Конн смог возразить, Кевен Фитцджеральд вежливо отклонил приглашение.

— Нет, маленькая Эйден, это очень великодушно с вашей стороны, но у меня уже другие планы. Поскольку это, по-видимому, единственная возможность в моей жизни увидеть ваш город, я предпочел бы остановиться в самом его центре в какой-нибудь шумной гостинице. Я знаю, вы поймете меня, кузина.

Конн чуть было не застонал, когда Эйден продолжала уговаривать Кевена.

— Вы уверены, Кевен? Мне неприятна мысль о том, что вы будете жить в каком-нибудь неудобном месте, когда с нами вам было бы очень хорошо.

— Эйден, жизнь в вашем доме была для меня редким удовольствием. Хотя вашему деду и удалось кое-чего достичь, в его доме, как и в большинстве домов в Ирландии, отсутствуют все удобства, которые я видел в Перрок-Ройял и в Королевском Молверне. Это было редкое удовольствие, но чем раньше я вернусь к реальности, тем лучше. — Он весело засмеялся. — Ваш дед не поверил бы и половине этого, маленькая Эйден. Все прошедшие годы он горевал о том, что услал свою Бевин в холодное изгнание.

— Я вполне понимаю то, о чем говорит Кевен, — добавил Конн. — Не забывай, милая, что ты никогда не была в Ирландии, а я, как и кузен, вырос там.

— Я нигде не была до прошлого года, когда отправилась ко двору, — посмеиваясь, сказала Эйден. — Королева любила называть меня своей деревенской мышкой.

— Королева знает вас? — спросил Кевен. Этой темы они прежде не касались, и это не сулит ничего хорошего, подумал он.

— Конечно, королева знает меня. Я была одной из ее фрейлин. Она лично устроила наш брак с Конном. Он — ее любимец.

Так-то лучше, подумал Кевен. Мнимое участие Конна в заговоре против Елизаветы Тюдор покажется вдвойне предательским в силу того обстоятельства, что он был ее любимцем.

— Когда, — хихикнув продолжала Эйден, — из-за безудержной природной несдержанности Конна его должны были отослать от двора, королева сделала его наказание более приятным, женив его на мне. Она сказала ему, что были и такие, кто вряд ли счел бы ее слишком жестокой, ведь она женила его на богатой наследнице.

Конн засмеялся.

— Кевен, вы слышали, что бывают сопротивляющиеся невесты? Ну, так я был сопротивляющимся женихом. — Он обнял Эйден. — Каким же я был глупцом, но откуда мне было тогда знать, что я влюблюсь в эту ведьму?

Эйден с нежностью посмотрела на мужа.

— Другое меня бы не устроило, милорд, — мягко сказала она.

— За что вас отослали от двора? — спросил Кевен, гадая, могут ли эти сведения помочь ему в его заговоре.

— За то, что он путался со слишком многими дамами сразу, — озорно сказала Эйден. — С матерью, двумя ее дочерьми и женой посла!

— Со всеми сразу? — У Кевена захватило дух от удивления и восхищения.

Как бы Конну ни хотелось, чтобы Кевен остался в недоумении по этому поводу, промолчать он не мог.

— В течение нескольких дней, — сказал он, а Эйден хихикнула.

Кевен хмыкнул в ответ, но в уме у него уже почти сложился план действий. Конн раздосадован тем, что Елизавета Тюдор отослала его от двора и заставила насильно жениться. Конн воспитан в лоне святой католической церкви и внезапно понимает, что королева незаконнорожденная. Конн жаждет отмщения за себя и в то же время помогает посадить на трон законную королеву-католичку, Марию Шотландскую. План был великолепен, и единственное, что ему оставалось делать, это сдерживать свое ликование. При таком раскладе испанский заговор не мог не достичь цели.

Лондон находился в нескольких днях пути от Перрок-Ройял, и Кевен Фитцджеральд снова был потрясен всем увиденным. Поля были зелеными и плодородными, города казались процветающими. На своем пути они останавливались на чистых, уютных постоялых дворах, где лорда и леди Блисс и их спутников приветливо принимали. Комнаты, предоставляемые им, были просторными и чистыми, еда была самой лучшей из всего, что могла предложить Англия. Кевен видел, что в стране царят мир и довольство. Это было то, чего он сам не чувствовал ни разу за всю свою жизнь, и внезапно он понял, что завидует Конну. Почему все это досталось одному из О'Малли, а не Фитцджеральду? Почему Эйден оказалась не его женой? Почему ее богатство не стало его богатством?

Неожиданно он совершенно ясно понял, что ему не хочется возвращаться в Ирландию. Он не хотел снова быть поставленным перед необходимостью унижаться перед своим двоюродным братом Тайненом для того, чтобы обеспечить себе просто возможность выживания. Он хотел иметь жену и семью, то, чего долго не мог себе позволить. Он не хотел, чтобы его существование зависело от других. Он хотел быть хозяином самому себе, а имея Эйден в качестве жены, он мог бы позволить себе самостоятельность. Он никогда по-настоящему не понимал политической жизни Ирландии. Он был слишком занят борьбой за выживание, чтобы тратить время на патриотические чувства. Ему было совершенно наплевать на то, что будет с Ирландией и Фитцджеральдами. Он хотел одного — стать самостоятельным человеком с удобной женой.

Конн и Эйден расстались с Кевеном в Гринвуде и проводили его в дальнейший путь, высказав добрые пожелания и помахав руками на прощание. Потом, когда их кареты повернули на подъездную аллею к дому, Конн глубоко вздохнул.

— Слава Господу, что он убрался! — сказал он с чувством.

— Конн! Он же мой кузен!

— Он ублюдок, прижитый от брата твоего деда, и мне он не нравится, Эйден. Конечно, он был достаточно любезен, но я ни на минуту не поверю, что он оказался в Англии по делам, связанным с управлением поместьем твоего деда! Ты даже не знаешь наверняка, жив ли старик, милая. Все, что у тебя есть, это слова твоего кузена Кевена. Но если он жив и любит твоего кузена, тогда почему старик не прислал тебе личное письмо, которое мог бы написать священник?

— Тогда зачем Кевену нужно утруждать себя и приезжать к нам? — раздраженно спросила она.

— Кто знает! Возможно, для того, чтобы по крайней мере пожить за наш счет несколько недель. Более серьезных причин не могу себе представить.

— Ты подозрительный человек, Коня, и я никогда не знала этого, — сказала Эйден.

— В Ирландии приходится быть подозрительным, потому что вчерашний друг сегодня может оказаться врагом. Не забывай, что, не считая последних четырех лет, вся моя жизнь прошла в Ирландии. У меня есть нюх на смутьянов, а Кевен Фитцджеральд из таких. — Наклонившись, он быстро поцеловал ее. — Не раздражай меня, милая. Мы приехали в Лондон, чтобы увидеть, простила ли меня королева, и чтобы ты могла поважничать перед другими девчонками, жаль, что мы не можем объявить о твоей беременности, но думаю, что теперь ждать осталось недолго.

— Но я беременна, — спокойно сказала Эйден.

— Что? — Он пересел на противоположное сиденье кареты и посмотрел ей в лицо. — У тебя будет ребенок? Ты уверена? — Его глаза загорелись от счастья и даже увлажнились от нахлынувших чувств.

— Сначала сомневалась и хотела подождать, пока буду совершенно уверена. Сейчас я уверена, что понесла в первый день мая. Ребенок родится следующей зимой, Конн.

— Мы немедленно разворачиваемся и уезжаем домой, — объявил Конн. — Лондон летом ужасен, и я никогда не прощу себе, если вспыхнет чума, и ты заразишься.

Эйден весело засмеялась.

— Не дури, Конн! Для чумы слишком рано, и в июне еще достаточно прохладно. Это великолепная возможность снова обрести благосклонность королевы. Если она согласится встретиться с нами, а я знаю, что она согласится, мы выскажем ей нашу признательность, расскажем, как мы счастливы и что у нас будет ребенок. Ей будет приятно узнать об этом, и мы попросим ее быть крестной матерью нашего ребенка! Если даже она еще таит обиду на тебя, она простит, услышав наши новости. Мы также сообщим ей, что собираемся немедленно вернуться в Перрок-Ройял и что мы приехали в Лондон поделиться с ней новостями. Королева в душе очень чувствительная женщина, Конн, Ты знаешь об этом.

— Да, — согласился он. — Иногда сердце Бесс смягчается.

Он поймал обе ее руки, затянутые в перчатки, и, поднеся их к губам, страстно поцеловал.

— Сын, — сказал он. — У нас будет сын! Эйден расхохоталась.

— Или дочь, милорд, — сказала она. — Дети, как известно, могут быть и дочерями.

— Но у нас будет сын! — настаивал он с улыбкой.

— Я изо всех сил постараюсь угодить тебе, милорд, — сказала она, тихо улыбаясь. Она никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой.

Карета подкатила к Гринвуду, и слуги выскочили из дома, чтобы приветствовать лорда и леди Блисс. Клуни и Мег приехали раньше, чтобы подготовить все к приезду хозяев. Они непрерывно ссорились по пустякам, пытаясь установить превосходство друг над другом. Теперь, когда дверь кареты открылась и были опущены ступеньки для того, чтобы ее пассажиры могли выйти, раздались слова Мег:

— Плащи, господин Клуни, плащи! Когда ты наконец поймешь, что это входит в твои обязанности?

— Возможно, — огрызнулся Клуни, — если бы ты только дала мне возможность выполнять мою работу без твоего вмешательства, я бы помнил о ней, старуха.

— Старуха? — Мег была смертельно оскорблена. — Если я старуха, тогда ты старик, господин Клуни!

Конн и Эйден со смехом вышли из кареты, слыша, как их слуги снова бранятся между собой. Поскольку ни один из них не собирался уступать другому, их перебранки служили постоянным источником развлечения для лорда и леди Блисс. Ссорясь по обыкновению друг с другом, они, однако, защищали один другого от остальных.

— Клуни! — Голос Конна был резок. — Ты отправил лакея к лорду Берли с нашим письмом?

Клуни, избавившись от придирчивой Мег, торопливо вышел вперед.

— Да, милорд! Это первое, что мы сделали, прибыв сюда, и я в точности передал ему то, что вы сказали мне: чтобы он дождался ответа. Он еще не вернулся.

Конн кивнул и проводил жену в дом, в ее комнаты.

— Мы вынуждены оставаться здесь, в Гринвуде, до тех пор, пока Уильям Сесил не ответит на наше письмо. Ни одному из нас нельзя показываться при дворе, пока мы не получим приглашения. Надеюсь, нам не придется долго ждать. Я не хочу, чтобы ты оставалась в городе дольше, чем необходимо.

— Конн, я не больная, — запротестовала Эйден.

— Этот город — нездоровое место со всеми этими чертовыми отбросами на улицах и открытыми сточными канавами. Если бы я узнал на прошлой неделе то, что мне стало известно сейчас, мы бы вообще не приехали в Лондон.

— На прошлой неделе я не была уверена, — ласково возразила Эйден.

— Моя сестра всегда знала, — сказал Конн подозрительно.

— Каждая женщина устроена по-разному, милорд, и я сомневаюсь, чтобы Скай позволила кому-нибудь запретить ей делать то, что она собралась сделать, ну уж мужу она бы точно не позволила. Ты не можешь отрицать это!

Появление вернувшегося лакея прервало разговор. Сейчас они узнают, разрешат ли им явиться ко двору, или их поездка была напрасной. Однако записка от Уильяма Сесила, лорда Берли, была милостивой. Он уверен, что ее величество будет рада возвращению лорда и леди Блисс, даже если они приехали ненадолго, и поэтому он приказывает им явиться в Гринвич через два дня, до отъезда королевы в летнюю поездку по стране, и засвидетельствовать свое почтение Елизавете.

— Мне нечего надеть! — драматически воскликнула Эйден.

— Как так нечего надеть? — спросил ее муж. — Ты же знала, что мы едем в Лондон с одной целью — повидать королеву.

— Наше решение о поездке оказалось таким поспешным, что у меня не было времени надлежащим образом собраться, — заключила Эйден с чисто женской логикой. — Мне придется послать за модисткой твоей сестры, той, что шила мне платье, в котором я венчалась, и приказать ей сшить подобающее случаю платье. Неужели ты хочешь, чтобы я выглядела серой деревенщиной и все твои воздыхательницы прониклись к тебе жалостью?

"Она снова проделала это, — хмыкнул он про себя. — Повернула все так, что в конце именно я оказался ответственным за все. У нее было более чем достаточно времени, чтобы собраться».

— Тебе просто хочется новое платье? — укорил ее он.

— Конечно, — ответила она ласково. — Я хочу самое невероятно модное платье! Я хочу, чтобы каждая придворная дама, не замечавшая меня там, почувствовала страшную зависть не только из-за моего красивого мужа, но и из-за моего великолепного платья!

— Тогда ничего не остается делать, как послать за модисткой, — смеясь, сказал Конн. — Могу я помочь тебе в выборе?

— Нет! Я хочу и тебя удивить!

— Озорница! — буркнул он и, притянув ее к себе, начал расстегивать ее платье, целуя обнажившееся плечо. Эйден отстранилась, ворча.

— Нет, нет, милорд! Сначала пошли за модисткой! У нас только два дня до поездки в Гринвич. — Она подтянула платье на место.

Он засмеялся. Она непредсказуема, его дорогая жена.

— Очень хорошо, мадам. Сначала я пошлю за модисткой, — сказал он, протягивая руку к колокольчику.

Модистка прибыла в сопровождении трех своих помощниц, каждая из которых была нагружена рулонами материй.

— Милорд Блисс, — сказала она, широко улыбаясь, потому что Конн щедро платил ей за работу, — добро пожаловать в Лондон. Долго вы и ваша добрая жена пробудете с нами?

— Это короткий визит, мадам, но нас пригласили прибыть ко двору через два дня, и миледи была так довольна платьями, которые вы послали в Перрок-Ройял, что вам ничего не останется, как сшить ей новое платье для посещения королевы.

— Самое великолепное и самое модное платье во всем Лондоне, мадам! — сказала Эйден, и модистка улыбнулась простодушию леди Блисс.

— Тогда мы должны начать немедленно! — сказала она. — Вы будете помогать жене с выбором, милорд?

— Нет, моя жена говорит, что это должен быть сюрприз, и поэтому сейчас я покидаю вас, — с улыбкой сказал Конн, посылая перед уходом воздушный поцелуй женщинам, собравшимся в комнате.

Одна из помощниц мадам, очень молоденькая девушка, не старше двенадцати лет, почти окаменела, наблюдая, как уходит Конн, но резкий голос ее хозяйки, сопровождаемый легким тычком, быстро привел ее в чувство. Эйден уселась на стул с высокой спинкой и с нетерпением ждала, когда ей покажут материи.

— Я принесла много рулонов, миледи Блисс, — сказала мадам, — но, увидев вас, поняла, что у меня есть один, который исключительно подойдет. Не каждая женщина может носить этот цвет. Леди де Мариско, конечно, нет, но вы можете! Сюзанна! Шелк цвета золотистой бронзы!

Девушка по имени Сюзанна вытащила из груды материй кусок, который раскатала на полу по направлению к Эйден. Это был прекрасный шелк глубокого цвета бронзы с тусклым золотым оттенком. Эйден мгновенно влюбилась в него, а мадам сказала:

— Представьте себе этот материал с корсажем и вставкой в юбку, расшитыми зелеными оливинами и жемчужинами. Этот цвет идеально подчеркнет красоту ваших изумительных волос. Я только что получила эту материю из Франции. Она необыкновенно изысканна, и, — добавила она лукаво, — вы будете предметом зависти каждой женщины в Гринвиче! Ей-богу!

— Тогда я, конечно, должна выбрать ее, — смеясь сказала Эйден, — потому что именно этого я и хочу, зависти — зеленой, как горох!

Ее голос был таким откровенно ликующим, что модистка начала смеяться, а с ней и три ее помощницы, хотя гораздо сдержаннее, чтобы не обидеть леди. По указанию мадам они начали обмерять Эйден, мадам записывала цифры на небольшом клочке пергамента, поскольку она единственная среди них умела читать и писать. Было молчаливо отмечено, что Эйден не располнела в талии с тех пор, как шились последние платья, и тем не менее мадам могла бы поклясться, что леди Блисс беременна. В глазах женщины в таком положении появлялось что-то новое. Модистка выбросила эту мысль из головы.

День, когда им надо было ехать в Гринвич, был ясным и прохладным. Эйден была вне себя от волнения. Платье доставили рано утром, как раз перед рассветом, и оно оправдало все ее ожидания. Конна вместе с Клуни выдворили из комнат, чтобы он одевался где-нибудь еще, а Мег с двумя молодыми горничными готовили хозяйку.

Сначала были вымыты великолепные медные волосы Эйден, а потом вымылась она сама. После того как она вытерлась, ей последовательно передавали шелковое белье, вязаные чулки цвета бледного золота и подвязки с лентами такого же цвета и нарядными розетками с жемчужинами в центре, тонкую шелковую сорочку с кремовым оттенком, с рукавами, шитыми золотой нитью, которые будут видны сквозь прорези в рукавах платья, несколько нижних юбок, однако мадам не сделала накладок на бедра, которые считала неуклюжими, а для корсета Эйден оказалась слишком гибкой. Потом надели нижнюю юбку платья, центральная ее вставка была расшита искрящимися зелеными оливинами и маленькими жемчужинами на узоре в виде пшеничного поля на зеленоватом фоне. Потом пришел черед замечательной золотисто-бронзовой материи, которую мадам показывала Эйден двумя днями раньше. Юбка платья была в виде колокола, лиф с очень низким вырезом, таким низким, что Мег ахнула от яростного неодобрения, а глаза Эйден расширились, когда она увидела свои набухшие груди обнаженными почти до сосков.

— О чем эта модистка думала, миледи? Вы не можете в таком виде показаться на людях.

— Такова мода, госпожа Мег, — сказала одна из горничных. — Все знатные леди одеваются именно так.

— Милорд не позволит вам появиться в таком виде! — свирепо сказала Мег.

— Милорд не увидит меня, пока мы не доедем до Гринвича, — ухмыльнулась Эйден. — Я буду в плаще, а потом уже будет слишком поздно.

— Миледи, вы не сделаете этого! — Мег была возмущена. — Показывать грудь совершенно незнакомым людям, это неприлично!

— Нет, Мег, это мода, — засмеялась Эйден, глядя на себя в зеркало, исключительно довольная увиденным.

Платье просто замечательное! Не только восхитительно низкий вырез, но и рукава тоже совершенство — широкие сверху и сужающиеся книзу, имели прорези от плеч, что позволяло видеть прекрасные рукава сорочки. Ниже локтей рукава плотно облегали руки и были усеяны золотыми ленточками, расшитыми прозрачными зелеными оливинами.

— Полагается ли к платью воротник? — спросила она.

— Да, миледи, — сказала Джейн и передала его Мег, которая пристегнула жесткий золотисто-зеленый воротник в форме веера.

Затем Джейн передала служанке плоскую шкатулку, открыв которую, Мег обнаружила там замечательное ожерелье из зеленых оливинов.

— А это откуда? — спросила она.

— Милорд спросил, какие украшения мне хотелось бы получить, пока мы находимся здесь, в Лондоне, и я выбрала эти. Мэри, — обратилась она к молодой горничной. — Должна быть еще одна шкатулка с серьгами.

— Она здесь, миледи, — сказала Мэри, передавая шкатулку Эйден.

Пока Мег застегивала сверкающее ожерелье из оливинов на шее хозяйки, Эйден неторопливо вдела в уши зеленые камни. Они свисали, сверкая, среди больших причудливых жемчужин. Эйден критически осмотрела себя и решила, что лучше она никогда не выглядела.

— Теперь, Мег, — сказала она, довольная, — причеши меня, и я буду готова предстать перед королевой.

— Никакого сомнения, что королева примет вас, — пробурчала Мег, — но понравится ли ей то, что она увидит, я не знаю. — Она метнула убийственный взгляд на Джейн и Мэри, которые при ее словах захихикали, прикрывшись ладошками. Потом она разделила длинные густые волосы Эйден посередине и закрепила их очень красивым узлом, который лег тяжелыми кольцами на затылке ее хозяйки. Ее научила делать такую прическу служанка леди де Мариско. Отступив назад, она с минуту рассматривала свою работу и, удовлетворенная, прочно закрепила волосы золотыми шпильками с бриллиантами.

— Ну, все как полагается, моя лапочка! Эй ты! Бездельница и хохотушка, Мэри! Немедленно неси плащ миледи! — Для Джейн слов у нее не нашлось, потому что та уже прилежно встала на колени, обувая хозяйку в шелковые туфли на высоких каблуках с узкими носками, украшенными жемчугом.

Эйден встала. Ей на плечи набросили плащ. Он был длинным и широким, пошит из такого же шелка бронзового цвета, как и ее платье, и подбит золотой парчой. Ей передали тонкую золотистую вуаль, которой она прикрыла голову, чтобы защитить прическу от дующих на реке ветров. Ее туалет завершила затейливая муфта, украшенная кружевами и драгоценными камнями. В муфте были отделанный кружевами носовой платок и ароматический шарик, утыканный дорогостоящей гвоздикой. Подумав, она надела на пальцы еще несколько колец, чтобы продемонстрировать свое богатство.

С минуту она рассматривала себя в зеркале, думая, что красивые наряды в самом деле меняют внешность. Никогда раньше ее одежда не была такой прекрасной и элегантной, и женщина, смотревшая на нее из зеркала, никогда не выглядела такой привлекательной. Она гадала, зависит ли это от одежды или это связано с ощущением счастья, испытываемого ею. Каковы бы ни были причины, она никогда в жизни не чувствовала себя более уверенной и более красивой и была совершенно готова принять вызов двора, но на этот раз на своих условиях.

Конн, ждавший ее внизу, улыбнулся, когда она спустилась по лестнице.

— Ты надела плащ, — сказал он расстроенно. — Разве я не должен увидеть твое прекрасное платье?

— Мы уже опаздываем, — сказала она встревоженным голосом. — Ты увидишь его в Гринвиче. Нам не следует опаздывать, Конн. Ты же знаешь, как королева ценит точность.

— Ты совершенно права, — согласился он, ничего не заподозрив и помогая жене сойти вниз к каменной пристани Гринвуда, чтобы ехать на барке вниз по реке, в Гринвич.

Их лодка удачно поймала прилив и быстро понеслась вниз по Темзе к королевской резиденции в Гринвиче Там она присоединилась к другим баркам, как частным, так и нанятым для поездки ко двору, которые сбились в небрежную очередь, ожидая возможности причалить к дворцовому шлюзу. Несколько человек в Других лодках сразу узнали Конна и окликнули его. В черном бархатном костюме, надеть который его попросила жена, он раскланивался направо и налево.

— Как это так получается, — поддразнила Эйден мужа, — что к тебе обращаются больше дамы, чем джентльмены, милорд?

— Я завел много друзей, когда служил у Бесс в наемниках, — бесстрастно сказал Конн, озорно подмигивая жене.

— Это и в самом деле так, но если одна из этих девок попробует возобновить старое знакомство, я разорву ее на части!

Наклонившись вперед, он поцеловал ее в ухо, от чего у нее по спине побежали мурашки.

— Ты не можешь запретить мне смотреть по сторонам, милая, потому что есть только одна женщина, которая держит мое сердце в своем нежном плену, и эта женщина — ты.

— Ах ты повеса, — пробормотала она.

— Да, но повеса, который любит только свою жену, Эйден. Поверь этому. Я придворный по натуре, но я никогда не обману тебя, хотя флиртую я с удовольствием.

— Тогда ты не будешь возражать, если я тоже буду флиртовать? — спросила она.

— Нет, милая, потому что уверен, что ты будешь так же верна мне, как я буду верен тебе! Будь просто осторожна, Эйден, потому что ты неопытна в такого рода делах и можешь легко ввести в заблуждение мужчину, чего, я знаю, тебе совсем не хотелось бы. Тем не менее, милая, веселись, но соблюдай осторожность.

— Интересно, — сказала она, задумчиво улыбаясь, — сколько мужей разрешают своим женам флиртовать?

— Не много. Они не доверяют своим женам так, как это делаю я.

Сейчас пришел черед их барке причаливать, и с помощью королевских лакеев они быстро сошли с лодки на маленькую каменную пристань и торопливо пошли вверх по лестнице к дворцу Гринвич. Ожидающие слуги сняли с них плащи, и Конн впервые увидел новое платье своей жены. Выражение удивления на его лице было таким забавным, что Эйден рассмеялась.

— Боже! — прошипел он. — Ты оставляешь немного места для воображения, не так ли, милая?

— Это верх моды, милорд.

— Кто это говорит? — Он затащил ее в угол, где никто не мог слышать и видеть их.

— Мадам, — спокойно ответила Эйден. — Она сшила мне платье по указаниям твоей сестры, точно по ее указаниям. Я привезла их из дома и отдала мадам, когда она пришла два дня назад. Мадам говорит, что на Скай можно положиться в этом вопросе, и я поступила умно, послушавшись ее совета.

— Это платье явно неприлично! Если ты один раз глубоко вдохнешь, ты из него вывалишься. Ты едешь домой переодеваться, Эйден! Я не позволю любому придворному рассматривать твои груди! — Он схватил ее за руку, но она сердито вырвала ее.

— Платье точно соответствует моде. Оглянись по сторонам, Конн! Каждая женщина здесь одета в платье с таким же вырезом, если не ниже! Королева ожидает нас, и, кроме того, в Гринвуде у меня нет ничего другого, что бы можно было надеть. Вот главная причина, почему я сшила себе это платье. Мне кажется, ты ревнуешь, милорд. Это прекрасно!

Он заскрежетал зубами от досады. Все было совершенно так, как она говорила, и правда состояла в том, что он ревновал. Потом, заметив на ее лице удовольствие оттого, что он ревнует, он понял комичность ситуации и тихо засмеялся. Он был полностью готов снисходительно относиться к своей простоватой женушке, но она отнюдь не казалась простушкой в великолепном придворном платье, которое выставляло напоказ две самые лучшие части ее тела. Его снисходительность испарилась, когда он понял, что если он считает свою жену привлекательной, то и остальные подумают также.

— Проклятие, Эйден, неужели нельзя было пришить в этом месте немного кружев? — спросил он, пробежав пальцами по верхней части ее груди.

— Нет, — сказала она, решительно прекращая обсуждение, потом нежно добавила:

— Мы опоздаем, милорд.

Потерпев поражение, он взял ее за руку и повел по широкому коридору в приемную, куда должна была выйти королева, чтобы приветствовать всех своих гостей. Пока они шли среди придворных, несколько женщин окликнули Конна сладкими голосами, в которых звучала надежда.

— Конн О'Малли! Добро пожаловать! — Конн небрежно кивал. — Конн, дорогой! Как приятно видеть тебя! О, Конн! Мы так скучали по тебе!

— Вероятней всего, они скучали по твоему прекрасному члену, — подначила его Эйден, и он засмеялся над ее непочтительностью к придворным красавицам.

— Мое дорогое дитя, рада снова видеть тебя здесь. Прошу тебя представить меня своему мужу, потому что я знаю его только в лицо. — Перед ними стояла Элизабет Клинтон.

Эйден вежливо присела, а Конн галантно поклонился графине Линкольн.

— Милорд, — сухо сказала Эйден, — позволь представить тебе ее светлость, графиню Линкольн, родственницей которой по линии матери я имею счастье являться. Мадам, это мой муж — Конн Сен-Мишель, лорд Блисс.

— Жаль, — сказала графиня, — что нам не удалось встретиться до того, как вы оставили двор, милорд. Присоединитесь ли вы к нам во время летней поездки? Через несколько дней мы уезжаем в Лонг-Медфорд.

— Увы нет, мадам, — вежливо ответил Конн. — Мы приехали ко двору только затем, чтобы поделиться с ее величеством некоторыми радостными известиями и поблагодарить ее за то, что она поженила нас. Потом мы должны вернуться в Перрок-Ройял. Сейчас особенно хорошо надо следить за здоровьем моей жены!

— Ах! — Элизабет Клинтон улыбнулась, понимая без слов, какими будут эти радостные новости. Ей было приятно, что ее молодая родственница наконец вышла замуж по любви. У молодого О'Малли была репутация необузданного человека, в чем она не сомневалась, но он был человеком принципиальным и в браке остепенился. Она понимала, что именно на это и надеялась королева после неприятностей прошлой зимы.

— Я рада за вас обоих, — сказала она, — и я знаю, что ее величество тоже будет рада. Ей не терпится увидеть, к чему привело ее сватовство, и думаю, что она будет довольна результатами. — Потом графиня Линкольн по-матерински обняла Эйден, поцеловав ее в обе щеки, и даже Конну подарила материнский поцелуй. — Большого счастья вам обоим, — сказала она и удалилась.

— Эйден! Дядя Конн! — К ним спешил молодой граф Линмут.

— Черт возьми, малыш! — сказал Конн. — Клянусь, ты подрос еще на фут! Как тебе это удалось со всей этой беготней здесь?

Робин Саутвуд усмехнулся.

— Я научился есть и спать на бегу, — сказал он небрежно. Потом пристально посмотрел на Эйден. — Вы счастливы, — заметил он.

— Очень счастлива, — ответила она. — Ваш дядя послушался вашего доброго совета и хорошо относится ко мне. Он даже признается, что любит меня.

Она улыбнулась покрасневшему графу Линмуту.

— Я надеюсь, он знает, что и вы любите его, и что вы не сводили с него глаз с того вечера, когда впервые появились при дворе?

— Ого, это еще что? — Конн неожиданно заинтересовался.

Сейчас настала очередь Эйден краснеть, и Робин понял, что допустил ошибку.

— Робин, ваш дядя, — сказала Эйден, делая попытку взять ситуацию в свои руки, — хорошо знает, что я люблю его.

— Но я хочу послушать о том, как ты не сводила с меня глаз, — подколол ее Конн.

— Сэр! — Она погрозила ему своей маленькой муфтой. — Неужели мне нельзя иметь своих секретов? Он обнял ее и быстро поцеловал в щеку.

— Нет, милая. Между нами никогда не будет секретов. Это не укрепляет брак.

— Милорд, я не спрашиваю тебя о дамах, которые были в твоей жизни до нашей свадьбы. Ты, в свою очередь, не должен спрашивать меня о том, как я смотрела на тебя до нашей свадьбы.

Он хмыкнул.

— Очень хорошо, мадам. Я благоразумно вынужден согласиться.

— Меня прислали отвести вас в личный кабинет королевы, — сказал Робин. — Нам надо поторопиться, потому что она не понимает, где мы пропали.

Лорд и леди Блисс вышли за молодым графом из приемной и пошли по коридору и вверх на один лестничный пролет к апартаментам королевы, которые окнами выходили на реку. Когда они вошли в комнату, их тепло приветствовали девушки, которые несколько месяцев назад были ее компаньонками.

— Эйден! — пронзительно взвизгнула Линнет Таль-бот. — Вы выглядите совершенно потрясающе! Это платье должно стоить целое состояние!

— Оно столько и стоило, — сказала Эйден со смехом. — Как ты поживаешь, Линнет? — Она улыбнулась девушке, и ее улыбка предназначалась и остальным юным леди, с которыми она была знакома во время своего пребывания при дворе.

— Мэри, Дороги, Джейн Анна, Кэти, — перечислила она их имена. — А кто эта молодая дама? Наверное, она заменила меня?

— Да, — сказала Линнет. — Это Бесс Трокмортон, сестра сэра Николаев.

— Госпожа Трокмортон. — Эйден улыбнулась серьезной молодой девушке, которой было не больше пятнадцати. Госпожа Трокмортон вежливо поклонилась.

— Я скажу королеве, что вы пришли, — сказал Робин и быстро ушел.

Эйден снова улыбнулась.

— Не думаю, чтобы кого-нибудь из вас официально представили моему мужу, лорду Блиссу, — сказала она.

Шесть королевских фрейлин поклонились Конну, который, в свою очередь, поклонился им. Потом дерзкая, как всегда, Линнет заметила:

— Пресвятая дева Мария! Он потрясающе выглядит и когда стоит рядом, и когда смотришь на него издалека. Неудивительно, что вы удалились в деревню. Я бы тоже не захотела им делиться!

— Линнет! — У госпожи Трокмортон был растерянный вид, но Эйден рассмеялась.

— Без одежды он даже красивей, — поддразнила она Линнет, и, бросив быстрые взгляды на лорда Блисса, королевские фрейлины, и даже Бесс Трокмортон, расхохотались.

— Вы изменились, — заметила Линнет Тальбот, — и я думаю, что к лучшему.

— Это все благодаря мне, — озорно сказал Конн. — Я заставил свою девушку расцвести.

— Ну, — сухо сказала Линнет, — ваш брак сделал ее предметом зависти каждой леди при дворе, которая хоть раз домогалась вас, милорд. Вы приехали, чтобы провести с нами лето?

— Нет, — ответил Конн девушке, но, прежде чем она смогла расспрашивать его дальше, вернулся Робин и отвел их в личный кабинет королевы.

Королева сидела в удобном кресле, одетая в бледно-голубой домашний халат, расшитый жемчугом. Стоявшая позади нее служанка расчесывала ее роскошные рыжие волосы. И Конн, и Эйден склонились в почтительном поклоне перед Елизаветой Тюдор, и когда они медленно встали, она подарила им свою замечательную улыбку.

— Какими счастливыми выглядите вы оба, — сказала она с грустью в голосе. — Подойдите и сядьте рядом со мной, мои дорогие, и расскажите мне ваши новости.

Это было особое приглашение, потому что королева не приглашала любого сесть рядом с ней. Одна из дам, состоящих при спальне королевы, принесла два стула и поставила их перед королевой.

Конн и Эйден сели.

— Мы хотели приехать и лично поблагодарить вас, ваше величество, за наше счастье, — сказала Эйден. — Если бы не вы, мы бы никогда не нашли друг друга.

Глаза Елизаветы затуманились. К счастью, она не вспомнила сомнительные обстоятельства, которые заставили ее искать жену Конну. Казалось, она забыла и то, что именно сама Эйден так смело предложила себя в качестве претендента, фактически единственного разумного претендента на руку Конна. Она потянулась и взяла Эйден за руку.

— Дорогое дитя, я так счастлива, что, сдержав слово, данное вашему умирающему отцу, я также смогла сделать счастливой и вас. Этот распутный повеса нравится вам?

Эйден улыбнулась улыбкой такого искреннего счастья, что, прежде чем она призналась: «Да, нравится», королева знала ответ.

— А ты, Конн О'Малли! Извини, Конн Сен-Мишель, милорд Блисс. Ты тоже счастлив?

— Да, Бесс. Как всегда, вы знали лучше меня, что будет хорошо для меня.

Королева почувствовала удовольствие от его честного, лестного для нее признания.

— Я хочу, чтобы вы оба присоединились к нам в нашей летней поездке, — сказала она. — Брак, кажется, идет тебе на пользу, Конн. Я по твоим глазам вижу, что ты угомонился.

— Бесс, как любезно с вашей стороны милостиво пригласить нас, но я буду молить о разрешении отказаться от этого приглашения. Мы приехали поделиться с вами счастливым известием, и это было главной причиной нашего возвращения ко двору. — Он положил руку поверх руки Эйден. — Моя жена беременна. Ребенок родится следующей зимой!

— Нам было бы так приятно, — сказала Эйден, — если бы вы согласились стать крестной матерью нашего ребенка, мадам.

Елизавета Тюдор любила подобные вещи. Ее собственное одиночество часто заставляло ее желчно относиться к тем, кто обрел семейное счастье и имел детей, но если любовная история развивалась при ее участии, она была сама любезность. Именно так обстояло дело в случае с Конном и Эйден. Она организовала их брак, и он удался. Она с удовольствием приписала себе все заслуги в этом деле, потому что разве сделанное ею не являлось примером ее дальновидности и мудрости? Теперь должен поспеть плод этого брака, и снова ей придется принимать участие, сыграть истинно главную роль в действе.

Конн и Эйден приехали к королеве в удачное время. Снова обсуждался французский брак, на этот раз с младшим сыном Катерины де Медичи, Франсуа, графом Аленконом. Елизавета была в особенно хорошем расположении духа. Она провела май в Уонстед-Хаус, который принадлежал ее фавориту из фаворитов Роберту Дадли, графу Лестерскому. Она замечательно провела это время среди людей, которых любила и которые любили ее. Был нарисован еще один ее портрет, на этот раз в саду Уонстеда. Она стояла на восточном ковре, одетая в белое платье, расшитое узорами в виде цветов и листьев в их естественном цвете.

Она ненадолго вернулась в Гринвич и менее чем через неделю собиралась отъехать в летнюю поездку, начать которую ей предстояло в графстве Норфолк, а закончить в городе Норвич, в Восточной Англии. Она должна была встретиться с посланцами графа Аленкона, месье де Бокевиллем и месье де Куинси, в Лонг-Медфорде. Ее волновала не мысль о браке, потому что Елизавета не собиралась выходить замуж, особенно за молодого принца, вдвое моложе ее, но она с нетерпением ждала переговоров и связанных с этим уговоров. Предполагалось, что «Месье», как называли графа Аленкона, может приехать в Англию. Это были самые первые переговоры о браке, которые предстояло пережить Елизавете, и мысль об этом ей явно нравилась. Это была еще одна весенняя пора перед наступлением старости. Ведь в сорок пять королеву Англии едва ли можно было считать женщиной во цвете лет.

— Вы согласитесь, мадам? — Эйден тревожно смотрела на нее. — Станете ли вы крестной матерью нашего ребенка?

— Конечно, моя дорогая деревенская мышка, — сказала королева в своей материнской манере. — Это должно мне льстить, если я стану крестной вашего наследника. Я тронута тем, что вы подумали попросить меня об этом.

— Кого еще нам просить, как не человека, сделавшего нас счастливыми, — ответила Эйден с глубокой искренностью, и Конн снова восхитился своей женой.

— Мадам, — сказала одна из королевских дам, — время готовить вас.

— Конечно, — сказала королева и встала. — Идите, мои дорогие, и веселитесь с нами в течение следующих нескольких дней. Мне будет недоставать вашего общества этим летом, но я понимаю, как нужно заботиться о здоровье женщины, которая беременна своим первым ребенком, и как много будет значить для Эйден спокойствие ее дома, Перрок-Ройял. Я приеду туда следующей зимой на крестины.

Лорд и леди Блисс встали и, поклонившись королеве, пятясь вышли из ее личного кабинета в приемную.

Глава 6

Они провели в Лондоне только четыре дня, а потом Конн настоял на возвращении в Перрок-Ройял. Они посетили два маскарада, ходили посмотреть травлю медведей, но только один раз, потому что Эйден стало плохо от этого зрелища. По утрам, к своему огорчению, она чувствовала себя больной, но Конн принял это за прекрасный знак, признак здорового сына.

— Если бы, — едко сказала она в их последнее утро в Лондоне, когда только что отправила свой завтрак в таз, — если бы ты чувствовал себя так же гнусно, как я, ты бы не ликовал, рассуждая о сыновьях! — Она прополоскала рот теплой мятной водой и выплюнула ее в таз.

Подхватив ее на руки, Конн бережно уложил ее на кровать.

— Не огорчайся, милая. Ручаюсь, что через несколько недель ты будешь чувствовать себя лучше.

Эйден посмотрела на него несколько недоброжелательно и, повернувшись на бок, заснула, а Конн вышел из комнаты с широкой ухмылкой на лице. Однако он позаботился, чтобы в поездке она не испытывала неудобств, и поэтому решил выслать вперед их кареты, и личную, и багажную, а самим плыть на барке по реке. Эйден обрадовалась такому решению и, как ни странно, чувствовала себя гораздо лучше на воде, чем на земле.

Погода была идеальной для такой поездки, небо совершенно чистым, голубым и безоблачным, солнце теплым и ярким. Дул ветерок, такой слабенький, что даже не рябил поверхность воды. Лодочники Гринвуда были рады, что появилась возможность выбраться из Лондона. Поскольку лорд и леди де Мариско были изгнаны в Королевский Молверн, а молодой лорд Блисс и его жена тоже покидали Лондон, у них не было почти никаких обязанностей. Они и вправду считали, что удачно нанялись на работу, потому что никто не жил в Гринвуде постоянно. Иногда гости их хозяина и хозяйки использовали дом, и тогда им приходилось выполнять свои обязанности. Иногда молодому графу Линмуту требовались их услуги. Но в целом последние месяцы прошли тихо. Они неторопливо гребли, наслаждаясь погодой так же, как и их пассажиры.

Эйден обнаружила, что барка очень удобна. Она могла вытянуться во весь рост и дремать гораздо более спокойно, чем в карете. Они скользили по воде среди различных речных судов — груженых барок, рыбацких лодок, паромов и других лодок.

За городом все было в полном цвету, мимо проплывали деревушки, сады. Они плыли мимо стоящих на берегу реки маленьких коттеджей и больших домов, мимо детей, плескавшихся на полуденной жаре, мимо прачек, деловито выполняющих свою нелегкую работу, мимо выстиранного белья, развешанного под жарким солнцем на соседних кустах, мимо рыбаков, вытягивающих свой улов.

Спасаясь от жары, Конн снял камзол и расстегнул рубашку, Эйден последовала его примеру, сняв корсаж и расстегнув воротник своей шелковой сорочки. Хотя на корме барки стоял рулевой, крыша их каюты не позволяла ему видеть, что происходит внутри. Что касается гребцов, то они сидели спиной к своим пассажирам. Это позволяло последним чувствовать себя в уединении. Растянувшись рядом со своей женой, Конн не мог не возбудиться от ее соблазнительной позы. Для большего удобства она распустила пояс юбки, а ее сорочку он расшнуровал до пупка, пока она дремала. В течение долгого времени он смотрел на нее, очарованный, завороженный ее совершенным телом. Потом, лаская одну ее грудь, он наклонил свою темную голову и стал водить языком вокруг другого ее соска.

— У-м-м-м, — сонно пробормотала она, когда на мгновение подняла тяжелые веки. Потом снова закрыла глаза, а пальцами начала ласкать его шею. Он нежно покусывал сосок, а потом начал сосать его, заставив ее кровь закипеть, потому что сейчас соски стали гораздо более чувствительными, чем прежде.

— Конн, — исступленно прошептала она, — перестань! Ты заставляешь меня желать тебя!

В ответ он потянул ее руку вниз, туда, где пульсировал его твердый член.

— Я хочу, чтобы ты захотела меня, милая, — прошептал он, а потом, не отрывая рта от ее грудей, протянул руку и задернул занавески, отгораживающие их ложе.

Ее щеки горели от его дерзости, и она все еще не могла поверить в то, что он намерен взять ее здесь, в их барке, когда от внешнего мира их отделяют только тонкие бархатные занавески. Он ласкал ее набухшие прелести и впервые заметил, что розовые соски Эйден потемнели. Его руки заставляли ее забыть про стыд, и она извивалась под его восхитительными прикосновениями.

— Повернись на бок, Эйден, — прошептал он ей на ухо, отчего холодок пробежал по ее спине. Когда она подчинилась, то почувствовала, как он поднимает ее юбки и собирает их на талии. Потом он притянул ее спиной к себе, и, к своему огромному удивлению, она почувствовала, что его член ищет и находит себе путь в ее тело, заполняя его своей теплой пульсирующей громадой.

— О-о-о-о, — вырвался у нее вздох, и он тихо засмеялся.

— Я могу многому тебя научить, милая, — пробормотал он, прижимаясь к ее щеке и нежно целуя ее. — Этот способ избавляет меня от необходимости лежать всем своим весом на твоих бедрах. Я не хочу повредить ребенку.

Это было откровение, потому что еще раньше она гадала, что они будут делать, когда она растолстеет; но сейчас она чувствовала его движения внутри себя, и это было восхитительно. Она толчками прижималась к нему, и, поймав ее ритм, он смог убрать руки с ее бедер и опять заняться ее грудями. От нарастающей страсти Эйден крепко закусила нижнюю губу, чтобы удержаться от крика. Он невероятно возбудил ее. Положение, в котором они находились, заставляло ее трепетать от желания, она тяжело дышала, пока приближалось их удовлетворение. Потом, в совершенной слаженности, как раз в момент их взаимного чувственного взрыва, Конн быстро накрыл ей рот одной рукой, замычав от неожиданности, когда ее зубы вонзились в нижнюю часть его ладони. В течение нескольких мгновений они вздрагивали от своего слияния. Потом он убрал руку, которую она быстро поймала и поцеловала там, где остались отметины ее зубов. Он ласково одернул ее юбки и, раздвинув занавески с одного борта барки, впустил внутрь свежий ветерок.

"Какое прекрасное состояние», — подумала Эйден. Она чувствовала расслабленность. Ветер осушил испарину, выступившую на ее грудях.

— Какой же ты умелец, муженек, — сказала она. — Надеюсь, у тебя в запасе есть многое, чему ты научишь и чем удивишь меня. — Она перевернулась на спину и посмотрела на него.

"Черт, — подумал он, — какой же миленькой она стала. Неужели это из-за меня, а может быть, из-за ребенка, а может быть, из-за того и другого вместе?» Его устроило бы и то и другое.

— О, Эйден, любовь моя, — сказал он, — я преподнесу тебе целый мир, а впереди у нас долгая и прекрасная жизнь, полная наслаждений! — Потом он поцеловал ее, чувствуя, как ее губы раздвинулись, впуская его язык. Каким сладостным было ее неостывшее нетерпение, и он обожал ее за это. Ее веки снова налились тяжестью, и он следил, как она засыпала, и подумал, в который раз за прошедшие несколько месяцев, о том, как ему повезло, что он встретил ее.

Немного севернее Оксфорда лорд и леди Блисс снова пересели в свою карету. Половина пути до дома уже была пройдена, и поэтому последние мили не казались им такими ужасными, пока карета подпрыгивала на пыльных по-летнему дорогах.

Они приехали в Перрок-Ройял и узнали, что на следующей неделе состоится помолвка маленькой Велвет де Мариско. Самая младшая племянница Конна должна была выйти замуж по достижении шестнадцатилетнего возраста за наследника графа Брок-Кэрнского, юного Александра Гордона. Он и его отец Ангус через несколько дней должны были приехать из своего дома Дан-Брока, расположенного в горной местности к западу от Абердина.

Ангус Гордон был старым приятелем Адама де Мариско. Они вдвоем мальчишками побывали во Франции, куда графа отправили изучать науки и одновременно служить некоторое время своей сводной сестре, маленькой королеве Скоттов, которая была замужем за юным болезненным королем Франции. Еще юношами они обсуждали возможность породнить их семьи с помощью брака, и сейчас мечта должна была осуществиться официальной помолвкой пятилетней дочери Адама, Велвет, и пятнадцатилетнего сына Ангуса, Алекса.

Скай не одобряла браков по договоренности. Ее первый брак был именно таким и с самого начала оказался бедствием. Она хотела, чтобы ее дочери были счастливы в браке, вышли замуж по любви. Последнего она добилась для своей старшей дочери Виллоу, которая была замужем за Джеймсом Эдвардсом, привлекательным молодым графом Альсестерским. Она хотела, чтобы такое же счастье выпало и двум другим ее дочерям, Дейдре Бурк и Велвет де Мариско. Тем не менее она не пошла против воли своего мужа и согласилась на этот брак. Однако выдвинула условие, что когда Велвет вырастет и окажется, что договоренность ее родителей не нравится ей, она не обязана будет следовать ей, а может повиноваться велению собственного сердца.

Большой дом был переполнен, но Скай настояла, чтобы Конн и Эйден на время праздника остались на ночь, особенно после того, как узнала о положении Эйден.

— Я так рада за вас, — сказала она, обнимая свою невестку. — Похоже, что в этом году будет много детей. Виллоу родит в следующем месяце, а ваш ребенок родится зимой. Оба моих старших сына родились зимой. Мы попросим мою сестру Эйбхлин приехать из Ирландии, чтобы присмотреть за вами. Конн рассказывал вам об Эйбхлин?

— О врачующей монахине? Да, я хочу встретиться с ней, ведь я никогда не слышала, чтобы женщина была врачом.

— Она совершенно поразительная, — сказала Скай. — У нашего отца было одиннадцать оставшихся в живых детей, и четверых из них наши братья и сестры считают ненормальными. Я, конечно, среди них, потому что осмелилась принять на себя ответственность за всю семью после смерти отца. Мои старшие сестры, кроме Эйбхлин, никогда не простили мне этого. Сама Эйбхлин решила стать монахиней, а потом отказалась от пребывания в монастыре. Она решила ходить по селениям, излечивая больных. Майкл, ставший священником после того, как смог бросить море и перестать пиратствовать, как наш отец, и, конечно, Конн, который решил искать счастья в Англии вместо того, чтобы бороться с англичанами! — Она засмеялась. — Вы попали в ту еще семейку, Эйден.

В Королевском Молверне начали собираться дети Скай. Из Ирландии приехал ее старший сын Эван О'Флахерти, его жена Гвиннет и их дети. Брат Эвана, Мурроу, вернулся домой из дальнего путешествия, остановившись в Девоне, взял свою жену Джоанну, приходившуюся Гвиннет сестрой, и привез ее с детьми. Виллоу, растолстевшая от своей первой беременности, но цветущая от гордости и счастья, приехала со своим мужем. От двора прибыли два сводных брата — Робин Саутвуд, граф Линмутский, и лорд Патрик Бурк. Старшая сестра Патрика, Дейдра, могла бы тоже служить при дворе, но у нее не было желания, и она предпочла оставаться с матерью. Сейчас они все собрались, чтобы присутствовать при помолвке их самой младшей сестры, и мальчишки дразнили Дейдру тем, что ее младшая сестра выйдет замуж задолго до того, как это сделает она сама.

Обычно спокойная Дейдра посмотрела на графа Брок-Кэрнского и его сына и сказала с видом предсказательницы;

— Я не была бы счастлива, выйдя замуж за человека, подобного Александру Гордону. Он слишком энергичен для меня. Мне нужен спокойный, нежный человек.

Эйден обняла свою молодую племянницу.

— Мне кажется, что для такой молоденькой девушки ты слишком рассудительна, — сказала она, разглядывая молодого Александра Гордона.

Это был надменный долговязый мальчик с копной черных волос и янтарно-золотистыми глазами. Он тщательно выговаривал английские слова с размеренной интонацией, но в его речи отчетливо слышался шотландский акцент. Он был образован, посещал университет в Абердине, но никогда раньше не выезжал за пределы Шотландии, хотя его отец действительно говорил что-то о его учебе во Франции, где когда-то учился сам.

На помолвке присутствовали ближайшие родственники, сэр Роберт Смолл и его сестра Сесили. В то время проводить мессу запрещалось, но ни один из слуг в Королевском Молверне, большинство из которых принадлежало к старой церкви, не донес бы на семейство де Мариско или на их священника, которого почитали в округе.

Маленькая будущая невеста была очаровательна в бледно-розовом (Шелковом платье, с венком из роз на золотисто-каштановых волосах. Она была очень горда, что, несмотря на малолетство, смогла написать свое имя на официальном документе рядом с именем своего жениха.

Эйден с некоторым изумлением наблюдала за молодой парой и думала о том, как она рада, что ее отец не устроил ей помолвку в юности. Алекса смущали и проявление к нему добрых чувств, и маленькая девочка, которая когда-нибудь станет его женой. Глядя на нее, он не мог представить ее взрослой, хотя себя самого считал взрослым. Пытаясь выразить дружеские чувства, он предложил маленькой невесте сладости. Она взяла их, пролепетав слова благодарности, а потом, бросив на него из-под ресниц неожиданно взрослый взгляд, поспешила обратно, в безопасность материнских коленей.

Празднование помолвки было коротким и продолжалось всего один день. Единственной дочери Ангуса Гордона предстояло выходить замуж через несколько недель, и он оставил и ее, и жену в Шотландии в это смутное время, чтобы съездить на юг, на помолвку своего наследника. Кроме того, было особенно неосмотрительно оставлять свои владения без хозяина. На следующее утро после помолвки граф Брок-Кэрнский и его сын выехали на север, но сделали это не раньше волнующего завершения предыдущего дня, когда дочь Скай, Виллоу, быстро разрешилась от бремени своим первым ребенком, здоровым, пронзительно кричащим мальчишкой, который из-за необычных обстоятельств своего рождения был немедленно окрещен, а новобрачная пара стала его крестными.

Пока на следующий день они полями ехали к себе домой, Эйден продолжала смеяться над той суматохой, причиной которой явилась молодая Виллоу, и над тем, как ее золовка, обычно сохраняющая контроль над собой, была явно потрясена испытаниями, выпавшими на долю ее дочери.

— Я не могу поверить в это, — сказал Конн, наверное, в сотый раз. — Никогда бы не подумал, что Скай может так волноваться. У нее было много собственных детей.

— Да, но на этот раз рожала ее дочь, — ответила Эйден. — Одно дело страдать от собственной боли, но видеть, как мучается твой ребенок, это совсем другое дело. Мне только предстоит стать матерью, но я уже понимаю такие вещи.

Он потянулся и взял ее за руку, пока их лошади мирно брели рядом.

— Я люблю тебя, — тихо сказал он. — Я так тебя люблю.

Они проехали по полю, заросшему желтым тысячелистником, и вверх по очень пологому склону холма. Остановившись на минутку на его гребне, они посмотрели на Перрок-Ройял, мирно лежащий в лучах послеполуденного солнца. Ромашковый луг был уже аккуратно скошен и похож на кусок бледно-зеленого бархата, расстеленного перед домом. Сады представляли буйство ярких красок, а на спокойной воде озера безмятежно плавали птицы. С одной стороны озера сохранился небольшой лес, в котором жили олени Перрок-Ройял, и они увидели, как олениха с двумя телятами вышла из леса к озеру на водопой. Конн и его жена не обменялись ни единым словом. В этом не было необходимости. Они просто спокойно смотрели, улыбаясь друг другу, оглядывая свой непотревоженный маленький мирок. Наконец лошади беспокойно зашевелились под ними, и они начали потихоньку спускаться к дому.

Когда они подъехали, вышел конюший, чтобы принять их лошадей, а из дома навстречу спешил Бил.

— Милорд, вас ждут какие-то джентльмены.

— Благодарю тебя, Бил, — сказал Конн и поспешил в дом вместе с Эйден.

В коридоре стояло примерно полдюжины мужчин, одетых в форму личной гвардии королевы.

Конн вышел вперед.

— Добро пожаловать в Перрок-Ройял, джентльмены. Надеюсь, Бил предложил вам освежительное. — Он не узнавал ни одного из них, однако гвардейцы часто уходили в отставку, как сделал и он сам, а служить в личной гвардии королевы считалось большой честью, и туда поступали вновь прибывшие ко двору. — Что я могу сделать для вас?

Начальник группы сделал шаг вперед.

— Вы Конн Сен-Мишель, урожденный О'Малли с острова Иннисфаны, сейчас известный как лорд Блисс?

— Это я, сэр.

— Тогда мой тягостный долг состоит в том, чтобы известить вас, милорд, что именем королевы вы арестованы.

— Что? — Конн был совершенно ошеломлен.

— Мы прибыли, милорд, сопроводить вас в Лондон, где вас заключат в Тауэр до решения ее величества.

— Нет! — Эйден побелела от ужаса. — Нет! — повторила она. — Здесь какая-то ошибка! Какая-то ошибка!

Конн обнял жену.

— Все в порядке, милая. Я не сделал ничего плохого.

Это просто ошибка.

— Они приехали забрать тебя в Тауэр! — закричала она. — Я никогда не увижу тебя! — Тут она залилась слезами. Он крепко обнял ее, тщетно пытаясь утешить.

— Моя жена, — сказал он явно чувствующему себя неловко начальнику стражи, — только недавно забеременела. — Потом он приподнял к себе ее залитое слезами лицо. — Я верю Бесс, Эйден. Теперь возьми себя в руки, любовь моя, и послушай меня. Я еду с этими джентльменами. Ты должна послать в Королевский Молверн за Адамом и сообщить ему, что произошло. Он поймет, что надо делать. Ты поняла меня, Эйден?

— Д… да, — всхлипнула она.

— Бил! — крикнул Конн. Дворецкий появился.

— Да, милорд?

— Принеси мне шпагу, быстро!

Казалось, прошла вечность, пока они стояли в большом зале, ожидая, когда Бил принесет Конну шпагу. Эйден прильнула к мужу, вне себя от страха. Конн крепко прижимал ее к себе, а его сердце нервно билось. Он не мог представить, почему оказался в таком положении. Может быть, его старшие братья снова натворили что-то, но если дело заключалось в этом, почему королева не сказала ничего, когда они были в Лондоне? Королевские посланцы беспокойно переминались с ноги на ногу в ожидании. Они сами не знали ничего, просто получили приказ арестовать этого человека. Кто знает, что он натворил? Это могло быть все что угодно, от серьезного обвинения в измене до какой-то глупости, вроде совращения жены какой-нибудь важной персоны или его дочери. У него была репутация человека, способного на подобные выходки.

— Ваша шпага, милорд. — Бил вручил клинок Конну.

Конн кивнул в знак благодарности, а потом, выпустив Эйден из своих объятий, повернулся к начальнику гвардии и протянул ему оружие.

— Моя шпага, — спокойно сказал он. Капитан взял ее и сказал:

— Могу я получить ваше слово, милорд, что вы не сделаете попытки бежать?

— Я даю его вам, — ответил Конн со спокойствием, скрывавшим его волнение.

— Благодарю вас, милорд, тогда мы готовы ехать.

— Нет, — закричала Эйден, — только не сейчас, сэр! Сегодня поздно. Подождите до утра!

— Миледи, у меня есть приказ доставить вашего мужа в Лондон как можно скорее. У нас осталось еще по меньшей мере шесть часов светлого времени, и мы сможем покрыть много миль по дороге в Лондон до наступления темноты. — Он посмотрел на Конна. — Вы когда-нибудь были в Тауэре, сэр?

— Нет, — сказал Конн.

— Тогда вам лучше захватить с собой кошелек потяжелее, милорд. Условия в камере, которую вы получите, будут зависеть от ваших возможностей. Те, кто не в состоянии платить, обычно оказываются в камерах, которые ниже уровня реки, но те, у кого есть серебро, могут получить пристойное место, еду, а в холодное время даже дрова и вино. В Тауэре за все нужно платить.

Эйден начала успокаиваться и приводить в порядок свои мысли.

— Подождите! — сурово сказала она. — Поскольку вы сами сказали, что сегодня у вас еще много светлого времени, вы можете остаться еще на полчаса, пока мой муж переоденется, а я соберу ему необходимые вещи. Он не может ехать в таком виде и без денег.

— Согласен, миледи, — сказал капитан. — У меня нет возражений, но не тратьте время, пытаясь предотвратить наш отъезд, мадам.

Эйден распрямилась в полный рост и на шаг отступила от мужа. Она, как, к величайшему своему смущению, увидел начальник, была такой же высокой, как и он сам.

— Сэр, у вас есть слово, данное моим мужем, а теперь я даю вам и свое. Мы не задержимся. — Потом она прошла в направлении большого зала. — Заходите, джентльмены, и ждите здесь. Лестница в нашу спальню начинается отсюда.

Оставшись с мужем в спальне, Эйден обратила к Конну побелевшее лицо, но голос ее был спокоен.

— Ты понимаешь, что все это значит?

— Нет, если только мои братья снова не натворили беды. Обычно Бесс возлагает ответственность за них на Скай. Она отсидела положенное ей в Тауэре и вышла оттуда невредимой.

— Скай была в Тауэре? — Эйден была потрясена.

— Да, Дейдра родилась там; Скай и королева многие годы не ладили друг с другом, душечка. Ты понимаешь, они во многом похожи. Две сильные женщины, каждая из них всегда боролась за свое счастье. Вначале, когда Скай впервые приехала в Англию и вышла замуж за Джеффри Саутвуда, она и королева были друзьями. Потом Саутвуд умер вместе с их младшим сыном. Согласно его завещанию, Скай должна была нести всю ответственность сама, но королева не приняла во внимание последнюю волю графа и возложила ответственность за Робина на лорда Дадли. Бесс знала, что Дадли похотливо добивался Скай, и, поскольку сама она не могла выйти за него замуж, она искала способ угодить ему в другом!

Она знала, что Скай не выносит Дадли, и, стало быть, понимала, что моя сестра не будет представлять угрозы ее собственным отношениям с этим человеком. Роберт Дадли изнасиловал Скай, а когда та пожаловалась королеве, Бесс призналась ей, что знала о притязаниях Дадли, но что она закроет на это глаза, чтобы не омрачать ему жизнь. С этого момента отношения между моей сестрой и королевой изменились. Английские торговые суда начали подвергаться разбойным нападениям у берегов Ирландии и в водах между Англией и Ирландией. Королева теряла большую часть доходов. Она возложила на Скай вину за разбойные нападения.

— Разве она и в самом деле имела к этому отношение? — У Эйден широко раскрылись глаза от таких открытий в отношении ее прекрасной золовки.

Конн хмыкнул.

— Королева никогда не смогла доказать этого, — ответил он, но веселое выражение лица, с которым он ответил ей, подсказало Эйден то, что ей хотелось узнать. Конн продолжал:

— Скай снова вышла замуж. На этот раз за Найла Бурка. Однако на этом их отношения с королевой не закончились. Бесс расставила ловушку для Скай, которой моя сестра умело избежала. Разъярившись, королева приказала арестовать ее и посадить в Тауэр на несколько недель. Вот так получилось, что Дейдра родилась там.

Наконец с помощью Адама и лорда Берли Скай выпустили, и они с Найлом вернулись сначала в Девон, а потом на родину Найла, в Ирландию, где родился Патрик. После смерти Найла Скай понадобилась помощь Бесс для сохранения земель Бурков за Патриком, поскольку тому не было еще и года. Королева примирилась с этим при условии, что в интересах Англии Скай согласится на брак по политическим мотивам, что Скай и сделала, но скоро она овдовела снова, а когда они с Адамом поженились во Франции, не получив на это разрешения королевы, Бесс отняла земли у Бурков и отдала их какому-то англичанину. Мир снова был заключен между ними, а потом королева отобрала Велвет у Скай и Адама, потому что ей снова понадобилась их помощь. Конечно, когда она получила ее, она вернула мою племянницу родителям, подарила им Королевский Молверн, а Патрику — земли в Англии и запретила моей сестре появляться и при дворе и в Лондоне. Она использовала это в качестве предлога — поселившись у моря, Скай могла бы стать опасной для нее. Она заставила мою сестру передать обязанности главы семейства О'Малли нашему брату, Майклу, епископу Мид-Коннота, что, по моему мнению, было совершенно неразумно. На самом деле, я думаю, она ревнует Скай так же безудержно, как и тайно восхищается ею. Что касается Скай, ей Бесс нравится, хотя она никогда не признается в этом вслух. — Он успокаивающе улыбнулся жене. — Ты видишь, милая, ничего страшного нет в том, что мне придется сидеть в Тауэре. Много хороших людей попадали туда, включая и королеву, и выходили оттуда невредимыми.

— И многие входили внутрь живыми только для того, чтобы выйти оттуда, лишившись головы, — ответила она.

— Эйден, я не сделал ничего дурного. В чем бы там ни было дело, все быстро прояснится. Теперь помоги мне переодеться и принеси увесистый кошелек. Мне не хочется возвращаться в летний Лондон. По крайней мере в этой чертовой тюрьме я не буду испытывать неудобств.

Эйден засмеялась. Она с облегчением видела его недовольство после той безупречной вежливости, с которой он общался с капитаном королевской гвардии.

— Я соберу чистое белье, мой дорогой, и предупрежу Клуни. Я хочу, чтобы он поехал с тобой. — Уже успокоившись, Эйден быстро занялась делами, собрав для мужа небольшой узел с чистыми чулками и другими предметами личного туалета, щетками для волос и зубов и игральными костями, которые могли бы развлечь его. Потом поспешила разыскать Клуни.

Однако Бил уже предупредил его о тревожных событиях.

Когда Эйден вернулась в большой зал, он был уже в сапогах и ждал своего хозяина. Она отозвала его в сторону.

— Ты знаешь?

— Да, и мне тоже интересно знать, в чем тут дело, миледи. Я пошлю вам весточку, как только смогу. Слугам разрешается входить и выходить из Тауэра по их усмотрению. — Он поколебался минутку, а потом сказал:

— Присмотрите за Мег, прошу вас, но Бога ради, миледи, не говорите ей, что я просил об этом. Если вы сделаете это, мне живым не быть. Эта ваша старуха так сварлива.

Эйден подавила улыбку. Она знала, что Клуни нравится Мег больше, чем она призналась бы в этом, и ей было приятно, что слуга Конна испытывал ответные чувства.

— Ты хороший человек, Клуни, — спокойно сказала она. — Присматривай за милордом и следи, чтобы у него не, было неприятностей.

— Я постараюсь, миледи.

После этого Эйден поспешила в контору поместья и из потаенного места достала кошелек для мужа. Она наполнила его серебром, однако добавила десять золотых монет. Потом, после некоторого раздумья, взяла кошелек поменьше, чтобы дать его Клуни на случай острой необходимости, и когда снова вернулась в зал, дала ему надлежащие приказания.

Конн уже ждал ее, и она отдала ему кошелек, который он положил в камзол. Он стоял в дорожном платье, в высоких, крепких башмаках, расшитом коричневом камзоле, который был застегнут на несколько пуговиц, как и его шелковая рубашка с распахнутым воротом, надетая под камзол. В руках он держал длинный плащ.

— Где твои перчатки для верховой езды? — спросила она. — Ты же не можешь ехать всю дорогу до Лондона без них, Конн.

— Они со мной, Эйден, — сказал он ласково и показал их ей.

— Надолго ли? — прошептала она.

— Не знаю, но что бы там ни было, это не серьезно. Думаю, что ненадолго.

— Я люблю тебя, — тихо сказала она.

— Я люблю тебя, — сказал он, а потом, притянув ее к себе, страстно поцеловал. Он провел губами по ее губам, как будто запоминая их. — Береги ребенка, — приказал он, а потом, отпустив ее, крупными шагами вышел из зала.

— Конн!

Он остановился и повернулся.

— Оставайся здесь, Эйден, — приказал он. — Я не хочу, чтобы моим последним впечатлением от дома была ты, машущая мне рукой на прощание. Я скорее предпочел бы, чтобы моим первым впечатлением при возвращении домой была ты, поджидающая меня на пороге.

Она кивнула, полностью понимая его.

— Удачи тебе, милорд, — крикнула она, — и пусть Бог вернет тебя в целости домой, ко мне.

Послав ей легкий воздушный поцелуй, он повернулся и торопливо вышел из дома. Проклятие, но он готов был расплакаться и, конечно, не хотел, чтобы она увидела его слезы.

Они сели на лошадей.

— Вы поедете рядом со мной, милорд, — сказал капитан гвардии. — Меня зовут Уильям Стендиш.

Конн кивнул.

— Благодарю вас, капитан Стендиш. Они еще не доехали до конца подъездной аллеи, когда увидели двух человек, галопом скакавших через поля и криками призывая их остановиться.

— Это моя сестра и ее муж, лорд и леди де Мариско, — сказал Конн.

— Клянусь Богом, милорд, — сказал Уилл Стендиш с улыбкой, — новости распространяются в деревне быстрее, чем при дворе.

— Вероятно, один из слуг выехал к ним в ту же секунду, как только мы узнали о цели вашего приезда, — сказал Конн. — У нас дружная семья.

Скай и Адам близко подъехали к Конну и его эскорту, и Скай крикнула:

— Что это означает, Конн? Это правда, что ты арестован? Почему? Мне помнится, ты сказал, что ваша поездка в Лондон была удачной и что она снова милостива к вам.

Капитан Стендиш раскрыл рот, увидев красивую женщину. Он слышал рассказы о Скай О'Малли, но не ожидал, что она может быть так прекрасна, а это было именно так.

— Скай, беру Бога в свидетели, но я не знаю, что происходит. Я понятия не имею, почему меня арестовали, и не надо изводить этого беднягу капитана, потому что он тоже не знает.

— Не знает или не хочет сказать, — огрызнулась она. — Неужели эта женщина никогда не оставит нашу семью в покое? Я еду в Лондон с тобой!

— Нельзя, Скай. Тебе запрещено появляться в Лондоне и при дворе. Адам, урезонь ее! Ты же ее муж! Адам де Мариско громко крякнул.

— Я чрезвычайно ценю твою уверенность в моей способности справиться с твоей сестрой, Конн, но тебя ведь не проведешь! Однако в этом конкретном случае я собираюсь сделать все, что смогу. — Он пристально посмотрел на жену. — Послушай меня, девочка, твой брат прав, беспокоясь о тебе. Королева выслала тебя сюда с глаз долой. Если бы она захотела увидеть тебя по этому делу, она бы потребовала твоего приезда. Она еще может это сделать. Если она поступит так, ты сможешь ехать в Лондон, но сейчас ты останешься дома и будешь присматривать за обеими дочерьми, которым ты нужна гораздо больше, чем Конну. Я провожу Робина и Патрика до места их службы и посмотрю, что смогу узнать.

— Но…

— Никаких «но», Скай! Ты думаешь, что можешь помочь своему брату, оскорбляя королеву?

— Скай, присмотри, пожалуйста, за Эйден. Она очень испугана. Вся ее жизнь прошла так спокойно, и я боюсь и за нее, и за ребенка, — попросил Конн сестру.

— У тебя есть деньги? — требовательно спросила она. — Чтобы выжить в этом чертовом Тауэре, требуется состояние.

Он кивнул, улыбнувшись ей.

"Как они похожи», — подумал капитан Стендиш, видя, как она отвечает улыбкой на улыбку.

— Тогда да поможет тебе Бог, братец, и если эта женщина тронет хотя бы волос на твоей голове, я…

— Скай! — предостерегающе оборвал ее Адам, и она, слегка скривив рот, замолчала и, повернув свою лошадь, ускакала галопом.

— Не волнуйся, Конн. В скачке гнев ее спадет и страхи за тебя улетучатся, прежде чем она доберется до дома. Скай позаботится об Эйден, а я буду в Лондоне к концу недели, приятель. — Он протянул большую руку, и Конн пожал ее такой же большой лапой.

— Спасибо, Адам. Узнай, что разнюхает Робин.

— Обязательно. — Адам заставил лошадь слегка попятиться и обратился к капитану Стендишу:

— Вы позаботитесь о безопасности моего родственника?

— Вам нет нужды опасаться на этот счет, милорд де Мариско, — последовал ответ, — нам приказали доставить лорда Блисса в Тауэр, и этот приказ мы в точности выполним.

Адам кивнул. — Тогда я тоже желаю тебе удачи, — сказал он и, махнув рукой Конну, поехал вслед за женой через поля.

Конн и сопровождавшие его люди ехали в тот вечер до половины одиннадцатого, пока не сгустились сумерки. Стало так темно, что дальше ехать было невозможно. Они нашли приют в амбаре какой-то богатой фермы, хозяйка которой на следующее утро предложила им отведать темного эля, свежего хлеба и вкусного твердого сыра. Непринужденные манеры Конна и его красивое лицо привлекли к нему внимание двух полногрудых фермерских дочек. Собравшись уезжать, он подарил каждой по поцелую и опустил им за корсажи по серебряному пенни.

— Мы ничем не заслужили вашей щедрости, милорд, — сказала одна из девушек.

— Но если вы не слишком спешите, — сказала другая, — мы будем рады взять вас с собой на сеновал.

— Ох, девушки, я и вправду очень сожалею, что не могу принять это доброе предложение, — сказал Конн, — но мы едем по королевскому делу, и оно не может ждать.

Они отъехали, и джентльмены, сопровождавшие Конца, вслух обменивались между собой словами восторга, в то время как Клуни хихикал по-дурацки (о чем Конн тотчас сказал ему) и думал, что все происходит как в былые дни.

— Вы понравились моим людям, — сказал капитан Стендиш, улыбаясь.

— Они молоды, — сухо заметил Конн, — а на молодых легко произвести впечатление.

Они ехали от рассвета до заката, останавливаясь только для того, чтобы дать отдохнуть лошадям, поесть, попить и облегчиться. По приезде в город Конна проводили в Тауэр, где приняли как арестованного. Его серебро помогло ему купить комнату довольно приличных размеров с камином и небольшим окном, выходящим на реку. В комнате не было ничего, кроме охапки заплесневелой соломы и помойного ведра. За несколько монет ему принесли пару тюфяков, стол и два стула. Пришел стражник и сообщил Конну, что его требуют на допрос.

Клуни сказал:

— Я выйду, милорд, чтобы купить кое-что из вещей, которые нам понадобятся.

Конн кивнул слуге и последовал за стражником по коридору и вниз по трем лестничным пролетам в темную комнату без окон. Понадобилось время, чтобы его глаза привыкли к мраку. Однако спустя некоторое время он понял, что на самом деле комната освещена, хоть и не очень ярко. Он также увидел Уильяма Сесила, лорда Берли, и еще одного, незнакомого ему человека, сидящих у стола. Его поставили перед ними.

— Милорд Берли?

— Лорд Блисс.

— Милорд, почему я здесь?

— Хватит, лорд Блисс, не будем жеманничать друг перед другом. Вы попались на измене. Расскажите мне все, и мы посмотрим, чем можно вам помочь.

— Измена? — Челюсть Конна отвисла. — Я ничего не знаю про измену! Несколько дней назад я был арестован без объяснения причин, и меня привезли из моего дома в Лондон. Моя жена вне себя от беспокойства. Она ожидает нашего первенца. Кто обвиняет меня в измене? Против кого? Против чего?

— Достаточно, лорд Блисс, — отеческим тоном сказал лорд Берли. — Разве вы будете отрицать, что исповедуете старую веру?

— Нет, хотя Бог знает, что для меня это не имеет значения.

— А будете ли вы отрицать, что совместно с другими людьми ваших убеждений вы составили заговор, замыслив убить королеву и возвести на трон Марию Шотландскую?

— Что? — в бешенстве закричал Конн. — Убить Бесс?

Нет! Никогда! Заменить ее на эту убогую, обманутую шотландскую шлюху? Нет! Тысячу раз нет!

Лорд Берли на секунду растерялся. Обычно ему доставляли проверенные сведения, хотя он должен был признаться, что именно это дело смутило его. Он никогда не считал Конна человеком, который позволил бы вовлечь себя в измену. Тем не менее нужно сохранять бдительность, а его обычно надежный доносчик утверждал, что Испания снова составила заговор против Елизаветы Тюдор.

Уже не в первый раз Испания и ее посол оказывались замешанными в подобного рода делах. За время правления королевы сменилось пять испанских послов. Первый из них, граф Фариа, доставшийся королеве после правления Марии Тюдор, был женат на Джейн Дормер, английской дворянке. Он покинул Англию в 1559 году, к великому облегчению Елизаветы, которой вовсе не нравился напыщенный граф.

Альварес де Куадра, епископ Аквилы, приехал ему на смену и прослужил своему королю четыре года, прежде чем умер от чумы в Лондоне. Королеве страшно нравилось водить его за нос, что она всегда делала, поскольку епископу недоставало чувства юмора. За ним последовал единственный испанский посол, который нравился королеве.

Диего Гусман де Сильва, епископ Толедский, занимал свой пост шесть лет. Элегантный от природы, утонченно образованный, он нравился всему двору. Ему, в свою очередь, нравилась Елизавета, потому что хоть он и был предан Испании, у него была ясная голова и он был не так фанатичен, как два его предшественника. Но епископ так тосковал по Испании, что попросил отставки у короля Филиппа и получил ее.

При выборе его преемника Испания круто изменила политику и послала в Англию Гуэро де Спеса, неприятного маленького человечка, чьи возмутительные манеры, необдуманные высказывания и явная склонность вносить смуту сделали его крайне непопулярным. Вовлеченный в заговор Ридольфи, он был выслан из Англии в конце декабря 1571 года.

В течение следующих шести лет Испания не присылала послов в Англию, и только в прошлом году приехал Бернадино де Мендоза. Королева была чрезвычайно недовольна им — невежественным, надменным и мстительным человеком. Уже поступали сведения, что он, как и его предшественник, участвовал в заговорах, имеющих целью свержение королевы. Всего несколько месяцев назад Антонио де Гуарас, испанский шпион в Англии с 1570 года, был арестован за его связь с пленной королевой Скоттов.

Сейчас тайными шпионами лорда Берли был раскрыт еще один заговор под условным названием «Избавление», и все указывало на активное участие в нем Конна Сен-Мишеля, лорда Блисса. Тем не менее Конн отрицал это. Конечно, он будет отрицать, ворчал про себя Уильям Сесил. Они признавались во всем только под пыткой. Он повернулся к сидевшему рядом человеку.

— Похоже, мистер Нортон, дело обстоит так, что нам придется допросить милорда Блисса несколько более пристрастно.

— Конечно, милорд, — последовал ответ, и человек по имени Нортон улыбнулся, обнажая несколько почерневших обломков зубов.

Нортон! Это имя ударом взорвалось в голове Конна, и его затошнило. Нортон, человек, за которым шла дурная слава пыточных дел мастера. Нортон, который так владел искусством пытки, что мог довести человека до безумия, даже не ломая ему костей. Что, Бога ради, происходит? Как он оказался втянутым в дело, столь серьезное? Чувствуя, что начинает паниковать, он глубоко вздохнул и заговорил:

— Милорд, вы обвиняете меня в участии в заговоре с целью убийства королевы и возведения на престол Марии Шотландской, и тем не менее вы не представляете мне ни малейших доказательств моей виновности. Был ли я обвинен? Кем? Пусть они выскажут это мне в лицо, милорд! Неужели это английское правосудие?

Лорд Берли снова пребывал в замешательстве. Ему нравился молодой лорд Блисс. Он и представить не мог его заговорщиком или фанатиком. Все это достаточно неприятно, а когда королева узнает об этом, она будет очень расстроена, тем не менее донос поступил, а безопасность Елизаветы Тюдор превыше всего. Уже поймано трое людей, выданных одним из двойных шпионов лорда Берли, и каждый из них указал на Конна Сен-Мишеля, лорда Блисса, как на главаря этого заговора. Он стряхнул с себя оцепенение.

— Вас обвинили трое людей, участвующих в этом заговоре, — сказал лорд Берли. — Скажите, милорд, если вы невиновны, как утверждаете, почему эти трое впутывают вас в заговор? Нет, пусть господин Нортон чуточку допросит вас, а потом мы посмотрим, что вы нам скажете.

Прежде чем Конн смог оказать сопротивление, его руки прижали к бокам и протащили через комнату, где он увидел большое колесо на стойке, которое сейчас опустили, чтобы Конна можно было подтянуть на него. Опытные руки ловко сорвали с него камзол, башмаки грубо стащили с ног, рубашку распахнули до пояса, а потом он был распластан на стойке, которую снова подтянули на высоту примерно шести футов от пола.

Испуганный и тем не менее завороженный, Конн наблюдал, как печально известный господин Нортон проверял внизу веревки и рычаги, которыми управлялось колесо. Почему он не сопротивляется своим тюремщикам, спрашивал он сам себя удивленно, но ответ он знал. Он до сих пор не мог поверить, что все происходящее на самом деле серьезно, а теперь, когда он почувствовал, что веревки, которыми был связан, начали затягиваться, больно растягивая его ноги и руки, он внезапно понял серьезность своего положения.

Подчеркнуто заботливо господин Нортон затянул один из винтовых зажимов, и Конн помимо своей воли вскрикнул, когда острая боль пронзила его плечо, и закричал снова, когда ногу, противоположную этому плечу, стало вырывать из бедренного сустава. Боль разливалась по всему его телу и была такой невыносимо мучительной, что Конн начал обливаться потом. Палач смотрел на него, улыбаясь своей отвратительной улыбкой.

— Вам есть что сказать милорду Берли, лорд Блисс? — заботливо осведомился он. Конн простонал.

— Мне ничего не известно о заговоре, — выдохнул он. — Я не принимал участия ни в каком проклятом заговоре. А-а-а-а! — закричал он, когда его другую ногу вывернули под неестественным углом, и люди, стоявшие внизу под ним, начали сливаться в его глазах. Его голова упала на грудь, и он начал терять сознание.

— Воды! — рявкнул Нортон, и один из тюремщиков забрался по лестнице и плеснул в лицо Конну ведерко противной холодной речной воды.

Он, отплевываясь, вернулся обратно к действительности и к боли, когда веревки затянулись на другой его руке, и снова закричал, но на этот раз это было особенно непристойное ругательство, предназначавшееся Уильяму Сесилу.

— Он не особенно терпелив к боли, милорд, — заметил Нортон. — До сих пор я мягко обращался с ним, и я никогда не видел, чтобы человек так быстро терял сознание из-за моих действий.

— Значит, он испытывает жестокую боль?

— Это немного удивляет меня, но кажется, это так, — ответил палач. — Он крупный парень, милорд, но я думаю, это из-за его тонких костей.

— Можете ли вы сделать ему больно, не ломая костей, господин Нортон? — спросил Уильям Сесил.

— Да, — сказал он и повернулся к своему помощнику:

— Питер, ты занимаешься руками, но помни, что нам не нужны сломанные кости. Я тебя самого подвешу, если ты что-нибудь сломаешь.

Питер кивнул, его глаза засветились при мысли о том, что он настоящим делом поможет своему хозяину в этом важном допросе. Сегодня вечером ему будет что рассказать своей матери, а эта маленькая служаночка из таверны, на которую он старался произвести впечатление, быть может, даже задерет наконец свои юбки перед ним, когда услышит о его новых обязанностях. Двое мужчин согласованно двигались, затягивая и крутя рычаги, присоединенные к конечностям пленника. Сначала это было незаметно, потому что Конн испытывал уже такую мучительную боль, что не почувствовал результата их усилий, но потом новая страшная боль обрушилась на него, лишив его легкие воздуха, заставляя его безуспешно хватать воздух широко раскрытым ртом, когда свирепые щупальца всепоглощающей, ничем не смягчаемой боли быстро пробегали вверх и вниз по всему его телу. Его большое напряженное тело было мокрым от пота, мускулы на шее вздулись, глаза, наполненные мукой, выпучились, и, широко открыв рот, он выл в нечеловеческой, животной муке. В ушах у него звенело, но сквозь затуманенное сознание он услышал почти молящие слова лорда Берли, с которыми тот обращался к нему:

— Милорд, милорд, избавьте себя от дальнейшей пытки! Вам только нужно назвать мне подробности вашего заговора, и боли больше не будет.

С невероятным усилием Конн сумел произнести:

— Я ничего не знаю о заговоре, Берли! Ни о каком заговоре! Вы взяли не того человека! — А потом потерял сознание.

Уильям Сесил был не тем человеком, которого можно было легко провести. Лорд Блисс испытывал страшные мучения, и тем не менее он отрицал участие в «Избавлении». Могло ли быть так, что он действительно говорил правду? А если это так, то кто использовал его имя и зачем?

— Освободите его, господин Нортон, и приведите его в чувство. По-моему, он не лжет.

— Я позволю согласиться с вами, милорд, если вы простите мне мою дерзость, — сказал палач. — Некоторые могут вытерпеть гораздо больше того, что я сделал с этим джентльменом, прежде чем теряют сознание. Этот человек не переносит боли, и поэтому сделанное нами действительно заставило его страдать. Человек не лжет мне, когда я заставляю его мучиться. Я еще не так стар, чтобы плохо делать свое дело.

Колесо опустили, и Питер небрежно облил Конна холодной речной водой. Когда его веки дрогнули, ему в рот насильно влили вина из потрескавшейся глиняной кружки. Оно обожгло ему желудок наподобие раскаленного камня, и половиной выпитого Конна вырвало, но остальное он ухитрился удержать. Туман в его глазах рассеялся, и первым в поле его зрения оказался Уильям Сесил.

— Ублюдок! — сумел прохрипеть Конн.

— Я рад, что вы быстро приходите в себя! — сухо сказал лорд Берли. Он понимал гнев лорда Блисса, однако на первом месте у него была королева и ее безопасность. Он знал ее ребенком. Когда речь шла о личных делах, он заботился о ней так же, как о своих дочерях. Он сделал бы все, чтобы обезопасить ее от любых бед. Сейчас, однако, ему нужно было время, чтобы разгадать эту загадку. Что-то неладно. Существовал заговор против королевы или нет?

— Проводите лорда Блисса назад в его камеру, — приказал он тюремщикам, и когда те подхватили Конна, помогая ему встать, он добавил:

— Мы поговорим еще, милорд.

— Вам лучше кое-что объяснить мне, — прорычал Конн. — Если вы хотите знать, кто должен ответить за это, то мне-то это тоже очень хочется знать.

Лорд Берли кивнул в знак согласия.

— В этом наши помыслы совпадают, милорд.

— Боже правый! — воскликнул Клуни, когда его хозяину помогли войти в камеру. — Что они сделали с вами, милорд? С вами все в порядке? Кладите его аккуратно, вы, придурки!

— Мы обращаемся с ним, как с младенцем, — сказал один из ухмыляющихся стражников, и они не церемонясь швырнули Конна на ближайший тюфяк.

Когда они выходили, топая ногами, Клуни погрозил им кулаком и вполголоса выругался.

— Английские подонки, — пробормотал он, но, к счастью, они не услышали его.

Конн не мог не ухмыльнуться, несмотря на боль.

— Я жив, Клуни, — сказал он, — хотя едва-едва.

— Что, черт возьми, они сделали с вами, милорд?

— Дыба, — последовал угрюмый ответ.

— Дыба? — Лицо Клуни выразило глубокое отчаяние. — За что дыба? Что, черт возьми, вы совершили, милорд?

— Я ничего не сделал, но лорд Берли уверен, или по крайней мере думает, что уверен, будто я принимал участие в заговоре против Бесс Тюдор.

— Вы не участвуете ни в каком заговоре, — преданно сказал Клуни. — Черт побери, милорд, если бы вы приняли в нем участие, то там же был бы и я. Вы бы ничего не предприняли и не попали бы в беду без своего верного Клуни.

Конн ухитрился еще раз слабо улыбнуться.

— Нет, Клуни, я бы не попал в беду без тебя. Ты хороший товарищ, на которого можно опереться, но видишь ли, кто-то сумел вовлечь меня в заговор, хотя я не знаю, каким образом. Давай надеяться, что Уильям Сесил сумеет разобраться в этом до того, как примет решение снова со мной побеседовать.

Лорд Берли в самом деле искал ответы на вопросы, но ничего не мог обнаружить в своих поисках. Он тщательно изучал сообщения по этому делу, сделанные на основе заявлений других арестованных. Они все охотно давали показания, и совсем не требовалось принуждать их говорить. Читая сообщения по делу, он не мог обнаружить ничего, и тем не менее теперь он был особенно убежден в невиновности лорда Блисса. Он хотел сам поговорить с другими заговорщиками и только успел отдать приказ привести их, как к нему ввели Адама де Мариско.

— Милорд Берли, — сказал он вместо приветствия, — я думаю, вам известно, почему я здесь.

Уильям Сесил кисло кивнул. А что еще следовало ему ожидать?

— Полагаю, ваша жена тоже здесь, — ответил он.

— Моя жена дома в Королевском Молверне с нашими дочерьми. Вспомните — ей запрещено появляться в Лондоне и при дворе.

— Я ни о чем не забываю, милорд, и рад слышать, что леди де Мариско наконец достигла возраста, когда проявляют осмотрительность.

Адам хлопнул рукой по бедру и усмехнулся.

— Она была готова приехать, — признался он, — но и я, и Конн взяли над ней верх. Сейчас Эйден необходима поддержка. Прошу вас, милорд, объясните, в чем дело?

— Ваш шурин был вовлечен в заговор с целью убийства королевы и возведения на трон Марии Шотландской, — объявил лорд Берли.

— Это невозможно! — сказал Адам де Мариско.

— Я начинаю приходить к такому же мнению, — признался лорд Берли.

— Начинаете приходить к такому же мнению? Черт побери! Это вовсе не похоже на Конна, и вам известно это! Этот человек совершенно открытый! Он как книга, которую может прочесть любой, и это одна из причин, почему королева всегда любила его.

— Я не могу, как вы понимаете, милорд, не проявлять особую осторожность, когда дело касается ее величества, — сказал Уильям Сесил. — С тех пор как Елизавета Тюдор заняла английский трон, и Испания, и Франция не раз предпринимали попытки свергнуть ее. Это не первый заговор, о котором стало известно и который ставил целью ее убийство. Я не верю никому, милорд де Мариско, никому.

Адам кивнул. Он отлично понимал положение лорда Берли.

— Что заставило вас поверить в то, что Конн участник заговора? — спросил он.

— Три человека, схваченных по обвинению в заговоре, назвали его вдохновителем заговора. Каждый назвал его имя, но в докладах есть что-то, что тревожит меня, и я не могу уловить, что именно. Садитесь, милорд. Я приказал привести ко мне этих арестованных. Ваш шурин под пыткой вполне убедительно говорил о своей невиновности, даже припомнив мне при этом мое происхождение.

Адам был потрясен.

— Вы пытали его? Как?

— На дыбе, — последовал бесстрастный ответ. — Все люди заявляют о своей невиновности до тех пор, пока их не начинают убеждать другими способами. Лорд Блисс не признал своей вины, несмотря на мастерство господина Нортона. Не волнуйтесь, милорд. Ни одна кость не была сломана. Кажется, ваш шурин плохо переносит боль, а Нортон мастерски делает свое дело. Даже если он убежден в невиновности своего подопечного. Сейчас, однако, мне предстоит раскрыть тайну, существует ли в действительности заговор и почему эти люди впутали лорда Блисса.

Они сидели в комнате, расположенной выше уровня реки, где размещался начальник Тауэра.

Уильям Сесил сказал:

— Пройдемте со мной, милорд. Я должен спуститься вниз, где господин Нортон допрашивает трех остальных участников заговора. Я уверен, вы захотите присутствовать.

— Да, — мрачно сказал Адам. — Хочу. Оба спустились в недра лондонского Тауэра, в царство господина Нортона. Там в узилище палача стояли трое мужчин, прикованных кандалами к стене. Двое мужчин были молоды, одному было не больше шестнадцати, другому, вероятно, двадцать. Третий человек был постарше и, как понял Адам, рассмотрев его, являлся родственником юношей.

— Отец и его два обманутых сына, — сухо сказал Берли, а потом добавил:

— С кого начнем, господин Нортон?

— С молодого. Он боится больше всех. Видите, как он потеет, милорд? Питер, давай мальчишку!

Молчаливый Питер отомкнул кандалы, удерживающие паренька, протащил его через комнату и снова привязал к деревянному стулу с высокой спинкой. Прочный кожаный ремень обхватил его шею посредине, ножные кандалы намертво приковали его лодыжки, а руки были привязаны в кистях к деревянным подлокотникам стула. Потом Питер прикрепил к руке юноши хитроумное приспособление, в котором Адам сразу узнал тиски для больших пальцев. Он медленно начал сжимать их, и скоро юноша закричал от боли, умоляя о пощаде, взывая и к своей матери, и к святой Богородице. По сигналу господина Нортона его помощник прекратил затягивать винт, и Уильям Сесил обратился к двум мужчинам, по-прежнему распятым на стене:

— Ну, вы так и будете бесполезно стоять и смотреть, как мальчишка мучается? Вам остается только сказать мне то, что я хочу знать, и его отпустят, но если вы откажетесь отвечать, я прослежу, чтобы оба ваших сына были без промедления повешены, господин Трент.

У человека по имени Трент был больной вид, его лицо было зеленоватым, а губы побелели.

— Милорд, — взмолился он, — мы рассказали вам все, что знали. Клянусь! Неужели вы думаете, что я хочу смерти своим сыновьям?

— Кто организовал этот…

— Мы уже рассказали вам. Коми Сен-Мишель, лорд Блисс. Он пришел ко мне в лавку однажды, когда я уже собирался закрываться, и сказал, что знает нас как приверженцев истинной веры. Он сказал, что церковники позволили ему даровать нам вечное блаженство, если мы поможем ему убить королеву, а Марии Шотландской, истинной правительнице-католичке, взойти на трон, принадлежащий ей по праву. Англия благословит нас, сказал он. Кто бы смог отказаться получить вечное блаженство в раю, милорд? Мы согласились помочь ему, мои сыновья и я.

— Какой-то человек предлагает вам вечное блаженство, а вы на слово верите ему. Незнакомому? Да ладно, господин Трент! Что это за выдумка, в которую вы хотите заставить меня поверить?

— У него была бумага, милорд! Я умею читать, по крайней мере чуть-чуть! Она была подписана самим папой со всякими там красивыми печатями и лентой. Я никогда не видел такой важной бумаги. Для меня этого было достаточно!

— Вероятно, поддельной, — сказал Уильям Сесил, — но достаточно убедительной, чтобы обмануть простака. — Он снова поглядел на Трента. — Разве вы не довольны и не сытно живете под властью королевы?

— Да, — ответил человек, — но она не может подарить нам вечное блаженство.

— Рассуждения мясника, — заметил Уильям Сесил. — Вот кто он такой, понимаете? Мясник. Разве он не подходит для этого дела? Он был по-настоящему религиозным человеком в течение многих лет, но никогда не думал, что это может таить угрозу. Вот почему нам удалось так быстро схватить его. Он горел желанием похвастаться своим будущим счастьем, мы узнали об этом, поэтому его и арестовали.

— Спросите его об участии Конна, — сказал Адам де Мариско.

Уильям Сесил кивнул.

— Расскажите мне о лорде Блиссе, господин Трент. Как получилось, что вы познакомились с ним?

— Он пришел к нам, — последовал ответ. — Сказал, что слышал, что мы те люди, которые могут помочь ему, а если нет, то мы не должны рассказывать об этом.

— Это то же самое, что он говорил раньше, — устало сказал лорд Берли.

— Как выглядел лорд Блисс? — спросил Адам. — Опишите нам его.

— Он большой высокий мужчина, говорящий с ирландским акцентом.

— Расскажите поподробней! — слова Адама прозвучали резко.

— Не могу, милорд.

— Почему? Какого цвета у него глаза? Какой у него нос, короткий или длинный? Какого цвета волосы? Есть ли у него на лице какие-нибудь отметины, которые вы запомнили?

— Не могу рассказать вам, милорд. Он был в маске и весь закутан в плащ.

— Встречались ли вы с Конном Сен-Мишелем до этого? Видели ли вы его вообще?

— Нет, милорд.

— Тогда откуда вы узнали, что это был он?

— Потому что он так сказал нам, милорд, — ответил Трент Адаму тоном, который подразумевал, что Адам, вероятно, не слишком сообразителен.

— Вот-вот, — медленно произнес лорд Берли. — Это меня и беспокоило в этих сообщениях. Нигде нет описания лорда Блисса.

— Да, — сказал Адам, — потому что это был не Конн. Кто бы это ни был, он хотел, чтобы этот глупый бедняга поверил ему, но не осмеливался показывать свое лицо. Ведь цель его визита — раскрытие мнимого заговора и арест Конна.

— Считаю, что вы правы, милорд де Мариско, но сначала я хотел бы удостовериться в одном. — Он сделал знак господину Нортону, и палач торопливо вышел из комнаты.

Они просидели в зловещей тишине в течение нескольких минут. Потом вернулся господин Нортон, а вместе с ним человек в маске, завернутый с ног до головы в плащ. Лорд Берли обратился к господину Тренту.

— Этот человек лорд Блисс? — спросил он.

— Нет, — быстро ответил мясник.

— Почему вы так уверены?

— Лорд Блисе был не таким высоким, хотя примерно такого же роста, и был более толстым, чем этот человек.

— Назовите им свое имя, — приказал лорд Берли человеку в плаще и в маске.

— Меня зовут Конн Сен-Мишель, лорд Блисс, — последовал ответ.

— Нет, это не вы. Вы не проведете меня, милорд. У лорда Блисса был настоящий ирландский выговор. У этого человека только слабый намек на ирландское произношение. Я-то знаю. Моя мать родом из Ирландии.

— Уведите их, — сказал лорд Берли, и стражники освободили арестованных и торопливо вытолкали их из комнаты.

— С тобой все в порядке? — беспокойно спросил Адам Конна.

— Я буду жить, — несколько кисло сказал Конн, — несмотря на нежное обращение со мной господина Нортона и оскорбление, которое только что нанес мне англичанин, сказав, что я говорю не как ирландец. Я, конечно, говорю с ирландским выговором, хотя мой акцент смягчился за годы моего пребывания здесь, в Англии. Я заметил это, когда недавно здесь побывал кузен Эйден. По сравнению с его произношением мой выговор почти незаметен.

— А может, Кевен Фитцджеральд как-нибудь связан с этим делом? — вслух размышлял Адам.

— Что, черт возьми, он выиграет, состряпав такой заговор? — спросил Конн.

— Не знаю, — ответил Адам, — если только он не надеется на то, что ты умрешь, а он женится на твоей жене.

— Кажется, это слишком сложный план, чтобы просто избавиться от соперника, — сказал лорд Берли. — Всегда существовала вероятность, что, если Конна признают виновным в измене, его поместья могут быть конфискованы. Если этот парень охотился за леди Блисс, то его привлекало ее богатство. Он бы не позволил, чтобы оно уплыло из его рук. А это было бы гораздо проще, если бы лорд Блисс был мертв.

— Но, — размышлял Адам, — что, если парень действительно участвовал в заговоре, а Эйден и ее богатство должны были быть его вознаграждением? Поэтому и нужно было использовать Конна в качестве козла отпущения. Официально выглядевший документ, который, как утверждает господин Трент, ему показывали, говорит о чем-то более изощренном, нежели просто о человеке, позарившемся на богатую жену.

— Кто этот Фитцджеральд? — спросил лорд Берли.

— Он появился в нашем доме в первый день мая, — ответил Конн. — Заявил, что приехал от деда Эйден, Рогана Фитцджеральда. Говорил, что он сын младшего брата старика, который был священником, и что его вырастила бабка Эйден.

— Неужели? — заметил Уильям Сесил. — И что же привело его в Англию?

— Он сказал, что всю свою жизнь его готовили для работы в качестве управляющего поместьем Фитцджеральда, а теперь, когда прежний управляющий отходит от дел, семья решила отправить Кевена Фитцджеральда в Англию посмотреть, как здесь управляют процветающими поместьями, и привезти в Ирландию новые идеи.

Трое мужчин покинули пыточную камеру Тауэра и снова вернулись в комнаты начальника тюрьмы.

Лорд Берли послал за гонцом и сел за стол, чтобы лично написать сообщение. Закончив, он обратился к Конну и Адаму:

— Я посылаю это графине Линкольн. Она лучше всего осведомлена о положении ее семьи в Ирландии. Предполагаю, что этот Роган Фитцджеральд приходится ей родственником.

— Думаю, что он дальний ее родственник, — сказал Конн.

— Допускаю, — был ответ. — Леди Клинтон сейчас находится в поездке по стране с королевой, но она ответит быстро. Эти сведения имеют для меня огромное значение. Давайте узнаем, действительно ли ваш Кевен Фитцджеральд тот, за кого он себя выдает, и приехал ли он в Англию с целями, о которых заявляет. Однако я убежден, лорд Блисс, что вы не замешаны ни в каком заговоре против ее величества.

— Тогда я могу ехать домой?

— Еще нет, милорд. Уверен, что существует некий заговор, и доказательства вашей вины были подброшены нам для того, чтобы сбить нас со следа. Если я отпущу вас сейчас, участники заговора ускользнут от меня и станут составлять новый заговор против королевы. Помогите мне выгнать их из норы, и я обещаю, что вы будете вознаграждены.

Конн покачал головой.

— Я помогу вам, милорд, но не говорите со мной о вознаграждении. То, что я делаю, я делаю ради Бесс. Она дала мне все, но если окажется, что в это втянут Кевен Фитцджеральд, позвольте мне получить право избить его до бесчувствия!

Лорд Берли улыбнулся слабой, безрадостной улыбкой. Поведение лорда Блисса напоминало манеру его старшей сестры, и он кивнул.

— Я собираюсь попросить вас остаться здесь, в Тауэре, милорд, еще ненадолго. На такой срок, чтобы я мог разобраться в этом деле. Ваше пребывание в тюрьме заставит заговорщиков поверить, что все идет так, как они задумали. Тем временем наши шпионы разнюхают, кто они на самом деле и что действительно замышляют. Мне сказали, что вы получили удобную камеру и с вами слуга.

— Да, — сказал Конн, — я справлюсь, но мне не хочется, чтобы моя жена тревожилась без необходимости, учитывая ее положение.

— Молодая леди Блисс показалась мне женщиной с сильным характером, — сказал лорд Берли. — Я понимаю вашу тревогу, но если я позволю вам связаться с ней, тогда она перестанет тревожиться, а кто знает, не следят ли за ней. Нужно, чтобы она по-прежнему выглядела встревоженной и чтобы наши замыслы не были разоблачены. Лорд де Мариско, что думаете вы? Может ли ваша невестка пережить волнения следующих нескольких недель?

— Эйден более вынослива, чем ты полагаешь, Конн, — сказал Адам. — Жаль заставлять ее так тревожиться, но помочь ничем нельзя. С ней будет все в порядке, и с ребенком тоже.

Конн вздохнул.

— Тогда быть посему, — сказал он с отвращением в голосе. — Однако еще одна просьба, милорд Берли. Если в Лондоне вспыхнет чума, вы должны сразу переселить меня. Решено?

— Конечно, милорд. Вам даже не нужно было просить об этом, — ответил Берли.

Конн криво улыбнулся.

— Прошу прощения, если я обидел вас, сэр, но У меня небольшой опыт пребывания в Тауэре.

Уильям Сесил откровенно хмыкнул, а потом позволил себе слегка пошутить.

— Однако мой опыт, связанный с Тауэром, огромен, — парировал он. — Думаю, что пришла пора вам возвращаться в вашу камеру, милорд, чтобы не вызвать ничьих подозрений. Стражники имеют склонность болтать в тавернах, особенно будучи навеселе. — Он позвонил в колокольчик. Немедленно явились стражники. — Отведите лорда Блисса назад в его камеру, — приказал он.

— Прощай, Конн, — сказал Адам. — Я расскажу твоей сестре, что видел тебя, и о том, что стало известно здесь сегодня.

— Передай ей мою любовь, — сказал Конн, — и пригляди за женой. Адам кивнул.

— Ничего не бойся, — сказал он спокойно. — Ока будет в безопасности под нашим присмотром.

— Мы еще поговорим, — сказал лорд Берли, в его голосе звучал скрытый намек.

— Прощайте, милорды, — сказал Конн и вышел из комнаты, но до этого, улучив момент, когда стражник повернулся к нему спиной, он незаметно подмигнул обоим мужчинам.

Когда он ушел, Адам сказал Уильяму Сесилу:

— Нужна вам моя помощь, милорд? Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам полностью разобраться с этой загадкой.

— Поезжайте домой, милорд де Мариско, — сказал лорд Берли. — По своему опыту я знаю, что ваша жена не очень терпелива, а если она появится здесь, нарушив запрет, это может сильно усложнить наши дела. Расскажите ей правду и передайте, что в данное время я требую, чтобы она хранила молчание. Если нам повезет, мы разгадаем эту загадку в течение нескольких недель, а сейчас ваш шурин в безопасности. Я выдам ордер на арест господина Фитцджеральда, чтобы мы могли допросить его. Судя по вашим словам, милорд де Мариско, весьма вероятно, что этот Фитцджеральд сможет пролить некоторый свет на это дело.

Адам согласился с Уильямом Сесилом, лордом Берли, в его оценке этого случая и, проведя ночь в Гринвуд-Хаусе, направился к северо-западу, по дороге, ведущей из Лондона в Королевский Молверн через плодородные поля Средней Англии. Поездка заняла несколько дней. Он завершил ее в необыкновенно короткий срок. Ему не терпелось уехать из города и вернуться в свой прекрасный дом, который он делил с красавицей женой. Это было спокойное место, особенно в это время года. Свернув с проезжей дороги на гравийную, ведущую к дому, он был умиротворен прекрасным днем, теплым ветерком, воздухом, наполненным ароматом цветов. Конюший поспешил принять его лошадь, а когда он подошел к парадной двери, она распахнулась, и показалась его жена, спешащая встретить его. Он мог бы поклясться, что Скай стала еще красивее за те десять дней, которые он не видел ее. На ней было платье цвета красного вина, отделанное сероватыми кружевами. Ее чудесные волосы находились в восхитительном беспорядке.

— Скай, моя милая! — крикнул он, соскакивая с лошади и раскрывая ей свои объятия.

— О, Адам, — произнесла она, с благодарностью припадая к его груди. — Эйден уехала!

Глава 7

Эйден Сен-Мишель жила в состоянии мучительной неопределенности с тех пор, как ее муж уехал под охраной королевских гвардейцев. В течение нескольких дней она металась между отчаянием и надеждой. Каждый день приезжала Скай, успокаивала и убеждала, что все кончится быстро и благополучно, ведь Конн — всеобщий любимец. Эйден пыталась заставить себя поверить этому, но безрезультатно. Наконец она приказала Мег собирать вещи и закладывать дорожную карету.

— Мы едем в Лондон, — сказала она. — Сегодня же.

— Вам нельзя ехать, миледи, — возразила Мег. — Вы можете навредить ребенку этой дорожной тряской.

— Я никогда не была хрупким созданием, Мег, — последовал ответ. — И со мной, и с ребенком все будет в порядке, но я должна быть рядом с Конном! Здесь я сойду с ума.

— Как же быть с лордом Мариско? Подождите, пока он не вернется, миледи! — взмолилась Мег.

— Кто знает, когда это будет, — сказала Эйден. — Мы выезжаем сегодня же.

— По крайней мере попросите леди Мариско поехать с вами.

— Скай запрещено бывать в Лондоне и при дворе, Мег. Кроме того, я могу обойтись без нее, а ее дети не могут. Собери немного вещей, Мег. Если нам повезет, мы вернемся домой быстро.

Мартин, кучер, мужественно вынес все наставления Мег о том, как нужно ехать. И он, и его помощник Том старались с осторожностью управлять большой, неуклюжей каретой, пока они добирались несколько дней до Лондона. Путешествие заняло намного больше времени, чем обычно, но Эйден была довольна, поскольку неуклонно приближалась к Лондону, месту, которое было целью ее поездки. Она даже согласилась отдохнуть целый день после того, как они добрались до спокойного Гринвуд-Хауса. Слуги удивились ее приезду, ведь лорд де Мариско уехал всего два дня назад и ничего не говорил о приезде леди Блисс. На следующее утро она стала думать, как узнать, где ее муж.

— Королевы нет в городе, — сказала она Мег, — двор тоже уехал, и поэтому мне не к кому обратиться за помощью. Не думаю, что можно просто пойти в Тауэр и потребовать, чтобы они сказали, что с моим мужем.

— Нет, миледи, я считаю, что это так не делается, — ответила Мег, которая на самом деле знала об этом больше, чем сама Эйден. — Думаю, вам нужно кого-нибудь послать туда.

— Кого? Я не могу послать лакея. С ним не станут разговаривать.

— А если послать вашего кузена, господина Кевена? — сказала Мег. — Может статься, он все еще в Лондоне. Как называется гостиница, в которой он собирался остановиться?

Эйден долго вспоминала.

— «Лебедь», — сказала она, — но он, вероятно, уже давно уехал в Девон.

— Не обязательно, — возразила Мег. — Это его первый приезд в Лондон, и я уверена, что ему захочется задержаться здесь на некоторое время и повеселиться. Он молодой человек, миледи, а такому человеку, как он, когда еще доведется увидеть этот город снова? После возвращения в Ирландию он проведет остаток своих дней на землях вашего деда. Наиболее вероятно, что это его единственная возможность порезвиться.

— Пошли лакея в «Лебедь», Мег, и, если мой кузен там, пусть наш человек привезет его сюда! — возбужденно сказала Эйден.

Тут же посланный лакей нашел Кевена Фитцджеральда в «Лебеде», как и предсказывала Мег.

— Возвращайся к моей кузине и скажи, что я немедленно приеду к ней, — сказал Кевен слуге. Потом он торопливо прошел обратно в пивную, где его дожидался Мигель де Гуарас. — Моя кузина приехала в Лондон и хочет видеть меня, — сказал он испанцу.

— Чего она хочет?

— Лакей не сказал. Он передал, что она хочет видеть меня.

— Лорд Блисс в Тауэре и его уже один раз пытали на дыбе, — сказал де Гуарас с улыбкой. — Мой осведомитель говорит, что сам лорд Берли руководил его допросом. Трентов, отца и сыновей, тоже пытали.

— Но что, если Конн О'Малли ни в чем не признается, несмотря на пытку? — спросил Кевен.

— Это не важно. Мясник и его сыновья убеждены, что имели дело с Конном Сен-Мишелем, лордом Блиссом, и они не изменят своих показаний независимо от того, что скажет муж вашей кузины. Зерна недоверия посеяны, и моя миссия по уничтожению О'Малли успешно завершается. Король будет доволен. Езжайте к своей кузине и узнайте, чего она хочет. Несомненно, она нуждается в утешении, а вы будете рады выполнить это, господин Фитцджеральд, не так ли?

Кевен Фитцджеральд улыбнулся.

— Пусть ее лицо, — сказал он, — просто миленькое, но груди у нее красивые и пышные. Она согреет меня длинными зимними ночами.

— Интересно, какая часть ее состояния будет потрачена на помощь Ирландии, — вкрадчиво пробормотал испанский шпион.

Кевен Фитцджеральд рассмеялся.

— Пусть Ирландия сама помогает себе, — сказал он, а потом с волчьей ухмылкой вышел из пивной. Он поспешил на берег реки и нанял проезжавшего мимо лодочника. — Отвези меня в Чезвик на Строиде, в Гринвуд-Хаус, — сказал он, забираясь в маленькую лодку и усаживаясь там в предвкушении приятной поездки.

"Повезло», — думал он. Всю жизнь ему везло. Незаконнорожденного, его могли бросить умирать где-нибудь на склоне холма, но вместо этого его вырастил дворянин. По воле случая в прошлом году он встретил Мигеля де Гуараса в Кове, куда отправился проверить партию испанских вин, заказанную его дядей. Они провели вечер за вином, разговорами, в компании веселых девок. Он почувствовал, что испанец не похож на торговца вином, за которого выдает себя. Несколько месяцев спустя эта догадка подтвердилась, когда де Гуарас снова дал о себе знать, и они встретились в Кове, где он и сделал свое необычное предложение. Убедить дядю примкнуть к заговору было просто. Роган Фитцджеральд видел себя в роли спасителя Ирландии, даже в своем преклонном возрасте ведущим свою страну к освобождению от английских притеснителей. Кевен Фитцджеральд улыбнулся. Единственное, чего он добивался, были богатство, достойная жена и независимость от своих кузенов Фитцджеральдов, которые всегда были рады напомнить ему, что он недостоин их из-за обстоятельств своего рождения. Он отомстит им. Он женится на Эйден Сен-Мишель и станет по-настоящему богатым. У него будут не только земли, а земли, недвижимость и много золота в придачу.

Скользя по медленным водам реки, он размышлял обо всем, что увидел с тех пор, как приехал в Англию. Ирландия — прекрасная страна. Англия не только прекрасна, она еще и процветает. Он наверняка будет очень счастлив здесь с Эйден и с детьми, которые обязательно родятся у них. Как приятно иметь свою семью. Он снова и снова возвращался к этому в своих мыслях, пока лодочник греб вниз по реке к Гринвуд-Хаусу.

— Приехали, сэр, — сказал лодочник, прерывая грезы своего пассажира.

Кевен встал и щедро швырнул лодочнику серебряную монету, которой с лихвой хватило бы на обратную дорогу. Человек широко открыл рот от удивления, а потом, обретя голос, спросил:

— Должен ли я ждать вас, милорд?

Кевен улыбнулся. Милорд. Ему нравилось это слово.

— Нет, — милостиво сказал он. — Я могу задержаться на ночь. — Потом он торопливо пошел наверх к саду, окружавшему дом.

Мег увидела его из окна верхнего этажа. «Быстренько же он приехал, — подумала она. — Я знала, что он все еще в Лондоне. Мне кажется, он не слишком озабочен своими делами, если они у него вообще есть. Интересно, откуда у него деньги? Я не припоминаю, чтобы у Рогана Фитцджеральда их было много или чтобы он очень щедро делился тем, что у него есть». Служанка покачала головой. Времена меняются, сделала она заключение, а потом сказала Эйден:

— Приехал ваш кузен, миледи. Я приведу его к вам. Когда они вернулись, Кевен обогнал ее на пороге комнаты Эйден.

— Дорогая малышка Эйден, я все знаю, — сказал он. — Мне так жаль Конна. Чем я могу вам помочь?

— Вы знаете? — Она была удивлена. — Откуда, Бога ради, вы знаете?

Кевен слегка пожал плечами.

— Заговор против королевы — серьезная вещь, моя дорогая.

Эйден остолбенела.

— Какой заговор против королевы? — спросила она.

— О, моя дорогая, — сказал он с расстроенным видом. — Я думал, вы знаете. Вашего мужа обвинили в заговоре с целью убить королеву Англии.

Эйден была ошеломлена и потрясена его словами.

— Конн никогда не замышлял убийства ее величества! — воскликнула она. — Это ошибка!

— Тогда его невиновность будет доказана, — успокаивающе сказал Кевен Фитцджеральд и обнял ее за талию, как бы в знак поддержки. «Черт побери, — подумал он, глаза его нырнули за вырез платья, — что за спелые фрукты, и скоро они будут моими!» Она положила голову ему на плечо, и он поцеловал ее в лоб братским поцелуем. — Давайте сядем, маленькая Эйден. Вы не должны огорчаться, — и подвел ее к стоящей рядом кушетке.

— О, Кевен! — воскликнула она. — Я так боюсь за Конна! Вы должны сходить в Тауэр и попытаться что-то узнать. Вы должны узнать, можно ли мне повидать моего мужа.

— Конечно, пойду, — обещал он. — Первое, что я сделаю утром, это отправлюсь туда и постараюсь раздобыть для вас какие-нибудь известия.

— А вы не останетесь на ночь, Кевен? Мне необходимо ваше общество. Завтра вы можете воспользоваться гринвудской баркой.

— Моя дорогая, вы считаете это разумным? Я так не думаю. Вашего мужа здесь нет, и могут пойти разговоры — людская молва так безжалостна. Я приму ваше предложение насчет, барки, чтобы уехать сегодня в город, но завтра я поеду сам, а потом вернусь к вам.

Эйден хотела возразить, но вмешалась Мег:

— Послушайте господина Фитцджеральда, миледи. У него больше разума, чем у вас.

— Возможно, ты и права, — согласилась Эйден.

— Конечно, она права, — сказал Кевен, думая о том, что, как только он женится на Эйден, от этой сующей нос в чужие дела служанки нужно будет избавиться. Когда он станет хозяином Перрок-Ройял, он будет единолично распоряжаться там, и слуги будут слушаться только его приказаний. Тех, кто не покорится, придется уволить.

Он нежно попрощался с Эйден и вернулся вверх по реке со всеми удобствами, наслаждаясь каждой минутой своего пребывания в роскошной барке. Богатство в самом деле замечательная штука, и он понял, что сумеет быстро привыкнуть к его преимуществам. Он с сожалением расстался с удобной баркой возле «Лебедя». На следующий день ближе к вечеру он вернулся в Гринвуд-Хаус, чтобы, рассказать Эйден полученные им новости. Он обнял ее И крепко прижал к себе. Она посмотрела ему в лицо, и он сказал:

— Плохие новости, дорогая Эйден. Сообщники вашего мужа полностью разоблачили его причастность к преступлению. Его вина несомненна, и я боюсь за него. Королева нелегко прощает тех, кому она верила. Вам надо быть мужественной, кузина.

Эйден тихо заплакала, горестно уткнувшись лицом в плечо Кевена Фитцджеральда.

— Не может быть, — возражала она. — Как Конн мог участвовать в заговоре, если я не знаю об этом? Как могло такое случиться? Мы почти не расставались. Разве у него было время устраивать заговоры?

Она смотрела на Кевена в ожидании ответа.

— Моя дорогая, — сказал он со своим мягким ирландским выговором, — заговор могли задумать много месяцев назад, пока ваш муж был холостяком и находился при дворе. Вы не знаете об этом, а как вы могли знать? Он был уличен тремя надежными свидетелями и обвинен в измене. Эйден, я должен быть честен с вами. Очень вероятно, что Конн лишится своей красивой головы.

— Я хочу увидеть его! — закричала она.

— Я просил за вас, — ответил он, — но сейчас они не допускают к нему посетителей.

— Я пойду к королеве! Она, конечно же, будет так же добра ко мне, как и раньше.

— Послушайтесь моего совета, Эйден, и не обращайтесь пока к королеве. Если вы обидите начальника Тауэра, у него найдется много коварных способов сделать невыносимыми последние дни Конна. Вы ведь, конечно, не хотите этого, правда? А что, если королева откажет вам? Тогда вам не к кому будет обратиться за помощью.

Подождите до последнего решающего момента и тогда обратитесь к королеве.

Он притянул ее к себе, наслаждаясь свежим запахом лаванды, исходящим от ее тела и одежды. Потом он почувствовал на себе взгляд Мег и под этим жестким взглядом выпустил Эйден из своих объятий. «Проклятая старая сплетница», — подумал он. Ему уже было понятно, что он ей не нравится. Она и не знает, что он вообще не был в лондонском Тауэре, а провел весь день, весьма прибыльно играя в кости и выигрывая пари в травле медведей. А эту сказку для Эйден они с Мигелем де Гуарасом придумали накануне вечером, когда весело проводили время в борделе у Лондонского моста.

— Что мне делать? — тихо спросила Эйден. — Как я могу помочь Конну?

— Подождите день или два, — сказал Кевен Фитцджеральд, — и я посмотрю, что еще можно узнать, маленькая Эйден, — пообещал он и сразу же ушел.

В течение нескольких часов после его ухода Эйден была в состоянии глубочайшего отчаяния. Как мог Конн так обманывать ее? — спрашивала она себя снова и снова. Потом решила, что он вообще ее не обманывал. Конн никогда не мог принимать участие в заговоре, целью которого было убийство Елизаветы Тюдор. Такое вероломство просто несовместимо с характером этого человека. Может быть, ее опыт общения с мужчинами и невелик, но глупой она не была. Конн — благородный человек, и обманывать он не мог.

Почему же тогда три человека обвинили его в таком поступке? Конн — очаровательный человек, рассуждала она, но у него не могло не быть врагов при дворе. Скольким мужчинам он нанес оскорбление своими любовными успехами, включая двух разгневанных джентльменов, чьи жалобы по поводу его поведения привели к его удалению от двора и к их браку. Разве не сама королева заметила, что найдутся люди, которые вряд ли смогут назвать наказанием ее решение женить Конна на богатой наследнице? Что, если эти неизвестные люди объединились, намереваясь совместно отомстить Конну? Как ей узнать это?

Было ли положение Конна действительно таким ужасным, как описывал его Кевен Фитцджеральд? Почему он уверен, что тот, кто рассказал ему о Конне, говорил правду? Может быть, это просто сплетня? Эйден стало ясно — она сама должна поехать в Тауэр и поговорить с его начальником. Возможно, если она сумеет умолить его, он позволит ей повидаться с мужем и она сможет немного успокоиться. Неужели он так бессердечен, чтобы отказать женщине, ждущей своего первого ребенка? Немного познакомившись с природой мужского характера, Эйден тау не думала и поделилась мыслями с Мег.

К ее великому удивлению, Мег согласилась.

— Я поеду с вами, — сказала она. — Вам не следует ездить по Лондону без провожатой. Думаю, будет лучше, если вы сами попытаетесь что-то узнать, а не станете доверять этому вашему кузену.

— Тебе он не нравится, Мег, правда? Эйден заметила злые взгляды, которые ее служанка бросала на Кевена Фитцджеральда.

— Нет, не нравится, — честно призналась Мег. — Я почему-то не доверяю ему, и вам также не стоит ему доверять. Земли у вашего деда есть, это правда. Но золота у него не было никогда, хотя господин Кевен и намекает на это. Я не знаю, в чем его хитрость, но я бы поблагодарила его за заботу и не имела бы с ним больше никаких дел!

Эйден оделась в самое лучшее платье, которое она привезла с собой, черное шелковое, с нижней юбкой, изящно расшитой тонким узором из золотой нити. Вырез платья был более чем скромным, а горловина и манжеты пышно отделаны кружевами. Темный цвет платья оттенял бледность кожи Эйден и придавал ей хрупкий вид, ее прекрасные волосы были скрыты под изящным чепцом из тонкого батиста. У нее был вид женщины знатного происхождения.

Барка Гринвуд-Хауса вернулась после того, как отвезла в город кузена Эйден. Затем лодочники греблу против течения, везя свою хозяйку к лондонскому Тауэру, угрожающе вздымавшемуся в вечернее небо. Ее высадили возле Уотер-Гейт. Барка должна была дожидаться ее возвращения. Эйден и Мег поднялись вверх по лестнице, ведущей к Тауэру, сопровождаемые угрюмыми стражниками. К ее совершеннейшему удивлению, начальник Тауэра с радостью согласился поговорить с ней, несмотря на поздний час, хотя Кевен рассказывал о нем как о человеке, совершенно недоступном.

— Как я понял, вы живете около Ворчестера, леди Блисс, — сказал он вместо приветствия.

— При сложившихся обстоятельствах, сэр Джон, я решила, что мне лучше приехать в Лондон, несмотря на то, что я беременна, — тихо ответила она.

— Моя дорогая мадам, — огорченно сказал начальник тюрьмы, — прошу вас садиться, — и сам помог ей сесть. — Вы, конечно, хотите видеть своего мужа?

— Да, — ответила она.

— С этим нет никаких трудностей, миледи, но не выпьете ли вы сначала со мной стакан вина? Вы, должно быть, утомлены поездкой.

Эйден вежливо кивнула. Не было необходимости говорить начальнику тюрьмы, что она здесь уже три дня.

— Мне бы очень хотелось выпить чего-нибудь, — сказала она любезно. Сердце ее забилось от радости при мысли о скором свидании с Конном.

Слуга начальника тюрьмы подал ей кубок, и она неторопливо отпила вкусного напитка, пока сэр Джон уверял ее, к ее огромному удивлению и облегчению, в том, что пребывание ее мужа в тюрьме будет недолгим и что вскоре он снова вернется домой. Потом она поняла, что этот участливый человек просто делает неуклюжие попытки успокоить ее, что, как она подумала, очень любезно с его стороны. Наконец она смогла распрощаться с сэром Джоном. Их с Мег провели по продуваемым сквозняками лестницам вверх и по коридору к двери, которую отпер и широко распахнул дежурный смотритель.

— Конн! — Она влетела в камеру и попала в объятия удивленного мужа.

— Эйден! — Его руки крепко обхватили ее, и он нежно поцеловал ее. — Милая, что ты здесь делаешь?

— Как я могла оставаться в Перрок-Ройял без тебя, Конн? Это так далеко, и я боялась за тебя! Вчера был твой день рождения. Я надеялась, что тебе вчера было повеселее. — Она понизила голос. — Я встречалась с моим кузеном, и это он рассказал мне о твоем тяжком положении. Я хотела обратиться к королеве, но он отсоветовал мне делать это. Он также отсоветовал мне обращаться к сэру Джону, но после того, как он ушел, я села на барку и приехала в Тауэр, и сэр Джон оказался чрезвычайно любезен.

— Он порядочный человек, принимая во внимание его работу, — сказал Конн спокойно, но в уме он деловито переваривал ее слова о кузене. — Как получилось, милая, что ты говорила с Кевеном?

— Я послала за ним в «Лебедь», потому что Мег была уверена в том, что он еще не уехал из Лондона.

— Итак, из Лондона он не уехал? — размышлял Конн. — Интересно…

Потом, собравшись с мыслями, он спросил:

— Так что именно Кевен сказал тебе, Эйден?

— Что трое мужчин обвинили тебя в заговоре с целью убить королеву, но я сказала ему, что такое невозможно! — ответила она.

Он крепко обнял ее.

— Спасибо тебе за доверие, любовь моя! Теперь постарайся вспомнить, что еще сказал тебе Кевен.

— Он сказал, что тебя могли вовлечь в заговор еще во время твоей службы при дворе. Он сказал… он с… сказал, что ты м-можешь л-лишиться го… головы! Ах, Конн! Скажи мне, что этого не может быть!

Дрожа, она прижалась к нему! «Проклятие, — думал он. — Что-то очень деловитым и осведомленным оказался Кевен Фитцджеральд». Конн подумал, что с удовольствием поколотит его до потери чувств, когда все это кончится. Сейчас, однако, он должен успокоить свою беременную жену. Он нежно отстранил ее от себя и, подняв вверх ее лицо, посмотрел ей прямо в глаза.

— Эйден, я хочу, чтобы ты поверила мне, когда я скажу, что мне не грозит ни малейшая опасность лишиться головы. Кроме этого, я сейчас ничего не могу сказать тебе.

Ты понимаешь меня?

Она черпала силы от одного его присутствия, и сейчас, когда его слова дошли до нее, она ясно поняла то, что он говорил ей.

— Возможно, — продолжил он, подтверждая ее мысли, — что твой кузен Кевен вовлечен в этот план. Однако не спрашивай меня больше ни о чем, милая. Я не смогу сказать тебе.

— Но как они поймают его? — настаивала она. Он зажал ей рот рукой.

— Эйден! — предупреждающим тоном сказал он, а когда она покорно кивнула, убрал руку. — Теперь послушай, любовь моя, я не хочу, чтобы ты снова встречалась с Кевеном. Я хочу, чтобы ты вернулась в Гринвуд, а завтра утром уехала домой. Ты поняла меня? Ты должна уехать домой! Я никогда ничего не приказывал тебе за все время нашей совместной жизни, но это приказ. Поезжай домой!

Ей стало легче, когда она узнала, что с ним ничего не случится, и она облегченно улыбнулась, проговорив:

— Да, милорд.

— Мадам, я никогда не слышал прежде, чтобы твой голос звучал столь послушно, — поддразнил ее он, снова быстро поцеловав в губы. — Ах, моя милая женушка, как я хочу тебя и как скучал по тебе!

— Я думала, — ответила она, — что раньше я была одинокой, но только после того, как мы расстались, мой дорогой Конн, я по-настоящему узнала, что такое одиночество. Больше я не хочу разлучаться с тобой никогда!

Его сильные руки обняли ее.

— Мы и не будем разлучаться, милая. Обещаю тебе! — Он снова с нежностью поцеловал ее, а потом, отстранив от себя, сказал:

— Теперь уходи, Эйден, береги нашего ребенка и помни, что я тебе сказал.

— Я больше не боюсь, Конн, — сказала она. — ты и я уедем в Перрок-Ройял утром. Обещаю.

А пока Эйден и Конн наслаждались друг другом, Мег и Клуня весело пререкались в углу, обрадованные встречей, хотя ни один из них не признался бы в этом. Когда Эйден окликнула служанку, Клуни порывисто сказал:

— Будь осторожна, госпожа Мег. Когда мы окажемся дома, мне надо будет ругаться с кем-нибудь.

Мег вспыхнула, но оправившись, набросилась на него:

— Ты старый дурак, господин Клуни, но береги себя. За тобой нужно следить гораздо больше, чем за мной. Конн улыбнулся им двоим и тихо обратился к Мег:

— Я сказал Эйден, что ей не нужно снова встречаться с Фитцджеральдом и что вам обоим нужно ехать домой завтра утром. Ты проследишь за этим?

— Да, милорд, и это добрая новость. Миледи не послушалась бы меня.

— Но меня она послушается, не так ли, Эйден?

— Да, милорд, — последовал послушный ответ, и Эйден склонилась в поклоне перед мужем. Он засмеялся.

— Тогда с Богом, и счастливой дороги домой! Женщины последовали за стражником обратно в комнаты начальника тюрьмы. Эйден хотела поблагодарить сэра Джона за его доброту. Войдя в комнату, она, к своему удивлению, увидела там Уильяма Сесила, лорда Берли. Он встал со стула и помог ей сесть в удобное кресло, прежде чем снова сел сам.

— Вы видели своего мужа, мадам?

— Благодаря сэру Джону, — сказала Эйден, улыбаясь начальнику Тауэра. — Благодарю вас, сэр. У меня на душе стало легче после встречи с Конном.

Лорд Берли закивал головой, соглашаясь с ней.

— Хотели бы вы помочь своему мужу, леди Блисс?

— Конечно! — воскликнула Эйден.

— Мы, — сказал он, — ни на секунду не поверили в то, что ваш муж участвует в заговоре с целью убийства ее величества. Но кто-то позаботился о том, чтобы это выглядело именно так. В лучшем случае это неуклюжая попытка, мадам, но она, как вы видите, имеет место. Очень вероятно, что человек, который называет себя Кевеном Фитцджеральдом, участвует в этом деле и преследует целью сделать вас вдовой, чтобы потом жениться на вас. Это самое простое объяснение всему. Однако может случиться так, что за этим стоит нечто большее. Мы должны выявить всех участников заговора, если господин Фитцджеральд знает их. А в этом потребуется ваша помощь.

— Какая? — спросила Эйден.

— Если господин Фитцджеральд охотится за вашим богатством, тогда известие о том, что у вас не останется ничего, если ваш муж будет обвинен в этом вымышленном преступлении, заставит его быстро убраться отсюда. Если есть какие-то другие причины, он задержится в Лондоне. Узнав, откуда дует ветер, мы сможем твердо определить, насколько серьезно это дело. Я хочу, чтобы сегодня вечером вы поехали к своему кузену и сообщили ему, что ваши земли и все, что подлежит отчуждению, собираются конфисковать в пользу короны. Возможно, вам даже стоит попросить его, чтобы он походатайствовал за вас перед вашим дедом. Скажите ему, что вы узнали это от графини Линкольн, однако она сказала, что при подобных обстоятельствах помочь вам не может. Если господин Фитцджеральд охотится за вашим золотом, тогда он исчезнет раньше, чем рассветет.

— И тогда вы освободите моего мужа?

— Да.

— Но что, если этого не произойдет, милорд?

— Тогда лорд Блисс должен остаться здесь до тех пор, пока мы не сможем выяснить, кто на самом деле руководит заговором. Я уверен, вы понимаете меня, леди Блисс.

Эйден кивнула.

— Да, понимаю и, конечно же, помогу вам, милорд. Я очень хочу доказать нашу верность королеве. Я немедленно отправлюсь в «Лебедь».

Мег осторожно кашлянула со своего места у порога.

Эйден улыбнулась.

— В чем дело, Мег? — спросила она.

— Простите меня, миледи, но вы серьезно обещали милорду, что больше не будете встречаться с господином Фитцджеральдом и что завтра уедете домой. Вы не забыли об этом, правда?

— Нет, Мег, мы и поедем домой завтра, но меня просят о такой малости! Ведь может случиться, что завтра мы поедем домой вместе с милордом и Клуни. Разве тебе не хочется этого?

— Но вы обещали милорду, что не будете видеться с этим человеком, миледи! — настаивала Мег.

— Конн не сказал, что я не могу встретиться с Кевеном Фитцджеральдом, Мег. Он просто просил избегать его по возможности до нашего отъезда, — возразила Эйден. — Ты слышала просьбу лорда Берли, Мег. Все это могло быть придумано моим кузеном просто для того, чтобы завладеть моим состоянием. Какой же он, должно быть, ужасный человек! Он пожертвовал бы жизнью Конна ради моих денег! Можно ли оставить его безнаказанным?

Мег вздохнула.

— Конечно, нет, — сказала она, — однако если у него хватило бесстыдства позволить, чтобы милорда убили, разве он не может что-нибудь сделать с вами, мой цыпленочек?

Уильям Сесил слегка кивнул. Служанка мудра.

— Я бы не послал вашу хозяйку туда, если бы это было опасно, госпожа Мег, — сказал он. — Ей надо просто по-женски поплакаться своему родственнику, сообщить ему о своем новом несчастье и поискать сочувствия. Конфискация состояния изменника — обычная вещь. Это не покажется господину Фитцджеральду чем-то необычным или подозрительным, однако, если он всего лишь охотится за богатством вашей госпожи, он тут же сбежит, и загадка будет раскрыта.

— А если он так и сделает, вы позволите ему скрыться? — храбро спросила служанка.

— Нет, — ответил лорд Берли, — мы не допустим этого. Он будет пойман и заключен в тюрьму за обман и попытку убийства. Обещаю вам, что он не скоро увидит свою родину.

— Езжай домой, Мег, и собирай вещи, — приказала служанке Эйден. — Я поеду в «Лебедь» и вернусь домой еще до того, как ты успеешь соскучиться обо мне.

— В какой карете? — спросила Мег. — Мы приплыли на барке. Вы ведь не поедете в наемном экипаже, миледи?

— Я отправлю ее в моей карете, — вмешался лорд Берли. — Это простая карета, я не люблю, когда меня узнают на улицах. Она будет ждать вашу хозяйку, а потом отвезет ее домой в целости и сохранности. Сэр Джон одолжит мне свою барку, когда мне нужно будет возвращаться домой.

Удовлетворенная, Мег ушла, а лорд Берли проводил молодую леди Блисс к своей карете и пожелал ей доброго пути.

— Не пытайтесь, — предупредил он ее, — что-нибудь выпытывать у господина Фитцджеральда. Просто сыграйте свою роль и уезжайте, леди Блисс. Если этот человек не глуп, тогда он опасен, а я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

— Я сама не глупа, — спокойно сказала Эйден. — Я буду очень осторожна, чтобы не возбудить его подозрений, милорд. Мне есть что терять. Я ношу ребенка, вы знаете это?

— Нет, — ответил он, — и сейчас боюсь, что мне не следовало бы просить вас о помощи.

— Чепуха, милорд! Это пустяк. — Эйден улыбнулась, а потом, забравшись в карету, помахала ему рукой на прощание, выезжая из внутреннего двора Тауэра на вечерние улицы.

Эйден усмехнулась, вспомнив дерзость Мег, которая позволила себе расспрашивать лорда Берли, однако его нисколько не обидело поведение служанки. Он успокоил ее страхи и отвечал на ее вопросы без суеты. Он был непревзойденным политиком, подумала Эйден, и ей стало понятно, почему королева так высоко ценит его. Он понял тревогу Мег за свою хозяйку, потому что сам был озабочен судьбой своей повелительницы, Елизаветы Тюдор. Преданность — это то качество, которое лорд Берли и понимал, и высоко ценил.

Они приехали в «Лебедь», большую удобную гостиницу, расположенную на богатой улице возле реки. Эйден вышла из кареты и, не оглядываясь, вошла в дом. Сразу же навстречу ей поспешил хозяин — время было обеденное, и харчевня «Лебедя» пользовалась широкой известностью.

— Могу ли я помочь вам, мадам?

— Меня зовут леди Блисс, — сказала Эйден. — Я ищу своего кузена, господина Фитцджеральда.

— Конечно, миледи. Ваш кузен и его друг, мосье Мишель, остановились в комнатах на первом этаже в дальней части дома. — Он протянул руку и поймал пробегавшего мимо мальчишку. — Боб! Отведи леди Блисс в комнаты ее кузена. Это господин Фитцджеральд, ирландец.

— Хорошо, отец! — Боб дружески ухмыльнулся Эйден:

— Сюда, миледи, — и повел ее к двери в конце коридора.

Громко постучав и едва дождавшись разрешения войти, он распахнул дверь и пропустил Эйден в комнату.

Кевен Фитцджеральд и еще один мужчина сидели перед небольшим камином и пили. Они оба были небрежно одеты, без камзолов, в расстегнутых рубахах.

— О, Кевен! — закричала она и, бросившись ему на шею, зарыдала. — Все ужасно, Кевен! Все просто ужасно! — и ее плечи затряслись от рыданий.

Удивленно дернув бровями, Боб плотно закрыл за собой дверь, а Кевен Фитцджеральд обнял Эйден со словами:

— Дорогая малышка Эйден, а чем дело? Чем вы так расстроены?

— Вина! — Она рыдала очень убедительно. — Я должна выпить вина.

Кевен кивнул Мигелю де Гуарасу, который налил вина в небольшой кубок и передал его Кевену.

— Вот, Эйден, моя милая, — успокаивающе произнес Кевен, усаживая ее на стул. — Теперь расскажите, что у вас за беда.

Медленно потягивая рубинового цвета жидкость, Эйден быстро осматривала комнату полуприкрытыми глазами. Комната была не очень большой, с камином и окном, выходящим на задний двор гостиницы. Около двери в коридор виднелась другая дверь, через которую была видна спальня. В комнате стояли только стол, два стула и деревянная скамья с высокой спинкой. Вино было не лучшей выдержки и слегка обожгло ей горло. Она закашлялась. Переведя дух, она посмотрела заплаканными глазами на двух стоящих перед ней мужчин.

— Что-нибудь случилось с Конном? — спросил он, стараясь скрыть нетерпение в голосе.

— Отчасти, — вымолвила она. — О, Кевен!

— В чем же дело, Эйден? Что за беда у вас? — спросил он, пытаясь не казаться раздраженным.

— Я получила известие от моей кузины, графини Линкольн, — драматически заявила Эйден и снова зарыдала.

— И что? — терпеливо уговаривал он.

— Из-за того, что натворил Конн, наши земли и наше состояние должны быть конфискованы в пользу короны! Я останусь без гроша, Кевен! Без гроша!

Он был ошеломлен.

— Вы должны помочь мне, — продолжала она. Она видела его лицо и понимала, что лорд Берли оказался прав. «Ах ты, ублюдок!» — подумала она со злостью, но потом заговорила снова:

— Вы должны помочь мне, Кевен. У меня ничего не останется. Куда мне деваться? Что делать? Может быть, вы можете попросить, чтобы дед помог мне? Возможно, он разрешит мне жить с ним в Ирландии.

Потом закрыла лицо руками и снова начала плакать.

— Что будет с вашим мужем? — Это спросил другой мужчина.

"Любопытничает», — подумала Эйден, но тем не менее ответила:

— Он будет приговорен к повешению, волочению и четвертованию, если королева не проявит милости и не разрешит его обезглавить. Моя кузина, графиня, пишет, однако, что королева очень сердита. Моя кузина говорит, что больше не может помогать мне. О, Кевен! Что мне делать? Вы поможете мне, правда?

Но Кевен даже не смотрел в этот момент на нее. Он повернулся к Мигелю де Гуарасу.

— Вы предвидели такое, де Гуарас? Когда вы предложили мне состояние моей кузины в обмен на мою помощь, ожидали ли вы, что это состояние будет конфисковано жадной английской правительницей? Ожидали?

Эйден сидела очень тихо, неожиданно четко осознав, что здесь все не так просто. Немного напуганная тем, что, вероятно, столкнулась с чем-то гораздо более серьезным, она поняла, что пора убираться отсюда. Положение ее может стать опасным.

— О, Кевен! — воскликнула она. — Я так несчастна! Прошу вас, проводите меня назад в Гринвуд. Карета ждет меня на улице.

Он стремительно повернулся к ней, и впервые она увидела, что у него двойной подбородок и безвольный рот.

— Заткнитесь, Эйден! — рявкнул он.

— Вы не смеете так со мной разговаривать! — крикнула она, вскакивая на ноги. — Я сию же минуту еду домой! Нужно было быть сумасшедшей, чтобы прийти к вам за помощью.

— Сядьте, мадонна, — сказал Мигель де Гуарас. — Не думаю, что было бы разумно ехать куда-то в такое время.

Эйден встала в полный рост, и глаза испанца вспыхнули от восхищения.

— Как вы смеете? — холодно сказала она. — Отойдите в сторону, сэр, и дайте мне пройти, иначе я криком переполошу всю гостиницу! — Ее страх рос с каждой секундой, но она умело скрывала его.

— Садитесь! — прорычал Кевен и совсем неучтиво толкнул ее назад, на стул. Потом повернулся к Гуарасу:

— Скажите-ка, что в этом деле остается мне, де Гуарас? Если земли и деньги Эйден конфискуют, тогда зачем мне жениться на ней? Она ничего не сможет дать мне. Я помогаю Испании не из благотворительности и не из-за того, что я верю в необходимость утверждения в Англии католической церкви. Мне наплевать на все это. Я помогал вам, чтобы получить эту женщину и ее состояние. Теперь узнаю, что у нее ничего нет! Зачем она мне нужна? Скажите-ка мне это?

— Успокойтесь, амиго, — сказал Мигель де Гуарас. — Наш заговор удался. Лорду Блиссу грозит казнь, и на очереди его братья. Возмездие падет и на его сестру, леди де Мариско. Шипы О'Малли будут вырваны из руки Испании, и король Филипп отблагодарит вас, обещаю вам это. Всегда существовала возможность конфискации собственности изменников, это не является чем-то необычным.

— Я не припоминаю, чтобы вы хотя бы упомянули об этом, — горько заметил Кевен.

Мигель де Гуарас пожал плечами.

— Это оплошность, но вам не стоит опасаться. Сегодня вечером мы уедем в Испанию, амиго, и как только мы окажемся там, мой король достойно наградит вас.

— Чем?

— Небольшим поместьем, — спокойно ответил Мигель де Гуарас. — Конечно, это возместит потерю ничтожных земель, принадлежащих этой женщине.

— Ничтожных земель! — Лицо Кевена покрылось пятнами гнева. — Имеете ли вы представление о размере ее земель, идиот? Несколько тысяч акров земли — вот что потеряно для меня! И наследница соседних земель для моего будущего сына! Наследница с такими же обширными владениями! Я собирался основать династию, де Гуарас, а сейчас вы предлагаете мне в обмен небольшое поместье в какой-нибудь Богом забытой деревушке в Испании? А как насчет ее состояния? Ее золота? Возместит ли мне эту потерю ваш проклятый король?

— Щедрость короля Филиппа простирается только до жалования земель, Фитцджеральд, и вы должны быть благодарны ему. Что касается золота, мой наивный ирландский дурачок, у вас есть хорошая возможность заработать небольшое состояние, если вы только откроете глаза.

— Что, черт побери, вы имеете в виду? — со злостью спросил Кевен.

— Что вы намерены делать с вашей кузиной? Вы ведь не можете отпустить ее сейчас, не так ли?

— Что мне заботиться о ней, — безразлично сказал Кевен Фитцджеральд. — Задушить эту суку — вот что мне хочется. Она сейчас не представляет для меня интереса.

— Она же золото в вашем кармане, амиго!

— Что?

— Лондон — международный порт, приятель. Как, вы полагаете, мы выберемся отсюда сегодня вечером? Мы спускаемся к реке, амиго, нанимаем лодочника, чтобы он отвез нас до лондонского Пула, до корабля моего старого приятеля Рашида аль-Мансура.

— Мавр?

— Нет, он испанец, который решил, что мусульманский полумесяц гораздо доходнее христианского креста. В Испании таких считают предателями, но это никогда не умаляло нашей дружбы. Рашид привозит в Англию предметы роскоши, апельсины и товары из сафьяна. Он возвращается с оловом, английской шерстью и весьма часто с восхитительными девушками для невольничьих рынков Алжира. Светлокожие женщины со светлыми глазами там высоко ценятся. Посмотрите на вашу кузину, амиго. Светлокожая, со светлыми глазами и волосами, напоминающими начищенную медь. Она не красавица, но достаточно мила и принесет вам состояние. Это ведь лучше, чем убивать ее, а? Убийство ничего не принесет вам. Продав ее, вы сможете заработать состояние.

— Кевен, вы не посмеете! — закричала Эйден. Она неожиданно смертельно испугалась, но не только за себя, а за ребенка. — Кевен, я беременна!

— Это даже лучше! — сказал Мигель де Гуарас. — Белокурая женщина со светлой кожей и большим животом. Турки и арабы любят плодовитых женщин. Ты получишь за нее двойную цену!

— А как, черт возьми, я должен устроить это? Мне надо ехать с ней в Алжир?

— Нет, нет, амиго, в этом нет необходимости. Мой брат Антонио, который сейчас сидит в английской тюрьме, имел дело с Рашидом аль-Мансуром все время, пока он был испанским шпионом в Англии. Всякий раз, когда Рашид собирался вернуться в Алжир, Тонио находил какую-нибудь молоденькую светловолосую голубоглазую девушку, чтобы тот увез ее. Какую-нибудь лондонскую девку, которую никто не стал бы разыскивать. Когда ее продавали, Рашид брал свои десять процентов комиссионных, а остальные через банк Кира помещались на счет Тонио либо здесь, в Англии, либо на родине, в Испании. То же самое может быть сделано и для вас. На рассвете Рашид высадит нас на побережье Франции. Затем мы проберемся в Испанию. Король подарит вам земли, а когда ваша кузина будет продана в Алжире, деньги, которые получат за нее, будут переведены через банк Кира в Алжире в банк Кира в Испании. Разве это не просто?

— Как вы думаете, сколько я смогу получить за нее? Мигель де Гуарас критически осмотрел Эйден.

— Мне нужно посмотреть на нее голую, но из того, что я вижу, можно сказать, что несколько сотен фунтов стерлингов вы получите. Это, конечно, не то состояние, на которое вы рассчитывали, но, по правде говоря, вы будете обеспечены гораздо лучше, чем когда-либо в своей жизни. У вас будет состояние, земли, а с ними и возможность завести достойную жену. Жену, которая никогда не узнает грустных обстоятельств вашего рождения. Подумайте хорошенько, амиго.

Эйден до смерти напугали эти речи. Безумный замысел, цель которого — уничтожение семьи Конна. Она не понимала, зачем все это. Сейчас важно было сбежать от этих мужчин, которые так небрежно обсуждали возможность ее продажи в рабство. Она встала, и они оба повернулись к ней.

— Я не намерена стоять и дожидаться, пока вы похитите меня, — храбро заявила она. — Кевен, если вы не откроете эту дверь, я начинаю кричать. Я буду кричать так громко и сильно, что задрожат стены. Я не позволю вам обречь Конна на смерть! Я люблю твоего мужа! Как вы могли подумать, что я полюблю вас? Я презираю вас! Как мужчина вы посмешище!

Он нанес ей удар, от которого Эйден пошатнулась, прижав руку к лицу.

— Сука! Мне были нужны только твои деньги! — жестоко крикнул он.

— Амиго, — предупредил де Гуарас, — не портите ваш товар, чтобы не снизить цену.

— Она сверхсамодовольная стерва, — сказал Фитцджеральд. — Ни ее отец, ни ее красавчик муж никогда не били ее. Ей это необходимо!

— Некогда, амиго, — сказал де Гуарас. — Пусть тот, кто купит ее, приучает ее к порядку. Вы сердиты и могли поранить ее, а я обещаю вам, что вы пожалеете об этом. Она — ценный товар. — Он широко улыбнулся Эйден. — Вы не допили вино, мадонна, — сказал он ласково. — Позвольте мне налить вам свежего. — Он взял кубок со стола и не таясь высыпал в него порошок из одного из своих колец. Потом долил вина и, отдав ей кубок, приказал:

— Пейте!

Эйден с ужасом уставилась в кубок. Она ничего не видела, кроме красноватого вина. То, что он так откровенно бросил в кубок, немедленно растворилось.

— Что вы бросили сюда? — спросила она слегка дрожащим голосом.

— Это не убьет вас, — отозвался он, не отвечая на ее вопрос. — Пейте!

— Ни за что! — закричала Эйден и снова сделала попытку встать.

Мигель де Гуарас не намерен был спорить. Его интересовало только одно: уехать из Англии. С поразительной для такого хрупкого человека силой он толкнул ее обратно на стул, в то же время рявкнув Кевену:

— Не давайте ей встать, амиго.

— Я позабочусь, чтобы она выпила. — Кевен зашел ей за спину и скрутил ей руки. Мигель де Гуарас зажал ей нос двумя пальцами, а когда она наконец была вынуждена открыть рот, чтобы вдохнуть воздуха, насильно влил питье ей в горло.

Эйден подавилась и закашлялась, делая попытку выплюнуть вино до того, как проглотит его, но, освободив ее нос, де Гуарас обеими руками сжал ей челюсти, тем самым заставляя ее проглотить жидкость. Нечеловеческим усилием Эйден вырвала одну руку и с силой ударила его. Испанец хрюкнул от удивления и слегка зашатался, а в это время Эйден открыла рот и завопила во всю силу своих легких. Кевен Фитцджеральд перестал сжимать ее руки и, обойдя вокруг стула, ударил ее в подбородок. С выражением откровенного удивления на лице Эйден тяжело осела, потеряв сознание.

— Кто-нибудь слышал ее, как вы думаете? — спросил Кевен.

Мигель де Гуарас покачал головой.

— Эти комнаты находятся в задней части дома. Окно закрыто, в таверне сейчас полно народу. Никто не услышит ее сквозь этот гул голосов. Сейчас, амиго, идите и скажите кучеру дамы, что вы лично проводите свою кузину домой после того, как она отужинает с вами.

— Что, если он захочет ждать?

Кевен начал нервничать. Он неожиданно понял, во что он оказался замешанным и что его ожидает, если схватят.

— Он не будет задавать вопросы. Английские слуги независимы, он будет рад вернуться домой. Скажите ему, что ее светлость разрешила ему быть свободным на весь вечер. Это сработает, я уверен.

Кевен торопливо вышел из комнаты, а Мигель де Гуарас улыбнулся. Ирландец глупец, подумал он, потом пожал плечами. Если бы решать предстояло ему самому, он бы избавился от ирландца, но указания короля были совершенно точными. Кевена нужно было отвезти в Испанию, где Филипп мог использовать его на службе. Ему в самом деле пожаловали бы земли и нашли бы жену, чтобы еще больше привязать к Испании. Потом, когда он успокоится и будет чувствовать себя в безопасности, его приведут к королю, чтобы он узнал истинную цену своего вновь приобретенного богатства. Испании нужны люди, подобные Фитцджеральду, для разжигания волнений в Ирландии, для подготовки неизбежного бунта против Англии, который будет оплачиваться испанскими деньгами.

По крайней мере, подумал Мигель де Гуарас, он сберег королю деньги, которые тот намеревался пожаловать Кевену. Придумка с продажей кузины ирландца в Алжире — гениальный ход с его стороны. Он подошел к креслу, где тяжело развалилась Эйден, и откинул назад ее голову. Мила, подумал он снова, но не красавица. Тем не менее волосы, глаза и кожа очень украшают ее. Было бы слишком большим подарком, если бы она к тому же оказалась красавицей. Его взгляд переместился ниже, и он вспомнил высказывания Кевена о ее пышных грудях. Он оттянул кружева ее лифа, чтобы рассмотреть грудь, и его взору предстала нежная соблазнительная плоть. Очень мило, подумал он. Они рассмотрят женщину, когда позже вечером будут в безопасности на борту корабля Мансура, но и сейчас видно, что она принесет Фитцджеральду кругленькую сумму.

Дверь отворилась, и появился ирландец.

— Ее кучер уехал, де Гуарас. Когда мы выберемся отсюда?

— Немедленно, — сказал испанец. — Рашид аль-Мансур ожидает нас, хотя небольшой дополнительный груз будет для него неожиданностью, однако, приятной. Давайте выбираться через окно, пройдем задним двором, чтобы нас никто не видел. Время обеденное, и все заняты. Счет оплачен по сегодняшний день, поэтому у хозяина не будет причин для жалоб. Нас никто не должен видеть. — Он поднял плащ Эйден, который снял с нее, когда она вошла в комнату, и с помощью Кевена натянул его на бесчувственную женщину.

— Накиньте капюшон ей на лицо, — сказал де Гуарас. — Если мы кого-нибудь встретим на улице, не нужно, чтобы запомнились ее рыжие волосы.

Вещей у них было немного, всего несколько смен белья. Убегая, они решили все бросить. Кевен открыл окно и выбрался во двор. Испанец ухитрился подтащить Эйден к окну, а Кевен вытащил ее наружу. Мигель де Гуарас последовал за ним и аккуратно прикрыл за собой окно. Поставив женщину между собой, они осторожно пересекли внутренний двор и вышли в переулок за гостиницей «Лебедь». Темная тень перебежала им дорогу, слишком большая для крысы, — то ли маленькая собака, то ли кошка. Мужчины перекрестились и продолжали путь по переулку, ведущему к реке. Над собой они услышали звук открывающегося окна и быстро прислонились вместе со своей ношей к стене дома, из окна которого с криком «Поберегись!» выплеснули содержимое помойного ведра.

В переулке было очень темно, временами они оскальзывались на гниющих отбросах. День выдался теплым, и воздух в переулке был зловонным.

Добравшись до берега, они некоторое время ожидали какого-нибудь лодочника с достаточно большой лодкой. Над Темзой сгущался туман. Кевен уже решил отправляться на поиски лодки, и тут из тумана выгребла лодка, и они нетерпеливо замахали ей. К их облегчению, лодочник подъехал к берегу и подобрал их.

— С леди все в порядке? — спросил он, помогая втаскивать Эйден в лодку. — Это не чума, а?

— Нет, приятель, — весело засмеялся Кевен. — Моя жена молода и не привыкла к хорошему вину. Она пьяна! Лодочник выгреб на середину реки.

— Моя старуха такая же. У некоторых для этого слаба голова. Вино подходит только мужчинам. Куда мы едем, сэр?

— К «Газели» в лондонском Пуле, — ответил Мигель де Гуарас.

— «Газель» так «Газель», сэры, — сказал лодочник и погреб вниз по течению.

Глава 8

"Газель», взявшая на борт пассажиров, подняла якорь и, использовав отлив, заскользила по Темзе. Ее капитан подождал, пока корабль вышел в полосу воды, которую англичане любят называть Английским каналом, и только потом присоединился к своему старому знакомцу Мигелю де Гуарасу и его ирландскому спутнику. Удобно расположившись в каюте Рашида аль-Мансура, они распили бутылку темно-красного вина, поданную молчаливым черным рабом.

— Не такой уж ты мусульманин, Рашид, чтобы отказаться от бутылочки хорошего вина, — упрекнул его Мигель де Гуарас.

Рашид аль-Мансур засмеялся.

— Старые привычки, особенно дурные, забываются с трудом, Мигелито. Однако это последняя бутылка, которую я пью до своего возвращения в Европу. В Алжире я строго придерживаюсь закона Пророка.

— Значит, вы вероотступник, — тупо заключил Кевен. — Я слышал о подобных людях, но до сих пор ни одного не встречал.

Мигель де Гуарас слегка поморщился, а Рашид аль-Мансур обратил свои холодные глаза на Кевена.

— Я не обязан ничего объяснять тебе, господин Фитцджеральд, но я бы попросил никогда не произносить слово «вероотступник» в присутствии такого человека, как я. Ты был когда-нибудь рабом? Позволь мне рассказать тебе о рабстве в Берберии. Раб — это вещь. Раб обязан выполнять любую прихоть своего хозяина. Хозяин может убить своего раба без всяких на то причин. Каждый вдох раба зависит от доброй воли его хозяина. У раба нет прав, ему ничего не может принадлежать, он ничто. Участь раба-христианина еще хуже, с ним можно жестоко обращаться только по той причине, что он другой веры. Думаю, Мигель рассказывал тебе, что он, его брат и я вместе выросли. Фактически мы двоюродные братья. Когда мне было шестнадцать, я был захвачен во время разбойного нападения, пленен и отвезен в Алжир на продажу. Мою судьбу подробно описал мне оценщик рабов в государственной тюрьме для рабов, которая является одновременно местом для расчетов, тюрьмой и невольничьим рынком. Он сказал, что, если я стану мусульманином, моя участь будет значительно легче. Кто бы ни купил меня, в конце концов освободит меня из рабства, если я стану мусульманином. Мне повезло, меня купил пожилой капитан для работы в саду. Скоро, к удовольствию своего хозяина, я принял ислам. Он освободил меня, а поскольку они с женой были бездетны, усыновили меня. Он обучил меня своему ремеслу, и я могу с радостью сказать, что стал капитаном-рейсом3 еще до его смерти. Мой приемный отец оставил меня богатым человеком. Меня боятся и уважают равные мне. Я мог бы цепляться за веру своей родины. Но тогда был бы уже мертв после нескольких ужасных лет в каменоломнях или на галерах. Скажи мне, господин Фитцджеральд, что бы ты сделал на моем месте? — После этих слов Рашид аль-Мансур рассмеялся — он знал ответ на свой вопрос. — Ты не очень-то порядочный человек, иначе не стал бы продавать собственную плоть и кровь в рабство просто ради денег, — заметил он сухо.

— Я приношу извинения за то, что привез на корабль дополнительную пассажирку, — сказал Мигель де Гуарас.

— Наше путешествие не будет долгим, а воды и еды хватит, — ответил Рашид аль-Мансур. — У меня на борту находятся еще несколько девушек.

— Несколько? — спросил Мигель де Гуарас. — Как тебе это удалось?

— Просто повезло, амиго! Просто повезло! Я встретился с двумя молодыми сестрами, чья мать только что умерла, их выгнал из трущобы разозлившийся хозяин, которому они задолжали. Он был готов отправить эти нежные цветы в местный бордель. Я заплатил ему их долг и еще немного и привез девушек на корабль. Им девять и десять лет, и они обе блондинки и девственницы! Третью девушку, еще одну блондинку-девственницу, я купил у моего друга, содержательницы публичного дома, которая высматривает товар для меня, когда я бываю в Лондоне. Она обычно работает для твоего брата Тонио. Эта девушка, однако, постарше. Кажется, ей тринадцать, как она говорит. Я хорошо заработаю на них плюс мои комиссионные за женщину, которую привез ты. Она тоже девственница? Для этого она выглядит чуточку староватой.

— Ей немногим больше двадцати, — ответил Кевен, — и она беременна, или, во всяком случае, так уверяет. Она первоклассный товар, дворянка и безупречного происхождения, с волосами цвета начищенной меди, светлой кожей и светлыми глазами серебристо-серого цвета.

Рашид аль-Мансур посмотрел на свою койку, где лежала женщина, завернутая в плащ. Ирландец, несомненно, знал, как расхваливать свой товар, но Рашиду тем не менее нужно было посмотреть на нее. Поэтому он подождал высказывать свое мнение.

— Что ты дал ей? — спросил он Мигеля.

— Щепотку сонного порошка, — ответил испанец. — Она проспит несколько часов.

— Тогда давайте разденем ее сейчас и посмотрим, что мы имеем, — предложил капитан. — Это проще сделать, пока она без сознания. Девицы благородного происхождения всегда сопротивляются. С них приходится сдирать одежду. На ней дорогое платье, и его тоже можно выгодно продать, если не испортить.

Втроем они начали раздевать Эйден. Они действовали осторожно, почти нежно, но когда Кевен протянул руку, чтобы снять ожерелье с шеи своей кузины, Рашид аль-Мансур остановил его:

— Оставь его, ирландец! Когда она будет стоять голая на помосте с таким украшением, это привлечет к ней интерес. — Он сделал знак своему рабу. — Забери одежду женщины и спрячь для продажи. Все, кроме сорочки. Она понадобится ей, пока мы будем в море.

Раб собрал одежду Эйден и отложил в сторону сорочку. Затем вышел из каюты. Трое мужчин в трепетном молчании уставились на обнаженную женщину.

— Святой Боже, — выдохнул испанец, — она — совершенство! — и почувствовал, как пробуждается его желание, но оторвать от нее глаз не мог.

Кевен Фитцджеральд от удивления потерял дар речи. Он не ожидал, что у Эйден такое прекрасное тело. Она была невероятно красива: с длинными ногами и телом, прекрасной грудью. Он тоже почувствовал, как в нем закипает желание. Может быть, ему не следовало продавать ее? Может быть, оставить для себя?

Рашид аль-Мансур разгадал его мысли.

— Не глупи, ирландец, — сказал он. — Учти, есть немного женщин, которые принесут тебе столько денег на торгах в Алжире, сколько ты получишь за эту женщину.

Кевен потряс головой, чтобы прочистить мозги, и глубоко вздохнул.

— Вы правы, — сказал он, — но Богом клянусь, я хотел бы разок поиметь ее!

Они натянули на нее сорочку, а потом Рашид аль-Мансур позвал своего раба и приказал отнести бесчувственную Эйден в соседнюю каюту, где держали трех других девушек. Раб аккуратно уложил ее на соломенный матрас, обтянутый красной материей, и она ни разу не шевельнулась, пока утро не окрасило небо на востоке, над Францией.

Болела голова, во рту было сухо и противно. Живот сводило судорогой. У нее мелькнула мысль, что начинаются месячные. Эйден вскрикнула и села. Как такое могло случиться? Она же беременна. Она почувствовала что-то липкое между ногами, увидела кровь на сорочке и громко закричала, перепугав трех девочек, деливших с ней маленькую каюту. Они тоже начали кричать.

Дверь в каюту отворилась, и торопливо вошел большой чернокожий человек. Эйден закричала еще громче, совершенно сбитая с толку, перепуганная, но очень ясно понимающая, что она теряет своего ребенка, ребенка Конна. Острая боль рвала ее тело, ее вырвало желтой желчью. Чернокожий быстро оглядел ее и, обернувшись, выкрикнул какие-то неразборчивые слова. Рашид аль-Мансур оттолкнул раба и прошел прямо к Эйден.

— Прекрати кричать! — сказал он твердым, не допускающим возражения голосом, и, к своему удивлению, она замолчала. — Скажи мне, в чем дело, медноволосая женщина. — Он говорил по-английски, но с сильным акцентом.

— Я теряю своего ребенка, — сказала она и разрыдалась.

— Значит, такова Божья воля, — сказал он. — Сколько месяцев?

— Два, может быть, чуть больше. Он кивнул.

— Лежи, я позову врача.

Она подчинилась, но, делая это, спросила:

— Где я?

— Со временем узнаешь, медноволосая женщина. Сейчас давай займемся твоим здоровьем. — Он повернулся к черному рабу и сказал:

— Сходи за врачом.

Раб выбежал из каюты и через несколько минут вернулся с пожилым человеком небольшого роста в белом одеянии.

— Женщина считает, что у нее выкидыш, — сказал Рашид аль-Мансур врачу. — Беременность больше двух месяцев.

Врач кивнул и, опустившись на колени, ощупал Эйден нежными пальцами, вздыхая и грустно качая головой. Наконец он поднял голову.

— Это уже случилось, господин капитан, но она молода и, несомненно, выживет, а потом выносит много прекрасных сыновей. Я промою ее и позабочусь, чтобы не было заражения. Она поправится через несколько дней и, несомненно, будет здорова к тому времени, когда мы доберемся до дома.

Рашид аль-Мансур посмотрел на Эйден и, стараясь говорить ласково, произнес жестокие слова, которые ей нужно было выслушать:

— Ахмет говорит, что ты действительно потеряла ребенка, но ты будешь жить и выносишь много прекрасных сыновей. Он позаботится о том, чтобы в твоем теле не осталось болезни. Я помещу тебя в свою каюту, чтобы тебе было удобнее.

— Кто вы? — спросила она.

— Меня зовут Рашид аль-Мансур, и я капитан-рейс из города Алжира.

— Туда мы и плывем?

— Да.

— Чтобы продать меня в рабство?

— Да.

— Где мой кузен, господин Фитцджеральд?

— Он и его спутник сошли на берег Франции, когда еще не светало.

— Я очень богата, капитан. Поверните корабль обратно в Англию, и я хорошо заплачу вам. Эта сумма будет гораздо больше тех комиссионных, которые вы можете получить от моего кузена.

— Я знаю, что с тобой случилось, медноволосая женщина, — сказал Рашид аль-Мансур. — У тебя нет денег.

— Есть, — упрямо сказала Эйден, и слезы покатились по ее щекам. — Я сказала своему кузену, что лишилась своего богатства, но это была уловка лорда Берли, чтобы разоблачить Кевена и его сообщников. Поверните назад, умоляю вас.

— Когда женщины доведены до отчаяния, они отчаянно лгут, — сказал Рашид аль-Мансур. — Может быть, ты и говоришь правду, медноволосая женщина, а если нет? Меня могут арестовать ваши люди, бросить в тюрьму, и тогда я потеряю все, на что я потратил всю свою жизнь. С другой стороны, если я привезу тебя в Алжир, твой кузен получит за тебя на торгах хорошие деньги, а я получу приличные комиссионные за свои хлопоты. Вот и скажи мне, медноволосая женщина, что бы сделала ты?

— Я понимаю все, о чем вы говорите, капитан, — сказала Эйден, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно. — Вы говорите, что не собираетесь рисковать всем, что имеете, ради моего спасения, но я взываю совсем не к вашей жадности, клянусь вам. Лорд Берли подозревал, что мой кузен участвует в каком-то заговоре против королевы. Он знал, что мой муж там замешан не был, но им было не ясно, был ли заговор политическим или Кевен просто пытался избавиться от Конна, чтобы жениться на мне и присвоить мое богатство. Сообщив Кевену о том, что я осталась без гроша, лорд Берли хотел разоблачить моего кузена. И я не лгу, когда говорю вам, что я богатая женщина. Я даже не говорю о том, что мой муж тоже богат, я говорю только о моем богатстве. Поверните корабль в Англию, и клянусь вам, что вас не арестуют и не посадят в тюрьму. Я заплачу вам столько, сколько вы скажете, если вы освободите меня.

Рашид аль-Мансур прожил в Берберии двадцать пять лет, но никогда не забывал страха, который он пережил, когда впервые был захвачен работорговцами. Он понимал, что медноволосая женщина уже сейчас испытывает такой же страх, и, будучи по характеру человеком незлым, он искренне сочувствовал ей. Поэтому он снизошел до того, что попытался объясниться с ней.

Став на колени, так, чтобы их лица были на одном уровне, он сказал:

— Послушай меня, медноволосая женщина, и попытайся понять. Мне кажется, что для женщины ты достаточно умна, поэтому я и пытаюсь объяснить тебе. По закону ты сейчас являешься собственностью дея Алжира и его милостивого повелителя султана Мюрада III, защитника веры и властителя Оттоманской империи. Я не мог бы вернуть тебя в Англию, даже если бы и хотел, потому что ты принадлежишь не мне, а я человек чести. Тебя продадут на невольничьем рынке, который принадлежит государству. Твой кузен получит свою часть прибыли, я тоже получу кое-что, но дей тоже получит, и я не могу лишать его дохода. Ты понимаешь?

Минуту Эйден смотрела ему в лицо, потом отвернулась, но он успел заметить слезы, брызнувшие из ее глаз.

— Дай ей что-нибудь выпить, Ахмет, чтобы она заснула, — попросил Рашид аль-Мансур своего лекаря. — Я рассказал ей, что ее ждет, и если прибавить к ее бедам еще и потерю ребенка, она может сотворить что-нибудь невообразимое.

— Будет исполнено, хозяин.

— Как ее здоровье?

— Она от природы сильная, здоровая женщина. Я не могу сказать, потеряла бы она своего ребенка, если бы не оказалась в таком положении, но думаю, что нет. Ей нужен отдых, покой, хорошее питание, тогда она оправится от болезни. Пока мы доплывем до Алжира, она придет в чувство. Хорошо бы побаловать ее немного. Позвольте ей завтра побыть с другими девушками. Это поможет ей отвлечься от своих бед.

Рашид аль-Мансур кивнул в знак согласия и сказал Эйден:

— Мой врач проследит, чтобы о тебе заботились, медноволосая женщина. Никто не посмеет обидеть тебя, а ты должна поправиться.

Эйден даже не посмотрела в его сторону, но капитан-рейс понял ее. Он тихо вышел из каюты, предоставив Ахмету, врачу, заниматься ею. Ахмет закончил осматривать Эйден и умело обработал ее тело, которое еще болело. Сорочка пропиталась кровью, поэтому он снял ее. Закончив работу, накрыл ее легким покрывалом. Потом, покопавшись в своем мешке с лекарствами, вынул круглую позолоченную пилюлю и протолкнул ее между губами Эйден. Ей и в голову не пришло противиться ему. Она отпила из кубка, который врач подал ей, и проглотила лекарство. Он посидел около нее несколько минут, пока она не задремала, и вышел из каюты.

Когда она проснулась, в окна каюты светила луна. Эйден не шевелясь лежала под покрывалом, едва дыша и пытаясь найти ответы на вопросы, которые метались у нее в голове. Где она находится? На корабле. Она одна?

Д'1 — Казалось, что в каюте больше никого нет. Где Конн? Конн в Тауэре! При этой мысли она вспомнила все. Она — пленница на борту берберийского корабля. Ее везут в Алжир, чтобы продать в рабство. Она потеряла ребенка Конна и никогда больше не увидит своего мужа! Эйден заплакала. Если это страшный сон — а она молилась, чтобы это так и было, — тогда почему она никак не проснется? Она сильно ущипнула себя, но ничего не, изменилось. Она по-прежнему лежала под мягким покрывалом на незнакомой кровати в незнакомом месте и вдруг почувствовала себя пустой, полой, как барабан, оттого, что потеряла ребенка. В этом по крайней мере, думала она, Господь милостив. Ей не хотелось бы, чтобы ее ребенок родился рабом.

Дверь каюты открылась, и при свете, идущем из коридора, она увидела маленького врача. Он улыбнулся ей, покивал головой и снова протянул ей кубок. Потом порылся в мешке, вынул еще одну позолоченную пилюлю и снова протолкнул ее между губами Эйден. «Зачем противиться?» — устало подумала она и послушно проглотила лекарство. Когда она проснулась, был день. Сейчас память уже не изменяла ей.

Несколько мгновений она раздумывала, не выскользнуть ли ей из каюты, перепрыгнуть через поручни и утопиться, но потом решила, что должна выжить и вернуться домой, в свою любимую Англию. Она понимала, что сейчас это невозможно, но если она перестанет надеяться, то умрет с горя. Несомненно, тот, кто купит ее, может соблазниться крупным выкупом, хотя Рашид аль-Мансур не согласился на это. Она могла бы предложить столько золота, что на него можно было бы купить дюжину красавиц. Несомненно, любой человек не устоял бы перед этим искушением. Именно так она и должна поступить.

Придя к такому решению, Эйден почувствовала, что хочет есть. Ужасно хочет есть! Интересно, как раздобыть еду на корабле? Она не могла подойти к двери и кого-то позвать. От ее вида мог начаться переполох. Нужно ждать, пока кто-нибудь придет к ней. Завернувшись в покрывало, она встала, но тут же села опять. У нее закружилась голова. Она снова попыталась встать, и на этот раз постояла минуту, пока головокружение прошло. Потом медленно прошла к столу, на котором стояли кувшин и несколько кубков. Ей очень хотелось пить, и тело болело по-прежнему. Она споткнулась, когда дверь открылась и в каюту вошел Рашид аль-Мансур. Он быстро пересек каюту и поддержал ее.

— Осторожней, медноволосая женщина, ты еще слаба.

— А еще я хочу пить, — сказала она. Он помог ей добраться до кровати.

— Я принесу тебе попить. Как ты себя чувствуешь?

— Еще болит, но уже лучше, — честно призналась она.

— Прекрасно. Я знал, что ты сильная. Есть хочешь?

— Умираю от голода. Он усмехнулся.

— Я скажу, чтобы Саид принес тебе что-нибудь. Сегодня у тебя будет с кем поговорить. В соседней каюте, где ты лежала в первую ночь, сидят три молоденькие английские девушки, которых тоже везут в Алжир на продажу. Будете развлекать друг друга.

"Он говорит, — думала Эйден, — как будто мы на увеселительной прогулке». Он налил ей в кубок вина, разбавленного водой, как и обещал, а потом, не обращая на нее внимания, стал умываться и переодеваться. Затем вышел, не произнеся больше ни слова. Вскоре появился Саид с подносом, на котором стояла миска с дымящейся, похожей на овсяную, похлебкой. В миске плавали кусочки баранины и овощи, рядом лежала плоская лепешка, которая должна была, по ее разумению, помогать брать пищу, потому что никаких приборов не было. На подносе стояла и бело-голубая миска поменьше, где лежали дольки апельсина.

Эйден взяла поднос и съела все до кусочка. Пока она ела, раб Саид терпеливо сидел у ее ног. Когда она закончила, подал мягкое полотенце и миску с душистой водой, чтобы она могла смыть жир с рук и лица. Она улыбнулась и с благодарностью кивнула головой чернокожему, который, казалось, был благодарен ей за то, что она заметила его. Блеснув ослепительной улыбкой, он подошел к двери, ведущей в маленькую каюту, примыкающую к жилищу Рашида аль-Мансура, и открыл ее. Потом забрал поднос и ушел.

Эйден встала. На этот раз голова совсем не кружилась. Пройдя до двери, она заглянула в соседнюю каюту. Забившись в уголок, там сидели три девочки. Эйден немедленно прониклась жалостью к ним.

— Я вас не обижу, — сказала она. — Я сама в таком же положении, как и вы. Идите сюда ко мне.

— Кто вы, миледи? — спросила старшая девушка.

— Меня зовут Эйден Сен-Мишель. Я леди Блисс.

— Ого! — сказала одна из младших девушек. — Смотри-ка, леди! Может быть, вы знакомы с самой Бесс Тюдор?

Эйден улыбнулась, услышав лондонский говор. Ее повеселила и недоверчивость девушки. В представлении той лорды и леди двора жили в таких заоблачных высотах, что им ничего не могло угрожать.

— Я на самом деле знаю ее величество, — сказала она, — я даже была одной из королевских фрейлин.

— Не может быть, — протянула девочка недоверчиво. Эйден засмеялась.

— Да, да, была, — сказала она, — и все же теперь я в таком же ужасном положении, как и вы. Даже в худшем, потому что у меня отобрали одежду.

Старшая девочка поднялась и подошла к Эйден.

— Меня зовут Маргарет Браун, — сказала она. — Я из Кента. Моя мачеха послала меня в Лондон учиться шитью, а вместо этого ее брат продал меня в публичный дом. А содержательница публичного дома продала меня этому капитану. Что будет с нами, миледи? Куда нас везут?

Это была славная девушка с милым личиком, длинными, светло-золотыми, легкими как пух волосами и темно-синими глазами.

— Мы плывем в Алжир. Капитан корабля, Рашид аль-Мансур, говорит, что нас продадут в рабство.

— Лучше я умру, — закричала Маргарет Браун.

— Сколько тебе лет? — спросила Эйден.

— Тринадцать.

— Ты девственница? Отвечай честно, девушка!

— Да, миледи. Я провела у содержательницы притона несколько часов, прежде чем капитан купил меня. Мне кажется, она ожидала его приезда, потому что меня не обижали и обращались со мной хорошо.

— Кто эти девчушки? — спросила Эйден.

— Мы можем сами рассказать о себе, — сказала старшая, и они вышли из угла. Их приободрил разговор Эйден с Маргарет Браун, и теперь они немного осмелели.

— Я Розамунда, а это моя сестричка Пайпер. Если у нас и было еще какое-то имя, мы его не помним.

— Сколько тебе лет? — спросила Эйден.

— Мне одиннадцать, а ей десять.

— Расскажите, как вы оказались на этом корабле, — попросила Эйден.

— Наша мама умерла, а хозяин дома свез ее тело на свалку, потому что у нас не было денег, чтобы заплатить могильщикам. Потом он забрал все, что у нас было, даже постельное белье, в уплату за аренду, как эта скотина сказала. Мы оказались на улице, в дом он нас не пустил. Мы кричали, плакали, а потом подошел этот человек, посмотрел на Пайпер и меня и спросил у хозяина: «Сколько возьмешь за этих двоих?» У хозяина заблестели глаза. Он ответил: «Они девственницы, невинны, как новый снег, милорд. Молодые и прекрасно выглядят. Они будут стоить по меньшей мере пять золотых монет». Ну вот, капитан смеется и говорит: «Я дам тебе три монеты и серебряное пенни, чтобы ты пристойно похоронил их мать». Вот так мы и оказались здесь.

Эйден посмотрела на маленьких сестер. Обе были прелестны и так похожи, что их можно было принять за близнецов. У них были волосы цвета спелого зерна и небесно-голубые глаза.

— Вы уже слышали, что я рассказала Маргарет, — сказала Эйден. — Нас собираются продать в рабство. Без сомнения, мы окажемся в гаремах.

Маргарет Браун горестно заплакала.

— Никогда, никогда, — всхлипывала она. — Я лучше умру, чем вступлю в связь с язычником.

— Что это с ней? — спросила Розамунда. — Она что, с ума сошла или еще что-нибудь? Эй, послушай, девушка, все женщины ложатся под мужчин. Если нас купит богатый мужчина, мы можем прожить остаток дней без забот. Что в этом плохого, хотела бы я знать? Наша мать была шлюхой, но она всегда хотела, чтобы у нас с Пайпер была жизнь получше. Почему, вы думаете, мы еще сохранили свое драгоценное сокровище? Потому, что она всегда говорила: «Я не позволю, Рози, чтобы вы двое стали дешевками. Я найду хорошего человека, который будет заботиться о вас, и вам никогда не нужно будет раздвигать ноги под каким-нибудь деревенским Томом, Диком или Гарри». Наша мать была хорошей женщиной, — закончила Розамунда и грустно засопела.

Маргарет Браун с ужасом слушала рассказ Розамунды, а Эйден понравилась маленькая жительница Лондона, этот упрямый воробышек, который хотел выжить. Если ей повезет, она добьется своего.

Девушка из Кента закрыла руками лицо и снова заплакала.

Терпение Розамунды истощилось, и Эйден почти засмеялась, увидев это.

— А что говорит Пайпер обо всем этом? — спросила она Розамунду.

— Говорит то, что говорю я. Правильно, Пайпер?

— Правильно, Рози, — бойко ответила малышка.

— Капитан разрешил нам побыть вместе в этой каюте, — сказала Эйден и провела их в жилище Рашида аль-Мансура.

— Ого! — Розамунда с восхищением оглядела большую, красиво обставленную каюту с удобными сиденьями у створчатых окон, выходящих на корму корабля. — Вы что, капитанская милашка на время нашего путешествия, леди?

— Нет, — ответила Эйден, — конечно же, нет.

— Тогда почему же с вами так обращаются? Никто ничего не получает просто так.

— У меня был выкидыш вчера вечером, — тихо сказала Эйден, — и капитан, деловой человек, не хочет, чтобы я испытывала неудобства. Он надеется получить за меня хорошие деньги.

— Почему? Вы же совсем не красавица. Вы не безобразны, но и не красивы, — сказала Розамунда без обиняков.

— Женщины со светлой кожей, светлыми глазами и светлыми волосами высоко ценятся в Берберии, Розамунда. Однако женщины со светлой кожей, светлыми глазами и рыжими волосами вообще встречаются редко. Мне сказали, что я представляю собой целое состояние. Стало быть, мной дорожат.

— Как вы можете так спокойно говорить об этом? — спросила Маргарет Браун, в голосе которой Эйден услышала истерические нотки.

Эйден усадила Маргарет и обняла ее.

— Меня увезли от мужа, — сказала она. — Из-за этого я потеряла своего первого ребенка. Я боюсь так же, как и ты, но если поддамся страху, потеряю контроль над собой, вот тогда меня можно полностью подчинить. Этого я не позволю! Я жива, и до тех пор, пока волей Божьей буду жить, есть надежда. Ты понимаешь меня, Мег? Думаю, что именно это тебе нужно.

— Мой отец называл меня Мег, — сказала девушка из Кента.

— Ты понимаешь, что я сказала тебе, Мег?

— Да, — ответила девушка.

— И ты больше не будешь бояться?

— Попытаюсь, миледи.

— Глупая корова, — проворчала Розамунда, — разве она не понимает, что могло быть гораздо хуже?

— Да, Рози, — сказала Пайпер, — могло быть хуже.

Эйден не понимала, что могло быть хуже их положения, но две маленькие жительницы Лондона поддерживали ее на протяжении всего плавания до Алжира, которое длилось около двух недель. Она, в свою очередь, поддерживала девушку из Кента, которая стала ее тенью. Эйден узнала, что Мег — единственный ребенок, баловень довольно зажиточной фермерской семьи. «Несчастное дитя, — думала Эйден. — Я по крайней мере чему-то немного научилась, пока была при дворе. Эта несчастная совершенно наивна».

Они прибыли к месту своего назначения к вечеру, когда солнце отражалось на белых стенах, окружающих город, на домах, которые, казалось, устремлялись вверх, в горы. Картина была впечатляющей, если смотреть с моря, — гавань, длинный мол, построенный испанцами, город. Эту красоту портила, однако, невыносимая вонь, которую приносил теплый ветер.

— Сегодня уже поздно выставлять вас в иенине, — сказал Рашид аль-Мансур, — я извещу дея о нашем прибытии, и мы сделаем это утром. Я прикажу, чтобы вам принесли пресной воды. Вам надо вымыться. Я хочу, чтобы вы предстали перед торгами в самом лучшем виде.

— Что такое иенина? — спросила Эйден.

— В буквальном переводе это значит «королевский дом», — сказал Рашид аль-Мансур. — Это место, куда дей приезжает, чтобы оценить некоторых пленниц. Обычно это делают его слуги, но сейчас, когда попался такой редкий товар вроде тебя, я думаю, он приедет сам.

— Дей — это правитель Алжира? — спросила Эйден.

— Дей поставлен султаном, чтобы управлять Алжиром от его имени, — ответил Рашид.

Рашид аль-Мансур ушел, но вскоре пришел Саид и вывел их всех в маленькую каюту рядом с каютой капитана. Уходя, он закрыл за собой дверь. Им была слышна беготня в соседней каюте.

Наконец Саид открыл дверь, соединяющую две каюты, и махнул рукой, приглашая их в большую каюту. Там их ждали четыре лохани с горячей водой. Эйден вскрикнула от удовольствия — выкупаться как следует у нее не было возможности с тех пор, как они отплыли из Англии. Саид сделал им знак, чтобы они залезли в лохани, и они со смехом выгнали его из комнаты.

Четверо женщин с наслаждением мылись, радуясь каждой минуте. Вода пахла сладкими цветочными маслами, ласкающими кожу. Им даже дали кусок мыла, которое великолепно пенилось. Они передавали его друг другу. Сначала они вымыли волосы, а потом помылись сами. Эйден была чище остальных, ведь врач следил за ней, боясь заражения. Несколько дней после выкидыша она кровила, но потом кровотечение кончилось так же внезапно, как и началось. Рашид аль-Мансур сказал ей об опасениях Ахмета, что кровотечение может быть более продолжительным, но потом врач решил, что здесь сделало свое дело ее душевное состояние.

— Он говорит, что разум — это великая сила, — сказал капитан-рейс и пожал плечами.

Они помылись и, выйдя из лоханей, стали искать, чем бы можно было вытереться. Однако исчезли и сорочки, и покрывала. Они стояли, чувствуя себя очень неловко. Вдруг дверь в каюту начала открываться. Они попытались скрыться в маленькой каюте по соседству, но дверь оказалась запертой. Сбившись в кучку, они нервничали, когда в каюту вошли Рашид аль-Мансур и Ахмет, врач.

— Капитан, где наша одежда? — храбро спросила Эйден.

— Вам она больше не нужна, — был ответ. — Теперь вы чистые, и завтра вас выставят обнаженными в иенине согласно нашему обычаю, а потом в банио. Это привлечет внимание к торгам и соберет покупателей. Станьте подальше друг от друга, чтобы я мог рассмотреть вас и оценить вашу стоимость. Ахмет осмотрит каждую из вас, чтобы я мог честно засвидетельствовать ваше здоровье.

— Господи, пресвятая Дева Мария! — простонала Маргарет Браун.

Эйден испытывала те же чувства, но Розамунда и Пайпер бросили на девушку из Кента нетерпеливый взгляд, который был настолько понятен, что и капитан, и врач довольно усмехнулись.

— Мужайся, Мег, — сказала Эйден ласковым голосом и отошла от своей подруги.

Рашид аль-Мансур медленно обошел ее со всех сторон, оглядывая ее восхищенными глазами.

— Мои глаза не обманули меня в тот первый вечер, — сказал он Ахмету. — У этой женщины совершенное тело. — Он забрал в горсть медные волосы Эйден и потер их большим и указательным пальцами. — Они тяжелые и мягкие как шелк, — заметил он.

Его рука погладила ее ягодицы, и она поморщилась, закусив губу, когда он слегка ущипнул ее.

— Цвет кожи хороший, Ахмет. — Он обошел ее, стал напротив и взял в ладонь ее грудь. — И груди упругие. Она принесет нам состояние! Ее кузен станет богачом.

Он отвернулся от Эйден и точно таким же образом осмотрел Маргарет, которая хоть и стояла неподвижно, но горько плакала во время осмотра.

— Они рассматривают м-меня так, как м-мой отец рассматривал к-кобыл, — всхлипывала она.

— Женщина — это просто кусок мяса, — сказала Розамунда. — Чем скорее ты вобьешь это в свою башку, тем будет лучше для тебя, госпожа капризница.

— Розамунда, — сказала Эйден с легкой укоризной, — у твоей матери была нелегкая жизнь, и она научила тебя быть трезвой, а Мег жила спокойной жизнью. Не нужно пугать ее, она и так испугана. Для каждой из нас это непросто.

— Вы такая важная леди и то ухитряетесь сдерживаться, — сказала девочка. — Мег просто придурковатая. Послушай меня, госпожа Мег. Если будешь слабой в этой жизни, люди запросто обманут тебя. Помни об этом. Если хочешь выжить, нужно быть сильной.

"Черт подери! — думала Эйден. — Из уст ребенка исходит мудрость, которая нужна и мне. Если проявлю хоть минутную слабость, я погибну».

— Проверь, девственницы ли они, — сказал Рашид аль-Мансур.

Даже вздорная женщина-ребенок Розамунда подозрительно посмотрела на него, потому что он сказал это по-английски. Он хотел, чтобы они поняли действия врача.

Потом быстро повторил приказание по-арабски. Врач, который раньше осматривал каждую из девушек, чтобы выяснить состояние их здоровья и их недостатки, теперь отвел трех девушек к капитанской кровати и уложил их в ряд для обследования.

— Не сопротивляйтесь, — быстро предупредила Эйден девушек. — Он не лишит вас девственности, он просто хочет подтвердить ее. Не бойся, Мег, — добавила, когда та заскулила.

— Ты сообразительна, медноволосая женщина, — с одобрением сказал Рашид аль-Мансур. — Ты достойна быть султаншей.

— У меня есть муж, — сказала Эйден, — и он бы выкупил меня, если бы вы только связались с ним.

— Твой муж, может быть, уже мертв, а твое богатство уплыло, медноволосая женщина. Выкупить можно важного, могущественного и богатого мужчину, но для красивых женщин, не важно, какого они звания, выкупа не существует. Не бойся. Тебя купит кто-нибудь, кто очень богат, потому что больше никто не сможет позволить себе это. Тебя будет лелеять и любить твой хозяин. Пусть Аллах подарит вам детей. Тебя ждет замечательная жизнь, медноволосая женщина. Не противься своей судьбе.

Эйден отвернулась от него. Его слова расстроили ее. Они отнимали у нее надежду. «Я расскажу, что случилось со мной, тому человеку, который купит меня, — думала она. — Он свяжется с Конном, и мой муж выкупит меня. Все будет так, как я задумала. Так и будет!"

Когда Ахмет закончил осматривать молодых девочек и заверил своего хозяина, что они непорочны, мужчины вышли из каюты.

В тот вечер им подали особенно вкусный ужин, они стояли в порту и могли достать свежую пищу. Им подали ломтики молодой баранины, зажаренные с маленькими белыми луковичками и зеленым перцем, небольшого петуха на всех и миску шафранно-желтого риса. На столе стояло блюдо со свежими, уже нарезанными фруктами, которые плавали в восхитительной смеси их собственного сока. Эйден не могла определить, какие это были фрукты, но съели они их с удовольствием.

Им подали напиток, который Саид называл лимонным шербетом. У него был кисловато-сладкий вкус. Вино, как объяснил Эйден Рашид аль-Мансур, запрещено в мусульманских странах. Она не стала задавать ему вопросов ° вине, которое она пила на его корабле.

Они плохо спали той ночью, лежа все вместе на огромной капитанской кровати. Шум порта и их собственное волнение дали себя знать. Они провели тревожную ночь, даже обычно несгибаемая Розамунда и ее сестричка Пайпер. Им удалось уснуть только под утро, когда город затих. Потом над горизонтом показалось солнце, и город снова быстро ожил. Раздались голоса муэдзинов, сзывающих правоверных на молитву. По окончании молитвы стали слышны голоса торговцев, дневная жизнь закипела. Пришел Саид и принес им розовой воды пополоскать рот, необычные плоские лепешки, которые они ели, когда впервые попали на корабль, соленые маслины, жидкое масло и козий сыр. Потом снова подали розовую воду для умывания. После этого черный раб жестом показал, что нужно выходить из каюты.

Долгую минуту они стояли, не сводя глаз с открытой двери. Потом Мег прошептала то, о чем каждая думала:

— Я не могу выйти отсюда… голой.

Эйден перевела дух. Теперь Мег сама должна заботиться о себе. Молодая женщина с трудом сдерживала дрожь. Голая. Им приказывали голыми выйти на палубу корабля, спуститься по сходням и пройти по улицам города. Эта мысль сводила с ума, и Эйден не была уверена, что сможет проделать весь этот путь. Но если она не подаст пример, другие тоже не смогут. Во всяком случае, лучше выйти самой, чем быть вынесенной с корабля с брыканьем и криками.

Сжав зубы, она шагнула в открытую дверь и пошла за Саидом по узким корабельным проходам на палубу. Она была совершенно голой, не считая ожерелья из золота и больших жемчужин, которое было на ней в тот день, когда ее похитили. Ее длинные золотисто-рыжие волосы, доходившие до бедер, окутывали ее как блестящая шелковая мантия, в ушах покачивались большие, причудливой формы жемчужины. У выхода на открытую палубу она замешкалась на секунду, увидев яркое голубое небо и солнце. «Я не могу сделать это, — думала она, — я просто не могу». Позади себя она услышала, как Розамунда прошипела:

— Вы уже далеко зашли, ваша светлость, не подводите нас сейчас. Эта дура, Мег, повисла на Пайпер и наверняка задушит ее, если вы не пойдете дальше.

Эйден быстро оглянулась и увидела, что девочка говорит правду. Кроме того, она заметила, что Розамунда, несмотря на свою напускную храбрость, тоже перепугана.

Сделав глубокий вдох, она крепко сжала руку девочки и вышла на палубу, где Саид подал ей пару сандалий — единственная уступка Рашида аль-Мансура своим пленницам. Сандалии дали и трем другим девушкам, и едва они успели обуть их, как Рашид аль-Мансур сказал;

— Поторопитесь, я получил известие, что сам дей будет в иенине. Сегодня вечером мне будет завидовать весь Алжир. Я привез самых красивых пленниц. Следуйте за мной, — и пошел по палубе.

За ним засеменили женщины.

Минуту вокруг стояла тишина, потом воздух взорвался свистом, криками и мяуканьем на всех вообразимых языках. Широкая улыбка расплылась по лицу Рашида аль-Мансура, когда началась эта какофония. Кричали все — рабы, работающие в порту на своих хозяев, рабы на галерах, прикованные к своим скамьям, носильщики, матросы с различных кораблей и всевозможные торговцы.

К тому времени, когда он со своими пленницами пройдет небольшое расстояние до иенины, слух о красоте и дороговизне его женщин помчится по городу с потрясающей скоростью. Торги будут многолюдны и азартны.

— Вы из Франции? — послышался чей-то голос, и другие голоса закричали на разных, понятных Эйден языках:

— Венеция? Вы из Венеции?

— Я Жан-Поль Тьери из Марселя. Вы из Марселя?

— Вы не из Неаполя?

— Из Генуи?

— Из Сан-Лоренцо?

— Из Бомонт-до-Жаспре?

— Амстердам?

— Париж?

— Лондон?

Лондон? Он сказал «Лондон»? Она остановилась и стала оглядываться, пытаясь определить, кому принадлежал голос.

— Кто назвал Лондон? — спросила она. — Я Эйден Сен-Мишель, леди Блисс. Мой муж Конн О'Малли с острова Иннисфаны. Скажите ему, где я нахожусь, умоляю вас.

Рашид аль-Мансур схватил Эйден за руку и потащил вперед.

— Ты хочешь, чтобы начался бунт, медноволосая женщина? Когда новые пленники сходят с корабля, рабы в порту пытаются выведать, откуда их привезли и кто они. Это не означает, что сами они из тех же мест. Теперь поторопитесь. Иенина уже близко.

— Как могут эти несчастные создания сказать вашему мужу, что вы здесь? — сказала Розамунда. — Если они не прикованы к своему веслу, то у них кандалы на ногах. Мне казалось, вы женщина практичная.

Эйден промолчала, но у нее чесались руки откупить Розамунду. Девчонка слишком дерзка.

Рашид аль-Мансур провел их через сводчатый проход в выложенный плиткой дворик приземистого белого дома.

— Снимайте сандалии, — приказал он. Плитки пола замечательно холодили ноги. Эйден прошла за капитаном через дворик с приятно журчащим фонтаном в небольшую квадратную комнату.

— Ждите здесь, — скомандовал он и торопливо вышел.

— Боже великий, — всхлипывала Мег, — в самых страшных снах я никогда не могла представить, что с нами произойдет такое.

— Ничего не случилось, — огрызнулась Розамунда. — По крайней мере еще не случилось. Все, что пришлось сделать, это пройти небольшое расстояние от корабля.

— Голыми, — рыдала Мег, — голыми, а мужчины орали и кричали, глядя на нас. Только Бог знает, что они говорили.

— Они не говорили ничего, что могло бы расстроить тебя, если бы ты понимала их, — сказала Эйден со спокойствием, которое совсем не соответствовало тому, что она чувствовала. — Мег, они такие же несчастные, как мы сами, они называли свои имена и места, откуда их привезли, им любопытно знать, откуда мы.

— Что будет с нами теперь?

Эйден повернулась с удивлением, потому что вопрос был задан маленькой Пайпер. Она погладила ребенка по голове и сказала:

— Я не знаю точно, Пайпер, но мне кажется, что правитель этих мест имеет право первым выбирать себе рабов. Нас продадут на рынке.

— Нас разлучат с Розамундой, миледи?

— Честно говоря, не знаю, Пайпер, но, видимо, так и будет.

Снова появился Рашид аль-Мансур.

— Пошли, — приказал он, — дей приехал и хочет на вас посмотреть.

Они прошли в большую комнату с арочными окнами, выходящими на порт. Дом, как поняла Эйден, был построен на склоне холма. В одном конце комнаты находилось возвышение, на котором в подушках сидели двое мужчин. Один из них — пожилой, со снежно-белой бородой и внимательными карими глазами, в красно-черном халате с вышитыми золотом розами. На другом мужчине был скромный белый халат.

— Старик — это дей, — прошептал Рашид аль-Мансур. — Другой — его друг, знаменитый астролог Осман-бей. Капитан-рейс пал ниц перед деем.

— Приветствую тебя, о почтеннейший посланник того, кто является тенью Аллаха на этой земле.

— Поднимись, Рашид аль-Мансур, — раздался пронзительный голос дея. — Когда я ехал из дворца, все в городе уже говорили о прекрасном товаре, который ты доставил нам. Мы с удовольствием посмотрим на твоих пленниц. После наших недавних побед в городе слишком много португальских пленников, но красивых женщин среди них нет. Цена на рабов упала как никогда, и они не стоят даже той малости, которая требуется, чтобы прокормить их. Твои женщины — желанная радость.

— Они англичанки, господин. Три молоденьких девственницы, что подтверждено моим личным врачом. Им десять, одиннадцать и тринадцать лет.

Он подтолкнул вперед Мег, Розамунду и Пайпер, шепча при этом:

— Покажитесь дею и его гостю.

— Светловолосые, — вздохнул старый дей. — За них дадут состояние на торгах. Рашид аль-Мансур, Аллах снизошел к тебе.

— Мой повелитель имеет право первого выбора, — сказал капитан-рейс.

Дей снова вздохнул, на этот раз громко.

— Увы, я человек честный, и цена этих необыкновенных девственниц будет непомерна для моего кошелька. А кто эта женщина?

Рашид аль-Мансур вытолкнул Эйден вперед и сказал напыщенно:

— Это, мой повелитель, знатная английская женщина. Она вдова и, увы, не девственница, но взгляните на цвет волос, ее кожу и глаза! Разве она не достойна короля? Где еще можно увидеть такие волосы? Они цвета начищенной меди. А ее кожа! Как кобылье молоко! Посмотрите, какие у нее глаза, повелитель. У них цвет серебра. Посмотрите на ее фигуру, повелитель. Разве это не самое совершенное тело, которое вам когда-нибудь приходилось видеть?

Он демонстрировал Эйден: приподнимал волосы, когда говорил о них, дотрагивался до ее грудей и ее лица. Ей потребовалось все ее мужество, чтобы не закричать и не ударить его по рукам.

Дей подался вперед и быстро облизал губы.

— Осман-бей, что думаешь ты? Она и в самом деле красивая и редкостная женщина.

— Она, несомненно, красива, — сказал Осман-бей, — только однажды я видел тело, которое могло бы соперничать с ее телом.

Старый дей поднялся с подушек и спустился с возвышения, чтобы поближе взглянуть на Эйден. В нос ей ударил запах сандалового дерева, которым были пропитаны его одежды и тело. Он медленно обошел вокруг нее. Тронул рукой ее волосы и сказал:

— Они похожи на тончайший шелк, Рашид аль-Мансур.

Дей взял Эйден за руку.

— Скажи, чтобы она заложила руки за голову, — приказал он капитану-рейсу, и Рашид аль-Мансур перевел приказание Эйден. Она послушно выполнила его.

Дей протянул руки и потрогал груди Эйден. Ее глаза наполнились слезами, но он не заметил этого — Кожа упругая и в то же время нежная. Первоклассная рабыня. — Он посмотрел на Рашида аль-Мансура. — Сколько ты хочешь за нее, капитан-рейс?

— Она ваша по праву, если пожелаете, мой повелитель, — сказал капитан-рейс.

— Я знаю это, — ответил старик, — но даже у меня есть совесть. Я могу без всякого смущения взять и продать тысячу матросов, захваченных в плен в бою, но женщина — другое дело. Эта рабыня стоит очень дорого, и я хотел бы получить ее не для себя. Я хочу послать ее султану как дар. Но послать моему повелителю подарок, за который ничего не уплачено, — значит не послать ничего, поэтому я куплю у тебя эту женщину по справедливой рыночной цене.

— Мой повелитель, я не знаю, какую цену назначить за эту женщину, ведь я не занимаюсь продажей рабов. Почему бы не послать в банио за главным оценщиком и не приказать ему определить цену за эту медноволосую женщину? Я соглашусь с любой его ценой.

Старый дей согласился и немедленно послал за главным оценщиком, который не заставил себя ждать. Его глаза вспыхнули при виде четырех женщин. Он уже слышал о них, так как имел шпионов в порту. Они сообщали хозяину о самых дорогих рабах, привезенных на продажу.

Он распростерся перед деем и осмелился заговорить только тогда, когда ему разрешили подняться.

— Как я могу услужить моему повелителю?

— Назови мне справедливую рыночную цену этой рыжеволосой женщины, — сказал дей. — Я бы послал ее нашему повелителю, султану Мюраду. Такая дорогая и редкостная женщина порадует его и сделает честь Алжиру.

Главный оценщик понял, что дей на самом деле хочет услышать настоящую цену за рабыню, — ведь послать султану в подарок неприметную женщину было бы оскорблением.

Подойдя к четырем женщинам, он вытянул Эйден вперед и осмотрел ее внимательным и наметанным взглядом.

— Она девственница?

— Нет.

Главный оценщик наклонился и засунул руку между ног Эйден. Вытерпеть это уже было невозможно. Она дернулась в сторону и плотно сжала ноги. Главный оценщик не сказал ничего. Он просто дал знак двум вооруженным стражникам дея, которые подошли и зажали Эйден между собой так, что сопротивляться не было возможности. Главный оценщик возобновил осмотр самых интимных частей ее тела.

— У нее свежее и чистое тело, мой господин, — сказал он будничным тоном, всовывая палец между ног Эйден, которая в этот момент просто потеряла сознание. — Проход узкий. Ее не много использовали.

Два стражника удерживали женщину, которая находилась в полуобморочном состоянии, а главный оценщик продолжал делать свое дело. Умелыми пальцами он ощупал ее груди, закивав с удовлетворением, когда ее соски дернулись при его легком прикосновении. Его руки скользнули по ее телу, пощупали ягодицы. Знающие пальцы пробежали по ногам. Наконец он распрямился. Эйден пришла в себя, но реальность убивала ее. Главный оценщик заглянул ей в глаза, потом открыл ее рот и осмотрел зубы. Наконец он оценил тяжесть и качество ее волос и, с удовлетворением кивнув головой, сказал дею:

— Она действительно первоклассная рабыня, мой господин. Она будет драгоценным даром для султана Мюрада, но таким даром, который доставит ему много удовольствия, а потому он не забудет щедрости дарителя. Она стоит десять тысяч золотых монет, несмотря на то, что не девственница.

Дей поморщился, но кивнул головой.

— Очень хорошо, — согласился он и повернулся к Рашиду аль-Мансуру, — быть по тому, капитан-рейс. Я покупаю у тебя эту женщину.

Рашид аль-Мансур ликовал. В ином случае дей удержал бы десять или двенадцать процентов стоимости рабыни в качестве своей дани, но сейчас он не мог сделать этого, ведь медноволосая женщина — подарок султану. Эти проценты принадлежат ему вместе с его собственными комиссионными. Он повернулся к Эйден.

— Ты принесла мне удачу, медноволосая женщина. Дей только что купил тебя за десять тысяч золотых монет и посылает тебя в дар султану. Если ты будешь вести себя по-умному, можешь считать, что тебе повезло.

— Я не хочу, чтобы меня кому-то дарили! — закричала Эйден. Ее охватила злость. Ее толкали и щупали как призовую телку. — Я Эйден Сен-Мишель, леди Блисс. Я богатая и знатная женщина, и я не буду ничьей рабыней. Ничьей!

— О-о-о, — улыбнулся дей, — она женщина с норовом. Это хорошо. Равнодушные красавицы раздражают. Потом повернулся к стражникам.

— Отведите ее для безопасности в мой гарем и помните, что она будет даром султану Мюраду. Если она скажет мне, что вы дотронулись хотя бы до волоса на ее голове, тогда ваши головы будут валяться в пыли.

Понятно?

Стражники кивнули.

— Слушаем и повинуемся, — хором сказали они и потащили упирающуюся и визжащую Эйден из комнаты.

— Мой казначей проследит, чтобы тебе заплатили, Рашид аль-Мансур. Приходи к нему после полуденной молитвы.

— Благодарю тебя, повелитель, — сказал капитан-рейс и, поклонившись, повернулся, чтобы выйти с оставшимися пленницами.

— Подожди, Рашид аль-Мансур.

Капитан остановился и повернулся к возвышению.

— Господину что-нибудь угодно? Его задержал могущественный Осман-бей, знаменитый астролог.

— Мне интересно, Рашид аль-Мансур, как ты получил знатную англичанку? Ты захватил ее корабль?

— Нет, господин Осман. Я торговец, а не воин. Я часто бываю в Лондоне, привожу на продажу апельсины и изделия из сафьяна, а иногда и мускус для изготовления духов. Взамен привожу хорошую английскую шерсть, оловянную посуду и олово. Как вы, наверное, знаете, я родом из Испании. Мои двоюродные братья — шпионы испанского короля в Англии, и у меня часто бывает возможность получать беловолосых английских девственниц.

— Я слышал, — заметил Осман, — ты часто привозил красивых девушек, но эта женщина постарше и, как мне кажется, не из тех, которые могут иметь с тобой что-то общее.

— Вы правы, мой господин. Это была редкая возможность. Женщина действительно из знатных. Семья ее мужа нанесла оскорбление королю Испании, и он замыслил представить дело так, как будто они участвуют в заговоре против английской королевы. Двоюродный брат этой женщины был вовлечен в заговор и рассчитывал после смерти ее мужа жениться на ней и захватить ее богатство. Но не предусмотрел, что английская королева конфискует ее имущество в наказание за это вымышленное участие ее семьи в заговоре. В итоге этот господин решил продать мне свою двоюродную сестру, чтобы возместить ущерб, который он понес от решения королевы. Сама женщина утверждает, однако, что ее муж не был казнен и что англичане узнали о придуманном заговоре и попросили ее сказать брату о том, что она осталась без денег. Таким путем они хотели разоблачить его и его сообщников. Женщина очень сообразительна и изо всех сил противится своей доле.

— Все они такие поначалу, — сказал дей. — Европейские женщины очень упрямы.

— Наверное, семья ее мужа крепко обидела испанского короля, если он соизволил участвовать в таком коварном заговоре, — заметил Осман. — Как их зовут? Ты знаешь?

— Они ирландцы, — сказал Рашид аль-Мансур, — я не думаю, что она когда-нибудь упоминала их имя… Подождите, сегодня утром, когда мы шли сюда, какой-то раб крикнул, что он из Лондона, а она крикнула в ответ, что ее муж Конн О'Малли. Это все, что я могу сказать вам, помимо того, что ее двоюродного брата зовут Фитцджеральд.

— Благодарю тебя, Рашид аль-Мансур, — сказал Осман спокойно, хотя почувствовал необычайное волнение. О'Малли! О Аллах! Было ли это просто совпадением, или женщина — родственница его друга Скай О'Малли? Как он может помочь ей? Его друг дей только что заплатил десять тысяч золотых монет за эту женщину, и очень скоро ее увезут в Стамбул в подарок султану.

У него не было никакой возможности предотвратить это, но по крайней мере он мог попытаться узнать, кто она. Он улыбнулся дею.

— Вы позволите мне, друг мой, посетить эту рабыню, которую вы купили для султана? Я составлю ее гороскоп, чтобы вы могли быть уверены, что она принесет удачу султану.

— Замечательная мысль, Осман! Почему я не подумал об этом? Но что, если ее гороскоп окажется неугодным для султана? — В тревоге дей нахмурился.

— Если ее звезды окажутся несчастливыми, вы можете продать ее за еще более высокую цену, чем купили, — успокаивающе сказал Осман, — но я искренне надеюсь, что вам не нужно будет этого делать. Непохоже, чтобы она оказалась неподходящей для него женщиной.

— Ты прав. Осман, как всегда. Конечно, конечно! Приходи во дворец после полудня и повидай женщину. Но как ты будешь разговаривать с ней?

— Мой опыт говорит, что европейские женщины знают несколько языков, кроме своего собственного, и уж, без сомнения, знают французский. А я, как вы знаете, хорошо говорю по-французски.

— Да, конечно, благодаря твоей жене. Как она?

— Хорошо. И с детьми все в порядке.

— Передай мои добрые пожелания госпоже Алиме.

— Это честь для нее, мой господин.

Мужчины расстались у иенины. Дея в паланкине отнесли во дворец, а Осман-бея — в его дом, расположенный высоко над городом.

Дей был доволен покупкой. Он знал, как жаден султан до красивых женщин. Говорили, что его евнухи постоянно рыскают по невольничьим рынкам Стамбула, разыскивая новых красивых рабынь для его гарема. Эта женщина с рыжими волосами, думал довольный дей, была редкостная птица. Говорили, что его фаворитка, женщина по имени Сафия, тоже рыжая, как и сам султан. Эта утонченная красавица высокого происхождения, с ее молочной кожей, изумительными волосами и прекрасной грудью, несомненно, удостоится его внимания. Дей чувствовал прилив бодрости. Султан, без сомнения, должен выразить признательность своему преданному слуге, и дей знал, в чем эта признательность может заключаться. В уединении своего паланкина дей улыбался про себя. Он проявил щедрость в отношении своего повелителя. Почему бы ему не проявить щедрость и к самому себе? Он должен послать своего главного евнуха в банио, чтобы тот купил старшую из трех блондинок, которых привез для продажи Рашид аль-Мансур. Конечно, она будет стоить очень дорого, но он стар, и сколько лет у него осталось?

Поздним утром Мег привели в гарем дея. Эйден подбежала к своей юной подруге и обняла ее. Мег дрожала, а оказавшись в объятиях Эйден, разрыдалась. Эйден позволила ей выплакаться. Через несколько минут ее рыдания постепенно утихли, она посмотрела на Эйден и сказала:

— Это было ужасно, миледи! Это было ужасно.

— Я знаю, — ответила Эйден, которая сама нынешним утром пережила то, через что пришлось пройти этой нежной девушке, — но сейчас все кончилось, ты жива и невредима.

— Рашид аль-Мансур был вне себя от радости, — сказала Мег, — он говорил, что сам дей купил меня и что я буду наложницей этого старика. Я не могу вынести этого!

— Могло быть еще хуже, Мег! Дей кажется не злым человеком. Не думаю, что он будет обижать тебя, а кроме того, у тебя нет выбора. Было бы хуже, если бы тебя продали в публичный дом, Мег. А теперь скажи, что с Розамундой и Пайпер? Не знаешь, что произошло с ними?

— Знаю, — ответила девушка, — их купили вместе, потому что оценщик рабов выдал их за близнецов. Мужчина, который купил их, как говорят, один из самых богатых людей города, — громадный толстый человек со свинячьими глазами. Розамунда смеялась, когда сделка завершилась. Она сказала, что теперь ей известны нравы этих мест. Она сделает так, что он будет у нее под каблуком, если захочет, чтобы она легла под него. Она ничуточки не боялась, миледи.

— И правильно, — сказала Эйден, — ей и не следовало бояться. Не сомневаюсь, что она именно так и сделает.

— А что будет с нами, миледи? — спросила Мег дрожащим голосом.

— Твое будущее ясно, Мег. Ты принадлежишь дею, и ты станешь его наложницей. Со мной не так просто. Меня собираются послать в Стамбул в качестве подарка дея турецкому султану.

— Я убью себя, — сказала Мег и снова зарыдала.

— Чего ты этим достигнешь? — строго спросила Эйден.

— По крайней мере мне не придется выносить позор.

— Мег, здесь это обычное дело, — терпеливо объяснила Эйден. — Это место, где мы сейчас находимся, называется гаремом. Это женская часть дворца. Я уже знаю, что у дея две жены и больше сотни наложниц.

— Как вы это узнали? — Мег была поражена.

— Я говорю по-французски, — ответила Эйден, — а на французском здесь, похоже, говорят все, независимо от того, какой язык является родным для женщин. Даже евнухи говорят по-французски. Это те мужчины, которые охраняют нас. Они кастрированы, поэтому им доверяют обслуживать женщин дея. Это еще один местный обычай.

Мег отнеслась к этому с недоверием.

— Кастрированные мужчины. Какой ужасный обычай. Страшное это место. Вы видели головы в стенных нишах, когда входили во дворец? Из некоторых еще текла кровь, и они все были облеплены мухами.

— Видела, — тихо ответила Эйден. — Так поступают с рабами, которые восстают против своих хозяев. Такие здесь порядки. Правосудие, похоже, вершится быстро.

— Я так боюсь, — сказала Мег.

— Держись, Мег. Женщины говорят, что дей хороший И добрый хозяин. Тебе повезет, если только не будешь противиться судьбе. — Эйден удивлялась себе. Что она говорит этому несчастному ребенку? Но какая могла быть у бедняжки Мег возможность вернуться в Англию? А если бы такая возможность и появилась, что бы она обрела, вернувшись домой? Лучше убедить ее смириться со своей судьбой. Женщины говорят, что дей очень щедр к своим наложницам. Он их хорошо одевает, покупает украшения, их хорошо кормят и даже дают немного денег, чтобы они могли покупать себе безделушки у торговок, которые приходят со своими товарами.

— Я привыкла жить на ферме, — сказала Мег, — я скучаю по животным, — Уверена, если дей останется довольным, он разрешит тебе держать котенка. У многих женщин есть кошки. Пророк считает их священными животными.

— Они заставят нас отказаться от нашей христианской веры, миледи? Я не вынесу пыток.

— Тогда соглашайся со всем, что тебе прикажут, Мег. Бог знает, что у тебя на сердце, а кто должен знать, молишься ли ты тайком нашему Господу Иисусу?

К ним подошел молодой евнух и сказал с мягким французским выговором:

— Женщины, мне приказали проводить вас в бани. Идите за мной.

Эйден взяла Мег за руку и пошла за евнухом.

Бани в гареме дея были огромные и прохладные. Стены отделаны бледно-желтым мрамором, а пол выложен мраморными плитами зеленого и желтого цветов. Комнату заполнили женщины, все голые. Всю ораву обслуживала целая армия рабынь-служанок.

Их появление привлекло любопытные взоры, так как женщины в гареме дея изнывали от безделья. Красивая пожилая женщина с черными волосами, тронутыми сединой, подошла к ним. Эйден, поклонившись ей, сказала Мег:

— Это госпожа Зада, первая жена дея.

— Госпожа, это та девушка, которая приплыла вместе со мной. Она, увы, не понимает никакого другого языка, кроме родного, но я попытаюсь научить ее, пока нахожусь здесь.

Жена дея улыбнулась Мег.

— Она мила. Скажи ей, что мы рады видеть ее в нашем доме. А теперь не задерживаю вас, ведь вам нужно вымыться. Рабыням приказано, чтобы они хорошо позаботились о вас, особенно о тебе, ведь ты поедешь к нашему повелителю, султану.

Госпожа Зада ласково дотронулась до щеки Мег и пошла к выходу.

— Жена дея приветствует тебя, — сказала Эйден.

— Это его жена?

— Его первая жена. А вторая жена — вон та молодая женщина с длинными черными волосами, — незаметно показала Эйден. — Та, которая с маленькой девочкой. Это их дочь.

Мег ничего не сказала, но Эйден поняла, что она обдумывает свое положение. Ни одна из женщин, окружающих их, не казалась несчастной или обиженной. В бане находились маленькие дети со своими матерями. Казалось, нет никаких различий между женами и наложницами с их детьми. Их тщательно вымыли и какой-то пастой с запахом роз смазали те места на теле, где росли волосы. Спустя некоторое время пасту смыли, и оказалось, что волос на теле не осталось. Эйден не переводила Мег весьма непристойные реплики, которые доносились до нее. Оказалось, дей был весьма сильным" мужчиной и любил развлекаться с женщинами. Он уже давно не покупал себе новых наложниц, и теперь женщины обсуждали Мег — понравится ли она ему. Если понравится, ее жизнь будет беспечальной, но если нет, могут произойти две вещи: либо он забудет о ней и не будет обращать на нее внимания до конца ее жизни, либо ее быстро перепродадут.

"Об этом, — подумала Эйден, — я должна предупредить несчастную Мег. Девушка застенчива по характеру и предпочла бы остаться там, где она находилась, а не жить в ожидании неизвестного будущего».

Когда они снова оказались в своей маленькой комнатке, Эйден объяснила Мег ее положение. Юная жительница Кента была в отчаянии.

— Как я могу понравиться дею? Я ничего не знаю о мужчинах.

— Ты же видела, как спариваются животные на ферме твоего отца, — сказала Эйден.

— Это происходит таким же образом? — Мег была потрясена.

— Ну не совсем так, — признала Эйден.

Господи, она должна помочь этой несчастной девчонке. В конце концов, Скай объяснила ей тайны супружества. Она собралась с духом и объяснила, что происходит между мужчинами и женщинами так подробно, как позволял ей опыт.

— Первый раз будет немного больно, — предупредила она Мег, — но боль не будет сильной и быстро пройдет. Я могу рассказать тебе только то, что знаю сама, ведь всего год назад я была такой же наивной, как ты сейчас. Тебе должно понравиться. Мне — понравилось.

— Почему? — смущенно спросила Мег.

— Почему? — Эйден засмеялась. — Потому, что это заставляет тебя испытывать такое удовольствие, такое невероятно изумительное ощущение, не сравнимое ни с чем, что ты могла чувствовать прежде. Не проси объяснять тебе, я не могу этого сделать. Ни одна женщина не может. Нет слов, которыми можно было бы описать эти ощущения.

Ближе к вечеру им принесли еду, их первую еду с тех пор, как они вошли во дворец дея. Им подали цыпленка, шафранно-желтый рис с кусочками фруктов, привычные лепешки, миску с зелеными и черными оливками в масле и миску с инжиром. Принесли воду, пахнущую какими-то фруктами, которые напоминали апельсины. Поев, они вымыли лицо и руки, и молодой евнух, надзирающий за ними, сказал им, что они должны отдыхать.

— Прошел слух, что наш господин этой ночью возьмет к себе беловолосую девственницу, но точно пока неизвестно, — сказал он.

— Нам дадут какую-нибудь одежду? — храбро спросила Эйден.

— Если беловолосая девственница понравится нашему господину, ее должным образом вознаградят. Что касается тебя, медноволосая женщина, уже готовят наряды, которые ты возьмешь с собой в Стамбул. А сейчас, однако, побудь в том, что отпущено тебе природой. Эйден передала этот разговор Мег, которая сказала с удивительной проницательностью:

— Ясно, что все здесь зависит от воли господина, миледи. Я вижу, мне на самом деле нужно понравиться ему. Когда, вы думаете, он пришлет за мной?

— Может быть, вечером, — сказала Эйден, — и поскольку мы обе находимся в одинаковом положении, думаю, настало время, чтобы ты называла меня по имени.

Меня зовут Эйден.

— Вечером! — сказала Мег. — Так скоро!

— Если ты все еще боишься, тогда лучше пройти через это как можно скорее, — мудро заметила Эйден.

За Мег пришли, когда над городом Алжиром взошла луна. Ее одели в нежно-розовые шаровары с серебряной отделкой на лодыжках и в рубашку, которая закрывала ей бедра. Кроме этого, на ней было коротенькое болеро, обшитое серебряной нитью и стеклянными бусинами.

Евнух расчесал ее красивые серебристые волосы и подчернил ее глаза краской для век, отчего они стали казаться еще больше. Потом накинул прозрачную вуаль, которая закрывала ее лицо от переносицы до подбородка.

Она была босиком.

"Ну вот, — подумала Эйден, — больше я ничего не могу для нее сделать. Остается только надеяться, что ее невинность понравится старику и он будет добр к ней». Теперь ей следовало побеспокоиться о своем собственном положении. Привыкнув за всю свою жизнь считать себя некрасивой, она никогда не принимала всерьез неистовые высказывания Рашида аль-Мансура о своей ценности. Она знала, что ее купит какой-нибудь богач, который не захочет упустить возможность стать еще богаче, если получит выкуп за нее. Выкуп, который дал бы ему очень много в обмен на высокую, довольно бесцветную женщину, какой она считала себя. Ее очень удивило, что эти люди считали ее редкостной красавицей, и она очень огорчилась, когда узнала, что ее отправят еще дальше на восток. Она было решилась предложить дею выкуп за себя, но, подумав, поняла, что этого делать нельзя. Дею нужны не деньги, а благосклонность его повелителя, султана. Что же ей делать?

— Женщина!

Она вздрогнула, потому что не слышала, как в комнату вошел молодой евнух.

— Что такое? — спросила она, взглянув на него. Он подал ей какое-то одеяние.

— Пожалуйста, надень это, женщина. К тебе пришел гость. Великий астролог Осман пришел, чтобы составить твой гороскоп. Дей должен быть уверен, что тебя надо посылать тому, кто является тенью Аллаха на земле.

Это удача, подумала Эйден. Если повезет, этот астролог может определить, что ее звезды несовместимы с будущим, которое задумали для нее.

Она встала и набросила на себя бесформенное одеяние. Оно было очень красиво — бледно-зеленый шелк, расшитый темно-золотой нитью вокруг шеи и по широким манжетам.

Она хмуро улыбнулась своему отражению в зеркале, которое держал евнух. Сам евнух тоже улыбнулся.

— В красивой одежде, — сказал он, — ты стала еще красивей, женщина.

Эйден усмехнулась.

— Не помню, чтобы кто-то когда-нибудь называл меня красивой, — сказала она.

— Не слепы ли мужчины твоей страны, женщина? Я не понимаю. Твои тонкие черты изумительны, а сила характера, отражающаяся на твоем лице, еще одна редкость. Когда-нибудь ты станешь знаменитой.

Он вышел на минуту, а она ждала, пока он вернется с астрологом, которого назвал Османом. Она сама не знала, кого ожидала увидеть, но человек, вошедший в дверь, разочаровал ее. Он был среднего роста, с совершенно лысой макушкой и круглым, как луна, лицом. Она ждала крупного и горластого шарлатана, а совсем не этого добродушного человека с теплыми золотисто-карими глазами.

— Добрый вечер, женщина, — сказал он спокойным, но удивительно властным голосом, — я Осман, астролог. Здесь, в городе Алжире, я достаточно известен, Дей приказал мне проверить, подходит ли твой гороскоп нашему всемилостивейшему повелителю, султану Мюраду III.

— Могу ли я предложить вам сесть, господин Осман? — сказала Эйден.

— Конечно, и если ты прикажешь этому молодому евнуху, он принесет нам кофе и, может быть, какие-нибудь сласти.

Эйден взглянула на евнуха.

— Делай как он говорит, — приказала она, а когда евнух вышел из комнаты, сказала:

— Вы говорите по-французски, господин Осман?

— Многие в Алжире знают французский, женщина, но я — совсем другое дело. У меня жена — француженка. Много лет назад она была рабыней. Мне ее подарили по случаю женитьбы двух моих близких друзей. Они хотели поделиться своим счастьем со своими гостями.

При этих словах Осман встал и, быстро подойдя к двери, открыл ее и выглянул наружу.

— Быстро скажите мне, пока не вернулся евнух, почему вы прокричали имя О'Малли сегодня утром, когда шли в королевский дом?

— Мой муж — урожденный Конн О'Малли, — сказала Эйден, и сердце ее забилось. Почему он спрашивает об этом?

— У вашего мужа есть сестра по имени Скай?

— Да, — выдохнула Эйден. — О, Осман, вы знаете ее? Вы уже советовались со звездами?

— Скай О'Малли — мой старый и добрый друг. А теперь быстро рассказывайте, как получилось, что вы оказались здесь?

Путаясь в словах, Эйден быстро рассказала Осману свою историю, и, когда закончила, астролог простонал: «Какая подлость! Какая подлость!"

— Прошу вас, господин Осман, помогите мне! Я заплачу дею любой выкуп! Осман покачал головой.

— За женщин из страны варваров редко платят выкуп, а вас дей собирается послать своему повелителю в Стамбул. Самый огромный выкуп не смог бы утешить его, если бы ему пришлось отказаться от своего намерения.

— Не могли бы вы сказать дею, что мои звезды неблагоприятны для султана? — умоляюще попросила она. Осман слегка улыбнулся, услышав надежду в ее голосе.

— Нет, дитя мое, не могу, потому что я человек чести, и дей доверяет мне. Вы должны ехать в Стамбул, и я подозреваю, что это неизбежно, но обещаю вам, что я извещу Скай о месте вашего пребывания. Она имеет влияние, и я знаю, что ваша королева сейчас хочет установить официальные отношения с Блистательной Портой, как величается империя султана. Если кто и может сделать чудо, в котором вы так нуждаетесь, так это Скай О'Малли. А теперь скажите, как вас зовут, дитя мое.

— Я Эйден Сен-Мишель, леди Блисс. Мой муж, женившись на мне, принял мое имя, потому что у моего отца не было сыновей. Осман кивнул.

— Понимаю, — сказал он. — А теперь, Эйден, мы должны заняться тем, что я обещал дею, и составить ваш гороскоп. Назовите мне дату вашего рождения, дитя мое.

— Я родилась девятнадцатого августа года тысяча пятьсот пятьдесят четвертого от Рождества Христова.

— Вы знаете время, когда вы родились? Я имею в виду час.

— Да, господин Осман. Я родилась на рассвете, около пяти часов утра, в Перрок-Ройял, в нескольких милях к западу от Ворчестера. Моя мать всегда говорила мне, что, когда она выталкивала меня из своего тела, она увидела, как солнце появляется из-за горизонта. Она говорила, что смотрела на небо — это помогало ей при родовых муках.

— Великолепно! — сказал Осман. — Зная время вашего рождения, я сумею сделать более точную схему расположения ваших звезд. Это поможет уменьшить вероятность ошибки. Между прочим, вы знаете, когда родился ваш муж?

— Зачем вам нужна дата рождения Конна, господин Осман?

— Для сравнения, дитя мое, — ответил он не колеблясь, но на самом деле Осман пытался узнать, суждено ли Эйден и Конну встретиться вновь, и надеялся, что сравнение мест и времени их рождения подскажет ему это.

— Мой муж на год моложе меня, — сказала Эйден. — Он родился на острове Иннисфана, сразу после десяти часов вечера двадцать третьего июня года тысяча пятьсот пятьдесят пятого.

Как раз в этот момент вернулся евнух с тончайшими чашечками горячего кофе и блюдом с маленькими коричневыми сладостями из дробленых орехов, кунжутовых семян и меда. Осман показал Эйден, как пить кофе, добавляя в него кусочки льда, чтобы охладить его, если он слишком горячий, и сахар, чтобы смягчить горечь. Эйден никогда не пробовала кофе и не была уверена, понравится ли ей.

Осман, однако, залпом выпил свою чашку, щедро положив в нее сахару. Покончив с кофе, он поднялся и сказал вежливо:

— Теперь, когда у меня есть нужные сведения, я могу составить твой гороскоп, Эйден. Если он будет благоприятным, ты можешь считать себя очень удачливой женщиной.

Слова его предназначались евнуху. Его золотисто-карие глаза говорили о другом. Его ровный голос успокоил ее страхи.

— Благодарю вас, господин Осман, — ответила она тихо.

— Я не обману твоих ожиданий, — сказал он и вышел из комнаты.

— Ты очень удачливая женщина, — возбужденно сказал евнух. — Это самый знаменитый астролог на всем Востоке. Из огромной южной пустыни приезжают короли, чтобы послушать его мудрые слова. Дей не принимает ни одного серьезного решения без совета Османа, но, несмотря на свою славу, он скромный и всеми любимый человек. Когда султан узнает, что ты приехала к нему не только с красивыми платьями и драгоценностями, но и с гороскопом, составленным самим Османом, твоя ценность еще больше возрастет.

— Похоже, он добрый человек. — Эйден не знала, что еще сказать.

Евнух повращал глазами. Этот человек с кожей кофейного цвета явно удивлялся ее глупости. Потом, насмешливо фыркнув, стал готовить комнату Эйден к ночи. Из ниши в стене он вытащил матрас и развернул его. За ним последовало довольно толстое одеяло — ведь ночь могла быть прохладной. На маленький низкий столик рядом с матрасом поставил кубок с фруктовым соком и маленьким блюдом клейких сладостей.

— Тебе будет удобно, женщина, — сказал евнух. — Утром я разбужу тебя. Не пытайся выйти из комнаты ночью, потому что в полночь дей выпускает в гарем своих белых котов, а они нападают на все, что двигается в темноте.

Он поклонился и ушел. Ей и в голову бы не пришло выходить из своей комнатушки, но она была довольна, что евнух поделился с ней этими сведениями. Как умно поступает дей, используя животных в качестве сторожей. Их нельзя подкупить или обмануть, как человека, и даже если бы кто-то попытался соблазнить их мясом, ему нужно было бы сначала обнаружить их. Весьма вероятно, что они напали бы раньше, чем их увидели. Очевидно, что Мег не вернется ночевать. Ей остается устроиться поудобнее и уснуть.

Лежа на матрасе, Эйден вспоминала события последних нескольких недель. Как получилось, что и она, и Конн оказались впутанными в этот заговор? Ей нужно было бы отказаться, когда лорд Берли попросил ее сказать Кевену, что она осталась без гроша. Она должна была повиноваться мужу и не встречаться с этим мерзавцем. Ей нужно было уехать домой в Перрок-Ройял, но, в конце концов, просьба лорда Берли казалась такой невинной, да и кто мог вообразить, что Кевен Фитцджеральд поступит так подло. И уж конечно, Эйден не могла этого вообразить.

Она глубоко вздохнула. Конечно, после ее исчезновения они должны были понять, что Кевен Фитцджеральд действительно намеренно впутал Конна, как и подозревал лорд Берли. Освободили ли они ее мужа, и как он сейчас? Осман сказал, что не может предотвратить ее отъезд к султану, но он обещал известить Скай, где она находится. Выполнит ли он свое обещание или, поразмыслив, решит, что ему незачем делать это? Она никогда не слышала, чтобы Скай упоминала о нем, но ведь она многого не знала о своей красавице золовке. Эйден погрузилась в беспокойный сон.

Глава 9

Конн Сен-Мишель узнал об исчезновении жены от ее верной служанки. Когда Эйден в тот вечер не вернулась в Гринвуд, Мег, не теряя времени даром, поспешила назад в лондонский Тауэр и потребовала встречи со своим хозяином. Стража не хотела впускать ее в этот поздний час, однако Мег с дерзостью, которая изумила даже ее саму, заявила:

— Если вы не разрешаете мне повидаться с лордом Блиссом, я хочу увидеть начальника тюрьмы, и тебе лучше пошевелиться, приятель, потому что известие, которое я принесла, жизненно важно для безопасности ее величества!

Был вызван капитан стражи, и Мег спокойно повторила ему сказанное. Капитан наклонился и понюхал, чем от нее пахнет, но не почувствовал запаха вина или эля.

— Если ты даром отнимаешь у меня время, женщина, я позабочусь, чтобы тебя на месяц посадили в колодки! — пригрозил он. — Я не хочу выглядеть дураком перед сэром Джоном.

— Тогда отведи меня к лорду Блиссу, — сказала Мег, — и пусть он судит о важности моих сведений.

Поразмыслив, капитан стражи решил, что лучше всего последовать этому предложению. Если женщина лжет, ее должен наказать хозяин, и капитан не будет выглядеть глупцом перед своим начальником.

— Очень хорошо, — ворчливо разрешил он, — ты можешь встретиться со своим хозяином, — и приказал одному из своих людей отвести Мег в камеру Конна.

Конн играл в кости со стражниками, которые обрадовались, что игра прервалась, потому что, к своему большому неудовольствию, проигрывали.

— В чем дело, Мег? — сказал Конн, вставая с пола, где сидел.

— Ее светлость не вернулась домой, милорд. Она уехала в «Лебедь» и еще не вернулась.

— «Лебедь»! — Конн мгновенно встревожился. — Зачем она поехала в «Лебедь», Мег? Она поехала к господину Фитцджеральду? Почему ты позволила ей сделать такую глупость?

— Это не я, ваша светлость, это приказал человек королевы — лорд Берли! Это он послал миледи к господину Фитцджеральду, и она не вернулась домой! — Мег заплакала, закрыв лицо руками.

В ярости Конн скрипнул зубами. Ему следовало быть терпеливым. В том, что сейчас рассказала Мег, не было, на его взгляд, никакого смысла.

— Подай стул для Мег, Клуни, — приказал он слуге, и после того, как Клуни выполнил приказ, он заботливо усадил служанку. Голосом, который, как он надеялся, прозвучал спокойно, сказал:

— Послушай, Мег. Я хочу, чтобы ты в точности рассказала мне, что произошло после того, как вы ушли отсюда сегодня днем. Начинай сначала и ничего не пропускай.

Мег посопела, а потом медленно, старательно вспоминая, начала рассказ.

"Умная старая лиса», — подумал Конн, когда Мег закончила свой рассказ, В целом план был вполне здравым, но его жена попала в беду, чего, конечно, не учел Уильям Сесил. Главной заботой лорда Берли была безопасность королевы.

— Как Эйден добиралась до «Лебедя»? — спросил он Мег.

— Лорд Берли отправил ее в своей карете. Карета должна была ждать Эйден и привезти ее назад в Гринвуд, но домой она так и не вернулась. — Мег снова заревела. — Она так и не вернулась домой, — Принеси мне пергамент, чернил и перо, Клуни, — сказал Кони. — Я напишу письмо лорду Берли, а ты отнесешь его. Потом отвезешь Мег обратно в Гринвуд. — Он повернулся к Мег, чтобы немного утешить ее. — Мы найдем ее, Мег, не волнуйся. Господин Фитцджеральд не причинит ей вреда. Он жадный негодяй, но я не верю, что у него злой умысел.

Лорд Берли готовился лечь спать, когда ему принесли послание Конна. Со вздохом он кликнул, чтобы прислали его кучера, а леди Берли легла спать, сочувственно поглядывая на него.

— Я приказал тебе подождать леди Блисс, — без всяких предисловий начал Уильям Сесил, когда кучер вошел в его кабинет.

— Из гостиницы выходит какой-то джентльмен и говорит мне, что ее светлость останется на ужин со своим кузеном и что я свободен на весь вечер. Я подумал, что это смешно, ведь леди — не моя хозяйка, однако я благодарю джентльмена и возвращаюсь домой, милорд.

— Было ли похоже по выговору, что этот джентльмен — ирландец?

— Да, милорд.

— Черт побери! — выругался лорд Берли, повторив любимое ругательство королевы. «Что же наделал этот негодяй?» — Можешь идти, — он махнул рукой.

— Надеюсь, я не сделал ничего дурного, милорд? — сказал кучер.

— Нет, Джефферс, ты поступил так, как тебе приказали, что и должен делать прилежный слуга.

Кучер вышел, а лорд Берли крикнул своего секретаря, усталого маленького человечка, который торопливо вошел в комнату.

— Пошли нескольких вооруженных всадников в «Лебедь», что неподалеку от реки, и пусть они проверят, там ли еще господин Кевен Фитцджеральд. Если его там не окажется, выясни, кто с ним был и была ли с ними какая-нибудь леди. Торопись!

Люди, носящие эмблему лорда Берли, были почтительно встречены хозяином «Лебедя».

— Да, верно! Господин Фитцджеральд действительно является постояльцем этого заведения. Он и его приятель сняли несколько комнат на этом этаже, в задней части дома, потому что им хотелось тишины. Да, какая-то леди пришла к нему, и они все еще не выходили.

Хозяин провел людей лорда Берли по узкому коридору к комнатам, которые занимал Кевен, и постучал в дверь, но ответа не последовало. Спустя секунду-другую дверь открыли, но комнаты были пусты. Люди лорда Берли вернулись к своему хозяину и доложили, что Кевен Фитцджеральд и еще какой-то джентльмен, иностранец, который утверждал, что он француз, хотя, по мнению хозяина, он больше смахивал на испанца, исчезли из «Лебедя» вместе с леди Блисс.

Лорд Берли был поражен. Что случилось с леди Блисс? Всадников отправили назад, чтобы осмотреть «Лебедь» и местность по соседству. Никто не видел трех человек или по крайней мере не мог вспомнить о них. Задний двор выходил в проулок, ведущий к реке. Решили, что именно этой дорогой они сбежали из «Лебедя». Вероятно, они окликнули проплывавшего мимо лодочника. Но куда они отправились? Лорд Берли разослал агентов в разные концы города, и они расспрашивали каждого лодочника, которого могли найти на реке, но их было так много! Было бы чудом, если бы удалось найти того, кто подобрал трех пассажиров именно в этом месте и отвез их Бог знает куда.

Уильям Сесил, лорд Берли, сейчас был уверен в одном. Лорд Блисс не участвовал ни в каком заговоре против королевы. Не существовало вообще никакого заговора, не считая мясника и двух его сыновей. Шпионы Уолсингема4 не нашли никаких других участников, как не нашли и никаких намеков на испанский заговор против Елизаветы. Однако вскрылось одно интересное обстоятельство. Испанскому шпиону, ныне заключенному в Тауэре, была послана большая бочка вина. Поскольку он не получал ничего со дня своего заключения, бочку проверили и обнаружили записку, закатанную в маленький глиняный шарик.

Записка гласила:

"Ликуй, брат! Я скоро сниму позор, который ты навлек на нашу семью, и мы сможем не стыдясь смотреть в глаза нашему королю. Скоро будет еще одна записка. Будь осторожен! Твой брат Мигель».

Лорду Берли это послание показалось довольно бессмысленным, но Уолсингем сказал, что, очевидно, у Антонио де Гуараса есть брат, который сейчас находится в Англии. По-видимому, этот Мигель де Гуарас был связан с Кевеном Фитцджеральдом, но какова истинная цель их поступков, он не может знать, пока они оба не будут взяты под стражу. Ордер на арест Кевена Фитцджеральда был уже выписан. Сейчас подписан и второй ордер на розыск испанца.

Конна выпустили из Тауэра, он вернулся в Гринвуд и обнаружил, что Скай и Адам приехали из Королевского Молверна.

— Я знаю, что мне запрещено появляться в Лондоне и при дворе, — сказала Скай брату, когда он задал вопрос, почему она приехала, — но королева и двор отъехали в летнее путешествие, а Чезвик — это не Лондон. Я хочу поговорить с лордом Берли. Ты и Адам попросите его прийти ко мне.

— Чтобы к тебе пришел Уильям Сесил? — спросил Конн зло и недоверчиво. — Только и всего, Скай? Приведите ко мне Уильяма Сесила! Я не желаю видеть этого человека! Это из-за него я потерял жену! Мою дорогую Эйден, мою жизнь! Мою жену и моего будущего ребенка! Они оба исчезли!

Лицо Скай сморщилось от жалости к младшему брату. Она никогда не видела, чтобы он так страдал. «Бедный Конн, — думала она. — Самый красивый мужчина двора влюбился, а теперь эту любовь украли у него, и мир вокруг него рушится». Тонкими руками она накрыла его большие руки.

— Послушай меня, Конн! Никто в этой семье не сможет лучше управиться с лордом Берли, чем я. Я не могу поехать в Лондон, не могу я и догонять его, если он уедет, чтобы присоединиться к королеве, а он, несомненно, скоро последует за ней. Я не уверяю, что его приезд сюда вернет Эйден, и тебе известно, кому отдана его верность. Может быть, он даже не сказал тебе всей правды этого дела, но мне он ее расскажет!

Он смотрел на нее, на свою прекрасную, невероятно мудрую и знающую старшую сестру. В мире нет женщины, подобной Скай. Его красивое лицо сморщилось, и он заплакал, не стыдясь слез.

— Помоги мне, Скай! Помоги мне найти мою Эйден! Скай баюкала брата на груди, гладила его волосы, бормоча какие-то успокаивающие слова, как ребенку.

— Ну, Конн, мой милый братик! Хватит, любовь моя. Мы найдем Эйден, обещаю. Мы найдем ее.

Странно, но Уильям Сесил не удивился, узнав, что Скай находится так недалеко от Лондона. Услышав просьбу Конна и Адама, он с готовностью приехал, ворча при этом:

— Нет ничего, что я мог бы рассказать леди де Мариско, кроме того, что я уже рассказал вам, милорд Блисс. Однако я хорошо знаю вашу сестру, она будет терзать меня как терьер, если я не поговорю с ней.

Приехав в Гринвуд, он отметил, что жизнь в деревне явно пошла ей на пользу. Она чуточку прибавила в весе, но это чрезвычайно шло ей. Подобно своей повелительнице, королеве, леди де Мариско, по его мнению, всегда была излишне изящной. У женщины должно быть немного мяса на костях. С вежливым поклоном он взял ее руку и поцеловал. Так он поступал не со всеми женщинами, потому что подражание французским манерам не нравилось ему. Но ее руки, как и руки королевы, так прекрасны! На ней было темно-синее шелковое платье, отделанное изящным кружевом, а аромат дамасской розы, исходивший от нее, пробудил в нем воспоминание о былых свиданиях.

— Мадам, вы хорошо выглядите. Видимо, королева приняла правильное решение, отправив вас в Королевский Молверн.

— Я скучаю по морю, — сказала Скай, что являлось некоторым отклонением от истины, однако в этой ситуации ей нравилось быть капризной. — Садитесь, милорд. — Он сел. — Вина? День очень теплый.

Он отведал вина, а потом заговорил раньше, чем она могла наброситься на него с вопросами.

— Так что же вы хотите от меня, леди де Мариско? Вы почти нарушили запрет королевы, находясь в такой близости от Лондона.

— Я приехала бы прямо в Лондон, если бы считала, что это может помочь, сэр! Брат рассказал мне все, но сейчас я хотела бы услышать от вас, в какой заговор вы вовлекли мою невестку, после чего она исчезла.

— В этом нет никакой особой тайны, мадам. Я попросил леди Блисс отправиться к господину Фитцджеральду и сказать ему, что ее состояние якобы должно быть конфисковано в пользу короны из-за того, что ее муж обвиняется в измене. Мои предположения весьма просты. Я хотел выяснить, существовал ли действительно заговор, грозящий жизни королевы, или этот Кевен Фитцджеральд просто пытался избавиться от вашего брата, чтобы жениться на его вдове, завладев при этом ее состоянием. Опасности не было.

— Наверняка была, — резко бросила Скай, — потому что не исчезла же Эйден с лица земли, милорд? Где господин Фитцджеральд? Он объявился?

— Ни одного из троих не видели с того вечера, как исчезла леди Блисс, — сказал Уильям Сесил.

— Троих? Разве был кто-то третий? Кто он?

— Хозяин гостиницы «Лебедь» говорил, что человек выдавал себя за француза, но смуглый цвет его кожи делал его похожим на испанца. Наши шпионы установили, что у пойманного испанского шпиона, Антонио де Гуараса, есть брат Мигель, который сейчас находится в Англии. Мы считаем, что он и господин Фитцджеральд замешаны в этом деле, и уже выданы ордера на арест их обоих.

— Но к чему столь изощренная выдумка с заговором? — недоумевала Скай. — Испанцы не стали бы просто так, по доброте сердечной, помогать незаконнорожденному отпрыску какого-то ирландского попа. Интересно… — Она замолчала, размышляя, а лорд Берли улыбнулся про себя. Он почти видел, как работает ее гибкий ум. — Мои братья О'Малли, — заговорила Скай, — здорово надоели испанцам в Новом Свете. Они захватили больше галеонов богатых донов и привезли в Англию больше сокровищ, чем Дрейк и Хокинс вместе взятые. Может ли быть так, что этот заговор был придуман, чтобы остановить их? Если бы Англия казнила Конна, захотели бы его братья обогащать английскую королеву?

— Хорошее предположение, мадам, — ответил Уильям Сесил, — ив целом это возможно, однако я удовлетворен тем, что против королевы не было никакого заговора и что ваш брат не повинен ни в каких дурных поступках. Это единственное, что имеет для меня значение. Если у испанцев есть зуб на вас и ваших братьев, леди де Мариско, это ваши проблемы, и к королеве они не имеют никакого отношения.

— Хоть это и успокаивающее обстоятельство, милорд, — саркастически сказала Скай, — нам оно не подсказывает, что же именно произошло с леди Блисс. Не вылавливали ли вы из реки какие-нибудь тела, которые не могли опознать?

— Нет, леди де Мариско, — последовал ответ.

— Какие корабли вышли в тот вечер из лондонского Пула? — спросила Скай.

— Корабли? Ну, я не знаю, мадам. Вы думаете, что господин Фитцджеральд мог похитить леди Блисс? Зачем ему это делать, скажите на милость? Она сказала ему, что осталась без гроша.

— Не знаю зачем, милорд, но Эйден исчезла. Исчезла бесследно. Возможно, мы не можем ее найти, потому что ее здесь нет. Вы проверяли лодочников на реке?

— Невозможно опросить их всех, хотя мы пытаемся это сделать, мадам.

— Вы назначили вознаграждение, милорд?

— Вознаграждение? — Лорд Берли выглядел озадаченным.

— Это единственная разумная вещь, милорд. Вы не можете обойти всех лодочников, но предложите вознаграждение за сведения, и более чем вероятно, что лодочник, который вез этих троих, сам придет к нам.

— Мадам, я больше не могу заниматься этим делом. Я должен присоединиться к королеве в Лонг-Медфорде, где она встречается с французскими посланниками по поводу брака с герцогом де Аленконом. Однако в ваших поисках ваша семья получит полную поддержку ее величества, а вам, мадам, я разрешаю въезд в Лондон, если необходимо, при условии, что там не будет ее величества. Однако, когда это дело разрешится, вам по-прежнему нельзя появляться в городе до тех пор, пока королева не отменит свой запрет.

— Вы очень добры, милорд Берли, — сказала Скай со сладкой улыбкой, которая ни на секунду не обманула Уильяма Сесила. — Мы в самом деле расширим и усилим наши поиски. Так, значит, королева снова добивается брачного союза с Францией? Маленький герцог вдвое моложе ее, но он очаровательный мальчишка. — Скай опять улыбнулась.

— Мне кажется, что из всех, кто знает ее, мадам, исключая меня, вы знаете ее лучше всего, — сказал Уильям Сесил.

— Брак не состоится, — сказала Скай. — Она всего лишь ищет, чем бы ей развлечься. Она стареет, как и все мы, и иногда ей становится страшно. Она тоскует по своей молодости. Что хорошего принесет ей брак в ее возрасте, милорд? Она ведь, конечно, не может иметь детей?

— Врачи уверяют нас, что может, — ответил лорд Берли, — и на этот раз я не так уж не уверен в серьезности ее намерений относительно брака. Законный наследник положил бы конец всем этим тайным проискам.

— Похоже, мне предстоит удивиться, — сухо сказала Скай.

Едва уловимая улыбка скользнула по губам лорда Берли и исчезла так быстро, что ни Скай, ни Адам, ни Конн не были уверены, действительно ли они видели ее. Уильям Сесил больше не интересовался их делом, и они поняли, что теперь им самим придется искать Эйден, независимо от того, что с ней случилось. Им не станут мешать, но и помогать не будут.

Было нанято несколько глашатаев, и они стали разгуливать по берегу реки, предлагая вознаграждение любому лодочнику, которой мог бы сказать, на какой корабль в лондонском Пуле ночью в конце июня отвезли троих пассажиров. Адам уже говорил с начальником порта и узнал, что ночью двадцать четвертого июня из лондонского Пула вышли пять кораблей. Прошло несколько недель, но сведений не поступило. Конн от переживаний начал худеть. Каждый день глашатаи повторяли свое предложение, и каждый день за вознаграждением приходили несколько лодочников, но никто не назвал правильно ни состава пассажиров, ни настоящее их число, ни то, что вообще отвозил на корабль пассажиров, соответствующих данным описаниям. Скай начала сомневаться, что разыскиваемые ими люди вообще уехали из Лондона. Кроме того, они могли уехать по суше и покинуть Англию через другой порт.

Наконец месяц спустя к дверям Гринвуда подошел какой-то лодочник, и был впущен в дом, когда сказал, что обладает нужными сведениями. Держа шапку в руке, он преклонил колени перед Скай, но она заставила его подняться.

— Внимательно ли ты слушал глашатая, человек? Знаешь ли ты, кого мы ищем?

— Да, миледи. Я отвез леди и двух джентльменов на корабль в лондонский Пул в ночь на двадцать четвертое июня! Они показались мне странными, но такому человеку, как я, лучше не задавать вопросов. Один джентльмен был разговорчив, и, как мне кажется, он ирландец. Другой, хоть и не говорил достаточно громко, чтобы я мог сказать точно, но он был иностранцем, в этом я уверен.

— Что ты можешь сказать о женщине? — спросила Скай.

— Да я ее и не разглядел, но она была без сознания. Ее муж, этот ирландец, сказал, что она не привыкла к хорошему вину и опьянела. Когда они поднимали ее на корабль, капюшон свалился с ее головы, и я увидел, что у нее рыжие волосы.

— Это Эйден! — возбужденно воскликнул Конн.

— Как назывался корабль? — спросила Скай.

— «Газель», миледи.

— В списках он есть, — сказал Адам. — Это торговое судно из Алжира.

— Из Алжира? — разом воскликнули Скай и ее брат.

— Так я получу вознаграждение, миледи? — с надеждой в голосе спросил лодочник.

— Да, — ответила Скай, — получишь, потому что ты действительно заслужил его. — И, сунув руку в шкатулку, стоящую на столе в библиотеке, вынула кошелек и вручила его лодочнику. — У тебя есть семья? — спросила она.

— Да, миледи.

— Тогда отдай половину своей жене прежде, чем пойдешь и напьешься, — улыбаясь, приказала она.

Его глаза округлились, когда он ощутил тяжесть кошелька на своей ладони. Он ушел, неловко поклонившись в знак благодарности.

— Зачем Кевену было тащить Эйден на борт корабля, готового к отплытию в Алжир? — спросил Конн.

— Возможно, корабль должен был зайти в какой-нибудь порт, прежде чем плыть в Алжир, Конн, — сказал Адам. — Мы должны выяснить, заходила ли «Газель» куда-нибудь до того, как она доплыла до Алжира.

— Зачем вообще было похищать Эйден? — вслух размышляла Скай. — И кто был спутником Кевена Фитцджеральда? На все эти вопросы нужно найти ответы. Сначала надо выяснить, часто ли заходит «Газель» в Лондон, а если заходит, мы можем что-нибудь узнать о ее хозяине.

То, что они узнали, конечно, не порадовало их.

"Газель» обычно плавала между Алжиром и Лондоном, не заходя по дороге ни в какие промежуточные порты. Хотя она привозила в Англию фрукты, изделия из сафьяна и обычную кожу, а назад увозила шерсть и олово, ходили слухи, что ее капитан, испанский вероотступник по имени Рашид аль-Мансур, торговал также молодыми девушками. Доказать это было невозможно, однако косвенные свидетельства тому существовали. Дальнейшие розыски помогли установить имя содержательницы публичного дома, которая, когда к ней пришли, сначала отпиралась, но, получив золотую монету, призналась, что продала девственниц-блондинок Рашиду аль-Мансуру всего несколько недель назад, перед его отплытием из Лондона.

— Не понимаю, — сказал Конн, когда они вернулись в Гринвуд. — Эйден не блондинка и не девственница, она не очень молода и не красавица. Почему Кевен Фитцджеральд взял ее на борт корабля, направляющегося в Алжир?

Ответов они не могли найти. А потом однажды днем в Гринвуд приехал клерк из торгового дома, принадлежащего Скай и ее деловому партнеру, сэру Роберту Смоллу, и попросил разрешения повидать леди де Мариско. Его провели к ней и, получив разрешение говорить, он сказал:

— Один из голубей, которых вы используете в качестве почтовых, вернулся на голубятню совсем недавно. Это была не наша птица, миледи, однако, когда мы вынули письмо, которое она принесла, мы увидели, что оно адресовано вам. Меня немедленно послали к вам. Мне ждать ответа?

Волна возбуждения охватила Скай, и она сказала:

— Скажи мне, какого цвета этот голубь?

— Коричневый с белым, миледи.

— Это один из голубей, которых держали Робби и Халид эль-бей, когда были компаньонами, чтобы связь между ними никогда не прерывалась. Птицы жили на голубятне в нашем доме, который сейчас принадлежит Осману. Что хочет Осман сказать мне? Сейчас у меня нет никаких связей с Алжиром. — Она развернула записку и аккуратно разгладила ее, расправляя складки пергамента. Она медленно просмотрела написанное, а потом, оторвавшись, сказала ожидающему клерку:

— Сейчас ответа не будет, но держи птицу, принесшую послание, наготове. Ее надо хорошо кормить, поить и дать ей отдохнуть.

— Слушаюсь, миледи, — сказал клерк и, пятясь, вышел из комнаты.

— В чем дело? — спросил Адам де Мариско жену.

— Эйден в Алжире. Ее привез наш приятель Рашид аль-Мансур и продал дею. Тот послал ее в Стамбул в качестве подарка султану. Какой же я была дурой! Белокурые и светлокожие девственницы в самом деле высоко ценятся на Востоке, но это также касается и светлокожих женщин с рыжими волосами! Но какую роль в этом деле играет Кевен Фитцджеральд и его приятель? Нам нужно ехать в Алжир!

— Конну надо ехать в Алжир, — спокойно сказал Адам. — Ты не можешь ехать, Скай, и ты знаешь это.

— Я, конечно, должна ехать, Адам. Я знаю Осман-бея и знаю Восток.

— Сейчас тебе запрещено уезжать из Англии, Скай, и я не позволю тебе снова сбежать и подвергнуть опасности всю нашу семью. Разве ты забыла о нашей дочери, Велвет, и об обещании, которое ты дала своей дочери Дейдре, — никогда не уезжать от нее снова? Конн должен ехать в Алжир, чтобы узнать об этом деле.

О" может поехать с Робби, который завтра возвращается из Девона. Робби знает Алжир так же хорошо, как и ты, и он тоже знаком с Османом. Твой брат мужчина, и это его проблема. Ты больше не О'Малли, малышка. Теперь твоей главной заботой является твоя собственная семья.

Она в досаде прикусила губу.

— Но, Адам, я хочу помочь Конну!

— Адам прав, — сказал Конн, заговорив в первый раз после того, как его сестра прочитала послание Османа. — Это не твоя схватка, Скай, а моя. Эйден моя жена, и я поеду в Алжир и узнаю, в чем дело, а потом, если ее там нет, поеду в Стамбул или еще куда-нибудь, но я найду свою жену и привезу ее домой. И нашего ребенка тоже.

Скай посмотрела на младшего брата.

— Сядь, — сказала она. — Мы должны поговорить о Востоке, и о том, как там обращаются с женщинами, и о том, что Эйден может быть силой взята другим мужчиной. Как ты будешь чувствовать себя, Конн, если обнаружишь, что твоя жена в гареме султана? Если обнаружишь, что Эйден — самая любимая новая игрушка султана? Будешь ли ты по-прежнему любить ее? Захочешь ли ты по-прежнему вернуть ее домой?

— Ради Бога, Скай, как ты можешь задавать мне такие вопросы?

— Я говорю тебе все честно, брат. К тому времени, как ты найдешь Эйден, она уже будет много месяцев оторвана от тебя. Она не девственница. Что, если Рашид аль-Мансур, капитан, воспользуется своим положением? Так могло случиться. Тот факт, что она недавно забеременела, не отпугнул бы его, если бы он возжелал ее. Что, если она понравится султану? Что ты будешь делать? Как ты будешь себя чувствовать?

— Я люблю Эйден, — ответил Конн. — Если другие мужчины обладали ею, то я знаю, что это было против ее воли. Как я могу обвинять ее, Скай? Я бы скорей предпочел, чтобы она подчинилась, чем убила бы себя от стыда. Я хочу вернуть свою жену! Я поеду хоть на край света! Я все сделаю, чтобы вернуть Эйден домой.

"Хватит, — подумала про себя Скай. — Что Конн знает о том, как чувствует себя женщина и как она сопротивляется, когда ее принуждают или когда она испытывает сильное душевное волнение?» Он не знал, какие мысли обуревали ее, но было достаточно, что он хотел вернуть Эйден независимо от того, что с ней случилось. По своему собственному опыту пребывания на Востоке она считала, что капитан, который вез Эйден, слишком хорошо знал, сколько она может стоить, чтобы изнасиловать ее, хотя брату она сказала другое. Дей не тронул бы ее, потому что отсылал ее в качестве подарка султану в Стамбул. Что касается султана, то в его гареме слишком много женщин. Существовала вероятность, что он не увидит ее в течение многих месяцев, хотя она и была подарена деем. Вполне возможно, что они смогут вернуть Эйден невредимой, если вообще это возможно.

Елизавета Тюдор могла держать Скай О'Малли далеко от моря, но сам характер ее деятельности требовал, чтобы она знала все о политике стран, с которыми торговали ее корабли. Флот О'Малли — Смолл многие годы торговал с Левантом5 и Стамбулом. В течение нескольких лет они благоразумно держали в столице Оттоманской империи своего посредника, а всего три года назад объединились еще с двумя посредниками, сэром Эдвардом Осборном и господином Ричардом Стейпером, крупными лондонскими торговцами, которые присматривались к товарам, ввозимым кораблями Скай и Робби в последние несколько лет. Они пришли к заключению, что оживление торговли с Левантом может оказаться выгодным делом. Присутствие посредников Осборна и Стейпера вместе с посредником О'Малли — Смоллом давало возможность представителю сэра Эдварда, Уильяму Харборну, свободно вести дела и обеспечивало ему беспрепятственный доступ во владения султана. Господин Харборн вскоре должен был отплыть в Стамбул.

Скай все это знала. Ее сведения были более свежими и поступали к ней раньше, чем к королеве. Она знала, что правящий султан Мюрад III — молодой человек, которым управляют два порока: неутолимая похоть и неистовая алчность. Вместе с надеждой, что он никогда не увидит Эйден и она никогда не привлечет его внимания, всегда существовала и вероятность обратного. Однако эти мысли она держала при себе. Доставить Конна в Стамбул просто, Совершенно немыслимой представлялась проблема освобождения Эйден из липкой паутины, в которой она запуталась.

Скай взглянула на брата.

— Я могу доставить тебя в Стамбул, и сделаю это быстро. Однако сначала ты должен попасть в Алжир и поговорить с моим старым другом Османом. Но до этого мы должны обсудить, как вернуть Эйден. Ты не можешь просто так явиться в Стамбул и сказать султану, что хочешь получить жену обратно. Согласно исламу, нельзя брать жену живого человека себе в жены или в наложницы, но только очень совестливые люди придерживаются этого правила. Хотя султан называет себя «защитником веры», он может справедливо возразить, что, поскольку ты не мусульманин, к тебе это правило не относится. И ты не сможешь решить, что делать, пока не установишь местонахождение Эйден.

— Я не понимаю, — сказал Конн.

— Осман пишет, что дей посылает ее султану в качестве подарка. По традиции его гарем огромен. Вполне возможно, что он даже не увидит ее. С другой стороны, султан Мюрад известен своим большим аппетитом на женщин. Про него говорят, что его похоть заставила поднять цены на красивых рабынь, а его евнухи опустошают невольничьи рынки Стамбула. Поэтому она может быть показана ему довольно быстро, особенно если учесть, что является подарком алжирского дея. Существует иная возможность. Султан может подарить ее кому-то, кто удостоится такой чести либо в Стамбуле, либо где-нибудь еще. И, наконец, последняя возможность, которая наиболее неприятна. Эйден может умереть.

— Умереть? — На его лице появилось выражение ужаса.

— Она может умереть при родах, Конн. Она может восстать против своей судьбы и быть казнена. Она могла просто не перенести путешествия до Стамбула. Мы должны думать обо всех этих вещах. У Осман-бея есть возможность связаться со Стамбулом, у него там много друзей, и он хорошо известен в империи султана. Через несколько дней я выпущу голубя, который прилетел от Османа, с сообщением для него. Я попрошу его, чтобы он узнал, добралась ли Эйден благополучно до Стамбула и жива ли она. Надо надеяться, что эти новости будут ждать тебя, когда ты доберешься до Алжира. Тогда, если все будет хорошо, ты должен плыть в Стамбул. Отправляйся немедленно, пока не начались осенние шторма.

— А ты помнишь, не правда ли, сестрица, что мой желудок не ладит с морем? — Он улыбнулся.

— Я помню, что он немного нежный, Конн.

— Нежный! — Он расхохотался. — Да, мягко сказано, нежный! Я хорошо помню, как Брайан поносил меня, когда я был мальчишкой. Он не мог понять, как это мне может быть плохо, когда так восхитительно воет северо-восточный ветер.

— Брайан, — сказала Скай о своем старшем брате, который был на несколько лет старше Конна, — не понимает значения слова «нежный». Он последыш какого-то налетчика-викинга, оставившего след в семье. Он груб и прямолинеен и обладает тактом взбесившегося быка. Тем не менее он надежный человек, чтобы прикрывать тебе спину в драке. Я собираюсь послать за ним, а также за Шоном и Симусом, чтобы они поехали с тобой в Стамбул.

— Ему не понравится служить под командой Робина, — понимающе сказал Конн.

— Да, не понравится. Никому из них не понравится, но я заставлю их помочь тебе. Каперство привило им вкус к добыче, — мудро заметила она. — Наши братья не сентиментальны.

— Я сделаю так, чтобы это путешествие оказалось выгодным для них, Скай. Очень любезно, что ты предлагаешь такое, но я сам богатый человек, и Эйден моя жена.

Она была готова вступить с ним в спор, когда вспомнила слова Адама: «Ты больше не О'Малли». Проглотив свои возражения, она сказала:

— Ты прав, Конн, — и глаза Адама засветились одобрением.

Послали за старшими братьями Конна, и они приехали из Ирландии с брюзжанием и ворчанием. Они приплыли прямо в лондонский Пул, где их ждала барка Скай. На этой барке они и прибыли в Гринвуд. Она смотрела, как они легким шагом поднимались по лужайкам от причала.

Они были такими же большими, как и их отец. Огромные, неопрятные мужчины с косматыми черными бородами и гривами густых черных волос. Конн, конечно, значительно красивее, чем его братья, одетые в темные клетчатые штаны и коротенькие куртки из оленьей кожи без рукавов. Они были подпоясаны широкими кожаными ремнями с узорными серебряными пряжками. Брайан и Симус носили по золотой серьге в правом ухе, а у Шона на каждом пальце обеих рук было по кольцу. Влюбленные в море, они уважали и любили его даже больше женщин, на которых были женаты, славя или браня бешеные волны, по которым они плавали, на своем родном ирландском, кельтском языке, а иногда ругались на странной смеси кельтского и английского, которым все больше и больше в эти дни пользовались ирландцы.

— Боже милосердный, — тихо сказал Конн. — Неужели совсем недавно я походил на них?

— Прошло четыре года, — ответила Скай. — Ты сожалеешь о своем решении?

— Нет! — сказал он так искренне, что она рассмеялась.

Братья по очереди заключили Скай в медвежьи объятия, а потом повернулись и осмотрели своего младшего брата с выражением, похожим на восхищение. Потом старший, Брайан, сказал ехидно:

— Неужели этот надушенный английский щеголь действительно наш брат?

Шон и Симус стояли рядом с ним, глупо ухмыляясь. Конн вытянулся в полный рост, став на добрый дюйм выше остальных, и, глядя на них сверху вниз, с манерной медлительностью, принятой при дворе, произнес:

— Конн Сен-Мишель, лорд Блисс. Как ты считаешь, дражайшая сестрица, могут ли эти три лохматых зверя сопровождать меня в моем путешествии в Берберию? Лучше позволь мне взять их на травлю медведей, чтобы они могли подраться с псами. Они и впрямь походят на зверей, и я, вероятно, могу нажить состояние, показывая их.

— У тебя весьма ядовитый язык для человека, который попросил нас о помощи, братик, — сказал Брайан на довольно хорошем английском.

— Значит, ты понял меня, Брайан? А другие? Я рад, что ты наконец понимаешь настоящий английский. Интересно, с чего бы это после стольких лет вы не посчитали за труд поучиться ему?

— Нельзя сражаться вместе с англичанами на Испанском Мейне6 и не научиться говорить на их проклятом языке, — сказал Брайан. — Мы даже кое-как разбираемся во французском и испанском. Кроме того, воюя последние несколько лет вместе с англичанами, а не против них, я завоевал даже недоброжелательное восхищение этих ублюдков. — Он оглядел Конна. — Кажется, они хорошо обошлись с тобой, братец.

— Давайте войдем в дом, — пригласила Скай. — Нам нужно многое обговорить, и, кажется; собирается дождь.

Они прошли в дом, в библиотеку Гринвуда. Там их ждал Адам де Мариско. Брайан, Шон и Симус с восторгом приветствовали его — он был единственным англичанином, которого они любили и которым восхищались.

Он усадил их поудобнее, предложил взять кубки густого бургундского вина с виноградников, которыми владела во Франции его мать. В большом камине горел уютный огонь, выгоняя из комнаты сырость дождливого августовского дня. Скай оказалась права: по оконным рамам уже застучали капли дождя. Они одновременно выпили все до дна, а потом Брайан сказал:

— Сейчас мы должны были бы плыть через Атлантику.

— Сейчас неподходящее время года, чтобы плыть туда, куда вы собирались, — сухо ответила Скай. — Конну нужна ваша помощь, и вам придется отплыть в более спокойные воды.

Брайан выпил еще одну порцию вина и посмотрел на Конна.

— Ну? — спросил он.

— Как вы наверняка знаете, потому что я писал матери об этом прошлой зимой, я женился в день святого Валентина на Эйден Сен-Мишель. Ее мать звали Бевин Фитцджеральд, она была дочерью человека по имени Роган Фитцджеральд, родственника Элизабет Фитцджеральд, богатой наследницы из Килдэра. Мать Эйден умерла много лет назад, а ее отец умер в прошлом году. Он оставил ее заботам королевы, и она поженила нас и была на нашей свадьбе. В мае человек по имени Кевен Фитцджеральд, объявивший себя двоюродным братом Эйден, приехал в Англию. В конце июня моя жена была похищена этим человеком.

— Боже милостивый! — воскликнул Брайан О'Малли. Его брат оказался втянутым в такие трагические события. — Дай-ка мне подумать, — попросил он. — Он украл девушку, увез домой в Ирландию и держит ее там ради выкупа. Ты хочешь, чтобы мы освободили твою жену и повесили этого милого подлеца Кевена на нок-рее. Договорились, Конн! Сейчас ты можешь зваться Сен-Мишелем, но для нас ты по-прежнему О'Малли.

— Я благодарен тебе, брат, — спокойно сказал Конн, — но все случилось не совсем так. Кевен Фитцджеральд отвез мою жену в Алжир и продал в рабство.

Пока его братья молча таращились на него, раскрыв рты от удивления, он объяснил им, что случилось.

— Сначала я собираюсь побывать в Алжире, а потом в Стамбуле, чтобы спасти Эйден. Мне нужны в спутники надежные люди, а кто может быть лучше сыновей Дубдхара О'Малли? Я позабочусь, чтобы в деньгах вы не нуждались. А кроме того, братья, у вас будет много приключений, их хватит на всю вашу жизнь. Думаю, вам следует отдохнуть от испанцев.

Несколько минут Брайан О'Малли и его братья сидели молча, потом Брайан сказал:

— Мы не возьмем у тебя ни пенни, Конн, за это дело. Если мы немного заработаем по дороге, тем лучше, но твоя жена из нашего рода, и мы не можем брать от тебя вознаграждение за помощь нашей родной сестре.

— Лучше, если бы ты принял мое предложение о деньгах, — сказал Конн. — Тебе нельзя будет пиратствовать в турецких водах, Брайан. Это может повредить торговле Скай с султаном. Я не позволю этого.

— Ах, парень, не ломай себе голову, — сказал Брайан с ухмылкой. — Мы всего лишь захватим несколько богатых берберийских торговцев из Турции по дороге домой, после Гибралтара. Это окупит потраченное нами время и ничего больше.

Скай рассмеялась.

— Ну, Брайан, — сказала она, — вижу, что у тебя за последние годы появилось чувство юмора. Остался, однако, еще один вопрос, и я знаю, это немножко не понравится вам. Командовать в этом путешествии будет сэр Роберт Смолл. Не потому, что он лучший моряк, чем вы, это совсем не так, а потому, что он в течение многих лет торговал в Леванте и знает тамошние обычаи и порядки. Надеюсь, вы понимаете?

— Конечно, понимаю, Скай, — добродушно сказал Брайан. — Откуда, черт побери, нам знать Берберию или турок? Твой Робби будет очень нужен нам, и я обещаю, что мы будем слушаться его, даже если мы и лучше знаем море, чем этот маленький англичанин. Когда мы отплываем?

— Я хочу, чтобы ваши корабли перевернули, очистили дно, починили и снабдили продовольствием за счет Конна, — сказала Скай. — Если нам повезет, мы будем готовы отплыть через десять дней. Я поставлю своих людей на эту работу. Пусть ваши матросы лезут из кожи вон, но после отплытия ты должен навести жесткую дисциплину.

Брайан кивнул.

— Я не возражаю против всего этого, Скай.

— Вы все оставайтесь здесь, в Гринвуде, — сказала она. — В Лондоне чумы нет, несмотря на жаркое лето.

— Как ты думаешь, мы сможем увидеть королеву? — спросил Шон О'Малли. — Говорят, она самая прекрасная женщина в христианском мире.

— Королева никогда не бывает в Лондоне в это время года, — сказала Скай огорченному брату. — Она проводит летние месяцы в путешествии по стране. Народ ликует, когда видит ее.

У Шона был расстроенный вид.

— Я не ожидал, что моя нога когда-нибудь ступит на эту землю, но уж раз я здесь, то по крайней мере надеялся хоть мельком увидеть эту ведьмину дочку, — сказал он.

Скай взглянула на Адама, и они оба подавили смех.

Потом Скай сказала;

— Мать Елизаветы Тюдор не была ведьмой, Шон. Она была просто решительной женщиной, такой же, как и ее дочь.

— Ну тогда, — ответил он, — что же еще остается делать в этом вонючем городе?

— Думаю, вам придется по вкусу травля медведей, о которой уже говорил Конн. Летом и в городе, и за городом много увеселений на открытом воздухе. Можно посостязаться в стрельбе из лука, это, я думаю, вам понравится, есть ярмарки, а некоторые лондонские гостиницы — лучшие в мире. Конн и Адам могут показать вам город.

Трое братьев О'Малли закивали, а Брайан сказал:

— Есть ли здесь продажные девки, Скай? Мы слышали, что лондонские шлюхи полногрудые и красивые. Адам усмехнулся.

— Да, наши девушки славятся своим гостеприимством, Брайан. Конечно, прошло много лет с тех пор, как я испытывал потребность или даже желание воспользоваться такой компанией. — Он посмотрел на Конна. — Твой опыт гораздо новее по сравнению с моим.

Конн не мог удержаться и хохотнул.

— Да, — признался он с некоторой неохотой, — это так, и я буду рад помочь моим старшим братьям выбрать нужное направление. Однако есть одно обстоятельство, Брайан. Хорошая шлюха — дорогая шлюха. Ты должен понимать это. Не должно быть никакой торговли из-за цены, особенно после того, как ты попробовал товар.

— Иными словами, — сказал Брайан сухо, — ты не хочешь, чтобы мы вели себя как неотесанные мужланы, за которых нас принимаешь.

Конн и глазом не моргнул.

— Да, — ответил он, и Брайан рассмеялся. Братья О'Малли от всей души наслаждались пороками Лондона. Хотя Адам и Конн обещали сопровождать их, ни один из них не имел большой склонности к питью и разврату. Они подсказали троим братьям, куда пойти, а иногда помогали попасть в лучшие бордели города. Вымытые и подстриженные, Брайан, Шон и Симус О'Малли оказались красивыми, представительными мужчинами. Золото в их карманах делало их еще более желанными, поэтому Скай мало виделась с ними во время их пребывания в Лондоне.

Сэр Роберт Смолл, деловой партнер Скай, прибыл из своего дома Рен-Корт в Девоне. Он был в плавании прошлой зимой, когда Конн и Эйден поженились, но по возвращении приезжал в Королевский Молверн повидаться со своей сестрой и познакомился с женой Конна. Ему очень понравилась Эйден, и он заявил об этом совершенно недвусмысленно, к полному удовольствию четы де Мариско. Он был маленького роста, его рыжие волосы начали редеть, но ярко-синие глаза были такими же острыми, как и всегда.

Глядя на Конна, он сказал:

— Королева сделала тебе еще один подарок, Конн, приятель. Твоя милая женушка, на мой взгляд, слишком хороша для тебя, но я вижу, она тебя любит. Будь к ней добр, или я с тобой расправлюсь.

Эйден подобающе зарумянилась, а сестра Робби Сесили, сказала:

— Все, кто знаком с Эйден, любят ее, Робби. Робби был до глубины души потрясен, узнав о том, что произошло с Эйден. Кроме Скай, он единственный понимал истинную серьезность стоящей перед ними задачи. До Конна тоже начало кое-что доходить. Что же касается его старших братьев, для них это было еще одно веселое приключение.

— Как, черт возьми, мы можем вытащить ее из гарема султана, Скай? — спросил Робби вечером накануне отплытия. Они сидели за столом в семейной столовой Гринвуда. — Если женщина попала туда, вытащить ее невозможно. Оттоманский султан не отдает рабов за выкуп. Черт! Все женщины в его гареме — рабыни. Я никогда не слышал, чтобы какая-нибудь женщина из гарема султана вышла оттуда, не считая тех случаев, когда ее посылали в подарок кому-то, кому султан хотел показать свое уважение, или когда она умирала.

— Нужно найти способ, Робби, — сказал Конн. — Если Эйден не умерла по дороге в Стамбул, мы должны найти способ спасти ее и моего ребенка.

Роберт Смолл поджал губы и наморщил лоб в раздумье. Наконец он сказал:

— Ну, если и есть способ, паренек, я хоть убей не могу сейчас ничего придумать. Однако путь до Стамбула неблизкий, мы придумаем что-нибудь.

— Вам понадобится надежный источник кредита, — сказал Адам.

— Нашими банкирами здесь, в Лондоне, является еврейская семья по фамилии Кира. У них есть люди, обычно члены их семьи, почти в каждом большом городе Европы. Я уверена, что есть кто-то и в Стамбуле, кто сможет помочь нам, — сказала Скай. — Я приглашу их приехать в Гринвуд, и мы поговорим с ними.

Почти немедленно был отправлен лакей, и, ко всеобщему удивлению, господин Эли Кира приехал с ним в тот же вечер. Он был высоким, худощавым человеком с седыми волосами и серьезными темными глазами, в которых тем не менее иногда вспыхивали искорки смеха. Он был одет в длинную, подбитую мехом мантию из черного бархата. На голове — плоская бархатная шапка, которую носили почти все деловые мужчины в городе, а на шее висела тяжелая золотая цепь прекрасной работы.

— Увидев корабли, которые готовятся к плаванию и пришвартованы около ваших складов, — сказал он, — я предположил, что вам нужно повидаться со мной до отплытия. Я и сам на днях уезжаю во Францию. В Париже на прошлой неделе скончался мой брат, и я вынужден поехать туда, чтобы решить, кто из его сыновей-близнецов более способен к ведению дела. Чем могу помочь вам, мадам?

— Мой брат должен ехать в Стамбул, господин Кира, и мы должны знать, есть ли там кто-нибудь из членов вашей семьи, у кого мы могли бы получить кредит с учетом наших вкладов в вашем банке в Лондоне.

— Стамбул? Стамбул, мадам, это центр нашего семейного банковского дела. Наш двоюродный дед имел там небольшое дело много лет назад, но взлет деловой активности стал возможным благодаря моей тетке Эстер. Сейчас наш банкирский дом — один из самых надежных банкирских домов в мире. Эстер Кира, да благословенно будет ее имя, по-прежнему правит семьей в Стамбуле в свои восемьдесят восемь лет! Конечно, главой семьи считается ее сын, Соломон, но в действительности всем заправляет моя тетка. Если вы поедете в Стамбул, мы с большой готовностью поможем вам. Скай заинтересовалась.

— Как получилось, — спросила она Эли Кира, — что ваша тетка достигла такого богатства и власти?

— Тетя Эстер и ее брат, мой отец Джозеф, да благословенна будет его память, рано осиротели. Их вырастил в Стамбуле дядя, но ее собственный отец был младшим братом в семье. У нее не было приданого, и поэтому в двенадцать лет она уже торговала в гаремах богатых людей. Она была настолько удачливой, что ее слава росла. В, шестнадцать лет ей разрешили доступ в гарем султана. В двадцать она познакомилась и стала лучшей подругой любимой жены султана Селима, чей сын, Сулейман, должен был стать султаном после смерти своего отца. Этой женщиной была знаменитая Кира Хафиз, и их дружба принесла моей семье невероятную удачу. В пределах Оттоманской империи мы освобождены от уплаты налогов благодаря какой-то таинственной услуге, оказанной моей теткой семье султана. Моя тетка назвала своего старшего сына, Соломона, в честь старшего сына Киры Хафиз, великого правителя Сулеймана Великолепного. В течение многих лет у моей тетки не было необходимости заниматься торговлей среди женщин султанского гарема, но тем не менее она продолжает делать это, потому что, я подозреваю, ей скучно сидеть во внутреннем дворе дома, рассказывая сказки правнукам. Поскольку она была подругой Киры Хафиз, она подружилась с фавориткой султана Сулеймана, госпожой Хуррем, с любимой женой султана Селима II, госпожой Hyp У Бану, и с Сафией, которая сейчас является любимой женой правящего султана Мюрада III.

Конн почувствовал, как от возбуждения по его телу побежали мурашки.

— Тогда, — сказал он, — вероятно, ваша тетка по-, может мне в одном довольно тонком деле, с которым я столкнусь, когда буду в Стамбуле.

— Конн, — нервно вмешалась Скай. — Я не знаю, мудро ли обременять господина Кира нашими проблемами.

— Если я хочу получить помощь его тетки, я должен довериться ему.

— Нет, милорд, — возразил Эли Кира, — ваша сестра права. Не доверяйтесь мне. Поскольку мне не суждено быть в Стамбуле, то нет необходимости знать ваши проблемы. Вместе с аккредитивом я дам вам письмо для моей тетки, в котором будет сказано, что вам можно доверять и что семья должна помочь вам, если при этом они не будут подвергать опасности себя. Мне лучше ничего не знать о ваших делах. Если это дело опасное, чем меньше людей будут знать о нем, тем лучше.

Уладив дело, Эли Кира уехал. Он проследит, чтобы утром необходимые сведения и бумаги были отправлены в первую очередь. На Восток послали трех гонцов. Первым должен был быть голубь, который долетит до Парижа, где с его лапки снимут послание и привяжут его к лапке другой птицы, которая полетит до следующего места назначения, где письмо будет передано следующей птице, и так далее, пока последний голубь не долетит до Стамбула. Два других гонца начнут свое путешествие морем, но только человек, следующий по южному маршруту, через Средиземное море, проделает весь путь на корабле. Другой человек доберется морем до Гамбурга, а оттуда поедет верхом, через немецкие государства до северных границ Оттоманской империи, и будет добираться до Стамбула.

Очень вероятно, что все три гонца Эли Кира благополучно доедут до Стамбула в положенные сроки, но подстраховаться всегда полезно. Когда Конн О'Малли доберется до столицы Оттоманской империи, там не будет никаких сомнений относительно того, кто он. На Кира можно было положиться.

Три старших брата О'Малли отсутствовали дома несколько последних дней, но когда корабли выходили из лондонского Пула, Брайан, Шон и Симус были на борту вместе с верными матросами. Правда, многие матросы в этот первый день выглядели усталыми. Учитывая свой небольшой опыт, Конн понимал, что предпочтет плыть с этими, обученными О'Малли и заслуживающими доверия матросами, чем с любыми другими.

Конн попрощался с сестрой и ее мужем в Гринвуде. В синих глазах Скай стояли слезы, когда она поцеловала его. Он смахнул рукой ее слезы и сказал с кривой ухмылкой:

— Единственная опасность, которая мне грозит, Скай, это морская болезнь.

Она ласково засмеялась.

— Ты был самым плохим мореходом из всех нас, а ты ведь сын Дубдхара О'Малли.

— Семя старика, вероятно, ослабло, когда я был зачат, Скай. Я получил все обаяние, которое Бог забыл дать моим братьям, но вместе с этим и слабый желудок.

— Не испытывай судьбу, Конн. Ты не поможешь Эйден, если погибнешь, а я знаю, что она жива. Я чувствую это! Обязательно передай мое письмо Осману. Скажи, что мне жаль, что я не смогла приехать сама, я стараюсь не противиться своей судьбе. Он поймет. — Она крепко обняла его, поцеловала в обе щеки и сказала:

— Да поможет, тебе Бог, братец, да поможет тебе пресвятая Богородица быстро возвратиться домой вместе с Эйден.

— Не беспокойся, Скай, — сказал он, — я вернусь с Эйден, обещаю. Со мной не случится того, что случилось с Найлом, если тебя беспокоит это. — Крепко обняв ее, он повернулся к зятю, и мужчины пожали друг другу руки.

— Она сказала все, — улыбнулся Адам, — но так она делает всегда. Удачи, парень! Вы оба скоро вернетесь к нам, я уверен в этом!

Гринвудская карета отвезла Конна в лондонский Пул, где его переправили на корабль Робби, совершенно новое « судно; на нем капитан из Девона предпринял свое первое плавание прошлой зимой. Корабль назывался „Счастливое путешествие“, и Робби раздувался от гордости; хваля его скорость и маневренность. Конн будет делить с Робби каюту капитана в этом путешествии.

Оглядывая просторную каюту, Клуни удовлетворенно улыбался.

— Да, нам будет удобно здесь, милорд, и я рад снова почувствовать палубу под ногами.

Конн ничего не сказал. До сих пор его желудок, казалось, справлялся с качкой, но не стоило искушать судьбу. Он чувствовал движение корабля, прокладывавшего путь среди пришвартованных судов и выходившего в Темзу.

— Думаю, мне надо выйти на палубу. Клуни, — сказал он. Он не заметил, что слуга ухмыльнулся. Тот знал про позор семьи О'Малли, поскольку желудок Конна всегда был предметом разговоров жителей Иннисфаны. На палубе он чувствовал себя хорошо, вдыхая запахи реки и в глубине души надеясь, что он и вправду перерос свою постыдную болезнь.

День выдался солнечным и теплым — ничто не предвещало наступающую осень. Легкий ветерок наполнял паруса, и корабль медленно и уверенно спускался по Темзе к открытому морю. Они миновали Стренд. Там, на покрытой пышной растительностью зеленой лужайке Гринвуда, стояли его сестра, ее муж и все слуги. Они махали руками, выкрикивая пожелания доброго пути и удачи ему и его флотилии из четырех кораблей. Он помахал им в ответ, глаза его увлажнились от душевного волнения. Он стоял, следя за ними, до тех пор, пока река не сделала поворот и они не исчезли.

Немного позже они прошли Гринвич, пустой и тихий в отсутствие двора. Это было любимое место королевы, и он понял, почему, когда рассматривал его с борта корабля, почувствовал, как сжалось его сердце, — именно там он впервые увидел Эйден. Там они поженились, и оттуда отправились в путешествие в столь любимый Эйден Перрок-Ройял. Он хотел, чтобы она невредимой вернулась домой. Он намерен найти ее, несмотря ни на какие препятствия. Разве не он говорил ей, что их любовь вечна? Он молился, чтобы она не забывала об этом, где бы она ни была.

Местность была ровной, и по левому борту ему был виден Саутенд. Конн знал, что за ним находится Маргейт, а потом та часть моря, которую называли Английским каналом. «Счастливое путешествие» вышло из Темзы с изяществом танцующей девушки, и, почувствовав знакомую качку несущегося по волнам корабля, сердце Конна застучало от четкой уверенности, что величайшее приключение, которое когда-либо предстояло ему пережить, наконец началось,

Часть 3. ЗАМОРСКИЙ ПОДАРОК

Глава 10

Теплый осенний ветерок ласкал щеки, когда корабль приближался к громадному городу, называемому городом Константина. Хотя, петляя среди греческих островов, корабль несколько раз делал остановки, чтобы пополнить запасы пресной воды, ей не позволяли сходить на берег. Она считалась слишком ценным товаром, который надо было оберегать. Уже много недель ее нога не ступала на твердую землю, и она с нетерпением ждала, когда сможет это сделать. Путешествие нельзя было назвать неудобным. Наоборот. Все делалось для того, чтобы обеспечить ей все удобства. Тем не менее за всю свою жизнь она никогда не чувствовала себя такой ограниченной в своих действиях.

За каждым ее движением следили. В Алжире она была не свободна, а на корабле, ставшем ее тюрьмой после отплытия, ее права стали еще более ограниченными.

Она провела во дворце дея целую неделю, прежде чем ее доставили в закрытом паланкине в порт и посадили на корабль. Вскоре после рассвета, на второй день ее пребывания в Алжире, дверь ее комнаты внезапно распахнулась, и она испуганно села, когда в комнату вошла Мег.

Эйден быстро вскочила.

— С тобой все в порядке, Мег? Маргарет Браун смотрела на свою подругу какими-то остекленевшими глазами.

— Со мной все хорошо, — сказала она. — Вероятно, я устала, а все остальное чудесно.

Эйден не терпелось расспросить ее.

— Дей… — начала она, но Мег оборвала ее.

— Я больше не девственница, — тихо сказала она. — Он не молодой мужчина, Эйден, но он, несомненно, силен, и недобрым он не был.

Эйден обняла девушку и нежно баюкала ее.

— Если я чем-то могу помочь или что-то объяснить тебе, Мег, ты только спроси. Я бы так и сделала вчера вечером, но они слишком быстро пришли за тобой.

— Со мной все хорошо, — в третий раз повторила белокурая девушка, — и я примирилась с тем, что мне предстоит провести остаток дней здесь, с моим повелителем и хозяином. В этой жизни я никогда не увижу Кент. Это не самое худшее, что могло произойти со мной, Эйден. Я даже могу родить ребенка. Фаворитки дея по-прежнему рожают детей, а ребенок будет для меня целым миром. Он будет моим, моей семьей.

Потом Мег свернулась на матрасе, на котором недавно лежала Эйден, и уснула. Когда она проснулась, казалось, что голова у нее стала ясной, а синие глаза оживились, однако ее взгляд на свое положение не изменился. Она решила смириться со своей участью рабыни и, приняв такое решение, успокоилась.

— Ты больше не должна называть меня Мег, — сказала она Эйден ближе к вечеру. — Мег Браун больше не существует. Дей сказал, что теперь мое имя — Садира. Это означает «полная сновидений». Господин говорит, что я явилась ему как сон, потому что вернула ему юношеские чувства.

Это было последнее, что сказала Эйден англичанка. Вскоре за Мег пришел главный евнух, чтобы отвести ее в ее личные комнаты. Евнух напыщенно сказал Эйден:

— Она обрела большую благосклонность моего владыки и хозяина. Ты тоже можешь добиться этого.

Больше Эйден никогда не видела Мег. Молодой евнух, который был приставлен к ней, носил имя Джинджи, и через него до нее доходили кое-какие скудные сведения. Он был юношей со смуглой кожей, с классическими чертами лица, подернутыми влагой темными глазами и коротко остриженными черными волосами. Его внешность сильно отличалась от окружающих. Она считала его довольно красивым. Его кастрировали, когда ему было только три года, о чем он гордо сообщил ей. Эта операция была очень опасной, и более половины мальчиков, которые подвергались ей, умирали после нее. Его ценность удвоилась именно потому, что ему сделали эту операцию, а не просто удалили мошонку. Потом Джинджи показал Эйден трубку с изумительной резьбой, при помощи которой он мочился. Это подарок его прежнего хозяина, который был вынужден продать Джинджи, когда наступили трудные времена.

Эйден еле сдерживала смех. Чуть меньше года назад она была дочерью лорда Блисса. Она считала, что ее пребывание при дворе до замужества открыло ей глаза в мир, но сейчас она узнает многие вещи, о существовании которых и не подозревала, которые не могли ей присниться даже в страшном сне. Ах, какие чудесные истории ей предстоит рассказывать по возвращении домой. А она не теряла надежду на то, что вернется домой, в Англию.

— Утром мы отплываем в Стамбул, — объявил ей Джинджи на шестой день ее пребывания в Алжире, — и я еду с тобой! — Он был очень возбужден. Это поручение поднимало его по иерархической лестнице среди ему подобных.

— Что ты знаешь о гороскопе, который сделал знаменитый астролог Осман? Подхожу ли я султану? — спросила она евнуха.

— Он сделан, — немедленно ответил Джинджи, — и завтра днем здесь будет Осман. Он скажет, что ожидает тебя.

— Разве я должна встречать его в таком виде? — спросила она. — Разве одежды, обещанные мне, еще не готовы? Я же не поеду к султану в том, что на мне надето сейчас?

— Потерпи, медноволосая женщина, — посоветовал он. — Твои новые одежды привезут сегодня, еще до того, как великий Осман покинет свой дом.

— Сколько раз должна я повторять тебе, Джинджи, что меня зовут Эйден? — Они говорили по-французски, ведь это был единственный язык, который оба знали.

— Этим именем ты называлась в своем мире, но когда ты попадешь в Стамбул, тебе придумает имя султан или его главный евнух. Я не хочу тратить время, чтобы запоминать имя, которое тебе не понадобится. Скоро тебе дадут новое.

И убедить его она не смогла.

Османа Эйден встречала, одетая в халат из переливчатого синего шелка, который был одним из ее любимых цветов. Рукава одеяния были расшиты каймой из золотой нити, жемчуга и бисера, такой же каймой был украшен подол и вырез. На ногах у нее были сандалии без каблуков из позолоченной лайки. Джинджи оказался умелым парикмахером. Он зачесал волосы Эйден и заплел их в длинную косу, в которую вплел ленты и нитки жемчуга.

— Как хорошо вы выглядите, дитя мое, — приветствовал ее Осман, удобно усаживаясь на подушки.

Посмотрев на Джинджи, который суетился вокруг в надежде услышать, что скажет Осман, астролог сказал:

— Убирайся, евнух, и не вздумай подслушивать под дверью. То, что мне нужно сказать, предназначается только этой женщине. Я узнаю, если ты нарушишь мой приказ.

Джинджи поклонился Осману и неохотно вышел из комнаты. Кого-нибудь другого он мог бы ослушаться и приставил бы ухо к двери, но про астролога говорили, что у него есть второе зрение. Евнух не стал испытывать судьбу, отворачиваясь от удачи, недавно улыбнувшейся ему.

Эйден с тревогой смотрела на Османа.

— Джинджи говорит, что мы должны уезжать завтра, господин Осман. Неужели я на самом деле должна плыть в Стамбул? Разве я не вернусь в Англию?

— Ты на самом деле должна плыть в Стамбул, дитя мое, но не бойся. В твоем гороскопе я не увидел длительной связи с султаном Мюрадом.

— Как жаль, что я вообще должна ехать туда, — беспечно заметила Эйден, — если я там не останусь.

— Я не сказал этого, дитя мое. Я сказал, что ты будешь недолго связана с султаном Мюрадом, но я вижу еще кого-то, кто войдет в твою жизнь, мужчину, но не твоего мужа, кого-то, кто тем не менее будет удерживать власть над тобой. Со временем у тебя не останется выбора, кроме как подчиниться ему. Но остерегайся его, потому что он Скорпион, а Скорпион может заставить Львицу подчиняться своей воле. Я не уверен, что ты сможешь взять верх над ним. Твой гороскоп очень запутан, в нем есть что-то, чего я не могу понять. Там читается второе рождение.

— Что это означает, господин Осман? Вы видите Конна в моем гороскопе?

— Да, Близнецы есть в нем, но в конце, дитя мое. Именно ты сама должна преодолеть все преграды. Твоя судьба в твоих руках, и только в твоих. Остальные могут только помогать тебе, но именно ты сама должна одержать окончательную победу.

— Победу над чем? — спросила она.

— Не знаю, дитя мое, но, возможно, над собой.

— Господин Осман, вы пугаете меня, а я надеялась, что вы меня ободрите.

— Дитя мое, — сказал он и, наклонившись над небольшим круглым столиком, разделявшим их, погладил ее по голове, — величайшая истина, которую я могу сказать тебе, состоит в том, что в мире есть единственный человек, на которого ты можешь полностью положиться, и этот человек — ты сама. Ты держишь свою судьбу на ладони своей руки. Звезды могут только подсказать, однако всякий раз, когда нам предстоит делать выбор, перед нами открываются два пути, по которым мы можем идти. Путь, который мы выбираем, определяет нашу судьбу. Ты плохо знаешь жизнь, если тебе это не известно.

— Это правда, — ответила она, — я плохо знаю жизнь. Несколько минут они просидели в дружелюбном молчании, а потом Эйден спросила:

— Вы послали весточку моей золовке, господин Осман?

— Послал, — ответил он.

— Тогда Конн приедет за мной. Где бы я ни была, он найдет меня, и мы снова будем вместе.

— Тебе надо верить в это, дитя мое, — сказал Осман. — Помни, что я сказал. Ты, и только ты сама управляешь своей судьбой.

Она вспоминала этот разговор сотни раз в последующие дни, но сейчас, рассматривая купола и шпили Стамбула, она испугалась. С моря город казался необычным и красивым, тем не менее это был чужой город, и она подумала о том, какую участь уготовил он ей.

— Госпожа! — Джинджи встал рядом с ней.

— Да?

— Госпожа, ты должна спуститься в свою каюту, чтобы я мог приготовить тебя для выхода на берег.

Не говоря ни слова, Эйден повернулась и пошла за молодым евнухом в свою каюту. Корабль, на котором они плыли, был большой торговой галерой, которую нанял дей, чтобы доставить повелителю свои подношения. Основной двигательной силой галеры был ветер, наполнявший ее паруса, но на ней имелась также команда гребцов. Эти гребцы не были рабами. Это были моряки, которые зарабатывали себе на жизнь работой на гребных скамьях. Владелец галеры предпочитал нанимать их, а не держать рабов. Моряки работали по доброй воле, и, стало быть, ему не грозила потеря груза из-за возможного бунта.

Корабль был загружен подарками для повелителя. Внизу, тщательно оберегаемые, находились двенадцать прекрасных кобылиц и золотистый красавец жеребец арабской породы, две пары собак — охотников на львов с юга великой пустыни, и две пары длинношерстных салуки, изящных и быстрых собак, с которыми арабы охотились на газелей. Среди подарков — замечательные часы из Франции, сделанные из чистого золота и инкрустированные драгоценными камнями. Султан любил рисовать и разбирать часы. Среди подарков было также седло для жеребца, сделанное из лучшего сафьяна, с уздечкой из такой же кожи. Уздечка имела золотой мундштук и была украшена полудрагоценными камнями. На седло нашили пластинки золота, а стремена, как и мундштук, были сделаны из чистого золота. Дей посылал султану сотню здоровых, сильных молодых мужчин-португальцев, два прекрасно подобранных рубина цвета голубиной крови, размером с небольшой лимон, трех похожих друг на друга карлиц, пару черных пантер, сумку розовых жемчужин совершенной формы, каждая размером с вишню, и Эйден. Великое множество подарков.

Эйден привыкла к своим удобным и красивым одеждам, которые обычно носили богатые турчанки. Они состояли из мешковатых шальвар, которые сужались у лодыжек, широкой блузы, поверх которой одевалось платье с юбкой с разрезами, с длинными рукавами и низким вырезом, из которого была видна тонкая материя блузки, и красиво расшитой шали, которая завязывалась на бедрах. Джинджи сказал Эйден, что, если она заслужит благосклонность султана, ей, вероятно, подарят украшенные драгоценностями пояса, которые она будет носить вместо шали. Сейчас, когда они готовились покинуть корабль, Джинджи помог своей хозяйке надеть ферадже. Это была накидка из шелка цвета белой лаванды с отделкой из бледно-сиреневого шелка, укрывающая Эйден с головы до ног. Джинджи осторожно прикрепил чадру над ее переносицей, тем самым успешно скрыв ее от всех, кто осмелился бы глазеть на женщину. Только глаза были доступны таким храбрецам.

Она слышала, как на палубе моряки быстро швартовали корабль к пристани, потом тяжелый удар сходен, брошенных с палубы на землю. Джинджи потянул ее за рукав.

— Пойдем, госпожа. Ты первой должна сойти на берег, раньше животных и карлиц. На берегу тебя ждет паланкин, присланный из дворца.

Последний раз оглядев каюту, которая была ее убежищем последние несколько недель, Эйден вслед за Джинджи вышла на палубу. Там ее ждал капитан. Он низко поклонился ей.

— Госпожа, — обратился он к ней на плохом французском, — я надеюсь, путешествие не утомило тебя и ты будешь хорошо вспоминать о нас.

— Благодарю, — ответила она. — Путешествие было очень приятным.

"Приятным, — подумала она, — если учитывать, что начинается мое рабство».

— Пусть Аллах хранит тебя и направляет тебя на твоем пути, — сказал капитан и пошел присматривать за разгрузкой лошадей.

— Посмотри! Посмотри! Я ведь говорил тебе! — возбужденно воскликнул Джинджи. — На пристани стоит султанский паланкин!

Он помог Эйден сойти по сходням и торопил ее, когда они шли к паланкину. Четыре носильщика сидели на земле в ожидании своего пассажира и скучающий евнух, который поднялся при их приближении.

— Меня зовут Омар, — сказал евнух. Он говорил по-турецки, и Эйден поняла его. Джинджи учил ее языку последние несколько недель. — Это рабыня французского дея?

— Это она, — ответил Джинджи, — а я ее евнух, Джинджи.

— Ты не должен возвращаться?

— Нет, я должен остаться с госпожой.

— Как ее зовут?

— Она еще не получила имени. Дей подумал, что султану доставит радость назвать ее самому.

— У султана есть более важные занятия, чем придумывать имя рабыне. Думаю, это сделает Ильбан-бей.

— Кто такой Ильбан-бей?

— Ты не знаешь, кто такой прославленный Ильбан-бей? Ты и в самом деле явился с края земли, — презрительно сказал Омар. — Ильбан-бей — это ага кисляр7 султана Мгорада. Это ему решать, достойна ли вообще женщина, присланная деем, войти в гарем нашего господина. Однако хватит стоять здесь и болтать. Помоги женщине сесть в паланкин.

Когда Джинджи выполнил его приказ, он спросил Эйден:

— Поняла ли ты что-то из сказанного, госпожа?

— Достаточно, — ответила она по-французски, — а главное, что Омар — невыносимый лентяй.

Джинджи широко улыбнулся.

— Госпожа мудра, — ответил он и взбил подушки за ее спиной. — Помни, что я говорил тебе, медноволосая женщина. В гареме есть женщины разного положения, и ты стоишь на самой низкой ступени. Будь почтительна, скромна, и я смогу помочь тебе продвинуться, как только узнаю особенности этой страны.

Он запахнул легкие занавески на паланкине.

Секунду спустя она почувствовала, как паланкин подняли, и четыре черных раба с тяжелыми золотыми ошейниками, усыпанными жемчужинами и полудрагоценными камнями, начали свой путь назад в султанский дворец, который назывался Новым Дворцом. Она успела заметить, что на них не было ничего, кроме ошейников и мешковатых красных штанов из шелка. Она слышала частое шлепанье их ног по земле и подумала, что подошвы этих ног должны быть толстыми, как дубленая кожа.

Эйден очень хотелось выглянуть из-за занавесок и посмотреть, куда они идут. Она слышала звуки города, но ткань занавесок была достаточно плотной, чтобы скрыть происходящее снаружи. От береговой полосы началась череда запахов, сильно отдававших морем и рыбой. Эти запахи ослабевали по мере того, как они уходили от порта, на смену им пришли другие. Пахло маслом с кухонь, зрелыми фруктами, дубленой кожей и цветами. Звуки голосов сливались в невнятный шум, но с приближением к Новому Дворцу шум постепенно стихал. Потом неожиданно паланкин поставили на землю, занавески раздвинули. Джинджи протянул Эйден руку и помог ей выйти.

— Идите за мной, — бросил Омар и торопливо пошел по внутреннему двору, даже не оглядываясь назад, чтобы убедиться, идут ли они за ним. Он считал, что они это и делают.

Эйден едва успела оглянуться по сторонам, однако прежде, чем они вошли в дом, Джинджи успел шепнуть ей:

— Ты видишь этих садовников, госпожа? Выглядят невинно, но на самом деле это палачи султана.

Эйден вздрогнула. Палачи! Как страшно! Она прибавила шаг, следуя за Омаром и Джинджи, которые вошли в двухэтажный дом и двинулись по прохладному коридору. Они подошли к резной двери, перед которой стояли два высоких мускулистых негра с кривыми саблями. Стражи выглядели довольно грозно. Омар прошел мимо них, отворил дверь, а потом сделал шаг назад, чтобы впустить Эйден в комнату. Когда ее глаза привыкли к темноте, она увидела сидящего перед ней на небольшом возвышении маленького худощавого старика. Он нетерпеливо сделал ей знак подойти ближе.

— Ты понимаешь турецкий? — спросил он высоким и пронзительным голосом.

— Я учусь, господин, — медленно ответила она. — Если ты не будешь говорить слишком быстро, думаю, что смогу понять тебя. Я говорю по-французски.

— Тогда и я пока буду говорить по-французски, — сказал мужчина. Он был одет в богатый халат из красной и черной парчи, отделанный темным мехом. На голове — тюрбан из шитой золотом материи с рубином. — Сними ферадже. Помоги ей. Омар. Не стой там, надувшись от важности.

Омар поспешил выполнить приказание старика, торопливо снял с нее чадру, а потом и накидку.

— Меня зовут Ильбан-бей, — сказал маленький человек. — Я главный евнух султана Мюрада. В мои обязанности входит забота о живущих здесь женщинах. Ты говоришь по-французски? Ты француженка?

— Нет, господин, я англичанка.

— Англичане! Интересный народ, управляемый женщиной! Подумать только! Мы только сейчас начинаем иметь дело с англичанами.

— Меня хорошо знает королева, — сказала Эйден, слегка приукрашивая действительность. — Я была одной из ее фрейлин. Я замужняя женщина, которую украли из дома мужа. Моя семья может заплатить за меня большой выкуп.

— Итак, — сказал Ильбан-бей, — ты из благородного сословия? Это хорошо. У нас есть женщины из всех стран и разного происхождения, от высокого до самого низкого. Однако я люблю женщин благородных, потому что нахожу их более понятливыми. Они сразу понимают свое положение. — Его внимательные черные глаза пристально разглядывали ее. — Теперь, — сказал он, — разденься, чтобы я мог видеть, почитает ли дей моего господина.

Эйден ахнула.

— Раздеться? Он кивнул.

— Если хочешь, твой евнух поможет тебе. — Он сделал знак Джинджи.

Тот быстро подошел, выразительными глазами моля Эйден не протестовать. Она пожала плечами и тихо вздохнула. Что хорошего, если она станет жаловаться и сопротивляться? Ильбан-бей хочет видеть ее нагой, и он увидит ее. Она кивнула головой Джинджи, вытянула руки, чтобы тому было легче снимать платье, развязывать шаль, умело стянутую у нее на бедрах. Джинджи работал проворно, и вскоре Эйден стояла обнаженной перед главным евнухом султана Мюрада. Евнух распустил тяжелую косу и, распушив ее, разбросал волосы по плечам. Потом, упав на колени, он коснулся лбом пола со словами:

— Все сделано, господин.

Едва заметная улыбка тронула губы Ильбан-бея. Честолюбие — единственная ценность, которую он признавал. Потом он вернулся в своих мыслях к женщине, стоявшей перед ним. Для женщины она была крупной, выше большинства женщин и даже некоторых мужчин. Тем не менее она прекрасно сложена. Поднявшись со своего возвышения, он подошел поближе, чтобы лучше рассмотреть ее. Его рука гладила ее кожу так, как будто он осматривал норовистую кобылицу. Она вздрогнула, когда он безразлично сжал одну из ее грудей и потрогал пальцем сосок, который, к ее великому смущению, слегка затвердел. Ее щеки вспыхнули, но Ильбан-бей остановил на ней взгляд и сказал:

— У тебя самые прекрасные груди из всех, которые я когда-либо видел. Они, как я вижу, очень чувствительны. Это замечательное свойство в женщине. Как тебя зовут?

— Меня зовут Эйден Сен-Мишель, леди Блисс, — сказала она ровным голосом. «Удивительно, — подумала она, — что может вынести женщина в самых трудных обстоятельствах».

— Нет, — сказал он спокойно. — Твое имя Марджалла, что означает «Заморский подарок». И с этого времени ты будешь отзываться на имя Марджалла. Поняла?

— Да, господин, — тихо ответила она.

В ее глазах он прочитал огорчение и замешательство. Она, несомненно, сильна духом, но в этой непривычной для нее обстановке не очень хорошо понимает, что ей надо делать. При сложившихся обстоятельствах она решила быть послушной до тех пор, пока не сможет уяснить для себя положение. Такой выбор мудрый, но он тревожил его. Она — красивая женщина с безукоризненным телом и великолепными волосами. Но совсем не нужно, чтобы султана подчинила еще одна женщина. Уже есть четыре женщины рядом с ним. Не в самое подходящее время дей прислал султану умную женщину. Умные женщины, как правило, честолюбивы. Ильбвн-бею хотелось бы, чтобы они в самом деле могли вернуть эту красавицу семье за выкуп. Увы, дея нельзя обидеть и, кроме того, решать это не в его власти. Он должен посоветоваться по этому делу с матерью султана, валидой Hyp У Бану.

— Оденься, Марджалла, — сказал он ей, а потом обратился к Омару:

— Эта женщина, Марджалла, должна быть поселена на время в гареме в комнате вместе с Сейесте. — Потом снова обратился к Эйден:

— Сейесте говорит на языке франков, и она поможет тебе привыкнуть к твоей жизни, Марджалла. Она добра, и ты можешь доверять ей.

После того как Эйден оделась, ее вместе с Джинджи вывели из комнаты. Главный евнух подождал всего несколько минут, а потом вышел из своей комнаты и, миновав дворцовый сад, пошел по дорожке, которая вела в небольшой, уединенный дворец валиды султана. Hyp У Бану. Дворец стоял посреди прекрасного сада, недалеко от гарема. Мать Мюрада предпочитала жить в отдельном доме, а не на женской половине Нового Дворца.

Он застал ее возле бассейна с водяными лилиями, где сновали золотые рыбки. Валида была красивой женщиной среднего роста, черкешенка по происхождению. Ее золотистые волосы еще были блестящими, однако она несколько расплылась по сравнению с тем временем, когда была любимой женой покойного султана Селима II. Она подняла на него свои синие глаза, но не встала со своего места.

— Здравствуй, Ильбан-бей, — поздоровалась она. Голос ее был низким.

— Здравствуй, милостивая госпожа. Я пришел к тебе, чтобы ты разрешила мою трудность.

— Тогда садись, Ильбан-бей. Ты можешь говорить. Он сел рядом с ней на край бассейна.

— Дей Алжира прислал султану полный корабль подарков. Он прибыл сегодня.

— Я знаю, — сказала она. — Знаю, среди подношений есть две пары салуки. Мне хотелось бы получить эту пару собак, но того же хочет жена сына, Сафия.

— Тебе известно, что среди этих подарков есть и женщина, госпожа валида?

— Мюраду всегда посылают женщин, — сказала Hyp У Бану.

— Прекрасные женщины, пушистые котята, девственницы с широко открытыми глазами обычны для гарема, но это иной случай. Дей послал султану англичанку, украденную из семьи. У нее совершенная фигура, а волосы по цвету похожи на начищенную медь. У нее милое лицо, хотя она, конечно, не красавица, но она умна, госпожа валида. Очень умна, чтобы оставаться просто любимой игрушкой вашего сьюа. Я уверен, что, увидев, он возжелает ее. Она действительно прекрасна.

— Слушая твои слова, Ильбан-бей, я понимаю, что мы должны избавиться от этой женщины.

— Да, милостивая госпожа.

— Ты не думаешь, что мы могли бы использовать ее против Сафии?

— Ты можешь использовать ее, милостивая госпожа. Я уверен, что она понравится султану, я не верю, что ее можно будет переманить на сторону кого-то другого, кроме Мюрада. Сафия будет бороться с ней, а она будет защищать себя. Она затаит злобу на тебя, если ты попытаешься втянуть ее в ссору, и тогда она тоже станет твоим врагом. Лучше использовать безмозглых красавиц, а эта женщина не глупа.

— Тогда мы должны убрать ее из гарема, Ильбан-бей. Дай-ка мне подумать. Мы, конечно, сумеем найти, как ее можно использовать. Мы не можем вернуть ее семье, не обидев при этом дея. Мы должны найти способ использовать ее так, чтобы мой сын не знал о ней.

Несколько минут она сидела задумавшись, хмуря свой гладкий лоб, а Ильбан-бей тихо сидел рядом и ждал ее решения. Наконец Hyp У Бану сказала:

— Мы должны подарить ее кому-нибудь, кому мой сын желает оказать честь, но кому, Ильбан-бей? Кому?

— Принцу Явид-хану, милостивая госпожа. Это самый лучший выход.

Валида захлопала в ладоши.

— Конечно, Ильбан-бей! Конечно! Отличный выбор. Мой сын сегодня вечером принимает Явид-хана. Он сможет подарить ему женщину в знак своего уважения. Куда ты поместил ее?

— В комнаты Сейесте.

— Отлично! Мюрад не увидит ее до вечера. Я же тем временем скажу моему сыну, что он должен приготовить подарок принцу, и сама предложу, чтобы таким подарком стала женщина.

Ильбан-бей встал.

— Я прослежу, чтобы к вечеру Марджаллу тщательно подготовили.

Валида осталась довольна.

— Марджалла? Так ее зовут?

— Я взял на себя смелость назвать ее так, поскольку дей этого не сделал.

— Заморский подарок! Ты поступил умно, Ильбан-бей, но ты стал главным евнухом моего сына именно благодаря своему уму.

— И преданности моей милостивой госпоже, — добавил Ильбан-бей.

Hyp У Бану засмеялась.

— Но в первую очередь уму, мой старый друг. Прежде всего.

— Кто умен, почтенная Hyp У Бану? Ильбан-бей и валида повернулись и увидели жену Мюрада Сафию с несколькими служанками. Hyp У Бану холодно улыбнулась.

— Как тихо ты ходишь, Сафия. Как кошка. Как мой внук?

— Хорошо, — последовал короткий ответ. Сафия была матерью единственного сына и наследника султана Мюрада, принца Мехмета. — Так скажи мне, кто это так умен? — Сафия по-прежнему проявляла любопытство.

— Ильбан-бей, — сказала валида.

— Потому что он прибежал к тебе с новостями о моей возможной сопернице, почтенная Hyp У Бану? Возможно, что рыжая рабыня дея привлечет к себе интерес Мюрада на короткое время, но когда же ты поймешь, что меня он никогда не покинет? Твой сын любит меня! Меня!

Валида холодно посмотрела на Сафию.

— Ты ошибаешься, Сафия, но это — обычное дело, — сказала она. — Однако поскольку я не хочу, чтобы ты весь день испытывала беспочвенные страхи, позволь мне заверить тебя, что на этот раз ты тоже ошиблась. Ильбан-бей пришел известить меня, что подарок дея будет отличным даром моего сына принцу Явид-хану. Я как раз собираюсь повидать девушку. Не желаешь ли пойти со мной? Думаю, что моему сыну будет приятно увидеть, что его мать и любимая жена находятся в добром согласии, не так ли?

Сафия несколько растерялась.

— Ты отдаешь эту девушку?

— Она не принадлежит мне, Сафия, она принадлежит моему сыну. Однако я собираюсь предложить ему, чтобы он сделал такой чудесный подарок новому послу из Крымского ханства, ведь его собственный гарем переполнен. Ты не согласна?

Удивившись, Сафия, однако, достаточно хорошо поняла, что это прекрасный случай избавиться от возможной соперницы. Каждая новая женщина, попадавшая в гарем, являлась личной угрозой для нее и ее положения. Сейчас ей приходилось делить внимание Мюрада с тремя серьезными соперницами: с его матерью, его сестрой, Фаруша-Султан, и с рабыней Янфедой, которая хоть и не делила с ним ложе, тем не менее умела оказывать давление на него — ведь они были при всем этом друзьями!

— Думаю, такой подарок — самый подходящий для принца Я вид-хана, — согласилась Сафия со свекровью. — Мне очень хочется пойти с тобой.

Валида улыбнулась, но тепла в ее улыбке не было.

— Пожалуйста, Сафия, но отошли своих служанок. Я не хочу, чтобы об этом было известно всему гарему.

Женщины в сопровождении Ильбан-бея вернулись в Новый Дворец. Перейдя по темному коридору, вошли в небольшую комнату. Ильбан-бей вытащил из отверстий в стене три затычки и вместе со своими спутницами приложился глазом к маленьким щелкам. В комнате находились семь женщин. Одна была старше всех, остальные шесть находились под ее попечением. Старшая женщина, красивое создание с черными волосами и очень белой кожей, была нарядно одета в пышные штаны вишневого цвета, светло-розовую блузку из кисеи и платье из розовой и серебряной парчи. Она сидела на диване и разговаривала со стоящей перед ней молодой женщиной. Разговора слышно не было.

Валида внимательно рассматривала Эйден. Ей она понравилась, и слабая улыбка промелькнула на ее лице. Она сказала:

— Принц будет очень доволен и потрясен таким подарком. Она — не классическая красавица, но миловидная женщина. Хорошо, что она не девственница. Как мне говорили, Явид-хан — мужчина с утонченным вкусом. — Она посмотрела на Сафию и сказала со злобой:

— Тебе повезло, дочь моя, что я решила не использовать Марджаллу против тебя. Я твердо верю, что она могла бы оказаться той женщиной, которая навсегда бы оторвала от тебя моего сына.

Hyp У Бану засмеялась.

Сафия гневно вспыхнула, но не осмелилась возражать матери султана, которая была самой могущественной женщиной во всей империи.

Увидев ее смущение, валида снова засмеялась и обратилась к Ильбан-бею:

— Не упусти ничего, когда будешь готовить Марджаллу для показа Явид-хану. Я хочу, чтобы он был признателен Мюраду. Когда она будет готова, приведи ее ко мне, чтобы я научила ее, как надо вести себя.

— Будет исполнено, милостивая госпожа, — сказал главный евнух и проводил валиду.

На короткое время Сафия осталась одна. Она еще раз захотела взглянуть на женщину, которая могла стать ее соперницей. Ей не понравилось то, что она увидела. Hyp У Бану права в оценке этой женщины по имени Марджалла. Она была бы серьезной угрозой для нее. Сафия удивилась, почему валида не воспользовалась этим. Бросив последний взгляд и облегченно вздохнув, она вышла из комнаты, откуда можно было тайком наблюдать за женщинами, и вернулась в свои просторные комнаты отдохнуть перед вечерними развлечениями.

Она была красивой женщиной, венецианкой из дворянской семьи Баффо. Ее отца назначили губернатором острова Корфу. Она ехала к нему, когда ее корабль захватили пираты. Ее привезли в Стамбул, чтобы продать на невольничьем рынке Большого Базара. Там ее купили люди главного евнуха и привезли в Новый Дворец. Ей было тринадцать лет. Мюрад был очарован ее светлой кожей и рыжими волосами. Золотисто-рыжими волосами, которые не очень отличались от цвета волос этой рабыни Марджаллы.

Они полюбили друг друга, и она родила ему единственного сына, принца Мехмета. В течение нескольких лет она держала его около своей юбки, и он не смотрел на других женщин и даже не мечтал о них. Его мать стала ревновать, потому что влияние Сафии на Мюрада было очень сильным. Именно Hyp У Бану, чье имя означало «Женщина света», настояла, чтобы ее сын брал в свою постель других девушек. Ну конечно, она утверждала, что это все делается ради сохранения престолонаследия, ведь у Мюрада только один сын. Однако Сафия, чье имя означало «Чистота», думала по-иному.

Сафия разыскала старый рецепт, который валида Кира Хафиз и три лучшие ее подруги, наложницы Селима I, якобы использовали для того, чтобы не допускать зачатия у их соперниц по гарему. Вместе с несколькими служанками Сафия варила зелье и следила, чтобы его добавляли в шербет, который пили соперницы. Они на самом деле не беременели. Об этом узнала мать султана, и служанки Сафии были казнены, что послужило ей предостережением, которым она не пренебрегла.

Султан после нескольких лет, когда он хранил верность одной женщине, снова стал многоженцем. Он любил красивых женщин, и его сексуальный аппетит был огромен. Неожиданно подскочили цены на невольниц на открытом базаре Стамбула. Чем прекраснее была девушка, тем богаче становился ее владелец. Слухи разрастались по мере того, как из гарема просачивались рассказы о том, что Мюрад часто брал двух или трех девушек за одну ночь. Хотя к сегодняшнему дню у него не родилось ни одного сына, дочерей появилось великое множество. Несмотря на свою похоть, он тем не менее оставался предан Сафии, по крайней мере в душе, что являлось для нее слабым утешением.

Вернувшись в свои комнаты, Сафия легла на диван и стала раздумывать об истинной причине, которая заставила Hyp У Бану пожелать, чтобы Марджалла была подарена послу Крымского ханства. Почему она не захотела использовать эту женщину против нее? Мало знать, что Марджалла не будет ее соперницей. Нужно выяснить, какие соображения руководили валидой. Она беспокойно поднялась и начала расхаживать взад и вперед по комнате. Ее служанки нервно переглядывались. Она в раздражении отослала их. Чего добивалась Hyp У Бану?

Наконец терпение ее кончилось, и, выйдя из своих комнат, она торопливо пошла к комнате Сейесте. Ей разрешат войти в комнату этой рабыни. Это честь, что она снизошла до посещения гарема.

— Госпожа Сафия! — Сейесте едва не упала, когда увидела жену султана. Сейесте была сирийкой со следами былой красоты, которая когда-то приглянулась покойному султану. По неизвестной причине, до которой Сафия никогда не могла докопаться. Hyp У Бану любила Сейесте. Когда Селим II умер. Hyp У Бану выбрала Сейесте, чтобы та присматривала за девушками, которые предназначались для ее сына. Хотя благодаря Hyp У Бану она и занимала это место, ей было ясно, что в случае смерти валиды руководить гаремом будет Сафия. Помня о своем ненадежном положении, она подобострастно приветствовала султаншу.

— Чем могу служить, госпожа?

Сафия оглядела комнату, в которой собрались шесть девушек, и вспомнила свои первые дни в гареме, которые она провела почти в такой же комнате.

— Где новая рабыня Марджалла? — спросила она.

— Ее отвели в бани, госпожа. Хотя ей еще не сказали этого, она будет сегодня вечером подарена послу Крымского ханства.

— Кто она?

— Мне трудно разговаривать с ней, госпожа. Она плохо знает турецкий, а я не знаю никакого другого языка. Однако у нее есть евнух, Джинджи, который может разговаривать с ней на языке франков. Он весьма говорлив. Следует ли мне позвать его?

— Да, — сказала Сафия. — Приведи его ко мне, а потом позаботься о том, чтобы нам не мешали. Ты поняла, Сейесте?

— Слушаюсь, госпожа Сафия.

Сейесте суетливо поспешила на поиски Джинджи и вскоре ввела его в комнату. Он находился неподалеку, в темном коридоре, сплетничая с другими евнухами и пытаясь выведать что-нибудь, пока его госпожа в банях.

— Торопись, — запыхавшись, сказала Сейесте. — Жена султана хочет говорить с тобой, бесполезное рабское отродье! — Она втолкнула его в комнату, а потом, захлопнув дверь, стала на страже возле нее.

Джинджи упал на колени и прикоснулся лбом к полу перед красивой женщиной.

— Госпожа, — пробормотал он, боясь сказать что-нибудь еще, поскольку не получил разрешения говорить. Заговорить же без разрешения было бы непростительной дерзостью с его стороны. Это могло навредить его госпоже.

— Расскажи мне о своей госпоже, Джинджи, — приказала Сафия, не дав ему разрешения встать. Пусть он говорит, стоя на коленях. Этому она научилась у Мюрада. Это ставило человека, разговаривающего с тобой, в невыгодное положение.

Джинджи сел на пятки и посмотрел снизу вверх на Сафию.

— Я немногое вам могу рассказать, госпожа. Ее привез в Алжир капитан-рейс по имени Рашид аль-Мансур. После показа в королевском доме она была продана дею за десять тысяч золотых монет и стала главным украшением среди подарков, которые дей был намерен преподнести нашему могущественному правителю, Мюраду III, да благословит его Аллах и пусть он проживет тысячу лет!

Губы Сафии дернулись от цветистой речи евнуха, но ей удалось подавить смех.

— Но что ты можешь сказать о женщине?

Кто она?

— Я только могу сказать вам, милостивая госпожа, что она женщина знатная. Это все, что я знаю. Она не очень откровенна со мной, хотя я поклялся ей в своей преданности.

Да, он наверняка поклялся в преданности своей новой госпоже в расчете на то, что добьется чего-то для себя. В этом он похож на ее собственного евнуха, Тасина, который состоял при ней почти с самого начала, что, по ее мнению, было неплохо. Женщине, входящей в незнакомый мир гарема, нужно иметь защитника. Сафия слишком хорошо помнила свои первые страшные дни в гареме. Она строго посмотрела на евнуха.

— Ты знаешь, где мои комнаты, Джинджи? Когда твоя госпожа вернется из бань, ты должен привести ее ко мне. Понял?

— Да, госпожа, — нервно ответил он.

Сафия слегка улыбнулась и, обойдя стоявшего на коленях евнуха, вышла из комнаты. Джинджи едва успел подняться, когда в комнату ворвалась Сейесте, сгоравшая от любопытства.

— Что ей было нужно? — спросила хозяйка комнаты.

— Она хочет увидеть мою госпожу, когда та вернется из бань. — У него был встревоженный вид. — Не опасно ли мне вести туда Марджаллу, госпожа Сейесте? Как я могу ослушаться жену султана, однако я боюсь за свою госпожу.

— Тебе нечего бояться, — сухо ответила Сейесте. — Твоя госпожа не представляет угрозы для жены султана. Вечером ее подарят послу Крымского ханства. Женщины гарема будут развлекать посла, и султан желает сделать подарок принцу Явид-хану в знак гостеприимства. Этим подарком будет Марджалла. Ты, конечно, поедешь со своей госпожой в дом принца. Это лестно для тебя, Джинджи. Мне сказали, что принц не привез своих женщин, когда приехал в Стамбул. Зная о наших знаменитых невольничьих рынках, он собирается покупать здесь новых наложниц. Поскольку ему нужны слуги, ты будешь единственным евнухом в доме принца. Это хорошая возможность для такого молодого евнуха. Если поведешь себя правильно и мудро, сможешь оказаться главным евнухом принца Явид-хана здесь, в Стамбуле. Если же твоя хозяйка сумеет понравиться ему, можешь считать, что тебе вдвойне повезло. — Она широко улыбнулась ему.

Голова Джинджи закружилась от слов Сейесте. Это в самом деле невероятная удача! Сейесте совершенно права. У него появлялась возможность стать главным евнухом в гареме принца! У его красивой хозяйки появился исключительный случай стать любимой женщиной принца, не имея соперниц по крайней мере до того, как принц не возжелает других женщин, которые, если повезет, появятся скоро. Именно ему предстоит ходить по невольничьим рынкам и выбирать изысканных красавиц, которыми он будет соблазнять своего нового хозяина.

— Принц — молодой человек? — спросил он, неожиданно сообразив, что если это не так, все его надежды напрасны. Что, если этот принц — высохший старик?

— Он не молод, — сказала Сейесте, — но, говорят, в расцвете жизненных сил.

Евнух удовлетворенно кивнул: хорошо, мужчина, полный сил, и скорее всего с хорошим аппетитом на сладкую женскую плоть.

— Это хорошая новость, — сказал он Сейесте очень сдержанно. — Благодарю тебя, что ты, госпожа, поделилась со мной. Скажи, госпожа Сейесте, знает ли уже моя хозяйка о своей новой участи?

— Не думаю, что ей сказали, — ответила Сейесте, — но мне не приказывали скрывать от нее эту новость. Ты, наверное, должен сказать ей, что ее ждет, прежде чем отвести ее к жене султана. Интересно, что нужно от нее госпоже Сафии?

— Значит, мне нужно отвести ее? — беспокоился евнух.

— Нет причин, которые могут помешать тебе, — последовал ответ. Говоря это, Сейесте уже решила, что известит валиду о намерении Сафии. Она пристально посмотрела на евнуха. — Что госпоже Сафии нужно от тебя, Джинджи?

— Она хотела узнать о моей госпоже, но я мало что мог ей рассказать, — ответил евнух. — Госпожа Марджалла очень замкнута.

— Она все еще напугана, — мудро заметила Сейесте. — Новые рабыни обычно так и ведут себя. Бедняжка. Конечно, последние месяцы она попадала из одной беды в другую. Ну, как только она спокойно заживет во дворце принца, уверена, она расцветет. — Она подарила ему дружескую, почти заговорщицкую улыбку. — Почему бы тебе не пойти в бани, Джинджи, и не рассказать своей госпоже о том, как вам обоим повезло? А потом идите прямо к жене султана.

Он низко поклонился.

— Хорошо, госпожа Сейесте, — сказал он, стараясь скрыть свое нетерпение.

Он хотел рассказать эту новость Марджалле. Он не торопился, пока уходил от Сейесте, но когда она уже не могла его видеть, он почти бегом бросился вниз по лестнице со второго этажа женской половины дворца, где была комната Сейесте, и дальше, по крытой галерее к внутреннему дворику. Когда он добежал до бань, ему пришлось остановиться и перевести дух, чтобы с достойным видом показаться перед другими.

Войдя в большую, наполненную паром комнату, он остановил какую-то рабыню и робко спросил:

— Ты не знаешь, где моя госпожа, Марджллла, которую собираются дарить принцу Явид-хану? У нее рыжие волосы.

— Сейчас ее растирают, — ответила служанка, — ты найдешь ее вон там, около фонтанов с голубыми изразцами, — и показала пальцем, куда нужно идти.

Следуя в направлении, указанном служанкой, Джинджи пересек комнату и увидел Эйден, лежавшую на мраморной скамье. Ее умело растирала длинными, гибкими пальцами молодая негритянка. Став рядом с ней на колени, евнух прошептал:

— Госпожа Марджалла, я принес замечательное известие. Она повернула голову и, взглянув на него, спросила:

— И что это за известие, Джинджи? Однако она явно не заинтересовалась новостью.

— Нам выпала замечательная удача, госпожа Марджалла. Мы больше ни единой ночи не проведем здесь! Тебя сегодня вечером подарят принцу Явид-хану. Великий принц — новый посол Крымского ханства! Он не привез с собой гарем, потому что знал о замечательных невольничьих рынках Стамбула. Он собирается заводить здесь новый гарем. Ты будешь первой женщиной в этом гареме! Разве это не замечательно?

Ее серые глаза широко раскрылись от потрясения и горя. Она рукой закрыла рот, чтобы заглушить крик, вырвавшийся у нее. Это он называет хорошим известием? Великий Боже, не может этого быть! Здесь, среди сотен женщин, она могла надеяться, что останется незамеченной до тех пор, пока можно будет выкупить ее. Она продолжала верить, что это обязательно произойдет, несмотря на уверения окружающих в невозможности этого. Конечно, ее выкупят, должны выкупить! А пока она хотела одного — оставаться незамеченной среди множества женщин султанского гарема. Она видела, какой громадный дворец султана и как многочисленны его обитатели. Ее надежды подкрепили хвастливые слова Омара, когда он вел ее и Джинджи в комнату Сейесте, о том, что в султанском гареме больше тысячи красавиц, которые только и ждут возможности попасть в постель султана Мюрада. Она готова была заплакать от облегчения, услышав эту чудесную новость. Она означала, что у нее есть возможность затеряться среди других женщин до тех пор, пока Конн не выкупит ее. А что он сделает это скоро, она не сомневалась.

Теперь она поняла, что снова попала в ужасное положение. Султан собирается отдать ее кому-то другому. А тут еще и Джинджи, такой счастливый от мысли, что она будет первой женщиной в гареме какого-то принца. Ее сердце колотилось, на какой-то момент перехватило дыхание. Потом ей пришла в голову мысль, что этот мужчина может оказаться стариком. А вдруг с ним можно будет договориться и объяснить ему, что ее семья заплатит за нее большой выкуп, если ее вернут целой и невредимой? Выкуп, на который он сможет купить себе женщин. Он должен будет выслушать ее! Он должен будет внять ее доводам! Как может она отдаться другому мужчине? Она — жена Конна. Ее муж любит ее так же, как и она любит его. Как может она вернуться к нему, если на ней будет лежать грех прелюбодеяния? Но что, если ее принудят совершить этот грех? Она не знала, что делать. Она просто не знала, что делать.

Джинджи по-прежнему что-то бормотал, не замечая ее отчаяния.

— Госпожа, жена султана приказала, чтобы ты пришла к ней, когда выйдешь из бани. Это великая честь. А самая большая честь, если бы тебя захотела увидеть мать султана, но это, конечно, невозможно. Нам так повезло, тебе и мне. Я и вправду поверил, что ты родилась под очень счастливой звездой. Великий Осман говорил тебе об этом? Ты ведь ничего не сказала мне о своем гороскопе.

"Не паникуй, — говорила себе Эйден. — Не страшись этого. Если ты не сумеешь держать себя в руках, все будет потеряно. Отвечай спокойно на его вопросы, не позволяй ему понять, что тебе страшно. Страх — это оружие, которое может быть использовано против тебя».

— Осман на самом деле предсказал, — спокойно ответила она, — что я недолго пробуду во дворце султана.

— Эй-й-й! Он знал! Он видел! Скажи мне, госпожа, что еще он видел? Станешь ли ты любимой женщиной принца?

— Этого он мне не сказал, — не удержалась от улыбки Эйден, несмотря на свой страх. Джинджи так откровенно выказал свое честолюбие.

— Ты покоришь сердце принца, я знаю, — сказал молодой евнух. — Я совершенно уверен в этом. Нам выпала удача, моя почтенная госпожа! Мы счастливчики!

Эйден решила, что ничего больше не скажет Джинджи. Он так откровенно поглощен своими планами на будущее, что делиться с ним надеждами на выкуп из рабства глупо. Он, несомненно, сделает все, что сможет, чтобы не допустить этого. Когда она договорится с принцем, она постарается смягчить разочарование евнуха. Ведь у него появятся другие красавицы, которых можно будет превращать в фавориток принца. Она подозревала, что по размышлении он будет доволен таким поворотом дел.

Негритянка кончила свою работу и мелодичным голосом сказала Эйден:

— Госпожа, тебе можно одеваться!

— Я позабочусь о своей госпоже, — важно сказал Джинджи.

— Хорошо, — почтительно ответила негритянка. — Для госпожи уже принесли новые одежды. Пойдемте за мной.

Она привела их в большую комнату, где с помощью многочисленных служанок одевались другие женщины. Открыв встроенный в стену шкаф, негритянка достала бледно-голубые шелковые шальвары, такую же блузу и маленькую безрукавку из темно-синего шелка, расшитую золотой бахромой. К одеянию полагался узкий пояс из блестящих медных колец, похожих на золотые, с которых свисали стеклянные бусы темно-красного цвета, маленькая парчовая шапочка и такие же сандалии. Все это было отдано Джинджи, после чего негритянка поклонилась и вернулась в бани.

— Не думаю, — презрительно сказал Джинджи, — что это те одежды, которые ты должна надевать на сегодняшний вечер. Они недостаточно роскошны, чтобы предстать в них перед султаном.

— А что с моими платьями, которые сшили для меня в Алжире? — спросила Эйден.

— Они хороши, — ответил он, — и, конечно, сшиты из самой лучшей материи. Дей не осмелился бы посылать тебя в обносках. Но в основном это халаты. Дей одел тебя по моде Алжира. Он был уверен, что, когда ты завоюешь покровительство султана, тебя оденут должным образом во дворце султана. То, что ты будешь носить здесь, мало чем будет отличаться от этой одежды. — Он заговорил тише. — Говорят, султан Мюрад любит копить золото, а не тратить его. Он не беден, но известен своей алчностью так же, как и своей похотью.

Говоря это, он залез в карман своих широчайших штанов и вытащил щетку, которой стал расчесывать мокрые и спутанные волосы Эйден.

— Ну вот, — сказал он, окончив работу, — теперь ты можешь не стыдясь показаться жене султана, — и пошел из комнаты.

Эйден последовала за ним.

Она понятия не имела, куда они идут, но Джинджи, казалось, хорошо знал дорогу. Из бань они вышли в большой, выложенный плиткой коридор, потом быстро прошли другой, миновали какую-то дверь и множество узких переходов, последний из которых, по словам евнуха, назывался «коридором жен». Там Джинджи остановился перед большой резной дверью и почтительно постучал. Стражники, стоящие по обеим сторонам двери, не обратили на них внимания. Дверь открыла красивая рабыня. Джинджи сказал ей:

— Марджалле приказали прийти к госпоже Сафии. Рабыня отступила назад и впустила их в комнаты жены султана. Войдя, Эйден остановилась в изумлении. И в Алжире, и здесь, в Новом Дворце, она видела только бани и крошечные комнатушки. Она сама удивлялась, что гарем состоит только из бань и маленьких спален, где жили его обитательницы. Теперь она поняла, что ошибалась. Наверное, в этих комнатушках содержались женщины незначительные. Сейчас она стояла в огромной, великолепно украшенной комнате. Большие окна с одной стороны выходили в сад, впуская вечернее солнце. Стены комнаты украшали деревянные панели, на каждой из которых в традиционном стиле было нарисовано дерево в золоченом горшке, окруженное цветами. На потолке чередовались желтые и голубые итальянские изразцы. На одной стене был изразцовый камин с высоким, конической формы колпаком из чеканной меди. Деревянные полы устилали замечательные шерстяные ковры нежно-розового, темно-голубого и кремового оттенков.

Мебель состояла из низких столиков черного дерева, на которых инкрустация перламутром составляла изящные геометрические узоры, удобных низких диванов, — обитых материей, с шелковыми подушками. Подвесные, напольные и настольные светильники были серебряными, медными и из рубиново-красного стекла. Везде стояли цветы, и, к величайшему удивлению Эйден, в комнате было несколько кошек, одна из которых дружелюбно потерлась о ее ноги. Она нагнулась и погладила белую шелковистую шерсть животного незнакомой ей породы.

— Арслану ты понравилась, — прозвучал мелодичный голос.

Эйден распрямилась и оказалась перед красивой женщиной. Она вежливо поклонилась. Перед ней стояла женщина явно высокого положения. Нельзя было проявлять непочтение.

Невысокая женщина с пышной грудью медленно оглядела Эйден, так пристально, что щеки Эйден вспыхнули. Женщина тихонько засмеялась, заметив это, и потрепала Эйден по руке, успокаивая.

— Прости, что я так внимательно рассматривала тебя, — сказала она, — но я все еще не могу решить, почему валида хочет, чтобы мой господин Мюрад подарил тебя принцу Явид-хану. Ты на самом деле красива. Но как невежливо я веду себя. Я не представилась. Я Сафия, мать принца Мехмета, наследника султана.

Она говорила по-французски с акцентом. Эйден присела в реверансе, хотя в шальварах делать это было неудобно.

— Как мило у тебя получается, — рассмеялась Сафия, — я не видела, чтобы делали реверанс, с детских лет. Ты знаешь, я венецианка. Давай сядем, ты расскажешь, как попала сюда. Бесма, принеси нам что-нибудь, — приказала она находившейся поблизости служанке. Потом пригласила Эйден присесть на устланный подушками диван. — Я знаю, что тебя назвали Марджаллой, но как тебя зовут на самом деле? Мое имя Джульетта Лукреция Фиора Мария Баффо. Сейчас мне больше нравится имя Сафия. Оно проще.

Она дружелюбно улыбнулась Эйден.

— Меня зовут Эйден Сен-Мишель, и я англичанка. До замужества я была фрейлиной королевы. — Ее серые глаза наполнились слезами. — Я хочу домой, — сказала она, и, несмотря на все усилия, несколько слезинок покатились по ее лицу. Она быстро смахнула их.

— Я чувствовала то же самое, когда впервые попала сюда, — сказала Сафия, — но потом меня полюбил мой повелитель Мюрад, и остальное перестало казаться важным.

— Я хочу домой, — повторила Эйден. — Я хочу вернуться к мужу, мадам. Если вы любите вашего господина, вы должны понимать мои переживания. Меня выкрал из семьи негодяй-родственник и продал в рабство ради собственной выгоды! Я не должна быть здесь.

— Но тем не менее ты здесь, — сказала Сафия, — и будет легче, если ты смиришься со случившимся, начнешь жить заново. Другого выбора у тебя нет, Марджалла.

— Есть смерть, — тихо сказала Эйден. — Если я не могу вернуться к своему мужу, Конну, я предпочитаю умереть!

Жена султана была всего на четыре года старше Эйден, но в гареме она прожила больше половины своей жизни. Действительно, некоторые женщины предпочитали покончить с собой, чтобы не жить в рабстве, но нельзя считать это лучшим выходом.

— Чтобы выжить, требуется больше мужества, Марджалла, — сказала она, — а я знаю, что англичане храбрый народ.

— Да, но стать игрушкой мусульманина, — запротестовала Эйден, а Сафия не удержалась и засмеялась.

— Мусульманина! О, Марджалла! Как это похоже на христианина из Европы! Я слышала, что даже между собой они не могут договориться, а твоя Англия виновата больше всех, потому что борется против папы. Мусульмане поклоняются тому же божеству. Христиане называют его Богом, мусульмане Аллахом, а евреи, как говорит мой друг, Эстер Кира, называют его Яхве. Мусульмане такие же люди, как и все, Марджалла. Им разрешается иметь четырех жен. Несправедливо все домашнее хозяйство возложить на одну женщину, заставить ее вынашивать всех детей, которых мужчина хочет иметь. Мусульмане часто держат наложниц, так как не хотят ограничивать себя только одной женщиной. Разве европейские мужчины ведут себя более честно, когда, имея одну жену, заводят любовницу или даже двух? А если это их не удовлетворяет, они задирают юбки всех девушек подряд. Мне кажется, ты неглупая женщина, дорогая моя. У мусульманина много особых привычек, но назвать его неверным, конечно, нельзя.

— Прошу прощения, мадам, — сказала Эйден сдержанно, — но мне по-прежнему хочется домой. Мой муж жив и может заплатить щедрый выкуп, если меня вернут ему. Прошу вас, помогите мне!

Прекрасное лицо Сафии выразило искреннее сочувствие.

— Мне бы очень хотелось сделать это, — сказала она, — и я бы смогла, если бы ты была обычной рабыней, выставленной на продажу на Большом Базаре, но ты не такая. Ты — подарок моего повелителя Мюрада важному лицу в его империи. Вернуть тебя домой — значило бы отнестись с презрением к подарку дея, чего мы, конечно, делать не можем. Смирись со своей судьбой, Марджалла. Я знаю, принц Явид-хан очень привлекательный мужчина и всего на несколько лет старше моего повелителя Мюрада. Тебе очень повезло. Если ты сумеешь порадовать принца, тогда подарок моего повелителя будет считаться счастливым для принца, и я стану твоим другом. Поскольку ты не останешься в Новом Дворце, соперницами мы не станем. Поэтому я могу быть твоим другом. У женщины моего положения не много друзей.

Эйден глубоко вздохнула. Она жила в каком-то странном кошмаре и чувствовала себя козявкой, запутавшейся в паутине голодного паука. Хотя сейчас паук и отсутствовал, она все равно была в ловушке и убежать из нее не могла.

— Со мной будет то же самое? — спросила она Сафию.

— Вероятно, — услышала она честный ответ. — Всегда найдутся женщины, пытающиеся украсть у тебя любовь твоего господина. Твое единственное преимущество — родить ему сыновей раньше остальных. А в конце концов он оставит тебя ради другой женщины, даже если у тебя есть его дети. Тебе повезет, если у тебя останется его дружба и уважение. Это все, на что может надеяться большинство женщин. Тебе будет легче, чем мне. Я имею в виду его мать. Здесь, в гареме, есть две самые влиятельные женщины — мать султана, валида, и мать его наследника. Обычно Hyp У Бану и я не ладим. В течение многих лет моего повелителя интересовала только я, но Hyp У Бану ревновала Мюрада ко мне и пыталась найти других женщин, чтобы отдалить от меня своего сына. И она в значительной степени преуспела. У тебя с Явид-ханом таких трудностей не будет. Он приехал в Стамбул один, в сопровождении нескольких верных слуг.

В этот момент разговор прервался. Бесма принесла заказанные Сафией прохладительные напитки. Она подала кубки из тонкого стекла замечательной работы, наполненные сладким напитком, по вкусу напоминающим персики. Сафия называла его шербетом. Бесма поставила серебряные блюда с вкусными слоеными сладостями из дробленых орехов, изюма и меда. Несчастья не испортили аппетит Эйден, и Сафия улыбалась, видя, как она ест. К своему удивлению, жена султана поняла, что ей нравится англичанка. Она догадалась, почему валида решила подарить девушку Явид-хану. Этим Мюрад даст почувствовать послу Крымского ханства, что тот в долгу у султана. Важно, чтобы англичанка была сговорчивой. Именно с этой целью Сафия старалась подбодрить ее.

— Жизнь совсем не так ужасна, — сказала она. — Когда я впервые попала в Стамбул, я страшно перепугалась, но тогда мне было только двенадцать. Сколько тебе лет?

— Мне исполнилось двадцать четыре, когда мы плыли на корабле из Алжира в Стамбул, — тихо ответила молодая девушка.

"Интересно, — подумала Сафия. — Она выглядит моложе».

— Значит, ты вдвое старше, чем была я, когда меня выкрали. Но страх есть страх, и не важно, сколько тебе лет. Ты, однако, умудрена жизненным опытом.

Эйден засмеялась. Это был искренний, хотя и невеселый смех.

— Удивит ли вас, госпожа Сафия, если я скажу вам, что год назад я была так же наивна, как двенадцатилетняя девочка, какой когда-то были вы? Моя мать и сестры умерли, когда мне было десять, и с того времени мой отец держал меня при себе. Мы жили в деревне, и мой отец никогда не бывал при дворе. Потом он внезапно умер, и я обнаружила, что он доверил королеве не только заботу обо мне, но и попросил ее найти мне мужа, чего сам сделать не успел. Меня устраивала жизнь с отцом — он был исключительно интересным человеком. Но он умер, и королева, замечательная женщина, взяла меня под свое крыло и дала мне место фрейлины. Именно она и нашла мне мужа.

— И ты полюбила его, — сказала Сафия. — Какая ты счастливая, Марджалла. Но теперь та жизнь кончилась. Ты в таком же положении, в каком была я шестнадцать лет назад. Поверь, когда я говорю тебе, что для твоего мужа ты сейчас мертва. Именно так получается, когда в империю привозят женщину-христианку. Для своей семьи она умирает. Вернуться домой ты не можешь, и лучше всего, если ты поймешь это и начнешь новую жизнь с принцем Явид-ханом.

— У меня с Конном так быть не может, — запротестовала Эйден. — У нас необыкновенная любовь, любовь, которая будет длиться вечно.

— Конечно, — согласилась Сафия, — но эта любовь кончилась, Марджалла. Считай, что это было в незапамятные времена. Мой друг, сегодня тебя отдадут красивому и сильному мужчине. Когда он увидит, как ты мила, он сейчас же возьмет тебя в свою постель. Если ты любила своего мужа, значит, ты понимаешь то удовольствие, которое доставляют друг другу два человека, когда они бывают вместе. Разве нужно лишать себя этого удовольствия? Сейчас твоя семья считает, что ты погибла. Кто знает, не утешается ли твой муж с новой женой. Вы были женаты недолго, а мужчины хотят иметь сыновей! Женщина должна понимать это. Твой муж уже начал все сначала. Теперь это необходимо сделать тебе. Если ты вернешься обратно, тебя встретят не очень любезно. Ты станешь изгоем. Тебя будут называть шлюхой или еще более бранными словами. Если он любил тебя так, как ты говоришь, то ему бы хотелось, чтобы ты была счастлива, как, несомненно, счастлив сейчас он сам.

Эйден почувствовала пустоту в душе после слов жены султана. Она осознавала, что говорила ей прекрасная венецианка, и понимала, что скорее всего Сафия права. Никогда не увидеть Конна снова! Никогда не ощутить его прикосновения, его поцелуя! Эта мысль так мучительна! Она не успела зажать рот рукой, и с ее губ сорвался пронзительный стон. Боже милостивый! Как жить дальше? Как может она жить без Конна? Она не знала, что такое настоящее счастье, пока не стала его женой. Слезы побежали по ее бледным щекам, и вся ее душа заныла от собственной незащищенности. Ласковым движением Сафия обняла Эйден.

— Я знаю, Марджалла, знаю, что ты сейчас чувствуешь. Поплачь, мой друг. Выплачь свою печаль сейчас, чтобы вечером, когда принц увидит тебя, он тотчас бы влюбился. А ты с радостью должна принять его.

Несколько минут Эйден рыдала, выплакивая свое горе на пышной груди жены султана. Потом успокоилась и стала задавать вопросы самой себе. Она медленно привыкала к мысли, что придется смириться с неприятной действительностью. Почему же ей все еще казалось, что без Конна она жить не сможет? Она прекрасно жила без него всю свою жизнь, за исключением семи месяцев. Она любила его. Она полюбила его с первого взгляда, а теперь никогда не увидит его. У нее нет ни малейших сомнений, что он доживет до старости. Он будет скорбеть о ней — она не сомневалась в силе его любви и искренности. Но Сафия права. У мужчин должны быть сыновья. Кто-кто, а Эйден отчетливо понимала это, зная историю своей семьи. По крайней мере род Сен-Мишелей не исчезнет, думала она с некоторым удовлетворением. Последняя воля ее отца исполнена, хотя, вероятно, не так, как ему бы хотелось. Она должна подчиниться реальности и не строить воздушных замков.

Подняв голову, она вытерла щеки обратной стороной ладони и дрожащим голосом сказала:

— Расскажите мне, что вы знаете о Явид-хане, госпожа Сафия.

Сафия вздохнула с облегчением. Перелом наступил. Англичанка смирилась со своей участью. Она должна быть благодарна жене султана. Сейчас, когда империя в самом деле открывала свои двери для англичан, эта девушка станет полезным другом.

— Говорят, что он красивый мужчина и хороший человек, иначе его бы не сделали послом Крымского ханства. Он татарин, но я помню, что его мать была рабыней из Западной Европы, хотя не знаю, из какой страны. Скоро ты это узнаешь. Он будет хорошим хозяином, Марджалла!

Сафия немногое могла рассказать о Явид-хане. Но о нем говорили больше хорошего, чем плохого. Это успокоило Эйден. По крайней мере она подружилась с женой султана. Ей казалось, что дружба с Сафией может быть полезной. Заточенные в стенах гарема, женщины тем не менее имели какую-то власть. Она немного расслабилась, радуясь болтовне султанши, лакомясь сладостями и любуясь Арсланом, большим длинношерстным котом, который уютно примостился на коленях у Эйден и довольно мурлыкал, пока она его гладила. Такую картину и увидела валида, когда вошла в комнату султанши. Две молодые женщины, склонив друг к другу головы, о чем-то говорили. Она уже узнала от Сейесте о приходе Сафии. «Что задумала султанша? — недоумевала Hyp У Бану. — Почему она решила поговорить с Марджаллой?» Проскользнув в комнату, она приветливо улыбнулась.

— Какая чудесная картина, дочери мои! О? Марджалла, ты любишь кошек? Эти животные благословлены Пророком. Моя собственная кошка Пери принесла недавно трех очаровательных котят, чьим отцом, я подозреваю, является шкодливый бродячий Арслан Сафии. Не хочешь ли ты котенка? Как раз время отнимать их у матери. Нет, тебе нужно забрать их всех. Во дворце Явид-хана совсем нет кошек, а они Прекрасно уничтожают мышей и крыс.

— Благодарю вас, госпожа, — тихо сказала Эйден. — Я в самом деле люблю кошек и благодарю вас за подарок.

— А сейчас, Сафия, я забираю у тебя Марджаллу. Мы должны выбрать ей одежду для сегодняшнего вечера.

— Нет, нет, уважаемая мать, в этом нет нужды. У нас одинаковый цвет волос, а я недавно получила новые красивые одежды.

— Ты щедра, Сафия, — сказала мать султана, — но, увы, Марджалла намного выше тебя ростом. Боюсь, что одеть ее может только портниха.

— Тогда я иду с вами, уважаемая мать! Эйден вертела головой и смотрела то на одну, то на другую женщину. Почему они борются за нее? — недоумевала она. Все это казалось ужасно глупым.

— Я доверяю твоему изысканному вкусу, — шелковым голосом сказала Hyp У Бану. — Пойдемте, дорогие мои.

Она повернулась и выскользнула из комнаты, они пошли следом.

Портниха была чрезвычайно почтительна и к валиде, и к жене султана. Она критически оглядела Эйден и сказала:

— Цвет ее волос почти такой, как у госпожи Сафии. Я предлагаю одеть ее в зеленое.

— Нет, — ответила Hyp У Бану. — Я не могу не согласиться, Латифа, что зеленый замечательно пойдет ей, но для сегодняшнего вечера мы должны выбрать что-то, что сможет еще больше выделить ее, когда ее будут показывать послу. Найди что-нибудь сиреневое.

Латифа закивала.

— У тебя острый глаз, госпожа! — с восхищением сказала она и торопливо побежала искать одежду. Через несколько минут она вернулась, нагруженная шелковыми и атласными одеждами. Разложив их по дивану, она подняла широкие шелковые шальвары из тонкой материи с полосками темно-лавандового цвета и золотой парчи. Манжеты на лодыжках были из парчи, расшитой жемчугом и красными бусинами. Валида удовлетворенно кивнула. Потом им показали короткий корсаж без рукавов из шелка цвета светлой лаванды, обшитый жемчужинами, красными стеклянными бусинами и кусочками жадеита. Валида снова одобрительно кивнула. Затем их вниманию предложили третий предмет туалета — длинный плащ. Он был сделан из фиолетового атласа с подкладкой из шелка цвета лаванды и отделан по краям так же, как и корсаж. Его застежка была сделана из камня цвета лаванды, вырезанного в форме цветка.

— Ну что ты думаешь, Сафия? — спросила Hyp У Бану.

— Сама бы я не смогла придумать такое одеяние, — с восхищением сказала Сафия. — Ты права, уважаемая мать, это великолепно.

Валида с удовлетворением улыбнулась. Кое-чему она еще могла научить жену своего сына. Она не сомневалась, что Сафия вскоре будет появляться перед своим повелителем и хозяином в одеждах сиреневого цвета. Потом она Взглянула на англичанку, которая все это время стояла молча.

— Тебе нравится, что выбрала я, Марджалла? Важно, чтобы сегодня вечером тебе было удобно. Первые впечатления для мужчин самые важные. Говори мне правду, дочь моя. Если ты предпочитаешь зеленое, мы оденем тебя в зеленое.

Она говорила ласково.

— Нет, госпожа, я полагаюсь на вашу мудрость, — сказала Эйден, понимая, что, несмотря на заботливый тон валиды, той хотелось бы, чтобы она с ней согласилась. Она тоже может быть полезной, если подружиться с ней. Эйден вдруг поняла, что начинает думать так же, как эти женщины. Это потрясло ее.

— Очень хорошо, Латифа. Проследи, чтобы рабыни принесли эти одежды в комнаты Сейесте. Добавь шапочку, сандалии и золотой пояс.

Портниха почтительно поклонилась матери султана, и, не говоря больше ни слова, Hyp У Бану повернулась и вышла из комнаты. К удивлению Эйден, рядом с ней оказался Джинджи.

— Ты должна вернуться в комнаты Сейесте и отдохнуть перед вечером, госпожа, — сказал он. Сафия тихонько подтолкнула Эйден.

— Помни, что я сказала тебе, дорогая Марджалла, и не бойся. В конце концов, Явид-хан всего лишь мужчина. — Она лукаво засмеялась. — Я повидаю тебя, когда ты устроишься, друг мой, — сказала она, а потом тоже поспешно ушла.

Джинджи повел Эйден по извилистым коридорам Нового Дворца к комнатам Сейесте. «Я никогда не научусь разбираться в этом огромном дворце», — думала Эйден. Сейесте дала ей матрас и указала место на полу, где можно лечь. В комнате было пять девушек, но ни одна из них не обратила внимания на Эйден. Они не были заинтересованы в дружбе с ней.

— Ты должна отдохнуть, — сказала Сейесте, — а потом поужинаем. У тебя есть время поспать, если хочешь.

Эйден хотелось заснуть. Если она не заснет, то будет думать, думать о том, что случилось с ней, думать о своем красавце Конне, думать о том, что ей сказала Сафия. Ей снова захочется плакать. На самом ли деле женщин, которые попадали в рабство в Берберию, их семьи считали погибшими? Если она расскажет принцу свою историю и тот вернет ее в Англию, неужели Конн отвернется от нее? Поверит ли он, что она выбралась нетронутой? Зная репутацию турок, заслуженную или нет, поверила бы она сама в это, если бы такое случилось с кем-то из ее подруг? Она сомневалась. И эти сомнения начали убеждать ее в том, что, вероятно, Сафия права. Для Конна и своей семьи она мертва.

Это была пугающая мысль, и если она верна, значит, вся ее жизнь до сегодняшнего дня кончилась. Она стала ребенком, несведущим и неуверенным, который все должен познавать заново. Но отказаться от воспоминаний она не могла, что бы ей ни говорили. «Конн! — мысленно звала она. — Я жива! Я не умерла!» Она беспокойно ворочалась на своем матрасе. «Со мной будет истерика, если я не остановлюсь», — думала она. Она сделала глубокий вздох, потом еще несколько. Постепенно она взяла себя в руки. «Сафия права, — решила она. — Я здесь, и мне нужно использовать свое положение как можно лучше», Она чувствовала усталость. День был таким долгим. Ее отяжелевшие веки опустились, и через минуту она спала глубоким исцеляющим сном.

Глава 11

Султан принимал принца Явид-хана, посла Крымского ханства, в саду, прилегающем ко дворцу. Хотя уже стемнело, сад был ярко освещен факелами и фонарями, вывешенными у фонтанов, вдоль дорожек и на деревьях. Сад был красив и ухожен, дорожки засыпаны девственно-белой мраморной крошкой. На лужайке стоял большой навес из резного позолоченного дерева, сиявшего в свете фонарей, будто чистое золото. Под навесом поставили огромный диван, обитый алым атласом, расшитым золотыми звездами. На диване сидели султан Мюрад и его почетный гость.

Сыну Hyp У Бану было около тридцати пяти. Он был худощав, среднего роста, с томными черными глазами и бледной кожей. Волосы и коротко стриженная борода — светло-рыжие. В отороченном черным мехом халате, на золотой парче которого выделялись бархатные тюльпаны, он являл вид настоящего восточного владыки. На голове красовался тюрбан из шитой золотом материи, украшенный огненными рубинами, с золотым эгретом посредине, вставленным в держатель из чистого золота.

Слева от Мюрада сидела его мать, великолепная в своем темно-синем широком платье, расшитом золотой нитью, жемчугом и бриллиантами. На голову она накинула вуаль из золотистой кисеи, прошитой искрящимися металлическими нитями. На груди — цепь из бриллиантов и изысканных жемчужин. Она использовала свое положение матери султана и не закрыла лицо, хотя этого не сделала ни одна из наложниц султана. Мюрад получал удовольствие, показывая новому послу Крымского ханства прославленных красавиц своего гарема. Обычно он не допускал такой вольности, но гостя принимали на его собственной половине. Кроме султана, Явид-хан был здесь единственным настоящим мужчиной. Рядом с диваном, на более низком сиденье, сидела окруженная разноцветными бархатными подушками его красавица жена Сафия вместе с полудюжиной других его любимиц, женщин, которые нравились ему в постели. Их называли «счастливицами». Некоторые из этих женщин даже родили ему дочерей. Они были похожи на ослепительных разноцветных бабочек. Сафия сидела ближе всех, прислонив голову к колену султана. Сегодня султанша была одета в зеленое и золотое.

Среди клумб с розами стояли высокие клетки с певчими птицами. Женщины гарема в красивых одеяниях прогуливались рука об руку по дорожкам, восхищаясь сентябрьскими цветами и лакомясь фруктовым шербетом и вкусными сластями. Этот спектакль никто не мог оценить лучше, чем Явид-хан.

— Я бы хотел, — сказал он султану, — чтобы все мои вечера в Стамбуле были такими же приятными. Но как может такой, как я, надеяться на подобное совершенство, мой повелитель?

Мюрад улыбнулся. Он не был глупцом, но изысканную лесть любил.

— Я собирался сделать все, чтобы для тебя эта ночь стала еще более приятной, Явид-хан, — сказал он. — Я знаю, что ты приехал в Стамбул без своих женщин. Так ли это?

На мгновение губы Явид-хана затвердели, но потом он сказал:

— Именно так, мой господин.

— Значит, — усмехнулся Мюрад, — сплетни оказались правдой, Явид-хан. Ты и в самом деле хочешь воспользоваться нашими знаменитыми рынками рабов. На Большом Базаре можно найти много красавиц, самых разных. Там есть невероятные женщины! Все, начиная от двенадцатилетних девственниц до опытных женщин. Есть женщины на любой вкус. Иногда я тайком хожу туда не покупать, а просто посмотреть на выставленную там красоту.

— Я не помню, чтобы ты когда-нибудь вернулся оттуда, не сделав хотя бы одной покупки, которая делала бы тебе честь, — усмехнулась валида. — Мой сын — коллекционер, он собирает красоту. Разве это не так, мой лев?

Он улыбнулся ей ласковой улыбкой, с видом мальчишки, которого поймали на краже фруктов из сада.

— Увы, Явид-хан, моя мать не обольщается на мой счет. И она права.

— Твоя слава идет впереди тебя, мой повелитель. Мой отец разыскивает самых красивых девушек, чтобы каждый год посылать тебе дань, — ответил принц.

— Когда мы узнали, что ты приехал один, не считая немногих слуг, — сказал султан, — мы решили, что должны помочь тебе собрать новую коллекцию красавиц. Как раз сегодня прибыл корабль от дея Алжира, и среди даров, которые он послал мне, есть красивая женщина, которую я собираюсь подарить тебе.

Мюрад посмотрел на главного евнуха, стоящего за его спиной.

— Приведи женщину, Ильбан-бей, — приказал он. — Она — редкостное создание, — добавил он, повернувшись к принцу, — знатная английская женщина, взятая в плен берберийским кораблем. Я люблю свою жену, а у нее рыжие волосы, вот потому мне часто присылают женщин с рыжими волосами. Они редко встречаются в наших землях. Конечно, это делается для того, чтобы сделать мне приятное, но никто не может заменить мою совершенную жемчужину, — закончил он, проводя рукой по волосам Сафии.

Явид-хан улыбнулся и теплыми словами поблагодарил султана. При этом подумал, что как раз сейчас женщина — совсем не то, в чем он нуждается и чего хочет. Тем не менее при сложившемся положении отвергнуть подарок невозможно.

— Не благодари, пока ты ее не видел, — сказал султан, широко улыбаясь. — Поблагодаришь меня потом. А когда она родит тебе сына, ты еще больше будешь благодарить меня. Говорят, англичане — отважная, красивая и умная нация. Некоторые из них уже много лет приезжают в Левант торговать, но скоро я дам позволение на открытие посольства. Знаешь ли ты, что Англией правит королева-девственница? Забавно. И тем не менее они такие же, как мы с тобой.

— Я мало знаю об англичанах, — ответил Явид-хан. — В Крым они не приезжают.

Вдруг раздался голос султанского глашатая, обращенный к гостям:

— Молчание! Молчание! Наш повелитель, султан Мюрад III, защитник веры и тень Аллаха на земле, будет показывать свой подарок, знак уважения новому послу Крымского ханства, принцу Явид-хану, сыну великого хана Девлета, правителя Крыма! Молчание! Смотрите и восхищайтесь щедростью нашего великого султана Мюрада III. Пусть покажут дар!

— Пусть покажут дар! — эхом отозвался гарем. Из дальнего, затемненного конца сада, с центральной дорожки, лежащей между рядами роз, послышался шорох гравия под загрубелыми пятками рабов. Затем, сначала в полумраке, а потом в полосе света фонарей, освещающих лужайку, показалась четверка необыкновенно высоких, очень горделивых и красивых черных рабов, одетых в белые панталоны, с леопардовыми шкурами, свисающими через одно плечо. Они несли паланкин из чистого серебра, закрытый разлетающимися занавесками из кисеи бледно-золотистого цвета с металлической нитью. Подойдя к дивану, где ожидали султан и его гость, они остановились и бережно поставили паланкин на землю перед своим повелителем и господином. Как джинн, из ниоткуда появился Ильбан-бей. Он медленно подошел к паланкину, протянул похожую на птичью лапку руку и отдернул занавески с одной стороны.

Наступила выжидательная тишина, когда главный евнух вывел из паланкина плотно закутанную женщину. Он подвел ее и поставил напротив султана и принца. Потом, дав им минуту, чтобы они могли рассмотреть ее, снял тонкую золотистую чадру, закрывавшую ее лицо, и такое же покрывало с головы. Затем главный евнух снял с Эйден длинный плащ, а потом и короткий корсаж, обнажив ее грудь. После этого он отступил назад.

— Ну, мой друг, — сказал султан, — вот мой дар. На его губах играла улыбка, а голос звучал весело для окружающих. Но и валида, и жена султана услышали в нем что-то такое, чего не услышали другие. Мюрад недоволен. Бросив на него быстрый взгляд. Hyp У Бану увидела, что его глаза похотливо осмотрели Марджаллу.

Ему явно жаль терять привлекательную англичанку, но теперь он ничего не мог сделать. Явид-хан коротко;, взглянул на Эйден.

— Она очень красива, мой господин, и это очень щедрый дар, — сказал он.

— Сегодня ты возьмешь ее с собой в свой дворец, друг мой, — сказал султан. — Она не девственница, как сказали мне, поэтому ты можешь сразу же получать удовольствие с ней.

Он махнул рукой Ильбан-бею.

— Проследи, чтобы она была готова к поездке, — приказал он.

Главный евнух поклонился и, надев на Эйден ее корсаж, дал рабу знак поднять остальные одежды и торопливо увел ее. Когда гости не могли его слышать, он сказал:

— Ты поедешь с принцем на его каике. Его дворец находится на берегу, к северу от города. Джинджи с твоими вещами уже отправили туда. Сейчас я оставлю тебя с Омаром, — он махнул рукой евнуху, который тенью шел за ними. — Мне нужно торопиться, чтобы определить девушку, которая будет делить ложе с повелителем Мюрадом сегодня ночью. Он очень огорчился, лишившись тебя. Здесь валида и я немного ошиблись. Ты сразу же понравилась султану. Может быть, это потому, что ты похожа на изваяние, Марджалла. Удачи тебе с Явид-ханом, и помни, что ты — дар султана. Если принц останется доволен тобой, знай, у тебя в гареме будут влиятельные друзья. Понимаешь, о чем я говорю?

— Да, господин, понимаю, — ответила Эйден. К ее удивлению, Ильбан-бей потрепал ее по руке и торопливо ушел.

— Его хорошо иметь в друзьях, — сказал Омар.

— Я думаю, что врагом его иметь опасно, ответила она.

Омар кивнул.

— Ты не глупа, Марджалла, — сказал он, помогая ей надеть плащ, закрывая ей волосы и завешивая лицо чадрой.

Проведя ее через лабиринт сада с помощью белокожего мальчишки-пажа, который освещал им дорогу, неся пылающий факел почти такой же величины, как и он сам, он привел ее к пристани, где стояли дворцовые лодки и где их ждала лодка принца.

— Здесь ты будешь в безопасности, — сказал Омар, помогая ей забраться в лодку. — Пусть сопутствует тебе удача!

Потом повернулся и грубо заговорил с гребцами принца. Она улавливала слова: «женщина принца… смотрите за ней хорошенько… султан в ярости…"

Омар ушел, торопливо поднявшись по покатому склону в дворцовый сад.

Она осталась одна. Гребцы не осмеливались даже тайком поглядывать на нее, ведь она — собственность их господина и, стало быть, не предназначалась для их глаз. Ей ничего не оставалось, как сидеть и ждать принца Явид-хана, вершителя ее судьбы. Она не разглядела его, ведь и Hyp У Бану, и Сафия предупреждали ее, что ей следует держать глаза скромно опущенными. Мюрад фанатично относился к правилам поведения, а в Оттоманском мире воспитанная женщина в подобном положении глаз не поднимала. Однако из-под ресниц Эйден бросила взгляд на принца, но единственное, что удалось заметить, — он не Стар и не уродлив.

Она осмотрела каик, в котором сидела. При свете факелов, горевших на мраморной пристани, около которой стояли лодки, можно было кое-что разглядеть. Она не очень хорошо рассмотрела наружные борта каика, но ей показалось, что они покрыты темным лаком, а декоративная резьба инкрустирована пластинками из золота. Уключины лодки — серебряные, как и рукоятки весел. Посмотрев вверх, она увидела голубые, синие, серебряные и золотые полосы лодочного тента. Низкое сиденье внутри обтянуто темно-синим шелком и обложено подушками таких же цветов, которые были на тенте. Эйден вздохнула и подумала, долго ли ей придется сидеть и ждать Явид-хана. Неожиданно для себя она заснула, убаюканная мягким покачиванием лодки.

Явид-хан долго смотрел на женщину, спящую в его каике. Темный шелк дивана оттенял ее светлую кожу. Обычно суровые черты его лица смягчились улыбкой. Как спокоен ее сон, но ведь, в конце концов, у нее не было страшных воспоминаний, которые населяли его сны. Он вошел в лодку и тихо приказал гребцам:

— Поехали.

Умело маневрируя, гребцы вывели каик в главный пролив, называемый Босфором. Потом спокойными и ритмичными движениями погребли на север, туда, где Босфор заканчивался, вливаясь в Черное море. На этом месте и стоял дворец Явид-хана, обращенный в сторону его родины, Крыма.

Он посмотрел на Эйден, протянул руку и потрогал один из ее локонов. Волосы были похожи на расплавленную медь и мягки на ощупь. Он не знал, какого цвета ее глаза, но мать султана уверяла его, что они светлые. Не такие небесно-голубые, как его собственные, но тем не менее светлые. Светлая кожа, рыжие волосы и светлые глаза. Никогда раньше не видел он женщин, похожих на нее, хотя, несомненно, он видел множество блондинок. Такой была его собственная мать, но цвет волос этой рабыни был удивителен. Он решил, что ее лицо ему нравится. Она не красавица, как валида Hyp У Бану или султанша Сафия. У нее нет надутых губок и детской миловидности, свойственной многим молоденьким женщинам. Нет, ее лицо гораздо привлекательнее, с высокими скулами и подбородком с ямочкой. Она высокая, но неширокая в кости. Ему было интересно, какой у нее голос, и говорит ли она на языке, который был бы ему понятен. Новая женщина полна неизвестности и интересна для изучения. Какая жалость, подумал он, что в этот период жизни его не интересуют женщины. Он жалел, что не мог сказать об этом султану, но от подарка величайшего правителя мира нельзя отказываться. Он понял, что, увидев эту женщину, Мюрад неохотно расстался с ней.

Бедный Мюрад. Он громко засмеялся, и Эйден вздрогнула, проснулась и села с пылающими щеками и изумленно открытым ртом. Явид-хан протянул руку и снял тонкую материю, которая едва прикрывала ее лицо. Он взял в ладони ее лицо, поглаживая пальцами нежную кожу, и тронул большим пальцем ее губы. На него смотрели широко открытые глаза. Он увидел, что они серебристо-серые.

— Ты говоришь по-турецки? — тихо спросил он.

— Учусь, — медленно ответила она.

— Скажи, на каком языке ты умеешь говорить?

— На нескольких. На моем родном английском, на французском…

— Я говорю на французском, — сказал он, переходя на этот язык. — Моя мать — француженка.

— Вот почему у вас голубые глаза. Явид-хан почувствовал, что опять улыбается.

— Вот поэтому они и голубые, — согласился он.

— Куда мы едем, мой господин? — Эйден вдруг вспомнила, как должна вести себя.

— Твоим новым домом будет дворец, который стоит в том месте, где кончается Босфор. Из дворца ты сможешь увидеть Черное море.

— Все это так чуждо мне, — тихо сказала она.

— У тебя есть служанка? Ты будешь первой женщиной в этом доме.

— Дей Алжира послал меня в Стамбул с евнухом по имени Джинджи. Если можно, господин, мне бы хотелось, чтобы рядом со мной были женщины. Мне непонятно, почему одевать, раздевать и мыть меня должен мужчина, даже если он и не мужчина…

— Мы пошлем завтра этого Джинджи на рынок, чтобы он купил для тебя нескольких служанок, — ответил Явид-хан.

— Мой господин, не могу ли я сама поехать в Стамбул? Не потому, что я не доверяю Джинджи, а просто мне хотелось бы самой выбрать этих женщин. Джинджи недостаточно хорошо знает меня, чтобы подбирать мне подруг.

— Не вижу ничего плохого в этом, — ответил он, — при условии, что у тебя будет должное сопровождение. Каких женщин ты бы предпочла?

— Не знаю точно, но, вероятно, таких, как я, которые недавно попали в рабство и всего боятся.

Ее слова заставили его задуматься. Ему понравилась ее доброта.

— Ты боишься меня?

Его голубые глаза с любопытством рассматривали ее.

— Да, — честно призналась она.

— Не нужно бояться. Объясни, откуда этот страх?

— Не знаю, чего мне ожидать от вас, мой господин. Год назад в это время я была девушкой, оплакивающей смерть своего отца, который был моим единственным родственником. Семь месяцев назад моя королева выдала меня замуж. Около трех месяцев назад меня похитили и продали в рабство. В последний год все происходило так быстро. До того времени моя жизнь была спокойной и упорядоченной. А теперь я сижу в лодке с незнакомым человеком, который, как мне говорят, будет моим хозяином. Мне страшно, господин. Разве вам непонятно, почему?

— Тебе не нужно бояться меня, Марджалла. Я буду совершенно откровенен с тобой, когда скажу, что, если бы ты не была подарком от моего сюзерена, я бы не принял тебя. Но выбора у меня нет. Ты будешь жить в моем доме, и я постараюсь, чтобы ты была счастлива и чтобы тебе было спокойно, насколько это возможно при данных обстоятельствах.

Слова сорвались с ее губ прежде, чем она подумала:

— Вы не любите женщин, мой господин? Она слышала, что есть такие мужчины. Явид-хан не обиделся, этот вопрос развеселил его.

— Ты спрашиваешь, не предпочитаю ли я храм Содома храму Венеры? Отвечаю — нет. Мне очень нравятся женщины.

— О! — Лицо Эйден вытянулось. Он не хотел ее. Еще одно унижение. Снова в этой игре она оказалась проигравшей. Казалось, победителем был только Кевен Фитцджеральд, пусть сгорит его проклятая душа в аду. Потом обида оттого, что он отвергает ее, начала стихать, и новая мысль пришла ей в голову.

— Если вы не хотите меня, мой господин, почему бы вам не обратиться к моей семье за выкупом. Мы очень богаты, и мой муж хорошо заплатит, если меня вернут.

То, что было сказано раньше Сафией, не имело значения. Лучше в Англии вынести позор пленения, чем оказаться проданной из дома Явид-хана. Ведь она ему не нужна.

— Продать женщину — подарок султана, даже если она продана на родину, — нарушение этикета, Марджалла. Тон, которым это было сказано, не сулил никаких надежд. Он сидел, глядя перед собой, не дотрагивался до нее и не говорил с ней больше до тех пор, пока они не приехали во дворец. Потом он провел ее от каика через темный сад в дом, где дожидался Джинджи. Пока евнух суетливо бросился вперед, надувшись от собственной важности, принц прикоснулся к ее лицу и тихо сказал:

— Спокойной ночи, Марджалла. Надеюсь, ты будешь хорошо спать.

Следя, как он уходит по коридору, она почувствовала легкое сожаление. Что он за человек? Что ему нужно от нее? Если она не нужна, почему он настаивает на том, чтобы она осталась в его доме? Будет ли султан на самом деле оскорблен, если ее семья выкупит ее у Явид-хана?

Неужели великий правитель будет помнить пленную рабыню?

— Почему ты не идешь с ним? Ты уже рассердила его? — негодовал Джинджи. — Нельзя обижать великого принца.

— Замолчи! — резко приказала она перепуганному евнуху, проявив характер впервые со дня своего пленения. — Сегодня принцу я не нужна. Наверное, он проявил вежливость и хочет, чтобы я отдохнула после долгого путешествия.

— Конечно, госпожа Марджалла, конечно! Почему я сам не додумался до этого! — Он весь сиял.

— Правда, почему ты в самом деле не додумался? А теперь покажи мне мои комнаты. Почему ты заставляешь меня стоять в дверях, как нищенку?

Она рассмеялась, когда он бросился провожать ее в комнаты. За сегодняшний день она поняла одно — в мире гарема женщина должна командовать, иначе это будет делать евнух. Она наблюдала сегодня, как вели себя со слугами и Сафия, и Hyp У Бану. Они всегда были хозяйками положения.

— Завтра, — продолжила она, — с разрешения моего господина Явид-хана ты и я поедем на рынок рабов в городе и купим целую стаю девушек, чтобы они прислуживали и не давали мне скучать. В этом доме одни мужчины. Забери у меня тяжелый плащ и подай мне одежду на ночь. Ты принес котят, которых мне обещала валида? Я хочу взглянуть на них перед тем, как лягу спать.

Он вился вокруг нее, как маленькое насекомое, отчаянно пытаясь показать, что он с ней ровня. Сняв с нее одежды, он подал ей удобный халат, удивляясь следам, которые оставил на ее бедрах тяжелый золотой пояс с его причудливыми жемчужными украшениями.

— Главный евнух валиды сказал, что котят пришлют тебе через несколько дней, госпожа. Я настоял, чтобы он не тянул. Этот дворец стоял закрытым в течение многих лет, и я видел мышей.

— Надеюсь, не в моих комнатах.

Она быстро прошла через женскую половину дворца, осматривая ее. В середине располагалась большая комната с фонтаном. От нее отходили двенадцать небольших спален с окнами. Кроме того, на женской половине находилась большая, выложенная изразцами баня, которая примыкала к ее личным комнатам. Ее апартаменты состояли из небольшого салона, спальни и нескольких маленьких комнаток для служанок. Было темно, и она не могла сказать, куда выходят окна гарема. При свете дня она увидела, что окна ее салона смотрят на море и в маленький сад. «Для одной женщины слишком много места, — подумала она, — но со временем принц, вероятно, заполнит гарем».

На следующее утро они поехали в город на большом каике, которым пользовались накануне. Принц не забыл своего обещания и дал Джинджи туго набитый кошель.

— Он сказал, — возбужденно тараторил евнух, — что ты можешь купить все, что захочешь. Ты ему понравилась, Марджалла. Я это понял.

Их лодка была достаточно большой, чтобы в ней поместился ее паланкин и четыре черных раба, которые должны были нести его. Они доплыли до города. В паланкине ее доставили на рынок рабов на Большом Базаре. Их интересовал рынок, на котором продавали только женщин. Эйден стало понятно, как ей повезло, что ее не продали с подмостков на общественных торгах. Это было место страданий. Кому могло понравиться положение раба? Но скоро она поняла, что многие были довольны. Для одних это был нормальный образ жизни, они были рождены рабами. Для других — способ выбраться из бедности. Но большинство пленников любили свободу. Многих женщин вырвали из их счастливой прежней жизни. На рынке царило отчаяние.

Женский рынок рабов посещали в основном мужчины, хотя она видела нескольких женщин, плотно укутанных и тщательно охраняемых слугами. Ей хотелось закончить свое дело как можно быстрее. Больно смотреть, как других женщин раздевают догола и ежеминутно осматривают предполагаемые покупатели. Она видела слезы на лицах этих женщин, но печальней всего было выражение полной безнадежности в их глазах.

Заставив Джинджи подвести к ней хозяина рынка, она спокойно объяснила ему, что ей нужны три служанки, желательно европейки. Ей хотелось таким способом помочь хотя бы нескольким своим сестрам, оказавшимся в рабстве.

Хозяин рынка улыбался, показывая желтые зубы, которые, по мнению Эйден, напоминали собачьи.

— Скажи своей милостивой госпоже, у меня есть как раз то, что она ищет, — сказал он Джинджи. С Эйден он говорить не желал, ведь она всего лишь женщина. Но на социальной лестнице она стояла выше его, потому что принадлежала принцу Явид-хану.

Хозяин рынка хлопнул в ладоши и отдал приказание прибежавшему на зов рабу.

У меня есть мать с двумя дочерьми, — сказал он Джинджи. — Они не говорят по-турецки, и похоже, совершенно не способны выучить его. Кроме того, они исключительно глупы, и хотя я крепко надеялся получить что-то за дочерей, оказалось невозможным разлучить их. Всякий раз, когда мы пытались это сделать, они поднимали ужасный крик. И даже пытались убить себя. Клянусь Аллахом, я жалею, что связался с ними. Может быть, твоя госпожа сладит с ними. Я честно рассказываю тебе об этом. Если не сумею продать их вместе, мне, наверное, придется удавить их. Прокормить троих — дорого.

Эйден подняла руку, когда Джинджи собрался перевести ей слова торговца, и сказала:

— Я поняла его, давай взглянем на эту троицу. Их втолкнули в комнату. Вид у женщин действительно был неприглядный: высокие, крупные, с русыми волосами, свалявшимися и грязными. Глаза этих угрюмых созданий горели мятежным огнем. «Не очень обещающее начало», — подумала Эйден.

— Вы говорите по-французски? — спросила она. Молчание.

— Вы немки? Молчание.

— Вы венецианки?

— Нет, госпожа, — сказала старшая женщина, — но мы понимаем язык венецианцев, потому что они торгуют с нашим народом. Мы из деревни, что неподалеку от города Дубровник.

— Вы рождены рабами?

— Нет, мы свободнорожденные женщины! Мой муж перерабатывал рыбу. Мы жили в большом доме, я приготовила дочерям хорошее приданое. Однако последний год дела шли плохо. Мой муж не смог заплатить султану налоги. Пришли солдаты и забрали наших дочерей. Я стала протестовать, а они засмеялись и сказали, что могут и не разлучать нас. А потом забрали и меня. Вот так мы оказались здесь.

— Если я куплю вас, — сказала Эйден, — будете ли вы верно служить мне? Я не могу освободить вас, потому что сама не свободна. Я принадлежу принцу Явид-хану.

— Что мы должны будем делать для вас, госпожа?

— Быть моими служанками.

— Вы купите нас всех вместе, госпожа?

— Да, — сказала Эйден, — я не стану разлучать мать и ее детей. Сколько лет вашим дочерям?

— Одиннадцать и тринадцать, но они умеют трудиться, госпожа.

Эйден повернулась к Джинджи.

— Заплати торговцу за этих троих, и пора возвращаться домой. Нет сил смотреть на все это.

Джинджи критически осмотрел покупку.

— Они некрасивы, — сказал он и понимающе улыбнулся. — Но конечно, госпожа Марджалла, ты поступаешь умно. Принц даже не заметит их. Было бы глупо приводить в дом соперниц до тех пор, пока принц не полюбит тебя.

Он хихикнул и стал торговаться с продавцом, который, получив покупателя, решил, что не должен прогадать в сделке.

— Как вас зовут? — повернулась Эйден к женщине.

— Марта. А моих дочерей Айрис и Ферн.

— Меня называют Марджалла, — сказала Эйден, и, к ее удивлению, это имя не показалось ей чужим. Она поняла, что начинает примиряться с положением, в котором оказалась.

— Мы договорились, госпожа Марджалла! — воскликнул Джинджи. — Этот разбойник, который называет себя честным человеком, признал себя побежденным.

Эйден засмеялась.

— Ax, Джинджи, Джинджи, — ласково пожурила она. — Ты без стыда и совести пытаешься доказать свое превосходство.

— Нет, госпожа, — ответил он с очаровательной улыбкой.

Впервые с тех пор, как он стал ее евнухом, он начал думать, что в своей жизни он добьется успеха. Она поддразнивала его, а это означало, что она начинает чувствовать себя увереннее, привыкая к своему положению.

— Этих женщин нужно прилично одеть, — сказал он Эйден. — Пойдем на улицу, где торгуют одеждой, и купим что-нибудь подходящее для служанок фаворитки принца. Можно пойти в ряды, где продают материи и купить их и для тебя, и для них, но сначала отведем-ка их в женскую баню. По-моему, они давно не мылись. Мы не можем посадить их в каик принца в таком виде. На них кишат насекомые. Думаю, что они много месяцев не мыли волосы.

Повнимательнее приглядевшись к Марте и ее дочерям, Эйден согласилась с ним. Они были невообразимо грязны, что показалось ей забавным. Турки ведь гордились своей любовью к чистоте. Почему они позволили здоровым славянским рабыням дойти до такого состояния?

Скоро она получила ответ на эту загадку.

— Я собираюсь купить вам чистые и приличные одежды, — сказала она Марте, — но сначала вы с девочками побываете в женских банях. Там вас отмоют от грязи. Похоже, что вы не мылись неделями. А ваши волосы! Это позор!

— Баня. — У Марты был растерянный вид. — Наши священники учили нас, что купание противно божьим заповедям. Только через умерщвление плоти можно познать Бога. Прошу вас, не ведите нас в баню, госпожа!

"Проклятие! — подумала Эйден. — Какая невероятная глупость». Но потом довольно резко сказала Марте:

— Ваши священники ошибаются, Марта, но спорить с этим не буду. Вы обещали мне, что, если я куплю вас, вы будете верно служить мне, а безоговорочное подчинение — это часть службы. Я веду вас в бани, где вас старательно вымоют и обиходят. Если не хотите выполнить мое первое приказание, как же вы собираетесь подчиняться мне дальше? Однако можете выбирать. Откажитесь, и я верну вас на рынок. Если подчинитесь, вас ожидает сытая и безопасная жизнь. Я не потерплю неповиновения среди слуг и не потерплю нечистоплотности.

Она сурово посмотрела на женщину, и Марта струсила.

— Мы повинуемся тебе, госпожа, и идем в бани. Эйден кивнула, не говоря ни слова. Они оставили женщину и ее дочерей в женских городских банях. Джинджи прошел с ними внутрь и передал главной служительнице приказ его сиятельной госпожи, возлюбленной Явид-хана. Эйден повеселилась бы, узнав, что наплел ее евнух. Он вышел из бань, сияя улыбкой, и сказал Эйден:

— Мы можем вернуться за ними через два часа. Они будут в полном порядке, госпожа Марджалла.

Потом он с гордым видом шел по оживленным улицам, расчищая путь паланкину Эйден. Сначала они направились в ряды, где расположились торговцы материями. Джинджи помог ей выбрать красивые и практичные материи из хлопка, легкую шерсть и полотно для новых служанок. Она старалась выбрать цвета повеселей. Хотя женщины и были служанками, в душе они остались женщинами. Ей хотелось расположить их к себе, а для этого требовалось совсем немногое.

Сделав покупки, они пошли в лавку торговца, продававшего только дорогие материи. Эйден выбрала себе шелк цвета бирюзы с вытканными на нем маленькими серебряными звездочками, зеленый шелк с широкими золотыми полосками и шелковую кисею бледно-золотистого цвета.

Торговец лез из кожи вон, желая услужить ей. Джинджи не замедлил сообщить ему, что это фаворитка нового посла Крымского ханства в Сиятельной Порте. Если ее хозяин, блистательный принц Явид-хан, будет доволен ее покупками, госпожа Марджалла станет его постоянной покупательницей. Он может заработать на этом, ведь, когда дело касается его фаворитки, щедрость принца неиссякаема.

Эйден понимала достаточно много из того, что говорил ее слуга, и посмеивалась, но не стала огорчать евнуха. Кроме того, это развеселило ее. Она смеялась, чего не делала уже многие месяцы.

Выйдя из лавки, она сказала:

— Ты и в самом деле испорченный человек, Джинджи. Будь поосторожней, чтобы твой болтливый язык не завел тебя в яму, из которой ты, дружок, можешь не выбраться. Просто счастье, что принц не слышал тебя. Ведь он совершенно не интересуется мной. А если и дальше так пойдет, где окажемся мы с тобой?

— Сегодня утром на кухне, госпожа, я кое-что выведал у повара. Хаммид говорит, что принц оплакивает свою жену и сыновей, которые совсем недавно умерли. Я не смог узнать ничего больше, не хотел излишне любопытствовать, чтобы не подвергать опасности твое положение в доме. По крайней мере я узнал, что он настоящий мужчина, госпожа. Со временем ты поможешь ему оправиться от горя, а сейчас других женщин в доме не будет. Нам нужно время, госпожа Марджалла, пусть тебя не беспокоит, что принц холоден к тебе.

— Бедный человек, — сказала Эйден, — я понимаю, что он чувствует, — и она вспомнила не только смерть отца, но к смерть матери и сестер.

В это время они пришли в ряды, где торговали поношенной одеждой. Джинджи с уверенностью, поразительной для человека, пробывшего в Стамбуле всего один день, пошел прямо к прилавку какого-то еврея.

Он успешно сторговал шесть наборов одежды для служанок Эйден: широкие шальвары, блузы и безрукавки, а также пояса, шапочки и сандалии. Все хорошего качества и очень чистое. Заплатив за покупки, они пошли к баням.

— Когда это ты, — спросила Эйден, не сумев сдержать любопытства, — узнал этот город?

— Мой самый первый хозяин жил здесь, в Стамбуле, — ответил евнух. — Я знаю город очень хорошо. С ним связаны мои первые воспоминания, и он для меня как родной дом. Меня превратили в евнуха, когда я был совсем маленьким. Я люблю это место. И мечтаю о том, чтобы закончить здесь свои дни.

Когда они пришли к баням, Джинджи проводил свою госпожу в приемную комнату. Нельзя было женщине долго оставаться на улице, а они не знали, как скоро Марта и ее дочери будут готовы. Однако женщины уже заканчивали. Джинджи передал смотрительнице три комплекта одежды.

— Я сказал, чтобы сожгли те кишащие насекомыми тряпки, которые были на них, когда мы привели их в бани, — сказал он Эйден.

Она усмехнулась.

— Очень мудрое решение, хотя я подозреваю, что бедная Марта очень огорчится, когда узнает, что уничтожено последнее напоминание о ее прошлой жизни.

— Она переживет такую трагедию, — лукаво сказал он. — То, что ты им купила, будет, наверное, самыми красивыми вещами, которые были у них за всю жизнь.

— Она не бедная женщина, — сказала Эйден. — Марта говорит, что ее муж был человеком со средствами.

— Похоже, что она была женой рыбака, — фыркнул Джинджи, — но это не важно. Надеюсь, ее можно будет обучить. С ее дочерьми обойдется без хлопот, но женщина в ее возрасте уже имеет свои привычки, госпожа Марджалла. Надеюсь, что ты поступила правильно, когда купила их. Боюсь, у тебя слишком доброе сердце.

В это время служительница вывела к ним трех женщин, и Эйден и Джинджи ахнули от удивления. Отмытые, Марта и ее дочери оказались очень привлекательными, с красивыми карими глазами и русыми косами. На каждой были светло-голубые широкие шальвары, розовые блузы и коротенькие безрукавки из атласа в розовую и голубую полоску, сандалии, шали в голубых и серебряных узорах, завязанные на бедрах, и маленькие шапочки из серебряной парчи. Все трое выглядели вполне достойно для служанок, о чем Эйден им и сказала.

— Как мило все вы выглядите, разве сейчас вы не почувствовали себя лучше?

— Должна признаться, что купанье совсем не так плохо, но вся эта нагота! Однако сейчас мы одеты ничуть не хуже, госпожа, и я благодарю вас за новую одежду.

Эйден улыбнулась.

— Самое первое, что тебе нужно сделать среди многих прочих вещей. Марта, это выучиться говорить по-турецки. Но теперь мы должны возвращаться во дворец принца. Он не должен беспокоиться.

Они вернулись во дворец Явид-хана. В первый раз увидев дворец в свете заходящего солнца, Эйден была очарована им. Он назывался «Драгоценный Дворец» и действительно был похож на бесценный бриллиант в дорогой оправе. Явид-хан говорил, что он стоит в том месте, где Босфор сливается с Черным морем. Дворец на самом деле был построен на клочке земли вблизи устья Босфора, на выходе в Черное море. Но стоял он на берегу Босфора, а Черное море виднелось из окон дворца.

Драгоценный Дворец построили из белого мрамора. Эйден представила, что на закате или восходе, когда солнце окрасит его своим золотом, зрелище будет необыкновенным. Он стоял близко у воды, а вокруг раскинулся сад. Изящный купол поднимался в центре здания, а открытый портик с колоннами проходил по всей его длине. Личные комнаты располагались в правой части. Левая часть предназначалась для официальных приемов. Великий хан купил дворец для своего сына у наследников какого-то богатого торговца. Им не нравилось, что дворец расположен далеко от центра Стамбула, — многие предпочитали жить ближе к городу. За время, прошедшее со дня смерти торговца, прекрасный сад зарос и одичал: на клумбах разрослись сорняки, заглушив великолепные цветы. С моря, однако, заросший сад казался ярким и красивым.

Глаза служанок Эйден заблестели, когда они увидели Драгоценный Дворец.

— Это здесь мы будем жить, госпожа? — в благоговейном восторге спросила Марта. — У принца большой гарем? Там много женщин?

— Принц, — ответила Эйден, — только недавно приехал в Стамбул, и меня подарили ему вчера. У него нет других женщин, хотя он говорит, что любит их. — Она покраснела, а потом продолжила:

— Джинджи узнал, что принц оплакивает смерть своей жены.

Большой каик ткнулся носом в берег, и его пассажиры вышли. Наблюдая за ними из окна дворца, Явид-хан увидел, что с Марджаллой прибыли еще три женщины. Он улыбнулся про себя. Вот первое, что он узнал о Марджалле. Она не транжирка. Его любимая жена, Зои, была такой же, ей никогда не нужно было ничего лишнего. Она запомнилась ласковой, спокойной, миролюбивой женщиной, к которой обращались другие женщины его гарема. Они верили, что Зои справедливо разрешит все их трудности. Она была красивой женщиной, матерью двух его сыновей и дочери.

И все же его равным образом влекло к женщине, которую он сделал своей второй женой, непоседливой Айше. Как разительно отличалась Айша от Зои. Она могла мурлыкать как котенок, но через минуту взрывалась вулканом. Ее нрав и привлекал и бесил его, но ее непохожесть с Зои очаровывала, заставляла постоянно возвращаться в ее постель. Ее спасительная сила заключалась в том, что Айша никогда никому не завидовала. Ее гнев вспыхивал мгновенно и так же мгновенно утихал. Она тоже родила ему двух сыновей. Его сыновья. Он почувствовал острый приступ боли, которая накатывалась на него всякий раз, когда он вспоминал о своих детях. У него было шесть сыновей и две дочери. Его старшему сыну Давлету, названному в честь деда, в этом году исполнилось бы четырнадцать лет. Самому маленькому, круглощекому, только начавшему ходить, было всего два года. Он подумал о дочерях и почувствовал, как слезы жгут глаза. Старшую родила Зои. Она была совершенной копией своей матери. Ей шел шестнадцатый год, и ее обручили с наследником соседнего ханства. Его младшей дочери, озорному чертенку по имени Лейла, исполнилось семь.

Умерли. Все они умерли. Его сильные, здоровые сыновья, его красавицы дочери, его женщины. Как будто они никогда не существовали. От них не осталось ни следа, ничего, кроме его воспоминаний, а эти воспоминания так горьки. Он не хотел вспоминать. Даже сильный мужчина не может вынести такое. Он снова взглянул на пристань, но Марджалла и ее служанки уже скрылись в доме.

Ему нужно пойти в гарем и посмотреть на них. Может быть, она понравится ему, и он разрешит ей поужинать с ним. Ему грустно, он одинок. Он не обрадовался, когда накануне султан подарил ему Марджаллу, но сейчас думал по-другому. Вся скорбь мира не вернет ему его женщин и детей. Отец послал его в Стамбул, чтобы он начал жизнь сначала, чтобы унял свою тоску. И хотя совсем забыть о ней невозможно да и не нужно, по крайней мере необходимо жить. Он не из тех, кто любит жалеть себя.

Он решительно вышел из своих комнат и по коридору прошел на женскую половину. Ее евнух — как там его зовут? — бросился к нему с неумеренными приветствиями. Он с трудом сдержал улыбку, уж очень евнуху хотелось угодить ему.

— Добро пожаловать, господин принц! Добро пожаловать!

Эйден повернулась и в первый раз по-настоящему разглядела мужчину, который назывался ее хозяином. Она изящно поклонилась.

— Добро пожаловать, господин принц, — и вспомнив, как принимали гостей Hyp У Бану и Сафия, приказала:

— Принеси прохладительного, Джинджи.

Потом усадила принца на место, откуда он мог видеть море. «Он так же красив, как и Конн, — думала она, — но они совсем разные». Про Конна можно было однозначно сказать — красавец. Явид-хан поражал суровым выражением лица. Но вот он улыбнулся, и вся суровость исчезла. Лицо было удлиненным, а подбородок казался высеченным из камня, таким он был твердым и решительным. У него были высокие, четко очерченные скулы, а глаза не раскосые, как у его татарских предков, а ореховидные по форме и ярко-синие. Голова была непокрытой, а волосы оказались рыже-каштановыми.

— Мой господин, я не уверена, правильно ли то, что я делаю, — тихо сказала Эйден. — Боюсь, что мое незнание обычаев этой страны потрясет вас и вызовет отвращение. Умоляю сказать мне, что я делаю правильно и что не правильно.

— Разве женщины не везде одинаковы, Марджалла? — спросил он.

— Из того, что я видела здесь, в Стамбуле, я не думаю, что это так, мой господин.

— Объясни мне, что ты имеешь в виду?

— В нашей стране нами правит королева.

— И ее муж?

— У нее нет мужа. Она королева-девственница, но если она получит супруга, он не будет считаться королем. Только она может короновать его. Он будет просто ее мужем.

Явид-хану стало интересно, и этот интерес отразился на его лице.

— Рассказывай, Марджалла. Расскажи еще что-нибудь.

— Ваши женщины ездят верхом на лошадях?

— Когда-то ездили, — сказал он, — но сейчас уже нет. Женщина должна рожать детей; лучше сыновей, заботиться о своем доме, детях и господине. Вот почему здесь заводят гаремы. Это безопасное место, где женщину ничто не отвлекает от ее обязанностей.

— Какая скучная жизнь у ваших женщин, — сказала Эйден прежде, чем подумала. Но увидев, как в слабой улыбке дернулись уголки его рта, продолжила:

— Наших женщин не запирают. Они ездят верхом, сидят за столом со своими мужьями и родственниками, они учатся и даже танцуют с мужчинами. Вы же не можете сказать, что здешним женщинам позволено все это, мой господин.

— И все же даже в вашей стране слово мужчины — закон. В этом я уверен, несмотря на все, что ты мне рассказала.

— Это правда. Мужчины в моей стране, да и во всех цивилизованных странах Европы имеют больше прав, чем женщины, но мы тоже не бесправны.

— Может ли женщина в твоей стране владеть землей и имуществом?

— Может.

— Но управляет этими землями и имуществом мужчина?

— Не всегда, — сказала она быстро. — Моя золовка — одна из самых богатых женщин Европы. Она создала свое состояние и сама им управляет.

— Но, — сказал он, слегка улыбаясь, — разве она начинала не с денег, которые заработал мужчина? Эйден засмеялась.

— Вы совершенно правы, мой господин, так и было, но она увеличила полученное состояние.

— А ты, Марджалла, ты сама управляла своими землями и имуществом?

— Я была у отца единственной наследницей. Мне было интересно разбираться в управлении поместьем, да и он не возражал. Но все же делами занимался он сам, я же просто наблюдала. Честно признаю, что он все делал сам. — Она кивнула Марте, которая держала кувшин с фруктовым шербетом, не зная, куда бы его поставить. — Сюда, Марта, ставь его на стол. Можешь наполнить кубок моего господина.

— Да, госпожа. — Не поднимая на них глаз. Марта поставила поднос.

Торопливо вошла маленькая Ферн с подносом ореховых пирожных и так же быстро ушла, застенчиво улыбнувшись Эйден и принцу.

— Красивый ребенок, — заметил принц.

— Я купила Марту и двух ее дочерей сегодня утром. Вы сказали, что я могу купить женщин-служанок. — Эйден передала ему пирожное.

— Я ожидал, что ты вернешься с дюжиной хихикающих девушек, Марджалла. Разве этой женщины и ее дочерей достаточно, чтобы прислуживать тебе?

— Прислуживать лично мне? Конечно, мой господин. Зачем иметь больше трех служанок? Если, однако, вы хотите купить слуг, чтобы они прислуживали вам и держали в порядке дворец, вы должны сказать мне об этом. Я до сих пор не знаю, каковы мои обязанности. Он улыбнулся ей медленной улыбкой и сказал:

— Твои обязанности состоят в том, чтобы доставлять мне удовольствие во всем, что я захочу, Марджалла. — Потом он откинулся назад, с удовольствием глядя, как румянец медленно заливает ее щеки. Он протянул руку и ласково дотронулся до ее пылающего лица. — Надеюсь, что мне подарили гурию, а не жеманную экономку.

Она на время онемела, и это позабавило его. Его совсем не рассердили ее слова, ему нравилась ее открытость и откровенность, но раньше он не был хозяином положения, а сейчас стал им.

Может быть, она и была замужем, но, как он подозревал, опыта у нее немного. Он хотел узнать о ней все.

— Я пришел сказать, чтобы ты со мной поужинала сегодня вечером, Марджалла. Ужин будет подан в семь часов.

Он выпил шербет, закусил пирожным, потом встал и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Она была ошеломлена. Чем она рассердила его? Что такое гурия? Она посмотрела на Джинджи, своего единственного советчика в этом незнакомом мире, частью которого она стала.

— Что случилось с ним? — спросила она. Юный евнух сиял от радости.

— Ты понравилась ему, госпожа Марджалла! Я не думал, что он возьмет тебя в свою постель так быстро. Слуги говорили, что он глубоко скорбит о своей семье.

— Что случилось с ними? — спросила она.

— Не знаю, — ответил евнух, — но чувствую, все идет хорошо. Принцу ты нравишься. Теперь настало твое время, Марджалла. У тебя нет соперниц, и сейчас ты можешь завоевать его любовь прежде, чем он начнет обращать внимание на других женщин. Тебе нужен сын! Если ты родишь ему сына, ты никогда не будешь испытывать нужды ни в чем, сколько бы других женщин ни делили с ним ложе.

"Сын, — думала она. — Интересно, был ли ребенок Конна мальчиком?» Она отвернулась, чтобы Джинджи не увидел ее слез. Действительность и в самом деле начинала заполнять ее сознание. Если Конн не войдет сейчас в дверь гарема, не убедится, что до сих пор до нее не дотрагивались другие мужчины, и не заберет ее домой, в Перрок-Ройял, все будет именно так, как говорила Сафия. Для него она умерла. Ей нужно смириться с этим. Как может она сбежать отсюда? Здравый смысл говорил, что это невозможно. Ей следует смириться со своим положением. Если она прогневит Явид-хана, он может избавиться от нее. Он не продаст ее, так как нельзя продать подарок султана. Она будет отдана на милость любой другой женщины или женщин, которые удостоятся его внимания. Ревнивых, злобных женщин, которые лучше ее знают нравы гаремов. Она вдруг вспомнила Hyp У Бану и Сафию и их борьбу за влияние на султана Мюрада. Ей стало страшно.

— У нас немного времени, — болтал Джинджи, — мы должны выкупать и надушить тебя. 0-о-о-й! У нас нет духов. Почему я не купил мускус и амбру, когда мы были в городе? Я должен съездить завтра. Если бы мы не жили так далеко от Стамбула, к нам бы приходили торговки с базара, но здесь… — У него был очень удрученный вид. — Здесь мне все нужно делать самому.

— А мне нравится, — откровенно сказала Эйден, — я иногда смогу ездить в город, что было бы невозможно, если бы мы жили там. Так скучно сидеть взаперти все время.

Джинджи, однако, слушал ее не очень внимательно, потому что копался в ее вещах, разыскивая масло для бани, мыло и притирания, которые бы сделали еще мягче ее нежную кожу.

— Разве женщина должна вести такой образ жизни? — сказала Марта, следуя за мыслью Эйден.

— Но мы здесь, — ответила она, — и ничего нельзя изменить. Марта. Я не думаю, что я могу изменить привычки принца. Разве это не так?

— Правда, госпожа, я тоже так не думаю. Сразу видно, что он мужчина сильный. — И добавила:

— И красивый тоже. Насмотревшись на тех тварей, которые высматривают рабов на рынках, могу честно сказать, что вам повезло. В этом отношении повезло и мне, и моим дочерям.

Эйден позволила проделать над собой ритуал мытья, хотя Джинджи жаловался, что без умелых помощников и необходимых масел и мыла он зря тратит время и умение. Эйден смеялась, глядя на него, и даже Марта улыбнулась, видя, как он суетится. Ферн и Айрис пересмеивались, прикрываясь ладошками, немного страшась, что Джинджи заметит это. Сестрички трепетали перед ним, хотя и не понимали, что он говорит. Джинджи относился к их хихиканью добродушно, ведь теперь он имел возможность распоряжаться. Эйден подозревала, что он просто подражал более старым и опытным евнухам, а неискушенность Эйден в гаремных делах делала его высокомерным.

— Ни одной женщине не выпадала такая удача, госпожа Марджалла! Ты знаешь, как редко женщина достается опытному мужчине. Обычно такую возможность получает какой-нибудь глупый мальчишка или султанский наследник.

— Ты хочешь сказать, что я должна всячески стараться угодить и понравиться принцу сегодня вечером, Джинджи, верно? Ну а если принц только хочет поужинать со мной? Это тебя огорчит?

Джинджи подал ей красивые шальвары, на темно-синей материи которых были золотыми нитками вытканы мотыльки.

— Думаю, принц сам не знает, как ему захочется провести вечер. Это, я подозреваю, госпожа, будет сильно зависеть от тебя.

— Значит, я должна соблазнить принца, Джинджи? — Эйден натянула шелковые шальвары.

— Конечно, нет! — закричал евнух и закатил глаза так, что в какой-то момент стали видны белки. — Это уж слишком. Принц сам поведет тебя по той дороге, по которой он захочет идти, госпожа. И ты должна следовать за ним.

Он помог ей надеть безрукавку такого же темно-синего шелка, как и шальвары. Она была обшита тонкой золотой бахромой. Став на колени, он застегнул на ее бедрах широкий пояс из золоченой лайковой кожи, обильно расшитый мелкими жемчужинами. Пока Марта, стоя на коленях, надевала ей такие же лайковые сандалии, сам Джинджи расчесывал длинные мягкие волосы Эйден. Он бережно разделил локоны, заплел их в одну толстую косу и вплел в нее небольшую нитку крупных жемчужин, прикрепленных к золотой ленте.

— Прошу тебя, встань, госпожа Марджалла! — сказал он. Потом, подбежав к сундуку, вытащил кожаную шкатулку и достал из нее две нитки бледно-розового жемчуга и такие же серьги.

— Это дарит тебе валида, — сказал Джинджи с гордостью и надел на Эйден украшения, добавив несколько золотых и серебряных браслетов из той же шкатулки.

— Это дарит мне мать султана? — Эйден была изумлена. — Почему?

— Потому что она будет твоим другом. Она ревнует тебя к Сафии и пытается оторвать тебя от любимой жены ее сына.

— Мне нужно быть осторожной с этими воюющими женщинами. Они обе должны стать моими друзьями. Разве не так, Джинджи?

Евнух кивнул.

— Именно так! Похоже, что жена проживет дольше валиды, но никогда нельзя быть уверенным. Жизненная тропа имеет способность поворачиваться тогда, когда меньше всего ждешь этого. Поступая тактично, ты можешь извлечь еще одну выгоду. Не мешай этим важным женщинам, не выделяй ни одну из них, и ты завоюешь благосклонность султана. Это совсем неплохо, госпожа Марджалла, и очень выгодно для принца. Кто знает, какие трудности встретит он в своей работе. За такую помощь он еще сильнее полюбит тебя.

Айрис держала перед Эйден круглое зеркало из полированного серебра. Посмотрев в него, Эйден приятно удивилась. В первый раз за всю свою жизнь она почувствовала себя красивой. Может быть, это и не так, но пышность и в то же время простота ее восточного наряда делала ее красивой.

— Тебе нравится, как ты выглядишь, — сказал Джинджи, — но подожди, есть еще одна вещь, которую мне нужно сделать. Сядь! — Он повернулся к маленькой Ферн:

— Неси краску для век и щеточки, которые я показывал тебе. — Он приказал ей это, отчетливо произнося слова, как велела ему Эйден.

Девочка поняла его и побежала исполнять поручение. Она вернулась с маленьким гипсовым горшочком, в котором была краска для век. Евнух осторожно подвел глаза Эйден. Кончив, он сказал:

— Ну, теперь взгляни, госпожа! Превращение было чудесным. Она выглядела так экзотически, что сама едва могла поверить в это. «Если бы Конн и эти глупышки, с которыми я служила при дворе, могли бы видеть меня!.."

— Теперь, — гордо сказал Джинджи, — ты можешь идти к нашему господину. Пошли. Я провожу тебя. К ее удивлению, Марта обняла ее и сказала:

— Да поможет вам Бог, моя госпожа. Джинджи провел ее из гарема в комнаты принца и, открыв дверь, впустил ее внутрь и закрыл за ней.

— Как твой Джинджи соблюдает правила, — сказал принц. — Он мог провести тебя через сад, — и он указал рукой на широкие застекленные окна.

Эйден поняла, что в запущенный сад, который она видела из женской половины дворца, выходили и комнаты ее господина, что показалось ей разумным.

— Думаю, Джинджи боялся, что я заблужусь в этих зарослях, — сказала она, улыбаясь. — Можно нанять садовников из крестьян и расчистить сад? Мне бы очень хотелось увидеть, что же там растет на самом деле.

— Тебе нравится сад? — Он сидел перед низким столиком в удобном белом одеянии, вышитом по глубокому вырезу золотой нитью и персидским лазуритом, так идущим к его глазам.

— Мне нравится сад, — тихо сказала она. Он махнул рукой.

— Сядь рядом, Марджалла. — И одобрительно оглядел ее платье.

Она села рядом с ним, и он протянул руку и потрогал ее волосы.

— Мне всегда кажется, что они горячие, — сказал он с полуулыбкой. — Необыкновенный цвет. Моя мать француженка, и волосы у нее были золотистого цвета. Я всегда думал, что ни один другой цвет не может сравниться с ним, но теперь вижу, что ошибался.

— Я ничего не знаю о вашей стране и вашем народе, — сказала она. — Где находится Крым? Что за народ живет там?

— Моя земля лежит к северу отсюда на берегу Черного моря. Наш народ переселился из Азии очень давно. Нас называют татарами, но сегодня мы так же отличаемся от наших братьев на Востоке, как чернокожий отличается от белого человека. Хотя наши обычаи сохранились, внешность крымских татар изменилась из-за браков с женщинами этого края и, конечно, с женщинами-рабынями, такими, как моя мать, которые становились нашей собственностью. Наш народ гордый, свирепый и преданный. Мы скотоводы и по врожденным способностям, и по характеру. Однако, поселившись в Крыму, мы начали жить и в городах. — Он обнял ее за стройную талию. — Тебе сегодня на самом деле хочется прослушать урок по истории нашего народа, Марджалла? О татарах тебе, вероятно, следует знать одно — их мужчины страстные и сильные любовники.

Он поцеловал ее в плечо.

Ее первым желанием было отодвинуться. Она замужняя женщина. Но потом Эйден заставила себя сидеть спокойно. Прежняя жизнь кончилась, а этот мужчина — ключ к ее будущему. Пока он не сделал ничего, что бы вызвало ее недоверие и неприязнь.

— У меня никогда не было любовников, — тихо проговорила она.

— Разве твой муж не был твоим любовником? Его рот грел и дразнил ее кожу.

— Да, — ответила она, — был. Принц повернул ее к себе и забрал ее лицо в свои большие руки.

— Он не говорил тебе, что твои глаза напоминают грозовые облака, а золотые и черные искорки в них похожи на листья, которые крутит штормовой ветер?

Какую-то долгую минуту Эйден думала, что она задохнется, так трудно стало дышать. Он смотрел на нее ярко-голубыми глазами. Она никогда не видела таких глаз.

Пристально смотрел? Нет, это не те слова. Она не могла оторваться от его взгляда и чувствовала, что тонет в нем.

Отпустив ее лицо, он мягко провел ладонями по ее грудям.

— У тебя такая нежная кожа. Она похожа на самый тонкий шелк из Бурсы, Марджалла, гладкая и прохладная на ощупь.

Эйден почувствовала, как твердеют ее соски под его руками, и щеки ее вспыхнули. Она сглотнула и наконец сумела вдохнуть воздуха. Ее соски плотнее прижались к его рукам. От смущения она закусила губу. Она не девственница, но почему он так смущает ее? Ее сердце громко стучало, и в какой-то момент ей показалось, что она теряет сознание. Она не могла оторвать взгляда от его глаз, потеплевших от улыбки.

— Мне кажется, — сказал он тихо, — что я должен поцеловать тебя, мой бриллиант, — и завладел губами Эйден.

Его губы были твердыми и теплыми, и, к своему великому изумлению, она почувствовала, что ее собственные губы отвечают на его опытные ласки. Ласково, но требовательно он пробежал языком по ее губам, нежно заставив ее открыть их, и его язык оказался у нее во рту.

Касание их языков взорвалось внутри нее мешаниной ощущений, которые напомнили ей странный и замечательный фейерверк, когда-то виденный ею на королевском празднике. Она приникла к нему, чтобы не потерять сознание.

Его руки пробежали по ее волосам, и, отпустив ее голову, он смотрел на нее. Не говоря ни слова, он рассматривал ее лицо своими яркими голубыми глазами. К ее удивлению, в них читалась мольба, а не требование. «В этом человеке есть нежность», — подумала Эйден и удивилась этой мысли. Она не ожидала проявления в нем такой нежности, потому что Джинджи только и делал, что болтал о суровости татарских мужчин, а сам принц тоже дразнил ее, говоря, что мужчины его народа страстные и сильные любовники. Ей хотелось понравиться ему, ради своего будущего. Но внезапно перед ней возник образ Конна О'Малли, и, к своему полному ужасу, она расплакалась. Явид-хан обнял ее. Крепко прижимая ее к себе, он позволил ей излить накопившуюся тоску. Эйден приникла к нему, горестно рыдая. В то же время у нее мелькнула мысль, что таким образом нельзя завоевать его сердце. Но она ничего не могла с собой поделать. Когда ее горе излилось и рыдания стихли, она, не смея поднять голову, в отчаянии съежилась у него на груди. Почувствовав, что она успокоилась, Явид-хан тихо сказал:

— Я хочу знать правду, Марджалла. О ком ты грустишь?

"Какая теперь разница, о ком?» — печально подумала Эйден.

Вздрогнув, она подняла глаза и, встретив его серьезный взгляд, сказала:

— Я плачу о моем муже, господин. К ее удивлению, он кивнул.

— Я понимаю, о мой бриллиант. Ты любила его, и сейчас, когда он для тебя потерян, ты плачешь о прошлом. Я тоже делаю это, мой бриллиант, я тоже делаю это.

— Господин, — начала она, — я знаю, что должна быть благодарна вам за вашу доброту, и я в самом деле благодарна. Мне вправду хочется доставить вам радость, но так трудно забыть прошлое.

— Я знаю, — ответил он, — потому что и во сне и наяву думаю о людях, которые больше не существуют, не могут существовать. — Он погладил ее длинные мягкие волосы. — О мой бриллиант, я, наверное, единственный из всех мужчин, которым султан мог бы подарить тебя, понимаю, что ты чувствуешь. Сегодня первый раз после моей огромной утраты я потянулся к женщине за утешением. Мне нужно утешение, Марджалла! Разве ты сама не нуждаешься в нем?

Потрясенная его признанием так же, как и его ранимостью, она могла сказать только правду:

— Да, да, господин Явид, мне тоже нужно утешение. Притянув ее к себе, он нежно побаюкал ее, а потом сказал:

— Давай съедим вкусный ужин, который приготовил нам Хаммид. Он крепко потрудился, и эта еда, как он надеется, поможет нам заниматься любовью. Он служит мне много лет и тоже печалится о моей семье.

— Что случилось с вашей семьей, господин? — спросила она, посмотрев на него. — Это была эпидемия?

— Если бы, — сказал он, и лицо его исказилось в горестной судороге. — Нет, Марджалла, не болезнь отняла у меня моих жен, моих наложниц и моих детей, а мой брат-близнец, Тимур. Как я уже говорил тебе, моя мать — француженка. Она была захвачена моим отцом много лет назад, когда он был молодым, во время набега его отряда в самое сердце Европы. Они хотели показать своему народу, как они мужественны. Всю весну и лето они провели в походе, дойдя до Венгерского королевства. Моя мать, женщина знатного происхождения, ехала со своей семьей, чтобы выйти замуж за принца этой страны, когда мой отец и его отряд налетели на них и пленили. Отец взял ее себе. Две ее сестры были отданы его товарищам по отряду. Ее отец и мать были убиты при налете, уцелел только брат. Отец говорил мне, что сначала она сопротивлялась ему как тигрица, но когда узнала, что у нее будет ребенок, смягчилась. Родились мы с Тимуром, и родители совсем примирились. Она родила ему еще трех сыновей и четырех дочерей. Она была его любимой женой. Но мой брат Тимур вызывал их недовольство. Тимур — это атавизм, оставшийся от татар прежних времен. Он в отличие от них очень высокий. Я голубоглаз и волосы у меня каштановые, а у Тимура — узкие черные глаза и черные волосы. Он всегда говорил, что гордится этим, хотя, я думаю, это было еще одной причиной его недовольства. Наши родители никогда не выделяли никого из нас, а Тимур, будучи старше меня всего на несколько минут, всегда ревновал меня, утверждая, что именно меня родители любят больше. В юности он старался превзойти меня, но всегда прилагал такие усилия, что неизменно терпел неудачу. Его мрачный характер, его постоянное задиранье и хвастовство заставили отдалиться от него всех мальчиков нашего возраста, за исключением таких же бунтарей, как и он. Я никогда преднамеренно не старался превзойти его. К моему огорчению, он всегда ненавидел меня. Потом мы стали взрослыми и начали выбирать себе женщин.

С годами у меня появилось две жены. Моя любимая Зои, чудесное создание, такое ласковое, что она могла приманивать птиц с деревьев и кормить их с руки. Не было ни одного человека, который знал Зои и не любил бы ее. Моя вторая жена, Айша, была такой же непоседливой, какой нежной была Зои. У меня всегда было несколько наложниц. Жены родили мне шесть сыновей и двух дочерей.

К сожалению, мой брат Тимур со своими четырьмя женами и большим гаремом смог произвести на свет только одного сына и целый выводок дочерей. Это было еще одной причиной его недовольства и жгучей ревности. Несколько месяцев назад в приступе сумасшествия он со своим отрядом нарушил святость жилища, вторгся в мой дом и вырезал всю мою семью. Не спасся никто. Ни мои женщины, ни мои дети. Ни единый раб, кроме моего повара Хаммида, который спрятался в печи.

Эйден ужаснулась. Она не только жалела жертв мерзостного поступка Тимура, но и сочувствовала принцу.

— О, господин принц, — сказала она, невольно протянула руку и успокаивающе погладила его по щеке, — как ужасно! Что случилось потом с вашим братом?

— Никто не знает, — сказал Явид-хан. — Может быть, он пришел в себя и понял меру своего преступления. Ведь он бесследно исчез, забрав с собой своих людей. Мой отец повелел, чтобы его жен и детей удавили тетивой, но моя мать и я умолили, чтобы их не лишали жизни. Женщины не виноваты в преступлении Тимура, так же, как и их дети. На самом деле его сын — болезненный ребенок, который, как мне кажется, не доживет до взрослого возраста, а что касается девочек, то они нужны моему отцу. Он может отдать их в жены своим союзникам. Неразумно пренебречь этой возможностью. Кроме того, у моего отца есть другие сыновья, которые тоже имеют сыновей, значит, род не угаснет.

Многие недели после этого преступления я горевал по своим домашним. Наконец отец решил, что вместо того, чтобы каждый год посылать своих сыновей в Стамбул с данью султану, он пошлет меня в качестве посла. Султан давно хотел, чтобы мы прислали своего посла. Это очень способствует престижу Сиятельной Порты.

— И никто не искал вашего брата Тимура? — спросила Эйден с любопытством.

— Младшие братья пытались разыскать его. Он не уйдет от нашей мести. Со временем мы смоем пятно позора с чести семьи, и Тимур исчезнет с лица земли. Его имя уже вычеркнуто из истории нашего народа, как будто бы его никогда и не существовало. Я, Марджалла, не хочу о нем говорить.

— Конечно, господин, — сказала она и подумала, как бы хохотал Конн, услышав ее покорный тон. Конн, которого она никогда не увидит снова. На секунду ей снова захотелось заплакать, но она подумала, что утрата принца тяжелей. Жена и дети Явид-хана были убиты. Их жизни оборвались, но ее муж жив. Он найдет свое счастье с какой-нибудь другой женщиной, станет родоначальником династии, о которой они говорили с такой гордостью. Она гадала, забудет ли он ее. Она, несомненно, не забудет его никогда, но сейчас в ее жизни появился другой мужчина. Этот мужчина перенес много страданий и так терпеливо искал любви. Она не знала, сумеет ли по-настоящему полюбить его, но она должна попытаться. Конечно, должна попытаться!

Он почувствовал ее внутреннюю борьбу и дал ей время успокоиться. Хлопнув в ладоши, он дал знак рабам, которые ждали его приказаний, невидимые и неслышимые. Они стали носить кушанья, которые удовлетворили бы самый большой аппетит.

Принц и Эйден ужинали за низким круглым столиком. От блюд и чаш шел необыкновенно вкусный запах. Им подали небольшую ногу ягненка, присыпанную розмарином и зубчиками чеснока, блюдо с зажаренными до коричневого цвета голубями, целую рыбину, украшенную тонкими ломтиками лимона и каперсами, блюдо шафранно-желтого риса, нарезанные кусочками маринованные огурцы, черные спелые маслины в густом соленом масле и что-то, что он называл йогуртом.

— Могу я услужить вам, господин? — спросила она. Он кивнул, и Эйден наполнила его тарелку и поставила ее перед ним. Один из рабов предложил принцу кубок с розовой водой.

Принц начал есть с завидным аппетитом, а заметив, что тарелка Эйден пуста, сказал:

— Когда я прошу тебя поужинать со мной, именно это ты и должна делать. Ешь, Марджалла! Хаммид — хороший повар!

— Я не знала, позволено ли мне, — сказала она и с благодарностью наполнила свою тарелку всем, что было на столе.

Явид-хан улыбнулся, видя ее аппетит. Он вспомнил свою мать, у которой аппетит был всегда отличный, а ведь она была такой же хрупкой, как эта девушка. Как его жены завидовали его матери не только из-за ее фигуры, но и потому, что она могла есть все, что ей хочется! После того как они дважды наполнили свои тарелки щедрыми дарами, стоявшими перед ними, и от поданных кушаний осталось немного, рабы принесли кувшин с теплой ароматной водой и небольшие полотенца, чтобы они могли смыть жир и масло с рук и лица. После этого появился человек, который варил принцу кофе. Другие слуги поставили на стол тарелки с маленькими, похожими на рога газели сладостями и вазу со свежими фруктами: фиолетовым виноградом, сочными золотисто-розовыми персиками и маслянистым коричневым инжиром. Когда кофе был готов и подан вместе с чашей, где лежали кусочки льда для охлаждения кипящей жидкости, и с сахаром, чтобы смягчить его горечь, принц предупредил Эйден:

— Смотри не выпей гущу, которая остается на дне чашки.

— Я не уверена, что полюблю кофе. — Она улыбнулась ему.

— А что ты любишь? — спросил он, все больше интересуясь ею.

— В Англии мне нравилось ездить верхом, я любила свой дом, люблю детей и цветы, и я ужасная сладкоежка, — ответила она, улыбаясь.

— Все это у тебя будет и здесь, — сказал он.

— И даже лошади?

— Подумаем и о лошади.

— Можно, я сама займусь садом?

— Конечно, — сказал он, мечтая, чтобы она снова улыбнулась. Он едва знаком с ней, и все же ему хотелось, чтобы она была счастлива, чтобы он сам пришелся ей по душе. В этой женщине было что-то такое, что могло принести ему покой, в котором он так нуждался. Спокойствие, о котором он никогда не мечтал, снова должно наступить, и ему казалось, что с ней он может обрести былое счастье, а может быть, и детей. Она — большая, сильная женщина, которая, несомненно, родит ему здоровых сыновей взамен тех, которых украло у него безумие брата.

Снова появились рабы с кувшинами свежей воды. Они ополоснули лицо и руки. На этом ужин закончился.

Она замолчала, и принц понял, что она снова думает о том, что должно последовать. До этого она откликалась на его ласки, и он подумал, что если он победит ее робость, все будет хорошо. Ему нравилась ее сдержанность, которая свидетельствовала о скромности. Он не жалел, что она не девственница, но был доволен ее малоопытностью. Это должно сделать их близость еще более приятной.

Наконец рабы убрали последние остатки их трапезы, фитили у ламп подрезали, чтобы не коптили, и свет в комнате померк. Потом рабы бесшумно исчезли, и Эйден поняла, что они остались одни. Принц встал, протянул руку и помог ей подняться.

— Пройдемся по саду, — пригласил он. Через маленькую дверь они вышли из комнаты в темный сад. Как-то не к месту Эйден подумала, что ночь теплая, и порадовалась этому, ведь одежда едва прикрывала тело. Стены дворца окружали сад с трех сторон, а с четвертой он уходил вдаль, к морю, и именно туда принц повел ее. Ночь была очень тихой, и огромная полная луна стояла в безоблачном небе. Ее свет отражался на морской поверхности. В молчании они шли по большому саду, и там, при ярком свете луны, Эйден впервые смогла посмотреть на Черное море.

— Оно такое же бесконечное, как и наш океан, — заметила Эйден.

— Это не так, — ответил он, — но это сила, с которой надо считаться, мой бриллиант. Оно было главным морским путем с незапамятных времен. На него претендовала громадная империя, которая правила до появления Оттоманской империи, и на его берегах воздвигнуты огромные города, которые основаны еще в древности.

— Ночью оно изумительно, — сказала она.

— Как и ты, — быстро ответил он и, прижав ее к себе, посмотрел ей в лицо и ласково сказал:

— Я хочу тебя, Марджалла! Совсем не потому, что мне нужна женщина. После смерти моих жен у меня не возникало такого желания. В тебе есть что-то, мой бриллиант, что интересует и завораживает меня. Ты мне нужна! Как тебе удалось так быстро пленить меня? Только вчера вечером султан подарил тебя. А мне кажется, что мы знаем друг друга давным-давно.

Его слова показались ей стихами, сердце бешено застучало от таких романтических речей.

— Господин, — прошептала она, — вы приписываете мне качества, которых у меня нет.

— Ты так красива, Марджалла! — ответил он. — Я не смогу смотреть на полную луну, не вспоминая о совершенстве твоей красоты.

— Я не красива, — сказала она. — Я слишком большая и совсем неприметная.

— Ты прекрасна, мой бриллиант, — настаивал он, — и это твое великолепие отражается на луне и освещает ее. — Он взял в ладони ее лицо, водя большими пальцами по скулам. — Твоя кожа как сливки. Я восхищаюсь твоими серыми глазами и медными волосами. Кажется, я собираюсь влюбиться в тебя, — продолжил он, поцеловав ее в кончик носа.

Она широко открыла глаза, слушая его слова, и снова ей стало трудно дышать. Она старалась взять себя в руки. Он обнял ее, крепко прижав к себе, чтобы почувствовать ее груди. Она поняла, как велико его желание. Склонившись к ней, он куснул ее в губы, отчего холодок пробежал по ее спине. Она медленно закрыла глаза и отдалась его поцелуям, один за другим возвращая их. Они долго стояли, жадно ласкаясь и тесно прижимаясь друг к другу.

Эйден поняла — ей нравятся его поцелуи. Она чувствовала, что он не потерял контроль над собой, но позволяет ей проявлять нарастающую страсть. Она прижала ладони к шелку его халата, чувствуя под ним его упругое тело. Ее руки скользнули по глади шелка и обняли его шею. После этого они еще теснее прижались друг к другу. Явид-хан застонал и разорвал это безрассудное объятие.

Эйден испуганно спросила;

— Я чем-нибудь обидела вас, господин?

— Обидела меня? Нет, мой бриллиант, ты не обидела меня. На самом деле ты мне доставляешь огромное удовольствие. Такое удовольствие, что, если бы я сейчас же не перестал целовать тебя, я бы в следующую минуту повалил тебя на землю прямо здесь, где мы стоим. Этого мне делать не хочется, Марджалла. Ты — не медовая сласть, чтобы с жадностью съесть тебя, а я не маленький мальчишка и умею контролировать свои желания. Страстью надо наслаждаться вдвоем, и наслаждаться долго. Идем! Ты готова для любви. Давай вернемся ко мне в комнаты, где я смогу отдать должное твоей редкой красоте. — Он взял ее за руку и привел в комнаты. Затем ласково приказал:

— А теперь, любовь моя, сбрось свои одежды.

Ее сердце стучало, и она вдруг снова застеснялась. Но его ярко-голубые глаза были ласковыми и подбадривали ее.

Эйден сняла безрукавку и, отложив ее в сторону, встретилась с его взглядом. В его глазах светилось восхищение, когда он оглядывал ее полные груди. «Совершенные груди», — думал он. Зои и Айша, несомненно, не могли бы соперничать с Марджаллой в совершенстве фигуры, хотя она еще и не сняла своей остальной одежды. Ему потребовалось усилие, чтобы не дотронуться до нее. Еще не время!

Расстегнув пояс, Эйден бросила его на пол и стянула с бедер широкие темно-синие шальвары, которые соскользнули на пол. Расстегнув узкие манжеты на щиколотках, она перешагнула через шальвары и предстала перед ним обнаженная. Все было так, как он и ожидал. Она была безупречна. Он медленно обошел ее со всех сторон и не нашел ничего, что ему не понравилось. Он потянулся и вынул ленты из ее волос. Потом без единого слова поднял ее на руки, отнес в спальню и бережно положил ее на диван.

Стоя рядом с ней, он стащил через голову длинное расшитое одеяние и бросил его в сторону. Эйден с любопытством рассматривала обнаженного мужчину, второго за свою жизнь, и подумала, что хотя мужчины, как и женщины, в основном все одинаковы, каждый чем-то отличается от другого. У Конна густая черная растительность покрывала руки, ноги и грудь, у Явид-хана мускулистое загорелое тело было гладким, безволосым. Он минутку постоял не двигаясь, давая ей ту же возможность, которую только что имел сам. Возможность рассмотреть его так же, как он "рассматривал ее. Он был не так высок, как Конн, не так превосходно сложен, но крепок. Его рост достигал шести футов. Член Конна окружали кустистые черные волосы, пах Явид-хана был таким же безволосым, как остальное тело, отчего его член казался больше. Он торчал прямо из тела, и она удивилась, увидев на его конце красную головку, которой не было у Конна, но потом поняла, что ему было сделано обрезание. «Как странно», — подумалось ей, и она едва не хихикнула, вспомнив, что говорила Скай о двух типах мужских членов. Но ей, конечно, никогда не приходило в голову, что она когда-нибудь увидит это или столкнется с каким-то другим мужчиной, кроме своего мужа.

— Я тебе нравлюсь? — спросил он, ложась на диван рядом с ней.

— Вы очень красивы и очень не похожи… на Конна, — тихо ответила она.

Он взял ее за руку и сжал ее, а потом приподнялся и заглянул в лицо.

— Ты не очень опытна, я знаю, но обещаю, что буду ласков с тобой, мой бриллиант.

Его губы нежно скользнули по ее рту и подбородку, потом по шее и к чувствительной ложбинке за ушами, которую всегда любил целовать Конн. Его теплый рот на минуту задержался там, а потом спустился ниже и стал покрывать поцелуями ее плечи и руки. Взяв ее руку, он перевернул ее и поцеловал ладонь. Она вздрогнула, ей показалось, что в нее попала молния. Явид-хан приподнялся на локте, подперев голову одной рукой, а другой в первый раз по-настоящему дотронулся до ее тела. Его длинные пальцы ласково касались ее грудей и ложбинки между ними, и эти движения оказались гораздо более соблазнительными, чем если бы он просто ласкал ее. Около ее чувствительного соска он дразняще задержал руку, медленно водя пальцами вокруг него до тех пор, пока она не стала тихонько извиваться. Она не удержалась и посмотрела на него. Он опустил голову и взял в рот ее сосок. Она почувствовала, как налились тяжестью ее веки, и закрыла глаза. Теперь рука, которая только что ласкала одну ее грудь, передвинулась ко второй, а его жадный рот по-прежнему ласкал ее сосок. Она чувствовала, как наливаются тяжестью обе ее груди, как заболели соски, что, как она знала, являлось свидетельством того, что ей нужно что-то большее, чем то, что давал ей сейчас принц.

Он переключился на второй сосок, и насытившись, поднял голову и сказал:

— От твоих прекрасных грудей исходит сладость, мой бриллиант. Я не помню, чтобы получал такое невероятное удовольствие от женской груди. Скажи, хорошо ли тебе?

— О да! — выдохнула она, и он удовлетворенно улыбнулся.

Его рука скользнула по ее животу и оказалась между ее мягких бедер. Его пальцы пробрались в нежные складки плоти в поисках чувствительной жемчужины женственности. Нащупав ее, он наклонил голову и начал ласкать ее губами.

Эйден замерла и ахнула от потрясения. Что он делает с ней? Конн никогда не делал ничего подобного.

— Нет, не надо, — крикнула она, хотя все ее тело начало таять в сладком восторге.

Он поднял голову и взглянул на нее.

— Твой муж не делал этого? — напрямую спросил он.

— Нет, никогда!

— Тогда он лишил тебя огромного удовольствия, Марджалла. Доверься мне.

Темная голова снова склонилась к ней, и его губы снова нашли ее.

На мгновение она просто онемела. Он не причинял ей боли, и все же она не знала, хорошо ли то, что он делает. Конечно, это нехорошо, и все же… В паху начало болеть, и она не удержалась и всхлипнула. Она чувствовала, как его язык ласкает ее плоть, и вдруг неожиданный жар пробежал по ее жилам, целиком наполняя ее. Он заставлял ее лететь вместе с ветром, как случалось с ней, когда Конн брал ее. Она не знала, что этот момент может случиться, если не чувствуешь внутри себя пульсирующий мужской член. Потом, к ее огорчению, он остановился, но не успела она запротестовать, как он оказался на ней и вошел в нее. Ее руки, одна из которых была закинута над головой, а другая лежала вдоль тела, сами поднялись и притянули его к ней. Ее закругленные ногти оставили полукруглые отметины на его плечах, когда она громко застонала, почувствовав его внутри себя. Он заполнил ее целиком, и она поняла, что когда она видела его раздетым, он еще не полностью возбудился. Он был огромен, и она чувствовала его величину, плотно заполнившую ее.

Он почти закричал от нахлынувших чувств, когда овладел ею. Она лежала, зажатая его сильными руками. Она была его, она была полностью его! Он медленно вытащил свое огромное копье почти до конца, а потом снова опустился в нее. Она закричала, и это было выражением всепоглощающей страсти. Он повторял движения снова и снова, медленно зарываясь в мягкую плоть, погружаясь как можно глубже и выходя из нее медленными дразнящими движениями. Однако скоро он начал уставать от этой игры, желание усиливалось, движения становились все быстрее и быстрее.

Эйден всхлипывала от нескрываемого удовольствия. Ее тело, страстное от природы, что быстро усвоил Конн, не могло не отвечать на нежные ласки красивого принца, но сознание протестовало против, как ей казалось, предательства Конну О'Малли. Она наслаждалась любовью принца, но как можно допустить такое? Она отдалась ему без сопротивления. А ведь она и предположить не могла, что можно получить удовольствие с каким-нибудь другим мужчиной, кроме мужа. На самом деле выбора у нее нет, она должна отдаться ему. Но она не ожидала, что так быстро завоюет внимание принца, и все-таки это случилось. Она пыталась задавать себе вопросы, но ее экстаз был так велик, что ей оставалось только подчиняться его командам. Она целиком отдалась ему, беспомощно ускользая в раскаленный добела водоворот желания, плотно окутавший их.

Спустя некоторое время Эйден проснулась. Она не помнила ничего, кроме этого желания. Явид-хан спал рядом с ней, если и не полностью удовлетворенный, то успокоившийся. Что случилось? Ясно, что она лишилась чувств, и Эйден восхитилась своим любовником. Она осторожно села и посмотрела на него. Резкие черты немного смягчились во сне, и она вдруг почувствовала нежность к нему.

Он был ласков с ней, а ведь этого могло и не быть. Она видела взгляд, который бросил на нее султан Мюрад, прежде чем отдал ее принцу. Это был взгляд, полный похоти. Она большим усилием воли подавила дрожь. Она знала, что султан не был бы так ласков. Он изнасиловал бы ее, не заботясь ни о ее теле, ни о ее чувствах. Теперь она понимала, как ей повезло, что она попала к Явид-хану.

Она протянула руку, погладила его по лицу и вздрогнула, когда, не открывая глаз, он сказал:

— О мой восхитительный лунный свет, я быстро научусь обожать тебя. — А потом открыл голубые глаза и с любовью улыбнулся ей.

Глава 12

Ночь, проведенная в объятиях Эйден, очень много поведала Явид-хану о женщине по имени Марджалла. Он никогда не скрывал своих чувств и никогда не колебался, принимая решения. Та единственная ночь подсказала ему, что Аллах ниспослал ему женщину, которую он мог бы полюбить, хотя ему никогда не суждено избавиться от скорби по своей погибшей семье. Эта женщина легко ранима, каким был он сам, и эта слабость делала ее еще милее. Каждый из них пережил трагическую утрату, и сейчас они вместе могут начать новую жизнь.

К восторгу Джинджи, он подарил ей замечательные украшения, за которыми сам съездил в Стамбул.

Глядя в ее глаза, он сказал, что изумруды означают верность, и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, и евнух заметил, что она не так скованна, как прежде. Он понял, что его госпожа начинает влюбляться, даже не подозревая об этом.

Принц накупил ей тончайших материй бледно-лилового, сиреневого, зеленого, темно-желтого цветов и резной серебряный пояс, украшенный лунным камнем и персидским лазуритом.

Кроме того, появилась целая дюжина рабов (рынок был переполнен португальскими рабами после битвы при Алькасарквивире) для работы в саду. Явид-хан, улыбаясь, объяснил ей:

— На местных крестьян нельзя полагаться, мой бриллиант. Если погода пасмурная, они не работают, потому что боятся дождя. Если рассвет предвещает ясный день, они предпочтут остаться дома из-за жары. Они всегда найдут предлог, чтобы не выйти на работу. Другое дело — собственная земля. На своем поле они работают при любой погоде. А эти люди — твоя собственность, они обязаны слушаться тебя, независимо от того, жарко или холодно, дождливо или сухо.

— Но им надо где-то жить, — напомнила она. — Дворец невелик, и для них в нем нет места;

— Они будут спать в конюшне, пока не построят себе жилище, — ответил он. — Пусть тебя это не волнует. Мои жены никогда не думали о слугах. Их нетрудно заменить.

— Господин, — сказала она терпеливо, — может быть, на родине у вас был большой дом, который обслуживало множество слуг. Но здесь, господин, у вас небольшой дворец. Кроме Хаммида, нет никого, кто бы мог готовить пищу. Те неряшливые татарские слуги, которых вы привезли с собой, не могут прислуживать в доме. Я чувствую, что они с успехом ездят верхом и охотятся, но для домашней работы непригодны. Поэтому мне следует заняться полезным делом, да и скучно сидеть без дела. Меня этому учили. Я была всегда занята делом. Я не могу проводить время, купаясь и натираясь благовониями, я не могу лежать на диване, ожидая, пока вы уделите мне внимание. В качестве посла вашего отца вы должны много времени проводить во дворце султана. Я не могу просто сидеть в ожидании, пока вы вернетесь.

Он усмехнулся от такого нарушения закона.

— Но я хочу, чтобы ты сидела, с нетерпением ожидая моего возвращения, — поддразнил он. — В конце концов, разве женщина создана не для того, чтобы доставлять удовольствие мужчине?

— Вы не получите большого удовольствия на пустой желудок или в грязном белье, господин, а ведь так и будет, если вы не позволите мне заниматься домашними делами, — угрожающе сказала она, но ее серые глаза смеялись.

— Женщина! — прорычал он, пробежав через комнату и крепко обняв ее. К его удовольствию, Эйден взвизгнула от неожиданности. — Ты давишь на меня слишком сильно. Сначала выманила у меня сад, а теперь хочешь забрать дом. Ты когда-нибудь успокоишься?

Он крепко сжимал ее в своих объятиях.

— Никогда, — рассмеялась она, прижимаясь к нему всем телом. Они оба почувствовали желание, и она смело притянула к; себе его голову и страстно поцеловала.

— О мой бриллиант, ты становишься частью моей жизни, — ласково признался он.

— Значит, вы отдаете мне дом, — соблазнительно прошептала она, касаясь его губ и чувственными движениями лаская его затылок.

— Ты должна заработать свои привилегии, — шутливо сказал он и движением, неожиданным для нее, свалил ее с ног. Они упали на толстый ковер. Он стянул с нее шальвары, и Эйден взвизгнула от неожиданности.

Беспомощности, однако, она не проявила. Поняв, что это всего лишь игра, она быстро выкатилась из-под него, по-детски лягнувшись ногой.

— Позвольте мне вести хозяйство! — крикнула она. В ответ он ухватил ее за лодыжку, подтянул к себе и положил ее ноги себе на плечи. Потом его рот устремился к ее плоти. Он возбуждал ее языком, отыскивая каждую скрытую складочку, ласково касаясь нежной кожи, пока наконец она не стала истекать сладостным медом.

Она корчилась под ним, наполняясь одновременно и жаром и холодом.

— Господин, господин, — отчаянно стонала она. Явид-хан поднял голову.

— Скажи «прошу вас», — прошептал он.

Этого оказалось достаточно, чтобы она на минуту очнулась от сладостных мучений и выдохнула:

— Разрешите мне вести дом.

Он снова опустил голову и снова несколько минут дразнил ее, а потом подтянулся так, чтобы их лица оказались рядом, поцеловал ее страстно и нежно и протолкнул свой набухший член в ее гостеприимное тело.

Она вздохнула с явным облегчением и, погладив его спину, обхватила руками его плотные ягодицы и, помогая ему, обвила его тело своими длинными ногами. Он изумительный любовник, думала она. Такой же нежный, каким был ее муж, но эта нежность была иной, и она нравилась ей. Она бросала свое тело навстречу его движениям, потому что пассивным партнером быть не могла. Она уже чувствовала, как буйно нарастает чувственный восторг, и рвалась ему навстречу.

— Давай, мой дорогой! — горячо дышала она, шепча ему:

— Давай, мой господин! О я бесстыжая! Я не могу насытиться тобой, господин! Прошу, прошу, не останавливайся!

Ее тело содрогалось в страстном желании. Она чувствовала, как пульсирует и вздрагивает его член в ее мягком теле. Она знала, что желание его становится все сильнее.

Принц стиснул зубы в захлестнувшем его желании к женщине, лежащей под ним. О Аллах! Она не могла насытиться им! Да если бы следующую тысячу лет он мог провести в ее объятиях, он не смог бы никогда насытиться ею. Он чувствовал, как его огромный член, налившийся кровью от его любви к ней, вздрагивал внутри ее нежного тела. Снова и снова он вталкивал его в эту мягкость, пока не выпустил свои любовные соки в ее потаенный сад, и простонал на своем родном языке, языке, которого она не понимала:

— Я люблю тебя, мой бриллиант, я люблю тебя. После этого упал ей на грудь. Бессознательным движением она обняла его, тоже задыхаясь от райского наслаждения. Когда разум стал возвращаться к ней, она погладила его каштановые волосы и спросила:

— Что ты сказал мне, господин?

— Я сказал, что дворец в твоем распоряжении, мой бриллиант, — пробормотал он.

Он не жалел о своих словах, но и не должен говорить их ей до той поры, пока она не полюбит его. Он не должен давать ей никакого преимущества. С женщинами это делать опасно. Он скатился с нее, и она положила голову ему на плечо.

— Мне с тобой так хорошо, мой господин Явид, — сказала она.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — ответил он, — но я боюсь, что мой отец и братья не одобрят меня, — я так балую тебя.

— Конечно, — сказала она, — но разве ваши женщины заботятся о доме так, как это делаю я? Я очень ценная рабыня, мой господин.

— Конечно, — сказал он, нежно целуя ее в макушку, — ты очень дорогая женщина. Но теперь, однако, я думаю, что нам нужно встать с пола. Мои бедные татары были бы потрясены, увидев, что меня сделала рабом моя собственная рабыня.

Господин, взятый в рабство своей собственной рабыней.

Едва ли Конн О'Малли мог представить положение своей жены, когда он с тремя братьями входил в дом Османа-астролога в Алжире.

Одетый в белое слуга провел их в главную комнату дома и сказал на отличном французском:

— Хозяин скоро выйдет к вам, господа. Братья О'Малли оглядывали комнату, выложенную замечательными изразцами. В центре бил фонтан, в котором вода из двухъярусного сосуда сливалась в основной бассейн. Пол застилали толстые шерстяные многоцветные ковры, а все лампы сияли начищенным серебром и рубиново-красным стеклом. В комнате стояло несколько мягких диванов, обтянутых красным бархатом, и прекрасные низкие бронзовые столики на ножках из черного дерева. Это была красивая и богатая комната. Братья, которые пришли в сопровождении сэра Роберта Смолла, осматривали ее, тараща глаза, к великому удовольствию Робби. Он был давнишним другом Османа, и этот дом знал так же хорошо, как и свой собственный. Сначала дом принадлежал его торговому партнеру, испанскому вероотступнику Халид эль-бею, который был вторым мужем Скай. Осман купил этот дом у Скай, когда, овдовев, она бежала в Англию, чтобы избежать нежелательного внимания со стороны коменданта крепости Касба, который нацелился не только на нее, но и на ее огромные богатства.

— Когда-то этот дом принадлежал вашей сестре, — сказал он братьям О'Малли и выложил им эту историю.

Они слушали его с открытыми ртами. Рассказ воспринимался ими как сказка. Брайан, Шон и Симус, несмотря на свою пиратскую деятельность, вели жизнь весьма скромную.

Конн, однако, эту историю знал и заметил, что Робби не рассказал им, что, будучи женатым на их сестре, Халид эль-бей был великим прелюбодеем Алжира. Роберт Смолл, зная о невысоких умственных способностях братьев, просто упомянул о нем как об испанском купце, который был отцом их старшей племянницы. Он занимал их разговорами, а Осман-астролог в это время рассмотрел всю компанию через тайное отверстие в стене и наконец предстал перед ними.

Он вошел в комнату тихо, и Конн сначала подумал, что этот спокойный, среднего роста человек, с лысиной на макушке, с мягким выражением круглого, как луна, лица, был всего лишь слугой. И уж конечно, его простое белое одеяние с вышивкой темным шелком по вороту и рукавам не было похоже на платье такого могущественного человека, каким, по словам Робби, был Осман. Потом Конн посмотрел в глаза этого человека и сразу понял, кто он. Золотисто-карие глаза были не просто умными, они были знающими и, как суеверно показалось Конну, старыми как мир. И понимание этого вошло в сознание Конна.

— Роберт! — Осман обнял маленького англичанина. — Как всегда, ты ни капельки не постарел. В ожидании твоего приезда я подыскал двух замечательных сестер-близнецов. Надеюсь, ты не потерял аппетита на сладости.

— Я никогда не теряю его, дружище, — ухмыльнулся Роберт смола. — Пусть я и седею, — Робби печально провел рукой по своим редеющим рыжеватым кудрям, — но мой член так же жаден, как и раньше. Давай, старина, закончим дела, и потом я воспользуюсь твоим отменным гостеприимством.

Осман тепло улыбнулся в ответ. Он очень любил этого англичанина. Тот был честным человеком в мире, где это качество, кажется, ценилось не очень высоко.

Прежде чем Робби представил своих спутников, Осман повернулся к Конну и тихо сказал:

— Вы — лорд Блисс. Вы очень похожи на свою сестру. Ваши глаза — это зеркало вашей души. Не бойтесь за свою жену, господин. Она очень сильная женщина.

— Вы видели ее?

— Несколько раз до ее отъезда в Стамбул. Дей — мой друг, и благодаря моему положению я бываю в его гареме, куда другой мужчина, несомненно, не был бы допущен.

— Значит, ее увезли, — удрученно сказал Конн.

— Несколько недель назад, господин. Вы в любом случае не застали бы ее в Алжире. А потом, в Стамбуле она в безопасности.

— В безопасности? В рабстве у какого-то безбожника? Что ты говоришь, человек? — Брайан О'Малли смотрел на Османа с враждебностью.

— Я забыл представить вам моих братьев, господин Осман, — сказал Конн весьма сдержанно, а глаза великого астролога весело блеснули. — Этот господин с дерзким языком — мой старший брат Брайан, это — Шон, а это — Симус.

Осман вежливо кивнул братьям О'Малли и спокойно продолжил разговор.

— Разве не все женщины находятся в рабстве у мужчин? Что касается безбожника, — сказал он и усмехнулся, — ведь мы поклоняемся одному и тому же Богу, а думаем друг о друге как о безбожниках.

У Брайана от неловкости покраснело лицо, но прежде, чем он смог принести извинения за свое необдуманное высказывание, Осман заговорил снова:

— Вы приехали в Алжир впервые, братья моего дорогого друга Скай, и я придумал кое-что, что, надеюсь, доставит вам удовольствие. — Он хлопнул в ладоши, и немедленно появился слуга. — Если вы, мои новые друзья, втроем пойдете за Али, он приведет вас в бани, где вы освежитесь после долгого путешествия. Капитан Смолл и лорд Блисс присоединятся к вам позднее, когда мы обсудим с ними дела. Возникли кое-какие незначительные трудности, с которыми нужно разобраться.

Удивленные, Брайан, Шон и Симус, ломая головы, вышли из комнаты следом за Али, который низко поклонился и широко улыбнулся им. Затем он проводил их в бани.

Когда дверь за ними закрылась, Робби засмеялся.

— Они вернутся из твоих бань счастливыми людьми, Осман.

Осман улыбнулся в ответ.

— Но они станут еще счастливее, когда увидят, каких сладких подружек я приготовил для них на время их пребывания здесь. Каждая, мой старый друг Робби, настоящая гурия. Для них это будет приятный жизненный опыт после тех девок из таверн, которых они с восторгом волокли в постель на Испанском Мейне.

— Мы не задержимся в Алжире, господин Осман, — сказал Конн. — Мы зашли сюда только для того, чтобы выяснить у вас, что можно сделать для спасения моей жены?

— Лорд Блисс, это и есть то небольшое затруднение, о котором я говорю. В настоящее время вы находитесь в Алжире, и даже я не могу ничего сделать, чтобы ускорить дело.

На четвертый день августа войско португальцев встретилось с армией султана у Алькасарквивира. Португальцы потерпели сокрушительное поражение, и их юный король, Себастьян, был убит. Как следствие рынки рабов переполнены пленниками, в основном португальцами, но так как в португальской армии воевали солдаты почти из всех стран Европы, среди пленников есть испанцы, англичане, французы, фламандцы, датчане, немцы и итальянцы.

Султан очень раздражен, что страны, которые заявляли о своем желании установить с ним отношения, послали своих воинов против него. Поэтому он запретил торговлю и приказал задерживать все корабли из немусульманских стран, которые заходят в его порты, в число которых, конечно, входит и Алжир. Приказ пришел только на прошлой неделе, и я не мог сообщить вам об этом и предупредить, чтобы вы не заходили сюда.

— Это означает, что наши корабли конфискованы? — спросил Конн.

— Нет, нет, ничего подобного, господин. Просто чиновники дея будут ежеминутно осматривать ваш груз в поисках контрабанды и проверять, нет ли в вашей команде беглых рабов. Я должен предупредить вас, что даже если у вас нет ни контрабандных товаров, ни беглых рабов среди ваших матросов, и то и другое будет обнаружено.

Это значит, что вам нужно выплатить штрафы чиновникам дея, которые, конечно, являются чиновниками султана, и кроме того, вам придется выкупать обратно ваших матросов, которых обвинят в том, что они беглые рабы. За своих людей не бойтесь. Я присмотрю, чтобы их не обидели, и использую все свое влияние и прослежу, чтобы вас не обобрали, когда будете выкупать их. Сейчас рынок переполнен рабами, и цены на них не очень высоки. Вас на некоторое время задержат здесь.

Когда султан известит правителей христианских стран Европы о своем решении, все опять пойдет своим порядком.

Я очень сожалею.

— Что же будет с моей женой. Осман? Как она перенесет свое пленение? У нее сердце разорвется, если я не приеду.

— Она не знает, приедете вы или нет, господин, — последовал ответ. — Хотя я и обещал ей, что извещу моего милого Друга, вашу сестру, о ее трудном положении, я предупредил, что, может быть, и не удастся добиться ее освобождения. Я знаю, что и вас в свое время об этом предупреждали.

— Я хочу вернуть свою жену, — почти закричал Конн, — и если для этого мне нужно будет приступом брать стены дворца султана Мюрада, я сделаю это.

— Иншалла, — пророчески сказал Осман.

— Что, черт побери, это значит?

— Да будет на то воля Аллаха, — сказал Осман с едва заметной улыбкой. — Как вы похожи на свою сестру, господин.

— Вы называете мою сестру по имени, — сказал Конн, — я чувствовал бы себя лучше, если бы и меня вы называли так же. Меня зовут Конн. Осман снова улыбнулся.

— Тогда я буду называть вас Конном. Поскольку вы брат моего милого друга Скай, я теперь буду говорить с вами так, как часто говорил с ней. Вашу жену послали самому могущественному правителю в мире в качестве подарка от одного из его чиновников. Сразу уясните себе, что выкупить ее невозможно, потому что султан — не какой-нибудь обычный пират. Он не вернет ее вам, если вы не попросите, ну а если вы это сделаете, вероятнее всего, он прикажет отделить вашу голову от плеч.

— Как же я могу вернуть ее, если я не могу ни брать штурмом султанский дворец, ни выкупить ее, ни даже попросить, чтобы мне ее отдали обратно? — раздраженно спросил Конн.

— Здесь я не могу вам помочь, — сказал Осман. — Я не знаю ни Стамбула, ни конкретной ситуации, в которой вы там окажетесь. Очень может быть, что вы не сможете добиться освобождения вашей жены, Конн. Но попытаться нужно. Если вы вернетесь домой сейчас, вас всю жизнь будет преследовать вопрос, сумели бы вы это сделать или нет.

Не освободить Эйден? Он, несомненно, вернет ее. Но удастся ли ему сделать это? Его стали мучить сомнения, и Конн почувствовал если не страх, то что-то похожее на него. Они очень молоды, он и Эйден. Впереди у них такая замечательная жизнь. Он не мог себе представить жизни без нее. Он не хотел жить без нее. Он был уверен, что не нужно расспрашивать Османа о каких-то других возможностях, кроме тех, о которых знаменитый астролог уже сказал ему. Если бы это было совсем безнадежным делом. Осман, несомненно, сказал бы ему об этом, Скай в разговорах с Конном особенно выделяла честность Османа.

С глубоким вздохом он сказал:

— Как вы думаете, господин Осман, долго ли будут нас держать в Алжире?

— Несколько недель, — честно признался Осман. — Здесь дела делаются медленнее, чем у вас дома.

— Чиновники, не важно где, — заметил сэр Роберт Смолл, — всегда двигают дела со скоростью улитки. Осман, и ты знаешь это.

Осман усмехнулся.

— Конечно, — сказал он, — великие мира сего и другие власть предержащие, кажется, пленены собственной значимостью и совершенно потрясены мудростью произносимых ими слов. Мы редко прислушиваемся к своим словам, Робби.

— Что я буду делать эти несколько недель? — недоумевал Конн.

— Алжир — приятное место для ожидания, — сказал Робби ухмыляясь.

— Ха! Но после Халид эль-бея здесь уже нет таких фантастических домов удовольствия, какие были при нем. Алжир уже не тот. Ты увидишь, что матросы с твоих кораблей не будут буянить, потому что самодовольные янычары сейчас раздражены больше обычного. После смерти Джалиля не нашлось капитана, который смог бы держать их в руках. Он был дрянной человек, но командовал умело.

Некоторое время оба молча вспоминали своего старого врага. Потом Роберт сказал:

— Я хочу сходить в твои бани, Осман, а после того, как ты накормишь меня вкусными кушаньями, которые только твоя жена, Алима, может приготовить должным образом, мне бы хотелось повидать тех близнецов. Сегодня у меня зверский аппетит на все!

Осман снова усмехнулся и, поднявшись со своего удобного сиденья, сказал:

— Пойдемте, господа, и я присоединюсь к вам, потому что час поздний, а день был жаркий.

Конн колебался.

— Лучше я пойду на корабль, — сказал он, но ни Робби, ни Осман не дали ему уйти.

— Пойдем, парень, — подбадривал его Робби, — ты поймешь, что ни разу не мылся как следует, если не побываешь в банях Османа. Господи меня прости, но это единственная причина, почему я опять оказался в этом погруженном в невежество городе. Давай! Не робей!

Держу пари, твои братья уже приобщились к удовольствиям бань Османа.

Именно так и было. Брайан, Шон и Симус страшно удивились, войдя в домашние бани Османа и увидев девушек, вполне достигших брачного возраста. Девушки были так же обнажены, как в тот день, когда родились. Их было примерно около полудюжины, они были разного цвета кожи, от очень белого до черного. Они с хихиканьем потащили трех озадаченных мужчин в комнату, где на каждого из них пришлось по две девушки. Прежде чем растерявшиеся братья поняли, что происходит, они обнаружили, что уже почти раздеты.

— Эй, девушки, прекратите! — Брайан О'Малли был смелым парнем, но ни разу в своей жизни не показывался перед женщиной совершенно раздетым. Даже перед своей женой Мегги! Он хлопнул по легким маленьким ручкам, которые стаскивали через голову его рубаху.

— Мосье, — братья повернулись и увидели красивую чернокожую женщину, которая только что вошла в комнату. — Вы должны позволить моим девушкам раздеть вас. Иначе вы не сможете мыться. Наш хозяин, господин Осман, будет очень недоволен. — Она остановилась напротив Брайана О'Малли. — Вы же, конечно, не хотите, чтобы нас наказали?

Брайан О'Малли посмотрел на эту женщину и понял, что красивее женщины он не видел. Ее кожа была похожа на полированное красное дерево, а голова была такой изящной, слегка удлиненной, короткие тугие кольца волос острижены почти до черепа. У нее были высокие скулы, черные удлиненные глаза, потрясающий классический нос и губы, широкие и чувственные. Она была очень высокой для женщины — не менее шести футов, тонкая как тростинка. У нее были изумительные большие, полные груди. Брайан почувствовал, как загорается его желание, и ему было интересно, осмелится ли он дотронуться до этих великолепных грудей.

Женщина улыбнулась ему, так как поняла, что творится у него в голове. Ее глаза смеялись, и она сказала:

— Итак, мосье, позволите ли вы девушкам выполнить их работу или нет?

— Кто ты? — прокаркал Брайан хриплым голосом.

— Я Нигера, распорядительница бань господина Османа.

— Ты будешь меня мыть? — природная дерзость Брайана постепенно возвращалась к нему.

— Я надзираю за всем, мосье, — сказала она, — и вы можете быть уверены, что о вас хорошо позаботятся.

Брайан кивнул, ослепленный этой женщиной, а два его брата стояли с открытыми ртами. Оба никогда не видели, чтобы их старший брат растерялся перед женщиной. Но чернокожая была первоклассным товаром, и они не сомневались, что со временем Брайан завалит ее на спину.

Всех троих раздели и повели в самые бани, где сначала ополоснули теплой водой, потом отскребли явную грязь и только тогда очень старательно вымыли сладко пахнущим мягким мылом, которое девушки горстями брали из гипсовых горшочков и размазывали по телам. Они с неловкостью пересмеивались друг с другом, когда банщицы равнодушными движениями брали в руки и мыли их мужские прелести, которые, к их смущению, начинали возбуждаться. Но женщины, казалось, не замечали этого. Для братьев О'Малли все это было в диковинку, но для девушек это была повседневная работа, которую они выполняли по приказу своего хозяина для всех гостей, и мужчин, и женщин.

— Проклятие, — сдавленным голосом сказал Шон О'Малли, — такое лакомство я не прочь иметь и дома. Не думаю, что когда-нибудь раньше меня мыла женщина.

— Ты вообще не мылся, — посмеялся Симус О'Малли. — Потри немножко левее, милочка, — приказал он полненькой невысокой блондинке, которая отскребала его спину большой морской губкой. — Ох-ох, вот здесь, милочка, именно здесь. — Он повернулся к Брайану. — Как ты думаешь, Брайан, — сказал он, переходя с французского на родной ирландский, — как ты думаешь, потом мы сумеем завалить их? После небольшой морской прогулки от всех этих голых тел я раскалился докрасна.

— Нужно спросить Робби, — задумчиво сказал Брайан. — Мы не должны обидеть нашего хозяина, ведь он близкий друг Скай и сейчас помогает Конну.

Их ополаскивали чистой водой, когда в бани вошли Осман, Робби и Конн, уже лишившиеся своих одежд. Как и его братьев, Конна немного смутило, что его будут мыть милые женщины, но, умудренный жизнью больше, чем его братья, он думал об этом просто как о чем-то новом для себя.

Нигера торопливо шла навстречу своему господину и его гостям.

— Нигера, вкусная штучка! — сказал Робби, ласково хлопая ее по пухлым ягодицам. Нигера широко улыбнулась.

— Добро пожаловать, капитан! Я уже слышала, что вы здесь. Приятно снова встретиться с вами. Здоровье, как видно, у вас отменное.

— Я вижу, что о моих гостях ты хорошо позаботилась, Нигера, — сказал Осман распорядительнице бань, — надеюсь, не было никаких затруднений.

— Нет, мой господин.

— Ты все хорошо сделала, — сказал Осман, — и я хочу наградить тебя. Тебе понравился кто-нибудь из этих троих?

— Самый большой, похоже, возжелал меня, — сказала она. — Это может оказаться забавным, господин, если вы позволите.

— Он твой, — последовал ответ.

Конна потряс этот диалог. Пока две девушки ополаскивали и отскребали с них грязь, Робби объяснил ему, что остальных братьев девушки сейчас натирают сандаловым маслом.

— Нигера живет у Османа очень давно. Она была ребенком, когда он купил ее и ее сестру Африкану. У Османа всегда была только одна жена, которой он не изменяет. Но он очень любит Нигеру и Африкану и балует их. Нигера — главная в банях, а Африкана экономка. Они нормальные, чувственные женщины. Поэтому, когда кто-то из гостей Османа приглянется любой из них, он разрешает им соблазнять их. Твой брат Брайан явно полюбился Нигере. Я сам заваливал ее несколько раз, она устроит ему такую ночь, которую он никогда не сможет забыть, это я обещаю! — Робби ухмыльнулся. — Да, она редкостная женщина, Брайан не скоро забудет пребывание в Алжире.

Вымытые с мылом, очищенные от грязи, ополоснутые чистой водой, трое опоздавших вскоре присоединились к братьям в комнате с мраморными скамьями для массажа.

Конн обнаружил, что опытные руки девушки действуют на него расслабляюще, и уснул. Его разбудили после часового сна, когда принесли холодный шербет из свежих персиков. В растерянности он быстро сел, но увидел, что другие тоже спят. После того, как мужчины освежились, им подали широкие белые одеяния и удобные сандалии. Потом хозяин провел их в столовую, где они расселись на подушках вокруг длинного низкого стола, уставленного замечательными кушаньями.

Блюда с едой стояли по всей длине стола, и гости сами обслуживали себя. Скоро прекрасные бело-голубые тарелки из Феза были наполнены роскошной едой.

На столе красовалась целая баранья нога, обложенная овощами, морской окунь, зажаренный на углях и лежащий в дольках лимона, вырезанных в форме цветов, куры, зажаренные до золотистой корочки и начиненные рисом и абрикосами, и глиняный горшок с исходящим паром кушаньем, которое братьям О'Малли показалось похожим на мясное рагу с овощами и крупой. Осман сказал, что оно называется кус-кус. На столе были артишоки, приправленные винно-красным уксусом, шафранно-желтый рис с кусочками зеленого и красного перца, маринованные огурцы, спелые и зеленые оливки, плавающие в соленом масле. Им подали свежие лепешки и кружок сладкого масла, а также огромное количество воды с лимоном и мятой, чтобы запивать пищу.

Когда вся еда была быстро уничтожена, пришел слуга и сел на корточки сбоку от стола. Он тщательно, одно за другим, отбирал кофейные зерна и, смолов их, варил каждому в отдельности чашечку турецкого кофе.

Робби и Осман показали О'Малли, как подсластить и быстро выпить горькое варево. На стол рабы поставили изогнутые, как рога газели, сласти, засахаренные орехи, фисташки и вазы с зеленым виноградом, сочными золотистыми абрикосами и липкими сладкими финиками.

Они сидели на подушках, насытившиеся и совершенно не верящие извинениям Османа за скудность сегодняшнего стола. Увы, он не знал, когда точно они приедут, а в этом климате трудно сохранить пищу свежей. Потребуется время, чтобы подготовиться к настоящему пиру, который состоится завтра. Потом он хлопнул в ладоши, и в комнату вбежали и начали танцевать перед ними женщины, которые раньше мыли их в бане. Они не заметили, как в комнату вошли музыканты. Теперь они сидели в углу и старательно играли на своих инструментах. Рабы внесли кальяны, и снова Осман и Робби учили остальных, как ими пользоваться. Они сидели, удобно развалившись, наблюдая за цветисто одетыми женщинами, которые показались Конну гораздо более чувственными в своих тонких кисейных одеждах, чем в банях, когда они были совершенно нагими.

Кальян действовал успокаивающе, лампы притушили. Конн заметил, что Осман и Робби ушли. Музыканты тоже исчезли. Женщины оказались на подушках вместе с мужчинами, и Конн увидел, что черная красавица Нигера полностью завладела его старшим братом Брайаном. Шон и Симус развлекались каждый с двумя девушками, Конн попытался подняться с подушек, но две смуглые берберийские девушки ласково толкнули его обратно и, несмотря на его неистовые протесты, стали возбуждать его.

Извиваясь, они оплетали его, дразня руками и ртами. «Они мне не нужны», — думал он, но не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Он не знал, как заставить их покинуть его. Не торопясь, с большим старанием и очень умело они возбуждали его, пока его огромный член не стал прямым и твердым.

Потом каждая по очереди оседлала его и насадила себя на его огромный кол. И все же он был не удовлетворен. Затем девушки по очереди брали в рот его член и ласкали его. Затем взбирались на него и снова вводили в себя его торчащий член. Наконец вожделенный взрыв потряс его, и, расслабившись впервые за много недель, он позволил девушкам снова помочь ему достичь невероятных высот наслаждения. Он был искусным любовником, но они научили его вещам, о которых раньше он даже не подозревал.

Пока одна из девушек стояла на коленях, подставляя ему свои гладкие бока, ее подруга схватила член Конна и приставила его к месту, которым, как он слышал, иногда пользуются мужчины, но которым сам не пользовался никогда.

— Нет, девушка, только не сюда, — запротестовал он. — Я могу сделать тебе больно.

Обе женщины засмеялись, и та, к которой был приставлен его член, сказала:

— Нет, мой господин. Это способ, которым пользуются мужчины нашего пустынного племени. Мы привыкли к этому, и нам это нравится. Я думаю, что и тебе тоже понравится, если ты попробуешь.

— Прошу тебя, господин, — умоляла девушка, стоящая на коленях, — наполни меня, прошу тебя!

Он все еще чувствовал опьянение от кальяна, поэтому им удалось уговорить его. Обхватив бедра девушки, Конн подался вперед. При первой попытке он ощутил сопротивление, но он упорно преодолевал его и наконец пробился внутрь самого тесного прохода, который когда-нибудь обхватывал его член. Он стал медленно двигаться, так, как он делал бы, если бы находился в привычном для него положении, и она застонала от неподдельного наслаждения и быстро достигла вершины. Он был потрясен.

— Теперь со мной! — стала просить его другая девушка и приставила его все еще налитой и неустающий член к своим пухлым ягодицам. Почему он не отказывался иметь с ними дело?

Этого он не понимал, но подумал о своей любимой Эйден. Эйден, которую силой могли заставить отдаться султану таким же способом, каким с такой радостью отдавались сейчас ему эти девушки. Эйден! Эйден! Со стоном он излил свою страсть и впал в оцепенение, после которого проснулся только после полудня следующего дня.

Однако он отчетливо помнил все, что происходило между ним и теми двумя девушками накануне. Он был противен сам себе. Осман, видя его страдания и понимая их причину, отозвал его в сторону.

— Друг мой, — сказал он, — природа мужчины не позволяет ему долго оставаться без женщины. Вы уже многие недели не были с женщиной, Конн. То, что происходило между вами и моими рабынями, полезно для здоровья и вполне естественно.

— Но я люблю свою жену! — запротестовал Конн.

— Что общего между вашей любовью к жене и требованиями вашего тела? Вашей жены здесь нет, и удовлетворить ваши потребности она не может, а они должны быть удовлетворены, иначе ваше тело может быть отравлено дурным настроением, скопившимся в нем. Это небезопасно и безнравственно для мужчины — лишать себя удовольствия, которое доставляет женское тело.

— Но в моей стране, — сказал Конн, — мужчина верен своей жене.

— В вашей стране, — сказал Осман, — мужчина женится на одной женщине, и тайком развлекается со многими другими. Здесь, в исламской стране, мы не делаем секрета из того, что является обычным явлением.

— Однако вы верны вашей жене. Осман! Астролог улыбнулся.

— У меня нет особой страсти к женщинам, несмотря на то, что у меня много детей. Дети приносили Алиме радость, занимали ее время, и она не чувствовала себя забытой, потому что я почти все свое время проводил за работой. Если бы я взял других жен или даже наложниц, я бы не мог позволить себе такой роскоши, потому что все они требовали бы моего внимания. Но даже я, мой друг, иногда совал свой член в чужой колодец, когда желание захлестывало меня. — Он серьезно смотрел на Конна. — Твоя жена уже познает другого мужчину к тому времени, когда ты доберешься до нее.

Разве ты осудишь ее за эту связь из-за того, что, по-твоему, она должна быть верна тебе?

И Конн вдруг понял, что именно Осман сделал так, что накануне он опьянел от кальяна. Конн должен был ощутить потребности тела, которые нельзя заглушить никаким разумом. Так же, как он лежал совершенно беспомощно, пока его соблазняли две берберийские девушки, так же и Эйден может оказаться соблазненной, несмотря на ее любовь к нему. Мир, в котором он сейчас находился, оценивал женщину по количеству коз, лошадей или верблюдов, которые могли бы быть получены за нее. Конн вдруг понял, что так было везде. Многие мужчины считали женщину своим имуществом, но по отношению к Эйден у него такого чувства не было. И все же женщины оценивались в той мере, в какой они могли принести мужчинам выгоду. Он посмотрел в глаза Осману и утонул в золотистом свете, который исходил от теплого взгляда астролога.

— Я люблю свою жену, — сказал он тихо, — но я понимаю, чему вы хотите меня научить, Осман, и я благодарю вас.

— Но ты понял мой урок, Конн?

— Сердцем я понимаю, что вы хотите мне сказать, Осман, но так трудно разуму смириться с этим. Я схожу с ума от мысли, что моей женой обладает другой мужчина. Почему, когда мужчина имеет другую женщину, это не кажется дурным поступком, но женщине трудно смириться с другим мужчиной. — Он глубоко вздохнул. — Я хочу вернуть ее.

— Поймите это как следует, брат моего милого друга, ваша жена ужасно страдала от происходящего, страдала гораздо больше, чем, возможно, могли бы страдать вы. Я не говорил вам, я не хотел говорить вам этого прежде. Вы должны были немного осмотреться. Ваша жена потеряла ребенка еще раньше, чем она доплыла до Алжира.

— Значит, теперь нас связывает только наша любовь, — тихо сказал Конн и вспомнил о том, как когда-то он так храбро говорил, что их любовь вечна. Была ли эта любовь достаточно сильной, чтобы выдержать утрату ребенка и понимание того, что она познала другого мужчину? Да! Да! Какие бы трудности ни пришлось им преодолеть, вместе они сильнее, чем порознь. И если ему следует смириться с тем, что случилось, значит, Эйден тоже должна сделать это, а ей это будет гораздо труднее. Ей нужен он, а она нужна ему. Сейчас она нужна была ему больше, чем когда-либо раньше. Она — единственная женщина, которая сделала его счастливым. Он хотел, чтобы она вернулась.

Осман улыбнулся, и Конн знал, что он понял, какие мысли мечутся в его мозгу.

— Вам станет легче, Конн, с каждым днем вам будет становиться легче, — сказал астролог.

— Моя сестра Скай говорит, что вы видите вещи, которых не видят другие, — начал Конн. — Сумею ли я спасти свою жену и будем ли мы снова счастливы?

— Судьба каждого человека в основном зависит от него самого, — сказал Осман. — Нам всегда предлагают несколько путей, по которым можно идти, а какой путь выберем мы, зависит от нас. За этим мы можем следить, Конн. Наша судьба, мы называем ее кисмет, контролирует другое. Болезнь, потерю ребенка, возможность разбогатеть. Над этими вещами мы не властны. Поскольку в это дело вовлечены те, кого я мало знаю, я не могу сказать вам ничего, кроме того, что с Эйден вы снова встретитесь. Это показывают ваши звезды, и я не буду выдумывать что-то, чтобы обмануть вас. Мое доброе имя создано не надувательством, как у некоторых. Я уверен, ваша сестра говорила, что прежде всего я честный человек.

Конн растерянно кивнул. Он по-детски хотел, чтобы его заверили в том, что все будет хорошо.

Ему хотелось верить, что судьбой предопределено добиться успеха, что ничего плохого не случится и что он и Эйден будут всегда счастливы, как были счастливы герои детских сказок, которые его мать рассказывала его братьям и ему самому, когда они были маленькими мальчиками.

— Значит, — сказал он, стараясь говорить добродушно, — вы говорите мне, что я должен терпеливо сидеть следующие несколько недель, пока дей со своей мудростью разрешит выпустить мои корабли. Потом я должен плыть в Стамбул со слабенькой надеждой на успех. Я должен пойти навстречу неизвестности. Осман, и рискнуть.

— Как рискует любой смертный, брат моего друга Скай, — усмехнулся Осман, — как любой смертный.

— Тогда я сделаю это, но ради Бога, Осман, поговорите со своим другом деем. Если мои братья слишком много ночей проведут с девушками, чем, как я подозреваю, они занимались прошлой ночью, мне от них не будет никакой пользы.

Осман снова усмехнулся.

— Не бойся, Конн. У меня есть замечательные тонизирующие средства, которыми я поделюсь с ними. Обещаю, когда вы отплывете, они будут как новенькие.

— Если до этого ваши женщины не убьют их своими нежностями, — засмеялся Конн.

— Они еще молоды, Конн.

— Могут перестать быть таковыми, когда мы покинем Алжир, Осман.

На этот раз засмеялся Осман.

— Поверьте мне, — сказал он, — я заботился о Робби все эти годы, и он еще полон сил, разве не так?

— Я еще не видел его сегодня утром, — заметил Конн.

— Вы не увидите его несколько дней, — сказал Осман. — Наш маленький друг очень силен в любви. Я ему приготовил близнецов, и они не скоро притушат его страсть.

— Черт подери! Такая жизнь не для меня. Осман, хотя было время, когда я путался с лучшими красотками, но это было до женитьбы на Эйден. Теперь я этим больше не занимаюсь. Я хочу уехать в Перрок-Ройял с Эйден и жить там тихой жизнью. Я не искатель приключений, хотя раньше думал иначе.

— Немногие признаются в этом, — улыбнулся Осман. — Просто вы раньше других поняли, что вам нужно. Это благословенье Божье, Конн, мой друг. Очень редкое благословенье Аллаха. Будьте благодарны за это. Вам повезло, вы уже выбрали свою дорогу. Многим это не удается.

— Память о том, что было у нас с Эйден, сияет в моем сердце, как яркий маяк, Осман. Эта память освещает мою дорогу и позволяет видеть главную цель. Но изгибы и повороты этой дороги невозможно предвидеть, не так ли?

— Верно, предвидеть их невозможно, но вы преодолеете их, мой друг. Вы преодолеете.

Глава 13

И валида Hyp У Бану, и султанша Сафия, да и сам Мюрад полагали, что неожиданная женитьба посла Крымского ханства принца Явид-хана — это их заслуга. Принц женился на красивой рабыне, которую султан подарил ему всего за три недели до этого. Говорили также, что он законным путем освободил женщину от рабства. Это была любовная история, достойная знаменитых сказок Шехерезады, а слухи, ходившие по Стамбулу, приписывали этой женщине редкую и необычную красоту, которой она околдовала своего мужа. Предполагали, что она пери, а может быть, и ведьма.

Церемония бракосочетания прошла в близлежащей сельской мечети. На ней присутствовали жених, несколько его знакомых послов, включая Уильяма Харборна, неофициального посла Англии, чье законное пребывание на этом посту скоро должно было быть подтверждено, и султан Мюрад. После окончания церемонии мужчины вернулись во дворец принца, чтобы торжественно отпраздновать событие. Они и мельком не видели невесту, которая оставалась на женской половине и праздновала свое замужество с матерью султана, Сафией и тремя своими служанками.

— Ты очень удачливая женщина, — сказала Hyp У Бану, — потому что принц женился на тебе. Должно быть, он очень любит тебя. Я сразу поняла, что в тебе есть что-то необычное, и решила, что ты должна стать даром моего сына Явид-хану.

— Это правда, что он освободил тебя по закону? — спросила Сафия. Эйден кивнула.

— Он ходил к человеку, которого называл «кадий». У меня есть бумаги, они лежат в спальне, в той резной шкатулке сандалового дерева, которой вы так восхищались. Я должна поблагодарить вас обеих, вы ведь мои друзья. Мой господин Явид-хан — хороший человек.

— Но ты ведь не любишь его, правда? — спросила Hyp У Бану.

— Нет, я никогда не полюблю вновь, я люблю моего дорогого Конна, — ответила Эйден. — Мне кажется, я однолюбка, но это не значит, что я не буду отдавать все мое внимание, заботу и преданность моему господину Явиду. Я буду это делать.

Hyp У Бану кивнула.

— Ты очень мудра, дитя мое. Кто знает, может быть, со временем ты научишься любить принца, особенно если повезет и ты родишь ему детей. Это так действует на женское сердце. В конце концов, ведь у вас с мужем не было детей.

— А ты любила отца моего господина Мюрада? — ехидно спросила Сафия. Султан Селим II был известен как пьяница и слабый правитель.

— Сначала — нет, — спокойно ответила мать султана, буравя взглядом Сафию. — Нам не так повезло, как тебе, моя дорогая. Поначалу Селим был не очень ласковым. И только со временем я узнала его и поняла. Я постаралась полюбить его, и в ответ получила его любовь. Любовь трудно завоевать, Сафия, но в конце концов эти труды вознаграждаются.

— Расскажите мне о султане Селиме, — попросила Эйден. Ей было интересно узнать о человеке, о котором Hyp У Бану говорила с такой нежностью.

— Он был сыном великого султана Сулеймана, которого мы называли «законодателем», хотя на Западе его называли Великолепным. Его дедом был Селим I, блестящий военачальник, а прапрадедом — Мехмет, завоеватель Константинополя, сейчас именуемого Стамбулом. Как ты видишь, предки у моего Селима блистательные. Однако, увы, его мать Хуррема была злой, испорченной женщиной. Селим — ее первенец, но она родила султану Сулейману еще двух сыновей и дочь. Однако у султана Сулеймана был еще один сын, рожденный от женщины по имени Гюльбихар, его звали Мустафа, и он считался наследником султана. Ему исполнилось двадцать пять лет, когда Хуррема настроила его отца против сына, и заставила убить его. Гарем и детей Мустафы тоже уничтожили. Хуррема подвела к смерти и своего второго сына, принца Баязида, очень способного юношу. Ее третий сын был калекой, и по закону из-за увечья не мог наследовать трон. Говорят, он умер от горя, потому что обожал своего брата, принца Мустафу, который всегда был добр к нему, и своего брата Баязида.

Таким образом, мой Селим остался единственным наследником отца. С самого рождения мать до безумия любила и портила его. Он отличался маленьким ростом, хотя братья были высокими. Он был толстым, а они — худощавыми. Он плохо видел, а у его братьев было прекрасное зрение. Лицо Селима покрывали прыщи, поэтому он отпустил бороду. Но борода росла клочками и была редкой. По внешнему виду мой Селим очень напоминал своего двоюродного дядю Ахмета, но характером он был похож на своего другого дядю, ученого Коркута. Просто он не был рожден для того, чтобы стать правителем. Но Хуррема совершенно отказывалась это понимать и безжалостно уничтожала возможных соперников старшего сына.

Правда состоит в том, что моего мужа сгубила его властолюбивая мать. Он был слабовольным и нерешительным. В нем не было величественности. Он хотел спокойно прожить жизнь, не собирался и не готовился сесть на трон. Зато его мать хотела, чтобы он стал султаном, тогда и она смогла бы занять видное место. Так и случилось.

Однако она умерла задолго до того, как Селим унаследовал трон, и оставила империи в наследство сына, неспособного к управлению, испорченного, суеверного ребенка с обликом мужчины. Слава Аллаху, что его правление оказалось недолгим, а мой сын Мюрад похож на своего деда, Сулеймана, и на прапрадеда, Селима I, умелого правителя.

Вот, Марджалла, такова история жизни и правления моего мужа. В истории он остался как Селим пьяница, мусульманин, который преступил священный закон и стал пить вино. Моя жизнь — это другая история. Как и Сафия, я была почти ребенком, когда меня привезли в Новый Дворец. Мои родители принадлежали к знатной черкесской семье, и меня, как и тебя, отправили вместе с данью султану Сулейману. Меня учили всему, чему учат девушек, попадающих в гарем. Однажды меня послали в бани принца Селима. В первый раз он увидел меня именно в банях. Он приходил в себя после разгульной ночи. Я меняла холодные полотенца на его голове и, как говорится, приглянулась ему. Мне дали отдельную маленькую комнатку и рабыню, чтобы она прислуживала мне. Скоро меня позвали в его постель. Как же я боялась, несмотря на все поучения старожилок гарема. Селим заметил мой страх и стал успокаивать меня. Он был нежным и внимательным любовником и никогда не звал меня к себе, когда бывал пьян. Любовь к нему росла. Да, да, это произошло до того, как мы зачали нашего ребенка, который стал первым сыном моего мужа, хотя до Мюрада у него родились несколько дочерей. Я стала женой султана после рождения Мюрада. За свою короткую жизнь мой господин не раз брал в свою постель других девушек, но я была его любимицей. Что бы о нем ни говорили, он был неплохим человеком, — закончила Hyp У Бану.

— Кажется, вы принесли счастье султану Селиму II, госпожа валида, — сказала Эйден.

Hyp У Бану улыбнулась и потрепала Эйден по руке.

— Надеюсь, что ты тоже сделаешь счастливым принца Явид-хана. Да он уже счастлив, потому что сегодня он женился на тебе. Тебе выпала большая удача, моя дорогая Марджалла, это даст тебе преимущество перед другими его женами и наложницами, когда ты вернешься в Крым.

— Нет ни других жен, ни детей, — сказала Эйден и поведала валиде и султанше Сафие об ужасной трагедии Явид-хана. Hyp У Бану покачала головой, выслушав рассказ.

— Для принца это действительно ужасная потеря, но для тебя, Марджалла, — редкая удача! Ясно, что он тебя любит, раз сделал своей женой. Теперь роди ему сыновей и твое счастье обеспечено, независимо от того, как вена лик будет его гарем.

— Который, уверяю тебя, он обязательно заведет, — с горечью сказала Сафия.

— А ты-то что волнуешься? — огрызнулась Hyp У Бану. — Твой сын Мехмет станет наследником своего отца. Ты не родила ему других детей, хотя в одиночку владела моим сыном все эти годы. Одного принца недостаточно для Оттоманской империи. Кроме того, мужчине несвойственно быть верным только одной женщине. Когда ты это поймешь?

— Я никогда не пойму этого! — крикнула Сафия. — Никогда!

— Ба! Напрасно исходишь горечью, дочь моя! Не будь глупой. Принимай то, что дает тебе Аллах, и будь благодарна за это. Ты знаешь, сколько женщин хотели бы оказаться в таком положении? Мехмет, слава Аллаху, сильный и здоровый мальчик и уже заглядывается на рабынь. Когда-нибудь ты окажешься на моем месте, Сафия. Любовь — хорошая вещь, но власть — лучше. — И Hyp У Бану засмеялась.

Вечером, когда мать султана и его жена, сам султан и остальные гости уехали, Эйден рассказала Явид-хану об этом разговоре, пока они вместе лежали на диване. Он положил ее между своими длинными ногами, она спиной лежала на его груди, и он ласкал ее грудь, эти прекрасные шары молочной белизны.

— Говорят, они воюют друг с другом в гареме. Они обе — женщины сильные, но пока жив султан Мюрад, именно его мать будет управлять гаремом и заботиться о спокойствии своего сына.

— Почему Сафия не любит Hyp У Бану? — недоумевала Эйден. — Она кажется хорошей женщиной. Она мне нравится.

— Тебе и Сафия нравится?

— Конечно. Она ближе мне по возрасту, и мы с ней как подруги.

— Прекрасно, мой бриллиант. Не принимай сторону ни одной из них, или попадешь под перекрестный огонь. Сафия недолюбливает валиду, ведь именно Hyp У Бану настояла на том, чтобы султан брал к себе в постель других женщин. В течение многих лет он отдавал любовь только Сафии, но она родила всего одного сына, принца Мехмета. Оттоманская империя не будет чувствовать себя в безопасности, если у нее только один наследник трона. И со временем стало ясно, что у Сафии детей больше не будет, несмотря на то, что она еще молода. Hyp У Бану и визирь все-таки уговорили султана брать в постель других женщин. Он согласился, но оказалось, что проявлять свою мужскую силу он может только с Сафией. Потом валида узнала, что Сафия покупала амулеты и приворотные зелья, чтобы удержать султана около себя.

Эйден очень заинтересовалась.

— Как валида обнаружила это?

— Есть одна знаменитая во всем Стамбуле торговка — старая женщина по имени Эстер Кира. Она так стара, что дружила еще с прабабкой султана Мюрада Кирой Хафиз. Она приходила в гарем султана со своими товарами еще девочкой и быстро завоевала доверие. Ее товары всегда были самого лучшего качества, а цены — более чем справедливые. Говорят, она оказала легендарной Кире Хафиз какую-то большую услугу, и за это ее семью навсегда освободили от уплаты налогов, что позволило им, евреям, создать большой банкирский дом. Говорят, во всех цивилизованных странах можно найти банкира Кира. Даже у нас, в Крыму, есть один, — он засмеялся. — И сейчас старуха еще приходит в гарем со своими товарами просто для того, чтобы развлечься. Деньги ей не нужны.

Но я отвлекся.

Торговка на базаре, которая продавала Сафии амулеты и приворотные зелья, была еврейкой. Она не удержалась и похвасталась другим женщинам об услуге, которую оказала жене султана и которая, как говорила она, может помочь семье добиться освобождения от налогов, чего в молодости добивалась Эстер Кира.

Конечно, эти разговоры тут же дошли до ушей Эстер. Она рассказала об этом валиде, но убедила ее, что купить амулеты и приворотное зелье уговорила расстроенную Сафию базарная торговка и что сама Сафия никогда бы так не поступила, если бы ее не искушали. Таким образом, хитрая старуха избавила султаншу от заслуженного наказания и сумела сохранить дружбу с обеими могущественными женщинами. — Он усмехнулся. — Дружа с Сафией и Hyp У Бану, ты, я думаю, со временем познакомишься с легендарной Эстер, но, мой бриллиант, я не хочу в нашу брачную ночь рассказывать тебе сказки, — рассмеялся Явид-хан, нежно пощипывая ее соски, — я хочу любить тебя, моя ласковая жена Марджалла. Любимая, ты за это короткое время подарила мне столько счастья. Я никогда не думал, что смогу снова стать счастливым.

Эйден повернула голову и заглянула ему в глаза.

— Ты тоже сделал меня счастливой, господин, я ведь тоже думала, что никогда не найду покоя.

Она протянула руку и ласково провела по его лицу, а потом притянула его голову и поцеловала в губы быстрым поцелуем. В его красивых небесно-голубых глазах светилось откровенное желание, которое она может удовлетворить. «Это не важно, что я солгу ему, — мелькнула у нее мысль. — Эта ложь не имеет злого умысла и безобидна, но она осчастливит его». Он не знает, что лежит у нее на сердце, да еще ни один мужчина по-настоящему не разгадал секретов женского сердца.

— Я люблю тебя, господин Явид, — тихо сказала она и была вознаграждена радостью, осветившей его лицо. Он крепко обнял ее и, почти всхлипывая, сказал;

— Я тоже люблю тебя, мой бриллиант! Я люблю тебя с самой первой встречи. Я боялся, что ты не сможешь полюбить меня, так велика была твоя любовь к мужу. Благодарю Аллаха за то, что он дал мне тебя, моя любимая жена Марджалла!

— Конн для меня потерян, — честно сказала она, — как для тебя потеряны Зои и Айша. Однако жизнь продолжается. Если мы не сможем любить снова, господин, мы оскорбим память тех, кого любили раньше.

"Может быть, когда-нибудь я научусь верить этим своим словам», — решила она про себя.

Он положил ее на шелковый матрас и нежно ласкал руками, губами и языком. Его нежные, но в то же время чувственные прикосновения вызывали пульсирующие сладкие искры, пробегающие по всему ее телу. Убедившись, что она готова принять его, он вошел в нее, шепча:

— Давай сделаем сына этой ночью, мой бриллиант. Давай сделаем сына!

Она приняла его с тихим возгласом и обняла за плечи. Его слова заставили ее вздрогнуть, а он это принял за проявление страсти. Ее разум восстал, она мысленно молилась: «О, не сейчас, дорогой Боженька! Не сейчас, потому что тогда Конн будет по-настоящему потерян для меня. Не сейчас».

И Явид-хан наполнил ее своим сильным семенем. Но молитва Эйден была услышана, и она не зачала.

Лето было теплым и ясным, и каждый день, когда принц уезжал в город, чтобы выполнять свои обязанности в султанском дворце, Эйден отправлялась в сад руководить работой садовников. Медленно, терпеливо расчищали они землю от сорняков. Стали видны очертания клумб. В зарослях обнаружился еще один большой фонтан и несколько маленьких. С разрешения мужа Эйден послала в Стамбул за мастеровыми, чтобы починить водоводы и заменить изразцы, которые поломались за многие годы забвения.

Ценя ее умение и с каждым днем все лучше узнавая ее, Явид-хан предоставил своей жене свободу передвижения. Эйден, видя разницу в традициях, поняла, как глубока его вера в нее. Она не злоупотребляла его доверием, никогда не выезжала из дворца, не предупредив его заранее о том, куда она едет и с кем будет встречаться. Обычно она ездила в Новый Дворец повидаться с валидой и Сафией или на Большой Базар — купить редких растений для своего сада.

Однажды в начале ноября Эйден приехала повидать Сафию. В комнате Сафии она увидела еще одну гостью.

Рядом с Сафией сидела маленькая полная женщина с черными волосами и блестящими черными глазами. Одетая в превосходное широкое платье из алой парчи, сверкающая великолепными тяжелыми золотыми серьгами, браслетами и кольцом с огромным бриллиантом, она привлекала к себе внимание. Эйден поразили размеры бриллианта, и только правила приличия заставили ее отвести глаза.

— Марджалла! Познакомься с Эстер Кира, — сказала Сафия.

— Добрый день, госпожа, — вежливо сказала Эйден и, подчиняясь приглашающему жесту Сафии, подсела к ним.

— Значит, это та женщина, которую так хвалит валида, — проскрипела Эстер Кира голосом, который выдавал ее возраст. А было ей восемьдесят восемь лет.

— Ваши замечательные волосы напомнили мне моего друга Киру Хафиз, да будет благословенна ее память. Она была настоящей красавицей, — сказала госпожа Кира.

— Которой я, конечно, не являюсь, — засмеялась Эйден. — Мой отец обычно говорил, что я просто миленькая, да и то только тогда, когда стараюсь.

Старая женщина засмеялась в ответ каркающим смехом.

— Очень хорошо, когда знаешь свои недостатки, а также и свои сильные стороны, — ответила она. — Могу сказать, что ты умная женщина, которая понимает такие вещи, но в конце концов, если бы ты не была умна, принц не женился бы на тебе. Ты нам дала тему для разговоров этой скучной осенью, госпожа Марджалла. Стамбул — город, где процветают сплетни. Разве не так, госпожа? — обратилась она к Сафии.

— Несомненно, так, — ответила Сафия и повернулась к Эйден. — Ты ходила за покупками, дорогая Марджалла? О, теперь есть о чем сплетничать! Принц Явид-хан разрешает своей жене ходить туда, куда ей хочется, Эстер Кира. Разве это не возмутительно?

— Скажу, что принц — человек, обладающий интуицией, — заметила старая женщина, и Эйден это понравилось.

— Во всем Стамбуле я не могу найти луковиц тюльпанов, — пожаловалась Эйден, — а мне так хочется, чтобы весной в саду Явида цвели цветы. Мои португальцы последние недели расчищали запущенный сад. Фонтаны починены, клумбы готовы для посадки, но я нигде не могу найти луковиц. Торговцы на Большом Базаре говорят, что их можно достать в конце весны, после того, как отцветут цветы. Я так расстроена.

— Может, Эстер достанет тебе нужные луковицы? — предположила Сафия и взглянула на старую женщину. Эстер Кира улыбнулась.

— Разумеется, это несложно, — сказала она, кивая.

— О, пожалуйста, — взмолилась Эйден.

— Эстер всегда делает возможным невозможное, правда, мой старый друг? — пошутила Сафия.

— Кое-что, госпожа Сафия, — и Эстер улыбнулась Эйден. — Видишь ли, госпожа Марджалла, я знаю пределы своих возможностей, но с луковицами тюльпанов я, конечно, могу помочь.

Эйден не удивилась, когда спустя несколько дней Эстер Кира сама приехала к ней. Старая женщина прибыла в своем собственном роскошном каике. Ее перенес на берег раб, и она торопливо пошла к дому. Следом за ней вышагивал большой чернокожий евнух с огромным узлом. Эйден тепло приветствовала гостью.

— Почему вы не известили меня о том, что приедете, Эстер Кира? Вы посчитаете меня плохой хозяйкой. Марта! Сделай чай и принеси пирожные.

Она усадила старую женщину около жаровни.

— На воде холодно, :

— ласково сказала она, — вы простудитесь.

— Ты говоришь, как моя внучка Рашель, — усмехнулась Эстер. — Моя дочь и невестки давно перестали трястись надо мной. Рашель, однако, еще молода и непреклонна. Глядя на нее, я вспоминаю себя в этом возрасте.

— Я чувствую, — сказала Эйден, улыбаясь, — что вы проживете еще столько, что вам в конце концов придется беспокоиться о Рашели.

— Хе-хе-хе! — Старая женщина засмеялась и энергично закивала. — Пусть Бог услышит твои слова.

Марта и ее дочери принесли глиняный горшок, в котором на жаровне заваривали освежающий напиток, по словам Явид-хана, называемый чаем. Из Крыма он привез два небольших сундучка со связками листьев, из которых варили этот напиток. В красном лакированном сундучке был черный чай, в зеленом — зеленый. Это был его любимый напиток, более любимый, чем кофе. Он показал, как его нужно готовить.

Наполнив пиалу горячим напитком, Эйден передала ее Эстер Кира, и та, отхлебнув, одобрительно почмокала. Эйден предложила ей ореховые пирожные и клейкую сладкую турецкую халву, которая, как она знала от Сафии, была любимым лакомством Эстер.

Старая женщина устроилась поудобнее и сразу сказала, зачем приехала:

— Я привезла тебе прекрасные луковицы тюльпанов, включая несколько очень редких и необычных сортов из Персии. Таких нет даже в садах султана. Это мой подарок тебе, Марджалла!

— Но, Эстер Кира, — запротестовала Эйден, — они, должно быть, очень дорогие. Я не могу позволить вам делать мне такие подарки. Вы должны разрешить мне заплатить за них.

— Нет, нет, дитя мое. Я хочу подарить их тебе. Это такой пустяк, и, кроме того, я не покупала их. Это лишние луковицы из моего собственного сада. Но я хочу, чтобы ты взяла их. Ведь я знаю, какую радость они доставят тебе весной, когда зацветут. Сад станет праздником для глаз, и твой муж будет доволен. Мать султана приедет, чтобы посмотреть на тюльпаны, и ты прославишь свой дом. Может быть, когда-то и ты сделаешь что-нибудь для меня. — Она улыбнулась.

— Вы так добры, — Эйден почувствовала, как слезы пощипывают глаза, хотя не понимала отчего.

— Ты счастлива, дитя мое? — спросила Эстер Кира.

— Я не несчастна, — Эйден вздохнула. — После этих слов может показаться, что я избегаю отвечать на ваш вопрос, но это так. Да, я благодарна Богу за то, что стала женой принца. Только сейчас начинаю понимать, что могло бы произойти со мной. В этом отношении мне очень повезло.

— Но ты его не любишь, — возразила Эстер Кира.

— Люблю, но не так, как Конна, — тихо ответила Эйден, понимая, что старая женщина никому не расскажет об этом разговоре. Как хорошо, что у тебя есть кто-то, кому можно доверять. В отношении Hyp У Бану и Сафии у нее не было такого чувства, хотя она радовалась дружбе с ними. Эстер Кира кивнула.

— Ты смирилась, дитя мое, и это хорошо. За свою долгую жизнь я видела много женщин из Западной Европы, которые попадали в этот мир и оказывались совершенно неприспособленными к нему. Самыми счастливыми становились те, кто смирился со своей судьбой и преуспел в этой жизни. Некоторые, как Сафия, достигли власти. Ты еще молода и поймешь, что страсть мимолетна и туманна. Что прошло, то прошло. Осталось позади. У тебя были дети?

— Нет. Мы были женаты недолго.

— Значит, все, что ты потеряла, — всего лишь мужчина, а их, ты это поймешь, дитя мое, очень легко заменить. Так же легко, как, по их мнению, можно заменить нас, что, конечно, совершенно не правильно. — Она плутовски усмехнулась. — Мужчины думают, что миром правят они, но ведь это не так, правда? Я вспоминаю мою дорогую Киру Хафиз, с которой дружила в юности. Помню, как она управляла своим любимым мужем, султаном Селимом I, о чем он даже не подозревал. Когда трон перешел к ее сыну, она тоже руководила им. Она допустила только одну ошибку.

— Какую же? — Эйден нравились воспоминания словоохотливой старухи.

— У султана Сулеймана была только одна любимица, Гюльбихар, Весенняя Роза, — принцесса из Багдада. У них родился один ребенок, сын, но моей дорогой Кире не терпелось вмешаться. Она сделала так, что ее сын соблазнился русской рабыней Хурремой, Хохотушкой. Султана Сулеймана тянуло к Хурреме, как мотылька тянет на свет. Он увлекся ею, не мог ею насытиться. Это был конец Гюльбихар. На смертном одре моя дорогая Кира сожалела о том, что вмешалась. Ее сьюа, султана, нельзя было оторвать от юбки Хурремы так же, как и от юбки Гюльбихар. Других женщин он не признавал. В конце концов получилось так, что она просто заменила одну фаворитку на другую.

— Это напоминает отношения Hyp У Бану и Сафии, — заметила Эйден.

— Конечно, — согласилась Эстер Кира, — но разница все же есть. Действительно, много лет султан Мюрад любил только Сафию, но он мужчина необыкновенно чувственный, и его мать поняла это. Я не могу сказать, что намерения валиды благородны, это было бы не правдой, но она предпочла, чтобы свою энергию он расходовал в гареме, а не на какой-нибудь разрушительной войне. Султан, однако, предложение матери принял чересчур охотно. Хотя по утрам он занимается делами, встречается с людьми искусства, учеными, все остальное время отдано гарему. Дети у него рождаются в угрожающем количестве. Не проходит двух-трех месяцев, чтобы какая-нибудь из его женщин не родила. Теперь совершенно ясно, что это:

Сафия стала бесплодной после рождения принца Мехмета, а с султаном все в порядке. Но у султанши нет причин жаловаться. Султан любит и почитает ее выше всех других женщин, кроме своей матери. Когда ты узнаешь побольше об оттоманском султане, поймешь, что он уважает и любит четырех женщин. Здесь, в Стамбуле, их называют четырьмя столпами империи. Одна, несомненно. Hyp У Бану, его мать. Вторая Сафия. Две другие — его сестра Фаруша-султан и таинственная Янфеда.

Янфеда попала в гарем во время правления Селима II.

Она и Hyp У Бану стали близкими подругами, и каждая обещала другой, что, если она станет фавориткой, она не забудет подругу. Конечно, Hyp У Бану с ее золотистыми волосами, бело-розовым лицом и черными глазами приглянулась Селиму II. Со временем, по совету Hyp У Бану, он обратил внимание и на Янфеду. Интересно, что она красивей валиды. Селим никогда этого не замечал, но именно так оно и было. У Янфеды редкий дар — видеть вещи, которых не видят другие. Султан Мюрад очень любит ее и ценит ее советы.

— Слушая вас, Эстер Кира, я чувствую себя маленькой девочкой, которой мать рассказывает волшебные сказки, — сказала Эйден.

— С той разницей, — отозвалась Эстер Кира, — что те сказки арабских ночей, которые я рассказываю тебе, — правда. Однако сейчас, дорогое дитя, я должна уехать, иначе опоздаю зажечь субботние свечи. Лет своих я не чувствую, но понимаю, что только старуха может сидеть и рассказывать сказки, забыв о времени. — С помощью Марты она встала на ноги. — Ты мне нравишься, госпожа Марджалла, и я стану с тобой дружить. Помни, на меня ты можешь положиться.

После этих слов она, сопровождаемая Джинджи, который был вне себя от радости, что его госпожу навестила сама знаменитая Эстер Кира, вышла из дворца и вернулась в Стамбул.

— Весной наш сад зацветет, — сообщила Эйден Явид-хану, когда он вечером вернулся из города, и рассказала ему о приезде Эстер Кира.

— Мой бриллиант, ты каждый день делаешь успехи. За короткое время ты подружилась с матерью султана, с его любимой женой, а теперь и с матриархом одного из богатейших банкирских домов Европы. Если бы я знал доброго джинна, который послал мне такое наслаждение, я бы поблагодарил его.

— Я рада, что сделала тебя счастливым, — сказала она. — Я тоже счастлива! Весной, когда сады расцветут, мы пригласим султана. Наверное, это можно будет сделать? Мы пригласим также Hyp У Бану, Сафию, Янфеду и Фарушу-султан и всех, кого ты считаешь нужным. Мы устроим праздник цветов.

Ее восторженность умилила его. Он развалился среди подушек, усадив ее на колени.

— Пригласить султана и его женщин в наш дом, конечно, можно. И ты хорошо это придумала. А как ты узнала о Янфеде и Фаруше-султан?

Его рука скользнула под ее шелковую сорочку и стала ласкать груди.

— Эстер Кира рассказала мне о них, — со вздохом сказала она, уютно устраиваясь около него, — когда слушаешь ее, кажется, что перед тобой живая история династии, господин Явид.

— Она жила в этой истории, мой бриллиант, и похоже, не выказывает никакого желания расставаться с этой жизнью. Несмотря на ее почтенный возраст, я не удивлюсь, если она доживет до правления следующего султана.

Он нежно уложил ее на руку и прильнул к ее груди, обводя быстро затвердевший сосок горячим языком. Она что-то бормотала от удовольствия, лаская его затылок. Несколько минут он баловался с ее прекрасными грудями, крепко сжимая их, лаская нежными прикосновениями, облизывая ее соски и дуя на них.

Придавленная его весом, она вертелась, пытаясь освободиться от своих шальвар темно-фиолетового шелка. Заметив, он смешливо проворчал:

— Бессовестная гурия, — и стал страстно целовать ее. Но она выскользнула из его объятий и, к его удовольствию, стала нетерпеливо его раздевать.

— Я обожаю, когда ты раздет, — смело сказала она, и он усмехнулся.

— Ты такая же смелая, как и бесстыжая, — поддразнил он в ответ.

Она была так не похожа на тех женщин, которых он знал раньше. Она не прятала от него свои чувства, а была открыта. Он не знал, что женщина может быть такой искренней, но это ему нравилось. Когда исчезла ее застенчивость, он обнаружил, что иногда у нее хватает смелости брать на себя лидерство в их любовных играх. Это очень возбуждало его, ведь обычно женщины пассивны.

— Сегодня, — сказал он, когда она раздела его, — я научу тебя, как иногда любят своих мужей женщины моей страны.

— Как? — Она сидела на корточках и с любопытством смотрела на него.

"Никто, — думал он, глядя на нее, — никто не может выглядеть восхитительнее». Скользнув глазами по ее роскошному телу, он наслаждался ощущением, что она принадлежит ему, и только ему. Если бы султан знал, как красиво ее тело, он никогда не расстался бы с ней. Если бы Мюрад знал, как она восхитительна в своей страсти, страсти, которая едва начинала раскрываться перед Явид-ханом, Марджалла никогда бы ему не досталась. Его голубые глаза не отрывались от ее серебристо-серых.

— Есть особый способ, которым можно заниматься любовью, мой бриллиант. Тот способ, от которого твое тело загорится огнем желания. Я хочу, чтобы ты любила меня именно так.

— Но я никогда не делала этого, — медленно сказала она и посмотрела на его спокойный член.

Явид-хан притянул жену к себе и поцеловал ее медленным чувственным поцелуем. Его язык проскользнул между ее губ и дерзко метался у нее во рту. Потом, отпустив ее, он ласково нагнул ее голову к своему члену.

— Я не буду силой заставлять тебя, но хочу, чтобы ты попробовала. Возьми меня в рот, Марджалла, и люби меня так же, как я буду любить тебя.

Эйден вздрогнула. Она никогда не думала, что ей придется делать то, что он сейчас просил. Она и представить себе не могла, что мужчина может любить женщину таким способом. Явид доставлял ей громадное удовольствие. Возможно ли, чтобы и она доставляла ему такое же удовольствие? Если да, она сделает это. Она потянулась и дотронулась языком до кончика его члена, потом, осмелев, пробежала языком по налитой кровью головке и снова вздрогнула, на этот раз от возбуждения, когда он простонал: «О моя любимая!"

Поощряемая им, она взяла член губами, обсасывая его как лакомый кусочек. Он сдавленным голосом говорил ей, что она должна делать, и она старательно выполняла его просьбы, быстро почувствовав, что он становится все больше и все тверже с каждой минутой. Слыша довольные стоны, которые срывались с его губ, она поняла, что он на самом деле получает удовольствие от ее действий. Наконец он закричал:

— Перестань, мой бриллиант! Перестань сейчас же, иначе я выброшу свое семя без пользы!

И она повиновалась, ожидая, что он скажет ей ложиться на спину, но, к ее удивлению, он сказал:

— А теперь, моя обожаемая жена, я хочу, чтобы ты села на меня верхом. Ты же говорила, что умеешь ездить верхом. Она удивленно посмотрела на него. Смеясь, он поднял ее и посадил на себя.

— Насаживай себя на мой кол, мой бриллиант. Я хочу, чтобы ты поездила на мне.

Эйден прикусила нижнюю губу. Всего секунду соображала она, о чем же он просит. Потом, улыбаясь, она ловко выполнила его просьбу, задохнувшись от того, что его твердый член заполнил ее.

— О-о-о-о! — тихонько выдохнула она.

Явид-хан смеялся и, протянув руки, стал гладить ее груди.

— Теперь, моя прекрасная женщина-охотник, скачи на мне, скачи на мне во весь опор.

Его член пульсировал внутри нее! Она чувствовала это биение и очень возбудилась. Чуточку потрясенная, она подумала, что в этой их любовной схватке ей предстоит быть главной. На этот раз она могла управлять им! Сегодня он будет извиваться между ее бедрами! Это потрясающе! Впервые в жизни она испытывала такой трепет. В ее глазах появилось почти первобытное выражение. Она взглянула на него, прищурившись. Склонившись над ним, она начала чувственно двигать бедрами, и его бедра поднимались навстречу ее толчкам.

Она схватила двумя руками его голову и прижалась к его губам, на минуту протолкнув в его рот свой язык и дразня лежащего под ней мужчину водоворотом движений. Потом нашла его ухо и легкими движениями кончика языка стала лизать кожу. Потом ее язык лизнул его щеку и шею, а тем временем ее упругие бедра, обхватившие его, продолжали двигаться то вверх, то вниз по его твердому члену.

Он наблюдал за ней через полуприкрытые веки, получая огромное удовольствие от ее действий. Ему понравилось, как легко она взяла на себя его роль, явно наслаждаясь переменой. И другие женщины скакали на нем, но ни одна из них не делала эту схватку такой интересной. Сейчас, однако, он почувствовал, что ему нужно занять положение, достойное мужа и господина. Он приподнялся и заставил ее сесть прямо. Одной рукой он крепко обхватил ее грудь, взял в рот ее сосок и настойчиво сосал его, пока их тела ритмично двигались.

На Эйден это оказало невероятное действие. Ее тело на секунду застыло, а потом она вдруг исступленно застонала, мотая головой. Внутри нее он был такой большой и твердый. Его горячий рот так настойчиво дергал ее нежный сосок. Она чувствовала, что ее тело начинает парить, но вместе с тем она ощутила взрыв яростного наслаждения, охватывающего и тело, и разум. Его удары становились все чаще и чаще, и вот она уже упала на спину, по-прежнему насаженная на его мощный член. Теперь он был сверху, с силой вколачиваясь в ее гостеприимное и нетерпеливое тело.

— О гурия! О-о-о! Я не могу остановиться! Я не хочу останавливаться! О-о-о-о, Марджалла! — И он задрожал, высвобождая свое семя.

Лежащая под ним Эйден не понимала, жива ли она. Ее сердце бешено колотилось, все тело было влажным, а разум застилало большое расплывающееся пятно. Она понимала единственное: его слова, обращенные к ней, были точным выражением того, что чувствовала она сама. Она не могла остановить неистовых движений своих бедер. Ей не хотелось делать этого! Ей хотелось, чтобы он продолжал и продолжал вечно любить ее. Она почувствовала, как его любовные соки заполняют ее потаенный сад, и ей стало замечательно хорошо. Он в изнеможении упал на нее, а она обвила его руками и баюкала, прижимая к своей груди.

Неожиданно она расплакалась. Слишком много переживаний обрушилось на нее. Теперь уже Явид-хан прижимал ее к своей груди. Он чувствовал ее теплые слезы, но молчал. Она рыдала так горько, а чем он мог облегчить ее печаль? Женщины так эмоциональны. Может быть, ее нужно было постепенно приучать. По своему собственному опыту он знал, что любовные отношения все отладят, независимо от того, что расстроило ее. Когда рыдания перешли в сопение, он тихо сказал:

— Ты знаешь, что я люблю тебя.

Она подняла голову и посмотрела на него. Светлые ресницы были влажными и слипшимися, — Знаю, — прошептала она. — Просто это было так замечательно!

— Да, — согласился он. — Это было восхитительно! О гурия, пусть у нас это всегда будет восхитительно! Он ласково погладил ее медные волосы. Остаток осени Эйден провела в большом дворцовом саду со своими португальскими садовниками, подготавливая и высаживая растения. Это было так необычно для женщины. Джинджи неодобрительно сказал ей, что принцессе не подобает иметь дело с варварами-безбожниками. Они не обрезанные, и, что хуже всего, не кастрированные. Позорно, что у принца в саду работают полноценные мужчины в то время, когда его дорогая жена и ее женщины рядом.

— Но они старые люди, — протестовала Эйден, — беззубые старики. Большинство из них пошли на военную службу, потому что верили, что, сражаясь в святом крестовом походе, обеспечат себе место в раю, Джинджи. Это трагедия, что бедные старики не могут провести остаток своих дней дома со своими женами и внуками.

— Господин Явид выбрал их по своей доброте, потому что они умеют работать на земле. — Джинджи фыркнул. Он по-прежнему не одобрял ни действий своей госпожи, ни действий своего господина. Но что он мог сделать? Он сам только раб. Он возлагал такие большие надежды, когда в Алжире его приставили евнухом к госпоже Марджалле. Он с самого начала знал, что они попадут в гарем султана. Если бы она осталась там, каким чудом это было бы для него. Она могла стать любимицей султана, даже его женой. Однако когда ее подарили принцу, надежды вспыхнули с новой силой. Она станет любимой женщиной принца, а он, Джинджи, будет собирать принцу новый гарем.

Он будет походить на всесильного главного евнуха султана, Ильбан-бея. Теперь, похоже, ничего подобного не будет.

Принц Явид-хан влюбился в свою принцессу Марджаллу. Ему не нужны другие женщины. Он не разрешил Джинджи купить хотя бы несколько красавиц. Дворец принца стал похож на дом богатого торговца. Одна жена и раздражающие ежедневные обязанности. Совершенно неинтересно. Принц и его жена занимались друг другом. Каждый день принц уезжал в город. Если погода стояла хорошая, Марджалла работала в саду. В пасмурные дни она занималась домашними делами, которые под ее опытной рукой не доставляли много хлопот. Вечером они ели вдвоем и проводили вечер, занимаясь любовью, играя в шахматы или просто разговаривая. «Если бы только Марджалла понесла, — думал евнух, — тогда у меня, может быть, появилась бы возможность увеличить население гарема».

Зима прошла незаметно, и весна медленно подбиралась к дворцовому саду. Каждый день Эйден, сопровождаемая Мартой и двумя ее дочерьми, медленно ходила по аккуратно посыпанным мраморной крошкой дорожкам сада, осматривая каждую клумбу и следя за маленькими зелеными ростками, которые день, ото дня становились все выше и сильнее. Каждый кусочек клумб был засажен в определенном порядке, и Эйден теперь проверяла, правильно ли высажены растения. На солнечном месте были выставлены ряды горшков с прорастающими растениями, чтобы ими заменить на клумбах те, которые не взошли.

Зимой Эйден частенько нарушала заведенный порядок и отправлялась в город повидать валиду и Сафию. Из их разговоров она поняла, что турки очень любят свои сады и даже слагают о них стихи. По традиции каждый султан изучал какое-нибудь ремесло. Султан Мюрад, как и завоеватель Стамбула, изучал садовое искусство. Поэтому для Эйден было особенно важно, чтобы к тому времени, когда султан приедет к ним, ее сад был в полном порядке. В нем должна быть симметричность, безупречно выдержанная планировка и великолепные краски — все, что может порадовать глаз владыки. Для этого она и работала, заполняя свои дни, стараясь не думать о своем дорогом Конне, о доме в Англии.

Иногда это удавалось, особенно в минуты близости с Явид-ханом. Она признавала, что то физическое удовольствие, которое она получала, не имело ничего общего с тем, что чувствовало ее сердце. Она любила Конна. Он — единственный мужчина, которого она любила всегда. Волею судьбы она оказалась с Явид-ханом, хорошим и добрым человеком.

Правда, его взгляд не заставлял трепетать ее сердце, как это бывало, когда на нее смотрел Конн. Но Явид-хан любил ее, и она убеждала себя, что если бы появился ребенок, все было бы хорошо.

В конце апреля Эйден увидела, что еще день-два и ее сад зацветет. Она решила посоветоваться с Мигелем, самым старым из ее садовников, который великолепно определял погоду.

Он стоял перед ней не поднимая глаз, потому что прямо смотреть на жену принца недопустимо. Она — знатная дама.

— Что говорят тебе твои кости, Мигель? — спросила его Эйден. — Через два дня я хочу пригласить султана полюбоваться садом. Будет ли небо ясным? И будет ли тепло?

— Отвечай, неверный пес, — пробурчал Джинджи. — Если ошибешься, я сам спущу с тебя шкуру, несчастный!

Мигель метнул на евнуха угрюмый взгляд. Он и его товарищи не любили Джинджи. Тот всегда задирал их, когда Эйден не могла этого видеть.

— Погода, госпожа принцесса, будет ясной и очень теплой по меньшей мере еще в течение четырех следующих дней. Вы можете приглашать султана, не опасаясь дождя.

— Благодарю тебя, Мигель, — ответила Эйден. — Я прикажу, чтобы вечером вам всем дали вина. Понемногу, потому что я не хочу обижать господина Явида.

Садовник кивнул и робко улыбнулся. Он и его товарищи хотели бы вернуться домой, в Португалию, но здесь им повезло, они могли оказаться в гораздо худшем положении.

— Благодарю вас, госпожа принцесса. Вы так добры к нам, да благословит вас Господь!

Эйден послала Джинджи к валиде с письмом, в котором приглашала мать султана, ее сына, Сафию, Фарушу-султан, Янфеду и тех женщин султанского дворца, которые, по мнению валиды, тоже должны быть приглашены. Письмо, вежливое по форме, не было для Hyp У Бану неожиданным: она ждала этого приглашения. Приглашение самому султану не было настойчивым. Настойчивость восприняли бы как ужасающее нарушение этикета.

В день приема Эйден поднялась рано. Накинув шелковый халат, она выбежала в сад. Утро было безоблачным и очень теплым. Пройдя по дорожкам, Эйден с радостью убедилась, что сад расцвел. Это невероятно, и она подумала, что нужно привезти сюда Эстер Кира. Пусть старушка посмотрит, какая красота родилась из ее луковиц. Она должна сделать это завтра, раньше, чем переменится погода и цветы начнут увядать.

Явид-хан заворочался, когда она снова вошла в комнату. Всю ночь он провел с ней. Притянув ее обратно на кровать, он просунул руку между полами ее халата, раздвинул их и спрятал лицо между ее грудями. Она чувствовала, как его теплый язык лижет ложбинку между ними, и ласково выбранила его.

— Господин! Фу! Султан приедет, а мы не готовы!

— Я уже готов, — ухмыльнулся он и, повалив ее на спину, оказался на ней. Его рука была между ее бедер, и, обнаружив, что она отвечает на его страсть, он тихо сказал, тепло дыша ей в ухо:

— О мой бриллиант, ты тоже готова любить, — и потом мягким движением вошел в нее.

Эйден негромко засмеялась, принимая его. Он такой умелый любовник, он неизменно подводил ее к той вершине, на которой муж и жена получают необыкновенное удовольствие.

— Проказник, — пошутила она, но провести его было невозможно.

— После того, как я люблю тебя, ты вся светишься, — сказал он. — Я хочу, чтобы султан увидел этот свет и позавидовал мне! Я хочу, чтобы он увидел, как счастливы мы оба.

Она подумала о том, как волнующе звучат его слова. Он вел себя совсем не так, как, по ее ожиданиям, должен был вести себя татарский принц. Может быть, это из-за того, что мать его француженка, но чем бы это ни объяснялось, он человек добрый и ласковый. Она притянула к себе его голову так, что их губы почти соприкасались.

— Я свечусь, — прошептала она, — потому что ты сделал меня счастливой, муж мой! — и страстно поцеловала его, покусывая его губы и лаская его языком.

Медленными движениями он двигался на ней, глубоко погружаясь в ее тугую глубину, потом вынимая почти до конца свой член и снова ныряя вниз. Он не помнил, чтобы когда-нибудь женщина возбуждала его так сильно. Этим утром, желая полностью насытиться ею, он положил ее ноги себе на плечи, чтобы глубже войти в нее.

Эйден вскрикнула, потому что никогда раньше он не проникал так глубоко. Его большой и длинный член, казалось, толкался в самую матку. Его пыл зажег в ней неудержимый прилив желания. Эйден показалось, что она умирает. Дышать стало трудно. В глазах все расплывалось. Ее кровь, казалось, закипела. Странно, но при этом она не испытывала страха. Она не услышала собственного крика и погрузилась в теплую бархатную темноту.

Хотя ей показалось, что без сознания она лежала многие часы, прошло всего несколько минут. Она вновь обрела способность осознавать окружающее и поняла, что он обрушил на ее лицо дождь поцелуев. Ей никогда в жизни не было так хорошо. Она не хотела терять это ощущение. Ей всегда нравилось заниматься любовью, всегда, с тех пор, как Конн лишил ее девственности. Всегда она уносилась вдаль в облаке наслаждения, но никогда она не испытывала того, что испытала сейчас.

— Марджалла! — У него был встревоженный голос. — О мой любимый бриллиант, приди в себя! Скажи, я ведь не сделал тебе больно?

Медленно и неохотно она открыла глаза и увидела его взволнованное лицо.

— Со мной все в порядке, господин Явид, — сказала она.

В ответ последовало признание:

— Ты великолепна.

— Никогда раньше такого не было… — сказала она с недоумением. — Что случилось со мной?

— Это называется lapetite morte — приятная смерть, — ответил он и добавил:

— Я люблю тебя, моя дорогая жена. Я никогда не смогу забыть, что случилось с моей женой, но с каждым наступающим днем я начинаю понимать, как мне повезло, что у меня есть ты. И я могу попытаться начать жизнь сначала, мой бриллиант.

— О, Явид, — сказала она, и ее серебристые глаза наполнились слезами радости, — нам обоим повезло.

"Я, — думала она, — начинаю по-настоящему любить этого человека. Я начинаю любить. Не так, как любила моего Конна, но тем не менее то, что я чувствую по отношению к Явиду, — это любовь». Потом практичная натура Эйден взяла верх, и она ахнула:

— Муж мой! Скоро прибудет султан, а мы еще не ели и не вымылись. Поднимайся побыстрей! — И она вскочила с постели.

— Мы будем мыться вместе, — заявил он, но она лукаво посмотрела на него.

— Ни за что! Разве ты не помнишь, что случается всякий раз, когда мы моемся вместе?

— Конечно, помню, — ответил он с улыбкой.

— Ты будешь мыться в своей бане, — приказала она с видом жены, привыкшей командовать. — Джинджи, Джинджи, где ты, болван!

Евнух вбежал в спальню.

— Я здесь, госпожа принцесса.

— Проводи моего господина в баню, Джинджи, и посмотри, чтобы банщики поторопились. У нас мало времени, султан скоро приедет.

Потерпев поражение, Явид-хан встал с постели и вслед за евнухом вышел из комнаты. Эйден кликнула Марту и ее дочек. Они пришли и помогли ей вымыться и подготовиться к приему важных гостей.

К своему удовольствию, Эйден обнаружила, что в Турции есть лавандовое мыло. Явид-хан любил этот запах, он напоминал ему о степях его родины и отличался от тяжелых ароматов, обычно окружающих турецких женщин. Фейн налила масла в бассейн, и комната тут же заблагоухала. Марта деловито вымыла свою хозяйку и сполоснула ее чистой теплой водой. Потом Эйден легла в ванну, чтобы расслабиться на несколько драгоценных минут, прежде чем снова заняться хлопотами по приему султана и его гостей.

Выйдя из ванны, она завернулась в большое полотенце, которое Марта заранее согрела, и села позавтракать. Айрис подала хозяйке поднос, на котором стояла небольшая миска свежего зеленого сирийского винограда с вынутыми косточками; здесь же были маленькая свежеиспеченная булочка, кружочек масла, сотовый мед и небольшой чайник нежного зеленого чая. Аппетит Эйден никогда не подводил, и она быстро расправилась с едой, сполоснув руки в тазу с теплой водой. Одежды уже лежали приготовленные. Явид-хан, увидев свою жену в полном блеске, не смог сдержать возгласа восторга.

Узкие парчовые шальвары с манжетами на щиколотках, расшитыми черным гагатом и мелким жемчугом, прозрачная рубашка из легкого шелка с вплетенными золотыми нитями, такими тонкими, что они не раздражали кожу, платье с длинными рукавами и юбкой с разрезами из черной шелковой парчи, расшитое узором из золотых нарциссов и тюльпанов, золотой пояс, украшенный жемчужинами, агатом и золотистыми бериллами, — все это подчеркивало красоту Эйден. Поскольку волосы были гордостью Эйден, она редко заплетала их в косу, как это делали другие женщины султанского гарема. Вместо этого она завязала голову золотой лентой, расшитой золотистыми бериллами, и распустила свои красивые волосы.

Заранее узнав от служанок жены, во что она будет одета, Явид-хан подарил Эйден ожерелье из жемчужин кремового цвета и агатов, нанизанных на очень тонкие золотые цепочки, и такие же серьги. На руках позванивали золотые браслеты — одни гладкие, другие широкие и резные, некоторые украшены яркими камнями, такими же, как камни в кольцах, надетых на ее тонкие пальцы. Сандалии из черного бархата и без каблуков Эйден выбрала, чтобы не оказаться выше султана. Поскольку одеяние Эйден было выдержано в черных и золотых тонах, Явид-хан решил одеться в белое с золотым, что очень шло к его смуглой коже. Однако его одеяние было сшито на персидский манер, с белыми панталонами и гладким белым кафтаном, который застегивался золотыми застежками. На голове красовался парчовый тюрбан, над которым развевался белый плюмаж, удерживаемый громадным рубином. Вместе они составляли исключительно красивую пару, встречая гостей на берегу.

— Совсем необязательно было отдавать Явид-хану такое сокровище! — буркнул Мюрад матери, когда их каики оказались на подходе к пристани около дворца принца.

— Она некрасива, сын мой, — сказала Hyp У Бану. — У тебя в гареме по крайней мере пятьдесят девушек с рыжими волосами, не считая Сафии. Если принцесса Марджалла и выглядит хорошо, так это потому, что она расцвела от любви своего мужа.

— Она могла бы расцвести и от моей любви, мать.

— Не будь таким жадным, мой старший брат, — упрекнула брата Фаруша-султан, сестра Мюрада, которая ехала в одном каике с матерью, — красивая женщина со светлыми волосами, белой кожей, которую она унаследовала от матери, и необыкновенно выразительными черными глазами. Султан усмехнулся, услышав замечание сестры.

— Я так же жаден на женщин, как ты на мужчин, сестра. Жадность, похоже, наша наследственная черта. Я удивляюсь, от кого она идет?

— Помолчи! — приказала валида. — Нас встречает хозяин дома с женой.

Каик султана первым из их маленькой флотилии причалил к пристани, и его без промедления привязали.

Султан вышел из лодки на берег.

— Я приветствую тебя, Явид-хан! Какой чудесный день для приема гостей ты наколдовал!

Принц почтительно стоял на коленях, пока великий оттоманский правитель не приказал ему подняться.

— Добро пожаловать, господин Мюрад. Вы оказываете моему дому высочайшую, незаслуженную честь.

Мюрад улыбнулся, слушая лесть, в которой звучала искренность. Потом посмотрел туда, где на коленях стояла жена принца, прижимаясь лбом к сапогу повелителя. Ее рыжие волосы заинтересовали его. Ну что ж, его мать могла говорить о других рыжеволосых женщинах из его гарема, но ни у одной из них не было волос такого невероятного медного цвета, даже у его замечательной Сафии. Он почувствовал вожделение. Ее красота и покорность, с которой она лежала у его ног, возбудили его. Он протянул руку, поднял ее и заглянул ей в глаза.

— А ты, принцесса, тоже говоришь мне — добро пожаловать?

— Конечно, мой повелитель, я от всего сердца приветствую и надеюсь, что мой скромный дом не разочарует вас, — вежливо сказала Эйден, но в его глубоких глазах угадала желание. Это испугало ее. Она еще раз возблагодарила Бога, что стала женой Явид-хана, а не была отдана на милость этому человеку.

— Не думаю, что ты когда-нибудь сможешь разочаровать меня, Марджалла, — сказал он двусмысленно.

К счастью, в этот момент причалил каик валиды, а следом за ним и каик Сафии. Эйден отошла от султана, чтобы должным образом приветствовать мать султана, его сестру, его любимую жену и Янфеду, которые выразили свое удовольствие оттого, что принц и принцесса пригласили их на праздник весенних цветов.

— От тебя исходит сияние, дитя мое, — с одобрением сказала Hyp У Бану. — Подозреваю, ты очень счастлива с Явид-ханом.

— Да, это так, дорогая госпожа, — ответила Эйден. — Отдаю должное вашей мудрости, вы увидели то, чего Другие не заметили. «Бог мой, — думала Эйден, — я начинаю говорить как они».

— Теперь, чтобы ваше счастье было полным, вам нужны дети, — продолжила валида. — Мы должны молить Аллаха, чтобы твое чрево наполнилось поскорее.

— Конечно, дети — это счастье и спокойствие, — вступила в разговор Сафия. — Не знаю, что бы я делала без моего дорогого Мехмета.

К величайшему удивлению Эйден, при этих словах и Янфеда, и Фаруша-султан закатили глаза, но Hyp У Бану предпочла не услышать их и увела свою красивую дочь. Эйден в первый раз оказалась лицом к лицу с госпожой Янфедой. Сестра султана показалась Эйден очаровательной, но лицо Янфеды заворожило ее — близкая подруга валиды была женщиной невиданной красоты.

Янфеда — крохотное худенькое создание, с гладкой кожей цвета белой розы, с иссиня-черными волосами и глазами, черными, как агаты в ожерелье Эйден. Они светились живым интересом. Она была одного возраста с Hyp У Бану, но по внешнему виду напоминала девочку. Неизвестно почему, Эйден показалось, что она напоминает Осман-бея.

— Дорогое дитя, — сказала она низким грудным голосом, который не вязался с ее хрупкой фигуркой, — так любезно было с твоей стороны пригласить меня на этот замечательный праздник.

Ее глаза изучали Эйден. Вдруг Эйден поняла, почему эта женщина напоминала ей Осман-бея. Она видела больше, чем обычные люди.

— Как осмелилась бы я не включить в число гостей госпожу Янфеду, которую называют одним из столпов империи?

Янфеда засмеялась.

— Хотелось бы думать, что это можно считать похвалой.

— Именно так, — ответила Эйден.

Янфеда мягким жестом дотронулась до руки Эйден.

— Ты прелестное дитя, — сказала она. — И ты мне нравишься.

— Ну, ты удостоилась величайшей похвалы, принцесса Марджалла! — воскликнула Фаруша-султан. — Тетушка Янфеда трудно сходится с новыми людьми. Она, очевидно, видит в тебе что-то, чего другие видеть не могут.

— Если это на самом деле так, ваша светлость, меня радует, что увиденное госпожой Янфедой получило ее одобрение.

— Ну, идем, идем, принцесса Марджалла, и покажи мне сад, который даже издалека выглядит замечательно, — сказал султан, который до этого разговаривал с Явид-ханом. — Клянусь, он так же красив, как и ты. — Он взял ее за руку и увел в сад.

Явид-хан предложил сопровождать Hyp У Бану. Валида, как главная среди султанского женского царства, должна была служить образцом поведения, которому обязаны были следовать все женщины во владениях ее сына. Поэтому другие женщины, сопровождающие султана, в том числе около дюжины девушек из его гарема, с большим удовольствием двинулись вслед за султаном и принцем.

В саду их встретило буйство красок цветущих тюльпанов всех сортов.

Эйден заранее приказала садовникам высадить луковицы ранних цветов и держать их в тени, под навесом. Всего несколько дней назад они были пересажены в клумбы. Поэтому сейчас в саду было все, начиная от подснежников и крокусов до множества пестрых нарциссов, тюльпанов и гиацинтов. Эйден повела султана по дорожке туда, где начинался сад. Там раскинулись клумбы с белыми подснежниками, невысокими чопорными мышиными гиацинтами с головками, похожими на виноградные гроздья и плотно усаженными небольшими голубыми цветочками.

Мюрад остановился полюбоваться планировкой сада. Он никогда бы не подумал, что можно целыми клумбами высаживать подснежники, не говоря уж о том, чтобы сажать их вместе с мышиными гиацинтами.

— Потрясающе, моя дорогая Марджалла! Совершенно потрясающе! — Он был в восторге. — Как, именем Аллаха, тебе удалось заставить подснежники цвести так поздно?

Она объяснила и добавила:

— Мне хотелось, повелитель, чтобы к вашему приезду сад был в полном цвету, для этого пришлось немножко вмешаться в природу. Пойдемте, у меня есть что показать вам. — И она повела его дальше.

Они подошли к нескольким клумбам с разноцветными крокусами, высаженными широкими полосками. Там были желтые, белые и кремовые с сиреневым рисунком цветы, золотисто-бронзовые, темно-желтые, белые с серовато-пурпурными пятнами, голубые с серебряными краями и золотистой серединкой, темно-лиловые и коричнево-красные, большие крокусы всех цветов, от голубых до сиреневых, одноцветные и полосатые, белые и темно-лиловые с оранжевыми серединками. Последние очень понравились султану, и Эйден пообещала:

— Когда мы выкопаем луковицы, мой повелитель, я прослежу, чтобы вам послали. Они приживутся в садах Нового Дворца.

— Ты щедра, прекрасная Марджалла! — Мюрад взял ее за руку, и они медленно пошли к следующим клумбам.

Явид-хан начал раздражаться, но ревности не почувствовал — он хорошо знал свою жену. В конце лета исполнился год с тех пор, как он приехал в Стамбул. Когда прибудет ежегодная дань от его отца, он воспользуется этой возможностью и вернется домой вместе с женой. Пусть великий хан пошлет послом в Сиятельную Порту кого-нибудь другого. Желательно, чтобы это был старик, чья жена не была бы искушением для султана Мюрада.

— О-о-о! — выдохнул правитель Оттоманской империи, когда они подошли к каменистой горке, где росли невысокие нарциссы. Среди камней садовники искусно проложили трубы, и маленький ручеек, стекая с вершины горки, пробегал среди миниатюрных скал и обрушивался в пруд внизу. У самой воды росли невысокие желтые первоцветы со своими похожими на юбочку серединками и узкими короткими лепестками. Уроженцы Испании, они были привезены в Турцию маврами, спасающимися от преследований христианской церкви. Их рассадили вместе с невысокими нарциссами с нежным запахом и похожими на тростник листьями, выбросившими целые пучки золотистых, светло-желтых и белых цветов на тонких стеблях. Женщины гарема радостно защебетали перед этой клумбой. Именно из этих нарциссов добывалось ценное масло, необходимое для изготовления духов.

Контрастируя с каменистой горкой, цвели кусты маленькой пушкинии, с ярко-голубыми цветами с белым основанием, и усыпанные крапинками голубые цветы пролесков с темно-синей полоской на каждом лепестке. Эти нежно — голубые цветы напоминали Эйден колокольчики в лесах вокруг Перрок-Ройял. Наверное, поэтому она любила их больше всего. Перейдя в следующую часть сада, султан и его свита увидели большие клумбы темно-синих гиацинтов, чередующихся с высокими желтыми и белыми нарциссами. Эйден посмотрела на клумбы — растения все до одного распустились. Зрелище ошеломляло своей красотой.

— Твой главный садовник гениален, раз разбил такой сад, — сказал Мюрад.

— Но это делал не он, — тихо ответила Эйден. — Это делала я. Мои рабы только подготавливали землю. А я говорила им, что нужно делать.

— Значит, ты пачкала землей свои красивые руки, прекрасная Марджалла? — Он остановился, взял ее руки и рассмотрел их. Это были красивые руки, с длинными тонкими пальцами, мягкие и белые, с ногтями, совершенными по форме. Он небрежно поцеловал кончики ее пальцев и, отпустив ее руки, пошел дальше.

— Мне нравится работать в саду, мой господин, — ответила она, стараясь, чтобы ее голос оставался холодным и совершенно бесстрастным. Его дерзкое поведение и испугало, и потрясло ее. Это было предательством по отношению к Сафии. Она никогда не смогла бы привыкнуть к миру, в котором мужчина мог получать удовольствие от любой из понравившихся ему женщин.

Они прошли через центр сада, любуясь клумбами цветущих тюльпанов. Изящные кубки тюльпанов, сначала белого и кремового, затем розового, красного, алого, малинового, желтого и сине-фиолетового цвета, покачивались под легким ветерком. Необыкновенные водяные лилии из Туркестана и алые цветы из легендарного города Самарканда, посаженные группами одного цвета или соединенные в группы, контрастирующие по цвету, занимали круглые и квадратные клумбы вокруг вновь восстановленных фонтанов и бассейнов, в которых начинали зацветать розовые водяные лилии и где резвились толстые золотые рыбки. По углам некоторых клумб высадили желтые азалии, обычные в этих местах. Они очень хорошо чувствовали себя в саду Эйден.

В саду были и другие растения, но они еще не цвели. С наступлением лета расцветет множество роз, бугенвиллия, лилии и султанский бальзам, а также два цветка, которые открываются ночью, — табак и луноцвет. Однако сейчас вместе с ее луковичными цветами цвели миндаль и персиковые деревья, чьи нежные пушистые цветы выделялись среди крепких темно-зеленых сосен и кипарисов.

Эйден и принц уже вели гостей в шатер, поставленный в конце сада. Оттуда виднелись темно-синее море и сам сад. Тент из золотой парчи и зеленого шелка защищал гостей от жаркого полуденного солнца. Пол закрывал толстый шерстяной ковер мягких голубых и желтых тонов. Два дивана стояли на возвышении для султана и его матери. Для Сафии, Фаруши и Янфеды принесли скамью с красными бархатными подушками, а остальным женщинам пришлось довольствоваться разноцветными пышными шелковыми подушками, разбросанными вокруг дивана султана. Султан пригласил Явид-хана сесть на диван рядом с ним, а Эйден приказал расположиться на подушке у их ног. Подали прохладительные напитки, несколько видов шербетов, пахнущих клубникой, лимоном, апельсином, розой и фиалками.

Принесли фрукты: апельсин, разделенный на дольки и очищенный от тонкой белой пленки, темно-красную клубнику, зеленый инжир, ранние золотистые персики и абрикосы, а также гроздья фиолетового винограда, привезенного из садов Палестины, на золотом блюде сочные финики, начиненные орехами, а затем множество превосходнейших печений, слоеное тесто которых было заполнено дроблеными орехами и медом, сладости в виде рогов газели, сладости из кунжута с медом, рассыпчатые ореховые пирожные.

Когда со сладостями покончили, рабы Эйден обнесли гостей душистыми влажными полотенцами, чтобы они могли вытереть липкие руки и лица. Затем началось представление. Цыганская семья показывала дрессированных собак. Султан покатывался со смеху. Ему так понравилось представление, что он снял с пальца большой, безупречный по качеству бриллиант и подарил его старейшине семьи, усатому гордому мужчине, который принял подарок так же любезно, как он был предложен. Цыган сменил старый индиец, который поставил перед шатром несколько глубоких круглых корзин, потом уселся среди них и начал играть на дудочке. При звуках пронзительной мелодии одна за одной из корзин стали показываться большие змеи с капюшонами, каждая из которых появлялась после едва заметного изменения мелодии. Явид-хан объяснил собравшимся, что змеи эти называются кобрами и что живут они в той стране, откуда пришел заклинатель. Довольно устрашающие на вид рептилии извивались и раскачивались иногда точно в такт музыке. Эйден не сожалела, когда заклинатель змей закончил свое выступление.

На деревьях вокруг шатра были развешаны серебряные и золотые клетки с певчими птицами, которые страшно забеспокоились, когда появилась молодая девушка, чтобы развлечь гостей целой стаей голубей, приученных летать в определенном порядке по сигналам, подаваемым свистом. В завершение ее выступления птицы сделали широкий круг над садом и потом одна за другой опустились на протянутые руки хозяйки. Выступление вызвало восторженные аплодисменты зрителей, а валида подарила девушке ожерелье из полудрагоценных камней. В заключение представления перед ними выступила группа очень сладострастных и экзотических танцовщиц, которые гастролировали по империи султана со своим хозяином, сирийцем. Танцевать перед Мюрадом было для них большой честью, и они старались изо всех сил. Они так очаровали султана, что он решил купить их для собственного развлечения, но мать удержала его от этого глупого поступка, прошипев:

— Ты что, хочешь сделаться посмешищем? У тебя и так слишком много танцовщиц, а если нужно еще, поручи это Ильбан-бею. Не унижайся до торговли как простой купец. Ты же Великий Турк, мой лев. Мюрад поджал губы и кивнул.

— Ты права, мать! Я просто увлекся, так велико мое удовольствие от сегодняшнего дня. Он повернулся к Явид-хану.

— Не помню, когда я получал такое наслаждение, друг мой. Твое гостеприимство и твоя красавица жена растопили мое сердце. — Он шумно вздохнул. — Редко я могу позволить себе расслабиться и наслаждаться простой жизнью. Сегодняшний день так много дал мне.

Такие же благодарности были получены и от Hyp У Бану.

— Дорогая Марджалла! Я рада, что ты счастлива и довольна. Я слишком хорошо помню твои муки первых дней пленения, но в конце концов мы же не похожи на настоящих рабынь, не правда ли? Вполне соответствует природе, когда женщина находится в зависимости от своего господина. Благодарю тебя за чудесный день.

Сафия взяла обе руки Эйден.

— Я так рада, — тихо сказал она, — что мы с тобой подруги. Ты знаешь мои затруднения, но теперь я уверена, что могу положиться на тебя, Марджалла, а ты на меня.

Помни об этом.

Фаруша-султан и госпожа Янфеда вежливо распрощались с хозяйкой, что сделали и другие женщины гарема, которые сопровождали своего господина во дворец Явид-хана. После этого стаей разноцветных бабочек они пролетели по лужайке в поджидающие их каики. Султан, однако, отстал и, взяв руку Эйден, снова поднес ее к губам, повернул и поцеловал в ладонь. Потом устремил на нее гипнотический взгляд своих черных глаз.

— Ты порадовала меня, Марджалла, — тихо сказал он. — Твои совершенные манеры и быстрый ум делают честь моему дому, ведь это я подарил тебя Явид-хану. Я подумаю, как бы мне наградить тебя за твое хорошее поведение.

— Я уже награждена, повелитель, тем, что вы почтили посещением мой дом, и вашими добрыми словами, — ответила Эйден, все время пытаясь освободить руку и вытереть кожу после его поцелуя. Настойчивость Мюрада пугала ее.

— Ты — само совершенство, — сказал он, — и скоро я пришлю тебе подарок, который поднимет тебе настроение. Прощай, Марджалла!

Он ушел, большими шагами спускаясь к пристани, и только тогда она содрогнулась от отвращения.

Руки ее мужа крепко обняли ее за плечи. Явид-хан видел, как султан прощался с его женой, и кипел от гнева, потому что Марджалла была вынуждена безропотно стоять, пока султан Мюрад пускал по ней слюни.

— В одном я согласен с султаном, — сказал он, — у тебя замечательный и несравненный характер, мой бриллиант. Однако я больше не позволю, чтобы тебя так оскорбляли. Всего через три месяца из Крыма прибудет дань от моего отца. Я напишу ему, чтобы он прислал в Сиятельную Порту нового посла. А мы уедем домой.

— О, Явид! Неужели ты действительно хочешь этого? Не разгневается твой отец, который доверил тебе это почетное дело только год назад? — Ее лицо выражало тревогу за него.

Эйден не пришло в голову, что она не боится покинуть Стамбул и уехать еще дальше от Англии. Так, в обнимку, они и вернулись в сад.

Он сказал:

— Крымское ханство раньше никогда не посылало в Стамбул своих постоянных послов. Оттоманская империя — наш владыка. Каждый год в конце лета мы посылаем султану дань. Но Мюрад хотел, чтобы мы прислали посла. Мой отец предпочел сделать вид, что не услышал этой просьбы. Это проделали вежливо, но тем не менее проделали. Когда мой брат Тимур убил мою семью, моя тоска была так велика, что мать уговорила его выполнить желание султана и послать меня. Им хотелось, чтобы я уехал из дома, где испытал величайшее счастье и пережил ужасающее горе. Теперь, однако, я нашел еще большее счастье с тобой, мой драгоценный бриллиант. Пока мы вместе, мне не нужно ничего больше. Тебе понравится моя родина! Хотя горные равнины, из которых в основном состоит наша земля, холодны и ветрены зимой и засушливы и жарки летом, мой дом находится на побережье, где климат мягкий и полезный для здоровья. Земли вдоль юго-восточного побережья очень плодородны. Там много садов и виноградников. На базарах поражает изобилие фруктов. У нас растут черешня, персики, инжир, абрикосы, яблоки, гранаты, груши и виноград. Мой сад полон ореховых деревьев, а в степях у меня большой табун лошадей. Слава Аллаху, что Тимур был так занят своей кровавой резней, что не уничтожил мой сад, хотя сжег дом и конюшни, предварительно угнав скот. Он действовал так, как действовали наши довольно свирепые предки. Он всегда очень гордился тем, что его назвали в честь великого военачальника Тимура, который был потомком великого Чингисхана, внука легендарного Кублай-хана.

— Почему ты сам не отомстил ему, господин Явид?

Почему ты не убил его? — Эйден уже не раз задумывалась над этим вопросом.

— Я мусульманин, Марджалла! И мне хочется думать, что если я и не очень набожен, то по крайней мере хороший мусульманин. Коран, наша святая книга, запрещает убивать братьев. Тимур не просто мой брат, он мой брат-близнец. Мы в одно время были в утробе матери, вместе родились. Несмотря на его жестокость, я не могу убить его. Сделай я это, я убил бы часть себя, часть нашей матери, которая жестоко страдала от поступков одного из своих сыновей, часть нашего отца, который был мудрым и справедливым человеком. Смерть Тимура не доставила бы мне ничего, кроме минутного удовлетворения. Да и не вернула бы мне моих жен и детей.

Мы с Тимуром похожи как день и ночь. Он всегда презирал наши законы, религию, образ жизни. Сейчас он наказан — его отвергла собственная семья, его народ, а для татарина это самое страшное наказание. Его имя вычеркнуто из истории нашего народа, как будто он никогда не существовал. Это смерть при жизни, Марджалла.

Эйден кивнула.

— Понимаю, — сказала она, — и сейчас мне даже немного жаль твоего брата. Нет пути, чтобы он мог исправить зло, совершенное им. Он никогда не увидит снова ни своих жен, ни своего сына. Как ужасно, господин Явид! Какая дьявольская сила заставила его совершить преступление не только против тебя, его близнеца, но и против самого себя?

Явид-хан остановился и прижался лицом к ее лицу. Любовно рассматривая ее, он сказал:

— Вот почему я обожаю тебя, жена моя. У тебя сердце, которое не смог бы понять сам дьявол.

Вспыхнув от такого неожиданного комплимента, Эйден уткнулась в его плечо.

— Ты заставляешь меня думать, что я очень хорошая, — сказала она, — но это не так! Будь моя воля, я бы заставила твоего брата ответить за всю ту боль, которую он тебе причинил.

Принц от души расхохотался.

— Мне кажется, в тебе есть немного татарской крови, мой бриллиант! Как грозно звучат твои слова! Но я верю, что ты сделала именно то, о чем говоришь.

— И сделала бы. — Она посмотрела на него суровыми глазами.

— Мы едем домой, в Крым, — твердо сказал он. — Я пошлю весточку отцу, я построю для нас новый дворец, но не на старом месте. Не надо, чтобы призраки убитых посещали нас. Я увезу тебя домой, моя дорогая жена, и мы заживем спокойной жизнью женатых людей.

— Которые будут растить орехи и детей, — посмеялась она.

— Сыновей, — поправил он.

— И дочерей тоже, — настаивала она.

— Если только они будут такими же красивыми и умными, как их мать.

Эйден улыбнулась Явид-хану. — Обещаю, — сказала она серьезно.

Глава 14

За час до рассвета Марта разбудила Эйден. Она собиралась поехать в Стамбул и привезти в гости Эстер Кира. В любом другом случае она просто пригласила бы старую женщину к себе, но старейшина семьи Кира помогла ей создать такой чудесный сад. Она хотела проявить вежливость и сама поехала за ней. Пришлось одеться потеплее — несмотря на середину весны, ранним утром на воде продувало. Она с радостью надела теплый халат небесно-голубого шелка.

Выпив пиалу крепкого черного чая, она дала Марте последние наставления:

— Обязательно разбуди господина Явида вскоре после моего отъезда, чтобы он успел покататься верхом на рассвете. Скажи Хаммиду, чтобы на обед приготовил баранью ногу. И пусть ни под каким видом не ставит на стол ничего молочного. Как мне говорили, Эстер Кира никогда не мешает мясо и молоко. Посмотри, чтобы слуги поставили на стол новую посуду, которую освятил еврейский раввин, чтобы Эстер могла поесть со мной. Хватит ли у нас турецкой халвы? Эстер любит ее.

— Да, госпожа, да, да, да, — засмеялась Марта. — Все будет в порядке, как вы приказали. Ни о чем не беспокойтесь. В ваше отсутствие я присмотрю за всем. Теперь идите, иначе не успеете доехать до города вовремя и полюбоваться с воды восходом солнца.

Эйден вернулась в свою спальню и, наклонившись, поцеловала Явид-хана.

Он тут же проснулся и притянул ее.

— Господин! Из-за тебя я опоздаю, — стала протестовать она.

Он отыскал ее губы, а потом, слегка ослабив свои объятия, сказал:

— У нас совсем нет времени? — И его рука ловко пробралась через несколько слоев ее одежды и стала ласкать ее соски.

— Бесстыдник! — засмеялась она, убирая его руку. — Разве ты не насытился прошлой ночью?

— Конечно, мой бриллиант, но это было прошлой ночью. Я проснулся и снова изголодался по твоему сладкому телу.

— Нет, нет, Явид, — пробормотала она. — У меня и вправду нет времени.

— В таком случае мне остается только ждать отъезда нашей гостьи, которая еще не приехала. Вечером, однако, я жестоко отомщу тебе за разочарование этого утра. — Его небесно-голубые глаза светились смехом. — А теперь иди.

— Я с нетерпением буду ждать твоего наказания, муж мой! — лукаво сказала она и пошла к двери.

— Я люблю тебя, Марджалла, жена моя, — крикнул он ей вслед, и Эйден счастливо улыбнулась.

Джинджи, как всегда заботящийся о соблюдении приличий, не позволил ей ехать в город в одиночку. Он и две дочери Марты, Ферн и Айрис, поджидали ее. Вчетвером они торопливо спустились к каику, где уже сидели сонные гребцы.

В предрассветной прохладе вода казалась черной и спокойной. На синевато-сером небе то тут, то там горели звезды, чистые и холодные. Было безветренно и тихо, ни один звук не нарушал тишину, слышались только удары весел по воде.

Лодка принца отошла от причала и, управляемая рулевым, стоящим на корме и сжимавшим длинное весло, вышла в Босфор. Соблюдая ритм, гребцы заставили лодку скользить по спокойной, как зеркало, воде.

Эйден не задернула занавески каика и рассматривала окрестности, хотя в предрассветной мгле видно было немногое. Скалы на азиатской стороне Босфора казались огромными глыбами, а остров посреди залива, на полпути между Стамбулом и дворцом Явида, был неразличим. Джинджи неожиданно притих. Он не любил рано вставать. Ферн и Айрис сонно привалились друг к другу, а Эйден радовалась тишине. С Эстер Кира они договорились встретиться на набережной, отведенной для лодок послов Сиятельной Порты. Вглядываясь вдаль, Эйден видела башни, купола и минареты города. Небо уже стало светло-серым, а все звезды, кроме яркого Юпитера, поблекли. Каик направлялся к берегу, пробираясь между кораблями, стоящими на якоре в гавани. Город просыпался. Эйден увидела, что удобный паланкин Эстер Кира уже ожидает их на пристани. Джинджи выпрыгнул из лодки, как только каик подошел к пристани, и бросился помогать почтенной старой женщине. На минутку он остановился и перекинулся словом с евнухом дома Кира, который сопровождал свою хозяйку. Потом они вдвоем помогли старушке выйти из паланкина и сесть в лодку Явид-хана.

— Доброе утро, Эстер Кира, — сказала Эйден. — Надеюсь, день у нас будет чудесный.

— Думаю, ты права, дитя мое. — Она повернулась к своему слуге. — Где моя шаль, Якоб? Мне уже холодно.

Якоб торопливо пошел к паланкину исправлять свою оплошность и вернулся с шалью старой женщины, которую отдал ухмыляющемуся Джинджи. Тот вошел в лодку и очень церемонно обернул шалью Эстер Кира.

— Поставь жаровню к ногам госпожи Эстер, Джинджи, — сказала Эйден, — и найди ту мягкую шерстяную полсть, которую я приказала тебе взять с собой.

Джинджи просто из кожи лез, выполняя приказания Эйден, и очень скоро все было сделано так, как она говорила.

Усевшись на свое место, он сделал знак рулевому и гребцам, чтобы они трогались в обратный путь.

— Мы вернем твою хозяйку на закате, Якоб, — крикнула Эйден, когда каик отходил от пристани. — Я надеюсь, — сказала она, обращаясь к своей гостье, — вы не возражаете, что я приехала за вами так рано. Мне хотелось, чтобы мы провели вместе целый день, ведь я вам стольким обязана, Эстер Кира. Вчера на праздник цветов к нам приезжал султан, его мать, Сафия и много женщин из гарема, а также Фаруша-султан и госпожа Янфеда. Им всем очень понравилось, и они уехали довольные. Это не может не упрочить положение моего мужа.

— Обязанностью женщины всегда было по возможности помогать своему мужу в том деле, которым он занимается, Марджалла! Я счастлива, что смогла помочь тебе. Я провела всю жизнь, помогая другим, и Бог, которого мы зовем Яхве, да будет навеки благословенно имя его, вознаградил меня, дав богатство моей семье и кое-какую власть в этой странной стране, где мы живем.

— Вы прожили здесь всю свою жизнь, Киpa? — спросила Эйден.

Ей нравились истории, которые рассказывала старая женщина, и она ждала продолжения.

— Да, — сказала Эстер Кира, — я родилась здесь. Моя семья была вынуждена уехать из земли Израилевой, которая была нашей родной страной со времен, теряющихся в веках, с тех пор, как пала крепость Масада, когда миром правила могущественная Римская империя. Вы называете Израиль Палестиной, Святой землей. Много лет моя семья бродила по свету, прежде чем добралась до города Константинополя во времена самого великого Константина. С тех пор мы живем здесь.

— Значит, ваша семья живет здесь сотни лет, — заметила Эйден.

— Да. Мы поселились здесь, когда жители города еще были язычниками, поклоняющимися старым римским богам, но Константин, властитель Восточной империи, стал христианином, и некоторое время мы подвергались гонениям. Потом, в 1453 году, оттоманский султан Мухаммед, названный Завоевателем, пришел из-за Босфора и захватил Константинополь. Старая империя медленно умирала на протяжении многих лет, а у турок был на этой стороне Босфора всего лишь клочок земли, полученный им благодаря брачному договору принцессы Теодоры Кантакузины, которая сначала была замужем за султаном Орханом, а потом за его сыном, султаном Мюрадом I.

— Она вышла замуж за собственного сына? Эйден была потрясена. Эстер Кира засмеялась.

— Господи, да нет же, дитя мое! Принцесса Теодора не была матерью султана Мюрада I. Он был уже почти взрослым, когда маленькую принцессу насильно отдали его отцу, человеку, по возрасту годящемуся ей в деды. В обмен на это отец принцессы получил военную помощь султана. Рассказывают, что султан Мюрад увидел ее в доме своего отца и влюбился. После смерти отца он женился на ней, и это их прапраправнук со временем завоевал Константинополь, который сейчас называется Стамбулом. После прихода турок ни мы, ни христиане преследованиям не подвергались. Обычно оттоманские мусульмане облагали нас налогом за нашу веру, не только требуя от нас денег, но забирая наших сыновей в янычары, а дочерей уводя в свои гаремы. Вот какую цену нам приходилось платить, но при оттоманских правителях мы разбогатели. Их правление разумное и справедливое, хотя я боюсь женщин, которые последнее время начинают управлять султаном. Но хватит мне болтать, дитя мое! Посмотри! Светает. Да благословен Господь! Нет художника, равного ему. Посмотри на небо! — Она показала пухлой, унизанной кольцами рукой на темные холмы Азии, уже хорошо видные в утреннем свете.

Как раз за этими холмами небо начало светлеть, и тонкая золотая ленточка быстро ширилась и наливалась светом, изгоняя скучную серость. За ней рассыпалась цветовая радуга, от которой захватывало дух. Подобно рулонам тончайшего китайского шелка, оранжево-алого, нежно-розового, светло-сиреневого в обрамлении пурпурного, и желтого, лучи катились по небу до тех пор, пока его не залил мерцающий и сверкающий неземной красотой цвет. Потом из-за зеленых холмов выкатился огненный алый шар, и день пришел. Легкий ветерок нежно шевельнул голубые воды Босфора, когда они поравнялись с островком, который, как считала Эйден, был на полпути к дому.

— Разве это не великолепно? — спросила Эстер Кира. — Вскоре я буду праздновать свой восемьдесят девятый день рождения, и сколько бы восходов и закатов я ни видела, каждый раз они были разными, каждый был свидетельством величия Божьего. Это заставляет меня чувствовать собственное ничтожество. — Она усмехнулась. — Мне кажется, что я люблю восходы и закаты, потому что они заставляют меня проявлять смирение и благоразумие. Я говорю об этом моему сыну Соломону и моим правнукам, но они, будучи существами высшего сорта, думают, что я просто глупая старуха.

— Я ни на минуту не поверю, что мужчины существа высшего сорта, Эстер Кира, что бы они сами ни думали на этот счет, — засмеялась Эйден.

— Мужчины! — Старуха улыбнулась. — Мужчины начинают жизнь беспомощными, орущими младенцами, которые появляются из женского тела. Их вскармливает грудь женщины, молоко женщины, но по какой-то причине в тот момент, когда они начинают ходить, в их головах появляется мысль о том, что по сравнению со своими матерями, сестрами и другими женщинами они существа высшего сорта. Я нахожу это необыкновенно забавным, а как думаешь ты, Марджалла?

— Конечно, так же, — сказала Эйден.

Эстер снова усмехнулась.

— Ты же умная женщина, — сказала она, а потом добавила:

— Нет, я не считаю, что мужчин нужно обязательно считать умнее женщин во всех случаях, но это, как ты хорошо понимаешь, очень необычная точка зрения. Умная женщина должна позволить мужчине иметь свои маленькие иллюзии, разве не так? Говорят, что принц Явид-хан очень сильно любит тебя, но я уверена, что ты его не любишь, но создаешь иллюзию любви, и он удовлетворен.

Эйден вспыхнула. — Я люблю господина Явида, — вздохнула она, — но вы правы, когда говорите, что я люблю его не так сильно, как любит он меня. Возможно, со временем я научусь любить его так же глубоко, потому что он хороший и добрый человек, и я не хочу лишать его того, что принадлежит ему по праву. И все же, Эстер Кира, я не могу забыть Конна, моего настоящего мужа. Молю Бога, чтобы со временем я полюбила Явид-хана.

— Нами снова правит дьявольский склад мужского ума, — сказала старая женщина. — Ты подарена принцу, и от тебя ждут, что ты изгонишь из своей слабой женской головы все мысли о прошлом. Благодаря своей жизненной стойкости, Марджалла, женщина выживает и справляется с трудностями. — Она протянула пухлую руку и потрепала Эйден по руке. — И все же ты счастлива, и я рада за тебя. Ну, а теперь расскажи мне о своем саде, потому что мы уже подъезжаем.

— Ваши луковицы великолепны, Эстер Кира. Султан и его свита были совершенно очарованы, и я обещала дать султану луковиц фиолетовых крокусов с оранжевыми серединками. Они понравились ему больше всего.

Эйден начала рассказывать своей спутнице, что она сделала, чтобы все луковицы расцвели в одно время, и Эстер Кира кивала, слушая.

— Ты умна, Марджалла, — сказала она. — Хотя любимыми занятиями султана являются часовое дело и рисование, он еще знает и садоводство. Он человек легковозбудимый и впечатлительный, и ему нравится уединение, которое дает ему сад. Работа среди деревьев и цветов очень успокаивает его.

— Я могу это понять, — ответила Эйден. — Растения требуют просто, чтобы их обрезали и поливали, и ничего больше. Они не дерзят и не спорят с тобой по пустякам.

Эстер Кира весело закудахтала, но ее смех внезапно замер, а темные глаза расширились от напряжения, когда она вгляделась в берег.

— Что это? — Эйден проследила за взглядом Эстер и похолодела.

— Останови лодку! — прокаркала старуха на удивление сильным голосом. — Не приближайтесь!

Рулевой сделал знак гребцам, и они подняли свои весла, с которых стекали капли воды. Все смотрели в сторону дворца, который только что стал виден. С берега слышались крики и шум. Потом внезапно из окон дворца один за другим стали вырываться языки пламени.

— О мой Бог! — прошептала Эйден. — Кошмар господина Явида повторяется снова. Быстро! К берегу! Мы должны помочь им!

— Нет! — Голос прозвучал резко, и все уставились на Эстер Кира. — Марджалла, прояви разум. Не позволяй, чтобы сейчас тобой руководило сердце. Кто-то напал на ваш дворец. Три молодые женщины, старуха и горстка рабов не могут помочь, что бы там ни происходило. У нас нет оружия. Если мы ступим на берег, нас всех убьют. Чего мы достигнем этим? — Она посмотрела на рулевого. — Поворачивай лодку и гребите как можно быстрее к Новому Дворцу.

Пока лодку разворачивали, она сказала Эйден:

— Мы едем к султану за помощью. Он пошлет туда своих солдат.

— Что с Явидом? — сказала Эйден. — На рассвете он собирался, как обычно, кататься верхом. В доме Марта.

Обычно спокойные, Ферн и Айрис заплакали, предчувствуя несчастье. Эйден обняла их обеими руками, пытаясь успокоить, но не говорила ничего, потому что не знала, что можно сказать.

Каик мчался по воде с такой скоростью, как будто у него были крылья, а не весла. Эйден и не представляла, что лодка может двигаться так быстро. Скоро показался город, и снова они пробирались между кораблями, заполнившими гавань, и по воде доносились до них шум и запахи города.

Они прошли устье Золотого Рога. Каик приблизился к берегу. Перед ними вырос Новый Дворец. Эйден не могла поверить, что до Дворца можно добраться за такое короткое время, но моряки уже швартовали лодку. Эстер Кира вышла из лодки и сказала:

— Нам немедленно нужно идти к валиде. Она знает, что нужно делать.

Эйден вышла на берег вместе с Ферн и Айрис, и все торопливо пошли через сады и многочисленные дворики по направлению к комнатам Hyp У Бану.

— Рановато. Не знаю, встала ли уже Hyp У Бану, — тревожилась Эйден.

— Hyp У Бану никогда не спит, — сказала Эстер Кира. — Не знаю, спит ли она вообще, хотя и уверяет, что спит. Она слишком занята государственными делами своего сына.

Их провели в комнаты матери султана. Хорошо вымуштрованные рабы Hyp У Бану не выразили никакого удивления по поводу раннего прихода Эстер Кира и принцессы Марджаллы. Их усадили, предложили чаю и ореховых пирожных, от которых Эйден отмахнулась, а Эстер Кира с удовольствием приняла.

— Прошу вас, — сказала Эйден, — мы должны повидать валиду! Это очень срочно!

— Госпожа выходит из бань, — сказал евнух. — Я узнаю, примет ли она вас.

— Скажи ей, что дело срочное, — повторила Эйден и уселась в нетерпеливом ожидании.

Через несколько минут, которые показались Эйден часами, в комнату торопливо вошла валида. На ней был стеганый домашний халат великолепного шелка цвета густой лаванды, а мокрые волосы разметались по плечам.

— Эстер! Марджалла! Что случилось? Евнух говорит, что дело срочное!

Эстер Кира не ждала, пока Эйден начнет объяснять. Она изложила свою версию случившегося. Ее объяснения были быстрыми и точными, и валида, даже не поговорив с султаном, приказала, чтобы отряд янычаров немедленно отправлялся во дворец принца Явида. Потом она послала султану просьбу как можно быстрее прийти к ней.

— Моя дорогая Марджалла, — сказала Hyp У Бану, садясь рядом с Эйден и материнским жестом обнимая ее. — Не нужно тревожиться. Не похоже, что то, о чем ты думаешь, может случиться в империи моего сына, да еще так близко от города. Принц не ждал нападения, но он и его люди, несомненно, отбили его, хотя пострадал дом и, может быть, погиб кто-то из слуг. Когда прибудут наши янычары, у твоего мужа будет хорошее подкрепление. Нам сообщат об этом, а пока я хочу, чтобы ты осталась со мной, дитя мое. У тебя измученный вид, и я, конечно, понимаю, почему. Последние несколько дней были для тебя утомительны. Ведь ты готовилась к нашему вчерашнему приезду, а сегодня встала так рано… Каспар! — позвала она евнуха. — Принеси-ка мой клубничный шербет для принцессы. Торопись!

— О, этого не может быть! — сказала Эйден в совершенном отчаянии. — Почему кто-то напал на дом? Где Явид? Что с бедной Мартой?

— Выпей, моя дорогая, — уговаривала ее валида. — Я понимаю, что есть ты не в состоянии, но шербет подкрепит тебя. Сделай это для меня, дорогая Марджалла.

Каспар подал Эйден шербет, и она поняла, что отказываться невежливо, ведь Hyp У Бану так добра к ней. Приняв от евнуха кубок, она выпила сладкую густоватую жидкость. Несмотря на тревогу, она отметила, что пахнущий клубникой напиток очень вкусный.

— Мне так страшно, — сказала она, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Ну вот, дорогое дитя, — ласково сказала валида, — все будет хорошо, уверяю тебя!

Голова Эйден упала на плечо Hyp У Бану, и она зевнула.

— Спать! Почему мне хочется спать? — и потом вдруг грузно повалилась на валиду.

— Отнеси ее в мою спальню и устрой поудобнее, Каспар, — сказала евнуху валида. Потом посмотрела на двух молчаливых рабынь Эйден и на Джинджи, стоящего с открытым ртом. — Вы останетесь со своей хозяйкой, — приказала она, и они покорно пошли за Каспаром. — Я достаточно долго прожила в гареме, чтобы понять, когда у человека начинается истерика, мой старый друг, — сказала она Эстер Кира. — Наша Марджалла будет спать довольно долго. За это время мы выясним, что же случилось. Останьтесь со мной и помогите выдержать это ожидание. Я пошлю кого-нибудь к вам домой сообщить, где вы и что с вами все в порядке.

Эйден проснулась, когда день кончался, и тут же все вспомнила. Она оглядела роскошную спальню валиды и увидела трех своих дремлющих рабов. Ферн и Айрис сидели по бокам огромной кровати, а Джинджи — в ногах. Кто-то заботливо снял с нее халат, платье с разрезами, пояс и сандалии. Одежду аккуратно сложили на стуле. Она быстро встала, надела пояс и сандалии. Потом тихонько выскользнула в дверь и оказалась в небольшом коридоре. На противоположном его конце виднелась еще одна дверь, которая, как казалось ей, должна вести в салон валиды. Так и было. Hyp У Бану и Эстер Кира сидели в комнате, им прислуживали несколько женщин. Когда она вошла, все посмотрели на нее.

— Что-нибудь известно? — спросила она.

— Янычары только что вернулись в Новый Дворец, Марджалла, — сказала валида. — Сначала они пойдут к султану, а потом мы узнаем, что случилось.

Эйден села на скамейку, лицо ее выражало отчаяние. Явид-хан убит. Она чувствовала это. Нет, она знала это!

Как могло это случиться? Что будет с ней теперь? Что будет со всеми ними?

И Hyp У Бану, и Эстер Кира были слишком умны, чтобы говорить с ней сейчас или пытаться ее успокоить. Они тоже подозревали, что произошло самое худшее, поэтому не нужно поддерживать в ней напрасную надежду. Минуты проходили, отмечаемые медленным падением капель в водяных часах валиды. Затем дверь в комнату распахнулась, и вошел Мюрад. Почтительно поклонившись, все вопросительно посмотрели на него.

Он пошел прямо к склонившейся перед ним Эйден и, посмотрев на нее, почувствовал то же пьянящее чувство, которое испытал накануне. Что же влекло к ней? Он протянул руку и помог ей встать. Их глаза встретились, и султан сказал:

— Мне очень жаль, Марджалла. Она на секунду закрыла глаза, но потом открыла и попросила:

— Скажите мне, что случилось. Я хочу знать все. Я не боюсь услышать правду.

— Они все убиты, — резко сказал султан. — И дворец, и сады уничтожены полностью. Явид-хана убили возле конюшен. Он умер мгновенно, Марджалла. По крайней мере он не мучился. Я уверен, что это сделали татары и его предатель брат. Мои янычары уже помчались преследовать их. Я клянусь, они найдут их.

— Почему вы думаете, что это были татары? — спросила она голосом, искаженным от боли. Султан помялся, а потом тихо сказал:

— Потому что они убили свои жертвы, отрубили им головы и насадили их на два столба по обе стороны от ворот вашего дворца. Это их обычай.

Эйден почувствовала, как к горлу подступает комок, но, проглотив его, спросила:

— У меня была служанка. Может быть, они захватили ее и увели с собой?

— Не думаю, — сказал султан. — Подозреваю, что ее изнасиловали и убили вместе с остальными. Думаю, целью этого нападения было полное, бессмысленное уничтожение. Даже скот и комнатные животные уничтожены, хотя вот этого мои люди нашли в саду.

Из складок своей одежды султан вытащил подросшего котенка и протянул его Эйден.

Она взяла извивающегося котенка, который тут же прижался к ней, и, подняв на Мюрада заплаканное лицо, сказала:

— Это Тюлип. Мы назвали его так, потому что на кончике хвоста у него рыжее пятно. Он любит по ночам охотиться в полях позади дворца и никогда не приходит домой раньше, чем взойдет солнце. Это и спасло его, господин.

Эйден зарылась лицом в шерсть животного и заплакала.

— Благодарю тебя, сын мой, за то, что ты рассказал нам об этих трагических событиях, — сказала Hyp У Бану. — Я позабочусь о Марджалле. Не проводишь ли ты нашу дорогую Эстер Кира до ее паланкина, который сейчас внесут в мой внутренний двор?

Мать султана была единственным человеком во всей империи, которая могла подобным образом разговаривать с султаном. Подчинившись ее приказаниям, он послушно вышел из комнаты с Эстер Кира. Эйден повалилась в подушки дивана и тихо плакала. Hyp У Бану позволила ей выплакаться. Потом она сидела, прижимая к груди котенка. Ее заплаканное лицо покрылось красными некрасивыми пятнами. Наконец она сумела посмотреть на мать султана, и печаль, отражающаяся в ее глазах, тронула даже суровое сердце валиды.

— Что теперь будет со мной? — тихо спросила она Hyp У Бану.

— Ты останешься здесь, во дворце, дорогое дитя, но, конечно, ты не можешь вернуться в комнаты твоей знакомой Сейесте. Ты вдова принца. У тебя должны быть свои собственные комнаты. Сейчас мы подумаем об этом. О твоем будущем мы поговорим позже.

— Какое может быть у меня будущее? — печально спросила Эйден.

Hyp У Бану посмотрела на нее своими мудрыми глазами:

— Будущее есть у каждого, как у каждого есть прошлое.

— У меня, кажется, нет ничего, кроме прошлого, — сказала Эйден. — Как только я начинаю любить мужчину, либо меня отрывают от него, либо его отрывают от меня. Сначала это был мой отец, потом Конн, а теперь Явид-хан. Может быть, мне на роду написано прожить жизнь в одиночестве?

— Никто не должен жить в одиночестве, — сказала валида. — Это противно природе. Именно поэтому Аллах решил, что должен быть мужчина и должна быть женщина. Сейчас ты потрясена случившимся. Я позову своего врача, исключительно умного грека, чтобы он позаботился о тебе. Я очень ему доверяю.

Эйден промолчала. О чем теперь говорить? Явид умер. Его отняли у нее, как отняли Конна. Она даже не знала, хочется ли ей жить дальше. Что ей осталось? Она была так далеко от Англии, от Перрок-Ройял. Она начала строить новую жизнь с Явид-ханом, и вот — все разрушено, как будто какой-то злой джинн, ревниво относящийся к ее счастью, отнимал его у нее. Пришел врач и, смешав несколько разных порошков в чашке с розовой водой, объявил, что она нуждается в отдыхе. Эйден очень хотелось сказать ему, что она весь день проспала, но вместо этого она с благодарностью выпила до дна содержимое чашки. По крайней мере во сне она не сможет вспоминать о случившемся. Сон ей необходим. Hyp У Бану сама отвела Эйден и ее слуг в две маленькие комнаты, недалеко от ее собственных комнат, и с улыбкой смотрела, как ее укладывают в постель. Она заснула еще раньше, чем они раздели ее.

Валида вернулась в собственные комнаты и обнаружила, что ее ждет Янфеда. Женщины расцеловались и уселись на яркие и удобные подушки дивана.

— Я слышала, что случилось, — начала Янфеда. — Как принцесса Марджалла?

— Убита горем. Перепугана. Полна жалости к самой себе. А что еще можно ожидать, дорогая Янфеда? Однако сейчас в связи с ней возникает неприятность. Ты видела, как Мюрад вчера смотрел на нее, а когда сегодня он пришел с известием о том, что произошло, он не мог оторвать глаз от ее грудей, просвечивающих сквозь шелк сорочки. Имея полный гарем невиданных красавиц, мой сын испытывает вожделение к обыкновенной миленькой женщине, которая уже имела двух мужей.

— Выдай ее замуж снова, — сказала Янфеда.

— Мюрад ни за что не отпустит ее на этот раз, — сказала Hyp У Бану. — Мой сын не глуп. Он видит в Марджалле что-то особенное. Но если у него спросить, он вряд ли сможет объяснить, что же это такое. Он страстно хочет обладать ею, и я боюсь, что может случиться что-то недоброе.

— Что тревожит тебя в этой женщине? — Янфеда никогда не думала, что Hyp У Бану станет сдерживать похоть сына. Наоборот, она поддерживала его страстные увлечения, чтобы по возможности ослабить власть Сафии.

— Марджалла не просто женщина-котенок. Она совсем не стремится завоевать расположение султана, но если он получит ее, если она понесет ребенка и если этот ребенок окажется сыном, как ты думаешь, оставит ли это без внимания такая умная женщина, как Марджалла? Я так не думаю. Она непременно захочет, чтобы ее сын стал султаном. Позволит ли Сафия, чтобы это случилось? Нет, не позволит! Конечно, я поддерживаю равновесие сил в гареме и стараюсь ослабить влияние Сафии на Мюрада, но те женщины, которые привлекают внимание моего сына, просто глупые красотки, которые думают только о том, чтобы выманить у султана побольше украшений и безделушек. Марджалла не такая, Янфеда. Что мне с ней делать? Если Мюрад затащит ее в свою постель, Сафия тут же станет ее врагом, и в гареме начнется война. Этого я допустить не могу.

— Почему в гареме должна начаться война. Hyp У Бану? Разве мы с тобой не делили одного султана? И совсем не стали врагами.

— Это правда, — задумчиво сказала валида, — но ведь мы были подругами еще до того, как обе стали спать с Селимом.

— Точно так же, как Сафия и Марджалла.

— Но у меня никогда не было такой власти над Селимом, какую Сафия имеет над моим сыном. Я понимала, что такое жизнь в гареме, и смирилась с этой жизнью.

— Сафия тоже понимает ее, — сказала Янфеда.

— Конечно, — согласилась валида, — но она никогда не смирялась с ней. Она яростно протестовала, когда я поощряла развлечения Мюрада с другими женщинами, появление новых наложниц. Как она ненавидела меня, как использовала любую возможность, чтобы подорвать мое влияние. То, что мы сделали с Марджаллой, подарив ее принцу Явид-хану, было первым случаем за несколько лет, когда мы с Сафией действовали вместе для блага моего сына. Сафия всегда отказывалась понимать, что одного наследника недостаточно, чтобы обеспечить надежное престолонаследие.

— Может быть, на самом деле она пытается избежать братоубийства, если речь идет о престолонаследии, — заметила Янфеда.

— Братоубийство необходимо, когда трон занимает новый султан, — холодно сказала Hyp У Бану, — но для этого нужно много сыновей. Вспомни Селима I.

Сколько у него было сыновей от его четырех наложниц? Но когда он умер, остался только один, старший сын Сулейман. Одни погибли в войнах, другие умерли от болезней, остался всего один сын.

Янфеда предпочла не спорить со своей подругой. В глубине души она считала, что убийство наследником султана своих младших братьев — чудовищное преступление. Она была уверена, что получить власть можно было бы каким-нибудь другим способом, нежели убив возможных соперников.

— Как бы там ни было, — сказала она, — я очень довольна, что у меня только одна дочь. Мне было бы очень жаль потерять твою дружбу, Hyp У Бану.

Валида ласково сжала руку подруги.

— Я не знаю, что бы делала без тебя, Янфеда. Помоги мне разрешить эти задачи.

— Расскажи обо всем Сафии, — сказала Янфеда. — Пусть она знает о похотливых притязаниях Мюрада, скажи ей, что он, вероятно, захочет, чтобы Марджалла оказалась в его постели. Убеди, что это неизбежно. Предложи ей, несмотря ни на что, поддерживать дружбу с Марджаллой. Она должна подружиться с Марджаллой. Скажи, что Марджалла не похожа на других, что она умна, и что дружба с ней не будет обидна для Сафии. В этом случае ей будет известно, что Марджалла думает и что она делает. Сафия совсем не глупа. Каждому нужен друг, жене султана тоже.

— Жене султана особенно, — сказала валида. — Наверное, здесь ты права, Янфеда. Стоит попытаться. Если она возненавидит Марджаллу, когда Мюрад овладеет ею, эта ненависть не усилится оттого, что она узнает об этом раньше. Ведь другого выбора у меня нет?

— Думаю, нет, дорогая подруга.

— Исключительно сдержанное высказывание, — грустно усмехнулась Hyp У Бану.

Центральная дверь комнаты валиды распахнулась, и вошел Мюрад.

— Ты будешь довольна, мать, я беспрекословно выполнил твою просьбу. Эстер Кира в целости и сохранности доставлена к своему паланкину и сейчас уже направляется к себе домой. — Он наклонился и поцеловал сначала Hyp У Бану, а потом Янфеду. — Добрый вечер, тетушка. Ты уже слышала ужасное известие о смерти Явид-хана?

Она кивнула.

— Разве в гареме можно долго сохранять секреты, дорогой Мюрад?

Султан огляделся.

— Где Марджалла?

— Я уложила ее в постель, — ответила его мать. — Она совершенно измучена и, несомненно, потрясена убийством мужа.

— Куда ты поместила ее? В свою спальню? Надеюсь, ей удобно.

Валида быстро глянула на Янфеду.

— Я поместила Марджаллу в маленькие комнаты, где до замужества жила твоя сестра. Мне кажется, там ей будет удобно жить до тех пор, пока мы не решим ее дальнейшую судьбу.

— Я уже решил, — сказал Мюрад.

— Ты не можешь снова выдать ее замуж, сын мой, если именно это ты задумал.

— Я хочу оставить ее себе, — без обиняков сказал он. Янфеда тихонько рассмеялась.

— Ну и жадный же ты мужчина, дорогой племянник, впрочем, ты и мальчишкой был жаден. Имея полный гарем прекрасных девственниц, ты мечтаешь о Марджалле, которой уже, несомненно, третий десяток и из которой уже почти песок сыплется. Почему бы не оказать ей честь как вдове Явид-хана и через некоторое время не выдать замуж за кого-нибудь, кому ты хочешь выказать свое уважение?

— Потому что я хочу оставить ее для себя. Я не обязан отчитываться за свое поведение ни перед тобой, ни перед кем-нибудь другим. Помни, что я султан. Однако я скажу тебе, что меня влечет к ней. Она волнует меня. Я должен овладеть ею! И я это сделаю!

Янфеда пожала плечами.

— Не могу представить этого, — сказала она, — но делай как тебе нравится, дорогой мальчик.

— Я всегда так и делаю, — сказал он, хитро улыбаясь.

— Ты должен дать Марджалле время, чтобы улеглась ее скорбь, — сказала валида.

— Чем дольше она будет скорбеть о Явид-хане, — ответил султан, — тем больше она будет противиться мысли о том, чтобы стать моей. Она должна прийти ко мне в эту пятницу. Я уже предупредил Ильбан-бея.

— Мюрад! — Hyp У Бану потрясло решение сына. Даже Янфеда выглядела расстроенной.

— Это немыслимо! Ты не можешь сделать этого! Как жена Явид-хана она принадлежит его семье. Они могут отозвать ее к себе.

— Тогда мы скажем, что жена Явид-хана умерла, не перенеся горя, — незамедлительно ответил султан. — Я хочу эту женщину! И никто не отговорит меня от этого! Никто!

Он повернулся и быстрым шагом вышел из комнаты.

— Как мне сказать об этом Марджалле? — Hyp У Бану была по-настоящему расстроена. — Что я должна сказать ей? Это невозможно!

— Прикажи своим людям ничего ей не говорить и держи ее поближе к себе. Сегодня ты, конечно, должна рассказать все Сафии, — посоветовала Янфеда. — Вы должны за эти дни убедить Марджаллу, что Мюрад оказывает ей великую честь. Она незнакома с нашим образом жизни. Если нужно, скажи ей, что это наш обычай.

— Зеки! — позвала валида своего личного евнуха.

— Да, госпожа, — появился высокий, худощавый белокожий евнух с седой головой.

— Ступай к жене султана и передай ей, что мне нужно поговорить с ней, хотя час поздний.

Евнух поклонился и торопливо вышел из комнаты.

— Серфираз! — позвала Hyp У Бану старшую служанку. — Подавай освежительное немедленно, прежде чем придет жена султана. Поторопи своих женщин.

— Слушаюсь, госпожа, — ответила Серфираз и выбежала из комнаты.

Ждать долго не пришлось. Сафия вернулась вместе с Зеки в сопровождении своего личного евнуха Тахсина.

— Ты посылала за мной, госпожа? Что я могу сделать для тебя?

— Садись, моя дорогая Сафия, — ровным голосом сказала валида, и венецианка, выразив удивление, удобно расположилась на подушках.

Янфеда улыбнулась ей через низкий столик, инкрустированный перламутром и черным деревом.

— Ты замечательно выглядишь, Сафия. Как поживает Мехмет?

— Великолепно! — Сафия просияла — больше всего на свете она любила говорить о своем сыне.

— У нас неприятности, — сказала валида.

— Неужели? — легкомысленно сказала Сафия.

— У нас на самом деле неприятности, Сафия. Ты помнишь, что мы уговорили Мюрада подарить Марджаллу Явид-хану. Мы боялись, что такая умная женщина привлечет внимание султана и вызовет распри в гареме. Теперь Марджалла вернулась обратно, и то, чего мы с тобой боялись, произошло. Мюрад только что ушел, откровенно и совершенно беззастенчиво сказав мне, что он хочет видеть Марджаллу у себя в спальне в эту пятницу. Сафию ошеломило это известие.

— И ты ничего не можешь сделать? — сказала она, помолчав.

— Я умоляла Мюрада оставить ее в покое! Янфеда просила тоже! Марджалла принадлежит семье Явид-хана, но когда я привела ему этот довод, Мюрад сказал, что он известит хана о том, что жена принца умерла от горя! Он твердо намерен поступить именно так, Сафия. Я не могла отговорить его.

— Тогда зачем ты послала за мной? Если ты не смогла убедить его, значит, я точно не смогу сделать этого.

— Но есть одна вещь, которую ты можешь сделать, Сафия, — сказала мать султана.

— Что же это? — с подозрением спросила Сафия.

— Когда-то я была на твоем месте, дочь моя, точно так же, как ты окажешься когда-нибудь на моем, благодаря праву твоего сына на трон. Жена султана одинока, так же, как одинока мать султана. У меня по крайней мере есть Янфеда. Не оставляй в беде свою подругу Марджаллу из-за того, что будет происходить не по ее воле. Она не похожа на других женщин гарема. Вы с ней нужны друг другу. Эстер Кира рассказывала мне, как женщины Селима I объединились как сестры, борясь в первую очередь за благополучие семьи, а только потом за себя и своих детей. Однажды меня не станет, и на тебя лягут мои обязанности. Будет хорошо, если рядом с тобой будет Марджалла.

— А что, если у нее будет сын? — спросила Сафия. — Как она будет относиться ко мне, если Мехмет унаследует трон и оставит ни с чем ее сына? Как я могу быть в дружеских отношениях с наложницей моего господина Мюрада? Этому не бывать.

— У нее может быть дочь, — сказала Янфеда. — Как у меня. Есть другой способ обеспечить Мехмету место на троне, не убивая его братьев. Почему нельзя поселить принцев в отведенных им комнатах с их слугами и с неспособными к деторождению женщинами, чтобы они жили тихо и мирно? Что будет, если у Мехмета не будет сыновей? Династия умрет, если умрут все его братья, но она не погибнет, если другие принцы будут жить в своей комфортабельной неволе.

— Нет! Ничто не должно ставить под угрозу возможность Мехмета стать султаном, — сказала Сафия. — Живые наследники только вызывают недовольство. Однако в одном ты права. У Марджаллы может быть дочь. Большинство детей моего господина Мюрада девочки. Я не хочу терять друга. Она единственный настоящий друг, который есть у меня. С тех пор как она появилась, я испытываю радость от общения с ней.

Hyp У Бану улыбнулась.

— Ты становишься мудрей, Сафия, меня это радует. А теперь, моя милая дочь, мы должны обсудить, как сказать Марджалле о том, что задумал султан. Он настаивает, чтобы ее привели к нему в эту пятницу, что, конечно, потрясло меня так же, как, я уверена, потрясло и тебя. Я знаю, что Марджалла будет чувствовать — она будет сопротивляться. Мы должны убедить ее, что делать этого не нужно. Я знаю, она любила Явид-хана, но обе мы знаем, что она научится со временем любить и Мюрада, разве не так?

— Как может она не полюбить его? — тихо сказала Сафия. — Он самый прекрасный из всех мужчин! Я полюбила его сразу, как только увидела его. Он был моей мечтой, которая стала явью. Конечно, она любила Явид-хана, но если постарается, она полюбит Мюрада еще сильнее. Она должна полюбить его. Его нельзя обижать!

— Я прикажу, чтобы Ильбан-бей заставил замолчать слишком длинные языки, — сказала валида, — а Марджалле мы ничего не скажем еще день или два, но через четыре дня она должна идти к султану. Наша обязанность состоит в том, чтобы убедить ее, что это почетно, и объяснить ей возможности, открывающиеся перед ней.

— Если она будет знать, что мы любим ее и радуемся за нее, — сказала Сафия, — ей будет легче сделать это, я знаю.

Две старые женщины улыбнулись, услышав эти слова султанши, и обменялись понимающими взглядами, которых Сафия, к счастью, не заметила. Валида подала знак слугам. На низком столике мгновенно появились освежающие напитки, и три женщины принялись вполне дружески беседовать.

Наконец Сафия поднялась, чтобы идти к себе в комнаты. Валида обняла жену своего сына с нежностью, которую не проявляла многие годы. Янфеда улыбнулась про себя и подумала, что Hyp У Бану всегда была очень сговорчивой, когда добивалась своего.

И все же что-то тревожило Янфеду, но она не могла понять, что же это. Ей хотелось скорее оказаться в своих комнатах и обдумать, что же беспокоит ее. Она всегда прислушивалась к внутреннему голосу.

Глава 15

На следующее утро Эйден, проснувшись, сразу вспомнила о событиях прошлого дня. Голова раскалывалась от боли, во рту пересохло. Не в силах справиться со своим горем, она истерически разрыдалась, и перепуганный Джинджи послал Айрис за валидой.

Hyp У Бану, понимая, что именно она сумеет успокоить Эйден, поспешила в ее маленькие комнатки, расположенные по соседству. По-матерински обняв рыдающую женщину, она бормотала какие-то успокаивающие слова и позволила ей выплакаться. И когда наконец рыдания Эйден стихли, она сказала:

— Я знаю, дорогое дитя, что значит потерять возлюбленного. Мой второй сын, Ахмет, умер двухлетним. Мюрад — наследник трона, однако Ахмета я очень любила. Он был даже похож на меня, у него были светлые волосы и темные глаза. — Она вздохнула. — Я проплакала много дней, но это не принесло мне облегчения.

Эйден взглянула на валиду. Глаза Эйден опухли, нос покраснел. «Она не из тех женщин, которые выглядят привлекательно в своей скорби, — подумала Hyp У Бану. — Как жаль, что Мюрад не видит ее в таком состоянии, это могло бы избавить ее от всех неприятностей».

— Я понимаю, что вы говорите, госпожа, — сказала Эйден. — Но все так несправедливо! Явид-хан был хорошим человеком и глубоко страдал из-за гибели своей семьи. Так горько, что он пал жертвой какого-то неизвестного налетчика!

— Налетчик известен. Утром мне сообщили, что накануне ночью янычары моего сына поймали тех, кто убил Явид-хана, разрушил его дом и убил рабов. Они казнены.

— Кто? — спросила Эйден. — Кто совершил это ужасное преступление?

— Это дело рук брата-близнеца твоего мужа, чудовища по имени Тимур. Разве не ты рассказывала мне, что это он совершил то первое нападение на дом Явид-хана в Крыму?

— Да, — сказала Эйден, — но тогда он ускользнул от возмездия своего отца и своей семьи. Они не сумели найти его, хотя пытались. Вы должны позволить мне написать великому хану Крыма и рассказать ему о том, что случилось.

— Не беспокойся, дорогое дитя, . — сказала валида. — Великий хан будет оповещен, но сделает это султан — его повелитель. Однако я должна сообщить тебе одно приятное известие. Вместе с татарами нашли твою служанку, она цела и невредима. Она вернется к тебе, когда янычары приедут в Стамбул.

Айрис и Ферн, тихонько сидевшие в комнате в ожидании приказаний своей хозяйки, радостно вскрикнули.

— Слава Богу, — с горячностью вырвалось у Эйден.

— Слава Аллаху, — мягко поправила ее валида.

— Что теперь будет со мной и моими слугами? — спросила Эйден.

Hyp У Бану на мгновение заколебалась, а потом сказала:

— Поскольку Явид-хан был послом и, стало быть, находился здесь по приказанию султана и, следовательно, был под покровительством Оттоманской империи, по обычаям нашей страны султан берет его вдову в свой гарем в качестве одной из своих жен.

— Нет! — Голос Эйден прозвучал резко, и вид у нее был испуганный.

— Дорогое дитя, своим выбором мой сын оказывает тебе честь, — терпеливо объяснила валида.

— Мне не нужна эта честь! — воскликнула Эйден. — Прошу вас, поймите это, госпожа. Я не хочу показаться неблагодарной, но сейчас я свободная женщина и очень хотела бы вернуться к себе домой. Нет никаких законных оснований, которые могли бы помешать мне.

— Моя дорогая Марджалла, разве мы не говорили об этом раньше? Ты в любом случае не можешь вернуться к себе на родину. Ты же знаешь о том, как тебя примут. А что делать, если твой муж женился снова? Каким ужасным будет для твоего первого несчастного мужа твое появление на пороге его дома. А что, если его новая жена беременна? Я знакома с христианской верой. Он будет вынужден вновь восстановить тебя в правах жены, но он не захочет тебя, он, вероятно, не сможет заставить себя жить с тобой супружеской жизнью. Его наследник, ребенок от его новой жены, будет считаться незаконнорожденным. Неужели ты в самом деле способна причинить такую боль человеку, которого, как утверждаешь, ты любишь? Можешь ли ты принести несчастье ни в чем не виноватой женщине и ее такому же невинному ребенку, единственному наследнику твоего мужа? Я не думаю, что ты способна на такое.

Дорогая Марджалла, я знаю, каким мучительным ударом была для тебя смерть твоего возлюбленного Явид-хана. Понимаю, его потеря заставляет тебя вспомнить жизнь, которую ты вела до того, как попала к нам, но эта жизнь, так же, как и твоя жизнь с Явид-ханом, ушла в прошлое. Тебе нужно начать жить заново. Мой сын, Мюрад, восхищался тобой с того момента, когда впервые увидел тебя. Сафия и я рады видеть тебя здесь, вместе с нами. Наше единственное желание — сделать тебя счастливой.

— Что-то никто не видел, чтобы Сафия испытывала любовь к другим женщинам своего мужа, — упрямо ответила Эйден. — Я скорее стану служанкой в вашем доме или соглашусь, чтобы меня продали на городском рынке рабов, чем потеряю одну из немногих своих подруг здесь.

— Сафия рада, что в твоей печали ты не теряешь надежды, Марджалла. Клянусь, она будет относиться к тебе как к сестре, а не как к врагу. — Валида повернулась к Джинджи и сказала:

— Иди к жене султана и передай ей, что валида желает видеть ее здесь, в комнатах госпожи Марджаллы. — Она снова обратилась к Эйден:

— Во времена царствования султана Селима I я и четыре его наложницы были близкими друзьями, любившими и поддерживавшими друг друга. За то, что Сафия плохо относится к другим женщинам моего сына, целиком нужно винить Мюрада. Оба они были совсем молодыми, когда влюбились друг в друга, и Мюрад на протяжении многих лет не обращал внимания ни на каких других женщин, кроме Сафии. Когда он наконец осознал, как опасно иметь только одного сына, и стал брать в постель других женщин и приживать от них детей, она, конечно, стала ревновать. Ты ведь можешь это понять? Другие женщины гарема возненавидели Сафию, потому что завидовали ее положению и ее здоровому сыну Мехмету, который является наследником своего отца. Сейчас это, конечно, целиком вышло из-под контроля, но что я могу поделать? Я не могу заставить их любить друг друга. С тобой, однако, дело обстоит по-другому. Ты и Сафия стали подругами сразу после твоего приезда сюда. Ничто не изменится, обещаю тебе, и Сафия сама убедит тебя в этом.

Едва валида произнесла эти слова, как появилась Сафия. Этим утром она выглядела особенно красивой, и Hyp У Бану снова поразилась тому, как не похожи две эти женщины. Жена ее сына соблазнительна и светится оживлением. Бедная Марджалла, напротив, бледна и убита горем. Сафия мгновенно заметила ее состояние и сразу же прониклась сочувствием к своей подруге. Ей стало интересно, чем же Марджалла так привлекает Мюрада, почему она вызывает в нем желание обладать ею?

— Марджалла! Дорогая подруга! — Сафия села рядом с Эйден и обняла ее. — Мне так жаль Явида, но тем не менее эта трагедия вернула тебя нам.

— Госпожа валида говорит, что, поскольку султан отвечает за безопасность своих послов, согласно обычаю, он должен взять меня в жены. Это так?

— Да, — не колеблясь сказала Сафия, — и я так рада, что мы будем сестрами. Так приятно, что у моего господина Мюрада будешь ты вместо этих глупых, пустых созданий, которых он обычно предпочитает. Разве удивительно, что я презираю их? Ты же, однако, другое дело. Ты моя подруга, и я рада, что мы можем продолжать оставаться друзьями.

— Я не хочу этого, Сафия. Я действительно этого не хочу. Неужели султан не может просто взять меня под свою защиту? Почему я должна стать одной из его женщин?

— Ах, Марджалла! Тебе не надо бояться моего господина Мюрада! Кроме того, если он не возьмет тебя в гарем, семья Явида может настоять на том, чтобы тебя прислали к ним. Ты же, конечно, не хочешь ехать в Крым? Это ужасно дикое место. Ведь не считая последних ста лет, татары бродили по степям и жили в шатрах! Ты не умеешь говорить на их языке и, будучи вдовой Явид-хана, будешь находиться в их власти. Они могут выдать тебя замуж за любого, кого сочтут нужным, даже за того, кто живет в стране более далекой, чем их собственная. Ах, Марджалла! Ты не можешь покинуть меня! Ты моя единственная настоящая подруга! — воскликнула Сафия.

— Сафия, я не хочу потерять в твоем лице друга, но я действительно не хочу стать одной из женщин султана. Как я могу лечь в его постель, когда мой любимый Явид только что умер? Я содрогаюсь даже при мысли об этом.

Сафия не так истолковала доводы Эйден и, считая, что успокаивает свою подругу, сказала:

— Мюрад — самый замечательный любовник, о котором женщина может мечтать, Марджалла. Он такой опытный, и в его объятиях ты переживешь тысячу дивных смертей.

— Сафия, ты ведь попала в постель султана Мюрада девственницей? — Сафия кивнула. — Ты никогда не знала другого мужчину! А я познала и поэтому имею право судить о мужских достоинствах в постели. Однако я возражаю не против этого. Я просто не хочу, чтобы меня насильно и так быстро вовлекали в новую связь. Это неприлично!

Ее объяснения заставили и валиду и Сафию почувствовать себя неловко, ведь в душе эти женщины были согласны с ней. Обе знали: то, что замыслил Мюрад, не только неприлично, но и оскорбительно по отношению к памяти Явид-хана и к достоинству его жены. Обе также знали: если Мюрад что-нибудь задумал, вряд ли кто-то мог заставить его отказаться от своей прихоти. Сафия искательно посмотрела на Hyp У Бану. В конце концов, подумала она, в первую очередь за это отвечает валида.

— Дорогое дитя! Дорогое дитя! Как замечательно тонки твои женские чувства, но ты чересчур резка. Я бы не назвала решение Мюрада неприличным, скорее, это желание следовать обычаю. Беря тебя в жены, он чтит память Явид-хана. Этим поступком он принимает на себя ответственность за случившееся, каким бы тягостным и оскорбительным ни было оно как для него самого, так и для его правления. Такое ужасное событие, случившееся в империи моего сына, да еще так близко от города, глубоко позорно. Что должны подумать в других странах, узнав об этом? Тем не менее его обращение с тобой, вдовой Явид-хана, показывает, что он человек чести. Не отказывай моему сыну, дорогое дитя, умоляю тебя!

— Когда мне надлежит стать его наложницей? — раздраженно спросила Эйден. У нее по-прежнему болела голова, а Нур У Бану и Сафия заставляли ее чувствовать себя неблагодарной. Ведь Мюрад так потрясающе великодушен, а она не хочет становиться его новой женой.

— По традиции новая женщина достается ему в пятницу, — сказала валида.

— В эту пятницу? — Эйден выглядела откровенно испуганной.

— Я знаю, что это слишком скоро, — сказала валида, — но откладывать нельзя. Ты должна понимать это, дорогое дитя.

— Разве мне не дадут времени, чтобы оплакать хорошего человека, который любил меня? — спросила Эйден.

— Конечно, ты будешь оплакивать его, Марджалла. Я полагаю, что ты будешь оплакивать его многие недели, однако принц понял бы и твое положение, и положение султана. Он был человеком, который знал, что мужчина должен непреклонно выполнять свои обязанности.

«Бог мой, — думала Эйден, — она представляет это таким благородным поступком, но я-то знаю, что это не так! Султан просто похотлив, и я заметила это, когда он был у нас во дворце несколько дней назад. — Она вздрогнула. — Я не хочу принадлежать ему. Я не хочу! Я скорее умру!»

— Марджалла, — мягко сказала Сафия, — мой повелитель Мюрад поймет твою скорбь. Он будет добр. Я никогда не слышала, чтобы он был недобр к женщине.

Эйден взглянула на Сафию и Нур У Бану. Они обе очень красивы. Необычайно красивы. Она не могла припомнить, чтобы хоть одна женщина в этом дворце была бы некрасива. Она сама всегда смотрела правде в глаза. Она не красавица. Миленькая, возможно. Но сейчас, когда у нее горе, ее нельзя назвать ни красавицей, ни даже миленькой. Хотя у нее не было зеркала, в которое она могла бы поглядеться, она знала, что нос красный, а лицо опухшее от слез. Ни валида, ни султанша не выглядели бы столь непривлекательно в своей скорби. Они постарались бы выглядеть покрасивее!

Она не собиралась смиренно принимать свою участь. Глубоко вздохнув, она сказала:

— Я не понимаю, почему султану нужна я, и прошу, умоляю вас, не говорите мне ерунду про его обязательства. Я не красавица и хорошо это знаю. В этом гареме есть несколько сотен женщин, великолепные девушки поступают туда каждый день. Я сомневаюсь, что султан видел хотя бы половину женщин, которых приводят сюда для его услады. Зачем ему я? Неужели он не может выполнить свой долг, просто уважая мою скорбь и дав мне убежище до тех пор, пока он найдет другого человека, которому он захочет оказать честь, подарив ему жену?

И Hyp У Бану, и Сафия растерялись перед необходимостью опровергать доводы Эйден. Женщины были не глупы, чтобы не понять их. Сафия снова посмотрела на валиду, потому что именно она должна улаживать это дело.

— Я не могу не согласиться с тем, что ты говоришь, Марджалла, — сказала Hyp У Бану. — Если бы ты была обычной женщиной, мой сын, вероятно, так бы и поступил. Ты, однако, подарок от алжирского дея. Ты была женой посла одного из самых важных и могущественных союзников. Отдать тебя какому-нибудь другому мужчине так, как если бы ты была просто породистым животным, недопустимо. Нет, дорогая девочка, Мюрад чтит память Явид-хана и его народ, беря тебя в жены. — Она повернулась и, став перед Эйден, взяла в руки ее лицо. — Так должно быть, Марджалла. Я знаю, что ты поймешь меня.

— Да, госпожа, я понимаю вас, — ответила Эйден, но была не в состоянии сдержать непокорные нотки в голосе. Говорить с матерью султана и его женой — занятие бесполезное. Они, конечно, на стороне султана. Возможно, что сам султан поймет ее. В конце концов, он обладал всей полнотой власти. Она не могла попросить о свидании с ним сейчас, потому что ей никогда бы не разрешили этого, но в пятницу, когда ее приведут к нему, она расскажет о своих чувствах. Если он такой чуткий человек, каким его считали женщины, он поймет ее положение и чувства и отпустит. В конце концов, она свободная женщина. Разве не ходил Явид к кадию и не составил бумаги о ее освобождении из рабства? Они все знали это, ведь Явид-хан часто говорил об этом. Татары, говорил он, не женятся на рабынях. Их жены — свободные женщины.

Hyp У Бану улыбнулась Эйден.

— Значит, решено, дитя мое. В пятницу тебя отведут к моему сыну. Я знаю, ты обретешь с ним радость.

— Да, — ободряюще сказала Сафия, — и мы станем сестрами. Мы с тобой будем, как Янфеда и наша мать валида.

Эйден была в отчаянии. Явид-хан только что умер, а султан собирался соблазнить ее с ошеломляющей дерзостью. Очевидно, что свои действия постыдными он не считал. Мысль о смерти снова возникла в ее сознании. Внутренне она не верила словам Hyp У Бану и Сафии о том, что ее возвращение в Англию невозможно. Ей не верилось, что Конн заменил ее кем-то в своем сердце или в своей постели. Конн так легко не сдастся. Она больше не рабыня. Она может ехать домой, разве не так? Если бы только она смогла передать весточку английскому послу, Уильяму Харборну, который приехал в Турцию прошлым летом. Может быть, Эстер Кира сумеет тайком вынести ее послание? Если она не сможет уехать домой, она предпочтет умереть, но не быть наложницей султана.

Однако в течение следующих нескольких дней Эйден не имела возможности поговорить с Эстер. Ее передвижение было строго ограничено ее собственными комнатами, комнатами Hyp У Бану и зеленым внутренним двориком. Это заточение чрезвычайно раздражало. Ее хорошо кормили, и мать султана сама следила, чтобы Эйден все съедала.

— Ты слишком худа, — сказала валида с улыбкой. — Мы должны нарастить немного мяса на твоих костях.

Эйден не подозревала, что ее блюда подбирались специально евнухом Ильбан-беем, который был заодно с вали-дои. Они состояли из продуктов, которые, как считалось, способствовали усилению желания, в них подмешивали травы для усиления чувственности и притупления чувства опасности. Ее дважды в день купали и натирали мазями, чтобы сделать еще нежнее и без того красивую кожу. Эйден казалось, что все ее время занято либо едой, либо купанием или сном. «Я не могу вести такой образ жизни, — думала она. — Я сойду с ума от скуки».

Рано утром в пятницу Эйден обнаружила, что участвует в традиционной свадебной бане, которую принимали те, кому впервые предстояло разделить ложе с султаном. В сопровождении Hyp У Бану и Сафии она возглавила процессию, состоявшую из всех молодых женщин гарема, которые пришли с ней в бани. Валида и женщины султана разоделись в богатые парчовые одежды, но на остальных женщинах были простые белые шелковые халаты, и каждая несла желтый тюльпан.

Когда они дошли до бань, валида отвела Эйден к распорядительнице. Остальные женщины гарема выстроились вдоль стен комнаты и пели песню, в которой желали Эйден радости и удачи в выпавшей ей судьбе. Закончив петь, девушки забросали Эйден цветами, а потом, разом повернувшись, вышли из комнаты. Hyp У Бану поцеловала Эйден в щеку, а затем она и все женщины султана тоже ушли.

Эйден показалось довольно забавным, что ей снова предстоит вымыться, как будто последние несколько дней она совсем не мылась. За исключением головы на ее теле не было ни единого лишнего волосочка, тем не менее они натерли ее розовой мазью с запахом миндаля, чтобы удалить волосы, и она была удивлена результатом, когда мазь тщательно смыли. Ее волосы вымыли еще раз, как мыли по крайней мере раз в день после возвращения в Новый Дворец, а потом сполоснули лимонным соком, чтобы они блестели. Ногти на пальцах рук и ног подстригли и отполировали, причем на ногах они были срезаны очень коротко, чтобы она не оскорбила тень Аллаха на земле, нечаянно оцарапав его. Она снова покраснела, как краснела дважды в день в банях, когда ее клали на спину на мраморную скамью для массажа и тщательно мыли интимные части тела сначала теплой водой, потом слабым раствором мыльной воды, а потом снова споласкивали теплой водой.

Все ее тело натерли душистой мазью, не пропустив при этом ни одного дюйма. Проворные руки массажиста растирали ей руки и ноги, зарывались в мышцы спины, гладили ее туловище и так умело обращались с ее грудью, что соски затвердели и нервно вздрагивали. Она знала, что сейчас ей следовало бы привыкнуть к этому, но такое обращение, каким бы приятным оно ни было, смущало ее.

Наконец посчитали, что она готова к встрече с султаном. Ее закутали в белый шелковый халат, посадили в паланкин и отнесли в ее комнаты, чтобы она дожидалась вечера, когда Ильбан-бей проводит ее к Мюраду. Жаркие бани, час, проведенный под руками массажиста, измучили ее. Она чувствовала себя слабой, беспомощной и подавленной.

Навстречу спешила Марта, чтобы помочь ей выйти из паланкина. Служанка вернулась невредимой двумя днями раньше и рассказала Эйден и остальным о том, что случилось после того, как ее хозяйка уехала в город, чтобы привезти Эстер Кира. Она видела, как принц встал, и подала ему легкий освежающий напиток, а потом помогла одеться. Тогда она и видела его в последний раз. Он ушел в конюшни. Она занялась своими обычными утренними делами и прибирала постель, когда в гарем ворвались татары. Сначала она решила, что ее изнасилуют и убьют, но вместо этого ее, единственную оставшуюся в живых, увезли, грубо перебросив через седло одного из налетчиков. Она видела внутренний двор, заваленный обезглавленными телами слуг, видела головы, насаженные на пики у ворот, а потом потеряла сознание. Когда пришла в себя, увидела, что сидит перед своим похитителем на скачущей галопом лошади. Они ехали без остановки до тех пор, пока не стемнело. Тогда они наконец остановились, чтобы приготовить еду и накормить лошадей. Она поняла, что ее увезли для того, чтобы развлечься с ней на досуге, и испугалась. К счастью, вовремя подоспели янычары султана, вырезали татар, и она была спасена.

Эйден, как и дочери Марты, ужасно обрадовалась ее возвращению. Конечно, она не могла заменить ей дорогую Мег, но Марта тоже преданная служанка.

Вот и сегодня она заботливо помогала своей хозяйке лечь на кушетку со словами:

— Вам надо что-нибудь поесть, госпожа. Вы пропустили обед и выглядите очень бледной.

Эйден промолчала. Она знала, что Марта чувствовала огромное облегчение, оказавшись в безопасности Нового Дворца, и довольна тем, что султан милостиво выбрал ее хозяйку. Марте нравился принц, но ее практичный крестьянский ум подсказывал ей, что Явид-хан мертв, а им надо жить.

— Я съела бы немного фруктов, — сказала Эйден служанке, пытаясь казаться сговорчивой.

Желание госпожи Марджаллы было для нее приказом. Немедленно явилось блюдо сочных и сладких фруктов. Эйден съела абрикос, а потом легла, закрыв глаза и притворившись спящей, чтобы к ней не приставали с просьбами съесть еще что-нибудь. Ей все больше и больше казалось, что она уподобляется породистому ценному животному. Это раздражало. Если бы она оказалась беременной от Явид-хана, тогда, вероятно, она могла бы избавиться от султана.

Ее беспокоило, что после потери ребенка почти год назад она больше не беременела, но тогда она спрашивала себя, хотелось ли ей иметь ребенка от какого-то другого мужчины, кроме Конна. Она примирилась с положением, в котором оказалась, но в душе даже брак с Явид-ханом не считала настоящим браком. Она смирилась с этим браком так же, как смирилась и с Явид-ханом, поверив в то, что у нее нет другого выбора. Эйден не знала, что ее ждет, весь этот мир был чужим для нее. Принц оказался хорошим человеком, и понимая, что он проявил уважение к ней, освободив ее и сделав своей женой, она называла его мужем. Он говорил ей, что любит ее, и она не сомневалась в этом. С султаном, однако, дело обстояло по-иному. Она не знала, был ли рассказ валиды об обязательствах султана по отношению к ней правдой или просто выдумкой, созданной для того, чтобы добиться ее покорности. Если это правда, то она освободит его от обязательств. Принц сделал ее свободной, и, следовательно, она может вернуться домой. Она не хотела оставаться в Новом Дворце и стать жертвой страстей султана. Тем не менее она оставалась в нем, изнеженная и надушенная, в ожидании вечера, когда ее отведут к Мюраду. Она не знала, что ей делать. Надо попытаться рассказать ему о своих чувствах. Может быть, он отпустит ее. Если он не сделает этого, она найдет способ покончить с собой, но не останется здесь навсегда. «О, Конн, — думала она, — я хочу вернуться домой! Я хочу вернуться домой!"

— Домой, — тихо сказал Конн, — я хочу вернуть свою жену домой. Банкиры моей сестры в Лондоне сказали, что вы можете помочь мне, мадам. Если нет, я буду искать кого-то, кто сможет это сделать.

Эстер Кира вздохнула.

— Никто, господин, не может помочь вам вернуть вашу жену. Она в гареме султана. Мой племянник в Лондоне не имел права говорить, что я в состоянии помочь вам. — Ее голос смягчился при виде его разочарованного лица. Она добавила:

— Если бы вы приехали всего на несколько дней раньше, господин, я бы попыталась помочь вам, но сейчас не могу. Благополучие моей семьи прочно связано с Оттоманской династией. Чтобы помочь вам, я должна предать их, господин. Вы, англичане, исключительно высоко цените свое доброе имя, не так ли? И я тоже высоко ценю свою честь.

— Если вы могли бы помочь мне несколькими днями раньше, мадам, почему не можете сделать это сейчас?

Эстер Кира, удобно усевшись на диване, приказала слугам подать кофе и маленькие медовые пирожные с кунжутом. Потом рассказала Конну историю его жены после прибытия в Стамбул. Она закончила рассказ словами:

— Сейчас, когда султан хочет оставить ее для себя, все осложняется. Но скажите мне, господин, если вы так хотели вернуть свою жену, почему вы так долго не приезжали за ней? Она пробыла здесь больше восьми месяцев.

— Нас держали в Алжире с сентября прошлого года, — сказал Конн и рассказал Эстер Кира, как султан наказал страны Европы, чьи солдаты воевали против него на стороне португальцев.

— Ай-ай-ай, — произнесла Эстер Кира, качая головой, — кажется, сама судьба отвернулась от вас. Мне очень жаль, господин Блисс, но я ничем не могу помочь вам.

— Я не могу уехать без нее, — упрямо ответил Конн. — Я не уеду без нее. Она единственная женщина, которую я люблю и которую буду любить всегда!

— Непонятно, почему, — заметила Эстер Кира, — она производит такое необычное впечатление на мужчин. Принц Явид-хан обожал ее, он даже освободил ее из рабства и женился на ней. А султан, чей гарем переполнен красивыми девственницами, домогается ее с того дня, как увидел. Он так и сделал бы, если бы его мать заранее не уговорила его отдать Эйден в дар принцу Явид-хану. Увидев ее, он страшно пожалел об этом. Это странно, потому что госпожа Марджалла вовсе не красавица, а султан гордится тем, что в его гареме больше красивых женщин, чем у любого властелина на земле. — Она тихонько хихикнула. — Красота, однако, блекнет, а если больше нечего предложить, то что же остается? Султан Мюрад, возможно, наконец пресытился красотой и ищет женщину умную. Марджалла — сильная и умная женщина.

— Вы дважды упомянули имя Марджалла, — сказал Конн. — Кто такая эта Марджалла?

— Марджалла — это имя, которое получила ваша жена, когда ее привезли сюда. Вы же не думаете, что они будут называть ее английским именем? Марджалла в переводе означает «заморский подарок». Она и в самом деле прибыла к нам из-за моря.

— Эстер Кира, — сказал Конн, — сжальтесь надо мной. Я не прошу, чтобы вы поступали вероломно по отношению к султану и его семье. Я очень хорошо понимаю ваше положение. Но у султана Мюрада есть гарем, полный женщин, а у меня всего лишь одна жена. Должен же быть какой-то способ помочь мне.

Старуха поджала губы, и он видел, что она обдумывает его слова. Она задумчиво смотрела на него, на самого красивого мужчину из тех, которых когда-либо видела. Ей показалось забавным, что такой красавец женился на Марджалле. Однако Эстер Кира не сомневалась в его искренности. Она не сумела бы так долго прожить в этом мире, не обладая способностью правильно угадывать характер человека. Она видела боль в его зеленых глазах, слышала печаль в его голосе. Ясно, он любит свою жену и действительно хочет получить ее обратно. Казалось, его не волновало, что Эйден жила с другим мужчиной и что ей грозила опасность вскоре оказаться в постели султана. Он хотел получить ее назад.

— Возможно, — медленно произнесла она, — возможно, есть способ, но я ничего не обещаю вам, господин. Я говорю только о возможности. Вы поняли меня? Это всего лишь слабая надежда, и ничего больше.

— Поделитесь со мной, — умоляюще попросил он.

— Нет, — ответила она. — Я должна сначала подумать, а своими мыслями я не делюсь ни с кем. Надеюсь, вы поймете меня. Я не могу раскрыть план своих возможных действий до тех пор, пока не буду уверена в том, что добьюсь успеха.

— Конечно, — согласился он, — я понимаю это. — И улыбнулся в первый раз.

Эстер Кира снова подумала, что он самый великолепный мужчина из всех когда-либо виденных ею.

— Где вы остановились, господин?

— Вы сможете найти меня во дворце английского посла, — сказал он. — Моя жена состояла под опекой английской королевы, когда мы поженились, и ее величество очень любит Эйден. Поскольку в этом деле королева тоже заинтересована, посольство оказывает мне помощь.

— Если ваша королева так заинтересована, почему она сама не обратилась к Сиятельной Порте? — спросила Эстер Кира.

— Думаю, вы знаете ответ на этот вопрос, — ответил Конн. — Для Англии важна торговля с Левантом, чтобы противостоять влиянию Испании в Новом Свете. Торговля — источник жизненной силы моей страны. Как бы ни любила Елизавета Тюдор Эйден, она не будет рисковать из-за одного человека торговыми договоренностями, важными для всей страны.

Эстер Кира кивнула.

— Постарайтесь, — предупредила она, — чтобы ваши люди вели себя в городе осторожно. Султану известно практически обо всем. Повсюду шпионы. Шпионы султана, его матери, матери его наследника, его других фавориток, шпионы визиря, не говоря уже о шпионах из тех стран, которые являются соперниками вашей Англии. Не доверяйтесь никому и не привлекайте к себе внимания, чтобы султан не узнал настоящей причины вашего пребывания здесь. Я свяжусь с вами тогда, когда буду знать, возможно ли то, что я задумала, или нет. Лучше, если вы на короткое время уедете из Стамбула, чтобы поискать товаров где-нибудь еще. Переплывите Мраморное море, съездите в Бурсу за шелком. Это недалеко, и поездка ваша будет выглядеть так, как будто, кроме торговли, вас ничто не интересует. Мне потребуется по меньшей мере неделя или даже больше, прежде чем я узнаю, сработают ли мои задумки.

— Мы сделаем так, как вы говорите, — согласился он. Ему действительно лучше уехать из Стамбула, иначе в голову полезут мысли о взятии штурмом дворца султана.

— Хорошо! — воскликнула Эстер Кира. — Вы проявляете здравый смысл, хотя понимаю, что это нелегко. Теперь, если кто-то спросит вас, зачем вы приходили повидаться со мной, скажете, что ваша семья связана с моей банковскими делами.

— Конечно, — согласился он, — ведь это так и есть, не правда ли?

Она закудахтала в пронзительном смешке.

— Итак, господин, — сказала она, — вы поняли, что обмануть легче, если говорить правду? Я думаю, вы опасный человек.

— А вы, — ответил он с улыбкой, — ничуть не лучше, Эстер Кира. Вы прикрываетесь слабостью, приписываемой вашему полу, но вы сильный старый паук, который непоколебимо сидит в центре прочной паутины. Вы держите все под своим контролем.

— Я вынуждена делать это, — сказала она, став серьезной, — ведь я самая презираемая в этом мире — одновременно и женщина, и еврейка.

— Разве Иисус был не евреем? — спросил он, вставая с подушек.

Она медленно кивнула, и их понимающие взгляды встретились.

— Вы получите известие от меня, лорд Блисс, — сказала она.

— Благодарю вас, мадам, — чопорно ответил он, — а сейчас прощайте.

Она смотрела, как он выходил из комнаты, как за ним закрылась дверь. Он сильный человек, несмотря на молодость. Она не сомневалась, что, если не сработает ее план, он найдет какой-нибудь другой способ освободить свою жену, даже если для этого нужно будет перевернуть вверх тормашками Оттоманскую династию. Он понравился ей, и она начинала понимать, почему в душе Марджалла все эти месяцы скорбела о нем. Бедная Марджалла! Хотя она не видела девушку в течение последних нескольких дней, она встречалась с Сафией и узнала, что этой ночью вдова Явид-хана будет отдана на потеху султану. Покорится она или будет бороться против своей участи? Эстер Кира беспокоилась за свою молодую подругу.

Дверь в комнату отворилась, и вошла Рашель, правнучка Эстер, красивая девушка лет четырнадцати.

— Бабушка Эстер, — сказала она ласково, — солнце уже почти село. Пришло время зажигать свечи. Семья ждет.

— Помоги мне, дитя. Я не должна опоздать и прогневить Господа, ведь скоро мне понадобится его помощь в одном небольшом деле.

— Имеет ли это отношение к красивому господину, который только что вышел от вас? — спросила Рашель, помогая прабабушке встать.

Эстер Кира хмыкнула.

— Ты не должна задавать таких вопросов, дитя, как не должна признаваться в том, что так наблюдательна.

Не говори лишнего, Рашель. Сколько раз я просила тебя об этом?

— Но если я не буду задавать вопросов, бабушка, как же я смогу чему-нибудь научиться? — возразила Рашель.

— Есть вопросы и есть вопросы, — сказала Эстер Кира. — Пошли, дитя. Закат близок! — И она торопливо пошла из комнаты с проворством, удивительным для такой старой женщины.

— Закат, — сказала Рашель, — и вскоре какая-нибудь счастливая девушка отправится к султану. Если она умна, ее будущее обеспечено, если же она глупа, ее отправят в Старый Дворец, где живут неудачницы. На ее месте я бы вела себя по-умному.

(Эстер Кира остановилась и, повернувшись, посмотрела на правнучку.

— Бог не допустит, чтобы ею оказалась ты, дорогое дитя!

— Но стать возлюбленной султана — это такое счастье!

— Какое счастье! — сказал главный евнух. — Тебе необыкновенно повезло, Марджалла. — Он передал ей небольшой сверток, завернутый в кусок золотой парчи и перевязанный ниткой розового жемчуга. — Это одежды, которые надевает женщина, когда предстает перед повелителем в первый раз. Ты должна переодеться, и я сам провожу тебя к султану.

Эйден уставилась на небольшой сверток в молчаливом протесте. Она знала, что должна развернуть его, и тем не менее ее не интересовало его содержимое. Какое это имеет значение? Стоявшие вокруг нее Джинджи, Марта и девушки с нетерпением наблюдали за ней. Глубоко вздохнув, она развязала нитку жемчуга и развернула материю. Перед ней оказалось традиционное голубое с серебром одеяние, которое надевали женщины, впервые входящие в спальню своего хозяина и повелителя. Она безразлично посмотрела на него и передала Марте.

— Обычно, — тихо сказал Ильбан-бей, — этот сверток перевязан позолоченной лентой. Ты еще не побывала в постели султана, а он уже посылает тебе подарки, Марджалла. Неразумно относиться с пренебрежением к его знакам внимания.

— Я не нуждаюсь в них, — грубо сказала она, и стоящие вокруг ахнули.

Глаза Ильбан-бея сузились.

— На сумасшедшую ты не похожа, Марджалла. Возможно, твое горе подействовало так на тебя. Ты хорошо вела себя до сегодняшнего дня. Я не верю, что ты так же глупа, как многие другие женщины. У тебя впереди прекрасная жизнь. Султан уже увлекся тобой, его мать и его жена предлагают тебе свою дружбу. Тебе надо чуть-чуть постараться, чтобы сделать счастливым нашего повелителя Мюрада, и твое будущее обеспечено.

Эйден не ответила. Она понимала, что какими бы убедительными ни были ее слова, на них не обратят внимания. Цель жизни этих людей — удовлетворение любых желаний султана. Это смысл их существования. Ее единственная надежда — сам Мюрад. Если он действительно очарован ею, возможно, он дарует ей право вернуться домой, в Англию.

— Готовьте вашу хозяйку! — приказал Ильбан-бей, видя, что она не пытается возражать. Ему хотелось верить, что она обдумывает его мудрые слова и покорно соглашается с тем, что предстоит ей.

С нее сняли легкий шелковый халат, и она стояла перед ним обнаженная. Айрис и Ферн подали своей матери серебряный кувшин с ароматным маслом фрезии. Взяв большую морскую губку. Марта окунула ее в жидкость с завораживающим запахом и щедро обтерла тело своей хозяйки. Потом Эйден заставили вычистить зубы смесью пемзы и листьев мяты и прополоскать рот мятной водой. Потом все места на ее теле, где прощупывался пульс, надушили духами с запахом фрезии.

Ильбан-бей придирчиво осмотрел ее и кивнул Джинджи, который быстро одел хозяйку в одежды, состоящие из шальвар тонкого темно-синего шелка и коротенького голубого болеро с полосками серебряной парчи, отделанного серебряной бахромой. Потом на нее надели нитку розового жемчуга. Других украшений в этот вечер она не должна была надевать, чтобы они не мешали султану. Потом Джинджи усадил хозяйку и расчесал ее роскошные медные волосы щеткой, которую предварительно намочил маслом фрезии. Затем, встав на колени, он обул ее в серебряные сандалии. Она встала, чтобы главный евнух осмотрел ее.

Ильбан-бей кивнул.

— Ее не нужно подкрашивать, — сказал он. — У нее замечательный цвет лица. Даже краска для век не может сделать ее глаза более красивыми, а кожа похожа на розовые сливки. Она готова. — Он окинул Эйден суровым взглядом и протянул руку:

— Идем! Паланкин ждет тебя.

Перед тем как последовать за ним, Эйден взяла со стола маленькие шелковые кошельки и вручила слугам традиционный бакшиш, который, как сказала ей Сафия, ожидался от нее этим вечером. Слуги пробормотали слова благодарности и пожелали удачи. При этом Эйден чуть было не рассмеялась вслух. Единственная удача, о которой она могла мечтать, — чтобы Мюрад отпустил ее с миром.

В коридоре, перед дверями ее маленьких комнат, ожидал золоченый паланкин, чтобы по Золотой Дороге отнести ее в комнаты султана. Ильбан-бей осторожно постучал в дверь валиды. Из комнаты вышла Hyp У Бану вместе с Сафией — проводить гезде, как называли женщину, впервые выбранную султаном, к дверям, которые открывались на Золотую Дорогу. Когда они дошли до двери. Hyp У Бану подошла к паланкину и ласково обняла Эйден.

— Мой сын сделает тебя счастливой, Марджалла, дочь моя. Поверь мне. Я желаю тебе счастья! — с чувством сказала она.

Потом подругу обняла Сафия.

— Я завидую тебе, дорогая Марджалла. Я желаю тебе радости!

Как только она отошла от паланкина, носильщики пронесли его через двери, и внезапно стало сумрачно и тихо. Эйден очень хотелось сказать Сафии, что если та на самом деле завидует своей подруге, то могла бы поменяться с ней местами. Но она понимала, как грубо и зло будет звучать такое предложение. Она не сердилась на Сафию. В конце коридора носильщики остановились перед дверями в комнаты султана и осторожно опустили паланкин на землю. Немедленно рядом оказался Ильбан-бей, помогая ей выйти, а стражники открывали двери в комнаты.

Главный евнух проводил Эйден через гостиную в спальню султана, где резко остановился и низко поклонился, прошипев приказание Эйден сделать то же самое:

— На колени, Марджалла! Не забывай, как ты должна вести себя!

Эйден подавила закипевший в ней протест, ведь оскорбление — не лучший способ заставить султана встать на ее сторону и выполнить ее желание. Эйден ловко встала на колени и, наклонившись вперед, коснулась лбом пола, как учила ее Сафия.

— Поднимись, Марджалла, — сказал он своим густым голосом. Ильбан-бей немедленно оказался рядом, чтобы помочь ей. Ее глаза уже привыкли к полутьме комнаты, освещенной только несколькими лампами. Она увидела Мюрада в просторном шелковом халате, развалившегося на огромной кровати.

— Дай-ка мне посмотреть на нее, Ильбан-Аибей, — приказал он главному евнуху.

Ильбан-бей быстро снял болеро с Эйден и, прежде чем она сумела возразить, распустил шнурок ее шальвар. Он освободил ее от одежды, встав на колени и предварительно сняв с нее сандалии. На ней не осталось ничего, кроме нитки розового жемчуга.

— Все исполнено, повелитель, — сказал евнух, поднимаясь. Потом повернулся и вышел из комнаты.

По-кошачьи ловко Мюрад соскользнул с кровати и подошел к ней. Она увидела похотливый блеск в его глазах и содрогнулась. Она должна поговорить с ним сейчас, прежде чем похоть полностью захватит его.

— Господин, я умоляю вас разрешить мне говорить! — сказала она, задыхаясь, потому что была ошеломлена силой его страсти.

Пыл в его глазах сменился изумлением. Мюрад сообразил, что не сумел ввести ее в заблуждение своим стремительным натиском, поэтому сказал:

— Говори, Марджалла.

Пусть она покончит со своими мольбами, чтобы оставшуюся ночь он мог провести, целуя эти прелестные губы, преподавая ей уроки, как этим великолепным ртом доставлять ему бесконечное удовольствие.

Эйден тщательно подбирала слова. Ей неожиданно стало понятно, что этот человек — грозный противник, у нее есть всего лишь одна возможность попытаться убедить его.

— Господин, — начала она, — я не могу не понимать, какую честь вы оказываете мне. Ваша мать объяснила мне все, и я понимаю ваше желание выполнить ваши обязательства, поскольку мой муж, принц, находился под вашим покровительством. Я позволю себе освободить вас от необходимости брать меня в жены. Как вы знаете, Явид-хан выкупил меня из рабства, побывав у судьи и подписав бумаги о моем освобождении. У меня нет никаких других желаний, кроме желания вернуться на родину, и я умоляю вас позволить мне сделать это.

— Нет, — слово прозвучало жестко, на минуту воцарилось тяжелое молчание.

— Я не ваша рабыня! — возразила Эйден.

— Именно ею ты и являешься, — спокойно сказал он.

— Нет! Это не так, мой господин! Принц Явид-хан сделал меня свободной женщиной, и, будучи свободной, я решила вернуться домой. Я не хочу быть одной из ваших женщин.

— Ты говоришь, — вкрадчиво сказал султан, — что принц ходил к судье и даже подписал бумаги об освобождении тебя из рабства. Где эти бумаги, Марджалла? Покажи их мне. Хотя это будет для меня жестоким ударом, я тут же отпущу тебя и позабочусь о твоем возвращении на родину. Покажи мне эти бумаги!

— У меня их нет, — ответила она. — Не было нужды все время носить их с собой. Они лежали в шкатулке для драгоценностей в моих комнатах во дворце принца. Думаю, что они погибли при пожаре, когда наш дом сгорел дотла.

— Значит, ты не можешь доказать правдивость своих слов! — сказал султан голосом, в котором слышалось торжество. — Без этих бумаг, Марджалла, ты по закону останешься рабыней. Рабыней, которую прислал мне мой друг, дей Алжира. Рабыней, которую я подарил послу Крымского ханства. Рабыней, хозяин которой сейчас умер и которая поэтому становится моей собственностью. Я совершенно точно могу сказать, что ты являешься моей рабыней, Марджалла. Его черные глаза обшаривали ее обнаженное тело. Она была ошеломлена. Он знал, что ее слова — правда. Он присутствовал на ее свадьбе!

Забыв о неловкости, которую может испытывать женщина, стоя обнаженной перед мужчиной, Эйден распрямилась в полный рост.

— Мой господин, вы знаете, что я говорю правду.

"О Аллах! — подумал он, не отрывая глаз от ее красивого тела. — Она прекрасна. Она — само совершенство!» Он почувствовал, как под шелковым халатом его член начинает подниматься, откликаясь на картину изумительного женского тела. У нее потрясающие груди. Большие и полные, с дерзко торчащими сосками. Ему не терпелось обхватить руками тонкую талию, поласкать нежную плоть ее ягодиц.

— Я никогда не видел твоих бумаг об освобождении, Марджалла. Ты не можешь мне их показать. Поэтому я полагаю, что по закону ты принадлежишь мне, и я буду делать с тобой то, что мне захочется.

— Тогда вам лучше сразу убить меня, мой господин, — сказала она тихо, — потому что я не уступлю вам, я не дамся вам, и, если говорить честно, я предпочту умереть, но не оказаться в ваших объятиях.

Черные глаза Мюрада засверкали от предвкушения удовольствия. Уже давно ни одна женщина не сопротивлялась ему. Томные красавицы, которых впервые приводили к нему каждую пятницу, обычно обмирали и стонали от удовольствия, когда он занимался с ними любовью. Они смиренно принимали уготованную им участь, большинство из них считали это удачей. Однако сейчас перед ним стояла женщина, которая всего несколько месяцев назад была свободной. «Я не дамся, — говорила она. — Я не дамся вам». Она угрожала ему. Султан закинул голову и расхохотался.

— Тебе и не нужно ничего давать, Марджалла. Я просто привык брать все, что пожелаю. — Он резко протянул к ней руку, застав ее врасплох, обнял ее и прижался мокрым ртом к ее губам.

Эйден всегда была сильной девушкой, и если она оказалась совершенно не готовой к нападению султана, то уж Мюрад был совершенно потрясен, когда добыча вырвалась из его объятий и ее аккуратно обработанные ногти вцепились ему в лицо, туда, где кончалась рыжая борода.

Яростно взвыв, он отпрыгнул назад, трогая руками исцарапанные щеки и рассматривая капли крови на кончиках пальцев.

— Тигрица! — прошипел он. — Я хотел бы испортить твою красоту. Однако я приручу тебя. Пройдет время, и ты будешь мурлыкать как котенок при моем прикосновении.

— Нет, мой господин, — непреклонно сказала Эйден, — этого не будет! Лучше я убью себя. Я не такая, как все эти податливые красавицы, населяющие ваш гарем. Я родом из нации воинов и не боюсь смерти!

Он в восхищении посмотрел на нее, а потом с легкой усмешкой произнес:

— Свяжите ее!

Из темного угла комнаты появились два огромных евнуха и схватили ее. Но сдаваться Эйден не собиралась. Ее белое обнаженное тело изгибалось и выворачивалось, сопротивляясь сильной хватке двух черных евнухов, которые тем не менее подняли свою пленницу над огромной кроватью, а потом опустили извивающуюся девушку на нее. Сначала кисти ее рук привязали к столбам в изголовье кровати, потом ноги раздвинули и в лодыжках привязали к другим столбам в изножье кровати. Сделав свое дело, евнухи исчезли в сумраке султанской спальни.

Эйден не могла поверить тому, что произошло с ней. Никто никогда не обращался с ней подобным образом, даже пират Рашид аль-Мансур, который привез ее в Алжир. Она попыталась освободиться, но шелковые веревки крепко держали ее, не врезаясь в кожу. Краска залила лицо, когда она поняла, что лежит перед ним, полностью открытая его взглядам, не имея возможности сопротивляться любым его действиям. Ее сердце испуганно колотилось, когда она поглядела на него.

Мюрад, однако, в этот момент особенно не интересовался Эйден. Она была связана и больше не представляла никакой опасности. Он сидел на стуле, пока старуха рабыня обрабатывала его раны, аккуратно дезинфицируя глубокие царапины, оставленные ногтями Эйден на его щеках. Рабыня работала прилежно и аккуратно, под конец осторожно протерев ссадины прозрачной примочкой, смягчавшей боль. Султан улыбнулся старухе и вежливо поблагодарил ее. Эйден не расслышала, что она ответила своему хозяину, но он рассмеялся с искренним удовольствием, а потом проводил ее до выхода из комнаты.

Затем он сразу подошел к кровати, где лежала беспомощная Эйден.

— Старая Айзе говорит, что женщины с волосами огненного цвета и вспыльчивым характером оказываются великолепными любовницами. Надеюсь, она права, Марджалла. — Его глаза жадно светились, когда он оглядывал ее. Он протянул к ней руку.

Эйден удалось чуть-чуть сдвинуться в сторону, чтобы избежать его прикосновения. Он мог бы протянуть руку чуть дальше, но не делал этого. Он просто засмеялся. Это был негромкий двусмысленный смех, от которого у нее похолодела спина. Она не могла выдержать его взгляда, собственнического и похотливого, и отвернулась. Ухватив ее за подбородок, он повернул ее лицом к себе.

— Ты будешь смотреть на меня, — сказал он.

Эйден вызывающе закрыла глаза.

Мюрад улыбнулся непослушанию. Ее упорство сделает его победу еще более приятной. В течение нескольких долгих секунд, секунд, казавшихся бесконечными для натянутых нервов Эйден, он сидел рядом с ней и размышлял, с чего начать. У нее и в самом деле совершенно невероятное тело. Теперь он знал, почему дей прислал ее. Дело не только в ее медных волосах. У нее не правдоподобно прекрасная фигура.

Нужно не забыть сообщить дею, что Марджалла снова стала его собственностью и он очень доволен ею, так доволен, что на этот раз не расстанется с ней.

Веки Эйден дрогнули, когда она посмотрела из-под ресниц на султана. Что он делает? Что он собирается делать? Ей было очень страшно, несмотря на показную храбрость. Никогда она не чувствовала такой ужасной растерянности, как в эту минуту. Мюрад встал и, развязав халат, снял его и отбросил в сторону. Ее сердце колотилось в груди, когда он повернулся к кровати. Он был худощав, среднего роста, его бледная кожа резко контрастировала с его рыжей бородой и коротко остриженными темными волосами.

Томные черные глаза Мюрада еще раз оглядели беспомощную добычу, а потом, не говоря ни слова, он опустился к ее бедрам и, склонив голову, начал лизать ее скрытое сокровище. Эйден отчаянно взвизгнула от этого неожиданного действия и попыталась увернуться от него, но веревки, привязывавшие ее к резным столбам султанской кровати, не давали возможности двигаться. Она не могла избавиться от теплого, настойчивого языка, который медленно и очень старательно ласкал ее.

— Прошу вас, не надо, — умоляюще выдохнула она, — о, прошу вас, не делайте этого со мной!

Он не обратил никакого внимания на ее слова, его сильные пальцы уверенно раздвинули ее нижние губы и, обнажив розовую кожу, он ласкал обе стороны плоти долгими мягкими движениями кончика языка, а потом осторожно дотронулся до самой сути ее женского естества. Она пахла женщиной, и этот запах, смешавшись с ароматом фрезии, был необыкновенно опьяняющим. Ему казалось, что кожа на его члене сейчас лопнет, таким твердым он был. Лаская языком ее нежный маленький бриллиант, он включился в какой-то внутренний ритм, который он усвоил, когда первый раз познал женщину, а это было так давно, что он на самом деле и не помнил, когда это было. Ему никогда не надоедало это занятие — каждая новая девушка отличалась от других.

Эйден стонала одновременно и от стыда, и от удовольствия. Она подвергалась насилию, и ей было ненавистно это. Она ненавидела его за то, что он делал с ней, но тем не менее тело ее откликалось на его любовные ласки. Она не понимала этого, и снова у нее мелькнула мысль о смерти, которая может стать избавлением. Она думала о том, что каким-то образом должна избавиться от него и от этого коварного унижения, которое он причинял ей. Мюрад погрузил свой язык в ее беспомощное тело, вылизывая ее розоватую плоть, прижимая лицо к самой интимной части ее тела. Разумом Эйден сопротивлялась, пытаясь не позволить ему добиться окончательной победы. В какой-то момент она с такой яростью попыталась забыть о получаемом удовольствии, что на секунду ей показалось, что она одержит над ним победу, но его губы припали к ее маленькому бриллианту, и он стал с силой сосать его. Терпеть дольше было невозможно, в ней взорвались тысячи звезд, заставив ее окончательно сдаться, и она всхлипнула от удовольствия и от обиды поражения.

Мюрад подтянулся до уровня лица Эйден и, опершись на локоть, посмотрел на нее. Беззащитная перед своим желанием, она извивалась, натягивая шелковые шнуры, привязывавшие ее к кровати. Ему всегда доставляло удовольствие наблюдать за женщиной, охваченной муками желания, и он подпитывал это желание, просто растирая ее нежное место указательным пальцем каждые несколько секунд.

Удовлетворенный тем, что доказал ей свое превосходство, султан решил устроить своей жертве еще одну сладострастную пытку, а заодно умерить и свою собственную похоть. Он кликнул двух черных евнухов, и, подчиняясь приказу, они выскочили из темного угла комнаты и подложили Эйден под спину пышные подушки. Без всяких эротических заигрываний Мюрад вошел в открытое для него отверстие, а когда его копье было надежно всажено в нее, стал забавляться с ее грудями.

Она понимала, что в конце концов он войдет в нее, и в ее положении не оставалось ничего, кроме как принять его. Однако натиск оказался внезапным и неожиданным для нее. Он заполнил ее, твердость его члена распирала ее, но больше он не сделал ни одного движения. Казалось, больше всего его интересовали ее прекрасные груди, с которыми он обращался так, как будто это были отдельные живые существа. Руки его не были большими, и ее груди не умещались в его ладонях, что заставляло его радостно восклицать от удивления. Его пальцы ласкали ее тело, оставляя слабые отпечатки на светлой коже.

— Свою первую женщину я получил, когда мне было тринадцать, — спокойно сказал он, как будто они вели обычный разговор, и это смутило ее. — Я лишил невинности больше тысячи девственниц, и в моей постели побывало более двух тысяч женщин, но никогда, несравненная Марджалла, я не видел таких изумительных грудей. Они совершенны по форме, цвету и твердости. У тебя изумительная фигура. Ты самая совершенная женщина, которую я когда-либо видел. Однако меня не устраивает, если я буду просто владеть твоим телом. Я должен иметь тебя целиком, и со временем я добьюсь этого!

Наклонившись вперед, он начал сосать ей соски. Ей хотелось закричать, но она заставила себя промолчать. Чем помогут эти крики? Кроме того, она не могла позволить ему одержать еще одну победу над собой. Она ненавидела его с такой силой, что, узнай об этом Мюрад, он был бы потрясен. Явид-хан освободил ее, и султан знал об этом. Тем не менее он загонял ее обратно в рабство, заставляя терпеть эту постыдную зависимость от него. От мужчин она видела только нежность и любовь. Сейчас перед ней открылись мрачные стороны чувственных отношений.

Она познавала похоть.

— Смотри на меня, Марджалла! — приказал он. Она перевела на него взгляд, и он улыбнулся жесткой улыбкой, сумев правильно прочитать то, что таилось в ее яростных серых глазах.

— Ты не всегда будешь ненавидеть меня, моя несравненная, — сказал он самоуверенно. — Со временем ты полюбишь меня, как все они любят меня. Ты будешь жаждать моих ласк, и наступит даже такое время, когда ты станешь вымаливать эти ласки, хотя сейчас и сомневаешься в этом.

— Я прежде умру, мой господин, — прошептала она. — Приручить свободного человека невозможно, а я рождена свободной. Явид-хан понимал это и освободил меня. Вы меня не понимаете, но не надейтесь, что я буду цветком в вашем огороженном стенами саду. Я не такая, как другие, которые благоденствуют здесь. Я увяну и умру, мой господин, и вы никогда не сможете по-настоящему обладать мной!

О Аллах! Как ее протест возбуждал его! Он чувствовал, как сильно бьется его член внутри ее горячего тела, но он еще не был готов достигнуть вершины наслаждения. Ее слова уязвили его, и он почувствовал, что должен наказать ее, унизить, доказать, что она в его власти, а как сделать это, он знал отлично. Он резко выдернул свой набухший член из ее тела и снова отдал евнухам какое-то приказание. Они поспешно подскочили, вытащили из-под ее спины подушки и развязали ее. «Неужели я победила?» — удивилась она, но быстро поняла, что это не так. Вместо того чтобы отпустить ее, евнухи перевернули ее на живот и снова привязали. Под низ живота подсунули две небольшие твердые подушки, поэтому бедра ее оказались приподнятыми. Она почувствовала, как султан легонько гладит ее по спине, потом откинул ее волосы и поцеловал в шею. От теплых губ у нее по спине побежали мурашки. Он закинул длинные косы ей за голову, на шелковый матрас. Его губы нежно тронули ее ухо, и она почувствовала, как его язык лижет ее щеку. Потом он тихо прошептал:

— У женщины есть два девственных места, Марджалла. Я подозреваю, что твоего второго места еще никто не касался. Разве это не так?

— Я… я не знаю, что вы имеете в виду, — растерянно сказала она. — Второе девственное место?

Он навис над ее распростертым телом, его рука гладила ее зад, скользя между двумя ягодицами, а потом его палец неожиданно и дерзко вторгся между ними и оказался внутри ее тела.

— Вот, — сказал он, — вот твое второе девственное место, моя несравненная Марджалла. Бывал ли здесь хоть один мужчина?

— Никогда! — выдохнула она.

Он спокойно просунул свой палец дальше. Эйден стало невыносимо страшно.

— Перестаньте! — взмолилась она. — Прошу вас, не надо.

Она попыталась избавиться от отвратительного пальца, но не сумела, отчего чувство страха еще усилилось. Палец он убрал, и едва она успела вздохнуть с облегчением, как оказалось, что это было преждевременно. Она почувствовала, как он смазывает заднее отверстие какой-то мазью, а потом крепко цепляется руками за ее бедра. Какое-то первобытное чутье подсказало Эйден, что должно произойти, и она отчаянно закричала:

— Во имя Бога, нет! Сжальтесь надо мной, господин! Не трогайте меня!

Султан ощутил необыкновенный прилив сил, когда сумел насильно заставить женщину подчиниться своей воле. Не желая нанести ей телесные повреждения, он не торопясь приложил головку своего члена к складкам ее заднего прохода и нажимал до тех пор, пока тот не раздвинулся и не впустил его. Добившись этого, он минуту подождал, а потом снова начал с силой вдавливаться дюйм за дюймом до тех пор, пока целиком не погрузился в нее. Эйден рыдала, совершенно сломленная морально. Над ее ухом раздавались постанывания Мюрада. Она была такой замечательно тугой. Он дрожал от страсти, когда его член погружался в ее передний проход, а сейчас он пульсировал с удвоенной силой. Он использовал женщин подобным образом множество раз, но никогда прежде не испытывал ощущения, подобного тому, которое получал от нее. Ему хотелось завершения! Сдерживаться больше он не мог! Почти полностью вынув свой член, он снова погрузился в нее, и снова вынул, и снова погрузился, повторяя это до тех пор, пока она не стала истерически рыдать под ним. Наконец он издал торжествующий крик и рухнул на нее, придавив ее своим весом и лишив возможности дышать.

Эйден потеряла сознание.

Когда он наконец скатился с нее, обнаружили, что привести ее в чувство не могут. Она не приходила в себя, и никакие возбуждающие средства не помогали. Расстроенный Мюрад приказал отнести ее обратно в комнаты, а для развлечений на эту ночь ему привели другую девушку.

Эйден очнулась только вечером следующего дня. Она постепенно приходила в себя и обнаружила, что возле ее постели сидит встревоженная валида.

— Дорогое дитя, слава Аллаху! — воскликнула Hyp У Бану.

— Значит, я еще жива? — прошептала Эйден. — Я надеялась, что умерла.

— Не говори так! — воскликнула мать султана.

— Но это правда, именно это я хотела сказать! О госпожа! Вы были так добры ко мне, и я понимаю, что, должно быть, кажусь неблагодарной, но я не хочу быть одной из женщин вашего сына. Почему никто не выслушает меня? Явид-хан освободил меня, я хочу вернуться в Англию. О, я знаю, вы скажете, что это невозможно, но я сумела бы сделать это, если бы вы могли просто освободить меня! Я знаю своего мужа, я уверена, что он не женился снова, как вы предполагаете. Он бы хотел, чтобы я вернулась! Я знаю, что он хотел бы! Когда я была женой принца, у меня не было выбора, но сейчас он у меня есть!

— Что же сделал с тобой мой сын, чтобы ты дошла до такого состояния? — спросила валида.

С пылающими щеками, медленно подбирая слова, Эйден рассказала Hyp У Бану, что произошло. Та фыркнула.

— Для мужчин-мусульман — это обычное дело, хотя Пророк запрещает так любить. Однажды меня силой вынудил к этому отец Мюрада, но когда он узнал, что мне не нравятся подобные вещи, он проделывал это только с теми женщинами, которым это нравилось. Поверь мне, Марджалла, такие женщины есть. Я скажу Мюраду, что такие забавы не в твоем вкусе, он не будет больше навязывать тебе этого.

— Я хочу домой, — упрямо повторила Эйден, но валида сделала вид, что не слышит ее, и, убедившись, что с ней все в порядке, ушла, дав ей возможность отдыхать. Эйден сокрушенно покачала головой. Они не будут слушать ее. Ей оставалось одно — умереть.

К своему удивлению, она поняла, что Мюрад всерьез принял ее угрозы о самоубийстве. Ее редко оставляли одну. Еду ей приносили уже разрезанной, чтобы она не могла ножом вскрыть себе вены или пронзить сердце. Ее драгоценные украшения были заперты, и вынимали их только тогда, когда в комнате находился кто-то еще. Она не имела возможности проглотить что-нибудь, чтобы вызвать удушье и тем самым покончить со своим горестным существованием.

В течение следующих нескольких дней ее покорность поддерживали с помощью лекарств, подмешиваемых в еду, поскольку надеялись, что отдых прогонит ее тоску. Мюрад был раздражен. Первый опыт с его несравненной Марджаллой только возбудил его желание обладать ею. В течение следующих нескольких дней через постель султана прошла вереница женщин, но, удовлетворив свои физические потребности, он гневно отсылал их прочь, потому что ни одна из них не могла доставить ему истинного наслаждения. Ни одна из них не напоминала его несравненную и недосягаемую Марджаллу. Он должен обладать ею!

— Он одержим Марджаллой, — жаловалась валида Эстер Кира. — Никакая другая женщина сейчас не устроит его. По крайней мере это не так плохо, как в случае с Сафией, потому что Марджалла презирает султана. Она не будет так беззастенчиво использовать его ради собственной выгоды, как делала главная жена моего сына.

— Сейчас, возможно, и не будет, — ответила Эстер Кира. — Ей еще предстоит смириться с господином Мюрадом, но как только она перестанет печалиться и поймет, что у нее нет иного выбора, кроме как душой и телом отдаться своему повелителю, что, как вы думаете, произойдет, моя дорогая подруга? Я могу сказать. Она умна, и она постарается родить ребенка, лучше сына. Родив сына, как вы думаете, позволит ли она, чтобы его убил старший брат? Нет! Она будет драться за своего сына, как любая другая мать. Она подкупит и перетянет на свою сторону женщин гарема, которые не очень-то любят Сафию. Она может даже убедить султана Мюрада отказаться от Сафии, что, я знаю, не огорчит вас, но подумайте, моя дорогая подруга! Подумайте, что из этого получится!

Если Марджалла займет в сердце султана место Сафии, она сделает так, что он предпочтет ее сына сыну Сафии. В гареме разразится война, война в диване, и даже война внутри империи, когда две женщины будут бороться за получение их сыновьями титула Защитника Веры. В борьбу будут втянуты янычары, и кто знает, чью сторону они займут. Черные и белые евнухи примкнут к разным сторонам, мы ведь знаем, что они всегда оказываются по разные стороны. Разве Явид-хан не освободил Марджаллу? Лучше бы султан разрешил ей вернуться домой.

Слова Эстер Кира дали Hyp У Бану пищу для размышлений. Старуха всегда была добрым другом правящей семьи, и поэтому валиде даже не приходило в голову, что у Кира есть другие соображения, кроме благополучия Оттоманской семьи. Теперь Hyp У Бану вспомнила, как отговаривала Марджаллу даже от попыток вернуться на родину, и почувствовала себя виноватой. Но что еще она могла сделать? Она любила своего сына, а Мюрад твердо решил, что будет обладать этой женщиной. Валида вздохнула. В кои-то веки она не могла найти выход из создавшегося положения, а Мюрад с каждым проходящим днем все больше и больше влюблялся в женщину, которая презирала его.

Сейчас Марджалла стала его горячечным наваждением. Мюрад дал Эйден четыре дня для восстановления сил, потом снова послал за ней. Помня о том, что было при их первом общении, он решил вести себя по-другому. С ней нельзя поладить грубым принуждением. Она женщина с очень сильным характером. Он понимал, что она скорей умрет, чем позволит ему одержать легкую победу. Он собирался завоевать ее расположение, но в то же время хотел дать ей понять, что хозяином положения является он.

Обычно утром султан занимался государственными делами и встречался с художниками, поэтами, учеными. Вторую половину дня он всегда проводил в гареме. Мюрад приказал, чтобы госпоже Марджалле больше не подсыпали сонных снадобий. Он хотел, чтобы при их встрече у нее была ясная голова, и с тревогой ждал ее прихода. Когда она вошла в комнату в сопровождении главного евнуха, он приветливо улыбался. На ней был прекрасный, шитый золотом длинный шелковый халат персикового цвета, а ее чудесные волосы рассыпались по плечам. Под серыми глазами темнели круги, а лицо было хмурым.

Султан взял ее за руку и сказал:

— Я скучал по тебе, моя несравненная Марджалла. Каждый день без тебя подобен году. Каждая ночь без тебя бесконечна, как столетие.

— Ночь, которую я провела с вами, господин султан, оказалась похожей на тысячу лет в аду, — холодно ответила она.

Мюрад знаком руки приказал Ильбан-бею удалиться из комнаты, когда евнух открыл было рот, чтобы сделать Марджалле замечание. Потом султан вгляделся в ее глаза и произнес;

— Я собираюсь сказать тебе то, что я редко говорил кому-нибудь в своей жизни, Марджалла. Я прошу простить меня, моя несравненная. Я не привык к тому, чтобы мне оказывали открытое неповиновение, а ты очень рассердила меня в ту ночь. Рассердила так сильно, что я по глупости решил силой заставить тебя подчиниться моим желаниям. Сделав так, я причинил тебе боль и напугал тебя, и об этом глубоко сожалею. Я больше не буду говорить об этом. Мы начнем все сначала, но тебе предстоит понять одно — я твой хозяин, и никакая женщина не может заставить меня отказаться от этого. Ты будешь повиноваться мне, как это делают все мои женщины. Однако я постараюсь никогда не просить тебя о том, что может обидеть тебя. Ты меня поняла?

— Да, господин, — ответила она без выражения.

— Хорошо, — сказал он, — и с этого дня, Марджалла, всякий раз, когда ты будешь входить в эту спальню, ты будешь снимать свои одежды. Я уже говорил тебе, что у тебя самое безупречное и самое красивое женское тело, которое я когда-либо видел. Я хочу наслаждаться этой красотой всякий раз, когда мы вместе.

Эйден расстегнула жемчужные пуговицы, на которые был застегнут ее халат, а потом сняла его через голову и бросила на стул.

— Как угодно моему господину, — сказала она. Он улыбнулся.

— Очень хорошо. — Сунув руку в карман, он вынул маленький мешочек черного шелка и, открыв его, выкатил на ладонь два небольших серебряных шарика.

— Видела ли ты когда-нибудь что-либо подобное? — спросил он.

— Нет, мой господин. Что это?

— Они предназначены для того, чтобы подарить тебе радость, несравненная. Они сделают так, чтобы ты всегда получала наибольшее удовольствие от любви, когда бы ни была со мной. Шарики полые. Внутри одного находится капелька ртути. Внутри другого маленький язычок серебра. Ляг на спину на кровать и позволь мне положить их внутрь твоего сладкого прохода. Тогда ты увидишь, что получится.

Эйден было все равно. В обычных условиях она бы спросила, что это, но сейчас, когда ей безразлично, будет ли она жить или умрет, ее не волновало, что он сделает с ней.

Она покорно легла на кровать, раздвинув ноги. Мюрад осторожно вставил внутрь два маленьких серебряных шарика, аккуратно протолкнув их вглубь. Он загорелся желанием просто оттого, что прикоснулся к ее потаенным местам, но, подавив в себе похоть, помог ей встать.

— А теперь, — сказал он, — пройдись по спальне и скажи мне, что ты чувствуешь.

Она отошла от него, но едва сделала несколько шагов, как у нее появилось потрясающее ощущение, которое всегда приходило к ней в минуты ее любовных отношений с Конном и Явид-ханом. Пораженная, она остановилась, но потом решила, что это ей только померещилось. Она пошла дальше по большой комнате. Нет, ощущение — реальное. Стоя на ногах, она содрогалась от чувственного взрыва.

— О Боже! — изумленно воскликнула она, повернулась и взглянула на султана. — Что вы сделали со мной?

— Только подарил тебе удовольствие, — тихо ответил он, а потом обыденным голосом сказал:

— Ты играешь в шахматы, Марджалла?

Она кивнула.

Мюрад кликнул неизменных черных евнухов, и они принесли шахматный столик. Эйден подумала, что если она сядет, то нестерпимое, но замечательное ощущение желания, которое усиливалось с каждым ее движением, ослабеет. Они играли, но Эйден играла плохо, потому что не могла освободиться от нарастающего в ней желания. Султан наблюдал за ней, стараясь не показывать своего удовлетворения. Он не хотел оскорблять ее, понимая, что пока еще не завоевал ее доверия.

Наконец у Эйден не осталось сил терпеть, и она невольно соскочила со стула. Глаза ее наполнились слезами.

— Прошу вас, — взмолилась она, — прошу вас, выньте их! Я умираю от желания.

— Даже если я выну их, — ответил он, — это не утолит твое желание. Только я могу сделать это, Марджалла. Если ты по доброй воле согласишься подчиниться мне, тогда я выну их.

— А если нет? — вызывающе спросила она. Он любезно улыбнулся.

— Тогда они останутся там, моя несравненная. Сыграем еще одну партию? Кажется, что с этой партией мы зашли в тупик.

— Неужели вам безразлично, что я презираю вас? — спросила она. — Что вы за человек? — Она вдруг страшно разозлилась.

— Я могущественный человек, и мне безразлично, да, совершенно безразлично, презираешь ли ты меня. Ты не всегда будешь презирать меня. Однажды ты поймешь, что любишь меня, потому что любовь — это другая сторона ненависти.

Он встал и властно предложил ей руку.

— Пошли! — сказал он и повел ее через комнату к гигантской кровати под балдахином.

Каждый шаг был для нее мучителен. Ей необходимо избавиться от этих проклятых маленьких шариков! Ей надо облегчить свои страдания! Она не могла больше терпеть, и когда они дошли до кровати, она тихо застонала.

— Ну, — сказал султан, — решай, Марджалла, и я сделаю то, что ты скажешь, но помни, что пока ты не уступишь мне, шарики останутся в твоей сладостной темноте.

— Выньте их! — Она почти визжала.

— Ты отдаешься мне по доброй воле?

— Да! — Она начала дрожать, ноги не держали ее. Если эти дьявольские маленькие серебряные шарики стукнутся друг о друга внутри ее беспомощного тела еще один раз, она по-настоящему сойдет с ума!

— Ложись на спину, Марджалла, и я выну их, — сказал он.

Осторожно; так, чтобы не столкнуть крошечные орудия пытки еще раз, Эйден легла на спину и раздвинула ноги. Султан стал на колени, но при виде ее соблазнительной розовой плоти не смог сдержаться, наклонился и стал лизать ее медленными, чувственными движениями. Ее тело дернулось, и она взвизгнула, когда страсть как ножом полоснула ее. Поняв собственную жестокость по отношению к ней, Мюрад запустил свои гибкие пальцы в ее измученное тело и один за другим извлек крошечные блестящие шарики. Потом поцеловал ее набухший и трепещущий маленький бутон.

— Прости меня, несравненная, — сказал он, поднимая голову. — « Я не хотел причинять тебе боль, но я не мог устоять перед тем, что так соблазнительно.

Султан поднялся на ноги и медленно стащил свой свободный халат из шелка цвета сливы. Он удобно разлегся в центре гигантской кровати и сказал Эйден:

— По обычаю, женщина, которая впервые приходит ко мне, должна залезать на мою кровать в изножье и ползти ко мне. В прошлый раз ты не соблюла обычай. Мне доставит удовольствие, если ты сделаешь это сейчас. Если ты проявишь должным образом послушание, Марджалла, я избавлю твое чудное тело от мучительных страданий, которые ты сейчас испытываешь. Ты не сможешь избавиться от мучений, пока я не помогу тебе. — В его ровном голосе не слышалось ни угрозы, ни хвастовства. Он просто предлагал ей выбор.

Гордость Эйден боролась с болью, ломающей тело. В это мгновение она бы убила его, если бы могла найти орудие убийства, но боль победила, и она шатаясь добрела до изножья кровати и, опустив лицо, на животе поползла к его ногам по изумрудно-зеленому покрывалу.

Султан с одобрением промурлыкал:

— Очень хорошо, несравненная! Теперь я разрешаю тебе двигаться дальше, и ты можешь целовать мои ступни и ноги, когда будешь ползти вперед.

Какая-то часть ее сознания была совершенно потрясена тем, что она с такой легкостью соглашается выполнять эти приказания, однако другая часть напоминала ей, что только тогда, когда она полностью удовлетворит его, он избавит ее от мучительного напряжения, терзающего ее измученное тело. Чем быстрее она подчинится ему, тем скорее он избавит ее от мучений. Не думая о том, что делает, Эйден подползла к султану и начала целовать сначала его ступни, а потом двинулась дальше, целуя его длинные, худые ноги, оставляя легкие поцелуи то на одной, то на другой его конечности. Когда она приблизилась к его паху, он протянул руку и, подняв свой тяжелый, длинный член, выставил его перед ней. Эйден содрогнулась и, подняв голову, умоляюще посмотрела на султана. Глаза Мюрада безжалостно впились в нее, отдавая молчаливый приказ. Слезы катились по ее щекам, когда она наклонила голову и взяла его в рот.

Султан откинулся на мягкую груду подушек, вздохнул от удовольствия и прикрыл свои томные черные глаза в исступленном восторге. Протянув руку, он запустил пальцы в ее густые медные волосы и, гладя ее по голове, подстрекал к дальнейшим действиям.

— Облизывай головку, Марджалла, — говорил он сдавленным голосом. — О Аллах! Твой рот создан для этого! — Он задрожал. — Хватит сейчас, несравненная Марджалла, иначе выпьешь мою мужскую силу слишком рано. Поднимайся и дай мне свои губы.

Она выпустила его член, и султан впился в ее губы яростным поцелуем.

— Открой свой сладкий рот, чтобы я мог всунуть туда свой язык, моя красивая рабыня.

И она подчинилась ему и начала яростно сосать его язык точно так же, как она несколько секунд назад трудилась над его членом. Обняв одной рукой ее талию, — другой он начал играть с ее грудью. Сначала ласково сжимая ее, он вдруг сильно ущипнул соски, от чего всю ее как молнией пронзило желание. Оторвавшись от его губ, она взмолилась:

— Прошу вас, господин! Прошу вас, избавьте меня от мучений!

— Как ты нетерпелива, несравненная, — ласково упрекнул он. — Разве я не предупреждал тебя, что я твой хозяин? Хозяин решает, что ему делать, а не рабыня. Кажется, ты никак не можешь выучить это.

— Простите меня, мой господин, — взмолилась она. Боже правый, почему он не облегчит ее мучения? Он же обещал сделать это! Горячая, пульсирующая, нарастающая боль, казалось, разламывала ее чресла.

Мюрад видел страх в ее глазах, и понимание того, что предмет его страсти полностью Находится в его власти, возбуждало его еще больше, чем сама женщина.

— Конечно, я прощу тебя, — миролюбиво сказал он, — но будет не правильно, если я не накажу тебя, Марджалла. Самое главное, научить тебя полнейшему повиновению. Ты понимаешь?

— Д-да, мой господин, — ответила она дрожащим голосом. Что сейчас он сделает с ней?

Султан подозвал одного из черных евнухов и прошептал ему что-то, а Эйден сидела в стороне с подавленным видом. Евнух торопливо вышел из комнаты, и они остались сидеть в молчании. Султан наслаждался красотой ее фигуры, а Эйден снова почувствовала себя несчастной. Боль опять стала рвать ее тело, когда он, издеваясь, дотрагивался до нее. Она попыталась отвлечься и стала рассматривать комнату.

Когда она была здесь в прошлый раз, ее мало интересовала обстановка. Сейчас она старалась забыть про страх и боль, отвлекая внимание на посторонние вещи. Они шли по Золотому Коридору и входили в эту комнату через дверь, которая была в дальней стене. За месяцы пребывания в Турции Эйден стала немного разбираться в изразцах, ей пришлось следить за ремонтом фонтанов во дворце Явид-хана. Стены спальни султана были выложены изразцами из местности Из Ник, с цветочным рисунком. Нижнюю часть стены украшали изразцы причудливой расцветки: синее и красное на белом фоне в окаймлении густого красного цвета. Верхняя и нижняя части стены были разделены фризом из темно-синих изразцов, на которых белыми буквами были написаны суры из Корана. Однако самые красивые изразцы находились над камином, окружая конусообразную бронзовую вытяжку. На этой изогнутой панели были изразцы с узорами из тянущихся вверх веточек с маленькими цветками сливы на темно-синем фоне.

Сводчатый потолок расписали золотыми узорами на сине-зеленом фоне. Комната оставляла впечатление величественности и красоты. В ней было два яруса окон.

У одной стены находился фонтан с тремя ваннами, из которых переливалась вода. Каждая ванна имела золоченый раструб в форме лилии, из которого тоже лилась вода. Фонтан был отделан прекрасным мрамором, так же, как и дверные проемы, а сами двери инкрустированы перламутром и имели искусно вырезанные щеколды. Окна этой квадратной комнаты с трех сторон выходили в сад. Любимым занятием султана было изучение часовых механизмов. И сейчас, когда они сидели, ожидая, пока черный евнух исполнит приказание Мюрада, слышалось тиканье часов.

Эйден оглядела огромную кровать, на которой они сидели. Ее украшали четыре резных витых столба и в стене у изножья кровати находилось большое окно со светлыми стеклами. Прикроватные столбы поддерживали изумительной красоты резной навес из позолоченного дерева. В изголовье кровати — резные и позолоченные перила. Матрас был твердый и обит парчой. Поверх него лежал толстый пуховый шелковый матрас изумрудно-зеленого цвета. На кровати лежали валики для подушек темно-красного, бирюзового и фиолетового цветов и такие же подушки. Эйден вцепилась в какую-то подушку фиолетового шелка, когда дверь в спальню открылась, и на пороге появилась девушка.

Женщин красивее ее Эйден никогда не видела. Она была маленькой и тонкой в кости, с огромными голубыми глазами и серебристыми волосами. Она была очень, очень молода. Сбросив бледно-розовый шелковый халат, она упала на пол, показывая этим жестом полную покорность. Султан ласково заулыбался.

— Поднимись, Зора, и подойди ко мне. Девушка быстро подбежала к кровати и взобралась на нее. Усевшись рядом с султаном, она подставила ему губы для поцелуя. Он охотно угодил ей, погладив ее шелковистое тело и ласково подразнив ее соблазнительные груди.

— Это госпожа Марджалла, Зора, — сказал он, а потом обратился к Эйден:

— Зора одна из моих новых женщин.

— Я слышала о госпоже Марджалле. Она вызвала большой переполох в гареме. Говорят, господин, что ты любишь ее больше всех нас, даже больше, чем госпожу Сафию.

Мюрад засмеялся.

— Я давно понял, как глупо ограничивать себя только одной женщиной, Зора, моя душечка. Ты можешь сообщить женщинам гарема, что хотя Марджалла доставила мне большое удовольствие и пользуется моей благосклонностью, я не буду пренебрегать остальными. Ни одна женщина не займет в моем сердце места, принадлежащего Сафии.

Зора опустила голову, лицо ее было виноватым.

— Ты прав, господин, что выбранил меня, — тихо сказала она, и Мюрад снова поцеловал ее.

— Ты видишь, несравненная, — сказал он Эйден, — как очаровательно покорна Зора? Я позвал ее сюда, чтобы ты могла научиться у нее, но сначала раздвинь ноги. — Засунув руку под один из валиков, он вытащил черный шелковый мешочек и выкатил на ладонь крошечные серебряные шарики.

Эйден содрогнулась, но поняла, что возражать нельзя. Она не знала, как он собирается ее наказывать, но наказание началось с этих ужасных маленьких орудий пытки. Откинувшись на спину, она подчинилась ему и почувствовала, как в нее проникает холодное серебро, направляемое его пальцами.

— Зора, — сказал Мюрад, — покажи госпоже Марджалле движения танца с чадрой. Марджалла, моя несравненная, ты будешь повторять движения Зоры.

Изящная светловолосая девушка соскользнула с кровати и смотрела, как Эйден, прикусив нижнюю губу, последовала за ней.

— Все это очень просто, — сказала Зора и показала Эйден движения танца.

— Теперь, — приказал султан, — повторяй эти движения.

Его глаза вызывали у нее желание не подчиняться ему, и она снова пожалела, что не может убить его за то, что он делает с ней.

Вздрагивая, она повторяла движения, каждое новое положение ее тела вызывало новую муку. Зора стояла рядом с ней, и султан приказал им танцевать быстрее. Все ее тело покрылось испариной, и она чувствовала бешеный стук своего сердца. В какой-то момент она решила, что умирает. Смерть показалась ей счастливым избавлением от мучений, но потом он приказал им остановиться и вернуться на кровать, где он во второй раз вынул шарики из ее измученного тела.

Мюрад сделал знак Зоре, чтобы та продолжала возбуждать его ртом, и девушка мгновенно подчинилась хозяину, потом султан сказал:

— Повернись ко мне своим вторым девственным местом. Зора повернулась к своему повелителю, опершись на локти и выставив вперед зад. Крепко ухватившись за ее бедра, он вошел в девушку одним толчком и некоторое время прыгал на ней, не отрывая взгляда от Эйден, которая широко раскрытыми глазами следила за представлением. Потом неожиданно султан повернулся к ней со словами:

— Встань на колени перед Зорой, несравненная. Когда она повиновалась, он отпустил бедра девушки и, вытянув руки, начал забавляться с грудями Эйден, а Зора тем временем сама насаживала себя на его кол.

— Ты видишь, Марджалла, ты видишь, как безупречно поведение Зоры? Она совершенный образец правил хорошего поведения в гареме. Со временем под моим руководством ты тоже станешь образцом послушания. Она с легкостью подчиняется моим приказам, а я обращаюсь с ней ласково. — Его тонкие, но крепкие пальцы мяли нежную кожу ее грудей, оставляя на ней красные пятна. Зажав один из сосков между большим и указательным пальцем, он сильно ущипнул и тянул его. У нее вырвался жалкий вскрик. Султан улыбнулся и с хрюканьем излил свое семя в белокурую рабыню.

Зора упала лицом вперед, на мгновение лишившись сил, но потом ожила и, соскользнув с кровати, подбежала к фонтану, где в стенной нише стоял серебряный таз. Наполнив его, она вернулась к камину, ненадолго поставила таз на решетки над углями, а потом, взяв несколько чистых кусков материи из другой ниши, вернулась обратно на кровать. Мюрад встал и позволил девушке вымыть свой уже вялый член. Когда она закончила, он поблагодарил и потрепал по голове стоявшую на коленях рабыню.

На протяжении всего этого действа Эйден пережила тысячу маленьких смертей. Когда член султана стал длинным и твердым, она отчаянно хотела, чтобы он вонзил его в ее лихорадочно жаждущую плоть. Вместо этого ее заставили смотреть, с какой страстью он обрабатывает маленькую Зору и как он высвобождает свое семя. И теперь ничто не сможет облегчить ее боль. Ей хотелось кричать от разочарования и ярости. В ее истерзанном сознании белокурая Зора тоже была включена в список смертников. Зора отобрала то, что по праву принадлежало ей. Эйден хотела, чтобы Зора умерла.

Мюрад понимал, что его гордая Марджалла близка к тому, чтобы сломаться, и крикнул черным евнухам, чтобы им принесли вина. Он редко прибегал к спиртному, запрещенному Пророком. Его пьющий отец был примером, которому он совершенно определенно не хотел следовать. Но тем не менее иногда вино служило хорошим средством для восстановления сил, особенно вино из кувшина, из которого евнухи налили ему две порции. В кувшин добавляли сильное средство, действующее как возбуждающее.

Вино принесли в кровать, султан взял один из кубков и опустошил его.

— Это не для тебя, Зора, — предупредил он, — но ты, Марджалла, можешь выпить половину кубка. Однако не больше.

Она протянула дрожащую руку и поднесла стеклянный кубок к губам, впервые более чем за год попробовав вино, ей хотелось выпить его залпом, но она сдержалась и, отпив положенное, поставила кубок на поднос, протянутый евнухом. Крепкое кипрское вино как горячее масло провалилось в ее желудок, а потом воспламенило ее кровь. Ее щеки снова порозовели.

Мюрад уже чувствовал на себе действие возбуждающего, но он знал еще один фокус, который поможет ему быстрее восстановить свои силы.

— Поднимитесь с кровати, вы, обе, — приказал он, — встаньте лицом друг к другу у ее изножья.

Обе женщины подчинились, и Эйден гадала, как же еще он собирается мучить ее.

— Зора, моя душечка, я хочу, чтобы ты обняла Марджаллу и успокоила ее, ведь она охвачена страшной болью.

Ужаснувшись его словам, Эйден сделала шаг назад, с отвращением, явно отразившимся на ее лице.

— Ты не хочешь повиноваться мне, моя несравненная? — спросил султан.

Он раскрыл ладонь, на которой катались серебряные шарики, с угрожающим видом показывая их ей и перекатывая из руки в руку.

Эйден содрогнулась.

— Нет, мой господин, я повинуюсь вам, — сдавленно прошептала она и отдалась нежным объятиям белокурой девушки, став на колени, чтобы сравняться с ней ростом.

Ей было стыдно встретиться со взглядом Зоры, но ласки девушки, как ни странно, были нежными и мягкими. Мюрад следил за ними, быстро возбуждаясь, когда груди женщин терлись друг о друга сосками, когда они ласкали ягодицы друг друга. Зора шепотом подсказывала своей упрямой партнерше, что нужно делать, и как-то необыкновенно доброжелательно поощряла Эйден к действию, чтобы ублажить султана.

— Не смущайся, — тихо прошептала Зора так, чтобы Мюрад не слышал.

— Я ненавижу его! — прошептала Эйден.

— Как и я, — последовал поразительный ответ.

— Почему же ты подчиняешься?

— А что еще нам остается делать, как не подчиняться? — спросила Зора.

— Возвращайтесь в кровать, — позвал султан, — а потом, Зора, моя душечка, ты приготовишь ее для меня.

— Конечно, мой господин.

Взяв Эйден за руку, Зора подняла ее и повела к изумрудно-зеленому покрывалу кровати. Женщины забрались на кровать. Зора попросила Эйден лечь на спину и с силой развела ее ноги.

— О-о-о! — Эйден тихонько взвизгнула, когда губы и язык Зоры начали облизывать ее перевозбужденную и чувствительную плоть. Она завела глаза, пытаясь отыскать взглядом Мюрада и боясь, что ее визг обидел его, но султан склонился над ней и ласково поцеловал в губы, одновременно лаская ее груди.

— Ну, моя несравненная, разве рот Зоры не приятен тебе? — Он ласково улыбнулся ей. — Когда она сочтет тебя готовой, моя несравненная Марджалла, я полностью исцелю тебя. — Он повернулся и лег на бок рядом с ней. — Давай, любовь моя, — сказал он, беря ее за руку и кладя ее на свой твердый член. Он куснул ее в губу. — Дай мне твой язычок, милая, — и он стал сосать лакомый кусочек. — Поработай рукой, несравненная, — приказал он и поцеловал ее в веки.

— Она готова, мой господин, — раздался голос Зоры, и белокурая девушка встала с кровати. Мюрад склонился над Эйден со словами:

— Теперь ты можешь идти, Зора, а в награду Заад подарит тебе точную копию моего члена. Можешь оставаться с ним до утра.

— Благодарю вас, господин, — сказала Зора и, сопровождаемая евнухом, торопливо вышла из комнаты.

Мюрад повернулся к Эйден, которая лежала под ним дрожа. Она походила на хорошо настроенный инструмент, полностью подготовленный для игры на нем.

— Скажи мне, что ты хочешь от меня, несравненная? — тихо спросил он, устраиваясь между ее бедер, гладя свое огромное орудие и небрежно перекладывая его из руки в руку.

— Я хочу, чтобы вы занялись со мной любовью, — тихо сказала она.

— Ты хочешь, чтобы я всадил в тебя свое копье и заставил тебя плакать от удовольствия?

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я сделал это, по собственной воле? Я не принуждал тебя?

— Да, я сама хочу этого, — всхлипывала она. — Прошу вас! О, прошу вас! — умоляла его она, вконец побежденная.

Не скрывая победного выражения черных глаз, он вошел в нее одним плавным толчком, и она закричала от облегчения, когда он начал двигаться на ней мощными ударами. Зажатая между его мускулистых бедер, она чувствовала, как благословенное облегчение начинает разливаться по всему телу, когда он привел ее к первому оргазму. Неожиданно ее сознание прояснилось, и на место первоначальной болезненной беспомощности пришел страшный гнев от того, что он сделал с ней. К ее удивлению, сознание действовало отдельно от тела, и пока он снова и снова доводил ее до оргазма, избавляя от страшных мук перевозбуждения, мозг позволил ей из какого-то потаенного места наблюдать за тем, что происходит с ее телом. Ее телу стало легче, чего нельзя сказать о ее душе. Когда ее душа и тело снова слились в единое целое, она потеряла сознание из-за сотворенного над ней надругательства.

С победным криком Мюрад опустошил себя и в изнеможении рухнул на бок. Однако через несколько минут он пришел в себя и посмотрел на свою красавицу партнершу. Он привел ее в чувство поцелуями, и, когда к Эйден вернулось сознание, она поняла, что поступает не правильно. Она хотела либо свободы, либо смерти, а ее лишали и того и другого. Теперь она заставит их подарить ей смерть, которую искала. Она притворится перед султаном, что он покорил ее волю, а когда он поверит в это, она убьет его! Тогда у них не останется иного выбора, кроме как убить ее. Это надежный план, и она не чувствовала угрызений совести за страдания, которые доставит Hyp У Бану и Сафии. Ни одна из них не была на самом деле ее другом, решила она. Впрочем, Сафия, вероятно, была.

Однако валида использовала ее, чтобы сохранить благосклонность сына. Она заслуживала наказания за потворство его прихотям. Что касается Сафии, она вряд ли будет горевать по мужчине, который не обращает на нее внимания в течение многих лет. После смерти Мюрада она станет новой валидой, обретя власть вместо потерянной любви. Сафия по крайней мере добрая и относится к ней с искренней доброжелательностью. Сафия — ее настоящий друг. Смерть Мюрада освободит ее так же, как освободит Эйден, и красавицу Зору, и остальных бедняжек, которые оказались добычей этого невероятно похотливого и порочного человека.

Подняв на него глаза, Эйден почувствовала, как краснеют ее щеки, что великолепно подходило для выполнения ее плана. Она прикрыла серые глаза рыжеватыми ресницами.

— О, мой господин, — пробормотала она, — мне стыдно, что я сопротивлялась вам! Откуда мне было знать? Я не знала, и я прошу у вас прощения, уважаемый господин. — Она встала на колени на матрасе так, что ее медные волосы закрыли ее до бедер. Она являла собой совершенную картину полного подчинения.

— Я понимаю, — сказал он. — Отлично понимаю, моя несравненная. Я не дал тебе время оплакать возлюбленного Явид-хана, но я так сильно, очень сильно хотел тебя. — Он поднял ее и страстно поцеловал. — Ты заставляешь мою кровь биться как в лихорадке, Марджалла.

Я не могу насытиться тобой! В течение последних четырех дней твое лицо неотступно стояло передо мной, воспоминания о твоем теле замучили меня! Синан, мой архитектор, приходит ко мне с рисунками домов, над которыми мы думали многие месяцы, а я не могу сосредоточиться и не понимаю, что он говорит. Возможно, сейчас, моя несравненная, когда ты уступила мне, по крайней мере часть моего здравого смысла вернется ко мне. Она ласково улыбнулась ему.

— Я не буду огорчать вас, мой господин, — сказала она и, придвинувшись к нему, тихонько подула ему в ухо, потом сильно укусила за мочку.

Мюрад довольно хихикнул. Он получал удовольствие оттого, что добился своего.

— Какая же ты маленькая тигрица, Марджалла, и сколько же в тебе сюрпризов!

— Вы позволите мне продолжать удивлять вас, господин? — сказала она. — Мне не хотелось бы, чтобы я наскучила вам.

Ее нежный тон воспламенил его, и хотя день уже близился к вечеру, султан тем не менее был полон бодрости. Казалось, что ее покорность придала ему дополнительные жизненные силы.

— Не думаю, что ты наскучишь мне, моя несравненная Марджалла. — Встав с кровати, он сказал:

— Я приготовил для тебя небольшой сюрприз. — Взяв ее за руку, провел через комнату и, прикоснувшись к изразцу с цветочным орнаментом, открыл небольшую дверь, которая легко отошла на хорошо смазанных петлях. Он вошел внутрь, ведя Эйден за собой. Она увидела, что они стоят на верхней площадке узкой лестницы.

Стены прохода были выложены черными и белыми изразцами с вкраплением желтых изразцов. Крепко вцепившись в руку султана, Эйден шла следом за ним вниз по лестнице. Они миновали еще одну дверь, открывавшуюся в большую комнату, которая, как поняла Эйден, находилась прямо под спальней султана. Комната была сводчатой, ее арки из мрамора служили опорой для султанской комнаты наверху. Перед ними был красивый мраморный бассейн, целиком окруженный низким мраморным парапетом, в дальнем конце которого находилась единственная лестница, ведущая в воду. Прямо в центре бассейна находился фонтан, выбрасывающий струи воды, и в мраморных колоннах были проделаны отверстия, из которых разбрызгивалась вода.

— Ты умеешь плавать? — спросил султан.

— Немного, — призналась она. «Нельзя ли мне утопить его?» — подумала она. Нет. Увы, она недостаточно сильна.

Он провел ее в воду, и несколько минут они плавали. Забавляясь, Мюрад поднял Эйден так, чтобы она могла оседлать бьющий фонтан, а потом подплыл к краю бассейна и смотрел, как вода течет между ее длинных и стройных ног. Погладив руками свое тело, она обхватила свои груди и выпятила их, как бы предлагая ему. Он поплыл к ней, и она громко засмеялась, дразня его, когда он приказал ей спрыгнуть с фонтана обратно в бассейн. Она смотрела на него. Он стоял в том месте, куда не достигали струи фонтана. Отпустив одну из своих грудей, она одним пальцем потерла свой маленький бриллиант, а потом положила палец в рот и стала его сосать. Ее глаза ни на секунду не отпускали его.

С похотливым животным ревом Мюрад рванулся к фонтану, а Эйден, насмешливо расхохотавшись, нырнула в бассейн с другой стороны и уплыла подальше от него. Он быстро догнал ее и, поймав за лодыжки, притянул к себе. Она рассмеялась ему в лицо, и разъяренный Мюрад прижал ее спиной к стенке бассейна и прорычал:

— Обхвати меня ногами за пояс, рабыня! — а когда она сделала это, он с силой вошел в нее, сильно ударив ее спиной о мраморную стенку бассейна.

Ее руки обхватили его за шею, и она страстно целовала его, кусала губы и облизывала их языком. Казалось, что в нее вселился дьявол, и султан был опьянен тем, что принял за глубокую и растущую влюбленность в него. Обхватив ягодицы руками, он яростно трудился над ней, пока оба они не обессилели. Мюрад увел ее из бассейна вверх по лестнице в спальню, где они проспали до вечера.

С каждым днем Мюрад все больше и больше влюблялся в Эйден. Он требовал ежедневной близости с ней, а она не отказывала ему. Напротив, она очень охотно отвечала на его страсть, и тем не менее в ней было нечто, чего, как ему казалось, понять он не мог, как ни старался. Он заваливал ее подарками, но когда захотел перевести ее из маленьких комнат, расположенных рядом с комнатами его матери, она умолила не трогать ее. Он согласился. Безликие комнатки быстро изменили облик, в них проявился характер их хозяйки. Султан подарил своей несравненной Марджалле мебель из дорогих сортов дерева, инкрустированную перламутром и полудрагоценными камнями. Все лампы в комнате были заменены на золотые, а на полы постелили толстые темные шерстяные ковры.

Мюрад следил, чтобы у Эйден был выбор самых лучших шелков, кисеи, атласных и шерстяных материй. Султан не мог остановиться, даря ей украшения. Ведь она лишилась всего после пожара, уничтожившего дворец Явид-хана. Теперь он подарил ей бесконечные нитки жемчуга, изумруды и сапфиры, рубины с Востока, бриллианты, драгоценные и полудрагоценные камни, оправленные в красное и желтое золото и серебро. Она отвергла его предложение об увеличении числа рабынь, сказав, что ей нужна только Марта с дочерьми и говорливый Джинджи.

Она не чуждалась женщин гарема, но и не водила с ними дружбу. Только Зоре дарила украшения и одежды, чтобы отблагодарить ее. Она была неизменно добра к испуганным девочкам, которые вновь поступали в гарем. Она была в дружбе с четырьмя самыми важными женщинами империи: Hyp У Бану, Сафией, Янфедой и Фахрушей-султан. Если у нее и были враги в гареме, они не выдавали себя из страха перед суровым и жестоким наказанием со стороны власть имущих.

Эстер Кира часто появлялась в гареме в эти дни, и только ей Эйден исповедовалась в своем горе. Эстер находилась в совершенном замешательстве, не зная, что предпринять. Ей нравилась Марджалла, и не было секрета в том, что у султана были многочисленные пороки и похотливые желания, иногда извращенные. Со дня на день должен был вернуться лорд Блисс из своей поездки в Бурсу, а она не знала, что скажет ему. Она попыталась настроить против Марджаллы Hyp У Бану, чтобы та помогла Эйден бежать из Нового Дворца и вернуться домой, но Марджалла казалась такой довольной, а султан был в восторге от своей новой возлюбленной. Убедить Hyp У Бану в том, что могут возникнуть новые осложнения, становилось трудно. Кроме того, госпожа Марджалла не беременела от Явид-хана и еще не забеременела от Мюрада. Вполне возможно, сказала валида Эстер Кира, что Марджалла бесплодна.

Только одна Эстер Кира знала, как страдает Эйден, и очень хотела помочь молодой женщине вернуться к мужу. Она не решилась сообщить Марджалле о том, что тот находится в Турции. В эти дни с Марджаллой творилось что-то, что настораживало старуху. Она казалась прежней и вместе с тем прежней не была. Однако Эстер Кира не могла предать Оттоманскую династию, которой была обязана слишком многим, несмотря на большое желание помочь госпоже Марджалле.

В течение всей жизни Эстер Кира оставалась верной законам своей веры, и ее вера никогда не подводила ее. Тем не менее она старалась не беспокоить могущественного Яхве проблемами, с которыми она могла в конце концов справиться сама. Сейчас, однако, Эстер Кира молила Бога, чтобы он помог ей найти решение, не заставляющее ее становиться на путь обмана. Решение появилось так неожиданно, что Эстер чуть было не упустила удобный случай.

Она пришла во дворец с несколькими необычайно красивыми образцами шелка из Бурсы, который ей привез лорд Блисс из своей поездки. Красивый ирландец был очень огорчен, что она до сих пор не придумала, как разрешить его задачу. Она отослала его на корабль и приказала ждать дальнейшего развития событий. Во дворце она узнала, что султан устраивает праздник для женщин гарема. Ее тоже приглашают присоединиться к ним, ведь она — близкая подруга валиды.

В этот день Мюрад выглядел особенно красивым. На нем был халат из золотой парчи, подбитый желтым атласом и богато расшитый. На голове красовался белый тюрбан, украшенный двумя короткими нитками рубинов и широким красным плюмажем. Золотисто-рыжая борода аккуратно пострижена и надушена сандаловым маслом, а черные глаза блестели от возбуждения.

Происходившее не было чем-то необычным. Для гарема и раньше устраивались увеселительные представления с угощением. Для женщин Мюрада, число которых достигало тысячи, пришла пора надеть самые красивые одежды и предстать перед султаном в надежде привлечь его внимание. Мюрад сидел в подушках на возвышении под резным деревянным навесом с Сафией, прижимавшейся к нему справа, и с Марджаллой — слева. Наряд каждой из них был великолепен. Сафия со своими темно-рыжими волосами была одета в цвета лесной зелени и золота, тогда как светло-рыжая Марджалла предпочла бирюзовое и серебряное.

Никогда в жизни Мюрад не был таким счастливым. Он — правитель могущественной империи, а в его гареме собраны самые красивые женщины со всего мира. По обе стороны от него сидят две его возлюбленные, каждая из которых предана ему и любит его. Низко склонившийся раб поставил перед ними блюдо отменных фруктов. Мюрад повернулся к Марджалле, и она, улыбаясь, протянула руку к подносу, взяла с него нож для фруктов и вонзила его в грудь султана. Комната превратилась в кромешный ад. Когда черные евнухи, окружающие Мюрада, бросились оттаскивать Марджаллу от ее хозяина, Эстер Кира поняла, что пришел ее час.

Султан не поверил бы, что Марджалла напала на него, если бы не видел этого собственными глазами. Нож торчал у него из груди, а из раны текла кровь. Черные евнухи грубо выволакивали Эйден из комнаты. Она горестно рыдала от разочарования, что не смогла убить его. «Но по крайней мере сейчас, — думала она, — я встречу желанную смерть».

— Не уводите ее! — Голос Мюрада был слабым, но отчетливым. — Я хочу, чтобы она была здесь!

Валида сделала знак черным евнухам, и те остановились, по-прежнему крепко держа Эйден. Комната быстро опустела, в ней остались только Эйден и державшие ее евнухи, Сафия, валида, Эстер Кира, Мюрад и врач султана, на удивление хладнокровный грек. Врач быстро осмотрел султана и сказал:

— Я должен вытащить нож, мой господин. Потечет кровь, но, хвала Аллаху, рана не серьезная. Женщина ударила далеко от сердца, и ни один важный для жизни орган или артерия не перерезаны. Разрешаете вытащить нож?

Мюрад кивнул, и врач аккуратно вытащил нож из груди султана. Почти сразу рана начала кровоточить, и раб врача остановил кровотечение. Потом султана уложили на спину, рану продезинфицировали и наложили шов. Затем Мюраду подложили под спину подушки, он сел и глазами отыскал Эйден.

— Подведите ее ко мне, — прошептал он, ослабев от шока и потери крови.

Окруженную со всех сторон евнухами Эйден подвели к султану.

— Марджалла! — тихо позвал он. Она подняла голову и с ненавистью посмотрела на него. Он был поражен. Его сердце похолодело. — Но я же любил тебя, несравненная.

— Любил? — Она истерически засмеялась. «Она сошла с ума, — подумала Эстер Кира. — Вот чего я боялась».

— Любовь, — горько повторила Эйден. — Вы, мой господин, не знаете ничего о любви. Похоть — ваше ремесло! Если бы вы знали, что такое любовь, вы бы никогда не отстранили от себя Сафию, чтобы развлекаться с другими женщинами. Если бы вы знали, что такое любовь, у вас бы хватило порядочности дать мне время, чтобы оплакать Явид-хана. Но нет! Вы не дали мне времени, чтобы оплакать этого хорошего и доброго человека. Вы не могли дождаться, чтобы затащить меня в свою постель, где обходились со мной жестоко, унизили меня. Я ненавижу вас! Я ненавидела вас всякий раз, когда вы прикасались ко мне. Я сожалею об одном. Как жаль, что мне не удалось убить вас, мой господин! Я выбрала неподходящее место и неподходящее оружие, и у меня не хватило времени, чтобы покончить с собой! Сейчас, однако, вы вынуждены будете убить меня, и если вы действительно испытываете какие-нибудь чувства ко мне, значит, в этом будет состоять мое отмщение! Вы сойдете в могилу, зная, что в моей смерти виноваты вы! — И Эйден захохотала.

От этого леденящего хохота у всех присутствующих по спине побежали мурашки.

Услышав ее слова, Мюрад мучительно застонал. Никогда в жизни женщина не отвергала его, да еще в такой форме.

— Заприте ее в комнатах, — приказал он и в изнеможении откинулся на подушки. В глазах его стояли слезы, когда Эйден уводили из зала.

Принесли паланкин, и Мюрада отнесли в спальню, где за ним должна была присматривать сначала Сафия, а позднее его мать. Сейчас, однако. Hyp У Бану хотела побыть несколько минут одна. Случившееся потрясло ее. Эстер Кира пошла с валидой. Когда они дошли до комнат матери султана и служанки Hyp У Бану усадили ее поудобнее, она повернулась к Эстер Кира и сказала:

— Почему я не послушалась тебя, Эстер? Разве ты когда-нибудь давала мне плохой совет? Никогда! Если бы она убила моего сына, я бы никогда не простила себе этого.

— Но он жив и далек от смерти, за что надо благодарить Яхве! — Она помолчала, потом спросила:

— Что будет с Марджаллой?

— Она должна умереть! — последовал немедленный ответ.

— Она сумасшедшая, вы знаете, — ответила Эстер, — и это сумасшествие вызвано, да простит мне дорогая подруга эти слова, самим султаном, который не мог подождать, пока она не оплачет Явид-хана.

— Я знаю, — сказала Hyp У Бану, — и до известной степени виню себя. Я должна была охладить пыл Мюрада, чтобы Марджалла оправилась от своей печали. Я хотела, чтобы мой сын был счастлив, а он уверял меня, что не может быть счастлив без Марджаллы!

— Теперь ему придется быть счастливым без нее, — сказала Эстер Кира. — Все будет сделано как обычно?

— Да. Ее завернут в шелковый мешок с грузом и утопят у острова Принца в Мраморном море.

— Когда?

— Это решать моему сыну, — сказала Hyp У Бану.

— Нет, моя дорогая госпожа, — храбро сказала Эстер Кира. — Вы должны взять ответственность за эту казнь на себя. Султан влюблен, он не захочет видеть, как ее убивают, но это должно быть сделано. Она не только покушалась на его жизнь, она говорила ему ужасные вещи. Эти слова слышали врач и его помощник, евнухи и мы сами. Врач будет молчать, он не решится рисковать своим положением, но евнухи начнут сплетничать. К рассвету весь дворец будет знать, что госпожа Марджалла сказала султану, и это будет не точное повторение ее слов, а, скорее, обильно разукрашенный вымысел. С каждым часом жизни Марджаллы эти рассказы будут обрастать подробностями, которые подорвут уважение к султану. Потом, здесь играет роль ее национальность. Она англичанка, а султан только начинает развивать отношения с англичанами. Разве не прислала ему английская королева полный корабль подарков? Если англичане узнают, что Марджалла одна из них, установившиеся дипломатические отношения могут быть испорчены. Казнь нужно совершить сегодня, чтобы у султана не было возможности раздумывать над этим. Именно вы, моя дорогая госпожа, должны принять решение. Пусть суд будет скорым!

— Ты права, Эстер Кира, — сказала Hyp У Бану. — Мюрад растрогается и простит ее. Она будет вносить разлад. Если бы я сразу послушалась тебя, этого не случилось бы. Я не смогу себя простить, пока Марджалла не умрет!

— Вам надо проявить жалость, моя дорогая госпожа, — посоветовала Эстер Кира. — Горе — вот что привело Марджаллу к этому акту безумия, а мы знаем, что сумасшедшие — особые люди для Бога. Позвольте мне покинуть вас. Я постараюсь вернуться как можно быстрее и привезти редкое снадобье, от которого она потеряет сознание. Вам не нужно быть недоброй при вынесении приговора. Бог, которому мы поклоняемся, не питает отвращения к милосердию.

Валида кивнула.

— Поспеши, Эстер Кира! Я должна сделать это до конца дня, а до захода солнца всего два часа.

После ухода Эстер Кира к валиде пришел ее врач и предложил успокаивающее, но Hyp У Бану отказалась и отослала его. Ее собственные слуги, хорошо зная валиду, благоразумно удалились. Валида была опечалена случившимся, и в равной степени ее огорчало то, что ей предстояло сделать. Но выхода не было. Тем и отличаются те, кто правят, от тех, кому суждено оставаться под властью сильных мира сего.

Когда Эстер Кира вернулась, женщины прошли в комнаты Марджаллы. Два гигантских глухонемых евнуха охраняли двери. Они были самыми свирепыми из евнухов дворца, обученных убивать без колебаний. При виде валиды они отступили от двери и открыли ее. Внутри сбились в кучу Марта и ее дочери, выглядевшие совершенно перепуганными. Джинджи был пепельно-серым от волнения и чуть было не лишился чувств при виде валиды.

— Где твоя хозяйка? — спросила она.

Джинджи показал в направлении спальни Эйден. Войдя туда, они увидели, что она сидит на кровати с отсутствующим выражением на лице. Кот Тюлип устроился у нее на коленях. Она рассеянно гладила красивое животное, и его громкое мурлыканье было единственным звуком в комнате.

— Дай мне кубок, — сказала валида, и Джинджи стремительно бросился выполнять приказ, в суете чуть не уронив серебряный сосуд.

Hyp У Бану взяла у него кубок и протянула его Эстер Кира, которая влила в него жидкость, по виду похожую на вишневый шербет. Потом мать султана поднесла кубок к лицу Эйден со словами:

— Выпей это, Марджалла, и с твоими горестями будет покончено.

Без малейшего выражения Эйден взяла у Hyp У Бану серебряный кубок и выпила его до дна. Потом посмотрела на нее и сказала:

— Позаботитесь ли вы о моих слугах, госпожа? Я бы не хотела, чтобы они пострадали. Если можно, освободите Марту и ее дочерей и отпустите их домой. Мне их подарил Явид, и поэтому я могу распоряжаться ими по своему желанию.

— Их освободят и позволят вернуться на родину, — ответила валида. — Что делать с Джинджи?

— Я бы отдала его Сафии. Она лучше всех знает, как распорядиться им. Валида кивнула.

— Так и будет сделано. Что-нибудь еще? Эйден зевнула. Ей очень захотелось спать. Глаза стали наливаться тяжестью, стало трудно выговаривать слова.

— Тюлип, — сумела сказать она и упала на кровать.

— Тюлип? — переспросила валида. — Интересно, что она хотела сказать?

— Так зовут ее кота, — объяснила Эстер Кира. — Позвольте мне дать животному немного снадобья, и его можно утопить вместе с ней.

Hyp У Бану кивнула и приказала принести тарелку с рубленой курятиной, которая, как уверял Джинджи, была любимой едой кота. В курятину подлили немного снотворного. Кот, конечно же, с аппетитом набросился на угощение и быстро впал в оцепенение.

— Прекрасное животное, — заметила валида. — Как жаль, что его приходится убивать.

— Его присутствие будет только напоминать вам о происшедшем, — сказала Эстер Кира. — Теперь надо покончить с этим.

В комнаты Эйден позвали палачей, и ее вместе с котом положили в мешок из бледно-сиреневого шелка. Потом мешок вынесли из дворца через Смертные Ворота гарема и отнесли к маленькой пристани, где ждал человек, в обязанности которого входило вывозить тела из Нового Дворца. Взяв мешок, он опустил его на корму своей маленькой лодки и принял от палачей традиционный бакшиш. Когда палачи пошли обратно во дворец, лодочник начал грести, отводя лодку от пристани.

Солнце садилось, и его лучи щедро заливали воды, окрашивая золотом морской залив под названием Золотой Рог, вокруг которого раскинулся город. Лодочник, обязанный вывозить тела из султанского дворца, ритмично греб от города по направлению к глубокому месту за островом Принца, куда в течение многих лет и его отец, и его дед вывозили и топили тела женщин. Иногда это были тела женщин, умерших при родах или по какой-то иной естественной причине. Иной раз это были тела женщин, приговоренных к смерти. Некоторых казнили живыми, если султан хотел проявить особую жестокость, и лодочник в таких поездках залеплял себе уши мягким воском, чтобы не слышать жалобных криков, — он не был жестоким человеком. Иногда к женщинам проявляли милость и заранее удавливали или усыпляли, что явно сделали с женщиной, которую он сейчас вез.

На короткое время маленькое суденышко заслонил от берега большой корабль, направлявшийся в Эгейское, а может быть, дальше, в Средиземное море. Когда последние лучи оранжево-красного солнца скрылись за горизонтом, над водой поплыл высокий, воющий напев главного муэдзина Стамбула и его последователей, призывавших правоверных на молитву, и маленькая, качающаяся лодочка стала просто неуловимой тенью на фоне мрачно потемневшего моря.

Часть 4. ЛЮБОВЬ ПОТЕРЯННАЯ, ЛЮБОВЬ ОБРЕТЕННАЯ

Глава 16

Корабль сэра Роберта «Счастливое путешествие» мягко покачивался, стоя на якоре в забитой судами бухте Золотой Рог в Стамбуле. День клонился к вечеру, но тем не менее даже на воде воздух был неподвижным, горячим и влажным. В главной каюте корабля за тяжелым прямоугольным дубовым столом с прекрасными резными ножками сидели Конн Сен-Мишель, Робби и первый посол Англии в Сиятельной Порте сэр Уильям Харборн. Обстановка каюты была богатой. Стены обшиты панелями, на них темнели украшения и подвесные серебряные светильники, покачивающиеся вместе с движениями корабля. Расположенная на корме, каюта имела прекрасное широкое окно на задней стенке и маленькие окна по каждому борту, но несмотря на то, что все они были открыты, в каюте было удушающе жарко.

У заднего окна было удобное сиденье, а под ним находились несколько глубоких шкафов для хранения припасов. У противоположной от окна стены стояла большая кровать из тяжелого дуба, прикрепленная к полу каюты, широкие отполированные доски которого покрывал прекрасный турецкий ковер темно-красного цвета с черно-золотым узором. Три старших брата О'Малли могли крепко попортить ковер, неустанно вышагивая взад-вперед по каюте, раздраженные своей беспомощностью.

— Это проклятое дело кажется совершенно невыполнимым, — расстроенно ворчал Брайан О'Малли.

— «Невыполнимо», — отвечал Конн, — это слово, которое в данном положении я отказываюсь признавать, братец.

"Храбро сказано», — думал Робби, глядя на Конна, который заметно похудел за последние несколько месяцев и чьи покрасневшие глаза свидетельствовали о недостатке сна.

— Милорд, — вмешался в разговор Уильям Харборн, — «невыполнимо» — это единственное слово, которое правильно определяет наше положение. Нет никакой надежды, сэр, за исключением одной вероятности — смерти султана, а он, могу заверить вас, здоровый мужчина в полном расцвете сил.

— Тогда остается только одно, — раздраженно сказал Брайан О'Малли, — и, видит Бог, у нас для этого хватит пушек! Нужно обстрелять дворец этого безбожника с моря, откуда он наиболее уязвим. Потом мы спасем нашу невестку и скроемся с ней до того, как они поймут, что она исчезла! Это хороший план.

— Это самое плохое, что мы могли бы сделать! — рявкнул Робби. — Ты спятил, приятель?

— Ну, больше-то ведь ничего и не остается, малыш, — угрюмо буркнул Брайан О'Малли. — Я что-то не слышал, чтобы от вас, англичан, сыпались идеи. Говорить «невыполнимо» — это, кажется, все, что вы можете.

Английский посол скрипнул зубами, но постарался, чтобы голос его звучал спокойно и взвешенно:

— Могу ли я напомнить вам, капитан О'Малли, что это не Испанский Мейн. Ваше сумасбродство здесь не пройдет. Помните, сэр, что ваша сестра, сэр Роберт, Ричард Стейпер и мой хозяин, сэр Эдвард Осборн, потратили годы на установление торговых отношений с Турцией. Я не могу и не позволю вам разрушить все, чего мы добились для Англии. Я представляю здесь правительство ее величества, сэр, и мы должны поддерживать дружественные отношения с Сиятельной Портой. Обстрел из пушек дворца султана с целью налета на его гарем едва ли будет способствовать дружественным отношениям!

Брайан О'Малли довольно зловеще улыбнулся Уильяму Харборну и сказал:

— Но мы не англичане, старина. Когда грязные безбожника будут жаловаться, вы скажете им, и это будет правдой, что налет совершили не цивилизованные англичане, а какие-то дикари ирландцы.

Рот Уильяма Харборна затвердел, и он сильно стукнул рукой по дубовому столу, за которым сидел, отчего резко подпрыгнули стоящие на нем оловянные кружки.

— Черт бы вас побрал, вы, тупоголовый ирландец! Вбейте это в свою упрямую башку. Турецкий султан не какой-нибудь болван. Хотя я уверен, что он высоко оценит остроумную уловку, которую вы только что предложили мне, и от души посмеется над ней, ответственность за испорченные дружественные отношения он все равно возложит на английское правительство, что будет справедливо. — Посол повернулся к Конну. — Вы, конечно, это понимаете, лорд Блисс?

— Вы продолжаете повторять, что у меня нет надежды вернуть свою жену, сэр, — спокойно сказал Конн, — а я не могу смириться с этим. Я также против предложения моего брата, хотя оно сделано с добрыми намерениями. Должен быть еще какой-нибудь способ, он просто не приходит нам в голову.

— Если такой способ и существует, милорд, — сказал посол, — я не в состоянии придумать его.

— Однако, добрые сэры, это могу сделать я! — раздался голос от двери, и в комнату медленно, ковыляя и опираясь на трость с серебряным набалдашником, вошла Эстер Кира, поддерживаемая маленьким черным пажом.

— Благодарю тебя, Юсеф, — сказала она мальчику, — теперь беги к паланкину и жди меня. Под подушками, деточка, найдешь мешочек с турецкой халвой.

Радостно ухмыльнувшись, мальчишка выбежал из каюты, жадно облизываясь в предвкушении угощения.

При появлении Эстер Кира Конн вскочил и помог старухе усесться на удобный стул, одновременно задавая ей вопросы:

— Что случилось, Эстер Кира? Вы хотите сказать, что можете помочь нам? Почему сейчас это стало возможным?

Старуха, поблескивая глазами, с помощью Конна устроилась на стуле. Она быстро рассказала о событиях, происшедших в последний час во дворце. Затем, переведя дух, объяснила, что лодочник-еврей, который из султанского дворца вывозит в море тела, в настоящее время является ее должником. Он поможет им освободить Эйден, и его молчание гарантировано. Окончив рассказ, Эстер Кира засунула руку в складки своего широкого парчового платья и вытащила сложенный квадрат сиреневого шелка, который дала Конну.

— Разверните его и наполните чем-нибудь тяжелым, милорд. Вы меня понимаете?

Сердце Конна бешено заколотилось.

— Да, Эстер Кира, понимаю.

— Вы должны отплыть сразу же после того, как я уйду с корабля, — сказала она. — Если у вас остались в городе люди, пусть их подождет один из ваших кораблей. Условьтесь, как вы встретитесь с ними, но отплывайте сейчас же. У вас всего одна возможность, господин, потому что Авраам бен Якоб не будет останавливаться. Все должно быть сделано, когда и лодка и корабль будут двигаться. Хотя маловероятно, но вас могут заметить, если вы остановитесь для передачи груза. Поставьте свой корабль так, чтобы он заслонил со стороны дворца лодку Авраама и скрыл ваши действия.

— Как я могу отблагодарить вас, Эстер Кира? — спросил Конн, беря руки старой женщины и горячо целуя их.

— Не благодарите меня, лорд Блисс, — спокойно ответила она, — потому что, не вмешайся в это дело судьба, я бы не смогла освободить вашу жену, так как никогда бы не предала правящую Оттоманскую семью. Теперь я должна рассказать вам о событиях нескольких последних недель, не столько ради вас, сколько ради госпожи Марджаллы, которая была моим другом и которая, как я поняла, женщина добрая и достойная. После того как Явид-хана убил его сумасшедший брат, госпожа Марджалла отправилась к султану, ища защиты. Явид-хан освободил ее по закону, когда женился на ней, но, даже зная об этом, султан взял ее в свой гарем, заявив, что утрата бумаг, подтверждающих освобождение из рабства, ставит под сомнение ее положение как свободной женщины. Это была всего лишь придирка, султан знал, что принц Явид-хан ходил к судье. Он знал, что Марджалла говорит правду, но похоть оказалась сильнее чести. Никто ничего не мог сделать, чтобы помочь Марджалле. Ее положение осложнялось тем, что султан жаждал обладать ею. Он не дал ей времени оплакать ее утрату, а госпожа Марджалла любила принца и очень горевала о нем. Вместо этого он почти сразу принудил ее лечь к нему в постель, и именно это, как я считаю, довело Марджаллу до помешательства. Только помешанная осмелилась бы броситься на султана с ножом для фруктов.

— Помешанная? — Люди в каюте произнесли это одновременно, а потом Конн сказал:

— Вы хотите сказать, Эстер Кира, что моя жена сошла с ума?

— Да, мой господин, это я и хочу сказать. Но я прожила долгую жизнь и многое повидала. Думаю, что недомогание вашей жены, вызванное гневом и беспомощностью в этом положении, временное. Как только она очнется от сна, который вызван моим снадобьем, и увидит вас, я уверяю, она начнет выздоравливать. Конечно, если вы предпочтете не использовать эту возможность, вы можете просто уплыть из Стамбула, и Марджаллу утопят. Она не почувствует ни боли, ни страха, потому что я дала ей снотворное. Вам не нужно будет терзаться угрызениями совести на этот счет.

— Возможно, это было бы лучше, Конн, — сказал Брайан О'Малли. — Бога ради, приятель, если она помешалась, ты не сможешь иметь от нее детей. Все кончено, и тебе, Конн, лучше смотреть правде в глаза.

Конн медленно поднялся и, подойдя к своему старшему брату, одним мощным ударом свалил его на пол. Потом, рывком поставив Брайана на ноги и глядя прямо ему в глаза, сказал:

— Эйден моя жена, Брайан. Я не позволю утопить ее в мешке, как ненужную кошку. По какой-то причине, которую я не понимаю, мне кажется, что ты никогда никого не любил. Я не сомневаюсь, что, если бы такое произошло с твоей Мегги, ты бы смирился с ее потерей и взял бы себе другую жену. Ты бы так сделал, Брайан, а я нет! Эйден — это моя жизнь, потому что она единственная женщина, которую я любил и которую буду любить всегда. Ты меня понял?

— Понял, — сказал Брайан, отрывая стиснутый кулак младшего брата от своей рубашки. Потом он ухмыльнулся. — Ты, Конн, все-таки кельт, несмотря на свои английские манеры.

Эстер Кира встала со стула.

— Я не могу больше задерживаться, господин, — сказала она. — Меня ждут во дворце. Пусть Господь будет милостив к вам в вашем деле и поможет вам благополучно добраться до Англии.

— Чем я могу отблагодарить вас, Эстер Кира? — снова спросил Конн, и его глаза наполнились слезами.

— Как можно оценить человеческую жизнь, мой господин? — серьезно спросила она. — Я не знаю, да и нет таких ценностей, стоимость которых можно сравнить с жизнью вашей жены. — И, опираясь на предложенную руку английского посла, она вышла из комнаты.

Проводив старуху до паланкина, Уильям Харборн быстро вернулся в каюту капитана.

— Передайте ее величеству, сэр Роберт, что все идет хорошо, так, как мы и рассчитывали. Я постоянно препятствую действиям французов. Думаю, ей будет приятно услышать об этом.

— Несомненно, — согласился Робби. — Благодарю вас, господин Харборн, за всю ту помощь, которую вы оказали нам в этом деле.

Уильям Харборн покачал головой.

— Я хотел бы помочь, но вашему успеху вы обязаны Эстер Кира. — Он по очереди пожал им руки. — Пусть сопутствует вам удача, — сказал он, уходя.

Не успел он еще сойти на берег, как на «Счастливом путешествии» начали готовиться к отплытию. Было решено, что корабль Шона О'Малли останется, чтобы подобрать с полдюжины моряков с корабля Робби, еще не вернувшихся с берега. Для их замены на «Счастливое путешествие» перешли несколько моряков с корабля Шона, чтобы в случае нужды не испытывать недостатка в людях. Сходни были втянуты, прочные канаты, удерживающие корабль у пирса, отвязаны, и якорь поднят. На «Счастливом путешествии» поставили паруса, и корабль начал медленно прокладывать себе путь от причала к выходу из гавани.

Солнце опускалось и уже начало заливать расплавленным золотом узкий морской залив, называемый Золотым Рогом. Легкий бриз наполнил паруса корабля, и он заскользил по темной, как вино, поверхности Мраморного моря. По левому борту находилась Малая Азия, холмы ее были залиты ярким закатным солнцем. Справа был виден Стамбул, раскинувшийся на семи холмах, неровно сползающих к морю. Новый Дворец и прилегающие к нему земли занимали большую часть берега. Конн завороженно смотрел на дворец. Он был отгорожен от моря стеной, за которой то тут, то там виднелись маленькие домики. Он видел пышные сады, изящные купола и взмывающие ввысь минареты города и его Большую Мечеть, которая когда-то была центром христианства на Востоке. Ему было интересно, что скрывается за этими стенами.

Как только корабль вышел из Золотого Рога, собрали команду и объяснили, что надо делать. Все моряки долгие годы плавали с сэром Робертом Смоллом, они также знали и любили его делового партнера, леди де Мариско, и ее очаровательного брата, лорда Блисса. Спасти леди Блисс от неизбежной смерти — их обязанность. План пришелся по душе этим безрассудно смелым и отважным англичанам. Был приготовлен мешок для подмены, его набили корабельным мусором, от которого не успели избавиться из-за спешки при отплытии. Мусора нагрузили в мешок столько, чтобы тот пошел ко дну.

— Лодка по носу, слева по борту, — крикнул моряк, которого поставили на самом носу корабля, чтобы он наблюдал за появлением лодки Авраама бен Якоба.

— Мы идем слишком быстро, — забеспокоился Конн.

— Не волнуйся, — успокоил его Робби, а потом крикнул:

— Бросить плавучий якорь! — и Конн услышал всплеск, когда был выполнен приказ капитана. — Это замедлит наш ход, и мы легко сумеем передать мешки, — сказал Робби.

Конн быстро перешел на левый борт корабля, где готовилась люлька.

— Я спущусь за борт, — сказал он.

— Нет, — ответил Робби. — Один взгляд на эту кипящую воду, и тебя вывернет наизнанку. Мы не только упустим возможность спасти ее светлость, но и тебя потеряем. Что, черт возьми, я скажу Скай?

— Кто будет спускаться?

— Юный Майкл, мой юнга. Он сильный, но достаточно легкий для этой работы и не страдает морской болезнью. Конн криво ухмыльнулся и возразил:

— В этом путешествии со мной было все в порядке.

— Да, это так, но сейчас не стоит испытывать судьбу, Конн. Это мой корабль, и решать буду я.

Юнгу обвязали широким кожаным ремнем, к которому прикрепили прочную веревку, продетую сквозь металлическую петлю, вшитую в пояс. Майкл уселся в люльку. Это была обычная доска, закрепленная между двумя канатами; Люльку подняли с помощью лебедки и перебросили через борт корабля. Обычно боцман забирался в люльку, не прибегая к страховочному кожаному ремню, но поскольку Майкл должен был поднять шелковый мешок из маленькой лодки Авраама бен Якоба, ему нужно было иметь обе руки свободными. Если бы он потерял равновесие, все бы пошло насмарку.

С величественной грацией «Счастливое путешествие» легко и плавно скользило по серебряным верхушкам зеленоватых волн. Авраам бен Якоб чувствовал, как заколотилось в груди его сердце, когда он увидел, что большой корабль замедляет ход. Напрягая мышцы рук, он поднял мешок из сиреневого шелка со своей жертвой и камнями, которые должны были помочь ей утонуть. На мгновение его усталые карие глаза встретились с веселыми голубыми глазами безбородого юноши, когда он передавал ему свою ношу. К удивлению Авраама, парень поднял мешок так легко, как будто он был невесомым, и его вместе с мешком быстро втянули на борт. Авраам бен Якоб увидел, как мешок перетащили через поручни левого борта большого корабля, и ветер донес до него победный крик. Потом юношу снова быстро спустили, чтобы он погрузил в маленькую лодку другой мешок из сиреневого шелка. «Счастливое путешествие», с шелестом рассекая воду, прошло мимо, и суденышко закачалось на волнах, поднятых кораблем. Авраам бен Якоб опустил глаза и продолжал грести к месту своего назначения. Его это не касалось. Приговор над женщиной будет приведен в исполнение. Он оказал услугу Эстер Кира, а она, в свою очередь, проследит, чтобы у его дочерей было хорошее приданое и чтобы он и его Лия были обеспечены в старости. Ни один закон не нарушен. Его совесть чиста.

Обогнав лодку палача, на юго-запад по Мраморному морю в направлении Дарданелл шел большой корабль, исчезая в темноте наступающей ночи. На главной палубе «Счастливого путешествия» мешок развязали, и Конн одарил юного Майкла золотой лентой, густо расшитой жемчугом, которой мешок был завязан. Потом мешок внесли в капитанскую каюту и положили на кровать. Конн и Робби аккуратно стянули сиреневый шелк и увидели бесчувственную Эйден, прижимавшую к себе Тюлипа. Мужчины стояли, открыв рты, рассматривая длинношерстного, оранжевого с белым кота, который тихо посапывал на груди своей хозяйки.

— Черт побери! — выругался Робби. — Они собирались утопить с ней кота! Бедное создание!

— Возможно, это Эстер Кира позаботилась, чтобы он отправился с ней, — предположил Конн.

От этой старухи можно было ждать подобной доброты, если она знала, что Эйден любила животное. — Он аккуратно вынул кота из рук Эйден и положил его в изножье кровати. Потом вгляделся в свою жену. Она не была похожа на помешанную. — Интересно, сколько она проспит?

— Лучше всего не трогать ее, пока она сама не проснется, — заметил Робби. — Если попытаться привести ее в чувство, это может навредить ей.

Мужчины окончательно стащили со спящей женщины шелковый мешок, скатав его к ее ногам, и обнаружили камни, положенные туда для груза.

Потом Робби сказал:

— Это я выброшу. Ты оставайся со своей женой. Я проведу сегодняшнюю ночь в маленькой каюте по соседству.

Конн кивнул, с трудом понимая, что говорит его товарищ, и уже уселся на стул рядом с кроватью. Робби подумал, что нужно прислать Майкла с едой, пока не наступила ночь, потому что Конн голоден. После всех этих месяцев он наконец получил то, чего добивался. На цыпочках он вышел из каюты. Конн услышал, как щелкнул замок двери, но не обернулся. Сейчас ему хотелось только одного — наслаждаться зрелищем своей любимой жены. Его потерянной и вновь обретенной любимой женщины.

Она была такой бледной, и ее дыхание было неглубоким, хотя и равномерным. Как и он, она похудела, и на лице ее заметны следы слез. Это была его Эйден, и тем не менее в ней было что-то необычное и совсем незнакомое. Ее веки были темными от краски, а от роскошного тела исходил стойкий аромат мускуса. Одежда была очень богатой, и, на его взгляд, слишком смелой. Сквозь тонкий шелк шальвар он видел ее изящные, точеные ноги. У щиколоток манжеты шальвар были густо расшиты и украшены мелкими сверкающими драгоценными камнями. Бирюзово-синий шелк с серебряным шитьем казался слишком ярким по сравнению с ее бледной кожей.

Он обрадовался, что они не развязали мешок на палубе, потому что куцее одеяние, прикрывающее верхнюю часть ее тела, оставляло очень мало места для воображения. Оно представляло собой безрукавку из бирюзово-синего шелка, отделанную серебряной бахромой, к каждой нитке которой прикреплен маленький аквамарин, и поскольку застежек на безрукавке не было, она открывала гораздо больше, чем скрывала. Слегка улыбаясь, он подумал, что понимает мужчину, который получает наслаждение, видя свою жену в такой одежде, особенно если у нее такая же изумительная фигура, как у Эйден.

Протянув руку, он потрогал ее великолепные медные волосы. Прическа была совсем не такой, какую он обычно видел у нее. Волосы разделили по центру, заплели в одну длинную косу и перевили серебряной лентой, расшитой жемчугом и прозрачными, голубыми, как морская вода, аквамаринами. Прическа была довольно красивой, но ему не терпелось увидеть ее со свободно распущенными волосами.

Наклонившись, Конн прикоснулся ртом к губам жены и тихо прошептал:

— О, Эйден, любовь моя, как я тосковал по тебе. Она слегка заворочалась, но не проснулась, а в ногах кровати тихо и лениво потянулся длинношерстный кот, сменив позу, но тоже не проснулся.

Открылась дверь каюты, и юный Майкл, юнга Робби, вошел с подносом. Торжествующе ухмыляясь, он поставил поднос на стол. На нем была половинка цыпленка, свежий хлеб и миска с зеленым инжиром.

— Капитан говорит, что дама не проснется до утра, милорд, и поэтому вам лучше поесть.

— Благодарю тебя, паренек, — ответил Конн. — Я в огромном долгу перед тобой, ты знаешь об этом. Для тебя я сделаю все, что будет в моих силах! Скажи, чего ты хочешь, Майкл?

— Ну, милорд, я и вправду удачливый парень. Мне везет с тех пор, как сэр Роберт нашел меня в том переулке с пробитой до крови головой и без памяти. Сэр Роберт дал мне фамилию. Свою. Он научил меня читать и писать, и сейчас я учусь торговле. Он говорит, что когда-нибудь я стану капитаном, если буду продолжать стараться, и он доверит мне корабль. Однако мне недостает одного, и, если ваша светлость не сочтет эту просьбу непомерной, мне бы очень хотелось попросить вас об этом.

— Ни одна просьба не может считаться непомерной за то, что ты сделал сегодня днем. Было непросто втащить этот мешок на борт «Счастливого путешествия», когда корабль двигался, но ты сделал это! Скажи мне, чего ты хочешь.

— Единственный дом, который у меня есть, милорд, — этот корабль. На окраине Плимута есть маленький коттедж с видом на море, который я мог бы купить, потому что его владелец умер, а наследникам дом не нужен. Он простоял пустым последние два года, и ему требуется небольшой ремонт. Если бы у меня был свой дом, я мог бы через годик подыскать себе жену. Не покажется ли вам эта просьба чрезмерной, милорд?

— Нет, парень, это пустяк, и я надеюсь, что ты позволишь мне купить тебе в дом все необходимое, чтобы ты мог привести туда жену.

Юный Майкл застенчиво улыбнулся Конну.

— Благодарю вас, милорд, — сказал он. — Благодарю за вашу доброту. — Он отвесил лорду Блиссу легкий поклон и ушел.

Конн покачал головой. За доброту? Без умения этого юноши удерживать равновесие и без его сильных рук Эйден не спала бы здесь, на этой кровати. У Майкла будет собственный коттедж, отремонтированный и обставленный, и еще кое-что, подумал Конн. Он положит в банк английских Кира на имя Майкла кругленькую сумму в золоте. Парень будет хорошей партией для дочери какого-нибудь торговца или зажиточного фермера. Налив себе кубок прекрасного бургундского из запасов Робби, Конн стал грызть принесенного цыпленка, но вдруг понял, что слишком устал для еды. Он допил вино и, натянув на Эйден одеяло, лег на кровать и тут же уснул.

"Счастливое путешествие» спокойно плыло в ночи под легким, но устойчивым ветром. Понадобится несколько дней, чтобы выйти в Эгейское море, но им ничего не грозило — они несли вымпел, позволяющий беспрепятственный проход тем, кто торговал с Турцией. Ночь была светлой от идущей на убыль луны, и, когда небо стало менять свой оттенок с фиолетово-черного на пепельно-серый, Конн проснулся и поднялся с кровати. Эйден по-прежнему спала, хотя, казалось, сон ее был не таким глубоким, как накануне вечером. Он хотел, чтобы она скорее проснулась, и одновременно опасался ее пробуждения. Действительно ли она сошла с ума, как утверждала Эстер Кира? Он услышал, как изменилось ее дыхание, и беспокойно поглядел в ее сторону.

Эйден медленно просыпалась, но глаз еще не открывала. Когда сознание вернулось к ней, она вспомнила, что ей дали кубок с вишневым шербетом, в который, как она полагала, был подмешан яд, и что она на самом деле с радостью ждала смерти. Лучше умереть, чем жить с Мюрадом всю оставшуюся жизнь. Как странно, думала она. Такая мысль не приходила ей в голову, когда речь шла о Явид-хане, но ведь принц был самым нежным и заботливым человеком. Смерть не должна была прикасаться к нему — он так любил жизнь.

Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Где она? Почему ее пощадили? И так ли это?

Может быть, в шербет просто подлили сонного снадобья, чтобы утихомирить ее, пока они придумают какую-нибудь изощренную пытку, предшествующую казни? Конечно, Мюрад будет участвовать в этом. Ему иногда нравилось причинять людям боль. На себе она этого не испытала. Однако Сафия рассказывала, как однажды он насмерть забил рабыню, вызвавшую его недовольство. По ее телу пробежала дрожь, и Эйден открыла глаза.

Корабль? Неужели она находится в каюте корабля? На полу возле кровати она увидела мешок из сиреневого шелка. Непокорных женщин топили! Разве не рассказывала ей об этом Сафия? Ее должны были утопить живой! Испуганная Эйден резко села и взвизгнула:

— Н-е-е-ет!

Конн, который сидел у окна, выходящего на корму, уставившись на след, оставляемый кораблем, услышал этот звериный крик, вырвавшийся у нее, и бросился к ней.

— Эйден! Эйден, любимая! — Он протянул руки, чтобы обнять ее.

Ужаснувшись, она отползла на другую сторону кровати, вытянув руку, как бы отгоняя его. Глаза ее были безжизненны и полны страха.

— Нет! — повторила она. — Нет!

— Эйден! — настаивал он. — Посмотри на меня, милая! Это я, Конн, твой муж! Это Конн!

Конн? Что она слышит? Эйден попыталась подавить ужасный страх, захлестнувший ее. Она заставила себя прислушаться к этому голосу. Она заставила свои глаза смотреть.

— Конн? — сказала она. — Конн! О Боже! Неужели это и вправду ты? Я ничего не понимаю. Что случилось? Где я?

«Кажется, она начинает что-то соображать, — подумал он. — Может быть, она вовсе и не сошла с ума?»

— Ты на корабле Робби, «Счастливое путешествие», милая. Мы уже покинули Турцию и направляемся в Англию. Я искал тебя с прошлого лета, но добрался до Стамбула всего несколько недель назад. Твое вчерашнее покушение на жизнь султана дало возможность Эстер Кира помочь нам спасти тебя. Не соверши ты подобной глупости, мы, наверное, никогда не смогли бы вызволить тебя. Нам оставалось бы одно — штурмовать дворец султана, на чем, разумеется, настаивали мои братья. Боюсь, что ты отняла у них возможность поразвлечься, Эйден, любовь моя. — Он старался, чтобы его голос звучал беззаботно.

— Как ты спас меня?

Конн спокойно объяснил, как умно Эстер Кира составила план спасения Эйден и каким образом юный Майкл Смолл втащил ее на борт корабля. Он закончил рассказ, сказав ей, что когда они развязали мешок, то обнаружили там не только Эйден, но и ее кота.

— Тюлип? Тюлип здесь? — Эйден оглядела комнату, и ее взгляд наткнулся на животное в ногах кровати. — О, это сделала Эстер. Да благословит ее Бог! — Она наклонилась, протянула руки и подняла кота. Золотистые глаза животного открылись, и, увидя свою хозяйку, он замурлыкал. По щеке Эйден покатилась слеза. — Явид тоже его любил. Он говорил, что Тюлип настоящий татарин — смелый, любящий риск и хороший любовник. — Она посадила кота в изножье кровати, а потом посмотрела на Конна. — Явид-хана убили, ты же знаешь. Его брат убил его и уничтожил все, что принадлежало ему, кроме меня. Но меня там не было.

— Знаю, милая, — ласково сказал Конн. В ее глазах он видел боль и тоску. Его поражало, как он мог оставаться таким беспристрастным перед лицом того факта, что его жена явно любила принца.

— Султан сказал, что я его раба, — продолжала Эйден, — но я была свободна! Явид-хан, женившись на мне, освободил меня, а когда его убили, я хотела уехать домой, к тебе, Конн. Но они сказали, что ты не захочешь принять меня. Они сказали, что ты женился на другой и что у нее будут твои дети. Они сказали, что без бумаг я не свободная женщина, и султан забрал меня в свою постель и заставил подчиниться его воле. Я ненавидела его! Я хотела убить его! Как жаль, что я не сумела сделать это!

— Все позади, Эйден, — сказал он. — Все позади, и ты снова со мной и в безопасности.

— Ты не женился на другой? Конн тихо рассмеялся.

— Боже, милая, у меня не было времени даже подумать об этом, я был слишком занят тем, что искал тебя. Кроме того, я не хочу другой жены. У меня есть ты.

— Как ты можешь сейчас хотеть меня, Конн? Я была близка с двумя другими мужчинами. Одного я любила, и в этой стране считалась его законной женой. Однако у нас меня назвали бы неверной женщиной и двоемужней женой, шлюхой! Считается, что женщины, попавшие в рабство к безбожникам, должны покончить с собой или страдать, а не отдаваться им по доброй воле. Однако женщины, которых я знала, хотели только жить. Была ли я не права в своем выборе? Мне самой не хотелось бы отвечать на этот вопрос.

— Позволь тогда мне ответить, Эйден. Ты поступила правильно, предпочтя жизнь смерти. Я бы решил так же. Я люблю тебя, милая, так же, как любил всегда. Я хочу тебя так же, как хотел всегда. — Заключив ее в объятия, он откинул ее на подушки и страстно поцеловал, нежно покусывая ее рот и крепко прижимаясь к ней. Он осыпал поцелуями ее лицо, и она задрожала, но Конн не отступал. Ему хотелось показать ей, что он по-прежнему хочет ее, что он любит ее, и делал он это единственным известным ему способом.

Стащив ее короткую безрукавку, он опустил голову к красивым, полным грудям и стал ласкать их губами. Кончики его пальцев гладили атласные шары, восстанавливая в памяти их очертания. Он нежно поддразнил соски и увидел, как они увеличиваются, когда ее тело стало откликаться на ласки. С поразительной ловкостью он стащил с нее шелковые шальвары и нежно поцеловал пупок. Он прервался, чтобы стащить свои одежды, а потом оказался на ней.

Взяв ее лицо в ладони, он снова поцеловал ее губы и сказал:

— Я обожаю тебя, моя потерянная любовь. Ты должна поверить мне, Эйден!

Она чувствовала, как он лег на нее, чувствовала, как его руки и губы скользили и шарили по ее телу. Он говорил, что любит ее, и ей очень хотелось верить в это. Это был Конн, ее возлюбленный Конн. Конн, о котором она горевала все долгие месяцы своей неволи. Это был ее муж, ее настоящий муж! Она почувствовала, что он вошел в нее с невероятной нежностью, и заплакала. Он медленно стал двигаться на ней, пытаясь помочь ей получить удовольствие, но она ничего не чувствовала. Казалось, что ее тело холодно как лед, который привозили в гарем для охлаждения шербетов.

Наконец Конн больше не мог сдерживать себя, и его семя выплеснулось в ее чрево. Ему было ясно, что их соединение не принесло ей удовольствия, и это его глубоко опечалило. Скатившись с нее, он обнял ее и попытался успокоить:

— Все в порядке, милая, я люблю тебя.

— Нет, — прошептала она, — не все хорошо, Конн, но ты должен понять, что со мной дурно обращались эти последние несколько недель. Это не так легко забыть. Не сердись на меня и не будь нетерпелив, умоляю тебя. Я благодарна за то, что ты хотел моего возвращения.

— О, Эйден, не было ни дня, чтобы я не хотел этого, любовь моя! Я приехал бы раньше, но мы были вынуждены задержаться в Алжире на зиму. — И он рассказал ей о трудностях, с которыми они столкнулись по прибытии в Алжир.

— Я понимаю, — ответила она и натянула на себя покрывало, прикрыв свою наготу.

— Расскажи мне о коте, — сказал он, пытаясь найти тему, наименее мучительную для нее. — Почему его зовут Тюлип?

Слабая улыбка мелькнула в ее глазах.

— Когда он проснется и ты увидишь его хвост во всей красе, ты поймешь. Кончик его имеет форму полураспустившегося бутона тюльпана и у него оранжевая окраска, тогда как остальная часть хвоста белая, как сливки. Вот почему Явид-хан так его и назвал.

— Ты расскажешь мне о принце? — спросил он с любопытством.

Она посмотрела на него затравленными глазами. — Пока нет, — сдавленно сказала она. — Прошу тебя, не заставляй меня говорить о нем. Рана слишком свежа, Конн. Хотя одно я скажу тебе. Он был хорошим человеком, и тебе бы он понравился.

Больше он не задавал ей вопросов. Эстер Кира была права. Отвага, с которой она решилась напасть на султана Мюрада с ножом для фруктов, — не больше, чем временное помешательство. Эйден жестоко страдала от кошмара нескольких последних недель, но она была в своем уме. Однако с возвращением в прежнюю жизнь для нее наступило трудное время. Ея угнетало внезапное ощущение собственной вины. Сначала она не разрешала никому, кроме Конна, входить в каюту, которую они занимали. Юный Майкл приносил им еду и воду и оставлял у двери.

Роберту Смоллу были понятны ее страдания. Долгие годы он занимался торговлей с Ближним Востоком и знал, что те немногие женщины, которым удалось сбежать из неволи, сталкивались с такими же трудностями. Все, чему их учили в юности в родных христианских странах, говорило им, что они совершили величайшее преступление, выжив в этой постыдной, плотской жизни в плену. Еще большим преступлением считалось их возвращение домой, к старому образу жизни. Только его прелестная компаньонка, Скай, вернулась из своего рабства невредимой. Но ведь Скай была женщиной с невероятно сильной волей. Тем не менее Эйден тоже, видимо, женщина сильная, иначе она бы не сумела выжить и тем более покушаться на жизнь султана. «Время — лучший лекарь», — сказал Робби Конну.

Время. Времени у них предостаточно, думал Кони. Потребуется от восьми до десяти недель, чтобы добраться до Англии. Они шли по Венецианскому торговому пути из Стамбула в Грецию, где сделали остановку, чтобы пополнить запасы пресной воды и продовольствия. Миновав Мессинский пролив, они попали на Генуэзский морской путь. Сицилия оказалась вторым портом, куда они вынуждены были зайти. Покинув Сицилию, они плыли по Средиземному морю, попеременно выходя то на Венецианский, то на Генуэзский торговые пути, сделав остановки на Балеарских островах и в Гибралтаре — перед выходом в Атлантику и последним этапом плавания. Для избежания возможных столкновений с испанцами «Счастливое путешествие» шло довольно далеко от берега. Они прошли Бискайский залив и, обогнув полуостров Бретань, вышли в Английский канал. Это был самый длинный этап путешествия, потому что после Гибралтара они не заходили ни в один порт.

За эти недели Эйден перестала чувствовать себя стесненно и в конце концов встретилась с Робби и познакомилась с тремя старшими братьями Конна. Им, конечно, не терпелось увидеть женщину, ради спасения которой они потратили столько месяцев. К удивлению Конна, его обычно самоуверенная жена вела себя несколько застенчиво и сдержанно, но поскольку Шон и Симус в равной степени стеснялись этой дамы, пережившей такое приключение, они никоим образом не обидели ее. Однако Брайан, как всегда грубоватый, оказался тем человеком, кто, как ни странно, заставил Эйден почувствовать себя более непринужденно. По-медвежьи обняв свою невестку, он прорычал:

— Бедная малышка! С тобой жестоко обошлись, но мы спасли тебя. Добро пожаловать домой, Эйден, говорю тебе я, и поблагодарим Господа за это!

Эйден расплакалась, но когда Конн хотел было выбранить старшего брата за его слова, она кинулась защищать Брайана О'Малли.

— Он действительно заставляет меня чувствовать себя желанной, — сказала она. — Он заставляет меня чувствовать себя так, будто у меня есть надежда снова вернуться к нормальной жизни! Можете ли вы понять это? — Потом она сама обняла Брайана. — Благодарю, мой добрый братец, — сказала она, глядя на него. — Благодарю от всего сердца!

К восторгу своих братьев, Брайан покраснел, и они насмешливо захохотали, потому что считали, что к Эйден он относится слишком уж мягко. Возможно, так оно и было. В душе Брайан был воином, а в Эйден было что-то, что говорило о ее силе духа и высоком чувстве собственного достоинства. Это нравилось ему. На мгновение в глазах Эйден появился знакомый огонек, но быстро исчез, и Конн пожалел об этом. Он страдал, понимая, что его жена мучается чувством собственной вины.

С того первого утра, когда он попытался восстановить их физические отношения, желая доказать свою любовь и преданность, она не отвергала его. Но ему было до боли понятно, что она не получает удовлетворения от того, что когда-то доставляло ей радость. Наконец он нашел в себе мужество и попросил ее откровенно поговорить с ним, потому что, хотя он и не сказал ей об этом, заниматься любовью с ней стало во многом похоже на занятие любовью с трупом.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Я никогда не переставала любить тебя, даже тогда, когда потеряла надежду увидеть тебя, снова оказаться с тобой. Ты понимаешь меня, Конн? Я потеряла надежду, потому что ее не было. Мою подругу, Сафию, привезли в Новый Дворец, когда ей было двенадцать. Она была дочерью венецианского губернатора на Крите, но для женщин, попавших к султану, надежды нет. Хотя мое сердце принадлежало тебе, я смирилась со своим положением, с судьбой, kismet, как называют ее турки. Я успокоилась и решила начать новую жизнь с Явид-ханом. Он тоже был одинок и измучен горем, потому что его ужасный брат убил двух его жен и всех детей. Подобно мне, он лишился всего, что у него было. Я говорила тебе, что он был хорошим человеком, и когда судьба столкнула нас, мы смирились с ней и утешали друг друга. Мы чувствовали друг к другу то же, что чувствовали мы с тобой.

Эстер Кира рассказала тебе, что случилось после смерти Явид-хана. Я не думаю, что Мюрад плохой человек, но он похотлив. Я до сих пор не могу говорить о том, что произошло между нами. Я не знаю, что случилось, но наверняка знаю, что если и была искра в моей душе, заставлявшая меня откликаться с радостью и удовольствием на твои ласки и на ласки Явид-хана, эта искра сейчас угасла, если вообще она еще существует.

Мы многое пережили в этом прошедшем году, Конн. Я не хочу причинять тебе дальнейших страданий, но если ты продолжишь спать со мной, именно так и будет. Возможно, когда я окажусь снова дома, все изменится. Мне нужны зеленые холмы Ворчестершира, Конн. Мне нужен Перрок-Ройял! Это, я верю, оживит мою душу. Можешь ли ты понять это? Можешь ли ты по-прежнему любить меня?

— Ты не утратила своей способности говорить откровенно, пока мы были в разлуке, — сказал он спокойно.

— Я такая, какая есть, милорд, и было время, когда ты любил меня за это, — последовал быстрый ответ.

— Я по-прежнему люблю тебя за это, — сказал он, улыбнувшись ей, и на короткий миг она почувствовала его тепло. Он обнял ее. — Я не хочу получить назад только половину тебя, Эйден. Я хочу получить тебя целиком и поэтому подожду, пока ты не почувствуешь, что сможешь подарить мне ту часть самой себя, которой сейчас недостает.

Она положила свою медноволосую голову на его обтянутую бархатным камзолом грудь и вздохнула глубоко и тихо.

— Когда-то, — проговорила она, — ты сказал мне, что наша любовь — любовь на все времена. Тогда я думала, что знаю, что это такое, но кажется, только сейчас начинаю понимать твои слова, муж мой. Понимать их и быть благодарной за то, что, если я не полностью вникла в смысл этих слов, ты, несмотря на свою молодость, понял их.

Он прижался подбородком к ее макушке и гладил ее волосы.

— Мы только начинаем, Эйден, любимая, — обещал он. — Поверь мне, как ты верила мне всегда, и мы оба преодолеем это, потому что худшее позади, душечка, и мы снова вместе.

Глава 17

Они высадились в Лондоне. Эйден и Конн перешли со «Счастливого путешествия» на большую, удобную гринвудскую барку, которая отвезла их вверх по Темзе в Оксфорд. Это был не самый быстрый способ передвижения, однако самый удобный. Эйден вспомнила, как они ехали этим путем в первый раз, в гораздо более безоблачный период их жизни. День их прибытия в Англию пришелся на 19 августа, и это был двадцать пятый день рождения Эйден, первый день рождения, который она встречала вместе с Конном.

У него, конечно, не было времени купить ей подарок, но барка была завалена цветами, как и комната на постоялом дворе, где они провели первую ночь после приезда. В Оксфорде их ждала большая карета, и здесь Эйден, в первый раз после всего случившегося, встретилась лицом к лицу со своими слугами. Но, к ее удивлению, Мартин, кучер, и его помощник. Том, так же как и грумы, весело приветствовали ее, как она потом заметила Конну, так, как будто их хозяева просто были в гостях, на каком-то светском приеме.

— Они именно так и думают, — сообщил он ей. — Они считают, что после моего освобождения из Тауэра нас отправили во Францию, чтобы мы немного побездельничали. Именно так бы поступила Бесс.

— Значит, никто не знает, где на самом деле я была? — В ее голосе прозвучали слабенькие нотки надежды.

— Знают, конечно, Мег и Клуни. Моя сестра Скай и ее муж, Адам, знают тоже.

Эйден кивнула. Ей нравилась золовка, и она почему-то думала, что Скай не осудит ее. Теперь ей оставалось только навести порядок в своей собственной душе, но это было гораздо более трудной задачей по сравнению с теми, с которыми она сталкивалась раньше. Эйден не винила себя за случившееся с ней, потому что была совсем не глупа, но она не могла забыть о том, что ей пришлось испытать, находясь в гареме Мюрада. Воспоминания преследовали ее и ночью, и днем.

В сельской Англии буйствовало позднее лето, на полях кое-где уже был убран урожай. Август был сухим, и дороги пыльными, но несмотря на это, Эйден то и дело высовывалась из окна кареты, потому что с каждой новой милей местность становилась все более и более знакомой. Наконец показался Перрок-Ройял, и она заплакала от радости, не стыдясь своих слез, потому что уже не надеялась снова увидеть родной дом.

Когда они повернули на подъездную аллею, ведущую к дому, Конн втащил жену в карету и начал мокрым платком вытирать ее щеки, потому что слезы смешались с дорожной пылью и размазались по лицу.

— Ты же не хочешь выглядеть как уличный мальчишка, милая? — сказал он. — Один из грумов поскакал верхом вперед, и весь дом будет нас ждать.

И они ждали. Бил с женой, Эрвина, Леома, Ранкин, Хейг, молодой Бил, управляющий, и его брат Херри, егерь, и все их помощники, включая мальчика на побегушках и точильщика ножей. Выстроившись по рангу, они все широко заулыбались, когда их хозяин и хозяйка вышли из кареты, и приветствовали их впервые после более чем годичного отсутствия. Глаза Эйден перебегали с одного на другого, и наконец она нашла того, кого искала. Мег, прижавшаяся к Клуни, показалась ей неожиданно постаревшей, какой Эйден едва ли помнила ее.

— Мег! — Эйден, улыбаясь и отвечая на приветствия, прошла сквозь толпу и обняла свою служанку. — Дорогая Мег!

— Слава Богу, дитя мое! — всхлипывала Mer. — Слава Богу, что вы благополучно вернулись домой!

— Хватит, Mer, — терпеливо сказала Эйден и снова крепко обняла ее. — Франция не так уж далеко отсюда, и я обещаю тебе, что больше не уеду!

Mer была не так стара, чтобы не сообразить, о чем идет речь, и поэтому она обняла Эйден в ответ и не сказала ни слова, в то время как остальные слуги приветливо улыбались хозяину и хозяйке, довольные тем, что они вернулись: без них поместье казалось осиротевшим.

— Лорд и леди де Мариско ждут вас в доме, — сообщил им Бил, когда в этой суматохе ему наконец удалось вставить слово.

Скай только взглянула на Эйден и сразу поняла: что-то не так и потребуется немалое время, чтобы понять, в чем дело. За свою жизнь она дважды побывала на Среднем Востоке. Первое путешествие было замечательным, второе кошмаром. Однако она была искушеннее Эйден в плотских делах. Скай видела, что Эйден устала, и поэтому и после теплых приветственных слов и приглашения приехать к ним они с Адамом уехали.

Как Эйден ни любила Скай, она была рада, что они уехали. Ей хотелось побыть одной, а не поддерживать праздную беседу. Проводив своих родственников, она обогнула дом и медленно пошла по таким знакомым дорожкам среди роз, астр, изящных турецких гвоздик, многоцветных левкоев, которые были в полном цвету. Среди душистых цветов лениво летали с довольным жужжанием большие, толстые, желтые с черным шмели, и на мгновение ей показалось, что она никуда не уезжала.

Вернувшись в дом, она прошла по всем комнатам, касаясь рукой каждого предмета мебели, водя пальцем по драпировкам, по хорошо знакомой резьбе на спинках стульев. Она глубоко вдыхала особый запах своего дома: смесь старого дерева, сухих трав, стряпни Леомы и цветов, наполнивших дом. Дома! Она действительно была дома!

Конн дал ей возможность побродить по дому. Он как никто другой знал, как дорог Перрок-Ройял его жене. Его жена! Он прожигал жизнь, никогда точно не зная, чего хочет, пока Елизавета Тюдор не женила его на Эйден. Он не был создан для власти. Денег у него было более чем достаточно, а его красивое лицо и быстрый ум помогли ему завоевать благосклонность королевы и двора. Тем не менее этого было мало. Все было не так, пока он не женился на Эйден и не обнаружил, к своему удивлению, что он, по существу, обычный человек, преданный муж. С какой-нибудь очаровательной молоденькой девицей он мог никогда не понять этого, однако Эйден с ее острым умом, казалось, помогла раскрыться лучшим его чертам. И какие бы трудности ей ни пришлось преодолевать, он будет рядом, чтобы помочь ей, потому что он любит ее. Все было очень просто.

Первые несколько недель прошли относительно легко, и казалось, Эйден обретает душевное равновесие. По мере того как она погружалась в окружающую жизнь, он видел, как к ней начинает возвращаться обычная уверенность. Хотя она по-прежнему не могла заставить себя подарить ему свое тело, она становилась все более и более ласковой с ним и на людях, и наедине, и он надеялся, что со временем все наладится между ними. Но однажды днем его надежды рухнули. Приехав домой после проверки работ по уборке остатков урожая, он узнал, что Эйден заперлась в их спальне и отказывается выйти.

— Она не желает разговаривать со мной, милорд! — всхлипывала Mer.

— Сколько она там сидит? — спросил он у почти впавшей в истерику служанки, — Она совсем не выходила сегодня, милорд. Когда я принесла ей завтрак, дверь была заперта, и она не позволила мне войти. В чем же дело?

Приказав слугам оставаться внизу, Конн поднялся по лестнице и прошел по длинному коридору к их спальне. Остановившись у двери, он прислушался, но ничего не услышал.

— Эйден! — позвал он. — Эйден, любимая, в чем дело? — Ответом ему было полное молчание. — Эйден, если ты не ответишь, мне придется сломать дверь, чтобы войти в комнату. Ты уже до смерти перепугала слуг, потому что они не помнят, чтобы ты вела себя подобным образом! Неужели ты действительно хочешь, чтобы я непременно сломал эту очень хорошую дверь и замок и еще поранился?

Минуту он думал, что она по-прежнему не ответит, но потом через дверь донесся голос:

— Я хочу поговорить со Скай.

— Очень хорошо, я пошлю за ней, но до этого ты откроешь мне дверь?

— Нет, я открою ее только для Скай.

— Ну хорошо, я сам поеду в Королевский Молверн, Эйден, и привезу свою сестру. — Зная, что больше она ничего не скажет, он повернулся и поспешил вниз по лестнице в Большой зал, где в нервном ожидании толпились слуги.

— Нечего бояться, — успокоил их он. — Возвращайтесь к своим обязанностям. Я еду, чтобы привезти свою сестру, потому что госпожа захотела поговорить с ней. Нет сомнения, какой-то женский каприз испортил настроение моей жене. — После этих слов, ухмыльнувшись с деланной веселостью, он вышел из зала, оставив слуг в еще большей растерянности, потому что Эйден была женщиной слишком практичной, чтобы поддаться приступу дурного настроения. По крайней мере раньше она себя так не вела.

Конн полями доехал до дома своей сестры и вместе со Скай и Адамом вернулся обратно. Адам поехал с ними, поймав взгляд, брошенный ему женой. Он давно научился читать подобные взгляды. Было ясно, что Скай нужно его присутствие по одной-единственной причине — чтобы успокаивать Конна.

— Она не захотела сказать тебе, в чем дело? — спросила Скай, пока они ехали. — Может быть, произошло что-то неприятное за несколько последних дней?

— Ничего, — ответил Конн. — Она неважно себя чувствовала, но мы оба решили, что это всего лишь осеннее недомогание. Вообще она сильная женщина, но год был трудным для нее.

Они приехали в Перрок-Ройял, и Скай, оставив мужа с братом в Большом зале, торопливо поднялась по лестнице к спальне Конна и Эйден. Стукнув в дверь, она крикнула:

— Эйден, это Скай! Пусти меня.

— Ты одна?

— Да.

Раздался звук поворачивающегося в железном замке ключа, и Эйден распахнула дверь.

— Входи, — сказала она, впуская свою золовку в спальню. Потом она закрыла и заперла дверь прежде, чем Скай посмотрела на нее.

Взглянув на Эйден, Скай была несколько ошеломлена. На ней была простая шелковая сорочка, в которой она спала, а ее красивые, медного цвета волосы в беспорядке распущены по плечам. Под глазами были большие темные круги. И взгляд был затравленный. Она даже не подождала, пока Скай начнет задавать вопросы, а, глядя прямо на красивую женщину, стоящую перед ней, тусклым и бесцветным голосом сказала:

— Я беременна.

— Но это же замечательно! — ответила Скай. — Почему же ты в таком унынии, Эйден?

— Я не могу быть уверена в том, что это ребенок Конна! — последовал отчаянный выкрик.

Скай сразу все стало понятно, и она обняла Эйден.

— Рассказывай.

Теплый и участливый голос золовки заставил Эйден уронить несколько слезинок. Ее страх и напряжение ослабли. Секунду-другую она тихо плакала на обтянутом зеленым шелком плече Скай, а потом, перестав плакать так же внезапно, как и начала, она заставила Скай сесть на кровать и начала рассказывать.

— Я потеряла ребенка Конна сразу после того, как меня похитили. Выкидыш случился на борту корабля, который вез меня в Алжир. С того времени мои периоды не были регулярными. Я никогда не знала, когда начнутся месячные. Вот почему я не уверена в том, чьего ребенка я ношу. В течение относительно короткого периода мной обладали трое мужчин. Принц Явид-хан, султан и Конн. Говорю тебе честно, не знаю, чье семя сейчас прорастает в моей утробе. Как я могу радоваться своему состоянию? Что, если это ребенок не Конна?

— Если ты не можешь быть уверена, не может быть уверен и Конн, — сказала Скай. — Я знаю своего брата и верю, что любого твоего ребенка он примет как своего собственного.

— Я бы не возражала, чтобы это был ребенок Явид-хана, — тихо сказала Эйден и смущенно покраснела. — Ты, должно быть, считаешь меня ужасной распутницей после этих слов, но я по-своему любила его, и он был хорошим человеком. Мне хотелось бы, чтобы ты меня поняла. На Востоке все совсем по-другому. Я считалась женой принца, потому что он женился на мне согласно своей вере и в качестве свадебного подарка сделал меня свободной. — Она вздохнула. — Как может кто-то понять это?

— Я понимаю, — тихо сказала Скай. — Видишь ли, дорогая диден, когда-то я оказалась в похожем положении. После смерти моего первого мужа. Дома О'Флахерти, было устроено так, что я вышла замуж за человека, который был моей первой любовью, за Найла, лорда Бурка. В те дни я уже была матерью двух сыновей, и едва мне минуло восемнадцать, как я оказалось ответственной за благополучие моей семьи. Несмотря на то, что у меня было пять братьев, они были слишком молоды, чтобы заниматься делом моего отца, а мои старшие сестры были на это не способны. Поэтому мой умирающий отец назначил меня главой рода О'Малли с Иннисфаны. Конну тогда было три года. — Она улыбнулась. — Я превратила корабли отца в солидный торговый флот, и было решено, что перед свадьбой я должна совершить со своими кораблями плавание в Алжир. Найл, упокой Господь его душу, не любил моря, но поехал с нами. Мы находились всего в нескольких днях пути от Алжира, когда на нас напали пираты-берберы. Наш вымпел, являющийся охранным свидетельством, был в клочья разодран и унесен во время шторма, в который мы попали, поэтому пираты не знали, что мы плыли под защитой человека, бывшего тогда деем города.

В последовавшем сражении меня взяли в плен. Я была уверена, что видела, как Найл Бурк был убит. Шок от всего пережитого отнял у меня память, а когда наконец я пришла в себя, я обнаружила, что являюсь собственностью человека по имени Халид эль-бей, который был известен как главный алжирский прелюбодей. Я не помнила ничего о себе, кроме собственного имени. Однако при людях он называл меня Мула эль-Халид, что означает «Желание Халид», хотя наедине звал меня Скай. Сначала Халид собирался отдать меня в самый лучший публичный дом, который назывался Домом Блаженства, но получилось так, что он влюбился в меня, а я в него. Он освободил меня, когда мы поженились, так же, как принц Явид-хан освободил тебя, когда женился на тебе, что, я полагаю, соответствует мусульманским законам.

— Это так, — сказала Эйден, слушая рассказ с широко раскрытыми от удивления глазами.

— Мы были счастливы, Халид и я, — продолжала Скай. — И хотя меня несколько беспокоило, что я не могу вспомнить ничего из прошлого, кроме своего имени, я была довольна. Именно во время своего первого пребывания в Алжире я познакомилась с Робби, деловым партнером Халида в торговой компании, в которую они оба вложили свои деньги. Тогда же я познакомилась и с моим старым добрым другом Османом, астрологом. Однако рабыня, которая надзирала за работой Дома Блаженства, в течение многих лет была влюблена в Халида и болезненно ревновала, когда он женился на мне. Лучший друг Халида, Джамиль-паша, капитан-комендант крепости Касба, увидел меня без чадры и стал домогаться меня. Вместе эта парочка составила заговор против нас. Джамиль обманул бедную Ясмин, заставив ее поверить, что она убивает меня, сонную, когда на самом деле она убила Халида. Когда Ясмин узнала о своей ошибке, она призналась мне во всем, а потом покончила с собой.

Зная о коварстве капитана, я смогла отсрочить притязания Джамиль-паши на срок тридцатидневного траура, в течение которого я с помощью Робби тайно переправила состояние Халида из Алжира в Англию, а потом сбежала от Джамиля. Он был отвратительным человеком, и жена моего секретаря. Мари, незадолго перед нашим бегством послала ему от моего имени блюдо засахаренных фруктов. Это были его любимые сласти, и он съел их все, но Мари добавила в них лекарство, которое сделало Джамиля импотентом. Это была достойная месть.

— Жаль, что я не могла сделать то же с султаном Мюрадом! — воскликнула Эйден с такой злобой, которую Скай никогда не смогла бы ожидать от нее. — Боже, как я ненавидела его! — Ее голос внезапно сорвался, и она содрогнулась, а в глазах было отвращение. — Что он творил со мной, Скай! Ужасные вещи!

— Расскажи мне, — спокойно сказала Скай.

— Не могу, — прошептала Эйден. В голосе ее слышался ужас.

Скай наклонилась вперед и взяла руки своей невестки. Ее сине-зеленые глаза были так же безмятежны и серьезны, как серьезен был ее голос.

— Я возвратилась в Алжир много лет спустя после моего первого пребывания там. К тому времени я уже была в третий раз замужем за Джеффри Саутвудом, он умер вместе с нашим младшим сыном Джоном во время эпидемии. И вот тогда наконец ко мне вернулась память: я вспомнила, что была женой Найла Бурка. У нас было двое детей, но оба были младенцами, когда Найла схватили и продали на галеры. Именно там его увидел работорговец, который выкупил его с галер, потому что знал, что сможет продать Найла принцессе Тюрхан, сводной сестре твоего султана Мюрада, красивой молодой вдове, жившей в городе Фее в королевстве Марокко.

Принцесса очень любила мужчин и, ко всеобщему ужасу, держала собственный мужской гарем. Никто, однако, не осмеливался мешать ей, потому что она была дочерью султана Селима. Кроме того, легендарная богатая принцесса из Оттоманской семьи щедро жертвовала для бедных и была очень популярна в народе, который она так любила, хотя и шокировала.

Когда я узнала, где оказался мой муж, я решила спасти его. Но чтобы попасть в Фее, который является святым городом и, стало быть, закрыт для иностранцев и неверных, я должна была стать служанкой какого-нибудь жителя города. У Османа был племянник, Кедар. Ему Осман и представил меня в качестве рабыни, купленной на базаре. Кедар дважды в год приходил из Феса в Алжир со своими караванами и всегда жил у Османа.

Кедар, моя дорогая Эйден, был самым похотливым из всех мужчин, которых я когда-либо знала. Мне казалось, что его аппетит на женщин неистощим. Его чувственность не знала границ. Ему страшно нравилось брать к себе нескольких женщин и наблюдать, как они занимаются любовью друг с другом. Он придумывал сексуальные игры, в которых требовалось участие всех женщин гарема. Он прибегал к помощи мазей и снадобий, и у него было несколько устрашающих муляжей из слоновой кости, выполненных в виде точной копии его члена, которые он применял на своих женщинах либо как предмет для получения удовольствия, либо в качестве орудия пытки, в зависимости от своего настроения. Эйден, ты ничего не можешь рассказать мне такого о султане Мюраде, что могло бы потрясти меня, но если ты хочешь избавиться от своих печальных воспоминаний, ты должна смотреть этим воспоминаниям в лицо храбро и честно.

— Явид-хан, — нерешительно начала Эйден, — был нежным любовником. Он обучил меня приемам, которые доставляли мне удовольствие. Таким штучкам, которые Конн со мной никогда не проделывал.

Скай улыбнулась. Она хорошо представляла, чему Явид-хан обучал Эйден, чтобы доставлять ей удовольствие, и чего Конн никогда не делал. Конн не знал, поскольку ему никогда не объясняли, что не существует большой разницы между занятиями любовью с «хорошими» женщинами и с «плохими» женщинами.

— Надеюсь, — сказала она, — что ты расскажешь Конну, каким образом принц умел доставить тебе удовольствие.

— Осмелюсь ли я? — Эйден была удивлена словами Скай.

— Если ты не расскажешь ему, тогда кто же расскажет? — спросила Скай. — Но продолжай.

Эйден стала рассказывать свою историю, ее голос иногда дрожал, особенно когда она описывала или пыталась описать унизительные извращения, которым ее насильно подвергал султан Мюрад. В этом месте она не смогла продолжать, и на глазах у нее показались слезы.

Скай на мгновение закрыла глаза, когда ее собственные мрачные воспоминания нахлынули на нее.

— Все хорошо, Эйден, — успокаивающе сказала она. — Я понимаю, что ты хочешь рассказать, и не нужно говорить об этом вслух. То, что делал с тобой султан, является особенно отвратительным видом извращений, которые любят мужчины, считая, что тем самым они доказывают свое превосходство над женщиной.

— Мне было ненавистно это, — яростно сказала Эйден. — Я чувствовала себя такой беспомощной, но оказалось — это только начало. Иногда ему нравилось иметь других женщин, когда я была с ним, а потом в ход шли маленькие серебряные шарики, которыми он мучил меня.

"Это что-то новенькое», — подумала Скай. Она никогда не слышала про такое извращение.

— Расскажи-ка мне о них, — попросила она из чистого любопытства, и Эйден выполнила ее просьбу.

— Проклятие! — тихо выругалась леди де Мариско, когда Эйден кончила рассказывать. — Я думала, что все знаю, но об этих маленьких серебряных шариках никогда не слышала.

— Мне говорили, что их подарил султану китайский император, — ответила Эйден. — О, Скай! Это было так ужасно. Султан никогда не бывал удовлетворен. Были случаи, когда он удерживал меня на всю ночь, и тем не менее ему приводили еще трех или четырех других женщин, чтобы он мог пользовать их, пока я наблюдаю. Боже, как я ненавидела его и как я молю, чтобы это был не его ребенок.

— Ребенок, которого ты носишь, Эйден, это твой ребенок. Никогда не переставай думать об этом! Это твой ребенок, который будет носить твое имя так же, как носит твое имя Конн. Ты должна честно рассказать моему брату о своих сомнениях. Он поймет.

— Как он может понять? — воскликнула Эйден. — Как он может согласиться с таким позором? Мы, конечно, можем притвориться перед всем миром, что просто были во Франции в течение этих последних месяцев, пережидая, когда кончится временное изгнание, определенное королевой Конну, но, Скай, и он и я знаем правду. Я провела больше года вдали от мужа, вынужденная вступить в плотскую связь с двумя другими мужчинами! Мы не можем забыть об этом, и теперь я беременна! Ребенок, отца которого я сама не могу определить! Пусть Господь сжалится надо мной! Как я смою позор со своего невинного младенца, если обнаружится, что он незаконнорожденный?

— Как и у тебя, Эйден, когда-то у меня тоже был муж-мусульманин. Ни один наш ребенок не был бы принят в нашем обществе, и тем не менее моя старшая дочь, Виллоу, является весьма уважаемой женщиной, не так ли?

— Виллоу дочь Халид эль-бея? — Эйден была поражена признанием Скай.

— Да, — спокойно сказала Скай, — и я настаиваю, чтобы ты сохранила эту тайну, Эйден. Даже Виллоу не знает, что ее отец — Великий Прелюбодей Алжира. Для ее душевного спокойствия я приписала Халиду европейское происхождение, кое-что изменив, и, как видишь, и она, и все вокруг удовлетворились моими объяснениями. Виллоу родилась здесь, в Англии, и, несмотря на то, что ее мать ирландка, а отец испанец, в которого превратился алжирский бей, она больше всех из моих детей походит на англичанку. — Скай засмеялась. — Странно, что это идет ей, хотя, убей меня, я не понимаю почему. — Она стиснула руки Эйден. — Если твой ребенок не родится точной копией своего отца, определить, кто из трех мужчин является его отцом, невозможно. Не отвергай своего ребенка из страха, что его отцом может быть Мюрад. Ребенок не отвечает за родителей. Что касается Конна, я думаю, ты согласишься со мной, что он добрый человек. Он поймет, что и ты и дитя являетесь невинными жертвами обстоятельств, и, кроме того, существует весьма большая вероятность, что отец ребенка — он.

— Ты действительно так считаешь? — Эйден с надеждой посмотрела на Скай.

— Да, — сказала Скай и, увидев выражение облегчения на лице Эйден, была рада, что ответила утвердительно, хотя по правде говоря, сама не знала, какова вероятность того, что отцом ребенка является ее брат.

— Я была так напугана, — сказала Эйден. — Всего несколько дней назад до меня дошло, что я беременна. Я не особенно хорошо чувствовала себя по утрам в последние несколько дней, и мои соски неожиданно стали болеть. Когда я поняла, что беременна, я тут же сообразила, что не могу быть уверена, кто отец ребенка. Я страшно испугалась.

— Можно понять, — сухо заметила Скай, — но я действительно считаю, что сейчас ты должна поговорить с Конном. Великий Боже, Эйден, я никогда не видела мужчину, так влюбленного в женщину, как мой брат влюблен в тебя. Ты полностью приручила этого повесу. Он будет просто счастлив услышать твою новость, и я готова побиться об заклад, что ему никогда не придет в голову, что отец ребенка не он.

— Но я должна рассказать ему, — сказала Эйден. — Я скорее сама умру, чем обижу Конна. Если это будет сын и окажется, что его отцом является не Конн, будет непорядочно объявить его наследником моего мужа. Конн должен знать правду и принять решение — хочет ли он признать этого ребенка своим. Если нет, тогда я уеду, рожу его и отдам ребенка в достойную семью.

— Он не отвергнет ни тебя, ни ребенка, — с уверенностью сказала Скай. Она знала своего брата, он был добрым человеком.

— Позови его, прошу тебя, — попросила Эйден. Скай кивнула и, выйдя из комнаты, торопливо сбежала по лестнице, чтобы разыскать брата и привести его к жене. Эйден бросилась к комоду, вытащила оттуда чистую ночную сорочку из белого шелка со светло-розовыми лентами и надела ее, скинув измятую сорочку, которая была на ней. Потом, взяв щетку из свиной щетины, она яростно стала расчесывать свои спутанные волосы, пока не привела их в порядок и ее серьезное лицо не стали обрамлять мягкие завитки. Она услышала знакомые шаги Конна на лестнице и, схватив склянку с лавандовой водой, надушила за ушами, запястья и ямочку на шее. Она только успела поставить склянку на место, как отворилась дверь, и, повернувшись, она оказалась лицом к лицу с мужем.

Конн растерянно мялся в дверях, не решаясь обнять ее, и Эйден не сдержала улыбку, припомнив правдивые слова Скай. Он действительно любил ее, и уверенность в этом придала ей смелости, в которой она очень нуждалась, чтобы откровенно поговорить с ним.

— У меня будет ребенок, — тихо сказала она и стала ждать, какой эффект произведут на него эти четыре простых слова.

Его красивое лицо просияло от радости, но потом он помрачнел.

— Ты огорчена этим, милая? Вот почему ты была не в настроении сегодня?

Она чуть не рассмеялась: «Не в настроении? Проклятие! Как скромно сказано!» — но ответила серьезно:

— Я никогда бы не могла быть несчастной, забеременев от тебя, мой обожаемый муж. Ты не представляешь, как я горевала, когда потеряла нашего первого ребенка, ребенка едва зачатого и бесследно исчезнувшего, и тем не менее слава Господу, что мне не пришлось вынашивать этого ребенка в рабстве, Конн! Нет, моя любовь, меня беспокоит не беременность, просто я не могу быть уверенной, твой ли это ребенок. — И она рассказала ему о своих сомнениях, закончив словами:

— Тебе нет нужды признавать этого ребенка, Конн. Я могу уехать, когда мое состояние нельзя будет скрыть, мы придумаем какой-нибудь разумный предлог. Ребенка можно будет отдать на воспитание в хорошую семью, как поступают с другими незаконнорожденными богатые родители.

— Ты этого хочешь, Эйден?

"А чего хочется мне?» — подумал он. Смысл сказанного ею постепенно доходил до него. «Я не могу быть уверенной, что это твой ребенок», — сказала она. Если она не была уверена, мог ли быть уверен он? Хотел ли он действительно растить сына другого мужчины? Признать его своим наследником? Боже, помоги ему! Он любил ее всем сердцем, но не был уверен, хочет ли он этого.

— Нет, я не буду навязывать тебе этого ребенка, Конн. Что, если это будет сын? Я не могу навязывать тебе сына другого мужчины в качестве наследника.

— Ты сама сказала, Эйден, что не можешь быть уверена в том, мой ли это ребенок, но вполне вероятно, что он может быть моим, и, говоря честно, дорогая, я хотел бы поверить в это. Мы больше не будем выслушивать весь этот вздор относительно твоего отъезда или о воспитании нашего ребенка на стороне, Эйден. Этот ребенок наш. Он родится здесь, в Перрок-Ройял, как и полагается, и я буду любить его и избалую, вероятно, больше меры.

"Храбрые слова, старина Конн», — подумал он, но, увидев явное облегчение в ее глазах, он заставил себя слегка улыбнуться. Улыбка стала шириться, когда она выбранила его в своей обычной манере.

— Я не позволю портить наших детей, Конн, — сказала она строго. — Они должны быть крепки умом и телом и учиться бороться за свое место в жизни.

— Я намерен баловать их, — сказал он, — так же, как я балую тебя. — И, преодолевая их отчужденность, он обнял ее и страстно поцеловал, отчего у нее слегка закружилась голова. — Я люблю тебя, Эйден. Я всегда любил тебя, и я буду продолжать повторять это снова и снова до тех пор, пока ты полностью не успокоишься, моя дорогая. А теперь, если ты не чувствуешь себя усталой, я хочу, чтобы ты оделась и спустилась вниз к ужину отпраздновать со мной предстоящее рождение нашего первенца, который родится… — Он запнулся и наклонил набок свою темноволосую голову. — Когда?

Впервые за последние несколько дней Эйден засмеялась, и смех ее был счастливым.

— В конце зимы, — сказала она. — Возможно, в начале марта. — Она застенчиво улыбнулась ему. — У нас есть еще время, милорд, чтобы заняться любовью. — И она слегка покраснела.

Он крепко обнял ее и страстно простонал ей на ухо:

— Эйден, дорогая, это правда?

Она смотрела на него, и он был поражен, увидев новое выражение ее сияющих серебристо-серых глаз.

— Дорогой Конн, пока мы тут договаривались насчет ребенка, я поняла, что очень глупо продолжать отказываться от взаимного удовольствия из-за жестокости и извращенности одного человека. Не ты, муж мой, обидел меня, а я заставила тебя страдать из-за того, что сотворил со мной султан. Для меня это будет все еще нелегко, Конн. Мне кажется, что во мне больше нет чувств, что я вообще не понимаю их. В моих венах страсть как будто застыла, но возможно, что со временем твоя любовь сумеет растопить мое сердце. Я молюсь об этом, Конн, потому что люблю тебя.

Он прижал ее к груди, вдыхая слабый запах духов, все больше и больше убеждаясь в том, что она не сумасшедшая. Она была всего лишь его несчастной, оскорбленной Эйден, и его обязанностью как мужа было вернуть ее в прежнее состояние. Он долго гладил ее мягкие, густые волосы, а потом сказал:

— Одевайся и спускайся к ужину, любимая. Тебе помочь?

Взглянув на него, она увидела неподдельную радость в его глазах и, приподняв уголки рта в улыбке, сказала:

— Будет лучше, если мне поможешь ты. Старушка Мег будет суетиться и дергать меня так, что мне в конце концов захочется визжать. Но ты можешь обойтись без шалостей, Конн? — Сделав шаг назад, она ухватилась за подол своей рубашки, стянула ее через голову и отбросила в сторону. — Ну? — спросила она.

Почему, подумал он, всякий раз, когда он видит ее, ее тело кажется ему еще красивее?

Он хотел предложить ей послать к черту ужин и повалить ее на кровать, чтобы вволю нацеловаться и наласкаться. Ему хотелось кликнуть Мег, попросить ее спуститься в Большой зал и сказать его сестре и ее мужу, что они могут уезжать домой.

— Ну? — повторила Эйден.

Вздохнув, он открыл комод с ее нижними юбками, сорочками и, вытащив необходимые предметы туалета, начал помогать ей одеваться.

— Не вздумай когда-нибудь сказать, — усмехнулся он, вновь обретая чувство юмора, — что я человек, который не умеет контролировать себя, мадам. Это величайшая жертва, которую я приношу во имя соблюдения правил приличия.

Эйден засмеялась.

— Ты мог предложить Скай и Адаму уехать домой, — лукаво сказала она, — но это будет неприлично, потому что именно из-за меня они не смогли пообедать дома. — Она натянула тонкие вязаные шелковые чулки, намеренно выставляя на обозрение длинные и изящные ноги. Вручив ему свои шелковые подвязки, она протянула ему ногу.

Конн медленно натянул первую подвязку на ногу жены до бедра, завязав ее туго, но не слишком, а потом озорно поцеловал мягкую кожу с внутренней стороны бедра. Услышав удивленный возглас, вырвавшийся у нее, он улыбнулся и занялся второй подвязкой, наклонив голову, чтобы она не заметила его улыбки. Потом поцеловал второе бедро.

— Дьявол, — пробормотала она, но в голосе ее не было укора. Потом она отошла и выбрала себе платье мягкого коричневого шелка, которое он помог ей застегнуть. Соблазнительный вырез платья закрывали кремовые кружева, такие же кружева на рукавах скрывали кисти рук.

Конн обнял ее пока еще тонкую талию и несколько раз пылко поцеловал теплые, пушистые завитки на шее.

— С гораздо большим удовольствием я бы раздевал тебя, Эйден, а не одевал.

К своему удивлению, она почувствовала, как ее рот расплывается в улыбке.

— Ты наглец, — выбранила его она. — Иди и скажи своей сестре, что я скоро спущусь. Я вижу, что соблазнить тебя, милорд, не составляет труда, но я не хотела бы, чтобы подверглось сомнению гостеприимство нашего дома.

Усмехнувшись, он отпустил ее и ушел, оставив ее причесываться и выбирать украшения. Скай с облегчением вздохнула, когда увидела, что он входит в Большой зал, все еще весело ухмыляясь.

— Эйден говорила с тобой? — спросила она, гадая, все ли ее невестка рассказала ему.

— Конечно, — ответил он. И, подойдя поближе к Скай и Адаму, заговорил вполголоса, чтобы слуги, накрывавшие на стол, не могли услышать его:

— Но я уверен, что ребенок мой. Как бы там ни было, ее вины в этом нет, а что еще, черт возьми, я могу сделать? Я люблю Эйден, и я не хочу, чтобы она была несчастлива, не хочу снова расставаться с ней.

Скай почувствовала, как ее сердце разрывается от нахлынувшей любви к младшему брату, ее глаза затуманились от слез, и она крепко обняла его.

— Это за что же? — спросил он.

— За то, что ты, Конн, оказался настоящим мужчиной и братом, которым могла бы гордиться любая сестра, — объяснила она.

— Я не святой, — напомнил он ей. — Я боюсь, Скай. Боюсь, что он родится похожим на другого мужчину. Но что я могу сделать? Ребенок может быть и моим, и я не позволю, чтобы Эйден огорчалась из-за того, что произошло не по ее вине!

Адам де Мариско кивнул.

— Ты мудр. Эйден достаточно настрадалась. Бедная девочка! Всего два года назад она прибыла ко двору маленькой деревенской мышкой. Какой же наивной она была! Ну ладно, Конн, сейчас все позади. Кевен Фитцджеральд давно исчез, и, слава Богу, ты получил свою жену обратно.

— Как бы мне хотелось добраться до этого проклятого ублюдка! — гневно воскликнул Конн. — Он заслуживает смерти за свои деяния. Каким нужно быть мерзавцем, чтобы продать в рабство родного человека?

— Возможно, есть способ добраться до него, — медленно сказал Адам. — Было установлено, что он работал на испанцев. Бывший шпион Испании, Антонио де Гуарас, который сидит в Тауэре с 1577 года, был пойман на том, что обменивался посланиями, которые посылались ему в кожаных мешках с вином, регулярно доставляемых в Тауэр коменданту. В поставляемой партии всегда был один пустой мешок, который кто-то из тюремщиков, человек, сочувствующий папизму, извлекал и относил де Гуарасу. Отсылать ответную записку в пустых мешках было еще легче. Де Гуарас придумал шифр, довольно несложный, который шпионы Уолсингема разгадали. Вот так Сесил убедился, что ты невиновен. Кажется, брат Антонио де Гуараса, Мигель, был связан с Кевеном Фитцджеральдом. Целью заговора было подорвать доверие королевы к О'Малли с Иннисфаны, потому что братья Скай опустошали Испанский Мейн, а торговая компания Скай и Робби отнимала жирные куски не только у испанцев в Леванте, но и в Ист-Индии. Испанцы и португальцы, конечно, рассматривают Ист-Индию как свою частную собственность. В устройстве заговора чувствовалась неуклюжая рука посла де Мендозы. Бог да поможет этому человеку, потому что, помимо всех других качеств, ему недостает хитрости. Он даже хуже, чем де Спес, хотя, должен заметить, его манеры чуточку лучше. Сесил и Уолсингем узнали из записок де Гуараса, что Кевен ускользнул с братом Гуараса, Мигелем, в Испанию, где король должен наградить его землей и найти ему жену. Деньги, которые получил Кевен от продажи Эйден, должны были пойти на финансирование нового начинания нашего господина Фитцджеральда в Испании.

— Значит, он в Испании, — задумчиво сказал Конн.

— Да, — сказал Адам.

— В каком месте?

— Мы еще не знаем, но можно приказать нашим шпионам выяснить это. Тебе это хочется знать? Конн кивнул.

— Я хочу, чтобы этот ублюдок сдох, — угрюмо сказал он. — Это по его вине Эйден пришлось так мучиться. Это по его вине ни я, ни моя жена никогда не узнаем, действительно ли я отец нашего первого ребенка. Да, я хочу, чтобы этот ублюдок умер! Он человек без принципов, и у меня нет повода для милосердия. Он не проявил милосердия ни ко мне, ни к Эйден. Он решил сделать так, чтобы меня казнили за преступление, которое я не совершал, а потом женился бы на моей жене. Когда он узнал, что его план сорвался, он расправился с Эйден безжалостным и жестоким способом. Нет, я не буду чувствовать сожаления, если он умрет. Жаль, что я не могу убить его сам.

— Я тоже хотела бы получить такую возможность, — сказала Эйден, подходя к нему. — Думаю, что смогла бы легко убить кузена Кевена голыми руками. — Она помолчала, как бы в раздумье, а потом сказала:

— Мой дед может знать, где Кевен. Я напишу ему, и если он поддерживает связь с Кевеном, как разозлится этот ублюдок, узнав, что я вернулась домой. Это может заставить его выползти из укрытия. Мы, конечно, не скажем деду правду о моих приключениях, но я горю жаждой мщения даже больше, чем ты, мой дорогой Конн. Как бы сильно ты ни любил меня, ты не можешь себе представить, чего мне стоила его подлость. Чего стоило это нам обоим!

Конн задумчиво посмотрел на жену.

— От одного письма вреда не будет, — сказал он, — и для тебя это не опасно, моя любовь. Кевен не смог убить нашу любовь, но это стоило нам времени и ребенка.

— И все же, — мудро заметила Скай, — ваша любовь стала еще сильней, несмотря на все ваши беды. Не тратьте время на бесполезную ненависть, мои дорогие. В конце концов Кевен будет наказан. Сказано же, что истинное отмщение принадлежит Богу.

— В данном случае, — ответила Эйден, — я хотела бы, чтобы Бог позволил мне сделать это самой.

— Поосторожней, — пошутил Адам, — вдруг твое желание исполнится. Судьба иногда выкидывает странные шутки. Я не думаю, чтобы вы хотели иметь на своей совести убийство человека.

— Наверное, нет, — согласилась Эйден, а потом улыбнулась. — Давайте больше не будем говорить о Кевене Фитцджеральде. Это заставляет меня чувствовать себя несчастной, а я сейчас не хочу быть несчастной. Адам, Скай и Конн уже знают, а вы нет, дорогой брат. У меня будет ребенок! Разве это не счастливая новость?

Темно-синие глаза Адама де Мариско потеплели от радости.

— Ребенок, говорите? — сказал он. — Да, Эйден, это и впрямь хорошая новость! Велвет и Дейдра будут рады узнать, что у них появится еще один родственник. — Подойдя к высокому буфету, где стоял кувшин ароматного бургундского с виноградников Аршамбо, он налил четыре кубка и раздал их собравшимся. Потом поднял свой кубок и сказал:

— Тост за новое поколение Сен-Мишелей! Долгой вам жизни! Здоровья, благополучия не только этому ребенку, но и всем вашим детям!

Конн обнял жену и, глядя в ее обращенное к нему лицо, с воодушевлением добавил:

— Аминь!

Глава 18

Небо было каким-то странно тусклым, серовато-белым. Шел непрекращающийся дождь, лежал туман, и с моря дул сильный ветер, бодро гнавший каботажное судно в устье реки Шеннон. Подняв лицо к небу, Кевен произнес молитву, что он делал не часто, и поблагодарил Бога за то, что он снова дома, в Ирландии.

Ему страшно повезло, он устроился на неуклюжую посудину, которая возила соленую рыбу и шкуры в Испанию, возвращаясь обратно с грузом вина в трюме. Договорившись с капитаном, Кевен оплатил свой проезд и получил отвратительную, кишащую насекомыми койку в каюте вместе с другими пятью пассажирами-мужчинами. Он не жаловался, хотя каждую ночь они выпускали дурно пахнущие газы, храпели и наполняли каюту своим зловонным дыханием, делая ее практически непригодной для жилья. Он заплатил вперед за свою бочку воды, как и полагалось, и принес с собой одеяла и припасы. Он не общался с другими больше необходимого, и было похоже, что капитан «Мэри Маргарет» вряд ли мог припомнить или выделить его среди других путешественников, которые вынуждены были плыть на его корабле.

Корабль поднялся вверх по реке на несколько миль, бросив наконец якорь напротив замка, когда-то принадлежавшего влиятельному ирландскому графу и хозяином которого сейчас был англичанин. Часть груза должна была быть выгружена в винные погреба этого нового владельца. Кевен Фитцджеральд съехал на берег с первой же лодкой. До ближайшей деревни было недалеко, а там он сможет купить какую-нибудь клячу, которая отвезет его к месту назначения.

Он не знал, жив ли еще старый Роган Фитцджеральд или эти проклятые сыновья старика наконец получили свое наследство. Нет, старик еще жив. Он был совершенно уверен. Роган жив и сидит неподвижно среди них, как паук в своей паутине. Зная своего дядю, Кевен был уверен, что старший сын и наследник Рогана, Имон, по-прежнему вынужден ждать наследства. Он также понимал, что ему, Кевену, многое придется объяснять. Однако он полагал, что сможет выкрутиться из трудного положения, потому что всегда был любимчиком своего дяди. Он походил на Рогана Фитцджеральда больше, чем любой из собственных сыновей старика.

Он вздрогнул, когда налетел порыв ледяного ветра, и поплотнее завернулся в плащ, пинком ноги заставив лошадь прибавить шагу. За время, проведенное в Испании, он изнежился и сейчас впервые в жизни почувствовал, как здесь холодно и сыро. Если бы у Ирландии была хоть часть испанского солнца! Испания! Как он ненавидел эту страну! Он так и не встретился с королем Филиппом. Его так называемое вознаграждение было вручено ему каким-то незначительным придворным. Бесплодная земля, разоренное хозяйство на жаркой и пыльной равнине этой проклятой страны, которое было обречено на вымирание в первую очередь из-за своего расположения. Сам святой Патрик не мог бы заставить плодоносить эти земли, не дав им воду. Это поместье не могло считаться платой за его труды, но еще хуже была его женитьба.

Король от своей щедрости выбрал ему не наследницу из приличной семьи, а незаконнорожденную дочь одного из своих друзей, Мануэлу Марию Гомоз-Ривьера. Толстая, низенькая и смуглая Мануэла была чрезмерно набожной, и было похоже, что она никогда не мылась. Заниматься любовью с ней было все равно, что делать это со скотным двором. Отказаться от своей участи он не посмел и был быстро обвенчан с Мануэлей личным духовником короля, который затем долго наставлял мужа и раскрасневшуюся жену относительно их долга, состоящего в том, что они должны рожать детей.

К счастью, Мануэлу не очень интересовала эта сторона брака, и поэтому он спал с ней два раза в неделю, а остальное время мог волочиться за многочисленными хорошенькими крестьянскими девушками из деревни, прилегающей к поместью. Это продолжалось до тех пор, пока его жена не узнала, где он проводит ночи, и не устроила ему визгливый нагоняй. Не успокоившись на этом, она пожаловалась деревенскому священнику, который сурово отчитал его за непристойное поведение и нарушение долга по отношению к его доброй и верной жене.

Однако Кевен сумел ловко отомстить.

— Но, падре, — грустно заметил он, — донья Мануэла не допускает меня к исполнению моих супружеских обязанностей чаще, чем раз или два в неделю. Как я могу при этом исполнить свой долг перед ней и перед церковью? Обязанностью мужчины по Божьему закону является производить потомство. Церковь запрещает выливать мужское семя на землю, и, если я не буду любить девушек из деревни, я нарушу Божий закон, потому что жена отказывает мне. — Явно пристыженный, он склонил голову. — Да простит меня Пресвятая Богородица, падре, но я слаб, когда дело касается плоти, и, если бы хотела жена, я был бы верен только ей.

Священник глубокомысленно кивнул. Не было ничего необычного в том, что жена проявляла незаинтересованность, особенно если это была такая набожная женщина, как донья Мануэла.

— Сын мой, — сказал он, — Бог создал мужчину для того, чтобы ему подчинялись и женщина, и прочие существа на земле. Жена во всем должна подчиняться тебе, а если она не делает этого, тогда тебе следует наказать ее, чтобы она признала свою вину и подчинилась твоим желаниям. Делал ли ты так?

— Увы, — сказал Кевен, которому никогда не приходило в голову поколотить свою жену, потому что она была ему совершенно безразлична. — У меня доброе сердце, падре.

— Доброе сердце — это хорошая вещь, сын мой, но в случае с твоей женой ты поступаешь не правильно, когда смотришь сквозь пальцы на ее своенравное поведение. Ее надо заставить подчиняться! — Он обнял Кевена. — Вы, ирландцы, нация поэтов, и я знаю, что у тебя доброе сердце, но нельзя позволять донье Мануэле верховодить в семье. Это невиданно, чтобы женщина брала на себя мужские обязанности. Посмотри-ка на незаконнорожденную английскую королеву. Тебе, конечно же, не нравится ее мужеподобное поведение? Твою жену следует колотить до тех пор, пока она не признает свои ошибки и не пообещает, что никогда не ослушается тебя впредь.

Кевен вернулся домой и с церковного благословения поколотил Мануэлу так, что ее вопли о пощаде неслись по всей деревне. Потом он изнасиловал ее и отправился на весь вечер в таверну пьянствовать. Никто не подумал о нем плохо. Напротив, крестьяне хвалили его за то, что он преподал донье Мануэле прекрасный урок за ее поведение, которому недавно стали подражать некоторые самые храбрые женщины деревни. С этого времени жизнь жены Кевена Фитцджеральда превратилась в ад.

Он бил ее по любому поводу, а священник и деревенские мужчины одобрительно кивали и улыбались, потому что женщине положено было быть покорной и послушной.

Однако в один прекрасный день Мануэла в приступе отчаяния стала грозиться, что пойдет к своему отцу, который был другом короля, и пожалуется. Тогда Кевен Фитцджеральд хладнокровно задушил жену и сам закопал ее при неверном свете луны в неглубокой могиле в конце засохшего и запущенного сада. Он устал от нее и устал от Испании.

Отсутствие жены он объяснил тем, что она убежала, и слуги, которые часто слышали, как она клялась это сделать, подтвердили слова своего хозяина. Кевен сказал рассерженному священнику, что он должен ехать и привезти свою своенравную жену домой. Священник, конечно, согласился, и Кевен Фитцджеральд расстался с пыльной и жаркой равниной, чтобы никогда туда не возвращаться. Он направился к побережью, намереваясь найти корабль, который отвез бы его в Ирландию, где испанские власти не смогут отыскать его в том случае, если тело Мануэль! будет найдено.

Он предусмотрительно оставил остатки золота, полученного за продажу в рабство своей кузины Эйден, у одного ювелира, имеющего брата в Дублине. Его небольшое состояние будет переведено в Ирландию, и никто ничего не узнает. Кевен раздраженно скривился. На продаже Эйден он заработал немного. После того как взяли свою долю дей Алжира и Рашид аль-Мансур, а также испанский король и Мигель де Гуарас, ему остались крохи. Но как бы там ни было, эти деньги будут храниться в Дублине, и это будет его тайной, его ставкой на тот день, когда кузен Имон вступит во владение наследством и, возможно, отнимет у него должность управляющего, если, конечно, его дядя уже не нашел ему замены.

Время шло, местность становилась все более знакомой, и к вечеру показалась башня, являющаяся жилищем Рогана Фитцджеральда. Он пришпорил усталую лошадь, и когда серый горизонт на западе окрасился в персиковые и желтые цвета, Кевен Фитцджеральд был дома.

Он спрыгнул с лошади около конюшни и отдал ее чумазому мальчишке, который таращился на него так, как будто он явился с того света. С необычной для него нежностью Кевен потрепал мальчишку по голове и улыбнулся ему, прежде чем войти в дом. Нетерпеливыми шагами он направился к залу и, войдя в комнату, стал искать глазами своего дядю. Он с облегчением вздохнул, увидев, что Роган жив и здоров и сидит на своем месте с кружкой в руке.

— Святый Боже, посмотрите, кого занесло к нам ветром! — послышался насмешливый голос его кузена Имона.

Давно научившись не лезть за словом в карман, Кевен огрызнулся:

— Что, Имон, ты не хочешь сказать своему кузену «добро пожаловать»?

— Я-то думал, что тебе лучше снова отправиться в ад, откуда ты явился, кузен, — последовал насмешливый ответ.

— Где, черт возьми, ты был? — спросил Роган Фитцджеральд, глядя на него со своего места за высоким столом. — Подойди-ка поближе, Кевен! Я хочу видеть твое лицо, когда ты начнешь потчевать меня кучей лжи. Я знаю, что ты и эта испанская лиса провалили дело, потому что О'Малли с Иннисфаны по-прежнему процветают, им живется совсем неплохо, сказал бы я! Но все равно было бы хорошо наложить руки на богатство моей внучки, которое понадобится для будущей войны Ирландии с англичанами. Моя внучка пишет мне, что скоро ожидает ребенка. Она пишет, что счастлива с мужем так же, как была счастлива Бевин много лет назад.

— Вы получили письмо от Эйден? — Кевен начинал думать, что он попал в сумасшедший дом.

— Да вот на прошлой неделе. Они с мужем были во Франции почти год, но сейчас вернулись домой, в Англию.

— Письмо было написано ее рукой? Вы уверены?

— Конечно! — рявкнул старик. — Я еще не рехнулся, парень, и я скорее умру, чем лишусь разума. — Роган Фитцджеральд прищурился. — Итак, — сказал он злобно, — ты приполз обратно в Балликойлл, племянничек? Твои испанские друзья не поощряют глупость, не так ли? Видит Бог, как просто было покончить с О'Малли, но ты не сумел этого сделать, Кевен! Ты связался с мошенниками, парень, и ничего не сумел сделать! Может быть, тебе лучше сидеть здесь, где ты родился, вместо того чтобы пытаться доказать что-то. То, что ты незаконнорожденный, всегда останется с тобой.

Он внимательно рассматривал Кевена. — Думаю, что тебе захочется снова получить свое место? Ну, так и быть, ты удачливый ублюдок, племянник, место твое. У Имона нет способностей к этой работе, глупый он болван, поэтому место будет твоим навечно, и его унаследуют твои сыновья, если ты когда-нибудь обзаведешься домом и заведешь детей. Но веди себя прилично, Кевен. Помни, что мне ты обязан самим твоим существованием, а когда я умру, ты станешь должником Имона, если он поладит с тобой, как это делаю я, но я, в конце концов, испытывал к тебе добрые чувства, разве не так, парень?

Кевен Фитцджеральд ошеломленно кивал головой, испытывая даже какую-то благодарность к дяде за то, что оказалось так легко вернуться в родной дом. Должно быть, старик становится добрее от слабоумия. Кевен привычно сел на свое обычное место, и служанка принесла ему доску, на которой лежали баранина, хлеб и овощи. Перед ним поставили кружку эля.

Эйден в Англии? Как же это может быть? Ему нужно побольше разузнать об этом, но для этого необходимо время. Его денежки лежат у ювелира в Дублине. Внакладе он не остался. Но еще есть Конн. Пока он жив, он будет требовать возмездия. Но тогда почему они с Эйден известили Рогана, что провели это время во Франции? Может быть, ему ничего и не грозит, потому что они не хотят, чтобы о пребывании Эйден в Алжире стало известно? Он, может быть, даже сможет извлечь выгоду из того, что это известно ему? А вдруг лорд Блисс согласится платить ему за то, чтобы он не болтал лишнего, потому что могут возникнуть подозрения, что вовсе не Конн является отцом ребенка Эйден. Интересная мысль, подумал Кевен, но нужно разузнать кое-что еще.

Когда все домочадцы ушли спать, он остался сидеть в зале со своим дядей, что было их старой привычкой. Старик спал всего три или четыре часа за ночь, и казалось, что более длительный отдых ему не нужен. Они вышли из-за стола, с которого уже убрали остатки ужина, и сели у ревущего пламени очага с кружками эля в руках.

— Хорошо, что ты снова дома, — пробормотал Роган. Кевен хмыкнул.

— Все-таки ваши дети надоедают вам, признайтесь! Ни один из них на самом деле не любит вас, потому что вы старый пройдоха.

Роган тоже хмыкнул.

— Именно так, — признался он, — и ты, мой незаконнорожденный племянник, похож на меня больше, чем любой из моих собственных детей. — Он прищурил глаза. — Расскажи, где ты был. Не сомневаюсь, что в бегах.

После минутного раздумья Кевен рассказал дяде всю правду, чуть-чуть приукрашивая ее. Его действия в отношении внучки Рогана должны были принести Ирландии целое состояние, если бы эти проклятые испанцы и арабы не забрали все себе. Потом они дали ему этот забытый Богом клочок земли и Мануэлу, которая, бедняжка, умерла при родах, поэтому ему пришлось вернуться домой. Он хотел вернуться домой сразу, но ему было стыдно, что его не правильные действия украли у них состояние Эйден.

Роган кивнул.

— Ну ладно, — философски сказал он. — По крайней мере ты дома, парень, и я рад тебя видеть.

С этих пор за твоей семьей остается право управлять моими землями. Давай-ка найдем тебе хорошую девушку, и обзаводись семьей. Тебе уже давно пора иметь своих детей. Кевен собрался с духом и сказал:

— Дядя, у нас есть еще один способ получить для Ирландии богатство Эйден Сен-Мишель.

— Какой? — Вопрос был задан четко и ясно.

— У меня есть план, дядя, и если вы не против того, чтобы прикончить одного-двух О'Малли, мы можем здорово заработать.

— Давай дальше, — кивнул племяннику Роган.

— Нам надо завлечь Эйден в Ирландию. Она должна приехать сюда по своей воле.

— И как ты собираешься управиться с этим, парень? Моя внучка — англичанка по рождению и по воспитанию.

— В Ирландии должно появиться что-то, что дороже ей больше всего на свете.

— И что же это?

— Ее ребенок, — последовал ошарашивающий ответ.

— Господи, ну и дрянь же ты, Кевен Фитцджеральд, — выругался старик, — но, что лучше, ты находчив. Я всегда говорил, что ты похож на свою мать, но, клянусь Богом, это не так! Значит, ты хочешь похитить ее ребенка и требовать выкупа?

— Я женюсь на ней, дядя.

— Что? Эта женщина уже замужем. Ты что, повредился умом от жаркого испанского солнца?

— Эйден Сен-Мишель венчал личный капеллан королевы, хотя она крещена и воспитана в лоне святой католической церкви. Поэтому здесь, в Ирландии, как и везде, кроме Англии и некоторых немецких государств, ее брак не считается действительным. Я же, дорогой дядя, женюсь на ней по обряду церкви, в которой она была рождена, — единственной истинной церкви. Даже О'Малли с Иннисфаны не смогут отрицать этого. А когда господин Конн О'Малли приедет разыскивать ее, он будет один, и я убью его. Тогда, дорогой дядя, уже не будет никаких сомнений относительно того, чьей женой является Эйден Сен-Мишель. Раз она становится моей женой, значит, ее богатство становится моим. Все очень просто.

От удивления Роган Фитцджеральд открыл рот.

— Господи, племянник, будь ты проклят, но ты гений! Замечательный план, и такой несложный! Как жаль, что он не пришел тебе в голову пораньше, тогда мы бы избавились от этого проклятого испанца! Но нам надо ждать, пока она родит и оправится от болезни.

— Она писала вам, когда ребенок должен родиться?

— Где-то либо в конце зимы, либо ранней весной.

— Значит, следующим летом я еду в Англию, — сказал Кевен, — и привожу ребенка, чтобы он здесь погостил. Я не сомневаюсь, что его мать примчится следом. — И он засмеялся. — Вы ответили на письмо Эйден?

— Нет.

— Тогда зовите священника и сделайте это. Покажите вашей дорогой Эйден, как вы беспокоитесь и радуетесь за нее.

Роган Фитцджеральд послал за своим вторым сыном, Барра, который был назван так в честь брата Рогана, тоже священника. Кроме Барры, еще двое детей Рогана служили церкви. Его самый младший сын Фергал был монахом, а его старшая дочь Сорча — монахиней. Трое его других сыновей, Райсарт, Далах и Карра, ухитрились найти жен с хорошим приданым, простушек, которые были счастливы получить в мужья красивых сыновей Фитцджеральда. Однако все сыновья Рогана, включая двух служителей церкви, были жестокими, грубыми и алчными мужчинами, но не могли похвастаться острым умом, каким обладал их кузен Кевен.

Когда священнику Барра Фитцджеральду рассказали, как они хотят заставить Эйден приехать в Ирландию, он злобно сказал:

— Церковь не будет препятствовать тебе, Кевен, в твоем намерении сделать Эйден Сен-Мишель честной женщиной. Не беспокойся, я сам обвенчаю вас. Оглашения будут вывешены и прочитаны даже раньше, чем она приедет сюда, и откладывать свадьбу не придется. — Потом он холодно добавил:

— Церковь ожидает щедрого вознаграждения за помощь.

— Ты его получишь, — последовал такой же холодный ответ.

— Это вознаграждение не должно быть слишком большим, — вмешался старый Роган Фитцджеральд. — Помните, что богатство моей внучки предназначается для Ирландии. Это на золото Эйден мы будем покупать оружие и наемников, чтобы бороться с англичанами.

— Конечно, дядя, — успокоил его Кевен, — конечно! Итак, Барра Фитцджеральд от имени своего отца написал письмо своей английской племяннице.

Прочтя письмо, Эйден удивилась такому неожиданному интересу к ее жизни со стороны родственников ее матери, которые многие годы делали вид, что не знают о ее существовании. Правда, она писала своему деду о том, что вернулась в Англию, что ждет ребенка, но сделала она это по настоянию Конна и его семьи, которые надеялись выудить какие-нибудь сведения о месте пребывания Кевена Фитцджеральда. На самом деле она и не рассчитывала получить ответ, да еще такой доброжелательный. У Конна возникли какие-то подозрения, потому что опыт их прошлого общения с Фитцджеральдами заставлял его быть осторожным. Однако ничто не говорило о том, что Кевен вернулся в Ирландию. Шпионы семьи О'Малли, занимающиеся его розыском в Испании, зашли в тупик, когда, приехав в деревню, где были земли Кевена, выяснили, что он отправился на поиски своей сбежавшей жены и еще не вернулся.

— Не удивляюсь, — сказала Эйден, — что она от него сбежала. В конце концов, Кевена Фитцджеральда нельзя назвать хорошим парнем. Должно быть, она богата, если он за ней гоняется, — продолжала она с мрачным юмором, — а может быть, пользуется спросом на рынке рабов в Алжире.

— Если она ухитрилась сбежать от Фитцджеральда, — заметил Конн, — она постарается, чтобы он не нашел ее.

— Давай больше не говорить об этом мерзавце, моем кузене. Конн, я не хочу думать о нем. Никогда! А особенно сегодня, во вторую годовщину нашей свадьбы. Из-за Кевена нам не удалось отпраздновать нашу первую годовщину, и сейчас я не позволю, чтобы в такой счастливый день мы говорили о нем!

В это холодное и ясное февральское утро они уютно устроились в постели. Конн нагнулся и погладил большой живот жены.

— Твое желание, мадам, — закон. Как я могу спорить с матерью моего сына?

— Дочери, — поправила она. — Я знаю, что ношу дочь, милорд, и не спорь со мной! Он хохотнул.

— Почему ты так уверена?

— Не знаю, — ответила она, — но уверена. Совершенно уверена, что скоро у нас будет дочь.

— Как мы назовем нашу дочь, мадам? — Он быстро поцеловал ее в губы. — Как всегда, ты изумительна, моя дорогая!

Эйден улыбнулась. Впервые за много месяцев она была спокойна и счастлива. Некоторое время, до тех пор пока она не стала очень толстой, они поддерживали супружеские отношения. Но несмотря на ее огромную любовь к нему, ее тело отказывалось повиноваться зову сердца, и она не испытывала ничего похожего на то прекрасное, пылкое чувство, которое когда-то переживала и с Конном, и с Явид-ханом. Это огорчало ее, потому что она понимала, что лишает удовольствия и Конна. Но он отмахивался от этих ее переживаний.

— Когда родится ребенок, — пообещал он, — у нас все будет так, Эйден, дорогая, как было раньше.

По ее щеке покатилась слезинка, и она опять спросила:

— Как ты можешь быть уверен, Конн? Я сама не уверена.

Но он успокоил ее страхи добрыми словами, легкими поцелуями и нежными ласками.

— Итак, как ты собираешься назвать нашу дочь? — повторил он, возвращаясь к прерванному разговору. — Есть такое латинское имя Валентинус, которое происходит от глагола valere, что значит «быть сильным». Я поняла, Конн: чтобы выжить в этом мире, женщина должна быть сильной. Поэтому я назову дочь Валентиной, это женский род от Валентинуса. Надеюсь, это имя принесет ей счастье.

— Она и так счастливая, если у нее такая мать, как ты, — галантно сказал Конн, — и такой отец, как я, — закончил он.

Эйден засмеялась, потом, посерьезнев, погладила его по щеке и сказала:

— Какой же ты хороший человек, Конн. Он покраснел.

— Мадам, что бы подумали мои благородные друзья при дворе, если бы услышали, какими нежными словами ты хвалишь меня? Моя репутация разлетелась бы в клочья.

— Твоя репутация, — рассмеялась она, — разлетелась бы в клочья уже давно, если бы королева не женила тебя на мне.

В отместку он принялся щекотать ее, и она, не желая отставать, стала тоже щекотать его до тех пор, пока оба не свалились в приступе хохота, задыхаясь и ловя воздух. Наконец он успокоился и, наклонившись, поцеловал ее. В его зеленых глазах светилась глубокая любовь.

— О-о-о! Я такая счастливая, — со вздохом объявила Эйден. — Разве это хорошо, Конн, быть такой счастливой?

— Конечно, дорогая, быть счастливой всегда хорошо.

— Я люблю тебя, — сказала она просто.

— Я знаю, — ответил он, — я тоже люблю тебя. И потом снова погладил ее толстый живот. Он слышал, как под его пальцами шевелился ребенок. Интересно, неужели это и в самом деле дочь, как утверждала Эйден? На кого она будет похожа? Действительно ли это его ребенок? И сможет ли он определить после его рождения, кто является его отцом?

Когда двадцать первого марта одна тысяча пятьсот восьмидесятого года Эйден, как и предсказывала, родила дочь, Конн, разглядывая лицо младенца, ни за что в жизни не смог бы сказать, был ли это его ребенок. Но это не имело значения, потому что он уже любил ее. Валентина Сен-Мишель была розовым младенцем, с голубыми, как у всех новорожденных, глазами и легким пушком рыжих волосиков на головке. В течение нескольких следующих месяцев эти глаза приобрели замечательный фиалковый цвет, и на головке выросли волосики, которые сохранили рыжий цвет волос ее матери.

— Она похожа на мою мать, — объявила Эйден — и будет гораздо красивее меня.

— «Блурп», — сказала Валентина Сен-Мишель, тыкаясь личиком в материнскую грудь, и ее ротик сомкнулся на соске, из которого уже сочилось молоко.

— Она прекрасно растет, — заметила Скай, которая в тот ранний июльский день сидела со своей невесткой на ромашковом лугу. — У тебя жирное молоко, Эйден, и ты так легко родила, что тебе суждено выносить еще несколько здоровых детей. Принимая во внимание твой возраст, это вообще кажется невероятным.

— Мне бы хотелось иметь много детей, — восторженно сказала Эйден. — Посмотри на меня, Скай! В первый раз в моей жизни я немного поправилась. Я смотрю на себя в зеркало, и мне кажется, я стала просто толстой! Я не могу этому поверить!

— Ты чувствуешь себя лучше, Эйден? Стало ли твое тело снова отвечать на ласки Конна?

Эйден нахмурилась и со вздохом покачала головой.

— Нет, Скай, я по-прежнему ничего не чувствую, и не понимаю почему. Я люблю Конна, и я была уверена, что после рождения ребенка мое тело будет откликаться на его ласки так, как было до того, как мой кузен похитил меня и продал в рабство, но, увы, ничего не изменилось! Я не знаю, в чем дело, но это очень огорчает меня. Это единственное, что омрачает наше счастье. Конн говорит, что со временем все будет хорошо, но сколько нам ждать, Скай?

— Не знаю, Эйден, но на Востоке я поняла, что человеческая душа — странная вещь. Кажется, что у нее есть тайная жизнь, совершенно независимая от того, что мы знаем и чувствуем. Вспомни, моя дорогая, как тебя берегли всю твою жизнь. Сначала тебя оберегали родители, потом королева и, наконец, Конн. И только тогда, когда ты столкнулась с Кевеном Фитцджеральдом, ты по-настоящему узнала, что такое зло. И год, который последовал за этим, вероятно, был страшным ударом для твоей несчастной души.

— Думаю, что ты права… — медленно согласилась Эйден. И, кончив кормить Валентину, передала ребенка няньке Венде. — Но как мне теперь вылечиться?

— Не знаю, — ответила Скай, — подумай об этом, Эйден. Что-то пугает тебя. Что же?

— Кевен Фитцджеральд, — быстро ответила Эйден. — Мне продолжает сниться, что он снова появляется, чтобы увезти меня. Я думаю, больше всего меня тревожит именно то, что я не знаю, где он. После того как он уехал из Испании, он исчез бесследно. Я продолжаю думать, что он может приехать в Англию. Глупо, правда? Англия — это единственное место, куда Кевен Фитцджеральд не посмеет сунуться из-за опасения быть арестованным, а я все равно не могу избавиться от ощущения, что он где-то близко и наблюдает за мной.

Она повернулась к недалекому холму, и, увидев ее через подзорную трубу, Кевен Фитцджеральд жестко улыбнулся и поменял положение затекшего тела.

Он наблюдал за Перрок-Ройял уже несколько дней, чтобы изучить порядок дня членов семьи и слуг. Он видел, как Конн выполнял свою работу хозяина поместья, и улыбался про себя. Он сделает именно то, о чем говорил своему дяде: украдет у Сен-Мишелей младенца и заставит его мать приехать в Ирландию. Конн, конечно, поедет вслед за женой, и ловушка захлопнется. Как только его соперник умрет, он продаст Перрок-Ройял и все земли, а полученные деньги использует для покупки земли в Ирландии. Его владения будут больше владений его дяди, и старик не сможет помешать ему. Скоро его сыновья, которых нарожает ему Эйден, его сыновья и его дочери задавят Фитцджеральдов из Балликойлла. И если кто-нибудь попытается ему помешать, он того убьет! Что касается отродья Конна О'Малли, ему совершенно безразлично, будет ребенок жить или умрет. Младенец нужен лишь для того, чтобы заманить в ловушку его мать, а потом…

Он уже приступил к выполнению своего плана и следил за домом. Он знал, когда Конна не было дома, когда Эйден сидела в саду, а что самое важное — когда нянька выносит ребенка на улицу и какой дорогой она идет. Он знал, что, придя на заросший клевером луг, неподалеку от леса, она постелет на землю одеяло и, положив на него ребенка, будет играть с ним на солнышке, пока тот не уснет, а потом начнет плести венок из маргариток. Кевен пришел к заключению, что девушка не очень умна, ее будет легко запугать и держать в железных рукавицах; нужно заставить ее поехать с ним и ухаживать за ребенком.

Он еще не решил, когда осуществит свой замысел, но судьба сыграла ему на руку. Он пил эль на местном постоялом дворе, когда в таверну зашел освежиться егерь из Перрок-Ройял.

Молодого Херри Била знали и любили, поэтому беседа шла легко и открыто. Медленно попивая свой эль, Кевен Фитцджеральд выяснил, что лорд Блисс собирается на конную ярмарку в Херефорд, чтобы купить новых животных, и пробудет там несколько дней. Это идеальное время для того, чтобы похитить ребенка, подумал Кевен. Пройдет несколько дней, прежде чем Конн сможет вернуться домой, и, зная Эйден, Кевен был уверен, что она не станет ждать возвращения мужа, а немедленно поедет вслед за ребенком. И она, и ребенок окажутся в его власти раньше, чем Конн доберется до них, что позволит ему, Кевену, не привлекая внимания, устроить ловушку своему сопернику и без труда убить его.

Как приятно будет убивать Конна, думал он Конна О'Малли, у которого в жизни было все, чего Кевен Фитцджеральд был лишен. Любящие отец и мать, братья и сестры, семья, уважение в обществе и имя! Почему все это у Конна было, а у него не было? Почему Конну досталась богатая наследница, титул и большое поместье? Разве он заслуживал этого больше, чем Кевен? По справедливости Эйден Сен-Мишель должна была бы стать его женой — такая мысль постоянно вертелась у него в мозгу. Она была его кузиной, а у них в семье с незапамятных времен было заведено вступать в брак с родственниками. Конн украл то, что по праву принадлежало ему, Кевену, и сейчас он намерен вернуть украденное!

Он схватил девушку и приставил нож к ее горлу.

— Не кричи, красавица, или я убью ребенка. Тебе понятно? — Он тронул лезвием ножа шею Венды.

— Да… да, — сказала она дрожащим голосом, едва держась на подгибающихся от страха ногах. — Ч-то вам н-нужно?

— В кустах сидит мой человек, его лук направлен в сторону ребенка, поэтому не вздумай побежать, когда я тебя отпущу. Иди к ребенку и как следует заверни его. Потом пойдешь со мной. Понятно? Ни слова, красавица, а то умрешь!

Венда кивнула, она была слишком испугана, чтобы говорить, и Кевен медленно ослабил свою хватку и толкнул ее к ребенку. Валентина спала на теплом летнем солнышке. Кевен смотрел, как нянька заворачивает ребенка, потом поднял сверток. Его представления о девушке оказались правильными. Она была не особенно умна и привыкла подчиняться приказаниям. Эта девчонка без слов пойдет с ним из-за страха потерять свою жизнь, да и жизнь ребенка, потому что она, безусловно, предана своей хозяйке.

Он посмотрел на личико дочери Конна и Эйден, и на миг выражение его лица смягчилось. Малышка очень напоминала Бевин. Он ласково погладил розовую щечку и сам удивился своей нежности. Она не была врагом. Малышка может быть очень полезна, когда придет время выдавать ее замуж, — можно будет породниться через нее с каким-нибудь важным семейством. Конечно, лучше не убивать ее, ведь она и в самом деле большая ценность.

Прошло два дня с тех пор, как он подслушал разговор молодого Била на постоялом дворе. Конн накануне уехал в Херефорд. Утром Эйден поскакала верхом через поля по направлению к Королевскому Молверну. Пока Венду и ребенка начнут искать, уже наступит ночь, и первым делом на следующее утро они будут осматривать местность вокруг Перрок-Ройял.

Нужно, чтобы прошло несколько дней, прежде чем Эйден Сен-Мишель получит его письмо, в котором будет сказано, где она может найти свою дочь. Вот тогда-то она и пошлет за Конном. Но в погоню, Кевен был в этом уверен, она отправится немедленно после получения письма.

Вместе со своей пленницей Кевен направился к югу, через холмы Молверна, по направлению к Кардиффу. Несколько часов малышка молчала, но потом начала хныкать. Некоторое время Кевен пытался не обращать внимания на плач младенца, но потом повернулся к Венде и рявкнул:

— Что, черт возьми, с ней случилось?

— О-она хочет есть, сэр.

— Значит, дай сиську и заткни ей глотку, — проворчал он.

— Я не могу, сэр.

Кевен Фитцджеральд остановил лошадей и, зло глядя на Венду, прорычал:

— Почему не можешь?

— Я не кормилица, сэр! Миледи никому не разрешает кормить ребенка, она кормит сама.

— Проклятие! — Ругательство вырвалось у него с такой яростью, что Венда съежилась от страха, а лошади нервно заплясали. Случилось то, что никогда не при ходило ему в голову. Он не рассчитывал, что такая благородная дама, как Эйден, будет сама кормить своих детей. Он полагал, что Венда — кормилица ребенка. На черта ему нужно это отродье, если она умрет даже раньше, чем они приедут в Кардифф? Ему нужно подумать. Впереди виднелся довольно обшарпанный постоялый двор. Но дело шло к ночи, и придется остановиться там.

Валентина Сен-Мишель кричала, надрывая свои маленькие легкие. Она была мокрой, хотела есть и замерзла. Где теплая, сладко пахнущая грудь с молоком, которая могла бы утешить ее? Ей нужен был добрый голос, который так нежно разговаривал с ней, пел ей песенки, пока она ела. Что-то случилось в ее крошечном мирке — она понимала это и плакала все громче.

Постоялый двор, где они нашли приют, был на удивление чист, хотя и незатейлив. С кухни, которая располагалась в дальнем конце дома, доносились приятные запахи, а хозяин встретил их с улыбкой, которая сменилась озабоченностью, когда он услышал плач Валентины.

— Эй, что случилось с малышкой? — спросил он.

— Моя жена умерла при родах, — быстро ответил Кевен, — я еду в Кардифф, потому что купил там лавку, а теперь у кормилицы пропало молоко. Молюсь, чтобы ребенок не умер. Она единственное, что осталось у меня от моей Кэйт.

— Полли! — заорал хозяин постоялого двора, и крупная, полная женщина торопливо вышла из кухни.

— Что такое, Херри?

Хозяин быстро объяснил, в чем дело, и улыбка расползлась по лицу женщины.

— Не хочешь ли ты помочь, жена?

— Да у меня молока хватит на шестерых. Эй, девушка, давай сюда ребенка.

Жена хозяина протянула руки, взяла орущую Валентину и без долгих слов, не сходя с места, расстегнула сорочку и вынула необъятную грудь. Почувствовав запах молока, голодная Валентина вцепилась в сосок, не обращая внимания на то, что это была грудь не ее матери.

— Если вы останетесь на ночь, — сказала Полли, — я возьму ребенка к себе, и она будет сытой до самого вашего отъезда. Она голодна, эта маленькая девица, да и кормилице следует немного отдохнуть. Ты слишком худа, девушка, — обратилась она к Венде. — Не удивляюсь, что с молоком у тебя трудности.

Утром, перед их отъездом, жена хозяина вручила им глиняную бутылочку.

— Я налила сюда своего молока. Как приятно почувствовать, что мои груди пусты в первый раз за несколько месяцев. Восемь месяцев назад я родила близнецов, но уже две недели как один ребенок умер, а второй не в силах съесть все, что у меня есть. У меня всегда было много молока. — Она повернулась к Кевену:

— Вы должны пожертвовать одной из ваших перчаток, сэр. Если вы позволите, я иголкой проколю в ней несколько дырочек. Когда девочка проголодается, просто налейте в палец немного молока и дайте ей. До Кардиффа вам молока хватит, а там найдете другую кормилицу.

Кевен поблагодарил ее и в подкрепление своей благодарности всунул Полли в руку серебряную монету. Ее молока надолго не хватит, но, может быть, в Кардиффе удастся найти кормилицу, которая поедет с ним в Ирландию, а Венду он отошлет в Перрок-Ройял с письмом для Эйден.

Кевен был прав в своей оценке умственных способностей Венды. Она была не очень умна, но очень предана семье Сен-Мишелей. Ее семья была связана с их семьей на протяжении нескольких поколений. Ей не хотелось оставлять маленькую хозяйку, но она была практичной деревенской девушкой и понимала, что без еды Валентине не выжить. Она считала, что ей повезло остаться в живых. Поэтому, плотно обхватив ногами толстые бока своей лошади, на которой она ехала из Перрок-Ройял, она тронулась в обратный путь, везя письменное послание для леди Эйден, прочесть которое она не умела. Отвратительный человек, похитивший их, не причинил им вреда и пообещал, что не обидит маленькую Валентину. Он даже позволил Венде выбрать кормилицу, потому что она могла разобраться, здорова женщина или нет. Больная кормилица могла заразить ребенка. Ей повезло, и она нашла какую-то деревенскую девушку, которая сбежала из деревни в город от позора, после того как родила мертвого внебрачного ребенка. Девушка была чистой, цветущей и с благодарностью приняла предложение, хотя ей и предстояло плыть по морю в Ирландию.

Венда яростно подгоняла лошадь и покрыла расстояние между Кардиффом и Перрок-Ройял за два с половиной дня. Как она и ожидала, в доме был переполох, связанный с их исчезновением, хотя леди Эйден еще не посылала за своим мужем.

Появление Венды было встречено с радостью, которая угасла, когда они поняли, что Валентины с ней нет. Она ни с кем не обмолвилась ни словом, пока не оказалась в гостиной перед Эйден, которой выложила то, что с ней случилось, и кончила тем, что передала хозяйке послание Кевена.

С побелевшим лицом Эйден выслушала рассказ няньки. Она испытывала мучительный страх за своего ребенка, но благодарила Бога за то, что преданность Венды помогла Валентине не умереть по крайней мере до Кардиффа. Выхватив у девушки сложенный пергамент, она развернула его и прочитала:

"Если вы хотите, чтобы ваша дочь осталась цела, приезжайте к вашему деду в Ирландию. Нам надо закончить кое-какие дела».

Подпись под письмом принадлежала, как она и ожидала, человеку по имени Кевен Фитцджеральд!

Она подсознательно чувствовала, что он снова появится в ее жизни, но сейчас страх, который мучил ее все эти месяцы, пропал, и на смену ему пришла невероятная ярость. Что она сделала Кевену Фитцджеральду? Почему он стремится причинить ей боль? «Я сделаю так, что он оставит меня в покое!» — в бешенстве решила она. Она поедет в Ирландию и вернет своего ребенка и расправится с этим проклятым выскочкой, а если ее сладкоречивый дед, Роган Фитцджеральд, не захочет помочь ей, она и его сумеет осадить.

Роган Фитцджеральд избавился от ее матери, когда послал дочь в Англию, чтобы она вышла замуж за Пейтона Сен-Мишеля. За всю свою жизнь Эйден ни разу не видела его, и его внезапный интерес к ее делам показался ей, как и Конну, неискренним. Припомнив кое-что из рассказов матери о Рогане Фитцджеральде, Эйден вдруг четко поняла, что ее дед, судя по всему, втянут в какой-то заговор, задуманный ее кузеном Кевеном, а ее ребенок был приманкой. «Ну что же, им придется об этом пожалеть!» — думала Эйден.

— Бил! — крикнула она, и появился дворецкий.

— Миледи?

— Пошли за молодым Билом. Сегодня же вечером он должен отвезти письмо моему мужу. Потом приведи своего младшего, Херри.

Дворецкий бросился искать своих сыновей, а Эйден склонилась над столом. Она обмакнула перо в чернильницу и на гладком пергаменте написала:

"Кевен Фитцджеральд похитил Валентину и уехал к моему деду в Ирландию. Сегодня вечером я выезжаю в Кардифф, где сяду на один из кораблей твоей сестры. Приезжай туда как можно скорее. Нам обеим ты нужен. Твоя любящая жена, Эйден Сен-Мишель, леди Блисс».

— Входи, — крикнула она, когда в дверь библиотеки постучали, и в комнату вошли оба молодых Била, держа шапки в руках.

— Питер, — обратилась она к старшему, которого в доме звали «молодой Бил», потому что он был тезкой с отцом, — я хочу, чтобы ты как можно скорее доставил это письмо его светлости на конскую ярмарку в Херефорде. Скачи не останавливаясь. Возьми с собой дюжину вооруженных мужчин, скажи его светлости, чтобы домой не возвращался, а ехал прямо в Кардифф и садился на корабль. — Она свернула пергамент, капнула на него горячим воском и, поставив свою личную печать, отдала его молодому Билу. — Да поможет тебе Бог.

Молодой Бил принял у нее послание, повернулся и вышел из комнаты.

— Херри, — продолжала она разговор с самым младшим сыном Била, — ты едешь со мной в Ирландию. Выбери еще двоих, чтобы они поехали тоже. Умелых воинов, но и неглупых людей. Ты понимаешь?

— Конечно, миледи, — ответил Херри Бил, ухмыляясь.

— Тогда иди, — приказала она, — выезжаем через час.

— Ну уж без меня вы, конечно, не поедете, — вмешался Клуни, входя в библиотеку. — Вы не поедете никуда, если с вами не поеду я. Господин Конн никогда не простит мне этого. Кроме того, я знаю Ирландию, а вы — нет. Вы будете в безопасности на борту любого из кораблей леди де Мариско, потому что каждый моряк, работающий у нее, безраздельно предан О'Малли, но как только мы окажемся на земле Ирландии, все будет по-другому, миледи. Каждая миля этой проклятой земли контролируется вождем того или другого племени, и ни один из них не испытывает к другому добрых чувств. Владения вашего деда находятся далеко от берега, и я не знаю точно, где нам придется высадиться. Вам лучше собираться в дорогу, а я буду помогать.

Эйден не спорила. Она знала, что Клуни прав, и была благодарна ему за помощь.

— Через час ты будешь готов? — спросила она. Он засмеялся в ответ:

— Я уже готов, миледи!

Мег расплакалась и разохалась, когда Эйден сказала ей о своих намерениях.

— Это безумие, мой цыпленочек! Подождите, пока приедет его светлость, — умоляла она свою хозяйку.

— Нет, Мег. Дорога каждая минута. Я нужна моему ребенку. Не переживай. Его светлость, без сомнения, будет в Кардиффе раньше нас, и мы поплывем вместе.

Мег сопела, но слова Эйден ободрили ее.

— Какие вещи мне собрать вам? — волновалась она. — Как вы повезете сундуки, если вы едете верхом? Вы возьмете телегу для багажа?

— Нет, — сказала Эйден. — Я надену костюм для верховой езды, который мне подарила Скай, и поеду верхом, как ездит она. Так будет быстрее. Уложи мне в седельную сумку еще одну юбку, две сорочки и чулки — "те, толстые, которые я ношу с башмаками. Мне нужна щетка для волос и теплый плащ с капюшоном. Это меня вполне устроит, дорогая Мег.

— Вы не можете ехать в гости к своему деду в таком наряде! — возразила Мег. — Что подумает о вас старик?

— Я еду не в гости, Мег, — сказала Эйден. — Мне кажется, что мой дед участвует в этом грязном деле.

— Нисколечко не удивлюсь, если это так и есть, — заметила Мег. — Старик всегда походил на разбойника, даже в молодые годы, и уж я-то прекрасно это помню. Вашей матери повезло, что она уехала оттуда, и я ни разу не пожалела, что поехала с ней. Будьте осторожны, госпожа Эйден. Старый Роган Фитцджеральд — сам дьявол, и всегда был им.

Полями Эйден с четырьмя сопровождающими ее мужчинами доехала до Королевского Молверна. Остановившись у дома золовки, она торопливо побежала к Скай и Адаму, которые сидели за ранним обедом. Увидев, как она одета, Скай тут же поняла, что она едет на поиски своей дочери.

— Рассказывай, — без предисловий обратилась она к Эйден.

Эйден пересказала ей то, что услышала от Венды, и закончила словами:

— Я уже послала молодого Била и двенадцать вооруженных всадников в Херефорд за Конном. Я приказала им ехать прямо в Кардифф. Если к тому времени, как я приеду туда, его там не будет, ждать я не стану — я хочу доехать до Ирландии как можно скорее. Что, если эти проклятые Фитцджеральды изуродуют ребенка?

— Глупо так думать, Эйден, — вступил в разговор Адам, — Фитцджеральды не станут мучить Валентину. Они используют ее в качестве приманки, чтобы для чего-то заманить тебя к себе. Подожди Конна, и поезжайте вместе.

— Я бы не стала ждать и самого Господа Бога! — с горячностью крикнула Эйден. — Я нужна своему ребенку, Адам!

Адам в растерянности развел руками и посмотрел на Скай.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Эйден, — сказала Скай, — но Адам прав. Подожди Конна.

— Похоже, что он будет там раньше меня, — сказала Эйден. — Прошу, пошли одного из твоих голубей в Кардифф и сообщи своему агенту, что нам нужно и когда мы приезжаем.

— Хорошо, сделаю, — ответила Скай.

— Тогда я отправляюсь. — Эйден встала, послала им обоим воздушный поцелуй и решительно вышла из комнаты.

— Ты думаешь, она подождет его? — спросил Адам у жены.

— Конечно. Она боится Кевена Фитцджеральда. Ей не захочется увидеться с ним, если рядом не будет Конна.

Но Эйден больше не боялась своего кузена. Страх сменился яростным гневом, и с каждой милей он становился все сильнее и сильнее, а страх ослабевал. Она уже не то беспечное создание, каким была два года назад, когда Кевен так безжалостно продал ее в рабство. Теперь она знала этот мир лучше его. Из-за того, что она была женщиной, ей пришлось понять: чтобы выжить, нужно проявить силу духа. Теперь у нее была эта сила, она чувствовала себя уверенно. С Конном или без него, но она поедет в Ирландию спасать свою дочь — и она непременно сделает это!

Она устала от Кевена Фитцджеральда и от угрозы, которую он являл. Страх перед ним не отпускал ее со времени возвращения. Она подозревала, что этот страх и был причиной ее неспособности получать удовольствие от супружеских отношений. Что еще он мог сделать с ней после того, что уже сделал? Он продал ее в рабство, украл ее ребенка и лишил ее счастья наслаждаться любовью мужа! Хватит! Довольно!

Теперь ей стало ясно: для того, чтобы разрушить власть Кевена Фитцджеральда, она должна смело выступить против него. Она сама должна встретиться с ним, и поэтому ей нужно приехать в Кардифф и отплыть в Ирландию прежде, чем туда приедет Конн.

Именно в эти минуты она поняла то, о чем недавно говорила ей Скай. Эйден восхитилась умению своей красивой золовки определять свою собственную жизнь, а Скай сказала:

— До тех пор пока я сама не стала личностью, вместо того чтобы быть каким-то жалким продолжением мужчины, я не могла определять ни свою судьбу, ни свою жизнь.

— А как тебе удалось научиться этому? — спросила Эйден.

— Я научилась не дрогнув встречать неприятности.

Тогда она не очень поняла эти слова Скай, но теперь пришло время понять их, и ей предстояло не дрогнув встретиться с тем, что пугало ее больше всего.

Этот Кевен Фитцджеральд снова захотел обрести над ней власть.

Ну что же, ее отвратительный кузен, может быть, и верил, что, похитив Валентину, он получил власть и над ней. С прежней Эйден, возможно, так бы и было, но сейчас — нет! На этот раз она не дрогнет перед ним, она будет бороться с ним до последнего, и она победит. Конечно! Она несомненно победит!

Глава 19

Родина ее матери показалась Эйден Сен-Мишель серой и туманной.

— Теплый денек, — сказал капитан Брен Келли, хотя шел мелкий дождь. Сказано это было с улыбкой.

Они начали плавание из Кардиффа, вышли в Бристольский залив, прошли мимо острова Ланди, который когда-то был цитаделью семьи де Мариско. Погода благоприятствовала им, пока они преодолевали короткий морской путь между двумя странами, обогнув южную оконечность Ирландии и без труда миновав заливы Бантри и Дингл. Солнце показывалось нечасто. Дни были серыми, ночи туманными, но море было спокойным и ветер — достаточно сильным, так что они могли плыть с хорошей скоростью. Когда они повернули в залив Шеннон, Эйден восхитилась бархатно-зеленой красотой берегов. Земля была необыкновенно красива.

— Ветер крепчает, — сказал Брен Келли, когда увидел, что они и их лошади благополучно высажены на пустынный берег. — Я должен торопиться на Иннисфану, миледи, и вернусь с большим отрядом слуг О'Малли, чтобы они могли поддержать вас. Не бойтесь.

— Когда Конн приедет, ему понадобится подкрепление, — сказала Эйден. — Как я поняла, земли моего деда богаты, но у них нет денег, чтобы содержать обученных воинов. Я не знаю, что нужно от меня Фитцджеральдам, но не думаю, что они смогут причинить мне какой-нибудь вред.

— Может быть, вы и правы, — согласился капитан. — У семьи вашего деда репутация мошенников, но не убийц. — Он покраснел, поняв, какими грубыми могли показаться его слова Эйден, такой доброй женщине. — Прошу прощения, миледи.

Эйден засмеялась.

— Я совсем не обиделась, Брен Келли, потому что услышала то, что говорила мне моя родная мать. Да и Мег тоже. Моя мать была счастлива, когда смогла уехать от своей семьи и выйти замуж за моего отца. Если она и пыталась писать им письма, это было просто обязанностью по отношению к родителям. У меня перед Фитцджеральдами такой обязанности нет. Я приехала забрать свою дочь, и только.

— Будьте осторожны, — предупредил он. — Хоть и говорят, что святой Патрик изгнал негодяев из Ирландии, но в Балликойлле, миледи, они остались.

— У меня есть Клуни, и Херри Бил, и еще двое людей, чтобы защитить меня. Мы сумеем на несколько дней загнать в угол этого старого дьявола, который называет себя любящим дедом, пока не приедет Конн. Ты зря тревожишься, Брен Келли. Рисковать я не буду, обещаю тебе.

Наблюдая за тем, как они отъезжали, он тревожился, несмотря на ее уверения. Как говорила леди де Мариско, эта женщина всегда жила под чьей-то защитой. Тем не менее Эйден показалась ему женщиной уравновешенной и знающей, чего хочет. Он покачал головой. Он поверил ей, когда она сказала, что несколько дней сумеет продержаться. И все же Фитцджеральды из Балликойлла были противной семейкой.

Эйден, однако, не сомневалась, что она выполнит то, за чем приехала в Ирландию. Она подстегнула лошадь, и они тронулись в путь, стараясь поскорее покрыть расстояние между рекой Шеннон и землями ее деда. Ей не терпелось получить обратно своего ребенка. Она надеялась, что с Валентиной все в порядке, и старалась подавить свои страхи на этот счет, уверяя себя, что Фитцджеральдам была нужна она сама, а не ее дочь. Ребенок был всего-навсего средством заполучить ее, и ему они не навредят.

Впервые увидев дом-башню своего деда, Эйден не удивилась его убогости. Ее мать часто рассказывала ей, как разительно отличался дом, в котором прошло ее детство, когда она почти все время бегала босиком, от изумительного Перрок-Ройял, в который она сразу же влюбилась. Башня была очень старой, и даже на расстоянии было видно, что она нуждается в ремонте. Выстроенная из грубого темно-серого камня, она возвышалась на холме, и это расположение позволяло без помех наблюдать с нее за безлесой местностью вокруг. К ней было трудно подойти незамеченным, сбежать оттуда тоже было трудно. Эйден подумала об этом, но пути назад не было.

Вокруг башни сгрудилось несколько строений, и все это было обнесено низкой каменной оградой. Тяжелые дубовые ворота открылись, когда они подъезжали, и из них выехал всадник в темном плаще, развевающемся на ветру. Она узнала его моментально, и ее сердце похолодело, а рот скривился в усмешке, когда Кевен Фитцджеральд, еще не подъехав к ним, закричал приветственные слова и стал махать рукой, как будто она была гостьей, приглашенной на семейное торжество.

— Малышка Эйден, — сказал он, подъезжая к ней. — Вы, как всегда, очаровательны, кузина. — Он широко улыбался.

— Так же очаровательна, как тогда, когда ты видел меня в последний раз, проклятый ублюдок? — спросила она, не, повышая голоса и глядя на него холодными как свинец глазами.

— Ну что вы, дорогая кузина, давайте забудем о прошлом, — начал он, но она оборвала его:

— Забудем о прошлом? Господи, ты, Кевен, не просто сумасшедший, ты к тому же глуп.

После этого она неожиданно для него пришпорила свою лошадь, и та рванулась вперед, толкнув его так, что он потерял равновесие и почти вывалился из седла. От падения его едва сумели удержать двое из ее спутников, подъехавших к нему с двух сторон: один из них втащил его обратно в седло, а другой держал его лошадь. Когда он попытался тронуться с места, чтобы догнать Эйден, один из ее спутников, громадный, бородатый, разбойничьего вида человек, отобрал у него поводья, лишив его возможности править собственной лошадью.

Другой, в котором он тотчас узнал личного слугу лорда Блисса, сказал, улыбаясь:

— Ну вот, господин Фитцджеральд, вам нужно следить за своими манерами и стараться вести себя получше.

Кевен бился от бессильной ярости. Этот маленький мерзавец заплатит за свои слова, как только его хозяина прикончат! Эйден взяла над ним верх? Женщина взяла над ним верх? Скоро она узнает, кто здесь имеет власть. Он сумеет приручить эту английскую суку и заставит ее бегать за ним, как дрессированную собачку. Он облизал губы в предвкушении быстрого успеха.

Слегка улыбаясь, довольная своей первой маленькой победой над кузеном, Эйден храбро въехала во владения своего деда. Заглянув в открытые ворота конюшни, она с удовлетворением отметила, что большая конюшня содержится в образцовом порядке, тогда как остальные дворовые строения казались развалюхами. Свиньи рылись в мусоре, и огромное количество собак жадно дрались со свиньями из-за костей и объедков в мусорных кучах. Многочисленные босоногие, чумазые ребятишки в бесформенных одежонках возились друг с другом. У нее перехватило горло. Неужели ее мать когда-то была такой же, как эти ребятишки? Как могла ее красавица мать вырасти в этой отвратительной грязи свиного хлева?

Она слезла с лошади и приказала:

— Марк и ты, Джим, останьтесь с лошадьми. Проследите, чтобы их выгуляли, поставили в конюшню, а потом накормили и напоили. Проверьте подковы, нет ли в них камней: дорога была такой каменистой. Клуни и ты, Херри Бил, пойдете со мной. — Она повернулась и свирепо посмотрела на Кевена, который пытался слезть с лошади. — Ну что, кузен, покажешь мне дорогу или мне самой искать ее?

Немного ошарашенный ее тоном и поведением, Кевен повиновался резкому приказу и торопливо вошел в башню. Подмигнув своим людям, Эйден пошла за ним вверх по лестнице в большую комнату, где около дальней от двери стены на почетном месте за столом сидел высокий, белоголовый старик. У него были блестящие голубые глаза и грубое лицо. Эйден широкими шагами храбро пересекла комнату и остановилась напротив старика.

— Вы, должно быть, Роган Фитцджеральд, мой дед. Где моя маленькая дочь и как вы осмелились позволить этому негодяю, — она махнула рукой в сторону Кевена, — подвергать опасности Валентину и включать ее в какой-то сумасшедший заговор, который он придумал? — Голос ее был вызывающе холоден.

Воцарилось долгое молчание, во время которого Роган Фитцджеральд созерцал мегеру, ворвавшуюся в его дом.

Помолчав, он сказал пренебрежительно и насмешливо:

— Добро пожаловать в Балликойлл, внучка! — Потом, прищурившись, добавил резко и угрожающе:

— Мне не нравится ни твой тон, ни твои угрозы, внучка. Помни, что здесь, в Балликойлле, хозяин я. Ты будешь относиться ко мне с уважением, потому что в моих глазах ты всего лишь еще одна женщина, и я так поколочу тебя, как тебя в жизни не колотили, если ты не будешь вести себя прилично, когда говоришь со мной.

— Где мой ребенок? — повторила Эйден. Ее сердце бешено колотилось. Она поняла, что стоит перед опасностью столкнуться со своим дедом и всеми его домочадцами, а с ней всего двое мужчин. Может, нужно было подождать Конна в Кардиффе? Но она не могла позволить, чтобы старик заметил ее страх, поэтому по-прежнему храбро и зло смотрела на него.

Роган Фитцджеральд взглянул на одну из своих служанок, довольно неряшливо одетую женщину, и рявкнул:

— Давай сюда это отродье и ее няньку! В комнате наступило напряженное молчание. Эйден упрямо стояла перед ним, расставив ноги. Ее чужеземная одежда нравилась Рогану, и он подумал, что она весьма удобна для езды верхом. Однако его внучка совсем не такая мягкосердечная простушка, которую, как утверждал Кевен, можно легко заставить делать то, что ему было нужно. Тем не менее он был уверен, что, будучи его внучкой, она со временем образумится. Однако сейчас в ее глазах не было тепла, и двое мужчин, сопровождающих ее, выглядели решительно. Они явно были слугами семьи, преданными и несговорчивыми. Он покачал головой в раздумье. Эту кобылку будет нелегко заставить слушаться узды, но он был уверен, что они возьмут над ней верх.

Наконец в комнату вошла нянька с девочкой, и Эйден впервые смягчилась. Он заметил это и улыбнулся про себя. Ребенок был ее слабым местом, как у любой матери. Увидев девушку, которая осторожно спускалась по лестнице, Эйден побежала к ней с протянутыми к ребенку руками. Сразу стало понятно, что Валентина ухожена, сыта и спокойна. Когда нянька отдала младенца матери, Эйден спросила у девушки:

— Как тебя зовут?

— Я Нен, дочь кузнеца, миледи. Милорд Кевен нанял меня в Кардиффе, чтобы я смотрела за маленькой мисс. Я старалась как могла.

— Я это вижу, — ласково сказала Эйден. Девушка была чересчур худа, полными были только груди, руки ее были покрыты безобразными синяками, и вид был совершенно перепуганный. Ее светлые голубые глаза метались, как будто она ждала, что ей придется уворачиваться от очередного удара.

— Я хочу, чтобы ты вернулась со мной в Перрок-Ройял, Нен. Когда Валентину украл этот ублюдок моего родного деда, которого, да будет тебе известно, надо называть не милордом, а просто господином Кевеном, мне пришлось перевязать грудь, и у меня пропало молоко. Ты поедешь со мной в Англию? Я обещаю, что с тобой будут хорошо обращаться.

В глазах девушки засветилась надежда, и она энергично закивала головой:

— Благодарю вас, миледи! Благодарю вас!

— Поклянешься ли ты, что будешь служить только мне, Нен? Поклянешься ли ты именем Господним? Нен на мгновение замешкалась.

— Конечно, миледи! Клянусь именем Господним.

— Тогда тебе нечего больше бояться. Теперь скажи, откуда у тебя эти ужасные синяки?

Девушка залилась краской и посмотрела на Кевена Фитцджеральда, но промолчала, и Эйден поняла, что она боится.

— Господин Фитцджеральд изнасиловал тебя? — тихо спросила она.

— Да, миледи. Он грозился, что убьет ребенка, если я не уступлю ему.

— Больше он тебя не тронет, — спокойно сказала Эйден и потом вернулась туда, где Кевен Фитцджеральд стоял, разговаривая с дедом, который так и не встал со своего места.

Она пробуравила старика таким яростным взглядом, что он немедленно обратил на нее внимание и, сам того не желая, выслушал ее слова.

— Если, — сказала Эйден голосом, не допускающим возражений, — это несчастное отродье вашего брата еще раз тронет няньку моей дочери, клянусь, я перережу ему горло. — Потом она презрительно посмотрела на Кевена:

— Какой ты храбрый кавалер, Кевен Фитцджеральд: продал беспомощную невинную женщину в рабство, а теперь пробуешь свои силы на несчастной, перепуганной девчонке. Меня тошнит от тебя! — Повернувшись к нему спиной, она обратилась к Рогану Фитцджеральду, — Где я должна спать? Сейчас уже слишком поздно возвращаться на побережье.

— Ты хочешь уехать, даже не пожив у меня? — растерялся старик.

— Я бы уехала, если бы у меня был факел, но ваша проклятая темнота непривычна для приезжих, а дорога обрывиста. Я не хочу подвергать опасности моего ребенка, моих людей и моих лошадей. Утро — подходящее время для отъезда, дедушка. Надеюсь, что в эту единственную ночь я буду в безопасности в вашем доме?

— Ну, девочка, к чему оскорбления? — недовольно сказал он.

— Поклянитесь именем распятого Христа и памятью моей матери, — холодно приказала она.

— Клянусь, — рявкнул он и злобно посмотрел на нее, потому что отчетливо понимал, с каким презрением она относится к нему.

— Где я буду спать?

— Ты можешь пойти с нянькой и ребенком на верх башни. Там только одна комната. Твои люди могут спать на конюшне.

— Двое моих людей уже занимаются лошадьми на конюшне, — сказала она. — Клуни и Херри будут спать у моей двери, чтобы отбить охоту у посетителей ходить в гости по ночам.

— Ты оскорбляешь меня, — проворчал Роган Фитцджеральд. — Насколько я помню, твоя мать была ласковой и послушной девочкой. Ты на нее совсем не похожа, ни поведением, ни лицом. Я вижу только англичанку.

— Прекрасно, — ответила она с быстрой улыбкой. — Но вам, дедушка, лучше остерегаться того, что есть у меня от ирландки. Этого пока не видно, но мой опыт общения с Фитцджеральдами кое-чему научил меня.

Роган Фитцджеральд вдруг радостно закудахтал. Он решил, что его внучка нравится ему. Ему хотелось, чтобы она жила здесь, с ним. В ней было что-то от его Кейры, некоторые ее манеры напомнили ему его жену в молодости.

— Иди и посиди со мной, Эйден Сен-Мишель, — миролюбиво сказал он. — Ты, наверное, проголодалась после своего путешествия?

Напряжение в комнате начало спадать, когда молодая женщина и старик, казалось, разрешили свои разногласия. Эйден села рядом с дедом и сделала знак Клуни и Херри, чтобы они подыскали себе места, что они и сделали, прислонившись спинами к стене. Начали появляться другие члены семьи, потому что подходило время обеда. Пришел старший сын Рогана, его наследник Имон, его жена Пегги и несколько их крикливых детей. Два старших сына Имона и Пегти были женаты и жили в этой же башне, что, естественно, было не очень удобно. Другие женатые сыновья Рогана жили отдельно, в своих собственных домах, которые они приобрели благодаря женитьбе. Здесь был и священник Барра, крепко сбитый человек с холодными, невыразительными карими глазами и тонкими губами, которые говорили о его жестокости. Для своей матери, давно умершей Кейры, он всегда оставался неразрешимой загадкой. Ей не суждено было понять, что причина его дурного характера в том, что он не был старшим сыном.

Еда была не особенно аппетитной. Была подана баранина, волокнистая и жесткая, морской окунь, который немного подпортился, пока его везли от моря, и который, по мнению Эйден, давно пережил свои лучшие времена. Однако каплун был только что зарезан и хорошо прожарен. Кроме репы, не было никаких других овощей, да и та была явно из прошлогоднего урожая, но на столе был свежий хлеб, сладкое масло и острый твердый сыр. Вино было роскошью, которую Роган Фитцджеральд не позволял ни членам семьи, ни слугам. К столу подавали эль.

Эйден сосредоточила свое внимание на каплуне, хлебе, масле и сыре. Когда Клуни и Херри кончили есть, она послала их в конюшню с едой для Марка и Джима, потому что понимала: если она сама не пошлет им еды, ее люди, присматривающие за лошадьми, будут голодать. Гостеприимство деда едва ли можно было сравнить с ее собственным. Когда она сама покончила с едой и двое ее людей вернулись из конюшни, она встала и, коротко пожелав всем Фитцджеральдам спокойной ночи, поднялась по лестнице в маленькую комнатку на верху башни, миновав при этом комнаты других членов семьи. Войдя в комнату, она заложила дверь на засов, а перед дверью Клуни и Херри приготовились нести вахту.

В комнате уже была Нен с Валентиной, и Эйден увидела, что девушка попыталась сделать маленькое помещение более уютным. В комнате была только одна большая кровать и маленькая передвижная койка. Но одеяла на кровати были толстыми и аккуратно сложенными, а в маленьком очаге горел огонь, изгоняя из комнаты вечернюю сырость.

Эйден посидела и подождала, пока Йен кончит кормить ребенка. Потом девушка передала его своей новой хозяйке. Раньше у Эйден не было времени по-настоящему проверить, в порядке ли Валентина. Теперь она внимательно осмотрела ребенка и убедилась, что девочка здорова. Она крепко прижала ее к себе и сказала:

— Ты храбрая девушка, Нен, и ты хорошо заботилась о Валентине. Очень возможно, что нам придется уезжать из Балликойлла в большой спешке. Ты сумеешь сделать так, чтобы быть готовой уйти в любой момент? Не испугаешься ли ты сделать это, что бы ни случилось?

— Я пойду за вами в ад, миледи, чтобы только — выбраться отсюда. Никогда в жизни мне не было так страшно. Даже когда я оказалась в канаве на улице в Кардиффе, я не была так испугана. Я едва понимаю, что эти люди говорят, а господин Кевен плохой человек, это точно.

— Совершенно верно, — согласилась с девушкой Эйден, — это самые ласковые слова, которые можно сказать о Кевене. Не бойся, моя девочка, я обещала, что буду защищать тебя, и я буду это делать. Завтра мы уедем к побережью, где нас будет ждать корабль, а потом поплывем обратно в Англию. Тебе понравится Перрок-Ройял. Это красивое место.

— Как мне отблагодарить вас, миледи? — сказала Нен дрожащим голосом. Глаза ее были полны слез.

— Это я должна благодарить тебя, Нен. Своим молоком ты спасла жизнь моему ребенку, ты можешь жить в Перрок-Ройял сколько захочешь, каждый год на Михайлов день я буду платить тебе годовое содержание. Я хочу, чтобы у меня было много детей, а нянька Валентины не сможет ухаживать за всеми. Ты мне нужна, девушка!

Позади был длинный день, женщины устали и поэтому быстро легли спать. Нен положила Валентину в колыбель, в которой, как сказал ей раньше Роган Фитцджеральд, когда-то лежала мать Эйден, Бевин.

По другую сторону двери Клуни и Херри развлекались, играя в кости, а внизу, в зале, Кевен Фитцджеральд кипел от ярости, потому что рушились его планы женитьбы на Эйден.

— Еще есть время, племянник! — утешал его Роган Фитцджеральд.

— Время? Да она собирается уезжать завтра утром.

Она изменилась. Я даже не уверен, что сейчас мне хочется жениться на ней.

— Но тебе придется, — грубо оборвал его Роган. — Как иначе мы можем прибрать к рукам ее богатство? Не волнуйся, Кевен, мой мальчик! Надвигается буря, и дождь к утру будет таким сильным, что Эйден Сен-Мишель не сможет уехать до тех пор, пока буря не кончится, а она, я подозреваю, будет длиться, по меньшей мере, два дня. К тому времени ты уже будешь женатым человеком и будешь спать с этой девицей. Она норовистая кобылка, думаю я, но у таких получаются прекрасные жеребята. Ей нужна твердая рука и узда, чтобы она знала, кто ее хозяин.

— Мы к ней и близко не подойдем, пока ее сторожевые псы караулят ее, — сказал Кевен, имея в виду Клуни и Херри Била. — Тот, маленький, — личный слуга Конна О'Малли.

— Нам нужно убрать их, — сказал Роган Фитцджеральд.

— Позволь мне убить их!

— Кевен, мальчик мой, ты очень нетерпелив. Нет нужды проливать чью-нибудь кровь. Они утром понесут еду своим товарищам на конюшню, а когда они выйдут из дома, мы просто заложим дверь на засов, и они не смогут войти. А сейчас ложись спать, парень, потому что утром мы будем праздновать твою свадьбу, а следующую ночь тебе спать совсем не придется! — Он громко расхохотался и игриво подтолкнул племянника локтем.

К утру, как и предсказывал Роган Фитцджеральд, сильная буря с дождем и ветром обрушилась на юго-западную часть Ирландии, и отправляться в путь оказалось невозможно. Проснувшись рано утром, Эйден услышала шум дождя и, подойдя к узкому окну, выглянула наружу. Она с тоской смотрела на сплошную серую пелену.

— Проклятие! — тихонько выругалась она, потом открыла дверь и сказала Клуни и Херри Билу:

— Льет как из ведра. Думаю, сегодня мы не сможем уехать, но отнесите еду Марку и Джиму и спросите, что думают они.

— Если бы дело касалось только нас, — сказал Клуни, — нам надо было бы выбираться отсюда как можно скорее, миледи. Но как быть с ребенком и нянькой? Я думаю, Марк и Джим согласятся, что мы должны подождать, пока погода улучшится. Когда мы ехали сюда, мы не видели ни одного постоялого двора, нам негде будет найти приют.

— Может, погода не так уж и плоха? — с надеждой спросила Эйден.

— А может, она станет еще хуже, — ухмыльнулся Клуни. — Поторапливайся, Херри. Не знаю, как ты, парень, а я бы немного поел, да и кружка эля была бы кстати. Мы управимся быстро, миледи. Вы без нас не будете бояться?

Она покачала головой.

— Я думаю, мой дед сейчас понимает, что я не из тех, с кем можно шутить. Но до того, как мы уедем, мне бы хотелось узнать, почему он заманил меня сюда. Наверняка речь пойдет о деньгах. Подозреваю, что ему есть на что их потратить.

Двое мужчин исчезли в темноте винтовой лестницы, а Эйден вернулась в комнату и увидела, что и Нен, и ребенок уже проснулись. Налив в таз немного воды, она умылась. Вода была холодной, и Эйден вспомнила, что дома ее дорогая Мег всегда грела воду, прежде чем наливать ее в таз. Этот мир был совершенно Чужим для нее, и она подумала, что жить здесь ей не хотелось бы.

— Ты оставайся здесь, — приказала она Нен. — Здесь ты в безопасности. Заложи дверь на засов, я прослежу, чтобы тебе прислали еды.

— Если вы позволите, ваша светлость, было бы лучше, чтобы я сбегала вниз, пока не встал весь дом. Валентина скоро захочет есть.

— Правильно, — ответила Эйден. — Беги. Нен вышла из комнаты, а Эйден сидела с дочерью и смотрела, как та забавляется пальчиками на ногах. Она была таким красивым ребенком, с фиалковыми глазками и медными волосиками. «Дочь пошла в меня, но она гораздо красивей. Кто же ее отец?» Эйден внимательно вглядывалась в лицо дочери, которая гукала и улыбалась матери, заставляя и Эйден улыбаться. Ничего в ней нет ни от Конна, ни от Явид-хана, ни от Мюрада, думала она. Может быть, так оно и лучше. «Ты будешь знать только одного отца, моя драгоценная, и этим отцом будет мой дорогой Конн. — Она протянула руку и дотронулась до розовой щечки. — Скоро мы поедем домой, дорогая, только бы прекратился этот проклятый дождь!"

Нен торопливо вошла в комнату, неся маленькую булку хлеба, миску горячей овсяной каши и эль.

— Ваш дед уже в зале, миледи, и просит, чтобы вы спустились на молитву, а потом поели с ними.

Эйден расправила юбку и, достав из седельной сумки чистую сорочку, оделась. Она расплела косы, расчесала волосы и вновь заплела их.

— Запри дверь на засов, когда я выйду, — сказала она, — и не открывай ее никому, кроме меня, что бы тебе ни говорили. Мои люди скоро вернутся и будут тебя караулить.

— Конечно, миледи, — послушно ответила девушка. Эйден торопливо вышла из комнаты и услышала, как Нен задвинула тяжелый деревянный засов. Спустившись вниз, она присоединилась к семье деда, которая уже собралась на утреннюю молитву в зале, потому что часовни в доме не было. Ее дядя Барра холодным, пронзительным голосом прочел молитвы, а затем сел вместе со всеми за высокий стол, на котором стояла такая же еда, которую принесла себе Нен. Эйден с тоской вспомнила о толстых ломтях розовой ветчины, о яйцах, сваренных в сладком вине, о меде и терпком фруктовом вине. Потом, усмехнувшись про себя, принялась есть то, что стояло на столе. Она говорила мало, потому что мало что могла сказать своим родственникам. Когда закончили с едой и слуги убрали со стола, Роган Фитцджеральд сказал:

— Сегодня ты, конечно, уехать не сможешь, но это даже лучше, потому что у нас есть кое-какое незаконченное дело, Эйден Сен-Мишель.

— Незаконченное дело? Ну конечно! Дело, ради которого ваш племянник похитил мою дочь и вынудил меня приехать за ней в Ирландию. Конечно, дедушка, мне очень — хочется узнать, что же скрывается за этим. Скажите же.

Легкая улыбка тронула утолки рта Рогана Фитцджеральда. Она горда, его внучка, но очень скоро ей придется подчиниться, и тогда она не будет вести себя так высокомерно.

— Настало время выдать тебя замуж, — начал он.

— Замуж? — Она смотрела на старика как на помешанного, но сообразила, что таковым он явно не был. — Дедушка, я уже замужем.

— Это недействительный брак, — решительно ответил он. — Он заключен не по обряду католической церкви.

— Меня венчал личный капеллан королевы! — горячо воскликнула Эйден.

— Мы не признаем ни незаконнорожденную дочь Генри Тюдора, ни ее капеллана. Они все еретики! Ты была рождена, крещена и воспитана в лоне святой католической церкви. То, что ты называешь браком, по нашим законам не имеет силы. Ты жила в грехе, Эйден Сен-Мишель, но ведь у тебя не было семьи, которая наставила бы тебя на путь праведный. Родственники твоего отца умерли, поэтому, как отец твоей матери, я считаю своей обязанностью проследить, чтобы ты нашла себе достойного мужа.

Эйден нетерпеливо потрясла головой. Все это было совершенно смехотворно, но если это порадует деда и если это все, что его волнует, они могут обвенчаться и по католическому обряду, когда приедет Конн.

— Прекрасно, Роган Фитцджеральд, когда приедет мой муж, мы в вашем присутствии обвенчаемся по обряду католической церкви. Это успокоит вас?

— Меня совсем не устраивает Конн О'Малли в качестве внука, — спокойно сказал Роган.

— Тут уж выбираете не вы, — ответила она.

— Ох, внученька Эйден, выбирать-то придется мне. Я самый старший по возрасту родственник-мужчина, поэтому по закону я обязан выбрать тебе мужа. Я выбрал своего племянника, Кевена Фитцджеральда.

— Что?! — изумилась Эйден. Она была готова пойти навстречу его прихоти, потому что он был старым человеком и она была вынуждена пользоваться его гостеприимством, но, если не считать ее матери-ирландки, Эйден Сен-Мишель была настоящей англичанкой, и, по ее разумению, ее брак с Конном О'Малли имел законную силу.

В ее серых глазах сверкнул незнакомый золотой огонек, и она сказала твердым голосом:

— Я выходила замуж за Конна О'Малли по законам англиканской церкви и в присутствии английской королевы. Я бы не вышла замуж за Кевена Фитцджеральда, даже если бы это можно было сделать. Совершенно безнравственно с вашей стороны предлагать мне такое! От старости у вас помутилось в голове, Роган Фитцджеральд! — Она поднялась и собралась выйти из-за стола.

В ответ Роган Фитцджеральд злобно посмотрел на внучку и костистыми пальцами ухватил ее за руку, безжалостно сжимая нежную кожу. Потом он встал, и оказалось, что, несмотря на свой преклонный возраст, он был громадиной по сравнению с высокой молодой женщиной, которая осмелилась перечить ему.

— Ты сделаешь то, что я скажу, Эйден Сен-Мишель! — загремел его голос. Потом он выпустил ее руку и сильно ударил ее по щеке. — Ты выйдешь замуж за Кевена Фитцджеральда сегодня и помни, что вчера вечером я предупреждал, чтобы ты не забывала вести себя прилично. — Он быстро нанес ей один за другим два удара, которые ошеломили ее.

Придя в бешенство, она продолжала сопротивляться деду.

Как он осмелился ударить ее?

— Никогда! — Она метнула взгляд, пытаясь отыскать Клуни и Херри Била.

Роган догадался, кого она ищет.

— Дверь в башню заперта, и твоих людей здесь нет, Эйден Сен-Мишель. Нет никого, кто мог бы защитить тебя. Ты сделаешь то, что я приказываю?

Старик впадал в очередной приступ ярости, и все, кто знал его, понимали, что этот приступ приближается, но Эйден и не подозревала, каким жестоким человеком был на самом деле ее дед.

Посмотрев на Кевена и на своего сына Имона, Роган приказал:

— Положите ее поперек стола!

Еще не сообразив, в чем дело, Эйден с ужасом поняла, что Кевен и ее дядя Имон схватили ее за руки и потащили к высокому столу. Когда Кевен потянул руки и стал расстегивать ее пояс, она стала отчаянно сопротивляться, но это было бесполезно. От отчаяния и тревоги она стала визжать, когда с нее стянули юбку до лодыжек и она оказалась обнаженной перед всеми собравшимися.

— Что вы делаете? — зло закричала она. — Как вы смеете обращаться со мной подобным образом?

— Я тебя предупреждал, — прорычал над ее ухом Роган. — Я предупреждал тебя, девушка, что, если ты не будешь вести себя прилично, я поколочу тебя. Я не позволю, чтобы мне перечили перед моими домашними, Эйден. Здесь, в Балликойлле, хозяин я, Роган Фитцджеральд. Я сам творю законы, и моя семья живет по моим законам. Ты часть этой семьи, девушка, и, клянусь Богом, ты будешь повиноваться мне или я убью тебя и твоего презренного ублюдка!

Он отвернулся, и Эйден услышала, как он сказал:

— Принеси мою кожаную плетку. И поскорей, парень, или ты тоже заработаешь порку!

Сердце Эйден бешено колотилось, но она больше боялась за Валентину, чем за себя. Теперь она не верила, хотя все, как один, уверяли ее в обратном, что Фитцджеральды не причинят вреда ее ребенку. А вдруг они правы? И этот отвратительный старик по-настоящему грозился, что изувечит ее ребенка?

Кевен, по-прежнему крепко держа ее за руку, склонился к ней и прошептал ей на ухо:

— Вы знаете, что такое кожаная плетка, дорогая кузина? Это полоса кожи три дюйма шириной, которая разрезана на узкие полоски: Держу пари, что вы не чувствовали, как она бьет, а старик отлично с ней управляется. — Он тихонько дунул ей в ухо, и она содрогнулась от отвращения, когда он облизал его. Потом он тихо добавил:

— У вас, дорогая кузина, зад гораздо пышнее, чем я думал, и скоро ему будет больно, когда ваш дед будет ласково работать над ним. Думаю, что мне самому нужно будет завести плетку. Для женщины полезно, если ее бьют регулярно.

— Если ты только дотронешься до меня, Кевен, — прошипела она, — то лучше не поворачивайся ко мне спиной, потому что при первой возможности я убью тебя.

Он тихонько засмеялся. — Посмотрим, будете ли вы такой же храброй после хорошей порки, дорогая кузина, потому что это первый раз, когда вас будут пороть.

Она не успела ответить. Плеть с шипением разорвала воздух, и полоски кожи полоснули ее по спине. Она вскрикнула от неожиданности.

Хотя в те времена было привычным, что родители наказывали своих детей, а мужья били своих жен, ни ее отец, ни Конн никогда не подвергали ее подобному оскорблению. Удар плетки был не очень силен, он просто обжег ее, не в одном месте, а по всей спине, потому что тонкие полоски разлетались и впивались в ее нежную кожу. Она стиснула зубы, потому что последовал второй удар, а потом через равные промежутки еще несколько. Ей стало ясно, что ее дед не только привык так наказывать, но весьма хорошо освоил это искусство. Удар следовал за ударом, а он, казалось, не уставал. Ее кожа горела, жестокие удары были очень болезненны. Потом она уже не могла молчать и завизжала. К ее ужасу, удары участились и усилились, потому что, признавшись, что ей больно, она вдохновила его на дальнейшую жестокость.

— Ты будешь слушаться меня, девушка! — громыхал его голос, заглушая ее визги. — Ты согласишься принять мужа, которого я выбрал для тебя!

Наконец удары прекратились. На ее красное, горящее от боли тело натянули одежды и перевернули ее. Она посмотрела на своего деда. Лицо его было красным и потным.

Седые волосы растрепались.

— Ты выйдешь замуж за Кевена Фитцджеральда, Эйден! Ты понимаешь меня, девушка? Эта маленькая порка всего лишь кусочек того, что ты получишь, если не будешь повиноваться мне.

— Вы не можете принудить меня вторично выходить замуж за это подлое создание, у меня есть муж! — со злостью рявкнула Эйден. Она нетерпеливым жестом вытерла слезы со щек обратной стороной ладони.

— Вы думаете, что я боюсь, что вы заперли вашу башню и не впускаете моих людей? Ваша дверь не устоит, когда приедет мой муж! Он разгромит эту развалину прямо у вас на глазах, Роган Фитцджеральд, и что тогда будете делать вы и ваше семейство?

Старик зло покраснел, услышав ее храбрые и дерзкие слова, но он не собирался сдаваться и отказываться от своего намерения.

— Ты сделаешь так, как сказал я, Эйден Сен-Мишель, иначе пострадает твое отродье, рожденное от Конна О'Малли.

— Вы ведь не орел, Роган Фитцджеральд, как же вы попадете в верхнюю комнату башни? Дверь закрыта на засов, и Нен не откроет ее никому, кроме меня.

— Ломайте дверь! — рявкнул старик, и его сын, внуки и Кевен кинулись исполнять приказ.

Ей были слышны удары старого деревянного тарана, который они использовали, чтобы сломать дверь. Она слушала, как они били, били и снова били по старой дубовой двери на вершине башни, а потом послышался треск ломающегося дерева и крик несчастной перепуганной Нен, когда мужчины ворвались в комнату. Эйден вздохнула. Она могла бы поклясться, что дверь выдержит, но, вероятно, нашлось какое-то слабое место, и теперь ничего нельзя было сделать. Однако ей не верилось, что ее дед может нанести вред ее дочери, его собственной правнучке.

Эти иллюзии рассеялись, когда в зал вошли мужчины с Валентиной и Нен, которая выла от ужаса.

Роган Фитцджеральд взял ребенка на согнутую руку. Потом нагнулся, вытащил кинжал и приложил к животу младенца. Его холодные голубые глаза встретились с испуганным взглядом его внучки. Незаметное движение лезвия, и выступила маленькая капелька крови, запачкавшая кончик серебряного кинжала. Валентина захныкала, а Нен ахнула от ужаса.

— Вы, старый негодяй! — зашипела Эйден на Рогана Фитцджеральда. — Это ваша плоть и кровь! Она мое дитя! Невинное дитя!

Старик холодно улыбнулся.

— Ты знаешь, чего стоит ее безопасность, Эйден Сен-Мишель?

— Вы совершенно рехнулись, старик. У вас нет никаких прав на меня. Я свободная англичанка, верноподданная ее величества. Я замужняя женщина. Я вышла замуж перед лицом Бога и по законам моей страны!

— Ты подчинишься мне, дочка моего любимого ребенка. Ты подчинишься мне, или я буду мучить твоего младенца.

— Убейте Валентину, Роган Фитцджеральд! — сказала Эйден храбро. — И больше вам будет нечем удерживать меня. Но я не верю, что вы можете сделать это!

— Тут ты не права, девушка! Это ублюдочное отродье всего лишь лишний рот, который нужно кормить, а еду сейчас доставать нелегко. Твой ребенок мне не нужен, поэтому ты сейчас целиком в моей власти. Я могу так же легко выбросить ее в окно, как бросить в очаг. Если я позволю ей жить, то только потому, что я любил твою мать, а ты дочь своей матери, и ты выполнишь мои требования так же, как твоя ласковая и послушная мать выполняла их. Хочешь ты этого или не хочешь, ты выйдешь за Кевена Фитцджеральда, но жизнь ребенка зависит от тебя. Надеюсь, ты хорошо поняла меня, Эйден Сен-Мишель?

Эйден посмотрела на маленькое личико своего ребенка и поняла, что не позволит ставить под угрозу ее жизнь.

Старик, должно быть, был сумасшедшим, но у нее не было ни малейших сомнений, что он выполнит то, о чем говорит. Она медленно кивнула, но побежденной она не была. Положение было угрожающим, и выхода она не видела. Когда приедет Конн, все будет по-другому. Сейчас, однако, выбора у нее нет. Она сделала последнюю попытку.

— Вы заставляете меня вступать в брак при живом муже, Роган Фитцджеральд. Ни один английский суд никогда не признает этого брака с Кевеном, когда я уже замужем за Конном.

— Ты не вернешься в Англию, — сказал Роган Фитцджеральд, — но если это успокоит твои тонкие женские чувства, могу сказать тебе, Эйден, девочка моя, что Конн О'Малли скоро умрет, потому что, когда он приедет забирать тебя и твоего маленького ублюдка, мы убьем его. Что касается твоего так называемого брака, который совершал священник-мошенник, услуживающий узурпаторше, занявшей английский трон, то он недействителен в глазах истинной церкви, как засвидетельствует мой сын, святой отец Барра.

— И мой дорогой дядя, несомненно, обвенчает нас согласно истинной вере, как только будет сделано оглашение, — ядовито заметила Эйден.

Конн должен быть здесь прежде, чем ее силой заставят участвовать в этом издевательстве. За его безопасность она не боялась, потому что против неуклюжей своры этих болванов он выставит такой отряд слуг, который разобьет Фитцджеральдов и сброд, служащий им.

— Свадьба состоится сегодня, внучка, — сказал Роган Фитцджеральд с самоуверенной улыбкой. — Оглашение было сделано должным образом несколько недель назад. Мне хотелось бы, чтобы ты оделась поприличней для своего бракосочетания.

— Какая жалость, что у меня есть только эта одежда, — ответила она, испытывая радость оттого, что это удручает его. Какая ни маленькая, а это была победа!

— Уверен, — сказал он, — что мы найдем для тебя что-нибудь.

Он послал неряшливо одетую служанку, которую она видела вчера, порыться в сундуках, которые когда-то принадлежали тетке Эйден, Сорче.

— Твоя тетка, — объяснил он, — была такой же высокой, как ты.

Бриджет, служанка, вскоре вернулась с юбкой темно-зеленого бархата.

— Это единственная вещь, которая не покрылась плесенью и не съедена молью, мой господин.

Она приложила ее к Эйден.

— Длина хороша, и если надеть чистую рубашку и пояс и добавить немного цветов, получится очень красивая невеста.

— Кевен, мальчик мой, проводи свою будущую жену в ее комнату, — приказал племяннику Роган Фитцджеральд. — Когда ты оденешься, — он повернулся к Эйден, — начнем венчание.

— Держите это животное подальше от меня, — ледяным тоном сказала Эйден. — Я дойду до своей комнаты без его помощи. Если он все-таки навяжется мне, я не удержусь и спущу его по вашей чудной лестнице.

— Я вижу, — сказал Кевен, пытаясь показать, что он имеет над ней власть, — что вы готовы для следующей порки, Эйден, и я не прочь проследить, чтобы вы ее получили.

Эйден презрительно фыркнула.

— У тебя короткая память, Кевен. Помни, я предупредила тебя, чтобы ты меня не трогал, не то я тебя убью. Будь уверен, я это и сделаю. Ты можешь держать меня в своей власти и побить меня, как мой дед, но рано или поздно ты останешься со мной один на один, и тогда… — Она многозначительно не стала продолжать, а Кевен попытался рассмеяться, но смех его был показным, и он старался не встречаться взглядом с ее холодными глазами.

Эйден забрала Валентину из рук деда и, резко приказав: «Пошли, Нен», — стала подниматься по лестнице, нянька торопливо побежала за ней.

Она осмотрела дверь и увидела, что непрочным оказался старый засов, а дверь можно было закрыть, что она и сделала. Подойдя к окну, она выглянула на улицу. Дождь все еще лил, может быть, даже более сильный, чем раньше. День был очень серым, не похоже было, что погода прояснится. Потом движение в конюшне привлекло ее внимание, и, растворив окно башни, она крикнула, стараясь преодолеть шум ветра:

— Клуни! Подними голову, приятель!

Клуни, промокший насквозь, подбежал к основанию башни.

— Миледи, они заперли дверь и не пускают нас!

— Знаю, — крикнула она в ответ. — Они говорят, что мой брак с Конном недействителен, и заставляют меня выйти замуж за Кевена Фитцджеральда! Они собираются убить Конна, когда он приедет, и не пускать меня обратно домой. Пошли маленького Джима, пусть он поедет по дороге и попытается встретиться с милордом!

Клуни кивнул.

— Вам надо сбежать, миледи!

— Другого пути, Клуни, кроме двери в башню, отсюда нет.

— Если бы у вас была какая-нибудь веревка, — ответил он, — вы могли бы вылезти из окна и спуститься по башне.

— Может быть, и получится. Отличная мысль. Клуни! Один из вас пусть все время стоит около башни. Либо я, либо Нен будем сообщать вам, что происходит. А сейчас я должна вернуться, чтобы они нас не услышали.

— Не беспокойтесь, миледи. В такую бурю они ничего не услышат. Если вы не сумеете снова поговорить с нами, попытайтесь сбежать ночью. Мы будем ждать вас все время. — Он исчез в темноте конюшни.

Эйден закрыла окно и повернулась к Нен, чтобы рассказать ей об этом разговоре.

— Для этого потребуется смелость, — сказала она, — но я полезу последней, поэтому тебе не надо бояться.

— Но как мы перенесем ребенка? — спросила Нен.

— Что, если мы привяжем к колыбели две веревки и спустим ее? — предложила Эйден.

Нен кивнула.

— Ребенка надо спустить первым, миледи, потому что, если, да простит Господь, нас поймают, одна из нас будет отбиваться от них, а другая спускать люльку.

— Мне понадобится оружие. И где мы возьмем веревки? — забеспокоилась Эйден.

— Веревки есть на конюшне, миледи. Если бы ваш человек принес их к основанию башни под наше окно, мы могли бы связать вместе простыни, они бы привязали к ним веревку, а мы бы втянули ее наверх.

— Нен, ты очень умная девушка! — похвалила Эйден няньку. — Как же мне раздобыть оружие?

— У меня есть кое-что, — последовал удививший Эйден ответ.

— У тебя? Почему же ты не использовала его?

— Я боялась, миледи. Я же всего-навсего служанка. — Она прошла через их маленькую комнату и, нащупав в башенной стене выпадающий камень, вынула его, обнажив глубокую выемку. Она засунула в нее руку и вытащила кинжал с лезвием не менее шести дюймов. Он был серебряный, с рукояткой, покрытой эмалью с кельтским узором черного, желтого и красного цвета. Она протянула его Эйден.

— Откуда он у тебя?

— Господин Имон однажды напился и заснул за столом. Я увидела его там, когда встала очень рано на другой день, кинжал лежал на столе перед ним. Я украла его. Я подумала, что, может быть, смогу использовать его против господина Кевена, но не осмелилась. Что вы будете с ним делать?

— Я убью Кевена Фитцджеральда, — спокойно сказала Эйден, и юная нянька после этих храбрых слов ахнула, широко раскрыв глаза. — У меня нет выбора, — продолжала Эйден. — Они вознамерились сегодня обвенчать меня с ним, и избежать этого я не могу, но будь я проклята, если я позволю ему лечь в мою кровать! Нен, мы сбежим сегодня ночью, после того как я убью этого ублюдка. Все остальные будут праздновать, прославляя хитрость моего деда, с какой он подчинил меня своей воле. У меня с Кевеном Фитцджеральдом старые счеты.

Потом Эйден рассказала служанке о том, что случилось с ней за почти три года, прошедших после смерти отца. Йен изумленно таращилась и ахала, когда Эйден рассказывала ей историю, которая не могла присниться даже в самых страшных снах. Окончив рассказ, Эйден сказала Нен:

— Ты должна выяснить, какую комнату отведут для новобрачных и где они будут пировать, прежде чем отправить нас в постель. Когда узнаешь, засунь кинжал под подушку. Не клади его слишком рано, чтобы его не нашли. А Имон не хватился своего кинжала, Нен?

— Конечно, хватился, был большой шум, но его жена сказала, что он, наверное, потерял его, как всегда все теряет. Им никогда не приходило в голову, что какая-то служанка могла его украсть, потому что эти несчастные здесь так же запуганы, как и я. Они, конечно, даже не подумали на меня. — Она слегка улыбнулась. — Жаль, что мне не хватило смелости проткнуть Кевена, потому что тогда, миледи, у вас не было бы всех этих неприятностей.

Эйден улыбнулась в ответ и дружески потрепала ее по руке. Об убийстве Кевена Фитцджеральда она говорила спокойно, но это пугало ее еще больше, чем силой навязанное ей венчание с кузеном. Она собиралась совершить страшный грех, но другого способа избавиться от него не могла придумать. У нее не было с собой трав, с помощью которых она могла бы усыпить его надолго, но она знала, что никогда, никогда не отдастся ему. Одна только мысль об этом вызывала у нее отвращение. Она вспомнила о несчастьях, которые навлек Кевен на нее и на Конна. Его жестокость привела к потере их первого ребенка, к ее рабству в Турции, к тому, что она подверглась бесчеловечному обращению со стороны султана Мюрада. Хуже всего, однако, было ее состояние, ее неспособность испытать счастье от страсти, которое она когда-то переживала со своим дорогим Конном. Смерть Кевена Фитцджеральда, может, и не превратит ее в ту счастливую женщину, которой она когда-то была, но он никогда больше не сможет угрожать ни ей, ни ее близким.

Он должен умереть! Она убедила себя, что должна совершить это, и молила Бога о прощении, но если он не простит ее, она примет на себя грех за то, что сделает этой ночью.

В дверь тихонько стукнули, и, еще не получив разрешения, вошла Бриджет, неся юбку темно-зеленого бархата, которую она подновила.

— Надевайте свежую сорочку, — сказала она бесцеремонно, — потому что в зале уже все готово. Этот старый скряга, ваш дед, даже открыл сегодня винный погреб, чтобы все могли выпить. За такой подарок наша вам благодарность.

— Может быть, мне удастся напиться, — с усмешкой сказала Эйден, — и лишить этого ублюдка брачной ночи.

Бриджет весело захихикала, показав почерневшие гнилые зубы.

— Это затуманит ваши чувства, леди, но не заставит господина Кевена отказаться от своей добычи. Клянусь вам! Никогда не видела, ей-богу, чтобы жених так рвался переспать со своей новобрачной!

— А где же устроят спальню для новобрачных в этой разваливающейся груде камней? — надменно спросила Эйден.

— Старик отдает вам свою комнату, — сказала служанка с гордостью, — это как раз над залом, и я сама уже сменила вам простыни. Если я вам больше не нужна, леди, я скажу, что вы идете.

Эйден кивнула.

— Нен, в седельной сумке есть чистая сорочка.

Бриджет, шаркая ногами, вышла из комнаты, а Нен подала Эйден чистую сорочку. Душистая веточка сухой лаванды выпала из шелковой сорочки, когда ее развернули, и Нен нагнулась и подняла ее.

— Я положу ее на подушку в брачной спальне, чтобы вы знали точно, где лежит кинжал, миледи. Я прослежу, чтобы маленькая госпожа Валентина хорошо наелась и крепко спала. Я ее хорошо знаю. Если у нее полный животик, ничто не разбудит ее до самого утра, когда она снова проголодается. Она очень спокойный ребенок.

Эйден улыбнулась.

— Не забудь сказать Клуни, где есть веревка, — сказала она, надевая бархатную юбку и затягивая ее своим поясом.

Запах свежей сорочки взбодрил ее. Сначала она застегнула ее на все пуговицы, но, подумав, расстегнула три верхних. Нужно заставить Кевена отбросить настороженность, предложив ему на обозрение ее прелести. Кроме того, вино, которым она собиралась усиленно потчевать его, и его собственные похотливые мысли о предстоящей ночи — все будет способствовать тому, чтобы ей удалось выполнить задуманное убийство. Она вздрогнула от своих мыслей и, ободряюще улыбнувшись Нен, вышла из комнаты и по винтовой лестнице пошла в зал.

Услышав шум, она поняла, что празднество уже давно началось. Она на минуту остановилась, прислонясь к каменной стене башни. Несколько раз глубоко вздохнув, она постаралась успокоиться, потому что сердце ее колотилось, а колени дрожали. Потом она заметила на своем пальце кольцо Конна, сняла его, чтобы они его не отобрали, и положила в карман юбки. Пройдя то короткое расстояние, которое оставалось до зала, она вошла в комнату.

— Невеста! Невеста! — визгливо закричала жена Имона, изможденная женщина с хитрыми глазами. Она торопливо подбежала к Эйден. — Расплети свои косы, племянница.

, — Зачем? — спросила Эйден. — Я не девственница, и Кевен это знает.

Пегги Фитцджеральд не обратила внимания на ее слова и костлявыми, неловкими пальцами расплела тяжелую косу Эйден и, пробежав пальцами по волосам, взбила ее прекрасные локоны, чтобы они выглядели более привлекательно.

— Ну вот, — сказала она с удовлетворением, — ты выглядишь почти красавицей.

Эйден рассмеялась ей в лицо.

— Красиво мое богатство, и именно им эта семейка хочет овладеть и распоряжаться. Я могла бы походить на лягушку, но Кевен все равно женился бы на мне и уложил бы меня в постель.

К ее удивлению, ее тетка сказала вполголоса:

— Следи за своим языком, девочка! Знай, что Фитцджеральды не стесняются колотить своих женщин и большинство из них превращаются в грязных ублюдков, когда напьются.

Взяв племянницу за руку, она отвела ее к высокому столу, который временно был превращен в алтарь.

Эйден быстро осмотрела зал. Комната была небольшой, и ее заполняли члены семьи и слуги. Она заметила, что присутствовали почти одни мужчины. Из женщин были только ее тетка, две невестки Имона, его дочь-подросток Мэв и две пожилые служанки. Ей показалось, что все они злоупотребляют вином, а мужчины были почти пьяны. Интересно, подумала она, этот священник с холодными глазами тоже позволит себе напиться? Сейчас он был единственным человеком во всем зале, за исключением ее самой, которого можно было бы назвать трезвым.

— Начинаем, — сказал святой отец Барра Фитцджеральд ледяным голосом.

Эйден и Кевена подвели к нему, и церемония началась. Но Эйден не обращала внимания на то, что делалось и говорилось. Это был единственный способ оставаться спокойной. Если бы она серьезно отнеслась к тому, что сейчас происходит, она бы впала в панику. В начале церемонии они вложили ее руку в руку Кевена, и он сильно сжимал ее пальцы, когда она должна была произносить какие-то требующиеся от нее слова. Наконец обряд был завершен, и их объявили мужем и женой.

Собравшиеся в зале Фитцджеральды и их слуги закричали слова поздравлений, а Кевен схватил жену и крепко прилепился к ее рту мокрыми губами. Эйден со злостью оттолкнула его и влепила ему пощечину. Он остолбенел и потрогал пальцем горящую щеку. Лицо его вспыхнуло от гнева.

— Деньги, Кевен, — прошипела она, — тебе ведь нужны только деньги.

— Нет, сука, мне нужно от тебя все! — заревел он в ответ. — Мне нужно твое богатство, это верно, но и ты сама тоже мне нужна! Я это понял с того момента, когда первый раз увидел тебя. Можешь быть уверена, что сегодня ночью я выбью из тебя твою храбрость! — Он снова потрогал свою щеку. — Ты заплатишь за это, жена!

Грубо обхватив рукой ее талию, он потащил ее к высокому столу, откуда слуги уже убрали церковные атрибуты и вместо них ставили разные кушанья для свадебного пира.

На столе появился говяжий бок, зажаренный на открытом огне, несколько каплунов, которых сегодня подавали со сладким соусом, несколько мясных пирогов — с крольчатиной, как догадалась Эйден, и чудо из чудес — миска маленьких луковиц и салата-латука, потушенных в вине. Было много свежего хлеба, масла и сыра и, конечно, вина из тщательно оберегаемых запасов Рогана Фитцджеральда. Свадебный пирог отсутствовал, потому что не было времени приготовить его и, кроме того, женщины этого дома просто не сумели бы его сделать.

Эйден ела осторожно, предпочитая мясо, овощи и хлеб. Она ухитрилась выбрать момент, когда на нее никто не смотрел, и сунула в карман юбки немного хлеба и сыра, заодно потрогав кольцо Конна. Оно придавало ей храбрости.

Кевен Фитцджеральд не мог отвести глаз от женщины, которую объявил своей женой. Три жемчужные пуговицы ее тонкой шелковой сорочки были расстегнуты, и он прекрасно видел ее груди. При людях он больше не осмеливался дотрагиваться до нее, чтобы она снова не бросилась на него и не осрамила перед всеми родственниками. Скоро она окажется в его власти, и тогда он полюбуется ее великолепным телом и полностью использует права мужа. Он до мелочей изучит ее тело и, перед тем как убить Конна О'Малли, он с удовольствием опишет ему, как он спал с Эйден и как она отвечала на его ласки. У него не было ни малейших сомнений в том, что она будет отвечать на его ласки, потому что своими действиями в постели он с тринадцати лет доводил женщин до обморочного состояния. Очень приятно иметь такие способности.

Прошло несколько часов, и Кевен понял, что если он выпьет еще немного, то уже не сумеет осуществить брачные отношения этой ночью, а ведь он так долго этого ждал. Он уже съел все, что мог, и покорно слушал третьего сына своего кузена Имона, который умел петь песни, а теперь он был готов отправляться в постель. Вцепившись в руку Эйден, он прошептал ей на ухо:

— Иди в спальню и приготовься к моему приходу. Я не задержусь, сука, поэтому не занимайся пустяками. — Потом, наклонившись к жене Имона, сказал:

— Приготовь ее, Пегги, я не собираюсь больше ждать.

Бросив на него презрительный взгляд, который не ускользнул от его внимания, Эйден встала, вышла из зала и стала подниматься по лестнице. Пегги, две ее невестки и ее дочь шли следом. Когда они дошли до комнаты Рогана этажом выше, Эйден с облегчением увидела, что веточка лаванды лежит на подушке.

— Ну, красавица, снимай свою одежду, — оживленно сказала Пегги Фитцджеральд. — Ты не девушка, чтобы стесняться.

Она протянула руки и расстегнула пояс юбки. Эйден спокойно освободилась от юбки и сняла сорочку, пока ее тетка стаскивала с нее нижние юбки.

— Дайте мне мою ночную сорочку, — сказала она, садясь на кровать и позволяя им снять с себя туфли.

Пегги Фитцджеральд выхватила ночную сорочку у дочери, которая держала ее для Эйден.

— Тебе она не понадобится, Эйден, девочка моя! Он только порвет ее, а портить такую красивую вещь жалко!

Иди в постель!

Она не протестовала. Какое это имеет значение, подумала она. Лучше скорее покончить с этим, и пусть они возвращаются к столу. Хватит с нее, она и так позволила Кевену Фитцджеральду прожить слишком долго. Не говоря ни слова, она забралась на большую кровать. Но когда ее тетка потянулась, чтобы взбить подушки, она остановила ее, сказав:

— Не надо, тетушка. Я слышу, идут мужчины. Подушки и так хороши.

— Твоя правда, — ответила Пегги, и, небрежно побросав на стул одежду Эйден, вместе с тремя другими женщинами вышла из комнаты, чтобы Кевен не застал их там.

Эйден быстро сунула руку под подушку и уколола палец о лезвие кинжала.

— Проклятие! — тихо выругалась она, однако в голосе ее слышалось облегчение.

Она пососала палец, чтобы успокоить боль, потом осмотрела его, убедившись, что не осталось следов крови, которые могли вызвать подозрение Кевена.

Она оглядела комнату. В сумрачном свете очага и свечи, стоящей у кровати, она, к своему удивлению, увидела, что комната Рогана обставлена гораздо лучше других комнат дома. Роган не казался ей человеком, стремящимся к личному комфорту, но, возможно, комната была обставлена так благодаря стараниям ее покойной бабки. Она услышала пьяный смех и топот за дверью, дверь распахнулась, вошел Кевен и с ним остальные мужчины семьи.

— Ну вот, — восторженно сказал Роган Фитцджеральд, — вот она поджидает тебя, Кевен, как положено доброй и послушной жене. Ох, ты счастливчик, парень! Счастливый человек!

Кевен, качаясь, подошел и, сдернув с кровати одеяло, сказал:

— Встань, Эйден! Встань и покажи мужчинам моей семьи, какие большие у тебя сиськи.

Он потянул ее за руку и заставил встать, не обращая внимания на унизительное положение, в котором она оказалась. Кевен одной рукой обхватил ее талию, лишив ее возможности двигаться, а другой приподнял одну ее грудь, выставляя ее напоказ.

— Смотрите, смотрите на этих красавиц и завидуйте мне! Наконец-то это мое!

Наступило долгое, тяжкое для Эйден молчание, когда она была вынуждена стоять обнаженной перед совершенно незнакомыми мужчинами. Ей потребовалась вся ее сила воли, чтобы не повернуться к этому пьяному грубияну, который называл себя ее мужем, и ударом не сбить его с ног. Вместо этого она не сводила глаз с Рогана Фитцджеральда, получив удовлетворение от того, что он отвел глаза и сказал:

— Он счастливчик, наш Кевен! Ну а теперь давайте оставим их, пусть он наслаждается своей брачной ночью. — И старик выпроводил мужчин, плотно закрыв за ними дверь.

Притянув к себе Эйден, Кевен Фитцджеральд прижался ртом к ее губам, удушающим поцелуем подавив ее протесты. Она чуть не подавилась от отвращения, когда он засунул свой язык ей в рот, но невероятным усилием воли заставила себя успокоиться, его руки обхватили ее ягодицы, вынуждая ее еще теснее прижиматься к его телу, которое теперь уже терлось о ее тело самым непристойным образом.

— Господи, — бормотал он ей в лицо, — без одежды ты настоящая красавица, Эйден. Никогда я этого не ожидал, но значит, ты более дорогая добыча, чем я думал.

Отпустив ее ягодицы, он снова обнял ее одной рукой и пальцами трогал ее грудь. Потом свободной рукой схватил ее за руку и потянул ее вниз так, что она была вынуждена коснуться его.

— Пощупай меня, — стонал он, — я тверд как камень, Эйден, и горю от желания, женщина.

— Ты что, обычно спишь с женщинами одетым.

— Кевен? — пробормотала она. — У тебя теперь есть жена и кровать, и поскольку у тебя была возможность посмотреть на меня раздетую, я бы хотела взглянуть на тебя тоже. — Она выдавила улыбку и, осторожно выбравшись из его объятий, в соблазнительной позе развалилась на кровати, расставив ноги.

Он смотрел на нее в изумлении.

— Я думал, ты любишь Конна О'Малли, — сказал он с подозрением.

— Конечно, — ответила она, — но Конн и я ведь не были должным образом обвенчаны по обряду святой католической церкви, не так ли? Мы с тобой, однако, обвенчаны, и ничего уже нельзя поделать, Кевен. Я женщина разумная, как ты видишь, и кроме того, за время пребывания в Турции я приучилась менять мужчин.

— Попробуй надуть меня с другим, — с угрозой сказал он, — я забью тебя до смерти, Эйден. Смотри не ошибись. Я не позволю, чтобы меня сделали рогоносцем.

— Ты им и не будешь, если ты настоящий мужчина, Кевен, а мне кажется, что это именно так, — мурлыкала она. — Теперь снимай свою одежду, муж, и дай мне посмотреть на твои достоинства.

Небрежно опустив руку, она похотливо погладила себя и улыбнулась ему.

— Женщинам тоже хочется побарахтаться, Кевен. Он сорвал с себя одежды, бросая их куда попало, потом, голый, сел на край кровати и, сбросив свои башмаки, выпрямился во весь рост и, хвастливо хихикнув, гордо заявил:

— Я сомневаюсь, чтобы ты видела что-нибудь лучше. Эйден едва не рассмеялась, потому что, по ее мнению, мужские достоинства Кевена Фитцджеральда были весьма средними, но вместо этого она протянула руку и умелыми пальцами поласкала его член. Ее рука двигалась вверх и вниз, а потом скользнула под него и стала ласкать его яички, чем удивила Кевена. На минуту он закрыл глаза и тихо простонал:

— У тебя все повадки развратной суки.

— А тебе хотелось бы, чтобы я плакала и заставила тебя изнасиловать меня? Держу пари, твоя испанская жена читала молитвы, пока ты трудился над ней. Я не буду читать молитвы — издевалась она. — Вместо этого расскажу обо всех известных мне способах, как доставить удовольствие мужчинам. О секретах, которые я узнала в гареме, Кевен. Я скажу тебе и о том, что нравится мне. Тебе же хочется знать это, Кевен, не правда ли? — И она протянула к нему руки.

С хриплым криком он взгромоздился на нее, неловко пытаясь найти правильное положение. Эйден содрогнулась, не сумев сдержаться, но она знала, что он примет это за выражение страсти. Ей хотелось завизжать и оттолкнуть его.

Съеденное ею за столом вело себя в желудке не лучшим образом, ее мутило. Она была вынуждена напомнить себе о том, что ей предстоит. Она чувствовала, как он тер рукой свой член перед тем, как войти в нее, и на секунду запаниковала. С притворным страстным стоном она обхватила его ногами, одной рукой обняла его за шею и поцеловала, как ей показалось, с большой убедительностью. Медленным жестом она завела другую руку под подушку и украдкой нащупала кинжал. Ее сердце отчаянно колотилось, потому что у нее осталась только одна возможность.

С похотливым ревом Кевен Фитцджеральд всадил свой член и приказал ей сдавленным голосом:

— Работай бедрами, ты, развратная сука! Работай бедрами!

Рука Эйден нащупала рукоятку кинжала. Она с облегчением вздохнула, когда пальцы сомкнулись на ней. Потом медленно подалась ему навстречу, улавливая ритм его движений, и так же медленно вытаскивала кинжал.

— О, Кевен! О, Кевен! — стонала она, понимая, что он ожидает от нее какой-то реакции на свои яростные толчки. Он прыгал на ней грубо и быстро, постанывая при этом:

— Скажи мне, что никто не делал это лучше, развратница! Скажи мне! О!

Она ухитрилась отвести руку в сторону, чтобы можно было ударить. Открыв глаза, она проверила положение руки, пока он покрывал ее шею слюнявыми поцелуями и горбился на ней со все возрастающей настойчивостью.

— Скажи мне это, сука! — просил он.

— Ты, ублюдок, самый поганый любовник из всех, которые когда-либо были у меня! — сказала она с обезоруживающей искренностью и всадила кинжал ему в спину.

Удивленный, Кевен Фитцджеральд поднял голову и открыл рот, чтобы что-то сказать, но не произнес ни звука. С большим трудом он приподнялся, и его член, все еще твердый, выскользнул из тела Эйден, к ее великому облегчению. Она боялась, что в предсмертных судорогах он может выпустить в нее свое семя, но этого не случилось. В тягостном молчании они оба смотрели, как его твердый член превращается в маленького и вялого белого червя. В глазах у него она увидела неверие и испуг. Потом жизнь в них угасла, и Кевен замертво повалился поперек обнаженной Эйден.

С быстротой, которая поразила даже ее саму, она сбросила с себя тело. Забившись в самый дальний угол кровати, она закрыла лицо руками и тихо заплакала. В течение нескольких минут она не могла справиться с бившей ее дрожью. Ей нужен был Конн. Она хотела, чтобы пришел ее муж, обнял ее, сказал, что все в порядке. Потом шок стал постепенно ослабевать, Эйден поднялась с кровати и, подойдя к очагу, взяла с горячих углей глиняный кувшин и налила теплой воды в таз, стоящий у очага. Подбросив в огонь торфа, чтобы он не угас, она начала яростно тереть себя обрывком какой-то тряпки. Ей хотелось смыть с себя его запах — даже сейчас он бил ей в ноздри, напоминая о том, что она только что пережила. Время от времени она поглядывала на распростертое на кровати тело. Ей все еще не верилось, что он на самом деле мертв… К великому ее облегчению, он действительно был мертв.

Открыв резной комод, стоящий в ногах кровати, она достала юбку для верховой езды, рубашку и нижнее белье, которые положила туда Ней. Дрожащими руками натянула на себя одежду, потом нашла чулки и туфли там, где их оставили женщины, и надела. Она пошла к двери, но потом, повинуясь пришедшей ей в голову мысли, вернулась к кровати, перевернула труп, выдернула из тела кинжал и вытерла кровь об одеяло. Оружие может понадобиться, мелькнуло в голове, и она заткнула кинжал за пояс. Потом, подкравшись к двери, прислушалась. Тихо… Она, выскользнув из комнаты, побежала по винтовой лестнице наверх, где ее ждали Нен и ребенок.

Нен не спала. Она сидела одетая, держа в руках плащ Эйден.

— Я уже думала, вам не удалось убежать, миледи, — сказала она. — Неужели он и вправду мертв?

— Да, и давай не будем об этом больше говорить, Нен. Меня тошнит, когда я думаю, что наделала. Мои люди внизу?

Девушка кивнула.

— Нам нужно спустить вниз простыни, а они передадут нам веревку. Я не хотела говорить вам, миледи, но я до смерти боюсь. Здесь так высоко!

Эйден подумала минуту, а потом сказала:

— Нен, ниже нас только окна комнаты моего деда?

— Да, — медленно ответила девушка, а потом широко улыбнулась. — Мы ведь можем вылезти оттуда?

— Если при виде мертвого тела ты не упадешь в обморок, девушка. Кроме того, мы не сможем взять люльку. Значит, Валентину нужно будет опускать без всякой защиты.

— Я могу спеленать ее, миледи. Мы привяжем веревки посредине и у ног и спустим ее. Я хорошо накормила ее, она не проснется даже под дождем.

Эйден и Нен с младенцем, которого она прижимала к груди, пробрались вниз по винтовой лестнице в комнату Рогана Фитцджеральда, которая на сегодняшнюю ночь была отведена новобрачным.

Тихо закрыв за собой дверь, Эйден повернула в замке старый железный ключ. Ребенка положили на кровать, подальше от тела Кевена, а Эйден и Нен тихонько засунули ножку стула в дверную ручку и придвинули к двери тяжелый резной комод. Потом они принялись связывать простыни с кровати, которые затем спустили из открытого окна к земле, где ждали слуги Эйден. Клуни быстро привязал к ним две толстые веревки и дал сигнал, чтобы их поднимали.

Выглянув из окна после того, как операция была закончена, Эйден порадовалась, что она решила бежать из этой спальни, а не из верхней комнатушки. Спуск и отсюда был очень опасным. Но у этой комнаты, однако, было одно преимущество: вряд ли кому-нибудь вздумается тревожить их в брачную ночь.

Стараясь работать бесшумно, женщины привязали концы веревок к резным столбам кровати. Своим весом они не смогут сдвинуть с места это огромное сооружение из прочного дуба. Эйден проверила надежность узлов, а Нен еще плотнее перепеленала Валентину, прикрыв маленькое личико куском материи, чтобы защитить его от дождя. Вдвоем они обвязали ребенка веревками и с величайшей осторожностью начали спускать его из окна. Пока девочка была около окна, они действовали медленно, но когда она скрылась из виду, они начали спускать ее быстрее, чтобы не дать бьющему порывами ветру подхватить маленький сверток и ударить беспомощное дитя о камни башни. Эйден облегченно вздохнула, когда ее дочь достигла земли, была отвязана от веревок и оказалась на руках юного Джима.

Сейчас настала очередь Ней. Эйден обвязала девушку тяжелой веревкой и предупредила ее:

— Слушай, визжать не смей, как бы тебе ни было страшно. Не важно, что воет ветер и разыгралась такая буря. Я не хочу, чтобы нас услышали. Упасть ты не можешь, потому что ты привязана. Просто держись и опирайся ногами о камни башни. Все будет в порядке.

С побелевшим от страха лицом Нен тем не менее храбро кивнула, без малейшего возражения взобралась на подоконник и оттолкнулась, отчаянно вцепившись в веревки. Эйден видела, как она быстро спускалась, как Марк и Клуни протянули руки и подхватили ее, когда до земли оставались последние несколько футов, и отвязали веревку. Эйден втянула веревки обратно, бросила свой плащ ожидавшим внизу людям и крепко завязала веревки вокруг своей талии. Быстро оглядев комнату и мысленно вознеся молитву за Кевена Фитцджеральда, Эйден вылезла из окна в бушующую бурю и мрачные летние сумерки. На земле она оказалась очень быстро. Клуни развязывал веревки, бурча при этом:

— Если бы вы подождали вашего мужа, ничего этого не случилось бы. Что вы сделали с Фитцджеральдом? Напоили его?

— Нет, я его убила. Клуни. Если бы я ждала Конна, мы бы попали в ловушку. Они собирались убить Конна. Ты понимаешь, дурень, мои дорогие родственнички собирались убить Конна! Это раз и навсегда решило бы дело, не так ли? — От удивления он открыл рот, услышав ее слова, но быстро пришел в себя, когда она прошептала:

— Где наши лошади?

— Заперты в конюшне, — ответил он. — Этот старый разбойник, ваш дед, и его слуги выгнали нас из нашего убежища несколько часов назад, приказав нам искать хозяина, потому что вам вроде бы мы больше не нужны. Нам повезло, что мы успели до этого унести веревки. Мы можем вернуться за лошадьми, миледи, а сейчас я советую уходить. Даже в эту бурю они смогут услышать нас, если мы начнем шуметь у конюшни. Кроме того, там спит по крайней мере полдюжины слуг. Поэтому сейчас мы должны идти, это самое разумное, пока не наступило утро и они не заинтересовались, куда пропала счастливая пара.

— Они повеселятся, когда попытаются войти в брачную комнату, — усмехнулась она. — Мы с Нен забаррикадировали дверь. — Потом она посерьезнела. — Сумеем ли мы ускользнуть от них пешком?

— До берега всего несколько миль, миледи, а у нас есть по меньшей мере девять часов до того, как они начнут любопытничать. Если мы по дороге не встретим лорда Блисса, на берегу есть замок, принадлежащий лорду Глинну, он подданный королевы. Мы можем укрыться там.

— Как ты узнал об этом? — спросила она, снова поражаясь находчивости Клуни.

— Один из парней на конюшне любит поговорить, — небрежно ответил Клуни. — Ну ладно, миледи. Вот ваш плащ. Нам лучше уходить. — Он обернул плащом плечи Эйден и натянул капюшон на ее уже мокрые волосы.

— Дай мне Валентину, — сказала Эйден Нен, — я могу спрятать ее под плащом, а ты без плаща. Я бы отдала тебе свой, но я намного выше тебя.

— Подождите, миледи, — сказала Нен, — из простыни можно сделать люльку и положить туда ребенка, тогда у вас будут свободны руки, а они вам понадобятся на этой дороге.

Эйден согласилась. Нен быстро соорудила люльку и положила ребенка поближе к теплу материнского тела и подальше от дождя и ветра.

Клуни и Марк шли впереди, две женщины между ними. Они направлялись в сторону берега по каменистой тропинке, которая здесь называлась дорогой. Буря не утихала, и, как казалось Эйден, стала еще сильнее. Стояла сплошная пелена дождя, дорогу впереди себя они видели всего на несколько дюймов. Ветер был так силен и порывист, что временами они едва удерживались на ногах. Будь ветер чуточку посильнее, они вообще были бы не в состоянии двигаться. Они шли в постоянной мгле, которая не была похожа ни на день, ни на ночь, — стояла середина лета и период полной темноты был короток, Эйден не боялась потерять дорогу. Пока они придерживались тропинки, они были в безопасности. Какое-то время шли молча, потом Эйден подошла к Клуни и спросила:

— Кто этот лорд Глинн?

— Его мать была наследницей Глиншеннона. Она убежала с каким-то английским милордом, когда ей было пятнадцать, и отец лишил ее прав на наследство. Но когда старик умер, оказалось, что все, что у него было, он оставил старшему сыну своей дочери, при условии, что парень должен был приехать сюда и жить в Ирландии. К всеобщему удивлению, он согласился, передав будущее наследство своего отца младшему брату.

— Сколько ему лет?

— Не очень стар и не очень молод.

Эйден засмеялась.

— Это мало о чем говорит, — сказала она.

— Больше я ничего не знаю, миледи. Хотя лорд Глинн принял свое ирландское наследство, он надежный человек королевы.

— Ну, если нам придется просить у него приюта, мне бы хотелось, чтобы он был человеком королевы, — откровенно сказала Эйден. — Я надеюсь, однако, что мы встретим Конна прежде, чем отдадим себя на милость какого-то незнакомца. Фитцджеральдам нужно мое богатство, и то, что я убила Кевена Фитцджеральда, не заставит их отказаться от своих притязаний. Думаю, только Конн может заставить их сделать это.

— Значит, нам нужно молиться, чтобы он скорее добрался сюда, так ведь, миледи? Когда этот старый разбойник, ваш дед, узнает, что вы сделали с его племянником, неприятностей не оберешься, это уж точно. Здесь есть только одно место, где вы можете искать убежища. Ваш дед явится за вами в замок Глиншеннон завтра к середине дня. Если лорд Глинн человек королевы, не думаю, что он отдаст вас старику без справедливого разбирательства.

— Конн приедет сюда, — сказала она, и, несмотря на серьезность положения. Клуни услышал смех в ее голосе. — Ведь он же всегда выручал меня. Клуни! Конн приедет сюда, я знаю!

Глава 20

Генри Стерминстер, лорд Глинн, с любопытством рассматривал компанию из шести человек, нашедшую приют в его замке: четверо мужчин — его острый глаз отметил, что это слуги, — и две женщины, одна из которых тоже была похожа на служанку. Его внимание привлекла другая, высокая, небрежно одетая женщина с тонкими чертами лица и властным видом.

— Я Эйден Сен-Мишель, леди Блисс, — сказала она ему. — Нам нужен приют — моим слугам, мне и моему ребенку.

— Мне сказали, что вы пришли пешком, — растягивая слова, произнес лорд Глинн. — Где ваши лошади?

— В Балликойлле, — сказала Эйден.

— В Балликойлле? В Балликойлле, у Рогана Фитцджеральда? Какого черта вы связались с этим старым дьяволом?

— К моему великому огорчению, этот старый дьявол приходится мне дедом, — ответила она, — и прежде чем я расскажу вам мою историю, мне хотелось бы знать, можете ли вы укрыть нас не только от бури, но и от Фитцджеральдов? Мой муж уже едет из Англии нам на помощь.

Лорд Глинн был красивым мужчиной с мягкими светлыми волосами, которые постоянно спадали ему на лоб, и янтарно-карими глазами. Он внимательно посмотрел на Эйден и, сам не зная почему, решил, что предоставит им убежище.

— Я буду счастлив, мадам, оказать вам гостеприимство. Вы можете быть совершенно уверены, что добровольно я не отдам Рогану Фитцджеральду ничего, не говоря уже о благородной даме и ее спутниках. — Он сделал знак своим слугам. — Отведите леди Блисс и ее людей в их комнаты. — Потом он галантно поцеловал руку Эйден. — Когда вы устроитесь, мадам, мы поговорим о ваших трудностях.

Слуг повели в ту сторону, где, видимо, была кухня, а Эйден и Нен вслед за горничной поднялись по широкой лестнице, прошли через длинный коридор и оказались в прекрасных комнатах. Быстро появилась стайка служанок. Они забрали у матери младенца и занялись хлопотами по устройству двух женщин.

Для Эйден принесли лохань с горячей водой, и она едва не закричала от радости. Прошло уже несколько дней с тех пор, как у нее была возможность выкупаться. Когда она кончила мыться, ей предложили надеть удобное и теплое домашнее платье из темно-синего бархата. Она приняла его с благодарностью, и, к ее удивлению, платье оказалось ей впору.

С Нен обращались так же почтительно. Ее с ребенком поселили в маленькой комнате, где ярко горел камин, рядом с большой комнатой Эйден.

Домоправительница, сурового вида женщина, одетая во все черное, подошла к Эйден и сказала:

— Миледи, его светлость спрашивает, может ли он разделить с вами утреннюю трапезу.

— Прошу передать лорду Глинну, что я буду счастлива видеть его, — сказала Эйден. Сейчас она чувствовала себя лучше, она была в тепле, но больше всего ее радовало, что от Фитцджеральдов ее отделяют несколько миль и прочные каменные стены замка.

Слуги суетились в гостиной, и очень скоро был накрыт стол на двоих. Эйден восхитилась тяжелой дамасской скатертью, которой накрыли дубовый стол, и прекрасными серебряными подсвечниками со вставленными в них свечами из чистого пчелиного воска, которые почти совсем не коптили. Она удивленно дернула бровью, увидев, что слуги расставляют на столе золотые тарелки, приборы и исключительной работы золотые кубки, украшенные зелеными агатами. Ей не приходило в голову, что в таком захолустном месте, каким был Глиншеннон, могут оказаться столь изысканные вещи. Особенно если сравнить это с жалким столом в доме ее деда, сервировка которого немногим отличалась от крестьянской. Ее мысли были прерваны появлением лорда Глинна, и, впервые по-настоящему разглядев своего хозяина, Эйден подумала, что он очень привлекателен. Выражение его несколько длинного лица было приветливым, и он казался человеком очень добрым.

Однако она заметила, что слуги относились к нему весьма почтительно, и поняла, что это происходит потому, что они его любят. Здесь слуги не проявляли страха, как это было со слугами в доме ее деда.

— О вас хорошо позаботились? — спросил он и снова, взяв ее руку, поцеловал.

— Так хорошо, как если бы я была самой королевой, — ответила Эйден с улыбкой.

"А она мила, — удивленно подумал Генри Стерминстер, увидев, как улыбка меняет выражение лица Эйден, — а от этого венца из медных волос просто захватывает дух».

— Мне хотелось бы услышать, почему вы пришли искать приюта в такую бурю и почему вы оставили лошадей в Балликойлле. Вы должны понимать, что это не совсем обычно, и, говоря откровенно, я сгораю от любопытства.

Он провел ее к удобному креслу у огня и сел рядом с ней.

— Я расскажу вам правду, милорд, — сказала Эйден, — но сначала я должна получить ваше твердое слово, нет, не слово — клятву, что то, что я расскажу вам, не будет рассказано никому больше. Часть моей истории столь необычна, что в нее почти невозможно поверить, но я клянусь вам, сэр, что все это правда.

Лорд Глинн приказал слугам уйти из комнаты, строго предупредив их, что, если их не позовут, они не должны входить. Потом, взяв руки Эйден в свои, он сказал:

— Я клянусь вам душами моих родителей, да упокоит их Господь, что я не выдам ничего из того, что вы мне расскажете, леди Блисс. — Его добрые карие глаза внимательно смотрели на нее. — Этого достаточно?

Ее серые глаза весело блеснули, и она едва заметно улыбнулась.

— Благодарю вас, милорд. Этого вполне достаточно. Я начинаю… Когда три года назад умер мой отец, в его завещании было сказано, что я становлюсь подопечной королевы и по ее усмотрению должна быть выдана замуж за человека, который, получая меня и мое огромное состояние, должен был взять имя моего отца, чтобы наш род не угас. Так получилось, что я вышла замуж за господина Конна О'Малли с Иннисфаны. Мой муж до этого пробыл в Англии несколько лет, был членом личной гвардии королевы, и королева его очень любила. Нас венчал в часовне королевы ее личный капеллан, и ее величество присутствовала на свадьбе. Это было два года назад, в день святого Валентина. По приказу королевы мы вернулись в мое поместье в Ворчестершире, которое, как оказалось, граничит с поместьем сестры моего мужа, леди де Мариско. В течение нескольких месяцев после женитьбы мы с Конном горячо полюбили друг друга. Мы ждали ребенка. А потом пришла беда в облике моего кузена, приехавшего из Ирландии. Его звали Кевен Фитцджеральд, он привез новости об отце моей матери, Рогане Фитцджеральде. Это показалось мне странным. Мой дед ни разу не дал себе труда написать моей матери с тех пор, как она вышла замуж за моего отца. Однако было бы неприличным отказать Кевену Фитцджеральду в гостеприимстве.

— Я знаю этого человека, — сказал лорд Глинн. — Могу представить, каким он был любезным, как великолепно вел себя, но, по правде говоря, я убежден, что он настоящий ублюдок. Я надеюсь, что мои откровенные слова не обидны для вас, мадам, но вы не кажетесь мне женщиной, склонной к излишней болтовне и фальшивой щепетильности.

— Правильно, — спокойно ответила она, — я не такая, но позвольте мне продолжить, потому что мой рассказ долог, а я уверена, что вы так же голодны, как и я.

Генри Стерминстер засмеялся и в знак согласия закивал головой.

— У меня есть шеф-повар. Он приехал из Франции и является сторонником строгих правил, нарушение которых приводит его в ярость. Когда все приготовлено, мы обязаны есть или рискуем обидеть его так, что целую неделю все мои блюда будут либо подгоревшими, либо недоваренными.

— Черт возьми, милорд, я буду чувствовать себя очень виноватой, если окажусь причиной ваших неприятностей! — И Эйден продолжила свой рассказ.

Слушая ее поразительное повествование, он понял, почему она потребовала от него обещания хранить тайну. Вся ее история была настолько фантастичной и полной драматизма, как будто она выдумала ее. Он был поражен тем, что женщина знатного происхождения смогла пройти через такие потрясения и при этом выжить. Он даже не знал бы, можно ли верить ее рассказу о бесчисленных приключениях, если бы в разговоре она ни на минуту не отводила от него взгляда. Никто, решил Генри Стерминстер, не может лгать так убедительно, и он поверил ей. Он было засомневался, Когда Эйден сказала ему, что она убила Кевена Фитцджеральда. Тем не менее ее явное смущение, когда она с юмором рассказывала, как проходила ее первая брачная ночь, снова укрепило его уверенность в правдивости ее слов.

— Великий Боже, мадам, — сказал он, когда Эйден кончила. — Если бы я прочитал об этом, я, наверное, не поверил бы, что это правда. И все же вам я верю. Как бы там ни было, их планы провалились, но неужели вы и в самом деле думаете, что ваши родственники будут преследовать вас? Птичка выпорхнула из их клетки, и вы, несомненно, показали себя достойным противником. Если бы я был на их месте, не думаю, чтобы мне захотелось снова ссориться с вами.

Эйден покачала головой.

— Роган Фитцджеральд, кажется, невзлюбил меня, хотя я не понимаю почему, — сказала она.

— А я понимаю, — сказал лорд Глинн. — Этот старик вечно впутывался то в один заговор, то в другой, желая скинуть королеву. Он считает себя спасителем Ирландии, что кажется мне очень забавным, потому что сам он за всю свою жизнь не уезжал от своего дома дальше чем за двадцать миль. Если вы завезете его во владения Фитцджеральдов в Килдэре, он будет для них таким же незнакомцем, как и они для него. Эйден засмеялась.

— Он является двоюродным братом графини Линкольн, хотя я совершенно точно знаю, что он никогда ее не видел. Когда моя мать была девочкой, он просил графиню взять ее в услужение в свой дом, потому что она была его любимицей. Вместо этого графиня устроила ее брак с моим отцом.

Лорд Глинн поразился.

— Вы и в самом деле знакомы с графиней Линкольн? Эйден кивнула.

— И с королевой?

— Я была одной из ее фрейлин, — ответила Эйден. — Вы никогда не были при дворе, милорд? Он покачал головой.

— Моя мать, — сказал он, — была наследницей Глиншеннона. Ее отец вообразил, что он может удачно выдать ее за какого-нибудь знатного ирландца. Чтобы подготовить ее к этому, он послал ее в монастырскую школу во Франции. В доме какой-то своей французской подруги она встретилась с моим отцом, который в то время тоже учился во Франции. Они влюбились друг в друга с первого взгляда и при первой возможности убежали и поженились. — Он обреченно пожал плечами. — Английская семья моего отца была потрясена этим браком не менее, чем мой ирландский дед, но к этому времени моя мать уже была беременна мною, и факт венчания безусловно подтверждался надежными свидетелями. Обе семьи были вынуждены, к своему великому огорчению, признать этот брак. Моя мать, однако, была женщиной с весьма сильным характером. Потеряв расположение своего отца, который отказался от нее, хотя в то время еще не лишил ее права наследства, она решила перетянуть на свою сторону родственников мужа, что ей и удалось сделать. Следом за мной появились на свет три брата и две сестры. Хотя мы жили в достатке, богатой и влиятельной наша семья не была. Нам очень повезло, потому что мы все росли в нашем собственном доме в Дорсете. Когда мне было двенадцать, мой дед с материнской стороны известил нас, что он сделает меня наследником Глиншеннона и своего состояния при одном условии. Я без промедления должен был приехать в Ирландию и жить с ним, не претендуя на состояние и титул моего отца. Выбор должен был сделать я сам, но, сделав его, я не имел права менять свое решение. Вместе с письмом дед прислал мне в подарок великолепного жеребца. Мне был дан один месяц с даты получения письма, которое привез один из слуг деда, чтобы я мог сделать свой выбор. К концу этого срока слуга должен был вернуться в Ирландию либо один, либо со мной. Промежуточного решения быть не могло.

— И вы поехали в Ирландию, — сказала Эйден. — Вам, наверное, было трудно сделать выбор, милорд? Мне кажется, я ни за что не могла бы уехать из Перрок-Ройял.

Генри Стерминстер улыбнулся.

— Мой отец был ужасно огорчен и уговаривал меня отказаться от предложения деда, но моя мать ликовала и просила, чтобы я согласился. Она считала, что будет просто справедливо, если мой дед сделает меня своим наследником, потому что мой отец, женившись на ней, отнял у ее отца единственную наследницу. Моя мать говорила, что из трех сыновей один по крайней мере будет устроен. После смерти деда и вступления в права наследства я смогу помочь младшим братьям и дам им возможность подыскать подходящих жен. Мой отец, увидев, насколько разумно это решение, дал позволение на мои отъезд, при условии, что я согласен с этим.

— Вы, конечно, были согласны, — заметила Эйден.

— Мне хотелось остаться в Англии, — сказал Генри Стерминстер, — но я обдумал то, что говорила моя мать. Ведь мое будущее богатство могло очень помочь моим младшим братьям, не говоря уже о моих сестрах, которым я дал хорошее приданое, что позволило им очень удачно выйти замуж. Хотя для двенадцатилетнего мальчика это была слишком большая ответственность, я тем не менее решился взвалить ее на свои плечи из любви к матери. Однако, леди Блисс, не огорчайтесь за меня, потому что я ни разу не пожалел о принятом решении. Я влюбился в Глиншеннон с первого взгляда. Мы с дедом были большими друзьями до самой его смерти. Умер он, когда мне было девятнадцать.

— А как насчет леди Глинн? — спросила она с любопытством.

Теперь улыбнулся ее приветливый хозяин.

— Вы говорите, как моя мать! Мне ведь всего тридцать.

— Мой муж моложе вас, но у него уже есть ребенок, — упрекнула она.

— Нет, вы определенно похожи на мою мать! — На этот раз он расхохотался. — Но как раз в это время моя мать в Англии ликует, узнав новость, которой я позволю себе поделиться с вами, леди Блисс. Я женюсь на Мейре О'Хара на Михайлов день.

— Женитьба идет мужчине на пользу, — чопорно сказала Эйден, но глаза ее смеялись.

— Как я уже заметил, леди Блисс, вы грозный противник. Однако нашу битву мы на этом закончим, потому что я слышу, что слуги снуют по коридору, а это значит, что наша еда подана, и если мы не хотим вывести из себя мосье Поля, мы должны садиться за стол.

— Я благодарю за вашу любезную капитуляцию, милорд, — вкрадчиво сказала она, и Генри Стерминстер рассмеялся и разрешил слугам войти в комнату.

Они выстроились в чинном порядке, каждый неся то или иное блюдо и предлагая его тем, кто сидел за столом.

Были поданы два блюда из яиц: взбитые яйца с густыми сливками, маленькими зелеными луковичками и кусочками рубленой ветчины и серебряное блюдо с искусно сваренными в кипятке без скорлупы яйцами с соусом из сливок и марсалы. На другом блюде подали нежную розовую ветчину; слуга резал ее кусочками, толщина которых определялась самим едоком. Затем принесли маленькие хрустящие булочки вместе со сладким маслом, несколько видов меда с пасеки замка и густой сливовый джем. Им подали небольшой круг замечательного сыра, острого и пряного, который очень понравился Эйден, особенно когда она запивала его золотистым фруктовым вином.

Проголодавшись, она дважды наполняла свою тарелку и съедала все до кусочка, к великому изумлению лорда Глинна, который никогда не видел, чтобы женщина ела с таким аппетитом.

Он радовался, что мосье Поль приготовил два блюда из яиц, потому что взбитые яйца она одна съела полностью, вместе со всем хлебом, поданным на стол, за исключением булочки, которую он взял себе с самого начала трапезы.

Наевшись, она откинулась на стул. Сейчас она походила на большую сытую кошку.

— Как вам удается удерживать на кухне такое сокровище в этом забытом Богом месте, лорд Глинн? — спросила она с явным благоговением.

Генри Стерминстер засмеялся.

— Я очень хорошо плачу ему и делаю невероятную уступку, позволяя ему каждые два года на два месяца уезжать во Францию. Неслыханно, не правда ли? Но мой отец приучил меня к хорошей пище. Мой дед, да упокоит Господь его душу, держал старую кухарку, которая готовила ему в течение долгих лет. Когда я вступил в наследство, я отправил ее на отдых, дав ей очень приличное содержание. Эта женщина варила все в одном горшке — баранину, овощи и пудинги! Эйден засмеялась.

— Ваш мосье Поль мастер своего дела, — согласилась она.

Лорд Глинн встал.

— Вы, должно быть, очень устали, — сказал он, — прошагав всю ночь, да еще в такую погоду. Сейчас отдыхайте. Я поставлю дозорных на башнях замка, чтобы они следили и за появлением вашего мужа, и за Фитцджеральдами. Даю вам слово, что здесь вы в полной безопасности. Никто не может войти в Глиншеннон без моего разрешения. Он совершенно неприступен.

Эйден была благодарна ему за эти утешающие заверения, потому что, сказать по правде, она была измучена. Зайдя посмотреть на Нен и ребенка, она обнаружила, что они крепко спят, а на маленьком столе в их комнате стоят остатки обильной еды. Она поняла, что нет нужды справляться о том, накормили ли четверых сопровождающих ее мужчин, потому что было ясно, что о них позаботились так же хорошо. Генри Стерминстер был любезным хозяином. Она прошла в просторную спальню с красивыми драпировками розового бархата и таким же балдахином над кроватью, сняла свое домашнее платье и, забравшись под пахнущие лавандой простыни, быстро уснула.

Как долго она спала, Эйден не знала, но, лежа калачиком на замечательно удобной большой кровати, она начала просыпаться, ощущая, как ее приятно наполняет ласковое томление, чувство, которое, как ей казалось, никогда не сможет прийти к ней снова.

— Эйден, — услышала она свое имя, произнесенное шепотом на ухо. — Эйден, любимая.

Медленно, очень медленно она открыла глаза и встретилась взглядом с мужем.

— Конн!

Его рот обрушился на ее губы в обжигающем поцелуе, в котором она радостно задыхалась.

— Ты что, никогда не можешь оставаться там, где я тебя оставил, душечка? — ласково упрекнул он, целуя ее в лоб. Потом его губы легко коснулись век, носа и снова вернулись к ее рту, его язык легко раздвинул ее губы и нырнул в эту прелестную пещеру.

Эйден вздрогнула, и их удивленные взгляды встретились. Он медленно перекатился на бок и стал ласкать ее красивую грудь, обнаружив, что она уже напружинилась, а сосок затвердел от желания.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, подавленная внезапно нахлынувшим ощущением.

— Конн, — прошептала она. — Конн, мне кажется, все начинается снова, так, как это было у нас однажды!

— Мне тоже так кажется, душечка. — Он убрал свою большую руку с ее тела.

— Как ты нашел меня? — Она счастливо вздохнула.

— Лорд Глинн дал знак кораблю, — сказал он, — а когда я вошел в комнату, ты спала и выглядела так прелестно, что я не удержался, скинул одежду и присоединился к тебе.

— Конн! — воскликнула она, возмущенная и одновременно возбужденная его дерзким поведением, — что подумает о нас лорд Глинн?

— Он подумает о нас лучше, чем если бы я просто поклонился и поцеловал тебе руку, душечка. У тебя есть места, которые мне хочется целовать гораздо больше, моя дорогая!

— Ну и делай это, — закричала она, и, склонившись к ней, Конн начал ласково и с удовольствием исследовать губами необыкновенно красивое тело своей жены.

Он не знал этого, но от его прикосновений она расцветала, как это было когда-то, в начале их совместной жизни, еще до того, как Кевен Фитцджеральд едва не разрушил их счастья. Его рот двигался по ее гладкой коже, спускаясь ниже, к немного выступающему животу. Ее кожа была такой шелковистой и сладкой, что каждое прикосновение к ней его губ невероятно возбуждало его. Проведя ртом по низу ее живота, он стал двигаться в обратном направлении, но неожиданно Эйден ласково толкнула его голову ниже.

— Прошу тебя, Конн, — с удивлением услышал он ее голос, — люби меня там! Мне нравится, когда меня любят там! — «О Боже! — подумала она. — Я надеюсь, что Скай была права, и мужья не возражают, когда женщина говорит, что ей нравится!"

На какой-то момент он растерялся. Других женщин он целовал в это нежное и соблазнительное место, но со своей женой он так не поступал. Ведь жены — это совсем особые женщины, разве не так? Ему подумалось, что жены — такие же женщины, и он засмеялся про себя. Почему он не сообразил этого раньше? Но затем в его сознание вторглась другая, мрачная догадка. Он не любил ее таким способом. Кто же тогда делал это? Потом снова верх взял его здравый смысл. Какое значение имеет то, что случилось за тот год, когда они были в разлуке? Теперь они снова вместе, и ему казалось, что она такая же, как и прежде.

Конн опустил голову и стал нежно ласкать самое потаенное место женского тела. Ему был приятен ее тихий довольный возглас, и его глаза наполнились слезами при мысли, что она снова может испытывать чувство райского наслаждения, которое он сам всегда получал от нее.

Неведомо почему, Эйден тоже плакала, хотя возгласы, вырывающиеся у нее, были возгласами счастья. Она никогда не понимала, почему больше не испытывает удовольствия, которое обычно получают мужчина и женщина, когда она н Конн встретились вновь. Но сейчас оно вернулось, у нее не было в этом никаких сомнений. Ее тело было охвачено пламенем, желание переполняло ее, и она погрузилась в то удивительное полубессознательное чувство полета, в которое ее всегда приводила страсть.

Она полностью отдавала себе отчет в его действиях, и все же моментами ей казалось, что ее конечности парализованы. Она чувствовала, как он перестал ласкать ее маленький бриллиант и снова стал забавляться с ее грудями. Он ласково мял ее полные шары, а когда нагнулся и стал сосать ее соски, Эйден показалось, что в нее попал удар молнии. Его губы тянули за нежные кончики ее грудей, посылая чувственный сигнал в место между ее ногами.

— Я люблю тебя, моя дорогая жена, — тихо сказал он, и его большое тело оказалось на ней. — Я люблю тебя, Эйден, — прошептал он и одним спокойным движением заполнил ее своим огромным валом. — Я люблю тебя, душечка, — бормотал он, начиная двигаться на ней.

И неожиданно все ужасные воспоминания, наполнявшие до этого ее душу, стали блекнуть перед искренней и надежной любовью Конна, и Эйден начала собирать новые впечатления, с которыми ей предстояло жить.

Потом, когда удовлетворенные и счастливые они лежали в объятиях друг друга, она рассказала Конну, что произошло в Балликойлле, и он еще раз поразился силе ее духа и ее храбрости. Вместе с тем его огорчило, что она, после всего, что ей пришлось пережить в Турции, снова оказалась в трудном положении. Однако она ничуть не пострадала в этом своем приключении и преодолела чувство, которое не давало ей возможности наслаждаться их страстью.

— Ты на самом деле убила Кевена Фитцджеральда? — спросил он.

— Его тело похолодело еще до нашего ухода, — заверила она. И вдруг осознала грозящую им опасность. — Буря кончилась! Господи! Фитцджеральды сейчас явятся к нам, а может быть, они уже здесь. Вставай, Конн! Может быть, мы еще успеем убежать!

— Нет, душечка, мы останемся здесь и встретимся с ними.

— Конн, ты сошел с ума?

— Нет, Эйден, это не так, но если мы не избавимся от этого проклятого старикашки, твоего деда, и его диких идей, одному Богу известно, что он попытается сделать еще, чтобы наложить лапы на твое состояние.

— Конн, ты не понимаешь! Он готов убить тебя!

— Ну, значит, нам нужно убедить старика не делать этого. Разве я не прав?

Эйден не знала, как можно сделать это, и решила, что сумасшествием было бы даже пытаться переубедить старика. Она свирепела, слушая Конна, но, поняв, что заставить его изменить решение невозможно, грустно засмеялась и сказала:

— Я думаю, что нам будет легче убедить его, если мы оденемся, Конн, муж мой!

Усмехнувшись, он встал и оделся. Она обнаружила, что ее собственная одежда была разложена на стуле, вычищенная и высушенная. Последовав его примеру, она привела себя в порядок.

— Оставь волосы распущенными, — ласково сказал он, и она улыбнулась, согласно кивнув. Он всегда любил, чтобы ее волосы свободно лежали на плечах. Конн протянул руку и, проведя ею по волосам, нежно тронул локон. — По цвету, душечка, они похожи на смесь расплавленного золота и оранжевого пламени. Ни у кого нет таких волос, как у тебя.

— У Валентины будут такие же, — сказала она. — Ты еще ее не видел? Мне все-таки удалось спасти нашу дочь.

— Второе, что я сделал, убедившись, что с тобой все в порядке, это посмотрел на нашу дочь. Что это за девочка с ней?

— Нянька, которую Кевен нашел в Кардиффе. Это долгая история, Конн, но Нен поедет с нами в Перрок-Ройял. Мне нужно, чтобы она нянчила Валентину, потому что у меня пропало молоко. Венда осталась не у дел, а я боюсь, что очень скоро у нас будет еще один ребенок, поэтому наша преданная Венда получит своего собственного подопечного. Кроме того, Нен хорошая девочка, почему, я объясню потом.

— Еще один ребенок? Так скоро? Эйден, ты уверена, что готова для другого ребенка?

Она засмеялась счастливым смехом.

— Конн, — сказала она, — мой отец воспитывал меня так, как будто бы он воспитывал сына. Я умею читать, писать и вести счета. Я знаю все о делах моей семьи в Лондоне, и если понадобится, могу контролировать их, но это совсем не то, что мне хочется делать.

— А чего тебе хочется? — спросил он.

— Я хочу быть твоей женой, Конн, и иметь много детей, и управлять моим поместьем, это моя жизнь и это то, что мне нужно. Это приносит мне самое большое счастье. Я хочу вернуться домой, Конн, и избавиться от страха, что меня снова могут оторвать от Перрок-Ройял! Давай сделаем все, чтобы утихомирить моего деда, а потом вернемся домой, в Англию.

— Ей-богу, Эйден Сен-Мишель! — с чувством сказал он. — Я благословляю тот день, когда Елизавета Тюдор решила, что ты должна стать моей женой.

Потому что ты именно та женщина, которая мне нужна. Ты женщина здравомыслящая, и за это я тебя люблю.

— Я рада, — сказала она, решив, что настало время поговорить начистоту. — Я рада, что тебе нравится здравомыслящая женщина, муж мой, но правда-то состоит в том, что королева не могла придумать, на ком бы женить тебя, пока я не предложила, чтобы тебя женили на мне!

У Конна отвисла челюсть, а потом он рассмеялся.

— Эйден, — сказал он, — на свете нет никого, похожего на тебя. Ты необыкновенная и ты моя!

Он быстро поцеловал ее.

Прежде чем она сумела сказать еще что-то, в дверь постучали, и это отрезвило их обоих. Вошел слуга и сказал, что лорд Глинн ждет их в Большом зале с Роганом Фитцджеральдом и его сыном Имоном. Конн и Эйден молча взялись за руки и спустились с небес на землю. Вместе они были непобедимы, и они это знали.

Увидев, как рука об руку они входят в Большой зал замка Глиншеннон, Роган Фитцджеральд пришел а такую ярость, что на несколько минут потерял дар речи. Его суровое лицо потемнело, оттого что кровь бросилась ему в голову, и, перед тем как заговорить, он несколько раз открывал и закрывал рот, как рыба, вытащенная из воды.

Наконец, он заорал:

— Убийца! Ты хладнокровно убила моего племянника, проклятая английская сука! Мне стыдно, что ты мне родня!

— Я тоже стыжусь этого, старый дьявол, — сказала Эйден в ответ. — Твой проклятый ублюдок племянник был бы жив и сегодня, если бы ты силой не пытался сделать меня женой двух мужей! Неужели ты на самом деле думал, что я позволю тебе сделать это? Неужели ты думал, что я позволю тебе убить моего Конна? Если ты так думал, значит, ты плохо знаешь моих английских предков и еще хуже — своих.

Роган на время замолчал, ошеломленный силой ее гнева, но Имон Фитцджеральд, спокойный и расчетливый, теперь примерявший к себе богатство Эйден, сказал:

— Лорд Глинн, я обращаюсь к вам как к королевскому судье этой местности и требую правосудия. Эта женщина, моя племянница, хладнокровно и преднамеренно убила своего законного мужа, чтобы быть с этим мужчиной. Конном О'Малли. Оба они ответственны за смерть моего кузена Кевена Фитцджеральда и должны быть наказаны по закону.

Генри Стерминстер, лорд Глинн, подумал и сказал:

— Есть один вопрос, милорды и миледи, который мне неясен. За кем на самом деле была замужем Эйден Сен-Мишель? Если она в действительности была замужем за Конном О'Малли, значит, вы, джентльмены из Балликойлла, совершили преступление, заставляя ее выйти замуж при живом муже. В таком случае ее действия против Кевена Фитцджеральда были всего лишь делом защиты своей чести. С другой стороны, если ее замужество с Конном О'Малли не имело законной силы, значит, ее брак с Кевеном Фитцджеральдом законен и она виновна в убийстве этого человека. Есть и Другие требования закона, которые нужно принять во внимание.

Эйден Сен-Мишель — англичанка, и в этом качестве ее следует судить по английским законам и по законам английской церкви. Но самое главное в этом деле — воля королевы, подданной которой является эта женщина. Но, джентльмены, прежде чем рассматривать требования закона, я должен выяснить мнение церковников по этому делу. Вы ведь согласитесь, что это нужно сделать?

Роган Фитцджеральд уже полностью пришел в себя и был готов снова начать спор.

— Что, черт возьми, это значит? — спросил он и снова повторил:

— Что это значит, черт возьми?!

— Это значит, — ухмыляясь, сказал Конн, — Что церковь должна определить, за кем была замужем Эйден, и только тогда мы должны решать все остальное.

— Эйден вышла замуж за Кевена Фитцджеральда по законам святой католической церкви! Это единственная настоящая вера, и поэтому никакой другой брак не может считаться законным и имеющим силу, — рявкнул старик.

— Как верноподданный королевы я не могу согласиться с тобой, Роган Фитцджеральд, — сказал лорд Глинн. — Наш покойный правитель, Генрих VIII, старался освободить нас не столько от католической веры, как от влияния Рима. Англичане не потерпели бы, чтобы ими правил чужеземец.

— Очень жаль, что англичане не задумываются о чувствах ирландцев, хотя о себе они заботятся, — сказал старик. Конн О'Малли усмехнулся.

— Вот здесь, Роган Фитцджеральд, я с тобой согласен.

— Если ты согласен со мной, тогда почему же ты живешь в Англии, сын великого Дубдхара О'Малли, пусть Господь упокоит его душу?

— Потому что, не в пример тебе, Роган Фитцджеральд, я реалист. А ты — мечтатель. Ирландцы не будут свободными до тех пор, пока они не смогут объединиться и стать единым народом, как это было когда-то в древности. В то время, когда человека ценили за его личные достоинства и было не важно, поклонялся ли он старым богам, был ли христианином или евреем. В то время, когда женщин уважали и считали, что они имеют одинаковые с мужчинами права. В то время, когда мы шли, сражались и умирали за единый народ! Эти времена ушли, старик, и мы раскололись, и каждый провозглашает, что его род идет от старых королей, и никто не доверяет друг другу. Эта слабость позволила англичанам покорить нас. Я думаю, что при моей жизни ничего не изменится, Роган Фитцджеральд, поэтому я предпочитаю жить в Англии с моей женой-англичанкой и растить своих детей в безопасности. Любой отец хочет, чтобы его детям ничто не угрожало, и в этом отношении я остаюсь ирландцем, старик.

Пока они разговаривали, в Большой зал вошел слуга, и, увидев его, лорд Глинн сказал:

— Эти разговоры не помогут нам решить наши проблемы, джентльмены, но я надеюсь, что сейчас мы можем подойти к их решению. — Он повернулся к слуге и что-то сказал ему. Человек торопливо вышел. — Епископ Мид-Коннота только что прибыл, и я надеюсь, что как служитель церкви он поможет распутать клубок наших противоречивых споров.

— Епископ Мид-Коннота из семьи О'Малли, — запротестовал Имон Фитцджеральд.

— Это так? — Эйден взглянула на Конна.

— Это мой старший брат, — шепнул он в ответ. — На самом деле сводный брат. Он был последним ребенком первой жены моего отца, и ее единственным выжившим сыном, Скай была самой последней из ее дочерей.

— Я возражаю! — заорал Роган Фитцджеральд. — Как можно надеяться на справедливый разбор дела, если его будет решать О'Малли?

В комнату широкими шагами вошел высокий красивый мужчина в алой длинной рясе. Эйден подумала, что, увидев его один раз, она узнала бы его везде. Не было никаких сомнений, что он был из рода О'Малли.

— Ты утверждаешь, Роган Фитцджеральд, что я не умею выполнять свои церковные обязанности? — резко спросил он.

— Вы из Коннота! А здесь Мюнстер! И судить меня будет только епископ Мюнстера! — сказал Роган Фитцджеральд.

— Тогда тебе придется долго ждать, господин, потому что епископ Мюнстера умер два дня назад, и пройдет чертовски долгое время, прежде чем эта новость дойдет до Рима, и папа назначит нового епископа Мюнстера. Церковь не очень дорожит Ирландией, Роган Фитцджеральд, поэтому решать ваш спор буду я, и если тебе не понравится мое решение, можешь обращаться в Рим. — Он посмотрел на Конна. — Прекрасно выглядишь, братец.

— Майкл, это моя жена Эйден.

— Это еще надо посмотреть! — завопил Роган Фитцджеральд.

— Сиди и молчи! — загрохотал Майкл О'Малли.

— Святой отец, не хотите ли вина? — спросил лорд Глинн. Майкл О'Малли подкупающе усмехнулся и сказал:

— Это первые любезные слова, сказанные мне с тех пор, как я вошел в Глиншеннон. Да, милорд. С удовольствием выпью немного вина. Благодарю вас.

Лорд Глинн усадил епископа на почетное место, и они вдвоем разговаривали вполголоса, пока слуги суетились вокруг, готовя вино и печенье.

— Он похож и одновременно не похож на тебя, — сказала Эйден.

— Он с каждым днем становится все больше похожим на моего отца. Я отца почти не помню, но на Иннисфане есть его большой портрет. Мы со Скай похожи и на отца, и на наших матерей. Майкл хороший человек, и его решение будет справедливым.

— Но что будет, если он вынесет решение в пользу Фитцджеральдов? Тогда меня обвинят в убийстве!

— Не волнуйся, душечка, — успокоил он. — Ты не убийца. Ты просто защищала свою честь от этого ублюдка. Мы же с тобой женаты, Эйден.

Покончив с вином, Майкл О'Малли сказал, что разбор дела начинается. Он приказал выйти из Большого зала всем, кроме непосредственных участников спора. Он не хотел, чтобы возникла ссора между слугами О'Малли, приехавшими с ним с Иннисфаны, и похожей на сброд компанией, сопровождавшей Фитцджеральдов из Балликойлла. Когда в зале остались только истцы, ответчики и лорд Глинн, Майкл сказал:

— Ну ладно, Роган Фитцджеральд, давай сначала выслушаем тебя.

— Эйден Сен-Мишель единственный выживший ребенок моей дорогой умершей дочери Бенин. Других родственников, кроме меня, у нее нет, и как самый старый член семьи мужского пола я считаю своим долгом проследить, чтобы она вышла замуж за достойного человека. Я выбрал ей в мужья своего племянника Кевена Фитцджеральда, и вчера их обвенчал мой сын, священник Барра Фитцджеральд. Они были обвенчаны по обряду церкви, к которой принадлежит наша семья, церкви, в которой родилась и крестилась моя внучка. Прошлой ночью, когда мы отправили новобрачных в постель, эта безжалостная сука убила своего мужа. Потом она сбежала к этому мужчине, своему любовнику. Я требую справедливости, святой отец!

Майкл О'Малли посмотрел на Эйден.

— Он говорит правду, Эйден Сен-Мишель?

— Нет!

— Лгунья!

— Молчать! — приказал епископ. — Вы отрицаете, что вчера вас обвенчали с Кевеном Фитцджеральдом?

— Я отрицаю, что он мой муж, святой отец, — сказала Эйден. — Меня силой втянули в это посмешище, называемое венчанием, пытаясь сделать меня двумужней женой. Этого я не отрицаю.

— Вы говорите, что вас заставили сделать это насильно. Как они делали это?

— Нашу с Конном маленькую дочь выкрали из нашего дома в Англии, чтобы я по собственной воле поехала к своему деду. Этот гнусный старикашка приставил кинжал к тельцу моего беспомощного младенца. Он оцарапал его до крови, и ребенок кричал от боли. Вот этим они и вынудили меня согласиться, святой отец! Он сказал, что не убьет Валентину, а будет постоянно делать ей больно, если я не соглашусь с его ужасным предложением. До тех пор, пока мне не представился случай сбежать из Балликойлла, мне оставалось только продолжать жить с Фитцджеральдами.

— Это серьезное обвинение, Роган Фитцджеральд, — сказал епископ.

— Свадьба совсем не была издевательством, — запротестовал Роган. — Ее фиктивный брак в Англии был недействителен, потому что их венчал незаконный священник. Как же можно назвать ее двумужней женой? — Он с торжеством посмотрел на Майкла О'Малли, потому что был уверен, что, несмотря на личные чувства, епископ должен вершить правосудие только на принципах церковного осознания греховности.

— Ты старый дьявол! — разъяренно закричала Эйден. — Я не признаю никаких законов, ни гражданских, ни церковных, если они не являются английскими законами!

— Расскажите мне, как вы выходили замуж за Конна, — успокаивающим тоном сказал Майкл. — Когда вас венчали и кто делал это?

— Мы сочетались браком в личной часовне королевы во дворце в Гринвиче, четырнадцатого февраля в год рождения Господа нашего одна тысяча пятьсот семьдесят восьмой. Церемонию проводил один из капелланов королевы, в ее присутствии. Кроме нее, на церемонии присутствовали наш племянник, граф Саутвуд, моя служанка Мег, и слуга Конна Клуни.

— Это освященная часовня, — сказал Майкл О'Малли.

— Но не освященный капеллан, — запротестовал Роган Фитцджеральд.

— Вы помните, какой из капелланов королевы венчал вас?

Это скользкий вопрос, подумал епископ. У королевы все еще служили несколько священников, которые до сих пор не были отлучены от католической церкви за то, что не считали верховенство королевы над англиканской церковью препятствующим папскому влиянию в Англии. Старая вера по-прежнему была верой большинства, хотя теперь англичане не считали сторонников иной веры предателями своей страны.

— Нас венчал отец Беде, — спокойно сказала Эйден.

— Брак законен перед лицом церкви, — сказал О'Малли.

— Что? — Роган Фитцджеральд и его сын Имон совершенно обезумели, когда увидели, что состояние Эйден уплывает из их рук. Однако сдаваться без боя они не собирались. — Я знаю, что от О'Малли нельзя ждать справедливого решения, если это касается интересов О'Малли. Я протестую против вашего решения, святой отец. Если потребуется, я извещу об этом деле Рим, чтобы добиться справедливого решения.

— Послушай меня, Роган Фитцджеральд, — терпеливо сказал епископ. — Отец Метью Беде по-прежнему считается в Риме священником нашей веры. Есть несколько священников, которые служат королеве с молчаливого благословения Рима, потому что Риму требуется примирение и они хотят, чтобы Англия вернулась в лоно католической церкви. У тебя нет никаких доказательств. Если леди Блисс действительно захочет предъявить тебе обвинение в том, что ты насильно принудил ее вторично выйти замуж при живом первом муже, она сможет сделать это. Ты стар, Роган Фитцджеральд, и скоро ты предстанешь перед своим Создателем. На твоей душе много грехов, старик, но как добрый сын церкви ты можешь получить отпущение, когда придет твой час.

Если тебя отлучат от святой католической церкви, у тебя не будет такой возможности, и душа твоя отправится в геенну огненную и будет гореть там вечно. Ты должен принять решение, Роган Фитцджеральд. Какой путь ты выбираешь?

Казалось, что прямо на их глазах Роган съеживается, и на секунду Майклу О'Малли стало жаль старика, но потом он вспомнил обо всех несчастьях, которые Роган Фитцджеральд и его племянник Кевен причинили его брату и Эйден, и жалость улетучилась. Имон Фитцджеральд, более практичный, чем его отец, понял, что они проиграли, и пожал плечами. Его отец и Кевен мечтали о богатстве. Он же всего на секунду подумал о том, как было бы хорошо на деньги своей племянницы подновить и поддержать хозяйство Балликойлла. Он был глупцом, когда даже подумал об этом. Мечты — это для детей, а эти слабоумные поверили в них.

— Пошли, отец, — сказал он, — вечереет, а нам еще надо доехать до дома. — Он взял старика за руку и повел к двери.

— Верните мне моих лошадей! — крикнула им вслед Эйден.

Имон повернулся к ней.

— Мы привели их с собой, но если я отдам их тебе, некоторым моим людям придется идти пешком до Балликойлла.

— Если я могла пешком пройти этот путь, дядюшка, значит, и ваши мужчины смогут сделать это. Оставьте моих лошадей в конюшне лорда Глинна.

— Ты бессердечная женщина, Эйден Сен-Мишель, — сказал он.

— Это у меня от ирландцев, дядюшка, — ответила она и потом бесстрастно смотрела, как он выводит ее деда из Большого зала замка Глиншеннон. Роган Фитцджеральд шел ссутулившись, низко опустив голову.

— Прощай, дедушка! — крикнула она, но, замешкавшись на минуту, он все же не обернулся и вышел из двери.

Вместе с уходом Фитцджеральдов исчезло напряжение, присутствующее в комнате. Генри Стерминстер, лорд Глинн, улыбнулся своим гостям и сказал:

— Вы все, конечно, переночуете у меня? Они кивнули в знак согласия.

— Повар лорда Глинна — великий мастер, — с воодушевлением сказала Эйден. — Я только один раз ела приготовленные им кушанья, но у меня слюнки текут, когда я думаю о следующей трапезе.

— Не понимаю, как вы можете быть голодной после такого обильного завтрака, — восхищенно сказал лорд Глинн.

— У Эйден чудовищный аппетит, — гордо улыбаясь, объявил ее муж, — и она никогда ни на фунт не толстеет.

В зале снова появились слуги. Они суетились, готовя стол для вечерней трапезы. Гостям дали по огромному кубку с вином, и они стоя грелись у камина, потому что летний день был прохладным после прошедшей бури.

— Как удачно получилось, святой отец, что вы знали о том, что священник Беде еще не отлучен от римской церкви, — сказал лорд Глинн.

— Я не знаю этого, — спокойно сказал Майкл О'Малли, и его яркие голубые глаза озорно блеснули на румяном лице.

Лорд Глинн от удивления открыл рот, потом ахнул и произнес:

— Но вы сказали…

— Я отлично помню, что я сказал, и я сам определю себе суровое наказание за свою ложь, можете быть в этом уверены, милорд. Однако мое своевременное утверждение на самом деле помогло разрешить наши трудности, разве это не так? Роган и Имон Фитцджеральды находятся на пути в Балликойлл, и они навсегда исчезнут из жизни моего брата и Эйден. Когда мой брат шесть лет назад вместе с моей сестрой уехал в Англию, он сделал такой шаг, руководствуясь желанием устроить свою жизнь. Он был самым младшим сыном в семье, и в Ирландии ему не на что было надеяться, поэтому я не могу не согласиться с его решением. В настоящее время Елизавета Тюдор является королевой Англии, Ирландии и Уэльса. Конн доказал ей свою преданность и, сделав это, никогда не изменял ей. Он служил в личной гвардии королевы, он согласился взять в жены девушку, выбранную для него королевой. Конн О'Малли, прошу прощения, братец, Конн Сен-Мишель, лорд Блисс, преданный королеве человек, так же как и его жена-англичанка. Их венчание, на котором присутствовала сама королева и которое проводил ее личный капеллан в ее освященной часовне, имеет законную силу и для них, и для всех верноподданных королевы. Потребовались бы месяцы на то, чтобы разрешить это проклятое дело, поэтому я решил принять решение сам. Однако я знаю, что и мать Конна, и я сам были бы очень довольны, если бы мой брат и его жена согласились, чтобы я обвенчал их по обряду церкви, к которой они принадлежали по рождению. В этом случае не возникало бы никаких сомнений, не так ли?

— Но мы уже женаты, Майкл, — упрямо сказал Конн.

— Я знаю это, — ответил его старший брат. — По всей вероятности, этот брак и в самом деле имеет силу в глазах католической церкви. Но чтобы раз и навсегда исключить все сомнения в законности вашего с Эйден союза, уважь мою просьбу, брат.

— А почему бы и нет, Конн? — со смехом спросила Эйден. — В конце концов, разве сейчас мы в каком-то смысле не начинаем все сначала?

— Я считаю законным наш брак во дворце Гринвич, — сказал он. — И я никогда не думал, что он может считаться недействительным.

— И я так не думала, Конн, любовь моя, но ведь никакого греха не будет, если мы выполним эту просьбу. Он забрал в ладони ее лицо и вгляделся в серые глаза.

— Тебе это будет приятно?

— Это будет приятно твоей матери, — улыбаясь, ответила она. — И поскольку мы находимся так близко от Иннисфаны, Конн, было бы неловко, если бы мы не показали Валентину ее бабушке. Я хочу, чтобы твоя мать была довольна нами, Конн. Если венчание поможет этому, я согласна. Я не сомневаюсь в том, что наш брак, состоявшийся два с половиной года назад, действителен, но я хочу, чтобы ни один человек не имел права хулить наш союз. От этого зависит будущее наших сыновей.

Он быстро поцеловал ее в губы и, посмотрев на Майкла, сказал:

— Ну ладно, только проводи церемонию здесь, у огня.

— На виду у всех слуг, которые будут любопытничать и сплетничать? — сказал Майкл О'Малли. — Не пойдет, Конн. Ты же не хочешь, чтобы обо мне как о священнике плохо думали?

— Идите за мной, — произнес лорд Глинн, прежде чем братья успели сказать еще что-то.

Они пошли за ним до конца широкого коридора. Открыв двойные двери, лорд Глинн ввел их в маленькую часовню.

Они оказались перед резным позолоченным деревянным алтарем, покрытым искусно вышитой полотняной пеленой. Лорд Глинн подошел к алтарю и от горящей лампады зажег тонкие свечи в золотом канделябре. Свечи из пчелиного воска осветили комнату мягким светом, который слился со светом заходящего солнца, проникающего через алые, синие, золотистые, изумрудно-зеленые и аметистовые стекла окон, расположенных по обе стороны от алтаря.

Майкл О'Малли преклонил колени перед алтарем и стал молиться. Потом встал и посмотрел на брата и Эйден. Лорд Глинн был свидетелем бракосочетания. Набрав в легкие побольше воздуха, епископ произнес своим звучным голосом:

— Возлюбленные мои, мы собрались здесь перед лицом Господа и здесь присутствующих, чтобы соединить в святом браке этого мужчину и эту женщину…

Эпилог. Апрель, 1581 год

— Если они не прекратят орать и колотить, я начну визжать, — раздраженно сказала Эйден Сен-Мишель.

— Дом нужно расширять, — сказала Скай, — ни одна из спален не подходит для детской. Валентина в своем годовалом возрасте уже так осмелела, что я все время боюсь, как бы она не свалилась с лестницы. Она постоянно удирает от Нен.

— Только потому, что Нен больше интересуется Херри Билом, — усмехнулась Эйден. — Я знала, что именно так и будет, даже когда мы еще не уехали с Иннисфаны. Поговаривают, что они собираются пожениться на Михайлов день, если мы разрешим им, и, видит Бог, я очень хочу этого. Нен заслуживает капельку счастья.

— Я люблю, когда мои слуги женятся, — сказала Скай. — Это заставляет их остепениться.

— Это заставляет остепениться всех нас, — сказала Эйден со смехом, — а некоторых из нас особенно. — Она погладила свой вздувшийся живот. — О, Скай, как ты думаешь, успеем мы достроить новое крыло до рождения ребенка?

— У нас есть еще месяц, — успокаивающе сказала Скай.

— Не знаю, — сказала Эйден. — Посмотри на меня. Я так раздулась: похоже, я в любую минуту могу взорваться. И мне все время неудобно. С Валентиной было не так. Я так радуюсь, что твоя сестра Эйбхлин приехала из Ирландии, чтобы побыть со мной.

— Валентину ты родила легко и без ее помощи, — спокойно сказала Скай.

— На этот раз все по-другому, — твердо сказала Эйден. — Совершенно по-другому.

— Когда ты носила Валентину, ты была уверена, что родишь девочку, — сказала Скай, пытаясь отвлечь невестку от мрачных мыслей. — Что ты думаешь об этом ребенке?

— Это еще одна странность, — сказала Эйден. — На этот раз я не знаю. Иногда мне кажется, что будет мальчик, а иногда — еще одна девочка. — Она осторожно попыталась изменить положение, но ее огромный живот не давал ей сделать это, и она с раздражением отбросила крохотную рубашонку, которую шила, и с трудом поднялась. — Пойду лягу, Скай, — сказала она. — Лежа я чувствую себя лучше!

— Отправляйся, — сочувственно сказала Скай. У нее самой было семь детей, и она знала, как тяжелы последние недели перед родами. Она смотрела, как Эйден, переваливаясь, уходила из комнаты, и испытала минутную зависть к жене брата. Ее самой младшей дочери, Велвет де Мариско, всего через две недели будет восемь лет, и, глядя на Эйден, носящую дитя, Скай захотелось еще одного ребенка. Если б только она могла родить Адаму сына! Но рождение Велвет было для них невероятным чудом, и она знала, что просить Бога о еще одном чуде не стоит. Этот ее брак был самым счастливым, самым мирным, самым спокойным из всех ее браков, и она верила, что они с Адамом будут вместе до тех пор, пока смерть не разлучит их. Нет, нет, смерть будет означать только временную разлуку. Они всегда будут вместе, даже в загробной жизни.

— Ты о чем-то задумалась? — сказала Эйбхлин О'Малли, входя в залитую светом комнату, в своем черном широком платье. — День чудесный, и у Эйден замечательный сад.

— Я думала о том, что хорошо бы мне завести еще одного ребенка, — откровенно сказала Скай.

— Что? В твоем возрасте? Тебе же сорок!

— Совсем не нужно напоминать мне о моем возрасте, Эйбхлин, — засмеялась Скай, — и кроме того, сейчас это невозможно. Но не могу удержаться и не позавидовать Эйден.

Эйбхлин уселась на стул, на котором недавно сидела Эйден, и сказала:

— Для женщины, которая так удачно умеет вести дела, ты очень любишь детей, Скай. Ты много сделала для них, хотя ты очень необычная мать.

— Только это и вдалбливал все эти годы мой папочка. Семья прежде всего. Всегда семья! Всю свою жизнь я прожила с этим убеждением. — Она усмехнулась. — Но и мои семеро деток с их пятью отцами совсем неплохи.

Эйбхлин улыбнулась младшей сестре, и эта улыбка смягчила суровость ее темного церковного облачения.

— Из всех отпрысков нашего отца мы четверо — ты, я, Майкл и Конн — считаемся странными. Майкл настоял на том, чтобы стать священником, несмотря на то, что он старший сын и наследник отца. Я со своим врачеванием, и вы с Конном со своей любовью к приключениям. Интересно, каким будет следующее поколение. Надеюсь, что доживу и увижу их.

— Хорошо бы нам всем дожить до преклонного возраста, — сказала Скай. — На других мы никогда не были похожи по одной причине — мы всегда все подвергали сомнению, всегда стремились добиваться своего, и я надеюсь, Эйбхлин, что мы и сейчас остались такими. Что касается следующего поколения, дети никогда не бывают такими, какими были их родители. У них своя судьба, и ей они будут следовать.

— Откуда ты набралась этой мудрости, сестра моя? — улыбнулась Эйбхлин.

— Я жила полной жизнью, — последовал ответ.

— Прошу прощения, миледи, — рядом со Скай внезапно оказалась Мег. — Госпожа Эйден не очень хорошо чувствует себя. Я не уверена, но мне кажется, она собирается рожать.

Эйбхлин нахмурилась.

— Немного рановато, — сказала она и поднялась. — Пойдем, Скай, посмотрим, что беспокоит Эйден.

Следом за Мег женщины вышли из зала и поднялись по лестнице в хозяйскую спальню. Эйден, встревоженная, с лицом, покрытым каплями пота, лежала на кровати. Эйбхлин торопливо подошла к своей подопечной и бегло осмотрела ее.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она у своей невестки.

— Почти так же, как при рождении Валентины, — нервно ответила та. — Слишком рано, правда, Эйбхлин? Ребенок должен родиться только через несколько недель.

— Дети появляются, когда им захочется, Эйден, — усмехнулась Эйбхлин. — Если ребенок захочет родиться сейчас, это будет немного рановато, но если все пойдет как надо, не будет никаких трудностей. Кроме того, разве вы с Конном не могли ошибиться в сроках? Сейчас вставай и пройдись немного. Может быть, все дело в том, что ты долго сидела в одном положении и тебя свело судорогой.

Она помогла Эйден встать, и вместе они прошлись по комнате. Однако Эйден чувствовала, что ее время пришло, и это предчувствие быстро оправдалось. У нее внезапно пошли воды и потоком потекли по ногам на ковер.

— Черт побери! — выругалась она. — Мег, приведи девушек вытереть ковер, чтобы он не испортился. — Она повернулась к Эйбхлин и Скай. — Мне кажется, я рожаю, — сказала она с гримасой. — Мег, пошли за милордом.

Как и предложила Эйбхлин, Эйден некоторое время ходила по комнате. Болей у нее не было, и ее бодрое состояние позволило Эйбхлин сделать необходимые приготовления. В комнату внесли большой дубовый стол, на котором Эйден предстояло рожать. Эйбхлин приказала, чтобы на него постлали покрывала из хлопчатой материи. Окна открыли, чтобы впустить в комнату свежий воздух яркого и теплого весеннего дня. В отличие от многих Эйбхлин не хотела, чтобы ее подопечные рожали в духоте закрытых комнат. В камине поддерживали огонь, и котелки с водой грелись над пламенем. На соседнем столе Эйбхлин разложила чистые тряпки и, на всякий случай, свои медицинские инструменты.

Конн приехал с полей, где проверял, как идет сев, и обнял жену. Эйбхлин благословила его осмотрительность, потому что он не стал удивляться тому, что роды наступают слишком рано. Вместо этого он сказал:

— Я буду в библиотеке, нужно кое-что написать. Когда я понадоблюсь, я тут же приду, душечка.

— Ты уже свое дело сделал, и сделал очень неплохо, — лукаво заметила она. — Если собираешься присутствовать при родах, обещай мне не падать в обморок, как в прошлый раз.

Конн покраснел и грустно усмехнулся.

— Я был совершенно потрясен, когда увидел, как рождается ребенок. Но все же ты должна признать, что, рожая, ты сказала обо мне множество неласковых слов.

— Сегодня я, наверное, скажу что-нибудь похуже, — раздраженно ответила она и поморщилась. — Начались схватки, — обратилась она к Эйбхлин.

Конн ушел заниматься своими письмами, а у Эйден началась трудная, но тем не менее радостная работа, связанная с появлением на свет еще одного человека. Она продолжала ходить по комнате, иногда неловко присаживаясь, а время все шло и шло. К вечеру, однако, начались трудные роды, и Эйбхлин вместе со Скай и Мег помогли ей взобраться на стол. Схватки становились все более болезненными, и Эйден едва успевала перевести дух. Эйбхлин послала за Конном, сказав, что он может присутствовать при рождении ребенка.

Валентину Эйдан рожала на кровати, поэтому Конн удивился, увидев, что Эйден лежит на столе.

— Сядь у нее в головах, — сказала брату Эйбхлин, — может быть, ты поможешь ей, если будешь подбадривать ее в этом трудном деле.

Она посмотрела на свою подопечную.

— Ребенок так торопится в эту жизнь, что собирается идти вперед ножками. Мне нужно залезть рукой и перевернуть его. Эйден, подожди минутку, не тужься.

В комнате было тихо, несколько минут никто не смел промолвить ни слова, и Эйден показалось, что она сама старается не дышать. Потом Эйбхлин подняла голову и улыбнулась. И поняв, что у нее все получилось, Эйден расслабилась.

— Теперь, — сказала Эйбхлин, — я хочу, чтобы ты тужилась изо всех сил. Вот так, Эйден! Старайся! Старайся!

Эйден мычала и стонала от боли, стараясь изо всех сил, а когда ее глаза встретились с растерянными глазами мужа, она чуть не засмеялась, вспомнив, что грозилась во время родов ругать его самыми страшными словами. Но вместо этого она продолжала заниматься своим главным делом, и через несколько минут услышала восклицание Эйбхлин:

— Ну вот, моя девочка! Он показался! О да, он идет! Тяжело пыхтя, Эйден продолжала тужиться. Она плотно зажмурила глаза, стараясь изо всех сил, и с облегчением услышала слова Конна:

— Родился, душечка. Ребенок родился!

Она услышала писк, а потом младенец закричал громче. Она открыла глаза и вопросительно посмотрела на Эйбхлин.

— Это девочка, — сказала Эйбхлин, — самая красивая, самая замечательная девочка, которую я когда-либо видела.

Эйден улыбнулась, грустно посмотрела на Конна и только открыла рот, чтобы заговорить, но вместо этого ахнула и пронзительно крикнула:

— Эйбхлин! У меня снова боли. Проклятие! И даже сильнее, чем прежде.

Эйбхлин наклонилась и осмотрела свою пациентку. Выпрямившись, она с широкой улыбкой, такой необычной для ее сурового лица, сказала:

— Скоро будет еще один ребенок. У тебя близнецы, Эйден. Конну можно доверять, когда нужно сделать что-то особенное! Это заставит Брайана, Шона и Симуса лопнуть от зависти.

Не в силах удержаться, все расхохотались, услышав замечание Эйбхлин, и даже Эйден сдавленно хихикнула. Прошло еще несколько минут, в течение которых Эйден трудилась, выдавливая из себя ребенка. И наконец, с громким стоном, с болью, которая, как казалось ей, раздирает ее пополам, она родила второго из близнецов, который тут же попал в услужливые руки Эйбхлин. Он кричал, уже появляясь на свет, наполняя свои крошечные легкие воздухом, и махал кулачками, как будто негодуя, что его заставили выбраться из теплого и безопасного убежища в чреве матери.

— Мальчик! — радостно закричала Скай. — Эйден, у тебя и сын, и дочь!

Эйден чувствовала, что глаза ее наполняются слезами. Она ведь так хотела подарить Конну сына. Совсем не потому, что он не радовался рождению Валентины, но тень сомнения, связанная с ней, никогда не исчезнет, как бы он ни любил девочку. Что касается близнецов, сомнений в его отцовстве не было. К тому же теперь появился мальчик — наследник Перрок-Ройял. Эйден не могла не подумать о том, как счастлив был бы ее отец, узнай он об этом.

Пока Мег и Скай обмывали близнецов и заворачивали их в чистые простыни, а Эйбхлин следила, чтобы вышло детское место, Эйден и Конн, глядя друг на друга сияющими глазами, переговаривались приглушенными голосами. Потом Конн торопливо выбежал из комнаты и спустился в зал, чтобы сообщить сначала своей старшей дочери Валентине, а затем и слугам о благополучном рождении своего первого сына и своей второй дочери. Принесли вина и выпили за двух новых Сен-Мишелей, которые появились на свет в восемнадцатый день апреля, на двадцать втором году правления Елизаветы Тюдор, года тысяча пятьсот восемьдесят первого от рождения Господа нашего.

После этого в доме наконец наступила долгожданная тишина, Скай полями поскакала домой, в Королевский Молверн. Эйбхлин прилегла отдохнуть, что сделали и все остальные. Конн и Эйден лежали на своей кровати и разговаривали. Младенцы в люльках лежали рядом.

— Поскольку имя для Валентины выбирала я, — сказала Эйден, — то будет справедливо, если для близнецов выбирать имена будешь ты. — Она прижалась к его плечу.

— Мне бы хотелось назвать мальчика в честь моего отца, — сказал он. Эйден удивилась.

— Ты хочешь назвать нашего сына Дубдхар? Неподходящее имя для английского мальчика, Конн. Он засмеялся.

— Дубдхар — это всего лишь прозвище. Оно означает «черный дуб». Мой отец любил черный дуб и настаивал, чтобы бушприты всех его кораблей делали из черного дуба. Вот откуда появилось это имя, Эйден. Он прозывался О'Малли, Черный Дуб. Его христианское имя было Колин, по-английски оно будет звучать Колин. Мне бы хотелось, чтобы нашего сына звали Колин Сен-Мишель, если ты не против. Девочку я бы назвал Анной в честь моей матери, а так как у Валентины есть второе имя Елизавета, в честь Бесс Тюдор, я бы дал Анне такое же второе имя. Анна Элизабет Сен-Мишель. Мы в таком долгу перед королевой, что вряд ли когда-нибудь сможем расплатиться с пей. Я в долгу перед ней за нашу любовь! — И, привстав на локте, он заглянул в любимое лицо жены и нежно поцеловал ее.

Эйден чувствовала, как ее сердце наполняется невероятным счастьем. У нее мелькнула мысль, справедливо ли то, что она так счастлива. Ее мужем был самый красивый мужчина двора. У нее были две очаровательные дочери и красавец сын. «Нет, — решила она, — нет ничего плохого в том, что я так счастлива». Благодарить за все, что у них было, они могли только Бога. В самые страшные часы своей жизни она не сдавалась, ведь у нее был самый драгоценный дар из всех даров. И он всегда придавал ей силы и всегда будет поддерживать ее в самые тяжелые времена. Ей была подарена любовь. «Как это Конн сказал когда-то? — Она на минуту задумалась, хмуря лоб, а потом расцвела в улыбке. — Конечно! Вот как он сказал!» Все еще улыбаясь, она заглянула ему в глаза.

— Конечно, Конн, мы в величайшем долгу перед королевой, но как мы можем отблагодарить ее за то, что она подарила нам любовь на все времена?

Примечания

1

Имеется в виду король Генрих VIII, не имевший наследника мужского пола.

(обратно)

2

На месте преступления (лат.)

(обратно)

3

Рейс — начальник (араб.).

(обратно)

4

Френсис Уолсингем (1530 — 1590) — государственный секретарь королевы Елизаветы.

(обратно)

5

Старинное название стран восточного побережья Средиземного моря. Малой Азии, Сирии и Египта.

(обратно)

6

Испанский Мейн — название, используемое в XVI — XVII вв. для испанских владений на побережье Южной Америки, от Панамы до Ориноко. Так же называли и Карибское море.

(обратно)

7

Ага кисляр — старший евнух султанского гарема.

(обратно)

Оглавление

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Пролог. Август, 1577 год

Часть 1. ПОДОПЕЧНАЯ КОРОЛЕВЫ. 1577 — 1578 годы

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть 2. ЖЕНА ЛОРДА БЛИССА

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Часть 3. ЗАМОРСКИЙ ПОДАРОК

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

Часть 4. ЛЮБОВЬ ПОТЕРЯННАЯ, ЛЮБОВЬ ОБРЕТЕННАЯ

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Эпилог. Апрель, 1581 год