«Лорды Белого замка»

Лорды Белого замка (fb2) - Лорды Белого замка (пер. Елена В. Кисленкова) (Фицуорин - 2) 2514K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Элизабет Чедвик (Англия)

Элизабет Чедвик Лорды Белого замка

Elizabeth Chadwick

LORDS OF THE WHITE CASTLE

Copyright © 2000 by Elizabeth Chadwick

All rights reserved

© Е. Кисленкова, перевод, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®

***

Элизабет Чедвик живет в Ноттингеме со своим мужем и двумя сыновьями. Большую часть своих изысканий она осуществляет как член «Regia Anglorum» – реконструкторского общества, с особым вниманием относящегося к точному воссозданию прошлого. Она также преподает искусство сочинения исторических и любовных романов. Ее первый роман «Любовь по расчету» получил премию Бетти Траск. Элизабет была включена в шорт-лист Премии авторов любовных романов за «Завоевателя» в 1998 году. «Лордов Белого замка» в 2001-м, «Зимнюю мантию» в 2002-м и «Соколов Монтабара» в 2003-м.

Ее шестнадцатый роман «Алый лев» номинировался Ричардом Ли, основателем «Historical Novel Society», как один из десяти лучших исторических романов за последние десять лет.

Подробнее об Элизабет Чедвик читайте на .

***

Несомненно, лучшая романистка, пишущая о Средневековье.

Historical Novel Society

Как всегда, Элизабет Чедвик предлагает великолепный роман о Средневековье, книгу, полную политических интриг и потрясающих описаний людей, которые окружали английский трон.

Historical-Fiction.com

Книги Чедвик не просто читают. В них живут.

Shelf and Staff

Автор, под пером которого чудесным образом оживают исторические события.

Times of London

Элизабет Чедвик описывает средневековую Англию с тем же блеском, что Филиппа Грегори – эпоху Тюдоров и Стюартов, а Бернард Корнуэлл – Темные века.

Books Monthly (UK)

Глава 1

Вестминстерский дворец, декабрь 1184 года

Хотя полдень еще только миновал, угрюмый зимний день уже уступал место сумеркам. Дождь со снегом, прервавший упражнения на мечах, колотил в ставни стеклянными иголками. Горели все факелы и канделябры, каждой жаровне нашлась работа. За пределами очерченных ими кругов света и тепла, в лестничных пролетах и темных галереях растянувшегося во все стороны Вестминстерского дворца затаился промозглый холод, только того и ждущий, чтобы накинуться на каждого, у кого достанет глупости выглянуть наружу без плаща.

Сидя в оконном проеме Белого зала, Фульк прислушивался к завыванию ветра и полировал новый щит – подарок отца на день святого Мартина, когда ему исполнилось пятнадцать. Это был настоящий щит взрослого воина, разделенный на четыре части и украшенный изображением герба Фицуоринов – их фамильными цветами издавна были красный и белый. Фульк затирал на поверхности большие и маленькие царапины, полученные сегодня утром.

– Ага, две шестерки! Я выиграл! – раздался чей-то торжествующий голос.

Фульк поднял голову. Принц Иоанн сражался в кости со своими оруженосцами. И сейчас один из них, кудрявый молодой человек, звякнув монетками, сгреб со стола в ладонь горку денег. Принц Иоанн, юноша лет семнадцати, насупился, полез в висевший на поясе кошель и подбросил на стол еще серебра.

Фульк с удовольствием присоединился бы к игрокам, однако, увы, все его богатство составляла одна-единственная серебряная монетка достоинством в полпенни. Борись юноши на руках, Фицуорин точно бы не остался в стороне. Как известно, госпожа Удача своенравна, а вот на собственную силу и ловкость Фульк вполне мог положиться, ибо обладал в избытке и тем и другим.

Когда чуть меньше года назад Фицуорин приехал в Лондон из Валлийской марки[1], остальные юноши поначалу обзывали его мужланом и деревенщиной. Они дразнили новенького, прятали одежду, ставили ему на лестнице подножки и выливали на него, спящего, содержимое ночного горшка. Им потребовалась неделя, чтобы на собственной шкуре узнать: все, что доставалось Фульку, возвращалось его обидчикам сторицей. Правда, его до сих пор продолжали называть Деревенщиной, но теперь уже это было просто прозвище, знак принятия Фицуорина в свою компанию, пусть даже и не совсем на равных.

Фульк получил место в свите Иоанна, поскольку король Генрих высоко ценил преданность семьи Фицуорин и потому оказал их старшему сыну величайшую милость. Фульк знал, что по доброй воле Иоанн никогда бы не выбрал его в товарищи, и антипатия их была взаимной. Молодые люди были почти ровесниками, но возраст оказался единственным, что их объединяло.

Фульк снова глянул на игроков. Иоанн перехватил его взгляд и недовольно сверкнул глазами:

– Ради Христа, прекрати уже миловаться с этим чертовым щитом и принеси мне вина! – Он поднял свой пустой кубок и помахал им. На среднем пальце блеснул перстень с аметистом; другой перстень, из массивного золота, украшал большой палец.

– Да, сир. – Фульк аккуратно отложил щит, взял с буфета кувшин и подошел к играющим.

– Прикидываешь свои шансы, Деревенщина? – спросил кудрявый оруженосец.

Фульк улыбнулся, и его орехово-серые глаза вспыхнули.

– Скорее, твои, Жирар. – Он кивнул на очередную горсть монет на столе. – На локотках я с тобой на эти деньги силой померяюсь, если захочешь. – И, налив вина Иоанну, он поставил кувшин на стол, предоставив остальным позаботиться о себе самим.

– Ну уж нет, я на эту удочку больше не попадусь! – фыркнул Жирар.

Фульк широко улыбнулся:

– А жаль.

Он согнул руку, и вздувшиеся мускулы тотчас натянули рукав.

Жирар ответил ему непристойным жестом и сгреб кости. Фульк задержался, посмотрел, как тот выбросил тройку и потерял весь выигрыш, а затем не спеша вернулся на место, к своему щиту.

Справа и слева от запертых ставней стояли две каменные скамьи с мягкими подушками, а между ними – игорный стол, на который мастер Гланвиль, учитель Иоанна, водрузил тяжелую деревянную шахматную доску.

Опершись на щит, Фульк задумчиво, с грустью, переходящей в пронзительную ностальгию, разглядывал фигуры из слоновой кости. В мечтах он перенесся домой, в поместье в Ламборне. Увидел мысленным взором лица младших братьев, играющих в бабки у очага. Отблески огня пляшут на их лицах. Мать читает при свечах и беззвучно проговаривает слова одними губами. Фульк вспомнил, как они с отцом играли в шахматы, сидя в оконном проеме, точно таком же, как этот. Он отчетливо представил, как отец напряженно морщит лоб и, поигрывая взятой у противника пешкой, обдумывает следующий ход. Фульк прекрасно сознавал, что издали все кажется более притягательным, чем на самом деле, но если он и приукрашивал сейчас образ родного дома, то не слишком. Фульк вздохнул. Не то чтобы он испытывал со всем уж невыносимую тоску, но все же ему частенько не хватало тепла и любви близких. Фульк нередко жалел, что отец принял решение отправить старшего сына в Лондон, изучать премудрости рыцарской службы среди высшей знати.

– Король Генрих оказал нашей семье великую честь, – в один прекрасный день прошлой весной сказал Фульк ле Брюн, вернувшись с аудиенции при дворе. Прямо с порога, не успев даже снять запылившуюся в дороге одежду, он объявил радостную новость: – Тебя не просто будет учить юстициарий Ранульф де Гланвиль, ты станешь общаться с влиятельными людьми, которые когда-нибудь, возможно, нам помогут.

Фульк помнил, как вспыхнуло тогда бледное лицо отца, а в его темно-карих глазах зажглась честолюбивая искорка.

– И Уиттингтон[2], – заключил он, – может снова стать нашим.

– А что такое Уиттингтон? – подал голос младший брат Фулька, четырехлетний Ален. В отличие от старших мальчиков, ему еще предстояло впитать в плоть и кровь историю громкого судебного процесса.

– Это замок и земли, которые принадлежат нашей семье, – пояснила мать, беря Алена на руки. – Твой прадедушка владел им много лет назад, еще во времена короля Генриха Первого. Потом началась война, и замок у него отняли да так и не вернули. Наш папа уже давно пытается забрать Уиттингтон обратно.

Это было что-то вроде сказки, рассказанной простыми словами, чтобы понял ребенок, и голос матери звучал ровно, без вражды и злобы, накопившихся за долгие годы борьбы.

– Да уж, слишком давно, – вставил Фульк ле Брюн. – Роджер де Поуис заявляет, что замок принадлежит ему, но на самом деле у него нет на Уиттингтон абсолютно никаких прав.

Помнится, Фульк тогда еще поинтересовался:

– Если король Генрих ценит тебя настолько высоко, что согласился взять меня в свиту принца Иоанна, то почему он не вернет тебе Уиттингтон?

– Не все решается словом короля, – ответил ему отец. – Свои законные права приходится доказывать в суде, а если вдруг дело окажется щекотливым или же судьи сочтут его надуманным, то рассмотрение этого дела могут и вовсе отложить, занявшись решением неотложных вопросов. Видит Бог, я приложил все силы, чтобы вернуть Уиттингтон. Генрих обещал мне содействие, но у короля, разумеется, есть заботы поважнее. – Он пристально посмотрел на Фулька, стиснул ему плечо, как мужчина мужчине, и сказал: – Ранульф де Гланвиль вправе рассмотреть нашу жалобу, а он будет твоим наставником. Ты уж, сынок, постарайся быть у него на хорошем счету.

И Фульк старался вовсю, и не только потому, что фамильной гордости у него было не меньше, чем у отца. Фульк вообще имел обыкновение, взявшись за какое-нибудь дело, выполнять его на совесть. Под руководством юстициария он научился виртуозно разбираться в тонкостях математики, а также здорово поднаторел в латыни и юриспруденции. Однако Фицуорин до сих пор не знал, доволен ли его успехами мастер Гланвиль, ибо наставник его был серьезным человеком средних лет, чрезвычайно скупым на похвалу.

Фульк отбросил со лба волосы и скривился. Не такая уж это великая привилегия – получать воспитание при дворе. Ему осточертело быть на побегушках у принца Иоанна. Дома Фулька любили и холили. Помимо всего прочего, он был старшим сыном и наследником земель и, сызмальства ощущая свой особый статус, добродушно верховодил пятью младшими братьями. Здесь же он оказался человеком низшего ранга, он был никто, и Иоанн помыкал им, как ему заблагорассудится.

Тут Фицуорин оторвался от невеселых размышлений: за игорным столом вдруг началась какая-то суматоха. Принц Иоанн вскочил, и кувшин, который Фульк только что по его приказу наполнил, свалился на пол.

– Ах вы, подлые воры, шлюхины дети, а ну вон отсюда, все! – Иоанн в бешенстве указал на дверь. – Вымогатели, и больше ничего! Да каждый из вас и ночного горшка не стоит!

Фульк выскользнул из своего угла и собрался было последовать за остальными, но не тут-то было.

– Эй, Деревенщина, а ты останься! – прорычал Иоанн. – Принеси мне еще вина!

– Да, сир.

С невозмутимым выражением лица Фульк нагнулся к кувшину, валявшемуся на тростнике у ног Иоанна. На позолоченном серебре виднелась уродливая выбоина.

– Не надо было оставлять его на столе, – с раздражением заметил принц. – Поскольку это ты виноват, то и заплатишь за новый кувшин.

Благоразумнее было бы промолчать, но Фульк не смог сдержаться:

– Это несправедливо, сир.

Иоанн, прищурившись, посмотрел на него:

– Ты что, споришь со мной?

Фульк встал, держа в руках помятый кувшин, и оказался лицом к лицу с принцем.

– Да, я оставил кувшин здесь, хотя следовало бы вернуть его на буфет, но я не сбрасывал его со стола.

Иоанн угрожающе наставил на собеседника указательный палец:

– Ты заплатишь, и точка! Разговор окончен. А теперь принеси еще вина, и поживее!

Не слишком утруждая себя поклоном, Фульк быстро вышел из зала. Несмотря на зимний холод, он весь так и пылал от ярости.

– Ни единого фартинга я тебе не заплачу, – пробормотал он, стрелой вылетев в соседний зал, и быстро зашагал к столу батлера.

– Для принца Иоанна, – деревянным голосом сообщил Фульк слуге, протягивая кувшин.

Батлер, поджав губы, неодобрительно осмотрел вмятину:

– Как это получилось?

– Случайно.

Хотя Фульку хотелось задушить Иоанна, в присутствии посторонних юноше пришлось прикусить язык. И оттого что он вынужден был помалкивать, гнев его разгорелся еще жарче.

– За месяц это уже третья «случайность». – Батлер поднес сосуд к бочке и повернул кран. – Кувшины, знаешь ли, у нас тут не на деревьях растут. Между прочим, вещь дорогая, полмарки стоит, не меньше.

«Это почти семь шиллингов, – мрачно подумал Фульк, – недельное жалованье конного сержанта»[3]. Такая сумма была для него огромной: теперь, чтобы раздобыть деньги, придется либо просить помощи у отца, либо целую неделю бороться на руках.

Хотя Иоанн велел ему поторопиться, Фицуорин медлил с возвращением в королевские покои, давая тому время успокоиться. Он преуспел, но лишь отчасти. Когда юноша постучал в дверь и вошел с кувшином вина, от негодования принца остались только тлеющие угольки.

Иоанн отпер ставни на том окне, рядом с которым стояла шахматная доска, и теперь, опершись о камень, мрачно вглядывался в бурную тьму. Гонимые ветром стрелы дождя со снегом проносились мимо. Дворы и дорожки были погружены в темноту – в такую погоду задует любой факел, – но окна залов, где находились люди, отбрасывали тусклый мерцающий свет, и под навесом в углу дворика часовые поставили себе жаровню с углями. Вдалеке, словно темные драгоценные камни, поблескивали огромные окна аббатства.

Иоанн обернулся. Одну руку, сжатую в кулак, он заткнул за пояс, другой оперся о ставень.

– Долго же ты ходил.

– У батлера ждали очереди и другие люди, сир, – солгал Фульк и налил Иоанну в кубок вина. – Теперь я могу уйти?

Он попытался произнести это равнодушно, так, чтобы в голосе его не сквозила надежда, но, заметив, как выражение лица Иоанна становится суровым и зловещим, понял, что выдал себя.

– Нет, Деревенщина, тебе придется остаться и составить мне компанию. Ты и так без должного усердия отрабатываешь свой хлеб. – Принц указал на кувшин. – Налей себе. Не люблю пить один.

Фульк неохотно плеснул вина в один из пустых бокалов, оставшихся после оруженосцев. Ветер трепал настенные гобелены и колыхал пламя оплывающих в светильниках свечей, грозя погрузить комнату в темноту.

– Сколько у тебя братьев, Деревенщина?

Фульк секунду помедлил, пытаясь сообразить, что на уме у принца, но понял лишь, что настроение у того скверное.

– Пятеро, сир.

– И что они наследуют?

– Я не знаю, сир. Это будет решать наш отец, – осторожно ответил Фульк.

– Брось. Ты его старший сын и наследник. Все отойдет тебе.

Фицуорин пожал плечами:

– Может, и так, но никто из моих братьев не будет нуждаться.

– Полагаешь, ни один из них не станет возмущаться тем, что ты получаешь львиную долю наследства? По-твоему, остальным не будет обидно?

Иоанн небрежно провел пальцами по кожаной обивке щита, который Фульк поставил на скамью.

– Во всяком случае, не настолько, чтобы между нами надолго установилась неприязнь, – сказал он. – Даже если я порой и ссорюсь с братьями, все равно, кровь не вода. Родственные чувства очень много значат.

– Неужели? – с мрачной иронией поинтересовался Иоанн.

– В нашей семье – да.

Фульк глотнул вина, чувствуя, что ступил на скользкую почву. Его собеседник, младший из детей Генриха, родился уже после того, как семейное наследство было поделено между остальными сыновьями, и никто из них не желал уступать своего ни на йоту. Иоанна называли Безземельным, иногда – в лицо. И теперь, глядя в непролазную тьму за окном, ощущая на лице уколы приносимого ледяным ветром дождя и снега, Фульк начал понимать, почему именно он стал для принца козлом отпущения. Неудивительно, что человек, который имел счастье родиться первым в большой семье и тем самым надежно обеспечил себе наследство, раздражал Иоанна.

– Отец говорит, что все мы единый организм. Голова не может существовать без туловища и конечностей. И если ты что-то делаешь для одного, то делаешь это для всех.

– «Отец говорит», – передразнил его Иоанн. – Ты хоть сам замечаешь, насколько часто это твердишь? Вечно ссылаешься на своего папашу!

Фульк побагровел:

– Если даже и так, то лишь потому, что он говорит разумные вещи.

– Или потому, что ты ребенок, который так и не научился думать самостоятельно.

Иоанн бросил на него презрительный взгляд и отгородился ставнями от беснующейся снаружи непогоды. Свечи перестали оплывать, и в комнате внезапно установилась тишина, насквозь пропитавшаяся дымным запахом горящего воска. Принц угрюмо сел за шахматную доску и тронул слона.

Фульк с нетерпением ждал, когда прозвучит рог, зовущий к ужину. Судя по сгустившимся сумеркам, это должно было произойти уже скоро.

– Давай заключим пари, Деревенщина? – Иоанн жестом пригласил его за доску.

– Пари? – У Фулька упало сердце. Он взял щит и положил руку на обитую кожей липу, словно бы изгоняя следы прикосновения Иоанна.

– Сыграем в шахматы, и если ты выиграешь, то я прощу тебе испорченный кувшин.

От Фулька не укрылась язвительная нотка в голосе Иоанна. Принц был великолепным шахматистом, причем их общий наставник, мастер Гланвиль, постоянно совершенствовал и оттачивал его умения. Фульк же, прямо скажем, хотя и любил играть в шахматы, однако особыми успехами в этом деле похвастаться не мог. Опыта у него было маловато, да и в теории Фицуорин силен не был. Правда, он обладал способностью быстро принимать решения.

– Как вам будет угодно, сир, – покорно произнес Фульк и сел за стол.

Иоанн оглядел его с высокомерной улыбкой и развернул доску так, чтобы играть белыми.

– Первый ход мой, – объявил он.

Фульк еще раз наудачу дотронулся до своего щита. Он понимал, что при любом раскладе не окажется в выигрыше. Если проиграет Иоанну, придется искать деньги на кувшин. Если же вдруг одержит победу, принц наверняка изобретет другие, более тонкие, более зловещие способы наказания. Самый безопасный для него вариант – как можно быстрее проиграть партию, а потом осыпать принца лестью. Так поступил бы любой из окружения Иоанна.

Рассудив так, Фульк потянулся было к коню, искренне намереваясь поддаться, но тут врожденное упрямство заставило его против воли изменить ход. В результате он бросил противнику открытый вызов.

Иоанн прищурился: подобного он никак не ожидал.

– Где это ты такому научился? – спросил принц.

– У отца, – нарочно ответил Фульк.

Ну до чего же странно! Стоило Фицуорину только вступить в битву, как он почувствовал, что внутри у него вместе с упомянутым уже упрямством неуклонно нарастают уверенность и чувство превосходства. Он играет не хуже Иоанна, только по-другому, вот и все. Фульк рассудил, что если он будет следовать тактике Иоанна, то потерпит поражение, вне зависимости от результата. Но если станет играть по собственным правилам, то обретет свободу – и тогда будь что будет.

Иоанн пытался загнать Фулька в угол, но тот не давался, делая мелкие выпады, которые постоянно разрушали замыслы противника. Принц все больше досадовал, чувствуя, что не в силах предвидеть смелые ходы Фулька. Утратив контроль над ситуацией, Иоанн опустошил еще два кубка вина; он нервно теребил перстни и пощипывал скудную черную поросль на подбородке. Выражение лица принца с каждой секундой становилось все более угрожающим.

Фульк сделал ход слоном и объявил:

– Шах.

А еще через два хода будет мат, и тут уж его противник ничего поделать не сможет.

Иоанн в изумлении и ярости смотрел на доску. А когда просчитал ходы, как чуть раньше это сделал Фульк, у него задергались веки и на скулах заходили желваки.

– Кажется, папаша тебя заодно и мухлевать научил, – произнес он дрожащим от ненависти голосом.

Фульк сжал кулаки, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не врезать Иоанну по зубам.

– Я выиграл честно, – заявил он. – И вы не имеете права клеветать на моего отца, чтобы оправдать свой проигрыш.

Иоанн вскочил на ноги. От яростного удара кулака шахматные фигурки разлетелись в стороны.

– Я имею право делать все, что захочу!

– Только не по отношению ко мне и моим близким! – Фульк тоже вскочил, и глаза его потемнели от ярости. – Пусть в жилах ваших и течет королевская кровь, но сейчас я последнего мусорщика готов уважать больше, чем вас!

Иоанн взвыл. Схватив обеими руками шахматную доску, он со всей силы ударил ею Фулька по лицу.

Переносица хрустнула. Фульк пошатнулся от столь яростного удара. По лицу его, мешаясь с жаром хлынувшей крови, стремительно разливался холод онемения. Фицуорин провел рукой по переносице и теперь в изумлении разглядывал окрасившиеся алым пальцы.

Иоанн снова бросился на него. Фульк уклонился от удара и пнул противника. Тот пошатнулся. Под ногу ему попала одна из шахматных фигурок, и принц рухнул навзничь, с глухим ударом стукнувшись головой об оштукатуренную стену. Колени его подогнулись, и он повалился на пол, как бык на бойне.

– О Господи! Ну и дела! – судорожно выдохнул Фульк и, наскоро промокнув нос рукавом, неверными шагами подошел к распростертому на полу телу Иоанна и наклонился над ним.

С перепугу юноша решил было, что случайно убил принца, но затем он увидел, что грудь лежащего мерно поднимается и опускается, а приложив ладонь, почувствовал резкое биение пульса на шее, рядом со шнуровкой рубашки.

– Сир, очнитесь! – в отчаянии воскликнул Фицуорин.

Со все возрастающим страхом он потряс принца за плечо. Вот ужас-то! Это надо же было так влипнуть!

Иоанн застонал, но глаз не открыл. Капли крови, льющейся у Фулька из носа, падали на синюю котту принца, пропитывая дорогую ткань липкой влагой. Фульк, пошатываясь, подошел к буфету, налил себе вина и залпом выпил его, чувствуя на языке привкус крови. Потом снова наполнил кубок и принес его Иоанну. Приподняв лежащего принца за плечи, смочил ему губы вином.

Щелкнула задвижка, и дверь отворилась. Ранульф де Гланвиль и его племянник Теобальд Уолтер, еще один наставник Иоанна, обучающий принца фехтованию, в изумлении остановились на пороге.

– Господь милостивый! – воскликнул Теобальд Уолтер, от удивления широко распахнув свои серые глаза. – Что здесь происходит?

Фульк сглотнул.

– Его высочество ударился головой, а я никак не могу привести принца в чувство. – Собственный голос странно зазвенел у него в ушах, а слова были неразборчивы от крови, забившей нос.

– И как же это с ним произошло?

Лорд Уолтер твердым и властным шагом прошел в комнату. Он уже успел сменить гамбезон на котту из малиновой шерсти, до колена длиной – такие носили придворные. Правда, на боку у него по-прежнему висел меч, но лишь для того, чтобы обозначить статус, а вовсе не потому, что лорд Уолтер собирался пустить его в ход. Ранульф де Гланвиль осмотрительно закрыл за собой дверь.

– Я… мы… э-э-э… Тут у нас случилось небольшое разногласие, и мы подрались, – произнес Фульк, чувствуя себя прескверно. Тяжелая пульсирующая боль словно бы молотом безжалостно колотила по переносице.

Лорд Уолтер смерил его тем же оценивающим взглядом, каким во время учебных боев изучал оруженосцев на поле.

– Подрались, значит, – повторил он. Теобальд Уолтер говорил тихо и учтиво. Этот человек вообще никогда не кричал и не выходил из себя. Одного движения брови, блеска глаз было достаточно, чтобы оруженосцы выстроились в шеренгу и замерли. – И по какой же причине, позвольте узнать?

Он присел на корточки рядом с Фульком, чуть хрустнув коленями. Для своего возраста – а Уолтеру уже исполнилось тридцать девять – он хорошо сохранился, но промозглый лондонский климат не щадил даже самых крепких людей.

Фицуорин плотно сжал губы.

– Ну же, юноша, не молчите, – строго произнес лорд Уолтер. – Лучше скажите правду: искренность сослужит вам лучшую службу, нежели молчание.

Он осторожно повернул набок голову Иоанна и обнаружил под волосами вспухающий синяк. Потом принюхался к дыханию принца и, скривившись, отстранился.

Фульк знал, что во время занятий по фехтованию Теобальд всегда сохраняет невозмутимость и поступает по справедливости. Поэтому он ответил, глядя барону прямо в глаза:

– Мы сражались в шахматы, и принц обвинил меня в нечестной игре, а когда я, возмутившись, стал отрицать свою вину, ударил меня доской. И тогда… – Фульк стиснул зубы, вздохнул и честно завершил свое признание: – И тогда я тоже ударил, защищаясь, а он упал на спину и разбил голову.

– Насколько там все серьезно? – Поглаживая аккуратную седую бородку, де Гланвиль подошел поближе и встал у ног принца. Лицо его являло удивительную смесь из двух, казалось бы, взаимоисключающих эмоций: озабоченности и отвращения.

– На затылке шишка размером с кулак, но, мне кажется, пока нет оснований посылать за священником. То, что принц потерял сознание, произошло отчасти потому, что он пропитан вином, как селедка рассолом. – Теобальд коротко глянул на дядю, затем снова на Фулька и заключил: – Боюсь, нос у этого юноши уже никогда больше не будет сидеть на лице так ладно, как сегодня утром.

Де Гланвиль поднял с пола деревянную шахматную доску, внимательно изучил трещину, пробежавшую посередине. И поинтересовался:

– А где остальные? – Его голубые глаза были ледяными.

– Его высочество приказал всем уйти, сэр.

Фульк стоял перед юстициарием, чувствуя себя заблудшей душой у Трона Господня в Судный день.

– Я бы тоже ушел, – добавил он, – но принц захотел еще вина… а потом – чтобы я сыграл с ним в шахматы.

Иоанн застонал и открыл глаза. Взгляд их неуверенно сфокусировался на Фульке, который все еще стоял, наклонившись над ним.

– Ты, ублюдок, отродье поганой шлюхи! – выдохнул принц, повернулся на бок, и тут его стошнило прямо на тростниковую подстилку: сказывалась недавняя попойка. – Уж будь уверен, я позабочусь о том, чтобы с тебя спустили твою поганую шкуру!

– Учитывая ваше состояние, милорд, вы можете заботиться лишь о собственном проломленном черепе, – холодно произнес де Гланвиль и добавил, повернувшись к Теобальду: – Заберите Фицуорина и приведите его в порядок. Когда закончите, отыщите остальных членов свиты. С этой историей мы разберемся потом.

Будучи на двадцать лет старше Теобальда, де Гланвиль предпочел не опускаться на колени рядом с Иоанном, а сел на обитую тканью скамью, сурово буравя глазами лежащего на полу юношу.

Теобальд встал и потянул Фулька к выходу.

– Идем, – строго, но беззлобно сказал он.

Когда Фульк в сопровождении Теобальда покидал комнату, он услышал, как Иоанн капризно и сердито потребовал:

– Я хочу видеть отца!

Фульк, весь дрожа, следовал за Теобальдом по огромному залу, примыкавшему к покоям Иоанна. Боль в бешеном ритме пульсировала между глаз, и дышать приходилось ртом. Во рту стоял приторный металлический привкус крови.

– Думаете, он и правда пожалуется королю?

– Зная принца Иоанна, лично я в этом нисколько не сомневаюсь.

Фульк промокнул нос и посмотрел на красное пятно на тыльной стороне ладони.

– Меня, наверное, выгонят из свиты принца, – мрачно сказал он.

– Вполне возможно, – покосился на него Теобальд. – А ты сам захотел бы остаться после всего, что произошло?

– Отец говорит, что получать воспитание при дворе короля Генриха – это уникальный шанс и великая честь для нашей семьи.

Сказав это, Фульк вдруг понял, что недавняя насмешка Иоанна имела под собой основание. Он и впрямь то и дело цитирует отца.

– Он в целом прав, – сухо произнес Теобальд, – но вот только ошибается насчет цены.

– Прошу прощения, милорд? – не понял юноша.

– Да так, ничего.

Теобальд внезапно остановился и, издав восклицание, в котором смешались раздражение и удовлетворение, резко повернулся влево. В одной из ниш, образованных поддерживающими потолок колоннами, продолжалась игра в кости. Жирар де Мальфе опять выигрывал.

– Хватит уже ерундой заниматься. – Теобальд подошел к юношам и встал, заложив руки за пояс. – Отправляйтесь к своему господину и исполняйте его приказания.

– Но он сам отослал нас, милорд, – запротестовал Жирар слишком громким от выпитого голосом.

– А я отсылаю обратно. Милорд де Гланвиль ждет вас там. Давайте пошевеливайтесь, а то заставлю вас целую неделю драить шлемы. Кувшин оставьте здесь. И так уже достаточно бед натворили.

Жирар принялся неловко распихивать по карманам свой выигрыш. В какой-то момент он поднял голову, собираясь, видимо, что-то возразить Теобальду, и тут заметил Фулька, стоявшего позади барона.

– Боже милостивый, Деревенщина! – Он изумленно разинул рот. – Что это с тобой стряслось?

Теперь Фулька разглядывали уже все оруженосцы.

– Я оступился, – ответил он.

Теобальд показал большим пальцем через плечо и рявкнул:

– А ну, живо!

Нетрезво галдя, молодые люди побрели прочь. Теобальд помотал головой, словно бык под плетью погонщика.

– Боже сохрани, если мне хоть когда-нибудь, даже в глубокой старости, придется полагаться на такой сброд, – простонал он.

На Фулька волной нахлынуло головокружение, и он пошатнулся. Теобальд подхватил его:

– Аккуратней, парень. Давай-ка держись. Ты же не красна девица, чтобы падать в обморок мне на плечо.

От такой насмешки у Фулька потемнело в глазах, и он выпрямил спину:

– Можете во мне не сомневаться, милорд! Я великолепно себя чувствую!

Это была неправда, но собственная гордость и крепкая рука Теобальда помогли Фицуорину устоять на ногах.

В серых глазах барона зажглась искорка одобрения.

– Ну что же, – сказал он. – Пожалуй, среди этих никчемных болванов все-таки есть хоть один, на кого можно положиться.

Глава 2

Пока Фульк и Теобальд шли по двору, ветер с реки изо всех сил хлестал их по лицу снегом и дождем, так что юноше уже начало казаться, что голова его сейчас расколется на части. Когда они вошли наконец под благословенное укрытие деревянной постройки позади дворца, бедняга уже мало что соображал: лишь смутно помнил, как Теобальда приветствовали другие лорды, как они бросали в сторону Фицуорина любопытные взгляды и задавали вопросы, которые его наставник пресекал вежливо, но односложно. Тяжелый шерстяной полог отодвинулся в сторону, и Теобальд провел Фулька в маленькую импровизированную спальню.

Щедро наполненная жаровня источала приятное тепло. Крупные угли просвечивали через дно красными драконьими глазами. Усевшись на дубовый дорожный сундук, оруженосец лорда Теобальда, которого Фульк прежде видел лишь мельком, настраивал мавританскую лютню. В комнате стояла походная кровать, застеленная одеялами и покрывалом из зеленого фламандского сукна. На ней сидел священник в вышитом далматике архидьякона и при свете толстой восковой свечи читал пергаментный свиток.

Теобальд удивленно уставился на занявшего его кровать человека.

– Хьюберт? – произнес он, словно не веря своим глазам. – Ты, что ли?

Священник поднял глаза и улыбнулся. На упитанных щеках его появились две глубокие складки.

– Неужто я за год настолько переменился?

Он встал, и комната и все присутствующие в ней сразу показались миниатюрными из-за его высокого роста и внушительных габаритов.

– Да нет, пожалуй, – ответил Теобальд, быстро приходя в себя. – Просто не ожидал увидеть тебя сегодня вечером, братец.

Мужчины крепко обнялись, хлопая друг друга по плечу. Когда они стояли рядом, фамильное сходство становилось очевидным, несмотря на разницу в телосложении. Те же лоб и нос, одинаковая манера улыбаться.

– Я как раз успел к службе девятого часа в аббатстве, – пояснил Хьюберт Уолтер. – У меня там есть где переночевать, но сперва я решил посмотреть, как ты и дядюшка Ранульф уживаетесь со всем этим дьяволовым отродьем. Я уже собирался отправить твоего слугу, молодого Жана, на поиски господина.

Теобальд коротко и невесело рассмеялся.

– «Дьяволово отродье» – лучше не скажешь! Одному Богу ведомо, что произойдет, когда прибудут Ричард и Жоффруа.

– Для того мы все и собрались – выступить свидетелями, когда будет решаться вопрос о наследовании принца Иоанна.

Архидьякон показал на Фулька, который дрожал у жаровни, и поинтересовался:

– Тео, а это что за юноша? И почему он выглядит так, словно только что вернулся с поля боя?

Теобальд скривился:

– В каком-то смысле именно так оно и есть. И поскольку я наставник этого молодого человека – имею честь обучать его фехтованию, – то несу за него ответственность. – Он сделал Фульку знак подойти и велел: – Вырази свое почтение архидьякону Йоркскому. – А затем повернулся к Хьюберту. – Это Фульк Фицуорин из Ламборна, сын Фулька ле Брюна. Он состоит в свите принца Иоанна и служит семейству Ранульфа.

– Ваша милость, – еле ворочая языком, произнес Фульк и преклонил колено, целуя кольцо архидьякона.

– И кажется, бедняга сломал нос и заработал как минимум два фингала, – сказал Хьюберт. Своей огромной ручищей он взял Фулька за подбородок и внимательно осмотрел его. – Как это тебя угораздило?

– Играл в шахматы, ваша милость.

Брови Хьюберта поползли вверх, встретившись с коричневым обрамлением его тонзуры.

– В шахматы?

– С принцем Иоанном, – уточнил Теобальд и щелкнул пальцами своему оруженосцу. – Жан, принеси воды и какую-нибудь тряпку.

– Вот как? – сказал архидьякон. – Не слишком ли бестактно с моей стороны будет поинтересоваться, кто выиграл?

– К сожалению, решать это будет более широкое собрание, если принц добьется своего, – неприязненно произнес Теобальд. – А пока просто скажем, что наш юный друг не остался в долгу.

– Я понял. – Хьюберт скатал пергамент и сунул его себе за рукав. – Противники разошлись полюбовно.

– Не то чтобы полюбовно, но вряд ли эта история послужит хорошим аргументом в пользу амбиций принца – он ведь заявил, что уже достаточно зрел, чтобы ему позволили владеть собственными землями, – особенно после эскапад его старшего брата, и все мы хорошо знаем, чем они закончились.

Это был намек на наследника престола, сына и тезку покойного Генриха II Плантагенета, которому, дабы не путать его с отцом, дали прозвище Генрих Молодой Король. Полтора года назад этот никчемный и ограниченный молодой человек, вечно враждовавший со своими родными за земли и влияние, умер в Аквитании от дизентерии.

– Иоанну следует винить во всем лишь себя самого! – раздраженно крякнул Теобальд.

– Вот уж чего он никогда не сделает. Только такие люди, как мы, Тео, и сдерживают неуравновешенность его анжуйского нрава.

Хьюберт снял с кровати свой плащ и облачился в него.

– Прогуляйся со мной до аббатства, – попросил он брата. – Мальчиком может заняться твой оруженосец, а мое жилье лучше, чем это.

Теобальд подумал и кивнул.

– Жан, постели еще одну постель, – распорядился он. – Пусть Фульк располагается здесь на ночлег.

– Да, сэр. – Оруженосец перестал рыться в сундуке и выпрямился, держа в руках латунный кувшин и льняную тряпицу. – А как же ужин?

– Я поужинаю у архидьякона. А тебе советую принести еду для себя и Фулька сюда.

На подвижном лице оруженосца отразилось разочарование.

– Жан, это приказ! – строго сказал Теобальд. – Достаточно уже на сегодня происшествий, не стоит лишний раз искушать судьбу. Нынче вечером в общем зале вам лучше не ужинать.

– Да, сэр.

Голос и облик Жана выражали полнейшее смирение. Теобальд еще раз напоследок погрозил юноше пальцем и вышел вместе с братом из комнаты.

Когда дверной полог, колыхнувшись, замер, Жан выругался.

Фульк кашлянул:

– Иди занимайся своими делами. Я и сам справлюсь.

Его собеседник хмыкнул, скривив тонкий изящный нос:

– Ты когда-нибудь видел труп, с которого содрали кожу? Зрелище не из приятных. – Он склонил голову к плечу, и в его темных глазах сверкнули искорки. – Ты пока что еще, слава Богу, не труп, однако видок у тебя, между нами говоря, еще тот. – Он подошел к Фульку с кувшином и тряпицей. – Я правильно понял, что ты подрался с принцем Иоанном?

– У нас возникли некоторые разногласия, – уклончиво ответил Фульк.

– С тех пор как Фицуорин прибыл ко двору, его чистая, доверчивая душа постоянно подвергалась такой же суровой муштре, как и тело.

– Да уж, – хмыкнул Жан, – похоже, ты сильно поскромничал, назвав это словом «разногласия». – И он наклонился к Фульку.

Тот весь напрягся, ожидая боли, но Жан осторожно стер запекшуюся кровь и осмотрел его рану, сделав это удивительно мягко и умело.

– У тебя останется интересная горбинка на переносице, – объявил он. – Не хотел бы я играть в шахматы по твоим правилам.

Фульк осторожно потрогал рукой лицо. Переносица сильно распухла, и место перелома было крайне болезненным на ощупь.

– Правила устанавливал вовсе не я, а Иоанн, – устало сказал он.

Оруженосец понимающе завел глаза к небу:

– Я видел его приемы на тренировочной площадке. Лорд Теобальд говорит: ни дисциплины, ни благородства.

Фульк живо согласился, но тут же нахмурился:

– Разумно ли распускать язык перед совершенно незнакомым человеком? А если я пойду к Иоанну и повторю ему все, что ты тут наболтал?

– Господи Иисусе, да я бы не удержался в оруженосцах у лорда Теобальда дольше, чем горит свеча, если бы не знал, когда можно говорить спокойно, а когда следует попридержать вожжи! – усмехнулся Жан, демонстрируя великолепные белые зубы. – Между прочим, я и тебя тоже видел на площадке. И лорд Уолтер тебя хвалил. Держи-ка! – Он сунул в руку Фулька кубок. – Выпей. Может быть, совсем боль и не уймет, но уж точно ее смягчит.

Фульк с трудом улыбнулся. Он сделал глоток, и жар обжег ему глотку, а на языке остался сладкий привкус.

– Что это?

– Голуэйский вересковый мед, – пояснил Жан. – Ох и сильное средство! Дает такой пинок, что будешь лететь до завтра.

Он налил и себе, отсалютовал Фульку кубком и в один прием опрокинул его содержимое в свою крепкую молодую глотку. Затем опустил кубок на колено и протянул гостю свободную руку:

– Я Жан де Рампень, оруженосец и слуга лорда Теобальда Уолтера. Если мой французский кажется тебе странным, то это потому, что я говорю с аквитанским акцентом, как и моя покойная мать. Она была родом из тех мест, но вышла замуж за английского рыцаря – ну прямо как королева Алиенора Аквитанская за короля Генриха. К счастью, у меня нет братьев, оспаривающих мое право наследования. – Он ослепительно улыбнулся. И, выдержав для пущего эффекта короткую паузу, добавил: – К сожалению, и наследовать мне тоже нечего.

Фульк пожал протянутую руку, слегка ошарашенный словоохотливостью оруженосца, который на учебной площадке предпочитал помалкивать. Он сделал еще один глоток, чувствуя, как теплота меда жидким золотом растекается по телу. Одно из двух: либо Жан прав и мед действительно приглушает боль, либо он начал привыкать к постоянному пульсированию в пострадавших костях и мышцах. Так или иначе, но ему стало легче.

– А у меня есть братья, – сказал Фульк, – целых пятеро. Но, слава Богу, никто из них не похож на Иоанна… Хотя не знаю. Насчет Алена сказать трудно, ему всего лишь четыре года.

– Возможно, сходство и впрямь есть, поскольку Иоанн порой ведет себя как четырехлетний ребенок, – подмигнул Жан.

Фульк прыснул было, но его веселье быстро прекратила мучительная боль в носу.

– Перестань, – попросил он.

– Но это правда. Лорд Теобальд всегда так говорит.

«Лорд Теобальд говорит… Отец говорит…» Фульк поморщился. Похоже, каждый человек испытывает потребность апеллировать к некоему авторитету, и так вплоть до наивысшего из возможных. Он сделал еще глоток и удивился, заметив, что чаша почти опустела.

– Я не знал, что брат лорда Теобальда – архидьякон Йоркский, – сказал он, чтобы сменить тему.

Жан вернулся к сундуку и взял лютню.

– Со временем этот человек пойдет еще дальше, – заметил юноша, расправляя красные и синие ленты на грифе инструмента. – Я точно знаю, что их дядя Ранульф надеется рано или поздно передать Хьюберту пост юстициария.

– Я думал, этот пост не наследуется.

– Формально не наследуется, однако каждый юстициарий заблаговременно готовит себе преемника, и, как правило, это оказывается его родственник. Помяни мое слово, следующим юстициарием будет Хьюберт. Он достаточно для этого образован, и у него есть мозги, – Жан постучал себе по лбу, – которые ему потребуются, когда он будет иметь дело с королем Генрихом и его сыновьями.

– Да уж, ему придется быть не архидьяконом, а святым, – кивнул Фульк.

От крепкого меда закружилась голова, язык спотыкался о слова. Живот громко заурчал: за всеми перипетиями сегодняшнего дня Фицуорин совсем забыл, что, кроме завтрака, сегодня ничего не ел.

Вскочив с сундука, Жан забрал у Фулька пустую чашу.

– Теперь надо перекусить, – сказал он. – А не то мед, минуя завтрашний день, забросит тебя куда-нибудь аж на середину следующей недели. Пошли.

Фульк недоуменно посмотрел на него:

– Но лорд Теобальд запретил нам уходить, а ты еще ответил, мол, пусть с тебя живого кожу сдерут, если ты его ослушаешься.

Жан развел руками:

– Мой господин имел в виду, что нам не стоит показываться в общем зале. Если только ты не отделал Иоанна как следует – ну, так, чтобы он слег в постель, – принц, скорее всего, будет в зале. Однако лорд Теобальд не станет возражать, если при этом нас никто не увидит.

Вообще-то, у Фулька еще оставались сомнения, но голод вкупе с энтузиазмом Жана убедили его. Грех было не воспользоваться ситуацией. К тому же Фульк не сомневался, что в случае необходимости сумеет за себя постоять.

– И куда же мы пойдем? – поинтересовался он.

– На кухню, – ответил Жан, – куда же еще?

Судя по теплому приему, де Рампеня хорошо знали на местной кухне. Правда, старший повар, озабоченный приготовлениями к дворцовому пиру, велел юношам не болтаться под ногами и не мешать, но одна сердобольная краснолицая женщина нашла для них местечко в уголке. Не обращая внимания на знатное происхождение обоих юношей, кухарка велела им очистить миску вареных яиц – деликатес для почетных гостей, ибо яиц в это время года было мало.

– Хотите получить ужин – заработайте его, как все делают, – добродушно сказала она по-французски с ярко выраженным саксонским акцентом.

Рукой, от которой сильно пахло луком, кухарка наклонила Фульку голову и внимательно вгляделась в его лицо:

– Святые угодники! Мальчик мой, где же это тебя угораздило?

Не успел Фульк решить, как следует поступить: дать женщине приличествующий случаю благопристойный ответ или же сказать, чтобы кухарка не совалась не в свое дело, – как подал голос молодой человек, сервировавший стол для почетных гостей:

– Да я же тебе о нем рассказывал, Марджори. Это тот самый парень, который чуть не вышиб мозги принцу Иоанну.

– Вообще-то, дело было не совсем так, – запротестовал Фульк, с тревогой и любопытством прикидывая, как это новость могла распространиться столь быстро.

– А жаль, что не вышиб, – ехидно заметила Марджори. – И тебе тоже, кажется, досталось.

– Я…

– Принц ударил его по лицу шахматной доской, – поведал юноша с удовольствием человека, которому есть что рассказать слушателям.

– Не обязательно подслушивать под дверью, чтобы узнать сплетни. Можно просто посидеть тут часок, – ухмыльнулся Жан и постучал яйцом о край миски. – Тебе все доложат в лучшем виде: чья жена с кем спит, кто при дворе в фаворе, а кто – в немилости и даже какого цвета была утренняя моча короля. – Он улыбнулся, получив от Марджори шутливый подзатыльник. – И кормят здесь лучше, чем за королевским столом, пусть даже и заставляют сперва чистить яйца.

– Принцу Иоанну тоже не помешало бы поработать. Жаль, конечно, паренек, что ты так пострадал, но я очень рада, что у тебя хватило смелости дать ему сдачи, – заявила Марджори, одобрительно кивая Фульку. – Ему еще в детской надо было вдолбить, что значит прилично себя вести. Я так скажу: королева Алиенора родила на одного ребенка больше, чем следовало.

– Ходят слухи, что и сама королева Алиенора тоже так думает, – вставил Жан. – Она была уже не первой молодости, когда носила Иоанна. А король тем временем резвился с молодой любовницей.

– Да? Ну тогда неудивительно, что мальчишка стал паршивой овцой, – хмыкнула Марджори. – Ох и семейка! Родители вечно ссорятся, братья враждуют. Легко поверить в сказку о том, что они ведут свой род от дьявола. – И кухарка перекрестилась.

– В какую еще сказку? – заинтересовался Фульк.

Марджори поставила перед юношами блюдо, щедро выложила на него два больших куска свинины в остром соусе, тушившейся в одном из котлов, прибавила по ломтю пшеничного хлеба. Фульку, которого уже мутило от голода, не потребовалось дважды повторять приглашение. Он схватил нож и ложку и немедленно приналег на еду, только за ушами трещало.

Кухарка принесла еще одну миску яиц, села их чистить и завела рассказ:

– Когда-то давным-давно один из предков Генриха, граф Анжуйский, влюбился в молодую женщину, необычную и прекрасную.

Марджори заговорила чуть громче, чтобы всем вокруг было слышно. Песни и сказки были неотъемлемой частью работы на кухне. Они помогали скоротать время, да и работалось под них приятнее.

– У нее были светлые волосы с серебряным отливом, словно бы сотканные из лунного света, и зеленые глаза, такие глубокие, что любой мужчина запросто мог в них утонуть. Граф женился на своей избраннице, и у них родилось двое детей: мальчик и девочка, оба такие же пригожие, как и мать. И все бы хорошо, да вот только госпожа упорно не желала ходить в церковь. А если иной раз и приходила, то никогда не оставалась на мессу, но всегда выскальзывала в боковую дверь еще до начала приготовления даров. Друзья графа заподозрили, что ее красота и власть над супругом имеют сверхъестественную природу: говорили, что, мол, прекрасная графиня – чернокнижница.

Тут кухарка для пущего эффекта сделала паузу. В наступившей тишине Фицуорин негромко рыгнул и облизал пальцы. Марджори расколола скорлупу очередного яйца о край миски.

– А дальше? – поторопил рассказчицу Фульк.

– И вот решили ее испытать, насильно заставив остаться в часовне до конца мессы. Все двери заперли на засовы, а снаружи поставили вооруженную охрану. Когда пришло время возносить святые дары, красавица наша, конечно, как всегда, засобиралась к выходу, а сбежать-то и не может. Священник окропил ее святой водой, отчего графиня вдруг издала нечеловеческий вопль. Плащ ее превратился в крылья летучей мыши, и она вылетела из окна, и больше с тех пор ее никто не видел. Но у графа Анжуйского остались дети, в жилах которых текла дьявольская кровь матери. Мальчик вырос и унаследовал титул отца. Он-то и был прапрапрадедом нашего короля Генриха. – И кухарка усиленно закивала, подтверждая свои слова.

– Ты сама-то в это веришь? – скептически осведомился Фульк.

Марджори смахнула яичную скорлупу себе в фартук:

– Я только повторила то, что мне рассказывали. Но нет дыма без огня.

Юноша хмыкнул:

– У нас в семье бытует предание, что мой дед поборол великана, но это всего лишь сказка, которую он придумал для моего отца, когда тот был маленьким.

– Нет, парень, ты меня не переубедишь, – гнула свое кухарка. – Ты только взгляни на них – сразу поймешь, что к чему. Если в принце Иоанне нет ничего от дьявола, я съем свой фартук и яичную скорлупу в придачу.

Она ушла к помойному ведру. Фульк подцепил корочкой хлеба последний кусочек свинины, собрал оставшиеся капли соуса и с наслаждением проглотил.

Жан взял лютню и пробежался пальцами по струнам.

– Получится отличная баллада, если положить на музыку, – сказал он. – «Граф Анжуйский и прекрасная дьяволица».

Из деревянного корпуса лютни полетел каскад серебряных звуков, похожих на нити лунного света.

Сытый и умиротворенный, Фульк с любопытством наблюдал за игрой своего нового товарища. Хотя музыку он любил, особенно бравые военные песни и саги валлийских бардов, его собственные способности в данной области были ничтожны. Как можно извлекать из лютни чудесные звуки – это было выше его разумения. Ломка голоса у Фулька уже полностью завершилась. Мало того, голос Фулька обещал стать глубоким и звучным, когда тот полностью возмужает, однако при этом музыкальный слух у Фицуорина был такой, что юноша не сомневался: его пение напоминает вой пса в подземелье.

– Лютня откроет двери, закрытые и для сапога, и для меча, – сказал Жан. – Мужчины будут привечать тебя за веселье и радость, которые ты приносишь в их дом. Простолюдины расплатятся с тобой ужином, незнакомцы быстрее примут в свой круг. А женщины порой допустят тебя в свои святилища. – Он многозначительно вскинул брови.

Фицуорин чуть заметно покраснел. В силу юного возраста женщины и их святилища невероятно интересовали Фулька, однако, увы, по-прежнему все еще оставались для него тайной за семью печатями. Высокородные барышни вплоть до самого замужества сидели дома взаперти, и за ними строго надзирали родительницы. Добропорядочные девушки более низкого положения держались строго и неприступно. А те, которые не были добропорядочны, метили на королевское ложе, скромная постель оруженосца не казалась им привлекательной. Дворцовые шлюхи предпочитали тех, у кого в карманах водилась звонкая монета. Так что, между нами говоря, Фульк был совершеннейшим профаном в области отношений между полами и старался лишний раз не демонстрировать свое невежество.

Жан склонился над лютней, наигрывая мелодию в качестве платы за вкусный ужин. Голос у него был чистый и уверенный, высокий, но сильный, как колокол. Он несся над всей мешаниной кухонных звуков, превращая в песню историю, которую им только что поведали. Фульк слушал его с увлечением и чуть завистливым восторгом. Это был воистину божий дар, и Фульку стало немного обидно, что сам он подобным талантом не обладает. Впитывая слова и звуки, Фульк заметил, сколь трепетно Жан обращается со своей лютней. Наблюдая, как он ставит пальцы на струны, Фульк вспоминал другой образ: свои руки, столь же почтительно заглаживающие шрамы на поверхности щита.

Внезапно все наслаждение и охватившее душу умиротворение разом пропали. Голос Жана еще звенел, сопровождая последние звуки лютни, когда Фульк рывком вскочил и бросился к двери.

Не обращая внимания на громкие аплодисменты и требования продолжать, де Рампень торопливо поклонился и поспешил за своим подопечным.

– Ты куда? – схватил он Фулька за рукав.

– Я вспомнил, что оставил свой щит в покоях Иоанна.

– Но тебе сейчас туда нельзя! – изумленно воскликнул Жан. – Кухня еще ладно, но за такое мой господин с нас обоих наверняка шкуру спустит!

– Щит новый совсем, – упрямо гнул свое Фульк. – Мне его отец прислал, в подарок на день рождения.

– Боже милостивый, ты что, маленький ребенок, который не может уснуть без любимой игрушки?! – По добродушному лицу Жана впервые скользнуло раздражение. – Подожди до завтра, ничего с твоим щитом не случится.

– Нет, надо забрать его прямо сейчас. Ну как ты не понимаешь: это дело чести.

– Не будь таким идиотом. Я…

– Не хочешь идти со мной – и не надо, – невозмутимо перебил его Фульк. – Никто тебя не заставляет, но меня ты не остановишь.

И с этими словами он шагнул на улицу, в безумную ночь. Снаружи сильно похолодало, слякоть превратилась в снег, и начиналась метель.

Жан поколебался, затем, выругавшись, поспешил вслед за новым приятелем.

– Я хочу лишь забрать то, что принадлежит мне, – сказал Фульк.

Он быстро шагал вперед, оставляя на покрывающейся белизной траве темные мокрые следы.

Бормоча проклятия и пригнув от ветра голову, Жан пытался не отставать.

Дверь в королевские покои была закрыта, и снаружи в карауле стоял солдат. Колышущееся пламя от укрепленного на стене светильника играло на его кольчуге и шлеме, превращая железные заклепки в золотые и время от времени выхватывая из темноты острый наконечник копья.

Стражник уставился на юношей суровым взглядом:

– Молодые люди, что вы здесь делаете?

Фульк обладал цепкой памятью на лица и знал всех караульных, охранявших покои. Этот, по имени Роджер, был из числа тех, что больше лает, чем кусает.

– Я недавно забыл здесь щит, – сказал он. – И хотел бы забрать его… сэр.

– Слышал я про это «недавно». – Некоторое время стражник внимательно разглядывал изуродованное лицо Фулька. – Хорошо, что не я тогда стоял в карауле, – угрюмо произнес он. – Того, кто был на дежурстве, непременно выпорют за то, что не пошел узнать, отчего поднялась суматоха.

– Стражник вряд ли что мог услышать, ведь мы находились далеко от двери, – пояснил Фульк. – И потом, там весь день была суматоха.

– Но кто-то все равно должен отвечать, – резонно заметил Роджер и угрожающе махнул копьем. – Идите-ка лучше своей дорогой. Слышите? Уматывайте отсюда, пока не накликали новой беды.

Фульк весь подобрался. В свои пятнадцать лет он был почти двух ярдов ростом – выше многих взрослых мужчин – и сейчас, выпрямившись, оказался вровень с караульным.

– Я пришел только за своим щитом, – повторил он. – Заберу его и уйду. Пропустите меня немедленно.

– Не хватало еще, чтобы мне тут всякие молокососы приказывали…

– Мы выполняем приказ милорда Уолтера, – выступая вперед, перебил стражника Жан. – Мастер Фицуорин сейчас находится в его подчинении.

– Вас послал лорд Уолтер? – удивленно поднял брови караульный.

– Да, сэр. Как вам известно, он отвечает за подготовку оруженосцев, входящих в свиту лорда Гланвиля. Он хочет взглянуть на щит.

– Что же вы сразу не сказали? – проворчал Роджер. Он открыл дверь и жестом пригласил Жана войти. – Тебе нельзя, – сказал он, задерживая Фулька. – Я за это жизнью могу поплатиться. А я не собираюсь болтаться на виселице из-за того только, что два юнца повздорили.

Через несколько минут Жан вернулся. Щит он держал очень странно: так, что герб оказался обращен внутрь и видны были только деревянная подложка и ремень для руки.

– Ну все, надеюсь? – Караульный закрыл дверь и твердо встал перед ней, ясно давая понять, что больше с места не сдвинется.

– Спасибо, милорд, – сказал Жан, с умыслом называя караульного чересчур напыщенно, чтобы польстить его честолюбию. Откланявшись, он быстро пошел прочь.

Фульк догнал его.

– Что ты там прячешь? – Он попытался схватить щит. – Отдай.

Жан неохотно отдал ему оружие.

– Эй, приятель, не кипятись понапрасну. – Он предостерегающе положил руку Фульку на рукав.

Тот молча разглядывал щит, который сегодня днем так бережно полировал. Гладкую крашеную кожу несколько раз проткнули ножом, полностью изрезав герб. Злоба, с которой втыкали нож, была столь велика, что иной раз он проникал аж до деревянной основы.

Гнев нарастал внутри огромным красным пузырем, стучал в глазницы. Ненависть ослепляла Фулька, но он понимал, какие чувства руководили принцем Иоанном. Уничтожить герб значило оскорбить не только самого человека и даже всю его семью, но весь род, включая покойных предков.

– Да не переживай ты так, оно того не стоит, – сказал Жан, переводя взгляд с Фулька на щит и обратно. – Мы попросим кого-нибудь из оружейников натянуть новую кожу, никто потом и не отличит.

– Я отличу, – проговорил Фульк дрожащим от ярости голосом. – Это главное.

– Слушай, нам пора возвращаться в дом моего господина. Мы и так уже достаточно рискуем.

Несколько секунд Фульк смотрел на него бессмысленным взглядом, а потом усилием воли взял себя в руки. На негнущихся ногах он прошел в соседний зал, крепко зажав в кулаке ремень щита. И вдруг остановился, словно гончая, почуявшая добычу. Там король Генрих беседовал с группой офицеров и придворных. А рядом с ним стоял принц Иоанн, довольно бледный, но в остальном целый и невредимый.

– Эй, не делай глупостей, – чуть слышно шепнул Жан. – Тебе что, жить надоело?

Фульк не мог унять дрожи. Он с трудом сдерживал гнев и от напряжения, казалось, мог вот-вот взорваться.

– Я убью его, клянусь! – процедил он.

Взгляд Фулька был острым, словно копье, и, видимо, Иоанн его почувствовал, поскольку вдруг повернул голову. Взгляды их скрестились, словно у противников на поле битвы. Принц что-то вполголоса проговорил отцу, поглощенному разговором с Ранульфом де Гланвилем.

С выражением досады на лице Генрих склонил к сыну ухо, а затем тоже посмотрел на стоявшего на другом конце комнаты Фулька. Ранульф де Гланвиль заложил руки за спину и нахмурился.

– О Господи! – в ужасе пробормотал Жан, когда Генрих согнутым пальцем поманил к себе Фулька.

Тот сглотнул, но скорее в попытке сдержать ярость, а вовсе не потому, что испытал трепет при приближении к августейшей особе. Он решительно подошел к группе людей: высоко подняв голову и держа щит напоказ, чтобы продемонстрировать Иоанну, что знает о содеянном. Только приблизившись к королю, Фульк почтительно преклонил колено и склонил голову. Черные волосы упали ему на лоб.

– Встань! – приказал Генрих.

Фульк поднялся и сразу оказался на голову выше своего суверена. Король был коренастый, среднего роста. Его некогда огненно-рыжие волосы с годами сделались песочными с серебряной проседью, и стоял Генрих ссутулившись, будто бремя королевской власти тяжело давило ему на плечи.

– Ростом ты пошел в своего деда, де Динана, – заметил Генрих, чуть прищурившись. – И кажется, также унаследовал от него способность навлекать на себя неприятности. Мой сын заявляет, что ты пытался его убить. Что можешь сказать в свое оправдание?

Многочисленные истории про Джоселина де Динана Ламборнского, дедушку Фулька по материнской линии, по большей части были легендами и рассказывались с гордостью. Фульк так кипел от гнева и негодования, что не мог уронить честь предка. И потому прямо ответил на вопрос короля, заявив:

– Ваш сын, сир, напрасно обвиняет меня, ибо на самом деле первый удар нанес он. – И Фульк поднял руку к распухшему носу и отекшим глазам.

Иоанн из мертвенно-бледного стал пунцовым.

– Ты жульничал и вел себя дерзко! – прорычал он.

– Я никогда в жизни не жульничал, – отрезал Фульк. – Его высочество говорит о дерзости, но умалчивает об оскорблении, которое он мне нанес!

Он продемонстрировал Генриху и придворным испорченный щит.

– Ты пытался меня убить! – прошипел Иоанн. – Ты в припадке ярости швырнул меня о стену!

Его взгляд метался по лицам стоявших вокруг баронов, ища сочувствия, и просветлел, остановившись на Ранульфе де Гланвиле:

– Милорд, вы видели все собственными глазами!

– Я видел лишь последствия, – спокойно возразил де Гланвиль. – И, откровенно говоря, сомневаюсь, что Фульк Фицуорин и впрямь намеревался убить вас. Это было бы глупо с его стороны, а глупцом этого парня назвать нельзя, хотя он часто бывает безрассуден и вспыльчив.

Фульк бросил на де Гланвиля благодарный взгляд.

– Я всего лишь защищался, – твердо сказал он. – Милорд Иоанн первым ударил меня по лицу шахматной доской, и мне пришлось остановить его, чтобы он не ударил снова.

– Ах ты, вонючий ублюдок, ты все выду…

– Придержи язык! – отрезал Генрих, поворачиваясь к сыну. – Сколько я тебя знаю, ты вечно затеваешь ссоры по самым ничтожным поводам. Если даже Фульк и причинил тебе вред, то подозреваю, ты сам его спровоцировал. И впредь обращайся ко мне, когда будешь искать справедливости, а не попустительства. – Он повернулся к юстициарию. – Ранульф, поучите моего сына владеть собой. Если для усвоения урока потребуется применить ремень с пряжкой, я не стану возражать.

Де Гланвиль поднял бровь, не утратив невозмутимости:

– Да, сир.

Иоанн побелел как полотно.

– Папа, ты не можешь!.. – В его голосе боролись негодование и мольба.

Генрих обнял Иоанна за плечи:

– Ты мой младший сын. – Сейчас король говорил устало. – Однажды, и довольно скоро, тебе придется принять на себя владение этими землями, но как я могу возложить на тебя обязанности правителя, если ты, даже играя партию в шахматы, умудряешься затеять свару?

Иоанн отшатнулся от отца.

– Может быть, если бы ответственность лежала на мне уже сейчас, мне не пришлось бы ссориться из-за шахмат, – злобно произнес он и, гневно метнув в сторону Фицуорина многообещающий взгляд, зашагал в сторону своих покоев.

Фульк, чувствуя себя донельзя неловко, смотрел в пол и ждал от короля разрешения уйти, а также, возможно, и приказа о своей порке. Приступ гнева прошел, и сейчас его ноги были ватными, а боль на лице с новой силой дала о себе знать.

Генрих тронул изуродованный щит.

– Отнеси щит в оружейную мастерскую, пусть им там займутся, – сказал он. – Счет за ремонт пришлешь лорду Иоанну.

– Благодарю вас, сир, но я в состоянии заплатить за починку сам.

– Смотри, Фульк Фицуорин, как бы однажды твоя непомерная гордость не сослужила тебе плохую службу, – предостерег его Генрих.

Фульк склонил голову, и король удалился. Де Гланвиль остался.

– Мне казалось, что лорду Уолтеру хватит благоразумия запретить тебе разгуливать возле королевских покоев, – резко заметил он.

– Он и не разрешал ничего подобного, сэр, но мне нужно было забрать свой щит.

– Значит, лорд Уолтер не знает, что ты ушел? – с сомнением посмотрел на него де Гланвиль.

– Он отправился в аббатство, – ответил Фульк, облизнув губы. – С архидьяконом Йоркским.

– Понятно. В таком случае молись, чтобы Уолтер был в снисходительном расположении духа, когда вернется. – Юстициарий жестом разрешил юноше удалиться.

– Сэр, – поклонился молодой человек и развернулся, чтобы идти к выходу.

– И вот еще что, Фицуорин.

– Да, сэр? – Фульк остановился и оглянулся через плечо.

– Король не зря предупреждал тебя насчет гордости. На твоем месте я ходил бы с оглядкой и вообще вел бы себя весьма осторожно. Принц Иоанн наверняка затаил на тебя злобу за сегодняшнее происшествие, а память у него долгая.

Фульк приподнял испорченный щит, так что тот закрыл его от плеча до голени. И заверил юстициария:

– Я всегда осторожен, сэр.

Глава 3

Поместье Ламборн, январь 1185 года

Хависа Фицуорин открыла сонные глаза. Было утро – по крайней мере, ей так показалось: из спальни через полог кровати проникали приглушенные звуки. Зимой, когда все ставни запирали от непогоды, трудно было отличить день от ночи.

Глаза у нее припухли и слезились, а во рту было сухо: расплата за слишком бурное празднование Двенадцатой ночи[4]. Накануне они откупорили бочонок своего лучшего гасконского вина, а от танцев у Хависы разгорелась жажда.

– Кажется, я здесь единственный сильный человек, которому любое спиртное нипочем, – прошептал ей в ухо муж, когда они проносились мимо друг друга, танцуя неистовый кароль.

Он сильно развеселился от вина, хотя, похоже, и впрямь нисколько не опьянел.

– Докажи, – рассмеялась в ответ Хависа, и дыхание ее вдруг участилось, а лоно потяжелело от желания.

И он доказал. Хависа не настолько захмелела, чтобы не помнить жар его губ на своих грудях, дразнящую игру языка и крепкую мужскую силу, заставлявшую ее тело растворяться в блаженном ликовании.

Между ними всегда было так, за что Хависа неустанно благодарила Бога в молитвах. Браки заключались ради выгодных альянсов, ради получения земель и богатства, с целью приобрести влияние, но никогда – из-за любви. С Фульком, которого за смуглый цвет лица прозвали Брюнином[5], Хависа была знакома еще с тех времен, когда он был оруженосцем ее отца. Они росли под одной крышей и дружили с самого детства. А потом повзрослели и полюбили друг друга. К счастью, их родители пришли к взаимному соглашению: такой брак вполне устраивал обе стороны. Но это было, скорее, счастливое исключение из правила: подобное случалось чрезвычайно редко.

Муж лежал на копне ее рыжих волос. Закусив губу, Хависа нежно вытянула волосы из-под его плеча. Брюнин что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Тело его было горячим, как жаровня, и это обжигающее тепло составляло приятный контраст с воздухом, холодившим ее обнажившееся плечо.

– А они разве еще не проснулись? – громким шепотом нетерпеливо спросил детский голосок.

– Тссс! Нет, мастер Иво. Вы же знаете, нельзя беспокоить маму с папой, когда полог кровати задернут, – строго пояснила мальчику Перонелла, старшая служанка Хависы.

– Но мне очень надо! Мне нужно сказать им кое-что важное.

– Не сейчас, – твердо ответила служанка.

Хависа тихонько улыбнулась. Закрытый полог был священной границей, и нарушать их уединение никому в доме не дозволялось. Это правило установили на следующий день после первой брачной ночи, когда гостям была продемонстрирована окровавленная простыня как доказательство невинности Хависы и способности Брюнина лишить ее девственности. С того самого момента Брюнин неизменно настаивал, что все происходившее за пологом, будь то сон, беседа или соитие, – интимное дело мужа и жены, не предназначенное для посторонних глаз, включая их собственных отпрысков.

– Но они же проснулись, я только что слышал папин голос.

– О Господи! – пробормотал Брюнин, не отрывая губ от шеи жены, и перекатился на спину.

Хависа села. В висках тихонько стучало. Она порылась в одеялах, отыскала сорочку, небрежно отброшенную накануне ночью, с трудом натянула ее на себя. После чего отдернула полог.

Свечи разгоняли мрак в спальне тускло мерцающим золотым светом, и в комнате было тепло. Глянув на потускневшие угли в обеих жаровнях, Хависа поняла, что они горят уже почти час. Стало быть, утро в разгаре и мессу она пропустила.

Иво и Перонелла с упрямым видом, уперев руки в бока, стояли друг против друга возле платяного шкафа.

– Смотри! – закричал мальчик, торжествующе показывая пальцем. – Они проснулись, я же говорил!

Перонелла повернулась к кровати.

– Только потому, что ты их разбудил, – сердито сказала она и сделала книксен. – С добрым утром, мадам.

Хависа что-то пробормотала в ответ и откинула волосы с глаз. Отблеск свечей играл на ее пышных локонах, придавая им красно-каштановый цвет. За пологом ворочался Брюнин.

– Ну, что случилось? Это так важно, что нельзя подождать? – спросила она у своего четвертого сына, благодарно принимая от Перонеллы кубок разбавленного водой вина.

Иво нетерпеливо прыгал с ноги на ногу. Не зря отец прозвал его блохой.

– Фульк приехал, – объявил он, и по его веснушчатому лицу расползлась широкая улыбка.

Хависа чуть не подавилась вином.

– Что?

– Я пошел на конюшню, причесать Комету, а Фульк как раз во двор въезжает. Он с собой друга привез: зовут Жан, и у него есть лютня. Они сейчас оба в зале, сели завтракать.

Хависа смотрела на сына, а в голове ее, тяжелой после вчерашнего, галопом проносились мысли. Она знала, что двор проводит Рождество в Виндзоре, который находится менее чем в двух днях пути от их дома, но не слишком надеялась, что Фульку удастся навестить родных. Король Генрих был известен тем, что не оставался на одном месте дольше нескольких ночей, а обязанностей у оруженосца было немало. Она даже послала Фульку новый плащ и коробочку засахаренных фруктов, понимая, что вряд ли увидит старшего сына раньше Сретения.

– Что, интересно, Фульк здесь делает? – удивилась она вслух.

– Так спроси его самого! – Муж появился из-за полога и, почесывая бороду, побрел к отхожему месту.

– Фульк сказал, что у него есть новости. – Иво сделал стойку на руках и рухнул на устланный тростником пол.

– Это понятно, – кивнул Брюнин, глядя вниз на струйку мочи. – Вопрос только, что за новости.

– Я потому за вами и пришел! – Иво снова встал на руки. – Он не хочет говорить, пока вы не придете.

– Осторожно, жаровня! – воскликнула Хависа, когда ноги мальчика приземлились в опасной близости от кованого металла.

Она допила разбавленное вино и открыла платяной шкаф.

– Наш старший сын весь в тебя, – сказала она Брюнину. – Нет бы заранее письмо написать, все толком объяснить. А у него сплошные сюрпризы: выпускает их, словно кроликов из садка.

Она выбрала платье из зеленой, словно еловая хвоя, шерсти с темно-желтой тесьмой. Брюнин обернулся и, лукаво сверкнув глазами, поинтересовался:

– А твое своеволие, стало быть, в этот плавильный котел не попало?

Хависа фыркнула и подняла руку, чтобы Перонелла затянула ей шнуровку на платье.

– Разве Церковь не учит нас, что семя закладывает мужчина, а женщина – всего лишь сосуд?

– Ну, положим, вино впитывает вкус дуба, в котором оно вызревает, – парировал Брюнин.

Хависа состроила ему рожу, и Иво хихикнул. Мать отослала мальчика сообщить, что они сейчас придут, а сама уложила волосы в сеточку и надела поверх покрывало с ободком.

Брюнин тем временем тоже облачился в одежды. Застегнув пояс, он открыл дверь и пропустил супругу вперед.

– Пошли узнаем, что натворил этот негодный мальчишка, – сказал он.

– Хорош мальчишка! Ты, между прочим, сам подарил ему на день рождения щит для взрослого воина, – напомнила Хависа и, тронув мужа за руку, предупредила: – Фулька не было с нами десять месяцев, и пребывание при дворе наверняка оставило на нем свой отпечаток.

– Но он все равно по-прежнему мой сын, так ведь? – хмыкнул Брюнин.

– Вот именно, – подтвердила Хависа, покинула спальню и пошла впереди него в зал.

Фульк сидел на придвинутой к очагу скамье, вытянув к теплу длинные ноги. Он так и не расстегнул свой новый плащ. Рядом расположился красивый незнакомый юноша, которого вполне можно было принять за члена семьи: такая же смуглая кожа, такие же карие глаза и темные волосы. Как и сказал Иво, при нем была лютня. Однако Хависа, бросив на гостя лишь беглый взгляд, сейчас потрясенно разглядывала своего старшего сына. И надо признать, было чему удивляться.

Мягкие черты детского лица каким-то чудом трансформировались в воинственный профиль, так явственно напомнивший Хависе ее собственного отца, что она чуть не ахнула. Все, что осталось в Фульке от Фицуоринов, – это тяжелые, цвета воронова крыла волосы и подвижные брови. Все остальное было унаследовано исключительно от материнского рода: даже совсем еще недавно ровные и симметричные линии тонкого носа сменились другими – ну вылитый Джоселин де Динан Ламборнский, его израненный войнами героический дед.

Увидев ее, Фульк вскочил на ноги:

– Мама!

– Господи Иисусе, да ты еще больше вырос! – вскричала Хависа и обхватила его руками. Для женщины она была высокой, но Фульку едва доставала макушкой до ключицы. Пригнув к себе голову старшего сына, она поцеловала его в обе щеки, а потом провела пальцем по переносице. – Что случилось? Кто это тебя так?

– Именно про это я и собираюсь вам рассказать, вернее, не только про это. – Он высвободился из ее крепких объятий, чтобы обнять отца. – Нас отпустили сюда погостить на пару дней.

Тут Хависа, вспомнив об обязанностях хозяйки, повернулась к товарищу сына, который тоже поднялся. Он был чуть старше Фулька, лет семнадцати-восемнадцати, жилистый и не такой высокий.

– Жан де Рампень, оруженосец лорда Теобальда Уолтера, – представился юноша, не дожидаясь ее вопроса, и, демонстрируя безупречные манеры, склонился поцеловать даме руку.

– Добро пожаловать, – сердечно ответила Хависа. – Жаль, что вас обоих не было здесь во время рождественских праздников.

Она обвела рукой зал, где слуги снимали со стен еловые ветки, а прачка собирала со столов льняные скатерти и салфетки.

– Большой интерес отмечать праздники с родителями, когда можно хорошенько покутить при дворе! – полушутя возразил Брюнин. – Я в их возрасте своего не упускал.

Он приветствовал Жана де Рампеня энергичным рукопожатием.

– Папа, мы бы с радостью приехали раньше, но получили разрешение только вчера вечером. – Фульк сел на скамью, но тут же, как собака, не находящая себе места, снова встал и повернулся кругом. Потом откинул волосы со лба, так напомнив этим жестом своего отца, что у Хависы больно сжалось сердце. – Мне столько всего надо вам рассказать, что я даже не знаю, с чего начать.

– Лучше всего с самого начала, – посоветовал Брюнин. – И если история твоя будет долгой, можно заодно перекусить.

Он жестом пригласил их к помосту[6], где на чистой льняной салфетке стояли тарелки с хлебом и сыром, а также кувшин с элем.

Юноша кивнул.

– Да, так, наверное, будет лучше, – задумчиво произнес он.

Фульк видел, как по мере его рассказа о происшествии с шахматной доской лицо отца становится все более суровым.

– По-другому я поступить просто не мог, – заключил он.

– Мог, – мрачно ответил Брюнин. – Можно было огреть Иоанна так, чтобы он больше не поднялся.

Сын был поражен.

– Но я думал, что ты отправил меня служить при дворе, поскольку прежде всего рассчитывал вернуть Уиттингтон?

– Да за кого ты меня принимаешь? – Сердито сверкнув глазами, отец отодвинул блюдо и налил себе вина. – Конечно, я хочу вернуть Уиттингтон, но справедливо и честно. Раболепствовать ради этого я сам не стану и сыновьям своим не позволю. – Взгляд его скользнул по лавке, где пятеро младших мальчуганов затаив дыхание слушали беседу взрослых. – Ты бы гораздо больше меня рассердил, если бы позволил Иоанну уйти безнаказанным.

– Я не знал, как ты воспримешь эту новость, – неуверенно произнес Фульк.

Брюнин вздохнул:

– Может быть, я взвалил на твои плечи слишком тяжелую ношу. Уиттингтон – это моя забота. Он не будет принадлежать тебе, пока я не умру, и, с Божьей помощью, этого не произойдет, пока ты не возмужаешь и поместье снова не окажется у нас.

Фульк почтительно улыбнулся. Ему не хотелось думать о том, что отец может умереть. В отличие от сыновей короля Генриха, он не испытывал желания вырвать бразды правления из рук старших. Всему свое время.

Брюнин поставил кубок и вытер губы:

– Ты до сих пор при дворе. Так что, как я понимаю, буря миновала? Все утряслось?

– До известной степени, – неопределенно помахал рукой Фульк. – Я больше не вхожу в число личных слуг принца Иоанна, но по-прежнему обучаюсь вместе с ним. – Он глянул на Жана, который молча ел, не принимая участия в разговоре. – Сейчас я служу оруженосцем у лорда Теобальда Уолтера. Он племянник Ранульфа де Гланвиля и личный наставник принца Иоанна по фехтованию.

– Я знаю Теобальда Уолтера и его род, – сказал отец, – хотя и не слышал, что он стал королевским наставником. Думаю, это произошло не без влияния Ранульфа. Положение позволяет ему оказывать своим родственникам солидные услуги. Я это вовсе не к тому, что Теобальд Уолтер не достоин своей должности, – прибавил Брюнин, увидев, что Жан поднял голову от тарелки. – Он умелый фехтовальщик, да и голова у него на плечах есть, но, сами знаете, для продвижения по службе зачастую гораздо нужнее связи и благоприятное стечение обстоятельств. – Он повернулся к Фульку. – По чьему наущению ты переменил службу?

– Лорд Теобальд подумал, что так будет лучше, – ответил Фульк. – И все согласились. – Он стиснул зубы, чувствуя, что надвигается буря.

– Так, – процедил отец. – И при этом никто не позаботился спросить мое мнение о будущем сына или хотя бы сообщить мне.

– Папа, прошло всего несколько недель. Я бы обязательно написал, но подвернулась возможность приехать и рассказать все тебе лично, – пояснил Фульк, твердо выдержав взгляд отца. – Я принял решение перейти к лорду Уолтеру по своей доброй воле.

– Ах вот как? – прищурился Брюнин. – Интересно, что знает о мире пятнадцатилетний юнец?

– Больше, чем он знал месяц назад, – ответил Фульк, не отводя глаз, хотя под ложечкой у него засосало. Он понимал, что нарывается на порку. Слово отца всегда было законом, и Фульк никогда не оспаривал этого, потому что так уж все устроено в мире: почитать и повиноваться. – И уж в любом случае, – храбро продолжил он, – я в состоянии понять: гораздо лучше служить оруженосцем у лорда Уолтера, чем оставаться товарищем принца Иоанна.

Мать тронула Брюнина за рукав и, наклонившись, что-то прошептала ему на ухо. Фульку показалось, что он расслышал слова «щит» и «взрослый мужчина».

Еще секунду лицо отца оставалось по-прежнему суровым, но постепенно складки на лбу стали разглаживаться, и вот уже в карих глазах зажглась лукавая искорка.

– Если лорд Уолтер выбрал тебя и ты согласился взять его в наставники, то, полагаю, я должен уступить твоему желанию, поскольку мое собственное решение – обеспечить сыну место в покоях Иоанна – оказалось неверным.

– Лорд Уолтер – настоящий мастер своего дела, сэр, – подал голос Жан. – Недаром король, выбирая учителя фехтования для принца Иоанна, предпочел его всем прочим кандидатам. Мой господин строгий, но справедливый. И к тому же он племянник самого юстициария.

– Я не глупец и, благодарение Богу, еще не впал в старческое слабоумие, чтобы всего этого не знать, – сказал Брюнин. Глаза у него еще сохранили веселость, но голос уже стал предостерегающе резким.

– Конечно, сэр, – смиренно опустил глаза Жан. – Я только хотел заверить вас, что у Фулька не будет причин жалеть о перемене, которая с ним произошла.

Фульк-старший кивнул:

– Посмотрим. – Он скрестил руки на груди. – А скажи-ка мне, Жан, вот что: ты бы умер за своего лорда?

– Нет, сэр, – без колебаний ответил Жан. – Это невозможно.

– Невозможно? Но почему? – Брови Брюнина исчезли под густой челкой.

– Да потому, что он бы мне этого просто-напросто не позволил. Уж скорее лорд Уолтер сам бы заслонил меня собой.

– Ну просто образец добродетели! – хмыкнул отец и снова повернулся к сыну. – Выходит, я должен смиренно благодарить Господа за эту перемену в твоей жизни?

Фульк покраснел, почувствовав нотку сарказма:

– Отец, я рад, что стал оруженосцем Теобальда Уолтера, но это лишь одна из причин, по которой мне разрешили съездить домой. И даже не главная, если уж на то пошло.

– Вот как?

Фульк кашлянул:

– Как только утихнут зимние метели, мы поедем в Ирландию.

– В Ирландию! – с испугом глянула на него мать. – Зачем?

– Король Генрих отдал ее во владение Иоанну, – пояснил Фульк. – Принц должен отправиться туда и принять присягу на верность от глав ирландских кланов и от нормандских поселенцев.

Он знал, какой все представляли себе Ирландию: дикое место, куда надо долго плыть через полное опасностей холодное темное море. В Ирландии вечно идет дождь, повсюду сплошные болота, а живут там задиристые босоногие воины, еще менее цивилизованные, чем лесные звери. Ими до некоторой степени управляет группа нормандских поселенцев, чья репутация не намного лучше, чем у дикарей, над которыми они формально властвуют.

– Это еще ничего, – вновь вмешался Жан. – Вместо Ирландии мы вполне могли отправиться в Святую землю: нашему Генриху был предложен трон Иерусалима, поскольку их король заживо гниет от проказы и может скоро умереть. Генрих, правда, отказался, но Иоанн сделал стойку, словно пес, приметивший на колоде мясника бесхозную мозговую косточку.

– Могу себе представить: Иоанн, король Иерусалимский! – Брюнин чуть не поперхнулся.

– Генрих сказал, что Иоанн слишком молод и неопытен для столь ответственной должности, но, мол, если он хочет испытать вкус власти, то может взять себе Ирландию.

– Так что вместо Иерусалима младший сын Генриха отправится в Ирландию, и там для него уже мастерят корону из золота и павлиньих перьев, – заключил Фульк. – Лорд Уолтер поедет в его свите.

– Сомневаюсь, что принц Иоанн подходит на роль короля где бы то ни было, – давясь со смеху и вытирая слезы, проговорил Брюнин, – но для тебя это будет хороший опыт.

– Значит, одобряешь?

– Да. У валлийцев и ирландцев много общего. Их земли неприступны для крупных армий, а все их богатство – лошади и скот. К тому же они подчиняются вождям мелких кланов. Когда ты станешь взрослым, тебе придется унаследовать наши приграничные феоды и управлять ими, так что поездка в Ирландию пойдет тебе только на пользу.

– Не понимаю, с какой стати Фульк должен ехать в Ирландию, чтобы узнать побольше о валлийцах? – нервно спросила Хависа.

Брюнин нежно сжал ей ладонь:

– Ты сама знаешь: все ястребы улетают из гнезда. Но сперва птенцам нужно опробовать и разработать крылья, иначе как они смогут парить и охотиться?

– Мама, ты что, не хочешь, чтобы Фульк поехал в Ирландию? – прямо спросил Уильям, их второй сын. Ему было тринадцать лет, и он сам рвался встать на крыло.

Хависа помолчала, потом, подняв голову, взглянула Фульку в глаза и выжала из себя улыбку:

– Конечно, он должен ехать. Отец прав.

Фульк посмотрел на мать с любопытством. Она ответила так только для видимости. Разумеется, Хависа не хотела, чтобы старший сын отправился в Ирландию.

– Мама?

– В дорогу тебе потребуются теплые котты, – тихо произнесла она. – Сегодня сниму мерку. С тех пор как я шила котту, которая сейчас на тебе, ты вырос почти на целый палец.

Голос у нее был глухой и прерывистый. Казалось, бедняжка вот-вот заплачет. Извинившись, она покинула помост.

Фульк посмотрел на отца, ожидая объяснений, но Брюнин только развел руками и покачал головой.

– Вот и попробуй разобраться в женской логике, – сказал он. – Мама предупреждает меня, чтобы я ненароком не задел твою гордость, поскольку ты уже почти взрослый мужчина, но при этом рыдает при одной только мысли, что ты перестал быть ребенком.

– Когда я отправлялся служить при дворе, мама не плакала, – заметил Фульк.

– У тебя на глазах – нет, но тайком она пролила немало слез. – Брюнин нахмурился. – Думаю, для женщины труднее всего отпустить из гнезда первенца и самого младшего сына, – сказал он. – К тому же королевский двор хоть и бывает порой не самым спокойным местом, но все-таки в десятки раз безопаснее дикой варварской страны, куда надо плыть морем.

– Мне пойти к маме, чтобы утешить ее? – спросил Фульк, готовый и впрямь сделать это, хотя и без особого удовольствия.

Мать всегда казалась ему прочнее стали, он и подумать не мог, что она тоже может испытывать страх. Поскольку именно мама внушила старшему сыну, что не стоит бояться неведомого и надо быть готовым к любым испытаниям, он всегда считал, что сама она неуязвима. Фульк не представлял, что можно сказать матери в этой ситуации, чтобы утешить ее. Только заверить родительницу, что в Ирландии его не поджидает никакая опасность. Эх, зря он рассказал ей о происшествии с шахматной доской!

– Нет, дай маме время взять себя в руки и успокоиться, – ответил отец. – Успеете еще поговорить, пока она будет снимать с тебя мерки для новой котты.

– А мне тоже сошьют новую котту, – громко заявил Уильям. – Я тоже буду оруженосцем и скоро уеду.

Радуясь смене темы, Фульк повернулся к брату:

– Куда же?

Сколько Фульк себя помнил, Уильям всегда хотел быть рыцарем, носить кольчугу и меч. Это были не просто мальчишеские мечты, а настойчивая одержимость, почти как у взрослого.

– В замок Каус, к Роберту Корбету, – сказал Уильям, задрав подбородок от гордости. – А еще у меня будет новый пони.

Фульк заинтересованно присвистнул. Лорд Роберт Корбет был соседом Фицуоринов и пользовался определенным влиянием в приграничных землях. Он даже являлся их сюзереном и передал им в обмен на вассальную клятву несколько феодов, в число которых входила и одна из основных резиденций Фицуоринов в Олбербери. И, кроме того, семейство Корбет было прочно связано с родом королей Гвинеда. Хотя в Каусе Уильям и не приобретет лоск, свойственный двору Генриха, однако воспитание получит прекрасное.

– Я тоже поеду, – заявил одиннадцатилетний Филип, чтобы не отстать от других.

Он был более тихим и задумчивым, чем Уильям и Иво, и менее порывистым. К тому же Филип, единственный из всех братьев, мог похвастаться медно-рыжей шевелюрой, унаследованной от матери, урожденной де Динан; у всех остальных детей в семье волосы были черные, цвета воронова крыла.

– Да неужели? – Фульк удивленно поднял брови и улыбнулся.

– И я, и я! – закричал маленький Ален, явно не понимая, о чем говорят старшие, но решив на всякий случай тоже напомнить о себе.

– Не говори глупости, тебе всего четыре года, – презрительно ответил Иво. – Ты останешься дома с мамой и остальными женщинами. И Ричард тоже останется. – Он кивком указал на еще одного мальчугана, который уже с аппетитом слопал сытный завтрак, но все равно продолжал потихоньку что-то уминать.

Фульк встал, подхватил на руки маленького Алена и примирительно сказал:

– Ничего, они поедут в следующий раз. А кто хочет побиться на мечах во дворе?

Мальчишки одновременно издали радостный вопль.

Брюнин широко ухмыльнулся:

– Схожу-ка, пожалуй, и я тоже за мечом.

– Отец говорит, что ты стал очень искусно владеть мечом, – сказала Хависа.

Она повернула Фулька лицом к окну, измерила веревкой расстояние от шеи до колена и завязала на ней узелок.

– Лорд Теобальд – хороший учитель.

Фульк глянул через открытые ставни наружу: стоял сырой январский день. Уильям играл с братьями в боевой поход, ведя их по двору замка и браня двух младших за то, что они не поспевают за остальными. Целью похода был штурм мусорной кучи, охраняемой двумя оруженосцами отца, Болдуином и Стивеном.

Утренние упражнения на мечах необычайно вдохновили Уильяма. Похоже, мальчик решил, что чем яростнее он будет сейчас сражаться, тем скорее станет рыцарем.

– Вытяни руку.

Фульк повиновался. Мать сняла мерку от подмышки до запястья.

– В Ирландии мне ничего не грозит, – сказал он. – Лорд Теобальд не станет подвергать риску своих оруженосцев.

Хависа завязала на веревке еще один узелок.

– Если ты ему доверяешь, то доверяю и я.

– Тогда в чем же дело, мама? Почему ты не хочешь, чтобы я ехал?

Хависа измерила расстояние от подмышки до колена. Потом отступила назад и вздохнула:

– Я старалась никогда не сдерживать тебя и твоих братьев: ни словом, ни делом. Не подавая виду, как волнуюсь, я всегда одобряла, когда вы ездили на пони без седла, взбирались на стену, запускали сокола, который одним движением клюва мог выклевать вам глаза. – Она отвернулась, чтобы положить моток веревки с узелками в корзину для рукоделия. – Я скрывала свой страх, поскольку не хотела, чтобы вы им от меня заразились.

– Тебя пугает Ирландия? – предположил сильно озадаченный Фульк.

– Нет, – покачала она головой. – Я слышала, что это дикая страна, где все время идет дождь, а жители ее наполовину варвары, но в этом смысле Ирландия не слишком отличается от некоторых районов Уэльса.

– Тогда что же?

Мать прикусила губу:

– Когда я была совсем маленькой, нам зачем-то потребовалось пересечь реку на пароме, но на стремнине лодка опрокинулась, и я чуть не утонула. Была зима, вода ледяная, и одежда тянула вниз. Отец вытащил меня уже полумертвую. – Голос Хависы дрогнул. – С тех пор я боюсь плыть по воде. Я думаю о реке, которая чуть не призвала меня к себе, вспоминаю, как умирала, хотя видела твердую землю на другом берегу. – Она сглотнула, пытаясь успокоиться и взять себя в руки. – Как представлю, что тебе придется плыть по морю, так у меня просто сердце обрывается.

– Мама, я не боюсь воды, – сказал Фульк. – В последние месяцы я достаточно часто путешествовал по Темзе – а это большая река! – без приключений, да и плавать я умею хорошо.

Он умолчал о том, что однажды участвовал в водном поединке, где две лодки двигались друг на друга, а сидящие на их носах люди с шестом пытались сбить в воду противников. Ни к чему лишний раз пугать маму.

Хависа отстегнула с шеи медальон в виде креста и вручила его Фульку:

– Наденешь это, когда поедешь? Ради меня. Там внутри – прядь волос святого Эльма, он хранит от утопления.

– Конечно, мама. – Фульк поцеловал крест, надел его на шею и спрятал под котту. – Со мной все будет в порядке, вот увидишь.

Хависа выдавила из себя улыбку:

– Может быть, теперь мне будет немножко спокойнее. Жаль только, что у меня для Жана ничего нет.

– Жан носит в шляпе изображение святого Христофора, и к тому же я еще ни разу не видел, чтобы он когда-нибудь упал или хотя бы споткнулся, – шутливо сказал Фульк, пытаясь разрядить обстановку.

Он почувствовал облегчение, когда снаружи гулко застучали шаги и в комнату вбежал запыхавшийся Уильям.

– Тебя еще измеряют или пойдешь с нами в засаду? – Он раскраснелся от радостного усердия. – Жан говорит, он будет де Поуис. А мусорная куча – это как будто башня Уиттингтона.

– У меня на сегодня все, – быстро сказала Хависа и тихонько подтолкнула Фулька. – Котта будет готова только вечером, не раньше. Ступай с Уильямом!

Фульку не потребовалось повторять дважды. Мальчишка внутри его шумно требовал бежать на улицу к братьям, да и мужчина тоже не отставал – надо было дать выход скопившемуся в душе напряжению.

Хависа медленно подошла к окну и остановилась, глядя Фульку вслед. Ветер ерошил черные волосы юноши. Мальчишки радостно столпились вокруг него и что-то кричали, громче всех – Уильям, с откровенным обожанием взиравший на старшего брата. Фульк собрал для игры их всех, от мала до велика. Он всегда умело верховодил братьями, да и, живя при дворе, многому научился. Родители возлагали на Фулька большие надежды: если их семье и суждено вернуть Уиттингтон, то именно через него. Хависа дотронулась до шеи, все еще чувствуя шнурок, которого там уже не было. Тяжело вздохнув, она отвернулась от окна и подошла к своему рабочему столику, на котором лежал отрез ткани. Тревога рождает новые тревоги. Будучи матерью шестерых сыновей, она прекрасно это знала.

Глава 4

Ирландское море оказалось глубоким, холодно-зеленым, увенчанным барашками белой пены, которые разбивались и осыпались мраморной крошкой в глубокие впадины между волнами. Сильный восточный ветер раздувал паруса, корабли взбирались на горные кряжи волн и падали вниз, держа путь к ирландскому берегу и порту Уотерфорд.

Фулька немного мутило, когда их корабль нырял с очередного вала и взбирался на новый. Он оказался в числе немногих счастливчиков, кого пощадила морская болезнь. Лорд Теобальд, Жан де Рампень и прочие из свиты Иоанна беспомощно лежали в трюме, зеленые, как молодой недозревший сыр, и их все время тошнило, словно беременных женщин. Не считая команды и архидьякона-валлийца, Фульк единственный еще держался на ногах, и буйство стихии на открытой палубе было ему приятнее, чем смрад трюма.

К Фульку покачиваясь и плотнее кутаясь в плащ, подошел валлийский архидьякон. Это был невысокий человек средних лет с песочного цвета волосами и выбритой на макушке тонзурой. На его круглом, обычно добродушном лице застыло раздражение.

– Если у них сейчас желудок не выдерживает, то можно поворачивать и держать путь к дому, – презрительно сказал он. – Лучше погода точно не станет.

Пока они ожидали посадки на корабль в Милфорд-Хейвене, Фульк прислуживал архидьякону за столом у лорда Теобальда. Звали этого человека Гиральд де Барри Манорбирский, и он сопровождал все предприятие как один из немногих людей, знакомых с ирландцами и их обычаями. Архидьякон повсюду носил с собой восковые таблички, на которых стилом писал заметки. Единственная причина, по которой он сейчас не строчил ехидные замечания и не записывал досужие сплетни, – то, что море было слишком бурным.

– Вы хотите сказать, что погода станет еще хуже?

Фульк тревожно глянул на несущиеся по небу тучи, а потом на очередную прозрачную стену моря, угрожавшую снести носы их кораблей.

– Сие одному Богу ведомо. У ирландцев море столь же своевольно, как и они сами. – Колючие глаза архидьякона Гиральда удивленно блеснули, и он саркастически поинтересовался: – Эй, парень, да ты никак сдрейфил?

Фульк зажал в руке нательный крестик.

– Я уповаю на Господа нашего, – сказал он.

– Так и подобает, сын мой, и вера тебе понадобится. Ибо король Генрих отправляет капризного ребенка выполнять задачу, которая по плечу лишь взрослому мужчине, – скривился Гиральд. – Не сомневаюсь, что кровь будет течь в прямом соответствии с количеством поглощенного вина.

Фульк ничего не ответил. Судя по всему, Гиральд был прав – хотя бы потому, что в Милфорде Иоанн и его ближайшие товарищи взошли на корабль в изрядном подпитии.

– А кроме того, – продолжал Гиральд, грозя указательным пальцем, словно ветхозаветный пророк, – полагаю, что бочки серебра, кои мы погрузили на борт, вряд ли когда-либо доберутся до войска, которое Иоанну вменяется подкупить. Помяни мое слово, нас ждут неспокойные времена.

Архидьякон враскачку подошел к противоположному борту и стал вглядываться в даль.

Впередсмотрящий на марсе прокричал со своего опасного наблюдательного пункта:

– Земля!

Фульк встал рядом со священником и, щурясь от брызг, тоже начал всматриваться в горизонт. Когда корабль взобрался на гребень очередной волны, Фульк увидел туманные очертания неподвижных серо-зеленых холмов.

– Горы Уиклоу, – пояснил Гиральд. – К полуночи будем в Уотерфорде.

Слегка потрепанный, но целый и невредимый, не считая кое-где порванных парусов и слегка протекающих швов, флот принца Иоанна вошел в Уотерфорд, приветствуемый несколькими ирландскими баронами – переселенцами нормандского происхождения, что вторглись в Ирландию еще четверть века назад и пустили здесь корни. Нетвердо стоящих на ногах, покачивающихся от последствий морской болезни и выпитого вина, Иоанна и членов его свиты препроводили в крепость Уотерфорд, известную как Башня Реджинальда – по имени построившего ее вождя викингов.

Лорд Теобальд чувствовал себя прескверно во время всего вояжа и лишь невероятным усилием воли сумел держаться прямо, пока конюх подводил к нему под уздцы гнедого жеребца. Лорд вцепился в поводья и покачнулся. Лицо Теобальда было серо-зеленым.

– Подсади меня, – приказал он Фульку. На последнем слове его чуть не стошнило.

Фульк поспешно подбежал и поставил ногу Теобальда в стремя, толкая его вверх. Барон оттолкнулся и тяжело опустился в седло. Сквозь зубы у него вылетело приглушенное ругательство, и он рыгнул в лошадиную гриву. Конь, уэльский коб, заволновался, и Жан покрепче сжал поводья. Обыкновенно румяное лицо оруженосца приобрело землистый оттенок, а ноги шли нетвердо, но он держался гораздо лучше господина.

– Сэр? – тревожно посмотрел вверх Жан. – С вами все в порядке?

– Ничего страшного, только держи эту скотину ровнее, – через силу выдавил Теобальд.

– Да, милорд.

Жан быстро переглянулся с Фульком и, щелкнув языком, пустил лошадь тихим шагом. Теобальд мучительно застонал. Фульк шагал у стремени, неся штандарт своего лорда, и влажный морской ветерок приятно хлопал шелком. Впереди сверкали вышитые золотом анжуйские леопарды на кроваво-красном фоне. Темная голова Иоанна, увенчанная золотым обручем, то поднималась над грозным окружением из копий и знамен, то снова пропадала из виду. Горожане-ирландцы мало отличались от англичан и валлийцев. Те же простые котты неярких оттенков коричневого, песочного и зеленого цветов. Кое-где попадались синие или другие более яркие одеяния, выделявшие из толпы человека зажиточного. Старики здесь отращивали длинные волосы и носили тяжелые окладистые бороды, которые напоминали Фульку об одичавшем отшельнике, встретившемся ему как-то в лесу за Олбербери. Звуки ирландского, или гэльского, языка были непривычны для его ушей: они казались одновременно и музыкальными, и резкими. Фульк поверхностно знал валлийский, нахватавшись немного от Керидвен, няни Алена. Ирландский по сравнению с ним был менее мелодичным, но по-своему завораживающим.

Фульк заметил, что ни коренные местные жители, ни нормандские переселенцы не улыбались. Люди почтительно кланялись торжественной королевской процессии, но на лицах было написано недоверие, а кое у кого в глазах горел на смешливый огонек. Фульк чувствовал между лопатками легкий зуд, ощущение уязвимости, и слегка успокоился, лишь когда они оказались под защитой толстых стен Башни Реджинальда.

– Вы сможете спешиться, милорд? – Придерживая стремянный ремень, Фульк тревожно посмотрел на Теобальда: тот так стискивал поводья, что костяшки пальцев у него побелели.

Теобальд молча кивнул, плотно сжав губы. Наклонившись вперед, он перекинул правую ногу через седло и соскользнул по боку гнедого на землю. На мгновение Фульк принял на себя весь вес его тела, ухватив Теобальда за плечи и придержав ему ноги.

Покачнувшись, барон усилием воли выпрямился.

– Почему я чувствую себя так, будто до сих пор нахожусь на борту корабля? – простонал он и на нетвердых ногах отошел в угол внутреннего двора. Там бедняга согнулся пополам, и его стошнило.

– Фицуорин, ты и на меня точно так же действуешь. – Принц Иоанн задержался у входа в башню, чтобы поддеть Фулька. – Меня при виде тебя просто тошнит.

Его спутники захихикали. Фульк взирал на Иоанна в вежливом, но ледяном молчании. После случая с шахматной доской принц не упускал возможности вывести Фулька из себя, хотя прежде никогда не делал этого в присутствии Ранульфа де Гланвиля или Теобальда Уолтера. Теперь, когда в руках Иоанна была власть, а Теобальд оказался беспомощен, принц явно чувствовал свою безнаказанность. Самым разумным для Фулька было игнорировать Иоанна и надеяться, что ему быстро надоест швыряться оскорблениями, если те будут отскакивать, как мячик от стены.

– Сир, соблаговолите войти. Для вас все готово, – сказал Филип Вустерский, сопровождая свои слова приглашающим жестом. Его отправили вперед, чтобы заблаговременно подготовиться к приезду его высочества.

Принц наклонил голову.

– Разумеется, у меня нет ни малейшего желания оставаться здесь, со всякими болванами и простолюдинами, – заявил он. – Позаботьтесь, чтобы милорду Уолтеру помогли почиститься. Сомневаюсь, что от его оруженосцев будет польза.

Он пошел дальше, и Фульк наконец выдохнул.

– Не обращай внимания, – вполголоса проговорил Жан.

– Всякий раз, как он начинает меня злить, я делаю в уме очередную зарубку, – сверкнул глазами Фульк. Он подошел к белому как мел Теобальду, который стоял, опершись о стену. – Вы можете идти, милорд?

Держась за живот, Теобальд медленно выпрямился.

– Будь я проклят, если меня придется нести, – хрипло сказал он и забрал у Фулька знамя, чтобы использовать древко в качестве костыля. Поддерживаемый слева и справа оруженосцами, он медленно двинулся в башню.

Филипу Вустерскому удалось отыскать в замке отдельную комнату, чтобы Теобальд мог прилечь и подождать, пока его разыгравшийся желудок успокоится. Жан отправился на поиски травяного отвара для их господина, а Фулька оставил распаковывать багаж. Лорд Теобальд лежал на своем дорожном тюфяке желтый, словно восковая фигура. Фульк подозревал, что барон не только страдает от последствий морской болезни, но и вдобавок съел что-то такое, чего не приняли его внутренности. Юноша подошел к узкому оконному проему и стал вглядываться в дождливые апрельские сумерки. Ограниченный обзор позволял увидеть лишь несколько построек на внутреннем дворе. Созерцая подобный пейзаж, вполне можно было представить себя где угодно, от Вестминстера до Ламборна. До ноздрей Фулька донесся аппетитный аромат жарящегося мяса. Лежащий на кровати Теобальд тоже почувствовал запах и застонал.

Тяжелая завеса, отделявшая комнату от лестницы, загрохотала по карнизу. Фульк обернулся. Но вместо Жана с чашкой отвара он увидел восхитительно-красивую молодую женщину, рядом с которой шла собака. Огромная псина с косматой серебристо-серой шерстью, крупнее ему еще не встречалось – даже больше, чем отцовская оленья борзая: каждая лапа размером с плуг. Ален, самый младший из братьев Фулька, запросто мог бы кататься на такой собаке, как на пони. На незнакомке были платье из розовой шерсти в нормандском стиле и белая накидка, которую придерживала плетеная лента. Волосы, черные и блестящие, как у Фулька, двумя тяжелыми косами свисали до пояса.

– Миледи? – Голос Фицуорина вдруг оказался высоким и срывающимся, хотя вроде бы ломка его закончилась уже больше полугода тому назад.

Короткая команда на гэльском, указующее движение пальцем – и собака улеглась на пороге, словно на гигантском коврике. Женщина уверенными шагами вошла в комнату.

– Мне сказали, что один из лордов принца Иоанна нездоров и нуждается в уходе.

Она говорила на нормандском французском, языке двора, с певучим акцентом, который делал слова чарующими. Васильковые глаза незнакомки были огромными, а цвет губ гармонировал с темно-розовым платьем. Подойдя к тюфяку, она посмотрела на распростершегося на нем Теобальда.

Фульк судорожно сглотнул:

– Его еще на корабле укачало, и вот что-то дурнота никак не проходит. А вы кто?

Вопрос выплеснулся из него, как клякса на чистую страницу пергамента. Вся кровь в теле словно бы отхлынула от головы и стремительно потекла вниз.

Будто осознавая смущение Фулька, незнакомка улыбнулась ему понимающе: чуть насмешливо и слегка удивленно.

– Меня зовут Уна Фицджеральд, я вдова Роберта Фицджеральда из Докьонелла, это в Лимерике. С тех пор как зимой умер мой муж, мой дом здесь, и поскольку я немного умею врачевать, то ухаживаю за недужными. – Она намотала косу на руку и внимательно вгляделась в Фулька. – А кто вы?

Юноша сумел изобразить неуклюжий поклон:

– Фульк Фицуорин из Ламборна и Уиттингтона, оруженосец лорда Уолтера.

Она слишком молодо выглядела для вдовы. Кожа Уны по-прежнему была цветущей и свежей, а на лице – ни единой морщинки, из чего можно было заключить, что она не намного старше Фулька. Он подумал, что надо бы выразить соболезнования в связи с кончиной ее мужа, но потом решил, что лучше вообще ничего не говорить.

– А вы сами не страдали от морской болезни, Фульк Фицуорин?

Она положила руку Теобальду на лоб и пробормотала какие-то сочувственные слова.

– Нет, миледи, только в самом начале, и то слегка.

– Тогда вы один из немногих счастливчиков, так же как и ваш сеньор, его высочество принц Иоанн.

– Вы уже познакомились с ним, миледи? – бесстрастно проговорил Фульк.

– О да. – Ее голос также звучал ровно, не выдавая никаких чувств. – Он был в зале, когда меня позвали лечить вашего господина.

Из торбы, висевшей на плече, Уна достала маленький холщовый мешочек.

– Давайте больному совсем по чуть-чуть: столько, сколько помещается на ногте вашего большого пальца, предварительно растворив в горячем вине. Один бокал сейчас, другой – вечером, а третий – завтра утром.

Теобальд с трудом приподнял голову:

– Как скоро я смогу встать?

– Как только комната прекратит раскачиваться, а вас перестанет тошнить, – сказала Уна.

Теобальд опустил голову и шевельнул кадыком, проглотив отрыжку.

– Чувствую себя совершенно беспомощным, – простонал он.

– Что ж, таково состояние человека от колыбели и до могилы. – Улыбка Уны лишала ее слова колкости. – Когда встанете, два дня потом ешьте только сухари и пейте слабый бульон, чтобы снова не началась тошнота.

Фульк открыл мешочек, нюхнул его содержимое и, отвернувшись, чихнул.

– Мята и имбирь – они для вдыхания не предназначены, – засмеялась Уна и пошла к выходу. Еще одно слово на ирландском подняло могучую собаку на ноги.

– Наверное, ваш зверь много ест? – спросил Фульк.

Женщина посмотрела на него насмешливо:

– Если только сильно проголодается или если кто-нибудь опрометчиво позволит себе излишние вольности. Подойдите и погладьте собаку, если хотите, – жестом пригласила Уна. – Ее зовут Тара. Не бойтесь, она не укусит, пока я не прикажу.

Честно говоря, Фульк больше боялся, что его укусит Уна. А собак он любил. Молодой человек уверенно шагнул вперед, позволив псу обнюхать его руку и лизнуть ее длинным розовым языком. Потом почесал зверя под подбородком и с трудом удержался на ногах, когда пес навалился на него с выражением подлинного собачьего блаженства в глазах.

Уна задумчиво следила за юношей.

– А у тебя нежные руки, – сказала она, внезапно перейдя на «ты».

Фульк почувствовал, как у него запылали уши.

– Не знаю, миледи, как-то не замечал.

– Зато я заметила. Мало у кого из мужчин нежные руки.

Новая команда на ирландском вывела собаку из блаженного транса. Она мгновенно вновь стала послушной и последовала за хозяйкой к дверям.

– Без сомнения, я еще увижу тебя, Фульк Фицуорин, – сказала Уна Фицджеральд и, коротко кивнув, удалилась.

Всего через несколько мгновений раздалось предостерегающее рычание пса, а затем внезапно послышался громкий окрик Уны, которая скомандовала Таре: «Ко мне!» Фульк выбежал из комнаты и увидел Жана, который застыл на ступеньках с дымящейся кружкой в руке, медленно приходя в себя после потрясения.

– Господи Иисусе, ты видел эту зверюгу?! – воскликнул он. – Больше, чем вьючный пони, а зубы – как частокол!

Он оглянулся через плечо, словно ожидая увидеть целую стаю волкодавов, гнавшихся за ним по пятам.

– Да, мы уже познакомились, – с легким самодовольством улыбнулся Фульк. – Ее хозяйка приходила лечить лорда Теобальда.

Жан поднял бровь:

– А почему это, интересно, у тебя такой довольный вид? Вряд ли тебе так понравилась эта жуткая собака. Как ее зовут?

– Собаку или женщину?

– Ты знаешь, о ком я.

Фульк усмехнулся:

– Женщину зовут Уна Фицджеральд, и она, между прочим, вдова.

– А ты, часом, не решил ли скрасить этой Уне одиночество?

Замечание о его нежных руках и без того распалило кровь Фулька, но он не подал вида.

– Наверное, не зря при ней собака, – сказал он. – Дабы защитить бедную вдову от нежелательных домогательств.

– Ну, положим, твои-то домогательства явно не были нежелательными. Иначе с чего бы у тебя вдруг блестели глаза! Эй, приятель, ты чего это так покраснел?

– Во имя Господа! – простонал с тюфяка Теобальд. – Засуньте свои члены обратно в штаны и займитесь наконец делом. А то я сдохну от жажды или от поноса, пока вы тут болтаете чепуху!

Фульк и Жан обменялись ухмылками.

– Да, сэр! – хором сказали они и едва удержались, чтобы не расхохотаться.

Болезнь Теобальда постепенно отступила, но его так долго мучил понос, что лорд был слаб, как котенок, и до конца недели не мог посещать официальные приемы в большом зале. К тому моменту почти все плохое, что могло произойти, уже произошло. Иоанн правил, как ему заблагорассудится. Он с самого начала не хотел ехать в Ирландию. Это была всего лишь жалкая кроха, брошенная ему со щедрого отцовского стола, подачка, чтобы заставить младшего сына замолчать. Опыта у Иоанна не было никакого, да он и не горел желанием исполнять вмененные ему обязанности.

Пока Теобальд спал и набирался сил, Жан и Фульк подолгу были свободны от поручений. Де Рампень, по своему обыкновению, завязал знакомства повсюду: в кухне, на конюшнях, на скотобойне и на молочной ферме. Будучи чрезвычайно способным к языкам, он быстро овладел начатками гэльского и получил доступ к общественному мнению, которое отнюдь не было положительным во всем, что касалось Иоанна. Коренные жители воспринимали его как очередной сапог, явившийся растоптать ирландцев. Нормандские поселенцы считали принца несносным мальчишкой, который постоянно подтверждал свою репутацию скандалиста, капризули и человека, напрочь лишенного хороших манер.

Поступали через Жана и другие сведения, представлявшие для Фулька особый интерес.

– Леди Уна Фицджеральд? – Мясник срезал с бычьей ноги последние кусочки мяса и звучно шлепнул Фульку в руку мозговую кость. – О, это важная персона. Собрался за ней приударить? Тогда первым делом надо задобрить ее псину. – И он кивнул на кость.

– Этого, боюсь, будет недостаточно, – рассмеялся Фульк и с любопытством посмотрел на мясника. – А почему вы сказали, что она важная персона?

– Имей в виду, парень, что у тебя куча соперников. Тут у нас, наверное, человек пятьдесят, не меньше, наберется тех, кто претендует на ее руку и сердце. И неудивительно! Леди Уна – богатая наследница и редкая красавица. Нечасто можно встретить то и другое одновременно. Однако у тебя больше шансов, чем у остальных: ты первый догадался попросить у меня косточку. Только вот что я тебе скажу, – прибавил он, – куй железо, пока горячо. Принц Иоанн мигом сбагрит красотку тому, кто предложит самую высокую цену.

Фульк застыл. Кость у него в руке была влажной и липкой. Воздух пропитывал стойкий запах парного мяса. По закону, вдову можно было снова выдать замуж только с ее собственного согласия, но закон этот сплошь и рядом нарушался.

– Противная мыслишка, да? – Мясник повернулся к колоде и вытащил из нее топор. – Но так уж все в мире устроено, – продолжил он. – Не угостишь собаку косточкой, не забив корову.

Скривившись от такого сравнения, Фульк вышел из кухни во двор. И еле-еле успел отскочить в сторону, резко обернувшись на внезапный окрик и близкий топот копыт. Его едва не сбила группа всадников, которые резко остановились в центре двора. Их лошади толкались, приседали, кружили. По коротким ярким коттам и клетчатым плащам вновь прибывших можно было бы принять за гэльских лордов, если бы… Если бы не бороды. Да и вдобавок каждый из них щеголял внушительными усами. Кто-то отпустил растительность на лице до пояса. Другие заплели бороды в косички, а двое всадников разделили их на пряди и намазали воском, так что те стали твердыми и походили на два веретена.

Фульк в остолбенении разглядывал незнакомцев, широко раскрыв глаза.

– Есть на что посмотреть, ты согласен, Фульк Фицуорин? – проговорила Уна, тихо подойдя и встав рядом. Собака следовала за ней по пятам.

Фульк вздрогнул, и сердце его бешено заколотилось.

– Кто эти люди?

– Первые ирландские лорды, пришедшие засвидетельствовать свое почтение принцу Иоанну и попросить у него поддержать их.

– В чем поддержать?

На этот раз Фульк достаточно расхрабрился, чтобы почесать шелковистые уши собаки. Она подняла нос и принюхалась, но ей хватило воспитания не выхватить зубами косточку, которую юноша держал в другой руке.

– В их противостоянии с другими ирландскими лордами, которые вскоре также нанесут визит твоему принцу и тоже постараются завоевать его покровительство. В нашей стране вечно одно и то же. Ни один человек не может в одиночку сдерживать остальных, и поскольку все лорды обладают примерно одинаковой властью, то тратят время на бессмысленные войны. – Уна подняла на Фулька свои огромные васильковые глаза. – У твоего принца есть наемники, а также бочки серебряных монет, чтобы купить оружие и людей. Поэтому стоит добиваться его расположения.

Фульку вспомнилось, что об этих бочках монет толковал во время морского путешествия архидьякон Гиральд.

– Не думаю, что принц Иоанн такой уж завидный жених, чтобы его обхаживать, – сказал он и покраснел.

Здоровое тело юноши откликалось на близость молодой красавицы. И у Фулька закрались тревожные подозрения, что она это прекрасно чувствует.

– А кто, по-твоему, завидный жених? – спросила она, чуть улыбнувшись. – Вот ты, например, обручен?

Фульк сглотнул:

– Нет еще, миледи.

– Нет… – Ее лицо посуровело. – А девочек сбывают с рук в совсем еще нежном возрасте. Сколько тебе лет, Фульк Фицуорин?

– Пятнадцать, – ответил он. В эту минуту ему страшно хотелось, чтобы цифра была побольше.

– Когда мне исполнилось пятнадцать, я была замужем уже два года, – вздохнула Уна. – Впрочем, девочки взрослеют быстрее мальчиков. Приходится.

Фульк спросил, можно ли дать собаке кость. Уна кивнула и что-то сказала по-гэльски. Собака завиляла хвостом, раскрыла свои внушительные челюсти и благовоспитанно взяла угощение из руки юноши.

– Я тут слышал, что якобы принц Иоанн выдаст вас замуж за того, кто предложит самую высокую цену.

Уна рассмеялась, и от звука ее смеха у Фулька по спине пополз холодок.

– Пусть попробует, – сказала она и положила руку ему на рукав. – А ты бы посватался за меня?

Фульк неловко кашлянул. Хотя он и был неотесанной деревенщиной, но понимал, что Уна играет с ним.

– Если бы даже и посватался, принц Иоанн все равно отказал бы. Он не слишком-то мне благоволит.

– Уверяю тебя, принц оказал бы тебе величайшую милость, запретив жениться на мне. Ты бы пожалел, если бы я стала твоей супругой.

– Я…

– Фульк, нас зовут в зал! – Через двор бежал Жан. – Уильям де Бург хочет, чтобы ирландским лордам прислуживали за столом, нам надо приступать к своим обязанностям.

Он остановился, запыхавшись, поклонился Уне и с интересом уставился на ее руку, лежавшую на рукаве у Фулька.

– Обязанности есть обязанности, – сказала Уна, отпустила руку Фулька и посмотрела на него долгим взглядом. – Спасибо за кость.

По дороге к залу Жан завистливо поинтересовался на бегу:

– Как ты только это проделываешь?

– Что именно?

– Заставляешь таких женщин обратить на себя внимание. Видит Бог, половина оруженосцев в лагере все отдала бы за то, чтобы эта Уна прикоснулась к ним и посмотрела так, как она глядела на тебя.

– Да она просто-напросто дразнила меня, – смутился Фульк.

– Ну-ну! – скептически хмыкнул Жан.

Когда они явились в зал, их немедленно отправили к столу для почетных гостей и велели принести вина. Гэльские лорды собрались у очага, вполголоса переговариваясь и запуская пальцы в свои внушительные бороды. К ирландцам присоединилась пара баронов из числа нормандских поселенцев. У этих растительность на лице была подстрижена аккуратнее, а одежда выглядела менее цветастой. Иоанна со свитой нигде не было видно. Хотя де Бург изо всех сил старался играть роль гостеприимного хозяина, с лица его не сходило мрачное выражение. Он то и дело бросал выжидающие взгляды в сторону лестницы, ведущей в частные покои.

– Боюсь, ничего хорошего он не дождется, – проговорил Жан вполголоса. – Вчера ночью принц вылакал столько вина, что вполне хватило бы потопить парусник. Даже если его высочество и появится, он будет не в том состоянии, чтобы приветствовать важных гостей.

Слова Жана подтвердились. Пока они с Фульком разносили гостям вино, в дальнем конце зала раздались фанфары и со стороны лестницы встали два стражника, знаменуя появление королевской свиты.

Фульк чуть не перелил вина в чашу, но Глава клана не заметил его оплошности, поскольку и его внимание тоже было приковано к группе людей, вышедших из темноты лестницы в большой зал, залитый дневным светом. Иоанн еще явно страдал от неумеренных возлияний вчерашнего вечера. Походка его была нетвердой, и даже если нынче ночью принц и прилег, то спал он в одежде, которая была вся измята и заляпана пятнами. Темные волосы клочьями торчали вокруг золотого обода, стягивавшего лоб. Иоанн напоминал нищего в чужой одежде или мальчишку, нарядившегося для карнавала в костюм взрослого и пытающегося скрыть свою неопытность с помощью бочонка вина. Спутники принца выглядели не лучше: их пошатывало, и глаза у всех были красными.

Не обращая ни малейшего внимания на группу у очага, Иоанн неуверенными шагами направился к помосту и рухнул в кресло с высокой спинкой, перед которым стоял покрытый скатертью стол на козлах. Свита сбилась вокруг, словно стая полусонных бабочек.

– Вина! – рявкнул Иоанн и щелкнул пальцами.

Младший оруженосец стремглав кинулся исполнять распоряжение принца, и Фульк почувствовал жалость к мальчику и презрение к Иоанну. Чтобы не встречаться глазами с монаршим взглядом, а заодно и с монаршей злобой, Фицуорин занялся гостями, у которых откровенно вызывающие манеры и явное невежество принца вызвали громкий ропот.

– Я не стану преклонять колено в знак уважения перед этим самодовольным болваном! – тщательно подбирая французские слова, возмущенно заявил один из гэльских лордов нормандскому поселенцу. – Я уж, скорее, готов поцеловаться в знак примирения с королем Диармайтом[7].

Нормандский поселенец чувствовал себя не в своей тарелке.

– Принц навеселе, – попытался он оправдать Иоанна. – Мне кажется, его высочество не ожидал нашего приезда.

– Чушь! – Ирландский вождь столь оживленно жестикулировал, что Фульку пришлось из осмотрительности отступить назад, дабы у него из рук не вышибли кувшин. – Он прекрасно знал, что лорды Ирландии едут в Уотерфорд приветствовать его прибытие на эту землю, чтобы самим полюбоваться человеком, которого отправили нами править. – Он презрительно показал подбородком в сторону помоста. – Я не вижу здесь взрослого человека; я вижу избалованного и беспомощного ребенка. Как, интересно, Иоанн будет упра влять страной, если он не способен справиться даже с самим собой?

Стараясь сохранять невозмутимость, Уильям де Бург подвел к помосту ирландских и нормандских лордов, чтобы представить их принцу.

Подперев щеку, Иоанн наблюдал, как они идут к нему, а потом театрально зевнул, прикрыв рот рукой. После чего обернулся за поддержкой к своим товарищам, которые одобрительно ухмыльнулись.

– А не может этот балаган подождать? – громко осведомился принц у де Бурга. – У меня сейчас мозги из башки вылетят, я все равно не запомню эти ирландские имена. Они все звучат так, будто кому-то засветили кулаком в брюхо. А в бородищах у них уже, наверное, блохи завелись.

Один из товарищей Иоанна радостно загоготал. Фульк скривился. В дружеском кругу это замечание показалось бы забавным, но высмеивать союзников и вассалов публично было глупо, постыдно и опасно. Хороший хозяин заботится о благополучии гостей. Хороший правитель заботится о том, чтобы преданность его подданных оставалась непоколебимой.

– Завестись там может мятеж, если вы не измените своего отношения, – вполголоса произнес де Бург. – Сир, вы не можете позволить себе нажить врагов среди этих людей.

– Я могу себе позволить все, что захочу, – запинающимся языком произнес Иоанн.

– Даже кровавую войну вместо мира? – сквозь зубы прошипел де Бург. – Между прочим, многие из них говорят по-французски. Вы уже нанесли нам непоправимый вред.

– Да что ты раскудахтался, как старуха! – Иоанн усилием воли выпрямился и напустил на себя гордый королевский вид. – Преклоните колени и принесите мне вассальную клятву! – приказал он, возвысив голос. – А потом можете идти.

Поколебавшись некоторое, довольно продолжительное, время, Роберт Фицалан, один из нормандских поселенцев, выступил вперед, преклонил колено и принес клятву верности. Он говорил так, будто ему сдавило горло, но все-таки сумел выговорить нужные слова. Однако его примеру никто не последовал. Ирландские лорды все до одного развернулись и вышли, так и не признав за Иоанном права управлять ими. У дверей они забрали у слуги свое оружие и покинули зал.

Бранясь себе под нос, Уильям де Бург побежал за ними, пытаясь уговорить остаться, но вернулся ни с чем. Грозно сдвинув брови, он направился к помосту.

Иоанн, пошатнувшись, поднялся на ноги:

– Что бы ты ни собирался сказать, придержи язык. Это ты меня во все это втравил. Теперь сам и расхлебывай. – Качаясь, принц спустился с помоста. – Я пошел к себе, и не смей меня больше беспокоить.

Де Бург остановился, словно оглушенный боевым топором. Единственный нормандский лорд, присягнувший на верность, выглядел жалким и неприкаянным. Фульк разглядывал кувшин, который держал в руке, и вспоминал, как в Вестминстере Иоанн свалил вину на него, приказав заплатить за испорченный сосуд.

«А рано или поздно, – подумал он, – за непомерное тщеславие Иоанна заплатить придется всем нам, и некоторым, возможно, ценой собственной жизни». Сейчас принц играл уже не для забавы, как прежде в шахматы или кости. Теперь игровая доска стала больше, ставки – выше, и для победы требовалась беспощадная целеустремленность.

Глава 5

Теобальд спустился в зал лишь на третий вечер после их прибытия в Уотерфорд. Желудок бедняги был еще слаб, но уже достаточно успокоился, чтобы позволить хозяину встать с постели и съесть немного хлеба, запивая его разбавленным вином.

Отсутствие гэльских лордов за ужином и вечерними развлечениями выглядело подчеркнуто многозначительным. Правда, нормандских поселенцев с семьями прибыло немало. Теобальд пришел в ужас, когда оруженосцы рассказали ему, как Иоанн обошелся с ирландскими вождями, явившимися принести ему клятву. Один из баронов, Иоанн де Курси, написал королю Генриху, сообщая о поведении принца, и многие лорды, обеспокоенные поступками юного монарха, также поставили свои подписи под этим посланием.

Теобальд был настроен скептически и не рассчитывал, что это изменит ситуацию к лучшему. Всем было прекрасно известно, что Генрих не обращает внимания на выходки младшего сына и вряд ли станет что-либо предпринимать, пока положение не обострится настолько, что его уже нельзя будет игнорировать.

Отламывая кусочки хлеба, Теобальд макал их в стоящую справа тарелку с куриным бульоном и, памятуя совет леди Уны, ел медленно. Иоанн пригласил Уну отобедать за королевским столом, и она сидела недалеко от Теобальда, скромно потупив глаза.

Леди Уна регулярно навещала больного, и тому были приятны визиты этой незаурядной женщины, столь же умной, сколь и обольстительной. Теобальд был холост, но, глядя на нее, начинал думать, что, пожалуй, вполне можно бы и жениться. Похоже, точно такие же мысли одолевали в присутствии Уны абсолютно всех мужчин, включая и совсем юных. Барон бросил любопытный взгляд на своего младшего оруженосца. Тот ни на секунду не сводил глаз с красавицы-вдовы.

Ну что же, помечтать, конечно, никому не повредит. Однако Фульк должен понимать, что эта женщина не для него. Поскольку имущество вдовы находилось в Ирландии, то ее следующим мужем должен был стать мужчина, намеренный здесь поселиться, а не желторотый оруженосец, чье будущее неразрывно связано с валлийской границей.

Перед помостом убирали столы, освобождая место для танцев. Едва лишь музыканты успели сменить темп и вместо мягкой спокойной мелодии заиграли задорную джигу, как почти все мужчины вскочили на ноги, ища себе пару. Уну немедленно окружили, но кольцо поклонников тут же разомкнулось, поскольку в ответ на приглашения последовало клацанье зубов и рычание бдительного четвероногого стража. Уна бросила собаке одно-единственное слово: по-видимому, то был приказ лежать.

Иоанн рассмеялся и жестом разогнал всех незадачливых кавалеров. Он что-то проговорил Уне на ухо, взяв ее за руку, и потребовал, чтобы она танцевала с ним. Когда принц повел красавицу-вдову на расчищенное место в середине зала, она одарила его кокетливым взглядом и сказала в ответ что-то такое, отчего лицо у Иоанна так и вспыхнуло вожделением. Они начали танец: оба двигались превосходно, и симметрия их движений завораживала.

Фульк стал было наливать Теобальду вино и чуть не опрокинул кубок. Зрелый мужчина почувствовал волнение, исходившее от юного оруженосца.

– Лучше выкинь ее из головы, парень, – посоветовал Теобальд. – Вон как славно они смотрятся вместе с Иоанном! Эти двое похожи: когда речь заходит о делах сердечных или, вернее, если называть вещи своими именами, о желаниях тела, оба моментально становятся хищниками.

– Уна просто не знает, какой Иоанн на самом деле, – сказал Фульк.

– Да нет, думаю, знает, и к тому же эта женщина чрезвычайно умна, – возразил Теобальд. – Пойдя танцевать с Иоанном, она сразу поставила себя выше прочих. Если я прав, следующим ее партнером будет кто-нибудь из числа тех, кто постарше возрастом и давно и прочно женат. – Он поднял глаза на оруженосца. – Фульк, можешь страдать по ней в глубине души, если хочешь, но усмири свою ревность. Эта женщина не для тебя.

– Иоанн – гнусный распутник, – покраснев, сказал он.

– Иоанн – беспринципный человек, а такие очень опасны для женщин, но, поверь мне, леди Фицджеральд вполне способна о себе позаботиться. Она не невинная девушка. Да ты только глянь, как ловко она с ним флиртует! Эй, парень, открой глаза.

На мгновение Теобальду показалось, что сейчас последует яростная вспышка гнева. Однако надо отдать Фульку должное: он сумел сдержаться.

– Вы правы, сэр, – коротко ответил он.

– Господи, как же ты еще юн! Пойми, в физическом отношении женщины значительно слабее нас. Мы используем свое тело, чтобы бороться со всем тем, что встает у нас на пути. Они же используют свое для подкупа и убеждения, однако добиваются неплохих результатов и частенько получают то, чего хотят.

Теобальд подумал было, что хорошо бы договориться с какой-нибудь женщиной поприличнее, из числа тех, что сопровождали двор, чтобы она занялась образованием Фулька, но тут же отбросил эту мысль. Его воспитанник непомерно горд, так что не вышла бы ему такая забота боком. Сам Теобальд ни за что бы не отправил Фулька или Жана за женщиной для себя. Ему приличествовало блюсти нормы морали, пусть даже повсюду вокруг они рушились.

Танец закончился, и, как и предсказывал Уолтер, далее Уна танцевала с пожилым мужчиной, а затем – с поселенцем, известным своей преданностью жене. А потом, когда вновь заиграла зажигательная мелодия, Уна, к величайшему изумлению Теобальда, не обращая ни малейшего внимания на толпу окружавших ее мужчин, решительно направилась к Фульку и пригласила того на танец.

– Миледи? – Фульк изумленно замер, не в силах поверить своей удаче. Может быть, он ослышался?

– Ну что же ты застыл, Фульк Фицуорин? Или ты откажешь даме? – Васильковые глаза Уны ослепительно сверкнули из-под густых ресниц, и маленькая ручка легла на его рукав.

Теобальд понимал тонкий расчет леди Фицджеральд: Фульк никоим образом не мог считаться претендентом на брак с ней.

– Может быть, миледи, вы лучше удостоите чести меня? – Теобальд поднялся со скамьи и протянул Уне руку. – Я еще не поблагодарил вас за то, как вы заботились обо мне во время болезни.

Секунду Уна казалась удивленной, но тотчас улыбнулась:

– Конечно, милорд. – И переложила руку на рукав Теобальда. – Можно попросить тебя вывести Тару на улицу? – обратилась она к юноше.

– Да, миледи. – Фицуорин бросил на Уолтера обиженный взгляд.

Теобальд повел Уну к танцующим. От ее запястий и шеи струился пьянящий аромат розового масла.

– Оставьте мальчика в покое, – сказал лорд Уолтер. – Фульк еще слишком молод.

Она удивленно выгнула темные блестящие брови:

– Хотите сказать, милорд, что вы сами больше подходите мне по возрасту?

Они завершили полукруг и развернулись.

– Ничего подобного я не имел в виду, – усмехнулся Теобальд. – Подозреваю, что с такой женщиной, как вы, у мужчины будет слишком много забот. Вот что, миледи, я прошу вас об одолжении: не надо заигрывать с Фульком, особенно если в эти игры будет вовлечен принц Иоанн.

– Могу я узнать почему? – В голосе ее одновременно сквозили досада и любопытство.

– Подробности не имеют значения. Достаточно сказать, что принц и мой оруженосец и так уже враги. Если добавить в эту кипучую смесь еще и вас, содержимое котла снова перельется через край.

Они сменили партнеров и вернулись друг к другу.

– Мне очень нравится Фульк, – сказала Уна, упрямо поджав губы.

– Тогда проявите милосердие и оставьте его в покое.

– Разве вы никогда не играли в игру куртуазной любви, милорд?

– Нет, у меня всегда хватало благоразумия, – резко ответил Теобальд.

Эту традицию привезла с собой из Аквитании королева Алиенора: модный идеал неразделенной любви, когда мужчине полагалось боготворить недоступную женщину и жаждать заслужить ее благосклонный взгляд, сочиняя романтические баллады и совершая ради избранницы героические поступки. Если даже влюбленный удостаивался чести обладать телом своей госпожи, ему не дозволялось наслаждение пролить семя, но предписывалось сдерживать себя, дабы подтвердить свои чувства.

– Играйте во что хотите, – тихо сказал лорд Уолтер, – но смотрите не навредите Фульку, поскольку в противном случае я убью вас.

– Вы слишком откровенно выражаетесь, милорд, – прищурилась она.

– Иначе не умею. Вам может не понравиться то, что я говорю, но зато вам не придется выискивать в моих словах потаенный смысл.

Танец закончился, и кавалер коротко поклонился даме. Уна ответила реверансом.

– Не из-за ваших угроз, но ради самого Фулька я сделаю так, как вы просите, – сказала она. – Однако сейчас мне нужно найти его и мою собаку. По крайней мере это вы мне разрешите?

Не то чтобы лорд Уолтер пришел в восторг от этой перспективы, однако он кивнул и вернулся на место, испытывая облегчение оттого, что Уна согласилась проявить благоразумие.

Фульк мерил шагами двор, обходя его рядом с собакой по периметру в сероватой пелене лунного света, и время от времени обиженно пинал землю. Он догадывался, что Теобальд пошел танцевать с Уной, дабы попросить ее держаться от него на расстоянии. А то бы Фульк сам не разобрался. Можно подумать, будто он малый ребенок. Один танец, сердито думал юноша, ничего бы не значил и не изменил. Зато излечил бы уязвленную гордость: впредь ему было бы не так противно наблюдать, как Уна флиртует с Иоанном. Фицуорин снова пнул землю, и Тара недовольно заворчала.

Внезапно собака оставила его и прыжками понеслась через двор, неистово виляя хвостом. Такое приветствие могло предназначаться только одному-единственному человеку, и Фульк нервно сглотнул, увидев, как из зала вышла Уна. Поверх платья на ней был плащ, обшитый серебряной тесьмой, в которой блестками поигрывал лунный свет. Фульк двинулся следом за Тарой, правда не так быстро, как она, чувствуя неловкость и отчасти досаду.

Уна легонько вздохнула и покачала головой:

– Не сердись на меня. Твой господин принимает судьбу оруженосца близко к сердцу, и, откровенно говоря, он прав. Если бы я знала о вашей ссоре с принцем Иоанном, то ни за что бы не стала приглашать тебя на танец.

– Это не имеет никакого значения, миледи, – деревянным голосом ответил Фульк.

– Еще как имеет, да ты и сам это прекрасно знаешь. – Уна искоса посмотрела на него. – Лорд Уолтер думает, что я с тобой играю… и может быть, так оно и есть, отчасти. Я люблю флиртовать. Но про твои руки я сказала правду – они и впрямь нежные.

Уна придвинулась ближе, и плащ осыпал ее отсветами серебряного, синего и серого. Она переплела свои пальцы с пальцами юноши, привстала на цыпочки и поцеловала его.

Фульк не ахнул лишь потому, что у него перехватило дыхание. Сжавшееся в животе тревожное ожидание опустилось к чреслам. Вторая его рука легла Уне на талию. На мгновение женщина отпрянула, и он готов был уже опустить руку, но тут Уна вдруг нежно прижалась к нему. Юноша прикрыл глаза. Если это игра, то пусть она продолжается целую вечность, он согласен. Но, увы, все закончилось слишком быстро. Уна приблизила губы к его уху:

– Мне надо идти, Фульк Фицуорин. Подумай обо мне, когда будешь точно так же стоять с другой женщиной, и вспомни, что я сказала о твоих нежных руках. Мужчине нужны нежные руки, чтобы стать хорошим любовником.

Фульк сглотнул.

– Останься, – попросил он.

– Не могу! – Уна покачала головой. – Храни тебя Бог!

Она обернулась. Собака внезапно заворчала, вздыбив шерсть на спине, лапы ее напряглись. Тара медленно пошла на человека, скрывавшегося в тени у стены башни.

– Отзовите пса, мадам, – сказал принц Иоанн, делая шаг вперед.

Фульк застыл как вкопанный. Уна тоже, но лишь на мгновение. Короткая команда заставила собаку вернуться к ее ногам. Даже не обернувшись, Уна оставила юношу и подошла к Иоанну. Еще совсем недавно ее пальцы переплетались с пальцами Фулька, и вот уже эта же самая рука приветственно протянулась навстречу Иоанну. Принц что-то сказал ей и бросил на Фулька злой взгляд из-под насупленных бровей. Уна в ответ успокаивающе рассмеялась, и они вместе пошли внутрь.

Фульк в голос выругался и сделал еще круг по двору, чтобы унять если не волнение, то хотя бы гнев. Но это помогло мало, а в таком состоянии Фульк никак не мог вернуться в общество. Поэтому он отправился прямиком на конюшню и устроился на ночлег рядом со стойлом своего чалого. Самое худшее, чего можно ожидать от лошади, рассудил юноша, – это то, что та лягнет его по зубам. А это, согласитесь, не идет ни в какое сравнением с тем ударом в самое сердце, который только что нанесла ему прекрасная кокетка.

Извинившись перед соседями по столу, Теобальд встал и тихо покинул зал. Но во дворе Фулька уже и след простыл, не было его и ни в одном из караульных помещений. На кухнях и в молочных сновали одни слуги. Уолтер отыскал Жана, который коротал время в компании нескольких наемников, развлекая своих слушателей скабрезной застольной песней, но Фулька с ними не было. Теобальд упрямо продолжал поиски, пока наконец не пришел в конюшню, где и обнаружил юношу, мирно спящего рядом со своей лошадью. Чалый жеребец мотнул головой и дохнул на Теобальда теплым, пахнущим сеном воздухом, а затем опустил голову и обнюхал Фулька. Тот что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Правая рука у него была подложена под голову, и выглядел он по-детски беззащитно. Теобальд некоторое время постоял, глядя на своего оруженосца, а потом повернулся и тихо пошел прочь.

– Ты слышал, что Уна Фицджеральд прошлой ночью разделила ложе с принцем? – спросил Жан.

Фульк покачал головой и продолжил сосредоточенно заниматься упряжью гнедого жеребца, принадлежавшего лорду Теобальду. Принц со свитой отправлялся на охоту, и весь внутренний двор замка был заполнен тявкающими псами. Их хозяева стояли, разбившись на группки, поджидали своих лошадей и обсуждали, удачной ли будет охота.

– А все остальные – слышали, – не унимался Жан. – Говорят, звуки были такие, будто с кота сдирают кожу.

– С чего ты решил, будто мне это интересно?

– А разве нет?

– Нет! – отрезал Фульк.

– Бог знает, что нашло на тебя сегодня утром, – недоуменно пожал плечами его товарищ. – Ну ладно, если бы ты накануне пил с нами в караульне, у меня голова словно грозовая туча, но у тебя-то нет оправдания.

– А мне нужно оправдываться?

– Да не лезь ты в бутылку. – Жан поковырял пальцем в зубах. – Вероятно, тебе не интересно будет также узнать и то, что прекрасная вдовушка выйдет замуж за Ги де Шомона. Это объявили сегодня за завтраком. Ловко провернули дельце, даже для Иоанна слишком быстро. Сегодня ночью переспал с Уной, а наутро уже сбыл ее другому.

Фульк подтянул подпругу и бессильно уронил руки. Де Шомон был одним из собутыльников Иоанна. Чуть старше принца, несколько раз одерживал победы во французских рыцарских турнирах. Крикливый и дерзкий, но с начатками образования и проблесками интеллекта. Фульку он не нравился, однако не настолько, как Иоанн.

– И Уна согласилась?

– Ну да. Правда, сильно побледнела, как услышала, но тут же сделала Иоанну книксен и громко поблагодарила принца за честь, которую он ей оказал. – Жан задумчиво поджал губы. – Наверное, это для всех стало потрясением, однако не слишком сильным. Де Шомон – заносчивая свинья, но при этом очень хорош собою. Конечно, не обошлось без происшествий, – прибавил Жан. Фульк тем временем повел коня по кругу, чтобы тот не застоялся. – Оказывается, один из ирландских лордов, Ниалл О’Доннел, уже предложил Иоанну пятьдесят марок в качестве брачного выкупа и рассчитывал взять леди Уну в жены. Так что, когда принц вместо этого отдал ее одному из своих фаворитов, разразился скандал.

– И что же Иоанн? – Хотя Фульк собирался упорно молчать, изображая равнодушие, любопытство пересилило.

– Пригрозил заточить О’Доннела в тюрьму, если тот не придержит язык. Бедняга теперь помалкивает, но видел бы ты только, какие взгляды он бросает на Иоанна. Земли О’Доннела граничат с землями Фицджеральдов, и ходят слухи, что они с Уной близко знакомы, – многозначительно произнес Жан.

– Лично я ее ни разу ни с кем не видел, – мрачно проговорил Фульк.

– Это потому, что О’Доннел приехал только сегодня. Гонял мятежников по полям. Он рыжий, огромный, лохматый, как лев, и такой же сильный. Женщины таких любят.

Фульк насупился. В саднящую рану его тщательно и методично втирали соль. Не успел бедняга обдумать, как ему себя вести дальше, как появился лорд Теобальд. Его короткий охотничий плащ был заколот на плече, а в руке он держал копье.

Приняв у Фулька поводья жеребца, лорд Уолтер ничего не сказал относительно вчерашнего отсутствия оруженосца, поинтересовался лишь, поел ли тот.

– Да, сэр, – ответил Фульк, опустив глаза.

Теобальд взлетел в седло.

– Хорошая скачка на свежем воздухе, – сказал он, глядя на Фулька строго и сочувственно одновременно, – вот что прочистит тебе мозги и разгорячит кровь. Собирайся побыстрее и садись на коня, приятель. И ты, Жан, тоже.

Фульк пошел к своему чалому. Он уже успел оседлать жеребца и оставил его привязанным к кольцу в стене. Неподалеку Жирар де Мальфе поправлял упряжь своей лошади. Он метнул в Фулька лукавый взгляд из-под каштановых кудрей и посмотрел вправо, где улыбающийся принц Иоанн только что сел в седло великолепного пегого жеребца с украшенной кисточками упряжью.

Фульк отвязал чалого и, не коснувшись стремени, одним движением взлетел вверх и перекинул ногу через седло. Но когда он всей тяжестью своего веса опустился коню на спину, тот неожиданно взвился на дыбы. Фульк схватил поводья, стиснул ногами бока жеребца и заставил его опуститься на все четыре ноги. Чалый дико заржал и взбрыкнул, выгнул спину, поджимая круп и лягаясь. Он рванулся к двум стоявшим по соседству лошадям, отчего те понесли, также взбрыкивая. Завыли и залязгали челюстями собаки, а люди, пригнувшись, разбегались кто куда. Чалый ржал от боли и страха, носился по двору из конца в конец, бешено вращая глазами, а на удилах у него выступила кровавая пена. Фульк вцепился в спину лошади, как клещ. Наконец, чуть присев, жеребец качнулся, задние ноги у него начали засекаться.

– Фульк, ради Бога, лучше отпусти! – во всю глотку прокричал Жан срывающимся от напряжения голосом.

Фицуорин слышал предостережение товарища как будто откуда-то издалека. Он прикусил язык и почувствовал во рту вкус крови. Лишь чутье спасло его, когда лошадь зашаталась и рухнула. Вынув ноги из стремян, Фульк соскользнул с крупа чалого и стукнулся оземь. От тяжелого удара боль пронзила грудную клетку. Жеребец рухнул, беспорядочно молотя ногами и хвостом, затем неистово содрогнулся и застыл.

Мир вокруг переливался искрами и расплывался. Фульк смутно осознавал, что лорд Теобальд спрашивает, как он себя чувствует, что кто-то заставляет его выпить крепкого вина с медом, что чалого оттаскивают в сторону, отгоняя от трупа хлыстом любопытных собак, а за ворота под громкие звуки рога уносится охота.

Когда Фульк окончательно пришел в себя, он лежал на тюфяке в комнате лорда Теобальда. Над ним склонилась Уна, держа наготове сумку со своими снадобьями. Рядом с ней была собака-волкодав. Фульк попытался сесть, но помешала жгучая боль. Уна поспешила помочь юноше, подложив ему под спину подушки и валики.

– Я все видела в окно, – сказала она. – Ты наверняка сломал себе несколько ребер.

– Поэтому вы здесь? Пришли лечить мои сломанные ребра? – Фульк сердито посмотрел на женщину, желая, чтобы она оставила его в покое.

– Да, отчасти поэтому. – Покопавшись в торбе, она достала несколько полосок льняного бинта. – Подними руки.

Фульк повиновался, и не успел он опомниться, как с него сдернули котту и рубашку. Юноша упорно смотрел в стену. Слишком много всего произошло в последнее время. Прошлую ночь он провел в конюшне рядом со своим жеребцом, а теперь конь мертв. А Уна… Уна отдалась принцу Иоанну, растоптав хрупкую надежду Фулька.

– Отчасти? – переспросил он. – Стало быть, есть и другая причина?

Она придвинулась поближе и начала бинтовать ему грудь:

– Да, я бы хотела попросить тебя об одной услуге.

– Об услуге? – прищурился Фульк. – Уж и не знаю, миледи, есть ли на свете что-нибудь такое, что могу сделать для вас я и чего не может принц Иоанн.

– Тогда ты, должно быть, слеп, ибо принц Иоанн совсем ничего для меня не делает. – Она обернула бинт вокруг груди Фулька и поинтересовалась: – Не слишком туго?

Фульк в замешательстве покачал головой:

– Но как же… я думал… Мне сказали, что прошлой ночью вы разделили с ним постель. Разве не так?

– Так, – мрачно подтвердила она. – И это было довольно приятно. Но то, что я получила взамен… вряд ли это можно считать выгодной сделкой. Наверное, тебе сказали также и то, что мне предстоит выйти замуж за одного из собутыльников Иоанна?

– Да, миледи.

– Я попросила Иоанна пообещать, что он предоставит мне самой выбирать себе мужа. Он сказал, что подумает. – Уна шумно вздохнула и закрепила бинт маленькой английской булавкой. – Да уж, это было слишком поспешное решение. Ну да мне все равно. Я буду любящей и верной женой Ги де Шомону… Или тому, что от него останется через шесть месяцев. – Ее голос прозвучал так вкрадчиво, что у Фулька от нехорошего предчувствия по спине пробежал холодок.

– Вы хотите сказать, что убьете его?

Уна рассмеялась и покачала головой:

– А смысл? Чего я этим добьюсь, кроме того, что получу очередного мужа, которого мне опять выберет Иоанн? А вот если с милордом де Шомоном произойдет несчастный случай – ну, например, он ударится на охоте головой и потеряет разум, – то распоряжаться всем придется мне и тому, кого я поставлю управляющим землями моего несчастного супруга.

Фульк поежился. Да уж, эта женщина не остановится ни перед чем. И если Теобальд, с его богатым жизненным опытом, моментально раскусил прекрасную вдовушку, то теперь глаза открылись и у Фулька.

– Так чего же вы хотите от меня? – поинтересовался он. Ему стало не по себе: а вдруг Уна попросит его устроить де Шомону этот «несчастный случай»?

– Я хочу, чтобы ты забрал Тару. – Уна показала через плечо на собаку. – Я уже говорила: мертвый муж мне не нужен. А я боюсь, что Тара перегрызет де Шомону глотку, если только он сам раньше не убьет ее. А на тебя моя собака не рычит. Забери Тару с собой в Англию. Она будет верно тебе служить.

Фульк покосился на собаку. А та, словно почувствовав его взгляд, подняла голову и пару раз стукнула хвостом по полу. Интересно, как отнесется лорд Теобальд к тому, что на полу его комнаты будет похрапывать охотничья собака размером с пони?

– Ну что, возьмешь Тару?

– С удовольствием, миледи, – сказал Фульк, обрадовавшись, что отделался так легко. Но тут же нахмурился. Уна сказала: «Забери ее с собой в Англию» – словно поездка была делом решенным. И он спросил: – А что заставляет вас думать, будто я не останусь в Ирландии надолго?

– Не что, а кто! Твой принц. – Взгляд ее васильковых глаз вдруг стал твердым, как стекло. – Когда все серебро будет потрачено, а все вино выпито, игра закончится. В свите Иоанна есть достойные люди. Один из них – твой господин, другой – Уильям де Бург, но оба, увы, ничего не могут поделать, поскольку связаны по рукам и ногам властью принца. Как долго вы тут задержитесь? Думаю, до осенних ветров, не дольше. – Наклонившись над Фульком, Уна коснулась губами его щеки, а затем отступила назад. – Эх, будь ты лет на десять постарше! – с чувством сказала она. – Какая жалость, что ты так молод! Хотя, может быть, это и к лучшему.

По дороге к двери Уна наклонилась к собаке, обняла ее обеими руками и нежно шепнула своей любимице на ухо прощальные слова на родном языке. Потом, приказав Таре остаться, быстро вышла не оборачиваясь.

Фульк наконец-то позволил себе глубоко вздохнуть – с облегчением и сожалением одновременно – и тут же схватился от боли за ребра. Через мгновение собака неслышно подошла к своему новому хозяину и лизнула ему руку.

– Вот это было у тебя под чепраком. – Усевшись на край кровати, Жан продемонстрировал Фульку осколок стекла от разбитого кубка. Из таких кубков пили только представители знати, сидевшие за почетным столом, поскольку стекло стоило дорого и к тому же легко билось. – Хитро задумано: в ту секунду, как ты опустишься всей тяжестью своего веса на седло, осколок должен был вонзиться в тело чалого, словно острая шпора.

Фульк взял кусок стекла и повертел его в пальцах. На кожу упало пятнышко зеленого света. Зловещий острый зубец окрашивала толстая полоса запекшейся крови с прилипшими серыми волосками. Осколок сам по себе был недостаточно длинным, чтобы убить животное, но его хватило, чтобы оно обезумело от боли, так что не выдержало сердце. Фульк вспомнил хитрый взгляд де Мальфе и довольную ухмылку на лице принца Иоанна. Они, несомненно, сочли это удачной шуткой.

– Я знаю, кого винить, – мрачно произнес он. – Отец был прав. – (Жан вопросительно поднял брови.) – Мне надо было сделать так, чтобы этот ублюдок больше не поднялся.

В сентябре из Англии прибыла галера с письмами, на ней же приехали и посланники короля Генриха. Пророчество Уны сбылось.

– Мы отправляемся в Англию, – сказал Теобальд, одеваясь к обеду у себя в комнате. Час тому назад он вернулся с приватной беседы, имевшей место в покоях Иоанна. – Дорожные сундуки должны быть собраны к рассвету.

Фульк знал, что так и будет. И без предсказаний Уны все было понятно: и по неуклонному потоку дезертирующих наемников, и по недовольным разговорам горожан, которым постоянно недоплачивали за товар.

– Выходит, король Генрих не прислал больше серебра?

Фульк помог Теобальду облачиться в придворную котту из малиновой шерсти, обшитую по краю золотой тесьмой.

Теобальд покачал головой:

– Если серебро и прибыло, то не для Иоанна. Пусть он и любимчик Генриха, которому отец во всем потакает, но всему есть свои пределы. На новое серебро попросту опять купили бы вино, а казна Генриха не бездонна. Подозреваю, Иоанн, приехав домой, сперва получит нагоняй, а потом… Словом, повторится история про блудного сына.

Фульк понимал, что имел в виду Теобальд. После происшествия с шахматной доской принца лишь слегка побранили, не более того.

Теобальд застегнул пояс и проверил, надежно ли пристегнуты ножны.

– В том, что случилось, виноват не только Иоанн, – сказал он, проводя гребнем по своим коротко подрезанным рыжеватым кудрям. – Нельзя ожидать от избалованного юнца, что тот будет выполнять работу взрослого. И тем не менее, – прибавил Уолтер, положив гребень на сундук, – полагаю, что урок все усвоили. – Взяв плащ, он улыбнулся Фульку. – Бьюсь об заклад, что тебе не жалко уезжать, да?

– Вы правы, сэр. Не могу сказать, что мне здесь было слишком плохо. К тому же я многому научился, но… – Фульк слегка покраснел под спокойным взглядом серых глаз лорда. – Но я хочу снова увидеть семью и родной дом.

– Странствовать приятно. – Теобальд перевел взгляд с Фулька на оконный проем, сквозь который проникал тусклый зимний свет. – Но и возвращаться обратно тоже очень приятно.

Они отправились из Уотерфорда с утренним приливом. Резкий ветер гнал корабль к дому, и оба вглядывались в покрытое рябью серое море: Теобальд с тревогой, а Фульк – с покорностью.

Пока последние сундуки еще грузили на корабли, Жан вернулся из очередного набега на кухню с богатым уловом – бараньим пудингом, бутылкой хмельного меда и известием для Фулька: Ги де Шомон, новый муж Уны Фицджеральд, был серьезно ранен на охоте.

Глава 6

Валлийская граница, лето 1189 года

Старшие мальчики из семейства Фицуорин и братья де Ходнет, Болдуин и Стивен, провели все утро на ярмарке в Освестри, изучая товары, которые предлагали шорники, торговцы лошадьми и оружейники. Фульку надо было забрать отремонтированную уздечку, Уильям искал новое седло, и, конечно, все молодые люди не прочь были поглазеть на изящные мечи, выложенные на тряпице перед лавкой кузнеца.

Некоторые из клинков были выкованы из одной полосы стали, другие изготовлены по старинке, из нескольких слоев железа, и отбиты молотом до появления на поверхности причудливых волнистых узоров. Говорили, что эти узорчатые клинки слабее обычных, но зато им не было равных по красоте.

– Когда стану рыцарем, куплю себе такой клинок. – Карие глаза Уильяма горели жадным огнем.

Ему уже исполнилось восемнадцать, и теперь этот стройный вспыльчивый юноша отчаянно жаждал наступления заветной церемонии, которая сделает его наконец настоящим мужчиной и воином.

Фульк от души одобрил выбора Уильяма. Он и сам был не прочь владеть подобным оружием, вот только лорд Теобальд пообещал, когда придет его время быть посвященным в рыцари, подарить Фицуорину меч. Церемония состоится, скорее всего, когда лорд Уолтер вернется в Англию. Сейчас он сражался где-то там, за проливами, в Анжу. Король Генрих и принц Ричард снова были готовы вцепиться друг другу в глотку. Принц Иоанн, присоединившись к отцу, выступал против Ричарда, и, судя по известиям, доносившимся до них сюда, в Валлийскую марку, противостояние это становилось ожесточенным и приобретало все более уродливые черты.

Фульк был рад, что больше не надо служить лорду Теобальду. Вместо того чтобы уехать вместе с господином на материк, он отправился домой, куда его вызвали, когда серьезно заболел отец. Хотя Брюнин и оправился от лихорадки, что какое-то время угрожала его жизни, больше Фульк ко двору не вернулся. Отец счел, что старшему сыну не пойдет на пользу оказаться втянутым в превратности семейных войн Анжуйской династии.

Одним словом, сегодня Фульк волен был наслаждаться отличной погодой, установившейся на Ламмастайд[8], и ярмаркой в Освестри. Англичане и валлийцы беседовали, примеряясь к покупкам и прикидывая, что на что можно обменять. Языки их смешивались, сдобренные немалой долей нормандского французского. Не всегда все заканчивалось миром. Ведь валлийцы и англичане издавна воевали друг с другом, а Освестри выступал полем битвы, на которое претендовали обе стороны, и разоряли его, соответственно, те и другие.

В прошлый раз Фицуорины были в городе в прошлом году после Троицы. Фульк, которому лорд Теобальд дал отпуск, чтобы повидать семью, отправился в Освестри послушать, как епископ Сент-Дэвидский и его дьякон, неистовый Гиральд де Барри, читают проповедь о необходимости нового крестового похода для восстановления христианского правления на Святой земле. Гиральд был столь красноречив и эмоционален, что некоторые откликались на его призыв прямо на месте и получали красные кресты, которые следовало нашить себе на плащ. Фульк тоже прочувствовал всю силу проповеди, но отказался, зная, что для его семьи Иерусалим – это Уиттингтон и будущее наследника семьи уже определено. Уильям ринулся было вперед, как выпущенная из лука стрела, но рука Брюнина легла ему на загривок и вернула назад.

– Такой молодой и такой горячий – ты себя погубишь, – отрезал отец, завистливо поглядывая на Гиральда и епископа. – Ты с самого детства был таким: не успеет нянька рассказать тебе сказку про дракона, как ты тут же бежишь на его поиски.

Принц Ричард поклялся стать крестоносцем и отправиться в Иерусалим, едва только разрешится вопрос с наследством. Брат лорда Теобальда, Хьюберт Уолтер, тоже принес клятву, как и Ранульф де Гланвиль. Сам Теобальд должен был остаться в Англии и находиться в свите Иоанна. Это был весьма разумный ход, чрезвычайно выгодный для семейства Уолтер.

– А мне нравится вот этот. – Филип поднял один из простых стальных мечей.

Клинок этот как нельзя лучше подходил к характеру юноши. Третий сын Фицуоринов был человеком основательным и осторожным, что не слишком сочеталось с его внешним обликом – буйной гривой непокорных рыжих кудрей.

Оба юноши из семьи де Ходнет предпочли узорчатые клинки. Устав от бесплодного энтузиазма несостоятельных покупателей, оружейники наконец прогнали всю компанию, ворча, что их потные пальцы оставляют на стали пятна.

Молодые люди направились в пивную: там содержимого их кошельков, если сложить все деньги вместе, хватило бы по крайней мере на пару кружек эля. Устроившись за столом в тени дуба, они пили по очереди. Тара, теперь по праву принадлежавшая Фульку, легла рядом, уронила голову на лапы и принялась исподлобья разглядывать окружающий мир. Юноша провел пальцами по грубой шерсти волкодава, жесткой, словно тонкая серебряная проволока.

– Надеюсь, она не кусается? – Одна из прислуживавших в пивной девушек опасливо остановилась полюбоваться могучей собакой. Облизнув губы, служанка бросила не менее настороженный взгляд на группу молодых людей.

Уильям осклабился и поднял кружку:

– Не-а! В отличие от меня, красавица. Хочешь посидеть у меня на коленях и попробовать?

– Не бойтесь, собака не кусается. – Фульк толкнул брата локтем и забрал кружку у него из рук.

Уильям вечно хвастался своими победами на любовном фронте, но Фульк подозревал, что по большей части он все придумывает, чтобы поднять авторитет среди сверстников.

Опыт самого Фулька существенно расширился с момента возвращения из Ирландии: Гунильде, одной из придворных куртизанок, вздумалось расширить его образование за пределы искусства владения оружием и арифметики. И Гунильда, по собственному ее выражению, научила юношу всему тому, чем рыцарь отличается от нескладного олуха. Уроки сии оказались чрезвычайно приятными и весьма поучительными, да к тому же принесли блаженное освобождение от страданий, которые сейчас терзали Уильяма.

– А погладить ее можно? – поинтересовалась служанка.

– Конечно.

Фульк что-то мягко сказал собаке и стал внимательно изучать девушку, которая робко гладила Тару по голове. Миниатюрная, симпатичная, с обворожительной улыбкой.

– Эх, вот бы и меня кто-нибудь тоже так погладил… – завел было Уильям, но Фульк довольно резко велел брату попридержать язык.

Тот аж побагровел от негодования.

– Я первый ее увидел! – вскричал Уильям. – Ищи себе девчонку сам!

– Если ты хочешь быть рыцарем, то и веди себя как рыцарь, – коротко ответил Фульк.

– И что это значит?

– Это значит: держи язык за зубами до тех пор, пока не сможешь сказать хоть что-то стоящее… все равно кому – хоть мне, хоть девушке.

Служанка испуганно смотрела на молодых людей, явно не поспевая за их беглым французским, но прекрасно понимая по интонациям, что назревает ссора.

Уильям рывком вскочил на ноги:

– Ты считаешь, что если был при дворе, то теперь можешь нами помыкать и разыгрывать из себя господина? Как бы не так! Мне ты не хозяин, и я буду поступать так, как мне заблагорассудится.

– Вперед! – сказал Фульк, делая приглашающий жест. – Давай, выстави себя дураком.

Братья злобно глядели друг на друга. Уильям прерывисто дышал, Фульк внешне сохранял полное спокойствие, хотя по подрагивавшему на шее краю котты можно было догадаться, как отчаянно колотится у него сердце.

– Уилл, сядь и успокойся, ты делаешь из мухи слона. – Филип, вечный миротворец, потянул брата за рукав.

Уильям стряхнул с себя его руку:

– Отстань, не хочу я садиться! Вечно все указывают, что я должен делать! Мне это надоело! – И он с независимым видом зашагал к коновязи.

Фульк смотрел брату вслед, несколько озадаченный тем, что только что произошло.

– Ты задел его гордость, – пояснил Филип. – И занял его место короля в замке. Пока ты был при дворе, Уилл оставался здесь самым старшим и сильным, неизменным заводилой. Теперь ты дома, и всем понятно, что он даже надеяться не может с тобой тягаться.

– Я вовсе не хочу ни с кем тягаться, – сказал Фульк, наблюдая, как Уильям сел в седло и натянул поводья. – Ради Христа, я при дворе видел столько распрей между родными братьями, что мне теперь на всю жизнь хватит. Боже упаси, если мы когда-нибудь станем такими же, как сыновья короля Генриха.

– Ничего, скоро он успокоится, – уверенно заявил Болдуин де Ходнет, когда Уильям уехал. – Характер у него вспыльчивый, но отходчивый.

– Однако помоги Боже тому, кто попадется Уильяму на пути, пока он не остынет, – скривился Филип.

Девушка ретировалась, едва началась ссора, но ушла не дальше двери пивной. Внезапно служанка вскрикнула, что заставило Фулька и его товарищей обернуться. Они увидели, как путь Уильяму преградила группа воинственно настроенных всадников.

Заметив флаги, развевающиеся на их копьях, Фульк прищурился и прошипел:

– Морис Фицроджер. – И стремглав кинулся к своей лошади.

Морис, который обыкновенно именовал себя лордом Уиттингтоном, был их заклятым врагом. Сопровождали его двое сыновей-подростков, Верен и Гвин, и пятеро вооруженных всадников. Фульк вскочил в седло, отчаянно пытаясь понять, как лучше поступить. Даже из соображений фамильной чести они сейчас не могли позволить себе драться. Поэтому надо было выручать вспыльчивого брата, пока не произошла стычка.

Но Фульк опоздал. Там уже заварилась каша: Уильям направил своего уэльского коба прямо на жеребца Фицроджера и был немедленно выбит из седла. Под насмешки и хохот врагов бедняга растянулся на дороге. Фицроджер картинно приблизил кончик копья к шее Уильяма.

– Отпусти его, – приказал Фульк, подъехав поближе и натянув удила.

– Эге, да тут, как я посмотрю, не один щенок Фицуоринов, а сразу три, – ухмыльнулся Фицроджер. – Чего это вы заехали так далеко от своих земель?

Он продолжал шутливо поигрывать копьем у горла Уильяма, второй рукой легко сдерживая своего гнедого коня.

– Не дальше, чем ты – от своих! – отчаянно прорычал с земли Уильям, который и не думал сдаваться.

– Это еще почему? – в притворном удивлении поднял брови Фицроджер. – Уиттингтон, насколько мне известно, находится значительно ближе к Освестри, чем к Олбербери.

– Да, и он – наш!

Широкая ухмылка Фицроджера стала зловещей.

– Говоришь, Уиттингтон – ваш? Так приходи и попробуй его забрать. Ты только тявкать горазд, щенок, однако боишься высунуть нос из своей вонючей конуры.

И он с завидной ловкостью слегка надавил на кончик копья, так что на шее у Уильяма показалась крохотная бусинка крови.

– Отпусти его, – повторил Фульк. Сделав над собой усилие, он сумел сохранить спокойствие, по крайней мере внешне.

Фицроджер рассмеялся:

– А если не отпущу, тогда что, малыш? Нападешь на меня со столовым ножом, как попытался этот недотепа? У него и оружия-то нормального нету!

– Ну что ты пристал к мальчишке? Охота тебе понапрасну время тратить?

– О нет, это время потрачено не впустую! – с энтузиазмом заявил Фицроджер. – Я вполне могу уделить несколько минут, чтобы преподать наглецу урок, который он не скоро забудет. Вообще-то, следовало бы поучить отдельно каждого из вас, поскольку Фульк ле Брюн не сумел дать сыновьям хорошее воспитание.

Распластавшийся на земле Уильям закашлялся – от гнева и оттого, что копье давило ему на горло. Всадники зашевелились, не слезая с седел, вытащили оружие, принялись разминать мускулы. Из-под шлемов сыновья Мориса ухмылялись друг другу. Фульк сдерживался из последних сил, понимая, что не может позволить себе дать волю гневу.

– Отец всегда учил нас выказывать почтение исключительно достойным людям, так что у нас никогда не было причин вести себя вежливо с семейством Фицроджер, – ядовито парировал он и, бросив косой взгляд вниз, отрывисто скомандовал что-то Таре.

Серебристо-серая молния и резкий удар клыков по рукояти копья – вот что увидел и почувствовал Морис, когда волкодав бросился на него. Он заорал и отдернул руку, уронив копье. Фульк ловко подхватил оружие, ткнул им в противника и скинул того с седла. Собака потянулась было к лицу лорда, но Фульк успел окриком остановить ее за мгновение до того, как стальные челюсти сомкнулись на носу Фицроджера.

Засверкали мечи, вылетающие из ножен, а Фульк прикоснулся концом копья к горлу поверженного противника:

– Не думай, что я этого не сделаю, потому что проявлю сострадание. Еще как сделаю. – Он оглядел спутников Фицроджера жестким, как кремень, взглядом. – Я уже дрался в Ирландии и знаю вкус крови. Если мой брат щенок, то я – волк.

Люди Фицроджера таращились на него, ошеломленные тем, сколь быстро и внезапно переменились роли.

– Уильям, садись на лошадь, – мотнул головой Фульк.

Юноша кое-как поднялся и сел в седло. Он сильно побледнел, и струйка крови у него на горле казалась ярко-малиновой.

– Ты за все заплатишь, – прохрипел с земли Морис Фицроджер. – Клянусь своей бессмертной душой, дорого заплатишь.

Глядя вниз, в наполненные злобой глаза, Фульк испытал сильный соблазн надавить на копье, но тут же одернул себя: сейчас их цель – спокойно уйти отсюда. Не сводя взгляда с Фицроджера, он коротко приказал товарищам скакать домой.

– Живо! – заорал Фульк, даже не увидев, а почувствовав, что Уильям колеблется.

Услышав удаляющийся топот копыт, он слегка надавил на копье, чтобы пролить каплю крови, так же как Фицроджер недавно поступил с Уильямом.

– Ты прав, – хрипло сказал Фульк. – Я обязательно заплачу́ за все. И Бог свидетель: ты получишь по заслугам. Клянусь своей бессмертной душой!

И, убрав копье от горла Фицроджера, он легко взял оружие наперевес и вскочил в седло. Отдав краткую команду, Фульк подозвал собаку к стремени и галопом поскакал за остальными.

– Фульк, мне так стыдно, – удрученно произнес Уильям.

Позволив тяжело дышащим коням перейти на рысь, они, дабы миновать деревню, срезали путь и поехали по старой дороге, по которой обычно гоняли скот.

– Еще бы тебе не было стыдно! – воскликнул Фульк. Он до сих пор не мог успокоиться, поскольку не был уверен, что они в безопасности. – Из-за тебя нас всех могли бросить в тюрьму или привязать к лошадиным хвостам и протащить из одного конца Освестри в другой! Хотя Морис Фицроджер и настоящий подонок, он тем не менее считается в городе человеком влиятельным. А кто мы по сравнению с ним? Заезжие оруженосцы, зеленые юнцы со столовыми ножами на поясе вместо мечей и парой серебряных монет в кармане: на две кружки эля на всех и то еле-еле наскребли.

– Послушай, я ведь уже сказал, что мне стыдно. И, кроме того, не один я виноват. Фицроджер все равно не дал бы мне спокойно уехать.

– А тебе не пришло в голову просто отойти в сторонку?

Фульк мог бы и не задавать этого вопроса. Он прекрасно знал своего брата: Уильяма не остановили бы даже все демоны ада.

– Скажи честно, неужели ты сам на моем месте так поступил бы?

– Чтобы избежать беды – да.

Некоторое время Уильям недоверчиво смотрел на брата. А потом губы его тронула улыбка.

– После всего, что ты сделал с Фицроджером, даже если это было только ради спасения моей шкуры, я тебе не верю. Да твой волкодав чуть не загрыз его. Разве не так?

– Так, но если бы ты хоть немного пораскинул мозгами, прежде чем лезть в драку, мне не пришлось бы спускать на Фицроджера пса, и тогда мы бы сейчас не бежали через поля, как разбойники.

Фульк оглянулся через плечо. Слава Богу, оставшаяся позади дорога была пуста, насколько хватало глаз!

– Но согласись, что я не зря ввязался в драку. Оно ведь все-таки того стоило, да? – Улыбка Уильяма стала шире, и вот уже он ухмылялся во весь рот.

Фульк почувствовал, как его губы тоже кривятся в невольной улыбке. Тем не менее он строго сказал в ответ:

– Задашь этот вопрос отцу, после того как он ремнем сдерет с тебя шкуру.

Уильям скорчил гримасу и пожал плечами.

– Подумаешь, мне не привыкать. Можно я понесу копье? – попросил он и протянул руку.

– И когда ты только наконец поумнеешь, – вздохнул Фульк, передавая ему оружие.

Уильям обхватил ладонью гладкую ясеневую рукоять, стиснув ее так, что жилы на запястье выступили, как натянутые веревки. По довольному выражению на лице Уильяма Фульк понял, что брат предпочел пропустить его последнее замечание мимо ушей.

Они вновь поскакали в таком бешеном темпе, что, когда через несколько часов въехали в Олбербери, лошади были все в мыле. Отец, держась руками за пояс, с мрачным видом поджидал сыновей во дворе.

Прекрасно зная, что это невозможно, Фульк тем не менее на мгновение предположил, что известие о происшествии в Освестри опередило их. Но Брюнин шагнул вперед и, даже не поинтересовавшись, почему лошадей так сильно гнали по летней жаре или зачем Уильяму копье, сказал:

– В полдень прискакал гонец. Король Генрих умер, и нас вызывают в Винчестер, чтобы принести присягу Ричарду.

Глава 7

Вестминстерский дворец и его окрестности, сентябрь 1189 года

– Фульк! – Теобальд Уолтер заключил своего бывшего оруженосца в медвежьи объятия и снова отодвинул, разглядывая с ног до головы. – Боже милостивый, да ты никак еще подрос? – Он покачал головой и продолжил: – Нет, это просто темный цвет котты делает тебя выше, и ты уже не выглядишь долговязым мальчишкой. – Уолтер повел Фицуорина в шатер из полосатой парусины, служивший ему жильем. – Ты готов к посвящению в рыцари?

– Да, милорд, – с жаром ответил Фульк. – И двое моих братьев тоже получат шпоры!

– Ваш отец должен гордиться. Три сына, посвященные в рыцари королем Ричардом Львиное Сердце, – воистину знак милости.

Для видимости Фульк согласился. Получив известие, отец, разумеется, был доволен, но отнюдь не пришел в бурный восторг. «Может, Ричард и оказывает мне честь, возводя моих сыновей в рыцарское достоинство, но намного большей честью было бы признать наши претензии на Уиттингтон», – запальчиво говорил он.

– А что, ваша мама тоже здесь? – поинтересовался Уолтер.

Фульк кивнул:

– Да, и тетка, и остальные братья. Коронация и возведение в рыцарство – события слишком редкие и слишком торжественные, чтобы их пропустить. Хоть женщинам и не дозволяется присутствовать на коронации, но моя мать рассчитывает побывать на базаре – отец опасается, как бы она не оставила там все наши накопления! – и повидаться с подругами, которые тоже приехали в столицу побродить по торговым рядам да посплетничать. – Он хмыкнул.

Теобальд тоже усмехнулся в ответ:

– На других посмотреть и себя показать.

Он жестом велел своему младшему оруженосцу Адаму налить им вина. Фульк покраснел от удовольствия и смущения. Они с Теобальдом впервые будут пить как равный с равным, а не как господин со слугой.

– За короля Ричарда! – поднял кубок Теобальд. – И за наших славных рыцарей! – Если в тосте и присутствовала толика цинизма, барон тщательно это скрыл.

– Аминь, – отозвался Фульк. Он повторил движение учителя и сделал глоток.

– Наверное, ты пришел сюда в поисках Жана, – предположил Уолтер, опустив кубок.

Лицо Фулька озарила улыбка.

– Отчасти, милорд, но прежде всего я хотел засвидетельствовать свое почтение вам. Зная Жана, можно предположить, что он, скорее всего, не здесь, а где-нибудь на кухне или в конюшне.

– Ты хорошо его изучил, – усмехнулся Теобальд. – Возведение в рыцарское достоинство явно не прибавило твоему приятелю ни светскости, ни высокомерия.

– А что, Жан все еще собирается отправиться в Святую землю?

– Да, – посерьезнел Теобальд. – Мне будет его не хватать, зато моему брату повезло: Жан отправится в составе его свиты. – В голосе Уолтера появилась нотка недовольства. – Между нами, этот парень, в отличие от большинства крестоносцев, отнюдь не пылает религиозным рвением. Всему виной его проклятая страсть к путешествиям. Хочет посмотреть дальние страны и чужеземные обычаи – говорит, мол, всю жизнь только об этом и мечтал. – Теобальд внимательно взглянул на Фулька из-под тяжелых светлых бровей. – Сам-то не вдохновился идеей отправиться в Святую землю?

– Немного, сэр, но не настолько, чтобы нашить крест себе на плащ. Вот мой брат Уильям горячо желал поехать, однако отец чуть ли не силой удержал его.

– А в молодости, думаю, твой отец и сам бы поехал, – фыркнул Теобальд. – Известный был задира. Никто никогда не выступал с копьем против Брюнина Фицуорина, если была хоть малейшая возможность избежать этого.

Фульк почувствовал легкий прилив гордости за отца:

– Ну, он до сих пор такой.

Юноша отпил еще вина. Оно было нежное, словно красный шелк, и напомнило ему, что Теобальд всегда отличался безупречным вкусом.

Полог шатра откинулся в сторону, и вошел брат Теобальда, Хьюберт, в сопровождении незнакомого Фульку стройного лысеющего мужчины средних лет. Последний был представлен ему как барон Робер ле Вавасур, лорд Шипли и Уоррингтона, чьи северные владения граничили с землями Теобальда. Как и все крупнейшие вассалы короны, ле Вавасур прибыл, дабы присутствовать на коронации и принести новому монарху вассальную клятву.

– Фицуорин? – Он смерил Фулька с ног до головы взглядом, в котором таилось какое-то странное, ревнивое выражение. – Ты, должно быть, один из отпрысков Брюнина?

– Сэр, вы знаете моего отца? – Фульку был неприятен этот пристальный взгляд.

На губах ле Вавасура появилась кривая улыбка.

– Волею судьбы мы с ним в свое время оказались соперниками: оба претендовали на руку и сердце твоей матери. Брюнин выиграл – что, в общем-то, неудивительно: ведь он некогда был личным оруженосцем ее отца. А это явное преимущество, так что борьба была не совсем честной.

Фульк не нашелся, что на это ответить.

Ле Вавасур презрительно скривил губу:

– А я вместо Хависы женился на Ионетте де Беркин. К несчастью, она не одарила меня выводком сыновей, как твоя мать, а родила мне лишь одну-единственную дочь. Горести и неудачи преследовали бедняжку Ионетту до самой смерти. – В голосе его звенела горечь.

– Да упокоится душа твоей супруги с миром, – перекрестившись, сказал Теобальд, рассудив, что необходимо привнести в разговор толику сострадания.

Фульк последовал его примеру, осенив себя крестом и пробормотав приличествующие случаю слова.

Ле Вавасур только хмыкнул и сложил руки на груди, всем видом своим давая понять, что он человек, с которым надо считаться.

– Да уж, хорошо бы, – грубо сказал он. – Особенно если учесть, сколько серебра я потратил на мессы на помин ее души. – После столь пренебрежительного замечания барон решил сменить тему и перешел к разговору о дочери: – Я привез с собой юную Мод. Всегда лучше делать все заблаговременно. Так что пора уже начать присматривать ей подходящую партию. Приданое за дочерью я даю хорошее. Трудно сказать, будет ли она красавицей, когда войдет в возраст, хотя от матери девчонке достались роскошные волосы. А вот характер Мод явно унаследовала от Вавасуров. – Он потер подбородок и хитро глянул на Теобальда. – И вот что я скажу тебе, лорд Уолтер: если бы ты посватался, я бы не стал возражать.

Похоже, предложение это искренне изумило Теобальда.

– Я? А сколько лет твоей дочери? Если не ошибаюсь, она ведь совсем еще ребенок, да?

– На Иванов день двенадцать исполнилось. Так что по закону Мод уже может вступать в брак, – ответил ле Вавасур, задиристо выставив вперед подбородок.

– Господи, Роб, да я ей в дедушки гожусь!

– Ну, не прибедняйся! Седых волос у тебя на голове почти нет, а я бы предпочел выдать дочь за человека, который знает жизнь и умеет сражаться и повелевать, нежели вручить ее какому-нибудь молокососу. По мне, так зрелый мужчина, обладающий опытом, гораздо лучше смазливого юнца. – Барон покосился на Фулька, не имея, впрочем, намерения оскорбить его, поскольку высказал свои воззрения вообще. И заключил, обращаясь к Уолтеру: – Наши с тобой земли граничат на севере. Это был бы взаимовыгодный союз.

– Но я не собираюсь вступать в брак, – покачал головой Теобальд.

– И напрасно. Пора подумать о потомстве. Твой братец уж точно не обеспечит вашему роду законного наследника, верно? – Он кивнул на Хьюберта и добавил: – Так что тебе надо жениться.

– Но не на двенадцатилетней девочке! – возразил ему Теобальд.

Ле Вавасур не стал настаивать.

– Как знаешь. Но если вдруг передумаешь, помни, что я всегда предпочту прочим женихам человека твоего положения и достатка. – И он плавно сменил тему, начав говорить что-то незначащее о коронации.

Фульк вежливо откланялся и отправился в поисках Жана на кухню, пробираясь среди нагромождения шатров и построек. Робер ле Вавасур ему решительно не понравился. Очень уж высокого мнения этот человек был о себе, и слишком уж безапелляционно он судил обо всех остальных.

Наконец Фицуорин отыскал друга на кухне, в компании толстой Марджори, которая громко бранилась.

– Подумать только, тысяча дополнительных чашек и две тысячи кувшинов! – возмущалась кухарка. Марджори хлопотала над тремя котлами сразу, отчего по ее разрумянившемуся лицу струился пот. – И это только начало. Да старый король в гробу бы перевернулся, увидев такое мотовство! – Она погрозила деревянным черпаком Жану, а потом – Фульку, словно в том была их вина.

Фульк огляделся. Дворцовая кухня, на его взгляд, сильно смахивала сейчас на преисподнюю. Под котлами вовсю пылал огонь, от наполненных углем топок волнами исходил дрожащий жар. Повара размешивали подливу и готовили начинку для пирогов. За горой тушек кур, уток и куропаток не видно было печь, в которой пекли хлеб для предстоящего пира. Несколько служанок ощипывали дичь и набивали перьями мешки. В углу ждала мясника туша огромного кабана. Поскольку погода стояла хорошая, то работа кипела даже на улице: на площадке перед входом в кухню слуги при свете факелов рубили мясо, что-то мешали и разделывали. Сегодня ночью никто не собирался спать, так же как и завтра утром.

– Просто Ричард знает, как важно произвести должное впечатление, – сказал Жан возмущенной женщине и показал рукой на Фулька. – Накорми человека до отвала, дай ему почувствовать собственную важность, и он захочет проявить ответную щедрость.

– Так, значит, нам должны поднять жалованье? – мрачно поинтересовалась Марджори. Потом, досадливо крякнув, кухарка смягчилась и бросила каждому из юношей по большому имбирному прянику: их на деревянном подносе лежала целая куча. – А теперь идите отсюда. – Марджори махнула рукой в сторону открытой двери. – Сегодня у меня нет времени языком чесать, а пользы от вас все равно никакой не дождешься.

– Очень жаль, мадам, что вы о нас столь нелестного мнения. Увы, мы вынуждены удалиться, – поклонился ей Жан.

Кухарка шутливо погрозила ему кулаком и не смогла сдержать улыбку, после чего вновь вернулась к скоплению котлов, кипящих на медленном огне.

– Как я рад тебя видеть! – Жан хлопнул Фулька по плечу.

– И я тебя тоже!

Фульк с удовольствием откусил солидный кусок сдобренного специями пряника и, работая челюстями, поведал приятелю о предстоящем ему посвящении в рыцари.

– Стало быть, теперь к тебе придется обращаться «сэр Фульк», – с невинной улыбкой поддразнил друга Жан.

Его самого посвятили в рыцарское достоинство еще два года назад, но в отличие от Фицуорина де Рампеню не приходилось рассчитывать на наследство, и он зарабатывал себе на жизнь, служа семейству Уолтер.

– Не думаю, что кто-нибудь удостоит меня таким обращением, – рассмеялся Фульк.

– А у тебя разве не будет оруженосца?

– Будет. Мой брат Иво. И уж он-то точно не станет говорить мне «сэр».

Выйдя из кухни, они остановились у котла с вином и водой, в который мальчишка-поваренок мисками засыпал пшеницу и ячмень. Там готовилась сладкая каша.

– А что ты будешь делать после церемонии?

– Может, для начала съезжу на турниры.

Так поступали многие молодые люди, недавно посвященные в рыцари. Те, у кого не было земли, выходили на ристалище в надежде наняться на службу или заполучить собственный феод. Те же, у кого имелись перспективы получить наследство, участвовали в турнирах, чтобы просто убить время, развеять скуку и заодно набраться боевого опыта. То была прекрасная школа, хотя и несколько опасная.

– Значит, как я понимаю, отправиться в Святую землю ты не жаждешь? – Жан показал на крест из красного льна, нашитый на его плаще в знак принятия обета последовать за королем Ричардом. – Это тебя совершенно не интересует?

– Интересует немного, но я не такой ревностный христианин, да и земли нашей семьи для меня важнее. Для тебя это не имеет такого значения, и я знаю, как у тебя начинают зудеть ноги, когда ты слишком долго остаешься на одном месте.

Жан усмехнулся, услышав из уст приятеля такую оценку, и подтвердил:

– Мне непременно надо знать, что по ту сторону холма, и не важно, трава там или пустыня.

– Обычно там – новый холм, – сказал Фульк.

По молчаливому согласию они направились в сторону од ного из трактиров, где собирались дворцовые слуги и стражники, свободные от несения караула. Друзья заняли недавно освободившийся стол и заказали кувшин меда – залить жар от пряных сладостей.

– Отец говорит, что Ричард выставит Англию на продажу, – сказал Фульк, когда они наполнили чаши. – Что теперь абсолютно все – будь то титул лорда или должность шерифа – отберут у нынешних обладателей и продадут тому, кто больше предложит.

– Похоже на правду, – кивнул Жан. – Дядю лорда Теобальда, Ранульфа, уже лишили должности шерифа Йоркского и заставили заплатить полторы тысячи фунтов штрафа за злоупотребление полномочиями.

– Злоупотребление полномочиями? – Фульк представил себе седовласого, исполненного достоинства Ранульфа. – Вот уж надуманное обвинение!

– Отчасти да. Ранульф не может быть везде одновременно, и поэтому он передал часть работы своему управляющему – того тоже оштрафовали на немалую сумму. Раздули мелкое нарушение до невозможности. – Жан потер пальцем рисунок, вырезанный на толстом днище кружки. – Вся власть Ранульфа исходила от короля Генриха, а Ричард хочет показать, кто теперь в стране хозяин. Нынче его слово – закон. Семья де Гланвиль не сильно пострадает, но им дали понять, чтобы они не слишком кичились своей властью.

– А что обо всем этом говорит лорд Теобальд?

Жан пожал плечами:

– Почти ничего. Лорд Уолтер достаточно дальновиден, чтобы понимать, когда язык лучше держать за зубами. Его брат Хьюберт квартирует в лагере Ричарда, а он сам остается в свите Иоанна – так что они, как говорится, не складывают все яйца в одну корзину. Пока Ричард не женится и не обретет наследника, Иоанн – его преемник.

Фульк криво усмехнулся. Что-то Ричард не торопится обзаводиться потомством. Новому королю уже исполнилось тридцать два. Он был помолвлен с французской принцессой Алисой дольше, чем Фульк жил на свете, и до сих пор не слышно никаких разговоров о свадьбе. А теперь он еще затеял Крестовый поход, что, как известно, отнюдь не способствует долгой жизни. Так что Иоанн и впрямь вполне может со временем оказаться на троне Англии.

– А как же принц Артур? – вспомнил он.

Жоффруа, следующий в линии наследования после Ричарда, вскоре после бесславного возвращения Иоанна из Ирландии погиб на рыцарском турнире в Париже. Но у него осталась беременная жена, которая благополучно разрешилась сыном.

Жан покачал головой:

– Артуру, герцогу Бретани, всего два года. Неужели ты думаешь, что наши лорды предпочтут Иоанну воспитанного за границей ребенка? Иоанн, при всех его недостатках, как-никак родной брат Ричарда. Тот может пугать принца, что назначит наследником Артура, однако, поверь мне, на самом деле король никогда так не поступит.

– Тогда я от души желаю Ричарду долгого и благополучного правления! – с чувством произнес Фульк. – Меня волнует, кто станет управлять землями Ричарда, пока он будет спасать Иерусалим? Кто спасет Англию от Иоанна?

– Лорд Теобальд говорит, что королеву Алиенору наверняка назначат регентшей. Хьюберт сказал ему, что Ричард не отдаст Иоанну ни толики власти, поскольку не сомневается: тот не станет печься ни о каких делах, кроме своих собственных.

– Надеюсь, что это правда. – Фульк вспомнил, как все было в Ирландии, и ужаснулся, представив себе, на что окажется способен мстительный, деспотичный Иоанн, если вдруг получит неограниченную свободу, подкрепленную к тому же внушительным денежным содержанием. Не дай бог Ричард погибнет в Крестовом походе… Фульк скривился и глотнул меда, чтобы прогнать эту мысль.

Из трактира они не спеша отправились к шатрам, где размещалась свита Фицуорина. Ни клочка зелени не было видно между многочисленными парусиновыми жилищами, принадлежащими лордам и вассалам, которые приехали в Вестминстер, дабы присутствовать на церемонии коронации и принести клятву верности новому королю.

– Твой отец станет предъявлять права на Уиттингтон? – спросил Жан, когда они подходили к шатрам Фицуоринов.

Парусина была выкрашена в их родовые цвета, а на копье, воткнутом в землю возле большего из двух шатров, трепетало красно-белое знамя.

– Это была первая его мысль, как только он услышал о смерти короля Генриха, – кивнул Фульк. – С тех пор отец копит серебро, поскольку знает не хуже остальных, что Ричарду нужны деньги для Крестового похода и что он… э-э-э… рассматривает любые предложения. – Тут лицо юноши несколько омрачилось. – Но знал бы ты, Жан, как терзает отца то, что владение, принадлежащее нам по праву и по справедливости, придется покупать, словно отрез ткани на базаре.

Их разговор был прерван жутким воплем: мимо, сжимая в руках сшитый из кожи мяч, пронеслась девчушка лет один надцати. Фульк разглядел белокурые косички и синее платьице, подол которого был подоткнут, чтобы одежда не мешала бежать. Изящные сафьяновые туфельки украшали стремительно мелькавшие ножки. Девочка весело смеялась на бегу.

– А ну отдай! – Из-за угла шатра, тяжело топая и громко вопя от негодования, выбежали три мальчика: Ален с Ричардом – младшие братья Фулька и их друг Одульф де Браси.

– Отдам, если возьмете меня играть! Почему вы меня не принимаете?

Девочка резко развернулась, сунула мяч под мышку и отбросила с лица косички. Ее плоская детская грудь тяжело вздымалась. Изящная серебряная фибула, украшавшая вырез платья, и тонкая вышивка на ткани выдавали положение незнакомки – оно было по меньшей мере не ниже, чем у Фицуоринов.

– Да потому что ты девчонка! – Голос Алена звенел от праведного гнева.

– И что из этого? Ты что же, думаешь, будто я хуже всяких тупоголовых мальчишек?

– Ничего я не думаю! А ну, отдай мячик!

Ален рванулся к девочке. Та вскрикнула и бросилась было бежать, но не успела – мальчик поставил подножку, и она упала, растянувшись на траве. Но вместо того чтобы расплакаться или закатить истерику – так поступало подавляющее большинство маленьких девочек, встречавшихся Фульку, – она крепко стиснула мяч и принялась лупить им Алена, пока тот ради собственной безопасности не отпустил забияку. Ричард и Одульф изумленно разинули рот, как две вытащенные на берег рыбы.

Растрепанная, но торжествующая, девочка кое-как поднялась на ноги, по-прежнему крепко удерживая обеими руками мяч. Большое пятно от травы безнадежно испортило ее синее платье, а одна подвязка развязалась, так что чулок на тощей левой ножке неприлично собрался складками.

– Ребята, да возьмите вы ее играть, – сквозь смех проговорил Фульк. – Она это заслужила.

Девочка метнула взгляд на юношу, явно только что его заметив. Фульк ожидал увидеть на ее личике голубые глаза, какие обыкновенно бывают у блондинок, но они оказались изумрудно-зелеными. В обрамлении тяжелых ресниц, цветом чуть темнее волос, они напоминали дорогое стекло в красивой оправе.

– Я уже и сама не хочу с ними играть, – заявила незнакомка, царственно вздернув аккуратный маленький носик, и бросила мяч раскрасневшемуся Алену, словно корку хлеба нищему. – Это ваш оруженосец? Ну и ну, никаких манер.

– Это мой брат, – с трудом подавил ухмылку Фульк.

Стоящий рядом с ним Жан не выдержал и прыснул.

Девочка с сомнением разглядывала собеседника:

– Похоже, он намного вас моложе.

– На одиннадцать лет, – пояснил Фульк, бросив предостерегающий взгляд на Алена, который, казалось, вот-вот взорвется, как бочонок с кипящей смолой. – А позвольте поинтересоваться, миледи, кто вы?

Девочка снова откинула косички за спину и устремила на юношу надменный взгляд. Учитывая, какой расхристанный был у нее вид, это выглядело трогательно.

– Я Мод ле Вавасур, – гордо заявила она. – Мой папа – важный лорд и помощник шерифа Ланкашира. Знаете его?

У Фулька от удивления расширились глаза.

– Да, я встречался с вашим батюшкой.

В глазах у Мод появилась тревога, но девочка гордо выставила вперед подбородок.

– Не может быть.

– Почему? Очень даже может. Вашего отца зовут Робер, и он носит красную котту и синие шоссы[9] с ярко-красными завязками, – ответил Фульк и мысленно добавил: «И готов предложить свою дочь в жены Теобальду Уолтеру или любому другому высокородному господину, лишь бы тот согласился заплатить брачную пошлину».

Во взгляде Фулька промелькнула искорка жалости. Да ведь эта Мод совсем еще ребенок: щуплая, с неразвитой грудью, и на уме у нее игры – вон, мячик у мальчишек отняла. Ну какая из нее жена!

– Господин ле Вавасур – друг лорда, у которого я служил оруженосцем, – продолжил Фульк, так как девочка молчала и лишь пристально смотрела на него своими удивительно ясными глазами, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Скажите, миледи, а отец знает, что вы здесь?

Мод кивнула:

– Он знает, что я ушла с бабушкой делать визиты.

– А где ваша бабушка? – Фульк оглянулся по сторонам.

– Там. – Мод показала на шатер Фицуоринов. – Бабушка разрешила мне посмотреть, как мальчики играют, а мне захотелось побегать вместе с ними.

– Понятно.

Фульк призадумался, что лучше: войти в шатер и представиться бабушке или поспешно ретироваться. Он был уверен, что его отец, Уильям и Иво постарались исчезнуть, дабы не пришлось развлекать гостью. Это было понятно по тому, что собаки не выбежали его встречать. Излюбленная мамина тактика: желая вволю посплетничать с подругами, она всегда просила мужчин забрать собак с собой – дескать, им нужно поразмяться, да и нехорошо, когда в шатре воняет псиной.

Неизвестно, что бы в конце концов решил Фульк, но тут полог тента заволновался и послышались женские голоса. У выхода прощались две дамы. Затем на улицу вышла стройная немолодая женщина, одетая в элегантное платье. Следом появилась мать Фулька.

– Ну и куда же, интересно, подевалась эта егоза? – громко спросила гостья.

Как раз в этот момент женщина заметила Мод, и тонкие черты ее лица исказил испуг.

– Пресвятая Дева Мария, чем это ты тут занималась?! – ахнула бабушка и поспешила к девочке мелкими жеманными шажками светской женщины, которая ни при каких обстоятельствах не забывает о хороших манерах. – Я же запретила тебе пачкать платье. Что скажет отец? Ты выглядишь как мальчишка-сорванец!

– Я хотела поиграть, а этот мальчик вел себя грубо и неучтиво: сказал, что не примет меня, потому что я девчонка. – Голос Мод был полон негодования. – Я ничего дурного не делала, а он вдруг ни с того ни с сего за мной погнался и сбил с ног. – Мод оглянулась в поисках обидчика, но Алена и двух других ребят уже и след простыл – при первых же признаках беды они улизнули.

– Коварство у женщин в крови, – тихонько пробормотал Жан. – Даже в таком возрасте от них уже жди беды.

– Ничего страшного, Матильда, отведи Мод в шатер, и мы быстро приведем ее в порядок, – утешила подругу Хависа. – Девочка почти не испачкалась.

– Отец хочет, чтобы Мод производила хорошее впечатление, особенно сейчас, когда он ищет для нее партию.

Крепко взяв свою подопечную за руку, словно опасаясь, что иначе та сбежит, бабушка провела ее в шатер и опустила полог.

– Бедная девчушка! – посочувствовал Мод Фульк. – Хотя, может быть, я просто излишне добросердечен. Думаю, если бы моя мать родила девочку, наша сестра была бы именно такой. – Он криво усмехнулся.

– Да уж, попадаются девчонки, которые запросто могут обвести всех вокруг пальца. Так что благодари небеса за то, что у вас в роду одни только мальчики, – философски заключил Жан.

Теобальд Уолтер не сразу понял, о чем толкует его брат.

– Что? – переспросил он.

Хьюберт страдальчески вздохнул:

– Я говорю, неплохо было бы тебе всерьез обдумать предложение ле Вавасура.

Они сидели в шатре Теобальда, пили по последнему кубку вина перед сном. Было уже поздно, хотя еще не настало время всенощной. Сегодня Хьюберт в последний раз носил официальное облачение архидьякона Йоркского. Наутро ему предстояло принять сан епископа Солсбери и надеть расшитую золотом мантию и позолоченную митру, полагающиеся ему по статусу.

– Ты что же, считаешь меня извращенцем и развратником, способным просить руки двенадцатилетней девочки?! – возмутился Теобальд. Он никак не ожидал такого от Хьюберта.

– Я толкую про ее земли! – отрезал Хьюберт. – Барон дает за дочерью такое богатое приданое, что тут любому стоит призадуматься, даже праведнику вроде тебя! Эдлингтон, Шипли, Хейзлвуд, Рэгби! Тот, кто возьмет девчонку в жены, получит целое состояние!

Теобальд разглядывал брата с изумлением, которое граничило с отвращением. Пусть Хьюберт и станет завтра епископом, но до благочестия ему очень далеко. Все вокруг прекрасно знали, что его старший брат отличается деловой хваткой и прекрасно разбирается в финансовых вопросах. Вроде бы похвальные качества, однако насколько подобное приличествует священнослужителю?

– Но Мод всего лишь двенадцать лет, – повторил Теобальд.

Хьюберт пожал плечами:

– Думай лучше о деньгах, братец! Не пойму, что тебя смущает? К тому времени, когда дочери барона исполнится, скажем, четырнадцать или пятнадцать и она станет способна плодить наследников, ты ведь еще тоже не впадешь в старческую слабость, верно?

Тут уж Теобальд не выдержал и, рубанув рукой воздух, резко ответил:

– Убирайся-ка ты лучше от греха подальше, пока я тебя не вышвырнул! – В глубине души он понимал, что Хьюберт печется об интересах семьи, что в словах его есть резон, и от этого Теобальду было не по себе.

– Я и сам как раз собирался уходить. – Хьюберт поднялся и легкой, несмотря на его внушительные габариты, походкой направился к выходу. – А ты все-таки подумай, Тео. Это прекрасная партия, да к тому же, если ты в ближайшее время не задумаешься о свадьбе, то, боюсь, не женишься уже никогда. Наверное, из нас двоих священником должен был быть ты.

– Полагаю, я для этого не достаточно алчный, – проворчал Теобальд.

Осуждающе покачав головой, но при этом мило улыбнувшись, Хьюберт откланялся.

Теобальд хмуро разглядывал полог шатра. А ведь и впрямь заманчиво получить в приданое земли ле Вавасура, которые граничат с его северными владениями. Но нужна ли ему невеста двенадцати лет? Даже пятнадцать – и то слишком мало! Фульку было пятнадцать, когда тот в качестве оруженосца отправился с ним в Ирландию. Лорд Уолтер попытался представить себе девушку такого возраста и поморщился: нет, это будет просто вопиющим бесстыдством! Теобальд вскочил с походной табуретки и бросился на свою узкую холостяцкую кровать, простыни на которой были застелены безупречно ровно, как на тюфяке в монастырской келье.

Глава 8

Золотой шелк сюрко, красовавшегося на Фульке, не шел ни в какое сравнение с одеяниями, в которые облачились для коронации епископы и видные вельможи. От ярких оттенков алой и синей материи, отделанной драгоценными камнями и вышивкой, пол аббатства сиял, как оживший витраж. Мантию архиепископа Болдуина усеивало такое количество мелких жемчужин, что удивительно было, как он еще мог идти.

Принц Иоанн был царственно великолепен в одежде из шерсти цвета полуночного неба. Небольшие драгоценные камни украшали вырез и рукава платья, а отороченный собольим мехом плащ был застегнут огромной изящной фибулой, выкованной из золота. Однако, как ни хорош был Иоанн, все взгляды, естественно, устремлялись на Ричарда. Хоть тот и был облачен в котту из грубой шерсти, все безошибочно понимали, что именно он король, и никто иной. Отсутствие украшений лишь подчеркивало его атлетическое телосложение и суровую, мужественную красоту.

С великими почестями слуги сняли с Ричарда котту, сапоги и шоссы, и он остался стоять в рубашке и коротких штанах-брэ. Шнуровку на рубашке распустили, и монаршья грудь была обнажена, являя присутствующим буйную поросль рыжих курчавых волос. Архиепископ Болдуин помазал голову, грудь и руки Ричарда священным елеем, выражая тем самым Божье соизволение на вступление его в королевский сан.

От торжественности момента, от тишины, царившей под огромным сводом церкви Короля Эдуарда, Фульк испытывал благоговейный трепет. По выражению лиц стоящих вокруг него людей он видел, что и они тоже разделяют его чувства.

После помазания Ричарда облачили в королевские одежды. Шерстяную котту сменила мантия из пурпурного шелка, а вместо пары простых шосс явилась другая, расшитая крохотными золотыми леопардами.

Ричард приблизился к алтарю и, подняв корону обеими руками, вручил ее архиепископу. Фульк обменялся взглядами с отцом. Тот насмешливо поднял бровь, видя, как Ричард сам забирает корону, вместо того чтобы ждать соизволения Болдуина. Что бы ни подумал про себя архиепископ, он сохранял невозмутимое достоинство. Болдуин спокойно принял в руки монарший венец и возложил его на чело Ричарда, тем самым утвердив нового короля в священном сане правителя Англии.

После коронации последовал роскошный пир: недаром Марджори и остальные кухарки последние три дня трудились словно каторжные. Как и до этого на церемонии в аббатстве, женщин на пиру не было, даже в качестве прислуги. Жены и дочери мужчин, присутствовавших на коронации, во главе с королевой Алиенорой собрались на свое отдельное празднество в зале Руфуса.

Памятуя о том, что наутро должно состояться его посвящение в рыцари и что придется провести бессонную ночь в часовне, Фульк пил умеренно, хотя вино было отменным и лилось в изобилии. Однако им предстояло ночное бдение, и юноши понимали, что провалиться в пьяный сон за молитвами было бы настоящим святотатством. Поэтому даже Уильяму, который больше остальных братьев был подвержен соблазну пития, и то удавалось воздерживаться.

На протяжении всего пира дворяне подходили к почетному столу, принося дары новому королю. В числе дарителей оказался и Морис Фицроджер де Поуис.

Увидев его, Уильям застыл, словно пес, готовый драться за кость.

– Как только этот наглец посмел? – прошептал он, стис нув рукоятку столового ножа.

– Тихо, – предостерегающе ответил отец. – Он вправе поднести дары новому королю, так же как и любой другой из присутствующих. Думаешь, испортив пир скандалом, мы заслужим благосклонность Ричарда?

– Но король сейчас позволит Фицроджеру заключить вассальный договор в обмен на Уиттингтон, и тогда мы своих земель уже больше не увидим! – вскипел от ярости Уильям.

– Придержи язык! – прошипел ле Брюн столь же яростно. – Сейчас не время и не место. Меня это все задевает не меньше твоего, но я же сдерживаюсь. Наутро ты станешь рыцарем. Так и веди себя как взрослый мужчина.

Уильям набычился, но бросил нож на стол, недовольно сгорбил плечи и замолчал.

Фульк наблюдал за Фицроджером. Тот поклонился и вернулся на свое место. Что бы ни сказал их враг новому правителю, он не задержался выпрашивать милостей – пожалуй, это было мудро: сейчас Ричарда Львиное Сердце со всех сторон осаждали люди, соперничающие друг с другом за внимание и благосклонность короля. Вряд ли тот запомнит одну мелкую просьбу в череде многих других.

Пока Уильям кровожадно пожирал глазами Фицроджера, взгляд Фулька переместился дальше по залу, к помосту, и остановился на принце Иоанне, который сидел на почетном месте рядом с королем. Ричард был щедр и отдал своему младшему брату в жены Изабеллу Глостерскую, тем самым обеспечив Иоанну право на богатейшие земли в Центральной Англии и на юго-западе – на границе с Уэльсом. У Иоанна были все причины выглядеть довольным, хотя каким-то образом в выражении его лица по-прежнему сквозила едва уловимая раздражительность. Правда, Изабелла славилась скандальным характером, да и красотой не отличалась: вряд ли кому понравится двойной подбородок и пушок темных волос над верхней губой. Поскольку Иоанн всегда предпочитал хрупких девушек с льняными волосами, узкими бедрами и упругими ягодицами, Фульк сомневался, что принц получит наслаждение на брачном ложе.

Тут Иоанн повернул голову и встретился взглядом с Фульком. Словно два клинка скрестились, высекая искры из обнаженной стали. Фульк помедлил, затем опустил глаза, как того требовал этикет. Но это отнюдь не было проявлением смирения. Иоанн вполголоса отпустил какое-то замечание своему соседу, и тот рассмеялся. У Фулька непроизвольно сжались кулаки, ну точь-в-точь как у Уильяма при виде Мориса Фицроджера. Он медленно разжал их и сказал себе, что Иоанн того не стоит. Однако секунду спустя неосознанно поднял руку и провел пальцем по горбинке на носу.

Мод ле Вавасур сидела рядом с бабушкой в зале Руфуса и тыкала вилкой в кусок дельфиньего мяса, лежащий на плоской тарелке. Блюдо считалось изысканным деликатесом, но Мод терпеть не могла рыбу и ненавидела вообще все дары моря без исключения. Дельфинятину окружало красивое зеленое желе, украшенное ракушками. В раковинах по-прежнему обитали моллюски, и, чтобы их вытащить, прилагались серебряные булавки. Мод с отвращением и любопытством наблюдала, как бабушка извлекла серовато-коричневое существо из его обиталища, обмакнула моллюска в чашу с острым соусом и отправила себе в рот.

Хорошенько прожевав, Матильда деликатно промокнула губы льняной салфеткой.

– Восхитительно! – произнесла она.

Мод передернуло. Девочка мечтала, чтобы уже начали наконец подавать сладкое. Она была весьма неравнодушна к фруктам в меду и к жареным пирожкам с инжиром, но когда еще до них дойдет дело: бедняжке казалось, что пир тянется уже целую вечность.

Королева Алиенора и несколько придворных дам занимали почетный стол. Там восседали: тяжеловесная Изабелла Глостерская, недавно помолвленная с принцем Иоанном; Изабелла де Клер, наполовину ирландка, невеста Уильяма Маршала, графа Пембрука; Алиса Французская, которая, как считалось, должна была вскоре выйти замуж за короля Ричарда, хотя бабушка Мод как-то и упомянула по этому поводу свиней, которым вздумалось вить гнезда на вершинах деревьев. Мод тут же живо представила себе жирного борова, который опасно раскачивается туда-сюда под порывом ветра, сидя на высоком вязе. Да уж, тогда пришлось бы осторожнее ходить под деревьями – это вам не белка или ворона. Картинка получилась настолько забавная, что Мод чуть не хихикнула, но сумела превратить смешок в кашель раньше, чем схлопотала выговор за неподобающее поведение.

Вчера Матильда строго отчитала внучку за хулиганские замашки: подумать только, она испачкала платье и отвратительно вела себя, опозорив бабушку перед леди Фицуорин и ее сыновьями.

– Ну подумай сама: как отец тебе найдет достойного мужа, если ты будешь столь непристойно себя вести? – увещевала ее бабушка. – Да если бы твоя несчастная мать сейчас увидела тебя, она бы горько разрыдалась!

Мод снова потыкала толстый кусок дельфиньего мяса на тарелке. Когда девочка вспомнила об этом, вся ее веселость мигом улетучилась. Бабушка попыталась заставить внучку почувствовать вину, и ей даже это удалось, но лишь отчасти, поскольку в душе девчушки тлели негодование и обида. Ее покойная мать вечно рыдала, абсолютно по любому поводу: то оттого, что ей нездоровилось, то потому, что жизнь бедняжки была полна невзгод и трудностей, справиться с которыми ей недоставало сил.

Кроме того, Мод была уверена: леди Фицуорин вовсе не была шокирована вчерашним происшествием и нисколько не порицала озорницу. В глазах у нее мелькали смешливые искорки, и она старательно поджимала губы, не желая показывать, что происходящее ее веселит. А увидев зеленое травяное пятно на платье, она заявила, что это вовсе не вселенская катастрофа: такое случается сплошь и рядом, когда дети играют. Правда, бабушка сказала, что леди Фицуорин говорит так просто из вежливости, но Мод-то знала правду. Несмотря на большую разницу в возрасте, она чувствовала в этой женщине родственную душу.

К сожалению, леди Фицуорин с младшими сыновьями сидела сейчас в противоположном конце зала. Конечно, Ален и Ричард Фицуорины – невоспитанные поросята, но они, по крайней мере, ровесники Мод, и их общество могло бы скрасить скуку этого бесконечного пира. И уж их мама точно не стала бы оценивать ее, словно лошадь на ярмарке, прикидывая, чистых ли она кровей. Мод слышала, как другие женщины, приехавшие с сыновьями, шепотом расспрашивают Матильду о возрасте, приданом и нраве внучки. В ответ на последний вопрос Мод показала язык, чем навлекла на себя поток упреков и угрозу быть выпоротой.

Не в первый раз уже девочка пожалела, что не родилась мужчиной. Эх, вот было бы славно! И к тому же это решило бы все проблемы. У отца бы имелся наследник. А ей не пришлось бы сидеть дома, на женской половине, под присмотром скучных нянек и тетушек. Сейчас ее бы наверняка уже отправили в качестве младшего оруженосца к кому-нибудь из лордов. Мод поболтала ногами под столом, раздраженно пиная сковывающие движения складки праздничного синего платья. Мужская одежда намного удобнее. Ей часто до смерти хотелось покрасоваться с мечом на бедре, как отец. Оружие означало силу и положение, являло таинственную сущность воина, служило выражением власти. Власти, которой у нее никогда не будет. Даже королеве Алиеноре не дозволялось присутствовать на коронации собственного сына, а затем пировать с ним. Как несправедливо!

– Сиди спокойно и не балуйся за столом! – раздраженно одернула внучку Матильда. – Почему ты не ешь?

– Так невкусно.

Бабушка подняла очи горе и недовольно сказала:

– А ты попробуй, вдруг понравится. – Забрав с тарелки Мод одну ракушку, она выудила из раковины очередного моллюска и отправила его в рот. – Видишь, как надо?

Мод скорчила рожицу и отвернулась.

– Ну что мне с тобой делать? – вздохнула бедная женщина.

Этот вопрос повторялся столь часто, что уже стал риторическим, и Мод не обратила на него никакого внимания.

– Мне надо выйти, – жалобно сказала она.

– А подождать нельзя? – прошипела Матильда. – Тебе что, два годика, что одну минуту потерпеть не можешь?

– Но это же будет гораздо дольше одной минуты, – резонно возразила Мод и поерзала на стуле, чтобы наглядно показать, насколько велика и неотложна надобность.

– Ну ладно, – сдалась бабушка, – только смотри не выставляй себя на посмешище, помни о манерах и постарайся вернуться побыстрее.

Мод вышла из-за стола чинно, как и подобает благовоспитанной молодой леди. Это было нелегко, поскольку девочке не терпелось побежать, но, как справедливо заметила бабушка, ни к чему было привлекать к себе внимание. А вот торопиться назад у Мод не было ни малейшего намерения. Можно потом сказать, что она просто-напросто заблудилась в лабиринте зданий Вестминстерского аббатства – это будет выглядеть вполне правдоподобно.

Уборную Мод нашла достаточно легко, и облегчить мочевой пузырь было делом нескольких секунд, ибо он был вовсе не так полон, как она заявляла. А потом, вместо того чтобы вернуться к бабушке, девочка направилась в Белый зал, где пировал король Ричард со своими вельможами, в числе которых был и ее отец.

Слуги сновали взад-вперед с блюдами: туда с горой дымящейся еды, обратно – с холодными объедками. Мод узнала угощение: точно такие же порции дельфинятины с гарниром из устриц и моллюсков в зеленом желе. В вечернем воздухе носился рыбный дух. Из Белого зала долетали раскаты смеха и звуки музыки. Девочка на цыпочках подошла поближе. Ей хотелось хоть одним глазком взглянуть на мужское царство, в которое ее не допускали.

Прокравшись вслед за слугой, который тащил поднос с огромной фаршированной щукой, она вошла в мир, который был удивительно знакомым, но в то же время чужим. Голоса тут звучали громче и оживленнее, однако изящество одежд и обилие оттенков, а также официальное расположение столов сильно напоминали женский зал. Король Ричард сидел в центре почетного стола, точно на таком же месте, как и королева Алиенора. Его рыжие волосы ярко пылали, и в своих церемониальных одеждах белого, пурпурного и золотого цветов он весь горел, как огонь. Придворные епископы расположились по бокам, похожие на драгоценные камни в сверкающем ожерелье. Уровнем ниже почетного стола сидели вельможи и знать, все в шелках и золоте. Если каждое из двух собраний было зеркалом другого, то, продолжая аналогию, следует отметить, что все происходящее сейчас в женском зале казалось блеклым отражением этого павлиньего многоцветия.

Мод стояла, прислонившись к боковой двери, и смотрела широко раскрытыми глазами, но все равно не могла вобрать все это пышное великолепие.

– Мне кажется, вас опять ждут неприятности, госпожа ле Вавасур, – шутливо произнес вдруг чей-то глубокий голос. – Позвольте поинтересоваться, миледи, что вы здесь делаете?

Мод подскочила и, оторвавшись от созерцания картины, которая резала глаз роскошью, уставилась на юношу – старшего брата Алена Фицуорина. Девочка знала, что его зовут Фульк, потому что бабушка и леди Хависа как раз обсуждали вчера, что ему предстоит посвящение в рыцари.

– Я пошла в туалет и потерялась, – оправдываясь, сказала она, храбро глядя снизу вверх на Фулька.

Юноша был рослый, намного выше ее отца, с копной блестящих черных волос и большими улыбающимися глазами, цвет которых трудно было определить в тусклом свете факела. Его нос был бы тонким и прямым, если бы не уродливая горбинка на переносице.

– Это ведь неправда, миледи. Вы, наверное, хотели посмотреть, что происходит в Белом зале?

Мод показалось, что ее поддразнивают, и огрызнулась:

– А если даже и так? Вам-то какое дело?

– Никакого, миледи, поскольку я ухожу нести ночное бдение, но вот другие… Вдруг они не захотят притворяться, что вас не замечают. Что сделает ваш отец, если увидит вас тут?

– Он не будет возражать.

Несмотря на столь храброе заявление, Мод в глубине души страшно перепугалась. Девочка прекрасно помнила, как было больно, когда отец однажды выпорол ее, и ей вовсе не хотелось вновь испробовать на себе родительский хлыст.

– Полагаю, вы знаете барона лучше, однако сомневаюсь, что он встретит вас улыбками и распростертыми объятиями. – Фульк взял ее за руку. – Пойдемте, госпожа ле Вавасур, позвольте мне сопроводить вас обратно в женский зал.

– Меня не нужно сопровождать! – отрезала она и стряхнула его руку. – Я и сама прекрасно найду дорогу.

– Не сомневаюсь, как не сомневаюсь и в том, что эта дорога будет очень долгой и извилистой. Леди вашего возраста и положения небезопасно бродить одной по Вестминстеру.

– Если бы я была мальчиком, вы бы так не говорили! Повезло мальчишкам!

– Ну… мальчиков… э-э-э… подстерегают иные опасности.

– Фульк? – вдруг раздался чей-то голос. – А я думал, ты собирался идти с братьями в часовню. Разве нет?

Мод подняла глаза и увидела незнакомого мужчину. Он был приблизительно такого же роста, как и Фульк, но значительно старше ее мучителя. В коротко подстриженных рыжеватых кудрях уже начинали пробиваться серебряные нити, светло-серые глаза смотрели внимательно и пронзительно.

– Собирался, милорд, но затем встретил госпожу ле Вавасур, которая пришла, чтобы краешком глаза взглянуть на пир.

Незнакомец нахмурился, отчего между его соломенными бровями залегли две глубокие складки, но, когда он заговорил, голос его был добрым:

– Дитя мое, тебе нельзя здесь находиться. Полагаю, ты пришла поговорить с отцом? – Он быстро оглядел зал.

Встревоженная Мод покачала головой.

– Нет, милорд, я только хотела взглянуть на пир, – повторила она, но на сей раз исполненным печали голосом.

Мужчина хмыкнул и поднял ей подбородок указательным пальцем, изучая лицо. Потом обратился к Фульку:

– Я отведу ее обратно к женщинам. Отправляйся на бдение, мой мальчик.

– Вы уверены, милорд? Мне и самому нетрудно это сделать.

– Уверен, – кивнул тот.

Фульк Фицуорин склонил голову – с некоторой неохотой, как показалось Мод, – и удалился.

Мимо пробежал слуга с поросенком на серебряном блюде. Мясо с хрустящей корочкой было окружено настоящим полем из зеленых листиков петрушки. В воздухе повис сочный аромат жареной свинины.

– Идемте, миледи. – Мужчина церемонно протянул ей руку.

– Но я с вами незнакома, – сказала Мод.

– Полагаю, несколько поздно сейчас беспокоиться о благопристойности, – иронично ответил он, – но я буду снисходителен. Итак, сударыня, позвольте представиться: Теобальд Уолтер, лорд Эмаундернесса. Я имею честь знать вашего батюшку.

Чуть поколебавшись, Мод положила руку ему на рукав. Лорд Уолтер был одет в котту из ярко-синей шерсти, мягкой на ощупь, словно пух. Лицо мужчины покрывали морщины и складки, как у отца, но менее грубые, и вообще, он казался более доброжелательным.

– Вы совершенно не похожи на отца, – с любопытством заметил провожатый, – разве что взгляд у вас как у него.

Мод наморщила нос:

– Люди говорят, будто я похожа на мать, но надеюсь, что на самом деле это не так. – В ее голосе вновь зазвучала непокорная нотка.

– Вы недовольны подобным сравнением?

Мод почувствовала, что он ждет ответа, и дернула плечами:

– Мама вечно сидела у себя в комнате. Даже когда она не болела, то все равно вела себя так, будто болеет. Папа страшно сердился и даже кричал на нее, но от этого становилось только хуже.

Лорд Уолтер нахмурился и ускорил шаг.

– И на вас он тоже кричит?

– Иногда. Но сейчас за мной присматривает бабушка, так что она кричит вместо него. – Мод подняла на спутника глаза, и Теобальд нахмурился и плотно стиснул зубы, так что отчетливо обозначились ямочки под скулами. – Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?

Лорд Уолтер ответил не сразу. Когда он заговорил, они уже почти дошли до женского зала.

– Потому, что полководец никогда не идет в атаку, не разведав предварительно, что его ждет, – сказал он.

Мод изумленно вытаращила глаза. Пламя догорающего факела колебалось, отчего ее спутник казался очень высоким. Искорки света играли на золотистой тесьме, которой был обшит ворот его плаща, и на дорогой золотой пряжке пояса. Лорд Теобальд походил на фигуру, сошедшую с освещенного ночным светом витража.

– Ступайте, дитя мое, – мягко сказал он, – идите в женский зал и оставайтесь там. Одному небу ведомо, что может подстерегать вас в темноте.

Мод постояла еще несколько мгновений, потом стремительно повернулась и побежала в зал, чуть не столкнувшись со слугой, который нес блюдо жареных пирожков с инжиром. Она вернулась вовремя – как раз к сладкому.

Бабушка устроила внучке страшную выволочку, но Мод не обращала внимания на ее упреки: девочка отщипывала по кусочку от хрустящего пирожка с липкой сладкой начинкой, и мысли ее были заняты лордом Теобальдом Уолтером и его странным, но неожиданно приятным обращением.

Иллюминация сотен восковых свечей преобразила темноту ночи, которую хранила часовня церкви Святого Петра. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с дневным солнечным светом, превращающим витражи в драгоценные камни, однако пламя свечей отражалось сейчас на всех поверхностях, как на залитом водой золоте. Стоящая перед главным алтарем гробница Эдуарда Исповедника невольно притягивала взгляды мастерством и великолепием работы камнерезов.

Фульк склонил голову и начал читать «Pater noster»[10]. Другие юноши тоже, преклонив колена, шептали молитвы, чтобы отогнать сон в эту ночь накануне церемонии посвящения в рыцари. Нынче здесь собралось около дюжины молодых людей, среди них были и братья Фулька. Уильям устремил сверкающий решимостью взгляд на алтарь позади гробницы и сжал на груди руки в истовой молитве. Филип, напротив, тихо шептал что-то себе под нос, меряя часовню ровными шагами.

Фульк смущенно улыбнулся. Наверное, неправильно, что сам он наблюдает сейчас за остальными: ведь ему положено общаться с Богом и молить о милости, чтобы Он помог ему стать достойным рыцарского звания. Фульк заставил себя полностью сосредоточиться, и на какое-то время ему это удалось. Когда он снова очнулся, то удивленно заметил, что среди будущих рыцарей молится также и Теобальд Уолтер. Склонив голову и прикрыв глаза, он, похоже, пребывал в состоянии столь глубокого сосредоточения, что лицо его казалось искаженным болью.

Не в обычае было произносить в часовне хоть какие-то слова, кроме молитвы, да к тому же Фульку показалось, что Теобальд явно желал остаться один. Он пришел сюда вовсе не за тем, чтобы поддержать молодых людей в их бдении, но по каким-то своим личным причинам. Рассудив так, Фульк сделал вид, что не заметил присутствия Теобальда. Юноша устремил взгляд к золотому распятию на алтаре, и мир сузился до сияющего золотого креста. Когда Фульк снова огляделся, лорда Уолтера в часовне уже не было.

Мод скривилась и взвизгнула, когда бабушка слишком сильно дернула ее за волосы.

– Да стой ты спокойно, несносный ребенок, ничего страшного не произошло, – с раздражением сказала Матильда. – Я так никогда не закончу, если ты будешь все время вертеться. – И она вновь продолжила плотно укладывать пряди в косу. – Сегодня ты должна выглядеть как можно лучше.

– Зачем? – Мод сжала кулаки, чтобы не дернуться от боли.

– Это отец тебе сам скажет. – Заплетя правую косу до конца, Матильда завязала ее серебристой лентой. – У папы есть очень важная новость, – добавила она и начала очередную пытку, теперь уже терзая волосы внучки с левой стороны.

Мод нахмурилась. Должно быть, эта новость касается ее самой, иначе почему настолько важен ее внешний вид? Или… Наверное, король подарил отцу большое поместье, и ей надо будет сидеть за почетным столом.

– Папа получил от короля земли? Или титул? – Мод попыталась посмотреть на бабушку, но ничего не вышло, поскольку та крепко держала ее волосы.

– С чего это ты взяла, девочка?

– Потому что ты меня так разодела, что теперь я похожа на марципановый торт со вчерашнего пира.

– Не говори глупости! – Матильда подтянула волосы и стала плести косу дальше, поджав губы. – Разве ты не хочешь выглядеть как прекрасная благородная леди?

Мод с трудом удержалась от резкого ответа. Ее так и подмывало сказать, что не хочет, если для этого надо так крутить и дергать волосы, что они едва не отрываются от головы.

– Отец сам тебе все расскажет, когда придет. – Бабушка вплела ленту и отступила на шаг, чтобы полюбоваться своим творением. – Пресвятая Дева! Ты так похожа на свою покойную мать, когда она была в этом возрасте. – Голос пожилой женщины вдруг задрожал, а глаза наполнились слезами.

Мод сердито нахмурилась и переступила с ноги на ногу. Вечно все твердят, что она похожа на мать, а она терпеть этого не может.

Полог шатра разошелся, впустив Робера ле Вавасура. Свежий сентябрьский ветер разметал пряди волос, которыми барон всегда так тщательно прикрывал лысеющую макушку. Глаза его светились радостью. Широко улыбнувшись, отец обнял Мод за плечи и развернул ее, придирчиво оглядывая.

– Вы превосходно нарядили ее, мадам, – сказал он теще. – Моя дочурка похожа на принцессу.

Матильда де Шоз прохладно улыбнулась:

– Мод почему-то решила, что король собирается даровать вам графский титул.

Робер откинул голову и захохотал с легкой долей горечи:

– Чтобы мне даровали титул, нужно целое состояние. Самое большее, что я могу надеяться купить, – это должность шерифа.

– И затем из доходов должным образом возместить свои траты, – вкрадчиво добавила Матильда.

Если не считать сердитого взгляда, ле Вавасур не удостоил ее ответом. По-прежнему держа Мод за плечи, он наклонился к дочке и произнес:

– Милочка, у меня для тебя хорошие новости. Вчера поздно вечером ко мне приходил просить твоей руки не кто иной, как Теобальд Уолтер, лорд Эмаундернесса, и я решил принять его предложение. Сегодня утром, в часовне, после церемонии посвящения в рыцари, вам предстоит принести друг другу клятвы и заключить помолвку. – Он одарил Мод улыбкой, которая, по его представлению, должна была ее успокоить, но девочке, наоборот, захотелось немедленно убежать подальше. – Разумеется, свадьбу мы сыграем не сейчас, а лишь когда ты немного подрастешь. Да и к тому же тебе еще многому нужно будет научиться, прежде чем ты сможешь вести хозяйство лорда Уолтера. – И ле Вавасур ободряюще ущипнул дочь за щеку.

Мод ошарашенно уставилась на отца. Она чувствовала себя беззащитным щенком, которого выволокли из угла и швырнули на растерзание стае волков.

– Что же ты, девочка, неужели не рада?

Мод безмолвно покачала головой. Она посмотрела на бабушку, но Матильда вновь приняла столь невозмутимый вид, что, казалось, это вовсе даже и не она плакала тут совсем недавно.

– Это очень хорошая партия, – горячо продолжил отец. – Его дядя – сам Ранульф де Гланвиль, а брат – епископ Солсберийский. Теобальду Уолтеру будут дарованы земли, привилегии и должность шерифа. Да еще вдобавок его земли граничат с нашими. Будет намного лучше, если наши семьи окажутся связаны браком. – Ле Вавасур нетерпеливо повернул голову Мод, заставив ее посмотреть на отца, и голос его стал суровым. – Вот что, милая, я рассчитываю, что ты ради меня постараешься. Поэтому давай сразу договоримся: не дуться и не закатывать истерик. Ты из рода Вавасуров и должна нести это имя с гордостью. Я не хочу, чтобы Теобальд Уолтер отказался от свадьбы, увидев, что ты ведешь себя как упрямый ребенок. Ты меня поняла?

– Да, папа, – прошептала Мод.

Зрачки у нее расширились так, что почти скрывали яркую изумрудно-зеленую радужку.

– Вот и хорошо, – кивнул отец, явно удовлетворенный, и откинул полог шатра. – Идем, нам нельзя опаздывать.

Мод вдруг показалось, что ноги у нее из расплавленного свинца. А вдруг она упадет? Надо ведь непременно нести бремя фамильной гордости ле Вавасуров, не спотыкаясь. Поскольку дочь не двинулась с места, отец нетерпеливо крякнул, схватил ее за руку и потащил за собой. Даже и не думая сопротивляться, онемевшая от изумления и потрясения, Мод покорно вышла за ним в яркую свежесть летнего утра.

Аббатство было не так заполнено народом, как во время коронации, но все же в нефе собралась немалая толпа желающих стать свидетелями церемонии посвящения в рыцари. Сегодня присутствовали и женщины, так что атмосфера была хоть и официальной, но все же более свободной, чем накануне.

Меч Фулька лежал на алтаре, рядом с мечами его братьев и еще девятерых молодых людей, которых королю Ричарду предстояло возвести в рыцарское звание. Узорчатый клинок Фульку подарил Теобальд Уолтер. На позолоченный пояс и ножны пошел доход от ламборнской шерсти. Накануне отец с шутливым сожалением заметил, что хотя дочерей у него нет и о приданом можно не беспокоиться, однако покупать шлемы и прочее для сыновей не менее разорительно. Разумеется, на самом деле он прекрасно понимал, что его мальчикам очень повезло: получить рыцарское звание из рук самого Ричарда Львиное Сердце, и не где-нибудь, а в Вестминстерском аббатстве – на это не жаль никаких денег.

Архиепископ Болдуин окропил оружие святой водой, прося Господа, чтобы хозяева мечей могли использовать их лишь во благо: защищать церкви, вдов и сирот, и карать тех, кто чинит зло. Королевские слуги привязали мечи на пояса юношей и вручили каждому из них пару позолоченных шпор.

Ричард, до того стоявший немного поодаль, сейчас вышел вперед. Его глаза были слегка покрасневшими после вчерашней церемонии и пира, но волосы по-прежнему горели, как золотые нити, а на челе красовалась королевская корона.

Молодые люди преклонили перед ним колени и склонили головы. Фульк, стоявший в первом ряду, уставился на сапоги монарха. Они были изящно расшиты золотом: такая отделка плохо вязалась с их огромным размером – нога у Ричарда была будь здоров.

Король достал из выстланных шерстью ножен полированный стальной меч и возложил его сначала на правое, а потом на левое плечо Фулька.

– Фульк, сын Фулька, объявляю тебя рыцарем, – провозгласил Ричард звучным баритоном и, убрав меч в ножны, повелел юноше подняться.

Стоя перед королем, Фульк приготовился к акколаде, последнему акту церемонии. Согласно традиции, это был увесистый удар по плечу, символизирующий последний удар в жизни посвящаемого, который он оставит без подобающего воину ответа. Получив его, Фульк покачнулся, поскольку Ричард не сдерживал силу, а его ярко-синие глаза светились неистовым огнем.

Пока Фульк приходил в себя, король двинулся дальше вдоль шеренги, вытаскивая меч, проговаривая слова и нанося энергичные удары. Уильям заранее широко расставил ноги, и, когда наступил его черед, он покачнулся во время акколады, но остался прочно стоять на земле. Ричард оценил его твердость одобрительным кивком и легкой улыбкой, и Уильям покраснел от удовольствия.

После церемонии и мессы вся семья бросилась обнимать и поздравлять трех старших братьев. Хависа растроганно шмыгала носом и утирала слезы платком. Иво захотел посмотреть на шпоры и меч, но ему строго-настрого запретили пачкать сталь отпечатками потных пальцев.

Ален спросил:

– А акколада – это очень больно?

– Терпимо, – сказал Фульк, – но не хотел бы я сойтись с королем в поединке.

– Да уж, едва ли возможно сражаться с Ричардом на равных, – кивнул Филип, потирая пострадавшее плечо.

– Слава Богу, этого от нас и не требуется, ибо нам предстоит сражаться с королем на одной стороне, клинок к клинку! – заявил Уильям. Его глубокие карие глаза все еще торжественно сияли.

Теобальд Уолтер тоже подошел поздравить братьев Фицуорин и через некоторое время отвел Фулька в сторону:

– Хочу попросить тебя об одолжении. – Он потер руки, явно испытывая неловкость.

– Для вас все, что угодно, – сказал Фульк звенящим от радости и воодушевления голосом.

Теобальд вымученно улыбнулся:

– Сначала послушай, о чем идет речь. Я хочу, чтобы ты выступил в роли свидетеля на моей помолвке с Мод ле Вавасур.

Фульк изумленно вытаращил глаза и беззвучно, одними губами повторил имя невесты.

– Не хочу, чтобы ты меня превратно понял, – поспешно сказал Теобальд, и краска залила его лицо и шею. – Ты небось решил, что я старый козел, которого внезапно охватила похоть к юной девушке, не вступившей еще в пору женской зрелости.

– Ну что вы, сэр. – Фульк по-прежнему смотрел на него в полном остолбенении. – Мне бы такое сроду в голову не пришло. Когда я служил вашим оруженосцем, то порой, видя, как вы сопротивляетесь всем плотским искушениям, задавался вопросом: а человек ли мой господин? За глаза мы даже называли вас монахом.

– Знаю, и меня это забавляло. Юноши часто следуют зову плоти. Спустя двадцать лет этой тяге, скажем так, сопротивляться становится легче.

Фульк потер ладонью свежевыбритый подбородок и предположил:

– Не иначе как Мод ле Вавасур владеет бескрайними земельными угодьями или обладает важными семейными связями?

Ему было крайне любопытно, что может сподвигнуть убежденного холостяка на брак с девушкой, по воз расту годящейся ему в дочери. Хотя Фульк сразу поверил Теобальду, что мотивом здесь было не вожделение, он невольно вспомнил, как вчера вечером лорд Уолтер вызвался лично отвести девочку к бабушке.

– Земли у ле Вавасуров не то чтобы бескрайние, но достаточно обширные и вдобавок граничат с моими. Словом, у нас с отцом Мод есть общие интересы.

Фульк кивнул без всякого выражения, но что-то из его мыслей, должно быть, просочилось наружу, поскольку Теобальд усмехнулся:

– Я, вообще-то, никогда не был убежденным противником брака, просто хотел найти добросердечную женщину с хорошим приданым. Мне, между прочим, уже сорок четыре года, так что пора определяться. Приданое за девушкой дают более чем достойное, родственные связи тоже хороши. Если я упущу сейчас свой шанс, ле Вавасур найдет дочери другого мужа, и еще не известно, что за человек в конце концов окажется моим новым соседом. – Уолтер посмотрел на Фулька твердым и ясным взглядом и сказал: – Поверь, я не из тех, кому нравятся незрелые фрукты. Я готов дать девчушке время стать взрослой женщиной и обращаться с ней буду хорошо. Фульк, ты видел, как ведут себя некоторые мужчины. Они гладят своих охотничьих собак и бьют жен. Эта малышка вчера вечером затронула нежные струны в моем сердце, и я хочу ее защитить. – (Фульк ничего не сказал, но ему было весьма не по себе.) – Мне важно, чтобы ты дал согласие выступить свидетелем на помолвке, не питая ни доли сомнения в моей честности. – Теобальд положил Фульку руку на плечо, чтобы придать словам весомость. – Ты только что стал рыцарем, поклялся защищать слабых и твердо стоять на защите справедливости. Я хочу, чтобы ту же принципиальность ты проявил и относительно моей помолвки.

Фульк устыдился того, что его мысли приняли такой поворот. А Теобальд-то, оказывается, видит его насквозь. Он и сам теперь не понимал, как мог усомниться в своем бывшем наставнике, человеке, чья честь и мораль всегда были безупречны.

– Сэр, я недостоин такой чести. – Фульк стиснул руку Теобальда. – Но я охотно выступлю свидетелем.

Хьюберт Уолтер, епископ Солсбери, ждал в приделе часовни вместе с Мод ле Вавасур, ее бабушкой, отцом и горсткой свидетелей. Увидев среди свидетелей улыбающегося принца Иоанна, Фульк испытал горячее желание развернуться и уйти, но Теобальд подтолкнул юношу вперед, твердо положив ладонь на его дернувшуюся спину.

– Как бы то ни было, Иоанн – мой сеньор, и я принес ему вассальную клятву в обмен на владение Эмаундернессом и моими ирландскими землями, – вполголоса произнес Теобальд. – И не пригласить его на помолвку было бы просто непочтительно.

Фульк двинулся дальше, но внутренне весь напрягся. Будь он собакой, шерсть у него на загривке встала бы дыбом.

Принц поднял глаза, когда Фульк вошел в часовню, и потемнел лицом. Но неожиданно улыбнулся, встретившись полным злобы взглядом с глазами Фицуорина.

– Да, Тео, ты постарался сделать свою помолвку благим начинанием, – протянул он. – Принц, епископ, ребенок и Парцифаль – дурачок, ставший рыцарем, – все собрались в одном святом месте.

Фульк с трудом сдержался, очень уж хотелось ему достойно ответить обидчику. Но, как верно заметил Иоанн, они собрались в святом месте и пришли, чтобы выступить свидетелями на помолвке. И начать сейчас словесную перепалку было бы верхом неприличия.

– Рад оказаться полезным, – невозмутимо ответил Фульк, – и польщен вашим сравнением, сир, ибо среди всех рыцарей короля Артура Парцифаль отличался наибольшей чистотой помыслов.

Иоанн, сощурившись, удостоил Фулька злобным взглядом и до самого конца церемонии обращал на него не больше внимания, чем на пустое место.

Епископ Хьюберт воздел руки, развел их в стороны, так что открылась роскошная вышивка ризы, и повелел Мод и Теобальду встать перед ним.

Изображая полнейшее безразличие по отношению к Иоанну, Фульк устремил неподвижный взгляд на пару, ради которой все сегодня собрались. Теобальд был высок, полон сил и крепко сложен. Мод доходила жениху до подмышки, и на фоне его рослой, мощной фигуры казалась хрупкой, словно маленькая фея. Темно-синяя шерсть праздничного платья лишь подчеркивала бледность ее маленького личика. Нежная белая кожа; светлые волосы, заплетенные в косы туго, как якорные канаты; широко раскрытые и остекленевшие от страха глаза.

Она произносила ответы слабым, но отчетливым голосом – повторяя слова, которые вкладывал ей в уста Хьюберт Уолтер, – и протягивала ручонку, чтобы Теобальд мог обхватить ее могучей дланью старого опытного бойца, когда Хьюберт оборачивал их руки столой. Теперь они были связаны почти так же тесно, как муж и жена. Этот союз можно было расторгнуть, лишь подав иск в епископальный суд.

Уолтер скрепил клятву, вручив Мод перстень с квадратным аметистом. Оттого что сговор произошел поспешно, не было времени изготовить кольца на заказ, и если на мизинце Теобальда кольцо сидело плотно, то Мод оно оказалось слишком велико.

Здесь все для нее слишком велико, думал Фульк, глядя, как девочка вместе с бабушкой покидает часовню, скромно опустив голову и разглядывая свободно висящий на пальце яркий золотой ободок.

– Поздравляю тебя, Тео! – громко сказал Иоанн, от души похлопав того по спине, и сально подмигнул. – Тебе будет приятно обучать эту малышку всяким премудростям – ты сам понимаешь каким.

– Я намереваюсь жениться на Мод лишь тогда, когда она будет к этому готова, – с натянутой улыбкой ответил Теобальд.

Принц хмыкнул:

– Порой женщины сами не знают, когда они готовы. Им надо объяснить. – Иоанн еще раз хлопнул жениха по спине и удалился.

Теобальд постоял некоторое время, сжимая и разжимая кулаки. Да и Фульк тоже не сразу сумел взять себя в руки, чтобы выйти и поздравить лорда Уолтера.

Вид у Теобальда был не столько довольный, сколько озабоченный.

– Как ты думаешь, правильно ли я поступил? – спросил он.

Фульк счел за благо промолчать, поскольку ответ его вряд ли понравился бы Теобальду.

Глава 9

Нормандия, май 1193 года

Под безупречной лазурью неба поле, где разместились ряды ярких шатров, казалось украшенным экзотическими цветами: красными, желтыми, синими, зелеными, белыми. Турниры, проходившие в начале лета, всегда привлекали толпы молодых людей, которых соблазняли дух состязания и возможность снискать славу и богатство. Поле уже кипело жизнью: участники поединков вели пробные схватки.

Вот уже четвертый сезон кряду Фульк с братьями пересекали так называемые малые моря[11], чтобы участвовать в серии турниров. К ним присоединились и Болдуин и Стивен де Ходнеты. В течение четырех месяцев молодые люди оттачивали боевые навыки, практиковались в верховой езде и упражняли свои тела, чтобы они были крепкими и стройными.

Король Ричард, возвращаясь из Крестового похода, бесследно исчез. Слухи, подогреваемые принцем Иоанном, говорили, что король мертв: скорее всего, погиб от рук разбойников. Но поскольку неопровержимых доказательств не было, никто не собирался отдавать Иоанну власть, которой он так добивался. Ясно, что долго это продолжаться не могло, и небольшие стычки уже происходили, однако ни одна сторона еще не была готова начать полноценную войну. Брюнин старался вести себя тихо и занимался своими делами, благоразумно отправив всех сыновей боеспособного возраста подальше от воинствующих фракций.

Взобравшись на лошадь и подобрав поводья, Фульк улыбнулся: пожалуй, напрасно отец считает турниры безопасным занятием. Только в этом сезоне Уильям сломал два пальца и потерял передний зуб, а Филип был вынужден пересесть на запасную лошадь, поскольку его скакун сильно захромал после очередного поединка. С другой стороны, братья Фуль ка за последнее время так упрочили свою репутацию, что о них теперь по большей части говорили с уважением, а иные – и с почтительным трепетом. Зеленых новичков предостерегали, чтобы они ни в коем случае не выступали против Фицуоринов, если не хотят потерять все до последней рубахи.

Каждый из братьев Фицуорин и примкнувших к ним де Ходнетов, надо отдать им должное, был весьма способным бойцом, однако исключительного успеха они добились благодаря умелому руководству Фулька, которому удалось сплотить одиночек, дерущихся ради собственной славы, в единый отряд. Фульк выстраивал боевой порядок так, чтобы умения каждого бойца использовались наилучшим образом. Уильям всегда сражался на переднем крае, поскольку в принципе не был способен выжидать момент и сохранять холодную голову. Болдуин де Ходнет, сильный, с широкой костью, обычно вставал рядом с ним, оставляя более легким и подвижным Стивену де Ходнету и Филипу возможность довершать атаку. Фульк же осуществлял общее руководство, бдительно следя за обстановкой в целом и оказывая помощь везде, где она требовалась.

Забросив за спину щит на длинном ремне, Фульк тронул пятками бока своего коня. Иво последовал за ним. На древке его копья развевалось знамя Фицуоринов. Иво до сих пор все еще ходил в оруженосцах, хотя его вот-вот должны были посвятить в рыцари. Он всегда ездил слева от Фулька: там он и сам был защищен, и мог при необходимости защитить старшего брата.

Вот и сейчас они вдвоем двинулись рысью, чтобы разогреть коней; остальные члены группы к ним присоединились. Уильям после ночной попойки выглядел слегка помятым.

– Ты точно сможешь драться? – уточнил Фульк.

– Что за вопрос?! – возмутился Уильям. – Разве я тебя когда-нибудь подводил на ристалище?

– Нет, но мне не хотелось бы, чтобы это произошло сегодня, поскольку мозги твои затуманены вином.

– Не читай мне нотаций. Я не оплошаю.

– Ему не вино мозги туманит, – усмехнулся Болдуин де Ходнет, показывая на красноречивое красное пятно на шее Уильяма.

Фульк постарался сохранить невозмутимый вид и вообще вести себя как строгий командир.

– Тем более нечего держать мозги в штанах, – ехидно сказал он. – Думать надо другим местом! А то тут такие красотки есть – обо всем на свете позабудешь!

– Познакомь меня хоть с одной! – загоготал Стивен.

– Да кому ты нужен без денег, – осадил его Фульк. – А чтобы заработать такие деньги, тебе надо завоевать по меньшей мере два приза. Вот что, ребята, шутки в сторону, – прибавил он. – Единственное, что у каждого из нас сейчас должно быть твердым между ног, – это круп лошади.

Замечание произвело желаемый эффект. Перебрасываясь добродушными насмешками и присвистывая, члены небольшого отряда выехали на разминку.

По ристалищу уже разъезжали пятеро фламандских рыцарей, намеренных снискать себе славу при помощи своих мощных лошадей и тяжелых доспехов. После возвращения из Крестовых походов по турнирам ездило немало подобных воинов – наемники рассчитывали отыскать себе нового хозяина из числа нормандских лордов и поступить к нему на службу.

Уильям, как обычно, порывался сразу вступить в бой, но Фульк хоть и разрешил брату выкрикнуть вызов, однако предостерег:

– Они сильнее нас, да и снаряжение у них более тяжелое. Смотри не бросайся со всей силы, а то мне придется потом тебя выкупать. Провоцируй удары, завлекай фламандцев, пока они не устанут.

Уильям натянул поводья.

– Я и сам прекрасно знаю, что делать, нечего тут меня поучать.

Фульк постарался не лезть в бутылку.

– Иди, – коротко сказал он. – И поступай как знаешь.

Уильям пришпорил коня. Фульк отправил Болдуина вслед за ним и поскакал на правый фланг, прихватив с собой Иво. Филип и Стивен направились налево.

Пятеро фламандцев выстроились в боевой порядок, стремя к стремени, и сомкнули копья. Фульк не спеша сдвинул щит на левое плечо и продел руку через короткие ремни. Огонек, его конь, пошел боком. Этому рыжему жеребцу явно не терпелось ринуться в бой.

– Тихо, – пробормотал Фульк, – тихо.

Предводитель фламандцев выкрикнул боевой клич. Поскольку мощный шлем полностью закрывал его лицо, клич этот прозвучал неразборчиво. Остальные фламандцы пришпорили коней, и Уильям, выкрикивая ответ, вылетел вперед, словно болт из арбалета.

– Фицуорин!

Из-под копыт жеребцов летели комья, и сама земля дрожала под мощью атаки. Выждав момент, Фульк повторил клич брата и поскакал вперед.

Поединок оказался ожесточенным и непростым, но не тяжелее, чем ожидал того Фульк. Уильям увлек фламандца далеко на правый край поля и резко вонзил тупой конец меча между модным сюрко противника и его кольчужным хауберком. Это был коронный номер Уильяма, прием, который он отработал до совершенства, и несчастный фламандец оказался ловко выброшен из седла. Уильям не мог удержать веса противника, и ему пришлось бросить копье, но поскольку для ближнего боя оно все равно не годилось, это не имело значения. Когда наемник, крякнув, ударился оземь, Уильям рассмеялся и достал меч.

У фламандских рыцарей было два бесспорных преимущества: вес и мощь. Однако при этом они сильно проигрывали в скорости и маневренности. Когда упавший воин повернулся, чтобы разобраться с Уильямом, было уже поздно. Фламандец только-только успел стукнуть мечом по щиту, как ему уткнулось под ребра тупое копье другого рыцаря, щеголявшего коротко подстриженной каштановой бородой. Это был не кто иной, как Филип Фицуорин.

– Твоя жизнь в моих руках, сдавайся! – возбужденно заявил он и едва успел нырнуть, уклоняясь от удара палицы, и отъехать на безопасное расстояние.

Поскольку жертва его решила пренебречь правилами боя и продолжить биться, Филип вынужден был повторить сей маневр. Однако больше пригибаться и отступать ему не пришлось, так как Фульк аккуратно выбил третьего противника из седла и забрал его палицу.

Дальнейшая битва была уже чистым удовольствием. Фульк отступил назад и дал братьям порезвиться, пока фламандцы не сдались все по очереди: кто внешне спокойно, а кто с видимой неохотой.

В приподнятом состоянии духа Фульк с товарищами вернулись в лагерь, обсуждая по дороге каждый удар, нанесенный ими и наемниками. Уильям был страшно доволен собой, и Фульк не мешал ему болтать, понимая, что брату необходимо снять напряжение. Тем более что тот сегодня не просто хорошо себя показал, но работал на общее дело, а не тянул по всегдашней привычке одеяло на себя.

Уильям с горящими глазами подъехал к Фульку и заявил:

– Я же говорил, что не подведу тебя, и не подвел!

– Ты молодец, – великодушно признал Фульк. – В следующий раз тактику боя будешь выбирать сам, чтобы набраться опыта.

Заметив, что довольное выражение на лице Уильяма сменилось тревожным, Фульк улыбнулся. Он давно подозревал: безрассудство брата объяснялось отчасти тем, что он знал: его импульсивность будет уравновешена поведением других, более серьезных соратников. Но отвечать за все самому – это уже совсем другое дело.

Спешившись у коновязи, Фульк передал Огонька Иво и направился к шатру.

– Милорд, я предскажу вам судьбу всего за одно пенни.

Дорогу Фульку заступила смуглая фигура с черной бородой. Незнакомец был причудливо одет в свободную котту и еще более свободные, мешковатые шоссы. За поясом у него виднелся кривой нож, а вышитый плащ был завязан на плечах золотым шнурком. На голове вместо шляпы – тюрбан из ярко-красного шелка.

– Я не нуждаюсь в прорицателях, – неприветливо ответил Фульк и попытался отодвинуть незнакомца в сторону. – Я сам высекаю линии своей судьбы.

Он уже привык, что к нему постоянно пристают всевозможные торговцы, врачеватели и шлюхи, решившие подзаработать на рыцарях, которые приезжают на турниры.

– Не сомневаюсь, сэр, но не прогоняйте меня столь поспешно. Я могу весьма и весьма вам пригодиться.

– Правда? – скептически поднял бровь Фульк. – И сколько же ты хочешь за свои услуги?

– Я всего лишь прошу уделить мне немного вашего драгоценного времени. Ну и буду рад, если меня угостят обедом.

Фульк внимательно посмотрел на наглеца, испытывая желание прогнать того подальше, но внезапно испытал странное ощущение: этот человек показался ему смутно знакомым.

– Тогда расскажи мне что-нибудь, – предложил Фицуорин прорицателю. – Покажи, на что ты способен.

Незнакомец потеребил черную бороду узкой смуглой ладонью. На пальце сверкнуло золотое кольцо – судя по всему, ремесло владельца, при всех его превратностях, приносило неплохой доход.

– Этот шрам у вас на переносице был получен в драке с принцем Англии Иоанном во время игры в шахматы.

Фульк скептически хмыкнул и высокомерно сказал:

– Ну, положим, история эта известна многим.

– Тогда стоял промозглый декабрьский вечер, и шел мокрый снег. Вы отправились на дворцовую кухню и ели там на ужин жареного кабана. И не один, а в обществе достойнейшего молодого человека – Жана де Рампеня, оруженосца сэра Теобальда Уолтера.

Фульк прищурился.

– Но откуда?.. Ах ты, бродяга! – завопил он, бросаясь на «прорицателя» и яростно стискивая того в объятиях. – Ну и ну! А ведь тебе сперва удалось меня обмануть!

– Лишь совсем ненадолго, – сверкнул белыми зубами Жан. – А я-то надеялся, что ты не раскусишь меня до самого утра!

Фульк отстранил друга и оглядел его с ног до головы. Жан сильно похудел, и тонкие черты его лица скрывали густая черная борода и усы.

– Так бы оно и случилось, не упомяни ты собственное имя! Что ты здесь делаешь? И к чему такой маскарад? Нет, не отвечай, сначала садись и выпей вина! – И Фульк указал на деревянные табуретки, расставленные вокруг весело горевшего очага. – Я не нуждаюсь в предсказаниях, но в качестве платы за обед ты вполне можешь спеть. Погоди, только сброшу с себя этот тяжеленный хауберк. Хватит с меня, больше никаких поединков в такую жару, подождем, пока станет попрохладнее.

– Да разве это жара? Ты бы так не говорил, если бы тебе пришлось, облачившись в кольчугу, сражаться с мусульманами где-нибудь по дороге в Арсуф, – заявил Жан.

– Полагаю, ты прав, – усмехнувшись, согласился Фульк. – И видит Бог, я рад, что не отправился с вами в поход.

Жан поздоровался с братьями Фулька и с де Ходнетами, которые тоже вернулись в лагерь и сняли доспехи. Скептическое любопытство, которое они испытали при виде чернобородого прорицателя, быстро сменилось восторгом, как только все поняли, что за гость к ним пожаловал.

Уильям хотел знать о Крестовом походе абсолютно все: о каждом ударе и маневре, о каждой минуте героических испытаний, выпавших на долю его участников.

– Это тебе не игра вроде вашего турнира, – сказал Жан, презрительно махнув в сторону лежащего позади ристалища. – Когда я отправился в поход, то был совсем еще мальчишкой, ну как ты сейчас, и мне все казалось игрой. А потом я видел, как при осаде Акры умирал от дизентерии Ранульф де Гланвиль. Мне раньше не приходилось наблюдать, как живая плоть тает до костей – столь быстро и отвратительно. Этот человек так высоко ценил свое достоинство, а умер, увы, совершенно неблагородно.

Жан обхватил руками рог с вином, который ему сунули, и прижал его к груди, словно ища поддержки.

– Я видел, как наши солдаты казнили три тысячи заложников, когда Саладин нарушил клятву. Три тысячи!

Он поочередно оглядел сидевших кружком слушателей, на протяжении нескольких тяжелых секунд посмотрев каждому из них в глаза, и только потом продолжил:

– Можете себе представить, как выглядит и как пахнет такая бойня на нестерпимой жаре.

Наступила неловкая тишина, никто не знал, что отвечать, и всем было не по себе от страшных картин, которые обрушил на них Жан.

– Может быть, когда-нибудь я напишу боевые песни, дабы почтить память мертвых: не только наших, но и тех, – вздохнув, сказал Жан. – Я буду петь хвалу Ричарду Львиное Сердце как величайшему военачальнику со времен Александра Македонского. Я расскажу людям о славе и героизме, чтобы кровь потекла в жилах быстрее и глаза наполнились слезами, но это будет потом. Сейчас я просто не выдержу.

Фульк подлил Жану вина. Молодой человек выпил, и губы его скривила невеселая улыбка.

– Господи, друзья, простите меня. Никто не виноват в моих страданиях; в конце концов, это ведь мне самому не терпелось отправиться с королем Ричардом в поход, а вы деликатно стараетесь не напоминать мне сие обстоятельство.

Фульк в ответ пожал плечами и дипломатично заметил:

– Но зато теперь ты набрался мудрости и опыта. Я понимаю, Жан, тебе тяжело вспоминать, но, может быть, ты все-таки расскажешь нам, что делаешь здесь, переодетый заморским предсказателем?

– Выполняю поручение Хьюберта Уолтера. Я сейчас иду к нему с сообщением от двора германского императора. Что до переодевания… – Жан расправил свою безразмерную котту. – Есть в Англии… э-э-э… представители определенных группировок, которые руку себе отрежут, только бы перехватить переписку Ричарда с лордом Хьюбертом. А за фигляром, который промышляет предсказаниями на турнирах, следить не будут.

– Допустим. Но ты выглядишь таким чужаком, что любой здешний барон немедленно бросит тебя в тюрьму, а то и казнит как еретика, – с сомнением произнес Фульк.

Жан довольно ухмыльнулся:

– Ну да, признаю, я немного перестарался с костюмом, но это ради тебя. Обычно я путешествую, переодевшись угольщиком или крестьянином. – Де Рампень размотал тюрбан, взъерошил примятые волосы и с наслаждением почесал голову. – Я слышал об этом турнире и подумал, что мой друг Фицуорин вполне может сюда приехать. Кажется, мне повезло. – Он оглядел присутствующих. – Если кто-нибудь из вас выразит желание сопровождать меня, я возражать не стану: вооруженный эскорт на заключительном этапе путешествия уж точно не помешает.

– С превеликим удовольствием, – ответил Фульк и скосил глаза на брата. – Уилл, помнишь, я говорил, что дам тебе возможность покомандовать? Вот как раз удобный случай, пока я буду сопровождать Жана в Англию.

Уильям открыл было рот, чтобы запротестовать, но передумал. Ехать в качестве сопровождающего – такая тоска по сравнению с той жизнью, что кипит на турнирах, да и к тому же сколько можно уже находиться у Фулька в подчинении. Нет, определенно не стоит упускать шанс наконец-то обрести самостоятельность!

Фульк повернулся к Жану:

– Прямо сейчас отправимся или подождем до завтра?

– Чем скорее, тем лучше.

Фульк поднялся.

– Тогда надеваю свой панцирь обратно, – обреченно сказал он. – Можешь взять мой запасной гамбезон.

Он жестом велел Стивену собираться и приказал Иво готовить лошадей.

Жан пошел в шатер вслед за Фульком:

– Ты не хочешь спросить, в чем заключается моя миссия?

– Это не мое дело.

Фульк порылся в сундуке и достал толстый стеганый гамбезон. Поскольку его носили под смазанным жиром хауберком, небеленый лен прочертили черные полосы. Под рукавом имелась прореха, через которую проглядывала шерстяная набивка, но в целом гамбезон был во вполне пригодном состоянии.

– И твое тоже, коли ты согласился оказать мне услугу. – Жан взял гамбезон и с помощью Фулька кое-как в него влез. – Условия освобождения короля полностью согласованы, и, хотя он еще не вышел на свободу, момент уже близок. Канцлер Лоншан выслал меня вперед с этим известием. И скоро новость сия будет известна всем. У Филиппа Французского есть шпионы при германском дворе. Узнав, что Ричарда должны отпустить на свободу, он не мешкая оповестит Иоанна, и они вдвоем попытаются этого не допустить. Надо, чтобы весть сперва достигла ушей Хьюберта Уолтера, дабы тот смог сыграть на опережение.

– Из всего, что ты сказал, я могу сделать вывод, что сейчас Хьюберт Уолтер не просто епископ Солсберийский, – усмехнулся Фульк.

– Ричард наделил этого человека полномочиями юстициария и поручил ему охранять королевство и собирать выкуп. – Жан подергал гамбезон, чтобы тот сел поудобнее, взял из рук Фулька запасной пояс и охотничий нож в ножнах. – И еще. Ричард обещал поспособствовать тому, чтобы Хьюберт стал архиепископом Кентерберийским. – (Пораженный, Фульк негромко присвистнул.) – После смерти Ранульфа де Гланвиля и архиепископа Болдуина именно Хьюберт вдохновлял войска при Акре. Он был с Ричардом на протяжении всего пути и ни разу не дрогнул.

– Странно, что Хьюберт Уолтер так преданно служит Ричарду, тогда как его брат Теобальд хранит верность Иоанну, – заметил Фульк, надевая кольчугу.

– А что ему еще остается делать? Теобальд Уолтер обязан Иоанну своими ирландскими землями и от имени принца выступает хранителем Ланкастерского замка. Если он человек Иоанна, это еще не означает, что он его ставленник, – возразил Жан.

Нахмурившись, Фульк попрыгал, чтобы кольчуга ровно легла на тело, пока край ее не коснулся коленей.

– Согласен, – кивнул он. – И поэтому понять Теобальда еще сложнее.

Быстрыми резкими движениями, выдававшими его недовольство, юноша облачился в сюрко и подвязал пояс.

– Сэр Теобальд принес клятву, и он человек чести, – подняв указательный палец, сказал Жан. – У Ричарда нет детей. Скорее всего, следующим королем станет его брат, и тогда нам всем придется приносить ему клятву. Думаю, что лорд Уолтер и это обстоятельство также принимает во внимание. Согласись, что кусать руку, которая тебя кормит, неразумно.

– Значит, я неразумный человек, – коротко бросил Фульк и, пристегнув к бедру меч, стремительно вышел на улицу, на палящую летнюю жару.

Глава 10

Ланкастерский замок, лето 1193 года

Гребень из слоновой кости и зеркало были покрыты тонкой резьбой в виде узора из листьев аканта. Зеркало, помещавшееся в грациозном футляре с откидной крышкой, было предметом настолько редким, что Мод видела его впервые, хотя и слышала песни трубадуров о прекрасных дамах, любующихся собой в будуарах.

Мод разглядывала себя в зеркале, и ей доставало тщеславия признать, насколько хороши ее густые белокурые, с серебряным отливом волосы и ясные изумрудно-зеленые глаза. Однако, будучи девушкой здравомыслящей, она прекрасно понимала, что в сложившейся ситуации особых поводов для радости у нее нет.

Сегодня был день ее свадьбы, и зеркало с гребнем она получила в подарок от почетного гостя, принца Иоанна. Мод знала, что он прибыл сюда не просто ради удовольствия отпраздновать бракосочетание одного из своих вассалов. Учитывая, что в последнее время упорно циркулировали слухи о скором возвращении короля Ричарда, принц хотел окружить себя преданными людьми вроде Теобальда Уолтера.

Иоанн приехал вчера поздно вечером. Мод уже легла, и подарок принесли к ней в спальню сегодня утром, вместе с остальными свадебными подарками. Там были фибула для плаща и покрывало из легчайшего аквамаринового шелка, обшитое по краю золотой нитью, – от Теобальда, а от отца – пояс, расшитый мелким жемчугом и на концах отделанный чистым золотом. Сами мужчины, как и предписывала традиция, не появились; они находились в другой комнате башни, готовясь к свадьбе.

Мод аккуратно убрала зеркало в футляр и положила его на сундук. Рука девушки дрожала, а на сердце было тревожно. Она чувствовала, что еще не готова стать женой, но больше откладывать отец не позволил.

– Первые крови у тебя начались уже больше года назад, – бесцеремонно заявил он дочери, сообщив, что дата свадьбы назначена на лето и приурочена к празднику святого Иоанна. – Теобальд Уолтер говорил, что хочет подождать, пока ты подрастешь и сможешь рожать, и сейчас ты уже в подходящем возрасте.

Сегодня Мод предстояло выйти замуж за человека, который был в три раза ее старше. Правда, лорд Уолтер ей нравился: он гораздо добрее отца и наверняка станет о ней заботиться, но… Мод с ужасом представляла, что всего каких-нибудь девять месяцев спустя она может стать матерью. Отец, во всяком случае, очень рассчитывает, что так оно и будет. Спустя девять месяцев она может умереть. От этой мысли бедняжку трясло с ног до головы, она чувствовала себя словно загнанный зверь, но пути назад не было. И приходилось держать себя в руках: не хватало еще демонстрировать беспокойство собравшимся в комнате гостьям.

Подскочила бабушка, разгладила складки на шелковом зеленом платье Мод, приколола на место непослушную прядку волос, поправила свадебный венок из шиповника и пахнущих мускусом лилий, переплетенных зеленью с серебряной проволокой. Мод вонзила ногти в ладони, чувствуя, что вот-вот закричит от ужаса.

– Матильда, оставь девочку в покое, – сказала Хависа Фицуорин, отделившись от остальных женщин. – Неужели ты не видишь, она вся как натянутая струна? – Матильда де Шоз набрала воздуху, чтобы ответить, но Хависа опередила ее: – Ты и так уже сотворила чудо. Невеста выглядит настолько совершенной, что добавить просто нечего… разве что ей не помешало бы немного румянца на лице. – Хависа подняла со скамьи легкий плащ Мод. – Идем, дитя мое, подышишь свежим воздухом. Это будет для тебя намного полезнее, чем натирать щеки румянами.

– Но ведь мужчины придут с минуты на минуту! – возмутилась Матильда.

Хависа бросила взгляд в открытое окно во двор.

– Пока еще не видно, – рассудительно сказала она. – Ты же не хочешь, чтобы девочка упала в обморок во время венчания?

И, не давая Матильде времени ответить, Хависа быстро утащила Мод из комнаты и повела ее вниз по винтовой лестнице. Позади слышались звуки, напоминающие шум растревоженного курятника, но быстро затихающие по мере того, как женщины спускались.

– Помню, как в день своей свадьбы я чуть с ума не сошла от мудрых советов, которые мне все наперебой давали, – сочувственно сказала Хависа. – У меня плохо лежали волосы под покрывалом, и, если послушать остальных женщин, это был конец света, – улыбнулась она. – Боже, как они вокруг меня тогда суетились! Но я все их замечания пропускала мимо ушей, поскольку знала: даже если я приду к алтарю босая, в одной сорочке и с жутко всклокоченными волосами, Брюнин все равно возьмет меня в жены.

Они вышли из башни и очутились в лучах упоительного солнечного света. Трава между служебными постройками была зеленая, как изумруд, и в воздухе носился запах жареного мяса: вовсю шли приготовления к свадебному пиру. Живот у Мод сводило – от голода и от страха.

– Я знаю, ты не сама выбрала в мужья Теобальда Уолтера, – сказала Хависа, – но, поверь, он достойный и благородный человек и не станет тебя обижать.

Мод судорожно сжала губы, но заставила себя ответить:

– Я знаю, миледи.

– Однако сейчас тебе от этого не легче. – Понимающе кивнув, Хависа повела девушку в сень маленького садика, безмятежно устроившегося под стеной замка.

– А как было?.. Как все было в вашу первую брачную ночь? – решилась спросить Мод, когда Хависа открыла калитку из дубовых дощечек, за которой посреди жары позднего утра уже источали аромат клумбы с цветами и травами.

– Боюсь, мой опыт тебе нисколько не поможет, – вздохнула Хависа, пропустила девушку вперед, вошла сама и закрыла за ними калитку. – Да, Брюнина выбрал мне отец, но я и сама отчаянно хотела стать его женой, и к тому же мы были почти одного возраста. – Она внимательно посмотрела на Мод. – А что, бабушка ничего тебе не рассказывала?

Мод покачала головой:

– Только предупредила, что я должна покорно принимать все, что будет делать муж, и исполнять свой долг. – Ее лицо вспыхнуло пунцовым цветом. – Я знаю, в чем состоит мой долг, миледи, я не настолько невежественна.

– Но достаточно, чтобы бояться, – проницательно заметила Хависа и пошла между клумбами и бордюрами, ведя за собой Мод. – Ты спрашиваешь о моей первой брачной ночи. Я бы солгала, сказав, что ничего неприятного тогда не было, но последующее удовольствие с лихвой возместило все неудобства. – Она легонько стиснула девушке плечо. – Теобальд Уолтер не зеленый юнец, чтобы причинить тебе боль неуклюжестью или беспечностью. Может быть, этот союз и не станет браком по любви, но обещаю, что к тебе будут относиться бережно. Лорд Уолтер заботится о тех, кто принадлежит ему. Мой старший сын несколько лет служил при нем оруженосцем и не мог бы пожелать себе лучшего наставника.

У Мод слегка отлегло от сердца. Ей очень хотелось верить, что все будет хорошо, что ее замужняя жизнь окажется лучше прежней, проходившей в строгости отцовского дома. Но кто знает, как оно все сложится. И разумеется, девушку немало пугала также и первая брачная ночь.

Процедура венчания оказалась намного более длительной, чем церемония заключения помолвки. В маленькой, но очень красивой часовне замка Теобальд поклялся вверить свою жизнь Мод, а она поклялась вверить ему свою. Он надел ей на безымянный палец золотое кольцо с рубином в знак верности – на сей раз оно прекрасно подходило ей по размеру. Мод глядела на красный, как кровь, камень с какой-то непонятной отстраненностью, словно наблюдала за собой со стороны. Она произносила слова клятвы, протягивала руку за кольцом, но происходящее почему-то казалось ей совершенно нереальным.

Священник долго что-то говорил на латыни. В нужных местах Мод преклоняла колена и снова вставала, бормотала ответы, открывала рот, чтобы ей положили туда облатку, глотала красное вино, символизирующее кровь Христову, и… совсем ничего не чувствовала. Внезапно откуда-то сзади, с того места, где стоял принц Иоанн, донеслись нарочито усталые вздохи и шуршание. Иоанн был известен своим невниманием к религиозным обрядам. Говорили, что, выбирая себе капелланов, он руководствовался лишь одним-единственным соображением: как быстро они могли отслужить мессу.

Священник, который умел понимать намеки, спешно прогнал остаток церемонии до конца и в заключение благословил Мод и Теобальда. Гости столпились вокруг новобрачных с поздравлениями. Мод обнимали люди, которых она едва знала, к ней прижимались мягкие щеки женщин и жесткая щетина мужских усов и бород. А потом вдруг она почувствовала более интимное прикосновение на талии, и пелену ее оцепенения прорвал взгляд горящих глаз.

– Теобальд явно не прогадал, выбрав тебя в невесты, – сказал Иоанн. – На помолвке ты была маленьким бледным бутоном, а сейчас словно раскрывшийся цветок. – Ухмылка обнажила его ровные белые зубы. – И привилегия отпить из него нектар принадлежит мне.

До этого гости целовали ее в щеку. Даже те двое, что потянулись к губам, лишь невинно прикоснулись к ним. Иоанн притянул невесту к себе, как не делал еще ни один мужчина, и приблизил свой рот к ее губам, усилием заставив их раскрыться. Его быстрый язык ловко скользнул внутрь.

Глаза Мод расширились от ужаса, и она забилась в объятиях Иоанна, как дикая кошка. Зубы девушки сжались, и если бы принц моментально не убрал язык, ему бы наверняка пришлось об этом пожалеть.

Тяжело дыша от ярости и отвращения, она гневно посмотрела на Иоанна, но тот лишь улыбнулся и промокнул влажные губы рукой.

– Со временем ты научишься понимать, откуда приходит наслаждение, – тихо произнес он. – Жаль только, что я не смогу тебя этому научить. Боюсь, твоя невинность будет впустую потрачена на Теобальда.

Первым порывом Мод было пнуть его в пах и убежать, но обстоятельства вынуждали бедняжку сохранять самообладание. Ее слегка замутило, и она подумала, что Иоанну послужило бы хорошим уроком, если бы ее стошнило на его изящные, расшитые золотом сапоги.

– Ваше высочество, позвольте мне поздравить невесту.

Хависа Фицуорин присела, сделав глубокий книксен, и сквозь ресницы бросила на Иоанна обольстительный взгляд, давая понять, что не только юным девушкам, но и женщинам постарше тоже присуще свое очарование.

Губы Иоанна изогнулись в довольной улыбке.

– Разумеется, леди… э-э?..

– Фицуорин, – любезно подсказала Хависа. – Мой старший сын получал воспитание в доме лорда Уолтера – и некоторое время в вашем.

Улыбка Иоанна поблекла, но Хависа уже повернулась к Мод и, покровительственно взяв ее за плечи, повела к Теобальду.

– Вот сука! – пробормотал Иоанн.

Мод с благодарностью оперлась на крепкую руку леди Фицуорин:

– Спасибо, миледи.

– Не за что, – ответила довольная Хависа.

– Он засунул язык мне в рот, – передернувшись, сказала Мод.

Ее спутница издала негромкое восклицание, в котором звучали сочувствие и гнев. И с жаром воскликнула:

– Надо было его откусить!

– Я хотела, но он слишком быстро убрал язык.

Мод встревоженно посмотрела на Теобальда, к которому они приближались, и уточнила:

– А… все мужчины так делают?

– Не так, как Иоанн, – дипломатично ответила Хависа. – И не волнуйся, твой муж не распутник и не грубиян.

Мод сглотнула. Бедняжку все еще мутило, но ей удалось выдавить из себя слабую улыбку, предназначенную Теобальду. Когда он улыбнулся в ответ и наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, она держала их закрытыми и лишь слегка вздрогнула.

Гонец прибыл поздно вечером, как раз когда новобрачных вот-вот должны были препроводить из зала в спальню. Женщины собрались вокруг Мод, а мужчины окружили Теобальда. Грубые шуточки и советы слетали с развязавшихся от вина языков, по большей части – с мужских.

– Не обращай внимания, – сказала Хависа на ухо Мод. – Это просто пьяные идиоты, и они скоро уйдут.

– Но только после того, как я предстану перед ними обнаженной, – прошептала Мод.

Согласно церемонии, ее и Теобальда должны были раздеть, чтобы все могли убедиться, что ни у жениха, ни у невесты нет никаких физических изъянов – причин отказаться от брака. От мысли о том, что придется стоять голой и беззащитной под хищным взглядом принца Иоанна, бедняжку бросало в дрожь.

– Мы с твоей бабушкой позаботимся, чтобы эта часть церемонии прошла как можно быстрее, – легонько похлопала ее по плечу Хависа. – Да и Теобальд, я думаю, тоже. Он не любит публичности.

Ага, в отличие от принца Иоанна, который наверняка станет глазеть на нее с удовольствием. Мод неохотно двинулась к винтовой лестнице. И только она поставила ногу на первую ступеньку, как в зал вошел гонец в сопровождении одного из оруженосцев Иоанна. Сапоги и край плаща у путника были припорошены пылью, а под глазами от усталости залегли черные тени.

Мужчины разом остановились и примолкли. Теобальд выбрался из круга гостей и подозвал гонца. Наверняка весть, которую он привез, очень важна, раз ее доставили в ночное время, причем человек этот явно скакал до Ланкастера во весь опор.

– У меня письмо для принца Иоанна. – Гонец преклонил колено у ног Теобальда – не столько с почтением, сколько от изнеможения.

Нахмурившись, Иоанн протянул руку к запечатанному пакету, который гонец вытащил из сумки.

– Нет, останься, – приказал он Теобальду, когда тот собрался уйти. – Ты можешь мне понадобиться.

– Сир. – Теобальд склонил голову и дал женщинам знак идти в спальню новобрачных.

Причесав волосы, так что они начали сиять, как серебряное зеркало, обернув вокруг обнаженного тела теплый, подбитый мехом плащ, Мод ждала мужа и следила, как на острие подсвечника догорает свеча. Она больше не боялась. Девушка ощущала лишь какое-то странное оцепенение, что отчасти объяснялось тем, что леди Фицуорин щедро напоила ее вином с пряностями. Веки Мод были тяжелыми, она отчаянно сопротивлялась сну. Подавив зевок, девушка глянула через плечо на просторную кровать. Покрывало было откинуто, призывно демонстрируя хрустящую льняную простыню. Если бы только можно было сейчас лечь и заснуть… Но никто ей этого не позволит.

Звук мужских голосов, эхом отдававшийся по лестнице, вывел Мод из оцепенения, пронзив ее сердце стремительной и острой стрелой беспокойства. Приглашенные женщины, которые все это время праздно болтали и ели пирожки с инжиром, отряхнули с платьев крошки, допили из бокалов вино и с готовностью встали.

Все еще полностью одетого, жениха ввели в комнату. Мод с облегчением увидела, что принца Иоанна и рыцарей из его свиты здесь нет. Лицо Теобальда посерело от усталости, и морщинки, разбегавшиеся от уголков глаз, уже не освещала улыбка. Его спутники тоже попритихли, хотя это и не остановило шутника Уильяма Райнфреда, который ткнул жениха локтем и предложил пятьсот марок серебром, чтобы занять его место.

– Я не соглашусь даже за все богатства Англии, – сказал Теобальд и нежно посмотрел на Мод.

Мужчины начали снимать с него одежды.

– Эх, Райнфред, жаль, что ты не пришел ко мне с таким предложением раньше, – засмеялся отец Мод. – За столь внушительную сумму я бы охотно отдал тебе дочь!

А ведь и впрямь отдал бы, подумала Мод. Она почувствовала, что взгляды всех мужчин устремлены на нее: ни дать ни взять торговцы лошадьми, оценивающие на базаре стать молодой породистой кобылы. Похотливое любопытство, зажегшееся в их глазах, когда женщины расстегнули тяжелый плащ и подняли его с плеч девушки, наполнило сердце бедняжки стыдом и страхом. Она не могла спрятаться даже за покровом своих волос: бабушка собрала их и подняла, желая продемонстрировать, что под тяжелой шелковой копной не скрывается никакого изъяна.

– Видите, – гордо сказал отец, – ни единого пятнышка!

– Я удовлетворен, – чуть сдавленным голосом произнес Теобальд и подал знак Матильде де Шоз. – Пусть наденет плащ.

Мод бросила на него благодарный взгляд и поспешила воспользоваться предложением.

– А вы, миледи? – спросил священник, присутствовавший в спальне, чтобы благословить новобрачных на супружеском ложе. – Вы довольны?

Принимая во внимание возраст, нельзя было сказать, что Теобальд не имел совсем никаких недостатков, но все они были мелкими и не могли послужить препятствием для брака. Его тело, пусть уже и не такое стройное, как у юноши, было крепким, а руки – мускулистыми и гладкими. Зубы у новобрачного были здоровые, да и волосы, хоть уже и щедро припорошенные сединой, оставались по-прежнему густыми.

– Да довольна она, довольна, – сказал ле Вавасур, нетерпеливо махнув рукой.

Мод вздернула подбородок, решив ответить сама. Под надежной защитой наброшенного на плечи плаща девушка чувствовала себя храброй. Быстро окинув глазами нагое тело Теобальда, она остановила взгляд на его лице:

– Довольна.

Священник попросил новобрачных встать бок о бок и окропил святой водой из маленькой кропильницы. Он произнес на латыни слова благословения, прося Бога, чтобы брак этот оказался долгим, счастливым и плодовитым. После чего отправил Теобальда и Мод в постель, где снова окропил супругов святой водой и благословил само ложе.

– Помни о своем долге, дочь моя, – сказал ле Вавасур, на прощание целуя Мод в щеку.

– Да, папа.

Ответ прозвучал холодно и неестественно. Отец всегда был для нее чужим, и сейчас Мод почувствовала это, как никогда.

– Благослови тебя Бог, дитя. – Бабушка крепко обняла Мод, и глаза ее сверкнули капелькой влаги, словно она прощалась с внучкой навсегда.

А может, и правда навсегда, подумала Мод. Между сегодняшним вечером и завтрашним утром лежало бурное море неизведанных переживаний, и когда она переплывет это море, возврата уже не будет. Либо она узнает то, что познали ее бабушка и ее несчастная мать, либо приобретет знание, которое заставляло Хавису Фицуорин улыбаться и сжимать ей руку.

– Желаю вам обоим радости! – произнесла Хависа, обнимая Мод, а затем Теобальда.

Последовало еще несколько прощальных шуток, состоящих из вялых намеков на вспахивание поля, засеивание семян и вкладывание меча в ножны. Наконец дверь за последним гостем закрылась, и Мод с Теобальдом остались одни.

– Клянусь, что больше никогда в жизни не буду подтрунивать над женихом и невестой, – сказал Теобальд. – Вина?

Накинув плащ, он встал с постели и налил ароматного тутового вина из кувшина, который очень кстати оставили на сундуке.

Мод кивнула. Она и так уже выпила больше, чем нужно. Еще один глоток не сыграет роли, но зато хоть ненадолго оттянет ужасное мгновение.

Возвращаясь к постели, Теобальд протянул жене налитый до краев бокал. Он взобрался на кровать рядом с Мод, но даже не попытался прикоснуться к ней.

– Уж не знаю, что сегодня тебе наговорили, в шутку или же искренне желая помочь, – сказал он, – но поверь: я вовсе не собираюсь набрасываться на тебя, как дикий зверь. – Он презрительно скривил губы. – Некоторым мужчинам нравится творить насилие, особенно когда оно освящено браком, но я к такому никогда не был склонен. Поняла?

– Да, милорд. – Мод опустила взгляд в бокал.

– Зови меня просто Тео. В спальне официальное обращение не к месту. И говори мне «ты». – Теперь он дотронулся до Мод, но лишь с целью осторожно развернуть ей пальцем подбородок, чтобы она взглянула на него. – Не надо меня бояться. Мне не нужна жена, которая съеживается, едва заслышав голос супруга, и боится заговорить, чтобы на нее не накричали.

Мод с сомнением обернулась и наткнулась на добрый взгляд его серых глаз. Такие слова звучали слишком волшебно, чтобы быть правдой. Она привыкла к иному обращению. Никто, ни мужчина, ни женщина, еще никогда не осмеливался противоречить желаниям ее отца.

– Я не боюсь, ми… Тео.

– Вот и замечательно. – Он убрал палец с ее подбородка и выпил вина. А затем вполголоса выругался. – Да уж, – сказал он, и Мод увидела, что у него дрожат руки. – Где, интересно, был мой ум, когда я надумал посвататься к такой юной девушке?!

Мод не знала, как на это отвечать. Возможно, Теобальд и не ждал ответа. Чтобы разрядить повисшее в воздухе напряжение, она спросила:

– Плохие новости для принца Иоанна?

– Что? – рассеянно посмотрел на нее Теобальд.

– Я спросила о гонце. Судя по виду, он проделал долгий и тяжелый путь.

Теобальд покачал головой и ничего не сказал. Мод задумалась, не перешла ли она допустимые границы. Отец говорил, что государственные дела не должны заботить женщин, чей удел – семейный очаг и спальня. Причем его нимало не смущало то обстоятельство, что мать короля Ричарда в отсутствие сына была назначена регентшей Англии. Не будучи хорошо знакомой с Теобальдом, Мод не знала, какого мнения на сей счет придерживается он.

– Я вовсе не хотела… – начала было девушка, но, как только она заговорила, Теобальд глубоко вздохнул и ответил:

– Ты угадала – новость не из приятных. Недаром принц удалился в свои покои размышлять, что делать дальше. – Муж угрюмо посмотрел на Мод, и ей показалось, будто он прикидывает, что ей можно сказать, а чего нельзя. – Гонец привез письмо от короля Филиппа Французского, в котором тот предостерегает Иоанна: «Дьявол на свободе».

Мод намотала локон на указательный палец и уточнила:

– Он имеет в виду, что короля Ричарда отпустили?

– Не совсем. Но условия его выкупа уже полностью согласованы, и король будет освобожден, как только заплатят бо́льшую часть суммы.

– Это и для тебя тоже плохая новость?

Теобальд почти залпом допил вино:

– Как ни крути, а я ведь человек Иоанна. Я владею землями по его соизволению, и он доверил мне безопасность Ланкастера, поскольку этот замок находится в самом сердце моих северных владений. Это с одной стороны. Но в то же время я и человек Ричарда, ибо он король и ему принадлежит высшая власть.

– Значит, ты разрываешься между двух огней?

Теобальд кивнул:

– Что бы я ни сделал, все равно окажусь в проигрыше. Если поддержу Иоанна, меня обвинят в государственной измене. А если признаю власть Ричарда, скажут, что я обманул доверие Иоанна. Наша свадьба – не причина, по которой принц приехал в Ланкастер, а только повод. Он хочет крепче привязать меня к себе, заставив обновить вассальную клятву. Я должен был сделать это завтра, в большом зале, но мне пришлось приносить клятву сегодня, так как наутро Иоанн уедет. – Теобальд снова поднял бокал, внимательно рассмотрел осадок, потом встал, чтобы налить еще вина. – Я преклонил колено и поклялся Иоанну в верности, и это означает, что я буду защищать этот замок, хоть от черта, хоть от дьявола… но и от Ричарда… – Он повернулся и потер лицо. – Мод, это ужасно. Не могу же я загубить свою фамильную честь!

Мод смотрела на Теобальда, обхватив колени, и горячо желала помочь ему сочувствием или мудростью, но не могла предложить ни того ни другого. Как же она жалела сейчас, что проявила бесцеремонность и задала этот вопрос.

– А что, разве нет никакой надежды убедить Иоанна признать власть Ричарда?

Теобальд вернулся на кровать и осторожно лег рядом с Мод. Она чуть отодвинулась, словно бы давая ему место, но на самом деле желая сохранить между ними расстояние.

– Такая надежда есть, – сказал он, – но, боюсь, пока Ричард остается в заключении, Иоанн придумает, как усилить свои позиции. Он постарается оттянуть выплату выкупа и даже, может быть, предложит императору Генриху деньги, чтобы тот продолжал держать Ричарда под замком. Иоанн сделает все, что в его власти, дабы не выпустить из рук имеющуюся у него власть.

– И несмотря ни на что, ты все-таки служишь ему?

Нотка осуждения, сквозившая в голосе Мод, видимо, задела его за живое. Тео сурово посмотрел на нее, однако заговорил, словно бы оправдываясь:

– Да, зная про Иоанна все, я тем не менее ему служу. Он лжив, капризен, развратен и не имеет ни малейшего представления о чести. Но у него и немало достоинств: Иоанн обладает острым умом, и он, пожалуй, самый способный государственный деятель из всех сыновей Генриха – когда не ведет самоубийственную войну с тенью Ричарда Львиное Сердце.

Мод согласилась с доводами мужа, но не могла сдержать невольную дрожь отвращения, вспомнив, как груб был с ней Иоанн на свадебной церемонии.

– Другого наследника престола у нас все равно нет, – устало сказал Теобальд. – Артур Бретонский совсем еще ребенок, и он всю жизнь провел на чужбине, никогда не ступал на британскую землю, тогда как Иоанн знает Англию и любит ее. – Теобальд покрутил в руках бокал и мрачно усмехнулся. – Поверить не могу, что сижу тут в свою первую брачную ночь и обсуждаю государственные дела с шестнадцатилетней девочкой. Тебе небось очень скучно?

Мод захлестнула волна паники. Вот сейчас Теобальд прекратит говорить, задует свечу, и они приступят к акту консумации брака.

– Напротив, мне очень интересно, – сказала она, в надежде еще на некоторое время отложить неизбежное. – Я хочу побольше узнать обо всем этом. А иначе как я смогу тебе помочь?

– Ты? Помочь мне? – Теобальд улыбнулся, но как-то не слишком весело. Затем аккуратно отставил бокал и повернулся к Мод. – И как, интересно, ты можешь это сделать?

– Если бы я больше знала, то не задавала бы некстати глупые вопросы.

– Некоторые люди говорят, что знание опасно. – Он взял прядь ее волос и накрутил себе на пальцы.

– Но и неведение тоже, милорд, – возразила Мод и прикусила язычок, снова испугавшись, не зашла ли она слишком далеко.

Однако Теобальд, кажется, нисколько не рассердился. Дыхание его участилось, а взгляд стал тяжелым, но не от гнева.

– Ну хорошо, – тихо сказал он и намотал локон еще сильнее, притягивая ее к себе. – Если ты хочешь учиться, то я должен тебя научить. – Другой рукой он нежно погладил Мод по щеке. – Мое знание и твое неведение, – прерывисто дыша, проговорил он и нервно рассмеялся. – Господи, девочка моя, да это и впрямь опасная смесь!

Глава 11

До чего же хорошо скакать по прохладе раннего утра, под пение птиц! Жаль только, что удовольствие это будет недолгим: совсем скоро вновь начнется невыносимая жара, когда, кажется, вот-вот сваришься заживо внутри доспехов.

«По крайней мере, в Ланкастер мы прибудем раньше, чем нас настигнет палящее солнце середины лета. А пока что следует быть благодарным жизни за ее мелкие радости» – так думал Фульк, ведя свой отряд к северу. Последние несколько дней, когда на небе не было ни облачка, превратились в пытку: воинов мучила постоянная жажда, а кожа их воспалилась от пота.

Пока правили королева Алиенора и ее юстициарии, в стране было тихо, однако умные люди из предосторожности путешествовали в кольчугах, невзирая на физические неудобства.

Благополучно доставив Хьюберту Уолтеру письма от германского императора, Фульк и Жан отправились в Ланкастер: на сей раз они везли послание от Хьюберта Теобальду, а также подарки архиепископа молодым на свадьбу. На обратном пути Фульк должен был в целости и сохранности привезти мать в Олбербери, а затем вернуться к братьям в Нормандию.

– Интересно, как сейчас выглядит Мод ле Вавасур? – задумчиво проговорил Жан.

Ему захотелось подурачиться, и он надел ярко-красную котту, которая смотрелась бы немыслимо кричащей, если бы не гармонировала с его смуглым лицом. Лютня висела на кожаной перевязи у него за спиной, а темные кудри венчала щегольская красная шляпа, украшенная павлиньим пером. Сегодня он был менестрель, и его переполняла радость лета.

Фульк пожал плечами и стал смотреть на дорогу. Еще недавно она была пуста, но сейчас впереди можно было разглядеть облачко пыли.

– Я как-то не думал об этом, – рассеянно сказал он.

– Помяни мое слово, с такими глазами и такими волосами она сейчас должна стать редкой красавицей.

Фульк хмыкнул. В голове у него возник образ маленькой девочки: вот она завладела мячом его брата и требует, чтобы мальчишки приняли ее в свои игры. Своевольная и коварная, скорее необычная, чем хорошенькая. Фульк вспомнил, с каким упрямым любопытством Мод подглядывала за пиром в честь коронации Ричарда и как потом стояла в аббатстве рядом с Теобальдом Уолтером, с остекленевшими от страха глазами и негнущейся спиной, собрав всю свою храбрость, чтобы не сбежать. В зависимости от обстоятельств Фульку становилось то весело, то досадно, а временами его переполняло сочувствие. Но представить эту малышку прекрасной молодой женщиной – подобное просто не укладывалось у Фицуорина в голове.

Облачко пыли выросло, и, судя по скорости, с которой оно передвигалось, это был немалый конный отряд. Фульк натянул поводья и дал знак своим людям сдвинуться на пыльную обочину.

Первый возникший на дороге всадник оказался рыцарем на сером мерине. В руке он держал копье, увенчанное развевающимся красно-золотым знаменем, на шелке которого скалились анжуйские львы. Сюрко рыцаря тоже было красное с золотом. Потом показались остальные, в таком же облачении. Двигался отряд быстрым галопом. В центре верхом на испанском жеребце ехал с перекошенным от гнева лицом принц Иоанн. Едва он увидел Фулька во главе отряда, как в нем буквально заклокотала ярость. Принц рывком натянул поводья, заставив коня резко остановиться, так что рыцари у него за спиной чуть не столкнулись.

– Сир. – Фульк неохотно склонил голову, дабы изъявить почтение наследнику престола.

– Вам надлежит спешиться и преклонить передо мной колена! – проскрежетал Иоанн. – Я хочу, чтобы уважение ко мне выказывали, как подобает.

Фульк долгим взглядом посмотрел на Иоанна, давая понять, что́ он думает об этом приказании. Ни один человек за его спиной не шелохнулся.

– Я сказал, спешиться и преклонить передо мной колена! – прошипел Иоанн. – Слышите, подонки?

Не сводя взгляда с принца, Фульк соскочил с седла и опустился на одно колено. Повинуясь короткому жесту командира, его люди тоже слезли с лошадей, но видно было, что сделали они это по приказу Фулька, а не Иоанна.

Принц злобно смотрел на них, чуть ли не дымясь от гнева:

– Однажды, Фульк Фицуорин, твоя дерзость погубит тебя!

Фульк поднял голову:

– Если бы вы были королем Англии, Божьим помазанником и моим сувереном, я бы немедленно преклонил колено, сир. А так вы хотите получить то, что вам не принадлежит.

Иоанн задохнулся от ненависти. Его лошадь, подергиваясь, пошла боком, а затем начала взбрыкивать и приседать. Жирар де Мальфе быстро перехватил поводья и успокоил животное.

– Я покажу тебе, что я могу и чего не могу требовать! – сквозь зубы процедил Иоанн. – Имей в виду, Фицуорин, если я и пощадил сейчас твою жизнь, то только ради того, чтобы в один прекрасный день ты узнал, что такое раскаяние. – И, вонзив шпоры в серые бока лошади, принц устремился вперед так резко, что у де Мальфе вырвало поводья.

Королевский отряд ускакал. Фульк медленно поднялся. Ноги его вдруг ослабели, и ему пришлось схватиться за уздечку своего коня.

– Ну что, – сказал Жан де Рампень, – да вы с твоим братцем Уильямом, как я погляжу, одного поля ягодки. И ты еще осуждал его за безрассудство! Интересно, что ты будешь делать, когда Иоанн наденет корону Англии?

– Во-первых, еще не известно, дойдет ли до этого дело. Но если однажды подобное все-таки случится, то можешь не сомневаться: я смиренно преклоню перед ним колено, поскольку тогда он будет иметь на это полное право. – Фульк мрачно глянул на Жана. – Ты не обязан был следовать моему примеру. Мог бы выразить Иоанну почтение по собственной воле.

– Увы, похоже, я столь же безрассуден, как и ты, – сказал Жан и снова сел на коня.

Пока Фульк забирался в седло, его друг всматривался в оседающее на дороге облачко пыли.

– Кажется, до Иоанна дошло известие о скором освобождении Ричарда.

– Ни за что не поверю, что он мчится на юг собирать выкуп, – мрачно сказал Фульк. – Помешать сбору денег – вот это вполне может быть.

И с этими словами он пришпорил гнедого.

Мод повернулась на другой бок и подсунула руку под мягкую перьевую подушку, не желая отпускать от себя глубокий сон, что еще несколько секунд назад окутывал ее. Приглушенные звуки проникли в затуманенное сознание. Они становились все громче, и темный покой сна отступил, хотя она и не открывала глаз.

Ее обнаженное плечо тронула рука. Ладонь была теплая, широкая, мужская.

– С добрым утром, моя милая жена. Там пришли твои женщины, чтобы помочь тебе.

Мод подняла веки и увидела, что над ней склонился Теобальд. Он был полностью одет, а за защитной стеной прикроватного полога сияло в полном разгаре великолепное утро.

– Доброе утро, милорд.

Звук получился сухим и хриплым, а во рту стоял привкус прокисшего вина. В висках пульсировало, голова нестерпимо болела, не говоря уж о том, что между ног ощущение было не из приятных.

– Который час?

– Уже почти два пополудни, – сказал Теобальд и с тревогой взглянул на нее. – Я дал тебе поспать, сколько мог, но все гости уже собрались в зале. Ты хорошо себя чувствуешь?

Мод хотелось закрыть голову подушкой, застонать и велеть ему уйти. Однако пришлось ответить:

– Да, милорд.

Она с трудом села в постели. Свет ударил ей в глаза и заставил сощуриться.

– Твои женщины пришли, чтобы помочь тебе, – вновь повторил он, показав через плечо в направлении, откуда раздавался приглушенный шепоток, и кашлянул. – Извини, если вчера ночью сделал тебе больно.

– Только немного, мило… Тео.

Она вспомнила его слова о том, что дома следует называть супруга по имени, и увидела, как лицо его смягчилось от нежности.

– И все равно, я бы предпочел вообще не делать тебе больно, – проговорил Теобальд и погладил ее по щеке. – Боюсь, милая, что тебе придется поторопиться. Простыню с брачного ложа ждут в зале, чтобы гости могли ее освидетельствовать.

Мод поморщилась, представив себе, как доказательство ее невинности будет вывешено на всеобщее обозрение.

– Ладно, не буду мешать тебе одеваться.

Теобальд, неловко пятясь, отошел от кровати, что-то сказал служанке и удалился.

Бабушка Мод и прислуга сразу окружили кровать. Одна из женщин протянула ей горячий травяной отвар. Мод сжала в ладонях дымящуюся кружку и с наслаждением отхлебнула.

– Ты хорошо себя вела, – сказала Матильда де Шоз, коротко кивнув, что могло считаться похвалой. – Твой муж, кажется, остался очень доволен.

Мод молча пила отвар. Хотя акт консумации и не оказался удовольствием, о котором говорила Хависа Фицуорин, однако он не стал и жестоким испытанием, как намекала бабушка. Мод почувствовала боль, за которую, задыхаясь, извинился Теобальд, пока еще был в состоянии говорить. Боль осталась и сейчас, но вовсе не такая уж невыносимая, и после прошедшей ночи Мод понимала, что теперь обладает силой и влиянием, которые не идут просто ни в какое сравнение с ее положением в доме отца. Теперь она была леди Уолтер, и Теобальд поверял ей свои мысли. Да одно лишь это с лихвой возмещало физическое неудобство, которое он ей причинил.

– Вот вода, леди Мод, умойтесь, – сказала Барбетта, одна из служанок, которых приставили к ней в Ланкастере. – И еще успокаивающий бальзам, если надо.

Мод покачала головой:

– Не надо. Лорд Уолтер хорошо со мной обращался.

Бабушка сразу насторожилась:

– Но он консумировал ваш брак?

Отбросив покрывала, она жестом велела Мод сойти с кровати и вздохнула с облегчением, увидев пятна крови на простынях и красные полосы, испачкавшие внучке внутреннюю сторону бедер.

– Я горжусь твоей храбростью, – сказала Матильда.

Повернувшись к служанкам, она приказала им снять простыню и отнести ее в большой зал.

– Я вовсе не была храброй, – призналась Мод. – Я столько выпила, что едва понимала, что происходит, а теперь у меня болит голова.

– Вам нужно принять порошок из ивовой коры, миледи, – встрепенулась Барбетта. – Сейчас принесу.

Она выскочила за дверь, а две оставшиеся служанки принялись снимать с кровати окровавленную простыню – доказательство девственности Мод. Если через девять месяцев она родит, то это будет ребенок Теобальда, и никого другого.

Мод омыла кровь с бедер. Когда муж впервые вошел в нее, она стиснула зубы, чтобы сдержать крик. Теобальд извинился, но продвинулся еще глубже, прерывисто шепча, что нужно потерпеть, что в первый раз всегда трудно. Потом станет легче, она должна ему довериться. И она доверилась, обхватив Тео за шею, прижавшись к нему изо всех сил, а он еще дважды сделал ей больно, а затем забился в ее руках, словно умирающий. В эти мгновения, омытые липкой кровью, Мод утратила беспомощность и уязвимость, и ей было даровано первое смутное представление о власти, которую женщина может иметь над мужчиной.

Бабушка помогла Мод надеть нижнюю котту и платье из темно-зеленого льна. Потом Матильда заплела тяжелые светлые волосы внучки в две толстые косы и покрыла их накидкой из легкого шелка. От туго заплетенных кос и тесного серебряного обруча, придерживающего покрывало, головная боль разыгралась еще сильнее. Вернулась Барбетта, неся еще одну дымящуюся чашку, на сей раз – с отваром молотой ивовой коры.

Мод выпила, порадовавшись, что в напиток добавлен мед, который убрал горькое послевкусие. Потом отважилась бросить взгляд на свое отражение в зеркале. Бурная ночь оставила под глазами темные круги, но более ничего в лице не изменилось. Взглянув на Мод, никто бы не догадался, какую пропасть она пересекла прошлой ночью.

В зале новобрачную ждали. Некоторые молодые люди, до сих пор еще не протрезвевшие после свадебного пира, приветствовали ее появление радостными возгласами, ибо прибытию Мод предшествовало торжественное внесение свадебной простыни. Она упорно делала вид, что не обращает на гостей внимания, но лицо ее залил предательский румянец. Мод знала, что мужчины смотрят на испачканный пятнами крови лен и воображают себе ее дефлорацию – не обязательно с участием Теобальда.

Свадебную простыню, как того требовал обычай, развернули и прибили к стене позади почетного стола, как знамя. Взглянув на нее, Мод тут же отвела взгляд и заняла законное место рядом с Теобальдом. Он поцеловал ей руку и официально поприветствовал, назвав «миледи супруга». Он тоже избегал смотреть на простыню.

Оруженосец Теобальда подал ей хлеб и сыр. Мод отказалась от вина и удовлетворилась чашкой пахты. В голове еще стучала боль, но напиток из ивовой коры медленно начинал действовать. Когда они закончили завтрак, Теобальд поднялся на ноги и призвал всех к тишине.

– Как вы знаете, – громогласно объявил он, – по традиции наутро после свадьбы муж в знак признательности преподносит жене подарок. Причем подарок сей предназначается только ей одной и не может быть передарен или продан без ее согласия. – Повернувшись к Мод, он продемонстрировал присутствующим пергаментный свиток, перевязанный красной лентой и скрепленный личной печатью сэра Уолтера Теобальда. – Призываю всех вас в свидетели, что вручаю своей молодой супруге этот подарок, а именно: доходы от пяти замков, двух рыбных хозяйств и двух мельниц, в Эмаундернессе и Норфолке, и распоряжаться этими доходами она будет по собственному усмотрению.

Он торжественно передал Мод свиток, прибавив к нему шкатулку из слоновой кости. Из шкатулки свисала нитка речного жемчуга с золотым крестом, инкрустированным рубинами, в пару к обручальному кольцу.

Мод была ошеломлена. Несмотря на то что происходила она из семьи благородной и состоятельной, ее никогда еще столь щедро не осыпали подарками, как за два последних дня. К тому же Теобальд поступил не просто щедро, но и мудро: драгоценности были символом безбедной жизни, которую он приготовил для жены, а право на доходы давало ей независимость.

– Благодарю вас, милорд, вы очень добры, – сказала она, едва дыша.

– Это очень скромный подарок, – срывающимся голосом произнес он.

Теобальд взял жемчужное ожерелье, возложил ей на шею и поправил крест, чтобы тот висел ровно.

– Моя дочь еще слишком юная, чтобы можно было доверять ей такое богатство, – заметил отец, сидевший по другую сторону от Мод и придирчиво наблюдавший за происходящим.

Теобальд повернулся к тестю.

– Но вы же не считаете свою дочь слишком юной, чтобы выдать ее замуж и вверить ей мое благополучие и благополучие всех обитателей замка, – резко ответил он. – Если Мод готова к одному, то, значит, готова и к другому.

Робер ле Вавасур оттопырил толстую нижнюю губу и менторски изрек:

– Даже самых опытных женщин необходимо наставлять, дабы они не сбились с пути.

– Все необходимые наставления Мод получит от меня, – заявил Теобальд и положил руку на плечо молодой жене: легонько, но словно утверждая свои права собственника. – Ей достаточно лишь попросить.

Ле Вавасур недовольно хмыкнул и помрачнел:

– Не хотел бы я, чтобы мой зять сам вырезал розгу для своей спины.

Теобальд склонил голову, показывая, что понимает опасения ле Вавасура.

– Мы пожинаем то, что сами сеем, – вежливо ответил он.

Во время этой беседы Мод хранила молчание, но ей было приятно, что Теобальд встал на ее защиту. Пожалуй, этого человека она сможет уважать по собственной воле, а не потому лишь, что так велит супружеский долг.

– Милорд муж, позвольте мне удалиться и убрать этот свиток в надежное место, – попросила она.

Конечно же, вполне можно было послать служанку, но Мод хотелось улизнуть под благовидным предлогом. Хорошо, что Теобальд защищает ее, но все равно, присутствуя при этом разговоре, Мод чувствовала себя костью, которую не могут поделить два пса.

– Разумеется, миледи. – Он встретился с ней взглядом, давая понять, что прекрасно все понял.

Мод сделала Теобальду глубокий книксен, коротко кивнула отцу и удалилась.

– Она благородная и славная девушка, – сказал Теобальд, восторженно разглядывая гибкую фигурку поднимавшейся по лестнице Мод. – Она моя супруга, и я вправе немножко ее порадовать.

– Так-то оно так, но ради собственного спокойствия будьте благоразумны: смотрите, чтобы «немножко» не превратилось в «слишком», – проворчал ле Вавасур. – Женщин легко избаловать.

С превеликим трудом Теобальд смог промолчать. У него на языке так и крутилось замечание насчет того, что Роберу ле Вавасуру, безусловно, видней: ведь он своим обращением настолько избаловал мать Мод, что преждевременно свел бедную женщину в могилу. Избавь нас, Боже, от таких советчиков!

Вскоре Мод вернулась в большой зал. Нельзя долго отсиживаться в спальне, если тебя поджидают неутомимые гостьи-сплетницы во главе с родной бабушкой. Очутившись среди них, Мод почувствовала себя молодой курочкой, которую клюют и задирают в курятнике старшие птицы, знающие свое место и желающие указать новенькой ее собственное.

Отца за столом для почетных гостей уже не было, и его место занял молодой рыцарь с черными как смоль волосами. Он показался Мод смутно знакомым, но она не сразу вспомнила, откуда его знает. В первый день свадьбы его здесь явно не было – эти выразительные черты орлиного лица Мод бы запомнила. Рыцарь с удовольствием ел хлеб с сыром и энергично кивал, слушая Теобальда. То, что прибыл он недавно, было видно по лежащим рядом с тарелкой шлему и мечу, а также по пыли на сюрко, надетом поверх кольчуги. По другую сторону от ее мужа расположился еще один молодой человек, в наряде, более подходившем для праздника. Вместо меча и шлема под правой рукой у него лежала изящная лютня, и, в отличие от своего спутника, он, похоже, не носил ни кольчугу, ни сюрко. Рядом сидели еще несколько юношей в доспехах, причем все они усиленно налегали на еду.

Мод хотела было развернуться и уйти, но быстро отвергла эту мысль. Лучше уж побыть среди незнакомцев, чем возвращаться в курятник. Изобразив на лице приветственную улыбку, она двинулась вперед.

Рыцарь поднял голову и, когда их глаза встретились, так и застыл с открытым ртом, не дожевав угощение. У Мод волосы зашевелились на затылке, ей показалось, что ее вдруг изо всей силы ударили под дых. Она положила руку на корсаж и тихонько выдохнула.

Теобальд жестом пригласил жену подойти и сесть рядом.

– Ты помнишь Фулька Фицуорина? – указал он на рыцаря.

– Нет. Я… То есть я хотела сказать, помню, – запинаясь, произнесла Мод и с трудом оторвала взгляд от дымчато-ореховых глаз молодого человека.

Фицуорин, чтобы прийти в себя, поднял бокал и запил хлеб с сыром.

– Ни за что бы не узнал вас, миледи! – с восхищением произнес он. – Жан предупреждал меня, что вы, должно быть, выросли и превратились в редкую красавицу, но его слова едва ли отдают вам должное.

Молодой человек в изящных одеждах улыбнулся.

– Воистину, миледи, вашу красоту не опишешь словами, – подтвердил он.

Теобальд представил второго юношу как Жана де Рампеня, своего бывшего оруженосца. С усилием собрав разбежавшиеся мысли, Мод ответила, как и полагается гостеприимной хозяйке. Жан был красивее Фицуорина, вернее, черты его лица были более правильными, но… эта шаловливая усмешка и веселые глаза могли только расположить к себе: никакого сравнения с мужественностью Фулька, его жгучей притягательностью.

Мод села на свое место рядом с Теобальдом, прижимаясь к мужу, чтобы случайно не коснуться рыцаря. Его одетая в кольчугу рука покоилась на столе. Мод увидела отблески солнечного света на заклепках, скользнула взглядом по руке до самого края рукава гамбезона и котты и невольно залюбовалась загорелой кистью юноши. Тонкие и сильные пальцы его были весьма красивы. Узкий белый шрам через все костяшки и второй, совсем свежий, розовый, извивающийся вокруг основания большого пальца, лишь усиливали притягательность: рука Фицуорина выглядела такой сильной, опытной и одновременно беззащитной.

– Так что же заставило тебя покинуть рыцарский турнир? – поинтересовался Теобальд.

Фульк убрал руку и откинулся назад:

– У Жана было поручение к лорду Хьюберту, а я вызвался его сопровождать.

– Эх, жаль, я не знал, что ты в Англии, а то пригласил бы на свадьбу! Я всегда рад тебя видеть!

– Не сомневаюсь, милорд, но, учитывая, кто еще был среди гостей, пожалуй, даже к лучшему, что семью Фицуорин представляла наша мама.

– Возможно. – Теобальд был слегка смущен таким поворотом разговора. Однако затем он беспечно махнул рукой. – Но я настаиваю, чтобы сегодня ты остался ночевать. Мне не хватало твоего общества, а рассказать надо столько, что, кажется, и нескольких лет не хватит. Вот что, Фульк, первым делом тебе надо смыть дорожную пыль и избавиться от тяжелой кольчуги. – Он глянул на Мод и кашлянул.

А та вдруг страшно перепугалась, осознав, что теперь это ее обязанность как хозяйки замка – позаботиться об удобстве гостей. «О господи!» – подумала Мод. Пусть прошлой ночью она и утратила целомудрие, но сколько еще оставалось сфер, где она еще по-прежнему была невинной. Так, только без паники. Что бы сделала на ее месте бабушка? Мод неуверенно поднялась и с отчаянием посмотрела на мужа.

– Полагаю, комната в торце освободилась, ведь принц Иоанн уехал, – подсказал жене Теобальд.

– Ах да, ну конечно. – Мод благодарно улыбнулась ему и повернулась к гостям. – Я провожу вас и велю служанкам наполнить бадьи водой, чтобы вы могли искупаться.

Фульк забрал со стола меч и шлем. Мод завороженно следила за движениями его рук, потом наконец оторвала от них взгляд.

Фульк смотрел на Теобальда с кривой усмешкой:

– Мне предстоит занять комнату принца Иоанна? Даже не знаю, говорит ли это о вашей деликатности или о чувстве юмора.

– Лишь о здравом смысле, – отмахнулся Теобальд. – Места сейчас у нас катастрофически не хватает. Иди располагайся.

Фульк с шутливым сарказмом отсалютовал Теобальду и повернулся к Мод:

– Ведите нас, миледи.

С горящим лицом она повела Фулька и его небольшую свиту прочь из зала. Мод с облегчением заметила, что Фульк не стал глазеть на окровавленную простыню. Ей даже показалось, что Фицуорин специально старался не смотреть в ту сторону, и за это проявление благородства Мод была ему благодарна.

Однако на самом деле отводить глаза Фулька заставляло не столько благородство, сколько смущение. Старинный обычай коробил Фицуорина, поскольку он вырос в семье, где тайны супружеской спальни свято охранялись, а не выставлялись на всеобщее обозрение. Была у него, признаться, и еще одна причина для смущения. Когда Мод вошла в зал, Фульк чуть не подавился хлебом. Тощенькая, нескладная девчушка, которую он помнил, куда-то исчезла, и ее сменила молодая женщина, все еще полная ребячества и худощавая, но уже явно не дитя. Глаза, ярко-зеленые, кошачьи; тяжелые светлые, с серебряным отливом косы, ниспадающие из-под покрывала; тонко очерченные скулы и подбородок, и – Боже милостивый! – какие мягкие и пухлые губы!

Когда их глаза встретились, жар его мыслей, должно быть, обжег Мод, поскольку она сильно смутилась, чего раньше за ней не водилось. Неудивительно, что Фульк не осмеливался смотреть на простыню: он и без того был порядком ошеломлен и пытался привыкнуть к мысли, что Мод ле Вавасур уже далеко не та щуплая девчушка, к кому он мог относиться как к младшей сестре, и не просто жена его бывшего наставника, которой можно мимоходом выказать почтение, а, чего уж греха таить, самая соблазнительная женщина, какую он когда-либо видел.

Хозяйка провела гостей в покои, недавно освобожденные принцем Иоанном, а затем извинилась, сказав, что ей надо поторопить служанок и вызвать леди Фицуорин из женских комнат. Фульк еще долго смотрел в дверной проем, после того как Мод скрылась из виду.

– Я же говорил! – с радостным превосходством воскликнул Жан и от души ткнул Фулька под ребра. – Эй, приди в себя, а то выглядишь словно бык на бойне: точь-в-точь такие же стеклянные глаза.

– А? – обернулся Фульк, тряся головой. – Ты про что толкуешь?

– Про Мод ле Ва… В смысле, про Мод Уолтер. Я ведь говорил тебе, что она окажется необыкновенной красавицей, – ухмыльнулся Жан. – Опомнись, Фульк, не слишком прилично по уши влюбляться в жену своего наставника, пусть даже и бывшего. – Он ловко увернулся от последовавшего удара и отпрыгнул подальше, чтобы Фульк его не достал. А затем резюмировал: – Но тебя можно понять, она очаровательна.

Фицуорин, насупившись, некоторое время смотрел на приятеля, а потом отвернулся, чтобы поставить в угол меч и положить рядом шлем.

– Леди Уолтер и впрямь мила, – пожал он плечами. – Но с чего ты взял, что я потерял от нее голову? Да на мой взгляд, Мод, хотя и достигла брачного возраста, все равно еще почти дитя.

Жан тронул струны лютни:

– Верно, однако это скоро изменится. Бьюсь об заклад, что через пару лет Мод войдет в силу и будет как та колдунья, соблазнившая графа Анжуйского.

– Улетит из окна часовни, словно летучая мышь? – Фульк намеренно говорил непринужденным и саркастическим тоном.

– Нет, – закатил глаза Жан. – При чем тут летучая мышь?! Я хочу сказать, что она заберет твою душу, а ты и рад будешь ее отдать.

Неизвестно, что ответил бы на это Фульк (и, возможно, не только на словах), но тут, к счастью, их разговор был прерван появлением слуг, несущих бадьи с водой, и нескольких служанок с чистыми тюфяками и бельем. А следом за ними появилась леди Фицуорин. Так что волей-неволей на некоторое время все насмешки, как фривольные, так и невинные, прекратились.

Вечером свадебные празднества продолжились, хотя и не с таким размахом, как накануне. Фульку пришлось танцевать с невестой: если бы он отказался, его бы сочли невоспитанным.

– Наверное, теперь, без кольчуги, вам гораздо удобнее, – сказала Мод, когда они встали на исходную позицию на открытом пространстве, образованном прямоугольником из обеденных столов.

– И намного легче, миледи, – с улыбкой ответил он.

Они стиснули друг другу запястья и медленно повернулись, исполняя фигуру под названием «восьмерка». Это был традиционный кароль, который всегда танцевали на свадьбах: он символизировал вечную связь между мужчиной и женщиной. В свете свечей зрачки Мод так расширились, что почти скрыли яркую зелень ее глаз. «Господи Боже, – говорил себе Фульк. – Поверить не могу, что этот ребенок – жена Теобальда». Ребенок ли? Нет, вовсе не детское тело поворачивалось и с гибкой грацией двигалось под его руками. Восхитительно тонкая талия. Пышные косы, задевавшие лицо партнера, когда она скользила рядом или вокруг него.

– Я помню, как вы стащили у моего брата мячик, потому что мальчишки не брали вас играть, – сказал Фульк, еще раз попытавшись привязать нынешний облик Мод к образу ребенка, которого он помнил.

Мод наморщила нос. Когда она была маленькой девочкой, эта манера казалась трогательной. Сейчас у Фулька по позвоночнику пробежала дрожь откровенного вожделения.

– Бабушка была тогда в ярости, – сказала она, – но я не обращала на нее внимания.

– Вы все такая же?

– Только внутри, – ответила Мод, скромно опустив ресницы. – Внешне я учусь быть леди.

Танец окончился. Поклонившись даме, Фульк удалился, с облегчением позволив занять свое место другому рыцарю. Однако ему не стало легче, даже когда в танцах был объявлен перерыв. Жан взял лютню и спел балладу, которую однажды снежным декабрьским вечером сочинил на кухне Вестминстерского дворца. Жан долго шлифовал эту песню, пока не превратил ее в подлинное произведение искусства. Слушатели словно воочию видели ведьму, стоящую перед ними с мерцающими серебряными волосами и горящими глазами.

– Тебе нездоровится, сынок? – заботливо спросила Хависа, тихонько положив ладонь Фульку на рукав.

Он выдавил из себя улыбку:

– Ничуть, мама, просто Жан исполняет эту проклятую балладу так часто, что я ее уже просто слышать не могу.

Он резко встал и вышел из зала. Хависа испуганно смотрела вслед старшему сыну.

На улице Фульк несколько раз глубоко вдохнул и потряс головой, прогоняя назойливый дым, не менее назойливую песню и винные пары. На дворе горели костры, скрашивающие часовым службу. От группы стражников отделилась женщина, разговаривавшая с ними, и не спеша подошла к Фульку. На ней было платье с клиньями, как у богатой, и с такими длинными рукавами, что они чуть не волочились по земле. Зато низкий вырез не был целомудренно защищен нижней рубашкой и не скрывал ложбинки между грудей, а блестящие черные волосы были беззастенчиво открыты всем взорам.

Фульк сразу узнал эту женщину. Гунильда, куртизанка, с которой он когда-то давно – чего уж греха таить – был знаком достаточно тесно. Уже не первой молодости и не сказать, чтобы красавица, Гунильда тем не менее выгодно отличалась от прочих дворцовых шлюх каким-то грубоватым обаянием, которое неудержимо влекло к ней представителей сильного пола. Имелось у Гунильды и еще одно бесспорное достоинство: все знали, что она бесплодна. Любой мужчина – или юноша вроде Фулька – мог лечь с ней, не опасаясь, что случайная подружка постучится потом к нему в дверь с большим животом или с младенцем на руках.

– А, Фульк Фицуорин! Давненько я тебя не видела! – сказала она, уперев руки в бока и послав ему испытующий взгляд раскосых черных глаз. – Где пропадал?

– Был на рыцарских турнирах, – отмахнулся он. – А ты разве не уехала со свитой Иоанна?

– Вот еще не хватало! – сверкнула улыбкой Гунильда. – Знаешь, что я тебе скажу, парень: на праздниках можно заработать больше, чем на похоронах. – И пояснила: – Когда принц Иоанн пребывает в скверном настроении, он вымещает его на своем окружении, а они, в свою очередь, – на мне. Ну и с какой стати мне это терпеть, а? Я предпочитаю зарабатывать себе на жизнь, предаваясь удовольствиям. – Голос шлюхи стал нежным, словно мурлыканье кошки. Она придвинулась поближе и посмотрела на него, наклонив голову. – А ты, часом, не знаешь, почему Иоанн так на всех злится?

– Понятия не имею, – соврал Фульк. – Я приехал сюда лишь для того, чтобы сопроводить мать домой, ну и, разумеется, почтить присутствием свадебную церемонию лорда Уолтера.

– Ну вот, не повезло мне, – огорчилась Гунильда, которая по опыту знала, что мужчины стараются избегать ее общества, если поблизости находятся уважаемые женщины из их семейств.

– Но мама сейчас в зале. – Фульк взял Гунильду за руку, не дав ей уйти. – И я… Я хочу…

Она учащенно задышала. Продажная любовь была ее ремеслом, способом зарабатывать деньги. В редких случаях, как сейчас, она получала от этого истинное удовольствие. Гунильда улыбнулась.

– Я знаю, чего ты хочешь, – грудным голосом сказала она. – И впрямь, большая удача, что я не уехала с Иоанном!

Чтобы попасть в свои покои, Мод надо было пройти мимо торцевой комнаты, которую прежде занимал принц Иоанн и в которой теперь разместился Фульк Фицуорин со своим отрядом. Весь вечер она не видела Фулька и подумала, что тот, возможно, решил лечь спать пораньше. Юноша казался рассеянным, и когда они танцевали, в нем чувствовалось какое-то напряжение.

Дверь комнаты была плотно закрыта. Мод представила Фицуорина спящим на тюфяке и почувствовала в животе трепет. Ей не следует думать о Фульке. Она должна идти в спальню и приготовиться исполнить свой супружеский долг перед Теобальдом.

Внезапно через деревянную дверь она услышала, как Фульк что-то проговорил, а какая-то женщина ответила ему и хрипло рассмеялась. Не успела Мод двинуться дальше, как дверь отворилась и на пороге оказалась та, которая издавала этот смех. Незнакомка заплетала в косу распущенные темные волосы, а на лице у нее разлилось выражение томной усталости.

Увидев Мод, женщина разом остановилась и сделала книксен:

– Миледи.

– Боюсь, сударыня, я вас не знаю, – сухо сказала Мод.

– Я… Меня зовут Гунильда де Бруж. Я прибыла со свитой принца Иоанна.

– Но не уехали вместе с ним.

Сообразив, что эта женщина, должно быть, одна из дворцовых проституток, Мод почувствовала себя униженной. И одновременно почему-то испытала робость: Гунильда была очень высокой и возвышалась над юной Мод, которая еще не закончила расти. От тела Гунильды исходил резкий мускусный запах.

Край двери обхватила мужская рука, и показался Фульк Фицуорин, одетый лишь в рубашку и шоссы. После обряда инициации, пройденного прошлой ночью, Мод прекрасно поняла, что означает этот подернутый пеленой взгляд.

– Госпожа Гунильда – мой старый друг, – невозмутимо сказал Фульк. – Я пригласил ее, дабы побеседовать.

Он отпустил дверь и ободряюще положил руку на плечо проститутки.

Лицо Мод вспыхнуло. Было совершенно ясно, что беседа – это последнее, чем они занимались. Мод хотела было резко заявить, что ее дом не бордель и что со стороны Фулька просто отвратительно привести проститутку в свою комнату, но вовремя сдержалась. В конце концов, он гость. Кроме того, его растрепанный вид, с затуманенными от недавнего наслаждения глазами, странно тревожил ее.

– Тогда я желаю вам спокойной ночи, – сухо сказала Мод и, оставив их, с достоинством удалилась. Но, едва скрывшись из поля зрения обоих, подхватила юбки и побежала, чувствуя себя на редкость глупо.

Фульк застонал и стукнулся головой о притолоку.

– Все нормально, – проворковала Гунильда и потерлась щекой о его руку. – Хозяйка замка совсем еще ребенок. Не думаю, что она доставит тебе неприятности.

– Уже доставила, – криво усмехнувшись, ответил Фульк.

– Только представь, Фульк Фицуорин пригласил к себе одну из девиц Иоанна! – с негодованием сказала Мод мужу, когда ее служанка, сделав книксен, покинула комнату вместе с оруженосцем Теобальда. – Ее зовут Гунильда, и она специально осталась тут, чтобы заниматься своим ремеслом.

Хотя Барбетта уже причесала Мод, та снова начала водить щеткой по волосам, словно разъяренная кошка, вылизывающая взъерошенную шерсть.

Теобальд положил руки под голову и посмотрел на жену. В глазах его вспыхнула веселая искорка.

– Да, я знаю Гунильду, – сказал он, и Мод резко вскинулась. – Не в том смысле, разумеется, – поспешно добавил муж. – Но поскольку она обретается со свитой Иоанна, наши пути иногда пересекаются. И между прочим, ее услуги оплачивает казначейство. Когда мужчины пребывают в разлуке со своими женами, им одиноко. Ну и, конечно, есть еще холостяки вроде Фулька, а такие женщины, как Гунильда, помогают выпустить пар юному мужскому сердцу. Но все равно, – задумчиво произнес Теобальд, – на Фицуорина это не похоже. Он не скромник, однако всегда отличался благоразумием. – Он искоса глянул на жену. – Где ты видела их с Гунильдой?

– Я поднималась по лестнице, а она как раз выходила из его комнаты.

Мод бросила гребень и забралась к Теобальду на кровать. Тот обнял ее и притянул к себе, но по-дружески.

– Я чувствовала себя так глупо, – призналась она, – и, честно говоря, сочла это оскорблением – привести шлюху в приличный дом!

Теобальд пропустил ее шелковистый локон сквозь пальцы и пообещал:

– Я обязательно сделаю Фульку внушение.

– Нет! – испугалась Мод, и глаза ее расширились. – Пожалуйста, ничего не говори ему! Я буду чувствовать себя еще глупее: ябедничаю, как ребенок. Я тебе рассказала – и уже не так злюсь.

– Как хочешь, – успокоил ее Теобальд. – По-видимому, оказавшись в атмосфере праздника, Фульк расслабился и потерял голову. Все мы порой совершаем глупости.

Мод была менее склонна к всепрощению, чем ее муж. Одно дело – принц Иоанн, который привозит в своей свите куртизанку; и совсем другое – когда эта куртизанка остается после отъезда Иоанна, чтобы приставать к мужчинам, и гости этим пользуются.

Фульк Фицуорин оказался ничем не лучше прочих толстокожих болванов, которые отпускали непристойные шуточки, разглядывая окровавленную простыню. Прижимаясь к груди Теобальда, Мод чувствовала гнев, унижение и… облегчение. Пьедестал, который она чуть было не возвела, обрушился. Фульк Фицуорин – ничтожество.

Глава 12

Винчестер, апрель 1194 года

Фульк погладил белую морду Огонька и придержал его, пока Ален, самый младший из братьев Фицуорин, перекидывал седло через спину коня. Сейчас, когда толстые зимние шерстинки были вычесаны до последней, шкура жеребца сияла под весенним солнышком цветом темной крови.

Широкое поле для турниров на окраине Винчестера было заполнено рыцарями и стражами, разогревающими перед состязанием себя и своих лошадей. Сегодня использовалось исключительно тупое оружие, так как турнир устраивался не столько ради проявления доблести, сколько для развлечения публики. Представление было организовано в ознаменование благополучного возвращения плененного короля Ричарда из Германии. Накануне прошла грандиозная церемония – вторая коронация, на которой присутствовала вся знать страны. Снова были принесены клятвы верности; получили прощение те, чья преданность пошатнулась; щедрая награда была выдана тем, кто устоял. Даже принц Иоанн, главный зачинщик всех бед, отделался легко, хотя гордость его и была уязвлена. Ричард простил младшего брата, объявив, что юный и неопытный Иоанн был одурачен коварным Филиппом Французским. А Иоанну пришлось склонить голову и проглотить обиду, поскольку Ричард по-прежнему не имел прямого наследника, так что дело могло обернуться по-всякому.

– Надеешься завоевать приз? – спросил Ален. Его голос сейчас ломался и был где-то на полпути между мальчишеским и мужским.

– Куда мне тягаться с самим Уильямом Маршалом? – усмехнулся Фульк, посмотрев в сторону столбов с мишенями, где лорд Стригвила проверял, на что способен его могучий гнедой конь. Маршал был на несколько дюймов выше Фулька, на несколько стоунов тяжелее и имел за плечами колоссальный опыт, поскольку прожил уже половину жизни. Фульк пару раз бился с ним на турнирах и знал, что это грозный противник.

Ален проверил надежность подпруг, и Фульк одним махом вскочил в седло. Наклонившись, он принял от брата тупое копье, а от его товарища Одульфа де Браси – треугольный щит и направился к своему отряду, уже разминавшемуся на поле. Уильям легким галопом подъехал поприветствовать командира. Заметив, что копье Уильяма направлено в центр его щита, Фульк тоже взял копье наперевес и пришпорил коня. В результате встреча братьев свелась к осторожно-учтивому стуку металла по дереву: хотя ни один из рыцарей не подвергался опасности и не рисковал быть выброшенным из седла, однако поединок сей все же представлял собой занимательный спектакль для публики, уже занявшей места в ступенчато выстроенных ложах.

– Сегодня я хочу на славу повеселиться, – заявил Уильям. Он еще не надел шлем и повернулся в седле, чтобы посмотреть на толпу, собирающуюся в ложах. – Будут богатые призы и восторженная публика. А какие тут дамы! Посмотри вон на ту, в зеленом платье. Как ты думаешь, есть у меня шанс получить от нее знак благосклонности?

Фульк в ответ покачал головой, весело и удивленно одновременно.

– Это жена Юстаса де Весси, – предупредил он брата. – Смотри, как бы ее муж тебе печенку не вырезал.

– Ну, тогда я попытаю счастья вот с этой, в красной накидке, – пожал плечами Уильям.

Фульк рассмеялся, поражаясь нахрапистости брата. Молодую женщину в красной накидке он не знал, но наверняка это была жена или дочь какого-нибудь богатого барона. Только самым почетным зрителям разрешалось занять место в центральной ложе, около королевского герба.

А потом Фульк увидел, как на скамью садится Мод Уолтер со своей служанкой. Ее платье было насыщенного цвета морской волны. Чуть более светлая накидка, обшитая золотой нитью, обрамляла лицо, но оставляла открытой шею и не скрывала блеска тяжелых кос.

Уильям издал вопль восторга.

– Нет, лучше всех вон та красотка! – воскликнул он.

Все веселье Фулька сразу улетучилось.

– Она замужем, и не за кем-нибудь, а за Теобальдом Уолтером.

Уильям разинул рот.

– Так это Мод ле Вавасур? – спросил он. – Та несносная девчонка, что вечно торчала в мамином шатре на коронации Ричарда?

– Она самая.

Брат тихонько присвистнул:

– Вот уж воистину семечко совершенно не похоже на яблоко. Господи, какая красавица!

Фульк потер лицо рукой. Все десять месяцев, прошедших после визита в Ланкастер, он пытался выбросить Мод Уолтер из головы. «Она очень молода и вдобавок чужая жена, – внушал он себе. – Это была лишь минутная слабость, я ведь совершенно ее не знаю». Чаще всего Фульку удавалось на какое-то время забыть Мод. Появлялись другие, более важные дела, да и рабом собственной плоти он никогда не был. Но сейчас, снова увидев миссис Уолтер, он понял, что опять теряет голову.

– Ты же был оруженосцем ее мужа, – сказал Уильям. – Пойди спроси, позволит ли она тебе нести на копье ее ленту.

– Не говори глупости. – После того происшествия в Ланкастере, когда Мод застала Гунильду выходящей из его комнаты, Фульк предпочитал держаться от нее на расстоянии.

– Почему глупости? Теобальд Уолтер уж точно не станет вырезать тебе печенку.

– Ты разве не знаешь, что двор – это один сплошной клубок сплетен. Досужие языки мигом примутся болтать и придумают такое, чего и в помине не было.

– А ты стареешь, братец, – грустно покачал головой Уильям, – если боишься обратиться к прекрасной даме с самой невинной просьбой. Да если хочешь знать, на самом деле женщины лишь этого от нас и ждут.

– Но только не Мод Уолтер, – мрачно парировал Фульк.

Пока они говорили, к ним подъехал Теобальд Уолтер. Его конь был украшен цветами короля, красным и золотым, да и на самом всаднике красовалось сюрко тех же цветов – знак того, что он человек Ричарда.

– Вот так приятная встреча! – радостно приветствовал он братьев. – Полагаю, вы уже уплатили взнос?

Осанка лорда Уолтера была непринужденной, а в глазах блестели веселые искорки. Отчасти этими переменами он был обязан юной жене, рядом с которой чувствовал себя более молодым и задорным. Но главная причина состояла в том, что Теобальду удалось сохранить за собой земли, хотя он и делил свою верность между двумя монархами. В отличие от Иоанна, Ричард не помнил обид. Он простил всех хранителей замков своего младшего брата, а некоторым его сторонникам даже даровал дополнительные привилегии. Таким образом, Теобальда (не без небольшого вмешательства Хьюберта, который являлся одновременно юстициарием и архиепископом Кентерберийским) утвердили во владении всеми его землями. Кроме того, ему была пожалована должность сборщика взносов в казну со всех турниров, которые проводились в Англии, включая и этот.

– Разумеется, уплатили, – сказал Фульк, – но мы надеемся с лихвой возместить расходы.

– Не сомневаюсь, что так оно и будет, да и публика у вас благодарная. – Улыбнувшись, Уолтер обвел рукой ложи и продолжил потеплевшим от нежности голосом: – Мод нынче впервые на турнире, и она в таком восторге, что и не передать. – Он снова посмотрел на братьев. – Поскольку я лицо официальное, то сегодня сражаться не буду. И, Фульк, прошу тебя как друга нести на этом турнире знак благоволения Мод. Я знаю, ты искусный воин и не посрамишь честь моей супруги. – Фульк собирался было отказаться и уже открыл рот, но Теобальд опередил его и, подняв руку, заявил: – Я знаю о недоразумении, которое возникло тогда между вами в Ланкастере, но пора уже про него забыть. Это была ерунда, не стоит делать из мухи слона.

Спиной чувствуя раздирающее Уильяма любопытство, Фульк смущенно кашлянул.

– Боюсь, если у меня на копье будет лента Мод, некоторые люди могут это неправильно истолковать, – сказал он.

Но Теобальда подобное замечание, кажется, лишь развеселило.

– Если я буду присутствовать, когда моя жена удостоит тебя этой почести, то никто не усмотрит в этом ничего неприличного. Кроме того, чем скорее Мод вручит знак благосклонности тебе, тем меньше ей станут докучать другие, не столь благородные мужчины.

Фульк неловко пожал плечами:

– Мне кажется, ваша супруга не слишком высокого мне ния о моем благородстве.

– Я уверил ее в обратном. То, что случилось в Ланкастере, прискорбно, но всем нам временами присущи слабости. Ну что, договорились?

Загнанный в угол, Фульк только и мог, что кивнуть и любезно согласиться.

– А что такое случилось в Ланкастере? – улучив минутку, поинтересовался Уильям, пока они с Фульком и Теобальдом рысью ехали к ложам.

– Ничего такого, что должно тебя занимать, – с раздражением отрезал Фульк.

– Да ладно, расскажи! Мне-то за мои грехи всегда попадает, – сказал Уильям и подъехал поближе. – Ну, признавайся, в чем состояло твое прегрешение?

– Если тебе так не терпится узнать, – сухо произнес Фульк, – то я, находясь под гостеприимным кровом новобрачных, переспал со шлюхой из свиты Иоанна. Ты доволен?

– Я потрясен, – ответил Уильям.

Они подъехали к ложам и встали лицом к прибывающей публике. Теобальд поманил к себе Мод, и та с порозовевшими щеками поднялась и спустилась к мужчинам. Служанка следовала за ней в нескольких шагах.

– Милорд? – По тому, как она взглянула на Теобальда, Фульк понял, что между ней и мужем установилась искренняя и глубокая привязанность.

– Полагаю, ты помнишь Фулька Фицуорина? – спросил Уолтер. – А это его брат Уильям.

Румянец Мод стал ярче, и на его фоне глаза ее приобрели цвет морской воды на мелководье.

– Конечно помню.

Голос ее звучал ровно, но Фульк ясно почувствовал, что именно Мод о нем думает. Уильяма она вежливо поприветствовала, а тот в ответ учтиво поклонился в седле.

– Фульк Фицуорин снискал себе широкое признание на ристалищах, – сказал жене Теобальд. – Я попросил его идти сегодня на бой, украсив копье знаком твоей благосклонности. И Фульк любезно согласился.

Румянец на щеках Мод погас.

– А это обязательно? – встревоженно спросила она.

Фульк видел, что и она тоже загнана в угол. Теобальд явно хотел, чтобы его жена и бывший оруженосец, а ныне друг оставались в хороших отношениях. А вот что думают об этом они сами, лорда Уолтера, похоже, нисколько не волновало.

– Ну же, моя дорогая жена, – произнес он с легким нажимом, – улыбнись ради меня и вручи Фульку ленту.

Мод закусила губу. Фульк невольно вспомнил, как упрямо стояла она когда-то, изо всех сил прижимая к груди похищенный у мальчишек мячик, и не сдавалась, потому что считала происходящее несправедливым.

– Если вы не хотите, миледи, то это вовсе не обязательно, – поспешно сказал Фульк. – Я нисколько не обижусь.

– Нет, что вы… я вовсе не против.

Мод запустила руки в волосы и нащупала одну из зеленых шелковых лент. Видя ее взгляд, устремленный на мужа, Фульк понял, что она повинуется лишь потому, что тот ее попросил.

Фульк опустил копье, и Мод Уолтер молча повязала зеленую ленту на древко его копья. Две запутавшиеся в шелке золотистые волосинки сверкнули на солнце.

– Желаю вам удачи, – произнесла она без всякого выражения.

– Я не посрамлю вашу честь, леди Уолтер, – ответил Фульк тем же тоном, отсалютовал ей копьем, натянул поводья и ускакал.

– Ну и ну! – воскликнул последовавший за братом Уильям. – Воздух между вами двоими раскалился так, что по сравнению с ним ад показался бы ледником.

– Прекрати, Уилл! – резко оборвал его Фульк.

– Похоже, она тебя недолюбливает, да?

– Я сказал, прекрати! – рявкнул Фульк и так яростно пришпорил Огонька, что отставшего Уильяма, усмехающегося, но озадаченного, окатило волной пыли.

Мод уселась обратно на скамью и прижала ладони к пылающим щекам. Отвратительно. Ей хотелось убежать и спрятаться или, наоборот, дать Фицуорину пощечину, чтобы сбить с его лица это невыносимое выражение ледяной вежливости. Он совершенно не горел желанием выступать под ее лентой, да и она меньше всего хотела вручить знак своей благосклонности этому типу.

Сперва Мод вознамерилась изо всех сил не обращать внимания на его присутствие на ристалище, но через некоторое время исконно женское любопытство взяло верх над решительными намерениями. Она вдруг обнаружила, что следит за успехами Фулька Фицуорина. Надо отдать юноше должное, в седле он смотрелся безупречно. Каждое движение Фицуорина было уверенным и, казалось, давалось ему без усилий, хотя Мод, немало наблюдавшая за Теобальдом, прекрасно знала, что подобное искусство, даже при наличии таланта, достигается долгими часами практики. Мод видела атлетическое тело Фулька в минуты отдыха, она видела его полуодетым, рядом с известной девицей легкого поведения. А теперь наблюдала, как каждый мускул Фицуорина играет во время боя, и чувствовала беспокойный трепет где-то в области живота. Твердая рука, в которой так и мелькал клинок, верный глаз, удивительная слаженность движений – была во всем этом какая-то красота, мужская грация и мощь. Вздрагивая, Мод смотрела, как его копье наносит удар и с безошибочной точностью сбрасывает противника с лошади, а на древке копья развевается шелковый штандарт и дрожит ее зеленая лента. Мод видела, как Фульк проводил один бой за другим, заставляя противника сражаться на условиях, которые диктовал ему сам. Снова и снова доблестный рыцарь прославлял имя Мод, и невольное восхищение нарастало в ее груди, пока сердце окончательно не наполнилось предательской гордостью. Мод подалась вперед, желая смотреть на Фулька еще и еще.

– Что, леди Уолтер, нравится вам на турнире? – раздался у нее над ухом учтивый мужественный голос.

Она подняла глаза, и внутри у нее все сжалось.

– Сир, – пробормотала Мод и, вскочив, сделала книксен перед принцем Иоанном.

Он наклонился и помог леди Уолтер подняться, задержав ее руку в своей. За несколько месяцев, прошедших после свадьбы, она еще немного подросла и теперь почти сравнялась с Иоанном, поскольку тот был для мужчины невысокого роста. У принца были красивые глаза, а темная борода очень шла ему, придавая вид человека сурового и умудренного жизнью. Но схватил он ее чересчур сильно и хищно, да к тому же Мод до сих пор еще отчетливо помнила во всех омерзительных подробностях тот поцелуй в день свадьбы.

– Да, сир, очень нравится, – едва шевеля губами, ответила она на его вопрос и попыталась освободить руку.

Дерзко улыбаясь и прекрасно понимая, что Мод это неприятно, он продолжал держать ее мертвой хваткой.

– Лично я никогда не видел смысла в состязании на копьях, – сказал принц. – Но Ричард вечно был такой: ему подавай хлеба и зрелищ. – Он метнул взгляд в сторону навеса, где во всем королевском величии восседал его старший брат, поглощенный боем. – Я предпочитаю более мирные занятия, – продолжил развивать свою мысль Иоанн и легонько провел большим пальцем по внутренней стороне запястья Мод, отчего та невольно содрогнулась.

Услышав треск копий, принц повернулся и успел застать момент, когда Фульк Фицуорин точным ударом выбил из седла очередного противника. Иоанн стиснул зубы. Упавшим был Жирар де Мальфе, один из его вассалов. Мод воспользовалась тем, что принц отвлекся, и выдернула руку. Он посмотрел на нее и улыбнулся.

– Когда охотишься на птицу в кустах, главное – дождаться нужного момента, – сказал он. – В один прекрасный день добыча сама прилетит тебе в руки. – Сверкнув глазами, он поклонился ей и наконец-то удалился.

Мод гневно смотрела Иоанну вслед.

– Раньше преисподняя покроется льдом, – процедила она сквозь зубы.

Дрожа от потрясения и нарастающей ярости, Мод опустилась на скамью.

– Миледи? – с тревогой тронула ее за плечо Барбетта. – Что с вами? Мне позвать лорда Теобальда?

– Нет, – быстро сказала она. – Ничего страшного.

Теобальд был обязан принцу Иоанну своими землями, и не стоило затевать ссору.

– Вы уверены, миледи?

Мод кивнула служанке и на всякий случай пояснила:

– Принц всего лишь подтрунивал надо мной, потому что я недавно вышла замуж.

Все знали о пристрастии Иоанна соблазнять жен и дочерей своих баронов. Мод поклялась себе, что сама она никогда и ни при каких обстоятельствах не пополнит их ряды.

Она невидяще смотрела на ристалище, пока вдруг взгляд ее не сосредоточился вновь, упав на Фулька Фицуорина, который вместе со своим отрядом как раз затеял показательный бой с рыцарями лорда Маршала.

Уильям Маршал был не такой легкой добычей, как Жирар де Мальфе. Обе стороны, казалось, равны по силам. Опыту и несомненному мастерству Маршала успешно противостояли молодость Фулька и присущая ему быстрота ре акции. Если Фицуорин делал ошибку, то исправлял ее почти мгновенно, не давая Маршалу возможности воспользоваться его оплошностью. Однако пробить непроницаемую оборону Маршала не представлялось возможным. Наконец оба согласились на ничью, чтобы окончательно не измотать друг друга бесплодными атаками, и отправились искать себе иных противников. Мод смотрела на поединок широко раскрытыми глазами, крепко стиснув на коленях кулаки. Когда Фульк и Маршал разошлись, она перевела дух и ощутила по всему телу холодок от высыхающей испарины.

Бедняжка еще приходила в себя от тяжких испытаний – не так-то просто наблюдать за Фульком и сносить домогательства Иоанна, – когда появился муж и предложил отвести ее к торговым палаткам, поставленным вдоль лож и ристалища.

Теобальд бросил на Мод нежный взгляд, и они пошли вдоль лавок.

– Не надо так волноваться, – сказал он, легонько сжав ее руку. – Я же говорил тебе, что Фульк покроет твое имя славой. Он устоял даже против Уильяма Маршала, а это требует немалого искусства!

В его голосе сквозила гордость: ведь Фульк как-никак был его учеником.

Мод пробормотала какой-то приличествующий случаю ответ, постаравшись, чтобы он прозвучал с воодушевлением.

– Ты все еще сердишься?

– Нет, милорд. Абсолютно верно подмечено: все это уже в прошлом. – Не глядя на Теобальда, Мод сделала вид, что изучает шелковые покрывала, привязанные на углу лавки, где торговали тканями. – Не сомневаюсь, что Фульк Фицуорин – храбрый рыцарь. – Она искоса взглянула на Теобальда, пытаясь отвлечь его мысли от предмета, о котором не хотела говорить… да чего уж там, пытаясь отвлечь и себя тоже. – Мне нужны новые ленты для волос, – сказала она мужу, показывая на лишившуюся перевязи косу.

Улыбнувшись и покачав головой, Теобальд поспешил исполнить то, что требовала его жена, его любимая маленькая девочка.

Вечером того же дня в большом зале в честь Фулька и его отряда – а они забрали с ристалища почти все призы – за всеми столами поднимали бокалы и провозглашали тосты. Король Ричард вручил каждому по отличному охотничьему ножу и выкатил бочонок вина, чтобы отпраздновать успех. Такая награда всем пришлась по душе – мужчины стучали по столам кулаками и столовыми ножами, выказывая одобрение. Уильям Маршал поздравил Фулька, крепко хлопнув по спине, когда подходил к помосту за своей наградой – золотым сосудом в виде лошади.

Подождав, пока шум приветствий уляжется, Фицуорин вышел из-за стола и подошел к Мод, сидевшей среди благородных дам. Она покраснела, встретившись глазами с Фульком, и тут же опустила взгляд на усыпанный крошками стол.

– Миледи, – сказал Фульк и с церемонным поклоном – он не смог заставить себя разыграть спектакль с преклонением колена – вручил ей ту самую зеленую ленту для волос, слегка пообтрепавшуюся и испачканную после столкновений на ристалище. – Я благодарю вас за оказанную мне честь и за удачу, которую эта лента мне принесла.

– Тогда оставьте ее себе, если она принесла вам удачу, – неуверенно, не поднимая глаз, произнесла Мод.

Фульк наклонил голову.

– Я польщен, – бесстрастно сказал он.

Исполнив обязанность, Фульк вернулся на место и со смешанным чувством разочарования и облегчения засунул длинную полосу зеленого шелка к себе в кошель. А потом с досадой выбросил все это из головы и подсел к товарищам. Вино лилось рекой, начиналась борьба на руках. Намного лучше держаться безопасного мелководья честного мужского братства, чем тонуть в мутных глубинах куртуазной любви.

Мод смотрела на мужчин и их забавы: за столами смеялись, пили, продолжали шутливо бороться, как совсем недавно на ристалище. «Словно дети», – пренебрежительно подумала она, прекрасно сознавая, что к этому пренебрежению примешивается и немалая доля зависти. Будь она мужчиной, тоже сидела бы сейчас там, с ними, в самой середине, сильная и уверенная. Она представила, как ее локоть опирается на стол, а пальцы обхватывают ладонь Фулька, увидела себя победно прижимающей его руку и почувствовала под ложечкой жар.

Глава 13

Олбербери, Шропшир, сентябрь 1195 года

Хависа Фицуорин беседовала во дворе замка с бродячим торговцем, раскладывавшим на красной ткани свои товары, когда стражник выкрикнул, что вернулся лорд ле Брун.

– У меня есть еще серебряные иголки, – сказал торговец. – Невероятно тонкие! Через шелк пройдут – и дырочки не оставят.

Хависа прикрыла глаза от солнца ладонью и посмотрела в сторону ворот.

Чувствуя, что теряет внимание потенциальной покупательницы, разносчик заговорил чуть громче:

– Видите эту белую мазь из лепестков роз? Руки будут мягкие, гладкие – ни один мужчина не устоит, чтобы не поцеловать их.

– Пожалуй, я возьму, – хихикнула служанка Хависы, – но только, чур, ты вернешь мне деньги, если не подействует.

– Что вы, уважаемая, это исключено! С моим кремом вы будете желанны повсюду, отсюда и до самого мыса Лендс-Энд, обещаю вам.

Не обращая внимания на их шутливую перепалку, Хависа пошла к воротам. С тех пор как муж с сыновьями отправились в Лондон, дабы ускорить рассмотрение дела о возвращении им Уиттингтона, прошло уже почти три недели. Фицуорины были верными сторонниками Ричарда, исправно вносили деньги на Крестовые походы и пожертвовали на выкуп короля доход от всей шерсти, за год настриженной с овец. Взамен же они рассчитывали на справедливое решение по их делу. Теперь, когда Хьюберт Уолтер стал юстициарием, Брюнин от души надеялся, что справедливость наконец-то восторжествует.

Два сержанта отперли ворота и с трудом раскрыли створки внутрь, пропуская отряд всадников. Наученная опытом, Хависа отошла подальше от лошадей, которые подняли своими копытами целое облако пыли. Осень стояла уже на пороге, но в воздухе было еще по-летнему сухо. Сердце Хависы преисполнилось гордости, когда она увидела, как ее мужчины натягивают поводья и спешиваются. Муж и сыновья были полны жизненной силы, красивы, как на подбор, и теперь, хотя и на короткое время, они принадлежали ей.

Брюнин спрыгнул с коня и тотчас обернулся, ища глазами супругу. Под его выразительными черными глазами залегли темные круги – следы усталости, и он старался беречь левую ногу: старая рана досаждала, когда он уставал. Но даже сквозь слой дорожной пыли, пребывая под грузом усталости, он весь так и светился ликованием.

– Вернули! – неистово закричал он, увидев жену. – Родная, нам вернули Уиттингтон!

Хависа бросилась в объятия мужа. Сжимая жену крепко, как щит в бою, Брюнин развернул ее и поцеловал. Хависа почувствовала вкус пыли у него на губах и соленые капли на колючей щеке – то ли пот, то ли слезы.

– Это замечательная новость, любовь моя! Тебе надо было сразу послать мне весточку, чтобы мы устроили пир и отпраздновали победу!

– Ну уж нет, я хотел сам тебе это сказать, – прошептал он ей на ухо. – И показать. – Он сунул руку под котту и достал свернутый лист пергамента, скрепленный печатью юстициария.

– Что это? – спросила Хависа, взяв у него пергамент.

– Решение Хьюберта Уолтера о том, что Уиттингтон снова принадлежит нам.

Хависа переводила глаза с мужа на пергамент и обратно. Она засмеялась, причем в смехе этом отчетливо сквозило недоумение.

– И все? Так просто? Тебя не заставили прыгать через горящие обручи, как собаку в бродячем цирке?

– Пусть бы только попробовали!

Все было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, но Хависа не хотела отравлять мужу удовольствие и разрушать своими сомнениями эйфорию, в которой он сейчас пребывал. Что ж, возможно, Хьюберт Уолтер и впрямь отдал Фицуоринам Уиттингтон в награду за их неизменную верность королю. Еще раз обняв супруга, Хависа повернулась, чтобы поздороваться с сыновьями. Заключенная одновременно в полдесятка жарких объятий, она поняла, что мальчики счастливы не меньше отца. Даже на лице у Филипа, самого спокойного и уравновешенного из всех их детей, сияла широкая улыбка. Уильям просто лучился от радости, а Фульк не скрывал ухмылку от уха до уха. Еще бы! Он ведь был наследником и от этого приобретения выигрывал в полной мере.

– И что теперь? – спросила Хависа, когда оруженосец Брюнина полностью разоружил своего лорда и унес хауберк, чтобы почистить и смазать его.

В углу спальни служанки наполняли горячей водой овальную кадку. Хависа твердо придерживалась правила, согласно которому путешественникам – хоть гостям, хоть членам семьи – следовало первым делом предложить помыться, почистить одежду и освежиться. Мальчики могли позаботиться о себе сами, воспользовавшись, если необходимо, кадками для стирки белья, а Хависа осталась с мужем. Ванну поставили в их покоях, что давало супругам возможность побыть наедине, а также позволяло Брюнину успокоить ноющие суставы и мышцы, не выставляя свою слабость на всеобщее обозрение.

С трудом шевеля ногами, он подошел к лохани, лег в дымящуюся воду и расслабился, издав стон наслаждения.

– Что ты имеешь в виду? – уточнил Фицуорин.

– Как ты собираешься действовать дальше? Нельзя ведь просто подъехать к воротам Уиттингтона с решением суда в руках и приказать Фицроджеру покинуть территорию?

– Могу себе представить! – хохотнул Брюнин. – Мигом схлопочу стрелу в горло. – Он ополоснул лицо и провел руками по волосам. Хависа с сожалением отметила, что на голове у него теперь стало больше белого, чем черного. – Нет, нам нужно дождаться официального извещения от юстициария, за которое я должен заплатить пошлину в сорок марок. – Он глянул на жену, скривившись. – Да, знаю, опять расходы. Но ничего, не разоримся, зато, как только извещение будет у меня на руках, я смогу потребовать, чтобы королевские чиновники выдворили из Уиттингтона Мориса Фицроджера.

– Он наверняка будет сопротивляться, – обеспокоенно заметила Хависа. Хотя Брюнин, безусловно, и опытный воин, однако он уже не молод, так что совершенно ни к чему лишний раз брать меч в руки.

– А как же! – ответил ей муж с ледяной улыбкой. – Ну да ничего, он ведь получит взамен приличную компенсацию. Королевский замок в Уорфилде, так предлагает Хьюберт Уолтер.

Хависа принесла ему бокал пряного вина, и Брюнин залпом выпил. Рука его лежала на бортике, а ноги пришлось слегка согнуть, чтобы поместиться в ванне.

– Когда ты получишь извещение? – спросила Хависа.

– Как только закончатся все юридические формальности. – Блеск в глазах супруга чуть угас, он устал, и морщины на его стареющем лице обозначились резче. – Ладно, не станем торопить события. Главное, что наконец-то признали наши законные права на Уиттингтон. На это ушло больше сорока лет, но теперь я знаю, что мои сыновья будут пожинать плоды победы. Уиттингтон снова будет принадлежать Фицуоринам, и это произойдет уже совсем скоро. Интуиция никогда меня не подводит. – Брюнин улыбнулся вымученной улыбкой. – Вот сейчас, например, она говорит мне, что я уже не так молод, чтобы угнаться за своими сыновьями, не заплатив за это впоследствии.

– Вино и ванна взбодрят тебя, – ответила Хависа, стараясь не показать, насколько огорчена этими его словами, которые удивительным образом совпали с ее собственными мыслями. Увы, здоровье у мужа теперь уже не такое богатырское, как некогда, и уставать он и впрямь стал гораздо быст рее. Но вслух сказала: – Не сомневаюсь, что наши сыновья в это время подсчитывают синяки и ссадины, которые получили, пытаясь угнаться за отцом.

– «Fulco fi lius Warini debet xl m. pro habendo castello de Witinton sicut ei adiuticatum fuit in curia regis, – гнусаво читал секретарь. – Фульку Фицуорину присуждается уплатить пошлину в сорок марок за передачу в его владение замка Уиттингтон, согласно решению, принятому королевским судом».

Морис Фицроджер вцепился в львиные головы, украшавшие подлокотники кресла в большом зале Уиттингтона, и заскрежетал зубами. Лицо его потемнело, а вены на шее и на виске вздулись, став похожими на веревки. Секретарь, заметив сии тревожные признаки, аккуратно положил свиток на стол и начал бочком-бочком отходить в сторону. Посланец, который принес письмо от знакомого Мориса, работающего в департаменте юстициария, уже предусмотрительно ретировался.

– Раньше я увижу этого ублюдка в аду! – прохрипел Морис. – Пусть платит пошлины, сколько ему заблагорассудится! А этой писулькой может подтереться! – И с этими словами он резко вскочил на ноги, схватил со стола пергамент и сунул документ в пламя факела. – Уиттингтон принадлежит моему роду, и так будет всегда!

Огонь зашипел, пожирая свиток. Капли красного воска разбрызгались по полу, как кровь.

– Я не понимаю, – сказал Верен, старший отпрыск Фицроджера. – Столько времени уже прошло. Почему теперь вдруг суд вынес решение в его пользу?

– Почему? – презрительно скривив губу, переспросил Морис. – Да потому, что Брюнин лижет задницу кому надо, а где его язык не достает – там папаше помогает старший сыночек. Эта семейка целует зад архиепископу Кентерберийскому. Им благоволит сам Хьюберт Уолтер, а нынче его слово в стране – закон.

Он выпустил из рук последний клочок документа, чтобы пламя не обожгло ему пальцы, и затоптал горящий пергамент, размолотив его каблуком.

– Но, папа, что же нам теперь делать?

Морис пришел в ярость.

– «Папа, что же нам теперь делать?» – зло передразнил он писклявый голос Верена. – Хнычешь, как младенец в пеленках! У тебя что, своего ума нет?

Верен стал пунцовым.

– Есть, конечно, но я полагаюсь на родительский опыт. И как почтительный сын…

– Оставь на время свою почтительность! – раздраженно рявкнул отец. – Скажи, сынок, как, по-твоему, нам следует поступить? – поинтересовался он с вызовом и насмешкой.

Верен нахмурился, мучительно соображая, затем неуверенно спросил:

– Драться?

– После того как суд официально вынес решение в пользу Фицуорина? Да у тебя каша вместо мозгов! Почему, как ты думаешь, за все то долгое время, пока Фицуорины оспаривали Уиттингтон, они ни разу не пытались взять его приступом?

– Боялись, что у них не хватит сил?

– Нет, мой мальчик! – оскалил зубы Морис. – Любое применение оружия поставило бы их вне закона и лишило права официально претендовать на замок. Если мы сейчас поднимем против них оружие, то автоматически станем преступниками, и тогда уже нас будут выселять не одни Фицуорины, а все землевладельцы Шропшира. А с ними мы уж точно не справимся.

– Я бы подал встречный иск, – вступил в разговор младший сын Мориса, Гвин. – Даже если Фицуорин и водит дружбу с Хьюбертом Уолтером, последний занимает слишком высокое положение, чтобы вопрос о том, кто владеет Уиттингтоном, стал для него принципиальным. И к тому же мы тоже вполне можем кое с кем подружиться – да хоть с секретарями, которые исполняют указания Уолтера. – И Гвин выразительно похлопал по кошелю, висевшему у него на поясе.

Морис одобрительно оглядел младшего сына. Толковый парень, что и говорить. Эх, до чего же досадно, что он родился вторым! Отцу порой казалось, что мозги Верена застряли в утробе матери и Гвин, выбираясь наружу, прихватил их с собой.

– А что, это мысль, – кивнул Морис. – Да и не всегда же Хьюберт Уолтер будет королевским юстициарием. Он и так уже архиепископ Кентерберийский и папский легат. Столько должностей этот тип захапал, как бы не подавился или не лопнул от жадности!

Гвин погладил жидкую соломенную бородку:

– Если Фицуорины в большом фаворе у Хьюберта Уолтера, то наверняка есть другие важные люди, которым они перешли дорогу. Помнишь, ходили слухи о том, что Фульк-младший поссорился с принцем Иоанном?

Морис закусил губу и задумался. Некоторое время помолчал, а затем произнес:

– Да, что-то такое было. Подробностей не помню, но это легко выяснить. Принц Иоанн владеет землями на границе с Уэльсом, и если он и впрямь затаил обиду на семейство Фицуорин, то мы этим можем воспользоваться.

Гвин кивнул и посмотрел на отца, задумчиво прищурив глаза:

– Для нас станет удачным совпадением, если с Брюнином Фицуорином вдруг произойдет какой-нибудь несчастный случай…

Это прозвучало не как утверждение, но, скорее, как вопрос.

«Да Гвин не только забытые братом мозги прихватил, но и хитроумное коварство», – подумал Морис. Откровенно говоря, он не знал, стоит ли этим гордиться или нет. Ведь, как известно, иногда говорят «коварство», чтобы не сказать «бесчестье».

– Ну, это как посмотреть, – не согласился Морис. Подойдя к столу, он налил себе из кувшина вина и продолжил: – Не забывай, что у Фицуорина шестеро сыновей, и все такое же отродье, как их папаша. – Он болезненно поморщился, вспомнив стычку в Освестри. – Избавимся от одного дьявола – тут же придется иметь дело со всеми остальными.

– Но мы должны их остановить, потому что, если Фицуорины вступят во владение замком, у нас ничего не останется.

– Поверь, мой мальчик, – с чувством произнес он, – больше всего на свете я хочу вытащить меч и изрубить на куски весь этот поганый род, а ошметки сбросить во чрево ада, но… Если мы сделаем это, то одновременно уничтожим и себя. Нет, мы будем выжидать. – На лице его появилась ледяная улыбка. – Ведь не зря говорят, что имущество гораздо легче отстоять, чем завоевать.

Глава 14

Винчестер, лето 1198 года

Мод подошла к кровати и опустилась на колени, чтобы поцеловать украшенную епископским перстнем руку деверя.

– Дочь моя, – хрипло сказал Хьюберт и устало улыбнулся.

Губы у него потрескались, а дыхание было несвежим. Пот блестел в складках вялых щек и пропитал волосы вокруг тонзуры, так что они торчали каштановыми пучками.

«Неужели умирает?» – подумала Мод. У Теобальда в мыслях явно было то же самое. Они получили срочное письмо от домашнего секретаря юстициария, в котором говорилось, что архиепископ слег с лихорадкой.

– Хьюберт. – Теобальд тоже поцеловал церемониальное кольцо, а потом обнял брата.

Ввалившиеся глаза больного осветила веселая искорка.

– Не переживай понапрасну, Тео: ты старший, и я не намерен умирать раньше тебя. У меня на земле осталось еще слишком много дел, чтобы отправиться на небеса прямо сейчас.

Хьюберт попытался приподняться и облокотиться на подушки, но его сразил приступ мучительного кашля.

Теобальд помог брату сесть, а Мод принесла разбавленного вина. Хьюберт жадно выпил и, задыхаясь, опустил голову обратно на подушку.

– Но все равно, спасибо, что пришли.

– Глупец ты! – с чувством сказал Теобальд. – Загонишь себя в могилу работой.

– Лучше на себя посмотри, – парировал Хьюберт. – Ты ведь тоже не сидишь дома, праздно грея пятки у камина.

– Но я ведь не архиепископ Кентерберийский, папский легат, юстициарий, а также канцлер одновременно, – сказал Теобальд. – Всего-то занимаюсь сборами с турниров, выполняю функции выездного судьи да управляю парой поместий – жалкие мелочи по сравнению с тобой. И не говори, что я переживаю понапрасну. Как ни крути, ты не послал бы за мной, если бы сам не считал, что заболел очень серьезно.

Хьюберт потянулся к завязкам на вороте ночной сорочки:

– Не скрою, Тео, я был очень болен, но я искренне верю, что с Божьей помощью скоро поправлюсь.

– А потом что? Снова загонишь себя, доведя до очередной болезни?

Хьюберт сочувственно глянул на Мод:

– С тобой он так же круто обходится?

Мод переводила взгляд с одного брата на другого. На лице Теобальда отразилось раздражение. Она знала, как он переживает за Хьюберта. Знала и то, что, попрекая больного человека, ничего не добьешься, только еще больше рассердишь его. Нужно держаться непринужденно и сохранять хорошее расположение духа.

– Исключительно для моего же блага, как он сам утверждает, – ответила она, скромно опустив ресницы.

Теобальд издал какой-то невнятный звук, полный негодования. Хьюберт тихонько засмеялся, но опять раскашлялся, и ему снова пришлось прибегать к помощи вина. Когда кашель прошел, Хьюберт похлопал брата по плечу горячей от лихорадки рукой:

– Я облегчу твои страдания, Тео. Тебе будет приятно узнать, что сейчас один из моих секретарей переписывает набело письмо королю Ричарду о моей отставке. Я ухожу с поста юстициария. Как ты справедливо заметил, я не могу всем угодить, и, по правде говоря, на первом месте для меня должен все-таки стоять Бог.

– Рад слышать. – Теобальд скрестил руки на груди и попытался напустить на себя суровый вид. – А что это ты вдруг надумал?

– Вообще-то, я уже давно к этому готовился. Я ведь даже обучал Джеффри Фицпетера, который примет у меня дела. Ты разве не рад?

– Я обрадуюсь еще сильнее, когда тебе станет лучше и ты сможешь встать, – проворчал Теобальд. – А пока ты в постели, я буду твоим сторожевым псом и прослежу, чтобы ты даже мизинцем не пошевелил.

– Тогда я умру не от переутомления, а от скуки! – испуганно запротестовал младший брат.

– То есть ты находишь мое общество до смерти скучным?

– Нет, конечно! Не передергивай, Тео.

Мод оставила братьев продолжать спор, от которого, как она подозревала, оба втайне получали удовольствие. Теобальд прекрасно знает, когда остановиться, чтобы не утомить Хьюберта.

Слуги внесли во дворец их багаж: окованный медью дорожный сундук с одеждой, разобранную на части кровать, которую вновь соберут в гостевой комнате, раму для вышивания и прялку. Мод не знала, как долго они будут здесь гостить. Хьюберт явно серьезно болен, но сохраняет достаточную для споров ясность ума и вообще, похоже, пошел на поправку.

Она призадумалась о предстоящей отставке деверя. С одной стороны, Теобальд немало выигрывал оттого, что Хьюберт занимал должность юстициария, но, с другой стороны, на нем лежало и больше ответственности. Вдобавок приходилось проводить немало времени в разъездах, что не слишком радовало Мод.

С недавних пор Теобальд начал тосковать по более спокойной жизни. На доходы Хьюберта он основал несколько религиозных общин: Августинианское аббатство в Эмаундернессе близ Кокерсенда и еще несколько монастырей в Ирландии. Теобальд часто заговаривал о том, что хорошо бы вернуться туда. Ирландия неудержимо притягивала его. Внезапная серьезная болезнь брата заставила Тео серьезно призадуматься о жизни, но Мод чувствовала, что муж ее и без того вот уже некоторое время назад начал потихоньку приводить свои дела в порядок.

Она задумчиво разглядывала их разобранную на части супружескую кровать. Они по-прежнему делили это широкое ложе, когда Теобальд ночевал дома или когда Мод путешествовала с ним, но по большей части лишь предавались там сну. Изредка муж заключал ее в объятия и, бормоча слова любви, проникал в ее тело, но подобное случалось нечасто и, честно говоря, не доставляло Мод особой радости. Правда, боли, как в самый первый раз, она больше не испытывала, но само действо по-прежнему оставалось для нее неприятным. Чаще всего Теобальд относился к Мод как к бесполому товарищу. Он беседовал с женой, использовал ее в качестве слушателя, чтобы развивать перед ней свои идеи, иной раз ворчал, облегчая душу, или вслух размышлял на злободневные темы, пользуясь безопасностью супружеской постели, где его слышали только одни уши. И за это Мод любила мужа и беспрекословно даровала ему свое тело в тех редких случаях, когда Теобальд жаждал обладать им.

Молодые мужчины пытались соблазнить ее, полагая, что Теобальд наверняка не удовлетворяет супругу, но Мод отвергала их намеки с ледяным презрением. Все они хотели лишь одного – запустить руки под платье молоденькой красотки, и это их откровенное вожделение казалось ей отвратительным. Когда Мод вместе с Теобальдом посещала турниры, рыцари наперебой вызывались украсить копье знаком ее благоволения, и иногда ей приходилось отдавать свою ленту, но исключительно для пользы дела, поскольку Теобальд отвечал за сбор взносов с тех, кто надеялся заслужить себе славу на ристалище. Теперь у Мод имелся целый запас лент, купленных специально для этой цели. С того первого турнира, когда она отдала Фульку Фицуорину ленту из косы, она никогда больше не удостаивала ни одного рыцаря предметом своего личного туалета.

Иногда турниры посещал и Фульк, но он держался на расстоянии, впрочем, и Мод тоже не стремилась с ним сблизиться. Самое большее, они вежливо кивали друг другу, проходя мимо. Если по случайности на турнирном пиру эти двое садились рядом, то беседовали учтиво, но натянуто, упорно стараясь не встречаться глазами.

Поскольку слава Фулька и его отряда привлекала большое количество публики, доходы от турниров неизменно оказывались высокими, что не могло не радовать Теобальда. Мастерство Фулька было так велико, что его сравнивали с великим Уильямом Маршалом в юности. В любовных баталиях он тоже снискал себе награды: как неодобрительно отметила Мод, не только от женщин вроде Гунильды, но и от других, более благородного происхождения, чью кровь взволновало выступление храброго воина на ристалище. Они желали, чтобы и в их постели Фульк тоже проявил себя героем.

– Леди Уолтер? – обратился к Мод стоявший в дверях стройный миловидный юноша с оливковой кожей и темными живыми глазами. – Не знаю, помните ли вы меня, – сказал он с поклоном. – Нас представили друг другу на вашей свадьбе. Меня зовут Жан де Рампень, я состою в свите его преосвященства.

– Да, конечно помню, – ответила Мод.

Это было правдой лишь наполовину, но, занимая определенное положение в свете, она быстро научилась говорить любезности, необходимые для поддержания связей. Мод представляли очень многих, и хотя лицо этого молодого человека действительно было ей смутно знакомо, она не могла связать его ни с какими определенными воспоминаниями.

– Я рад, что лорд Теобальд приехал, – сказал молодой рыцарь. – В присутствии близкого человека его высокопреосвященство поправится быстрее. Думаю, лорд Теобальд – один из немногих людей, которых мой господин послушает. Если старший брат велит его преосвященству лежать в постели и отдыхать, то вполне может быть, что он так и сделает, – усмехнулся молодой человек. – Когда он вас вызывал, то и впрямь верил, что находится на пороге смерти, да, честно говоря, и все мы тоже так считали. Слишком много его преосвященство на себя взвалил.

– Он это уже и сам признал. Мне кажется, это у них семейная черта.

– А мой господин сказал вам, что собирается оставить пост юстициария в пользу Джеффри Фицпетера? – (Мод кивнула.) – Я должен доставить соответствующее письмо королю Ричарду, как только секретарь перепишет все начисто.

Мод вгляделась в собеседника пристальнее. Она мысленно приставила к чисто выбритому подбородку короткую черную бороду и нарядила юношу в котту из ярко-красного сукна, вместо его нынешнего неброского одеяния песочного цвета. И, щелкнув пальцами, воскликнула:

– Я вспомнила! В Ланкастере вы играли на лютне и пели балладу о фее с серебряными волосами, которая стала графиней Анжуйской! – Мод улыбнулась. – Мне показалось тогда, что вы весьма искусны.

– Спасибо, миледи! – Он ослепительно улыбнулся и стал похож на благородного разбойника. – Иногда я действительно путешествую под видом трубадура. Играть на лютне – полезное умение, всегда можно заработать себе ужин музыкой.

– Я и понятия не имела, что вы состоите в свите Хьюберта.

– Откуда ж вам было это знать, – пожал Жан плечами. – Я был оруженосцем у лорда Теобальда, вашего мужа, но затем отправился в Крестовый поход с лордом Хьюбертом. – Он склонил голову набок, и в глазах у него вспыхнул озорной огонек. – Когда я приезжал в Ланкастер, со мной был Фульк Фицуорин. Он тоже некогда служил оруженосцем у вашего супруга.

– Да, я знаю. – Из тона Мод моментально исчезла теплота.

– Фульк – мой лучший друг, но я уже некоторое время не видел его.

Она окинула Жана ледяным взглядом и сказала:

– Тогда, возможно, вам следует поездить по турнирам и прогуляться по тавернам. – Но тотчас прикусила язычок, сообразив, что ее слова, должно быть, прозвучали резко и осуждающе, хотя вовсе не ее забота, как Фульк Фицуорин распоряжается своей жизнью.

Улыбка Жана стала шире.

– Ну уж нет, миледи! У меня и так в жизни достаточно приключений.

Дверь открылась, и из комнаты больного вышел Теобальд. Мод обрадовалась, заметив, что сейчас муж выглядит более жизнерадостным, нежели когда они приехали. Он явно разделял ее мнение, что Хьюберт пошел на поправку.

– Жан! – радостно воскликнул он и, стремительно подойдя к молодому рыцарю, обнял его. – Как поживаешь?

– Хорошо, милорд! А вы?

Пробормотав извинения, Мод пошла звать своих служанок: надо было разбирать сундуки.

Сев на свою буланую лошадку, Брюнин Фицуорин прислушался к свисту осеннего ветра, который безжалостно хлестал всадника не только по лицу, но и по правой руке, сжимающей поводья. Грудь его перетягивала тугая повязка, стесняющая дыхание. Осенние леса, окружающие замок в Уиттингтоне, несмотря на увядание, были одеты в богатые еще одежды из бронзы, золота и позеленевшей меди. На фоне режущей глаз синевы неба красота осеннего леса была столь яркой, что болезненно отдавалась в сердце. Однако боль эта не шла ни в какое сравнение с тем тягостным чувством, что вызывал в Фицуорине вид замка посреди болотистой местности за лесами, Уиттингтона, принадлежащего ему по праву рождения. Замок этот был такой близкий, что, казалось, можно было коснуться его рукой, и при этом недостижимый, словно звезда. Брюнин смотрел на беленый частокол и караульное помещение; на крыши деревянных строений внутри крепостных стен; на аккуратные завитки кухонного дыма, сочащегося сквозь ставни; на расхаживающих по стене часовых, от копий которых отражались лучи яркого солнца.

– Милорд, это небезопасно, – заметил рыцарь Ральф Грас, которого Брюнин взял с собой.

Отец Ральфа арендовал земли у Фицуоринов, а сам Ральф когда-то изучал военное ремесло в качестве одного из оруженосцев Брюнина.

Фицуорин холодно улыбнулся, не отводя взгляда от замка. Боль немного притупилась, из острой став ноющей.

– И все-таки я рискну.

Молодой человек ничего не сказал, но Брюнин почувствовал в его молчании невысказанный вопрос.

– Вчера вечером прибыл гонец от королевского двора, – пояснил Фицуорин. – Хьюберт Уолтер уступил свой пост юстициария Джеффри Фицпетеру.

Ральф поднял брови:

– Это плохая новость, милорд?

Брюнин поморщился:

– Хьюберт Уолтер даровал мне в королевском суде право на Уиттингтон, но исполнение этого решения было отложено до тех пор, когда Морису Фицроджеру предоставят другое поместье в качестве компенсации. Только теперь я сомневаюсь, что дело сдвинется с места. Мы не ладим с Фицроджером, и он, как человек принца Иоанна, не заинтересован в том, чтобы исполнять волю Уолтера.

Брюнин говорил тихо. В его словах проскальзывала горечь, хотя он старательно ее скрывал.

Вчера вечером он был менее сдержан. К счастью, поскольку посланец прибыл поздно, он доставил письмо к нему в частные покои, где свидетельницей страшного гнева мужа оказалась лишь Хависа.

– Всю жизнь – одни напрасные ожидания, сплошная ложь и нарушенные клятвы! – Рассвирепев, он швырнул кубок через всю комнату и вслед за ним отправил также кувшин, а сундук пнул так сильно, что чуть не сломал себе ногу. – Уже больше трех лет, как Уиттингтон по праву отдан мне, а меня до сих пор заставляют ждать! Надоело уже выглядеть идиотом! Проклятье!

И дабы подкрепить свои слова, лорд Фицуорин швырнул в стену подсвечник, после чего Хависа во весь голос завопила, чтобы он немедленно прекратил. Брюнин в ответ взревел, как разъяренный бык, поднял кулак, некоторое время испуганно разглядывал его, и… вся оставшаяся ярость взорвалась у него внутри, пронзив грудь полосой раскаленного свинца. Брюнин потом смутно припоминал, как сидел на кровати, согнувшись пополам от боли, а Хависа обхватила его рукой, и в глазах жены застыл ужас. К счастью, боль отступила, но, уходя, словно забрала с собой что-то очень важное, оставив в его душе ощущение страшной пустоты.

Хависа не хотела, чтобы Брюнин сегодня утром выезжал из Олбербери, но не могла остановить мужа. Умом он понимал, что жена права, но ничего не мог с собой поделать. Потребность видеть Уиттингтон стала навязчивой идеей, которая изгоняла из головы все остальные соображения. И вот теперь Брюнин сидел под укрытием деревьев и смотрел на замок, пока глаза не заслезились от напряжения.

– Мой отец всю жизнь положил на распри, пытаясь вернуть себе Уиттингтон, – сказал он. – Я был юношей, когда мы потеряли замок, но до сих пор помню, как стоял на стене и смотрел в сторону Уэльса.

– А как случилось, что вы его потеряли? – с любопытством спросил Ральф.

Брюнин начал без выражения, будто рассказывал сказку, которую твердил так часто, что выучил назубок.

– Валлийцы вторглись в Уиттингтон в последние годы правления короля Стефана, пока мы были в Олбербери. Когда мой отец подоспел с солдатами, нападавшие уже захватили замок и вырезали весь гарнизон. – Фицуорин скривился, словно от слов, которые он произносил, у него стало горько во рту. – Их предводителем был Роджер де Поуис. Наполовину нормандец, наполовину валлиец. У него уже имелось к тому времени несколько владений, но Уиттингтон понадобился этому типу, дабы поднять собственный престиж. – Брюнин раздраженно дернул рукой, и его лошадь пошла боком. Он туго натянул поводья, пытаясь сдержать не только коня, но и себя. – Ни у короля Стефана, ни у принца Генриха не было желания затевать войну в Уэльсе, равно как и войну друг с другом. Уиттингтон остался во владении де Поуиса, а нам отдали Алвесто: тогда говорили, что это временно, дескать, после смерти Роджера Уиттингтон нам вернут. – Он глянул на Ральфа. – Все, кто потерял тогда владения, на чьей бы стороне они ни сражались, должны были получить обратно земли, принадлежавшие им во времена Генриха Первого, когда еще не начались распри. Но королевское обещание не стоит и пера, которым оно подписано, – процедил Брюнин. – И теперь я вынужден издали смотреть на то, что принадлежит мне по праву, но, повелением клятвопреступника, находится в руках вора.

В последний раз он окинул взглядом обнесенный частоколом замок и флаги, развевающиеся на зубчатых стенах, а затем резко развернул коня и пришпорил его.

Они скакали рысью друг за другом сквозь лес, намереваясь выехать к дороге, соединявшей Освестри и Шрусбери. Но как только пересекли небольшую прогалину, путь им преградил отряд охотников с собаками и ястребами. Ветер завывал между деревьями, словно во время морского шторма, и Брюнин чувствовал его всем телом. Ветер бил, сносил, хлестал людей в своем неистовом порыве.

Великолепный сокол-сапсан восседал на перчатке Мориса Фицроджера, мешая тому вытащить меч из ножен. Зато все спутники Мориса, включая его сыновей, немедленно обнажили оружие. Фицроджер поднял левую руку, останавливая их. Движение это было медленным и осторожным, чтобы не испугать птицу.

– Полагаю, вы пришли взглянуть на то, что не можете забрать, – презрительно сказал Морис Брюнину. – Хотя у вас на щите и изображены волчьи зубы, вам уже нечем кусаться.

Брюнин тоже взялся было за рукоять меча, но сдержался. Отчасти потому, что их было двое против десяти, но в основном все-таки из-за ужасной боли, которая вновь начала теснить ему грудь.

– Уиттингтон мой, так повелел королевский суд! – выдавил Брюнин, сквозь зубы втягивая воздух. Дышать было тяжело, словно он пытался сделать это сквозь подушку.

– Взгляни правде в глаза, – фыркнул Морис. – Решение сие всего лишь подачка от канцелярии Хьюберта Уолтера, чтобы ты заткнулся наконец и не мешался под ногами юстициария. Про тебя мигом забыли, а постановление бросили в долгий ящик. И сейчас, Фицуорин, ты нарушаешь границу владения, которое тебе не принадлежит и никогда принадлежать не будет.

– Это еще не конец. – Брюнину потребовались вся решимость, вся его гордость и непреклонность, чтобы удержаться в седле. Серая пелена заволокла глаза.

– Да нет, думаю, что конец. Если ты когда-либо снова нарушишь границы моего владения, я зарублю тебя без лишних слов. Иди-ка лучше домой, старик, погрей косточки у собственного очага, вместо того чтобы зариться на чужой, – ухмыльнулся Фицроджер. Он говорил так, словно Брюнин был представителем иного поколения, хотя их разделяло всего-навсего десять лет.

Морис дал знак своим рыцарям. Они сомкнулись вокруг Брюнина и Ральфа Граса, разоружили их, а двое охотников отправились с собаками посмотреть, не прячется ли в лесу вражеский отряд. Затем Фицроджер вывел Брюнина и его спутника на дорогу в Освестри.

Фицуорин скорчился в седле. Боль обрушивалась на него, накатывала волнами, подхватывала и тащила прочь от твердого берега в море забвения.

– Сэр, что с вами? – Ральф в ужасе подхватил уздечку лошади своего господина.

Последним усилием Брюнин натянул поводья и развернул коня так, чтобы оказаться лицом к Уиттингтону.

– Передай Хависе… – проговорил он, судорожно хватая воздух, – скажи ей, что я прошу прощения…

Чуя неладное, Ральф стремительно соскочил с коня и успел подхватить падающего из седла Брюнина.

Но помочь Фицуорину уже никто не мог.

Снег укутал землю белым саваном, а леденящий воздух и свинцовое небо грозились превратить его легкий покров в плотное одеяло. Крестьяне жались поближе к очагам и впускали скотину в дома, где для животных были отгорожены специальные углы, чтобы они не погибли от холода и непогоды. Люди, вынужденные находиться на улице, облачались в теплые плащи с капюшонами, а путники стремились побыстрее добраться до цели.

Морозным декабрьским вечером Фульк приехал в Кентербери просить аудиенции у архиепископа Хьюберта. Однако его высокопреосвященство отбыл по делам, в резиденции же остались его старший брат с женой.

– Я скорблю о кончине твоего отца, – соболезнующим тоном произнес Теобальд Уолтер, протягивая гостю руку. – Он был хорошим человеком и, насколько мне довелось его узнать, верным другом.

Фульк ответил на сочувственное рукопожатие. У Теобальда были теплые пальцы. Его же собственные руки, после того как Фульк долго сжимал поводья, напоминали заледеневшие клешни. Мороз добрался до них даже сквозь перчатки.

– Пока гонец с печальным известием нашел нас, прошел целый месяц, – мрачно сказал Фульк, и глаза его потемнели от боли. – Сезон турниров удался, и погода держалась отменная, так что мы задержались дольше обычного. Если бы вернулись домой в назначенное время, то я, возможно, сумел бы предотвратить несчастье.

– Я думал, твой отец умер, потому что отказало сердце.

Фульк с признательностью взял предложенный Теобальдом бокал глинтвейна. Они сидели одни наверху, в жарко натопленной комнате. Ставни не пускали внутрь непогоду, а камин источал блаженное тепло. Мод видно не было, и Фульк решил, что она старается не выходить из женских покоев, поскольку резиденцию архиепископа заполнило множество священнослужителей, соблюдающих обет.

– Так считают лекари, – подтвердил Фульк. – Но я думаю, что сердце у него просто-напросто разбилось. Бедняга ни спать, ни есть не мог, все думал об учиненной над нами несправедливости с Уиттингтоном. Рыцарь, который привез тело отца домой, сказал матери, что Фицроджер в тот день всячески унижал его и что это стало последней каплей.

– Унижал? – Взгляд Теобальда стал суровым.

Фульк поведал ему о визите отца в Уиттингтон и о том, что случилось тогда в лесу.

– Наверное, с его стороны было довольно глупо отправиться туда, но я понимаю отчаяние, которое гнало отца – и в конце концов убило, – закончил свой рассказ Фульк.

Теобальд сел возле камина с бокалом глинтвейна и подоткнул вокруг колен подбитый мехом плащ.

– Не могу сказать, что понимаю всю глубину отчаяния твоего отца, ибо меня никогда не лишали того, что я считаю своим по праву, но тем не менее соболезную. – Теобальд пристально посмотрел на Фулька, который остался стоять. Напряжение, исходившее от молодого человека, было почти осязаемо. – Каждого из нас гонят по жизни свои демоны: честолюбие, ненависть, любовь.

Фульк отпил глинтвейна:

– Больше всего отцу были дороги этот замок и моя мать, которая стала для него светом жизни, добрым ангелом. А Уиттингтон иногда казался мне его мрачным демоном. Уиттингтон его и убил.

– Не позволь ему уничтожить и тебя тоже, – сказал Теобальд, с тревогой глядя на собеседника.

Фульк подошел к закрытому ставнями окну, остановился, обернулся. Свет свечей мерцал на его волосах, как отражение на черной воде пруда.

– Я не намерен позволить это Уиттингтону, но все же, как ни крути, он перешел мне по наследству. И я должен довести дело до конца. Ради памяти отца.

Теобальд некоторое время молча размышлял и наконец спросил:

– А может быть, разумнее просто оставить все, как есть?

Фульк покачал головой:

– Королевская курия даровала нам права на Уиттингтон. У нас есть постановление, подтверждающее наши притязания, но приказ, повелевающий Фицроджеру оставить замок, из канцелярии юстициария так и не вышел. Дело необходимо довести до логического конца, и поскольку я теперь Глава семьи, эта обязанность лежит на мне. Кроме того, Уиттингтон не какое-нибудь мелкое захудалое поместье. В него входит более семнадцати облагаемых налогом хайдов[12] земли. Да там одного леса и пахотных угодий знаете сколько!

– Поэтому ты и приехал встретиться с моим братом?

– Сэр Хьюберт был юстициарием в то время, когда вышло решение в нашу пользу, и он по-прежнему поддерживает связи с канцелярией и ее чиновниками. Ваш брат сам говорил, что готовил Джеффри Фицпетера в качестве своего преемника.

– Чудес не жди, – предостерег его Теобальд. – Хьюберт обладает определенным влиянием, но Джеффри Фицпетер не такой человек, на которого можно давить без веских на то причин.

– Разве справедливость не достаточно веская причина? – спросил Фульк, чуть повысив голос.

Теобальд покачал головой:

– Ты знаешь мир дворцовой политики не хуже меня. Справедливость подвержена влиянию множества различных факторов: личных симпатий, неоплаченных услуг, старых, до времени забытых долгов и откровенного подкупа. Так что надо быть готовым ко всему.

Фульк выругался и заходил по комнате. Ему надо было двигаться. Останься он сидеть, наверняка взорвался бы от переполнявших его эмоций, словно бочонок с горячей смолой.

– Между прочим, – сказал он, – мой братец Уильям хотел сразу поехать в Уиттингтон, осадить замок и немедленно зарезать Мориса Фицроджера и его сыновей. А Иво и Ален горячо его поддержали. Они заявили, что мы сможем получить Уиттингтон назад лишь через труп Мориса.

– И что ты на это ответил?

– Сказал, что все-таки попытаюсь в последний раз получить Уиттингтон законным путем, обратившись в королевский суд. – Он потер шею. – А теперь мне кажется, что Уильям, возможно, был прав. Именно это подсказывал внутренний голос и мне самому. Пожалуй, стоило послушаться братьев и вернуть Уиттингтон огнем и мечом.

– Это было бы очень глупо, – покачал головой Теобальд. – Если отвечать злом на зло, добра не сотворишь. Это не по-христиански!

– Хорошо вам говорить! – Фульк залпом осушил бокал. – Если мне не удастся выбить из Джеффри Фицпетера бумагу о вступлении нашей семьи во владение Уиттингтоном, то, клянусь, я немедленно начну войну, и к черту все последствия!

Несмотря на пронизывающий зимний холод, Мод отлично проводила время, совершая вояж по лавкам кентерберийских торговцев. Она оделась так, что никакой мороз был не страшен: завернулась в уютный, подбитый мехом плащ с капюшоном, а на ноги надела сапожки на подкладке из овечьей шерсти. Делать покупки было не просто приятно, занятие это также помогало заполнить время, которое тянулось очень долго. Порой ее благополучие нарушало какое-то странное ощущение пустоты. Хотя Теобальд терпеть не мог сам таскаться по лавкам, он всегда с радостью отпускал Мод в сопровождении служанки и двух сержантов, предварительно вручив жене полный кошель серебра и наказав покупать все, что ей заблагорассудится. Она, разумеется, была признательна мужу за такое доверие – Тео ведь полностью полагался на ее благоразумие и вкус, но порой сердилась на супруга, который ни разу не пожелал составить ей компанию.

Она купила ему крестик из бука, на котором был вырезан замысловатый узор – торговец утверждал, что ирландский. Крест висел на простом кожаном шнуре. Мод подумала, что Теобальду ее подарок понравится. Простота дерева в сочетании с изысканностью резьбы наверняка придутся ему по душе, поскольку в последнее время мысли лорда Уолтера частенько устремлялись к Ирландии и его тамошним владениям.

Себе она купила несколько отрезов тесьмы, льна на сорочку и дюжину тонких серебряных игл, которые при шитье почти не оставляли в ткани дырок. Мод все нравилось в торговых рядах: яркие цвета палаток, отважно бросающие вызов зимнему холоду, возможность поторговаться, пробуждающая азарт.

Когда она возвращалась во дворец, наконец-то начался снегопад, которого ждали весь день. Снег посыпался с неба, как молотый миндаль через мелкое сито, припорошил землю, вырисовывая контуры домов. Золотое пламя коротких восковых свечей, мерцающее за толстым оконным стеклом архиепископского дворца, манило Мод своим теплом. Она быстрыми шагами пересекла двор. Нос и щеки ее онемели от холода, а глаза горели.

Вокруг архиепископского дворца всегда толклись священники, гости, курьеры, просители, так что сперва Мод не обратила внимания на двух лошадей, которых держал под уздцы конюх. Но тут вдруг один из коней вскинул голову и заржал, испугавшись чего-то. Женщина невольно обернулась. Слуга с проклятиями уворачивался от ударов копытами, которые сыпались на него градом, тщетно пытаясь снова схватить уздечку и остановить животное. Это был восхитительный игреневый жеребец с ярким белым пятном на морде. Мод хорошо помнила этого коня, в отличие от стоявшей рядом скромной лошадки мышастой масти. Игреневый красавец был не кто иной, как Огонек, конь Фулька Фицуорина. Сердце у нее бешено заколотилось.

– Что, интересно, он здесь делает? – с волнением воскликнула Мод.

– Миледи? – Барбетта, обхватив себя руками и нахохлившись, с тоской посмотрела в сторону дворца.

Закусив губу, Мод покачала головой. Фульк, похоже, прибыл один. Очевидно, это частный визит, и, значит, в отсутствие Хьюберта Фицуорин закроется с Теобальдом. Она сделала глубокий вдох, собралась с силами и пошла во дворец.

Оказавшись у себя в покоях, Мод призадумалась, не надо ли переодеться во что-нибудь более подходящее, ведь на ней было простое платье из коричневой шерсти, но тотчас выбранила себя за тщеславие и глупость. Коричневое шерстяное платье было у нее самым теплым. Какой смысл дрожать в зеленом льняном, с клиньями и золотой тесьмой, чтобы произвести впечатление на рыцаря, который ей даже не особенно и нравится? Кроме того, у Фулька недавно умер отец, и будет бестактно выражать ему соболезнования, разодевшись в пышный придворный наряд.

Наконец, в качестве уступки своему женскому тщеславию, которое все-таки отказывалось полностью замолчать, Мод надела новые сафьяновые сапожки и вместо простого повседневного пояса повязала один из нарядных плетеных, что купила на базаре. Затем, чувствуя себя достаточно вооруженной, хотя и не вполне готовой к сражению, она покинула надежное укрытие своей комнаты и отправилась наверх, туда, где находилось опасное ристалище.

Осторожно приоткрыв дверь, Мод оглядела комнату. Теобальда не было. Рядом с жаровней, в полукруглом кресле, согнувшись и обхватив голову руками, сидел Фульк Фицуорин. Вся его поза выражала крайнее изнеможение. Он выглядел таким ранимым, таким не похожим на удалого рыцаря, которого Мод привыкла видеть на турнирах. Да чего уж там греха таить, Мод, думая о Фульке, нередко нарочно, ради собственного спокойствия, сгущала краски, и теперь вдруг ощутила себя беззащитной.

Должно быть, почувствовав сквозняк из приоткрытой двери, гость поднял голову и огляделся. И сразу же вскочил на ноги.

– Леди Уолтер, – с поклоном сказал он.

Изнеможение его никуда не делось, но ранимость укрылась за маской вежливости. Дымчато-ореховые глаза Фулька были бесстрастны, и только темные круги под ними выдавали усталость. Юноша старался сохранять невозмутимый вид, но по крепко стиснутым губам можно было заметить, как нелегко ему это дается.

– Лорд Фицуорин, – ответила Мод, назвав титул, который теперь по праву принадлежал Фульку.

Повисло неловкое молчание. Мод уже склонялась к тому, чтобы пробормотать приличествующее случаю извинение и уйти, но потом решила, что это будет проявлением трусости. Кроме того, такое поведение хозяйки выглядело бы непростительной грубостью, пусть даже они с Фульком и испытывали всегда неловкость, общаясь друг с другом. Собрав в кулак всю свою решимость, Мод вошла в комнату и приблизилась к молодому человеку.

– Я с прискорбием услышала о смерти вашего отца, – сказала она. – Он и ваша матушка были очень добры ко мне, когда я гостила в Вестминстере. Я написала леди Хависе и непременно навещу ее, как только смогу.

– Вы очень любезны, миледи, – ответил Фульк, избегая ее взгляда.

– Как она?

– Скорбит, как и все мы.

Он держался на расстоянии и на каждый очередной вопрос отвечал неохотно, едва шевеля губами. Мод почувствовала легкое раздражение.

– Еще вина, милорд? – спросила она, взяв его пустой бокал.

Фульк покачал головой:

– Нет, благодарю вас, мне хватит. Еще один бокал – и я рухну на пол. – Он кашлянул, отошел назад и встал у закрытого ставнями окна. Заметив рядом на низком столике шахматную доску, взял увесистую фигурку из слоновой кости. И произнес: – Вашего мужа позвал кто-то из управляющих, но он обещал скоро вернуться. Если у вас есть дела, миледи, не смею вас задерживать.

Мод вспыхнула:

– Мои дела – заботиться о вашем благополучии. – С трудом сдерживая себя, она чуть не сорвалась на резкость.

– Не уверен, что вы сможете хоть чем-либо поспособствовать ему, – сказал Фульк в ответ и запустил руки в гриву своих тяжелых черных волос. Он бросил на хозяйку дома недовольный взгляд, и Мод невольно подумала, что наверняка со стороны и она сама выглядит точно так же. – Боюсь, я сейчас не самый приятный собеседник, леди Уолтер, и лучше всего предоставить меня самому себе. Безусловно, мне потребуются место для ночлега и тюфяк, чтобы приклонить голову. Поверьте, я буду вам очень благодарен за кров, даже если моя благодарность будет не слишком заметна. – И он попытался изобразить некое подобие улыбки, слегка изогнув губы. Глаза его, впрочем, остались при этом совершенно бесстрастными.

– Конечно. Прошу меня извинить. – Радуясь, что Фульк предоставил ей повод уйти, Мод поспешно покинула комнату с твердым намерением больше не возвращаться. Нет уж, с нее довольно!

А Фицуорин прислонился к стене и спрятал лицо в ладони. Когда вернувшийся Теобальд застал своего бывшего оруженосца у шахматной доски, сотрясающимся в беззвучных рыданиях, он отечески приобнял его и, бормоча слова утешения, повел обратно к теплу камина.

Хьюберт Уолтер откусил большой кусок курицы в кислом соусе и принялся жевать, размышляя о просьбе Фулька.

– Я согласен, что вопрос об Уиттингтоне необходимо было уладить уже давно. Любое дело следует доводить до логического конца, – сказал архиепископ. – Но правосудие нередко осуществляется не так гладко, как нам бы хотелось.

Его устами говорил Хьюберт – королевский чиновник, и Фульку пришлось запастись терпением. Резкая головная боль пульсировала внутри черепа. К еде он едва притронулся. Сейчас ему было не до изысканных яств, сдобренных редкими специями, и не до богатой посуды, которыми мог похвастаться по-эпикурейски богатый стол архиепископа. Сегодня Фульк предпочел бы что-нибудь простое и безыскусное, без позолоты и украшений.

– Я знаю, что твой дед потерял Уиттингтон, когда валлийцы захватили замок, и он достался семейству де Поуис. Что было временным, стало постоянным. Сам понимаешь, возвращение вам Уиттингтона нарушило бы воцарившееся хрупкое равновесие. Генрих гораздо меньше опасался мятежа со стороны Фицуоринов, нежели валлийцев. И кстати, – подняв указательный палец, напомнил он, – в качестве компенсации вам был передан Элвестон.

– Скорее уж, в качестве подачки, – непочтительно фыркнул Фульк. – Ведь Элвестон вчетверо меньше Уиттингтона. И я не уверен, что король Ричард может доверять мне так же, как и моему покойному отцу.

– Это угроза? – поднял брови Хьюберт.

– Угроза, предостережение – называйте как хотите. Когда вассал приносит клятву верности – это своего рода сделка, в которой участвуют две стороны. Мы всегда выполняли свои обязательства: выставляли воинов, если король объявлял войну, честно несли службу. А взамен получили шиш.

Хьюберт промокнул губы льняной салфеткой:

– Это очень резкие слова, Фульк, и к тому же опасные.

– Ваше преосвященство, меня крайне огорчает, что я вынужден их произносить, но это правда. Я не хочу провести остаток жизни, борясь за разрешение этого спора, как боролся мой отец, который умер, завещав продолжить тяжбу за Уиттингтон своим сыновьям. С этим надо покончить сейчас.

Хьюберт Уолтер откинулся на жесткую спинку кресла, внимательно изучая Фулька, словно бы надеясь проникнуть в его мысли.

– Ничего не могу обещать, – наконец сказал он, – но сделаю что смогу. Поскольку Уиттингтон был передан по суду твоему отцу и принадлежал твоей семье во времена Генриха Первого, полагаю, дело твое не безнадежно. Правда, тебе придется уплатить налог на наследство, чтобы вступить во владение землями твоего отца.

– Сто марок, – с неудовольствием произнес Фульк.

Еще бы, ведь сумма эта должна была поглотить годовой доход от настрига шерсти и много чего еще.

Хьюберт кивнул, игнорируя его тон:

– Тогда пусть Уиттингтон будет включен в список земель, за которые ты платишь пошлину. Я попрошу Джеффри Фицпетера составить проект документа, а когда после рождественских праздников отправлюсь в Нормандию к королю Ричарду, то позабочусь, чтобы твое дело он рассмотрел со всем возможным снисхождением.

Услышав это, Фульк отнюдь не просиял от радости: слишком свежи были воспоминания о том, сколь часто надежды покойного отца со временем оборачивались разочарованиями. Однако он все же ощутил признательность Хьюберту. Повернись дело иначе, Фульк натворил бы такого, что его запросто могли отлучить от Церкви.

– Спасибо, ваше высокопреосвященство, – склонил он голову.

Хьюберт поудобнее устроил в кресле свое массивное тело. Он напоминал Фульку перекормленного рыжего льва. Сонный, расслабленный, но все еще достаточно могучий, чтобы убить одним ленивым движением когтя.

– Не стоит благодарности, – сказал архиепископ, отмахнувшись. – Я знаю твои способности, а Ричарду нужно, чтобы такие люди, как ты, принимали его сторону, а не действовали против короля. Мне бы хотелось, чтобы опыт, который ты приобрел на турнирах, пошел на пользу короне, а не наоборот.

– И мне бы этого очень хотелось, ваше высокопреосвященство.

Хьюберт поднял кубок и произнес:

– Тогда за мир и спокойствие!

– Да будет так! – ответил Фицуорин и перекрестился.

– Смерть отца стала для Фулька тяжелым ударом, – заметил Теобальд жене, когда они готовились ко сну. – Странно было видеть его таким. Он напомнил мне мальчишку, каким был, когда только-только стал моим оруженосцем, и в то же время чувствуется, что он уже далеко не зеленый юнец.

Мод водила роговым гребнем по волосам.

– Теперь на Фульке лежит ответственность, а раньше главой семьи был его отец, – сказала она. – В этом все дело.

– Возможно. – Теобальд, изучавший узор на подаренном женой кресте, поднял глаза. – Однако, так или иначе, он очень любил отца. Видела бы ты, как он рыдал тут в моих объятиях.

– Кто рыдал – Фульк Фицуорин?!

Мод повернулась, забыв о своем занятии, и удивленно посмотрела на Теобальда. Она вспомнила, как, открыв дверь, увидела, что Фульк сидит, обхватив голову руками, и о том, как он старался быть благовоспитанным, и о своей собственной ледяной вежливости. Мод почувствовала жгучее раскаяние. Нельзя быть такой мелочной и злой.

– Почему ты так упорно продолжаешь считать его неотесанным грубияном? – поморщившись, спросил Теобальд. – Фульк порой бывает упрям, как бык, не спорю, но это, пожалуй, и неплохо: как только он избрал себе цель, его уже невозможно сбить с пути. Да, этому парню не хватает дипломатичности. От него не дождешься льстивых слов, вечно он рубит правду-матку, но это не значит, что Фульк Фицуорин не способен на глубокие чувства.

– Я этого не говорила. – Мод задиристо вскинула подбородок. Она была не права, но, как всегда, признавала это с большим трудом. – Просто Фульк какой-то… непроницаемый!

– Думаю, это он только с тобой такой, а все из-за своей проклятой гордости. Мало кто из мужчин откроет сердце женщине, даже матери или жене.

– Но ты не такой!

– Отчасти. Однако мою обнаженную душу видел один лишь Господь Бог.

Он посмотрел на крестик и опустил его за ворот ник льняной рубашки, чтобы дерево снова касалось кожи.

«Конечно, Бог – мужчина, а мужчина мужчину всегда поймет. Недаром Тео так мечтает построить эти свои монастыри», – подумала Мод. И спохватилась, сообразив, что богохульствует.

Теобальд подошел к жене, забрал из ее рук гребень и нежно провел им по волосам Мод, разбирая запутавшиеся пряди, так что серебряный водопад засверкал по-новому.

– И, кроме того, – мягко сказал он, – Фульк намеренно держится от тебя на расстоянии. Ты жена его наставника, а разница в возрасте между мною и тобою так велика, что злые языки при первой же возможности начнут распускать сплетни.

Мод отшатнулась от мужа и посмотрела на него, гневно сверкая глазами:

– Но это же отвратительно! Со дня нашей свадьбы я даже не взглянула на другого мужчину! – Ее лицо зарделось. – И уж тем более на Фулька Фицуорина!

– Тише-тише, не сердись так. – Теобальд нежно улыбнулся и притянул Мод к себе. – Я знаю, что ты верна мне и никогда не засматриваешься на других мужчин. Точно так же веду себя и я: если и взгляну иной на раз на красивую женщину, то сердце мое не дрогнет, даже если глаз и возрадуется – ну все равно как при виде красивого коня или цветущего луга. Однако Фульк осторожен: он ведь завсегдатай турниров и вдобавок некоторое время прожил при дворе.

– В любом случае я не давала ему никакого повода! – отрезала Мод. – Я не какая-нибудь легкомысленная девица, которая теряет голову при виде храброго рыцаря!

Мод не видела, как стоявший у нее за спиной Теобальд слегка покачал головой и состроил недовольную гримасу, прежде чем оставить эту тему. Хотя, с одной стороны, он был бы рад поспособствовать установлению между Мод и Фульком благородной дружбы, однако прекрасно понимал и то, какую это таит в себе опасность. Оба они были молоды и отличались горячим нравом.

– Я рад, что мой брат согласился помочь Фульку, – только и сказал он. – Это благое дело.

Мод не меньше мужа была рада прекратить разговор о своих отношениях с Фульком Фицуорином. Она и сама понимала, что слишком пылко отстаивала свою верность брачным клятвам, и это не могло ее не тревожить. А чутье у Теобальда, несмотря на возраст, по-прежнему оставалось острым, как у молодого.

– Ты знаешь Фулька Фицуорина лучше меня, – сказала Мод. – Как ты думаешь, он и впрямь способен поднять бунт, если решение окажется не в его пользу?

Жена не могла увидеть, как тонкие морщинки вокруг глаз Теобальда стали глубже, но от нее не укрылось, что его рука, расчесывавшая волосы, вдруг остановилась на пол пути.

– Вывести Фулька из равновесия нелегко, но, как только это происходит, назад пути уже нет. Надеюсь, его желание осуществится, потому что в противном случае – да, он вполне способен стать мятежником и начать мстить королю.

Теплым весенним вечером, в конце марта 1199 года, Ричард Львиное Сердце находился в Аквитании под стенами крепости Шалю-Шаброль. Он прибыл туда, чтобы обратиться к солдатам, которые осаждали замок, принадлежавший его врагу, виконту Адемару Лиможскому. Град стрел, обрушившихся на Шалю-Шаброль, буквально не давал защитникам поднять голову, однако внезапно один из арбалетчиков, использовав в качестве щита обычную сковородку, встал на крепостной стене, прицелился и выстрелил. Ричард засмеялся, восторгаясь храбростью стрелка, но смех этот резко оборвался, когда болт арбалета чиркнул по верху красно-золотого щита и застрял у Ричарда в ключице.

Сперва казалось, что рана поверхностная, но затем выяснилось, что болт застрял глубоко, и потребовалось вмешательство хирурга, чтобы вытащить железный наконечник. Рана загноилась, короля лихорадило, и вскоре началась гангрена.

Шестого апреля, когда весь мир наслаждался приходом весны, Ричард Львиное Сердце скончался, завещав свою душу Богу, а трон – младшему брату Иоанну. Заботам Иоанна были вверены и все дела, дожидавшиеся рассмотрения Ричарда. Среди кипы бумаг, на самом верху, лежало прошение от Хьюберта Уолтера, архиепископа Кентерберийского: он ходатайствовал о том, чтобы Фульку Фицуорину были переданы в полное владение земли его отца, включая замок Уиттингтон со всеми окрестностями и служебными постройками.

Росцелин, ответственный секретарь, собрал пергаментные свитки, запечатал все в ящик и переслал новому хозяину.

Глава 15

Олбербери, Валлийская марка, лето 1199 года

Фульк покрутил в руках пергаментный свиток, который вручил ему гонец, и с тяжелым сердцем взломал печать. Он уже догадывался, что найдет внутри.

– Что там? – Хависа оторвалась от работы – она ткала у окна гобелен – и подошла к сыну.

– Как я и ожидал. Приглашение явиться через две недели и принести Иоанну оммаж[13] в замке Болдуин.

В голосе его слышалось такое отвращение, что дремавший под столом волкодав поднял голову и заскулил.

Мать взяла из рук Фулька документ и сощурилась, изучая королевскую печать.

– Я понимаю, что Иоанн – помазанный король Англии и мне положено присягнуть ему, – проворчал Фульк, – но до чего же противно будет преклонять перед ним колено и клясться в верности. Однако эту горькую пилюлю придется проглотить.

Хависа оторвала глаза от письма и с тревогой посмотрела на сына:

– Значит, поедешь?

Фульк скривился:

– Другого претендента на трон все равно нет. Племянник Иоанна принц Артур – всего лишь двенадцатилетний ребенок, и к тому же избалованный французский сопляк, как я слышал от тех, кто с ним встречался. – Он пожал плечами. – Так что какой у нас есть выбор? Дьявол, которого знаешь, или дьявол, которого не знаешь. Не сомневаюсь, с тем и с другим нужно держать ухо востро.

– А что будет с Уиттингтоном?

– Иоанн обязан удовлетворить решение суда, – мрачно сказал Фульк.

– А если нет?

Фульк взглянул на мать. За год, прошедший после смерти отца, она постарела буквально на глазах. Когда хоронили Брюнина, казалось, что Хависа сама наполовину умерла. Исхудала до невозможности, под глазами мешки, а подбородок заострился и стал похожим на кинжал.

– Если этот мост возникнет у меня на пути, тогда я и буду ломать голову, как его перейти, – ответил Фульк.

– Вернуть нам Уиттингтон было заветным желанием тво его отца, и это, между прочим, стало его последней волей. – Она запнулась, а рука, державшая пергамент, задрожала.

– Я знаю, мама. – Да уж, заветное желание, которое убило отца и за одну ночь превратило мать из красивой, жизнерадостной женщины в немощную старуху. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы почтить память отца.

Фульк обнял мать за плечи и поцеловал в щеку.

Хависа на секунду прижалась к сыну, но затем, прерывисто вздохнув, отстранилась, и спина ее напряглась.

– Иной раз я думаю, что лучше бы уж меня выдали в свое время за мужчину, которого я не любила, тогда боль утраты была бы не столь велика. – В глазах у нее заблестели слезы. – Но затем я говорю себе, что тогда не узнала бы и радости и не родила бы таких замечательных сыновей, которыми по праву горжусь. Ведь все вы – самый лучший памятник отцу.

Фульк ничего не ответил. Слова утешения, даже самые нежные и искренние, – это всего лишь слова, и ему было неловко видеть неизбывное горе матери. Он развернулся и пошел к двери.

– Куда ты?

Он услышал в ее голосе сдавленные рыдания, и у него самого перехватило горло. Рядом с отцом мать всегда выглядела сильной и энергичной, и тем тяжелее было видеть, насколько надломлена бедняжка сейчас.

– Отыщу братьев и расскажу им про письмо, – ответил Фульк, ища в житейских заботах спасение от тягостных мыслей. – Я ненадолго. Финн, ко мне!

Он щелкнул пальцами дремлющему волкодаву, правнуку той собаки, которую подарила ему Уна Фицджеральд. Виляя хвостом, пес поднялся и пошел следом.

За дверью Фульк столкнулся со своей теткой Эммелиной, которая несла кувшин вина. Вдовая Эммелина приходилась его отцу родной сестрой: такая же смуглая, с темно-карими, как у всех Фицуоринов, глазами.

– Хорошие новости? – спросила она.

– За свои земли мне надо ехать приносить Иоанну оммаж, – бесстрастно сказал Фульк и попросил: – Присмотри за мамой. Она в тебе нуждается.

– Ох, все мы скорбим, но Хависе тяжелее всех, – сочувственно ответила Эммелина и подняла кувшин. – Уже третий за сегодня. Она как солдат, раненный на поле боя: пьет, чтобы заглушить боль.

Тихонько вздохнув, Эммелина вошла в комнату и задернула за собой штору. Фульк услышал, как она говорит что-то, утешая мать, а та отвечает высоким, срывающимся на рыдание голосом. Сжав кулаки, Фульк быстрым шагом отправился на поиски братьев.

Король Иоанн торжественно восседал в большом зале замка Болдуин и нежно поглаживал перья на груди белого кречета, который устроился на его перчатке, поблескивая кривыми, как ятаганы, когтями. Кречета только что преподнесли королю в дар. Это были редкие и красивые птицы, самые быстрые и самые беспощадные из всех соколиных. Если приобрести серого кречета было дорогим удовольствием, то белые стоили и вовсе запредельную сумму, так что это был воистину подарок, достойный властителя Англии.

Недоверчиво прищурившись, Иоанн разглядывал коленопреклоненного человека, презентовавшего ему птицу. Морис Фицроджер, мелкий барон, владелец приграничных территорий, вряд ли мог позволить себе такой дорогой подарок, – стало быть, он очень нуждается в благосклонности нового монарха. Интересно, что этот человек попросит взамен?

– Сир, у меня есть еще боевой конь! – объявил Фицроджер. – Чистокровный верховой жеребец. Позвольте преподнести его вам в знак моей преданности.

По рядам придворных пробежал шепоток. Лошади этой породы были известны своим экстерьером, выносливостью – и ценой. Подозрения Иоанна усилились, как и любопытство. Очевидно, даритель отчаянно пытается купить расположение короля. Может, Фицроджер совершил во времена Ричарда какое-то гнусное преступление и теперь надеется начать жизнь с чистого листа? Или, скажем, пытается отвести подозрения от своих бунтарских наклонностей, доказывая, насколько он на самом деле «предан» новому монарху? Иоанн знал, что многие бароны выступали против его коронования, и их нельзя было выпускать из виду.

– Ваша щедрость делает вам честь, – ответил король, величественно наклонив голову. Он осторожно погрузил палец в блестящие перья на груди кречета и медленно, с чувством погладил птицу. – Но не могу не задаться вопросом: чего вы надеетесь добиться? Никто не станет доводить себя до разорения только из удовольствия делать подарки.

Фицроджер стоял, не поднимая головы.

– Единственное мое желание, сир, – служить вам по мере сил.

– Что ж, отрадно слышать.

Иоанн искоса глянул на придворных. Он был почти уверен в Уильяме Маршале, Хьюберте Уолтере и Уильяме де Браозе. А вот Уильям Феррерс, Юстас де Весси и Ранульф Честер вызывали у короля большие подозрения: за этими стоило приглядеть.

– Напомните, какими землями вы владеете?

Теперь Морис Фицроджер поднял взгляд, и Иоанн увидел, что барон покраснел и задышал чаще. Значит, вот где собака зарыта.

– Я имею честь владеть Уиттингтоном, сир, как и мой отец, на которого ваше величество эту честь возложили.

– Уиттингтоном…

Название это вызывало в памяти какие-то смутные ассоциации. Что же такое было с ним связано?

– Если вашему величеству будет угодно, я бы нижайше просил вас грамотой закрепить владение этими землями за мной и моими наследниками, – решился Фицроджер, и по глазам барона король увидел, что тот пребывает на грани отчаяния.

Перед мысленным взором Иоанна вдруг предстала другая картина: человек в облаке пыли на летней дороге, опустившийся на одно колено у его ног, но не почтительно, а с явным вызовом и неприязнью. И вслед за этим сразу пришло воспоминание о промозглом зимнем вечере в Вестминстере и расколотой шахматной доске.

– Но ведь владение Уиттингтоном оспаривается? – елейным голосом спросил монарх. – Разве семейство Фицуорин не притязает на него?

Барон поднял голову. Румянец его стал еще гуще.

– Это ложные притязания, сир. Некогда Фицуорины получили эту землю в собственность от лорда Певерела, но потеряли ее в ходе войны между Стефаном и императрицей Матильдой. С того момента она принадлежит нам, по соглашению между королем Стефаном и вашим отцом.

Иоанн передал кречета придворному и жестом велел Фицроджеру подняться. Затем откинулся на спинку резного дубового трона и тронул бороду.

– Слово к делу не пришьешь. У вас есть бумага?

– Но… Это соглашение было устным, сир. – Казалось, что Фицроджер сейчас задохнется.

– А у Фицуоринов есть письменное свидетельство, подкрепляющее их претензию?

– Нет, сир, – энергично замотал головой Морис.

«Это он сказал бы в любом случае», – подумал Иоанн.

– То есть ваше слово против их слова, но у вас имеется то преимущество, что вы владеете замком.

Он продолжал теребить бороду. Фицроджер явно всеми силами желает удержать землю и замок – оно и понятно, учитывая расположение земель и их площадь. Пожалуй, белым кречетом и элитным жеребцом этот тип не отделается: из него можно будет выудить гораздо больше, а потом отомстить Фицуоринам за все прошлые унижения. Иоанн заулыбался со злобным удовольствием.

– Пусть секретарь запишет вашу претензию и сделает копии, – милостиво махнул он рукой. – Принесите документы мне, когда все будет готово, и я поставлю на них свою печать.

Морис вытаращил глаза и сглотнул, явно не веря в свою удачу. Он принялся сбивчиво благодарить, но Иоанн жестом прервал его:

– Как известно, пошлина за вступление во владение поместьем обычно составляет сто марок, – любезно сказал он, понимая, что, скорее всего, этот идиот нищ или по уши залез в долги, чтобы купить королю богатые подарки.

Морис побледнел:

– Мне потребуется некоторое время, чтобы собрать такую сумму, сир.

– Думаю, что немалое, но, поскольку вы порадовали меня, я расположен к щедрости. Вы можете забрать себе Уиттингтон навечно за сумму вдвое меньшую, и я сделаю вас хранителем Марки.

У Фицроджера расширились глаза.

– Благодарю вас, сир. – В голосе барона сквозило изумление и облегчение.

Иоанн смотрел на него с презрением и любопытством. Не будь барон таким бельмом на глазу у Фицуорина, он бы прогнал его незамедлительно. А так – придется обласкать его, хотя бы из удовольствия заставить Фулька Фицуорина скрежетать зубами.

Стоя возле кузни при гостевом доме замка Болдуин, Фульк подкреплялся свежевыпеченной булкой с медом, ароматной и хрустящей. Сын кузнеца крепко держал Огонька за нащечник, а сам кузнец тем временем склонился над задней ногой жеребца, прилаживая новую подкову. Вонь от раскаленного металла и паленого копыта сливалась с пропитывавшим утренний воздух запахом горящих дров.

– Хороший конь, милорд! – одобрительно сказал кузнец, споро вбивая гвоздь в зажатое между колен копыто Огонька. – Других, бывает, в станок ставить надо, чтоб подковать, – так уж они кусаются и лягаются, а у этого манеры как у принца.

Фицуорин поморщился от такого сравнения. Его знакомые принцы хорошими манерами не славились, скорее уж, наоборот.

– Огонек приучен стоять спокойно, пока его подковывают. – Вскочив в седло, Фульк похлопал мускулистый красно-коричневый круп жеребца и протянул коню на ладони остатки хлеба с медом. – Вот если на него сесть без разрешения, тут он свой норов покажет. Мигом сбросит в навозную кучу – и глазом моргнуть не успеете.

– Стало быть, здорово вы его вышколили, милорд?

– Иначе нельзя, когда участвуешь в турнирах, – улыбнулся Фульк.

Жеребец языком смахнул с ладони хлеб и с явным удовольствием прожевал его.

– Если на турнире в групповом поединке меня выбьют из седла, никто не украдет моего коня: он сам не позволит.

Зажав в зубах железные гвозди, кузнец прибил подкову и, выпустив копыто Огонька, выпрямился.

– Я тут сегодня утречком тоже отличного коня видел. Зверь! – сказал он. – Наверняка его приготовили в подарок королю Иоанну. – Он показал большим пальцем себе за спину, на замок, возвышавшийся над деревней.

Фульк посмотрел в том же направлении, на красные с золотом знамена, трепетавшие на беленых стенах. Три анжуйских леопарда на знаменах свидетельствовали, что король Иоанн находится в резиденции. Деревня была переполнена людьми, которые тоже явились принести оммаж новому королю. Фульк нервно кусал ноготь. Из всех обязанностей присутствие на этой церемонии было наиболее тягостным.

– Отличный жеребец, серый в яблоках, – продолжал кузнец. – Холка высокая, круп широкий – хоть обедай на нем. Будь это мой конь, я бы с ним никогда не расстался.

– И я бы тоже. – Уильям Фицуорин, появившись на по роге гостевого дома, услышал последнюю реплику кузнеца. – Уж такой свинье, как Иоанн, точно бы не отдал. – Его карие глаза были еще осоловелыми со сна.

Уильям зевнул и потянулся, оставив в воздухе запах перегара и пота, и пошел к корыту мыться.

Фульк покосился на кузнеца и его сына.

– Уилл, придержи язык.

– А что? Это же правда. Насколько я знаю, ты сам, когда дело касалось нашего возлюбленного монарха, всегда говорил и не такое, а поступал и того хуже.

Уильям опустил руки в воду и плеснул себе на лицо.

– Не бойтесь: ни я, ни юный Хэл языками зря не чешем, – заверил братьев кузнец. – И вообще, мы с сыном не имеем привычки совать нос в чужие дела.

Он принял за работу серебряный полупенсовик и тщательно осмотрел монету, не обточен ли край.

Из гостевого дома, пошатываясь, вывалились Ален и Филип, щурясь на яркий утренний свет, как кроты, и явно страдая от последствий вчерашних возлияний. Фульк хоть и покачал неодобрительно головой, но не мог не улыбнуться.

– Идите-ка поешьте, если в глотку полезет, да приведите себя в порядок! – крикнул им он. – На аудиенцию к королю как-никак идем! А где Иво и Ричард?

– Дрыхнут еще.

– Я их растолкаю! – вызвался Уильям, приглаживая влажные волосы.

– И вот что еще… – Фульк, не договорив, развернулся на грохот копыт и увидел во дворе кузницы Жана да Рампеня. Тот резко натянул поводья, так что его гнедой загарцевал на месте.

– Господи, Фульк, давай живо в замок! – задыхаясь, проговорил он. – Иоанн только что пообещал отдать Уиттингтон Морису Фицроджеру за пятьдесят марок.

– Что?

– Я видел и слышал, как все происходило. Фицроджер должен сам выписать себе грамоту, и, по уплате пятидесяти марок, Иоанн поставит на прошении свою печать.

– Ах он блудливый выкормыш шелудивого дерьмогреба! – прорычал Фульк, напрочь забыв про выволочку, которую недавно устроил Уильяму.

Выхватив из рук у мальчика поводья Огонька, он взлетел в седло, не коснувшись стремени, и развернул коня.

– Погоди! – крикнул Уильям, бросаясь к своей лошади. – Я с тобой!

Охваченный яростью, Фульк не слышал ничего, лишь кровь горячо пульсировала в ушах. Он ударил шпорами в бока Огоньку, и тот от удивления рванул с места в отчаянный галоп. Жан развернул своего жеребца и пустился вслед за ними.

Когда Фульк прискакал к замку, путь ему преградили часовые, засомневавшиеся, стоит ли его пропускать. И неудивительно: вид у Фицуорина был как у буйнопомешанного.

– Я требую, чтобы меня провели к королю, это мое право! – взревел Фульк.

Огонек, которому передалось настроение хозяина, нетерпеливо перебирал копытами и кружился на месте. Фульк крепче натянул поводья и коленями сжал жеребцу бока, развернув его мордой к скрещенным пикам. Фулька так и подмывало вытащить меч и пробить себе дорогу, но он поборол это желание, понимая, что стоит ему только обнажить оружие, как он тут же окажется мертв. Однако рука, лежащая на поводе, все равно продолжала вздрагивать, а грудь тяжело поднималась.

– Меня зовут Фульк Фицуорин, – сказал он неровным от напряжения голосом. – Я пришел принести оммаж за свои владения королю Иоанну.

Подъехал Жан де Рампень, следом за ним подлетел Уильям.

– Пропусти его, Аларих! – крикнул Жан рослому караульному. – Я за него ручаюсь! Его хорошо знает мой господин, архиепископ Кентерберийский!

Стражники, заколебавшись, переглянулись. У прохода потихоньку собиралась толпа из других желающих попасть в замок.

Аларих отступил в сторону.

– Ну ладно, – сказал он и махнул копьем. – Но оружие оставьте здесь. И вы тоже, – велел он Уильяму.

Братья отстегнули ножны и передали их стражнику. У Фулька так дрожали руки, что он все равно вряд ли смог бы воспользоваться мечом.

– Я тебе говорил, что надо было ехать в Уиттингтон сразу, как умер папа, и прямо тогда захватить Фицроджера, – проворчал Уильям, когда они провели лошадей во двор и отдали их слуге.

– Задним умом все крепки, – отрезал Фульк. – Послушайся я тебя, скорее всего, мы бы уже раскачивались на виселице.

– Если ты думаешь, что сейчас нас ждет счастливое разрешение дела, то ты еще больший дурак, чем тот, каким считаешь меня!

Фульк повернулся к Уильяму, сжав кулаки, и Жан поспешно встал между ними, разделив братьев своим жилистым телом.

– Ну-ка, мир! – прошипел он. – Что вы, как дети малые, нашли время ссориться. Если сейчас не можете держать себя в руках, то как, интересно, вы будете вести себя в присутствии Иоанна?

Фульк стиснул зубы.

– Спасибо, Жан, – сказал он, чуть заметно кивнув другу, и посмотрел на Уильяма. – Он прав, мы должны быть единым целым, как подобает братьям, а не выяснять отношения. Ты готов идти со мной дальше?

Уильям повел плечами под коттой с мягким подбоем.

– Стоило ехать такую даль, чтобы торчать на улице. – В его устах это прозвучало как сигнал к примирению.

Под предводительством Фулька они поднялись по деревянным ступеням к двери тронного зала, и здесь их снова остановила стража. На этот раз Фульк сумел представиться учтиво, хотя и отрывисто, и всю их небольшую процессию пропустили.

Иоанн сидел на помосте в дальнем конце зала, на троне, уложенном подушками и убранном вышитой пурпурной тканью. Он со скучающим видом покусывал указательный палец, рассеянно слушая, как преклонивший перед ним колено барон приносил клятву. Фульк нетерпеливо оглядел зал, примечая лордов Валлийской марки, как крупных, так и незначительных. Он видел, какие взгляды бросали они в его сторону, и слышал шепот за спиной. Хьюберт Уолтер прервал беседу с Ранульфом Честером и Уильямом Маршалом и торопливо направился к Фульку через весь зал. Дорогая жесткая ткань архиепископского одеяния переливалась, а от тяжести митры лицо священника раскраснелось и покрылось потом.

Фицуорин опустился на одно колено, поцеловал перстень на руке архиепископа, тут же встал и твердо посмотрел Хьюберту Уолтеру в глаза.

– Помните, как мы пили за мир и спокойствие? – с горечью спросил он. – Увы, все было бесполезно с самого начала.

Хьюберт выдержал его тяжелый взгляд, не дрогнув:

– Я обещал сделать что смогу, но не обещал, что у меня получится. Когда король заключил сделку с Фицроджером, меня здесь не было, иначе я бы вмешался.

– Тогда что мешает вам вмешаться сейчас… ваше высокопреосвященство?

Архиепископ нахмурился, услышав, каким тоном Фульк произнес его титул, и покачал головой:

– Еще не поздно примириться, и я рекомендую тебе именно так и поступить. В противном случае ничего, кроме кровопролития и душевной боли, из этого не выйдет.

– Значит, вы ничего не станете делать?

– Я этого не говорил. Для тебя, Фульк, я постараюсь, но иногда каменную стену легче обойти, чем биться о нее головой.

– Расскажите об этом нашему отцу, – проворчал Уильям, касаясь губами воздуха над епископским перстнем. – Всю свою жизнь он подчинялся законам и не получил ничего, кроме савана.

На помосте их разговор не прошел незамеченным. Оруженосец, вызвав братьев предстать перед Иоанном, через весь зал проводил Фицуоринов к трону.

Фульк остановился у подножия помоста и поднял глаза на Иоанна. Монарший взгляд горел злобой, а губы кривило подобие улыбки. Король откинулся на спинку трона, изображая вальяжную расслабленность, но Фульк чувствовал, как он напрягся. Иоанн сейчас напоминал зрителя на петушиных боях, который ожидает первой схватки и первого пролития крови. Король глянул на группу придворных, стоявших у трона. Проследив за его взглядом, Фульк увидел среди них Мориса Фицроджера: на узком лице барона выражение страха мешалось с ликованием.

С большой неохотой Фульк опустился на одно колено и склонил голову для принесения оммажа. Гнев, хотя и отчаянно сдерживаемый, клокотал у него внутри, так что покалывало кожу. Рядом с Фульком преклонил колено Уильям, что-то вполголоса пробормотав себе под нос.

– Сколь радует мой взор эта картина, – сладко проговорил Иоанн. – Фульк Фицуорин на коленях у моих ног.

– Теперь я обязан принести вам клятву верности, сир. Раньше обязан не был, – коротко сказал Фульк.

– Значит, ты пришел принести мне оммаж за свои земли? – улыбнулся Иоанн. – Вложить свои руки в мои, поклясться в верности и получить поцелуй мира?

Все это было как горький яд. Фульк с трудом сдерживал негодование. Но ему пришлось сказать:

– Да, сир. Я пришел сегодня, чтобы присягнуть на верность за… все мои земли.

Иоанн поерзал на троне. Улыбка его стала еще более кривой.

– Ты хочешь сказать: за те, что принадлежат тебе по праву, – уточнил он.

Фицуорин поднялся. Сердце гулко стучало, во рту пересохло. «Только не делай никаких глупостей», – напомнил он себе. Старательно сдерживаясь, Фульк заговорил медленно, четко проговаривая каждое слово, чтобы собравшиеся ясно и без ошибки услышали все:

– В соответствии с общим правом, замок, земли и служебные постройки Уиттингтона принадлежат мне на законном основании, ибо я унаследовал имущество от своего отца. Исходя из этого, я предлагаю вам в качестве рельефа[14] сто марок за баронские владения, включая Уиттингтон, который во времена правления вашего прадеда, короля Генриха Первого, был утвержден в качестве родового поместья Фицуоринов.

Иоанн внимательно смотрел на Фулька и вертел на указательном пальце большой перстень с аметистом. Хьюберт Уолтер выступил вперед и, сверкнув золотой вышивкой на ризе, воздел руки, чтобы выглядеть как можно внушительнее.

– Позвольте мне сказать, ваше величество?

Иоанн жестом выразил согласие, но на лице его явственно читалась досада.

– Покойный король Ричард, ваш брат, повелел закрепить права на обладание Уиттингтоном за семейством Фицуорин и передать Морису Фицроджеру и его наследникам в качестве компенсации другое поместье. Окончательные документы так и не были подписаны, но лишь по причине внезапной кончины короля Ричарда. У меня все бумаги с собой, как подтверждение решения, которое я, в свою очередь, одобрил, будучи юстициарием.

Досада Иоанна стала еще сильнее.

– Ричард мертв, – резко сказал он, – а вы больше не мой юстициарий. Я уже даровал Уиттингтон своему доброму слуге Морису Фицроджеру де Поуису за пятьдесят марок, и мое решение останется в силе, вне зависимости от того, довольны им остальные или нет. Фульк Фицуорин принесет вассальную клятву за фьефы[15], которыми их семейство владело на момент смерти его отца. Не больше и не меньше.

Фульк сжал кулаки, борясь с обжигающей волной гнева.

– На моей стороне закон, – хрипло сказал он. – А вы нарушаете его из мелочного тщеславия, из-за давних обид.

– Следи за языком, Фицуорин, а не то вообще останешься без земли! – пригрозил Иоанн. Глаза его горели триумфальным блеском.

Уильям, преклонивший колено рядом с Фульком, моментально вскочил и схватился рукой за несуществующие ножны. В ту же секунду из группы придворных выступил Морис Фицроджер. Он явно был в восторге от решения Иоанна и не мог сдержать злорадства.

– Фицуорин, очень глупо с твоей стороны пытаться претендовать на мои земли. Утверждая, что якобы имеешь права на Уиттингтон, ты бесстыдно лжешь, и если бы не присутствие короля, я бы вогнал тебе эту ложь обратно в глотку, чтобы ты ею подавился.

Первым не выдержал Уильям. С яростным ревом он бросился на Мориса и ударил того кулаком по лицу. Морис закричал и пошатнулся, из носа у него хлынула кровь. Уильям пошел на него, намереваясь забить врага до полусмерти, но Хьюберт Уолтер и сводный брат Иоанна, Уилл Лонгсуорд, граф Солсбери, внебрачный сын Генриха II, оттащили его в сторону. Уильям вырывался, однако они крепко держали его. Морис Фицроджер с трудом поднялся на ноги и промокнул кровоточащий нос и рассеченную губу тонким сукном рукава своей парадной котты. На его лице застыло изумление.

– Ах ты, щенок безродный! – с трудом выговорил он.

Фульк резко повернулся к Иоанну. Тот, подавшись вперед, наблюдал за сценой с воодушевлением любителя кровавых забав.

– Сир, – холодно произнес Фульк, – вы мой сеньор, и я связан с вами клятвой верности, пока нахожусь у вас на службе и пока владею землями, которые вы мне вручили. Вы должны соблюдать мои права, и тем не менее вы не только лишили меня их, но и пренебрегли законом. У себя при дворе вы отказали в правосудии вашему свободнорожденному вассалу, и поэтому я настоящим освобождаю себя от данной мною клятвы верности. – Он повернулся к Хьюберту и Солсбери. – Отпустите моего брата.

Раскаленная лава ярости застыла и была теперь холодной и твердой, как отполированный гранит. Повелительный голос и выражение лица Фулька заставили мужчин ослабить хватку, и Уильям смог вывернуться из их рук.

Фульк схватил его за рукав и вывел из парадного зала. Во внутреннем дворе братья забрали свое оружие у стражников и лошадей у слуги. Все это они проделали в мрачном молчании, ибо говорить было нечего. Все и так было сказано – и сделано.

Фульк уже вставил ногу в стремя, когда из зала выскочил де Рампень.

– Фульк, беги! – бешено замахал он руками. – Морис Фицроджер требует твоей крови, и Иоанн спрашивает, кто готов отыскать тебя и схватить как разбойника! Лорд Хьюберт делает что может, Честер и Солсбери тоже, но наймиты Иоанна исполнят все, что он прикажет!

Фицуорин подобрал поводья.

– Если они станут меня преследовать, то получат все, что заслуживают, – огрызнулся он.

– Ну тогда да поможет тебе в пути Бог и да придаст Он силы твоему мечу!

Фульк наклонился с седла к Жану и пожал ему руку.

– По крайней мере, у меня еще есть друзья среди всей этой придворной фальши, – сказал он и, пришпорив коня, поскакал к воротам.

У кузницы отряд уже ждал их возвращения. Филип и Ален резко протрезвели, еще когда в первый раз появился де Рампень, а Иво с Ричардом были еще вялыми, но полностью проснулись, после того как хорошенько окунули голову в корыто.

– По коням! – коротко бросил Фульк. – Мы едем в Олбербери. По дороге все расскажу.

– Мы теперь разбойники! – крикнул Уильям вслед братьям и прочим рыцарям, побежавшим к своим лошадям.

– Фульк расторгнул оммаж с королем – и давно пора! – оскалился в волчьей ухмылке Уильям. – А я нанес удар наглецу, задевшему честь нашей семьи!

– Скоро тебе придется наносить еще много ударов! – в бешенстве прорычал Фульк. – Так что смотри, чтобы ни один не пропал зря. Это тебе не турнир!

– Знаю.

Голос Уильяма все равно звенел от удовольствия, и Фульк понял, что его слова упали на бесплодную почву. Кажется, Уильям не понимал, сколь серьезно было то, что сегодня произошло. Отныне братья Фицуорин стали преступниками, людьми без земли, дичью, на которую будут охотиться, как на волков, представляя королю их шкуры в обмен на вознаграждение. И назад дороги нет.

Они отъехали от замка Болдуин по дороге в Уэлшпул не больше полутора миль, когда отряд наемников Иоанна, мчась во весь опор, настиг их. Фульк сразу понял, что никаких переговоров с ними вести не станут. Каждый воин был до зубов вооружен, и предводительствовал всеми Пьер д’Авиньон, один из самых беспощадных наемников Иоанна, больше известный своими боевыми вылазками, чем искусством дипломата.

Фульк дал отряду сигнал развернуться и встретить преследователей лицом к лицу. Дорога была пыльной и изрезанной колеями. Места для атаки хватало только для шеренги из четырех человек, что устраивало Фулька, находившегося в меньшинстве.

– Я пообещал королю, что вернусь с вашими головами, отомщу за оскорбление, причиненное ему и его вассалу! – проревел д’Авиньон. Через дыхательное отверстие шлема слова звучали чуть приглушенно.

Мориса Фицроджера с ними не было.

Фульк вытащил меч. Копье годилось для первой атаки, если держать его ровно, но для серьезного близкого боя верхом больше подходили меч и палица, а стременные ремни лучше было подтянуть.

– Значит, ты глуп, если пообещал то, чего не можешь выполнить! – прокричал он в ответ. Его голос звучал четко и мощно, поскольку старый шлем оставлял лицо полностью открытым, не считая наносника.

Солнце палило, отражаясь в завитках кольчуги и превращая их в огонь. Фульк увидел, как д’Авиньон пришпорил жеребца и хлопнул поводьями по его взмыленной шее. Потом увидел, как сам делает то же самое, услышал долгое эхо команды, которую выкрикнул своему войску. Почувствовал, как напряглись и вздыбились мускулы Огонька, а потом внезапно ощутил над пылающими звеньями хауберка поток холодного воздуха. Толчок от столкновения, звон меча по щиту, блеск и скрежет клинка по кольчуге. Фульк прекрасно владел тактикой боя, но и д’Авиньон тоже ему не уступал. Надо метить в ключицу и в плечо. Пусть меч не пробивает кольчугу, но сила удара сломает кости и выведет противника из строя. Как только противник не сможет пользоваться щитом, он станет легкой добычей.

Пот щипал глаза, но Фульку было легче, чем д’Авиньону, чей шлем, защищающий все лицо, на жаре превращался в кипящий горшок. Фульк теснил его щитом и махал мечом, направляя Огонька коленями. Д’Авиньон уклонился, но его ответный выпад оказался неудачным. Фульк воспользовался преимуществом и резко ударил врага под щит. Наемник невольно взвыл от боли, ослабил защиту, и Фульк атаковал во всю силу.

Битва на дороге была яростной, но краткой. После тренировок на ристалищах отряд Фулька сражался как единое целое. Их соперники хоть и были умелы, но не привыкли драться вместе. Каждый бился за себя, и поэтому бойцы Фулька легко справлялись с ними по одному. Разобравшись с д’Авиньоном, Фульк поспешил на помощь Филипу и Стивену, которые бились вдвоем против троих. Первый стремительный удар выбил одного нападавшего из седла, а следующий, тыльной стороной руки, обездвижил второго. Фульк перевел дух. Теперь брату и его приятелю уже не составляло труда закончить работу.

Выкрикивая во все горло боевой клич Фицуоринов, Уильям присоединился к Иво, который расправлялся еще с двумя противниками. Третий наемник сам покинул поле боя и, пришпорив коня, полетел обратно к замку Болдуин.

– Пощадите, я сдаюсь! – закричал воин на вороном фризском жеребце, когда Фульк отрезал противнику путь к отступлению.

Рыцарь бросил меч, скинул с себя щит и поднял руки. Вслед за ним быстро сдались и оставшиеся пятеро. Хотя они и служили Иоанну за деньги, но разумно рассудили, что если умрут, то никак не смогут прийти к нему за жалованьем.

– Убери меч! – рявкнул Фульк Уильяму, который настолько вошел в азарт, что желал биться до смерти. – Ни к чему понапрасну терять время!

По подбородку Уильяма стекала кровь из разбитой губы, куда ему угодила рукоять меча.

– Они отправились нас убивать! – Уильям сплюнул красную слюну. Глаза его горели. – Неужели мы так и отпустим их, целыми и невредимыми?

– Почти невредимыми. – Филип показал на синяки, ушибы и раны, полученные солдатами.

Некоторые раны были неглубокими, как и у членов отряда самого Фицуорина. Другим же ранам наемников предстояло заживать подольше и навсегда оставить на их телах шрамы и увечья. Четверо преследователей погибли.

– Не волнуйся, они за все заплатят, – проворчал Фульк и приказал сдавшимся спешиться. – Заберите у них лошадей, – коротко распорядился он, – и оружие. И кольчуги, джентльмены, мы, с вашего позволения, тоже конфискуем, – указал он мечом. – Не хочется заставлять вас идти пешком – а до замка Болдуин путь неблизкий – по такой жаре в этих тяжелых хауберках. И шпоры, пожалуйста, а то еще споткнетесь. – Он поиграл мечом. Сталь рассыпала солнечные блики. – Поторопитесь, господа, пока я не передумал или мой брат не потерял терпение.

Выбора у наемников не оставалось. С явной неохотой они повиновались приказу. Вскоре два их бывших жеребца были навьючены целой коллекцией хауберков и оружия.

– Теперь можете идти, – сказал Фульк, – и надеюсь, что мы больше не встретимся.

Он не стал ждать, пока солдаты отправятся в пеший поход, и пустил Огонька рысью. Братья и остальные члены отряда двинулись за ним, держа под уздцы захваченных лошадей, с каждым шагом которых трофеи мягко звякали. То был первый подвиг Фулька в качестве предводителя разбойников, и он не знал, смеяться ему или плакать.

– Ну и где Фульк Фицуорин? – обратился Иоанн к дрожащему солдату, который стоял на коленях у его ног.

– Я не знаю, сир. – Наемник вытер струйку крови, упорно сочившейся из рассеченной брови. – Когда погиб Пьер д’Авиньон, я вынужден был спасаться бегством.

– Пьер д’Авиньон мертв? – с недоверием и яростью уставился на него Иоанн.

– Да, сир, и Амис ле Марки тоже.

Иоанн выругался и сжал кулаки. Каждая встреча с Фульком Фицуорином вызывала в памяти унижение той давней партии в шахматы, когда он проиграл вчистую. И проигрывает до сих пор. Да и у Мориса Фицроджера вид тоже был потрясенный и недоумевающий. Он сидел на подоконнике, запрокинув голову, чтобы остановить кровь из носа.

– Такой исход был предсказуем, – тихо, чтобы слова не разнеслись по залу, но твердо произнес Хьюберт Уолтер. – Фульк обладает боевыми навыками почти в той же мере, что и милорд Маршал, и к тому же вы втоптали в грязь его семейную гордость. Я знаю, что в прошлом вы с ним ссорились, но, может быть, сейчас стоило бы проявить снисходительность. Ваш покойный брат Ричард признал права его семьи на Уиттингтон. Забыв давнюю обиду, вы заполучили бы очень полезного сторонника.

– В том, что говорит его высокопреосвященство, есть резон, – согласился Ранульф Честер и удостоился одобрительного кивка также и от Уилла Лонгсуорда.

– Еще не поздно отозвать ваше решение, сир. – Хьюберт призывно протянул к Иоанну руку. – Верните Фицроджеру его подарки и пожалуйте ему взамен Уиттингтона другие земли.

Король злобно смотрел на своих вельмож, чувствуя явный душок измены:

– Вы никак учите меня править?

– Отнюдь, сир. – Опершись на посох, Хьюберт поклонился. – Просто предлагаем вашему величеству здравый совет.

Иоанн стиснул зубы.

– Я не нуждаюсь в ваших советах! И сам прекрасно знаю, как поступить с предателем! – ядовито проговорил он и показал на окно. – Морис Фицроджер принес мне вассальную клятву за Уиттингтон, и это мое последнее слово.

– А мое последнее слово – вы совершаете ошибку, – сказал Хьюберт.

В дальнем конце зала вдруг началось оживление. Появились остатки отряда, посланного Иоанном за Фульком. Ну и видок был у воинов: хромающие, пошатывающиеся, избитые, лишенные доспехов и начисто утратившие боевой дух. С моментально помрачневшим лицом Иоанн соскочил с помоста и бросился им навстречу.

– Сир, Фицуорин забрал наших лошадей и доспехи, – обессилено выдохнул один из наемников. Ему пришлось оторвать от сюрко полоску ткани, дабы перевязать кровоточащую рану на руке. – Он сказал, что будет вести с вами войну, пока вы, согласно английским законам, не восстановите справедливость и не вернете их семье Уиттингтон.

Негодующий крик Иоанна эхом разнесся по залу, так что мигом установилась звенящая тишина.

– Клянусь Господом на кресте и дьяволом в преисподней, я восстановлю справедливость по отношению к Фульку Фицуорину и его братьям! – захлебывался от ярости король. – Они у меня будут болтаться на веревке, свисающей со стены Уиттингтона, и оттуда любоваться своими землями!

В уголках рта у него скопилась слюна. Желание броситься на устланный тростником пол и отчаянно колотить ногами было неудержимым. Но вместо этого Иоанн кинулся к ближайшему столу и одним движением смел с него на пол чашки и блюда. Невероятным усилием, которое приносило ему мрачное удовлетворение, хотя он чуть-чуть не надорвался, Иоанн перевернул и сам стол. Затем, тяжело дыша, отошел в сторону и осмотрелся, но никто не хотел встречаться с ним взглядом. Король чувствовал оторопь собравшихся и исходившее от них презрение.

– Жалкий сброд! Да чтоб сатана на всех вас помочился! – заорал он и вихрем вылетел из зала, оставив Хьюберта Уолтера и графа Солсбери помогать израненным рыцарям.

– Тебе нельзя здесь оставаться, и ты это знаешь, – сказала Хависа, протирая небольшую рану на руке Фулька отваром ромашки. – После того, что вы с братьями натворили, Иоанн будет преследовать тебя с удвоенной силой.

– Да, мама, я и сам это прекрасно понимаю.

Фульк устало глянул в окно: сквозь открытые ставни пробивались первые дрожащие лучи летнего солнца, день обещал быть великолепным. Их отряд целую ночь скакал до Олбербери пастушьими тропами, все время прислушиваясь, нет ли сзади погони.

Над Уильямом склонился лекарь, пытаясь вытащить из челюсти обломки двух зубов. Уильям, полупьяный от меда, изо всех сил старался сидеть спокойно и не дергаться от боли при каждом прикосновении врача.

– Мы не станем убегать, – повернув голову, произнес он невнятным от крови и опьянения голосом. – Уиттингтон наш, и мы будем сражаться за него не на жизнь, а на смерть!

– Ну и глупо, поскольку смерть в этом случае не заставит себя ждать! – резко сказала Хависа. – Чтобы вас выследить, Иоанн отправит всех своих баронов и рыцарей, и уж они прочешут Валлийскую марку вдоль и поперек.

– Плевать я хотел на Иоанна!

– А обо мне ты подумал?! – возмутилась Хависа. – Как будто мне и без того мало горя. Иногда мне кажется, Уилл, что ты не способен разумно рассуждать, а умеешь только махать мечом.

– Мама! – Фульк попытался остановить мать, положив руку ей на плечо.

На лице Уильяма застыла обида, смешанная с недоумением.

– Я сражаюсь за честь нашей семьи! – с негодованием воскликнул он. – Я не желаю трусливо заползать под камень и прятаться там, как слизняк.

Хависа укоризненно покачала головой:

– Разве я сказала, что хочу от тебя именно этого? Конечно, ты должен постоять за себя, сын мой, но не сейчас. Надо выждать подходящий момент.

Уильям открыл было рот, чтобы продолжить спор, но тут вмешался Фульк:

– Мама права, Иоанн объявит нас вне закона и откроет охоту как на государственных преступников. Если мы останемся здесь, нас убьют. Да, мы дорого продадим свою жизнь, но это будет слабым утешением, ведь от нашей гибели выиграет только Иоанн.

– И что ты предлагаешь? – угрюмо спросил Уильям.

– Переправимся через проливы и дождемся, пока переполох уляжется. Иоанн не сможет все время держать людей в засаде, чтобы они сидели и напряженно высматривали нас. Рано или поздно его бдительность ослабнет, и солдат отправят выполнять другие приказы. Тогда-то мы вернемся и заставим его за все заплатить. – Фульк перевел взгляд на мать. Его слова предназначались не только брату, но и ей. – Я намерен стать занозой в боку у Иоанна, чтобы в конце концов король был рад отдать мне Уиттингтон, только бы я оставил его в покое.

Уильям что-то проворчал, в знак если не горячей поддержки, то по крайней мере согласия.

– А как насчет Мориса Фицроджера? – спросил он. – Как мы с ним поступим?

Фульк пожал плечами:

– Пусть наслаждается плодами своего вероломства, пока может. Недолго ему радоваться.

Глава 16

Олбербери, Шропшир, весна 1200 года

Мод была потрясена тем, насколько изменилась Хависа Фицуорин. Куда исчезла та рыжеволосая красотка, вслед которой оборачивались все мужчины, когда она проходила мимо? Теперь если кто и поворачивал голову, то с состраданием или тревогой. В мрачном вдовьем одеянии, с обрамлявшей лицо строгой накидкой Хависа напоминала монахиню, вот только в глазах ее не было одухотворенного блеска, придающего сил служителям Господа.

«Словно смотришь через окно в пустую комнату», – подумалось Мод. Она даже засомневалась, правильно ли поступила, приехав в Олбербери.

– Я побеспокою вас только на одну ночь, – неуверенно сказала она, обменявшись с Хависой приветственным поцелуем.

Появился конюх, увел ее серую, в яблоках кобылу и показал сопровождавшим Мод сержантам, где поставить своих коней.

– Всего на одну ночь? – У хозяйки дома от огорчения вытянулось лицо. – А подольше не останешься?

– Не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Да какое там злоупотреблять! – махнула рукой Хависа. – Мне полезно общество, особенно молодых. Этот замок переполнен тишиной, а должен гудеть от голосов. Куда ты направляешься?

Хависа сделала знак, и служанка подошла забрать у гостьи дорожный плащ.

– Навестить отца, – пояснила Мод. – Тео сейчас в Нормандии, у короля Иоанна, добивается разрешения уехать в Ирландию. Если он это разрешение получит, я отправлюсь с ним, а сейчас мне надо исполнить свой дочерний долг. – Последнее слово она произнесла несколько обреченно. – Если я не стесню вас, буду рада остаться еще на несколько дней.

В улыбке Хависы причудливо смешались радость и грусть.

– Конечно не стеснишь, скорее уж это я тебя стесню. – Она взяла Мод под руку и повела ее в замок. – Ты сказала, Тео собрался в Ирландию?

Мод заметила, как велики стали Хависе кольца, свободно болтающиеся у нее на пальцах.

– Мой муж хочет проехать по основанным им религиозным общинам, – ответила она, морща нос. – Говорит, что хочет быть похороненным в монастыре в Уотни.

– Он захворал? – насторожилась Хависа.

– Насколько я могу судить, нет, но в последнее время Тео мало улыбается. Вы знаете, что Иоанн конфисковал у него права на Эмаундернесс, отобрал должность шерифа и грозился лишить его ирландских владений?

– Нет, но от этого чудовища всего можно ожидать. – В глазах Хависы неожиданно вспыхнул огонь. – Когда умер мой муж, я вынуждена была заплатить сбор в тридцать марок, чтобы наш возлюбленный король силой не навязал мне нового мужа!

Мод потрясенно ахнула, но на самом деле это ее не удивило. Чтобы пополнить казну, и Ричард, и Иоанн направо и налево продавали земли, должности и людей.

– Полагаю, вы с Тео слышали, что произошло с моими сыновьями, – добавила Хависа. – Иоанн не просто лишил их законного наследства, он также лишил меня их утешения и поддержки… – Ее голос дрогнул. – По крайней мере, пока нашим сюзереном остается Роберт Корбет, я могу не беспокоиться о своих правах. Роберт с моим мужем были добрыми друзьями. Иоанн не сможет тронуть владения, которые перешли мне по наследству как вдове, или земли, принадлежащие другим.

Мод сочувственно сжала ее руку, не зная, что еще сделать.

– Хьюберт Уолтер поведал нам, что случилось в замке Болдуин, – кивнула она. И поинтересовалась: – А что, вы не получали совсем никаких известий от сыновей, с тех пор как они… уехали? – Она чуть не сказала «бежали», но вовремя спохватилась.

Хависа шмыгнула носом, скрывая подступающие слезы:

– Фульк регулярно присылает сюда гонцов. Мальчики скрываются в Бретани, у наших дальних родственников де Динанов – зарабатывают на жизнь стражниками в замках и домашними рыцарями[16]. Выжидают благоприятного момента. – Углы ее рта напряглись, как будто кто-то потянул за шнурки. – Если бы не дурной нрав и злопамятность Иоанна, мои сыновья были бы сейчас здесь. Фульк вступил бы во владение Уиттингтоном и, наверное, женился бы. – Губы ее смягчила слабая улыбка. – Я знаю, про матерей всегда говорят, что они цепко держатся за сыновей, но я бы охотно приняла в дом другую женщину и была бы рада возможности понянчить малыша. – Она провела Мод в комнату на верхнем этаже, где уютно потрескивал камин и стояла дубовая скамья с вышитой обивкой, и добавила: – А теперь уже слишком поздно. Столько времени понапрасну потеряно.

Медленно и с усилием, как старуха, Хависа опустилась на скамью, прижав руку к левому боку.

Когда Мод стала озабоченно расспрашивать, все ли в порядке, она покачала головой:

– Ничего, сейчас пройдет.

Хависа велела служанке принести вина и опустошила кубок, держа его дрожащими руками. Цвет лица хозяйки сразу улучшился, как будто красное вино подрумянило ей щеки, но вид у нее по-прежнему был далеко не цветущий. С явным усилием Хависа взяла себя в руки.

– Отвлеки меня немножко. – Она потрепала Мод по коленке. – Расскажи, как поживаете вы с Теобальдом?

Мод призадумалась, что бы такое могло развеселить или заинтересовать хозяйку. Сказать, что Хьюберт использует свое влияние, чтобы вернуть Теобальду земли, будет бестактно, а если начать повествовать об одержимости Теобальда судьбой своих монастырей, то заснет даже самый набожный священнослужитель.

– Ну… – неуверенно начала Мод, – в последнее время мы с Теобальдом были разлучены, поскольку он последовал за Иоанном в Нормандию, но я надеюсь отправиться с мужем в Ирландию. И кстати, вы не единственная, кто хочет понянчить внуков. Отец постоянно твердит, что мой долг – обеспечить Теобальду наследника и что я должна при любой возможности поощрять мужа к исполнению его роли в этом деле.

– А тебе эти напоминания неприятны?

– Просто они мне не требуются, – сказала Мод, теребя на пальце обручальное кольцо. – Я помню про свой долг и нежно люблю Тео. Когда мы вместе, мы живем как муж и жена, во всех смыслах – исключение составляют только дни церковных праздников.

Мод немного кривила душой, но эта маленькая благая ложь нужна была ей для собственного спокойствия. Их отношения с Теобальдом были уважительными и нежными, но это скорее были отношения отца и дочери, чем мужа и жены. Мод с трудом могла вспомнить, когда муж в последний раз выполнил пресловутый супружеский долг.

– Так что с наследниками – это уж как Бог даст. – Она беспечно тряхнула головой, потянулась за кубком и улыбнулась. – А чтобы не скучать в отсутствие Теобальда, я тут пока кое-чему научилась.

– Правда? – удивилась Хависа. – И чему же?

Мод хихикнула:

– Помните, я вечно сбегала от бабушки, чтобы поиграть в мальчишечьи игры, приводя ее этим в отчаяние?

– Еще как помню, – улыбнулась Хависа.

– Так вот, – по лицу Мод медленно расплылась улыбка, – теперь я упражняюсь в стрельбе из лука. Это занятие дозволяется женщинам, так что бабушке жаловаться не на что. Между прочим, скажу без лишней скромности, я обнаружила у себя немалый талант.

– Надо же, стрельба из лука! – с любопытством повторила Хависа. – Кто бы мог подумать, что у тебя хватит сил натянуть тетиву.

– Многое зависит от техники, – пояснила Мод, – и к тому же я сильнее, чем кажусь. – У нее разгорелись глаза. – Приятно видеть, как изумляются мужчины, когда я стреляю по мишени не хуже их. Всякий раз, попадая в яблочко, я словно бы мщу за ту девчонку, которой не разрешали бегать и играть наравне с мальчишками.

– А Теобальд что говорит? Неужели одобряет?

– Одобряет, – засмеялась Мод. – Тео заявил, что, если когда-нибудь наступит такой день, что нам придется держать осаду, он поставит меня на стены замка вместе со своими лучниками. Я ответила, что ловлю его на слове.

– Могу себе представить, – сказала Хависа. – Да ты у нас еще вдобавок и искусная рукодельница, так что сможешь не только наносить раны, но и зашивать их. – Говоря это, леди Фицуорин улыбалась, но улыбка внезапно покинула ее губы, словно женщина получила пощечину.

– Мадам? – Мод осторожно тронула ее за руку.

Глаза бедняжки наполнились слезами.

– А мои-то сыновья, – с трудом сглотнув, проговорила она. – Кто перевяжет их раны, кто будет смотреть на них с крепостной стены?

Мод чуть не сказала, что Фульк и его братья – взрослые мужчины и вполне могут справиться сами. Однако представила Теобальда раненым, попавшим в беду и поняла чувства Хависы.

– Но ведь родственники в Бретани о них позаботятся?

Хависа покачала головой и ничего не ответила. Только достала из рукава мятый льняной платочек, промокнула глаза и высморкалась.

– Понимаю, что веду себя глупо. – Она шмыгнула покрасневшим носом. – Сколько ни плачь, все равно ничего не изменишь. Ну хватит, – сказала она и расправила плечи. – У тебя с собой этот твой лук? Хочу посмотреть, как ты стреляешь.

Целый час Мод демонстрировала Хависе на лужайке свои новые умения, стреляя в большую соломенную мишень. Раз за разом стрелы с гусиным оперением вонзались точно в центр. Лицо Мод было восторженным и сосредоточенным. Она облизнула губы; глаза горели удовлетворением от достигнутого. Один из стражников замка, который считал себя хорошим лучником, решил посоревноваться с ней и был посрамлен.

– У тебя и правда талант! – воскликнула Хависа.

– Как и в любом деле, здесь важна тренировка. – Мод протянула Хависе лук. – Вы бы тоже могли научиться.

Та отказалась, грустно покачав головой:

– Слишком поздно.

– Никогда не поздно учиться.

– Но только не в моем случае.

Вскоре они вернулись в замок: солнце перестало дарить тепло, задул холодный ветер. Хависа, с посеревшим и осунувшимся лицом, дрожа, куталась в плащ.

В зале их ждал обед: миндальный суп и пирог с бараниной и шафраном. Мод ела с жадным аппетитом энергичной молодой женщины. Она испытывала голод, еще когда они пошли стрелять, а сейчас желудок казался пустой пещерой. Но если Мод налегала на суп, пирог и хлеб, то Хависа лишь вяло ковыряла вилкой в тарелке и почти ничего не ела.

– Вы не проголодались? – спросила Мод и подумала, что худоба хозяйки неудивительна.

– Последнее время у меня нет аппетита, – призналась Хависа, с отвращением глядя на несколько кусочков, лежащих на тарелке. – Иногда от одного запаха еды мутит.

– Вы советовались с врачом?

Миссис Фицуорин покачала головой:

– Я тридцать лет лечила всех, кто живет в моем доме. Мне не нужен врач, чтобы понять, что случилось.

Она не стала продолжать, лишь молча вертела в руках кубок. Глянув ей в лицо, Мод воздержалась от расспросов.

Однако вечером, когда они сидели у камина и играли в мельницу, Хависа подвинула одну из своих фишек и тихо проговорила:

– Мод, я больше не могу держать это в себе. Мне кажется, я умираю.

В камине трещал огонь, и это был единственный звук в комнате. Мод растерянно глядела на Хавису и не могла подобрать слов. Хотя в комнате было тепло, по спине у нее пробежал холодок.

– У меня такое чувство, что меня грызет изнутри, и с каждым днем становится все хуже. – Миссис Фицуорин прикусила губу. – Когда уехали сыновья, я сперва подумала, что это от горя – слишком уж мало времени прошло после смерти их отца.

– Может быть, так оно и есть, – быстро вставила Мод, хватаясь за спасительную соломинку.

Хависа покачала головой и положила ладонь себе на живот:

– У меня здесь какой-то бугор, причем он растет и болит. Иногда меня одолевает фантазия, и я говорю себе, что это мое разбитое сердце толкается в кожу. Но я уже видела похожие наросты и знаю, что они предвещают скорую смерть.

– Мне очень жаль, – прошептала Мод, понимая, насколько неуместно это звучит, но что еще ей оставалось? В душе она пожалела, что Хависа поверила ей свою тайну. Мод очень не хотелось принимать возложенный на нее груз.

– Ни к чему жалеть, но я буду рада, если ты помолишься о моей душе. Смерть, когда она придет, будет желанным освобождением… и у меня, по крайней мере, есть время приготовиться. Самое трудное – это ожидание. И эта ежедневная изматывающая боль.

– Но это же несправедливо! – выкрикнул таящийся в душе Мод непокорный ребенок. Глаза ее наполнились слезами безысходности и возмущения, и она одним движением смела фишки с доски.

Хависа встала, подошла к девушке и обняла ее.

– Если бы этот мир был устроен справедливо, – сказала она, – мой муж был бы сейчас жив, и сыновья находились бы здесь, а не скрывались в Бретани, и Уиттингтон был бы наш. – Она нежно погладила Мод по щеке и добавила: – Будь жизнь справедливой, я бы родила хоть одну дочку, и она была бы такая, как ты.

От ее слов Мод еще сильнее захотелось плакать. Больше всего ее злила собственная беспомощность. Она ничего не могла исправить – сколько бы раз ее стрелы ни попадали в центр мишени.

Глава 17

Поместье Хигфорд, Шропшир, лето 1200 года

Не успели Фульк с братьями спешиться во внутреннем дворе Хигфорда, как тетушка Эммелина тут же выбежала им навстречу. Она обвила шею старшего племянника руками, расцеловала его в обе щеки, а потом порывисто стиснула в объятиях:

– Вот ведь горе-то какое! – Затем подошла поочередно к каждому из братьев и точно так же поздоровалась с ними. – Сперва Хависа не разрешала отправить вам письмо. Считала, что, мол, пока вы в Бретани, вам не грозит опасность, но леди Уолтер сказала, что вы должны знать. Ваша матушка терпела до последнего… но, видишь как вышло, не застали вы ее в живых. Бедняжка умерла через неделю после того, как уехал гонец.

Фульк ошарашенно смотрел на тетушку. Лучи июльского солнца нещадно били в глаза. Почти весь день стояла страшная жара.

– А при чем тут леди Уолтер?

– Она приехала навестить вашу матушку, – пояснила Эммелина, – и осталась с Хависой до самого конца, храни ее Господь. Ее присутствие было для вашей матери большим утешением.

– Леди Уолтер сейчас здесь?

– Нет, уехала к отцу, но сказала, что возвращаться обратно на юг будет этой же дорогой.

Значит, Мод уехала.

Фульк почувствовал облегчение. По крайней мере, одной проблемой меньше. Ему и без того было очень тяжело.

– Мы сейчас были на могиле матери в Олбербери, – сказал он. – Осталось еще немало незаконченных дел, которые необходимо завершить, чтобы родители наши воистину упокоились с миром.

– Я знаю. – Тетушка взяла его за руку. – Но дела можно отложить, по крайней мере ненадолго. Так что снимайте-ка вы доспехи да идите в дом и подкрепитесь.

Фульк высвободился из ее объятий.

– Если вы пустите нас в дом, тетушка Эммелина, то нарушите закон и окажетесь виновны в пособничестве преследуемым по закону разбойникам, – предупредил он.

Эммелина выпрямилась во весь рост, и глаза ее оказались на уровне груди племянника.

– Да за такое оскорбление стоило бы выгнать вас за ворота Хигфорда! – заявила она. – И придет же такое в голову! Я, между прочим, урожденная Фицуорин, родная сестра вашего отца. Да плевать я хотела на все законы! Вы мои любимые племянники, и точка!

– Тогда спасибо. – Фульк нагнулся и поцеловал ее в щеку. – Мы вам очень признательны. Вот только…

Эммелина подняла брови:

– Что еще?

– Мой отряд. – Фульк указал на ворота. – Я велел своим людям остаться снаружи, на случай если вы не согласитесь их приютить. С тех пор как я в изгнании, к моей свите присоединились многие. Их там больше пятидесяти рыцарей, все на лошадях.

Тетушка Эммелина ошарашенно моргнула, но быстро пришла в себя.

– Разумеется, я приму всех, – сказала она и махнула рукой. – Двум смертям не бывать, а с таким войском нам ни один враг не страшен: никто не отважится осаждать Хигфорд.

– Мы не станем долго злоупотреблять вашим гостеприимством, обещаю. – Фульк дал Алену знак, чтобы тот звал людей. – Задержимся только на то время, пока спланируем кампанию.

– Значит, в Бретань вы не вернетесь? Я так понимаю, что убеждать вас оставаться там и жить в безопасности бесполезно?

– Абсолютно верно, – подтвердил он.

Бретань уже сыграла свою роль в этом деле. Там у Фулька было время хорошенько подумать и решить, доживать ли жизнь домашним рыцарем и наемником, слугой и нахлебником дальних родственников или же рискнуть, поставить все на карту и сражаться за свои земли.

– Я уже сделал выбор, тетушка, и если погибну на пути к цели, то быть по сему. По крайней мере, встречу смерть в хорошей компании.

В доме Эммелины Фульк Фицуорин и его отряд остались на ночь и следующий день, а когда вновь опустился вечер и воздух стал прохладным, мужчины облачились в кольчуги и пристегнули мечи.

– Уж не знаю, пожелать ли тебе счастливого пути или слезно просить тебя не уезжать, – сказала тетушка, когда Фульк вдел ногу в стремя и взлетел в седло.

Тени во дворе начали удлиняться, и участки серого наступали на залитые ярким солнцем золотые пространства.

– Лучше первое, – с невеселой улыбкой посоветовал Фульк. – Вы же знаете, что второе абсолютно бесполезно.

Он наклонился и принял из ее рук традиционный прощальный кубок вина, отпил глоток и передал Уильяму.

– Помни, Фульк, ворота Хигфорда всегда для вас открыты.

– Я знаю, тетушка, и очень вам благодарен.

– Не нужно меня благодарить, я уже говорила, – замахала руками Эммелина и промокнула глаза. – Возвращайтесь живыми и невредимыми – вот все, о чем я вас прошу.

– Постараемся. – И он улыбнулся, грустно и нежно одновременно.

Фульк развернул Огонька и направился к воротам. До Уиттингтона было добрых три часа езды, а если ехать окольными путями и тропами, укрываясь от чужих глаз, то и еще дольше. К тому времени как взойдет луна, Фульк хотел оказаться под прикрытием Бэббинвуда – ближайшего к Уиттингтону леса, который лорд Фицроджер превратил в охотничьи угодья. Вот только на этот раз дичь окажется двуногой, а предметом охоты станет сам охотник.

В сером свете раннего утра Гвин Фицморис[17] открыл глаза и некоторое время лежал, прислушиваясь к пению птиц и собираясь с мыслями. Рядом на тюфяке, распространяя тяжелый запах винного перегара, негромко похрапывала Альбруна, вдова лесника. Хотя ей уже перевалило за тридцать лет, она была еще очень хороша собой: высокая грудь, копна роскошных черных волос и пухлые алые губы. Да и брала Альбруна недорого, так что Гвин наведывался ко вдовушке по крайней мере пару раз в неделю. Его отца это веселило, а у брата вызывало презрительную насмешку – небось завидовал.

Гвин потихоньку дотянулся до своих вещей, оделся и выскользнул из деревянного домика, чтобы сполоснуть лицо из бочки с водой. Цепной пес Альбруны заворчал было на него, но узнал и замахал пушистым хвостом. Умывшись, Гвин провел влажными руками по волосам, дружески похлопал собаку и направился к лошади, которую он привязал по другую сторону домика. После ночи постельных утех у молодого человека разыгрался зверский аппетит. В замке сейчас как раз должны доставать из печи горячий хлеб. Юноша взнуздал жеребца, вскочил в седло и, щелкнув языком, двинулся по дороге. Не успел Гвин проехать и четверти мили, как услышал какие-то звуки, похожие на голоса. Он натянул поводья, остановился и прислушался, склонив голову и навострив уши. Звук послышался снова, тихий и трудно различимый. Может, показалось? Да нет, лошадь тоже прядала ушами. Покружив на месте, Гвин направил жеребца в дебри, где плющ сплетался с ежевикой, перемежаясь с поросшими мхом мертвыми ветками.

«Небось какое-нибудь крестьянское семейство с утра пораньше перешло границу заповедного леса и собирает валежник», – предположил он, но тут же отогнал эту мысль. Валежник обычно собирали женщины и дети. Голоса же, хотя и слышались неотчетливо, бесспорно, были мужскими.

Гвин для уверенности потрогал кинжал на поясе. «Это точно не разбойники, – подумал он. – Те не осмелились бы подойти так близко. И уж конечно не валлийцы принца Лливелина. А вдруг все-таки валлийцы? Притаились себе в засаде, ожидая подходящего момента?» Юноше стало не по себе.

Страхи Гвина оправдались, когда он разглядел между стволами тусклый блеск кольчуги, а справа – человека в дозоре. Судя по ссутуленной спине часового, он стоял здесь уже несколько часов, но глаза его тем не менее не утратили зоркости.

«О Господи, да это же…» Гвин в остолбенении таращился на Уильяма Фицуорина, а Уильям Фицуорин уставился на него, поднимая охотничий горн, висевший на плече.

Гвин хлестнул коня, пришпорил его и, не обращая внимания на тут и там торчащие из земли корни и на низко свисающие ветви деревьев, сломя голову помчался в сторону замка.

Выругавшись, Фульк скомандовал отряду: «По коням!» – но вовсе не потому, что намеревался преследовать Гвина Фицмориса. Тот был уже слишком далеко. Просто всегда оставалась опасность, что кто-то случайно забредет в лес и наткнется на них.

– Бог знает, что этот парень делал в самой чаще в такую рань, – сказал Уильям и оскалился. – Эх, жаль, не было у меня при себе лука. Я бы его стрелой выбил из седла. А теперь он поднимет шум и крик, и за нами придут.

– Что будем делать: сражаться или спасаться бегством? – спросил Филип Фицуорин, поднимая кольчужный капюшон, скрывающий его яркие медные волосы.

– Сражаться, – коротко ответил Фульк. – Увы, мы потеряли преимущество неожиданности, но в любом случае надо использовать шанс. Теперь Морис выйдет на охоту чуть более подготовленным, однако не все потеряно. Гвин видел только Уильяма у границы лагеря. Я уверен, он не смог оценить ни нашу численность, ни боеспособность.

– Ты думаешь, он пойдет на нас? – Уильям отвязал своего коня от низкой ветки дуба. – А по мне, так этот тип скорее спрячется за стенами замка, где его трусливая задница будет в безопасности.

– Полагаю, он все-таки вылезет, – тихо сказал Фульк. – И ты, Уилл, зря считаешь Гвина трусом. Да, младший сын Мориса очень хитер и коварен, но наверняка будет драться, если решит, что может победить.

Отвязав Огонька, он сел в седло. Короткая команда, быстрое движение поводьев, и вот уже отряд Фулька двинулся прочь от того места, где они разбили лагерь, направляясь к лесной дорожке. Она вела к замку, до которого оставалось не больше полумили.

Рыцари добрались до опушки, когда солнце уже сменяло свой утренний жемчуг на струящееся золото. Металлические отблески вспыхивали на доспехах воинов, галопом приближавшихся к лесу со стороны замка.

– Смотри, – кивнул Фульк Уильяму, указывая на щит Фицроджера: ярко-зеленый, с двумя золотыми кабанами.

– Отдай его мне, а? – взмолился Уильям. – Фульк, если ты меня любишь, отдай его мне!

Фульк свирепо улыбнулся:

– Любить-то люблю, но не настолько, чтобы уступить этого негодяя тебе. Потому что он мой!

Вытянув из-за пояса моргенштерн[18], он крепко сжал кожаную рукоять. На цепочке закачался шипастый шар.

Фульк развернулся в седле, чтобы обратиться к своему войску. Рыцари горячили коней, прилаживали поудобнее щиты, проверяли оружие. Он увидел на лицах возбуждение, напряжение, некоторый страх – все те же чувства, что испытывал и он сам, за исключением, пожалуй, дикого гнева и желания мести.

– Вы все путешествовали со мной и достаточно долго упражнялись, чтобы знать свою роль! – выкрикнул Фульк. – Единственная разница между тем, что нам предстоит, и турниром – это правила ведения боя. À outrance[19]. Битва острым оружием, и никаких призов, разве что кому-нибудь особенно повезет. Земля плоская, никаких преимуществ ни у одних, ни у других не будет. Постарайтесь не только проявить доблесть, но и не потерять голову, и тогда победа – наша.

– Победа! – эхом откликнулся Уильям, рыча и пронзая мечом воздух.

– Победа! – хором отозвались более пяти десятков глоток.

Под отзвуки этого крика отряд двинулся из леса слаженным галопом. Люди же Мориса, напротив, скакали к лесу торопливо и нервно, вразнобой. Они буквально оцепенели от страха, когда из-под покрова деревьев неожиданно возникли бойцы Фицуорина и с топотом помчались на них.

В горле у Фулька пересохло, рука стала скользкой от холодного пота. Огонек нес его к месту стычки. Земля вздрагивала в такт стучащим галопом копытам, и одновременно бешено колотилось сердце. Все ближе и ближе. Вспыхивающие на доспехах лучи солнца, его слепящие отблески на лезвии меча, частое дыхание коня и глухие удары копыт. Фульк размахивал моргенштерном и громко выкрикивал боевой клич, но звук дробился внутри шлема.

Два конных отряда столкнулись, произведя мощный глухой звук, который раскололся и распался на многочисленные звуки отдельных стычек. Моргенштерн с невероятной силой обрушился на шлем одного из рыцарей, выбив того из седла. Фульк разворачивал Огонька коленями и направлял его в самую гущу сражения в поисках зеленого щита и золотых кабанов Мориса Фицроджера. Несколько раз Фульку удавалось подойти достаточно близко, но его поочередно атаковали то один, то другой телохранитель Мориса. Раздосадованный, он заставлял себя не терять самообладания. Где-то справа слышался голос Уильяма, который, как всегда во время сражения, выкрикивал: «Фицуорин!» – используя родовую фамилию как боевой клич, помогающий ему всецело отдаться битве и призванный напугать врагов. Ему вторили более высокий голос Иво и бычий рев Алена.

– Фицуорин! – заорал Фульк во всю мощь своих легких, так чтобы никто не мог перекрыть его голос, и с удвоенными усилиями начал пробиваться к Морису Фицроджеру.

В толпе внезапно открылось пустое пространство, в конце которого показался зеленый, с золотом щит. Фульк направил туда Огонька, на ходу раскручивая моргенштерн, жестко и стремительно. Когда Морис осознал опасность, в глазах у него вспыхнул ужас, однако было уже слишком поздно. Его щит стремительно взмыл вверх, но недостаточно быстро, и шар моргенштерна ударил по плечу, вбивая звенья кольчуги в стеганый поддоспешник, оставляя на теле синяки и дробя кость. У Мориса отнялась левая рука, щит упал. Фульк размахнулся, готовясь нанести новый удар. Но, выкрикивая дрожащим от боли и паники голосом приказ об отступлении, Морис натянул поводья и пришпорил жеребца. Поэтому второй удар Фулька пришелся по лошади. Жеребец пронзительно заржал и споткнулся, но быстро набрал прежний темп и, повинуясь отчаянным понуканиям Мориса, вскоре уже изо всех сил несся к замку.

Огонек сбился с ноги, когда один из рыцарей Мориса преградил Фицуорину дорогу и обрушил на него меч. Фульк отразил выпад щитом и ударил противника моргенштерном. Затем быстро увернулся и продолжил преследование. Врага надо было поймать раньше, чем он укроется за стенами замка.

Морис и его спасающийся бегством отряд влетели в деревню, распугивая разлетавшихся во все стороны птиц. Мост через ров был опущен. На стенах стояли лучники. Фульк уже почти нагнал Мориса, когда тот неистово замахал рукой, отдавая приказ, и на преследователей обрушился град стрел.

Фицуорин выругался, натянул поводья, резко останавливая Огонька, и повернул назад, чтобы вырваться из-под обстрела.

И уже почти прорвался, когда его догнал удар из арбалета. Болт безжалостно пробил кольчугу и габмезон, а острие вонзилось в бедро.

Уильям и Иво быстро оказались рядом. Младший брат перехватил поводья Огонька и увел коня подальше от опасности.

– Фульк, ты как? – побледнев, спросил Уильям.

Тот стиснул зубы. Кровь сочилась вовсю, но было ясно, что рана не смертельная – по крайней мере, пока.

– Нормально, – сумел выдохнуть Фульк. – Кость не задета.

– Ехать сможешь?

– Идти-то я в любом случае не смогу, – невесело рассмеялся Фульк и оглянулся через плечо.

Отдельные стрелы еще со свистом летели в их сторону, но уже не доставали. Двери всех домов в деревне оставались плотно закрытыми, и никто не подавал признаков жизни, за исключением переполошившихся кур и гусей. Отряду Фулька явно не собирались оказывать сопротивления.

– Еще секунда – и мы бы захватили Фицроджера. – Он с досадой стукнул кулаком по седлу.

– Можно ведь и замок осадить, – задумался Уильям. – Там, у леса, Морис потерял нескольких человек и сейчас будет готовиться к обороне.

Фульк покачал головой:

– Если мы останемся и начнем осаду, это будет последнее, что мы успеем сделать на этой земле. Кто-нибудь из деревенских наверняка побежит за подмогой, а у меня нет желания попасть за решетку, когда подоспеют войска из Шрусбери. – Он глянул на Уильяма, желая убедиться, что тот внял его доводам. – Чтобы добиться успеха, мы должны действовать быстро. Надо устраивать короткие набеги и постоянно досаждать Иоанну, чтобы в конце концов он отчаянно захотел мира, даже на наших условиях.

Уильям нахмурился. Он понимал, сколь справедливы аргументы Фулька, но явно не желал сдаваться.

– У нас еще будет возможность сразиться с Морисом, – сказал старший брат, борясь с обжигающей болью. – Мы заявили о себе. А пока пусть Фицроджер помаринуется в собственном страхе.

Он дернул поводья и направил Огонька на дорогу, которая уводила от Уиттингтона обратно в леса. С каждым шагом жеребца бедро Фулька пронзала пульсирующая боль.

Глава 18

Мод любила ездить на лошади, особенно когда можно было самой сесть верхом, а не в дамское седло позади конюха. Ей нравилось держать вожжи и чувствовать внутреннюю связь со своей смирной кобылой. Чтобы защитить кожу от полуденного солнца, Мод надевала поверх легкой льняной накидки широкополую шляпу, какую носят пилигримы. Шел третий день ее путешествия из аббатства Теобальда у Кокерсенда, что близ Ланкастера, в Хигфорд. Жара становилась все более изматывающей, по мере того как они отдалялись от морского побережья, где дули прохладные бризы, и продвигались вглубь Чешира.

Она пробыла у отца в Эдлингтоне ровно столько, сколько требовалось, чтобы соблюсти приличия и исполнить дочерний долг. Как обычно, Робер говорил с ней покровительственно и бесцеремонно. Барона беспокоило не столько благополучие Мод, сколько ее место на колесе Фортуны.

– Я нашел тебе отличную партию, – самодовольно заявил он, засунув пальцы за пояс. – Ты в родстве с Хьюбертом Уолтером, пожалуй самым влиятельным человеком в стране. Так почему же, скажи на милость, твой муж сейчас имеет не больше, чем в день свадьбы? Даже меньше, ведь король Иоанн лишил Теобальда многих привилегий.

По словам отца выходило, что это вина Мод. Впрочем, возможно, отчасти так оно и было. Без сомнения, если бы супруга Теобальда Уолтера разделила ложе с Иоанном, как это сделали уже многие жены и дочери баронов, добиться королевской милости было бы легко.

Мод передернуло от одной только мысли об этом, и кобыла в ответ шевельнула ушами и отпрянула в сторону. Отцу она в тот раз ответила, что Теобальд не станет завоевывать расположение короля ценой своей чести. Робер ле Вавасур громко фыркнул и сказал, что если зять его столь высоко ценит свою честь, то богатство сие, несомненно, рано или поздно его погубит. Когда неделя подошла к концу, Мод покинула Эдлингтон не оглядываясь.

Существует мнение, что мужские соки сильнее женских, и дитя, которое зреет в утробе женщины, больше наследует от отца, нежели от матери. Боже сохрани, если это правда, подумала Мод. Она не хотела быть подобием Робера ле Вавасура: в своей жадности он был настолько одержим мыслями о положении и власти, что походил на человека, плотно упершегося лбом в стену.

Еще неделю Мод провела у бабушки в Болтоне, но и там радость свидания была омрачена размолвками. Матильда де Шоз, поджав губы, заявила, что Мод следует засесть за иглу и прялку. Дескать, надо не болтаться у мишеней, а производить на свет потомство. Стрелять из лука – занятие не для женщин, и вообще это просто неприлично. Как же она сумеет завлечь мужа в свою постель, если будет вести себя как мальчишка?

Мод с трудом сдержала смех, сжав зубы и укрывшись за вежливой улыбкой. Исполнив родственные обязанности, она поехала к Теобальду – в поместье и аббатство у Кокерсенда. Соленый запах ветра, широкие просторы занесенных песком илистых пойм, красных от заката, морские волны, с шипением набегающие на берег, – все это давало ей ощущение свободы, необходимое, чтобы восстановить душевные силы после исполнения тягостной повинности.

Там и нашел ее гонец с письмом от Теобальда. Двор собирается возвращаться из Нормандии, и Мод должна встретить мужа в Лондоне. Он не писал, добился или нет разрешения посетить свои ирландские земли. Лорд Уолтер сообщал ей другую новость: король Иоанн, разведясь с первой женой, нашел себе новую невесту, девочку двенадцати лет. Ее звали Изабелла Ангулемская, и Теобальд лаконично писал, что Иоанн весьма к ней привязан, а также надеется получить хорошее приданое.

Мод поморщилась, не отваживаясь предположить, что может повлечь за собой эта привязанность. Все-таки двенадцать лет – это возраст, в котором девушка могла быть на законном основании выдана замуж, даже если еще не достигла физической зрелости. Мод вспомнила страхи и тревоги, которые испытала в день собственного бракосочетания. И это притом, что ей с Тео еще повезло. А каково это – быть замужем за Иоанном? Поговаривали, что он добр со своими любовницами, щедро их содержит и признает всех бастардов. Пусть так, но все равно их король – настоящий распутник, жестокий и похотливый эгоист. Мод подозревала, что на каждую женщину, которая наслаждалась его щедростью, приходится с полдюжины других, которым пришлось заплатить за королевское внимание сполна.

За поворотом дорога расширилась. Мод и ее эскорту открылся вид на глинобитные стены домов Хигфорда. Она обещала Эммелине, тетушке Фулька, что будет возвращаться этой дорогой: хотя так и получалось чуть длиннее, ехать тут было приятно и неутомительно. Мод понравилась Эммелина, она хотела вновь ее увидеть и помолиться на могиле Хависы Фицуорин. Да и лошади бы тем временем отдохнули пару ночей, прежде чем продолжить путешествие дальше на юг, к Лондону.

Мод проехала стоявшую на берегу реки мельницу, и женщины, ждавшие своей очереди, чтобы смолоть пшеницу в муку, приветствовали ее, сделав книксен. Мельничное колесо грузно поворачивалось, вода в канале шла рябью, напоминая полупрозрачный зеленый шелк. Рыбак вытаскивал из мережи богатый улов извивающихся угрей. Мод улыбнулась. Возможно, она только что видела свой будущий обед.

Свернув еще раз, она подъехала к особняку. Убаюканная сценами идиллического деревенского труда, Мод вздрогнула, заметив, что возле дома кипит лихорадочная суета, словно кто-то сунул руку в пчелиный рой. Двор был заполнен лошадьми и вооруженными мужчинами, судя по суматохе, прибывшими недавно. Между ними шныряли конюхи Эммелины, а рыцари сами распрягали своих лошадей. Мод почувствовала ревнивый укол тревоги и досады, однако на смену этим чувствам сразу пришло жгучее любопытство.

– Миледи, позвольте, я выясню, что происходит? – спросил Уаймарк из Эмаундернесса, командовавший ее эскортом.

– Да, конечно, – кивнула Мод.

Уаймарк спешился и отправился к группе незнакомцев. Мод видела, как он подходит к ним, что-то спрашивает, слушает и кивает. Глянув чуть подальше, она заметила двух беседующих молодых людей: один был высокий и тонкий, как турнирное копье, другой – поменьше ростом, коренастый, с копной рыжих кудрей. Ален и Филип Фицуорины. Стало быть, и Фульк тоже где-то здесь неподалеку. Мод почувствовала, как у нее вдруг бешено заколотилось сердце.

Уаймарк вернулся и рассказал то, что она и так уже знала.

– Приехали племянники леди Эммелины, отдохнуть немного. – Он испытующе взглянул на хозяйку. – Прикажете ехать дальше, миледи?

Обычно решительная, на сей раз Мод ответила не сразу. Задумчиво взирая на царившую во дворе суету, она размышляла. Ехать дальше? Да, пожалуй, так будет лучше, ведь все комнаты для гостей наверняка забиты. При мысли о возможности увидеть Фулька сердце тревожно сжималось. Однако перспектива не увидеть его наполняла сердце щемящим разочарованием. Как же ей все-таки поступить? Мод ведь пообещала Эммелине, что будет возвращаться этой дорогой, и к тому же по правилам хорошего тона следовало выразить Фицуоринам соболезнования в связи с кончиной их матери. С другой стороны, если Фулька сопровождает такое количество вооруженных всадников, он явно приехал сюда не просто затем, дабы повидать тетушку.

Уаймарк потер ладонью щетину на подбородке и, словно читая мысли Мод, сказал:

– Они пытались устроить засаду на Мориса Фицроджера, и лорд Фульк выбрался оттуда раненый, со стрелой в ноге. Леди Эммелина сейчас ухаживает за племянником.

– Со стрелой в ноге? – в ужасе переспросила Мод.

Король Ричард умер оттого, что арбалетный болт попал ему в плечо: пустячная рана загноилась и вызвала заражение крови, так что неделю спустя монарх в муках скончался.

– Леди Эммелине потребуется помощь, учитывая, сколько у нее гостей одновременно, – заявила Мод, к которой разом вернулась обычная решительность.

И, подобрав поводья, она смело направила свою лошадь в ворота, въехав прямо во двор, где царила лихорадочная кутерьма.

Мод тихонько раздвинула тяжелые шерстяные портьеры и вошла в спальню Эммелины – большую комнату на верхнем этаже особняка, изящно обставленную, с белеными стенами и висевшими на них разноцветными гобеленами.

Фульк, со всех сторон обложенный подушками, лежал на кровати тетушки. Под глазами у него виднелись черные круги, рот подобрался от боли, а нос заострился, придав юноше сходство с орлом. Несмотря на очевидную усталость и раны, он едва ли походил на человека, стоящего на пороге смерти, и страх, сдавивший было грудь Мод, немного отпустил.

Покрывало было откинуто, и Эммелина стояла, склонившись над племянником, и внимательно рассматривала его ногу. Хозяйка дома была очень бледна. Когда Мод подошла к кровати, Фульк поднял на нее взгляд и заметно встревожился. Он так быстро запахнул покрывало, что локтем попал тетушке в глаз.

– Что вы здесь делаете? – сердито воскликнул молодой человек. Голос Фулька был живой и энергичный. – Уходите отсюда!

Прижимая ладонь к глазу, Эммелина обернулась.

– Мод? Ты все-таки приехала? – Даже сквозь полумаску пальцев, прикрывавших лицо женщины, были заметны радость и облегчение.

– Я ведь сказала, что буду возвращаться этой же дорогой.

Мод сердито глянула на Фулька. Оттого, что он так грубо ее прогонял, решимость остаться лишь усилилась.

– Вам нужно ухаживать за немощным, – она пренебрежительно подняла губу, указав головой на Фулька, – и кормить целую ватагу мужчин, так что потребуется помощь.

Эммелина встала и протерла слезящийся глаз краем рукава.

– Благослови тебя Бог, дитя! – сердечно произнесла она.

– Что мне надо делать?

– Ничего не надо! – отрезал Фульк, приподнимаясь на подушках и сердито сверкая глазами. – Я бунтовщик, и если вы хоть как-то будете со мной связаны, то неизбежно запятнаете и себя. Ваш супруг наверняка рассердится.

Мод пожала плечами:

– Как знать? Думаю, Тео больше рассердится на меня, если я уеду, не оставшись помочь.

Эммелина неуверенно переводила взгляд с племянника на гостью:

– Я, конечно, буду очень рада, если ты останешься, но только если это не подвергнет тебя опасности.

– Я рискую ничуть не больше вашего, – ответила Мод. – Мой деверь – архиепископ Кентерберийский и канцлер короля. Полагаю, это должно гарантировать мне определенную безопасность.

– Напрасные надежды, – проворчал Фульк.

Эммелина обернулась. Ее бледные щеки вспыхнули.

– Никак, милый племянничек, у тебя из раны вместе с кровью вытекла и вся учтивость? Да что с тобой такое? Ты ведешь себя словно маленький ребенок, у которого отняли игрушку!

– Разве не все мужчины таковы, когда они ранены? – Мод глянула на Эммелину с хитрой заговорщической улыбкой, понятной только женщинам.

Хозяйка дома приглушенно фыркнула и мстительно произнесла:

– Некоторые мужчины всегда такие.

Фульк, явно злясь, но понимая, что любыми возражениями навлечет на себя лишь новые насмешки, закрыл рот и откинулся на подушки.

– Если сможете вытащить стрелу у меня из ноги, я не стану злоупотреблять вашим гостеприимством дольше пары дней, – сказал он.

– Я уже послала за священником. Придет, как только сможет.

– За священником? – Мод вспомнила, как бледна была Эммелина, склонившаяся над раной племянника, и не на шутку перепугалась.

Должно быть, страх отразился на ее лице, поскольку Фульк впервые с того момента, как она вошла в комнату, улыбнулся, пусть даже злорадно и мрачно:

– Не переживайте, леди Уолтер, я не собираюсь собороваться.

– Я и не…

– Просто кто-то же должен вырезать мне эту стрелу из ноги. Уильяму я эту работу не доверю, он и зайца-то толком выпотрошить не может, да и никого из своих людей просить не хочу. Если потом вдруг что-то не заладится, они будут переживать и понапрасну винить себя, а это вовсе ни к чему.

Фульк начал говорить с насмешливым юмором, но закончил свою речь на искренней ноте. Мод словно бы мельком заглянула за его защитную маску, и к горлу у нее подступил комок.

– А из меня, боюсь, лекаря не получится, – вставила Эммелина, нервно сжимая руки. – Я от одного только вида крови падаю в обморок. Отец всегда говорил мне: «Хорошо, что ты не родилась мужчиной!»

– Так зачем все-таки понадобился священник? – уточнила Мод.

– Ну… – не слишком уверенно сказала тетушка Фулька. – В прошлом году он вправил Элвину Шеперду сломанную руку, и она хорошо срослась.

– Но стрел, я так понимаю, ваш священник еще никогда не вытаскивал?

– Нет, – покачала головой Эммелина.

Мод засучила рукава и подошла к кровати:

– Насколько глубоко она застряла?

Фульк стиснул пальцы в кулак, крепко прижав одеяло к ноге. На лице у него были одновременно написаны страх, гнев, упрямство и непокорность.

– Дайте мне посмотреть, – сказала Мод, берясь за одеяло.

– Это еще зачем? – возразил он. – Готов поспорить, что и вы тоже никогда не вытаскивали стрелу из тела.

– Не вытаскивала, – не стала спорить Мод, – но видела, как это делают. Одному из рыцарей Тео на охоте стрела попала в ногу, и нам повезло, что у нас в Ланкастере в это время гостил один хирург, учившийся в Салерно[20]. – Она твердо выдержала пристальный взгляд Фулька. – Ну что, я или священник? Выбор за вами.

Он еще несколько мгновений смотрел ей в глаза, потом со вздохом капитулировал, убрал руки, отвернулся и обреченно произнес:

– Делайте что хотите.

Она откинула одеяло. Из соображений благопристойности на больном была набедренная повязка, но все равно раньше Мод никогда не видела так близко почти раздетого мужчины, за исключением Теобальда. Ноги у Фулька были длинные, мускулистые и, что удивительно, почти совсем лишенные волос, несмотря на его смуглость. Из правого бедра, словно черешок груши, торчал кусок древка, обрезанного дюймах в двух от кожи.

Мод осторожно потрогала стрелу и почувствовала, что Фульк весь напрягся, как натянутая тетива.

– Нужен тонкий деревянный клинышек, – тихо сказала она.

– Мне не придется ничего класть между зубами, – с негодованием возразил он. – Я не такой трус, как некоторые.

– Хватит уже демонстрировать глупую заносчивость! – оборвала его Мод. – По мне, так лучше бы вы использовали вместо кляпа собственный язык. – Она подняла голову и обратилась к Эммелине, соединив большой и указательный палец: – Принесите, пожалуйста, деревянную палочку вот такой толщины, не больше. Еще мне потребуются два широких гусиных пера, маленький острый ножик и иголка с ниткой. – (Эммелина кивнула и пошла к выходу.) – Да, и еще, у меня в багаже лежит кожаная фляжка. Попросите мою служанку ее найти.

Тетушка Фулька отправилась выполнять поручения.

А Мод присела на краешек кровати, сама себе удивляясь. Неужели это она так четко и уверенно отдала приказания? Наша героиня прекрасно сознавала, что в любой момент этот ее прочный фасад мог рухнуть, оставив без защиты дрожащее беспомощное существо, не более Эммелины способное сделать то, что предстояло сейчас совершить.

– Сожалею о кончине вашей матушки, – сказала Мод. – Я приехала к леди Фицуорин в Олбербери, когда она уже болела, и оставалась с ней до самого конца.

Фульк уставил неподвижный взгляд прямо перед собой, словно бы внимательно изучая драпировки.

– Вы очень любезны, – натянуто произнес он, выдавливая из себя слова. – Тетя рассказала мне.

Мод мяла в пальцах край одеяла:

– Мы близко подружились с вашей матушкой.

Интуиция подсказывала ей, что следует воздержаться от подробностей. Мод подумалось, что Фульку неприятно будет услышать, что Хависа относилась к ней как к дочери, о которой всегда мечтала.

– Мама очень страдала? – поинтересовался молодой человек.

Мод долго терзала одеяло, а потом наконец ответила:

– Нет. Леди Фицуорин просто мирно отошла во сне.

– Из вас плохая лгунья. – Он повернул голову, чтобы посмотреть прямо в глаза собеседнице.

– Что вы хотите от меня услышать? – спросила Мод. – Неужели рассказ о том, как бедняжка мучилась от ужасной боли? Легче ли вам станет, если я скажу, что она умерла во сне лишь потому, что мы помогли ей заснуть, собрав весь имевшийся в Олбербери запас мака, дабы уменьшить ее страдания? – Она вытерла слезы. – Я любила леди Фицуорин и не хотела, чтобы она уходила, однако молилась так истово, как не молилась никогда в жизни, чтобы Господь в своей милости поскорее прибрал ее.

Наступила звенящая тишина. Мод заметила, как у Фулька шевельнулся кадык, а глаза его предательски блеснули. Он снова отвернулся и, глядя в сторону, что-то неразборчиво пробормотал. И тут рука ее непроизвольно вылезла из-под складок одеяла и легла сверху на его руку. Хотя движение это было продиктовано состраданием и стремлением утешить, в глубине души Мод не могла не признать, что именно это ей хотелось сделать уже давно.

Фульк весь напрягся, продолжая смотреть в сторону, но не отстранился.

Загремела по карнизу портьера, и вернулась Эммелина в сопровождении Барбетты. Женщины принесли все необходимое. Мод слегка смутилась, но вместо того чтобы немедленно отдернуть руку, лишь стиснула ее крепче.

– Вы хорошо переносите боль? – спросила она Фулька.

Он пожал плечами и посмотрел на нее. Во взгляде Фицуорина уже вновь сквозила язвительная насмешка.

– Трудно сказать, ведь мне раньше никогда не вытаскивали из тела стрелы. А насколько сильную боль вы намереваетесь мне причинить, миледи?

Мод едва заметно поджала губы, размышляя, и наконец решила, что вполне можно ответить в том же духе:

– Трудно сказать, милорд, поскольку мне прежде никогда не приходилось вытаскивать стрелы.

Глядя на ее пальцы, лежащие на его руке, Фульк заключил:

– Стало быть, мы прекрасно подходим друг другу.

Мод покраснела:

– В этом отношении – да. – И медленно, с достоинством убрала руку.

– Мне остаться? – Голос тетушки звенел от страха.

Мод глянула на Эммелину через плечо:

– Нет, вы мне все равно ничем не поможете, но буду благодарна, если пришлете сюда двоих крепких мужчин.

Эммелина кивнула и с явным облегчением поспешила к выходу.

– Это еще зачем? – поднял бровь Фульк. – Вы считаете, что без помощи двоих крепких мужчин меня трудно будет удержать на кровати?

– Не исключено, что вы начнете биться, как жеребец, которого клеймят, и можете серьезно себе навредить.

Мод взяла нож, внимательно изучила лезвие, потом подошла к жаровне, горевшей в середине комнаты, и сунула его прямо в раскаленные угли. Фульк вытаращил глаза, и на лбу у него выступил пот.

– О Господи, что это вы делаете?

– Хирург, который демонстрировал мне свое искусство, объяснил, что огонь очищает. Чтобы не допустить заражения раны, надо использовать инструменты, прокаленные в его жаре. Не беспокойтесь, я сперва охлажу нож.

– Кажется, мне надо напиться, – слабым голосом сказал Фульк.

Мод энергично кивнула:

– Вот это правильно. – Оставив нож в горящих углях, она пошла за флягой и вытащила пробку. – Пробовали когда-нибудь «уишке беа»?[21]

Фульк кивнул, но состроил гримасу:

– Да, в Ирландии, когда служил оруженосцем при Теобальде. Ох и мерзость, между нами говоря, но если хочешь быстро напиться – в самый раз. – Он протянул руку за флягой. Заметив, что, прежде чем отдать ее, Мод отлила немного бесцветной жидкости в крышечку, Фульк поинтересовался: – Вы собираетесь это выпить до или после того, как вырежете стрелу?

– Ни то ни другое, – сказала она.

Фицуорин подшучивал, пытаясь казаться беспечным, но она понимала, что ему, должно быть, не по себе от страха и ожидания. Хотя операция по извлечению стрелы и была несложной, однако Мод прекрасно знала, что Фульку предстоит терпеть, хоть и не слишком долго, мучительную боль.

Снова зашумела портьера, и вошли два брата Фулька. Не Уильям – тот лечил сломанные ребра и ушибы, а Иво и Ричард, оба высокие и сильные. Ричард поспешно засунул в рот остатки жареной лепешки и вытер руки о котту.

– Слушай, сколько можно жрать? – проворчал Фульк.

Ричард похлопал себя по солидному животу и заявил:

– Лишнее мясо не помешает: это все равно что дополнительный слой гамбезона.

– Неудивительно, что у твоей лошади хребет прогибается.

На этом Фульк закончил упражняться в остроумии и отхлебнул из фляжки.

Мод дождалась, пока он выпьет больше половины «уишке беа», затем знаком велела Иво и Ричарду приготовиться. Принеся нож, она охладила его в кувшине воды, стоявшем рядом, а затем, с молитвой на губах, подняла крышечку с напитком и плеснула жидкости на раненое бедро Фулька.

Хотя тот уже порядком захмелел, но все равно взвыл как ошпаренный и выгнулся дугой. Братья вдвоем едва смогли его удержать.

– Сука! – задыхался он. – Ведьма, тварь!

Затем снова рухнул на кровать, крепко сжав веки, между которыми текли слезы.

– Ну-ну, худшее уже позади, – дрожа, сказала Мод.

Сердце у нее стучало где-то в глотке. Не обращая особого внимания на реакцию Фулька, хотя в другое время подобные слова и шокировали бы молодую женщину, она с ужасом представляла, что ей теперь предстоит сделать.

– Господи, начинай уже, не томи! – неровным голосом попросил он.

Помрачневшие Иво и Ричард прижали старшего брата к кровати. Мод взяла нож.

– Мне нужно расширить рану, чтобы добраться до наконечника стрелы. Если нам повезет, он окажется без зазубрин, и тогда его можно будет легко вытащить.

– А если с зазубринами? – Иво глянул на нее исподлобья.

– На этот случай у нас есть гусиные перья. Ими прикроем зубцы, чтобы, вытаскивая наконечник, случайно не распороть мышцу.

Оба брата вздрогнули. Фульк издал нечленораздельный звук.

Мод сделала глубокий вдох, мысленно попросила Господа укрепить ее руку и принялась за работу. К чести Фицуорина, он сумел не напрягать ногу, и Мод смогла вырезать наконечник сравнительно быстро. Крови вытекало много, но по тому, как она скапливалась в ране, наша героиня понимала, что ни один важный сосуд не задет. Она осторожно прощупала стрелу: слава Богу, зазубрин на ней не было! Мод взяла тонкую палочку и аккуратно вытащила из раны железный наконечник.

– Вот, – сказала она, преподнося его Фульку в окровавленных пальцах. – Талисман, символ вашей удачи.

– Да уж! – обессилено рассмеялся он. Лицо его стало пепельным, зрачки расширились, а глаза потемнели от боли. – Хороша удача!

– Вам повезло, что вы так легко отделались. Ни кость, ни важные сосуды не повреждены. Только небольшой шрам и останется. Надеюсь, потом не начнется лихорадка или столбняк.

Пока Фульк разглядывал окровавленную стрелу, Мод убрала деревянный клинышек и снова залила рану «уишке беа». И снова он бился от дикой боли, на этот раз чуть не потеряв сознание. Мод быстро наложила на рану промасленную корпию и перевязала сверху льняным бинтом.

– Как скоро Фульк сможет ездить верхом? – спросил Иво. В его взгляде читался упрек, и Мод поняла, что юноша считает ее излишне жестокой. – Долго нам еще оставаться у тетушки?

– По меньшей мере неделю, а лучше две. Вам придется охотиться и добывать дичь себе на обед, а то вы лишите миледи Эммелину всех ее запасов.

– О да, мы славно поохотимся! – сказал Иво и при этом так взглянул на Ричарда, что у Мод моментально пропало желание спрашивать, какую дичь они имеют в виду. Она подозревала, что любой королевский замок в округе может вскорости ожидать визита братьев Фицуорин. А потому сочла за благо просто кивнуть и переменить тему:

– Больной нуждается в тишине и покое, чтобы как следует отоспаться и набраться сил. Было бы хорошо, если бы один из вас на всякий случай постоянно сидел у его постели. Я поговорю с вашей тетушкой – постараюсь ее убедить, что все в порядке. – Мод поморщилась, заметив, что кровь на пальцах начала высыхать и запекаться. – Только пойду сперва вымою руки, а то миледи Эммелина мне ни за что не поверит!

Братья Фулька натужно улыбнулись. Мод взяла флягу и залпом выпила остатки «уишке беа». Напиток моментально обжег горло и струйкой жидкого огня упал в желудок. Она ахнула: сначала от неожиданности, потом – с облегчением. Фульк приоткрыл глаза.

– Даже не знаю, поцеловать тебя или прибить, – невнятно произнес он.

Он был не в себе от спиртного и боли, но все же его слова обожгли Мод не хуже, чем пресловутая «вода жизни».

– Наверное, лучше просто поблагодарить, – парировала она и отошла от кровати, пока Фицуорин не успел ответить.

Три дня спустя Мод объявила, что рана Фулька заживает хорошо, без осложнений, которых она так опасалась. Поначалу Мод не была уверена, что все в порядке: надо было дождаться, пока пройдут мучительная головная боль, жажда и тошнота, вызванные последствиями огромного количества «уишке беа». Но теперь она знала наверняка, что операция удалась на славу. Фульк оказался весьма беспокойным пациентом: он упорно не желал лежать в постели и лечиться.

– Я что, младенец беспомощный, чтобы потчевать меня этой бурдой?! – огрызнулся он, в очередной раз завидев Мод с чашкой бульона из бычьих хвостов. – У меня нога ранена, а не желудок!

Он был полностью одет и сидел в оконном проеме, вытянув ногу. Благодаря всклокоченным волосам и четырехдневной щетине Фицуорин сейчас гораздо сильнее смахивал на разбойника с большой дороги, нежели на благородного рыцаря.

Мод прищурилась. Утром он уже довольно грубо отослал одну из служанок: бедняжка вернулась от него вся в слезах. А когда Уильям сразу после завтрака увел людей на «охоту», Фульк и вовсе стал совершенно невыносим. Мод понимала, что он считает себя командиром отряда и злится, что на время вынужден передать эту обязанность другому. Но справедливо полагала, что это вовсе не означает, что можно вымещать свое раздражение на окружающих.

– Где ваши манеры, сударь? – язвительно поинтересовалась она, ставя перед ним чашку и кладя кусок хлеба. – Если все едят на обед бульон из бычьих хвостов, то с какой стати делать для вас исключение? Нельзя привести в маленькое поместье пятьдесят головорезов и рассчитывать каждый день обедать по-королевски.

Он сердито глянул на нее и потупился:

– Я не нахлебник. И вам прекрасно известно, что мои люди ушли добывать продовольствие.

– Воровать у Иоанна, вы хотите сказать.

– В любом случае это будет намного меньше, чем он сам украл у меня. – Фульк неохотно отломил кусочек хлеба и обмакнул в бульон. – Зачем было приносить еду ко мне в комнату? Я вполне в состоянии пообедать в зале, вместе с тетей и со всеми, кто остался.

– Отчасти я принесла бульон сюда, поскольку надеялась, что вы лежите в постели, – пояснила Мод, – а отчасти потому, что никто не хочет сидеть за столом с невоспитанным грубияном.

Она собиралась остаться с Фульком и убедиться, что он съел бульон. Но его поведение было ей настолько неприятно, что Мод отказалась от своего плана и вышла. Ногу можно будет осмотреть позже, и если она при этом случайно сделает ему больно, то особенно сокрушаться не станет.

Сидеть за столом в зале и вести разговоры с Эммелиной Мод сейчас была не в состоянии. Чтобы дать выход эмоциям, она забрала из комнаты лук и колчан и отправилась к мишеням, попрактиковаться в стрельбе.

Фульк выпил бульон, который оказался ароматным и восхитительным на вкус, и доел хлеб. Он сердился на себя, понимая, что Мод права. Да, он ведет себя вздорно, но лишь потому, что ему скучно торчать взаперти в спальне и потому, что к нему относятся так, словно через дырку в ноге вместе с кровью у него вытекли и мозги. Он живой, здоровый и сильный мужчина, с чувством собственного достоинства, и сколько Фульк себя помнил, он никогда не валялся в постели дольше суток. Одной мысли о том, что Уильям отправился добывать пропитание во главе отряда, было достаточно, чтобы потерять самообладание. Его братец, конечно, маленько подучился благоразумию, пока они ездили по турнирам, но не настолько, чтобы Фульк безоглядно ему доверял.

И все же вымещать раздражение на Мод не стоило. Он и так теперь перед ней в неоплатном долгу. Может быть, именно поэтому он так себя и ведет? Фицуорин лишь крякнул от этой справедливой мысли и немедленно решил: надо как-то загладить свое недостойное поведение и исправить ситуацию.

Держась за спинку кровати, Фульк поднялся и медленно, преодолевая боль, дохромал до портьеры, закрывающей вход. Копье стояло прислоненным к сундуку, и Фицуорин схватил его, чтобы использовать в качестве костыля. Сдвинув в сторону портьеру, молодой человек оказался в гостиной тети. Служанка плела тесьму на маленьком станочке. Эммелины не было. Скорее всего, она сейчас в зале, ест бульон, а Мод забавляет ее рассказом об отвратительном поведении Фулька.

Ковыляя к окну, он морщился: больше от этой мысли, чем от боли. Нижние ставни были открыты, чтобы впустить в комнату дневной свет. Фульк выглянул на улицу, на цветочные клумбы и зеленую лужайку, которую обитатели замка использовали для учебных боев и где они практиковались в стрельбе из лука.

Сейчас перед мишенями стоял один-единственный лучник, который легко, играючи натягивал и отпускал тетиву. Фульк прищурился, чтобы лучше разглядеть далекую фигурку. И с удивлением и восторгом понял, что это не лучник, а лучница. Даже с такого расстояния он видел, что Мод Уолтер стреляет просто превосходно.

Не без труда Фульк одолел деревянные ступени на выходе из гостиной и спустился во двор. Дул легкий ветерок, который был в состоянии взъерошить ему волосы, но не мог сбить с пути стрелы, которые Мод ловко отправляла в самый центр мишени. Он смотрел, как она сгибает руку и наклоняет голову, видел, как сжимаются ее губы, когда она натягивает тетиву, а потом, едва только Мод отпускает стрелу в полет, вновь расслабляются: это сильно смахивало на поцелуй. Красота, управляющая силой. Фульк почувствовал, как у него на загривке зашевелились волосы.

Хромая, он проковылял между клумбами до края лужайки и остановился, чтобы перевести дух и отдохнуть от боли.

Должно быть, Мод заметила его краем глаза, потому что вдруг обернулась. Ее лицо залилось гневным румянцем, и она опустила лук, так и не выпустив очередную стрелу.

– Большая удача, что вас, миледи, не было в числе тех, кто стрелял в меня со стен Уиттингтона, – сказал он. – Иначе я бы давно уже распрощался с жизнью. Да у вас глаз лучше, чем у Алена, а он самый меткий из наших лучников.

– Лучше всего я стреляю, когда сержусь, – пожала плечами Мод.

Он ковырнул носком мягкую густую траву. Среди травинок пробирался жук с блестящим, как полированная кожа, туловищем.

– Вы имеете полное право сердиться, миледи.

Бросив на Мод взгляд из-под насупленных бровей, Фульк заметил, что она настороженно разглядывает его. В очертаниях твердо сжатого рта и чуть прищуренных глазах отчетливо читались следы недавнего гнева.

– Ужасное чувство: неподвижно лежать спеленутым в бинтах, словно беспомощный младенец. Извините великодушно, если я бранил вас за то, в чем нет вашей вины. На самом деле я в неоплатном долгу перед вами и перед тетушкой. Я прекрасно это понимаю и вовсе не хочу, чтобы вы считали меня неблагодарным.

По виду Мод Фульк понял, что она еще не готова его простить.

– Я и не считаю вас неблагодарным. – Она подошла к мишени и вытащила свои стрелы. Фульк глядел на ее прямую спину, на льняное покрывало, колыхавшееся при каждом движении. – Вы просто невоспитанный грубиян.

– Если вы дадите мне шанс, я докажу обратное. Всему виной моя болезнь.

Мод скривила губы:

– Ну, положим, и пребывая в добром здравии, вы тоже не отличались хорошими манерами. – (Фульк вопросительно нахмурился.) – На следующее утро после нашей с Теобальдом свадьбы, – пояснила она, – вы привели под крышу порядочного семейного дома проститутку.

– Кого?

– Гунильду. Так ее, кажется, звали?

Мод выпустила стрелу, и та полетела в центр мишени. Тук. Словно это было сердце врага.

Фульк смотрел на собеседницу с недоумением:

– И вы до сих пор за это на меня сердитесь? Стоит ли помнить такое?

– А вас это удивляет? Я была новобрачной, а вы меня унизили!

– Я это сделал не для того, чтобы унизить вас, – сказал Фульк, повышая голос. – А потому, что я… – Он запустил себе пальцы волосы и замолчал.

– Ну же, договаривайте. Потому, что вы – что?

Он покачал головой:

– Да так, ничего. Это неинтересно.

– Нет уж, скажите, я хочу знать. – Мод приготовила новую стрелу.

Фульк сглотнул и заговорил, отбросив церемонное «вы»:

– Потому что, как ты справедливо заметила, ты была новобрачной – женой Теобальда. А я… Боже правый, я тебя тогда безумно хотел!

Она опустила глаза и принялась разглядывать гусиные перья на стреле, как будто видела их впервые.

– Да каждый мужчина в зале представлял себя на месте Теобальда – мечтал сам лишить тебя невинности, хотел испачкать твоей кровью простыню, и я не был исключением. – Фульк попытался улыбнуться, однако глаза его по-прежнему оставались серьезными. – Я не имел ни малейшего намерения оскорбить тебя, затащив Гунильду к себе в постель. Она попалась на дороге, когда это было мне необходимо. Просто в тот момент мужчине, который почти лишился рассудка, подобное решение показалось правильным.

Теперь уже Мод нервно сглотнула. Фицуорин заметил, как дрогнул ее подбородок, как она коротко вздохнула, и сообразил: то давнее происшествие, похоже, значило для нее гораздо больше, чем можно было предположить. Иначе с какой стати она запомнила бы столь мелкую подробность, как имя Гунильды? Почему сердится на него так долго? Возможно, влечение их было взаимным. Тогда неудивительно, что сейчас Мод ведет себя с ним враждебно.

– То мое давнее желание до сих пор не прошло, – тихо произнес Фульк. – Более того, сейчас все значительно хуже, чем прежде, поскольку со временем чувства мои стали толь ко сильнее. Но что бы ты ни думала о моих манерах, я с величайшим почтением отношусь к тебе и Теобальду. – И с этими словами он рукоятью копья провел на влажной траве темную линию, разделив надвое ярд земли между ним и Мод. – Я не переступлю черту, и ты тоже ее не переступишь, – сказал он. – Но мы оба знаем, что она существует… ведь так?

Дрожа, Мод подняла подбородок. Взгляд ее изумрудных глаз был острым, как стекло. Он почувствовал, как внутри ее назревает гневная отповедь.

– Похоже, я честнее тебя? – спросил он. – Да?

Мод положила стрелу на тетиву и подняла лук:

– Я преданно люблю Теобальда, и моя верность ему тверда, как скала. Как только ты посмел сказать мне такое!

– Посмел, потому что ты сама хотела знать, – развел он руками. – Я тоже люблю Теобальда и не сделаю ничего, что могло бы обмануть его доверие ко мне.

– То есть, по-твоему, желать жену друга – это не значит обманывать его доверие?

– Пока ни один из нас не пересек эту черту – нет. – Фицуорин снова улыбнулся, все так же невесело. – Назовем это куртуазной любовью. Так же невинно, как вручить рыцарю свою ленту перед выступлением на турнире. – Он повысил голос: – Вот что, Мод! Если ты собираешься застрелить меня, сделай это прямо сейчас. Пронзи мне сердце во второй раз.

– Уходи! – прошипела Мод. В глазах у нее заблестели слезы.

Фульк мрачно смотрел на нее:

– Я, вообще-то, пришел мириться. И вовсе не хотел, чтобы все так произошло, клянусь.

– Прошу тебя… просто уйди!

Он повиновался, медленно и неохотно. От слишком долгого пребывания на ногах в бедре пульсировала боль. Признание не принесло ему желанного облегчения: камень с души не только не упал, но, казалось, стал еще тяжелее. Фульк шел к дому. А позади него, ничего не видя от слез, полагаясь на одно только чутье, Мод Уолтер посылала стрелу за стрелой в центр соломенной мишени.

Позже вечером она вновь пришла к нему в спальню. На этой раз без подноса с едой, так как соленую рыбу на ужин Фульк съел в зале, сидя за столом с тетушкой и соблюдая все необходимые приличия. Правда, сама Мод ужинала сегодня в своей крохотной комнатке, сославшись на головную боль.

Он был несколько удивлен ее визитом, но потом понял: все вполне ожидаемо. Убегать – не в натуре Мод Уолтер. Права эта женщина или нет, она будет упорно сопротивляться обстоятельствам.

Мод подошла к скамье у окна, где сидел Фульк, и он увидел у нее в руках горшочек с мазью и чистые бинты.

– Голова прошла, миледи? – вежливо осведомился Фицуорин, бросив взгляд на портьеру, которую Мод специально оставила открытой, дабы в зародыше пресечь любые сплетни: негоже юной леди находиться наедине с посторонним мужчиной.

– Болит еще немного. Но надо заняться вашей ногой, а, кроме меня, никто с этим не справится.

Мод подвинула табуретку и, сев рядом с ним, отстегнула булавку, закреплявшую повязку. Быстро и умело обработала рану, не преминув отметить, как хорошо она заживает. Фульк заранее пообещал себе не реагировать на ее прикосновения, однако сейчас прилагать для этого особых усилий и не понадобилось. Холодный, подчеркнуто деловитый тон Мод подействовал на Фулька отрезвляюще. Да еще вдобавок эти портновские ножницы, висящие у нее на поясе: один Бог знает, на что она способна в гневе.

Мод застегнула булавку и села на скамеечку, сложив руки на коленях, как солидная матрона. Потом глубоко вздохнула и посмотрела Фульку в глаза. На лице ее мучительно боролись благоразумие и отчаянная решимость. Последняя наконец одержала верх.

– Я пришла помириться, – объявила Мод. – И буду так же правдива, как и ты днем был со мной.

Интересно, как долго она сидела одна со своей «головной болью», мучаясь тем, что теперь собиралась сказать и сделать? Внезапно Фульку стало страшно. Пожалуй, сейчас ему вовсе не хотелось узнать правду.

– Я действительно люблю Тео, – начала Мод. – Он добр, щедр, благороден, и я никогда не думаю о разделяющих нас годах, разве что когда выражаю надежду, что мой супруг и впредь будет пребывать в добром здравии. – Голос ее становился все более напористым. – Теобальд – мой лучший друг, и я отдала бы за него жизнь. Я никоим образом не хочу обидеть мужа или причинить ему зло.

– И я не хочу, – вставил Фульк, невольно подумав про себя, что Теобальда Уолтера вряд ли порадовал бы этот разговор или тот, что происходил сегодня днем во дворе у мишеней.

– Но ты прав насчет черты, – сказала она тихо, почти шепотом. – И я очень боюсь, что один из нас переступит ее и все уничтожит. Теобальд знает, что между мною и тобою что-то идет не так. Мой муж не может понять, почему мы упорно избегаем общества друг друга, но однажды, боюсь, он обо всем догадается. – Мод скрестила руки на груди, словно бы защищаясь. – Что это с твоей стороны: любовь или просто похоть? Не могу ответить, потому что не знаю тебя. Может быть, это просто желание иметь то, чего ты не можешь получить.

Фульк мрачно смотрел на нее. Неужели Мод и впрямь не понимает? В отличие от нее, в собственных чувствах он ничуть не сомневался.

– Все может быть, – произнес он. – Но поскольку единственный способ узнать это – перейти черту, а ни ты, ни я ничего подобного не сделаем, нам остается лишь одно: держаться друг от друга подальше.

– Ну, это просто, – отозвалась она с притворным оживлением. – В ближайшее время я собираюсь встретиться с Тео при дворе, а потом мы уезжаем в Ирландию.

Фульк невесело улыбнулся в ответ:

– А я отправляюсь обратно в леса, втыкать колючки в бок королю Иоанну.

Они посмотрели друг на друга, без слов зная, что Фульк Фицуорин ступает на опасную тропу, возможно ведущую к гибели. И поэтому не исключено, что они расстаются навеки.

Во дворе внезапно послышались шум и топот множества копыт. Конюх кричал, чтобы принесли факелы. В дверях появилась Эммелина и взволнованно сообщила Фульку и Мод, что отряд вернулся домой после вылазки.

– Мне надо идти, – сказала Мод и встала так быстро, что споткнулась о длинный подол платья.

Фульк схватил ее за руку, чтобы поддержать, и случайно, на одно лишь только мгновение, притянул к себе. От этого мимолетного прикосновения его всего словно бы обожгло огнем. Еще одно усилие – и Мод оказалась бы у него на коленях.

Но Фульк отпустил ее и махнул рукой.

– Конечно иди! – Голос у него был хриплым. – Тебе ничего не грозит. Я ведь не могу угнаться за тобой.

Она ахнула и выбежала прочь.

Откинувшись на стену, Фульк сжал зубы и постарался собрать всю свою волю в кулак: ему предстояло спокойно встретить братьев и в подробностях расспросить их об охоте.

Глава 19

Мальборо, Уилтшир, осень 1200 года

– Я хочу добиться от Иоанна прямого ответа, – твердо и решительно заявил Теобальд.

Он сменил простой и практичный охотничий костюм на роскошное придворное облачение из синего сукна, расшитого золотой нитью. Несмотря на свою недавно появившуюся набожность, лорд Уолтер по-прежнему любил одеваться и старался носить все самое лучшее.

– Зачем король со мной играет? – Он выставил ногу, чтобы оруженосец затянул ему ремешки на сапогах. – Неужели считает, что я способен устроить кровавый мятеж?

– Кто его разберет, может, и считает, – пробормотала Мод. Она стояла неподвижно, ожидая, пока Барбетта накинет ей на голову легкое шелковое покрывало и закрепит его серебряным ободком. – Много ли найдется баронов, которые служат Иоанну из искренней любви и уважения?

По крыше шатра барабанил дождь. Время от времени полосатая парусина угрожающе колыхалась, сотрясаемая внезапными порывами ветра. Мод не терпелось миновать мокрый двор и войти во дворец, где их ждали угощение и развлечения. По крайней мере, там будет тепло и сухо.

– Боюсь, очень мало, – холодно произнес Теобальд, – но большинство при этом сохраняют верность. Все-таки Иоанн – наш законный король. – Лорд Уолтер вздохнул. – Я желаю только одного: чтобы он достаточно доверял мне – настолько, чтобы спокойно отпустить. Но, увы, в этом заключается один из недостатков короля: Иоанн никому не доверяет. Он держит нас при себе не из любви и не в силу необходимости, но лишь из страха, что иначе мы нанесем ему удар в спину. – Тео досадливо поморщился. – Я хочу еще раз перед смертью увидеть свои монастыри в Ирландии. Разве я так уж много прошу?

Барбетта, закончив работу, отступила назад, и Мод подошла к Теобальду. Жестом велев оруженосцу отойти, она стала сама завязывать ему ремешки.

– Ты рассуждаешь, как дряхлый старик, – недовольно заметила она, присев у ног мужа. – Надеюсь, ты еще долго не сделаешь меня вдовой.

Если уж говорить правду, надежда эта постоянно подкреплялась истовыми и пронизанными чувством вины молитвами. Где-то в глубине души Мод, погребенный под стыдом от самого его существования, скрывался образ злополучной черты, проведенной концом копья по мокрой от росы траве.

В этот момент она не видела выражения лица Теобальда, поскольку склонилась над завязками его сапог, но почувствовала, как рука мужа легонько опустилась ей на плечо.

– Мне пятьдесят пять лет, – произнес он. – В этом возрасте пора уже задуматься о бренности всего сущего. Оглядываясь вокруг, я почти не вижу никого, кто был бы старше меня больше чем на десять лет. Я должен побеспокоиться о своей душе и подумать о собственном будущем. Никто не хочет умирать, но лучше быть готовым.

Движения Мод стали порывистыми.

– А как насчет будущего твоей жены? – поинтересовалась она, рискуя показаться эгоисткой. Но что поделать, земная жизнь и впрямь сейчас волновала ее больше, чем бессмертие души. – Об этом ты подумал?

– Я обеспечил тебе хорошее содержание, – отозвался Теобальд озадаченно и слегка обиженно. – Чем ты недовольна?

Мод выпрямилась в полный рост, сурово на него посмотрела и, переводя дыхание, резко спросила:

– Достаточно хорошее, чтобы сделать меня ценным подарком для одного из приспешников Иоанна?

– Ну что ты такое придумываешь? – удивился Теобальд и покачал головой. – Рядом всегда будет Хьюберт, он станет наставлять и защищать тебя. Никто не осмелится причинить зло женщине, которая находится под личным покровительством самого архиепископа Кентерберийского.

– А насколько Хьюберт младше тебя самого? На два года? Или на три? Он, между прочим, один раз уже тяжело болел. Да случись что с тобой, меня тут же продадут тому, кто предложит самую высокую цену. Так что не смей умирать! Слышишь?

Теобальд растерялся, как мальчишка, который рассчитывал на похвалу, а вместо этого получил выволочку.

– Я принял все предосторожности, какие только смог, – произнес он примирительно. – Обещаю, что постараюсь жить долго, как Мафусаил. Идем, дорогая, и не надо хмуриться. – Он положил руку жене на лоб и нежно разгладил его большим пальцем. – С тех пор как ты приехала ко двору, я слишком часто вижу хмурое выражение на твоем личике. Что происходит?

Чтобы не огорчать мужа, Мод заставила себя улыбнуться:

– Я счастлива быть рядом с тобой, Тео, но ты же знаешь, как я ненавижу все эти многочисленные сборища.

– Больше ничего тебя не тревожит?

Она покачала головой, надеясь, что Бог простит ее за эту ложь, и сказала:

– Ничего. И вообще, если уж на то пошло, я начала хмуриться, только когда ты заговорил о смерти.

– Ах, значит, это я во всем виноват?

– Не говори глупостей.

Это прозвучало более резко, чем она хотела, и Уолтер удивленно поднял брови. Мод немедленно раскаялась и нежно обняла его:

– Не обращай внимания на женские капризы, Тео. Все замечательно. Идем, ты готов? – И она взяла мужа под руку.

Лорд Уолтер не меньше ее желал закончить этот разговор и сделал знак оруженосцу, чтобы тот открыл полог шатра и выпустил их в сумрак, где хлестал дождь. Когда они шли к выходу, Теобальд невольно залюбовался женой и улыбнулся, отчего морщинки в уголках его глаз стали глубже.

– Ты будешь сегодня самой красивой женщиной, и, что бы ни уготовил для меня Иоанн, я все равно останусь счастливейшим из мужчин!

– Льстец! – Мод шутливо толкнула мужа локтем, и внезапно горло у нее сжалось от подступивших слез.

Угощение было богатым и изысканным, как и подобает на королевском пиру в честь новой королевы, супруги Иоанна. Здесь нашлось место и жареному кабану, и оленям из королевских лесов, причем мясо подавалось под многочисленными соусами, разноцветными и пряными. Были тут также маленькие пирожки с корочкой в виде башенок замка, засахаренные сливы и марципаны – юная новобрачная обожала сладости.

Изабелла Ангулемская была совсем еще девочкой, и пришлось подложить на стул большую подушку, чтобы она могла удобно сидеть за высоким мраморным столом с изогнутыми ножками. С темно-синими, настоящего василькового цвета глазами, в облаке светлых волос, удивительно грациозная, двенадцатилетняя Изабелла выглядела как настоящая сказочная принцесса. Груди у нее еще только начали набухать, и вся она, такая нежная и хрупкая, была редкой красавицей. Слухи множились. Говорили, что Иоанн, едва увидев Изабеллу, потерял голову. Чтобы заполучить красавицу, король вроде бы даже расстроил ее помолвку с другим мужчиной. Более прозаичное объяснение гласило, что первая помолвка была заключена между двумя влиятельными семьями, враждебными Иоанну. Таким образом, женившись на Изабелле, он одним выстрелом убил двух зайцев: ловко разрушил нежелательный союз, а также приобрел очаровательную и послушную супругу, взяв за ней, что тоже немаловажно, солидное приданое.

Помня о своих тревогах в день собственной свадьбы, Мод сперва искренне хотела подружиться с девушкой и предложить ей плечо, на которое можно опереться. Но быстро стало понятно, что, несмотря на сходство обстоятельств, юная Изабелла была создана совершенно из другого теста. Если Мод почитала за доблесть детские шалости и ввязывалась в потасовки с мальчишками, то Изабелла гордилась своими вещами, одеждой и драгоценностями, любила роскошно одеваться и от души наслаждалась, видя, что окружающие сражены ее красотой. Иоанн заказал для своей юной невесты несколько отрезов ткани на зимние платья. Прибытия каравана ожидали до отъезда двора в Глостер, и Изабелла была недовольна, поскольку уже наступила темнота, а ткань еще была в пути. Тут Мод могла ей от души посочувствовать. Прибытие каравана – всегда событие для женщины, а уж когда он везет заморские ткани! Что лучше элла[22] вытканного мастерицами синего сукна или кусочка алого итальянского шелка привлечет толпу поклонников из числа самых видных мужчин!

Многочисленные перемены блюд перемежались развлечениями: выступлениями жонглеров, акробатов, музыкантов. Жан де Рампень затмил всех своей искусной игрой на лютне и звонким голосом. А потом начались танцы. Изабелла любила танцевать и немало преуспела в этом искусстве. Ее приглашали наперебой: сперва Иоанн, потом его бароны. Она двигалась легко, стремительно, как ртуть, и прехорошенькое личико ее светилось оживлением.

Теобальд, улучив момент, решил переговорить с Иоанном относительно Ирландии, а Мод отправилась в уборную, едва заметив, что к ней, с явным намерением пригласить на танец, приближается Фалько де Броте, один из телохранителей Иоанна. Она этого типа просто не выносила, хотя сам Фалько, похоже, считал, что все женщины от него без ума.

В уборной Мод специально задержалась подольше, давая де Броте время переключить внимание на кого-нибудь другого, а потом не спеша двинулась обратно. Она надеялась, что Тео уже закончил разговор с Иоанном, и тогда можно будет возвращаться ночевать в шатер. Когда леди Уолтер вошла в коридор, освещаемый одним-единственным, уже догорающим факелом, с противоположной стороны навстречу ей двинулась какая-то фигура и решительно преградила путь. Мод с гулко бьющимся сердцем остановилась и отступила в сторону, чтобы пропустить не слишком учтивого незнакомца, но он тоже остановился, и, приглядевшись, она невольно ахнула.

– Леди Уолтер, – проворковал Иоанн. – Не стоит задерживаться на сквозняке, вы простудитесь.

Мод сделала неловкий книксен:

– Я возвращалась в зал, сир.

– Да? Ну что ж, я в любом случае рад, что повстречал вас здесь. Нам надо поговорить.

– О чем, сир?

Мод прикинула, что проскочить мимо его крупной фигуры и убежать в наполненный светом и дымом, такой спокойный и безопасный зал будет нелегко.

Глаза Иоанна были темнее ночи. Он приоткрыл рот, и Мод увидела, как блеснули его крупные белоснежные зубы.

– Я подумал, вам будет приятно узнать, что я удовлетворил просьбу вашего мужа. Он волен уехать и жить в своем ирландском болоте со своими монахами, если ему так нравится. Я не стану возражать.

– Это очень великодушно с вашей стороны, сир, – пробормотала Мод.

Интересно, что король потребует взамен? Что-то отдать и ничего не получить – это было не в характере Иоанна. Возможно, хватило одной лишь благодарности Теобальда, однако Мод сомневалась в этом. Разве что король пребывал сегодня в необыкновенно приподнятом настроении.

– Я оказал вашему супругу доверие, если вспомнить, как он в свое время повел себя в Ланкастере, – едко заметил Иоанн, давая понять, что не забыл о том, как шесть лет назад Теобальд переметнулся к Ричарду.

– Сир, он всегда служил вам верой и правдой. – Мод попыталась вступиться за мужа.

– Не забывая также и о своих интересах. Я знаю род Уолтеров, миледи. Благородный, честный, набожный. – Каждое слово звучало в его устах как оскорбление. – Если я и отпускаю вашего супруга, то лишь потому, что не желаю, чтобы его братец постоянно брюзжал мне в уши. И потом, откровенно говоря, я сомневаюсь, что теперь Теобальду хватит сил поднять мятеж!

У Мод так и вертелся на языке язвительный ответ, но она сжала губы, сдержавшись, и напомнила себе, что завтра они с Теобальдом смогут покинуть двор и вдохнуть свежего воздуха.

– Должно быть, для такой молодой и очаровательной женщины, как вы, настоящая пытка – жить с человеком, в котором давно уже не бурлят жизненные силы, – поддразнил ее Иоанн и придвинулся ближе. – Вряд ли вам доставляет радость мысль, что вы будете прозябать в какой-то дыре, а ваш муж станет распевать псалмы с монахами, принявшими обет безбрачия, да?

– Есть гораздо худшие способы заполнить мои дни, – сказала Мод, пытаясь отступить назад и в сторону.

– Но есть и гораздо лучшие.

Иоанн шагнул к ней. Мод физически ощущала жаркую волну исходившего от него необузданного мужского желания. Короля часто обвиняли в том, что он домогается жен и дочерей своих баронов, соблазняет их, провоцируя этим страшные скандалы и обрекая семьи на бесчестье. Однако в насилии его не упрекали никогда.

– Вы могли бы остаться здесь, – продолжал он, – в качестве фрейлины новой королевы или же просто развлекаться и путешествовать вместе с двором.

– Вы очень любезны, сир, – ледяным тоном ответила Мод, – но мое место рядом с мужем.

Лицо Иоанна перекосилось, и на нем проступила привычная жестокость.

– Благородная, честная, набожная, – насмешливо повторил он все те же эпитеты. – Как вы друг другу подходите! Но это ведь все показное, не так ли, леди Уолтер? Под этой вашей праведностью вы прячете то же, что и любая другая женщина прячет под своей юбкой, уж мне ли не знать! Я доставил удовольствие многим добродетельным дамам вроде вас! – И с этими словами король резко схватил бедняжку за запястье и притянул к себе, а вторую руку сунул под ткань ее платья.

На секунду Мод растерянно замерла, поскольку никак не ожидала такого нападения. А потом схватила Иоанна за волосы, рывком запрокинула ему голову и яростно лягнула его ногой в пах.

Иоанн испустил сдавленный хрип и сложился пополам. В такой позе он, пошатываясь, прошел пару шагов и прислонился к стене, прикрывая рукой пострадавшие гениталии. А Мод уже бежала прочь. В горле поднималась желчь, и, добравшись до выгребной ямы у большого зала, она мучительно извергла из себя все съеденное на пиру.

Ее обнаружила скорчившейся у ямы другая женщина. Сперва она подумала, что Мод пьяна, но, поняв, что виной всему недомогание, позвала Теобальда, который беседовал в зале с Хьюбертом.

Мод почувствовала, как ее обнимают сильные руки, и услышала теплый и участливый голос мужа, который спрашивал, что случилось. Слабым голосом она кое-как рассказала о происшествии и прижалась к нему, ища защиты.

Лицо Теобальда окаменело.

– Я немедленно разорву вассальную клятву, – сквозь зубы процедил он.

– Нет! – Мод, прятавшая лицо на его надежной груди, вскинула голову. – Почему ты должен быть наказан за то, что совершает Иоанн? Ты хочешь, чтобы он объявил тебя вне закона, как Фулька Фицуорина? Нет уж, милый, давай уедем прямо сейчас: разберем шатер и упакуем вещи. Уедем и больше никогда не вернемся обратно.

Теобальд, нахмурившись, молчал. Он явно колебался.

Мод схватила его за котту и посмотрела в лицо сверкающими от слез глазами:

– Открытым противостоянием ты ничего не добьешься, только разразится публичный скандал.

– Я не слабая тростинка, чтобы меня могло раскачать сотрясание воздуха от досужих сплетен, – произнес Уолтер, презрительно скривив губы.

– Иоанн этого не стоит. Тео… ну, пожалуйста, ради меня!

Муж долго молча смотрел на Мод, а потом тяжело вздохнул и наконец сдался:

– Ты права. Иоаннн этого не стоит, а я и так уже попусту потратил бо́льшую часть жизни. – Он двинулся к залу. – Пойду попрощаюсь с Хьюбертом, и поедем.

Мод шла рядом, вцепившись в него, как ребенок, боящийся темноты, однако причиной тому был не только страх; она также опасалась, как бы муж в гневе не натворил глупостей. Вообще-то, топать ногами и бушевать было не в характере лорда Уолтера, но сейчас его спокойствие явно было обманчивым. Мод понимала, как он взбешен.

Но когда они вошли в зал, оказалось, что Хьюберт сидит за почетным столом рядом с Иоанном. Музыка смолкла, танцы прекратились, и все смотрели на группу перепачканных грязью людей, которые стояли, преклонив колени перед королевским креслом. Иоанн сидел как-то странно, боком, и, судя по его позе, страдал от сильной боли. Король явно гневался, но чувствовал себя столь скверно, что был не в состоянии излить ярость в крике. Мод испытала всплеск мстительного злорадства: а здорово она его отделала.

Теобальд коротко поинтересовался у стоявшего рядом барона, в чем дело. Тот ответил, что долгожданный караван только что прибыл. Но в каком виде!

– Половины лошадей нет, и все королевские товары пропали, – продолжал сей благородный муж, повествуя о чужой беде с едва заметным удовольствием завзятого сплетника. – Разбойники ограбили караван в Брейдонском лесу.

Теобальд нахмурился, подумав, что это дурная весть: ведь им с Мод в самое ближайшее время тоже предстояло путешествие.

– Хорошо хоть никого не убили.

Тут Иоанн спросил что-то у одного из купцов и, услышав ответ, вдруг вскочил на ноги.

– Фульк Фицуорин? – заорал он и тут же поплатился за это, ахнув и скорчившись от боли. – Ты утверждаешь, что это дело рук Фулька Фицуорина?

Торговец кивнул:

– Он приказал нам поприветствовать вас от его имени, сир, и поблагодарить за щедрый подарок в виде превосходных тканей.

Иоанн выпучил глаза. Восклицания, которые вылетали сквозь стиснутые зубы, звучали неразборчиво. Он трясся всем телом, так что, казалось, сейчас разлетится на куски. Теобальд подозвал оруженосца, велев тому передать сообщение Хьюберту, и, схватив Мод за руку, поволок ее прочь.

– Уезжаем немедленно! – сказал он. – Если караван ограбил Фульк, нам бояться нечего.

Мод изо всех сил пыталась поспеть за мужем.

– Ну и глупец этот Фульк! Его же убьют! – В голосе ее прорывалось отчаяние.

Теобальд недоуменно посмотрел на жену.

– Все, конечно, может быть, но лично я бы поставил на Фицуорина, а не на его преследователей. – Он осклабился. – Я теперь отчасти понимаю, как должен чувствовать себя Фульк, и желаю ему доброй охоты.

Мод не ответила. Она не разделяла оптимизма супруга и откровенно боялась за Фулька, осмелившегося бросить вызов королю.

Очутившись в шатре, Теобальд отдал приказ собираться. С рассветом они отправятся в Бристоль, чтобы сесть на корабль в Ирландию. Мод немедленно погрузилась в связанные с предстоящим путешествием хлопоты, трудясь усерднее собственной служанки, ибо понимала, что если она сейчас хоть ненадолго останется в праздности, то попросту сойдет с ума. Она ощущала, что Теобальд следит за ней с любопытством. Чувствуя его взгляд и невысказанные вопросы, Мод пристыженно отворачивала лицо.

Час спустя пришел Хьюберт Уолтер в сопровождении Жана де Рампеня.

– Ну и денек выдался, – с порога заявил он, оглядев почти совсем пустой шатер: утром оставалось упаковать только тюфяки и одеяла. – Одни сплошные скандалы.

Годы, прошедшие после Крестового похода, не пощадили Хьюберта. Если черты Теобальда с возрастом заострились, то у его младшего брата от сытой жизни кости буквально утопали в плоти. Его корпулентность до некоторой степени скрывало роскошное, украшенное драгоценными камнями и вышивкой архиепископское одеяние, но ничто не могло спрятать лежащие друг на друге многочисленные подбородки.

Теобальд пристально посмотрел на него:

– Что ты имеешь в виду?

– Да то, что тело короля терпит такие же страдания, как и его душа. Слуга нашел Иоанна в коридоре между залом и уборными, он скрючился у стены и громко бранился, обещая «убить эту суку» за то, что она сделала. К тому времени, когда его величество сопроводили в зал, он уже утверждал, якобы случайно налетел на колонну, но, разумеется, ему никто не верит. Заключают пари, в изобилии строят предположения, и имя Мод чуть ли не у всех на устах. – Он искоса глянул на невестку.

– Ну и пусть строят, – холодно ответил Теобальд. – Мне дано разрешение удалиться в Ирландию, и я не вижу причин оставаться.

– Надеюсь, ты не станешь расторгать вассальный договор?

Сейчас уже говорил не брат, а слуга короля – канцлер и архиепископ, которому необходимо знать, что творится в умах и сердцах подданных Иоанна.

– Неужели я бы тебе признался, даже если бы и собирался так поступить? – Теобальд сел на еще не разобранный походный табурет и запустил руку в свои седые, стального цвета кудри. – Господи, Хьюберт! Если, как говорят, кровь гуще воды, то, похоже, власть гуще крови.

Если замечание сие и задело Хьюберта, он не подал виду.

– Мой долг – знать твой образ мыслей, – невозмутимо сказал он.

– Если ты до сих пор этого не знаешь, какой же ты мне брат.

Хьюберт вздохнул. Воздух из его груди вылетал со свистом.

– Тео, ну как ты не понимаешь: мне необходимо услышать твое заявление о верности королю, на случай если Иоанн вдруг меня спросит.

– По-моему, это ты не понимаешь, – саркастически сказал Теобальд. – Иоанн оскорбляет мою жену, оскорбляет мою честь, а потом требует соблюдения вассальной клятвы! Клянусь ранами Господними, ты просишь слишком многого!

– Это цена, которую ты должен позволить себе заплатить, если не хочешь быть привлеченным к суду за измену.

– За измену?! – поперхнулся Теобальд. Он вскочил на ноги, пробежал два шага в другой конец шатра, где стояла Мод, и, остановившись и тяжело дыша, постарался взять себя в руки. Наконец, обернувшись, он сурово посмотрел на брата и с глубоким презрением проговорил: – Хорошо. Я клянусь в своей преданности Иоанну как королю Англии и лорду Нормандии и Ирландии, во всем, за исключением вопросов моей чести и чести моей жены. – Он положил руку на плечо Мод. – Хьюберт, не требуй от меня большего, ты только зря потратишь время, и, предупреждаю, если ты будешь настаивать, я положу беседе конец, прибегнув к помощи клинка, не посмотрю, что ты мне родной брат.

– Не беспокойся, Тео, того, что ты сказал, будет достаточно, – ответил Хьюберт, для себя решив, что в интересах дипломатии заявление Теобальда вполне можно будет несколько откорректировать.

Словно прочитав его мысли, старший брат окатил архиепископа ледяным взглядом и добавил:

– А если Иоанн еще раз дотронется до Мод, то, клянусь, я отрежу ему яйца и затолкаю их в его глотку. Это тоже можешь передать.

– Сомневаюсь, что возникнет такая необходимость. Вы оба скроетесь с его глаз в Ирландии. К тому же сейчас у Иоанна появился другой объект для охоты.

– Ты имеешь в виду Фулька? – Теобальд слегка расслабился, и по его губам скользнула довольная улыбка. – Полагаю, ты догадываешься, на чьей стороне мои симпатии.

На это Хьюберт мрачно ответил:

– Только представь, Иоанн отдал приказ разыскивать Фицуорина повсюду и заявил, что успокоится, только когда к его ногам бросят труп Фулька.

Мод громко ахнула. Затем, спохватившись, зажала себе рот руками и в ужасе посмотрела на Хьюберта. Но потом все-таки не выдержала:

– Его надо предупредить!

Ее взгляд метнулся на Жана де Рампеня, который стоял у полога шатра и не вмешивался в разговор.

– Предупредить? – переспросил архиепископ. – Но Фульк Фицуорин – мятежник и разбойник, который, между прочим, только что ограбил короля Англии, украв у него товаров на кругленькую сумму. И вдобавок этот человек недавно напал на Мориса Фицроджера, честного вассала и законного собственника Уиттингтона, и пытался убить его.

– Морис Фицроджер – такой же честный вассал, как Иоанн – благородный король! – фыркнула Мод. – И поскольку Иоанн сам ограбил Фулька, незаконно лишив того наследства, то пусть теперь не жалуется!

Хьюберт заморгал, явно пораженный горячностью невестки.

– Так или иначе, король только что отправил войска, приказав выследить и поймать Фицуорина, – сказал он.

Мод вздрогнула и почувствовала, как рука Теобальда сильнее сжала ее плечо.

– Но ведь что-то можно сделать, – прошептала она.

– У меня связаны руки. – При этом Хьюберт неловко развел руками, держа их ладонями вверх. – Тео, если ты собираешься уехать с рассветом, то у тебя еще много дел. Может быть, тебе потребуется на время твой бывший оруженосец. У меня нет сейчас для Жана никаких неотложных поручений, а тебе он может весьма пригодиться.

Братья обменялись многозначительными взглядами. Мод поняла, что Хьюберт пришел сюда с намерением помочь Фульку, но обставил все так, чтобы никто не мог его заподозрить.

– Спасибо, Жан мне действительно очень пригодится. – Тон Теобальда немного потеплел. – Если хочешь пить – вон там, в кувшине, есть вино.

Хьюберт покачал головой:

– Я не могу остаться. Помимо официальных дел, я пришел, чтобы пожелать тебе счастливого пути и попросить молиться за меня в другом, не столь мирском и суетном месте.

Теобальд подошел к нему, и братья обнялись, сперва неловко, а потом заключили друг друга в крепкие медвежьи объятия, как в далекой юности, когда ни у одного, ни у другого не было никаких званий и титулов.

Мод шагнула вперед.

– Сестра! – Хьюберт обнял и ее тоже, окутав смесью запахов пота и ладана. Когда они разомкнули родственные объятия, Мод посмотрела ему в глаза и увидела там теплоту, ум, а пуще всего – проницательность и мудрость.

Хьюберт ушел в мокрый вечер, и ненадолго установилась тишина, которую нарушали лишь капли, мерно стекающие с парусиновой крыши, да глухой стук дождя по траве.

Теобальд передал кувшин Жану.

– Собери все, что тебе нужно в дорогу, и поезжай, – велел он и вручил рыцарю кошелек с серебряными монетами. – Надеюсь, ты найдешь Фулька раньше, чем люди Иоанна.

– Лорд Уолтер, миледи, можете на меня рассчитывать. Я не больше вашего жажду увидеть, как его схватят. – Жан от души хлебнул вина и расцвел радостной улыбкой. – Может, за труды Фульк и мне пожалует отрез дорогой ткани.

Он поставил кувшин, приладил кошелек на пояс, накинул на голову капюшон плаща и нырнул в темноту.

Мод села на табурет. Желудок так крутило, что, казалось, ее снова стошнит.

Она думала, что израсходовала весь их запас «уишке беа» на рану Фулька, но, оказывается, у Теобальда имелась еще одна фляжка. Он принес ее и предложил Мод.

– Не беспокойся, Жан успеет вовремя, – сказал он. – К тому же Фульк значительно опытнее и хитрее любого из тех, кого может выставить против него король.

– Я знаю. Но ты не видел, Тео, какую стрелу я вынула у него из ноги. Даже опытные и хитрые не бессмертны.

Мод с благодарностью приняла флягу и сделала большой глоток. Как обычно, напиток обжег гортань и временно лишил ее голоса, а на глазах выступили слезы. Она досадливо смахнула их рукой.

– Неисповедимы пути любви, – задумчиво проговорил Теобальд, взял кувшин с вином и прислонился к шесту шатра. – Мы сами усеиваем терниями пути, по которым ходим.

Легче было бы остаться сидеть к мужу спиной, но такой выход избрал бы трус. Мод заставила себя повернуться на табурете и посмотрела ему в глаза.

– Моя любовь принадлежит только тебе, – твердо сказала она. – Я никогда не предам тебя и не покрою позором твое имя!

– Я не сомневаюсь ни в твоей любви, ни в твоей порядочности. – Теобальд сделал большой глоток прямо из кувшина, не утруждая себя поисками кубка. – Но я видел, с какой осторожностью вы с Фульком ведете себя в обществе друг друга – холодная вежливость, попытка не допустить даже мимолетного прикосновения… Поначалу я думал, что всему причиной обида, которую ты на него держишь после того случая с проституткой, но постепенно понял, что это не так. Не раз я видел, как между вами проскакивает искра, и именно поэтому вы столь упорно избегаете смотреть друг другу в глаза.

Мод почувствовала, как за закрытыми веками скапливаются жаркие слезы. Отпираться бессмысленно. Чутье у Теобальда было острым, как меч. Дрогнувшим голосом она проговорила:

– Я не отрицаю, что Фицуорин притягивает меня, но борюсь с этим изо всех сил. Я не хочу, чтобы меня мутило при мысли, что ему грозит опасность. Я не хочу пребывать на грани нервного срыва, когда он рядом – выгибать шею, чтобы бросить на Фулька взгляд, и страшиться, что другие заметят это или что он повернется и наши глаза встретятся. Иногда я представляю… – Она оборвала себя, прикусив губу, и посмотрела на мужа. В его глазах читались сострадание и грусть. Если он и испытывал ревность, то искусно это скрывал. Мод сглотнула и продолжила: – Тео, твоя любовь укутывает меня, как теплый плащ, как уютное одеяло. А его любовь была бы словно скачка на необъезженной лошади. И я… Мне нужна твоя защита.

Мод пришла к нему в объятия, и его руки сомкнулись вокруг нее, как она и ждала.

Теобальд поцеловал жену в макушку и почувствовал комок в горле. Сравнение твоей любви с уютным одеялом – нежный и трогательный комплимент, но плохое утешение, если ее противопоставляют езде на необъезженной лошади – иными словами, на диком жеребце. Вопреки своей мягкой натуре, лорд Уолтер почувствовал себя уязвленным, словно у него отнимали собственность.

– Вовсе не обязательно оставаться здесь до утра, – сказал он. – Можем отправиться в путь прямо сейчас. Хочешь?

– Да, пожалуй, – кивнула Мод и спрятала лицо в его котте, от которой исходил горький запах сухой полыни.

Глава 20

Бледная ниточка дыма тянулась от костра к золотому шатру осенних листьев, легкий ветер пропускал сквозь ветви отблески переменчивого света, словно кто-то осторожно перебирал драгоценности в шкатулке.

– Славный выдался денек! – заметил Жан де Рампень, садясь рядом с Фульком на поваленное дерево, покрытое чепраком. – Жаль, таких осталось уже немного, зима совсем близко.

Фицуорин потер бедро.

– Ничего, у нас достаточно друзей, которые могут предоставить нам кров или посмотреть на наше присутствие сквозь пальцы. – Его рот скривился в мрачной улыбке. – И у нас есть средства, чтобы расплатиться за свое пребывание.

Он оглядел лагерь, который они разбили вчера ночью после набега на караван Иоанна. Об успехе предприятия красноречиво свидетельствовали несколько навьюченных пони. Бо́льшую часть тканей Фульк раздал своим рыцарям, но плащ из тяжелого синего сукна на бобровом меху оставил себе. Как правильно заметил Жан, хорошая погода скоро закончится, и хотя красный и золотой шелк – это роскошное украшение, зимней ночью он никого не согреет.

Де Рампень кивнул:

– Так-то оно так. Но тысяча фунтов серебра, назначенных за твою шкуру, вполне может качнуть чашу весов в пользу короля.

– Ну что же, в любом случае стоит продемонстрировать королю, что и у побежденной в бою собаки могут оказаться острые клыки.

Продолжая растирать бедро, Фульк поднялся и подошел к огню. Его люди подкреплялись ячменными лепешками с медом или салом, а лошади хрумкали овсом.

Здесь нельзя было оставаться. Еще до того, как на рассвете приехал Жан, Фульк знал, что за набег на караван на него откроют охоту. Иоанна выставили на посмешище перед всем двором, и теперь достойным наказанием виновных может стать только смерть. Фульк потер пальцем искривленную переносицу и усмехнулся. Они все еще продолжали играть в шахматы, и при этом ни один из противников так и не усвоил уроков прошлого. Фульк по-прежнему ожидал, что Иоанн станет играть честно, а тот упорно рассчитывал одержать победу.

– Ну и куда мы теперь отправимся? – спросил Жан.

– Мы? – обернулся Фульк.

– Его высокопреосвященство архиепископ Кентерберийский хочет стоять левой ногой в одном лагере, а правой – в другом, – усмехнулся Рампень.

– Ну-ну, вот только как бы его не схватили за яйца, пока он так стоит враскорячку, – с улыбкой заметил Фульк и ответил наконец на вопрос Жана: – Разумеется, ты можешь оставаться! Уж кого-кого, а тебя я всегда рад видеть на своей стороне. – Он лишь отмахнулся, когда приятель с шутливой признательностью отвесил ему поклон. – Дальше мы отправимся в Хигфорд, дабы вознаградить мою тетушку за великодушие. После этого, скажем так, будем попеременно уделять внимание Морису Фицроджеру и королю Иоанну. Я собираюсь пощипать их так больно, что они рады будут заключить мир на моих условиях.

Жан взял себе ячменную лепешку из кучи, которую только что вывалил со сковороды Ричард Фицуорин. Перебрасывая лепешку из руки в руку и дуя на хрустящую темную корочку, он произнес, не сводя с нее глаз:

– Вчера вечером, между жарким и десертом, Иоанн попытался отведать Мод Уолтер.

Пальцы Фулька сомкнулись на рукояти меча.

– Что?!

– Инцидент вроде как удалось замять, да к тому же появление ограбленных тобою торговцев затмило все остальные события. Насколько я понимаю, дело было так. Иоанн дал Теобальду разрешение отправиться в Ирландию и предложил леди Мод хорошенько о ней «позаботиться», если она останется с ним и будет следовать за двором. – Тут Жан для пущего драматического эффекта сделал артистическую паузу: вонзил зубы в лепешку и замахал рукой у рта. – Горячая, – пробормотал он.

Фульк смотрел на друга не отрываясь. Ограбленный караван, ущерб королевской казне на сотню марок. До сих пор он был доволен содеянным, но сейчас ему казалось, что этого слишком мало.

– И что было дальше? – не вытерпел Фицуорин.

– Ну, леди Мод сама «позаботилась» о нем. – Будучи искусным рассказчиком, Жан выдавал историю постепенно, внимательно наблюдая за реакцией аудитории. – Но не так, как король рассчитывал, а так, как он того и заслужил. – Де Рампень разделался с остатком лепешки и вытер руки. – Она пнула его по яйцам, да так, что бедняга сидел, буквально сложившись пополам, когда принимал твоих ограбленных торговцев. После чего леди Мод и лорд Теобальд решили немедленно покинуть двор. Сейчас они, должно быть, уже на полпути в Бристоль, где собираются сесть на корабль и отбыть в Ирландию.

Только теперь Фульк перевел дух.

– Не волнуйся, она в безопасности. – Жан скрестил руки на груди и внимательно посмотрел на приятеля. – Мод, кстати, очень беспокоится за тебя, просила передать, что, мол, напрасно ты играешь с огнем.

– Уж кто бы говорил! – резко рассмеялся Фульк. – Вот уж точно, видит в чужом глазу соломинку, а в своем не замечает бревна!

И посерьезнел. А что еще ей оставалось делать в такой ситуации? Какой выбор был у каждого из них?

Где-то вдалеке, на юге, зазвучал охотничий рог, а затем другой, чуть к востоку от первого. Фульк поднял голову, громко выбранился и приказал седлать коней.

– Наверное, это за тобой едут из Мальборо, – предположил Жан, подбегая к своему жеребцу и доставая из свертка вощеной бумаги кольчужную рубашку. – Похоже, Иоанн все деревни оповестил. Учитывая, что за голову Фулька Фицуорина объявлена награда в тысячу фунтов серебром, за тобой стоит погоняться.

Со стремительностью, появившейся в результате долгой практики, Фульк и Ричард в считаные секунды затоптали костер и разобрали сковороду, охладив горячее железное дно водой из кожаной фляги. Пока Жан натягивал хауберк, лошадь уже навьючили и Фульк вскочил в седло.

– Ну, поехали, – сказал он с волчьей ухмылкой. – Устроим им веселую пляску.

– Веселую пляску, говоришь? – выдохнул Жан, вытирая меч о плащ и на секунду снимая шлем, чтобы промокнуть лоб рукавом. – Знаешь, что-то для меня темп этой пляски быстроват. Да на тебя больше народу охотится, чем деревьев в этом лесу.

Попытка скрыться в восточном направлении провалилась. Группа рыцарей уже поджидала их там, и хотя при желании Фульк мог бы пробиться, но с уверенностью сказать этого было нельзя. Он повернул и снова двинулся вглубь леса, где его встретил отряд поменьше. После недолгой схватки они сумели уйти, хотя нельзя сказать, что обошлось совсем уж без потерь. По лицу Иво струилась кровь: там, где конец вражеского копья задел сбоку его шлем, чуть не попав в глаз. Ранены были и еще несколько членов отряда.

– Ничего не могу поделать! – задыхаясь, парировал Фульк. – Если мы хотим победить, то танцевать нам придется еще быстрее! – Он развернул взмыленную лошадь и выкрикнул: – За мной! Они не будут особенно охранять южную дорогу, поскольку не ожидают, что мы двинемся обратно к Мальборо!

– А что потом, когда мы туда придем?

– Нам на помощь придут Савернейкский лес и аббатство Стэнли.

Фульк повернул Огонька и хлопнул поводьями по шее жеребца.

Они пробирались оленьими тропами, перепрыгивали ручьи, увязали копытами в размякшей земле, а осенние листья, сверкая, опускались на них, словно золотые перья. Временами звук охотничьих рогов раздавался близко, временами удалялся. Игра в догонялки продолжалась.

– Именем короля, остановитесь!

Путь им преградил дрожащий одинокий охотник, явно житель одной из окрестных деревень, а не солдат, поскольку его единственным оружием был серп. Правда, при этом у него имелся отполированный охотничий рог, который он лихорадочно поднес к губам и затрубил во всю силу своих мощных легких. Уильям двинул коня вперед и ударом меча плашмя выбил рог у крестьянина из рук. Схватить несчастного, привязать к дереву и заткнуть ему рот обмоткой – это оказалось делом нескольких секунд.

На помощь охотнику никто не пришел. Судя по всему, это был единственный защитник тылового поста, и беглецы смогли беспрепятственно покинуть лес. Фульк не сомневался, что погоня еще вернется: кто-нибудь наверняка смекнет, что они сделали петлю, чтобы запутать след. В Мальборо укрываться было нельзя, да и рану Иво следовало обработать. Так что оптимально им сейчас подходило аббатство Стэнли: там Фульку в случае необходимости предоставили бы убежище, да и он вдобавок смог бы выиграть время.

Но когда всадники приблизились к аббатству, привратник, едва завидев их, побежал закрывать тяжелые дубовые ворота.

– Именем Хьюберта, архиепископа Кентерберийского, откройте! – заорал Жан, стуча рукояткой меча в обитое железом дерево.

Ответом был только скрежет ключа, тяжело поворачивающегося в огромном замке.

Фульк обернулся в седле и махнул Алену:

– Ты самый высокий из нас. Давай-ка живее скачи сюда, поговори с этим привратником.

Ален подъехал к стене и, пока Ричард держал лошадь под уздцы, встал животному на спину, нашел в стене из песчаника подходящее место, чтобы крепко поставить ногу, подтянулся и ловко перемахнул через стену. Послышались громкие возбужденные голоса, затем звуки потасовки, и снова ключ заскрежетал в замке. Ворота заскрипели.

– Войдите, братья, – ухмыльнувшись собственной шутке, Ален впустил отряд внутрь.

Оторопелый монах-привратник сидел на земле, держась руками за голову, и на руке его виднелась большая ссадина.

Монах злобно воззрился на спешивающихся рыцарей:

– За такое вас отлучат от Церкви!

– Пусть Бог сам рассудит, – оборвал его Фульк и махнул Болдуину де Ходнету, чтобы тот помог Иво зайти в сторожку. Следом направился Филип, который лучше прочих разбирался в ранах.

Фульк снова повернулся к монаху:

– Давай сутану.

– Божье проклятие ты от меня получишь, и ничего больше!

Тут терпение Фулька, и так уже истончившееся, как паутина, лопнуло. Он стремительно подошел к привратнику, сграбастал в кулак его темно-серый хабит[23] и поставил несчастного на ноги. При содействии Уильяма, преодолевая отчаянное сопротивление жертвы, Фульк наконец сумел вытряхнуть монаха из одежды. Дрожа от холода в одной белой рубахе, тот бранил их словами, более подобающими уличному торговцу, нежели святому отшельнику, а Уильям и Ричард тем временем занесли его в сторожку и усадили в углу под присмотром часового. Сняв шлем, Фульк облачился в просторное одеяние монаха и подпоясался веревкой, а затем натянул капюшон хабита, так чтобы лицо скрыла тень.

– Ради всего святого, что ты делаешь? – спросил Жан, наблюдавший за всем происходившим со смесью веселья и неодобрения.

– Примеряю одежду.

– Что?

Прихватив посох привратника, Фульк направился к воротам.

– Не смыкайте глаз и будьте начеку, если мне вдруг понадобится помощь, – распорядился он. – Но не выходите, пока я не крикну.

Жан с сомнением наблюдал за другом:

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Делаю то, что должен, – коротко ответил Фульк.

Он осенил себя крестом и вышел на дорогу, опираясь на посох, как будто был ранен.

Ждать пришлось недолго. Вскоре появилась группа преследователей и в облаке пыли с шумом приблизилась к воротам аббатства. Их старший остановил взмыленного коня и наклонил к Фульку раскрасневшееся лицо.

– Скажи, брат, не проезжали ли здесь вооруженные рыцари? – спросил он.

– Проезжали, как же, в большой спешке. – Фульк показал на дорогу концом посоха. – Чуть с ног меня не сбили, так торопились. Возношу молитву, чтобы вы предали их суду, но, боюсь, вы только зря загоните лошадей.

– Ничего, их лошади тоже устанут, – заметил рыцарь, и Фульк увидел в его глазах воинственный блеск и предвкушение славы, которой он покроет себя как человек, призвавший к ответу самих Фицуоринов. – Мы уже близко, я чую победу! Прощай, брат, и благодарю тебя за помощь.

Он пришпорил жеребца и поехал со своим войском дальше. Лучи осеннего солнца ослепительно вспыхивали на кольчугах.

Фульк наконец перевел дыхание, и его ноздри наполнились зловонным запахом хозяина хабита. Нетрудно было догадаться, что привратник отличался любовью к чесноку. Выиграв для своего отряда немного времени, Фицуорин вернулся было к аббатству, но только он положил руку на дверь, как появились новые всадники, явно отставшие от тех, которые только что ускакали вперед.

Ими предводительствовал Жирар де Мальфе, которого Фульк хорошо помнил по тем временам, когда был оруженосцем. Капюшон обеспечивал инкогнито, но опасность разоблачения все же существовала, что быстро доказал Мальфе. Опустив копье, он ткнул им в хабит Фулька – раздался характерный звук металла, чиркнувшего по кольчуге и гамбезону.

– Так-так, – ухмыльнулся Жирар. – Монашек-то нафаршированный. А что, если я его насквозь проткну, чтобы сок потек? – Он налег на копье.

– Только попробуй и горько пожалеешь.

Громко вызывая подмогу, Фульк описал посохом полукруг, отбил копье и нанес де Мальфе отчаянный удар под шлем.

Тот покачнулся, а ворота аббатства уже распахнулись. Оттуда высыпали люди Фулька, размахивая оружием, и после короткой кровавой стычки отставших от основного отряда взяли в плен.

– Никаких убийств, – предупредил Фульк, снимая капюшон. – Нельзя убивать на освященной земле.

– Можно вытащить их за ворота и там прикончить, – хмыкнул Уильям, со мстительной тщательностью связывая жертве руки.

Фульк покачал головой:

– Не стоит творить такое под стенами святой обители. Жирар, если у тебя в башке осталось хоть немного мозгов, передай от меня привет королю Иоанну и поблагодари его: нынче утром мы славно развлеклись.

Де Мальфе свирепо глянул на него одним глазом. Второй быстро заплывал после удара.

– Это не игра, Фицуорин! – рявкнул он.

– Еще какая игра. И я выигрываю, – возразил Фульк. – А если вдруг Иоанн уже наигрался, ему достаточно признать поражение. Можешь передать ему, что я всегда был в шахматах искуснее его.

– Сам скажи! – огрызнулся Жирар.

Фульк тихонько потер горбинку на носу:

– Обязательно скажу. Когда Иоанн будет готов меня слушать. А пока, думаю, безопаснее общаться таким способом.

Де Мальфе и его товарищей связали, словно вытащенных из воды уток, и сгрузили в сторожку, где уже сидел привратник, тоже связанный, чтобы не поднял тревоги. Фульк велел своим людям не стесняться и разобрать коней и оружие пленников.

– Верхом ехать можешь? – спросил Фульк у Иво, когда все было готово к отъезду.

Филип натолкал раненому между левой щекой и шлемом самодельный льняной бинт.

– Придется. Поскольку в противном случае мне грозит остаться здесь, на попечении монахов, то выбора у меня нет, – с грустной усмешкой ответил Иво. – Сдается мне, аббат будет не слишком доволен подарком, который ты оставил ему в сторожке. – Он показал подбородком на монахов, выходящих на улицу из часовни.

– Не очень красиво получилось, – признал Фульк. – Но, пожалуй, мы сможем предложить ему некоторое вознаграждение. Аббат получит для алтаря отрез шелкового дамаста. – Он широко улыбнулся и заключил: – Это ведь такая ткань, что и самому королю подарить не стыдно.

Глава 21

Лимерик, Ирландия, весна 1201 года

С мягким уютным шепотом дождь накрывал серой пеленой яркую зелень травы. Капли его, невесомые, словно паутинки, падали одна за другой. Мод уже привыкла к влажному климату, к постоянно набегающим с Ирландского моря тяжелым облакам, к мягкому гортанному языку местных жителей: здесь почти не слышно было певучего французского или протяжного английского. Она свыклась с чувством, что живет словно бы на краю земли, где зима и лето, осень и весна сменяют друг друга, однако само время словно бы застыло навеки. И где всегда идет дождь.

Поднявшись с кровати, Мод выглянула в окно. Мягкий стук дождя о ставни звучал музыкой. Ей вдруг смертельно захотелось хоть на мгновение увидеть добрую улыбку солнца, захотелось, чтобы теплые отблески света выписали узоры на выстланном тростником полу и прогнали запах плесени с деревянных стен донжона.

Холодной мокрой зимой Мод жалась к очагу, шила при свете свечей и тростникового факела, плела тесьму, слушая арфы бардов и длинные баллады, в которых рассказывалось об истории их родной земли. Не забывала она и упражняться с луком, невзирая на дождь, так что в конце концов стала попадать в яблочко чуть ли не с закрытыми глазами.

В те редкие дни, когда в ненастье выдавался просвет, они с Теобальдом вместе выезжали верхом на природу, дикую и прекрасную, словно сады Эдема. С гордостью и смирением лорд Уолтер показывал жене основанные им религиозные общины: монастыри в Уотни, Арклоу и Нине. И всякий раз выказывал намерение перед смертью вступить в монашеский орден. Нет-нет, он пока еще вовсе не собирается умирать… Но когда придет время, ведь каждому из нас определен свой срок…

Вчера вечером в зале бард пел новую балладу, которую сложили по ту сторону моря. Ее привезли сюда бродячие торговцы и жонглеры, приплывшие из Англии в Лимерик по реке Шаннон. В балладе рассказывалось об отважном разбойнике Фульке Фицуорине, который ограбил короля Иоанна, забрав у него дорогие ткани и драгоценные камни, а потом перехитрил преследователей, переодевшись монахом, и оставил их связанными в сторожке ближайшего аббатства.

Последнюю часть истории Теобальд раскритиковал как сомнительный вымысел, но Мод призадумалась. Учитывая, что Фульк постоянно балансировал на лезвии ножа, он вполне мог совершить и такое.

Пришла Барбетта, помочь госпоже надеть нижнюю котту из беленого льна, а сверху – платье из теплой зеленой шерсти и плащ из клетчатой ткани, как носили местные жители.

– Там, внизу, посетители, миледи, – сказала Барбетта, прилаживая на воротнике плаща круглую серебряную фибулу. – Ирландская леди, которая вполне сносно говорит по-французски и, кажется, знает милорда Уолтера.

– Как ее зовут?

Барбетта пожала плечами:

– Не знаю, миледи. Она назвала свое имя, но, по мне, так это прозвучало как восклицание, которое издают мужчины, когда упражняются на мечах.

Мод улыбнулась уголками губ:

– Похоже, гостья тебе не слишком понравилась.

– Ваша правда, миледи! Наверное, это потому, что больно уж она красивая. Когда я уходила, все мужчины пялились на нее, открыв рты, и ловили каждое слово гостьи. Говорят, святой Патрик прогнал из Ирландии всех змей. Ну так одну, видать, он все-таки оставил.

Мод была заинтригована, и скука очередного дня, тихого и серого, слегка отступила, побежденная любопытством. Женщина, которая не только сумела обратить на себя внимание Теобальда, но и заставила его засидеться допоздна, наверняка особа незаурядная. Да еще и имя ее, если верить Барбетте, смахивает на звук, который выкрикивают мужчины на поле боя… А ведь похожее восклицание они издают и в постели.

Когда Мод пришла в зал, Теобальд сидел за обеденным столом, даже не глядя на еду. Он был в своем привычном одеянии, длинном робе: черное как уголь и лишенное украшений платье мало отличалось от монашеского хабита, если не считать позолоченного кожаного пояса и свисавшего с него изящного охотничьего ножа.

Теобальд внимательно слушал женщину, сидевшую по левую руку от него. Собеседница была элегантно одета по нормандской моде. Розовое шерстяное платье на шнуровке подчеркивало изгибы груди и бедер, а вуаль была накинута так, чтобы не скрывать белой шеи и блестящих черных кос. Рука незнакомки покоилась на рукаве Теобальда, и даже издалека можно было заметить, что она вовсю кокетничает с хозяином дома.

Мод подошла поближе и поняла, что гостья старше, чем ей показалось вначале. Тонкие морщинки лучиками разбегались от уголков васильковых глаз, а между носом и ртом залегли две неглубокие складки.

– Милорд. – Мод церемонно присела перед мужем в книксене с немым вопросом в глазах.

Кашлянув, Теобальд поднялся, поцеловал жене руку и усадил ее по другую сторону от себя.

– Миледи, это Уна О’Доннел. Она приехала сюда с сыном, который собирается стать облатом[24] в Уотни.

Мод пробормотала какое-то учтивое приветствие. Так вот почему Теобальд смотрит гостье в рот. Ее сыну предстоит приобщение к таинствам.

– Я была знакома с вашим мужем много лет назад, когда он приехал с принцем Иоанном укрощать ирландцев, – произнесла женщина хрипловатым певучим голосом. – И дело прошлое, но мы с ним тогда даже могли бы пожениться.

Мод издала восклицание, выражающее вежливый интерес, и приняла от оруженосца хлеб, сыр и вино. Уна… Ну и имечко! И впрямь словно звук, который мужчины выкрикивают в пылу битвы или в постели.

Заметив, что последняя фраза гостьи сильно смутила Теобальда, Мод уточнила:

– Ну и почему же вы не поженились?

– Ха, его было не так-то просто обвести вокруг пальца, – засмеялась Уна. – Хотя я и пыталась. Вы помните? – Она игриво похлопала Уолтера по руке. Тот молча покачал головой. Вид у него при этом был хмурый. А гостья никак не унималась: – А ведь вы, Тео, неплохо танцевали в свое время!

– Он до сих пор неплохо танцует, – сказала Мод, глянув на мужа. Тому явно хотелось провалиться сквозь землю.

– И я тоже. – Уна отпила из бокала. – Хотя сейчас, разумеется, танцую уже не так часто, как раньше, да и партнеров у меня стало намного меньше. Наверное, всех нас это рано или поздно ждет. – Она выразительно пожала плечами.

Мод решила, что сейчас самое время переменить тему.

– Значит, ваш сын собирается принять новициат? – поинтересовалась она.

Уна улыбнулась краешком губ и чуть прищурила глаза:

– Мой средний сын. Руадри.

Она показала на двух красивых мальчиков, крупных светловолосых подростков, сидевших за столом прямо под помостом.

– Адам приехал составить мне компанию. А Коллум, младший, остался дома. – Она посмотрела на Теобальда и улыбнулась. – К сожалению, мой второй супруг скончался почти семь лет назад, а перед этим некоторое время хворал.

Мод удивилась, почему женщина улыбается, говоря об этом, но решила, что не хочет знать ответ.

– Да, мы слышали о вашей потере, – без выражения произнес Теобальд.

Уна допила вино и промокнула губы салфеткой, оставив на ней светло-розовое пятно.

– Скажите, милорд Уолтер, а что случилось с тем рослым юношей, вашим оруженосцем? Кем он теперь стал?

– Хорошим человеком, – коротко ответил Теобальд.

– Не сомневаюсь. Он походил на красивого молодого оленя, у которого пока еще не выросли рога. Меня так и подмывало вскружить ему голову – а ведь я бы смогла. – Она откинулась на спинку стула и чувственно провела пальцем вверх и вниз по ножке бокала. – Иногда я до сих пор ругаю себя за то, что тогда его отпустила.

– Едва ли эта беседа достойна матери будущего послушника, – оборвал ее Теобальд, уже не скрывая раздражения. Он потер лоб и нахмурился.

– Но это же Руадри собрался в монастырь, а не я, – беззлобно ответила Уна. – Приберегите свои проповеди для него, а мне позвольте жить по собственному разумению.

У Теобальда дернулась щека, но он сдержался и лишь нахмурился.

Уна искоса посмотрела на Уолтера, и тень улыбки тронула уголки ее рта.

– Ну ладно, признаю, мои речи были неуместны. Надеюсь, дела у Фулька идут хорошо и он вспоминает меня с такой же нежностью, как и я его. – Она опустила бокал и встала. Зашелестела тяжелая ткань, распространяя в воздухе мускусный аромат духов. – Ну что, милорд Уолтер, вы так и просидите тут целый день или все-таки покажете мне этот ваш монастырь?

Мод почувствовала, что ее, законную жену, фактически отодвинули в сторону. Леди О’Доннел вела себя так, будто Мод была здесь посторонней. «Девчонка эта опасности не представляет, с ней можно не церемониться», – прочитала она в глазах женщины.

– Миледи, могу показать вам дом для гостей, – вставая, сказал Теобальд. – Дальше женщинам, к сожалению, нельзя, а вот вашего сына милости прошу все осмотреть.

– Что ж, придется удовольствоваться домом.

Они ушли вместе с обоими мальчиками. Мод растерянно смотрела им вслед. Можно было бы, конечно, заявить, что она тоже пойдет, и этим поставить всех в неловкое положение, но зачем? Подозвав оруженосца, Мод велела принести ей лук и колчан. Оставалось лишь уповать на то, что визит Уны не слишком затянется.

Теобальд, с напряженным от боли лицом, потер лоб согнутым большим пальцем.

Мод озабоченно следила за мужем. В последнее время он стал подвержен изнурительным приступам мигрени, причем они случались все чаще. Неудивительно, что после такого напряженного дня, как сегодняшний, головная боль возобновилась. Мод велела Барбетте принести вина с ивовой корой и подошла к Теобальду.

– Я рада, что она уехала, – сказала Мод, положив руку ему на лоб.

Уна О’Доннел распрощалась с хозяевами вскоре после полудня, оставив сына на попечении аббатства Уотни.

– Уна всегда любила осложнять людям жизнь, – ответил Теобальд, прикрыв глаза. – Сегодня она вознамерилась доказать, что, даже имея почти взрослых сыновей, по-прежнему может дать фору любой женщине в округе. – Он с трудом улыбнулся. – Полагаю, это было бы так, состязайся они в распутстве. Между прочим, ходят слухи, что леди О’Доннел намеренно сделала калекой своего второго мужа, чтобы развязать себе руки.

– Сделала мужа калекой? – потрясенно повторила Мод. – Неужели она хотела его убить?

– Нет, убивать было не в ее интересах, – криво усмехнулся Теобальд. – Уна бы этим ничего не выиграла, поскольку в таком случае просто получила бы еще одного мужа-нормандца, который стал бы управлять ее землями. Де Шомон якобы был ранен на охоте – по крайней мере, так всем рассказывали. На самом же деле он получил удар по голове, от которого лишился ума. Очевидно, она некоторое время, пока интерес к истории не угас, поддерживала его жизнь, а когда супруг умер, вышла замуж за Ниалла О’Доннела, которого уже выбрала сама. Нет сомнения, что эти юноши – его семя, а не Ги де Шомона.

Не в характере Теобальда было пересказывать досужие сплетни. То, что он поведал сейчас жене, было отвратительно, и Мод, содрогнувшись, в ужасе перекрестилась. Но в то же время ей хотелось узнать, почему эта дама вспоминала про Фулька.

Теобальд догадался об этом и сказал:

– Да, Уна О’Доннел всегда была беспощадна и эгоистична. Не задумываясь, легла в постель к Иоанну и, не вмешайся я тогда, вонзила бы когти и в Фулька.

– А как ты вмешался?

Мод снова захотелось перекреститься.

– Пригрозил, что убью ее, если она закрутит с Фульком роман. Он тогда был еще совсем зеленым юнцом.

– И она тебя послушалась?

Теобальд встал и направился к кровати, чтобы прилечь.

– Не потому, что испугалась. Думаю, Уне искренне нравился Фульк, и поэтому она решила его пощадить. Видела его огромных псов? – (Мод кивнула.) – Они потомки собаки, которую Уна подарила ему на прощание. Мне кажется, ее влечение к Фульку было рождено не одной лишь похотью.

– А как он к ней относился? – Голос Мод прозвучал ровно: не хватало еще ревновать.

– Фульк тогда еще только-только поступил ко мне оруженосцем и, разумеется, как всякий юноша, интересовался женщинами, причем интерес этот подогревался полным отсутствием опыта. Ну а Уна… – Теобальд пожал плечами. – Она была примерно такого же возраста, как ты сейчас, но в сотню раз менее целомудренной. Да ты и сама видела, как она вела себя в зале. Эта ее манера говорить, касаться руки. Представь себе, какое впечатление она должна была произвести на молоденького парнишку.

Мод ничего не ответила, ибо слишком хорошо это себе представляла. И в душе согласилась с Барбеттой, что святой Патрик и впрямь избавил Ирландию не от всех змей. Слава богу, что Фульк сейчас в Англии и у него нет причины ехать за море и возобновлять старые знакомства.

Вино с ивовой корой не помогло, и утром головная боль у Теобальда разыгралась еще сильнее. Кроме того, он жаловался, что видит все вокруг как-то странно: расплывчато и размыто. Бедняга тряс головой, в тщетной попытке вернуть окружающему миру четкость, но от этого ему становилось только хуже. Мод хотела, чтобы он до вечера полежал в кровати. Теобальд настаивал, что встанет. Наконец они договорились, что посетители, которым необходимо видеть лорда Уолтера, придут к нему в спальню. Несмотря на плохое самочувствие, Теобальд был деятелен. Весь день он принимал посетителей и надиктовал целую кипу писем и записок.

– Может, отдохнешь маленько? – предложила Мод, которую такое поведение супруга тревожило. – Дела подождут.

– Есть дела, которые не станут ждать, – возразил он.

Мод не видела смысла спорить с мужем: не могла же она отослать прочь всех, кто стоял рядом с его кроватью, поскольку Теобальд специально просил их прийти.

И снова Мод прибегла к помощи лука и стрел, надеясь разогнать невеселые мысли. Она понимала, что Теобальд уже миновал лучшую пору своей жизни, однако и стариком его еще назвать было нельзя. Он всегда отгораживал ее от внешнего мира, служил надежной защитой, и теперь, когда мужа сразила болезнь, Мод чувствовала себя уязвимой.

Два часа спустя, когда она беседовала в зале с кем-то из жен рыцарей, к ней в панике примчался оруженосец и позвал госпожу в спальню. Лорд Уолтер пожаловался, что боль стала невыносимой, потом его несколько раз стошнило, и он потерял сознание. Теобальд еще дышал, и глаза его были открыты, но тщетно взывали к нему окружающие, ибо он на это никак не реагировал.

С ужасным предчувствием Мод поспешила в спальню. Пока оруженосец ходил за Мод, кровать и самого Теобальда привели в порядок. Когда Мод увидела плотные хрустящие простыни и неподвижно лежащего на них человека, у которого едва заметно поднималась грудь, ей невольно представился мертвец в гробу.

– Тео?

Мод склонилась над мужем и взяла его за руку. Она оказалась холодной и вялой. Зрачок одного глаза увеличился и помутнел.

– Тео, ты меня слышишь?

Тишина. Мод обвела взглядом мрачные лица собравшихся, и ей стало жутко.

Пришел аббат, а с ним лекарь, брат Кормак, пухлый добродушный монах. Отчаянно кусая губы, чтобы не зарыдать, Мод наблюдала, как тот аккуратно и ловко осматривает Теобальда. Рядом сурово стоял аббат, спрятав руки в рукава хабита.

– Боюсь, что у него был удар. – Брат Кормак говорил по-французски, но с сильным гэльским акцентом. В его карих глазах застыла скорбь. – Я подал бы вам ложную надежду, миледи, если бы сказал, что ваш супруг поправится, хотя в жизни всякое случается. Но, думаю, вам нужно приготовиться к худшему: уже сегодня вечером Бог может призвать его к себе.

– Но сделайте же хоть что-нибудь! – вскричала Мод. – Неужели вы не в силах ему помочь?!

– Дочь моя, на все воля Господа, – мягко сказал монах.

– Но Тео не может умереть, он нужен мне!

Она отвернулась, закрыв лицо руками и сотрясаясь всем телом. Неожиданно из удачливой лучницы, посылающей в цель стрелу за стрелой, она превратилась в мишень, получающую один удар за другим. Барбетта, утешая, обняла госпожу за плечи. В руки Мод настойчиво вложили бокал с «уишке беа», но она оттолкнула его. Вырвавшись из объятий служанки, Мод побежала в уборную и наклонилась над ямой. Ее рвало.

Первый шок миновал, но боль осталась: казалось, словно внутренности ее сжимал железный кулак. Мод, глубоко дыша, прислонилась к стене. У нее еще будет предостаточно времени погрузиться в свои страхи. А сейчас надо сдерживать эгоизм, ее долг – быть рядом с Теобальдом.

Выпрямившись и подняв подбородок, Мод вернулась в спальню и подошла к кровати. Теобальд не пошевелился, глаза у него были закрыты.

– Он слышит то, что мы говорим? – спросила она.

– Кто же это знает? – пожал плечами брат Кормак. – Может, да, может, нет, миледи. – И с этими словами он отступил на шаг.

Мод закусила губу. Присев у кровати, взяла в ладони безжизненную руку Теобальда. Он не ответил ей обычным пожатием, полным силы и утешения. В сердце Мод вновь начал медленно заползать ужас. Она проглотила удушающий комок в горле и подняла глаза на аббата.

– Мой муж хотел закончить свои дни членом вашего ордена. Я прошу вас постричь лорда Уолтера в монахи. И если ему суждено умереть, то похороните его здесь, среди ваших братьев.

– Быть по сему, дочь моя, – склонил голову аббат.

Мод прижалась щекой к неподвижной руке Теобальда.

– Пусть это произойдет прямо сейчас, – попросила она, и проговорить это ей удалось твердо, голос Мод не дрожал от слез, хотя внутри ее они лились океаном. Убрав вялую руку мужа под покрывала, она поцеловала его в щеку и прошептала: – С Богом! Знай, что я люблю тебя и твоя любовь значила для меня все.

Его взгляд был пустым, как чистый лист пергамента, и Мод не понимала, услышал ли ее Теобальд, или же его душа уже пребывает за пределами мирских забот. Прикусив губу, чтобы не заплакать, она поднялась и отступила в сторону, пропуская монахов.

Теобальд умер, когда над Шанноном спустился бледный закат. Он мирно скончался под тихое пение монахов и скорбные крики чаек над устьем реки. Дрожащий свет свечей отражался в святом елее, которым был помазан его лоб, а сложенные на груди руки сжимали серебряный крест с мощами.

Мод заметила, что слезы у нее наконец высохли и рыдать она больше не в состоянии. Защита, которая укутывала ее, как плащ, и придавала чувство безопасности, исчезла и сменилась тягостным чувством: впереди была лишь непроглядная мгла, унылая и неведомая. Хорошо Теобальду: он обрел покой. Нет, Мод не то чтобы завидовала мужу, но в душе обижалась на него за то, что он оставил ее беззащитной перед всем миром, и теперь наверняка найдется немало алчных мужчин, которые одним жадным глотком проглотят вдову лорда Уолтера.

Глава 22

Хигфорд, Шропшир, май 1201 года

Фульк сидел на скамейке в залитом солнцем дворе Хигфорда и выводил точильным камнем зазубрину на мече, когда появился Жан де Рампень.

– Господи, да тебя отыскать труднее, чем девственницу в борделе! – заявил он.

Солнце разукрасило красным щеки и переносицу Жана, а со лба его стекали капли пота. Жан спешился и повел лошадь к конюшне, где стояло корыто с водой.

Фульк убрал меч в ножны и пошел поздороваться с другом, которого не видел с поздней осени, когда тот вернулся к Хьюберту Уолтеру.

– Так и задумано, – с улыбкой ответил он. – Пусть Иоанн со своими приспешниками побегает за мной по горам и долам. Только выбьются из сил и понапрасну растратят казенные средства.

– Но на этот раз понапрасну тратить силы и средства пришлось мне, и все ради тебя, – сердито возразил Жан и, наклонившись над корытом, плеснул себе в лицо водой. – Я прочесал все леса между Кентербери и Карлайлом. Заехал сюда дней двенадцать назад, а Эммелина и представления не имеет, где племянничек: говорит, вроде как двинулся на север, а может, и нет.

– Извини, что доставил тебе неприятности. Но с другой стороны, я рад, что даже для тебя оказался таким неуловимым. – Фульк хлопнул Жана по влажной спине. – Пошли. Кувшинчик эля и тетушкин куриный пирог мигом поднимут тебе настроение.

– Господи, да ты, как я погляжу, даже после всего, что произошло, по-прежнему не устаешь радоваться жизни! – съязвил Жан. – Мои новости выслушать не хочешь?

– Разумеется, хочу, но поскольку ты разыскиваешь меня уже недели две, не меньше, то полчаса ничего не решат.

Он щелкнул пальцами, подзывая мальчика-конюха, который катил тачку с грязной соломой из стойл к навозной куче, и приказал тому позаботиться о лошади гостя.

– Ну-ну, как знаешь, – мрачно кивнул Жан, входя вслед за Фульком в прохладу дома.

Он поздоровался с братьями Фицуорин, расцеловал Эммелину и сел за стол, чтобы подкрепиться. Запустив руку под котту, протянул Фульку пакет с печатью Хьюберта Уолтера, архиепископа Кентерберийского.

– Читай, а то у тебя как-то маловато забот, – хмыкнул Жан и набросился на пирог.

Фульк сломал печать и развернул лист пергамента. Почерк писца был аккуратным, стремительным и разборчивым: каждое слово, ясное как день, связывалось с другими в острые, словно боевая стрела, фразы. Фицуорин беззвучно шевелил губами. От напряжения у него задвигалась кожа на лбу.

– Теобальд умер, – наконец сказал он.

Жан кивнул:

– Я был у Хьюберта, когда пришло печальное известие, и присутствовал, когда архиепископ диктовал это письмо. Очевидно, почувствовав себя плохо, Теобальд написал брату, распорядившись немедленно уведомить тебя в случае его смерти.

Фульк сглотнул:

– Теперь женихи наверняка дерутся за его вдову, как свора собак за кость.

Он снова заглянул в письмо. Хьюберт излагал факты с откровенной простотой. Мод вернулась в Англию и отправилась в Кентербери за защитой, но тут приехал ее отец и заявил, что, как ближайший родственник, отвечает за нее.

– Ле Вавасур заграбастает ее земли, а потом продаст Мод самому выгодному претенденту, – с тревогой предположил Фульк.

– И это еще не все. Думаю, и за королевский фавор он тоже поторгуется, – ответил Жан. – Весьма выгодно подложить свою дочь в постель королю Англии. Схватить Иоанна за причинное место, чтобы дотянуться до его уха, – назовем это так, а потом сбыть Мод замуж, но лишь после того, как высочайшая похоть будет удовлетворена и урожай милостей собран.

Фульк вскочил и стремительно подошел к краю помоста. Помотал головой, отгоняя картину, которую не желал видеть. А затем сжал пергамент в кулак и обернулся:

– Мод еще в Кентербери?

Жан запил остатки пирога добрым глотком эля:

– Не знаю. Была там, когда я уезжал, но, как уже было сказано, я ведь больше двух недель провел в дороге, пытаясь тебя найти, а до Кентербери четыре полных дня пути. Без сомнения, милорд Хьюберт постарается сделать все, что в его силах, чтобы удержать Мод у себя, но дольше определенного времени он тянуть не сможет.

Несколько секунд Фульк безмолвствовал, напряженно размышляя, а затем перешел к решительным действиям:

– Сейчас еще только полдень, можно отправиться в путь прямо сегодня. Уже через час будем в дороге, можно ехать и ночью.

– Стало быть, пуховые перины отменяются, – шутливо посетовал Жан, вставая. – Я знал, что, едва прочитав письмо, ты помчишься в Кентербери как ошпаренный. Мне потребуется свежая лошадь. Моя стерла ногу, так что пусть недельку попасется на лугу.

– Возьмешь одну из моих. – Фульк сошел с помоста, чтобы отдать распоряжения.

Жан поймал его за локоть:

– Между прочим, Теобальд все знал про тебя и Мод.

– Что именно? – Дымчато-ореховые глаза Фулька вдруг стали подозрительными.

– Что вы оба оставались верны ему.

– Тогда, надеюсь, он так и не узнал, насколько близко мы подошли к тому, чтобы нарушить эту верность, – парировал Фульк и, не интересуясь тем, что скажет ему в ответ Жан, быстро зашагал прочь.

Мод холодно смотрела на отца:

– Но я вовсе не желаю жить в вашем доме, батюшка!

В траурном черном платье, с накидкой из простого беленого льна, она выглядела как монахиня и чувствовала себя соответственно. Этакая суровая служительница Христа, которую ни пытки, ни муки ада не заставят изменить вере.

– Я, кажется, не спрашивал, чего ты желаешь или не желаешь, – ответил дочери Робер ле Вавасур. – Твой долг – исполнять то, что я скажу. Я знаю, что о мертвых плохо не говорят, но слишком уж покойный муженек тебя разбаловал. А расхлебывать теперь приходится другим.

– Архиепископ не возражает, чтобы я оставалась здесь, под его покровительством.

Мод твердо решила ни в коем случае не выходить из себя. Иначе отец получит лишнее подтверждение тому, что перед ним – истеричка, не способная разумно вести собственные дела.

– Ха! Архиепископ не возражает! – фыркнул ле Вавасур. – Да у него свой корыстный интерес: хочет держать под контролем земли покойного братца, которые достались тебе в наследство.

– А у вас, я так понимаю, нет никаких интересов? Вы, будучи сострадательным отцом, лишь бескорыстно проявляете заботу о скорбящей дочери? – едко поинтересовалась она.

Робер подбоченился:

– Представь себе, именно родительская забота заставляет меня беспокоиться о том, чтобы твоим богатством распоряжались должным образом.

– Я сама в состоянии распоряжаться наследством и, повторю еще раз, не желаю жить в вашем доме. Не хочу, чтобы вы мной управляли. – Мод поджала губы.

– Пока ты снова не выйдешь замуж, твое наследство находится под моим попечительством, как и ты сама. – Его покрасневшая лысина заблестела. – Ты будешь делать, как я скажу, и точка!

Отец и дочь злобно смотрели друг на друга. Они находились сейчас в архиепископском дворце, в маленькой комнатке, вход в которую закрывала портьера. Тяжелая ткань хоть и приглушала голоса, но не могла скрыть от священников, чиновников и монахов, снующих вдоль коридоров по своим делам, что внутри происходит ожесточенный спор.

Мод понимала, что ее загнали в угол, и от этого вела себя еще более дерзко.

– Я воспользуюсь правом церковного убежища, – пригрозила она.

– Ты этого не сделаешь! – захлебнулся от гнева Робер.

Продолжать спор было бессмысленно. Мод пошла было к выходу, но отец крепко схватил ее за руку – она подумала, что теперь, наверное, останется синяк, – и рывком развернул к себе.

– Заруби себе на носу, я заставлю тебя держаться с отцом почтительно! – прошипел он ей в лицо. – Изволь демонстрировать по отношению ко мне любовь и уважение, как и подобает благонравной дочери!

Мод побледнела.

– Нельзя получить то, чего не существует в природе, – процедила она. – С какой стати мне любить и уважать вас, батюшка? Вы вытирали ноги о мою мать, пока та не умерла. Я хоть и была тогда еще ребенком, но глаза-то у меня имелись. Единственная моя ошибка состояла в том, что я считала, будто так устроен весь мир! Но Теобальд показал мне, что не все мужчины издеваются над теми, кто не может за себя постоять. Он выпустил меня на свободу, открыв клетку, и теперь я не собираюсь входить в нее обратно.

Резким движением она высвободилась и, отбросив в сторону портьеру, чуть ли не бегом направилась в главный зал, чтобы только не оставаться один на один со своим мучителем. Ее провожали любопытные и неодобрительные взгляды окружающих. Мод подавила рыдания, вызванные отчасти гневом, а отчасти жалостью к себе. Конечно, в самом крайнем случае Хьюберт Уолтер защитит ее, однако она не хотела целиком полагаться на него. Да, архиепископ очень любил своего старшего брата Теобальда, ее покойного мужа, но нельзя забывать, что Хьюберт крайне честолюбив и наверняка преследует свои интересы, которые вполне могут идти вразрез с ее собственными. Мод понимала, что архиепископ был в какой-то степени и человеком Иоанна, хотя и тут он в первую очередь беспокоился об удовлетворении своих личных амбиций.

Отец вышел из комнаты все с тем же угрожающим видом. Мод ускорила шаг, чтобы увеличить расстояние между ними. «На открытом пространстве отец не решится меня ударить», – твердила она себе, но все равно чувствовала робость. К залу примыкала гостевая комната для женщин, и Мод поспешила туда.

Внезапно по залу, отдаваясь эхом, разнеслись звуки фанфар, и герольд выкрикнул приказ: всем преклонить колена перед королем и королевой Англии. Пока присутствующие исполняли повеление, Мод пробежала последние несколько ярдов, отделявшие ее от гостевой комнаты, и скрылась под ее защитой: здесь молодая женщина была в неприкосновенности. Закрыв за собой тяжелую дубовую дверь, Мод привалилась к ней, тяжело дыша. Железные заклепки больно впивались в спину.

Казалось, где-то совсем рядом кружит стая волков, и все они хотят сожрать одинокую беззащитную вдову. Мод невольно разозлилась на Теобальда за то, что он умер и оставил ее, но тут же устыдилась своих чувств.

Обсудив с Хьюбертом Уолтером государственные дела, главным из которых была неотложная необходимость возвращаться в Анжу, где назревал бунт, Иоанн решил развеяться и перешел к другой теме.

– С прискорбием услышал о смерти вашего брата, – проговорил король. – Он честно служил мне, и я тоже любил его.

– Это большое горе для меня, – сказал Хьюберт. – Мы с Теобальдом с самого детства были очень близки. Вместе росли в Норфолке, а потом служили у Ранульфа де Гланвиля. Кажется, что это было только вчера.

Иоанн кивнул. Он сидел на обложенной подушками скамье в частных апартаментах Хьюберта. Через толстое серое стекло было не очень четко видно строительство, полным ходом кипящее за окнами. Для архиепископа и его приближенных, не щадя средств, возводили грандиозных размеров новый зал с колоннами. Одновременно с прибытием Иоанна доставили очередной груз – колонны из пербекского мрамора, розово-черного, как кровяная колбаса. Иногда Иоанн задавался вопросом: кто из них король Англии, он или Хьюберт Уолтер?

– Насколько я понимаю, его вдова искала защиты под вашей крышей, – вкрадчиво произнес он и потянулся за серебряным кубком с вином. Судя по вкусу и светло-золотистому оттенку – рейнским, и весьма недешевым.

– Да. Леди Мод в настоящее время гостит в Кентербери, – спокойно ответил Хьюберт.

– Полагаю, она может сейчас составить себе необычайно выгодную партию. – Иоанн смаковал вино, наслаждаясь смесью терпкого и мягкого вкусов.

– Так и есть, сир. Но со дня смерти моего брата прошло менее двух месяцев, и леди Уолтер еще пребывает в глубоком трауре.

– В глубоком трауре? – фыркнул Иоанн. – Господи, да он ей по возрасту в деды годился. И вообще, жизнь продолжается, а вдова вашего брата нуждается в защитнике.

– У нее их двое: я и ее отец. Разумеется, сир, было бы желательно, чтобы Мод, когда придет время, снова вышла замуж – и за достойного человека.

Иоанн погладил бороду:

– Согласен. В моем ближайшем окружении есть несколько баронов, которые составили бы хорошую пару леди Уолтер.

Он увидел, как в глазах архиепископа промелькнула тревога, и почувствовал злорадное удовлетворение. Напрасно Хьюберт Уолтер думал, что сам может все устроить. Ничего, он заберет у него из-под носа прелестную вдовушку и подыщет ей мужа по своему усмотрению, чем преподаст хороший урок этой старой бочке сала. Да и брачная пошлина, которую заплатит счастливый жених, пойдет в казну Иоанна, а не осядет в Кентербери.

– Разумеется, мы поговорим об этом позднее, когда придет время, – со звериной ухмылкой заключил король.

Женская часть замка оказалась вовсе не таким надежным убежищем, как ожидала Мод. К ним нагрянула королева Изабелла со всей своей свитой и, разумеется, сразу же оказалась в центре внимания. Мод она поприветствовала чисто формально, давая понять, что находит ее присутствие утомительным, хотя и соблаговолила проговорить сухие слова соболезнования по случаю кончины Теобальда.

– Но все-таки, – прибавила Изабелла, забрасывая за плечо светлую косу, – он был старик, и очень скучный. Может быть, в следующий раз вам повезет больше.

– Мадам, я искренне любила своего мужа, – ответила Мод, всеми силами сдерживаясь: ну до чего же ей хотелось сбить самодовольное выражение с лица этой избалованной девчонки. – Если бы вы знали лорда Уолтера так, как знала я, вы не назвали бы его скучным. Сомневаюсь, что когда-либо найду лучшего мужа, даже если мне, как вы изволили выразиться, и очень повезет.

Изабелла едва заметно повела задрапированными в роскошный шелк плечиками.

– Я лишь пыталась вас утешить, – сказала она и отвернулась, моментально забыв про собеседницу, как забыла бы про пылинку, которую стряхнула с одежды.

Борясь с подступающими слезами, Мод уселась на скамью под оконным проемом. Устало прислонившись головой к стене, рассеянно скользнула взглядом сквозь открытые ставни: за окном вовсю кипело строительство. Металлический звон долота о камень и веселая перебранка каменщиков отдавались у нее в ушах.

Во двор замка въехали два торговца и что-то спросили у одного из священников. Их украшенные тесьмой котты спокойных глубоких цветов – темно-зеленая и темно-фиолетовая – выглядели солидно и богато. От солнца лица всадников защищали широкополые шляпы вроде тех, что носят пилигримы; у обоих были кожаные фляги и квадратные торбы. Мод наблюдала за гостями, пока они не скрылись из виду, и в который уже раз пожалела, что не родилась мужчиной.

Хьюберт Уолтер изучал кипу документов, когда в его частные покои провели двух «торговцев». Он посмотрел на одного, потом – на второго и щелкнул языком:

– Долго же вы добирались!

Фульк припал на одно колено и поцеловал перстень архиепископа, потом поднялся и сделал шаг назад.

– Но теперь я здесь, – сказал он, выбивая из котты песок и пыль. – Где она?

Брови Хьюберта Уолтера поползли к высокому обрамлению тонзуры.

– Полагаю, в женских покоях, с королевой и ее фрейлинами, – столь же лаконично ответил он и пригласил гостей сесть. – Король и королева прибыли вскоре после полудня. Думаю, не надо объяснять, насколько опасно ваше присутствие здесь и для вас, и для меня. Вас запросто могут узнать, несмотря на этот маскарад.

Фульк понимал, что Хьюберт рискует не меньше, чем он сам.

– Я не собираюсь задерживаться ни на секунду дольше, чем это необходимо, – заверил он. – Но поскольку вы сами меня вызвали, то, полагаю, хотите мне помочь.

– Не то чтобы хочу, – с мрачным видом уточнил Хьюберт, – но мой долг – выполнить последнюю волю брата, и я искренне люблю свою невестку. Я не желаю, чтобы Мод продали, дабы потворствовать амбициям ее отца или удовлетворить похоть короля.

– Я никогда… – начал было Фульк, но архиепископ остановил его, подняв руку, и продолжил:

– С другой стороны, не пристало мне помогать человеку, который оскверняет аббатства, связывает непорочных братьев, словно рождественских каплунов, и богохульствует, переодеваясь в монаха.

– Я от души раскаялся во всех этих грехах, и на меня наложили епитимью, – ответил Фульк, стараясь, чтобы его слова прозвучали искренне, хотя он и беззастенчиво врал. – Я знаю, это не оправдание, но в тот момент у меня просто не было выхода, я спасал жизнь своих людей. – Он развел руками в знак того, что откровенен с архиепископом. – Я искренне соболезную вам и сам глубоко скорблю о смерти вашего брата. Он был мне добрым другом и наставником.

Хьюберт чуть смягчился:

– Я знаю, что вас связывали давние дружеские отношения и что Теобальд высоко тебя ценил. – Архиепископ вздохнул и покачал головой. – Может быть, даже слишком высоко. В день своей смерти он отправил мне последнее письмо, в котором настоятельно просил: если Мод будет поставлена перед необходимостью повторно вступить в брак, сделать все от меня зависящее, чтобы она вышла за тебя. Похоже, Тео думал, что и ты не будешь возражать. – Хьюберт бросил на Фулька оценивающий взгляд. – Он когда-нибудь говорил с тобой на эту тему?

Под его пристальным взглядом Фульк покраснел.

– Нет, не говорил. – Фицуорин неловко кашлянул. Рассказала ли Мод Теобальду о том, что произошло в Хигфорде? Вероятно, рассказала.

– Однако мой покойный брат не ошибся в своих предположениях?

«В Судный день и то будет легче», – подумал Фульк, не зная, куда деваться от смущения.

– Не ошибся, – сказал он и решил на этом остановиться.

Хьюберт Уолтер – умный человек и вряд ли нуждается в дополнительных объяснениях.

Архиепископ еще несколько секунд пронизывал Фулька взглядом, и один лишь Бог знает, что он при этом думал. А затем потер переносицу и устало вздохнул:

– Как ближайший родственник Мод, ее отец имеет право заплатить пошлину, чтобы взять овдовевшую дочь и доставшиеся ей земли под свою власть, пока не найдет ей подходящего мужа. Мужчине, который посватается к Мод, потребуется согласие ле Вавасура, и заплатить за него придется дорого.

– Чем заплатить? Наличными? – фыркнул Фульк.

Хьюберт в размышлении потер свои многочисленные подбородки:

– Думаю, если ле Вавасур решит, что потенциальный зять в будущем сможет отплатить ему землями и почетом, долговой расписки будет достаточно. Он уважает влиятельных людей.

Последние два слова Хьюберт Уолтер особо выделил, и взгляд его был многозначителен. Он ни за что не стал бы говорить это открытым текстом, но Фульк и так прекрасно все понял. Если он хочет заполучить Мод, придется запугать ле Вавасура и выбить у него согласие. Любопытно, сколько тонкостей и дополнительных оттенков скрывается в нашем языке, на котором мы говорим каждый день. Лесть, дипломатия, агрессия, насилие. На каком языке нужно обращаться к Мод и как она ответит? Что, если она откажет ему? Залепит пощечину и с презрением назовет вором, оскверняющим могилу? Но с другой стороны, особо выбирать вдове не приходится. Выйти за Фулька Фицуорина всяко лучше, чем оказаться во власти ле Вавасура или Иоанна.

– Мне необходимо поговорить с Мод и встретиться с ее отцом, – решился Фульк.

– Это можно устроить.

– И очень может быть, что после этого мне потребуются услуги священника.

На круглом лице Хьюберта Уолтера появилась холодная улыбка.

– И это тоже не проблема, – сказал он.

Вскоре после обеда Робер ле Вавасур пришел в частные покои Хьюберта Уолтера, дабы обсудить вопрос о цене его дочери на брачном рынке. Эту тему поднял сам Хьюберт, когда все собрались за обедом. Он попросил, чтобы ле Вавасур нанес ему приватный визит: дескать, необходимо обсудить будущее молодой женщины и прийти к соглашению.

– Если Мод просила вас взять ее под крылышко, можете зря не сотрясать воздух, – откровенно заявил ле Вавасур, едва переступив порог. – Я ее отец, и право опекунства принадлежит мне.

С небрежностью почти оскорбительной, он преклонил колено перед Хьюбертом и поцеловал воздух над перстнем, знаком архиепископского сана.

– Я не подвергаю сомнению ваши права, – мягко сказал Хьюберт. – Вам следует поступать так, как вы считаете подобающим.

– Ха, с чего это, интересно, вы вдруг сменили песню?! Всего лишь два дня назад вы, помнится, настаивали, что Мод должна остаться у вас.

– Я беспокоился о ее благополучии.

– А теперь больше не беспокоитесь?

Ле Вавасур прошел в комнату и, не дожидаясь приглашения, уселся на обитую мягкой тканью скамью.

– О нет! Мысли о Мод по-прежнему сильно занимают меня.

Хьюберт подошел к сундуку, стоящему у стены, и, в отсутствие слуг, сам наполнил вином три кубка.

– Позвольте поинтересоваться, какую сумму вы бы сочли приемлемой, дабы позволить Мод выйти замуж за того, кого она выберет?

Ле Вавасур прищурился:

– А почему вы спрашиваете?

– Допустим, из любопытства.

– Все будет зависеть от жениха. – Барон взял кубок, протянутый ему Хьюбертом, и жадно отхлебнул превосходного красного вина. – Вы, кстати, не первый, кто поднял сегодня на эту тему.

– Вот как?

– Перед самым обедом ко мне подошел Фалько де Броте и попросил руки Мод. – Ле Вавасур бросил на архиепископа хмурый взгляд. – Не по вашему наущению, я надеюсь? Вы же пригласили меня не затем, чтобы о нем поговорить?

– Ни в коем случае!

От одной мысли об этом у Хьюберта возмущенно раздулись ноздри. Фалько де Броте, один из наемников Иоанна, был печально известен полным отсутствием угрызений совести и сантиментов. Если приказать этому типу насадить на копье ребенка, пообещав приличное вознаграждение, он с радостью выполнит приказ. Однако Фалько глубоко предан Иоанну, и тот, очевидно, не терял времени после их вчерашнего разговора.

– Я так и думал. – Ле Вавасур потер подбородок. – Так вот, что касается Фалько де Броте. Я спрашиваю себя: где рядовой наемник, простолюдин, внук пекаря, смог раздобыть сумму, необходимую, чтобы выкупить мою дочь, и единственный ответ, который приходит на ум: он получил деньги от самого короля.

– Вполне вероятно, – кивнул Хьюберт. – Женить своего сторонника на наследнице благородного семейства – отнюдь не плохой способ вознаградить его за преданность.

– Но только не на моей дочери! – проворчал ле Вавасур. – Я не хочу, чтобы в жилах моих внуков текла кровь простого французского пекаря. Не надо мне такого счастья – даже за тысячу марок! – Он сердито махнул рукой. – Я не дурак. Знаю, дочурка моя хоть куда: смазливая и смирная, когда ей не взбредет на ум показать свой норов. Я видел, как Иоанн на нее смотрит. Если я дам согласие, мой первый внук мог бы быть наполовину королевских кровей. – Он сделал большой глоток. – Ведь, как известно, прапрабабка короля была дочерью простого кожевника из Фалеза и родила Вильгельма Завоевателя вне брака. Но с другой стороны…

– Значит, вы отказались? – невозмутимо спросил Хьюберт.

– Сказал, что подумаю, но потребуется бо́льшая сумма, чем предлагает де Броте, чтобы стереть пятно его низкого происхождения. Я знаю, что он будет железной рукой управлять поместьями Мод и ремнем научит ее послушанию – что пойдет строптивице лишь на пользу, – но все же этого недостаточно, чтобы вверить бастарду свою дочь.

– Абсолютно с вами согласен, – без выражения произнес Хьюберт.

– Итак, – ле Вавасур вальяжно развалился на скамье и вытянул ноги, – полагаю, у вас есть для меня некое предложение: вы нашли Мод подходящего жениха или же хотите предложить взятку, чтобы от меня откупиться. Подозреваю, что все-таки первое, – он показал подбородком на третий кубок, – хотя я сегодня не видел в зале никого, кого хотя бы теоретически мог рассматривать как возможного родственника.

– Вы проницательны, милорд, – криво усмехнулся Хьюберт и призадумался: а вдруг излишняя осторожность помешает Вавасуру проглотить наживку.

Архиепископ открыл дверь и что-то тихо сказал одному из двух рыцарей-стражников, а затем впустил его внутрь, оставив Жана де Рампеня в одиночестве. Одетый в позаимствованную из местного арсенала полную кольчугу со шлемом, закрывающим лицо длинным наносником, а подбородок – бармицей, Фульк выглядел простым безымянным рыцарем, обычным стражником замка.

Робер ле Вавасур вытаращил глаза:

– Это что, шутка?

Он машинально потянулся к поясу, ища меч, но его не было: никому не дозволялось находиться вооруженным в присутствии архиепископа Кентерберийского.

– Это не шутка, милорд. – Фульк прислонил копье к стене, снял шлем и сдвинул с головы кольчужный капюшон. Одной рукой он расправил примятые черные волосы, а второй отстегнул бармицу. – Это маскировка, чтобы сохранить собственную безопасность и не напугать вас.

Ле Вавасур продолжал остолбенело смотреть на него.

– Вы в своем уме? – сдавленно спросил он Хьюберта, не сводя взгляда с Фицуорина. – Вы хотите, чтобы моя дочь вышла замуж за разбойника?

Фульк подошел к сундуку и взял приготовленное для него вино, затем повернулся, звякнув кольчугой, и шутливо поднял кубок за отца Мод.

– Только подумайте, насколько я ценный человек, – сказал он, не давая Хьюберту ответить. – Иоанн предложил за мою шкуру тысячу фунтов серебром и отправил сотню рыцарей, чтобы эту шкуру добыть.

– Едва ли сие обстоятельство может стать причиной отдать за вас мою дочь! – прошипел ле Вавасур.

– Возможно, милорд. Но ведь вы человек, который уважает личное состояние, – сказал Фульк.

– Фицуорин имеет в виду, – поспешно вставил Хьюберт, – что его разрыв с королем – временный.

– Рано или поздно Иоанн убедится, что, вернув мне земли, он избавит себя от значительных расходов и треволнений, – подтвердил молодой человек.

Фульк сел напротив ле Вавасура. Под чужой кольчугой и гамбезоном на нем была надета котта торговца. Наряд из фиолетовой шерсти, с отделкой из сине-золотой тесьмы без слов говорил, что его владелец может себе позволить одеваться дорого. Пальцы Фицуорина были унизаны перстнями, а к заклепкам хауберка прикреплен золотой крест. Фульк знал, какое значение ле Вавасур придает богатству и внешнему виду. Осенний набег на караван Иоанна полностью оправдал опасность, с которой был сопряжен.

– Не втягивай меня в свой дурацкий бунт! – отрезал ле Вавасур.

– Он не дурацкий. – Фульк ответил тихо, но в глазах у него внезапно зажглась озлобленность. – Но, милорд, я прошу вас не присоединиться ко мне, а лишь дать согласие на брак с вашей дочерью.

– Да я скорее…

– Отдадите ее потомку булочника? – перебил его Хьюберт Уолтер. – Простому наемнику? Предпочтете купить расположение короля ценой ее тела и посмотреть, как вашей кровиночкой попользуются и передадут дальше? Его дед, – показал он на Фулька, – был лордом Ладлоу, и, между прочим, род Фицуоринов происходит от герцогов Бретани.

Ле Вавасур стиснул зубы и сжал кулаки. Он сделал было пару шагов к двери, но потом резко развернулся и зло посмотрел на Фулька:

– Зачем тебе Мод? Какая тебе выгода от подобной женитьбы?

Фульк знал, что ступает на опасную почву. Речи о верности и любви способны вызвать у человека, подобного ле Вавасуру, лишь насмешку. К счастью, пока Фульк ожидал своего выхода на арену, у него было достаточно времени все обдумать.

– Я восхищался тем, как ваша дочь держала себя, будучи женой милорда Уолтера, – сказал он. – Она была со всеми любезна, но никогда не доходила до фамильярности. Она может похвастаться крепким здоровьем и к тому же обладает приятной внешностью. Такие качества редко сочетаются в одной женщине. Вдобавок она уже получила некоторый жизненный опыт. У меня нет особого желания брать к себе в постель невинного ребенка. И конечно, – прибавил Фульк, – не последнюю роль в моем выборе играют ее земли: в Йоркшире, Ланкашире, Лестершире и Ирландии. Только подумайте, какой урожай можно получить, если соединить эти акры с моими и хорошенько возделывать.

– Но у тебя же нет никаких земель, – мгновенно парировал ле Вавасур.

Фицуорин понял, что действует в верном направлении.

– У короля не будет иного выбора, кроме как вернуть их мне, – уверенно заявил он. – У Иоанна и без того уже слишком много забот. Нормандия и Анжу вот-вот поднимут восстание. Валлийцы постоянно совершают набеги. Ему пригодится каждый человек, способный держать оружие. Я должен быть в числе королевских воинов, а не звенеть у него надо ухом и жалить, как злой комар.

Отец Мод, поджав губы, глядел на Фицуорина. Тот понимал, что барон наверняка наслышан о его ратных подвигах, а атлетическое телосложение молодого человека говорило само за себя. Ле Вавасур также должен знать, что Фульк – старший из шести сыновей, и все они крепкие и сильные, как на подбор. Род, предрасположенный к рождению здоровых мужчин, – большое преимущество для жениха. Не говоря уже о достоинствах его знаменитого деда Гозлена де Динана и о родственных связях с высшей бретонской знатью.

– Мне предложили за Мод тысячу марок, – сказал ле Вавасур. – Сколько готов заплатить ты?

Фульк пожал плечами:

– Цена справедливая. – Он на несколько секунд задумался. Очевидно, что ле Вавасур захочет получить больше названной суммы. Иначе он ничего не выиграет, принимая предложение Фулька. – Как, по-вашему, милорд, тысяча фунтов серебром – это подходяще? – спросил Фицуорин. Марка была на семь шиллингов дешевле фунта.

Ле Вавасур скривил губы и, усмехнувшись, уточнил:

– Это сейчас или когда тебе вернут земли?

– Задаток в двести фунтов – сейчас, остальное – позже, частями, – сразу ответил Фульк. Надо было во что бы то ни стало выглядеть уверенно.

– А ты потом не передумаешь?

– Слово чести, милорд.

Отец Мод задумался, не спуская с Фулька немигающих глаз, и это невольно напомнило Фицуорину парализующий жертву взгляд змеи. Наконец ле Вавасур едва заметно кивнул:

– Ладно, быть по сему. Девчонка твоя, за сумму в тысячу фунтов серебром. Пусть архиепископ составляет брачный договор. – (Фульк с облегчением выдохнул.) – Правда, – задумчиво продолжал ле Вавасур, – мне нет необходимости утруждать себя устройством свадьбы. Тысячу фунтов серебра я легко могу получить, выдав тебя королю.

– Вы недолго протянете, наслаждаясь плодами такой сделки, – бесстрастно произнес Фульк. – Да и что касается наших земельных притязаний, тут ничего не изменится. Даже если я погибну, у меня останется еще пятеро братьев-наследников. Кроме того, архиепископ Кентерберийский подтвердит, что вы встречались и вели переговоры с бунтовщиком.

– Значит, я ничего не выиграю, – заключил ле Вавасур, холодно улыбнувшись.

Хьюберт Уолтер взял со стола свиток пергамента:

– Я позволил себе заранее набросать текст брачного договора. Остается только добавить детали. Не вижу оснований откладывать венчание. Церемонию можно совершить прямо сейчас, пригласив в качестве свидетеля Жана де Рампеня.

Ле Вавасур не перестал улыбаться, но прищурил глаза:

– Не думайте, что я такой уж простак. Я не ручная собачонка, которую можно водить на поводке.

«Да уж, – подумал Фульк. – Ты злобный и хитрый тип и ни за что бы не согласился, если бы это не было тебе выгодно».

– Ничего подобного я и не имел в виду, милорд, – спокойно сказал Хьюберт Уолтер. – Просто это сэкономит нам время. Фульку лучше находиться не в Кентербери, а в каком-нибудь более безопасном месте.

– У вас, ваше высокопреосвященство, всегда найдется самое убедительное объяснение любым вашим действиям, – недовольно проворчал барон.

Хьюберт Уолтер предпочел проигнорировать это замечание и, решительно направившись к двери, вполголоса отдал поручение Жану де Рампеню. Тот немедленно отправился в женские покои.

– Теперь нам остается только дождаться невесту, – сказал Хьюберт, возвращаясь в комнату.

Мод как раз прикорнула на тюфяке, когда пришла служанка с известием, что ее хочет видеть Хьюберт Уолтер и что архиепископ специально прислал стражника – сопроводить госпожу в его покои.

Мод встала, ополоснула лицо из кувшина, стерла следы недавних слез. Сердце сжалось от тревожного предчувствия. Зачем Хьюберт Уолтер хочет ее видеть? После сегодняшней встречи с отцом она не испытывала ни малейшего желания снова вступать в противостояние, в очередной раз сносить унижение от человека, который якобы бескорыстно действует в ее интересах. К сожалению, отказаться явиться к архиепископу, да еще находясь у него в качестве гостьи, она не могла.

Мод знаком велела Барбетте следовать за ней. Королева Изабелла бросила на гостью злорадный взгляд.

– Наверное, это по поводу того предложения насчет замужества, – сказала она.

Королева сидела у камина и ела медовую нугу, пока служанка убирала ее волосы красными лентами.

– Какого еще предложения? – Мод с изумлением и ужасом воззрилась на Изабеллу.

Королева прикрыла рот маленькой белой ладошкой.

– Ах, кажется, я случайно выдала секрет? Разве вы не знали?

«Вот сучка!» – подумала Мод.

– Так о каком предложении идет речь? – повторила она свой вопрос.

Изабелла убрала руку ото рта.

– Фалько де Броте предложил вашему отцу тысячу марок.

Мод почувствовала дурноту. Она видела, как Фалько де Броте обращается с женщинами на людях, и не сомневалась, что в домашней обстановке все будет намного хуже. Синяк на руке, в том месте, где ее схватил отец, ничто по сравнению с тем, что ждет ее в качестве жены этого наемника. Де Броте был человеком состоятельным, но не настолько состоятельным, чтобы заплатить тысячу марок. Следовательно, эти деньги он наверняка от кого-то получил – по всей видимости, от Иоанна. Иначе откуда Изабелла настолько хорошо осведомлена?

– Фалько де Броте рубит дерево не по себе! – с яростью сказала Мод и гордо направилась к выходу. В голове у нее лихорадочно крутились мысли о бегстве.

– Леди Уолтер. – Кланяясь ей и Барбетте, стражник бросил на обеих лукавый взгляд исподлобья.

И тут Мод испытала еще одно потрясение, правда на сей раз приятное. Она не видела Жана де Рампеня со времени своего приезда в Кентербери, но теперь он стоял перед ней в полных доспехах и сюрко личного стража архиепископа.

– Зачем меня вызывают? – спросила она, проходя мимо Жана. – Это касается замужества?

Кажется, она застала Жана врасплох.

– Вы уже знаете?! Откуда?

– Королева с большим удовольствием поведала мне эту новость. Надеюсь, ваш господин собирается помешать этим планам. Иначе я стану во весь голос вопить о своем несогласии, пока меня будут тащить к алтарю.

Удивление на лице Жана сменилось озабоченностью.

– Королева знает? Откуда?

– Полагаю, ей рассказал Иоанн.

Де Рампень остановился прямо посередине коридора и повернулся к Мод:

– А за кого, по ее словам, вы должны выйти замуж?

– Якобы Фалько де Броте предложил моему отцу тысячу марок за право взять меня в жены, – нахмурившись, пояснила Мод. – Разве не поэтому меня вызывает архиепископ?

– Нет, не поэтому, – сказал Жан и пошел дальше так стремительно, что Мод приходилось почти бежать, чтобы не отстать от него.

– А зачем тогда?

Жан не ответил, и вскоре стремительная прогулка закончилась у двери, ведущей в покои архиепископа. Оруженосец постучал и громко назвал свое имя, чтобы получить разрешение войти.

Заслышав грохот шагов и клацанье засова, Мод еле сдержалась, чтобы не броситься наутек. Дверь открылась, и она ахнула от изумления, оказавшись лицом к лицу с Фульком. Тот был одет в кольчугу. Оттененные блеском металлических звеньев, его глаза казались темными, как бурное море. Выражение лица тревожное, отрешенное. Отец Мод стоял в глубине комнаты, потирая руки, а архиепископ готовил печати для двух свитков пергамента. Мод сумела одним взглядом охватить все эти детали, а потом услышала, как Жан закрывает дверь и запирает ее на засов.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она Фицуорина хриплым от испуга голосом. – Тебя же убьют, если поймают!

– Вот именно – если, – пожал он плечами. – А я не намерен доставить Иоанну такое удовольствие. – Фицуорин сделал глубокий вдох, блеснули звенья кольчуги. – Я здесь, – объявил он, – потому, что пришел за тобой…

– За мной? – Мод непонимающе смотрела на него.

Не успел Фульк ответить, как ле Вавасур шагнул вперед:

– Дочь моя, Фицуорин предложил мне за твою руку тысячу фунтов серебром, и я согласился.

– Что? – Мод изумленным взглядом обвела всех присутствующих. Ее затрясло. – Меня покупают и продают на аукционе, как племенную кобылу?!

– Мод, – угрожающе прорычал отец, – попридержи-ка язык, а не то я сам тебе его укорочу.

– Как сегодня утром? – презрительно бросила она, спиной ощущая позади себя запертую дверь. – Неужели ни у кого из вас нет ни капли благопристойности?

Ле Вавасур побагровел:

– Кровь Господня, ты испытываешь мое терпение, девочка! Я и впрямь велю взнуздать тебя, как кобылу, чтобы отучить дерзить…

– Тихо! – сказал Фульк, резко махнув рукой, и повернулся к дымящемуся от негодования ле Вавасуру. – Вы позволите мне поговорить наедине с вашей дочерью?

Барон злобно зыркнул на Фулька, но отрывисто кивнул.

– Я разрешаю вам даже выпороть Мод, если она будет переходить границы. К сожалению, она частенько путает уверенность в себе с упрямством.

Лицо Хьюберта Уолтера все это время оставалось непроницаемым.

– Можете поговорить вон там, – показал он на небольшую комнатку, отгороженную портьерой.

Мод чуть было не отказалась, но, когда Фульк заговорщически подмигнул, приняла церемонно протянутую ей руку и последовала за ним.

Фицуорин задернул портьеру и отошел в дальний конец комнаты. Расстояние составляло всего несколько ярдов, однако возможности подслушать их разговор не было.

– У тебя есть возражения против того, чтобы выйти за меня замуж? – повернувшись к Мод, тихо спросил Фульк, но не переходя при этом на шепот.

– Я возражаю, чтобы меня передавали, как предмет мебели или… как племенную корову. Иоанну нужно мое тело, Фалько де Броте – мои земли, отец требует, чтобы я поступала, как велено родителем, а ты хочешь меня спасти от всех, забрав себе. – Она остановилась, чтобы негодующе перевести дух. – И никого при этом не интересует, чего хочу я сама!

– Ну и чего же ты хочешь?

– Чтобы меня оставили в покое и позволили соблюдать траур по мужу, как подобает. – В глазах у нее снова защипало.

– Покой ты сможешь обрести разве что в мечтах, – пожал плечами Фульк и рассудительно сказал: – Тебе придется сделать выбор прямо сейчас, как ни крути.

Мод захотелось взбунтоваться, выплеснуть ярость, вырваться из угла, в который ее загнали. Но одновременно в душе ее возникло и другое желание. «Соглашайся! – говорил ей внутренний голос. – Бери скорее Фулька в мужья и держи его крепче!»

– Я тоже скорблю по Теобальду, – тихо произнес Фульк.

Она больше не могла сдерживаться, и слезы хлынули у нее из глаз.

– Знаю, – проговорила Мод.

– Я высоко чтил его. Лорд Уолтер был моим наставником, человеком, который сделал из неотесанного оруженосца достойного рыцаря. – Мод вытерла глаза рукавом, глотая слезы, а Фицуорин продолжал: – Клянусь, что всегда буду почитать его память, так же как буду почитать тебя!

Лицо Фулька расплывалось у нее перед глазами.

– Просто я не доверяю своему здравому смыслу, когда речь идет о тебе. – Сквозь слезы на лице Мод забрезжила насмешливая улыбка. – Смотрю на тебя, и весь разум тут же улетает в окошко.

– Словно летучая мышь при звуках мессы, – кивнул Фицуорин. – Со мной происходит то же самое.

– Что-что? – удивленно подняла брови Мод. – Какая еще летучая мышь?

– Слышала песню о графе Анжуйском и его жене – колдунье с серебряными волосами и глазами цвета морской волны? – Он подошел ближе и взял ее за руку. – Помнишь, как она коллекционировала сердца сраженных ее красотой мужчин и носила их как ожерелье, а они продолжали стучать у нее на груди? – Фульк погладил ладонь Мод большим пальцем. – Разве не лучше терять разум вместе, чем поодиночке?

– Лучше, чтобы меня обольстили до беспамятства, чем поколотили – ты это хочешь сказать? – спросила она, понемногу приходя в себя.

Его рука приобняла Мод за талию, и он притянул ее к холодным железным кольцам хауберка:

– Но ты ведь явно предпочтешь первое?

Молодая женщина колебалась, понимая, что балансирует на краю пропасти. Еще один шаг – и битва будет окончена. Ей нечего терять, кроме самой себя, а взамен Фульк поклялся отдать ей свое сердце. Он наклонился, ища поцелуя, но она отвернула лицо, вырвалась из его рук и заявила:

– Обольщай меня сколько хочешь, но лишь после того, как мы обвенчаемся.

Тревожное выражение, промелькнувшее на лице Фулька, когда Мод оттолкнула его, сменилось шутливым разочарованием. Он осторожно коснулся ее щеки.

– Очень хорошо, – сказал он, – тогда пойдем немедленно преклоним колена перед архиепископом и принесем клятвы перед лицом Господа.

Свадебная церемония была краткой и простой. Хьюберт Уолтер обернул руки Фулька и Мод пурпурной столой, и они произнесли клятвы. Фицуорин достал плетеное золотое кольцо, архиепископ благословил его и, когда Фульк надел кольцо Мод на палец, объявил их мужем и женой: в горе и радости, болезни и здравии, пока смерть не разлучит их.

Услышав последнюю фразу, Мод содрогнулась. «Пока смерть не разлучит вас». Сколько это? Несколько часов, несколько дней или целая жизнь? Фульк поцеловал ее, но это была лишь формальность в присутствии свидетелей. Поцелуй не доставил Мод того дурманящего наслаждения, которое она испытала в комнатке за портьерой. После Фулька подошел отец, потом Жан и, наконец, Хьюберт. Когда он поцеловал Мод в обе щеки, она почувствовала внезапный прилив нежности, и на глаза навернулись слезы. Хьюберт напомнил ей о Теобальде, о днях, полных спокойствия и неж ной заботы, что остались где-то далеко, на продуваемых ветром ирландских берегах.

– Если отправитесь в путь прямо сейчас, пока двор обедает, выиграете еще несколько часов до наступления сумерек, а ваш отъезд мало кто увидит, – рассудительно заметил Хьюберт.

Барбетту отослали на женскую половину – за плащами, луком и колчаном хозяйки. Если возникнут вопросы, ей было велено отвечать, что леди Уолтер собирается поупражняться в стрельбе. Мод предпочла бы забрать и свой дорожный сундук, и любимое зеленое платье, но этого нельзя было сделать, не вызвав подозрений. Да к тому же она и сама понимала, как важно сейчас ехать налегке.

Под Фицуорином сегодня был не Огонек, а серая кобыла, отличающаяся спокойным норовом, так что седок мог с комфортом путешествовать на большие расстояния. Фульк сел в седло и, наклонившись, протянул Мод руку. Она схватила его сильные пальцы и вскочила позади мужа на кожаный накрупник. Жан де Рампень подал руку Барбетте.

Мод повернулась к служанке:

– Барбетта, ты вовсе не обязана разделять со мной опасности. Оставайся здесь, если хочешь. Архиепископ устроит тебя в другую семью.

Но та лишь покачала головой:

– Миледи, я служила вам со дня вашего венчания с лордом Теобальдом. И не хочу менять хозяйку. Вряд ли мне где-то будет лучше. – Она уселась за спину Жана и озорно улыбнулась. – По крайней мере, сейчас я чувствую себя очень неплохо, – сказала она и обвила Жана руками за талию.

– Да и мне тоже грех жаловаться, – ухмыльнулся молодой человек.

Мод засмеялась, и ей стало легко. Она вдруг почувствовала, что пускается в увлекательное приключение. Вокруг были надежные друзья, они вместе шли против всего мира и не ведали страха.

Подавая лошади сигнал, Фульк прищелкнул языком, а Мод просунула руку ему за пояс и ухватилась покрепче. Время от времени они с Теобальдом тоже так ездили, но тогда ощущения были другими: Мод больше интересовали окружающие пейзажи, и она не испытывала ни малейшего трепета от прикосновения к мужчине, правящему лошадью. Теперь картина изменилась. Мод обращала внимание на каждую ниточку в плаще Фулька. На то, как лежат его блестящие черные волосы и на очертания волевого подбородка. На то, как трепещут темные ресницы мужа при легком повороте головы. На его сильные изящные руки, держащие поводья.

Когда всадники выехали из Кентербери, колокол собора пробил, призывая прихожан к вечерне. Но поскольку стояла уже почти середина лета, оставалось еще несколько светлых часов пути. Фульк пустил лошадь мягкой рысью. Примерно через полмили им встретился купец, ехавший в сторону города. Его мул был навьючен венками из свежих цветов, перевитых тонкой проволокой и пеньковой веревкой. Весть о том, что королевский двор находится в Кентербери, распространялась со скоростью лесного пожара, и торговцы не упускали возможности поживиться.

Фульк натянул поводья и потянулся к кошелю на поясе. В обмен на четверть пенни купец протянул ему венок, сплетенный из зеленых ветвей и шиповника, источающего нежный аромат.

Купец поехал дальше, а Фульк повернулся в седле и увенчал простое белое покрывало Мод ободком из цветов.

– У каждой невесты должны быть венок и кольцо, – сказал он.

Мод почувствовала, как глаза ее наполняют слезы: это было глупо, и пришлось прикусить губу.

Он бы поцеловал ее, и она бы поцеловала его в ответ, но в этот момент на дороге появился отряд вооруженных всадников, направляющийся в Кентербери, и Фульк отвел коня в сторону, чтобы дать им проехать, не привлекая к себе внимания. Один из последних всадников, сержант в стеганом гамбезоне, с любопытством разглядывал четырех путников, и даже когда отряд проехал мимо, все оборачивался через плечо и хмурился.

– Похоже, он нас знает, – пробормотал Жан. – Фульк, ты его раньше видел?

– Вроде не припоминаю…

– Этот человек некоторое время служил у Теобальда, но потом тот отказался от его услуг, потому что от него были сплошные неприятности: вечно он затевал скандалы, – сказала Мод, с тревогой глядя вслед удаляющимся всадникам. – Он хорошо знает меня и знает Барбетту. – Она крепче вцепилась Фульку в пояс. – Поступил на службу к Тео еще в те времена, когда тот собирал взносы за участие в турнирах. Может, память подскажет ему и твое имя. Думаю, этот тип не замедлит навести справки и заработать свои тридцать сребреников.

– Значит, надо спешить.

Фульк вывел серую кобылу обратно на дорогу и погнал ее рысью: если в результате этой случайной встречи за беглецами отправят погоню, надо постараться ускакать как можно дальше.

Глава 23

Уже опустились сумерки, когда Фицуорин и его товарищи очутились под пологом огромного Андреадсвальдского леса, а когда они добрались до места, где Фульк оставил свой отряд, было уже темно. Андреадсвальд простирался от предместий Кентербери на запад к Чичестеру. Большую часть территории занимал огромный лесной массив, и немногочисленное население этого края жило по жестким лесным законам, установленным нормандскими и анжуйскими королями, которые ревниво относились к своим охотничьим привилегиям. Всем собакам, чтобы не гонялись за дичью, нужно было удалить из передних лап три когтя, а любой человек, пойманный с поличным возле убитого оленя, подлежал повешению. Королевских лесничих, которые должны были выявлять злоумышленников, боялись и ненавидели. Никто не стал бы им докладывать, что в округе появились разбойники. Люди Фицуорина чувствовали себя тут настолько в безопасности, что развели костер, дабы приготовить еду и согреться. Но Фульк приказал затоптать огонь и быть готовыми немедленно тронуться в путь, если возникнет необходимость.

– Господи, да ясно же, что преследователи не станут врываться сюда на опушку, чтобы захватить нас! – возразил Уильям, хотя приказу повиновался. – Только полный идиот затеет стычку ночью в чаще леса.

– Согласен, – коротко ответил Фульк. – Но я бы на их месте пошел на запах дыма и звук голосов, чтобы найти костер. А потом бы затаился, переждал ночь и нанес удар на рассвете.

Фулька порой удивляло, что Уильям никак не научится видеть дальше собственного носа.

– Ладно, – примирительно сказал он, видя, как брат покраснел от стыда, – расскажи лучше, что ты там приготовил. Пахнет вкусно, а у меня от голода желудок уже к спине приклеился, да и у моей дорогой жены, подозреваю, тоже.

– У твоей жены? – удивленно протянул Уильям.

Фульк тем временем выпрыгнул из седла, сунул брату в руки поводья и начал осторожно снимать Мод. Фульк почувствовал ее гибкое тело под складками шерстяного платья – эх, сорвать бы его сейчас! Он до сих пор до конца не мог поверить, что Мод теперь его жена.

– Нас обвенчал архиепископ, в присутствии ее отца, а Жан с Барбеттой выступили в качестве свидетелей, – пояснил Фульк.

– Причем проделали мы все это под самым носом у короля Иоанна, – лукаво прибавила Мод и шагнула к Уильяму, чтобы поцеловать его в щеку. – Я была единственным ребенком в семье, а теперь придется привыкать к тому, что у меня появилась целая куча братьев.

Уильям, судя по виду, был сконфужен, но все же смог отвесить приличествующий случаю поклон.

– А у нас никогда не было сестры, – сказал он, и его карие глаза тут же просияли. – Ты ведь умеешь штопать одежду, да?

Мод рассмеялась:

– Но только не прямо сейчас: я голодна, как медведь, и сзади все болит, будто там зерно молотили! – Она потерла ягодицы и быстро пояснила, видя, как брови Уильяма поползли вверх к пробору: – Седлом натерла!

– Ну да, ясно. Так бывает, если переусердствуешь, – кивнул он и ловко увернулся от оплеухи Фулька.

Остальные братья тоже поприветствовали нового члена семьи, а потом последовали поздравления от всего отряда. Фулька с жаром хлопали по спине, щедро отпуская фривольные замечания. Он великодушно выслушивал их, лишь слегка испытывая неловкость: неизвестно, как воспримет Мод грубоватые шутки его солдат. Ведь она как-никак раньше была невесткой архиепископа Кентерберийского, да и Теобальд в последние годы склонялся к монашеской жизни. Здесь же все мужчины были молодыми холостяками, а женская часть лагеря состояла из четырех «прачек», чья мораль столь же поистерлась, как и многочисленные рубашки и штаны, которые они били о камни в ручьях.

Мод, однако, выглядела невозмутимо. Она съела огромную миску рагу из зайца, заедая его таким количеством хлеба, что впору здоровенному мужчине. Фульк с удивлением оглядел ее стройную фигурку и поинтересовался, не полые ли у нее ноги.

– Я же говорила, что страшно голодна, – пояснила она и изящно, как кошка, облизнула пальчики.

– Ладно, позабочусь, чтобы специально для тебя навьючили припасами еще одного пони, – усмехнулся Фульк. – Вот уж не думал, что женился на такой обжоре!

– Ну, положим, ты еще много чего обо мне не знаешь, – ответила Мод и бросила на Фулька такой взгляд, что у того перехватило дыхание.

– Но намереваюсь в самое ближайшее время выяснить! – парировал он.

Внезапно воздух между ними стал напряженным, как в центре грозового облака. Взгляды новобрачных встретились, и между ними, казалось, проскакивали искры. Мод облизнула последний палец, а потом губы. Фульк, движимый одной лишь страстью, с трудом боролся с желанием схватить жену за руку, утащить в темноту леса и немедленно овладеть ею. Одна минута, две – больше не потребовалось бы. Он был тверд, как кость, и по ее расширенным зрачкам понимал, что она влажна, как мед.

Все испортил Уильям, который подсел к ним на увитый плющом ствол и поставил рядом свой фонарь с огромной свечой. До этого их ужин освещался лишь светом маленького фонарика. Уильям продемонстрировал Мод льняные шоссы: на одном из коленей зияла треугольная прореха.

– Теперь, когда ты хорошенько подкрепилась, сможешь поставить мне заплату? – поинтересовался он.

Фульк не знал, сердиться на Уильяма за это его вторжение или же, напротив, вздохнуть с облегчением.

– Ты прекрасно можешь сделать все сам или попроси какую-нибудь прачку, – с раздражением сказал он.

Уильям обезоруживающе улыбнулся:

– У наших девушек-прачек и так слишком много работы… да к тому же они посторонние. Эти шоссы сшила мне мать. Я хочу, чтобы стежки на них делала другая женщина из нашей семьи. – Он умоляюще посмотрел на Мод.

– Я не слишком умелая швея, тем более если придется работать при таком освещении, – засмеялась она, но, тронутая словами Уильяма, приняла из его рук шоссы и иголку с ниткой, которые он поспешно вытащил из сумки.

– Горазд ты придумывать оправдания, братец… – проворчал Фульк.

– Это правда, – развел руками Уильям. При свете свечи в его лице, казалось, смешивались черты лесного фавна и потерявшегося ребенка. – Ты думаешь, я такой беспечный и буйный и живу исключительно ради приключений, да? Отчасти это так, но какая-то часть моего сердца помнит и добрые старые времена. Когда самым бурным событием в жизни была охота или когда мама садилась у окна с шить ем и рассказывала нам сказки о драконах и кладах.

Лицо Фулька смягчилось.

– Все мы помним это, – тихо сказал он. – Я знаю, что назад возврата нет, но надеюсь, что однажды настанет тихое и спокойное время: утром я отправлюсь настрелять дичи к столу, а вечером буду слушать, как мать моих детей рассказывает нашим наследникам волшебные сказки.

Мод подняла голову от шитья и посмотрела на Фулька лучистым взглядом:

– Зачем нужны сказки, когда быль значительно интереснее?

После этого ее замечания разговор перешел на то, как им удалось потихоньку обвенчаться и бежать. Сначала они вместе рассказывали историю Уильяму, но вскоре вокруг них собрался весь отряд. Фульк начинал гордиться Мод еще больше. Оказывается, она вовсе не высокомерная дама, которая считает своим естественным обиталищем позолоченную клетку замка. Нет, его жена была гибкой и выносливой, как клинок из хорошей стали. Что бы он ни просил, Мод была в состоянии это исполнить. Фульк уже начинал задаваться вопросом: а достоин ли ее он сам?

Мод закончила латать шоссы и торжественно вручила их Уильяму:

– Только давай договоримся, братец, что это было в первый и в последний раз.

Глаза ее сверкали, а губы улыбались, но все же становилось ясно: она не намерена потакать всем просьбам своих новых родичей.

Уильям взял шоссы и прижал их к груди.

– Спасибо тебе! – с чувством произнес он. – Это очень много для меня значит. – Он неловко кашлянул. – В знак искренней благодарности я бы хотел преподнести вам с Фульком в подарок брачное ложе. – И сделал жест в темноту.

Фульк поднял брови:

– Что ты там еще такое затеял?

– Ничего особенного, – невозмутимо ответил Уильям. – Я просто кое-что устроил, пока вы ели. Ведь прежде чем рассказывать потомству сказки, вам нужно произвести его на свет. Идите взгляните.

Он подвел их к краю опушки. Срубленные с ближайшего бука зеленые ветви были уложены в виде беседки. Пол шалаша выстилали овчины, а вход был завешен одеялами, образующими подобие полога.

– Трубадуры всегда поют песни о тенистых беседках в лесу – правда, Жан? – Уильям глянул через плечо, ожидая подтверждения.

– Как же, вечная тема! – улыбнулся рыцарь.

Фульк был тронут. Проделки Уильяма часто не находили одобрения у старшего брата, но сейчас – просто нет слов.

– Замечательное брачное ложе, ничуть не хуже, чем пуховая перина в королевском дворце, – сказал он. – Даже лучше!

– Ну уж, ты скажешь! – возразил Уильям, так и просияв при этом от удовольствия. – Мы настелили овечьи шкуры, а под них положили сухой папоротник, чтобы было мягко.

Он неловко кашлянул. Обычно на свадебных пирах рекой текло вино, ослабляя все запреты. В изобилии отпускались скабрезные шутки и разыгрывалась шумная церемония проводов в спальню, прежде чем жениха и невесту оставляли наконец в покое, а гости возвращались пировать. Здесь не надо было следовать условностям. Не было священника, чтобы освятить ложе. Мод была благородной дамой, недавно ставшей вдовой.

– Спасибо, братишка, ты все предусмотрел. – Мод нежно поцеловала Уильяма в щеку, после чего скрылась внутри шалаша и опустила за собой полог.

– Обещаю, мы не станем подслушивать снаружи, – сказал Уильям.

– Если будешь подслушивать, я тебя убью! – пригрозил ему Фульк.

Он посмотрел на опущенный полог, прикидывая, что бы это значило: приглашение или наоборот. Следует ли ему немедленно присоединиться к жене или вернуться к своим людям? Фульк принял компромиссное решение: еще полчаса поговорил с рыцарями, разъяснив каждому, что следует делать, если утром их вдруг настигнет погоня. Убедившись, что часовые расставлены и не дремлют, он снял кольчугу и гамбезон, понимая, что сделать это в тесной «беседке» будет невозможно. Наконец, прихватив флягу с вином, Фульк отправился к Мод.

Она сидела на одеялах, расстелив поверх них свой плащ. Хотя она еще была полностью одета, но сняла накидку, и в свете, который отбрасывала единственная свеча, ее волосы сверкали серебром и золотом.

«Господи, как же она хороша!» – подумал Фульк, нырнув в шалаш и усаживаясь рядом с молодой женой. Стоять здесь места не было, но вот лежать рядом – предостаточно. Когда-то он прочертил между ними по росе линию, но сейчас барьеров больше не было.

В наступившей тишине Фульк протянул Мод флягу и отложил в сторону меч.

– Мне не нужно напиваться, – сказала она, насмешливо улыбнувшись. – Я знаю, чего ожидать.

Он забрал флягу обратно и сам сделал несколько глотков. Неприлично было спрашивать, каким любовником был Теобальд. Явно деликатным, поскольку Мод не съежилась от страха и на ее лице не было отвращения. И наверняка покойный лорд Уолтер не слишком часто беспокоил супругу, учитывая его далеко не юные годы и явный интерес к религии.

Фульк обязан был понять, чего ожидала от него Мод, и превзойти ее ожидания. Но он не был уверен, что сможет это сделать. Конечно, импровизированная разбойничья хижина в лесной чаще придавала соитию флер дикой романтики, однако везде есть свои недостатки. Тут снаружи повсюду были уши, и даже если бы мужчины притворились глухими, при столь явной угрозе близкой погони было бы слишком рискованно снять одежды и, позабыв обо всем, обнаженными предаться самозабвенной страсти. С этим, как ни обидно, придется подождать. Можно, конечно, целомудренно поцеловать новобрачную и лечь спать, но на такой мученический подвиг Фульк способен не был. Кроме того, брак без консумации может быть расторгнут.

Он коснулся кос Мод, завороженный их сиянием, потом нерешительно приложил пальцы к нежной коже ее шеи. И почувствовал, как сразу бешено забился ее пульс, услышал томный вздох. Снаружи у костра кто-то громко засмеялся и тотчас получил выразительное предостережение от Уильяма.

Фульк попытался не обращать внимания на посторонние звуки и коснулся губами рта Мод. Ее уста с готовностью раскрылись, а руки обняли его за шею. Они вдвоем покатились на мягкие овечьи шкуры. Жар вливался в чресла Фулька так неистово и напористо, что наслаждение граничило с физической болью. Он положил руку жене на грудь, ища чувствительную серединку, описывая вокруг нее круги и потирая ее пальцем, и чувствовал, как под его прикосновением сосок набухает. Мод издала горловой звук и прижалась к Фульку. Она выгибалась и терлась о него, как кошка. Даже сквозь множество слоев одежды ощущение было настолько сильным, что Фульк оторвался от губ жены и уткнулся в шелк ее волос, который заглушил его стон.

Понимая, что так он закончит раньше, чем начнет, Фицуорин попытался отвлечь себя мыслями на другие темы: о завтрашней дороге, о том, смогут ли они достичь безопасного укрытия и получится ли сохранить добычу. Однако это не помогло, и желание стало лишь острее. Он завел руку жене под юбку и медленно провел ладонью по тонкому шелку. Когда Фульк добрался до нежной кожи ее бедра, она вздрогнула, и сам он тоже вздрогнул. Боже милостивый, какая же пытка! Он стал ласкать ее выше, пробираясь к упругой поросли на лобке, настойчиво добиваясь своего и осторожно раздвигая плоть. Под ищущим прикосновением его пальца Мод снова изогнулась, прижимаясь к мужу, и сдавленно выдохнула: «Боже…» Она была влажная и горячая, как разогретый мед, и когда он гладил ее, то слышал, как она страстно всхлипывает, а мышцы на животе напрягаются все сильнее.

Фульк целовал ее, а она с неистовством отвечала на поцелуи, пока у обоих не перехватило дыхание. Мод шарила руками под его коттой и рубашкой, добираясь до кожи. Судорожно гладила его ладонями по груди, потом опустила их ниже, к пояснице, и еще ниже, под шнурок штанов, к изгибу ягодиц. Потом потянула мужа на себя и забилась бедрами в бессловесном, первобытном зове.

Фульк развязал штаны, откинул ее юбки и, закрыв глаза, вошел в нее. Это не могло продолжаться долго – слишком силен был накал страстей. Он старался сдержаться, одновременно и отчаянно желая освобождения, и стараясь отдалить его. Постанывания Мод, ее сдавленные вздохи наслаждения и то, как она извивалась под ним, заставляя проникать все глубже, возбуждали Фулька так сильно, что он не в состоянии был сдерживаться. Когда она напряглась и сжала его ногами, вонзая ногти в спину, он больше не мог сопротивляться. Добравшись губами до ее рта – не хватало еще закричать, к потехе его рыцарей, – Фульк толкнулся последний раз и весь задрожал, освобождая энергию, которая хлынула из него потоком ярких искр.

Взрыв буквально ослепил их: за высшим наслаждением последовало мгновение беспамятства. Фульк лежал на ней, закрыв глаза, и по членам его растекалась блаженная истома. Мод опустила ноги и, лаская, запустила пальцы мужу в волосы. А через несколько мгновений легонько оттолкнула его.

– Тяжелый, как вол, – пробормотала она.

Фульк перекатился на бок, утягивая ее за собой.

– Я и впрямь чувствую себя как бык в ярме, – тихо рассмеялся он. – Мне кажется, я сейчас и мешка с мукой не унесу.

Мод уселась на него сверху. У нее было такое лицо, какого он раньше никогда не видел. Потяжелевшие веки, красные и припухшие от поцелуев губы. Пряди серебристых волос выбились из кос и прилипли ко лбу и груди. Она выглядела такой безудержно-страстной, что, несмотря на слабость, Фульк почувствовал, как искорка желания снова начинает разгораться. Было в выражении ее лица и что-то еще. Удивление и любопытство, так ему показалось, словно Мод прислушивалась к новому переживанию.

– Надеюсь, я не обманул твоих ожиданий, – сказал он и зевнул.

Мод убрала за ухо растрепавшуюся прядь и изогнула губы в улыбке.

– Нет, не обманул, – ответила она и сморщила нос. – Теобальд тоже всегда засыпал сразу после этого.

Фульку стало неуютно. Сам виноват, идиот, зачем полез с вопросами – вот и нарвался. Но тут Мод наклонилась и нежно поцеловала его в губы.

– Не обманул, – повторила она. – Ты превзошел все мои самые смелые ожидания, но больше я ничего не скажу, а то ты от гордости весь раздуешься и хауберк на тебя не налезет!

Поцелуй и слова одобрения еще больше разожгли вспыхнувшую искру, и хотя еще пять минут назад Фульк мечтал провалиться в сон, он почувствовал, как напряжение внутри снова начинает нарастать.

– Я и так уже начинаю распухать, – сказал он, – только не от гордости, а совсем по иной причине.

Когда Мод проснулась, еще не рассвело, и несколько секунд она не могла понять, где находится. Но, почувствовав тяжелую руку Фулька у себя на талии, Мод все вспомнила и улыбнулась. Темнота хранила запах листьев и смятого папоротника, запах мужчины и женщины. Фульк еще крепко спал, глубоко и мерно дыша.

Она лежала тихо, чтобы не потревожить его, и думала об их первой брачной ночи. О том, как велика оказалась разница между тем, чего она ожидала, и тем, что произошло. Мод понимала, что нехорошо сравнивать Фулька и Тео, но не сравнивать было невозможно. В последний год их совместной жизни Теобальд делил с ней ложе, и только. Да и прежде супружеские обязанности ставил в один ряд с прочими, не слишком их выделяя. Теобальд всегда был нежен с женой, но при этом словно бы извинялся за то, что делает. Мод и ведать не ведала, что акт продолжения рода может быть столь бесцеремонным, радостным и наполненным такой откровенной, дикой страстью, что перехватывало дыхание. Она и представить себе не могла, что наслаждение может быть столь невыносимым, что ей захочется кричать. Даже сейчас от одной только мысли об этом между ногами потеплело и начало покалывать, так что появился легкий зуд. Мод улыбнулась. Да уж, она явно переусердствовала: сначала ехала верхом на лошади, покрывая милю за милей, а потом чуть не до самого утра скакала на муже. Но, боже мой, до чего же ей было хорошо…

Тут томное течение ее мыслей грубо прервали. Защитный полог из одеял откинули в сторону, и появилось лицо Уильяма, освещаемое, как у демона, мерцающим отблеском огня от ручного фонаря. Чуть вскрикнув от неожиданности, Мод резко села. Ее муж тоже рванулся с постели, еще толком не открыв глаза, но уже нашаривая меч.

– Фульк, в лесу всадники. Надо уходить, – свистящим шепотом произнес Уильям. – Один из часовых видел их факелы, и еще с ними собаки.

Фульк чертыхнулся:

– Ладно. Вы знаете, что надо делать.

Уильям кивнул:

– Я принес тебе хауберк.

Он показал на бесформенную кучу, валявшуюся на земле, и, оставив фонарь, исчез.

Фульк быстро затянул одну из завязок на шоссах.

– Доброе утро, моя милая женушка, – сказал он и осклабился свирепой улыбкой. – Боюсь, наш первый семейный завтрак придется отложить.

– Ничего, зато у нас была брачная ночь, – ответила Мод. – Теперь нас не смогут разлучить на том основании, что брак не консумирован.

И, обвив руками шею мужа, она поцеловала его. Фульк на секунду прижал ее, и Мод с блаженством почувствовала его колючую щетину и сильные руки.

– Значит, ты ни о чем не жалеешь? – спросил он.

– Только о том, что мы не можем позволить себе роскошь сегодня утром поваляться в постели.

Они снова поцеловались, страстно, но коротко. Фульк высвободился из объятий жены, вышел на улицу и надел свой стеганый гамбезон и кольчугу. Мод торопливо уложила волосы в шелковую сетку и покрыла их накидкой. Венок из шиповника, чуть помятого и увядшего, словно бы подмигнул ей в свете свечи. Мод аккуратно подняла его, возложила себе на голову и закрепила парой шпилек. Когда Фульк справился с хауберком, она уже была рядом. Помогая супругу влезть в ворот и рукава кольчуги, Мод чуть не покачнулась от ее тяжести. Он продел голову, и теперь оставалось только одернуть кольчугу, чтобы она ровно легла на плотно облегающий тело гамбезон. Мод принесла пояс и подивилась, как ловко и проворно Фульк пристегивает меч – и не скажешь, что всего лишь несколько минут назад ее муж безмятежно спал, положив руку ей на грудь. Интерес но, он всегда умел так быстро переключаться с одного на другое, или же постоянное балансирование на лезвии ножа развило в нем эту способность? Мод еще столько всего предстояло узнать о муже – если они останутся в живых.

Она забрала с их импровизированного ложа свой лук и колчан, которые ночевали рядом с мечом Фулька.

– Я стреляю не хуже любого мужчины! – заявила Мод, задиристо вздернув подбородок, когда увидела, с каким выражением на нее посмотрел супруг.

– Знаю, но надеюсь, что тебе не придется всадить стрелу кому-то в горло, чтобы это доказать.

Схватив ее за руку, он побежал на другой конец поляны, где были привязаны лошади, и помог Мод сесть на серую кобылу. Сам же оседлал Огонька и, поправляя стремя, быстро перебросился парой слов с братьями и часовым, который принес в лагерь весть о приближении врага. Выслушав их, удовлетворенно кивнул и повернулся к рыцарю, который ждал у границы лагеря, верхом на легком тонконогом скакуне. В руках этот воин держал веревку, к которой были привязаны отрубленная голова и передняя часть уже начавшей разлагаться туши оленя.

– Ральф, ты знаешь, что надо делать. Веди их на запад.

Рыцарь кивнул, и на лице его, обрамленном темной бородой, сверкнула улыбка. Прогарцевав, он ускакал прочь. Гниющая туша оленя подпрыгивала позади и стукалась о кочки.

Остальную часть отряда Фульк зигзагами повел на север. Рассвет еще только разгорался, и листва на деревьях из черной становилась густо-зеленой.

– Значит, Ральфа ты используешь как отвлекающий маневр, – сказала Мод. – Думаешь, этого будет достаточно, чтобы сбить их со следа?

– По крайней мере, на некоторое время. – Он ухмыльнулся, глянув на нее через плечо. – Собаки увяжутся следом за воняющим мясом, а под Ральфом – одна из самых быстрых лошадей, так что его они вряд ли догонят.

Но ведь люди Иоанна наверняка заметят, что в сторону, куда поехал Ральф, ведет только один след, а в нашу – пара десятков?

– Надеюсь, они сначала поскачут за собаками и не задумаются о количестве лошадей. Даже если это вдруг и придет им в голову, сейчас еще слишком темно, чтобы как следует разглядеть отпечатки копыт. Когда всадники снова выйдут на наш след, мы уже будем далеко. Вчера я принял еще одну предосторожность: приказал перековать нашим лошадям подковы с задних ног на передние. Так что никаких следов, ведущих в этом направлении, люди Иоанна не найдут. Ты же видишь, как растянулся отряд. – Он махнул рукой вдаль. – Я понимаю, конечно, что есть и другие, не столь явные знаки: сломанные сучки и прочее – но даже опытному следопыту надо будет остановиться и внимательно их изучить, а это опять-таки дает нам преимущество во времени.

По словам мужа Мод поняла, что для Фулька это было не столько веселое приключение, сколько образ жизни. Теперь – и ее образ жизни.

– Ты раньше так уже делал? – спросила она.

Фульк обогнул куст ежевики:

– Раньше – нет, но у командира отряда всегда должно быть на всякий случай что-то припасено в рукаве.

– Откуда тогда ты знаешь, что это сработает?

– А я и не знаю, сработает или нет. – Он пожал плечами, глядя прямо перед собой. – Еще не поздно. Ты можешь повернуть обратно в Кентербери – скажешь там, что тебя похитили и увезли насильно.

Мод разглядывала его воинственно нахохлившуюся фигуру. Фульк был полностью уверен в себе как в командире, но не в своей способности удержать ее. Возможно, он считал, что и впрямь «украл» ее, и эта мысль бередила ему совесть.

– Да я скорее пройду в лохмотьях из одного конца Англии в другой, чем поверну сейчас назад, – запальчиво сказала Мод. – Перед самим архиепископом Кентерберийским я поклялась быть тебе верной женой, пока смерть не разлучит нас. Неужели твоя собственная клятва значит так мало, что в первое утро после нашей свадьбы ты предлагаешь мне вернуться?

– Мод, ты передергиваешь!

– Да неужели?

Фульк ответил не сразу, и плечи его остались напряженными. Наконец он посмотрел на нее и хрипло сказал:

– Если бы ты сейчас вернулась, это разбило бы мне сердце, но я должен знать, что ты здесь по своей доброй воле. Терпеть не могу заключать живое существо в клетку.

– Неужели ты сомневаешься, что я здесь по своей доброй воле? Да если бы я хотела отказаться от твоего предложения, то сделала бы это еще в Кентербери, избавив нас обоих от лишних сложностей. Разве мои губы говорили «нет»? А мое тело? Или ты не умеешь читать язык ночи? – Она гневно взглянула на него. – Для человека, которого считают умным и находчивым, ты ведешь себя на редкость глупо.

Фульк прищурился:

– Я всего лишь внес разумное предложение. И никак не ожидал, что от него твой язык превратится в меч.

– Ты называешь предложение отослать меня назад в Кентербери разумным?

Мод выпрямилась. Где-то в глубине души она получала от этой перепалки удовольствие. Между ней и Теобальдом никогда не летали искры. Полное чувственности напряжение, установившееся в воздухе между ней и Фульком, предвещало всепоглощающий пожар, который в супружеской постели разгорится добела.

– Более разумным, чем твое собственное отношение к этому.

– Мое отношение? – Мод ударила лошадь в бока, и та понеслась вперед, фыркнув от удивления. – Сейчас не время и не место, но когда мы будем свободны и избавимся от преследователей, я покажу тебе, Фульк Фицуорин, что такое разум. А затем лишу его.

Мод пристально смотрела на мужа. В набирающем силу восходе, который бросал отблеск на деревья, зелень ее глаз казалась гуще.

– По-моему, уже лишила, – усмехнулся Фульк.

Глава 24

– Уже недолго осталось, – сказал Фульк, глянув на Мод, понуро сидевшую в седле. – К вечерне будем в Хигфорде.

Мод немедленно выпрямила спину.

– Я прекрасно себя чувствую, – заявила она и вся подобралась. – Меня разморило на солнце, только и всего.

Это была ложь. Мод очень устала. Фульку достаточно было увидеть темные круги у нее под глазами, чтобы понять это. Они гнали лошадей изо всех сил, чтобы оторваться от возможной погони. Погода была к ним благосклонна, и, слава Богу, наши путники ни разу не попали под дождь. Правда, жара тоже утомляла. Кроме того, они старались объезжать города, а значит, приходилось ехать заброшенными тропинками, нередко по пересеченной местности.

Мод не жаловалась, но Фульк знал, что вынужденное путешествие далось ей тяжело. Когда она сопровождала Теобальда в Ирландию, они постоянно останавливались в удобных гостевых домах аббатств и в замках друзей лорда Уолтера. А теперь Мод приходилось делить с прочими скудный рацион и ночевать в походных условиях на жесткой земле. Да вдобавок еще люди Иоанна гнались за ними по пятам.

Фульк в очередной раз испытал чувство вины, но тут же постарался задвинуть его подальше. Неразумно снова пережевывать одно и то же. Мод согласилась на брак, по доброй воле уехала с мужем, и, как она сама сказала, вернуться назад для нее равносильно тому, чтобы снова попасть за решетку. Все это так, однако при виде страданий супруги Фицуорин начинал мучиться угрызениями совести.

– Я не такая хрупкая, как с виду кажется, – заявила Мод, словно читая его мысли. – Ты постоянно так на меня смотришь, будто я сделана из стекла, но это не так. Я могу сидеть в седле столько же, сколько ты или любой из твоих людей. Не надо обращаться со мной как-то по-особенному.

– Я сказал только, что до Хигфорда недалеко, – ответил он. – Мне прекрасно известно, что ты отнюдь не хрупкое, беззащитное создание. По правде говоря, ты мне напоминаешь ежа. Иголки у тебя точно есть.

У нее сверкнули глаза – как и ожидал Фульк. Они и впрямь были похожими на стекло, такие ясно-зеленые и светлые, что казались прозрачными.

– Видно, недаром говорят, что подобное тянется к подобному: вон какая у тебя самого колючая щетина, – парировала Мод, дотрагиваясь до своей щеки в том месте, где кожа ее порозовела от прикосновения щеки супруга.

Фульк потер темную четырехдневную поросль на подбородке.

– Непременно побреюсь, как только доберемся до Хигфорда, – пообещал он.

Зимой Фицуорин обычно отпускал бороду, но летом от нее становилось слишком жарко и колко, особенно под кольчужным капюшоном или шлемом, закрывающим все лицо.

– Думаешь, в Хигфорде мы будем в безопасности?

– По крайней мере, на время. Уильям Фицалан – шериф Шропшира, а среди моих людей немало тех, у кого там находятся земли. Он сочувствует моему делу и пока что закрывал на все глаза. Кстати, в мои земли в Уилтшире тоже можно попасть, пока там шерифом Уильям Солсбери!

– Он же сводный брат Иоанна! – воскликнула Мод. – Неужели ты ему доверяешь?

– Он еще и мой друг. Если этого человека заставят выступить против меня, он загодя даст мне знать. Я не стану злоупотреблять гостеприимством Солсбери, но знаю, что в крайнем случае всегда могу попросить об убежище и меня там не выдадут. Уильям любит Иоанна, но они не одного поля ягода.

Мод с сомнением прикусила губу.

– И потом, – добавил Фульк, – не надо забывать о баронах северных графств, они придут нам на помощь. Юстас де Весси ненавидит Иоанна. Да, еще есть твой отец.

– На него полагаться нельзя, – заметила она, покачав головой.

– Доверяться ему я бы, конечно, не стал, – пожал плечами Фульк, – но мы друг друга понимаем.

– Вот как? – На лице Мод появилось отвращение. – Пока ты не приехал в Кентербери, отец грозился поколотить меня, чтобы научить послушанию. Ты сам слышал, как он кричал, что заткнет мне рот удилами с уздечкой.

– Я сказал лишь, что мы понимаем друг друга, а не что мы с ле Вавасуром одинаковые, – нетерпеливо возразил Фульк. – Клянусь, он больше никогда не станет тебе угрожать.

– Еще бы! Он передал это право тебе при нашем венчании.

– Мужчина, который бьет женщину, сам себя не уважает! – Голос Фулька прозвучал хрипло от ненависти.

– Отец ответил бы, что от такого отношения к женщинам одни беды.

– А от другого – не беды? Я могу вспылить и начать орать так, что рожа покраснеет, но, Мод, если я когда-нибудь тебя ударю, то разрешаю тебе немедленно подать на развод.

– Если ты меня когда-нибудь ударишь, – ласково сказала Мод, – твой кинжал будет торчать у тебя в ребрах, а не болтаться на поясе.

– Видишь, я не зря говорил про твои иголки, – рассмеялся Фицуорин.

Все их беспечные шутки и подтрунивания мигом прекратились, когда за поворотом вдруг обнаружился движущийся навстречу вооруженный отряд. Фульк прищурился, пытаясь разглядеть знамена. А разглядев, чертыхнулся и, перекинув щит из-за спины в левую руку, отвязал моргенштерн от седла.

– Уходи назад! Живо! – быстро скомандовал он Мод. – Ален, забери ее!

– Что там такое? – У Мод все внутри оборвалось.

– Морис Фицроджер с сыновьями, – рявкнул Фульк. – Ради Христа, иди, пожалуйста! Если он двинется в атаку, тебя убьют!

Побледнев, Мод развернула кобылу и ударила ее пятками.

В двадцати ярдах от Фулька Морис натянул поводья. Он явно не ожидал встречи, как и Фицуорин, но отнюдь не намеревался избежать стычки, а медленно, картинно вытащил меч для ближнего боя. Это движение повторили и его люди. Зловеще лязгнул металл, а затем наступила тишина. Все затаили дыхание. Напряжение росло, пока два отряда оценивали друг друга и каждый выбирал себе цель.

– Фицуорин, ты вор и разбойник! – заорал Морис во всю глотку, покрывая голосом расстояние между ними. – Сегодня же вечером твоя голова и головы твоих братьев будут насажены на копья и выставлены на обозрение на стенах Шрусбери, и оттуда вы сможете глазеть на землю, которой так домогаетесь!

– Сначала тебе придется нас захватить! – Уильям приподнялся в стременах. В руке у него сверкал меч. Лошадь кружила и гарцевала, и на удилах у нее выступала пена.

Морис поднял было руку, но Фульк опередил противника. Он пришпорил коня, проревев своему войску сигнал к атаке, чем получил драгоценное преимущество в долю секунды.

Столкновение двух выстроенных в линию конных отрядов напоминало движения гигантской извивающейся змеи. Пыль вскипала вокруг сражающихся. В отчаянном стремлении защитить Мод и опасаясь, как бы люди Мориса не прорвали оборону, Фульк очертя голову бросался в самую гущу боя. В порыве неистовой битвы он лишился моргенштерна, намотавшегося вокруг рукояти вражеского топора.

Но едва он успел выхватить меч, как краем глаза уловил какое-то движение, направленное в его сторону. Морис Фицроджер атаковал. Фульк поднырнул под удар, и оружие, вместо того чтобы сломать ключицу, лишь звякнуло по краю шлема. Перед глазами заплясали звезды. Фицроджер поднял щит, пытаясь развернуть лошадь для второго удара. Сжав зубы, Фицуорин машинально сделал выпад: сказывались долгие годы практики. Острие меча выбило искры из кольчужной бармицы Фицроджера. Силу удара лишь отчасти смягчила кожаная подкладка. Морис глухо крякнул и согнулся в седле, ловя ртом воздух. Когда у Фулька перед глазами перестали летать звезды, он разглядел, что пробил врагу горло.

Фицроджер покачнулся и свалился с лошади, грузно ударившись о землю, схватился рукой за горло, забился в конвульсиях и затих. Все движение вокруг тотчас прекратилось, и бойцы с обеих сторон опустили оружие, словно кровь всей битвы текла через тело Мориса.

– Папа! – Верен, сын Мориса, соскочил с лошади и присел рядом с отцом. – Папа! – Он потряс за плечо лежащего в дорожной пыли человека, потом перевернул тело, лихорадочно ища признаки жизни. – Ты убил его! – воскликнул Верен, подняв на Фулька полный ненависти взгляд. От слез его голос дрожал.

– Так же, как он убил бы меня, – тяжело дыша, ответил Фульк. – Так же, как он в свое время убил моего отца. Это был честный бой, Господь решил его исход. – Он шевельнул мечом, лезвие которого было по-прежнему чистым и зеркально-ярким. – Забирай тело отца и уходи, пока можешь.

– Ты заплатишь за это! – прорычал Гвин, вставая рядом с братом.

– Не тратьте время на пустые угрозы. Я проявил милосердие, разрешив вам забрать тело отца и покинуть поле боя. Идите же, или пусть кровопролитие продолжится.

Молодые люди переглянулись. Фульк видел, что оба колеблются. Весь их боевой опыт ограничивался мелкими приграничными стычками. Противник превосходил их в подготовке, и они это понимали.

– Еще ничего не закончилось! – злобно произнес Гвин, когда они с Вереном подняли труп отца и положили на его коня.

– Пока нет. Но скоро закончится, – угрожающе ответил Фицуорин.

Отряд Фицроджера ускакал, забрав с собой мертвых и раненых. Фульк повернулся к своим людям. Слава Богу, все живы, однако не обошлось без нескольких серьезных увечий – кто-то лишился пальца, у кого-то была сломана ключица. Иво хорошенько ткнули булавой в ребра, и он морщился от нешуточной боли. Мод хлопотала над ранеными: перевязывала, утешала. Но когда Фульк сошел с коня, бросилась к нему и заключила в объятия.

– Господи! – чуть не рыдая, выговорила она. – Я думала, тебя убьют!

– Тише-тише, все в порядке. – Он погладил Мод по спине и с трудом сдержал желание изо всех сил прижать ее тело к железным завиткам кольчуги. – Подумаешь, событие! Всего лишь мелкая стычка! Я уже не раз попадал в гораздо более серьезные передряги. – И сам поморщился от нелепой бравады.

– Но люди Фицроджера погибли, и не говори мне, что они были совсем неопытные воины, которые никогда меча в руках не держали. Ты мог оказаться на их месте. – Она сглотнула слезы и прикусила губу, стараясь сдержаться.

– Но ведь не оказался! – Фульк пальцем поднял подбородок жены. – Если я и переживал, то только за тебя, такую нежную и беззащитную посреди всей этой кутерьмы. Ты боялась за меня, но даже не представляешь, насколько больше я боялся за тебя!

Они коротко, но страстно поцеловались. Помня о своем долге перед войском, Фульк оторвался от нее, чтобы поговорить с ранеными. Дрожа, но тоже помня о своих обязанностях, Мод занялась ранеными.

Уильям схватил Фулька за рукав:

– А если мы прямо сейчас попробуем захватить Уиттингтон, каковы, по-твоему, шансы на успех? – с горящими глазами спросил он.

Его горячность на мгновение разожгла азарт и в сердце самого Фулька, но он заставил себя думать головой.

– Пока живы сыновья Фицроджера, гарнизон не откроет нам ворота, а мы вряд ли сможем организовать осаду по всем правилам.

– Тогда что же мы будем сейчас делать?

Фульк глянул на брата через плечо.

– Отвезем Мод и раненых в Хигфорд, а там посмотрим, – сказал он и добавил потише: – У меня есть мысль – перейти границу и двинуться в Уэльс.

Брови Уильяма взлетели вверх.

– В Уэльс?!

– Морис Фицроджер состоял в родстве с Гвенвинвином, правителем Южного Поуиса. Ты знаешь, как серьезно валлийцы вершат родовую месть.

– Ты считаешь, Гвенвинвин начнет нас преследовать?

– Вполне возможно. Помимо того что я убил его дальнего родича, Уиттингтон – удобная приграничная крепость, а Гвенвинвин выступает союзником Иоанна в охране границ. Они оба хотят ограничить власть Лливелина, правителя Гвинеда.

Уильям нахмурился, но вскоре лицо его просветлело.

– То есть мы хотим нанести визит Лливелину и предложить ему свои услуги?

– Думаю, в сложившихся обстоятельствах это лучший вариант.

Уильям кивнул, повеселев. Фульк усмехнулся. Его брат так легко подхватил идею об Уэльсе, поскольку это путешествие обещало новые впечатления и приключения. Кроме того, гибель Мориса подняла его моральный дух, и, надо думать, всем им еще несколько дней предстоит терпеть радостное возбуждение Уильяма. Фульк удивлялся, почему сам не испытывает такой же эйфории. Может быть, она придет, и еще удастся улыбнуться и заставить себя поднять кубок за победу, а возможно, бремя полководца окажется слишком тяжким и пересилит радость.

– Что ты там такое говорил Уильяму про Уэльс? – После очередного акта любви Мод склонилась над Фульком, внимательно разглядывая мужа при свете горящей в подсвечнике свечи. Сегодняшнее сражение оставило на его теле очень мало следов. Лишь кое-где пятна синяков свидетельствовали, что он дрался не на жизнь, а на смерть.

Самой Мод казалось, что она до смерти не забудет об этом бое. Одно дело смотреть турнир, и совершенно другое – оказаться в гуще сражения, где либо убиваешь ты, либо убивают тебя. Никакой галантности, никаких вторых попыток и безопасного тупого оружия. Металлический запах крови, смешанный со вкусом пыли, скрипящей на зубах.

Она случайно подслушала часть разговора между Фульком и Уильямом, пока перевязывала раненых. И сейчас решила выяснить, что они задумали.

Муж в ответ взглянул на нее исподлобья.

В Хигфорде в их распоряжении была огромная кровать в спальне на верхнем этаже. До чего же хорошо остаться наконец наедине: подобное удовольствие выпадало им редко. Эммелина, тетка Фулька, настояла, чтобы все, кроме новобрачных, ночевали внизу, вокруг очага в зале.

Фульк намотал на палец серебряную прядку волос жены, а потом отпустил, любуясь на получившийся завиток.

– Мне нужно навестить принца Лливелина ап Иорверта, – сказал он. – Морис Фицроджер приходился родственником уэльскому правителю Гвенвинвину, а Лливелин – его соперник. Лливелин понимает, что значит заключать союзы и что такое воевать с приграничными баронами.

Мод сощурилась. Известие сие явно не вызвало у нее восторга.

– И когда ты собирался мне все рассказать? – требовательно вопросила она. – Когда выедем за ворота? Или, может быть, вообще никогда?

Фицуорин неловко поерзал:

– Я просто ждал подходящего момента. За весь день мы впервые остались одни, и… и Лливелин, конечно, для меня очень важен, но, сама понимаешь, мои первые мысли были вовсе не о нем.

– Все равно, надо было мне раньше сказать!

Фульк пожал плечами:

– Наверное. Теперь ты из-за этого будешь дуться и ворчать?

– А разве я не имею права? – сердито возразила Мод. – Что бы ты ответил, объяви я вдруг, что срываюсь с места и еду куда-то, даже не попрощавшись?

– Это не одно и то же. – Фульк начинал терять терпение.

– Почему?

– Потому что если бы ты сорвалась с места, то поехала бы нанести визит родным, навестить друзей или сделать нечто в этом роде. Когда куда-то еду я, речь идет о смертельной опасности. И если я не сказал тебе сразу, то лишь потому, что не хотел понапрасну волновать.

Мод села на кровати, сверкая глазами:

– Ты считаешь меня хилой неженкой, которую могут смутить такие препятствия?

– Никогда в жизни не встречал кого-либо менее похожего на неженку, – примирительно произнес Фульк. – Просто мне казалось, что я проявляю заботу и…

– К черту такую заботу! – оборвала его Мод. – Ты знал, что сказать мне об этом будет трудно, вот и откладывал до последнего.

– Ладно, больше не совершу такой ошибки, – лукаво ответил Фульк.

Не говоря ни слова, Мод наклонилась и укусила его, еще не вполне игриво и явно не в знак прощения. Он вскрикнул, схватил ее за запястья, опрокинул на спину. Они барахтались, запутываясь в ее волосах. Мод царапалась, а он прижал жену к кровати и вошел в нее. Она вскрикнула и стиснула его бедрами, но, вместо того чтобы обрушиться на Мод, мощно и стремительно выплеснув семя – она вся буквально изнемогала от желания, – Фульк застыл над ней, опираясь на локти, так что черные волосы свесились ему на лоб.

– Итак, миледи, – задыхаясь, проговорил он, – хотите, чтобы я был заботливым мужем и действовал предельно осторожно, или?.. Вам решать.

– О дьявол! – простонала Мод. – Черт тебя побери!

И притянула его рот к своему.

– Возьми меня завтра с собой, – попросила Мод несколько минут спустя, когда сокрушительные волны наслаждения улеглись настолько, что она снова обрела способность связно мыслить.

Едва дыша и прикрыв веки, Фульк помотал головой.

– Слишком опасно, – выговорил он между тяжелыми вдохами. – Я же не знаю наверняка, как отнесется к моему предложению Лливелин.

– Но здесь тоже опасно.

– Не настолько, как по ту сторону границы.

– Значит, вот как: женился на мне, обещал любить, а теперь бросаешь! – Она обиженно отпихнула его.

– О Боже, Мод, у меня нет сил для еще одного сражения. – Фульк перекатился на спину и устремил взгляд к стропилам. – Мне надо переговорить с Лливелином. Очень надеюсь, что смогу заключить с ним договор. Но всегда остается серьезный риск: а вдруг он прикажет меня схватить или возьмет в заложники, чтобы добиться расположения Иоанна. Не стоит тебе ехать на эти первые переговоры. Лучше останься здесь, под надежной охраной. Если все пойдет хорошо, я приеду за тобой.

– А если нет? Прикажешь мне сидеть здесь, заламывать руки и гадать, жена я еще или уже безутешная вдова?

– Я знаю, будет трудно… Иногда мне кажется, что ждать гораздо хуже, чем действовать, но ты должна понимать: в ближайшее время тебе здесь будет намного безопаснее.

Фульк потянулся к ладони жены и сжал ее теплыми и влажными пальцами. Мод хотела было отнять руку, но передумала. А вдруг это их последние мгновения, проведенные вместе?

– Если дело дойдет до схватки, мне нужно сохранять мозги, – пояснил Фицуорин. – А если я буду следить, все ли в порядке с тобой, то мне придется постоянно отвлекаться, и это может оказаться опасным для нас обоих, стать вопросом жизни или смерти. – Он сжал ее руку. – Я приехал за тобой в Кентербери. Приеду и в Хигфорд. Клянусь своей бессмертной душой!

– Ну тогда смотри, – с нажимом сказала Мод, – ведь если не сдержишь слово – гореть тебе в аду.

Она бросилась к мужу и прижалась к его влажному упругому телу, желая, чтобы он снова оказался внутри ее. Желая обладать и отдаваться. Фульк, который уже оставил любимой в залог свою душу, не видел причин отказать ей в обладании и его телом.

Кубок был выкован из серебра и украшен гравированной чернью сценой, изображавшей охоту. Не задумываясь ни о красоте, ни о стоимости вещи, Иоанн схватил его со стола и запустил в стену королевских покоев. Уильям Солсбери пригнулся. По его котте расплылись липкие потеки вина. Хьюберт Уолтер не шелохнулся, хотя ему чуть не размозжили голову.

– Снова этот проклятый Фульк Фицуорин! – вне себя от ярости, выкрикнул Иоанн. – Да меня уже тошнит от постоянных рассказов о чинимых им беззакониях! А вы – его приспешник! – Он упер палец в архиепископа. – Разбойник был у вас в руках, а вы позволили ему скрыться. Теперь он убил Мориса Фицроджера, и сыновья покойного требуют отмщения!

Бледное лицо Хьюберта порозовело, но он сохранил присутствие духа.

– Сир, несмотря на все недостатки и проступки Фулька, он верой и правдой служил моему брату. Поскольку мы говорим откровенно, позвольте заметить: мне кажется, что вы совершили несправедливость, отказав ему в праве на Уиттингтон. Некоторые поговаривают, что ваш отказ был продиктован мстительностью.

Иоанн огляделся, ища, чем бы еще запустить, но в пределах досягаемости оказалась только шахматная доска. Вид ее вызвал столь тягостные воспоминания, что королю стало физически плохо.

– Стало быть, для разных людей у вас существуют разные правила? – оскалился он. – Я отказываю Фицуорину в праве на землю, и меня объявляют мстительным? А он убивает Мориса Фицроджера – и это, по-вашему, совершенно нормально, да? Хьюберт, по-моему, вы ведете рискованную игру и балансируете на краю пропасти.

– Мы можем судить о произошедшем только со слов сына Фицроджера, – сказал Хьюберт. – Сомневаюсь, чтобы Фульк специально остановился и устроил засаду на дороге в Шрусбери, когда с ним ехали женщины.

– Да, кстати, поговорим о женщинах, вернее, об одной конкретной даме. Я имею в виду Мод Уолтер. – Иоанн сжал и разжал кулаки. – За одно это мне следует отправить вас в отставку с поста канцлера, а Робера ле Вавасура лишить земель.

– Я всего лишь исполнял последнюю волю моего покойного брата: связать узами брака Мод и Фулька Фицуорина. Фульк – разбойник? Да, может быть, но он же не отлученный от Церкви грешник. И вы, сир, не хуже меня знаете, что вопрос о его наследстве давно можно было решить полюбовно. Кроме того, Робер ле Вавасур никогда бы не согласился на брак своей дочери с Фалько де Броте.

У Иоанна тяжело вздымалась грудь.

– Вы допустили, чтобы Фицуорин не только тайком прибыл в Кентербери, но и беспрепятственно ушел отсюда, и не подняли тревогу!

– Я не только ваш слуга, но и человек Господа, – заметил Хьюберт.

– Да, но лишь когда это в ваших интересах!

Уильям Солсбери, до сего момента молчавший, наклонился и поднял кубок. Повертев изысканную вещицу в руках, он медленно проговорил:

– Иоанн, почему бы не помиловать Фулька? Вам ведь нужны крепкие и умелые воины, а в мастерстве и отваге Фицуорину никак не откажешь. Лучше пусть он будет с вами, чем против вас.

– Да я скорее подотру себе задницу набедренной повязкой прокаженного! – фыркнул Иоанн, и теплящийся в нем гнев вновь разгорелся с опасной силой. Мало того что Фульк Фицуорин вечно мешает ему, как заноза в заднице, так еще и люди из его ближайшего окружения сочувствуют этому ублюдку. – Я хочу, чтобы Фицуорин был приведен к правосудию, – заявил он. – Немедленно!

– Я согласен с Уиллом, примирение было бы в данном случае самым мудрым решением, – сказал Хьюберт. – Вы собираетесь привести Фулька к правосудию вот уже два года, но это ничего не дало, кроме расходов и унижения.

– Для начала шериф Шропшира будет освобожден от своих обязанностей. Фицалан слишком сочувствует разбойнику. Его место может занять Генри Фернел. Далее. Гвину, сыну Мориса Фицроджера, выдать из казны сто марок: пусть снарядит войско, чтобы преследовать убийц своего отца. Да, и сотню людей, которых я уже выделил для этой цели, тоже оставить. – Иоанн сурово глянул на сводного брата. – А если ты, Уилл, как шериф не усилишь свою ослабевшую власть, я заменю и тебя, можешь не сомневаться.

Солсбери покраснел, но ничего не ответил.

– И все это ради одного отступника? – поднял брови Хьюберт. – Не разумнее было бы потратить эти средства в Нормандии?

– Я хочу поставить Фулька Фицуорина на колени, – упрямо гнул свое Иоанн. – Сейчас, когда у него появилась жена, он стал более уязвим.

Высказанная мысль вызвала в душе короля мимолетное предчувствие торжества. Обремененный женой, Фульк теперь не сможет двигаться так же быстро и действовать столь же отчаянно, как раньше. Придется ему либо таскать супругу за собой, либо оставить ее в надежном месте. Неплохо было бы задействовать не только солдат, но и шпионов. Мод Уолтер тоже требовалось проучить. Фицуорин ведь не силой увез ее, перекинув через седло. Эта тварь поехала с ним по доброй воле. Когда Иоанн представил себе, что будет делать с этой мерзавкой, когда та окажется у него под стражей, у него сладко заныло в животе. Он заходил по комнате, полыхая при каждом шаге малиновой шерстью парадного костюма.

Наверное, мысли отразились у него на лице, поскольку Хьюберт Уолтер и Уилл Солсбери переглянулись.

– В том, что касается леди Мод, вам придется вести себя очень осмотрительно, – предостерегающим тоном сказал архиепископ.

– Это еще почему? – насмешливо спросил Иоанн.

– Да потому, что ее отец – крупный землевладелец, влиятельный и уважаемый человек, который заключил союзы с соседями того же статуса. И им, сами понимаете, ничего не стоит разжечь костер смуты даже в самые спокойные времена. Это во-первых. А во-вторых, леди Мод была любимой женой моего покойного брата. Я знаю, сир, у вас есть определенные… предпочтения в отношении женщин. Мне бы очень не хотелось, чтобы моя невестка пополнила их ряды потому лишь, что вами движет затаенная обида.

Иоанн начинал понимать, как его отец в свое время дошел до убийства Томаса Бекета. Когда архиепископ Кентерберийский во все сует свой нос – это сущее наказание. Ну а если он при этом еще и папский легат, и канцлер, и отвечает за подготовку всех старших чиновников, от работы которых зависит успех правления короля, то борьба с ним становится неравной и утомительной. Но хуже всего, что Иоанну необходимы были опыт и острый ум Хьюберта Уолтера, чтобы поддерживать в надлежащем состоянии государственную казну, которую его возлюбленный брат и благородный рыцарь Ричард Львиное Сердце опустошил до дна.

– Если бы вы схватили Фицуорина, когда он явился в Кентербери, Морис Фицроджер был бы жив. А я мог бы спокойно отплыть в Нормандию, не беспокоясь, что у нас под самым носом орудует опасный преступник, – отрезал король, ловко переваливая вину на архиепископа.

– Фицуорин пришел с миром, чтобы побеседовать о моем брате. Он был гостем в моем доме. Арестуйте меня, если хотите, – развел руками Хьюберт.

– Томас Бекет хоть выглядел подобающе, – язвительно заметил Иоанн, с неприязнью разглядывая собеседника. – А ваши многочисленные подбородки свидетельствуют о том, что мученические страдания вы принимаете исключительно за обеденным столом.

Хьюберт проигнорировал выпад короля и продолжал гнуть свое:

– В бытность мою юстициарием я рекомендовал вернуть Фульку Фицуорину-старшему Уиттингтон, а Фицроджеру, в качестве компенсации, отдать другой фьеф. Если бы так и произошло, сейчас у вас был бы воин, не менее искусный, чем Уильям Маршал, и готовый отплыть с вами в Нормандию. А вместо этого он теперь выступает против вас.

– Я не желаю, чтобы мне ставили условия люди вроде Фулька Фицуорина! – Шагая по комнате, Иоанн вновь оказался перед шахматной доской. Испытывая мстительное удовлетворение, он двумя пальцами повалил фигуру епископа[25]. – Будет так, как я скажу, и точка! Пусть Фулька Фицуорина схватят и приведут ко мне, закованного в цепи, как обычного вора или убийцу, каковым он и является. – Король глянул на Хьюберта. – Только попробуй его предупредить, старик, и я не посмотрю, архиепископ ты или нет, – мигом будешь стоять передо мной в цепях рядом с Фицуорином! И ты, Уилл, тоже берегись! Я долго проявлял великодушие, но все может измениться в один миг. – Он выразительно щелкнул пальцами, явно намекая, как легко может опустошить кошель сводного брата.

– Вы совершаете серьезную ошибку, сир, – покачал головой Солсбери.

Иоанн вновь подошел к шахматной доске и на этот раз сбил фигуру рыцаря[26].

– Время покажет.

Глава 25

– Говорят, валлийцы так быстро двигаются и так искусно идут по следу что ты и знать не будешь, что за тобой гнались, пока не получишь копье в спину.

Фульк улыбнулся, услышав в голосе Иво опасения. Если поставить брата в самую гущу рыцарского поединка или скомандовать ему идти в атаку против вражеской кавалерии на открытом поле – он и глазом не моргнет. А стоило привести Иво в зеленые леса уэльских гор, где могут скрываться в засаде дикие валлийцы, – и он уже переживает, как монахиня, оказавшаяся в борделе.

– Это такие же люди, как и мы, а не сказочный лесной народец, как бы сами они и ни старались нас в этом убедить, – ответил Фульк. – Если валлийцы за нами следят, то наверняка увидят, что у меня на копье белое знамя и что нас недостаточно, чтобы затеять бой.

– А вдруг они решат, что мы передовой отряд, который отправили на разведку? – предположил Уильям, озираясь по сторонам, словно желая пробить взглядом тяжелую тишину зелени.

– Если мы будем держаться хоженых дорог, нас не примут за неприятеля, – сказал Фульк, надеясь, что не ошибается.

Отношения между валлийцами и англичанами складывались сложно. Перемирия заключались столь же часто, как и нарушались. Валлийцы могли захватить земли, заявляя, что они принадлежали их предкам. Освестри столько раз становился то валлийским, то английским, словно располагался на середине каната, который упорно перетягивают две стороны. Англичане тоже любили пройтись по приграничным деревням, отхватывая куски плодородной валлийской земли с расположенными на ней поселениями. Отметилась на этом поприще и семья Фицуорин. Таким образом, немало земель вокруг Уиттингтона могло с полным правом считаться как английскими, так и уэльскими.

Дорога сузилась, и отряду Фулька пришлось вытянуться в колонну по одному. Зарядил мелкий дождик, словно паутинками затуманивая воздух и набрасывая на шерсть плащей тонкую серую вуаль.

– А если мы не найдем Лливелина? – спросил Иво. – Что, если так и будем кругами бродить по этим лесам до скончания века?

Фульк бросил на брата страдальческий взгляд:

– Ты уж определись и выбери что-то одно: либо за нами следят, либо мы брошены на произвол судьбы. Знай я, какой ты нервный, оставил бы тебя в Хигфорде охранять Мод, а с собой лучше взял бы Филипа.

Они продолжали шагать между деревьями, зеленый мрак сгущался вокруг, а в ноздри бил терпкий запах лесной почвы. Пара голубей сорвалась с огромной березы у дороги, хлопая крыльями так громко, что воины разом схватились за мечи.

– Богом забытое место, – крестясь, пробормотал Иво.

Морось перешла в тихий дождь, и с наносников шлемов потекли струйки воды. Тропинка стала скользкой и труднопроходимой, да еще справа показался крутой, поросший лесом берег. И тут вдруг между деревьями братьям почудилось какое-то движение. Уильям выхватил было меч, но Фульк предостерегающе вытянул руку:

– Они не собираются нападать. Это не засада. Была бы засада – нам оставалось бы только на Бога уповать.

Люди, которые появились из темноты и преградили им путь, были одеты как уэльские пехотинцы. У каждого в руках копье и щит, а на поясе – длинный нож. Большинство босиком либо в коротких шерстяных чулках до колена. Юнцы были чисто выбриты, но воины постарше, у которых растительность на лице росла уже хорошо, щеголяли роскошными усами.

Ряды валлийцев расступились, пропуская вперед командира, и Фульк оказался лицом к лицу с человеком средних лет, худощавым и смуглым. В отличие от остального своего войска, он носил броню – немного старомодную кольчужную рубаху с короткими рукавами.

Фульк жестом подозвал Уильяма. Его брат, служивший в юности оруженосцем в семействе Корбет, которое было прочно связано с принцем Лливелином, достаточно хорошо изъяснялся по-валлийски, чтобы поддержать разговор.

– Скажи им, кто мы такие и кого ищем.

Уильям приветственно поднял руку.

– Cyfarch I, Fulke FitzWarin a ei brawd, rydyn ni’n ceisio Llewellyn Tywysog Gwynedd.

По лицу командира валлийцев скользнуло насмешливое выражение, а пара молодых воинов из его отряда опустили глаза, чтобы скрыть ухмылки.

– К счастью, я владею французским лучше, чем вы – валлийским, – сказал воин. Он говорил с причудливой интонацией, но уверенно и бегло. – Меня зовут Мадог ап Рис, и я отвечаю за безопасность путешественников в здешних лесах.

Фульк выгнул бровь. Он знал, что это означает.

– Меня зовут Фульк Фицуорин, – ответил он, – и я надеюсь найти принца Лливелина ап Иорверта. Слышал, что он в Деганви. Может быть, вы проведете меня?

– Почему я должен это делать?

– У меня для него важное известие, – заявил Фульк. – Известие, которое я сообщу ему лично.

Мадог ап Рис задумчиво посмотрел на белое знамя – символ их мирных намерений.

– Значит, вам что-то нужно, – сказал он. – Англичане с приграничных территорий приходят к нам в Уэльс под таким флагом лишь в одном-единственном случае: если у них случилась беда.

– Пусть принц Лливелин сам рассудит.

Дождь уже ручьем стекал со шлема Фулька под кольчугу в гамбезон. Сквозь скрип и звяканье упряжи, словно монотонный разговор, пробивался шепот капель по листьям.

Мадог пристально вгляделся в Фицуорина, словно оценивая его. Потом резко ему махнул и сказал:

– Идемте. Мы сопроводим вас к нему.

Построенный на двух холмах, чтобы охранять устье реки Конуи, замок Деганви был подобающей для принца крепостью. Хотя и не такой величественный, как лондонский Тауэр, как укрепления Виндзора или бастионы Ноттингема, он не уступал большинству баронских замков, принадлежащих состоятельным английским соседям. Сквозь льющий как из ведра дождь Фульк разглядел знамена с уэльским драконом, развевающиеся на зубчатых стенах, – знак того, что принц Лливелин в своей резиденции. Позади крепостных стен плоским серым одеялом лежало море, и трудно было сказать, где заканчивается вода и начинается небо.

Мадог ап Рис провел их через обитые железом ворота во двор и приказал ждать, а сам отправился внутрь, просить аудиенции у принца Лливелина. Фульк начал нервно покусывать ноготь, но поймал себя на этом и опустил руку. Переживать сейчас уже поздно. Впрочем, Лливелин имел репутацию почтенного гостеприимного хозяина, чего никак не скажешь про многих нормандских лордов из числа знакомых Фулька.

Несколько минут спустя Мадог вернулся.

– Принц примет вас и ваших братьев, – сказал он. – Остальные должны сдать оружие стражнику и проследовать в зал, где им будет подана еда и они смогут обсохнуть у огня.

Фульк кивнул и передал командование своими людьми Болдуину де Ходнету.

– Проследи, чтобы никто не затеял драку, – вполголоса проговорил он, – а не то я лично вам кишки на щит намотаю!

– Сэр! – только и сказал тот.

– Кажется, особых проблем с дисциплиной у вас не бывает? – усмехнулся Мадог.

– Пусть только попробуют ослушаться! – ответил Фульк и в сопровождении Уильяма и Иво отправился вслед за валлийцем к узкой винтовой лестнице, ведущей на верхние этажи, где располагались частные покои.

У двери Мадог остановился и с извиняющимся видом протянул руку:

– Я должен забрать и ваше оружие тоже.

Фульк ожидал этого. При английском дворе даже почетным гостям не дозволялось находиться вооруженными в присутствии короля. Хотя без надежной тяжести меча на бедре ему было не по себе, он без возражений отстегнул ножны. У него за спиной звякали ножнами и шуршали поясами братья. Когда формальности были исполнены, Мадог провел их в покои Лливелина.

Фульк сразу почувствовал себя тут как дома: комната напомнила ему о спальне в Ламборне или Олбербери. Здесь царило богатство, но не роскошь, которую так любил Иоанн. Стены украшали яркие гобелены. Полы были устланы ароматным тростником, а в разнообразных светильниках горели восковые свечи, добавляя света к тусклым солнечным лучам, которые серое небо посылало сквозь узкие бойницы.

Несколько придворных, сгрудившись у камина, оживленно переговаривались по-валлийски. Мадог подошел к одному из них – стройному юноше с каштановыми волосами, примерно того же возраста, что и Фульк, – и что-то тихо проговорил. Придворный кивнул, что-то сказал остальным, сильно рассмешив их, и, покинув компанию, подошел к Фульку и его братьям.

Уильям, знавший Лливелина еще по тем временам, когда был оруженосцем в семействе Корбет, немедленно преклонил колено. Иво и Фульк последовали его примеру.

– Приятный сюрприз – видеть, как передо мной на коленях стоит английский лорд, владелец приграничных земель, – без всякой злобы заметил Лливелин ап Иорверт и жестом велел им подняться. – Несмотря на то что я невысокого мнения о нормандцах и считаю их врагами своего родного Уэльса, вы желанные гости при моем дворе. Я наслышан о ваших подвигах в Англии. Некоторые рассказы я пропустил мимо ушей как явные фантазии менестрелей, но другие звучат правдиво. Полагаю, именно поэтому вы здесь – ищете убежище от гнева короля Иоанна?

– Это одна из причин, сир.

– Одна из?.. – удивленно поднял брови Лливелин. – Ума не приложу, зачем еще вам было добиваться встречи со мной. Разве что, конечно, вы решили поступить ко мне на службу.

– Буду рад сражаться за вас, милорд, но и это не все. – Фульк глубоко вздохнул. – Несколько дней назад я встретил на пути в Шрусбери Мориса Фицроджера. Завязалась схватка, и я убил его. – (Принц вытаращил глаза.) – Он был человеком Гвенвинвина и вассалом короля Иоанна, который пожаловал ему за это Уиттингтон, – добавил Фульк.

– Я слышал о вашей долгой тяжбе, но почему вы считаете, что это должно меня интересовать? – недоуменно пожал плечами Лливелин.

Безразличие принца было напускным. Фульк знал: у Лливелина есть все основания интересоваться этой историей.

– Вы правы, я здесь, чтобы просить убежища при вашем дворе для себя и своих спутников. Взамен я могу привести вам пятьдесят рыцарей, все прошли боевую подготовку. Я знаю, что между вашим высочеством и Гвенвинвином существует взаимная неприязнь и что король Иоанн – ваш враг, так же как и мой.

– Значит, вы предлагаете мне союз? – В темно-карих глазах Лливелина мелькнула лукавая искорка. – В обмен на мою поддержку вы станете сражаться за меня?

Фульк улыбнулся в ответ:

– Нет, сир. Я буду сражаться за себя, но ради вашей пользы. У нас общие интересы. – Он посмотрел Лливелину прямо в глаза. – Вам будет легко взять Уиттингтон, пока Верен и Гвин Фицморисы пребывают в расстроенных чувствах. Мало того, потом вам потребуется опытный в боях человек, чтобы удерживать его для вас.

– Вы хотите, чтобы я для вас захватил Уиттингтон? – хмыкнул Лливелин.

– В обмен на мою вассальную службу, сир.

– Вы дерзки, – твердым взглядом посмотрел на него Лливелин. – Может быть, вы еще и безумны?

– Нет, сир, – покачал головой Фицуорин. Голос его оставался спокойным, хотя он чувствовал, что идет по лезвию ножа. – Может быть, я веду рискованную игру, но при этом всегда слежу, чтобы шансы были в мою пользу. Замок Уиттингтон представляет немалую ценность. Он охраняет долины рек Ди и Вернви. У вас будет возможность вывести эти территории из-под власти Иоанна и Гвенвинвина и использовать для собственной выгоды.

Принц внимательно изучал его.

– Я подумаю об этом, – сказал он. – Ну а пока что вы и ваши люди можете воспользоваться моим гостеприимством в обмен на свои боевые навыки.

– Благодарю вас, сир, я…

Лливелин поднял палец:

– Не расточайте благодарности слишком бурно. Да, расклад в вашу пользу, но это еще не означает, что вы выиграете. Если мы союзники, то лишь потому, что у нас общий враг, а не потому, что мы с вами друзья.

Глава 26

Мод склонилась над ночным горшком. Ее рвало, и чувствовала она себя просто ужасно: слабой, как новорожденный котенок, и изможденной, словно старуха. Эммелина сочувственно поцокала языком и выскочила из комнаты. Когда она вернулась, в руках у нее были чашка сладкого меда и деревянное блюдечко с двумя сухими овсяными лепешками.

Мод, пошатываясь, побрела обратно к постели, села на краешек и, схватившись за ноющий живот, стала размышлять, отчего с ней приключилась такая хворь. Последние три дня по утрам ей было препаршиво, и она чувствовала себя настолько усталой, словно вообще не спала.

– Вот, съешь не торопясь и запей медом, – сказала Эммелина. – Это должно помочь.

Мод взяла поднос и посмотрела на лепешки. Как ни странно, от вида еды ее не мутило, скорее уж от голода.

– Что со мной такое? – озабоченно спросила она и попробовала откусить кусочек лепешки.

Эммелина села рядом и по-матерински пригладила Мод волосы.

– Похоже, радость моя, у тебя скоро будет ребеночек. Можешь вспомнить, когда у тебя последний раз текло?

Мод нахмурилась.

– Закончилось за неделю до того, как Фульк приехал в Кентербери, – сказала она, предварительно что-то прикинув в уме. – Я потому запомнила, что как раз велела Барбетте купить мне новые льняные подкладки: старые не выдержали бы еще одну стирку.

Эммелина посчитала на пальцах:

– То есть почти семь недель назад.

– Будет ребеночек… – Мод повторила эти слова и задумалась, испытывая одновременно страх, удивление и восторг. Разжав кулак, который она прижимала к животу, Мод ладонью бережно прикрыла чрево.

– Надеюсь, у вас с Фульком будет так же, как у его родителей. – Эммелина крепко обняла невестку, явно в восторге от такой перспективы. – Шестеро сыновей, и все здоровенькие, как на подбор.

Мод чуть не подавилась куском сухой лепешки, который в этот момент пыталась проглотить. Шестеро детей! Сейчас ей было не представить себя матерью даже одного. Надо же, как странно: внутри ее растет ребенок. То невыразимое наслаждение, которое она испытывала во время соития, самым тесным образом связано с нынешним ее недомоганием, и все это направлено на продление жизни. Но до чего же ей сейчас плохо!

– Ничего, тошнота пройдет, – сказала Эммелина, словно читая ее мысли, и сердечно поцеловала Мод в щеку. – Вот Фульк обрадуется!

– Знать бы еще, где он сейчас, – криво усмехнулась Мод.

Она казалась себе типичной женой рыцаря, которую муж обрюхатил и оставил в одиночестве, и теперь единственная ее задача – производить на свет детей. Фульк отсутствовал уже пять недель, и за все это время они с Эмеллиной не получили от него ни единого слова. Мод оставалось лишь гадать, что с супругом: взял ли принц Лливелин его в союзники, или кости Фулька давно уже белеют где-то в уэльском лесу. Она то в гневе бранила мужа, то в страхе рыдала о нем. Покойный лорд Уолтер никогда бы так с ней не обошелся, но, правда, Теобальд был совершенно иной человек: уравновешенный, спокойный и, чего уж греха таить, скучноватый. С ним она не знала ада – но не знала и сверкающего звездами рая.

– Фульк скоро вернется. – Эммелина ободряюще похлопала невестку по спине. – Я знаю, ты беспокоишься за него, а он даже не потрудился отправить тебе весточку, но таковы уж мужчины. Надо довольствоваться тем, что есть.

– Это не оправдание, – сурово отозвалась Мод, но вслед за тем слабо улыбнулась. Не следует срывать на Эммелине плохое настроение: она ни в чем не виновата и по мере сил заботится о жене своего племянника.

Одевшись, Мод пошла в главный зал. Ричард и Ален отправились в дозор, захватив дюжину людей, и оставили в Хигфорде вторую половину отряда под командованием Филипа. Мод задумалась, стоит ли говорить деверю, что у нее будет ребенок. Первым это должен был узнать Фульк, но его не было, а новость, так или иначе, в любом случае скоро станет всеобщим достоянием. И все же она решила промолчать, поскольку сама еще толком не свыклась со своим новым положением.

– Как ты думаешь, с Фульком все в порядке? – спросила она Филипа.

Филип, проснувшийся с первыми лучами солнца, сидел за обеденным столом, на котором оставались крошки уничтоженной им буханки хлеба и кусочки молодого сыра. Он отхлебнул из кружки сыворотки и протянул корочку хлеба Финну, волкодаву Фулька. Тот лежал под столом, жалобно приподняв брови и держа наготове раскрытую пасть.

– Думаю, да, – помолчав, ответил Филип. – Отправлять гонца через весь Уэльс очень опасно, и не стоит лишний раз рисковать, если дело не срочное. Так что меня совершенно не удивляет, что мы не получаем от Фулька никаких известий.

– Но ведь он уже должен был вернуться. Разве нет?

Мод покачала головой, отказываясь от предложенного хлеба с сыром, но согласилась на еще одну сухую лепешку и маленькую чашку сыворотки.

– Зависит от того, насколько далеко ему пришлось заехать в поисках Лливелина и что произошло, когда Фульк до него добрался. Сама понимаешь, нельзя заявиться ко двору принца, сказать все, что хотел, и тут же уехать. – Филип почесал коротко подстриженную рыжевато-каштановую бороду. – Надо дождаться, пока Лливелин соблаговолит дать ответ.

– А если он соблаговолит бросить Фулька в тюрьму или казнить его?

Филип посмотрел на невестку, и выражение его лица смягчилось. У Мод сжалось сердце, когда она увидела те же глаза, что и у Фулька: глубокие, дымчато-серые, с золотыми искорками.

– Лливелин – человек незлобивый и здравомыслящий. Отказав Фицуорину, он многое потеряет и ничего не приобретет. Мод, с Фульком ничего не случится, обещаю те бе. Уж я-то своего брата знаю. – Он ободряюще накрыл ее руку ладонью, а затем встал и вышел из зала.

– Если бы так, – тихо сказала Мод.

В неизменном сопровождении верной Барбетты и Финна, Мод вышла из главной башни замка, чтобы прогуляться. Утро выдалось просто роскошное: ясное, солнечное. Она хотела было приказать конюху оседлать лошадь, но не была уверена, что потихоньку приходящий в себя желудок выдержит тряску. На более поздних сроках беременности женщинам запрещалось не только ездить верхом, но даже путешествовать в карете. Мод подумала, что в ее нынешнем положении лучше поберечься. Она принялась высчитывать сроки. Сейчас июнь, зачатие произошло в мае. Ребенок должен родиться где-то на Сретение, в февральские холода. Но вот где это произойдет? Может быть, они поедут в земли ее отца, на север, в Рэгби или Хейзлвуд? Или в Ирландию, где силу приказов Иоанна ослабляло бурное Ибернийское море?[27]

Мод не спеша спустилась к реке. В летнюю жару вода стояла низко, и можно было разглядеть коричневые силуэты рыбок, суетящихся между лентами водорослей. Она села на кусок дерна, вырезанный рыбаками, и обхватила руками колени. Камышовые овсянки, сидя на высоких стеблях дикой петрушки, щебетом оглашали свои притязания на территорию. На пышных лугах паслось принадлежащее Эммелине стадо длиннорогих коров. Они прядали ушами и били себя по бокам хвостами, отгоняя надоедливую мошкару.

Финн бегал по траве в поисках зайцев. Мод вбирала в себя солнечный свет и безмятежность утра. Со дня приезда она впервые самостоятельно покинула поместье. Пару раз она выезжала верхом, но всегда в окружении эскорта, состоявшего из вооруженных до зубов людей Фулька. И сегодня молодая женщина оказалась здесь в компании одной Барбетты лишь потому, что ничего не сказала Филипу. Тот бы отправил с нею четверых солдат, не меньше, чтобы охраняли ее с севера, юга, запада и востока. Мод поморщилась, понимая, что стражник у ворот наверняка уже побежал докладывать и скоро ее одиночество нарушат.

Она легла на спину, откинула голову и закрыла глаза. Далекий шепот воды на мельнице успокаивал. Мод грезилось, что Фульк приехал за ней на белом коне, в руках у него свадебный венок из красных цветов и нет в мире никого, кроме них двоих, вечно скачущих вместе летним утром.

Ее идиллию грубо нарушил Финн, который стремглав выскочил из травы и с громким плеском шлепнулся в воду. Барбетта вскрикнула, и Мод резко села. На платье расплывались темные пятна воды.

– Финн!

Решив, что хозяйка скомандовала ему вернуться, пес описал в воде круг, поплыл к берегу и выбрался на сушу.

– Финн, нельзя!

Но было уже поздно. Огромный волкодав как следует встряхнулся, обдав двух женщин дождем мелких серебряных капелек.

– Что ты делаешь! – в ужасе воскликнула Мод.

Чтобы загладить вину, Финн двинулся к ней, вывалив язык и усиленно изображая раскаяние. Мод попыталась встать, но споткнулась о подол платья и упала. Финн немедленно оказался сверху и принялся заботливо, словно отбившегося от стаи щенка, умывать хозяйку. Шерсть на брюхе собаки слиплась прядями, с которых по всему платью капала речная вода.

Барбетта взяла Финна за широкий ошейник, чтобы оттащить, и почувствовала, как пес вдруг застыл и стал напряженно вглядываться в тропинку, проходящую между рекой и деревней. Потом завернул верхнюю губу и оскалил зубы. Шерсть на загривке и по всему хребту до самого хвоста поднялась дыбом. Финн припал к земле и, крадучись, сделал несколько шагов навстречу двум мужчинам, которые шли со стороны домов, ведя под уздцы лошадей.

Встревоженная Мод кое-как поднялась на ноги. Незнакомцы походили на путников: одетые в дорожные плащи, с сумками в руках. Но на поясе у каждого висел длинный охотничий нож, и выправка выдавала опытных воинов.

– Уберите собаку! – крикнул один из них. – Мы не желаем вам зла!

Они говорили на нормандском французском, языке двора, что тоже не придало Мод спокойствия.

– Я этого еще не знаю, – ответила она. – Кто вы и чего хотите?

Мужчины обменялись взглядами, словно молча договариваясь, какую историю рассказывать дальше.

– Мы ищем Фулька Фицуорина, чтобы вступить в его отряд. Может быть, вы, дамы, знаете, как его найти?

Слишком складно все это прозвучало. Мод пожалела, что поддалась капризу и вышла гулять без охраны.

– Вы зря приехали, – ответила она, отступая. – Фулька Фицуорина здесь нет.

– В таком случае нельзя ли нам попросить крова в поместье и подождать возвращения Фицуорина? Нам говорили, что мы найдем его здесь.

– Значит, вас ввели в заблуждение. Понятия не имею, где искать Фулька. Ничем не могу помочь.

Один из мужчин положил руку на рукоять кинжала.

– А я думаю, что можете, миледи. Нам прекрасно известно, что вы его жена, – сказал он.

Сердце Мод бешено колотилось. Она хотела было натравить на пришельцев Финна, но ее смутил вид ножа. Она не сомневалась, что незнакомец вонзит его в собаку, если та на него нападет.

Позади вдруг послышались крики и топот копыт, переходящий в галоп. Мод обернулась и почувствовала волну облегчения: это скакал Филип во главе отряда из шести рыцарей.

Едва завидев их, незнакомцы вскочили в седла и скрылись. Филип пришпорил коня и бросился было за ними, но через мгновение с проклятиями вернулся. Лошади чужаков оказались слишком быстрыми, да и к тому же всадники, не облаченные в кольчуги, были легкими. Погоня была бессмысленна.

– Господи, что ты здесь делаешь? – с негодованием закричал Филип на Мод. – Неужели не понимаешь, насколько ты легкая добыча?

– Я подумала, что вполне могу одна прогуляться вдоль речки, – ответила Мод, защищаясь. – Что я, курица, чтобы держать меня взаперти?

– Самая настоящая! А эти двое – пара лисиц, – коротко ответил Филип.

– Если мне опасно находиться здесь, то небезопасно и в доме.

Филип снял шлем и вытер лицо рукавом гамбезона.

– Ты думаешь, я этого не понимаю? – В его голосе мешались гнев и усталость. – Чего они хотели?

– Вступить в отряд Фулька, так они сказали, но при этом откуда-то знали, что я его жена, – так что, подозреваю, эти типы меня выслеживали.

Внезапно потрясение от произошедшего лишило бедняжку сил, и ноги у нее подкосились. Мод уже не слышала испуганного крика Барбетты, потому что перед глазами все поплыло, а голову словно заполнил рой жужжащих пчел.

Мод пришла в себя в главном зале Хигфорда. В ноздри ей ударил запах лаванды. Она полулежала, обложенная большими пуховыми подушками, а Эммелина протирала невестке виски смоченной в холодной воде тряпицей.

– С ней все будет в порядке?

Мужской голос был наполнен тревогой. Он был похож на голос Фулька, и когда Мод с трудом приоткрыла веки, то увидела, что тот сидит рядом с кроватью и озабоченно всматривается в ее лицо.

– Со мной все в порядке, но не твоими молитвами, – пробормотала она, не понимая, действительно перед ней муж или это только плод ее воображения.

Наверное, все-таки первое, быстро решила она, потому что на его кольчуге виднелись ржавые пятнышки. На носу Фулька тоже была полоска ржавчины, там, где кожу натирал наносник шлема, да и лицо сильно загорело. Фульк немедленно встал на колени у кровати и взял руку Мод в свои теплые и сильные ладони. Она посмотрела на их переплетенные пальцы и с трудом поборола желание разрыдаться.

– Я приехал, как раз когда тебя вносили в замок, – пояснил он. – Господи Иисусе, Мод, я никогда в жизни так не пугался! Филип сказал, что ты гуляла у реки и к тебе подошли два незнакомца.

Мод нервно сглотнула и кивнула:

– Они искали тебя.

– Надеюсь, эти люди не причинили тебе вреда?

– Нет. – Мод закусила губу. – Я испугалась и разозлилась, только и всего. Со мной был Финн, он бы им глотки разорвал.

Глаза Фулька потемнели.

– Не надо было тебе гулять одной. Ты ведь должна понимать, как это опасно.

– Мне уже прочитали нотацию! – огрызнулась Мод. – Филип сравнил меня с курицей в курятнике. Только попробуй сказать то же самое!

Он набрал в грудь побольше воздуха, но затем выдохнул и потер рукой лицо. Пятнышко ржавчины расползлось теперь и по щекам. Помолчав, Фульк сказал:

– Эти люди, скорее всего, шпионы Иоанна. Они пришли сюда искать меня. Филип говорит, они расспрашивали местных жителей: в деревне и по всей округе.

– Я не думала, что могу оказаться в такой опасности, если просто прогуляюсь, не отходя далеко от поместья.

Это было самое большее, что Мод смогла заставить себя произнести в качестве извинения. Она обвила второй рукой шею мужа и порывисто притянула его к себе.

– Мне было так одиноко, так страшно. Где ты пропадал?

Некоторое время Фульк не мог ответить, поскольку они целовались. Эммелина тактично отвернулась.

– Там, где я и говорил, при дворе Лливелина ап Иорверта, – сказал он, когда их губы оторвались друг от друга. – Мод, я так беспокоился за тебя.

– Тогда почему не приехал раньше? – Она не могла удержаться, ей надо было это спросить, хотя она и пообещала себе, что не будет допрашивать и упрекать супруга.

– Потому что я предложил Лливелину свой меч, и принц согласился. Последние две недели я преследовал его врага Гвенвинвина.

Мод искоса разглядывала мужа:

– То есть теперь ты служишь наемником у Лливелина?

– И более того, – сказал он, сверкнув глазами, – принц собирается помочь мне возвратить Уиттингтон, а потом я буду от его имени хранителем замка.

– Фульк, по-твоему, это нормально?

– Ну, поскольку я сложил с себя вассальную клятву Иоанну, то теперь волен принести ее кому угодно, – усмехнулся Фульк и добавил, мрачно сверкнув глазами: – Приграничные бароны – сами себе закон. Между валлийцами и нормандцами всегда заключались союзы, когда это устраивало обе стороны. – Он встал, подошел к окну и с тревогой выглянул наружу. – Я привез с собой из Уэльса достаточно людей, чтобы захватить Уиттингтон.

Мод наблюдала, как прямо Фульк держит спину, как одной рукой опирается о стену, а другой сжимает рукоять меча, рассеянно выстукивая пальцами ритм. Комната казалась слишком маленькой, чтобы вместить его энергию. Мод переполняли противоречивые чувства: страх, любовь и гордость. Первое она спрятала поглубже и постаралась, чтобы последние два отчетливо прозвучали в ее голосе, когда она заговорит.

Мод откинула покрывало, подошла и встала рядом с Фульком.

– Это хорошая новость, – тихо сказала она, положив руку на живот. – Значит, наш первенец родится там.

Фульк резко обернулся и уставился на жену во все глаза:

– Ты беременна?

– Так говорит Эммелина, и я не могу усомниться в ее словах, потому что все признаки налицо.

Фульк схватил Мод в объятия и прижал к жесткому металлу хауберка, а когда она ахнула, отпустил, словно обжегшись. И перевел взгляд на ее живот, словно рассчитывал увидеть, как тот распухает у него на глазах.

– Когда? – спросил он.

– Ну, думаю, где-то на Сретение. Ты не рад?

У Фулька нервно дернулся кадык.

– Рад, конечно! – хрипло сказал он. – Но мне и страшно тоже.

– Страшно? – Мод едва сдержалась, чтобы не ответить, что это ей должно быть страшно: ведь ему не придется вынашивать и рожать дитя. – И чего же ты боишься?

Он сухо рассмеялся:

– Всего несколько месяцев тому назад я отвечал лишь за самого себя да за своих братьев. Потом я женился на тебе, а теперь ты ждешь ребенка.

Мод скрестила руки. И тут же ощутила, какими невероятно чувствительными стали ее груди.

– Никто не заставлял тебя жениться, ты сделал это по доброй воле.

– О Господи! У меня на этот счет нет никаких сожалений, и никогда не будет. Я же имел в виду совсем иное. – Фульк хотел снова обнять жену, но посмотрел на свои руки, словно они были какими-то неуклюжими граблями, и опустил их. – Я хочу защитить тебя, хочу уберечь вас с ребенком от всех бед, так неистово хочу, что боюсь не справиться.

– Я уже говорила тебе: я не стеклянная, – сказала Мод, кладя его руки себе на талию. – И не стоит недооценивать нас обоих. Я крепкая, как закаленная сталь, а ты – мой щит. Мы выстоим.

Она притянула мужа к себе и поцеловала. Ее окутал запах лошадей и пота, но она купалась в нем, поскольку эти ароматы лишь усиливали радость от возвращения Фулька.

– Ты собираешься раздеться и снять оружие или это лишь мимолетный визит, после которого ты снова бросишь безутешную супругу в одиночестве? – спросила Мод, покусывая его за ухо.

– Никто тебя не бросал! – запротестовал он.

– Но со стороны это выглядело именно так. – Мод проворно расстегнула ему пояс. – И теперь ты должен искупить свою вину.

Ее дыхание соблазнительно участилось от предвкушения удовольствия.

– Искупить свою вину? – тихонько повторил Фульк, и его взгляд метнулся к кровати, где лежало призывно распахнутое покрывало. По лицу Фулька медленно расплылась улыбка. – Думаю, это будет не слишком трудно.

Мод прищурилась.

– Ты полагаешь? – загадочно переспросила она. – Ну что ж, посмотрим.

– Да, – сказал Фульк, высвобождая прядку волос Мод, – ты права, тебя нужно немедленно утешить. Я еще никогда в жизни не встречал такой безутешной женщины. – И тут же ойкнул, получив локтем под ребра.

Простыни были беспорядочно смяты, и некоторые валялись на полу, вперемешку с впопыхах разбросанной одеждой.

– Надеюсь, компенсации вас удовлетворили, миледи?

Мод изящно потянулась и коварно посмотрела на мужа из-под полуприкрытых ресниц.

– А если я скажу «нет»?

– Буду считать тебя самой жадной и ненасытной из женщин.

– А я такая и есть, – промурлыкала она, проводя пальцем по его бицепсу. – Боюсь, ты еще даже не представляешь себе моих аппетитов.

И, словно подтверждая слова Мод, ее желудок громко заурчал. С утра она ничего не ела, кроме овсяных лепешек, а сейчас солнце уже перевалило за полдень. Дурнота по-прежнему таилась где-то глубоко внутри, но она была ничто по сравнению с пожирающим ее голодом. Так подействовали на Мод облегчение, которое она испытала после приезда Фулька, и страстная любовная баталия.

Фульк рассмеялся.

– Ну ладно, придется обратиться за помощью к мужчине, который сумеет удовлетворить аппетиты этой ненасытной женщины. Я знаю, кто нам поможет, – сказал он и, натянув рубашку и котту и сунув ноги в башмаки, направился к двери.

– Куда ты? – приподнялась на локте Мод.

– К повару, конечно. А ты думала, о ком я говорю?

Мод швырнула в него подушкой.

Встав с постели, она надела сорочку и, расчесывая волосы, подошла к окну. Двор был полон солдат, которые разбивали лагерь: это были люди Фулька и Лливелина. Последние – все сплошь босиком. Валлийцы постарше щеголяли пышными усами. У многих были длинные луки из тиса и ясеня – грозное оружие, с виду небольшое, но смертоносное в действии. От мысли о возможной битве Мод поежилась.

Фульк вернулся с большим деревянным блюдом: жареная курица, хлеб, сыр и вино. У Мод потекли слюнки. Голод внезапно стал невыносимым, и, не успел Фульк опустить поднос, как она схватила ножку курицы и жадно вонзила в нее зубы.

Он с притворным ужасом наблюдал за женой.

– Слава Богу, что ты хотя бы меня так не кусала! – воскликнул Фульк.

– Ты легко отделался, – пробормотала она с полным ртом и осеклась, бросив взгляд на дверь.

На пороге мялся Филип.

– Мне показалось, тебе надо это знать, – сказал он. – Там внизу Арфин Марнур: только что вернулся из Солсбери с интересными новостями.

У Фулька в глазах зажегся огонек. Не у одного Генри Фернела повсюду были доносчики и шпионы, у Фицуорина тоже имелись свои источники информации, и один из них – Арфин.

– Сейчас спущусь, – сказал Фульк. – Что за новости?

Тонкие губы Филипа расплылись в улыбке.

– Похоже, Гвин Фицморис в Шрусбери, приехал встретиться с шерифом Фернелом. С ним половина гарнизона Уиттингтона. Затевают облаву на тебя.

Фульк отставил еду в сторону и принялся натягивать шоссы.

– Превосходно!

– Превосходно? – Мод поглядела на супруга с ужасом. – Они договариваются, как тебя схватить, а ты говоришь: «Превосходно»!

Фульк оделся, вернулся к постели и звонко чмокнул жену в щеку:

– Конечно, все складывается просто замечательно! Гвин Фицморис разделил пополам гарнизон Уиттингтона. Пока он будет сам ловить себя за хвост, я нанесу визит Верену!

И с этими словами он проворно выскочил из комнаты и энергично загрохотал вниз по ступеням. Она покачала головой. «Бери скорее Фулька в мужья и держи его крепче!» – когда-то сказала себе Мод. Но все оказалось намного сложнее, чем она думала.

Глава 27

На рассвете, с первыми лучами летнего солнца, Фульк выехал из Бэббинвудского леса и во главе отряда, состоявшего из нормандцев и валлийцев, въехал в Уиттингтон.

Из серых сумерек вырастали беленые глинобитные домишки. От недавно пробудившихся очагов поднимались дымки. Где-то предостерегающе затявкала собака, и к ней тут же присоединились все деревенские псы. Из домов выглядывал местный люд, тотчас захлопывал двери и вставал на колени молиться. Не обращая внимания на жителей, армия Фулька ехала в сторону выкрашенной деревянной башни замка.

Одни ворота были широко открыты, чтобы впустить утреннюю партию дров. Стражник, которому полагалось ходить по крепостной стене, стоял, опершись на копье, и болтал с возницей. Он успел крикнуть всего один раз, после чего три уэльских стрелы сбили его со стены, и тело рухнуло поперек открытого входа. Возница тут же исчез. Фульк и Уильям бросились вперед, чтобы захватить ворота.

Битва за Уиттингтон длилась недолго. Пойманные врасплох, солдаты гарнизона быстро сдались. Нападавшие связали пленных, а затем бросили их, притихших и мрачных, в угол внутреннего двора. Фульк приказал своим солдатам закрыть ворота и занять позиции на стене. Уильям взял с собой нескольких человек, обыскал зал и склады – убедиться, что там не прячутся в засаде солдаты Фицмориса.

Фульк ликовал, что все оказалось так просто. Он ожидал жестоких боев за замок и понимал, что столь легко одержал победу, поскольку Верен Фицморис был никудышным командиром. Он выставил на стене всего лишь одного часового, да и то бестолкового.

Со стороны зала послышались звуки борьбы, и затем появился Уильям, таща за грязный плащ какую-то женщину. По крайней мере, Фульку сперва показалось, что это женщина. Но тут Уильям сорвал накидку, и он увидел коротко стриженные волосы и испуганное лицо: Верен Фицморис собственной персоной.

– Эта сладкая бабенка притаилась в женских комнатах, – с волчьей ухмылкой пояснил Уильям. – К счастью для красотки, мне что-то расхотелось ее насиловать.

Фульк скривил губы, с большим трудом сдерживая смех, и подъехал к пленнику.

Верен Фицморис покраснел от досады и гнева:

– Ты за это заплатишь!

– Рано или поздно все мы получаем то, чего заслуживаем, – сказал Фульк. – Найди ты часового порасторопнее и не прояви такую беспечность – не стоял бы сейчас передо мной в женском платье… Или все-таки стоял бы? – поддразнил он старого врага.

Глядя на Верена, можно было подумать, что он вот-вот захнычет.

– Ну погоди, вернется Гвен, он с тобой расквитается!

Фульк насмешливо поднял бровь:

– Если ты только и можешь, что грозить от имени другого, то тогда тебе и впрямь больше подходит бабья одежда. Выведи его из замка вместе с гарнизоном, – кивнул он Уильяму. – И верни накидку, чтобы выглядел благопристойно.

– Охотно, – ухмыльнулся Уильям.

Рыдающего Верена Фицмориса препроводили к деревянным дверям башни и вытолкали наружу в наряде, с помощью которого он пытался скрыть свое подлинное имя. С гарнизоном обошлись более достойно. Всем слугам, которые пожелали уйти, было разрешено беспрепятственно покинуть замок.

Наступила тишина. Фульк неторопливо спешился. Ему хотелось громко выкрикнуть: «Фицуорин!» – и услышать, как отзвук их имени вернет жизнь старинным бревенчатым сте нам. Он представил себе, как этот крик воскрешает бывших обитателей замка, его предков. Живо вообразил, что они выйдут приветствовать его и впереди будет идти отец.

Уильям, уже посерьезневший, встал на колени и поцеловал влажную землю двора. Фульк вручил брату копье, украшенное красно-белым знаменем Фицуоринов.

– Иди и водрузи его на стене! – приказал он. – Пусть все знают, что Уиттингтон снова принадлежит нам.

Тем же утром Фульк привез Мод в Уиттингтон. Она ждала его в Бэббинвудском лесу под охраной шестерых рыцарей. Им было приказано немедленно увезти ее, если взятие Уиттингтона закончится провалом. Но их затея увенчалась успехом, и когда Фульк поцеловал жену, посадил ее на кобылу и повез домой, сердце его переполняли радость и неистовая гордость.

Они выехали из леса, и Мод впервые увидела башни замка, который стал поводом столь ожесточенной вражды, ведущей начало еще со времен деда Фулька. Бог даст, их первенец родится здесь, в Уиттингтоне.

Замок стоял на небольшом возвышении и был обращен к перекрестку. Отсюда шли четыре дороги: на запад – в Освестри, на север – в Черк и Рексем, на восток – в Уитчерч и на юг – в Шрусбери. На расстоянии не более трех миль со всех сторон, кроме южной, его земли полукругом огибала граница Уэльса. Беленые деревянные стены окружал палисад из заостренных кольев, а вокруг шел ров. Ворота стояли гостеприимно открытыми, но их серьезно охраняли, на стенах также несли дозор бдительные стражи. Внутри находились многочисленные глинобитные склады, служебные постройки и большой деревянный сарай, крытый дубовой дранкой.

Муж натянул поводья и посмотрел на Мод.

– Уиттингтон не такой большой, как Ланкастер, и не такой величественный, как архиепископский дворец в Кентербери. – Фульк вроде бы оправдывался, однако в голосе его звучала затаенная гордость. – Но зато он мой, и однажды Уиттингтон станет самым красивым замком во всей Валлийской марке.

Мод оторвала взгляд от замка.

– Если бы я мечтала о дворцах и просторных замках, то согласилась бы стать любовницей Иоанна, – ответила она. – Уиттингтон и мой тоже, и для меня он уже самый красивый замок на свете. Мне не нужен никакой другой.

Фульк растроганно кашлянул и, не в силах продолжать говорить, только перегнулся к жене и сжал ее руку.

Долгий день перешел в долгую ночь праздника. Однако, несмотря на радость победы, сильно никто не напивался. Нельзя было позволить себе утратить бдительность. Сегодняшнее утро ясно продемонстрировало, что может случиться, если хотя бы на минуту ослабить внимание.

Ночью, в спальне над залом, постелив на пол два их плаща и укрывшись одеялом, Фульк заключил жену в объятия и сказал, прижимаясь губами к ее шее:

– Завтра начинаем строить. Прикажу деревенскому плотнику сделать нам кровать.

Он говорил совсем тихо. Уиттингтон был полон его людьми, в той же комнате ночевали и другие.

– Вполне можно было обойтись и той, что стояла здесь, – заметила Мод. – Зачем было вытаскивать ее и сжигать? Прекрасный мореный дуб.

– Дуб-то, может, и прекрасный, – поморщился Фульк, – но супружеское ложе священно. Не желаю лежать с тобой там, где Фицроджеры тискали своих жен и девок. – Он поднес ладонь к ее груди. – Я хочу, чтобы ты обустроила Уиттингтон по своему усмотрению, начав все с чистого листа.

– Мраморный стол на помосте, серебряные чаши и скатерти из дамасского шелка. Что-нибудь в этом роде, да? – мечтательно протянула Мод.

– А я-то всегда считал тебя женщиной с хорошим вкусом! – Она ущипнула мужа, и он шутливо бросился на нее: – Ну погоди, сейчас я тебе отомщу!

Их губы встретились, сначала мягко, нежно, но постепенно желание все разгоралось. Помня об остальных спящих, они занялись любовью в молчании – страстно, яростно, безудержно. А когда наконец оторвались друг от друга и, крепко сжав руки, поплыли в сон, Фульк задумался о том, какой разной может быть тишина. Сколько всего может она вместить: от глухой пустоты, которая ждет, чтобы ее наполнили шумом, до жгучего наслаждения, что лишь усиливается до ослепительного накала от самой необходимости сохранять беззвучность.

А Мод, прикрыв глаза, представляла себе, каким станет Уиттингтон в будущем. Горделивый замок, истинное родовое гнездо благородного семейства Фицуорин, где будет все, что нужно, вплоть до стола из слоистого пербекского мрамора. Тихо улыбаясь, она прижалась к Фульку.

Гвин Фицморис в ярости смотрел на старшего брата, не веря своим ушам.

– Да вошь и та лучше тебя умеет защищаться! – орал он. – Как ты мог такое допустить?!

– Люди Фицуорина напали на нас внезапно, и мы даже не успели понять, что происходит, – пролепетал несчастный Верен и бросил укоризненный взгляд на Гвина. – Да еще половина гарнизона ушла с тобой, щеголять кольчугами перед шлюхами в Шрусбери.

Гвин побагровел. В замечании брата была доля истины, но он не собирался этого признавать.

– Мы отправились на встречу с шерифом!

– Это не намного лучше.

Гвин схватил Верена за ворот чужой котты.

– Уж кто бы говорил! – рявкнул он. – Господи Боже, да от тебя только всего и требовалось, что держать ворота закрытыми и выставить на стене бдительного часового. Прав был отец, когда говорил, что ты даже попойку в пивной и то устроить не сумеешь! Он наверняка сейчас переворачивается в гробу, куда его загнал Фицуорин!

Гвин оттолкнул от себя Верена с такой силой, что тот врезался в стену.

– Тебе надо было самому оставаться на месте! – прокряхтел старший брат, пытаясь подняться на ноги.

– С какой стати? Не я же наследник.

– Не ты, но ты знаешь, что надо делать! Не надо было забирать с собой лучших воинов!

Гвин злобно молчал. Он и впрямь забрал их, рассчитывая отправиться с Генри Фернелом вдоль северных границ Валлийской марки в поисках Фулька Фицуорина. Но вышло так, что Фицуорин зашел ему со спины и нанес удар в самое слабое место. Теперь Фульк захватил Уиттингтон, и, если верить донесениям, у него достаточно валлийских наемников, чтобы удержать замок. При всей ненависти, которую Гвин питал к Фицуорину, он не мог не признать, что этот выродок отменно владеет боевым искусством.

– Если я в чем и виноват, – тихо сказал он, – так это в том, что переоценил твои способности.

– И что ты теперь собираешься делать?

Гвин почувствовал во взгляде Верена тревогу. Еще бы, хоть тот и был старшим братом, законным наследником земель, но, скорее, напоминал телка на веревочке: никакого понятия о том, как управлять замком и командовать воинами.

Гвину захотелось пожать плечами и уйти – пусть братец сам выкручивается. Но он не мог так поступить: мешала гордость, да и во имя памяти отца следовало отомстить Фицуорину.

– Я останусь здесь и буду бороться, – сказал он. – А ты, – он наставил палец на Верена, – немедленно отправишься к Иоанну с известием о беззаконии, творимом Фульком Фицуорином. Теперь, когда у нас нет земли, это ты должен получить фьеф, с которого мы будем жить, пока не вернем Уиттингтон. – Он помолчал, разглядывая Верена, и тот нервно сглотнул. – И да помилует тебя Бог, если ты вернешься с пустыми руками, ибо я тебя миловать не стану.

Глава 28

Замок Уиттингтон, Шропшир, февраль 1202 года

Глубокой ночью, во время одного из самых сильных снегопадов в году, Мод родила дочку. Схватки продолжались от повечерия до второго колокола заутрени, и повивальным бабкам почти ничего не пришлось делать, чтобы отработать свое жалованье: только поймать ребенка в передник, омыть ему личико и перерезать пуповину. Младенец голосил во все горло, с первого мгновения громогласно оповещая этот мир о своем присутствии.

– Огненные волосы и горячий характер им под стать! – засмеялась старшая повитуха.

– И личико тоже красное, – вслед за ней рассмеялась Мод, сморгнув слезы.

Она была измотана родами, однако испытывала радость и потрясение. Невозможно было поверить, что это крохотное, возмущенно орущее существо – ее ребенок. Одно дело чувствовать внутри себя толчки, и совсем другое – встретиться с тем, кто их производил. Мод неловко взяла на руки надрывающуюся криком новорожденную дочку и вгляделась в ее сморщенное личико.

– Сейчас успокоится, – бодро сказала вторая повитуха. – Силу свою показывает. Это нормально, вот если они не кричат – тогда переживать надо.

Эммелина, пришедшая, когда Мод уже отдыхала после родов, ворковала над малышкой, а по ее лицу текли слезы.

– Рыженькая, как покойница-бабушка, – умиленно всхлипнула она, вытирая глаза рукавом синего шерстяного платья.

Все еще кричащего младенца осторожно омыли теплой водой из кувшина, вытерли мягким полотенцем и туго спеленали льняной тканью. Это, кажется, успокоило девочку, и негодующие вопли сменились тихим посапыванием.

Повитухи приняли послед и помогли Мод перейти на чистую постель, застеленную льняными простынями и овчинным покрывалом. Эммелина пошла за Фульком, а Барбетта тем временем стала причесывать и заплетать своей госпоже волосы. Их расплели, следуя поверью, что это поможет роженице. Младенца отдали Мод в руки, и мать с дочерью оценивающе посмотрели друг на друга. Все еще сморщенную и красную после родов малышку трудно было назвать красивой, однако Мод затопила волна нежности: это была любовь с первого взгляда.

– У нее глаза отца, – тихонько проговорила Барбетта.

Мать улыбнулась и дотронулась до маленькой мягкой щечки. Девочка инстинктивно повернулась к пальцу.

– И его голос, – сказала Мод.

Дверь открылась, в комнату стремительно вошел Фульк, заполнив собой все пространство, и приблизился к кровати.

Мод следила за ним глазами. Она знала, что Фульк беспокойно ходил взад-вперед с той самой минуты, как у нее начались схватки. Каждый час муж отправлял из зала служанку осведомиться, как продвигаются дела, пока повитухи, рассердившись, не передали ему, что все идет своим чередом и его известят, как только госпожа родит.

– Я еле вынес эти последние несколько часов. По мне, так намного проще сражаться, чем вот так ждать, – сказал он и наклонился над кроватью поцеловать супругу. – Мне сказали, у нас девочка?

– Ты не очень расстроился, что не мальчик?

Мод знала, какое значение мужчины придают появлению наследника, словно произвести на свет ребенка мужского пола для них дело чести. Она помнила, как огорчался отец, когда раз за разом беременности матери заканчивались выкидышем или рождением мертвого ребенка. А когда в результате Мод оказалась единственным его потомком, не воспринимал дочь всерьез, разве что рассматривал ее в качестве товара на рынке невест. А этот ребенок был особенный – впервые за пятьдесят с лишним лет в Уиттингтоне вновь появился на свет Фицуорин.

Но Фульк развеял опасения жены:

– Нет, конечно, для меня главное – чтобы с вами обеими все было в порядке. – Он поглядел на малышку, которую баюкала на руках Мод, и робко дотронулся до пушка на ее крошечном лобике. – Рыженькая.

– Подержи ее.

Опасливо, словно ему вручили бочку с горящим дегтем, Фульк взял дочь на руки. Мод проглотила комок в горле. Ее завораживало совершенство этого миниатюрного существа. Сейчас крохотные размеры и хрупкость младенца смотрелись еще более трогательно в сравнении с рослым, мускулистым отцом. Малышка захватила в маленький кулачок протянутый ей указательный палец, и лицо Фулька просияло.

– Я слышала, некоторые женщины умеют вертеть мужчинами как хотят, но впервые вижу, чтобы мужчину пленили одним движением, – сквозь слезы пошутила Мод.

Фульк улыбнулся ей в ответ. У него в глазах тоже поблескивала влага.

– Даже если ты родишь мне еще десять сыновей, никакое мгновение не сравнится с этим, – хрипло произнес он и посмотрел в морщинистое личико новорожденной дочери. – Как мы ее назовем? Ионеттой, в честь твоей матери?

Мод покачала головой:

– Нет. Хависой, в честь твоей. А как еще ее можно назвать, с таким-то цветом волос?

Зиму сменила весна, которая в свою очередь уступила тяжелой зелени лета. Фульк углубил ров вокруг палисада, починил и укрепил колья. Теперь он был готов к любой оса де со стороны Генри Фернела и братьев Фицморис. Но прошло лето, собрали урожай, наступили Святки, но никто так и не появился.

– У Иоанна не хватает средств платить жалованье своим воинам в Нормандии, – сказал Жан де Рампень. Он приехал к ним на праздники, а до этого провел месяц у Хьюберта Уолтера. – Король настолько не уверен в преданности своих нормандских баронов, что доверил оборону основных замков наемникам.

– Если он не может им заплатить, то это неразумно.

Жан покачал головой:

– Точнее говоря, он не может заплатить им из нормандских доходов, а потому выплачивает наемникам жалованье из английского кошелька. Доит королевство, как может.

Фульк с печальной улыбкой согласился и добавил:

– Хьюберт всегда был хорошим пастухом.

– Верно, и, как хороший пастух, он понимает, когда корова вот-вот перестанет давать молоко.

Жан разрезал пополам угощение: кусочек тушеного цыпленка и пирожок с изюмом. Одну половину отправил в рот, а вторую предложил Мод, сидевшей по другую сторону от Фулька. Но та улыбнулась и покачала головой.

– Сейчас у нас новый каприз: мы едим одно только вяленое мясо, и ничего другого, – ухмыльнулся Фицуорин, глянув на жену. – Пока она носила Хавису, это был чеснок. Такой запах стоял, что я долгое время к жене близко подойти не мог!

– Зато смотри, что получилось, когда ты наконец подошел! – парировала Мод, похлопав себя по животу. Он был еще плоским, но уже больше месяца она знала, что внутри ее растет еще одна новая жизнь.

– Па, – сказала Хависа и, схватившись за его ногу одной ручкой, требовательно протянула отцу вторую.

Каким бы властным, настойчивым и даже капризным ни было это движение, оно растопило Фульку сердце; он подхватил дочь и посадил на колени. Несколько секунд она смотрела на него снизу вверх огромными дымчато-ореховыми глазищами, а потом развернулась так, чтобы удобнее было играть с инкрустированным гранатами крестом, висящим у отца на шее. Те, кто не знал покойную Хавису, говорили, что за исключением цвета волос дочка его копия, но Фульк не соглашался. Внешне малышка была настоящая де Динан. Хотя характер, учитывая, как настойчиво она добивалась желаемого, унаследовала от Вавасуров. Мод, правда, тоже утверждала, что дочка уродилась в отца, но понятно, что иначе она сказать просто не могла.

Фульк призадумался над словами Жана: интересно, какие последствия все это будет иметь для его собственной жизни?

– Иоанн может победить? – спросил он.

– Кто его знает. Предыдущего короля, Ричарда Львиное Сердце, нормандцы очень любили, так же как и мы, за удачливость, храбрость и за то, что при его появлении в комнате становилось светлее, как от сияния свечей. Может, у Иоанна и больше талантов, но ему не хватает этого света, который был у Ричарда. Нормандские бароны не любят его и не доверяют ему. А уж когда они увидят, что он поставил над ними наемников… – Жан глотнул вина. – До Хьюберта даже дошли слухи, что некоторые бароны, владеющие землями в Англии и Нормандии, приносят вассальную клятву французскому королю Людовику за свои нормандские владения, чтобы защитить их от грабежей.

Фульк задумчиво кивнул и посмотрел на сидящую у него на руках малышку. Ее веселые кудряшки были почти того же оттенка, что и гранаты в кресте.

– Ну и правильно! – подал голос Уильям, сидевший чуть дальше за столом. – От души надеюсь, что в Нормандии Иоанна разорвут на кусочки – пусть все потеряет и на своей шкуре прочувствует, каково это.

– Может быть, Уилл, тогда наше чувство справедливости будет удовлетворено, – сказал Фульк, – но, если Иоанн потеряет Нормандию, нам это не сулит ничего хорошего.

– Почему? – удивленно протянул Уильям.

– Потому что, если король лишится земель за проливами, у него останется больше времени собрать силы и разобраться с внутренними врагами – шотландцами, валлийцами и ирландцами… а также с теми, кого он объявил вне закона.

– Надеюсь, ты не боишься Иоанна? – насмешливо поинтересовался Уильям.

– Нет. Но только глупец не просчитывает заранее последствий.

– Намекаешь на меня?

Фульк пожал плечами и примирительно, не желая ввязываться в спор с братом, произнес:

– Все мы иногда бываем глупцами. Я лишь хочу сказать, что мы должны следить за тем, как разворачиваются события, и быть начеку. Не все так просто, как кажется.

– Слышал, братишка? Так что нечего прикидываться простачком! – загоготал Иво, обращаясь к Уиллу, и тотчас заработал подзатыльник.

Мод возвела глаза к небу и, извинившись, отправилась в уборную. Фульк понимающе улыбнулся жене: оба сейчас подумали об одном и том же. По крайней мере, у нее была отговорка в виде строптивого мочевого пузыря – всегда можно улизнуть под благовидным предлогом.

Хависа попыталась засунуть крест себе в рот, но Фульк нежно помешал ей это сделать.

– Хьюберт все надеется, что вы с королем заключите мир, – проговорил Жан.

Фульк удивленно поднял брови:

– Только через мой труп.

– Так и будет, если ваше противостояние продолжится, – вздохнул Жан, удрученно согнувшись над кубком. – А между прочим, сейчас королю больше, чем когда-либо, нужные опытные бойцы.

– Так пусть придет и попросит помочь ему. – Фульк с подозрением глянул на Жана. – Это Хьюберт тебя сюда отправил, готовить почву?

– Хьюберт никуда меня не отправлял. Я попросил у него разрешения отлучиться, чтобы отпраздновать с вами Рождество, и он охотно согласился. Сказал только, что будет жаль, если ты сожжешь за собой мосты, вместо того чтобы их наводить.

– Я уже навел мосты… И счастлив иметь в качестве сюзерена принца Лливелина.

– Представь, как это будет опасно, если Иоанн обратит взор к Англии и решит, что валлийцы совершают слишком много набегов на его границы.

– Поживем – увидим. Ни к чему беспокоиться раньше времени. – Фульк устроил поудобнее сидевшую у него на коленях Хавису и потянулся к кубку. – Но пока Иоанн далеко, в Нормандии. И вообще, сегодня Рождество.

Жан понял, что тема примирения с королем закрыта. Он слизнул с пальцев крошки, скрестил руки на груди и сказал:

– Возможно, тебе интересно будет узнать, что Хьюберт занимался делом братьев Фицморис.

– Вот как? – насторожился Фульк.

– Он предложил Верену Фицморису взамен Уиттингтона королевское поместье Уорфилд.

– И каков был ответ?

Жан пожал плечами:

– Фицморисы еще не решили. Верен слабохарактерный, с ним проще договориться. И при этом по английским и нормандским законам именно он считается наследником. Правда, согласно уэльскому законодательству, братья имеют равные права на наследство. Его высокопреосвященство считает, что Верен будет играть по нормандским правилам и согласится принять Уорфилд.

– Чем вызовет недовольство Гвина, а младший братец непредсказуем.

– Однако он останется в одиночестве, – добавил Жан.

– Иногда волк-одиночка опаснее целой стаи. Я… – Фульк не договорил, с нарастающей тревогой прислушиваясь к внезапно начавшейся суете в дальнем конце зала. – Подержи-ка ее.

И, пересадив Хавису на колени Жану, он соскочил с помоста и стремительно зашагал к дверям.

Какой-то человек в тяжелом плаще с капюшоном помогал мертвенно-бледной Мод сесть на обеденную скамью.

– Мод?

Фульк испуганно присел рядом с женой на корточки и взял ее за руку:

– Что случилось?

– Боюсь, что это моя вина, милорд, – сказал Арфин Марнур и откинул капюшон, открывая лицо и взъерошенные светлые волосы. – Я приехал из Шрусбери. Ваша супруга встретила меня на улице и велела немедленно сообщить все новости, которые я принес. И… – Он сокрушенно показал на результат. – Прошу меня извинить.

– Что еще за новости? – требовательно спросил Фульк. – Рассказывай!

– Милорд, как вы и предполагали, Генри Фернел и Гвин Фицморис собрали войско. Когда я выехал, чтобы вас предупредить, они уже готовились выступать. Они считают, что в зимние холода вы не будете их ждать.

Мод непроизвольно прикрыла живот свободной рукой.

Фульк нахмурился. Уиттингтон был замком крепким и надежным, но отнюдь не неприступным.

– Ты все правильно сделал, Арфин. Благодарю тебя за предостережение. Поешь, выпей. – Фицуорин жестом пригласил его к столу.

Мод подняла на мужа испуганные глаза:

– Нам надо готовиться к осаде?

– Мы вполне готовы к осаде, но, думаю, до этого дело не дойдет. – Фульк посмотрел на жену и сжал губы. – Я собираюсь принять бой. То-то им будет сюрприз!

– Ты говоришь это, чтобы меня успокоить? – сдавленным голосом спросила она.

– Ничего подобного, – мрачно ответил он. – Вот увидишь, так оно и будет. Да я на милю не подпущу сюда Фернела и Фицмориса. – Он пожал ее холодные пальцы и встал. – Надо идти готовить оружие.

Мод поднялась и встала рядом с мужем.

– Если ты сделаешь меня вдовой, я тебе этого никогда не прощу! – взволнованно произнесла она.

– Я и сам себе этого не прощу. Не хватало еще все потерять, когда праздник еще даже толком и не начался!

Не обращая внимания на полный зал свидетелей, он схватил Мод в объятия и крепко прижал к себе. Она спрятала лицо в его котте, и Фульк почувствовал, как вздрогнули ее плечи. Но через секунду все прошло. Она подняла голову, посмотрела на мужа и заявила:

– Я помогу тебе надеть доспехи.

От ее тона, полного решимости и страха, у Фулька упало сердце. Он хотел сказать Мод, что все будет хорошо, но не смог, поскольку это могло оказаться неправдой.

Правая рука была словно из расплавленного свинца. Фульк не знал, сколько прошло времени – минуты или часы – с того момента, как он отбросил в сторону обломок копья и вынул меч. Некогда ровную кромку его изрезали выбоины и зазубрины от десятков схваток, а сверкающая сталь покрылась багровыми сгустками и пятнами.

Войско из Шрусбери оказалось намного больше, чем ожидал Фульк. Это одновременно и польстило ему, и привело в смятение. Надо было во что бы то ни стало помешать людям Фернела, число которых умножили наемники братьев Фицморис, осадить Уиттингтон. И у него не оставалось иного выбора, кроме как принять бой.

Хрипло дыша, Фульк нанес удар какому-то рыцарю, целя в узкое пространство между бармицей и наносником. Воин, вскрикнув, шарахнулся в сторону, а Фульк пришпорил коня, успев заметить, что Филипа выбил из седла рыцарь, чей щит украшали кабаны – герб Фицмориса. Ален и Одульф де Браси ринулись Филипу на подмогу. Стычка оказалась краткой и яростной. На помощь товарищам подоспели несколько рыцарей из Шрусбери. Ален упал. Одульфа обступили враги.

Видя это, Фульк обезумел от ярости. Он убрал меч в ножны и достал моргенштерн – смертоносное оружие, предназначенное для ближнего боя, не столь галантное и рыцарское, как меч, а инструмент простого наемника и бойца, единственное намерение которого – уничтожать врагов.

Мод прохаживалась по деревянному настилу на стене замка, дыша свежим воздухом, когда мужчины начали возвращаться. Сперва она не была уверена, что это свои, ибо стояли сумерки, а воздух помутнел от мелкой измороси, висевшей туманной завесой. Мод различила верховых солдат, услышала звяканье упряжи и доспехов. Всадники двигались очень медленно и везли несколько носилок, а у отряда Фулька, как хорошо знала Мод, их с собой не было. Ей вдруг подумалось, что это войско из Шрусбери, и сердце на мгновение остановилось. Но все прошло, едва она разглядела знамя Фулька на копье знаменосца. А потом Мод с ужасом поняла, что если они везут носилки, значит есть раненые и убитые.

Резко развернувшись, она побежала по деревянному настилу к лестнице. Едва не поскользнувшись на влажных досках, подвернула лодыжку и ободрала руку, схватившись за веревочные перила. Сбежав по лестнице в зал, Мод подняла на ноги собравшихся у очага людей и выбежала во двор замка.

– Открывайте ворота! – крикнула она часовым. Стражники недоуменно уставились на нее. – Ваш лорд вернулся, открывайте ворота, черт вас побери!

Они бросились исполнять ее приказ, с трудом отодвинули тяжелый засов и распахнули массивные, обитые железом ворота.

Прижав руку к ребрам, о которые оглушительно билось сердце, Мод смотрела, как лошади сворачивают с дороги, переезжают ров и растекаются по двору. Под моросящим дождем шкуры животных дымились, а доспехи людей блестели, как рыбья чешуя. Рыцари ехали потупив взоры, тяжело опустив от усталости плечи. Мод искала глазами Фулька. Она знала, где муж обычно находится: через две лошади от знаменосца. Сейчас его там не было, и в животе у нее от страха екнуло.

– Где он? – спросила она у Ральфа Граса, который как раз слезал с коня. – Где мой муж?

Ральф снял шлем, и Мод ахнула при виде глубокой запекшейся раны на левой скуле рыцаря.

– Сзади, миледи, с ранеными, – сказал он, показав головой в сторону ворот. – Милорд Ален тяжело ранен.

Мод одними губами повторила его слова и, сорвавшись с места, побежала, яростно расталкивая всех на своем пути.

Мертвых без разбору – в пылу боя было не до этого – побросали на свободных лошадей вниз головой. Некоторые из раненых были в состоянии ехать верхом, и сейчас товарищи помогали им спешиться. Мод увидела перекошенное болью лицо Филипа, тяжело опирающегося на плечо Иво. Позади них рядом с носилками шел Фульк. Черты его лица были искажены горем и тревогой.

Мод окликнула мужа и подбежала к нему. Фульк одной рукой крепко обнял супругу, и рука его чуть заметно дрогнула.

– Их было слишком много, – с горечью проговорил он. – Я едва успел пробиться к Алену.

Мод посмотрела на человека, лежащего без чувств на импровизированных носилках из двух копий и натянутого между ними одеяла.

– Рана тяжелая?

– Не знаю. Плечо точно сломано, и еще ребра. Его ударили по голове, и с тех пор он молчит.

Мод увидела в глазах Фулька страх.

– Ален – самый младший из моих братьев, и я за него в ответе. Я не могу его потерять, – сказал он с мукой в голосе.

Фульк был измотан до предела, но не сдавался, именно потому, что был за всех в ответе. Мод взяла мужа за руку и мягко потянула в сторону башни.

– Пока что ты ничего не можешь сделать, разве что проследить, чтобы Алена устроили поудобнее. Идите внутрь, а я посмотрю, что с ним.

Фульк без слов последовал за нею и споткнулся.

– Ты тоже ранен?

– Ерунда, только синяки, – отмахнулся он. – Все кости целы, ран тоже нет, перевязывать нечего.

«Но забота и уход все-таки требуются», – подумала Мод, ведя супруга в башню.

Первым делом надо было позаботиться об Алене – не только ради него самого, но и ради спокойствия Фулька. Вспомнив, как монах в Уотни осматривал Теобальда, когда тот потерял сознание, Мод посветила Алену в глаза фонарем, чтобы убедиться, что душа не покинула тело. Оба глаза отреагировали на свет: зрачки сузились. Когда Мод позвала юношу по имени, он тихо застонал и вздрогнул всем телом. Она спиной чувствовала, что сзади стоит Фульк и внимательно, словно коршун, следит за всеми ее действиями.

– Не думаю, что Ален умрет, – сказала Мод, постаравшись придать своим словам как можно больше убедительности. – Если получится дать ему с ложечки меда с водой, будет отлично. Мне кажется, он сможет глотать.

– Я сделаю, – вызвалась Барбетта.

Мод с благодарностью кивнула служанке и перешла к следующему раненому. Фульк следовал за ней тенью. Мод физически чувствовала, как мужу хочется услышать от нее, что все будут жить, но как могла она такое пообещать? На все воля Господня. По крайней мере, никто не был ранен в живот – в подобных случаях люди мучились несколько дней и умирали, крича от боли. Но было несколько серьезных ран, которые требовалось зашить, и сломанных костей, которые следовало вправить. Мод послала за священником: тот был сыном конюха и кое-что понимал в переломах. А тех, кто хоть что-то умел, отправила перевязывать менее серьезные раны.

Закатав рукава, она и сама принялась за работу: промывать, зашивать, перевязывать, утешать и ободрять. Первое время Фульк оставался с женой, разговаривая с солдатами, которых она пользовала, но в какой-то момент ушел. Когда Мод остановилась передохнуть и огляделась, его нигде не было.

Филип получил удар булавой по бедру. Кость не пострадала, но ушиб оказался сильным. Уильям накладывал брату холодный компресс.

– Фульк? Недавно был здесь, с Аленом, – ответил Уильям на ее вопрос. – Думаю, он отправился на стену.

– На стену?! – с ужасом повторила Мод. – То есть вас преследовали?

Филип покачал головой.

– Нет-нет, – быстро сказал он, – погони не было. – Невесело ухмыльнулся и добавил: – Они нам шкуру попортили, а мы с них шкуры спустили. Так что этим типам было уже не до преследования.

– Тогда зачем Фульк?..

– Дело в том, что друга Алена, – Филип показал на неподвижного брата, – Одульфа де Браси, взяли в заложники и, скорее всего, вздернут, когда доберутся до Шрусбери. Жан де Рампень поехал следом, чтобы попытаться спасти его. – Филип потер лицо. – Фульк тяжело воспринял это известие. Пока что из всех передряг он выводил нас целыми и невредимыми. А теперь вот считает себя виноватым, но это же неправда. – Он тревожно посмотрел на Мод и заключил: – Иди к мужу. Ты ему сейчас нужна.

Она взяла плащ и, покинув комнату, поднялась по лестнице на деревянный настил. Помня о своей недавней неудаче, Мод старалась ступать осторожно. Мелкий дождь пеленой застилал ночной воздух, распространяя запах дыма, поднимавшегося от очагов.

Фульк напряженно смотрел на дорогу, хотя увидеть ничего было нельзя. Уже совсем стемнело, и свет шел только из башни и из окон деревенских домишек.

– Спускайся вниз и сними доспехи, – мягко произнесла Мод, подходя к нему. – У тебя вся кольчуга проржавеет, если будешь тут стоять.

Фульк безучастно посмотрел на нее:

– Какая разница. Почистить можно.

– Что толку здесь торчать? От этого они быстрее домой не вернутся, – сказала она. – Давай хотя бы спустимся вниз, и я осмотрю твои ушибы.

– Я в полном порядке.

– Это ты так считаешь. Давай я все-таки гляну.

Фицуорин устало потер лоб:

– Мод, оставь меня…

– Чтобы ты своими переживаниями загнал себя в могилу?

Мод взяла мужа за руку и увидела, что он поморщился. Костяшки пальцев распухли от удара чем-то тяжелым.

– Теобальд частенько говорил, что о человеке надо судить не по его победам, а по тому, как он ведет себя, потерпев поражение.

Но, похоже, этим заявлением она сделала только хуже.

– Но я не потерпел поражение! – возмутился Фульк. Он расправил плечи и вздернул подбородок.

– Нет, конечно, – поспешила уверить его Мод. – Так что же произошло?

Фульк вздохнул, отвернулся и снова стал всматриваться в непроницаемую тьму.

– Просто я взял на себя больше, чем способен, – сказал он. – И за мою ошибку заплатили другие.

– Все твои люди прекрасно знали, на что идут. А что касается тебя… Фульк, много раз мне казалось, что ты берешь на себя больше, чем способен, а потом ты удивлял всех, в очередной раз поднимая непосильную ношу. Уильям сказал, что вы победили.

– Да, но какой ценой! – усмехнулся Фульк. – Мы сдерживали врагов и нанесли им немалый урон, прогнав далеко от Уиттингтона, но нам это дорого обошлось.

Фульк глядел в ночь с таким видом, словно рассчитывал одним лишь усилием воли вернуть домой тех, кого сегодня недосчитались.

– Они вернутся, – сказала Мод.

Фульк вцепился руками в дерево:

– Да, и я буду их здесь ждать. Это мой долг. А ты иди спать.

Мод смотрела на мужа с отчаянием. Что бы она сейчас ни сказала, переубедить его не удастся. Она могла разве что позвать братьев Фулька, чтобы те насильно унесли его вниз и привязали к кровати. После недолгого колебания Мод оставила мужа наедине с тяжелыми мыслями, но лишь на то время, которое ей потребовалось, чтобы принести из кухни кубок, флягу вина, разбавленного «уишке беа», буханку хлеба и палку колбасы.

Когда она вернулась, Фульк стоял все так же, только опустил голову, словно держал на плечах невыносимую тяжесть. Мод поставила флягу у его ног.

– Я твоя жена, и мой долг быть рядом с мужем, – сказала она. – Имей в виду, я не позволю прогнать меня.

Он медленно, устало повернул голову. На висках и подбородке поблескивала вода. Мелкие капельки подрагивали на кончиках волос.

– Мод, во имя Господа! – хрипло сказал он. – Ну почему ты такая упрямая?

Она лукаво улыбнулась:

– Беру пример с тебя. Мы с тобой два сапога пара.

Он издал какое-то неопределенное восклицание, то ли соглашаясь, то ли протестуя.

– Немедленно иди спать!

– Только вместе с тобой!

– Я ошибся, – сказал Фульк. – Единственный раз я взвалил на себя непосильную ношу, когда взял тебя в жены.

– Ты всегда можешь подать прошение о расторжении брака.

Она достала из-под плаща хлеб и мясо.

Фульк внимательно посмотрел на принесенные женой припасы. Мод поняла, что ей удалось отвлечь мужа от тягостных размышлений и на время забыть об усталости.

– Могу, – сказал он, и в его голосе на сей раз послышалась нотка мрачного юмора. – Только я зачахну без борьбы и любви. Знаешь, я даже рад, что ты постоянно доводишь меня до белого каления.

И он с такой силой прижал ее к своему мокрому сюрко и ржавеющей кольчуге, что Мод ахнула. В воздухе вкусно пахло свежим хлебом и копченым мясом. Фульк глянул на колбасу, которую Мод сжимала в руке, потом на жену, и в глазах его вспыхнула веселая искорка. Похоже, они оба подумали об одном и том же: форма колбасы наводила на определенные мысли. Однако искорка тут же угасла, и Фульк отодвинулся от жены.

– Я не голоден, – сказал он, но наклонился за вином и сделал большой глоток прямо из фляги. «Уишке беа» обжег ему глотку, так что он крякнул. Но тем не менее хорошенько приложился еще раз.

– Как думаешь, а вдруг они там, в Шрусбери, соберут силы и придут еще раз? – спросила Мод.

– Сомневаюсь, – покачал головой Фульк. – На этот раз они рассчитывали на эффект неожиданности, однако повторять попытку вряд ли станут. Иоанн по уши увяз в неприятностях в Нормандии. Он не сможет больше помогать Фицморису, а у меня под боком принц Лливелин, которого стоит только попросить о подкреплении. Конечно, когда придет весна, все может измениться. – Он потер лоб. – Ни в чем нельзя быть уверенным.

Мод уже собиралась предпринять очередную попытку убедить мужа спуститься со стены, как послышались стук копыт по дороге и крики: страже велели немедленно открывать. Голос был знакомый, хотя вместо самих всадников в дымке мороси видны были только две смутно различимые тени.

– Вернулись!

Фульк, вдруг снова полный сил, буквально слетел вниз, во двор. Мод сжалась, когда услышала, как он скользит по мокрым ступеням, и осторожно последовала за мужем, по-прежнему не выпуская из руки колбасу.

– Это было нелегко, – сказал Фульку Жан.

Рыцарь сжимал в руках кубок с горячим вином, а Барбетта тем временем заботливо смазывала ему полученные на поле боя ссадины.

– Ох и ловко же он все провернул! – воскликнул Одульф де Браси с энтузиазмом избежавшего виселицы человека. Жизнь казалась ему сейчас просто невозможно прекрасной, несмотря на подбитый глаз, отрубленное ухо и поврежденную руку. – Подходит он к Фернелу и братьям Фицморис, прямо в открытую, и предлагает развлечь благородных мужей пением и музыкой. Говорит, я, мол, странствующий музыкант, хочу заработать себе на корочку хлеба да на ночлег.

– Одульф меня услышал, – подхватил нить повествования Жан, – и кричит, что, дескать, он дворянин, человек благородный и набожный, и что если его завтра повесят, то сегодня офицеры должны позволить менестрелю спеть ему религиозные гимны. Ну, те согласились. Приводят меня к нему в комнату и говорят: давай пой. А я, не будь дурак, улучил момент, стукнул часового по макушке и пере одел Одульфа в его одежду. Часового мы оставили связанным и заткнули ему рот обмоткой Одульфа. Со стороны все выглядело так, будто стражник выводит меня из замка. Люди Ферела ничего не заподозрили. К тому времени, когда истина открылась, мы были уже далеко. Ну, за чудесное спасение! – Он шутливо поднял кубок.

– Я в неоплатном долгу перед тобой за сегодняшнее, – тихо произнес Фульк.

Мод наконец удалось убедить мужа снять кольчугу. Он еще не ел, и его глаза сверкали лихорадочной усталостью.

– Ты бы сделал для меня то же самое, – пожал плечами Жан. – Грешно зарывать таланты в землю. Мое искусство не позволило человеку умереть.

– Аминь, – поднял бокал Одульф.

Фульк подошел к большой кровати, на которой лежал Ален.

– Он выживет? – спросил вставший рядом Одульф.

В голосе его слышалась неподдельная тревога. Еще бы, ведь Одульф с Аленом с раннего детства были закадычными друзьями. Кровное родство очень важно, но связь между друзьями, пожалуй, еще сильнее, ибо мы выбираем их сами.

– Обязательно, – сказал Фульк. – Не может же Ален умереть, если все мы его так любим.

– Ален мало-помалу придет в себя, – заверила их Мод. – Думаю, вы прямо сейчас смогли бы привести его в чувство, если бы хорошенько потрясли, но после такой трепки, которую бедняга получил, ему нужен покой. Когда он проснется, то почувствует дикую головную боль, – предупредила она, подняв указательный палец, – и, скорее всего, сильную тошноту. А сейчас будет лучше, если вы его оставите.

Одульф кивнул, если не вполне успокоенный, то хотя бы приободренный. Мод взяла Фулька за руку:

– Я приказала приготовить для тебя в кухне лохань с горячей водой и велела служанкам положить тебе тюфяк рядом с Аленом, чтобы ты был рядом, как только ему потребуешься. Пойдем, ты уже спишь на ходу.

Он послушно позволил жене вывести себя из комнаты и по крытой деревянной галерее провести на кухню. На печи медленно кипел котел, а рядом на полу стояла дымящая ся паром ванна. Раздавленный навалившимся изнеможением, тяжелым, как гора шерстяных одеял, Фульк словно сквозь туман ощущал, как Мод помогает ему раздеться и ступить в ванну. Вода была такой горячей, что чуть не ошпарила ему кожу. Но постепенно он привык к теплу и почувствовал себя невероятно уютно в плещущейся воде. Мод растирала мужу сведенные от напряжения плечи, и от ее движений боль, обручем стягивавшая лоб, начала ослабевать. Мод дала мужу отвар ивовой коры и смазала ссадины успокаивающим бальзамом. Похоже, что напряжение служило каркасом, который держал его на ногах. Теперь от заботливого ухода Мод этот каркас разрушился, и Фулька одолела слабость.

Когда он выбрался из ванны, жена растерла его большим льняным полотенцем и помогла надеть чистую котту и шоссы. Все вокруг стало размытым. Он не помнил ни как вернулся в покои, ни как лег на тюфяк, который Мод ему приготовила. Темнота, словно добрая мать, обняла его и убаюкала невидимыми нежными руками.

Он проснулся глубокой ночью от звука детского плача и тихого голоса женщины, напевающей колыбельную. Фульк заморгал, не понимая, где находится. Потом услышал перешептывающиеся голоса и сел на кровати. Покрытое синяками тело плохо слушалось, и он неловко стал поворачивать голову в поисках источника звуков. Братья все спали на тюфяках, разложенных по комнате. Мод сидела рядом с большой кроватью, держа на руках хнычущую Хавису, а Ален полулежал в подушках и смотрел на него широко открытыми, ясными глазами. Глядя на остолбеневшего Фулька, младший брат сумел выжать из себя слабую улыбку.

Глава 29

Дворец Абер, Уэльс, лето-осень 1203 года

– Еще одна дочка, – ответил Фульк на вопрос Лливелина. – Родилась на праздник летнего солнцестояния, назвали Ионеттой, в честь матери Мод.

Он находился при уэльском дворе, отбывая несколько дней обязательной феодальной повинности в пользу принца.

– В день летнего солнцестояния? То есть на Рождество Иоанна Крестителя? Ведь два эти праздника совпадают? – искоса посмотрел на него Лливелин. – Полагаю, Мод и младенец здоровы и находятся в безопасности, иначе бы вас здесь не было.

Фульк нахмурился и отхлебнул меда из кубка, который предложил ему Лливелин. Восемь месяцев назад Тангвистл, невенчанная жена Лливелина, умерла в родах. Конечно, со временем острота горя притупилась, но тема по-прежнему оставалась для принца болезненной.

У Мод схватки начались на рассвете, а когда она родила, уже разжигали вечерние костры. Мрачные предположения Фулька начали сменяться откровенным страхом, когда повитухи наконец-то вложили ему в руки влажный ревущий сверток.

– Я ни о чем в тот день не думал – ни о том, какой был праздник, ни о том, что у нас опять девочка, – признался он. – Только молился, чтобы они обе выжили. Соболезную вашей потере, сир. На вашем месте я бы, наверное, сошел с ума.

Лливелин допил мед и оглядел залитые солнцем стены большого зала:

– Я и сошел с ума, и молю Бога, чтобы вы никогда не узнали такого горя!

– Простите меня, сир, – неловко пробормотал Фульк, не зная, что тут еще можно добавить. Кажется, не существовало слов, которые могли бы утешить Лливелина.

– Не стоит извиняться, Фульк, – едва заметно усмехнулся его собеседник. – Если Тангвистл была моим сердцем, то Уэльс – моя душа. Я потерял одно, но у меня осталось другое, и я намерен сохранить Уэльс.

Он подошел к дверям и выглянул на улицу, где на по-летнему синем небе сияло яркое солнце. Фульк почтительно следовал за принцем на некотором расстоянии.

– А что касается Тангвистл, то после ее смерти я уже получил несколько брачных предложений, – сказал Лливелин. – Люди, желающие облегчить мое горе и упрочить свое положение, предлагали мне в жены своих сестер и дочерей. – Он сжал в кулак руку, лежащую на обитой железом двери, и Фульк глянул на валлийца с вежливым вопросом в глазах. – Подобного рода предложения поступали, например, из Шотландии, от короля острова Мэн, от других валлийских правителей и лордов приграничных земель, включая Ранульфа Честера. – Лливелин изогнул губы в горькой усмешке. – Фицуорин, а вы разве не желаете к ним присоединиться? Не хотите предложить мне в жены одну из ваших дочерей?

Фульк не знал, как реагировать на это заявление: обидеться или же чувствовать себя польщенным.

– Я знаю, сир, что многие отцы подыскивают будущих зятьев, пока дочки еще лежат в колыбели, но я к числу таких родителей не принадлежу.

Лливелин невесело хмыкнул:

– Не обращайте на меня внимания, Фульк. Я глупо пошутил, поскольку пребываю в дурном настроении. Мне не стоило так себя вести. Ваши дочери, безусловно, заслуживают лучшего.

И Лливелин покинул его, дав понять, что желает остаться один. Фицуорин продолжил потягивать мед, наблюдая, как облака гоняются друг за другом, проносясь мимо солнца, жарко льющего свои лучи вниз, на пролив Менай. Он попытался представить своих дочерей взрослыми девушками, невестами. Они выйдут замуж, и с ними неизбежно придется расстаться… При одной лишь мысли об этом он ощутил такую пронзительную боль, что затряс головой, отгоняя страшную картину.

Позади Фулька возвышались массивные горы Эрери[28], естественные крепости, которые не пускали нормандцев в Уэльс. Дикие, прекрасные, неприступные. Он сам сейчас по одну сторону гор, а Мод – по другую. Глядя, как в тени конюшни Иво увивается за валлийской девушкой, Фульк почувствовал невыносимую тоску и в очередной раз посочувствовал Лливелину.

Стоял ненастный ноябрьский день. Мод решила не выходить из теплой уютной спальни над залом и достала вышивание: она хотела украсить синюю праздничную котту Фулька изображением бегущих волков. Труд кропотливый, но результат того стоил: держа в руке иглу, она полюбовалась уже завершенной частью работы.

Через некоторое время Мод прервалась, чтобы дать глазам отдохнуть, и стала смотреть на дочерей, под бдительным присмотром Барбетты игравших у кровати на большом куске стеганой овчины.

Хависа, которой уже было почти два года, росла крепким ребенком. У нее были глаза Фулька и густые рыжие кудри покойной бабушки. Девчушка была не столько грациозной, сколько сильной, проворной и невероятно вспыльчивой. Пятимесячная Ионетта была совсем из другого теста: спокойная, всегда готовая улыбаться и слегка медлительная. У нее были фицуориновские черные волосы (вернее, пока еще немногочисленные волосики), красивые брови и ясные глаза: при рождении – голубые, как у котенка, но сейчас цвет их постепенно менялся на орехово-серый.

У Мод потеплел взгляд. Она так сильно любила дочерей, что иногда на глаза наворачивались слезы. Вспоминая свое детство и вечно усталую, безразличную мать, она обещала себе, что ее дети никогда не будут страдать от недостатка теплоты.

Зашумела по карнизу портьера, и в комнату вошел Фульк. Волосы у него были растрепаны, и двигался муж энергично, словно напоенный порывами бушующего на улице ветра. Хависа мигом вскочила с ковра, засеменила к отцу и прижалась к его шоссам, требуя взять ее на ручки. Ионетта перевернулась на бок и пронзительным криком поприветствовала папу, демонстрируя два новеньких зуба.

– Ну прямо как в славную пору рыцарских поединков, когда женщины буквально вешались на тебя, не зная стыда! – засмеялась Мод, глядя, как муж поднял Хавису и посадил ее на правую руку, а левой подхватил младшую девочку.

– Ты вела счет моим поклонницам? – ухмыльнулся он, но Мод промолчала, напустив на себя притворно оскорбленный вид. – Между прочим, у меня в кошеле до сих пор лежит твоя лента. Помнишь, Теобальд заставил тебя тогда отдать ее мне? Ты и представить себе не можешь, как меня злило, что единственная женщина, которую я хотел, была единственной, кто держался со мной безразлично.

Мод почувствовала, как щеки ее заливает румянец.

– А теперь, когда ты меня получил?

Он шутливо пожал плечами:

– Не знаю. По крайней мере, желание от этого не ослабло ни на йоту.

Она покраснела еще гуще и украдкой бросила взгляд на Барбетту, которая старательно делала вид, что все ее внимание поглощено шерстью и прялкой. Мод подумала, не отослать ли служанку. А что такого? Не впервой уже они шокировали обитателей замка тем, что задергивали полог кровати средь бела дня.

Хависа, играя завязками на плаще у Фулька, обнаружила маленькими пальчиками спрятанный под тканью пакет.

– Что это? – спросила Мод, увидев уголок письма, которое их дочь безуспешно пыталась вытащить наружу.

Фульк придержал малышку и, немного освободив руку, неуклюже залез под плащ.

– Письмо от твоего отца, – ответил он. – Гонец остался в зале, чтобы промочить горло.

– От отца?

Все фривольные мысли немедленно вылетели у нее из головы. Оставив раму для вышивания, Мод подошла к Фульку, взяла пакет и опасливо покрутила его в руках, словно внутри могла прятаться змея. Отец писал редко, правда на крестины Ионетты прислал серебряную чашку и наставление Мод – выполнить свой долг и в следующий раз все же родить сына.

– Гонец не сказал, что в письме?

Фульк покачал головой:

– Ты же знаешь своего отца. Какой слуга решится расспрашивать его о делах? Каждому жизнь дорога. – Он стал раскачивать девочек на руках, пока они не завизжали, а потом опустился вместе с ними на ковер и усадил обеих себе на колени. И резонно заметил: – Пока не откроешь – не узнаешь.

Кусая нижнюю губу, Мод взломала печать. Почерк у отца был так себе: неаккуратные, временами неразборчивые каракули. Умением читать и писать ле Вавасур был больше обязан категорическому нежеланию полагаться на услуги писца, нежели стремлению к образованию. Научить грамоте дочь он согласился лишь затем, чтобы повысить ее цену на рынке невест.

Нахмурившись, Мод снова и снова перечитывала строчки, чтобы убедиться в том, правильно ли она поняла прочитанное.

– Ну что там? – спросил Фульк. – Чего твой папаша хочет?

– Это приглашение на свадьбу! – сказала Мод с удивлением. – Он женится!

Фульк недоуменно посмотрел на супругу. А та протянула ему письмо и прибавила:

– На Джулиане де Ри.

Фульк взял пергамент и сосредоточенно прищурился, пытаясь разобрать кривые строчки.

– А кто это такая?

Мод покачала головой:

– Понятия не имею. Папа пишет, что она вдова Томаса де Ри.

– Скорее всего, эта дама богата и еще способна рожать детей, – фыркнул Фульк. Он дочитал письмо, то приближая его к глазам, то отодвигая подальше. – Ага, венчание состоится на Святки, – наконец расшифровал он последнюю фразу, отдал письмо жене и потер подбородок. – Хочешь поехать?

Мод перебрала причины остаться дома: неудобство путешествия по зимним дорогам, опасность столкнуться с Иоанном и его приспешниками, довольно прохладные отношения с отцом. Против них на другой чаше весов оказались бремя семейных обязанностей и… любопытство: разве не интересно увидеть свою новую мачеху? Мод колебалась, не зная, что ответить на вопрос Фулька.

– И да и нет, – наконец сказала она. – Из политических соображений, пожалуй, стоило бы съездить. Пусть я и постоянно ссорилась с отцом, но все же я его кровь, да и внучек своих папа никогда не видел. По правде говоря, ехать мне не хочется, но чувствую, что должна.

Фульк кивнул:

– Политика – и этим все сказано, любимая. Туда наверняка приедут несколько влиятельных баронов, а с ними никогда не помешает пообщаться. Глуп тот, кто сжигает все старые мосты, не строя новых, – так всегда поучал меня Хьюберт Уолтер, – прибавил он, усмехнувшись.

– С этим трудно поспорить, – улыбнулась Мод и задумчиво прибавила: – Интересно, понравится мне мачеха или нет?

Мод представляла себе Джулиану де Ри совершенно не такой. Она оказалась женщиной лет тридцати, миниатюрной, с прямыми каштановыми волосами, голубыми глазами под тяжелыми веками и довольно-таки заурядным лицом. Новая супруга отца говорила тихо и держалась скромно, однако запуганной при этом не выглядела. И не испытывала особого благоговения перед своим грубоватым, шумным мужем.

– Твой отец уверен, что он и впрямь такой суровый, каким кажется с виду. – Джулиана улыбнулась Мод.

Они вдвоем разбирали подарки на следующий день после свадьбы. Мужчины уехали в долину Уорфедейл поохотиться в лесах, в надежде привезти к столу свежей оленины.

Мод засмотрелась на коллекцию кубков из позолоченного серебра, подарок от графа Ранульфа Честера. Ее отражение на поверхности искажалось, растворяясь до неясных разноцветных разводов.

– А еще мой папа очень бестактный, – ответила она, вспомнив, как ле Вавасур приветствовал ее при встрече.

Он расцеловал дочь, обнял зятя и придирчиво осмотрел внучек, отметив, что рыжеволосые невесты на брачном рынке ценятся дешевле, поскольку такой цвет волос говорит о крутом и неуправляемом нраве. Потом побранил Мод за то, что вместо долгожданного наследника она рожает мужу одних девчонок. Фульк с ледяным спокойствием ответил, что рыжеволосая Хависа дорога родителям вдвойне, поскольку кудри малышки напоминают о ее покойной бабушке. И что ему совершенно не важно, сыновья у него или дочери: он не настолько глуп, чтобы ставить одних своих детей выше других. Отец Мод что-то пренебрежительно проворчал в ответ, но, к счастью, продолжать разговор не стал.

Джулиана поцокала языком:

– Робер так ведет себя, потому что считает проявлением слабости похвалить или одобрить кого-то. Он очень гордый человек, твой отец. – Она скрестила руки на груди и пристально посмотрела на Мод. – А еще, похоже, он тебя побаивается.

– Меня?! – Мод подняла голову от своего отражения в кубке и в изумлении посмотрела на мачеху. – С чего вы решили?

– Ну, я же вижу, как он с тобой говорит, как вечно нарезает вокруг тебя круги, не подходя слишком близко. И как он на тебя смотрит, когда ты этого не видишь. Полагаю, Робер и сам с трудом верит, что тебя породил.

– Вот это точно! – невесело рассмеялась Мод.

– Не будь такой букой! – с настойчивостью сказала Джулиана. – Отца пугает твоя красота. – Мод недоверчиво смотрела на нее. Но мачеха продолжала: – Да перестань. Ты же видела свое отражение в зеркале и наверняка замечала, какие завистливые взгляды бросают на тебя другие женщины. И как мужчины провожают тебя взглядом.

– На такие вещи я мало обращаю внимание, – холодно ответила Мод. – Кроме того, у меня нет ни времени, ни желания таращиться на себя в зеркало. Для меня не существует других мужчин, кроме Фулька.

Тонкие губы Джулианы изогнулись в лукавой улыбке.

– С таким мужем, как у тебя, это неудивительно, – заметила она, а затем продолжила развивать все ту же тему: – Судя по всему, внешностью ты пошла в мать, а некоторые мужчины боятся слишком красивых женщин. Им кажется, что единственный способ удержать такую женщину при себе – это указать ей на ее место. – Джулиана разгладила рукой отрез винно-красного шелка – свадебного подарка от Фулька и Мод. – Одна из причин, по которой Робер на мне женился, помимо того что я получила от первого мужа неплохое наследство, – то, что я отнюдь не красавица. Он может спокойно смотреть на меня и не чувствовать при этом робости.

– Я заставляю отца испытывать робость?! – громко воскликнула Мод. Но, увидев, что другие гостьи стали бросать взгляды в ее сторону, опустила голову и понизила голос. – Да как вы такое можете говорить?! – громким шепотом возмутилась она. – Наоборот, это он всю жизнь пытался застращать меня!

– Ты меня не слушаешь! – нетерпеливо сказала Джулиана, тоже негромко, но с такой же горячностью. – Взгляни на себя со стороны. Сильная, волевая. Да плюс внешность, которая ослепляет мужчин. Но и это еще не все. Твой супруг – бунтовщик, разбойник. Человек, о котором слагают песни и которым втайне восхищаются. Еще бы твоему отцу не робеть! А поскольку проявлять слабость – это не по-мужски, он всячески хорохорится и принижает твои достоинства.

– Значит, это я во всем виновата? – с каменным лицом спросила Мод.

– Нет, конечно, это его вина, глупая. – Джулиана в отчаянии покачала головой, словно втолковывая что-то не слишком смышленому ребенку. – Возможно, Робер никогда не примирится с положением вещей. Он не такой человек, чтобы заглянуть в себя и что-то изменить. Но если ты будешь знать, что им движет, то, может быть, найдешь в своем сердце хоть капельку снисхождения.

Мод сглотнула.

– Как вы верно заметили, моя мать была красива, – горько сказала она. – Отец часто бил и унижал ее при всех. На меня вообще не обращали внимания, потому что я была девочкой, не способной заменить долгожданного сына. Извините, но я не могу сделать так, как вы предлагаете. Уже слишком поздно. Я научилась не взваливать на себя вину за слабости других.

Джулиана печально смотрела на Мод, и та почувствовала: надо что-то еще добавить. Можно не испытывать к новой родственнице нежных чувств, но и портить отношения с мачехой тоже не стоит.

– Я желаю, чтобы вам обоим этот брак принес радость, – сказала она. – Но надеюсь, вы понимаете, что я не стану у вас частой гостьей.

– Да, я все прекрасно понимаю, хотя мне и очень жаль, – вздохнула Джулиана и спрятала руки в рукава платья. – Вдова богатого мужчины никогда долго не остается вдовой, как ты имела возможность убедиться сама. Этот союз может показаться тебе странным, но мне кажется, я смогу жить с твоим отцом в мире и согласии. Как бы Робер ни вел себя в прошлом, со мной он добр. – Она пожала плечами. – Некоторые браки с самого начала напоминают стихийное бедствие. И чувства пылают, как огонь. А есть и другие – уютные, словно пара старых разношенных башмаков. – Джулиана чуть заметно улыбнулась. – Я считаю, мне очень повезло, что у меня именно такой брак.

Краем глаза Мод заметила, как Хависа тянется к маленькой брехливой собачонке леди де Весси, намереваясь дернуть ее за хвост. Мод ринулась спасать обеих, а потом вместе с гостями посмеялась над происшествием.

Теперь продолжать задушевную беседу с Джулианой было уже поздно: разговор завела графиня Клеменс, жена Честера. Мод попыталась представить себе второй брак отца в виде пары уютных старых башмаков, но у нее ничего не вышло. А вот уподобить их с Фульком совместную жизнь костру, напротив, получилось легко.

Уорфедейлский лес напомнил Фульку Уэльс, его дикую густую зелень, устеленные папоротником овраги, бурлящие потоки, скалы, которые так любит лишайник. В чаще здесь еще водились волки, а дикие кабаны пока что не стали тут такой редкостью, как на юге. Это был лес короля Иоанна, но Робер ле Вавасур пользовался правом охотиться в его пределах и забирать подстреленную дичь – привилегия, недавно дарованная ему вернувшимся из Нормандии монархом.

– Я все сомневался, приглашать тебя на мою свадьбу или нет, – сказал ле Вавасур, когда охотники, устав выслеживать добычу, устроили привал, чтобы перекусить прихваченными с собой припасами: пряным окороком, пирожками с курятиной и разбавленным вином.

Вокруг псарей крутились собаки: аланы и волкодавы, ростом с пони; рыжие поджарые терьеры, едва достающие человеку носом до колена.

Фульк пожал плечами и откусил солидный кусок пирога:

– По правде сказать, я тоже сомневался, приезжать или не приезжать. Король Иоанн вернулся в Англию, и теперь безопаснее оставаться в Уиттингтоне.

– Так чего ж ты не остался? Почему все-таки приехал?

Фульк посмотрел на тестя. Прямой линией носа и очерта ниями подбородка он едва уловимо напоминал Мод.

– Я приехал ради своей жены, – пояснил Фульк. – Потому что вы как-никак ее отец. – Он прожевал курятину. – Что делать, иногда приходится идти на риск.

Фицуорин повернул голову и увидел, что на поляне спешиваются двое: Ранульф Честер – ровесник Фулька, стройный, темноволосый, и де Весси – чуть постарше, с багровым лицом и недовольной складкой между бровей. Пожалуй, с этими людьми интересно было бы пообщаться. Фицуорин взглянул на де Весси. Вот бедняга, Иоанн соблазнил его жену и переспал с ней, к ярости и унижению графа. Ранульф жил недалеко от Уиттингтона. К тому же сестра его когда-то была помолвлена с Лливелином. Фульк решил, что неплохо будет завязать с соседом дружбу.

– Я запрещаю тебе вести бунтарские разговоры под моей крышей, – сурово предостерег зятя ле Вавасур.

Фульк потянулся за следующим пирожком. После охоты у него разыгрался аппетит, а пирожки были ну просто объеденье.

– Вы и сами прекрасно знаете, что на свадьбах традиционно говорят о политике и скрепляют альянсы, – сказал он. – Если вы пригласили меня сюда, то потому, что хотите усидеть на двух стульях: как говорится, и нашим и вашим. – Он облизал пальцы. – Не волнуйтесь. Я не стану у вас за спиной подстрекать гостей к измене. Это было бы просто невежливо, а я, что бы вы обо мне ни думали, уважаю приличия. – Фульк взял третий пирожок.

– Если это и впрямь так, Фицуорин, – проворчал Честер, присоединяясь к ним, – то хватит уже есть, оставьте и другим хотя бы пару пирожков.

– Милорд, пирожки – моя слабость: тут уж не до соблюдения приличий. Бывают ситуации, когда все средства хороши – как в любви или на войне! – шутливо парировал Фульк.

Честер усмехнулся и сел рядом с ним, прислонившись спиной к шершавой коре старого дуба. Он взял два пирожка: один себе, а второй кинул де Весси, который остался стоять.

– А вы не боитесь, что кто-нибудь из гостей, рассуждая точно так же, за пригоршню серебра выдаст вас Иоанну? – спросил де Весси, взглянув на Фулька. – Вы находитесь за пределами своих земель, и здесь за вашу голову назначена неплохая цена.

– Разумеется, боюсь, но больше за семью, чем за себя. – Фицуорин глотнул разбавленного вина. – Однако, если бы я обращал внимание на этот страх, он бы меня задавил. Я соблюдаю осторожность и доверяю своему чутью. – Он поднял бровь и обвел взглядом всех троих. – Я заключаю союзы лишь с теми, кому доверяю, или с теми, кто преследует общие со мной интересы.

Фульк знал, что у Честера заключен договор с Лливелином. Знал он и то, что Честер верен Иоанну и все поступки графа объясняются заботой о безопасности своих границ, а отнюдь не желанием поднять восстание против короля. Хотя де Весси и затаил на Иоанна обиду, не желая служить ему, однако пока еще не перешел к открытому мятежу. Своему тестю Фульк доверял лишь до известной степени. Ле Вавасур был человек прямой, бесцеремонный, негибкий и временами совершенно невыносимый, но у него все же имелся свой своеобразный кодекс чести. Если бы Робер намеревался выдать Фулька Иоанну и получить вознаграждение, то громко объявил бы об этом и сделал все открыто, а не стал бы действовать тайком на собственном свадебном пиру.

– И все же согласитесь, опасно переходить некоторые границы, особенно сейчас, когда Иоанн вернулся в страну, – заметил де Весси.

– Согласен, но я зашел слишком далеко, так что теперь обратного пути нет.

Честер задумчиво потер подбородок:

– Если хотите, я могу поговорить с Иоанном от вашего имени – выступлю посредником для заключения перемирия. Вам необходима безопасность, которую гарантирует мир с королем. А ему, в свою очередь, нужны опытные воины.

– Все это мы уже проходили, и давно, – поморщился Фульк. – Хьюберт Уолтер в свое время пытался и получил решительный отказ. Кроме того, я служу Лливелину и охраняю для него Уиттингтон: лучше уж пусть он будет моим сеньором, чем Иоанн. – Однако Честер упрямо молчал; Фульк пристально посмотрел на него и поинтересовался: – Граф, что заставило вас предположить, будто я вообще пойду на переговоры?

– Здравый смысл, что же еще? – удивленно поднял бровь Честер. – Должно ведь у вас быть чувство самосохранения. Рано или поздно королю придется либо начать с Лливелином переговоры, либо вступить с ним в драку. Валлийское влияние у границы сильно до тех пор, пока монарх наводит порядок в других углах своего королевства. Как только Иоанн обратит взгляд на Уэльс, Лливелину разумнее всего будет укрыться за своими горами. Мы с вами оба знаем, что Лливелин более достойный человек, чем Иоанн, однако у последнего значительно больше возможностей. Если вы ввяжетесь в войну на границе, помоги вам Бог! От Уиттингтона останутся лишь дымящиеся руины. – (Фульк покраснел от гнева и вскочил на ноги.) – Прошу прощения, но это правда, – сказал граф. – И я был бы плохим другом и соседом, если бы не предупредил вас.

– Тогда с какой стати вы сами заключили союз с Лливелином? – с вызовом поинтересовался Фульк.

– Опять же, исходя из здравого смысла, – вздохнул Честер. – Потому что не пускать к себе на порог уэльского дракона не менее важно, чем служить анжуйскому леопарду.

Фульк раздраженно откинул волосы со лба:

– Франция вот-вот отберет у Иоанна Нормандию и Анжу. Может статься, что и Англию он тоже потеряет.

– Много чего нелестного можно сказать об Иоанне, но он точно не дурак, – покачал головой Честер.

Ле Вавасур молча и внимательно следил за их перепалкой. Наконец он встал и отряхнул крошки с охотничьей котты.

– Я бы на твоем месте серьезно подумал над предложением милорда Честера, – обратился он к Фульку. – Пусть он, по крайней мере, попробует поговорить с королем. Иоанн не сможет не прислушаться к слову одного из самых влиятельных своих графов, особенно если оно совпадает с мнением Хьюберта Уолтера.

Фульк внимательно посмотрел на тестя. Вряд ли Робер ле Вавасур руководствовался сейчас заботой о них с Мод. Скорее всего, его беспокоили собственные земли и привилегии. И не стоит сердиться на тестя: слишком многое поставил он на карту. Человек, обладающий способностью балансировать на узенькой границе между различными фракциями и при этом не оступиться, пожнет щедрый урожай.

– Мне нужно подумать над тем, что вы сказали, – ответил Фульк и пошел к своему жеребцу. – Однажды я играл с Иоанном партию в шахматы. – Он обвел взглядом присутствующих. – Без сомнения, все вы знаете эту историю, она уже стала всеобщим достоянием. Мы были тогда еще подростками, а Иоанна одолела пьяная злость, и он искал козла отпущения. Человека, которого легко растоптать. Я не позволил ему этого сделать. Так вот, мы оба до сих пор играем ту партию. Он хочет насладиться победой, однако у него ничего не выйдет, пока я дышу и пока бьется мое сердце. Иоанн это знает, и я это знаю.

Охота возобновилась. Охотники погнали добычу по пестрой лесной тени. Трубил рог, возвещая их вторжение в самые глубокие и сокровенные участки леса.

Раньше Фульк любил опьянение погони, ему нравилось чувствовать под собой могучего коня, петлять между деревьями и продираться сквозь поросший шиповником подлесок. Но сейчас, когда они гнали по лесу свою жертву, изящного оленя с ветвистыми рогами, Фульк вдруг почувствовал к нему сострадание. Сердце его отказывалось петь ликующий гимн. И в самом деле: что за радость преследовать и убивать живое существо?

Погостив у новобрачных недельку, Фульк и Мод отправились обратно в Уиттингтон и по приглашению графа прервали путешествие, чтобы нанести визит в Честер. Ранульф все еще не терял надежды убедить Фицуорина примириться с Иоанном.

– Пусть признает за мной законные права на Уиттингтон, и я тут же принесу ему оммаж, – с мрачным упрямством, как повторяют уже много раз говоренное, ответил Фульк. – Но не раньше.

Мод наслаждалась пребыванием в Честере. Предыдущая неделя стала для нее пыткой, которую бедняжка хотела поскорее забыть. Она была рада, что присутствовала на бракосочетании отца, но испытывала облегчение: слава Богу, что тяжкие обязанности исполнены. Джулиана вольна выискивать в характере ле Вавасура хорошие черты, но Мод была не в силах забыть прошлое, а потому не могла относиться к отцу с теплотой или сочувствием. Хотя ее, признаться, удивило, как он моментально смягчается в присутствии Джулианы.

Фульк порядком развеселился, когда Мод рассказала ему о любопытном сравнении, которое придумала ее мачеха: дескать, брак может походить на пару старых башмаков, разношенных и удобных.

– Я бы такие носить не стал, – хмыкнул муж, когда в первую ночь, проведенную под крышей просторного замка Честера, они лежали в постели. – Наверняка в носке окажется камешек.

Снаружи валил густой снег, но им было тепло от жара собственных тел и от покрывал на меху.

– Ты лучше будешь играть с огнем? – Мод откинула волосы и приподнялась на локтях, чтобы посмотреть на Фулька. Тусклое сияние ночной свечи оттеняло ложбинку между ее грудей.

– Что? – не понял он.

– Джулиана еще сказала, что некоторые браки пылают, словно костер, но, по ее мнению, старые башмаки лучше.

– Как можно сравнивать, – ухмыльнулся Фульк, любуясь женой.

К утру снега навалило по пояс, так что отъезд пришлось на некоторое время отложить. Фульк с Мод затеяли битву снежками, и при этом так самозабвенно резвились, что постепенно к ним присоединилась половина обитателей замка. А потом в зале играли в мельницу, кошки-мышки, жмурки и угадайку. Все веселились, как дети, пользуясь редкой возможностью, чудесным подарком судьбы: сколько можно балансировать на лезвии ножа – наконец-то им выпала передышка.

Фульк решил сводить Мод в город, где лотки и прилавки торговцев буквально ломились от товаров. Она безропотно мерзла, ожидая, пока муж восхищается мечами и шлемами, шпорами и упряжью, а он прятал ладони под мышки и терпеливо выписывал дыханием облачка, стараясь, чтобы глаза не принимали остекленевшее выражение, пока жена выбирала ленты для волос и всякие женские безделушки.

На следующее утро после их вылазки в город все начало таять. А Мод внезапно опять затошнило, едва только она встала.

Фульк внимательно наблюдал, как она, бледная, с усталыми глазами, пошатываясь, возвращается из уборной. Теперь он уже знал все признаки, и его переполнила тревога, смешанная с радостью. Он беспокоился о самочувствии Мод, но его переполняли гордость от ощущения своей мужской состоятельности и надежда, что на этот раз в Уиттингтоне может появиться мальчик.

Мод поморщилась.

– Переела вчера фруктов в меду, на том прилавке со сладостями, – сказала она, забираясь обратно под одеяло и закрывая глаза.

– Врунишка! – весело возразил Фульк и провел рукой по изгибу ее живота. – Ну и когда у нас родится еще одно дитя?

Она пожала плечами:

– Скорее всего, зачато оно было в гостях, так что осенью, наверное. – В ее голосе появилась нотка огорчения. – Если родится мальчик, отец, конечно, поставит себе в заслугу, что наконец-то заставил меня выполнить свой долг, а если девочка – снова я буду виновата.

– Если только твой папаша откроет рот, – проворчал Фульк, – клянусь, я вырежу ему язык и прилеплю к своему точильному камню! Заслуга или вина тут моя. И я в полной мере несу всю ответственность.

Тут он не выдержал и улыбнулся. Мод открыла глаза и сказала:

– Ловлю тебя на слове.

Они на секунду нежно соприкоснулись губами, и Мод отодвинулась.

– Раз ты признаешь свою вину, найди-ка Барбетту, и пусть принесет сухие лепешки и мед, а то я так до самой вечерни буду валяться в постели.

Клеменс, жена графа Ранульфа, оказалась приятной собеседницей. Они с Мод много часов проболтали в женских покоях, сидя за вышивкой и ткацким станком, пока мужчины развлекались на свой лад: то ездили смотреть лошадей и скот, то охотились с соколами или гончими.

В Клеменс Честер Мод нашла родственную натуру, живую, пытливую и волевую. У них были общие вкусы и взгляды, и, хотя, если вспомнить про общественное положение, Фулька и Ранульфа разделяла пропасть, все же их мужья были сделаны из одного теста.

Тогда в моду как раз входил новый фасон платья: свободная котта без рукавов, с прорезями, под которую надо было надевать нижнее платье с узкими рукавами. Просто благодать для женщины в положении. Мод заинтересовалась, и Клеменс немедленно приказала своим швеям сшить для гостьи такое платье из мягкого синего льна и отделать его канвой из тесьмы.

– Боюсь, мне самой подобные наряды вряд ли когда-нибудь понадобятся, – вздохнула хозяйка, когда Мод примерила обновку и заявила, что она сидит идеально. – Вы и представить себе не можете, какое это для меня недостижимое счастье – иметь детей.

Повернувшись, Мод увидела, как Клеменс с грустной нежностью смотрит на двух ее дочурок: малышку в распашонке и Хавису, облаченную в зеленую котту – миниатюрную копию взрослого платья. Рыженькие кудряшки девочки были забраны назад лентой, так что открывался затылок.

– У вас еще тоже все может быть, – мягко проговорила Мод. – Вы ведь с графом, если не ошибаюсь, женаты не слишком давно?

Клеменс пожала плечами:

– Уже почти четыре года. А через какое время после свадьбы вы зачали Хавису?

«Через неделю», – хотела было ответить Мод, но сочла за благо промолчать.

– До меня Ранульф был женат на Констанс Бретонской, и их брак тоже оказался бесплодным, – продолжала Клеменс. – В глубине души я сомневаюсь, что мне когда-нибудь суждено стать матерью, хотя и молюсь об этом каждый день.

– Простите, должно быть, это большое горе для вас и для графа. – Мод огладила рукой складки синего льна и почувствовала легкую припухлость живота. – Для нас будет большой честью, если вы с Ранульфом согласитесь стать крестными родителями нашего будущего ребенка.

– А я буду счастлива оказать вам эту любезность.

Мягкие серые глаза Клеменс увлажнились, и женщины обнялись. Не желая оставаться в стороне, Хависа тоже подбежала и присоединилась к ним, а Ионетта издала протестующий вопль. Засмеявшись сквозь слезы, Клеменс подхватила малышку на руки и прижала к себе. И в этот момент Мод осознала, насколько же ей все-таки повезло. Надо благодарить Бога за выпавшее ей счастье, а не огорчаться из-за неизбежных житейских превратностей.

Глава 30

Летом Фульк и Мод присутствовали еще на одном бракосочетании. И какой же это был контраст по сравнению со свадьбой ле Вавасура, которую они посетили исключительно из чувства долга. Это торжество принесло им неподдельную радость. Барбетта выходила замуж за молодого валлийского дворянина, сына Мадога ап Риса – того самого, который остановил Фулька и его братьев, когда они в поисках принца Лливелина впервые отправились в Уэльс.

Хотя у самой Мод живот был уже большой, она настояла на том, чтобы сопровождать Барбетту на церемонию в замок Долвидделан. В конце концов, рассуждала она, сейчас еще только середина июля, а ребенок должен появиться на свет в сентябре.

На путешествие в пятьдесят миль Фицуорины выделили два дня, чтобы Мод могла отдыхать по дороге. Так что у них было время полюбоваться на величественные уэльские пейзажи: темно-пурпурные холмы и узкие бурные водопады, прорезавшие себе путь по отвесным склонам гор. Грейсия, новая служанка Мод, с открытым ртом глазела на вершину горы Мойл-Шабод, нависающей над башнями замка Долвидделан. Девушка родилась и выросла в Восточной Англии, в одном из поместий Хьюберта Уолтера, и горы видела впервые.

Фулька забавляло ее изумление.

– Погоди, то ли еще будет, – объявил он. – В Уэльсе есть гора Ир-Уитва[29], вершина которой возвышается над облаками. Недаром валлийцы называют эти горы Эрери, что в переводе обозначает «Орлиные».

– По мне, так в Уиттингтоне лучше, – сказала Грейсия с присущей ей монотонной интонацией и угрюмо-недоверчиво глянула на гору, словно ожидая, что та вот-вот обрушится ей на голову.

– Рада это слышать! – воскликнула Мод. – Если тебе больше нравится в Уиттингтоне, то, надеюсь, ты не бросишь меня, чтобы сбежать с валлийцем, как это сделала Барбетта. – И она улыбнулась своей новой служанке, давая понять, что это всего лишь шутка.

Свадебный пир получился хоть куда, все повеселились от души. Три дня спустя Мод и Фульк собрались обратно домой, в Уиттингтон. Мод обняла Барбетту, а та напоследок всплакнула у нее на плече. Как-никак они целых одиннадцать лет провели вместе, выросли из девчонок во взрослых женщин и стали близкими подругами. Так что расставание казалось мучительным.

– Я пришлю тебе весточку, как только ребенок родится, – пообещала Мод.

Барбетта улыбнулась сквозь слезы:

– Да благословит вас Бог, миледи…

Погода благоприятствовала путешествию, и к полудню Фульк и Мод, преодолев приличное расстояние, остановились в Корвене – перекусить и дать лошадям отдохнуть. Мод втайне радовалась передышке. Последнюю милю ее мучили боль в спине и тяжесть в низу живота, но когда муж спросил, все ли в порядке, она кивнула и выжала из себя улыбку.

В поселении имелся постоялый двор, где им подали мед и пенистый золотой эль с ячменным хлебом и сыром из овечьего молока. Обедали на улице, во внутреннем дворике, под раскидистыми ветвями яблони. Мод не слишком проголодалась, но сделала вид, что ест с аппетитом. Хависа, как обычно, быстро и с азартом умяла свою порцию, а вот Ионетта изящно откусывала маленькие кусочки: можно было подумать, что она брала уроки этикета у придворных дам.

Наблюдая за дочерьми, Фульк дивился тому, насколько они разные. «Принцесса и крестьянка» – так он их называл. Хависа оставила отца и решительно взобралась на колени к дяде Филипу. Из-за одинакового цвета волос их частенько принимали за отца и дочь.

– Ну и аппетит у моей племяшки, – усмехнулся Филип. – Ну прямо как у Ричарда.

– Будем надеяться, что до его габаритов она не дорастет, – хохотнул Фульк.

С Фульком и Мод на свадьбу поехали только Филип и Уильям, трое младших братьев охраняли сейчас стены Уиттингтона. Толстяк Ричард вообще не слишком любил путешествовать. А Иво с Аленом очень дружили и старались всегда держаться вместе.

Мод прижала руки к раздувшемуся животу, скрытому плотной тканью синего сюрко, и подумала, что если кто сейчас и напоминает Ричарда, то это она сама. И снова, в который уже раз, поймала на себе взгляд хозяина постоялого двора. Они с женой исподтишка наблюдали за гостями на протяжении всего обеда. Сперва Мод подумала, что это объясняется элементарным любопытством: в такой глуши каждый новый человек – событие. Но теперь она призадумалась. Да, безусловно, было на что поглазеть: богатая одежда, кольчуги и оружие – но все равно хозяева разглядывали их слишком уж пристально. Мод даже стало немного не по себе.

И тут трактирщица что-то проговорила мужу на ухо. Он покачал головой и быстро скрылся в доме. Воинственно скрестив руки и явно приготовившись к сражению, женщина последовала за супругом.

– Мне жаль этого бедолагу. Говорить, что Глава семьи – мужчина, может только неженатый человек, – усмехнулся Фульк. – На самом деле всем заправляют женщины.

– Это тебе по собственному опыту известно? – язвительно поинтересовалась Мод. Она тоже не сомневалась, что трактирщица своего добьется.

Несколько минут спустя та вышла на улицу, сжимая в руках метлу, и принялась остервенело мести двор. Мужа ее видно не было.

– Наверное, отходила беднягу до смерти, – прокомментировал Фульк.

– Небось он это заслужил! – отрезала Мод, начиная злиться.

– Все вы, женщины, одинаковы, – горестно вздохнул Фицуорин.

Тут хозяйка трактира перестала мести двор, коротко глянула через плечо в проем двери, а затем стремительно подошла к Фульку.

– Милорд, вам следует знать, что здесь некоторое время назад проезжали вооруженные люди, – быстро сказала она, на уэльский манер склеивая слова вместе. – Я их обслуживала, и, судя по разговору, они собираются устроить засаду на дороге, примерно в миле отсюда. Лучше бы вам ехать другой дорогой.

Трактирщица посмотрела на двух девочек, а затем перевела взгляд на их мать. И выражение лица у хозяйки было при этом такое, что Мод инстинктивно прикрыла живот рукой.

Фульк моментально подобрался, от его веселости не осталось и следа.

– Сколько их? – спросил он. – Как давно это было?

– Больше часа назад, и их по меньшей мере дюжина, – ответила женщина. – Речь шла о группе путешественников с двумя маленькими детьми, которая должна появиться здесь со стороны Долвидделана. Муж считает, что, мол, это не наше дело. – Она метнула взгляд в сторону двери трактира, а потом снова посмотрела на Фулька. – Может, и не наше, но если я вас не предупрежу, грех навечно останется на моей совести – я про детей говорю. У меня, знаете ли, у самой двое маленьких внуков, и дочка опять на сносях.

– Спасибо, хозяйка! – Фульк достал из кошеля серебряное пенни. Трактирщица сперва отказывалась, но он настаивал: – Это не вам, а вашим внукам.

После этого женщина все-таки взяла монету и, поджав губы, продолжила с преувеличенным усердием мести и без того безупречно чистый двор.

– Наверняка один будет нас выслеживать, а остальные залягут где-нибудь в укрытии, – мрачно сказал Фульк. – Притаятся в каком-нибудь подходящем месте по дороге на Уиттингтон и нападут из засады.

– А мы их всех уложим! – рявкнул Уильям, яростно рубанув рукой воздух. – Нас же пятнадцать человек!

– Пятнадцать бойцов, – кивнул Фульк, – две навьюченные лошади, две женщины (одна из которых беременная) и двое маленьких детей.

– Женщины и дети могут подождать тут. – Уильям кивнул на постоялый двор.

– И с ними должны остаться несколько мужчин, – добавил Фульк, – а значит, бойцов будет меньше. Только не говори мне, что можно обойтись без охраны. Слишком уж много желающих захватить в заложники моих жену и дочерей. – (Уильям нахмурился и стал грызть большой палец.) – Возьми Стивена и Ральфа. Поезжайте на разведку, – приказал Фульк. – Мне нужно знать, где именно наши преследователи находятся и куда движутся… а также кто они такие.

Мод проводила взглядом Уильяма и его товарищей, которые сели на коней и ускакали. Она вдруг почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Невыносимо болела спина, и Мод сейчас хотелось только одного: обрести тихое пристанище, где можно лечь и отдохнуть, не заботясь об опасностях. Но пока что эта перспектива была столь же далекой, как и луна.

Фульк прикрыл ладонью руку жены и сжал ей пальцы. Потом встал и пошел за лошадьми. Мод следила за ним глазами, и сердце ее ныло от любви и страха.

Вместо того чтобы поехать по дороге, ведущей на Лланголлен, где можно было остановиться на вечерний отдых, Фульк повел свой отряд на северо-восток, вдоль реки Авон-Морвинион. Мод стискивала зубы и мужественно терпела тряску, когда лошадь пробиралась по узкой тропке. Ноющая боль в спине стала режущей. Мод приказала себе не обращать на это внимания. Она пела девочкам песни и качала на руках Ионетту, чтобы та не капризничала. Утроба была натянутой, как барабан, боль становилась все сильнее, и Мод закусила нижнюю губу и сжала поводья так крепко, что побелели костяшки пальцев.

Сзади их нагнал скачущий галопом всадник. Заслышав приближающийся звук копыт, Фульк напрягся, и рука его потянулась к мечу. Но, узнав во всаднике Ральфа Граса, он расслабился.

– Какие новости? – спросил Фицуорин, разворачивая коня.

– Преследователи залегли в чаще у дороги на Лланголлен, милорд! – сообщил Ральф, сверкая глазами из-под края шлема. – А ведут их Генри Фернел и Гвин Фицморис.

Фульк тихо выругался, хотя приблизительно этого и ожидал. Ну разумеется, Фернел и Фицморис. Чтобы свалить его, они воспользуются любой подвернувшейся возможностью. Фульк настороженно посмотрел на Ральфа:

– А где Уильям?

Рыцарь отвел глаза в сторону и кашлянул:

– Он решил, что пара лишних лошадей не помешает. Сказал, мол, наутро догонит вас в Уиттингтоне.

Фульк со стоном повернулся к жене:

– Мой братец никогда не переменится! Уильяму мало выследить врагов и уйти, ему надо еще и украсть их лошадей!

Но Мод сейчас было не до Уильяма.

– Сколько еще нам ехать, чтобы оказаться в безопасности? – спросила она, потирая спину.

– Что случилось? – насторожился Фульк.

– Ничего страшного. Просто устала от седла, и ребенок кувыркается в животе.

Увидев, как встревожился муж, Мод тут же пожалела о своих словах.

– Мы поедем на монастырскую ферму в Каррег-и-Нанте, – ответил Фульк. – А утром вернемся той же дорогой и поедем в Уиттингтон. До фермы недалеко.

Он взял у жены Ионетту, пару раз подкинул малышку, пока та не засмеялась, а потом передал Грейсии.

Отряд снова двинулся в путь, но через четверть мили Мод поняла, что дальше ехать не может. Боль в животе стала просто невыносимой. Когда лошадь, выбирая дорогу по берегу реки, споткнулась о незаметную выбоину, Мод не сумела сдержать крик.

Фульк немедленно оказался рядом:

– Что такое?

Мучительные схватки пронзили все ее тело, и Мод отчаянно вцепилась в поводья, не воспринимая ничего, кроме боли.

– Милый, – выдохнула она, когда ее отпустило, – похоже, у меня начались роды!

Фульк в ужасе посмотрел на жену. Она заметила его панику и, как бы тяжко ей в этот момент ни было, не смогла сдержать улыбку. Забавно все-таки, как пугаются в таких случаях мужчины, даже самые отважные и мужественные из них.

– До Каррег-и-Нанта всего ничего – меньше пяти миль, – сказал он.

– Хоть пять миль, хоть пять тысяч – для меня это сейчас одинаково далеко.

В животе снова сжалось, и Мод стиснула зубы.

– Насколько я помню, девочкам требовалось почти по полдня, чтобы появиться на свет. Ты никак не можешь подождать? – неуверенно поинтересовался Фульк.

– Я бы с удовольствием, – проговорила Мод, собирая последние остатки разума, пока боль снова не вгрызлась в нее, – ребенок не может.

И тут, словно в подтверждение своих слов, на самом пике схватки Мод испытала какое-то странное ощущение: почувствовала, как будто внутри ее что-то рвется, и вдруг ее платье, седло и лошадь окатило жидкостью: это отошли воды.

Фульк разразился потоком богохульств. Спрыгнув с коня, он бросил поводья одному из рыцарей.

– Отведи мужчин в сторону, – приказал он. – Разожгите костер и вскипятите речной воды.

Потом повернулся к Мод и осторожно снял ее с седла.

Она слышала, как Фульк говорит с Грейсией, смутно чувствовала, что ее несут к воде и кладут на одеяло.

– Не надо, – задыхаясь, проговорила Мод, – прибереги одеяло. Тебе оно потом понадобится.

Фульк убрал одеяло. Грейсия подоткнула намокшие юбки Мод и посмотрела на своего господина.

– Встаньте на колени, милорд, и держите ее. Родильного кресла нет, так что вам придется помогать жене. Это не совсем прилично, но иначе никак.

Сквозь красную пелену боли Мод поняла, что он выполнил указания Грейсии. Мод почувствовала, как Фульк поддерживает ее. Она завела руки назад, нащупала предплечья мужа и вцепилась в него изо всех сил.

Грейсия не была повитухой, но как старшая из десяти детей прежде не раз присутствовала при родах и запомнила, что в таких случаях положено делать. Да и у самой роженицы был опыт. Вот только обе девочки Мод родились в положенный срок, в теплом доме, где было множество слуг. А тут ребенку предстояло появиться на свет на два месяца раньше, среди дикой природы. Если даже младенец и не родится мертвым, то, скорее всего, умрет через несколько часов.

Позывы тужиться были непреодолимыми. Боль сдавливала утробу. Мод сквозь зубы стонала. Фульк застыл за спиной жены, чтобы она могла за него держаться.

– Господи! – дрогнувшим голосом проговорил он, безуспешно пытаясь поднять себе настроение шуткой. – Да это почище любого сражения.

– Это и есть сражение! – охнула Мод. – Сражение женщины, которое редко доводится видеть мужчинам.

Бедняжка опять вскрикнула, новая схватка сотрясла все тело.

– Тужься! – закричала ей Грейсия. – Я вижу головку!

Мод выругалась. Она верещала, как лисица, и царапала Фулька ногтями, оставляя у него на предплечьях глубокие полумесяцы.

– Почему мама кричит? – послышался со стороны разбитого мужчинами лагеря тоненький испуганный голосок Хависы.

В ответ донеслось неразборчивое бормотание: кто-то успокаивал малышку.

Мод крепко закусила нижнюю губу: нельзя пугать девочку. Облегчить душу в крике – даже этого она не могла себе позволить. Следующая схватка захлестнула ее с неистовством мощного прилива.

– Тужься! – наперебой заставляли роженицу Фульк и Грейсия.

Мод крепко зажала в горле крик: сейчас-сейчас, осталось уже совсем немного. И вот она наконец почувствовала, как ребенок, вместе с внезапно хлынувшим потоком, горячим и скользким, выскользнул из утробы. И тут же послышался тоненький плач.

«Значит, живой», – подумала Мод, оседая на Фулька и тяжело дыша от напряжения.

– Мальчик, – робко сообщила Грейсия, размотав пуповину между ног ребенка. – Милорд, у вас сын!

Обе старшие девочки родились здоровенькими и крепенькими. По сравнению с ними этот новый человечек был на диво слабеньким и маленьким. Он тихо и жалобно плакал и между выдохами легонько икал.

– На освежеванного кролика похож, – заметил Фульк и, взяв одеяло, которое Мод велела ему приберечь, завернул новорожденного в один из углов.

– Если позволите, ваш нож, милорд, я перережу пуповину, – сказала Грейсия.

Оторопевший Фульк безропотно вручил ей оружие. Служанка пошарила под одеялом, резанула и перевязала пуповину.

Фульк вернул младенца Мод. Она осторожно приняла сына. Он был очень маленький и невероятно легкий. «И правда, – подумала она, – смахивает на освежеванного кролика».

– Мальчика надо окрестить, – сказала она и проглотила комок в горле. – Если он… Если он вдруг умрет, я хочу, чтобы на нем была благодать Божья.

– Наш сын не умрет! – решительно заявил Фульк, словно усилием воли мог сохранить младенцу жизнь.

– Миледи, где же взять священника? – горестно вздохнула Грейсия. – Тут я вам ничем помочь не могу.

– Я хочу, чтобы его немедленно окрестили… – У Мод дрогнул голос.

Это было самое большее и самое меньшее, что она могла сделать сейчас для своего ребенка. Она прижала малыша к себе покрепче, чтобы согреть. Все его крохотное тельце покрывал блестящий, похожий на воск сероватый налет, отчего младенец казался бледным, как труп. На глазах у Мод от изнеможения блестели слезы. Утроба болезненно сжималась, и Мод почувствовала, как между ног у нее соскользнул послед.

– Роджер де Уолтон готовился в священнослужители, но рукоположен не был, – сказал Фульк. – Думаю, он сойдет за священника, никого лучше у нас все равно нет.

И, оставив женщин, Фицуорин пошел к костру, а через пару минут вернулся в сопровождении молодого рыцаря. Де Уолтон опасливо взял ребенка на руки, а Фульк тем временем наполнил рог водой из реки.

– Как вы его назовете? – спросил де Уолтон, и его лоб под копной светлых волос пробороздили тревожные складки. Роджеру казалось, что он держит в руках туго надутый шарик из свиного пузыря, и этот шарик каждую секунду может лопнуть.

– Как и его отца, – прошептала Мод.

Фульк кивнул и дал знак де Уолтону.

Когда холодная речная вода закапала малышу на лоб, хныканье превратилось в оглушительный негодующий рев. Роджер де Уолтон смущенно пробормотал слова обряда и отдал ребенка обратно Фульку.

– Надо же, как вопит! Этот явно намерен цепляться за жизнь, – заверил Фульк жену. – Посмотри только, какой сильный!

Мод уловила в его голосе радость и гордость. Оттого, что малыш кричал с такой мощью, и оттого, что обряд крещения свершился, страхи Мод поутихли. Может, она просто неправильно подсчитала сроки? Их сын был, конечно, маленький и щуплый, но все равно слишком активный для младенца, родившегося на два месяца раньше срока. Однако к облегчению примешивалась тревога: они застряли неизвестно где, им грозила погоня, и до ближайшего приюта оставалось еще несколько миль. Кажется, самую густую чащу отряд уже миновал, но вокруг еще росло много деревьев. А Мод вымоталась просто до изнеможения.

Утром они медленно, с остановками, доставили Мод на ферму в Каррег-и-Нант. Для молодой матери соорудили носилки из веток и одеял, поскольку ехать верхом, даже в дамском седле, ей было слишком опасно. Хотя роды прошли быстро, она потеряла много крови и была бледной, как беленый лен, а под опухшими от усталости глазами залегли черные круги. Перевезти жену на следующий же день в Уиттингтон, как намеревался Фульк, не представлялось возможным. Он тревожно вглядывался в лицо супруги, когда они въезжали в ворота фермы. Большую часть пути она была молчалива и на все его попытки заговорить отвечала односложно. Ребенок уже пару раз прикладывался к материнской груди и, несмотря на то что родился маленьким и щуплым, был явно намерен бороться за жизнь. Так что Фулька гораздо больше беспокоила Мод. Ему невыносима была мысль, что он может потерять ее. Он знал, что женщины часто умирают, рожая детей, – если не во время самих родов, то вскоре после этого.

Монахи выделили Мод крохотную гостевую комнату с тюфяком и жаровней. Ее напоили горячим медом, накормили бараниной и густым ячменным супом, после чего она еще раз дала ребенку грудь и заснула.

– Она поправится, милорд! – тихо сказала Грейсия, желая обнадежить Фулька. Он неподвижно смотрел на спящую жену и бессознательно грыз костяшку большого пальца. – Что ей сейчас нужно, так это покой и сон.

– Покой! – Фульк выговорил это слово, как ругательство. – Думаю, покоя бедняжка не видела с того дня, как умер Теобальд.

Он обвел взглядом голые беленые стены, на которых висели только простое деревянное распятие и омбрий – шкафчик для священных сосудов, с деревянной дверцей и на металлических петлях. Да, здесь Мод был обеспечен покой. Единственными посетителями монахов бывали пастухи. Правда, в редких случаях братия принимала и путешественников – таких, как Фульк.

– Если я убил ее… – еле слышно заговорил он и резко оборвал себя.

– Во имя Христа, Фульк! Перестань терзаться понапрасну, – пробормотала Мод, не открывая глаз. – Меня так просто не убьешь. Я знала, на что шла, когда выходила за тебя замуж. Все будет хорошо! А теперь уходи, бык здоровенный, не мешай мне спать.

– Вот видите, – сказала Грейсия, разводя руками.

Не до конца успокоившийся, но приободренный, Фульк наклонился, поцеловал жену в лоб и вернулся к своим воинам в маленькую трапезную. Оказалось, что в его отсутствие прибыли еще гости. Если раньше ферма была переполнена, то теперь людей здесь стало как в сельдей в бочке. Сходство с рыбой увеличивал и блеск кольчуг, напоминающих чешую, не говоря уже о так и бьющей в нос вони большого количества немытых тел.

– Сир! – Фульк встал на одно колено перед принцем Лливелином, который протолкался вперед, держа в руке кубок меда.

– Встаньте! – велел Лливелин. – Здесь даже дышать места нет, не то что на колени становиться.

– Это точно, сир.

У Фулька упало сердце при мысли, что ему с отрядом придется уехать, чтобы на ферме могла разместиться свита принца. Мод в любом случае надо было здесь остаться. Как бы она ни бодрилась, ей сейчас не проехать и сотни ярдов.

Но Лливелин развеял его опасения:

– К счастью, мы остановились только пообедать и напоить лошадей. Как я понимаю, Фицуорин, вас можно поздравить с рождением сына?

– Благодарю вас, сир!

От Фулька не укрылась настороженность во взгляде принца.

– Мод хорошо себя чувствует?

– Да, сир, правда сильно устала. Роды были быстрыми, но трудными. Ребенок появился на свет слишком рано, но ему это вроде бы не повредило.

– Рад слышать. – Тон Лливелина был натянутым, и Фульк начал беспокоиться уже не на шутку. – Как удачно, что я вас встретил, – продолжил принц. – Это избавляет меня от необходимости вызывать вас к себе. Видите ли, Фицуорин… произошли определенные перемены, и нам надо их обсудить. – Он оглядел забитую народом комнату, поморщился и стал пробираться к выходу. – Полагаю, снаружи нам будет удобнее.

Терзаемый дурными предчувствиями, Фульк последовал за ним. «Произошли определенные перемены» – это звучало несколько зловеще.

По сравнению с душной, насквозь пропахшей потом маленькой трапезной, воздух снаружи казался чистым и свежим, хотя и здесь от загончика с овцами веяло животным духом.

Лливелин глубоко вдохнул, задержал воздух, выдохнул и спросил:

– Вам известно, что я вел с Рёгнвальдом, королем острова Мэн, переговоры относительно женитьбы на его дочери?

– Да, сир.

Фульк недоумевал, какое это имеет к нему отношение: ну возьмет Лливелин в жены дочь Рёгнвальда, и что с того?

– Так вот, переговоры эти закончились ничем, потому что я получил иное предложение: я имею в виду, более выгодное для меня и вдобавок такое, отказаться от которого я не смогу, даже если для этого ужина потребуется самая длинная ложка[30].

У Фулька начало неприятно покалывать в затылке.

– Король Иоанн предложил мне в жены свою дочь Джоанну, – сказал Лливелин. – Она уже вступила в брачный возраст, и в качестве приданого король намерен отдать мне Эллсмир. Свадьба должна состояться в Шрусбери, накануне дня святого Мартина.

– Поздравляю, сир.

Фульку казалось, что слова душат его, как только появляются во рту. Лливелин, конечно, прав. От такой возможности не откажется ни один человек в здравом уме, и не важно, какой длины ложка ему при этом понадобится. Подобный брак гарантировал безопасность и Лливелину, и Уэльсу. А вот положение самого Фулька в Уиттингтоне делал шатким.

Принц мрачно смотрел на собеседника:

– Я вел с представителями Иоанна долгие переговоры. Между нами будет заключено перемирие. Я не стану совершать набеги на его земли, а он не станет посягать на Уэльс – по крайней мере, некоторое время.

У Фулька на скулах заходили желваки.

– А что же будет со мной, милорд? Вряд ли я стану желанным гостем на вашем бракосочетании.

– Иоанн попросил меня не привечать у себя при дворе его врагов, – вздохнул Лливелин. – А что касается вас… Он даже пообещал увеличить размер приданого, если я представлю ему труп Фулька Фицуорина.

Теперь уже у Фулька похолодела спина.

– Я верой и правдой служил вам, милорд, – срывающимся от сдерживаемой ярости голосом сказал он. – Я верил вам. Так неужели вы собираетесь предать меня и довериться капризу человека, который ни разу в жизни не сдержал обещания?

– Все не так просто, Фицуорин. Я надеюсь сохранить преданность и доверие своих людей, в полной мере платя им преданностью. Но что касается Уиттингтона… Пожалуйста, постарайтесь понять меня правильно. Я не могу позволить себе жертвовать миром и безопасностью всего моего народа ради одного приграничного участка земли, лежащего на самом краю моих владений. Просто не имею права ставить все на карту ради одного человека.

– Я думал, вы другой, – сказал Фульк, чувствуя, как в груди поднимается горечь.

– Я и есть другой. Я наотрез отказался арестовывать или убивать вас. И прямо сказал Иоанну, что вы его враг, а не мой. Но ничем больше я вам помочь не могу. У меня связаны руки.

– И не кем-нибудь, а Иоанном, – бросил Фульк. – Сначала вы говорите о свободе, а потом подставляете руки, чтобы вам их связали!

– Фицуорин, хватит! – предостерегающе возвысил голос Лливелин. – Я изложил свои резоны, и они представляются мне вполне здравыми. Успокойтесь, раздражение ни к чему хорошему не приведет.

– Да уж, точно так же, как и верная служба вам не привела ни к чему хорошему. – Фульк презрительно поднял верхнюю губу. – Мне нет необходимости отказываться от вассальной клятвы, ибо вы уже сами разорвали ее в пользу моего врага. Вы еще пожалеете об этом, милорд. Думаете, вы вступаете в союз? Ничего подобного – вы шагнули в ловушку!

Один из слуг Лливелина открыл дверь и бдительно выглянул наружу, явно обеспокоенный тем, что беседа шла на повышенных тонах. Фульк умолк и опустил кулаки.

– Вы правы, – проскрежетал он, едва сдерживаясь. – Вы изложили свои резоны, и мне остается лишь успокоиться.

Фицуорин развернулся и стремительно зашагал прочь, чтобы не поддаться стремлению выплеснуть негодование.

Вот так, в один миг, он снова стал бездомным разбойником. Теперь Лливелин отдаст Уиттингтон на милость Иоанна, и валлийские горы больше не придут на помощь Фульку и его родным и не защитят их. Придется снова привыкать жить в лесу, полагаясь на поддержку сочувствующих или врагов Иоанна. В горле стоял горький комок. Он потерял родовое поместье в тот самый день, когда у них родился сын. Битву надо было начинать сначала, а у него больше не оставалось сил.

Прошел целый час, прежде чем Фульк в достаточной степени успокоился, чтобы вернуться в гостевой дом к детям и Мод. Она спала на кровати. Косы поблескивали на грубой, набитой папоротником подушке. Спеленутый младенец лежал рядом с нею, в импровизированной колыбельке, сплетенной из ветвей ивы. Фульк посмотрел на лицо жены, на темные круги под глазами, на хрупкий лоб, скулы и подбородок. Он знал, что по большей части хрупкость эта мнимая: вообще-то, Мод крепкая, как лошадь, однако рождение одного за другим троих детей, особенно если принять во внимание обстоятельства последних родов, лишили бедняжку сил. Разве может он предложить супруге жить разбойничьей жизнью, когда сейчас ей нужны отдых и уют? И как потащит он за собой троих маленькие детей, младший из которых родился раньше срока? Подобная безответственность, скорее всего, обернется трагедией. Фульк вновь принялся грызть палец, который уже и так натер зубами, и, отвернувшись от кровати, посмотрел на дочек, игравших в углу с Грейсией. Нет, он просто обязан обеспечить жене и детям нормальную жизнь.

Глава 31

Кентербери, ноябрь 1204 года

Свет уже потускнел, и Мод больше не могла ровно класть крошечные стежки: она шила малышу новую сорочку. Над колыбелькой была натянута веревка с крашеными деревянными бусами, и карапуз с удовольствием бил по ним кулачком и смеялся, довольный результатом. Мод буквально физически чувствовала упорство, с которым сын предается этому занятию. Хотя маленький Фульк и появился на свет раньше времени да вдобавок еще на речном берегу, в диких уэльских лесах, он тем не менее благополучно подрастал. Правда, на костях его наросло еще слишком мало плоти, если сравнить с тем, как выглядели в этом же возрасте его старшие сестренки, но при этом мальчик был удивительно силен. «Словно кнут, – чуть улыбнувшись, подумала Мод, – а не мягкая выделанная кожа». Учитывая ненасытный, как у волчонка, аппетит младшего отпрыска, она не слишком беспокоилась за его здоровье.

Очень жаль, что Фульк-старший не видит, как растет их сын, не имеет возможности отмечать все эти мелкие каждодневные перемены, через которые проходит его потихоньку становящийся волевым характер. Девочки тоже росли и менялись, хотя и не так быстро, как мальчик.

Мод тяжело вздохнула. Ионетта, как и ее брат, была еще слишком мала, чтобы скучать по отцу. А вот Хависа – другое дело. Не проходило и дня, чтобы она не требовала сказать, когда вернется папа. Девочка становилась непослушной и требовательной и, кажется, считала, что в отсутствии отца каким-то образом виновен ее крошечный младший братик, поскольку, как только он родился, папа сразу уехал. А разве объяснишь, как на самом деле обстоит дело, ребенку трех лет от роду, даже очень смышленому?!

Мод отложила шитье и встала закрыть ставни. Сгущались сумерки. Колокола собора пробили час вечерни. Последние четыре месяца Мод жила по их звону – отсчитывала время, словно бы заточенная ожиданием и неизвестностью в круг ада.

После того как принц Лливелин объявил о своей помолвке с дочерью Иоанна, Фульк привез родных в священные стены Кентерберийского аббатства и передал под покровительство Хьюберта Уолтера, зная, что король не посмеет их там тронуть. А затем вместе с братьями покинул Англию и удалился в изгнание, во Францию: участвовать в турнирах, наниматься на службу – надо было провести зиму там, где Иоанн не сможет достать Фицуоринов. Мод подумывала о том, чтобы пересечь пролив и присоединиться к мужу, но дальше мечтаний дело не пошло. В это время года переплывать море – дело опасное. Чтобы добраться до порта, придется покинуть надежные стены аббатства, и она сразу окажется легкой добычей для Иоанна. К тому же дети были еще слишком маленькие, чтобы отправляться в подобное путешествие. Поэтому Мод продолжала ждать мужа в архиепископском дворце, под защитой бывшего деверя.

Фульк обещал вернуться весной, но что ждало его здесь? Жизнь изгнанника? Мод закусила губу и закрыла железный засов на ставнях.

– Мама, поиграй со мной! – потребовала Хависа, дергая Мод за платье. – Давай в ладушки.

У Мод не было никакого желания играть, но ради дочери она заставила себя улыбнуться и выставила вперед ладони, чтобы Хависа хлопала по ним, приговаривая простенький стишок.

– И я, – заявила Ионетта, ковыляя к ним.

– Ты еще маленькая. Уходи, я играю с мамой!

Хависа изо всех сил толкнула сестру. Ионетта опрокинулась навзничь, глухо стукнувшись о пол, и оглушительно заревела – скорее, от удивления, чем от боли.

– Хависа, какая ты злая девочка! – в отчаянии воскликнула Мод, бросившись поднимать и утешать Ионетту.

Хависа всем телом вздрогнула от ее окрика, отчего к гневу матери прибавилось чувство вины.

– Я не злая, не злая! – Старшая дочка сердито топнула ножкой, и ее бледное личико порозовело.

К всеобщей суматохе прибавился негодующий плач, доносившийся из колыбели. Грейсия, занятая каким-то сложным плетением, бросила работу и подбежала взять на руки разбушевавшегося младенца. От этого каприз Хависы превратился в настоящую истерику: на такое даже покойный король Генрих в лучшие его годы не был способен.

Дверь открылась. На пороге со страдальческим выражением лица застыл Хьюберт Уолтер. Он держал за руку маленькую девочку, которая огромными глазами взирала на происходящее.

– Что, милая, я не вовремя? – спросил Хьюберт и повернулся, чтобы уйти. – Ничего страшного, зайду попозже.

– О нет, ваше высокопреосвященство, входите, пожалуйста! – взмолилась Мод, с ужасом представив себе перспективу остаться одной с тремя вопящими детьми. Фульк хорошо устроился: уехал себе во Францию, и горя ему нет.

Когда Хависа увидела архиепископа и какую-то незнакомую девочку, запала у нее поубавилось. Крик стал тише, лицо было уже не таким красным, но плач не прекратился. Она спряталась за маминой юбкой. Мод свободной рукой нежно, хотя и с некоторой досадой, приобняла ее.

– Пожалуй, в безбрачии есть свои положительные стороны, – иронически заметил Хьюберт.

– В материнстве – тоже, – с вымученной улыбкой парировала Мод и посмотрела на ребенка, которого привел архиепископ.

Девочка явно чувствовала себя не в своей тарелке, но изо всех сил держалась. Мод прикинула, что незнакомке, должно быть, лет семь или восемь. Ее светло-каштановые волосы были заплетены в две аккуратные блестящие косы и перевиты красными шелковыми лентами. У девочки было серьезное, с тонкими чертами личико, на котором выделялись широко раскрытые глаза: серые, с золотыми искорками.

– Кто это? – спросила Мод.

Хьюберт посмотрел сверху вниз на подопечную и сжал ее маленькую ручку в своей огромной лапе.

– Познакомьтесь, это Кларисса д’Обервиль, моя племянница и воспитанница, – сказал он. – Ее недавно передали под мою опеку, у бедняжки умер отец.

Мод подумала про себя, что если малышка и впрямь приходится Хьюберту родственницей, то наверняка очень дальней.

В свое время первый муж, ныне покойный Теобальд, упоминал, что у него есть двоюродная сестра, которая вышла замуж за некоего д’Обервиля. Учитывая возраст, эта девочка вряд ли могла быть их дочерью. А вот внучкой – вполне. Если Кларисса находится сейчас на попечении Хьюберта, то, скорее всего, мать у нее тоже умерла.

– Соболезную, это очень печальное известие, – пробормотала Мод.

– Кларисса не слишком ладила с отцом, а мать ее скончалась четыре года назад в родах, – продолжал Хьюберт так, словно девочка была глухая. – А потом… Ты знаешь, как это бывает в больших семействах, когда нет хозяйки, чтобы управлять домом. Словом, за девочкой присматривали разные няньки, а также жены рыцарей ее отца. Теперь она оказалась на моем попечении, и я нашел для нее подходящее место. Но пока Кларисса в Кентербери, я хотел попросить тебя об одолжении. Пусть некоторое время она поживет с вами. Где трое детей, там и еще одному место найдется.

– Вы думаете, я справлюсь? – лукаво спросила Мод.

Хьюберт улыбнулся и уверенно кивнул:

– Ну а как же иначе. – Похоже, он не сомневался, что бывшая невестка не откажет ему. – Так ты поможешь Клариссе?

Мод склонила голову. Ей было до глубины души жаль бедную девочку, обстоятельства жизни которой напомнили ей собственное детство. Несладко расти без матери, с безразличным отцом.

– Конечно, я заберу ее, – сказала Мод и ободряюще улыбнулась малышке.

Хьюберт выпустил руку своей подопечной, наклонился к ней и пояснил:

– Это леди Фицуорин. Ты у нее поживешь немного, пока мы не найдем тебе постоянное жилище.

– Да, ваше высокопреосвященство, – важно сказала Кларисса своим высоким детским голоском, явно копируя интонации взрослых, и сделала Мод книксен, продемонстрировав безупречные манеры.

У Мод защемило сердце, когда она вспомнила, как в детстве бабушка вечно мучила ее лекциями о приличных манерах.

Удовлетворенный, Хьюберт кивнул и удалился, закрыв за собой дверь.

Ненадолго наступила тишина. Пока Мод решала, как лучше прервать ее, Хависа взяла инициативу на себя. Продолжая для надежности одной ручкой держаться за мамины юбки, она шагнула навстречу новенькой.

– Сколько тебе лет? – спросила она.

Кларисса строго посмотрела на девочку.

– На день святой Анны исполнилось восемь, – сказала она.

У Хависы от восхищения и почтения округлился рот, так что Мод еле сдержалась, чтобы не улыбнуться. Малышка смотрела на взрослых как на титанов, которые могли быть добрыми, а могли быть и жестокими, в зависимости от своих капризов и ее поведения. Перед старшими же детьми она благоговела. «Когда я буду большой девочкой…» – это было любимой песней Хависы.

– А мне почти четыре, – соврала она. – Ты умеешь играть в ладушки?

Через несколько секунд Клариссу уже усадили на коврик из стеганой овчины играть в ладушки, и вся неловкость разом пропала. Хависа пригласила – Кларисса согласилась: серьезно и учтиво.

Эта первая встреча задала тон всему пребыванию Клариссы в семействе Мод. Грейсия в шутку называла ее за глаза святая Кларисса, из-за терпеливости и неизменно доброго расположения духа маленькой воспитанницы. В отличие от Хависы, у которой настроение было так же капризно, как ее волосы, Кларисса обладала спокойным и кротким нравом. Она любила шить и прясть. Она обожала малышку, и ей нравилось играть для Хависы и Ионетты роль старшей сестры. А еще Кларисса отличалась аккуратностью, и одежда ее никогда не бывала грязной. Единственное, что смущало Мод, это излишняя серьезность и рассудительность воспитанницы: ей порой хотелось, чтобы Кларисса вела себя как восьмилетний ребенок, а не как взрослая женщина. Но постепенно стало ясно, что такова уж натура их гостьи. Мод привязалась к ней и боялась, что в один прекрасный день Хьюберт заберет девочку, продав кому-нибудь право опекунства или найдя Клариссе подходящего жениха. Мод понимала, что лучше бы не прикипать к гостье сердцем, чтобы не мучиться потом, когда придет час разлуки, но не могла, да и не хотела лишать сироту любви.

– Когда папа Хависы вернется домой? – однажды февральским промозглым утром спросила ее Кларисса.

К тому времени девочка жила с ними уже полгода. Зима подходила к концу. Они с Мод, как две подружки, сидели у оконного проема за рамой для вышивания, а Ионетта и Хависа ушли на улицу с Грейсией.

– Как только сможет. – Мод постаралась придать голосу уверенности. А и правда, когда?

Кларисса склонилась над рукоделием и грациозно сделала несколько стежков. А потом, не поднимая головы, задала следующий вопрос:

– Он умер, да?

– Нет, конечно же нет! – вздрогнула Мод и перекрестилась. – С чего это ты вдруг взяла?

– Когда моя мама умерла, мне сказали, что она «уехала», – ответила Кларисса и аккуратно вколола иглу в ткань. – Я ждала-ждала, когда она вернется, а она так и не вернулась, потому что умерла, а мне так никто ничего и не сказал.

Девочка держалась с таким самообладанием, что Мод захлестнула невыразимая жалость. Она обняла Клариссу за узенькие плечики и прижала к себе.

– Папа Хависы поссорился с королем Иоанном и был вынужден уехать из Англии, – пояснила она. – Клянусь тебе, что он жив и здоров.

Кларисса кивнула и нахмурилась.

– А когда он вернется? – повторила она, скосив на Мод глаза, и та поняла, что девочка не поверит, пока не увидит Фулька собственными глазами.

– Ну, точно сказать не могу… Буду с тобой честной: мне не хватает его, и я сама бы очень хотела знать, когда папа Хависы вернется.

Это прозвучало так, будто Мод сама себя обманывает. Она вздохнула и принялась искать подходящий шелк для вышивки, но все цвета расплывались и кружились перед глазами, так что невозможно было найти нужную нитку.

Теплый майский бриз перебирал фалы и хлопал свернутыми парусами в гавани Ла-Рошели. Серебристая чайка, покружив над головами людей, села на рею стройной галеры.

– Домчу вас до Англии всего лишь за сутки, – говорил Фульку Мадор, капитан корабля. – Быстрее, чем баклан скользит над водой. – Он хлопнул в ладоши и потер руки, не сводя с потенциального пассажира буравящего взгляда маленьких глаз, окруженных морщинами. – Ну, что скажете?

Фульк оглядел судно. По здравом размышлении, подошел бы любой корабль, курсирующий через пролив. Стоящее чуть дальше у причала старое судно виноторговцев или рыбацкая шхуна под красным парусом, только что сбросившая груз привезенных из Кента устриц. Но Фульку не хотелось размышлять здраво. Ему хотелось сделать широкий жест: именно поэтому он присматривался к самому большому из всех пришвартованных у причала кораблей. Галера сверкала новеньким обшитым корпусом и удивляла богатой резьбой на носу. Если уж возвращаться домой, то с шиком. Фульк решил, что не станет позорно укрываться на какой-нибудь дрянной лодчонке, провонявшей моллюсками или кислым вином. Можно было, конечно, на прошлой неделе отплыть вместе с Хьюбертом Уолтером и епископом Норвичским, но тогда пришлось бы ехать на их условиях, а Фицуорин в тот момент не был уверен, что готов их принять.

– Скажу, что, если мы сойдемся в цене, я арендую судно, – ответил Фульк.

Они направились в портовую таверну, где выпили терпкого красного вина и закусили горячими оладьями с козьим сыром. После ожесточенного торга цена была установлена и половина денег выплачена вперед.

– Не зря, видать, говорят, что успехи на ристалище позволяют разбогатеть, – заметил Мадор, ссыпая деньги в кожаный кошель, какие бывают у моряков.

– Откуда вы знаете, что мы участвовали в турнирах? – удивился Фульк.

– Да у вас на лицах все написано, – хмыкнул капитан и кивнул на Уильяма, который только что к ним присоединился. – Такой молодой, а уже половины зубов нету, одно ухо разорвано. Не жалеет себя человек. – (Уильям негодующе посмотрел на него.) – Или взять вас, милорд. – Мадор протянул руку к Фульку. – У вас на носу отметина – всю красоту испортила. Небось шлем в лицо вколотили?

– Вообще-то, шахматную доску, – сказал Фульк, дотрагиваясь до давно сросшейся кости.

Моряк пожал плечами:

– Ну-ну… Уж я-то знаю, как это выглядит, частенько у наемников такие переломы видел. Да я ведь и сам наемник. – Он отпил добрый глоток вина. – Не зря разбойников называют волчьими головами. У них же волчий голод в глазах! Ну точь-в-точь лесные звери: тощие, вечно рыщут в поисках добычи и готовы ради этого убивать.

– Значит, мы, по-вашему, разбойники?

Мадор невозмутимо потянулся за оладьей, откусил кусок и, обжегшись раскаленной сырной начинкой, стал перекатывать его во рту.

– А то, – неразборчиво пробубнил он.

Фульк переглянулся с Уильямом и поставил бокал на стол. Стекшие с края капли вина оставили на выскобленной дубовой столешнице влажный рисунок.

– Меня зовут Фульк Фицуорин.

Мадор смог наконец закрыть рот с оладьей. Он оживился и мигом перешел на «ты»:

– Как же, слыхал про тебя.

Фульк поморщился. Баллады, как всегда, уже обошли все таверны и пивнушки.

– Болтают, что ты бился на турнире перед самим Филиппом, королем Франции. – Мадор шумно прожевал и проглотил кусок. – А когда побил его лучшего рыцаря, то король предлагал тебе земли и богатства несметные.

– Не совсем так.

«Странно, как разрастаются байки, переходя из уст в уста», – подумал Фульк. Ему и впрямь доводилось сражаться один на один с французскими рыцарями в присутствии Филиппа Французского и побеждать, но подобных поединков было много. Впоследствии король Филипп действительно прислал одного из капитанов своих наемников, дабы предложить Фицуорину службу. Однако хоть жалованье домашнего рыцаря и было щедрым, оно едва ли включало в себя «земли и богатства несметные». Да и в любом случае Фульк вряд ли бы согласился, поскольку уже видел, как ненадежны такие подарки. Пока Филипп находился с Иоанном в состоянии войны, Фицуорины могли свободно устраивать набеги на города и деревни по всей Нормандии, но, по правде говоря, у них уже не было сил для таких рейдов.

А потом ко двору Филиппа прибыли Хьюберт Уолтер, Джон де Грей, Уильям Маршал и Роберт Лестерский – договариваться о мире между Филиппом и Иоанном. Хьюберт призывал Фулька вернуться в Англию и обещал сделать все, что в его силах, чтобы положить конец их ссоре с королем. Если бы Фульк согласился уступить, потешив самолюбие Иоанна, Хьюберт готов был гарантировать возвращение Фицуоринам их земель.

«Включая и Уиттингтон?» – спросил тогда Фульк полным цинизма и недоверия голосом.

«Включая и Уиттингтон, – подтвердил Хьюберт так, словно был абсолютно в этом уверен. – Иоанну, как никогда, сейчас нужны опытные воины. И что немаловажно, к тому же воины преданные. А всем известно, что ты не из тех, кто, принеся клятву, способен изменить ей по собственному капризу».

Фульк был польщен, но не поддался ни на уверенный тон Хьюберта, ни на похвалу. Все не так просто, и никогда не было просто, а доверие – монета, которая подделывалась так часто, что уже не имела ценности. Фицуорин обещал подумать, и Хьюберт уплыл домой один.

От воспоминаний его отвлек голос капитана:

– Значит, в Англию возвращаешься с тяжелым кошелем?

– Тяжелый кошель теперь у тебя, – грустно усмехнулся Фульк.

Рядом с ними возились, как щенята, трое детей хозяина таверны – все девочки. Старшей, прикинул Фульк, около семи, младшей – года два. Он подумал о своих дочках, и внутри все заныло, когда он вспомнил маленькие ручки, крепко ухватившие его за шею. Хависа, болтушка с облаком рыжих кудрей. Ионетта, серьезная, черноглазая, с застенчивой улыбкой. Их маленький братишка в то время, когда Фульк попрощался в Кентербери с семьей, был еще только завернутым в одеяло свертком. Сейчас уже, наверное, ползает и сидит. И Мод. От мысли о жене все тело пронзила боль. Она стоически перенесла поездку в Кентербери, хотя для путешествия была еще слаба. Они тащили ее на носилках, и бедняжка ни единого раза ни на что не пожаловалась, хотя Фульк заметил у жены на нижней губе отметины зубов: она кусала ее, чтобы не расплакаться. Мод согласилась с мужем, что ему лучше всего сейчас на время уехать из Англии, не вцепилась в него с рыданиями, но он видел, как тяжело ей это далось, а выражение глаз супруги до сих пор преследовало его. Фульк искал забвения на дне кубка и в жестоких состязаниях на ристалище, но и в опьянении, и в упоении боя все равно помнил это. От этого тоска, горечь и досада лишь усиливались.

– А в Англию тебе зачем? – заинтересовался Мадор, наливая Фульку вина и не забывая плеснуть и себе. – Что тебе там понадобилось?

У Фулька потяжелел взгляд.

– Там, в Англии, моя жизнь, – едва слышно ответил он. Помолчал и добавил: – Или смерть.

Глава 32

Фульк открыл глаза. Ему еще грезилось, что он на палубе судна, ревет океан и зеленые волны вздымаются под бушпритом, разделяясь надвое носом корабля. Но рев волн обернулся шумом ветра в Андреадсвальдском лесу, а вздымающаяся зеленая пучина – дрожанием молодой летней листвы. Было чуть за полдень, над полянкой плыл запах ячменных пирогов, ароматно шкворчащих в сале: у костра орудовал Ричард. Остальные члены отряда обихаживали лошадей, умывались, ели, разминали застывшие после сна конечности.

Фульк встал и пошел в чащу облегчиться. Вот уже два дня, как они высадились на берег в маленькой бухте близ Дувра. Идти прямо в порт с такими пассажирами было бы для бретонского капитана откровенным самоубийством. Первую ночь они провели в пастушьей хижине в меловых холмах, на следующий день купили лошадей и стали готовиться к путешествию в Кентербери. Кратчайшим путем в аббатство была дорога пилигримов, но она была также и самой оживленной, а значит, опасной. Вместо этого поехали узенькими тропками и заночевали в чаще леса. Вчера Фульк отправил гонца к Хьюберту Уолтеру, и теперь они ждали ответа.

Вернувшись к костру, Фульк подцепил у Ричарда ножом один пирог и подул на хрустящую коричневую корочку. В лагере было странно тихо, и через мгновение он понял почему.

– Где Уилл? – спросил Фульк. – И где Ален с Иво?

Ричард не отрывал взгляда от промасленной поверхности сковороды, как будто увидел там нечто необычайно увлекательное.

– Охотиться пошли.

– Охотиться? – быстро переспросил Фульк. – Куда?

Ричард пожал плечами и, замявшись, ответил:

– Они не говорили – сказали только, что принесут мяса на жаркое.

Фульк вполголоса чертыхнулся. «Мясо на жаркое» могло оказаться зайцем, оленем или диким кроликом. А могло – и припасами из ограбленного амбара. Такой риск они сейчас позволить себе не могли.

– Почему ты меня не растолкал?

– Они велели дать тебе поспать, сказали, мол, скоро вернутся.

– А ты и послушался. Господи, у тебя что, своего ума нет?!

Он строго смотрел на Ричарда: досадуя, но в глубине души прекрасно понимая, что другого от него и ожидать не приходится. Ричард всегда был ведомым, а Уильям порой отличался безапелляционной настойчивостью.

– Фульк, да чего ты раскипятился? Ну подумаешь, большое дело: ушли люди охотиться. Вернутся раньше, чем мы начнем сворачивать лагерь. – Лоб Ричарда прочертили морщины. – Ты слишком много взваливаешь на свои плечи, братец.

– Потому что другие напрочь лишены чувства ответственности.

Он доел пирог, не чувствуя вкуса, и приказал сниматься с лагеря, но краем уха продолжал прислушиваться, не раздастся ли стук копыт. Может, он и впрямь кидается на собственную тень и никакой опасности нет. До чего же все-таки тяжело просто ждать, не имея никакой возможности повлиять на ситуацию. Можно только посочувствовать матери, беспокоящейся за ребенка, или жене, которая не находит себе места до возвращения мужа. Любопытно, что ему сегодня такое впервые пришло в голову: будучи помоложе, он об этом как-то не задумывался.

Ричард уже собирался забрасывать землей костер, а Фульк подтягивал подпругу, когда послышались приглушенный стук копыт и позвякивание упряжи. Фульк обернулся на звук, и хотя знал, что выставленные им часовые не пропустят врага, давняя привычка заставила руку лечь на рукоять меча.

Сквозь пеструю листву замелькали лошадиные крупы разных мастей: буланой, пегой, вороной, чубарой. В луче солнца блеснули упряжь, кольчуга и наконечники копий. Фульк вытащил меч. Сердце гулко билось. На часовых могли тихо напасть, так что они не успели предупредить. Он подхватил свой щит, стоявший у дерева, и продел руку в ремни, дав людям сигнал обнажить оружие.

Первыми на поляну выехали два рыцаря, одетые в простые сюрко из синего льна поверх кольчуги. Фульк, как настоящий воин, прежде всего обратил внимание на них. Тот, кто поближе, был в шлеме с поднятым забралом, так что открывалась часть лица с мелкими правильными чертами.

– Жан! – с облегчением воскликнул Фульк и убрал меч в ножны. – До чего же я рад тебя видеть!

– Приятно слышать. А кое с кем другим ты поздороваться не хочешь? – поинтересовался де Рампень, поворачиваясь в седле и указывая на остальных всадников. – С женой, например?

Фульк посмотрел в направлении его пальца на небольшого бурого жеребца, пытаясь разглядеть сидящую на нем верхом фигурку. С первого взгляда и не понять было, что это женщина, поскольку коричневый плащ с капюшоном скрывал все признаки пола. Однако, приглядевшись, Фульк ахнул: ну как он мог быть настолько слеп!

– Мод! – выдохнул он и стремительно зашагал к ней.

Она отпихнула стремена и соскользнула к нему в руки, крепко обняв. На мгновение весь мир вокруг исчез. В нос Фульку пахнул сладкий травяной аромат, которым жена пропитывала свои одежды. Шалфей, лаванда и бергамот. Изгибы ее тела, светлая морская зелень глаз, наполнившихся слезами, так и манили утонуть в них. Как раз то, чего ему все это время недоставало. Ну до чего же он хотел ее в этот момент!

Сзади громко кашлянули, и чей-то голос иронично произнес:

– Я, безусловно, счастлив видеть такую супружескую гармонию, но зачатие твоего четвертого ребенка, Фицуорин, должно быть делом интимным.

Мод покраснела. Фульк отвел губы от ее уст, повернулся и опустился на колено перед Хьюбертом Уолтером, архиепископом Кентерберийским. Тот с добродушной улыбкой наблюдал за ними, сидя на своем пегом муле.

– Ваше высокопреосвященство, – проговорил Фульк.

– Встань. Лучше помоги мне слезть с этой клячи.

Фульк поспешил помочь Хьюберту спешиться. Чепрак на животном был из королевского пурпура, вышитый мелкими золотыми крестами, и, должно быть, стоил целое состояние. Сам же Хьюберт, учитывая его привычку к роскоши, оказался одет просто: лишь скромная отделка из металлической тесьмы и вышивки, правда лен его одеяния был тяжел и тонок. Архиепископ любил хорошо поесть и всегда был человеком крупным, но при всей полноте довольно мускулистым. Однако сейчас возраст давал о себе знать, и жир быстро захватывал позиции. Хьюберт выбил пыль из одежды и оперся на посох, хрипло и болезненно дыша.

– Твои дети в безопасности в моем поместье в Маллинге, – просипел он. – Я решил, что лучше оставить их там. Никто не осмелится их тронуть, пока они находятся под моей защитой. Все довольны жизнью и здравствуют, как может засвидетельствовать Мод.

Фульк кивнул. Чаша его чувств переполнилась бы, увидь он сейчас еще и детей. Однако полного счастья не бывает, и Фицуорин не хуже Хьюберта понимал все сложности.

– Благодарю вас, ваше высокопреосвященство.

– Вот, Хависа сделала это для тебя. – Мод протянула мужу сплетенную из ярких разноцветных шерстяных ниток веревочку, к которой был прикреплен деревянный крест из двух дубовых сучков, связанных крепкими рыжими волосинками. – Сказала, что ты должен носить его на шее.

– И меня этот крест благословить заставила, – угрюмо прибавил Хьюберт. – Вся в папашу: если чего в голову вобьет – ни за что не отстанет! У девчушки твоя железная воля.

– Моя! – запротестовала Мод. – Фульк всего лишь упрям. – Голос ее дрогнул.

Рассматривая подарок дочери, Фульк проглотил подступивший к горлу комок. Очень аккуратно он надел веревочку на шею.

– Хотя бы ради детей я должен заключить мир с Иоанном, – сказал он, держа на ладони крест, и глянул на Хьюберта. – У вас есть какие-то вести?

Опираясь на посох, архиепископ тяжело подошел к ближайшему поваленному стволу и грузно сел на него.

– Колени болят, – со вздохом пояснил он. Растирая их руками, Уолтер мрачно смотрел на Фулька. – Король говорит, что, если ты явишься к нему в Вестминстер и сложишь оружие, он отнесется к тебе снисходительно. Если же продолжишь играть в разбойника – затравит, как волка в лесу.

– Насколько снисходительно? – уточнил Фульк.

Хьюберт Уолтер поморщился:

– Иоаннн не желает уступать, но и граф Солсбери, и граф Честер надеются убедить его, что возвращение тебе Уиттингтона имеет смысл. И я тоже на это надеюсь, – прибавил Хьюберт, разводя руками. Его мясистые ладони были прочерчены глубокими линиями.

– Значит, пока еще Иоанна убедить не удалось, – прищурился Фульк.

– Нет, но у нас все непременно получится. Я уверен.

– Сначала вы были уверены, что мой отец получит Уиттингтон, однако ничего не вышло, – горько парировал Фульк. – Потом вы были уверены, что заключите перемирие с Филиппом, королем Франции, но переговоры закончились ничем.

Хьюберт Уолтер недовольно вздохнул:

– Кстати, именно по этой причине ты нужен королю, причем ничуть не меньше, чем тебе самому нужно его прощение. Вы оба должны пойти на компромисс. – Подавшись вперед, архиепископ выделил слово «должны», стукнув посохом о землю.

Фульк упрямо стиснул челюсти:

– Я сдамся ему, но в отношении Уиттингтона ни на какие компромиссы не пойду. Это условие остается неизменным. Я ведь как раз из-за Уиттингтона и стал в свое время разбойником. Пусть король отдаст то, что принадлежит мне по праву, а я до конца дней буду служить ему, насколько хватит сил. Если же нет… – Фицуорин пожал плечами и опустил глаза на маленький крестик, который по-прежнему держал в руках. – Если нет, то на что нам обоим надеяться? Уже добрых лет двадцать прошло с тех пор, как Иоаннн ударил меня шахматной доской, а я в ответ приложил его головой о стену. Во имя Господа, Хьюберт, вы должны придумать, как положить этому конец, ради всех нас.

– Именно это я и пытаюсь сделать. – Хьюберт двумя пальцами сжал себе переносицу и потер веки. – Если ты хотя бы нанесешь королю визит в Вестминстере, я гарантирую твою безопасность. Как и Уильям Солсбери, и Ранульф Честер.

Фульк нахмурился. Он так долго жил, никому не доверяя, что теперь ему трудно было принять оливковую ветвь, не опасаясь, что та превратится в змею. Но разве не ради мира все это было затеяно?

– Ни один из баронов не тронет тебя и пальцем: пока ты гвоздь в сапоге Иоанна, ты не угрожаешь им. Я больше скажу, – с мрачной улыбкой прибавил Хьюберт, – многие из них тебе сочувствуют. Ты защищаешь не только свои, но и их интересы. Король может добраться до тебя лишь с помощью наемников, а ты уже доказал, что вдвое их сильнее. Иоанну ты нужен.

– Я приду, – после долгой паузы сказал Фульк, – но только вместе со всем своим отрядом и с сопровождением, предоставленным теми, кто взялся гарантировать мою безопасность.

– Все будет так, как ты пожелаешь.

Фульк нахмурился, услышав в тоне Хьюберта Уолтера угодливую нотку. Архиепископ был известный дипломат и государственный муж, умел управлять и манипулировать людьми. Недаром Иоанн так благоволил ему. Но за Хьюбертом-дипломатом, Хьюбертом-политиком и Хьюбертом-архиепископом скрывался еще и Хьюберт – брат Теобальда Уолтера. И Фульк ухватился за эту мысль.

– Сомневаюсь, что вы можете дать мне все, что я пожелаю, – сказал он, мрачно улыбнувшись, – но благодарю вас, ваше преосвященство, за все, что вы сделали… За то, что мои жена и дети в безопасности. – Он крепче обнял Мод за талию.

– Во имя памяти моего брата, я не мог поступить иначе. И потом, даже у архиепископа должна быть где-то глубоко запрятана совесть. – Хьюберт тяжело поднялся на ноги. – Предоставляю тебе самому препроводить супругу в Маллинг. Жан поедет с тобой в качестве моего представителя.

Фульк склонил голову:

– Спасибо, ваше преосвященство!

Хьюберт вел тонкую игру. При свидетелях он не стал объявлять, что предоставляет Фицуорину убежище в своем поместье, но сделать правильные выводы было несложно. Преклонив колено, Фульк поцеловал сапфировый перстень архиепископа. Один из рыцарей подвел Хьюберту его лощеного пегого мула.

Уолтер, сопровождаемый свитой, скрылся за деревьями. Остался только Жан де Рампень. Он крепко стиснул Фульку руку и дружески похлопал по спине, потом пошел здороваться с Ричардом и Филипом.

Фульк снова притянул к себе Мод и потерся своей колючей щекой о ее нежную щечку.

– Я и надеяться не смею! – сказал он. – Изгоняю из головы даже самые слабые проблески надежды, чтобы не обмануться. У нас и так их уже было слишком много. Мне давали столько ложных обещаний, что впору прикрывать ся от них щитом.

Внезапно раздавшийся треск ломающихся веток и топот заставили Фулька выхватить меч, который он только недавно спрятал обратно в ножны. Мод непроизвольно прижалась к руке мужа, но опомнилась и отступила назад, давая ему пространство для маневра.

На поляну яростным галопом ворвался Иво и резко развернул взмыленного жеребца. Из глубокой раны на тыльной стороне ладони кривыми струйками расползалась кровь. Позади ехал Ален, бледный как полотно.

– Беда! – тяжело выдохнул Иво, припав на луку седла. – Уилла схватили!

Если в предчувствии нападения сердце у Фулька тяжело стучало, то сейчас оно замерло. Он подошел к лошади, сгреб поводья в кулак и прорычал:

– Что значит «схватили»?!

У Иво шевельнулся кадык, и в ямке на шее блеснул пот.

– Мы шли по следу, думали – завалим олениху, а вместо этого наткнулись на браконьера, который свежевал добычу.

– И?.. – Голос Фулька напоминал закаленную сталь.

Лицо Иво перекосила гримаса.

– Королевские лесничие устроили на браконьера засаду, а мы как раз на нее и напоролись. Они знали, что мы в лесу незаконно. Во-первых, мы не дули в рог, чтобы сообщить о своем присутствии, а во-вторых, у нас с собой были луки. Нам бы бежать, – Иво охнул, когда Мод задела рану, перевязывая ее полоской льна, оторванной от накидки, – но ты же знаешь Уилла.

Фульку не требовалось особого воображения, чтобы представить себе эту сцену. Уильяму никогда бы не пришло в голову отступать. Каждый раз его должен был оттащить за шиворот кто-то более рассудительный, а Иво с Аленом на эту роль не годились. Ох и разозлился же Фульк! На Уильяма. На людей, которые его схватили. На свою злосчастную судьбу.

– И теперь его повесят как преступника! – срывающимся голосом проговорил Ален.

– Об этом надо было подумать до того, как вы отправились искать приключения! – воскликнул Фульк и повернулся к молча наблюдавшим за ними встревоженным людям. – По коням! – приказал он, коротко рубанув воздух ладонью. – Поедем за ними. Жан, а тебя попрошу о любезности. Отвезешь мою супругу обратно в Маллинг?

Жан закивал, но Мод твердо заявила:

– Нет! Я не вернусь без мужа.

Фульк развернулся к ней, напряженный, словно сжатая пружина:

– Я приеду сразу, как только смогу, клянусь тебе!

Мод грустно рассмеялась:

– Если бы я получала пенни каждый раз, когда ты говорил мне эти слова, то стала бы самой богатой женщиной на свете!

– Мод… – Он протянул к ней руку, сам не зная, собирается ли протестовать или смириться.

Она отступила от мужа на шаг, в глазах ее заблестели слезинки.

– Иди! – сказала Мод. – Иди, вытаскивай Уильяма из ямы, которую он сам себе выкопал! Но помни, что и сам себе при этом тоже роешь яму. Сегодня последний раз, когда я соглашаюсь безропотно ждать тебя. Моему ангельскому терпению пришел конец!

Фульк чувствовал, что члены отряда смотрят на него и ждут, как их командир поступит с женщиной, которая осме лилась так дерзко говорить с мужем.

– Жан! – еле выдавил он из себя.

Рыцарь тронул лошадь пятками.

– Поедемте, миледи? – обратился он к Мод с невозмутимой вежливостью.

Глянув на Фулька недобрым взглядом, та твердо пошла к своей кобыле. Отказавшись от предложения Филипа подсадить ее, Мод с легкостью бывалого воина вскочила в седло, устроилась поудобнее и взяла в руки поводья. Не оглядываясь, развернула лошадь и поскакала прочь.

Несколько мгновений Фульк смотрел жене вслед, тяжело дыша, а затем пошел к своему коню.

– Едем! – отрывисто бросил он. – Мы попусту тратим время, а его у нас и так нет.

Все утро с неослабевающим вниманием Иоанн просидел на заседаниях суда. Его старший брат Ричард Львиное Сердце страстно любил воевать, и занятие сие дочиста опустошило анжуйскую казну. Иоанна же интересовало судопроизводство: как оно работает, как можно обернуть его для получения выгоды и восстановления порядка и как он лично может манипулировать законом и обходить его, чтобы вершить свою волю.

Сегодня утром Иоанн выслушал несколько дел о нарушениях закона, от самых мелких до серьезных. Ущерб, нанесенный чужому имуществу, воровство, убийство, похищение человека – словом, обычный набор злодеяний. Один глупец молил короля о справедливости, и его, вопящего, потащили на встречу с виселицей. Попросил бы у монарха милости, и дело могло бы обернуться иначе. Спасение или осуждение на муки: все сводится только к словам.

Иоанн пригладил бороду украшенным перстнями пальцем и дал знак огласить следующее дело.

– Пойман с поличным в королевском лесу, охотился на оленей, – объявил чиновник.

В зал тем временем ввели избитого, всего в синяках, человека. На руках его звякнули кандалы.

– Имя называть отказывается. – Казенный тон чиновника давал понять, что это не имеет значения: все равно имярек отправится прямиком на виселицу.

Иоанн оглядел преступника, прикидывая, что тому, должно быть, лет тридцать с небольшим. Один глаз распух, так что почти не открывался. Под носом запеклась кровь, соединившись с потеками из рассеченной губы. Пожалуй, сейчас этого злоумышленника не узнала бы и родная мать, но все же Иоанну почудилось в его чертах нечто знакомое. Непокорность во взгляде, прямые, как ножом прочерченные, брови и тяжелые волосы цвета вороного крыла. Все это было Иоанну хорошо знакомо. Ни один простой крестьянин не смог бы так смело выдержать взгляд короля. Ни один крестьянин не мог носить стеганый гамбезон и щеголять столь изящной вышивкой на рукавах и по краю котты. Иоанн порылся в глубинах памяти, и ответ вдруг выскочил наружу, словно вспугнутая дичь. Рот короля медленно растянулся в улыбке.

– Он, может, и не сказал тебе своего имени, а я скажу. Это Уильям Фицуорин, брат Фулька и очень ценный пленник. Передайте людям, которые схватили его, что я выплачу им ту же награду, которую плачу за волчьи шкуры.

– Вы ничего от меня не добьетесь! – огрызнулся Уильям и тут же упал на колени от удара палицей.

Стоящий над ним стражник предупредил:

– Изволь уважать своего короля!

– Я уважаю лишь тех, кто этого заслуживает, – тяжело дыша, проговорил Уильям. На виске у него вспух синяк.

Иоанн резким жестом остановил солдата, готовящегося еще раз огреть пленника.

– Он нужен мне живым, – сказал король и огладил бороду. – Пока. – И, покосившись на Уильяма, добавил: – Все зависит от того, насколько дорого старший брат ценит твою жизнь.

– Фульк никогда не покорится вам!

– Значит, будешь болтаться на виселице за разбой и незаконную охоту в королевских угодьях, – равнодушно произнес Иоанн и махнул стражнику. – Уведите.

Уильям Солсбери, который слушал дела вместе с королем, кашлянул.

– Из беседы с архиепископом и Ранульфом Честером я понял, что вы с Фицуорином собираетесь прийти к честному соглашению, – тихо сказал он. – Мне казалось, вы хотели вернуть ему земли в обмен на его воинский опыт.

Иоанн поглядел на сводного брата:

– Я никогда не говорил, что собираюсь это сделать. Упоминал лишь, что есть такая возможность. – Он принялся разглядывать свои ногти. – И сегодня я вряд ли ею воспользуюсь, поскольку у меня появилось более действенное средство подчинить себе Фицуорина. Теперь у меня есть заложник.

Солсбери нахмурился и поежился.

– Но люди не заметят этих тонкостей, – возразил он. – Они будут считать, что вы взяли назад свое королевское слово.

– В том-то и разница между справедливостью и милостью, – пожал плечами Иоанн. – Люди не должны переходить границы и понимать, еще до того, как откроют рот, чего они на самом деле просят.

Солсбери жестом велел оруженосцу принести вина.

– Почему бы не отдать Фицуорину Уиттингтон, как он просит? Речь же идет не о землях размером с графство. Это ведь очень надежный человек: если уж он принесет клятву верности, то ни за что ее не нарушит.

Иоанн молчал и только водил пальцем по гладкому, неограненному сапфиру в одном из своих перстней.

– Это все из-за той шахматной партии, которую вы играли в юности? Вы до сих пор его не простили?

– Почему я должен его прощать? Этот наглец так и не извинился, – сказал Иоанн и, увидев выражение лица Солсбери, раздраженно махнул рукой. – Господи, да, конечно же, дело не только в той давней партии! А во всем, что произошло с тех пор.

– Но рано или поздно этому надо положить конец. Иоанн, отдайте ему Уиттингтон.

– Чтобы сделать тебе приятное?

– Пусть даже так, хотя этим вы окажете услугу не только мне, но и себе.

Король насупился. Он чувствовал под ложечкой спазмы, которые не имели никакого отношения к пищеварению. Это чувство нередко преследовало Иоанна в юности, когда он видел, как люди встречают его брата Ричарда. Львиное Сердце – этим все сказано: храбрость Ричарда; его суровая красота и золотые волосы; его обаяние, которое могло осветить собой комнату и вселить во всех присутствующих желание почитать его как героя. У Фулька Фицуорина не было такого золотого ореола, его магнетизм был более приглушенным, напоминая, скорее, блеск стали, но все же, безусловно, имелся и притягивал окружающих. Иоанн ненавидел Фулька Фицуорина, но мало кто разделял с ним это чувство. Почему-то вместо этого люди ненавидели самого Иоанна: дали ему прозвище Мягкий Меч, за то что упустил Нормандию, а еще раньше, в отрочестве, язвительно именовали Безземельным, поскольку младший сын Генриха не получил в наследство французских земель. Иоанн издавал законы, выслушивал гражданские дела, усилил королевскую власть, но все это ровным счетом ничего не значило для баронов, которым требовался величественный полководец на боевом коне.

Фульк Фицуорин был овеян славой турнирных побед, и уж если брался за какое дело, то все проходило безупречно. И это больше всего уязвляло Иоанна. У короля все кипело внутри, потому что Солсбери был прав: он сам себе окажет услугу, если сможет пересилить уязвленную гордость и заключить с Фицуорином мир.

– Ваше величество? – Солсбери подался вперед, чтобы посмотреть на него. Серьезное, встревоженное лицо, так похожее на лицо их покойного отца.

– Дело Фицуорина не подлежит обсуждению, – коротко бросил Иоанн. – Читайте следующую жалобу.

– Но…

– Ни слова больше, Уильям! Я тебя предупредил, – злобно глянул на него Иоанн.

Солсбери умолк, но по тому, как сводный брат стиснул челюсти, Иоанн понял, что тот крайне недоволен. Он любил Уилла, был готов сделать для него очень много, но решительное стремление Солсбери защищать Фицуорина вывело Иоанна из себя.

– В конце концов, я – король, – подчеркнуто и чуть капризно произнес он.

Представление следующего узника не до конца заглушило едва слышный ответ Солсбери:

– А король должен отвечать за свои поступки.

Иоанн предпочел проигнорировать это замечание.

Грубая суконная одежда угольщика натирала Фульку кожу, а от засаленного колпака он, должно быть, уже набрался вшей. Лицо и ладони были перепачканы угольной пылью, в руках он держал железные вилы – оружие, замаскированное под рабочий инструмент, необходимый в угольном деле. Настоящий угольщик был счастлив обменять свое одеяние на тонкую льняную рубашку и шерстяную котту, обшитую синей тесьмой, да еще и получить шиллинг за право позаимствовать у него на время осла и тележку с углем.

Фульк щелкнул языком и поехал на тележке к охотничьему домику. Перед ним собирались люди, ибо сегодня предстояла забава. Борзые, ищейки и аланы крутились по двору – кто на поводках у псарей, кто самостоятельно – и азартно принюхивались. Яркие богатые одежды всадников говорили об их благородном происхождении. Позаимствованный костюм Фулька был когда-то зеленым, как листва, но время и угольная пыль придали ему неопределенный грязный оттенок.

Среди собравшихся Фульк видел и Иоанна. Тот был в одежде двух цветов – сапфирово-синем и королевском пурпуре – и восседал на горячем пегом коне. Иоанн, улыбаясь, подъехал к Уильяму Солсбери и что-то сказал ему. Тот покачал головой, порылся в кошеле и что-то передал брату.

«Опять Солсбери играет и проигрывает, – подумал Фульк, щурясь, чтобы лучше разглядеть происходящее. – Правда, Уильям всегда позволял Иоанну жульничать».

Король дал сигнал старшему егерю. Тот, одетый в цвета леса – коричневый и зеленый, с большим луком и колчаном за спиной, снял с плеча изящный рог и протрубил начало охоты. Собаки зашлись в радостном лае, и придворные пришпорили коней. Фульк отогнал тележку к краю дороги и, опершись на вилы, наблюдал за королем и его свитой.

К счастью, ослик оказался таким старым и спокойным, что его можно было принять за мертвого. Он едва обратил внимание на собак, которые суматошно пробегали мимо. Один жесткошерстный терьер, учуяв любопытный запах, обследовал шоссы Фулька и поднял заднюю ногу. Фульк с трудом сдержал желание пнуть мелкого пакостника, чтобы тот отлетел подальше, и усилием воли сохранил на перепачканном углем лице терпеливое выражение.

Мимо поскакали дворяне. Скинув колпак, Фульк встал на колени и, чтобы спрятать лицо, направил взгляд в землю.

– Храни тебя Бог, милорд король! – крикнул он и подумал, что, кроме Бога, никто больше королю и впрямь не поможет.

Иоанна позабавил и умилил этот выкрик.

– И тебя тоже храни Бог! – ответил он и потянулся к плащу.

Что-то сверкнуло в воздухе, и послышался глухой стук. Серый конь поскакал дальше. Фульк уставился на круглую фибулу, приземлившуюся на мягкую почву возле его коленей. Фибула была серебряная, с выгравированными по краю именами волхвов, пришедших, чтобы поклониться младенцу Иисусу. Наверняка она предназначалась для защиты от падучей. Фульк знал, что у Иоанна к плащу всегда приколото несколько лишних фибул, специально для таких случаев. И вот надо же, одну он подарил простому угольщику. При всех недостатках Иоанна никто не мог бы обвинить его в скупости даже по отношению к низшим сословиям королевства.

Уильям Солсбери задержался, поправляя стремя, и когда Фульк встал, сжимая брошь в руке, их взгляды встретились, и в глазах у графа забрезжил огонек узнавания. Уильям предостерегающе покачал головой.

– Глупец, что вы здесь делаете? – шепотом изумился он. – Вы что, не понимаете, как это опасно?

– Разве вы ради своего брата не сделали бы то же самое?

Солсбери глянул вслед охотничьему отряду:

– Не уверен.

– Где Уилл? Как его охраняют?

– Неужели вы рассчитываете, что я вам это скажу?

– Все равно узнаю, – пожал плечами Фульк.

Солсбери поморщился и посмотрел на дорогу, в сторону удаляющихся всадников, словно одной силой мысли хотел перенестись к ним. И сдался:

– Уилла держат в одном из складов во дворе замка, рядом с кухней. Больше ничем помочь не могу.

Дернув поводья, он пришпорил жеребца и поскакал догонять остальных.

Фульк приколол фибулу к рваной котте, на которой драгоценность смотрелась неуместной роскошью.

– Слышал? – спросил он.

Гора угля чуть шевельнулась, словно снизу работал крот.

– Слышал, – раздался приглушенный голос Филипа. – А что это был за шум?

– Король отправляется на охоту. – Фульк перешел к переду повозки и щелкнул языком, обращаясь к несговорчивому ослику. – Лучшего момента не будет.

Фульк привел свою повозку с углем во двор и под скучающими взглядами двух стражников потащился дальше, к зданию кухни. Древесным углем топили камины в комнатах, но он находил применение и в кухнях, где для приготовления соусов и разных изысканных блюд требовался ровный огонь в печи.

Слуги готовили еду к возвращению хозяев. Охотники взяли с собой огромное количество провизии, но всем известно, как разыгрывается аппетит после целого дня пребывания на свежем воздухе. Стражники сели наблюдать за дорогой и, чтобы скоротать время, затеяли какую-то бессмысленную игру в кости. Служанка вынесла им кувшин сидра и хлеб с сыром на деревянном блюде. Одна из кухарок сунула Фульку горячий сдобный пирожок и налила в рог эля.

– А где Осберт? – спросила она и скрестила руки на груди, готовая сесть рядом и посплетничать.

– Какие-то дела у него, – угрюмо ответил Фульк. – Вот я и предложил Осберту съездить вместо него. – Он откусил большой кусок пирожка.

– А тебя как зовут?

– Уорин, – сказал он с набитым ртом и сменил тему: – Я тут сейчас короля видел, он на охоту поехал. Фибулу мне подарил.

Показывая кухарке украшение, Фульк быстро глянул на приземистый, крытый соломой сарай возле кухонь. У двери на скамейке дремал стражник, опершись на копье.

– У вас тут что-то важное охраняют, что ли? Королевские сокровища? – Он ухмыльнулся, давая понять, что шутит, доел пирожок и вытер жирные руки о котту.

Кухарка покачала головой:

– Да нет, всего-навсего браконьера какого-то. Лесничие его вчера утром поймали, к югу отсюда.

– Значит, вешать будут? Боятся, как бы не сбежал?

– Говорят, он важная птица, – пожала плечами женщина.

– Вот как? – Фульк отхлебнул эля.

– Вроде как опасный разбойник, но, по мне, на опасного не похож: уж так его лесничие отделали – смотреть жалко.

Тут кто-то окликнул ее из кухни, и она вернулась внутрь. Фульк тихонько выругался: одновременно с облегчением, что болтушка ушла, он испытал тревогу за Уильяма. Ведь если брат и впрямь сильно избит, это осложнит их побег. Фульк глянул мимо двери, за которой скрылась кухарка, вдоль грязной тропинки, что вела мимо свиного загона и навозной кучи к черному ходу, закрытому плетеными воротами.

У главных ворот часовые все так же сидели лицом к входу и были полностью поглощены игрой. Фульк слышал их добродушный смех и молил Бога, чтобы не пришлось никого убивать.

– Можете вылезать, – сказал он, повернувшись к тележке, – но пригнитесь. У темницы сидит стражник, и еще двое у ворот. Этим повезло, что они нас не видят.

Куча угля снова зашевелилась, и стал виден слой попон. Под ними скрывалось полдюжины вооруженных до зубов людей Фулька.

Он быстро изложил свой план скорчившимся в повозке воинам:

– Там, если идти мимо навозной ямы и свиного загона, будет черный ход. Через него будем отходить. – Отдав распоряжения, он направился к дремлющему часовому и непринужденно сказал: – Я слышал, приятель, у тебя тут пленник.

– А тебе какое дело?

Солдат поднял голову, и черная пыльная рука Фулька опустилась ему на нос и рот, перекрывая воздух. Последовала короткая борьба. Подоспел Филип, схватил ключи с пояса часового и отпер дверь темницы. Когда Фульк втащил караульного внутрь, Филип сдернул у него с головы шлем, натянул на себя, сел на трехногий табурет и, опираясь о копье, притворился, что дремлет. Если кто-нибудь из охранников подойдет поближе, обман раскроется, но издали все выглядело как обычно.

Фульк ногой закрыл дверь и снял нож с пояса упирающегося солдата.

– Если будешь сопротивляться, я тебя убью, – пригрозил он, приставив нож к его шее. – Представляешь, как огорчатся твои жена и дети? А ведь умирать тебе совсем нет необходимости.

Часовой продолжал бороться, но уже с меньшим упорством. Фульк провел ему по горлу клинком.

– Последнее предупреждение, – сказал он.

Дверь снова открылась, и внутрь скользнул Ален. Быстро и молча расстегнул часовому ремень и связал ему руки. Кляп сделали из плотно скрученной обмотки.

Уильям, сидевший на лавке и в изумлении таращившийся на них широко раскрытыми, насколько позволяли синяки, глазами, встал и протянул братьям закованные в кандалы руки.

– Освободите меня от этой гадости! – охрипшим голосом попросил он.

Ален сел сторожить дверь, а Фульк подобрал с пола ключи, выпавшие при потасовке, и открыл ручные кандалы. Потом сковал ими лодыжки часовому.

– Я знал, что ты придешь! – воскликнул Уильям. – Как же иначе!

– Потом поговорим, – отрезал Фульк. – Ехать можешь?

При виде избитого и покрытого синяками брата он весь вскипел от гнева на тех, кто такое сотворил.

– Придется, – кивнул Уильям. – Куда ж я денусь! – Он жутковато ухмыльнулся, так что раненая губа треснула, и из нее начала сочиться кровь. – Представляешь себе лицо Иоанна, когда он узнает, что вы меня вытащили из его когтей? Вот потеха будет!

– Потеха? – изумился Фульк. – То есть для тебя это просто очередное приключение, лишний повод досадить Иоанну? – Он строго посмотрел на Уильяма.

– Но… – смутившись, начал тот.

– Господи, Уилл! Ты рассуждаешь как ребенок, а не как взрослый человек. Пора уже стать серьезнее.

– Оставь при себе свои нотации! – огрызнулся Уильям.

– Чтобы ты и дальше вел себя по-прежнему? Один Бог ведает, что ты выкинешь в следующий раз. Говоришь, ты знал, что я приду? Надо было оставить тебя тут посидеть подольше!

– Ну так давай, еще не поздно! – Уильям сделал движение, словно бы что-то энергично отшвырнув от себя. Показалась полоска натертой кандалами кожи на запястье. – Оставь меня в покое. Пусть Иоанн меня повесит, тогда тебе больше не придется обо мне беспокоиться!

– Прекратите! – взмолился Ален. – Нашли время ссориться! Нам нельзя медлить.

Фульк усилием воли подавил гнев и досаду. Он смотрел на Уильяма, на его упрямо вспыхнувшие глаза, на раскрасневшиеся скулы.

– Иди сюда! – Фульк положил руки брату на плечи и заключил его в крепкие объятия.

Уильям поначалу замялся, но потом тоже стиснул закопченную котту Фулька с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Из горла его вырвались сдавленные рыдания.

– Ну хватит, – помолчав, сказал Фульк тоже неровным от волнения голосом. – Впереди долгая дорога домой.

Тревогу подняли только спустя добрый час. Сперва стражники у ворот ничего не заподозрили, увидев рядом с сараем пустой табурет. Рядом была кухня, и они решили, что их товарищ отлучился ненадолго, чтобы подкрепиться и выпить, или, может, пошел облегчиться. Когда все-таки удосужились проверить, было уже поздно: птичка давно упорхнула.

Иоанн вернулся с охоты в приподнятом настроении. После отчаянной погони они завалили знатного оленя. Правда, две борзые оказались убиты, но не самые лучшие, так что их легко можно было заменить. Остальные собаки получили в награду сердце, печень и внутренности оленя, только что вырезанные из туши, окровавленные и еще дымящиеся. Добычу несли четыре человека, привязав копыта оленя к ясеневому древку копья. Роскошные рога при каж дом шаге охотников стукались о землю. Иоанн вытряхивал кусочки сломанных веточек из гривы своего жеребца и оживленно обсуждал подробности с Солсбери. Так они и въехали во двор.

– Лучшая охота за последнее время! – сказал король. – Я уж думал, олень сбежит от нас в тот лесок.

Солсбери что-то озабоченно пробормотал в ответ, быстро оглядел территорию и потер шею.

К Иоанну подскочил конюх, чтобы забрать лошадь. Король энергично спрыгнул с седла. Рядом спешился Солсбери и передал поводья оруженосцу. Иоанн чуть ли не с нежностью смотрел на брата. В колодце охлаждался кувшин вина, до ужина их займет игра в кости. А после трапезы его ожидает заманчивая перспектива поохотиться на более сладкую дичь: среди женщин, которые приехали вместе с двором в охотничий домик, немало красавиц.

И только войдя в большой зал, король почувствовал неладное. Два рыцаря с самым несчастным видом переминались у порога. Сержант стоял на коленях, склонив голову слишком низко для простого выражения почтительности. Иоанн сразу распознал во всем облике солдата униженный страх, и благодушие его стало быстро улетучиваться.

– Жак, ты хочешь мне что-то сказать? – спросил он у старшего рыцаря, служившего ему уже несколько лет.

Тот неловко переступил с ноги на ногу, его взгляд метался от Иоанна к Солсбери и обратно и наконец остановился на тростниковом полу.

– Сир, Уильям Фицуорин сбежал!

– Что?! – изумленно уставился на него Иоанн.

Запинаясь, рыцарь рассказал ему, что произошло, то и дело прося сержанта подтвердить его слова.

– Угольщик? – Лицо Иоанна побелело. Перед его мысленным взором предстал одетый в лохмотья человек у обочины. Иоанн словно наяву услышал оклик и увидел, как он бросает негодяю серебряную фибулу.

– Ну да, мы подумали, что от него никакой беды не будет. Кто же обыскивает угольщика, тем более когда его приезда ждут?

– Выродок подзаборный! – прошептал Иоанн. – Вонючее отродье, паршивый ублюдок!

Оттолкнув Жака в сторону и пнув сержанта под ребра, так что стоящий на коленях человек потерял равновесие и упал, Иоанн стремительно кинулся прочь из зала. От ярости перед глазами плясали мушки. Грудь поднималась и опадала так быстро, что ему скоро стало трудно дышать, и король пошатнулся. Шах и мат. Ему поставили шах и мат. Очередной раз унизили его королевское достоинство.

Солсбери схватил Иоанна за руку, усадил на скамью и щелчком пальцев приказал слугам принести вина.

– Теперь вы видите, почему Фульк Фицуорин нужен нам в качестве союзника, а не противника! – с жаром сказал он. – Только подумайте, какой ущерб он мог бы нанести французам. И в Нормандии Фицуорин не будет защищать собственные земли, которых у него там попросту нет. Он не хуже, а гораздо лучше любых наемников.

Иоанн прикрыл глаза и сглотнул слюну. Солсбери насильно сунул ему в руки кубок. Король поднес к губам прохладный позолоченный обод серебряного бокала и отхлебнул бургундского, густого и ароматного. Иногда ему представлялось, что он пьет собственную кровь.

– Ваше величество? – обеспокоенно склонился над ним Солсбери.

Король открыл глаза.

– Хорошо, – кивнул он и осушил бокал до самого дна, на котором обнаружился осадок. – Пусть Фицуорин будет прощен за все преступления против меня и пусть ему будут возвращены его земли. Но имей в виду, Уилл: я делаю это из любви к тебе, а не из любви к Фицуорину.

Когда Иоанн увидел, что на лице Солсбери промелькнул восторг, то испытал желание хорошенько пнуть брата. Слова были сказаны, но ему непреодолимо хотелось взять их назад, ибо это было признанием поражения. Даже осознание того, что Фицуорину придется преклонить перед ним колено и сдаться, казалось слабым утешением. Заметив, что радость Солсбери вот-вот выльется в слова, король поднял руку:

– Ни слова больше! Ты и так принудил меня выпить из кубка, который я бы охотно отверг. Не заставляй меня отказываться от своего решения.

У Солсбери вытянулось лицо, но радостная искорка в глазах все же оставалась.

– Но вы же подпишете охранную грамоту, если я велю писцам составить ее?

Иоанн поднялся на ноги:

– В чем дело, Уилл, разве ты мне не доверяешь?

– Разумеется, доверяю.

– Ты либо дурак, либо лжешь.

Лицо Солсбери омрачилось, и Иоанн мгновенно почувствовал себя виноватым, однако это лишь спровоцировало новый приступ гнева.

– Ах, да делай что хочешь, тупой болван! – в сердцах бросил он. – Пиши, что тебе надо, а я поставлю свою подпись.

И, забрав у оруженосца кувшин, король побрел в сторону своих покоев.

Солсбери молча смотрел ему вслед, прикусив губу. Он даже сделал было несколько шагов, но остановил себя. Помедлил и, повернувшись, пошел отдавать приказание писцам и искать надежных свидетелей.

Глава 33

Уже спустились сумерки, когда спасательный отряд прибыл в Маллинг. Дом архиепископа выглядел богато: сруб из мореного дуба, а на крыше вместо соломы или дерева – черепица. Когда во дворе застучали копыта и люди начали спешиваться, тяжелая, обитая железом дверь дома распахнулась. В проеме что-то мелькнуло, и маленькая девочка с копной рыжих волос ринулась навстречу Фульку.

– Папа, папочка! – пронзительно закричала она. И с раз бегу с такой силой ударилась отцу в бедро, что тот крякнул.

Нагнувшись, Фульк подхватил девчушку на руки, и холодные шелковые кончики рыжих волос хлестнули его по лицу. Ему не хватило духу отругать дочурку за то, что она бегает между лошадей. Цепкие ручонки чуть не душили его, но отцовское сердце пело от радости.

– Мама сказала, что дядя Уилл опять попал в беду и тебе пришлось его спасать!

– Ну да, так получилось, но теперь я вернулся, – сказал Фульк, старательно избегая взгляда Уильяма.

Конюхов не хватало, и каждый сам распрягал свою лошадь. Не сказав ни слова, Уильям взял лошадь старшего брата и увел ее вместе со своей.

– Ты теперь совсем останешься, навсегда?

Фульк вздохнул. Охота будет продолжаться с мстительной настойчивостью, и позволить себе злоупотреблять гостеприимством Хьюберта Уолтера он не может.

– Солнышко, ни в одном месте нельзя остаться навсегда, – уклончиво ответил Фульк. – Сейчас я здесь, и это главное. А мама где?

В дверном проеме появилась Мод. Правой рукой она придерживала Ионетту, чтобы та не поковыляла за сестрой, а левой баюкала малыша. Лицо жены было невозмутимо, но, когда Фульк подошел к ней, маска рассыпалась, и черты Мод исказились: она отчаянно пыталась не расплакаться перед детьми.

– Уильям в безопасности? – дрогнувшим голосом спросила она.

Фульк кивнул:

– Все целы. Прости, любимая, я просто не мог не поехать!

– Знаю. – Мод крепко сжала губы. – Ты… прости меня за то, что я тогда наговорила. Но я говорила то, что думаю, – с нажимом добавила она. – Каждое слово – правда. Не могу я больше жить вдовой при живом муже.

В следующий миг Мод оказалась в его объятиях. Супруги неловко обнимались через головы детей. В Фульке горело желание, сильнее любви, неистовее страсти. Будь они одни, он бы подхватил жену на руки и отнес прямиком на супружеское ложе. Но сейчас он лишь застонал, задрожав, отстранился и вытер глаза рукавом гамбезона. Мод смотрела на него лучащимися глазами и часто дышала.

Хависа подергала отца за шоссы, требуя внимания. Он взял ее пухлую маленькую ручку и позволил отвести себя внутрь дома, как настоящей взрослой девочке.

В центре комнаты находился очаг, на котором хватало места для двух котлов и сковороды. Дубовые скамьи были аккуратно расставлены по периметру помещения, а стены украшали яркие гобелены. Их цвета приглушались красно-золотыми отсветами свечей и очага. Фульк почувствовал, как по всему телу его разливается ощущение домашнего уюта и чистоты, принося с собой ноющую тоску. Он был словно странник, который возвращается к тому, что знает и любит, ни на секунду при этом не забывая, что оставаться насовсем ему здесь никак нельзя.

Погружение в атмосферу зала нарушило появление еще одного ребенка, девчушки с кубком вина в руках. Милое личико, широко посаженные серые, с золотистыми искорками глаза, светло-каштановые блестящие волосы, заплетенные в две аккуратные косы. Почтительно присев в книксене и не пролив при этом ни капли вина, она преподнесла кубок Фульку.

Тот, поблагодарив, взял из ее рук вино и озадаченно взглянул на жену, которая с улыбкой наблюдала за девочкой.

– Это Кларисса д’Обервиль. Архиепископ – ее опекун, – пояснила Мод. – Кларисса поселилась с нами в Кентербери еще до того, как Хьюберт перевез нас в Маллинг, и, надеюсь, он разрешит девочке остаться, она ведь в каком-то смысле мне родня. – (Фульк удивленно поднял брови.) – Ее отец был родственником Тео.

Фульк смотрел на девочку, а она серьезно смотрела на него в ответ. Действительно, что-то в ее внешности неуловимо напоминало Теобальда. «Какое странное, серьезное существо», – подумал Фульк. Чтобы говорить со своими дочками, ему приходилось нагибаться или поднимать их на высоту своего роста. Но под отстраненным взглядом Клариссы Фульк не решился ни на то, ни на другое.

– Рад приветствовать тебя, дитя, – церемонно произнес он и отпил вина.

Кларисса еще раз сделала книксен и скромно сложила руки:

– Милорд.

Голос ее был тонким, но отвечала она четко и почтительно, как взрослая дама. Фульк чуть не подавился. Это было уже чересчур!

– Кларисса, ты не могла бы наполнить вином еще несколько кубков? – попросила Мод. – Сегодня вечером у нас будет полный дом гостей, и мне потребуется твоя помощь.

Фульк в замешательстве смотрел на девочку. Та кивком выразила согласие, а затем чинно и деловито проследовала к дубовому буфету, где стояли кубки.

– О Господи! – воскликнул он. – Даже не знаю, сочувствовать или завидовать ее будущему мужу. Сколько этой Клариссе лет?

– Почти девять.

– А ведет себя словно старая бабка! Ну до того чопорная!

Мод улыбнулась:

– Да, есть немного, но вот увидишь: Клариссу невозможно не полюбить. Хависа ее просто обожает.

Тут в зал стали заходить люди; шум и суета прервали дальнейшие разговоры. Мод поздоровалась с Уильямом, холодно чмокнув его в щеку и произнеся какие-то приветственные слова, которые прозвучали чуть натянуто. Если Уильям и заметил отношение невестки, то оставил это при себе. Мод отправилась отдать распоряжения насчет ужина и ночлега для отряда мужа, а Грейсия унесла Ионетту и малыша спать. На некоторое время Фульк остался стоять в одиночестве, словно остров посреди хаоса и кутерьмы.

– Желаете еще вина, милорд?

Он опустил взгляд. Одной рукой Кларисса протягивала ему новый кубок, а второй – предлагала забрать у него пустой.

Фульк рассмеялся:

– Малышка, да ты никак решила меня напоить, словно пьянчужку в праздники, – сказал он, но кубок взял, чтобы не обижать девочку.

Она устремила на него строгий взгляд. Фульку показалось, что на него взирает монахиня или суровая тетушка.

– Я всего лишь пошутил, – мягко добавил он. – Спасибо, что помогаешь моей жене! Ты прямо настоящая хозяюшка.

– Мне нравится помогать миледи.

Кларисса приняла комплимент как должное и, забрав пустой кубок, стала пробираться сквозь толчею обратно к буфету. Фульк завороженно смотрел ей вслед. Но тут Хависа, которую не укладывали в постель, как младших детей, подергала его за край котты.

– Папа, возьми меня на ручки, – потребовала она. – Мне не видно.

Фульк подхватил дочку и усадил ее себе на плечи:

– Теперь видно?

Она захихикала и потянула отца за волосы, после чего он окончательно пришел в себя.

– Сколько еще? – шепотом спросила Мод. Они с Фульком удалились в свой отгороженный от всех укромный уголок спальни. По ту сторону тяжелых шерстяных портьер весь пол был занят тюфяками со спящими воинами, слугами и детьми. В доме едва ли оставался хоть дюйм свободного места, и разговаривать громко было невозможно. – Сколько у нас есть времени?

Фульк сидел на кровати. Когда он снял лохмотья угольщика, Мод с отвращением отложила их в сторону, чтобы потом разрезать на тряпки, поскольку больше ни для чего они не годились. Угольную пыль он смыл с себя в корыте для лошадей.

– Ну… э-э-э… – неопределенно пробормотал Фульк, снимая чистую котту и рубашку. Даже после блаженного омовения еще чувствовались запах дыма и примешивающаяся к нему вонь от пота.

Мод понимала, что муж пытается выиграть время, и, значит, ничего хорошего ей ждать не приходилось. Да она не особенно и надеялась. Шутка ли, он нарушил границу охотничьих угодий короля, выкрал Уильяма и тем самым еще раз переиграл Иоанна.

– Так когда вы уедете? Сегодня вечером? Завтра? На следующей неделе? – настаивала она.

Фульк потер лицо ладонями.

– Лучше сделать это пораньше, – наконец сказал он, убрал руки и посмотрел на Мод. В свете факела его глаза казались темными, как омуты. – Я не осмелюсь восстановить против себя архиепископа Хьюберта. Здесь подходящее убежище для тебя и детей, но не для меня.

– Тогда это не убежище. – Мод развязала кожаные ремешки туфель и скинула обувь. – Я этого не вынесу!

Глупые слова. Надо вынести. Она сама, положим, запросто смогла бы побежать за любимым через леса, холмы и долины, но дети-то не смогут, и это главное.

Она встретилась с Фульком глазами, и ее дыхание участилось.

– Ты бы отказался от Уиттингтона ради меня и своих детей? – спросила Мод. – Согласился бы уступить в одном, чтобы получить взамен все остальное?

– А как же мои принципы и гордость, пятьдесят лет борьбы нашей семьи, включая шесть лет моего собственного противостояния с Иоанном? – Голос мужа звучал ровно, но не мог ввести Мод в заблуждение.

– Стоит ли оно того?

– Зависит от того, во что ценить честь. Как золото или как пыль?

– Стало быть, твоя честь бесценна, и поэтому цена твоей жизни – пыль.

– И поэтому я живу с честью, – возразил Фульк. – А без нее я стану пылью.

– Тогда нам больше не о чем говорить. – Мод прикусила губу, и слезы досады наполнили ее глаза.

Она понимала, что если прямо попросит мужа уступить, если будет умолять и рыдать, то он, может, и согласится ради нее и детей, но это будет пиррова победа. Фульк только что ясно дал ей понять, что в этом случае перестанет себя уважать. И что дальше? Он постепенно начнет негодовать на жену, которая заставила его уступить помимо его воли. Если Мод погубит честь мужа, то погубит и его самого. Ужасно, правда? А жить в изгнании, редко видеться, вечно прислушиваться, нет ли погони, – не ужасно? А больше-то ведь никакого выхода нет!

Завтра Фульк уедет. Они принадлежали друг другу одну только эту ночь, и Мод не хотела попусту тратить время на ссоры и взаимные упреки, когда каждый из них гонялся за своей призрачной целью.

По щекам у нее потекли слезы. Горло сжималось от попытки сдержать горе внутри. Мод слишком долго возилась с завязками на боку платья. Фульк положил руку поверх ее ладоней.

– Если бы я мог, то отказался бы, – сказал он.

– Знаю, – выдавила она. – Не говори ничего.

Шнуровка завязалась узлом, а Мод сквозь слезы ничего не видела и не могла ее распутать. Фульк попытался помочь, но у него дрожали руки, и в конце концов пришлось разрезать веревку ножом. Мод высвободилась из платья – это было непростым делом, учитывая целые ярды ткани и маленькое пространство кровати. Раскрасневшаяся, задыхающаяся, вся в слезах, она встала на колени на кровати и посмотрела на Фулька, впитывая его запах и вбирая глазами его суровую мужскую красоту. Ее буквально сжигало желание, но она знала, что сможет только пригубить чашу, и от этого захочется пить еще больше, однако, увы, не будет возможности. Взявшись руками за край сорочки, Мод стянула и ее и под громкий стук сердца, пока еще были силы держать себя в руках, вынула шпильки и распустила косы, окутав себя шелком серебристых волос.

– Господи! – тихо произнес Фульк.

Он прикоснулся к их сиянию, а затем осторожно отодвинул в сторону, так чтобы его ладонь легла на кожу жены. На ее горло, на ее плечо, на ее грудь. Мод ахнула. Она встретилась с мужем глазами, увидела в них всю тяжесть страсти и усилие сдержать ее. Но сегодня это было не важно.

Она оттолкнула его ладонь, порывисто обняла Фулька руками за шею и увлекла на кровать. Тела их соединились.

– Ну же! – отчаянно потребовала она. – Возьми меня прямо сейчас!

Все это звучало эхом их первой ночи: закрытое пространство создавало ощущение интимности, соседство других людей придавало соитию особую пикантность, а понимание преследовавшей их опасности усиливало нетерпение, и так уже изрядно накопившееся за долгие месяцы, проведенные порознь. Это было раскаленное добела пламя, стремительное, буйное, все сметающее на своем пути.

Вынесенные на берег волной, захлестываемые последними ее брызгами, они лежали, утонув друг у друга в руках, и тяжело дышали, как пловцы, только что спасшиеся от бешеного прилива. Мод прижалась к Фульку, не желая расцепляться, влечение лишь усилилось от краткого насыщения. Она чувствовала, как вздымается и опадает его грудь, как грохочет сердце, словно несущийся галопом табун. У них была только сегодняшняя ночь, и воспоминаниям о ней предстояло поддерживать Мод еще целую вечность.

Второй раз был медленным и томным, как мягко набегающий на берег прибой, а потом они вместе дремали на мелководье, вновь вынырнув на поверхность где-то к рассвету, чтобы опять соединиться в мучительной жажде и наслаждении на самом краю разлуки.

А потом они лежали, не в силах подняться, вбирая свою близость до самой последней капли. Сквозь портьеры до них донесся звук голосов. Там громким шепотом спорили, следует будить Фулька или нет.

Он потянулся к занавесям. Мод непроизвольно остановила мужа, но затем убрала руку. Время нельзя запечатать, словно вино в кувшине, и хранить долго-долго, как бы этого ни хотелось. Вздохнув, она села и потянулась в темноте за сорочкой.

– Что такое? – бесцеремонно спросил Фульк, звякнув портьерой. – Если опять какая-нибудь глупость, я вас убью. Ну же, говорите, не теряйте понапрасну времени.

Филип и Уильям переглянулись. Лицо последнего было все в разноцветных синяках – последствия побоев, полученных в плену, и стоял он чуть сгорбившись, чтобы не потревожить ушибленные ребра.

– Часовой заметил приближающихся всадников, – доложил он. – Филип сказал, что это не армия, и велел тебя не беспокоить, но я считаю, ты должен знать.

– Знамена какие?

– Солсбери и Честер.

– Пропусти их. Я сейчас спущусь, только оденусь.

Уильям метнул в Филипа торжествующий взгляд, который тот воспринял с улыбкой.

– Я смотрю, ты вроде как наконец-то маленько поумнел, – сказал Филип и получил в качестве ответа непристойный жест.

Фульк задернул портьеру и взял рубашку.

– Я все слышала, – сказала Мод у него за плечом.

Она рылась в узком сундучке, втиснутом в ногах между кроватью и стеной. Там лежала одежда, пересыпанная сухими розовыми лепестками и кусочками корицы. Мод вытащила платье из зеленого льна с высокими клиньями по бокам. Краска на швах начала слегка выцветать, но в целом платье вполне годилось для того, чтобы встретить двух графов – уж всяко наряднее того, что было на ней прошлым вечером. Вот только непонятно, где разместить Солсбери и Честера? Маллинг уже и так был забит людьми, словно бочка селедкой.

– Как ты думаешь, что за весть они несут?

– Кто же их разберет, – пожал плечами Фульк. – Пошли узнаем.

Солсбери и Честер сидели в большом зале. Судя по тому, что оба графа держали в руках наполненные до краев бокалы и с недоумением разглядывали серьезную малышку с миловидным личиком, чопорно расспрашивающую их, приятным ли было путешествие, Кларисса позаботилась о том, чтобы у гостей были вино и закуски.

– Фульк, это ведь не ваша девочка? – спросил Солсбери, когда они пожали друг другу руки, а Мод деликатно отослала Клариссу, попросив присмотреть за детьми, чтобы направить ее инстинкт заботы в другое русло.

– Как вы догадались? Нет, это Кларисса. Мод считает ее своей приемной дочерью. Она дальняя родственница архиепископа.

– Со временем эта Кларисса станет кому-то отменной женой. Просто идеальной хозяйкой.

– Даже слишком уж идеальной, и это пугает. – Фульк улыбнулся для виду, но глаза его остались настороженными.

Хотя все светские формальности были соблюдены, это явно был вовсе не светский визит. Вернулась Мод и гостеприимно проводила мужчин в тихий уголок зала, где вокруг жаровни стояли два стула и скамейка с подушками.

– Полагаю, ваш приезд сюда… э-э-э… результат вчерашних событий? – спросил Фульк.

Солсбери кашлянул:

– Было бы глупо притворяться, что это не так. – Он положил ногу на ногу и уставился на вышивку, украшающую голенище сапога. – Мой брат передал мне и Ранульфу полномочия отыскать вас и предложить сделку на определенных условиях.

У Фулька упало сердце. Он просто физически чувствовал напряжение, исходившее от молча стоящей позади него Мод.

– Так-так. – Он кивнул, покусывая губы. – И каковы же, позвольте поинтересоваться, эти условия?

– Вы должны покориться Иоанну и признать его своим сеньором. А он восстановит вас в правах на земли.

– Включая Уиттингтон? – поднял бровь Фульк. Ему не удалось скрыть недоверие.

– Включая Уиттингтон. Он мне поклялся.

– Простите, милорд, но слова короля недостаточно.

Солсбери покраснел:

– Вы не можете винить его за то, что он заключил вашего брата под стражу. Да любой на месте Иоанна сделал бы то же самое.

– Может быть, но это не меняет того факта, что я не доверяю Иоанну ни на йоту.

Вздохнув, Солсбери полез в кожаную сумку у себя на плече и достал свиток с печатью:

– У меня здесь охранная грамота, подписанная королем: для вас, ваших братьев и всех ваших людей, чтобы вы могли добраться до Вестминстера невредимыми и заключить с Иоанном мир. Подписано в присутствии меня, Ранульфа и епископа Норвичского. – Он протянул Фульку свиток. – Король устал от этого затянувшегося конфликта не меньше вашего. Он признает, что вражде должен быть положен конец.

Фульк взял свиток и ножом для мяса взломал печать.

– Жаль, что Иоанн не признал этого шесть лет назад! – мрачно проворчал он и развернул пергамент, покрытый аккуратными коричневыми буквами: это постарался один из армии профессиональных писцов короля. Подпись тем не менее стояла лично Иоанна, а под ней перечислялись имена трех важных свидетелей. – Это единственный экземпляр?

– Джон де Грей направил копию епископу Норвичскому и еще одну – канцлеру, – сказал Ранульф. – Вы хоть и не доверяете королю, но на этот раз можете не сомневаться в его намерениях. Ему необходима ваша преданность.

Фульк улыбнулся одними губами:

– Он мог получить ее еще шесть лет назад. – Фульк махнул свитком двум придворным. – Тогда я был один такой. Люди по головам друг друга лезли, чтобы угодить новому королю, предлагали любую мзду за его благосклонность. Души свои продавали. Сейчас недовольных значительно больше. Иоанн теряет Нормандию. Некоторые говорят, он выпускает из рук и Англию. Я в это не верю, но знаю, что недовольство бурлит, как котел. – Он подался вперед, чтобы придать весомости своим словам. – Нужно только, чтобы кто-нибудь вроде меня хорошенько размешал содержимое этого котла – например, подбил моего тестя и северных баронов на мятеж, привлек шотландцев и валлийцев, и Иоанн получит хорошую гражданскую войну. Сам по себе я, возможно, мелкое колесико, но именно мелкие колеса приводят в движение крупные, ну а те поворачивают мельничное колесо и перемалывают зерно… уж не знаю, к худу ли, к добру ли.

– Лучшего предложения вам не получить, – сухо заметил Солсбери.

– Ах, знаю, милорд, знаю! И не тешу себя обманом, что я хозяин положения, но это как ложка меда в бочке дегтя: два благороднейших графа лично привозят мне условия перемирия от короля. – Он встал, подошел к Мод и вручил ей письмо. – Вот наследство нашего сына и приданое наших дочерей, – сказал он жене.

– Значит, вы согласны? – спросил Солсбери.

Фульк обнял супругу за плечи:

– Можете сказать королю, что я приеду в Лондон и сдамся ему, как он того требует. А еще передайте ему: «Пат». Он поймет.

Летнее небо, глубокое, синее, как чернила, отражалось в Темзе, которая огибала дворец и аббатство яркой лентой и уходила дальше в город. Фульк рассеянно смотрел на движение рыбацких лодок, парусных и гребных судов, на полеты лебедей, бакланов, беспокойных гусей. Говорили, что гуси откладывают яйца в море и поэтому сродни рыбам, так что их мясо не возбраняется есть даже в пятничный пост.

Фульк вздохнул всей грудью. Наблюдать за гусями и размышлять об их особенностях – все это, конечно, лишь повод потянуть время. Перед ним возвышался Вестминстерский дворец, а внутри, как зверь в логове, сидел Иоанн и ждал его.

Со времени последнего визита Фулька в Вестминстер прошло уже шестнадцать лет. Тогда он был девятнадцатилетним юношей, и блеск рыцарства ослеплял его. Фульк вспомнил пышную коронацию Ричарда, полученный в часовне во время акколады церемониальный удар, которым его посвятили в рыцари. Здесь же он впервые встретил маленькую девочку в синем платье, с растрепавшимися волосами и горящими от негодования глазами – кто бы мог тогда подумать, что она станет матерью его детей. А до этого он играл в шахматы с пьяным злопамятным фанфароном, который теперь занял трон Англии.

– Вы готовы? – спросил Солсбери.

– Как никогда, – кивнул Фицуорин, и Ранульф Честер ободрительно похлопал его по плечу:

– Утром вы сможете отправиться домой в Уиттингтон, или в Ламборн, или в Олбербери – куда пожелаете, – сказал граф.

Фульк с семьей временно остановился в его доме на набережной.

Фицуорин кивнул и невольно поморщился, представив себе, что придется поклониться Иоанну. Единственным утешением было то, что и королю тоже придется поклониться в ответ и пожаловать ему Уиттингтон – вот он, корень всей ссоры.

Синяки, следы расправы, на лице Уильяма уже выцвели до почти незаметных оттенков светло-желтого и грязно-пурпурного.

– Ну же, потерпи немного – и все будет решено окончательно, – тихо сказал он и улыбнулся уголками рта. – А если король нарушит обещание, я его точно убью, и ты меня не остановишь!

Фульк покосился на брата. Солсбери взял у Фулька на сохранение меч, который предстояло передать Иоанну в знак того, что он сдается на милость короля. Не дозволялось пронести с собой даже столовый нож, но Фульк прекрасно знал, что Уильям всегда прячет за голенищем клинок.

– Не буду останавливать, обещаю! – сказал он.

Солсбери ввел их в огромный зал Руфуса, где Иоанн устроил прием. Несмотря на внушительные размеры, помещение было до отказа забито распорядителями, придворными, просителями и слугами: вся эта бурлящая толпа людей стеклась сюда по воле невысокого хмурого человека, сидящего на троне в дальнем конце зала. Фульку пришло на ум сравнение с муравейником: то же ощущение целеустремленной и трудолюбивой деятельности. При всей антипатии Фулька к королю, само место произвело на него впечатление, жаль только, что оно вызывало слишком много мрачных воспоминаний. Партия в шахматы в тот пасмурный зимний вечер; столкновение в замке Болдуин, когда Иоанн перед всем двором отдал Уиттингтон Морису Фицроджеру. Хотя сейчас у Фулька имелась охранная грамота, Иоанну он все равно не доверял и знал, что никогда доверять не будет.

Солсбери отправил своего глашатая объявить королю об их приходе. Иоанн, набычившись, выслушал его, выпрямился и устремил взгляд в конец зала, положив руки на подлокотники в виде резных львиных голов.

Фульк встретился с ним глазами. Издалека он не мог разглядеть, что они в себе таили. Ненависть, обреченность, усталость? А может быть, как и у самого Фулька, отвращение и желание побыстрее покончить с этой затянувшейся историей? Пора уже перевернуть страницу и начать все заново, пусть даже содержание предыдущей главы и никогда не забудется.

Иоанн согнутым пальцем подозвал Фицуорина к себе. Тот выпрямился и в сопровождении Солсбери с правой стороны и Честера – с левой пошел по залу. За ними потянулись люди Фулька. Он видел перед собой только Иоанна, хотя в глубине души понимал, что за его движением следят выстроившиеся коридором чиновники и царедворцы. Однако фигуры их казались Фульку размытыми, как в тумане. Он четко видел лишь трон и сидящего на нем человека.

Вот он, Иоанн, Божьей милостью король Англии, сеньор Ирландии, герцог Нормандии и Аквитании и граф Анжу. На нем не было короны, и когда Фульк подошел ближе, то увидел, что волосы короля уже тронуты сединой, а между носом и губами пролегли беспокойные складки. Темные глаза под тяжелыми веками. Похоже, со времени их последней встречи Иоанн научился скрывать свои мысли, ибо взгляд его ничего не выражал.

Дойдя до основания помоста, Фицуорин остановился. Солсбери и Честер опустились на колено. Фульк набрал воздуха, как будто собирался прыгнуть в глубокую воду, и встал на колено рядом с ними, символически подставив шею под удар меча. Позади он услышал шорох одежды и понял, что братья и остальные его воины последовали их примеру. Фульк ждал, устремив взгляд на густо насыпанные на пол тростник и свежескошенную траву, которую добавляли, дабы придать воздуху аромата и свежести.

Иоанн не прерывал тишину, и она все длилась и длилась. Фульк попытался расслабиться, не сжимать ни кулаки, ни челюсти. Он чувствовал, что Уильям натянут, как ремень баллисты.

К счастью, Солсбери разрядил напряжение:

– Сир, позвольте представить пред ваши очи Фулька Фицуорина, чтобы он сдался вам, уповая на ваше милосердие, а вы свершили правосудие, вручив Фицуорину принадлежащие ему земли.

«Солсбери, должно быть, всю ночь не спал, сочиняя такую складную фразу», – подумал Фульк, по-прежнему глядя в пол.

– Хорошо, – вкрадчиво сказал Иоанн. – Но пусть Фульк Фицуорин собственными устами заявит о своей капитуляции.

Фульк проглотил сдавивший горло комок. Это было самое трудное: покориться тому, чья несправедливость превратила благородного рыцаря в человека, стоящего вне закона. Фульк поднял голову и на сей раз посмотрел Иоанну в глаза. В них играла выжидающая улыбка. Губы короля самодовольно кривились.

«Ах ты, ублюдок!» – подумал Фульк, и внезапно гнев его пробился наружу сквозь завесу спокойствия. Комок в горле исчез, и Фицуорин повысил голос. Тот зазвенел силой и гордостью, так что люди Фулька подняли головы.

– Я, Фульк Фицуорин, вверяю себя и своих людей суду Иоанна, милостью Божьей короля Англии. Я признаю его своим сеньором и клянусь впредь честно служить ему по мере своих сил. В знак своего смирения я вручаю Иоанну свой меч, дабы он преломил его или вручил обратно – в зависимости от того, какова будет его воля.

Уильям Солсбери вышел вперед и преподнес Иоанну убранный в ножны меч Фулька. Кожа на ножнах была заботливо вычищена, хотя и изрядно потерта. Рукоять меча внахлест оплетали полоски оленьей кожи.

Иоанн взялся за рукоять и, встав, приблизился к коленопреклоненному Фицуорину, стоявшему во главе братьев и остальных своих воинов. У Фулька зашевелились волосы на затылке. Он боялся, что Уильям сейчас выхватит из сапога спрятанный нож и бросится на короля.

Медленно-медленно Иоанн вытащил меч из ножен. Меч был выкован для Фулька, в котором было больше двух ярдов росту, и в руке короля смотрелся комично. Короткие руки и приземистое туловище не соответствовали слишком длинному клинку и широкой рукояти.

– Преломить или вручить обратно? – задумчиво проговорил Иоанн, разглядывая свое отражение в стали, заботливо начищенной до зеркального блеска. Солсбери тихонько кашлянул, и король скосил глаза на своего сводного брата. – Выбор за мной. – Двигаясь нарочито неторопливо, он наконец приблизился к Фульку. – Некоторые из здесь присутствующих полагают, что я должен был вернуть тебе Уиттингтон, еще когда ты впервые пришел ко мне. Но тогда я уже получил прошение от человека, чья претензия на владение им, согласно нормам общего права, была не менее обоснованной, чем твои наследственные права.

Фульк промолчал, решив ни за что не поддаваться на провокации Иоанна. Несмотря на мягкую тростниковую подстилку, земля жестко давила на колени. Фульк мысленно приказал Уиллу придержать язык и руки.

– Тебе нечего ответить? – Иоанн остановился перед Фульком с поднятым мечом.

– Нечего, сир, – бесстрастно подтвердил Фульк. – Разве что вы захотите, чтобы я повторил свою клятву. Каждый из нас знает, зачем второй находится здесь. – Он обвел глазами зал, напоминая Иоанну, что разговор происходит при свидетелях. – Как знают и все остальные.

Король сжал губы.

– Сомневаюсь, что они действительно это знают, – сказал он и коротко махнул Фицуорину. – Встань.

Фульк чуть не покачнулся, когда затекшие колени приняли на себя вес его тела.

Иоанн протянул Фульку пояс и оружие с таким видом, словно швырнул нищему корку хлеба. Затем невозмутимо прошествовал к трону и сел.

– А теперь подойди ко мне, – приказал король, – и принеси оммаж за свои земли, включая Уиттингтон.

Сердце Фулька стучало, как молот. Пальцы вдруг показались ему непомерно большими и неповоротливыми. Он с трудом застегнул пряжку пояса и проверил, хорошо ли привязаны ножны. Подойдя к трону, еще раз опустился на колени: те протестующе скрипнули, а мышцы бедер задрожали. Иоанн наклонился и взял ладони Фулька в свои. Соприкоснувшись, давние враги чуть не вздрогнули от отвращения, которое ясно читалось на лицах обоих, но рук не расцепили. Фульк снова заговорил, уже более громко и отчетливо. Едва заметно дрогнувшим голосом он принес вассальную клятву Иоанну. Тот же, в свою очередь, объявил, хотя и не так громко, что принимает клятву и дарует Фульку право на все его земли, и на Уиттингтон особо.

Король наклонился еще ниже, чтобы запечатлеть на щеке Фулька поцелуй мира.

– И пусть это принесет тебе одно только горе, – прошептал он, задев бородой щеку Фицуорина.

Фульк встал и, отступив назад, отсалютовал королю:

– Благодарю вас, сир. Все ваши добрые пожелания я, будучи верным вассалом, возвращаю вам вдвойне.

Иоанн скрежетнул зубами.

– Можешь идти, – сказал он. – Канцелярия юстициария подготовит все необходимые бумаги.

Фульк еще раз низко поклонился, повернулся и вышел с гордо поднятой головой, держа руку на эфесе меча. Он покорился королю и принес клятву вассальной верности. Иоанн восстановил его в правах на земли. Теперь они связаны договором как сеньор и вассал, и Фульку подумалось, что это сильно смахивает на брак по расчету: жениху и невесте насильно навязали союз, которого они не желали; оба не в восторге, но из чувства долга будут хранить верность друг другу. Так что – пат, как он и сказал Солсбери.

Глава 34

Замок Уиттингтон, весна 1206 года

Отряхнув с рук пыль, Мод с удовлетворением, хотя и с некоторой брезгливостью оглядела гору старого тростника, вытащенного из дома после зимы и занимающего теперь вершину навозной кучи в дальнем конце двора. Все утро служанки орудовали метлами, а мужчины махали лопатами и катали тачки, чтобы удалить толстый слой мусора, накопившегося с ноября по март. Зима нынче выдалась такая суровая, что, когда пришла пора менять тростник, более разумным показалось бросить поверх новый, чем выносить старый. К апрелю возникло такое чувство, что все в доме ходят по слою пружинящего мягкого навоза. Когда сегодня утром Мод увидела копошащихся в гнилье личинок, то поняла, что следует немедленно навести порядок.

Домашняя птица пировала, радуясь изобилию этих как с неба свалившихся насекомых, так что птичьими яйцами и мясом обитатели замка уж всяко будут обеспечены. Прежде чем насыпать свежий слой зеленого тростника, утрамбованный земляной пол следовало очистить золой и щелочью. Потом поверх щедро разбрасывали льнянку, чтобы не заводились блохи, и лаванду, чтобы запах стал приятнее. По крайней мере, хозяина встретит уютный зал – когда бы он ни вернулся. Как только стаял снег, Фульк с головой погрузился в дела: ездил по всем своим поместьям, рассматривал жалобы, выслушивал доклады управляющих. Изредка приходили письма, написанные его рукой, но по содержанию едва ли напоминающие сказания трубадуров. Фульк писал, что здоров, и выражал надежду, что жена и дети тоже здоровы. Последнее подобное послание прибыло три дня назад из Уилтшира, и лаконизм его одновременно возмущал и веселил Мод.

Восторженный детский крик заставил ее обернуться. Хависа катала маленького братика в тачке. Солнечный свет превратил его волосы в светло-желтый нимб, а кудри девочки расцветил огнем.

– Осторожно! – предупредила Мод, прикрыв глаза от солнца.

Хависа повернула голову, и тачка опрокинулась, выбросив пассажира на траву. Крики восторга сменились ревом ужаса. Мод подбежала к ним и взяла маленького Фулькина, как они называли его дома, на руки.

– Я не хотела! – Хависа виновато посмотрела на мать.

Та лишь сердито покачала головой. С каждым днем старшая дочь становилась все более похожей на дядю Уильяма. Хавису нельзя было просто усадить с соломенной куклой, как Ионетту, или с вышиванием, как Клариссу, рассчитывая, что она будет вести себя тихо.

– Знаю, что не хотела, – сказала Мод, призывая на помощь остатки терпения, которого уже не осталось.

Не считая шишки на голове, Фулькин, кажется, совсем не пострадал. Мод убрала ему волосы со лба и поцеловала. Мальчик вывернулся у нее из рук и, уже забыв о падении, потребовал посадить его обратно в тачку.

– Катать, – приказал он Хависе. Словарный запас у малыша был еще невелик, однако он твердо знал, чего хочет.

Вздохнув, Мод вернулась со двора обратно в зал, где служанки начали отмывать пол крепким мыльным раствором. Запах стоял такой едкий, что слезились глаза. Кларисса, как обычно, была в гуще событий и получала от этого огромное удовольствие.

– Милая, ты меня удивляешь, – сказала Мод, взяв метлу и встав рядом с Клариссой. Если хочешь заставить служанок выполнять работу тщательно, надо делать вид, что и сама с жаром работаешь, даже если то или иное занятие тебе глубоко противно. Кроме того, каждая лишняя пара рук сейчас пригодится. – Погода чудесная: почему бы тебе не погулять, вместо того чтобы торчать здесь? Неужели ты и впрямь так любишь заниматься хозяйством?

Кларисса смахнула с лица прядь светло-каштановых волос и улыбнулась Мод ангельской улыбкой.

– Я люблю делать так, чтобы стало лучше, – сказала она. – Мне нравится наводить порядок. Этот зал сейчас просто ужасен. А когда мы закончим уборку, он станет очень милым. Я люблю творить добро.

«Да уж, и впрямь святая растет», – подумала Мод. Хотя особых религиозных наклонностей за Клариссой не водилось. Правда, она всегда носила на груди большой серебряный крест, украшенный гранатами. Но дело тут было не в какой-то особенной набожности. Просто этот крест завещал ей Хьюберт Уолтер, который умер от удара вскоре после того, как Фульк вернул себе Уиттингтон. Такой же крест достался и Мод, только с аметистами, и еще она получила псалтырь в переплете из слоновой кости. Мод всегда носила его с собой на мессу и читала молитвы за упокой души Хьюберта… и Тео. Они с Фульком были в неоплатном долгу перед обоими братьями. Сам Теобальд, правда, вряд ли признал бы, что такой долг существует. А Хьюберт отмел бы подобное предположение с добродушным, даже, наверное, саркастическим смехом и заявил бы, что думал в первую очередь о спасении собственной души. Да, он всячески помогал Мод и Фульку, сделал им немало добра, однако этим заслужил себе место в раю, так что не остался внакладе. Шутки шутками, однако Мод была глубоко признательна обоим Уолтерам за щедрость и великодушие и каждый раз горячо молилась об их упокоении.

К полудню пол тщательно вычистили и оставили сохнуть, и все собрались на обед во дворе вокруг большого котла. Повар и его помощники сварили овощной суп, загустив его ячменем. Все проголодались как звери, и похлебка, которую подавали со щедро нарезанными ломтями хлеба, исчезла в мгновение ока. Пора было возвращаться к работе. Тростник, срезанный на прошлой неделе и сушившийся до поры до времени, принесли в зал и толстым слоем уложили на пол. Мод отправила детей рассыпать травы, даже маленький Фулькин помогал: хватал пухлым кулачком пригоршню сухих травинок и бросал на пол. Он нашел это развлечение невероятно забавным.

Оставив детей под бдительным присмотром Грейсии и Клариссы, Мод пошла искать молочницу, чтобы посоветоваться с ней насчет сыров, но остановилась как вкопанная, войдя во двор: ров переезжал отряд всадников. Блеск кольчуг, белые полоски соли на шеях долго скакавших лошадей. Тяжело дышащие волкодавы по обе стороны от гнедого жеребца, идущего во главе отряда.

– Фульк! – Слово это прозвучало, как легкий вздох. Мод вдруг вспомнила, что на ней самое старое затрапезное платье, а волосы выбились из-под потрепанного платка.

Он остановил коня, спешился гибким стремительным движением, которое она так хорошо знала, и отдал поводья своему оруженосцу.

– Фульк!

На сей раз крик был громче, и, подхватив юбки, Мод побежала ему навстречу. Он подхватил жену и закружил. Супруги целовались, а собаки чуть не сбивали их с ног. Усмехающийся Иво оттащил волкодавов за ошейники.

– Я тебя не ждала, почему ты не послал мне весточку?! – задыхаясь, проговорила Мод, когда их губы наконец разлучились. Платок съехал у нее с головы. Мод начала было поправлять, но Фульк оказался быстрее и сдернул его совсем. Косы упали, тяжелые, как выбеленный солнцем ячмень.

На лице Фицуорина промелькнуло страдальческое выражение.

– Не люблю я писать, – признался он. – Да и вообще, я ведь тебе недавно отправил письмо.

– По-твоему, это называется письмо? – с таким же горестным видом покачала головой Мод.

Фульк покраснел:

– Я не Жан де Рампень, пером не владею. Я думал, ты и так знаешь, что у меня на сердце.

– Знать не то же самое, что услышать, – возразила она.

– Если пообещаешь, что перестанешь меня бранить, я в ответ пообещаю с лихвой возместить потерянное время, – лукаво усмехнувшись, сказал Фульк.

Мод прищурилась, делая вид, что обдумывает предложение мужа, а потом кокетливо помотала головой.

– Пожалуй, я ничего обещать не буду, – заявила она. – По крайней мере, пока ты не смоешь с себя дорожную вонь.

Шутливое выражение было теперь и в его глазах. Он оглядел ее сверху донизу, от растрепавшихся кос до испачканного подола.

– Разве Библия не учит нас, что, прежде чем критиковать других, следует посмотреть на собственные недостатки?

– Да это же совсем про другое, – весело парировала Мод и пояснила: – Мы клали в зале свежий тростник. Есть почти нечего, кроме супа и хлеба, но, по крайней мере, сидеть будет приятно.

Он последовал за женой, скрывая улыбку. Мод приказала двум слугам наполнить лохань, а Фульк пошел здороваться с детьми, которые прилежно разбрасывали траву. Его тут же обступили, требуя внимания, возбужденно зазвенели пронзительные голоса.

Вполуха прислушиваясь к шуму, Мод поговорила с солдатами: осведомилась об их здоровье, распорядилась, чтобы всем налили вина, а тем, кто голоден, предложили хотя бы супа с хлебом и студень. Из братьев Фулька приехали только Иво и Ричард. Остальные выполняли обязанности смотрителей замков в разных землях Фицуоринов. Уильям отвечал за поместье в Уодборо, это в Лестершире. Чтобы его братец не попал в очередную передрягу, Фульк отправил с ним в качестве помощника Алена. Филип присматривал за поместьем в Элвестоне.

Когда ванна была готова, Мод предоставила подливать вино в бокалы более чем умелым рукам Клариссы и вызволила Фулька из кольца взявших его в осаду ребятишек. Когда Хависа вознамерилась пойти за родителями в их покои, Мод развернула ее.

– Даже если ты устроишь тут своими истериками конец света, все равно ничего не поможет, – сказала она, заметив, что дочь набирает в легкие побольше воздуха. – Папа потом с тобой поиграет.

И, знаком велев Грейсии присмотреть за ребенком, Мод плотно задвинула портьеру.

– Ну до чего же упрямая девчонка, вся в папашу.

Фульк расстегнул пояс, положил его на сундук, снял с себя шерстяную котту. И резонно заметил:

– Ну, положим, мамочка у нас тоже не ангел.

Мод положила рядом с кадкой кусок мыла, пахнущего мятой и розмарином, и усадила Фулька на табурет, чтобы размотать ему обмотки.

– Так, значит, ты мне расскажешь на словах все, о чем умолчал в этом своем «письме»?

Он нежно провел рукой по ее косе.

– Позже, – сказал он. – У меня и впрямь важные новости. Но если я попытаюсь сейчас с тобой разговаривать, это будет звучать довольно бессмысленно. Я слишком сильно тебя хочу.

Мод подняла на мужа глаза, несколько удивившись. Она предвкушала изъявления любви, желания и страсти. Ей так не хватало этих внешних проявлений привязанности. А он твердит про какие-то важные новости. Не в силах противиться любопытству, она открыла было рот, чтобы переспросить, но Фульк немедленно этим воспользовался.

Мод решила, что расспросы можно отложить. Обвив руками шею мужа, она рухнула в сладкую пропасть страсти. Фульк взял ее за ягодицы, она прижала бедра к его бедрам и почувствовала, что его член уже тверд, как палица.

Целуя и лаская друг друга, они яростно срывали при этом одежду. Мысль о том, что кто-то может отодвинуть портьеру и обнаружить их, лишь прибавляла моменту остроты. В комнате не было кровати, только совершенно непригодная для совокупления узкая скамейка и пол, устланный колючим тростником. Однако имелась еще лохань.

– Места хватит для двоих, – промурлыкал Фульк. – Если сядешь ко мне на колени.

Засмеявшись, Мод оглядела его чресла.

– Ты уверен?

Фульк шагнул в лохань, сел в горячую воду и протянул Мод руку.

– А ты иди ко мне и проверь!

Мод хихикала, как девчонка, когда, опираясь на его руку, шагнула в ванну, но затем расставила ноги и опустилась вниз, словно опытная женщина.

– Ну как? – спросил Фульк, затаив дыхание. – Я был прав? Хватает места?

– Еле-еле, – ответила Мод, но все же двинулась вперед, наседая на мужа, и была вознаграждена вырвавшимся у него вздохом наслаждения.

Пожалуй, тут было не слишком удобно, но это лишь усиливало ощущения. Кроме того, в таком положении Мод могла по собственному желанию управлять темпом. С плотоядной улыбкой, играющей на губах, она начала бесконечно медленное, изысканно медленное движение.

Остававшаяся вода уже почти остыла, когда они вышли из лохани. Мод села на скамейку, одевшись в чистое белье, и промокнула влажные концы волос. Фульк, вымотанный до предела, попытался неловкими пальцами застегнуть шоссы.

– Сомневаюсь, что даже самая умелая банщица в Саутуарке[31] смогла бы продемонстрировать такое искусство, как ты, – сказал он.

Мод глянула на него через полуопущенные ресницы:

– А откуда ты знаешь про банщиц в Саутуарке?

– Я не… Ну, так только, по слухам. И потом, ты не оставляешь мне ни сил, ни средств, чтобы я представлял хоть отдаленный интерес для девок из Саутуарка.

– Рада это слышать! – Мод склонила голову набок. – Сейчас у тебя мозги прочистились? Или я заставила тебя окончательно их потерять?

– Что-что? – непонимающе заморгал он.

– Ты сказал, что потом сообщишь мне нечто важное, о чем умолчал в письме, – когда удовлетворишь желание и будешь в состоянии членораздельно разговаривать.

– Ах да! – Фульк наконец справился с последним крючком и поднял голову. Лицо его осветила улыбка. – Ты права. Я действительно чувствую себя так, будто у меня мозги через сито просеяли… не говоря уже об остальных частях тела.

– Хватит паясничать! – негодующе перебила мужа Мод. – Рассказывай, что за новости.

– Мне снова придется уехать, – сказал он, – хотя и не в ближайшее время, не раньше чем через месяц.

Она с подозрением вглядывалась в лицо мужа:

– И куда?

– В Ирландию.

– В Ирландию?!

Мод представила себе Ламборн, Девон, Йоркшир. Холодное Ирландское море. Тускло-зеленые и мглисто-серые тона. Могилу Теобальда. Значит, пропало лето и, скорее всего, половина осени. Предчувствие опасности заклубилось в мозгу, как влажный ирландский туман.

– Зачем?

Фульк облачился в чистую короткую котту:

– Это связано с землями, которые ты получила в наследство от Теобальда. Уильям Маршал, как их сюзерен, попросил меня поехать, поскольку сам он занят при дворе и Иоанн пока не хочет его отпускать. Эти земли находятся под моей ответственностью, так же как и остальные.

Голова Фулька показалась из выреза котты. Мокрые взъерошенные волосы торчали черными сосульками.

– Это входит в число обязанностей, от которых я уклониться не могу. И сама понимаешь, если Уильям Маршал просит об услуге, отказать ему нельзя.

Мод поникла головой:

– А разве английские земли не требуют твоего внимания и присутствия?

– В данный момент – нет. Там вполне справляются братья.

– А ты не можешь послать их вместо себя в Ирландию?

– Нет, – вздохнул Фульк, – это исключено. Мне придется ехать самому. – Он взял с сундука пояс.

Мод отложила гребень и закинула волосы за плечи.

– Если иначе никак, то я поеду с тобой. – (Фульк открыл рот.) – И не говори мне, что это опасно или что там неподходящее место для женщины. Тебе прекрасно известно, что некоторое время я жила с Теобальдом в Ирландии. Место как место, ничем не хуже других.

И тут ей вдруг отчетливо представилась женщина со странным именем, васильковыми глазами и влажным алым ртом, та самая, что навещала Теобальда накануне его смерти, словно предвестница злого рока. Предчувствие опасности усилилось.

– Мод, я…

– Даже не пытайся меня переубедить! – с жаром воскликнула она.

Фульк покачал головой и рассмеялся, застегивая пояс на талии:

– Господи Иисусе, Мод, ты чудо! Ты по-прежнему та маленькая девочка с чужим мячиком в руках, решительно настроенная любой ценой вступить в игру. Что за манера нападать на мужа, не дав ему и рта раскрыть. Я вовсе и не собирался спорить, а хотел лишь сказать, что если ты выдержишь дорогу, а также влажный ирландский климат и вечные туманы, то я, со своей стороны, буду только рад. Будь моя воля, я бы вообще никогда с тобой не разлучался! – Мод вздохнула, несколько смутившись, но не желая этого показывать. Фульк усмехнулся и притянул жену к себе. – Ну, не хмурься. Жизнь слишком коротка, чтобы дуться.

– Я не дуюсь, – сказала Мод, слегка покривив душой. – Просто я уже мысленно пакую плащи в сундуки. – Она помолчала и улыбнулась. – Хотя, если ты будешь рядом, мне не потребуется никаких плащей, чтобы согреться.

Мод поцеловала мужа, легонько куснув его за ухо, чтобы не расслаблялся, и, помня, что в зале ее ждет голодное войско, стала спешно заканчивать туалет.

Глава 35

Лимерик, Ирландия, лето 1206 года

Мод и Фульк стояли рядышком на коленях у гробницы Теобальда в аббатстве Уотни и молились за упокой его души, хотя оба не сомневались, что лорд Уолтер и без того покоится с миром. Тишина и уединение этих мест, негромкое пение монахов могли бы, словно колыбельная, утешить даже того, кто спал самым тяжелым и тревожным сном.

Об одном только жалела Мод, читая молитву, что они не взяли с собой детей, чтобы те положили свои маленькие ручки на барельеф и сами зажгли свечки: если не в его память, то в честь лорда Уолтера. Теобальду это наверняка бы понравилось, как и то, что они с Фульком обзавелись потомством.

Не зная, что ждет его в Ирландии, Фульк настоял, чтобы дети остались в Англии, где им ничего не грозило. Кроме того, путь через Ирландское море был испытанием даже для взрослых, не то что для ребятишек четырех, трех и двух лет от роду. Вот Кларисса бы выдержала дорогу, однако не имело смысла брать ее одну, без остальных. Поэтому малыши остались в доме графа Честера, под присмотром его супруги Клеменс, которая отнеслась к ним с поистине материнским участием. Однако они все равно, разумеется, скучали по родителям, равно как и те по ним.

Мод пока еще не говорила Фульку но крови у нее запаздывали уже на две с лишним недели. Правда, тошнота ее не мучила, но груди стали невероятно чувствительными, и Мод подозревала, что снова беременна. Однако за последние два года она уже пережила парочку «ложных тревог», так что решила на этот раз сообщить мужу, лишь когда сама будет знать наверняка.

Вместе они зажгли свечи и покинули часовню. Их сопровождал молодой монах, высокий, статный и мускулистый, более похожий на викинга, чем на аскета. Мод преследовало странное чувство, что они где-то прежде уже встречались, но только когда Фульк помог жене сесть в седло и монах подошел поближе, чтобы попрощаться с ними, она поняла, кого юноша ей напоминает. Ну конечно же, эти удивительные глаза – поразительного василькового цвета.

– Если не ошибаюсь, вы стали здесь послушником как раз накануне смерти лорда Уолтера, – сказала Мод, взяв поводья.

– Верно, миледи. – Монах поклонился, польщенный, что она это запомнила. – Я чувствовал призвание к духовной жизни, и моя матушка рассудила, что будет совсем неплохо, если один из ее сыновей станет молиться за всех прочих членов семейства. – По-французски юноша говорил с легким ирландским акцентом, мелодичным и мягким, словно капли барабанящего по крыше дождя. – Она до сих пор с благодарностью вспоминает лорда Уолтера. Полагаю, если бы вы нанесли матушке визит, ей было бы очень приятно.

Мод пробормотала какой-то приличествующий случаю ответ и цокнула языком кобыле.

– А как зовут вашу матушку? – спросил заинтригованный Фульк.

Молодой монах улыбнулся:

– Леди Уна О’Доннел, в первом браке – Фицджеральд, по второму мужу – де Шомон, это был мой отец. Теперь матушка вновь вдова. Ее третий супруг умер прошлой осенью, упокой, Господи, его душу.

Юноша перекрестился. Фульк последовал его примеру.

Мод ускакала, не задерживаясь, с прямой, как копье, спиной. Фульк нагнал жену лишь несколько минут спустя. На лице у него было написано жгучее любопытство.

– Не знал, что вы с леди Уной знакомы!

– Мы не знакомы, – ответила Мод и поджала губы. – Я встречалась с ней всего один раз, когда она привезла в монастырь своего сына. Сразу после этого умер Теобальд, так что мысли у меня были заняты более важными вещами. Во всяком случае, я не настолько близко знаю эту даму, чтобы наносить ей визиты, и, откровенно говоря, совершенно не хочу этого. – Она, прищурившись, глянула на Фулька. – Надеюсь, ты не собираешься заехать к леди Уне?

Перед ее мысленным взором всплыли полные похоти васильковые глаза, чувственный алый рот. Фульк задумчиво смотрел куда-то вдаль.

– Леди Уна – вдова, – сказал он наконец, – и земли ее покойного мужа в Докьонелле граничат с нашими в Гленкаверне. Если не из сострадания, то хотя бы из политических соображений я должен съездить.

– Ах, из политических соображений? Понятно. А то я уж было подумала, что ты хочешь повидать саму леди.

– Да ты никак ревнуешь? – поддразнил жену Фульк.

– Ничуть, – тряхнула головой Мод. – Не хочу, чтобы она выставила тебя дураком, только и всего. Я встречалась с леди Уной незадолго до смерти Тео, когда она привозила сына в Уотни, и видела, что она собой представляет. Трубадуры таких называют «belles dames sans merc». Бессердечные красавицы. Так что будь осторожен!

– Да что ты в самом деле, как будто не знаешь, что меня никакие красавицы, кроме тебя, не интересуют! – Он потянулся к жене через разделявшее их лошадей расстояние и взял ее за руку.

Но Мод отдернула ее:

– Не смей заговаривать мне зубы!

– Не буду, – усмехнулся он. – Послушай, Мод, а может быть, ты составишь мне компанию: из политических соображений и дабы защитить меня от самого себя, а?

– Ни за что! Да я лучше сама себя крапивой отстегаю. – Мод задумчиво сощурилась. – Пытаюсь вспомнить, что именно эта дамочка сказала насчет тебя Тео несколько лет назад. Что-то про красивого молодого оленя, на которого ей не терпится поохотиться и завалить. И, дескать, она всегда жалела, что упустила тебя, когда ты был оруженосцем.

– Сейчас я стал более взрослым и мудрым.

– Но не настолько взрослым и мудрым, как Тео, а даже ему было тяжело сдержать ее.

– Уна тоже, должно быть, постарела.

– И скорее всего, стала еще безрассудней.

Фульк раздраженно крякнул и поехал вперед. Мод смотрела на его широкую спину, защищенную гамбезоном на толстой подкладке из овчины. Может, она сгущает краски и все не так уж и страшно? Фульк ведь не какой-нибудь доверчивый простак. Мод невольно задала себе вопрос: а хранил ли муж ей верность все те долгие месяцы, когда они были далеко друг от друга? Почему она задумалась об этом именно сейчас? Наверное, потому, что прежде встречала Уну О’Доннел и видела, какое обаяние та источает. Потому, что эта женщина говорила о Фульке с грубоватой иронией и томным сожалением львицы, которая отвергла угощение, а сейчас об этом жалеет.

Мод пришпорила кобылу и поравнялась с Фульком.

– Поезжай, если хочешь, – сказала она примирительным тоном, однако на сердце у нее было по-прежнему тяжело.

– Мне кажется, нужно поехать, – ответил он. – Безрассудные желания и зов плоти я уже давно перерос, за исключением тех случаев, когда дело касается тебя.

Мод сдержанно улыбнулась: вот ведь льстец какой.

– И что же в таком случае тобой движет?

– Наверное, любопытство. Хотя… – Он покачал головой. – Нет, не только. Хочется разделаться с прошлым. Пообщаться с Уной на равных. Прежде ведь я был зеленым юнцом, и она смотрела на меня свысока.

– Боюсь, возраст для нее особой роли не играет. Видел бы ты, как эта женщина вела себя с Тео…

– Пусть так, – пожал плечами Фульк, – но если я сейчас не попробую бросить ей вызов, то потом до конца дней своих буду мучиться оттого, что испугался и спасовал.

Мод вздохнула. Стремление преодолевать трудности было одной из самых сильных черт натуры Фулька, но не всегда шло ему на пользу.

– Только, пожалуйста, будь там осторожнее, – сказала она.

– В этом Богом забытом месте хоть когда-нибудь прекращается дождь? – проворчал Жан де Рампень, натягивая на глаза капюшон и хмуро косясь на низкое серое небо. После смерти Хьюберта Уолтера он покинул Кентербери и стал одним из рыцарей Фицуорина.

– От дождя трава зеленеет, – ответил Фульк. – И Богом забытым это место никак не назовешь – посмотри, сколько здесь монастырей выросло.

– Под нашим нормандским влиянием.

Жан пустил лошадь вкруговую, объезжая глубокую рытвину на грязной дороге, и поинтересовался:

– И что мы будем делать, когда приедем? Беседовать о погоде?

– Сомневаюсь, – фыркнул Фульк. – Леди Уна недавно вновь овдовела – на этот раз волею судьбы, а не злым умыслом. Как сосед, я должен знать о ее намерениях: выяснить, собирается ли она снова замуж, и если да, то не склонен ли ее новый муж затевать войны с соседями.

– Тогда лучше прикройся щитом, пока будешь расспрашивать, – посоветовал Жан. – Если она де Шомону смогла устроить «несчастный случай на охоте», то не преминет разобраться с любым другим, кто станет у нее на пути.

– А я не премину разобраться с ней. – Фульк глянул через плечо на немалый отряд, который ехал сзади, блестя серебристой от дождя кольчугой.

Хотя в голосе у него прозвучала уверенность, внутри все сводило от напряжения. Уна О’Доннел была женщиной непредсказуемой и безжалостной.

Они пересекли границу между Докьонеллом и Гленкаверном, которую обозначал только пограничный камень, весь поросший лишайником и покрытый, словно паутиной, тонкими выдолбленными спиралевидными канавками. Много подобных камней украшало первозданную зелень Лимерика. Некоторые стояли кругами, как собравшиеся поболтать старушки, другие напоминали одиноких стражей, словно бы склонившихся под порывами ветра.

Когда отряд Фулька подъехал поближе к Докьонеллу, на сочный аромат зелени и тихого дождя наложился довольно резкий запах горящего дерева. Они заметили клубящееся облако, которое странно выделялось на серой завесе неба. Фульк и Жан переглянулись.

– Кажется, мы не первыми явились выразить соболезнования. – Фульк перекинул на левую руку щит, который висел на длинном дорожном ремне, и взялся за короткие ремешки.

– Может, просто амбар горит, – неуверенно предположил Жан, словно сам себе не веря.

– Все может быть…

Ирландцы, подобно валлийцам, вечно вели жестокие клановые войны, и дым, поднимающийся то над одним, то над другим селением, был почти таким же характерным признаком местности, как и нескончаемый дождь. После того как умирал лорд, частенько начинались кровопролитные войны, обычно инициируемые родственниками покойного, каждый из которых жаждал урвать свою долю наследства.

Фицуорин и его отряд осторожно приближались к жилью. Воинов у них было вполне достаточно, чтобы постоять за себя, но рисковать понапрасну Фульк не хотел.

И вот какая картина предстала их взорам. Ворота в частоколе и караульни по обе стороны от них пылали. Нападающие, кем бы они ни оказались, уже вот-вот должны были прорваться внутрь. Босые, с копьями наперевес, воины ловко швыряли метательные снаряды. Осажденные отчаянно пытались потушить огонь, заливая его водой из ведер и котлов.

Фульк остановился на гребне холма и, задумчиво грызя большой палец, стал наблюдать за борьбой: перевес был явно на стороне нападавших.

– Ну что, – пробормотал он, – нам надо либо уйти, либо ввязаться в драку. – И повернулся к Жану. – Монетка есть?

– Когда направляешься с визитом к даме, как-то негалантно развернуться и уйти, не засвидетельствовав ей свое почтение, – сказал тот, и Фицуорин покосился на друга. – Я целых двадцать лет мечтал снова увидеть Уну О’Доннел, – прибавил Жан.

Фульк не понял, шутит он или нет. Лицо менестреля могло принимать любое выражение по желанию хозяина, однако его темно-карие глаза оставались при этом непроницаемыми.

– Ладно, – кивнул Фульк, – в таком случае давай присоединимся к групповому поединку. – И с этими словами он припустил вниз по склону.

Их движение быстро заметили и подняли тревогу. Когда Фульк и его отряд подъехали к месту сражения, выставив щиты и построив лошадей стремя к стремени, им навстречу прискакал герольд с пикой в руке. Ярдах в десяти от их строя он дернул поводья, резко остановив коня.

– Приветствую вас от имени Падрайга О’Доннела, законного лорда Докьонелла, – объявил он на вполне сносном нормандском французском. – Что привело вас сюда?

Нижняя котта у парламентера была из ирландской клетчатой ткани, но при этом на нем красовались хороший норма ндский шлем и короткая кольчужная рубаха.

– А я приветствую вас от имени Уильяма Маршала, сюзерена Гленкаверна, – ответил Фульк. – И позвольте поинтересоваться: что привело сюда вас? И почему вы пришли в это место с огнем и мечом? Где леди Уна О’Доннел и ее сыновья?

Всадник метнул взгляд на конный строй, облизнул губы и упрямо повторил:

– Эта земля принадлежит лорду Падрайгу.

– А он может доказать свои права на нее? Он приносил за нее вассальную клятву?

– Это вас не касается! Предлагаю вам удалиться подобру-поздорову, пока у вас еще есть такая возможность.

Фицуорин холодно улыбнулся:

– Нет, пожалуй, я останусь. Видите ли, какое дело… – Он пробежал рукой по поясу, справа налево, вытащил меч и внимательно изучил клинок. – Что-то давненько я своим мечом не пользовался. Обидно будет, если такое доб рое оружие заржавеет в ножнах. Так и передайте лорду Падрайгу.

Парламентер снова облизнул губы, развернул своего пони и шлепнул поводьями по буйной гриве. Он подскакал к одетому в кольчугу рыцарю, который булавой что-то указывал атакующим, и принялся докладывать, время от времени делая какие-то знаки в сторону Фулька и его отряда.

– Ну все, теперь обратной дороги нет, – пробормотал Жан, вынимая меч.

Фульк прищурился, чтобы лучше разглядеть, что происходит. У левого плеча ирландского рыцаря стоял мужчина, облаченный в кольчугу и сюрко наемника, профессионального воина. Его голова и плечи возвышались над всеми остальными. На подбородке топорщилась густая черная борода; на плече небрежно лежала смертоносная датская секира. Фульку доводилось видеть, какую погибель может нести такое оружие. Один удар секиры был в состоянии отсечь человеку руку или разрубить его от головы до груди, как откормленную свинью.

Фицуорин внимательно разглядывал осаждающих:

– Прошло уже достаточно времени, чтобы принять относительно нас решение. Если они собрались драться, я не хочу оставлять им пространства для маневра. – И велел своим людям приготовиться.

Жан сбросил плащ и опустил копье. В углублении под наконечником было привязано его знамя, развевающееся на ветру. По всему строю слышались звон оружия и бряцание кольчуг. Люди поправляли упряжь и ждали сигнала к атаке. Внизу, зажатые на плоском участке между горящим частоколом и гребнем холма, в смятении сгрудились воины Падрайга О’Доннела. Раздался клич вождя, призывающий их твердо стоять перед частоколом.

– Фицуорин! – взревел Фульк и пришпорил Огонька.

Всем телом он почувствовал могучее движение коня и содрогание земли, по которой одновременно ударили копыта двадцати рванувшихся вперед жеребцов. Фульк не отрывал взгляда от Чернобородого. Надо свалить его, и Падрайг О’Доннел останется без защиты. Издав пронзительный клич, Фульк направил коня в атаку.

Чернобородый закрутил в воздухе секирой. С этим древним нормандским оружием впервые столкнулся еще прапрадед Фулька во время битвы при Гастингсе. На лезвии секиры вспыхивали лучи света, а воздух вокруг пел от ее движения. Действие секиры было настолько медленным, что Фицуорин видел плавные усилия размахивающих ею рук, и в то же время таким быстрым, что он понял: ужасный удар неизбежен.

Секира опустилась, отсекла острие точно нацеленного на Чернобородого копья и продолжила свое смертоносное движение, разрезая и кромсая мускулы, сухожилия, кости коня. Фульк услышал собственный рев: разум его отказывался принимать очевидное. Он рванул поводья, но Огонек продолжал нестись вперед, хотя из него фонтаном хлынула кровь. Однако задние ноги жеребца уже подгибались.

Фульк соскочил с седла, ударился о землю и почувствовал, как хрустнули ребра. Кто-то нанес удар, и острый серебряный наконечник копья уколол его в бок. Тут же послышался глухой звон остро наточенного клинка, и нападавший опрокинулся, на лету выдергивая копье.

– Нет! – выдохнул Фульк и взглянул вверх сквозь ослепившую его боль. Над ним, прикрывая друга, стоял Жан де Рампень. – Веди людей вперед! Надо прогнать этих наглецов!

Секунду поколебавшись, Жан мрачно кивнул и выкрикнул боевой клич.

Фульк подполз к мертвому копейщику и, забрав у того оружие, оперся на ясеневое древко, чтобы подняться на ноги. Сквозь дым бежали какие-то фигуры, звучали голоса, тревожно переговаривавшиеся на гэльском. Фульк попробовал было сопротивляться, но тщетно. Его легко, как будто сил у него было не больше, чем у ребенка, подняли и куда-то потащили, судя по всему – к горящим вратам ада.

– Ну что? – спросил Жан де Рампень. – Он будет жить?

Женщина, перевязывавшая Фулька, встала и омыла окровавленные руки в медном тазу. На ней не было покрывала, как положено вдове, и ее волосы, все еще такие же черные, как запомнилось Жану, были сплетены в одну тяжелую косу. Платье хозяйки, достаточно мрачное, сообразно случаю, тем не менее соблазнительно обтягивало фигуру, подчеркивая высокую грудь и аппетитные бедра. По прошествии двадцати с лишним лет леди Уна Фицджеральд, ныне О’Доннел, даже уставшая и перепачканная кровью, как сейчас, сохранила свою привлекательность.

– Фицуорину повезло, – сказала она. – Копье не задело никакие важные органы, но рана все равно тяжелая, и он потерял много крови. Да еще вдобавок сломал несколько ребер.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Уна уставила на Жана взгляд васильковых глаз:

– Не ответила потому, что и сама не знаю ответа. Сейчас Фульку ничего не грозит, и я дала ему сонного зелья, ведь сон, как известно, лучший лекарь. – Едва заметная улыбка тронула ее губы. – А насколько я помню, ваш друг не тот человек, который будет спокойно лежать в постели в ожидании выздоровления.

Она глянула через плечо на Фулька, которого положили на широкую кровать.

Жан посмотрел в ту же сторону. Его друг выглядел таким неподвижным и спокойным, что его можно было принять за мертвеца. Счастье еще, что от руки чернобородого гиганта погиб только конь; он ведь вполне мог разделаться и со всадником тоже. Жаль, конечно, Огонька: добрый был жеребец и стоил не меньше сотни марок. Но главное, что Фульк остался жив.

– Фицуорин обязательно поправится, если только у него не начнется заражение крови. Надеюсь, он не подцепил столбняк, – сказала Уна. – Но в любом случае проявятся эти болезни не сегодня. Он должен отдыхать… а мы – молиться.

Когда она уводила Жана из комнаты, ему пришлось перешагнуть через невероятных размеров волкодава, охранявшего порог.

– Вы по-прежнему держите собак?

– Я ценю верность, и еще не нашла существа, которое могло бы сравниться с ними в любви и преданности.

– Даже ваш покойный муж?

Уна пожала плечами:

– Собака дарит любовь бескорыстно, ничего не требуя взамен. – Она повела его в маленькую гостиную, смежную со спальней. Поставив рядом два кубка, налила Жану ирландского меда. – Мне не хватает Ниалла, упокой, Господи, его душу, и я браню мужа за то, что он умер и теперь его брат, это ходячее проклятие, меня донимает. – Она протянула Жану кубок. – Как это вы так вовремя оказались в Докьонелле?

– По делам, миледи, – уклончиво сказал Жан, не желая излишне откровенничать. – Вступив в брак, Фульк получил по вассальной клятве от Уильяма Маршала, графа Пембрука, земли в Ирландии. Он счел, что, нанеся визит соседке, проявит любезность. Особенно когда услышал в Уотни от вашего сына, что ваш муж умер.

Жан глотнул меда, который оказался крепким, сладким и ароматным: вкусно пах вереском и клевером.

– «Проявит любезность»? – улыбнулась его собеседница. – Скажите уж лучше: «соблюдет свои интересы» – так будет правдивее.

– Ну… э-э-э… Фицуорин был несколько обеспокоен положением в Докьонелле. Да какая разница, как это назвать! Вам нужно радоваться, миледи. Ведь не появись мы столь своевременно, вы бы сейчас не были здесь хозяйкой, я правильно понимаю?

Уна кивком признала его правоту, но добавила:

– Значит, вы приехали убедиться, что я не собираюсь выйти замуж за какого-нибудь воинственно настроенного рыцаря, который постоянно лезет в драку? Или все же причина была иной? Признайтесь: вы нанесли этот визит, поскольку до сих пор не в силах меня забыть, словно песнь сирены, которая и сквозь годы продолжает звучать в ушах?

Жан лукаво улыбнулся:

– Вы по-прежнему прекрасны, миледи. Но для Фулька существует только одна-единственная женщина в мире – его законная супруга.

Она смерила его таким же лукавым взглядом:

– А для вас?

– А что я? У меня жены нет.

Продолжая улыбаться, Жан подошел к оконному проему и выглянул наружу. В воздухе висела тяжелая завеса дыма. При свете факела какие-то люди – в том числе и несколько членов отряда Фулька – ремонтировали изуродованные ворота.

– Они еще вернутся. – Уна встала рядом с ним у оконной ниши и прислонилась к стене. – Падрайг хочет любой ценой заполучить эту землю, – пояснила она и скривилась. – Мой деверь утверждает, что Ниалл якобы обещал отдать ему Докьонелл, но это неправда. Падрайг заявляет, что должен управлять поместьем, поскольку Руадри – монах, принявший обет целибата, а Коллуму всего тринадцать лет. Все было бы иначе, если бы мой старший сын не погиб на охоте. Уж Адам бы выпроводил наглеца восвояси. – Уна пожала плечами. Было заметно, что даже сейчас, желая вызвать сочувствие, она кокетничает и пытается пустить в ход свои чары. – И… Падрайг знает, насколько я беззащитна.

– К счастью, у вас теперь хорошие соседи, – заметил Жан.

Меньше всего сейчас он был склонен жалеть Уну. Какая женщина! Де Рампень мог поклясться, что жар ее обжигает его со страшной силой, как и много лет тому назад.

– Это верно, – кивнула она и отошла от окна, чтобы наполнить свой бокал. – Но как надолго вы приехали? Расскажите о своих планах. Вряд ли вы изначально намеревались ввязаться в драку. Это просто совпадение: удачное для меня и неудачное для вас.

– В любом случае, миледи, мы останемся здесь, сколько потребуется.

– Не стоит говорить любезности, лишь бы поддержать разговор, – насмешливо сказала Уна. – Не сомневаюсь, что, как только Фульк поправится, вы извинитесь и сразу же уедете.

– Лично я останусь, чтобы вас защитить.

Уна вновь глянула на него, на сей раз настороженно:

– Зачем вам это? Вы утонченный нормандский рыцарь, царедворец. Что может вас привлекать в такой глуши?

– Я всегда любил приключения, – улыбнулся Жан. – А что касается, как вы изволили выразиться, утонченности, то это всего лишь внешняя оболочка.

– Вот как?

– Именно так, миледи.

– Значит, вы такой же, как остальные. – Уна осторожно подошла к дверному проему и посмотрела на спящего Фулька. – А его жена – он оставил ее в Англии?

– Нет, миледи. Она в Гленкаверне, и я взял на себя смелость послать за ней.

Хозяйка дома стояла отвернувшись, так что Жан не мог видеть выражения ее лица, но ему показалось, что спина у нее напряглась.

– Расскажите мне о жене Фулька, – попросила Уна.

– Возможно, вы ее знаете. Эту женщину зовут Мод, и раньше она была замужем за Теобальдом Уолтером.

Уна обернулась. Ее глаза блеснули.

– Тощая и бледная, как стебелек зимней травы, – усмехнулась она. – Да, мы один раз встречались.

– Фульк ради Мод на все готов, – сказал Жан. – Когда он был разбойником, то, рискуя жизнью, приехал в Кентербери и увез ее из-под самого носа у короля Иоанна. У них такая любовь, словно в романе. Лично я никогда в жизни ничего подобного не встречал. – Жан понял, что Уна хотела услышать вовсе не это. Ее лицо стало холодным, и она разочарованно поджала полные губы. – Фульк больше не тот неопытный оруженосец, которым вы могли вертеть как заблагорассудится, – тихо предостерег Жан. – Тогда он был юным и податливым. Сейчас вы встретите кованую сталь.

Уна скривила рот в улыбке:

– Допустим, но бьюсь об заклад: он решил нанести мне визит не из одного только чувства долга. И я, кстати, тоже уже не молоденькая вдова. В тот раз и я была значительно мягче.

– Хотите знать, что привело сюда Фулька? Чувство долга, смешанное с любопытством, и ничего более. Думать иначе – опасно, а мне кажется, вам и так уже хватает опасностей.

– Вы хотите меня запугать?

– Как можно, миледи! Просто дал вам дружеский совет, – сказал Жан и поклонился. – А теперь прошу меня извинить, я должен в отсутствие Фулька командовать его людьми.

Он решительно вышел из комнаты и, хотя его так и подмывало обернуться, не только не сделал этого, но даже не замедлил шаг.

«Для Уны Фульк – всего лишь очередной каприз, – думал Жан. – Много лет назад она не сумела получить то, что хотела, и теперь намерена взять реванш. А заодно можно будет использовать Фицуорина для охраны Докьонелла: сильный покровитель ей сейчас тоже не помешает. Разумеется, она испытывает к Фульку влечение, но… – Жан поморщился, войдя в большой зал, где сильно пахло дымом. – Влечение и любовь – далеко не одно и то же, должна ведь Уна понимать разницу».

Глава 36

– Фульк ранен! – Мод вскочила так резко, что гонец попятился. – Что-то серьезное?

– Не знаю, миледи. Сэр Жан велел передать вам, что милорд вне опасности и что за ним хорошо ухаживают.

– В том, что за ним ухаживают, я не сомневаюсь, – сказала Мод. Ей было не по себе от страха и гнева. Если Фульк не поехал домой, то одно из двух: либо раны очень тяжелые, либо это только предлог. – Вы сами видели, что там произошло? – (Солдат покусывал губу и с преувеличенным интересом разглядывал стену.) – Видели или нет? Отвечайте!

– Я видел, как его несут в покои леди… – неловко переминаясь, сказал гонец.

– И?.. Ну же, не тяните!

– Простите, миледи, знаю лишь, что милорд сам не мог идти и что крови там было предостаточно, хотя, может, это была не только его кровь. Сэр Жан просит вас приехать и взять с собой солидную охрану.

Мод кивнула и, постаравшись сдержаться, поблагодарила солдата, ведь он не виноват в том, что привез дурные известия, а затем отпустила его.

Спустя час она уже скакала в Докьонелл, и сердце ее стучало в такт ударам копыт. Когда один из сопровождающих посоветовал ей не ехать так быстро, она повернулась к нему и резко заявила, что держится в седле лучше любого мужчины.

– Не сомневаюсь, миледи, но ваша лошадь не выдержит такого темпа, – невозмутимо ответил рыцарь.

Сдерживая накатывающую панику, она пустила кобылу потише. В глубине души Мод боялась, что Фульк умирает. Слова гонца о том, что крови там было предостаточно, всплывали в памяти снова и снова. С другой стороны, она мучилась ревностью, представляя мужа в спальне Уны О’Доннел. Но тут же спохватывалась и принималась горячо молиться: «Святая Дева Мария, пожалуйста, сделай так, чтобы Фульк остался жив!» Ну и как тут ехать медленно? Едва они миновали истертый временем серый пограничный камень, как Мод вновь пришпорила свою кобылу.

Подъехав к Докьонеллу, они спустились с холма в том же месте, где прежде Фульк и его люди, причем проделали это почти столь же стремительно. Надвигались сумерки, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть разрушенные ворота. Их уже подлатали, но, чтобы рассеялся смрад обугленного дерева, требовалось еще несколько дней. Человек пять копали большую яму – могилу, поняла Мод, заметив у холмика свежей земли окоченевшие трупы трех лошадей, лежавших раздувшимися животами к небу. Один конь был игреневый с белой отметиной. Мельком глянув, Мод отвернулась и сжала губы.

Часовые отсалютовали жене командира и пропустили ее. Одного из них Мод узнала и, наклонившись в седле, спросила солдата о Фульке.

– Точно ничего не знаю, миледи, – ответил он. – Сегодня мы милорда не видели, но сэр Жан говорил, что он должен скоро поправиться.

Тревога поутихла, но лишь слегка. Как будто невыносимая зубная боль отпустила и остались только пульсирующие толчки. Она успокоится лишь после того, как увидит все своими глазами. Мод въехала на двор и спрыгнула с седла, не ожидая, пока кто-то из охраны поможет ей сойти. Закинув дорожную сумку на одно плечо, а лук с колчаном – на другое, Мод направилась прямиком к приземистому бревенчатому строению.

Мужчины дружно уставились на нее, когда она быстрыми шагами вошла в комнату. С раскрасневшимся от скачки лицом, выбившимися из-под покрывала прядями и с луком в руке, она напоминала богиню Артемиду. Люди Фулька уважительно поклонились, ирландцы, хоть и удивились, последовали их примеру.

– Мод? – Встревоженный Жан де Рампень протолкался к ней сквозь толпу. – Да ты, должно быть, неслась как ветер!

Мод коротко обняла Жана и быстро отступила назад, понимая, что иначе повиснет у него на шее и разрыдается в три ручья. Она вглядывалась в его лицо: искала ответ, но не находила.

– Жан, где Фульк? Что произошло? Я видела… – Она закусила губу. – Я видела, как там копают могилы для лошадей, и среди них – Огонек.

Жан взял ее под руку, желая утешить:

– Огонька убило одним ударом датской секиры. А Фульк получил копьем в бок – рана серьезная, но, слава Богу, не смертельная. И еще он поломал несколько ребер, когда упал с коня.

– Жан, ради всего святого, отведи меня к нему поскорее, а то я с ума сойду! Я ведь знала, что не надо Фульку сюда приезжать. У меня было такое чувство, будто здесь какая-то огромная черная воронка… – Мод мужественно сдерживала рыдания. Не хватало еще изображать тут жену-истеричку.

Жан подвел ее к дубовой двери в конце зала, щелкнул замком и впустил в уютную жилую комнату. У окна стояла рама для вышивания, а рядом – корзинка с яркими шелковыми нитками. Мягко дымилась жаровня, распространяя сухой запах торфа и трав, а в железных подсвечниках горели свечи из тяжелого желтого воска. В углу сидела служанка, усердно расправляя кудель для пряжи на тонком металлическом гребне, положив его себе на колени.

– Где твоя госпожа? – спросил Жан.

Женщина кивнула на задвинутую портьеру между комнатами:

– Ухаживает за милордом, сэр.

Мод увидела, как у Жана заходили на скулах желваки. И почувствовала, как в ее сердце мгновенно вспыхнули гнев и обида.

– Теперь этим буду заниматься я, – заявила Мод и решительно двинулась к тяжелой шерстяной занавеси. Но только она хотела отбросить ее, как ткань, мягко щелкнув кольцами, отодвинулась сама, и Мод лицом к лицу столкнулась с Уной О’Доннел.

Хозяйка дома была одета в нижнюю котту из беленого льна. Сшитое по последней моде сюрко, как ревниво заметила Мод краем глаза, висело на стуле у жаровни. Покрывала на Уне не было, волосы сияли блеском дорогого эбенового дерева. От кровати поднялся большой серый волкодав, подошел к хозяйке и встал рядом.

Мод встретилась взглядом с чистыми синими глазами Уны, холодными, как бледное весеннее небо.

– Я леди Фицуорин, – сказала она, – и я приехала ухаживать за своим мужем.

Соперница улыбнулась чуть ли не с насмешкой:

– Я знаю, кто вы и почему вы здесь, миледи. – Она протянула руку к кровати. – А он сильный мужчина, ваш супруг.

Голос ее звучал томно, с хрипотцой, а сама фраза явно со держала в себе двусмысленный подтекст. И вообще, вид у Уны был такой, словно она не за больным ухаживала, а только что вылезла из постели любовника.

– А я – сильная женщина, – холодно парировала Мод, – так что мы с Фульком прекрасно подходим друг другу, как две половинки единого целого.

Уна О’Доннел выгнула бровь, продолжая улыбаться, словно подвергала истинность слов Мод сомнению, но была слишком хорошо воспитана, чтобы произнести это вслух.

– Теперь он мой, – сказала Мод и протиснулась мимо соперницы к кровати. – Фульк?

Он лежал на спине, чуть повернувшись на бок. Темные волосы на лбу намокли, но, скорее, от умывания намоченной в травяном отваре тряпицей, чем от лихорадочного пота. В ноздри ей ударил запах постельного белья. Мускусный, словно Уна О’Доннел заворачивала в простыни собственное надушенное тело. Хотя, кто знает, может, так оно и было.

Глаза Фулька просияли.

– Мод? Благодарение Богу!

Его рука потянулась к ней, и Мод ревниво схватила ее, переплетя свои пальцы с пальцами мужа и чувствуя, как крепко прижимаются друг к другу их ладони. Сзади ее обдал слабый ветерок: это Уна задернула за собой портьеру.

– И что, стоила она того, чтобы проливать за нее кровь?

Мод наклонилась поцеловать Фулька, но тут же отпрянула, почувствовав на коже мужа запах этой проклятой ирландки. И ее вкус тоже был у него на губах. Уна О’Доннел, кажется, сказала, что Фульк – сильный мужчина?

– Что-то не так?

Муж смотрел на нее озадаченным взглядом. В густеющей вечерней тени зрачки его увеличились и потемнели.

«Нет, – подумала Мод, сердясь на саму себя. – Ничего между ними не было. Уна именно потому и назвала Фулька сильным, что тот сумел устоять перед ее чарами».

Мод ни разу не замечала, чтобы его взгляд с вожделением останавливался на другой женщине. Так стоит ли вспоминать о глупой юношеской страсти. Мало ли что было очень давно, когда сама она была еще совсем ребенком.

– Да в чем дело? – продолжал допытываться Фульк.

– Ты пахнешь ею… – сказала Мод и скривилась. – У тебя на губах ее вкус…

– Надеюсь, ты не думаешь, что… – Подобное предположение столь явно встревожило мужа, что ей сразу стало смешно и стыдно.

– Только на одну секунду так подумала, но тут же выкинула все из головы. Это она хотела, чтобы я так подумала.

– Уна сказала, что побреет меня. – Он метнул в жену взгляд и отвернулся.

Мод была не так глупа, чтобы поверить, что Фулька не искушали. Наверняка искушали, и весьма изощренно. Мод без труда представила себе, как Уна сбрасывает свою тонкую котту, чтобы не забрызгать ее водой и мылом. Как встает затем на колени у кровати, принимая соблазнительную позу. Пусть Фульк ранен, но это не значит, что все его тело обездвижено.

– Если это все, что Уна делала, я, так и быть, оставлю ее в живых, – пробормотала она, похлопывая по луку и колчану.

– Мод!

– Я не шучу. Если я не ревнивая жена, то лишь потому, что ты не даешь мне повода. Но если вдруг ты когда-нибудь… – Она предоставила его воображению закончить фразу и откинула одеяло. – Так, а теперь давай я посмотрю твои раны.

При всей немалой антипатии к Уне О’Доннел Мод нехотя пришлось признать, что та превосходно обработала и перевязала раны. С другой стороны, еще бы эта коварная женщина не старалась: Фульк ведь спас ей жизнь и имущество.

– Когда ты сможешь ехать? – спросила Мод, перевязывая его чистыми бинтами. – Дня через два, полагаю?

– Это зависит от Падрайга О’Доннела, – задумчиво ответил Фульк. – Для защиты Докьонелла нужен сильный гарнизон. Сама понимаешь, как только я уеду, Падрайг в ту же минуту вернется.

– Но ты же не собираешься здесь оставаться?! – Мод не сумела скрыть отвращения.

– Нет, конечно! – Фульк взял ее ладонь, поцеловал кончики пальцев и устало улыбнулся, отчего в уголках его глаз легли морщинки. – У меня есть весьма способный помощник, который с удовольствием примет на себя эту обязанность – правда, сам он об этом еще не знает.

Жан с презрением смотрел на Уну.

– Ну вы и стерва! – с тихим бешенством произнес он, стараясь, чтобы его слова не проникли за толстую портьеру. – Ревнивая стерва! Однако своим коварством вы все равно ничего не добьетесь! Мод сказала правду: они с Фульком и впрямь словно две половинки единого целого. И все ваши гнусные мелкие интриги не способны рассорить их.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. – Уна тряхнула головой, отчего ее черная коса покачнулась, как туго сплетенный канат.

– Прекрасно понимаете! – горячо возразил он. – Видит Бог, миледи, вы вели себя просто гнусно! Наверняка услышали, как подъехали лошади, и сообразили, что это прибыла Мод. Нет бы выйти, как подобает гостеприимной хозяйке, и благопристойно поприветствовать ее. А что вы делаете вместо этого? Подстраиваете так, чтобы законная жена столкнулась с вами, простоволосой и без сюрко, на пороге спальни. Думаете, я слепой или идиот? Я сразу разгадал ваш гнусный замысел, миледи!

В глазах Уны мелькнул гнев. Она размахнулась, чтобы залепить Жану оплеуху, но он перехватил ее руку и ловко вывернул вбок и вниз. Бедная женщина охнула от боли, и на глазах у нее сверкнули слезы. Служанка за прялкой испуганно вскрикнула.

– Пошла вон! – рявкнул Жан и глянул на служанку так, что та ахнула и убежала прочь.

– Все мужчины – слепцы и идиоты! – Уна попыталась вырваться, но Жан сжал ее руку еще сильнее.

– Только не я! – тяжело дыша, проговорил он.

Ее свободная рука нырнула к его поясу, где висел нож. Но Жан вновь оказался быстрее: развернул вдову и прижал к стене, придавив весом собственного тела. Он слышал ее дыхание и чувствовал, как злость Уны мешается с волнами исходящей от нее похоти. Воздух вокруг них накалился, словно в грозу: казалось, еще чуть-чуть – и ударит молния. Собака, инстинктивно почувствовав, что ее хозяйке ничего не угрожает, скучающе зевнула, направилась к входной двери и плюхнулась на крыльце.

Уна изогнулась Жану навстречу, гибкая и податливая:

– Ты собираешься меня бить?

Он представил ее роскошную белую плоть с краснеющим следом кнута или синяками от его пальцев. Жан знал, что есть мужчины – и женщины тоже, – которые охотно играют в такие игры. Нельзя пересечь Босфор, увидеть Константинополь, пожить какое-то время при королевском дворе и при этом остаться неискушенным. Жан даже допускал, что в подобных забавах может быть своя прелесть, но лично его они никогда не привлекали.

– Нет, – мрачно сказал он. – Я всего лишь хочу навсегда выбить у тебя из головы мысль о том, чтобы переспать с Фульком Фицуорином.

– И как же именно ты собираешься это сделать? – поддразнила его Уна. – Предложишь взамен себя? Мужчины вечно похваляются своими подвигами в постели, однако, когда доходит до дела, редко оказываются на высоте.

– Вот увидишь, я стану исключением, – пообещал Жан, целуя ее в чувственные губы.

Садиться было больно, но, обложенный со всех сторон плотными подушками, Фульк все же справился. Мод отправилась на кухню, чтобы раздобыть ему тарелку рагу. Хозяйка тоже временно отсутствовала: отправилась по делам. Жан де Рампень, с виду крайне измотанный, но в то же время исключительно довольный собой, сидел рядом с Фульком на краешке кровати.

– И что ты думаешь о моем предложении? – с непроницаемым лицом спросил Фицуорин. – Не хочешь остаться здесь и укрощать ирландцев?

Похоже, Жан уже начал укрощать одну ирландку, и, судя по приглушенным звукам, доносившимся недавно из соседней комнаты, битва была тяжкой.

Де Рампень медлил с ответом:

– А что скажет Маршал? Ведь покойный О’Доннел был его вассалом!

– Не думаю, чтобы он возражал! – Фульк позволил себе улыбнуться. – Маршал наверняка понимает, что овдовевшая леди Уна – лакомый кусочек для любого мужчины, подумывающего о женитьбе. Она ведь унаследовала от покойного супруга несколько богатых поместий, с хорошими пастбищами и прекрасной гаванью. И к тому же нельзя забывать о том, что ее младшему сыну, пока тот не достигнет совершеннолетия, требуется опекун.

– Полагаю, это рано или поздно приходит к каждому из нас, – вздохнул Жан.

– Что именно? – не понял Фульк.

– Желание осесть. Распоряжаться своей землей. Воспитывать детей.

– Если тебе это не по вкусу…

Жан сверкнул белыми зубами:

– О нет, очень даже по вкусу! Видно, все дело в том, что я старею.

– Ну, если следовать твоей логике, то я уже глубокий старик, который давно выжил из ума.

Жан в ответ весело засмеялся, но сразу посерьезнел:

– У тебя все было по-другому. С самого рождения у тебя имелись определенные обязательства перед своей семьей, перед Уиттингтоном. Я же рос, не рассчитывая на собственную землю. Принес вассальную клятву семейству Уолтер в обмен на пропитание, кров и жалованье. Потом поступил на службу к тебе. Я всегда честно исполнял свой долг перед лордом, но никакими более серьезными обязанностями обременен не был, и меня это вполне устраивало. – На лице Жана снова мелькнула улыбка. – Девчонки существовали лишь для того, чтобы кувыркаться с ними в постели, я черпал в амурных похождениях силу. Не хочу сказать, что сейчас утратил интерес к этой стороне жизни, но время все ставит на свои места. Мне уже почти сорок. А на поиски приключений в таком возрасте отправляются только самые безрассудные рыцари. – Он обвел рукой комнату и добавил: – Хотя, думаю, мне еще достанет приключений, когда я начну защищать Докьонелл и его хозяйку.

– Послушай, ты сам этого желаешь или нет? Я не хочу, чтобы ты жертвовал собой исключительно из дружеской преданности.

– Да, я этого желаю сам, – твердо сказал Жан и сложил руки на груди, словно прижимая к себе драгоценный подарок. – Если, конечно, леди Уна согласится стать моей женой.

– А ты сомневаешься?

Жан на секунду задумался и помотал головой:

– Вообще-то, нет. Уна похожа на меня. Невозможно постоянно ходить по краю пропасти, хотя это и очень увлекательно. Кроме того, ей нужен защитник. Думаю, этот брак будет выгоден нам обоим.

– Вот и хорошо, – усмехнулся Фульк. – Тогда пойди и расскажи все моей жене, пока она не нанесла тяжких увечий твоей будущей супруге.

Жан и Уна обвенчались два дня спустя в маленькой деревянной часовне, пристроенной к башне. Фульк уже окреп настолько, что смог встать с постели, хотя двигался пока еще медленно. Он освободил спальню, чтобы Уне и Жану было где провести первую брачную ночь, хотя, как он заметил Мод, эта парочка прекрасно справлялась и на полу.

На Уне было платье из простого синего льна, перевязанное на талии поясом из серебряной тесьмы. Из уважения к святости часовни она покрыла косу легким шелковым покрывалом, которое придерживал венок невесты, сплетенный из мирта и роз. Брачные клятвы в присутствии свидетелей Уна произнесла громко и отчетливо, чтобы никто не подумал, что ее силой принудили к браку. Жан преподнес невесте безант[32] в знак того, что обеспечит ее состоянием, и кольцо – как символ их союза.

Священник благословил пару и огласил согласие Церкви на их брак. Жених и невеста, не расцепляя перевитых столой рук, поцеловались. Радостно улыбаясь, Уна подошла к Фульку и Мод за поздравлениями. Когда Фульк наклонился поцеловать ее в щеку, она озорно повернула голову, чтобы их губы встретились, а затем положила руки ему на плечи и запечатлела на его устах настоящий пылкий поцелуй.

– В память о былом, – сказала она, отпустив его, и кокетливо взмахнула ресницами.

Фульк кивнул:

– И пусть все останется в прошлом!

Стоявшая рядом Мод тихо кипела от негодования. Хотя они временно заключили с Уной перемирие, приятельницами им никогда не стать: слишком много подозрений и ревности с обеих сторон. Они будут терпеть общество друг друга ради мужей, но и только.

Мод проговорила дежурные слова поздравления, и женщины изобразили поцелуй. Затем Жан наклонился к Мод, чтобы получить свою часть поздравлений, и она вдруг обняла его так же, как Уна только что обнимала Фулька, разве что чуть менее порывисто. И сказала:

– Спасибо, милый, что ты ни разу не отказывал мне, когда я тебя просила! Я так тебя люблю!

Фульк, казалось, был поражен, но невольно усмехнулся. На лбу Уны, вызывающе гладком для женщины ее возраста, от раздражения залегла едва заметная складочка. «Вот и прекрасно. Давно пора поставить ее на место».

– Если бы я знал, как ты меня любишь, – подхватил шутку Жан, – то еще много лет назад отбил бы тебя у Фулька!

Только все уселись в большом зале за свадебный стол, дабы отведать наскоро приготовленное угощение, состоявшее из тушеного мяса и лепешек, как на крепостной стене протрубили тревогу. Прибежал стражник с известием: Падрайг О’Доннел вернулся с подкреплением и его люди принесли лестницы.

Чертыхнувшись, Фульк вскочил на ноги. Жан прожевал мясо, запил глотком вина и, отрывая на ходу кусок от большой лепешки в центре стола, поспешил на стену.

Уна, возмущенная тем, что ее свадебный пир испорчен, энергично бранилась по-гэльски. Страх начисто отбил у Мод аппетит. Она и без того, как всегда в первые месяцы беременности, ела очень мало. А теперь запах рагу вдруг показался ей тошнотворным. Она отодвинула от себя тарелку.

– Нам надо подготовиться к приему раненых. – Мод встала, ища спасения в движении. Рука сама собой легла на живот. – И еще мы должны помогать мужчинам на стенах. Где у тебя котлы для стирки белья? Когда в лицо летит кипяток, по лестнице не очень-то поднимешься.

– В одном из сараев, еще с прошлого раза наготове. – Уна вскочила на ноги, сверкая гневом. – Пошли, я покажу.

Пока обе женщины наполняли водой котлы, разжигали под ними огонь и готовили льняные бинты, иглы и нитки, их взаимное отношение изменилось. Вынужденное перемирие сменилось невольным уважением к мастерству друг друга.

– А ты вовсе не изнеженная нормандская дама, – заметила Уна, глядя, как Мод раздувает мехами пламя, чтобы котлы нагревались сильнее.

– Неужели ты меня таковой считала?

Мод вытерла лоб о рукав, размазав пятно сажи. За стеной раздавалась какофония хохота и оскорблений: люди О’Доннела готовились поднять осадные лестницы.

– Когда впервые увидела тебя рядом с Теобальдом Уолтером, то да, – призналась Уна. – Ты была вся такая нежная, кроткая, опрятная – словом, из тех дам, кого французские трубадуры восхваляют в своих песнях. – По тону Уны было понятно, что в ее устах это не комплимент. – Я не могла представить себе, каким образом такая женщина могла окрутить Фулька, разве что он заинтересовался ее землями.

– И землями тоже. – Мод начинала задыхаться. Работа была тяжелая, но нужная. Теперь языки пламени вовсю облизывали дно котла. – Ни один мужчина не женится только лишь по любви, а у женщин редко есть выбор.

– А у тебя самой был выбор?

– У меня – да! – Раскрасневшаяся Мод остановилась и снова вытерла лоб. – Либо Фульк, либо король Иоанн.

Уна недоуменно посмотрела на собеседницу и вдруг расхохоталась:

– Вот в чем разница между нами! У меня был тот же самый выбор, и я остановилась на Иоанне. – Посерьезнев, она забрала у Мод мехи и принялась раздувать огонь. – Второй раз ту же ошибку я бы не совершила. И не в том дело, что Иоанн оказался плохим любовником, вовсе нет, но он не выполнил обещаний, данных в постели. – Она скривилась. – В те дни я была еще наивна и верила, что король сдержит свое слово.

– Иоанн держит слово, лишь когда его к этому вынуждают, – мрачно заметила Мод. – И не важно, даны обещания в постели или в присутствии Большого королевского совета. – (Уна вопросительно посмотрела на нее.) – Это долгая история. Попроси Жана тебе рассказать, для этого надо обладать даром трубадура.

В дымящейся воде начали подниматься пузырьки. Пришел Фульк. Из-за раны в боку он передвигался медленно. Мод видела, что муж страдает от боли, и боль его эхом отдавалась в ее сердце. Хвала Богу, что Фульку хоть не придется сегодня драться!

– Твой бывший деверь привел с собой наемников из Лимерика, – сказал он Уне. – Притащил всякий сброд, пообещав им богатую поживу.

Уна побледнела:

– Думаешь, они смогут прорваться внутрь?

Фульк потер подбородок:

– Ну…

– Говори правду! – ощетинилась Уна. – Мне не нужны лживые утешения.

У Фулька на лице появилась ледяная улыбка.

– Я и не собирался тебя обманывать. Людей у Падрайга много, но обучены они плохо. Хотя есть шанс, что они одолеют нас числом. Мы отправили гонца в Гленкаверн, и ему удалось прорваться сквозь вражеские ряды. Так что рассчитываем на подкрепление. Вот все, что я могу сказать. Прошу прощения за столь неопределенный ответ, но война – дело непредсказуемое. Сейчас они там внизу для храбрости поглощают в гигантских количествах «уишке беа» и вводят себя в раж непристойными выкриками. Держите воду наготове, она нам потребуется.

– Ты ведь не будешь сражаться на стене? – озабоченно спросила Мод.

– Я похож на сумасшедшего?

– Нет, но это ничего не значит. Ты ведь был в здравом уме и когда приехал за мной в Кентербери, и когда отправился выручать Уильяма, которого захватили королевские лесничие.

Фульк взял жену за плечи:

– Даже если бы я жаждал драться, то все равно бы не стал, поскольку и так сейчас, скорее, обуза для остальных. Признай за мной хоть толику здравого смысла!

– А то я тебя не знаю. Ты не будешь сидеть спокойно и смотреть, как другие сражаются, если только тебя не привязать к скамейке десятью ярдами веревки. – У Мод на глазах заблестели слезы тревоги.

– Конечно, я не буду сидеть и смотреть! Мне есть чем заняться: организовать вторую линию обороны, например. Если захватчики прорвутся, их надо удержать. Все лучшие бойцы – на стене, но это не значит, что оставшиеся не способны за себя постоять.

Мод сжала губы и кивнула. По крайней мере, Фульк не будет перегибаться через парапет с мечом в руках – в отличие от Жана.

– Где твой младший сын? – спросил Фульк Уну.

– В зале. – В глазах у нее забрезжил страх. – Ради Христа, ты же не потащишь Коллума наружу сражаться?

– Я бы ни за что не стал подвергать ребенка опасности, но людям нужен, как бы это лучше выразиться… объединяющий символ. Они сражаются за наследника О’Доннелов, а не за кучку нормандцев, которых неделю тому назад никто из них и в глаза не видел.

Уна тревожно покачала головой:

– Делай, как считаешь нужным, но если с мальчиком что-нибудь случится, я тебя своими руками убью.

– Не потребуется, – мрачно заверил ее Фульк. – Если что-то пойдет не так, я и сам вскоре буду мертв.

С этими утешительными словами он оставил двух женщин у котла и отправился дальше.

Желая увидеть тринадцатилетнего сына Уны, Фицуорин отправился в зал, но нашел там только служанок, усердно нарезающих на бинты льняные тряпки. Прижав руку к ноющему боку, Фульк в поисках темноволосого хрупкого мальчика обшарил все углы и закоулки. Дальше шли спальни, но и здесь его не было. Зато Фульк обнаружил скомканную и брошенную льняную рубашку, в которой спал Коллум. Скомкав рубашку в руке, он вернулся с ней в зал и осторожно подошел к двум огромным серебристо-серым волкодавам, дремавшим у огня.

– Искать! – скомандовал он, сунув рубашку под любопытные влажные носы. Собака постарше вскочила. – Искать! – повторил Фульк, тряся рубашкой у нее под носом.

Собака принялась рыскать по полу. Она зарывалась носом в тростник и лизала его. Потом, заскулив, перебежала из одного конца зала в другой, делая зигзаги, как при охоте на зайца, после чего стрелой вылетела за дверь, во двор замка. Молодой пес последовал за ней, резвясь и играя, пытаясь подражать старшей подруге – старательно, но неуверенно. Фульк стиснул зубы и, пренебрегая болью в боку, которая вспыхивала каждый раз, стоило ему только вздохнуть поглубже, побежал на улицу.

Собака постарше некоторое время тщательно обнюхивала двор, траву, втоптанную множеством ног в твердую, как глина, грязь. Затем забегала кругами, и Фульк уже забеспокоился, что она потеряла запах мальчика среди беспорядочного нагромождения множества других запахов, но тут собака снова устремилась по прямой в сторону крепостной стены. Фульк от души чертыхнулся. Ну и ну, из всех мест парень отправился в самое опасное, да еще и без доспехов!

Изо рва под палисадом внезапно раздался слаженный вой голосов, а вслед за ним – звук мощного удара дерева о дерево: это осадные лестницы стукнулись о верх укреплений. В воздух взвились метательные снаряды – куски камня размером с яйцо, выпущенные из пращей, и горшки с известью, которые от удара разбивались, рассыпая порошок прямо в глаза защитникам. Сверху по крутой дуге падали стрелы. Их, благодарение Богу, было не много, хотя, как известно, иной раз и одной стрелы вполне достаточно, чтобы нанести непоправимый ущерб.

Прямо над Фицуорином разбился на ступеньках горшок с известью, наполнив воздух удушающим белым порошком. Фульк прикрыл лицо рукавом и, спотыкаясь, преодолел последние несколько ступеней до настила. Собаки с визгом убежали.

– Милорд, вам нельзя сюда! – крикнул Ральф Грас.

Прямо перед ним несколько солдат зацепили крюком верх лестницы и пытались сбросить ее в ров вместе с грузом стремительно карабкающихся по ней людей.

– Я пришел за мальчиком! – кашляя, выговорил Фульк. – Где мальчишка?

– Какой мальчишка?

– Коллум О’Доннел, кто же еще!

– Он разве здесь, наверху?

– А где же еще! – прорычал Фульк.

Ральф внезапно рванулся вперед и нанес удар мечом. Послышался пронзительный крик, и ирландец, появившийся на самом верху лестницы, рухнул вниз, увлекая за собой нескольких человек, поднимавшихся следом. Два сержанта отодвинули лестницу и принялись раскачивать ее в разные стороны, пока она не упала вместе со своим грузом и не ударилась о землю с оглушительным грохотом, сотрясшим стену.

Фульк вытащил меч и прошелся по деревянному настилу. Мальчик стоял у выхода на следующую наружную лестницу. Он схватился за острые концы вертикальных опор настила и перегнулся через парапет. Как зачарованный подросток смотрел на кишащих внизу людей. Коллум стоял совершенно безоружный, без шлема и доспехов. Наряд, в котором сын Уны был на свадьбе – котта из ярко-красной шерсти и чуть менее яркий плащ, – делал его прекрасной мишенью.

– Ах ты, дурачок малолетний! – взревел Фульк. – Во имя Господа, что ты здесь делаешь?

Мальчик испуганно поднял глаза.

– Я только… – начал он и тут же замер от ужаса.

Предупрежденный таким образом, Фульк получил преимущество всего лишь в какую-то долю секунды, но опытному воину и этого было достаточно. Повинуясь чутью, он пригнулся и нырнул вперед, одновременно описав внизу дугу мечом, который тут же вонзился в незащищенную плоть.

Наемник вскрикнул и упал. Фульк ударил еще раз, чтобы наверняка обездвижить противника. Мальчик, буквально только что заглянувший смерти в лицо, начал потрясенно хватать ртом воздух. Дыхание вырывалось из его груди с тоненькими всхлипами. Фульк почувствовал, что по боку его опять потекла кровь. Во рту стало сухо, сердце бухало глухо, словно молот.

– Я думал, помогу воинам, – пояснил мальчик, стуча зубами. – Не хотел в зале оставаться. Я ведь мужчина!

– Это не значит, что ты должен забраться на стену и подвергать опасности как себя, так и всех вокруг!

Фульк схватил Коллума за руку и вытащил обратно на двор. Тем временем позади них, судя по звукам ожесточенной битвы, на настил выбрались еще несколько людей О’Доннела.

– Я умею биться на мечах, я уже начал учиться! – не унимался подросток.

В голосе мальчика звенела гордость, но под ней угадывался страх. Фицуорин подумал вдруг, что Коллум стыдился этого страха, что и стало причиной его безрассудства.

– Ты отважный парень! – сурово похвалил его Фульк. – Но храбрость храбростью, а про здравый смысл тоже забывать нельзя. Против любого из этих наемников ты и секунды не продержишься, и мне кажется, что твой дядюшка Падрайг не слишком сильно расстроится, если кто-нибудь из них «случайно» наколет тебя на копье. Вот что, Коллум, от меня ни на шаг! Ты принесешь значительно больше пользы, если будешь находиться на виду у людей, чем если станешь изображать мишень.

Мальчик вспыхнул, но прикусил язык и последовал за Фульком. Появились первые раненые, которых передавали по цепочке и приносили в зал. Наступила пора поднимать на стену котлы с кипящей водой. Необходимо было подбодрить людей, чтобы они продолжали держать оборону. Фульк провел мальчика везде, кроме самой гущи битвы, стараясь, чтобы защитники увидели его красную котту.

Фульк и Коллум находились в зале вместе с Мод и Уной, когда отряд наемников под предводительством Падрайга О’Доннела прорвался во двор замка. Мод перевязывала руку какому-то солдату, а Уна помогала другому воину, который получил из пращи удар по голове камнем. В этот момент Падрайг ворвался в зал в сопровождении своего огромного телохранителя – мастера датской секиры.

Уна испуганно вскрикнула. Фульк вытащил меч и толкнул Коллума себе за спину. Мод отпустила руку раненого и ощупью нашла стол.

Все вокруг вдруг превратилось в хаос: сверкающее оружие, боевые кличи и яростное движение. Фульк отражал удары, закрывая мальчика своим одетым в кольчугу телом. Уна отошла за столы, пытаясь укрыться там от воина, который стремился ее заколоть.

Чернобородый возвышался над Фульком, скаля зубы. Фицуорин увидел, как опускается секира, и понял, что это конец: даже если он сумеет вовремя отразить удар, его меч бесполезен против острого датского топора. Однако вместо свиста острого лезвия, отделяющего голову от тела, в воздухе раздалось тонкое пение, сопровождавшееся стремительным размытым движением. Длинный наконечник охотничьей стрелы с силой отбросил Чернобородого назад. Из кольчуги торчало древко стрелы с гусиным оперением. Оно вздрогнуло пару раз и замерло вместе с сердцем, которое проткнуло. Широко открытые от изумления глаза Чернобородого начали стекленеть.

Фульк несколько секунд смотрел на него, потом повернул голову и увидел Мод в стойке лучника. Поскольку та стреляла с десяти шагов, исход был предрешен.

В зал ворвался Жан с несколькими воинами из Докьонелла и набросился на проникших в зал наемников. Последовал бой, жестокий, но короткий. Без поддержки своего могучего телохранителя Падрайгу О’Доннелу было не совладать с мечом де Рампеня.

В тишине, которая установилась после того, как смертоносный вихрь затих, мальчик присел у тела дяди и принялся разжимать мертвые пальцы, стискивающие рукоять окровавленного меча.

– Это наш меч, – пояснил Коллум Фульку. – Он раньше принадлежал моему отцу. А когда тот умер, дядя Падрайг украл его.

Тяжело дыша, Фульк смотрел на мертвого Падрайга О’Доннела. Затем, почувствовав боль в боку, прижал руку к ребрам и увидел, что пальцы его стали красными и липкими.

– Вот и все, – сказал мальчик. За эти несколько страшных часов он сильно повзрослел.

Мод протолкалась к Фульку.

– Дай посмотреть, – потребовала она.

– На что? – оторопело спросил он, на секунду решив, что она хочет получше рассмотреть труп.

– На твой бок, у тебя опять кровь идет, – с досадой сказала она.

– По крайней мере, я жив, – вздохнул Фульк. – Хорошо, что ты так метко попадаешь в цель. А то… Сомневаюсь, что даже такая искусная рукодельница, как ты, сумела бы пришить мне голову обратно к телу.

– Не смешно! – сурово сказала она. – Нашел тему для шуток!

Он сглотнул:

– Господи, да если бы я сейчас не шутил, то начал бы рыдать навзрыд. А этого я себе позволить никак не могу, у нас еще слишком много дел. Кроме того, есть и другие раненые, которым значительно хуже, чем мне. Займись-ка ты сперва ими. А я могу подождать.

Она недовольно зыркнула на мужа, но повернулась к столу и взяла бинт. Хотя руки у Мод не дрожали, она упорно отворачивалась от тела чернобородого наемника, а лицо у нее было невероятно бледным. Фульк отдал распоряжение, и три солдата утащили тяжелый труп из комнаты.

Уна подошла взглянуть на тело деверя.

– Упокой, Господи, его душу! – сказала она, перекрестившись, но слова произнесла так, будто выругалась. – Надеюсь, теперь наконец я смогу отпраздновать свою свадьбу как положено?

Осторожно перешагнув через тело, она подошла к Жану, и они обнялись.

Глава 37

Замок Уиттингтон, ноябрь 1214 года

На день святого Андрея состоялась помолвка дочери Фулька Хависы с Уильямом, наследником их соседа, барона Роберта Пантульфа из Уэма. Земли Фицуорина и Пантульфа граничили, и семьи связывали общие интересы.

Хависа и Уильям встречались в обществе, хотя до сих пор общались мало: Уильяму Пантульфу светскому молодому человеку, было почти тридцать, а Хависе, хоть и развитой не по годам, еще не сравнялось тринадцать.

– Может быть, сегодня нам следовало устроить свадьбу, а не помолвку, – сказал Фульку Роберт Пантульф, когда они наблюдали, как обрученные танцуют под аккомпанемент дудок и тамбурина в нарядно украшенном большом зале Уиттингтона. Роберт был уже далеко не юным и начинал сутулиться, однако глаза его были полны жизни.

– Хависа еще слишком молода, – покачал головой Фульк, с болью в сердце следя глазами за дочерью.

Кажется, еще только вчера она, кудрявая крошка, сидела у него на коленях и настойчиво требовала к себе внимания. А теперь пробует шаги брачного танца с мужчиной, который станет ее супругом. Волосы Хависы, распущенные в знак невинности, колыхались у талии, как осенние листья. Ладную фигурку облегало шнурованное платье цвета павлиньих перьев, которое не скрывало округлостей развивающейся груди. Хависа сейчас ненадолго очутилась в переходном состоянии между ребенком и женщиной – невинность, ищущая знания, манящая, но пока не вполне осознающая собственную чувственность. Многие тайны ей еще предстоит постичь.

– Я была в том же возрасте, когда обручилась с Тео, – тихо проговорила Мод, подходя к мужчинам и беря Фулька под руку.

– Вот я и говорю: слишком юная, чтобы выходить замуж, – повторил Фульк. – Хависе еще нужно подрасти, прежде чем она сможет быть женой.

– Может быть, в вас говорит желание не отпускать дочь от себя? – улыбнулся Пантульф.

Фицуорин смущенно кашлянул и потер рукой шею.

– Хависа – мой первенец, – сказал он. – Конечно, мне трудно. – Он сокрушенно улыбнулся, пытаясь смягчить серьезность момента. – Давно ли она была трехлетней малышкой, как ее сестренка сейчас.

Фульк глянул на младшую дочь. Мабиль сидела на коленях у Грейсии; ее тоненькие светлые косички были переплетены золотой лентой в честь помолвки сестры. Вот Мабиль никогда не выйдет замуж. Одна дочь всегда остается в родительском доме, но то была трагедия, а не радость. Последние роды у Мод были трудными: девочка шла вперед ножками и дышать начала не сразу. Поначалу Мабиль казалась обычным ребенком, разве что была чуть более беспокойной, но со временем стало очевидно, что она особенная.

Рядом со своими дядьями, Уильямом и Филипом, за столом сидели двое сыновей Фулька и Мод. Десятилетний Фулькин, живой миловидный мальчик, золотоволосый и голубоглазый. И Иво, зачатый в Ирландии; ему уже исполнилось семь, и волосы у него были темные, как у его сестры Ионетты. Сейчас, под пристальными взглядами взрослых, оба вели себя прилично.

– С мальчиками все по-другому, – заметил Фульк. – Когда смотришь на них, сердце становится сильным от гордости, а не тает от нежности.

– Верно, – пробурчал Пантульф и устремил взгляд на своего сына и наследника.

Двое мужчин наблюдали за танцующей парой. Уильям Пантульф двигался с атлетической грацией. Фульку случалось видеть его на ристалище и во время поединков на мечах. Сухопарый Уильям хорошо владел своим телом и отличался удивительной ловкостью. Он также обладал терпением и способностью воспринимать с юмором практически любую ситуацию: эти черты характера, безусловно, пригодятся ему в семейной жизни с Хависой. Поначалу Фицуорина несколько смущал возраст жениха, но по зрелом размышлении Фульк понял, что, хотя вокруг достаточно мужчин помоложе, он бы никому из них не доверил счастье своей дочери и управление землями, которые достанутся ей в приданое.

Пантульф показал на двух танцующих, постоянно хихикающих юных девушек и поинтересовался:

– А вторая? Для нее у вас есть кто-нибудь на примете?

– Которая? А, Ионетта! Да, я начал предварительные переговоры с сыном де Пембриджа, – ответил Фульк.

Черноволосая и черноглазая Ионетта сверкала, как драгоценный камень. На ее фоне старшая подруга выглядела тусклой, однако на самом деле это не соответствовало истине. Сияние Клариссы было чуть тише, только и всего.

– Я и забыл, что у вас есть еще и приемная дочь, – сказал Пантульф. – За нее уже сватались?

– Да, было несколько женихов, но никто не подошел.

Фульк предпочел не распространяться на эту тему. Кто бы мог подумать, что Кларисса, мягкая и послушная Кларисса, окажется вдвое упрямее каждой из его дочерей. Хавису можно было взять лестью и вниманием, Ионетту – уговорить, пообещав новое платье, маленькую Мабиль – подкупить лакомством вроде засахаренной сливы. Но на Клариссу ничего не действовало: ни угрозы, ни просьбы, ни увещевания, ни крики. Она не желала выходить замуж, заявляя, что ей и так хорошо. Она наверняка отвергла бы даже самого идеального жениха. Однако, поскольку пока особо выгодных предложений не поступало, Фульк счел за благо не настаивать.

– Ясно, – понимающе улыбнулся Пантульф. – Пока воспитанница остается незамужней, ее доходы идут опекуну, и к тому же у вас в доме есть лишняя нянька и помощница по хозяйству.

– Это правда, – кивнул Фульк, подумав, как хорошо Кларисса справляется с Мабиль. – Но я ни в коем случае не стал бы удерживать ее от брака силой. Так что это, скорее, ее выбор.

– Вы предоставляли ей выбор? – изумился Пантульф.

– Вы не знаете Клариссу, – усмехнулся Фульк. – Мои дочери умеют перечить, иной раз доводя родителей до белого каления. Но Кларисса достигла в этом деле особого искусства. Не поверите, пока сами не увидите.

Пантульф удивленно поднял брови и с новым интересом посмотрел на ничем не примечательную девушку с каштановыми волосами, которая кружилась среди других танцующих.

– Странность Клариссы заключается в том, – проговорил Фульк, тоже не сводя с нее глаз, – что она уже была взрослой, когда только-только у нас появилась, а ей тогда едва исполнилось восемь. Помню, как однажды мы с Мод повздорили из-за какого-то пустяка, а она устремила на нас такой строгий взгляд, какой встретишь не у всякой настоятельницы монастыря. Порой я побаиваюсь Клариссу.

– Лишняя причина найти ей мужа, – усмехнулся Пантульф.

Фульк покачал головой:

– Мне кажется, Кларисса сама выберет себе мужа, когда нужный человек появится. И не следует давить на девушку.

– Папа, папа, пошли танцевать! – Раскрасневшаяся от танцев, донельзя счастливая Хависа подлетела к ним, так что взметнулось пестрое платье, и потянула Фулька за руку. – Хватит уже разговаривать, пойдем танцевать!

– С другой стороны, – засмеялся Фульк, обращаясь к Пантульфу, – может быть, я недостаточно строг со своими женщинами. Видите, как они мной помыкают?

– Я вижу, с какой любовью они смотрят на вас, – улыбнулся Роберт Пантульф. – Да пошлет Господь и моему сыну такую же благодать!

– Глядя, как взрослеют наши дети, я все чаще ставлю себя на место своего покойного отца, – говорил Фульк Мод поздно ночью, когда они укладывались спать. Его голос звучал несколько невнятно. Невозможно всю ночь пить хорошее рейнское вино и рассчитывать при этом сохранить свежую голову. – Когда мне было столько лет, как сейчас Хависе, он был ровесником меня нынешнего.

– Ты никак чувствуешь приближение старости? – лукаво посмотрела на мужа Мод.

У нее тоже слегка кружилась голова. Щелкнув пальцами, Мод отпустила служанку и рухнула на кровать.

– Я чувствую, как проходит время. – Фульк нагнулся и стал снимать башмаки. – Оно проходит стремительно, но при этом кажется, будто все остановилось. У моего отца не было дочерей, которым надо было устраивать церемонию помолвки, но я помню, как на Рождество мы вот так же танцевали с родственниками и соседями. Я был одним из самых младших детей на празднике и зазывал всех идти плясать джиги и кароли, а отец… он был тогда мужчиной в расцвете сил. Теперь я и сам оказался на его месте. Любопытно, может, я его призрак? Или он – мой?

– Ты пьян, – сказала Мод, подумав, что и сама не лучше. – Сначала приходит радость, потом грусть.

– Это правда, – кивнул Фульк и чертыхнулся, поскольку никак не мог распутать завязавшуюся в узел обмотку. – Я рад видеть, что Хависа счастлива, я рад, что подобрал ей достойную партию, но при этом я грущу, что начинаю терять ее. Она уже сейчас смотрит на Уильяма Пантульфа так, словно видит в нем защиту и опору…

Мод подошла и присела перед мужем, чтобы помочь ему развязать узел.

– Так и должно быть, – сказала она.

– Да, знаю. Все я прекрасно понимаю, однако мне это как нож острый в сердце.

– Не расстраивайся, у тебя есть еще две дочери.

– Ага, залог новых душевных ран. Тоже мне утешение! – Фульк отрывисто хохотнул. – Ионетта наверняка тоже скоро выйдет замуж, а Мабиль… – Он горько покачал головой.

– Да ладно тебе, Фульк! – Мод развязала вторую обмотку, поднялась и повалила его спиной на кровать. – У тебя ведь еще и жена остается. Это разве не утешение? – Она провела ему по лицу кончиком косы и нежно поцеловала.

Фульк обхватил жену обеими руками, заключив в такие крепкие объятия, что чуть не сломал ей ребра.

– Где бы я был без тебя? – проговорил он.

– Скорее всего, сидел бы с братьями в большом зале, пил бы и дальше за добрые старые времена, – шутливо ответила она, но при этом с нежностью погладила Фулька по волосам. Мод буквально задыхалась, и ей хотелось оттолкнуть мужа, однако она лишь сильнее прижалась к нему, понимая, что именно это ему сейчас нужно.

– Мод… – пробормотал Фульк. Его дыхание было пропитано винными парами. – Родная…

Через несколько мгновений он уже храпел. Мод осторожно высвободилась, жадно глотая воздух, и посмотрела на мужа в слабом свете колеблющегося огонька свечи. В последнее время Фульк постоянно выглядел встревоженным, хотя, возможно, это ей лишь казалось, поскольку муж ничего такого не говорил. Скорее всего, возникли какие-то сложности с поместьями. После возвращения из поездки в Пуату, куда Фульк сопровождал Иоанна, он вместе с управляющими подолгу изучал счета и уже несколько раз объехал владения Фицуоринов. Заезжал и в Уэльс. Лливелин встретил его без особого радушия – никакого сравнения с былыми временами, когда Фульк вел разбойничью жизнь. Они были предельно учтивы друг с другом, но и только. Фицуорин простил Лливелина, однако не забыл, как тот с ним обошелся, а правитель Уэльса не доверял владельцу приграничных земель, который заключил перемирие с Иоанном. Фульк все еще был хорошим бойцом и потому представлял опасность, а некоторые из пограничных владений оставались спорными. Например, поместье Гордур, где подвассал Фицуорина был лордом поселения, более чем на три четверти населенного валлийцами.

Мод зевнула. Ладно, утро вечера мудренее. Похоже, она тоже слишком расчувствовалась от вина и от осознания того, что старшая дочь уже почти вошла в возраст замужества. А скоро уедут и сыновья, когда придет время начать их воспитание в доме Ранульфа, графа Честера. Сперва в качестве мальчиков на побегушках, потом – оруженосцев и, наконец, – рыцарей. Но ничего, это будет еще не сейчас, успокоила она себя, почувствовав, как в сердце нарастает боль. У нее еще остается немного времени, чтобы приласкать своих деток, испытать гордость, видя, как они летят, и зная, что это она дала им крылья… всем, кроме Мабиль, чьи крылышки были из тонкой надорванной паутинки. К младшей дочери все приходило очень медленно и с большими усилиями. В три года Хависа уже болтала вовсю, трещала без перерыва, как сорока, начиная с момента пробуждения и вплоть до самого отхода ко сну. Мабиль же еще даже не начинала вникать в сложности речи. Иногда, словно злясь на свою неспособность общаться, малышка закатывала буйные истерики с криками, которые можно было унять, только крепко обняв ее и укачивая, как расплакавшегося младенца. Почти все время Мабиль молчала, часами сидела, глядя на какие-то одной ей видимые образы, и тихонько раскачивалась в такт ритму своего сердца. Каждому, кто смотрел в такие моменты на девочку, становилось не по себе. Поразительно красивый ребенок-фея, просто само совершенство, – и такой страшный, непоправимый изъян.

Мод вдруг заметила, что беззвучно рыдает, и, вытирая кулаком слезы, сделала себе выговор. Проклятое вино заставило ее вытащить наружу все слабые стороны души, которые она всегда так тщательно прятала. Мод свернулась рядом с громко храпящим Фульком, радуясь его надежному теплу, и, закрыв глаза, призвала сон, это надежное средство от всех горестей.

На следующее утро, пытаясь прогнать дикую головную боль, Фульк побрел во двор замка и застонал, увидев, как в Уиттингтон въезжает тесть. Небо было тяжелым от туч: вот-вот пойдет дождь. За бревенчатым палисадом деревья дрожали последними лохмотьями цветных осенних одежд на почерневших по-зимнему ветвях. Плохое время для путешественников, не стоит в такую погоду покидать границы своих владений, но Робер ле Вавасур всегда был упрямым малым.

Собака ткнулась мокрым носом в руку хозяина, прося ласки. Фульк рассеянно похлопал ее по голове. Ле Вавасур слез с крепкого гнедого коба: отличная лошадь для дальних поездок, когда комфорт важнее, чем скорость или чем огонь и сила горячего дестриэ[33]. Тесть Фулька и одет был для долгой дороги: плотно укутался в толстый плащ с капюшоном, а на ноги вместо более мягкого сафьяна нацепил грубые сапоги из хорошо навощенной, учитывая погоду, воловьей кожи. Ле Вавасура сопровождал эскорт рыцарей. Стало быть, это не светский визит.

Фульк вышел поприветствовать отца жены, заставив себя изобразить на лице гостеприимную улыбку. Мало ли зачем пожаловал старый черт: а вдруг он надумал-таки отдать ему поместье в Эдлингтоне, вокруг которого они вот уже много лет вели спор. Эдлингтон должен был отойти к Фицуорину как часть приданого Мод, но ле Вавасур настаивал, что такого уговора не было.

– О Господи! – Ле Вавасур окинул неодобрительным взглядом бревенчатые стены и настилы. – Стоило человеку твоего положения идти в разбойники, ради того чтобы заполучить такое дурацкое жилище! Почему бы тебе не отстроиться в камне? Валлийцы же совсем рядом: неужели ты не понимаешь, насколько опасны деревянные дома!

Фульк оставил попытки изобразить улыбку.

– Помимо того что камень стоит денег, которых у меня нет, – резко ответил он, – король Иоанн не желает предоставлять мне разрешение менять фортификации.

– Прискорбно, но объяснимо.

В глазах ле Вавасура появилось напряженное, даже какое-то заговорщическое выражение. Он сдвинул с головы капюшон, снял перчатки и саркастически спросил:

– Ты не собираешься пригласить меня в дом?

– Ну, раз уж вы проделали столь далекий путь, чтобы встретиться со мной, я должен сделать хотя бы это, – едко проговорил Фульк. – Жаль, что вы не приехали вчера. Мы как раз праздновали помолвку вашей старшей внучки с Уильямом Пантульфом из Уэма.

– Может, я и приехал бы, если бы меня пригласили, – проворчал ле Вавасур.

– Это еще только помолвка, не свадьба. Приглашением на свадьбу мы вас не обойдем, несмотря на то что вы весьма нелестно отзывались о рыжеволосых девочках.

Фульк подозвал пару конюхов, и они деловито занялись лошадьми.

– Я говорю то, что думаю! – хмыкнул ле Вавасур и пошел к жилой башне, следуя приглашающему жесту зятя.

– Как поживают Джулиана и Томас?

– Хорошо. И между нами говоря, значительно лучше, когда они находятся на расстоянии, – ответил ле Вавасур. – Ох уж эти женщины и дети! Да ты и сам все прекрасно знаешь!

Головная боль у Фулька разгорелась с новой силой.

Оказавшись в главной башне, ле Вавасур обвел глазами беленые стены, украшенные знаменами и щитами, и вновь выразил сожаления, что все сделано из дерева. Он скривился, увидев в центре зала очаг, и заметил, что в наши дни замки строят с каминами. Мод он поприветствовал небрежным поцелуем в щеку. Ее ответное приветствие было столь же прохладным.

Позвали детей, те неохотно подошли поздороваться с дедом. Робер изучил Хавису, как торговец лошадьми, рассматривающий стати породистой кобылы на ярмарке, и заявил, что до свадьбы ей надо подрасти и нагулять жира: куда такой замухрышке детей рожать. Ионетта удостоилась лишь беглого взгляда, а на Мабиль ле Вавасур вообще не обратил внимания, давая понять, что, по крайней мере для него, она не существует. Мальчиков отец Мод потыкал пальцем и кулаком, велев внукам не молчать, словно они воды в рот набрали. А когда, следуя этому пожеланию, маленький Фулькин открыл рот и поинтересовался, почему дедушка такой грубый, то услышал в ответ, что он невоспитанный щенок, которого следует хорошенько выпороть.

– Весь в дедушку, – подмигнул малышу Фульк. – Ведь, как известно, невоспитанные мальчики со временем вырастают и превращаются в невоспитанных стариков. – И он с нежностью взъерошил сыну золотистые волосы.

Детей отпустили, и Мод тоже ретировалась, бормоча в качестве отговорки, что ей надо отдать распоряжения кухарке и проследить, чтобы перины проветрили.

– Приготовить для вас ванну, батюшка? – предложила она, уходя.

– Зачем? Жизненные соки разжижать? – отмахнулся от дочери ле Вавасур. – Это пусть король Иоанн каждые две недели нежится в ванне, словно римлянин, а я человек простой, северной закалки. Ступай прочь, дай мужчинам поговорить.

– Как скажете, батюшка, – смиренно ответила Мод, сдерживаясь изо всех сил. И лишь свирепый блеск изумрудных глаз выдавал переполнявшую ее ярость. Высоко подняв голову, она покинула зал.

– Вы останетесь ночевать? – поинтересовался Фульк.

– А какой смысл ехать сейчас дальше, правильно я говорю? В такую-то погоду? – За неимением камина ле Вавасур поставил стул у одной из жаровен. – Я мог бы вообще проехать прямо в Шрусбери, но, в конце концов, есть ведь и семейные обязанности. – Он расставил колени и подтянул шоссы.

– И какие же семейные обязанности привели вас в Уиттингтон? – тихо скрипнул зубами Фульк. – Может быть, вы наконец решили отдать мне Эдлингтон?

– Эдлингтон значился в приданом Мод лишь до тех пор, пока у меня не было сына. Ты это знаешь. А теперь, когда Джулиана родила мне наследника, Эдлингтон по закону отходит ему.

– Что-то мне не известно о таком законе, – возразил Фульк.

– Что я могу сказать? Тому виной твое невежество, – уверенно произнес тесть и покачал головой. – Я приехал не затем, чтобы спорить насчет Эдлингтона. Тут вот какое дело. Я сейчас направляюсь в аббатство Эдмондсбери, на со вет баронов, и подумал, что тебе будет интересно поехать со мной.

– А почему это должно меня заинтересовать?

Фульк невозмутимо разглядывал свои ногти. Известие о предстоящем совете баронов не стало для него новостью. Когда Фицуорину пришлось сопровождать Иоанна в Пуату, об этом постоянно шептались тут и там. Фульк тогда благоразумно помалкивал, но к чужим разговорам прислушивался.

– Да потому, что тебе это может быть выгодно. Чего уж греха таить, хоть ты и служишь сейчас королю Иоанну, однако особой любви между вами нет.

Фульк внимательно посмотрел на тестя:

– Правильно ли я понимаю, что на совете будут присутствовать такие люди, как Юстас де Весси и Роберт Фицуолтер?

Эти двое предводительствовали группой недовольных баронов, которые высказывали претензии Иоанну и последние три года разжигали против него мятеж. Фульк край не симпатизировал заговорщикам, но не доверял де Весси и Фицуолтеру почти так же, как Иоанну. Поднимая мятеж, они не столько желали добиться справедливости, сколько надеялись набить собственные карманы. Тестю Фулька де Весси приходился ближайшим соседом, но раньше отец Мод никогда особенно не стремился присоединиться к смутьянам.

Ле Вавасур глотнул вина и кивнул:

– Да, это так. – И, увидев, что Фульк презрительно фыркнул, поднял указательный палец. – Погоди, парень, не стоит делать поспешных выводов! Там еще будут: граф Уинчестер, граф Клэр, граф Эссекс, – загибал он пальцы. – И Биго, и Моубрей, и де Статвиль. Половина благородных семейств Англии, а также… – он подался вперед, для пущего эффекта, и уставился на Фулька горящими глазами, – Стефан Лэнгтон, архиепископ Кентерберийский. Во как!

Фульк скрестил руки на груди, словно презрительно отметая столь пространное вступление, однако сердце его при этих словах екнуло, и он почувствовал, как в крови закипают крохотные пузырьки ликования. Когда в свое время Фицуорин поднял мятеж против Иоанна, это был глас вопиющего в пустыне. Теперь же, более десяти лет спустя, началось согласованное движение.

– И каковы их цели? – поинтересовался он.

– Заставить короля признать права своих вассалов. Чтобы Иоанн понял, что нельзя заставлять их вести для него войны за проливами или беззастенчиво навязывать им налоги на военные нужды. Связать его обещанием, что впредь ни один свободный человек не будет арестован, посажен в тюрьму или разорен, не представ прежде перед честным судом равных. И чтобы ни одну вдову не принуждали силой снова выйти замуж или платить разорительную пошлину, если она не желает повторно вступать в брак. И еще многое другое, – махнул он рукой. – Все это должно быть записано в Хартии вольностей.

– И вы рассчитываете, что Иоанн на это согласится?

– Я рассчитываю, что его заставят согласиться, иначе быть гражданской войне. Эти налоги и так называемые щитовые деньги, которые он продолжает собирать с нас на свои игры за границей, обирают всех дочиста. Я знаю, что ты должен ему больше денег, чем когда-нибудь сможешь выплатить. И в Пуату с ним поехал лишь по одной-единственной причине: это избавляло тебя от необходимости погасить штраф. Всем известно, что случилось с Уильямом де Браозом, когда тот отказался заплатить непомерные штрафы и налоги. Его лишили всех титулов, а жену с сыном заключили в темницу и уморили там голодом.

В тоне тестя звучало подлинное негодование. Однако Фульк сомневался, что тот и впрямь испытывает сочувствие к семье несчастного де Браоза. Нет, ле Вавасура взволновало то обстоятельство, что уважаемого и влиятельного человека можно вот так взять и лишить всего лишь по прихоти короля. Ведь Уильям де Браоз был не какой-то там мелкий лорд, а граф, занимавший в обществе высокое положение.

– Полагаю, тут все не так просто, – заметил Фульк. – Уильяма де Браоза преследовали за то, что он слишком влиятелен и осведомлен о самых темных секретах короля.

– Ты веришь, что Иоанн убил своего племянника?

– Меня вряд ли стоит об этом спрашивать, – ответил Фицуорин. – Да, я заключил договор с Иоанном, но от этого не стал беспристрастным, и к тому же у меня есть в Бретани родственники. Артур был их герцогом и имел серьезные притязания на английский трон… пока не стал пленником Иоанна, и с тех пор его больше никто не видел.

– Значит, веришь?

Фульк пожал плечами:

– Я верю, что Артур мертв. В противном случае Иоанн предъявил бы его, чтобы помешать Филиппу, королю Франции, использовать исчезновение Артура в качестве повода к войне. Что касается того, убил его Иоанн или нет… Господь ему судья.

– Откровенно говоря, я не сочувствую де Браозу, он мне никогда не нравился, – ле Вавасур поморщился, – но если Иоанн смог уничтожить его, то по своей прихоти он может сделать то же самое с любым из нас. Его надо остановить. – Он посмотрел на зятя. – Ты поедешь со мной на совет?

– Подумаю, – невозмутимо ответил Фульк.

Жаль, что возмущенные голоса стали раздаваться только сейчас, а не пятнадцать лет назад. Но, с другой стороны, пятнадцать лет назад Иоанн еще только-только стал королем, и бароны искали его милости, а он – их расположения. Теперь запасы доброй воли с обеих сторон исчерпаны.

Несмотря на то что Фульк ответил тестю достаточно прохладно, для себя решение он уже принял.

– Да ты с ума сошел! – закричала Мод, когда вечером в спальне он рассказал ей о своих намерениях. – Сначала ты по́том и кровью сражался за свое наследство, а теперь безрассудно рискуешь им, бросаясь в огонь мятежа! – Она сверкнула глазами и уперла руки в бока.

– Это не мятеж, – покачал головой Фульк, – а всего лишь встреча с целью обсудить Хартию вольностей, и твой отец ни за что не поехал бы на совет баронов, если бы не считал это необходимым и безопасным. Ты же знаешь, что он за человек.

– Вот именно, я распрекрасно знаю своего батюшку и именно поэтому негодую, – отрезала Мод. – Неужели тебя так распирает желание поиграть в войну, что ты не видишь его уловки?

– Но…

– Отец хочет, чтобы ты с ним поехал, потому что его репутация существенно укрепится, если он прибудет в аббатство Эдмондсбери в сопровождении своего зятя, Фулька Фицуорина, легендарного разбойника, который в конце концов заставил капитулировать самого короля. Вот почему он тебя с собой зовет – мечтает искупаться в лучах твоей славы!

– Скорее всего, ты права, но в данном случае это совершенно не имеет значения.

– Ах вот как?! – Мод была настолько вне себя, что перед глазами у нее все поплыло. – Значит, и эта увеселительная прогулка в аббатство Эдмондсбери тоже не имеет значения?! Фульк, ты самовлюбленный глупец! Твоя юность, увы, осталась в прошлом, но ты упорно не желаешь с ней распрощаться и ввязываешься в бессмысленный мятеж!

– Это не мятеж! – Муж повысил голос, и Мод поняла, что задела его за живое.

– Пока – нет! Но скоро им станет!

– Если мы сможем заставить Иоанна подписать Хартию вольностей – кодекс чести, если хочешь, – то он никогда уже больше не сможет отобрать у человека землю по собственной монаршей прихоти. Ни одну женщину впредь не станут принуждать выходить замуж против ее воли, и наследнику, вступая в права владения отцовскими землями, уже не придется платить разорительные пошлины. Это пойдет во благо всем.

– Если подписание этой хартии и впрямь такое благое дело, то почему, интересно, Уильям Маршал, Ранульф Честер или Уильям Солсбери отказались участвовать в ее подготовке, а? – спросила Мод.

– Но это же очевидно. Маршал из тех, кто, однажды принеся клятву верности, затем без колебаний следует ей, как собака следует за хозяином. Честер выжидает, куда подует ветер, а Уильям Солсбери – брат Иоанна: еще одна собака, которая не может переменить хозяина. – Фульк протянул к жене руку, ища понимания. – Я знаю, многие бароны, настаивающие на подписании хартии, преследуют свои интересы, но в ней есть зерно истины, за которое стоит сражаться.

– Стоит сражаться… – с каменным лицом повторила Мод. – Вот ты сам и произнес это слово. – Она отстранилась и начала расплетать косы. – Мне иногда кажется, что главное для тебя – это сражаться. Боюсь, ты так долго вел войны, что больше не можешь без них жить. – Она судорожно перебирала пальцами, распутывая пряди. – Видел бы ты себя со стороны. Ты называешь сторонников Иоанна собаками, но сам нетерпеливо вздрагиваешь, словно борзая на поводке перед началом охоты. – Мод развернулась к нему всем телом. – Даже если ты заставишь короля согласиться, он вряд ли будет тебе признателен. Зачем ворошить былую ненависть?

– Затем, что она не исчезла. Грязь может осесть на дно пруда, но она никуда не денется.

– Не денется, но так ее, по крайней мере, не видно!

– И значит, ее как будто бы и нет, да?

Мод стиснула зубы. Было понятно, что сердиться абсолютно бесполезно: все уже решено.

– Поступай как знаешь, – сухо сказала она. – Я больше не буду с тобой спорить. – Она быстрыми движениями водила гребнем по волосам, больно дергая пряди, но боль сейчас казалась ей естественной частью происходящего. – Иди играй в благородного рыцаря, если тебе так хочется, но вот только на мою поддержку в этом случае не рассчитывай.

– Твоим острым языком грудинку бы резать, – вздохнул Фульк. – Я из всякой нашей стычки выхожу раненым. И между прочим, устал от сражений не меньше тебя.

Он поднялся и стремительно вышел, хлопнув дверью. Через несколько секунд он громко выругался, споткнувшись об одного из спящих в передней, а потом наступила тишина.

Мод прикусила губу и продолжила расчесывать волосы, уже медленнее и аккуратнее, чтобы успокоить суматоху, царившую в мыслях. Разумно ли было вот так набрасываться на мужа? Может, надо было улыбнуться и сказать, что он все делает правильно? У Иоанна масса отвратительных качеств, и нельзя не признать, что если удастся ограничить его злоупотребление властью, то это и впрямь пойдет многим на пользу. Все это так, но пора бы уже и другим подхватить знамя. Фульк и без того сделал более чем достаточно. К сожалению, сам он полагал, что еще не все счеты сведены и не все вопросы разрешены. Раньше муж противостоял королю в одиночку, а теперь он считает себя одним из многих. Мод понимала, что это кажется ему заманчивым, но… Мысли ее пошли по кругу.

Перед тем как залезть под простыню, Мод сняла платье, башмаки и чулки, но оставила для тепла сорочку. Без Фулька постель показалась ей ледяной, спина и ноги никак не желали согреваться. Мод свернулась калачиком, подтянула колени к подбородку и стала в ожидании смотреть на ночную свечу. У них и раньше случались размолвки – их семейную жизнь никак нельзя было назвать тусклой и однообразной, – но постель всегда становилась источником примирения, где вспышки гнева превращались в страсть тела. Даже если они ссорились и один из них в ярости выбегал из спальни, то всегда возвращался обратно.

Она прикрыла веки и задремала. Проснулась, внезапно вздрогнув, думая, что спала всего несколько минут, но свеча уже догорала. Кровать была по-прежнему холодной, и стало ясно, что Фульк не придет.

– Женщины! – презрительно произнес ле Вавасур, щедро подливая зятю в бокал вина: он мог себе это позволить, поскольку вино было Фулька. – Лучше не разрешать им думать ни о чем, кроме постели и потомства. Мужчина, который позволяет женщинам иметь свое мнение, лишь наживает себе неприятности. Посмотри на мою Джулиану. Уж она никогда не сомневается в том, что я делаю. Я постарался, чтобы ей это и в голову не приходило.

Фульк глотнул вина и погрузился в его прохладный алый дурман.

– Иногда Мод приводит меня в бешенство, – сказал он.

Где-то в затуманенном винными парами сознании гнездилась мысль, что выскочил он из спальни именно потому, что Мод оказалась слишком проницательной. Может быть, и правда, все, что ему нужно, – это война, а поскольку речь шла о войне против Иоанна, она казалась ему правильной и разумной.

– Так возьми ремень с пряжкой и хорошенько поучи ее.

Фульк с отвращением посмотрел на тестя:

– Мне не нужно избивать жену, чтобы потешить свою мужскую гордость!

– Мужчина, который бьет жену, – хозяин в своем доме, – досадливо поморщился ле Вавасур. – Вот увидишь, сразу перестанет тебе перечить.

– Это точно. Перестанет мне перечить, а заодно и меня любить, – кивнул Фульк, думая о том, насколько тосклива должна быть жизнь, когда в ней нет ни теплоты, ни заботы, а только страх и, скорее всего, ненависть.

Ле Вавасур закатил глаза:

– Да ты подкаблучник, парень!

– Вот уж неправда!

– Тогда чего ты уставился на эту лестницу с таким видом, будто вот-вот сорвешься с места и побежишь наверх, к жене? Ничего, пусть подождет. Если ты сейчас вернешься, она будет считать, что победила.

Слова ле Вавасура поневоле задели мужское самолюбие Фулька. Он представил, как Мод лежит наверху с открытыми глазами и ждет его. Может, наплевать на все и пойти к жене? Он заберется в постель, обнимет ее роскошное тело, уткнется губами ей в шею и прошепчет, как он сожалеет, что они повздорили. А она повернется к нему лицом и ответит, прижавшись к его губам, что ей тоже очень жаль. Но тогда получится, что первый шаг к примирению сделал он.

– Пусть она сама к тебе приползет, – сказал ле Вавасур, наблюдая за ним прищуренными глазами. – Ты должен быть хозяином в собственном доме. Верно я говорю?

Фульк кивнул. Тесть прав. Если он сейчас пойдет наверх, опять начнутся уговоры, а он твердо решил утром ехать.

Поэтому, когда пришло время ложиться спать, Фульк растянулся на тюфяке в комнате ле Вавасура и провалился в глубокий тяжелый сон.

Мод так и застала его на рассвете, когда спустилась. Сердце у нее бешено заколотилось от боли и гнева. Она ненавидела отца. А теперь ненавидела и мужа. Но одновременно и любила его, и чем больше она любила и ненавидела Фулька, тем больше сердилась.

Однако Мод тщательно скрывала свои чувства. С невозмутимой уверенностью она распорядилась относительно завтрака и насчет приготовления еды в дорогу. Позаботилась, чтобы у Фулька во вьюке была чистая смена одежды. Когда муж, сонный и небритый, пришел завтракать, она приветствовала его с ледяной вежливостью, поставила перед ним деревянную тарелку с едой и наполнила кружку.

– Вот видишь, – сказал ее отец, пихнув зятя локтем в бок, – я же тебе говорил: обязательно надо показывать женщинам, кто в доме хозяин. Главное – порядок. Мигом стала как шелковая.

Фульк ничего не ответил. Мучаясь угрызениями совести, он искоса глянул на Мод из-под насупленных бровей, но, опасаясь, что встретится с ней взглядом, отвел глаза в сторону и укрепился в своем решении.

Желудок крутило, аппетита не было, но Фульк понимал, что впереди долгий путь и надо поесть. С мрачной решимостью он принялся жевать.

Не имея никакого понятия ни о манерах, ни о порядке, к нему подошла маленькая Мабиль и потянула отца за штанину. Он поднял кроху на руки и посадил на колени.

Ле Вавасур нахмурился. Фульк не обратил на него внимания и бережно обнял свою самую маленькую и беззащитную дочку. Мабиль посидела несколько секунд и с визгом оттолкнула руку отца: в зал вошла Кларисса, и Мабиль заковыляла к ней. Девушка взяла малышку на руки и поцеловала в щечку, благовоспитанно пожелав мужчинам доброго утра.

– Порядок – главное, – неодобрительно проворчал ле Вавасур. – Начинать надо, пока они еще в колыбели.

– Избавьте меня от своих советов! – рассвирепел Фульк. – Разве я указываю вам, как управлять хозяйством?

Его тесть осуждающе покачал головой.

– Чем раньше мы окажемся в дороге, тем лучше, – недовольно буркнул он, давая понять, что атмосфера Уиттингтона дурно влияет на всякого нормального мужчину.

Фульк улучил минуту, чтобы раздеться до штанов и ополоснуться. Он пожевал корень лакрицы, дабы освежить дыхание, а щетину решил оставить. Стоял декабрь, и ехать с бородой будет значительно теплее, чем с голым подбородком. А если вдруг заведутся вши, всегда можно побриться. Сыновья крутились около отца, помогали закатывать хауберк в промасленную кожу, чтобы не промок, и завистливо смотрели, как он пристегивает меч.

Когда Фульк вышел во двор и сел в седло, Мод подошла к стремени и по традиции поднесла ему щит:

– Будьте осторожны, милорд!

Ветер откинул с ее лица покрывало, и на холодном декабрьском солнце глаза жены стали светлыми и прозрачными, как зеленое стекло. У Фулька все внутри сжалось от любви и нежности. Ему захотелось немедленно соскочить с седла и сжать Мод в объятиях, но, сдерживаемый присутствием презрительно усмехавшегося тестя и последними остатками гордости, он не двинулся с места.

– И ты тоже себя береги, – тихо проговорил он. – Обещаю, все обернется к лучшему.

Она вздернула подбородок:

– Надеюсь, ты выполнишь свое обещание!

Не в состоянии больше сдерживаться, Фульк снял латную рукавицу и наклонился в седле, чтобы дотронуться до щеки Мод.

Хависа почтительно поднесла щит деду, и тот принял его со своим обычным высокомерием.

– Поехали, – сказал он, трогая лошадь пятками. – Не стоит мешкать. – И сурово посмотрел на Фулька.

Тот неохотно отвел руку от лица Мод. Жена смотрела на него, не сводя глаз, и, когда он убрал пальцы, поднесла к щеке руку, словно бы ловя след его прикосновения.

Фульк пришпорил коня и вслед за ле Вавасуром выехал из ворот Уиттингтона, томимый неясным чувством, что его помимо воли тащат в аббатство Эдмондсбери.

Глава 38

Замок Уиттингтон, Шропшир, март 1215 года

Кларисса сидела за рамой для вышивания и прилежно клала стежки по краю цветочного узора на льняной скатерти. Девушка работала спокойно, движения ее были точны, но текучи, как вода. Воткнуть иголку в лен, продеть насквозь, протянуть нитку – и так много раз подряд, повторяя одни и те же простые действия, чтобы создать в конце концов замысловатый и прекрасный образ. Порой Кларисса представляла себя богиней языческих времен, которая сплетает судьбы смертных из волшебных шелковых нитей. И невольно испытывала какой-то зловещий трепет, когда брала свои маленькие ножницы и отхватывала нить. Король Иоанн уже несколько раз умирал таким образом в глубинах ее воображения.

Фульк и Мод снова ссорились. Хотя стены были толстыми, голоса все равно проникали наружу. У Клариссы просто в голове не укладывалось, как два человека могут сильно любить друг друга и при этом ссориться так, что стропила трясутся. Последнее время их размолвки происходили всегда одинаково. Мод называла Фулька глупцом за то, что связался с мятежниками; он обзывал ее мегерой. Она отвечала с возрастающим раздражением, он тоже не оставался в долгу – и так до тех пор, пока Клариссе не начинало казаться, что их перебранку, должно быть, слышно на другом конце деревни. И тут, кипя от ярости, они валились на кровать и любили друг друга до изнеможения. После этого на пару дней воцарялся мир, когда оба ходили как в дурмане, со слипающимися глазами, а потом все начиналось снова, пока в конце концов Фульк не уезжал к своим баронам, оставляя Мод возмущенно топать ногами и дымиться от негодования. Каждый раз все шло по кругу, и сейчас они были где-то в середине очередного конфликта. Фульк жил дома уже четыре дня.

Кларисса отрезала кончик нити и, поджав губы, начала выкладывать кроваво-красным шелком чей-то новый жизненный путь. Узор был не слишком сложный: зеленые завитки вокруг маленьких цветов, напоминающих крошечные алые первоцветы. Стоял промозглый мартовский день. На улице ветер гнал облака, время от времени начинал накрапывать дождь. Кларисса сидела у окна, чтобы поймать хотя бы такой свет, и поэтому левый бок у нее замерз, зато правый согревало тепло от жаровни.

Дверь распахнулась и тут же тяжело захлопнулась, впустив Фулька. Он стремительно вошел в комнату и, что-то вполголоса бормоча, угрюмо сел за игорный столик, заняв второй оконный проем, и уронил голову на раскрытые ладони.

«Значит, они еще не укладывали друг друга в постель, – подумала Кларисса. – Вон как распалился».

– Не желаете ли вина, милорд? – Отложив рукоделие, девушка подошла к кувшину, стоявшему на дубовом буфете.

Фульк поднял глаза и слегка удивился, словно только сейчас заметив ее присутствие.

– И не надоело тебе всякий раз твердить одно и то же? – зло спросил он. – Можно подумать, что смысл твоей жизни – подносить другим кубки!

Насмешка больно задела Клариссу, но она сдержалась:

– Я хотела как лучше, милорд. Надеялась поддержать вас.

– Сомневаюсь, что в ближайшие несколько часов найду утешение на дне кубка.

Твердой рукой Кларисса налила себе чуть-чуть вина, вновь села за вышивание и взяла иглу, надеясь за монотонным занятием восстановить душевное равновесие. Она вошла в дом Фицуоринов восьмилетним ребенком, а сейчас стала взрослой девушкой и по всем обычаям должна уже была выйти замуж и качать в колыбельке первенца. Но обычаи не принимали во внимание голос сердца. Кларисса горячо любила эту семью, и одна лишь мысль о том, чтобы покинуть ставший родным дом, вызывала в ее сердце боль. Формально Фицуорины не являлись ее родственниками, разве что косвенно, через покойного Теобальда Уолтера, но ближе них у девушки не было никого на свете.

Фульк вздохнул, встал с табурета и снова зашагал по комнате. У буфета он остановился и сам налил себе вина, потом подошел посмотреть на вышивку.

– Очень искусная работа, – заметил он, словно извиняясь за свое поведение.

От комплимента Кларисса вспыхнула:

– Спасибо, милорд.

– Глядя на тебя, кажется, что это очень просто.

– Класть стежки – дело нетрудное.

– Но сложить красивый узор – нелегко. – Фульк стоял сзади, и Кларисса не могла видеть выражения лица говорившего, но она почувствовала ироничную нотку в его голосе. – Прямо как в жизни, – сказал он. – Ах, Кларисса, я вышил такой узор, что теперь и сам не знаю, нравится он мне или нет, но в нем есть свои прелести, и я не хочу распарывать его, чтобы лен вновь стал просто белым, как раньше.

– Как раньше уже не будет, останется множество дырочек от иглы, – рассудительно заметила Кларисса и тут же заработала холодный смешок.

Фульк ненадолго вышел и вернулся с трехногим табуретом, чтобы можно было сесть рядом и смотреть, что она делает.

Кларисса глотнула вина, чтобы успокоиться, и постаралась сосредоточиться на работе.

Через некоторое время Фульк сказал:

– Ты считаешь, что я не прав? Ты солидарна с остальными женщинами в замке и тоже думаешь, что я глупец?

– Я никогда никого не осуждаю, милорд, – тактично произнесла Кларисса.

– То есть у тебя нет своего мнения?

– Я этого не говорила. – Она прикусила губу. – Позвольте спросить, что за узор вы имели в виду? Что именно вас так огорчает?

Он вздохнул:

– Ты слышала про Хартию вольностей? Очень многие дворяне хотят заставить короля Иоанна принять ее в качестве закона для всей страны.

– Конечно слышала.

Еще бы Клариссе не знать про хартию, ведь это была постоянная причина ссор Фулька и Мод.

– Требования, которые выдвинуты там, весьма здравые. И между прочим, впервые они были сформулированы вовсе не баронами, а архиепископом Кентерберийским. Хартия ограничит власть Иоанна и его возможность увеличивать доходы короны. Вместо того чтобы просто вымогать с подданных деньги, ему придется соблюдать свод правил, регулирующих сборы выплат и пошлин. Впредь король не сможет заставлять дворян оплачивать войны, которые ведет за границей. Не сможет тиранить человека лишь потому, что тот ему не нравится.

Оседлав своего любимого конька, Фульк постепенно увлекся. Кларисса видела, что он всей душой поддерживает требования, выдвинутые в этой пресловутой хартии. Да и сама Кларисса, если говорить начистоту, считала их вполне разумными и справедливыми.

Фульк поднялся, чтобы плеснуть себе еще вина, и вернулся на табурет. Его глаза светились от воодушевления.

– Это все хорошо. Но король воспринимает наши требования в ином свете. Он видит в них притеснение своей власти, посягательство на его право монарха единолично управлять своими подданными. Говорит, что люди, предлагающие ввести эти ограничения, – смутьяны, желающие его свергнуть. Что они просто-напросто его ненавидят.

Кларисса обрезала малиновую нитку и взяла новую, зеленую.

– А это не правда?

– Ну, отчасти правда. – Он с неловким видом потер шею. – Живя в этом доме, ты наверняка слышала о моей давней ссоре с Иоанном. Или взять двух других наших представителей, Роберта Фицуолтера и Юстаса де Весси. Оба они тоже терпеть не могут короля.

Кларисса ткнула ниткой в ушко серебряной иголки и нахмурилась:

– Потому что жена де Весси…

– Спала с королем Иоанном, – закончил за нее Фульк. – И не по своей воле. Как говорят, она была вынуждена на это пойти, чтобы королевские чиновники перестали преследовать ее мужа. Учитывая, какой Иоанн распутник, не сомневаюсь, что слухи верны. Так что у де Весси действительно есть зуб на Иоанна. А что касается Фицуолтера… Не знаю, лично я не стал бы иметь с ним дело. Трудность в том, что за хартию действительно выступает множество мятежников и смутьянов, – развел руками Фульк. – А Иоанна, напротив, поддерживают некоторые очень достойные люди, которые смотрят на его выходки сквозь пальцы и соблюдают верность вассальным клятвам. Если бы только можно было убедить этих людей поддержать хартию, тогда все было бы хорошо… но пока, увы, не выходит. – Он вздохнул. Кларисса кольнула ткань иглой и умело вплела в узор новый стежок. – А в результате Мод сердится на меня, считает, что я опрометчиво рискую всем, за что сражался, водя дружбу с сомнительными людьми.

– А вы и впрямь можете потерять свои земли?

– Да, – кивнул Фульк. – Особенно сейчас.

– Почему?

Он заглянул в кубок и поморщился:

– Как раз перед тем, как я вернулся домой, Иоанн объявил о своем намерении отправиться в Крестовый поход.

Кларисса подняла голову от рукоделия. Она выросла на рассказах о жестокости, хитрости и вероломстве Иоанна. На ее памяти несколько лет назад король поссорился с Римом, не приняв назначения нового архиепископа Кентерберийского. В результате папа римский Иннокентий III наложил на Англию интердикт. Хотя впоследствии Иоанн и примирился с папой, все равно он был не настолько набожным человеком, чтобы вдруг затеять Крестовый поход.

– Он собирается в Святую землю?

Фульк рассмеялся и покачал головой.

– Если бы! – с жаром воскликнул он. – Нет, вряд ли Константинополю следует волноваться, что король последует по стопам своего прославленного брата. Все это делается ради политики. Иоанну кажется, что, отправившись в Крестовый поход, он сможет избежать принятия хартии. Церковь защищает земли крестоносца на четыре года. Любой человек, который пойдет войной на рыцаря, принесшего клятву крестоносца, немедленно отлучается от Церкви. Некогда Иоанн конфликтовал с папой римским. Теперь же они союзники.

Кларисса кивнула и продолжила работу:

– И что вы будете делать?

Фульк вскочил, чуть не опрокинув табурет.

– Я в безвыходном положении! – в досаде воскликнул он. – Куда ни кинь – везде клин! Я могу отступить и смотреть, как попираются мои принципы, а могу остаться – и тогда душа моя будет проклята, а земли конфискованы. – Он уставился на нее горящим взглядом. – А как бы ты поступила на моем месте, Кларисса? Только не говори, что никого не поддерживаешь или что ты не вправе давать советы. Я спрашиваю, и изволь ответить!

Она сглотнула и отложила иглу. В отличие от Мод, Кларисса не любила спорить. Однако это вовсе не говорило о слабости ее характера.

– Я бы задумалась, что в данном случае важнее, – медленно проговорила она, – и, возможно, важнее оказались бы мои принципы. В конце концов, я ведь должна была подозревать, когда ввязывалась в это дело, что на моем пути будут вставать препятствия, в том числе и угроза конфискации земель.

– А отлучение от Церкви?

Мод сжала губы:

– Я бы надеялась, что Господь все же будет ко мне милосерден. Мне кажется, что папа часто пользуется отлучением от Церкви как политическим оружием, а вовсе не руководствуется при этом религиозными соображениями. И если я сейчас богохульствую, то mea culpa[34].

Из взгляда Фулька ушла вся горячность. Он не ожидал услышать от воспитанницы ничего подобного и сейчас был приятно удивлен.

– Ты похожа на маленькую серую мышку, – сказал он. – Передвигаешься по дому тихо и незаметно, словно вышколенная служанка, и кажется, что у тебя нет иных мыслей, кроме как создавать другим уют. Заставить тебя выразить собственное мнение, если только речь не идет о хозяйственных вопросах, очень непросто. Вот и сейчас мне пришлось его из тебя буквально клещами вытягивать… – (Девушка покраснела и с упреком посмотрела на Фулька.) – Но оно того стоило, – внезапно улыбнувшись, добавил он. – Ты вовсе не мышка, Кларисса д’Обервиль. Ты – львица, хотя никто об этом не знает. – Фульк потрепал ее по щеке и вышел.

Кларисса неподвижно уставилась на свое рукоделие: она смотрела на замысловатый узор, но ничего не видела. Внутри все всколыхнулось, и сердце сладко замерло. Кларисса прижала руку к щеке, в том месте, где ее касались его пальцы. Девушке вдруг стало приятно, что она одна, что можно насладиться моментом, спокойно прийти в себя, задержать воспоминание и запереть его на замок, убрать в потайную золоченую шкатулку в глубинах памяти, туда, где никто его не найдет.

Солнце садилось над Темзой, распространяя по поверхности воды медную патину. Лодочники на быстрых лодках и тихоходных баржах занимались своим обычным делом, перевозя грузы и людей вдоль берега, на котором выстроились жилые дома и лавки. На противоположном берегу начинался Саутуарк – район Лондона, где были сосредоточены городские публичные дома и купальни.

Хотя Фульк уже не раз приезжал в столицу, на стороне Саутуарка ему прежде бывать не доводилось, и он с интересом озирался по сторонам. Выйдя из лодки на берег, он поднялся по деревянной лестнице к беленому кирпичному дому, выходящему фасадом к реке. Здания, стоящие по обеим сторонам, были похожи друг на друга и несли один и тот же отпечаток зажиточности. У каждого дома обязательно имелся просторный внутренний двор. В конце улицы находилась харчевня, где бойко торговали пирожками с мясом и горячими оладьями. Аппетитные запахи волнами подкатывались к Фульку, напоминая, что он не ел с полудня, когда наскоро подкрепился перед дорогой хлебом и сыром.

Приветливая служанка открыла дверь и проводила гостя в хорошо обставленную комнату на первом этаже. Толстый слой свежего тростника на полу посыпали сверху сухим тимьяном и розовыми лепестками. В окна были вставлены стекла, скрепленные свинцовыми узорами. Вдоль стен стояли лакированные сундуки и массивные дубовые скамейки. Стены украшали яркие шерстяные гобелены. Тут было даже зеркало в резной раме из слоновой кости. Фульк смотрел на все это богатство, приоткрыв от удивления рот. Вышла еще одна женщина, забрала у гостя плащ и предложила традиционный кубок вина. По виду она была ровесницей Мод. Две темно-каштановые косы обрамляли ее миловидное личико.

– А, Фульк! С приездом! – Из-за портьеры, отделявшей соседнюю комнату, появился Уильям Солсбери. Его темные волосы, влажные после купания, были аккуратно зачесаны назад, открывая высокий лоб. Граф был одет в свободно перевязанную поясом котту из красной шерсти. Фульк никогда раньше не видел его в столь домашней обстановке. – Уилл повернулся к хозяйке дома. – Познакомься, это Риченда.

– Миледи! – вежливо поклонился Фульк, не уверенный, как правильно обращаться к этой даме.

Уильям был женат на Элле Солсбери – это был брак по расчету, который удерживался в цивилизованных границах тем, что супруги благоразумно договорились жить раздельно. Фульк знал, что у Солсбери есть любовница, но никогда прежде ее не встречал: граф вел себя предельно осторожно. Сегодня Фульк впервые появился в этом доме, который Солсбери купил специально для своей фаворитки.

Риченда кивнула и улыбнулась, проговорив ответные любезности, после чего удалилась в комнату, из которой только что вышел Уильям.

– Вы и представить себе не можете, сколько раз за последние несколько месяцев эта женщина спасала меня от помешательства! – с чувством сказал граф. – Клянусь, если бы у меня не было этого убежища, я бы уже давно бросился в реку.

Он жестом пригласил гостя к столу, стоявшему в углу комнаты. Тяжелая восковая свеча освещала холодный ужин: тушеные куриные грудки, грибное пюре и маленькие пшеничные хлебцы из первосортной белой муки.

– Тяжелое время, – согласился Фульк, усаживаясь за стол и глядя на угощение. – Чего бы только я не отдал, чтобы оказаться сейчас дома, в кругу семьи, а также чтобы обрести душевную гармонию.

– Вы сами этого захотели.

– Справедливо, – печально улыбнулся Фульк. – Однако…

Солсбери обвел рукой стол и сказал:

– Да, между нами имеются определенные разногласия, но давайте не будем портить себе аппетит. Вы гость, прочтете молитву?

Фульк кивнул и вполголоса произнес необходимые слова, осенив себя крестным знамением. За обедом они непринужденно беседовали на всевозможные отвлеченные темы: о детях, погоде, охоте. Это было не только соблюдением неписаных правил, но также и способом возобновить знакомство. Мир снаружи сгустился до мягкой сапфировой синевы, и всплески золота на реке уже отражали фонари, а не широкую полосу заходящего солнца.

Наконец они завершили трапезу, слуги поставили между ними кувшин подслащенного вина, и оба с некоторой неохотой приступили обсуждению проблемы, которая и являлась целью их встречи.

– Я был крайне огорчен, услышав, что вы примкнули к мятежникам, – сказал Солсбери. – Мне казалось, все это осталось в прошлом. Понимаю, вы с моим братом никогда не станете близкими друзьями, но я искренне полагал, что вы пришли к взаимопониманию. Разве не так?

– Так, мы и впрямь прекрасно понимаем друг друга! Проблема не в этом, – ответил Фульк, взял с блюда инжир и откусил от мягкой темной мякоти маленький кусочек. – Иоанн вернул мне земли, потому что, во-первых, ему был нужен мой меч, а во-вторых, я обходился ему слишком дорого. Еще тогда я сомневался, что король пошел бы на это, если бы на него не надавили совместными усилиями вы, Ранульф Честер и Хьюберт Уолтер. Я сдался на его милость, поскольку знал, что такая возможность больше не представится, а положение мое было отчаянным. Пришлось пойти на компромисс. Но подобный мир, рано или поздно, неминуемо должен был затрещать по швам. – Фульк вытер пальцы салфеткой. – Уилл, я просто не мог не поддержать эту хартию.

– Сей возмутительный документ, – презрительно отозвался граф, – представляет собой список абсолютно невозможных требований, составленный бунтовщиками и задирами.

– Разве это плохо – требовать, чтобы человека нельзя было арестовать и бросить в тюрьму без веской на то причины, лишь по прихоти монарха? Или чтобы вдова сама решала, выходить ей вновь замуж или нет, не уплачивая за эту привилегию внушительную пошлину?

– Совершенно недопустимо требовать, чтобы группа из двадцати пяти баронов делила власть с королем, – отрезал Солсбери. – Такое условие невыполнимо.

– Но вы же видите, что происходит, когда Иоанн правит единолично. Взять хоть несчастного де Браоза. Вспомните только, что случилось с его женой и сыном!

Солсбери отвел глаза:

– Согласен, это была прискорбная история, но… Иоанна тогда спровоцировали.

– Ничего себе оправдание! То есть допустимо уморить голодом женщину и ребенка? – с отвращением произнес Фульк. – Их ведь держали в темном подземелье, пока мальчик не умер, а безумная мать не начала грызть его труп. По-вашему, это нормально?

– Нет, разумеется, нет. – Солсбери потемнел лицом.

– Это добавляет правдоподобия слухам о том, что Иоанн убил собственного племянника и бросил его тело в Сену, привязав к ногам камень.

– Вы злоупотребляете моим дружеским терпением, – мрачно предостерег Солсбери.

– Вы тоже, – парировал Фульк. – Не что иное, как наша дружба привела меня сюда. Уильям, я прекрасно знаю, что значит для вас Иоанн… и вы тоже знаете, что он значит для меня.

Солсбери глубоко вздохнул:

– У каждого человека есть свои демоны. Пожалуй, у Иоанна их больше, чем у многих, но он отнюдь не закоренелый злодей. Если бы только ему дали шанс, он бы проявил свое благородство. Я говорю сейчас не только как его брат.

– Ему как раз предоставляется такой шанс – подписать эту хартию.

– Которую состряпали его недруги.

Фульк пожал плечами:

– Уилл, а вы никогда не задумывались, почему эти люди вдруг оказались недругами?

Его собеседник помолчал некоторое время, а потом произнес:

– Я только хотел сказать, что вина лежит не на одном Иоанне. И, Фульк, даже если вы не присоединитесь к лордам, которые поддерживают моего брата, надеюсь, на переговорах относительно хартии вы все-таки сохраните долю здравого смысла.

Это было самое большее, на что мог отважиться Солсбери, защищая Иоанна: попросить Фулька сохранять умеренность. Граф едва ли мог обратиться с подобной просьбой к Фицуолтеру или де Весси, которых подстегивала жажда мщения. Похоже, Солсбери искренне переживал из-за того, что многие прежде сохранявшие нейтралитет бароны стали склоняться на сторону мятежников.

– Учту ваши пожелания, Уилл. – Фульк встал, чтобы уйти. – Я не меньше вашего хочу, чтобы все поскорее закончилось, – сказал он и с огорчением прибавил: – И чтобы жена и дочери перестали уже смотреть на меня хмуро.

– Вам тоже нужно подыскать себе домик вроде этого, – с улыбкой посоветовал Солсбери. Служанка сняла с крючка плащ Фулька. – Домашний уют – и никаких семейных проблем!

Фульк рассмеялся:

– Мне и без того достаточно забот с моими женщинами, не хватало еще взваливать на себя лишнюю обузу. Всего доброго, Уильям, увидимся в Виндзоре!

Мятежники и роялисты встретились на заливном лугу Раннимид, возле дороги из Лондона в Виндзор, в тени полосатых навесов, и король Иоанн поставил на Великой хартии вольностей свою печать. Обе стороны вели себя натянуто вежливо, так что воздух дрожал от напряжения. Иоанн встретил мятежных лордов с ненавистью в глазах, их взгляды отвечали ему взаимностью.

Увидев Фицуорина, король непроизвольно скривился, как будто глотнул уксуса. Фульк выдержал его взгляд, вздернув подбородок и широко расставив ноги, словно готовясь отразить удар. Он знал, что надежды Солсбери вот-вот развеются, как пыль на ветру. Недаром в Библии говорится, что барс не может переменить свои пятна. Это в равной степени верно по отношению как к самому Фульку, так и касательно Иоанна.

После того как король поставил свою печать на Великую хартию вольностей, соглашаясь тем самым принять ее условия, крупнейшие феодалы стали по очереди подходить к нему, преклонять колено и обновлять вассальную клятву. Фульк с неприязнью смотрел, как его товарищи вкладывают свои ладони между ладонями Иоанна, присягая на верность. Его тесть довольно потирал руки, и вид у него при этом был торжествующий, но беспокойный, как у мальчишки, который в лихорадочном и тревожном веселье предается взрослой игре, пока его не застали за этим занятием. Только сейчас это была вовсе не игра. Фицуолтер и де Весси присутствовали на переговорах, но не остались на подписание хартии. Сейчас Фульк понимал, что и ему надо было уйти вместе с ними.

Он знал, что ни при каком раскладе не сможет выйти вперед и еще раз вложить свои ладони в руки Иоанна. От этого ядовитого прикосновения потом будет не оправиться. Его затошнило, едва он представил себе это. Повернувшись, Фульк стал проталкиваться через толпу, направляясь к своему походному парусиновому шатру и коновязи.

Ле Вавасур пару минут в остолбенении смотрел на зятя, а потом поспешил следом, не обращая внимания на протесты тех, кому он отдавил ноги.

– Куда это ты собрался?

– Туда же, куда и де Весси, – мрачно ответил Фульк и выдернул из земли свое знамя. – Снимайте шатер, – приказал он удивленным оруженосцам.

– Но ты… – ле Вавасур ткнул пальцем за спину, где в окружении толпы восседал король, – ты же не принес клятву!

– Эта клятва будет такой же ложью, как и обещание Иоанна чтить Великую хартию вольностей. По его глазам видно, что, как только он покинет это место, прямиком отправится к папе и потребует, чтобы документ аннулировали, на том основании, что его силой вынудили согласиться на упомянутые условия.

– Но король поклялся, что этого не сделает!

– Иоанн поклянется душой собственной матери, лишь бы выбраться из очередной передряги.

Фульк бросил в сундук миски, две чашки, отправил вслед за посудой пару подсвечников и принялся разбирать лавку, на которой они стояли.

– А как же я? – недоумевал тесть.

– Поступайте так, как считаете нужным, а я буду следовать голосу своей совести.

Ле Вавасур прикусил узкую нижнюю губу.

– Иоанн поставил печать под текстом хартии, и мне не остается ничего другого, как принести ему клятву, – сказал он.

– Хорошо, тогда идите и сделайте это! – Фульк злобно пнул лавку, чтобы выбить ее ножки из ямок. Когда он поднял глаза, тестя уже не было.

– Я вам не верю! – Мод глядела на отца с растущей тревогой и гневом.

– И совершенно напрасно, потому что это правда. Фульк не захотел поклясться в верности королю, и теперь за его жизнь вновь назначена цена, как в те времена, когда он был разбойником. – Ле Вавасур покачал головой. – Я не смог убедить его принести вассальную клятву, и он уехал, как только сложил шатер. Теперь Иоанн устроит так, чтобы твоего муженька отлучили от Церкви, а земли конфисковали, – с каким-то мрачным удовлетворением констатировал он.

– Если король это сделает, я буду винить вас в неменьшей степени, чем Фулька! – жестко отрезала Мод. – Это вы за ним приехали, батюшка, и начали соблазнять его всеми этими разговорами о хартии.

– А что? Хорошее дело, только сейчас все зашло уже слишком далеко, пора остановиться. И не надо говорить со мной в таком тоне, дочка.

Мод сжала кулаки. Ей хотелось не просто говорить, а кричать.

– Где сейчас Фульк? – резко спросила она.

Отец посмотрел на потолок, потом на пол. И саркастически поинтересовался:

– Похоже, в этом доме вообще не имеют никаких понятий о гостеприимстве?

– Где Фульк? – выкрикнула Мод.

– Если ты так уж хочешь знать, он уехал на турнир в Оксфорд. – И ле Вавасур неопределенно махнул рукой вдаль.

– На турнир?! – рассвирепела Мод. – Наши земли собираются конфисковать, сюда каждую минуту могут явиться королевские чиновники, а Фульк отправился махать копьем, даже не удосужившись послать мне записку!

– Тут, видишь ли, какое дело. Бароны, которые отказались принести клятву, собрали в поле армию. Это не столько турнир, сколько способ совершенствовать боевые навыки.

– Ах, совершенствовать навыки! – яростно завопила она. – А как насчет остальных обязанностей? Как насчет меня, как насчет наших детей? О нас Фульк не думает?

Если даже отец и собирался на это что-то ответить, Мод просто не дала ему такой возможности.

– Я вам не безответная жена де Браоза, которую можно вместе с ребенком бросить в подземелье, – заявила она, постучав себе пальцем в грудь. – И не собираюсь терпеть подобное! Вот что, батюшка, когда завтра утром вы поедете на север, я отправлюсь вместе с вами. Пора мне проведать свое вдовье наследство.

С этими словами она резко повернулась и вышла, оставив не на шутку озадаченного ле Вавасура в зале.

Кларисса принесла гостю вина, усадила его на табурет у очага и прислала двух внуков развлекать деда. После чего поспешила вслед за Мод.

Она увидела, что та распахнула дорожный сундук, с яростным наслаждением стукнув крышкой о стену, и теперь швыряет туда вещи: две смены белья, пару платьев, верхнюю котту без рукавов и несколько длинных накидок.

– На турнир! – фыркнула она, обернувшись к запыхавшейся Клариссе. – Нет, ты слышала: Фульк отправился на турнир!

Девушка наклонилась к сундуку и аккуратно сложила платья, которые беспорядочно навалила туда Мод.

– Слышала, – пробормотала она. – Но, может быть, ему просто необходимо находиться сейчас вместе с остальными лордами, своими единомышленниками?

– С самого начала не надо было с ними связываться! – отрезала Мод, вытаскивая из-под кровати пару башмаков.

– Нельзя превратить волка в комнатную собачку, – рассудительно заметила Кларисса. – Да вам и самой не захочется, чтобы это произошло, я думаю.

В эту секунду Мод почти ненавидела приемную дочь. Это хладнокровие, это кроткое выражение лица. Так и хотелось залепить Клариссе оплеуху, чтобы вывести ее из себя.

– Нечего тут умничать! – взорвалась Мод. – Ты вечно сидишь в углу и при этом воображаешь, что понимаешь в жизни больше других, а сама не смыслишь ровным счетом ничего!

Девушка смотрела на нее спокойно, не отводя взгляда, хотя в ее серо-золотистых глазах колыхнулась обида.

– Может быть, оттого, что я сижу в углу, меня не замечают, однако я вижу и слышу больше, чем многие другие. И знаю, что, несмотря на все ваши слова, вы бесконечно любите мужа и что он отдал бы за вас жизнь.

– Прямо-таки жизнь? – Мод кинула в сундук пояс из тесьмы. – Я в этом уже не уверена. Ах, Кларисса, мне не достучаться до Фулька и не дотянуться до него: между нами бесконечность, и имя ей – Иоанн.

– Значит, вы действительно хотите уехать?

Мод сжала губы.

– Я не потерплю, чтобы меня считали пустым местом, – заявила она. – Пусть на своей шкуре узнает, каково это, когда тебя бросают.

Осенний ветер рвал с ветвей последние листья, когда Фульк въехал в Уиттингтон. Среди буков в Бэббинвудском лесу паслись свиньи из поместья, крестьяне запасали на зиму валежник и собирали между корнями деревьев грибы, что бы пополнить свой скудный рацион. Фульк вдруг поймал себя на том, что от души завидует их простой жизни, но быстро прогнал эту мысль. Если зима будет суровой, этим людям грозит смерть от голода. Если начнется война, их дома могут сжечь, а их самих убить. Все богатство крестьянской семьи измерялось одной коровой, тремя свиньями и пятью курицами, а не акрами земли и количеством поместий. Так что это они наверняка завидовали его великолепной лошади и подбитому мехом плащу.

Ворота замка были гостеприимно открыты. Из башенок на крыше курился дымок, добавляя терпкости осеннему воздуху. Уильям вышел поприветствовать брата, когда тот спешился. Фульк написал ему и попросил приехать из Уодборо в Уиттингтон, чтобы занять должность коменданта замкового гарнизона, пока споры с Иоанном не уладятся.

– Рад тебя видеть! – воскликнул Фульк, обняв крепкого и жилистого брата.

– Я тебя тоже! – усмехнулся Уильям. – Что-то молодчики Лливелина стали очень беспокойными. С лета у нас тут был уже не один набег. Их явно не волнует, что ты с ними вроде как на одной стороне.

Фульк оглядел бревна, из которых был выстроен донжон: ну просто подарок для осаждающих. Хорошо, что борьба между Иоанном и его противниками не докатилась пока до этого отдаленного угла Валлийской марки. Но, не дай Бог, Ранульфу Честеру взбредет в голову атаковать Уиттингтон! Судьба замка будет предрешена, и тут уж даже самый опытный и искусный комендант гарнизона не поможет. У Лливелина не было сложной осадной техники, но для деревянной башни огонь тоже прекрасно подойдет, особенно в жаркое и сухое лето.

– На земли Пантульфа, – продолжал между тем Уильям, – валлийцы тоже совершали набеги, хотя семейству Корбет удалось спастись. Я, разумеется, предпринял в ответ пару набегов, чтобы маленько поумерить их воинственный пыл. Так что последние две недели все тихо.

Оставив лошадь на попечение конюха, Фульк направился в зал.

– Я договорился о перемирии до весны – правда, не с королем, а с Уильямом Маршалом. Встреться я с Иоанном, меня бы сейчас здесь не было.

Уильям, шагавший рядом, заметил:

– Лливелину не понравится, что ты подписал договор о перемирии.

– Ясное дело, ведь он думает лишь о благе Уэльса, – ответил Фульк, не желая углубляться в эту тему.

Войдя в зал, Фульк в недоумении огляделся. Там царил холостяцкий беспорядок: грязный тростник проминался под ногами, старый воск переливался за края подсвечников, скатерти на столах были все в пятнах и усыпаны крошками.

– Разве Мод с детьми еще не вернулась из Йоркшира? – спросил он, хотя ответ и так был очевиден.

Фульк получил от жены записку: кусок пергамента размером с ладонь, где холодно сообщалось, что она уезжает в их северные поместья. По краткости и тону письма Фульк понял, что Мод разгневана, но был уверен, что со временем это пройдет. Неужели она до сих пор на него сердится?

Ричард, поджаривавший горбушку на открытом огне, поднял глаза.

– Нет еще, не вернулась, – помявшись, сказал он.

Фульк свирепо зыркнул на него и пнул грязный тростник.

– У вас здесь как в хлеву! – проворчал он. – Может, вам и нравится жить в дерьме, а мне – нет. Немедленно приберитесь!

Ричард предпочел благоразумно исчезнуть. Уильям уже скрылся, сославшись на необходимость проследить, как упражняются с оружием солдаты вверенного ему гарнизона. Чертыхнувшись, Фульк взял с буфета кувшин мутного вина и не очень чистую чашку, взошел на помост и придирчиво осмотрел свои владения.

В ту ночь, до крайности недовольный и раздосадованный, Фицуорин закутался для тепла в свой плащ на меховой подкладке, но все равно никак не мог согреться. Уиттингтон казался ему отнюдь не раем и даже не просто домом, а заброшенными развалинами – вот только привидений тут не хватало. Наконец, не в состоянии сомкнуть глаз, Фульк встал, принес чернила, перо и пергамент, набросал короткую записку и оттиснул вензель золотой печаткой. После чего вызвал гонца и приказал ему с первыми же лучами солнца отправиться на поиски Мод.

Десять дней спустя, не получив от жены ни слова в ответ, Фульк уехал из Уиттингтона в Абер, где находился двор правителя Уэльса. Лливелин приветствовал Фулька достаточно учтиво, но сдержанно. Гость вел себя так же.

– Когда в Англии мир, Уэльс пожинает горькие плоды, – сказал Лливелин, – поскольку в такие времена все амбиции ее властителей устремляются на завоевание соседей. С какой стати мне радоваться, что вы подписали мир с Иоанном?

– Я и не прошу вас радоваться, – ответил Фульк. – Помните, как вы сами заключили с ним договор, женившись на его дочери и заставив меня покинуть Уиттингтон?

– Справедливое замечание, но с тех пор уже много воды утекло.

– Согласен, – коротко ответил Фульк. – Поверьте, я пошел на это перемирие вовсе не для того, чтобы воевать с Уэльсом. И прошу лишь одного: пожалуйста, не позволяйте своим людям совершать набеги на мои земли.

– Во времена вашего деда, Фицуорин, эти земли были уэльскими.

– А до того – английскими, потом – уэльскими, потом – снова английскими. Это как перетягивание каната. Но если вы будете грабить, мои люди ответят тем же, и так может продолжаться до бесконечности.

– А Лливелин здорово переменился, – сказал Фульк, когда они с Уильямом возвращались домой после переговоров. – Стал более злым и циничным.

Он поморщился, а про себя подумал: «Да и все мы, собственно, изменились не в лучшую сторону. Если твое доверие постоянно обманывают, в конце концов наступает момент, когда исправить уже ничего нельзя: так бывает, когда нога попадает на треснувшую черепицу и тело теряет равновесие».

– Как ты думаешь, – поинтересовался Уильям, – набеги прекратятся?

Фульк пожал плечами:

– На время – наверное, если только зима не выдастся суровой и голодной. Я дал Лливелину понять, что впредь буду воспринимать набеги валлийцев как боевые действия, а не как мелкие шалости горячих молодых людей, однако дороги между нашими владениями по-прежнему остаются открытыми.

Уильям улыбнулся уголками губ.

– Да ты у нас просто прирожденный дипломат, – сказал он. – Умеешь показать кулак и в то же время продолжать разговаривать, как царедворец. Когда это ты обучился таким премудростям?

– Нужда заставит, так станешь дипломатом.

Приехав в Уиттингтон, они увидели на конюшне дорожных лошадей: могучего пегого коба и двух жеребцов поменьше. Фульк узнал гнедую кобылу Хависы и небольшого буланого жеребца Клариссы. Было еще несколько верховых лошадей, возможно принадлежащих сопровождению, но любимой буланой кобылы Мод нигде видно не было.

С лихорадочно бьющимся сердцем Фульк почти вбежал в зал. Уильям Пантульф, высокий, тонкий и гибкий, как кнут, грел руки над огнем в компании двух девушек. Когда вошел Фульк, Уильям поднял глаза, и остальные повернулись вслед за его взглядом.

– Папа! – воскликнула Хависа и подбежала к нему. Косы змеями струились у нее по плечам. Фульк подхватил дочь, закружил, крепко прижал к себе, а потом, отодвинув, внимательно рассмотрел.

– Пресвятая Богородица, да ты еще подросла! В последний раз, когда я тебя видел, ты могла спрятаться мне под мышку, а теперь достаешь до плеча!

Хависа засмеялась, и смех ее был так похож на смех Мод, что Фульку словно стрела вонзилась в сердце. В остальном старшая дочь была вылитая бабушка, урожденная де Динан.

– Ты теперь насовсем приехал домой? – спросила она.

– По крайней мере, на зиму точно. Разве вы с мамой не получили мое письмо?

Обняв Хавису, он пошел к огню – поздороваться с Уиллом Пантульфом и Клариссой.

Хависа напряглась.

– Получили, – сказала она. – Мы были в Эдлингтоне, и Уилл как раз гостил у нас, так что он предложил проводить меня в Уиттингтон. Ну и Кларисса тоже отправилась со мной в качестве компаньонки – не могла же я ехать одна.

Голос ее чуть дрогнул, и от Фулька не укрылось, какими взглядами обменялись обе девушки.

– А мама? Она приедет потом?

Ненадолго повисла тишина. Уилл Пантульф неловко кашлянул. По его лицу было видно, что он предпочел бы сейчас оказаться где-нибудь подальше отсюда.

– Нет, папа, – покачала головой Хависа. – Она не вернется.

У Фулька внутри все оборвалось. Да что такое происходит?

– Мама говорит, что если ей придется быть вдовой при живом муже, то она будет жить на землях, полученных ею в наследство от покойного супруга, как и подобает по статусу, – заявила Хависа, вздернув подбородок.

– Что за бред?! – Фульку изменило его самообладание.

– Папа, зачем ты поехал на турнир, вместо того чтобы вернуться домой, к нам?

Фульк тряхнул головой, пытаясь понять, что она говорит, отыскать крупицы смысла в этой вязкой трясине.

– Дедушка сказал, что ты поехал на турнир.

– Это был не просто турнир, – жестко произнес Фульк. – Там собрались все те, кому кажется, что король не будет чтить Великую хартию вольностей.

– Мама сказала, что если ты хочешь гоняться за мечтой, как за собственным хвостом, то и прекрасно, но тогда не жди, что она будет безропотно дожидаться тебя в Уиттингтоне, словно несчастная госпожа де Браоз.

И без того хмурое лицо Фулька потемнело. Он сжал кулаки, злясь, что Мод использовала Хавису как пешку в своей игре.

– И она, значит, отправила тебя, чтобы все это мне передать?

– Нет, папа, – горестно покачала головой Хависа. – Просто я случайно услышала, как она это говорит. Поезжай к маме, прошу тебя! Я не могу смотреть, как вы терзаете друг друга!

Фульк поцеловал дочку в лоб и пригладил непослушны кудрявые пряди, выбившиеся из туго заплетенных кос.

– Утром поеду, – нежно сказал он, но глаза его оставались жесткими.

Слуга принес горячего вина, и с улицы к ним пришел Уильям. Он обнял племянницу и кивнул остальным, привнеся в разговор желанную разрядку.

– А Мод где? – спросил он.

– Завтра поеду на север и привезу ее, – сказал Фульк, постаравшись ради дочери говорить ровным голосом.

– И что же, интересно, я должен сказать своей жене?

Кларисса посмотрела на Фулька. Тот стоял перед очагом и допивал последний кубок вина, перед тем как пойти спать.

– Только вы можете это знать, милорд, – ответила она, забирая свой плащ.

Хависа и Уилл Пантульф ушли на улицу полюбоваться звездами и друг другом. Вжившись в роль компаньонки, Кларисса не спеша собиралась, чтобы пойти за ними. Весь вечер она чувствовала, что от Фулька волнами, словно горячий воздух от жаровни, исходят гнев и тревога. Сейчас он был задумчив и, хотя выпил достаточно, вовсе не пьян: от спиртного он не столько расслабился, столько помрачнел.

– Одно могу сказать: сама она к вам не приедет, – заявила Кларисса.

– Почему?

– Вы хотите услышать ее слова из моих уст. Но, милорд, сами понимаете, это невозможно.

Кларисса застегнула плащ. Фульк вздохнул:

– Не понимаю почему. Мод ведь наверняка обсуждала все с тобой.

Услышав в голосе Фулька недовольство, Кларисса молча покачала головой, повернулась и быстро вышла из зала. Он поспешно окликнул девушку, однако та даже не обернулась.

Глава 39

Шипли, Йоркшир, осень 1215 года

Закатав рукава до локтей и одной рукой придерживая миску из бука, Мод запустила вторую в клейкую смесь из обычной соли, морской соли, молотого черного перца и меда. На столе перед ней лежало две дюжины толстых кусков ветчины. Всю эту работу вполне можно было поручить миссис Гулдрун, которая вот уже двадцать пять лет каждую осень делала йоркскую ветчину, но Мод хотелось научиться самой. Кроме того, чтобы отвлечься и не впасть в уныние, ей необходимо было какое-то новое занятие. Нельзя бесконечно проводить дни за вышиванием, стрельбой из лука и воспитанием детей. Мальчики уже подросли и не нуждались в постоянном надзоре. Их тянуло на улицу, к конюхам, лошадям и собакам, они хотели учиться охотиться, ездить верхом и играть в рыцарей. Мабиль сидела в зале под бдительным присмотром жены управляющего и Ионетты, которая наотрез отказалась идти в холодную кладовую и по могать матери коптить ветчину.

– И дважды в неделю целиком их, значит, натираете – ну вот прям полностью, и так месяц. И каждый раз, чтоб обязательно переворачивать, – учила Мод миссис Гулдрун. – Ну а потом, стало быть, надо их на одни сутки замочить – на день и ночь, – а утром повесить сушиться.

Ее полные розовые руки напоминали кусок той самой ветчины, в которую она сейчас энергично втирала смесь специй.

– И значит, когда это все у нас будет готово, кость надо вот так вот, хорошенечко, перцем-то, молотым, и чтобы всю ее, и тогда никакая гадость-то на мясо и не перейдет.

Мод кивнула. Все правильно. Перец стоил дорого, но если поскупиться на него сейчас, то потом зараженное личинками мясо придется выбросить – так что экономия получится сомнительная. Крошечный порез на костяшках пальцев начало неистово жечь, когда соль проникла в ссадину. Мод посмотрела, как делает миссис Гулдрун, и тоже опустила мясо в соленую смесь.

– Вот так, да, очень хорошо, миледи! – степенно кивнула Гулдрун. И с одобрением заметила: – Вы прям ни дать ни взять словно местная уроженка, взаправду, хоть родились и выросли далеко от Йоркшира.

Мод рассмеялась, очень довольная таким комплиментом. Суровые жители этих мест недолюбливали нормандцев, которые во время набегов Вильгельма Завоевателя, пришедшего с огнем и мечом в северные земли Англии, почти под корень вырезали их прапрадедов. Мало кто остался в живых, чтобы через поколения донести память о тех страшных временах, но она от этого парадоксальным образом не слабела, а только крепла. Заслужить похвалы от такой почтенной хозяйки, как миссис Гулдрун, – это дорогого стоило.

Мод вдруг пожалела, что Кларисса уехала в Уиттингтон. С ее тягой к домашним делам и сноровкой ей бы это очень понравилось. Может быть, самой Мод тоже следовало поехать вместе с девочками? Ведь ее долг быть рядом с мужем. Она потрясла головой, решительно отметая все сомнения. Нет! Гордость, гнев, уязвленное самолюбие говорили, что она поступила правильно. Мод представила себе, как Фульк бьется на поединке под лучами летнего солнца, смеется с товарищами по оружию, флиртует с женщинами.

– Миледи, ни к чему так вот прям изо всех сил колотить-то, – заметила Гулдрун, искоса глянув на Мод. – Эта свинья уже и так мертвая.

Мод вздрогнула и что-то пробормотала в оправдание. Нет, сейчас нельзя думать ни об Уиттингтоне, ни о Фульке. Иначе у нее не получится хорошая ветчина.

Час спустя они с Гулдрун закончили работу. Теперь окорока нужно было оставить на три дня, а потом снова натереть солью. Вытерев покрасневшие от специй руки льняной тряпкой, Мод вышла из солильни на двор. Было позднее утро. Ветер пронизывал толстое шерстяное платье, словно оно было из тончайшего шелка. На небе собирались грозовые тучи. Неужели опять будет дождь? По двору раскидали солому, чтобы она впитала воду – повсюду были лужи от недавнего ливня. Если в Ирландии дождь был мягкий, то здесь, в Йоркшире, он безжалостно падал на землю тяжелыми стальными стрелами.

На двор въехали два всадника, спрятав головы в капюшоны и сгорбившись, чтобы защититься от ветра. Мужчина средних лет и юноша. Когда они приблизились, сердце у Мод тяжело забилось. Странствующий рыцарь и его оруженосец.

Гулдрун тоже вышла из солильни, вытирая руки.

– Пойду-ка скажу управляющему, что, мол, гости к нам пожаловали, – объявила она и вразвалку ушла.

Мод кивнула, не поворачивая головы. Все ее внимание было приковано к мужчине, сошедшему с гнедого коба. Серое небо и синий капюшон придавали его глазам меланхоличный сине-серый оттенок и усиливали темные тени под нижними веками. Морщины от носа к углам рта были прочерчены глубже, чем помнилось Мод. Но ведь с тех пор, как они виделись в последний раз, прошло несколько трудных месяцев.

Вновь прибывший энергично велел юноше-оруженосцу забрать лошадей и найти для них стойла, а потом заняться поклажей. Затем повернулся к Мод:

– Это трусость – посылать в качестве гонца собственную дочь.

Мод стиснула тряпку в руках:

– Я никого не посылала. Хависа отправилась к тебе по собственной воле.

– Но сама ты решила с ней не ехать.

Из темного края облака, наползавшего на селение, брызнули первые капли дождя, и внезапный порыв ветра взметнул покрывало Мод, бросив ткань прямо ей в лицо. Она сорвала его с глаз и посмотрела на мужа сквозь выступившие от ветра слезы. И кивнула:

– Да, я решила не ехать.

– Может, объяснишь почему?

– Разве и так не ясно?

– Было бы ясно, я бы не спрашивал. Или ты рассчитываешь, что Хависа всю работу сделает за тебя?

Когда Мод поняла, что муж зол не на шутку, в ее глазах тоже промелькнула молния.

– Не знаю, что Хависа тебе сказала, но клянусь, я ей ничего не поручала. Господи, неужели ты думаешь, что я стала бы настраивать нашу дочь против родного отца? – (Фульк молчал. Дождь хлестал косыми серебряными прутьями.) – Если ты считаешь, что я на такое способна, то зови своего оруженосца и уезжай обратно в Уиттингтон, потому что здесь тебе делать нечего!

Высказавшись таким образом, Мод оставила мужа и быстро пошла в зал, но по дороге передумала и направилась не к центральной двери, а к лестнице, ведущей наверх, в маленькую комнату и спальню. Она не сомневалась, что Фульк пойдет за ней: совершенно ни к чему выяснять отношения в зале при свидетелях, включая и их собственных дочерей.

Однако ожидания, что муж последует за нею немедленно, не оправдались, и внутри Мод начал нарастать ледяной страх: неужели она ошиблась? Она постаралась взять себя в руки, налила два бокала вина, подкинула угля в жаровню и отослала служанку, которая сидела у открытого окна. Ну разумеется, Фульк придет. Не для того же он проделал такой путь, чтобы сразу уехать обратно! Да и в любом случае лошади должны отдохнуть, даже если ему самому отдых не нужен.

Заняв место служанки у окна, Мод выглянула на двор. Фулька там не было. Слышно было, как хлещет по соломе дождь. Куры нахохлились и сбились в кучу у навозной ямы, где под участком плетеной изгороди можно было хоть немного укрыться от непогоды. В кухне на противоположной стороне двора зажгли факел, и он закачался, отбрасывая желтый отсвет на темнеющий день.

Тут дверь открылась, как и ожидала Мод, но она облегченно перевела дыхание, лишь когда Фульк вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.

– Не знаю, что и ответить, – сказал он так, словно разговор и не прерывался, – поскольку я тебя уже не знаю. Я где-то потерял ту женщину, на которой женился, свою помощницу и родственную душу, и порой мне делается очень страшно: а вдруг я уже никогда не смогу ее найти? – Скинув с головы капюшон, он встал перед жаровней и протянул руки к теплу. – Может быть, этой женщины и впрямь уже больше не существует.

От слов Фулька горло у Мод сжалось, и на глаза начали наворачиваться слезы.

– Я тоже временами боюсь, что потеряла мужчину, за которого вышла замуж, или что я попросту приняла его за кого-то другого.

Их разделяли пространство, тепло углей, холод уличного воздуха. Привстав, Мод закрыла ставни: погода становилась все менее приветливой.

– Ну зачем ты поехал на турнир? – спросила она. – Почему не вернулся домой?

– Это тебя так терзало? – спросил он в ответ. – То, что я уехал на турнир?

Мод заперла ставни и глянула на след, который оставила у нее на пальце задвижка.

– Меня многое терзало. То, что твои новые друзья-бунтовщики для тебя важнее семьи, – сказала она. – Что ты вновь вступил в противостояние с Иоанном. – Мод встретилась с ним глазами. – Мне казалось, вы с ним все уладили. Ты же сам говорил, что жаждешь справедливости и тебе нужен лишь Уиттингтон. Но как только ты его получил, вдруг выясняется, что этого мало. Иоанн вновь стал твоим врагом, которого во что бы то ни стало нужно одолеть. И дело не в том, что он плохой правитель, просто ты его ненавидишь.

– Это неправда! – вспыхнул Фульк. – Будь Иоанн таким королем, как его покойный отец, я бы сидел дома и даже не помышлял о борьбе.

– Не думаю, потому что именно Генрих лишил твою семью Уиттингтона, – возразила Мод.

– Неужели ты не понимаешь, насколько важна эта хартия! – раздраженно произнес Фульк. – Она защищает людей от тирании Иоанна и дает им свободу. Теперь королю пришлось распустить наемников, которые по его приказу были готовы на любые бесчинства. Хависа передала мне, что ты не хочешь повторить судьбу несчастной госпожи де Браоз, и…

Мод покачала головой:

– Это действительно мои слова, но Хависе я ничего такого не говорила. Повторяю: я ни за что не стала бы настраивать детей против родного отца.

– Все верно, – мрачно согласился Фульк. – Она сказала, что случайно услышала, как ты это говоришь.

Мод прикусила губу.

– Я была на взводе, – призналась она. – И высказала свое мнение Клариссе.

Мод ждала взрыва гнева, но муж молчал, стиснув зубы. Она почувствовала исходивший от него холод и, не зная, как лучше поступить, пошла за уже налитым вином. Один бокал протянула Фульку, но не в качестве оливковой ветви, ибо разговор был еще далеко не закончен.

– Мод, это вовсе не мальчишеский каприз, – сказал он уже мягче. – Если хочешь знать, Великая хартия вольностей для меня даже важнее, чем Уиттингтон.

– Пусть так, – согласилась она. – Но тогда я тем более не понимаю, почему ты ушел с церемонии ее подписания. Отец сказал, что ты покинул луг, на котором был заключен договор, и уехал следом за де Весси и Фицуолтером. – Мод пренебрежительно скривила губу. – Ты твердишь про свободу и справедливость, а на самом деле все упирается в Иоанна!

– Боже мой, Мод, просто это взаимосвязано: если Иоанна не принуждать, он ни за что не станет выполнять условия хартии! Неужели ты думаешь, что я настолько мелочен и злопамятен, чтобы мстить ему за старые обиды? Нет, скажи, ты и правда так считаешь?

– Я считаю, что спор между вами до сих пор не закончен, – ответила Мод, впрочем не слишком уверенно. – И я ощущаю себя вдовой при живом муже, поскольку всю свою энергию ты тратишь на борьбу с ним.

– Сейчас мы с Иоанном заключили перемирие.

– И как долго оно будет продолжаться? Пока под копытами твоего боевого коня не прорастет весенняя трава, чтобы ты снова смог отправиться на войну?

– Если Иоанн станет честно соблюдать хартию, для войны не будет ни малейшего повода.

– А то я тебя не знаю! Ты все равно найдешь повод. И не пытайся морочить мне голову.

Он вдруг резко отставил бокал:

– Хватит! Я долго ехал, очень устал и меньше всего склонен сейчас вести дискуссии. Мод, я приехал, чтобы попросить тебя вернуться со мной в Уиттингтон. Без тебя в нем нет души.

– А если я скажу «нет»? Что тогда?

Фульк запустил руки себе в волосы, и Мод с болью заметила в их черной массе блестящие серебристые пряди.

– Ну, можно, конечно, закинуть тебя на вьючную лошадь, как мешок с капустой, и силой отвезти домой. Но есть ли в этом смысл? Скорее всего, ты вновь сбежишь при первой возможности или ткнешь меня кинжалом под ребра, пока я буду спать. Я прекрасно понимаю, что, как прежде, у нас уже не будет – ты сама сказала, что мы изменились, но… – Он мрачно глянул на жену, подыскивая нужные слова. – Но я хочу, чтобы мы становились другими вместе.

Мод начала потихоньку оттаивать, однако не сдавалась.

– Но ведь ты все равно поедешь воевать с Иоанном, – сказала она.

– Этого нельзя изменить: вернешься ты в Уиттингтон или останешься здесь, я в любом случае стану бороться за справедливость. Но, Мод, без тебя мне будет очень тяжело! – Он развел руками. – Кто еще поможет мне стоять обе ими ногами на земле? Кто вовремя даст мне нагоняй? Кто будет принимать меня таким, какой я есть?

Мод прищурилась:

– Если бы Жан де Рампень не жил сейчас в Ирландии со своей стервой-женой, я бы подумала, что ты брал у него уроки.

– Это мои собственные слова, клянусь тебе! – горячо воскликнул Фульк. И лукаво прибавил: – Хотя, положа руку на сердце, и сам не понимаю, откуда они взялись. Всю дорогу до Эдлингтона я тешил свой гнев, повторял одно и то же, вознамерившись твердить тебе о долге и обязательствах.

– Правда? – колко сказала она. – Что ж, по-моему, ты высказал все, что хотел.

– И ты тоже, так что дальнейший спор становится бессмысленным.

Мод скрестила руки на груди, но не из желания защититься, а для утверждения своей правоты.

– Хорошо, – кивнула она, – я вернусь, но ты должен пообещать мне одну вещь.

Фульк тревожно вгляделся в ее лицо:

– Какую?

– Если ты поедешь на очередной турнир, то обязательно возьмешь меня с собой.

– Я всегда носил знак твоей благосклонности, ты же знаешь. У меня до сих пор с собой та лента для волос, которую ты дала мне много лет назад. – Фульк похлопал по своему кошелю.

– Я хочу перед поединком сама привязать ее тебе на копье. Больше не желаю быть соломенной вдовой. Это мое последнее слово! Ты должен пообещать…

Мод отступила, когда муж сделал шаг ей навстречу.

А Фульк расстегнул кошель и достал кусочек зеленой ленты. Она уже выцвела, серебро потускнело, но местами еще сверкало.

– Клянусь! – сказал он. – А теперь свяжи нас.

Мод забрала у мужа ленту и осторожно перевязала их сплетенные пальцы, свои – красные от соли, и его – загрубевшие от меча и поводьев. Их плоть соприкоснулась, ледяная от царившего в комнате холода, но в крови обоих уже вовсю кипел жар. Свободной рукой Фульк обнял жену за талию, а она в ответ обняла его за шею. Он назвал Мод по имени, крепче сжав ей руку.

Их губы встретились: сперва нежно, потом – страстно. Изголодавшаяся после долгой разлуки, распаленная прикосновением Фулька, Мод была охвачена такой лихорадкой желания, что у нее подгибались колени. По неровному дыханию мужа она понимала, что и он чувствует то же самое. Какие бы ни случались между ними ссоры и размолвки, сейчас они были словно одно целое. Это было поле боя и место заключения перемирия, где противники сдавались и партнеры заявляли свои права, поле страсти и любви.

Позже, лежа на полу, она аккуратно распутала турнирную ленту, связывавшую их пальцы, и нежно провела тканью по его прикрытым векам. Фульк улыбнулся в ответ. Не открывая глаз, поймал державшую ленту руку и поцеловал ладонь.

Со двора послышался лай подбегающих собак, и вскоре раздались детские голоса, приглушенные бревенчатыми стенами и крепко запертыми ставнями.

Мод села.

– Это, наверное, наши сыновья вернулись с верховой прогулки, – сказала она. – Лучше мы встретим их, чем они застанут нас тут.

– А что в этом такого? – Фульк потянул ее обратно на пол, покрывая поцелуями. – Мальчики должны знать не только о войне, но и о любви.

– Может быть, но я не хочу, чтобы твои наследники считали, будто пол спальни – то место, где положено учиться любви.

Фульк засмеялся и отпустил Мод.

– Пожалуй, – согласился он, глядя, как жена поднимается и разыскивает свою накидку. На лестнице послышались шаги. – Начинать надо с кровати, а уж потом постепенно двигаться вниз.

Когда дверь распахнулась и в комнату влетели два мальчика в сопровождении огромного волкодава, они увидели, как мать разливает вино в два бокала, а отец сидит на лавке, непринужденно вытянув ноги. Шумные, не привыкшие обращать внимания на мелкие детали, оба они так и не заметили предательские соломинки, прилипшие к одежде родителей.

Глава 40

Замок Уиттингтон, Шропшир, лето 1216 года

Спустя четыре месяца после своего четырнадцатого дня рождения Хависа Фицуорин обвенчалась в Уиттингтоне с Уильямом Пантульфом из Уэма. С обеих сторон границы на свадьбу съехалось множество гостей: отпраздновать торжественное событие и, воспользовавшись случаем, обсудить разногласия, заключить союзы, выбрать, кому присягнуть на верность. Лливелин приглашение отклонил, но прислал поздравления и подарок Хависе – маленькую брошку из уэльского золота.

Юноши устроили на лугу позади донжона шуточный турнир, к ним присоединились и старшие, поддавшись воспоминаниям о молодости. Щурясь на июньское солнце, женщины смеялись и болтали, обменивались сплетнями, комментировали представление. Матери семейств присматривали дочерям женихов, девушки тоже заинтересованно глядели по сторонам, прыскали в ладошку, трепетали ресницами, словно заблудившиеся мотыльки крыльями.

Вечером устроили танцы: в жилой башне и на лужайке, при свете факелов. Воздух был теплым, как парное молоко. Темнота затаилась в полупрозрачном сине-зеленом сиянии позади огней. Одетая в изящное подвенечное платье бирюзового цвета, с распущенными в знак невинности рыжими волосами и украшенная венком из белого шиповника, Хависа была восхитительно красивой невестой. Не отставал от нее и жених: Уильям Пантульф был великолепен в парадной одежде из синего сукна. Так что гости согласились, что они прекрасная пара.

Мод и Фульк уже получили несколько предложений о женитьбе для своих сыновей. Валлийский лорд Мадог ап Гриффин, уже породнившийся с властителями приграничных земель из семейства де Лэйси, предложил связать брачным союзом Фулькина и его дочь Ангарету, прехорошенькую черноволосую малютку лет пяти. Подобная перспектива заинтересовала Фулька. Пусть Лливелин и самый крупный лорд в Уэльсе, однако не единственный, а союзы, заключенные через границу, всегда полезны, особенно если они несут связи с могущественной семьей де Лэйси. Фицуорин обещал подумать, но, учитывая нежный возраст детей и шаткую политическую обстановку, торопиться не собирался.

Мод улыбалась и держала Фулька под руку. Она по праву считала, что муж выглядит очень импозантно в придворной котте. Темно-малиновый цвет всегда ему шел, а золотая отделка манжет и подола прибавляла облику лоска. Ее собственное платье было из нежно-бежевого шелка со светлой серо-зеленой вышивкой. Жениху и невесте, как водится, похвалы расточали в изобилии, однако немало комплиментов досталось и им с Фульком. Отблеск свадебного торжества Хависы лег и на родителей. Мод чувствовала, как в воздухе переливается волшебство.

Фульк приехал за женой в Эдлингтон в конце октября, привез ее обратно в Уиттингтон в ноябре, после чего осел дома. Сейчас шел уже июнь, а перемирие все еще длилось. Хотя мятежники продолжали сражаться, Фульк оставался в Уиттингтоне, занимался хозяйством, прислушивался к тому, что происходит, но сам активного участия в событиях не принимал. Иногда Мод чувствовала исходящее от мужа напряжение, видела, как он посреди ночи встает с кровати и ходит по башне взад-вперед, словно загнанный в клетку волк. В такие минуты она казалась себе злым тюремщиком.

«Как удачно, что свадьба состоялась именно сейчас, – думала Мод. – Фульк смог пригласить гостей с обеих сторон границы, встретиться с ними на своей территории и обсудить положение дел».

Шесть недель назад французский принц Людовик высадился на английской земле и одерживал одну победу за другой, благодаря тому что мятежные бароны переходили под его знамена. Мод догадывалась, что Фульк подумывал к ним присоединиться. Он об этом почти не говорил, но она достаточно хорошо знала мужа, чтобы все понять без слов. Однако принять окончательное решение Фицуорину было непросто. Хотя Фульк хотел, чтобы Иоанн признал хартию и выполнял ее условия, ему не нравилось, что чужой король претендует на английский трон. Придя к власти, Людовик наверняка поставит на ключевые должности французов, и что тогда будет с Великой хартией вольностей? Одним словом, Фульк колебался, а пока он колебался, Мод молилась.

Веселье подогревалось напитками, и смех гостей становился все более шумным.

– Кажется, пора переходить к спальной церемонии, – тихо проговорила Мод. – Ступай забери Уилла, я займусь Хависой.

Фульк кивнул, но не двинулся с места. Он потер рукой шею, и Мод улыбнулась от переполнившей ее нежности.

– Я знаю, – мягко сказала она. – Кажется, еще только вчера Хависа была малюткой и агукала у нас на руках.

– Для меня она всегда останется маленькой девочкой, – ответил Фульк.

Мод прикоснулась к его руке:

– Все будет в порядке. Ты не ошибся, выбрав дочери в мужья Уилла Пантульфа.

Фульк поежился, словно слова жены падали на него тяжелыми каплями дождя. Мод поняла: сейчас он жалеет, что вообще кого-то выбрал. Мысль о том, что он увидит, как его дочь, его малютка, ляжет в одну постель с мужчиной, была для любящего отца просто невыносимой, хотя он знал, что это необходимый обряд посвящения. Мод почувствовала, как по телу мужа пробежала дрожь.

– Пошли! – неожиданно резко сказал он. – Если мы не сделаем этого сейчас, все слишком перепьются, чтобы быть свидетелями, а у меня пропадет последняя смелость.

Сделав глубокий вдох, он нырнул в толпу веселящихся гостей, надев маску радушного хозяина и счастливого отца.

Улыбаясь сквозь слезы, внезапно защипавшие глаза, Мод пошла за невестой. Она появилась рядом с Хависой, как раз когда Фульк, отец Уилла и другие гости-мужчины окружили жениха и увели его раздевать. Остроты одна за другой слетали с развязавшихся от вина языков, хотя присутствие старших и сдерживало шутки в пределах благопристойности.

Хависа смеялась, ее глаза слишком разгорелись от большого количества выпитого вина, но девушка едва ли выказывала признаки страха, когда ее ввели в главную спальню. Стены украшали пышные гирлянды из майских цветов, а кровать была завешена новыми портьерами из толстой фламандской ткани.

Помогая Хависе снять брачный венок и подвенечное платье, Мод улучила минутку, чтобы спросить дочь, как она себя чувствует.

Та сморщила носик, бессознательно скопировав манеру матери.

– Страшно небось?

– Я знаю, чего ожидать, – рассмеялась Хависа.

– Знаешь? – Мод подняла брови.

– Ах, мама, – толкнула ее локтем Хависа, – перед завтраком тебе придется вывесить за столом на стене доказательство моей невинности.

Мод поморщилась, вспомнив утро после собственной свадьбы и молодого рыцаря с жестким взглядом орехово-серых глаз, который старался смотреть куда угодно, только не на окровавленную простыню, вывешенную, как победное знамя, всем на обозрение.

– Я знаю, что ты еще девственница, – кивнула Мод, – хотя нельзя сказать, что невинна, как младенец.

Хависа искоса глянула на мать:

– Вы с папой спали вместе до того, как обвенчались?

Мод покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Один раз у нас была такая возможность, но я тогда еще была женой другого мужчины, и мы оба сдерживали свои чувства. – Она улыбнулась и погладила дочку по руке. – Твоя первая брачная ночь будет непохожей на обе моих. Желаю, чтобы все прошло хорошо!

– Почему непохожей? – с любопытством спросила Хависа.

Мать усмехнулась:

– Мой первый муж был на тридцать с лишним лет старше меня – хороший человек, но я была совсем юная. Я не сама выбрала его, хотя потом и нежно любила. А что касается твоего отца… – Она повела плечом, и улыбка ее стала ярче.

– Мама?

Мод засмеялась и почувствовала, как щеки ее розовеют.

– Наша любовь горела, словно буйный пожар, – сказала она. – Фульк выхватил меня из-под носа у короля и увез в дремучие леса. Я стала женой разбойника, и нашим брачным ложем был навес из ветвей под звездным небом. Похоже на песни трубадуров, правда? Но так оно и было! Тогда мы постоянно балансировали на лезвии ножа. Всякий раз, прощаясь с мужем, я невольно думала, что, возможно, больше уже не увижу его живым.

– И до сих пор ничего не изменилось, – заметила Хависа.

– Да уж, – усмехнулась Мод, – и именно поэтому твоя первая брачная ночь будет совсем другой. И тебе, наверное, повезло больше моего. Страх может придать удовольствию остроты, но в слишком больших количествах эта приправа уничтожает наслаждение.

Их беседу прервало появление Клариссы с шелковым спальным халатом, который полагалось возложить на плечи Хависе. Судя по смущенному взгляду девушки, она, похоже, случайно услышала часть их разговора, но ничего не сказала, кроме того, что Мабиль спит и одна из служанок приглядывает за ней, на случай если девочка проснется.

Мод внимательно посмотрела на Клариссу. На ней было платье из розового льна, с модной расклешенной юбкой. Наряд очень шел ей. Не то чтобы Кларисса была красавицей, но она могла похвастаться безупречной кожей, блестящими густыми волосами и выразительными глазами. Во время пира на воспитанницу Фицуоринов постоянно бросали заинтересованные взгляды и интересовались, кто она такая.

– Я видела, как ты танцевала с Робом д’Уффингтоном, – улыбнулась Хависа и игриво погрозила подруге пальцем. – И кого это он поцеловал в щеку в конце танца, а?

Кларисса покраснела:

– Роб просто развеселился от вина. Это ничего не значит.

– Ну а Саймон де Уоррен? Он на тебя весь вечер смотрел.

– Саймон де Уоррен такого высокого о себе мнения, что ни для кого другого места в его сердце уже не остается, – строго сказала Кларисса. – Хависа, я очень рада за тебя, честное слово, но, пожалуйста, не пытайся найти мне спутника жизни среди товарищей своего мужа.

Хависа открыла было рот, но не успела ввязаться в спор, так как в дверь громко постучали, объявляя о прибытии партии жениха. Мод поспешила открыть и пригласила мужчин войти, а остальные женщины повели Хавису к супружескому ложу и уложили ее туда. Уилла, облаченного в рубашку, похожую на одеяние его невесты, с накинутым поверх плащом, со смехом и непристойными прибаутками втолкнули на кровать рядом с Хависой. Шутки поутихли с появлением отца Томаса, пришедшего благословить супружеское ложе и окропить новобрачных святой водой, но возобновились с новой силой, едва только священник произнес «аминь». Больше всего было двусмысленностей, связанных с военной тематикой: насчет того, что предстоит протыкать мишень копьем, выпускать стрелы и смазывать ножны.

Фульк позволил гостям позабавиться вволю – все это было частью традиции, – хотя для него это оказалось одним из самых сложных испытаний, которые когда-либо выпадали на его долю. Хорошо хоть семейство Пантульф согласилось воздержаться от той части церемонии, когда супруги представали перед свидетелями обнаженными. Члены обеих семей были довольны заключенным союзом и не видели необходимости прибегать к этому ритуалу. Стиснув зубы, Фульк держался сколько мог.

– Хватит! – наконец заорал он, разведя в стороны руки и отталкивая гуляк от постели. – Пора уже оставить молодых в покое!

Как и предчувствовал Фульк, это заявление было встречено новыми громогласными добродушными шуточками, однако гости не стали сопротивляться, когда их направили из спальни обратно к столам, где их по-прежнему дожидались угощение и выпивка, а музыканты продолжили играть. Когда дверь спальни с мягким стуком закрылась у Фулька за спиной, ему показалось, что там осталась часть его жизни.

Поскольку новобрачным выделили главную спальню, Фульк и Мод должны были сегодня ночевать в зале вместе с остальными гостями, но пока еще никто не собирался ложиться. Вечер выдался теплый, настроение у всех было приподнятое, и заканчивать пирушку никому не хотелось. Фульк выполнял обязанности гостеприимного хозяина, удерживая на лице улыбку и жалея, что нельзя уйти отсюда куда-нибудь подальше. Уильям и Иво, опустошив на пару кувшин вина, веселились, как завзятые холостяки. Хотя оба они вполне успешно управляли землями Фицуоринов, ни один пока не захотел остепениться и обзавестись семьей. К ним подскочил Ричард в сопровождении оруженосца Уильяма Пантульфа, который тащил четыре пирога с олениной. Взгляд Фулька переместился дальше и нашел Филипа, который сидел за столом со своей женой Джоанной, дочерью лестерширского рыцаря. Они были женаты меньше полугода, но животик у Джоанны уже заметно округлился: эти двое явно будут продолжать семейные традиции Фицуоринов. Самый младший из братьев, Ален, вовсю ухаживал за воспитанницей Роберта Корбета, и они танцевали сейчас на лужайке среди прочих пар, пользуясь возможностью придвинуться поближе друг к другу и подержаться за руки во время кароля. Фульк горько улыбнулся. Давно ли он и сам был таким, а сейчас уже выдает замуж старшую дочь! Эх, как быстро течет время сквозь горлышко песочных часов!

Мод подошла и встала рядом, обняв мужа обеими руками.

– Пойдем, – тихо проговорила она, – думаю, никто не заметит, если мы ненадолго ускользнем.

– Это ты здорово придумала, – ответил он.

И, бросив последний взгляд на гостей, дабы убедиться, что не назревает никаких пьяных ссор и драк, он последовал за потащившей его прочь Мод.

Вместе они прошлись вдоль донжона. Следом увязались собаки Фулька. Мод остановилась у плетня, ограждавшего сад, и, повинуясь внезапному порыву, открыла ворота и шагнула внутрь. Клумбы озарялись серебристо-серым светом, и растения выглядели какими-то причудливыми. Приказав волкодавам остаться – сад Мод был для собак запретной территорией, с тех пор как один пес, энергично закапывая кость, повредил там корни эстрагона, – Фульк вошел внутрь вслед за женой.

– Я вспоминала нашу собственную брачную ночь, – сказала она, огибая клумбы с шалфеем, стахисом, иссопом, пижмой, ноготками и направляясь к увитой виноградом беседке в дальнем конце сада.

– Да? – Он обнял ее за талию.

– Как давно это было…

Мод повернулась лицом к мужу и провела по его щеке пальцем.

До них доносились звуки смеха и музыки, слегка приглушенные расстоянием, так что они двое оказывались наблюдателями на берегу реки, а не пловцами на ее стремнине. Фульк легонько толкнул Мод в тень, отбрасываемую виноградными листьями, и с преувеличенным возмущением спросил:

– Намекаешь, что мы стали старые?!

Ее улыбка дразнила его.

– Как ты думаешь, зачем я привела тебя сюда?

– Зачем? Дай попробую угадать! Чтобы посмотреть на цветы? Или прогуляться? – Фульк почувствовал, как сладостно учащается его дыхание. Мод попыталась ущипнуть мужа, но он схватил ее руку, прижав к своей груди. – Или, может быть, чтобы напомнить мне о моей безалаберной юности?.. Напомнить о том, что я не только отец, но и муж?

Мод прижалась к Фульку и крепко обняла его:

– Надеюсь, тебе ничего не надо напоминать.

Три дня спустя прибыл гонец от Уильяма Маршала. Хависа и Уилл Пантульф уже уехали утром в замок Уэм, которому предстояло стать их домом. Бо́льшая часть гулявших на свадьбе гостей тоже разъехалась, лишь несколько человек еще допивали вино, оставшееся после праздника.

Фульк взломал печать и развернул свиток пергамента. Несмотря на аккуратный почерк писца, ему так и казалось, что со страницы соскакивали рубленые слова Маршала.

– Что там? – Мод с тревогой подошла к мужу и, наклонив голову, стала читать.

– Иоанн конфисковал мои земли в Элвестоне, ибо не верит, что я буду придерживаться буквы мирного договора! – в ярости произнес Фульк. – Очевидно, это предостережение, чтобы впредь я сохранял ему верность.

– А что думает по этому поводу Маршал?

– Просит меня о терпении! Пишет, что, мол, Иоанн сейчас никому не доверяет, потому что даже Солсбери его покинул. – Фульк грубо рассмеялся. – Теперь последние крупицы моего терпения высыпались, словно песок из разбитых часов. Ладно, во всем есть свои плюсы. Иоанн только что первым обнажил меч, и нынче я свободен от обязательств!

Мод лишь сжала губы. Прошли те времена, когда она рыдала и спорила с мужем.

– Куда бы ты ни поехал, я буду с тобой, – просто сказала она и, не дав Фульку возможности возразить, пошла собирать дорожные сундуки.

Фульк присоединился к мятежникам, но, когда первый прилив гнева утих, он почувствовал досаду. Откровенно говоря, Фицуорину не особенно хотелось сражаться за короля Франции и видеть, как французские дворяне занимают английские земли по праву завоевателей. Уильям Солсбери некоторое время заигрывал с мятежниками, однако потом все же решил вернуться к брату. Похоже, он рассуждал так же, как и Фульк. Линкольн, где размещался один из королевских замков, находился в осаде. Однако на город обрушился со своими войсками Маршал, снял осаду и рассеял бунтовщиков.

Фульк в битве при Линкольне не участвовал. Он не смог присоединиться ни к той, ни к другой стороне, поскольку подхватил воспаление легких и сейчас валялся в постели в своем поместье Уодборо, что в Лестершире.

Стояла середина октября, день выдался влажный, с деревьев с шорохом опадала листва, покрывая землю причудливыми красными, желтыми и коричневыми узорами. В спальне горели жаровни, в которые для аромата подбрасывали сушеные травы, а Мод поила больного сиропом из белокудренника и чаем из листьев черной смородины с медом и вином.

Недуг Фулька казался Мод не столько телесным, сколько душевным. Не видя способа вырваться из порочного круга, в котором очутился, не связанный клятвами верности ни Иоанну, ни – если уж на то пошло – Лливелину, Фульк отдался спасительной лихорадке, когда можно было не думать ни о ком из них. Мод позволила мужу проспать большую часть дня, а когда начали потихоньку спускаться сумерки, принесла ему кружку бульона и два ломтя пшеничного хлеба. Служанка добавила свечей, подкинула угля в жаровню и тихо вышла.

Мод осторожно разбудила Фулька. Он сел и откинулся на подушки. Глаза его были затуманены сном, но взгляд был уже не таким остекленевшим. Хотя когда больной кашлял, в груди у него по-прежнему громыхало, как в сундуке со ржавыми мечами.

– Я не голоден, – прохрипел он.

– Тогда просто выпей бульона.

Мод отломила кусок хлеба, обмакнула его в кружку и съела сама, чувствуя себя мамашей, которая уговаривает капризного ребенка.

После этого Фульк поднес кружку к губам и нервно отпил несколько глотков.

– Я тут подумал, – сказал он сиплым шепотом. – Есть одна вещь, которую я уже давно собираюсь сделать – с тех пор, как умерла мама.

– И что же именно? – настороженно посмотрела на него Мод.

– Я хочу основать на своей земле религиозную общину. В Олбербери, где похоронены мои родители.

Мод почувствовала приступ дурманящего до тошноты страха. Ей подумалось, что Фульк считает себя умирающим и хочет позаботиться о душе. Она невольно вспомнила покойного Теобальда Уолтера, своего первого мужа, который под конец жизни тоже постоянно твердил о монастырях. Должно быть, страх отразился у нее на лице, потому что Фульк покачал головой и выжал из себя улыбку.

– Надеюсь, я болен не смертельно, – прошептал он. – Но под влиянием последних событий – я имею в виду замужество Хависы и этот вот мой недуг – невольно призадумался о том, что надо привести свои дела в порядок.

Фульк замолчал, чтобы прокашляться, и Мод забрала у него кружку, опасаясь, как бы муж не пролил бульон на простыни.

Ее тревога немного улеглась. Может быть, и неплохо, если Фульк поедет в родительский дом и с головой уйдет в строительство. Отвлечется, глядишь – и тревоги его поутихнут. Так оно всегда бывает. Мирские вожди приходят и уходят, а Бог вечен.

– Да, – согласилась она, – полагаю, ты прав.

– Еще я подумал, что надо назначить содержание Мабиль, – сказал Фульк, забрав обратно кружку с бульоном и сжав ее обеими руками. – Если не произойдет чуда, она никогда не будет готова к замужеству. Да и сан тоже принять не сможет, потому что не понимает церковную службу. Если – храни Господь! – с нами вдруг что-то случится, я должен быть уверен, что Мабиль ничто не угрожает и она надежно обеспечена до конца своих дней.

Мод кивнула и скрестила руки на груди. Это был защитный жест, и она, тут же осознав это, опустила руки и села рядом с Фульком. Мод постоянно мучилась вопросом: не сделала ли она, нося Мабиль под сердцем, чего-либо такого, что нанесло их младшей дочери непоправимый вред? Говорят же, что женщин, у которых рождаются дети с безобразной заячьей губой, во время беременности напугал заяц. Но Мод не могла припомнить ничего, что объясняло бы несчастье Мабиль, помимо трудных родов. Может быть, это было Божье наказание за грехи родителей? Так или иначе, Мод терзали чувство вины и неопределенность.

– Что именно ты собираешься сделать? – спросила она мужа.

Он допил бульон и отставил кружку:

– Я хочу отдать все доходы от поместья Ламборн на пожизненное содержание Мабиль.

Мод удивленно посмотрела на него. Ламборн был их самым богатым поместьем, настоящей жемчужиной наследства де Динанов. Она поняла, что муж, подобно ей самой, тоже постоянно испытывает чувство вины. До чего же печально, что все богатства мира не окупят трагедии их дочери.

– Это самое меньшее, что я могу для нее сделать, – сказал Фульк, словно читая мысли жены. – И еще я хочу возвести в Ламборне часовню.

Утром Фульку стало настолько лучше, что он смог встать с постели и некоторое время посидел перед жаровней, одетый в теплую котту и укутанный в подбитый мехом плащ. Его по-прежнему мучил хриплый лающий кашель, но ум был достаточно ясным, чтобы Фульк мог размышлять о постройке монастыря.

Сиплым грубым голосом он диктовал писцу. Еще три-четыре дня отдыха, решил Фульк, и он окрепнет настолько, что можно будет подумать об отъезде из Уодборо. Но вот только в какую сторону? – да уж, это вопрос непростой. Вернуться домой в Уиттингтон или отправиться на юг, чтобы присоединиться к мятежникам? Последняя новость, которую они слышали: Иоанн в Линне, пытается обеспечить поставки продовольствия для армии наемников. Но каковы дальнейшие намерения короля, Фульк не знал.

Теперь уже было совершенно ясно, что Иоанн не станет соблюдать условия хартии, подписанной им в Раннимиде. Одна и та же мысль неотступно крутилась у Фулька в мозгу, спровоцировав в конце концов невыносимую головную боль. Что хуже: Иоанн или французы? Пожалуй, разумнее всего будет никого не поддерживать и обратиться к Богу. Фульк потер лоб. Мод принесла кружку вина со специями, а до этого долго втирала ему в грудь гусиный жир с целебными травами. Запах был тошнотворный, но зато дышать стало легче.

В дверь постучали, и в щелку просунулась голова Уолтера, оруженосца Фулька, который сообщил, что прибыл гонец от графа Ранульфа Честера.

– Пропусти, – велел Фульк.

У Мод на лице застыло каменное выражение.

– Как ты думаешь, чего хочет Честер? – спросила она.

– Даже не представляю, но раз он отправил сюда посыльного, должно быть, это важно.

Гонца проводили в комнату. Он поклонился Фульку. Это был мужчина средних лет, с густой седой гривой, пышными усами и багровым лицом.

– Кажется, вы скакали изо всех сил, – заметил Фицуорин и жестом приказал гонцу подняться.

– Так оно и есть, милорд, и привез вам очень важную весть. Граф Честер повелел мне засвидетельствовать вам свое почтение и передать, что король Иоанн скончался в Нью-аркском замке от жестокого кровавого поноса.

– Скончался? – тупо повторил Фульк.

Слово звенело в ушах, но сознание отказывалось его принять.

– Да, милорд. Утром, когда его величество покинул Линн, у него внезапно начались колики, которые впоследствии усилились. – Гонец облизнул губы. – Король направлялся на запад, в Суинхедское аббатство, и отправил обоз коротким путем через залив Уош. Неожиданно обоз попал в прилив, и все золото, которое его величество собирался заплатить своим солдатам, пропало. Когда король услышал об этом, ему стало хуже. Мой господин поехал с королем в Ньюарк и послал за священником, когда стало понятно, что его величество смертельно болен. Увы, поделать было уже ничего нельзя.

Мод перекрестилась.

– Упокой, Господи, его душу! – прошептала она.

Фульк машинально последовал ее примеру, сам тем временем пытаясь осознать услышанное. Фигура Иоанна сопровождала его бо́льшую часть жизни. Фульк ожидал, что их противостояние будет длиться еще долгие годы, был уверен, что ему предстоит предпринять еще немало попыток сдвинуть с пути короля, представлявшего для Фицуоринов непреодолимое препятствие. А теперь вдруг – раз, и все! Фульк был волен идти вперед, и вроде как ничто больше ему не мешало. Да вот только, лишившись этого препятствия, он словно бы утратил опору.

– Граф Ранульф был назначен душеприказчиком Иоанна и членом регентского совета при юном короле Генрихе вместе с графом Пембруком. Вас просят как можно скорее явиться ко двору и принести клятву верности.

Фульк потер подбородок и почувствовал, как щетина маленькими иголочками колет ему ладонь. Генрих, сын и наследник Иоанна, был мальчиком девяти лет от роду, так что, по сути, страной будут править его опекуны. Правда, Честера и Пембрука он глубоко уважал.

– А Великая хартия вольностей? Что члены регентского совета сказали о ней?

– Они будут исполнять ее условия, милорд, – ответил гонец.

Фицуорин поблагодарил вестника и отпустил, распорядившись накормить гонца и предоставить ему кров. Поднявшись на ноги, Фульк неуверенно прошелся по комнате и остановился возле шахмат, расставленных на доске у окна. До чего же странное у него возникло чувство: словно бы на поле не хватало половины фигур.

– Казалось бы, я должен скакать от радости, – сказал он Мод, – а вместо этого чувствую лишь пустоту. Все эти годы… – Он сглотнул. Не хватало еще плакать из-за того, что Иоанн мертв! Но против его воли слезы все равно потекли.

Мод обняла мужа.

– Освобожденному узнику нужно время, чтобы привыкнуть к дневному свету, – заметила она.

– У нас с Иоанном разница в возрасте всего два года. – Фульк продолжал смотреть на шахматные фигуры сквозь влажную расплывчатую пелену. – Я думал… – Он покачал головой. – Я думал, он вечно будет моим врагом.

Фульк моргнул. Его ненависть к Иоанну оказалась скелетом, вокруг которого наросла плоть его жизни. А теперь, лишившись прочного каркаса, Фульк чувствовал, словно и сам растворяется. Может быть, он должен был умереть от воспаления легких, так же как Иоанн умер от дизентерии?

– Игра окончена, – сказала Мод.

Отпустив Фулька, она подняла тяжелые деревянные шахматы и на глазах у изумленного писца бросила их в огонь вместе с доской.

Муж смотрел на нее сквозь слезы. К стропилам поднимались клубы дыма. Языки пламени ухватили края доски жадными огненными когтями.

– Игра окончена, – повторила Мод, энергично кивнув. – Все: нет больше ни черных, ни белых – остался один только пепел. Теперь можно ехать домой.

Глава 41

Олбербери, Шропшир, лето 1222 года

Запах пыли, соединяясь с грохотом долбящего камень молотка, наполнял воздух. Приория Олбербери – камень на камень, скрепленные раствором, – начинала вырастать на земле, расчищенной специально для нее. По завершении строительства этому месту предстояло стать обителью августинцев-каноников. Фульк уже договорился с Лиллесхоллским аббатством, что им выделят приора и монахов.

Фицуорин наблюдал за тяжелым трудом рабочих и мастеровых со смесью удовольствия и досады.

– Как ни рад я видеть, что, во славу Господа, работа движется, – заметил он, – однако не могу удержаться от мысли, что мог бы найти этим каменщикам лучшее применение в Уиттингтоне: давно пора укрепить там оборонительные сооружения. – Он скрестил руки на груди и нахмурился.

– Ну так в чем же дело, папа? Разве нельзя просто отправить их в Уиттингтон и пусть принимаются за работу?

Фульк посмотрел на своего сына и тезку. Юноше уже почти исполнилось восемнадцать. Буйная грива светлых волос и темно-серые глаза. Долговязый и все еще продолжающий расти, он казался несколько неуклюжим из-за слишком длинных рук и ног, но обещал в будущем обрести атлетическую силу под стать своему росту. Фулькин служил оруженосцем у Ранульфа Честера и сейчас, в середине лета, получил непродолжительный отпуск: юношу отпустили на пару недель, чтобы навестить семью, поскольку его сестра Ионетта выходила замуж за Генри Пембриджа.

– Все не так просто, сынок, – усмехнулся Фульк. – Я могу укреплять Уиттингтон, только предварительно получив разрешение от короля. Если я буду строить в камне без его соизволения, он имеет право отправить шерифа с приказом немедленно все разрушить. Да еще вдобавок на меня наложат огромный штраф, а мы и так уже в долгах перед короной.

– Почему же король не дает тебе разрешение? – Юноша поднял осколок камня и швырнул его в траву.

– Потому что я один из мятежников, пошедших против его отца. Потому что мне это простили, но не забыли. Только представь: молодой Генрих и его советники позволят мне укреплять свои замки, а потом вдруг выяснится, что я использую их не для сдерживания валлийцев, а замышляю новый заговор.

– Вряд ли они так считают, – возразил молодой человек. – Граф Ранульф будет рад, если ты начнешь строить в камне. Сомневаешься? Тогда взгляни на меня: я его оруженосец и крестный сын. Он желает тебе только добра.

– Граф Ранульф, безусловно, человек влиятельный. Однако его слово, к сожалению, не закон. Он ведь не управляет страной в одиночку, есть еще и другие, более осторожные.

– И все равно мне кажется неразумным, что тебе запрещают укреплять Уиттингтон. А если вдруг Лливелин нападет? Что тогда?

Фульк печально рассмеялся:

– Тогда Уиттингтон сгорит.

И, отвернувшись от места, где полным ходом шло строительство, Фульк не спеша направился обратно в башню. «Да, вновь завоевывать доверие не так-то просто», – размышлял он. Фицуорин на собственной шкуре убедился, что это процесс долгий. Настолько долгий и мучительный, что иной раз Фульк буквально впадал в отчаяние.

За шесть лет, прошедших после смерти Иоанна, страна медленно вернулась к нормальной жизни – так светлеет пруд после брошенного в него камня. Фульк вспоминал, как он преклонил колено у ног девятилетнего сына Иоанна, принося оммаж. Ребенок был очень милый, бледный и худой, весь в мать. Маленький Генрих давал ответы четко, высоким, как колокольчик, почти женским голосом. Темно-синие глаза и правильные черты узкого изящного личика он тоже унаследовал от Изабеллы. В новом короле, благодарение Богу, не было ничего от Иоанна: ни во внешности, ни в манере поведения. Если бы он вздумал сразиться с кем-нибудь из своих подданных в шахматы, то наверняка бы безукоризненно соблюдал при этом правила игры. В то время трудно было сказать, каким станет этот мальчик, когда вырастет. Точно так же Фульку тогда еще только предстояло увидеть, какими вырастут его собственные сыновья.

– А я бы отстроил Уиттингтон, и пусть все летит к черту! – заявил его наследник.

Фульк скривил в усмешке губы:

– Да, раньше я тоже так рассуждал. Должно быть, старею.

Мод следила за серебряной иглой Клариссы, ловко скользившей по фламандскому льну. Даже не верится, что человеческая рука способна создать столь тонкий и причудливый узор. Какая красота! Правда, и сама ткань, и нитки были очень дорогими, но поскольку этому полотну предстояло стать покровом алтаря в домовой церкви, когда освятят новое аббатство, Фульк на расходы не скупился.

Мод и Кларисса сидели рядышком на траве в саду в Олбербери.

– Не понимаю, почему ты прогнала Гамелина Фицуильяма, – недовольно сказала Мод.

Накануне Кларисса отвергла предложение руки и сердца, поступившее от внебрачного сына Уильяма Солсбери. Да, молодому человеку всего восемнадцать, маловато против Клариссиных двадцати пяти, но удачные браки заключаются и при большей разнице в возрасте. Гамелин был другом юного Фулькина: очень приятный молодой человек, симпатичный и весьма рассудительный для своих лет.

– Ты отвергаешь любую партию, которую мы предлагаем.

– Мне и так хорошо.

Мод почувствовала сильное раздражение. Эти слова были произнесены спокойно, а лицо девушки оставалось безмятежным и благостным. Говорить с Клариссой совершенно бесполезно: это все равно что пытаться переубедить монахиню. Одни и те же слова: каждый раз словно литания. Чуть заметный мягкий изгиб губ. Мод так и хотелось стряхнуть с лица воспитанницы эту невозмутимость и посмотреть, что за ней прячется.

– Живи ты в другой семье – у моего отца, например, – тебя бы уже давно силой отволокли к алтарю, – зловеще произнесла Мод.

– Знаю. И я безмерно благодарна вам за то, что не принуждаете меня.

– Мне кажется, ты просто боишься, – резко сказала Мод. – Тебе тут с нами так хорошо и уютно, что не хочется улетать и вить свое гнездышко.

Мод надеялась, что состоявшаяся на прошлой неделе свадьба Ионетты с Генри Пембриджем настроит Клариссу на иной лад и сделает девушку более сговорчивой, но, как видно, она ошиблась.

Кларисса аккуратно воткнула иголку в ткань и встала, прижав ладони к пояснице.

– Возможно, вы правы, – тихо проговорила она, – но не понимаю, почему это вас сердит. Пока я остаюсь незамужней, милорд может распоряжаться моими доходами.

Мод стиснула зубы. Спорить с Клариссой было так же бесполезно, как бить кулаками в подушку.

– Я не сержусь, а тревожусь за тебя.

– Не стоит. – Девушка нагнулась и выдернула из земли пучок сорняков. – Мне действительно очень хорошо с вами… Поэтому поводов для беспокойства нет. Разве что вы хотите от меня избавиться…

– Не говори глупостей! – возмутилась Мод. – Мы вырастили тебя, как родную дочь, и нежно любим.

Она на мгновение встретилась взглядом с внимательными серо-золотистыми глазами Клариссы и слегка смутилась. Ум у Клариссы был острым как игла, и в глубине ее слов таилась истина. Самообладание воспитанницы порой возмущало Мод. Кто бы мог подумать, что вечно умиротворенный вид и неизменно благожелательное расположение могут действовать на нервы не меньше, чем капризы и истерики. К тому же Мод чувствовала, что, став взрослой, приемная дочь далеко не всегда соглашается с ней, хотя вслух своего неодобрения и не высказывает.

Вот и сейчас Кларисса ничего не сказала в ответ, а лишь еще чуть-чуть прошлась вдоль клумбы: где вытаскивая сорняк, где срывая засохший цветок. Вечно она предпочитает помалкивать. Переспорить Клариссу невозможно, поскольку она вообще никогда не ввязывается в споры. Такая покладистость свидетельствует либо о редкой тупости, либо о немыслимом, просто нечеловеческом владении собой. Кажется, уколи Клариссу – и вместо крови польется чистый мед. Мод не могла понять воспитанницу, и это ее тяготило.

Солнечный свет, падавший на раму для вышивания, перекрыла тень. Подняв взгляд, Мод увидела перепуганную молоденькую служанку.

– Неста, что случилось?

Девушка присела в книксене, дрожащими руками придерживая складки платья.

– Милорд послал меня за вами, миледи. Валлийцы устроили набег на Хилфрич… подожгли дома. Там, во дворе, несколько человек из деревни. Кое-кто тяжело ранен. – Она нервно сглотнула.

Мод немедленно вскочила на ноги:

– Господи Иисусе! Неста, присмотри за Мабиль. – И указала на младшую дочь, которая сидела в углу сада, играла с кучкой цветочных лепестков и пела странным высоким голосом. – Кларисса, идем!

Обе женщины побежали из сада к донжону. Первым, кого увидела Мод, был Сион, староста Хилфрича. Рука его была замотана, и бинты стали коричневыми от засохшей крови. Возле ног старосты лежала девочка, примерно ровесница Мабиль. На голове несчастной зияла жуткая рана, а светлые косы были залиты алой кровью. Фульк нагнулся к малышке, не выпуская плеча мужчины, и на лице его отразились ярость и горе.

– Бедняжка мертва, – пояснил Сион, в оцепенении посмотрев на Мод. – Один из них сбил ее лошадью, удар копытом прямо по голове пришелся… – Он не договорил. Его взгляд был остекленевшим. Похоже, страшная сцена, свидетелем которой стал староста, до сих пор стояла у него перед глазами.

Сам Сион был валлийцем, а его жена – англичанкой. Но сейчас ее не было видно среди полубезумных от ужаса крестьян деревни.

– Что произошло? Кто это сделал? – спросила Мод у Сиона.

Кларисса нашла одеяло и бережно укутала мертвую девочку, прикрыв мягкой тканью зияющую рану.

– Заявились без предупреждения, – сказал Сион. – Прискакали верхом на лошадях, откуда ни возьмись. – Голос его был таким же пустым, как и глаза.

– Да кто прискакал? – Мод взяла его за перевязанную руку и стала осторожно разматывать бинты.

Вместо старосты ответил Фульк:

– Валлийцы. – Он выговорил это слово хрипло от гнева. – Хилфрич – пограничная деревня. Они утверждают, что якобы это их территория.

Мод пришла в ужас:

– Но зачем было жечь деревню дотла? Раньше они всегда забирали урожай и скот, но… никогда прежде ничего подобного не было.

Через всю кисть у старосты шла рана, настолько глубокая, что видно было кость. Мод вздрогнула: рану она зашьет, но рукой он, скорее всего, пользоваться больше не сможет.

Фульк покачал головой:

– Не знаю. Мы с Лливелином… У нас, конечно, случались разногласия, с тех пор как я заключил с королем мир и обновил клятву верности, но такое…

– С Лливелином? Ты думаешь, это его люди?

– А чьи же еще?

Фульк стал обходить жителей деревни, наклоняясь к каждому из них, чтобы утешить и пообещать, что он обязательно разберется с их обидчиками. Сын следовал за ним по пятам, побледневший, но решительный.

Мод занялась ранеными. Еще недавно Кларисса ее раздражала, но сейчас Мод могла лишь благословить небеса за то, что у нее есть такая помощница. Молодая женщина проворно сновала между крестьянами. Ее спокойные и умелые движения явно их успокаивали.

– Все рассказывают одно и то же, – позже говорил Фульк жене. Он приказал седлать лошадей и принялся мрачно облачаться в кольчугу. – Валлийцы напали без предупреждения – просто вдруг всадники хлынули в деревню, поджигая дома, угоняя скот, сбивая с ног всех, кто попадался на пути.

– Что ты собираешься делать?

Глядя, как Фульк надевает доспехи, Мод почувствовала, что ее мутит от страха. Целых шесть лет царил мир, и сейчас, снова видя мужа в кольчуге, она поняла, насколько хрупким оказался этот мир, какой беспечной она стала за эти годы и как беззащитны они теперь, когда беда застала их врасплох.

– Посмотрю, насколько велик ущерб, – угрюмо сказал он.

– А если валлийцы еще там?

– С чего бы им до сих пор там торчать? – Он бросил на жену взгляд, который Мод когда-то давным-давно окрестила волчьим. – А если даже и так, то я не беспомощный крестьянин, у которого ничего нет, кроме мотыги. Я им покажу, кто здесь хозяин! – Он хмыкнул, потуже затянув пояс с ножнами.

Мод нервно кусала нижнюю губу. От мысли, что Фульку, возможно, предстоит ввязаться в бой, по спине бежал холодок. Еще страшнее становилось от предположения, что это вряд ли случайная стычка, а, скорее, начало новой войны между англичанами и валлийцами.

– Как, по-твоему, зачем они это сделали? – спросила Мод.

И муж подтвердил ее опасения, мрачно сказав:

– Похоже, Лливелин посылает мне таким образом уведомление о начале большой приграничной войны. Генрих не разрешает мне укреплять замки, и Лливелину это наверняка известно, у него ведь есть шпионы. Хилфрич расположен лишь в четырех милях от Олбербери. Лливелин все лето враждовал с Пемброком и Честером.

– Ты не сможешь выстоять против Лливелина, – прошептала она. – В одиночку – не сможешь.

– Я и сам это прекрасно знаю, – холодно ответил Фульк. – Выход один: снова поеду к королю и попрошу, чтобы он все-таки позволил мне укрепить замки, ибо в противном случае валлийцы без труда проникнут через границу. – Он притянул Мод к себе и крепко поцеловал. – Надеюсь, я скоро вернусь.

Когда Фульк выходил из комнаты, к нему кинулся старший сын.

– Папа, возьми меня с собой, – попросил он. – Тебе ведь нужен оруженосец? А я знаю, что надо делать.

Фульк посмотрел на юношу. Вполне возможно, вскоре потребуется, чтобы за левым плечом его шел не просто оруженосец. Однако отец не собирался подвергать молодого человека опасности. Рано ему еще в бой, пусть сперва наберется опыта. Фульк положил руку на узкое плечо сына:

– Нет, не возьму. Надо, чтобы кто-то оставался здесь и присматривал за матерью и сестрами. – Увидев, как потемнело при этих его словах лицо юноши, Фульк крепче стиснул пальцы. – Знаю-знаю, ты сейчас скажешь в ответ, что давно уже не маленький, а я, мол, тебя из пеленок не выпускаю. Но позволь заметить, что оставаться здесь не менее опасно. Если придут валлийцы, ты будешь оборонять замок.

– Да, папа! – Молодой человек смотрел на него по-прежнему удрученно, но аргумент принял.

Фульк коротко кивнул сыну, как мужчина мужчине, и уже повернулся было, чтобы уйти, но тут путь ему преградила запыхавшаяся Кларисса.

– Ваши шпоры, милорд, – сказала она, продемонстрировав ему серебряные полумесяцы, и присела, чтобы прикрепить их к сапогам.

Фульк не противился. Сгибаться в хауберке неудобно, а дышать – трудно. Он опустил взгляд на склоненную голову приемной дочери. Поскольку она была еще не замужем, то не носила покрывала. Заплетенные в косы блестящие волосы делил надвое прямой пробор, поблескивающий белой кожей. На Фулька нахлынула нежность.

Кларисса встала и повернулась к нему. Ее лицо чуть раскраснелось.

– Храни вас Бог, милорд! – произнесла она, и Фульк заметил, как подозрительно блеснули ее глаза.

Девушка развернулась и стремительно ушла, высоко подняв голову и держа спину безукоризненно прямо.

Фульк поспешил к собирающемуся во дворе отряду. Проходя мимо строящегося аббатства, он перекрестился.

– Ora pro nobis, – сказал он монаху-августинцу, одному из тех, кого прислали из Лиллесхоллского аббатства надзирать за строительством. – Молись за нас!

Деревушка Хилфрич стояла на уэльской границе, в четырех с небольшим милях от Олбербери. Это была небольшая сельская община: семь домишек с огородами, обнесенных частоколом, в которых обитало в общей сложности двадцать шесть человек. Сейчас от деревни остались лишь дымящиеся руины. Валлийцы подожгли факелами каждый дом, снесли абсолютно все заборы, опустошили все загоны для скота, а самих животных либо увели, либо забили. Фульк направил лошадь к развалинам. От висящего в воздухе дыма резало глаза, черным снегом оседали частички сажи. Запах стоял удушливый и едкий.

Среди тлеющих руин валялось несколько трупов. Старуха, которой не хватило сил убежать. Мужчина с рогатиной в руках. Этот, видимо, пытался защищаться. Фульк подумал об оставшейся в Олбербери маленькой девочке, которую сбила боевая лошадь. В душе его кипела ярость.

– Вот ублюдки! – пробормотал ехавший рядом Ричард, прикрыв рот плащом. Глаза у него покраснели и слезились. – Думаешь, это все натворил Лливелин?

– Не сам, конечно, – ответил Фульк, – но это явно его люди, причем из числа тех, кто воюет не только за звонкую монету, но и ради удовольствия убивать англичан. – Он поморщился, почувствовав во рту вкус пепла. – Я хорошо знаю Лливелина, но старая дружба мало что значит, когда речь заходит о его далекоидущих амбициях. Кроме того, я союзник Пемброка и Честера, и мои неукрепленные замки – самое слабое звено в этой цепочке. – Он с горечью посмотрел на дымящиеся останки некогда зажиточной деревни. – Думаю, это лишь предвестие грядущего пламени, и мы стоим на пути разгорающегося пожара.

До чего же радостно было поджигать дома и видеть, как люди с криками разбегаются. Смотреть, как дым поднимается вверх и висит облаками в чистом синем небе. Вытаптывать грядки, резать скот. Давненько Гвин Фицморис не улыбался, но сейчас ему было очень весело. У него имелся свой боевой отряд, и Лливелин лично разрешил им устраивать набеги вдоль границы: пора уже наконец свести старые счеты.

Глава 42

В конце ноября мужчины обычно сидят по домам, чинят утварь, рассказывают сказки, ухаживают за скотом, отправляя его пастись поближе к дому и разнообразя скудный зимний рацион животных луговым сеном, которое они предусмотрительно заготовили летом. Женщины прядут нити и ткут тесьму. Шьют одежду из домотканой материи, набивают в башмаки и сапоги из воловьей кожи баранью шерсть, слишком грубую, чтобы из нее прясть. Дети постарше следят за огнем и помогают родителям, малыши играют с цветными камешками и деревянными лошадками, сделанными из палочек и соломы.

Однако в этом году вдоль всей валлийской границы, помимо прочего, точили копья и ремонтировали щиты, долгое время пролежавшие под крышей, натягивали на луки вощеные жилы и делали стрелы из перьев гусей, крайне недовольных тем, что их ощипывают.

В Уиттингтоне и Олбербери крестьяне проходили обучение у сержантов лорда, а иногда и у него самого. Они учились разить защищенного щитом противника и прикрывать друг друга. Им объясняли, как сражаться, если твое единственное оружие – нож, которым зимой режут свиней.

– Ты же не думаешь, что они всерьез будут сопротивляться валлийцам? – спросила Мод, когда Фульк вернулся с очередного такого занятия и бросил на скамью меч из китового уса.

Какие-то деревенские мальчишки еще тренировались у мишеней для лука, и их голоса вплывали в комнату через окно.

– Нет, конечно, но, по крайней мере, эти люди смогут постоять за себя, если их загонят в угол.

Фульк ходил по комнате, как волк в клетке. Останавливался только для того, чтобы налить себе вина из кувшина, и жадно его глотал.

– Мне так легче: я чувствую себя менее беспомощным, – пояснил он. – Король или его советники по-прежнему не дают мне строить из камня. Клянусь ранами Христовыми, они меня переоценивают! Неужели я отличаюсь, по их мнению, такой доблестью, что, обладая одним-единственным каменным замком, смогу свергнуть короля? Или же они считают, что я вполне в состоянии сдерживать валлийцев, не имея такого замка?

Он подошел к окну и выглянул на улицу, сжав кулаки.

Мод вздохнула. Она не знала, что тут можно сказать, да Фульк, как она понимала, и не ждал от нее ответа. На прошлой неделе король в очередной раз отклонил просьбу Фицуорина разрешить ему, ввиду вероятного нападения валлийцев, укрепить свои замки. Правда, ему было даровано соизволение увести весь свой скот в королевский лес у Лита. Мод решила, что чрезмерная осторожность молодого Генриха была способом расквитаться с Фульком. Одному Богу ведомо, что покойный Иоанн наговорил сыну, рассказывая о мятежном семействе Фицуорин. Возможно, сын продолжал сводить старые счеты, а может быть, громкая слава, которую Фульк снискал в юности, сейчас сослужила ему дурную службу.

Мод встала рядом с мужем у окна, прислонив голову к стальным полоскам на рукаве его гамбезона.

– Ты в любом случае делаешь все, что можешь, – сказала она.

– Однако этого, скорее всего, окажется недостаточно. – Он обнял жену за талию. – Эти люди устраивают набеги на мои деревни и, как призраки, растворяются в Уэльсе. Я не могу их преследовать, и они это знают. И не могу заключить мир с Лливелином, поскольку тот помешан на войне с приграничными баронами, а они мои союзники.

Сколько раз Мод уже слышала все эти аргументы. Где же выход? Ей казалось, что их затягивает топкая трясина, из которой просто невозможно выбраться.

– Может быть, тебе стоит просто пустить сюда Лливелина? – предложила она. – Пусть захватит Уиттингтон. Тогда Генрих волей-неволей будет вынужден действовать.

– А как же моя честь? – фыркнул Фульк.

– Твоя честь не будет затронута. Ты же предупреждал Генриха, что не сможешь сдерживать валлийцев, если они будут наступать большими силами. – Мод сморщила нос. – Хотя гордость твоя, конечно, пострадает.

– Если я отдам Лливелину Уиттингтон, то подставлю под удар близлежащие селения. Все это будет разрастаться, как снежный ком. – Он взъерошил волосы и вздохнул. – Пойду одеваться и выставлять дозоры.

Мод поцеловала мужа. Внизу Кларисса и Мабиль наблюдали за стрельбой по мишеням. Молодой Фулькин вернулся к Ранульфу Честеру, а Иво служил оруженосцем в доме Солсбери. Хорошо хоть их сыновья в безопасности, по крайней мере на время.

До чего же все это ей надоело. Сейчас Фульк вновь наденет кольчугу и отправится патрулировать границы в поисках валлийских мародеров. А ей опять предстоят долгие часы тревожного ожидания.

– Надо ехать, ничего не попишешь, – вздохнула Мод, сплетая руки вокруг шеи мужа и покусывая его за мочку уха. Огонь между ними был уже не таким буйным и всепоглощающим, как в былые времена, но по-прежнему все еще жарко горел. – Но давай ты отправишься чуть попозже, а?

Он улыбнулся и повернулся к жене:

– Даже не знаю, сумеешь ли ты меня уговорить!

Они уже давно не занимались любовью днем – когда понимание того, что их могут застать, и нарастающий по спирали восторг внезапно нахлынувшей страсти добавляют удовольствию остроты. И сейчас, оставшись наедине, супруги самозабвенно целовались и ласкали друг друга, пока шли в соседнюю комнату к кровати, срывая по дороге одежду. Ее накидка, его пояс… Башмаки, чулки, гамбезон, платье…

Когда они упали на покрывало, на Фульке осталась только рубашка, а на Мод – одна лишь сорочка. Он целовал и покусывал ее соски сквозь тонкую льняную ткань. Наконец они затвердели и упруго встали, а в горле у Мод замер сдавленный крик. Она залезла ему под рубашку, пробежала пальцами по ребрам, трогая выступающие бесформенные бугорки давно сросшихся переломов. Дальше, дальше. Плоский живот и легкий пух волос в промежности. И затвердевший в возбуждении член, натянувший ткань. Теперь настал черед Фулька сладострастно ахнуть, когда рука жены пробралась внутрь и нежно погладила его. Он высоко задрал ее сорочку, и Мод обдало холодным воздухом. По коже ее пошли мурашки: не только от холода, но и от его прикосновения – легкого, как перышко, манящего, нарочито медленного. Входя в ритм, Мод извивалась и прижималась к мужу. Она раздвинула бедра, двигаясь навстречу Фульку с разнузданной требовательностью. Он на мгновение отпрянул, дрожа мелкой дрожью.

– Прекрати, – прохрипел Фульк, тяжело дыша. – Ты думаешь, я каменный?

– На ощупь – еще как, – промурлыкала Мод и потерлась бедрами о его бок. Потом развернулась и рухнула на кровать.

Он выдохнул сквозь зубы напоенное вожделением проклятие и обрушился в нее. Мод ахнула от этого натиска и задушила крик, уткнувшись Фульку в плечо, когда ожидание наслаждения добралось до самого краешка. Она крепко стискивала Фулька, вонзая в него ногти, и дыхание с жалобными стонами вырывалось у нее из горла, а когда почувствовала, что муж весь подбирается, чтобы отступить, прижала его плотнее.

– Нет! – задыхаясь, проговорила Мод. Ее руки скользнули ему на ягодицы, ноги сомкнулись вокруг его тела, принуждая продолжать до восхитительного пика, откуда уже невозможно вернуться, и вдруг все чувства ее разлетелись вдребезги, достигнув наивысшей точки. Она услышала стон Фулька и почувствовала, как напряжение мужа опало внутрь ее тела, заставив его вибрировать.

Последовало долгое молчание. Мод чувствовала, как губы мужа слепо тычутся ей в шею.

– Глупо вести себя так, ведь у нас уже дети взрослые, – пробормотал он.

– Может быть, но я не слишком огорчусь, если мне доведется понянчить еще одного малыша.

Мод погладила Фулька по волосам. Эти слова она произнесла, потому что боялась за мужа и хотела, чтобы частичка его осталась в ней.

– Я готов выполнить любое твое желание, стоит только приказать, – тихо сказал он, поигрывая прядкой ее волос.

– Это вряд ли, – вздохнула она. – А если бы я попросила тебя никуда не ездить и остаться со мной в постели до конца дня? – (Фульк в ответ нежно улыбнулся. А потом от странился и сел.) – То есть какие-то там валлийцы тебе дороже, чем я?

– Не говори ерунды, – сказал он, дергая жену за косу.

С наслаждением потягиваясь, Фульк слез с кровати и стал одеваться. Мод вздохнула и последовала примеру мужа, разыскивая свою одежду по всей комнате.

Все еще купаясь в последних отблесках наслаждения, она отправилась проводить мужа и вместе с его отрядом доехала до опушки Бэббинвудского леса, где обычно кормились свиньи. Деревья уже оделись в зимнее: поросли зеленым мхом с северной стороны. Ветер ревел в ветвях, как невидимое свирепое чудовище, особенно буйствуя в вершинах деревьев. У земли же раздавались потрескивание старого уставшего дерева, звяканье упряжи и глухой стук копыт, смягченный мягким коричневым ковром опавшей листвы.

Мод сопровождала Фулька еще пару миль, а затем решила, что пора отправляться в обратный путь. Правда, здесь еще было безопасно, но она не хотела задерживать мужа: знала, что без нее он поскачет быстрее.

– Храни тебя Господь, – сказала Мод, притронувшись к его руке.

– И тебя тоже.

Она смотрела мужу вслед, пока отблески кольчуг и цветные щиты не перестали мелькать между черными стволами. После чего в сопровождении четырех солдат гарнизона по вернула к Уиттингтону.

Они уже доехали до опушки леса, видна была дорога к деревне, когда все и случилось. Внезапно послышался громкий стон умирающего дерева. Мод подняла голову, вскрикнула и рванула поводья, но было слишком поздно. Старый бук, переживший все бури со времен Вильгельма Завоевателя, вдруг рухнул на несчастную гнедую лошадку, мгновенно сломав ей шею. Кобыла выгнула спину и упала, прижав собой Мод.

Все произошло очень быстро, все происходило очень медленно. Мод неподвижным взглядом уставилась в небо и на высокие черные ветки, качающиеся, как руки огромной толпы людей. Она не чувствовала боли, потому что ноги вдруг онемели.

– Я в порядке, – сказала Мод на удивление ясным голосом склонившимся над нею перепуганным мужчинам.

Она зацепилась взглядом за большое оранжевое пятно лишайника на коре упавшего дерева. Нет, ничего на самом деле не было. Всего лишь сон, яркий всплеск воображения, что-то вроде галлюцинации, вызванной ядовитыми грибами. Мод решила, что раз все досталось ей, то теперь Фульк будет в безопасности. Значит, так и надо.

Четыре солдата приподняли рычагом дерево и сдвинули его с лошади, а потом оттащили ту от Мод. Лишившись ее теплой тяжести, женщина начала дрожать. Мод никак не могла унять стучавшие зубы. Ниже пояса она ничего не чувствовала. Не испытывала ни малейшей боли, когда ее подняли, посадили на лошадь и провезли последние полмили до замка.

– Миледи, надо немедленно послать за милордом, – встревоженно проговорил Ральф Грас.

– Нет! – вскинулась Мод. – Фульк отправился в дозор, и не стоит отвлекать его по пустякам. Ничего страшного со мной не случилось. Полежу пару дней в постели, и все пройдет. – Ее голос звенел решительностью. Если верить, что все хорошо, то так оно на самом деле и будет.

Подбежала Кларисса, таща за собой Мабиль. Мод улыбнулась и беспечно рассказала младшей дочери о происшествии, сурово зыркнув на рыцарей, чтобы придержали языки и не пугали ребенка. Хоть Мабиль связывала с реальным миром лишь тонкая ниточка, но все же девочка не окончательно от него отстранилась.

Кларисса кинулась согревать постель горячим камнем и подкинула в жаровню еще одну порцию угля.

Ральф Грас покачал головой:

– Не нравится мне, что миледи говорит, будто совсем не чувствует боли, – это очень плохой знак.

Кларисса бросила взгляд на кровать, куда двое солдат из сопровождения осторожно укладывали Мод. Глаза у нее были закрыты, а лицо сильно побледнело.

– Вот что, Ральф, не слушайте миледи. Мало ли что она запретила посылать за мужем. Немедленно известите милорда. Если что, отвечать буду я.

Он коротко кивнул и вышел.

Кларисса подошла к кровати и потрогала ноги Мод:

– Вы точно ничего не чувствуете? Можете пошевелить пальцами?

Мод нахмурилась, вся напряглась, закусив губу, и, чувствуя, как к ней подступает страх, с досадой выговорила:

– Ни на дюйм.

Кларисса очень осторожно подняла юбку приемной матери – и ахнула.

Мод приподнялась и в ужасе и отчаянии уставилась на распухающий багровый синяк. Такого она не видела даже у рыцарей, пострадавших от ударов моргенштерна и булавы.

– И неудивительно, – сказала она, глухо стукнувшись затылком о подушки. От холодного пота взмокли ладони, подмышки и лоб. «Дева Мария, Пресвятая Богородица…»

– Я сделаю холодный компресс, – сказала Кларисса.

Она явно пребывала в замешательстве. Компресс тут не поможет, и обе женщины это прекрасно понимали. Они обменялись быстрыми взглядами.

– Я послала за Фульком, – сказала Кларисса.

Мод сердито покачала головой:

– Зря. Ему и так тяжело, и я не хочу, чтобы он видел меня такой. – Надо же, не прошло и трех часов с тех пор, как они вместе возлежали в этой постели и разговаривали о том, не завести ли им еще одного ребенка. А теперь… Она положила руку на живот. – Я обязательно поправлюсь, потихоньку.

– Конечно поправитесь!

Их глаза снова встретились. Язык говорил одно, а ум подсказывал совсем иное. Мод откинула голову на подушки и закрыла глаза.

Ночью к ногам начала возвращаться чувствительность, и вместе с ней пришла боль. Жаркая, изматывающая, невыносимая. Кларисса дала Мод растворенной в вине ивовой коры, но это испытанное средство от головной боли совершенно не помогло. От холодных компрессов стало чуть легче, но ненадолго. Скоро вновь началась страшная пытка болью, да еще вдобавок Мод затошнило. К утру она так измучилась и взмокла от пота, что Кларисса решилась дать ей более опасное снадобье – сок семян белого мака. Через час Мод провалилась в беспокойную дремоту.

Оставив больную под присмотром служанки, Кларисса пошла поесть, хотя, по правде говоря, аппетит у нее пропал начисто. Глаза щипало от недостатка сна, а живот крутило от страха. Ей приходилось видеть, как люди поправлялись и после более тяжелых ран, но уж больно велик был в данном случае пораженный участок тела. Насколько она могла судить, у Мод не были переломаны кости, но… Достаточно представить, что случится с яблоком или сливой, если уронить их с большой высоты, и сразу станет понятно, что ничего хорошего ожидать не приходится. Ну до чего же несправедливо, что это случилось именно с Мод! Кларисса, разумеется, понимала, что жизнь вообще несправедлива, однако это служило ей слабым утешением.

Дождь резко стучал в ставни, и было так темно, что пришлось повсюду зажечь свечи и факелы. Кларисса села рядом с Мабиль у очага и заставила себя проглотить кусок хлеба с медом и запить его вином.

– Мама лучше? – спросила девочка. Она качала соломенную куклу, спеленутую, как новорожденный младенец.

– Да, – ответила Кларисса. А что еще она могла сказать ребенку? – Мама спит.

Мабиль качала куклу и раскачивалась сама:

– Папа идет?

– Да, папа скоро придет.

«При условии, – добавила она про себя, – что Ральф вообще его нашел. Дай Бог, чтобы Фульк успел проститься с женой!»

И, закончив нехитрый ужин, Кларисса вернулась вместе с Мабиль в спальню на бдение, от которого с радостью бы отказалась.

Вскоре вернулся Фульк. Не снимая кольчуги и промокшего плаща, он вихрем ворвался в спальню. Кларисса вскочила, предостерегающе прижав палец к губам, и Фульк резко остановился. Вид у него был словно у затравленного зверя. Нервно сглотнув, он взял Клариссу за плечи, отставил в сторону и приблизился к кровати, чтобы посмотреть на жену.

– Мама бай-бай, – сказала Мабиль. Маленькая ручка обхватила мамину косу, толстую, пушистую и белокурую, с серебряным отливом.

Фульк смотрел вниз так свирепо, что Клариссе показалось, что он сейчас прожжет дырку в подушке.

Он резко обернулся, снова подошел к ней и спросил:

– Насколько там все плохо?

– Я не целительница… – начала Кларисса, но он резко перебил ее:

– Не смей вилять! От кого мне еще ждать честного ответа, как не от тебя! Насколько все плохо?

Кларисса почувствовала в горле давящую боль и покачала головой. Не в силах выговорить страшных слов, она лишь выразительно махнула рукой.

Время словно бы растянулось: казалось, Фульк молчал целую вечность, свыкаясь с тяжким бременем и укладывая его себе на плечи, как перекладину креста.

– Мне очень жаль, – прошептала Кларисса.

Он не ответил. Капли дождя поблескивали на плаще, и мокрая сталь хауберка сверкала в такт его неровному дыханию.

– Я дала ей сок белого мака, чтобы облегчить страдания… – сказала Кларисса и подумала, что хорошо бы иметь подобное средство и против душевной боли. Так, а теперь придется вбить гвоздь в его крест. – Вот что, надо бы послать за священником, чтобы он был здесь, когда она проснется. – Фульк не ответил, и Кларисса тронула его за руку. – Вы меня слышите?

Он неуверенно поднял на нее взгляд, и Кларисса увидела, что глаза у него темные и застывшие.

– Послать за священником… – медленно повторил Фульк, словно не понимая значения этих слов. – А зачем нужен священник?

– Чтобы отпустить ей грехи.

Он вскинул голову:

– Мод не умрет! Я не дам ей умереть!

Фульк сам требовал от нее честности, а теперь отрицал очевидное. Но Кларисса не винила его.

– Тогда чтобы помолиться за ее выздоровление, – тактично сказала она и забрала у него плащ. – Если вы собираетесь сидеть у постели больной, надо снять оружие. Здесь меч вам ни к чему. – (Однако Фульк не шелохнулся.) – Нельзя держать ее за руку, не сняв мокрого плаща. Вы закапаете все простыни, – настаивала девушка.

Фицуорин неловко пожал плечами в знак капитуляции. Кларисса помогла ему освободиться от мокрого хауберка и гамбезона. Затем приказала оруженосцу унести их сушиться, а сама принесла вино и хлеб. Фульк пренебрег хлебом, но вино выпил, после чего уселся рядом с Мод, пристально глядя жене в лицо, словно мог усилием воли привязать умирающую к жизни. Его рука нежно отвела волосы у нее со лба.

Кларисса некоторое время помедлила, а потом, взяв с собой Мабиль, отправилась за священником.

Фульк очень осторожно откинул одеяло и поднял сорочку Мод, чтобы посмотреть на повреждения. Вид распухшего багрового синяка привел его в ярость и отчаяние. Как это могло случиться? Упади дерево мгновением раньше или мгновением позже, она осталась бы целой и невредимой. В таких случаях обычно говорят: «На все Божья воля». Но неужели Бог и впрямь мог такого пожелать? Фульк аккуратно вернул одеяло на место и встал у кровати на колени помолиться. Дыхание Мод было частым, а кожа на ощупь – горячей. Проведя полжизни на войне, он хорошо знал, о чем свидетельствуют эти признаки. Человек, раздавленный упавшей лошадью, получивший несколько мощных ударов булавой или моргенштерном, может поначалу выжить, но вряд ли протянет потом больше нескольких дней. Моча становится красной или вообще перестает течь. Развивается лихорадка, и несчастный умирает.

– Мод… – Он взял в руку косу жены, держа ее так же, как совсем недавно это делала Мабиль. Он чувствовал пустоту там, где раньше билась жизнь, полная смеха, ссор и любви. – Мод, пожалуйста, останься со мной.

Она тихо застонала, и ее голова мотнулась из стороны в сторону. Веки дрогнули, и Мод глянула на мужа. Изумрудная зелень глаз подернулась туманом, а зрачки превратились в маленькие темные точки.

– Фульк? – прошептала она.

Ее рука зашарила по одеялу, и он взял ее кисть в свою руку и сжал так, будто мог напитать Мод своей жизненной силой.

– Да, любимая, я здесь.

– Я запретила Клариссе посылать за тобой. Устраивает суету на пустом месте… но я рада, что она меня не послушала. – Голос Мод перешел в хриплый шепот. – Все произошло так быстро… так неожиданно… Я даже не видела, как падало дерево…

– Тише. – Он погладил жену по волосам. – Береги силы.

– Для чего?

– О Боже! – простонал Фульк, охваченный страхом, горем и желанием во что бы то ни стало удержать ее рядом с собой. – Ты помнишь, как мы впервые встретились? Ты была упрямой маленькой девочкой, которая отняла у моего брата мячик, потому что ее не брали играть. Помнишь?

Ее чело от боли избороздили морщины, но она смогла улыбнуться:

– Помню. И что?

– Мод, будь и сейчас упрямой, ради меня. Я не хочу, чтобы ты меня покидала.

Она подняла руку и дотронулась до лица мужа, и он увидел, что она пытается улыбаться.

– Я тоже не хочу тебя оставлять, – хрипло сказала Мод. В глазах у нее стояли слезы.

– Все будет хорошо, у нас впереди еще годы.

– Да. Долгие годы…

Она прикрыла глаза и стиснула зубы, и Фульк заметил, как жилы у нее на шее напряглись от боли. Ему вспомнилось, что точно так же Мод выглядела, когда рожала их старшего сына на берегу реки Авон-Морвинион. Тогда Фульк ничем не мог помочь жене, как не мог он облегчить ее страдания и сейчас.

– Где Кларисса? – выдохнула Мод.

Фульк замялся:

– Она пошла за священником, чтобы он поддержал тебя. Правда, я думаю, что он тебе не нужен.

– Нужен… О Господи… – Мод умолкла, скорчившись от боли, и показала на стоящую на сундуке бутылочку с соком белого мака.

Фульк взял бутылочку. Когда он вынимал пробку, пальцы у него дрожали.

– Сколько?

Некоторое время Мод не в состоянии была отвечать, охваченная сильнейшим приступом боли. Фульк наблюдал, как жена пытается прорваться сквозь эту боль, словно пловец, борющийся с приливом, и наконец, обессиленная, вытаскивает себя на берег.

– Две мерки, с вином, – тяжело дыша, проговорила она, показав на чашечку, сделанную из кости.

– Ты уверена?

Она кивнула, прикусив губу. Ее лицо осунулось от страданий.

Дрожащими руками Фульк налил сока в мерку, затем перелил его в кубок. И так дважды. Потом добавил хмельного меда, чтобы замаскировать горечь. Мод метнула взгляд к двери, словно опасаясь чьего-то внезапного появления. Когда Фульк, поддерживая жену за плечи, приподнял ее, она сжала руками одеяло и закричала от мучительной боли. Он поднес кубок к ее губам, наклонил, и она отпила. Несколько капель вытекло обратно, но когда Фульк хотел отвести руку, Мод крепко вцепилась в нее и большими глотками осушила кубок до дна.

Затем Мод опустилась на подушки и закрыла глаза. Фульк подумал, что она уснет, но Мод подняла веки и посмотрела на мужа:

– Фульк, обещай мне, что ты будешь твердо стоять на ногах, обещай, что ты не сломаешься.

Ее взгляд, острый, как осколок стекла, пронизывал Фулька насквозь.

– Вряд ли я смогу изменить привычке, которой придерживался всю жизнь, – сказал он с деланой улыбкой.

Он хотел обратить ее слова в шутку, но не смог. Они оба понимали, что имелось в виду. Мод хотела отправиться в последний путь под защитой его клятвы, однако, по правде говоря, Фульк не был уверен, что сможет ее сдержать. Ведь Мод всегда была светом его жизни, а теперь ему придется брести в темноте.

– Поклянись… – настаивала Мод. Голос ее был прозрачным и хрупким, как стекло.

И Фульк непостижимым образом нашел в себе силы ответить без колебаний:

– Клянусь!

– Я надеюсь на тебя… Не забудь.

Прибыл священник, неся с собой в маленьком кожаном сундучке необходимую утварь для совершения таинства. Фульку захотелось вскочить на ноги и заорать, чтобы тот убирался, – в своих темных бенедиктинских одеждах священник показался ему первым вороном, прилетевшим на пир в ожидании трупа. Должно быть, Мод почувствовала неприязнь мужа, поскольку снова схватила его за руку.

– Пусть святой отец подойдет, – прошептала она. – Моей душе сейчас нужно утешение.

Фульк медленно поднялся.

– Как скажешь, – тихо проговорил он.

Выходя из комнаты, он даже не посмотрел на священника, а только еще раз глянул на Мод. Она встретилась с ним глазами, и губы ее чуть дрогнули в улыбке, но Фульк видел, какое невероятное усилие ей для этого потребовалось, и не смог улыбнуться в ответ.

Снаружи ждала Кларисса.

– Только не вздумай строить из себя наседку, – мрачно предупредил он. – Если ты сейчас предложишь мне еду, питье или горячую ванну, за последствия я не ручаюсь.

Кларисса, которая именно так и собиралась поступить, отвернулась и подсыпала угля в жаровню, горевшую в центре комнаты.

– Надо послать за Хависой, Ионеттой и вашими сыновьями, – сказала она, пытаясь найти отдушину в других заботах.

Фульк кивнул:

– Я как раз собирался позвать писца.

У Клариссы заныло сердце. Ей хотелось облегчить горе, обрушившееся на Фулька, утешить его, чтобы обрести утешение самой, но она интуитивно догадалась, что все ее усилия сейчас будут тщетны. Девушка глянула на дверь комнаты, где отец Томас беседовал с Мод.

– Когда он закончит, я дам ей еще вина с маком.

– Не нужно, – отмахнулся Фульк. – Я уже дал.

У Клариссы расширились глаза.

– Вы знаете, какая доза необходима?

– Нет, мне Мод сказала. Две полные мерки.

Кларисса быстро отвернулась, чтобы скрыть отразившийся на лице ужас. Даже одна полная мерка была достаточно сильной дозой, на грани допустимого. Две же легко могли убить. Мод сама учила ее, подчеркивая, насколько это сильное средство – сок белого мака. Кларисса прижала к груди кулаки, и ей показалось, что сердце у нее сейчас разорвется.

Она услышала позади неровное дыхание и шорох одежды. Фульк переступил с ноги на ногу и хрипло сказал:

– Мод знала, что надо делать. Она все знала.

И вышел из комнаты.

Кларисса не отрываясь глядела на жаровню, чувствуя, как глаза начинает резать от жаркого блеска раскалившихся угольков. Она помнила, как от болезни легких умирала ее мать, когда она сама еще была ребенком, но саму мать едва помнила. Мод стала для Клариссы всем: матерью, другом, компаньонкой, наперсницей.

– Не могу, я этого ни за что не переживу, – прошептала она.

Но как только эти слова были произнесены, она уже знала, что это всего лишь минутное проявление слабости. Она сильная и сможет выдержать надвигающееся горе. Ведь она невозмутимая Кларисса, сильная Кларисса, Кларисса, над которой все мягко подтрунивают за то, что она порой ведет себя чопорно, как пожилая монахиня. А о том, что в глубине ее души прячется одинокая сирота Кларисса, не знает никто, кроме нее самой.

Ноябрьская ночь была темной и промозглой. На сундуке горела всего одна свеча, и комнату наполнял легкий запах ладана. Мод лежала на кровати, мраморно-белая, застывшая в смертельном безмолвии, а рядом сидел Фульк и напряженно всматривался в ее лицо. Зеленые кошачьи глаза, эти колдовские глаза были закрыты навсегда. Светлые волосы рассыпали свое сияние по подушке, как у невинной девушки или как у женщины, только что побывавшей в объятиях возлюбленного. Лицо ее, не искаженное болью, было совсем молодым, с гладкой кожей, а губы чуть изгибались, словно Мод улыбалась каким-то своим мыслям. Но ей уже никогда больше не засмеяться – как и ему самому, подумалось Фульку.

После ухода священника Мод быстро провалилась в глубокий сон, от которого уже никто не смог ее пробудить. Их прощальные слова были сказаны на пороге спальни, в тот момент, когда Фульк выходил и она в последний раз улыбнулась ему. Он еще тогда обо всем догадался, но разум отказывался верить. Даже теперь он не мог до конца осознать произошедшего.

– При такой жизни, которую я вел, мне всегда казалось, что я первым тебя оставлю, – сказал он неподвижно лежащему перед ним телу. – Это женам положено становиться вдовами. Ну почему ты покинула меня, Мод?

Он дотронулся до ее волос, густых, тяжелых, серебряных. Многие женщины с возрастом теряют свои великолепные локоны, но у Мод шевелюра по-прежнему оставалась роскошной, без малейших признаков седины – да седина и не была бы заметна при таком цвете волос. Теперь она уже никогда не станет старше, а Фульк чувствовал, что постарел вдвое. Может, надо было остановить ее и не позволить допить кубок? Но ведь этим он лишь продлил бы ее мучения. Теперь же страдания Мод окончены, а его собственные только начинаются. Пламя свечи колыхнулось и погасло от дуновения воздуха. В комнату на цыпочках вошла Кларисса. В полумраке ее глаза казались огромными и темными. На плечи накинут плащ; в одной руке маленький масляный светильник, а в другой – кувшин. Фульк посмотрел на воспитанницу с досадой. Он не желал, чтобы кто-то вторгался в эту последнюю ночь, которую Мод проведет на своей постели рядом с ним. Это было его бдение, нести которое он должен был в одиночку.

Хорошо еще, что Кларисса не предложила ему вина, поскольку иначе бы он точно не сдержался. Она налила себе и оставила кувшин на виду, а сама села напротив Фулька.

– Мы не нуждаемся в твоем обществе, – неприветливо сказал он.

Девушка посмотрела на него с упреком и невозмутимо произнесла:

– Я знаю, вы ни с кем не хотите делиться этими мгновениями, но я тоже ее любила.

Она опустила голову к переплетенным пальцам и начала молиться, беззвучно шевеля губами.

В спальне воцарилось молчание, изредка прерываемое только шипением свечки. Через некоторое время Фульк потянулся к кувшину и плеснул себе чуть-чуть вина. Бутылку с маковым соком и мерную чашку убрали. Если бы они остались на виду, Фульк не удержался бы от соблазна приблизить и свою смерть.

Он взглянул на молодую женщину, тихо молившуюся напротив. В свете свечи и масляной лампы поблескивала влага, струящаяся по ее лицу. «Неужели можно плакать беззвучно?» – удивился Фульк. И тут заметил, что она под плащом вся содрогается, но изо всех сил сдерживает себя, стараясь не нарушить ритма дыхания.

Фульк смотрел на приемную дочь одновременно с жалостью, раздражением и завистью, ибо у него самого плакать не получалось. Рана была так глубока, что иссушила все чувства.

– Кларисса…

Она всхлипнула и махнула рукой, извиняясь. Фульк встал, обошел кровать и неловко обнял воспитанницу. Впервые увидев, как Кларисса лишилась самообладания, он невольно потянулся к ней своей кровоточащей душой.

– Все в порядке, не стоит извиняться, – пробормотал Фульк. – Плачь, если тебе хочется.

Она уткнулась лицом в его грудь и дала наконец волю своему горю, сжав Фулька в объятиях так крепко, что наутро наверняка должны были выступить синяки. Звуки ее рыданий наполняли полумрак, и от ее лихорадочного дыхания колыхались легкие серебряные волосинки, обрамлявшие чело Мод.

Фульк обнимал Клариссу, нежно гладя ее по волосам. У него самого горе зрело глубоко внутри, но не прорывалось наружу. Смерть Мод оставила такую зияющую пустоту, которой вряд ли когда-нибудь суждено было заполниться.

Глава 43

Хотя снег той зимой выпадать не торопился, мороз был жестоким, как железное лезвие боевого меча. Однако набеги валлийцев продолжались и в звенящие холода. Фульк увел скот из коровников и с зимних пастбищ вокруг Уиттингтона на королевские земли близ Лита. Он регулярно отправлялся со своим войском патрулировать границу. Когда Фульк обозревал восхитительные зимние пейзажи, ему казалось, будто он заперт внутри волшебного серебряного зеркала. Поверхность озера Эллсмир была сплошным пластом льда, серо-белого, словно сахар. В зарослях осоки сгрудились лебеди, перья которых напоминали нежные пушистые снежинки. Птицы изгибали шеи и засовывали клювы под теплые крылья. Все живое, что не впало в спячку, отчаянно пыталось вытерпеть холод и избежать гибели.

Настроение Фулька оказалось созвучно погоде. После потери Мод он словно бы застыл. Не мог даже скорбеть, словно напрочь утратил любые чувства. Он теперь не жил, а существовал. Один день с отвратительной неизбежностью перетекал в другой. Ум работал безотказно, но где-то внутри, в глубине души, зияла страшная пустота, и жизнь казалась ему абсолютно бессмысленной.

Валлийцы были неуловимы. Устроив очередной набег, они ускользали обратно через границу и растворялись в холмах. Граф Честер, встретившись с Фульком, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию, предложил единственный возможный способ усмирить их: отправиться в экспедицию в Уэльс и строить по всему пути замки. Так в свое время поступали с англичанами их предки-нормандцы после знаменитой битвы при Гастингсе. В противном случае придется собирать против валлийцев королевское войско, а у молодого Генриха имелись более неотложные дела. Так что на сей раз его приграничным лордам придется справляться самим.

Фульк был отчасти даже рад подобному повороту. Служба занимала время, теперь у него появилась причина вставать по утрам и было чем заняться до самого вечера. Фульк намеренно загонял себя до полного изнеможения, надеясь, что провалится потом в тяжелый бездонный сон. Больше всего он боялся тех ночей, когда ему снилось, что Мод спит рядом с ним. Он чувствовал тепло ее тела, ее щекочущие волосы, запах ее духов и радостно просыпался. И обнаруживал, что обнимает подушку. В такие моменты ему становилось настолько тяжело, что хотелось умереть.

И лишь дети казались Фульку островками утешения посреди бескрайнего унылого пейзажа. Хависа, всегда буйно проявлявшая свои чувства, пролила реки слез, получив известие о смерти матери. Их старшая дочь ждала ребенка, и ее особенно печалило, что теперь Мод никогда не увидит своего первого внука, а тот будет знать бабушку только по воспоминаниям, которые подарят ему другие.

Ионетта скорбела тихо, почти не проявляя внешних эмоций, лишь постоянно молилась в часовне. Мальчики поплакали, погоревали, но надолго не задержались – всего через несколько дней после похорон вернулись в дома, где служили оруженосцами. Кларисса взяла Мабиль под свое крыло, успокаивала вконец растерявшуюся и ничего не понимающую девчушку, находя в этом поддержку и для себя самой. Братья Фулька тоже съехались со всех поместий Фицуоринов, чтобы поддержать его в трудный момент, однако Фульк не удерживал их, понимая, что у каждого из них своя жизнь. С ним в Уиттингтоне остался один лишь Ричард.

Позднее январское утро обжигало морозом. Фульк натянул поводья и спешился у ворот приории в Олбербери. Она была построена еще только наполовину, но стены потихоньку поднимались, и уже была готова маленькая часовенка возле фамильного склепа Фицуоринов. Фульк знал, что однажды и он сам упокоится здесь, рядом Мод и родителями. А пока они его дожидались.

Фульк снял рукавицы из овчины и подышал на руки, которые, несмотря на слой меха, все равно казались глыбами льда. Отец Лоуренс, приор-августинец, вышел, чтобы поприветствовать гостя и предложить ему горячего вина в своих частных покоях – пока что это была бревенчатая хижина на территории аббатства. Каменщики отложили на зиму инструменты, и стоявшие в лесах здания имели заброшенный вид.

– Добро пожаловать, милорд, – сказал приор. – Обходите дозором границы?

– Осторожность никогда не помешает. – Фульк оглядел комнату. В середине ее горела жаровня. Рядом стоял большой стол с придвинутым к нему дубовым креслом. Два тяжелых подсвечника, открытый молитвенник. – Валлийцы продолжают появляться, и, судя по всему, Маршал и Лливелин до сих пор так еще и не заключили перемирие.

– А сами вы не можете его заключить?

– Могу, но при этом сожгу все мосты, которые так долго налаживал с королем. – Фульк принял предложенное приором вино. Руки начали гореть, и их словно покалывало тоненькими иголочками, оттого что к ним возвращалась чувствительность. – Стада из Уиттингтона перегнали к Литу.

– А как насчет стад в Олбербери?

– Я как раз приехал, чтобы перегнать их и забрать с собой в Ламборн младшую дочь и воспитанницу, – сказал Фульк и быстро прибавил: – Вам, святой отец, беспокоиться не нужно: Лливелин не станет сжигать церковь или причинять вред монахам. Уничтожить он хочет не приорию, а мою власть вдоль границы – замки, где живут люди, которых он считает своими врагами.

Приор внимательно смотрел на него.

– Ну, допустим, сейчас здесь еще и жечь-то почти нечего, – заметил он, – однако в будущем все может оказаться иначе.

Фульк пожал плечами:

– Да уж, трудно сказать, как все обернется. Я, например, живу надеждой, что весной король даст мне разрешение укрепить замки. Сейчас он уже должен понимать, насколько это необходимо.

«Живу надеждой» – какая горькая ирония была заключена в этих словах! Фульк еще немного побеседовал с приором, потом оставил его и отправился на могилу к Мод. Барельефа пока не было, да и когда его вырежут из мертвого алебастра, он будет лишь застывшим и холодным, как эта зима, отражением его жены. Разве в силах барельеф передать живую красоту Мод! Да и не все ли равно, ведь в склепе покоились лишь ее останки. А душа давно отлетела на небеса. Мод упокоилась с миром, и ей не важно, чем украшена ее могила. Это живые вечно пребывают в суетности.

Фульк поехал дальше, к донжону Олбербери. Отсюда, как и из Уиттингтона, тоже увезли в другие поместья, которые не находились под прямой угрозой валлийцев, все, что только можно, включая скот и прочую домашнюю живность. Все стойла были пусты, на конюшне находились только лошади солдат гарнизона и дозорных.

Грейсия вышла поприветствовать Фулька и поднесла ему кубок вина.

– Где Кларисса? – Он огляделся в поисках знакомой фигуры, но увидел только слуг.

– Поехала в сторону Нокина, к одной знахарке, милорд, – с неодобрением ответила Грейсия. – Я пыталась отговорить Клариссу, но она и слушать ничего не захотела.

Фульк в тревоге посмотрел на служанку. Совершенно не в характере Клариссы было внезапно куда-то срываться. А уж отправиться искать какую-то знахарку накануне долгого путешествия – это вообще было за пределами мыслимого.

– Для такой увеселительной прогулки она выбрала слишком опасное место, – проворчал Фульк. – Зачем, скажи на милость, Клариссе вдруг потребовалась знахарка?

– Говорит, мол, у нас закончились всякие лекарственные травки и что в Ламборне она таких раздобыть не сможет. А у старой матушки Ранильды всегда можно купить необходимое. – Грейсия покачала головой, давая понять, что она обо всем этом думает. – Я ей говорила, что не надо ехать, а она велела мне придержать свои советы при себе. Сказала, дескать, лучше присмотри за Мабиль. – В голосе служанки сквозила легкая обида.

– Сомневаюсь, что нам настолько нужны какие-то травы, чтобы вот так срываться и ехать в поля, когда кровожадные валлийцы только и ждут… – Фульк осекся, сообразив, что не стоит понапрасну пугать женщину. Он вздохнул и слез с коня. – Ладно, Кларисса скоро вернется, не сомневаюсь. Лучше покорми-ка меня. В том котле суп? Я голоден, как медведь.

Однако он слишком поздно спохватился, а Грейсия оказалась проницательной.

– А если Кларисса не вернется?

– Тогда возьму людей и поеду ее искать.

Невзирая на пронизывающий до костей мороз, путешествие в Нокин было приятным. Из соображений безопасности Клариссу сопровождали конюх и сержант. Откровенно говоря, она не верила, что на нее и впрямь могут напасть валлийцы, но положение обязывало везде путешествовать с эскортом. Сержант ехал впереди, конюх сзади. Между ними гордо гарцевала Кларисса. Ее серая в яблоках лошадка звонко цокала копытами по замерзшей земле.

Кларисса понимала, что визит к старой Ранильде накануне отъезда в Ламборн – чистое безрассудство с ее стороны, но со времени смерти Мод она не находила себе места и давно хотела совершить что-нибудь безрассудное, чтобы вырваться за пределы своего размеренного существования. Правда, прежде девушке всегда удавалось сдерживаться. Но когда сегодня на рассвете она увидела огромный красный шар солнца, поднимающийся над сверкающей бесконечностью инея и наледи, то поняла, что день нынче выдался слишком красивый и необычный, чтобы провести его дома у очага. Тем более что благодаря усердию Клариссы дорожные сундуки были уже собраны. Кроме того, ей действительно требовалось пополнить запасы трав. Сока белого мака, например, после ноябрьской трагедии в бутылке почти не осталось. Можно, конечно, было попросить снадобья у монахов, в лазарете приории, но на самом деле Клариссе требовались не только лекарства и травы. Служанки говорили, что матушка Ранильда владеет средствами от любого недуга, включая печали сердца и болезни души.

Когда Кларисса приехала в Нокин, хозяйка корчмы показала ей, где найти дом матушки Ранильды, и воззрилась на прибывших с жадным любопытством. Девушка поняла, что дала местным жителям пищу для пересудов.

Матушка Ранильда жила в крепком доме на окраине поселка, чуть поодаль ото всех, но не совсем уж на отшибе. Кларисса свернула с дороги, проехала мимо загона с шипящими гусями – белого, как снежный сугроб, гусака окружали его многочисленные жены, грязновато-коричневые, словно вытоптанная солома – и спешилась вместе со своим эскортом у крыльца. Над входом была привязана гроздь рябины, а на саму дубовую дверь прибито несколько подков. Через отверстия в соломенной крыше клубами поднимался дым, и острое обоняние Клариссы различило аромат горящего грушевого дерева.

Она постучала, и уверенный голос велел ей войти. Дав сопровождающим знак подождать, Кларисса подняла кованый железный засов и, едва сдержав побуждение перекреститься, вошла во владения матушки Ранильды.

Посередине комнаты потрескивал очаг, отправляя дым к почерневшим от копоти стропилам. На балках виднелись связки сушеных трав и висели в несколько рядов копченые колбасы. Вдоль стен располагались глиняные кувшины, была здесь даже пара сосудов из дорогого стекла. На утрамбованном земляном полу стояли корзины с шерстью и лежало еще несколько связок сухих трав. В дальнем конце комнаты стоял небольшой стол, сплошь заставленный деревянными чашами. Немолодая женщина, высокая и стройная, толкла какую-то смесь в ступке из блестящего зеленого камня. Подняв глаза, она прекратила работу и, вытерев руки о передник, обогнула стол и подошла к Клариссе.

– Чем могу вам помочь, миледи? – любезно поинтересовалась матушка Ранильда и пригласила посетительницу присесть на скамью у очага.

Она не сделала при этом книксен и вообще ничем не продемонстрировала, что признает высокое положение гостьи. Мало того, Кларисса вдруг почувствовала, что это она должна выказать почтение женщине, которая выглядела в своих владениях настоящей королевой.

– Я приехала купить у вас лекарств. – Кларисса тихонько уселась на край скамьи. – В Олбербери много о вас говорят и очень хвалят.

Голубые глаза матушки Ранильды вспыхнули.

– Правда? – Она отошла к полкам, взяла кувшин и разлила по двум кубкам ярко-золотую жидкость. – А вы, госпожа?..

– Леди Кларисса д’Обервиль.

– А-а, воспитанница лорда Фицуорина, – кивнула хозяйка, словно у нее в мозгу сложилась какая-то мозаика, и протянула гостье кубок. – Мед, – пояснила она, – из моих собственных ульев.

Кларисса поблагодарила и пригубила напиток. По языку разлился вкус лета, и вскоре по всему телу распространилась приятная теплота.

– Великолепно! – похвалила она, прикидывая в уме, что может быть известно о ней знахарке. Без сомнения, расстояние сплетням не помеха.

– У меня найдется лишняя бутылочка, если захотите прикупить моего меда.

– Благодарю вас. С удовольствием приобрету его.

Матушка Ранильда склонила голову, пристально разглядывая Клариссу:

– Но мне любопытно, миледи, почему вы пришли ко мне, а не к аптекарю в Шрусбери или не обратились к монахам из нового монастыря вашего лорда.

– Потому что я наслышана о вашей репутации, – ответила Кларисса, благодаря Бога за то, что не подвержена привычке краснеть. – Про вас говорят, что вы и впрямь про все на свете знаете.

– Прискорбно, коли доживешь до моих лет и не будешь ничего знать, – усмехнувшись, колко ответила Ранильда. – Расскажите мне, что именно вам необходимо.

Кларисса начала перечислять. В ее списке значились мазь и порошок из чернильных орешков; жимолость – от кашля и малярии; полынь – испытанное средство против внутренних паразитов; мазь из норичника – от раздражения кожи. Матушка Ранильда приподняла брови, услышав про сок белого мака, но молча поставила бутылку на стол, рядом с медом.

Кларисса сложила руки на коленях и опустила глаза.

– Еще мне сказали, что вы также искусны в изготовлении эликсиров, которые исцеляют не только тело, – пробормотала она.

– Ага, теперь мы переходим к самому главному, как я понимаю, – с удовлетворением проговорила хозяйка. – Вам нужен любовный напиток? Хотите пленить какого-то мужчину?

Взгляд Клариссы с негодованием метнулся на матушку Ранильду.

– Разумеется, нет! Как вам такое только в голову пришло!

Матушка Ранильда издала краткий смешок:

– Успокойтесь, миледи, я всего лишь спросила, поскольку это самая распространенная причина, которая приводит в мой дом молодых женщин. Вторая – средство от их растущих животов.

Кларисса поджала губы.

– Такого эликсира мне тоже не требуется, – сухо сказала она.

– Тогда чего же вы хотите?

Девушка сглотнула, чувствуя себя беззащитной под прямым взглядом знахарки.

– Мой… мой опекун лорд Фицуорин два месяца назад потерял жену, – сказала она. – Я хочу хоть как-то облегчить его горе.

Матушка Ранильда скрестила руки на груди, и глаза ее сочувственно блеснули.

– Я не продаю такое лекарство, как время, дитя мое, – мягко сказала она.

– Наверное, я плохо выразилась. Я хочу приобрести нечто такое, что поможет лорду Фицуорину переносить скорбь. Такое ощущение, что он заледенел внутри. Он ни слезинки не пролил после смерти любимой жены, но я знаю, что слезы копятся у него внутри и рано или поздно станут непосильным бременем.

Ранильда посмотрела на посетительницу долгим тяжелым взглядом:

– То, от чего взрослый мужчина будет плакать… Такого средства у меня на полках нет. То, что вам нужно, нельзя растолочь в ступке и растворить в питье.

– А что это такое?

– Вы должны найти это средство сами. Дайте руку.

Кларисса замешкалась, но повиновалась. Служанки говорили, что матушка Ранильда умеет читать будущее человека, разглядывая линии на его ладони. Вообще-то, Клариссе не особенно хотелось узнать свое будущее, но любопытство пересилило страх.

Знахарка пару минут изучала ее ладонь, проводя по линиям крепким указательным пальцем и время от времени прищуриваясь.

– Что вы видите? – не выдержав, спросила Кларисса.

– Ты словно тихая вода, – пробормотала Ранильда. – Спокойная и прозрачная, но глубже, чем кажешься. Люди, которые тебя знают, не ценят тебя, а напрасно. А может быть, им только кажется, что они тебя знают. Ты не боишься перемен, но при этом не желаешь меняться. Твои желания лежат в другой стороне.

Кларисса хотела было выдернуть руку, но Ранильда лишь еще крепче ухватилась за нее. Взгляды двух женщин встретились.

– Так или иначе, в грядущем я вижу у тебя мужа и ребенка, – сказала знахарка и нахмурилась. – Однако оба они по другую сторону большой опасности.

– Какой еще опасности?

– Я вижу там огонь, и зависть, и ненависть… И все это произойдет очень скоро.

Кларисса все же выхватила руку и вскочила.

– Сейчас вы жалеете, что пришли, – сказала Ранильда, вновь переходя на «вы», и понимающе кивнула. – Возможно, вы правы, дитя мое, – визит ко мне мог наложить необратимый отпечаток на вашу судьбу. А сейчас ступайте домой и молитесь, чтобы вы успели.

– Куда успела?

Дрожащими руками Кларисса высыпала на стол серебряные монеты и сложила снадобья в принесенную с собой ивовую корзину.

– К остатку вашей жизни на этой земле. – Ранильда смела деньги в кошелек, висящий у нее на плетеном поясе, и резко махнула рукой к двери. – Идите, дитя мое! Торопитесь!

Озадаченная и взволнованная, Кларисса вышла из дома на морозный свет позднего утра. До Олбербери было чуть менее двух часов верхом. Может ли за такое время случиться нечто страшное, о чем предостерегала ее Ранильда?

Сержант подсадил ее в седло. Схватив поводья, Кларисса вывела кобылу на обратную дорогу и взяла такой темп, что у конюха поползли вверх брови.

– Я извиняюсь, миледи, – сказал он, – но земля-то, вишь, больно крепкая, чтобы вот так лошадку-то гнать. Захромает ведь бедняжка к утру, и вся недолга.

Кларисса перевела лошадь с рыси на шаг.

– Очень уж хочется поскорее попасть домой, – пояснила она, – но калечить лошадь я, конечно, не стану.

Она похлопала животное по шее и постаралась сдержать нетерпение. Только что светившее над головой солнце исчезало в хмуром облаке, предвещавшем снегопад. Не исключено, что завтрашнюю поездку придется отложить.

Две мили спустя они встретили на дороге группу людей, гнавших перед собой всевозможную домашнюю живность. Женщины и дети в окружении плетеных клеток со множеством кудахчущих птиц сидели на повозке, запряженной двумя тяжело бредущими волами.

В ответ на вопрос конюха крестьянин, двигавшийся во главе группы, оперся на дубину и махнул рукой в ту сторону, откуда они пришли.

– Валлийцы перешли границу, – сообщил он. – Поедете дальше – аккурат на них наткнетесь.

Сержант тревожно посмотрел на Клариссу:

– Мы можем либо сделать крюк до Шрусбери, либо поехать на север, на Уиттингтон и Освестри.

– А что безопаснее?

Сержант поморщился и, прищурившись, глянул на тяжелое небо:

– Оба пути одинаково опасны, миледи. Если валлийцы сейчас по эту сторону границы, то как раз накроют дорогу в Шрусбери, когда мы на нее выедем, да и дорогу на Освестри, скорее всего, тоже. Так или иначе, надо прорываться.

Перед мысленным взором Клариссы стремительно пронеслась картина: вот матушка Ранильда разглядывает ее ладонь и поспешно выталкивает гостью за дверь.

– Освестри ближе, – решила Кларисса. – Там нам помогут.

Начал падать снег, обманчиво тихий в своем медленном кружении. Но земля была такой холодной, что он быстро нарастал вокруг мягкими рассыпчатыми сугробами. Трудно сказать, что послужило причиной – то ли магия снежинок их загипнотизировала, то ли вообще было плохо видно сквозь снегопад, – но и сержант, ехавший чуть впереди Клариссы, и конюх просмотрели на дороге валлийский патруль, а когда он их заметил, было уже поздно.

Когда Гвин Фицморис въезжал в Уиттингтон, ему было не по себе. В это холодное январское утро замок казался населенным привидениями. Молчала опустевшая деревня. Ни человек, ни зверь не двигались среди домов с соломенными крышами и огородов. Ни одна струйка дыма не поднималась к небу из трубы. Обитатели Уиттингтона покинули свои дома, положившись на милость судьбы.

Фицморис ехал верхом на боевой лошади по главной улице и держал в руке обнаженный меч, на случай если кто-то остался здесь, но в глубине души понимал, что никого не встретит. На его кольчуге играли ледяные отблески. Изо рта вылетали белые облачка пара, и лошадь тоже дымилась, как будто он выехал на ней прямо из адского котла.

– Никого, fy arglwydd[35], – сказал один из лучников, которого Гвин отправил вперед: проверить, не осталось ли в домах жителей. – Все сбежали, едва заслышав, что мы идем.

– Тогда объявим о нашем прибытии, – оскалил зубы Гвин. – Сожгите все дотла!

Факел передавали из рук в руки по цепочке, и наконец кто-то сунул его в солому ближайшего дома. Никто не выскочил в гневе из замка, чтобы остановить разорение, когда огонь начал переходить с одного здания на другое, словно заразная болезнь, а дым стал в изобилии подниматься клубами навстречу снеговым облакам, не давая дышать.

В замке было так же тихо, как и в деревне. Фицморис проехал через ворота на двор, не убирая в ножны заледеневший меч и высоко держа щит, на случай если открытые ворота окажутся зубьями капкана. Но все обошлось. Гвин задумчиво стоял посреди двора. Он некогда обитал здесь на законном основании и понимал, что может претендовать на Уиттингтон, однако вряд ли сумеет сохранить его. Даже Фульк Фицуорин решил, что нет смысла защищать замок, который всегда так много для него значил, а уж куда против него мелкому валлийскому рыцарю. Прежде самым распространенным строительным материалом было дерево. Теперь же, если хочешь что-то сохранить на века, необходимо использовать камень.

По ветру летели снежинки. Черные и серые крупинки сажи перемешивались со сверкающими белыми звездочками. Гвин почувствовал на языке частичку пепла и капельку чистой талой воды. Он спешился, бросил поводья своему спутнику и прошелся между постройками, по двору, где прошло его детство.

Так, любопытно, какие изменения внес Фицуорин? Фрески на стенах зала. Перегородки в покоях. Новое здание кухни с печью для хлеба. Колодец вырыл на другом месте. Прежде чем уйти, нормандцы вынесли все подчистую, так что грабить тут было нечего. Оставалась только ткань на стенах в помещениях донжона, пропитанная столетием кровавой вражды.

– Дай факел! – резко повернулся Фицморис к сопровождавшему его солдату.

Только-только Гвин успел взяться за сучковатую рукоять смоляного факела, как двое солдат из его отряда, которым он приказал перекрыть дорогу, привели пленницу.

Перед Гвином стояла молодая женщина в богатых нормандских одеждах и отороченном мехом синем плаще. Ее лицо пылало от холода и гнева, а в серых глазах горело золотистое отражение факела, который он сам держал в руке.

– Ехала в Освестри, милорд! – доложил по-валлийски один из стражников.

– Одна?

– Нет, при ней были конюх и сержант.

– Были? – поднял брови Гвин.

– Да, милорд. – В глазах солдата промелькнуло злобное удовлетворение. – Оба они люди Фулька Фицуорина, а эта леди – его воспитанница, Кларисса д’Обервиль.

Гвин посмотрел на пленницу сквозь копоть и колеблющийся дым от головни.

– Неужели? – Он пригладил усы и сказал, переходя на нормандский французский: – Добро пожаловать, леди Кларисса! Ваш опекун поступил весьма опрометчиво, разрешив вам выехать за пределы замка в столь неспокойное время.

Девушка презрительно усмехнулась:

– Ваши люди убили моих сопровождающих на том лишь основании, что они служили Фульку Фицуорину. Я считала валлийцев цивилизованным народом, но, как видно, ошибалась!

– Мы более цивилизованны в вопросах войны, нежели ваши соотечественники, – возразил Гвин. – Радуйтесь, что над вами не надругались и что вам до сих пор сохранили жизнь.

– Что вы собираетесь со мной делать?

Кларисса немного пришла в себя и теперь быстро обретала утраченное было ледяное достоинство, хотя еще продолжала тяжело дышать.

– Отведу вас к принцу Лливелину. Вы останетесь желанной гостьей при его дворе, пока не будет достигнута договоренность о выкупе. – Фицморис хищно осклабился и смерил ее взглядом с ног до головы. – Как знать, может быть, вам так понравится у нас, что вы даже выберете себе мужа из числа валлийцев.

Кларисса с ненавистью смотрела на него.

– Только не после таких рекомендаций! – отрезала она и, стиснув руки, неприязненно сморщилась.

– Люблю женщин с коготками, с ними не соскучишься в постели, – улыбнулся Гвин.

Она не удостоила его ответом.

– Поскольку вы воспитанница Фулька, – сказал Гвин, – то можете считаться его доверенным лицом и стать свидетелем того, как будет сожжен Уиттингтон.

Кларисса прижала воротник плаща к горлу и посмотрела на Гвина, словно королева:

– Вы ничего этим не добьетесь!

– Напротив, я получу большое удовольствие и глубочайшее удовлетворение.

Фицморис подошел к горке сухой соломы и щепок, которую его люди набросали в дверях зала. Сунув факел в кучу, подождал, пока в сердцевине ее расцветет огонь. Его люди проделали то же самое по всей территории замка, и вскоре уже Уиттингтон полыхал. В сумерках выросли зубчатые огненные стены, расцвечивая падающий снег красными тенями. Зрелище было прекрасным и жутким одновременно.

Предмет горячей любви и гордости Фулька пылал, устремляя к небу раскаленные волны неистового жара, словно сама застарелая вековая вражда питала пламя. Кларисса подняла голову, чтобы разглядеть, как самые высокие языки пламени выпрыгивают с выступающих частей бревенчатых стен. Холодные снежинки осторожно садились ей на ресницы, заставляя моргать, и, несмотря на сильный жар, пышущий от горящих бревен, девушка дрожала. Позади одобрительно перекрикивались довольные валлийцы.

Стоящий рядом с ней мужчина глядел на огненную стихию, и на лице его играла странная улыбка. Наконец с губ Фицмориса сорвался порывистый вздох. Гвин обернулся и приказал привести лошадей. Серая кобыла Клариссы фыркала и вставала на дыбы, напуганная ревом пламени. Потребовалось два человека, чтобы удержать ее, пока девушка садилась в седло. Она крепко натянула поводья и попыталась успокоить лошадь, но это удалось ей, лишь когда они отъехали от горящей башни и выбрались на дорогу. Возникшее было у Клариссы поползновение пустить лошадь галопом в сторону Бэббинвудского леса и затеряться среди деревьев быстро пресек Гвин Фицморис, который крепко привязал ее повод к уздечке своего серого жеребца, заметив:

– Бежать глупо, миледи.

– Мне так не кажется, – пожала плечами Кларисса.

Гвин холодно улыбнулся и пришпорил коня:

– Сегодня мы заночуем в Эллсмире. Там вы найдете более удобную постель, чем сугробы.

И, пришпорив своего коня, он поскакал вперед. Кларисса оглянулась, пытаясь за пеленой снега разглядеть замок. Уиттингтон горел и шипел, как пожирающий сам себя зверь… или, может быть, словно феникс, который бьет широкими крыльями, раздувая пламя своего погребального костра, и готовится восстать из гибельного пепла.

Снег повалил сильнее. Снежинки были все такими же мягкими и нежными, как прикосновение любящей руки, но их стало больше; они кружились и танцевали, оседая в следы лошадиных копыт. С ног до головы укутанные белым, всадники, возникшие впереди на дороге, напоминали призраков. Звякая упряжью и кольчугами, они преградили Фицморису путь.

Губы Клариссы беззвучно сложили имя:

– Фульк!

Ее охватили радость и страх.

Гвин Фицморис вытащил меч.

– Ты опоздал, Фицуорин, не рассчитал время! – прорычал он. – Уиттингтон уже горит и сгорит дотла, а уничтожен он моей рукой.

Кларисса не знала, какое выражение приняло при этом страшном известии лицо Фулька, ибо большая часть его была скрыта от нее шлемом. Ей видны были лишь упрямо сжатые губы и плотно стиснутые челюсти, но она легко могла вообразить, каков был его взгляд, и чувствовала жаркой волной исходившее от него напряжение. Она незаметно высвободила ноги из стремян.

– Не я, а ты не рассчитал время, – отвечал Фульк. – Мне нет дела, сгорит ли Уиттингтон. И имей в виду: даже при поддержке всей валлийской армии, перешедшей границу, твоему войску не выстоять против моего.

– Говоришь, тебе нет дела до Уиттингтона? – ухмыльнулся Гвин. – Но это ложь!

– Я сказал, мне нет дела до того, что он сгорит, – твердо произнес Фицуорин. – Лливелин отступит, подобно морскому отливу, а когда это произойдет, я вновь отстрою замок в камне. Ты лишь расчистил мне землю. Так что мне, пожалуй, даже стоит тебя поблагодарить. – Он с издевкой наклонил голову.

– А как насчет твоей воспитанницы? Может, скажешь, и до нее тебе тоже нет дела? – Гвин показал на Клариссу.

И тут она одним стремительным движением отпихнула ногами стремена, соскочила с седла и помчалась к Фульку через разделяющее два отряда пространство. Испуганная кобыла взбрыкнула и лягнула коня Фицмориса, тот взвился на дыбы и понес. Кларисса слышала за спиной проклятия Гвина и удары копыт. Фульк рванулся вперед и отразил щитом удар вражеского меча. Кларисса запуталась в юбках, растянулась на снегу, перевернулась, потеряв накидку. Сильные руки подхватили девушку и потащили наверх – в седло Ральфа Граса.

– Вы в безопасности, миледи! – сказал он.

Но Кларисса едва услышала его: широко раскрытыми и полными отчаяния глазами она смотрела на сражающихся мужчин. В сгущающейся тьме трудно было различить подробности. Расплывчатые пятна снега и стали, белизна и чернота – все смешалось, образуя неясные тени, которые разбивались и снова обретали форму. Боевые кличи, крики раненых, топот копыт боевых лошадей. На снегу пятнами расплывалась кровь.

«Фицуорин!» – выкрикивало множество глоток, и со стороны казалось, что это завывает стая волков. Кларисса сжала кулаки и молилась. То и дело в отблесках пожара вспыхивал щит Фулька. Фицуорин сражался, словно демон, только что возникший из преисподней. Меньше всего сейчас его заботила собственная жизнь. Мимо проскакала лошадь, волоча за собой всадника, который, выпав из седла, запутался шпорой в стремени. Он потерял шлем, и в какой-то момент в голову человека угодило подкованное копыто лошади. Раздался тошнотворный треск ломающейся кости. Ральф неловко ухватил поводья. На взрытый копытами свежий снег легла длинная алая дорожка, которая вела к черной блестящей луже. Гвин Фицморис лежал на спине, широко раскинув руки. Светлые волосы были все в крови, а темные глаза неподвижно застыли. Рядом в нескольких футах валялся меч.

Когда валлийцы поняли, что их вождь мертв, то поспешно отступили, скрывшись в лесах за деревней. Кларисса попросила Ральфа спустить ее на землю и пошла к месту стычки, высматривая раненых. Уже окончательно опустилась темнота, ветер стал ледяным. Если кто-то серьезно ранен, ему не пережить эту ночь. Что ж, по крайней мере, мрачно думала Кларисса, у нее есть сок белого мака, чтобы облегчить несчастным уход из этого мира.

– Я приказал разбить лагерь во дворе замка, – сказал Фульк, когда она перевязала солдата, которому копьем проткнуло плечо. – Костры будут гореть, по крайней мере, до утра. – Его голос был ровным и жестким, а в глазах еще горел накал битвы. – Ну что там?

Кларисса отвела глаза:

– Смертельно раненных нет, но двое погибших.

– А все из-за того, что тебе пришла в голову блажь отправиться к знахарке! – рявкнул Фульк. – Стоило ли рисковать головой ради каких-то снадобий? – ледяным тоном спросил он и обвел взглядом поле боя.

– Я не могла знать, что валлийцы перейдут границу! – вспыхнула Кларисса, задетая его тоном, хотя понимала, что он прав.

Солдат с раненым плечом встал и тихо исчез.

– Ты знала, что такая возможность существует. Господи, Кларисса… Я всегда считал тебя рассудительной девушкой!

– Значит, вы ошибались. Между прочим, я отправилась к матушке Ранильде ради вас.

– Ради меня?! – изумился Фицуорин. – Ты и впрямь думаешь, что, навестив выжившую из ума старую каргу, чем-то мне поможешь?

– Матушка Ранильда вовсе не выжившая из ума карга! Она знахарка, и я хотела спросить у нее совета.

– Насчет меня? – продолжал недоумевать Фульк.

Кларисса старалась не смотреть ему в глаза:

– Я хотела, чтобы она сказала мне, как помочь вам пережить горе.

– Господи Иисусе, да сколько же можно вмешиваться в мою жизнь?! – взорвался Фульк. – Сперва ты постоянно приносила мне кубки с вином и чистую одежду. Теперь собралась лечить! Из-за твоих глупостей мы оба чуть не лишились жизни! Заруби себе на носу, безмозглая девчонка, я не нуждаюсь в няньках!

– Я хотела как лучше, но вы правы: не надо было мне ездить! – Лицо Клариссы пылало, и не только потому, что на нем отражалось пламя пожара. – И между прочим, я давно уже не девчонка – я взрослая!

Фульк выругался сквозь зубы и, как вихрь, умчался к горящему замку. Кларисса осталась на дороге одна: еще при первых признаках надвигающегося скандала все остальные быстро нашли себе какие-то важные дела. Снег стремительно падал, большие, как лебединые перья, снежинки кружились в воздухе. Клариссе захотелось сесть на свою кобылу и ускакать прочь, но это был лишь минутный порыв. Жара гнева и досады хватило бы, чтобы на некоторое время согреть ее, но чтобы продержаться долгую зимнюю ночь, этого было явно недостаточно. Кроме того, следовало немедленно заняться ранеными. И хотя Фульк только что обозвал ее безмозглой, Кларисса была девушкой разумной и ответственной.

Плотно запахнув плащ и подняв капюшон на подкладке из овчины, она пошла через темную снежную равнину в сторону Уиттингтона – к багровому погребальному костру.

Атака валлийцев была отбита, но цели своей они достигли. Спасти замок от уничтожения не представлялось возможным. Фульк бодрствовал, щурясь от дыма и снега. Он не мог заставить себя лечь и завернуться в плащ, как это сделали остальные, и согревался от ночного холода теплом гибельного огня, словно это был простой костер.

Он шел между горящими домами и думал о том, сколько ему в свое время пришлось выдержать, чтобы обрести Уиттингтон. Часть зала обвалилась, вызвав дождь искр. Ослепительные золотые точки помчались в ночь, двигаясь навстречу падающему снегу. Здесь, в этом замке, родились почти все его дети. Здесь он много лет назад спал с Мод на голом деревянном полу, мечтая о будущем. Каждая искорка была словно воспоминание, улетающее во тьму, чтобы никогда уже больше не возвратиться, и Фицуорин неожиданно почувствовал себя опустошенным. Наутро останутся лишь обугленные черные останки построек, курящиеся легким дымком, и ничто не будет напоминать о его прошлой жизни.

Внезапно подступила невыносимая тоска. В уме билась лишь одна-единственная мысль: все ушло, и ему самому тоже надо стать частью огня. Пошатываясь, как пьяный, он подошел к останкам большого зала и вытащил меч, как будто собирался бросить вызов врагу, притаившемуся в багровой глубине.

Краем глаза Фицуорин заметил движение и резко развернулся. По лезвию поднятого меча струился отблеск огня. Спустя мгновение Фульк опустил оружие.

– Уходи, – обессиленно произнес он, чувствуя, как внутри нарастает напряжение. – Я не нуждаюсь в твоем обществе, не желаю тебя видеть. Черт побери, женщина, оставь меня в покое!

Однако Кларисса пропустила это его приказание мимо ушей и встала между Фульком и огнем. Ее большие темные глаза решительно сверкали, а кулаки крепко стискивали ткань плаща.

– Я знаю, вам нужна Мод, – мягко сказала она. – Я бы тоже хотела, чтобы она была здесь. Чтобы подбодрила меня и подсказала, что делать, ибо я совсем потерялась и боюсь не справиться в одиночку. Я хочу, чтобы она была рядом с вами и поддерживала вас, но ее нет. Мод мертва, и Господь принял ее к себе. Отпустите ее.

Фульк почувствовал, как его рука взмахнула мечом. В глазах Клариссы вспыхнул страх, но она не сдвинулась с места. Сталь мелькнула в дюйме от ее горла, и тогда он перехватил рукоять меча и с ревом, полным боли и отчаяния, швырнул оружие в самое сердце огня – туда, куда только что хотел прыгнуть сам. А потом Фульк рухнул на колени в снег и безнадежно зарыдал. Он оплакивал не только Мод, но и свою потерянную жизнь.

Кларисса опустилась на колени рядом и заключила его в объятия. Сквозь изматывающие, рвущие душу рыдания, с которыми выходило его горе, Фульк почувствовал, как и она тоже, чуть тише, вздрагивает от плача, и краешком сознания услышал, как она шепчет, что все будет хорошо. Разумеется, не так, как прежде, ибо прошлого уже не вернуть, и тем не менее все будет хорошо.

Глава 44

Замок Уиттингтон, лето 1224 года

Камни с каменоломни проделывали немалый путь, добираясь к месту строительства нового замка: сперва путешествовали по реке Северн в Шрусбери, затем ехали на запряженной волами телеге, а потом тряслись в переметных сумах на пони. Сидя в седле, Фульк смотрел, как прибывают грузы, и чувствовал причудливую смесь радости и боли. Его конь запрокинул голову, и бубенцы на вплетенных в гриву алых лентах мелодично зазвенели.

Остатки сгоревшей бревенчатой башни и палисада разгребли, и на месте старой крепости вырастала новая башня с полукруглой сторожкой. Память о прежнем замке потихоньку стиралась. Фульк уже не мог с точностью представить себе расположение кухни или вспомнить, сколько окон было в главном зале – пять или шесть. Но, с другой стороны, какая разница, не все ли равно? Это имеет значение разве что для самого дальнего уголка памяти, живущего тягостной ностальгией по времени, которое, возможно, и не было таким совершенным, каким казалось сейчас.

Огонь, в котором погиб прежний замок, напоминал пламя его брака с Мод. Фульку никогда больше не доведется испытать такого опаляющего душу пожара, и он был отчасти даже рад этому, ибо знал, что во второй раз просто не переживет его. Но любовь движется и другими тропами, вырастая из нежной заботы.

До его слуха донеслись звонкие удары молотков каменщиков и бойкие крики мастеровых. Многие из них пришли в Уиттингтон из Олбербери, где строительство приории уже было практически завершено. Часовня в честь святого Стефана стала местом упокоения членов семьи Фицуорин. А также местом для проведения других церемоний.

При этой мысли он чуть натянул поводья и направил коня в свежую от росы траву. Стояло раннее летнее утро. Чуть позади его ждала Кларисса, давшая Фульку возможность побыть в одиночестве, дабы собраться с мыслями. Ее серо-золотистые глаза улыбались, а лицо светилось ярким румянцем юности. Сердце Фулька, пусть и покрытое затянувшимися ранами, при виде нее задрожало. Может, это была и не страстная любовь, а лишь ее тень, но все же…

Со дня смерти Мод прошло полтора года. Фульк по-прежнему скорбел. Внутри у него все еще оставалась пустота, однако она уже больше не казалась ему зияющей бездной. Мало того, пустота эта потихонечку, очень медленно, начинала наполняться. Правда, Фульк с подозрением относился к этому новому чувству, не в состоянии полностью ему довериться.

– К концу лета в замке можно будет жить, – сказала Кларисса. – Хорошо, что с Лливелином у тебя заключен мирный договор. Но даже если вдруг начнется новая война с Уэльсом, Уиттингтон будет стоять как скала. Он построен на века.

– Еще бы! Особенно если учесть, во сколько он мне обошелся!

Кларисса весело рассмеялась, и Фульк улыбнулся в ответ. Именно этот ее заразительный оптимизм помог вытащить его на свет из тьмы, в которой он пребывал. Да ведь и впрямь все не так уж плохо. Он заключил перемирие не только с Лливелином, но и с королем Генрихом, а тот дал Фицуорину соизволение перестроить приграничные замки Олбербери и Уиттингтон. Кроме того, Фульк получил еще несколько подарков из монарших рук: освобождение от податей, разрешение охотиться на оленей и, по иронии судьбы, изысканно инкрустированную шахматную доску и ларец с фигурами из слоновой кости.

В возмещение того, что случилось с Уиттингтоном, и в качестве благодарности за поддержку семья Маршал даровала Фицуорину право каждый год устраивать ярмарку в Уонтадже. В июне прошлого года Хависа родила ему первую внучку. Фульк надеялся, что малышка с серебряными волосами и зелеными глазами – вылитая Мод – станет для него утешением.

– Ты не передумала? – спросил он у Клариссы уже в третий раз за это утро. – Есть множество достойных мужчин помоложе, которые охотно назвали бы тебя своей женой.

Ее лицо ненадолго утратило безмятежность.

– Ну как мне еще убедить тебя? – произнесла Кларисса с ноткой легкой досады. Она протянула к Фицуорину руку и положила свою ладонь, белую и нежную, на его – смуглую и покрытую шрамами. – Знаю, с моим приданым я могла выбирать из доброго десятка молодых мужчин. Ты и сам неоднократно пытался меня сосватать. Но пойми же наконец: мне не нужен никто, кроме тебя. Только не говори опять, что по возрасту годишься мне в отцы, а то я тебя стукну.

От столь продолжительной и эмоциональной речи она раскраснелась. Если Фульк за прошедшие полтора года сумел свыкнуться со своим горем, то Кларисса научилась высказывать вслух свои мысли.

– Ты знаешь жизнь, и у тебя значительно больше опыта, чем у моих ровесников, да и сила твоя еще при тебе. Я видела тебя в лучшие и в худшие времена и знаю, что могу тебе доверять. – Она опустила глаза. – Я… Я никогда не смогу заменить Мод, да и не стремлюсь к этому. Она была для тебя всем, и такая любовь приходит только раз… но я буду тебе хорошей и верной спутницей. Пожалуйста, не отгораживайся от меня и не сомневайся во мне.

Фульк был тронут ее словами.

– Я не сомневаюсь в твоей искренности, – с чувством сказал он, – но я должен предоставить тебе выбор. Вдруг ты передумала?

– Ты трижды задал мне этот вопрос и трижды услышал в ответ «нет». – Кларисса лукаво улыбнулась. – Я не переменю свое решение, даже и не надейся.

Фульк крепко схватил ее за руку и сжал кисть. «В этом Кларисса похожа на Мод, – подумал он. – Если что задумала, переубедить ее невозможно».

– Ну хорошо, – сказал он, и его губы тоже изогнулись в улыбке, хотя глаза и оставались по-прежнему печальными, правда уже не мрачными. – Если ты готова – тогда идем.

Ранним летним утром, когда трава была еще мокрой от росы, Кларисса д’Обервиль и Фульк Фицуорин оставили Уиттингтон на попечение каменщиков и, взявшись за руки, вышли на дорогу. Они направлялись в приорию Олбербери, где их ждал священник.

От автора

Впервые я натолкнулась на историю Фулька Фицуорина в книге Глина Берджесса под названием «Два средневековых разбойника». В то время я искала информацию о монахе Юстасе[36], персонаже моей книги «Дочь Болотного царя» («The Marsh King’s Daughter»), но, читая историю Фулька, я поняла, что здесь так и просится отдельный роман, и решила, что Фульк станет моим следующим проектом.

Так насколько же «Лорды Белого замка» – правда, а насколько – вымысел? Как женская коса, эта история сплетена из трех прядей: подтверждаемые исторические факты, факты в изложении проявившего мастерство «бульварной журналистики» хрониста Фулька и моя собственная интерпретация первых и вторых, сдобренная воображением.

Фульк Фицуорин родился около 1170 года в шропширской семье неясного происхождения, но больших амбиций. Его отец был известен как Фульк ле Брюн – Коричневый – и, вероятно, отличался темным цветом волос и глаз. Кстати, брат Фулька Филип был известен как Рыжий, поэтому в романе я наделила его медно-коричневыми волосами.

Байка о ссоре между Фульком и принцем Иоанном по поводу партии в шахматы может оказаться апокрифической, но некоторые ученые, в частности Дж. Майзель в книге «Бароны валлийского приграничья», полагают, что эта ссора могла иметь место. Наверняка можно сказать лишь то, что с ранних лет Иоанн и Фульк не испытывали друг к другу теплых чувств. Иоанн действительно передал замок Уиттингтон Морису Фицроджеру за сумму в пятьдесят марок и отказал в прошении Фицуорину, хотя последнему судом Королевской курии было даровано право владеть замком. В результате Фульк стал разбойником и в течение трех лет наводил страх на границах, пока Иоанн не помиловал его и не восстановил в правах на земли.

Фульк, по-видимому, имел влиятельного сторонника в лице Хьюберта Уолтера, архиепископа Кентерберийского, который в одно время занимал также должности юстициария, канцлера и папского легата. Кое-кто утверждал, что архиепископ пользовался более мощным влиянием, чем сам Иоанн. Мне представляется весьма вероятным, что связи с семейством Уолтер установились еще во времена юности Фулька, когда, как гласят хроники, он был товарищем принца Иоанна. Принц получал воспитание в доме Ранульфа де Гланвиля, чьими племянниками были Хьюберт и Теобальд Уолте ры. Хотя свидетельства лишь косвенные и недоказанные, я все же полагаю, что Фульк, весьма вероятно, еще до женитьбы встречался в обществе с Мод Уолтер.

Союз Фулька и Мод – та тема, где неизвестный хронист берет историю в собственные руки и в интересах повествования слегка смещает временну́ю шкалу. Хотя сам факт женитьбы Мод и Фулька не подлежит сомнению, она состоялась лишь после мятежа Фулька, тогда как хронист относит ее к периоду, когда Фульк был разбойником. Не кто иной, как хроникер, также приводит подробности преследования Мод любвеобильным королем Иоанном и трудных родов Мод в валлийских лесах. Хронист не упоминает, что Мод родила двух детей от Теобальда Уолтера, но, скорее всего, так оно и было, и после смерти ее первого мужа дети были отданы на воспитание. Я соглашаюсь в этом моменте с хронистом, поскольку иначе бы нити истории запутались без всякой на то нужды.

В те периоды, когда Фульк не совершал эффектных поступков, хронист удерживает внимание читателей, заставляя своего героя сражаться с драконами и великанами или пускаться в путешествия, подобно Одиссею. Чтобы не утерять читательского доверия, мне приходилось обходить самые невероятные происшествия или самостоятельно находить их интерпретации!

Фульк вошел в число баронов, участвовавших в подписании Великой хартии вольностей, хотя никаких веских причин поддержать мятеж у него не было. Фульк мог быть движим природной тягой нарываться на неприятности, а может быть, свою роль сыграло, что в то время он глубоко влез в долги короне. А также не исключено, что не прошли так просто старые обиды.

В ходе поиска информации я обнаружила упоминание, что третья дочь Фулька, Мабиль, вполне вероятно, страдала от тяжелого умственного расстройства или физического недуга. Эту подробность предполагает Дж. Майзель в книге «Бароны валлийского приграничья». Мабиль до конца жизни не вышла замуж и не ушла в монастырь. Для благородной женщины XIII века один из этих двух путей был обязателен, но нет свидетельств, что Мабиль последовала одному или второму. Однако имеются доказательства, что в завещании Фульк выделил на ее содержание доход от своего самого богатого поместья, а старший сын согласился выполнить волю отца.

Мод умерла в начале 1220-х годов. Причина ее смерти неизвестна. Фульк женился снова, на этот раз на Клариссе д’Обервиль, которая, как мне показалось по косвенным свидетельствам, состояла в родстве с семейством де Гланвиль, а также с Хьюбертом и Теобальдом Уолтерами. Либо от нее, либо от Мод, незадолго до ее смерти, у Фулька родилась еще одна дочь, Ив. Хроника пишет, что Ив впоследствии вышла замуж за Лливелина Великого, князя Северного Уэльса. Это может быть правдой, а может и не быть. Имеются опять-таки косвенные свидетельства, которые подтверждает Эйтон в своих двенадцатитомных «Древностях Шропшира». Уильям Пантульф, муж Хависы, умер в 1233 году, и Фульк принял опекунство над своей дочерью и двумя маленькими внучками.

Фульк пережил Клариссу и умер в девяносто с небольшим лет. Судя по всему, он сохранял активность где-то до восьмидесяти пяти, когда у него отказало зрение, и тогда сын взвалил баронские обязанности на свои плечи. Наследник и тезка Фулька пережил отца всего примерно на шесть лет. Он утонул в реке во время битвы при Льюисе в 1264 году, сражаясь на стороне короля против Симона де Монфора. На некоторое время Монфоры взяли под опеку Уиттингтон и маленького внука Фулька. Земля была возвращена ему, когда король Генрих снова установил власть над королевством, но молодой Фульк, внук моего Фулька, вступил в права на наследство лишь в 1273 году. Род Фицуорин продолжался до 1420 года, когда одиннадцатый Фульк Фицуорин умер, не оставив после себя сына.

Когда люди Лливелина сожгли Уиттингтон дотла, Фульк перестроил замок в камне. Сторожевая башня и по сей день свидетельствует о событиях более чем семивековой давности. И если вам посчастливится оказаться в замке – желательно в какой-нибудь июньский день, как мне, – вы увидите группу реконструкторов, возвращающих к жизни былые события.

Для всех, кто хочет почитать правду и мифы об истории Фулька Фицуорина, для начала могу порекомендовать книгу Глина Берджесса «Два средневековых разбойника», опубликованную издательством «Brewer» (Burgess, Glyn. Two Medieval Outlaws. ISBN 0-85991-438-0). Для более подробного исследования жизни Фулька и его эпохи предлагаю книгу Дж. Майзель «Бароны валлийского приграничья: семейства Корбет, Пантульф и Фицуорин, 1066–1272», опубликованную издательством университета Небраски (Meisel, J. Barons of the Welsh Frontier: The Corbet, Pantulf and FitzWarin Families 1066–1272. University of Nebraska Press). Весьма информативной мне показалась и книга Р. Эйтона «Древности Шропшира», опубликованная в двенадцати томах Джоном Расселом Смитом в 1854–1860 гг. (Eyton, R. W. Antiquities of Shropshire), хотя достать ее может оказаться нелегко. Моя местная библиотека располагает одним экземпляром книги, но он хранится в отделе редких изданий, и мне разрешили читать ее лишь под строгим присмотром библиотекаря!

Буду рада любым комментариям и замечаниям о моих романах. Со мной можно связаться через мой веб-сайт: net.com/~elizabeth.chadwick или написать по электронной почте: elizabeth.chadwick@btinternet.com.

Благодарности

Как всегда, я обращаюсь со словами признательности к людям, которые честно делают свое дело, однако имена их редко становятся известны читателям. Хочу сказать большое спасибо всем сотрудникам литературного агентства «Blake Friedman» и в особенности моему замечательному агенту Кэрол Блейк, которая, кстати, теперь уже сама может считаться полноправным писателем: она недавно опубликовала собственную книгу «От заявки до публикации» – пособие для авторов, желающих выгодно продать свою рукопись.

Еще я хотела бы поблагодарить всех сотрудников издательства «Little Brown», в первую очередь своего редактора Барбару Бут: она навсегда покорила мое сердце, рассказывая, какие места из романа заставили ее плакать! Спасибо также редакторам Эмме Гибб и Риченде Тодд: они расставили все точки над «i» – точнее говоря, исправили полнейшую неразбериху в датах и временах года, которая возникла из-за того, что я несколько раз переписывала роман и запуталась в черновиках. Кроме того, выражаю признательность нынешним моим редакторам Ребекке Сондерс и Ханне Грин за то, что предоставили мне возможность еще раз вернуться к «Лордам Белого замка» и снова встретиться с Фульком Фицуорином и его семьей.

Примечания

1

Валлийская марка – традиционное название областей на границе Англии и Уэльса. – Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

В переводе со староанглийского языка «Whittington» обозначает «Белый город».

(обратно)

3

Сержант – в средневековой Англии землевладелец, за право владения землей несущий ту или иную службу для своего сеньора.

(обратно)

4

Двенадцатая ночь — название языческого праздника в Англии, отмечаемого в Крещенский сочельник, в ночь с 5 на 6 января.

(обратно)

5

От фр. «brun» – смуглый.

(обратно)

6

Имеется в виду приподнятый пол в конце зала, где ставили стол для почетных гостей.

(обратно)

7

Имеется в виду Диармайт Мак Мурхада (1110–1171) – король Лейнстера и Дублина, которого в Ирландии считают предателем за то, что он пытался вернуть себе трон, вступив в сговор с королем Англии.

(обратно)

8

Ламмастайд – праздник первого урожая, отмечался 1 августа.

(обратно)

9

Шоссы – узкие облегающие штаны-чулки.

(обратно)

10

«Отче наш» (лат.)

(обратно)

11

Имеются в виду проливы, отделяющие Англию от Франции.

(обратно)

12

Хайд – старинная мера площади, равная приблизительно 100 акрам.

(обратно)

13

Оммаж (фр. hommage) – в средневековой Западной Европе одна из церемоний, оформлявших заключение вассального договора.

(обратно)

14

Рельеф – пошлина, выплачиваемая сеньору вассалом при вступлении последним в права наследства.

(обратно)

15

Фьеф – участок земли, предоставляемый сеньором вассалу в обмен на принесение оммажа. То же, что феод.

(обратно)

16

Домашний рыцарь – рыцарь, нанимаемый знатным владетелем для контроля за своими землями.

(обратно)

17

Нормандские фамилии зачастую давались по имени отца: «Фицморис», то есть «сын Мориса».

(обратно)

18

Моргенштерн – холодное оружие ударно-дробящего действия в виде металлического шарика, снабженного шипами.

(обратно)

19

Не на жизнь, а на смерть (фр.); одна из разновидностей турнирного боя.

(обратно)

20

В этом итальянском городе находилась тогда знаменитая Салернская врачебная школа, первая медицинская школа в Западной Европе.

(обратно)

21

От гэл. «uisge beatha» – «вода жизни»; виски.

(обратно)

22

Элл – мера длины ткани, составляющая приблизительно 1 м.

(обратно)

23

Хабит – повседневное облачение монаха, длинное платье из грубой небеленой ткани.

(обратно)

24

Облат – человек, посвятивший себя служению Богу, но живущий в миру и не принимающий монашеских обетов.

(обратно)

25

По-английски шахматная фигура «слон» называется «bishop» («епископ»).

(обратно)

26

По-английски шахматная фигура «конь» называется «knight» («рыцарь»).

(обратно)

27

Ибернийское море (от античного названия Ирландии – «Иберния») – древнее название Ирландского моря.

(обратно)

28

Ныне этот район Уэльса называется Сноудония.

(обратно)

29

Ир-Уитва (валл.), или Сноудон (англ.), – самая высокая (1085 м над уровнем моря) гора Уэльса, высочайшая вершина Великобритании южнее Шотландского высокогорья.

(обратно)

30

Имеется в виду английская пословица «Кто ужинает с дьяволом, должен запастись длинной ложкой»: то есть если ты связался со злодеем, то пеняй на себя.

(обратно)

31

Саутуарк – район Лондона, в те времена считавшийся злачным местом.

(обратно)

32

Безант – золотая византийская монета или монета одного из государств, основанных крестоносцами.

(обратно)

33

Дестриэ – крупный боевой рыцарский конь, как правило, жеребец. Термин не подразумевает определенную породу, а характеризует свойства коня, предпочтительные для использования его в турнирах.

(обратно)

34

«Моя вина» (лат.) – начало католической покаянной молитвы.

(обратно)

35

Милорд (валл.).

(обратно)

36

Монах Юстас – французский наемник и пират.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

От автора

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg