«Словно распустившийся цветок»

Словно распустившийся цветок (fb2) - Словно распустившийся цветок (пер. Анатолий Александрович Михайлов) 700K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сири Митчелл

Сири Митчелл Словно распустившийся цветок

Посвящается Тони, который никогда не забывает напомнить мне о том, что время от времени нужно остановиться, чтобы вдохнуть аромат цветов

ГЛАВА 1

  Сентябрь 1852 года Графство Чешир, Англия  

Я пошевелилась и подняла голову, оторвавшись от иллюстрации, которую раскрашивала, и выглянула в многостворчатое окно напротив. Там, снаружи, покачивал головками золотарник[1] и в такт ему роняла фестончатые сиреневые цветки лаватера приморская[2]. Кто-то из прежних обитателей особняка (а таковых за его вековую историю наверняка было немало) явно испытывал страсть к садоводству. Я же абсолютно не горела желанием ковыряться в земле. По крайней мере, дикая роза, высаженная далеко от своих излюбленных соленых туманов, ничуть не страдала от подобного, весьма благотворного, как выяснилось, к себе небрежения. Откровенно говоря, я была рада тому, что мне не нужно ухаживать за ней.

 Вдоль узкой аллеи, спускавшейся к дороге, простирался сад. Он благоухал самыми разными растениями, некоторым из них, вообще-то, не полагалось расти в Чешире. Так, золотарник, над которым роились пчелы, был в здешних местах чужаком и, прежде чем попасть сюда, проделал долгий путь со своей родины – наших бывших колоний в Америке.

 Яркие, всевозможных оттенков цветы заставляли меня забыть о том, что по другую сторону холма лежал городок Оуэрвич со своими соляными ямами, солеварнями и лесом дымовых труб, беспрестанно изрыгавших клубы угольного дыма и пара.

 Впрочем, ветер, имевший привычку дуть с запада, отгонял от нас шум, дурные запахи и необыкновенно липкую сажу. Нам оставалось лишь благодарить Небеса за эти маленькие радости. А поскольку почти все окна особняка еще и выходили на поля, медленными волнами убегавшие к горизонту, я могла делать вид, будто не замечаю груженных солью повозок, снующих по дорогам, и воображать, будто живу в идиллической сельской глуши, а не близ промышленного города.

 Вздохнув, я запястьем откинула упавшие на лоб волосы и снова взялась за кисточку, чтобы… О Боже! Меж покачивающихся стеблей лаватеры и золотарника показалась старинная карета адмирала, которая поднималась по аллее, дергаными рывками перепрыгивая из одного многостворчатого окна со стойками в другое. Вскочив, я подбежала к вековой дубовой двери и налегла на нее, пытаясь отворить, но та, как всегда, застопорилась на порожке. Войдя, адмирал коротко наклонился ко мне и поцеловал в щеку.

 — Моя дорогая Шарлотта. – После чего быстро проследовал мимо в прихожую, словно там его поджидало дело чрезвычайной срочности.

 Сюда, в графство Чешир, мы переехали спустя четыре года после смерти моей матери именно по настоянию дяди-адмирала. Он сумел убедить нас, отрекомендовав Оуэрвич как райское местечко – гораздо более дешевое, нежели большой город, и окруженное обширными пастбищами и сельскохозяйственными угодьями. Здесь, в Чеширской впадине[3], сохранялся мягкий умеренный климат и равнинный пейзаж ничуть не портили невысокие холмы с пологими склонами. Оставаясь моим последним родственником по материнской линии и закоренелым холостяком, дядя умолял дать ему возможность провести остаток жизни в семейном кругу.

 Сделать выбор в его пользу оказалось нетрудно. В последние годы Лондон подобрался к самому нашему порогу, изрядно утомив отца. Поскольку работой своей он мог заниматься где угодно, мы решили внять дядиным мольбам и ответили согласием. Я даже прониклась к адмиралу некоторой симпатией или, во всяком случае, стала меньше опасаться его импозантных манер и внешности. Хотя, по правде говоря, он считался паршивой овцой, запятнавшей доброе имя семьи.

 Отец моей матери был автором «Ботанической истории Англии», а его отец, мой прадедушка, сподобился написать «Естественную историю Эссекса», тогда как еще его отец опубликовал первый «Каталог» растений в королевских садах. Но адмирал отверг все заслуги семьи ученых в нескольких поколениях и отправился скитаться по морям и океанам. Пару раз у нас даже возникали подозрения, не подкидыш ли он, но мать всегда твердо заверяла, что в профиль адмирал – мой вылитый дедушка, посему семейство постаралось попросту как можно дальше дистанцироваться от него.

 Со своей стороны, мой отец приложил все усилия, дабы дядины подвиги во время Опиумной войны[4] не достигли ушей его собственной семьи, но, поскольку газеты в ту пору упоминали адмирала чуть ли не ежедневно, да еще учитывая тот факт, что сама королева произвела его в рыцари, это было практически невозможно.

 И вот теперь, осев в Оуэрвиче, отец и адмирал заключили вынужденное перемирие и стали друзьями поневоле, после чего, к добру или к худу, но дядя повадился бывать у нас еженедельно.

 Оставив его ожидать посреди прихожей с белыми оштукатуренными стенами, где он и застыл, заложив руки за спину и крепко упираясь в пол широко расставленными ногами, я отправилась за отцом.

 Оказавшись в зале, отец тут же углядел прибывшую корреспонденцию и устремился к ней. Открыв письмо, ранее полученное мной из Британской Ассоциации Содействия Науке (БАСН), он принялся читать его.

 Я выхватила листок у отца из рук, дабы избавить его от подобной необходимости.

 — Я представила им на рассмотрение статью о субантарктических островах.

 — И что они сказали?

 — В минувшем году они отвергли ее, ведь я подписала ее своим именем, но при этом намекнули, что могут и передумать, если этим вопросом заинтересуешься ты.

 Глаза его за стеклами круглых очков в проволочной оправе растерянно заморгали.

 — Но я вряд ли заинтересуюсь этим вопросом.

 После его слов я еще острее почувствовала обиду и несправедливость.

 — Почему я должен писать о распространении растений, когда я занимаюсь исключительно их классификацией?

 — Именно это я и имела в виду, и потому в нынешнем году взяла на себя смелость подать статью повторно, но уже от твоего имени. Теперь они превозносят ее до небес и решили опубликовать.

 С этими словами я подошла к адмиралу, чтобы принять у него пальто. Он повернулся ко мне спиной и приподнял руки, чтобы я могла стянуть пальто с его плеч. Хорошенько встряхнув пальто, я повесила его на крючок на напольной вешалке с зеркалом.

 — Сама не знаю, отчего я убедила себя в том, что решение о публикации будет приниматься на основании исключительно достоинств статьи. – А я-то надеялась, что когда-нибудь начну публиковаться под своим собственным именем.

 Адмирал снял свой серый цилиндр и, водворив его на сгиб локтя, в упор поглядел на меня.

 — Выходит, что статья становится непроходной только потому, что ее написала женщина? К чему продолжать эти бессмысленные попытки?

 Отец с дядей обменялись взглядами. Я же развернулась и вышла из прихожей в малую гостиную, намереваясь вернуться к своей иллюстрации.

 Адмирал прошагал в комнату вслед за мной. Его расчесанные на прямой пробор волосы отливали тусклым блеском стали. Одежда была накрахмалена и отутюжена, а сапоги надраены до состояния зеркала… в отличие от моего отца, который выглядел как его полная противоположность. Если в папином облике что-либо и сверкало, так это только стекла очков. Волосы его были неопределенного каштанового оттенка с проседью, домашняя куртка измята, а брюки пузырились на коленях. Что до сапог, то их не было вовсе – он стоял перед нами в одних носках.

 Адмирал тем временем с непроницаемым выражением лица разглядывал диван зеленого бархата и стол, которые по обыкновению были завалены книгами, образцами растений и грудами бумаг. Я была совершенно уверена в том, что от его взгляда не укрылась пыль, тонким пушистым слоем покрывавшая все вокруг, хотя вслух он ничего не сказал. Дядя ограничился тем, что, ступая по протертому до дыр ковру, прошагал к камину и взмахнул своим цилиндром в нашу сторону.

 — Забавно, что ты сама заговорила об ограничениях, которые налагает на тебя принадлежность к женскому полу, Шарлотта. Я пытался убедить твоего отца в том, что он поступает несправедливо, держа тебя здесь взаперти и потакая тебе в твоей одержимости коллекционированием.

 — И вовсе он не держит меня взаперти…

 — Ботаника – приятное времяпрепровождение, которое разделяют многие девушки твоего поколения. – Он стал расхаживать взад и вперед перед забитым сажей камином. Откровенно говоря, еще минувшей зимой я должна была распорядиться почистить его. Но, заметив, что на носу снова осень, я решила, что зола с таким же успехом может остаться там, где пролежала все лето. – Нам внушали, что изучать творения Божии заслуживает похвалы. Хотя, пожалуй, всем было бы лучше, если бы мы стали умолять Господа спасти нас от благих намерений тех, кто полагает себя кладезем добродетельности. Но ты могла бы заметить, что даже те, кто страстно привязан к растениям и цветам, не пренебрегают возможностью подыскать себе супруга и насладиться радостями семейного счастья и материнства, коими одарил нас Творец. Если ты желаешь найти себе занятие, более приличествующее твоему полу, если хочешь изведать все, что готова предложить тебе жизнь, то, быть может, тебе стоит задуматься над моими словами.

 Похоже, дядюшка изрядно заблуждался насчет меня. Он вбил себе в голову, что должен сделать для меня то, чего не смог сделать для моей матери. Он талдычил одно и то же из года в год с тех самых пор, как мы переехали в Оуэрвич. Сегодня его речь показалась мне ничуть не более привлекательной, чем ранее.

 Я присела перед мольбертом, а он продолжал:

 — Смею ли я надеяться, что ты готова отложить эти забавы и исполнить то, что уготовано тебе от рождения? Замужество. Материнство.

 Я покосилась на отца, но тот упорно избегал моего взгляда. Почему мой ответ в нынешнем году должен отличаться от прошлогоднего? Замужество и все, что с ним связано, не имело никакого отношения к субантарктическим островам и распространению растений. Впрочем, если БАСН окажется права, то я не буду иметь никакого отношения к островам и распространению.

 — Если я действительно выйду замуж, как вы советуете, то кто же будет вести корреспонденцию отца и разбираться со счетами? Кто будет иллюстрировать его книги? И классифицировать его образцы? – Короче говоря, кто будет делать все то, чем долгие годы занималась я?

 — Но ты не можешь и далее сидеть здесь затворницей, полагая себя свободной от величайшего Господнего предназначения.

 — Работа моего отца очень важна. Так почему же я не могу посвятить себя ее успеху? Или моему собственному?

 Отец откашлялся.

 — Твой дядя всего лишь хочет сказать… Он сумел заставить меня понять… что я пренебрегал тобой непозволительно долго. Мы думаем только о твоем счастье.

 — О моем… счастье? – Ранее чье-либо счастье его ничуть не интересовало. Его привлекали лишь лилии да орхидеи, листочки да лепесточки.

 Адмирал ласково улыбнулся мне, гулко шлепнув по донышку своего цилиндра.

 — Видишь? Мы всего лишь беспокоимся о твоем будущем.

 Мы? Выходит, отныне они объединили усилия? Я тряхнула головой, намереваясь возобновить свою работу, но поняла, что мне нужно перо. Подойдя к столу, стоявшему в центре комнаты, я выдвинула ящик в надежде найти его, но обнаружила лишь карманное увеличительное стекло да груду образцов и принялась выкладывать их на стол.

 — Чего же вы от меня хотите? – Куда я задевала перо?

 Адмирал осторожно взял в руки отложенную мной кисточку.

 — Чтобы ты начала вести себя так, как подобает любой девушке из общества. Как подобает каждой девушке из общества! Тебе не кажется, дорогая, что пришло время оставить свои детские забавы?

 — Детские… – Если адмирал называет мою работу «детскими забавами», то, значит, он придерживается такого же мнения и в отношении отца, поскольку мы с ним занимаемся одним и тем же.

 — Это не детские забавы. – Отец забрал у адмирала мою кисточку и вернул ее на мольберт. – В настоящее время Шарлотта выполняет одну весьма интересную работу. Не представляю, почему БАСН отказалась публиковать ее.

 — Поскольку они, похоже, разделяют точку зрения адмирала. – Я выдвинула еще один ящик. Вот оно! Я схватила перо.

 — Я вовсе не хотел обидеть тебя, моя дорогая девочка. Я всего лишь хотел сказать, что ты должна оставить в прошлом занятия, недостойные твоего… твоей… – Он поморщился. – Я всего лишь хотел сказать, что чрезмерное увлечение… Кстати, над чем ты сейчас работаешь?

 — Ranunculus[5].

 — …что чрезмерное увлечение Ranunculus – не совсем подобающее занятие для тебя, ты не находишь?

 — Не совсем подобающее? – И он еще смеет рассказывать мне о том, что считается подобающим, а что – нет!

 — Для девушки твоего положения.

 — Моего положения? И каково же мое положение?

 — Твоего возраста. Оно не подобает девушке твоего возраста. Надеюсь, ты задумаешься над этим, моя дорогая. Из собственного опыта могу сообщить тебе, что, откладывая что-либо чересчур долго, можно так и не приступить к его осуществлению.

 Жаль, что у него никогда не было ни супруги, ни детей. Тогда бы он имел прекрасную возможность осчастливить своей заботой их, а не меня.

 — Ты – привлекательная девушка, Шарлотта. Здоровая. Умная. Хорошо сложенная. Будет не слишком трудно спустить тебя на воду.

 Спустить меня на воду?

 — Можешь не беспокоиться. Мне известно, что это такое – чувствовать себя не в своей тарелке. Пожалуй, придется приложить некоторые усилия, чтобы представить тебя обществу, помочь преодолеть прибой и выбраться на открытую воду, но старые уроки, усвоенные мною в прошлом, наконец-то принесут хоть какую-то пользу. Мне бы не хотелось, чтобы ты растратила свою жизнь… вот на это. – И адмирал предубежденным взглядом обвел руины научных изысканий, окружавшие нас. – Подумай об этом. Обещаешь?

* * *

 Вскоре дядя уехал, и я позволила себе несколько успокоиться и расслабиться. Человеком он был непоседливым, вечно куда-то торопился, но было в нем нечто такое, что заставляло меня в его присутствии вставать во весь рост и расправлять плечи.

 Отец глубоко вздохнул и опустился на стул.

 — Твоя мать непременно знала бы, как следует поступить со всем этим.

 Да, потому что «всем этим» она и занималась. Она помогала отцу в его работе вплоть до последнего своего дня. В буквальном смысле. Она расшифровывала его записи и умерла за этим занятием.

 Он покачал головой, словно я была непослушным ребенком, глядя на меня печальными карими глазами, которые слишком часто наполнялись слезами. Мысль о том, что я не должна позволить этим слезам пролиться, поддерживала меня в первые годы после смерти матери. Когда контракты на написание книг казались бесконечными. Когда он лежал в постели, которую они некогда делили вдвоем, уверяя, что у него нет сил встать, а я уговаривала его сделать это. Когда разбирала бумаги матери и ее редакторскую правку отцовских дискурсов[6].

 Именно желание защитить отца и привело нас обоих сюда, в Оуэрвич. И, хотя я не могу сказать, будто с нетерпением и приязнью ожидала визитов адмирала, я была благодарна ему за то, что его присутствие подстегнуло отца и заставило его воспрянуть духом. После переезда сюда отец перестал ходить по дому в ночной сорочке и вновь начал одеваться нормально. А два года назад он вернул себе привычку к долгим прогулкам, отчего на щеках его изредка стал появляться румянец.

 — Адмирал уверяет, что тебе надо почаще бывать на людях. – Он растерянно моргнул раз. И другой. – Что ты должна бывать в свете – пожалуй, он выразился именно так. И что ты должна выйти замуж.

 — За кого?

 — За кого что?

 — За кого я должна выйти замуж? Он уже решил?

 — Не знаю. – Отец недоуменно нахмурился, словно удивляясь тому, что я спрашиваю об этом. – Кто-нибудь подходящий наверняка найдется. Здесь или в другом месте. В конце концов, Оуэрвич – не забытая Богом деревня.

 — Значит, я должна забросить свою работу, и твою тоже, чтобы найти этого человека?

 — Так предопределено самой природой, разве нет? – Он поерзал, поудобнее устраиваясь на стуле, словно давая понять, что разговор окончен.

 Так уж заведено, что флора процветает там, где имеются благоприятные условия для ее существования, но я вовсе не была уверена в том, что в природе заранее предопределено то, что я должна выйти замуж по велению адмирала.

 — Почему его мнение так важно для тебя? Ты сам говорил, что он отказался от многообещающей карьеры ботаника и предпочел отправиться на флот.

 — Он бывает в обществе чаще нас с тобой, вместе взятых. Посему ухаживание и замужество вполне естественно входят в сферу его интересов. И если он говорит, что время пришло, я склонен доверять его мнению по этому вопросу.

 — Но ведь он сам так и не был женат!

 — Зато у него много знакомых среди семейных людей. А для успеха подобного предприятия необходим особый подход, и я даже не буду делать вид, будто понимаю, о чем идет речь.

 — А как насчет тебя и мамы?

 Он открыл было рот, но тут же закрыл его и, прищурившись, заявил:

 — Собственно говоря, затрудняюсь объяснить, как у нас все получилось… – Прочистив горло, он вновь поерзал на стуле. – Шарлотта, адмирал прав, говоря, что здесь, сидя взаперти и проводя целые дни за работой, ты не можешь рассчитывать на многое.

 — Я вовсе не сижу взаперти. Мы с тобой каждое утро ходим на прогулку. Кроме того, по воскресеньям мы бываем в церкви. – Во всем остальном я полностью полагалась на нашу повариху, миссис Харви, и Королевскую почту.

 — Так или иначе, но твой дядя был очень убедителен. А еще я должен признать, что после смерти твоей матери потерял счет времени. Тебе тогда было четырнадцать, не так ли?

 — Пятнадцать.

 — А сейчас тебе двадцать один.

 — Двадцать два.

 — В самом деле? Просто поразительно. – Его брови от удивления взлетели на лоб. – Минуло целых восемь лет… Но я все равно думаю, что когда-нибудь ты выйдешь замуж. Да и ты тоже.

 По правде говоря, я об этом не думала. После смерти матери я едва управлялась с обрушившимися на меня срочными делами. У меня даже не было времени, чтобы сесть и помечтать. А сейчас меня более всего занимали два вопроса: как опубликовать собственную статью и заплатить по счетам.

 — Если ты собираешься выйти замуж, тебе нужно с чего-то начинать, и поскорее.

 — Если память мне не изменяет, было использовано выражение «спустить на воду».

 — Да. В общем… в его положении он может помочь тебе.

 — Кто, адмирал?

 — В здешних местах он пользуется определенным уважением.

 — Неужели?

 Отец пожал плечами, показывая тем самым, что удивлен не меньше меня.

 — Он хочет помочь тебе. Говорит, что лично похлопочет…

 Ага, значит, предстоят еще и хлопоты…

 — Насчет званых обедов и… и… всего прочего, что потребуется. Думаю, ты должна согласиться.

 Похоже, отец непривычно утвердился в своем мнении, что убедило меня в том, что эту мысль необходимо подавить в зародыше.

 — У меня нет на это времени.

 Он выпрямился на стуле и расправил плечи.

 — Оно у тебя появится, если ты не станешь настаивать на том, чтобы помогать мне.

 Настаивать?

 — Но если тебе не буду помогать я, то кто?

 — Я как-нибудь сам справлюсь.

 Справится? О да, он справится так, что счета будут накапливаться до тех пор, пока не явится налоговый инспектор, письмо, адресованное мистеру Пирсу, отправится мистеру Пису, записи перепутаются и работа остановится окончательно, а все сроки будут нарушены.

 — Ты хочешь сказать, что тебе не нужна моя помощь?

 — Я всего лишь хочу сказать, что обойдусь и без нее.

ГЛАВА 2

Обойдется без меня! Обойдется ли?

 Мне вдруг захотелось узнать, чего, по его мнению, он бы добился за минувшие восемь лет, если бы рядом не было меня. Я расшифровывала его каракули, писала его статьи и разбирала его корреспонденцию. Я платила торговцам и клерку Королевской почты. Я обеспечивала нам стол, кров и даже сэндвичи, готовить которые наша повариха полагала ниже своего достоинства. Кроме того, время от времени – примерно раз в год – я занималась уборкой.

 Выйти замуж.

 При мысли об этом я чудом удержалась от презрительного фырканья. Едва отец сообразит, как сильно зависит от меня, он содрогнется. Предложение выйти замуж было совершенной нелепостью, и скоро он сам поймет это. У меня просто слишком много работы, чтобы выходить замуж, и я с облегчением выбросила эту идею из головы.

 Немного погодя в дверь позвонили. Я со вздохом поднялась, а когда открыла дверь, меня приветствовал деревянный сундучок.

 — Для мистера Уитерсби.

 Я попросила посыльного поставить сундучок на пол в гостиной, тут же подсунула под завязки нож и принялась перепиливать их.

 — Прибыл сундучок с образцами, – бросила я, не оборачиваясь, в сторону отцовского кабинета.

 Я услышала шлепанье босых ног по полу, и вскоре он появился в дверях.

 — Что это?

 — Образцы. Нам прислали их целый сундучок.

 Лицо его просветлело.

 — Прекрасно. Ну что ж, давай взглянем на них?

 Я не без волнения приподняла крышку. Однажды мне уже довелось открывать похожий сундучок, но тогда из него выпрыгнула большая ящерица и зашипела на меня, прежде чем соскочить на пол и мгновенно скрыться из виду.

 — Откуда он? Там ничего не написано?

 — Должно быть, от одного из твоих славных молодых людей.

 — Да, да. – Отец уже устроился на полу и принялся перебирать содержимое сундучка. – Вот только от кого именно?

 Да, вопрос заключался именно в этом. Мой отец располагал целой армией славных молодых людей, рыскавших по всему миру в поисках образчиков растений, достойных его внимания. Раз в месяц он отправлялся в Ливерпуль и один за другим обходил корабли, уходящие в чужедальние края, вербуя помощников. Правда, необходимо отметить, что не все из его славных молодых людей были действительно славными. Раз или два он останавливал свой выбор на людях, которые оказывались бывшими преступниками. А в последнее время нам пришлось столкнуться с тем огорчительным фактом, что несколько наших лучших корреспондентов осмелились требовать плату за присланные образцы, словно им недостаточно было осознания того, что они внесли бескорыстный вклад в развитие науки. К этому следует добавить, что не все из рекрутов отца были молоды.

 Кажется, я знаю того, кто прислал нам этот сундучок.

 — Полагаю, что это – посылка от мистера Э. Тримбла. – Об этом говорил даже ее внешний вид. Несмотря на то что я много раз умоляла его – от имени отца, – как можно бережнее обращаться с образцами, он упорно игнорировал мои инструкции. Вот и теперь к присланным им растениям, как уже случалось и ранее, не были приложены никакие сопроводительные бумаги, они не были пронумерованы и, похоже, не подверглись сушке и разглаживанию.

 — Они непригодны к использованию, причем все без исключения. – Отец нахмурился. – Пожалуй, мне следует написать этому славному молодому человеку и объяснить ему, как нужно правильно сохранять образцы.

 — Я уже писала ему об этом. – Причем неоднократно. Мистер Э. Тримбл занимался овцеводством в Новой Зеландии и был буквально влюблен в цифры, системы и процедуры. Я представляла его себе жилистым, энергичным мужчиной средних лет. Мы с ним поддерживали регулярную, пусть временами и ожесточенную, переписку.

 Возможно, он хотел как лучше, но прислал нам совершенно бесполезный сундучок, полный не представляющих никакой ценности образцов, а теперь нам предстояло еще и оплатить расходы за его доставку.

 — Пожалуй, когда ты в следующий раз соберешься в Ливерпуль, я поеду с тобой. – Быть может, мне удастся сделать так, чтобы очередной отцовский рекрут и впрямь оказался бы славным и молодым.

 — Тебе там не понравится. Мне самому там не нравится… все эти люди, корабли, шум… Иногда я сам не понимаю, для чего езжу туда.

 Я уже и сама начала задавать себе этот вопрос.

 — Ага! – Он выудил что-то с самого дна сундучка и теперь с торжеством сжимал в руке, словно получил заслуженный приз. Конверт. Отец протянул его мне.

 Я сломала печать и вскрыла его.

 «…а именно: цветок белый, одна штука, называется роза древовидная; цветок белый, одна штука, как мне сказали – лилия с горы Кука[7], хотя, на мой взгляд, она на нее совершенно не похожа; цветок красный, одна штука, принадлежность неизвестна; подозрительные желтые цветки, две штуки, маскирующиеся под лютики…»

 Подозрительные? Маскирующиеся? Цветы ни под кого не маскируются, они остаются сами собой. Мне хотелось, чтобы он изъяснялся не столь причудливо и витиевато. Закончив читать написанное вслух, я перевернула страничку, чтобы убедиться, нет ли каких-либо подробностей на обороте. Их там не было.

 — Здесь есть лилия? Внутри? – Отец с недоумением вглядывался в глубины сундучка, словно не веря своим ушам. Я не могла его винить. Он вздохнул. – Мне бы очень хотелось взглянуть на цветок с одного из этих метросидеросов исполинских[8].

 — Возможно, это он. – Я показала ему голый стебель. – Он выглядит так, словно у него когда-то были лепестки.

 Отец взял у меня стебель.

 — Ему нужно объяснить, что вот эта мешанина образцов, в сущности, совершенно бесполезна. Понадобится слишком много времени, чтобы просто разобрать ее, не говоря уже о том, чтобы классифицировать. Кроме того, не похоже, чтобы он приложил к экземплярам ярлыки или какие-либо обозначения.

 — Завтра я напишу ему еще одно письмо.

 — Будем надеяться, что за это время он не успеет заняться сбором новых образцов.

 * * *

 После полудня отец отправился на прогулку, а я осталась дома, намереваясь закончить иллюстрацию. Но едва я взялась за кисточку, как вновь задребезжал дверной звонок. Да что же это такое творится сегодня, а? От гостей нет отбоя.

 Я распахнула дверь.

 — Да? В чем дело? – Не успели эти слова слететь с моих губ, как я увидела, что мне протягивают застекленный террарий. Внутри него буйным цветом цвели растения. Собственно, я привыкла к тому, что славные молодые люди отца иногда присылали нам застекленные ящички, но обычно по прибытии они являли собой кладбище совершенно сухих обломков, мало напоминающих растения, которыми были при жизни.

 Затем ящичек немного опустился и я разглядела, что держит его вовсе не посыльный Королевской почты. Хотя голову этого человека венчала непокорная шевелюра темных волос, он выглядел так, словно получил некоторое образование, а черты его угловатого лица нельзя было назвать иначе, чем приятными. Нахмуренной складке на лбу вторила ямочка на подбородке, а из-под темных бровей на меня взирали голубые глаза.

 Я растерянно заморгала.

 — Кто… Я вас не знаю.

 — Надеюсь, вы не станете настаивать на соблюдении всех церемоний и не потребуете должного представления. Ящик, честно вам признаюсь, довольно тяжел…

 — Нет, разумеется, нет. Да. Пожалуйста. Входите. Вы можете поставить его…

 Но он уже перешагнул порог, миновал холл-прихожую и вошел в маленькую гостиную, где и водрузил ящик на мой письменный стол.

 — Я бы предпочла, чтобы вы переместили его в другое место. Хотя все это довольно необычно… Что это вообще такое? – Из кокона длинных и узких листьев выглядывал цилиндр золотистых цветков. Он походил на гиацинт. А наша повариха наверняка приняла бы его за ершик для мытья бутылок. Происходящее стало для меня полной неожиданностью.

 Он склонился над ящиком, чтобы взглянуть на цветок, который я внимательно рассматривала.

 — Это – лилия.

 — Лилия? Этого не может быть. Но выглядит она просто поразительно.

 Уголки его губ дрогнули в улыбке:

 — Еще бы.

 Я обошла ящик кругом, чтобы взглянуть на цветок с другой стороны.

 — Я нашел его во время посещения одного из субантарктических островов, о которых мне так много писал мистер Уитерсби. Отвратительная там погода. Пришлось приложить немало усилий, чтобы раздобыть его, и я едва не свернул себе шею, выбираясь из ущелья, в котором я его обнаружил.

 Ничего подобного этому цветку я еще никогда не видела.

 — …вижу, мои подвиги не производят на вас ни малейшего впечатления.

 Я выпрямилась.

 — Прошу прощения. Что вы сказали?

 Он смотрел на меня со скорбной улыбкой.

 — Ничего. Мне хотелось бы знать, дома ли мистер Эндрю Уитерсби. Я хочу увидеться с ним, если это возможно. У меня такое чувство, будто мы с ним давно знакомы, пусть всего лишь по переписке.

 Наконец смысл его слов достиг моего сознания.

 — Это образец обнаружили вы?

 — Да.

 Это в корне меняло дело.

 — А я приняла вас за посыльного… Мне очень жаль. Простите меня.

 — Ничего страшного, я не обиделся. Но если мистер Уитерсби дома, не могли бы вы передать ему, что мистер Эдвард Трим… – Он оборвал себя на полуслове. – Собственно, полагаю, вы можете напомнить ему обо мне, сказав, что его желает видеть мистер Эдвард Тримбл.

 — Значит, вы и есть мистер Э. Тримбл?

 — Да. Он ведь дома, не так ли? Я действительно очень хотел бы повидаться с ним.

 — Вы не можете быть мистером Тримблом.

 Одна из его черных густых бровей удивленно взлетела на лоб.

 — Уверяю вас, он знает меня именно под этим именем. Мы с ним вели поистине замечательную переписку о…

 — Но вы – не… – Похожи на жилистого мужчину средних лет… то бишь того мистера Тримбла, какого нарисовало мое воображение. – Вы просто не можете быть им. – Он ничуть не походил на фермера-овцевода.

 В этот момент с улицы вошел отец. Через плечо у него на ремне болтался жестяной цилиндр[9] для сбора растений.

 — А! Мой славный молодой человек. – У отца была великолепная зрительная память на лица, хотя имен он не помнил никогда.

 Славный молодой человек, который и впрямь выглядел славным и молодым, подошел к нему и протянул руку.

 — Рад новой встрече с вами, сэр.

 Отец пожал руку, протянутую ему мистером Э. Тримблом.

 — Э-э… И когда же мы с вами виделись в последний раз?

 — Три года назад, в Ливерпуле.

 — Три года. – Отец перевел взгляд на меня. – Только представь себе, Шарлотта.

 Что я и сделала. Я как раз вспоминала о переписке, которая завязалась между мистером Тримблом и мной. И о том, что все это время я представляла его себе худощавым, ничем не примечательным мужчиной. И о том, как поверяла ему все свои мечты и надежды и как спорила из-за какой-нибудь очередной ботанической теории.

 Если мне повезет, никто не узнает, что он переписывался со мной.

 Подойдя к дивану, отец принялся опустошать свой жестяной тубус, раскладывая образцы растений поверх стопок бумаг. Кивнув на стул, он обратился к нашему гостю:

 — Присаживайтесь, молодой человек, и расскажите мне о Новой Зеландии.

 Мистер Тримбл попытался было исполнить его просьбу, но вскоре отец перебил его вопросом о лилии, а потом поинтересовался, побывал ли он уже в Австралии и действительно ли горы в колонии[10] настолько бедны флорой, как о том пишут в журналах.

 Пожалуй, мне следовало бы вздохнуть с облегчением, потому что отцовские вопросы эхом вторили тем, что я сама задавала в своих письмах. Однако, на душе у меня скребли кошки – мистер Тримбл явно был озадачен тем, что отец не помнил тех вещей, которые он описывал в мельчайших подробностях. Чувствуя, что пора спасать положение, я вмешалась в их беседу.

 — Ты должен помнить, папа. Он действительно побывал на острове Кэмпбелла. И свой визит он описал нам весьма подробно.

 Отец опустился на стул и озадаченно нахмурился, глядя на нашего гостя.

 — Полагаю, в таком случае мне лучше перечесть ваше письмо.

 А наш визитер резко развернулся на стуле и в упор взглянул на меня.

 — Папа? Мистер Уитерсби – ваш отец? А мне показалось, судя по тому, как вы… вы… – Он нахмурился, оборвал себя на полуслове и предпринял новую попытку. – Кажется, мы действительно не были представлены друг другу.

 Тон, каким были сказаны эти слова, вызвал у меня подозрение, что виноватой в этом он отчего-то полагает меня.

 — Я – Шарлотта.

 Та самая, которая поддерживала его на протяжении первого, самого трудного года, когда он пытался обзавестись фермой. Та самая, которая утешала его, когда он потерял свою первую овцематку. Та самая, которая знала о его мечте – добавить к своему стаду тысячу новых голов и текстильную мануфактуру, чтобы приносить настоящую пользу колонии. Но, разумеется, Эдвард был свято уверен в том, что переписку с ним вел отец.

 — Похоже, я окончательно запутался и все неправильно понял. Покорнейше прошу простить меня, мисс Уитерсби.

 Отец все это время наблюдал за нами, а затем, взмахом руки обведя груды бумаг, громоздившиеся на полу у его ног, спросил:

 — Где то письмо, на которое он ссылается, Шарлотта? Об острове Кэмпбелла?

 Я встала и достала его из серванта, где оно хранилось среди старых налоговых уведомлений и лекций по таксономии[11].

 Мистер Тримбл поднял руку, протестуя:

 — Прошу вас, не стоит утруждаться. В этом нет решительно никакой необходимости. Полагаю, от своих корреспондентов вы получаете подобные отчеты дюжинами. А я с радостью расскажу вам о своем посещении острова. Я еще никогда в жизни не видел ничего подобного.

 И они завели пространную беседу на эту тему, а я с некоторым облегчением вернулась к работе над своей иллюстрацией. Несколько раз пришлось воспользоваться микроскопом, дабы окончательно отринуть сомнения относительно структур, которые я раскрашивала. Я уже заканчивала, когда вдруг сообразила, что разговор мужчин прервался. Подняв голову, я увидела, что оба внимательно смотрят на меня.

 — Ты ведь согласна, Шарлотта? – Отец задал вопрос таким тоном, который явно подразумевал исключительно утвердительный ответ.

 — Пожалуй, да.

 — Очень хорошо! – На щеках его проступил здоровый румянец, а на лице отобразилось удовлетворение. – В таком случае решено. Мы приглашаем этого славного молодого человека отужинать с нами.

 * * *

 Я горько пожалела о своем поспешном согласии, поскольку справедливо опасалась, что у нашей поварихи будет совершенно иное мнение на сей счет.

 — Я не уверена, что миссис Харви будет в восторге.

 Отец принялся задумчиво жевать свой ус.

 — Ты не могла бы… договориться с ней, пока я покажу этому славному молодому человеку гранки своего первого тома?

 Я согласно кивнула, но, подойдя к двери, ведущей на кухню, остановилась в нерешительности.

 Изнутри до меня донесся голос миссис Харви, мурлыкавшей себе под нос какую-то мелодию без слов.

 Признаюсь вам откровенно, мне очень не хотелось разговаривать с ней, тем более на столь щекотливую тему. Она считала кухню своими личными владениями, а с тех пор, как застукала меня вымачивающей засушенные образцы в одном из чайников, я впала у нее в откровенную немилость.

 Когда я вошла, она как раз вытаскивала из духовки противень с почерневшим печеньем. Развернувшись, чтобы поставить его на буфет, повариха заметила меня.

 Я кивнула:

 — Миссис Харви.

 — Полагаю, вы явились, чтобы сказать мне, что желаете всякие глупости, вроде масла, к печенью. И это после того, как я уже приготовила вам ужин!

 — Нет. Ничего подобного мне не нужно.

 Она вперила в меня подозрительный взгляд, всем своим видом давая понять, что обмануть ее не удастся.

 — Тогда вы пришли, чтобы потребовать сладкий пирог или горячий чай на завтрак.

 — Нет. Чая, который вы оставляете на плите, вполне достаточно. – Я уже почти привыкла пить его холодным по утрам. Ледяная жидкость казалась мне освежающей. По крайней мере, летом.

 — Господь свидетель, ваши капризы переходят все границы!

 — Дело в том… Понимаете, приехал один из корреспондентов отца, и мы надеялись… То есть, папа хочет знать… может ли этот человек остаться у нас на ужин, возможно ли это?

 Она начала снимать печенье с противня и по одному швырять его в корзинку для хлеба, а потом всплеснула перепачканными сажей руками.

 — Неужели вам мало того, что я сожгла руки чуть ли не до костей? – Сердито топая ногами, кухарка подошла к буфету, выудила из него кусок солонины и огромным ножом, который она обожала носить за поясом фартука, отхватила несколько ломтей. – И ради чего? Чтобы со мной обращались таким вот образом? У меня просто нет слов!

 — Мне действительно очень жаль. Мы не знали о том, что этот человек собирается к нам в гости.

 — И что, мне от этого должно стать легче? Полагаю, в следующий раз вы захотите пригласить к себе весь город!

 — Разумеется, нет. Это всего один человек. – Я взяла корзинку для хлеба и через другую дверь вышла с ней в столовую.

 Разговор мужчин продолжился и за обеденным столом, причем мистер Тримбл занял мой стул, а отец уселся напротив. Они все еще обсуждали отцовскую книгу.

 Завидев меня, мистер Тримбл встал.

 Я кивнула, ставя печенье на стол, после чего убрала охапку образцов со стула и стала придвигать его к столу. Мистер Тримбл пришел мне на помощь и поставил его на место.

 — Прошу прощения. Мне следовало сделать это самому.

 Я уже собралась было ответить, но в этот самый момент в столовую величественной поступью вплыла миссис Харви и с грохотом шваркнула о стол подносом с солониной и миской, в которой, несомненно, находился шпинат. Я дождалась, пока она удалится, и только тогда села за стол, положив себе кусочек солонины и одно печенье.

 Отец тоже взял себе небольшую порцию, а потом и мистер Тримбл последовал нашему примеру. Смахнув сажу с печенья, он с опаской попытался надкусить его. Когда же оно не поддалось, он отнял руку ото рта и с немалым удивлением воззрился на него.

 Я демонстративно взяла в руку чашку и окунула бисквит в чай.

 Эдвард последовал моему примеру, и я отметила, что он откусил лишь крохотный кусочек, прежде чем вернуть его обратно на тарелку. К соленой свинине он даже не притронулся.

 — Вам не нравится угощение, мистер Тримбл?

 — В последний раз нечто подобное я ел на корабле, три года назад, когда плыл в Новую Зеландию. Мы сбились с курса, и потому нам пришлось растянуть запасы провизии на лишний месяц.

 Отец широко улыбнулся.

 — Миссис Харви, наша кухарка, была замужем за моряком. Ей будет приятно услышать, что приготовленное ею угощение показалось вам подлинно флотским.

 — Действительно. – Но, противореча самому себе, он отложил вилку с таким видом, словно не собирался больше пользоваться ею.

 Я же вновь окунула печенье в чай и потерла им о донышко чашки, чтобы размягчить.

 — Новая Зеландия. Какая поразительная страна! Должно быть, вы скучаете по своим овцам? Надеюсь, Эмилия выжила после ягнения?

 Мистер Тримбл растерянно заморгал.

 — Знай я о том, что вы будете читать мои письма, мисс Уитерсби, я бы излагал свои мысли несколько по-иному. Или вообще писал бы о других вещах. Мои рассказы о жизни в колонии вряд ли могли заинтересовать вас.

 Отец едва не подавился кусочком сухого печенья.

 — Выходит, вы разводите овец?

 Мистер Тримбл с удивлением взглянул на него.

 — Да, у меня их добрая сотня с лишком.

 — И это считается большой отарой?

 Пожалуй, я совершила ошибку, заговорив на эту тему.

 — Он писал нам, отец, что маленькая отара – первый шаг, поскольку только начал обустраиваться, но в дальнейшем намерен увеличить поголовье. Тамошний ландшафт считается предательски опасным, если помнишь.

 — Вы говорите так, словно разбираетесь в подобных вещах, мисс Уитерсби.

 — Нет, не разбираюсь. Откуда? Разумеется, нет. Но я читаю журналы. И время от времени – те из ваших писем, которыми отец счел возможным поделиться со мной.

 Похоже, мое объяснение вполне удовлетворило молодого человека, и он пустился в воспоминания о сказочной стране, причем живописал ее столь захватывающими и яркими красками, что мне вдруг отчаянно захотелось променять наши невысокие холмы и перелески с долинами на высокие горы и отвесные ущелья из его рассказа. Мне всегда хотелось увидеть in situ[12] те образцы, которые он собирал для нас. А уж если колония вдохновляла на подобную страсть мужчину, который, судя по письмам, отличался философическим складом ума, то она должна быть поистине чем-то выдающимся.

 После ужина мы перешли в гостиную, и отец отправился на поиски бренди, которое хранил для особых случаев под стеклянным колпаком. Раньше в нем красовалась орхидея, но потом несчастный цветок скончался. Затем отец принялся искать бокалы, и мне пришлось напомнить ему, что в последний раз я видела их на каминной полке. Наконец бокалы были найдены и наполнены янтарной жидкостью. Отец протянул один гостю.

 — А теперь вам лучше помолчать, молодой человек. Если вы скажете еще хоть слово, Шарлотта запросто отправит вас туда, откуда вы прибыли, снабдив списком тех образцов, что вы должны будете собрать и привезти.

 Я сочла себя обязанной заявить протест.

 — Ни в коем случае! Мистер Тримбл уже сполна продемонстрировал, что он категорически не способен следовать нашим указаниям. Так что отправлять его за новыми образцами было бы пустой тратой времени.

 Его замечательные брови резко опустились, и он вознегодовал.

 — Не способен следовать указаниям? Только за последние три года я отправил вам полдюжины сундуков с образцами! При первой же возможности я отправлялся на поиски тех видов, о которых вы меня спрашивали, мистер Уитерсби.

 Бурное негодование мистера Тримбла не произвело особого впечатления на отца, да и с какой стати, собственно говоря? Это ведь я писала ему письма в Новую Зеландию. И именно мне приходилось иметь дело с последствиями того, что он не удосуживался ни сохранять образцы как следует, ни даже прикладывать к ним ярлычки. Кстати, подобная безответственность как-то не вязалась с обликом мужчины, некогда гордо описывавшим мне систему, изобретенную им для стрижки собственных овец.

 — Осмелюсь спросить… а что с ними было не так?

 Хотя он обращался к моему отцу, ответила ему я:

 — Они не были промаркированы. Они не были прикреплены к листам с описаниями. Они даже не были должным образом высушены. Вот если бы вы воспользовались той прокладочной бумагой, которую мы вам отправляли, тогда, быть может…

 — Бумага? Не получал я никакой бумаги! Все образцы, отправленные вам, я засушивал в упаковочной бумаге, которую мне удавалось выпросить у местного мясника.

 Теперь понятно, почему его усилия приносили столь плачевный результат.

 — Большая часть ваших ранних образцов сгнила по дороге и покрылась плесенью.

 — Мне очень жаль. Если вы составите список того, что пришло в негодность, то по возвращении я постараюсь выслать вам новые.

 — Я бы с радостью, но ведь я даже не знаю, образцы каких растений вы высылали нам изначально. Самое малое, что вы могли сделать, – это хотя бы написать их названия да указать местность, в которой их нашли.

 — Так я и поступал с теми образцами, которые находил сам, но некоторые растения мне приносили аборигены, посему было затруднительно указать точное место, в котором они были обнаружены. – Он уже перестал разговаривать с отцом, который снял башмаки и удрученно разглядывал дырку на одном из носков. Мистер Тримбл обращался непосредственно ко мне.

 — А почему нет?

 — Потому что описание «…обнаружено у большой реки в том месте, где вода поворачивает вспять, напротив дерева, которое пахнет лимонами» не поместится на те крошечные ярлычки, которые я намеревался использовать.

 — Столь подробное описание вовсе не обязательно, но было бы неплохо знать, были ли образцы найдены в лесу или на лугу. На сухой почве или влажной. Требования таксономии довольно строги, поэтому получить коллекцию растений, в которой все перемешано…

 — Перемешано! Ну, это уже вопиющая несправедливость. Я всегда упаковывал их с особой тщательностью.

 Я поднялась и подошла к сундучку, который мы получили нынче утром. С большим трудом, толкая и волоча его по полу, мне удалось переместить его к тому месту, где он сидел.

 — Вот только сегодня мы получили его, и…

 — Сегодня? Но… я отправил его вам восемь месяцев назад!

 — Что лишний раз доказывает мою правоту. Уж если это нельзя назвать мешаниной, то я не знаю, что она собой представляет.

 Он наклонился и заглянул внутрь. Затем протянул руку и вытащил из сундучка сухой стебель какого-то растения, определить принадлежность и вид которого, к сожалению, не представлялось возможным.

 — Когда я отправлял его, к нему была прикреплена карточка. – Он извлек другой стебель. – И к этому тоже. Как и ко всем остальным. – В голосе его прозвучало нескрываемое удивление.

 — Быть может, бумага истлела за время путешествия.

 А вот теперь он принялся рыться в содержимом по-настоящему.

 — И все мои заметки вместе с нею? Я должен извиниться перед вами. Если бы я мог предположить, что они прибудут сюда в таком состоянии, да еще после столь длительной задержки, то попросту привез бы их сам. Поэтому я вполне понимаю и разделяю ваше недовольство, мисс Уитерсби.

 Я не знала, что мне делать – то ли поблагодарить его за то, что он согласился со мной, то ли продолжить высказывать свое возмущение. А он, похоже, ожидал от меня ответа – словно рассчитывая уличить в чем-либо, что, согласитесь, выглядело нелепо и абсурдно.

 Отец тем временем стянул с ног носки, повесил их на спинку стула и откинулся на нее, вытянув босые ступни к камину.

 — Собственно говоря, в последнее время мы с ее дядей частенько обсуждали Шарлотту. – Он заговорил спокойно и безмятежно, причем настолько невпопад, что я даже усомнилась, а слышал ли он вообще наш разговор с мистером Тримблом. – Как бы я ни нуждался в ее помощи, но, очевидно, допустил ошибку, не позволяя ей бывать в обществе.

 Слова адмирала до сих пор звучали у меня в ушах, вызывая раздражение, и я не испытывала ни малейшего желания выслушивать их вновь.

 — Мне не нравится, когда ты отзываешься обо мне, как о каком-то редком экземпляре, к которому требуется прикрепить карточку и восхищаться.

 — Но ведь так оно и есть. Во всяком случае, если верить твоему дяде. – Он повернулся на стуле и заговорил, обращаясь теперь к мистеру Тримблу. – Она – прекраснейший цветок, который уже распустился и ждет своего молодого человека. Вы согласны со мной?

 Мистер Тримбл окинул меня таким взглядом, словно увидел перед собой ядовитый сорняк.

 — Вам виднее, сэр.

 Отец обратил свой взгляд на камин.

 — Во всяком случае, адмирал полагает именно так, и, поразмыслив, я осознал, что поступал как последний эгоист, удерживая ее взаперти подле себя. А ведь ей уже почти двадцать два.

 — Мне уже двадцать два. И меня никто не держит взаперти.

 Мистер Тримбл одарил отца ослепительной улыбкой.

 — Со своей стороны могу лишь уверить вас, что и не мечтал бы ни о чем ином, чем находиться взаперти со знаменитым Эндрю Уитерсби.

 — Хорошо. Вижу, вы согласны со мной. – Отец вздохнул с величайшим облегчением и откинулся на спинку стула, удовлетворенно прикрыв глаза. – Следовательно, все решено.

 Мистер Тримбл взглянул на меня с таким видом, словно ожидал от меня ответа.

 Но я лишь пожала плечами.

 Тогда гость повернулся к моему отцу.

 — Что именно решено?

 — Вы станете моим помощником, чтобы Шарлотта смогла выйти в свет и подыскать себе супруга.

ГЛАВА 3

 Мистер Тримбл растерянно моргнул и раз, и другой, а потом глаза у него от удивления полезли на лоб.

 Я тоже изумленно ахнула, пусть и помимо своей воли.

 — Ты… не можешь просто взять и приказать мне выйти замуж! Я должна закончить иллюстрации к твоей книге. Мне нужно написать несколько статей и расшифровать твои заметки. А еще старый издатель матери попросил меня написать книгу о том, как изготавливать цветы из воска. Словом, ни конца, ни края…

 Отец открыл глаза.

 — Но ведь ты же не умеешь делать восковые цветы. Не так ли?

 — Я могу научиться. И нам нужны деньги. Ты уже на несколько месяцев задерживаешь рукопись своей следующей монографии.

 Отец обернулся к мистеру Тримблу.

 — Вы умеете делать восковые цветы?

 — Никогда не слышал ни о чем подобном.

 Отец вновь нахмурился.

 — Зачем кому-то может понадобиться делать цветы из воска? Почему бы им не пойти и не сорвать живой цветок?

 Ответа на этот вопрос у меня не было. И искать его я не собиралась. Я уже написала книгу о том, как делать кукол из цветочных бутонов и изготавливать ароматические соли для ванн. Я даже составила антологию стихов, посвященных розам.

 — Ты же не можешь всерьез рассчитывать, что этот человек бросит все свои дела ради тебя, когда он только что вернулся из колонии? Я уверена, что ему и без нас есть чем заняться – не правда ли, мистер Тримбл?

 — В общем-то, нет. Во всяком случае, ничего срочного.

 — У вас должна быть семья. Друзья. Вас непременно должен ждать кто-нибудь.

 — Обратная дорога в Новую Зеландию может занять неожиданно много времени, в чем вы и сами имели возможность убедиться… – Он кивнул на сундучок со сгнившими растениями. – Поэтому я никого не предупреждал о своем приезде. По правде говоря, я даже не уверен в том, что кто-либо из тех, кого я знаю, будет рад увидеть меня вновь.

 Он решительно не желал приходить мне на помощь, поэтому мне пришлось снова воззвать к отцу.

 — Ты ведь даже не спросил у него, согласен ли он, и он тебе ничего не ответил.

 — Напротив. Он ответил только что.

 — Ничего подобного. Он просто сказал, что его нигде не ждут и что никто не жаждет увидеть его вновь. – Помимо воли напрашивался вопрос: если знающие его люди не горят желанием увидеться с ним, то почему этого должны хотеть мы? Пожалуй, он совсем не тот славный человек, каким хочет казаться.

 Отец выпрямился на стуле и развернулся к нашему гостю лицом.

 — Что скажете?

 — Не могу представить себе большей чести, чем работать рядом с вами, мистер Уитерсби.

 Опять он за свое!

 — Но он еще не дал своего согласия, и…

 Мистер Тримбл метнул на меня недовольный взгляд.

 — Да, я согласен. И благодарю вас за любезное предложение.

 — Но мы не в состоянии заплатить вам. – Я с укором взглянула на отца. – Нам просто нечем платить ему.

 — Я… э-э… почту за честь работать рядом с вами, мистер Уитерсби, исключительно ради удовольствия.

 Но меня не устраивало его «да». Он просто не имел права так поступать. Я не хотела подыскивать себе супруга и вовсе не жаждала выходить в то, что адмирал называл обществом. А всех его членов я и так видела в церкви по воскресеньям. Неужели этого недостаточно? И я не желала делать ничего иного, кроме того, чем и так уже занималась.

 Мистер Тримбл выставил перед собой руку.

 — Я хочу помогать вам, но не желаю становиться причиной семейной ссоры. На моем веку их было уже предостаточно. – Он встал. – Давайте-ка я разберу содержимое этого сундучка, чтобы посмотреть, нельзя ли там спасти хоть что-нибудь? – Он с легкостью подхватил сундук с пола, словно тот и не весил четырех стоунов[13], и перенес на свободное место в центре комнаты. Отец последовал за ним.

 Памятуя о том, что нашей грязной посудой миссис Харви скорее всего займется не раньше утра, я вернулась в столовую, собрала ножи и вилки в тарелки, а тарелки горкой сложила в сервировочные миски, а те, в свою очередь, поставила на поднос и отнесла на кухню. После чего вернулась в гостиную, чтобы поупражняться в создании лепестков из целых кусочков и потеков свечного воска, пока отец с гостем перебирали содержимое сундучка. Наконец мистер Тримбл прервал это увлекательное занятие под тем предлогом, что ему, дескать, необходимо подыскать себе комнату для ночлега.

 — Я так спешил возобновить наше знакомство, что явился к вам прямиком из Ливерпуля.

 — А почему вы должны были поступить иначе? – Похоже, одну только мысль об этом отец уже принял как оскорбление. – Но вы останетесь здесь, с нами, разумеется. – Он сделал это предложение, забыв о том, что в свободной комнате хранились наши запасы гуммиарабика[14], серы и прокладочной бумаги.

 В конце концов я сдалась, оставив попытки сделать восковой цветок, и скомкала все свои бесформенные лепестки в шар.

 — Не думаю, что у нас есть…

 Но мистер Тримбл уже и сам почел за благо отказаться.

 — Мне бы ужасно не хотелось причинять вам неудобство.

 К несчастью, отец не пожелал и слышать об этом.

 — О каких неудобствах вы говорите? Если вы будете работать со мной, то и проживать должны здесь же. Сейчас Шарлотта проводит вас в вашу комнату.

 Молодой человек заколебался, неуверенно поглядывая на меня, но потом храбро расправил плечи и согласно кивнул.

 — В таком случае я принимаю ваше любезное предложение.

 Кипя от негодования, я взяла лампу и повела его вверх по лестнице.

 — Не наступайте на четвертую ступеньку, потому что потолок протекает как раз над ней и она насквозь прогнила.

 Гость приостановился и положил руку на дверную коробку, словно проверяя ее на прочность.

 — Прошу прощения, но что вы делаете, когда идет дождь?

 Носком башмака я подтолкнула оцинкованное ведро.

 — Подставляю вот это.

 Он ничего не сказал, просто перешагнул через ведро, а потом подождал в коридоре наверху, пока я убирала с кровати прокладочную бумагу, вытаскивала из-под матраса несколько образцов, которые там сушились, отодвигала прочие химикаты в угол и даже попыталась немного взбить подушку.

 Он шагнул в комнату.

 — Вы уверены, что я не причиню вам лишних хлопот?

 — Тем, что останетесь здесь, или тем, что займете мое место? – Заглянув в кувшин, стоявший на умывальнике, я заметила, что он давным-давно высох. – Сейчас принесу вам воды.

 Я направилась к двери, но он не двинулся с места, преграждая мне путь.

 — Я вовсе не хотел превращаться в источник неприятностей, хотя иногда мне кажется, что ни на что другое я больше не способен.

 Он произнес эти слова бойко и складно, словно бы шутя, но мне почему-то не показалось, будто он говорит неправду.

 — Дело не в вас. За это я должна благодарить своего дядю, хотя и не могу взять в толк, почему человек, только что вернувшийся из колонии, столь охотно согласился уединиться здесь, с нами.

 Уголок его рта дрогнул в горькой улыбке.

 — Вы бы не задавали подобных вопросов, если бы знали мою семью.

* * *

 Наполнив кувшин мистера Тримбла водой из моего собственного, я оставила его под дверью его комнаты и вернулась в гостиную. Склонившийся над образцами мистера Тримбла отец, заслышав мои шаги, выпрямился и взглянул на меня.

 — Какая жалость, что лишь немногие растения уцелели.

 Я присоединилась к нему, изрядно расстроенная тем, что придется так много выбросить, а еще злясь на него из-за того, что он выкинул меня за ненадобностью, словно какой-нибудь небрежно засушенный образец. Разве не я заступила на вахту вместо матери? Разве не я прилагала все усилия к тому, чтобы мы хоть как-то сводили концы с концами? А теперь он предложил абсолютно незнакомому человеку заменить меня в полной уверенности, что кто угодно способен выполнять ту работу, которую раньше делала я.

 — Ты не можешь просто взять и отнять у постороннего человека его жизнь. Или ты полагаешь, что он приехал из самой Новой Зеландии только для того, чтобы остаться здесь и занять мое место?

 — Он сам вызвался.

 — Ничего подобного. Ты его заставил.

 Отец с недоумением взглянул на меня:

 — Но ведь он согласился. Будь у него что-либо другое на уме, я уверен, он сказал бы нам об этом. Он – славный молодой человек.

 — Но он только что вернулся домой. У него должна быть веская причина для этого, и она не может заключаться в том, чтобы остаться здесь, с нами, и писать книги об изготовлении цветов из воска.

 — Не припоминаю, чтобы я просил его об этом.

 — Если этого не сделает он, тогда этим придется заняться тебе. Я уже подписала контракт, и нам даже выплатили аванс. – Мне не хотелось заводить разговор на эту тему, учитывая темные круги у отца под глазами, но я должна была заставить его понять, что у подобного поспешного и непродуманного решения обязательно будут серьезные последствия.

 — Пожалуй, мне стоит написать им и вернуть деньги.

 — Мы их уже потратили.

 Он вздохнул и принялся жевать ус:

 — Восковые цветы? Не понимаю, почему…

 — Написать об этом книгу наверняка не так уже трудно. Если это могу сделать я, то любой справится с подобной задачей. Ты ведь это имел в виду?

 — Шарлотта, за последние годы ты очень много для меня сделала. Я всего лишь хочу избавить тебя от…

 — Давай поставим на этом точку. Покойной ночи.

 — Шарлотта, я вовсе не хотел…

 Я не расслышала, чего именно он не хотел, поскольку уже поднималась по лестнице.

* * *

 Я пообещала себе, что не сдамся так легко, и попыталась переубедить отца на следующее утро во время нашей очередной прогулки. По заведенному обычаю мы выходили из дома и успевали пройти некоторое расстояние по дороге еще до того, как церковные колокола отбивали шесть часов. Мы не видели смысла упускать возможность собрать достойную коллекцию растений прежде, чем взошедшее солнце высушит росу.

 Свернув с ухабистой дороги на проселочную стежку, изрезанную колеями, мы пересекли поле и углубились в лес. Я отвела в сторону ветку, чтобы отец мог беспрепятственно пройти мимо, и предупредила о глубокой луже впереди. В этом году ревматизм донимал отца сильнее обычного.

 Правда, меня бы это не сильно обеспокоило, но сейчас к нам из Лондона нагрянули охотники и ловчие, изрядно испортив ландшафт.

 Мы вышли из леса на луг, и я заприметила кипрей узколистный, винного цвета стебель которого и пурпурный колос соцветий был сломан проскакавшей мимо лошадью. Склонившись над цветком, я подперла его двумя прутиками.

 — И все-таки я считаю неправильным допускать к нашей работе абсолютно чужого человека, а меня выставлять в обществе, подобно распустившемуся цветку, в надежде что кто-нибудь заинтересуется им и сорвет.

 — На мой взгляд, мы должны представить тебя девушкой, созревшей для того, чтобы выйти замуж.

 — У меня нет времени на замужество. А от богадельни нас отделяют всего пять фунтов! Разве что… ты нашел новых подписчиков для своих книг об орхидеях?

 Отец с преувеличенным вниманием принялся разглядывать набалдашник своей трости, и я поняла, что в этом вопросе он отнюдь не преуспел.

 — Ну что ж, по крайней мере, мне удалось заключить контракт на книгу о восковых цветах. А ты должен представить Обществу научную статью о лилиях, с помощью которой можно привлечь новых подписчиков на твои труды. Но тебе еще предстоит написать ее, а мне – закончить иллюстрации к ней.

 — Я попрошу мистера Тримбла написать эту статью. Не исключено, он сможет закончить и иллюстрации. А если он еще и напишет об изготовлении цветов из воска…

 — Написать книгу не так-то легко.

 — Поскольку никто из вас не представляет, как делать цветы из воска, то я не вижу особой разницы в том, кто будет писать ее – ты или он.

 — Но ведь нужно сделать еще так много, и…

 — Вот теперь он и займется всеми этими делами вместо тебя.

 — Но я помогала тебе на протяжении многих лет, а его ты встретил только что. Он даже не знает, как правильно надо засушивать образцы!

 — Он – славный молодой человек, и я уверен, что он научится.

 — Но ты же не можешь всерьез полагать, что он будет расшифровывать твои записи. – У отца был отвратительный почерк, но, кроме того, если мистер Тримбл все-таки возьмется за это, то вскоре узнает мою тайну.

 — Полагаю, мне придется делать это самому. А вот насколько трудно все остальное? Если ты могла заниматься всеми этими делами столько лет, то…

 От изумления у меня отвисла челюсть. Даже теперь, по прошествии восьми лет, если бы я не проявляла крайней осторожности и прилежания, то выстроенный мною окружающий мир неизбежно обрушился бы нам на головы.

 — Если ты действительно так полагаешь, то мне начинает казаться, будто ты готов с радостью избавиться от меня.

 Он получит по заслугам, если мистер Тримбл все испортит. Так ему и надо.

 — Адмирал говорит, что большинство девушек в твоем возрасте давно обручены, если уже не замужем. Честное слово, я как-то упустил из виду, что ты уже совсем взрослая. Не представляю… – Он тяжело вздохнул. – Мне следовало отпустить тебя много лет назад. – Он вперил в меня пронзительный взгляд. – И когда ты успела повзрослеть? И почему я не заметил этого раньше?

 Он многого не замечал после смерти матери, причем на протяжении долгого времени. Но какой смысл ворошить прошлое и унижать его напоминанием о перенесенных страданиях? Я отвела в сторону очередную ветку и помогла отцу перебраться через упавшее дерево.

 — Ты уверен, что готов предпочесть его мне?

 — Разумеется, уверен. Можешь считать себя свободной от любых обязательств. И не обращай на нас внимания.

 Не обращать внимания? Что ж, так тому и быть. Я оставлю их без присмотра на некоторое время. А потом, когда первый же счет останется неоплаченным, когда образцы, собранные его корреспондентами, перестанут приходить, когда ведро на лестнице переполнится, отцу не потребуется много времени, чтобы указать мистеру Тримблу на дверь и смиренно попросить меня вернуться.

* * *

 Мы нашли несколько хороших экземпляров зонтичной сныти обыкновенной[15] и ржавого тысячелистника и немного погодя, когда солнце уже взошло, а по дороге вовсю пылили повозки и тачки, направились обратно домой. Свернув на нашу тропинку, отец вдруг остановился и ткнул своей тростью куда-то вверх.

 — Как, по-твоему, что он там делает?

 — Где? – Проследив за направлением его палки, я с изумлением увидела мистера Тримбла, сидящего на коньке крыши. – Понятия не имею.

 Отец приложил ладонь ковшиком ко рту и окликнул молодого человека.

 Мистер Тримбл выпрямился и помахал нам рукой в ответ, но заговорил, лишь когда мы подошли поближе.

 — Полагаю, что обнаружил то место, где крыша протекает.

 — Вы обнаружили что? – Отец перевел взгляд на меня, недоуменно нахмурившись.

 — Место, где крыша протекает. Вода попадает вниз, на лестницу, где у нас сгнила ступенька.

 — Ах, вот оно что! В таком случае продолжайте. – Отец постучал ногами о стойку крыльца, оббивая грязь с башмаков, после чего прошел в дом.

 Сверху до меня донесся голос мистера Тримбла:

 — Мисс Уитерсби?

 Я вернулась во двор, чтобы лучше видеть его.

 — Вот вы где! Вы случайно не знаете, у вас есть в хозяйстве молоток? Вы не могли бы попросить мальчишку-слугу принести его?

 — У нас нет слуг. – У нас есть я.

 — Тогда, быть может, вы сами скажете, не найдется ли у вас молотка?

 — Понятия не имею.

 — Ваша крыша изрядно прогнила, хотя кто-то подставил ведра на чердаке в тех местах, где течет, по-видимому, сильнее всего.

 Это была я. И сделала это сразу же, как только мы переехали сюда. А дыра в крыше действительно была преогромной.

 — И что же, нам понадобятся еще ведра? Вы это хотите сказать?

 — Нет. Я хочу сказать, почему бы вам не починить крышу?

 — Мне? Полагаю, для этого мне понадобятся доски и много гвоздей, мистер Тримбл. – А поскольку их у меня не было, то я прекрасно обходилась ведрами. Покачав головой, я соскребла грязь с башмаков и вошла в дом.

 Вскоре появился и мистер Тримбл. Но он, должно быть, вошел через окно на верхнем этаже, поскольку передняя дверь оставалась закрытой.

 — Нет, все-таки дыру в крыше необходимо заделать.

 Отец, просматривавший мои иллюстрации, оторвался от них и поднял голову:

 — Вы так полагаете? А мне казалось, что ведра неплохо справляются со своей задачей.

 — Если ее не заделать, станет только хуже.

 Но отец уже вновь уткнулся в иллюстрации.

 — Наверное, вы правы…

 — Как правило, такие вещи нужно ремонтировать сразу. К тому же, никто не знает, когда пойдет дождь. Пожалуй, будет лучше починить крышу прямо сегодня.

 Постороннему наблюдателю могло бы показаться, будто это отец нанялся в помощники к мистеру Тримблу. Интересно, все овцеводы такие настырные?

 Но отец уже согласно кивал головой:

 — Разумеется, вы правы. Поступайте, как считаете нужным.

 — Тогда… Пойду посмотрю, нет ли у вас где-нибудь молотка.

 Вскоре после того, как мистер Тримбл удалился, с крыши донесся стук. Прошло еще немного времени, и он переместился на лестницу.

 Отложив в сторону краски, я отправилась на его поиски.

 — Вы не могли бы перестать стучать?

 Он опустил молоток и взглянул на меня.

 — Я меняю прогнившую ступеньку.

 — А не могли бы вы делать это потише?

 — Нет. Боюсь, пользуясь молотком, невозможно не стучать им.

 Я вернулась к своим иллюстрациям, твердо вознамерившись не обращать более на него внимания. При этом я старательно вспоминала все, чем поделилась с ним относительно своих изысканий и надежд на публикацию статей и докладов. Одно дело – воспользоваться перепиской, чтобы поверять кому-либо свои сокровенные надежды и ожидания, точно зная, что никогда не встретишься с этим человеком лицом к лицу. И совсем другое – поселить его в собственном доме.

* * *

 После полудня мистер Тримбл с большой помпой сгрузил у моих ног несколько ведер, составленных горкой.

 Я отпихнула их ногой в сторону, заканчивая раскрашивать лепесток.

 — Что это значит?

 — Это – ваши ведра. Они больше не нужны ни на чердаке, ни на лестнице, поэтому я возвращаю их вам. Я починил крышу, и теперь она не протекает.

 Я поблагодарила его, и тут с другого конца комнаты его окликнул отец:

 — Вы сказали, что починили крышу?

 — Да. Это было очень…

 — В таком случае идите сюда. У нас еще есть время, чтобы обсудить ту статью о лилиях, которую я должен написать.

 Пока они совещались, я услышала, как миссис Харви с грохотом водрузила наш ужин на стол в столовой. Я бы предпочла, чтобы она предупреждала нас об этом заранее, и тогда мы бы успевали расчистить ей место. Войдя в столовую, я переставила угощение на пол, собрала листы с образцами и сложила их стопкой поверх тех, что уже сушились на буфете. После этого я достала с полки оставшиеся от матери фарфоровые тарелки и расставила их на столе, выбрав себе ту, что была украшена цветами клубники и лютиками. Вот только перед ней опять уселся мистер Тримбл.

 Нахмурившись, я поменяла свои лютики на его тюльпаны.

 — Осторожнее! Смотрите под ноги!

 Похоже, он был ошарашен, обнаружив сервировочную миску рядом со своим стулом, однако поднял ее с пола вместо меня и водрузил на стол.

 Мы сели ужинать все вместе, втроем. Отец благословил угощение. Я взяла ломтик сухого печенья и обмакнула его в чай.

 Мистер Тримбл последовал моему примеру и осторожно надкусил краешек:

 — Это кушанье чрезвычайно похоже на то, которое миссис… Как, вы сказали, зовут вашу кухарку?

 — Харви.

 — …Харви подавала нам давеча вечером.

 — Ее стряпня не отличается разнообразием – это правда, – но я всегда полагала, что моряки не придают особого значения тому, что едят.

 — Не иметь выбора и не придавать значения – далеко не одно и то же.

 При некотором размышлении я вынуждена была признать его правоту. Обмакнув печенье в чай, я сообщила ему:

 — Зато на Рождество она готовит нам жаркое. – Во всяком случае, так было на прошлое Рождество.

 Несколько минут мы ели в молчании, которое нарушил отец:

 — Ты должна передать все свои записи по Ranunculaceae[16] этому молодому человеку, Шарлотта.

 — Почему?

 — Чтобы он мог завершить твое исследование и написать об этом статью.

 Но ведь это была моя работа и моя забота. И она была ею на протяжении почти целого года. А если он прочтет мои записи, то узнает почерк!

 — А почему ее не могу закончить я?

 — Потому что ты скоро выйдешь замуж. Ты вложила в это исследование столько труда, что было бы сущим несчастьем допустить, чтобы твои усилия пошли прахом.

 — Если мне предлагается выбор между поиском супруга и завершением своей работы, то, должна сказать, я предпочла бы…

 — Вы знакомы с Ranunculaceae, мистер Тримбл?

 Ну почему никто из них не желает меня выслушать?

 — Я знаю, что они собой представляют.

 Он, видите ли, знает! Пожалуй, я позволила этому безумию зайти слишком далеко.

 — Вы когда-либо занимались обширными исследованиями семейства Ranunculaceae, мистер Тримбл?

 — Мне известно, как выглядят лютики.

 — Лютики – всего лишь один представитель семейства, которое насчитывает более тысячи видов. – Я метнула негодующий взгляд на отца. – Вы умеете пользоваться составным микроскопом?

 — Я пользовался тем, в котором была только одна линза. А в составном микроскопе[17] их две, если не ошибаюсь?

 Я воззвала к отцу:

 — Он не справится. Я должна закончить свое исследование сама.

 В этом случае мне не придется отдавать ему свои записи и он никогда не узнает о том, что вел переписку со мной, а не с моим отцом.

 — Мы обсудим это позже. – Лицо отца просветлело. – Я хотел спросить тебя, Шарлотта, не получала ли ты известий от Лондонского ботанического общества относительно моего письма редактору?

 — Кажется, получала. Только вчера почта доставила их ответ. – Я положила его туда, куда всегда клала отцовские письма, хотя он не мог запомнить, где они лежат. Мне приходилось буквально силой вкладывать почту ему в руки, но и тогда я следила за тем, куда он положит ее, чтобы впоследствии ее можно было отыскать. – Я уверена, что мистер Тримбл с удовольствием поможет тебе найти его.

 Но мистер Тримбл не смог удержаться, чтобы не запротестовать:

 — Честное слово, я ведь даже не знаю…

 — Потому что именно в этом и заключаются обязанности помощников. Они помогают.

 Если они твердо вознамерились отстранить меня от моих же исследований, то я не менее твердо вознамерилась ни в чем не идти им навстречу. Покончив с бисквитом, я съела ровно столько солонины, сколько собиралась, после чего отодвинула тарелку и встала из-за стола.

 Мистер Тримбл тоже поднялся. Уже не в первый раз я пожалела о том, что он ничуточки не похож на того мистера Тримбла, которого нарисовало мне воображение. Быть может, тогда… его присутствие не ощущалось бы столь явственно. И не было бы столь угрожающим. Напротив, он был бы вполне управляем.

 — Что ж, не смею вам мешать.

 Отец выставил вверх палец:

 — Я надеялся, что перед тем, как уйти, Шарлотта, ты…

 — Уверена, что мистер Тримбл сможет оказать тебе любое содействие.

 Войдя в гостиную, я забрала со стола свои бумаги и иллюстрации, над которыми работала, после чего поднялась наверх. Толкнув дверь в свою комнату плечом, я переступила порог и стала снимать книги с полки, сложив их стопкой на полу, а на их месте разложила иллюстрации. Детские книжки матери занимали почетное место на моем комоде.

 Опустошив шляпную коробку, я сунула в нее свои бумаги и запихнула ее под кровать, отчетливо сознавая, что пройдет совсем немного времени, и я вновь вернусь к работе над ними. Пара дней, которые мне придется подождать, чтобы отец осознал свою ошибку, позволят мне с удвоенным рвением и энергией вновь взяться за работу. 

ГЛАВА 4

На следующее утро я проснулась в половине шестого утра, оделась и сошла вниз – только для того, чтобы сообразить, что заняться мне теперь решительно нечем. Я более могла не утруждать себя помощью отцу во время его прогулок. Как и экономить холодный чай или молиться о том, чтобы миссис Харви не забыла оставить нам что-нибудь на завтрак. Но, раз я уже встала, то почему бы не использовать с пользой столь неожиданно образовавшееся свободное время? И я начала делать кое-какие записи насчет тех подозрительных желтых цветов, что прислал нам мистер Тримбл, но вскоре вспомнила, что отныне и это меня не касается. Тогда я взялась за письмо нашему издателю, предлагая ему написать что-нибудь другое помимо книги об изготовлении восковых цветов, поскольку с ними у меня ничего не получалось. Но и тут перо мое замерло на середине предложения. Эта обязанность ведь тоже легла на плечи мистера Тримбла. Встав из-за стола, я направилась было в кабинет отца, но застыла на полпути, неуверенно шагнула к книжному шкафу и только потом сдалась окончательно. В конце концов я вернулась за свой стол и спросила себя, а чем же теперь я буду заниматься, если помогать отцу мне отныне возбраняется?

 Других дел и забот у меня попросту никогда не было.

 Взошло солнце, и его лучи осветили столы, книжные полки и полы, припорошенные пушистым налетом пыли. Пожалуй, я могла бы заняться уборкой… но пусть теперь об этом болит голова у нового помощника отца!

 А вот если я решу прочесть последний номер «Журнала естественной истории»[18], то это ведь нельзя будет счесть оказанием помощи, верно? Собственно говоря, он не имел прямого отношения к тому, над чем я в последнее время работала. Но, едва я опустилась в кресло, как с верхнего этажа до меня донесся звук чьих-то шагов и вскоре на пороге появился мистер Тримбл. Он что… только сейчас проснулся?!

 — Если вы еще здесь, кто же отправился на прогулку с отцом?

 — Не знаю. Разве его здесь нет?

 Я встала.

 — Нет, мистер Тримбл, его здесь нет. Он сейчас где-то там! – драматическим жестом я указала на окно. – И бродит совсем один. – Уронив журнал на пол, я поспешила в коридор. – Знаете, мистер Тримбл, он уже далеко не молод и болен ревматизмом. Признаюсь вам, я очень разочарована и обижена тем, что получила отставку, а вы заняли мое место, но при этом я не намерена стоять в стороне и смотреть на страдания моего отца, предположительно пребывающего под вашей опекой.

 — Он показался мне совершенно здоровым, и я даже не знал…

 — Он подвержен приступам меланхолии и забывчивости. Если вы не желаете присматривать за ним, а мне отныне это не дозволяется, то кто же будет это делать?

 — Я даже не подозревал ни о чем подобном, мисс Уитерсби. Прошу вас, простите меня. В будущем обещаю проявлять о нем исключительную заботу. Можете положиться на меня.

 — Все это очень хорошо, но кто проявит исключительную заботу о нем сегодня утром, прямо сейчас?

 — Если вы подскажете мне, в какую сторону он пошел, я немедленно и с радостью отправлюсь на его поиски.

 — Для утренней прогулки он мог выбрать любое из тысячи направлений. Я вижу, что мне придется искать его самой. – Распахнув дверь, я выскочила наружу и зашагала по тропинке в сторону дороги. К счастью, вскоре я наткнулась на отца. – Я уже думала, что ты заблудился!

 Он протянул мне свой футляр.

 — Я нашел кое-что интересное.

 — Ты не должен был уходить, не сказав никому ни слова!

 Он с удивлением уставился на меня.

 — А что я должен был говорить? Ты спала. И потом, я ведь всего лишь отправился на прогулку.

 — В одиночку! С тобой могло случиться все, что угодно.

 — Ничего со мной не случилось.

 — Но это небезопасно. Тебе нельзя оставаться одному, и тебе нельзя нервничать и беспокоиться. Так говорил доктор.

 — Какой доктор?

 — Тот самый. Который приходил к нам после смерти мамы.

 — После смерти мамы я и впрямь был не в себе… Я был на себя не похож. Но, Шарлотта, это ведь было много лет назад. А теперь со мной все в порядке.

 Помимо воли губы у меня задрожали от сдерживаемых эмоций. С мамой тоже все было в порядке вплоть до последнего дня, а потом вдруг перестало.

 Мистер Тримбл встретил нас у дверей и помог отцу снять пальто. Тот прошел к себе в кабинет, чтобы приступить к работе, а мистер Тримбл уселся за мой стол.

 Я же отнесла футляр отца в гостиную и принялась разбирать собранные им образцы растений. Получалось очень неловко и неуклюже. Прошло много времени, прежде чем у меня перестали дрожать руки.

 Заняться мне больше было нечем, поговорить – тоже не с кем. В конце концов я отправилась за Библией матери, прошла через прихожую и устроилась в большой гостиной, с ее обитыми потрепанным голубым плюшем стульями, пообещав себе прочитать ее от корки до корки. Здесь было не так холодно, как в малой гостиной, толстый турецкий ковер на полу и стопки бумаги, громоздившиеся на подоконниках, создавали иллюзию тепла.

 В доме воцарилась тишина, и я без помех могла предаваться чтению, но мне не давала покоя мысль о том, что с мистером Тримблом что-то не в порядке. Прочитав четыре раза подряд один и тот же стих из Третьей книги Моисеевой, я закрыла Библию и вернулась в малую гостиную. Мистер Тримбл поднял голову и, увидев меня, встал.

 Я кивнула, и он вновь опустился на место.

 — Знаете, мне вдруг стало интересно – вы не скучаете по Новой Зеландии и своим овцам?

 — Скучаю. Да.

 — Я могу спросить, почему вы вообще решили вернуться в Англию?

 Он выразительно приподнял бровь, склонив голову к плечу:

 — Есть вещи, которые приходится делать не потому, что хочешь, а потому, что должен.

 Я скопировала его приподнятую бровь.

 — Данные обещания приходится выполнять, рано или поздно. Я стал жертвой неблагоразумного прошлого, мисс Уитерсби.

 — Итак, вы намерены оставаться здесь, с нами, до тех пор, пока…

 — Ваш отец говорит, что я пробуду здесь до тех пор, пока вы не выйдете замуж. Так что, если вам так уж хочется избавиться от меня, то быстрее всего этого можно добиться, подыскав себе супруга.

 Я презрительно фыркнула. Было нечто странное в его ответах на мои вопросы.

 — Если вы дали обещание, которое заставило вас вернуться в Англию, к чему вообще было уезжать в Новую Зеландию? – Собственно, о первопричине своего отъезда он не упомянул ни разу за время нашей с ним переписки.

 — Потому что там с овцами открывались большие перспективы.

 Овцы. Овцы и мой воображаемый мистер Тримбл замечательно подходили друг другу. А вот нынешнего мистера Тримбла я бы, пожалуй, соотнесла с охотничьими собаками или лошадьми. Я легко могла представить себе, как он присоединяется к толпе охотников и ловчих из Лондона.

 — По правде говоря, подобная мысль представляется мне настолько абсурдной и нелепой…

 — Как и моей матери. Она бы предпочла, чтобы я… – Он так быстро и неожиданно оборвал себя на полуслове, что едва не поперхнулся.

 — Предпочла бы, чтобы вы что?

 — Ничего.

 — Если ваша матушка еще жива, я бы подумала, что вы предпочтете остановиться у нее, а не у нас.

 — Но ведь вы не знаете мою мать, не так ли?

 — Нет.

 — В таком случае, советую вам оставить свое мнение при себе. – И он вновь взялся за перо, словно давая понять, что разговор на эту тему закончен.

 — Я бы подумала, что ваша мать хочет, чтобы теперь вы вернулись домой, раз уж вы снова оказались в Англии.

 — Уверяю вас, моя мать желает видеть меня не больше, чем я ее. Если она никогда не узнает о том, что нога моя вновь ступила на землю Англии, я буду просто счастлив.

 — А она имеет какое-либо отношение к данному вами обещанию? – Все это было так загадочно и непонятно. – Казалось бы, что после… Сколько вам лет, мистер Тримбл?

 — Мне – двадцать четыре года.

 — Казалось бы, после стольких лет вы должны были научиться находить с ней общий язык.

 — Или она со мной? – Он растянул губы в улыбке, но в ней не было веселья. – Казалось бы.

* * *

 После обеда я отправилась в малую гостиную, вознамерившись приглядывать за мистером Тримблом. И вновь мне не удалось сосредоточиться на Библии. В голове у меня вертелась мысль о замужестве. Я вдруг обнаружила, что не стану возражать против того, чтобы притвориться, будто действительно ищу себе супруга, если в результате отец вернет мне мое прежнее место. Разумеется, на самом деле я вовсе не желала выходить замуж. Это было бы уже слишком. Мне пришлось даже напомнить себе, что не стоит переживать из-за того, что вряд ли случится в обозримом будущем. Учитывая скорость, с которой мистер Тримбл разрушал наш налаженный быт, мое триумфальное возвращение должно было неминуемо состояться через какие-нибудь жалкие несколько дней.

 Звякнул дверной колокольчик. Я встала прежде, чем успела сообразить, что меня больше это не касается, и вернулась на диван.

 Колокольчик зазвонил вновь.

 Я преувеличенно громко откашлялась, привлекая внимание мистера Тримбла:

 — Вы разве не собираетесь отвечать?

 Мистер Тримбл с недоумением воззрился на меня:

 — Отвечать на что?

 — На звонок. Это – одна из тех вещей, которые раньше делала я, но не собираюсь делать теперь.

 — Едва ли тот факт, что вы ответите на звонок и сейчас, помешает вам в поисках мужа.

 — Как знать? Я никогда раньше не занималась подобными поисками, а потому ни в чем не могу быть уверена.

 Он со вздохом отложил в сторону увеличительное стекло и величавой поступью проследовал в холл. Без видимых усилий распахнув дверь, он обменялся несколькими словами с кем-то, после чего захлопнул ее. Возвращаясь на свое место, он небрежно швырнул мне на колени письмо.

 — Ай-ай-ай, – укоризненно покачала я головой и перебросила его ему обратно. – Меня ведь освободили от любой ответственности за корреспонденцию. Или вы не слышали об этом?

 Он скрипнул зубами, сломал печать и начал читать письмо вслух.

 — «…моя дорогая Шарлотта. Я был чрезвычайно рад узнать, что ты приняла решение исполнить свой христианский долг и найти себе подходящего супруга. Поскольку я немного знаком с тем, как следует спускать корабль на воду…»

 Я выхватила письмо у него из рук и продолжила чтение уже про себя, узнав почерк адмирала.

 «…то не окажешь ли ты мне честь и позволишь ли стать твоим спутником в тех случаях, когда твой отец не сможет сопровождать тебя?»

 Зная, сколь мало внимания отец привык уделять светским приемам даже в то время, когда еще жива была мать, я заподозрила, что подобных случаев будет много.

 «…я взял на себя смелость испросить для тебя приглашение на званый ужин, который должен состояться нынче вечером, и потому с большой надеждой ожидаю твоего ответа».

 Моего ответа? Я оторвала взгляд от письма.

 — Кто его доставил?

 Мистер Тримбл недоуменно заморгал, глядя на меня:

 — Понятия не имею.

 Я помахала письмом.

 — Оно от адмирала. Он ждет ответа.

 — В таком случае, я предлагаю вам написать его.

 Отказываться, пожалуй, и впрямь не следовало. Мне было жизненно необходимо продолжать играть взятую на себя роль, если я хотела доказать отцу свою незаменимость.

 Жестом попросив мистера Тримбла уступить мне место за столом, я принялась рыться в ящиках в поисках листа бумаги. Но найти его не удалось. Собственно, в них не обнаружилось ничего из того, что лежало там прежде.

 Мистер Тримбл с громким стуком задвинул один из выдвинутых мною ящиков.

 — Я могу предложить вам свои услуги?

 — Вы уже помогли более чем достаточно.

 Я подошла к дивану, под одной из подушек которого были аккуратно сложены отцовские записи, ожидая того дня, когда я смогу рассортировать их. Перелистывая их, я обнаружила лист бумаги, на котором содержался план исследований, от которых он недавно отказался. Вернувшись с ним за свой стол, я крест-накрест перечеркнула его рассуждения, а на обороте написала, что принимаю дядино приглашение и даю согласие на то, чтобы он сопровождал меня повсюду.

 — Вы не можете отправить вот это.

 Подняв голову, я обнаружила, что надо мною стоит мистер Тримбл. Не знаю, с чего бы это ему вдруг вздумалось совать нос в мои дела. Неужели ему больше нечем заняться?

 — А почему бы и нет? Адмирал просил ответить ему.

 — Разве у вас нет чистого листа, чтобы написать ответ?

 — В данный момент – нет. Кроме того, я не понимаю, какое это имеет значение.

 — Подобным поступком вы продемонстрируете полное отсутствие вкуса. А этот человек, по вашим словам, адмирал?

 — Он еще и мой дядя. И как хорошо, что я отвечаю ему, а не вам.

 Он фыркнул и вернулся к своей работе, а я вышла на улицу в одних чулках, чтобы посмотреть, не дожидается ли еще посыльный ответа.

 Он дожидался – и мое неохотное письменное согласие вскоре отправилось к адмиралу.

* * *

 В тот день я едва не забыла об адмиральском званом ужине, усиленно делая вид, будто не замечаю, что счет останется неоплаченным, потому что никто не удосужился обратить на него внимания, что отцовские записи катастрофически множатся в ожидании расшифровки и что черновик его последней научной статьи рискует с опозданием прибыть в Ботаническое общество – то есть, если ему вообще случится быть отправленным.

 Когда я поймала себя на том, что вновь взялась за ручку, чтобы написать мяснику, то в конце концов решила отправиться на долгую прогулку в сторону Гейвел-Грин. Просто так, ради удовольствия, а не с какой-то определенной целью. Выудив из-под серванта штиблеты с резинкой[19], я набросила на себя одну из старых охотничьих курток адмирала. К этому наряду я присоединила свой цилиндрический футляр, в который можно будет уложить образцы растений для последующего вдумчивого изучения, если таковые попадутся мне по дороге. Не то чтобы я собиралась активно высматривать их, но, если случайно наткнусь на достойный экземпляр, будет жалко не сорвать его.

 На прогулке я упражняла свой мозг тем, что размышляла над вопросами распределения ареалов разнообразной флоры, после чего некоторое время старалась угадать, что означает словосочетание «званый ужин». И вдруг, в самый разгар своих умствований, я сообразила, что не знаю, в котором часу адмирал заедет за мной.

 Поскольку до жилища адмирала было ближе, чем до нашего собственного, я решила задать этот вопрос ему лично. Он жил в Вудсайде, в величественном и представительном особняке из песчаника с остроконечной крышей. По обеим сторонам центральной двери располагалось по окну, а еще три украшали собой второй этаж. Особняк выглядел весьма респектабельным и ничуть не походил на наш дом с деревянным каркасом, у которого имелись три трубы и шатровая четырехскатная крыша, разбегавшаяся по пристройкам в разные стороны.

 Дверь мне отворил дворецкий, который и препроводил меня в кабинет адмирала. Хотя у него на столе и лежало несколько раскрытых книг, а сам он что-то писал, нигде не было видно ни следа штабелей открытых томов или груд бумаг, среди которых привыкла работать я.

 Он поднял голову и тут же встал, с кряхтением отложив в сторону ручку:

 — Моя дорогая девочка.

 Я тоже поздоровалась с ним.

 — Позволь поздравить тебя с тем, что ты наконец взялась за ум, в том что касается матримониальных обязательств. Что я могу для тебя сделать?

 — Я пришла узнать, в котором часу я иду на званый ужин, упомянутый вами в письме.

 — Ну, тут как раз все просто – он начинается в восемь часов! Я заеду за тобой в половине восьмого. Я помню, что ты привыкла ужинать несколько раньше, чем это принято в обществе, но, надеюсь, это не станет для тебя трагедией.

 Обычно в восемь часов я уже поднималась по лестнице к себе в спальню.

 Он одним взглядом окинул мою охотничью куртку и переброшенный через плечо футляр на ремне. Затем, привстав со стула, адмирал посмотрел через стол на мою обувь.

 — Могу я предложить кое-что, дорогая моя? – Откашлявшись и дождавшись моего кивка, он продолжал: – Здесь невозможно быть деликатным, поэтому я просто выскажу все, как есть.

 — Прошу вас, не стесняйтесь.

 — Эксцентричность не слишком приветствуется в обществе. У тебя найдется что-либо… более стильное и модное, что ты могла бы надеть сегодня вечером?

 — У меня есть платье, которое я надевала в Лондоне в минувшем году, когда отец ездил туда, чтобы выступить перед Ботанической Ассоциацией. Помните, вы тогда еще уговаривали меня купить себе обновку?

 — Прекрасно. Подобные мероприятия требуют определенной парадной формы, и мне бы не хотелось, чтобы твой первый же выход в рейд потерпел неудачу.

 — Мне тоже. Как вы сами сказали, мне уже давно полагалось бы выйти в свет.

 Наградой мне стала его сдержанная улыбка.

 — Совершенно верно. Я возлагаю большие надежды на эту кампанию!

 Завершив визит к адмиралу, я зашагала обратно, на этот раз выбрав путь через Кэтс-Клаф, или Кошачью балку. Название это обозначало глубокую лощину, почти ущелье с крутыми склонами, пересечь которую было совсем непросто, хотя здесь неизменно попадались интересные образчики, достойные изучения. На прогулке меня сопровождала далекая перекличка охотничьих рогов и собачьего лая. Если только они не приближались, я обыкновенно не обращала на них особого внимания. Охотники и ловчие занимались собственными делами, хотя, к величайшему моему сожалению, всегда оставляли после себя большие разрушения.

 Я изумилась тому, как хорошо все видно при ярком свете полуденного солнца, и вскоре машинально насобирала целый букетик златоцвета посевного. Его желтые лепестки с белыми кончиками неизменно вселяли в меня хорошее расположение духа, да и, кроме того, всего несколько дней назад отец просил принести ему несколько экземпляров.

 Правда, теперь мистер Тримбл должен был снабжать его всем необходимым… Но мне было жаль попросту выбросить их, поэтому я приняла компромиссное решение поставить их в вазу на каминной полке, а если мистер Тримбл сочтет нужным обратить на них внимание отца, тем лучше.

 Но я тут же пообещала себе, что оказываю ему помощь в последний раз!

 Я вскарабкалась на противоположную сторону ущелья и уже зашагала по дороге в сторону дома, как вдруг заметила калистегию заборную[20] с цветками в виде раструба кремового цвета. Название предполагало, что на свете бывает и калистегия полевая, но, если таковая и существовала, я ее никогда не встречала. Приостановившись, я решала, сорвать ли несколько штук или нет, но тут вдруг услышала шарканье шагов по дороге.

 Выпрямившись, я увидела, что ко мне приближается незнакомец. Хотя на плече у него болтался футляр для сбора растений, лицо его было мне незнакомо. Поравнявшись со мной, он перешел на другую сторону дороги, но при этом остановился. Ему явно хотелось двинуться дальше, однако, сделав шаг-другой вперед, он тут же пятился назад. Дважды он открывал рот, чтобы заговорить, но оба раза все заканчивалось тем, что он попросту глотал слова и молчал. И вот, когда я уже решила, что он все-таки продолжит свою прогулку, он обернул ко мне лицо и заговорил:

 — Должно быть, вы сочтете меня ужасным грубияном… или нахалом. – Взгляд его метался из стороны в сторону, ни на миг не задерживаясь на мне.

 — Не могу сказать, что думаю о вас. Я ведь даже не знаю вас. – Хотя, судя по его открытому лицу с правильными чертами и искренним манерам, можно было предположить, что он – честный и достойный человек.

 — Я – ваш новый приходской священник, мистер Хопкинс-Уайт, приехал сюда из Нортумберленда.

 Новый приходской священник? Быть может, именно этим и объясняется тот факт, что его светлые волосы были расчесаны на прямой пробор, открывая лоб… хотя ближе к ушам они переходили в волны, а, касаясь воротника, уже вились мелкими кудряшками.

 Я кивнула:

 — Мисс Шарлотта Уитерсби.

 — Быть может, мне следовало подождать, пока кто-нибудь должным образом не представил бы нас друг другу, но, с другой стороны, вы ведь могли бы счесть нового приходского священника претенциозным, если бы он не пожелал познакомиться с одной из своих прихожанок? – Он похлопал по своему футляру, который висел у него на плече крышкой назад. – Я вижу, что вы – ботаник, и мне нравится думать, что я тоже им являюсь. Но потом я рассудил, что, быть может, вы желаете совершить прогулку в мире и покое и сочтете вторжение в вашу приватность актом невежливости…

 Сделанная им пауза подразумевала некое извинение, хотя я никак не могла взять в толк, за что он, собственно, собирается просить прощения.

 — Теперь я и сам вижу, что мне просто надо было пройти мимо, как я и собирался изначально. Вот только… я рассчитывал пополнить свою коллекцию еще несколькими образцами, и мне стало интересно, уж не ястребинку[21] ли вы держите в руках?

 — Ястребинку?

 — У нее желтые, собранные в корзинку соцветия. – Он многозначительно смотрел на мою калистегию.

 — Да… но это, – я подняла цветы повыше, чтобы ему было лучше видно, – калистегия заборная.

 Он завозился с крышкой своего футляра, из которого извлек потрепанный экземпляр «Флора Британии» Хукера. – Я пока еще не очень разобрался, как пользоваться этими сравнительными таблицами…

 — Пожалуй, вам бы больше подошел иллюстрированный справочник. – Будь у него нечто подобное, он бы ни за что не перепутал ястребиную траву с калистегией.

 — Пожалуй. Но ведь я – приходской священник, хотя мне бы уже полагалось быть экспертом в ботанике к этому моменту. По крайней мере, так думают окружающие. Похоже, люди полагают, что служитель церкви просто обязан проявлять интерес ко всем творениям Господним. Не то чтобы я не проявлял подобного интереса. Вовсе нет. Уверяю вас, мне крайне интересно. Но вы не поверите, если я расскажу вам, какие неприятности поджидали меня в моем прежнем приходе из-за того, что я не выказал должного интереса к этому предмету.

 — Несмотря на то что думают окружающие, для того, чтобы в должной степени овладеть этим предметом, требуется некоторое время.

 Он вздохнул:

 — Это я уже понял. – По губам его скользнула робкая улыбка. – Как понял и то, что я не совсем еще безнадежен.

 Теперь лицо его озарилось широкой улыбкой, и я в ответ не смогла сдержать улыбку.

 — Вы давно гуляете?

 — Около часа.

 Он гуляет около часа, а результатов никаких. Его футляр был пуст.

 — Почему бы вам в таком случае не взять себе несколько вот этих цветов? – Я отделила из букета пару калистегий и вложила их в его футляр.

 — Это очень щедро с вашей стороны. Как, вы говорите, они называются?

 Я повторила ему название цветка.

 — Пожалуй, я и сам должен был это знать. Но, уверяю вас, что в проповедях я разбираюсь гораздо лучше, чем в ботанике.

 Я тоже на это надеялась.

 — Быть может, теперь мне стоит попытаться все-таки найти ястребинку, раз уж именно из-за нее я и отправился на прогулку.

 — Если она еще цветет, то, пожалуй, вам стоит поискать ее близ Солтерсуолла.

 Лицо пастора просветлело.

 — Пожалуй, мне все-таки удастся добиться больших результатов в этом деле, чем я опасался! Не согласитесь ли вы… Мне, право же, неловко задавать вам подобный вопрос, ведь мы с вами едва знакомы, но, раз уж вы, как мне представляется, изрядно осведомлены о здешней флоре… Не согласитесь ли вы как-нибудь зайти ко мне домой, чтобы взглянуть на мою коллекцию?

 — Отчего же нет. Соглашусь. – Мне будет любопытно взглянуть на экземпляры из Нортумберленда, коих я видела немного.

 — В самом деле? В самом деле! Знаете… это очень любезно с вашей стороны. Благодарю вас. Полагаю… – Он перевел взгляд на дорогу. – Полагаю, мне пора отправляться на поиски той ястребинки, о которой вы говорили. До свидания. Надеюсь увидеться с вами в воскресенье. 

ГЛАВА 5

 Только после того, как я вернулась домой и поставила цветы в вазу, мысли мои вновь устремились к предстоящему вечеру. Я решила, что вполне могу надеть свое лондонское платье заранее, чтобы быть готовой к приезду дяди. Я не надевала его с прошлого года, и потому пришла в отчаяние, обнаружив, сколько пыли оно собрало на себя за это время. Вооружившись щеткой для волос, я взялась за дело, и вскоре, расчесывая и выколачивая, мне удалось привести его в более или менее божеский вид.

 Но, как выяснилось, я успела позабыть о том, как мне не нравилось носить его – воротник показался мне слишком тесным, а рукава – чересчур узкими, но ведь я уже пообещала дяде, что надену его, так что оставалось лишь сцепить зубы и стойко переносить страдания. В моей комнате, выходящей на северную сторону, быстро темнело, и потому я решила сойти вниз, что и проделала, держа в руках научный трактат о британской ежевике.

 Мне не хотелось попадаться на глаза отцу, а уж тем более мистеру Тримблу. Но, так как большая гостиная была чуть ли не до потолка завалена кипами прокладочной бумаги и гербарными прессами, то, чтобы присесть где-нибудь, мне предстояло либо переложить все это куда-то, либо отправиться в малую гостиную.

 Отца нигде не было видно, а вот мистер Тримбл восседал за столом, склонившись над каким-то образцом с ножом в руке. При моем появлении он встал.

 — По моему настоянию ваш отец прилег немного отдохнуть, но он просил передать вам свои наилучшие пожелания на сегодняшний вечер. Что до меня, то я надеялся увидеться с вами до вашего отъезда.

 — Боюсь, что не могу ответить вам тем же.

 Несколько мгновений он смотрел на меня, словно лишившись дара речи, после чего неожиданно рассмеялся:

 — Что ж, по крайней мере, вы честны. Мужчина всегда будет знать, как вы к нему относитесь. – Он вернулся на свое место. – Ваш отец поручил мне поговорить с вами, во-первых, о лекции на тему классификации гаммарбии[22], а, во-вторых, узнать, где может быть счет, – он сверился с листком бумаги у себя на столе, – от мистера Дентона.

 Мясник.

 — По-моему, отец выразился достаточно недвусмысленно относительно своих желаний. И оба они теперь подпадают под вашу ответственность.

 — Если вы просто подскажете мне, где я могу найти счет и лекцию, я с радостью займусь их поисками.

 Я обвела взглядом груды бумаг и штабеля книг, громоздившиеся на всех ровных поверхностях в комнате:

 — Думаю, вы прекрасно справитесь и сами, если просто начнете искать.

 — Я уже искал. Но нашел лишь… – Оглядевшись по сторонам, он схватил первую попавшуюся стопку, что грозила вот-вот обрушиться со скамеечки для ног. – Повсюду я натыкался лишь на груды бумаг, точно таких же, как и вот эта!

 Я жестом попросила показать мне бумаги, которые он держал, и он вложил их мне в руку. Мельком взглянув на них, я обронила:

 — Это эфки.

 — Это… что?

 — Эфки. То, что начинается на букву «Ф». Например, бумага «формата 13 на 17 дюймов»[23], или бюллетени Национального общества папоротников[24], а также письма от мистера Фуллера, одного из корреспондентов моего отца.

 — Но первое – писчая бумага, второе – общество, а третье – человек.

 — Вот именно.

 — Следовательно… если мне понадобится уточнить правила ухода за наперстянкой[25], я должен был искать их здесь же?

 — Не говорите глупостей. Они бы лежали в стопке на букву «Д».

 — Вот как?

 — Потому что правильное ее название, мистер Тримбл, Digitalis. – Я окинула его внимательным взглядом. – Вы что же, плохо спали? Выглядите бледновато.

 — Ответьте мне еще на один вопрос, мисс Уитерсби. Следует ли мне ожидать, что меня ждут двадцать шесть стопок бумаг, таких как эта? По одной на каждую букву алфавита?

 — Вполне возможно.

 — В таком случае, где вы мне посоветуете начать поиски того счета?

 — В стопке на букву «С».

 — «С» означает…

 — Хотя, быть может, он лежит в стопке на букву «Д», которая означает «Дентон»? – Я не смогла удержаться, чтобы не поддеть его. Наверное, это из-за того, что воротник платья был мне чересчур тесен.

 — Думаю, мне было бы намного легче, если бы вы набросали мне эскиз своей системы учета и хранения документов.

 — Я бы с радостью, но ведь это означало бы оказать вам помощь, не так ли? А это мне отныне строго-настрого запрещено. Поэтому, надеюсь, вы поймете меня, если я скажу, что не стану делать этого.

 И я принялась перелистывать страницы доклада, делая вид, что увлечена им.

 Он окинул меня чрезвычайно выразительным взглядом своих голубых глаз:

 — Я вас чем-то обидел?

 — Вы? Ничуть не бывало, мистер Тримбл.

 — Очень рад, потому что мне вдруг показалось, что…

 — Дело в том, что мне показался чрезвычайно вопиющим и оскорбительным тот факт, что мне велели передать вам – человеку, с которым мы едва успели познакомиться, – дело всей моей жизни и жизни моего отца, а теперь выясняется, что вы еще и ожидаете от меня помощи. Словно все, что я делала, все письма, которые написала, те пенни, что я сэкономила, все… все… все ведра, что я подставляла под течь в крыше, – все это пустяки и ерунда, не стоящая внимания.

 — Уверяю вас…

 — И не только это. Ведь я вела почти всю его… – Я вовремя спохватилась и прикусила язык.

 — Всю его что?

 — Я… писала книги и тому подобное, чтобы оплатить наши счета. Отец сейчас работает над иллюстрированной серией, для которой я, кстати, рисовала все картинки, но дело это чрезвычайно сложное и долгое, а финансируется оно по подписке. И я не думаю, что эта самая подписка, хотя и очень дорогая, принесет нам больше денег, чем все его предыдущие труды. А мне почему-то кажется, что вы не умеете рисовать орхидеи?

 — Не могу сказать, будто когда-либо…

 — А я, значит, должна бросить незаконченные иллюстрации и всю свою недоделанную работу только ради того, чтобы выйти за кого-либо замуж?

 — Я никогда не говорил…

 — И передать всю отцовскую работу в руки человека, который даже не знает, как правильно называется наперстянка?

 — Это была всего лишь шутка, уверяю вас.

 — Да. Вот именно. Именно так я себя и чувствую. Как будто я должна передать все, что сделала и чего добилась, в руки более подходящего ассистента только потому, что у меня есть пестики!

 — Пестики?

 — Как будто кто-то счел их менее важными, нежели тычинки!

 — Тычинки?

 — Разве вы не понимаете, насколько это возмутительно?

 — Я вижу, что вы вне себя от негодования.

 — Чрезвычайно.

 Он вновь встал и поклонился.

 — Вы буквально кипите от гнева. Но, как мне представляется, это я вам помогаю, причем безвозмездно, а не наоборот.

 Если бы он не занял мое место без спросу, я бы, пожалуй, смогла сполна оценить его чувства.

 — Благодарю вас, мистер Тримбл. – Наконец-то передо мной промелькнул образ того человека, с которым я познакомилась в ходе нашей с ним переписки.

 — Итак… вы согласны? Я имею в виду, набросать вашу схему учета?

 Я вдруг почувствовала, как краска гнева заливает мне лицо.

 — Вы что же, не поняли ни единого слова из того, что я вам сказала? Мой ответ – нет!

* * *

 В кои-то веки дверной колокольчик зазвенел в самый подходящий момент.

 Мистер Тримбл кивнул в сторону переднего холла:

 — Я открою, пожалуй?

 — Будьте так любезны. – Я вновь взялась за трактат с намерением все-таки прочесть его, но тут в комнату вошел адмирал. Он замер на месте как вкопанный, окинув меня взглядом с головы до ног.

 — Я надеялся, что к этому времени ты будешь готова, моя дорогая.

 Я встала:

 — Я готова.

 — Я полагал… То есть, я надеялся… Разве не говорили мы по поводу парадной формы только сегодня днем?

 — Именно в этом я ездила в Лондон в прошлом году.

 — Да… Но разве у тебя не осталось ничего из того, что ты носила, пока была в самом Лондоне? Что-нибудь такое… что блестит и переливается?

 Блестит и переливается? Или двух рядов латунных пуговиц на моем корсете ему уже недостаточно?

 — У меня есть только это. Но этому платью всего год, и оно очень прочное.

 В нашу беседу вмешался мистер Тримбл. И довольно бесцеремонно, по моему мнению.

 — Ваш дядя имеет в виду, что вы надели дорожное платье, мисс Тримбл, тогда как в это время суток полагается надевать вечернее платье.

 — Совершенно верно, молодой человек. Благодарю вас.

 — Я решительно не понимаю, почему это не годится. Если я надела его вечером, тогда, по определению, оно становится вечерним платьем, не так ли?

 Но мистер Тримбл упрямо покачал головой:

 — Думаю, что ваше определение выглядит куда буквальнее общепринятого.

 — Но оно выполняет свою роль, разве не так?

 Мой дядя нахмурился.

 — Для каждой работы существует надлежащая форма одежды, дорогая Шарлотта. Ты не можешь командовать кораблем, если на тебе форма гардемарина.

 — Надлежащая или нет, но это – последняя обновка в моем гардеробе.

 Мистер Тримбл вновь позволил себе беспардонное вмешательство:

 — А как насчет… Что вы надеваете, когда идете в церковь, например?

 — Просто… обычное платье.

 — Быть может, ваше «обычное платье» окажется более удачным выбором.

 — Если вы настаиваете.

 — Настаиваю.

 Я устремила взгляд на дядю:

 — В таком случае вам придется дать мне еще несколько минут.

 На самом деле я решительно не понимала, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор. Адмирал просил меня надеть что-нибудь стильное, а лондонский наряд как раз и был моей последней обновкой. Не то чтобы я так уж желала эту вещь; вовсе нет, он сам настоял на ней, когда узнал, что мы едем в столицу. Более того, он сам заказал и оплатил ее. Но сейчас я со вздохом сняла ее и окинула взглядом свой гардероб.

 Первым шло зеленое платье в полоску, расшитое примулами и отороченное лентой. Вторым висело светло-голубое платье, скроенное так, словно на него накинут жакет. Хотя последний был намертво пришит к корсету и даже не распахивался, что, по вполне понятным причинам, приводило меня в ярость.

 Поскольку погода была прохладной, я остановила свой выбор на наряде с ложным жакетом, хотя на то, чтобы застегнуть его, у меня ушло некоторое время. Мне пришлось повернуться спиной к зеркалу и попадать в крючки, держа в одной руке специальный фиксатор, а во второй – приспособление для застегивания. Я была вынуждена изрядно поломать голову, прежде чем сумела разработать этот метод. После смерти матери иного выхода у меня не было. Покончив с крючками, я достала шляпку, весьма походившую на футляр для сбора растений с откинутой крышкой, завязала ленты под подбородком и вернулась в малую гостиную.

 Ожидай я восхищенных возгласов и комплиментов, меня бы ждало горькое разочарование.

 Адмирал нахмурился:

 — Разве у тебя нет чего-нибудь… более пышного? Или хотя бы с блестками?

 — С блестками? Нет.

 — Пожалуй… пожалуй, будет лучше, если мы сегодня никуда не поедем, дорогая. Я пошлю записку с извинениями и…

 — Это никуда не годится. – Мистер Тримбл таращился на меня во все глаза, а потом шагнул вперед и кивком указал на мою юбку. – Это – дневное платье, а не вечернее. Вам нужно что-нибудь более… У вас есть хотя бы нижние юбки под ним?

 Мне совсем не понравилось, что некто вздумал читать мне лекции о женской моде, будучи при этом всего-навсего овцеводом. Из-за его роста и широченных плеч со стороны могло показаться, будто он угрожающе навис надо мной. Я вдруг ощутила себя крайне… непривычно.

 — Нижние юбки? А зачем?

 — Потому что так принято. По крайней мере, было принято, когда я уезжал в Новую Зеландию, и я не заметил, чтобы эта мода сильно изменилась.

 Я не носила нижних юбок. Принципиально. Я их презирала. Они всегда запутывались у меня вокруг лодыжек, разве что иногда поддевала те, которые были куплены в годы юности, а теперь ужасно жали в талии.

 — Но я не смогу и шагу ступить, если надену их!

 — Смысл не в том, чтобы расхаживать, а в том…

 — То есть, я должна буду стоять на месте? Но для чего я тогда вообще иду на этот званый ужин?

 — Это к делу не… – Он вдруг с большим интересом уставился куда-то прямо мне под грудь. – Это… Кстати, что это такое? Я имею в виду это большое пятно у вас на лифе.

 Я попыталась взглянуть на себя, но мне мешала грудь.

 — Затрудняюсь ответить.

 Взяв карманную лупу, которую мистер Тримбл оставил на столе, я приложила к ней с обратной стороны книгу. Наведя ее на свою грудь, я сразу же узнала пятно по отражению.

 — Это – капелька черной туши. Обычно я надеваю халат, когда работаю с иллюстрациями, но в тот день в минувшем месяце…

 — Черная тушь? – В голосе мистера Тримбла прозвучало неприкрытое негодование. – Ваше платье безнадежно испорчено.

 Я презрительно фыркнула:

 — Ничего страшного. Я приобрела его всего несколько лет назад. И до сих пор это платье меня вполне устраивало.

 — Если пятно не удастся вывести, платье погибло безвозвратно.

 — Что ж, сегодня его вывести уже не удастся, к тому же, оно совсем маленькое. – Я вновь взглянула на отражение в карманном увеличительном стекле. – Оно лишь немногим больше моего большого пальца. Самое обыкновенное пятнышко, и я, честно говоря, не совсем понимаю…

 — В таком случае сделайте нам всем одолжение и накиньте нечто вроде мантильи. У вас ведь есть мантилья, не правда ли?

 — Есть. Разумеется, есть.

 Адмирал прочистил горло. Лицо его побагровело.

 — Если мы не поспешим, то непременно опоздаем, а, как известно, точность – вежливость королей.

 Взбежав вверх по лестнице, я сорвала с крючка свою накидку, а заодно надела и нижнюю юбку.

 В передней мистер Тримбл остановил меня, положив мне руку на локоть. Развязав ленты, которыми шляпка крепилась к моей голове, он снял ее:

 — Это – шляпка для прогулок в карете.

 — Этого не может быть. Для чего, спрашивается, я бы покупала шляпку для прогулок в карете, если у нас нет экипажа? Это просто верх нелепости.

 — Просто такую шляпку следует надевать для дневной прогулки вместо… Не обращайте внимания. Вам лучше пойти совсем без нее. Разве что… – Он увлек меня в малую гостиную и подвел к комнатному застекленному террарию, в котором я выращивала фаленопсисы[26]. Приподняв крышку, он безжалостно сорвал один из них.

 — Но это… это мои орхидеи! Я была бы чрезвычайно вам признательна, если бы вы не утруждали себя заботой о вещах, кои… кои вас совершенно не касаются! – Я выращивала их несколько месяцев, чтобы иметь живой образец, с которого можно было бы рисовать иллюстрации с натуры. Но, пожалуй, теперь это уже не имеет большого значения, раз уж мне вообще не доведется более рисовать ничего и никогда.

 А он бесцеремонно воткнул цветок мне в волосы над ухом:

 — Как мы с вами договорились, мисс Уитерсби, это я вам помогаю, причем во всем.

* * *

 Преимущество цветка над шляпкой заключалось в том, что он был намного легче. Но даже при этом я не могла заставить себя простить мистера Тримбла за то, что он погубил мою орхидею.

 В пути на званый ужин адмирал, что называется, накручивал себя, пока не впал в состояние угрюмого беспокойства. Как правило, это предшествовало рассуждениям о политике империи в общем или политике правительства в частности, которую он полагал ошибочной. Но, когда мы свернули с дороги на подъездную аллею, он вдруг сделал весьма неожиданное заявление:

 — В высшем свете есть одно правило, которое мы называем золотым, моя дорогая. Веди себя с другими так, как ты хотела бы, чтобы они вели себя с тобой.

 Всего одно? Я почувствовала, как уходит охватившее меня напряжение.

 — Я постараюсь иметь это в виду.

 Нас встретил ливрейный лакей, и меня провели в комнату, где я могла бы оставить свою мантилью. Вспомнив о том, как отозвался о пятне на моем платье мистер Тримбл, я решила оставить накидку при себе. Но слуга не понял моих желаний, вследствие чего воспоследовала недолгая борьба за мантилью, из которой, впрочем, я вышла победительницей.

 После того как я присоединилась к адмиралу, нас пригласили подняться по лестнице и вскоре мы оказались у распахнутых дверей в залу. По обеим сторонам большой комнаты тянулись окна, украшенные вычурными красными портьерами. Они были раздвинуты и перехвачены толстыми золотыми шнурами с кисточками на концах. С кессонного потолка[27] свисали три люстры, в которых горело никак не меньше сотни свечей. Комната была полна людей, снующих из конца в конец или стоящих группами и о чем-то беседующих.

 Когда мы двинулись через залу, адмирал обратил мое внимание на хозяев вечера, чету Биквитов. Будучи лет на десять моложе адмирала, невысокого роста, с апоплексического цвета лицами, супруги чрезвычайно походили друг на друга. Затем он представил меня нескольким гостям, и я отметила про себя, что его требования относительно пышности платья или наличия на нем хотя бы блесток не были столь безосновательными, как я полагала ранее. Мои юбки выглядели увядшим цветком в сравнении с этим предметом туалета у прочих дам. Хотя многие из них предпочли обнажить плечи, я была рада своим длинным рукавам и отсутствию выреза на груди, равно как и тому, что не отказалась от мантильи, поскольку окна в комнате были настежь распахнуты, впуская холодный ночной воздух.

 К тому моменту, как мы оказались в противоположном конце залы, мистер Биквит затеял оживленную дискуссию о собаках и их содержании с некоторыми из многочисленной компании джентльменов, прибывших к нам из Лондона поохотиться. Я уже совсем было вознамерилась объяснить одному из них, что необходимо соблюдать бо́льшую осторожность в отношении местной флоры, когда адмирал взял меня под руку и представил миссис Биквит.

 — Мисс Уитерсби?

 До сих пор мне казалось, что моя фамилия не вызывает у людей трудностей с произношением… хотя в ее случае это, скорее всего, объяснялось тем, что у нее были проблемы со слухом. Посему, отвечая, я повысила голос:

 — Совершенно верно.

 — Полагаю, что до сих пор не встречала никого, кто был бы настолько уверен в своем полном праве нарушать общепринятые нормы поведения.

 Я улыбнулась:

 — Благодарю вас.

 Она презрительно фыркнула и отошла, оставив меня весьма довольной исходом нашей пикировки. 

ГЛАВА 6

 Адмирал увлек меня за собой в сторону пожилого мужчины, рядом с которым стояла какая-то девушка. Когда мы приблизились, он представил их как мистера Темплтона с дочерью, мисс Темплтон. Я пришла в нешуточное смятение, сообразив, что именно она была тем идеальным образчиком, по которому следовало судить и всех нас, кто сейчас находился в зале. Вдобавок общепринятые правила ботаники вдруг показались мне крайне несправедливыми.

 Над ушами ее белокурые волосы были завиты мелкими обильными кудряшками, а на затылке собраны в большой узел, щедро украшенный вплетенными лентами. Платье на ней было розового цвета того оттенка, что свойствен мальве[28] или алтею[29], но ткань была расшита цветами и ягодами земляники, привитыми почему-то к виноградным лозам. Вглядевшись в узор попристальнее, я заподозрила, что и цветочные лепестки изображены неверно. Если бы она постояла смирно хотя бы минуту, я бы могла судить об этом с уверенностью.

 Девушка улыбнулась, когда адмирал представил нас друг другу. Затем он заговорил с ее отцом, а она повернулась ко мне:

 — Очень рада познакомиться с вами, мисс Уитерсби. Должна признаться, что почти уверена в том, будто где-то я вас уже видела.

 — Быть может, где-нибудь в поле или на лугу.

 — В поле? О каком поле вы говорите?

 — Трудно сказать что-либо определенное. Я бываю на многих. – Похоже, что у земляничных цветков на ее платье было по пять лепестков, а у некоторых – даже шесть! Теперь я видела их совершенно отчетливо. – Каждое утро я отправляюсь на прогулку, чтобы собрать новые образцы.

 — Я тоже! То есть, не каждое, конечно. А если говорить совсем уж откровенно, то и не часто, но случалось. Раз или два. Знаете ли, ботаника сейчас – последний писк моды, а мне так нравится быть в курсе последних ее веяний!

 И тут я услыхала собственный вздох:

 — С моими прогулками покончено, увы. По крайней мере, пока. Мой отец решил, что я должна выйти замуж. Он боится, что я становлюсь слишком старой для подобных вещей.

 — Мой тоже. Но… сколько же вам лет в таком случае?

 — Мне только что исполнилось двадцать два.

 Она озабоченно нахмурила лобик.

 — Но вы и впрямь староваты! Как же вам удалось так долго оставаться вне общества?

 — Похоже, моего отсутствия никто не заметил. – И до настоящего момента это не имело никакого значения.

 — Иногда мне тоже хочется, чтобы на меня не обращали внимания!

 — Во всем виноват адмирал. Он убедил отца в том, что выйти замуж – мой долг.

 — Мой отец говорит в точности то же самое. Долг – это тяжелая ответственность, вы не находите?

 — Я ничуть не возражаю против замужества, если только речь идет о других. Быть может, когда-нибудь я бы и сама задумалась о браке, но сейчас мне надо править гранки, писать книги, оплачивать счета и… и, самое главное, кажется, никто не понимает, что если этим не буду заниматься я, то всякая работа вообще остановится.

 Моя собеседница кивала головой с таким видом, будто прекрасно понимала меня.

 — Кто-нибудь поймет это, причем весьма скоро.

 — Я тоже на это надеюсь. Мой отец нанял одного человека вместо меня. Но тот не знает ровным счетом ничего, так что это не может длиться очень уж долго. Однако же, до тех пор я должна притворяться, будто действительно намереваюсь выйти замуж. И от этого мое отсутствие становится еще более губительным.

 — Но это же блестящий план, мисс Уитерсби! У вас такие чудесные каштановые волосы и глаза! И уши у вас прекрасной формы. Смею предположить, что лодыжки ничуть им не уступают? С вашей великолепной фигурой вы способны увлечь даже самого закоренелого холостяка. Позвольте мне помочь вам!

 Я спросила себя… а не стоит ли рассказать ей о цветах на ее платье? Или это будет чересчур невежливо? Дядя сказал, что я должна вести себя с другими людьми так, как хотела бы, чтобы и они относились ко мне, но я-то наверняка желала бы знать, если бы вышитые узоры на моем платье были бы искажением природы.

 Мисс Темплтон устремила на меня проницательный взгляд:

 — Вы, должно быть, скучаете по своим прогулкам.

 — Скучаю. Я не умею лгать.

 Она дружески взяла меня под руку:

 — Тогда мы должны отправиться на прогулку вместе, вы и я.

 — Быть может, мы сможем пойти завтра. – Я вновь окинула взглядом ее платье. Нет, право слово, несоответствие буквально бросалось в глаза.

 — Завтра! – Похоже, мое предложение изрядно ее ошеломило, хотя на самом деле оно было ее собственным. Но затем девушка улыбнулась. – Я бы с удовольствием, но ведь завтра воскресенье.

 — Не понимаю, какое это имеет значение. Думаю, мы можем встретиться в половине шестого. В зависимости от того, где вы живете и сколько времени мне понадобится, чтобы дойти туда, разумеется.

 — В половине шестого? Признаюсь вам, мисс Уитерсби, что я довольно-таки ленивое создание – можете спросить любого из моих знакомых, но разве это не поздновато для прогулки?

 — Полагаю, что мы могли бы встретиться и пораньше, скажем, в четыре часа, но, поскольку солнце встает не раньше шести, сомневаюсь, что в этом есть особенный смысл.

 — Вы имели в виду – утро? Ох! – Смех ее колокольчиками рассыпался по комнате. – Чтобы получить удовольствие от моего общества, вам, как правило, пришлось бы ждать минимум до десяти часов. Должна предупредить вас, что я – особа весьма изнеженная и даже испорченная.

 — До десяти?

 К десяти я обычно уже изучала собранные мною растения, но теперь все перевернулось с ног на голову и к работе меня больше не подпускали. Предполагалось, что я с головой занята поисками супруга.

 — Что ж, в десять – так в десять. В будущий понедельник, идет?

 — Еще никогда я не чувствовала себя такой прилежной! Но только не в понедельник. Мне нужен еще один день, чтобы все хорошенько обдумать и собраться с силами. Как насчет вторника?

 Я согласилась.

 — Прошу прощения, мисс Темплтон, но мне необходимо сказать вам кое-что.

 Ее нахмуренные брови сошлись на переносице:

 — Слушаю вас.

 — Вам известно, что у цветов на вашем платье неправильное количество лепестков?

 Она опустила взгляд на свой наряд.

 — Я понятия об этом не имела.

 — У одних – по пять лепестков, у других – по шесть, и, хотя вполне возможно, что у разных видов земляники имеется разное количество лепестков, полагаю, на вашем платье должна быть представлена только одна разновидность, верно?

 — Признаюсь, подобные мысли даже не приходили мне в голову!

 — Я бы не стала даже упоминать об этом, но потом подумала, что вы захотите узнать правду.

 Она схватила меня за руку:

 — Уверена, что, если бы вы мне ничего не сказали, сама бы я ничего не заметила, но теперь, раз уже мне все известно, то не думаю, что когда-либо смогу с чистой совестью надеть его вновь. – Помолчав, она обвела залу взглядом, а когда заговорила, то слова ее прозвучали негромким шепотом. – Как вы полагаете, кто-нибудь еще заметил это?

 На мой взгляд, несоответствие было слишком явным, чтобы не обратить на него внимания, но, если она сама ничего не заметила, то, быть может…

 — А вам никто больше не говорил ничего подобного?

 — Нет… нет, ничего.

 — Тогда, скорее всего, никто ничего не заметил. Во всяком случае, вам остается уповать только на это.

 — От всего сердца надеюсь, что вы правы. Я уверена, что если бы миссис Биквит заметила неладное, то уж не преминула бы заявить мне об этом. Она – дама ехидная и злобная.

 Девушка была добра ко мне. Она даже сделала мне комплимент.

 — Тот человек, которого отец взял на мое место, – в точности такой же. Он непрестанно указывает мне на ошибки, которые я делаю. Или только собираюсь сделать.

 — Он, наверное, один из тех напыщенных и полных самомнения типов с громким голосом и грудью колесом, которые смотрят на всех свысока?

 — Да, он довольно высок и широкоплеч. А еще он рассуждает обо всем на свете и совершенно не слушает моих предложений.

 — Не говорите более ни слова, мисс Уитерсби. Я начала инстинктивно презирать его всей душой хотя бы только из-за того, что он занял ваше место, но, теперь выслушав вас, понимаю, что не ошиблась.

 — Это очень мило с вашей стороны.

 — Пустяки. Давайте держаться вместе.

 Я окинула комнату взглядом.

 — Раньше мне никогда не доводилось бывать на званом ужине. Поразительно, скольких людей я попросту не знаю.

 Но даже о тех, кого я видела в церкви, я не могла бы сказать, будто знакома с ними, поскольку обычно мы приходили на службу последними и сидели на задней скамье, а при первых же звуках постлюдии[30] старались побыстрее улизнуть.

 — Многие приехали сюда только для того, чтобы поохотиться, так что на них можно не обращать внимания. Уверяю вас, сельские жители никого из них не интересуют. Даже дочь баронета, как я. А теперь давайте я покажу вам остальных. Вон там стоит мистер Стенсбери.

 Взглянув в ту сторону, куда она кивнула, я увидела мужчину средних лет, разговаривающего с мистером Биквитом.

 — Он – промышленник. Приехал из Ливерпуля и купил поместье Оуэрвич-Холл. Он баснословно богат, но тем не менее сдает в аренду свои охотничьи угодья. Боюсь, что, как мне рассказывали, у него довольно-таки вульгарный вкус. – Мисс Темплтон склонила голову к плечу, разглядывая его. – Но при этом, пожалуй, он все-таки не безнадежен, иначе никогда не надел бы этот жилет. Не сомневаюсь, это – бархат. Во всяком случае, большей частью. И производит впечатление. А вы как думаете?

 Я не знала, что и думать, но на всякий случай кивнула.

 — Он буквально помешан на своей оранжерее и ландшафтном благоустройстве своих земель, но, похоже, не проявляет особого интереса к матримониальным узам, хотя я сомневаюсь, что об этом многие знают. Судя по тому вниманию, что он оказывает мне, я для него просто не существую, хотя, должна вам признаться, здесь, в Чешире, меня считают завидной невестой. Он вполне может вам подойти, мисс Уитерсби. Да и по-своему он привлекателен, вы не находите?

 Мне оставалось только согласиться с ней.

 — Зная, что супружеские узы его не интересуют, вы можете без опаски флиртовать с ним, не рискуя получить предложение руки и сердца.

 — Я буду иметь это в виду.

 — Хотя, как я уже говорила, он баснословно богат, но при этом совершенно определенно не является джентльменом. Кстати! Мы можем воспользоваться этим обстоятельством к вашей выгоде. Разве не встревожится ваш батюшка еще сильнее, узнав, что вас привлекает такой мужчина, как он?

 — Я…

 — Ладно, довольно о мистере Стенсбери. Идем далее. Видите мужчину слева от него, позади мистера Биквита? Это мистер Робинсон. Он тоже холост и мог бы… – Оборвав себя на полуслове, она нахмурилась. – Нет. Нет, я передумала. Вы определенно не захотите выходить за него замуж, и, пожалуй, будет лучше вообще не давать ему повода питать надежду. В Оуэрвиче он делал предложение буквально всем девушкам старше четырнадцати лет. – Она с заговорщическим видом подалась ко мне. – Говорят, он предлагал руку и сердце даже мисс Флетчер.

 — Мисс Флетчер? – Я не была с ней знакома. А даже если и была, то не могла припомнить. – По-моему, я не очень хорошо представляю, кто…

 Мисс Темплтон взмахом веера указала на женщину в дальнем конце комнаты:

 — Да ей уже лет сорок, ни днем меньше. – Взгляд девушки обежал комнату. – А вот там, на танцполе, стоит наш новый приходской священник…

 — Мистер Хопкинс-Уайт. С ним я уже познакомилась.

 Несколько мгновений мисс Темплтон всматривалась в мое лицо:

 — И знакомство не было приятным. Вы это хотите сказать?

 — Он все время извинялся.

 — Извинялся! За что же?

 Я рассказала ей о нашей встрече, и она умолкла, задумавшись и машинально обмахиваясь веером:

 — В целом, я бы сказала, что подобное поведение выставляет его отнюдь не в лучшем свете. Приходской священник должен быть уверен в себе, иначе никто не будет питать особого доверия к его проповедям, разве не так?

 — Полагаю, что…

 — И, вы говорите, он извинился?

 — Да.

 — За то, что встретил такую леди, как вы?

 Я молча кивнула в знак согласия.

 — Когда у него восемь детей, для которых ему нужно подыскать мать… Мне это представляется странным, а вам?

 — Полагаю, что…

 — Значит, вы можете поощрять и его, причем ничего не опасаясь. – Мисс Темплтон решительно кивнула, со щелчком складывая веер. – Смею полагать, что он еще недостаточно оправился после смерти супруги, чтобы решиться на предложение другой. В противном случае, он бы его уже сделал.

 — А как насчет вон того мужчины? Он выглядит моим ровесником.

 — Боже мой, забудьте! У его матери не все в порядке с головой. Стоит вам заговорить с ним, как он предложит вам руку и сердце и, не успеете вы опомниться, как окажетесь замужем и будете гоняться по улицам за сумасшедшей старухой, чтобы не позволить ей проткнуть кого-нибудь ножницами, которыми она регулярно угрожает окружающим.

 Я содрогнулась.

 — Разумеется, если она вдруг умрет, вы останетесь полновластной хозяйкой его дома. Но, говоря откровенно, не думаю, что игра стоит свеч, особенно если учесть то, что вы на самом деле вовсе не хотите замуж.

 — Не хочу. Действительно не хочу.

 — У нас есть еще сын мистера Хоббса. – Она кивнула на очередного мужчину. – И пусть вас не смущают его уши. У него есть несколько кузенов, которые время от времени наезжают в город. Так вот, они выглядят очень даже недурно. Глядя на него, в это трудно поверить, зато они пошли в родственников со стороны отца. На охоту они привозят с собой собак, но, полагаю, вам от этого будет немного проку, поскольку вам нужно, чтобы кто-нибудь проявил к вам интерес. А это будет совсем нелегко, учитывая, что все их мысли занимает исключительно охота.

 — А как насчет вон того мужчины? – Я указала на него коротким движением подбородка.

 — Он уже ухаживает за мисс Аткинсон – видите, она стоит вон там? На самом деле, это очень трагично. Он никогда не осмелится сделать ей предложение, поскольку чрезвычайно стеснен в средствах, а даже если бы они у него и были, ее отец никогда не даст на это своего согласия. Видите ли, сам он – не из Чешира, во всяком случае по происхождению, а потому им остается лишь украдкой переглядываться друг с другом.

 — Что же, больше никого нет?

 — Более никого, кто стоил бы ваших усилий или времени. Разумеется, я могла бы дать вам несколько иной ответ, если бы вы действительно желали выйти замуж. В этом случае вас мог бы заинтересовать даже престарелый мистер Кэри, но ведь наша цель – спровоцировать мужчину на оказание вам знаков внимания, дабы породить тревогу, но не настолько, чтобы он сделал вам предложение. А вы поставили передо мной нелегкую задачу, мисс Уитерсби, но я располагаю и временем, и недюжинными талантами, так что если вы предоставите все дело мне, то вскоре вернетесь к работе всей своей жизни.

 — Я чрезвычайно вам благодарна за…

 Она похлопала меня по руке:

 — Не стоит благодарности. Мне доставит несказанное удовольствие сделать вас первой красавицей здешнего общества. Кроме того, это позволит и мне избавиться от излишнего внимания. Итак, с кого же мы начнем? С мистера Стенсбери или приходского священника?

 Через тернии знакомства с пастором я уже прошла и потому выбрала другого мужчину.

 — Разумно. А теперь предоставьте дело мне.

* * *

 Мисс Темплтон потянула меня к адмиралу, который удалился к окну и теперь стоял, глядя в ночной мрак снаружи, пока легкий ветерок ерошил его волосы. Девушка потянула его за рукав.

 Он вздрогнул от неожиданности и обернулся:

 — Мисс Темплтон.

 Она присела перед ним в реверансе:

 — У меня состоялся весьма увлекательный разговор с вашей племянницей, мисс Уитерсби, и меня вдруг посетило вдохновение! У мистера Стенсбери лучшая в округе оранжерея, и я рассказала ей о ней, удивляясь тому, что она до сих пор не видела ее. Он иногда водит туда на экскурсию своих гостей, но мисс Уитерсби сообщила мне, что еще не имела удовольствия быть ему представленной.

 Адмирал прищуренным взглядом уставился на вышеозначенного субъекта:

 — Насколько мне представляется, его нельзя назвать джентльменом в полном смысле этого слова. Он, кажется, имеет какой-то интерес в производстве ваксы для обуви?

 По гладкому лобику мисс Темплтон скользнула едва заметная морщинка:

 — Что-то связанное с железными дорогами, как мне говорили, но, учитывая интерес мисс Уитерсби к ботанике, их знакомство может оказаться ей полезным.

 Адмирал воинственно засопел:

 — В таком случае, оно ей обеспечено.

 Он перевел взгляд на девушку и помолчал, поджав губы.

 — Пожалуй, вы правы. Правда, я и сам не был ему представлен, но, смею надеяться, если я сумел убедить Китай открыть свои порты, то уж как-нибудь познакомлюсь и с промышленником из Ливерпуля.

 И он решительным шагом двинулся через всю бальную залу, а мы с мисс Темплтон старались не отставать от него.

 Она стиснула мне локоть:

 — Все идет прекрасно! Как встревожится ваш адмирал, если сочтет, что интерес мистера Стенсбери к вам превосходит его любовь к растениям и является, к тому же, неподдельным. Ваш отец моментально призовет вас к себе!

 Впервые за несколько дней у меня начало улучшаться настроение:

 — Я так соскучилась по своему микроскопу и…

 — Вам надо почаще улыбаться, мисс Уитерсби. Вы выглядите пугающе суровой и неприступной.

 Я послушно натянула на лицо улыбку.

 Мистер Стенсбери посмотрел в нашу сторону, а когда его взгляд остановился на адмирале, глаза его расширились. Он коротко и чопорно поклонился.

 Адмирал кивнул:

 — Стенсбери, не так ли?

 — Так точно, сэр. Для меня очень большая честь познакомиться с вами.

 — Мне говорили, вы интересуетесь ботаникой.

 — Так и есть. Причем очень сильно.

 — Позвольте представить вам мою племянницу, мисс Уитерсби. Ее отец – ботаник. Да и вообще, вся семья на протяжении нескольких поколений интересуется этим предметом.

 — Мисс Уитерсби. – Он поклонился, а я в ответ присела перед ним в реверансе. – Рад свести с вами знакомство. Вы разделяете интерес вашей семьи?

 — Разделяю.

 — В таком случае, быть может, вы окажете мне честь и соблаговолите взглянуть на мою коллекцию?

 Прежде чем принять решение, мне нужно было понять, о чем идет речь.

 — Что именно вы коллекционируете?

 — Орхидеи. Папоротники. Пальмы. Все, что только могут достать для меня мои корреспонденты.

 Пальмы не относились к числу моих любимцев. Кроме того, я полагала их чересчур большими и разлапистыми. К тому же они редко цвели, но сейчас было не самое подходящее время для придирок.

 — Да. Соблаговолю.

 — В таком случае вторник вам подойдет? В два часа пополудни?

 Я оглянулась на дядю.

 Он ответил вместо меня:

 — Очень хорошо. Тогда и увидимся.

 Он коротко кивнул своему собеседнику, словно прощаясь, но остался на месте.

 Окинув взглядом меня и мисс Темплтон, мистер Стенсбери тоже кивнул и удалился.

 Адмирал хмыкнул, достал носовой платок и вытер лоб.

 Мисс Темплтон взяла меня за руку и притянула к себе.

 — А теперь нам осталось лишь представить вас пастору.

 — Я уже знакома с ним.

 — Никто не знает, что вы уже встречались с ним и, если ваш дядя этого не видел…

 — Нет.

 — Так что тот, первый раз, не считается, и вы можете притвориться, будто ничего и не было.

 — И что же я должна сделать?

 — Пусть адмирал представит нас еще раз, как полагается.

 С этими словами она подтолкнула меня к нему.

 — Дядя?

 Он оглянулся на меня:

 — Моя дорогая?

 — Я вот о чем подумала…

 Мисс Темплтон энергично закивала, словно подбадривая меня.

 — Вы уже знакомы с новым приходским священником?

 — Знаком. Он показался мне приятным малым, но я решил придержать свое суждение и вынести его только после того, как услышу его проповедь. Будем надеяться, что он – один из тех, у кого достанет здравого смысла оставить в покое политику и удовольствоваться словом Божьим.

 Я вопросительно выгнула бровь, глядя на мисс Темплтон.

 Та шагнула вперед:

 — Я слыхала, будто он привез с собой прекрасную коллекцию… растений из… оттуда, откуда прибыл. Кстати, откуда именно он прибыл к нам?

 — Из Нортумберленда. – По крайней мере, по его собственным словам.

 — Север всегда казался мне таким притягательным! И еще я уверена, что мисс Уитерсби очень хотела бы взглянуть на его коллекцию. И я подумала, раз мой отец в данный момент занят, не могли бы вы представить меня ему?

 — С удовольствием.

 Адмирал строевым шагом направился к пастору, и вновь нам с мисс Темплтон оставалось лишь постараться не отстать от него. Последовали вежливые поклоны, реверансы и прочие расшаркивания, порожденные мрачным прошлым моего дяди.

 Адмирал вперил в мистера Хопкинса-Уайта проницательный взгляд:

 — Насколько мне известно, вы еще не знакомы с мисс Темплтон и моей племянницей, мисс Уитерсби.

 Пастор вновь поклонился. Выпрямляясь, он взглянул на меня:

 — Вашей… вашей племянницей?

 — Дочерью моей сестры.

 Приходской священник выглядел так, словно его вот-вот хватит апоплексический удар.

 — Мы счастливы принять вас у себя, мистер Хопкинс-Уайт. – Мисс Темплтон сопроводила свои слова очаровательной улыбкой.

 — Благодарю вас.

 — Я слышала, что вы приехали из Нортумберленда.

 — Я… да, это так. Да. Из Нортумберленда.

 — Я также слышала, будто там много прекрасных… – Она больно пнула меня носком туфельки по голени. – Много прекрасных цветов, таких как… – Очередной пинок. – О, прошу вас, помогите же мне, мисс Уитерсби. Вы разбираетесь в цветах намного лучше меня.

 — Не сомневаюсь, что у вас имеется множество прекрасных образцов бирючины[31], мистер Хопкинс-Уайт.

 Он озадаченно нахмурился:

 — Моя коллекция… в настоящий момент пребывает в некотором беспорядке, видите ли, но да. Я собрал много экземпляров, пока жил в Нортумберленде. Уверен, среди них имеется и бирючина.

 Мисс Темплтон вздохнула:

 — Обожаю все экзотическое. А вы, мисс Уитерсби?

 — Кое-что. – Зачастую экзотика представлялась мне чересчур чужеземной.

 — Я имела в виду местную экзотику. Особенно те разновидности цветов с севера, которые нечасто встречаются здесь.

 Мистер Хопкинс-Уайт изо всех старался не улыбнуться:

 — Поскольку Нортумберленд находится на севере, то, должен заметить… Точнее говоря, здесь, у вас, в Чешире, цветов гораздо больше, и они куда разнообразнее.

 — Но вы, кажется, говорили, что на вашу коллекцию стоит посмотреть! – Мисс Темплтон буквально осыпала бедолагу упреками. – Скромность вам к лицу, но мы с мисс Уитерсби полагаем себя искренними ценительницами цветов, поскольку сами очень любим собирать их, и я надеюсь, что когда-нибудь мы сможем убедить вас продемонстрировать нам свою коллекцию.

 — Разумеется, я буду счастлив…

 — Ваша любезность не знает границ! Нам бы не хотелось мешать вашим трудам над проповедями, но, быть может, нам удастся уговорить вас показать ее во вторник после полудня? Скажем, в районе четырех часов?

 — Во вторник? Что ж, разумеется, вторник…

 — Вот и замечательно! В таком случае до встречи.

 Мы обе сделали реверанс, и, пока приходской священник округлившимися от изумления глазами смотрел на моего дядю, стоявшего рядом, мисс Темплтон схватила меня за руку и потащила прочь.

 — Боже милосердный! А ведь у этого человека восемь детей. Удивления достойно, как он сумел собраться с мыслями настолько, чтобы жениться в первый раз.

 — Собственно, он не так уж глуп. – Честно говоря, мне показалось, что вел он себя много лучше, нежели в прошлый раз. – И он был прав насчет того, что здесь, на юге, встречается значительно больше цветов, чем на севере.

 — Мне нет никакого дела до цветов, мисс Уитерсби!

 — В таком случае для чего же вы вынудили его дать согласие показать нам свою коллекцию?

 — Чтобы вас видели бывающей у него дома. Никто и никогда не заподозрит, что он строит планы в отношении меня. Папа ни за что не одобрит его ухаживаний! А вот вы, мисс Уитерсби, совсем другое дело. Я пущу слух, что мы с вами намерены побывать в гостях у мистера Стенсбери и мистера Хопкинса-Уайта во вторник, и тогда посмотрим, что станут болтать досужие языки!

ГЛАВА 7

 Не прошло и двадцати минут, как к нам подплыла миссис Биквит:

 — Я слышала, что у нового приходского священника восемь детей. – Скулы у нее порозовели и теперь полностью соответствовали тону платья.

 Поскольку она, судя по всему, обращалась ко мне, то и ответила ей тоже я:

 — Мне говорили то же самое.

 — Однако же, полагаю, что для вас это не имеет особого значения.

 — Для меня? А почему это должно иметь для меня значение?

 — В вашем возрасте нельзя быть слишком уж разборчивой.

 — Разборчивой? Полагаю, все зависит от того, о чем идет речь. Если о микроскопах, то здесь, на мой взгляд, разборчивость очень даже уместна. Мы с отцом всегда считали, что германские линзы, хотя и ужасно дороги, в этом смысле представляют собой куда более удачный выбор…

 — Микроскопы? – Миссис Биквит развернулась к мисс Темплтон. – Какое отношение имеют микроскопы к…

 Мисс Темплтон одарила ее обворожительной улыбкой:

 — Мисс Уитерсби обожает цветы. Ее отец – очень известный ботаник.

 — Вот как? – Взгляд дамы вновь переместился на меня. – В таком случае, вы должны стать членом Общества изучения живой природы «Кингз-Хед».

 — Я так не думаю. Я…

 — Вы должны присоединиться к нам. Нет ничего более вдохновляющего, чем цветы. Мы собираемся в воскресенье после полудня.

 После того как хозяйка вечера удалилась, я изложила свои соображения мисс Темплтон:

 — Я не хочу становиться членом Общества изучения живой природы.

 — Но почему? Я сама состою в нем.

 — Я возражаю против самой идеи подобных Обществ, поскольку большую часть времени они попросту уничтожают ту самую природу, ради изучения которой якобы созданы, так что к тому моменту, когда на горизонте появляется настоящий ботаник, ему уже нечего собирать и коллекционировать!

 — Прошу вас, говорите тише. Не надо повышать голос. На нас уже начинают обращать внимание. – Развернув свой веер, она принялась томно обмахиваться им.

 — Ну и пусть!

 — Боже милостивый, мисс Уитерсби, совершенно ни к чему столь яростно отстаивать собственное мнение. Особенно когда предполагается, что все ваши мысли заняты замужеством. – Она вновь похлопала меня по руке, оглядывая комнату. – Интересно, рядом с кем нас посадят за ужином? Я намерена быть смелой и надеюсь, что вы окажетесь достойной собеседницей для мистера Стенсбери. Полагаю, он обладает всеми задатками джентльмена. Какое несчастье, что он составил себе состояние на железных дорогах. Это никоим образом не может свидетельствовать в его пользу. А жаль.

 К тому времени, как мы сели за стол, я умирала с голоду. В целом же, компания выглядела весьма пестрой и даже красочной. Собравшиеся напомнили мне цветущий луг в июле.

 За ужином меня посадили напротив адмирала, между мистером Стенсбери и мистером Хопкинсом-Уайтом.

 Должна признаться, что поначалу я уделяла куда больше внимания еде, чем своим соседям по столу. Такого хлеба я еще в жизни не пробовала, поскольку миссис Харви не готовила ничего подобного. Мне даже не нужно было макать его в чай, чтобы откусить кусочек. Нам подали устриц, есть которых я не стала, и прозрачный суп, которому я воздала должное. За ним последовала какая-то отварная рыба, тушеные артишоки и рулет из свинины, который был ни сухим, ни жестким. Этого оказалось достаточно, чтобы я спросила себя, почему мы с отцом должны питаться, как матросы, терпящие бедствие, тогда как другие люди вкушают поистине королевские блюда.

 Пока я ела, мистер Хопкинс-Уайт беспрестанно надоедал мне извинениями по поводу состояния своих коллекций, тогда как мистер Стенсбери пытался убедить меня в достоинствах того, что он называл «коряжником»[32].

 И только когда подали сыр, я смогла уделить время поддержанию беседы. Откровенно говоря, я не очень люблю сыр.

 — Когда вы говорите «коряжник», мистер Стенсбери, что вы имеете в виду?

 — Наконец-то! Первые проблески интереса к моей затее. – Мне понравилась его улыбка, показавшаяся вполне искренней. – Но должен заранее предупредить вас, мисс Уитерсби, что все остальное население графства полагает ее несусветной глупостью.

 — Мне известно, что значит пренебрежительное отношение к делу всей вашей жизни. Или неприкрытый скептицизм, когда в лучшем случае его полагают забавным хобби и не более того. – Или же вообще не обращают на него внимания.

 — Я вижу, вы действительно понимаете меня. – Мистер Стенсбери открыто и прямо взглянул на меня своими зеленовато-карими глазами. У него были темные волосы, и он зачесывал их назад, открывая треугольный выступ на лбу. Над чертами его лица поработала уверенная и твердая рука, оставив после себя упрямый подбородок и широкий лоб. Было нечто такое в его внешности, что напомнило мне настырный сорняк, нахально вторгшийся в цветочный сад и пытающийся отвоевать себе место среди других растений. Выглядел он довольно безобидно, да и, скорее всего, был таковым на самом деле, но почему-то казался здесь чужим и лишним.

 — Отвечая на ваш вопрос, – сказал он, – замечу, что коряжник – всего-навсего коллекция коряг.

 — Коряг. Как…

 — Или пней.

 — Получается, вы взяли небольшой участок леса и срубили все деревья? Вы это имеете в виду?

 Его рокочущий смех раскатился над столом, отчего мне вдруг тоже захотелось понять, что же такого смешного я сказала.

 — Ради Бога, мисс Уитерсби, простите мне мой смех. Кто угодно может подтвердить вам, что я – не самый воспитанный человек на свете. Я просто распорядился привезти древесные пни и посадить их спиленной частью вниз в одном из моих садов.

 — Корнями… наружу?

 — Совершенно верно.

 — Следовательно, у вас получился сад древесных корней?

 — Вот именно.

 — Никогда не слышала ни о чем подобном.

* * *

 Адмирал отвез меня домой и проводил до дверей. Но, когда я пожелала ему покойной ночи, вместо того чтобы вернуться к своему экипажу, он вошел в дом вслед за мной.

 Хотя отец уже давно должен был лечь спать – по крайней мере, я на это надеялась, – мистер Тримбл по-прежнему горбился за моим столом, трудясь над чем-то. При нашем появлении он отложил работу и встал.

 Адмирал кивнул ему в знак приветствия, после чего несколько долгих минут расхаживал взад и вперед перед камином.

 — Не знаю, как выразить это деликатно, Шарлотта, – заговорил он наконец, – поэтому я прямо перейду к делу и выскажу все, что думаю.

 — Прошу вас.

 — Миссис Биквит осведомилась у меня, прибыли ли уже твои сундуки или нет.

 — Мои сундуки? Мы живем здесь уже четыре года. Разумеется, они уже давно прибыли!

 — Она вовсе не это имела в виду. Она хотела сказать… В общем, я думаю… То есть… Одним словом… ты должна навестить портниху.

 — Зачем?

 Мистер Тримбл откашлялся, напоминая о своем присутствии.

 Адмирал перевел взгляд на него.

 Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы понять – мой дядя ждет, чтобы его представили.

 — Адмирал Уильямс, это – мистер Тримбл, корреспондент из Новой Зеландии, который приехал оттуда, чтобы поработать с моим отцом. Вы могли запомнить его, потому что встречались с ним перед нашим отъездом на званый ужин. Он говорил о нижних юбках и… прочем.

 Мистер Тримбл шагнул вперед, протягивая руку:

 — Адмирал Уильямс? – Эти слова он произнес с благоговейным трепетом.

 Мой дядя кивнул:

 — Флот Ее Величества.

 — Вы оказываете мне честь, адмирал. Хотя я наверняка далеко не первый, но тем не менее прошу вас принять мои поздравления по поводу того, что вы вновь открыли Китай для торговли.

 Мой дядя окинул мистера Тримбла внимательным взглядом с головы до ног, после чего кивнул:

 — Принято к сведению.

 — Прошу простить меня за то, что вмешиваюсь в ваш разговор с мисс Уитерсби, но могу я высказать свои соображения?

 — Если полагаете их имеющими касательство к предмету нашего обсуждения.

 Мистер Тримбл вновь заговорил, обращаясь уже ко мне:

 — Вам недостает соответствующего облачения, в котором вы могли бы подыскать себе супруга, мисс Уитерсби.

 — Какое значение может иметь то, что на мне надето? Разве не учат нас с колыбели тому, чтобы за внешностью видеть душу?

 — Но и внешность тоже значит очень много, особенно для некоторых, уверяю вас.

 Его слова заставили меня задуматься.

 — Что ж, по-видимому… Я ведь надеваю охотничью куртку и сапожки, когда отправляюсь на прогулку, чтобы облегчить себе сбор образцов…

 Мистер Тримбл выразительно приподнял бровь, словно ожидая продолжения.

 — Итак, делаем вывод: я должна одеваться в соответствии с определенной модой, отправляясь на эти званые ужины, чтобы облегчить себе поиски супруга?

 Адмирал с шумом выдохнул.

 — Именно так, именно так. Для всякой работы существует своя форма одежды. Как я всегда и говорил.

 — Я должна приобрести одно из таких платьев? Со всеми этими… – Я сделала волнообразное движение руками вокруг талии, пытаясь подобрать слова для описания тех внушительных и массивных платьев, которые видела на приеме.

 — Смею предположить, что вам понадобится куда больше, чем одно. – Голос мистера Тримбла прозвучал кротко и ласково, но выражение его глаз подсказало мне, что он нисколько не шутит.

 — Больше, чем одно?

 — Они похожи на лилейник[33], мисс Уитерсби. Новый цветок и новое платье на каждый день.

 Судя по всему, эти притворные поиски мужа грозили потребовать просто чудовищных денег. Какое счастье, что я никогда всерьез не увлекалась ими раньше. Но сейчас это соображение служило мне слабым утешением.

 — Полагаю, что смогу вполне обойтись тем, что у меня есть. – Всего через несколько дней отец должен наконец сообразить, что не может без меня обходиться, и тогда уже никому не будет дела до того, какие платья я ношу. – У нас едва хватает денег, чтобы заплатить миссис Харви, а если я не напишу книгу о восковых цветах, у нас скорее всего не будет их и для…

 Адмирал громко хмыкнул и откашлялся:

 — Ты можешь сказать портнихе, что все расходы я возьму на себя. У меня нет детей, потому что я слишком долго откладывал женитьбу, и теперь меня не прельщает перспектива провести остаток жизни в полном одиночестве.

 Я растерянно заморгала, глядя на него. Он что же… только что предложил заплатить за мои новые платья? До сих пор он никогда не делал ничего подобного. Судя по всему, мы неизменно приводили его в такое же замешательство, как и он нас. Я едва не заявила ему, чтобы он приберег свои деньги для другого раза и что новые платья мне не понадобятся, но я ведь уже ступила на тропу обмана, и теперь у меня не было иного выхода, как идти по ней дальше.

 — Благодарю вас. И когда же мы к ней отправимся?

 — К кому?

 — К портнихе?

 Брови его в явной тревоге взлетели на лоб:

 — Ты просишь, чтобы я сопровождал тебя? Но ведь я совершенно не разбираюсь в рюшах и прочих оборках.

 Лично для меня это был неоспоримый научный факт – в подобных вещах он разбирается куда лучше меня.

 — Что ж, в таком случае я поеду одна. Хотя… Я ведь даже не знаю, что именно нужно будет заказать.

 — Я могу составить для вас список.

 Мистер Тримбл вернулся за стол, который еще совсем недавно безраздельно принадлежал мне, с намерением выполнить свое обещание.

 Я последовала за ним.

 — Не представляю, откуда вам, простому овцеводу из Новой Зеландии, могут быть известны такие тонкости.

 — Иметь общее представление о том и о сем иногда бывает очень полезно, мисс Уитерсби, даже в медвежьих уголках империи. А когда вы растете и воспитываетесь вместе со своими сестрами, то помимо воли начинаете разбираться в моде и ее течениях.

 Адмирал презрительно фыркнул:

 — У меня тоже была сестра. – Он оглянулся на меня. – Твоя мать всегда ненавидела подобные вещи. Она заявляла, что не желает тратить время на то, что не считает важным. – Он нахмурился. – Хотя сам я с тобой поехать не могу, кто-то должен составить тебе компанию, в противном случае тебя уговорят приобрести всякую мишуру, в которой нет решительно никакой необходимости. Тебе нужны уместные и практичные наряды, и не более того. Нет смысла ставить мачту на рыбачью плоскодонку. Я могу отправить записку миссис Биквит с просьбой сопроводить тебя.

 Только не миссис Биквит! Она слишком уж сильно напоминала мне щавель туполистый. Кого-то его цветы приводили в восхищение, но я всегда полагала их чересчур обвислыми и вощеными.

 — А что вы скажете насчет мисс Темплтон?

 — Блестящая идея, – заявил адмирал. – Мне следовало бы самому подумать о ней. Я напишу ей записку и распоряжусь доставить ее завтра. Попрошу ее сопровождать тебя в понедельник.

 — Не могли бы вы перенести это на утро вторника? – Судя по всему, мисс Темплтон нуждалась в дополнительном времени на размышления. – Только не раньше десяти утра, прошу вас.

 Мистер Тримбл протянул ему лист бумаги. Адмирал расчистил место на каминной полке и принялся писать.

 — Готово! – Поставив под запиской витиеватую подпись, он сунул ее в карман. – Я попросил ее сопровождать тебя во вторник утром. Я пришлю экипаж за вами обеими.

* * *

 На следующий день, сидя в церкви, я поняла, что пастор не солгал. Амвон действительно был его подлинным призванием. Лучшей проповеди я еще не слыхала. Один довод проистекал из другого в столь строгом порядке и такой логической последовательности, что оспорить главную мысль не представлялось возможным. Кроме того, в отличие от двусмысленных и путаных заключений предыдущего пастора, проповедь нового приходского священника призывала к духовной стойкости, мужеству и немедленным действиям.

 И я с чистой совестью пообещала себе, что буду стараться вести чистый и добродетельный образ жизни.

 На следующий день, вновь проснувшись ни свет, ни заря и в очередной раз обнаружив, что мне решительно нечем заняться, я, немного побродив по дому и старательно воздерживаясь ото всего, что имело хотя бы отдаленное отношение к цветам, отправилась на прогулку. И вновь столкнулась с пастором в районе Кэтс-Клаф.

 — Мисс Уитерсби. – Он поспешно сорвал с головы шляпу и прижал ее к груди.

 — Должна признаться, мистер Хопкинс-Уайт, что ваша вчерашняя проповедь доставила мне искреннее наслаждение.

 Он едва заметно расслабился, и напряжение начало покидать его:

 — Благодарю вас.

 — Я и представить себе не могла, что вы настолько… что вы…

 — Что я могу быть таким красноречивым?

 Я рассмеялась, а он улыбнулся:

 — Моя супруга тоже так говорит. То есть, говорила. Она уверяла, что я покорил ее чтением псалмов и описанием Царствия Небесного, которые дарил ей вместо букетов цветов, и мечтами о райской жизни, а не земными благами.

 Он вцепился в ремень своего футляра для сбора образцов, причем сжимал его так сильно, что костяшки пальцев у него побелели, а кончики их подрагивали.

 — Она никогда и ни о чем меня не просила, но я пообещал ей, что она будет мною гордиться и что я стану достойным служителем церкви. И я старался. – Он приподнял за ремень свой металлический футляр. – Вы сами видите, что я стараюсь до сих пор.

 — Вижу.

 — Должен признаться, это очень утомительно – рыскать по окрестностям в поисках цветов, которых ты никогда раньше не видел. Впрочем, не мне вам об этом рассказывать. Ваш отец посвятил этому всю жизнь. И, как вы сами говорили, тоже обожаете цветы.

 — Так оно и есть.

 Он вздохнул.

 — Я уже добился первых успехов, пусть и весьма скромных. А еще у меня есть коллекция дома. Довольно обширная и недурная, смею надеяться. – Он вдруг растерянно заморгал, и глаза его изумленно расширились. – Коллекция, посмотреть на которую вы придете завтра!

 Я согласно кивнула:

 — Вместе с мисс Темплтон.

 — В таком случае, думаю… будет лучше, если… Словом, мне надо спешить.

 — Прошу вас, не стоит беспокоиться из-за нас, мистер Хопкинс-Уайт. Мне бы не хотелось, чтобы вы отложили работу над проповедями ради…

 — Проповеди даются мне легко, мисс Уитерсби. А вот цветы оказались несравненно более трудной задачей. Но я действительно стараюсь.

 — А мне даются легко как раз цветы. Полагаю, именно поэтому я так люблю их. Они вырастают, цветут и умирают, но никогда не кривят душой. Фиалка всегда остается фиалкой. Это внушает доверие и успокаивает.

 — Те же самые чувства вызывает у меня Слово Божие. Оно всегда остается неизменным. Полагаю, не стоит удивляться тому, что и Его творения созданы аналогичным образом. Подобно многим другим, мне кажется, что ботаника должна вдохновлять меня на возвышенные мысли и поступки, но в действительности я испытываю… лишь смятение и растерянность. – Он с грустью посмотрел на свой футляр, а потом поднял взгляд на меня. – Что ж, полагаю, мне пора возвращаться. К детям. – Он кивнул и надел шляпу на голову. – До завтра.

* * *

 Когда я вернулась, отец уже заперся у себя в кабинете, а мистер Тримбл просматривал стопку журналов.

 — Наслаждаетесь работой?

 При моем появлении он рассеянно встал, взглянул на меня так, словно только сейчас увидел, после чего вновь опустился на стул и продолжил заниматься своим делом.

 — Я бы предложила вам свою помощь, но не могу. – Опустившись на стул, я принялась стягивать сапожки.

 — Ваш отец поручил мне подобрать последние работы по классификации орхидей. Вы не подскажете, где лежат последние номера Botanic Gazette?

 — Нет.

 — Потому что в этом издании, – он приподнял один из журналов, – есть ссылка на статью в предыдущем номере, но я нигде не могу его найти.

 — Кто написал статью?

 Он прищурился, припоминая:

 — Мистер Аллен.

 — Знакомая фамилия, и в минувшем году он действительно опубликовал монографию о моноподиальных орхидеях, не так ли?

 Мистер Тримбл уже открыл было рот, собираясь что-то сказать, но я прервала его:

 — Нет. Прошу прощения. Кажется, это было в позапрошлом году. Но не стану утверждать этого наверняка. Она произвела некоторый фурор, хотя вы, скорее всего, об этом не слышали, поскольку находились на другой половине земного шара. Вот, кстати, давно хотела спросить: а что вам вообще известно о нынешнем состоянии ботанической науки?

 Он улыбнулся, но я заметила, что веселья в его улыбке не было.

 — А могу я, в свою очередь, задать вам вопрос? Почему вы не сказали мне, что ваш дядя – адмирал Уильямс?

 — А какое это имеет значение?

 — Он – лучший моряк, когда-либо служивший на военно-морском флоте Ее Величества! Будь он моим родственником, уж я бы постарался, чтобы об этом узнали все. Когда столь достойный человек носит мою фамилию… Честно вам скажу, мисс Уитерсби, это заставило бы меня пересмотреть взгляды на семью, в которой я родился. Должен признаться, что не понимаю полного отсутствия у вас фамильной гордости.

 — Моя семья – и моего отца, и матери – посвятила себя ботанике, мистер Тримбл. Они были ботаниками с незапамятных времен. И можете себе представить скандал, причиной которого стал адмирал, когда настоял на том, чтобы отправиться в плавание?

 — Едва ли это можно назвать просто плаванием.

 — Но вы же наверняка понимаете, каким разочарованием стал для семьи мой дядя.

 — Я бы не рискнул назвать героя Опиумной войны разочарованием.

 — В семье со столь давними ботаническими корнями его настойчивое желание посвятить себя всяким чудачествам…

 — Например?

 — Например… что?

 — Вот и я спрашиваю себя об этом. В чем же заключались его предполагаемые чудачества?

 — Предполагаемые? Вы что же, издеваетесь надо мною?

 — Я всего лишь пытаюсь понять вас.

 Я вздохнула:

 — Он вырос с моей матерью и воспитывался в Эссексе. Судя по тому, что мне рассказывали, почти все время он проводил на реке.

 — Едва ли это можно назвать чудачеством.

 — А еще он построил лодку.

 — Какая непристойная выходка.

 — На которой плавал по окрестностям.

 — Как и подобает настоящему моряку.

 — А когда при поступлении в университет он выиграл стипендию, то отказался от учебы ради службы на флоте.

 — Теперь понятно. И за этот недостойный поступок он был…

 — Мой дед не разговаривал с ним много лет, а бабушка ни разу не написала ему, и он плавал где-то за морями, когда мои родители поженились.

 — Полагаю, когда королева произвела его в рыцари за геройскую службу на благо своей страны, то…

 — Тогда мы более не могли скрывать свое родство с ним.

 Мистер Тримбл расхохотался.

 — Не вижу здесь ничего смешного. – Протянув руку, я постучала по крышке стеклянного террария, и капелька влаги упала на листок орхидеи.

 — Быть может, вам следует взглянуть на события прошлого с его точки зрения. Не слишком приятно считаться проклятием чьего-либо существования. Я могу судить об этом по собственному опыту.

 — А мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь взглянул на происходящее с моей точки зрения. Меня силой заставляют отказаться от дела всей моей жизни. Неужели этого никто не понимает? Если отец и адмирал добьются своего, то мое поколение Уильямсов не оставит следа в анналах ботаники.

 Пожалуй, я заговорила куда громче, чем собиралась, и обнаружила такую глубину чувств, о которой и сама не подозревала. К черту! Я сделала глубокий вдох:

 — И я никогда не говорила, что адмирал стал проклятием семьи.

 Мистер Тримбл открыл было рот, чтобы заговорить, но тут же закрыл его. На его лице отобразилось нерешительное выражение.

 — В самом деле?

 — После смерти матери он многое сделал для моего отца, и я не позволю относиться к нему пренебрежительно.

 — У меня этого и в мыслях не было.

 Мы действительно многим были обязаны адмиралу. Вплоть до настоящего момента я, пожалуй, даже не отдавала себе отчета в том, сколько он для нас сделал. Он вытащил отца из постели и заставил нас перебраться в Оуэрвич. Он стал для нас настоящим… спасением. Отчего я вдруг ощутила себя злобной эгоисткой по отношению к нему.

 — Он просто не вписывается в наш порядок вещей. И не оправдал тех ожиданий, которые возлагала на него семья.

 — Разве нечто подобное не случается с каждым из нас? Время от времени?

 — Быть может, с вами это и случилось, но только не со мной. И никогда не случится. Я делаю именно то, чего от меня и ожидали.

 — Но почему ожидания должны непременно оборачиваться обязанностями? Вот представьте на мгновение, что он повел себя именно так, как от него ожидала ваша семья. И кто бы тогда отвоевал Гонконг для королевы? Ни у кого не вызывает сомнений, что он был военно-морским гением своего поколения.

 Неужели все это время я относилась к адмиралу совсем не так, как он того заслуживал?

 А мистер Тримбл прочистил горло и продолжал:

 — Должен признаться, что я не питаю особой любви к своему семейству. И я спрашивал себя, в чем же заключается мой долг перед ними, когда не пожелал подчиняться их диктату. Поэтому ваше мнение об адмирале в некотором роде открыло мне глаза. А заодно и изрядно встревожило, если позволите быть откровенным. Он – герой нашего времени, а вы, судя по всему, терпеть его не можете.

 — Вы говорите так, словно чувствуете и себя паршивой овцой в собственной семье.

 — Да, именно так я себя и чувствую. И вот я спрашиваю себя – если я предпочитаю лесную чащу лугам, если мне проще держать спину прямо, нежели карабкаться на вершину, то почему всю жизнь я должен виться вокруг ствола дерева? Почему я не могу жить так, как живет само дерево?

 — Свой род и класс сменить невозможно, мистер Тримбл. Разве не этого вы хотите добиться? С таким же успехом можно попытаться спрятать свои корни и объявить себя совой. – Я подобрала ноги под себя, устраиваясь на стуле поудобнее. – Следовательно, ваша семья не одобряет вашего увлечения овцеводством?

 — Нет.

 — Она увлекается ботаникой?

 — Нет. Они куда более склонны к излишествам и разврату, нежели к занятиям подобного рода. – Некоторое время он бесцельно перелистывал страницы журнала, прежде чем вздохнуть и сдаться. – Как вы полагаете, возможно ли изменить собственную натуру, мисс Уитерсби? Причем фундаментально? Самую ее суть?

 — Вы вновь спрашиваете меня, способна ли виноградная лоза стать деревом?

 — Полагаю, что так. – Он взглянул на меня, и между его бровями пролегла глубокая морщинка.

 — Это представляется невозможным, не так ли? Даже те растения, которые порой считают новыми видами, зачастую представляют собой лишь разновидность старых и подвержены мутациям к исходному виду.

 — Да… Полагаю, что в глубине души я всегда боялся именно этого.

ГЛАВА 8

 Странные слова мистера Тримбла не давали мне покоя весь день, и я старательно искала ответ на заданный им вопрос. Возможно ли изменить собственные привычки? Или свою натуру? Господь создал каждый златоцвет посевной, каждый стебелек ястребинки, каждый цветок, чтобы они служили Его целям и желаниям. Означает ли это, что каждое Его творение достойно любви?

 Вовсе нет.

 Есть цветы, издающие омерзительный запах, и листья, вызывающие доводящий до бешенства зуд. Но это вовсе не означало, что подобные создания не имеют права на существование.

 Их тоже сотворил Господь. Как и все остальное. И какова же альтернатива? Просто не верить в Бога? Полагать, что всему виной… слепой случай? Или волшебство? Сама мысль об этом представлялась абсурдной и нелепой.

 Я должна верить в то, что даже самые отвратительные создания служат замыслу Господа. Тем не менее только слепой не увидел бы разницу между терновником и цветком, равно как и один никогда не смог бы превратиться в другой.

 Если семья мистера Тримбла предавалась разврату, как он сам говорил, то разве не логично будет предположить, что со временем и он пойдет по их стопам?

 Загадка получалась поистине головоломной.

 Пожалуй, не следует забывать и о том, что человеку предоставляется право выбора, которого лишены растения. Или же… мистер Тримбл являл собой образец истинного представителя своего семейства, тогда как все остальные были лишь досадными мутациями. Мысль о том, что именно они, а вовсе не он, были исключениями, согрела мне душу, потому что – хотя он занял мое место и был склонен читать нотации по любому поводу – автор всех тех писем, носитель тех мечтаний и надежд, которые он доверял мне, не мог быть безнадежно плохим человеком.

 Но как долго можно обманывать собственную натуру? А что, если это я противлюсь Божьему замыслу? Как быть, если мое настоящее призвание и единственное предназначение заключается в том, чтобы стать женой и матерью? Как быть, если мои ботанические изыскания являются лишь проявлением своекорыстия?

 Никогда раньше подобные мысли не приходили мне в голову, и сам ход и неудовлетворительная природа моих умозаключений привели меня в изрядное смятение. Как было бы замечательно, если бы человечество куда больше походило на растительный мир! Когда характер произрастания каждого, привычки и поведение оставались бы неизменными и очевидными, и все всегда бы делали только то, ради чего и были рождены!

* * *

 В десять часов утра на следующий день адмирал прислал за мной свой экипаж, в котором я и отправилась за мисс Темплтон в Додсли-Манор. Со своими многочисленными колоннами и пилястрами, арками и парапетами, украшающими его внушительный фасад, он выглядел столь же декоративно-роскошным, как и она сама.

 После того как ливрейный лакей подсадил милое создание в экипаж, она опустилась на свое место, встряхнула и расправила бесчисленные воротники своей голубой мантильи и восторженно сцепила обтянутые перчатками ладошки:

 — Мне еще никогда не доводилось ездить в берлине[34]. Можете вы в это поверить? Но какой же он просторный и роскошный! Хотела бы я знать, отчего же от него отказались в пользу кларенса[35]?

 Похоже, она говорила искренне, потому что с неприкрытым изумлением разглядывала интерьер. Но затем она обратила взгляд своих васильковых глаз на меня:

 — Так или иначе, но просьба адмирала привела меня в восторг. Сама я не собиралась к портнихе еще целый месяц, по крайней мере! Итак, в чем же у вас нужда, мисс Уитерсби? И чем я могу быть вам полезна?

 — Мне нужно все.

 — Все?

 — Да, все. Иначе, как мне дали понять, на меня никто не обратит внимания.

 — Какая прелесть! Но мы должны сделать так, чтобы мой отец ничего не узнал об этом. Он был уверен, учитывая ваш почтенный возраст, что вы станете для меня надежной компаньонкой. Только так я смогла уговорить его отпустить меня без сопровождения – пообещав, что моей дуэньей будете именно вы!

 — Не забывайте, что я иду на такой шаг только ради того, чтобы отец избавился от мистера Тримбла и взял меня обратно. При удачном стечении обстоятельств на это потребуется не больше пары дней. Теперь вы понимаете, почему я столь неохотно дала согласие на визит к портнихе.

 — К портнихе нельзя ездить с неохотой.

 — Боюсь, что этот визит станет напрасной тратой моего времени и дядиных денег.

 — Но это же не причина, чтобы столь легкомысленно относиться к своему гардеробу.

 — Что мне действительно нужно, так это новая охотничья куртка.

 — Новая охотничья куртка! Какие неслыханные вещи вы говорите. Похоже, мне понравится быть вашей подругой.

 — Видите ли, карманы моей теперешней крутки прохудились до дыр, и лишь на минувшей неделе я лишилась прекрасного образца только из-за того, что он провалился за подкладку.

 — В таком случае, мы обязательно добавим новую охотничью куртку к списку.

 — На самом деле, я просто не знаю, что мне нужно. Хотя постойте… – Я потянулась за своим ридикюлем, в котором лежал тот самый пресловутый список. – Мистер Тримбл написал для меня кое-что.

 — Мистер Тримбл… новый ассистент вашего батюшки? Можно подумать, он разбирается в подобных вещах! – Мисс Темплтон презрительно фыркнула и протянула руку. – Список, будьте любезны.

 Я отдала ей листок бумаги.

 Она, не глядя, разорвала его напополам, позволив обрывкам упасть на пол.

 — Вот что я думаю о мистере Тримбле и его списках! Если у вас появятся какие-либо вопросы или сомнения, обращайтесь ко мне. Я не позволю вам сбиться с пути истинного. Можете на меня положиться.

* * *

 Портниха жестом пригласила меня в угол комнаты, отделенный бархатной занавеской, обронив что-то насчет того, что ей нужно подогнать мое платье по корсету, а для этого ей необходимо сначала увидеть его, не так ли? Посему она расстегнула пуговицы у меня на спине и заставила повернуться кругом:

 — Но подогнать платье по вот этому решительно невозможно!

 Опустив взгляд на корсет, я не нашла в нем ничего предосудительного.

 — Этот корсет вам попросту не подходит!

 Та портниха, у которой я шила наряды для Лондона, почему-то ничего не имела против.

 — Он вполне подходил моей матери, но, поскольку ей он больше не понадобится, не понимаю, почему…

 — Вам придется заказать себе новый корсет, прежде чем я смогу что-либо для вас сделать. – Она помогла мне надеть платье, после чего выставила нас обеих на улицу.

 Я повернулась к мисс Темплтон, которую столь неожиданное выдворение привело в явную растерянность.

 — Полагаю, в Оуэрвиче найдется корсетница?

 Она кивнула и зашагала прочь. Мы старательно переступали через ручьи соленого рассола, бегущие по улицам. К большому моему огорчению, избежать облаков сажи не удавалось, поскольку они буквально липли к земле, рассеивая солнечные лучи и пятная стены домов грязными мазками. Город должен был лучиться теплыми тонами песчаника, но, по вине солеварен, выглядел так, словно его окунули в помои. После визитов сюда мне всегда хотелось принять ванну. Это была одна из многих причин, по которым я старалась бывать в Оуэрвиче как можно реже.

 А вот расположение духа мисс Темплтон местный пейзаж, похоже, ничуть не испортил. Казалось, она знала здесь всех и вся, частенько останавливаясь перекинуться несколькими словами со знакомыми. В перерывах между ее разговорами мы ухитрились посетить корсетницу и перчаточницу. У меня начало складываться впечатление, что за любой мелочью нужно было идти чуть ли не на другой конец города. Кроме того, мисс Темплтон взяла с меня обещание, что после того, как закажем платья, мы нанесем визит модистке, чтобы приобрести несколько шляпок к ним в тон. Проведя два часа на ногах, я почувствовала, что столь суровые испытания изрядно меня утомили, и взмолилась, надеясь вернуться домой и отдохнуть хоть немного перед повторными послеполуденными визитами, но мисс Темплтон наотрез отказалась. Она даже не разрешила мне заглянуть в гостиницу.

 — Забудьте о легких закусках и освежающих напитках до тех пор, пока мы не закажем платья. Если их не начнут шить в самое ближайшее время, вам попросту нечего будет надеть!

 Итак, мы вернулись к портнихе. Та вновь раздела меня и фыркнула, завидев мой новый корсет:

 — Не знаю, действительно ли он лучше старого.

 — Я заказала еще несколько.

 — Что ж, по крайней мере, с этим можно работать. – Она сняла с меня мерки и принялась составлять заказ. – Сезон[36] уже в самом разгаре, но, уверяю вас, мы можем снабдить вас всем необходимым. Что именно вам требуется?

 — Мне нужно платье, в котором бы я выглядела подобно луноцвету[37]. – Вспомнив платья, похожие на те, что надела на званый ужин мисс Темплтон, я решила уточнить кое-какие подробности. – И, пожалуй, лучше украсить его вышитыми цветами.

 — Вы хотите походить на луноцвет…

 — Именно так, разве что на платье должно быть намного больше лепестков.

 — Лепестков?

 Мисс Темплтон вдруг зашлась в приступе кашля. Я колотила ее по спине до тех пор, пока ей не полегчало.

 Она отвела мою руку и сделала глубокий вдох.

 — Мисс Уитерсби имеет в виду, что на платье должно быть много оборок.

 — Но только без чашелистиков.

 Портниха хмуро взирала на меня исподлобья:

 — Без… чего? Вы, должно быть, недавно прибыли с Континента[38]? Мне как-то не приходилось слышать подобных выражений…

 — Просто мне не нравятся чашелистики. По крайней мере, когда они на платье.

 — Чашелистики? Прошу прощения, но я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

 — У вас найдется лист бумаги и перо? Я могу показать вам, что имею в виду.

 Я бегло набросала эскизы платьев, которые носили женщины на званом ужине.

 — Ах, вот оно что! Да. Разумеется, я могу сшить вам платье в стиле Людовика XV, мисс Уитерсби.

 — Но помните – никаких чашелистиков.

 Портниха воззвала к мисс Темплтон:

 — О чем она говорит?

 Я вновь взялась за перо, чтобы нарисовать детали, которых на моем платье быть не должно.

 — Видите ли, у большинства цветов есть чашелистики. Вот здесь, где они соединяются со стеблем. Но мне они не нужны.

 — А! Вы имеете в виду редингот[39]. Разумеется, для вечернего платья он вам не понадобится. – Она взяла в руки мой набросок. – Предоставьте это мне. Я все устрою как нельзя лучше.

 — Мистер Тримбл сказал, что одного платья будет явно недостаточно. Предполагается, что я должна выглядеть как дневная лилия.

 — Дневная лилия! – Портниха повторила мои слова себе под нос.

 — Каждый день – новый цветок.

 — Я не совсем…

 — Мисс Уитерсби имеет в виду, что ей понадобятся пять вечерних платьев, пять дневных платьев, три платья для визитов, мантилья, накидка и… платье для прогулок.

 Качая головой, портниха записала наш заказ:

 — Я полагаю, что все это, конечно, нужно вам уже завтра.

 — Я была бы вам чрезвычайно признательна.

 Мисс Темплтон положила руку мне на локоть:

 — К концу недели ей понадобятся два вечерних платья, а вот платье для визитов – хотя бы одно – будет нужно уже завтра.

 Портниха выразительно поиграла бровями:

 — Мы сделаем все, что в наших силах, но даже я не умею творить чудеса.

 Однако я не могла допустить, чтобы моя самая настоятельная просьба осталась без внимания:

 — Мне бы очень не хотелось удлинять этот список, но мне также нужна и охотничья куртка.

 Мисс Темплтон схватила меня за руку:

 — Да! И закажите под нее еще и новую юбку.

 — Не думаю, что она мне действительно нужна…

 Она очаровательно улыбнулась:

 — Давайте просто внесем ее в список.

* * *

 Выйдя от портнихи, мы направились в Вудсайд, чтобы забрать адмирала. После чего уже все вместе покатили к мистеру Стенсбери в Оуэрвич-Холл.

 Оказавшись в круглом вестибюле, мисс Темплтон принялась с восторгом оглядываться по сторонам. Взяв меня за руку, она прижалась ко мне и прошептала:

 — Я еще никогда не бывала здесь!

 — Я тоже.

 — Я чувствую себя как в оперном театре. – В глазах у нее застыло изумление, щедро разбавленное восхищением.

 Мне не доводилось бывать в опере, но если это означало калейдоскоп кроваво-красных тонов и приглушенного блеска полированного дерева, балконов с колоннадами и штукатурки цвета слоновой кости, то она была права.

 — Не хотели бы вы взглянуть на мою оранжерею?

 Адмирал фыркнул, а мисс Темплтон хлопнула в ладоши.

 — О да!

 Мистер Стенсбери взмахом руки предложил нам следовать за ним.

 Мы прошли анфиладой извилистых коридоров, и вдруг особняк остался позади, а перед нами раскинулся подсвеченный свежей зеленью и наполненный ярким светом декоративный райский сад – высоченные стволы, сочная листва и… что это, попугаи?

 — Начинал я с того, что стал коллекционировать орхидеи. – Хозяин показал на несколько полок, обитых грубым сукном. – Потом добавил к ним несколько апельсиновых деревьев. – Они выстроились по обеим сторонам центрального прохода. – А затем наступила очередь папоротников. – Они образовали настоящую гору, вздымающуюся до самого потолка, откуда каскадом ниспадал миниатюрный водопад. – В конце концов я решил присоединить к ним и пальмы.

 — Какой вы умный и обстоятельный! Боже, какая прелесть! – Мисс Темплтон наклонилась, чтобы понюхать орхидею.

 — Она не пахнет, – вырвалось у меня одновременно с мистером Стенсбери.

 Губы его дрогнули в улыбке, когда он встретил мой взгляд. Он взял мисс Темплтон под руку и жестом указал на апельсиновое дерево, растущее по другую сторону прохода.

 — В отличие от вот этого.

 Когда они вместе направились к нему, я оставила адмирала восторгаться небольшим фонтаном, а сама зашагала в обратную сторону, возвращаясь к орхидеям. Здесь ко мне и присоединился мистер Стенсбери.

 Я погладила пальцами листья цветка:

 — Вы уверены, что это действительно aloifolium[40]?

 — Так утверждает мой корреспондент. Видите? Он написал название на ярлыке.

 — Просто мне он больше напоминает dayanum[41]. – Я полагала, что разбираюсь в этом вопросе лучше многих, поскольку мы с отцом провели много часов, препарируя этот вид растений.

 Он указал на третий цветок:

 — Нет, dayanum у меня вот где, хотя она еще не давала почек.

 — Знаете, мне кажется, что ваш корреспондент мог и ошибиться. – Прочтя ярлык на цветке, я погладила его длинные заостренные листья. – Вы уверены, что это – не самое обычное злаковое растение?

 — Очень надеюсь, что нет. Я заплатил за него тридцать фунтов!

 — Он еще не цвел?

 Мистер Стенсбери нахмурился:

 — Насколько я помню, нет.

 — Идентифицировать растение иногда бывает довольно затруднительно, особенно если вы не видели его цветка. Оно может оказаться чем угодно.

 — Я был уверен, что у меня – лучшая коллекция орхидей в стране.

 В этот момент к нам присоединилась мисс Темплтон:

 — Мисс Уитерсби знает о растениях очень много. Она – самый настоящий гений. Ее отец как раз пишет очередную книгу об орхидеях.

 — Уитерсби! То-то мне показалось, что я уже где-то слышал вашу фамилию. Ваш отец – автор научного трактата «Полный учет орхидей в империи»? И его продолжения, «Ranunculaceae в Британии»?

 — Да… хотя он оказался совсем не таким полным, как отец надеялся, поэтому сейчас он работает над новой книгой. – Кстати, доклад по Ranunculaceae большей частью написала я. А иллюстрации вообще были все до единой нарисованы мною.

 — Так вы – одна из этих Уитерсби? Эти книги у меня есть! Обе. – Он окинул меня проницательным взглядом. – Прошу простить меня, но до сих пор я полагал вашу критику безосновательной, а теперь думаю, что вы правы. Не сочтите за беспокойство, но я просил бы вас вернуться, когда мои орхидеи зацветут, и тогда вы сможете высказать мне свое просвещенное мнение. Если мой корреспондент окажется ненадежным, то мне придется найти себе другого. – Щеки его порозовели. – Если я чего-то и не выношу, так это когда меня выставляют на посмешище.

 — Я не склонна полагать, будто вас выставили на посмешище. Вы, пожалуй, оказались введены в заблуждение и стали на тридцать фунтов беднее, но ведь далеко не все знают, что именно нужно искать.

 Мне показалось, что мои слова отчасти утешили его.

 Тем временем мисс Темплтон отошла в сторону и сейчас окликнула нас из дальнего угла оранжереи:

 — Идите скорее сюда! Вы должны непременно взглянуть на это чудо!

 Мистер Стенсбери вопросительно выгнул бровь, глядя на меня, и кивнул в ту сторону. Мы обнаружили мисс Темплтон в компании моего дяди.

 — Взгляните на эту пальму. Это невероятно! Она же совершенно плоская и похожа на веер!

 — Это – не пальма.

 И вновь мы с мистером Стенсбери заговорили одновременно. Я рассмеялась, и он присоединился ко мне.

 Адмирал окинул нас недовольным взглядом и заговорил с мисс Темплтон, которая зарделась от смущения и негодования.

 — Типичная ошибка. Она и впрямь очень похожа на пальму.

 Но его слова ничуть ее не успокоили.

 — Невежливо смеяться над девушкой только потому, что она не отличает пальму от… этого, чем бы оно ни было. А растение, на мой взгляд, действительно очень необычное.

 Мистер Стенсбери кивнул:

 — Вполне с вами согласен. – Он обернулся ко мне. – Стыдитесь, мисс Уитерсби.

 — Почему это… – Слова замерли у меня на губах, когда я поняла, что он шутит.

 Он склонился к мисс Темплтон:

 — А вы когда-нибудь видели пальму с бородой?

 — С бородой? Вы, должно быть, шутите, мистер Стенсбери.

 — Позвольте, я покажу ее вам.

 Подмигнув мне, он увел мисс Темплтон вглубь пальмовых зарослей, а я с адмиралом осталась.

 Спустя несколько минут до меня долетел ее голос, заглушаемый криками попугаев.

 — Ой! Мисс Уитерсби! Идите сюда! Вы должны увидеть это своими глазами. У дерева – борода старика.

 — Очевидно, это – Coccothrinax crinita[42], – пробормотал себе под нос адмирал, неспешно направляясь к ним и заложив руки за спину.

 — Откуда… откуда она вам известна?

 — Любой дурак, побывавший в Гаване, видел их. Впрочем, не могу сказать, будто я привык к их виду.

 Я поспешила по проходу вслед за ним, удивляясь про себя тому, что человек, который променял ботанику на корабли, оказывается, разбирается в таких вещах.

 Мы полюбовались на заросли ленточных папоротников и адиантума[43], но вскоре мисс Темплтон прижала руку к груди и вздохнула:

 — Большое вам спасибо, мистер Стенсбери, за ваше великодушие и любезность. Коллекция у вас и впрямь замечательная.

 Он поклонился.

 — Мне очень не хочется уходить, но нам пора идти. Не правда ли, мисс Уитерсби?

 — Но ведь мы еще не видели…

 — Быть может, мы удостоимся приглашения побывать здесь еще раз. – Она с надеждой смотрела на мистера Стенсбери.

 — Да! Я буду рад видеть вас снова. Приходите в любое удобное для вас время.

 Почему она так торопится уйти?

 — Не понимаю, почему мы не можем задержаться еще немного и…

 — Нас ждут в другом месте, – с улыбкой прошептала мне мисс Темплтон.

 В самом деле?

 Схватив меня за руку, она развернула меня и повлекла по проходу.

 — Приходской священник! – прошептала она мне на ухо.

 Пастор! Не представляю, как это я умудрилась забыть о нем.

 Мы уселись в экипаж адмирала и покатили по направлению к дому приходского священника. Всю дорогу мисс Темплтон неумеренно восхищалась оранжереей мистера Стенсбери.

 — Я буквально влюбилась в его папоротники! И орхидеи! И пальмы!

 — Глядя на вас, можно подумать, будто вы влюбились и в него заодно.

 — Мисс Уитерсби! Как вы можете такое говорить! Мы с ним едва знакомы.

 Адмирал, прищурившись, внимательно наблюдал за нами.

 Она тоже поймала его выразительный взгляд.

 — Полагаю, правильнее будет сказать, что это он влюбился в вас.

 — Вы так полагаете? Я лично не заметила ничего подобного. – Хотя в душе у меня затеплилась надежда. Мне бы не хотелось, чтобы ярлыки на его орхидеях оказались неправильными.

 — Если вы ничего не заметили, то только потому, что чересчур увлеклись критикой его самого и его орхидей.

 — Я критиковала вовсе не его, а его корреспондента.

 — Вы никогда не найдете себе супруга, если будете и дальше пренебрежительно отзываться о чужих коллекциях.

 — Ничего подобного. Он продемонстрировал нам очень милый образчик. Но в любом случае на его месте я бы постаралась правильно идентифицировать его. А вы разве нет?

 — Мои желания не имеют значения, главное – чего хочет он. Хотя я вынуждена признать, что ваши познания его приятно удивили.

 — Не думаю, что у пастора имеется оранжерея, так что, смею надеяться, больше ошибок я сегодня не допущу. 

ГЛАВА 9

 Пусть оранжереи у него и не было, зато детей имелось в избытке. Когда мы вышли из экипажа, они шумной стайкой носились по двору. Один из них налетел на меня и едва не сбил с ног.

 Адмирал попытался было ухватить его за воротник, но промахнулся.

 — В мое время мальчишки знали, как нужно вести себя!

 Я сочувствовала их бедственному положению, но вот шалости одобрить не могла. В моем представлении отсутствие одного из родителей означало больше работы и меньше игр и безделья, и про себя я подивилась тому, что они получили полную свободу для столь бесцельного времяпрепровождения.

 — Боже милостивый, да ведь этим сорванцам срочно нужна мать! – Мисс Темплтон взяла меня под руку и увлекла ко входной двери.

 Дверь нам открыл сам пастор, державший на сгибе локтя еще одного малыша.

 — Да? – Похоже, он не ждал нас.

 Мисс Темплтон обворожительно улыбнулась ему.

 — Вот мы и пришли.

 Он по-прежнему не двигался с места и, растерянно моргая, смотрел на нас.

 — Я могу вам чем-нибудь помочь?

 — Вы приглашали нас взглянуть на вашу коллекцию.

 — Мою… коллекцию! – Лицо его смертельно побледнело, а потом залилось краской. – Не знаю… Она не совсем… – Он распахнул дверь во всю ширь, отступил в сторону и взмахнул рукой в сторону коридора. – Прошу вас. Входите.

 Мы перешагнули через порог, и мисс Темплтон многозначительно стиснула мой локоть.

 Адмирал жестом обвел двор:

 — Я подожду здесь.

 Пастор же говорил без умолку:

 — Я сегодня вспомнил о вашем визите и посадил Питера и Элизабет разбирать экспонаты. Но потом малыша нужно было уложить, затем он проснулся, дети заявили, что голодны, нянечка куда-то вышла, а меня вдруг посетило вдохновение, и я начал готовить серию проповедей и читать Библию и просто… – Он умолк, обозревая гостиную, которая пребывала в таком беспорядке, что, казалось, здесь невозможно было и шагу ступить, чтобы не налететь на что-либо. – Я могу приготовить вам чаю.

 — О нет. Нет, благодарим вас. – Мисс Темплтон ответила и за меня. – Быть может, мисс Уитерсби может продолжить то, что недоделали дети.

 Пастор с удивлением воззрился на меня:

 — Вы голодны? По-моему, на обед у них был хлеб с сыром. – Взяв в руки тарелку с недоеденным угощением, он протянул ее мне.

 Но мисс Темплтон перехватила ее:

 — Как это любезно с вашей стороны. – Она поставила тарелку обратно. – Но я уверена, что дети вновь проголодаются, когда вспомнят, что они еще не ели. А я всего лишь имела в виду, что мисс Уитерсби может помочь вам с вашей коллекцией.

 Она забрала у него ребенка и направилась к дивану, где присела и принялась баюкать его на коленях.

 Он вновь зарделся до кончиков ушей:

 — Разумеется. Прошу прощения. Просто… Я даже не знаю, с чего, собственно, начать. – Он накрыл ладонью перекосившуюся груду бумаг на столе, грозившую обрушиться на пол. – У меня есть вот это. – Наклонившись, он поднял ведерко для угля и вывалил на пол кучу засушенных растений, перемешанных с золой. – И еще больше экземпляров там. – Он махнул рукой в сторону книжной полки, но я ничего там не увидела.

 — Там?

 Он яростно затряс головой в знак согласия.

 — Где там?

 Он снял с полки одну из книг.

 — Между страниц.

 — Вы хотите сказать, что внутри всех этих книг лежат образцы?

 — По большей части. Но не во всех. По крайней мере, мне так кажется… – Он снял с полки наугад еще один том и раскрыл его. Оттуда просыпалась целая россыпь засушенных растений. – Пожалуй, да.

 Я почувствовала, как от изумления брови полезли у меня на лоб.

 — Но в книгах нельзя сушить образцы. Вам нужен пресс.

 — Я просто подумал, что раз большинство из них такие толстые и тяжелые… то я смогу сэкономить на гербарном прессе…

 — Вы лишь погубите и книги, и растения. – Я взяла одну особенно толстую книгу и раскрыла ее. – Видите? – Страницы покрылись пятнами и сморщились в тех местах, где они впитали в себя влагу из растения, а само оно поблекло и потеряло всякий цвет.

 — Об этом я не подумал.

 — Влага приводит к заражению книг ложной мучнистой росой, а бумага уничтожает само растение.

 — Боже милостивый! – Он принялся одну за другой снимать книги с полки, держа их за переплет и встряхивая. Расплющенные образцы, кружась, падали на пол, словно крупные снежинки.

 — Постойте! – Я накрыла ладонью очередную книгу. – Если вы будете продолжать в том же духе, то все ваши полевые записи окажутся бесполезными.

 — Я вносил их в тетрадку, которую держу в ящике стола.

 — Но если образцы хранятся здесь, а ваша тетрадь находится в другом месте… как вы узнаете, что к чему относится? – Наклонившись, я подняла с пола одно из засушенных растений. – Вот это, к примеру. Как вы узнаете, во время какой прогулки его нашли, какой это был день и где оно росло?

 — Вот оно что! – В глазах пастора проступило понимание. – Я… не знаю. – Он взял у меня из рук образец и взглянул на него так, словно надеялся, что тот ответит ему. – То есть, вы хотите сказать, что все это время и все эти прогулки… – Он поднял на меня глаза. – Все это было впустую?

 Скорее всего, да. Но почему-то, уже открыв рот, чтобы так ему и заявить, я не нашла в себе мужества произнести эти жестокие слова.

 — Давайте сначала взглянем, что у вас есть, а уже потом, будем надеяться, я смогу дать вам полезный совет.

 Пастор вытряхнул остатки образцов из книг, после чего присоединил к ним гербарий со стола. Когда он подтолкнул груду растений к моим ногам, я вдруг поняла, что просто не знаю, с чего начать. Одно дело – рукотворный беспорядок у себя дома, когда я знаю, где что лежит, и совсем другое – пытаться разобраться в чужом.

 Он принес скамеечку для ног и едва ли не силой усадил меня на нее.

 Я присмотрелась к образцам повнимательнее, и сердце у меня упало. Те же самые чувства я испытывала, когда мы с отцом вскрыли ящик, присланный нам мистером Тримблом.

 Я принялась разбирать растения и раскладывать их на кучки.

 — Эта вероника колосистая была сорвана, похоже, на стадии цветения. Вы разве не собирали почки?

 Он раскрыл рот от изумления:

 — Почки? Нет. Мне показалось слишком жестоким лишить цветы возможности расцвести.

 — Давайте попробуем составить перечень того, что вам нужно, и того, что у вас имеется в наличии, после чего можно написать в Лондонское ботаническое общество и предложить им обмен.

 — Я даже не знал, что такая возможность существует.

 — У Общества много корреспондентов, и потому обмен происходит в достаточно больших масштабах. Я с удовольствием помогу вам составить письмо.

 — Правда? В самом деле?

 — Ведение корреспонденции – одна из моих специальностей.

 — К несчастью, у меня это – один из самых больших моих недостатков. – Он схватил перо и чернильницу.

 — Пожалуй, будет лучше, если вы сами станете делать записи. – Я решила начать с вероники, раз уж он насобирал ее в несметных количествах. – Итак, вам нужны образцы в периоде почкования, с плодами и стручками. – Я опустила взгляд на высушенные растения у себя на коленях. – Разве вы не выдергиваете цветы с корнем?

 — Лавиния всегда говорит… То есть… она всегда говорила… Видите ли, Лавиния – это моя жена. То есть, была ею. Но она говорит, что я развожу в доме ужасную грязь, когда приношу цветы с корнями.

 — Если смыть землю с корней на улице, то в доме будет чистота и порядок.

 — Я как-то даже не подумал об этом.

 — На будущее имейте в виду, что собирать растения следует с корнями.

 — Я сделаю себе пометку.

 Покончив с вероникой, я взяла в руки несколько образцов, по-видимому, одного и того же растения:

 — А что это такое? Манжетка луговая?

 — Манжетка луговая? Я искал ее, но думал, что уже не найду. Это… это действительно она?

 — Очень похоже. – Я внимательно разглядывала цветок. – Если вскипятить ее, тогда я смогу сказать наверняка.

 — Вскипятить?

 — Чтобы оживить. И чтобы она немного разбухла и восстановила форму.

 Все это время мисс Темплтон развлекала малыша, но сейчас она поднялась с дивана и протянула ребенка пастору.

 — Не думаю, что у нас есть время заниматься кипячением, но я уверена, что мы можем зайти к вам в другой раз, мистер Хопкинс-Уайт.

 — У нас нет времени?

 — Боюсь, что так. – Девушка произнесла эти слова с улыбкой, но по ней не было видно, чтобы она была особенно уж счастлива.

 И тут снаружи донесся громкий вопль.

 — Это адмирал?

 Я сняла образцы с коленей и встала, собираясь выглянуть в окно.

 Священник тоже вытянул шею.

 — Неужели дети…

 Мисс Темплтон протянула мне руку, помогая выбраться из образцов растений, грудами лежавших вокруг меня.

 — Полагаю, бедный адмирал уже вне себя. Пожалуй, в следующий раз он предпочтет войти внутрь.

 Открыв входную дверь, мы обнаружили, что адмирал укрылся в карете, а детвора обстреливает ее галькой. Мисс Темплтон замерла рядом со мной, прижав руки к груди и расширенными глазами глядя на происходящее.

 — Боже, что они делают?

 Из-за наших спин вынырнул пастор и закричал на своих отпрысков:

 — Эй, что здесь происходит? Где мисс Литтон?

 На его призыв откликнулась высокая девочка, которая, обернувшись к нему, ответила:

 — Она готовит ужин, а нас отправила во двор поиграть.

 — Да, но бросаться камнями в гостей невежливо.

 К ней присоединился один из мальчишек.

 — Но он заявил, что он – адмирал. И теперь мы просто ведем обстрел пушечными ядрами.

 Пастор обошел нас и принялся увещевать свое потомство, взяв младших детей за руки, но тут же выпустив их, чтобы открыть для нас дверцу экипажа.

 Через окно он обратился к адмиралу:

 — Мне очень жаль!

 Адмирал в ответ проворчал нечто неразборчивое, и священник подсадил нас в карету.

 Когда мы отъехали, мисс Темплтон высунулась из окна:

 — Всего доброго! До скорой встречи.

 Адмирал и впрямь был вне себя от негодования:

 — Даже китайцы обходились со мной не так грубо. Никогда не видел таких несносных детей. А ведь их отец – приходской священник!

 Мисс Темплтон вздохнула:

 — Бедняжки. И мамы у них нет. Полагаю, именно поэтому он проявляет такой интерес к вашей племяннице. Не удивлюсь, если не пройдет и двух недель, как он предложит ей выйти за него замуж.

 Я с содроганием представила себе, что это значит – иметь таких детей.

 А мисс Темплтон с жизнерадостной улыбкой продолжала:

 — На мой взгляд, это же дар Божий – заполучить готовую семью. А вы что скажете, мисс Уитерсби?

 — Дар Божий!

 Она нахмурилась.

 — Разве найдется девушка, которая отказалась бы от такой семьи, как у него?

 Найдется. Я бы отказалась.

 Склонив голову к плечу, она взглянула на адмирала:

 — У меня складывается впечатление, будто мистер Уитерсби не рассчитывал на то, что его дочь умыкнут так быстро.

 — Как прикажете вас понимать?

 — Мисс Уитерсби привлекла внимание двух самых завидных холостяков в округе! Так что вам не о чем беспокоиться, адмирал Уильямс. Не успеете вы оглянуться, как мы выдадим ее замуж. – И она подмигнула мне, воспользовавшись тем, что адмирал не смотрел в нашу сторону.

* * *

 Мы отвезли мисс Темплтон обратно в Додсли-Манор. Она не пригласила нас войти, за что я была ей искренне признательна. Вернувшись домой, я вошла в малую гостиную и обнаружила, что отец и мистер Тримбл совещаются по поводу классификации какого-то цветка.

 — Думаю, что вы сами убедитесь в том, что система Линнея работает не хуже остальных, – говорил мой отец.

 — Но как быть с преимуществами природной системы?

 — Какими такими преимуществами?

 — Просто я полагаю, что низведение целостности растения до его половой системы является несправедливым упрощением восхитительно сложного создания природы, и система Де Жюсси…

 — Де Жюсси? Ба, да ведь он француз!

 Я обессиленно повалилась на стул и сбросила с ног туфли.

 Отец с удивлением взглянул на меня:

 — Ты уже вернулась?

 — Меня не было все утро. И день.

 — Я не заметил.

 — Похоже, что уже совсем скоро мне сделают предложение.

 — Что ты сказала? – Отец обошел стол кругом и остановился передо мною.

 — Я сказала, что уже совсем скоро мне могут сделать предложение.

 — Почему так быстро?.. То есть…

 К нему присоединился мистер Тримбл. Уперев руки в бока, он сверху вниз взглянул на меня:

 — Вам никогда не предложат руку и сердце, если вы и дальше будете разгуливать по округе в таких платьях, как это.

 Я оглядела свое платье:

 — На мой взгляд, с ним все в порядке. Ни мистер Стенсбери, ни пастор не выразили ни малейшего недовольства. – Расшитое бледно-желтыми примулами, с зеленой оторочкой по подолу, оно вот уже много лет оставалось моим любимым.

 — Оно предназначено для летнего сезона.

 — А мне нравятся примулы в любое время года.

 Впрочем, пожалуй, оно все-таки было чересчур легким и тонким, чтобы сидеть в нем, поскольку малую гостиную продували сквозняки. Я вышла в холл, сняла с крючка старую охотничью куртку адмирала и застегнулась в нее на все пуговицы, подвернув манжеты. Вот так-то лучше. Обернувшись, я нос к носу столкнулась с мистером Тримблом, который, оказывается, последовал за мной.

 Он молча смотрел на меня, и по выражению его лица я никак не могла понять, о чем он думает. Шагнув в сторону, я попробовала было обойти его, и тут он наконец заговорил:

 — Вы отдали портнихе тот список, который я для вас составил?

 — Мисс Темплтон заявила, что вы не можете по определению разбираться в таких вещах, и потому порвала его.

 — Что она сделала?

 — Порвала его. – Я жестом показала ему, как это выглядело. – Напополам. – И с этими словами я вернулась в малую гостиную.

 — Не думаю, что мне нравится ваша мисс Темплтон. – Он вновь подал голос, остановившись в дверях.

 Устроившись поудобнее на стуле, я облегченно вздохнула.

 — Это чувство у вас обоих определенно взаимно, вне всякого сомнения.

 Мистер Тримбл решительным шагом вошел в малую гостиную.

 — Но ведь я в глаза ее не видел.

 — И она тоже никогда не видела вас, и вы оба лишь убеждаете меня в том, что это не имеет никакого значения.

 — Что бы вы ни задумали, не выходите из дому, пока портниха не пришлет вам новые платья. – Окинув меня долгим взглядом, он занял место за моим столом.

 — Но мы уже договорились о том, что вновь нанесем визит приходскому священнику, а портниха не дала твердых обещаний, что выполнит мой заказ в кратчайшие сроки. – Я перевела взгляд на отца, который вот уже некоторое время хранил молчание. – Пастор попросил меня помочь ему разобраться со своей коллекцией. Не понимаю, почему я должна сидеть взаперти, когда в обществе достаточно мужчин, согласных, судя по всему, жениться на мне даже несмотря на то, что я не экипирована должным образом. Разве не в этом заключается смысл всего предприятия? Найти мне супруга!

 Мистер Тримбл метнул на меня недовольный взгляд.

 Я ответила ему тем же.

 А вот отец смотрел на меня полными слез глазами.

 Сердце у меня защемило, но я сказала себе, что не должна давать волю чувствам. На отца свалилось слишком много работы. Но он сделал свой выбор и дал мне отставку. Чем скорее он осознает ошибочность своего решения, тем лучше будет для нас обоих. Я должна быть сильной.

 Отец взял перо и вернулся за стол, за которым они совещались, когда я возвратилась домой.

 — Идите сюда, молодой человек, и оставьте Шарлотту в покое. Она всего лишь выполняет то, о чем ее просили.

 Наверное, так оно и было, но комментарии мистера Тримбла изрядно меня обеспокоили. Я написала письмо мисс Темплтон, спрашивая ее совета. Если тот факт, что я надела летнее платье осенью или расхаживала с чернильным пятном на корсете, и впрямь является серьезным нарушением приличий, то, пожалуй, будет лучше, если я воздержусь от повторного визита к пастору до тех пор, пока не получу новые платья от портнихи. Кроме того, после званого ужина на минувшей неделе и сегодняшних послеполуденных визитов мне казалось, что я заслужила некоторый отдых от общества.

* * *

 Ответ от мисс Темплтон пришел на следующий день вместе с посылкой, перетянутой шпагатом.

 «…моя дорогая мисс Уитерсби,

 Прошу вас, не сочтите мой ответ подтверждением точки зрения мистера Тримбла. Вы знаете, что он решительно мне не нравится. Однако же, я полагаю, что вам действительно имеет смысл носить платья по сезону. Посему прошу вас принять от меня взаймы вот этот наряд. Можете не слишком беспокоиться насчет его возвращения, поскольку я уже носила его в минувшем году. Пожалуй, вы немного выше меня ростом, но, если вы наденете под него домашние, а не танцевальные туфли, то это не должно иметь особого значения.

 Искренне ваша и т. д.

 PS: Я отправлю пастору записку с уведомлением, чтобы он ждал нас в будущий понедельник в два часа пополудни.

 PPS: Прошу вас надеть ради этого визита прилагаемое платье. Как и на следующий наш званый ужин.

 PPPS: Скорее всего, мистер Тримбл попытается убедить вас, что нельзя два раза подряд надевать одно и то же платье.

 PPPPS: Я по-настоящему и всем сердцем презираю этого человека!

 PPPPPS: Не волнуйтесь. Уже совсем скоро мистер Тримбл превратится в смутное, хотя и неприятное воспоминание. Точнее, в кошмар».

 Я перевернула страницу, но обратной стороне приписок больше не было. Развязав шпагат, которым была перетянута посылка, я обнаружила внутри платье чудесного голубого цвета живокости[44].

 Приложив его к себе, я попыталась разглядеть собственное отражение в зеркале, но в моей комнате, расположенной в северной стороне дома, уже сгущались сумерки, поскольку близился вечер.

 Я на цыпочках пересекла коридор и осторожно приоткрыла дверь комнаты мистера Тримбла.

 Здесь царил идеальный порядок: кровать была заправлена безупречно, отчего выглядела неуютно, а одежда аккуратно висела на колышках. Зеркало было прикреплено к стене над туалетным столиком. Я переставила кувшин с водой и тазик на пол, чтобы видеть себя получше, и подтянула платье к подбородку.

 Оно и впрямь было прелестным, вот только… приложив его к груди, я выставила ногу. Мисс Темплтон была права. Оно оказалось чуточку короче тех, что я привыкла носить. Но для чего кому-либо пялиться на мои ноги? Скорее всего, никто ничего не заметит. Когда я поворачивалась, платье задело угол туалетного столика, и на пол, кружась, упало какое-то письмо.

 Я подняла его, намереваясь положить на место, но правильный и красивый, почти каллиграфический почерк привлек мое внимание. Он ничуть не походил на округлые буквы, выведенные рукой мисс Темплтон.

 Письмо было датировано тремя годами ранее и отправлено из местечка под названием Истли.

 «…милый мой Эдвард,

 Мне так хочется, чтобы…»

 Я подошла к окну, где было светлее и где прочесть его было бы несравненно легче. Но… кажется, кто-то поднимается по лестнице?

 Я поспешно положила письмо обратно на столик, притворила за собой дверь и вернулась к себе в комнату, дивясь про себя тому, что кто-либо может обращаться к мистеру Тримблу «милый».

ГЛАВА 10

 К тому времени, как я сошла вниз, миссис Харви уже вовсю гремела на кухне кастрюлями и сковородками. Приход осени вселил в меня надежду, что в один прекрасный день она приготовит нам яблочное пюре или испечет пирог с айвой, но я уже усвоила, что чем меньше говоришь кухарке о своих ожиданиях, тем лучше бывает для всех.

 Несколько часов спустя нам и впрямь подали яблоки, хотя они прибыли из кухни целыми, с хвостиками и листьями.

 Мистер Тримбл несколько мгновений озадаченно смотрел на них, потом оторвал хвостик у одного, вонзил в него вилку и принялся снимать кожуру ножом.

 Я же, не раздумывая, взяла свое яблоко, смахнула высохшие листья на салфетку и впилась в него зубами.

 Мистер Тримбл искоса взглянул на меня:

 — Ай-ай-ай, мисс Уитерсби. Так можно есть яблоко, когда вы одни, но, находясь в обществе, следует пользоваться…

 — Вообще-то, я всегда думала, что правила хорошего тона придуманы для людей, у которых свободного времени и предубеждений больше, нежели здравого смысла. Какое кому дело до того, как я ем яблоко? Я ведь никому не навязываю своих взглядов. Например, я же не настаиваю на том, чтобы вы взяли свое яблоко в руку и надкусили его, верно?

 Отец сидел молча и глядел на нас, вытирая свое яблоко о рубашку.

 — Я всего лишь пытаюсь помочь вам. Мне кажется, что вы найдете себе супруга куда быстрее, если перестанете позориться.

 — А мне кажется, что вы нравились мне куда больше, когда пребывали на другой стороне земного шара и я знала о вас лишь то, что вы обожаете своих овец и что вашу лошадь зовут Арчибальд.

 Он покраснел до корней волос, метнул на меня ненавидящий взгляд и резким движением ножа отрезал ленточку яблочной кожуры.

 Как же он меня бесит! Я продолжила:

 — Когда я, признаюсь вам откровенно, была тронута и поражена вашими описаниями тамошних пейзажей.

 Покончив с кожурой, он удалил у яблока сердцевину и разделил его на восемь равных частей, прежде чем ответить:

 — Знай я о том, что вы читаете корреспонденцию своего отца, то наверняка избавил бы вас от столь неприглядных подробностей.

 Пока я напоминала себе о том, что он не должен догадаться, что переписывался не с отцом, а со мной, он взял один кусочек, но тут же отложил его в сторону.

 — Надеюсь, вы простите меня за некоторую сентиментальность? Ведь я оказался в совершенной глуши, а на десятки миль вокруг не было ни одной фермы. Иногда мне казалось, что только обмен письмами с вашим отцом не дает мне сойти с ума. Временами я был уверен, что он – единственный на всем белом свете, кто по-настоящему понимает меня.

 Отец озадаченно нахмурился и уже открыл было рот, чтобы ответить, но я схватила со стола поднос с вяленой ветчиной и протянула ему:

 — Ты еще не пробовал ее, папа.

 — Правда? – Он вилкой сковырнул несколько ломтиков себе на тарелку.

 Пренебрегая тонкими душевными порывами мистера Тримбла, я продолжала:

 — Мне все хочется у вас спросить, а что случилось с овцематкой по кличке Эмилия? – Не успели эти слова сорваться с моих губ, как я уже горько пожалела о них, но этот человек буквально вывел меня из себя.

 — Неужели для вас нет ничего святого? – Встав из-за стола, он кивнул сначала мне, а потом отцу. – Прошу извинить меня. Я более не голоден.

 Отец развернулся на стуле, глядя, как мистер Тримбл величавой поступью выходит из столовой.

 — О чем это он говорил? О каких письмах? И что имела в виду ты? Что это за люди, которых ты упомянула?

 Я перегнулась через стол, взяла тарелку мистера Тримбла и подала ее отцу. К чему пропадать яблоку, для очистки которого он приложил столько усилий? И почему я испытываю стыд и смущение, хотя это он занял мое место и ведет себя так, словно вся моя работа принадлежит ему? Если кто и должен чувствовать себя преданным и обманутым, так это я.

* * *

 — Дело в том, что мне даже жаль его.

 На следующий день мисс Темплтон пригласила меня встретиться у Додсли-Манор и отправиться на прогулку, и я вдруг обнаружила, что жалуюсь ей на собственное дурное поведение давеча вечером.

 Она взяла мои руки в свои.

 — Не смейте!

 — Я не могу отделаться от чувства, будто…

 Она крепко сжала мои руки, прежде чем отпустить их.

 — Это так похоже на мужчин – заставить вас терзаться чувством вины из-за того, что он явился неизвестно откуда и узурпировал ваше место в вашем собственном доме, а вы при этом должны еще и извиняться за его бесцеремонное вторжение в вашу жизнь. Неужели вы не понимаете, что это – безумие?

 Я пыталась уследить за ходом ее мысли и, спустя некоторое время, вынуждена была согласиться с ней.

 — Понимаю.

 — Прекрасно. Поэтому вы должны выбросить мистера Тримбла из головы и сосредоточиться на мистере Стенсбери. Или пасторе. – Прищурившись, она взглянула на меня. – Вот, кстати, кого из них вы предпочитаете? Я как-то не подумала поинтересоваться у вас этим раньше.

 — Предпочитаю для чего?

 — Для того, чтобы одарить его знаками внимания.

 — Не думаю, чтобы это имело какое-либо значение. Мы сделали так, что уже вся округа знает о том, что мы нанесли визиты им обоим. И мой отец со дня на день должен начать проявлять тревогу.

 — Ради вашего же блага надеюсь, что так оно и случится. Хотя, говоря откровенно, мне будет ужасно вас недоставать. Это истинное счастье – не изображать мнимый интерес к выслеживанию дичи и охоте и не делать вид, будто я стремлюсь привлечь внимание какого-либо лондонского денди. Я с содроганием представляю себе, как мне придется вновь заняться этим, но уже в одиночестве. Что за неблагодарное занятие!

 — А почему бы вам не пропустить этот сезон?

 — Как вы добры ко мне! Ваши слова вызывают у меня улыбку! – Но улыбка ее исчезла, едва появившись. – Мне ведь уже исполнилось восемнадцать. Если я в самом ближайшем будущем не найду себе жениха, то потом сделать это будет очень нелегко. Нет, папа уже заявил мне, что в этом году я непременно должна заключить помолвку с кем-либо. Он хочет, чтобы я была устроена и чтобы обо мне было кому позаботиться, когда его не станет. Его титул, разумеется, не может перейти ко мне, так что мне предстоит найти свое место в жизни, так сказать. Словом, мне надо лишь свыкнуться с мыслью об этом, после чего я превращусь в самую счастливую невесту и новобрачную, какую только можно себе представить. Сначала я попрактикуюсь с вами, а уж потом…

 — Но я не желаю становиться чьей-либо невестой или новобрачной. В этом и заключается мой план.

 — Разумеется, не желаете. Но вы ведь хотите, чтобы все остальные полагали именно так? В этом и состоит гениальность нашего плана.

 Мне оставалось лишь пожелать, чтобы он наконец сработал.

 Мисс Темплтон наклонилась ко мне и похлопала меня по руке:

 — Не волнуйтесь. В конце концов, все обязательно устроится как нельзя лучше. Я уверена в этом! Ну что, идем на прогулку?

 Мы, наверное, и в самом деле пошли бы, вот только сначала она никак не могла отыскать свои перчатки, а потом не пожелала надевать сапожки, которые принесла ей горничная, после чего решила, что другое платье будет ей более к лицу, так что в итоге полностью сменила свой наряд.

 Часом позже, когда мы таки вышли на дорогу, вдали заревели рога и через несколько мгновений мимо нас промчалась свора собак.

 Мисс Темплтон погрозила им кулаком:

 — Нет, вы только поглядите на них!

 Что я и сделала, оплакивая при этом несомненные разрушения на полях, которые оставят после себя доблестные охотнички.

 — Только этого нам не хватало! И платье мое безнадежно испорчено.

 — В самом деле?

 Она приподняла юбку.

 — Да вы только посмотрите! – Негодование девушки казалось мне вполне искренним, хотя, на мой взгляд, юбка выглядела в точности такой же, как и прежде. – Так что теперь нет никакого смысла идти куда-либо. С таким же успехом мы просто можем выпить чаю.

 — Мы всего лишь испачкаемся чуточку сильнее. – Особенно, если направимся туда, где, как я рассчитываю, растет папоротник-орляк. – А чаю можно попить и на природе. – Я приподняла свой футляр для сбора растений. – Я захватила с собой фляжку.

 — Испачкаемся чуточку сильнее! Вы меня поражаете, мисс Уитерсби. Пить чай на природе? Должно быть, вы действительно безумно любите свою работу, если готовы ради нее сносить подобные лишения. – Она уныло покачала головой. – Боюсь, что, в отличие от вас, я слеплена совсем из другого теста.

* * *

 Я все-таки отправилась на прогулку, пусть даже к собственному дому, после того как мы с мисс Темплтон выпили чаю. Я уже успела забыть, какой у него восхитительный вкус, если пить его горячим. А крошечные сэндвичи и сухое печенье, которые нам подали к нему, вообще заслуживали отдельной похвалы. Какая жалость, что у миссис Харви никогда не было времени для таких яств.

 В тот вечер адмирал должен был сопровождать меня на концерт, поэтому я надела платье, присланное мне мисс Темплтон. Оно сразу же покорило меня, едва я примерила его. Корсет его едва заметно опускался на груди, прикрытый несколькими слоями пышных белых кружев. Рукава были сшиты из того же голубого материала, что и юбка, напомнив мне наброшенную шаль, вот только их не надо было все время поправлять и подтягивать повыше. Словом, впечатления у меня остались самые приятные, и платье, как я решила, лишь еще сильнее подчеркивает и оттеняет мои карие глаза.

 Войдя в малую гостиную, я увидела, что мистер Тримбл работает с двухлинзовым микроскопом, но он встал, завидев меня, и окинул меня внимательным взглядом с головы до пят. Кивнув, он возобновил свою работу. Со вчерашнего вечера он не сказал мне ни слова, что я приняла как свидетельство того, что он все еще обижен на меня. Несмотря на все увещевания мисс Темплтон, мне по-прежнему было стыдно за свое поведение. И если уж я намеревалась загладить свою вину, то и первый шаг, очевидно, тоже надлежало сделать мне.

 — Если память мне не изменяет, то ваша Эмилия уже должна была произвести на свет ягненка. Именно это я имела в виду, когда спрашивала вас давеча вечером.

 Оторвавшись от линз, которые настраивал, он мельком окинул меня отсутствующим взглядом:

 — Да.

 — Вы наверняка скучаете по своему дому. И своим овцам.

 На сей раз он даже не дал себе труда взглянуть на меня, лишь прильнул к окуляру.

 — Скучаю. – Подкрутив винт еще немного, он наконец поднял на меня глаза. – Не хотите… я имею в виду, не могли бы вы подойти и взглянуть вот на это? Я не совсем понимаю, что именно вижу.

 Я подумала было отказаться, чисто из принципа, но адмирал еще не приехал и мне все равно решительно нечем было заняться. Перебросив мантилью через спинку стула, я подошла к столу и приникла ко второму окуляру.

 — Что у вас тут?

 — Ranunculus.

 — Откуда?

 Оторвавшись от своего окуляра, он сверился с записями. Моими записями.

 — Ваш отец называет это место Уэйз-Грин.

 Меня охватило невыразимое облегчение. Он решил, что почерк принадлежит моему отцу. Хотя, разумеется, с чего бы ему полагать иначе?

 — И почему же мой отец заинтересовался этим образцом?

 Настроив изображение под себя, я увидела, что мистер Тримбл вскрыл рыльце пестика цветка.

 — Это интересует не его, а меня.

 — Вас? Но почему?

 — Я наткнулся на вашу стопку под буквой «Р». Но я не понимаю, почему вот этот экземпляр классифицирован как Ranunculus. Предполагается, что у них насчитывается более двадцати тычинок, хотя я нигде не нашел упоминания о том, насколько больше двадцати их должно быть.

 — Не имеет значения насколько. Главное – их должно быть больше двадцати.

 — В таком случае, это – не лютик, поскольку…

 — Уверяю вас, это он и есть.

 — Но ведь у него только шестнадцать тычинок.

 — Да, но они расположены в ложе соцветия, и поэтому число их не имеет значения.

 — Но ведь это неправильно, если предполагается, что их должно быть более двадцати, потому что шестнадцать меньше двадцати.

 — Но ведь они находятся не в чашечке, верно?

 — Верно. Тем не менее, шестнадцать меньше двадцати.

 Я нашла остатки образца, вскрыла несколько тычинок и поместила их на предметное стекло. Установив его в микроскоп, я подошла к объективу мистера Тримбла, чтобы взглянуть на срез с его точки зрения, так сказать. Коснувшись предметного стекла, я немного развернула его и выпрямилась, чтобы и он мог взглянуть.

 — Готово.

 Он наклонился, всмотрелся, но вскоре вздохнул:

 — Признаюсь, что просто ничего не…

 Прижавшись виском к его виску, чтобы видеть то же, что и он, я начала объяснять ему расположение тычинок:

 — Теперь вы их видите?

 — Да, но…

 Я одной рукой обняла его за плечи и притянула к себе, так что теперь мы смотрели в окуляр, прижавшись щекой к щеке.

 — Я… я… – Он откашлялся и попытался отстраниться. – То есть, я все равно не понимаю, почему их расположение…

 Оторвавшись от окуляра, я повернулась к нему и обнаружила, что мы с ним оказались нос к носу. С такого расстояния глаза его поражали своей голубизной.

 — Почему что?

 Он растерянно заморгал.

 — Почему расположение имеет большее значение, нежели количество? – Проглотив комок в горле, он закончил свою мысль: – Вот что я имел в виду.

 — Потому что.

 — Потому что что?

 — Потому что так оно и есть. – И ресницы у него оказались необычайно длинными. – Просто потому, что в этом все дело.

 Он по-прежнему смотрел на меня в упор, и лицо его было так близко, что я чувствовала тепло его дыхания.

 — Я… я… – Похоже, он не мог подобрать нужных слов, словно полагаясь на меня в том, что это я должна сообщить ему, что он имеет в виду.

 — Что-то вы на себя не похожи, мистер Тримбл.

 — Потому что пребываю в некоторой растерянности, мисс Уитерсби. Собственно говоря, еще никогда я не чувствовал… – Он отвел глаза, а когда вновь посмотрел на меня, то в них светилось понимание, при виде чего я заключила, что он наконец-то уразумел, что к чему.

 Он выпрямился, причем так резко и неожиданно, что я отпрянула и едва не упала. Хотя он схватил меня под руку и помог устоять на ногах, но тут же убрал ладонь и растерянно провел ею по собственной шее.

 — Прошу прощения.

 Я опустилась на стул, который он только что освободил. Пожалуй, в моем положении это было самым разумным. Разговаривая с ним так близко, я вдруг почувствовала, как в животе у меня похолодело, а голова закружилась. Скорее всего, это произошло оттого, что мы долго стояли наклонившись.

 — Значит… э-э… – Он, прищурившись, смотрел на предметное стекло с таким видом, словно не понимал, что это такое. – То есть, вы хотите сказать, что… вы утверждаете, что цветок необязательно должен соответствовать определению лютика, чтобы все-таки быть им на самом деле.

 — Да. Совершенно верно.

 Я дала ему возможность переварить мои слова, глядя в объектив и восхищаясь тем, что видит.

 — Мне хотелось бы знать, могу ли я быть с вами откровенной, мистер Тримбл.

 — Нет.

 Нет?

 — То есть, да, я хотел сказать да. Разумеется, вы можете быть откровенны. – Закрыв глаза, он тряхнул головой. – Разве вы когда-либо бываете другой?

 Поднявшись, я указала ему рукой на стул:

 — Я заняла ваше место.

 Он сел и вновь прильнул к окуляру, успев, правда, перед этим бросить на меня неодобрительный взгляд.

 Обойдя стол кругом, я уселась напротив и склонилась ко второму окуляру, чтобы тоже взглянуть на предметное стекло.

 — Если вы были так счастливы в Новой Зеландии со своими овцами, то почему вернулись сюда?

 Я подняла голову.

 Он последовал моему примеру и взглянул на меня, и мне вдруг показалось, что он очень несчастен.

 — Потому что однажды я дал обещание, а джентльмен всегда держит слово.

 — В таком случае вам повезло, что вы – не джентльмен, не так ли?

 Мои слова, похоже, заставили его встряхнуться и вывели из этого странного сомнамбулического состояния. Мистер Тримбл выразительно приподнял бровь.

 — До сих я полагал себя…

 — Я имела в виду в буквальном смысле. Вы не похожи на человека благородного происхождения или обладателя дворянского титула. По словам мисс Темплтон, мы, простые смертные, и мечтать не можем о том, чтобы добиться столь высокого положения. И я не понимаю, почему кто-либо ожидает, что вы будете связаны данным вами словом. Поэтому, если ваше обещание превратилось в столь тяжкую ношу, то другая сторона наверняка поймет вас, если вы объясните им, что передумали.

 — Это было очень мило с их стороны.

 — В любом случае, если вы вернулись для того, чтобы выполнить данное обещание, не думаю, что вы можете сделать это, оставаясь здесь.

 — Я начинаю соглашаться с вами, мисс Уитерсби. Но все дело в том, что, как я убедился, предвкушение обещания доставляет гораздо больше удовлетворения, нежели его исполнение. Особенно для второй стороны.

 — В таком случае, к чему вообще исполнять его? Возвращаюсь к тому, что уже говорила раньше. Почему бы вам просто не объяснить обстоятельства и не попытаться убедить вторую сторону освободить вас от данного слова?

 — Если бы все было так просто… – Он смотрел на меня – вы не поверите – с отчаянием во взоре. – Если бы все люди были способны проявить такое же понимание, как вы.

 — Я вовсе не собиралась проявлять понимание, а просто подумала, что, раз уж… быть может, вам все-таки пора вернуться домой? И поскорее?

 Он смотрел на мои губы с таким видом, словно надеялся, что они подскажут ему ответ:

 — Да. То есть… Нет.

 — Так все-таки?

 — Что все-таки?

 — Шарлотта? Ты здесь? – В комнату вошел дядя. – Почему больше никто не отворяет двери? 

ГЛАВА 11

 Когда мы с адмиралом вошли в концертный зал, к нам подплыла миссис Биквит и критически взором обозрела мое платье.

 — На вашем месте я бы поспешила, мисс Уитерсби. Иначе мисс Темплтон уведет у вас из-под носа всех поклонников. – С этими словами она удалилась, важно шурша юбками.

 А мисс Темплтон и впрямь осаждали восторженные обожатели. Но она поманила меня к себе и представила собравшимся, после чего, улыбнувшись и кивнув, увлекла меня в укромный уголок.

 — Они без ума от вас, мисс Темплтон.

 Небрежным взмахом веера она отмела мои слова.

 — Стоит им вернуться в город, как они тут же забудут о моем существовании. – Но при этом она не преминула наградить улыбкой пару своих самых рьяных воздыхателей.

 — А кто это стоит вон там? – Я кивнула на мужчину в противоположном конце комнаты. – Симпатичный образчик.

 — Не могу не согласиться с вами. Но он тоже из Лондона, как и все остальные.

 — Очевидно, они все – из Лондона. Но если вы никому из них не верите, а выйти замуж должны непременно, то кого же вы выберете?

 — У папы есть друг, который приедет погостить к нам весной. А у него имеется сын, который в крайнем случае и подойдет мне в качестве жениха, если до той поры я не найду кого-нибудь получше. – Губы ее сложились в горестную улыбку. – Я не знаю о нем ровным счетом ничего, но зато они живут в Кенте, а я всегда считала, что море – это очень романтично.

 Несколько минут мы молча обозревали бальную залу, а потом взгляд мой наткнулся на миссис Биквит.

 — Я не уверена в том, что эта женщина мне нравится.

 — Миссис Биквит? Мне тоже, и в своем мнении я нисколько не сомневаюсь, на что у меня есть веские причины… Хотите, расскажу, какие именно?

 — Только в том случае, если…

 — Мне очень неприятно вспоминать об этом, честное слово, но она поступила со мной подло и гадко! Полагаю, у вас красивое имя, не так ли?

 — Меня зовут…

 — Не говорите, не надо. Прошу вас! Хотя… разве что тихонько, на ушко.

 Я наклонилась к ней и прошептала:

 — Меня зовут Шарлотта.

 — Шарлотта? Правда? Ой, я сейчас заплачу. – И впрямь глаза у нее уже были, что называется, на мокром месте. – Какое у вас красивое имя! Надеюсь, вы не обидитесь, если я не буду называть вас так. Иначе мое собственное будет казаться мне еще отвратительнее.

 — И какое же оно?

 — Что вы имеете в виду?

 — Ваше имя. Я имею в виду, как вас зовут?

 — Оно ужасно старомодное. Я могу объяснить это только тем, что моя мать умерла при родах, едва я успела появиться на свет. Она была стильной и элегантной женщиной, так что предложить его она не могла. Я в этом уверена. А в комнате, когда она умирала, находилась лишь миссис Биквит. И теперь я испытываю к ней чувство, близкое к ненависти, хотя и говорю себе, что это грех.

 Я не знала, что тут можно сказать.

 — Можете быть уверены, что я всегда буду думать о вас, как о Шарлотте, хотя теперь вы знаете, почему я никогда не смогу называть вас так. Вам придется оставаться мисс Уитерсби, чтобы я в свою очередь могла оставаться мисс Темплтон. Вот почему я презираю эту женщину. Но что она сделала вам?

 — Не могу сказать, будто презираю ее, но она, похоже, думает, что мы должны быть соперницами и бороться за благосклонность одних и тех же мужчин. Разумеется, она не знает, что я не собираюсь выходить замуж, но…

 — Как бы мне хотелось сказать то же самое и о себе! Но пришло время мне принять свою судьбу, что не так-то легко сделать, уверяю вас. Трудно признаться самой себе, что мне недолго осталось пребывать здесь, с вами.

 — Вы, что же, куда-то уезжаете? – С кем же я теперь буду разговаривать на этих приемах, ужинах и концертах, если ее не будет в городе?

 — И довольно скоро, как мне представляется. По крайней мере, вскоре после того, как выйду замуж, поскольку я ненадолго пришла в этот мир и скоро умру.

 — Прошу прощения? Наверное, я неправильно вас поняла или не расслышала, но мне показалось, будто… вы… вы сказали, что умрете?

 — С этим ничего нельзя поделать. Я очень похожа на свою мать, которая была точной копией своей матери, а та, в свою очередь… В общем, вы меня понимаете. Дело в том, что все они умерли при родах. Понимаете, всему виной наши бедра.

 — Ваши бедра?

 Она решительно кивнула:

 — Наши бедра. В этих нижних юбках они, конечно, выглядят округлыми и полными, но я со стыдом должна признаться вам, что с таким же успехом могла бы быть мальчишкой. Они не предназначены для деторождения.

 Но ведь она была воплощением женственности и здоровья.

 — Не может быть. Вы наверняка ошибаетесь.

 Она удрученно покачала головой:

 — Я, конечно, еще очень молода, мисс Уитерсби, но отнюдь не глупа. Самой судьбой мне на роду написан короткий век.

 — Но… но это же ужасно – жить с осознанием этого!

 — Пожалуй, я смогу отсрочить неизбежное еще на несколько месяцев – ваш пример вселил в меня надежду. Быть может, еще дольше, если я смогу оказаться замешанной в каком-нибудь скандале. Впрочем, скандалы – вещь непредсказуемая. Я успела заметить, что иногда они провоцируют женитьбу, вместо того чтобы предотвратить ее.

 — Я просто… У меня нет… если честно, то я просто не знаю, что сказать.

 — Вот эта ваша черта мне нравится в вас более всего, мисс Уитерсби. Я всегда могу рассчитывать на то, что вы не будете знать, что сказать. А я не могу передать словами, насколько воспрянула духом после знакомства с вами.

 — Я очень рада. – Хотя я начала подозревать, что все остальные придерживаются прямо противоположного мнения.

 — Если мне удастся найти того, кто влюбится в меня без памяти и женится на мне, того, кто искренне станет оплакивать меня после моей кончины, то это будет не так уж плохо, не правда ли? Если уж мне не суждена долгая жизнь, то пусть она будет счастливой и яркой. Как вы думаете, это очень гадко с моей стороны?

 — Я бы хотела, чтобы вам вообще не пришлось выходить замуж.

 — На этом настаивает отец. Ему невыносима мысль о том, что после того, как его не станет, некому будет позаботиться обо мне. И что мне остается? Я – не такая, как вы. У меня нет талантов или страстей, и ничто не занимает меня надолго. – Она вздохнула. – Что ж, это – мой крест, я и буду нести его.

 — Но…

 Она сжала мою руку, глядя мне в глаза, а потом отвернулась, изобразив на лице улыбку:

 — Пожалуй, наш новый пастор действительно влюбился в вас.

 — Ему понравился мой иллюстрированный справочник полевых цветов.

 — Полноте! – Она с укоризной взглянула на меня. – Вам не удастся ввести меня в заблуждение, и притворяетесь вы неубедительно. Только представьте себе, каково это – быть матерью восьмерых детей. Должна признаться, что, вспоминая наш визит к пастору, я рада тому, что у меня не будет возможности воспитывать хотя бы одного.

 — Не думаю, что…

 — Перестаньте. Вот он идет, чтобы поболтать с нами, но при этом не удостоил меня и взгляда. Право слово, я совершенно уверена, что его интересуете только и исключительно вы. – Она похлопала меня по руке. – Итак, я оставляю вас одну, чтобы вы могли сполна насладиться его безраздельным вниманием.

 — Мисс Темплтон, постойте!

 Но девушка уже упорхнула прочь.

 — Мисс Уитерсби! – поклонился пастор.

 — Мистер Хопкинс-Уайт.

 — Надеюсь, вы не возражаете против того, чтобы поговорить о ботанике. Во время очередной прогулки я наткнулся на весьма интересный экземпляр.

 Щекотка у меня в животе унялась, когда я сообразила, что его интересуют лишь растения. Это мисс Темплтон я должна была благодарить за то, что она вложила мне в голову мысль о замужестве.

* * *

 Когда мы вернулись домой, отец поинтересовался у меня:

 — Как все прошло, Шарлотта? – таким тоном, словно боялся моего ответа.

 — Великолепно, если судить о таких вещах по музыке. И просто ужасно, если иметь в виду разговоры до, после и в перерыве.

 Мой отец беспомощно взглянул на адмирала.

 Тот в ответ вздохнул и ослабил узел шейного платка:

 — О каких разговорах может идти речь, учитывая склонность Шарлотты говорить в лицо вещи, которые никто не хочет слышать?

 — Не понимаю, для чего тогда вообще заводить разговор, если никто не хочет услышать ничего неожиданного. Разве не в этом и состоит смысл обмена мнениями?

 Адмирал извлек отцовский графин из-под стеклянного купола:

 — Подобные вещи расписаны как по нотам, дорогая моя. Именно от этого все и получают удовольствие – оттого, что за ужином, на танцах или во время чаепития все происходит согласно раз и навсегда утвержденному плану.

 — В таком случае, мне бы хотелось, чтобы меня с ним ознакомили.

 Мистер Тримбл со вздохом отложил в сторону мое любимое перо:

 — Вы позволите?

 Отец с адмиралом кивнули одновременно.

 Мистер Тримбл выдвинул стул и жестом предложил мне присесть.

 Я опустилась на него и тут же подняла ногу, чтобы сбросить один из башмачков синей телячьей кожи без каблука, которые одолжила мне мисс Темплтон.

 — План, мисс Уитерсби, заключается в том, чтобы делать именно то, чего от вас ожидают, и именно так, как того от вас ожидают.

 Я пошевелила пальцами ног. Какое это блаженство – освободиться от тесных башмаков!

 — Полагаю, что могу с полной уверенностью заявить, что не имею ни малейшего представления о том, чего от меня ожидают. Быть может, проблема именно в этом.

 Он поджал губы и взглянул мне прямо в глаза, явно подбирая слова, прежде чем заговорить:

 — Наверное, вместо этого нам следует обсудить вопрос о том, чего окружающие не ожидают от вас.

 — Вы хотите объяснить мне то, чего я не должна делать, вместо того, чтобы сказать, что я сделать обязана? Да… да, пожалуй, так будет лучше. – Я подняла вторую ногу и стянула ботинок и с нее.

 — Например, от вас не ожидают, чтобы вы выставляли на всеобщее обозрение свои лодыжки. – Он резким движением одернул мои юбки, взял у меня рук ботинок и решительно опустил его на пол.

 — А почему нет?

 — Потому что предполагается, что у вас их нет.

 Это правило показалось мне необычайно глупым – лодыжки есть у всех. Мы бы не смогли ходить, если бы их у нас не было.

 — Будь это так, меня бы не держали ноги.

 — Тогда, очевидно, лучше выразить это по-иному: я не должен замечать их.

 — Ну так и не замечайте.

 — Можете мне поверить: я стараюсь изо всех сил.

 По какой-то совершенно непонятной мне причине он разговаривал со мной таким тоном, что мне захотелось извиниться перед ним.

 Он повернулся ко мне спиной:

 — От вас не ожидают, что вы станете намекать на то, что носите что-либо еще, помимо платьев и шляпок. А еще от вас не ждут, что вы начнете рассуждать о ботанике с таким видом, будто всерьез разбираетесь в ней, за исключением, пожалуй, того, что вы назовете красивый цветок таковым, когда наткнетесь на него.

 — Послушайте, а вот с этим я решительно не согласна! Вы не можете…

 Он поднял вверх указательный палец:

 — От вас не ожидают, что вы вздумаете выражать протест. Причем по любому поводу.

 — Вы имеете в виду, что я должна молчать, когда…

 — Если это возражение или жалоба, то да, вы не должны озвучивать ее.

 — Короче говоря, этой осенью я не должна ничего рассказывать о своей прежней жизни? Как и о том, что я обо всем этом думаю?

 Повернувшись ко мне лицом, он коротко кивнул:

 — Вот именно.

 — Пожалуй, отсюда следует вывод, что мне будет лучше вообще не открывать рта.

 — Пожалуй.

 — Но тогда возникает вопрос о том, что вообще я делаю в обществе.

 — Не знаю. Почему бы вам не рассказать нам об этом?

 Кто же знал, что мнимый поиск супруга окажется таким невыносимо скучным и утомительным предприятием? Но я должна была поддерживать в них уверенность, что действительно пытаюсь найти его. В противном случае, мне никогда не избавиться от мистера Тримбла. И я улыбнулась, сложив руки на коленях:

 — Я стараюсь найти себе супруга, что мне следовало сделать уже давным-давно. И я не вижу в этом ничего предосудительного.

 Мистер Тримбл с подозрением уставился на меня из-под нахмуренных бровей.

 — Вы ведь не поставите мне в вину стремление соблюсти установленный порядок вещей, а?

 Адмирал неловко похлопал меня по плечу:

 — Вот и молодец. Все правильно. Так и надо. Я знал, что у тебя все получится.

 А вот мистер Тримбл вовсе не выглядел удовлетворенным. Я в который уже раз спросила себя, откуда у него взялись все эти знания, которыми он так любит делиться со мной? Его знакомство с модой можно объяснить наличием у него сестер, но как быть с тем, что ему известен и этикет званых ужинов? Нельзя же всерьез полагать, будто не страдающая наличием нравственных устоев семья допускается к участию в подобных развлечениях, не так ли? Я бы сказала, что нет, нельзя. Как, впрочем, и фермер-овцевод из Богом забытой колонии.

 Я устала от перечисления собственных недостатков, а потому обратилась к мистеру Тримблу. Настала очередь выставить напоказ его недостатки.

 — Полагаю, вы еще не получили никаких известий от Ботанического общества о мемуарах папы?

 Я ожидала уклончивого ответа и внезапного беспокойства, вызванного тем, что он наверняка забыл об этом проекте, но мистер Тримбл меня разочаровал:

 — Получил, если хотите знать.

 Я едва удержалась, чтобы не спросить, каков же был ответ. Когда они с отцом отправятся спать, я всегда смогу найти его сама.

 — Но давайте не будем отклоняться от нашего урока, мисс Уитерсби. Вы должны научиться не высказывать свои мысли прямо и откровенно.

 — То есть, сначала я должна решить для себя, что именно хочу сказать, а потом придумать, как не сказать этого? Для этого потребуются недюжинные усилия, мистер Тримбл. Как мне представляется, занятие это – крайне неэффективное.

 — Неэффективность – лишь синоним слова politesse[45], мисс Уитерсби. Вот, допустим, представьте себе, что я ношу… – Окинув комнату быстрым взглядом, он потянулся за диванной подушкой и водрузил ее себе на голову. – Представьте, что вы только что были мне представлены и видите на голове у меня вот эту подушку.

 — Вы сошли с ума?

 — Ай-ай-ай. Так не годится. Я же только что объяснил, что нельзя высказывать вслух все те мысли, что приходят вам в голову.

 — Даже я на такое не сподобилась бы.

 — Вы – умная женщина, мисс Уитерсби. Уверен, что вы можете придумать и куда более остроумный ответ.

 — Что же, я и теперь должна быть умной? Вы требуете от меня слишком многого.

 Адмирал и отец наблюдали за нами с нескрываемой тревогой и беспокойством.

 — Чтобы выжить в столовых и бальных залах Оуэрвича, вы должны до предела отточить свои умственные способности, смекалку и острословие. Иначе для городских сплетниц вы превратитесь в девочку для битья.

 — Очень может быть. Но какое мне дело до того, что вы решили разгуливать с диванной подушкой на голове?

 — Я пренебрегаю всеми ожиданиями высшего света, мисс Уитерсби, и потому мое поведение становится нетерпимым. Вы не можете открыто заявить мне об этом, но при этом должны немедленно поставить меня на место, иначе весь сезон будете страдать от моей дерзости и нахальства.

 — На мой взгляд, ваша собственная глупость в этом случае станет вам достаточным наказанием. – А потом на меня словно снизошло озарение, и я вспомнила слова миссис Биквит, сказанные ею при первой нашей встрече. – Полагаю, что до сих пор не встречала никого, кто был бы настолько уверен в своем полном праве нарушать общепринятые нормы поведения, мистер Тримбл.

 Адмирал фыркнул.

 Мистер Тримбл захлопал в ладоши:

 — Очень хорошо, мисс Уитерсби! Оказывается, вы не безнадежны.

 Когда я впервые услыхала эти слова, то сочла их комплиментом, но теперь сообразила, что это было оскорбление. Пожалуй, я и впрямь презираю миссис Биквит.

 — С вами все в порядке, мисс Уитерсби?

 — Что?

 — Вы чем-то расстроены?

 — Нет. Полагаю, что могу смело утверждать – этот урок я усвоила накрепко. И постараюсь не забыть его.

ГЛАВА 12

 На следующее утро, когда я сошла вниз и осторожно заглянула в малую гостиную, моему изумлению не было предела. Все стопки бумаг бесследно исчезли. Как и разбросанные повсюду рукописи и гранки. И даже на моем столе не было ни одного листочка!

 Завидев меня, мистер Тримбл поднял голову и встал:

 — Я могу вам чем-либо помочь?

 — Что… что…

 — Что?

 — Что случилось? – И откуда у нас взялся ковер цвета бордо? И вон тот голубой стул в углу? – Я кивнула на него. – Он – новый?

 — Нет, я всего лишь освободил его. Хотя выглядит он недурно. Работы Роберта Адама[46], если не ошибаюсь. – Подойдя к буфету, он открыл дверцу. – А еще я нашел вот это. – Он протянул мне жестянку с сухим печеньем. – И вот это. – Он показал мне лакированную коробочку, в которой я узнала шкатулку матери.

 — Я совсем забыла о ней! – Я приняла у него из рук шкатулку.

 — А еще я обнаружил высохшую мышь вон в том керамическом кувшине у дивана. Должно быть, она свалилась внутрь и оказалась в ловушке, когда сверху на него положили журналы.

 Я не удержалась и содрогнулась всем телом.

 — А теперь, как вы правильно заметили, у вас появился новый стул, которому можно найти применение.

 — Но куда подевалось все остальное?

 — Если под «всем остальным» вы подразумеваете счета, квитанции, черновики докладов и иллюстрации, то они помещены каждый на свое место.

 — Куда именно?

 Он взглянул на меня с таким видом, словно я отпустила неудачную шутку.

 — В выдвижные ящики и секретеры, где обычно и лежат вещи подобного рода.

 — Но… но… как же я теперь отыщу их?

 Он поклонился:

 — Предоставьте это мне. Просто дайте мне знать, что вам нужно, и я найду для вас искомое.

 Меня охватила паника, когда я вновь окинула взглядом эту опрятную и незнакомую комнату. Я опустилась на стул. Со всего размаха.

 Мистер Тримбл поморщился.

 — Это, конечно, очень хорошо и мило, что вы разложили все вещи по тем местам, где можете сами найти их, но откуда мне знать, что счета оплачены, корреспонденция ведется, а…

 — А как вы узнавали об этом раньше?

 — Я просто… Я просто знала. Я помнила, что следует сделать. – И со всеми делами я управлялась, словно жонглер, держащий на пальце крутящуюся тарелку. В нужный момент, за мгновение до того, как она должна была упасть, следовал очередной толчок, и вращение продолжалось. Вот и у меня в голове постоянно крутился перечень неотложных дел, а потом память подсказывала мне заняться чем-то конкретным. – И делала то, что нужно.

 — Ну а теперь очень легко узнать, что уже сделано, а что – нет. Так что вам более не о чем беспокоиться.

 Интересно, как это я могу не беспокоиться, когда просто не вижу того, что должно вызывать у меня беспокойство?

 — Кроме того, как вы не устаете повторять, отныне это – моя ответственность.

 — Да, но это не значит, что вы можете перевернуть все с ног на голову и…

 — Я категорически не согласен с тем, что перевернул все с ног на голову. Я всего лишь разложил по местам то, что было перевернуто до меня. Вами.

 — Это возмутительно и несправедливо!

 Мимо нас с отсутствующим видом прошел отец, направляясь к себе в кабинет, но, подойдя к нему, он надолго застыл на пороге, а потом обернулся к нам. Глаза его растерянно моргали за стеклами очков:

 — Хотел бы я знать… Мне казалось… Я готов поклясться, что только вчера работал вот здесь. – И он показал на свой письменный стол.

 — Все правильно. – Мистер Тримбл вошел в кабинет и подошел к отцовскому столу. Выдвинув один из ящиков, он достал оттуда стопку бумаг. – Вот, пожалуйста. Все, как вы оставили.

 — Я полагал… Собственно, я был уверен, что оставил их вон там. – И отец раскрытой ладонью повел в сторону подоконника. И тут он по-новому взглянул на свой кабинет. – Здесь… кто-то был… Вы полагаете, что здесь побывали воры?

 — Не воры, а мистер Тримбл. Он все прибрал.

 — Прибрал? – Отец в ужасе воззрился на него. – Но зачем?

 — Я не мог ничего найти.

 — Что же здесь было искать? Все лежало… прямо здесь. – Эти слова он проговорил таким тоном, словно оплакивал потерю бумаг и образцов, которые видел раньше.

 — Но я… мне нужно было знать, что и где лежит. Чтобы лучше помогать вам. И я решил, что должен разложить все по своим местам, чтобы с легкостью найти то, что вам понадобится.

 — Но Шарлотта всегда знает, где что находится.

 — Да, но она больше вам не ассистирует.

 — Но я не… Не представляю, как теперь… Как я буду работать? – Он обернулся ко мне, и от жалости к нему у меня едва не разорвалось сердце, но я приказала себе не давать волю чувствам. Он променял меня на мистера Тримбла, так что пусть теперь сам расхлебывает кашу, которую заварил. – Разве Шарлотта не могла сказать вам, где что лежит?

 Вот здесь я почувствовала, что должна вмешаться:

 — Нет, папа, не могла. Потому что я должна найти себе супруга, помнишь? Ты сам говорил, что хочешь этого, так что теперь тебе придется подстраиваться под новую схему ведения домашнего хозяйства, которую придумал мистер Тримбл. – Победа была близка. Я уже предчувствовала ее.

 Мистер Тримбл презрительно фыркнул:

 — Едва ли можно назвать это схемой. Скорее, общепринятыми нормами ведения делопроизводства, когда все вещи лежат в выдвижных ящиках, где им самое место.

 — Будь осторожен, папа. В следующий раз он захочет разложить по ящичкам твои носки.

 — Мои носки! – Отец в ужасе уставился на своего нового помощника.

 — Я не собираюсь делать ничего подобного.

 Отец провел рукой по крышке своего стола, словно для того чтобы убедиться, что тот еще здесь.

 — Вы не можете… Я не знаю…

 Мистер Тримбл взял его под локоть и помог опуститься на стул:

 — Просто я не могу помогать вам, если не понимаю, в чем именно должен помогать. И теперь, по моему скромному разумению, я смогу помочь вам гораздо лучше, чем раньше…

 Он еще что-то говорил, когда я вышла из комнаты. Мне нужно было срочно прогуляться. Оказаться на вольном воздухе. В естественном порядке вещей!

 Я вдруг остановилась в прихожей, резко развернулась и направилась обратно в отцовский кабинет.

 — Даже сам Господь не счел нужным ограждать свои пастбища заборами или высаживать цветы в геометрическом порядке! – облегчив душу, я сменила туфельки на крепкие башмаки и отправилась в дебри чеширской глубинки.

 Но, придя на свое любимое поле, я застыла в нерешительности, глядя на него и не зная, что делать. Опрометью выскакивая из дома, я даже не прихватила с собой футляр для сбора растений. Впрочем, даже если бы я и взяла его с собой, смысла выискивать интересные экземпляры не было. Меня отстранили и от полевых исследований.

 Мне хотелось хорошенько отругать мистера Тримбла, чтобы отвести душу, вот только с моей стороны это было бы дурно, да и, кроме того, он и так занимал мои мысли неоправданно долгое время.

 В нескольких милях вдали виднелись башенки Додсли-Манор, и я решила нанести визит мисс Темплтон. Уж она точно поймет меня и посочувствует, а заодно и поддержит. А потом еще и поможет решить, как сдвинуть наш план с мертвой точки.

* * *

 — На самом деле, все очень просто. – Такое впечатление, она даже удивилась, что я спрашиваю ее о столь очевидных вещах.

 — То есть?

 — Вы должны начать разрушать его организационную схему, и тогда она наверняка рухнет.

 — Разрушать?

 — Это похоже на то, как я оставляю свой веер в музыкальной комнате или шляпку в малой гостиной. Затем, когда я прошу принести ее, горничная не может ее найти и впадает в панику, потом начинаю паниковать и я, и вскоре с нами обеими уже случается истерика, которая длится до тех пор, пока я не вспомню, где их забыла.

 — То есть, вы хотите сказать, что я должна… сделать… кстати, что именно?

 — Я хочу сказать, что заведенный им порядок будет сохраняться лишь до тех пор, пока вещи остаются там, куда он их положил. Поэтому ускорить его крах можно, переложив какую-либо вещь туда, где она находиться не должна.

 — И как же я это сделаю? Когда мне больше не разрешается рыться в его бумагах?

 — Не знаю. Вы просили моего совета, и я дала вам его. Так что теперь вы должны отплатить мне тем же.

 Я решительно расправила плечи:

 — Я постараюсь сделать все, что смогу.

 — Вот и хорошо! – Со стола рядом она взяла колокольчик и позвонила. Вскоре в дверях появилась горничная, приветствовавшая нас книксеном.

 — Я хочу, чтобы ты уложила мои волосы так, как мы с тобой говорили. – Мисс Темплтон обернулась ко мне: – А вы поможете мне решить, какую прическу я должна сделать для бала у лорда Харривика.

 — Я не слишком разбираюсь в способах укладки волос. Не думаю, что моих познаний достаточно для того, чтобы вынести суждение.

 — Именно поэтому я и прошу вас сказать мне, какая прическа, по-вашему, идет мне больше. Поскольку вы понятия не имеете о том, о чем вам предлагается подумать, я смогу вполне положиться на ваше мнение. Оно ведь будет честным и непредвзятым, не правда ли?

 — А каким же еще?

 — Вот и славно. – Она уселась перед столиком с зеркалом, в котором отражалась ее спальня. На полу раскинулся большой цветастый ковер светло-зеленых и золотисто-желтых тонов. На нем стояли полудюжина стульев и диван с изогнутыми спинкой и подголовниками, обитые бархатом некогда глубокого винного цвета, ныне выцветшего до ярко-розового. Кровать с парчовым пологом отличалась той же величавостью, что и весь дом. Моя собственная комната, простая и безыскусная, выглядела блеклым лютиком по сравнению с роскошным пионом с многочисленными лепестками.

 На то, чтобы просто расчесать ее длинные волосы, а потом подобрать их, заколоть, да еще и прикрепить к ним нечто, названное ею «конским хвостом», с завитушками, ушло, как мне показалось, ужасно много времени. И, откровенно говоря, получившаяся прическа не слишком отличалась от прежней. Наконец горничная отступила в сторону и мисс Темплтон развернулась лицом ко мне:

 — Итак. Это – первая.

 — И сколько же всего их будет?

 — Всего две.

 — Две? А в общей сложности – три, если считать и ту, что была на вас, когда я пришла сюда?

 Она кивнула.

 — Почему бы вам не оставить ту, которую вы носите всегда?

 — Почему я должна оставлять ее, когда на свете столько разных причесок? Вы разве никогда не меняете укладку?

 — Нет, я просто закалываю их на затылке, а потом надеваю что-нибудь сверху.

 Она звонко рассмеялась:

 — Что-нибудь! Кружевную заколку, например? Или ленты?

 — И то, и другое. И еще, разумеется, тот цветок. Который воткнул мне над ухом мистер Тримбл.

 — Он воткнул вам цветок в волосы? Это чересчур смело с его стороны, вы не находите?

 — Ему пришлось изобретать что-нибудь на ходу, поскольку мою шляпку он отобрал.

 — Он отобрал ее у вас? Каков негодяй! Это уже переходит всяческие границы. По моему мнению, он забывается.

 — Он уже давно забылся.

 — Ха! Да он возомнил о себе невесть что, не так ли? Ладно. Итак. Теперь вы должны сказать мне, что думаете о следующей прическе.

 И вновь горничная принялась расчесывать ей волосы, потом часть из них уложила двумя большими волнами по бокам лица, что живо напомнило мне уши гончей, а остальные пряди собрала в узел на затылке.

 — Первая мне понравилась больше.

 — Первая? В самом деле? Какая незадача. Я возлагала большие надежды как раз на эту прическу. – Она выжидательно смотрела на меня, словно рассчитывая, что я скажу что-либо еще или изменю свое мнение.

 — Все так, но более всего мне нравится ваш обычный стиль.

 Она вздохнула:

 — Ну что ж, ничего не поделаешь. Придется вернуться к старой прическе. – Она взглянула на мое отражение в зеркале. – Вам разве никогда не надоедает однообразие, когда вы делаете одно и то же изо дня в день?

 — Рутина вселяет в меня умиротворение.

 — Это – не для меня. Я хочу перепробовать, увидеть и испытать все на свете.

 — Что ж, тогда, быть может, вам стоит сделать последнюю прическу, хотя с ней вы похожи на гончую.

 — На гончую? Не думаю, что когда-либо походила на нее. Во всяком случае, специально. Хорошо, я подумаю. – Обернувшись, она взглянула на меня в упор. – А теперь – ваша очередь.

 — Моя?

* * *

 Часом позже я сидела перед ее зеркалом и волосы мои были заплетены в косу, заколоты и завиты мелкими кудряшками, самым мучительным образом отличаясь от моей всегдашней прически.

 — Великолепно!

 — Мне… больно.

 — Не волнуйтесь. Так и должно быть.

 — Вы уверены? Я боюсь, что у меня разболится голова.

 — Очень на это надеюсь. Тогда вы будете знать, что ваши волосы уложены правильно.

 Мне было страшно даже представить себе, каково это – расхаживать весь вечер с больной головой.

 Мисс Темплтон нахмурилась:

 — Ох, прошу вас, уберите это выражение со своего лица. Оно портит все впечатление.

 — Сдается мне, что это впечатление грозит испортить меня.

 Она хлопнула в ладоши:

 — Зато теперь ваша прическа выглядит очень стильно. Пообещайте мне, что завтра вечером вы испробуете ее.

 — Разумеется, обещаю. – Что ж, ничего не попишешь. Я намерена была сдержать слово, раз уж дала его. Вот только прикладывать чрезмерные усилия тоже не входило в мои планы.

* * *

 — Мисс Уитерсби! – Мисс Темплтон подошла ко мне и поцеловала в щеку на следующий вечер на балу у лорда Харривика. – Что случилось с вашей прической? Мне казалось, мы договорились, что вы заплетете косу сзади, а по бокам завьете локоны.

 — Мне не удалось уложить волосы так, как это сделала ваша горничная.

 — В таком случае, вам лучше нанять себе новую служанку.

 — Будь у меня старая, я бы, возможно, так и поступила, но у меня ее нет.

 — Как? У вас нет горничной?

 — Не знаю, что бы я с ней делала, да и в любом случае мы не можем себе позволить…

 — А вот я не знаю, что бы я делала без нее! Ой, смотрите! На охоту, которую устраивает лорд Харривик, прибыл и мистер Фулвелл. Он – не из Лондона, а из Вустера[47], и папа хочет, чтобы я произвела на него благоприятное впечатление, хотя вы же понимаете, разумеется, что оно не должно быть слишком уж хорошим. По крайней мере, не сразу. Поэтому постарайтесь держаться где-нибудь поблизости.

 Это вполне меня устраивало. Итак, ее вниманием не завладеет безраздельно какой-либо один мужчина, да и мне не придется изображать влюбленность, так что мы вдвоем будем вполне счастливы. Ее отец представил нас мистеру Фулвеллу, и они завели долгий разговор об охоте и праздниках, после чего он поклонился и оставил нас одних.

 Мисс Темплтон схватила меня за руку:

 — Ну, что вы о нем думаете?

 — Он показался мне довольно милым.

 — Правда? Он действительно довольно мил. Хотя… – Мисс Темплтон жестом отчаяния поднесла мою руку к своему сердцу. – Не думаю, что смогу потерять из-за него голову. У него начисто отсутствует подбородок. Ой! Это ведь ужасно дурно с моей стороны, не так ли?

 — Я бы не сказала, что у него совсем нет подбородка. Мужчина не может его не иметь, это практически исключено. Как и женщина, если на то пошло.

 — Вот именно. Поэтому я не думаю, что он мне подойдет.

 — Это представляется мне несправедливым.

 — Не думаю, что он должен быть выдвинут вперед или как-то еще бросаться в глаза, но пусть он будет хотя бы заметен!

 — Не можем же мы все иметь ярко выраженные и выдвинутые подбородки.

 — Почему?

 — Потому что это было отклонением от нормы, что, по определению, встречается нечасто.

 — Мисс Уитерсби, не сочтите меня грубой, но в данный момент я решительно не намерена выслушивать лекции от кого бы то ни было. Мой краткий период счастья зависит от того, найду ли я мужчину с подбородком. И вам не удастся поколебать меня в этих ожиданиях.

 Тут к нам подошел мистер Стенсбери и мисс Темплтон завела с ним оживленную беседу. У нее это здорово получалось. Я принялась исподволь наблюдать за своей подругой, молча изучая ее, как если бы она была выдающимся образчиком какого-либо растения, но вскоре история, которую она рассказывала мистеру Стенсбери, захватила и меня. Я была вынуждена признать, что, пожалуй, смотрю на нее с не меньшим восхищением, чем он. А он был полностью поглощен ее рассказом, не сводил с нее глаз, и на губах его играла восхищенная улыбка. Какая жалость, что она недолго останется с нами, но я не взялась бы утверждать, не покривив душой, что она ошибается в своих предположениях. Как известно всякому хорошему ботанику, потомок почти всегда проявляет свойства, унаследованные им от родителей.

 Мистер Стенсбери рассмеялся своим раскатистым смехом, и я присоединилась к нему, охотно последовав примеру мисс Темплтон, которая, как известно, решила от всей души наслаждаться отведенным ей временем.

* * *

 На следующее утро, благодаря мистеру Тримблу, мы пришли в церковь позже обычного. Во-первых, он попытался заставить меня сменить платье, после чего стал возражать против того, что я надела башмаки с резинками. На что я заметила, что нам предстоит долгая прогулка, и предположила, что если я отправлюсь в туфельках на тонкой подошве, то ему придется нести меня на руках.

 Со стороны могло показаться, что он нарочно старался опоздать, а во время причастия так и вовсе едва передвигал ноги по центральному проходу, зато первым вскочил со скамьи, едва пастор покончил с благословением. Выйдя из церкви, он устремился в обратный путь с такой скоростью, что мы с отцом с трудом поспевали за ним.

 — Мистер Тримбл! – окликнула я его, поскольку он опередил нас не меньше чем на дюжину шагов. – Не могли бы вы идти немного помедленнее?

 Он сбился с шага и, похоже, весьма удивился, заметив, что мы отстали.

 — Прошу простить меня. – Он подождал, пока мы не догоним его, после чего пошел рядом с нами.

 — Хотя беседы о состоянии моего собственного здоровья или погоды не кажутся мне особенно поучительными, вам не стоит опасаться обитателей Оуэрвича. Они были очень добры к нам.

 Он надвинул шляпу на уши, когда мы сошли с дороги, пропуская несколько лондонских экипажей.

 — Меня беспокоят отнюдь не жители Оуэрвича.

 Сам собой напрашивался вопрос о том, что же тогда его беспокоит, но тут они с отцом завели разговор о гранках и мне пришлось оставить свое любопытство при себе.

* * *

 В понедельник утром я проснулась с тягостным предвкушением грядущих неприятностей. Мне смертельно наскучило расхаживать в платьях, которые не давали мне вздохнуть полной грудью. Ноги у меня болели от узких и тесных туфель, и я была по горло сыта обществом людей, с которыми не знала, о чем говорить.

 После завтрака я обнаружила, что роюсь в выдвижных ящиках письменного стола мистера Тримбла.

 Войдя в малую гостиную, он застыл у порога:

 — Могу я помочь вам отыскать что-либо?

 — Нет, благодарю. Я просто… смотрела.

 — Мое предложение о помощи по-прежнему остается в силе.

 — Обычно наша корреспонденция лежала здесь. – Я положила ладонь на стол в том месте, где раньше всегда высилась стопка писем и посланий на букву «К»[48], причем самые старые лежали внизу.

 — А-а. Да. Но я обнаружил, что мне трудно уяснить, на какие письма был дан ответ, а какие все еще ждут своего часа, посему я перенес те, ответ на которые был уже отправлен, вон туда, на полку. – Он кивнул на буфет. – А те, на которые ответить еще предстоит – то есть самые последние, – я сложил вот сюда. – И он кивнул на проволочную корзину на столе.

 — Понятно. – С деланной небрежностью я медленно переместилась к корзине и попыталась незаметно просмотреть ее содержимое.

 — Вы ищете что-либо конкретное?

 — Нет. Я просто… смотрю.

 — Уверяю вас, если бы вам пришло какое-либо письмо, я бы немедленно сообщил вам об этом.

 Ага, после того, как прочел бы его.

 — Полагаю, вы изрядно запустили отцовские записи.

 — Не особенно.

 — Правда?

 — Правда. Мы сочли, что будет лучше, если в конце рабочего дня он станет читать свои записи мне. Таким образом, у него остается собственный экземпляр, а я вкладываю читабельную копию в его папку.

 — У него появилась папка?

 — Вы имеете в виду, помимо груды бумаг под литерой «W»[49]?

 Я одарила его сердитым взглядом.

 — Я собрал все его работы и сложил их в шкаф.

 — А он знает об этом? Не представляю, как это он позволил вам разбирать его записи, не говоря уже о том, чтобы перекладывать их куда-то. – А если он их видел, то не мог не догадаться, что не отец писал ему письма все эти годы!

 — Мы с ним сошлись на том, что, раз уж я храню все его труды, то и привилегия работы с его записями тоже должна распространяться на меня. Впрочем… если это не слишком вас затруднит, мисс Уитерсби, вы могли бы помочь мне.

 — В чем именно?

 — Если бы вы могли… – Он взял какой-то отчет с полки, на которой был прикреплен ярлык «Корреспонденция, на которую ответы уже даны», и положил его на стол передо мною. – Мне нужна помощь в расшифровке этого документа.

 — Расшифровка? Чего?

 — Почерка вашего отца.

 Сердце у меня ушло в пятки, когда я поняла, что он все-таки разгадал мою тайну.

 — Нет ли какого-нибудь специального шифра, который он использует, когда делает эти условные знаки? Почему-то во время переписки с ним я не сталкивался с этими проблемами.

 — Условные знаки? – Я склонилась над заметками и почувствовала, как улучшается мое расположение духа, пока я читала заметки отца относительно проводимых им исследований. – Полагаю, можно сказать, что это написано с применением фамильной скорописи Уитерсби.

 — В таком случае, я не ошибся, сочтя их совершенно нечитабельными.

 Я подтолкнула лист бумаги обратно к нему:

 — Вовсе нет.

 — Вы не могли бы оказать мне любезность и сделать перевод?

 — Здесь нет никакого дословного шифра. Собственно говоря, это даже не скоропись в полном смысле слова. Эти значки обозначают сформированные теории и мысли, над которыми трудились несколько поколений Уитерсби.

 — Понятно.

 — Не думаю, что вам что-либо понятно, мистер Тримбл. Скажу откровенно, что не вижу, какую пользу вы можете здесь принести.

 — А вот я, напротив, полагаю, что понял, какой смысл вы вкладываете в свои слова. Но до тех пор, пока ваш отец не выразит мне свое недоверие, я буду помогать ему.

 Он подошел к столу, уселся за него и принялся усиленно делать вид, будто работает.

 Мне в голову вдруг пришла одна идея. Я подкралась к проволочной корзине, в которой лежали последние послания, и принялась перебирать их. Среди них оказалось и письмо из Эдинбургского университета, и депеша от нашего корреспондента на Цейлоне, и отчаянная мольба мясника оплатить его счет за прошлый месяц. Убедившись, что мистер Тримбл не смотрит в мою сторону, я спрятала их под пресс для сушки растений. А когда он вышел в кабинет, чтобы проконсультироваться с отцом, я поменяла их местами с теми письмами, ответ на которые был уже дан. Вот теперь и посмотрим, на что годится его система!

ГЛАВА 13

В тот же день, ближе к полудню, наконец-то доставили первые из моих новых платьев. Для визита к пастору, который мы намеревались нанести сегодня же, я выбрала то, которое мисс Темплтон назвала «платьем для променада», отделанное многочисленными рядами оборок. Ими были украшены и юбка, и рукава.

 Когда мы с адмиралом заехали за мисс Темплтон, она вышла к нам в сопровождении служанки, которая несла три большие плетеные корзины с едой. Первым делом выразив бурное восхищение по поводу моего нового платья, она пояснила:

 — Погода сегодня чудесная, и я подумала, что мы можем устроить пикник.

 Адмирал с восторгом подхватил ее предложение:

 — Было бы недурственно найти подходящее местечко на берегу реки.

 Она улыбнулась ему:

 — Да. Я тоже об этом подумала.

 Дорога оказалась забита повозками, тачками и экипажами, посему путь до дома приходского священника занял изрядно времени. Когда же мы наконец прибыли, то обнаружили, что тамошняя детвора опять беззаботно резвится во дворе. Не успела мисс Темплтон объявить, что мы идем на пикник, как они разразились дружными восторженными воплями и гурьбой понеслись по тропинке к реке, а потом, едва мы расселись, принялись с аппетитом поглощать содержимое корзин.

 Пока мы ели, я заприметила несколько цветущих стеблей осеннего скрученника[50], и после того, как с едой было покончено, я уговорила их пойти и сорвать для меня несколько штук.

 Это заняло их, но ненадолго. Вскоре они вернулись, оглаживая руками мягкие, пушистые стебли. А один из малышей вообще откручивал маленькие белые цветы, что спиралью вились вокруг стебелька.

 Я взяла у него образец:

 — Смотрите сюда! Эти цветы похожи на новорожденных детей. Вам бы понравилось, если бы вдруг пришел бы какой-нибудь взрослый дядя и открутил голову вашему младшему брату?

 Глаза детей испуганно округлились, а взоры устремились к малютке, который увлеченно сосал собственный большой палец, лежа на коленях у мисс Темплтон. Она материнским жестом ласково положила ему руку на голову:

 — Мисс Уитерсби шутит. Не обращайте внимания.

 — Это – хороший цветок? – Ко мне обратилась старшая из девочек, осторожно держа в ладонях разновидность болотной орхидеи – гаммарбию, как мне показалось.

 — Очень может быть, но мне отсюда плохо видно. Почему бы тебе не положить ее на землю, и тогда мы вместе взглянем на нее.

 Она уронила цветок мне на колени.

 Я присела на корточки и положила цветок на землю, выпрямив стебель и расправив листочки.

 — Ну вот, теперь гораздо лучше, но, чтобы сказать наверняка, мне бы нужно взглянуть на его корни.

 — Сейчас принесу. – Девочка отбежала уже на дюжину шагов, прежде чем я успела окликнуть ее.

 — Нет смысла выкапывать их сейчас. Весь фокус с образцами в том, что они должны быть как можно ближе к оригиналу. Видите вот это? – Я показала на то место, где крошечный стебелек был раздавлен и смят. – Здесь могло находиться что-нибудь важное, но в таком состоянии этого уже не определить, не правда ли?

 Пока я рассказывала, дети обступили меня кругом.

 — Ботаник должен очень бережно срывать растение вместе с корнями и всем прочим, стараясь не причинить ему ни малейшего вреда.

 Подбородок у девочки задрожал.

 — Как, по-твоему, ты сможешь найти еще один такой цветок? Потому что мне очень хочется заполучить его. – Во всяком случае, хотелось бы, если бы я по-прежнему иллюстрировала отцовские труды.

 Она кивнула:

 — Их много растет на берегу пруда, вон там. – И она махнула рукой куда-то себе за спину.

 — Пруд? – Пастор выразительно приподнял брови. – Будь осторожна. Они бывают очень глубокими. Пожалуй, лучше мне пойти с…

 Но она умчалась раньше, чем он успел закончить свою мысль.

 Священник озабоченно нахмурился и взглянул на меня:

 — Как вы полагаете, это не опасно? Посылать их выкапывать растения у воды?

 — Вы имеете в виду бочажки? Смотрите на них, как на озера в миниатюре. На самом деле, это чрезвычайно интересно – своими глазами увидеть, что выросло вокруг них. А дети к ним привыкнут, не волнуйтесь. У нас в Чешире и шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на такой, с позволения сказать, пруд. – Но мои слова, похоже, не вселили в него особой уверенности. – В их возрасте я уже искала куда более редкие образцы. Если вы научите их, что именно нужно выкапывать, то очень скоро станете обладателем прекрасной коллекции.

 — И у меня появится больше времени для проповедей. – Он улыбнулся. – После смерти Лавинии дети совсем от рук отбились.

 — Я испытала нечто похожее на себе, когда умерла мама. И только интерес к ботанике помог мне обрести опору под ногами. И тот факт, что я должна была доделать ее контракты.

 — Ее контракты? Сколько же вам было лет?

 — Четырнадцать.

 — Однако! Вы взвалили на себя нелегкую ношу.

 — Нам нужны были деньги. Наука – не самое прибыльное из деловых предприятий.

 — Так же, как и пасторское служение, полагаю.

 Я была такого же мнения.

 — Моя мать даже писала детские книжки, чтобы заработать лишний шиллинг. Вот и я теперь пишу свои собственные, хотя они рассчитаны на читателя постарше.

 — Вы прекрасно находите общий язык с детьми. Немногие на вашем месте справились бы с такой оравой.

 — Они немножко похожи на растения в оранжерее.

 Он вопросительно приподнял брови.

 — Само их количество кажется ошеломляющим и повергает в шок, но только до тех пор, пока вы не найдете для каждого из них свое место и не дадите им все, что нужно для процветания. После этого они начинают сами заботиться о себе, причем едва ли не в буквальном смысле.

 — Гм… полагаю, это… довольно… пожалуй…

 Дети вернулись к нам все вместе, волоча за собой растения, камешки и всякую всячину, которую благополучно свалили мне на колени.

 — Так, посмотрим… А это что у нас такое? – Я вытащила из кучи коричневый пожухлый стебель и подняла его повыше, чтобы рассмотреть на свету. Он очень походил на Pseudorchis albida[51]. Я даже не знала, что такие растут в окрестностях. – Кто его нашел?

 — Я.

 — Кто это – я?

 — Я – это я. – Один из мальчишек протолкался вперед и встал передо мной.

 — Где ты его нашел?

 — На лугу вон там. – Он показал куда-то мне за спину, и я обернулась, глядя в ту сторону. – Ты сможешь показать мне точное место?

 Одна из девочек схватила меня за руку:

 — А я потом покажу вам, где сорвала свой!

 — А как же я? – Одна из младших девочек принялась рассерженно топтать ножкой груду образцов.

 Пастор подхватил ее на руки, посадил себе на плечо, и мы направились на луг.

* * *

 Мы хорошенько прогулялись, пока адмирал катался на лодке, а мисс Темплтон играла в ладушки с младшими детьми. В конце концов пастор объявил, что время уже позднее, собрал детей в кучу и повел их по тропинке обратно в дом. Мы же с адмиралом высадили мисс Темплтон с ее корзинами в Додсли-Манор и поехали к себе.

 Когда мы прибыли, адмирал уговорил отца на время оторваться от работы и усадил его в кресло перед камином. Папа с благодарностью вытянул к огню ноги в носках.

 — Молодой человек? – адмирал взглянул на мистера Тримбла.

 — Сэр?

 — Вы тоже можете присоединиться к военному совету.

 Военному совету?

 Не тратя времени зря, мистер Тримбл придвинул свой стул и уселся на него.

 Я тоже подтащила свой стул поближе, одновременно раздумывая, стоит ли попытать счастья и выклянчить у миссис Харви сухое печенье. Запахи, долетавшие с кухни, были необычайно дразнящими, а после стольких часов, проведенных на свежем воздухе, несмотря на щедрое угощение, у меня проснулся волчий аппетит.

 — Итак. – Адмирал принялся расхаживать взад и вперед перед камином. – Сначала мы должны разработать тактику.

 — Тактику? – Мистер Тримбл обменялся с отцом недоуменными взглядами.

 — Ход сражения предполагает, что основные боевые действия развернутся между пастором и промышленником, не помню его имени.

 На помощь адмиралу пришла я:

 — Мистер Стенсбери. – Наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки! А ведь минула всего неделя с того момента, как я присоединилась к обществу. И, хотя времени прошло все-таки чуточку больше, нежели я предполагала, победа была уже близка.

 Отец вопросительно выгнул бровь:

 — Пастор? – Он произнес это слово тоном, в котором явственно сквозило сомнение.

 Ну, вот сейчас отец прекратит это недоразумение, отправит мистера Тримбла восвояси и позволит мне возобновить свою работу. Для этого требовалось лишь капельку усугубить положение вещей и правильно расставить акценты.

 — Полагаю, что приходской священник изрядно мною увлекся.

 Отец принялся задумчиво жевать ус, тогда как адмирал развернулся и двинулся вдоль камина в обратном направлении.

 — Не думаю… Кажется, я не имел чести встречаться с этим промышленником.

 Отчего его опасения должны лишь усилиться.

 — Говорят, что он – самый состоятельный человек в округе. Если я выйду за него замуж, то до конца дней своих смогу забыть о необходимости зарабатывать на хлеб насущный. Забыть навсегда. – Мои слова должны были вселить в отца страх Господень. – Похоже, мисс Темплтон полагает, что они оба весьма неравнодушны ко мне. – Это вовсе не означало, что я согласна с ней, но ведь она действительно так говорила, а значит, если они решат, что это – правда, то ее мнение должно вызвать у них нешуточную тревогу и беспокойство.

 — Кого из них вы предпочитаете? – обратился отец с вопросом к адмиралу.

 — Я всегда стою на стороне Всевышнего. При этом, однако, я должен заметить, что Он – не самый щедрый судовой казначей. А в случае с пастором она сразу обзаведется детьми, что можно считать дополнительным преимуществом.

 Или лишней головной болью.

 — Никто из них понятия не имеет о том, как выбрать нужный образец!

 Адмирал вперил в меня проницательный взгляд:

 — Они остались без матери и поплыли по житейскому морю без руля и ветрил. Ты сможешь научить их. Кроме того, как я слышал, у него наличествует очень интересная коллекция.

 — В которой он совершенно не разбирается.

 Он озадаченно уставился на меня, чем живо напомнил мне, что я должна и далее усиленно делать вид, будто всерьез ищу себе супруга:

 — Но, полагаю, это тоже можно исправить.

 Отец нахмурился:

 — Что ж… А что насчет этого мистера Как-Там-Его-Зовут?

 — Стенсбери, – в один голос ответили мы с мистером Тримблом.

 Адмирал вновь развернулся на каблуках и взял курс в обратном направлении:

 — Он, похоже, помешан на ботанике. – Метнув взгляд на моего отца, он добавил: – У него весьма недурная оранжерея, в которой он разводит орхидеи, пальмы и папоротники.

 — Зато он без ума от одной затеи, которую называет «коряжником». – Я не смогла удержать язык за зубами. Вот не смогла, и все тут.

 — Коряжник? – Брови у отца изумленно взлетели на лоб. – Никогда не слышал ни о чем подобном.

 — Похоже на папоротниковую оранжерею, только вместо папоротников он использует пни. Коряги.

 — Пни?

 — Сам пень закапывается в землю, а наружу торчат одни только корни. Так, во всяком случае, он уверяет.

 Теперь у отца от изумления и глаза полезли на лоб.

 — Это же… неприлично. Наверняка его интересы можно обратить на что-либо более традиционное.

 Я не могла с ним согласиться:

 — Только не в данный момент. Он склонен упорствовать в своем заблуждении.

 Адмирал отправился в обратный путь:

 — Но в его оранжерейной коллекции придраться решительно не к чему. Она – лучшая в графстве. А кое-кто уверяет, что и во всем королевстве.

 Но и здесь я вынуждена была возразить:

 — Она состоит из образцов, которые неправильно промаркированы и дурно цитированы.

 Отец развернулся на стуле, чтобы взглянуть на меня:

 — Что ж, в таком случае, он нуждается в ком-нибудь вроде тебя, Шарлотта, чтобы наставлять его.

 Между тем мистер Тримбл внимательно разглядывал меня своими проницательными голубыми глазами:

 — А кого из них предпочитаете вы, мисс Уитерсби?

 — Я… затрудняюсь с ответом.

 Отец поднялся с места и подошел ко мне, чтобы потрепать меня по руке:

 — Тебе нужно больше времени. – Он обернулся к адмиралу. – Ей всего лишь нужно больше времени.

 Адмирал пренебрежительно фыркнул:

 — Я отдаю свой голос за Стенсбери, пусть даже он и подвержен взбалмошным идеям.

 Отец нахмурился:

 — А я бы предпочел клирика. Он представляется мне достойным человеком. – Он долго смотрел на большой палец на своей ноге, после чего перевел взгляд на мистера Тримбла. – А вы что скажете, молодой человек? К брачному возрасту вы ближе любого из нас. Кому из них вы отдаете предпочтение?

 — Я голосую за мисс Уитерсби.

 За меня?

 — За Шарлотту?

 Это что же… и в самом деле его выбор?

 — Именно ей придется жить с принятым решением. Раз уж вы не видите ничего порочащего в обоих претендентах, то я предлагаю предоставить ей возможность решать самой. Не думаю, что вы многого добьетесь, сделав выбор вместо нее.

 Я бы поблагодарила его, если бы замужество входило в мои планы.

 Адмирал недовольно крякнул:

 — В мое время детям просто указывали, что они должны делать; никто не спрашивал их мнения.

 Все, с меня довольно:

 — Я уверена, что приму решение уже скоро. В любом случае, после замужества я намерена вплотную заняться делами моего нового дома. И мы с вами больше никогда не увидимся, разве что по воскресеньям в церкви.

 Адмирал подошел ко мне и наклонился, чтобы поцеловать в щеку:

 — Без тебя все будет совсем по-другому, но ведь это и к лучшему.

 К лучшему для кого? Встав, я направилась в прихожую:

 — Пожалуй, мне пора. На сегодня хватит.

 Когда я проходила мимо, отец выставил руку:

 — Ты не хочешь остаться и поужинать с нами, Шарлотта? Мистер Тримбл отлучался и нашел нам новую…

 Я изрядно устала слушать о мистере Тримбле и его раздражающей привычке повсюду совать свой нос.

 — Нет, спасибо, папа.

 К себе наверх я поднималась в некоторой растерянности. Судя по всему, разговоры о скором замужестве никого не обеспокоили, если не считать меня самой. Все пошло совсем не так, как я планировала.

* * *

 Следующим утром я вознамерилась оставаться в постели по меньшей мере до десяти часов, как то было в обычае у мисс Темплтон, но, к своему разочарованию, смогла выдержать только до семи. Когда же мое терпение окончательно иссякло, я оделась и спустилась вниз, чтобы позавтракать, надеясь проскользнуть на кухню до того, как там соизволит появиться миссис Харви. Но, судя по доносившимся с кухни звукам, я опоздала. Так что теперь мне придется удовлетвориться тем, что она швырнет мне.

 Мысль о том, что до самого вечера я должна буду довольствоваться черствым хлебом и холодным чаем, привела меня в отчаяние. Быть может, стоит наведаться в Додсли-Манор и положиться на милосердие мисс Темплтон? Пока я стояла в холле и размышляла, не отправиться ли мне к ней прямо сейчас, до меня вдруг донесся голос мистера Тримбла – он с кем-то разговаривал в малой гостиной.

 — Ну-ка, расскажите мне, что вы делаете сейчас? – спрашивал он.

 — Сейчас? – отвечал ему женский голос. – В общем… я растопила воск и раскатала его в блин, верно? А теперь мне надо добавить цвет и разлить его по формам, не так ли?

 — Как бы мне все это грамотно описать…

 Пока я стояла и слушала, из кухни вышла молодая женщина с подносом, на котором лежали восхитительно подрумяненные коричневые булочки, миска со сваренными вкрутую яйцами и исходящий паром заварочный чайник. На вид она была не старше меня. Ее рыжие волосы были заколоты на затылке булавками. Высокие скулы и тонкий носик пестрели веснушками.

 Завидев меня, она присела в реверансе.

 Неужели она несет горячий чай? Девушка вошла в малую гостиную и, должно быть, оставила поднос там, поскольку вышла она оттуда уже с пустыми руками. Я последовала за ней по коридору и заглянула на кухню. Миссис Харви нигде не было видно.

 Вернувшись в переднюю, я осторожно выглянула из-за угла, пытаясь привлечь внимание мистера Тримбла.

 В конце концов он заметил меня и тут же вскочил на ноги:

 — Мисс Уитерсби?

 Я поманила его к себе.

 Он извинился перед гостьей и вышел ко мне в коридор.

 — Чем я могу вам помочь?

 Я подошла к нему вплотную, чтобы можно было говорить шепотом.

 Он поспешно отступил на шаг.

 — Кто эта женщина?

 Обернувшись, он взглянул на посетительницу:

 — Ее зовут миссис Гриббл.

 — А что она здесь делает?

 — Она рассказывает мне, как изготавливать восковые цветы.

 — Для чего?

 — Для того, чтобы я мог написать книгу, которую вы пообещали своему издателю. Послушайте, мисс Уитерсби, вы только для этого просили меня выйти в коридор? Потому как у меня много работы, и я уже…

 — Нет, прошу прощения, не только.

 — А для чего же?

 — Это – не единственная причина. На самом деле я хотела спросить у вас, кто эта девушка? Та, что принесла вам поднос с чаем? И куда подевалась миссис Харви?

 — Ту девушку зовут мисс Хэнсфорд. Я взял на себя смелость рассчитать вашу миссис Харви.

 — Вы… уволили ее? И вам разрешили это сделать? Она досталась нам вместе с домом.

 — Она не была декоративной живой изгородью или ставнями на окне. А ее стряпня просто отвратительна! Есть ее невозможно. Удивления достойно, как вы с вашим батюшкой еще не отравились. – Он окинул меня свирепым взглядом, словно я была в чем-то виновата. – И я бы не стал утверждать, что это говорит в вашу пользу. Большинство людей предпочитают вкусную и здоровую пищу.

 — Но агент, с которым мы заключили договор аренды…

 — Агент по найму был сама любезность, когда я заявил ему, что он может выбирать – или миссис Харви, или вы.

 Должно быть, он понял по моим глазам, что я ничего не понимаю.

 — Я сказал ему, что если не уйдет она, то это сделаем мы.

 Помимо воли, я не сдержалась и ахнула:

 — Но это же… ложь! Мы бы никогда не осмелились…

 — Зато я осмелился. Несмотря на то что я считаю за честь работать с вашим отцом, терпеть ужасную кормежку я более не намерен.

 Ни к чему проявлять подобную непреклонность.

 — Новая девушка показалась мне очень милой.

 — Еще бы. Ей хорошо платят.

 — Но у нас нет денег…

 — Деньги появились после того, как я понял, что мясник выставляет вам счет за мясо, которого вы и в глаза не видели. Неужели вы не задавались вопросом, почему вас упорно пичкают солониной, тогда как каждый месяц вы платите за колбасы, жаркое и отбивные котлеты?

 — Э-э… нет. – Я действительно не задавалась таким вопросом. – Вы хотите сказать, что мы платили за натуральное мясо? Но… куда же оно девалось? – И почему я не замечала этого раньше?

 — Полагаю, оно отправлялось к какому-нибудь дружку миссис Харви.

 От изумления у меня отвисла челюсть.

 У входной двери зазвенел колокольчик, и та самая девушка выскользнула из кухни и поспешила мимо нас.

 — Теперь она будет открывать дверь?

 — Да, если хочет сохранить свое место. Мне надоело делать это самому.

 Девушка вернулась к нам и сделала книксен:

 — Пакет для мисс Уитерсби.

 Я взяла у нее пакет, кивнула им обоим и отправилась к отцу в кабинет.

 — Ты знал, что мистер Тримбл уволил миссис Харви?

 — Я собирался сказать тебе об этом вчера вечером, но ты ушла до того, как мне представилась такая возможность. – Я не поверила своим глазам – отец улыбался! – Я же говорил тебе, что он – славный молодой человек.

 — Ты одобряешь его действия?

 — А почему я должен возражать?

 — Ты хочешь сказать… что я могла бы уволить ее много месяцев тому назад?

 — Разумеется, могла.

 — Но… но почему ты не сделал этого сам?

 — Я просто не замечал того, насколько скверно обстоят дела.

 — Но разве ты бы не расстроился, если бы я сделала это?

 — Если бы ты уволила ее, все было бы в порядке. Хотя мне бы этого не хотелось. Эта женщина меня пугала.

 Она пугала и меня. Но вопрос заключался в том, почему ее не испугался мистер Тримбл?

 * * *

 Я отнесла пакет наверх, в свою комнату, и обнаружила в нем атласное платье цвета ржавой розы и прочие украшения от портнихи. Я взяла в руки полоску кружев… которая упала на пол. Сначала мне показалось, что это капор, но он был слишком короток для этого, заканчиваясь, к тому же, острыми концами с обеих сторон. Если эта полоска чересчур мала для капора и слишком велика для носового платка, чем же она может быть? Да и острые концы наводили на мысль, что они должны завязываться вокруг чего-либо. Быть может, ее можно повязать на голову вместо вуали? Я предприняла несколько попыток закрепить ее, но они оказались безуспешными.

 Держа полоску ткани на вытянутых руках перед собой, я попыталась представить себе, куда еще ее можно пристроить. Повязать вокруг талии?

 Я испробовала новый способ, но при этом возникло явное ощущение неудобства, да и я не заметила, чтобы другие женщины носили на поясе кружева.

 Единственным местом оставалась шея, и я повязала ткань там. Но концы оказались слишком коротки, чтобы завязать их бантиком, поэтому я оставила простой узел и взглянула на себя в зеркало, дабы оценить получившийся эффект. Его нельзя было назвать стильным, но мой вкус в одежде уже очевидно отличался крайней эксцентричностью.

 Развязав кружева, я оставила их лежать на туалетном столике, платье разложила на кровати, а сама сошла вниз. На кухне я заполучила чашку чая и два больших ломтя хлеба, причем мне даже не пришлось просить об этом!

* * *

 К тому времени, как под вечер прибыл адмирал, я уже была готова и ждала его. Чтобы избежать бессмысленных разговоров с мистером Тримблом, которые все чаще вызывали у меня лишь раздражение, я спустилась вниз только после того, как услыхала шум подкатившего дядиного экипажа. Но я все-таки сочла необходимым заглянуть в малую гостиную, дабы попрощаться с отцом и попросить его не засиживаться за работой, а лечь спать пораньше.

 Мистер Тримбл окинул меня долгим выразительным взглядом. Потом еще одним.

 — Какая неожиданность… Что это у вас на шее?

 — Понятия не имею. Но оно предназначено для завязывания. У него есть два острых кончика.

 — Кончика? Не могли бы вы… Я могу взглянуть на них?

 Не дожидаясь ответа, он шагнул ко мне и без стеснения сначала развязал узел. А потом и снял полоску кружев с моей шеи. Когда он поднял ее на вытянутых руках, я заметила, как уголки губ у него дрогнули в улыбке:

 — Это – пелерина, мисс Уитерсби, но вы были недалеки от истины. Ее следует носить на плечах. – Он подался вперед, задев кончик моего носа своим шейным платком, и набросил ткань мне на плечи, оставив концы свисать спереди у меня на груди.

 Я взяла один и помахала у него перед носом:

 — А что делать с ним?

 — Боюсь, что у них нет никакого особого предназначения.

 — Никакого?

 — В отличие от природы, вы скоро обнаружите, что у моды вообще отсутствует цель и смысл, как таковые.

 — Но… для чего в таком случае они сделаны?

 Он взял второй кончик и пощекотал им мой нос:

 — Быть может, чтобы макать его в суп. Или трепетать на ветру и улетать с ваших плеч.

 Я потянулась, чтобы забрать у него заостренный клочок материи, и мои пальцы переплелись с его:

 — Я заказывала мантилью, а не какую-то бесполезную полоску кружев.

 Он выпустил свой кончик, и тот вновь лег мне на грудь. Его ласково-насмешливые манеры вдруг улетучились, и он резко поклонился мне и отступил на шаг:

 — Готово. Теперь вы – само совершенство. Посему постарайтесь как можно дольше не раскрывать рта и, быть может, тогда вам удастся не разочаровать своих собеседников.

 Голос его прозвучал настолько разумно и по-деловому, что я вышла наружу, села в экипаж рядом с адмиралом и только тогда сообразила, что мне только что нанесли оскорбление. 

ГЛАВА 14

 После ужина я вернулась домой с головной болью, и с ней же проснулась. Чашка обжигающего горячего чая не избавила меня от нее, зато вкус у него оказался божественным. Подкрепившись булочкой и яйцом всмятку, я забрела в малую гостиную. Мистер Тримбл склонился над столом, сжимая в руке мое перо. Он был настолько поглощен своей работой, что даже не подавал виду, будто заметил меня, и я смогла без помех понаблюдать за ним. Кажется, он рисовал брассию[52], хотя, если это было действительно так, то рисовал он ее по памяти, ничуть не заботясь о соответствии общепринятым критериям.

 — Что это вы делаете?

 Он растерянно заморгал, отрываясь от лежащего перед ним листа бумаги, и встал:

 — Прошу прощения. Я пытаюсь нарисовать брассию для книги вашего батюшки.

 — У вас ничего не выйдет. – До сих пор книги отца иллюстрировала я.

 — Я склонен согласиться с вами. Минуло уже довольно много времени с той поры, как я видел цветок вживую, и мне было бы легче, если бы я мог срисовать его с натуры. Но, хотя я искал везде, образца так нигде и не нашел.

 — У нас его нет.

 — Тогда как же вы собирались рисовать его сами? – Он пристально уставился на меня. – И где вы могли видеть брассию?

 — Я ее не видела.

 — Никогда?

 — Никогда. Но зато мне известно, что та разновидность, над которой вы трудитесь, почти черного цвета, и чашелистики у нее поперечные. В большой гостиной где-то должна быть иллюстрация брассии на отдельном листе. И вот с нее я бы ее и срисовала.

 — Я нашел эту иллюстрацию и поразился тому, как мало она похожа на настоящий цветок.

 — А она и не должна походить на него.

 — Что ж, тогда мы, очевидно, ведем речь о двух разных растениях. У тех, что я наблюдал в Новой Зеландии, цветки распускаются под листьями, а не над ними, и лепестки у них смотрят вниз. А растение на этой иллюстрации ничуть на них не похоже.

 — Оно и не должно походить на те, что можно встретить в поле. Это – не типичный, а идеальный образец.

 — Уверяю вас, что в одной колонии можно бесконечно долго высматривать растение, которое бы выглядело типичным, но так и не найти его.

 — Вы воспринимаете мои слова чересчур буквально, мистер Тримбл. Эта иллюстрация вовсе не предназначена для того, чтобы оскорбить вас. Это… это – простая компиляция, если хотите.

 — В том сундучке, что я привез вам, есть брассия. Настоящая. И когда она зацветет, я обещаю вам, что она будет ничуть не похожа на обожаемую вами иллюстрацию.

 — Как бы там ни было, но главным критерием остается типичность, а не то, как выглядит индивидуальный экземпляр.

 Шея у него побагровела, и он принялся барабанить пальцами по столу:

 — Иначе говоря, вы просите меня представить некоторую идеализированную ложь вместо иллюстрации подлинной правды? – Он подчеркнуто тщательно выговорил все слова.

 — Если мы захотим изобразить реальный экземпляр, то можем наткнуться на отклонение, и тогда люди, гуляя по полю в поисках нужного им цветка, просто пройдут мимо…

 — Такой цветок можно с куда большей вероятностью отыскать на берегу реки или ручья…

 — Они могут прогуливаться вдоль берега, рассчитывая найти повторение того, чего нельзя воспроизвести во второй раз.

 — Но это все-таки лучше, чем высматривать то, чего в действительности вообще не существовало. – Он взял в руки перо и вновь принялся рисовать. – Или ваш отец намеревается дать ссылку в своей книге? Предупреждение читателю: проиллюстрированные здесь цветы не имеют никакого отношения к действительности и существуют только в воображении художника?

 — Я всего лишь прошу вас сделать свою работу так, как того ожидает от вас мой отец. В противном случае я буду счастлива выполнить ее сама.

 Он ничего мне не ответил, и лишь на скулах у него проступили желваки.

* * *

 Вместе со своим негодованием мы отправились к мисс Темплтон. Я была уверена, что она поймет меня. Меня провели в гостиную, где я обнаружила, что она что-то рисует с помощью камеры-люциды[53].

 — Мисс Уитерсби! Вас послало мне само небо. Прошу вас, присаживайтесь и расскажите, что я делаю неправильно. – Она смотрела сквозь призму на лист бумаги перед ней и пыталась нарисовать щитовник гребенчатый[54], стоявший на столе чуть поодаль. Его отражение падало ей на бумагу. – Боюсь, что он совсем не похож на папоротник, вот только я никак не могу взять в толк почему, ведь все, что от меня требуется, – обвести его контур на бумаге. Поэтому я упросила папу купить мне камеру. – Она немножко подправила призму. – Я начинаю думать, что она испорчена!

 Глядя на ее карандашные линии на бумаге, я вынуждена была не согласиться с ней:

 — Вы прекрасно скопировали контур.

 — Тогда почему он выглядит таким плоским? Таким безжизненным?

 — Потому что в нем нет жизни. Смею предположить, что выглядит он так именно потому, что вы рисуете лишь то, что видите.

 — Но ведь как раз в этом и заключается изюминка этого хитроумного приспособления! Оно просто яснее показывает мне, что именно я вижу.

 — Но если вы не знаете, из каких частей состоит растение, то как вы сможете правильно интерпретировать его? Возьмем, к примеру, вот это. – Я указала на основание растения, где несколько листьев-вайя, казалось, вырастают из одного источника. – Каждый из этих вайев происходит из отдельной ветви корневища. – Взяв ее карандаш, я несколькими штрихами подчеркнула различие между ними. – А вот здесь вы должны быть особенно точны. – Я указала ей на те места, где листья соединялись со стволом. – Они чередуются.

 — Они что делают?

 — Листья чередуются. Они ведь на самом деле расположены не строго друг напротив друга. А теперь взгляните сюда: вот эта голая часть стебля – совсем не гладкая. Она покрыта чешуйками.

 — Ну да, разумеется, но ведь я хотела нарисовать всего лишь общие очертания.

 — Папоротник без своих отдельных частей – ничто.

 Она со вздохом отодвинула от себя лист бумаги.

 — А я так хотела показать что-либо нашему Клубу любителей акварельного рисунка в пятницу!

 — Почему бы нет? Если у вас найдется острый нож, я покажу вам, что находится у него внутри, и…

 Она взяла растение со стола и переставила его в террарий у окна.

 — Если мы все начнем ковыряться в том, что не предназначено для выставления на всеобщее обозрение, то из этого не выйдет ничего хорошего. Придется мне идти туда с пустыми руками. Впрочем, как всегда. Но зато у меня есть одно положительное качество: я умею восхищаться чужими произведениями искусства. Я никогда не медлю с похвалой, если она заслуженна. – Взяв у меня карандаш, она убрала его вместе с рисунком в ящик стола. – Вот, кстати! А почему бы вам не присоединиться к Клубу? У нас всегда так весело. И я уверена, что любой ваш рисунок превзойдет труды миссис Арчер. Ему даже необязательно быть таким уж большим. И тогда кто-нибудь еще сможет завоевать звание «художник месяца», а я поставлю себе в заслугу тот факт, что привела вас.

 — Но ведь я – не художник. Я – ботаник. И я не рисую, а иллюстрирую.

 — Не волнуйтесь. Никто ничего не заметит. Честное слово. Ведь в любом случае иллюстрация и рисунок – почти одно и то же. Приходите же, прошу вас! К нам приходит настоящий учитель рисования, который и дает нам уроки. А в нашем состязании он будет судьей.

 — Думаю, велика вероятность того, что уже в ближайшие дни я вернусь к работе и буду помогать отцу.

 — Если так, то забудьте обо всем, а если нет, вы должны пообещать мне, что обязательно придете. И принесете самый большой свой рисунок.

* * *

 К пятнице мистер Тримбл все еще благополучно занимал мое место, и я, порывшись в своих последних иллюстрациях, выбрала один очень подробный рисунок картофельной орхидеи и вложила его в папку. Добавив туда же еще несколько чистых листов для рисования, я взяла с собой коробочку с кисточками и красками – каковые, как выяснилось при дальнейшем рассмотрении, мистер Тримбл безнадежно испортил. Для столь аккуратного человека с красками, принадлежащими другим людям, он обращался на удивление беззаботно.

 — Я ухожу на заседание Клуба любителей акварельного рисунка.

 С таким же успехом я могла бы разговаривать сама с собой, учитывая, что никто не обратил на меня внимания. Вот будут знать, если я возьму да и выиграю звание «художник месяца». Тогда, не исключено, Клуб оставит иллюстрацию себе, а мистер Тримбл сойдет с ума, пытаясь понять, куда же она подевалась.

 Я почувствовала, что улыбаюсь.

 Быть может, заседание мне все-таки понравится.

 По традиции члены Клуба собирались дома у президента. Едва переступив порог, я сразу же увидела мисс Темплтон. Она помахала мне рукой:

 — Вот вы где! А я уже начала было волноваться, что вы получили свое место обратно и я останусь совсем одна.

 — Еще нет.

 — Вот и хорошо! – Она забрала у меня папку и, прикрываясь ею, как щитом, стала пробираться сквозь толпу мужчин и женщин, направляясь по коридору к открытой двери.

 Я поспешила вслед за ней, пока толпа вновь не сомкнулась, отрезая мне проход.

 — Итак… – Она окинула взглядом несколько стульев и диванчиков, расставленных полукругом по комнате. Помещение со стеклянными стенами очень напоминало оранжерею и идеально подходило для выращивания растений, хотя в нем стояли в горшках всего несколько папоротников. – Мы поставим нашу картину вот сюда. – И она передвинула груду бумаги и кистей, что уже лежали на одном из стульев.

 — Но ведь здесь уже кто-то сидит?

 — Если здесь кто-нибудь и сидел, то теперь ему придется пересесть, только и всего. – Подавшись ко мне, она понизила голос до еле слышного шепота: – Кроме того, это стул миссис Шендлин, а она такая высокая, что всякий раз, когда она оказывается впереди, мне из-за нее ничего не видно. Будь она дамой обходительной и вежливой, то сидела бы в последнем ряду. Готово. – Она обернулась ко мне. – А где же ваша картина?

 — Моя иллюстрация лежит внутри. – И я кивнула на папку.

 Мисс Темплтон тут же зарылась в папку и извлекла оттуда мою иллюстрацию, держа ее, словно ценный приз. Уголки ее губ уже тронула улыбка, но, едва она успела взглянуть на растение, как лицо у нее вытянулось:

 — Я надеялась на что-то более… яркое, с цветами… Хотя, насколько я могу судить, рисунок очень хорош. Он выглядит таким подробным и обстоятельным.

 — Это – картофельная орхидея из Новой Зеландии. Экземпляр, который мистер Тримбл прислал нам в минувшем году. В общем-то, я горжусь им, поскольку нарисовать и раскрасить этот цветок довольно трудно. В природе он тоже сохраняет такой вот коричневатый цвет, поэтому очень сложно передать эти тона, чтобы цветки не выглядели увядшими и мертвыми.

 — Да, я и сама вижу. А это что? – Она жестом указала на самый низ страницы, где я проиллюстрировала корневую систему. – Это – действительно настоящий картофель?

 — Это – его корневая система. Вам когда-нибудь доводилось видеть что-либо столь же необычное?

 — На картине? Нет, не доводилось. Вы уверены, что хотите выставить свой рисунок на всеобщее обозрение? Если это – всего лишь рисунок картофеля, быть может, вы предпочтете оставить его себе?

 — Я счастлива представить его на суд всех желающих.

 Оставив свои стулья, мы вернулись в переднюю, где к вешалке с напольным зеркалом были прислонены несколько картин.

 Мисс Темплтон отодвинула в сторону несколько работ поменьше, установила среди них мою, после чего загородила мою иллюстрацию другими.

 — Но ведь так ее не видно.

 — Мне бы не хотелось выпячивать ее на первый план. Вы ведь все-таки почти профессионал.

 Среди любительских рисунков цветов и пресных пейзажей моя иллюстрация выделялась мельчайшими деталями и четкостью. Мисс Темплтон была права. К чему привлекать лишнее внимание, когда мое мастерство и так бросается в глаза?

 Заседание началось с зачитывания протокола предыдущего собрания, докладов президента, четырех вице-президентов, казначея, секретаря, секретаря по подготовке корреспонденции, главы комиссии по приему новых членов, а потом и каждого из шести присутствующих членов совета, равно как и письменных докладов двух отсутствующих его членов. Это включало в себя примерно половину людей, собравшихся в комнате. Затем президент вновь встала и, уже в качестве хозяйки, приветствовала нас у себя дома, после чего вернулась к своим президентским обязанностям, дабы приветствовать гостей Клуба. Наконец всем присутствующим был представлен учитель рисования.

 Он долго рассуждал о том, как надо держать грифель, о правильном соотношении краски и воды и о массе других вещей, не имеющих к собственно рисованию никакого отношения. Но, оглядевшись по сторонам, я заметила, что сидящие вокруг мужчины и женщины слушают его с неослабевающим вниманием. Он выставил на стол горшок с анемоной с яркими пурпурными цветами и распорядился изобразить не его форму, а содержание.

 Не успела я взяться за тушь, как вдруг…

 — Лучше делать это карандашом.

 Подняв голову, я обнаружила, что рядом стоит учитель рисования и, нахмурившись, разглядывает мой рисунок.

 — Я предпочитаю не обводить карандашные линии пером. Так получается эффективнее.

 — Как бы там ни было. – Он приподнял лист с рисунком, под которым обнаружился чистый. – Намного лучше начать с карандаша, потом обвести линии тушью, а в самом конце раскрасить красками.

 Мисс Темплтон начала поглядывать на меня с плохо скрываемым беспокойством.

 — Поверьте мне, как только вы освоите правильный метод, то более никогда не захотите использовать какой-либо другой. – Он постучал по бумаге костяшками пальцев. – Так что – за работу.

 Я попыталась было стереть отпечатки его костяшек, но в результате у меня получилось лишь серое неопрятное пятно. Стиснув зубы, я отложила в сторону испорченный лист и взялась за третий, поспешно рисуя то, что набросала несколькими минутами ранее. Ну, вот и готово. Облегченно вздохнув, я стала прорисовывать мелкие детали.

 Но он опять вернулся ко мне и отобрал у меня перо.

 — Если вы настаиваете на том, чтобы рисовать общий контур пером, то я предлагаю вам нарисовать стебель вот так. – И он твердой рукой принялся править мой скетч. Настолько твердой, что на рисунке стебель лишился всей своей мягкости и податливости. Только потом он вернул мне перо.

 Не обращая внимания на его предложения, я стала прорисовывать молодые листочки, чашелистики – которые многие принимают за лепестки, – пестики и тычинки. Кое-кто из членов Клуба прошел в первый ряд, чтобы рассмотреть цветок повнимательнее, но, поскольку это была анемона, а анемоны классифицируются как Ranunculaceae, то за прошедшие годы я нарисовала их несколько дюжин, так что заканчивала я иллюстрацию уже фактически по памяти. Я не бралась за перо вот уже две недели, и сейчас ощущение его в руках наполнило меня каким-то бурным восторгом.

 Пока я работала, преподаватель вновь прошел вдоль нашего ряда. Я, конечно, могла бы укрыть от его глаз свою работу, но даже на него моя иллюстрация не могла не произвести соответствующего впечатления.

 Но, проходя у меня за спиной, он вдруг ахнул:

 — О, нет! Нет, нет и нет! Здесь мы не делаем таких вещей.

 Каких вещей? Я развернулась на стуле, чтобы взглянуть на него.

 Он же наклонился, чтобы прошептать мне прямо в ухо:

 — Мы не рисуем вот их.

 — Не рисуете чего?

 — Вот их! – Он показывал на мою иллюстрацию с таким отвращением, словно увидел чумную крысу.

 — Вы имеете в виду пестики и тычинки? Но ведь именно они и есть у цветка. Это же анемона. У нее наличествуют множественные пестики и тычинки.

 За моей спиной вдруг раздался чей-то трепетный вскрик, за которым последовал шорох юбок и тупой звук падения.

 Мисс Темплтон обернулась, и глаза ее расширились от беспокойства и изумления.

 — О Боже! Миссис Шендлин лишилась чувств.

 — Смотрите, что вы наделали! – На щеках учителя проступили алые пятна.

 — Что? Что я такого сделала? Я всего лишь нарисовала анемону с пестиками и тычинками.

 Теперь ко мне склонилась и мисс Темплтон:

 — Это не принято, мисс Уитерсби.

 — Что не принято?

 — У нас не принято рисовать их.

 — Но ведь любому же видно, что у цветка они есть. И почему я не должна рисовать их? Если я не могу рисовать их, то, следовательно, я не должна рисовать и завязь, но тогда это уже и не растение вообще!

 Раздался новый шорох и очередной глухой удар.

 — О Боже. Это была леди Харривик.

 Учитель отобрал у меня иллюстрацию, схватил за руку и потащил вперед:

 — Не знаю, что вы здесь делаете, но всем известно, что в высшем обществе не принято обсуждать такие вещи.

 — Но их ведь нельзя же просто игнорировать!

 — Если нам нужно упомянуть их, то мы говорим: «муж и его жены».

 И что же, это выражение, получается, не такое скандальное, как мое?

 — Что ж, у каждого из них таковых имеется великое множество. В этом цветке собрался настоящий гарем.

 — Для ваших упражнений их не существует.

 — Следовательно, с таким же успехом я могу не рисовать и чашелистики, и листья.

 — Пожалуй, так будет лучше. – Взяв лист из собственных запасов, он протянул его мне, многозначительно глядя на то место, на котором я сидела.

 Я взяла у него лист и вернулась на свое место. Попытавшись начать все сначала, я обнаружила, что весь мой энтузиазм куда-то улетучился.

 В конце концов учитель привлек наше внимание и достал из своей сумки книгу.

 — Вот, смотрите. Всегда полезно сравнить свои успехи с работой настоящего профессионала, и потому сегодня я принес книгу, на которую часто ссылаюсь. – И он продемонстрировал нам обложку. – Это – труд мистера Уитерсби «Ranunculaceae в Британии».

 Мисс Темплтон подтолкнула меня локтем и одарила лукавой улыбкой.

 — Здесь есть прекрасная иллюстрация анемоны, очень похожей на нашу. – Перевернув несколько страниц, он предъявил Клубу мою иллюстрацию. Он медленно прошелся вдоль рядов, чтобы члены Клуба могли сравнить свои рисунки с моим. Затаив дыхание, я ждала, что вот сейчас женщины одна за другой начнут падать в обморок при виде пестиков и тычинок, но они лишь подались вперед, чтобы повнимательнее разглядеть страницу.

 Подойдя ко мне, преподаватель остановился:

 — Должен признать, что вы подаете надежды. Если только вы сможете заставить себя следовать правильным путем, то когда-нибудь, я уверен, у вас получится недурной рисунок.

ГЛАВА 15

 Поход в церковь в то воскресенье оказался вполне сносным. Я кивком поздоровалась с несколькими людьми, с которыми познакомилась в начале недели, а после окончания службы даже сумела перекинуться с ними парой слов, прежде чем мистер Тримбл потащил нас обратно домой.

 С мисс Темплтон я повидалась на драматических чтениях в понедельник вечером, которые посетила в сопровождении адмирала. В ее манерах чувствовалась решительность, когда она подошла ко мне. Взяв меня под руку, она увлекла меня к стене.

 — Признаюсь, что до прошлого заседания Клуба любителей акварельного рисунка я не понимала разницы между рисунком и иллюстрацией. По некотором размышлении я должна заметить, что согласна с вами в том, что Клуб акварелистов – неподходящее место для выставки ваших работ. – При этом она не сводила с меня пристального взора, следя за моей реакцией.

 — Я тоже так думала, но с самого начала не хотела выглядеть чересчур педантичной. И еще мне показалось, будто вы очень хотели, чтобы я пришла.

 Она улыбнулась:

 — Поэтому давайте-ка попробуем ускорить ваше возвращение к работе. Итак… – Она окинула комнату взглядом. – Мистер Стенсбери здесь, и, по моему мнению, сейчас самое подходящее время, чтобы вы с ним заговорили. Хотите, я пойду с вами?

 Я вздохнула:

 — Всякий раз при виде его я вспоминаю тот ужасный коряжник и не могу сделать вид, будто мне интересен мужчина, настолько нечувствительный к хорошему вкусу в природе.

 — Попытайтесь думать вместо этого о вашем ужасном мистере Тримбле и о том, что он занял ваше место.

 — Хорошо. Попытаюсь.

 — В таком случае вы должны пытаться сильнее, потому что мистер Стенсбери – эксцентрик. Он способен почти на все. В общем-то, если подумать, то просто диву даешься, сколько всего он успел натворить с тех пор, как переехал сюда, так что если удастся убедить адмирала в том, что он питает к вам серьезные намерения, то ваш батюшка более не сможет позволить себе колебания и нерешительность.

 — Я все понимаю, но если вы вспомните, что мне придется выслушивать его рассказы о своем отвратительном рутарии – а, скорее всего, еще и ехать и смотреть на него, – то вам не придется просить меня быть с ним любезной.

 — В таком случае я сама подойду к нему от вашего имени и заявлю, что умираю от желания увидеть его рутарий, и вот тогда, смею надеяться, он будет вынужден пригласить нас обеих на экскурсию. А если я якобы случайно обмолвлюсь, что вы уже дважды были приглашены в Оуэрвич-Холл, то представьте, что подумают люди!

 — Надеюсь, они не подумают, что мне нравится его коряжник!

 — Они подумают, что он начал оказывать вам знаки внимания.

 — В самом деле?

 — Еще бы. И тогда я смогу собственными глазами увидеть его сад! Видите ли, мне этого давно хотелось. Мистер Стенсбери, вообще, крайне необычный мужчина. Быть может, он даже устроит нам экскурсию по своему дому. В прошлый раз он этого не сделал, но я слыхала, что у него целая комната отведена под мечи и сабли, а другая занята исключительно часами – наручными, напольными и настенными. А еще я намерена сказать ему, что респектабельному поместью обязательно требуется передвижной зверинец – просто чтобы посмотреть, что он станет делать. Мне всегда хотелось взглянуть на животных с длинными шеями, не помню, как они называются. – Она вздохнула. – Какая жалость, что вы не желаете выходить за него замуж. Я лично полагаю, что это очень забавно – быть супругой такого мужчины.

 — Быть может, тогда вам самой стоит им заняться.

 Мисс Темплтон нахмурилась:

 — Мой отец никогда не одобрит такой союз. Хотя он не одобряет половину из того, что я делаю или говорю, так что, по большому счету, это не должно стать непреодолимым препятствием. – Со щелчком раскрыв свой веер и начав томно обмахиваться им, она надолго погрузилась в свои грезы о мистере Стенсбери. – Вся беда в том, что он представляется мне совершенно неспособным полюбить что-либо, за исключением своей оранжереи и этого коряжника. А я решительно настроена выйти замуж за того, кто влюбится в меня без памяти. Помните? Нет, я буду придерживаться своего первоначального решения и оставлю его вам.

* * *

 В промежутке между чтениями мисс Темплтон взяла меня под руку и отправилась в путешествие по комнате, обсуждая со мной прически и платья. Когда же она остановилась, чтобы раскрыть веер и оглядеться, я с удивлением обнаружила, что мы оказались как раз перед мистером Стенсбери.

 Он поклонился.

 Мы ответили ему реверансами.

 Она сжала мою руку:

 — Мисс Уитерсби много рассказывала мне о вашем… вашем… – На лоб девушки набежала морщинка.

 Я одними губами прошептала:

 — Коряжнике.

 — Ковряжнике.

 — О моем коряжнике?

 — Да, вот именно! Понимаете, сама идея представляется мне настолько невероятной и фантастической, что я даже представить себе не могу, как он выглядит.

 — Это – нечто вроде сада, засаженного пнями, только наоборот, корнями кверху, чтобы их было видно. Быть может, теперь вы лучше представляете, как он выглядит?

 — Не совсем.

 — Таковых пней всего насчитывается двадцать три. Минувшей весной я только начал их культивировать, и потому…

 Нет, в самом деле, с меня довольно этих глупостей.

 — Я всегда спрашивала себя – как можно культивировать пень? – Это же противоречит самой идее культивации, разве не так, когда вещь, к которой она применяется, изначально мертва? – Быть может, здесь уместнее использовать слово «сбережение»?

 На лице у мисс Темплтон по-прежнему играла улыбка, хотя в глазах стыла досада.

 — У меня так мало воображения, мистер Стенсбери. Боюсь, это – один из самых моих огорчительных недостатков.

 Он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз с таким видом, будто полагал этот ее недостаток одним из ценнейших достоинств:

 — Я и сам всегда предпочитаю практику выдумке, мисс Темплтон. И потому не вижу причин, по которым вы должны извиняться.

 — Как это любезно с вашей стороны. Очень любезно. Не так ли, мисс Уитерсби?

 Я недоуменно нахмурилась.

 Ее же лоб, напротив, разгладился.

 — Вы настолько добры, мистер Стенсбери, что я подумала, а не согласитесь ли вы оказать мне услугу?

 — Ради вас я готов спуститься в соляные копи, мисс Темплтон; я даже брошу вызов тем дурно пахнущим и кипящим чанам для выварки соли.

 Ее щечки порозовели:

 — Я – ужасно любопытное создание. Так всегда говорит мой отец. Я всегда полагала, что это оттого, что еще в детстве я лишилась матери…

 Искорки легкомыслия в глазах мистера Стенсбери погасли в мгновение ока.

 — Мне очень жаль. Прошу меня простить. Я понятия не имел, что ваша матушка…

 — Вам не за что просить прощения, но в любом случае я бы очень хотела взглянуть на ваш коряжник.

 Прежде чем ответить, он несколько мгновений вглядывался в ее глаза, а когда заговорил, то улыбка вновь вернулась на свое прежнее место.

 — Почту за честь. Что вы скажете насчет завтрашнего дня? И тогда я сам покажу его вам.

 Она взяла меня под руку:

 — Вы слишком добры! И так внимательны! Мы будем счастливы прийти. Не правда ли, мисс Уитерсби?

 — Завтра? Не уверена, что смогу…

 Она больно ткнула меня локтем под ребра.

 — Да, конечно. Очень хорошо.

* * *

 — Что-нибудь случилось, мисс Уитерсби? – осведомился на следующий день мистер Тримбл, когда мы сидели за обеденным столом.

 — Случилось? Нет. Но почему вы спрашиваете?

 — Вы так безжалостно набросились на эту ветчину…

 Опустив глаза, я увидела, что искромсала ветчину ножом на мелкие кусочки:

 — Просто…

 Отец взглянул на меня сквозь стекла очков, которые съехали ему на нос.

 — Просто… я рассматриваю мистера Стенсбери в качестве кандидата и думаю о том, как ужасно было бы уехать отсюда к нему.

 — Ужасно? Вы говорите так, словно его чувства вас не интересуют.

 — Разве я так сказала? Нет. Ничего подобного я не говорила. Напротив, я уже… вполне свыклась с мыслью о том, что могла бы улучшить его вкус.

 Мистер Тримбл смотрел на меня и хмурился. Опять.

 — Как мне представляется, замуж надо выходить за человека, вкусы которого уже одобряешь.

 Я улыбнулась:

 — Говорят, что любовь слепа. Теперь я и сама это вижу.

 А он по-прежнему смотрел на меня с таким видом, будто мои слова вызвали у него глубочайшие подозрения.

 — Очень может быть. Как бы там ни было, вчера мы получили письмо от мясника, в котором он требовал оплатить счет за минувший месяц. Он говорил, что присылал нам его, и я помню, что сам видел этот злосчастный счет, но теперь он куда-то исчез.

 Отец вздохнул:

 — Я искал его полночи. – Он подавил зевок. – Не представляю, куда он мог запропаститься. Видишь ли, мистер Тримбл разработал… такую замечательную систему… для управления всем.

 Он не спал полночи? Искал спрятанный мною счет? Я ощутила первые угрызения нечистой совести.

 — Вы, случайно, не видели его, мисс Уитерсби? – Взгляд мистера Тримбла проникал, казалось, мне в самую душу.

 Это он должен был стать жертвой моего вероломного поведения, он, а вовсе не отец.

 А тот заговорил вновь:

 — Полагаю… наверное, я просто упустил из виду какое-нибудь место, где еще не смотрел. Пожалуй, я прямо сейчас начну сначала и проверю все еще раз.

 — Нет! – Да поможет мне Господь, но обманщицы из меня не получится. – Я посмотрю сама. И, быть может, найду его. – А заодно и письма с Цейлона и из Эдинбургского университета.

 Как только мужчины после обеда завели речь о делах, я быстро исправила собственный обман и с нетерпением стала ждать прибытия адмирала. По пути мы заехали за мисс Темплтон, которая беззаботно щебетала всю дорогу.

 По приезде мы сменили свой экипаж на открытое ландо мистера Стенсбери, и он с удручающей неспешностью повез нас осматривать свой рутарий. Мне показалось, что минуло уже несколько часов, прежде чем мы добрались до середины экспозиции, и там – в пагоде на невысоком холмике, откуда открывался вид на коряжник во всей его красе, – нас поджидал чай с сухим печеньем и крошечными сэндвичами, коими щедро угостился адмирал.

 — Итак, что вы скажете о моем коряжнике, мисс Темплтон?

 — Если хотите знать, он производит откровенно удручающее впечатление!

 При этих ее словах я едва не поперхнулась.

 Мистер Стенсбери растерянно заморгал, и румянец окрасил ему скулы и даже кончики ушей:

 — В самом… деле? А я полагал его последним криком моды.

 — Я очень надеюсь, что вы с ним еще не покончили.

 — В общем, нет. Нет, не покончил. Я подумал, что…

 — Чего ему не хватает, так это нескольких папоротников и вьющихся лоз. – Она встала из-за стола и прошлась вокруг пагоды, рассматривая ландшафт.

 Мистер Стенсбери привстал со стула, чтобы не упускать ее из виду.

 — А еще я надеюсь, что вы не забудете добавить сюда и птиц.

 — Признаюсь, я как-то не думал, что…

 — Потому что я полагаю, что птицы решительно необходимы для придания саду его естественного, природного вида. Я бы сказала, что эти коряги им понравятся, и они начнут вить в них гнезда.

 — Не сомневаюсь, что они…

 — Вы ведь посадите несколько вьющихся лоз, не так ли? – Она уже возвращалась к нам. – Я уверена, что мисс Уитерсби безошибочно подскажет вам, на каком растении лучше остановить свой выбор. Вам понадобятся по-настоящему крепкие и сильные экземпляры, которым нравится карабкаться наверх. – Она смотрела на меня так, будто ожидала от меня поддержки. – Вы ведь знаете, какие именно, мисс Уитерсби?

 — Плющ подойдет, пожалуй. Или дикая сирень.

 — Дикая сирень! Она ведь цветет, не правда ли?

 Я согласно кивнула.

 — Здесь ей очень понравится.

 Мистер Стенсбери едва не брызгал слюной от возмущения:

 — Но все было задумано как руины!

 — Да, но руины – всего лишь средство для создания романтической перспективы. Когда в минувшем году я побывала в Тинтернском аббатстве[55], то с восторгом обнаружила, что все оно заросло зеленью. Его развалины показались мне потрясающе живописными. Вам ведь нравится живописность?

 — Я никогда не задумывался о…

 — Да. Полагаю, что как раз живописности здесь и недостает. – Она умолкла и отвернулась, чтобы вновь окинуть коряжник взглядом. – Я уверена, что буквально за несколько дней мисс Уитерсби сумеет придать ему потрясающе запущенный и заброшенный вид. Она – эксперт по ботанике, чтоб вы знали.

 — Я полностью согласен…

 — Настоящий гений. – Шагнув вперед, она взяла меня за руку и заставила подняться с места, а потом подвела к нему. – Пожалуй, понадобится некоторое время, чтобы ваш сад обрел вид респектабельной запущенности, посему вам с мисс Уитерсби нужно о многом поговорить. А я пока немного прогуляюсь. Конечно, если вы не возражаете против того, чтобы я расхаживала по вашему поместью.

 — Разумеется, нет. Чувствуйте себя как дома….

 Адмирал уже предложил ей свою руку. Развернувшись, они принялись неспешно спускаться по ступенькам, а там и двинулись по усыпанной гравием дорожке к одному особенно чудовищному, да еще и перевернутому вверх корнями пню.

 Несколько мгновений мистер Стенсбери наблюдал за ними, после чего украдкой покосился в мою сторону и вновь перевел взгляд на мисс Темплтон:

 — До сих пор я даже как-то не замечал, что здесь и впрямь голо и пустынно. Но если она уверяет, что надо придать саду колоритности и живописности…

 — По собственному опыту могу сказать, что мисс Темплтон безошибочно разбирается в последних веяниях моды. Если она говорит, что это стильно – или нет, – можете быть уверены: это – правда.

 — Для столь юной особы она высказывает свое мнение довольно уверенно.

 — Совершенно с вами согласна.

 Он запрокинул голову и расхохотался:

 — Давненько я не получал такого удовольствия и такой выволочки, да. – Он перестал смотреть вслед мисс Темплтон и перевел взгляд своих зеленых глаз на меня. – Итак, мисс Уитерсби, я смиренно повергаю себя к стопам вашего гения. Какой самый быстрый и модный путь вы предложите, чтобы мой рутарий стал выглядеть живописно?

 Некоторое время мы обсуждали достоинства плюща и жимолости, дикого шиповника и клематиса. И пусть я не слишком жаловала растения-колонисты, но отложила в сторону свои предубеждения ради того, чтобы прикрыть пеньки мистера Стенсбери.

 Мисс Темплтон и адмирал ушли довольно далеко. Когда мы обсудили коряжник, речь зашла о прочих его растениях, и я поинтересовалась, не расцвела ли его орхидея. У нас разгорелась оживленная дискуссия насчет того, разумно ли доверять свою работу колониальным корреспондентам, и тут они вернулись.

 Во время обратной поездки в Оуэрвич-Холл я заметила, как мисс Темплтон с затаенным сожалением поглядывает на особняк. Почему она просто не попросит его устроить ей экскурсию? Быть может, я смогу ей помочь?

 — Мисс Темплтон говорила мне, что вы недавно поселились в Оуэрвич-Холле. Вам многое пришлось переделывать внутри?

 — Не слишком. Должен признаться, что основное внимание я уделил оранжерее и рутарию. – Он улыбнулся, и на том наш разговор оборвался.

 Будь я мисс Темплтон, уж он бы уловил скрытый смысл моих слов. Она высказывала просьбы как-то удивительно легко и непринужденно, хотя на самом деле это было очень трудно. Я решила, что мне остается только одно – задать ему вопрос в лоб:

 — А мы можем взглянуть на него?

 На лице его промелькнуло лукавое выражение:

 — Мы только что… мы только что сделали это.

 — Я имею в виду дом.

 — Ах, вот оно что! Разумеется. – К этому времени мы как раз подъехали к нему. – Прошу вас. – Он сделал приглашающий жест в сторону парадного подъезда. – Входите.

 Он провел нас по первому этажу и показал свою коллекцию мечей и сабель, после чего продемонстрировал собрание часов и долго объяснял взаимодействие колесиков и шестеренок, которые, похоже, приводили его в поистине детский восторг. Взяв с полки гигантские золотые часы, он протянул их мисс Темплтон:

 — А что вы скажете об этих? Они вам нравятся?

 Она уже качала головой, и локоны на ее головке мягко качнулись в такт:

 — Не могу сказать, что да. – Показав на вторые часы, лежавшие рядом с первыми, она добавила: – А вот эти намного лучше.

 — Они далеко не такие роскошные и богатые.

 — Да, но стоят при этом в три раза дороже скорее всего, не так ли?

 Он кивнул.

 — Ценится не внешняя роскошь, а качество.

 Он поклонился.

 — Постараюсь запомнить ваши слова.

 Внимание же адмирала привлекли часы, изготовленные, по словам мистера Стенсбери, из золоченой бронзы. Я задержалась рядом с дядей, а мисс Темплтон и мистер Стенсбери вышли в передний холл. В конце концов мы все встретились там и прошлись экскурсией по всем трем этажам. Мистер Стенсбери вышел проводить нас на подъездную аллею.

 Мисс Темплтон озорно помахала ему, когда мы отъехали, а потом откинулась на подушки и на губах у нее заиграла удовлетворенная улыбка:

 — Ну, и как я выступила?

 — Выступили в чем?

 — В решении вашей проблемы.

 Адмирал с тревогой глядел на нее:

 — И что же это была за проблема?

 — Коряжник!

 Он громко хмыкнул и тоже откинулся на сиденье, сложил руки на животе и закрыл глаза.

 А мисс Темплтон тем временем продолжала:

 — Мистер Стенсбери – очень упрямый человек, но, по крайней мере, он согласился засадить свои пни вьющимися лозами. В целом, полагаю, результат получился неплохой. Ах, да! Я убедила его пригласить Клуб любителей акварельного рисунка к себе в оранжерею в следующую пятницу, чтобы мы могли порисовать с натуры. Правда, это очень мило с его стороны? Он даже согласился включить наши рисунки в свой будущий путеводитель-справочник. Он намеревается устраивать экскурсии по своей оранжерее, как только его коллекции будут окончательно укомплектованы.

 — Вы хотите казать, что он сам будет и редактором? Полагаю, в таком случае он и заплатит за отобранные иллюстрации, разве нет? – Если так, то мне, пожалуй, стоит пересмотреть свое мнение о Клубе акварелистов.

 — Заплатит? За рисунок? – Она прыснула и поспешно прижала ладошку в перчатке ко рту, заливаясь веселым смехом. – Не думаю! Уже само приглашение стоит рассматривать как большую честь, а плата заключается в том, что будет отобран именно ваш рисунок.

 — В прошлом за подобную работу издатель платил мне.

 — Но ведь он не будет напечатан.

 — Не будет напечатан? И переплетен тоже не будет?

 — Я совершенно уверена в том, что нет, не будет. – Хотя в голосе ее особой уверенности как раз и не ощущалось.

 — Что же, и продаваться он тоже не будет?

 — Только посетителям. Издание ограниченным тиражом, скорее всего. Или по подписке.

 — За такую работу мне обычно платят премиальную надбавку.

 — Не будьте такой строгой и непреклонной, мисс Уитерсби. Это же так интересно! И, несмотря на нашу договоренность о том, что вы более не будете приходить на заседания Клуба любителей акварельного рисунка, думаю, что именно на это вам стоит прийти. – К этому моменту мы подъехали к Додсли-Манор. На прощание она пожала мне руку, но, выходя из кареты, не спешила отпускать ее. Подавшись ко мне, она зашептала мне на ухо:

 — Это будет именно то, что заставит вашего отца счесть, будто ваше сердце уже покорено. Пообещайте мне, что придете непременно.

 — Обещаю.

 — Вы не будете разочарованы.

ГЛАВА 16

 После целой недели светских раутов с неизбежными карточными играми, дневными чаепитиями, заседаниями церковного совета и прочими мероприятиями, на которые меня водила неугомонная мисс Темплтон, не говоря уже о вечерних обязательствах, для выполнения каковых, по мнению адмирала, я просто обязана была сопровождать его, оказалось, что я буквально тоскую по удовольствию в одиночестве созерцать доселе неизвестные науке образцы растительного мира. Но вот пришла пятница, и вновь оказалось, что мне нужно собирать бумагу для рисования, перо и кисти, а также карманное увеличительное стекло и краски для выездного заседания Клуба акварелистов в оранжерее мистера Стенсбери. Кроме того, я решила прихватить с собой и микроскоп, чтобы на сей раз я действительно видела, что рисую.

 — Что вы здесь делаете? – набросился на меня мистер Тримбл, глядя на меня хмуро и, как мне показалось, с явным неодобрением.

 — Собираю инструменты для рисовальной экспедиции.

 — Экспедиции? Какой еще экспедиции?

 — Той самой, которая состоится в оранжерее у мистера Стенсбери.

 — Вы не можете забрать с собой микроскоп.

 — Почему же это, позвольте узнать? Он не настолько тяжел.

 — Это – не вопрос веса, это – вопрос приличий.

 — Если я собираюсь рисовать, тогда должна понимать, что именно вижу.

 — Большинство женщин просто смотрят на цветок, если хотят нарисовать его. Они не испытывают нужды исследовать его.

 — Быть может, именно поэтому большинство рисунков, которые мне показывали, к моему величайшему сожалению, страдает отсутствием точности и убедительности. А известно ли вам, что у мисс Темплтон имеется платье, расшитое цветками земляники, у которых недостает лепестков? – Или, напротив, лепестков слишком много? Мне было трудно решить, поскольку я не знала, какую разновидность они обозначали.

 — Полагаю, вы заявили ей об этом со свойственными вам честностью и прямотой.

 — Разумеется, заявила. Кто же захочет носить платье с неправильно нарисованными цветами?

 — Нет, положительно, вы – самая… самая… – Не найдя нужных слов, он сдался и просто покачал головой.

 Прижав микроскоп к груди, я выскочила из дома прежде, чем он успел сказать что-либо.

* * *

 Поскольку в экспедицию Клуб акварелистов должен был отправиться в полном составе, адмирал слезно попросил избавить его от этого удовольствия, хотя и позволил мне воспользоваться своим экипажем. Когда я прибыла, мисс Темплтон уже рисовала пальму. Вместо того чтобы присоединиться к ней, я обратила внимание на цветки апельсинового дерева. Я уже завершала набросок, когда ко мне подошел мистер Стенсбери. Он повел подбородком в сторону мисс Темплтон, которая настолько увлеклась работой, что закусила нижнюю губу:

 — Прелестная девушка, не правда ли?

 — Очаровательная? – Это было одно из тех слов, которые так любил использовать мистер Тримбл.

 — Да. Воплощение очарования! – И он несколько минут распространялся о добродетелях мисс Темплтон, но, признаться, я почти не слушала его, поскольку пыталась установить связь между чашечкой и венчиком апельсинового цветка. Судя по наброскам членов Клуба любителей акварельного рисунка, сидевших вокруг меня, большинство из них так и не уразумели, что эта взаимосвязь своя у каждого вида. На некоторых рисунках у венчика наличествовало совершенно невероятное количество зубцов.

 Постепенно я начала понимать, что золотое правило адмирала нельзя воспринимать слишком уж буквально. После спора с учителем рисования относительно наличия пестиков и тычинок или же отсутствия таковых я пришла к заключению, что информация, которую я готова была представить относительно зубцов и венчика, не будет воспринята с той доброжелательностью, коей я могла бы ожидать.

 Мистер Стенсбери оставил меня в покое и отправился поболтать с мисс Темплтон, а я осталась наедине со своей работой. Когда от нее он перешел к другим гостям, мисс Темплтон принялась оживленно жестикулировать, знаками подзывая меня к себе. Отложив в сторону кисточку, я подошла к ней.

 — Вы позволили ему сбежать!

 — Я что?

 — Мистер Стенсбери. Вы позволили ему сбежать! Как же можно распускать слухи о том, что он флиртует с вами, если вы не флиртуете с ним?

 — Флиртую с ним? Нас пригласили сюда рисовать. Именно этим я и занимаюсь. То есть, рисовала до сих пор, но теперь готова перейти к раскрашиванию. Я уже собиралась начать смешивать краски, когда…

 Схватив за руку, она притянула меня к себе:

 — Нас пригласили сюда под предлогом рисования, но весь смысл состоял в том, чтобы все увидели, как вы монополизировали его внимание. Право слово, мисс Уитерсби, я ничем не смогу помочь вам, если вы не станете помогать себе сами! – Последние слова она произнесла свистящим шепотом.

 Я оглянулась и увидела, как в глубине прохода мистер Стенсбери разговаривает с миссис Биквит, которая рисовала один из его папоротников.

 — Не вижу, что с этим можно поделать прямо сейчас… разве что вы захотите, чтобы я раскрасила цветок по памяти дома. – Собственно, в этом не было бы ничего особенно уж сложного, зато удовольствия я получила бы куда меньше. Хотя лепестки были белыми, они отливали каким-то внутренним сиянием, передать которое будет нелегко.

 Мисс Темплтон испустила трагический вздох:

 — Нет смысла притворяться, будто вы хотите выйти замуж, если вы не желаете приложить к этому хотя бы капельку усилий. Никто – ни ваш отец, ни уж, совершенно определенно, мистер Тримбл – не встревожится, поскольку не похоже, чтобы кто-либо вообще сделал вам предложение.

 В ее доводах был резон.

 — Просто я так давно не рисовала, если не считать анемону на предыдущем собрании Клуба, и…

 — Мисс Уитерсби, у меня появляются серьезные сомнения в эффективности нашего плана.

 Она была права. Я кивнула:

 — Я только… Я подойду и… Что я должна сказать ему?

 Она окинула меня долгим и строгим взглядом, так что я вновь ощутила себя восьмилетней девочкой.

 — Не забивайте себе голову. Сейчас я сама подойду к нему и приведу его к вам. А вы стойте здесь, чтобы потом мне не пришлось вас искать. – Расправив плечи, она повесила на запястье ридикюль. – Ой! Хорошо, что вспомнила. – Заглянув в него, она извлекла оттуда книгу, которую сунула мне в руки. – Быть может, вам будет полезно почитать ее в ближайшем будущем.

 Я поднесла книгу к свету, чтобы прочитать название:

 — Этикет?

 — Я не хочу сказать, что вы совершенно не разбираетесь в подобных вещах, но при подготовке к охотничьему сезону я сама частенько перечитываю ее. Или… перечитывала раньше, во всяком случае. – Она похлопала ладонью по обложке. – Можете оставить ее себе! Ну, а я отправляюсь на перехват мистера Стенсбери.

 Пусть уж лучше она, чем я. Взяв грифель, я закончила ее набросок пальмы.

 Мисс Темплтон так и не привела ко мне мистера Стенсбери, хотя сами они, похоже, поболтали от души. Словом, у меня вполне достало времени, чтобы закончить ее набросок и вернуться к моей собственной иллюстрации.

 Оказавшись дома, я в два счета разделалась с учебником, который передала мне мисс Темплтон. Начинался он весьма мило с вопроса о том, как завязать и поддерживать разговор, не касаясь при этом политики, тяжкой доли занятых работой мужчин и прочих проблем нравственного толка. Поскольку бо́льшую часть своей сознательной жизни я посвятила именно тому, как развить в себе те самые философические наклонности, то едва не отложила ее в сторону. Но потом, сообразив, что мисс Темплтон может поинтересоваться у меня, что я думаю о книге, я все-таки решила дочитать ее до конца.

 А там речь зашла о требовании разбираться в искусстве и высоко отзываться о поэзии. Здесь я едва не сочла себя неспособной справиться с поставленной задачей, когда узнала, что жизнерадостность и дружелюбие могут помочь преодолеть любой конфуз. Поскольку меня еще никогда не обвиняли в излишней жизнерадостности, читать дальше я стала со все усиливающимися дурными предчувствиями.

 Я узнала о социальной ловушке смеха. О беспроигрышности по-настоящему любезной улыбки, обладать которой, судя по мнению автора, не способен никто, кроме нее самой. Далее поднимался вопрос о том, можно ли считать грубостью возражения и противоположную точку мнения. Короче говоря, складывалось впечатление, что почти любая тема находилась под запретом, но при этом фактического табу как бы и не существовало.

 Читать далее эту словесную эквилибристику я особого смысла не видела и потому перешла к разделу о званых ужинах и балах. Начинался он с горячего призыва приступать к подобным мероприятиям только после того, как читатель выбросит из головы все мысли о том, что он должен и чего не должен делать. Я поневоле спросила себя, а ради чего же тогда автор вообще взяла на себя труд написать эту книгу? Словом, это указание я сочла крайне неудовлетворительным, если к указаниям можно применить подобный эпитет.

 Читая дальше, я наконец-то наткнулась на сведения, которые так долго искала: действительные правила поведения, которым нужно было следовать. Ешьте зеленый горошек вилкой, а карри и десерты – десертной ложечкой. Если вам подали соус, наливать его нужно было на край тарелки. Чтобы подцепить рыбу вилкой, нужно было подпереть ее кусочком хлеба, а не ножом. В чашу для ополаскивания следовало окунать только кончики пальцев. Полоскание же рта вообще исключалось.

 Слава Богу, что проделывать подобное мне и в голову не приходило.

 На частных концертах дамы садятся в первые ряды, а мужчины располагаются позади них. Придирки исключаются категорически – что противоречило предыдущим рассуждениям об их допустимости. Нельзя предлагать кому-либо стул, с которого вы только что встали. Барабанить пальцами по столу запрещалось.

 Ха! Я всегда знала, что мистер Тримбл – никакой не джентльмен, которым он так усиленно хочет выглядеть.

* * *

 На следующий вечер я посетила сольный концерт и постаралась избежать тех вещей, делать которые учебник запрещал категорически. Когда мисс Темплтон помахала мне веером из другого конца комнаты, я уже направилась было к ней… но тут, весьма некстати, вспомнила, что ни одна воспитанная особа не станет пользоваться для этой цели веером. Поэтому я попятилась… но как же быть со щедростью души и умением прощать чужие слабости, которые требовались от тех, кто полагал себя воспитанной особой? Разрываясь между двумя прямо противоположными желаниями, я застыла на месте. Но мисс Темплтон спасла меня, когда встала со своего места и сама подошла ко мне.

 — Как вам понравилась музыка?

 — Очень мило.

 Она улыбнулась:

 — Я тоже так считаю! Всегда и непременно. А еще я заметила, что мистер Стенсбери сидел рядом с вами.

 Так и есть. Но на самом деле ему не стоило этого делать. Будь он настоящим джентльменом, он бы предоставил первый ряд дамам. Хотя его ведь нельзя было полагать таковым, не правда ли? Он сам заработал себе состояние, а не унаследовал его. Следовательно… это правило к нему не вполне применимо, не так ли?

 Между тем мисс Темплтон смотрела на меня с таким видом, будто ожидала ответа.

 — Да. Да, он сидел рядом со мной. – А не подпадает ли наш разговор под категорию пустяков, недостойных упоминания?

 — Не сочтите подобный вопрос вопиющей бестактностью с моей стороны, но что вы делаете завтра после церкви?

 Я вздохнула:

 — Скорее всего, ничего особенного, и при этом буду думать о тех замечательных вещах, которые делает мистер Тримбл и которые вместо него мечтаю делать я.

 — Это никуда не годится! Если ваш отец будет все время видеть вас дома, то ему и в голову не придет опасаться того, что в один прекрасный день вас там может и не оказаться. По воскресеньям, после обеда, происходят встречи Общества изучения живой природы «Кингз-Хед». И человек, столь страстно влюбленный в растения, как вы, просто обязан там присутствовать. Я тоже там буду. Мы должны пойти туда вместе. Надеюсь, эта встреча окажется успешнее заседания Клуба акварелистов. Она куда больше соответствует вашим талантам.

 — Я придерживаюсь того мнения, что подобные Общества изучения живой природы целиком и полностью состоят из людей, не знающих ровным счетом ничего о растениях, которые, по их утверждениям, они обожают. – Я испуганно зажала рот ладонью. Мне не следовало говорить так. Но, оказывается, быть вежливой – очень трудно.

 — Что ж, в таком случае вы обязательно должны прийти – и прошу вас не быть столь категоричной, поскольку я полагаю себя куда выше обычного члена Общества. И разве не устрашится ваш отец за собственное будущее, когда вы перестанете работать на него, а, вместо этого, начнете искать общества тех, кого прежде безусловно презирали?

 Ход ее логических рассуждений остался мне непонятен, но, поскольку она была экспертом в таких вещах, я обнаружила, что даю согласие.

 — Значит, встречаемся завтра в «Кингз-Хед». Договорились?

 — В «Кингз-Хед»? Но разве это не паб?

 — Так и есть. Именно там и происходят заседания Общества. В пабе. Отсюда и название: Общество изучения живой природы «Кингз-Хед». Заседание начнется в час пополудни. И не опаздывайте!

* * *

 Вернувшись тем вечером домой, я обнаружила, что мистер Тримбл сидит за столом, держа в руке письмо, и смотрит куда-то мимо меня… Я обернулась, чтобы посмотреть, куда именно, но позади меня в холле не было ничего интересного.

 — Мистер Тримбл?

 Он ошеломленно заморгал:

 — Мисс Уитерсби, – и вскочил на ноги с такой поспешностью, что едва не опрокинул стул.

 — Могу я вам помочь чем-либо? – Я ненавидела себя, произнося эти слова. Собственно, однажды я поклялась, что никогда и ни в чем не стану ему помогать. Но сейчас он вел себя чрезвычайно странно. Он выглядел больным.

 Когда я заговорила, он сунул письмо в карман сюртука и теперь виновато смотрел на меня:

 — Нет. Благодарю вас. Просто это письмо застало меня врасплох. Как продвигается ваша охота на супруга, мисс Уитерсби?

 — Вполне удачно, благодарю вас.

 Он рассеянно кивнул в ответ:

 — Общество не показалось вам слишком требовательным?

 — Оно показалось мне непостижимым.

 Он озадаченно прищурился:

 — Прошу прощения?

 — Я не понимаю его правил. Мисс Темплтон дала мне книгу об этикете, и я надеялась найти в ней ответы на некоторые вопросы, но она лишь еще сильнее запутала меня. Если верить всему, что я в ней прочла, то мне лучше вообще не открывать рта. Однако же, мисс Темплтон болтает без умолку и, как я заметила, то же можно сказать почти обо всех женщинах в городе. Стало быть, здесь должен существовать какой-то метод, но все мои попытки найти его оказались безуспешными.

 — На самом деле все довольно просто. Вы должны перестать относиться к разговору, как к экзамену с вопросами и ответами, и начать думать о нем, как об игре. И весь фокус заключается в том, чтобы на вас она не остановилась. Это похоже на игру «верчение деревянного подноса».

 — Никогда о такой не слышала.

 — Да будет вам. Вы наверняка играли в нее в детстве.

 — Не играла. Я вообще ни во что не играла.

 Он промолчал.

 Я то же.

 В комнате воцарилась гулкая и знакомая тишина.

 — Видите, такое со мной случается постоянно.

 — Разговор, моя дорогая мисс Уитерсби, это очень хрупкая вещь, нежное создание. Вы должны холить его и лелеять, если хотите, чтобы он не умер. Его любимым кушаньем являются вопросы. Когда я упомянул верчение деревянного подноса, помните, что вы мне ответили?

 — Я сказала, что никогда в нее не играла.

 — А что сказал я?

 Что же он сказал?

 — А вы сказали, что я наверняка играла в нее в детстве.

 — И что вы мне ответили?

 — Что я в нее не играла.

 — А потом?

 — Разговор прервался.

 — Вы сделали заявление. А могли бы вы придумать вопрос, который можно было задать вместо него?

 — О чем?

 — В ответ на мои слова, что вы наверняка играли в нее в детстве.

 — А разве в ваших словах был повод для вопроса? Если он и был, то я его не заметила.

 — Мисс Уитерсби! Вы невыносимы! – Он сделал глубокий вдох. – Простите меня. Вы – одна из самых умных женщин, которых я знаю. И свои знания вы приобрели, не давая утвердительные ответы, не так ли? Все ваши достижения в ботанике объясняются тем, что вы умели задавать правильные вопросы, верно?

 — Разумеется.

 — А почему?

 — Потому что вокруг столько нового и неизведанного. Если я перестану задавать вопросы, то как вообще смогу узнать что-либо?

 — Вот именно. Вы подходите к умению вести разговор с неправильной меркой. Весь фокус состоит в том, чтобы узнать что-либо.

 — О чем?

 — Да о чем угодно! О человеке, с которым вы разговариваете. О предмете вашего разговора. Вы упускаете из виду волнительные и захватывающие кусочки сведений, потому что не умеете задавать вопросы. Вы просто ждете, когда их зададут вам. Ждете, чтобы дать на них ответы.

 Пожалуй, он был прав.

 — Ну что, попробуем еще раз?

 Я попыталась придумать какой-нибудь иной ответ, но что еще можно было сказать об игре, в которую я никогда не играла?

 — Я… я никогда в нее не играла, но… пожалуй, хотела бы попробовать. – Тут мне в голову пришла одна мысль, и я умолкла. – Это – не совсем правда, мистер Тримбл. Как правило, мне не нравится играть в игры, но…

 Он рассмеялся.

 — Не вижу ничего смешного в…

 — Прошу прощения, мисс Уитерсби, но сейчас вы были правы, как никогда. Вся проблема заключается в том, что вам не нравится играть в игры. Вы не поверите, если узнаете, как меня восхищает эта ваша черта, но теперь я приоткрою вам один секрет. Большинство людей постоянно говорят вещи, которые вовсе не имеют в виду.

 Я уставилась на него, приоткрыв от изумления рот:

 — То есть, вы хотите сказать, что они лгут? Причем специально?

 — Я бы не называл это ложью. Во всяком случае, вы начали говорить мне о том, что никогда не играли в верчение деревянного подноса…

 — Быть может… быть может, вы сможете объяснить мне, как в нее играют, поскольку раньше у меня самой подобной возможности не было?

 Он захлопал в ладоши:

 — Brava[56], мисс Уитерсби. Отличная работа! И, поскольку вы сумели задать правильный вопрос, теперь мы можем и поговорить. – И он принялся объяснять мне, как играют в эту игру. Что-то о том, как надо вертеть поднос на кончике пальца так, чтобы кто-нибудь еще успел подхватить его до того, как тот упадет. Но, закончив, он уставился на меня так, словно ожидал продолжения.

 — Теперь, полагаю, я должна задать вам следующий вопрос.

 — Это было бы весьма кстати.

 Мне не было никакого дела до верчения подносов, но я видела, что он уперся и настроен решительно, а потому постаралась придумать, что бы такое узнать еще, что было бы мне интересно. И вот тут-то я и начала понимать, как воспользоваться этим упражнением к собственной выгоде. Чтобы заставить его уйти, мне, пожалуй, стоит узнать, откуда он пришел.

 — Собственно говоря, откуда вы родом, мистер Тримбл? Как мне представляется, вы никогда не говорили об этом.

 — С востока.

 — Например… из Кента[57]? Или Индии?

 — Хотелось бы мне ответить, что я родился на субконтиненте[58]. Но когда-нибудь я все-таки надеюсь побывать там.

 — Я тоже. Я мечтаю увидеть лотос в его естественной среде обитания. А ваши интересы там связаны с ботаникой?

 — Частично. Я слыхал, что в тамошней колонии можно неплохо заработать на чае.

 — Какой вы необычный человек: овцевод, интересующийся цветами и страстно увлекающийся чаем.

 — То же самое можно сказать и о вас, мисс Уитерсби, учитывая гремучую смесь вашего развитого интеллекта и неиспорченной красоты. Вы производите столь же очаровательное впечатление, что и шотландская вересковая пустошь.

 — Не представляю… как эти вещи могут сочетаться друг с другом.

 Он смутился так, что даже кончики ушей у него порозовели:

 — Простите меня. Сравнение было поэтическим.

 Он сравнивал меня с шотландской вересковой пустошью? И как я должна ответить на это? В книжке по этикету правил поведения с поэтически возвышенными мужчинами я не обнаружила.

* * *

 Когда я в следующий раз увиделась с мисс Темплтон, что случилось во время заседания Общества изучения живой природы, то старательно припомнила все, что говорил мне о науке ведения разговоров мистер Тримбл. А он говорил, что на каждый вопрос должен быть дан ответ, сопровождающийся новым вопросом, поэтому, когда она спросила меня, как я себя чувствую, то я ответила ей, что ужасно потянула шейную мышцу. А потом я задала ей свой вопрос:

 — А как поживает ваш грядущий скандал?

 Мы присели в реверансе перед мистером Шендлином, но, прежде чем он успел ответить нам, она потянула меня к паре стульев, стоявших в уединении у стены в дальней части комнаты. Проходя мимо людей, которые пили и ели, я спросила себя, подадут ли нам в ходе заседания легкие закуски и прохладительные напитки, и понадеялась, что нет.

 — Как это умно с вашей стороны – вспомнить о моем скандале! Время от времени я доверяюсь своей горничной в каких-нибудь пустяках, например спрашиваю, что, по ее мнению, идет мне больше – розовый или зеленый. И я чувствую, что вскоре смогу напрямик спросить у нее, как надо приступать к таким вещам. Папа все чаще настаивает, что я должна выйти замуж; времени у меня остается совсем немного. А вы? Наш план развивается успешно?

 На мгновение я задумалась, прежде чем ответить:

 — Полагаю, что в целом да. По крайней мере, мистер Тримбл прилагает все усилия к тому, чтобы облагородить меня, но не кажется ли вам, что…

 — Облагородить вас? Каков наглец! Вы нравитесь мне такой, какая вы есть сейчас. И, если он преуспеет в своих намерениях, то ему придется держать ответ. Кроме того, что мужчина из такой семьи, как у него, может знать о том, как надо облагораживать вас?

 — Довольно много, как выясняется.

 Она рассмеялась:

 — Могу себе представить… Кстати, а что именно он делает?

 — Он… научил меня одной салонной игре. А еще не дал выйти с пелериной, завязанной узлом на шее, и…

 — А для чего вам понадобилось завязывать пелерину узлом на шее?

 — Я подумала, что это… То есть, я ошиблась в ее предназначении. Во всяком случае, он был мне очень полезен.

 — Даже не думайте хотя бы на миг довериться ему! Он всего лишь пытается завоевать вашу симпатию, но я этого не допущу. Вы должны быть сильной, мисс Уитерсби. Помните: наш план заключается в том, чтобы вернуть его туда, откуда он явился.

 — Из Новой Зеландии. А до этого – с востока.

 — Что?

 — Он прибыл сюда из Новой Зеландии. Он – овцевод.

 Она презрительно фыркнула:

 — Быть может, именно поэтому от него пахнет овцами.

 — Не пахнет.

 — Чем не пахнет?

 — Овцами. На самом деле, от него пахнет чем-то по-настоящему изумительным. Я все время пытаюсь понять, что же это такое… Что-то вроде корицы. Или клевера.

 — Нет, это уже переходит всяческие границы!

 — Что вы имеете в виду?

 — Я не позволю вам ходить вокруг и обнюхивать его. Вы не должны забывать, что он стар, груб и… коварен!

 — Собственно, он ничуть не стар и вовсе не груб. По крайней мере, не все время.

 Мисс Темплтон бросила на меня негодующий взгляд.

 — Однако я понимаю, что вы хотите сказать, и постараюсь в будущем вести себя осмотрительнее.

 — Вот и хорошо. Очень мудрое решение.

 В комнате воцарилась тишина, когда заговорил мужчина, стоявший в передней части комнаты. Представившись президентом Общества изучения живой природы, он произнес несколько приветственных слов в адрес собравшихся, после чего очередной выступающий стал зачитывать протокол предыдущего собрания. Рядом с мисс Темплтон уселась какая-то женщина. Мужчина все говорил и говорил, воздух в комнате становился душным и спертым, и я начала спрашивать себя, а когда же члены Общества изучения живой природы намерены выдвинуться на эту самую живую природу. Обведя комнату взглядом, я заметила, что была единственной, кто прихватил с собой футляр для сбора образцов растений.

 Того, кто зачитывал протокол, сменил следующий выступающий. Этот стал рассказывать о мероприятиях, запланированных на нынешний сезон, и приеме, который должен был состояться в декабре, равно как и о еще нескольких вещах, строго говоря, не имевших особого значения. Вслед за этим разразилась дискуссия о весенней экскурсии в Честер на поезде, в которой могли принять участие все желающие.

 Когда же он сел, то никто более не спешил занять его место. Казалось, все только и ждут возможности заказать прохладительные напитки и…

 — Это что же, и все заседание?

 Мисс Темплтон наклонилась ко мне:

 — Что вы имеете в виду?

 — Разве мы не пойдем сегодня в поле?

 — На этой неделе – нет. Пойдем на следующей. Может быть. Все будет зависеть от охотников и ловчих.

 — Но какой смысл в организации Общества изучения живой природы, если его члены не бывают на этой самой живой природе?

 — Ну, почему же, мы бываем… иногда. Может, и на следующей неделе, но, как правило, это случается весной и летом, когда погода стоит хорошая. Однажды мы даже ездили в Рейвенхед! Это было замечательно!

 Женщина, сидевшая рядом с мисс Темплтон, принялась неумеренно восторгаться той поездкой. Правда, по большей части, она в подробностях живописала, что деревня оказалась совсем не такой, как она ожидала, и каким удобным был поезд, на котором они ехали.

 Я не выдержала и прервала ее воспоминания:

 — А как же цветы?

 — Какие еще цветы? – Женщина посмотрела на меня так, словно я только что с Луны свалилась.

 — Разве вы не нашли там ничего примечательного?

 — Не совсем. – Женщина и мисс Темплтон стали перемигиваться и хихикать. – Если не считать мистера Лейтона.

 — Мистер Лейтон? Это разговорное название цветка? Я никогда не слыхала его ранее.

 Мисс Темплтон засмеялась уже в открытую:

 — Так зовут ее мужа. Вскоре после нашей экскурсии в Рейвенхед они обручились.

 На наш столик упал широкий луч света, и, обернувшись, мы увидели, что дверь открылась.

 — О, это же мистер Стенсбери! – Мисс Темплтон встала и призывно помахала ему, после того как миссис Лейтон оставила нас.

 Он поклонился, приветствуя нас.

 — Возьмите где-нибудь свободный стул и присоединяйтесь к нам. – Мисс Темплтон отодвинула свой стул от моего. – Вы можете сесть вот здесь, между нами.

 Он вскоре вернулся со стулом.

 — Вы опоздали на заседание! – упрекнула его мисс Темплтон, но на губах ее играла улыбка.

 — Мне очень жаль.

 — Мы собираемся отправиться к Комбер-Мер, если погода позволит. Если вы опоздаете и на следующее заседание, то неизбежно пропустите и экспедицию.

 — Что ж, я постараюсь быть пунктуальным. – Он повернулся ко мне: – Вы тоже собираетесь бранить меня, мисс Уитерсби?

 — Пока не знаю. Или вы сделали нечто такое, о чем предпочли бы, чтобы я не слышала?

 Он рассмеялся:

 — Я совершил много чего такого, о чем предпочел бы, чтобы вы не слышали. Но не могу сказать, будто совершил что-либо скандальное или предосудительное в последнее время.

 — В таком случае вы, вероятно, сможете дать мисс Темплтон дельный совет. Она пытается устроить собственный скандал.

 У мисс Темплтон отвисла челюсть, но она тут же вернула ее на место. Щеки ее порозовели.

 — Мисс Уитерсби! Я… Я…

ГЛАВА 17

 Впервые с момента нашего знакомства мисс Темплтон не нашлась, что сказать.

 Во взгляде, устремленном на нее мистером Стенсбери, читалось горькое разочарование:

 — Я шокирован, мисс Темплтон, и могу посоветовать вам лишь одно – никогда не шутите со скандалами. Они вовсе не настолько забавны, как поначалу представляется тем, кто оказывается в них вовлеченным.

 Глаза мисс Темплтон увлажнились, и она крепко зажмурилась, смаргивая слезы:

 — Уверяю вас, мистер Стенсбери, что, по некотором размышлении, я сочла себя совершенно неспособной совершить что-либо, чего вы могли бы не одобрить. Как и мисс Уитерсби.

 Он окинул меня задумчивым взглядом:

 — Я готов поверить тому, что вы говорите от себя, но мне придется обратиться к мисс Уитерсби за подтверждением ее собственной позиции. Итак, что скажете, мисс Уитерсби? Вы способны учинить скандал?

 — Полагаю, все зависит от того, скандал какого рода вы имеете в виду. Итак… о каком скандале мы говорим?

 Мисс Темплтон потрясенно ахнула.

 — Потому что если вы имеете в виду непотребство того типа, что творится на страницах наших ученых журналов, когда великие умы ботаники обмениваются оскорблениями и жалобами, то, признаюсь вам, временами искушение бывает почти непреодолимым.

 — Но вы не ответили на мой вопрос. Готовы ли вы перейти от слов к делу?

 — Думаю, да. То есть, в целом я надеюсь на это. Некоторые вещи просто необходимо высказывать вслух, вы не находите?

 — Хорошо сказано. Иногда это действительно бывает необходимо.

* * *

 С заседания Общества изучения живой природы я вернулась в состоянии глубокого внутреннего неудовлетворения. Мисс Темплтон казалась расстроенной, а я никак не могла взять в толк, что стало тому причиной. Ведь поначалу она явно была рада видеть меня. Она даже отвела меня в сторонку, чтобы поговорить без помех, но, когда я уходила, она сделала вид, будто не замечает моего ухода.

 Я просто не знала, что и думать.

 Я вспомнила, как она предостерегала меня, говоря, что чем меньше я стану рассказывать мистеру Тримблу о своих делах, тем будет лучше, но я не представляла, к кому еще можно обратиться с подобным вопросом, и потому выложила ему все начистоту.

 Он ответил не сразу:

 — Итак… вы полагаете, что она рассердилась на вас?

 — Мне так кажется. Но я не знаю, за что.

 — Быть может, вы что-нибудь сказали ей?

 Я постаралась припомнить наш разговор: сплошные пустяки, там не из-за чего было сердиться.

 — Нет… нет. Я так не думаю.

 — О чем вы говорили?

 — Об экскурсиях Общества изучения живой природы и миссис Лейтон. А потом я заметила мистеру Стенсбери, что, быть может, он сумеет помочь мисс Темплтон со скандалом, который она планирует устроить, и…

 — Стойте. Теперь поподробнее. Что именно вы сказали насчет скандалов?

 — В общем… – Как же все это было на самом деле? – Мистер Стенсбери обронил, что в свое время совершал вещи, о которых теперь предпочел бы не упоминать, хотя в последнее время никаких скандальных поступков за ним не числится. И тогда я предположила, что, раз уж он так близко знаком со скандалами, то пусть посоветует что-либо мисс Темплтон, которая как раз его и планировала.

 — Пожалуй, я понял, что именно пошло не так. – В глазах его появился непривычный блеск, а зубы он стиснул так, что на скулах проступили желваки.

 — В самом деле? А я – нет. Я по-прежнему ничего не понимаю. Я поддерживала разговор. Задавала вопросы, причем именно так, как вы и говорили, и…

 — В скандалах, мисс Уитерсби, самое пикантное – то, что говорить о них неприлично и предосудительно, и потому воспитанные люди о них не говорят. – Надо заметить, излагал он свои мысли как всегда четко и убедительно.

 — Никогда?

 — Никогда.

 Я надолго задумалась:

 — Но если говорить о скандалах воспрещается, то никто и не узнает о том, что нечто скандальное имело место в действительности. – Была во всем этом какая-то неувязка. – Ведь кто-то где-то должен же о них говорить, иначе вообще не было бы никаких скандалов.

 — Пожалуй, я должен сделать поправку: о скандалах можно говорить, но не на людях, тем более не с людьми малознакомыми или посторонними.

 — А я и не была с посторонними. Я была с мисс Темплтон и мистером Стенсбери.

 — О скандалах можно говорить, но не в смешанном обществе.

 — Значит… если бы я была с мисс Темплтон, и к нам бы подсела еще какая-нибудь дама, или миссис Лейтон осталась бы с нами, я могла бы попросить ее помочь мисс Темплтон с ее скандалом?

 — Учитывая, на какой стадии находятся ваши навыки поддержания разговора, я бы предложил вам не говорить о скандалах вообще. В любой форме. И в любой компании.

 — Я всего лишь пыталась помочь.

 — А я подозреваю, что добились лишь того, что поставили свою подругу в неловкое положение.

 — В самом деле? Вот как! Но я вовсе этого не хотела. И что мне теперь делать? Должна ли я буду сказать мистеру Стенсбери, что его помощь не требуется?

 — Думаю, что вам следует извиниться перед мисс Темплтон за то, что сделали достоянием гласности ее намерения учинить скандал, и более никогда не вспоминать об этом досадном инциденте в разговорах с мистером Стенсбери.

 — Я чувствую себя гадко. Я вовсе не хотела унижать ее.

 — В последнее время мисс Темплтон проводит в вашем обществе довольно много времени, так что, думаю, она все поймет.

 Я тоже на это надеялась, хотя и беспокоилась, что получится как раз наоборот. В книжке об этикете, которой она меня ссудила, должен быть раздел о скандалах. Но, если он там и наличествовал, я умудрилась пропустить его.

 Я направилась в коридор, чтобы исправить свою ошибку. Но не успела я сделать и шагу, как мистер Тримбл вновь заговорил:

 — Мне вдруг стало интересно… какой, собственно, скандал намеревалась учинить мисс Темплтон?

 — Речь идет… – Я вовремя спохватилась и оборвала себя на полуслове. – Вы коварны и хитры, мистер Тримбл. Вы ведь испытываете меня, не правда ли? Будьте покойны, этот урок я усвоила накрепко. Вы – смешанная компания, и во второй раз я не сделаю той же самой ошибки.

 — Дело не в этом. Просто мне стало любопытно, что могла задумать такая девушка, как мисс Темплтон…

 — Как я уже говорила, я держу рот на замке.

 — Но не можете же вы просто взять и…

 Покачав головой, я поднялась к себе в спальню, где вскоре, пролистав книгу об этикете, обнаружила, к своему огромному разочарованию, что раздел о скандалах в ней отсутствует.

* * *

 На следующий вечер я решила дожидаться адмирала внизу, в холле. Учитывая то количество нижних юбок, которые были на мне надеты, сидение превращалось скорее в пытку, нежели в удовольствие, да и мисс Темплтон вечно попрекала меня измятыми юбками. Вскоре ко мне присоединился мистер Тримбл и окинул меня долгим выразительным взглядом с головы до пят:

 — Разве сегодня вечером вы собираетесь не на танцы?

 — Да, именно туда. У Льюисов.

 — В таком случае вы, быть может, захотите надеть более удобный наряд, нежели этот.

 Платье из парчи глубокого винного цвета доставили мне совсем недавно, и оно было последним из тех, что я заказывала. В общем, оно мне понравилось, за исключением рукавов, которые, начиная от локтя и до запястий, оказались довольно тесными. К тому же застегивались они примерно на две дюжины пуговиц, и, чтобы справиться с ними, у меня ушло около получаса. Не представляю, как великосветские модницы находят для всего этого время и вообще успевают сделать хотя бы что-то.

 — Если я переоденусь, то совершу смертный грех – появлюсь на людях дважды в одном и том же наряде, на что, по мнению мисс Темплтон, способны лишь невежды.

 — А я могу гарантировать вам, что уж она-то танцевать в кашемире не будет. – Привалившись к дверной притолоке, он скрестил руки на груди. – Прошу прощения за столь бестактный вопрос, но вы умеете танцевать?

 — Мне знакомы несколько контрдансов[59]. Они представляются мне стимулирующими. Мама время от времени прерывала работу, чтобы мы могли потанцевать. Она говорила, что энергичные упражнения полезны для души.

 — А польку вы умеете танцевать?

 Подобрав юбки, я принялась выделывать известные мне па, поворачиваясь туда и сюда и выбрасывая ноги.

 — Я умею танцевать вот так, хотя как называется танец, не знаю.

 Его улыбка показалась мне натянутой.

 Тем временем я подпрыгивала и кружилась по холлу.

 Когда я проносилась мимо него, он остановил меня, придержав за руку:

 — В общем да, хотя полька и впрямь считается довольно энергичным танцем, в высшем обществе все-таки не приняты столь утомительные антраша. Светская публика предпочитает благородные танцы вроде варшавянки[60] или вальса.

 — Я не знаю ни того, ни другого.

 — И вы не оставили себе времени на учебу. Послушайте, неужели адмирал не предупреждал, что вас пригласили на танцы?

 — Разумеется, он говорил, что там будут танцы, но я поняла его так, что мне танцевать будет совсем необязательно.

 — Но ведь именно этим обычно на танцах и занимаются, мисс Уитерсби. Танцуют.

 — Что ж, в таком случае, я посижу где-нибудь в уголке. Танцы ведь не могут длиться очень уж долго, верно?

 — Если вы намерены пересидеть их, то сидеть вам придется весь вечер.

 — Весь вечер? – В моих юбках? Я услышала собственный вздох. – Полагаю, все будет не так уж плохо, если мне удастся устроиться где-нибудь поблизости от столика с закусками и напитками. Когда я в прошлый раз была у Льюисов – на концерте, – они подали поистине восхитительный пунш.

 — Вы напрасно надеетесь отсидеться в сторонке. До приезда адмирала я постараюсь научить вас всему, чему только смогу. – Он протянул мне руку. – Давайте. У нас мало времени.

 Я вложила свою ладонь в его.

* * *

 — Для начала я покажу вам старый танец под музыку, которую они наверняка сыграют. Самое же главное, разумеется, – смотреть, что делают остальные, и повторять за ними.

 Я послушно кивнула.

 Он поклонился и начал негромко напевать какой-то мотив.

 Я тоже поклонилась.

 — Нет, нет, нет. Кланяюсь я. Вы делаете реверанс.

 — Но вы сами сказали, что я должна повторять за всеми остальными. Это нечестно – бранить меня за то, что я в точности следую вашим же указаниям.

 — Я вовсе не… – Он сделал глубокий вдох, а когда заговорил снова, то голос его смягчился. – Я вовсе не бранил вас. Итак… я кланяюсь. – Он поклонился. – А вы…

 Я сделала реверанс.

 — Не понимаю, почему я должна снова делать реверанс, когда я приседала в нем для доброй половины залы при входе в нее. Это представляется мне чрезмерным излишеством.

 — То, что вы называете излишеством, все остальные именуют танцевальными па.

 Он вновь затянул свой напев, держа меня за руку с таким видом, словно собирался обойти холл по кругу. Этот танец показался мне странным, и потому я не сразу последовала за ним.

 — Мисс Уитерсби, думаю, будет лучше, если вы расслабитесь и позволите мне вести вас.

 Я послушно согнула ноги в коленях, руки – в локтях, и принялась вихлять ими из стороны в сторону.

 — Я сказал – расслабиться, а не трястись, как столетняя старуха.

 — Все это так сложно! Сначала вы говорите мне расслабиться, а потом требуете, чтобы я напряглась.

 — Вы должны танцевать. Не разговаривать, не возражать, а просто танцевать.

 — Я бы с радостью, но вы все время перебиваете меня. Прошу вас, давайте продолжим.

 Кажется, хотя я в этом не совсем уверена, он заскрипел зубами, но все-таки вновь взял мою руку и повел меня ко входной двери.

 — Так, теперь нужно сделать несколько chassés[61], а когда дойдем до конца холла, то поворачиваем в обратную сторону.

 — И какое же отношение имеет саше[62] к танцам?

 — Шассе. Не… – Он выпустил мою руку и сделал еще один скользящий шаг.

 — Вы хотите сказать, что я должна скользить вслед за вами по полу? Так почему бы просто не сказать мне об этом? Адмирал будет здесь с минуты на минуту, и я хочу успеть научиться всему, чему только смогу.

 Он одарил меня долгим взглядом:

 — Пожалуй, будет лучше, если мы перейдем к вальсу. Это совсем не сложно. – И он вновь протянул мне руку. Но на сей раз, когда я вложила свою ладонь в его, он притянул меня к себе.

 — Э-э… Мистер Тримбл, это действительно необходимо? – Я оказалась так близко от него, что едва не уткнулась носом в его шейный платок. Тот развязался, и восхитительный, волнующий, пряный аромат вырвался на волю из-под его воротничка.

 — Вальс считается последним веянием моды, мисс Уитерсби, и я не сомневаюсь, что по крайней мере одно приглашение вы получите. – Он крепче сжал мою ладонь, а другую руку опустил мне на талию. И вот тогда я поняла, что он имел в виду, когда говорил, что кашемир не годится для танцев. Я вдруг почувствовала, что у меня горит лицо, а в груди возникло непонятное стеснение.

 — Вальс танцуют на три такта.

 — Вы не могли бы поспешить, пожалуйста? Иначе мне сделается дурно от духоты.

 — Я делаю шаг вперед с правой ноги, поэтому вы должны сделать шаг назад с левой.

 Я отступила назад, и между нами наконец-то образовалось свободное пространство.

 — Одновременно. Мы должны оба сделать свои шаги одновременно.

 — Как это? Я же не могу прочесть ваши мысли.

 — И раз-два-три. Раз-два-три. – Он заставил меня отступать спиной вперед, легонько нажимая на мою ладонь.

 Я поспешно отступила на несколько шагов, чтобы он не налетел на меня.

 — Всего один, мисс Уитерсби. Я делаю один шаг, и вы должны сделать столько же.

 Мы предприняли новую попытку, но с таким же результатом.

 — Быть может, вам будет легче, если вы станете смотреть на мои ноги? Не все время, разумеется, а пока учитесь?

 — Да. Пожалуй, вы правы. – Я посмотрела на его ноги, опустив голову одновременно с ним, и мы столкнулись лбами. – Мне очень жаль!

 — Пустяки. – Он произнес эти слова небрежным тоном, но я успела заметить, как лицо его исказилось от боли. – Попробуем еще раз?

 Я вновь опустила взгляд, но уже не столь резко наклоняя голову, и при этом мне удалось сделать шаг одновременно с ним.

 — Мистер Тримбл, я подумала…

 — Да?

 — Вы не будете возражать, если мы поменяемся местами? Просто мне хочется видеть, куда я иду и что меня там ждет.

 — По правилам вальса именно женщина отступает спиной вперед.

 — Что само по себе является противоречием, не так ли? Как можно отступать вперед? Но ведь у нас ведете вы. Поскольку вы видите и сами выбираете, куда нам нужно идти, с вашей стороны бесчестно лишать подобного знания меня.

 — Это вопрос не злого умысла, а доверия. Вы должны довериться мне в том, как и куда я вас веду.

 — Я верю вам. В принципе. Однако, этот холл совсем не велик, и я все время опасаюсь налететь на ступени, и вообще не вижу, куда… Откровенно говоря, я вообще ничего не вижу.

 Он перестал танцевать, выпустил мою руку и с поклоном отступил на шаг:

 — Думаю, что сделал для вас все, что было в моих силах, мисс Уитерсби.

 — Но… этого не может быть. Я же ничему не научилась.

 Он кивнул на дверь.

 Я обернулась и увидела на пороге адмирала, который, хмурясь, разглядывал нас с непонятным выражением лица.

 — Она не умеет танцевать. – Мистер Тримбл проговорил эти слова таким тоном, что мне тут же захотелось выступить с опровержением.

 Брови у дяди от изумления полезли на лоб:

 — Не умеет? Но почему? – Он сердито уставился на меня, словно в этом была моя вина.

 — Мама научила меня нескольким контрдансам, но и только. У меня просто не было возможности. – И тут меня охватило вдохновение. – Но ведь вы и сами редко танцуете, не правда ли, дядя? Поэтому, когда начнет играть музыка, я буду просто повторять за вами.

 — Как правило, в это время я курю трубку. Или пытаюсь найти партнеров для карточной игры.

 Нет, мне это не подходит.

 — Быть может, я смогу прогуляться по саду.

 Теперь брови полезли на лоб у обоих.

 — В темноте? В такое время года? Без сопровождающего?

 — Пожалуй, нет. Будет лучше, если я не поеду вовсе.

 Мистер Тримбл протянул мне ридикюль и буквально вытолкал меня за дверь.

* * *

 Бальная зала походила на грот. Повсюду в настенных канделябрах мерцали свечи, а подоконник украшали сосновые лапы. Оркестр наигрывал какую-то бодрую мелодию, и у меня зачесались ноги, так и норовя пуститься в пляс. Но, когда на танцполе выстроились пары и принялись совершать замысловатые па, я поняла, что здесь мне ничего не светит – танец был мне совершенно незнаком.

 Мисс Темплтон стояла в уголке и о чем-то беседовала со своим отцом. Испросив разрешения у адмирала, я отправилась к ней.

 Подойдя, я принесла ей свои извинения за то, что невольно раскрыла ее намерения оказаться вовлеченной в скандал, и она милостиво простила меня. Пока мы разговаривали, мелодия закончилась, но, после недолгой паузы, оркестр заиграл новую. К нам подошел какой-то мужчина и пригласил мисс Темплтон на танец. После этой мелодии наступил черед следующей, и только потом оркестранты взяли паузу.

 Ко мне вернулась мисс Темплтон. На щеках ее играл яркий румянец, а глаза сверкали:

 — Это так весело, мисс Уитерсби, что я не понимаю, как вы можете довольствоваться тем, что просто стоите здесь и не танцуете. Мы должны найти вам кавалера!

 — Я не умею танцевать.

 — Вы хотите сказать… – Губы девушки приоткрылись, а глаза округлились от изумления. – Никогда не слышала ничего более ужасного! Вы не умеете танцевать?

 Я покачала головой.

 — Совсем?

 — Во всяком случае, танцы такого рода.

 — О! Мне почему-то хочется обвинить в этом ужасного мистера Тримбла, но, полагаю, он тут ни при чем… или все-таки?

 На лице ее вспыхнула такая неистовая надежда, что мне было очень жаль разочаровывать ее.

 — Увы. – Мне тоже хотелось обвинить в этом его. Как могло случиться, что до сих пор я даже не представляла, насколько важными и необходимыми могут быть танцы?

 Вместе со своим кавалером она отошла к столику с легкими закусками и прохладительными напитками, а я осталась рядом с адмиралом. Он стоял неподвижно, заложив руки за спину, и выглядел чрезвычайно внушительно и сурово. Мне пришло в голову, что, быть может, в отсутствии у меня кавалеров моей вины не было. Быть может, все дело было в нем.

 — Можете танцевать, дядя, если хотите. Или ступайте выкурите трубочку. Вы вовсе не обязаны стоять рядом со мною.

 — Я не могу оставить такую красивую девушку, как ты, без присмотра.

 Даже наблюдать за танцами было приятно, и я бы ничуть не возражала, если бы меня научили исполнять их. Но их было столько, что мне начало казаться, будто я непременно запутаюсь и собьюсь.

 Во время одного из них к нам подошел мистер Стенсбери. Поклонившись, он согнул руку в локте и предложил ее мне:

 — Не хотите ли потанцевать, мисс Уитерсби?

 — Нет. Не хочу.

 От изумления он лишился дара речи.

ГЛАВА 18

 — О Боже. Я опять сказала что-то не так, верно?

 — Если только вы не желали намеренно оскорбить меня. Но даже отказ девушка обязана высказать как подобает воспитанным людям. – Голос его звучал сухо и неприязненно.

 — Дело не в том, что я не хочу танцевать именно с вами. Я бы с удовольствием. Или нет. Мне трудно судить, я просто не умею танцевать. А этот танец, к тому же, выглядит еще и таким сложным.

 Он повел плечами, стряхивая напряжение, и встал рядом, сцепив руки за спиной.

 — Говоря откровенно, он действительно сложный. А ведь я тоже не умел танцевать, пока не нанял учителя, который и взялся наставлять меня этому искусству в уже преклонном возрасте – целых тридцати лет.

 — Мистер Тримбл предупредил меня, чтобы я и не пыталась. Похоже, он полагает, что я лишь выставлю себя на посмешище.

 — А вы всегда слушаете мистера Тримбла? Похоже, он не слишком-то высокого мнения о ваших талантах.

 — А мне больше и некого особенно слушать. Видите ли, он – ассистент моего отца, к тому же единственный, кто хотя бы немного во всем этом разбирается. – Чуть помолчав, я покосилась на адмирала и придвинулась поближе к мистеру Стенсбери. – За исключением моего дяди. Он все это устроил, за что я ему чрезвычайно признательна, но он так и не смог предложить мне практических рекомендаций относительного того, как следует вести себя в обществе.

 Мистер Стенсбери улыбнулся:

 — Я бы сказал, что до сих пор у вас все идет исключительно удачно.

 — Не думаю, что это – правда, но я все равно благодарна вам за доброту.

 — В таком случае, вы, быть может, передумаете насчет своего решительного отказа?

 — Едва ли в этом есть смысл. Мистер Тримбл выразился совершенно недвусмысленно на этот счет.

 — Мисс Уитерсби, если каким-либо невероятным образом вы оплошаете на танцполе, то вина за это ляжет только и исключительно на вашего партнера. Любой настоящий мужчина должен быть способен скрыть промашку партнерши от посторонних глаз.

 — В самом деле?

 — В самом деле. А еще я подозреваю, что ваш мистер Тримбл – совсем не тот человек, за которого себя выдает.

 Мистер Стенсбери поправил перчатки и вновь протянул мне руку.

 Я вложила свою ладонь в его:

 — Если вы полагаете…

 — Доверьтесь мне. – Он притянул меня к себе и положил руку мне на талию. – А еще я знаю, что вот этот танец называется вальсом.

 О Боже. Что там говорил мистер Тримбл? Нужно расслабиться.

 Я постаралась, но в результате у меня лишь задрожали колени.

 На лице мистера Стенсбери изобразилась тревога:

 — Вы хорошо себя чувствуете?

 — Да. Думаю, что да. То есть, мне сразу же станет лучше, как только этот танец закончится.

 — Просто позвольте мне вести вас, и все будет в порядке.

 Я попыталась. Честное слово. Он кружил меня по комнате, и я начала понимать, что означает выражение «танец на три счета». Правда, в какой-то момент я изо всех сил наступила ему на ногу.

 — Мне очень жаль.

 — Забудьте об этом, все это пустяки. Думаю, что никто ничего и не заметил. Видите? Все сосредоточились на том, как танцуют они сами.

 Он был прав. На нас и впрямь никто не обращал ни малейшего внимания.

 Мистер Стенсбери подбадривал меня, как только мог. Куда больше, чем мистер Тримбл. Быть может, мы танцевали не так изящно, как мисс Темплтон и ее кавалер, но к тому времени, как музыка смолкла, я начала получать от танца настоящее удовольствие.

 Я присела перед ним в реверансе:

 — Благодарю вас, мистер Стенсбери. И прошу прощения за свою неуклюжесть.

 Он поклонился:

 — Никогда не просите прощения за то, что проявили мужество, мисс Уитерсби.

 Следующий тур мисс Темплтон танцевала с мистером Стенсбери. Я бы тоже очень хотела выучить все па этого танца, поскольку он показался мне довольно энергичным. Похоже, некоторых вещей мистер Тримбл все-таки не знал!

 — Прошу прощения, мисс Уитерсби, не хотите ли потанцевать?

 Из задумчивости меня вывел голос нашего приходского священника. Поскольку человеком он был приятным и исключительно безобидным, то мне смертельно не хотелось обижать его отказом, но другого выхода не было.

 — Не думаю, что должна лгать вам, мистер Хопкинс-Уайт. Я едва выжила после тура вальса с мистером Стенсбери. А если быть совсем откровенной, то правильнее сказать, что это он едва выжил после вальса со мной. Полагаю, не стоит искушать судьбу дважды за один вечер. А других танцев, боюсь, я просто не знаю.

 — Жаль. Я всегда любил танцевать.

 — Быть может, в один прекрасный день я все-таки научусь.

 Он улыбнулся мне.

 Я улыбнулась ему.

 Воцарилось молчание… если не считать музыкантов, разумеется. И шороха шагов танцующих. Я должна что-нибудь сказать ему. В памяти у меня всплыли слова мистера Тримбла. Я должна задать вопрос, совершить своего рода открытие. Разумеется, больше всего мне хотелось узнать, отчего умерла его супруга, но спрашивать об этом было бы невежливо.

 — Ваши дети… с ними все в порядке?

 — Да. С ними все хорошо. Благодарю вас.

 Вот и поговорили о детях, называется.

 — А ваш дом? Он вам нравится?

 — Вполне.

 Проклятье. Вновь неудача.

 — Просто… прежний пастор считал, что сквозняки продувают его насквозь. Он вечно расхаживал, кутаясь в теплый шарф. А вот вы, очевидно, так не думаете?

 — Нет.

 — Что ж… хорошо. Очень хорошо.

 Но должно же быть в этом человеке что-то такое, что интересно было бы раскопать. Какая-нибудь изюминка. Что-нибудь такое, о чем бы я могла его расспросить. Только не вопросы о цветах, разумеется, потому что тогда он неизбежно заговорит о своей коллекции, а сегодня вечером я была к этому явно не расположена. Итак, что же это может быть… Его проповеди?

 — Вы уже подготовили проповедь для этой недели?

 — Я приготовил ее еще несколько недель тому. Видите ли, я пишу их все за один присест, так сказать. Во всяком случае, так бывает, когда я нахожу верную тему. Или книгу. С книгами вообще легко. – Он заметно оживился. – Я не имею в виду Левит[63], естественно. Не думаю, что когда-либо слышал проповедь по Левиту, хотя вот с Иаковом[64], например, работать легко. Хотя правильнее было бы сказать – легче. Потому что Иаков очень эмоционален и выразителен. Вряд ли в Библии найдется еще одна такая трудная, но интересная и побуждающая книга. Вы со мной не согласны?

 — Я?

 — Как вы полагаете, если ли другая книга, способная сравниться с нею?

 — С Иаковом?

 Он смотрел на меня так, словно действительно хотел знать.

 — Полагаю… Мне всегда было нелегко понимать Иова[65]. Господь говорил посредством своих бурь и ураганов, друзья Иова провозглашали такие ужасные вещи, а сам он оказался в отчаянном положении… Словом… честно говоря, я не совсем уверена, как к ней нужно относиться.

 — Иов – одна из моих любимых тем. Мне хочется думать, что я специализируюсь на трудностях. И возможностях. Не думаю, что существует более утонченное занятие, чем пытаться понять замысел Божий.

 — Мне всегда казалось, что Он сам говорил, будто это недоступно пониманию.

 — Так оно и есть, разумеется, но ведь это не означает, что мы не должны пытаться. Или разобраться хотя бы в его проявлениях.

 — Проявления. Я сама специализируюсь на проявлениях и образцах. – Во всяком случае до недавнего времени. До появления мистера Тримбла. И теперь уже он специализируется на моих проявлениях.

 — Значит, вы все понимаете. Если мы думаем о сопоставлении Божьей благодати и милосердия.

 — Его гнева и любви?

 — Да. Вот именно! Благодать и милосердие. Гнев и любовь. Иногда их весьма трудно считать частями одного и того же явления Господнего.

 — Да. Полагаю, действительно трудно. Совсем как пчелы медоносные и дуб.

 На его лице отобразилась растерянность.

 — Пчелы медоносные и дуб? – На мгновение он умолк, переваривая услышанное. Прищурился. А потом глаза его удивленно расширились. – Пчелы медоносные и дуб! Да, теперь понимаю! Пчелы могут стать досадной помехой, особенно если совьют гнездо на дереве, но в остальном от них бывает и много пользы, не так ли? Как бы продолжалась жизнь без пчел?

 — И как бы увеличивалось число дубов, если бы пчелы не… – Я оборвала себя на полуслове, вспомнив, чем закончилась моя последняя попытка заговорить о репродуктивных органах флоры. – То есть…

 А он, похлопав себя по карманам, извлек из одного из них огрызок карандаша и маленький блокнот.

 — Вы не возражаете, если я запишу это сравнение? Оно может пригодиться мне в будущем.

 — Прошу вас.

 — А вы не станете возражать, если услышите, как я произношу его с амвона? – Он ждал моего ответа, и кончик его карандаша завис в неподвижности над страницей.

 — Ничуть.

 — Замечательно!

 — Вы должны присоединиться к Обществу изучения живой природы «Кингз-Хед». Меня говорили, что они поминают цветы по любому поводу и без оного.

 — В самом деле? – На лице его явственно отображалась борьба двух прямо противоположных желаний: принять предложение и отказаться от него. – Пожалуй, нет. С меня довольно хлопот с моей коллекцией. И множить их число мне совершенно ни к чему. Хотя… люди будут ожидать от меня, что я присоединюсь к ним, верно?

 — Мне говорили, что прежний пастор регулярно бывал на заседаниях Общества.

 — Ничего удивительного, – уныло согласился он. – И когда же они собираются?

 — По воскресеньям после полудня, в пабе «Кингз-Хед». На прошлой неделе они не ходили на экскурсию, но мисс Темплтон полагает, что это может произойти на следующей неделе.

 — Я все хотел спросить у вас, мисс Уитерсби… Как-то вы упомянули, что специализируетесь еще и на ведении корреспонденции…

 — Вы не ошибетесь, если скажете, что написание писем является неотъемлемой частью моей работы.

 — Вы не могли бы помочь мне в этом?

 — Я уверена, что ваши письма будут ничуть не труднее тех, что я привыкла писать.

 В этот момент к нам подошла мисс Темплтон, за которой следовал мистер Стенсбери.

 — Какой замечательный танец был только что! А еще я слышала, что сейчас нам подадут ужин! – Она опиралась на руку мистера Стенсбери, но теперь взяла под локоть меня. – Идемте. Я хочу первой увидеть столовую, когда двери откроются.

 Под ее руководством мы расположились чуть сбоку от дверей, так что, когда они распахнулись, нашим глазам предстало величественное зрелище.

 — О! – восхищенно ахнула она. – Это похоже на сон наяву.

 Так оно и было. Повсюду виднелись пальмы и папоротники в горшках, а на столах подмигивали огоньки свечей в серебряных подсвечниках.

 Как и прежде, меня усадили между мистером Стенсбери и пастором. Когда мы приступили к еде, я подметила одну оплошность в поведении мистера Стенсбери, но, вспомнив слова, почерпнутые мною из книги мисс Темплтон, изо всех сил постаралась сделать вид, будто ничего не замечаю. Раньше я бы непременно указала ему на ошибку, но книга об этикете советовала в подобных случаях хранить молчание. Хотя, если бы никто не обращал внимания на дурные манеры, то откуда же люди узнали бы, что именно им нужно исправить в своем поведении?

 Быть может, идея заключалась в том, чтобы наблюдать за другими и сравнивать? Мысль эта выглядела вполне здравой, потому что именно так я добивалась успехов в изучении ботаники. Но потом я сообразила, что человек, который, подобно мне, совершенно не разбирается в этикете, мог набраться пагубных представлений, наблюдая, например, за мистером Стенсбери. Я вновь оказалась в затруднительном положении. Теперь, из-за приобретенных знаний о том, как правильно вести себя за столом, ужин превратился для меня в нелегкую повинность. Я призналась себе, что с гораздо бо́льшим удовольствием провела бы это время в одиночестве и дома.

 Мистер Стенсбери метнул на меня вопросительный взгляд:

 — Что-нибудь не так, мисс Уитерсби? Сегодня вечером вы сами на себя не похожи.

 — Я всего лишь пытаюсь все делать правильно.

 — Ваши намерения достойны всяческого восхищения.

 — И мне остается лишь надеться, что я в них преуспела.

 — Как и всем нам.

 — Мистер Стенсбери, вам никогда не бывало страшно оттого, что вы забудете, как и что следует делать на таких вот мероприятиях?

 — Поначалу бывало, но потом я решил, что вместо того, чтобы переживать, правильно или нет я веду себя в глазах людей, которые только и ждут, чтобы я оплошал, лучше я сделаю приятное самому себе.

 Я встретила его взгляд:

 — Благодарю вас. Я постараюсь запомнить ваши слова.

* * *

 На следующее утро мы с мисс Темплтон встретились, чтобы наведаться к приходскому священнику, а потом, уже вместе с ним, прогуляться к Холлиз.

 Пока мы шли к пастору, я с грустью разглядывала землю, прихваченную легким морозцем. Для середины октября в этом не было ничего необычного, но повсюду, насколько хватало глаз, трава полегла и почернела. Поскольку мы с мисс Темплтон были одни, я решила, что могу говорить свободно:

 — Есть ли у вас новости о планируемом скандале?

 Она зарделась, как майская роза:

 — Нет, никаких. Как только горничная рассказала мне, что для этого потребуется, я решила придумать другой план.

 — Придумали?

 — Должна признаться вам, мисс Уитерсби, что нет. Я оказалась в совершеннейшем тупике и чувствую себя окончательно павшей духом. Иногда мне кажется, будто я одной ногой уже стою в могиле. И даже мысль о званом ужине не способна развеселить меня.

 — Полагаю, отныне бесполезно беспокоить вас просьбами дать мне совет относительно моей новой прически.

 — О, совсем напротив! Скорее всего, это – единственное, что способно вернуть меня к жизни.

 Она заговорила о платье, которое намеревалась надеть на следующий званый ужин, потом переключилась на мое, а вскоре вдали показался и дом приходского священника.

 — Вот теперь самое время, когда вы должны начать смотреть влюбленными глазами на все то, что в один прекрасный день может стать вашим. – Она показала на дом.

 Все это? Все эти детишки и дурно сохраненные образцы? Нет уж, благодарю покорно.

 Мисс Темплтон помахала платочком.

 — Кажется, это пастор! – Она помахала ему вновь. – Вы не могли бы отложить футляр? Помашите же ему!

 Мы принялись махать на ходу, и пастор вышел со двора, чтобы встретить нас. По крайней мере, сегодня футляр у него на плече висел нужным концом наружу.

 — Холодновато сегодня для прогулки, вы не находите? – Он повязал на голову кашне, а на руки надел варежки. Оглянувшись на свое жилище, он сообщил: – За детьми присматривает нянечка, а в полдень к ним придет еще одна прихожанка, так что мы можем выступать.

 Я кивнула на тропинку, уводящую в сторону Холлиз.

 — Да что там можно найти? – Мисс Темплтон вдруг остановилась прямо посреди тропинки. – Все цветы давно погибли, мисс Уитерсби. Пожалуй, нам лучше вернуться домой к пастору и выпить горячего чаю.

 — Не все цветы погибли, как вы выражаетесь, мисс Темплтон, уверяю вас.

 Мы миновали несколько кустиков цикламенов, а потом я привела их на луг, осторожно обходя золотистые полевые лютики, которые все еще цвели. Обернувшись, чтобы посмотреть, как у них дела, я вдруг заметила кое-что весьма тревожное.

 — Стойте! – Крик мой эхом прокатился над лугом.

 Пастор нелепо взмахнул руками, чтобы сохранить равновесие и не упасть, а мисс Темплтон испуганно вскрикнула:

 — Что? Что случилось?

 — Астры. – Я наклонилась и бережно провела пальцами по хрупкому стеблю. – А вы оба едва не растоптали их!

 — Я их даже не заметил. – Пастор присел на корточки рядом со мной. – А они очень красивы, не правда ли?

 Подняв голову, я встретила его взгляд:

 — Еще бы. И довольно необычны для этого времени года.

 Стоя над нами, мисс Темплтон заговорила, прижав руки к груди:

 — Это лишний раз доказывает, что красоте всегда есть место даже в самые темные и сильные холода.

 Пастор вскинул голову, будто пораженный в самое сердце:

 — Да. Да! Боже. Как хорошо вы сказали. Холод и убийственный мороз не должны мешать растению цвести. Как и в истории с Иовом, мисс Уитерсби. В жизни всегда есть место добру и красоте. Вы не возражаете, если я запишу ваши слова, мисс Темплтон?

 — Разумеется, нет. Я услышала их от президента Общества изучения живой природы. У него в запасе имеется множество подобных изречений. Так что вам и впрямь стоит побывать на наших заседаниях, пастор. Вы сами удивитесь, когда увидите, как разыграется ваше воображение и вдохновение.

 — Я не страдаю отсутствием вдохновения. А вот иллюстрации и наглядные примеры мне не помешают.

 — В таком случае, на заседаниях Клуба акварелистов вам нечего делать. Там место художникам, а не иллюстраторам, как мне любезно растолковала мисс Уитерсби. А вот Общество изучения живой природы – то, что вам нужно.

 — А мне не придется нести туда свою коллекцию?

 — Нет. О нет, конечно. И в большинстве случаев футляр для сбора растений вам тоже не понадобится.

* * *

 Свежий воздух и быстрая ходьба рассеяли мое мрачное расположение духа, и домой я вернулась, горя желанием вновь продемонстрировать окружающим свой интерес к замужеству.

 Мистер Тримбл встал, когда я вошла в малую гостиную.

 Опустившись на стул, я сбросила башмаки и вытянула ноги к огню. Если он не желает видеть мои лодыжки, тогда пусть не поднимает глаз.

 — Мисс Уитерсби? Я наткнулся на доклад, относительно которого хотел бы выслушать ваше мнение.

 — Если вы ждете от меня помощи, то я не могу…

 — Я знаю, что вы не хотите мне помогать, но вы ведь можете просто выслушать меня. А если вы согласны с выводами, то вам довольно всего лишь кивнуть головой. – И он с вызовом взглянул на меня, словно предлагая отвергнуть его предложение.

 Я ничего не сказала.

 Он сел за письменный стол, некогда бывший моим, взял в руки статью, над которой работал, и стал читать о распространении Ranunculaceae на субарктических островах. Закончив, он взглянул на меня:

 — Вы согласны?

 Я кивнула. А что еще мне оставалось? Совершенно очевидно, он нашел мои заметки, поскольку безукоризненно суммировал и изложил мои мысли по этому поводу. И куда более кратко, чем это сделала бы я сама.

 — Вы намерены представить ее на чье-либо рассмотрение?

 — Разумеется. Британской ассоциации содействия развитию науки.

 Да еще и под своим именем, скорее всего. Можно не сомневаться, статья будет принята к публикации.

 — Боюсь, что в качестве доклада вашу статью не примут, уж очень она коротенькая. Разве что опубликуют в качестве письма редактору.

 — Но в любом случае она будет напечатана.

 Я пожала плечами. Самой мне никогда не удавалось опубликоваться в научном журнале в любом формате, так что какая мне разница, выйдет ли его статья в виде письма или будет напечатана в колонке?

 Он скрестил руки, лежащие поверх доклада:

 — Значит, вы согласны со мной?

 — Разумеется, согласна. Вам и самому это прекрасно известно. – Я повернулась к нему лицом, чтобы лучше видеть его. – Потому что большинство этих слов и мыслей – мои собственные! И я не сомневаюсь, что вы найдете способ опубликовать их. Господь свидетель, что мне бы этого не удалось. Но вовсе не потому, что я не пыталась. Я пришла к убеждению, что все, что я напишу, никогда не будет опубликовано, и что мой дядя прав: женщина годится только на то, чтобы быть женой и матерью.

 — Я восхищаюсь вашей откровенностью. Мужчина всегда будет знать, как вы к нему относитесь.

 Вот уже второй раз я слышала от него эту фразу.

 — А почему должно быть иначе? И еще: я поражена тем, что вы поддерживаете отношения с людьми, которые постоянно лгут вам, кривят душой или не демонстрируют той честности и прямодушия, на которых только и зиждется дружба. Должна со всей откровенностью заявить вам, мистер Тримбл, что не смогла бы считать таких людей своими друзьями.

 — Я тоже.

 — Тогда почему вы держитесь за них? Кажется, вы удивлены моими словами. Хотя было бы куда естественнее удивляться их поведению.

 Он рассмеялся:

 — Пожалуй. А сейчас я скажу вам кое-что, мисс Уитерсби. Нет ничего лучше путешествия на другой край земли, чтобы узнать, кто твой настоящий друг, а кто лишь притворяется им.

 — Эти ваши друзья, разве они не писали вам?

 — Нет. Собственно говоря, был лишь один человек, с кем я поддерживал регулярную переписку.

 — В таком случае, именно он и должен быть удостоен чести называться вашим другом. – И я вновь отвернулась к огню.

 — Этим человеком, мисс Уитерсби, были вы.

ГЛАВА 19

 Я вновь повернулась к нему:

 — Я?! Что заставляет вас думать, будто я…

 — Перестаньте. Я же не слепой. А еще мне было поручено разобраться с бумагами вашего отца. Учитывая, в каком беспорядке они пребывали, вопрос заключался лишь в том, как скоро я наткнусь на ваши заметки и узнаю ваш почерк. И потом, я все спрашивал себя, отчего это ваш отец – совсем не такой, каким я его себе представлял.

 — Но… полагать меня своим другом? Едва ли это возможно. В конце концов, это была лишь деловая переписка, разве нет?

 — С нее все началось, вы правы, но кому еще я писал о своих путешествиях? И о своих овцах?

 Итак, моя тайна была раскрыта. Я отвернулась и, опершись о подлокотники, подобрала ноги под себя и прикрыла их юбками.

 — Вы так и не ответили на мой вопрос о том, сколько ягнят родила Эмилия.

 — Двух. Кто еще, кроме вас, знал о том, сколько овец я потерял в ту снежную бурю в минувшем…

 — Сорок девять.

 — …году.

 — В таком случае, признаюсь вам: я вела переписку своего отца. Если бы не я, сам бы он никогда с нею не разобрался.

 — Последние несколько недель он прекрасно с ней справляется. Я просто даю ему список того, что требует его внимания, письма, которые должны быть написаны. И он их пишет.

 — Он пишет собственные письма?

 — Диктует их, во всяком случае.

 Это было несправедливо. Сколько часов я провела, пытаясь наилучшим образом сформулировать его точку зрения и доказать его правоту, когда он прекрасно мог справиться с этой задачей самостоятельно?

 — Он – не какой-нибудь маленький мальчик, которого нужно держать за руку и наставлять во всем.

 — Он занимался всем этим, пока была жива мама. Но после ее смерти он просто… взял и перестал. – Он перестал делать что-либо. Он вообще ничего не делал. Просто лежал в постели и смотрел в потолок. – Это было ужасно… и страшно.

 Мистер Тримбл вышел из-за стола и присел рядом со мной на корточки, положив руку на спинку стула.

 — А я не знала, что мне делать, и потому просто начала делать то, что было необходимо. – Я не осмеливалась взглянуть ему в глаза. – Я писала письма, которые нужно было написать, оплачивала счета, которые нужно было оплатить, и все остальное. Так мы и жили, и все это время я надеялась…

 Он положил руку мне на локоть.

 — Шарлотта…

 Но, когда я подняла голову, он поспешно отвел глаза и откашлялся.

 — Мисс Уитерсби… Ваш отец – взрослый человек. Вы не должны нести ответственность за его работу.

 Не должна нести ответственность? Мне вдруг показалось, будто сердце мое разрывается на части. Словно все те кусочки, которые я с таким трудом соединила после смерти мамы, теперь неизбежно отваливались один за другим. Что бы я делала, если бы не заботилась о своем отце? Убрав свой локоть подальше от него, я развернулась на стуле и опустила ноги на пол.

 — Да. Теперь не я несу за нее ответственность, а вы. Быть может, вы и считаете меня своим другом, но, надеюсь, вы понимаете, почему я не могу ответить вам тем же. – С этими словами я поднялась и направилась к себе, наверх.

* * *

 Мисс Темплтон уговорила меня нанести на следующий день визит в дом призрения. Хотя она буквально силой вырвала у меня согласие на это мероприятие, теперь, когда мистер Тримбл узнал мою тайну, я была рада возможности улизнуть из дома. Запершись в уединении своей спальни, я начала чувствовать себя пленницей.

 После побега, не имея возможности обойти город стороной, я скрепя сердце принялась пробираться вдоль каналов и потоков рассола, уворачиваясь от повозок с солью, попадавшихся мне на пути. Несколько раз мне пришлось остановиться, дабы обменяться приветствиями с женщинами, с которыми я свела знакомство на протяжении минувших недель. Я даже поучаствовала – главным образом, отказавшись высказать свое просвещенное мнение – в их диалогах о том, может ли когда-либо оттенок «блю де франс» сравниться с тоном «блю де руа»[66].

 Когда я подошла к дому призрения, мне навстречу выбежала мисс Темплтон:

 — Я придумала, как можно ускорить реализацию вашего плана.

 — Боюсь, что ускорить его решительно невозможно, разве что я действительно выйду замуж, но в таком случае будет уже слишком поздно.

 — Перестаньте, мисс Уитерсби. Подобное уныние вам не подходит, оно лишь омрачает черты вашего прелестного личика.

 Я попыталась придать этому самому личику более жизнерадостное выражение:

 — Боюсь, мистер Тримбл останется здесь навсегда.

 — Я собиралась предложить вам почаще упоминать мистера Стенсбери или пастора в разговорах с вашим батюшкой, но теперь склоняюсь к мысли, что мне самой пора увидеться с ним. – Губы ее решительно сжались, и мне показалось, будто она этого действительно хочет.

 — Увидеться с моим отцом?

 — Нет. С мистером Тримблом!

 — Вы ведь ничего не собираетесь с ним сделать, а?

 — Ничего, разумеется. Во всяком случае, поначалу. Итак, каковы будут наши действия? Не думаю, что вы сможете уговорить его сопровождать вас на танцы или званый ужин. Или все-таки попробуете?

 — Не вижу ни малейшей возможности. Эту ответственность адмирал возложил на себя. А я не хочу проводить с ним ни минуты сверх того, что необходимо.

 Она вздохнула:

 — В таком случае… придумала! Лекция гипнотизера!

 — При чем тут это?

 — Я зайду к вам завтра утром и уговорю его присоединиться к нам.

 — Каким же это образом?

 — Предоставьте это мне.

* * *

 На следующее утро, пока я ожидала появления мисс Темплтон, отец и мистер Тримбл совещались по поводу письма к редактору одного из научных журналов. Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не подойти к ним и не присоединиться к их дискуссии. Несколько раз я порывалась предостеречь мистера Тримбла о грозовых тучах, сгущавшихся над его головой, но, в целом, полагала, что встреча с мисс Темплтон пойдет ему даже на пользу. Ровно в одиннадцать часов я услыхала, как по подъездной аллее застучали колеса подкатившего к дверям экипажа.

 Через несколько мгновений мисс Хэнсфорд книксеном возвестила о появлении посетительницы:

 — Мисс Темплтон к мисс Уитерсби.

 Протягивая обе руки, на запястье одной из которых болтался ридикюль, ко мне с улыбкой подошла мисс Темплтон.

 — Моя дорогая мисс Уитерсби! Какой очаровательный у вас дом. И какой уютный. Теперь я понимаю, почему мне всегда приходится уговаривать вас выйти в свет. – Она остановилась посреди комнаты, приподняв брови и жизнерадостно улыбаясь.

 — Очень… очень рада видеть вас. Что привело вас к нам?

 Она несколько раз кивнула головой в сторону моего отца и мистера Тримбла, после чего подошла ко мне, взяла мои руки в свои и поцеловала меня в щеку:

 — Представьте меня, – прошептала она.

 — Что?

 — Представьте меня мистеру Тримблу! – Слова ее прозвучали едва слышно.

 Я повернулась к мужчинам:

 — Мисс Темплтон, могу я представить вас моему отцу и его ассистенту, мистеру Тримблу? – Я жестом указала на них, но оба по-прежнему оживленно обсуждали письмо.

 Мисс Темплтон нахмурилась. Взяв меня под руку, она потащила меня вперед, пока мы не оказались прямо напротив письменного стола, после чего ткнула меня свои веером и энергично кивнула головой в сторону мужчин.

 — Мисс Темплтон, могу я представить вас моему отцу? – повторила я. – И его ассистенту?

 К этому времени мистер Тримбл уже выпрямился и поклонился, когда я представила его.

 Мисс Темплтон улыбнулась:

 — Не думаю, чтобы я видела вас ранее, мистер Тримбл. Должно быть, вы успешно скрываетесь от нас всех.

 — Работа для мистера Уитерсби отнимает все мое время.

 — Все это прекрасно, конечно, но в понедельник мы ждем выступления известного гипнотизера, и я решила, что вы должны пойти с нами.

 Уголки его губ дрогнули в насмешливой улыбке:

 — А как же моя работа?

 — Должна предупредить вас, что я довольно безжалостна в своих желаниях, и потому не приму ни отказа, ни иных уловок. Так что вам лучше согласиться сразу.

 Он перевел взгляд на моего отца, который в ответ лишь пожал плечами.

 А мистер Тримбл, похоже, всерьез раздумывал над приглашением:

 — Это всего лишь лекция? Одного из этих шарлатанов-гипнотизеров?

 Улыбка мисс Темплтон исчезла, словно ее и не было:

 — Я бы не стала называть их шарлатанами. Они великолепны! Но да, это – всего одна лекция.

 Мистер Тримбл поклонился:

 — В таком случае я согласен.

 Она захлопала в ладоши:

 — Вот видите. Все устроилось как нельзя лучше.

 Взяв под руку, она увлекла меня за собой в коридор:

 — Вы уверены, что это и есть ваш мистер Тримбл? Потому что он – совсем не такой, каким вы его описывали. Не похоже, чтобы у него был дурной нрав, и он ничуточки не стар. Он положительно красив! Если бы он не происходил из такой скромной семьи и не работал бы на вашего отца, его можно было бы счесть завидным женихом! Я пребываю в некоторой растерянности и даже не знаю, что и думать. – Мисс Темплтон принялась меланхолически крутить в пальцах веер. – Честно говоря, я не нашла в нем ничего страшного или отвратительного! Напротив, он показался мне личностью очень необычной. В целом, должна заметить, что он – совсем не такой, каким я его себе представляла, но окончательное суждение я придержу до лекции.

 — Не вижу в нем ничего необычного.

 — И вы говорите, он – овцевод?

 — Из Новой Зеландии.

 — Какое несчастье! Иначе я могла бы легко влюбиться в него.

 По какой-то неведомой причине ее слова вызвали у меня глухое раздражение. Я-то думала, что она – на моей стороне. Или она уже готова бросить меня ради него, как поступил отец?

 — Знаете, а вот я не могу представить себе, чтобы он потерял голову из-за кого-либо. А ведь в этом и заключалась ваша цель – выйти замуж за того, кто будет любить вас всем сердцем.

 — Вы правы. Вы совершенно правы. Но теперь я спрашиваю себя, а не ошиблась ли я в своих расчетах.

 — Он не стоит никаких расчетов. Можете мне поверить.

 — Вам известно что-либо о его семье?

 — Они откуда-то с востока и отличаются полной развращенностью.

 — Надо же, какая незадача. Он мог бы стать мне интересен. Теперь я понимаю, почему вы так рветесь домой и почему вас так трудно вытащить отсюда, когда вы в нем оказываетесь.

 — Он не имеет к этому никакого отношения. Именно из-за него я и была вынуждена покинуть собственный дом. Если помните, моя главная цель состоит в том, чтобы заставить отца рассчитать его.

 — Вы уверены?

 — В чем?

 — Вы уверены, что хотите именно этого?

 — А почему я не должна этого хотеть?

 Мисс Темплтон махнула веером в сторону малой гостиной:

 — Разве вы не смотрели на него?

 — Разумеется, смотрела. Я вынуждена смотреть на него каждый день. И каждое утро, и каждый вечер.

 — Кажется, я начинаю понимать, как мы можем использовать его к вашей выгоде.

 — К моей выгоде? Единственная выгода, которую он может мне предложить, свой немедленный отъезд.

 — Он довольно симпатичен. А еще он выглядит так, словно происходит из хорошей семьи… Если никто ничего не будет знать наверняка, то, увидев его с вами, вполне можно подумать, будто он тоже добивается вашей руки. Люди судят всех по себе и могут думать все, что им заблагорассудится. Так всегда бывает. Но для нас главное – не то, что подумают остальные, а то, что сделают мистер Стенсбери и пастор.

 — И что же они могут сделать?

 — Они могут начать оказывать вам усиленные знаки внимания.

 — Правда?

 — Доверьтесь мне. – Она похлопала меня по руке. – А теперь мы должны придумать, как вытащить вашего мистера Тримбла в свет.

 — Вы уже вынудили его дать согласие посетить лекцию.

 — Мы должны придумать, как заставить его регулярно бывать в обществе. Его должны увидеть.

 Выходит, мало мне того, что я должна мириться с его присутствием дома? Теперь мне выпадет несчастье натыкаться на него повсюду или, хуже того, он станет сопровождать меня?

 — Ну же, не расстраивайтесь вы так. Чуточку подтолкнув события, а также заручившись помощью самого мистера Тримбла, вы вернетесь к своей работе самое позднее на следующей неделе. И это возвращение будет тем приятнее от осознания того, что мистер Тримбл сам помог выставить себя за дверь.

ГЛАВА 20

 В тот день, после полудня, когда я была в саду, приехал адмирал. Собрав только что сорванные пурпурные астры, я пригласила его в дом. Приняв у него пальто, я вместе с ним вошла в малую гостиную. Пока он здоровался с мистером Тримблом, я занялась поисками вазы. Когда из кабинета донесся голос отца, адмирал вошел к нему и закрыл за собой дверь. Очевидно, они стали совещаться о чем-то, а я тем временем пыталась не обращать внимания на мистера Тримбла. Но сделать это после того, как о нем столь похвально отозвалась мисс Темплтон, было не так-то легко. Я украдкой метнула на него еще один взгляд. Пожалуй, да, его смело можно было назвать привлекательным мужчиной. Для фермера-овцевода.

 Он заметил, что я посматриваю на него.

 — Я могу вам чем-нибудь помочь, мисс Уитерсби? Вам что-нибудь нужно?

 Почему я раньше никогда не думала о нем так?

 — Нет. Нет! Нет, благодарю вас.

 Тут дверь кабинета отворилась, и оттуда вышли адмирал и мой отец. Адмирал помахал мне конвертом:

 — Это – для тебя, моя дорогая. Приглашение на лодочную прогулку по реке в будущую субботу, хотя…

 Его грубо прервал мистер Тримбл:

 — Лодочная прогулка? Так поздно? Сезон уже почти завершен.

 Интересно, есть ли хоть что-либо, что может ускользнуть от его пристального внимания и критики?

 — Здесь, в Чешире, еще совсем тепло. И погода для речной прогулки стоит самая подходящая.

 Он с сомнением покосился на меня.

 Вспомнив предложенный мисс Темплтон план, я решила сполна воспользоваться возможностями, которые он предоставлял. Как справедливо заметила мисс Темплтон, что может быть лучше, чем смотреть, как он сам лишает себя места? Я надела на лицо свою лучшую улыбку:

 — Почему бы вам не поехать с нами? И тогда вы сможете в полной мере оценить достоинства нашего умеренного климата. – Я улыбнулась еще раз, решив, что маслом каши не испортишь.

 — Ваша мисс Темплтон уже уговорила меня посетить лекцию в понедельник вечером. Но в дальнейшем можете на меня не рассчитывать. Иначе, предупреждаю, вас ждет горькое разочарование.

 Но дядя уже добродушно похлопывал его по спине:

 — Да. Да! Блестящая идея, дорогая моя. Мне как раз нужно будет по делам съездить в Лондон на будущей неделе, а мысль о том, что сопровождать тебя придется твоему отцу, приводит меня в отчаяние.

 — Твои слова насчет отчаяния представляются мне неуместными. – Отец поднял голову, повязывая на лоб смотровые очки, которые соорудил, вставив карманные увеличительные стекла в дырявый чулок.

 Адмирал шагнул вперед, снял это приспособление у него с головы и положил на стол:

 — Если вы сможете сопровождать ее, молодой человек, то Шарлотта поедет с вами.

 Мистер Тримбл покачал головой:

 — Не думаю, что это хорошая мысль.

 Мисс Темплтон наверняка будет гордиться мной, если я смогу уговорить его.

 — А почему бы и нет? Вы уже столько всего мне наговорили насчет того, как я неправильно веду себя, что я охотно верю, что сами вы прекрасно впишетесь в эту среду.

 — Меня никто не приглашал.

 Адмирал небрежно отмел это возражение:

 — Пустяки. Самой обычной записки будет довольно. Можете считать, что приглашение уже у вас в кармане. Итак, вы сопровождаете Шарлотту на речную прогулку.

 — На самом деле я никак не могу. У меня слишком много работы.

 Ага, заниматься всем сразу не так-то легко, верно? Пожалуй, они действительно начинают понимать кое-что. Я положила руку ему на локоть.

 — Я не скажу никому ни слова о вашем происхождении, мистер Тримбл. А глядя на то, как вы держитесь, никто и не заподозрит, что вы родились в семье, отличающейся от их собственной.

 — Я не могу поехать с вами. Это было бы неразумно.

 — Но если вы составите мне компанию, то сможете критиковать мой вкус и ужасающее отсутствие хороших манер во время поездки, а не после нее. Таким образом, ваши замечания окажутся куда более эффективными, что избавит вас от необходимости приберегать их на потом. Кто знает, быть может, поездка вам даже понравится и вы сможете получить удовольствие.

* * *

 На следующее утро мистер Тримбл застал меня в большой гостиной, когда я использовала один из гербарных прессов в качестве письменного стола.

 — Что это вы здесь делаете? – Он с подозрением уставился на мое перо и бумагу.

 — Я пообещала пастору помочь ему с корреспонденцией. Это касается кое-каких дел с его прежним приходом.

 — Он и этого сделать не в состоянии?

 — И этого? А что еще он сделать не в состоянии?

 — Например, управиться с простой коллекцией.

 Я отложила перо в сторону:

 — Не понимаю, отчего вы так пренебрежительно отзываетесь о нем. Или вы имеете что-либо против него?

 — Только то, что он, похоже, делегировал вам те задачи, которые сам выполнять не желает.

 — Если бы вы по воскресеньям слушали его проповеди в церкви, вместо того чтобы озираться по сторонам, как буйно помешанный, то вы бы никогда более не посмели бы оскорбить его. – Я не могла сказать, что его подозрения насчет коллекции были такими уж безосновательными, но мистер Хопкинс-Уайт не заслуживал презрения мистера Тримбла. – Если бы не он, то мой отец делегировал бы часть своих обязанностей мне, не так ли? – Неужели… неужели это я только что произнесла эти кощунственные слова?

 — Или тот, второй тип.

 Второй тип?

 — Того, второго типа зовут мистер Стенсбери.

 — А еще вам уже известно о цветах куда больше того, что он когда-либо может надеяться узнать.

 — Уверена, что экзотических цветов он видел куда больше меня. А его оранжерейные коллекции достойны всяческого восхищения.

 — А я видел куда больше полевых цветов Новой Зеландии, чем вы, тем не менее это не мешает мне признавать, что в сравнении с вами я не знаю ровным счетом ничего.

 — Он попросил меня помочь ему пополнить свою коллекцию.

 — Он знает, что это вы написали трактат «Ranunculaceae в Британии»?

 — Я бы не стала утверждать, что сама написала его. Это было бы не совсем верно.

 — А я бы стал. – Он одарил меня долгим взглядом. – Вы меня разочаровываете.

 — Я вас разочаровываю? Не понимаю, почему вы так категорично настроены против того, что предопределено мне самой природой и Господом Богом.

 — И что же это за предназначение?

 — Я чувствую в себе призвание стать утешительницей. Кажется, именно так называли Еву.

 — Утешительницей? Так вот кем вы себя полагаете? Если память мне не изменяет, Господь тоже называет себя нашим утешителем, но никто почему-то не подряжает Его писать письма, наклеивать ярлыки или убирать собственное имя с обложки книг, написать которые ему стоило изрядных трудов. Мы просим Его даровать нам силу. Не думаю, что вы помогаете, мисс Уитерсби, тем паче, выступаете в роли утешительницы. Я уверен, что вас просто беззастенчиво используют.

 — А почему вас так заботит, чем я занимаюсь в свое свободное время? Вы тихой сапой пробрались сюда и отняли у меня мое место, так почему же вы теперь возражаете против того, чем я полагаю возможным занять себя? Какое вам до этого дело?

 — Потому что я уверен, что вы созданы для куда более достойной участи. Поверьте мне, мисс Уитерсби, я хорошо знаю свет, и то, что выдается за долг и обязанности, по большей части, являет собой лишь всякий вздор и ерунду.

 На мгновение его слова заставили меня устыдиться, особенно когда я вспомнила, из какой он семьи, но потом дела и заботы закружили меня настолько, что я дала себе слово не обращать на него внимания.

* * *

 Мой обет продержался до понедельника, когда мистер Тримбл появился в малой гостиной, одетый для посещения лекции. Именно тогда я признала некоторое будущее за планами мисс Темплтон. Мне трудно передать свои ощущения, но в вечернем костюме он производил совсем иное впечатление, чем когда работал за письменным столом в сорочке с закатанными рукавами. Раньше я с легкостью была готова поверить в то, что он действительно фермер-овцевод. Но теперь, в перчатках и кружевной манишке, он выглядел настоящим пэром Англии. Я испытала такую же досаду, как если бы перепутала безвременник осенний с крокусом.

 Он поклонился:

 — Мисс Уитерсби.

 Я сделала реверанс.

 Привыкнув видеть его склонившимся над микроскопом или сидящим за моим столом, я и забыла, какой он высокий. Забыла и исходящий от него запах, интригующе-манящий. Я так и не смогла распознать его. Надо будет попросить мисс Темплтон понюхать его, чтобы помочь мне в этом.

 По дороге на лекцию мы не обменялись ни единым словом, а когда вошли в бальную залу, он украдкой огляделся по сторонам.

 Я положила руку ему на локоть:

 — Не волнуйтесь. Как я уже говорила, в Оуэрвиче люди отличаются добродушием и сердечностью. – За исключением Эмили Биквит.

 Мисс Темплтон представила его собравшимся. Полагаю, это должна была сделать я, но я так до сих пор и не разобралась, кого кому я должна представлять. Я имею в виду, например: миссис Такая-то, позвольте представить вам мистера Тримбла, или наоборот.

 На фуршете после лекции я заметила, как стену напротив подпирает сын лорда Харривика. Обычно он со своими дружками не жаловал деревенскую публику, как именовала нас мисс Темплтон, но тут он нетвердой походкой направился к нам, салютуя поднятым вверх бокалом.

 — Привет, Саксонец! Сто лет тебя не видел. С самого Итона. – Он хлопнул мистера Тримбла по спине и предложил тому выпить.

 Мистер Тримбл отступил назад, а я шагнула вперед. Мы оказались рядом, застыв плечом к плечу.

 Мисс Темплтон улыбнулась и встала перед нами обоими:

 — Вы не могли встречаться с ним. Мистер Тримбл разводит овец в Новой Зеландии. Он только что ненадолго прибыл оттуда.

 Ее визави вытянул шею, прищуренными глазами глядя на мистера Тримбла:

 — Странно. Готов поклясться, что его лицо мне знакомо, но в колониях я не бывал отроду. – Он вновь отсалютовал ему бокалом и скривился, явно пережидая отрыжку. – Что ж, поверю вам на слово.

 На губах мистера Тримбла появилась вымученная улыбка:

 — Полагаю, так будет лучше.

 Когда молодой человек удалился, мистер Тримбл провел по лбу дрожащей рукой.

 Бедняга. Не узурпируй он мое место, я бы, наверное, даже пожалела его.

 — Должна сказать, что выглядите вы как настоящий джентльмен, хотя и вынуждены зарабатывать себе на жизнь.

 Он обернулся ко мне с легким поклоном:

 — То же самое я могу сказать и о вас.

 Обо мне? Что я выгляжу, как…

 — Это что, комплимент? – В общем и целом, мне нравилось малинового цвета платье, которое я надела по такому случаю. Оно было расшито голубой нитью и при малейшем движении цвета переливались, переходя один в другой. Мисс Хэнсфорд помогла мне завить волосы мелкими кудряшками, и, по моим ощущениям, я недурно вписывалась в общую картину.

 — Пожалуй, что так. – Выражение его глаз я расценила как предложение мира. Или искупительную жертву.

 Кивком головы я дала понять, что принимаю ее.

 В этот момент к нам подошел мистер Стенсбери и поклоном приветствовал меня.

 Я присела перед ним в реверансе.

 — Сегодня вечером вы прелестны как анютины глазки, мисс Уитерсби.

 Мистер Тримбл выразительно приподнял бровь, словно намекая на то, что он опять оказался прав.

 Я же сосредоточила все внимание на мистере Стенсбери:

 — Благодарю вас, мистер Стенсбери.

 — Кстати говоря, моя орхидея зацвела.

 — И?..

 — И вы были правы. – В глазах его заблистали насмешливые искорки. – Мне бы и в голову не пришло усомниться в ее ярлыке, но теперь я рад вашему вмешательству. Я надеялся, что вы зайдете взглянуть на нее, дабы сообщить мне…

 — Она с радостью принимает ваше предложение, – с улыбкой вмешалась в наш разговор мисс Темплтон.

 — Значит, в среду?

 — С удовольствием.

 Мистер Стенсбери улыбнулся ей. Улыбнулся мистеру Тримблу. Улыбнулся мне.

 Все-таки он был интересным мужчиной. Большинство представителей сильного пола в зале казались окрашенными одной палитрой приглушенного серого и коричневого оттенков, и лишь он один всегда и неизменно демонстрировал брызги ярких тонов. Мисс Темплтон заверила меня, что такое поведение в общем-то не приветствуется, но я полагала, что это оживляет его румяные щеки и оттеняет блеск тщательно зачесанных волос.

 По сравнению с мистером Тримблом он выглядел настоящим щеголем, тем не менее в манерах и всем облике мистера Тримбла сквозила неуловимая врожденная элегантность и самоуверенность, которой недоставало промышленнику. Слова мисс Темплтон о сверкающих золотом часах вдруг эхом зазвучали у меня в ушах.

 Мисс Темплтон подтолкнула меня локтем и выгнула бровь в сторону мистера Тримбла.

 Я вопросительно приподняла брови в ответ.

 Она улыбнулась мистеру Стенсбери:

 — Можем мы представить вас ассистенту отца мисс Уитерсби?

 Вот о чем я забыла. Представление. Нет, какое все-таки это удовольствие – иметь дело с цветами. Они никогда не требуют быть кому-либо представленными, а если вы неправильно идентифицируете их, как случилось с мистером Стенсбери, они не обижаются и вы по-прежнему можете любоваться их красотой.

 Мистер Тримбл кивнул мне:

 — Весьма рад новому знакомству.

 Я так и не смогла вспомнить, в какую сторону следует адресовать представление, но храбро взялась за дело.

 Мужчины кивнули друг другу.

 Мистер Стенсбери взглянул на меня:

 — Разве адмирала Уильямса здесь нет?

 — Он вынужден был…

 Мисс Темплтон положила руку мне на локоть:

 — Он попросил мистера Тримбла сопровождать мисс Уитерсби сегодня вечером.

 Мистер Стенсбери окинул его еще одним, куда более долгим взглядом.

 Мистер Тримбл любезно улыбнулся ему.

 Мистер Стенсбери не стал отвечать ему тем же. Бросив на него холодный взгляд, он продолжил обращаться исключительно ко мне:

 — Сегодня от одного из своих корреспондентов я получил итальянскую орхидею. Напомните мне, чтобы я показал ее вам, когда вы придете ко мне в среду.

 — Я бы очень хотела взглянуть на нее.

 Он согнул руку в локте и предложил ее мне, и я продела в нее свою руку, как это делали другие женщины.

 Мы прошлись в дальний конец комнаты, хотя здесь не было решительного ничего заслуживающего внимания.

 — Ваш интерес доставляет мне удовольствие, мисс Уитерсби. Хотя большинство людей сочли бы мою страсть лишь пустой тратой времени.

 — Если так, то я впустую растратила целую жизнь, верно? Как бы там ни было, я бы очень хотела нарисовать вашу новую орхидею, если вы мне позволите.

 — К чему утруждать себя такими пустяками? Я распоряжусь сделать для вас такой рисунок, если вы согласны принять его в дар.

 — Не стоит беспокойства. – Его щедрость произвела на меня впечатление, но у меня буквально руки чесались вооружиться пером и кистью, чтобы попытаться передать мягкие полутона окраски цветка, равно как и запечатлеть на бумаге самую суть растения, которую я еще никогда не рисовала.

 Обернувшись, я увидела, что мистер Тримбл смотрит на меня с таким выражением, словно… я не сделала чего-то очень важного. Или наоборот, сделала нечто такое, за что теперь должна извиниться. Но я никак не могла взять в толк, что же такого предосудительного совершила.

 — Простите меня. Разумеется, я очень вам благодарна. – Я надеялась, что своими словами сгладила нанесенную ему обиду.

 — Мне будет очень приятно предложить его вам. Такая женщина, как вы, не должна самостоятельно заниматься рисованием.

 Быть может, и нет. Но как быть, если ей этого очень хочется?

 В конце концов мистер Стенсбери вернул меня мистеру Тримблу. После того как промышленник ушел, мисс Темплтон обратилась к нему:

 — Ну, и что вы думаете о нашем мистере Стенсбери?

 — Полагаю, он – человек, который сделал себя сам.

 — В ваших устах это звучит как оскорбление!

 — Неужели? В таком случае мне следует следить за своей речью, потому что в Новой Зеландии найдутся те, кто готов сказать то же самое и в мой адрес!

 Губы мисс Темплтон дрогнули в улыбке:

 — Похоже, он проникся симпатией к нашей мисс Уитерсби.

 Мистер Тримбл покосился на меня:

 — Я должен согласиться с вами.

 Мне не понравилось, что обо мне говорят в третьем лице.

 — Он очень добр. И прямодушен. В отличие от многих, должна заметить.

 Мисс Темплтон выразительно изогнула бровь:

 — Думаю, он вполне подойдет, не так ли, мистер Тримбл? – И она подмигнула мне из-за веера.

 — Подойдет для чего?

 — Для роли супруга, конечно.

 Мистер Тримбл окинул комнату внимательным взглядом:

 — Для кого-то еще – безусловно, но я не считаю его подходящим супругом для мисс Уитерсби.

 Мисс Темплтон с треском сложила веер:

 — Почему же нет?

 — Он, быть может, и подойдет, но вот насколько хорошо? По-моему, вопрос следует ставить таким образом.

 Кто дал ему право вмешиваться в мои дела? Что бы мистер Тримбл ни думал о мистере Стенсбери, он не мог отрицать, что тот буквально влюблен в цветы. И если он время от времени путает семейства или виды, неужели его страсть не извиняет эти маленькие досадные оплошности? И если коллекция пастора отличалась некоторой небрежностью, то разве не может служить ему извинением та беспримерная доброта, с которой он обращался с окружающими? Даже с гадкой миссис Биквит?

 И теперь, когда я задумалась об этом, то с гордостью поняла, что могу назвать этих мужчин своими друзьями. Хотя, пожалуй… не совсем друзьями. Не слишком ли я поспешна в своих выводах? Скорее всего, они оставались пока что просто знакомыми. Но опять же, многие полагают, будто они ухаживают за мной, посему термин «дружба» не должен вызвать особых возражений. Они были моими друзьями. И в качестве таковых заслуживали моей защиты.

 — Я была бы вам чрезвычайно признательна, если бы вы не вмешивались в мои дела.

 — Но разве не для этого я здесь? Не для того, чтобы помочь вам подыскать себе супруга?

 Он позволил себе вмешаться в этот увлекательный процесс гораздо глубже моего дяди. В целом же, если говорить откровенно, присутствие адмирала было для меня намного предпочтительнее. Дядю, судя по всему, не слишком занимало, с кем именно я разговариваю, лишь бы сам факт разговора имел место. Но ведь поставленная цель как раз в этом и заключалась, разве нет? Чтобы преследовать и продвигать чьи-либо интересы! Почему меня так сильно задевает, что он собой представляет?

 — Не понимаю, какое для вас имеет значение, с кем я предпочитаю проводить свое время.

 — Потому что мне больно думать о том, мисс Уитерсби, как уже через несколько лет вы можете превратиться всего лишь в достойную спутницу жизни какого-либо мужчины, вместо того чтобы использовать ваш блестящий ум к собственной выгоде.

 Судя по выражению лица мисс Темплтон, она была готова стукнуть его своим веером по лбу.

 — Подозреваю, что мисс Уитерсби будет блистать в любом окружении. Я думаю, что вы несправедливы к ней, мистер Тримбл.

 — А я думаю, что это она несправедлива к себе, мисс Темплтон. Она явно себя недооценивает.

 Глаза мисс Темплтон на мгновение потемнели, но она справилась с собой и надела на лицо улыбку:

 — Идемте. – Взяв нас обоих под руки, она утвердилась посередине. – Давайте будем друзьями, хорошо? На мой взгляд, нет ничего лучше легкой пикировки, вот только мне бы не хотелось, чтобы вы испортили все удовольствие от нее своим кислым выражением лица, мисс Уитерсби.

 Она подвела нас к чаше с пуншем, где и оставила, после того как кивнула кому-то в знак приветствия и направилась в обратную сторону.

 А я скрестила руки на груди, не зная, куда их девать. Тем более, что обыкновенно они у меня все время были заняты чем-нибудь. Хотя, пожалуй, дело было не в моих руках, а в том, что я сама маялась от безделья. Это представлялось мне едва ли не кощунством. Я взглянула на мистера Тримбла:

 — Вы вели себя так, словно не одобряете моего поведения.

 — Так и есть.

 — Быть может, вам будет интересно узнать, что и я не одобряю вашего.

 Похоже, мои слова не очень-то его расстроили:

 — Вы – далеко не первая.

 — Не понимаю, как можно неодобрительно относиться к людям, которых вы даже не знаете.

 — Зато я знаю вас.

 — За минувшие пять коротких недель вы присвоили себе право вмешиваться в мои дела? Это чересчур самонадеянно с вашей стороны.

 — Вы забываете… Я заслужил это право тремя долгими годами. И поэтому вопрос, который я задаю себе и который должны задать себе и вы, заключается в следующем: почему, во имя всего святого, вы так рветесь провести свою жизнь в качестве секретаря какого-либо мужчины, когда у вас между этими вашими очаровательными ушками размещается острый ум?

 Интересно, почему он воспринимает мои поиски супруга как личное оскорбление?

 — Потому что все исследования, которые я выполнила, все эти доклады, которые написала, – все они не представляют никакой ценности. Иначе почему отец предложил меня всем желающим на выбор, словно жертвенного агнца?

 — Быть может, потому, что полагает это своим долгом. Возможно, потому, что хочет видеть вас счастливой. Вот, кстати. Вы счастливы, мисс Уитерсби?

 Счастлива ли я? Да как он смеет спрашивать меня об этом?!

 — Только человек, который силой навязал свое общество моей семье, а потом и узурпировал мое место, мог додуматься до такого вопроса.

 — Потому что, если это не так…

 — Не обманывайтесь на этот счет, мистер Тримбл. В первую очередь, я несу ответственность за работу своего отца.

 — А как насчет вашей собственной работы?

 — Моей работы? Я уже говорила вам. Никто из тех, кто вправе выносить решения, не считает мою работу достойной внимания.

 — Я считаю ее достойной внимания.

 — И кто вы такой? Может, вы заседаете в правлении Британской ассоциации содействия развитию науки? Или вы принимаете решение о том, какую статью опубликовать, а какую – нет?

 Он ничего не ответил.

 — Я благодарна вам за заботу, но начинаю подозревать, что все мои потуги напрасны. – Чем сильнее я притворялась, будто меня интересует замужество, тем в бо́льшую зависимость от своих усилий попадала. Я больше не думала о докладах или книгах. Я думала о званых ужинах и танцах. – Быть может, замужество за достойным, не склонным к философическим метаниям мужчиной, – и впрямь лучший выход для меня. Во всяком случае, для многих оно стало таковым. И, как говорит адмирал, в конце концов я рождена именно для этого.

 Но если это – правда, то почему от одной мысли о подобной участи на глаза наворачиваются слезы?

ГЛАВА 21

 Со стороны могло показаться, что я заслужила передышку в выполнении своих общественных обязанностей, но орхидеи мистера Стенсбери не могли ждать.

 После этого посещения мне наконец выпал целый день, когда я могла предаваться беззаботному ничегонеделанию. Зато потом на меня обрушились званые вечера с карточными играми и ответные визиты – и, не успела я оглянуться, как за окнами забрезжило утро лодочной прогулки. Утешало меня лишь то, что она должна была состояться в первой половине дня. Я надеялась, что хотя бы вечер смогу провести дома, в приятном уединении.

 Внизу, у кромки воды, виднелись прогулочные лодки для взрослых и повозки, запряженные лошадками пони, – для детей. Вдоль берега были расстелены ковры, на которых в художественном беспорядке разместились диваны и стулья. Мистер Тримбл, кстати, проявил себя деятельным и внимательным сопровождающим. Пожалуй, чересчур внимательным.

 — Что-нибудь не так, мистер Тримбл? Вы в упор рассматриваете меня вот уже больше часа.

 — Прошу прощения. Я всего лишь пытался уяснить… Мне не нравится, как вы ходите.

 — Как я хожу?

 — Да. Вы делаете это неправильно.

 — Ради всего святого, а как еще это можно делать?

 — Дело не в самом действии, а в его мотивации. Вы ходите так, словно стремитесь попасть куда-то.

 — В общем и целом, полагаю, так оно и есть. Если я иду, значит, хочу попасть из того места, где нахожусь сейчас, туда, куда мне нужно.

 — Неужели для этого нужно прилагать такие усилия?

 — Прилагать усилия… Но я не знаю иного способа добиться этого. Или вы имеете в виду, что я должна отказаться от мысли попасть туда, куда мне нужно?

 — Я всего лишь предполагаю, что вам необязательно быть столь целеустремленной в своем намерении попасть туда.

 — Вы хотите, чтобы я замедлила шаг?

 — И это тоже.

 — Но ведь это станет лишь напрасной тратой моего времени. И вашего тоже, поскольку вы настаиваете на том, чтобы сопровождать меня повсюду.

 — Это потому, что вы ухитряетесь создавать у окружающих впечатление, будто предпочли бы оказаться в другом месте.

 — Собственно говоря, мы уже пришли к такому выводу несколькими минутами ранее.

 — Но вы должны заставлять своих спутников думать, будто единственное, что вас привлекает, – быть рядом с ними.

 — Почему люди такие требовательные? Неужели им мало того, что я уже не имею права сказать, чего хочу? А теперь, как выясняется, я не могу и идти туда, куда мне надо!

 — Можете. Просто делайте это не так явно и целеустремленно. Я вовсе не хочу обидеть вас, мисс Уитерсби. Я пытаюсь передать вам свои наблюдения, дабы вы могли воплотить их в свои усилия. – Он взял меня под руку. – Взгляните, к примеру, на мисс Темплтон. Куда, по-вашему, она идет?

 Несколько мгновений я наблюдала за тем, как она прогуливается с мистером Стенсбери. Я была совершенно уверена, что они направляются к реке, но вот она остановилась, якобы для того, чтобы выслушать его. Бесцельно покрутив в пальцах веер, она оперлась на его руку, которую он ей предложил, и неспешно двинулась в противоположном направлении. Но даже и тогда я не взялась бы с уверенностью утверждать, что знаю, куда именно они направились.

 — Понятия не имею.

 — Для чего же тогда, по-вашему, она гуляет?

 — Похоже… Нет, не знаю.

 — Похоже, она просто наслаждается беседой со своим спутником, не так ли? Как, вы говорите, его зовут?

 — Мистер Стенсбери. Тот самый, которого вы сочли недостойным меня. – Однако же, судя по всему, насчет мисс Темплтон он был совершенно прав. – Во всяком случае, выглядит все именно так, не правда ли? – Но, пока я наблюдала за ними… – Боже милостивый, они опять развернулись и пошли в другую сторону!

 — А что здесь такого ужасного? Мы с вами проделали то же самое, если вы еще не заметили.

 Я с величайшим изумлением обнаружила, что так оно и есть.

 Мистер Тримбл весело рассмеялся:

 — Ну же, не надо испепелять меня взглядом. Я не виноват в том, что за разговорами вы перестали обращать внимание на такие вещи.

 — То есть, вот что вы имеете в виду? Что я не должна обращать внимания на то, куда иду? Уверяю вас, что на таких тропинках, как наша, и дорогах, как в Чешире, я сверну себе шею, если не буду смотреть себе под ноги.

 — Пожалуй, будет лучше, если вы отнесетесь к этому, как к обычной прогулке, на которую вы отправились, не предполагая заранее, что найдете или в какую сторону ваши наблюдения увлекут вас. Вы просто… получаете удовольствие.

 — Получаю удовольствие?

 — Получаете удовольствие. Точно так же, как я получаю удовольствие от вашего общества.

 — Вы… В самом деле?

 Уголки его губ дрогнули в улыбке:

 — Как это ни странно, да.

 Навстречу нам по тропинке вышагивала миссис Биквит. Остановившись, она заявила с глуповатой самодовольной улыбкой:

 — Не припомню такой восхитительной осени, как эта.

 Зато у меня с памятью все было в порядке:

 — А я помню. Это был октябрь два года тому назад.

 — Но тогда стояла ужасная сырость!

 — И это было прекрасно, на мой взгляд. Цветы как раз распустились, а потом и фрукты вызрели, как полагается.

 — Не думаю, что это можно счесть компенсацией за тяготы, с которыми мы столкнулись при передвижении.

 — Если надеть крепкие сапожки и поднять юбки повыше, то они не промокнут, а грязь не прилипнет к подолу.

 От изумления у миссис Биквит отвисла челюсть. Лишь через несколько мгновений она подобрала ее, звучно фыркнула и убралась прочь.

 Почувствовав, как дрогнула рука мистера Тримбла, я покосилась на него и увидела, что он едва сдерживает смех.

 — Полагаю, я снова сказала нечто такое, чего говорить была не должна.

 — Большинство женщин, как и мужчин, не обсуждают дождь и грязь с таким пылом, как вы.

 — Я говорила вовсе не о дожде или грязи. Я осознанно сделала упор на одежде, как вы мне и советовали. Разве вы плохо слушали?

 Теперь он расхохотался во все горло:

 — В самом деле?

 — Не вижу здесь ничего смешного. Мисс Темплтон только и делает, что разговаривает о платьях, шляпках и… прочих предметах туалета.

 Он развернул меня в обратном направлении:

 — Почему бы нам не прогуляться в эту сторону?

 Вскоре к нам присоединились мисс Темплтон и мистер Стенсбери. Мы с ней присели на лавочку, а мужчины встали за нашими спинами.

 Мистер Тримбл достал из кармана небольшой блокнот и ручку и стал что-то рисовать. Я попробовала было заглянуть в него, но он прижал блокнот к груди, не давая мне этого сделать:

 — Нет, нет. Покажу, когда закончу.

 Еще несколько минут его перо летало по бумаге. Затем он вырвал страничку из блокнота и, поклонившись, широким жестом вручил его мисс Темплтон.

 — Ой! – Она восторженно прижала руку ко рту. – Какая прелесть! И какой талант! А вы, оказывается, хитрец и искусник, мистер Тримбл.

 А вот мистер Стенсбери, похоже, отнюдь не разделял ее восторга.

 — Взгляните, мисс Уитерсби! – Она протянула мне листок. Мистер Тримбл изобразил ее в виде смеющейся настурции. Хотя рисунок не был раскрашен, я тут же представила ее себе в жизнерадостных золотистых тонах. Набросок и впрямь выглядел забавным и трогательным одновременно. Ее восторженные возгласы привлекли к нам нескольких дам, и вскоре те затеяли отчаянное соперничество за благосклонный взгляд мистера Тримбла.

 Миссис Шендлин он изобразил в виде наперстянки, ловко превратив цветок в шляпку; еще одну даму, прибывшую из Лондона, представил георгиной с многочисленными оборками на юбке. Миссис Биквит, воплощенной в образе строгой и утомленной гвоздики, рисунок тоже явно понравился.

 Мисс Темплтон восторженно захлопала в ладоши:

 — А теперь мисс Уитерсби.

 — Нет. – Хотя я тоже была очарована тем, с какой легкостью он изображал характеры в цветах, однако не могла представить себе, кем он видит меня. И, странное дело, в тот момент мне совсем не хотелось этого знать.

 Мисс Темплтон прижала веер к моим губам, призывая меня к молчанию, а сама принялась уговаривать его:

 — Да. Прошу вас, мистер Тримбл. Вы должны! Этого требует простая учтивость. Вы уже нарисовали всех остальных, так что теперь настала ее очередь.

 Он окинул внимательным взглядом мое лицо, словно определяя, какой цветок лучше всего мне подходит.

 Я решила проявить твердость:

 — Пожалуйста, не надо. Я всю жизнь провела среди цветов, и потому не нуждаюсь в том, чтобы меня изображали одним из них.

 Он погладил обложку своего блокнота:

 — Тем больше причин для того, чтобы нарисовать вас.

 Он извлек из кармана ручку и коснулся пером страницы, но я протянула руку, останавливая его:

 — Как вы это делаете? Что это у вас за ручка?

 Он поднял ее вверх, показывая мне:

 — Вот эта? Замечательный механизм. Ей не требуется чернильница. Контейнер с чернилами находится у нее внутри. – Он постучал ногтем по корпусу.

 — Контейнер? Внутри? – Я никогда не слышала ни о чем подобном. – Откуда она у вас? – Если мне не придется носить с собой чернильницу, значит, я смогу рисовать практически в любом месте.

 — Мне прислали ее из Нью-Йорка.

 — Нью-Йорк. Это… в Америке?

 Он кивнул, уже поглощенный своим рисунком.

 Нью-Йорк? Было нечто очень странное в том, что у обычного фермера-овцевода обнаружились контакты в Нью-Йорке. И вообще, это было скорее в духе мистера Стенсбери. Или мисс Темплтон. Я подумала о том, насколько все это укладывается в мое представление о его семье, и поняла, что не нахожу объяснений.

 Еще несколько минут рука его порхала над страницей. А потом он поднял голову и взглянул на меня.

 — Вовсе не обязательно продолжать свои глупости.

 — Глупости? Вы такого невысокого мнения о моих талантах, мисс Уитерсби?

 Я почувствовала, как загорелись у меня щеки:

 — Нет. Я всего лишь хотела сказать…

 — Не утруждайтесь. Я знаю, что вы имели в виду.

 Он так и не позволил мне взглянуть на рисунок, пока не закончил его, но мисс Темплтон стояла рядом, то и дело вздыхая при виде того, что открывалось ее взору. Но вот с последним росчерком пера он протянул листок мне.

 Мисс Темплтон он изобразил буквально брызжущей юностью и красотой, которую она излучала, как запах очаровательных духов. Миссис Шендлин предстала в виде наперстянки, такой же тоненькой и хрупкой, как и она сама. А вот меня он изобразил самым обычным колокольчиком-пролеском. Лепестки образовывали немодную узкую юбку, а один из его заостренных прицветников переходил в шляпку. Простой и безыскусный цветок, тем не менее, неуловимо элегантный. Он был совершенно не похож на меня. Но, глядя на него, мне вдруг захотелось стать им.

 Мисс Темплтон выхватила рисунок у меня из рук:

 — О, вы совершенно верно и тонко подметили ее суть, мистер Тримбл. – Она обменялась с ним понимающими взглядами. – Но наша мисс Уитерсби отличается цепкостью и упорством, а колокольчики гнутся при малейшем порыве ветра. – В словах ее прозвучал невысказанный упрек.

 — Только когда они вырваны из привычной и родной им среды. А вот если предоставить их самим себе, то они – самые стойкие и закаленные цветы в округе.

 — Да, но если не срывать их, то как можно любоваться их красотой? – Недоуменно нахмурившись, она покинула его, взяв мистера Стенсбери под руку и отправившись с ним к группе женщин, чтобы продемонстрировать им рисунок.

 Там, где следовало, я должна была воздать должное:

 — У вас редкий талант.

 — К салонным забавам – возможно.

 К тому времени все остальные оставили нас одних.

 Он несколько мгновений вглядывался в мое лицо, после чего перевел взгляд на чистый блокнот:

 — Вам не понравился мой выбор?

 — Неужели я напоминаю вам колокольчик, мистер Тримбл? Это же самый обычный цветок. Его даже можно назвать простецким.

 — Я никогда так не считал. На самом деле, многие полагают его символом нашего королевства. И какой бы была наша жизнь, как бы мы сумели пережить суровую зиму, не имея надежды, что весной зацветут пролески?

 — Но колокольчики склоняются под тяжестью собственных цветков и грузом собственных ожиданий. Они слишком хрупки для тягот повседневной жизни.

 — Они гнутся, мисс Уитерсби. Колокольчики гнутся, а не склоняются. А в нужный момент они готовы продемонстрировать собственную силу и стойкость.

 Как бы мне хотелось, чтобы это действительно было так.

 — Самой судьбой им предназначено прозябать в тени других, вонзая корни в прах давно погибших растений. Если они вообще расцветают, то скрываются под сенью своих более удачливых собратьев, и увядают задолго до них.

 — Печальный вердикт.

 — И унылое существование. И… прошу вас, не сочтите меня неблагодарной… я восхищаюсь вашим талантом… но не хочу быть колокольчиком. – Значит, он полагает меня похожей на колокольчик? Неужели правда? Я отвернулась, смаргивая слезы.

 — Разве можно быть кем-либо еще, кроме того, кем мы являемся на самом деле? Да и зачем вам это? Вы же наверняка знаете, что колокольчики растут не только в лесу. Их можно встретить в любом месте. А кое-кто полагает, что на ярком солнечном свете они чувствуют себя гораздо лучше, нежели в тени. – Он бережно взял меня за подбородок и большим пальцем смахнул слезинку с моей щеки.

 — То есть, вы хотите сказать, что… хотя колокольчикам не нравится, когда их срывают, они не возражают… против того, чтобы их пересадили в другое место?

 — Я всего лишь хочу сказать, что вы способны добиться многого, мисс Уитерсби, если только перестанете воображать себя настурцией.

 Так я и знала: мне не стоит доверять ему.

 — Я могу стать кем пожелаю.

 — В самом деле?

* * *

 На следующий день, вернувшись домой после службы в церкви, я решила испробовать метод мистера Тримбла по превращению людей в цветы. Если я умею рисовать цветы, то отсюда вытекает, что с такой же легкостью, как и он, я смогу изображать людей в образе цветов, не так ли? Опустив взгляд на рисунок леди Харривик, которую я попыталась представить в образе фиалки трехцветной, я вздохнула.

 Мистер Тримбл придвинул стул и сел рядом со мной. Взяв мой рисунок, он повернул его к себе:

 — Не обязательно так тщательно соблюдать пропорции. Главное – подметить образ и то впечатление, которое он производит. И он не должен так строго соответствовать тому, как цветок выглядит в действительности. – Взяв чистый лист бумаги, он несколькими движениями набросал силуэт.

 — Как это у вас получается?

 Склонив голову к плечу, он рассматривал свой набросок:

 — Честно говоря, я и сам не знаю.

 — Пропорции соблюдены абсолютно неверно, но…

 — Но вы сразу признали в ней фиалку трехцветную, правильно?

 — Да. – Невероятно, но факт.

 — И вы сразу же поняли, что это – леди Харривик.

 — Да. – Сходство было безошибочным. Взяв в руки лист со своим собственным рисунком, я безжалостно скомкала его.

 Он накрыл мою ладонь своею.

 Я запротестовала:

 — Это бесполезно. Так, как это делаете вы, у меня никогда не получится.

 — Вот, смотрите. – Он взял у меня смятый рисунок, расправил его на столе и добавил несколько штрихов к моим строгим линиям, смягчив очертания чашелистиков и округлив их под лепестками. Создавалось впечатление, будто он добавляет рисунку движения, если только такое возможно. – Готово. Видите?

 Я и впрямь видела. Я увидела и то, что даже колониальный овцевод делает мою работу лучше меня, оказавшись куда более талантливым иллюстратором, чем я сама. За пять минут он мог создать рисунок, пусть и не слишком точный, зато куда более выразительный и экспрессивный, чем я за несколько часов упорной работы.

 — У вас действительно очень хорошо получается.

 — Как я уже говорил, это все пустяки. Салонные фокусы для развлечения дам, не более того.

 И этого он добивался без труда. Даже мисс Темплтон, всегда такая обаятельная и жизнерадостная, казалось, начинала блистать еще ярче в его присутствии.

 Я на мгновение спросила себя, каково это – быть мисс Темплтон, когда все сломя голову бросаются исполнять твои желания. Неплохо, наверное, и очень приятно. Было в ней нечто такое, что не позволяло окружающим разочаровывать ее. И можно ли культивировать такое поведение? И могу ли я, например, стать такой же, как мисс Темплтон?

 Нет.

 То есть, как раз могу. Разве не к этому я стремлюсь в последнее время? Вот только меня не покидало стойкое ощущение, что я играю в чужую игру и по чужим правилам.

 — Прошу вас не думать, будто я намерен бросить тень на доброе имя вашей подруги, но наша пикировка на самом деле была всего лишь тривиальной забавой.

 — Забавой?

 — Не требующей к тому же ни малейших усилий. Я сказал то, что требовалось, она ответила мне тем же, и мы оба продолжили в том же духе. Это как читать с листа сценарий, который вы давно выучили наизусть. Я уже и забыл, как это легко – произносить хорошо знакомые реплики, не утруждая себя их обдумыванием.

 Я взглянула ему прямо в его голубые глаза:

 — Меня беспокоит, всегда ли вы это делаете.

 — С вами я разговариваю совершенно по-другому. Я должен думать о том, что хочу сказать, а потом и говорить только то, что думаю, и это восхитительно и утомительно одновременно.

 Я вновь перевела взгляд на рисунок:

 — Можете больше не разговаривать со мной, если не хотите. – Я отняла у него лист бумаги. – Не волнуйтесь, я возражать не буду. – А заодно и расстраиваться.

 — Но в этом и кроется вся прелесть. Думаю, что вы получаете такое же удовольствие, как и я, мисс Уитерсби.

 — Удовольствие? От чего?

 — От наших разговоров.

 Помимо воли, его слова заставили меня задуматься. Отношения, которые я поддерживала до сих пор, требовали от меня, по большому счету, лишь умения слушать. Я всегда была кем-то вроде клерка и ограничивалась тем, что делала заметки, пусть даже мысленные. Так было с моим отцом. Так получилось и с пастором. И с мисс Темплтон тоже. Хотя для нее я не делала заметок в общепринятом смысле, но я все равно наблюдала за ней, анализировала ее поведение и делала выводы.

 — Полагаю, что вы правы, мистер Тримбл. Я действительно получаю удовольствие. Вот только сейчас я обнаружила, что в основном ограничиваюсь тем, что слушаю собеседника.

 — Это, моя дорогая мисс Уитерсби, никуда не годится, потому что, как я успел заметить, молчаливые люди могут предложить гораздо больше.

 — Правда? – Его слова окрылили меня, и на сердце у меня потеплело.

 — Правда. Я могу подойти к мисс Темплтон, чтобы беззаботно поболтать с нею, но для серьезного разговора предпочту обратиться к вам. И для того, чтобы узнать что-либо новое – тоже.

 Я вдруг поняла, что, как девчонка, радуюсь его комплименту.

 До сих пор он сидел, подавшись ко мне, но теперь вдруг выпрямился так резко, что правильнее было бы сказать – отшатнулся.

 — Как продвигается ваша кампания по поиску супруга? – осведомился он. – Рассчитываете на предложение в ближайшее время?

 Я уставилась на него в полной растерянности:

 — Предложение? Я… так не думаю. – Предложение? А-а, предложение руки и сердца! – Я хотела сказать, да. Да, рассчитываю. Причем в самом скором времени. – И тогда мистер Тримбл сможет уехать. В этом ведь и заключался весь план. Заставить его уехать.

 Он улыбнулся одной из тех вежливых улыбок, которые, как я уже успела понять, ничего не значили.

 — Да, кому-то несказанно повезет.

 — Почему?

 Он замер под моим взглядом, словно застигнутый врасплох.

 — Что почему?

 — Почему кому-то повезет?

 — Э-э… – растерянно заморгал он. – Это всего лишь поговорка. Так… принято говорить в подобных случаях.

 — Вы имеете в виду, не думая? Но разве не вы только что признались, что со мной вы думаете, перед тем как сказать?

 Он как-то странно посмотрел на меня, выразительно приподняв бровь, словно я была сорняком, который вздумал задушить дорогие его сердцу растения, которые он холил и лелеял.

 — Мне пора вернуться к записям вашего отца.

 — Но я не понимаю. Вы…

 — Некоторые вещи лучше оставить недосказанными, мисс Уитерсби. – Он вновь напустил на себя вид многоопытного наставника. – В высшем свете, получив комплимент, его просто принимают, не пытаясь докопаться до сути.

 Я последовала за ним к письменному столу:

 — Вы имеете в виду, что просто сказали то, что сказали, потому что… Но почему? Я ведь не напрашивалась на комплимент.

 — Нет.

 — И не ожидала его.

 — У меня и мысли об этом не было.

 — Тогда почему вы сочли себя обязанным сделать мне его? Причем комплимент необдуманный? Почему вы не сказали то, что действительно имели в виду?

 — Именно это я и имел в виду.

 — Но… – У меня начала болеть голова. – Но вы что хотели этим сказать?

 — Я… я не вправе вам объяснить.

 — Но я полагала… Я думала, что мы… – Я думала, что мы достаточно хорошо узнали друг друга для этого.

 — Будьте так любезны… – Он жестом попросил меня встать с другой стороны стола. – Вы загораживаете мне свет.

 Загораживаю ему свет? Мне вдруг захотелось вышибить ему мозги. Внезапно я решила, что мне не нравится высшее общество. Оно представлялось мне корыстным, даже торгашеским. Я взяла его за руку, которой он накрыл стопку бумаг, намереваясь передвинуть ее ближе к свету:

 — Думаю, было бы лучше, если бы вы…

 Он вырвал у меня свою руку:

 — Думаю, было бы лучше, если бы вы ушли сию же минуту.

ГЛАВА 22

 Свой конфуз я решила обсудить с мисс Темплтон на следующий день, когда мы увиделись на очередном благотворительном мероприятии.

 — Почему люди говорят друг другу приятные вещи, если не имеют их в виду?

 — Чтобы проявить вежливость.

 — Но мы с мистером Тримблом проявляем взаимную невежливость с момента первой нашей встречи. – В том, что он наговорил мне давеча, было нечто такое, чего я никак не могла уразуметь.

 — Мистер Тримбл? Он сделал вам комплимент?

 — Да. По крайней мере, я думаю, что это был комплимент. А еще я уверена, что он действительно сказал то, что думал, вот только я подозреваю, что он не хотел, чтобы я догадалась об этом.

 — Думаю, будет лучше, если вы в точности передадите мне его слова. – И она расправила плечи, словно рассчитывая услышать что-либо гадкое.

 — Он сказал… В общем… мы говорили о предложении руки и сердца, о том, рассчитываю ли я получить таковое, и я ответила…

 — Разумеется, вы сказали ему, что непременно его получите.

 — Я сказала ему, что непременно его получу, и тогда он заявил, что кому-то из мужчин несказанно повезет.

 — И…

 — И все.

 — Однако… – Она поколебалась, словно предчувствуя подвох, а потом нахмурилась. – Это было очень мило с его стороны. Надеюсь, вы поблагодарили его.

 — Я… Одним словом… нет. Я спросила его почему.

 — Почему что?

 — Почему кому-то должно повезти?..

 — А он ответил…

 — А он ответил, что не вправе этого сказать.

 — Не вправе… – Она поджала губы, обдумывая слова мистера Тримбла. – Быть может… – Она вдруг ахнула. – Ой! Быть может, он женат!

 — Но почему тогда он отправился в Новую Зеландию в одиночестве?

 Она задумалась еще ненадолго:

 — Что ж… быть может, он обручился.

 — В Новой Зеландии? Тогда почему он вернулся сюда один?

 Она вздохнула:

 — Да, бессмыслица какая-то получается. А что вы вообще о нем знаете?

 Почти все. По крайней мере, почти все о его жизни в Новой Зеландии.

 — Он фермер-овцевод, который…

 — Это мне известно. Что еще?

 — Больше, собственно, ничего. У него ужасная семья. Вот и все, что я знаю.

 — Значит, в этом все и дело. Он не вправе ничего объяснить вам из-за своей ужасной семьи.

 — При чем здесь они?

 — При том, что в противном случае… для чего он вообще уезжал в Новую Зеландию?

 — Из-за того, что любит овец!

 — Мисс Уитерсби! – Она укоризненно покачала головой. – Уехать за границу он мог только из-за того, чтобы сбежать от чего-либо.

 — Ну и?.. – Я по-прежнему ничего не понимала.

 — Поэтому напрашивается единственный разумный вывод, что он бежал от своей семьи, чтобы начать новую жизнь. В такие вещи лучше не углубляться.

 — Именно так он и сказал.

 — Вам довольно знать, что он о вас очень высокого мнения, хотя сам занимает настолько скромное положение, что вы не можете снизойти до того, чтобы рассматривать его кандидатуру.

 — Его кандидатуру? На что?

 — На вашу руку! Нет, право слово, мисс Уитерсби, неужели вы ничего не заметили? Бедняга. Думаю, он смог бы добиться кое-каких успехов, если бы его злосчастная семья не висела у него на шее мертвым грузом. Чем скорее мы избавимся от него, тем лучше. Для всех заинтересованных лиц.

* * *

 Будучи не в силах разобраться в чувствах мистера Тримбла, как и в объяснениях мисс Темплтон, я решила, что мне нужно прогуляться без помехи по зеленым просторам земли, сотворенной господом Богом… хотя сейчас, поздней осенью, они выглядели скорее бурыми. Прихватив с собой шляпку, охотничью куртку и футляр для сбора растений, я выскользнула через заднюю дверь и прямиком направилась в долину Кэтс-Клаф. По пути я размышляла о том, почему отец до сих не вмешался и не остановил меня в поисках супруга. Пожалуй, это оттого, что я недостаточно часто упоминаю пастора и мистера Стенсбери. Быть может, он не видел в том никакой срочности, поскольку и я никуда не спешила.

 Хлопая в ладоши, обтянутые варежками, чтобы согреться, я наклонилась, разглядывая стручки чертополоха, торчащие подле изгороди.

 А вот они явно спешили. Семена торопились разлететься по свету в предчувствии наступающей зимы. Выпрямившись, я принялась осматриваться по сторонам в поисках образцов. Но, как я строго напомнила себе, искать цветы я не собиралась. Как и думать о своих исследованиях или новых статьях. Сейчас я более всего нуждалась в безраздельном внимании какого-либо поклонника.

 Издалека до меня донесся рев охотничьих рогов.

 В это время года цветы искать было очень трудно, поскольку их стручки сливались по цвету с пожухлой травой и терялись в ней. А сейчас я вдруг обнаружила, что, помимо воли, прислушиваюсь краем уха к реву рогов и лаю собак, вследствие чего мне было трудно сосредоточиться.

 Из-под изгороди выскочила лиса и прошмыгнула совсем рядом, едва не задев меня. Я часто встречала их в полях, вот только тогда они не удирали, сломя голову. А эта была настолько напугана, что я сомневаюсь, заметила ли она меня. Мгновением позже к забору подлетела свора гончих, скорбным лаем осыпая преграду и отчаянно пытаясь расширить лапами лаз под изгородью. Мало того, что поля и луга регулярно вытаптывали любители и охотники, теперь к ним присоединились еще и роющие ямы собаки!

 На тропинке зазвучал топот копыт. Охотник. Он свернул с нее на поле, на котором стояла я. Направив коня на изгородь, он заорал:

 — Прочь с дороги, глупая женщина!

 — И вовсе я не глупая! – огрызнулась я, подозревая, что гораздо умнее его.

 За ним вновь накатил грохот копыт, и через изгородь нескончаемой чередой принялись прыгать лошади.

 Я присела на корточки и закрыла голову руками, а они все мчались и мчались мимо.

 — Я протестую! Сколько можно!

 Но мои жалобы остались без ответа, поскольку всадники уже поскакали дальше, оставив после себя взрытую копытами землю.

 Все-таки я сумела отыскать несколько кустиков скрученника, вот только они были безжалостно смяты и раздавлены лошадиными копытами. Или не копытами, а лапами одной из охотничьих собак. Склонившись над ними и оплакивая их печальную участь, я вдруг услышала, что ко мне приближается еще одна лошадь, и повернула голову на звук.

 — Прочь с дороги! – Всадник отчаянно махал мне рукой, показывая, что я должна отойти в сторону.

 Это он мне кричит? Я выпрямилась, положила руку на талию и огляделась. Да, он явно орал на меня. Вокруг простиралось голое поле со смятой травой, и прочие наездники уже скрылись из виду. Я не могла понять, почему я должна уходить в сторону, когда с таким же успехом он и сам мог отвернуть коня. Я повернулась к нему, чтобы сообщить ему об этом, и с удивлением обнаружила, что он уже совсем рядом.

 — Кому говорю, прочь!

 Последней моей мыслью была та, что вблизи лошади выглядят невероятно крупными…

 * * *

 В чувство меня привел шум в голове – и еще переливы голоса мистера Тримбла. Я поднесла руку к виску и тихонько ойкнула, поскольку от прикосновения молоточки в черепе застучали еще сильнее.

 — Говорите потише. У меня голова буквально раскалывается. – Я осторожно приоткрыла один глаз.

 В поле моего зрения показалась мисс Темплтон. Она прижимала к лицу носовой платочек, а по щекам ее ручьем текли слезы. Глядя на меня, она всхлипнула:

 — Ой! Мы думали, что вы уже никогда не придете в себя.

 Рядом с ней возник мистер Тримбл:

 — Разумеется, мы были уверены, что вы очнетесь. – В его тоне сквозило легкое неодобрение. – Единственный вопрос заключался в том, когда это случится.

 — Но доктор же сказал, что она может и…

 Мистер Тримбл присел рядом со мной на корточки и провел пальцами по щеке, пытливо глядя мне в глаза:

 — Он сказал, что вы получили сильный удар по голове, что у вас ушиб ребер, и что вам необходимы тишина и покой. – Рука его переместилась к моим волосам, прядку которых он убрал у меня со лба.

 Покой. Мне необходим покой. Хорошая мысль. Если я засну, то, быть может, не буду чувствовать боли в висках, а если он и дальше будет гладить меня по голове, то и дышать мне станет легче.

 Когда я проснулась в следующий раз, в комнате было уже темно, если не считать отблесков огня в камине. Я чувствовала его запах и видела отсветы. Но, такое впечатление, что он пребывал не на своем месте. И где же тогда нахожусь я?

 Я попробовала опереться на локоть… На чем это я лежу? Я попробовала было оглядеться по сторонам, но от такого чрезмерного усилия перед глазами у меня все поплыло и я поспешно решила, что непременно повторю попытку, только немного погодя. Так, а это кто – мистер Тримбл? Почему он здесь… где бы мы ни находились? И почему он заснул в кресле?

 На мгновение я смежила веки, чтобы отдохнуть. Когда же я вновь открыла их, то оказалось, что на меня смотрят пять человек.

 Мой отец, мистер Тримбл, мисс Темплтон, пастор и мистер Стенсбери.

 Я попыталась улыбнуться, но усилие оказалось чрезмерным и я скривилась от боли.

 Мистер Тримбл выставил перед собой руку:

 — Не шевелитесь.

 Да я и не собиралась.

 Глаза мисс Темплтон распахнулись, став огромными, как блюдца:

 — Вы ведь… вы ведь не собираетесь больше спать, верно?

 Неужели все это время я спала?

 Вперед шагнул отец, опустился рядом со мной на колени и взял мою руку в свои:

 — Во время прогулки тебя сбила лошадь одного из этих… этих… – Голос его дрожал от чего-то подозрительно похожего на ярость.

 — Этих тупых, самодовольных и жалких потомков лучших фамилий королевства, – любезно подсказал мистер Тримбл.

 — В самом деле?

 — Но вы не волнуйтесь. – Мисс Темплтон улыбалась так, словно рассчитывала исцелить меня одной только своей улыбкой. Меня же куда больше заинтересовало ее предположение о том, что я должна из-за чего-то волноваться. Если так, тогда почему…

 — Доктор сказал, что с вами все будет в порядке.

 Пастор протянул ей носовой платок, поскольку улыбка ее грозила утонуть в слезах.

 — Мы все молились за вас.

 Неужели? Я закрыла глаза, пытаясь припомнить, не случалось ли такого раньше.

 — Она опять…

 Шепот мисс Темплтон заставил меня распахнуть глаза:

 — Кто такая «она» и что… Ой! А я уже испугалась, что вы опять заснете.

 — Спите, если хотите. – Слова мистера Тримбла прозвучали скорее как приказ, а не как предложение.

 Мистер Стенсбери держал в руках…

 — Что это, ятрышник итальянский?

 Он опустил взгляд на свои руки, словно удивляясь тому, что в них оказалось:

 — Да. Он самый. Для вас. Вот только… – Он протянул его мне на вытянутой руке, беспомощно глядя по сторонам.

 Я отыскала взглядом отца:

 — Почему я лежу в малой гостиной?

 Он пощекотал мне щеку усами, наклоняясь, чтобы запечатлеть у меня на лбу поцелуй:

 — Потому что тебя сбил своей лошадью этот ужасный человек – сын лорда Харривика. И знаешь, что он сделал?

 — Налетел на меня?

 Мисс Темплтон продолжила рассказ вместо отца:

 — Он оставил вас там – на поле! – пока охота не закончилась. А вы так долго не возвращались со своей прогулки, что…

 Отец вклинился в разговор, вновь принимая на себя главенствующую роль:

 — А я знал, что ты не любишь оставаться на улице, когда начинают летать летучие мыши.

 Мистер Тримбл внушительно прочистил горло и продолжил повествование:

 — Мы беспокоились о вас, но не знали, где вас искать, пока сын лорда Харривика в конце концов не додумался прислать посыльного с извинениями за то, что сбил вас с ног.

 Мисс Темплтон воскликнула дрожащим голосом, глядя на меня блестящими от слез глазами:

 — И тогда мистер Тримбл поехал в поместье Харривиков и…

 — И потребовал, чтобы меня отвезли на то место, где он затоптал вас своей лошадью.

 Мисс Темплтон похлопала мистера Тримбла по руке:

 — И он привез вас сюда, а потом отправился за доктором, и… – Она не выдержала и расплакалась, спрятав лицо у мистера Стенсбери на груди, что оказалось весьма кстати, поскольку голова у меня уже шла кругом от усилий не потерять нить рассказа.

 Мистер Тримбл опустился на колени рядом со мной и бережно подоткнул одеяло:

 — Доктор сказал, что вас нельзя переносить, поэтому мы и оставили вас здесь. А теперь вам нужно немного отдохнуть.

 Немного.

 — Немного – это сколько?

 — Три недели? Месяц?

 — И никаких танцев?

 — Никаких. И работы в поле тоже никакой. И прогулок тоже как можно меньше.

 — Но как же… – Как быть со всем тем, что я должна была сделать?

 Ко мне подошел пастор и потрепал меня по руке:

 — Пока вы не поправитесь, я не буду ничего делать со своей коллекцией.

 Мистер Стенсбери шумно переступил с ноги на ногу:

 — А я все еще жду известий от своего корреспондента относительно тех растений, ярлыки на которых вызвали у вас подозрение, поэтому можете не беспокоиться на сей счет.

 Мисс Темплтон перестала плакать и вновь заулыбалась:

 — Все будет в порядке. Все будет в полном порядке. Обязательно.

 Рука мистера Тримбла погладила меня по виску и скользнула к щеке:

 — Не беспокойтесь. Я обо всем позабочусь.

 Несмотря на то что я всеми силами стремилась избавиться от мистера Тримбла, слова его вселили в меня уверенность и утешили. Поэтому я уронила голову обратно на подушку и приказала себе спать и ни о чем не думать.

* * *

 Мистер Стенсбери и мисс Темплтон вернулись на следующий день. Пока отец топтался у моего изголовья, девушка придвинула стул и села. Мистер Стенсбери опустился на корточки рядом с ней и положил руку на спинку стула. Он улыбнулся мне, и я улыбнулась ему в ответ, с облегчением сознавая, что могу сделать это, не причиняя себе чрезмерной боли.

 — Я разговаривал с лордом Харривиком, и он согласился оплатить счет доктора, а также прислать говяжью полутушу, чтобы мы могли ободрать ее и приготовить крепкий бульон.

 Мисс Темплтон развернулась на стуле, чтобы взглянуть на него:

 — Какой вы предусмотрительный, мистер Стенсбери! Вы согласны со мной, мисс Уитерсби?

 — Неужто полутушу? И куда прикажете ее девать?

 — Пока он чувствует свою вину перед вами, почему бы вам не заставить его оформить подписку на книги мистера Уитерсби? – В разговор вступил мистер Тримбл, сидевший, судя по голосу, где-то позади меня. – Его вместе со своими дружками-бездельниками?

 Мистер Стенсбери выразительно приподнял бровь:

 — Я посмотрю, что здесь можно сделать.

 — Пригрозите им, что лишите их права охотиться в вашем парке. Это заставит их прислушаться к вам.

 Мисс Темплтон наклонилась ко мне и погладила меня по руке:

 — А еще мистер Стенсбери убедил лорда Харривика пригласить вас на свой Рождественский бал.

 Означает ли это, что мне придется пойти? Голова у меня опять раскалывалась от боли. Не знай я о том, что посетители стараются развлечь меня, непременно попросила бы мистера Тримбла помочь мне добраться до собственной постели. К несчастью, они оставались еще долго, пока в половине четвертого пополудни он наконец не выпроводил их.

 Отец принес мне чаю, и рядом с ним вновь возник мистер Тримбл.

 — Неужели они не видят, что вы совершенно измотаны? – Бережно приподняв мне голову одной рукой, второй он вытащил из-под нее подушку, взбил ее, несколько раз ударив себя по бедру, и вернул на место. – Быть может… хотите, я отнесу вас в вашу комнату?

 — Просто оставьте меня в покое. Для таких путешествий у меня слишком сильно болит голова.

 — А я-то думал, что мое общество доставляет вам удовольствие.

 — Если это – одна из ваших шуток, то у меня уже нет сил улыбаться.

 — Должно быть, вы и впрямь неважно себя чувствуете. За весь день вы ни разу не накричали на меня.

 — Перестаньте. Я слишком плохо себя чувствую, чтобы испытывать еще и муки совести. Позвольте мне пострадать в одиночестве.

 Одиночество мое продлилось недолго. В четыре пополудни прибыл пастор, сжимая в руках Библию.

 Мистер Тримбл и отец встали, когда мисс Хэнсфорд доложила о его приходе. Отец тут же извинился и направился к себе в кабинет, оставив мистера Тримбла в качестве моего самозваного защитника.

 — Не думаю, что мисс Уитерсби в состоянии…

 — Пусть он останется. – Хотя мне, откровенно говоря, было не до визитов, я устала от безделья.

 Пастор опустился на стул, который совсем недавно освободила мисс Темплтон, и принялся читать о тщете и каторжной работе.

 — Это Экклезиаст?

 — Да, это он.

 — Вы не могли бы найти что-либо более духоподъемное?

 В дальнем конце комнаты откашлялся мистер Тримбл:

 — «Песнь песней»[67], быть может?

 Пастор жарко покраснел.

 Я протянула ему руку:

 — Я имела в виду псалмы.

 — Разумеется, вы правы. Я, по природе своей, более склонен к меланхолии, и мне приходится напоминать себе, что не все разделяют мои чувства. – Он стал перелистывать Библию, пока не дошел до псалмов. Слова оказались настолько красноречивыми, а дикция его – настолько безупречной, что образы Царствия Небесного подхватили меня, и я провалилась в сон без сновидений.

* * *

 Так прошла бо́льшая часть недели. Мистер Тримбл неизменно держался поблизости, хотя и редко показывался на глаза. Мне, во всяком случае. В понедельник я почувствовала себя настолько окрепшей, что села в постели. В тот же день мне нанес визит мистер Стенсбери и заявил, что выгляжу я куда лучше, чем прежде.

 — Должно быть, вам скучно сидеть в четырех стенах с помощником вашего батюшки. Не хотите ли прокатиться в моей коляске? – Он метнул взгляд на мистера Тримбла. – Я хотел бы показать вам кое-что.

 — Может, я и выгляжу лучше, но голова у меня болит по-прежнему.

 — Если позволите, я готов на руках отнести вас в экипаж. А как только вы опуститесь на подушки, то более двигаться вам не придется.

 Я услышала, как скрипнул стул, и в поле моего зрения возник мистер Тримбл.

 — Не думаю, что это разумно. Мне говорили, что ушибы заживают на удивление долго, и…

 — С удовольствием. – Я устала подчиняться мистеру Тримблу и с благодарностью улыбнулась мистеру Стенсбери.

 Он подхватил меня на руки.

 — Я действительно полагаю, что ей не стоит…

 Не слушая его, мистер Стенсбери шагнул к двери.

 — У нее есть мантилья? И шляпка?

 Мистер Тримбл поспешно выскочил в холл и принес искомое.

 — Почему бы вам не позволить мне…

 — Не беспокойтесь. – Мистер Стенсбери крепче прижал меня к себе. – Я верну ее вам через час.

 Мистер Тримбл поспешил обогнать нас и прыгнул в экипаж.

 — Я поеду с ней.

 — В этом нет необходимости.

 — Я настаиваю.

 Когда мы тронулись с места, колесо кареты угодило в яму, и я начала думать, что мистер Тримбл был прав. Голова моя еще не окончательно зажила, да и солнце казалось чересчур ярким для ноября. Но менять решение было слишком поздно. Да и мистер Тримбл с мистером Стенсбери обменивались свирепыми взглядами.

 Я ощущала каждую неровность на дороге, и, когда мы достигли Оуэрвич-Холла, мистер Стенсбери направил экипаж мимо своего дома, в сторону… О нет, только не коряжник!

 Страдание уступило место отчаянию.

 — Вчера я распорядился установить последний пень. – Он подал знак кучеру остановить экипаж, после чего наклонился, распахивая дверцу. – Что скажете?

 Я сочла, что картина, представшая перед моими глазами, недостойна тех усилий, которые мне пришлось приложить, дабы попасть сюда.

 — У меня… у меня просто нет слов.

 — Так я и знал, что это зрелище приободрит вас!

* * *

 Когда мы вернулись домой, мне захотелось перевязать голову ленточкой, чтобы она не развалилась на части. Но я не желала признаваться мистеру Тримблу в том, что он оказался прав, а потому ограничилась тем, что попросила его принести чаю. Он ушел на кухню, вернулся с подносом и уселся рядом, пока отец продолжал работать за столом мистера Тримбла.

 — Право слово, мисс Уитерсби, от ваших поклонников буквально нет отбоя.

 — Это вас беспокоит?

 Он встретился со мной взглядом:

 — Только в том случае, если это мешает моей работе.

 — Подозреваю, один из них вскоре сделает мне предложение и тем самым избавит вас от мучений. – Если уж мне больше ничего не оставалось, то я могла, по крайней мере, постараться ускорить осуществление своего плана. Развернувшись к отцу, я заявила: – У тебя была возможность познакомиться с пастором и мистером Стенсбери. Что ты думаешь по этому поводу?

 Он оторвался от микроскопа и прищурился:

 — По какому поводу?

 — По поводу того, что я почти наверняка нашла себе супруга. Не сомневаюсь, что в самом ближайшем будущем один из них попросит у тебя моей руки. Кому ты готов отдать предпочтение?

 Если я надеялась увидеть тревогу в его глазах, меня ждало глубокое разочарование. Я увидела в них смирение.

 — Что ж, полагаю, это к лучшему. Замужем ты будешь гораздо счастливее.

 — Но разве у тебя нет на этот счет своего мнения?

 — Уверен, твой дядя расскажет мне, что он думает об этой парочке. Обычно он всегда так делает.

 Головная боль стала настолько острой, что, боюсь, голос мой прозвучал куда резче, нежели мне хотелось.

 — Они – не парочка. На самом деле, они совершенно разные и нисколько не похожи друг на друга. Если я выйду замуж за пастора, то у меня не будет ни минуты свободного времени, чтобы приходить сюда и помогать тебе, учитывая, сколько у него детей и прочей работы. А если я стану женой мистера Стенсбери, кто знает, не устанет ли он вдруг от Чешира и не пожелает ли переселиться в Лондон. Или даже куда-нибудь на континент!

 Отец резко вскинул голову:

 — А я и не подозревал, что он склонен к подобным чудачествам!

 Неужели я сказала что-то не то?

 — Но даже если он решит остаться здесь, в Оуэрвиче, у меня тоже не будет особых возможностей навещать тебя, ведь мне придется помогать ему с оранжереей. Он планирует расширить ее.

 — Полагаю, этого следовало ожидать. Предприятия подобного рода едва ли можно просто так взять и завершить.

 — Но я имею в виду, что больше не смогу помогать тебе.

 — Мистер Тримбл оказался очень полезен. Его помощи мне будет вполне достаточно.

 Я воззвала к мистеру Тримблу:

 — Неужели у вас нет семьи, с которой вам надо повидаться, мистер Тримбл?

 — Уверяю вас, чем меньше я вижусь с ними, тем лучше.

 — Но ваши овцы наверняка нуждаются в вас.

 — Я оставил отару в надежных руках, так что теперь я в полном распоряжении вашего отца.

 — Но, папа, кто-то же должен расшифровывать твои записи, а я уверена, что мистер Тримбл не в состоянии…

 — Теперь я занимаюсь этим сам. Я обнаружил, что это вынуждает меня быть дисциплинированнее в выражении своих мыслей.

 — Но… но мистер Тримбл наверняка не успевает вести еще и твою корреспонденцию.

 — Разве? В последнее время я подписал несколько писем и столько же составил сам. По крайней мере, мне так кажется.

 Что я прочла в глазах мистера Тримбла, тревогу?

 — Если вы соблаговолите взглянуть на мои папки, мисс Уитерсби, то, я надеюсь, согласитесь со мной в том, что я все делаю вовремя.

 — Но… счета! Аренда! – Должно же быть хотя бы что-нибудь, что мистер Тримбл недоделал. Что-то, для чего я буду нужна своему отцу.

 В этот момент в комнату вошла мисс Хэнсфорд, держа в руках поднос с чаем, и водрузила его на стол между мистером Тримблом и мною.

 Он подал мне чашку:

 — Аренда уже уплачена. Авансом.

 — Авансом? Но откуда у нас…

 — Я убедил вашего отца потребовать скидки.

 А я даже не знала, что такое возможно в принципе.

 — Вы должны… Наверняка у вас есть какие-нибудь… – Отцу должно меня не хватать, не так ли? Должен же наступить такой момент, когда он устанет от мистера Тримбла и попросит меня вернуться.

 После нашего разговора я забылась беспокойным, тревожным сном. Проснувшись, я некоторое время лежала, пытаясь найти в себе силы и желание сесть. Услыхав, как кто-то спускается по лестнице, я приподнялась на локте. В комнату крадучись вошел мистер Тримбл. Руки его были заняты…

 — Это – мои бумаги?

 — Это? – Он взглянул на документы с таким видом, словно видел их впервые и был поражен не меньше меня.

ГЛАВА 23

 Я опустила ноги на пол и приняла сидячее положение:

 — Они – мои! Что вы намерены с ними сделать?

 — Они нужны мне для доклада…

 — Вы не можете использовать их. Они принадлежат мне!

 — …и я нигде не мог их найти. Единственным местом, куда я не заглядывал, оставалась ваша комната, вот я и… – Он вновь опустил взгляд на груду бумаг и пожал плечами.

 — Но вы не можете…

 Он исчез в кабинете отца, оставив меня кипятиться на диване. Сколько бы докладов и трактатов я ни написала от имени отца, сколько бы раз я ни ставила его подпись вместо своей, мне и в голову не могло прийти, что меня охватит такая безудержная ярость, как сейчас, когда я поняла, что мистер Тримбл намерен выдать мои труды за свои собственные.

 Я заставила себя подняться на ноги. Прижав руку к виску, я сделала шаг. И еще один. Да, танцевать в ближайшее время я не смогу, и слава Богу, но в том, что дойти до кабинета сил у меня хватит, я не сомневалась.

 Если только я не стану спешить.

 Присев на стул, я перевела дух, выжидая, когда в голове утихнет пульсирующая боль.

 Мне понадобилось несколько минут, чтобы добрести до кабинета, но, когда я переступила порог, наградой мне стал шок на лицах мужчин, словно они увидели перед собой ожившее привидение.

 Признаюсь, что испытала некоторое удовлетворение.

 Я подошла к столу, за которым отец с мистером Тримблом совещались… по поводу моих бумаг, если я правильно понимала сложившееся положение вещей.

 — Я настаиваю на том, чтобы мне вернули бумаги, похищенные из моей спальни.

 Отец нахмурился:

 — Ты имеешь в виду заметки о твоих субантарктических островах?

 — Да. Мои заметки. Время для написания доклада по ним выбрано почти безупречно… – С величайшим трудом переставляя ноги, я доковыляла до мистера Тримбла и уже потянулась к бумагам, как он схватил их в охапку. – Поистине безупречно, поскольку теперь я располагаю временем, чтобы поработать с ними.

 Но отец отмел мои возражения небрежным взмахом руки:

 — Нет, нет. Ты не в том состоянии. Вот почему у меня есть мистер Тримбл. Чтобы ты могла сосредоточиться на поисках супруга. А теперь, когда ты должна оправиться от травмы, необходимость освободить тебя от утомительной работы стала еще настоятельнее.

 — Я уже оправилась. И стою перед вами, не так ли?

 Мистер Тримбл тоже поднялся на ноги и взглянул на меня, словно призывая вновь повторить эти слова.

 — Что ж, в таком случае предлагаю послать весточку адмиралу о том, что сегодня вечером вы можете присутствовать с ним на концерте.

 — В этом нет необходимости. Я все еще чувствую легкую усталость и…

 — Пожалуй, тогда вам лучше вернуться в свою спальню, вы не находите?

 Комната поплыла у меня перед глазами, и я ухватилась за край стола, чтобы не лишиться чувств.

 — Я не хочу никуда возвращаться.

 — Это пойдет вам на пользу.

 — Но я не желаю уходить отсюда. Никуда.

 Отец озабоченно смотрел на меня:

 — Ты переутомилась, Шарлотта. И ты…

 — И я не желаю выходить замуж, и чтобы меня силой заставляли…

 Отец обошел стол кругом, чтобы взять меня за руку:

 — Недавние травмы сказались на твоем здоровье. Давай ты вернешься в малую гостиную и отдохнешь немного…

 Но я не могла. И не хотела. Слова, перемежаемые слезами, потоком хлынули из моей души:

 — Меня принуждают к тому, чего мне не хочется делать, тогда как на самом деле я всего лишь хочу быть нужной! – Крупная слезинка шлепнулась на стол отца. – Я просто хочу, чтобы все стало как прежде. Как раньше. Но по-другому.

 Мистер Тримбл поднял меня на руки, вынес из комнаты и стал подниматься наверх по лестнице. Я обхватила его рукой за шею и спрятала лицо у него на груди.

 — Я хочу, чтобы моя работа имела значение. И еще я хочу, чтобы она была моей собственной. – Но почему мне кажется, будто все пошло наперекосяк? Почему я чувствую себя так, словно меня расплющили в гербарном прессе? Словно кто-то вытягивает из меня силы, лишая радости жизни?

 — Будь на то моя воля, вы бы ничего не хотели и не требовали.

 — Но в этом-то все и дело. Я не хочу, чтобы с меня сдували пылинки, и я не хочу заботиться о чужих коллекциях. Я просто… Не знаю… Не понимаю, почему никого не интересует, чего я хочу. Меня просто заставляют делать то, чего хотят другие.

* * *

 На следующее утро меня разбудил стук в дверь.

 Я накрылась одеялом с головой, поскольку твердо решила, что больше никогда не смогу взглянуть в лицо ни отцу, ни мистеру Тримблу.

 — Кто там?

 Дверь скрипнула и приотворилась.

 — Мисс Уитерсби?

 Кто это, мисс Темплтон? Я приподняла краешек одеяла и выглянула. Да, это была она. Отбросив одеяло, я села на постели.

 — Вам… вам стало хуже?

 — Нет. То есть, да.

 — Так все-таки? – Она стояла в дверях, заламывая руки.

 — Я больше никогда не сойду вниз. Никогда.

 — Почему? Что случилось? – Подойдя к моим окнам, она раздвинула занавески.

 Я поморщилась от неожиданного потока яркого света.

 — Все это слишком унизительно.

 Она сняла шляпку и огляделась, выискивая, куда бы положить ее. Не найдя подходящего места, она просто положила ее себе на колени, присев рядом со мной на краешек кровати.

 — Давеча вечером со мной случилась истерика. Это было ужасно.

 — Я вот о чем подумала… Почему вы просто не попросите вернуть вам ваше место, если оно так вам дорого?

 — После того как мистер Тримбл продемонстрировал, что управляется со всеми делами лучше меня? Чтобы все выглядело так, будто я умоляю сжалиться надо мной? Разве не подвергну я себя риску услышать, что мои услуги больше никому не требуются?

 — Вы правы. Это невозможно. Значит, ваши ухажеры по-прежнему нужны вам.

 — Полагаю, что да. Но ведь это не решает проблему с мистером Тримблом. Теперь вопрос заключается уже не в том, чтобы меня попросили вернуться, а ему указали на дверь. Совершенно очевидно, что сначала он должен уехать, если я рассчитываю вообще когда-либо вновь занять свое место. И я даже не уверена, что отец захочет отдать его мне! Особенно после того, как я сорвалась и расплакалась, наговорив всяких глупостей накануне вечером.

 — Значит, вы намерены позволить ему и дальше оставаться здесь?

 Я откинулась на подушку:

 — Похоже, ему нет никакого дела до своей семьи, а овец он оставил под чьим-то присмотром. В надежных руках, как он выразился. Так что, скорее всего, он и дальше будет работать здесь до скончания веков, пока не умрет, а потом его похоронят в Чешире, и за все это я должна благодарить только саму себя.

 — За все это, говоря откровенно, вы должны, в первую очередь, благодарить адмирала, не так ли? Разве это была не его идея – найти вам супруга?

 — Именно так. Это была его идея от начала и до конца!

 — Как бы там ни было, мы должны заставить мистера Тримбла уехать отсюда по доброй воле. Но вы говорите, что своим овцам он не нужен?

 — Нет.

 — Как насчет его семьи?

 — Насколько мне известно, они – презренные и падшие люди. Помните?

 — Но это же прекрасно!

 — Как прикажете вас понимать?

 — Судя по вашим словам, люди они крайне неприятные. А таким всегда нужна помощь. Или деньги. Или и то, и другое одновременно. Так что мне остается лишь найти способ сделать так, чтобы мистер Тримбл почувствовал себя обязанным содержать их.

 Мое расположение духа начало стремительно улучшаться.

 — Вы – самая неустрашимая душа из тех, кого я знаю. И вы полагаете, что сумеете справиться с этой задачей?

 — Я могу попытаться. А теперь постарайтесь вспомнить, что еще вам известно о семье или хотя бы о том, откуда он родом?

 Я надолго задумалась.

 — Кажется… однажды он получил письмо из какого-то местечка под названием Истли.

* * *

 Общество изучения природы мисс Темплтон собиралось на следующем своем заседании отправиться на экскурсию, и я позволила уговорить себя присоединиться к ним. Главным образом, потому, что против этого возражал мистер Тримбл. Голова моя больше не гудела, как барабан, и мне действительно хотелось оказаться на вольном воздухе и заняться хоть чем-нибудь полезным.

 Адмирал в своем экипаже сначала отвез нас в церковь, а потом доставил на вокзал. Вооружившись зонтиком и с футляром под мышкой, здесь я встретилась с остальными участниками экспедиции. Вскоре к нам с мисс Темплтон присоединились мистер Стенсбери и пастор. По прибытии в соседний городок члены Общества столпились на платформе, дабы выработать план предстоящего похода. Представительницы слабого пола затеяли было дискуссию о том, где лучше всего отыскать омелу, а мужчины обсудили возможность встретить в округе маленькую коноплянку.

 Я испытала чувство горького разочарования оттого, что никто не удосужился продумать все детали загородной прогулки заранее.

 — Мы найдем или одно, или другое, или одно на пути к другому, но никак ни то и другое вместе, – негромко пробормотала я, обращаясь к мисс Темплтон, поскольку при малейшем усилии в голове у меня начинало стучать, словно включался паровой молот.

 — Будем надеяться, что мисс Уитерсби сможет привести нас к омеле, – громко провозгласила мисс Темплтон, подталкивая меня локтем. – Она – настоящий гений ботаники.

 Президент расстроенно заморгал, отчего стразу стал похож на негодующую сову:

 — Но я надеялся собрать семена чертополоха или щавеля.

 Голова моя опять разболелась.

 — Если они вам действительно нужны, тогда нам лучше направиться к ближайшей болотистой низине, не правда ли? То есть, к такому месту, о котором известно, что они там растут?

 Собственно, болото было назначено конечной целью нашей экскурсии. Но, добравшись туда, мы обнаружили, что нас уже опередили члены Общества изучения живой природы «Айрондейл-Фаундри»[68], приехавшие из графства Шропшир и тайком пробравшиеся в наши владения. Они и впрямь походили на литейщиков в своих толстовках и шапочках.

 Наш президент застыл на месте, охваченный негодованием:

 — Святые угодники! Да вы только посмотрите, они уже обчистили все стручки!

 Именно поэтому любителей и на пушечный выстрел нельзя подпускать к научным исследованиям, по моему скромному разумению.

 Он обратился к президенту конкурирующего Общества:

 — Быть может, вы не заметили, но эта низина находится на территории Чешира.

 Другой президент двинулся к нашему, воинственно выпятив подбородок:

 — Она вам не принадлежит.

 — Мы рассчитывали на нее, поскольку она находится в нашей юрисдикции.

 — Природа не признает ничьей юрисдикции. – Он уже откровенно издевался.

 Наш президент поспешно отступил на шаг:

 — Почему бы нам не решить дело миром?

 Мужчины из конкурирующего Общества сбросили футляры с плеч, и те с грохотом посыпались на землю.

 Наш президент попятился еще дальше:

 — Послушайте. Планы побывать здесь мы составили еще в минувшем июне.

 Его конкурент наступал на него, не давая ему опомниться:

 — А мы, может, составили свои планы еще в минувшем апреле.

 — В таком случае, надеюсь, вы окажете нам гостеприимство и пригласите в гости в Шропшир в будущем месяце?

 Тот фыркнул:

 — А вот это вряд ли!

 Чем дольше я смотрела на опустошенное поле, тем сильнее ужасалась. Встав между двумя мужчинами, я заявила, обращаясь к незваному гостю:

 — Смотрите, что вы натворили: обчистили пустошь до нитки и вытоптали ее, как табун лошадей. Стыдитесь!

 Наш конкурент перестал наступать и остановился:

 — Она вам не принадлежит.

 Я ткнула его своим зонтиком в грудь:

 — И вам тоже. Но теперь, благодаря вашим усилиям, оно вообще никому принадлежать не будет. Никогда. Ни один из этих кустов весной не зацветет. Неужели вы не додумались оставить хотя бы один?

 — Мы не…

 Я воззвала к членам конкурирующего Общества, выстроившимся полукругом за спиной своего президента:

 — Кто из вас имеет хотя бы малейшее представление о том, как сохранять собранные вами образцы? Или маркировать их должным образом?

 Он оглянулся на своих собратьев:

 — Мы не…

 — Что вы намерены делать со своими стручками и сережками? Привезти домой… вложить между листов… какой-нибудь толстой книги и оставить их гнить там? Или воткнуть в вазу, и пусть они собирают пыль?

 — Мы не…

 — Вы не заслуживаете даже того, чтобы называть вас любителями ботаники, а если у вас осталась хоть капля совести, то вы вернете свои футляру тому торговцу, у которого их прибрели.

 — Мы не…

 — Думаю, будет лучше, если вы уйдете отсюда. Немедленно.

 — Эй, подождите минуточку! – Раздался чей-то возглас из группы мужчин, столпившихся за спиной своего вожака. – Чего это мы вообще должны слушать какую-то девчонку? У нас ничуть не меньше прав на эту пустошь, чем у них.

 Рядом со мной встал мистер Стенсбери. Учитывая, что день выдался прохладным, я с удивлением увидела, что он успел сбросить сюртук и закатал рукава сорочки:

 — Леди права.

 — Леди! – Президент другого Общества презрительно ухмыльнулся. – Не вижу здесь никакой леди.

 Не знаю, кто первым нанес удар, но вскоре все наши мужчины сошлись с чужаками в рукопашной схватке. Мы с мисс Темплтон застыли как вкопанные, вцепившись друг в друга, пока вокруг нас кипело эпическое сражение.

 В конце концов конкуренты были посрамлены и позорно бежали, а мы остались хозяевами отвоеванной низины. Весьма сомнительный приз, учитывая, что последние растения были безжалостно вытоптаны.

 И вдруг кто-то из мужчин выкрикнул:

 — Предлагаю выбрать нового президента!

 Члены Общества ответили ему негромким согласным гулом.

 Мисс Темплтон взмахнула платочком:

 — Те, кто поддерживает кандидатуру мисс Уитерсби, скажите «Да»!

 — Но я не хочу… – Мой голос потонул в на удивление дружном одобрительном хоре.

 Мисс Темплтон дергала меня за рукав:

 — Думаю, что первым пунктом повестки дня должно стать ваше предложение переместиться в один из пабов у железнодорожного вокзала.

 — Но мы еще не сорвали ни единой травинки!

 — Уже поздно, и это подождет. Кроме того, ни у кого нет желания заниматься собирательством.

 — Тогда в чем же заключается смысл существования нашего Общества?

 — Просто доверьтесь мне и внесите предложение.

 Приветственные возгласы уже стихли, и теперь все смотрели на меня. Мисс Темплтон вонзила свой локоток мне в бок, и я вдруг услышала свой собственный голос:

 — Я подумала, что в свете всего произошедшего будет лучше, если мы вернемся в один из пабов у железнодорожного вокзала и уже там спланируем свою следующую экскурсию.

 Приветственные крики зазвучали с новой силой, а кто-то даже затянул песню, когда мы дружными рядами двинулись обратно на вокзал. Хотя голова моя протестующей болью отзывалась на малейшее усилие, я все-таки начала обдумывать возможность совершения настоящей полевой экспедиции в Тивертон или даже Бидстон.

 Мисс Темплтон взяла меня под руку:

 — Мы с мистером Стенсбери уже предварительно обсудили один вариант. Мне представляется, что будет очень славно, если он устроит для членов Общества экскурсию по своей оранжерее, после которой будет организован небольшой прием.

 — Едва ли это можно назвать настоящим выходом в поле.

 — Зато всем будет весело! Кроме того, сейчас уже прохладно для длительных прогулок на свежем воздухе.

 — Самое подходящее время для сбора лесных ягод.

 — И все-таки я уверена, что экскурсия по оранжерее выглядит куда уместнее. Только представьте: неспешная прогулка по застекленной оранжерее под аккомпанемент музыки с осознанием того, что впереди нас ждут чай и горячий шоколад. Звучит божественно, вы не находите?

 В общем, это не походило ни одну полевую экспедицию, которую я совершила на своем веку.

* * *

 В пабе мистер Стенсбери занял целый столик. Мы с мисс Темплтон и пастором присоединились к нему. В ходе разговора, благодаря усилиям мисс Темплтон, экскурсия по оранжерее превратилась в благотворительное мероприятие общегородского масштаба по сбору средств на ремонт церковного алтаря. Она предложила даже устроить розыгрыш призов, которые еще предстояло обсудить. Быть может, в качестве таковых выступит подписка на «Ботанический журнал Куртиса» или одна из драгоценных орхидей мистера Стенсбери.

 С каждой новой подробностью глаза пастора все шире раскрывались от удивления:

 — Это невероятно щедро с вашей стороны, мисс Темплтон.

 — Не благодарите меня. Первой на плачевное состояние алтаря обратила внимание как раз мисс Уитерсби.

 Вот это новость!

 — В самом деле?

 Она улыбнулась мне:

 — Вы должны помнить, как еще сказали, что церкви нужна поддержка прихожан?

 Когда это я такое говорила?

 — В качестве нового президента Общества изучения живой природы ей придется обратиться к вам обоим для уточнения необходимых деталей. – С этими словами она поочередно посмотрела на мистера Стенсбери и пастора.

 — Это действительно необходимо?

 Она энергично закивала головой:

 — Чтобы гарантировать должное планирование предстоящего мероприятия и чтобы деньги были переведены пастору сразу же по завершении экскурсии. Уверена, в течение ближайших нескольких дней у вас не будет ни минутки свободного времени.

 Сердце у меня упало.

 Когда мы выходили из паба, чтобы сесть на поезд, мисс Темплтон подалась ко мне и прошептала на ухо:

 — Вам предстоит общение с глазу на глаз с ними обоими! Весь город будет только и говорить, что о вас. Вы сможете поблагодарить меня позже.

* * *

 В тот же вечер, за ужином, я рассказала отцу и мистеру Тримблу о нашей поездке за город.

 — Кто-то даже разбил в кровь нос пастору.

 Оба смотрели на меня с нескрываемым ужасом.

 — Это была… Ты говоришь, это был самый обычный выход в поле? – В голосе отца явственно сквозило удивление.

 — Да.

 Мистер Тримбл покачал головой:

 — А я-то думал, что только в новозеландской глуши можно встретить столь суровые нравы.

 — То, второе Общество, и впрямь не имело никаких прав незаконно вторгаться на чужую территорию и опустошать наши поля.

 Мистер Тримбл осуждающе смотрел на меня:

 — Никогда бы не подумал, что вы способны на такое хулиганство, мисс Уитерсби. И, судя по вашим словам, вы вовлекли в свою драку мистера Стенсбери и пастора?

 — Это была не моя драка.

 — Вы оказываете на них дурное влияние.

 — А что я должна была сделать, по-вашему? Дать им возможность с корнем вырвать все растения и оставить после себя пустыню?

 — Нет, конечно. Этого бы я ни за что не хотел.

 Смягчившись, я продолжила наслаждаться ужином. По крайней мере, аппетит вернулся ко мне.

 — Да, вот еще что. Меня выбрали президентом Общества изучения живой природы.

 Уголки губ мистера Тримбла дрогнули:

 — Ну вот, теперь вы организовали еще и дворцовый переворот.

 — А мисс Темплтон уговорила мистера Стенсбери устроить благотворительное мероприятие для сбора средств на церковь… провести экскурсию по оранжерее его усадьбы Оуэрвич-Холл. – Я все еще не до конца понимала, как ей это удалось. – А я должна помочь ему спланировать ее. Так что нам предстоит – как она выразилась? – множество встреч наедине. Что само по себе наглядно свидетельствует о моих перспективах, как мне представляется.

 Изгиб бровей мистера Тримбла был полон скептицизма:

 — Очень может быть. Но разве вы хотели сообщить нам только это?

 Отец с явным интересом прислушивался к нашему разговору:

 — Мы все надеялись, что ты найдешь себе супруга, Шарлотта. Что ж, похоже, твои усилия не пропали даром.

 Мистер Тримбл тем временем продолжал прерванную беседу:

 — Разумеется, вы должны помочь. Особенно если это – действительно то, чего вы хотите. Но… так ли это на самом деле?

 — Так ли что? – недоуменно осведомилась я.

 — Действительно ли вы хотите сблизиться с этим мужчиной? Это ведь означает дать ему надежду. Вы понимаете это, я надеюсь?

 — Разумеется, понимаю. Я не настолько глупа, мистер Тримбл.

 — Я никогда этого не говорил.

 Отец сидел, насупив брови и задумчиво жуя ус:

 — Значит, мы поддерживаем промышленника? Я правильно вас понимаю?

 — Полагаю, что так. – Похоже, собственные слова не доставили мистеру Тримблу особой радости, что, в свою очередь, привело в несказанный восторг меня. Пришло время подчеркнуть последствия того, что они буквально в шею вытолкали меня в общество ради замужества.

 — Полагаю, если я выйду за него замуж, то мне придется переселиться в Оуэрвич-Холл.

 Отец согласно кивал головой:

 — Да, таково общее правило. Молодая жена переезжает жить к мужу.

 — И у меня не будет возможности бывать здесь.

 — Да, такой возможности у тебя не будет. Зато у тебя появится его стеклянная оранжерея. И этот его проект, о котором он столько рассказывал. Что-то там с деревьями, верно? Речь ведь шла о деревьях, я не ошибаюсь?

 — О коряжнике. – Господи Иисусе, я совсем забыла о нем.

 Отец улыбнулся и перегнулся через стол, чтобы потрепать меня по руке:

 — Обо мне можешь не беспокоиться, Шарлотта. Мистер Тримбл окружил меня заботой и все устроил. Как бы там ни было, но я думаю, что ты будешь счастлива с этим человеком.

 Но вопрос был не в том, буду ли я счастлива или нет. Вопрос заключался в том, что отец должен был понять, как несчастен будет он сам, если я выйду замуж. Но и эту мою последнюю надежду разрушил мистер Тримбл. Теперь отцу можно было не беспокоиться о письмах, счетах или статьях. Да, у него появился не столько напарник для проведения исследований, сколько секретарь, но зато он, похоже, вполне мог обойтись и без меня.

 Все это время мистер Тримбл, оказывается, неотрывно наблюдал за мной.

 — Итак?

 — Что итак?

 — Вы будете счастливы со своим промышленником?

 — А почему я должна быть несчастлива?

 — И вы действительно этого хотите?

 — Именно об этом я и говорю, не правда ли? – Я с силой вонзила вилку в кусочек жареного мяса, чтобы подчеркнуть свою убежденность, а потом принялась столь же яростно жевать, дабы у него не возникло желания продолжать свои дурацкие расспросы.

ГЛАВА 24

 Экскурсия Общества изучения живой природы утомила меня куда сильнее, чем я готова была признаться даже самой себе, и я рассчитывала хорошенько выспаться и на следующее утро встать попозже, но мне не дали ни минуты покоя. Планирование благотворительной экскурсии началось в тот же день. Прикативший в своем экипаже адмирал в мгновение ока домчал меня до Оуэрвич-Холла, при этом посоветовав мне избегать излишней суеты и волнений по пустякам.

 Хотя я полагала себя не склонной к излишней аффектации, мисс Темплтон, напротив, на каждом шагу привлекала к себе ненужное внимание, посему я была настроена не слишком оптимистично. В конце концов, это была ее идея.

 Итак, вот уже во второй раз мистер Стенсбери приветствовал меня в своей застекленной оранжерее:

 — Похоже, это входит у нас в привычку, мисс Уитерсби.

 — Вы совершенно правы.

 — Более того, мне хотелось бы думать, что у нас с вами недурно получается. И мы должны приложить все усилия к тому, чтобы и дальше продолжать в том же духе.

 — Не могу с вами не согласиться. Должны. – Его оранжерея всегда производила на меня приятное впечатление.

 Жаркий румянец залил его и без того багровые щеки, и он предложил мне опереться на его согнутую в локте руку. Секретарь следовал за нами по пятам, слово в слово записывая все, о чем мы говорили.

 — Итак, как вы полагаете, оркестр вполне можно разместить вот здесь? – Он указал на брешь в своих полках между орхидеями и невысокими пальмами в горшках.

 — Думаю, это было бы прекрасно.

 Не успели мы пройти и несколько шагов, как он вновь остановился:

 — А прохладительные напитки и легкие закуски подавать вот здесь? Я могу приказать расчистить вот эту полку под Dieffenbachia[69].

 — Видите ли, у них с листьев капает яд, если вы этого не знали.

 — Не знал. Значит, цветы придется передвинуть.

 — Или расположить буфет где-нибудь вон там. – Я жестом показала на дальний конец прохода.

 — У фонтана? А не испортит ли влага кушанья?

 — Пожалуй, действительно испортит. – Я вздохнула. – Я не слишком разбираюсь в подобных вещах.

 — А мне кажется, вы прекрасно со всем справляетесь.

 — Вы слишком добры ко мне. Кроме того, вы принимаете к исполнению свои предложения, а не мои.

 — Как это невежливо с моей стороны.

 — Зато практично. А вот если бы мы с вами говорили о размещении растений, то ситуация была бы совершенно другой. Тогда уже я могла бы посоветовать вам, как наилучшим образом расположить их, напоить и накормить, и вообще сделать счастливыми.

 Он с видимым удивлением огляделся по сторонам:

 — То есть, вы хотите сказать, что они могут быть еще счастливее, чем сейчас?

 — Естественно, причем намного! Вашим пальмам не хватает света, а орхидеям досталось слишком много тени.

 — Будь на то воля мисс Темплтон, она бы распорядилась сдвинуть все мои растения к водопаду, вокруг которого и расположила бы их эстетическим полукругом.

 — Она действует исключительно из добрых побуждений.

 По губам его скользнула легкая улыбка:

 — Необыкновенная девушка, не правда ли?

 Я не могла не согласиться. И вообще, мы, пожалуй, куда охотнее обсуждали мисс Темплтон, нежели предстоящий прием.

 В конце концов он кивнул на окна, выходящие в сад, который сбегал по склону к реке:

 — Вон снова показался адмирал.

 Мой дядя расхаживал снаружи взад и вперед, сцепив руки за спиной и время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться рекой, воды которой поблескивали вдалеке.

 Меня вдруг как громом поразила мысль о том, что он выглядит очень одиноким. Всеми покинутым и лишенным надежды.

 — Мне кажется, он всегда смотрит куда-то вдаль, за горизонт.

 — Полагаю, эта его привычка объясняется тем, что он всю жизнь провел в море. Я подумываю о том, чтобы предложить ему подзорную трубу.

 — А она у вас есть?

 — И даже две. Одна вырезана из слоновой кости, а другая, парная, – из черного дерева.

 — Тогда вы непременно должны показать их ему.

 — Сейчас распоряжусь, чтобы дворецкий отнес их. – Он что-то коротко бросил своему секретарю, и тот поспешно удалился в дом.

 Мы вновь заговорили об угощении, музыке и прочих вещах, о которых я не имела определенного мнения, и вскоре я увидела, как дворецкий вручает адмиралу подзорные трубы мистера Стенсбери. Дядя тотчас же принялся вертеть их в руках, а потом и опробовал, причем неоднократно.

 — Итак, мы обо всем договорились?

 — Прошу прощения? – Я погрузилась в свои мысли и упустила нить разговора. Думала я об адмирале. Мне было его даже немного жаль. Казалось, здесь, на равнинах Чешира, он потерпел кораблекрушение. Хотя нельзя было сказать, что он выглядит совсем уж несчастным, но и за то, что он счастлив, я бы не поручилась.

 Когда со всеми обсуждениями было покончено, я извинилась перед мистером Стенсбери, запахнулась в мантилью и вышла наружу, к дяде.

 — Наверное, вы скучаете без моря?

 — Гм?

 — Хотите снова оказаться на борту корабля?

 — Гм.

 — Отсюда даже не виден океан.

 — Нет. Пожалуй, так оно и к лучшему. Иначе я не находил бы себе места. Но ты забываешь об обратной стороне медали. Война. Смрад. Смерть. Впрочем, когда стоишь на палубе, а вокруг тебя нет ничего, только морская гладь… Конечно, я скучаю по морю. Но всегда наступает время, когда даже любимое дело предает тебя. – Он покосился на меня. – Некое ботаническое общество отказывается принимать безупречно написанную статью. Королева отправляет тебя на войну, чтобы поработить целый народ. – Он пожал плечами. – И тогда ты понимаешь, что должен уйти. Разумеется, это не означает, что ты разлюбил дело всей своей жизни. Просто настало время двигаться дальше. Когда ты не согласен с решениями, которые связывают тебя по рукам и ногам, то приходится искать применение своим талантам в другом месте.

 — Что с вами случилось? На войне, я имею в виду?

 Он молчал так долго, что я уже решила, что не дождусь ответа.

 — Все было сложно и неоднозначно, как всегда бывает на войне. Мне приказали захватить китайские порты. В результате народ стал вымирать, погряз в нищете. Такими вещами трудно гордиться. Опиумная война – лучшее и одновременно самое худшее из того, что со мной случилось.

 Он поднял подзорную трубу и долго смотрел в нее куда-то, потом со щелчком сложил и опустил на поднос, который держал стоявший рядом слуга.

 — Как бы там ни было, я не хочу, чтобы тебе пришлось пережить то, через что прошел я, не чувствуя себя полноценным членом семьи, но не испытывая и желания окончательно порвать с нею. Я хочу видеть тебя устроенной и благополучной. Вхожей в свет. – Он вновь метнул на меня быстрый взгляд. – Любимой.

 — Я и представить себе не могла, что вы…

 — У моей сестры, твоей матери, был прирожденный талант к ботанике. У нее был блестящий ум. И ты пошла в нее.

 — А что толку? Я не могу опубликовать ни строчки.

 — Твоя мать нашла выход… Стала писать книжки для детей. Просто прелесть.

 Но я не хотела быть просто прелестью. Я хотела быть колкой и язвительной. Я хотела, чтобы мной восхищались. Я хотела, чтобы мои работы годились не только на то, чтобы украшать собой книжные полки в детской.

 — Занятия наукой не приносят особых дивидендов. Поэтому я привел ей судового врача. Потом лейтенанта. Потом нескольких капитанов. Но они ей не нравились. Она могла бы жить в роскоши… или во всяком случае не в столь стесненных обстоятельствах, но вместо этого она выбрала твоего отца.

 Он произнес это так, словно сожалел о сделанном ею неудачном выборе.

 — Я знаю, каково это – чувствовать себя лишним, моя дорогая. Когда все вокруг только и говорят, что об охотничьих собаках, а тебе хочется совсем другого – выйти в море. Но когда тебе выталкивают, тебе не остается ничего иного, кроме как уйти. И тогда приходится самому заботиться о себе. Сейчас я могу помочь тебе, и потому не надо отталкивать меня. Почему бы не воспользоваться моими ресурсами, пока у тебя есть такая возможность?

 Тут к нам присоединился мистер Стенсбери, но только для того, чтобы извиниться, – у него была назначена встреча с мэром, а вскоре откланялись и мы.

 Мисс Темплтон настаивала, что пастору, дескать, есть что сказать по поводу сбора средств для ремонта алтаря, и потому она посоветовала нам встретиться в тот же день после полудня. Адмиралу хватило одного взгляда на детей, которые резвились во дворе дома приходского священника, чтобы со всей возможной живостью препроводить меня внутрь.

 Мы обсудили некоторые детали экскурсии и лотереи, пока пастор наконец не набрался смелости, чтобы взглянуть мне прямо в глаза:

 — Я вот что подумал… неужели алтарь настолько плох? Потому что если уж и собирать деньги для благой цели, то пусть они лучше достанутся вдове Гринли, которой нужна новая крыша, или хотя бы старому мистеру Гадстоу, которому совсем не помешает новая дымовая труба. Нет, разумеется, я чрезвычайно признателен вам за то внимание, что вы уделяете алтарю, но если выцветшая краска на нем подождет еще хотя бы год, то мы можем сделать по-настоящему доброе дело и вложить средства в благотворительный фонд.

 — Думаю, что это – прекрасная мысль. – На собственном опыте я имела несчастье убедиться в том, как много значит целая крыша над головой.

 — Правда? А как вы полагаете, мисс Темплтон не сильно огорчится?

 — Почему она должна огорчаться, если наши усилия направлены на тех, кто действительно нуждается в помощи?

 — Я так рад, что вы согласны со мной. Отношения могут изрядно осложниться, когда духовные лица придерживаются одного мнения, а прихожане – совсем другого.

 — Но вы – пастор. Как мне представляется, вы имеете право решать, как следует поступить с деньгами.

 — В общем-то, это вполне естественно, не так ли?

 Из кресла перед камином донесся легкий храп.

 Обернувшись, мы увидели, что адмирал задремал.

 Мы с пастором улыбнулись друг другу, и он кивнул на ведерко для угля.

 — По поводу моей коллекции…

 Я же вдруг обнаружила, что чувство щедрости и великодушия, недавно поселившееся у меня в груди, не распространяется на его образцы растений.

 — Я думал о своей веронике, пытаясь понять, имеет ли значение тот факт, что, если память мне не изменяет, я сорвал несколько цветов на лугу и у болота.

 — Он может иметь значение, особенно если это разные виды. Но меня всегда больше интересовало «почему», а не «что», и мне тем более любопытно, что она выросла в двух столь разных местах. Очень жаль, что вы не сравнили эти экземпляры друг с другом. Тогда я могла бы узнать о них что-либо новое.

 — Я всегда полагал, что Господь помещает растения туда, где они нужны Ему.

 — Не стану возражать, но разве это такой уж большой грех – задаться вопросом «для чего»? И «каким образом»?

 — Каким образом? Кое-кто может сказать, что это граничит со святотатством, мисс Уитерсби. Или, по крайней мере, с беззастенчивым нахальством. – Глаза священника лукаво блеснули.

 — Мне тоже так говорили. Но я не понимаю почему. В природе должна существовать целесообразность, разве нет? Некая цель или предназначение, обусловливающие, что цветок появляется именно там, а не где-нибудь в другом месте. И мой вопрос не настолько уж противоречит вере, если ваш единственный аргумент заключается в том, что вы полагаете, будто это Господь поместил цветок туда, где вы его и нашли. Так почему вы придаете такое значение вопросу «каким образом»?

 Он смотрел на меня так, словно обдумывал мои слова.

 — Быть может, вы спрашиваете себя, каким образом Господь использует обстоятельства к своей выгоде?

 — Быть может.

 — Интересный вопрос. Действительно интересный. И заслуживающий дальнейших размышлений. Вы не возражаете, если я запишу его…

 — Ничуть. Записывайте на здоровье. – Если уж я не могу регулярно поставлять статьи в научные журналы, то, по крайней мере, стану регулярно давать пастору пищу для размышлений и проповедей.

 — Видите ли, в чем дело… Надеюсь, вы не сочтете меня слишком уж прямолинейным или дерзким, мисс Уитерсби, но я получаю ни с чем не сравнимое удовольствие от беседы с родственной душой.

 Похоже, он ожидал от меня ответа.

 — Я тоже.

 Он зарделся, как маков цвет:

 — Отрадно слышать… Благодарю вас.

* * *

 Наступила суббота, день, когда должно было состояться благотворительное мероприятие по сбору средств, и я обнаружила, что спрашиваю себя – уж не поторопилась ли я, объявив о своем полном выздоровлении после несчастного случая? Духота в оранжерее и неумолчный гул, в который сливалась музыка и голоса гостей, вскоре привели к тому, что голова моя опять начала раскалываться от боли. Большую часть времени я старательно пряталась в зарослях папоротников. Они были выстроены пирамидой в одном особенно темном уголке, на изрядном удалении от кариоты[70], вокруг которой толпились любопытствующие и откуда доносились их восторженные возгласы.

 Издалека мне помахал рукой мистер Стенсбери, который, должно быть, отдал соответствующее распоряжение одному из лакеев, поскольку мне нескончаемым потоком несли чай и печенье.

 Адмирал, по своему обыкновению, расположился снаружи, под окнами. Холодный ветер трепал полы его плаща.

 Отец с мистером Тримблом стояли подле апельсинового дерева и увлеченно беседовали. Тем не менее мистер Тримбл то и дело поглядывал в мою сторону, а я усиленно принималась делать вид, будто ничего не замечаю и вообще чувствую себя прекрасно. О предмете их разговора мне оставалось только догадываться. Скорее всего, это было нечто куда более важное, чем папоротник, вызвавший бурю восторга у мисс Темплтон.

 Я изрядно удивилась, когда она поздравила меня с успехом мероприятия:

 — Прекрасная работа, мисс Уитерсби.

 — Должна признаться, что, несмотря на мое участие, все действительно прошло самым достойным образом.

 — Признаюсь, у меня были некоторые сомнения, но я подавила в себе стремление помочь вам советом, поскольку решила, что вам необходимо приобрести практический опыт. Чтобы выйти замуж за одного из ваших поклонников, вы должны продемонстрировать, что можете быть умелой хозяйкой. Это не каждому дано и, более того, не все это понимают. Но зато теперь вы сумеете обратить на себя внимание и других мужчин.

 — Вы имеете в виду, что именно этим мне и предстоит заниматься, если я выйду замуж?

 Она кивнула.

 — Всю жизнь? В порядке вещей? – В животе у меня похолодело от ужаса.

 — А на что еще вы рассчитывали?

 — Слава Богу, у меня нет матримониальных планов. Я не могу выйти замуж. И никогда не выйду. Это слишком уж утомительно!

 — Полноте. Только не говорите мне, что устрашились.

 — Я никогда не сумею совершить что-либо полезное, если начну забивать себе голову размышлениями о том, как надо давать балы, составлять списки гостей и организовывать благотворительные мероприятия и лотереи.

 — Но вам и не придется. Теперь ваш батюшка наверняка осознает, какая опасность ему грозит, если он и далее будет упорствовать в своем желании выдать вас замуж. Но сегодня вы организовали самое громкое мероприятие сезона.

 — Прошу вас, мисс Темплтон, перестаньте! Это ведь вы все придумали и рассказали мне, что я должна делать.

 — Но он-то об этом не знает. Пожалуй, я попробую убедить редактора поместить материал об этом на первой странице местной газеты. Ваш отец ведь читает ее, не так ли?

 — Не думаю, что он…

 — Когда он увидит, что сообщение об этом напечатано черным по белому, да еще в газете, то он должен осознать всю степень опасности, с которой играет.

 — Должен… – Обязан.

 — Это всего лишь вопрос времени. Когда вернетесь домой, можете даже помочь мистеру Тримблу собрать и уложить вещи! Не отчаивайтесь, уже совсем скоро этот человек превратится для вас лишь в приятное воспоминание.

 — Приятное?

 — Мне очень нравится его прическа и форма подбородка. Ах, если бы он происходил из приличной семьи! Если бы только он был джентльменом!

 — Мне кажется, вы не улавливаете главного!

 — Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду. Просто у меня есть и своя точка зрения. Не будь его семья настолько ужасной, он мог бы рассчитывать на успех в обществе.

 В этом-то и заключалась проблема. Если бы они не были столь отвратительными, он мог бы вернуться к ним.

 — Вы собирались заставить его вернуться к своей семье. Есть какие-нибудь успехи?

 — Я ожидаю ответа от одной знакомой в Эссексе. Уверяю вас, так или иначе, но вскоре все ваши проблемы останутся позади.

 По мере того, как ко мне возвращались силы, хотя экспедиции в поле почему-то перестали меня интересовать, мои прогулки становились все более продолжительными, и я часто встречалась с пастором, когда он навещал своих прихожан. Его общество не было мне неприятным, особенно если речь не заходила о растениях или его коллекции, и, пусть он совершенно не разбирался в ботанике, его философский склад позволял нам вести занимательные беседы. Мы говорили о птицах и звездах, ошибках и слабостях местной газеты и парламента, равно как и о необъяснимом благоволении, которое леди Харривик испытывала к мрачным и невразумительным гимнам.

 — А что вы думаете о детях? – поинтересовался он однажды в начале декабря, когда мы шли рядом.

 Нос у меня замерз, и я спрятала его в складки шарфа, которые и убрала рукой в перчатке, отвечая на его вопрос:

 — О детях? Ничего. То есть, я о них ничего не думаю.

 — Вы – единственный ребенок у своих родителей?

 — Да.

 — Но вы ведь любите детей?

 — Скажем так, я не испытываю к ним неприязни.

 Он неуверенно улыбнулся, но потом просиял:

 — А вы – очень необычная девушка, мисс Уитерсби. Не такая, как все.

 Я рассмеялась, выдыхая клубы пара:

 — Да уж. Собственная разновидность, как выражается мистер Тримбл.

 — Я уверен, что он не имеет в виду ничего плохого.

 — А я – нет.

 — Если честно, то, по-моему, без детей жизнь была бы куда скучнее, вы не находите?

 Мне стало интересно, с чего бы это он вдруг заговорил о детях. Раньше мы с ним никогда не поднимали эту тему. По некотором размышлении я решила, что, будучи отцом восьмерых детей, он никогда не забывал о них.

 — Вынуждена согласиться с вами. В конце концов, если бы не дети, то мы бы все вымерли, как класс.

 Он растерянно покосился на меня:

 — Вы правы… но я говорил о конкретных детях, а… а не в общем смысле.

 — Конкретных?

 — О своих детях, например. Они… очень милые. И очень мне дороги.

 Про себя я подумала, что они как раз шумные и крикливые, но озвучивать подобные кощунственные мысли вслух воздержалась.

 Когда я ничего не ответила, он продолжал:

 — Некоторых пугает их количество, но управляться с ними вовсе не так трудно, как можно было бы ожидать.

 — При разумном поливе и достаточном количестве солнечного света процветать будет любое растение.

 — Это… очень философический взгляд на вещи. Но… я хочу сказать, что мы с вами отлично сработались, мисс Уитерсби.

 Он был прав. Хотя поспевать за ним, а также разбирать тот кошмар, который он устроил из своей коллекции, и выписывать ярлычки оказалось куда труднее, чем я предполагала.

 — Могу я надеяться, что вы окажете мне честь и станете верной помощницей на протяжении еще многих лет?

 Лет! Я же искренне надеялась, что до этого не дойдет, иначе я сотру себе пальцы до крови. Но любезное предложение требовало столь же вежливого ответа. Во всяком случае, так было написано в книжке об этикете, которой меня ссудила мисс Темплтон. Тем более что он смотрел на меня, будто от моего ответа зависела его жизнь. Да. Кстати, до сих пор я как-то не замечала, какие красивые у него глаза.

 — С удовольствием, мистер Хопкинс-Уайт. С большим удовольствием. – Ни за что. Ни за что на свете. Но все-таки он – очень милый и приятный человек. – Быть может, уже завтра я смогу помочь вам разобрать вашу коллекцию. – Я отпустила складки шарфа, которые придерживала рукой, и вновь спрятала в них нос.

 Он покрепче перехватил свою Библию:

 — Прекрасно! Просто… просто прекрасно, мисс Уитерсби.

* * *

 Расставшись с пастором, я решила заглянуть в Оуэрвич-Холл. Меня интересовала новая орхидея, которую приобрел мистер Стенсбери. Я знала, что мне полагалось взять кого-нибудь с собой – адмирала или мисс Темплтон, – но поскольку дело было на обратном пути, то желание взглянуть на цветок пересилило, и я решила, что отсутствие дуэньи – не самый большой грех.

 Мистер Стенсбери, похоже, был искренне рад видеть меня. Мы немного поболтали о том, что его коллекция становится все обширнее, после чего он продемонстрировал мне свое новое приобретение. Он последовал моему совету и обратился за содействием к одному из корреспондентов отца, так что теперь я с радостью подтвердила, что он действительно получил именно то, за что заплатил.

 Когда я уже собралась уходить, он остановил меня:

 — Я всего лишь хочу сказать, мисс Уитерсби, что мне чрезвычайно приятно иметь с вами дело. Надеюсь, вы можете сказать то же самое.

 — Скажу, мистер Стенсбери. – Особенно если не нужно было восхищаться его коряжником.

 — Вы оказали на меня самое благотворное влияние.

 Я не смогла убедить его отказаться от своих разлюбезных пней, но во всем остальном, можно сказать, преуспела и привела его оранжерею в более-менее пристойный вид.

 — Вы слишком добры ко мне, мистер Стенсбери.

 — То, что мы с вами здесь начали, я рассматриваю как долгосрочный проект, и мое самое сокровенное желание состоит в том, чтобы вы оказали мне честь и продолжили начатое со мной вместе.

 — С большим удовольствием. – Тогда, быть может, мне удастся превратить его коряжник в один из тех гротов, о которых вечно рассказывала мисс Темплтон. Или сад, в крайнем случае. Наверняка с ним можно будет найти общий язык в этом вопросе.

 — Прежде чем вы согласитесь, мисс Уитерсби, должен вам сообщить, что в результате тяжелого недуга, коим я переболел в юности… – У него вдруг зарделись даже кончики ушей. – Словом, мой доктор открытым текстом заявил мне, что я никогда… – Он откашлялся. – Словом, я никогда не смогу насладиться радостью отцовства.

 Я, если уж быть совсем откровенной, не совсем поняла, какое отношение это несчастье имеет к тому интересу, который он проявляет к ботанике, но этот вопрос явно причинял ему нешуточное беспокойство. Я положила руку ему на локоть:

 — В этом есть и светлая сторона, мистер Стенсбери, поскольку вашему коряжнику не будут грозить капризы и прихоти ваших наследников.

 — Нашему коряжнику, мисс Уитерсби. – Он похлопал меня по руке. – Должен сказать, что вы на удивление здравомыслящая и отзывчивая женщина.

ГЛАВА 25

 На обратном пути из Оуэрвич-Холла я заглянула в Додсли-Манор, но мисс Темплтон на месте не оказалось, и я решила пройтись до дому пешком. Я уже давненько не совершала длительных прогулок, и сейчас одновременно наслаждалась свежим воздухом и сердилась оттого, что растений, которыми можно было любоваться, оставалось слишком мало.

 В общем и целом я была весьма довольна собой. Мне удалось помочь пастору понять, что именно он насобирал в свою коллекцию, а с мистером Стенсбери мы спланировали его последующие приобретения для оранжереи. Вскоре я уже совсем забыла о своей бедной голове и принялась бодро прыгать с камня на камень, спускаясь на дно ущелья, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь интересного.

 Если бы я не забыла снять перчатки, все было бы вообще отлично, но, думая о приближающихся рождественских праздниках, я нашла несколько побегов плюща и остролиста[71], удержаться и не сорвать которые были решительно невозможно. Вскоре перчатки превратились в нечто неописуемое, а на ботики налипли комья грязи. Ну и что? Кому какое дело до того, как я выгляжу?

 Но вот я поскользнулась на влажном камне и упала на колени.

 В какого совершенно бесполезного ботаника я превратилась за последние несколько месяцев! От меня теперь ничего не зависело. Я не получила предложения руки и сердца. Моя карьера в обществе, точно так же как и в ботанике, потерпела крах. Я могу быть разодетой по последней моде, но что толку?

 Я бродила по округе несколько часов, прежде чем направила свои стопы домой, твердо решив при этом положить конец поискам супруга.

* * *

 Когда я вернулась, из кабинета выглянул отец и пригласил меня к себе.

 — Должен сказать, Шарлотта, что ты добилась потрясающих успехов.

 — Будем надеяться, это действительно так. Коллекция пастора уже близка к тому, чтобы считаться приведенной в порядок, да и растения мистера Стенсбери теперь чувствуют себя гораздо лучше. Он только что получил новую орхидею. – Я сняла перчатки, смахнула со стула стопку бумаг и опустилась на него.

 Отец по своему обыкновению жевал кончик уса:

 — Вот только… Я никак не пойму, что ты хочешь, чтобы я ответил…

 — Насчет чего? – Скинув с ног ботики, я поставила их рядом со стулом.

 — Насчет предложений.

 — Каких еще предложений?

 — О замужестве.

 — Чьем?

 — Твоем.

 — Моем! – Моем? – Вот это удар! И кто же предложил взять меня замуж?

 — Как кто? Пастор и мистер Стенсбери.

 — В таком случае, ты должен отказать им обоим.

 — Но ведь ты уже дала согласие.

 — Я? – Когда это я успела? – Кому?

 — Обоим.

 — Обоим? С какой стати я буду принимать предложения обоих, когда ни один из них меня даже не интересует? Как бы там ни было, мне трудно поверить в то, что я дала согласие выйти замуж, учитывая, что я только что виделась с ними обоими и ни один из них даже не заикнулся ни о чем подобном.

 Мистер Тримбл работал за своим столом в малой гостиной, но теперь оставил свои труды и встал рядом с отцом:

 — Значит, вы действительно разговаривали с ними…

 — Разумеется, разговаривала. Я разговаривала с ними обоими, причем именно так, как вы меня учили.

 — И о чем же вы говорили?

 — Мистер Стенсбери завел речь о своих растениях и своем дурацком коряжнике, а потом заявил, что, по его мнению, я проделала прекрасную работу, спросил, счастлива ли я, и добавил, что почел бы за честь продолжить начатое вместе.

 — Вот оно.

 — Что оно?

 — То самое. Вы должны научиться слышать то, о чем люди не говорят открыто, мисс Уитерсби!

 — И как прикажете делать это, если они не говорят об этом вслух? Право слово, мистер Тримбл, как можно обвинять меня в том, что я чего-то не понимаю, если люди не берутся облечь свои мысли в слова?

 — А о чем вы говорили с мистером Хопкинсом-Уайтом?

 Мой отец поднял палец:

 — Я… собственно… Где вы увидели во всем этом предложение руки и сердца, молодой человек?

 — Он явно сделал его, когда упомянул, что мисс Уитерсби счастлива у него и что он почтет за честь продолжить то, что они начали, вместе. – Мистер Тримбл повернулся ко мне. – Он ведь потребовал у вас ответа, не так ли?

 В самом деле?

 — Вы ответили?

 — Да, но…

 — Утвердительно?

 — Я сказала, что буду счастлива продолжить…

 — И когда она согласилась, то дала понять, что принимает его предложение.

 — Но я не соглашалась на что-либо подобное! Как я могла, если поняла его так, что он имел в виду лишь то, о чем говорил?

 Мистер Тримбл испустил утомленный, страдальческий вздох, которому я очень хотела научиться сама.

 — А что вы сказали пастору?

 — Очевидно, дело не в том, что сказала я, поскольку выражалась совершенно недвусмысленно. Насколько я теперь понимаю, дело в том, что сказал он.

 — Ну, так что сказал он? – Мистер Тримбл демонстрировал бесконечное долготерпение, словно обращался к одному из детей приходского священника.

 — Я… словом… Я работала над коллекцией пастора, помогая ему восполнить пробелы.

 — Это замечательно, но все-таки, что он сказал?

 Что же он сказал?

 — В общем… он некоторое время рассуждал о детях, а потом поинтересовался, люблю ли я их и что думаю о его детях в частности, а потом добавил, что нам хорошо работается вместе, и что… – Как же он выразился? – И что он надеется, что мы и дальше будем работать вместе на протяжении многих лет.

 — А вы ответили…

 — А я ответила именно то, чего вовсе не имела в виду, сказав, что буду просто счастлива.

 — То есть, вы ответили согласием.

 — Согласием на что? Он даже не спросил меня ни о чем. Он сделал заявление. И выразил надежду, а не сделал предложение руки и сердца.

 — Да! Он выразил надежду на союз.

 — Союз? Это была надежда на то, что я разберусь с беспорядком, в котором пребывает его коллекция, и восполню в ней пробелы.

 — Он предложил вам выйти за него замуж, и вы согласились.

 — Знаете что, я протестую. Как я могу нести ответственность за ответ, если он даже ни о чем меня не спросил?

 — Вы должны всегда с осторожностью относиться к тому, что говорите в моменты откровенности, мисс Уитерсби. Из собственного горького опыта мне известно, как можно неправильно истолковать даже самую обычную фразу.

 — Не понимаю, как люди вообще осмеливаются открывать рот, если они не могут сказать то, что думают, а действительно иметь в виду то, что они говорят, им не дозволяется. Высший свет, оказывается, безжалостно груб!

 — А чем, собственно, вы расстроены? Все, что требуется от вас, женщин, – это сказать «да». Это ведь мужчина должен набраться мужества, обдумать то, что он собирается сказать, и выбрать для этого подходящее время. Ничего удивительного, что эти двое ходили вокруг да около, прежде чем подошли к сути дела.

 — К сути дела? Суть дела заключается в том, что если мужчина не может заставить себя ясно и недвусмысленно сделать мне предложение, то почему он полагает себя достойным моей руки? Неужели в этом мире не осталось ничего, о чем следует говорить без обиняков, прямо и откровенно?

 Но мистер Тримбл уже не обращал на меня внимания. Собственно, он даже обернулся к отцу, который, растерянно глядя на нас, что-то бормотал себе под нос.

 — А что ответили вы, мистер Уитерсби?

 Отец вздрогнул и поднял на него глаза:

 — Ответил? Насчет чего?

 — Что вы ответили на эти предложения руки и сердца?

 — А! В общем… я поздравил его. Их. А что еще мне оставалось делать? Шарлотта без конца рассуждала о том, что мечтает найти себе супруга, и я всего лишь…

 Я все время рассуждаю о том, что мечтаю найти себе супруга?

 — Это ты заставил меня выйти в свет, чтобы найти себе мужа. Единственная причина, по которой я упоминала об этом, заключалась в том, что я была уверена – в самом скором времени ты одумаешься, как только осознаешь, сколь чудовищный объем работы я выполняла. Вот только в расклад вмешался он, – я вперила дрожащий палец в мистера Тримбла, – и украл мое место. А потом он начал делать все куда лучше меня, и я просто… Я так старалась быть тебе нужной, но только сейчас поняла, что никогда не стану для тебя той дочерью, которую ты хотел.

 — Ты всегда была именно той дочерью, которую я хотел. Просто меня заставили понять, что ты рождена для большего.

 — Но я хочу именно этого.

 — Этого не может быть.

 — Это почему же, позвольте спросить? Ничего иного у меня никогда и не было. И ничего другого я в жизни не знала. Это – единственное, что я умею делать хорошо.

 — Так не должно быть.

 — Но именно так оно и есть. И я тоже есть. А еще, чтобы там ни думала себе Британская ассоциация содействия развитию науки, я хорошо разбираюсь в ботанике.

 Он жалостливо смотрел на меня:

 — Как же получилось, что мы дошли до такого?

 Я знала как.

 — Во всем виноват адмирал. Во всем абсолютно. Ну, так вот теперь он пусть и улаживает все обратно.

 — Но… что мне сказать твоим будущим мужьям?

 — Можешь сказать им все, что хочешь.

 — Но за кого из них ты собираешься выйти замуж?

 — Это не имеет значения. Мне все равно. Задача была найти себе супруга, и я с ней справилась. Разве я не исполнила свой христианский долг? Так что, какая теперь разница, кто им будет?

 Отец снова смотрел на меня с жалостью:

 — Разумеется, это имеет значение. Ведь тебе придется жить с ним до конца дней своих.

 Я вдруг ощутила, как меня охватывает паника, и оглянулась на мистера Тримбла:

 — Полагаю, менять свое мнение относительно принятого предложения руки и сердца не принято?

 Он угрюмо покачал головой.

 — Что ж, тогда будем надеяться, что жить мне осталось недолго. – Никогда бы не подумала, что буду завидовать мисс Темплтон по такому поводу, как этот.

 Отец между тем нахмурился:

 — И все-таки я не совсем уверен… Так какое предложение, говоришь, я должен принять?

 Мистер Тримбл окинул меня долгим взглядом:

 — Неужели у вас нет собственных предпочтений, мисс Уитерсби?

 — Нет. – Мне предстояло или смириться с коряжником одного, или приводить в порядок коллекцию другого, попутно воспитывая ораву оставшихся без матери детей. Что ж, по крайней мере, я на собственном опыте испытала, что это такое – в юном возрасте лишиться самого родного человека. – Пастор.

 Мистер Тримбл выразительно выгнул бровь:

 — Приходской священник? Но ведь мистер Стенсбери буквально купается в деньгах. Быть может, он и не джентльмен, но только из-за этого я бы не стал сбрасывать его со счетов.

 — Что лишний раз показывает, как мало вы знаете меня. – Перед моим внутренним взором все время стоял образ колокольчика, но я запретила себе поддаваться безудержным фантазиям фермера-овцевода из Новой Зеландии. Подхватив с пола ботики, я поднялась к себе наверх.

* * *

 Рисуя по памяти орхидею мистера Стенсбери, мне удалось почти забыть о том, что я дважды обручена. Но тут в дверь кто-то постучал.

 — Войдите.

 В комнату вошел отец и огляделся по сторонам с таким видом, словно впервые очутился здесь.

 Я следила за его взглядом, которым он окинул новые платья, висевшие, словно высушенные растения, на колышках, и батарею шляпных коробок, выстроившихся у моего умывальника. Наконец взгляд его остановился на моей иллюстрации. Он взял ее и развернул к себе.

 — По-моему… я не совсем уверен… но твоя манера рисовать изменилась, Шарлотта.

 Благодарить за это я должна мистера Тримбла.

 — Я немного поэкспериментировала с расслабленной манерой держать перо и вольным толкованием художественного образа, но потом решила, что лучше вернуться к прежнему способу письма.

 — Нет. Ты должна продолжать и дальше в этом же духе. У тебя получается просто блестяще. Итак… тот славный человек убедил меня, что, раз уж я должен отказать одному из претендентов на твою руку, то мне стоит – с твоей безусловной помощью, разумеется, – решить, за кого из них ты действительно хочешь выйти замуж. Он почему-то не убежден в том, что ты сказала правду, когда назвала приходского священника.

 — Если говорить совсем уж откровенно, я не хочу выходить замуж ни за одного из них. Но, поскольку отказать сразу обоим невозможно, я предоставляю тебе сделать выбор.

 — Но у тебя должно же быть какое-то мнение по этому вопросу.

 — У меня его нет.

 — Но ведь образ жизни, который тебе предстоит вести после замужества за ними, различается самым кардинальным образом.

 — Я отдаю себе в этом отчет.

 — И несмотря на это у тебя по-прежнему нет никаких предпочтений?

 — Ни с одним, ни с другим я не смогу заниматься своей работой. Быть может, я стану выписывать ярлычки для отдельных растений или заказывать экзотические экземпляры из колоний. Быть может, мне предстоит воспитывать детей или выращивать орхидеи, но я не смогу заниматься иллюстрированием, как не смогу и писать научные статьи.

 — Зато ни один из них не станет требовать от тебя, чтобы ты написала книгу об изготовлении восковых цветов.

 — Знаешь, а ведь я не возражаю. Не особенно во всяком случае. По крайней мере, я могу сказать, что они – мои. Тем более что я уже написала несколько подобных книг, как тебе известно.

 — Известно. И я горжусь твоей работой… Но мы говорили о претендентах на твою руку. Быть может, если ты расскажешь им о своей работе, они с пониманием отнесутся к тому, что ты хочешь продолжить ее.

 — Когда? В промежутках между зваными трапезами или приходскими мероприятиями? Мне решительно все равно, кого из них ты выберешь, потому что конечный результат будет одним и тем же.

 — И в чем же он будет заключаться?

 — А ты разве не понимаешь? Мне придется жить чужой жизнью, а от своей отказаться навсегда. Тебе никогда не приходило в голову, что только адмирал среди нас – нормальный человек, а мы – эксцентрики и сумасброды? Ты никогда не думал о том, что это мы были не правы, настаивая на том, чтобы он отказался от того, что дорого ему, ради соответствия нашим представлениям?

 — Шарлотта, я бы очень хотел…

 — Я всего лишь хотела, никому не мешая, заниматься своей работой.

 — Занимайся ею и дальше. На здоровье.

 — Тогда почему ты отнял у меня все?

* * *

 Не прошло и часа, как за мной прислали мисс Хэнсфорд.

 — Прибыл адмирал, мисс.

 Быть может, он сумеет расхлебать ту кашу, которую сам же и заварил.

 Войдя в малую гостиную с высоко поднятой головой, я обнаружила, что мужчины сгрудились у микроскопа, обсуждая какую-то проблему. Я топнула ногой.

 Они вздрогнули от неожиданности и обернулись ко мне.

 — После того как я дала уговорить себя на все это… – Я окинула негодующим взглядом отца. – После того как я позволила вам сопровождать себя повсюду… – Я повернулась к адмиралу. – И вы! – Я решительным шагом подошла к мистеру Тримблу. – Надеюсь, кто-нибудь уже придумал, как помочь мне выпутаться из этого невозможного положения?

 Мистер Тримбл выставил перед собой руку, глядя, как я наступаю на него:

 — Я не имею к этому ни малейшего отношения.

 — Вы имеете к этому самое прямое отношение. Именно вы взялись обучать и наставлять меня – во всем! Если бы я не стремилась во что бы то ни стало оставаться вежливой, если бы не пыталась промолчать о том, что я обо всем этом думаю, и не пыталась отрицать все, что чувствовала, то я бы никогда не оказалась в положении, когда мне приходится отказывать сразу двум претендентам.

 — Одному.

 — Что?

 — Одному претенденту. Вы должны были сказать, что вы не оказались бы в положении, когда вам приходится отказывать одному претенденту, поскольку второе предложение вы можете принять.

 Отец неожиданно разволновался:

 — Я не совсем понимаю… так мы отказываем обоим или только одному?

 — Одному. – Мистер Тримбл посмотрел на меня так, словно призывал бросить ему вызов.

 Я решила не обращать на него внимания:

 — Двоим. Я решила, что не стану принимать ни одного предложения.

 — Ни одного? – Отец перевел беспомощный взгляд с мистера Тримбла на адмирала и обратно. – Но разве мы не решили поддержать промышленника? – И он почесал мочку уха.

 Адмирал покачал головой:

 — А я думал, что мы остановились на пасторе. По крайней мере, я так решил после того, как послушал его проповеди на протяжении последних нескольких месяцев.

 — Не имеет значения, кто из вас что решил. Я решила, что не выйду замуж ни за одного из них. Так что думать надо о том, как отказать обоим. Вот что я хотела бы знать.

 Ни один из людей, которые так стремились выпихнуть меня замуж, не поспешил мне на помощь с дружеским советом.

 — Отец, поскольку принимал предложения ты, ты и должен отвергнуть их.

 — Ох… – вздохнул он. – Не представляю, как я это сделаю. На самом деле, я ведь не знал, что ты приняла оба предложения сразу… И они могут этого не понять, поскольку я не имею ни малейшего понятия, как и чем объяснить им отказ. Пожалуй, будет лучше, если ты сделаешь это сама.

 Я поочередно взглянула на адмирала и мистера Тримбла, но оба поспешно отвели глаза.

 — Отлично. – Я подошла к столу, который некогда был моим, взяла чистый лист бумаги, адресовала его мистеру Стенсбери и стала писать, читая написанное вслух.

 — «Уважаемый мистер Стенсбери, к сожалению, я не смогу выйти за вас замуж. Прошу принять мои сожаления. Искренне ваша, мисс Шарлотта Уитерсби». – Промокнув чернила, я сложила письмо, сунула его в конверт, запечатала и помахала им в воздухе. – Мистер Тримбл, не будете ли вы так любезны сделать мне одолжение и отправить его по почте?

 — Не думаю, что это хорошая идея. Ваше письмо не дает никаких объяснений.

 — И что же, по-вашему, я должна написать?

 Адмирал и отец тоже с нескрываемым интересом уставились на него.

 — Не знаю. Я всего лишь полагаю, что вам оказали честь, предложив руку и сердце, и вы должны ответить ему тем же.

 — Вы имеете в виду ту белиберду, которая скрывает истинный смысл моих слов, предоставляя ему право самому расшифровать ее?

 — Э-э… нет. Полагаю, будет лучше… То есть, на вашем месте я бы предпочел сказать правду.

 — Правду? Правда состоит в том, что я вообще не собиралась выходить замуж. Правда состоит в том, что я всего лишь хотела закончить иллюстрации к очередной книге папы и опубликовать свою статью, пусть даже это никому не нужно. Правда состоит в том, что я чувствовала себя совершенно несчастной, расхаживая в туфельках и модных платьях в ожидании того, пока папа не придет в чувство и вновь не призовет меня к работе. Правда состоит в том, что единственный, кого я ждала, – это вы, мистер Тримбл.

 — Я?

 — Да! Я ждала, пока вы уйдете, чтобы я могла вернуться. Правда состоит в том, что я изо всех сил пыталась добиться успеха в науке, не предназначенной для представительниц слабого пола, и старалась изо всех сил стать своей в обществе, которое отвергло меня из-за моей страсти к ботанике. Правда состоит в том, что теперь мне нет места ни там, ни там, так что в данный момент я полагаю, будет лучше, если я удалюсь к себе наверх. Прошу простить меня.

 Мужчины расступились, чтобы дать мне пройти, и я стала подниматься по лестнице. Я успела дойти до верхней ступеньки, прежде чем слезы хлынули ручьем, и в эту секунду я уже не видела смысла останавливать их.

ГЛАВА 26

 На следующее утро я надела ботики и отправилась прямо по полю в Додсли-Манор. Мне нужно было срочно поговорить с мисс Темплтон.

 Ей понадобилось всего пятнадцать минут, чтобы выйти ко мне, – она буквально ворвалась в гостиную.

 — Что случилось? Сейчас только половина десятого, а вы знаете, что обычно я сплю до десяти, поэтому я и поняла, что дело не терпит отлагательств.

 — Мне нужна ваша помощь. Мне сделали два предложения, и я не знаю…

 — Два предложения? Но я думала, что вы не рассчитываете получить ни одного.

 — Так и есть. Но я их получила. В один день. С разницей в один час.

 — В таком случае, вы просто должны отказать.

 — Очевидно. Но я уже приняла их.

 — Оба?

 Я кивнула.

 Ее ладошка взлетела ко рту.

 — И что я теперь должна сказать?

 — Видите ли… теперь, после того, как вы их приняли, вы уже не можете ответить отказом.

 — Но я должна отказать, по крайней мере одному из них!

 — Но как такое могло случиться? Во всем виноват этот ужасный мистер Тримбл, не так ли? Если бы он оказал вам услугу и уехал, ничего бы этого не случилось. А мне только что сообщили, где он… Ой! Я же чуть не забыла…

 — Во всем виноват мой отец. Он так и не попросил меня вернуться к работе.

 — И все равно, на вашем месте я бы не позволила, чтобы это так просто сошло мистеру Тримблу с рук! Особенно после того, что я вам сейчас расскажу… – Она топнула ногой. – О! Я так и не смогла простить ему, что он такой симпатичный. И вы тоже не должны этого делать.

 — Я и не собираюсь. Тем не менее, я бы не зашла так далеко, если бы он не научил меня танцевать, поддерживать разговор и… – И всему прочему. Быть может, именно он и вправду был во всем виноват. Я бы не стала и вполовину столь заманчивой кандидаткой на замужество, если бы он не дал себе труд наставлять меня во всем.

 Мисс Темплтон между тем выжидательно уставилась на меня.

 — Я не знаю, что мне делать.

 — Это просто не принято – говорить «нет» в ответ на предложение руки и сердца, которое вы уже приняли. То есть, так случается, конечно, хотя обстоятельства должны быть крайнего порядка. Полагаю, мистеру Стенсбери не грозит опасность лишиться своего состояния…

 — Скорее всего, нет.

 — И пастор не женат….

 — Нет.

 Она вздохнула:

 — В таком случае я в полной растерянности.

 — Я представляю собой угрозу для высшего общества.

 — Я бы не стала утверждать это со всей определенностью. Я бы сказала, что на вас можно положиться в том, что вы обязательно скажете то, чего от вас никто не ожидает.

 — Полагаю, в моем случае лучше всего… – Я умолкла, глядя на нее и надеясь на добрый совет.

 Но она лишь молча смотрела на меня.

 — Так что бы вы сделали на моем месте?

 — Для начала я бы не стала принимать эти предложения.

 — В моем нынешнем положении ваш совет несколько запоздал.

 — Да. – Она вновь вздохнула. – Что ж, полагаю, у вас нет иного выбора. Вам просто придется сказать им обоим правду.

 — То же самое посоветовал мне и мистер Тримбл.

 Она прищурилась:

 — Теперь я стала ненавидеть его еще сильнее.

 Я повернулась, чтобы уйти.

 — Но, мисс Уитерсби, я должна рассказать вам о том, что узнала о…

 Не говоря ни слова, я вышла вон. Что бы это ни было, оно может подождать до тех пор, пока я не разорву обе свои помолвки.

* * *

 Сказать правду.

 Это было легче сказать, чем сделать, потому что правда была не очень лестной. Несмотря на обвинения, которые я бросила в лицо отцу, адмиралу и мистеру Тримблу, правда заключалась в том, что к своей выгоде я играла с мистером Стенсбери и пастором, воспользовавшись их расположением. Именно это я и сообщила мистеру Стенсбери во время нашего с ним разговора, который состоялся в тот же день после полудня.

 — К своей собственной выгоде. Понимаете?

 — Да. Я понимаю не только это. Я осознаю, что поступил аналогичным образом и с вами, пытаясь очаровать и увлечь вас своими орхидеями и коряжником, чтобы вы сделали мою холостяцкую жизнь не такой одинокой. Так что мы можем смело сказать, что я использовал вас так же, как вы использовали меня.

 — Я даже не подозревала о том, что мы с вами оказались настолько корыстными. А вы?

 Он расхохотался.

 — Вы сильно разочарованы?

 Он долго смотрел на меня, прежде чем ответить:

 — Да. Но, пожалуй, все-таки не настолько, как должен чувствовать себя отвергнутый жених.

 Я не знала, то ли мне оскорбиться, то ли обрадоваться.

 — Не представляю, что я теперь буду без вас делать. – Он со вздохом оглядел свою оранжерею.

 — То, что я не выйду за вас замуж, вовсе не означает, что я не могу и дальше помогать вам, верно?

 Лицо его просветлело:

 — Полагаю, что так.

 — Хотя… прямо сейчас я не смогу этим заняться, потому что мне еще предстоит отказать мистеру Хопкинсу-Уайту.

 — Отвергнуть два предложения руки и сердца подряд? В один день? Наверняка это станет местным рекордом.

 — Я знаю. – Слова мои прозвучали жалко и потерянно, да и чувствовала я себя не лучше.

 Мистер Стенсбери выразительно выгнул бровь, и губ его коснулась легкая улыбка:

 — В таком случае, я должен поздравить себя с тем, что ухаживал за первой красавицей сезона.

* * *

 Из Оуэрвич-Холл я зашагала по дороге в сторону дома приходского священника, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться семенными стеблями по обеим ее сторонам, и вскоре оказалась на пороге жилища пастора. Я постучала, и изнутри донеслось приглушенное приглашение войти. Отворив дверь, я ахнула, увидев пастора. Он сидел на полу, окруженный грудами засушенных образцов.

 — Мисс Уитерсби! Я не ждал вас так рано.

 Он начал было вставать, но вместо этого я присоединилась к нему, опустившись рядом с ним на колени:

 — Я знаю. Мне очень жаль, но…

 — Но это вовсе не значит, что я не рад видеть вас. Вы сами видите, как вы мне нужны.

 — Я все понимаю и, естественно, не возражаю против того, чтобы помочь вам… но я спрашиваю себя, а действительно ли вам нужна супруга.

 — Уверяю вас, нужна. Имея на руках восьмерых детей…

 — Вашим детям нужна мать, вам самому нужна помощь в работе с ботанической коллекцией, но – прошу прощения за свой вопрос – вы уверены, что вам нужна именно я?

 — Но я так счастлив и… польщен тем, что вы ответили мне согласием…

 — Вот, кстати. Вчера я не отдавала себе отчета в том, что даю согласие на что-либо. Во всяком случае, на что-либо матримониальное.

 Он растерянно заморгал, и глаза его расширились от удивления.

 — Но, уверяю вас, я…

 — Вы попросили меня помочь привести вашу коллекцию в порядок. И я согласилась только на это.

 — Но я имел в виду…

 — И я спрашиваю себя, мистер Хопкинс-Уайт, а действительно ли вы имели в виду что-либо еще?

 — Что вы хотите этим сказать, мисс Уитерсби?

 — Я думаю, что вам нужна помощница, которая помогла бы вам разобраться с коллекцией, а вашим детям нужна мать, однако настоящий ботаник вам едва ли пригодится. А я – ботаник… и всегда буду им, пусть даже вопреки замыслу Господа Бога нашего и природы.

 — Когда вы говорите… Что вы хотите этим сказать?

 — Я хочу сказать, что будет лучше, если мы не станем сочетаться браком. Я полагаю, что вы должны жениться, когда встретите подходящую женщину, но эта женщина – не я.

 Он вынул из кармана платок и промокнул им вспотевший лоб:

 — Должен признаться, что испытываю облегчение.

 — Облегчение? – Откровенно говоря, я ожидала проявления несколько иных чувств.

 — Ох! Я не хотел обидеть вас. Я испытываю облегчение не из-за того, что вы отказались выходить за меня замуж, а оттого, что мне не придется усиленно заниматься своей коллекцией.

 — Усиленно заниматься своей…

 — Нет, я бы не забросил ее совершенно, вы же понимаете. Разумеется, я совершал бы регулярные выходы в поле, но теперь… Я имею в виду, раз уж вы не ожидаете этого от меня…

 — Вы хотите сказать, что женились бы на мне, чтобы изобразить интерес к тому, что вас на самом деле совершенно не интересует?

 — Я бы не был столь категоричен. Не то чтобы совершенно не интересует. В конце концов, я – приходской священник. И я должен испытывать преклонение перед созданиями Божиими, это входит в мои служебные обязанности, так сказать.

 — Но разве обязательно общаться иносказательно, посредством цветов? Почему некоторые из нас, подобно вам, не могут черпать вдохновение в обычных словах? То, что нам требуется иллюстрировать на примерах, вам открывается во всей ясности и полноте. Полагаю, вы можете этим гордиться.

 В глазах его вспыхнула благодарность.

 — Разве вы опозорите своего Создателя, если станете заниматься тем, что получается у вас лучше всего? Разве не будет афронтом как раз противоположная ситуация?

 — Вы хотите сказать, что с этим я справляюсь из рук вон плохо? – Он обвел взглядом свою коллекцию, образцы которой валялись повсюду.

 — Откровенно? Да.

 Он улыбнулся.

 Я тоже улыбнулась.

 А потом мы оба начали смеяться.

 Некоторое – весьма изрядное – время спустя, когда мы вытерли с глаз слезы, он предложил мне руку и помог встать.

 — Пастор, не влюбленный в ботанику? Вы действительно полагаете, что такое возможно и допустимо?

 — Если он – пастор, который читает восхитительные духоподъемные проповеди и воспитывает восьмерых детей, то он вполне оправдывает свое призвание и предназначение. Те же, кто вздумает критиковать вас за то, что вы не занимаетесь своей коллекцией, – ханжи и невежи.

 Он вновь окинул взглядом образцы растений и листы бумаги, разбросанные по полу.

 — Какой беспорядок я здесь устроил. Полагаю, здесь нет ничего, что стоило бы спасать?

 — Я думаю, что нет. Совершенно точно, нет. – Наконец-то я могла высказать свое мнение прямо и откровенно.

 — Тогда я сложу все это обратно в ящики и буду использовать в качестве растопки, по мере надобности. Полагаю, до весны мне этого добра хватит.

 — Не стану кривить душой и скажу, что так будет лучше.

 Он долго смотрел мне в глаза.

 — Благодарю вас, мисс Уитерсби. Вы не представляете, как я вам благодарен за вашу честность. Иначе я бы и дальше делал то, что полагал должным. И как славно сознавать, что больше в этом нет необходимости.

* * *

 Домой я вернулась с чистой совестью. Но, хотя спать я улеглась вполне умиротворенной, на следующее утром проснулась в пять часов и больше, как ни старалась, заснуть уже не смогла. Повертевшись некоторое время с боку на бок, я все-таки встала. Пожалуй, сейчас мне нужнее всего долгая прогулка на свежем воздухе. Несмотря на ранний час, я действовала машинально, следуя давно укоренившейся привычке. И только выйдя из дому и уже шагая по тропинке, я заметила, пытаясь застегнуть пуговицы, что впопыхах набросила на себя новую охотничью куртку.

 — Мисс Уитерсби! – окликнул меня мистер Тримбл с обочины дороги.

 — Мистер Тримбл, я и не подозревала, что вы встаете так рано.

 — Проработав несколько недель на вашего отца, я обзавелся этой дурной привычкой.

 Некоторое время мы шагали в молчании, а потом я заметила, что он искоса поглядывает на меня. Причем довольно часто. Впрочем, что в этом странного? К этому моменту я достаточно разбиралась в моде, чтобы отдавать себе отчет в том, что одета я вопреки принятым канонам.

 — Эта новая охотничья куртка мне решительно не нравится. Если бы я знала, что она получится такой отвратительной, то не заказывала бы ее. – Она была чересчур облегающей, приталенной, чтобы я чувствовала себя в ней удобно. Впрочем, полагаю, обратившись к портнихе по поводу охотничьей куртки, рассчитывать на иной результат было бы самонадеянно.

 — Она… откровенно говоря… соблазнительна. И очень вам идет.

 — Неужели? – Я еще раз окинула взглядом свою обновку. – Мне бы хотелось, чтобы карманы были поглубже. На самом деле, мне нужна куртка, в которую поместилась бы фляжка и карманное увеличительное стекло.

 — Хотите, я понесу их?

 Я уже хотела было отказаться, но потом передумала. Он в долгу передо мной, так что пусть отрабатывает. А потом мне пришло в голову, что он задолжал мне не только такой пустяк, и осведомилась:

 — Как получилось, что вы так много знаете? Как управляться со слугами, как поддерживать беседу, и даже разбираетесь в капризах моды.

 — Я вырос среди людей, которые придавали подобным вещам очень большое значение. Именно поэтому я и расстался с ними. А одной из причин, по которым я полюбил Новую Зеландию, стала та, что там о мужчине судят по его собственным делам, а не по заслугам его семьи.

 — Быть может, мне стоит побывать там. Я уже заранее готова полюбить эту страну.

 Он вновь искоса взглянул на меня:

 — Я в этом не сомневаюсь, мисс Уитерсби. Вам там очень понравится.

* * *

 После завтрака я принялась ломать голову над тем, чем бы еще заняться. Попытка вернуть себе прежнее место провалилась, и теперь у меня не было ни книги, которую нужно было написать, ни корреспонденции, которую следовало бы вести. Пока я размышляла о своем новом положении в семье, отец позвал меня с мистером Тримблом к себе в кабинет.

 — Должен признаться, Шарлотта, что мне очень недостает возможности обсудить с тобой нашу работу. Думаю, что был бы ближе к окончанию своих очередных трактатов, если бы знал, что ты хочешь поговорить о классификации и орхидеях.

 — Но я хочу. И с удовольствием поговорю с тобой.

 — Что ж, в таком случае, пожалуй, мы можем начать с того места, на котором остановились.

 Я покосилась на мистера Тримбла. Если мы начнем с того места, на котором остановились, означает ли это, что он готов уйти? Очевидно, я вот-вот должна была получить обратно то, что мне было нужно более всего на свете. Но, если дела обстояли действительно так, почему я не испытываю особой радости?

 — Я буду счастлива, разумеется, но… по правде говоря, мистер Тримбл справляется с этим гораздо лучше меня, не так ли?

 — Полагаю, все зависит от того, что ты имеешь в виду.

 — Вы позволите? – Похоже, мистер Тримбл еще не исчерпал запас своих нравоучений.

 Отец согласно кивнул.

 — Быть может, я и нашел более удачный способ работы с бумагами вашего батюшки и ведения его корреспонденции, но мои познания в ботанике и близко не могут сравниться с вашими. Вы обладаете логическим, даже философическим складом ума, чего мне никогда не достичь.

 Отец согласно кивал головой:

 — Это правда. Я возлагал на вас большие надежды, молодой человек, но…

 — Но лишь несколько месяцев погружения в тему не могут заменить целой жизни, отданной науке.

 Я растерялась:

 — То есть, вы хотите сказать… Что ты хочешь этим сказать, папа?

 Мистер Тримбл не задержался с ответом:

 — Думаю, он хочет сказать, что все мы должны делать то, что получается у нас лучше всего. Вы же не станете уверять, что более всего на свете вам недостает возни со счетами от мясника или ведения корреспонденции вашего батюшки?

 — Нет, не стану, но…

 — Или что вы сожалеете о том, что не сами рассчитали миссис Харви. Или о том, что не дописали книгу об изготовлении восковых цветов.

 — Нет, но…

 — Тогда почему я не могу заниматься тем, с чем справляюсь, без ложной скромности, исключительно хорошо, предоставив вам возможность делать то, что прекрасно получается у вас?

 — Но я…

 — То, что некоторые вещи я делаю лучше вас, не должно вас смущать. Не всем суждено стать блестящими ботаниками, не правда ли?

 — Нет, но… Я имею в виду… – А что я, кстати, имею в виду? И чего хочу?

 Он взял с отцовского стола какие-то бумаги и направился к двери. Я последовала за ним:

 — Означает ли это, что вы намерены остаться?

 — На какое-то время.

 Такой ответ меня не устраивал.

 — Но как же ваша семья? Разве у вас нет перед ними никаких обязанностей?

 — Перед моей семьей? Строго говоря, нет.

 — А как же ваши овцы?

 — Для этого у меня есть управляющий фермой. Так что я целиком и полностью в вашем распоряжении. А теперь прошу прощения, но мне надо заняться кое-какими счетами. – И он затворил за собой дверь.

 Я повернулась к отцу:

 — Он действительно намерен остаться?

 — Думаю, да. Во всяком случае, он сам так сказал, верно?

 Решение, которое еще месяц назад повергло бы меня в ужас и оцепенение, теперь наполнило мое сердце… Что это было, что это за теплое чувство, грозящее захлестнуть меня с головой? Это ведь не может быть щенячьим восторгом, не так ли? А если и так, то наверняка он вызван тем, что я получила обратно свое место. Более того, мне вернули свободу заниматься любимым делом.

ГЛАВА 27

Весь день мы с отцом обсуждали его заметки. За обедом у нас состоялись оживленные дебаты с мистером Тримблом по поводу классификации красного дерева, а именно: принадлежит ли оно к семейству Eucalyptus или нет. Мистер Тримбл имел безрассудство предположить, что не принадлежит.

 Поднимаясь наверх, чтобы разойтись по своим спальням, мы договорились утром отправиться на прогулку. Но, проснувшись, обнаружили, что с запада налетела буря, и мистер Тримбл убедил нас остаться дома. Поэтому я устроилась в малой гостиной и принялась за иллюстрацию, а мистер Тримбл работал за своим столом с микроскопом. Прошло довольно много времени, прежде чем я заметила, что чай мой давно остыл.

 Около полудня кто-то дернул дверной звонок и я услышала в холле шаги мисс Хэнсфорд. Через несколько минут она поспешила ко мне и прошептала:

 — К нам пожаловала графиня Кардингтон, чтобы повидаться с мистером Эдвардом Тримнелтонбери. Я сказала ей, что такого здесь нет, но она настаивает, что есть. Его ведь здесь нет… не правда ли?

 — Если и есть, то я его в глаза не видела. Быть может, она перепутала нашего мистера Тримбла с этим своим господином Бери. Вы уверены, что она в здравом уме?

 Служанка подалась ко мне еще ближе:

 — Не только. Она совершенно уверена, что он находится здесь.

 — Вы не могли бы сообщить ей, что его здесь нет?

 — Она уверяет, что есть.

 Мистер Тримбл рассматривал предметное стекло и, судя по всему, не прислушивался к нашему разговору. Я представила себе женщину, стоящую на пороге нашего дома с явным намерением войти. Ничто не вызывает такого раздражения, как человек, настаивающий на правдивости того, что решительно невозможно по определению.

 — В таких случаях, мисс Хэнсфорд, нужно быть вежливой, но твердой.

 Я вновь взялась за кисть, пытаясь вспомнить, на чем это я остановилась.

 Она вздохнула и воинственно вздернула подбородок, словно готовясь к решительной битве:

 — Я постараюсь сделать все, что в моих силах, мисс Уитерсби. – Расправив плечи движением, которое заставило бы адмирала гордиться ею, она направилась в прихожую.

 Вскоре оттуда донеслись пронзительные крики.

 — Что это за шум? – осведомился из-за своего стола мистер Тримбл. – Или к нам снова пожаловала мисс Темплтон?

 — Для мужчины, который настойчиво уверяет, будто доброта – непременное отличие джентльмена, ваши слова свидетельствуют о несомненном отсутствии столь похвальной добродетели.

 — Вы путаете доброту с долготерпением, мисс Уитерсби. Если первое можно применять при любом удобном случае, то второе имеет обыкновение истощаться вследствие чрезмерного употребления, и тогда его бывшего владельца уже нельзя обвинить в отсутствии добродетели.

 Из холла тем временем по-прежнему доносились голоса, становившиеся все громче.

 Он прищурился:

 — Это не похоже на мисс Темплтон.

 — Это какая-то женщина – графиня Кардингтон, как назвала ее мисс Хэнсфорд, – спрашивает некоего мистера Как-Там-Его-Зовут-Бери и настаивает, что мы его прячем у себя. Я заверила ее, что такого… С вами все в порядке, мистер Тримбл? Что-то вы побледнели и осунулись.

 — Графиня Кардингтон?

 — Вы с ней знакомы? В таком случае, быть может, вам удастся убедить ее проявить благоразумие.

 Прежде чем он успел встать со стула, в прихожей раздались чьи-то шаги и в комнату ворвалась женщина в подбитой мехом мантилье и меховой же муфте.

 — Эдвард! Дорогой мой! – Если найти мистера Тримнелтонбери не удалось, то мистер Тримбл, очевидно, показался ей подходящей заменой, поскольку она подплыла к его столу и подставила ему щеку для поцелуя.

 Самое поразительное заключалось в том, что он повиновался. Он встал и поцеловал ее!

 После чего, обернувшись ко мне, он проговорил:

 — Мама, могу я представить тебе мисс Уитерсби? Мисс Уитерсби, леди Кардингтон.

 Мама… Эта женщина – его мать? Но, если она была леди Кардингтон и графиней, то разве это не означает, что сам он является… сэром? По меньшей мере! Вопрос теперь заключался не в том, кто таков этот мистер Тримнелтонбери, а кем был мистер Тримбл?

 — Мистер Тримбл, должна признаться, что не совсем…

 В прихожей вновь поднялся шум, и оттуда донесся возмущенный голос мисс Хэнсфорд. На пороге появилась молодая женщина, которая присоединилась к графине. Она принадлежала к породе тех чопорных, жеманных и элегантных особ, которых я привыкла видеть в свите охотников лорда Харривика.

 Я повернулась к мистеру Тримблу:

 — Должно быть, это… ваша сестра?

 — Нет. – Молодая женщина протянула ему руку, он взял ее и поцеловал. Когда он обернулся ко мне, я увидела на его лице выражение бесконечной покорности и смирения. – Это – моя невеста, леди Каролина Дансмер. Леди Каролина, могу я представить вам мисс Уитерсби?

 Невеста?

 — Но…

 Молодая женщина разразилась громкими бессвязными восклицаниями и залилась слезами. Мистер Тримбл принялся успокаивать ее, похлопывая по руке и попутно кивая матери. А потом… они исчезли. Все сразу. Мистер Тримбл, его мать и его невеста.

 Когда из своего кабинета немного погодя вышел отец, я сидела на стуле, по-прежнему сжимая в руке кисть и пытаясь понять, что же на самом деле произошло.

 — Я наткнулся на восхитительную статью об орхидеях в Южной Африке. – Отец огляделся по сторонам. – А где же мистер Тримбл?

 Я подняла на него глаза:

 — Он уехал. Боюсь… по крайней мере, то есть… он не вернется.

* * *

 В тот же день, после полудня, ко мне пожаловала мисс Темплтон, сжимая в руке письмо:

 — Я получила потрясающие известия о мистере Тримбле, а вы давеча не дали мне возможности рассказать о них, так что держите! – И она сунула письмо мне в руки.

 Я повернулась и подошла к огню. Этой зимой по комнате гуляли жуткие сквозняки, и я застегнула еще одну пуговицу на охотничьей куртке адмирала. Учитывая, что новая оказалась столь облегающей и тесной, я не решилась расстаться со старой.

 — Полагаю, вы хотите сообщить мне, что он – лорд Такой-То или сэр Как-Там-Его?

 От изумления у нее отвисла челюсть.

 — Но я сама только что услыхала об этом. А откуда об этом стало известно вам?

 — Они приехали за ним. Его семья, я имею в виду. И тут же уехали.

 — Уехали? Куда?

 — Домой. Туда, откуда он родом, очевидно.

 — В Истли.

 — Это где-то на востоке, я полагаю?

 Мисс Темплтон кивнула:

 — В Эссексе. – Опустившись на стул, она задумчиво прикусила губу. – Он ничего вам не рассказывал о своей семье?

 — Нет.

 — И даже не намекнул на то, кто они такие?

 — Нет.

 — А мы еще думали, что он происходит из какой-нибудь семьи с сомнительной репутацией! Я всегда ненавидела его, разумеется, но после знакомства с ним уже готова была едва ли не проникнуться к нему жалостью. Я ведь и вправду полагала, будто он – честный человек, изо всех сил пытающийся своим поведением искупить фамильные грехи. А потом я прочла вот это! – Она помахала письмом. – И сейчас он наверняка сидит за столом у самой королевы и смеется над нами.

 — Смеется? – Неужели он действительно способен на это?

 — Вам не следовало относиться к нему с такой доброжелательностью, мисс Уитерсби. Да и все мы должны были отнестись к нему со всевозможной строгостью. Так я и знала, что с ним что-то не так!

 — Я тоже.

 — И вы? А мне почему-то казалось… – Она оборвала себя на полуслове, пристально вглядываясь в мое лицо. А потом встала и подошла ко мне, протягивая носовой платок.

 Взмахом руки я отклонила предложение. Сейчас мне от него было мало толку. Тыльной стороной ладони я смахнула слезы, катившиеся по щекам.

 — Я всегда по-настоящему ненавидела его, – настаивала она.

 — Он намеревался остаться. Он сам сказал нам об этом только вчера. Он собирался заняться счетами и корреспонденцией, а еще раскрашивать мои иллюстрации, чтобы я могла помогать папе. Откровенно говоря, он очень хорошо умел обращаться с бумагами и людьми…

 — Людьми?

 — …крышами и…

 — Крышами?

 — …слугами и…

 — А что он делал со слугами?

 — Он делал все – все, чего никогда не могла сделать я. А потом он просто взял и… А теперь он уехал.

 Она привлекла меня в свои объятия, позволяя выплакаться, и я дала волю слезам.

* * *

 Всего на один-единственный день я позволила себе надежду. Я позволила себе помечтать о том, что и у меня может быть будущее. Но теперь все мои надежды разбились вдребезги. Я вновь вернулась к счетам, корреспонденции, к восковым цветам или, точнее говоря, это они вернулись ко мне. Слова пастора эхом отдавались у меня в ушах.

 «Иначе я бы и дальше делал то, что полагал должным. И как славно сознавать, что больше в этом нет необходимости».

 А что, если я откажусь и дальше делать то, что на меня свалилось? Что, если у меня будет выбор? Почему я должна придумывать, как изготавливать восковые цветы? Или как их вязать из ниток? Или скручивать их из гофрированной бумаги?

 Потому что за эту работу мне платят – вот почему. А если мы не хотим умереть с голоду и сохранить крышу над головой, нам нужны эти деньги.

 Мистер Тримбл уехал, я заполучила обратно свою работу и свое место, но теперь оно меня не интересовало. Я хотела большего. Или меньшего, если быть точной. Я хотела меньше того, что не было ботаникой, и больше того, что имело отношение к науке. Я хотела, чтобы моя работа получила признание. Я хотела публиковаться.

 Короче говоря, я добилась того, к чему стремилась. Желание мое исполнилось, и я избавилась от мистера Тримбла. Но то, чего я так жаждала, вдруг потеряло для меня всю свою привлекательность. Что же со мной произошло?

 Чем бы это ни было, излечить его чаем или тинктурой не представлялось возможным. Как и усиленными исследованиями, кстати. Я вдруг обнаружила, что с холодным презрением рассматриваю те самые цветы, созерцание которых еще совсем недавно доставляло мне такое удовольствие. Не останавливаясь, я проходила мимо полей с торчащей стерней и открытых лугов, не имея ни малейшего желания сорвать хотя бы одно-единственное растение.

 Я взглянула непредвзятым взглядом на свои записи, образцы и иллюстрации, которые вновь грудами громоздились на письменном столе вокруг меня. Какую пользу принесла мне моя работа? Какую пользу она принесла хоть кому-нибудь? Останется ли после меня хоть что-то, какие-то непреходящие ценности или достижения? Помогли ли мои усилия изменить мир к лучшему или хотя бы увидеть Господа в истинном свете?

 Однажды, когда я сидела за столом и невидящим взором разглядывала очередной образец, у моего стола остановился отец:

 — Вот ты где. Ты не могла бы помочь кое в чем?

 Неужели это – все, на что я гожусь? Помогать кому-то еще делать свое дело?

 — Да, разумеется. – Неужели это – все, чего я могу ждать от жизни? Даже те двое мужчин, что сделали мне предложение, снизошли до подобной чести только потому, что я могла помочь им. Неужели я никому не нужна такая, как есть, и всех интересует лишь то, что я умею делать?

 И почему это от меня ожидают, что я должна помогать всем, а мне – никто? Это ведь вопиющая несправедливость. Христианский долг, естественно, требует от каждого самопожертвования, но тогда все должны жертвовать понемножку – в результате потребности и нужды каждого будут удовлетворены. Но я чувствовала себя так, словно одна выполняю черную работу, а все остальные лишь пожинают плоды моего труда.

 В общем, я пребывала в куда лучшем расположении духа, когда не подозревала о том, до какой степени меня используют! И моя попытка притвориться, будто меня интересует замужество, лишь погубила меня для мира.

* * *

 Отец получил письмо от мистера Тримнелтонбери через неделю после его внезапного отъезда. Прочтя его, он протянул послание мне, но я просто выбросила его в мусорную корзину.

 — Довольно необычная ситуация на самом деле. Только представь себе – здесь, под этой крышей, с нами все это время проживал сын графа.

 Да уж. Действительно, довольно необычно, что он счел возможным тратить свое драгоценное время на написание писем, увольнение поварих и починку крыши. Но еще более необычным было то, что я поверила ему, когда он уверял меня в том, что он – такой и есть на самом деле. Фермер-овцевод. Колонист. Человек чести.

 — Должен признаться, что он показался мне славным молодым человеком. – Отец взглянул на меня. – Он действительно очень помог нам.

 Я ничего не ответила.

 — Мне его недостает. А тебе?

 Закрыв книгу, я встала и расправила юбки:

 — Думаю, что самое время мне отправиться на прогулку.

* * *

 На следующий день мне пришло письмо. Я как раз пыталась закончить рисунок мистера Тримбла, на котором была изображена брассия, или паучья орхидея, но у меня ничего не получалось. Мисс Хэнсфорд вручила почту моему отцу, а он передал письмо мне:

 — От Эдварда. Я скучаю по нему.

 — Что… что ты сказал?

 — Эдвард. Это – письмо от Эдварда, и я сказал, что скучаю по нему.

 Впервые в жизни отец дал себе труд запомнить имя одного из своих славных молодых людей. Рука у меня дрогнула, и кисть широким красным мазком прошлась по листу бумаги, прежде чем я успела остановить ее. Ну вот, теперь придется начинать все с самого начала. Сняв рисунок с мольберта, я разорвала его пополам, скомкала обрывки и швырнула в огонь.

 — Ты разве не собираешься прочесть его?

 Будь я одна, не знаю, что бы я сделала с письмом, но сейчас, ради отца, я сломала печать и начала читать.

 «…дорогая мисс Уитерсби,

 Я не знаю, что сказать или с чего начать. Я понимаю, что вел себя отвратительно, но оправданием мне может служить то, что я предстал перед вами тем, кем являюсь в действительности: фермером-овцеводом из Новой Зеландии с тайной страстью к ботанике.

 Все, что я рассказывал вам о себе, было правдой. Моя семья – расточительна и безнравственна. Наше состояние уменьшилось до жалких крох. Безрассудное пристрастие моего брата к азартным играм привело к тому, что ради защиты собственной чести он был вынужден драться на дуэли. К вечному стыду и позору моей семьи, я пытался остановить его – за что и был сослан на семейную ферму в Новой Зеландии. И, садясь на корабль, отплывающий в колонию, я встретил вашего отца.

 Я честно пытался сказать ему, что меня зовут Тримнелтонбери, но уже в те, первые минуты нашего краткого знакомства, он называл меня Тримблом. Сыном своего отца мне прослыть не хотелось, а имя «Тримбл» было ничем не хуже других.

 Все, что со мной произошло в Новой Зеландии, вам известно. Вы знаете, что я обнаружил в себе страсть к разведению овец и что во мне проснулся интерес к ботанике. Хотя вы, конечно, можете полагать иначе, поверьте, я увлекся и вами.

 Я не лгал вам, но и не говорил всей правды, и потому признаю, что виноват перед вами. Чувство долга обязывает меня хранить верность леди Каролине, привязанность эта возникла еще до моего отъезда. Я бы умолял вас простить меня, но я вел себя бесчестно, и потому не рассчитываю на подобную благосклонность с вашей стороны. Поступить так – значило бы проявить долготерпение и снисходительность настолько огромные, что иначе как добротой их и назвать было бы невозможно. А я этого не заслуживаю. Единственное, о чем я сожалею за все время, проведенное в Оуэрвиче, – что все закончилось именно так.

 Прошу вас не держать на меня зла бесконечно, а я в свою очередь постараюсь стать достойным ваших добрых воспоминаний.

 За сим остаюсь, как всегда, искренне ваш,

 Эдвард Тримнелтонбери».

 — Что он пишет?

 — Ничего. – Наклонившись, я бросила письмо в огонь, как следовало бы поступить с самого начала.

 Немного погодя, роясь в своем комоде, я вдруг наткнулась на его рисунок, на котором он изобразил меня в виде колокольчика. Я провела пальцем по смелым, изящным линиям, и прижала его к груди, глотая слезы.

 Колокольчик.

 Несколько мгновений я смотрела на рисунок, а потом повесила его на стену. В нем чувствовалась талантливая рука, и было бы жаль попросту выбросить его.

ГЛАВА 28

 Первого января я заставила себя встать с постели, чтобы сопровождать отца в нашей первой прогулке в новом году. Это был любимый день матери. Хотя смотреть особенно было не на что, а собирать – тем более, она всегда с восторгом и трепетом предвкушала его, рассказывая о растениях, которые зацветут весной. О новых видах, которые только и ждут, чтобы их обнаружили.

 Она вдохновляла нашу семью своим энтузиазмом и энергией. Но я, как ни старалась, так и не смогла дать адекватное описание самой сути ее натуры, как если бы она была плохо высушенным образцом в гербарии. Она жила с нами и воодушевляла нас, делая нашу жизнь интереснее и разнообразнее. Но теперь ее не было с нами. И наступивший год не сулил мне новых открытий и впечатлений, ничем не отличаясь от тех, что остались позади.

 Сегодня выдался один из тех сырых и промозглых дней, когда густой и вязкий утренний туман поднимался с полей, а небо набрякло тяжелыми, угрюмыми тучами. Тем не менее, поиски морозника восточного увлекли меня настолько, что я не сразу заметила, что отец отстал и остался далеко позади.

 Я поспешила обратно к нему и отвела в сторону несколько веток, мешавших проходу.

 — Мне очень жаль. Я увлеклась и забылась. Прости меня, пожалуйста.

 — Здесь нечего прощать и не за что извиняться.

 В конце концов нам повезло – мы таки сумели найти целое поле морозника. Я наклонилась, чтобы сорвать несколько цветов, а отец привалился к забору, чтобы перевести дух и отдохнуть.

 — Знаешь, моя дорогая Шарлотта, кажется, я ошибался, заставляя тебя выйти замуж. С другой стороны, я вполне способен выполнять свою работу самостоятельно. Поначалу… после смерти твоей матери… все было по-другому. Если бы не ты, не знаю, что бы со всеми нами сталось… что бы сталось со мной. Но ты несла на себе всю тяжесть нашей работы, – он помолчал и откашлялся, – всю тяжесть моей работы, слишком долго. И, хотя я не стану отрицать, что мне приятно твое общество, и я ценю твой вклад в общее дело, в конце концов, я – взрослый человек, который должен быть в состоянии самостоятельно следить за собой.

 — Я ничуть не возражала против того, чтобы помогать тебе.

 — Я знаю.

 — Более того, я сама хотела этого.

 — Я знаю, что хотела. Твоя мать гордилась бы тобой. Но вся штука в том, что тебе вовсе необязательно было делать все это. Причем в одиночку. И за это я прошу у тебя прощения.

 Я взяла его под руку, и дальше мы двинулись уже вместе.

* * *

 В пятницу адмирал нанес нам еженедельный визит.

 Он кивком приветствовал отца, а потом вперил долгий взгляд в меня:

 — Я пришел, чтобы передать тебе свои поздравления.

 Поздравления?

 — Мне? – Я что, приняла очередное предложение руки и сердца?

 — Тебе. – Он почти улыбался, выкладывая на стол передо мной экземпляр «Известий Лондонского ботанического общества» и открывая его на странице «Письма к редактору».

 — Что там такое? – К нам подошел отец.

 — Это письмо к редактору, написанное Шарлоттой. Первое из целой серии!

 Написанное мною?

 — Но я никогда… не писала ничего подобного. – Однако, несмотря на все мои уверения, оно лежало на столе передо мной. То самое письмо, которое, как я полагала, мистер Тримбл писал от себя, было подписано моим именем, а не его. Мисс Шарлотта Уитерсби. – Меня опубликовали?

 Адмирал хлопнул меня по спине:

 — Тебя опубликовали.

 Отец взял у него из рук журнал и стал читать, кивая головой и бормоча себе под нос:

 — Так, так, понятно. Отличная работа! Не будь я так занят написанием своей книги, то наверняка присоединился бы к тебе в изучении ареала распространения растений. – Усевшись на диван, он принялся перелистывать журнал.

 — Как бы там ни было, но меня убедили устроить званый ужин.

 Убедили?

 — Но кто?

 — Твоя мисс Темплтон. Она сказала, что это – именно то, что тебе нужно, чтобы прийти в себя после отъезда мистера Тримбла.

 — Мне не нужно приходить в себя, поскольку я изначально не расстраивалась и не теряла головы.

 Дядя выразительно выгнул бровь, словно позволяя себе усомниться в искренности моих слов.

 — Однако, это очень мило с ее стороны подумать обо мне.

 Адмирал покачался взад и вперед на каблуках, оглядывая комнату.

 — И над чем ты работаешь сейчас?

 — Над кое-чем из того, что заметила минувшим летом. Но со всеми этими балами и зваными вечерами, которые я посетила… учитывая присутствие мистера Тримбла… словом, у меня не было возможности обобщить свои мысли для папы.

 — Почему бы тебе не обобщить их для себя?

 — Я думаю, что важна концепция сама по себе, а не то, кто ее выдвинул. Если под статьей будет стоять имя папы, Общество опубликует ее немедленно.

 — Вопреки распространенному мнению, я никогда не порывал с ботаникой, моя дорогая. Просто мореплавание я любил сильнее. Я – член Королевского Общества, и…

 — Правда?

 — Правда. А чему ты удивляешься? Я всегда охотно брал ботаников к себе в экипаж, когда служил во флоте Ее Величества. И следил за развитием нашей науки.

 — В самом деле?

 А он продолжал, не обращая внимания на мое изумление:

 — На мой взгляд, нет ничего хуже, чем невнятное изложение важной мысли. Быть может, я сумею помочь твоему отцу с его книгой. Если мне удастся придать некоторую – откровенно говоря, крайне желательную – ясность его словам, то я буду считать, что исполнил свой долг перед наукой.

 — Его работам недостает ясности?

 — Находясь слишком близко от изучаемого предмета, автор склонен к умышленному запутыванию вопроса.

 — Но… автором большинства статей была я.

 Глаза его лучились теплом, когда он взглянул на меня:

 — Да. Я знаю.

 — Вы хотите сказать, что я не умею внятно излагать свои мысли? Что я оказала своему отцу медвежью услугу? – Голос у меня предательски задрожал и сорвался, и я ничего не могла с этим поделать.

 — Нет, дорогое дитя. Я хочу сказать, что иногда опасность заключается в том, что человек не видит решения, которое лежит на поверхности, прямо у него под носом. – Он откашлялся.

 — Я всего лишь пытался помочь тебе, заставив тебя выйти в свет, но теперь вижу, что лишь все испортил. Несмотря на диктат общества, невзирая на общепринятые условности, это – твое призвание. Точно так же, как море было моим. И нам обоим нет смысла притворяться, что это не так. Ничего хорошего из этого не выйдет. Но это не значит, что я не могу получить удовольствие от занятий ботаникой, к чему прибегаю время от времени, или ты не можешь рассчитывать на капельку счастья в обществе какого-нибудь порядочного мужчины – во всяком случае, пока я удерживаю свой сторожевой корабль на курсе, а ты не отказываешься от своей работы. На наших собственных условиях. Не на чьих-либо еще.

 Я приподнялась на носках и поцеловала его в щеку:

 — Вы – очень славный человек.

 Он хмыкнул и прочистил горло, хотя на скулах у него заалели яркие пятна, и принялся рыться в карманах в поисках трубки.

 — Славному человеку не помешает устроить славный перекур, поэтому я позволю себе удалиться.

 — Только не слишком далеко, пожалуйста.

* * *

 На следующий день, в субботу, меня навестила мисс Темплтон, чтобы обсудить подготовку к званому ужину у адмирала. Она попыталась развеселить меня пересказом последних городских новостей, а я, в свою очередь, попробовала поднять ей настроение своим тонким соблюдением этикета.

 Неделей позже, вечером званого ужина, мы стояли с ней в дальней части гостиной адмирала.

 — Мисс Уитерсби, из вас бы получилась прекрасная миссис Стенсбери или миссис Пастор. Должна заметить, что с момента нашей первой встречи вы разительно изменились к лучшему.

 Я взяла ее под руку:

 — А я должна заметить, что не хочу, чтобы вы становились миссис Некто.

 Она со вздохом положила голову мне на плечо:

 — Я знаю. И вполне разделяю ваши чувства, но все мы обязаны исполнять свой долг.

 — Следовательно, вы уже определились с супругом?

 — Мне остался лишь сын папиного друга, так что я должна заставить его полюбить себя.

 — Это будет нетрудно.

 Она похлопала меня по руке:

 — Вы слишком добры, мисс Уитерсби. Я всегда это говорила. – Но в ее словах не чувствовалось ни радости, ни воодушевления, а взгляд был устремлен в дальний угол, где ее отец о чем-то беседовал с мистером Стенсбери.

 После всех ужинов, концертов и прочих светских мероприятий, на которых я присутствовала, в памяти у меня отложился совместный образ мисс Темплтон и мистера Стенсбери. Он склонился к ней. Она, смеясь, подняла к нему лицо. И тут мне в голову пришла одна мысль. Она ведь изо всех сил пыталась помочь мне осуществить мой план. Так почему я не могу ответить ей тем же?

* * *

 В понедельник я попросила адмирала отвезти меня в Оуэрвич-Холл. Когда он, извинившись, отправился прогуляться вдоль берега реки, я попросила о встрече с мистером Стенсбери, и меня немедленно препроводили в оранжерею. Когда ему доложили о моем приходе, мистер Стенсбери поднял голову от блокнота, в котором он что-то писал. Улыбка осветила его глаза.

 — Надеюсь, что не помешала вам.

 — Ничуть. Что я могу для вас сделать?

 Хотя я долго репетировала свою речь, заготовленные слова вылетели у меня из головы, и я обнаружила, что не знаю, с чего начать. Придя в смятение, я выпалила первое, что пришло мне в голову:

 — Как поживают ваши орхидеи?

 Он отвернулся, чтобы взглянуть на них:

 — Очень хорошо. Вы были правы. После перемены места жительства они буквально ожили. Так что я весьма вам признателен.

 Я не испытывала необходимости выслушивать его слова благодарности, и, помня о причине своего появления здесь, мне также не хотелось заострять внимание на том, чем он мне обязан. Поэтому я решила прибегнуть к излюбленному трюку адмирала.

 — Быть деликатным в этом вопросе невозможно, поэтому я просто скажу то, что думаю.

 — Сделайте одолжение. Надеюсь, что для этого мы с вами давно стали добрыми друзьями.

 — Я очень надеялась услышать от вас именно эти слова. Или нечто похожее.

 Одна из его бровей изогнулась углом.

 — Однажды вы упомянули при мне о… своем… несчастном случае… – Интересно, как полагается говорить о таких вещах?

 На его лице отобразилось понимание:

 — Ага. Вы говорите о состоянии моего здоровья.

 — Да. О состоянии вашего здоровья. Я хотела спросить, действительно ли вы уверены в поставленном вам диагнозе. Мне нужно знать… в общем… понимаете, иногда растение считается стерильным, а потом вдруг однажды, весной, по совершенно непонятным и неизвестным причинам, снег тает, обнажая целые акры новых ростков. Вы понимаете, что я имею в виду?

 — Да. Но нет. Этот случай ко мне не применим. Я никогда не смогу стать отцом.

 — Но откуда вам это известно?

 — Я консультировался у нескольких докторов, и они совершенно уверены в своем мнении.

 — Мой отец – ученый, мистер Стенсбери, и я надеюсь, вы не сочтете меня неуважительно дерзкой, но однажды и он ошибся, причем в вопросах, которыми занимался всю жизнь.

 — Я ценю вашу заботу. Но, помимо врачебных диагнозов, можно сказать, я подверг теорию испытаниям на практике.

 — То есть… вы хотите сказать, что подтвердили ее опытным путем?

 — Если можно так выразиться. – Он сделал паузу и откашлялся. – Вы – очень необычная женщина, мисс Уитерсби. И должны понимать, что наш разговор нарушает все каноны светских приличий.

 — Я все прекрасно понимаю, мистер Стенсбери. И приношу свои извинения. Надеюсь, вы не сочтете необходимым оберегать мою тонкую душевную организацию, поскольку за последние месяцы я обнаружила у себя полное отсутствие таковой.

 Он рассмеялся:

 — Нет, все-таки брак с вами доставил бы мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Мы могли бы вызвать настоящий скандал, открыто провозглашая вещи, о которых не принято говорить вслух.

 — Действительно, жаль. Я всегда видела в вас родственную душу.

 — Благодарю вас. Я еще не получал таких комплиментов. Можете мне поверить, что, не будь я уверен в состоянии своего здоровья, то не стал говорить вам о нем.

 — Я очень рада. Вы не представляете, какое облегчение я испытываю.

 — Облегчение оттого, что я не смогу стать…

 — Да. Я… Я в полном восторге!

 — Хотел бы я сказать о себе то же самое.

* * *

 Мне не терпелось сообщить мисс Темплтон о своем открытии, и потому я поспешила в Додсли-Манор и спросила, не может ли она принять меня. Как только меня провели к ней в комнату, я выпалила:

 — Я нашла для вас прекрасного жениха.

 — Вы нашли прекрасного жениха для меня? Вы нашли прекрасного жениха для меня? Где?

 — Здесь.

 — Здесь? В Чешире?

 — Прямо здесь, в Оуэрвиче.

 — В город приехал кто-то новенький?

 — Нет.

 — Значит, я его знаю?

 — И довольно близко.

 — Я протестую. Ни один мужчина не входит в число моих близких знакомых!

 — Он идеально подходит для…

 — Но я уже говорила вам, что выйду замуж только за того, кто будет обожать меня… того, кто будет носить меня на руках весь остаток моей недолгой жизни.

 — А что, если я скажу вам, что вы выйдете замуж и проживете столько, сколько отвел вам Господь, без страха умереть во время родов?

 — Не шутите такими вещами, мисс Уитерсби. Это жестоко с вашей стороны.

 — Я нисколько не шучу.

 — Вы же понимаете, что замужество за мистером Кэри меня нисколько не интересует.

 — Мистер Кэри? – Да ему сравнялось уже лет девяносто, и ни днем меньше.

 — И замужество за мистером Робинсоном тоже, поскольку я убеждена, что у него чахотка, пусть даже он не признает этого. Я не хочу, чтобы обо мне говорили, что я вышла замуж в предвидении скоропостижной смерти своего супруга. Это очень уж сильно будет смахивать на мошенничество, вы не находите?

 — Такая мысль никогда не приходила мне в голову.

 — На меньшее я не согласна просто потому, что могу не прожить достаточно долго, чтобы получить удовольствие от такого поворота дел. Я выразилась достаточно недвусмысленно, не так ли? Я выйду замуж за своего принца на белом коне.

 — Да, по этому поводу вы выразились достаточно ясно.

 — В таком случае, признаюсь вам, что теряюсь в догадках, кого же вы могли найти для меня.

 — Мистер Стенсбери.

 — Мистера… Стенсбери? – Она уставилась на меня в полной растерянности. – Но он же не… Он… Он сделал предложение вам. Я ему не нужна. А мое единственное условие заключается в том…

 — Да, я помню. Ваше единственное условие состоит в том, что жених должен быть влюблен в вас без ума.

 — Вот именно. Я знаю, что вы очень умны, намного умнее меня и, надеюсь, не обидитесь, если я скажу, что не понимаю, каким образом мистер Стенсбери отвечает этому условию.

 — Он не любит меня. Он любит вас.

 — Тем не менее, предложение руки и сердца он сделал вам.

 — Только потому, что он не может иметь детей, и он решил, что, раз уж я намного старше обычной дебютантки[72], то не стану особенно возражать.

 — Он не может… Что вы имеете в виду, когда говорите, что он не может иметь детей?

 — Я имею в виду, что он не способен зачать их.

 — Не способен… – Она недоуменно нахмурилась, а потом ахнула и чело ее разгладилось. – Ох. Ох! Он не способен. Вы это хотите мне сказать?

 — Да.

 — Ага. Понимаю. И он решил, что это не особенно вас опечалит, поскольку вы уже в возрасте, но… при чем здесь я?

 — Вы здесь очень даже при чем. Он полагал, что вы и не взглянете в его сторону, если узнаете его тайну.

 — Но это же нелепо! Разумеется, когда он только появился здесь, я сочла его грубым и неотесанным, как все и говорили, но теперь я узнала его много лучше.

 — И состояние его здоровья делает его превосходным женихом для вас. Вот что я пытаюсь до вас донести.

 — Здесь есть только одна проблема.

 — Здесь не может быть никаких проблем. Это – идеальный вариант.

 — И все-таки я думаю, что проблема есть.

 — Какая же?

 — Думаю, что… Он вскружил голову мне! О Боже. Что же мне делать? Все это хорошо и прекрасно, когда тебя любят и обожают, но любить кого-нибудь в ответ? Не знаю… Такого со мной еще не бывало… Это требует нешуточных усилий! – Подбородок у нее задрожал.

 — Вы собираетесь… Не плачьте. – Носового платка, чтобы предложить ей, у меня с собой не оказалось. – Прошу вас, не надо. Я хотела сделать вас счастливой, а не заставить печалиться.

 — Но ведь он хотел бы полюбить меня, не правда ли? Он – как раз из таких. Ах! Теперь я и сама это вижу. Но это ужасно!

 Ужасно?

 — Что вы наделали?

 — Я всего лишь хотела помочь.

 — Теперь я не смогу быть храброй и благородной, не смогу прервать отношения прежде, чем все окончательно запутается. Неужели вы не понимаете? Мне придется… Мне придется полюбить его в ответ.

 — Но я действительно уверена, что он любит вас.

 — И я тоже уверена, что люблю его! Все это настолько ужасно, что не поддается описанию.

 — Я не совсем понимаю…

 — Только не говорите мне, что я должна быть на седьмом небе от счастья. Я и сама это понимаю, просто сейчас у меня не хватает на это духу. Надеюсь, вы не обидитесь, если я попрошу вас уйти.

 — Разумеется, нет. Вы же знаете, что я никогда…

 — Потом, прошу вас. А сейчас уходите.

 Домой я шла как в тумане. Я не могла понять, что только что произошло. Разве не опасалась мисс Темплтон умереть при родах? И разве я только что не подсказала ей, как этого избежать, да еще и выйти замуж за человека, которого она, по ее же словам, любит до безумия?

 Тогда почему она уверяла меня, что несчастна?

ГЛАВА 29

 Весь вечер и все следующее утро я ломала голову над поведением мисс Темплтон, но так и не приблизилась к разгадке. А потом, после обеда, она сама нанесла мне визит. На ней было платье, которое, как я уже знала, она любила больше всего – ярко-оранжевого атласа, с кружевной оторочкой на корсете и рукавах. Она хотела знать, не соглашусь ли я вместе с ней нанести визит в Оуэрвич-Холл.

 — Я отправила мистеру Стенсбери записку с просьбой показать нам свои новые приобретения, и он пригласил нас на чай.

 — Но… но… я думала, что после вчерашнего вы больше на захотите меня видеть.

 — Не говорите глупостей. Разумеется, я захочу вас видеть. И приношу извинения за свою истерику. Я просто очень испугалась. Понимаете, всю свою сознательную жизнь я планировала свою смерть, а не то, как буду жить дальше. И поэтому, когда такая возможность неожиданно представилась, да еще с мужчиной, которого я… – Щеки ее окрасились жарким румянцем. – В любом случае, теперь вы понимаете, в какое замешательство я пришла. И отношение к скольким вещам мне предстоит пересмотреть. Мне придется убедить своего отца…

 — Я и представить себе не могла…

 Она похлопала меня по руке:

 — Разумеется, не могли. Потому что вы – моя ближайшая и лучшая подруга. Вы предложили мне такой дар, о котором я не могла и мечтать, а у меня недостало учтивости хотя бы поблагодарить вас за него. Поэтому я делаю это сейчас – спасибо вам. И не волнуйтесь насчет папы. Я могу уговорить его на что угодно. – Она подалась вперед и поцеловала меня в щеку. – Итак. Идемте? Где ваши перчатки?

 Мы уже сидели в экипаже и подъезжали к Оуэрвич-Холлу, когда я сообразила, что, хотя рассказала мисс Темплтон все о мистере Стенсбери, но ни слова не сказала ему о ней. Я ахнула:

 — Он же еще ничего не знает!

 — Кто? Кто еще ничего не знает?

 — Мистер Стенсбери. Он ничего не знает о вас. Вы знаете все… о нем… и о том, что он любит вас, но он-то ничего… Я ничего не говорила ему о вас. Мне очень жаль. Опять я все испортила.

 — Нет. Нет, не надо извиняться и сожалеть. – Она взяла мою руку в свои. – Вы все сделали правильно. И поступили великодушно. Но если бы вы не оставили хоть чего-либо на мою долю, это было бы ужасно.

 Карета свернула с дороги и стала подниматься по подъездной аллее. Мисс Темплтон глубоко вздохнула:

 — Моя шляпка сидит ровно? Щеки у меня не слишком бледны?

 — Они…

 — Ах, не отвечайте. Но не могли бы вы сделать мне одолжение и самой поговорить с дворецким? Не знаю, способна ли я на это в своем нынешнем состоянии. Я так долго боялась помолвки, что сейчас просто не знаю, как полагается радоваться ей. Но я смогу. Я должна. – Она закрыла глаза. – И я сделаю это.

 — Вы уже рады.

 Она удивленно воззрилась на меня, а потом лицо ее озарилось ослепительной улыбкой:

 — А ведь и правда, не так ли?

 Дворецкий провел нас по коридору и препроводил в оранжерею, объявив о нашем появлении. В дальнем ее конце, из зарослей папоротников, показался мистер Стенсбери. При виде его мисс Темплтон едва не лишилась чувств. Мы стояли и смотрели, как он идет к нам, и она крепко сжала мою руку, а потом прошептала, не глядя на меня:

 — Ада.

 — Ада?

 — Да. Так меня зовут.

 — Вас зовут Ада?

 Она кивнула, не сводя с него глаз:

 — Теперь я должна в этом признаться, не так ли, раз уж мне предстоит жить с этим именем дальше. – Она задрала подбородок, хотя он предательски дрожал.

 — Ада – чудесное имя, мисс Темплтон.

 — Раньше я так не считала, но теперь… вы действительно так полагаете? – Оторвав от него взгляд, она с мольбой взглянула на меня.

 — Я уверена в этом.

 Когда мистер Стенсбери подошел к нам, она отпустила мою ладонь и протянула руку ему.

 Он взял ее, поднес к губам и поцеловал:

 — С вами все в порядке, мисс Темплтон?

 — О, да. Еще никогда я не была так счастлива, мистер Стенсбери. – Улыбка ее выглядела трепетной и боязливой, но в глазах вспыхивали искорки благоговения. – Я чрезвычайно признательна вам за беспокойство.

 Никто из них не двинулся с места, и он продолжал держать ее руку.

 Она подняла на него глаза:

 — А вы?

 — Я?

 Ее улыбка вспыхнула, словно луч солнца, пробившийся сквозь черные тучи, и она взяла его под руку:

 — Да, вы, дорогой мой.

 Я почувствовала себя лишней, когда они двинулись по проходу, оставив меня в одиночестве любоваться новой пальмой.

* * *

 Наконец-то февраль с его пасмурными, унылыми днями остался позади. Я ждала новостей от редакции одного из научных журналов, куда отправила свою статью. Нашему издателю я сообщила, что не буду писать книгу об изготовлении восковых цветов. Он прислал ответ, в котором спрашивал, не возьмусь ли я за описание изготовления вязаных цветов. Поскольку вязать я не умела и учиться не собиралась, то отклонила и это предложение.

 Паучья орхидея мистера Тримбла наконец-то зацвела. Опустившись на колени рядом с террарием, я убедилась, что он был прав. Она ничуть не походила на свою иллюстрацию, одновременно обманув и оправдав мои ожидания. Как он и предрекал, цветок распустился под листьями и его лепестки действительно поникли. Несколько мгновений я любовалась ею, а потом передвинула в тень, где ей было самое место, чтобы на нее не попадали прямые солнечные лучи, после чего занялась своими обычными делами.

 Хотя я по-прежнему получала многочисленные приглашения на званые ужины и балы, теперь, с отъездом мистера Тримбла, работа вновь захватила меня целиком, и вскоре я обнаружила, что все реже и реже бываю в обществе, и это вполне устраивало меня.

 Как-то утром в середине марта, когда я работала над очередной иллюстрацией, в нашу дверь позвонили.

 Мисс Хэнсфорд отправилась на рынок за покупками, и я отнюдь не обрадовалась тому, что приходится отрываться от работы. Подойдя к двери, я отодвинула засов:

 — Да? Кто там? – Раздражение мое моментально испарилось, когда я увидела, что к нам пожаловал отнюдь не почтальон. Это был мистер Тримбл.

 Он поклонился:

 — Мисс Уитерсби.

 Я кивнула.

 Он выглядел куда элегантнее, чем когда жил у нас. На нем был серый цилиндр и безукоризненный сюртук с шейным платком, завязанным большим узлом под подбородком.

 — Я могу войти?

 Я отступила в сторону, давая ему дорогу, и жестом пригласила его в малую гостиную.

 Он кивнул и снял с головы цилиндр. Войдя в комнату, он окинул ее таким взглядом, словно соскучился по ее тесноте и непременным сквознякам. Повсюду вновь громоздились груды бумаг и журналов.

 — Как видите, мы вновь вернулись к старым привычкам.

 Уголки его губ дрогнули в улыбке.

 Я вдруг сообразила, что вся тяжесть поддержания разговора лежит на мне, как на хозяйке.

 — Как ваши дела, мистер Тримбл?

 — Благодарю вас, все в порядке.

 Как это на него похоже – сначала прочитать мне нотацию о том, как правильно задавать вопросы, чтобы беседа не угасла, а потом взять и не последовать собственному совету!

 — Погода для этого времени года выдалась необычно приятной, вы не находите?

 — Нахожу. Хотя мне говорили, что для ботаника дождь гораздо предпочтительнее солнца.

 — Летом.

 Он растерянно уставился на меня, сбитый с толку.

 — Прошу прощения?

 — Это летом дождь предпочтительнее солнца. Зимой он лишь угнетает.

 — Простите меня. Я, пожалуй, успел забыть, сколь вы точны в…

 — Должно быть, вам нужен мой отец. Сейчас я приведу его. – Я повернулась, чтобы направиться в кабинет, но он схватил меня за локоть.

 — Прошу вас, мисс Уитерсби, я бы предпочел честно и откровенно поговорить…

 — Если память мне не изменяет, то именно вы, мистер Тримбл, научили меня тому, что, как правило, люди не выказывают своих истинных чувств и что никто не ожидает услышать правду. Поэтому не вижу причин, по которым вам следует извиняться за то, что вы последовали этому обычаю.

 — Это было подло с моей стороны – оставить вас, не сказав ни слова… Хотя, собственно, сказать в свое оправдание мне было нечего, верно? Но, если бы я мог… то непременно сказал бы. Я сказал бы вам, что мне очень не хотелось уезжать отсюда. Что мне очень не хотелось расставаться с вами. – От волнения у него перехватило горло, и он умолк. – Мне действительно было очень жаль.

 Я перевела взгляд с его лица на руку, которая по-прежнему сжимала мой локоть.

 Он отпустил меня:

 — Неужели вам нечего сказать?

 Я взглянула в его глаза, приказывая себе не тонуть в их голубой притягательной глубине.

 — И вновь я должна напомнить вам о вашем собственном совете, что беседа зиждется на вопросах о том, что собеседники хотели бы узнать друг о друге. Со всей откровенностью вынуждена сообщить вам, что у меня нет желания узнавать что-либо о вас или о том, что вы могли бы сказать. Однако же, добавлю, что до сих пор не имела возможности поздравить вас с помолвкой, милорд.

 Он поморщился:

 — Прошу вас, не считайте себя обязанной сделать это сейчас. Боюсь, что я разорвал ее.

 — Что касается разорванных помолвок, то в этом вопросе я могу поделиться с вами собственным несчастливым опытом.

 — Не думаю, что вы можете мне помочь, мисс Уитерсби. Я выразил недвусмысленное намерение вернуться в колонию, и леди Каролина сочла ниже своего достоинства выходить замуж за фермера-овцевода из Новой Зеландии.

 — Я всегда говорила, что подобный род деятельности противоречит здравому смыслу.

 — Быть может. Но зато он обеспечивает вполне пристойный доход. Если память мне не изменяет, то это вы однажды заявили, что представители высшего общества грубы и жестоки, и я был вынужден согласиться с вами.

 — Какие странные вещи вы говорите, мистер Тримбл, учитывая, что вы – один из них.

 — По рождению, мисс Уитерсби, а не по велению души. В моем семействе преобладает тенденция тратить больше, чем то позволяет наш доход. Не сочтите меня чересчур откровенным, мисс Уитерсби, но первый граф Кардингтон оставил нам завидное состояние, которое последующие поколения быстро промотали. Мой старший брат, похоже, станет последним, кому представится такая возможность, но даже он проделывает это безо всякой фантазии, демонстрируя дурной вкус. Он играет в азартные игры и несколько лет назад не спешил с оплатой своих долгов. Когда же его обвинили в шулерстве, он вызвал обидчика на дуэль. Понимая, что ее исход едва ли окажется благоприятным для обоих, я попытался остановить его, полагая, что если он заберет жизнь другого молодого человека или потеряет свою, то это плохо отразится на репутации семьи.

 — Быть может, это и объясняет заслуживающее сожаления поведение ваших ближайших родственников, но не имеет никакого отношения к вашей помолвке.

 — Бывшей помолвке. Леди Каролина – старинный друг нашей семьи. Несколько лет назад, когда она была на Континенте вместе со своей матерью, ее отец скончался. Именно меня отправили привезти их обратно, и в тот момент я беззаботно пообещал, что ей не о чем беспокоиться и что я лично позабочусь о том, чтобы она ни в чем не нуждалась.

 — И?..

 — И что?

 — Что еще вы сказали?

 — Ничего. Я больше ничего не сказал.

 — И из ваших слов она заключила, что вы должны пожениться?

 — Да.

 — И вы не могли взять их обратно? Сказать, что не имели в виду ничего подобного?

 — Но я сказал то, что имел в виду. Я действительно позаботился о ней. Я сделал так, что к ней перешли все права собственности после смерти ее отца.

 — Для этого вовсе необязательно жениться на ней.

 — Вы правы, но как бы поступил на моем месте любой джентльмен? В то время для меня это не имело особого значения, поскольку я полагал, что все равно женюсь, рано или поздно. Откуда мне было знать, что однажды и я смогу полюбить?

 Я почувствовала, как помимо воли жаркий румянец заливает мне щеки.

 — Так или иначе, но после того как я помешал дуэли старшего брата, меня отправили в Новую Зеландию и приказали найти себе какое-нибудь полезное занятие.

 — Что вы вполне успешно претворили в жизнь.

 И вновь уголки его губ дрогнули в намеке на улыбку:

 — Я обнаружил, что колония как нельзя лучше подходит для честной жизни.

 — Но леди Каролина не разделяла вашего мнения?

 — Нет. И тогда, чтобы избежать общественного унижения, которому я неизбежно подвергнусь после того, как ее весьма значительное состояние утечет сквозь пальцы моей семьи, я решил, что должен вновь подвергнуть себя изгнанию.

 Подвергнуть себя изгнанию?

 — Каким же это образом?

 Он вздохнул и принялся бесцельно крутить в руках свой цилиндр.

 — Полагаю, что самый быстрый способ добиться этого – связаться с неподходящей женщиной. – Он встретился со мной взглядом.

 — Мне говорили, что люди вашего круга поступают так сплошь и рядом. Не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.

 Он вперил в меня пронзительный взгляд:

 — По некотором размышлении я вынужден согласиться с вами. Но я подумал, что… если женюсь на означенной женщине, то мне действительно прикажут убираться с глаз долой. Этого даже следует ожидать, говоря откровенно. Будучи человеком чести, я бы счел это своим долгом.

 Похоже, он ожидал ответа, но я уже и так разговаривала с ним куда дольше, нежели собиралась.

 Однако, едва я повернулась, чтобы позвать отца, эхо его слов настигло меня и заставило остановиться.

 — Следует ли понимать вас так, мистер Тримбл, что вы только что сделали мне предложение?

 — Все может быть. Вас это удивляет? Готовы ли вы принять столь нелепое предложение от несообразного фермера-овцевода?

 — Все может быть. Если оно будет сделано должным образом.

 — Святые угодники, Шарлотта. Я люблю играть словами не больше вас. Выходите за меня замуж!

 — Хотя я не могу сказать, будто не одобряю вашего пыла, это было повелительное предписание, Эдвард, а не вопрос. Как вы можете оказать мне честь, прося моей руки, когда бесчестите меня, заранее будучи уверенным в том, что…

 Он взял меня за плечи, притянул к себе и поцеловал. Неторопливо и со знанием дела. Далеко выйдя за рамки того, что можно было бы счесть приличествующим случаю выражением привязанности. К счастью, нас никто не видел, да и подсматривать за нами было некому. Наконец, спустя долгое время, он отпустил меня. Или попытался, во всяком случае. Но я обвила его руками за шею и не позволила этого сделать.

 Он приложил ладонь к моей щеке:

 — Вы согласны?

 — Согласна на что?

 — Ради всего святого! Вы согласны выйти за меня замуж?

 — Ради всего святого? Едва ли. – Хотя, честно говоря, мне очень хотелось, чтобы он поцеловал меня снова.

 — Проклятье! – Он схватил меня за руки и упал передо мной на колени. – Вы – самая вздорная, язвительная и невозможная женщина из всех, которых я когда-либо встречал. Позвольте мне говорить начистоту, мисс Уитерсби. Я люблю вас. Вы мне нужны. Я хочу жениться на вас.

 — Все это очень мило с вашей стороны, мистер Тримбл, но разве вы не хотите узнать мое мнение по этому поводу?

 Он зажмурился, шумно втянул воздух через нос, а потом открыл глаза и вновь вперил в меня свой пронзительный взгляд:

 — Вы хотите выйти за меня замуж, мисс Уитерсби?

 — Да.

 — Да? И это все, что вы можете сказать?

 — Вы хотите, чтобы я ответила «нет»?

 — Нет! Просто я заявил вам о своей любви и… и своей привязанности, и только что…

 — Подобно распустившемуся цветку, я обнаружила, что нет смысла придерживаться каких-то идеализированных представлений, которых не существует в природе. Я могу быть лишь тем, чем являюсь на самом деле, и предложить лишь те лепестки, что имеются у меня в наличии, надеясь, что кто-либо разглядит за ними не то, что кажется, а что есть в действительности.

 Он встал и улыбнулся:

 — Какой заковыристый ответ.

 — Подразумевалось, что он будет возвышенным.

 Он взял мои руки в свои и прижал их к своей груди, а потом наклонил голову и принялся целовать мои пальцы.

 — Да?

 — Да.

 — Тебе придется стать женой фермера-овцевода.

 — А тебе придется стать мужем ботаника.

 Он улыбнулся и склонился ко мне, чтобы поцеловать еще раз.

 — Я согласен.

ЭПИЛОГ

 Бракосочетание мисс Темплтон и мистера Стенсбери стало свадьбой века. По крайней мере, так уверяли в Чешире. Торжественная церемония состоялась в мае, и пастор лично возглавил церковную службу. После нее в коряжнике был устроен роскошный прием, причем ради такого случая новобрачная украсила любимое детище мистера Стенсбери цветами и папоротником так, что его было не узнать. Пара отправилась на Континент, дабы провести там медовый месяц длиной в целый год, а я начала получать письма, идущие непрерывным потоком. Хотя мистер Стенсбери намеревался в течение этого года приобретать новые образцы для своей коллекции, Ада уговорила его посетить Париж, Берлин и Вену. Насколько я могу судить, по прибытии в Оуэрвич-Холле их ожидают целые штабели сундуков, террариев с экзотическими растениями и ящиков с новой модной мебелью.

 Мистер Хопкинс-Уайт в феврале и марте окончательно скормил огню в камине остатки своей злосчастной коллекции, после чего на пару недель в апреле отправился погостить в свой любимый Нортумберленд, пока сиделка, нанятая им для детей, и повариха приводили его приходской дом в порядок. К своему величайшему изумлению, во время пребывания там он женился на троюродной сестре, которая обладала всеми задатками, чтобы превратиться в идеальную миссис Пастор.

 Из уважения к моему отцу мы с Эдвардом отложили свадьбу до тех пор, пока он не переселился к адмиралу. И уже ради того, чтобы соблюсти приличия, нам пришлось подождать, пока леди Каролина не отыщет себе подходящего супруга. Но, учитывая связи ее семьи, на это не ушло много времени. Так что к концу июня я превратилась в миссис Тримнелтонбери. Должна признать, что мне нравится, когда меня так называют.

 Этим летом я совершила путешествие, о котором и мечтать не могла. Нам понадобилось два полных месяца, чтобы достичь Новой Зеландии, еще месяц – чтобы пополнить припасы в Кристчерче, а когда мы наконец добрались до овцеводческой фермы Эдварда в Кентербери, я обнаружила целую связку писем из дома, поджидавших моего прибытия.

 Признаюсь вам, что никогда не стану своей в семействе Тримнелтонбери. Но мы с Эдвардом намерены заняться разведением собственной породы овец в месте, которое нравится нам обоим, и вести при этом образ жизни, который устраивает нас как нельзя лучше. Я еще не имела удовольствия свести близкое знакомство с овцами, но уже успела обнаружить, что они и вполовину не такие ужасные, как я опасалась. А Эдвард оказался настолько замечательным, что превзошел мои самые смелые мечты. Здесь повсюду целое море флоры, которая все еще ждет своего исследователя, и я решила, что должна буду написать по крайней мере несколько иллюстрированных книг, чтобы должным образом представить их остальному миру. В общем и целом, как мне представляется, я вполне… счастлива.

Примечания автора

 — У меня родилась потрясающая идея, как написать книгу об изобразительном искусстве, женщинах и ботанике! – заявила я своему агенту и редактору. Но, когда я приступила к планированию исследований, меня охватили сомнения. Ведь для того, чтобы разобраться в науке, вы должны прочитать о ней как можно больше. И я последовала собственному совету – стала читать о ботанике: историю науки, биографии тех, кто ее изучал и вошел в золотой фонд науки. Период, который мне предстояло изучить, от начала 1700 годов до первой половины XX века. Оказалось, что я поставила перед собой почти непосильную задачу: создать главную героиню, которая бы жила и дышала наукой. Мало того, требовалось пробудить интерес к ботанике у обычных людей вроде меня самой, которые очень далеки от этой отрасли знаний, она им решительно не интересна.

 В основу этой книги легли истории многих женщин, вклад которых в развитие ботаники, большей частью, остался незамеченным. Женщин, подобных Шарлотте. Они создавали иллюстрации и писали книги, после публикации которых вся слава доставалась мужчинам. Мною двигало еще и праведное возмущение тем, что, несмотря на их титанический труд, они не удостоились даже доброго слова.

 Середина 1800-х годов стала поворотным моментом в развитии ботаники. До той поры она оставалась главным образом сферой приложения сил исключительно женщин и клириков, которых интересовала классификация растений. Занятие это вполне одобрялось Церковью, поскольку проливало свет на Промысел Божий и укрепляло веру. Но профессиональные академики, для которых куда больший интерес представляло распределение растений, лишили их этого удовольствия.

 Тот факт, что ботаника стала искать ответ на вопрос «почему» вместо простой констатации «что», вселял страх в сердца многих религиозных деятелей и рядовых верующих. Они полагали, что изучение распределения растений каким-то образом преуменьшает роль Господа в Его творении. Ученые, занимавшиеся этими исследованиями, выдвинули несколько весьма сомнительных теорий. Религиозные адепты науки тоже не смогли предложить убедительных контраргументов. В результате доверие к религии как таковой было подорвано. Настолько сильно, что она была почти полностью вычеркнута не только из схоластических дебатов той поры, но и, к несчастью, из научных диспутов нашего времени.

 На заре развития ботаники как науки ее представители пользовались репутацией крепких телом и духом философов-мыслителей, умеющих расположить к себе собеседника. В колониальной глуши, в поисках редких видов растений, за ними закрепилась слава Индианы Джонса. Создание иллюстраций своих находок являлось составной частью работы по описанию и классификации новых видов, и потому многие, подобно Эдварду Тримблу, отличались умением рисовать причудливые, но весьма характерные карикатуры на цветы. Именно в мире ботаники впервые зародился жанр литературы абсурда, яркими представителями которого стали такие художники и писатели, как Эдвард Лир и Чарльз Лютвидж Доджсон (Льюис Кэрролл), дружившие с выдающимися философами и ботаниками-любителями той поры, к числу которых относился и Джон Раскин (знаменитый меценат и покровитель движения художников-прерафаэлитов).

 Ботаника дала толчок возникновению полудюжины династических семейств, представители которых часто вступали в браки друг с другом. И воспитание членов таких семейств, как и в случае с Шарлоттой, иногда бывало эксцентричным до предела. Но если вы росли с ботаниками, общались с ботаниками и в конце концов сочетались браком с ботаником, то откуда вам знать, чего ждет от вас общество в целом?

 Викторианцы же прославились своим энтузиазмом. Именно они создали коряжники, папоротниковые оранжереи и прочие претенциозные коллекции объектов, живых и мертвых. А общества по изучению живой природы действительно доходили до кулачных боев в спорах относительно юрисдикции! Отнюдь не редкими были случаи, когда члены такого общества набрасывались на земельный участок, оставляя после себя опустошенную территорию. Коллекционеры викторианской эпохи не заглядывали настолько далеко вперед, чтобы задуматься о сохранении тех самых видов, кои они столь рьяно собирали. Многие растения в буквальном смысле практически исчезли, прежде чем на сцену в конце XIX – начале XX века вышли сторонники учения о том, что познание основывается на наблюдении. Но, как сейчас принято говорить, это уже совсем другая история.

 Семейство Ranunculaceae включает в себя свыше тысячи видов таких растений, как лютики, клематисы, живокость, дельфиниум и морозник. Семейство Orchidaceae считается самым большим представителем флоры, насчитывая более 20 тысяч видов. Некоторые из них, подобно тем, которые искала и находила Шарлотта, растут в качестве полевых цветов в Англии и считаются сорняками. То, что вызывает досаду у садовника, может стать настоящим сокровищем для ботаника.

 В наш век развития медицинских технологий страх мисс Темплтон перед родами может показаться крайностью и нелепым преувеличением, но в XIX веке материнская смертность составляла 50 случаев на 1000 успешных родов. Если в викторианскую эпоху каждая семья имела в среднем пятерых или шестерых детей, то шанс умереть во время родов, как нетрудно подсчитать, составлял 20–25 процентов. Монограмма (или вензель) часто считается символом статуса и благополучия, но происхождение ее леденит кровь и вселяет ужас. Женщина обязательно ставила свою монограмму на вещи, которые она приносила с собой в брак. После своей смерти, в случае, если супруг намеревался жениться вновь, она, таким образом, могла быть уверена, что ее собственность достанется ее детям, а не отпрыскам ее преемницы.

 Первая Опиумная война продолжалась с 1839 по 1842 год и стала реакцией на дисбаланс в мировой торговле. По мере того, как в XVIII и XIX веке китайский чай, шелка и фарфор обретали все бо́льшую популярность, самих китайцев импорт товаров из Британии практически не интересовал. Это вынудило Британию платить серебром уже за собственный импорт. К началу 1800-х годов около 40 процентов имеющегося в торговом обороте серебра перекочевало в Китай.

 Но к 1830 году британцы наконец обнаружили товар, за который были готовы платить и китайцы – опиум. Учитывая относительно низкую себестоимость опиума и крайне высокую степень привыкания к нему, дисбаланс в торговле стал величиной с обратным знаком и китайское серебро вскоре хлынуло в Британию. Торговля опиумом возымела тяжелейшие социальные последствия, но быстро приносила высокую прибыль, и император не мог удерживать ее в каких-то разумных пределах. Вскоре она перешагнула границы порта Гуаньдун, единственного места, где была официально разрешена, и распространилась на другие территории. Торговлей занимались коррумпированные чиновники, местные коммерсанты и контрабандисты. Опиумный бизнес постепенно стал частью повседневной жизни. Даже миссионеры вынуждены были полагаться на контрабандистов опиумом в том, что те доставят по назначению их письма и посылки. Император превратился в опиумного наркомана, как и почти 30 процентов его чиновников.

 Купцы и местные власти выступали за легализацию опиума и, следовательно, обложение его налогом в качестве средства контроля его оборота. Противники же наркотика и те, кого беспокоило нарушение торгового баланса, требовали полного его запрета.

 Император, склонявшийся ко второму варианту, распорядился захватить весь опиум на территории Китая и в международных водах и сжечь его. Британские торговцы, которые понесли огромные убытки, обратились к парламенту с требованием возместить им потери. Конфликт перерос в полномасштабные военные действия. Хотя в основе его лежала борьба за освобождение торговли от авторитарной власти императора, по сути, британские солдаты сражались за право беспрепятственно снабжать миллионы китайских наркоманов опиумом. Как выразился сам адмирал, это стало одновременно и самым лучшим, и самым позорным фактом в истории мировой торговли.

 По крайней мере, треть населения Земли составляют интроверты. И, хотя они нередко выдают себя за экстравертов, откровенно говоря, обходится им это слишком дорого. Надеюсь, Шарлотта может служить наглядным примером подобной личности. Вопреки общепринятому мнению, интроверты необязательно застенчивы. Не являются они и мизантропами. Хотя внутреннюю силу им дает как раз уединение и покой, они отнюдь не всегда предпочитают одиночество. При этом они остаются великолепными исследователями окружающего мира. Они сознают свои сильные и слабые стороны и предпочитают содержательную беседу пустопорожним разговорам. Кроме того, они склонны всерьез полагать, что с ними что-то не так. Многие считают, что, приложив достаточно усилий, смогут стать такими, как все. Уж кому об этом знать, как не мне, потому что я – одна из них. Пожалуй, вопрос самооценки поднимается в моих романах так часто потому, что я сомневаюсь в целостности собственной личности.

 Как и предположил в разговоре с Шарлоттой мистер Тримбл, предназначение Евы как утешительницы в Библии вовсе не обязательно должно обрекать женщин на вечное подневольное служение. Например, слово ezer (в переводе с иврита – утешительница) встречается в Библии 21 раз, и лишь первые два – применительно к Еве. В остальных случаях Господь имеет в виду себя. Быть может, вам знакома следующая фраза: «I lift up my eyes to the hills. From where does my help [ezer] come? My help [ezer] comes from the Lord, who made heaven and earth» («Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя. Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю». Псалом 121, 1–2). К несчастью, энергичность и жизненная сила этого ключевого слова была утеряна в переводе. И в этом смысле предназначение Женщины, которой Господь даровал это свойство, эту свою особенную силу, предстает в совершенно ином свете.

 В викторианскую эпоху, когда вы могли быть мужчиной-ученым-профессионалом или женщиной-женой-матерью, разделительный союз «или» имел вполне безопасное, хотя и устанавливающее ограничения значение. Таковым он остается и по сей день. Соединительный союз «и» куда опаснее, поскольку требует большей сложности.

 Благодать и милосердие, вера и деяния, любовь и гнев.

 Иллюстратор и женщина. Ботаник и жена.

 Вы и все таланты и способности, которыми вы наделены от рождения.

 Во время работы над этим романом я пришла к выводу, что Бог – это нечто большее, чем мы полагаем, точно так же, как и сами люди – не только совокупность гендерных признаков, определяющих пол. В мире, полном вопросов, мы не должны бояться задавать их вслух. И я не думаю, что в поисках ответов на них мы потеряем Господа. Напротив, нам предстоит лишь многократно обрести Его во все новых проявлениях.

ПРИМЕЧАНИЯ

1

Многолетнее травянистое растение из семейства Астровые с маленькими желто-золотистыми цветками. (Здесь и далее примеч. пер.)

2

 Род деревьев, кустарников и трав семейства Мальвовые. Неприхотливое очень красивое садовое растение с цветками нежно-сиреневого цвета.

3

 Однообразная плоская территория на северо-западе Англии, которая простирается примерно на 30 км между холмами северного Уэльса на западе и Пеннинскими горами на востоке.

4

Кантонская, или Первая опиумная война 1840–1842 гг. – война Великобритании против империи Цин (Китай). Целью английских войск стала защита деловых интересов Великобритании в Китае и расширение торговли, в первую очередь, опиумом. 

5

 Ranunculus (лат.) – лютик, ранункулюс.

6

 Здесь: лекция, доклад, рассуждение.

7

 Самая высокая (3764 м) гора в Новой Зеландии. Названа в честь известного английского мореплавателя Джеймса Кука.

8

 Вечнозеленое растение семейства Миртовые.

9

 В те времена ботаники использовали такие цилиндры для сбора растений в полевых условиях. Цилиндр чаще бывал жестяным, оцинкованным или деревянным. Растения внутри перекладывались для сохранности влажной тканью.

10

 Новая Зеландия была колонией Великобритании с 1839 по 1907 год. Затем она получила статус «доминиона», то есть самоуправляемой колонии, а с 1947 года именуется «королевством Содружества».

11

Учение о принципах и практике классификации и систематизации. Термин «таксономия» впервые был предложен в 1813 году Огюстеном Декандолем, занимавшимся классификацией растений. 

12

In situ (лат.)　– здесь: на месте происхождения.

13

Мера веса, равная 14 английским фунтам, то есть примерно 6,93 кг.

14

Твердая прозрачная масса, выделяемая различными видами акаций. Ранее гуммиарабик широко применяли во многих отраслях промышленности как клеящее вещество.

15

Многолетнее травянистое растение с белыми цветками, достигающее в высоту 50—100 см.

16

Семейство лютиковых, лютиковые.

17

Микроскоп с двумя линзами – окуляром и объективом. 

18

Выходил в свет с 1828 по 1840 год. Ныне это Journal of Natural History.

19

Ботинки без шнурков, имеющие эластичные вставки с обеих сторон.

20

Многолетнее травянистое растение семейства Вьюнковые с вьющимся стеблем длиной до 3 метров.

21

Травянистое растение семейства Астровые. Название ястребинки – ястребиная или соколиная трава – произошло от поверья, что сок этой травы повышает зоркость глаз ястребов.

22

Род травянистых растений семейства Орхидные, достигают в высоту 6—20 см, цветут в июле-августе желтовато-зелеными цветками.

23

Бумага формата 13 на 17 дюймов – по-английски «foolscap», то есть начинается на букву «F».

24

Папоротник – по-английски «fern», тоже начинается на букву «F».

25

Наперстянка – по-английски «foxglove», тоже начинается на букву «F».

26

Род травянистых растений семейства Орхидные с сильно укороченным стеблем и широкими кожистыми листьями.

27

Особый вид потолка, который состоит из углублений, балок, ячеек, являющихся элементами несущей конструкции или выполняющих сугубо декоративные функции.

28

Одно-, двух-или многолетнее травянистые растения, цветки которых располагаются по одному-пяти в пазухах листьев. Лепестки – розовые, с тремя темными продольными полосками. 

29

Многолетнее травянистое растение. Цветки алтея светло-или ярко-розовые, иногда почти белые, редко красновато-розовые, у основания пурпурные.

30

 Заключительная часть музыкального произведения. Здесь: хоровое литургическое песнопение.

31

 Вид кустарников из рода Бирючина семейства Маслиновые. Бирючина – близкая родственница сирени. Цветки – белые, ароматные.

32

Элемент ландшафтного дизайна в викторианской Англии во второй половине XIX века. По сути, коряжник представляет собой вариант каменной горки с той разницей, что вместо камней используют пни и коряги. 

33

 Травянистый многолетник, относящийся к семейству Лилейниковые. Второе название – красоднев (от «красота» и «день»): считается, что каждый его цветок живет один лишь день.

34

mm

35

Кларенс – закрытый четырехместный экипаж, тип городского кеба. Первый образец датируется 1840 г. За оглушительный грохот, издаваемый обитыми железом колесами при езде по булыжной мостовой, они были прозваны «громыхалами» (growler). 

36

Малый лондонский сезон – это время подготовки к сессиям парламента, он длился с сентября по ноябрь. Большой лондонский сезон совпадал со временем работы парламента (с ноября по июнь). 

37

Лиана из семейства Березковые. У луноцвета огромные ярко-белые цветки, которые распускаются на закате солнца, наполняя сад приятным ароматом, и листья в виде сердечек. 

38

 Здесь: остальная Европа (материк), без британских островов.

39

Здесь: женская верхняя одежда прилегающего силуэта, с двумя небольшими воротничками (нижний из которых лежит на плечах) и сквозной застежкой. 

40

Вид многолетних травянистых растений семейства Орхидные. Лепестки и чашелистики соломенно-желтые с зеленым с 5–7 продольными жилками красного или красно-коричневого цвета. 

41

Род вечнозеленых растений семейства Орхидные. Цветовая гамма включает белые, зеленые, желтовато-зеленые, кремовые, желтые, коричневые, розовые, красные цвета и оттенки. Считается одной из самых красивых орхидей.

42

 Разновидность веерной пальмы, чьи веерообразные, полукруглые листья рассечены на многочисленные листочки, являющиеся сегментами одного большого листа. Все сегменты отходят из центра и расходятся лучами, словно являются радиусами одного большого округлого веера.

43

Некрупные наземные папоротники, называемые также венерин волос, с тонкими ползучими корневищами, покрытыми матовыми коричневыми или черными чешуями. 

44

Травянистое растение семейства Лютиковые. Живокость цветет красивыми цветами неправильной формы, узнается по синим лепесткам и белому глазку, хотя цветки могут быть также фиолетовыми, розовыми или белыми. 

45

 Политес – официальная, показная вежливость.

46

 Роберт Адам (1728–1792)　– шотландский архитектор из династии палладианцев Адамов, крупнейший представитель британского классицизма XVIII века. Разработал Адамов стиль – воздушную, легкую и непринужденную версию раннего классицизма с упором на изящный дизайн интерьеров.

47

 Вустер – город в Англии, центр одноименного графства.

48

«К» – первая буква в слове «корреспонденция».

49

«W» – первая буква в слове «work» – «работа».

50

Род многолетних травянистых растений, включенный в трибу Кранихисовые семейства Орхидные. Цветки скрученника собраны на конце стебля в колосовидное или кистевидное соцветие белого, кремового или желтого цвета, реже розового. 

51

Псевдорхис – монотипный род травянистых многолетников семейства Орхидные. Единственный вид – псевдорхис беловатый. Цветки у него мелкие, белые или слегка желтоватые, с несильным приятным запахом. 

52

Один из нескольких видов земляных орхидей с длинными и узкими цветочными лепестками, вследствие чего сам цветок похож на паука (отсюда и общее название – паучья орхидея. 

53

 Оптический прибор, снабженный призмой и служащий вспомогательным средством для переноса изображения на бумагу.

54

 Многолетний папоротник, вид рода Щитовник. Кожистые листья с длинными черешками достигают в длину 70 см, темно-зеленые продолговатые вайи (расширенная листообразная часть папоротника) – 35–60 см в длину и 8—12 см в ширину.

55

 Живописные развалины в 8 км севернее Чепстоу (Уэльс). До 1537 года здесь помещался цистерцианский монастырь. Аббатство, расположенное на широком лугу на правом берегу реки Уай, принадлежит к числу наиболее романтических руин Британии.

56

 Браво! Буква «а» на конце означает, что восклицание адресовано исключительно женщине.

57

 Графство на юго-востоке Англии.

58

 Называемый Индийским субконтинент к югу от Гималаев, на котором расположены государства: Пакистан, Индия и Бангладеш.

59

Старинный английский народный танец. 

60

 Французский бальный танец 1850-х годов, сочетающий элементы польки, мазурки и вальса.

61

 Скользящий шаг в танце, шассе.

62

 Пакетик; сухое ароматическое вещество, духи.

63

 Книга Ветхого Завета, Третья книга Моисеева.

64

 Здесь: Книга Нового Завета, Соборное послание Иакова.

65

 Здесь: Книга Иова, Ветхий Завет.

66

Традиционные цвета Франции. Здесь: применительно к ткани. 

67

 Песнь Соломона, Песнь (всех) песней, Книга Песни Песней Соломона – 30-я часть Танаха, 4-я книга Ктувим, каноническая книга Ветхого Завета, приписываемая царю Соломону. Обычно толкуется как сборник свадебных песен без единого сюжета, но может интерпретироваться как история любви царя Соломона и девушки Суламифи либо как противопоставление чистой любви Суламифи к пастуху и участи женщин в гареме Соломона.

68

 Фаундри (англ. Foundry)　– литейный цех, плавильня.

69

Диффенбахия – многолетнее вечнозеленое растение семейства Ароидные. Многие виды используются для озеленения интерьеров. 

70

Пальма семейства Арековые. Кариота относится к единожды цветущим растениям. Цветение наступает в возрасте не менее 10 лет и длится 5–7 лет непрерывно.

71

 У растения остренькие листочки, это отсылка к терновому венцу Христа. До викторианского Рождества зимний праздник отмечали, как в Средние века, перенося на него традиции дня зимнего солнцестояния. Дом украшали остролистом и плющом, символизирующими возвращение к жизни.

72

 Здесь: незамужняя девушка, впервые выходящая в свет.

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ЭПИЛОГ

Примечания автора

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg