«Любовь и расчет»

Лондон

Февраль 1817 года

Неуверенность, практически всегда присутствующая, тем не менее, неизменно изобретала новые, неожиданные личины, под какими явиться.

— Я бы хотела взять первый том «Защиты прав женщин». — Голос ее сестры доносился до каждого угла публичной библиотеки, заставляя вибрировать оконное стекло алькова, в котором пристроилась Кейт. — В настоящий момент я занята собственным исследованием, которое будет основываться на выводах мисс Уолстонкрафт. Там, где она ограничивается теорией и широким социальным предписанием, я обращаюсь непосредственно к каждой своей современнице, вооружая ее практическими методами, с помощью которых она может отстаивать свои права.

Кейт затаила дыхание. Не станет же она разглагольствовать в этих стенах еще и о телесной эмансипации? Наверняка даже у Виолы хватит здравомыслия, чтобы не заходить так далеко.

— В частности, я продвигаю идею, что женщина никогда не достигнет подлинной эмансипации, пока мы не обретем абсолютную власть над собой как в рамках брака, так и вне его.

Полный молодой человек, сидевший за длинным столом вблизи алькова Кейт, вскинул голову, оторвавшись от книги. То же сделала и женщина в годах на противоположной стороне комнаты. Не приходилось сомневаться, что аналогичным образом поступили все мирно читающие посетители данного заведения. Голос Ви с четкими согласными и правильно распределенным дыханием не мог не привлекать внимания. Таким голосом и должна была обладать внучка графа.

Или дочь актрисы.

Стол молодого человека был завален книгами, брошенными предыдущими читателями, которые, полистав их, не удосужились вернуть библиотекарю. Схватив первую попавшуюся, Кейт склонилась над раскрытой наобум страницей, чтобы ни с кем не встречаться глазами. «Элизабет казалось, что если бы члены ее семьи сговорились выставить себя на всеобщее обозрение тем вечером, то не смогли бы сыграть свои роли с большим воодушевлением и успехом…»

«Гордость и предубеждение». Этой единственной строчки хватило, чтобы душа Кейт завибрировала как камертон. Это, безусловно, было написано для нее, эта повесть молодой женщины, силившейся преодолеть гнет непрестанных унижений, которым подвергали ее родные, не ведавшие, что значит истинная свобода действий.