«Посланец небес»

Посланец небес (fb2) - Посланец небес (пер. Л. Ю. Паненкова) 1076K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вирджиния Браун

Вирджиния Браун Посланец небес

Посвящается ЧАКУ БЬЯНКИ, обожающему горы, романтику, и моему мужу, который раскрыл передо мной неведомой красоты штат Айдахо и вдохновил меня на написание этой истории.

Часть I

Смерть! где твое жало?

Ад! где твоя победа?

1-е послание Коринфянам, 15

1

«Смерть, — уже позже думала Ганна, — зачастую приходит так же неожиданно, как и друг». Никто не помышлял, что этот прекрасный весенний день закончится так трагично.

Канада — страна, где дуют пронизывающие, ледяные ветры. Но сейчас лишь вершины гор были окутаны снегом, а солнце ласково улыбалось отточенным ветром каменным скалам и широким просторам долины Северного Айдахо.

Деревянные дома прижимались к извивающейся ленте реки, пересекающей Канаду и бегущей по Айдахо, а затем петляющей по территории Монтаны и снова возвращающейся в Канаду. Из каменных труб, обмазанных смесью из глины и соломы, лениво поднимались серые клубы дыма. Возделывая земли для посева сельскохозяйственных культур, мужчины трудились на вырубке леса. Оставляли только самые старые, большие деревья, так как выкорчевывание пней было очень тяжелой работой. Они-то и создавали видимость межи среди широких гряд нежных ростков бобов и кукурузы.

На пастбище, наполовину дикорастущем, наполовину возделанном лугу, паслись коровы с выступающими на боках ребрами. Животные щипали траву под присмотром маленького мальчика, который, казалось, был больше поглощен строганием удочки для рыбной ловли, нежели наблюдением за скотом.

Был теплый весенний день, и Ганна Макгайр, несшая воду в грубой деревянной бадье, остановилась и улыбнулась рассеянным солнечным лучам, проникавшим сквозь густые кроны деревьев и дразняще игравшим на медных прядях волос, мелкими колечками обрамляющих ее лицо, и густых ресницах, окаймляющих ярко-голубые глаза. Она радовалась этому нежному потоку света, мягко согревавшему лицо, так как знала, что это ненадолго и что порыв северного ветра может в любой момент прокатиться по долине и очень быстро прогнать тепло с так и непрогретой земли.

Хотя был уже май, но земля оттаяла только на поверхности, а чуть глубже была словно камень и оставалась недоступной для плуга. За день до этого девушка слышала, как несколько мужчин, вернувшихся грязными и уставшими с лесоповала, расстроенно говорили об этом.

— Здравствуйте, мисс Ганна! — окликнул ее кто-то приветливо.

Повернувшись, она улыбнулась:

— Привет, Эрик. Как здоровье твоей матери?

— Намного лучше, спасибо, — ответил мальчик с такой озорной усмешкой на лице, что было совершенно невозможно удержаться от смеха.

Вчера мать мальчика пережила сильное нервное потрясение, когда се маленький проказник напустил в сахарницу муравьев. Ганна вспомнила, как, оправдываясь, он объяснял, что хотел попугать только свою сестренку, но никак не мать.

Переложив деревянную бадью из одной руки в другую, Ганна строго посмотрела на тонкую жердь, которую пес мальчик на плече.

— Эрик, занятия в школе начинаются через полчаса, ты не забыл?

— Нет, мисс Ганна. Это удочка Флетчера, а не моя. Я только хочу принести ему. Видите, с такой удочкой для крючка нужно совсем небольшое грузило? — Он показал ей крючок, и Ганна, выросшая на берегу Миссисипи, увидела, что к крючку было привязано совсем маленькое свинцовое грузило.

— Эрик, мне кажется, что здесь необходимо грузило намного больше. Ты уверен, что оно утопит крючок? — серьезно спросила Ганна.

— Обязательно! — откликнулся Эрик весело. — Вот бы посмотреть на лицо Флетчера в этот момент.

— Давай, возвращайся, Эрик. И забудь о грузиле, — добавила она, заметив хитрое выражение на лице мальчика.

— Ну, мисс Ганна…

— Посмотрю, как ты успеешь прийти вовремя в школу. И надеюсь, что твоя чернильница не будет снова забита грязью.

Кинув на учительницу укоризненный взгляд, мальчик пробормотал в ответ что-то невнятное и убежал. Ганна ласково посмотрела ему вслед. Этот мальчишка был одной из тех причин, по которым время от времени она находила работу преподавателя географии, правописания и арифметики настоящей нервотрепкой. Но ее отец частенько любил говорить: «Терпение и труд все перетрут». И эта наука оказалась самой сложной с тех пор, как она приехала в Айдахо.

На мгновение Ганна закрыла глаза и глубоко вздохнула. За эти годы, что она здесь живет, она очень много узнала об этой земле, но до конца постичь ее казалось ей невозможным. Ее познания были крупицей в огромном море неизведанного. Но она была прилежной ученицей, стараясь брать пример со своего отца и его сподвижников, которые были первопроходцами в поисках путей выживания в этих высоких горах и густых зарослях лесов северо-запада — местности необычайно красивой, но сурово наказывавшей за ошибки. В первую же зиму половина их урожая пропала в поле под глубоким снегом, однако в последнюю они смогли сохранить весь урожай.

Неподалеку, на покатом берегу реки Кутеней, в своем пятнистом зимнем одеянии пони пощипывал нежные побеги раскидистого кедра. Ганна заметила его, так как животное было единственным движущимся пятном в этой безмолвной пустыне. Она обернулась и прислушалась к знакомым звукам, доносившимся из крошечного селения: стук топора — обтесывали бревна, металлический звон молота — подковывали лошадей. Беззаботный смех детей был еще одной счастливой волной радости рождения нового дня. Ганна различила баритон своего отца, нараспев читающего молитвы в скромном деревянном храме, и улыбнулась. Жизнь состояла не только из тяжелого труда и научила получать наслаждение даже от самого малого. Джошуа Макгайр любил петь — чуть повышая голос — молитвы за эту прекрасную землю и окружающих его людей.

Джошуа был для Ганны и отцом и матерью и всегда стремился привить своему единственному ребенку высокую степень благочестия, набожности и скромности. К обязанностям воспитателя он относился с той же серьезностью, что и к миссионерству в обездоленных диких языческих местах Айдахо, — Джошуа был единственным протестантским священником на многие мили.

Ганна остановилась у редкой изгороди, окружавшей маленький аккуратный огород, где несколько недель назад были посажены овощи. Скоро здесь распустится пышная зелень турнепса и моркови, нежная лоза бобов с кудрявыми листьями и тяжелыми стручками. Конечно, огород не очень походил на садик из ее детства в Сент-Луисе. Но зато был средством выживания ее семьи, обитавшей рядом в скромном бревенчатом домике. Ганна перегнулась через изгородь и потрогала нежные, пробивавшиеся из-под земли и еще совсем крошечные, хрупкие побеги. Появление растений в этой местности было таким же событием, как и их самих, пришельцев из Сент-Луиса.

Даже благодаря своим идеалам и религиозному усердию Джошуа Макгайр не сразу добился успехов в преобразовании дикой пустыни и в обращении на путь истины индейских племен. В той же степени ему не сразу удалось преуспеть в воспитании собственного ребенка, вольнолюбивой девчушки с сильным характером, постоянно стремившейся ускользнуть из чистого уютного дома еще там, в Сент-Луисе.

В конце концов время и его способность понимать людей смягчили и Ганну и индейцев, и Джошуа был безгранично рад этому. Он считал, как услышала однажды Ганна из разговора отца с миссис Кроссвейт, что его дочь превратилась в скромную, благочестивую молодую леди — хотя временами слишком ветреную и легкомысленную — и прекрасную наставницу и учительницу для индейских и белых детей в их селении, которому он дал название Джубайл.

Крошечный поселок, гнездившийся на высоком берегу быстрой стремительной реки Кутеней, медленно, но разрастался. В прошлом году к ним присоединилась еще одна семья, и Джошуа мечтал, что из корней, посаженных так тщательно и с такой любовью и заботой взращенных, разрастется город.

Он сам выбрал это место, и за три года Джубайл наконец-то стал походить на нечто большее, чем скопление грубосколоченных бревенчатых хижин. Теперь церковь, стоявшая в его центре, была побелена известью, пожертвованной одним из членов их содружества. Открылись кузница, скобяная лавка, почта и даже школа. На самом деле школа временно располагалась в бревенчатом доме, где обычно хранились запасы прошлогоднего урожая каждой семьи: там выстроились в ряд мешки с морковью, картофелем, сухими ягодами, корнеплодами, фруктами, зерном и цветами. Теперь уже запасы оскудели, и ребячьи парты — обыкновенные лавки и столы — уже не стояли так тесно.

На окнах бревенчатых домов теперь развевались занавески, а на грубосколоченных грязных полах лежали тряпичные коврики. Часто Джошуа заявлял с гордостью: «Да, Джубайл однажды обязательно станет городом».

Он выбрал такое название для своего поселка исключительно из религиозных соображений. В истории иудаизма каждый пятнадцатый год, начиная с вхождения сынов израилевых в Ханаан, то есть в землю обетованную, назывался Джубайл или Джубайли. С их приходом были освобождены все рабы-евреи, а завоеванные земли отданы их хозяевам или наследникам. Джубайл стал символом радости и справедливости. И миссионер решил, что Айдахо — прекрасное место для выбранного им поля деятельности.

Сама Ганна считала это название слишком претенциозным для такого скромного поселения, но никогда не говорила об этом, не желая расстраивать Джошуа, как ни разу не сказала ему о своей тоске по Сент-Луису и тетушке Энни, и о том раздражении, какое временами вызывала эта нескончаемая монотонность дней: «Неужели жизнь всегда будет такой скучной и однообразной?» Но потом ей становилось стыдно за столь тривиальные мысли и желания вместо молитв об окончании гражданского раздора, разгоревшегося за многие мили отсюда.

Острый конфликт, разразившийся между Северными и Южными штатами практически никак не влиял на жизнь в горах Северного Айдахо, но случайные путники и перебежчики с обеих сторон много говорили об этом. Все они рассказывали об ужасной войне. Ганна написала тетушке длинное послание с молитвой о мире, но пока ее молитвы оставались неуслышанными. «В следующее воскресенье надо не забыть помолиться об этом с еще большей силой», — подумала девушка.

Каждое воскресенье крошечная деревянная церковь в центре Джубайла заполнялась до отказа, и Джошуа мог с гордостью свидетельствовать о добрососедстве и приветливости между белыми поселенцами и местными индейцами, об их дружелюбии по отношению друг к другу. Все это было благодаря его деятельности. Он чувствовал, что между краснокожими и белыми людьми не осталось и намека на враждебность.

Высокий, светловолосый, с достаточно приятной внешностью, Джошуа в свои тридцать девять чувствовал себя очень молодым. Требования к жизни, избранной им для себя, сделали его человеком, легко приспосабливающимся к любым условиям. Он прибыл в это пустынное место с Библией в одной руке и чемоданчиком с медикаментами в другой. Получив навыки хирургии и терапии, он прилагал много усилий для физического исцеления своих прихожан.

Вот уже три года прошло, как он живет на этой земле, где деревья растут так высоко, что, кажется, касаются небес, а горные вершины кристально чистые круглый год. Он выиграл в этой игре, выстоял и иногда, оглядывая со скалистой вершины освещенную солнцем долину, простиравшуюся под ним, Джошуа ощущал себя намного ближе к Богу, чем в созданной руками человека церкви со стенами и потолком, отделявшими его от небес.

Сейчас он стоял при входе в Храм — этот высокий золотоволосый мужчина с открытой широкой улыбкой и наблюдал за своим «стадом». Сердце Ганны неожиданно наполнилось необычайной любовью к нему. Любовь Джошуа к жизни была очевидна всем, кто знал его. Он был также любимцем детворы, весело приветствовавшей его, проходя мимо церкви в школу.

Ранние часы все еще хранили в себе острые ощущения нарождающегося дня. Ганна вспомнила о том, что должна принести в класс питьевой воды. Деревянная бадья была очень тяжелой, но она старалась нести, не расплескивая, воду, чтобы не замочить длинную юбку.

Внешность Ганны была обманчивой: на вид она была чуть больше хрупкой бледнокожей куколки, с изящными высокими скулами на кругленьком личике и густыми ресницами вокруг глаз, цвет которых временами менялся от голубого к зеленому, серому и даже черному. На самом же деле в ней была заключена огромная сила и выносливость, которые полностью соответствовали ее характеру.

«Сила исходит изнутри», — любил говорить Джошуа. И Ганна соглашалась с ним. Сталкиваясь с трудностями, она всегда вспоминала своего отца, и это помогало ей справиться с любыми: и физическими и душевными.

Поднявшись в это раннее утро, еще до того как солнце окрасило в розовый цвет горные вершины, Ганна заплела свои тяжелые, с медным отливом, волосы в тугую косу. Но за эти утренние часы узлы шелковой ленты в косе расслабились.

Ганна снова откинула с глаз легкие высвободившиеся кудряшки, поставила свою бадью и нетерпеливо, рывком затянула узел ленты.

Лишенная всякого тщеславия, Ганна никогда не стремилась кому-то понравиться, ее не волновало впечатление, производимое на окружающих. На мгновение Ганна представила, что бы сказал отец, если бы она попросила разрешения распустить свои волосы, как это делают женщины племени «Кутене», часто посещавшие их поселок, и в уголках губ появилась легкая усмешка.

Залаяли собаки, оповещая о чьем-то приближении, и, подняв глаза, Ганна увидела скачущих к поселку трех всадников с ружьями на коленях и в шляпах, надвинутых на глаза. Они ехали не торопясь, с большой осторожностью пробираясь сквозь заросли деревьев. Затем остановились, но не спешились. Вместо этого они склонились к седлам, явно оглядываясь вокруг, словно изучая обстановку вокруг себя.

Ганна пристально посмотрела на них, нахмурив брови, и тут же заметила, что остальные жители сделали то же самое. Воцарилась тишина. Кузнец перестал цокать своим молотком по конской подкове и покосился на них из-под повязки вокруг лба. Он внимательно разглядывал всадников, глаза скользили по ружьям, на его мощных руках заиграли мускулы.

Джошуа Макгайр вышел из церкви, на момент остановился в дверях, а потом большими шагами направился к незнакомцам:

— Добрый день и Бог в помощь, — поприветствовал он. — Чем мы можем вам помочь, братья?

Жесткая усмешка искривила рот человека, находящегося в центре, и, откинув назад шляпу, он протянул:

— Ну ты, родственничек, начни с того, чтобы задать корма лошадям, божий человек. И нам бы тоже не мешало перекусить.

Джошуа кивнул.

— Конечно, необходимо заботиться о каждой Божией овце, и, хотя наши запасы скудны в это время года, мы поделимся с теми, кому удача меньше идет в руки. Пожалуйста, — добавил он, указывая рукой на избу. — Вот мой дом. Добро пожаловать.

Переглянувшись, незнакомцы слезли с коней, все еще держа ружья перед собой. Ганне очень не понравились выражения их лиц. В волнении она била языком по внутренней стороне щеки, желая только одного: чтобы ее отец не был столь доверчивым и бесхитростным. Она со страхом заметила — и была этим очень встревожена, — что сбоку у каждого свисала портупея, а под свободными, доходящими до колен пиджаками была видна кожаная кобура с пистолетом.

У высокого мужчины, видимо, их главного, было узкое лицо с острыми чертами и глубоко посаженными глазами; внешность его компаньонов была не лучше. У одного из них был свежий шрам, рассекавший лицо от правой брови до левой нижней челюсти. Шрам искривлял губы и делал нос совершенно плоским, придавая лицу жестокое выражение. Взгляд Ганны упал на самого высокого из этой компании — молодого человека с гладкими блестящими каштановыми волосами и необычно нежным мальчишеским лицом. Он посмотрел на нее, облизнул губы и улыбнулся; и почему-то от его улыбки внутри у нее все задрожало. Заставив себя успокоиться, она быстро подошла к отцу и взяла его за руку.

— На вид они очень опасны, — тихо сказала она, однако Джошуа только сжал ее руку в ответ.

— Они не причинят нам зла, дочка. Позаботься о том, чтобы их хорошо накормить, пока я пригляжу за их лошадьми. Да, и попроси о небольшом пожертвовании для нашей церкви, — добавил он, понизив голос.

У нее было страстное желание возразить, но по опыту девушка знала, что это ни к чему не приведет. Если уж ее отец принял решение быть гостеприимным, значит, так тому и быть.

— Эй, минуточку, божий человек, — обратился высокий с гладкими волосами и, перевесив через плечо переметные сумы, вытащил еще одно ружье.

Джошуа отнесся к этому с холодным удивлением.

— Вам нет нужды вооружаться в моем поселке, мистер. Никто здесь не причинит вам зла.

Мужчина ухмыльнулся:

— Я только хочу немного подстраховаться, божий человек, вот и все. Никто не может предугадать, что случится в следующую минуту.

— Веруйте в Господа, и вы всегда будете в безопасности, — отозвался Джошуа.

— Ну тогда я верую в Ната Стилмана и твердо уверен, что буду в сохранности, — парировал мужчина и, большим пальцем ткнув себя в грудь, сказал: — Это я — Нат Стилман. Слышали о таком когда-нибудь?

— Нет, мистер, никогда. А вы когда-нибудь были знакомы с нашим Господином и Спасителем? — спросил Джошуа.

Стилман кивнул.

— О, я слишком часто с Ним общался, когда еще был сопливым мальчишкой, но отказываюсь делать это сейчас, став взрослым и поняв, что такое жизнь на самом деле. Бог необходим только детям и глупцам, божий человек.

Джошуа только улыбнулся.

— Я обязательно поспорю с вами, мистер Стилман, как только напою и накормлю ваших лошадей. Будьте так любезны, последуйте за моей дочерью, а я присоединюсь к вам немного позже.

Ганна подняла бадью, ухватилась за нее покрепче и, испуганно взглянув на мужчин, кивком пригласила следовать за собой. Она шла прямо, с высоко поднятой головой, снова пожелав своему отцу не быть таким доверчивым. У нее появилось предчувствие, что эти люди принесут им беду. Ей очень хотелось, чтобы они поскорее поели и уехали отсюда, никого не ранив и не убив. Очевидно, многие из селения были того же мнения: бросив свою работу, они пристально разглядывали пришельцев. Это придавало Ганне храбрости.

Она ощущала на себе взгляды незнакомцев, проникающие, казалось, внутрь нее и заставляющие сердце сжиматься от мрачных предчувствий и опасений. Но внешне ее движения были быстрыми и проворными, а голос звучал холодно и сдержанно.

Распахнув дверь дома, она указала им на стол.

— Все что у нас есть — это холодная оленина, бобы, сыр и свежий хлеб, — сказала она, не оборачиваясь.

— Как будто бы неплохо, — проговорил один. — А нет ли какого-нибудь виски, чтобы запить это все, прекрасная леди?

— Нет, — последовал ее короткий ответ. — Есть холодная вода и черпак вон в той бадье, что я поставила у двери.

Ганна положила буханку хлеба и разложила сыр на деревянной тарелке, с вырезанными Джошуа крошечными изящными цветами. Затем помешала бобы в большом котелке, висевшем над огнем. Взяла нож и пошла к двери за олениной.

Дородный полный мужчина с молодым лицом и глазами старика преградил ей дорогу.

— Куда же это вы отправились, прекрасная леди? — спросил он, и от его взгляда у Ганны по коже пробежали мурашки.

— Настрогать оленины, — хладнокровно ответила она, с трудом уняв дрожь при виде его горящего жадного взгляда. — Пожалуйста, будьте любезны не мешать мне, сэр.

Должно быть, что-то в ее пристальном взгляде было такое, что подействовало на него, и молодой человек отступил под громкий смех его приятелей.

Стоя на маленьком крыльце, где была подвешена оленина, Ганна могла слышать через открытую дверь их разговор и следить за ними. Она сжимала в руке нож, прислушиваясь и не зная, что предпринять: то ли ей сбежать, то ли остаться.

— Она как раз дозрела до молочной спелости, а, Труэтт? — насмехался глухой голос. — Кажется, так оно и есть. Ропер, как ты считаешь?

Ропер ухмыльнулся, и пересекавший лицо шрам сморщил его верхнюю губу.

— Да, Стилман, думаю, что Труэтт не прочь позабавиться с этой малышкой, не так ли? Посмотри, как он уставился на нее, облизываясь…

Труэтт на мгновение смутился, но вдруг его рука потянулась за револьвером, торчащим из-под пиджака, а выражение лица стало угрожающим.

— Заткнитесь! — прорычал он. Его широкое лицо было злым и горело. — Она… она — леди, вот и все.

— Леди? — повторил Стилман, словно эхо. — Она в первую очередь женщина, Труэтт, и этим все сказано, или ты глупец!

— Ты назвал меня глупцом? — переспросил Труэтт притворно спокойным голосом.

Стилман посмотрел на него долгим взглядом.

— Нет, — наконец ответил он, оценив состояние Труэтта и последствия для себя. — Я вовсе не считаю тебя глупцом, Труэтт, но что бы ты ни говорил, она всего лишь женщина.

— Да, — смягчившись, ответил тот, кого звали Труэттом. — Но она из тех женщин, которых называют леди.

Стилман с циничным выражением на бледном, худощавом лице насмешливо промычал:

— И что бы ты пи говорил, Труэтт… что бы ты ни говорил…

Труэтт успокоился и снова уселся за длинный стол. После некоторых колебаний Ганна вошла в дом с большим куском оленины. Надеясь, что мужчины быстро поедят и уедут, она проворно разложила на три тарелки мясо, бобы, сыр и хлеб. Ну где же отец? Она бы чувствовала себя в большей безопасности, будь он рядом. Казалось, Джошуа всегда знал, что сказать и предпринять в любой, даже самой безвыходной ситуации. Благодаря его тактичному разбирательству в поселке успешно разрешались возникающие раздоры. «Где же он?» — думала она, предчувствуя нехорошее, но не имея возможности выглянуть за дверь.

Трое мужчин, которые, как поняла Ганна, скрывались от закона, с волчьей жадностью, громко чавкая, поглощали еду. Она стояла, скрестив руки на груди, прислонившись спиной к полке с посудой и держа в поле зрения нож.

Ганна испытывала некоторые угрызения совести, что была не столь набожной, как отец. Она быстро проговорила про себя молитву. Наверное, как однажды заметил Джошуа, в ней не было такой веры в Бога, а может быть, она просто меньше доверяла людям. Иногда случалось, вот как сейчас, она чувствовала, что не оправдывает доверия своего отца, и он, должно быть, разочаровывался в ней. Почему она не может быть больше похожей на него?

Джошуа Макгайр был наиболее уважаемым и желанным человеком в каждом доме поселка — искренний, сильный, смелый, излучавший радость и доброту на всех, кто оказывался рядом с ним. Он мог с любовью относиться даже к этим грубым, невоспитанным людям, сидевшим сейчас за ее выскобленным, чистым столом, положив на него свои ноги в грязных ботинках и жадно евшим грязными руками. А она не могла так добродушно и сердечно относиться ко всем.

Пряча руки в складках платья, Ганна сосредоточила свое внимание на чуть заметных следах от веника из соломы, оставшихся после утренней уборки, и поняла, что ей придется снова проделать эту работу после ухода незваных гостей. Это все, что она думала о приехавших в Джубайл непрошеных гостях, грубо вторгшихся в спокойную безмятежную жизнь их общины.

Всех странников, когда-либо заходивших в Джубайл, всегда принимали с радушием: предоставляли и еду и кров. Большинство уходило через день-два. Некоторым так все нравилось, что они оставались в их крошечном поселке. В основном это были индейцы или бездомные, которые нуждались в еде и крове. Ганна чувствовала, что эти трое не задержатся у них, и всем сердцем желала, чтобы они как можно скорее уехали.

— Эй, — сказал мужчина, которого звали Ропер.

Она подняла голову и холодно посмотрела на него.

— Девчушка, моя тарелка опустела.

Ей было очень неприятно, однако Ганна спокойно двинулась к огню и, наклонившись над котлом, принялась вычерпывать бобы.

— Нет ли у тебя чего-нибудь повкусней этих чертовых бобов? — спросил Ропер с отвращением. — Дьявол, за последние две недели я наелся досыта этих бобов. Меня скоро раздует, как дохлого мула!

Пальцы Ганны с силой сжали ложку, но она продолжала накладывать бобы на тарелку. Она стояла спиной к столу, но, услышав шарканье, обернулась, держа в руке ложку с горячими бобами.

Ропер был уже рядом и потянулся к ней. Пальцами дотронувшись до ее щеки, он искривился в усмешке.

— Какие у тебя мягкие и нежные щечки. Интересно, какие они на вкус…

Ни минуты не раздумывая, Ганна ударила его по шее ложкой с горячими бобами. Он отскочил и взвыл от боли.

— Не дотрагивайся до меня! — резко выкрикнула она, угрожающе размахивая ложкой.

Ее взгляд метнулся к ножу, все еще торчавшему в головке сыра, и пока Ропер, изрытая проклятия, стряхивал с себя горячие бобы, она медленно и осторожно приблизилась к нему; ее сердце билось с неистовой силой, единственным ее отчаянным желанием сейчас было только одно: чтобы поскорей появился Джошуа.

Помощь пришла с совершенно неожиданной стороны. Вдруг в руке Труэтта появился револьвер.

— Я не позволю трогать ее, — сказал Труэтт своему приятелю. — Я же сказал, что она леди.

Воцарилась тишина — Ропер оказался лицом к лицу с вооруженным Труэттом; Стилман, не переставая отправлять в рот кусок за куском, с откровенным любопытством наблюдал за происходящим. Наконец Ропер сдался и в бессильной злобе отступил с ворчаньем, что ей не следовало было обжигать его.

— А тебе не надо было трогать ее, — парировал Труэтт. — «Око за око», как говорится в Библии. Так ведь, мисс?

Ганна молча кивнула, а Ропер, все еще злой, вышел в сад. Ее ноги казались ватными, Ганна прислонилась к полке для посуды. Она посмотрела на юношу, защитившего ее, и пробормотала:

— Сэр, благодарю вас за помощь.

— Мэм, ему не следовало делать этого. Он был не прав, и я прошу прощения за него.

Его слова прозвучали почти торжественно. Он убрал в кобуру револьвер и снова уселся рядом со Стилманом.

Она была не из храброго десятка, хотя и думала, что сумеет легко найти выход из любой ситуации. «Куда же пропало то бесстрашие льва, о котором так часто говорил отец? Та смелость и твердость, которые, как утверждала Эмори Тэйлор, есть у меня?» Конечно, все знали, что Эмори Тэйлор была немного странной и взбалмошной, однако Ганна очень понравились эти ее слова.

Но сейчас девушка думала только о том, как бы поскорее убежать отсюда. Пальцы Ганны до боли впились в деревянную доску. К ее огромному облегчению Джошуа Макгайр именно в этот момент, быстро проскочив дощатое крыльцо, вошел в дом и радостно посмотрел на мужчин, сидевших за столом.

— Надеюсь, вам понравилась еда, друзья? — любезно спросил он. — Моя дочь — прекрасный повар: она может делать столько всего вкусного из нашего скудного запаса продуктов.

— Да, все здорово, — поддавшись тону Джошуа, пробормотал Стилман.

Труэтт был более красноречивым, сказав, что давно уже не ел так вкусно, и это было тем приятней, что все было приготовлено такой прелестной девушкой.

Под впечатлением сказанного Джошуа с гордостью взглянул на свою дочь и наконец заметил ее бледность и испуг в глазах. В попытке поддержать или защитить ее он подошел поближе к ней. Ганна почувствовала себя спокойнее. Близость отца придала ей некоторую уверенность.

— Рад, что вам понравилась моя дочь, — ласково сказал Джошуа и положил свою сильную руку ей на плечо. — Ганна заслуживает даже большего, чем ты сказал, сын мой. Как говорится в одной хорошей книге: «Она ведет хозяйство в своем доме и не ест хлеб в праздности. Счастье обманчиво, красота увядает, но женщина, боящаяся Господа, должна быть достойна похвалы». У меня послушная дочь, следующая зову своего сердца, — и добавил: — Моими щедрыми молитвами.

Стилман, вытирая рот рукавом, встал и поднял свое ружье, прислоненное к краю стола. Скривив рот, он кинул довольный взгляд на Джошуа.

— Ну так, божий человек, благодарим вас за ваше гостеприимство, но нам пора ехать. До форта Бентон дорога длинная. Вставай, Труэтт.

Поспешно дожевывая последний кусок, Труэтт поднялся, еще раз виновато посмотрев на Ганну. Джошуа вышел вслед за ними. Девушка с тревогой выглянула в открытое окно и увидела, что он разговаривал с гостями, очевидно, о благотворительном пожертвовании для церкви. Однако, видимо, эти уговоры встретили сопротивление, и через несколько минут всадники продолжили свой путь.

Ганна решила не рассказывать отцу о том неприятном инциденте с Ропером. Это ничего не изменит к лучшему, и, кроме того, этих ужасных людей уже нет. Она закрыла глаза, прочитала короткую благодарственную молитву и быстро принялась убирать грязные тарелки. Ее уже, видимо, заждались в школе.

Трое всадников выбрались по крутому склону из долины и остановились, чтобы дать отдых своим запыхавшимся лошадям. От вершин деревьев в воздух лениво поднимались тонкие струйки дыма. Ропер пристально, сузив глаза, посмотрел вниз.

— Я все-таки считаю, что ты должен был позволить мне захватить с собой эту гордую маленькую сучку, — проворчал он, осторожно потрогав свою обожженную шею. — Вон какой ожог. Она мне еще заплатит за это!

— Черт возьми, да у тебя уже давно есть шрам, Ропер! — сказал Стилман с беззаботным смешком. — Одним больше, одним меньше, какая разница? В любом случае у нас нет на это времени. Браттон уже у нас на хвосте, и надо поторапливаться. Мы оторвались от него в Биттеррутских горах, но от Олдерского ущелья он снова нас настигает. Черт возьми, он единственный, от кого мы еще не отвертелись. Ты считаешь, это золото Браттона мы украли?

Все еще ощупывая обожженную шею, Ропер пробормотал:

— Не все ли равно. Если он доберется до нас, получит очень щедрое вознаграждение. Чертов Генри Плюммер, я думал, что он схватит Браттона.

Стилман вскинул на него удивленные глаза.

— Крид Браттон не из тех, кого можно взять голыми руками. Это не под силу даже шерифу Плюммеру. Я предупреждал Генри, но он же никогда не слушает. Полагаю, слишком жаден. Черт возьми, это очень опасно, что Браттон, как индеец, преследует нас. Иногда просто кажется, что он знает все, о чем мы думаем, словно читает наши мысли. Может оттого, что он сам добывает деньги дьявольски нечестными путями.

— Да, — вставил Труэтт, — я слышал это о Браттоне. Похоже, он пристрелит нас, как собак, если сможет вернуть нас в Олдерское ущелье. Мне это как-то не очень подходит.

— Не забудь, что шериф Плюммер предложил эту награду только за наши живые головы, Труэтт, — заверил его Стилман.

— У Генри на этот счет никаких шансов, но он не упустит своей доли золота, которое в наших тюках! Если Браттон доберется до нас, и мы не сможем пристрелить его, тогда мы будем просто недостойны этих денег.

— Тсс! — неожиданно произнес Ропер, напряженно выпрямившись в седле. — Чую индейца!

Все мгновенно смолкли. Лэйн Ропер всегда безошибочно чувствовал близость индейца. С тех пор как он заработал ужасный шрам на лице, у него появилось это шестое чувство, и он никогда не задавался вопросом, откуда оно взялось. Вот и сейчас он пристально изучал поросшую лесом кручу.

— Что такое, Лэйн? — нетерпеливо прошептал Труэтт. — Индейцы?

— Тихо, — зашипел Ропер и указал на склон.

Все наклонились вперед и прикрыли руками ноздри лошадей, чтобы те не спугнули длинную узкую вереницу индейцев, пробиравшихся по лесу, как молчаливые призраки. Всадники заметили их медные тела, едва различимый блеск военной раскраски на лицах и переглянулись. Ропер произнес единственное слово: «Черноногие», и Труэтт в страхе передернулся.

Это было племя налетчиков, которое занималось конокрадством, грабежами и насилием.

Хол Труэтт с ужасом наблюдал, как «Черноногие» спускались в долину, к ничего не подозревавшим поселенцам. Он подумал о Ганне и вздрогнул. Ему уже представлялась возможность видеть, как поступают «Черноногие» со своими жертвами, поэтому его первым порывом было поехать туда и предупредить ее.

Почувствовав реакцию Труэтта, Стилман предостерег его:

— Их слишком много. Забудь об этом.

Труэтт зло покачал головой и потянул за уздцы, но Стилман мгновенно выхватил нож и приставил его к горлу Труэтта: в глазах Стилмана было написано все, о чем он не сказал вслух.

Пока проходили «Черноногие», словно оцепеневший, Труэтт сидел, закрыв глаза и не проронив ни звука. Его точеное лицо выражало сильное волнение, а в глазах было столько страдания, словно у верного пса, которого хозяин пнул ногой.

— Они же убьют ее, — тихо сказал он.

— Лучше ее, чем тебя, — равнодушно ответил Стилман, ровным легким движением защелкнув нож. — А теперь поехали. Нам лучше держаться подальше и от индейцев, и от Крида Браттона.

2

Добравшись до школы, Ганна поставила бадью и вытерла руки о длинную юбку. «Скорее всего, эти трое больше никогда не вернутся», — подумала она, оглядывая поселок. Здесь было так мирно и безмятежно, что даже мысль о том, что что-то или кто-то может все это потревожить, была ей ненавистна.

Теперь уже солнце, просачиваясь сквозь крону деревьев, вовсю разыгралось на гребнях крыш, заполняя поселок теплом и светом. Ганне никогда не надоедало любоваться этими высокими макушками деревьев, обступивших Джубайл и тянувшихся так высоко в небо, что, казалось, если кто-то доберется до самой вершины, то, наверное, сможет дотронуться до небес.

Ганна улыбнулась, наблюдая за желто-голубой бабочкой, перелетавшей тропинку в поиске цветка. Она трепетала тонкими, как паутинки, крылышками, затем изящно опустилась на раскрывшуюся весеннюю фиалку. Цветы пестрели в густой траве, зазывая своими головками и солнечные лучи, и легкий ветерок пестрых бабочек. Эти цветы, с жадностью поглощающие солнечные лучи, как дети, радостно тянущиеся к знаниям, которые она им дает. «Какое красивое сравнение», — подумала Ганна. Нередко у детей не было возможности учиться, так как основная часть времени уходила на помощь родителям в их нелегком стремлении выжить. Когда дети приходили в школу, то занимались с радостью и удовольствием. Ганна подумала о сегодняшнем уроке — упражнениях по грамматике.

Когда она подходила к деревянному строению школы, зазвенел звонок, собиравший детей в класс. Металлический язычок колокольчика издавал чистые звонкие звуки, а детвора топотом ног и громкими криками отвечала на его призыв.

— Отдай мне, — потребовал крупный парень у мальчика поменьше и толкнул его в плечо.

Мальчуган понял, что ему необходима поддержка, и взобрался на верхнюю ступеньку крыльца, что-то пряча под пиджаком и взглядом умоляя Ганну о помощи.

— Мисс Ганна! — важно сказала девочка с косичками, похожими на крысиные хвостики. — Посмотрите, что Эрик нашел…

— Она моя! — упорствовал Эрик Рамсон с таким неистовством, что было очевидно: он уже достаточно потратил сил и времени, отстаивая свои права.

Он доверительно посмотрел на Ганну, затем распахнул свой потрепанный испачканный пиджачок и показал ей… лисенка.

Улыбнувшись, Ганна встала перед ним на колени и сказала:

— Эрик, если хочешь, ты, конечно, можешь оставить себе этого лисенка, но подумай, он такой маленький, наверное, недавно родился, а ты ведь знаешь, что детеныши часто погибают без матери. Подумай об этом, а еще о том, как бы ты себя чувствовал, если бы тебя так же рано отняли у твоей мамы. — Она ласково погладила лисенка и посмотрела в лицо мальчику. — Эрик, неужели детеныш потеряет свою маму?

Эрик с сомнением посмотрел на маленький меховой комочек, извивавшийся в его руках, затем буркнул:

— Да, вы правы. Наверное, я отнесу его туда, где нашел.

— Думаю, что ты просто должен это сделать, — согласилась с ним Ганна.

Поднявшись, она пригласила остальных ребят в школу, а в это время Эрик уже пересек школьный двор, унося свою добычу. Вскоре он исчез в густой заросли деревьев. В ожидании его возвращения Ганна нарочно оставила дверь незапертой.

— Его мама не примет его назад, — пробормотал Флетчер Харрис, и Ганна обернулась:

— Может, не примет, но это его единственный шанс выжить. А ты, Флетчер, некрасиво поступал, отнимая у Эрика лисенка.

Виновато потупившись, Флетчер кивнул.

— Я понимаю. Но ведь Эрик не смог бы один выходить его…

— Все равно это не причина для ссоры.

Дети уже расселись по своим местам. В ожидании утренней молитвы, которую им прочитает Джошуа, они склонили головы и сложили руки. Так уже давно было принято в семье Ганны. Ее отец настоял на том, чтобы и каждое школьное утро начиналось с молитвы.

— Если появился росток, значит, вырастет и деревце, — любил говорить Джошуа.

Светлые детские лица засияли, когда он предстал перед ними с потертой черной Библией в больших руках.

— Доброе утро, дети Божии, — поприветствовал он их, и они хором ответили ему.

— Доброе утро, Брат Джошуа!

Джошуа окинул их взглядом, как делал это ежедневно, отмечая про себя каждое личико — Флетчер, Иви, Маленькая Птичка, Свен, Фрог, Ребекка, Джессика.

— А где Эрик Рамсон? — спросил он, заметив пустовавшую парту.

Наклонившись к нему, Ганна тихо сказала:

— Он пошел возвратить потерявшегося лисенка матери-лисе.

И Джошуа засиял.

— Эрик — настоящий пастырь, — с гордостью произнес он прислушивающимся к их разговору детям. — А кто еще был таким хорошим пастырем?

Словно выскочившие из-под земли ростки кукурузы, взмыли руки. Каждый в нетерпении хотел поскорее ответить на вопрос проповедника, тряся поднятой рукой. Джошуа растерялся, не зная, кого спросить, а его светло-голубые глаза светились радостью.

— Ну, Маленькая Птичка, — наконец решился он, обращаясь к маленькой девочке, сидящей во втором ряду.

Поднявшись и с чувством собственного достоинства поправив бахрому на одежде из оленьей кожи, она гордо произнесла:

— Иисус! — И с таким же достоинством опустилась на свое место.

— Правильно, — подтвердил Джошуа. — Пока мы ожидаем возвращения Эрика, чтобы начать нашу утреннюю молитву, я почитаю вам отрывки из Библии. Евангелие от Матфея, глава пятая, разделы 3—12.

У Джошуа не было необходимости заглядывать в крошечные страницы, он просто поднял Библию и провозгласил: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие…»

Услышав шаги по деревянным ступенькам, Ганна подняла голову, а когда маленький Эрик, задыхаясь, с вытаращенными глазами влетел в комнату, она в тревоге приподнялась. Он был очень бледен. Мальчик остановился, хватая воздух ртом и пытаясь заговорить. Ребенка трясло от страха, и его маленькие ручонки с удивительной силой схватили ее за руку.

— Индейцы! — наконец удалось ему выговорить. — Я увидел их, когда относил лисенка. И они, они совсем плохие. Я видел… — и он расплакался.

Ганна обняла его и взглянула на своего отца. Индейцы. Странно, что охрана, обычно патрулировавшая на границах Джубайла, не предупредила об этом. Не прозвучало ни единого сигнала тревоги. Но по выражению лица Эрика было ясно: он увидел нечто большее, чем несколько заблудившихся охотников.

— Пойду подам сигнал тревоги, — тихо сказал Джошуа, чтобы не волновать детей. — Отправь их в подвал и побудь с ними, пока я не выясню, что это за визитеры и с чем они пришли. Никуда не уходи отсюда, пока кто-нибудь не придет за тобой.

Он улыбнулся, и это придало Ганне сил, в которых она так нуждалась, чтобы успокоить неистово забившееся сердце. Девушка принялась собирать детей.

— Сейчас мы спустимся ненадолго в подвал. И без лишних разговоров. Пока вы должны сидеть там очень тихо. Всем понятно? — говорила она ровным голосом.

— Да, мисс Ганна, — послушно ответили дети.

Ребячьи глаза были круглыми от страха, пока Ганна поднимала крышку под своим столом, ведущую в подвал. Подвал был вырыт глубоко в земле и обит досками. Он представлял собой большую длинную, но узкую комнату. Здесь было темно, пахло плесенью и сыростью. Помогая детям спускаться, Ганна по пути снимала свисавшую паутину. В подвале она поставила их парами.

— Каждый из вас в ответе за другого, — быстро шепотом сказала она. — Помните, мы должны сидеть тихо, пока не пройдет опасность. А про себя читайте молитвы, и Бог услышит вас.

Когда дети, построившись в пары, стояли на грязном полу, Ганна попыталась закрыть за собой люк. Она поранила пальцы о грубые доски, а в ладонь ей воткнулась заноза, но в конце концов крышка закрылась. И все окунулись в кромешную тьму. Тяжело дыша. Ганна припала к верхней ступеньке. За ее спиной раздавались тихие всхлипывания и судорожные вздохи ребят.

Вдруг она услышала тяжелый звон огромного металлического колокола. В поселке им практически никогда не пользовались, так как он предупреждал о крайней опасности. Ганну передернуло, когда она осознала грозящую опасность.

Стараясь унять свой собственный страх, она попыталась придать голосу ровный, спокойный тон и прошептала детям, чтобы они про себя вспоминали двадцать третий псалом.

— Он немного успокоит вас, — добавила она и вздрогнула от звука оружейного выстрела.

За ним немедленно последовала целая очередь выстрелов, сопровождаемая дикими криками и грохочущим топотом копыт. Послышалась пальба, крики людей и ржание лошадей. Собаки лаяли, дети плакали. Ганна закрыла лицо руками и молилась, чтобы Джошуа Макгайр был вне опасности.

Колени Ганны дрожали, во рту было сухо, и руки, запрятанные в складки платья, предательски дрожали. Казалось, эти крики, стрельба никогда не кончатся. Она молила Бога о спасении и жаждала поскорее услышать голос отца над подвалом. Он точно скоро будет здесь! Она уверена, что индейцев вскоре отбросят, разобьют и прогонят! В глазах застыли слезы, но она справилась с собой и не дала им волю. Она обязана была оставаться спокойной и мужественной ради детей, чтобы они не впали в отчаяние.

При мысли об отце, не зная жив он или, может быть, ранен и нуждается в помощи, ее глаза наполнились горячими, солеными слезами, которые она с трудом сдерживала. Она подумала об их скромном маленьком домике с яркими, веселенькими ситцевыми занавесками на окнах и плетеным ковриком на деревянном полу и добротной мебели из сосны, которую Джошуа сделал своими руками. Любимые книги, выстроившиеся в ряд на дубовых полках, также сделанных им, — книги, которые Ганна пролистывала летними вечерами, окунаясь в мир приключений и романов, а также в выученные ею наизусть Библейские истории. Теперь, когда смерть и беда бродили совсем рядом, Ганна вдруг подумала, увидит ли она когда-нибудь еще свой дом и все то, что ей стало здесь таким родным?

Она прижалась горящими щеками к дрожавшим коленям и вздрогнула, услышав над головой шаги. «Папа», — нетерпеливо подумала она, так желая услышать его родной голос! Она напряглась в ожидании, подняв голову и прислушиваясь: переворачиваются и ломаются ребячьи столы, кричат на гортанном и незнакомом языке.

Индейцы! В школу ворвались мародерствующие индейцы!

Ганна поняла, что это были индейцы не из дружественных им племен с реки Кутеней, потому что несколько их ребятишек сидели вместе с ней здесь, в подвале. Она учила их детей, жила с этими людьми бок о бок в поселке, радовалась и огорчалась вместе с ними.

Может быть, кто-то из племени «Сердце стрелы» или «Пронзенный нос»? Да нет, никто из этих племен никогда не выражал враждебности по отношению к ним: они просто игнорировали поселенцев. Тогда кто? «Черноногие»? «Сиуксы»? Оба племени ушли со своих территорий и никогда не заглядывали сюда. Но какое это сейчас имело значение? Главное, что ее друзья и любимые были в опасности, что индейцы уже над их головами и угрожают их жизням.

Опять съежившись, Ганна уткнулась лицом в ладони. Шум усилился, и она услышала звук затрещавших досок. А что если они найдут люк? Тогда и малышек и ее убьют или…

Ганна подползла к до смерти напуганным детям и обняла их, словно пытаясь заслонить собой. Она ласково гладила их по волосам, дрожавшим плечам, постоянно молясь и надеясь, что дети не заплачут и не станут громко всхлипывать.

Неожиданно шаги стали удаляться, и наверху стало тихо. Не нашли! Может быть, ее отец и остальные мужчины поселка отбили атаку? Тогда скоро придут за детьми. А если нет? Нужно ли ей покидать подвал? Нет. Джошуа четко приказал не выходить, пока он не придет.

От волнения Ганна грызла ногти, не зная, что же предпринять. Она пыталась рассмотреть что-нибудь сквозь щели в крышке подвала, но ничего не увидела. Все стало безмолвным, воцарилась тяжелая, зловещая тишина. Она только чувствовала на себе растерянные ребячьи взгляды.

Было ли это ее воображением, или она на самом деле услышала звуки барабана? Ганна не знала. Затем она поняла, что это так громко билось ее сердце. Она быстро прикрыла ладонью рот, чтобы не дать вырваться наружу истеричному смеху. Снова попыталась вспомнить Священное Писание.

Это помогло, и Ганна немного успокоилась. Вдруг она почувствовала запах дыма, просочившегося сквозь щели люка. Они подожгли склад! Ганна тихо вскрикнула. Кто-то из детей громко всхлипнул. Вскочив на ноги, она ласково прошептала:

— Сейчас не время для слез. Давайте быстро собирайте всю пыль и грязь, — скомандовала она, и, так как после ее слов никто не сдвинулся с места, ей пришлось потрясти за плечо каждого ребенка. — Надо это делать очень быстро, иначе мы здесь все задохнемся.

Дети подчинились ее приказу, а сама она на ощупь стала продвигаться вдоль стен с деревянными полками. Все они были пусты, но наконец она была вознаграждена за свои поиски.

Вернувшись и приказав им складывать грязь в прихваченную чашу, она почувствовала на себе заинтересованные взгляды съежившихся детей. В темноте неловко нащупывая чашу, в которой несколько минут до этого лежали сухофрукты, дети принялись медленно наполнять ее. Затем Ганна вылила туда содержимое найденного кувшина, и в воздухе повис сладкий, пряный аромат яблочного сидра.

— Что мы делаем? — услышала она любопытный голос Иви Рамсон, но все остальные тут же зашикали на нее.

— Глину, — коротко ответила Ганна и принялась размешивать эту смесь. — Мы должны не дать дыму проникнуть сквозь щели в люке. Этот дым очень ядовитый, а мы должны остаться живыми до тех пор, пока не потушат огонь, — сказала она детям, совершенно игнорируя тот факт, что школа просто могла сгореть.

Сначала Ганне не очень удавалось замазать щели. Грязь капала ей на лицо и одежду. Наконец над ними не осталось ни одной полоски света. Она предложила детям помолиться про себя, чтобы глина сдержала дым и чтобы огонь не прошел сквозь деревянный люк, затем помолилась, чтобы все остальные там наверху смогли вовремя выскочить из огня.

Измученная, Ганна опустилась на грязный пол рядом с детьми, но не смогла сказать им пи слова в поддержку. «Как я могу дать им какую-то надежду на спасение, когда ее просто не существует», — судорожно подумала она. Осуждая себя за эти мысли, Ганна решила отдаться в руки судьбы и предложила детям прочитать еще одну молитву, испросив у Господа сил.

И тогда в этой жуткой тишине тонкий детский голосок начал читать:

— «Господь — Пастырь мой. Я ни в чем не буду…», — остальные в унисон стали повторять, когда они дошли до чтения четвертого стиха, их голоса уже окрепли: — «Если я пойду долиною смертной тени и не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня…»

Когда детские голоса допели псалом на ликующей ноте, глаза Ганны наполнились слезами. Она была рада, что дети не могут видеть ее слез.

— Как это было красиво, — сказала она ласково. — Спасибо вам, что вы успокаиваете меня. Может, помолимся теперь все вместе?

Повторяя молитвы, слышанные от отца много раз, Ганна пыталась взять себя в руки. Она была благодарна кромешной тьме, потому что была уже не в силах сдерживать слезы. Она не знала, что творится снаружи, но если бы Джошуа Макгайр был жив, их уже давно бы спасли.

Глотая слезы, Ганна пообещала отцу, что сделает все, чтобы продолжить его дело, что никогда не даст умереть памяти о нем, что будет стремиться быть во всем похожей на него: любить даже самого неприятного и быть более набожной и благочестивой, и…

Вся дрожа, она закрыла лицо израненными ладонями и кусала губы, пока не почувствовала вкуса крови.

Она благодарила темноту, которая скрывала от детей ее слабость, и дала себе обет спасти их. Может быть, она сможет привести их в лагерь племени «Пронзенный нос», разросшийся до нескольких домов на недавно достроенной Мулланской дороге, ведущей от форта Вала-Вала до Монтаны?

Это, конечно, очень далеко — отсюда, наверное, сто миль, но, если они будут осторожными… Но смогут ли дети пройти такое расстояние? А как насчет индейских детей племени «Кутеней»? Что ей делать с ними? Они наверняка тоже стали сиротами, и примет ли их назад их племя? Сможет ли она вообще отыскать их племя?

Ганна подолом платья вытерла лицо и села. Она должна найти выход, как сделал бы ее отец.

Пламя, видимо, бушевало уже над их головами, так как в крошечном подвале стало заметно теплее, и Ганна собрала детишек в угол подвала подальше от люка. Запыленные стены были холодными и сырыми. Они сидели в тени смерти и ждали.

3

Крид Браттон толкнул локтем своего гнедого поближе к скале и стал внимательно изучать следы. Легко спрыгнув с коня, он осторожно исследовал свежие отметины на скале. Крид потрепал своего друга по густой холке, затем достал из кожаных сидельных ножен одно из ружей и перезарядил его, а чтобы спокойно отдохнуть, зацепился ногой за сидельный выступ. Сегодня был тяжелый день. Какой день! Уже целый месяц такой.

Ах, как бы он был рад поскорее расправиться со Стилманом и его шайкой и положить конец этой охоте! Несколько дней назад он почти уже подобрался к ним, спящим на берегу реки, и открыл огонь, но, видимо, он был неосторожен, а они счастливчиками…

Сдвинув назад старую черную шляпу с широкими полями, Крид полюбовался солнцем, проникавшим сквозь густые кроны деревьев и пятнами освещавшим землю. Он потянулся к переметной суме, достал небольшой кожаный мешочек-кисет с самосадом и принялся скручивать сигарету. Когда он прикуривал, прикрываясь от едкого дыма, темные глаза его сузились. Он проследил, как серый дымок лениво полз прочь вверх и в этот момент заметил вдали густые клубы черного дыма.

Они поднимались вверх над верхушками деревьев и зависали в небе, словно птицы в полете, паря и выискивая добычу. Крид вспомнил о крошечном селении, расположенном на широкой равнине в той стороне, и подумал: «Неужели Стилман со своими ребятами оставили еще одну визитную карточку? Это могли быть и индейцы, но в любом случае мне надо определиться».

Вставив ногу в стремя, он повернул гнедого и стал спускаться со скалы в долину, медленно кружа между деревьями и зарослями кустарника, пока не добрался до низины. Теперь он чувствовал запах дыма, разъедавший ноздри! Он узнал аромат горящей ели и сладкий запах горящего мяса и пустил Генерала быстрой рысью.

Достигнув полосы деревьев, отделявших его от дымящегося участка, Браттон пришпорил коня и продолжил путь с большей осторожностью. В нескольких ярдах от горящих строений он споткнулся о тело мужчины. Возможно, это был часовой или просто фермер, возвращавшийся с поля. Кто бы он ни был, он был скальпирован. Спешившись, Крид закрыл мужчине глаза и прикрыл его лицо окровавленным шарфом.

Затем он опустился на колени и стал изучать истоптанную землю. Мягкий слой вспаханной земли был истоптан копытами, некоторые из них были подкованы. Очевидно, это был набег индейцев за домашним скотом. Он сдвинул назад шляпу и посмотрел через деревья на горящее селение. Должно быть, оно было разрушено и покинуто несколько часов назад. Он сжал губы. Достав из кобуры кольт, Крид встал и медленно пошел в разрушенный поселок, держа коня между собой и горящими строениями.

Все было сожжено, лишь кое-где еще дымились бревенчатые дома. Здание в центре поселка обвалилось, и сотни искр разлетались в разные стороны от почерневших бревен. Остановившись, чтобы успокоить коня, Крид посмотрел на тела мужчин, женщин и детей, некоторые из которых были совсем еще младенцами. Ясно, что нападение было неожиданным, и никто не был к нему готов. Столь явное убийство ради убийства привело его в ярость.

Кулаки Браттона сжались в бессильной злобе на человеческую глупость, из-за которой люди не могут определить, кто враг, а кто друг. Вокруг поселка необходимо было построить глухой забор и поставить охрану. «Это не спасло бы их, — подумал он, — но дало хотя бы какую-то возможность побороться за себя. У этих несчастных не было даже такого шанса».

Крид невольно стиснул зубы, когда увидел лежавшую в пыли и пепле соломенную куклу с оторванной головой. Ему вдруг вспомнилась другая трагедия, другая погибшая семья…

Крид дернул Генерала за поводья, заставив его захрапеть и повернуть назад. Ветер поднимал недогоревшие красные угольки, и некоторые из них падали на передние ноги гнедого. Животное ржало от испуга и неистово, с отчаянием тянуло подальше от этого огненного дождя.

— Спокойно, малыш, — приговаривал Крид, положив руку на бархатистую морду. Он укоротил поводья, и Генерал встал, опустив голову; его ноги дрожали. Кусок сгоревшей коричневой кожи, съежившись мелкой рябью, летал по воздуху и чуть не накрыл и коня и человека.

Крид оттянул Генерала в сторону, внимательно оглядываясь. Это, должно быть, «Черноногие», наконец решил Крид, узнав пометки на стреле, воткнутой недалеко в землю. Он поддал стрелу ногой и пошел по поселку в поисках признаков жизни. Несколько раз закрывал открытые остекленевшие глаза или поправлял платье лежащей женщины. Он все еще держал наготове свой кольт 44-го калибра, хотя уже было ясно, что ничто ему здесь не угрожает.

— Целого поселка как не бывало, — зло пробормотал он.

Он переводил взгляд с одного на другое; это, должно быть, было церковью — теперь почерневшее дымящееся пепелище; потом на окружающие ее тлеющие руины. Крид предположил, что в одном из этих домов, возможно, была кузница, и отвернулся от вида безволосого окровавленного тела, лежащего на обуглившихся бревнах. Здесь было несколько мертвых лошадей, хотя, по-видимому, основная их часть теперь стала добычей «Черноногих». Другие домашние животные были не настолько быстрыми, чтобы избежать безжалостной руки мародеров. Кошки, собаки, куры, гуси, даже несколько свиней лежали мертвыми.

Крид остановился перед домом с обрушившейся крышей. Все еще тлеющие столбы, когда-то поддерживавшие кровлю, теперь лежали на полу, словно разбросанные спички. Поднимались и изгибались на ветру спирали дыма. Он споткнулся о разлинованную доску, и она загремела по грязному полу среди остатков того, что когда-то было школьными учебниками и грифельными досками.

— Ублюдки, — громко выругался Крид. — Чертова школа! А теперь ни книжек и ни детей…

Вдруг его внимание привлек чуть слышный звук, и он обернулся, держа наготове свой кольт.

— Кто здесь? — резко спросил он, всматриваясь в пирамиду упавших подпорок крыши.

Ответа не последовало. Прошло несколько минут, но он ничего не услышал, кроме разноголосицы птиц на деревьях. Все здесь было таким недвижным и безмолвным, как в преисподней.

Гнедой снова занервничал. Уж не привидение ли это? По спине Крида побежали мурашки, и он с пистолетом, направленным на гору дымящихся бревен, стал медленно пятиться назад, откуда послышался звук. Может быть, это раненый «Черноногий»? Или испуганный поселенец, прятавшийся из-за наведенного на него пистолета? «Но зачем испытывать судьбу? — подумал Крид. — Я не прожил бы так долго, если был бы настолько глуп».

Неожиданно пирамида бревен распалась, выбрасывая сноп искр и столб дыма. Крид припал на колено и нажал на курок своего кольта. Пуля рикошетом отскочила от верхнего бревна. Вдруг он отчетливо услышал крик, в котором было что-то более страшное, чем боль. Это был голос ребенка или женщины… Он вскочил и побежал вперед, пряча кольт в кобуру.

Обжигаясь, Крид стал разбрасывать в стороны тлеющие бревна. «Выжить здесь, в этом пекле?» — удивился он, еще не веря в это. Он отыскал под бревнами деревянный люк, припал к земле и поднял крышку.

Первое, что он ощутил, был внезапный поток застоявшегося холодного воздуха, а второе — кусок чего-то большого, тяжелого и твердого, ударившего его по голове. Искры полетели у него из глаз, и, хотя его слегка контузило, он сумел отбросить от себя что-то мягкое и податливое.

— Что за черт, — пробормотал Крид, придя в себя, и потряс раненой головой.

Шляпа слетела, и волосы упали ему на глаза. Резким движением он откинул их в сторону и уставился на атакующего. Это был маленький мальчик с копной светлых волос, который сложился вдвое, чтобы головой врезаться ему в живот. Тут его Крид и схватил.

— Что такое? — жестко спросил он мальчика. — Я полагаю, ты предпочитаешь свариться в этой яме, как кусок говядины!

— Я… мы… подумали, что вы индеец, — угрюмо ответил мальчик. — Не знали, пришли вы на помощь или вернулись, чтобы покончить с нами.

Крид быстро определил возраст мальчика — не больше 12–13 лет и поинтересовался:

— Кто это мы?

Мальчик кивнул, показывая на яму.

— Мисс Ганна и остальные.

— Остальные? — переспросил Крид, отряхивая свою старую шляпу о ногу.

— Да, — ответил мальчик и хотел было пояснить что-то, но Крид уже наклонился к яме.

— Выходите, — скомандовал он грубо, глядя с удивлением, как оттуда стали по одному вылезать насмерть перепуганные, запачканные сажей дети. Он насчитал семерых. Крид подтолкнул их на траву, подальше от горячих, тлеющих руин здания, а потом спросил: — Это все?

— Да, не считая мисс Ганны.

Из отверстия показалась изящная фигурка со светлой взлохмаченной головой. Девушка была в полуобморочном состоянии, и Крид вовремя протянул руку, чтобы подхватить ее. Прикосновение к ее маленькой твердой руке привело его в трепет. «У нее взгляды пуританки», — подумал он, когда она быстро высвободила свою руку и совершенно проигнорировала его взгляд, а ее слова подтвердили его предположение.

— Добрый день, сэр! Вы на самом деле посланы нам Богом! Господь послал вас, чтобы освободить нас, и мы очень благодарны вам за это! — слабым голосом воскликнула она, запинаясь, и упала на колени среди полуобгоревших горячих бревен.

Платье на ней было испачкано и кое-где порвано. Он заметил, что ее нежные руки были в царапинах и ожогах. Ее словно ударили хлыстом, когда она наконец увидела всю бойню, разыгравшуюся в поселке.

— Говорите Бог послал, да? — сказал Крид, приподняв одну бровь. — А другие сказали бы, что он был похуже дьявола, но хватит об этом.

Ему надоели эти разговоры, да и подошвы его мокасин от тлеющих углей начали дымиться, поэтому Крид бесцеремонно взял ее на руки и вынес с горящего пепелища под деревья перед школой.

Неожиданно дети громко завопили, самые маленькие зарыдали и в страхе шарахнулись в сторону от высокого, одетого в одежду из буйволиной кожи мужчины, схватившего на руки мисс Ганну.

— А ну, замолчите! — крикнул Крид на них.

На мгновение они закричали еще громче, однако его взгляд был настолько свиреп, что старшие дети сразу же смолкли. Только маленькие все еще продолжали плакать, и их всхлипывания раздражали и без того натянутые до предела нервы Крида. Он повернулся к ним все еще с девушкой на руках и приказал успокоиться, пригрозив, что иначе он снова бросит их учительницу в огонь. Это подействовало, и дети стояли с полными страха глазами и лишь тихонько шмыгали носами. Крид кивнул с мрачным удовлетворением, не чувствуя перед ними ни малейшего приступа угрызений совести. Его рот искривился в иронической усмешке.

«Этого мне только и не хватало — кучи истеричных детей на шее. В любом случае, почему я должен останавливаться? Похоже, мне здесь нечего делать…»

Девушка была легкой, как пушинка, заметил он, опуская ее на траву. Она была очень бледна, и ей потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя. Затем она выпрямилась, и ее взгляд, обращенный к нему, был настолько пылким, что он отпрянул.

— Благослови вас Бог, сэр, — пробормотала она. — Мы бы умерли в этом подвале, если бы не вы. Благослови вас Бог, — прибавила она снова, и он отскочил.

— Мне не нужно никакого благословения! — воскликнул Крид, насаживая на голову свою помятую, вымазанную сажей шляпу. — Вы единственная, кому требуется благословение, леди! Может быть, вы забыли: я тот единственный, кто принес вам спасение, помните?

На лице Ганны появилась измученная улыбка.

— «Люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются. И тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою».

Крид вздрогнул.

— Что?

— Вы наш спаситель, сэр, — ласково пояснила она. — Вы были посланы Небесами, чтобы спасти нас.

— Нет. Я увидел дым и пошел посмотреть, что случилось. Меня никто не посылал, — поспешно отказался молодой человек, чувствуя, что влип во что-то нехорошее: неужели эта леди — религиозная фанатичка?

— Бог всегда ниспосылает все самым необычным способом, — ответила вымазанная сажей молодая женщина.

Она выпрямилась и медленно повернула голову к дымящимся руинам поселка. Ее глаза расширились от ужаса при виде разлагавшихся трупов и канюков, уже кружащих и парящих над ними, затем вновь посмотрела на него, как бы в подтверждение своих опасений. Крид медленно кивнул и, прежде чем она успела отвести взгляд, прочитал в ее глазах страх и отчаяние. По ее телу пробежала дрожь, ей пришлось плотно сжать губы, чтобы сдержать рвущийся наружу крик протеста.

«Нет, нет, нет, только не все! Только не мой отец и не все остальные — нет, нет, нет!»

— Вы уверены? — громко, ровным голосом, в котором никак не отражалось ее внутреннее волнение, спросила она. Ответ Крида не был для нее уже неожиданностью.

— Все мертвы. — Он внимательно наблюдал за ней, очевидно, ожидая обморока, крика или плача.

Вместо этого Ганна поднялась и отряхнула пепел и грязь со своего платья. Ее руки слегка дрожали. Она отвернулась, чтобы не смотреть на разбросанные повсюду обезображенные тела, мертвую скотину, выгоревшую на полях зелень молодых всходов. Но сейчас она не должна думать об этом — не могла себе позволить думать о чем-либо, что не касается спасения детей.

Ганна решительным голосом созвала ребят в группу и увела их от разрушенной школы к извивающейся лентой реке.

— Давайте соберемся поплотней и помолимся, — сказала она.

Крид уставился на нее, пораженный ее стойкостью. Девушка была совсем юной, не больше 18–19 лет, и такая хорошенькая, каких он еще не встречал. Она была прекрасно сложена, а лицо словно написанное очень талантливым художником. Даже грязь и копоть не портили ее.

«Красивая, но фанатичка», — решил Крид.

Она молилась вслух, благодаря Бога за то, что он ниспослал такого хорошего, доброго человека, вызволившего их из горящей тюрьмы.

«Хватит этой ерунды», — мрачно подумал Крид, решив, что это может продолжаться вечно, и подошел к полукругу стоящих на коленях фигурок.

— Извините, леди, но если вам не хочется попасть в руки к этим головорезам, вам бы лучше поскорее убраться отсюда, — грубовато сказал он. — Этот дым может привлечь еще кого-нибудь, и я не уверен, что это не будет опасно. На вашем месте я бы прямо сейчас направился в другое поселение. Я могу показать дорогу.

— Да, да, конечно, — поспешно согласилась девушка и поднялась с колен. — Вы, конечно, правы. Мы только еще хотели помолиться за всех остальных. — Она помолчала и посмотрела на разрушенное селение. — Мы сейчас пойдем, вот только помолимся за наших… наших любимых усопших. — Она говорила запинаясь, потом собралась и продолжила с легкой улыбкой: — Как ваше имя, сэр? Я бы хотела в молитве назвать имя человека, спасшего наши жизни.

Эта девушка поставила его в неловкое положение, и он тянул с ответом. Раздумывая, как лучше ответить, он достал свой кисет, скрутил и прикурил сигарету, выпуская клубок дыма. Он совершенно не хотел, чтобы эта девушка думала, что они становятся друзьями, потому что тогда он и дальше должен продолжать заниматься ими: он просто проезжал мимо и помог им. Но, черт возьми, ее взгляд был таким доверчивым, и от этого его медлительный ответ оказался намного грубее, чем ему хотелось.

— Если это вам действительно так необходимо, то Браттон. А теперь, если вы…

— А как ваше христианское имя, мистер Браттон? — перебила она его.

— У меня нет христианского имени! — буркнул он. — А зовут меня Крид.

— Крид Браттон, — тихо произнесла она. — Какое красивое имя, сэр. А меня зовут Ганна Макгайр, а эти ребята — мои ученики. Этот, — сказала она, указывая на мальчика, ударившего его деревянной бадьей, — Флетчер Харрис. Маленькая светловолосая девочка — Иви Рамсон, ее брата зовут Эрик. Дети, поднимайте руки, кого я называю, — поучала она, не обращая внимания на протест Крида, что, мол, у него нет ни необходимости, ни желания знать их имена. — Это Маленькая Птичка из племени «Кутеней» и ее кузен Фрог. Свен Джохансен, Ребекка Хилленбрэнд и Джессика Грэй, — перечисляла она, и, услышав свое имя, дети поднимали руки. — Дети, это мистер Крид Браттон, который приведет нас в безопасное место.

При этом ее заявлении он, как волчок, закружился на своем месте.

— Что? — удивленно спросил он. — Какого черта ты это сказала? И теперь я что, должен сделать это?

Взгляд Ганны был слегка осуждающим.

— Вы и не говорили, что сделаете это, но я уверена, что вы не тот человек, мистер Браттон, который сможет оставить без защиты женщину с восемью детьми на руках.

Еле сдерживаясь, он резко возразил.

— А как вы узнали, милая леди, что где-нибудь в другом месте я не занимаюсь мародерством и грабежами?

— Меня зовут Ганна Элизабет Макгайр, но никак не леди, мистер Браттон, и после того что случилось, я бы никогда не подумала, что вы сможете сделать что-либо подобное.

Его рот искривился в усмешке.

— Правда? Леди, вам еще придется со многим в жизни познакомиться, — пробормотал он и подумал о трех бандитах, находящихся в дне верховой езды от него; за их головы была обещана хорошая награда, и у него не было времени помогать ей — даже если бы он и не вознамерился найти Стилмана с его людьми и получить награду. «И почему я должен посадить себе на шею эту праведную девицу и восьмерых сопляков?»

Покачиваясь на каблуках, он смерил холодным взглядом стройную рыжеволосую девушку, глядящую на него с таким доверчивым выражением на красивом лице, и, вздохнув, понял, что она была права. И вдруг с раздражением подумал, что, наверное, не расстанется с ними до самой смерти.

— Надо поискать лопаты, чтобы похоронить покойников, прежде чем мы уйдем отсюда, — сказала Ганна, прочитав капитуляцию на его лице.

— Мэм, вы, наверное, не очень представляете, сколько времени займут похороны. Возможно… Почему бы нам не поступить по-другому? — добавил он, видя огромные глаза слушающих детей, уставившихся на него. — Послушайте, — начал он, понизив голос, когда они отошли в сторону, — посмотрите сколько огня, а земля еще не совсем оттаяла, может быть, подумать о кремации?

В недоумении девушка подняла брови, и он понял, что она едва сдерживает себя.

— Кремации? — прошептала она и зажмурила глаза, как от неожиданного приступа боли. — Я… я не знаю! Это кажется таким… это ведь совсем конец!

— Смерть сама говорит за себя, — сказал Крид и помимо своей воли почувствовал жалость к этой девушке.

На ее хрупкие плечи взвалилась непомерная ноша, но он подавил в себе стремление успокоить ее. Так складывалась жизнь: кто-то выживает, а кто-то — нет. Вокруг не было никого, кто бы говорил порой так необходимые ему слова утешения, но он же выживал, не так ли? И даже становился сильнее. Так и она.

— Подумайте, — резко сказал он и, прищурясь, посмотрел на нее. — Понимаете вы или нет, что ни у вас, ни у меня нет для этого столько времени?

От его тона глаза Ганны расширились. Разве у нее есть выбор? Этот человек может перестать помогать им, но, желая того или не желая, он пытается найти выход. Конечно, как все мужчины в этом диком месте, он выглядит грубым, и она вспомнила трех пришельцев, ворвавшихся в Джубайл в это утро.

Присмотревшись, Ганна заметила, что Браттон высок и силен, его мускулы были заметны даже сквозь рубашку и штаны из буйволовой кожи. На нем были высокие до колен макасины из лосиной кожи, он стоял, широко расставив ноги, а с боку на бедре висела кобура с пистолетом, очевидно, чтобы быть всегда наготове. Его черная фетровая шляпа выглядела несколько нелепой, словно она должна была принадлежать человеку в черном сюртуке и жилете, а не тому, кто выглядит так, будто чувствует себя комфортно даже среди обгорелых руин. Длинные, развевающиеся по плечам и спине густые волосы, обрамлявшие лицо, лишь подчеркивали его грубую мужскую красоту. У него был квадратный твердый обросший щетиной подбородок, выразительные темно-карие, почти черные, глаза были широко расставлены и смотрели на нее оценивающим взглядом, а губы кривились в полунасмешливой улыбке. Взгляд был тяжеловесным и циничным. Молодой человек также был весь в саже и пепле от горящих головешек, которые он раскидывал, чтобы вызволить их.

Правильно ли она сделала, что доверила свою жизнь и жизнь детей этому человеку? Но у нее не было другого выбора, подумала Ганна, с грустью оглядываясь кругом. Все ушли — ее отец, родители этих ребятишек, все…

— Наверное, вы правы, кремация — наш единственный выход, мистер Браттон, — тихо согласилась она. — Но я настаиваю на том, что сначала мы над каждым прочитаем молитву.

— Леди!

— Я настаиваю, — твердо повторила она и отвернулась к ожидающим ее детям, словно вопрос был решен. — Еще раз спасибо вам, мистер Браттон, — добавила она ласковым голосом.

— Я еще ни с чем не согласился, — раздраженно выпалил он.

— Я понимаю, — Ганна улыбнулась.

Крид кинул кислый взгляд в небо. Скоро уже стемнеет, и до ночи ему хотелось бы подальше убраться от этого места. Может, он был слишком суеверен, но ему не хотелось ночевать рядом с покойниками и, с другой стороны, его совершенно не привлекало проводить время с девицей, у которой на уме только Библия, и этими крикливыми детьми.

Но когда он открыл рот, чтобы отказаться взять их с собой и сказать, чтобы они сами о себе позаботились, совсем скромные признаки гуманности вдруг в нем возымели верх. Вместо этого он велел девушке поторапливаться, или он их бросит. Это очень смахивало на компромисс.

4

— Нет, не надо! — дико рыдала девочка, сопротивляясь попыткам Ганны успокоить ее.

Маленькая Иви Рамсон в истерике припала к своей мертвой матери, обхватив ее руками. Убивающаяся малышка игнорировала уговоры Ганны и своего брата и боролась с ними, чтобы они не положили ее мать, прижимавшую к груди свою новорожденную дочь, в общую кучу с другими телами.

— Иви, — ласково уговаривала Ганна, подавляя слезы, — ты должна позволить своей маме и своей маленькой сестренке соответствующе уйти от нас. Не хочешь же ты оставить их так?..

— Мне все равно! — кричала Иви.

Она крепче вцепилась в одежду матери. Плотно прижатая к телу, малышка походила на маленького терьера, но когда Крид попытался оторвать ее, она в ярости кинулась на него, что есть силы молотила ногами по его коленям, заставляя его проклинать все на свете. Иви кричала, что он хочет бросить ее маму в тот же самый огонь, куда угрожал бросить ее учительницу, и она ненавидит его. Закрыв рот девочки ладонью, Крид прорычал Ганне, что, если сейчас же она не успокоит ребенка, он уйдет один.

Ганна беспомощно посмотрела на Крида, но тот не проронил больше ни слова, а только пожал широкими плечами и кивком головы показал на солнце, напоминая, что лучше бы поторопиться.

Опустившись на колени перед плачущим ребенком, Ганна пыталась успокоить ее, но только Маленькая Птичка, стоическая темноволосая девочка из племени «Кутеней», смогла это сделать. Десяти лет от роду, она выглядела намного старше своего возраста. Она просто взяла руку Иви, через это пожатие передав ей свою силу и сострадание, и наконец усмирила неистовые протесты своей подружки.

Останки Лавинии Рамсон были возложены на место погребения. Ганна прочитала из Библии короткую молитву о душах их любимых, уходящих в загробный мир на Небеса. Все еще дымившиеся бревна стали теперь всеобщей могилой, но сама она не нашла в себе силы поджечь их заново. Это осталось на долю Крида Браттона.

Ее горло сжималось от слез, и хотя она знала, что для тех, кто уже вознесся на Небеса, не было в этом никакой пользы, она продолжала оплакивать их для себя. Джошуа Макгайр, ее наставляющая сила в жизни, ее ненаглядный отец был теперь мертв. Она любовно сложила его руки на груди и в последний раз посмотрела на его лицо, такое умиротворенное, несмотря на страшную, мученическую смерть.

Она чувствовала, что даже Крид был тронут детской печалью.

Наконец погребальный костер разгорелся, дым от него поднялся в воздух, и его черные клубы закрыли солнечный свет. Ганна вместе с детьми еще раз прочитала короткую молитву, причем сделала это уже второпях, так как Крид Браттон не в первый раз нетерпеливо напоминал ей, что надо поторапливаться. И они покинули руины Джубайла.

Ганна шла не оглядываясь. Она нарочно пристально вглядывалась вперед, изучая заросшие деревьями склоны гор. Обширная долина пролегала в широкой расщелине между почти отвесными скалами, вершины которых все еще были в снегу. В долине солнце задерживалось подольше, воздух был теплее, а земля более плодородной. Весенние потоки таявшего снега сбегали быстрыми ручьями в озера с ледяной водой.

Они молча, без малейшего шума пробирались по отвесным скалам и по-весеннему топким болотам вдоль реки Кутеней, кажущейся спокойной и неподвижной в свете заходящего солнца — этой живой извивающейся ленте, пробегающей по зеленеющей долине, которую последние три года она считала своим домом. Она взглянула на знакомые ей изгибы реки, вспоминая, сколько раз она плавала и гуляла по ее берегам. Теперь она оставляла ее, и, быть может, навсегда.

«Все мы теперь осиротели», — подумала Ганна. Она посмотрела на детей. Большинство из них шли пешком, чтобы самые маленькие могли ехать верхом на двух лошадях, которых им удалось разыскать. С болью в сердце она подумала о судьбе этих несчастных. Кто теперь позаботится о них? Некоторых, наверное, можно будет отослать назад на Восток к их родственникам, однако у большинства из них никого больше не осталось. За исключением индейских детей, они все эмигранты на этом диком Северо-Западе.

Ганна задумчиво посмотрела на Крида Браттона. Он ехал впереди колонны на своем большом гнедом коне, категорически отказавшись посадить к себе кого-нибудь из детей.

— К черту! Я не сиделка и не нянька, — проворчал он.

Ганна удивилась, почему этот мужчина окружал себя такой непробиваемой броней. Он был достаточно привлекателен, но в общении оказался грубым и резким. Привыкшая к словам «пожалуйста», «спасибо», Ганна не могла понять, почему Крид Браттон ощущал постоянную потребность быть таким грубым. Ведь вежливость никогда не приносит много хлопот, но доставляет окружающим столько приятных минут.

Ее лицо омрачилось, когда она вспомнила, какой раздражительной и вспыльчивой бывала порой миссис Кроссвейт. Бедная миссис Кроссвейт! Она была старой, больной и постоянно страдала от боли, поэтому от нее можно было ожидать грубость: это было ее единственной разрядкой. Может, у мистера Браттона то же самое? Больные люди бывают такими чувствительными и ранимыми. Ганна дала себе слово не реагировать на его выходки. Она часто удивлялась, как сильные личности могут выполнять тяжелые работы, стойко переносить душевные и физические страдания, боль от ран и болезней, однако «рассыпаются» от какого-нибудь пустяка, например, холода. Она видела это не раз, когда помогала Джошуа при медицинских обходах больных. «Наверное, у мистера Браттона какой-то недуг, а сам он слишком горд, чтобы говорить об этом. Со временем все образуется», — решила она.

— Постойте! — раздался голос, вырвав Ганну из ее размышлений.

Флетчер Харрис, слишком крупный и сильный для своих лет, устал идти пешком и кивнул нетерпеливо в сторону животного, везшего маленьких детей.

— Почему я должен идти пешком, когда они едут? — пробормотал он сначала тихо, затем, не услышав реакции, громче. Он с прищуром посмотрел на Маленькую Птичку и Иви, восседавших на широкой спине кобылы.

Маленькая Птичка не подала виду, что слышала его, но Иви испугалась и, когда мальчик со злобой посмотрел на нее, заплакала, ее узкие плечики беспомощно затряслись. Маленькая Птичка обняла ее за плечи и взглянула на светловолосого мальчика, ведущего их лошадь.

— Замолчи, — в ярости зашипела девочка племени «Кутеней» и схватила его за волосы. — Ты заставляешь ее плакать.

Флетчер остановился и выпятил нижнюю губу.

— Ну и что? Она просто плакса…

Услышав это, Иви заплакала еще громче, и Эрик пришел на помощь своей сестренке. Он подбежал к мальчику, который был намного крупнее его, и потребовал, чтобы тот оставил Иви в покое. Флетчер в ответ грубо оттолкнул его, и мальчуган упал в грязь. Маленький мужчина, который был намного слабее грубияна, схватил его за ногу и резко дернул на себя. Они сцепились и покатились по земле, отчаянно молотя друг друга руками и ногами.

Ганна рванулась было растаскивать их, но так как мальчики отказывались слушаться, крикнула на них:

— Флетчер! Эрик! Прекратите… прекратите сейчас же, я кому говорю!

Не обращая на нее никакого внимания, мальчики кувыркались на тропинке, неистово молотя друг друга кулаками. Поняв всю тщетность своих попыток, Ганна беспомощно обернулась к Криду. Он сидел на лошади и, улыбаясь, с любопытством наблюдал за сценой. Уперев руки в бока, Ганна взорвалась:

— Неужели вы ничего не можете предпринять?

Пожав плечами, Крид, растягивая слова, сказал:

— Конечно, могу. Но зачем? Это так смешно…

— Смешно? Вы называете эту драку смешной?

— Да, а как еще ее можно назвать?

— Я бы сказала, что это горько, мистер Браттон, и самое страшное, что вы считаете жестокость забавной!

Крид холодно посмотрел на пылающее от возмущения лицо Ганны. Он откинул назад свою шляпу и задумчиво почесал подбородок.

— Я не согласен, — твердо сказал он наконец.

Ганна старалась сдержать свою злость на дерущихся мальчишек и на Крида Браттона. Гнев закипал в ней, как горячий пар в котле, угрожая вырваться наружу. Отец часто предупреждал ее не позволять эмоциям вырываться из-под контроля. Все было бесполезно: она думала только о самодовольном лице Крида Браттона и его отказе в помощи.

— Вы, сэр, самая одиозная, отвратительная, презренная личность, какую я когда-либо имела несчастье видеть, — задыхаясь, начала она, — и я искренне сожалею, что знакома с вами!

— Серьезно? — Крид потянулся вперед, его рука лежала на седле. — Не означает ли это, что вы больше не благодарны мне за то, что я вытащил вас и этих ребятишек из лап смерти? Вы бы скоро стали удобрением для турнепса, если бы я случайно не проходил мимо и не достал вас из этой дьявольской печки…

— С вашей стороны было бы несправедливым напоминать мне об этом! — вскипела Ганна. — Но вы, надо сказать, делали это с такой неохотой!

— Но вы должны согласиться, я все-таки спас вас. Сами бы вы никогда не смогли сдвинуть горящие бревна.

Справедливое напоминание вызвало в Ганне новый взрыв негодования, и она, с трудом сдерживая себя, с достоинством спокойно кивнула:

— Да, мистер Браттон, вы действительно спасли нас, и я приношу свои извинения, что не сдержалась. Будьте так любезны, помогите мне разнять этих мальчиков, пока они не поранили друг друга.

— Сомневаюсь, что кто-то из них сможет нанести рану другому, но я подумаю, что можно сделать, — сказал Крид, спешившись.

Он пересек тропинку и подошел к дерущимся, нагнулся и, схватив каждого за воротник, встряхнул их и поставил на ноги. Они пыхтели и задыхались, глядя друг на друга. Крид дал каждому подзатыльник, но они совершили грубую ошибку, сопротивляясь ему. Тогда Крид заломил им руки и столкнул их лбами так, что Ганна охнула, а мальчишки вскрикнули и камнем упали на землю.

— Думаю, это охладит немного их пыл, мисс Макгайр, — сказал Крид. — Вам что-нибудь еще надо от меня?

Проглотив ответ, который только бы усугубил их странные отношения, Ганна покачала головой. Крид удовлетворенно кивнул и уже любезно попросил их двигаться за ним потише. Пока Ганна поднимала соперников и собирала остальных, более спокойных детей, он повернул своего гнедого и пустил его вскачь.

— Он поступил мерзко, — единственное, что мог сказать Флетчер, потирая больную голову, и Ганна молча согласилась с ним.

— Однако это было очень эффективно, — добавила она, взяв маленького Эрика за подбородок и осматривая ссадины на его лице. — Надеюсь, господа, что в будущем таких конфликтов больше не произойдет.

— Да, — согласился Эрик, — но я бы мог еще так наподдать этому Флетчеру!

— Чтобы я больше не слышала об этом! — вставила Ганна, пока Флетчер не успел ответить. — В качестве урока смирения до конца дня вы пойдете рядом. Там, где окажется один из вас, я бы хотела видеть и второго. И я хочу, чтобы вы помирились. Это понятно?

Нахохлившись, забияки кивнули, украдкой поглядывая на гнедого и Крида Браттона. Было очевидно, что они не желали иметь дело с грубым и сильным человеком-горой.

Они прошли молча остальные несколько миль. Солнце почти не проникало сквозь ветви деревьев, а тишину нарушали только крики диких животных и щебет строивших гнезда птиц. Тропинка между деревьями стала очень узкой, кроны берез, кедров, пихт, елей и сосен сплетались, соперничая с животворящими лучами солнца. Стволы деревьев изящными изгибами покрывал коричнево-зеленый мох. «Первозданный лес», — подумала Ганна. И он действительно походил на такой. Никем не тронутый, скрытый ото всех за исключением Божиих тварей, обитавших в нем, этот лес стоял в безмятежном спокойствии.

Ничто не нарушало его покой. Только летний пожар, начавшийся от удара молнии, оголил высокие деревья и тем самым дал возможность прорасти более молодым и низким. Ганна вспомнила, как на ее глазах несколько раз горел лес и как она ужаснулась, впервые узнав, что пламя может уничтожить лес сразу на несколько миль.

К счастью, ни один из пожаров не подошел так близко к Джубайлу, чтобы разрушить дома и уничтожить посевы.

Тут и там она видела старые, реликтовые деревья, которые были свидетелями давно забытых событий. Ганне стало любопытно, издают ли деревья — умирая — какие-либо звуки, но она одернула себя за эти мысли. Конечно, нет. У растений нет души, и поэтому они не ощущают боли и страданий. «Правда, животные тоже не имеют таковой, но они способны страдать и чувствовать боль», — спорила она сама с собой.

Как много зимних вечеров проводили они с отцом у огня, обсуждая это! Джошуа был твердо уверен, что животные не имеют души и созданы на земле в помощь человеку. А она часто спрашивала: конечно, Бог любит всех, но кого больше — животных или их хозяев? На что Джошуа всегда отвечал, что Бог любит все, созданное им, но только человеку он дал разум и способность к состраданию. Жгучая горечь охватила Ганну при воспоминании этих слов отца. Сострадание?!

«Если так, то кто же тогда «Черноногие» — люди или животные?»

Ганна попыталась выбросить из головы прилипчивую паутину своих тяжелых мыслей. Она должна помнить, что все люди созданы «по образу и подобию», что она должна любить их всех в равной степени. Она вздохнула. Это вырастало в сложную задачу со многими неизвестными. Сострадать кому-то, кто убил ее отца, — очень трудно. Сейчас она чувствовала только страх и ненависть.

Ганна снова вспомнила отца — его прекрасные качества, которые делали его таким исключительным. Она не могла вспомнить ни одного его недостатка. Джошуа Макгайр был золотым человеком — человеком самоотверженным и цельным, и в любом случае она никогда не забудет его.

Ганна гордо подняла голову, поняв свое новое назначение: стать достойной дочерью своего отца.

Проходя мимо нее, Свен Джохансен споткнулся о корень дерева, и она поддержала его. Местами дорога была просто непроходимой из-за завала упавших деревьев, но, следуя за Кридом Браттоном, дети преодолевали препятствия, не произнося ни слова. Он ехал впереди с прямой спиной, не оглядываясь назад и будто не замечая их.

Ганна посмотрела на своего гида. «Неужели он на самом деле такой холодный и равнодушный, каким старается показаться? Очевидно, Браттон крепко держит в узде свои эмоции», — подумала Ганна и заметила, что Крид уже вел лошадь медленнее, чтобы они не слишком устали.

Да, Крид Браттон не был таким злобным и свирепым, каким хотел казаться. В нем определенно должно быть и что-то хорошее, иначе он не провожал бы их двадцать миль до следующего поселения.

Облизав сухие губы, Ганна представила себе его реакцию, если бы она сообщила ему, что хочет дойти до лагеря индейцев «Сердце стрелы».

Она была знакома с некоторыми из них — вернее, это были знакомые Джошуа. Два года назад Джоэл Аллен заходил в Джубайл. Она помнила его как высокого, учтивого, очень душевного человека. Его светлые глаза горели огнем. Он понравился Ганне, хотя и показался слишком пылким.

Джошуа не делал секрета из того, что был бы не против, если в один прекрасный день этот молодой человек женится на его дочери. Уж Джоэл-то понял бы, что детям нужно уделять больше внимания.

Она вздохнула, зная наперед, что Браттон, конечно, откажется от этого предложения. Грубый человек гор будет бушевать и изрыгать ругательства, в этом она не сомневалась, но, может, она убедит его?

«Только Бог знает ответы на все вопросы, — сказала себе Ганна. — Я предложу мистеру Браттону, а там будет видно».

Ей не пришлось долго ждать. Когда они остановились на ночлег, и дети уснули на найденных в Джубайле одеялах, Ганна тихо сообщила Криду о своем решении, наблюдая в серебряном блике лунного света за выражением его точеного лица.

Выпрямившись, он на мгновение уставился на нее. На его лице отразилось изумление, затем недоверие, затем досада и, в конце концов, злоба.

— Что? — наконец вскричал он, и Ганна поспешно зашикала на него.

— Пожалуйста! Вы же разбудите детей, мистер Браттон.

— Ну разбужу — мне плевать, — закончил он уже тише, проглатывая слова. — Подумайте, леди, меня не волнуют все бредовые идеи, рождающиеся в вашей голове. И я не потащу вас с вашими сопляками к «Сердцу стрелы»! Черт возьми, это в ста милях отсюда!

— Я нахожу ваши слова оскорбительными, — остановила его Ганна. — Но уверена, что лишь мое присутствие принуждает вас к этому. Что касается детей, то, оставив нас на той отдаленной ферме, вы бы помогли решить все наши проблемы. На этой ферме есть люди, которые, я уверена, смогут помочь детям. Это поселение расположено на новой дороге, построенной между фортом Вала-Вала и фортом Бентон в Монтане, и на ней оживленное движение. Очень важно, чтобы дети могли выбраться к своим родственникам. Ведь они еще совсем маленькие, мистер Браттон, и, вступая в жизнь, заслуживают ее хорошего начала. О них просто необходимо позаботиться…

— Да? — перебил он ее со злостью. — Далеко не все дети получают такие шансы, леди!

Ганна внимательно посмотрела на него. В голосе и выражении его лица было столько горечи. Так вот откуда эта грубость! Неожиданно она вдруг поняла много больше, чем он пытался вложить в свои слова. Она помолчала, потом продолжила мягко:

— Конечно, нет, не все дети получают даже такой шанс, но большинство. И это единственное, кажется, что мы можем предложить им в этот момент, поэтому я была вам очень благодарна, приняв от вас предложение о помощи, мистер Браттон.

Крид смотрел в чистое лицо Ганны с нескрываемым удивлением. На какое-то время он просто онемел, но когда наконец смог говорить, то взорвался:

— Подумайте, леди! Я не вижу причин вести вас к «Сердцу стрелы», я и так оказываю вам чертовски хорошую услугу, позволяя тащиться у меня на хвосте до ближайшей фермы. Если бы я поступал согласно моим желаниям, вы бы остались там, на этой реке, и выбирались бы сами. — Он возвышался над ней, глядя сверху вниз на ее бледное, освещенное луной лицо. Тень шляпы закрывала его лицо, когда он произнес: — Я уже и так потерял след людей, за которыми охочусь. Теперь неизвестно, когда найду их, и это стоит мне немалых денег, леди. А сейчас примите мой совет и не требуйте от меня большего, чем я уже делаю для вас, в противном случае вы можете оказаться со своей маленькой братией оборванцев в одиночестве…

Вставив большие пальцы под ремень, он воинственно смотрел на нее с высоты своего роста, очевидно, ожидая возражений. Когда Ганна чуть заметно кивнула ему, глаза Крида сузились от подозрения. Передернув плечами, он повернулся и большими шагами углубился в темно-синюю тень деревьев.

Наблюдая за удалявшимся Кридом, Ганна вздохнула. «Он передумает, я уверена в этом. Несмотря на его яростное сопротивление и резкие слова, у него, должно быть, доброе сердце, иначе он не помогал бы нам. Возможно, его грубоватость — только прикрытие тех нежных свойств натуры, которые он старается скрыть».

Она изменила свое первоначальное мнение о Криде Браттоне и теперь уже не думала, что какой-то незнакомый недуг делает его столь суровым. Нет, в нем жила простая человеческая горечь и обида — боль незаживающей раны.

Они остановились на поляне, окруженной полукруглой плотной стеной елей, сосен и лиственниц, а с другой стороны этот круг замыкала отлогая скала, и было немного страшно, что с нее могут упасть камни. Но Крид успокоил ее, что каменный дождь намного безопасней вражеской атаки. Измученные ребятишки разлеглись на своих одеялах и, как щенки, прижались, согреваясь друг об друга. Было холодно, но Крид не разрешил разжигать костер.

— Сейчас не очень холодно, — заявил он. — И нет смысла напоминать вам, что «Черноногие» за сотни миль учуют нас по дыму от костра.

Передернувшись, Ганна согласилась. Сев на сваленное дерево, Ганна стала расплетать свою длинную косу — ночной ритуал привычный до боли и успокаивающий в этой страшной ситуации.

Теперь она осталась одна в компании спящих детей. Ганна постаралась отогнать от себя воспоминания сегодняшних событий. В ожидании Крида она разбирала руками волосы, прислушиваясь к звукам вокруг себя. «Он ведь вернется, неужели нет?» — засомневалась Ганна.

Она положила подбородок на согнутые колени и сидела так, улавливая малейшие звуки, издаваемые их лошадьми. Ей казалось, что в таком положении она сидит уже несколько часов, вглядываясь в бездонную темноту, которая становилась все чернее, пока все вокруг не скрылось в кромешной мгле. И если бы не отблески лунного света, ужас полностью овладел бы ею. Воспоминания тех длинных часов, проведенных в темном подвале, были еще очень живы и слишком реальны. В ушах до сих пор эхом раздавались выстрелы и крики…

Резко поднявшись на ноги, Ганна затянула свои длинные волосы толстой тесемкой и натянула одеяло на плечи. Она должна оставаться деятельной — не терять присутствия духа даже в безвыходном положении. Как же еще ей сохранить силы для детей?

Она стояла в нерешительности, дрожа на ночном холоде и высматривая в темноте Крида Браттона. Она не настолько глупа, чтобы паниковать.

Крид Браттон был ужасно раздражен, когда ему пришлось взять их под свою опеку, но он не сможет бросить ее и детей.

Услышав едва различимый шорох шагов по земле, покрытой ковром из прошлогодних листьев и сломанных веток, она напряглась, и по спине побежали мурашки: «Человек или животное?»

— Мистер Браттон? — в волнении окликнула она. Ее голос дрожал, когда она повторила еще раз, но ответа не последовало.

Сейчас начинался сезон, когда матери-гризли собираются в стадо. Она вспомнила рассказ одного неудачника, столкнувшегося однажды с огромной мохнатой горой с острыми, как бритва, зубами. Медведица чуть не загрызла его. Но обычно гризли не охотятся по ночам.

Ганна на ощупь поискала вокруг себя что-нибудь на случай атаки и подняла с земли сук, с прилипшими к нему полусгнившими листьями, которые она скинула дрожащей рукой. Забытое одеяло лежало на земле. Она крепко сжимала ветку, держа ее перед собой и пятясь назад от звука приближающихся шагов. Они были все ближе и ближе — твердые, размеренные шаги по шуршащему лиственному покрову. Она затаила дыхание.

Неожиданно перед ней выросла огромная тень.

Закрыв рукой рот, чтобы не закричать, у Ганны все-таки хватило храбрости спросить:

— Кто там? — И она стала изо всех сил размахивать своим оружием.

— Boy! — прокричал грубый мужской голос.

Стальные пальцы схватили Ганну за руку и толкнули. Она потеряла равновесие, упала и оказалась под распластавшимся на ней Кридом Браттоном.

Его лицо находилось всего в нескольких дюймах от ее. Не делая никаких попыток подняться, он, лежа, вырвал палку из ее неслушавшихся пальцев и отбросил в сторону. Он сжал ее запястья и заглянул ей в глаза.

— Мистер Браттон? — спросила задыхаясь Ганна. — Вы в своем уме? Вы же раздавите меня.

— Опять пробили мне голову, — прорычал он в ответ; он походил на огромного, величиной с гору, кота.

— Опять? А когда же в первый раз? — выдохнула она, затем прибавила, когда ей показалось, что тесемки на ее платье вот-вот треснут: — Пожалуйста, встаньте!

Крид не двигался, а лишь немного шевельнулся. Ганна чувствовала всю тяжесть его тела, холодную рукоятку пистолета, вдавившегося ей в живот, и его бедра на своих дрожащих ногах. Было что-то интригующее в том, как он пытался завладеть ею. Она ощущала биение его сердца. Ей бы испугаться или, наконец, разозлиться, но вместо этого она поймала себя на мысли, что с любопытством рассматривает его рот, недоумевая, почему у такого резкого и грубого человека могут быть столь нежные губы.

Словно поняв, о чем она думает, Крид улыбнулся понимающей улыбкой, которая заставила ее покраснеть и отвернуться.

— А первый раз был тогда, когда мальчишка огрел меня деревянной бадьей, — напомнил он ей, возвращая Ганну к заданному вопросу.

— Пожалуйста, встаньте, — повторила она.

Он усмехнулся, быстро скатился с нее и сел, положив руки на колени и пристально глядя на нее.

— Почему вы не откликались на мой зов? — осмелилась спросить Ганна, переведя дыхание. — Вы не слышали меня?

Он опять ухмыльнулся:

— Конечно, я прекрасно вас слышал!

— Тогда…

— Вы подумали в этот момент, что вы делаете? Вы бы насторожили всех индейцев в округе. — Крид покачал головой, расставив пальцы и действуя ими как расческой, затем потянулся за упавшей шляпой. — Разве вы не знаете, как далеко разносятся звуки в лесу ночью? Я подумал, что должен преподать вам урок, чтобы вы впоследствии не делали этого. Только я не предугадал, что вы шарахнете мне по голове этим чертовым бревном.

В свете луны Ганна смотрела на его черные горящие глаза, жесткую полоску у рта и чувствовала, как в ней вскипает злоба.

— Так вы хотели попугать меня, мистер Браттон?

— Да, и сделал это! Вам, видимо, был необходим урок значения тишины в лесах, леди. Единственное, чего я не знал, так это того, что вы вооружены…

Борясь с собственными чувствами, Ганна пыталась посмотреть на ситуацию его глазами. Может быть, он действительно намеревался научить ее ценить тишину, но тогда он должен был выбрать какой-нибудь другой метод. Скрестив руки на груди, она холодно сказала:

— Мне кажется, вы очень рьяно взялись за мое обучение, мистер Браттон.

Он встал над ней, сбрасывая с себя листья.

— Подумайте! Я хочу только, чтобы вы запомнили, что кричать в лесу нельзя.

Ганна с сарказмом приняла его милую улыбку и вкрадчивый голос.

— Да, — согласилась она, — я уверена, что больше никогда не сделаю этого впредь. Прошу прощения, мистер Браттон. Пожалуйста, помогите мне подняться. — Она ждала, протянув ему руку.

После некоторой растерянности Крид неохотно наклонился к ней и поднял ее. Она стояла рядом с ним, это хрупкое создание с медными волосами и волшебными глазами, которые были то цвета неба, то зелеными, а то даже черными, и почувствовал какое-то непонятное движение в глубине живота. «Женщины — очень обманчивые существа, — он никогда не забывал об этом. — Она, должно быть, четко рассчитала силу воздействия на меня своей улыбки, нежного голоса и прикосновения тонких пальцев к моей огрубевшей ладони».

— Спасибо, — ласково сказала она, и Крид почувствовал непонятный ток, прошедший через все его тело.

Почему она такая разная: когда ее волосы распущены и когда убраны в косу? Это перевоплощение происходило с ней каждый раз, и сейчас луна, словно дополняя его, серебрила непослушные завитки, обрамлявшие ее лицо.

Крид отпустил ее руку и отступил. В его памяти всплыли смутные воспоминания о Самсоне и Далиле, и он удивился, с чего вдруг вспомнил эту чисто Библейскую историю. «О чем я думаю? — усмехнулся он над собой. — Напичканная Библией, набожная девчонка с огромными глазами и волосами цвета огня, наверное, могла бы подумать не только о своей Библии и этих сопляках, но ей, конечно, непонятны мои мысли!»

Его рот искривился, и он сказал с иронией, растягивая слова:

— Добро пожаловать, леди-миссионер. А теперь, не будете ли вы столь любезны, чтобы не стоять на моем пути? Иногда случается, что мужчина перестает контролировать себя. Вокруг темная ночь, а вы нежно смотрите на меня своими большими глазищами, и у меня уже появляются мысли, что я могу и не сдержаться. Вы понимаете, о чем я пытаюсь вам сказать? — закончил он.

— Уверена, что понимаю, мистер Браттон, — прошептала Ганна сквозь неожиданно слипшиеся губы.

Ее сердце просто вырывалось из груди, когда она узнала огонь в его глазах — почти такой же, какой она видела у одного из бандитов в то утро.

— Спокойной ночи, — сказала она.

Крид следил, как она, присоединившись к спящим детям, свернулась на одеяле между ними и выглядела сейчас как ребенок. Более расстроенный, чем когда бы то ни было, он скрутил сигарету и, прислонившись к большому дереву, долго стоял, вглядываясь в темноту и размышляя над такими вещами, о которых не задумывался прежде.

5

Лошадь с шумом въехала в широкую арку пещеры, выдолбленную в скале, и Труэтт, спрыгнув с нее, обернулся к двум другим, ожидающим его. Он заикался, и голова у него дергалась. Его рассказ удивил Стилмана.

— Ты точно уверен? — спросил он Труэтта.

— Конечно, видел, как тебя.

Стилман присвистнул.

— Какого черта Браттону надо путешествовать в компании бабы и детей?

— Клянусь, я видел его. Я сел ему на хвост, как ты сказал, и ждал. Я уже было решил попартизанить, как увидел…

— Увидел эту чертову бабу и детей! — передразнил его Ропер. — Ты слишком сердечный, Труэтт! Слишком женственный!

Труэтт обернулся к человеку со шрамом, стоявшему широко расставив ноги и державшему руки на пистолетах, висевших у него слева и справа, и спросил:

— Думаешь, изменить что-то, Ропер?

Его светлые глаза пылали, а волосы развевались на ветру, задувавшем в пещеру с реки.

Бандит со шрамом никогда не забывал свой конфуз и сильно невзлюбил ту хорошенькую леди из Джубайла…

— Да. Но я не стану говорить об этом сейчас, — заключил Ропер.

— Черт возьми, вы спорите оба, как пара диких котов, — проговорил с отвращением Стилман. — А теперь, давайте за дело. Браттон опять у нас на хвосте. Не будем принимать во внимание, с кем он путешествует. Мы должны с ним встретиться. Я только не решил еще точно, когда…

— Плюммер сказал…

— Твой Плюммер — идиот! Он сидит, жирея и нежась в своем кресле, когда мы проделываем за него всю работу и постоянно рискуем, — бросил Стилман через плечо. — Я не собираюсь долго торчать в этой пещере. Она темная и сырая, и совсем мне не нравится. У меня нет никакого желания ожидать этого чертового охотника за наградами и сдаваться ему. Давайте только попробуем встретиться с ним.

— Неужели ты думаешь, что Браттон пойдет на это? — спросил Ропер, присев на корточки перед Стилманом и все еще враждебно поглядывая на Труэтта.

— Да! Он все еще преследует троих, удравших с погрузки золота. У него и мысли нет вступать с нами в переговоры…

* * *

Крид ехал, не оглядываясь, всем своим видом игнорируя детей и их учительницу. Они были ему такой помехой и так надоели, что он ругал себя за проявленную слабость, когда согласился проводить их на ферму Карлисла. «Слава Богу, что она находится впереди, по ходу моего маршрута, — мрачно размышлял он, вздыхая. — Бог! Не слишком ли много я уже наслушался о нем от этой Библией напичканной девчонки? Где ее Бог был тогда, еще давно, когда я нуждался в нем? — губы Крида сжались, глаза помрачнели от воспоминаний, никогда не покидавших его. — Черт возьми! Неужели я никогда не забуду этого? Нет, конечно, как я смогу забыть?» Эти воспоминания всегда были свежи в его памяти, как и чувство полной растерянности и одиночества, охватившее его тогда, еще ребенка, и никогда с тех пор его не покидавшее.

Он увидел, что суставы на руках, державших поводья, побелели и заставил себя расслабиться. Эти мысли всегда заводили куда-то не туда. Крид отбросил их и обратил свое внимание на тех, кто плелся сзади.

Крид потянул Генерала в сторону на крутую тропу и оглядел лесную поляну. Он решил остановиться и подождать Ганну с детьми. Едкая усмешка мелькнула у него на губах при воспоминании горящих глаз Ганны в то раннее утро, когда он резко сообщил ей, что не имеет больше намерения сопровождать их, нравится ей это или нет. Он удивился ее выдержке и владению собой и вспомнил, что только ее глаза, сверлившие его, изменили свой цвет. Но она не стала спорить, только кивнула и сказала, что все в руках Божиих.

— Если вы говорите о том же самом Боге, который руководил «Черноногими» при их мародерстве, то скоро снова попадете в беду, мисс Макгайр. А что если он вообще ни за чем не наблюдает?

Ганна выпрямилась, глаза ее горели, но она отвечала нежным голоском.

— На свете всего один Бог, мистер Браттон, и Он направил вас вывести нас из руин наших домов, поэтому, я думаю, что Он все видит.

На это у него не нашлось ответа, и ему совершенно не хотелось слушать всю дорогу до Карлисла ее глупости. Нет, он был далеко не глуп и ехал теперь молча. Если все удачно сложится, он избавится от них через несколько часов, еще до сумерек.

Откинув назад свою сплющенную шляпу, Крид наблюдал, как приближается стройная шеренга детей и две очень изможденные лошади, но Крид подумал, что лучше уж такие, чем никаких. В конце концов индейцы могли и этих несчастных животных забить на мясо. При этой мысли он ухмыльнулся и потянулся к переметной суме за бутылкой, которую всегда бережно возил с собой. Он вытянул пробку. Бутылка была наполнена до половины или, наоборот, полупустой — как на это посмотреть. Он взболтал ее и сделал глоток. Жидкость обожгла горло. Вытерев рот рукавом, Крид опять обратил внимание на гору, по которой они только что поднимались. Ганна и дети все еще боролись за каждый шаг, обходя большие валуны и ручьи, пересекавшие временами тропинку. Он наблюдал, как стройная девушка хрупкими руками вытягивала детей. Ее волосы выбились из-под тесемки и падали ей на лицо. В Криде всколыхнулось давно уже возникшее чувство: несмотря на усталость, испачканное платье и растрепанные волосы, Ганна была очаровательна. Затем он отвернулся и сделал еще глоток. «Так можно и с ума сойти», — подумал он.

— Мистер Браттон!

Он опустил бутылку, удивленный ее гневом.

— Да? — спросил он, не очень понимая, что так вывело ее из себя; он ненавидел ее за то, что она заставляла его оправдываться. — Ну что теперь, мисс Макгайр, вам не понравился этот лес?

— Лес прекрасен, мистер Браттон. Я по поводу той бутылки с алкоголем, которая мне очень не нравится, — ответила она. — Я нахожу отвратительным то, что вы выпиваете на глазах у детей.

— Ой, правда, неужели? — огрызнулся он. — А я считаю отвратительным то, что вы и ваши оборванцы оседлали мужчину! Вас это не беспокоит, мисс Макгайр?

— В этом нет ничего страшного, мистер Браттон.

— Серьезно? А что тогда страшно? — выпалил он с усмешкой. — Я знаю все о женщинах-миссионерах и о том, какое вы получаете удовольствие от чтения нотаций, поэтому позвольте мне предупредить вас: не пытайтесь. Я все равно не пойму этого.

— Неужели от этого можно получать столь полное удовольствие, или вы таким образом поднимаете себе настроение, мистер Браттон? — ввернула она хлестко. — Крепкие алькогольные напитки не предназначены для мужчин, чтобы…

— А теперь поразмыслите вот над чем, — прорычал Крид, наклонившись с седла вперед и крепко зажав в руке бутылку. — Я не собираюсь повторять вам еще раз — я не хочу ни слова слышать от вас о том, что я делаю. Понятно? Мам осталось быть вместе час или два, и мы, прибыв к Карлислу, расстанемся, а пока я не хочу все время выслушивать ваши нравоучения. Если это то, чего вы хотите, вы можете продолжить остаток пути без меня…

— Мистер Браттон, — настойчиво окликнул его тонкий голосок, и Крид кинул нетерпеливый взгляд на мальчугана, стоявшего у головы гнедого.

— Не сейчас, мальчик, неужели не видно, что я разговариваю? — огрызнулся он и вернулся к разговору с Ганной, стоявшей, сжавши губы. — На самом деле, мисс Макгайр, я действительно мог бы…

— Но, мистер Браттон, — упорствовал мальчик и потянул его за брюки. Он настойчиво смотрел на человека-гору и снова подергал его за ногу. — Мистер Крид Браттон, я хотел сказать…

Крид выругался и выпрямился в седле, а в это время Ганна подошла и положила руку на плечи мальчика.

— Эрик, мы сейчас разговариваем с мистером Браттоном. Почему бы тебе не отойти к другим детям? Скоро я с тобой поговорю.

— Нет! — не согласился мальчик, и в его голосе послышались нотки нетерпения, что заставило Ганну строго посмотреть на него.

— Ой, ради Бога! — взорвался Крид и в раздражении вместе с лошадью повернулся вокруг себя. — Видимо, я сошел с ума, согласившись взять вас с собой. Можно как-то сдерживать этих детей, леди?

Проигнорировав его слова, Ганна повернулась к мальчику и спросила:

— Что такое? — И в это время услышала резкий возглас Крида.

— Черт возьми! — выругался Крид, и Ганна хмуро посмотрела на него.

— Это то, о чем я хотел сказать вам, мистер Браттон! — воскликнул Эрик.

Внизу, в долине, над верхушками деревьев поднимался черный дым. Реакция Крида была мгновенной.

— Мальчик, ты должен был сразу сказать об этом, — сказал он, кинув бутылку с виски назад в сумку и вытащив ружье.

Он шлепнул по донышку своей сплющенной шляпы и резко приказал Ганне и детям спрятаться в кустах, пока он будет обследовать местность. И ускакал, пустив лошадь рысью.

Ганна выполнила его команду. Они, как смогли, спрятались в густых зарослях деревьев и сидели там, замерев от страха. Она увидела, что Флетчер закрыл ноздри лошади, чтобы не дать ей выдать их, и приказала Фрогу сделать то же самое. Мальчик племени «Кутеней» молча кивнул в ответ и положил свою руку на раздувавшиеся ноздри серой кобылы. Влажные коричневые глаза Фрога были расширены и выражали страх, который, должно быть, чувствовал каждый.

Ганна выдавила из себя улыбку и встала на колени перед маленькими детьми — семилетней Иви и девятилетней Джессикой. Иви доверчиво посмотрела на нее, а Джессика — с мольбой о заступничестве.

— Все будет хорошо, — ласково проговорила Ганна. — Мистер Браттон достаточно опытен в этих делах, и он не позволит кому-то навредить нам.

— Но как он сможет остановить их, если их много? — спросила Джессика. — Там ведь их было так много.

В какое-то мгновение взгляд Ганны стал совершенно беспомощным: что она могла сказать ей?

Нельзя было обманывать детей — особенно Джессику, не нуждавшуюся в сладкой лжи.

— Нам надо уповать только на Бога и мистера Браттона, — утомленно сказала она. — Это единственное, что в наших силах.

Джессика кивнула, а Иви тоненько захныкала. Она была хрупкой и слабенькой. Ганна крепко прижала ее к себе.

Лес казался совершенно безмолвным. Густая поросль кустарника и опавшие листья были подушкой для падающей с сосны ветки. С легким хрустом упала ветка, и Ганна подпрыгнула от испуга. Она снова вспомнила подвал, как они в страхе прижимались друг к другу и издали. Она закрыла глаза. Перед ее глазами проплыли все годы, которые она прожила, ни разу не глядя опасности в лицо.

Опустив голову, Ганна положила подбородок на руки, обнимавшие колени. Иви тесно прижалась к ней, а Джессика, чей цвет лица и волос был настолько сходен с Ганниным, что можно было принять их за сестер, сидела перед ней на корточках. Фрог все еще стоял рядом с кобылой, а Маленькая Птичка прижалась к своему брату.

Погрузившись в свои мысли, Ганна припомнила предшествующие события: бандиты, каким-то образом связанные с Кридом Браттоном, потом мародерствующие «Черноногие», уничтожившие Джубайл, и утомленно подумала: «Неужели есть такой Высший суд, который позволяет твориться таким ужасам? И почему таким хорошим людям, как мой отец, он позволил умереть? О, если бы во мне было больше набожности, я бы не задавала таких вопросов, не сомневалась в божественном начале всего. Мне очень тяжело, но я должна стремиться поступать так, как это делал бы мой отец».

Опустив голову, чтобы никто из детей не увидел ее горячих слез, Ганна зарыла лицо поглубже в испачканное ситцевое платье. Она вдыхала запах сосны и земли и подумала о воде и большом куске мыла.

— Мисс Ганна! — прошептал Свен Джохансен из своего укрытия между Флетчером, Ребеккой и Эриком. — Мисс Ганна, мне кажется, я что-то слышу. — Свен, двенадцатилетний мальчик с жесткими, прямыми волосами, поднял руку и показал на тропу.

Закусив нижнюю губу, Ганна перевела взгляд от бледного лица Свена на кусты, в которых исчез Крид. Казалось, они ждали уже около часа, может, это Крид? Или… Другая возможность была настолько ужасной и страшной, что она тут же откинула ее.

Наконец, услышав еле различимый шлепок копыт по грязи, Ганна сжала плечо Иви, и девочка слабо запротестовала. Она выпрямилась и принялась внимательно вглядываться в густую заросль, читая про себя молитвы, чтобы это оказался Крид Браттон, а не существо из ее самых страшных кошмаров.

Молитвы Ганны были услышаны: Крид подъехал на своем гнедом. Силы оставили ее, и она не могла даже пошевелиться. Крид выглядел так уверенно, что казалось, им нечего бояться и они спасены.

Но вдруг большой камень пролетел в воздухе и, сбив с головы Крида шляпу, упал в грязь.

Мгновенно Крид спрыгнул с гнедого и приземлился в ореоле таких ругательств, что Флетчер и Эрик переглянулись.

— Извините, — начал Эрик, показываясь из своего укрытия в кустах. — Мы не знали, что это вы!

Крид резко протянул свою мускулистую руку, чтобы встряхнуть Эрика. С выражением возрастающей ярости на лице он схватил отбивающегося мальчика за грудки, потряс его так, что зубы Эрика застучали, а голова замоталась взад-вперед.

— Мистер Браттон! — вскричала Ганна в ужасе, бросившись из кустов на защиту мальчика.

Флетчер под прикрытием кустов отползал подальше, чтобы не быть замеченным Кридом. Крид положил Эрика поперек колена, и его широкая ладонь со звонким шлепком скользнула по ягодицам мальчика. Эрик извивался, его руки и ноги болтались.

— Нет! — выкрикнула Ганна, схватив Крида за руку. Нетерпеливым движением он высвободил руку, и она снова опустилась на то место, на котором держались брюки мальчика.

Ганна рванулась вперед и повисла на его руке:

— Подождите! Он же не знал, что это вы!

Крид поставил Эрика на ноги. Лицо мальчика было красным, губы сжались в тонкую полоску, когда он с кулаками налетел на Крида, кипя от унижения и ярости.

— Boy! — схватив опять мальчика, Крид поднял его над землей и кинул на Ганну сердитый взгляд. — Леди, можно что-нибудь сделать с этими оборванцами?

Она смотрела на него, скрестив руки на груди:

— Если бы вы сначала узнали, в чем дело, прежде чем наказывать невинного мальчика, наверное, мои действия были бы необходимы.

— Если бы я всегда сначала задавал вопросы, а потом действовал, я был бы мертв лет в двенадцать, — парировал Крид. — Не всегда хватает времени быть вежливым и справедливым.

— Пустите меня, — закричал Эрик, неистово извиваясь в железной хватке Крида.

Крид тут же отпустил его, и мальчик со стоном упал на землю.

— Грубое животное, — пробормотала Ганна, наклонившись над мальчиком.

— Лучше бы поучили хорошим манерам эти сопляков, или мне придется сделать это за вас, — прорычал Крид, наклоняясь, чтобы поднять шляпу.

Все еще стоя перед Эриком на коленях, Ганна взглянула на Крида. Его глаза были черными, холодными и непроницаемыми, и она почувствовала неожиданный приступ тошноты.

— Что-то случилось? — спросила она после минуты мертвой тишины.

— Да, полагаю, что по вашей мерке случилось…

Все его внимание было сосредоточено на шляпе, которую он тщательно отряхивал, затем его взгляд скользнул по Ганне. Он был прямым, проникающим, и на какой-то момент в его глазах мелькнули сдерживаемые чувства, а потом они снова стали холодными. Он старался говорить ровно и спокойно.

— Они там все мертвы. Вырезаны.

— Они?..

— Вся ферма и семья. Мать, отец, дети, скот — все мертвые, а дом подожжен. — Глаза Крида сузились, глядя на побледневшее лицо Ганны. — С вами все в порядке? — спросил он.

— Да… да. Я только подумала об этих несчастных, — заикаясь выдавила она. Ее руки дрожали, а голова тряслась. — Вы похоронили их и прочитали молитвы над их душами?

Крид недоуменно посмотрел на нее:

— Похороны… молитва… скажите, вы не сумасшедшая? Я выбрался оттуда как можно быстрей, леди! Сейчас не время для этих штучек. Похоже, что я случайно разминулся с «Черноногими», и у меня не было желания слоняться там!

У Ганны подкосились ноги, и, в изнеможении плюхнувшись на грязную тропинку, она зарыла лицо в ладони. Мысли о резне, мародерстве «Черноногих» и смерти ни в чем не повинных людей сломили ее. Куда пропала ее внутренняя сила? Но за ней наблюдали дети, и она должна была быть сильной. Подняв голову, она посмотрела на Крида, который явно ожидал, что она сейчас впадет в истерику. Ганна слабо улыбнулась.

— Со мной все в порядке, мистер Браттон, Страшно подумать, что испытывали несчастные души. Конечно, вы поступили правильно, что не стали там задерживаться. Это было очень благоразумно с вашей стороны.

— Счастлив, что поняли меня, — сказал Крид с сарказмом. И не проронив больше ни слова, повернулся к слушавшим детям.

Свен Джохансен стоял, покровительственно положив руку на плечо Иви Рамсон, а Ребекка, Джессика, Фрог и Маленькая Птичка нетерпеливо смотрели на старших. Флетчер и Эрик осторожно встали с другой стороны, готовые немедленно дать ему отпор. Заметив это, Крид удовлетворенно кивнул. Ему было лучше, если бы они все избегали его.

— Подумайте, — предложил он, — почему бы нам не разбить лагерь для ночлега? «Черноногие» отправились в другом направлении, и поэтому нам не надо заботиться ни о чем, кроме как о том, чтобы наполнить наши пустые желудки.

Дети перевели взгляд с Крида на Ганну, и та тоже кивнула:

— Да, кажется, это прекрасная идея, дети.

Крид равнодушно пожал плечами и пустил Генерала быстрой рысью. Все последовали за ним, каждый своей скоростью. Он слышал их попытки догнать его, когда они продирались сквозь кусты и остановились перед поваленным деревом. Кто-то заплакал, видимо, оттого, что упал и ушибся, но остальные старались по возможности не шуметь, и Крид улыбнулся.

Может, он запугал их, и они поэтому не шумели. Причина его не волновала. Это большая победа, подумал он, вспоминая, какими шумными и ссорящимися они были в начале их пути. Конечно, стоическое спокойствие Ганны и ее безропотность, видимо, сделали свое дело, но его непреклонность в требовании тишины была более эффективна, как и то, что он справедливо столкнул мальчиков головами, тоже сыграло свою немаловажную роль.

Не останавливаясь, Крид взглянул на небо, чуть видимое сквозь густые шапки деревьев. Скоро уже стемнеет, и нужно было найти безопасное место для ночлега, поэтому он стал внимательно смотреть по сторонам: вот бы найти площадку, окруженную скалами.

Он почувствовал запах воды и движение прохладного воздуха. Значит, рядом озеро или водопад.

Крид напряженно старался вспомнить эту местность, но он был здесь очень давно. Кажется, впереди должно быть небольшое озеро. Крид еще раз взглянул на солнце, затем слегка изменил направление и чуть погодя уже стоял перед небольшим водоемом, в котором отражались и заходящее солнце, и темнеющее небо, и окружающие его деревья. Неподалеку стояли две скалы с шапками снега на вершинах, и сверкающие воды давали их четкое отражение в своих бирюзовых глубинах. Крид удовлетворенно кивнул и повернул назад, чтобы привести сюда Ганну и детей.

Выйдя из густых зарослей на берег, Ганна одарила Крида благодарным взглядом.

— Как красиво здесь, — сказала она, вздохнув.

— Да, мне тоже так кажется, — коротко ответил он.

— Мы сегодня здесь разобьем лагерь?

— Думаю, здесь неплохое место: хорошо скрытое и около воды. Мы бы не нашли лучшего.

— Нет ли здесь еще какого-нибудь поселения? — спросила Ганна.

— Нет. Где-то здесь поселился человек по имени Боннер, но не знаю, где именно, и думаю, что мы здесь в большей безопасности. — Он задумчиво прищурил темные глаза, взглянув на нее: — Что такое? Вы не верите мне?

— Нет, нет, — поспешно заверила Ганна. — Это совсем не так! Это просто… Мне кажется, я была бы в большей безопасности в каком-нибудь доме — вот и все.

— В доме? Похожем на тот, где вы были, когда я вас нашел? Или в таком, как дом Карлисла? — спросил Крид и добавил: — Кажется, мы не нашли бы ничего лучшего.

— Вы, конечно, правы, Браттон. Полагаю, я просто очень напугана, — кивнула Ганна и опустила глаза.

Лицо Крида помрачнело, но голос стал мягче:

— У вас были причины испугаться, но не волнуйтесь, думаю, у нас здесь меньше шансов быть найденными, чем в доме, заметном каждому проходящему.

Ганна залюбовалась кристально-чистыми водами озера и поразилась, каким оно выглядит одиноким. Тени ночи медленно, мягко колеблясь, падали на землю, и она снова осознала свою нравственную неустойчивость и уязвимость. Отец не раз говорил ей, что она не должна бояться смерти, а она боялась. Она испугалась и за себя, и за детей, и сейчас ей было стыдно за свое малодушие и трусость.

— Конечно, мы останемся здесь, — сказала она вслух, заставив звучать свой голос как можно тверже и решительней. — Это прекрасное место для лагеря на ночлег, мистер Браттон.

Его взгляд выразил легкое удивление.

— Рад, что вы наконец согласились со мной.

От его сухого тона на ее щеках вспыхнул легкий румянец, и она повернулась, чтобы возвратиться к детям. Ганна удивилась возникшему чувству облегчения, когда Крид стал разжигать костер. Он подбросил туда мох с деревьев, затем послал мальчиков собирать упавшие с лиственницы ветки, которые, как оказалось, не дают много дыма.

Сначала Ганна словно окоченела от холода. Она опустилась на сваленное дерево и прижала к себе Иви. Может быть, посидев у этого веселого, яркого огонька и немного поев, у нее снова появятся силы посмотреть на мир другими глазами. Когда Крид молча протянул ей несколько кусочков недожаренной куропатки, которую он выследил и убил камнем, она наколола их на раздвоенный конец палки, помогла младшим детям сделать то же самое и показала, как надо держать их над пламенем, чтобы птица скорей зажарилась. В лесу было очень мало съедобных ягод, но мальчики нашли несколько пышных кустов дикой вишни. Это лакомство решили оставить на десерт, и Ганна бережно разделила ягоды на всех.

Наблюдая за ней у костра, Крид размышлял о том большом расстоянии, которое им придется преодолеть. Не то чтобы Крид сомневался в том, что сможет защитить их и довести до безопасного места, он думал: уж не волею ли судьбы он оказался рядом с ней? Она была настолько хороша собой, а он давно не встречал таких женщин. Она была очень привлекательной: от вишневого сока ее губы окрасились в красный цвет и при ярком свете костра выглядели влажными и зазывающими. Ему стало интересно, понимала ли она сама, как очаровательна. И решил для себя, что понимает. Кажется, женщины всегда знают об этих вещах.

Нахмурив брови, Крид сжал бутылку виски. Черт возьми, его мысли зашли слишком далеко, представляя ее без этого серого платья с высоким воротником и массы нижних юбок…

Подняв руку, он сделал большой глоток виски, закупорил бутылку и убрал в сумку. Но и это не смогло отвлечь Крида от его фантазий. Ганна засмеялась над чем-то, что сказал один из мальчиков, и яркий свет огня упал на ее распущенные волосы, поблескивавшие червонным золотом. Крид сдвинул на затылок свою шляпу и блуждал взглядом по четким линиям ее лица и шеи, по расстегнутым у горла пуговицам ее платья. Руки его сжались в кулаки.

Она подняла глаза и встретила его взгляд, устремленный на нее и погруженный в раздумья, и улыбка на ее губах вдруг застыла… Ей очень хотелось опустить глаза, но она не смогла. Устремленные на его лицо, они так и застыли, глядя на чувственный изгиб его губ, высокие скулы и темные глаза, припорошенные густыми ресницами, в теплой глубине которых, казалось, хранилась тайна сладострастия. Может, это было отражением пламени, мерцавшего в его глазах, но яркие огоньки охватили ее воображение и заставили думать о том, что никогда раньше ее не занимало.

В нем было что-то гипнотическое — грубая, подчинявшая себе аура помимо воли притягивала ее к нему. Она попыталась проигнорировать это и сосредоточиться на мыслях о судьбе детей пли опасностях, стоящих перед ними, но все ее старания были тщетными. Она не могла забыть прошлую ночь, когда его распростертое тело прижимало ее к мокрой земле, а ее запястья до сих пор ощущали его железную хватку. В тот момент Ганна почувствовала его желание, как животное чувствует близкое присутствие человека, почувствовала всеми клеточками своего тела, что Крид хочет ее, и нахлынувшая волна предательской пульсации в ее теле ответила ему.

Ей стало стыдно. Это ошеломило ее. Раньше она никогда не испытывала ничего подобного к мужчинам. Но в нем было что-то такое, что притягивало к себе, и она не могла понять что. Что было в нем такого, чего она не замечала в других? Ганна проглотила слюну, застывшую в горле, и опустила взгляд на огонь. Она не хотела, чтобы он узнал о ее чувствах.

Но было слишком поздно. Крид понял причину ее смущения и быстрого переключения внимания на учеников. Он встречал это раньше у молодых, неопытных девушек, очарованных мужчинами. Этот взгляд был легко различим — он излучал свет, исходящий изнутри, подсвечивая невинные лица, — и его нельзя спутать.

Он резко поднялся. От этих широко распахнутых глаз, влажных губ, нежных кудряшек на него повеяло бедой.

Он был из тех людей, которые всегда чувствовали, где их подстерегает опасность и знали, как ее избежать.

Ганна увидела, что он уходит, и расстроилась, хотя и успокоилась: ее плечи опустились, а черты лица как бы разгладились. Приближалось что-то неизведанное для нее и опасное.

Сидящая рядом с ней Иви Рамсон потянула ее за рукав и таинственным шепотом попросила пройти с ней в кустики. Ганна поднялась до ближайших кустов, а мысли ее все кружились вокруг Браттона. «Ночные часы приносят с собой все мысли, которые днем запирались на засов. — И она покачала головой. — Зная натуру Евы, видимо, Сатана приблизился ко мне в полуночные часы».

— «При ясном, ярком свете дня все призраки исчезают», — процитировала она. Автор: Джошуа Макгайр, часто напоминавший об этом своей маленькой дочери. Тогда в это было так легко поверить, а сейчас у нее это получалось с трудом. С приходом зрелости возникали новые страхи, новые искушения.

— Мисс Ганна? — заговорила Джессика, и Ганна склонилась к ней. — Мисс Ганна, а куда же нам теперь идти?

Ганна промолчала, поправив толстую ветку в костре. Когда девочки обступили ее, Ганна ответила:

— Надеюсь, что мы можем пойти в лагерь «Сердце стрелы», где у меня есть друг, который поможет нам.

— А кто? — спросила Джессика.

На губах Ганны промелькнула легкая чуть заметная улыбка, она уселась на сваленное дерево и притянула Джессику к себе.

— Добрый, сердечный человек Джоэл Аллеи. Я не уверена, что вы помните его, потому что уже прошло много времени с тех пор, как он приезжал в Джубайл, но мой отец был знаком с ним очень близко. Пастор Аллен будет счастлив помочь нам.

— Почему? — спросила Джессика со свойственной ей прямолинейностью.

Кончиками пальцев Ганна ласково коснулась лица девочки.

— Потому что он заботится о нас.

— Вы собираетесь за него замуж? — выпалила Джессика, взглянув Ганне прямо в глаза.

— Замуж?..

— Я слышала, мой отец однажды говорил, что вас сватал какой-то проповедник из «Сердца стрелы». Я помню это, потому что очень не хотела этого и плакала, — сказала малышка тоном, не принимавшим возражений.

— Почему, Джессика, о чем ты говоришь?

— Но ведь это так?

— Да, леди-миссионер, — медленно произнес знакомый голос из-за пламени костра, — это так? — Крид вышел из тени на свет. — Может быть, в этом причина, почему вы решили пойти в «Сердце стрелы»?

— Не будьте смешным, — огрызнулась Ганна и подумала: «Зачем ему надо ставить меня в такое неловкое положение — будто бы я обманываю кого-то». — Я уже приводила вам свои доводы по поводу «Сердца стрелы», мистер Браттон. О детях необходимо позаботиться, а…

— А этот Джоэл Аллен сможет это сделать лучше любого другого в Айдахо, не так ли?

— Нет, я никогда не говорила этого. Я сказала только, что в «Сердце стрелы» есть люди, которые смогли бы помочь детям поселиться в нормальных семьях, или даже отправить к родственникам.

— А, и я могу полагать, что этот пастор Аллен никогда не занимал ваши мысли? — Крид злорадствовал, а сам недоумевал: какое ему дело до того, что она собралась выходить замуж за какого-то проповедника?

Та же мысль пришла и к Ганне, и она с удивлением посмотрела на него. На фоне огня ей был виден лишь его силуэт.

— А какое это для вас имеет значение, мистер Браттон? — мягко спросила она.

Крид в упор посмотрел на нее.

— Никакого, — ответил он равнодушно. — Мне просто нужна правда.

— Я сказала правду. Говоря о людях, которые помогут детям, я подразумевала пастора Аллена. Не думала, что вам будут интересны имена и подробности, мистер Браттон.

— Я не предполагал, что вы такая лицемерка, мисс Макгайр! — выпалил он в ответ.

— Лицемерка? Почему… как вы осмелились…

— А что же вы тогда понимаете под лицемерием?

Медленно поднимаясь, Ганна горящими глазами встретилась с мрачным взглядом Крида.

— А что вы понимаете под филистимлянином, мистер Браттон?

У него вырвался возглас отвращения.

— Так и знал, что вы опять ввернете что-то библейское…

— А меня удивляет, что вы понимаете все только в этом смысле!

Браттон Крид долгим взглядом посмотрел на нее, и его губы искривились в странной усмешке — полунасмешливой и полувысмеивающей себя.

— Я слышал стихи из Библии, мисс Макгайр…

Все еще обиженная на то, что он обозвал ее лицемеркой, Ганна не могла остановить поток обидных слов, слетавших с ее языка:

— Тогда я нахожу невозможным для себя предположить, что вы придали большое значение тому, что услышали! Вы уверены, что слышали стихи именно из Библии, мистер Браттон?

На его лице была все та же странная улыбка, когда он мягко произнес:

— Думаю, что да. Видите ли, мой отец был тоже проповедником…

6

Ганна долго не могла произнести ни слова. Она лишь в легком замешательстве смотрела на него. Когда до нее наконец дошел смысл сказанного — его отец тоже был проповедником, — она недоверчиво покачала головой.

— Нет…

— Что? — усмехнулся он, засунув свои большие пальцы под ремень, склонив голову и пристально взглянув на нее. — Вам не верится, что такой недоумок и грубиян мог иметь лучшее начало? Вы никогда не слышали сказку о щедром сыне пли…

— Каине и Авеле? — закончила за него Ганна. — Пожалуйста, мистер Браттон, вы должны понять, что я считаю вас совершенно равнодушным к духовности и поэтому никак не могу увидеть в вас мальчика из церкви.

— В самом деле? А может быть, я просто стал взрослым и понял, что все эти прекрасные волшебные истории только сказки, мисс Макгайр. Может быть, я осознал, что реальность не в Боге, — не в том, о чем так любят говорить миссионеры, расписывая Его, и не в том, как мой отец представлял мне Его. Может быть, я понял, что никакая религия в мире никогда не справится со злом, убийствами, насилием и жестокостью. «Вера без благочестивых деяний умирает», — обычно говаривал мой отец. Он даже сам не представлял, насколько близок к правде: религия, вера — мертвы, заморожены, похоронены и зарыты в могилу.

Крид глубоко вздохнул и замолчал. Все это опять вскрыло его старые раны.

— Моя вера жива, мистер Браттон, — сказала Ганна в тишину, чувствуя на себе взгляды детей, их завороженные лица и их тела, натянутые, как струны.

— Хорошо, подумайте, насколько она жива, когда я вам напомню Джубайл, мисс Макгайр! Неужели после вчерашнего вы захотите сказать мне, что у вас не возникло сомнений? Потому что, если вы скажете это, — мягко сказал он, — я назову вас лгуньей.

Губы Ганны задрожали, а руки вцепились в подол юбки, как утопающий цепляется за соломинку.

«Как он узнал? Как он смог постичь, с какой горечью я спрашивала Бога о своей вере?» Ответ пришел, как вспышка молнии: когда она услышала, каким тоном Крид отзывался о своем отце, какими мрачными до черноты стали его глаза, когда он упомянул о религии своего отца. И ей стало все понятно. Он чувствовал то, что недавно испытала она, только Крид Браттон еще не смог исцелить свою душу от разочарования. И это омрачало его жизнь. Злость, обида и страх, возникшие в ней, куда-то ушли. Она даже смогла выдавить из себя улыбку.

— Вы ее просто потеряли, так ведь? Вы лишились вашего отца и вашего Бога, а теперь у вас нет веры ни во что и ни в кого.

Ошеломленный ее словами, Крид отступил от Ганны.

— Я ничего не потерял, мисс Макгайр. Я только нашел, от чего и от кого я на самом деле могу зависеть, вот и все, — сказал он, удаляясь снова в тень, и услышал вслед:

— Я полагаю, вы недолго раздумывали перед тем, как свернуть в Джубайл и помочь нам, мистер Браттон.

Но собирая притихших детей и принявшись за обустраивание ночлега, она вернулась к своим собственным сомнениям, захватившим ее с повой силой после резких слов Крида. Он приблизился вплотную к правде — совсем вплотную к пониманию того, что творится в ее сердце и мыслях, — и это напугало ее. Наверное, он сам тоже столкнулся с теми же мучениями, и они принесли ему горечь и разочарование. Неужели это случится и с ней? «Только с моего позволения», — сказала себе Ганна.

И лежа в нижней юбке и сорочке на одеяле, недалеко от костра, она поймала себя на том, что не может уснуть. Ей казалось, что в душе Крида Браттона можно увидеть нечто среднее между печалью, состраданием и страхом, так похожими на одиночество ее души, и от этого ей стало легче.

Сквозь густые кроны деревьев Ганна разглядывала темное небо. На нем среди звезд луна кажется серебристой и яркой, но здесь, на земле, под этими вековыми стражами, от нее исходит лишь слабый свет. Огонь уже угасал, глядя на мир из горячей золы угрюмыми красными искорками.

Положив руку под щеку, Ганна глубоко вздохнула и распустила волосы, упавшие ей на глаза. Перед ней вставали расплывчатые очертания и тени, призраки огня, облетающие лес. В этой загадочной тишине улавливались еле слышные звуки ночи: плеск волн, набегавших на берег, и она почувствовала, что если постараться, то можно услышать, как туман ложится на зеркальную поверхность озера. До нее доносились неясные шорохи, треск падавших деревьев, шепот ветра в ветвях сосен и прощальный крик совы. Ганна закрыла глаза.

Открыв их, она подумала, что, наверное, не надо было ей поворачиваться к огню лицом. Два огромных пятна света горели совсем близко от нее. Но потом до сознания дошло, что она все еще лежит спиной к огню. Холод сковал ее холодные пальцы, она замерла, ее парализовало от страха. Должно быть, это какое-то дикое животное. Оно расположилось совсем недалеко, на сваленном дереве в той стороне, где лежал Крид Браттон.

Это был первый раз, когда она позволила себе негромко вскрикнуть, — настолько тихо, что не напугала бы и мышку. Ганна снова закрыла глаза, желая, чтобы существо поскорей исчезло. Но оно все так же сидело там со злобным, немигающим взглядом. Она услышала, как крик снова вырвался из ее горла, на этот раз громкий, словно из глубины души, и оно моргнуло. Потом что-то тяжелое упало рядом с ней — это был Крид.

— Что за черт? — спросил он, положив тяжелую руку ей на плечо. — С вами все нормально?

Она кивнула, и рукой показала в сторону, где горели глаза. Но когда Крид обернулся, они уже исчезли. Она услышала его нетерпеливый вопрос, что же там такое было, и повернула к нему голову. В этот момент лунный свет пробрался сквозь кружева листвы, освещая лицо Крида, и Ганна увидела неподдельное беспокойство в его глазах.

— Там было какое-то дикое животное. Я видела его. Оно было вон там — два огромных глаза смотрели на меня, как маяки…

Крид перебил ее, поспешно спросив:

— И смотрели не мигая? Держу пари, это была крупная рогатая сова. Вы когда-нибудь ее видели?

Она кивнула.

— Да, но всегда днем, и она не казалась такой… такой злобной.

— Не волнуйтесь. Нечего бояться какой-то совы. Кроме того, вы сами ее до смерти напугали, цитируйте лучше стихи или еще какие-нибудь пошлости, — Крид хихикнул.

— Спасибо за поддержку, — ледяным тоном ответила Ганна.

Крид усмехнулся. Лунный свет освещал и будто покрывал серебряной пылью его лицо, высвечивая мелкие морщинки в уголках глаз, его полуотросшую бороду и небритые щеки. Ее преследовали вопросы: что за жизнь вел этот человек и что толкнуло его в пропасть неверия? Какие на его долю выпали страдания? Может, он потерял свой дом, семью, жену и детей? А может, безответная любовь?

Она напряглась и с решимостью сказала:

— Все нормально, мистер Браттон. Я уже успокоилась.

Его рука все еще оставалась на ее плече, и вдруг Ганна вспомнила, что под грубым одеялом на ней только нижняя юбка и сорочка, и посмотрела на него как-то по-особенному: увидела его мускулистую фигуру, его взъерошенные и падающие на глаза волосы, словно он только что проснулся. Ее взгляд скользнул по обнаженной груди, по штанам из буйволовой кожи. Она подняла глаза и с ужасом поняла, что он заметил, как она разглядывала его. Это, должно быть, развеселило Крида, потому что его улыбка стала шире. В эту минуту Ганна мечтала только об одном: провалиться сквозь землю, но казалось, что он и об этом уже знает.

Рука Крида оставалась неподвижной на ее плече, как приговор.

Он лежал на своих одеялах, поглощенный думами о ней, представляя перед глазами нежный поворот головы и яркое пламя ее волос. Когда она вскрикнула, ему показалось, что это был призыв. Но теперь, когда он был здесь, чувствуя хрупкие плечи и запах ее тела, он растерялся. В его голове звучало слишком много голосов, предостерегающих его, и он не мог не прислушаться к ним.

— Что вы делаете? — прошептала она с напряжением в голосе.

— Ничего.

— Не обманывайте! Я же чувствую… я же вижу по вашим глазам.

Он усмехнулся.

— Фокус. Ловкость рук. Вот так — видно, вот так — нет. Горошина в скорлупе.

От неуверенности Ганна задрожала, сознавая, что его прикосновение как-то странно подействовало на нее, превращая ее тело в желе.

Они молча посмотрели друг на друга, оба осознавшие свое томление — влечение друг к другу и препятствия, стоящие на их пути. Одно из препятствий сразу дало о себе знать. Детский сонный голос попросил попить воды.

Ганна сбросила пелену, которая, казалось, держала их в волшебном мире лунного света. Этот голос взорвал видение на сотни осколков, и она почувствовала себя проснувшимся лунатиком и, обернувшись к Иви, сказала:

— Сейчас принесу, Иви. Минутку.

Крид молчал. Почувствовала ли она ту же дрожь, что и он, когда дотронулся до нее, тот же стремительный порыв чувств, словно закипела кровь. «Это самая лучшая шутка надо мной, — подумал он. — Не слишком ли много их преподносит мне судьба?» Рука Крида упала с плеча Ганны, и он сел на корточки уже с холодным, непроницаемым лицом и обычным выражением пренебрежительной усмешки.

Ганна заметила перемену в нем и обрадовалась: не сейчас, не с ним; он был слишком сильный и в нем столько противоречий, он только выведет ее из состояния равновесия, и она потеряет свои последние силы. Среди ночных кошмаров и сказочных видений в этом мрачном диком лесу она снова почувствовала себя потерянной — потерянной и одинокой.

Видимо, растерянное и удрученное лицо девушки тронуло какие-то струны в душе Крида. Он обратился к ней с улыбкой:

— Все будет хорошо, Ганна. Пока ты со мной, с тобой ничего не случится.

Она поверила ему и, в некотором смущении глядя на него, улыбнулась.

— Я знаю. Спасибо.

Ганна принесла Иви воды и вернулась на свое место. Теперь ей так захотелось спать, что никакие звуки и существа не смогли бы ее разбудить. Она уснула мгновенно и проспала до рассвета.

А Крид уже колдовал над костром, в центре которого на вершине сложенных горкой поленьев в черном от сажи кофейнике закипал кофе. Увидев, что девушка проснулась, Крид посмотрел на нее как-то особенно.

— Вы любите кофе?

Она робко кивнула, вспомнив, что произошло с ними ночью.

— Да, очень.

Он налил дымящейся темной жидкости в помятую оловянную кружку и протянул Ганне, позволив себе дотронуться до руки девушки. Одно только прикосновение к ней заставило замереть его дыхание. Он нахмурился: кажется, ситуация берет над ним верх. А если она увидит его поражение, что тогда? Нет смысла забивать себе голову этой девчонкой, которая, может быть, такая пылкая только при выполнении своего долга, а в постели совсем и не такая.

— Я похоронил их, — резко сказал он.

— Кого? — подняла на него Ганна большие глаза.

— Карлислов. Пока еще было темно, я вернулся и похоронил их.

— О! Ой, я… я так рада.

— Думаю, есть чему.

Крид резко поднялся, такой изящный и красивый, держа руки на кожаном портупейном ремне, висевшем много ниже его талии. Он провел рукой по волосам и пробормотал, что надо проверить лошадей. Ганна посмотрела вслед, почувствовав его смущение и замешательство. Она оглядела все еще спящих детей, свернувшихся калачиками под одеялами. «Они так устали, пусть поспят подольше, сон — лучший лекарь для их измученных душ», — подумала она.

Ганна осторожно отхлебывала крепкий дымящийся кофе, согревавший ее на утренней прохладе. Лес стоял под покровом тонкой пелены тумана, окутавшего даже низкий кустарник. Она ясно слышала плеск воды, который эхом раздавался в темноте. Поднявшись и напевая про себя, стала пробираться через кусты к озеру.

Выйдя из темноты чащи на берег озера, она обрадовалась, увидев яркий свет солнца, золотившего снежные вершины. Они переливались нежными оттенками от розового до розовато-лилового. От красоты у Ганны перехватило дыхание.

Она вспомнила огоньки, мерцавшие ясной ночью в небе, — светящиеся точки, похожие на крошечные вспышки. Иногда за ними образуется нечто похожее на шлейф, но чаще они бывают стремительными, как спицы в вертящемся колесе, переливаясь всеми цветами радуги. Однажды она наблюдала это несколько часов подряд, почти всю ночь. Джошуа сказал, что это было благоговейным знамением Божиим. Но маленькая Ганна тогда думала, что весь мир и так есть знамение Божие, иначе почему же тогда все вокруг так любимо ему? «В весенней целомудренности цветов не меньше красоты, чем в этих огнях», — сказала она тогда своему отцу. Он нежно улыбнулся ей.

Ганну всегда больше привлекала естественная красота. Она заметила фиалки на берегу и, все еще улыбаясь, нагнулась снять ботинки и стянуть чулки. Освободившись от узкой, тесной обуви, она с минуту постояла на камне, выступавшем из журчащей поверхности озера. Она присела на него, опустив уставшие ноги в воду и с удовольствием поплескала ими в ледяной воде. Эта прохлада была так приятна!

Вдруг за спиной Ганна услышала шелест кустов и увидела подходящего Крида. Она вспомнила, что должна была предупредить его, куда направляется. Подойдя поближе, он стал жестко выговаривать ей:

— Видите ли, это не заняло бы у вас много времени и не наделало бы больше шума, если бы вы догадались сказать мне, что собираетесь искать на свою шею приключения, леди…

— Ганна, — ровным голосом поправила она Крида.

— …а если бы что-нибудь с вами случилось, — продолжал он сердито глядя на нее, — что бы тогда сталось с вашими малыми детками?

Ганна опустила юбку, прикрывая голые ноги, и ответила, что была не права. Его темные глаза сузились, и она покраснела, правда, не поняв причины своего смущения:

— Я хотела умыться, — оправдывалась она.

— Могло кончиться тем, что вы бы сейчас уже лежали поперек какого-нибудь индейского пони, мисс Макгайр! Или, может быть, в компании тех, за кем я охочусь — или охотился, пока вы не заставили меня служить вам. Вы подумали об этом?

— Нет, — честно призналась она. — Простите меня, но это как-то не пришло мне в голову. Конечно, я должна была подумать, я понимаю, но…

Все еще не сводя с нее глаз, Крид тяжело вздохнул. В глубине души он понимал, что больше обезумел при виде ее голых ног, чем злился на ее непослушание.

— Глупее этого ничего нельзя было придумать, — закончил он с глухим ворчанием.

— Вы правы. Я виновата.

Крид неловко стоял перед ней. Почему-то Ганна вспомнила, как он сидел ночью у костра с обнаженной грудью. Он смотрел на нее своими непроницаемыми глазами, черными как ночь, и она отвернулась.

— Дети все еще спят? — спросила она, потянувшись к своим ботинкам и чулкам.

— Нет. Высокий, тощий мальчик…

— Свен?

— Да, думаю, он — швед. Он разбудил детей, они оделись и сворачивают одеяла. Я оставил его за старшего.

— Свен — исполнительный мальчик, — произнесла Ганна.

Она подумала, стоит ли ей сейчас перед ним натягивать чулки. Затем решила надеть только ботинки.

Поднявшись, Ганна поправила свои юбки и улыбнулась Криду, полностью обезоружив его этим.

— Может, вы последуете за мной? — спросил он и пошел обратно к зарослям кустов.

Ганна хотела остаться одна и надеть чулки, чтобы грубая кожа ботинок не натерла ноги, но у нее так и не хватило смелости попросить Браттона подождать. Его настроение не располагало к терпению.

Ганну заинтересовало, что могло связывать его с бандитами. Он только упомянул об этом, но ничего не рассказал, и она решила как следует расспросить его.

— А почему вы гоняетесь за этими людьми, мистер Браттон? — Она отвела ветку, мешавшую ей пройти, и оказалась рядом с Кридом.

— Что? — он остановился и посмотрел на нее.

— Люди, — начала она нерешительно, растерявшись от его грозного вида. — Вы сказали, что преследуете людей. Зачем?

— Из-за денег. А что это так вас заинтересовало? — удивился он.

— Почему? Потому что минуту назад вы сказали, что они могли схватить меня, — выпалила она, — и я думаю, они опасные люди, если вы так разволновались, что такое могло произойти.

Крид пристально посмотрел на нее.

— Они очень опасные. Это такие люди, что спокойно могут перерезать глотку вам и вашим детям.

Ганна заставила повиноваться свой непослушный язык и сказала уже без всякого заикания:

— Думаю, это те самые люди, которые останавливались в Джубайле.

— Эти люди?

— Почему бы и нет. Три бандита, заезжавшие поесть…

Приблизившись вплотную к ней, Крид прорычал:

— Кто они такие? Как они выглядели? Не говорили ли они, куда направляются?

Когда он стоял, глядя на нее сверху вниз и повторяя свои вопросы, его вид вдруг стал таким же угрожающим, как и у них. И таким же безжалостным. В ужасе она окаменела.

— Главный был высоким, скуластым мужчиной с очень острыми чертами лица, а у другого был шрам через все лицо, вот так… — Она пальцем провела от правой брови к нижнему углу скулы и увидела, как Крид весь напрягся. — А третий мужчина был молодым, почти юным, хотя был с теми двумя на равных. Это вы хотели узнать, мистер Браттон?

Вместо ответа он задал еще вопрос.

— Они не упоминали свои имена и куда едут?

В вопросах Крида не было ничего криминального, просто он задал их в слишком резкой, требовательной форме. Но зачем ему знать о внешности этих людей, если он с ними не знаком? И что может быть общего у него с ними?

Ей не показалось неблагоразумным спросить у него о мотивах его столь живого интереса, и она задала этот вопрос. К сожалению, Крид не разделял ее точки зрения.

— Будьте любезны ответить на мои вопросы, мисс Макгайр! Вам совершенно не обязательно знать, зачем мне это надо. — Он помолчал, мрачно глядя на нее, и, нахмурив брови, продолжил: — В любом случае я скоро вас брошу. Какая вам разница, куда я еду и чем занимаюсь. Но вам будет не все равно, если я разозлюсь и откажусь вас сопровождать, не так ли?

— В таком случае, кажется, я могу вспомнить. Дайте подумать — это были Стилман, Ропер и ммм…

— Труэтт? — закончил Крид, и Ганна кивнула.

— Так и есть. Труэтт. Он был самым молодым.

— Ганна, куда они направлялись?

Она была в нерешительности, пытаясь вспомнить это, не сомневаясь, что Крид не поверит ей, если она скажет, что не знает. Но все ее попытки были тщетными, и она вздохнула.

— Ну, я не уверена. Я слышала, что они что-то говорили, но не могу вспомнить…

Он схватил ее за плечи и так тряхнул, что она выронила свои чулки.

— Черт возьми, вспоминай! — рычал он сквозь стиснутые зубы. — Это очень важно!

У нее вырвался злобный крик. Забыв о выдержке и самоконтроле, она резко оттолкнула его руки и вспылила:

— Не смей до меня дотрагиваться в злости!

Удивившись своим действиям, а затем реакции Ганны, Крид усмехнулся:

— Вы взвыли, как горная кошка, мисс Макгайр!

— Правда? Возможно, это и к лучшему. Теперь вам, наверное, больше не надо будет напоминать, что у кошек есть когти, мистер Браттон.

Ее сердце бешено билось, а зубы стучали, как крышки на кипящих кастрюлях, но она не собиралась отступать.

— Да, может быть, это и к лучшему.

Крид размышлял, стоит ли настаивать на ответе. Затем он все-таки решил изменить тактику и попытался подойти к этому вопросу с другой стороны.

— Было бы очень неплохо, если бы вы вспомнили, куда все-таки они направлялись. Нат Стилман — нехороший человек, особенно, если ему перейти дорогу. А он знает, что я гоняюсь за ним, и поэтому он может быть отвратительным вдвойне.

— Я постараюсь вспомнить, но все ваши грубые действия не вытрясут из меня ответа, если я действительно вспомню, — сказала Ганна и подняла свои чулки, которые теперь были мокрые и облеплены листьями. — Боже, — пробормотала она расстроенно, — моя единственная пара.

— Банда мародерствующих «Черноногих» и трое опаснейших бандитов на хвосте, а вы переживаете о паре чулок? — спросил Крид, удивленно вскидывая брови.

— Но ведь это все, что я могу надеть. А разбойников и «Черноногих» нет, — заявила Ганна.

— И правда, — Крид долго внимательно смотрел на нее.

Он до сих пор переживал, что вынужден сопровождать Ганну с детьми, вместо того чтобы догонять Ната Стилмана, но понимал, что у него не было выбора. В жизни человек должен отличать важное от не очень, должен знать, когда можно выбирать между тем, что ему хочется, и тем, что он должен. Может быть, в этом и есть главное отличие человека. А иногда — может быть — за хорошие дела случаются вознаграждения, такие, например, как Ганна.

Она была настолько хороша, душевна и невинна в своих чувствах и желаниях! Они еще спали в ожидании, что придет хороший человек и одним только своим ласковым прикосновением разбудит их. Он не был таким человеком. Ганна была верующей, пылко желающей посвятить себя достойному, а он был слишком циничным, слишком хорошо познавшим мир с худших его сторон, чтобы верить в чудеса. Нет чудес на свете, и, подозревал он, Бога тоже нет. Никакой Бог не позволил бы произойти тому, что он видел…

И Крид пожал плечами и, не проронив пи слова, которые так рвались с языка, повернул к лагерю. Он должен верить лишь в себя самого.

Когда они отправились по проторенной тропе, солнце стояло уже высоко. Вскоре лес приблизился вплотную к скале. Вокруг все было так красиво, и, если бы не горькие воспоминания о том, что случилось в Джубайле, их путешествие казалось бы прекрасной прогулкой. На этот раз дети хорошо отдохнули за ночь и по пути тихонько болтали между собой. Ганна шла между Иви и Ребеккой и делала все возможное, чтобы заставить их поверить, что все будет хорошо.

— Лагерь «Сердце стрелы» — это преуспевающий небольшой городок, — говорила она. — Там есть церковь и несколько магазинов, а дети учатся в настоящей школе. Лагерь расположен у слияния озера Кер'д Ален и реки Спокан, рядом проложена дорога до форта Бентон в Монтане.

Форт Бентон! Вот как это называется! Это и есть то название, которое она никак не могла вспомнить. Ганна глазами поискала Крида. Он ехал в нескольких ярдах впереди, как обычно, абсолютно игнорируя своих спутников.

— А вы так и будете нашей учительницей, мисс Ганна? — спросила Ребекка, и во влажных глазах газели светились сомнение и надежда.

— Нет, там уже есть учительница, — ответила Ганна ласковым голосом. — И она очень добрая, я уверена.

— Но я хочу вас, — сказала Иви тоненьким голоском. — Мне не нужна никакая другая учительница.

— И мне тоже, — сказал Флетчер Харрис.

— И мне, — добавил Эрик.

Ганна посмотрела на лица взбунтовавшихся детей и улыбнулась.

— Вы передумаете, как только попадете туда.

Ветви дерева отлетели, с силой рассекая воздух, когда Крид с большой скоростью проскакал мимо них. «Как он может быть таким черствым и бессердечным? Неужели у этого человека нет никаких симпатий ни к детям, ни ко мне?» — подумала она и тут же поняла, что так Крид выразил свое недовольство тем, что ему все-таки пришлось сопровождать их в лагерь «Сердце стрелы», хотя другого выбора у них уже не было. Она беспомощно пожала плечами. В данной ситуации ей ничего не оставалось делать, как принимать все как есть.

Глубоко вздохнув, Ганна подняла лицо к солнцу. После холодной ночи казалось невозможным, что оно может быть таким ласковым. Теплое солнышко ласкало ее щеки, и она улыбнулась: после ночной тьмы всегда приходит дневной свет, обновляя веру в Бога.

— Мечтаете, мисс Макгайр? — мягкий голос вывел Ганну из задумчивости.

От неожиданности она споткнулась о корень. Крид со своей уже очень знакомой пренебрежительной улыбкой остановил лошадь, чтобы поговорить с ней.

— Да, — ответила она, с трудом удержавшись на ногах. — Да, мечтала. А у вас никогда не бывает грез, мистер Браттон?

— Грезы для покойников, мисс Макгайр.

— Неужели вы на самом деле так думаете? Возможно, вы и правы, а может быть, мечты для тех, чья вера жива.

— У вас есть ответ на все, не так ли? — выпалил Крид.

— Между прочим, да. Кстати я вспомнила: люди, которые вам так нужны, говорили, что направляются в форт Бентон, — прибавила невинно Ганна.

— Форт Бентон, что в Монтане?

— А есть еще какой-то?

— Может быть. У меня было подозрение, что они поедут туда. Черт! — Крид ударил кулаком по ладони. — Я никогда не отстану от… Подумайте, а не сможете ли вы дойти без меня по этой тропинке до «Сердца стрелы»?

Ганна покачала головой.

— Нет, вряд ли. То есть я хочу сказать, что, конечно, смогу идти по этой тропинке, но как насчет нашей безопасности? Вы оставите нам ваше оружие?

Он пристально посмотрел на нее.

— Я так и думал. А как насчет того, чтобы немного поторопиться? Я прошел многие мили, и мой путь был тяжелым. У меня нет времени быть нянькой.

Ганна проглотила резкие слова, улыбнулась и сказала:

— Мы постараемся, мистер Браттон, — пробормотала она.

Крупный конь загарцевал поперек дороги, его грива блестела на солнце.

Крид свободно сидел в седле, с той естественной грациозностью, какая дается немногим. Его бедра в кожаных штанах словно облегали бока Генерала. Взгляд Ганны скользнул по разукрашенным ножнам, висевшим на бедре Крида. Ей захотелось увести разговор от возможного спора. Она сказала первое, что пришло ей на ум.

— Это индейский?

Крид проследил за ее взглядом и посмотрел на свои кожаные ножны. Бисер и перья создавали грубую картину того, что было похоже на крошечное солнце и бизона. Острое лезвие длинного стального ножа словно отбрасывало крошечные искры света.

— Вы очень наблюдательны, мисс Макгайр, — с сарказмом сказал он. — Что вас здесь возмущает, перья и бисер? Разрезанное сухожилие бизона?

— Нет, любой может использовать их. Это же орнамент. Это не «Шошони»?

— Да, как вы узнали? — Крид был просто потрясен ее познаниями.

— Однажды, несколько зим назад, мой отец обращал на путь истинный вождя племени «Шошони». Он много мне рассказывал о традициях и привычках «Шошони» и в том числе поведал мне о значении многих орнаментов.

— В самом деле? Пожалуйста, мисс Макгайр, продолжайте.

Рассердившись на его снисходительный тон, Ганна сказала безразличным голосом:

— Рисунок на ваших ножнах изображает индейский подсолнух. Только те, у кого доброе сердце и чистая душа, могут увидеть это индейское растение. Бизон означает изобилие. Таким образом, эта картина дает понять, что вы добрый человек, у которого всегда достаточно еды.

— Ерунда.

— Возможно, но я думаю…

— Может быть, ваша беда, мисс Ганна, заключается в том, что вы слишком много думаете?

— Что намного лучше, чем вообще этим не заниматься, мистер Браттон.

Они посмотрели друг на друга, забыв о детях и солнце, не замечая ничего, кроме своих горящих глаз. В глазах Крида Ганна почувствовала нечто иное, чем враждебность, совсем иное: новое… Если бы только они могли дойти до лагеря до того, как будет сказано или сделано слишком много…

— Он нехороший, да? — заметил Эрик, когда Крид, дернув поводья, пустил коня рысью.

— Он плохой, — мрачно сказала Ребекка, а Иви взяла Ганну под руку.

— Он уйдет от нас, мисс Ганна? — спросила Иви.

Ганна ответила не сразу.

— Ну, если он сделает это, мы пойдем одни, дети. Веруйте в Бога, который заботится о нас.

— А что, если Бог не захочет заботиться о нас? — вставила Маленькая Птичка.

Стоические черты ее характера были надломлены. Даже Фрог чувствовал себя неловко. Он хмуро стоял рядом с лошадью в ожидании ответа, его темные бездонные глаза были устремлены на Ганну.

Переведя взгляд с индейских детей на Флетчера, затем на Свена и Джессику, Ганна глубоко вздохнула. Она поняла, что дети нуждались в правде.

— Дети, мы должны называть вещи своими именами. Может случиться то, чего бы нам не очень хотелось, но мы должны оставаться храбрыми и спокойными. Я не думаю, что мистер Браттон бросит нас, но если это произойдет, мы должны быть стойкими.

— Что это значит? — спросил Эрик Рамсон, нахмурив свои светлые брови.

— Стойкими? Это значит, что несмотря ни на что, мы не раскиснем. Мы пойдем вперед. Теперь понятно?

— Да. Значит, мистер Браттон больше не будет нам помогать? — ответил за всех Эрик.

— Я не думаю, что он бросит нас, — вздохнув, повторила Ганна. Хотя самой ей уже не очень верилось в это.

Крид не скрывал, что ему не слишком нравится сопровождать их. Он делал это только из какого-то, казалось, глубоко похороненного чувства долга, и это его постоянно злило. Было очевидным, что ему не терпелось догнать тех бандитов, из-за которых он и приехал в Айдахо. Ганна так и не узнала, что за причина гонит его по их следу. Может быть, он просто из их компании? Он сказал, что преследует их из-за денег — может, из-за своей доли награбленного или украденного? Наверное, он предполагал встретиться с Натом Стилманом и остальными, но потерял их след? Это было вполне вероятно. И этим можно было бы объяснить стремление Крида бросить ее с детьми.

Эта мысль обожгла Ганну.

7

Маленький караван продвигался по лесной тропе, поднимаясь на скалы и спускаясь к отлогим долинам. Возвышающиеся вековые сосны и поросший мхом кедровник густо затеняли дорогу.

Дул легкий ветерок. Солнечные лучи пробивались сквозь колеблющуюся листву.

Старшие дети вели под уздцы лошадей, на которых ехали младшие. Ганна шла рядом с кобылой. Она решила попросить Крида остановиться и немного отдохнуть. Ноги болели от усталости. Несмотря на то что было довольно прохладно от ветра, дующего с долины, от быстрой ходьбы, да еще в гору, ей стало жарко. Девушка благодарила Бога за то, что они в основном шли по долине, поняв, что ни она ни дети не смогли бы постоянно взбираться в гору.

Когда они остановились отдохнуть у чистых шумных вод горного водопада, подскакал Крид. Очень устав, Ганна с удовольствием опустила натертые до волдырей ноги в ледяную воду, и ей было совсем не до Крида. Она сидела на влажной земле, болтая ногами; ее чулки и ботинки лежали рядом. Крид был каким-то странным весь этот день. Она видела, как он рассматривал землю, по которой они ехали, слезал с коня, чтобы обследовать сваленные деревья и перевернутые камни. «Что он там хочет найти? Только бы не следы индейцев», — подумала она.

Солнце уже светило, как сквозь перевернутую призму. Она лениво наблюдала, как листик затягивало в крошечный водоворот. Вдруг Крид опустился перед ней на колени. Ошеломленная его внезапным появлением, Ганна, охнув, отпрянула. Он улыбнулся:

— Испугались, да? Так и есть. — Он кивнул головой в направлении тропинки, по которой они шли. — Вы знаете эту старую индейскую тропу? Она будет тянуться все дальше и дальше, лишь с небольшими изменениями, внесенными человеком или природой…

— Что вы хотите сказать, мистер Браттон? — перебила его Ганна, поправив юбку и прикрыв голые ноги.

— Я хочу сказать, что очень многие путники прошли по ней, мисс Макгайр. Некоторые из них хорошие, некоторые — не очень. — Он взглянул на нее и, сорвав травинку, прикусил ее зубами. — Я гоняюсь за кое-какими парнями, которые пали слишком низко. Если я не ошибаюсь, теперь они где-то рядом. Я сейчас стою на распутье: могу забыть о вас и детях и начать погоню за ними, может быть, схвачу их, прежде чем они схватят меня; или мне забыть о них и продолжать играть роль няньки.

— Ну, и что же вы решили? — спросила Ганна, глядя прямо в его черные бархатные глаза. — Я так понимаю, что вы уже сделали свой выбор, а со мной вы советуетесь больше для успокоения совести?

Он усмехнулся.

— Вы не так глупы, как кажетесь на первый взгляд, мисс Макгайр…

— Я должна благодарить вас за ваше открытие? — огрызнулась она в ответ.

— Нет, в этом нет никакой необходимости. — Крид выплюнул стебелек и задумчиво посмотрел на нее: — Просто хочу вас попросить идти по этой тропе, никуда не сворачивая. Я не знаю, как у меня получится, но обязательно вернусь и проведаю вас…

— Нам не надо никаких одолжений!

— Не обижайтесь.

— Вы бросаете женщину с беззащитными детьми и просите не обижаться? — вспылила Ганна.

— Беззащитных? — Крид, подняв от удивления брови, посмотрел в сторону мальчиков, сидевших на берегу: Флетчер, Эрик и Фрог балансировали на сваленном дереве, стараясь с помощью острых палок наколоть проплывавшую рыбу. — Я бы не назвал ни одного из них беззащитным. Скорее, опасным, чем беззащитным.

— Они еще дети, мистер Браттон.

— Мы отклонились от темы, мисс Макгайр. Если не повезет, я вернусь через день или два, но если я на самом деле возьму их…

— То нам придется идти одним, — закончила за него девушка, уже не имея никакой возможности сдерживать дрожь в голосе.

— Я кого-нибудь пришлю за вами.

— Как любезно!

Крид поднялся, его длинная тень легла на нее. Чувствуя себя неловко оттого, что он стоит, возвышаясь над ней, как гнев Божий, Ганна, глядя ему в глаза, тоже встала.

— Не пытайтесь заставить меня чувствовать себя виноватым, — жестко предупредил он. — Вы прекрасно знаете, что какие-то девятнадцать миль назад я не хотел сопровождать вас и до ближайшего дерева!

Ганна посмотрела на него, внутренне борясь с внезапно возникшим и пронзившим ее страхом остаться одной.

— Зачем вы это делаете? — мягко спросила она. — Зачем вам так необходимо охотиться за этими людьми, как за животными?

— Потому что у меня это хорошо получается, — ответил он. — С этим я прекрасно справляюсь.

— Почему бы вам не заняться чем-нибудь другим — не таким опасным?

— Считайте, что это моя работа, ладно? И выгодная. Я не собираюсь оправдываться.

— Понимаю.

— Да нет, не понимаете. Ну да не все ли равно! Мне надо ехать. Я вернусь и проведаю вас. Оставляю вам ружье и кое-что из запасов — это ведь не совсем похоже на то, что я вас бросаю. Я не хотел сопровождать вас в такую даль, — снова повторил он, и в его голосе появились нотки нетерпения, когда он увидел ее испуганные глаза.

— Да, я понимаю, — тихо согласилась Ганна. — Я благодарна вам за то, что вы были столь добры и проводили нас так далеко. — Она тихо вздохнула и в уголке глаза появилась слезинка.

Крид был в смятении.

— Ой, только не это. Идите вперед и там сходите с ума. Рыдайте, кричите и проклинайте меня, как хотите, но только не надо передо мной…

— Я не плачу, — тихо сказала она.

— Вот и хорошо, потому что это все равно не подействует.

— А я никогда и не думала об этом! — взорвалась она, вдруг разозлившись.

Ганна попыталась вспомнить какие-нибудь стихи из Писания, соответствовавшие такой ситуации. Но что можно было процитировать человеку, оставлявшему ее одну на тропе, кишащей опасными животными и людьми. Ничего не приходило ей в голову. Единственным ее чувством была обида, заставившая руки сжаться в кулаки. Ее трясло.

— Никогда не думала, что вы так восприимчивы к женским слабостям и их слезам, мистер Браттон, уверяю вас! — раздраженно бросила она.

Пожав плечами, Крид смерил ее взглядом и вскочил на лошадь.

— Делайте что хотите, — сказал он через плечо. — Я оставляю вам дичь, которой хватит на несколько дней. А мальчики, если постараются, смогут наловить рыбы. Вот еще. — Он кинул ей ружье. — Стреляйте в каждого, в кого посчитаете нужным.

Поймав ружье, Ганна взглянула на блестящий металл и дерево, ощущая их тяжесть в своих руках. Неужели она действительно сможет убить кого-то? Это было очень сомнительно. Только не Ганна Элизабет Макгайр, у которой умер на руках малышка Симпсон: он простудился и она ухаживала за ним как сиделка. Смерть. Нет, она никогда не сможет выстрелить в человека. Ганна посмотрела на загорелое насмешливое лицо Крида.

— Откуда вы знаете, что я не выстрелю в вас? — вызывающе спросила она.

Он усмехнулся.

— Интуиция. Такие, как вы, больше тянутся к палкам или деревянной бадье.

— Предатель. Дезертир. Ренегат. Вас мало убить.

— Возможно. А кроме того, вероятно, так и случится. Но это сделаете не вы. — Он поднял коня на дыбы и в насмешливом прощальном салюте кончиками пальцев коснулся полей шляпы. — До скорого, дорогая.

Ганна смотрела ему вслед, чувствуя себя совершенно несчастной. Она ощущала на себе взгляды детей и понимала, что не должна поддаваться приступу тошноты, заставлявшему подгибаться колени. Сделав глубокий вдох, она повернулась к ним и уверенно сказала:

— Ну, а теперь будем пробираться одни. Свен пойдет в голове колонны, а я замыкающей. Давайте быстро собираться. Флетчер, ты и Эрик, каждый возьмет по сумке, дети, поплотней натяните на себя одеяла, чтобы они не задевали за кусты.

Они пошли молча, и дорога, бывшая для них раньше, если не дружественной, то хотя бы не враждебной, теперь казалась темной, зловещей, и даже солнце над их головами не могло пробраться сквозь густую листву. Им виделась угроза из-за каждого куста, а странные шелесты, стоны, завывания внезапно словно приблизились к ним.

Укутавшись в одеяло, Ганна пыталась не показывать детям своего страха. Время тянулось медленно, часы заполнялись уже полузабытыми воспоминаниями, которые теперь, как драконы, подстерегали ее. Они вгрызались в ее душу, словно съедали ее волю и, казалось, вспенивали ее кровь. От этого ее знобило даже больше, чем от ветра.

Что она будет делать, если они вдруг наткнутся на опасность? На медведя или того хуже? Сможет ли она выстрелить из ружья, которое ей дал Крид? Очень сомнительно. В ее стрелковой практике единственными целями были деревянные щиты и подброшенные бутылки. Джошуа никогда не заботился о том, чтобы научить ее метко стрелять. В его занятия входили только основные правила обращения с оружием — как зарядить и как целиться, принимая во внимание ветер и вертикальную наводку. Он рассуждал так: здравый смысл, но не необходимость, заставляют учиться стрелять. У Ганны сжалось горло. Как Джошуа Макгайр был не прав…

По земле расползались, постоянно меняясь, темные тени, очень красивые, но пугающие. Ганна выбрала место для ночлега недалеко от тропы — узкая лощина у скалы, окруженная деревьями. Побоявшись разжечь костер, чтобы не привлечь внимания опасных хищников — людей или животных, она покормила детей сухими фруктами и вяленым мясом, оставленными Кридом. Они попили воды из кожаных сумок, покривившись от неприятного запаха и вкуса, затем завернулись в одеяла, служившие днем им пальто. Ганна легла, положив ружье себе на грудь, обхватив пальцем курок на случай…

«На случай чего — медведей, волков или разбойников? Что я буду делать? Что я смогу сделать?»

Наконец, незадолго до рассвета, когда лес обычно стоит таким тихим и спокойным, без единого звука, Ганна заснула мертвым сном без сновидений.

Без сновидений, за исключением образа раскачивавшегося Крида Браттона, стоявшего перед глазами. Он возвышался над ней — мрачный, насмешливый и такой красивый. Сон был таким явным, что, когда Ганна проснулась, ей показалось, что он стоит рядом.

— Крид? — ее нежный голос разорвал тишину и в темноте показался намного громче. — Мистер Браттон?

Но ответа не последовало, только ранняя птичка, вылетевшая на поиски завтрака, откликнулась. Ее сердце яростно забилось. Ганна проглотила волну страха, подступившую к горлу. Ничего. Только чуть слышный треск веток и шелест ветра по деревьям. Она успокоилась. Должно быть, это был сон, сменявшийся в калейдоскопе смутных воображений: Крид в шляпе, натянутой на глаза, лежит в канаве, его пистолет нацелен в темный неясный контур. Сцена медленно сменилась на другую, показывавшую Крида, лежавшего под свистом пуль, градом обрушившихся на него. Ганна села и уставилась в темные, до черноты, тени. Она натянула на плечи одеяло и прижала к себе ружье.

В этот момент Крид был практически в той самой ситуации, которая привиделась Ганне во сне. Всю ночь его тревожили мысли о Ганне — все ли с ней в порядке? Теперь он лежал ничком на выступе скалы, дожидаясь, когда побольше рассветет, чтобы послать град свинца в Ната Стилмана и его приятелей. Было очень темно и плохо видно, и оттого Крид рисковал упустить их. Бандиты, видимо, не ожидавшие никаких «гостей», лежали у догоравшего костра в шляпах, надвинутых на глаза. Крид ждал.

Когда первые лучики солнца наконец появились на горизонте и осветили небо, Крид тщательно прицелился и градом пуль разорвал тишину и сон бандитов. Ему не повезло уже во второй раз. Одна пуля попала в ногу Стилмана, другая, не причинив вреда, прошла сквозь одеяло Ропера и вонзилась в седло, служившее тому подушкой. Труэтт был ранен в правую руку. Котелок с кофе, висевший над костром звякнул. Заржали испуганные кони и стали вырываться из поводьев, которыми были привязаны к деревьям. Люди с проклятиями скрылись под защиту горы камней, на бегу доставая свои пистолеты.

— Черт возьми! — выругался Стилман, волоча ногу и рыча от жгучей боли. — Кто?..

Горячие осколки камня врезались ему в щеку и к проклятиям Стилмана прибавились ругательства Ропера. Они лежали за камнями, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте.

— Партизан! — простонал Труэтт, лежавший неподалеку от них, качая свою раненую руку. Его бледное мальчишеское лицо искривилось гримасой боли, кровь струилась из маленькой сморщившейся раны и растекалась по рукаву рубашки.

Преодолевая небольшое расстояние, отделявшее его от Стилмана и Ропера, он бережно поддерживал свою руку.

— Я ранен, — сказал он под свист пуль.

— И я! — ответил Стилман.

— И что же нам теперь делать? — вставил Ропер, вглядываясь в утренний смог и выискивая вспышку от выстрела, чтобы определить позицию Браттона. — Позже, когда все успокоится, мы сможем позаботиться о наших царапинах. А сейчас меня больше беспокоит Крид Браттон. Этот человек — прекрасный стрелок, и у меня нет желания быть схваченным за глотку, пока я волнуюсь о каких-то ранках.

— Ты называешь мою рану ранкой? — спросил Труэтт. — Ропер, ты не прав, но даже такой рукой я все равно стреляю намного лучше тебя!

— Тогда почему бы тебе не пробить сейчас Браттону башку? — с презрением спросил бандит.

— Почему бы вам не перестать ругаться между собой и не отследить Браттона? — рыкнул Стилман.

Крид слышал их проклятия, загоняя пули в патронник своего кольта 44-го калибра, надеясь в этот раз не промахнуться. Затем он пристроил свое ружье на гребне скалы и нажал на курок. Но ему не повезло, и шансы на успех сильно сокращались с каждым посланным выстрелом. Он был в безвыходном положении, лежа в узкой лощине на вершине горы и стреляя редкими одиночными выстрелами — достаточными только для того, чтобы прижать, но никак не выбить противников с их позиции.

Поняв, что может теперь сидеть здесь до тех пор, пока не выйдет весь его боезапас или одному из бандитов не удастся обойти его, Крид решил отступать. Еще не раз найдутся время и место для их встречи. Он неплохо поработал. В конце концов в этот раз он ранил одного из них, а возможно, и двоих, судя по крикам от боли, которые он слышал сквозь ржание коней.

Он выстрелил еще раз, чтобы прижать их головы к земле, затем выковырял небольшую лупку и разложил три патрона на небольшом расстоянии друг от друга: они станут взрываться от огня. Он рассудил, что еще немного подержит их в напряжении и заставит думать, что он все еще наверху. Выбравшись из своего укрытия, Крид чиркнул спичкой и поджег порох, затем незаметно проскользнул к оврагу, где спрятал свою лошадь.

Солнечный свет ярко освещал тропу, развеяв все страхи, провоцируемые темнотой. Накормив заспанных детей лепешками с вяленым мясом, Ганна вновь повела их по узкой тропе. Было теплое утро, и день обещал быть чудесным. Она запела, чтобы расшевелить детей и снять с себя напряжение. Во время пения ее чистый мелодичный голос становился намного выше, и это всегда так нравилось ее отцу. Это была песня о вере и любви, которую сочинил отец.

Слова, чистые и нежные, просто звенели в воздухе и были такими же ласковыми, как летний ветерок. Чтобы не споткнуться, все еще напевая, Ганна посмотрела вниз, под ноги. Когда она подняла глаза, слова застыли в ее горле.

Она увидела неясные очертания всадника, стоявшего посреди дороги, и автоматически подняла ружье. Всадник засмеялся.

— Ганна, не стреляйте в меня.

Он сидел в седле, как обычно положив одну руку на лошадь, а другой откидывая назад шляпу.

— И не надо из-за меня прекращать песню, — растягивая слова, сказал Крид, когда она замолчала и уставилась на него. — Мне она так понравилась.

— Правда? — удалось ей выдавить из себя, потому что радость перехватила горло. — Я рада. Это была любимая песня моего отца.

— Представляю.

— Я так понимаю, вам не повезло, — сказала она, не обращая внимания на его насмешливые слова. — Вы бросили затею с убийством и нанесением увечий. Не смогли найти свои жертвы?

— Я нашел их. — Он сверкнул глазами, затем добавил: — Вы можете опустить ружье. Я же сказал вам, что доведу вас до «Сердца стрелы», и сделаю это. Только на этот раз, пожалуйста, не надо мне ничего говорить.

Крид повернул коня и пустил его рысью по тропе. Ганна с облегчением вздохнула и опустила ружье. И действительно, какая разница, почему он вернулся к ним? Главное, что он сделал это. Сейчас даже его резкие смены настроения и грубость не имели никакого значения.

Они с трудом прошли несколько миль. Ветер трепал их одежды и поднимал клубы пыли, толстым слоем лежавшей на тропе, пока легкий дождь, пробившийся сквозь пышную растительность над головой, не прибил ее к земле. Солнце все еще светило ярко, окрашивая верхушки деревьев в желтый цвет.

— Наверное, скоро пойдет дождь, — пробормотала Ганна, натягивая поплотней одеяло на плечи. — Эта погода такая изменчивая…

— А мне нравится, — пропищал Эрик, подошедший к ней и взявший ее за руку. — Где еще можно увидеть дождь под яркими лучами солнца?

Ганна потрепала его по волосам.

— Ты всем стараешься угодить, — поддразнила она его.

Бросив мрачный взгляд вперед, Эрик сказал:

— Да, не то что он!

— Это не так, — поправила она мальчика. — В конце концов он вернулся, чтобы помочь нам, Эрик. Ты должен помнить, что у мистера Браттона есть, кроме нас, еще проблемы, которые ему необходимо решить.

— Такие, как найти и убить бандитов? — спросил Флетчер Харрис, нагнувшись и почти припав к земле, имитируя разбойника, укрывающегося от воображаемых пуль.

— Может, он тоже разбойник? — предположила Джессика. — Мне кажется, да. С длинными волосами и в одежде из буйволовой кожи он очень смахивает на него. И у него столько оружия!

— Я даже рада этому, — встала на его защиту Иви, подняв свое пухленькое озабоченное личико. — Если бы у него их не было, кто бы смог защитить нас?

— Я бы смог! — вставил Свен. — Если бы у меня был пистолет, — добавил он, когда все посмотрели на него. Его бледное, узкое лицо растянулось в застенчивую улыбку, и он пожал плечами.

Фрог, обычно спокойный и сдержанный, мягко сказал:

— Крид опасный человек. Я видел таких и раньше, и это очень хорошо, что он наш друг.

— Да, — пробормотала Ганна, увидев, что Крид повернулся назад посмотреть, что задержало их. — Я согласна с тобой, Фрог.

— Мисс Ганна, — обратилась к ней Ребекка. — Мисс Ганна, как долго нам еще идти до нашего лагеря?

Нечаянно услышав вопрос девочки, Крид коротко ответил:

— При такой ходьбе не меньше двух-трех дней! Если вы, вместо того чтобы болтать, пойдете побыстрей, то это время сократится.

Ганна положила руку на плечо Ребекки и посмотрела на Крида.

— Вряд ли есть необходимость упрекать ребенка за вопрос, который сидит в голове у каждого из нас, мистер Браттон. Для детей, не привыкших к таким дальним переходам, они держатся очень хорошо.

Крид посмотрел на нее из-под шляпы, и она заметила метнувшиеся молнии в его темных глазах. Она не отвела взгляд, пока он не пожал плечами и не ускакал.

— Он ненавидит нас, — нудным голосом сказала Ребекка, откидывая упавшие ей на лицо рыжеватые волосы.

Несмотря на холодный ветер, ее щеки были покрыты румянцем, а волосы влажными. Ганна потянулась и пощупала ее руку, которая была горячей.

— Ты не должна думать, что он ненавидит нас, — ответила Ганна, коснувшись губами лба девочки. Он был горячим, а глаза ее блестели. — Ты не заболела, Ребекка?

Девочка покачала головой.

— Нет, только устала. Я нормально себя чувствую, честно.

— Ребекка, если почувствуешь себя плохо, сразу же скажи мне об этом.

— Хорошо, — пообещала девочка и посмотрела вслед удалявшемуся Криду. — Мисс Ганна, но если он нас так ненавидит, почему же тогда сопровождает нас? Почему он бросает нас, а потом возвращается? — вспылила она. — Я все еще думаю, что в одно прекрасное утро он покинет нас навсегда.

— Ребекка, даже если бы он сделал это, в чем я теперь сомневаюсь, он все равно бы вернулся, — успокоила ее Ганна. — И пожалуйста, говори тише, чтобы не волновать младших детей.

Остальные дети смотрели то на нее, то на удалявшегося Крида, чувствуя, что от этого разговора зависит их будущее. Дальше не было произнесено ни слова, и только топот копыт по утрамбованной тропинке разрывал тишину.

Недалеко от тропинки, лентой извивавшейся между деревьями, в высокой траве журчал ручей. Все устали и хотели нить. В этот день они уже не раз останавливались, к раздражению Крида, который резким тоном просил их поторапливаться.

Прошел еще один день — еще один день пути по густому лесу и крутым склонам. Неожиданно тропинка вывела их на берег озера, в котором отражалось заходящее солнце. В поисках рыбы по его поверхности грациозно скользили журавли. На водяной глади, как в зеркале, отражались деревья и облака.

— Я полагаю, что мы вышли к озеру, на противоположном берегу которого расположено селение «Сердце стрелы», — сказала Ганна.

— Да, в тридцати милях отсюда, — подтвердил Крид. — И нам остается только перебраться через озеро.

Ганна проигнорировала его слова.

— Мы сможем прийти туда только через день или два. Вам понравится «Сердце стрелы», — сказала она, обращаясь к детям. — Это место намного красивее, чем Джубайл.

— Как вы можете все это знать с такой уверенностью, если никогда не бывали там прежде? — проворчал Крид, слезая с коня.

Откинув шляпу, он провел руками по волосам.

— Мы проезжали через поселение, когда три года назад впервые приехали в эту местность. И кроме того, мой отец заезжал в него несколько раз по пути в миссию «Святого сердца» для встречи с тамошними проповедниками. А пастор Аллен, приехавший проповедовать в их новой церкви, рассказывал о лагере. Но в основном я поняла это по глазам местных жителей. И вы должны помнить, что я учительница, мистер Браттон. Я слушала и запоминала. И способна донести свои знания о «Сердце стрелы» до своих учеников.

— Может быть, и так, — задумчиво кивнул Крид, привычными движениями обкручивая поводья вокруг бедер. — Но ваши ожидания могут и не сбыться, мисс Макгайр.

— Я все понимаю, мистер Браттон. Но если пастор Аллен там, все тревоги напрасны.

Он состроил кислую мину, его глаза сузились.

— Может быть, вы слишком многого ждете от этого пастора Аллена. Вы говорите о нем, словно он Моисей.

Улыбнувшись, Ганна покачала головой.

— Я так не думаю. Я помню его как доброго человека, исполненного любви к людям. Он не должен нас разочаровать.

— Может быть, и так, но он может потребовать плату за свою помощь, — ответил Крид.

— Как вы?

— Какую плату! Мисс Макгайр, я когда-нибудь говорил вам об этом?

— Нет, — мягко сказала она. — Но вы заставляли нас страдать от вашей озлобленности и чувства обиды на весь мир и внушили детям страх, что в любой момент можете бросить нас. Это ли не расплата, мистер Браттон? И им это нелегко перенести.

— О них не беспокойтесь. С ними все в порядке, — парировал Крид. — А я каждое утро начинаю с того, что вытряхиваю из ботинок всякую гадость, которая случайно оказывается там, и вместо крепкого виски нахожу в бутылке большое количество воды из озера!

— У… у меня и в мыслях не было, — робко сказала она, безуспешно пытаясь спрятать непрошенную улыбку. — Простите меня…

— Держу пари, что это вы!

— Нет… честно! Я поговорю с ними, — сказала она, еле сдерживая душивший ее смех.

Глаза Крида сузились:

— Не волнуйтесь. Я научился вытряхивать ботинки, и у меня еще есть виски. Но вы можете их предупредить — еще один такой поступок, и они пожалеют об этом!

— Ой, я обязательно поговорю с ними, — пообещала она. — Вы… вы ведь не совершите ничего опрометчивого и необдуманного?

— Не обещаю, — резко ответил он.

Крид потянул за собой Генерала и привязал его к ближайшему дереву. Отстегнув кожаное стремя, он быстрыми уверенными движениями расседлал коня, игнорируя взгляд, уставившийся ему в спину. Ну что из того, что он был груб? В конце концов он ведь помог им. Это намного больше, чем сделали бы многие — больше, чем многие считают своим долгом делать. К тому же, он еще всю дорогу выслушивал разглагольствования и цитаты из Библии этой школьной дамы.

Крид сбросил на землю седло, чтобы просушить его. Затем развесил на кустах мокрое подседельное одеяло и принялся обтирать коня пучком травы. Бока лошади были взмыленными, от них шел пар, и при вечерней прохладе они быстро остывали. Крид потрепал коня по морде.

— Какой хороший запах от лошадей, — произнес детский голос из-под локтя.

— Да? Я полагаю, они пахнут намного лучше, чем многие. — Крид мельком взглянул на мальчика.

— Мой папа говорил, что для него этот запах, как для женщины парфюмерия, — продолжил Эрик и посмотрел на Крида задумчивым взглядом, в котором было столько тоски.

— Ну, я не совсем с этим согласен. Однако от лошадей действительно идет запах, который не слишком уж неприятен.

Крид задержал руку с пучком травы на широкой спине коня, наблюдая, как клубится пар, и раздумывая, сколько раз он проделывал то же в разных местах. В скольких городах? В какие только дебри он не ступал, преследуя преступников?

Но Крид всегда аккуратно ухаживал за своим Генералом. Это было его выбором. Он был одинок, его одиночество началось с двенадцати лет, и ему нравилось это. У него не возникало необходимости и желания повесить себе на шею дополнительный груз. Крид кивнул в сторону двух костлявых кобыл, на которых ехали дети.

— Мальчик, почему бы тебе не заняться теми лошадьми?

— Меня зовут Эрик. Флетчер и Свен уже чистят их, — был тихий неспешный ответ. Он немного помолчал и сообщил: — Мой папа был кузнецом.

Крид вспомнил тело, лежавшее на тлевших руинах кузницы с окровавленным скальпом и остекленевшими глазами, и ничего не ответил.

— Он был хорошим кузнецом, — продолжал Эрик. — Я слышал, как многие говорили, что лучше его не знали.

— Тогда ты должен гордиться им, — неохотно сказал Крид, не желая разговаривать о покойнике.

Он уже успел выбросить эти воспоминания из своей головы. Но, видимо, мальчик не мог никак забыть об этом и постоянно возобновлял разговор. Ему казалось, что мысли об отце смогут оживить его.

— Да, я действительно гордился им. Потому что мой папа мог на скаку поймать лошадь и подковать ее. Он даже однажды вылечил хромавшую лошадь-калеку.

— Правда?

— Да, честно. Я сам видел. Я сидел у него в мастерской, когда он разжег горн и позволил мне немного пораздувать мехи. Потом он взял длинные железные щипцы и вставил подкову в огонь, пока она не накалилась докрасна и не стала сверкать, как солнце. Затем ему надо было очень точно согнуть ее по форме копыта этой лошади. Представляете, и она стала нормально ходить. Это была молодая гнедая кобыла, похожая на вашу.

— Генерал не кобыла, — весело возразил Крид.

— Да, я знаю, но он той же масти. Мистер Браттон! — добавил мальчик, и когда Крид взглянул на него, то увидел горечь в его глазах. Он узнал это состояние, потому что не раз сам испытывал такое: вечная острая боль, которая, казалось, никогда не уменьшится и не уйдет.

— Что? — спросил он, уже зная вопрос.

— Мой папа действительно умер?

Тяжелый ком подкатил к горлу Крида. Что такое с мальчиком? Неужели он забыл, что видел тело отца? Неужели он не помнит тот погребальный костер, от которого исходили густые клубы дыма, перекрасив небо в серый цвет? Крид задумчиво посмотрел на мальчика.

— Да, Эрик. Твой папа умер.

— Да, я знаю это, — сказал мальчик, понурив голову, чтобы Крид не смог увидеть внезапно хлынувшие слезы. — Я просто подумал, что… может быть… он как-то выбрался оттуда или, может быть, еще что… Ну, вы понимаете. Но это ничего не значит.

— Нет, ты не прав. Значит. Это правильно, что ты переживаешь его потерю, — тихо сказал Крид. — И прав в том, что оплакиваешь его смерть и тоскуешь по нему. Кто-то обязательно должен оплакивать его уход.

Эрик поднял на него свои большие голубые глаза; в его голосе появилась маленькая надежда:

— А правда, что сказала мисс Ганна: что вы тоже потеряли своего папу?

Руки Крида сжимали траву: у него защемило сердце. Нет, он не хочет вспоминать, не хочет, чтобы оживали его страшные воспоминания. Они до сих пор стоят перед ним, как только он закроет глаза. До сих пор он отлично видит черный дым и лижущие языки пламени, охватившие деревянный дом и обрушивающуюся крышу, а в ушах стоит крик…

Крид бросил на землю траву, вытер руки о бока лошади и посмотрел на мальчика. По земле разгуливал холодный ветер. Скоро придет лето, на склонах гор трава вырастет густая и зеленая. Олени станут толстыми, а куропатки будут прятаться в зарослях высокой травы. В долинах распустятся цветы всех оттенков радуги, а ленивые бабочки будут опылять их красивые головки. Жизнь оживет.

Что такое смерть, как не переход к новой жизни — дверь, открытая в другой мир?

«Только в ней спасение от страданий; только в ней отдых от утомления».

Руки Крида задрожали: ведь сейчас он вспомнил стихи из Библии!

— Да, — сказал Крид мальчику, — мой отец умер так же, как и твой. Они не вернутся. Смерть вечна.

— Не всегда, мистер Браттон, — сказала Ганна, подойдя. — Она временна. Это просто переход в лучшую жизнь. Небеса ждут…

— Да? Вы знаете кого-нибудь, кто вернулся и рассказал об этом? — спросил Крид с кривой усмешкой на губах. — И не говорите того, что, я знаю, вы собираетесь сказать. Я читал Библию!

— Тогда не забивайте голову ребенка ересью, — огрызнулась Ганна.

— Совсем не ересью, мисс Макгайр, а здравым смыслом. Жизнь — для живущих, и копания в прошлом ничего не изменят. Вам не стоит хранить волшебные сказки для этих детей. Жестокая действительность уже разбила их вдребезги.

— А я и не рассказываю им волшебные сказки, мистер Браттон! Я просто пытаюсь помочь ребятам пережить это трудное время и не потерять веры! — Ганна замолчала и повернулась к Эрику. — Пойди, пожалуйста, и помоги мальчикам разжечь костер. Я сейчас вернусь.

— Вы просто не хотите, чтобы я слушал ваш спор с мистером Браттоном, — проворчал Эрик, однако медленно пошел к детям.

Обойдя Крида, и прежде чем он успел произнести что-либо, Ганна сказала глухим, тихим голосом:

— Если вы потеряли свою веру в Бога и людей, мистер Браттон, то я не позволю вам разрушать веру у этих невинных детей!

— Нет, вы, как и они, веруете в вещи, которые никогда не произойдут, — резко ответил Крид. — Неужели вы не можете посмотреть правде в глаза? Или вы уже так далеко зашли в созданных вами же иллюзиях, что отказываетесь принимать реальность даже после того, что свалилось на ваш дом и превратило его в ад?

— Я могу видеть реальность, мистер Браттон и могу также видеть, что вы — человек, потерявший душу. — Она глубоко вздохнула и продолжила: — Было сказано, что Бог делает чудеса. Я склоняюсь к вере в то, что Он сделает это и с вами.

— Сомневаюсь, — отпарировал Крид.

Ганна улыбнулась.

— А я нет. Бог живет в вашем сердце, мистер Браттон.

— Да? Ну, тогда дьявол в моей заднице, леди! А теперь потрудитесь определить, чье воздействие больше.

Ганна стояла в замешательстве, не проронив ни слова, а Крид повернулся и большими шагами ушел прочь. Он страдал так, как даже и не думал, что может страдать. «Какое она имела право рассуждать обо мне, ведь я никого и никогда не допускал в мою жизнь?»

Но в то же время он подумал и другое: «Неужели у нее больше нет никаких чувств и желаний по отношению ко мне, кроме обращения в свою веру?»

О, с его внешностью и фигурой он был приманкой для многих женщин, но это было нечто другое, более глубокое.

Между ними возникла тончайшая связь, которую Ганна не могла отрицать, — влечение, разжигавшее в ней крошечные искорки в окончаниях и пронизывавшее все ее тело всякий раз, как он случайно прикасался к ней или ловил ее взгляд. Сначала она терялась, а теперь поняла, что это означало. Мало ей волнений о детях, о будущем, так теперь еще и чувство к Криду Браттону.

8

Стемнело, и вместе с ночью стали сильнее все страхи и боли дневного похода. Младшие дети жаловались и ныли. Сейчас трагедия, связанная с «Черноногими», больше не нависала над ними, теперь их волновало совсем иное. Эрик и Флетчер перекидывались кинжалом через огонь, а Свен и Ребекка заспорили, кому следить за младшими детьми. Джессика и Иви ссорились, кто сядет рядом с Ганной. И только индейские дети, Фрог и Маленькая Птичка, были спокойны.

Крид, прислушиваясь к их распрям, покачал головой и подумал, что ему больше по душе путающая тишина, чем постоянная перебранка.

Он встал и большими шагами пошел в темноту. Сейчас ему необходимо было побыть одному, чтобы обдумать план своих действий после того, как он освободится от тех, кто нуждается в его помощи.

Форт Бентон был в пятистах милях отсюда. Если Стилман с приятелями действительно направлялись туда, они наверняка заглянут в «Сердце стрелы», а затем поедут на восток по Мулланской дороге. Но почему форт Бентон? Это же в тридцати милях от Олдерского ущелья — в тридцати милях от подведомственной области Генри Плюммера. Теперь нет сомнений, что шериф Плюммер положил руку на этот пирог. Это пахло заговором: бесцельная гонка и долгая охота, когда преследователи в конечном итоге отступаются и забывают о преступниках и золоте. А затем бандиты просто возвращаются в Олдерское ущелье и вместе с шерифом делят краденое. В конце концов сейчас ему надо постараться притормозить их. Слепое правосудие. А всегда ли оно было таким слепым?

Крид посмотрел в густую темноту ночи, скрутил сигарету и, не прикурив, задумался. Вдруг он выпрямился, услышав какие-то звуки из кустов. Рука автоматически потянулась к пистолету. Звуки были ему незнакомы, он весь напрягся. Когда кусты вновь зашевелились, он перекувырнулся и встал на одно колено с пистолетом наготове. Оттянув затвор своего кольта, он рыкнул:

— Кто здесь?

Легкое шевеление, нервный кашель, и мальчики, Флетчер и Эрик, вылезли из кустов. Поднявшись, Крид обрушил на них поток ругательств.

— Вы глупые идиоты! Я мог убить вас!

— Но мы… мы не подумали об этом, — промямлил испуганный Флетчер. Несмотря на ночную прохладу, на лбу его от волнения выступили капельки пота.

— Неужели вы не понимаете, что нельзя подкрадываться к человеку? — спросил Крид, убирая пистолет.

— Мы просто не подумали об этом, — повторил Эрик.

— Я не верю вам, — резко сказал он. — Что вам здесь надо?

— Ничего! — невинными голосами хором ответили они, что еще больше усилило подозрение Крида.

— Держу пари… я узнаю, ну-ка, пошли обратно в лагерь — вы, оба, впереди меня, — предложил он, и его подозрения подтвердились, когда мальчишки переглянулись между собой.

— Нет, нет, — мы ушли оттуда, чтобы… немного успокоиться, — смущенно сказал Эрик.

— Отлично. Я жду вас.

Эрик и Флетчер снова переглянулись и пожали плечами. По пути Крид размышлял, какую проказу они задумали на этот раз, ведя их перед собой и подгоняя каждый раз, как они задерживались. Когда они подходили к лагерю по узкой тропинке, Крид убедился, что его подозрения были ненапрасными.

Хотя Флетчер и пытался играючи подпрыгнуть, но длинная, натертая сажей веревка, привязанная к согнутому дереву, рванула его в воздух. Эрик тоже хотел спрыгнуть с тропы, но попал в объятия Крида.

— Это и есть то, мальчики, что вы придумали для меня? — спросил Крид.

Коренастый проказник на одной ноге покачивался в воздухе. «Он смахивает на турка, связанного для продажи», — подумал Крид и грубо встряхнул стоявшего мальчика. Затем достал из ножен, висевших на ремне, нож и протянул его Эрику.

— Вырежи прут вон с того дерева, — приказал он, показывая на то самое дерево, на котором висел Флетчер.

— В-в-вырезать прут?

— Режь прут, и потолще. Или мне придется вырезать еще один, когда твой сломается, — сказал Крид.

— Но-н-но…

— Ну, быстро!

Мальчик взял нож, с неохотой срубил толстый сук и протянул его Криду. Со свистом помахав прутом в воздухе и согнув, определяя его гибкость, Крид удовлетворенно крякнул.

— А теперь, как вы думаете, чего я хочу? — спросил он мальчиков.

Флетчер, все еще висевший вниз головой, пробормотал что-то невнятное, но Крид заставил его повторить.

— Вы собираетесь нас отхлестать, — ответил мальчик.

— Ты прав, — был мгновенный ответ.

Ганна испугалась, увидев Крида, за руки тащившего Эрика и Флетчера. Глаза обоих мальчиков были красными, и они шмыгали носами, а Эрик неистово потирал ягодицы.

Пожав плечами, Крид ответил:

— Просто они убежали слишком далеко отсюда, правильно, мальчики?

— Правильно! — хором ответили они.

Ганна была не совсем удовлетворена этим ответом, но ей пришлось принять его. Она молча наблюдала, как Крид усаживался у костра. Флетчер предоставил ему спальное место, а сам уселся подальше. На самом деле он не сидел — он вытянулся на сваленном дереве. Эрик решил проблему, уместившись рядом с Кридом и с осторожностью поглядывая то на огонь, то на Крида.

Крид, расслабившись, растянулся на сваленном дереве и раскинул руки. Он сидел, глядя на мерцающее пламя и молчал. Ганна, не понимая, что произошло, в конце концов повернулась опять к девочкам.

Крид резко толкнул полено поглубже в пылающий костер и чуть не сжег подошву мокасина. Разнесся резкий запах горящей резины, и Крид слегка поморщился, зарывая ногу в грязь.

Ганна взглянула на него. Было бы неправдой сказать, что она не думала о Криде. Он постоянно был в ее мыслях. Но почему это происходит? Почему она думает о нем так часто — и с такой силой влечения? Ночью, оставаясь наедине со своими мыслями, глядя на небо и зная, что Крид лежит рядом, она жила в своем маленьком мирке — потому что Крид Браттон поселился во всех ее снах. Она поняла, что скоро и днем он будет владеть каждой ее мыслью.

Несмотря на то, что шляпа почти закрывала его лицо, Ганна чувствовала, что Крид смотрит на нее.

Отвернувшись, Ганна сдержала страстное желание заговорить с ним. Пусть он заговорит первым, сделает первый шаг. Со времени его возвращения — и это очень волновало ее — они обменялись лишь парой осторожных слов. Что случилось там в лесу? Он отказался говорить на эту тему, а она все думала, убил ли он бандитов, за которыми охотился. Может, это было легче, чем взять их живыми?

— Мисс Ганна? — пропищала Иви, дергая ее за рукав. — Мисс Ганна, мне нужно сходить… — она таинственно зашептала. Ее тон был слегка взволнованным, и Ганна сразу же поднялась.

— Конечно, Иви.

Мальчики хихикнули, а Эрик заметил:

— Ей всегда не терпится.

Обиженная неосторожным выпадом брата, Иви сказала в свое оправдание:

— В конце концов я же не намочила свои штанишки в подвале!

Эрик вскочил на ноги, его лицо пылало от возмущения:

— Ты же обещала, что никому не расскажешь!

— Ну, сказала. Ты меня обидел, — ответила Иви.

— Дети, — вмешалась Ганна, пока ситуация не вышла из-под контроля, — я считаю, что бы ни случилось там, в подвале, — все простительно. Нам всем было очень страшно. Эрик, резкие слова лишь ранят душу и все равно не принесут никакого успокоения. Ты понимаешь?

Мальчик кивнул и опять пристроился рядом с Кридом. Он сложил руки вместе и исподтишка поглядывал на человека-гору: не смеется ли он. Но Крид был серьезен. Он смотрел на огонь, стараясь никого не замечать. Воцарилась тишина. Но Эрик не смог долго вытерпеть и толкнул его локтем.

— Мистер Браттон, можно я буду спать рядом с вами сегодня? — спросил он, проглотив страх. — Я бы чувствовал себя в большей безопасности.

— В безопасности — от чего?

— От того… что вокруг нас. — Эрик задрожал и взглянул на успокаивающий отблеск огня, на тени, качавшиеся на свету, и придвинулся поближе к Криду, так что оказался совсем рядом с ним.

Рука Крида упала на его плечо.

— Здесь нет никого, кроме ветра и звезд.

— И Бога, — мягко добавила Ганна, и Крид удостоил ее взглядом.

Она не смутилась от его мрачного испепеляющего взгляда, но отвернулась, испугавшись его возражений. Он промолчал, только осторожно повел широкими плечами и потянулся за кисетом с табаком и бумагой.

Эрик с нетерпением ожидал, когда Крид развернет тонкий лист бумаги, положив табак, скрутит его и послюнявит край кончиком языка. Крид зажал сигарету в зубах, потянулся вперед, вынул из костра горящую лучинку и прикурил. Затем, вытянувшись на бревне рядом с Эриком, Крид глубоко затянулся и стал наблюдать за колечками дыма. В воздухе из дыма создавался водоворот, зависавший, как низкие облака, и мальчик не удержался и поднял палец, чтобы разрушить его.

— А теперь подумай, — сказал Крид Эрику. — Посмотри на дым. Что с ним сделалось?

— Он разрушился — рассыпался и уплыл от моего пальца, — ответил Эрик в замешательстве. — А почему?

— То же случится и с твоим страхом, когда ты встанешь к нему лицом, — сказал Крид. — Он очень смахивает на этот дым. Он поворачивается и уходит, и больше не терзает. Понимаешь, о чем я говорю?

Кивнув, Эрик медленно сказал:

— Да, думаю, что понимаю. Если я резко встану и не отступлю, если я повернусь лицом к тому, что меня беспокоит и волнует, — оно уйдет.

— Ну, может быть, не совсем уйдет, но в любом случае тебе станет легче.

Крид глубоко затянулся, затем бросил окурок в костер, вытянулся, скрестив ноги и надвинув шляпу на глаза, давая тем самым понять, что разговор окончен.

Эрик понял намек и замолчал. Он смотрел на дым от костра и думал о последних днях. Он подслушал разговор мисс Ганны с мистером Браттоном об их будущем, но как-то его это больше не волновало. Каким-то образом он понял, что мисс Ганна обязательно позаботится о них и что мистер Браттон — несмотря на все его грубые отречения — тоже.

Для Эрика даже теперь не имело значения, что Крид отлупил его, что его ягодицы саднит и жжет от хлестких ударов прута. Он же пережил это, не так ли? Кроме того, он должен был думать, соглашаясь на предложение Флетчера. Вот Флетчер был зол, Флетчер задумал мстить, а у Эрика не было никакой обиды. Он даже старался объяснить и оправдать поведение Крида.

Да, человек-гора остался совершенно невозмутимым, увидев эту дурацкую веревку, которой они пытались его поймать. Почему же он никогда не заикнулся о пауках и лягушках, которые они засовывали ему в ботинки, и о воде в бутылке из-под виски, и о колючках, натыканных в подседельное одеяло, чтобы конь, встав на дыбы, сбросил его. Нет, этот человек просто ждал, а потом поступил так, как на его месте поступил бы каждый.

Ганна принялась укладывать детей на одеяла. Когда они все улеглись, она вернулась к костру. Было холодно, и она натянула одеяло себе на плечи, стараясь заснуть и прогнать мысли, смущавшие ее. А источник ее смущения дремал напротив нее, сложив руки на животе и прижав подбородок к груди. Она даже не могла разглядеть его лица и внезапно обрадовалась этому.

Она посмотрела на пламя, становившееся все ниже и ниже. Белые, оранжевые, красные, желтые и голубые его языки плясали, создавая неестественные узоры. Ночные звуки медленно проникали в ее мысли. Она слышала гортанный крик совы, напоминавший одну из недавних ночей, когда ее пугали круглые горящие глаза огромной рогатой совы. Может быть, если она отыщет источник своего влечения к нему, она отбросит его так же, как и страх перед совой.

Оторвавшись от огня, Ганна посмотрела на Крида. Он казался отрешенным от всего мира. Вздохнув, она поднялась и ушла из освещенного костром круга и направилась по узкой тропинке к озеру. Вытянувшись на бревне огромного кедра, она поплотнее завернулась в одеяло.

Воздух был наполнен резким запахом кедра, стояло полнолуние, и на темной воде узкой ленточкой бежала лунная дорожка. Тихо, лишь легкий ветерок теребил листья на деревьях и рябил воду.

Ганна закрыла глаза и представила, что она дома в Джубайле. Ночь. Джошуа работает допоздна над одной из своих проповедей, а она отправилась прогуляться на реку Кутеней. Все мирно и спокойно. Никакие «Черноногие» не врывались в их спокойную долину… не было резни, не было мертвых…

Стон, который она так долго сдерживала, наконец вырвался из ее груди. Горячие слезы обожгли глаза. Чтобы приглушить рыдания, Ганна закрыла лицо руками, и слезы, осмелевшие от ее слабости, которую она не позволяла себе раньше, вырвались с еще большей силой. Она никак не могла остановиться. Куда пропала ее воля? Где были ее вера и выдержка? Она чувствовала себя потерянной и одинокой, такой же маленькой, как ее дети, уснувшие у костра.

Она упала на колени, ее плечи сотрясались. Она рыдала по своему отцу, по всем погибшим в их поселении, по себе самой. Погребенные были далеки от ее страданий и волнений; она была оставлена здесь для печали, а это было так больно: больно думать, что она больше никогда не увидит их — никогда не увидит улыбку своего отца, не услышит его беззаботный смех, не послушает его докучливые нравоучения. Что ей теперь делать? Куда идти? Как она выживет без него? На его месте должна была оказаться она, Ганна, ибо она была такой слабой и незначительной, а ее отец таким сильным человеком от Бога. Зачем она живет, а он нет?

В ней закипала обида и злость. Ганна подняла лицо и посмотрела на холодную, как серебряный доллар, луну. Ее кулаки сжались. Она боролась со своей бессильной яростью.

«Почему Джошуа Макгайр умер? Почему Бог не пожалел его? Почему Он позволил этим язычникам «Черноногим» убить столько хороших людей — женщин, детей, стариков, младенцев. Они же все были его, Божьими детьми, а Он не пожалел их. Почему, почему, почему?»

Теперь она плакала молча, упав на мягкую, нежную землю, все еще не разжимая кулаков. Трава была мокрой и колола ей лицо, когда она прижалась к земле. Ганна ощущала жирную глину, чувствовала песок во рту и на щеках и приветствовала это. Она приветствовала острую боль от камней под ней, царапавших ей колени и руки. Она чувствовала, что делала то, что и женщины древнего Израиля и даже индейские женщины, бившие себя в грудь и вырывавшие на голове волосы, сидевшие во власянице и на углях… делавшие все что угодно, только бы отвести свои мысли от острой боли, разрывающей сердце и душу.

Когда рыдания совсем поглотили ее, она почувствовала руки на своих плечах и вздрогнула.

— Оставьте меня! — закричала она.

— Нет, Ганна… мисс Макгайр… разрешите мне помочь вам. Я понимаю, что ваши чувства…

Ганна вырвалась, отталкивая руки Крида.

— Вы ничего не знаете, что я чувствую! Он был всем, что у меня было, а теперь он ушел.

Крид присел рядом с ней. Его глаза были неразличимы в темноте, но голос был ласковым.

— Нет, я знаю, что вы чувствуете. И я знаю, боль со временем притупится, даже если она не уйдет никогда.

Тяжелые волосы вырвались из заколок, поддерживавших их, и упали локонами вокруг лица. Ганна, не соглашаясь, бормотала:

— Нет, не пройдет.

— Да, обязательно, Ганна. Поверьте мне.

Это заставило ее рассмеяться резким, гортанным голосом, который так не совпадал с се нежной натурой.

— Поверить вам, мистер Браттон? Что за глупости вы говорите? Неужели вы думаете, я поверю человеку, выказывающему только нетерпимость и неприязнь ко мне и несчастным детям? Почему, Бога ради, я должна верить вам?

Крид не отреагировал на ее топ. Он пожал плечами и сказал:

— Потому что у вас очень маленький выбор на этот счет и потому что вы знаете, что я прав.

— Вы серьезно? Я действительно знаю, что вы правы, мистер Браттон? — Ганна сидела, прижав голову к коленям, рассматривая его при ярком лунном свете. — Удивительно. Мне даже самой интересно, знаю ли я, что хорошо, а что нет.

Крид потянулся и провел кончиками пальцев по ее щеке.

— Вы знаете, что верно, Ганна. Вы знаете.

Она так яростно закачала головой, что своими локонами неожиданно хлестнула его по лицу.

— Нет, я не думаю так. Я стараюсь — я действительно стараюсь, — но сомнения просто преследуют меня и заставляют задуматься, могла ли я когда-нибудь отличать хорошее от плохого. Вам надо было познакомиться с Джошуа Макгайром. Он был такой сильный, такой преданный, а я всегда была слабой. Я даже сейчас не могу сосчитать, сколько раз он поддерживал меня, чтобы указать верный путь…

— Подумайте, — нетерпеливо перебил ее Крид, — перестаньте терзать себя. Если вы хотите носить короткие волосы, власяницу и пепел останков, — отлично, но в конце концов делайте это разумно.

— Я так полагаю, вы знаете, что такое благоразумие? — вспылила Ганна. — Полагаю, вам знакома цена покаяния?

— Не будь лицемеркой, — резко сказал он. — Человек никогда не был до конца совершенным, Ганна. Зачем вы караете себя только за то, что вы человек?

— Зачем я… ооо! Вы просто не знаете, что по этому поводу говорит Библия, мистер Браттон!

— Может, и нет, но я твердо знаю закон Жизни, Ганна Макгайр. И я знаю, что если вы не перестанете заниматься самобичеванием, не избавитесь от этого, вы не выживете.

Он поймал ее за плечи, когда она собралась встать, и грубо встряхнул. Одеяло упало с нее.

— Ну, остановитесь на минуту и подумайте, что вы делаете с собой. Можете ли вы честно сказать, что ваш отец хотел, чтобы вы были несчастной?

— С его смертью все остальное уже ничего не значит, мистер Браттон.

— Да, верно. Вы упрекаете себя, за то, что не умерли, я прав?

Ошеломленная, Ганна огромными глазами уставилась на него.

— Ну… да, тан оно и есть. Откуда вы это знаете?

— Тогда перестаньте. Ваш отец не хотел бы этого, — ответил Крид, не обращая внимания на ее вопрос, и взял ее за локти. — Плачьте, если хотите, Ганна, но разумно, — пробормотал он, притягивая ее к себе. — Надо плакать и горевать, но в разумных пределах.

Ганна снова заплакала и положила голову ему на грудь. В этот момент Крид подумал, что дал ей совет, исходящий из его собственного опыта. Он прекрасно понимал ее чувства — сначала тоску, потом обиду и озлобленность. Ведь он уже пережил все это. Горечь поглотила всю его душу, сделав из него такого человека, каким он стал, — без единой цели. Имея такую горечь в душе, эта нежная женщина-ребенок никогда не станет сильной: горечь поглотит ее всю. А по определенным причинам ему совершенно не хотелось, чтобы это произошло. Она взывала к его защитным инстинктам — инстинктам, которые, он думал, давно умерли. Да некоторые из них были и не совсем защитными…

Крид нежно обнял Ганну. Чудесное ощущение ее тела взволновало его: у него замерло дыхание.

Почувствовав запах табака и тела, она уткнулась лицом в его грудь. Она ощущала щекой, как бьется его сердце, его сильный, четкий ритм, и успокоилась. Неожиданно Ганна поняла, как хорошо, что Крид рядом, что она в защитном кольце его рук. Она подняла голову и взглянула на него.

Чуть откинувшись, Крид всматривался в ее лицо. Ослепительная красота в этих блестящих, не просохших от слез глазах притягивала и завораживала его. Он тонул в них. В который раз Крид подумал: знает ли она сама, как красива! Если бы только она поняла, с какой силой он хочет ее…

Эта мысль испугала его. Его губы сжались. Он хочет ее. Да, он на самом деле хотел ее. Он хотел прижать ее и ласкать ее тело, держать в руках ее грустное лицо и целовать ее губы, ее глаза… но как он мог сказать ей об этом? И должен ли?

Ганна прижалась к нему, водя руками по его телу, ее лицо выражало одновременно и страх, и любопытство. Ганна закрыла глаза, когда губы Крида ласково прикоснулись к ее. Сейчас ей было так необходимо, чтобы он крепко держал ее в своих объятиях и целовал нежно и ласково. Ее руки обвились вокруг него. Казалось, он понял, что она нуждалась в нем, и крепко прижал ее к своему большому и сильному телу. Они стояли на коленях и обнимали друг друга. Ганна забыла о времени, о мокрой траве и спящих неподалеку детях. Все ушло…

Сначала их поцелуи были нежными, почти братскими, затем неуловимо нежное давление его губ усилилось: стало неистовым и настойчивым. Из груди Ганны вырвался стон.

Она никогда даже не представляла, что мужчина может так целовать. Она думала, что поцелуи бывают только нежными и ласковыми. Сейчас же его страсть захватила ее. И напугала. Она не была готова к этому.

Ганна слегка оттолкнулась, ее губы дрожали, а глаза смотрели испытующе:

— Крид, — начала она, впервые произнося вслух его имя. — Крид, я не думала… я имею в виду…

— Ганна, сейчас не время для раздумий, — пробормотал он, ртом выискивая дорожку от ее губ к уху, заставляя всю ее трепетать. — Сейчас не время для благоразумия, — прошептал он ей в ухо. — Сейчас время для чувств.

Воды озера набегали на берег и камни. Ганна снова задрожала. Она замерла, хотя и горела от внутреннего всепоглощающего огня, теряя над собой контроль. Здравый смысл говорил ей, что надо избежать этого, но влечение, появившееся в самом начале их знакомства, было сильнее уже чуть слышного внутреннего голоса. Возможно, это было правильно. Может, это и была та самая большая любовь, о которой однажды рассказывал отец? Те всепоглощающие чувства, захватившие ее всю, тот всепожирающий огонь…

Ей нужен был Крид — его объятия, поцелуи, отгоняющие ее сомнения и страхи. И как же она могла сопротивляться этому? От прикосновения его рук, его губ кровь бурлила в ней. Кончики его пальцев ласкали ее лицо, шею, плечи. Крид поцеловал ее в шею, туда, где бешено бился пульс, предательски выдавая ее чувства. Она почувствовала, как его рот искривился в улыбке.

— Ну, посмотри, это же ведь не так плохо? — бормотал он, касаясь губами ее тела, и она молча согласилась. — Ганна, это твой первый поцелуй? — спросил он, все также не отрывая губ от ее теплой кожи. Затем прибавил: — Не беда.

Ганна отвернулась, не желая, чтобы он заметил ее смущение или увидел, как она облизнула пересохшие губы. Она вся трепетала от незнакомых ощущений, сознание ее взбунтовалось.

Она так и стояла отвернувшись, в молчаливом сопротивлении упираясь ладонями в его широкую грудь. Крид притянул ее за подбородок, и она увидела его горящие черные глаза, молчаливо обещавшие отогнать все ее страхи. Он поймал ее губы, сила его рук и нежность губ разрушили наконец остатки ее сопротивления.

Ее рот трепетал и дрожал в потребности найти выход своим мучениям, и только Крид мог помочь ей.

Но Крид, столь искушенный в сексуальных играх, сейчас никак не мог справиться с собой, почувствовав себя неоперившимся юнцом. Неожиданно тонкий, слабый голосок совести, которая, как он думал, была давно мертва и похоронена, с неодобрением произнес:

«Ты дикарь, — неужели ты действительно овладеешь ею в таком состоянии? Неужели ты действительно уничтожишь ее, когда она тебе так доверяет?»

Опешив от слов своего внутреннего голоса, Крид замер. Нелепо и смешно. Она была женщиной, он — мужчиной, со своими мужскими потребностями. В чем проблема? Это был ее первый раз, и она лишалась девственности — так почему бы не с ним?

«Потому что ты знаешь, что это нечестно, что так нельзя», — последовал настойчивый ответ.

Не он ли пошел на все, чтобы защитить ее и всех этих причиняющих ему столько беспокойства детей? Не он ли отступился от преследования бандитов, вернулся назад, когда мог этого не делать? Должна же быть какая-то награда за такие великодушные поступки…

«Не уничтожай другого человека…»

И — к своему удивлению — он расслабился. Такого никогда раньше с ним не случалось. У Крида вырвался стон. Он всегда рассматривал женщин как теплые, уступчивые создания, удовлетворяющие его потребности, а потом забывал, о них. А сейчас эта хрупкая девчонка разбивала вдребезги его давно выработанные правила. Это было мучительно для мужчины, предпочитавшего не иметь никаких привязанностей вообще. Он увидел ее, выбирающуюся из пепла и сажи разрушенного здания, и подумал о ней как о самой красивой женщине, которую он когда-либо видел. Это была не физическая красота, а свет, идущий откуда-то изнутри ее. И теперь, держа Ганну, доверившуюся ему, он понял всю несостоятельность своего побуждения — овладеть неопытной девушкой, прильнувшей к нему с верой, что он праведный человек.

Крид сел, легким поцелуем в бровь нежно отстранив Ганну. Казалось, она была растеряна и смущена, так как никак не могла справиться со своим дыханием и не очень хорошо понимала происходящее. Он улыбнулся и с трудом поверил своим ушам, когда услышал произнесенные им же самим слова:

— Уже поздно, дорогая Ганна, а нам завтра рано вставать. Я провожу тебя к костру.

Ганна не сразу осознала смысл этих слов, но потом согласилась со смешанным чувством облегчения и разочарования. Если бы только остыла бурлящая кровь в ее жилах, она ответила ему не таким дрожащим голосом:

— Да, конечно, надо возвращаться к костру. — Поправляя помявшиеся юбки и корсаж своего платья, Ганна выдавила улыбку: — Так похолодало, — сказала она, пытаясь начать легкий разговор. Она чувствовала себя расстроенной. Как бы другая поступила на ее месте? Что бы она сказала и как мог Крид выглядеть таким собранным и спокойным, когда она чувствовала себя в высшей степени возбужденной и смущенной?

Когда она поднялась, Крид ласково укутал ее плечи одеялом.

— Это согреет тебя, — сказал он.

Ганна вздрогнула, ее глаза расширились.

«Но я чувствую себя, словно искупалась в огне, и он еще не угас, а лишь немного приутих…»

9

Утро принесло неприятности. Ночью у Ребекки разыгралась лихорадка; ребенок был почти без сознания. И у Флетчера были те же симптомы.

— Что же делать? — волновалась Ганна.

Она обтирала их лица тряпкой, смоченной в холодной воде, и накидывала на них побольше одеял. Оба ребенка дрожали от холода, несмотря на то что у них был жар.

— Что же делать? — снова и снова повторяла она одно и то же и в растерянности посмотрела на Крида.

Проведя рукой по волосам теперь уже таким знакомым жестом, Крид покачал головой.

— Я не доктор. Может быть, можно снять лихорадку с помощью какого-нибудь растения?

Ганна печально кивнула:

— Да, аконитом. Я не уверена, что смогу найти его в это время года, и где его здесь искать?

— Так ты собираешься сидеть и причитать или пойдешь искать растение? — прервал ее Крид. — Знаешь, я могу тебе помочь в этом, потому что живу здесь уже больше трех лет.

Первый порыв злости Ганны прошел, и она с надеждой спросила:

— Ты действительно думаешь, что мы сможем найти что-нибудь?

Крид довольно быстро нашел аконит и вернулся в лагерь, волоча длинное растение с цветами в виде колокольчиков. Он также приготовил отвратительно пахнувший отвар для детей и отдал Ганне.

Она уже искупала Ребекку и Флетчера в ледяной воде, однако их лихорадка лишь слегка притихла. Остальные дети сидели рядом и наблюдали. В воздухе над их маленькими фигурками летало что-то зловещее, когда они сидели так напряженно и настороженно.

Ребекка тихо застонала и заморгала глазами, пытаясь протестовать при виде пахучей жидкости, вливаемой ей в рот, однако Ганна настояла, чтобы она выпила ее. Флетчер, светловолосый крепкий мальчуган, который так часто бывал несносным и вредным по отношению к другим детям, находился сейчас в состоянии комы, поэтому даже не почувствовал, как Ганна дала ему лекарство.

— Кажется, Флетчеру намного хуже, чем Ребекке, — прошептала она Криду. — Я волнуюсь за него.

Крид не хотел говорить, что раньше он уже видел такой сероватый цвет лица, вдавленные ноздри и синеватые круги под глазами. Это были первые признаки смерти.

Но когда он посмотрел на Ганну, она все поняла по его глазам.

— Нет, — прошептала она с болью в голосе. — Ему нужен доктор! Тогда ему станет лучше…

— Ганна, никакой доктор здесь не поможет. Это, наверное, холера. Это случилось много раньше…

— Нет! — Ее голос стал громче, но она попыталась сдержаться, добавив более спокойно: — Нет, я не согласна, Браттон. Я думаю, что доктор смог бы оказать ему настоящую медицинскую помощь. Как вы думаете, мы можем вовремя добраться до «Сердца стрелы»?

— Нет, не думаю.

Мрачный тон Крида заставил Ганну обернуться и посмотреть на него:

— Ну дайте мне хоть немного веры…

— Не начинай все сначала! — отрезал Крид. — У меня совершенно нет настроения для этого. Я уверен, что мы не сможем ему помочь!

— Вы говорите непристойно, Браттон.

— А мне кажется непристойным ваше упрямство, мисс Макгайр, — грубо ответил он.

— В любом случае я все-таки думаю, что мы смогли бы доставить детей в «Сердце стрелы»…

— Черт возьми! Вы собираетесь двигаться с такими больными детьми? Это уж точно убьет их!

Взглянув на нее и заметив упрямый и враждебный блеск в ее красивых глазах, Крид понял, что она ведь точно пойдет в «Сердце стрелы» и своими стараниями убьет их всех. Как в такой нежной оболочке может содержаться такая сила воли? Ничего не переубедит ее, если она приняла какое-то решение. Крид прочистил горло:

— Может быть, я доскачу до «Сердца стрелы» и посмотрю, нет ли там доктора…

Она моментально ухватилась за его предложение:

— Сколько времени тебе потребуется?

— Туда и обратно? День, может, больше.

— А у нас есть в запасе столько времени?

Крид медленно покачал головой.

— Нет, на самом деле, нет. И я тебе об этом уже сказал. — После некоторой паузы он прибавил примирительно: — Сожги все, чем ты пользовалась, и не позволяй никому приближаться к больным. Возьми на себя все обязанности по уходу за ними, чтобы отвести всякую возможность заразить других. И не теряй надежды.

После того как он скрылся, Ганна стала ухаживать за Флетчером, смачивая его лицо водой и давая настой. Дети помогали чем могли, однако Ганна им не разрешала приближаться к больным.

— Держитесь подальше, — строго приказала она. — Вам нельзя рисковать. Вы можете заразиться от них. Я все сделаю сама.

Пока мальчики разжигали костер и грели воду, Джессика и Иви принялись чистить одежду и готовить еду. Фрог и Маленькая Птичка предложили использовать мокрое бревно, чтобы зазвать духов. Ганна была так расстроена, что согласилась.

Она делала все возможное для своих маленьких пациентов. Ганна сожгла всю их одежду и надела на них свои нижние юбки. Она не отходила от них, постоянно протирая их личики холодной водой. И молилась…

«Пожалуйста, Господи, они ведь и так столько натерпелись. Не дай им умереть. Покажи мне, что делать, чтобы спасти их…»

В глубине души она чувствовала свою вину, что накликала на них болезни, когда впала в грех и отошла от молитвы в предыдущую ночь. Она не должна была отдаваться своим страстям, не должна была позволять нет, взывать! — к ласкам Крида. Может быть, это ей в наказание? Может быть, это ее расплата за грехи? Нет, нет. Бог не может быть таким несправедливым.

— Мисс Ганна, — окликнул ее Эрик, подходя к ней.

Она подняла голову и посмотрела на него затуманенным взором:

— Да, Эрик?

— Мисс Ганна, я понимаю, что мы с Флетчером… ну, мы не очень хорошо себя вели, но я не хочу, чтобы с ним что-нибудь случилось. Я вовсе не желал ему того, что наговорил. Я… я не виноват в том, что он заболел, ведь правда? — закончил он, и горькие слезы потоком полились из его светло-голубых глаз.

Ганна встала перед мальчиком на колени и, успокаивая, стала приглаживать его взлохмаченные волосы. Ее собственное ощущение вины немного притупилось, и она сказала уверенным голосом:

— Нет, Эрик, ты в этом совершенно не виноват. Это то, что случается независимо от нас. Мы только должны принимать это…

— Принимать? — со своей прямолинейностью вставила Джессика. — Как мы принимаем все остальное? Какой толк от этого, если Бог делает нам все хуже и хуже?

— Джессика, Бог не делает это нам специально, — сказала Ганна и взяла девочку за руку. — Иногда у него такие грандиозные планы, что мы не можем охватить их своим сознанием. Я уверена, что во всех наших бедах существует какая-то причина.

Эрик и Джессика перевели взгляды на своих друзей. Ганна увидела недоверие в их глазах и вздохнула. Как ей объяснить им то, что она сама не очень-то понимает? Зачем на ее плечи взвалили такую ношу, если она совсем еще не готова к этому? Ей нужно еще много времени для укрепления своей души — больше выдержки, больше знаний, — и сейчас она чувствовала себя совсем беспомощной. Она хотела только одного: чтобы Крид был рядом. Пусть он бывает циничен и груб, но при его силе и уверенности она чувствовала себя спокойней. Что с ними будет, если они столкнутся с разбойниками или дикими животными?

Словно прочитав ее мысли, подошел Свен. Его глаза смотрели спокойно и уверенно.

— Браттон оставил мне пистолет на всякий случай, мисс Ганна, — сказал он тихо. — Я умею стрелять. Мы сможем защититься. Вы должны беречь свои силы, чтобы поддерживать остальных. А я буду вас охранять, пока он не вернется.

— Спасибо, Свен, — ласково сказала Ганна, слегка улыбнувшись. — Вы все такие добрые. Вы должны быть храбрыми и мужественными. Мы сделаем все возможное для Ребекки и Флетчера.

Но их стараний оказалось недостаточно: во время длинной ночи, наполненной загадочными лесными звуками и еле слышными рыданиями детей, умер Флетчер. Сначала он пришел в себя, открыл глаза, посмотрел на Ганну и улыбнулся:

— Мисс Ганна, — прошептал он хриплым голосом.

Она повернула голову и побледнела, увидев смерть в его глазах: яркий мерцающий свет, который казался потусторонним.

— Да… да, Флетчер, я здесь, — сказала она и взяла его сухую горячую руку.

Взгляд мальчика переметнулся на Эрика Рамсона, который спал, свернувшись калачиком неподалеку, на таком расстоянии от своего друга, где, он знал, его не прогонят.

— Эрик — неплохой боец, — сказал он снисходительно, как тринадцатилетний о десятилетнем.

Комок подступил к горлу Ганны.

— Да, да, конечно, неплохой.

Губы Флетчера скривились в усмешке:

— А я лучше, — сказал он. Потом была длинная пауза, так как он задыхался, а свет в его глазах начал тускнеть: — Мисс Ганна, — неожиданно вскрикнул он, и его тело выпрямилось, — Мисс Ганна, я боюсь!

Сдерживая слезы, Ганна стала успокаивать его:

— Тебе нечего бояться, Флетчер. Я здесь, с тобой. Бог тоже с тобой, и Иисус наблюдает за своей испугавшейся овцой…

— Но я не вижу его! Я… я вас тоже не вижу, мисс Ганна, — сказал он и стал размахивать руками.

Ганна обняла его.

— Я не покину тебя, — пообещала она, — и ты можешь слушать меня, как… как Бог слышит нас. Он всегда с нами, Флетчер.

От крика Флетчера проснулись дети и сидели сейчас рядом со своим другом на дозволенном им расстоянии.

— Я здесь, Флетчер, — с трудом подавляя слезы, сказал Эрик Рамсон. — И… и я хочу, чтобы ты знал, что ты лучший парень из всех, кого я знал.

— Я тоже так думаю, — тихо произнес Свен.

Другие дети подтвердили это. Казалось, Флетчер успокоился, его веки закрылись.

Ганна обняла его и сидела с ним так, пока дети не начали плакать. У Флетчера вырвался еще только один звук, а потом его тело обмякло. Держа его на руках, Ганна наконец-то позволила вырваться слезам наружу, и они упали на светлые волосы мальчика. Она, почти обезумевшая от горя, качала его, как маленького ребенка, не заботясь о том, что дети видят это.

Свен Джохансен подошел и мягко разжал руки Ганны. Он положил Флетчера на его подстилку и натянул одеяло на умиротворенное лицо, потом тихо сказал:

— Мы знаем, что все это делается для блага тех, кто любит Бога…

— Это правда, мисс Ганна? — перебил его Эрик. Лицо его было искажено от страданий. — Да?

Она кивнула и, глотая слезы, заверила Эрика и остальных детей, что, видимо, была причина для преждевременной смерти Флетчера.

— А какая? — спросила Маленькая Птичка. Ее глаза были полны слез. У нее был сильный характер, прошедший тяжелые испытания. Она стояла, поджав губы. — Почему он должен был умереть? Почему мы должны так страдать? Почему?

Беспомощно качая головой, Ганна пыталась вспомнить какую-нибудь цитату из Библии, которая смогла бы ответить на их вопросы. О, если бы она была так же набожна, как ее отец! Джошуа Макгайр должен был знать. Он смог бы успокоить детей…

Помощь пришла совершенно неожиданно. Джессика Грэй, языкатый, циничный ребенок, постоянно настаивавший на твердых подтверждениях, мягко произнесла:

— Скорбь нужна для страданий. Моя рана мучительна, но я сказала себе: «Да, действительно это мое горе, и я должна вынести его».

Удивленная, Ганна благодарно кивнула:

— Спасибо, тебе, Джессика…

Лежавшая недалеко от них Ребекка начала метаться, сбрасывая с себя одеяло. Ганна кинулась к ней.

Прошло еще несколько часов, ночь стала сменяться утром, потом полуднем, и стало очевидно, что Ребекка выживет. Молитвы были услышаны. Ганна с облегчением упала на свою подстилку. Вокруг глаз у нее появились темные круги, в уголках губ — складки. Ее платье, теперь без нижних юбок, прилипало к бедрам, а спутанные волосы беспорядочно спадали на лоб.

— Нам ведь надо похоронить Флетчера? — подошел к ней Свен.

— Похоронить? Да, конечно. У нас, правда, нет Лопаты, но мы найдем ему место между камней, — решила Ганна. — И мы обязательно должны отслужить по нему службу.

Все начали собирать камни, которых, к счастью, было в изобилии. Камешки поменьше положили на одеяло, в которое завернули Флетчера, а сверху заложили большими серыми камнями. Они выложили высокую гору, чтобы животные не смогли докопаться до тела. Из двух веток орешника, связав их толстой лозой, Фрог сделал крест. Его установили в изголовье маленькой могилы.

Ганна отслужила мессу, процитировав стихи из Библии, и предложила помолиться за мирный сон Флетчера. Не успела она закончить, как они услышали топот копыт, эхом раздававшийся в лесу.

— Мисс Ганна! — нервно сказал Эрик и прижался к ней.

— Спокойно, дети. У тебя ведь есть оружие? — тихо спросила она и, когда Свен кивнул в ответ, попросила принести его. — Мы должны быть осторожными, но не глупыми, — сказала она детям.

Крид Браттон въехал на площадку и столкнулся с направленным на него оружием.

— Эй, не стреляйте. Это я вернулся.

Ганна опустила пистолет.

— Мы просто прибегли к мере предосторожности.

— Рад слышать это. Рад, что посмотрели, прежде чем прострелить мою шляпу, — пробормотал он. — Мне было бы очень жаль, если бы это случилось.

— Почему? — спросил Эрик. — Вы всегда беспокоитесь о ней. Ведь она такая старая, что…

— Нет, это не какая-то старая шляпа, мальчик, — ответил Крид. — Но неважно. — Он указал на могилу. — Я понимаю, настои не помогли.

Проглотив комок в горле, Ганна покачала головой.

— Нет, по крайней мере, Флетчеру. Но Ребекке, кажется, полегчало. Ты нашел доктора?

Откинув шляпу, он долгим взглядом посмотрел на нее.

— Нет, не нашел. Объясню позже.

— Позже? Но…

Кинув поводья Свену, Крид отдал приказание мальчику позаботиться о его коне, пока он поговорит с Ганной. Твердая рука подхватила ее за локоть и повела к отлогому берегу озера.

— Слушай, — начал он в своей знакомой грубоватой манере. — Я уехал из лагеря только для того, чтобы немного поддержать всех, а не для того, чтобы привезти доктора…

— Ты что? — выдохнула Ганна. — Не хочешь ли ты сказать, что даже и не пытался отыскать доктора в «Сердце стрелы»?

Ему показалось, что она собирается уйти. Крид схватил ее за руки, чтобы удержать.

— Ганна, послушай меня. Никакой доктор ничего не смог бы сделать с этими детьми. Девочке повезло выжить, а мальчик… ну, он не оказался таким счастливчиком. Я не видел смысла попусту гонять коня и только подумал, что смог бы избежать некоторых возражений тем, что притворился…

— Притворился?! Зачем… зачем? Ты трус! Ты обманщик! Ты заставил меня думать, что ушел за помощью. Я ждала и ждала, а ты все не приходил, и Флетчер умер…

Крид встряхнул ее, прерывая поток оскорблений.

— Послушай меня! Флетчер все равно бы умер. Ты понимаешь это, Ганна? Если бы я проскакал весь путь до лагеря, нашел доктора, уговорил его пойти со мной, потом скакал во весь опор сюда, я бы все равно не успел. Ты понимаешь это?

Вырвавшись от него, Ганна прислонилась к шершавому стволу сосны и смотрела поверх его головы на голубое озеро, на отражения в нем заснеженных вершин гор. Она чувствовала Крида перед собой, чувствовала его тяжелый взгляд. «Как у него получается, что он всегда прав, даже если его побуждения такие неправедные? Или все это не так?»

— Ганна… мисс Макгайр… — Крид положил руки ей на плечи, повернул к себе лицом, огрубевшими пальцами взяв за подбородок, поднял ее лицо. Его рот — тот самый, что так возбудил ее ночью, был сжат как обычно в тонкую полоску, а голос был даже грубее обычного. — Я не должен был обманывать тебя, — резко сказал он, пугая ее своей уступчивостью.

— Нет, должен, — помолчав, не согласилась она. Затем с уверенностью добавила: — Да я и не оставила тебе никакого выбора.

— Нет, оставила.

Сопротивляясь порыву прильнуть к нему и попросить не выпускать ее из защищавших объятий, Ганна оживленно сказала:

— Хорошо, давай оставим это. Мы же не можем идти назад, нам нужно только вперед.

— Верно. И нам все еще осталось пройти тридцать миль, чтобы добраться до «Сердца стрелы». Как вы думаете, мисс Макгайр, сможем ли мы пройти их, ни разу не поспорив?

Она улыбнулась.

— Я не знаю, мистер Браттон, но давайте постараемся.

Крид пожал плечами.

— Я выигрываю, если ты начнешь.

— Мир?

— Мир…

Перемирие продолжалось до конца дня и закончилось поздно ночью, когда дети, завернутые в одеяла, уже спали, а огонь уже догорал. Они снова поругались.

Крид, развалившись, сидел на бревне, глядя на огонь. В уголке его рта была зажата сигарета, он держал бутылку виски.

— Тебе обязательно пить крепкие напитки? — неодобрительно спросила Ганна. — Я нахожу их отвратительными.

— Ну, и не ней, — пробормотал Крид, не глядя в ее сторону.

— У меня и нет никакого, желания пить такую мерзость! — ответила она, сдерживая себя, чтобы не сказать большего.

Она понимала, что не должна была выговаривать ему по этому поводу, но когда он опрокинул бутылку и проглотил половину содержимого, она не смогла удержаться от возмущения:

— Мистер Браттон, очень нехорошо, что вы погрязаете в пьянстве, — прибавила она, когда бутылка снова оказалась у его губ.

Крид порывисто сел.

— Мисс Макгайр, очень глупо накликивать беду своим болтливым языком!

— Я только пытаюсь показать, в какую ловушку вы можете попасть с этим напитком и…

— Нет, вы пытаетесь запихнуть меня в рамки вашего чертового представления о мужчине! Ну, уж это не сработает, мисс праведница! Вам не удастся подвести меня ни под какой шаблон, поэтому перестаньте даже пытаться!

— Я совсем и не собиралась этого делать, — начала она примирительно, но Крид уже поднялся со своего бревна и возвышался над ней с видом, заставившим ее задрожать от страха.

Сердце девушки неистово забилось, во рту внезапно пересохло, и она посмотрела на него широко открытыми от страха глазами. Как она могла хоть на секунду забыть, что этот человек может быть таким грубым и свирепым? Как она могла призывать его к чему-то, зная что у него так мало принципов? Он же ведь может в любой момент, не колеблясь, бросить их? И удивительно, почему он еще не сделал этого. Наверняка она переоценивала его, приписывая ему те черты, которых у него никогда и не было.

Видя его мрачную реакцию, Ганна решилась на быстрое отступление. Но он уже опять стал говорить, что весь остаток пути она может пройти и без него, что он чертовски устал от сварливой женщины и вечно хныкающих детей.

— Кроме того, ты стоила мне хороших денег, — прибавил он в порыве гнева.

— Хороших денег? — спросила Ганна, поднимаясь на ноги, чтобы не чувствовать себя приниженной шестью футами двумя дюймами человека, возвышавшегося над ней, как гора. — Как это надо понимать, мистер Браттон? Каким же образом я стоила вам каких-то денег?

— Я охотник за вознаграждениями, мисс Макгайр, и вместо того чтобы заниматься людьми, которых мне надо схватить, я занимаюсь тем, что играю в ваше сопровождение! — огрызнулся он.

Ганна вытаращила глаза.

«Охотник за наградами, не бандит… слава Богу…»

— А, за теми людьми. Вспоминаю, ты говорил мне об этом. Это те самые, что заезжали в Джубайл, да?

— Да.

— Я говорила тебе, что вспомнила, куда они собирались направиться? — спросила Ганна, поправляя юбки и стараясь избегать внезапно изменившегося взгляда Крида.

— Да.

— А далеко этот форт Бентон?

— Зачем тебе? Это все равно не по пути…

— Я понимаю, но ты должен быть рад, что мы уже так близко. Они пойдут по Мулланской дороге? А мы уже через два дня будем в «Сердце стрелы», — заметила Ганна.

— Да, конечно, все очень удобно, — усмехнулся Крид. — За исключением того, что я отстаю уже на целую неделю, и они прибудут с золотом в форт Бентон много раньше меня!

— Ну и что из этого, не все ли равно, когда ты их поймаешь?

Опрокинув бутылку, Крид кинул на нее хмурый взгляд и сделал большой глоток. Затем опустил бутылку и вытер рот рукавом.

— Не все равно. Если они принесут золото к месту их встречи, мне придется забыть о нем.

— Забыть… ты имеешь в виду, что ты собирался отобрать у них украденное золото и оставить его себе?

Крид поджал губы, в его тоне появилась ирония.

— Ты быстро схватываешь.

— Но это… так же нечестно! — выдохнула Ганна. — Это же краденое, а одна из заповедей гласит…

— Послушай, тебе обязательно разглагольствовать всякий раз, когда тебе не нравится то, что я говорю? Я уже наслышан обо всем, мисс леди-миссионер, и не желаю больше ничего слышать. Проповедуйте кому-нибудь другому, а у меня есть куда пойти и чем заняться.

Ганна была шокирована:

— «Грешники спасаются бегством, даже когда их никто не преследует, праведные же дерутся, как львы».

— Еще одна цитата, мисс Макгайр, и, уверен, вы пожалеете об этом.

— «В душе грешников, говорит Господь, нет мира».

Когда он с грозным видом сделал шаг вперед, она потеряла всю свою храбрость, вскочила, подхватив свои юбки, и бросилась бежать, не обращая внимания на камни и сваленные деревья. Она отчетливо слышала его проклятия вслед, затем оклик с требованием вернуться, пока не потерялась или не поранилась, но проигнорировала его. Разочарованная и расстроенная, она бежала в темноте, не разбирая дороги.

Ганна вдруг поняла, что противоречит высказыванию, которое только что сама процитировала, что спасается бегством, словно грешница. Где же ее смелость, которой она так гордилась? Может быть, она не так праведна, как считает?..

«Ну как же он мог? Как он мог быть неверующим, когда я хотела, чтобы он был… стал хорошим и праведным?»

Громкие рыдания, угрожающие разорвать тишину ночи, вырвались из ее груди, и она замолкла. Она стояла на берегу озера. За ее спиной простирался бесконечный темный лес, а перед ней ласковые волны бесшумно набегали на отточенные камни. От быстрого бега она задыхалась, и у нее заболел бок. Не было видно никаких признаков их костра, никаких признаков Крида Браттона. Она упала на колени на мягкую землю и закрыла лицо руками.

Ветер, налетевший со стороны озера, был холодным, и она дрожала, чувствуя, что он продувает ее насквозь. Ухаживая за больными, она порвала свои нижние юбки, и сейчас их очень недоставало. Усевшись на кучу сосновых иголок, Ганна попробовала разобраться в своих мыслях.

Ветви над ней качались на ветру, и длинные острые иголки падали на плечи. Где-то недалеко громко и грозно прокашляла горная кошка, потом послышался резкий крик ночной птицы, плеск воды в озере. Ганна была в панике. Может, вернуться? Было очень поздно, она не знала, как далеко оказалась от лагеря, убегая от Крида.

Ганна поднялась и собралась идти, но ночная тьма скрыла от нее тропу.

Увидев Крида, прислонившегося к дереву, она едва сдержала крик радости и гордо подняла голову.

— Как ты думаешь, куда ты зашла?

— Куда-нибудь подальше от тебя.

— Так, хорошо, давай еще раз. Если ты думаешь, что после того, как ты упадешь с горы и сломаешь себе шею, я останусь нянькой твоим детям, ты глубоко ошибаешься, мисс леди-миссионер…

— Я отказываюсь стоять здесь и разговаривать с вами, — начала она и попыталась оттолкнуть его.

Его рука схватила ее за талию и отбросила назад. Он тяжело дышал. Она вскрикнула, ее глаза были полны ужаса и страха.

— Я устал от всего этого, — предупредил Крид.

Он прижал ее к дереву. Она смотрела на него бешеными от страха глазами, ее рот, хватая воздух, был полуоткрыт. Взгляд Крида упал на ее нежную кожу, которую он видел через расстегнутый ворот платья. Он почувствовал острое желание и сжал губы.

— Устали от чего, мистер Браттон? — накинулась она на него. — Устали от того, что делаете то, что надо, а не то что хотите? Думаю, вы намного жадней кого бы то ни было. Я полагаю…

— Вы думаете и говорите чертовски много, — пробормотал Крид, прижимая ее своим телом к грубой коре сосны.

Ганна почувствовала, как кора впилась ей в спину, сквозь платье ощущая жар его тела. Взглянув на затененное лицо Крида, она прочитала в его глазах горячее желание. В какой-то момент ей захотелось прильнуть к нему, обнять его и поддаться тому страстному желанию, что заставляло вскипать ее кровь, но устояла. Она не смогла. В ее представлениях все должно было быть иначе, и это не позволило ей капитулировать перед тем, что вызвало непонятную внутреннюю истому, перед тем влечением, которое она почувствовала к Криду в первый же момент, как только увидела его.

Собрав все силы, она оттолкнула его, вырвалась из объятий и, не видя ничего на пути, помчалась прочь через кусты и упавшие деревья. Она убегала не от Крида, а больше от своего страстного желания. Она слышала, что он бежит за ней, требуя остановиться.

Острые колючки рвали платье, цеплялись за волосы, но она прорывалась сквозь густую темноту, словно за ней неслась свора собак. Лозы хлестали ее по лицу, она спотыкалась о корни деревьев.

Неожиданно прямо перед ней выросла огромная скала. Ее нога поскользнулась, и она, ломая все на своем пути, покатилась в глубокий овраг. Ее юбки задрались выше головы, и обнаженное тело задевало за коряги. Все произошло так молниеносно, что она не успела ни вскрикнуть, ни зацепиться за что-нибудь. Свалившись на дно оврага, она услышала резкий звон в ушах, голова гудела.

Она лежала, не двигаясь, выплевывая листья и грязь. Звон в ушах прошел. Вдруг она почувствовала, что что-то мягкое и круглое легло ей на руку. Она вскрикнула, вскочила на ноги, бешено тряся руками.

— Черт возьми! — прорычал грубый голос, и кто-то дернул ее назад к земле. — Ты же сумасшедшая, понимаешь?

— Крид?

— Нет, это Жорж Вашингтон, радость моя!

Ганна вздрогнула.

— Отлично, — сказала она слабым голосом. — Он уже умер.

— Ты тоже умрешь, если будешь продолжать эти глупые игры. — Он так грубо встряхнул ее, что ее зубы застучали, а голова откинулась назад, и прорычал: — Ты же могла разбиться!

— И что? — кротко ответила она. — Тебе-то какая разница?

— Никакой, черт возьми, — быстро ответил он. — Но тогда на мне повисли бы эти сопляки…

— Они не ноют…

— Может кончиться тем, что я убью их. — Он еще раз встряхнул ее и потом только догадался спросить: — С тобой все в порядке?

— Не так, как тебе хотелось бы, но мне было намного лучше до того, как ты начал трясти меня, как тряпичную куклу, — огрызнулась она.

Крид резко отпустил ее и критически осмотрел. Она была вся в грязи. Листья и сучки запутались в ее длинных, разлохматившихся волосах; платье было разорвано, на нем налипли грязь и глина.

Ее чулки были также разорваны, и она потеряла один ботинок.

Заметив его взгляд, Ганна натянула на ноги юбку и вызывающе посмотрела на него. Она вскочила на ноги и стояла в нерешительности. Крид поймал ее за руку.

Отблески луны освещали овраг и смутными очертаниями вырисовывали его склон, по которому она только что скользила. Она подняла голову и посмотрела на него с нарочитым презрением.

Все слова, имевшиеся в запасе на этот случай, остались невысказанными, когда она встретилась с пристальным взглядом Крида. Она поняла, о чем он думает. Это светилось в его глазах, и ее сердце бешено забилось. В этом диком, пустынном месте она была совсем одна и беззащитна и от него, и от своего влечения к нему. И он это понял…

10

Прежде чем Ганна успела проглотить стоявший в ее горле комок, руки Крида быстрыми нежными движениями нашли маленькую грудь. Его руки обвились вокруг нее, он крепко обнял и прижал к себе ее сопротивляющееся тело.

— Пусти, — сказала она. Ее жалобный голосок выражал и сопротивление и страстное желание. — Я не хочу, чтобы меня насиловали.

— Насиловали? Ты это называешь насилованием?

Крид опустил голову, и его рот встретился с ее полураскрытыми губами, его язык бился между их волнующими бархатными лепестками. В его поцелуе не было нежности, не было ласки. Его сильные руки словно спеленали ее, делая из двух тел единое. Казалось, он душил Ганну, вытягивая из ее легких воздух. Его руки ласкали ее спину и прижимали ее все ближе и сильнее.

Тонкое платье Ганны не слишком защищало ее от жара его рук: она ощущала мозоли на его ладонях. Она задыхалась, а его язык, молниеносный и горячий, снова и снова трепетал в ее губах.

Ганна почти ничего не слышала об интимных отношениях между мужчиной и женщиной, но женский инстинкт многое подсказывал. Ее голова была ясной, а кровь в теле словно застыла.

Ганна отталкивалась от него, и этим будто бы еще больше вызывала его ласки. Крид поднял ее, прижав к себе так сильно, что она животом почувствовала металлическую пряжку на его ремне. Ее лицо залилось ярким румянцем, и она скорчилась в его руках, — еще один призыв к дерзким ласкам. Теперь она была в тисках его рук.

Она чувствовала, что теряет сознание. Ноги не слушались вялой команды ее разума быть твердой опорой, колени слабо дрожали. Что он с ней делает? И что за странный лихорадочный звон стоит в ее ушах?

Сама того не желая, она стала неловко отвечать на его ласки. Почувствовав это, он пробормотал:

— Не подумай ничего плохого, но ведь и ты целуешь меня.

Из ее груди вырвался стон отчаяния, и он, ласково засмеявшись, откинулся назад и посмотрел на нее. Длинные ресницы прикрывали глаза, а губы дрожали. Серебристый свет луны окрашивал ее бледную кожу в необычайно красивый цвет, а ее бархатистость была по-детски трогательна. Она молчала, и он был благодарен ей за это. Он мог поклясться, что она сама льнет к нему.

Понимала ли она, насколько очаровательна: невинна, притягательна и искренна, как ребенок? Этот посланный Небесами подарок многие женщины используют без угрызения совести, но она… Казалось, она не придает значения своей внешности и, может быть, именно это и вызывало такое влечение к ней? Или, может быть, это было оживление того страстного желания, пронзившего его, когда он впервые почувствовал ее в своих руках в тот день в Джубайле… Или, возможно, это выпитое им виски, — острый вкус алкоголя, пробудивший восхитительный зов его тела.

Что бы это ни было, он больше не видел необходимости отрекаться ни от себя, пи от нее, потому что был уверен, что она так же возбуждена, как и он. Руки Крида обвились вокруг ее талии и поднялись к ее груди. Ганна застонала.

Услышав это, он снова улыбнулся у ее влажных раскрытых губ и пробормотал:

— А вот сейчас, это уже называется насилованием, мисс Ганна Макгайр!

Медленно и неторопливо Крид отделывался от тонкой материи ее платья. Пуговицы, казалось, сами расстегивались, четко зная свою очередность. Ганна вздрогнула, пытаясь вырваться и удержать его на расстоянии вытянутой руки. Но он притянул ее, его пальцы ласкали ее кожу. Ганна снова застонала от отчаяния и беззащитности. Она почувствовала, как ее тело тает, ощущая на себе его руки. Ганна почувствовала странный огонь, обжигавший ее изнутри и угрожавший поглотить ее. Ее обнаженная грудь терлась о его рубашку. Рот Крида наконец овладел ее открытыми губами. Он жадно целовал ее, словно пытаясь вобрать в себя.

Это было похоже на маленький глоток расплавленного свинца, огненной жидкости, горячего воздуха. Шатаясь, как пьяная, Ганна отчаянно вцепилась в кожаную рубашку, чтобы не упасть в бесконечность.

Прошли минуты, прежде чем Крид смог думать о чем-то другом, кроме давящей на него потребности зарыться в эту маленькую женщину. Сначала смутно, а потом все с большей отчетливостью он стал сознавать ее слабую и бесполезную борьбу, толчки ее голых ног о его голени. Его широкая рука скользнула ниже, чтобы усмирить ее, а рот оторвался от ее посиневших губ.

— Это не поможет, — пробормотал он, его слова были слишком замедленными и ленивыми даже для его собственных ушей. — Ты только собьешь себе пальцы…

Внезапно просветлев от его неистовых ласк и его удушающих поцелуев, Ганна нашла в себе силы сказать:

— Мне все равно. — Этот ответ звучал по-детски, и она понимала это. — Пусти меня! — попыталась она снова, с еще большим упорством, но также безрезультатно.

— Нет, нет, дорогая Ганна. Не сейчас. Уже слишком поздно останавливаться… — Ловким, опытным движением он сбросил платье с ее плечей на талию. Ганна застонала. Он поднял ее на руки. — Я слишком медлителен? — пробормотал он ей на ухо, когда она изогнулась, снова пытаясь вырваться. — Извини, я постараюсь поторопиться, любовь моя.

Полурыдая, она услышала шелест листьев, когда он с нежностью положил ее на землю, почувствовала, как Крид наклонился над ней, закрывая собой лунный свет. На траве, листьях и камнях, играя, танцевали лучи лунного света. Они мерцали на волосах Крида, упавших ему на лоб и почти закрывших его глаза — те самые бездонные глаза, временами бывающие то теплыми и мягкими, то черными и свирепыми, как самая темная ночь.

«Войди в мою обитель», — было вероломное приглашение чувственной оболочки ее гладкого загорелого тела. «Не оглядывайся назад», — предупреждал шепчущий голос.

В голове, словно возвращая к действительности, звонили колокола, как на колокольне собора Сент-Луиса, и Ганна пыталась сосредоточиться на чем угодно, только не на Криде. Она думала о ночном ветре, заставлявшем шуметь огромные кроны деревьев над головой; оторвавшемся с толстой ветки листе, который, кружась, упал и присоединился к другим, как одеяло прикрывавшим дно оврага. Ветер завывал свою песню, похожую на хор невидимых сирен.

Неожиданно Крид, скатившись с нее, прервал ее размышления. Он опустился на колени и стал смотреть на нее. От предчувствия и ожидания у нее защемило в груди. Она не узнавала его — она просто не могла его узнать! Он был ужасным, почти свирепым! Отвернувшись, она попыталась притянуть к себе одежду. Она дрожала от холода, жара и унижения одновременно. Умышленно игнорируя его ровные изящные движения, когда он расстегивал и сбрасывал на землю портупею, Ганна пыталась отключиться от всего того, что происходит с ней.

Крид принялся срывать с себя одежду.

Он был поглощен своим занятием — стаскивал с себя рубашку из буйволовой кожи и расстегивал брюки. Его лицо было нахмуренным, пока он расшнуровывал свою рубашку. Ее поразила абсурдность всего происходящего: она лежит в ожидании, как цыпленок, подготовленный к жарке. Неожиданно на нее накатил приступ смеха. «Нет сомнения, у меня истерика», — подумала она. Ее разум защелкнулся.

Пока Крид занимался собой, у нее была возможность сбежать, но она вдруг почувствовала себя полностью парализованной: тело не отвечало на команды ее мозга. Ее единственной защитой осталась ментальная отрешенность, внутреннее неповиновение. Он может украсть ее тело, несмотря на сопротивление, уговорить его на лихорадочные ответные реакции, но он никогда не овладеет душой Ганны. Это было единственным, что у нее оставалось, — ее собственность, данная ей свыше, и она не хотела ни с кем ею делиться.

Крид смотрел на лежавшую на постели из листьев девушку, восторгаясь ее красотой. Даже обнаженная, она все еще казалась неприступной, ее большие глаза, как два озера, отражали его собственную неуверенность. Или в этих глубинах он увидел страх?

Ганна тяжело вздохнула. Она не могла пи смотреть на Крида, пи отвести от него глаз. Почему она никогда не замечала таких мускулов под его рубашкой, такого совершенного тела — прекрасного творения, подтверждающего присутствие Бога? Возможно, и замечала, но не хотела признавать его физического совершенства. Ганна снова тяжело вздохнула и отвернулась.

Чувствуя ее внутреннее отдаление, Крид собрал все свое мужество, чтобы воспрепятствовать этому. Это было тяжелым испытанием, борьбой двух сущностей. Медленными, нежными движениями он проводил кончиками пальцев по ее телу, отслеживая линию лица, касаясь ее щек, уха, вынуждая ее трепетать. Его рука ласкала грудь, его губы ласкали упругие соски.

Он обнял ее за талию, затем руки скользнули ниже к ее волнующим бедрам и остановились. Неторопливыми движениями он ласкал ее тело нежно, как касаются лепестков роз.

На нее нахлынул поток совершенно новых ощущений, когда Крид коснулся ее в расселине между бедер, бархатистых складок, трепетавших под его рукой. Из ее груди вырвался крик, повисший в ночном воздухе, но Крид проигнорировал его. Она стала извиваться под этой ласковой рукой.

— Нет, пожалуйста, не надо!

— Почему? Тебе не нравится? — его голос был теплым и успокаивающим, как летнее солнце. — Неужели тебе не приятно? — Подняв голову, Крид посмотрел на нее глазами, полными страсти.

Он обнял ее податливое гибкое тело и лег на него. В теплом пространстве, отделявшем их тела, он чувствовал ее упругие груди. Это было волнующе, мучительно, и он ощутил новый, более сильный порыв страсти.

«Господи, понимает ли она, что делает со мной?»

В следующее мгновение он понял, что нет, так как почувствовал, как ее руки стали отталкивать его, пытаясь сбросить с себя. Что-то твердое вдавилось ей в живот, и она почувствовала тревожный сигнал этого прикосновения.

— Есть такие вещи, которые неподконтрольны мужчине, — прошептал он, — даже если я…

Ганна не стала слушать его. Это не имело никакого значения. Она понимала, что он имел в виду. Под своими ладонями, тщетно пытавшимися оттолкнуть его, она чувствовала напряжение мышц на его груди. Почему его дыхание такое легкое, когда ее легкие болели и словно разрывались от каждого вдоха? А ее сердце предательски билось все быстрей и быстрей?

Если бы она была не такой наивной! Если бы только она что-нибудь знала об этом… о том, что случается между мужчиной и женщиной! Наверное, она тогда смогла бы противостоять тому порыву страсти и смущения, угрожающему поглотить ее целиком. Ганна чувствовала себя растерянной и безвольно плывущей по течению. Ее обуяло необъяснимое желание, трепетавшее внутри ее существа. Видимо, Крид был уверен, что излечит ее от этой острой истомы, но сейчас он был ее врагом.

Чтобы не показать, что творится в ее душе, Ганна решила перехитрить его и закрыла глаза. Она была растеряна. Кровь ее бурлила, а мозг был опьянен новыми ощущениями. Ничто не спасало — даже этот последний бастион пал перед медленно накатывавшимся потоком, накрывшим ее с головой.

— Только миг, любимая, — шептал он ей на ухо, и Ганна вздрогнула от того, как он ее назвал, прежде чем до нее дошел смысл сказанного.

— Миг… что? — прошептала она в страшном предчувствии.

Ласковый смешок запутался в ее волосах, шевеля их медные локоны.

— Только на миг будет больно, — пообещал он.

В страхе от мысли, что ее не только заставили смириться помимо ее воли, но что это еще будет и больно, у Ганны вырвался жалобный стон.

— Это нечестно, — сказала она немного погодя, когда Крид лежал не двигаясь.

— Да, — согласился он, — нечестно.

— И ты все равно собираешься… сделать это?

— Да, — сказал он, играя ее волосами. — Потом ты узнаешь, почему.

— Сомневаюсь, — пробормотала она ему в плечо.

Он лежал на ней, и его ласки были нежными. А когда он настал, тот внезапный миг, когда ее словно пронзили ножом, она почувствовала, что ее тело разваливается на две половины. Ганна вытянулась, напрягла спину и стала втираться бедрами в листву, на которой они лежали. Ее дыхание превратилось в короткие вздохи, ее глаза были огромными и смотрели на Крида обвиняюще.

— Не двигайся, — сказал он, держа ее за руки, чтобы она не вырвалась.

Как будто она могла — как будто она могла двигаться! Его мощное тело лежало на ней, ноги и широкая грудь вдавили ее в мох и листья. И он был глубоко в ней.

Вот и покончено с ее девственностью. Слезы сожаления навернулись на глаза.

— Все?

От ее сердитого вопроса по его телу пробежала легкая дрожь, он покачал головой:

— Еще нет, любимая. Самое приятное еще впереди.

«Надеюсь», — подумала она. Было бы обидно, если бы этим все кончилось, особенно после такого долгого ожидания. Неужели из-за этого она потеряла свою невинность и достоинство? Просто невероятно, что мужчина и женщина так стремятся совершить этот акт, а его кульминация такая разочаровывающая.

Но потом Ганна поняла, что Крид ее не обманул. Когда он возобновил свои движения, боли не было, осталась только неистовая страсть. Его тело ритмично двигалось, и в ней снова появилось удивительное ощущение. Оно росло медленно — маленький сжатый бутон, распускающийся в цветок. У Ганны было чувство, словно она зависла в облаках и увидела каскад красок — голубых, зеленых и желтых, медленно опускавшихся с небес на землю. Почему же она раньше не знала, что человек может чувствовать в цвете?

Ее руки скользили по его влажному от пота телу.

«Вот на что оно похоже… это предвкушение… этот полет к звездам…»

В ушах стоял шум, напоминавший Ганне рев морских волн — пенистых гейзеров, вздымавшихся вверх только для того, чтобы разбиться о скалы. Вдруг ее тело вздрогнуло от бешеного, сладкого облегчения… Он держал ее мягко, с нежностью, и она удивилась: неужели это тот человек, который не прислушивался к ее просьбам, тот грубый человек, который, небрежно пожимая плечами, отметал все ее возражения? Да, это был он. И он целовал ее закрытые глаза, кончик ее носа и трепещущие губы — нежными и успокаивающими поцелуями. Ей казалось, что она подхвачена штормом и унесена из жизни. Ее всю трясло. Крид натянул на нее платье.

— Холодно? — мягко пробормотал он.

— Нет… это не то.

Он не стал расспрашивать, а просто покрепче обнял ее. Ей было хорошо в его объятиях.

В своей бурной жизни Крид забыл, как хороша и нежна бывает женщина, он почти не помнил, что бывают такие, как Ганна. Другие женщины не в счет; те, что смотрят на него пылкими, жадными глазами, когда он приезжает в город, и хотят только выудить у него побольше денег. Да, не так уж часто он слышал плач после своего ухода, просьбы остаться, но даже в тех редких случаях, он все равно не верил им.

У него и сейчас не возникло стремления отдаться во власть Ганны, но с ней он впервые почувствовал желание быть нежным. Она была закомплексованной, с одной стороны, и очаровательной, с другой: то она набожная, проповедующая особа, цитирующая Библию и с неодобрением относящаяся к его поступкам, взглядам и вообще к его образу жизни, то страстная, с горячими поцелуями и в то же время упорно сопротивляющаяся. «Хамелеон, — подумал он тогда, — она самый настоящий хамелеон, умеющий по желанию изменять свой цвет». Кто бы мог подумать, что она будет так его обнимать, так легко пойдет навстречу его желанию, его телу.

Крид слегка улыбнулся в ответ на ее испуг и вздохнул. Пыл угас, в Ганне вспыхнул огонь глубокого возмущения. Было ясно, что она раскаивается в случившемся! может быть, и не столько в том, что Крид силой овладел ею, сколько в том факте, что добился реакции ее тела.

— Вставай, — сквозь зубы сказала она, твердо решив прекратить их общение.

— Уже? — усмехнулся Крид. — А если я еще не готов к этому?

Она оттолкнула его. Он рассмеялся! И это после того, что случилось между ними! Это было возмутительно! Она хлестала его ранящими словами.

— Урод! Дегенерат! Насильник!

Разведя в сторону руки Ганны, он выдохнул ей в лицо:

— Ганна, поверь, это нормально, что женщине нравится секс, что она получает удовольствие от него, — начал он успокаивающе, но она перебила его.

— Удовольствие?! Да я все время чувствовала отвращение, — соврала она, чувствуя легкий приступ дурноты. — Это было мерзко, унизительно, отвратительно…

— Пожалуйста, больше ни одного слова, оканчивающегося на «тельно», — огрызнулся Крид, выходя из терпения.

— Слово «мерзко» оканчивается на «зко», — парировала Ганна.

Крид вскочил на ноги.

— Не могу сказать, что меня слишком задели слова о любви ко мне, — заметил он, нагнувшись, чтобы поднять свою одежду.

— Я тоже не могу сказать тебе этого, — ответила она, сдерживая навернувшиеся слезы обиды.

Она сопела, прижимая одежду к обнаженному телу, желая, чтобы Крид поскорее ушел — провалился сквозь землю, превратился в дым и испарился. Ее бессилие и растерянность усугублялись сознанием того, что ее тело ответило его телу, достигнув всепоглощающего чувственного единения. Неужели это она — та, что всегда ненавидела ложь? Почему же сейчас у нее нет воли признаться в том, что страстно желала его? Даже если он такой опытный мужчина, сумевший ласками спровоцировать ее на ответную реакцию, она все равно должна быть настолько сильной, чтобы превратить его победу в его поражение.

Ганна возмутилась, что Крид не отвернулся, когда она одевалась. На что он, затягивая портупею поверх своей кожаной рубашки, недоуменно поднял брови и сказал:

— Что теперь беспокоиться? Это все равно что закрывать ворота, когда корова уже сбежала.

И ей пришлось одеваться под его взглядом в серебряном свете луны. Она ненавидела Крида за его бесчувственность и бестактность. И только когда они вернулись в лагерь, она сумела его подколоть. Глядя в его бледное лицо, Ганна гордо заявила:

— Надеюсь, что Бог простит вам сегодняшнюю ночь, мистер Браттон, потому что, будьте уверены, я этого больше не сделаю никогда.

Оставив ее выпад без ответа, Крид молча наблюдал, как она пошла к одеялам.

11

Ганна проснулась раньше всех. Она лежала, прислушиваясь к уже знакомым звукам вокруг себя, — тоненькому писку ранних пташек и легкому шелесту деревьев. Было еще темно. Нежные краски рассвета только-только проявлялись, отодвигая холодную черную бархатистость ночи.

Она поеживалась, сонно разглядывая свисавшие над ней тени. Вот сосновая иголка оторвалась от своей ветки, упала на край ее одеяла. Высунув руку, Ганна кончиками пальцев коснулась острия иголки и укололась. Она положила палец в рот и поразилась нежности ее все еще синих губ. Как легко у нее появляются синяки, словно у спелого фрукта, не терпящего грубого обращения. Она должна быть более толстокожей и менее восприимчивой к опасностям, возникающим вокруг нее.

Закрыв глаза от внезапного всплеска боли и стыда, Ганна еле сдержала стон. Воспоминания ночи спрятались, преследовали ее. Где-то в глубине души у нее теплилась надежда, что Крид позаботится о ней, что его внезапная ярость перерастет в любовь.

Но рассвет принес лишь более яркий свет реальности, разбив все ее мечты и волшебные сказки. Не было ничего честней, чем любовь в понятиях Крида: он хотел ее и получил.

Тело Ганны ныло от усталости. Ее платье было рваным и грязным, а в волосах запутались листья. Она выглядела, с грустью подумала Ганна, как использованная женщина. А разве не так? Ее бедра до сих пор ощущали тяжесть его тела, а между ними была непонятная болезненность. Как она может бить себя в грудь, отрицая, что тоже хотела его? Да просто не имеет права!

Правда, хотя и с трудом, но быстро находит себе дорогу, заставляя ее признаться: Ганна Элизабет Макгайр, та, что гордилась своей честностью, солгала не только Криду Браттону — кто, возможно, заслуживал этого, — но и себе самой. Куда ушли ее детские принципы? Столкнувшись с резким красивым мужчиной, овладевшим ее мыслями, снами и телом, улетели, как птицы.

Они не обменялись ни единым словом любви в ту ночь. Чувственные пальцы и губы Крида вызвали желаемую от нее реакцию, соблазнили ее лихорадочными, бурными ласками и страстью. И она была соучастницей по доброй воле. Может быть, она и сопротивлялась, но, скорее, для успокоения своей совести, но не той логической части ее мышления, которая сейчас осуждает ее.

И чего она ожидала от него? Может быть, признания в любви? Прекрасно, но нереально. Крид никогда не поддастся таким Чувствам, никогда не покажет, что хочет отступиться от своей бродяжьей жизни отшельника и заняться фермерством в уютном домике, полном детей и аромата домашних пирогов.

Он прекрасно осознавал свое влечение к ней, как и то, что она не могла сопротивляться его взглядам восхищения ею. Он не делал ни из чего тайны!

И она не могла также отрицать, что последние дни она с интересом наблюдала, как он сбривал грубую щетину со щек и скул. В самом деле, она не могла не любоваться совершенством его тела, когда он стоял без рубашки, бреясь перед маленьким осколком зеркала. Она восхищалась его загорелым телом, и он знал об этом, хотя она лучше умрет от укуса ядовитой змеи, чем признается ему. К счастью — или к несчастью — в Северном Айдахо нет ядовитых змей.

Но последняя ночь была совсем другой. В последнюю ночь она уступила своему страстному желанию, поддалась искушению, которого старательно избегала целую неделю. Видимость ее борьбы была замечена, а капитуляция встречена на «ура». И когда она бранила его потом, на самом деле она ругала себя. И он это тоже знал.

Весь обратный путь они прошли, не проронив ни слова. И хотя у Ганны было несколько вопросов, она не осмелилась произнести ни слова, боясь, что вновь сорвется с языка поток обвинений. Он прекрасно понимал ее — представлял, что она чувствовала и как, несмотря на свои протесты и борьбу, она хотела его. Нет, это не было притворством, желанием вытянуть из Крида какие-то обещания. Ей не надо было ничего говорить, ничего объяснять — она сама все знала.

Вдали от темного леса, в ярком свете все еще не угасшего костра, она столкнулась с повседневной реальностью. Ганна подошла к спящим детям и поправила одеяла, постоянно чувствуя на себе его взгляд.

Крид уже успел восстановить барьер между ними, и не оттого, что она требовала этого. Вполне возможно, что его доброе слово или ласковый взгляд подтолкнули бы ее к нему, но этого не случилось. Прислонившись спиной к дереву, он сидел с полной бутылкой виски, не проронив ни слова, и наблюдал за ней. Он не сделал ни единого глотка из бутылки, а просто сидел молча, пока она, повернувшись к нему спиной, стелила около костра свои одеяла.

Ганна с грустью размышляла, почему она видит вещи только в ослепительно белом или абсолютно черном цветах. Для нее существовали всего два понятия: черное и белое, хорошее или плохое, и ничего посередине. А на свете было столько разнообразных оттенков, столько граничащего между хорошим и плохим. Казалось, Крид это знал и определенно дружил с этими загадочными серыми оттенками.

Он сразу уснул, а она — она лежала, не сомкнув глаз, тщетно пытаясь не думать о Криде, но мысли постоянно вращались вокруг того, что между ними произошло.

Если бы она могла что-нибудь изменить! Если бы можно было вернуть эту ночь, она бы и говорила и поступала бы по-другому, и тогда бы ничего не произошло… И вот теперь она лежала с открытыми глазами, когда он преспокойненько спал, такой беззаботный, ведь его мир остался целым и невредимым. Как он мог спать, когда ее мир словно перевернулся?

Она села и посмотрела на него, стараясь произвести хоть какой-нибудь шум и потревожить его сон. Но взявшись за ветку, чтобы потрясти ею, она остановилась. «Серые оттенки, Ганна Элизабет, серые оттенки», — напомнила она себе. Она отпустила ветку и снова улеглась на одеяла, натянув их себе на голову.

Ганна старалась не думать о Криде, не представлять морщинки у глаз, когда он улыбается, или как блестят на солнце его черные волосы, но все было бесполезно. Она вспомнила его нежные, ласковые руки, слова, которые он шептал ей на ухо, и влажное от пота тело под ее пальцами. От этого стало еще хуже: в памяти всплыли мельчайшие подробности их близости, ее ощущений. Сам факт того, что все произошло по ее доброй воле, терзал Ганну.

Подняв взъерошенную голову, Ганна выглянула из-под одеяла. Ее взгляд упал на Крида. Он лежал все с тем же невинным и простодушным видом, как ребенок; его шляпа была надвинута на глаза.

Ганна вздохнула, подавив в себе непрошенные слезы. Что было — то было, и ей надо продолжать жить. Она поднялась и, натянув на плечи, как шаль, грубое шерстяное одеяло, подошла к костру. Было холодно, и она дрожала. Собрав валявшиеся рядом ветки, она подбросила их в костер, и он сразу разгорелся. Чтобы согреться, она поднесла руки к огню.

В Айдахо погода очень переменчива. Дующие с Канады ветра приносят снег, который в считанные минуты накрывает всю землю и тут же тает. Потом опять выглядывает солнце, согревая воздух и землю. «О чем думал Джошуа Макгайр, приехав жить именно в это место? С самого начала это было обречено на провал», — мрачно размышляла Ганна.

Скоро уже рассветет, дети проснутся. Ребекка этой ночью спала намного спокойнее: лихорадка отступила, и ее щеки слегка порозовели. Видимо, сегодня они свернут свой лагерь и смогут отправиться дальше. Тогда всем их мучениям придет конец. Ганна и дети обретут свои новые дома, новую жизнь. Крид Браттон двинется дальше, станет преследовать бандитов и забудет о ней — забудет о днях, проведенных вместе. Может быть, когда-нибудь в будущем, он вспомнит о ней, подумает о девушке, цитировавшей ему Библию и лежавшей обнаженной на его руках в лунной ночи?

У Ганны защемило в груди, руки судорожно ухватились за ручку почерневшего кофейника. Слишком поздно о чем-то думать — менять что-либо. Она поднялась и пошла к сумкам за оловянной кружкой.

— Куда ты пошла? — протянул ласковый голос, напугавший ее так, что она чуть не уронила кофейник.

— Крид! Гм, мистер Браттон. Вы уже проснулись? А я думала, что вы еще спите.

От волнения сердце ее бешено забилось, Ганна посмотрела на Крида. Он сдвинул на затылок шляпу и оглядывал ее мрачно и критически. «Опасность», — мелькнуло у нее в голове, и она напряглась. Его губы, так неистово целовавшие все ее тело, искривились в легкой улыбке. Она тоже улыбнулась ему в ответ.

— Не хотите кофейку? — предложила она.

— Кофе? Э-э-э, наверное, нет.

Он был на редкость дружелюбен. И Ганна успокоилась, поэтому, когда он взял ее за руку, она, не сопротивляясь, подошла к нему.

— Это новая мода, или тебе настолько жарко? — спросил он, указывая на ее платье.

Увидев свое платье, Ганна в ужасе вскрикнула. Одной рукой она попыталась прикрыть дыру, а другой удерживала кофейник.

— Мое… мое платье действительно совсем порвалось, — заикаясь проговорила она в растерянности.

— Да, — согласился Крид.

Немного помолчав, он участливо предложил:

— Ты бы могла его совсем снять.

Из ее голубых глаз вылетели искры возмущения:

— Нет уж, спасибо!

Крид глубоко вздохнул и предложил ей надеть брюки.

— У меня есть запасные, и это лучше, чем ничего, — то есть то, что на тебе сейчас.

Ганна выпрямилась и ледяным голосом сказала:

— В этом не только моя вина.

— Я что, просил тебя носиться ночью по лесу? Любой идиот знает, чем это может кончиться!

— Ты хочешь сказать, что я идиотка?

— Но не любая, — снисходительно ответил он.

Ганна сжала ручку кофейника, сдерживая себя, чтобы не вылить его содержимое ему на голову.

— У меня нет желания стоять с тобой и выслушивать твои оскорбления… — начала она.

Он дернул ее за платье, и она упала рядом с ним на одеяло.

Ее лицо вспыхнуло, глаза потемнели.

— Ганна, у меня нет намерения ругаться с тобой. Я только хотел сказать тебе кое-что. Об этой ночи…

— Нет! — Ганна оттолкнула его, стремясь подняться с одеяла, и сделала это очень неудачно, так как выронила из рук кофейник и облила обоих.

Крид схватил ее за руку, его взгляд стал напряженным, когда она вспылила:

— Нет, я не хочу говорить об этом. Я не хочу вспоминать…

— Ты действительно прячешься от правды, — грубо проворчал он, выпуская ее руки.

Он с огорчением посмотрел на свои испачканные одеяла, но ничего не сказал, а только притянул ее к себе.

— О той ночи, Ганна, ты должна понять, что в наших отношениях ничего не изменилось.

— О, да, — в отчаянии сказала она, борясь с оцепенением в животе. — Я никогда ни о чем подобном не мечтала! Кроме того, для тебя это был лишь моментик. Я поняла это и не жду от тебя ни подарков, ни роз, ни шампанского, ни гимнов в мою честь.

— Ганна… — раздраженно сказал он.

— Не бойтесь, мистер Браттон! Я ничего не жду от вас! Я знаю, что больше всего вы боитесь, если кто-нибудь по своей наивности станет надеяться на ваше достойное поведение и чувство ответственности…

— Ганна, — грубо оборвал он, — я не это имею в виду. Я только хотел… а, черт! Да я бы лучше сквозь землю провалился, чем рискнул обидеть тебя.

— Ну-ну, а ваше заявление, что это было вашей мимолетной прихотью, капризом, не ранит меня? — вся дрожа от обиды, спросила она. — Спасибо!

— Нет, Ганна, это не так, — сказал он, теряя терпение. — Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду.

— О, да, конечно, знаю! Я была ничем иным, как мягким приступом лихорадки или легкой горячки. Теперь вы выздоровели, жизнь пойдет своим чередом, правильно?

— Нет, совсем все не так! Я только не хочу, чтобы ты ожидала от меня белой изгороди вокруг аккуратного, чистенького домика, и все.

— Ой, пожалуйста! Будьте так любезны, ссудите мне хоть чуточку ума, мистер Браттон!

Она с трудом сдерживала рыдания. Ей наконец удалось вырваться от него. Ее глаза блестели от невыплаканных слез, но голос был твердым, а лицо спокойным.

— Пожалуйста! Неужели я выгляжу такой мелкой, такой дешевкой? Э, нет, я хочу нитки жемчуга и бриллиантовые ожерелья, водопад украшений и красивую одежду… я питаю отвращение к заборам и никогда не тянулась к аккуратненьким, уютным домикам. Вам теперь очевидно, до какой степени я материалистка, мистер Браттон!

Ее голос сорвался. Ее глаза наполнились слезами. Ее плечи затряслись. Она зарыдала.

— Вы совсем недавно дали мне понять с большой очевидностью, что не намерены менять свой образ жизни. И я никогда не ожидала от вас, что вы это сделаете ради меня. Вот как раз об этом… об этом я не подумала! Я забыла о себе, моем отце и… и о Боге.

— О, ради Бога! — взорвался Крид с раздражением. — Ты никого не забыла, Ганна! Не надо винить себя в этом глупом недоразумении! Это самый настоящий человеческий инстинкт хотеть…

— Глупом недоразумении! Глупом? Ты, жалкий одиночка, — ровным голосом сказала Ганна, подолом платья вытирая слезы.

Из-под приподнятой юбки выглядывало обнаженное бедро. Это привлекло внимание Крида, и она была вынуждена прикрыть его. Она натянула юбку и обернула ею ноги.

— Как ты с такой легкостью можешь говорить о том, что случилось? Ты что, разъезжаешь по стране, срываешь девственные цветочки и едешь дальше?

— Срываю цветочки? Неужели я похож на садовника, — сказал он, угрюмо глядя на нее.

— Извини. Для человека нет ничего банальнее, чем он сам, уверяю тебя!

Крид сжал губы.

— Подожди, все что я хотел сказать тебе, — это то, что ничего не изменилось между нами. Я никогда больше пальцем к тебе не прикоснусь, если ты сама не захочешь этого.

— Спасибо Господу за маленькое одолжение, — снисходительно бросила Ганна. — Благодарю тебя за выдержку и деликатность. Где же она была прошлой ночью?

Крид не ответил. Он просто посмотрел на нее, и в глубине своей измученной и израненной души Ганне стало стыдно. Она выговаривала ему за отсутствие выдержки в себе самой. Снова несправедливость — белые и черные тона вместо серого. Впервые она поняла, что означало самобичевание в древности, когда люди, мучимые осознанием своего греха, надевали на себя власяницу, каждый момент напоминавшую им о нем. Это была своего рода епитимья, но более жесткая, это была кара. Даже если живущие рядом с ними не знали об их грехах, они все равно не могли скрыться от Бога.

Она догадывалась, что Крид Браттон был очень хорошо знаком с власяницей и карой Божией: он тащил на себе отметину раскаяния. Но ничего этого не было заметно ни в его тяжелом взгляде, ни в резких чертах его лица.

Вскочив на ноги и толкнув Ганну обратно на одеяла, он, стоя над ней и глядя на нее в упор, произнес мягким голосом:

— Черт тебя возьми! Неужели все должно быть так четко определено? Неужели вам не знакома умеренность, мисс Макгайр? — Он поднял свою портупею, надел ее и большими шагами ушел прочь.

Не высказанное им пронзило намного острее, чем эти несколько слов. Ганне стало стыдно. Она должна была сказать, должна была признаться, что была не права, но не сделала этого.

Вдруг Ганна заметила, что Джессика смотрит на нее. Девочка сидела, наблюдая за Ганной с большим вниманием.

— А почему вы спорите? — спросила она в своей обычной манере.

После некоторой растерянности Ганна ответила:

— У нас с мистером Браттоном часто бывают разногласия, Джессика. В этом нет ничего странного. Почему бы тебе не помочь мне помыть эти тарелки, а после давай разбудим остальных.

Выздоровление Ребекки затянулось еще на два дня — два дня мрачной, угрюмой тишины и безмолвия, за исключением колких замечаний в адрес друг друга. Она неохотно приняла предложенные им брюки, чувствуя себя в них очень неуютно, ей пришлось надеть и его мокасины, так как один свой ботинок она потеряла, как она теперь стала называть, «той ночью».

— Как пленница, — пробормотала она.

Услышав ее замечание, Крид заметил, что она больше похожа на сердитого маленького мальчика.

Уязвленная таким сравнением, Ганна не замечала его до конца дня. Конечно, «в ту ночь» ему совершенно не казалось, что она похожа на мальчика. Нет, тогда он был уверен в ее женском начале.

Крид, остро чувствующий ее женское начало и сейчас, когда на ней были облегающие ее бедра и длинные красивые ноги брюки, отнесся к ее заявлению с легкой улыбкой. Ей шли брюки намного больше того платья, которое казалось слишком строгим и благопристойным. Единственное, чего ей сейчас не хватало, так это шляпы с большими полями и патронташа крест-накрест. Тогда она была бы точно похожа на разбойника.

Бедная Ганна, она и не знала, что на лице ее отражалось все, что творилось в ее душе. И Крид видел, как она постоянно винит себя. «Это результат ее обостренной совестливости», — размышлял он и был рад, что уничтожил все пути к своему собственному раскаянию и угрызениям совести.

Время тянулось очень медленно, и перед сном, ночью второго дня, Крид в грубоватой форме сообщил Ганне, что намеревается отправиться в путь на следующее утро.

— С вами или без вас, — добавил он.

Она пристально посмотрела на него и кивнула.

— Очень хорошо, мы будем готовы, мистер Браттон.

Крид недоуменно поднял брови. Он ожидал каких-нибудь возражений — обличительных или злых. Но Ганна лишь посмотрела на него большими глазами цвета яркого, чистого неба.

— На заре, — предупредил он.

Она снова кивнула, кутаясь в одеяло, и, встретившись с ним взглядом, проговорила.

— Я же сказала вам, что мы будем готовы. — И, немного помолчав, спросила: — Что-нибудь еще?

— Да, постарайтесь помолчать и не разговаривать со мной все это время.

Ганна посмотрела на его спину, когда он повернулся и большими шагами уходил от нее, распрямив плечи. Она хотела закричать на него, бросить что-нибудь ему в голову и пинать и топтать его ногами. Ее внешнее спокойствие принесло ей определенное удовлетворение, хотя его хватило ненадолго. Наверное, это произойдет много позже — позже, когда она научится жить с постоянной болью в сердце…

Вечером, когда тени уже окрашивали небо в пурпур и зависали над вершинами елей, кедров и сосен, перед ними раскинулся лагерь «Сердце стрелы» — крошечное скопление деревянных домов и разрозненных строений на берегу озера.

— А мне запомнилось оно намного большим, — тихим голосом сказала Ганна. — Не знаю, почему…

— Он вряд ли больше, чем Джубайл, мисс Ганна! — разочарованно сказал Эрик Рамсон. — Я-то думал, он намного больше.

— И я тоже, Эрик. Значит, я была не права. — Ганна откинула со лба волосы. При взгляде на стройный ряд домиков ее лицо омрачилось сомнением. — Может быть, я так думала, потому что мы с отцом так много путешествовали и каждый город мне тогда казался большим, — вслух размышляла она.

Крид подъехал к ней, сдерживая коня в узде.

— Вы думаете, можно одновременно идти и разговаривать, мисс Макгайр? Я бы был вам очень благодарен, если бы мы до темноты уже были там.

Испытывая боль от его замечания, Ганна резко ответила:

— Да, конечно, мистер Браттон! Однако вы можете считать себя свободным, если мы очень вам надоели. В конце концов город совсем уже близко, и мы сможем найти его сами!

Испуганно и напряженно глядя то на Ганну, то на Крида, Эрик вставил:

— Пожалуйста, не оставляйте нас, мистер Браттон! Я бы так хотел, чтобы вы были с нами, и другие тоже хотят, я знаю.

— Серьезно? — протянул Крид, не отводя глаз от Ганны. — Как-то сомневаюсь в этом, мальчик, но хорошо, я доведу вас, — прибавил он, когда Эрик выпятил свою нижнюю губу и вздохнул.

— Ну-ка, давай, — нагнувшись, он подхватил мальчугана и, к великому его удовольствию, посадил позади себя.

Впервые Крид позволил кому бы то ни было ехать с ним на коне. Обхватив Крида за талию, Эрик посмотрел на всех победоносным взглядом, и конь пустился рысью.

Грязная, уставшая и упавшая духом, Ганна еле брела эти последние футы их путешествия. Прогулка вокруг озера была не из коротких и не из легких. Она замерзла и промокла. Но теперь все уже было позади.

— Идемте быстрее, ребятки, — измученным голосом поторапливала она. — Мы уже почти дошли. Здесь нас ожидают надежда и приют.

Крид остановил коня и обернулся к Ганне.

— Вы бы помолились, чтобы у местных было то же настроение, — сказал он. — У меня предчувствие, что вы можете разочароваться. Возможно, вам придется искать другую надежду и приют.

— Если это произойдет, мистер Браттон, — ответила Ганна, — тогда мы так и поступим. Вы поймете, что напасти и несчастья делают меня только сильнее.

— Серьезно? — Крид покружился на месте и смерил Ганну холодным взглядом. — Вы истинная мученица, не так ли?

— Нет, просто уверена, что Бог поможет нам.

— Да, но сейчас вам бы лучше надеяться на «Сердце стрелы», потому что это то место, куда я вас привел, — парировал он.

Ганна вздрогнула от резкости его тона. Было очевидным, что ему не терпелось избавиться от нее в первый же удобный момент.

— Я уверена, что это будет ответом на наши молитвы. Новая дорога, ведущая на восток, даст детям возможность найти родных или обрести свои новые семьи. Это было моим основным желанием, вы знаете.

— Так ли? — усомнился Крид. — У меня создалось впечатление, что вы больше беспокоитесь о проповеднике, который живет здесь.

— А, еще одно заблуждение, мистер Браттон! Мне жаль вас, вы слишком часто заблуждаетесь.

Крид дернул коня за поводья и пустил его рысью. Ганна посмотрела ему вслед, вздохнула и повела детей за собой.

— А я все же говорю, что он нас ненавидит, — пробормотала Ребекка, сидя на кобыле.

Ехавшая за ней Иви Рамсон утвердительно закивала головой:

— Это точно, мисс Ганна! — подтвердила Иви. — Только иногда мне кажется, что он нас немного любит…

— Нет, — с уверенностью возразил Фрог, — он только делает вид, что не любит нас! Но на самом деле он правда любит, иначе бы не помогал нам и не ходил бы на охоту, чтобы мы ели не только вяленое мясо и сухие фрукты.

— Может быть, ты и прав, — сказала Ганна, — но теперь это не имеет никакого значения. Мы уже почти у цели и больше никогда не увидим мистера Браттона.

— Вы переживаете из-за этого, мисс Ганна? — спросила Джессика, проницательно посмотрев на учительницу.

«Как прозорлива эта слишком уж восприимчивая девочка», — подумала Ганна, улыбнулась и ответила:

— Ну, конечно, Джессика, меня расстраивает, что уедет человек, который нам так помог. Сомневаюсь, что мы еще когда-нибудь увидимся, но будем с радостью вспоминать его.

Взгляд Джессики словно прожигал насквозь, и Ганна отвернулась.

— Давайте не останавливаться, дети, — торопливо сказала она. — Нам осталось совсем немного, и там мы сможем отдохнуть.

Последняя миля до «Сердца стрелы» была самой трудной. Крид все еще ехал впереди. Эрик прижался к нему и время от времени поворачивался к ним, проверяя, следуют ли они за ними. Младшие дети ехали на двух кобылах с провисшими спинами, а старшие устало плелись пешком.

Вид их был жалким, когда они наконец вошли в поселок и побрели по его основной грязной улице.

В поселении завывал холодный ветер, заставлявший людей придерживать свои шляпы. По широкой улице неторопливо проехали всадники на конях, которые тянули за собой фургоны. Чувствуя себя жалкой и своим видом привлекающей внимание, Ганна подобрала превратившиеся в лохмотья фалды одеяла. Брюки Крида прикрывали ноги, но ее тонкая блузка совершенно не защищала от обжигающего ветра. Все дети были укутаны в одеяла, сложенные как шали. Это был в самом деле странный караван.

Она сделала попытку выпрямиться, не обращая внимания на взгляды, бросаемые ей вслед. Это была нескончаемая длинная дорога. Стойкость всегда вознаграждается, а в этот момент сам город, к которому она так стремилась, был уже большой наградой. Цель была достигнута.

Неделя, проведенная в дороге от Джубайла до «Сердца стрелы», преподала ей уроки жизни, и теперь Ганна сильно отличалась от той девушки, которую Крид впервые увидел в почерневших развалинах деревянного дома. Ветер трепал ее одеяло. Она расправила плечи и выпрямилась. Длинные медные локоны, затянутые лентами, оторванными от ее платья, вились по ее спине, а ее лицо было золотистым от загара.

Джоэл Аллен первый увидел девушку и не сразу узнал ее. Он услышал лай собак и вышел на крыльцо своего уютного деревянного дома, чтобы встретить путешественников. С тех пор как открылась дорога в форт Бентон, путники не были редкостью в их поселке, но эта группа была очень странной. Проезжие останавливались на час и редко дольше, чем на ночь; некоторые выглядели опасными, обвешанные ружьями, пистолетами и ножами, но таких было немного. Однако хрупкая медноволосая женщина в мужских брюках, окруженная детьми, была очень странной.

Джоэл Аллен стоял на крыльце, наблюдая за процессией. В руке он держал Библию, его постоянного и порой единственного друга. В эти дни он был совсем один. В связи с хорошей погодой все были очень заняты посадкой овощей и зерновых. Поэтому у пастора Аллена появилось время для уединения — часы, которые он проводил в подготовке к воскресной мессе и в молитвах.

Сейчас он с трудом вглядывался в маленький караван, идущий по улице. Когда он приблизился, у Аллена мелькнуло смутное воспоминание. Он заулыбался, его глаза засветились, он спустился с крыльца и почти побежал им навстречу.

— Мисс Макгайр! Ганна Макгайр! Как вы оказались здесь, в нашем поселке? — спрашивал он, подбежав к ней и взяв ее за обе руки. Его бледно-голубые глаза окинули ее фигуру с явным замешательством. — Я так рад видеть вас, — сказал он, все еще не выпуская ее рук. Его взгляд опять упал на ее брюки.

Смущенная такой неожиданно бурной встречей, Ганна растерялась. Конечно, она узнала его — его высокую худощавую фигуру, его светлые жесткие, как солома, волосы, которые не поддавались никаким попыткам уложить их. Но сейчас проповедник выглядел не совсем таким, каким она его запомнила. Потом, сознавая, что и в ней самой произошли перемены, Ганна улыбнулась.

— Пастор Аллен! Я тоже вам очень рада. Мы прошли такой долгий путь…

— Конечно, конечно! Я понимаю, вы, должно быть, так натерпелись, пока дошли до нас.

Его взгляд упал на детей, тихо окруживших ее. Он нахмурился, когда не увидел Джошуа Макгайра, но когда он открыл рот, чтобы спросить о своем друге, лица пришельцев как-то сразу омрачились, и он замолчал.

Уголком глаза Ганна увидела, как Крид резко остановил коня и покружился на месте. Затем он подъехал к ней, стоящей рядом с пастором, державшим ее за руки. Она набрала воздуха, но так и не нашлась, что сказать, и от этого растерялась.

Но в ее словах и не было большой необходимости. Мрачный, с прищуром, взгляд Крида остановился на них, и Ганна чувствовала, что его глаза сверлят се голову насквозь… как червяк яблоко или термит дерево; было множество других сравнений, пришедших ей в голову в этот момент.

— А, — произнес Крид ласковым тоном, — я так понимаю, что вы нашли своего друга, мисс Макгайр. Это освобождает меня от дальнейшей ответственности за вас, я прав?

Заскрипело кожаное седло, и Ганна, скорее, почувствовала, чем увидела, как Крид наклонился к Джоэлу Аллену и критическим взглядом с насмешкой посмотрел на него.

Эрик Рамсон, все еще сидевший за его спи-пой, издал легкий возглас протеста, когда был выдворен на землю.

— Здесь мы расстаемся, — было его короткое заявление. Крид встретился взглядом с Ганной. — Я не скажу, что наша разлука доставляет мне большую радость, но, конечно… это очень поучительно, — растягивая слова, сказал он.

Ганна почувствовала на себе лукавый взгляд Джоэла Аллена, и яркий румянец вспыхнул на ее щеках. Она еще больше покраснела, когда вынимала свои руки из рук пастора.

В насмешливом взгляде и в кривой усмешке Крида было явно видно вспыхнувшее в нем чувство обиды, и это было местью с ее стороны, хотя и не принесшей ей никакой радости.

Сбросив огромную, непосильную ношу, она светло и беззаботно заулыбалась. Крид Браттон заберет эту месть с собой: вместо прощальных слов. Может, это заставит его быстрее забыть ее? И, конечно, она не выдавит ни слезинки. Они придут к ней позже, когда она останется одна.

И поэтому, когда он уезжал, пустив коня быстрой рысью вдоль широкой улицы, Ганна весело помахала ему на прощанье рукой, глядя на него сухими глазами и с широкой улыбкой, совершенно не совпадавшей с ее внутренним мучительным состоянием.

— Моя дорогая мисс Макгайр, — проговорил Джоэл Аллен, напоминая ей о своем присутствии. — Вы уже поселились где-нибудь? Ваш отец неподалеку или… — он деликатно замолчал.

Повернувшись к пастору Аллену, Ганна сказала:

— Я надеялась найти прибежище у вас, сэр. Мой отец… умер. Мы все сироты, и я не знала больше, к кому пойти.

— А тот человек, который только что ускакал?

— Это проходящий странник, который был настолько любезен, что привел нас сюда.

— Понимаю. — Джоэл Аллен положил руку на плечо Ганны и повел ее к своему дому. — Пойдемте в дом от ветра и холода, и там вы сможете мне рассказать, что случилось. А уж потом будем строить планы, — ласковым голосом сказал он.

12

Ганна бездумно смотрела на дождь, хлеставший в стекло. Голос Джоэла Аллена, не переставая, монотонно бубнил, как волны, которые одна за другой постоянно накатываются на берег.

— Я запросил об этом Криде Браттоне, вы знаете, о том, кто доставил вас сюда. Говорят, он грубый, неотесанный человек, безо всякой морали. Как такое могло случиться, что вы путешествовали все время с этим человеком, и он не причинил вам зла? Ведь он же не причинил вам зла, так ведь, мисс Макгайр? Я имею в виду не оскорбление, конечно. Возможно, непросто было избежать нежелательных притязаний этого человека. Но, конечно, с вами все время были дети, не так ли, мисс Макгайр? Конечно, были. О трагедии вашего отца. Он был очень хорошим человеком — набожным человеком, у которого так много причин гордиться своей дочерью. А теперь, когда все дети временно расселены по домам, давайте подумаем, что делать с вами, мисс Макгайр.

При этих словах Ганна обернулась и насмешливо посмотрела на него:

— Со мной нужно что-нибудь делать, пастор Аллен? А я думала, что у меня будет в запасе день-два, чтобы определить свои возможности.

— Возможности? — Пастор Аллен недоуменно пожал плечами и весело рассмеялся. — Как вы думаете, какие могут быть возможности в таком маленьком поселке, мисс Макгайр?

Сложив руки на груди, Ганна сказала резче, чем намеревалась:

— У меня было впечатление, что Америка — огромная страна, полная возможностей!

— Для мужчин, да, но не для незамужних женщин, одиноких во всем белом свете. — Джоэл Аллен поднялся со своего стула и подошел к Ганне. — Через замужество с достойным человеком женщина может выполнить свое назначение — назначение, данное ей Богом.

— И это назначение…

— Слушаться и подчиняться своему мужу, производить на свет детей и одеваться благопристойно, — закончил Джоэл.

Ганна напряглась. Ее пальцы крутили материю голубого платья, любезно подаренного местной жительницей поселка. Она подняла брови.

— Нет, пастор Аллен, это назначение выполняется само собой, в какой бы области ни раскрывались ее таланты.

— Моя дорогая мисс Макгайр, об этом в Библии ничего не сказано, — сказал Джоэл, очевидно ошеломленный ее ответом. — Что за новость, какая неприличная точка зрения!

Ганна пыталась овладеть собой, размышляя, как сильно все изменилось с тех пор, как она сюда приехала. Джоэл сначала был таким участливым, стремящимся во всем помочь, а потом они поссорились… из-за Крида Браттона. Было действительно глупо вообще разговаривать на эту тему, как и то, что в какой-то момент она поймала себя на том, что встала на защиту Браттона, так мучившего ее совсем недавно.

Тон Джоэла стал таким резким, каким он никогда не говорил с ней прежде. Да еще это его рассуждение… Ганна возмутилась его высказываниями, но только на мгновение, поняв, что это уже не имеет никакого значения. Для нее не было будущего здесь ни с Джоэлом Алленом, ни без него — после того, что случилось с Кридом. Этого нельзя было объяснить никому.

— Неприличная, говорите? Да, полагаю, что так, — согласилась она.

Они замолчали. Дождь бил по стеклу, а огонь в камине трещал и убаюкивал. Их глаза встретились.

— Мне кажется, в вашей голове зародился какой-то план? — сказал Аллен после долгого молчания.

— Да, — ответила Ганна. Она пристально посмотрела на Джоэла и сказала уже более мягко: — Пожалуйста, давайте сядем за стол, выпьем чашечку чая, и я все объясню. Ночью я много думала и уверена, что, когда вы узнаете мою идею, вам будет намного спокойнее.

Но когда Ганна рассказала о своем плане — ее решении возвратиться домой в Септ-Луис и заняться учительством, — ее встретило упорное сопротивление.

— Боюсь, что это невозможно, — сказал Джоэл Аллен. Он поднял брови, а его тонкие губы словно свела судорога.

— Невозможно? А можно мне спросить, почему? — любезным тоном спросила Ганна.

Она попыталась говорить тихо и спокойно, несмотря на раздражение, вызванное рассуждениями Аллена.

— Все очень просто. Во-первых, для этого нет средств, во-вторых, я бы но советовал вам путешествовать в одиночку.

— Понятно. — Она посмотрела в чашку, считая чаинки, плавающие в бледном вареве. — Я буду трудиться, — наконец сказала она, — и заработаю деньги на свою дорогу.

— Работать здесь? — Джоэл замахал руками. — Моя плата за то, что я несу им слово Божие, мизерная — несколько цыплят и отрез на платье. У меня нет денег, чтобы покупать что-либо. Единственное, кто зарабатывает здесь, — это тот, кто владеет каким-то мастерством и может менять свои изделия на товары, мисс Макгайр. А что вы умеете?

Ганна опустила голову, поняв безвыходность своего положения.

У Джоэла был ответ на ее невысказанный вопрос, но это шло вразрез с ее желанием. Соскользнув со стула и встав перед ней на колени, он взял ее за холодные руки и торжественно произнес:

— Я имел бы честь предложить вам стать моей женой, мисс Макгайр. Если вы…

Покачав головой, Ганна закрыла пальцами его рот. В горле стоял ком: она чувствовала, как слезы накатываются ей на глаза.

— Я благодарна за предоставленную мне честь, пастор Аллен, но должна отказаться от такого лестного и великодушного предложения.

— Почему? — спросил он. Его взгляд был пронзительным, проникающим в душу. — Это из-за Крида Браттона?

Ганна выпрямилась и отдернула руки.

— Что вы имеете в виду?

Он пожал плечами, уголки губ опустились в печальной улыбке.

— Только то, что мне прекрасно видно, как вы относитесь к нему. А я-то все надеялся, что это все только из-за того, что он вызволил вас из горящего Джубайла. Конечно, это моя глупость и наивность, потому что не раз замечал, как меняется ваш голос и выражение лица, когда вы говорите о нем…

— Но вы сами говорите, пастор Аллен, — пробормотала Ганна, — что он спас жизнь мне и восьмерым детям!

— Это не то.

Воцарилась гнетущая тишина, которая, казалось, забилась в каждый угол. Ганне нечего было сказать, у нее не нашлось ни одного слова в свое оправдание. Она с горечью сознавала, что в его словах было слишком много правды. Это действительно было больше, нежели чувство благодарности за то, что Крид выкопал их из горящих развалин и согласился сопровождать их сотни миль. Но она не думала, что это окажется таким очевидным и для постороннего.

— Ну, — беспомощно пожав плечами, промолвила наконец Ганна, — я не совсем с вами согласна, но в ваших словах есть доля правды. Я не могу сказать вам конкретно, что я чувствую к мистеру Браттону, потому что не знаю сама точно.

Склонив голову, Джоэл посмотрел на свои руки и поднялся.

— Попытаюсь помочь вам, не знаю, правда, смогу ли, мисс Макгайр, — нежно произнес он. — В некотором смысле мне будет нелегко это сделать, потому что я постоянно думал о вас с тех пор, как впервые увидел, но постараюсь сделать все возможное.

— Спасибо, — прошептала Ганна. — Это много больше того, о чем бы я могла попросить вас.

Часы пробили одиннадцать раз, и Ганна тяжело вздохнула. Все также шелестя по толстому стеклу, шел дождь, и это и раздражало, и успокаивало. Огонь догорал. Она сидела у камина и смотрела на умирающее пламя. Ее руки отсутствующе теребили кружевной носовой платок, лежащий на коленях. Вот уже три ночи ей не спалось. Может быть, стакан горячего молока поможет или толстая скучная книга?

Ганна вздохнула. Она взглянула на измятый платок с вышитой в углу буквой «W». Миссис Вентвисл, любезно предложившая ей старую одежду своей старшей дочери, весело сказала, что, если перевернуть его, «W» превратится в «М» для фамилии Макгайр. «Какое это имеет значение?» — подумала Ганна и бросила платок на гладкий сосновый стол.

Было уже поздно, очень поздно. Однако сегодня она даже не переоделась в чистую полосатую ночную сорочку, подаренную той же доброй женщиной, которая отдала ей это хорошенькое голубое платье. Зачем же надевать сорочку, если она все равно не ляжет в постель?

Привыкнув к постоянной активной деятельности — будь то уроки в школе или хлопоты по дому, или заботы последней недели, — Ганне было в тягость ее праздное времяпрепровождение. Она стремилась к работе — к чему-нибудь, что отвлекло бы ее от мыслей о Криде Браттоне, прекрасно знавшем, что она здесь, в поселке, и даже не побеспокоившемся навестить ее. Ганну удивляло, что он до сих пор в «Сердце стрелы». Значит, у него не было необходимости так спешно догонять тех самых бандитов, которых он уже должен был бы схватить, если бы не поступил на службу к «учительнице, размахивающей Библией, и ее сорванцам»? Она опустила плечи и слепо уставилась на тлеющие поленья.

Крошечный однокомнатный домик, казалось, давил на нее, как пресс для выжимания сока, пригвождая к стенам, так что она с трудом могла дышать. Бедный Джоэл! Он теперь переселился в церковь, чтобы она себя в его доме чувствовала комфортно, а у нее даже не нашлось слов, чтобы похвалить его жилище. Даже в Джубайле она предпочитала большие комнаты, а теперь, проведя столько времени, когда крышей ей было небо, а стенами — высоченные сосны, кедры и ели, любое помещение казалось тесным и давило на нее.

В безудержном порыве раздражения Ганна принялась расхаживать по комнате. Может быть, погода так действует на нее — холод и дождь, не прекращавшийся уже несколько дней. Скоро опять станет тепло, придет настоящее лето, которое она так любила.

Ее охватило чувство печали, когда она подумала, что ей придется покинуть Айдахо, где они провели с отцом три года в борьбе за существование, где она нашла — и потеряла — друзей. Она все еще чувствовала себя защитницей оставшихся в живых детей из Джубайла, считала себя ответственной за их будущее. Они доверяли ей. Как же она сможет предать их? Трое из них еще не были устроены.

Вздохнув, Ганна провела рукой по тяжелым волосам. Тиканье часов раздавалось все громче и громче в этой тишине. Дождь барабанил по стеклу, а ветер рвался в дверь с такой силой, что Ганца испугалась.

Она покрепче натянула на плечи шерстяную шаль и хмуро посмотрела на закрытую деревянную дверь. Как могла погода так внезапно измениться, когда?.. Стук повторился — сильный грохот, заставивший задрожать дверь. Это не Джоэл: он всегда стучал в дверь очень осторожно и дожидался ее ответа. Кто это может быть в такую дикую, дождливую ночь? Вдруг, к своему ужасу, она увидела, что щеколда поднимается.

Она невольно подумала о бандитах, о мародерах «Черноногих» и сотне других ужасных и страшных роках судьбы. Они промелькнули в ее голове, почти лишая ее разума. Ганна схватила первое, что ей попалось под руку. Им оказался ботинок, подаренный ей миссис Вентвисл. Собрав все свое мужество, она подняла его, как дубинку, подошла к двери и, резко открыв ее, размахнулась и изо всей силы ударила своим оружием.

Она увидела что-то огромное и бесформенное и услышала яростные ругательства. Ганна била снова и снова, нанося удары по незваному гостю. В итоге ее, перепуганную до мозга костей, пронзил голос:

— Ганна? Черт возьми, здесь так мокро! — прорычал в раздражении голос, и она замерла с поднятым ботинком в руке. Улыбка сначала искривила ее рот, затем осветила глаза и все лицо.

Это был Крид.

Она бросила ботинок, в нерешительности раскрыла дверь, чувствуя, как слабеют ее колени. Она была взволнованной от еще не угасшего страха и в то же время безмерно счастливой. Он нашел ее, он здесь, рядом с ней, и она весело впустила волка в овчарню. Должно быть, это любовь — слепая, глупая любовь…

— За что ты меня била на этот раз? — спросил он, влетев в комнату и обрызгав ее с головы до ног.

Ганна закрыла за ним дверь и прислонилась к ней. Струи дождя стекали с полей его шляпы, образуя на полу лужицу. Крид посмотрел на кожаный ботинок, невинно лежавший на полу.

— Ты знаешь, я начинаю завидовать мужчинам, у которых женщины только визжат от страха. А у тебя нет недостатка воображения в поисках орудия защиты, — пробормотал он, стягивая шляпу.

Однако даже после ее нападения, его тон был неожиданно дружелюбным.

— Извини, — сказала она, смущенно пожимая плечами.

— Извини? Ну, это, конечно, вечное лекарство от всего — даже от шишек на моей голове.

Ганна почти не слышала его, она упивалась им. Даже такой мокрый, с прилипшими густыми волосами и до нелепости длинными ресницами, которые до сих пор хранили капли дождя, он выглядел божественно. Мокрая одежда облегала его мощное мускулистое тело, о котором она пыталась не вспоминать. Ганна вздрогнула и посмотрела ему в лицо. Неужели прошло всего несколько дней с того момента, когда они были так близки? А почему же кажется, что это было так давно? И почему ее сердце так бьется, кровь пульсирует и ускоряется в жилах, и застывает лишь в одном том месте? Ее смущение от его неожиданного визита и предательское возбуждение тела твердо и уверенно вели ее к покорности, но Ганна состроила строгую мину:

— Зачем ты пришел? — спросила она.

Крид, снимавший в этот момент мокрый макинтош, надетый поверх его одежды из буйволовой кожи, остановился и недоуменно и вопросительно посмотрел ей в глаза:

— А раньше со мной так не обращались. Ты пренебрегаешь мной? — Его взгляд пробежал по комнате. — Я не подумал спросить — может, ты кого-то ждешь?

— Тебе не следовало бы быть таким насмешливым, — огрызнулась она с поднимавшимся в ней раздражением, которое всегда возникало при разговоре с ним. — Это совершенно нормальный вопрос. Я имею в виду, что я здесь уже четыре дня, а ты и не подумал прийти ко мне раньше. Что тебе здесь надо? Зачем ты пришел?

— Конечно, не для того, чтобы делать визиты добрейшему и милейшему пастору Аллену. — Мокрая одежда соскользнула на пол, и Крид отпихнул ее ногой. — Как ты думаешь, почему я это сделал? — спросил он снисходительно.

— Я не знаю…

Ее ответ повис в воздухе. Красивые глаза Крида смотрели на нее с насмешкой и иронией и, может быть, с любовью, которая, как ей показалось, затаилась в их бархатисто-черных глубинах? Нет, было бы слишком глупо ожидать этого от мужчины, эмоции которого ограничиваются раздражением, цинизмом и физическим влечением. О последнем она даже не думала как о страстном желании.

В страсти было больше нежности и чувства, чем в простой физической потребности, толкающей человека к греху и превращающей его в животное. Физическое влечение любит скрытность и темноту, а страсть — лунный свет и тайну. Может, в этом и состоит разница между ними? Как предмет и его тень на стене. Одно — любовь, другое — отражение.

Любовь. Неужели это слово в полном понимании применимо к Криду Браттону? Сомнительно. В нем отсутствуют даже признаки сентиментальности. Она выросла с возвышенными понятиями о любви. Крид же никогда не принимал слово «любовь» за слово, имеющее такие яге права в английском языке, как и другие. Любовь, в его понимании, это какая-то субстанция — как куличики на песке. И как она могла быть такой глупой и влюбиться в этого человека?

Он был лживым, это она помнила. Но не могла забыть волшебную страстность его рук, ласкающих ее, губ, ничего не обещавших ей, хотя бы просто ради спасения ее гордости. А теперь он снова здесь, и она чувствовала предательское волнение сердца от его близости.

На его чувственных губах промелькнула улыбка.

— Ты обычно более красноречива, Ганна. Неужели я так долго отсутствовал?

«Да, так много дней, часов, минут, секунд…»

— Нет, — соврала она. — Мне просто нечего тебе сказать.

— Как жаль. Тогда ты послушай меня, — сказал он, усаживая ее безвольное тело на свободный стул.

Она опустилась на него с благодарностью, так как дрожавшие колени больше не подчинялись ей. Крид остался стоять, и она тихо, молча ждала.

При свете свечи и огня камина ее настороженные глаза стали ярко-зелеными. Он был слишком далеким и чужим, и слишком близким и родным. «Нет, нет, только не будь лживым на этот раз, Крид Браттон!» — подумала она.

Прочитав вызов в ее глазах, Крид засмотрелся на нее. Она была красивее и желаннее, чем когда бы то ни было. Ее нежная эфемерная красота, казалось, расцвела в цивилизованном мире. Это была женщина, которой необходимы шелка и сатины, а не буйволовая кожа и ситцы. Казалось, последние несколько дней благоприятно подействовали на нее, несмотря на все ее личные страдания. Молодость Ганны брала свое.

Придя в себя, он медленно и нежно взял ее за подбородок.

— Ты соскучилась по мне, милая моя Ганна?

— Это то, что ты пришел сказать мне?

Крид засмеялся и отвел руку.

— Нет, не это. Я пришел попрощаться с тобой и сказать тебе: «До свидания».

— Я думала, что ты уже сделал это. И почему ты не гоняешься за теми людьми, о которых нудел во время нашего похода? — спросила она нервно, боясь встретиться с его прямым насмешливым взглядом. Сейчас, когда она вся трепетала от близости, это было бы слишком опасно.

— Я не попрощался с тобой. И я не мог уехать, пока Генерал не окрепнет…

— Он был ранен?

— Нет, просто сбилось копыто, и потребовалось несколько дней, чтобы вылечить его. Я уезжаю завтра до рассвета, и я слышал, как тебе одиноко здесь…

— Кто тебе об этом сказал? — перебила она, снова чувствуя, как его взгляд прожигает ее.

— Эрик, он неплохой мальчик, когда к нему привыкаешь, даже если временами он бывает немного хулиганистым. Ганна, посмотри на меня. Нет, я имею в виду, посмотри на меня, — упорствовал он мягким, нежным голосом, его руки подняли ее голову.

Подчинившись его настойчивости, она подняла глаза, а потом так ругала себя за эту глупость. В его взгляде было что-то гипнотическое. Ганна вздрогнула, и эта дрожь пробежала по всему ее телу, добравшись до пальцев на ногах. От одного его прикосновения она словно опьянела, и эти горячие флюиды колдовства распространились по всем клеточкам ее тела. Куда пропала ее отчужденность, ее сопротивляемость? К ней сразу же пришел ответ: не существуют, исчезли, разрушились.

И она промолвила с печалью в голосе:

— Я не могу на тебя так долго смотреть — я слепну, словно смотрю на солнце или в глаза попал пепел. Очень больно и жжет. Я не хочу смотреть на тебя. Я хочу, чтобы ты поскорее ушел и оставил меня одну.

— Нет, ты не хочешь этого, — нежно возразил он. Его руки пробрались под ее тяжелые волосы и ласкали ее шею. — Ты же хочешь, чтобы я делал это… и это…

Она медленно, словно прилагая массу усилий, покачала головой.

— Нет, действительно, не хочу. Может быть, это не так прозвучало, но я действительно хочу, чтобы ты ушел. Только мой голос мне противоречит, а все остальное во мне с нетерпением ждет, чтобы ты покинул меня.

— Разве так встречают гостя, когда он пришел, невзирая на ветер и дождь? И после такой встречи у двери с… — Он посмотрел на башмак на полу. — …таким грозным оружием?

— Только когда этим гостем являешься ты, — сказала она, медленно и мрачно произнося слова. Зеленый цвет ее глаз принял тяжелый свинцовый оттенок.

Крид с улыбкой посмотрел на красивое лицо Ганны и понял, почему он так рвался прийти. Это было нечто большее, чем простое желание, приведшее его сюда, а непреодолимый соблазн, с которым он боролся три, нет почти четыре дня. Если он не выпивал, она жила в каждом его сне по ночам, а если выпивал, становилось еще хуже: он вспоминал, как впервые увидел ее, вытаскивая из дымящихся руин школы, с лицом, испачканным сажей, и огромными испуганными глазами. Затем он вспоминал ее временами сердитые глаза, и как осуждающе они могли смотреть на него.

Но страшнее всего было воспоминание о той ночи в лесу, когда она вырывалась из его объятий, а он схватил ее и положил на постель из мха и листьев. Она смотрела на него с каким-то необъяснимым жаром, исходящим из светящихся глубин и захватившим его врасплох. Он должен был прийти — он должен покончить с изводящим его ощущением незавершенности.

И он рассмеялся ей на ухо, поднимая со стула в свои объятия.

— Я думала, ты что-то хотел мне сказать? — переведя дыхание, сказала она, отчаянно пытаясь отвлечь его.

— Я говорю… — Его руки, лаская, спустились ниже к ее плечам. — Иногда мои руки говорят лучше меня.

— Я не могу так слушать…

— Постарайся. Ты удивишься, как легко можно многое понять. Знаешь, у тебя такая маленькая грудь, какую я и не видел. Почти как у ребенка — только ты уже определенно не ребенок. Я все время вспоминаю, какая у тебя нежная кожа…

— Нет!

— …и какая сладкая ты на вкус, Ганна, любимая.

— Не называй меня любимой. Это неправда. — Ее колени превратились в расплавленный воск, а в ушах появился звон, словно звук множества церковных колоколов, собранных воедино. Как у него так легко это получалось? И знал ли он, как часто она мечтала о нем — мечтала, что он придет к ней, вот так, как сейчас, и возьмет ее за руки, прижмет крепко к себе и станет дышать ей в ухо, пока она не затрепещет? Она чувствовала его улыбку у своей щеки, ощущала его руки, передвигавшиеся от ее талии к крошечным пуговицам на груди.

Плохо соображавший мозг Ганны, почти совсем уснувший под ленивыми убаюкивающими ласками губ и рук Крида, очнулся, чтобы подтолкнуть ее на робкий, бессвязный протест, затем снова впал в летаргический сон. «Мужчина должен быть доктором, — как в тумане подумала она. — Известным медиком, рекламирующим безумие во спасение». «Один курс — безумие гарантировано» — гласит вывеска.

Потом, когда он поднял ее на руки и положил на кровать у стены, она лежала на перине из гусиного пуха и чувствовала, будто утопает в дремотном тумане. Она скоро проснется, будет уже день, и она будет очень разочарована, что это был только сон.

Дождь бил по стеклу, дул сильный ветер. Умиравший огонь горел все тусклее и тусклее, свечи еле мерцали. Тикали часы. Стекла слегка задребезжали от глухого раската грома, и Ганна подумала, почему в объятиях Крида она вдруг почувствовала себя такой защищенной — защищенной от всех случайностей, от незваных гостей, от всего, кроме своей любви.

Горячие губы нашли чувствительную струнку на ее шее и ласкали золотистую ямочку с бешеным пульсом. Границы между ее телом и одеждой пали, и пылающим, трепещущим телом она почувствовала, как холодный воздух словно обжег ее потоком всепоглощающего огня желания. Эта буйная несдержанность была ей еще не знакома, казалась странной и пугающей, и она застонала. Легкое прикосновение кончика его языка к ее упругим соскам вызвало у нее неудержимый стон блаженства. Ганна изогнулась дугой, неожиданно заметив, что он как-то успел снять с себя одежду.

В медлительных движениях ее губ и рук не было страстного желания, только томный, всеохватывающий огонь в глубине ее разгорался все сильнее и сильнее. Ласковые руки Крида, пройдя по плоскому животу, углубились между бедрами — мир взорвался всеми цветами радуги, повисшей на темном потолке. Он касался ее сокровенных тайн, а она изгибалась и вытягивалась в его руках.

Все ее страхи и суеверия улетучились, как только она пробежалась пальцами по его крепкой волосатой груди.

Она с жадностью исследовала его тело, лаская его, прислушиваясь к его тяжелому дыханию. Когда ее руки опустились к его животу и ниже, она услышала резкий вдох и почувствовала, как его легкие, казалось, расширились.

Подавляя ее стон страстного нетерпения, Крид опустился на нее, вклиниваясь между ее бедрами. Его дыхание обжигало ее.

Это мука — сладкая, томная мука — быть в его объятиях!

Тело Ганны болело; ее напряженные нервы кричали, моля о расслаблении. Ее тело вздымалось и изгибалось в агонии неосуществленной потребности расслабления.

Но Крид ждал, играя с ней, лаская ее грудь. Он ждал того момента, пока не сможет больше терпеть, пока не взорвется от обладания ею, а потом рванулся вперед, чтобы слиться с ней воедино.

На потолке неожиданно появились вспышки множества крошечных звездочек, казалось, тело Крида состоит из воздуха и звездной пыли. Это было колдовство — сладкое, но колдовство. Она была подхвачена на облако и перенесена к звездам. Их ожидал почти недосягаемый апогей, к которому они оба стремились. Когда он пришел, Ганна была окутана в бархатный туман безумных ощущений, захвативших ее целиком, поглотивших ее, поднявших к вершинам и оставивших ее там в восторженном блаженстве.

Оглушенная реакцией своего тела и запоздавшим укором совести, Ганна лежала в объятиях Крида, едва слыша его бормотания слов любви — слов, в которые он не вкладывал, конечно, никакого смысла, а так просто, чтобы облегчить минуту разочарования, когда страсть прошла, и вновь наступила реальность.

Когда вихрь новых, еще странных для нее чувств, угас, Ганна лежала совершенно обессиленная в объятиях Крида, начиная сознавать, что же она опять наделала.

Горячий пресс слез сдавил нос и глаза, и она быстро заморгала. Опять слезы — ее обычная реакция на любой шок. Когда она научится быть мужественной и безразличной — или этого никогда не случится? В ее жизни слезы никогда не были эффективной защитой перед лицом опасности и не решали никаких кризисных ситуаций. В самом деле, слезы никогда не действовали ни на кого, включая и Крида Браттона.

Отвернувшись, она боялась посмотреть на Крида. Он лежал, обратив свое лицо к ней, его длинные ресницы оттеняли загорелые щеки, а рот так и остался в легкой усмешке. Как он осмелился спать с таким умиротворением, когда ее грызут вина и совесть?

Она толкнула его согнутым пальцем.

— Крид.

Он зевнул в ответ и открыл один глаз.

— Что?

— Просыпайся.

— Зачем? — Веко снова опустилось, закрывая черный глаз, и он прижал ее к себе.

— Тебе надо уходить, — прошептала Ганна, а рот свело от боли при этой мысли. — Это нехорошо, что ты здесь со мной как… как этот…

Открылись оба глаза, а его рука лениво провела по ее животу и легла на грудь.

— Да. А почему бы и нет?

— Ты знаешь, почему.

— Я знаю, почему некоторые местные могут так думать, но не ты. Отчего ты прогоняешь меня, милая моя Ганна?

«О, я не хочу, чтобы ты уходил! Я хочу услышать от тебя добрые слова, слова, которые свяжут нас навсегда…»

Выбросив из головы свои надежды и будучи уверенной в своей правоте, она произнесла хриплым голосом:

— Это против Божиих заповедей, Крид.

— Но соответствует Книге Бытия, — сказал он. — Бог создал мужчину и женщину — «…мужчину и женщину сотворил их; и благословил их…»

— Это неправильно с точки зрения Второзакония… — печально повторила она. — Те, кто…

— Черт возьми! Не смей мне цитировать этих «те, кто», Ганна Макгайр! — вспыхнул он, глядя на нее. — Я живу своей жизнью и не собираюсь продолжать ее по их заповедям.

Ганна была ошеломлена его злобой и боролась с желанием броситься ему в объятия — прильнуть к нему и просить любить ее. Но не смогла. Это было неблагоразумным и могло кончиться плохо. Между ними должно возникнуть большее, чем простое сладостное стремление обладать друг другом.

— Хорошо, — мягко согласилась она. Слезы застряли в горле и приглушили ее голос: — Я не буду больше ничего цитировать тебе, Крид, но больше и не пойду на это. Чтобы стать счастливой, мне требуется много больше, чем просто чувственное влечение. Должно быть что-то еще…

— Тебе этого недостаточно? — помедлив, спросил он. Его голос был ровным и спокойным, словно он обсуждал цену на хлеб, а не свое будущее.

Она покачала головой; ее медные волосы блестели в розовом свете, отбрасываемом умирающим огнем.

— Нет.

— Отлично. Если это не то, что ты хочешь… — Он оставил остальное недосказанным, поднялся с постели и стал одеваться.

Ганна молча наблюдала за ним, ее сердце тонуло, словно камень в воде. Силой воли она придала своему лицу гримасу покорности, удерживая глаза сухими, а рот от слов, которые она все равно не смогла бы произнести. Все это должно было кончиться именно так. Без обязательств и обещаний с его стороны она не видела их дальнейшей жизни.

— Что ты собираешься делать? — бросил он ей, когда был одет и застегивал патронташ. — Останешься в этом городе и выйдешь замуж за своего проповедника?

Удивленная своим спокойствием, она произнесла:

— Нет, думаю, что в конце концов я поеду в Сент-Луис.

— Кто-нибудь умрет и оставит тебе наследство? Или ты думаешь, что твой проповедник оплатит тебе дорогу?

Она рассердилась, ее глаза горели, став голубыми, когда она посмотрела на него:

— Нет, и он совсем не мой проповедник. Мы расселили детей и получили деньги, продав лошадей. Пастор Аллен принес их мне сегодня вечером.

— Как трогательно! — Крид пересек комнату и пошел к своему макинтошу. — А Эрику Рамсону еще не нашлось места. Я разговаривал сегодня с ним у магазина…

— Нет, потому что мы считали не правильным разделить их с Иви, — она такая хрупкая и робкая. Но пастор Аллен знает семью в Вала-Вала, и первая идущая туда повозка…

— Ты прикрываешься детьми. Хорошо. Ты все обдумала, Ганна? Все, кроме того, куда ты на самом деле хочешь себя втиснуть. Думала ли ты о том, чем собираешься заниматься через двадцать лет? Ты будешь все такой же классной дамой, цитирующей стихи из Библии, и наблюдать со стороны за жизнью других?

Его глаза, полные ярости и выражения чего-то ей непонятного, встретились с ее. Если бы на этом месте стоял не Крид, а кто-то другой, или если бы она не знала, что он не способен заботиться пи о ком, кроме себя, то подумала бы, что это сострадание. Но следующие слова отбросили все ее иллюзии.

— Делай, как я, Ганна, бери от жизни все, что лезет в руки, и не беспокойся ни о ком, кроме себя, потому что, естественно, другие никогда не позаботятся о тебе.

— Прекрасная философия жизни, если ты собака или любое другое животное, питающееся падалью, Браттон, но, к сожалению, она не слишком подходит для людей.

— Мне подходит, — был короткий ответ.

— Так ли? — улыбнулась Ганна, заглушая боль в сердце. — Ты не можешь так говорить…

Выпрямившись, Крид напялил свою мокрую шляпу и рывком открыл дверь. Эхо от захлопнувшейся двери долго еще звенело в маленьком и чужом для нее доме.

«Посмотри, Ганна, как просто потерять чувствительность, если тебя часто бьют, и достаточно сильно», — подумала она.

Часть II

Как небо в высоте и земля в глубине…

Книга Притчей Соломоновых[1]

1

В сарае мужчины приглушенными голосами обсуждали свои планы, словно боясь, что даже стены имеют уши. Это было грязное помещение, заваленное соломой и освещаемое лишь тусклым светом мерцавшей лампы.

— Я считаю, что надо сделать так, — сказал один из них, рисуя прутом на земле свой план. — Забрав несколько пассажиров, фургон отправится из «Сердца стрелы». Мы подхватим его недалеко от этой старой фермы и возьмем на абордаж.

— Ты уверен, что в нем будет золото?

— Естественно, как и в том, что мы сейчас сидим в этом чертовом грязном сарае; там будет наш человек, — был ответ.

Нат Стилман толкнул свою шляпу на затылок и призадумался. Его лицо выражало сомнение.

— А как насчет Браттона?

— Он выехал два дня назад. Я видел сам, как рано утром он отправился по Мулланской дороге.

Стилман кивнул.

— Никогда нельзя ему верить. Иногда он чертовски быстро смывается и хорошо скрывается.

— Скрывается? Черт возьми, еще неделю назад я мог держать ружье, а теперь рука не действует, — возразил Труэтт, пошевелив слегка пальцами.

— Сейчас это уже не так принципиально, Труэтт. Теперь ничего не имеет никакого значения: мы будем очень богаты — это главное. Черт возьми, мы так давно ждали этого! Бывали моменты, когда я думал, что все пропало, а теперь… теперь мы здесь, и наше время пришло.

Поднявшись, Стилман подкрался к полуоткрытой двери и выглянул. Нога у него болела. «Чертов Браттон, — подумал он с ненавистью. — Я достану тебя — и скоро». Погладив рукоятку пистолета, его пальцы сжались в кулак.

— Поехали, мальчики, — сказал Стилман.

Ганна сидела прямо, как китайская статуэтка, глядя в окно фургона на красивые пейзажи Айдахо. Внезапно фургон накренился, толкнув ее на сидевшего рядом полного, дородного мужчину.

Как она дошла до этого? Она, Ганна Элизабет Макгайр, у которой еще месяц назад все переживания были связаны только с капризами погоды, а теперь она едет в этом примитивном фургоне, видимо, специально созданном для изнурительной пытки пассажиров. Ее пальцы ухватились за кожаную занавеску на окне.

На ней были высокие ботинки на пуговицах, а шею скрывал высокий, почти до подбородка, воротник. Корсаж подаренного ей голубого платья был несколько узок ей и до неприличия обтягивал. Она держала довольно-таки потертый бархатный ридикюль с двумя носовыми платками, подаренными миссис Вентвисл, и деньгами от продажи двух изнуренных лошадей. Пастор Аллен настоял, чтобы она взяла их с собой.

— Они обязательно вам понадобятся, — сказал он, с печалью глядя на Ганну. — Я просто не отпущу вас без них.

Ну почему она не влюбилась в Джоэла Аллена? Это так бы упростило ее жизнь. Он заботился бы о ней, прислушиваясь к ее желаниям и не требуя многого взамен. Возможно, она бы и вышла за него замуж. Если бы не Крид, если бы не было той лунной ночи на берегу озера, когда она познала высоты и глубины любви. Меньшее ее теперь не устраивало. Она вкусила сладострастие любви, но чувствовал ли Крид ту же любовь: переступающую пределы физического и захватывающую целиком ум и сердце? Она вздохнула. Сам факт все сказал за себя, когда он отыскал ее в «Сердце стрелы» и не сделал ей предложения. Одно тянется за другим.

«Эта ночь значила для Крида не больше чем мытье рук. Это было просто страстное желание, удовлетворение потребности, и больше ничего. Серые оттенки, серые оттенки», — предостерегала себя Ганна.

Может быть, напрасно она так думала о нем? Может быть, для него это тоже что-то значило? В любом случае нет ничего хорошего в том, чтобы осуждать себя за то, что уже случилось, казнить себя, что поддалась естественной человеческой потребности.

Отодвинувшись на свое место, Ганна взглянула на своего соседа. Теперь фургон накренился в другую сторону, и он навалился на нее, толкнув плечом. Его голова откинулась назад, рот открылся, и он громко захрапел. Ганна оттолкнула его и посмотрела на него с раздражением.

Ее взгляд упал на другого пассажира, довольно респектабельно выглядевшего господина с сединой на висках и тяжелым, словно выточенным из камня, лицом. Он уже был в фургоне, когда тот на короткое время остановился в «Сердце стрелы». Удивительно, что он отказался выйти из фургона, чтобы размять ноги. Это было тем более странным, что он ехал из форта Вала-Вала без остановок. Он сопровождал какой-то металлический ящик, втиснутый под сиденье. Цель его пути не была тайной — форт Бентон в Монтане, который был конечным пунктом маршрута этого фургона.

А Ганне нужно было пересесть в другой фургон, который повезет ее дальше. Представив, что за эти годы менаду Сент-Луисом и Калифорнией были организованы почтовые перевозки два раза в неделю, она улыбнулась. Дважды в неделю! Двадцать восемь миль за пять дней. Но ей придется ехать окружным путем. Ей предстоит длинная дорога: назад, к тете Энни и городской жизни, домой, чтобы продолжить учение, стать учительницей и начать новую жизнь. Жизнь без…

Плавные мысли Ганны были прерваны внезапным толчком, и ее отбросило на пол. Она упала, подогнув ногу, и муслиновые юбки переплелись вокруг нее — она оказалась полностью спеленутой.

— Ой, — пробормотала она сквозь зубы, смутившись от нелепости положения.

Респектабельный господин с любезной улыбкой предложил свою помощь:

— Позвольте мне, — сказал он, наклонившись и протягивая руку.

Он поднял ее с пола, помог выпутаться из юбок и усадил на сиденье.

— Спасибо, — сказала она почти бездыханно. — Боюсь, я задумалась и потеряла равновесие. — Она слегка улыбнулась ему, а он откликнулся на это галантным кивком головы.

— Не стоит благодарности, мисс…

— Макгайр — Ганна Макгайр. А кого я благодарю, сэр?

— Эдвард Муллэн, к вашим услугам.

— Муллан? Тот самый капитан Муллан, который отвечает за строительство этой дороги? — спросила Ганна, удивившись.

— О, нет, не имею к нему никакого отношения, «э» вместо «а», и не Джон, а Эдвард, — пояснил он.

— Понимаю. — Ганна поправила складки на платье и сдвинула назад шляпу. Перо сломалось, и ей пришлось вынуть его.

— Вы едете до форта Бентон? — вежливо спросил Муллэн, решив, очевидно, начать разговор после долгого молчания.

— Нет, мне придется выйти раньше, ехать южнее, — ответила она, сдувая перо с руки.

— О, и я еду на юг, — с ослепительной улыбкой заявил храпевший ранее дородный мужик, и Ганна слегка отодвинулась, когда он склонился прямо к ее лицу и спросил: — Там вы встречаетесь со своим мужем?

Ганна покачала головой и любезно ответила:

— Нет. — Она приложила ладони к его груди и прибавила: — Пожалуйста, отодвиньтесь.

— А, извините. Меня зовут Чессман, — представился господин. — И я холост.

Чувствуя, куда он клонит, Ганна сказала:

— Я не говорила, что я не замужем, мистер Чессман.

Его лицо выразило разочарование.

— Ну, извините.

Эдвард Муллэн промолчал, но посмотрел на Ганну долгим, оценивающим взглядом. В глазах мелькнул огонек, а на губах появилась чуть заметная улыбка.

Разговор оборвался. Ганна решила, что молчание намного безопасней и снова отвернулась к окну. В этот момент они как раз проезжали старую ферму, расположенную в излучине реки на высоком, поросшем травой холме. Неширокая дорога была проложена среди густого леса и отлогих холмов.

— А говорят, что в Айдахо и Монтане нашли золото, — произнес Чессман, прерывая их молчание. — Я слышал, пароходы везут старателей.

— Пароходы уже высаживают золотоискателей в форте Бентон, мистер Чессман, — сказал Муллэн. — Большинство из них еще там — сошли только самые нетерпеливые.

— Все сойдут. Прямо как лихорадка в Калифорнии в сорок девятом году. На этот раз, я думаю, они будут в «плюсе».

— Вы случайно не из Канады? — вежливо поинтересовался Муллэн, приподняв темные брови.

— Да, оттуда! А как вы узнали?

Муллэн улыбнулся.

— Просто догадался.

Сдерживая улыбку, Ганна кинула на Муллэна веселый взгляд. У дородного канадца был характерный для его местности говор.

Потеплело, и Ганна, стянув перчатки, медленно и вяло стала обмахиваться ими.

— В Айдахо то слишком тепло, то очень холодно, — заметил Муллэн. — Нигде не встречал такой переменчивой погоды, как здесь.

— А мне нравится, — отозвалась с нежностью Ганна, ее взгляд блуждал по деревьям, зубчатым горным вершинам, возвышавшимся, кажется, прямо до небес. — Я думаю, это очень красивая страна.

— Я не спорю, — сказал Муллэн. — Просто эта погода раздражает меня — то холод, то дождь, то снег, и так мало солнца.

— Вы когда-нибудь были здесь в июле или августе? — спросила Ганна, удивляясь самой себе: что ей пришло в голову защищать Айдахо?

В конце концов она ведь из Миссури и всего три года провела здесь. Она даже не задумывалась, любила ли эту местность, пока незнакомый человек не сделал колкого замечания о крае, с которым у нее связано столько прекрасных и горестных воспоминаний. Если Джошуа так любил Айдахо, почему она должна относиться к нему хуже?

— А я обожаю глубокий пушистый снег, ровным ковром покрывающий зимой землю, — сказала Ганна. — Он такой белый! Как в волшебной сказке о магической пыли, переливающейся всеми цветами от розового до голубого. А когда идет дождь, воздух так свеж и чист, — это божественно, мистер Муллэн! А как хорошо здесь в июле и августе! В солнечные теплые дни можно лежать в тени деревьев и слышать, как растет трава. В это время дует мягкий ветер, разгуливающий по горным склонам и равнинам, полным цветов. — Она зарделась в смущенной улыбке и прибавила: — Но только бывает очень пыльно.

Муллэн улыбнулся ей в ответ.

— Прошу прощения за то, что оклеветал эту землю, которая, очевидно, вам очень дорога, мисс Макгайр. Пожалуйста, простите меня.

— Конечно, прощаю.

— Я и не подозревал, что мы разделяем фургон с поэтессой, а вы, мистер Чессман? — спросил Муллэн. Его тон был очень мягким, и когда Ганна взглянула ему в глаза в поисках насмешки, ее там не оказалось.

— Поэтессой? — осторожно спросила Ганна.

— Да. С такой лирикой и аллегориями молиться на эту землю может только поэт, и я восхищен.

Щеки Ганны покрылись ярким румянцем, и она отвела взгляд, почувствовав себя неловко, словно кто-то забрался на ее запретную территорию. Восхищение ею, замеченное в глазах Муллэна, отличалось от того, какое было во взгляде Крида Браттона, который был честнее, прямолинейнее. Он говорил, что думал, не делая неискренних пышных комплиментов.

Помрачнев, Ганна стала размышлять о том, что в своей памяти она, кажется, возвеличивает Крида Браттона, — того, кого считала эгоистом и безжалостным и беспощадным охотником за вознаграждениями. Почему она настолько глупа, что вспоминает его таким, каким он и не был? Наконец, этот человек ни разу о ней не подумал, с тех пор как три дня назад уехал из «Сердца стрелы»!

Однако Ганна была не права. Все последние дни мысли о Ганне не покидали его. Перед ним до сих пор стояло ее исполненное любви лицо, ее улыбка, полная надежд, которые развеялись и поблекли, когда он не отреагировал так, как ей хотелось. Но, черт возьми! Человек должен закончить с одним делом, прежде чем приниматься за другое. А потом, он не был сильно уверен, что готов к тому, что требовала Ганна. Она была слишком прекрасна, чтобы относиться к ней как к капризной ветренице. Он это понял, очень быстро. Хотя, с другой стороны, ему совершенно не хотелось совсем отступаться от нее. «Неужели она не может подождать? Неужели обязательно все или ничего?» — с горечью недоумевал он, остановившись под раскидистым дубом.

Крид, прикрыв рукой огонь от ветра, прикурил сигарету, торчавшую у него в губах уже больше десяти минут. Непонятно почему, но он уже стал другим. Куда пропала его прежняя реакция? Может, он размяк, пока вел Ганну и ее шумных сорванцов? И еще: ему так запал в душу тот мальчишка с голубыми глазами — глазами настолько огромными, что они казались карикатурными на его маленьком личике. Крид всегда был жестким и резким. Куда это ушло? Неужели безвозвратно? Он стал волноваться там, где раньше был беспристрастным и готовым ко всему? Наличие забот лишает человека бдительности, а это может привести к фатальным результатам…

Поддев Генерала каблуками, Крид пронесся сквозь чащу и выскочил на дорогу: нет смысла ехать там, где разгуливают другие, — сюрпризы оставались до сих пор его основным преимуществом. Вот уже два месяца Стилману и его людям удается улизнуть от него — два месяца постоянного преследования, за исключением известного антракта и обидной неудачи.

«Упорный», — так однажды назвал его Генри Плюммер. — Упрямый, как собака, дважды упрям», — так сказал Плюммер. И это не было комплиментом. Наоборот, это было недовольным высказыванием, когда Крид наконец привел ему людей, за которыми гонялся почти шесть месяцев, играя с ними в «кошки-мышки». Это было очень сложно сделать в Черных холмах — суровом месте со множеством пещер и других уютных мест, где совершенно нет воды. Человек там может прятаться очень долго, только если у него есть запас воды.

Здесь все было намного проще. Здесь много деревьев, прохлады и воды. Здесь приятно проводить время. Не удивительно, почему Стилман выбрал именно это место. Но зачем им понадобился такой крюк? И к чему это двойное возвращение в Монтану, в форт Бентон? Эти вопросы, требовавшие ответа, постоянно вертелись в голове Крида.

В конце концов остановившись, он огляделся. Внизу было все спокойно, не было заметно никакого движения и никаких признаков жизни. Крид сдвинул свою черную шляпу на глаза и повернул коня. Можно немного и отдохнуть. Последние три дня он был постоянно в дороге в поисках Стилмана и его приятелей. Казалось, Северное Айдахо поглотило их, оставив только следы, подтверждающие, что они еще здесь.

Крид был уже близок к цели — он чувствовал это так же остро, как остро всегда ощущал приближающуюся опасность. Возможно, это было шестое чувство, заставляющее вставать волосы дыбом и обостряющее его ощущения, предупреждающее, что Нат Стилман где-то совсем рядом…

— Вот он, — сказал Ропер, указывая рукой на раскачивавшийся фургон на дороге. — И как раз вовремя.

— Да, только днем позже, — прибавил Труэтт. Он задумчиво посмотрел на человека со шрамом. — Только не будем убивать, о'кей, Ропер? Мне не нравится, что ты…

Нат Стилман резко рассмеялся и смерил юного Труэтта прищуренным взглядом.

— Ты хочешь действовать облагораживающе на нас, а, мальчик?

Труэтт не отступал.

— Нет, просто я не люблю убивать, если в этом нет необходимости.

— Любое наше убийство крайне необходимо для нас, — парировал Ропер. — Неужели ты еще не понял этого? Или мы их, или они нас. Другого выхода нет.

Юнец упрямо и твердо посмотрел на своего старшего товарища:

— Да, в этом ты прав.

Ропер повернулся к Стилману.

— Где ты подобрал этого щенка? Ему бы для начала волосы отрастить на…

Он прервался на полуслове, увидев наставленное на него дуло пистолета Труэтта.

— Уже отросли, как мне надо и где мне надо, — спокойно сказал Труэтт. — Или, может быть, ты хочешь проверить?

Ропер громко выругался, но Стилман оборвал его.

— Черт возьми, Ропер, оставь его! Ты же знаешь, как он скор на руку со своим пистолетом и какой обидчивый! Зачем драться между собой? У нас есть дело, и его надо выполнить.

Повернувшись к Труэтту, Стилман отрезал:

— Сохрани свою игрушку для Крида Браттона. Она тебе еще потребуется!

— Я что-нибудь сделал не так? — заметил Труэтт с удовлетворением в голосе. — Даже с этой раной, которая все еще болит, я все равно обойду Ропера…

— Хватит! — с раздражением рявкнул Стилман. — А теперь вы, оба, садитесь и слушайте…

Воздух прорезал громкий выстрел, раздавшийся у открытого окна фургона и заставивший Ганну вскрикнуть. За ним последовал второй, третий… Возница прибавил скорость. Ганна посмотрела на своих попутчиков.

Мистер Чессман был почти в истерике и принялся болтать об убийцах, головорезах и дикарях, но мистер Муллэн был спокоен и собран.

— У вас есть пистолет? — хладнокровно спросил он, и когда мистер Чессман покачал головой, Муллэн достал свой. — Я подумал, что вы не из тех, кто вооружается, но чувствую, что сейчас это необходимо. Вот, возьмите. Там всего шесть патронов, поэтому экономьте.

— Кто бы это мог быть? Что им надо? — спросила Ганна, пытаясь подняться.

— Я не знаю, — ответил Муллэн каким-то отчужденным тоном, глядя в дуло кольта 44-го калибра. В лице Муллэна было что-то такое — спокойствие при неторопливой проверке оружия, — что заставило Ганну поверить в него. Это неожиданно напомнило ей Крида, его серьезное и грозное лицо, когда он чистил и заряжал свои ружья.

— Но вы же знаете, мистер Муллэн…

Он взглянул на нее и слегка улыбнулся:

— У вас очень богатое воображение, мисс Макгайр.

— Да, я иногда бываю очень догадливой. Это как раз тот случай, — сказала она, и ее взгляд упал на тяжелый металлический ящик под его сиденьем. — Что в этом ящике, мистер Муллэн?

— Мое белье, — ответил он тем же равнодушным тоном.

— Думаю, что нет. Нет ли там каких-нибудь платежных ведомостей или золота?

— Моя милая девочка, по всей стране такие вещи перевозятся совсем по-другому. Неужели вы можете поверить, что я бы взялся за перевозку такого важного груза, сидя в обыкновенном фургоне и без охраны?

— Потому что мало кто из грабителей подозревает такую безобидную проделку! — победно сказала Ганна. — Прекраснейший трюк — только единицы могут догадаться.

— А в этом есть логика! — пропыхтел Чессман с красным лицом и глазами навыкате, сжимая пистолет и зачарованно глядя на Муллэна.

— Может быть, и логично, но я гарантирую, что вы ошибаетесь. И вообще, можем ли мы сейчас обсуждать такие несуразицы, когда три отъявленных бандита гонятся за нами? — огрызнулся Муллэн и, выставив пистолет в окно, прицелился, но промахнулся.

Раскачиваясь, как мяч в большой коробке, Ганна прильнула к кожаной шторе на окне, пытаясь разглядеть бандитов. Это было невероятно — слишком неправдоподобно: «Только не это, Господи, — молилась она. — Только не это!»

Но ужас не кончался. Их повозка словно летела, преодолевая все ухабы и кочки дороги. Ганна слышала крики возницы и ржание испуганных лошадей. Выстрелы бандитов приближались. Ганна посмотрела на Эдварда Муллэна.

— Ну же — стреляйте!

— Я уже, — был сжатый ответ.

— Но…

— Но мистер Чессман расстрелял все свои пули, попадая в небо и деревья. В конце концов я старался, — сказал Муллэн и взглянул на нее. — Сядьте и попытайтесь помолиться, мисс Макгайр.

— Спасибо за совет умирающему! — огрызнулась она. — Если у вас еще есть патроны, я бы могла воспользоваться пистолетом мистера Чессмана. Кажется, иногда у меня это неплохо получалось…

— Совершенно нелепое предложение! — не согласился Муллэн. — Пистолет в руках женщины — это самоубийство!

Ганна вспыхнула.

— Вздор! Я способна стрелять, не угрожая вашей жизни, мистер Муллэн! Конечно, если не окажется так, что мне придется целиться в вас…

Его глаза сузились. Металлический ящик стал выскальзывать из-под сиденья. Муллэн ногой отправил его обратно и покачал головой.

— Боюсь, что в нашем фургоне слишком много храбрости. Она буйно разрастается, но все равно не достигнет прекрасного волшебного цветка, каким являетесь вы, мисс Макгайр.

Впервые после последнего разговора с Кридом Браттоном Ганна боролась с охватывающим ее желанием быть несносно грубой. Она прикусила язык, чтобы не высказать обидных слов, вырывавшихся наружу, и отвернулась к окну. Мистер Чессман оставался безучастным во время их короткого обмена «любезностями», но теперь он собрал всю свою смелость, чтобы выглянуть в окно.

— О, на их лицах маски…

Но когда бандиты подъехали к фургону и, направив на возницу ружье, принудили остановиться, Ганна уловила в них что-то знакомое.

— Хотите на небо, мистер! — прокричал хриплый голос; слова заглушались маской-платком, ружье с глухим звуком упало на пыльную дорогу. — А теперь выбрасывайте ваши ценности, — послышалась короткая команда.

Ганна прижалась к окну, осмелившись посмотреть на людей. Их было трое, как и говорил мистер Муллэн. Их лица были закрыты так, что только глаза блестели между маской и шляпой, но она чувствовала, что уже видела их где-то, Они были в длинных запыленных пиджаках, выглядевших так, словно в них проехали немалое расстояние, на головах — непонятно почему — знакомые потрепанные шляпы. Внезапно перед глазами снова возник Джубайл — в тот последний день.

При взгляде на этих людей у нее сжалось горло. Только бы фургон не останавливался. Но возница уже стоял на земле с поднятыми над головой руками.

Первым из фургона вытянули Эдварда Муллэна.

— Давай, вылезай! — рявкнул бандит, схватив Муллэна за его вышитый жилет и рывком выдергивая из фургона.

Он повиновался, бессвязно протестуя.

— Одумайтесь! Вы не имеете права! — кричал Муллэн, смахивавший на карикатурного героя.

— Серьезно? А мы вот такие плохие! — прозвучал грубый ответ, и Муллэна пнули ногой.

Когда возница, решив заступиться, выразил свой протест, он тут же получил удар прикладом ружья по челюсти и без чувств упал на землю.

— У вас есть еще что сказать? — спросил бандит, но никто не откликнулся.

Мистер Чессман дрожал, его трясущиеся челюсти напоминали испуганной Ганне сливовый пудинг, который тетушка Энни готовила на Рождество. После непродолжительной паузы, когда бандиты обыскивали багаж, он залепетал:

— У… у меня есть деньги в Канаде! Много денег! Если вы меня отпустите, я отдам вам все…

— Заткнись!

Чессман захныкал, сопя носом. Ганна подумала, если человек падает в обморок только оттого, что его выгоняют из фургона, то что же будет с ним дальше?

Сидя в фургоне, она наблюдала, как они, роясь в багаже, заржали, когда дошли до ее маленького сундучка и нашли там женское белье. Подбородок Ганны гордо поднялся, щеки запылали, когда один из них достал кружевное нижнее белье и принялся грубо комментировать. В этих людях было что-то такое, что подсказывало ей, будто у нее уже была с ними какая-то стычка. Ее мучительное копание в памяти продолжалось до тех пор, пока один из бандитов не посмотрел на нее огромными от удивления светло-голубыми глазами и отвернулся к своим приятелям.

И она узнала их. Конечно…

Это почти парализовало ее, но голова была ясной, и мысли приходили сами собой. Надев маски, Стилман и его люди решили, что их никто не узнает. Какое-то шестое чувство предупреждало Ганну, что для нее будет смертельно, если Стилман или Ропер узнают ее. Она посмотрела на Труэтта с благодарностью. Если другие все еще не вспомнили ее, это уже неплохо. К счастью, кажется, Труэтт разделял ее мнение. Он взглядом скользнул по ней, не проронив ни слова, и Ганна с облегчением отклонилась от окна. Теперь, по возможности, ей нужно было оставаться в тени.

Она откинулась на сиденье и, потянув за поля, надвинула шляпу на лоб, так сожалея, что у нее нет вуали. Где все те женские бесполезные украшения, которые были ей так нужны сейчас? От страшного предчувствия Ганна стала задыхаться. Она молча молилась: только бы Ропер не признал ее. Она не забыла, как он тогда в Джубайле смотрел на нее, как он хотел…

— Сделайте одолжение, мисс, выйдите, — повторил голос, и Ганна в ужасе подняла глаза. Нат Стилман стоял, придерживая дверь. Его тон был любезным, но в нем проскальзывали нотки нетерпения.

Опустив голову, она пробормотала что-то в знак согласия, затем взяла свой ридикюль и, спрятав его в складки платья, вышла из фургона. Почему она была настолько не предусмотрительна, что заранее не убрала деньги? «Это мелочи, Ганна Элизабет, мелочи…»

Когда она сошла на дорогу, все также не поднимая головы и глазами впившись в землю, удары сердца раздавались в ее горле, и дрожь охватила все ее тело. Ганна посмотрела на бездыханно лежавшего в пыли возницу.

— Если вы не против, — проговорил Стилман, потянувшись к ее ридикюлю и пытаясь вырвать его.

Теряя равновесие, Ганна постаралась удержаться на ногах, Стилман подхватил ее.

— Хэй! А я вас узнал, — начал было он, но Труэтт перебил его.

— Как насчет него? — спросил он, указывая на Муллэна. — У него под сиденьем металлический сундук, но он заперт.

— Сорви замок, — сказал Стилман, не глядя в его сторону. Держа Ганну за руку, он притянул ее к себе. — Посмотрите-ка на меня, дорогуша!

Не видя другого выхода, Ганна подчинилась его приказанию. Тяжелый взгляд серых глаз, выражавший жестокость и беспощадность, впился в ее лицо и привел в ужас. Когда Стилман говорил, красная повязка, прикрывавшая его лицо, слегка вибрировала, и она зачарованно уставилась на нее.

— Не узнаете меня? — съязвил он, крепче сжимая ее руку.

— Н-н-нет, — пробормотала она, и ее щеки виновато вспыхнули. Понял ли он, что она лжет! Ну, конечно. Было бы странно, если бы он поверил ей. Почему она не научилась лгать? Почему правда всегда торчала из нее, как иголки из дикобраза?

Пока мысли с бешеной скоростью вертелись в ее голове, Нат Стилман сжал ее в своих объятиях. Огромные голубые глаза, похожие на васильки, взмыли вверх — и он вспомнил их. Там, в маленьком селении, за сто миль отсюда, он уже встречал эту медноволосую девушку. Она также узнала его, более того, она знала его имя. Это было ясно по ее затаенному дыханию и испуганному взгляду.

Стилман отпустил ее руки и хладнокровно проследил, как она откинулась к запыленной стене фургона.

— Дочка проповедника, — ровным голосом сказал он. — Я так полагаю, что «Черноногие» не добрались до вас.

До Ганны не сразу дошел смысл его слов.

— Вы… вы видели, что произошло?

— Видел, как они направлялись в вашу сторону.

— Тогда почему же вы не помогли? Почему же не предупредили нас? — спросила она нетерпеливо.

— И рисковать своими головами? Нет уж…

В ушах Ганны послышался звон, огромный рев, похожий на поток водопада. Эти люди видели трагедию и смерть в Джубайле и даже не пошевелили пальцем, чтобы помочь.

Джошуа Макгайр умер из-за равнодушия этих людей…

Она видела, не слыша ничего, кроме рева в ушах, как Нат Стилман позвал Труэтта. Она не замечала, как ее запястья стянули прочными кожаными ремнями, как мистер Чессман от смертельного страха потерял сознание. Эдвард Муллэн стоял поодаль, тихо переговариваясь с Ропером, не проявлявшим никакого интереса к происходящему.

2

До нее стали доходить обрывки разговора.

— …что нам делать с ней? Она знает нас…

— …это не сработает, даже если кто-то сможет опознать нас…

— …план…

— …надо избавиться от нее…

— Нет! Она не скажет, если мы…

Слова, как приливы и отливы волн. Они знали, могли спасти Джубайл, но не сделали этого. Какой абсурд, что столько человеческих жизней — прекрасных жизней — зависело от прихоти этих малодушных людей. В конце концов Ганна почувствовала, что спицы и твердый шип ступицы высокого колеса фургона, к которому она прислонилась, врезались ей в тело. Руки онемели под туго затянутыми ремнями. Острая боль вернула ее к окружающему, к ненавистному разговору между Ропером и Труэттом.

— Черт возьми! Я сказал, мы избавимся от нее! Она может проболтаться, говорю тебе! Это совсем не в наших планах, и мне это совсем не нравится. — Ропер, маска которого скрывала его шрам, но не его ненависть, воинственно наклонился вперед; его глаза горели ненавистью, как горячие угли.

Труэтт не соглашался.

— Да нет, она не скажет. Я тебе уже говорил — она леди. Если она даст слово, Ропер…

— Черт! Ты думаешь, я поверю слову этой проповедующей бабы? Не такой уж я идиот, Труэтт, и никогда им не был.

— Но она не такая, — возразил Труэтт.

Ропер зафыркал в ответ и язвительно заметил:

— Загляни ей под юбку, и ты поймешь, что она совершенно не отличается от других, малыш!

Ганна оглядывалась по сторонам. Пока они спорят о ее судьбе, ей надо скрыться, сбежать. Это будет сложно с завязанными руками, но один взгляд бандитов отмел все ее сомнения. Маленький шанс все-таки лучше, чем ничего.

Но когда она заскользила вдоль стены фургона, предупреждающим кивком головы Труэтт остановил ее. И она смела поверить ему? Осмелилась на такой риск? Но разве у нее был другой выход? По крайней мере Труэтт защищал ее и не смотрел так, как Ропер, словно она была насекомым под его сапогом.

Замешательство Ганны спасло ей жизнь. Труэтт шагнул к ней одновременно с Ропером — оба были поглощены девушкой. И снова Труэтт, заступившийся за нее тогда, выступил перед Ропером.

— Я сам позабочусь о ней.

— Пока мы не покончим с этим делом?

— Пока мы не покончим…

— А потом, что? Ты ее привезешь домой, как бездомного щенка? Она же будет только помехой нам, Труэтт.

— Хватит, Ропер, — наконец сказал Стилман. — Он же на неделю надуется, если мы не дадим ему взять ее с собой. Какая тебе разница, если он немного поволочится за ней?

Ропер потрогал шею, и Ганна вспомнила, как обожгла его горячими бобами. Он не забыл этого, а если и забыл, то Ганна-то уж точно не забыла. Ее охватил ужас, когда Ропер прорычал:

— Уберите ее от меня! Вот и все… только уберите ее от меня!

— Не беспокойся, — смягчившись, сказал Труэтт, подходя к Ганне и взяв ее за руку. — Я прослежу за ней.

Ганна была благодарна этому бандиту за спасение.

— У вас теперь будет множество проблем, — сказала она, когда он вел ее под тень дерева.

— Знаю. Но я должен был помочь. — Труэтт помолчал, а затем сказал: — Понимаете, я хотел вернуться. Они не дали мне. Мы были совсем недалеко от них…

— Вернуться? — повторила она в смятении, но потом поняла, о чем он пытался сказать ей. — А, да. В Джубайл. «Черноногие».

— Да, я думал, вас убили. — Труэтт взялся за угол своей маски и стянул ее. Когда он посмотрел на бледное лицо Ганны, его щеки запылали румянцем, а взгляд стал твердым и напряженным.

Ее захлестнули одновременно и злость и печаль.

— Нет, девять из нас выжило, мистер Труэтт. Восемь детей и я. — Ее взгляд упал на Эдварда Муллэна, все еще стоявшего, прислонившись к фургону, и тихо переговаривавшегося с Ропером и Стилманом. Почему же они не боятся, что Муллэн опознает их? Может быть, они думают, что она не откроет ему их имен?

— Что с возницей? — спросила Ганна, немного помолчав.

— Он просто без сознания, — ответил Труэтт и, улыбнувшись, предложил Ганне вернуться в фургон. — Вы можете посидеть там, пока мы закончим свое дело. Там вам будет удобней.

Она снова уселась на жесткое сиденье и взглянула на молодого бандита.

— Что со мной будет, мистер Труэтт?

— Ничего. Я отпущу вас, когда все немного уляжется. А до этого вам придется немного поездить со мной.

Все было обговорено и было не настолько страшным, как сначала показалось. По крайней мере она пока жива. Мистер Чессман, пришедший в себя, был привязан к колесу и громко стонал. Мистер Муллэн заметил, что она смотрит на него, отвернулся и стоял, скрестив на груди руки и переминаясь с ноги на ногу.

— Что вы сделаете с мистером Муллэном? — спросила Ганна Труэтта, когда тот принес ей воды из своей фляжки. — Вы его убьете?

— Муллэна? — Труэтт удивился ее вопросу. — Нет, не убьем.

Тогда все встало на свои места. И самоуверенность Муллэна, и его бесстрашие, его неточные выстрелы в бандитов и его отказ позволить ей стрелять, и тайна с металлическим ящиком под сиденьем, и театральное представление, когда их остановили.

— Он работает на вас, мистер Труэтт?

Этот вопрос еще больше удивил юного бандита, и он наклонил к ней поближе голову.

— Тшш! Они услышат…

— Услышим, что? — спросил Стилман из-за его плеча. — Услышим, что она поняла, что делается? — Он сплюнул.

— Она ничего не знает, Нат. Она только спрашивает…

— Она чертовски близка к правде, и это меня беспокоит.

Полумрак в фургоне скрыл лицо Ганны, и Стилман не мог прочитать страх в ее глазах. Что же в этом ящике? Конечно, деньги. Или золото. Обычно это хорошая приманка для грабежей и убийств. Но какая роль в этом Эдварда Муллэна? И зачем ему надо воровать свое золото? Ганна совсем запуталась, Это было слишком много для первого дня путешествия.

— Отпустите меня, — устало, со слезами в голосе сказала она, когда Труэтт повернулся к ней. — Пожалуйста, я никому ничего не скажу. Да и кому мне говорить?

— Не надо, — мягко сказал Труэтт. — Будет только хуже, мисс Макгайр. Ваши слезы их не волнуют. Сидите тихо и спокойно, а я позабочусь о вас…

Ганна взглянула на его мальчишеское лицо — бледный румянец на щеках и доброта в глазах — и подумала, а почему он с ними? Что их связывает? Труэтт так не похож на остальных.

Наклонившись вперед, Ганна прошептала:

— Неужели вы никогда не хотели бросить такую опасную жизнь, мистер Труэтт? Это же не принесет вам ничего, кроме смерти, и я не уверена, что в случае беды ваши друзья придут вам на помощь.

Он покачал головой.

— Нет, Нат и Ропер единственное, что у меня есть — что я когда-то имел. Они нужны мне.

— Нет, не нужны! Вы сделаете все, что захотите, надо только постараться, мистер Труэтт! Перед вами открыт целый мир, и если вы…

— Эй, — крикнул Стилман, обернувшись и подозрительно глядя на них. — Мне не нравится, когда я не слышу, о чем вы разговариваете. Говорите громче!

Труэтт нахмурился и торопливо сказал:

— Не говорите ни о чем таком при Нате. Сидите тихо, как я вам уже сказал. — Затем он ушел, а Ганна осталась одна в фургоне.

Наступила тишина. У ее лица зажужжала муха, и Ганна связанными руками отогнала ее. По ее лицу текли струйки нота. Было ли это похоже на мелькание жизни перед глазами тонущего человека? Может, и так. Но если такой момент настал, то почему она не видит Джошуа и Крида — самых значимых людей в ее жизни? Если она действительно близка к смерти.

Крид! Его сильная фигура и красивое лицо, его черные волосы и темные глаза, светившиеся дразнящими огоньками. Он сделал ее сразу и безумной, и счастливой, и кроткой. Как она соскучилась по нему! Как же ей хотелось, чтобы он был здесь! Он смог сделать ее счастливее и злее, чем она была когда-либо. И она страдала оттого, что больше никогда не увидит его — никогда не увидит искорки в уголках его глаз, когда он смеется; и его сжатый рот, когда злится на нее; и выражение его лица, когда они были близки. Любовь — неужели это она!

Ганна смотрела на далекие вершины гор. Где же Крид? Охотится ли он все еще за Стилманом? Может быть, он где-то рядом и спасет ее? «О, Крид! Пожалуйста, приди за мной… приди скорей, пока ничего не случилось…»

Впервые случилось так, что вместо молитвы Ганна думала о Криде, умоляя его найти ее…

Крид повернул коня и пустил его рысью по ровному каменистому склону. Был вечер, и солнце уже садилось, бросая на траву короткие тени.

Его мысли были заняты темп немногими оставленными Стилманом еле заметными следами.

Крид остановился, услышав звук выстрела. Определил направление, затем ударил каблуками по бокам гнедого, галопом проскакал по каменистому склону, так что небольшие камни словно выстреливали из-под копыт Генерала. Любой выстрел был лучше зашедшего в тупик преследования, и когда Крид наконец увидел бегущий фургон, управляемый возницей, он понял, что ему наконец повезло.

— Ага, — пробормотал он, и мрачная улыбка искривила его лицо.

Он видел, как фургон остановился, как люди в масках вытаскивали пассажиров и тяжелый сундук. Глаза его сузились, а руки до боли сжали кожаные вожжи, когда он увидел женщину, спускавшуюся из фургона, увидел ее связанные руки и ссору двух мужчин. Это была Ганна.

Он узнал бы всюду и всегда ее хрупкую фигурку и медные волосы.

— Черт возьми!

Услышав спор между бандитами и Эдвардом Муллэном, Ганна оторвалась от созерцания вершин. Она слышала брань Ропера, его резкие слова и злобные возражения Муллэна.

— Там ничего нет, кроме бумаг, Муллэн! И из-за этого мы рисковали головой?

— Это акции и облигации! Плюммеру они нужны…

— Черт возьми, Плюммеру! Я чертовски устал от Генри Плюммера и от его капризов! — Наклонившись к тяжелому сундуку, Ропер вынул оттуда бумаги. — На это можно жить? Их можно тратить, Муллэн?

— Да, если знать как! Шерифу Плюммеру нужны эти бумаги, и он нанял меня привезти их ему, что я собирался сделать.

— Я могу изменить твои планы, — сказал Ропер, безжизненно тихим голосом, его ладонь беззаботно легла на кобуру.

Ганна с ужасом наблюдала за ними. Муллэн побелел, его глаза уставились на Ропера, и он отступил.

Стилман подошел вплотную к разъяренному бандиту и успокаивающе сказал:

— Эй, Лэйн, не все ли нам равно, что делать для Плюммера? Не все ли равно, за что получать деньги! И помолчи. У нас два свидетеля…

Усмехнувшись, Ропер огрызнулся:

— Нет, у вас три свидетеля, и я с радостью позабочусь о них!

Лэйн Ропер в тихой ярости пристрелил Эдварда Муллэна и толстого Чессмана. Пораженная молниеносностью его действий, Ганна даже не успела вскрикнуть и запротестовать против такой бесчеловечности. Протест выразил только Труэтт — своим пистолетом.

Пристрелив двух мужчин, Ропер повернулся к Ганне. Труэтт мгновенно встал между ними, поднял пистолет и предупредил:

— Не делай этого, Ропер, — были его единственные слова, но и их было достаточно.

Ропер медленно удалился, сопровождаемый проклятиями Ната Стилмана. Труэтт повернулся к Ганне:

— Я не позволю сделать вам больно, — пообещал он, видя ее бескровные губы и обезумевшие от страха глаза.

Проглотив огромный ком в горле, Ганна кивнула.

Ночь медленно ложилась, пурпурные тени окутывали землю.

Ганна ехала на коне за спиной Труэтта, который сделал все возможное, чтобы создать ей хоть какой-то комфорт, что было очень сложной задачей.

Стилман и Ропер ехали впереди них. Металлический ящик, привязанный к лошади Стилмана, раскачивался из стороны в сторону. Друг за другом пробирались они по узкой колее в густом лесу.

Лэйн Ропер постоянно был начеку, поджидая того момента, когда Труэтт отвернется и потеряет бдительность. Тогда Ропер ее пристрелит. Ганна прочитала это в его злом взгляде и свирепой улыбке. И это напугало ее, превратив тело в желе. В животе у нее все переворачивалось от страха, и она обеими руками держалась за Хола Труэтта.

Последний месяц научил ее покорности и терпению. И она выжила. Она пережила смерть отца, ужасающий полет в компании с человеком, смягчившим ее падение, затем призыв этого же человека к любви. Физической любви, поправила себя Ганна. Физическая любовь, видимо, была прямой противоположностью эмоциональной любви. «Она ничем не связывает», — определила для себя Ганна, к своему большому сожалению, и решила, что выдержит все, что выпадет на ее долю.

«Мученица, — размышляла Ганна, — мученица обстоятельств. И как я могла когда-то думать, что жизнь в Джубайле нудная и однообразная? Теперь она оборвалась». И Ганна поклялась никогда больше не хотеть всплесков в своей жизни. Джошуа ограждал ее от подобных желаний, но она была слишком глупа, чтобы слушать отца.

Всадники спустились по глинистому берегу и вошли в ледяную воду. Вода дошла до икр, залилась в ботинки. Ноги сразу же заныли от холода. У Ганны зуб на зуб не попадал, и она вспомнила о шерстяной шали в маленьком сундучке.

— С вами все в порядке? — полуобернулся Труэтт.

Она кивнула ему, так как не могла говорить, а про себя подумала: «Нет, мне плохо! Я промокла и замерзла, и голодная, и перепуганная до смерти! Но Хол Труэтт в такой сложной ситуации делает для меня все возможное. Я должна прочитать благодарственную молитву за его вмешательство в мою жизнь».

Но почему-то у Ганны никак не подбирались слова. Сейчас она была в растерянности и не в состоянии думать о таких молитвах. Бог, кажется, отдалился — более чем отдалился: он стал недосягаем, как никогда. Она понимала, что ее вера проходит испытание, однако перед лицом опасности такая проверка казалась неуместной. О чем она раньше не догадывалась, так это о том, насколько она хочет жить, что как сильно ее стремление выжить. Это занимало все ее мысли.

В своих размышлениях Ганна даже не заметила, как они остановились. Она больше почувствовала, чем услышала, ласковые слова Труэтта, когда его теплые руки с нежностью сняли ее с лошади и посадили на плоский камень в нише скалы. Наконец Ганна пришла в себя и поняла, что он ей говорит о том, что они остановились на ночлег, что он сейчас найдет ей что-нибудь поесть и попить, а потом расстелет одеяло около костра, где она сможет заснуть. Она кивнула. Ее тело болело. Она замерзла, ее трясло. Но когда она подняла глаза, то вновь встретила пронзающий убийственный взгляд Лэйна Ропера.

И это почему-то придало ей силы посмотреть без страха в его прищуренные глаза. Бандит отвел взгляд и наклонился к костру. Ганна почувствовала свою маленькую победу. Труэтт встал перед ней на колени и принялся растирать ее затекшие от ремней запястья.

Глядя на них, Стилман усмехнулся, а когда лагерь был уже разбит и кони расседланы, он взглянул на Ропера и произнес:

— Почему бы тебе не попросить Труэтта, чтобы его новая любимица приготовила нам что-нибудь поесть?

Но в ответ Ропер сгорбился и, казалось, просто не заметил колкости. Тогда Нат повернулся к Труэтту:

— Эй, Хол, подумай, может, кроме как служить украшением и портить Роперу настроение, она сгодится еще на что-нибудь? Я голоден, и, если она тоже хочет есть, пусть поработает.

Взглянув на измученное лицо Ганны, Труэтт тихо произнес:

— Я отдам ей свою долю.

— Э, нет, так не пойдет. Кто не работает, тот не ест. Черт возьми, малыш, мы все устали. А, как ты помнишь, у меня не было особого желания брать с собой эту девчонку.

Ганна заволновалась, увидев, что Труэтт настроен воинственно и в любой момент может снова возникнуть ссора.

— Нет, нет, не надо, — сказала она, дотрагиваясь рукой до Труэтта. — Он прав. Я буду готовить.

Стилман осклабился:

— Видишь? У нее больше здравого смысла, чем у тебя, малыш.

— И все равно несправедливо заставлять ее, такую хрупкую, работать, — пробормотал Труэтт. Переведя взгляд с насмешливого лица Стилмана на Ганну, его глаза смягчились, в них появилось тепло. — Она такая красивая, как цветок, — с нежностью в голосе сказал Труэтт и покраснел, когда Стилман рассмеялся.

— Как цветок? Что это нас потянуло на лирику?

Ропер медленно поднялся:

— Эта женщина должна исчезнуть, — решительно сказал он. — Она принесет нам беду. Она уже превратила Труэтта в идиота. У меня снова возникло это мое шестое чувство, а оно никогда не подводит.

— Ты уверен, что это предчувствие, а не просто ворчание, Ропер? — огрызнулся Труэтт. — Последнее время ты в этом преуспел.

— Да? Кстати, я еще кое-что умею, — прорычал Ропер. Его рука метнулась к кобуре, и Ганна вскочила на ноги.

— Нет! Пожалуйста, не надо ссориться! Я… я приготовлю или сделаю все, что вы пожелаете. Не надо больше ссориться!

— Ну и красотка! — вставил Стилман с ликующим смешком. — Она не хочет, чтобы вы, мальчики, ссорились!

— Может быть, она неравнодушна к Труэтту и не хочет, чтобы ему кто-нибудь сделал больно, — заметил Ропер. Он покачался на каблуках и заметил, что глаза Труэтта обращены к Ганне. — Да, я думаю, что и он тоже. Интересно будет посмотреть, как скоро она сбежит от него…

— Я сказал тебе! — разозлился Труэтт. — Я позабочусь о ней!

Рука Ропера снова потянулась к пистолету.

— Нет нужды. Отойди от нее, Труэтт, или я застрелю тебя вместе с ней, — сказал он с твердым спокойствием.

Дикий рев вырвался из груди Труэтта, но он не двинулся с места. Пистолет в руке Ропера медленно поднимался; его мушка была направлена на грудь Ганны.

— Опусти пистолет, — сквозь зубы сказал Труэтт.

— Нет. Она умрет. Я устал слушать твои глупости и также не хочу слушать дурацкие проповеди этой девчонки. — Он усмехнулся, на скулах заходили желваки, и шрам стал извиваться, словно ожил. — Я уже достаточно наслушался их в тот первый день, когда мы положили глаз на нее. Если бы я знал тогда, что такое случится, я бы тогда еще убил ее на месте!

Оцепенев от страха, Ганна смотрела на стоявших у костра людей. Это было больше похоже на театральную постановку в Сент-Луисе. Такое не могло с ней произойти, ее жизнь или смерть обсуждали, словно она была цыпленком, предназначенным для воскресного обеда. Она ждала, что вот-вот опустится занавес и люди в униформе выйдут и сообщат о конце спектакля.

Эти мысли были прерваны выстрелом. Пуля рикошетом отскочила от пола пещеры.

Стилман нырнул в укрытие за обломок скалы, который Ганна не заметила раньше, а Труэтт подскочил к ней. Его руки обвились вокруг Ганны, и он упал вместе с ней в прыжке на пол, прикрывая ее собой. Она была так напугана, что не сразу поняла: Ропер даже не пытался спрятаться. Он резко осел на пол, держась одной рукой за грудь, со странным выражением лица. Стилман крикнул ему, чтобы тот ушел в укрытие:

— Ради Бога! Ропер! Пригнись!

Ропер медленно повернул голову, словно это стоило ему больших усилий, и усмешка искривила его рот:

— Слишком поздно, — пробормотал он. И вдруг Ганна увидела темно-красное пятно на его груди, быстро расползающееся. Он слегка, как бы осуждая, пожал плечами. — Я же говорил, что это роковая женщина…

Выстрелы последовали один за другим. Труэтт прижал ее голову. Металлический сундук громко загудел, когда пуля попала в его боковину.

— Откуда хоть они сыпятся? — прокричал Стилман Труэтту, и Ганна почувствовала, как тот пожал плечами.

— Не знаю, но откуда-то совсем рядом. Как ты думаешь, кто бы это мог быть?

Одна и та же мысль пришла всем троим одновременно: Крид Браттон.

А Лэйн Ропер уже ни о чем не думал, его уже не волновало, кто его убил. Он сидел прямо, локтями уперевшись в колени, его глаза уставились прямо перед собой. Ганну передернуло, и она отвернулась. Ей было жаль его, несмотря на то, что он хотел ее убить. Но не это было главным: ей была ненавистна сама смерть. Уход из жизни никогда не был приятным моментом, но безжалостное, грубое насилие лишает человека достоинства и делает его беззащитным.

3

— Стилман! — крикнул грубый голос, внезапно разорвавший тишину. — Стилман, сдавайся! Ропер умер, и с тобой будет то же самое, если ты не бросишь оружие!

— Нет! — крикнул в ответ Стилман. — Это ты, Браттон?

— Да, это я, Стилман.

— Ты же меня неплохо знаешь: живым я никогда не сдамся. Если хочешь заполучить меня, — он потряс руками, сжимавшими пистолет и ружье, — ты должен прийти и взять меня!

— Я могу это сделать! — ответил голос.

— В таком случае у тебя появится огромный шанс умереть.

Снова воцарилась тишина. Ганна встрепенулась. Крид! Он пришел за ней? Или преследует бандитов? Сейчас это ее уже не волновало.

— Отпусти девчонку, и мы побалакаем, Стилман! — выкрикнул Браттон. — Ей нет смысла рисковать, а если с ней что-нибудь случится, учти, тебе же будет хуже.

Стилман в раздумье скользнул взглядом по Ганне.

— Не думаю, Браттон! Я стал неравнодушен к ней в последнее время. Наверное, она останется с нами. И, возможно, если ты не захочешь, чтобы ей стало больно, то уберешься отсюда.

Снова стало так тихо, что был слышен лишь треск горящих поленьев.

— Ну, если ты ее убьешь, — не жди пощады. Делай, что тебе сказано!

— Он просто запугивает! Выстави вперед девчонку, — проговорил Стилман Труэтту. — Прикройся ею. Он не выстрелит в нее. Попытаемся использовать ее, чтобы выбраться отсюда.

— Нет.

Снова воцарилось безмолвие, и снова пуля взорвала его, врезавшись в скалу над головой Стилмана и осыпав его осколками.

— Что ты имеешь в виду под своим «нет?» — крикнул он Труэтту сквозь свист пуль, так как Браттон снова открыл огонь.

— Только то, что я сказал. Я не буду рисковать ею.

— Не глупи, Хол! Она — наш единственный шанс. Браттон не рискнет убить ее…

— Не уверен, — упрямо крикнул Труэтт. — Я видел раньше, что он вытворял вещи и похуже. И у него нет причин изменять себе сейчас.

«Вещи похуже? — подумала Ганна. — Что за вещи — убийство? Неужели Крид так же жесток, как Лэйн Ропер?»

Труэтт лежал на ней, его тело вдавливало ее в пол с такой силой, что она ничего не видела. Она могла только слышать Крида и свист пуль над головой, ударявшихся о стены пещеры. И все-таки она знала, что Крид Браттон пришел, чтобы спасти ее.

Она молилась, чтобы он пришел. И вот он пришел.

Когда Труэтт соскользнул с нее и лег рядом, чтобы прицелиться, она подняла руку и задержала его:

— Нет, пожалуйста, не делайте этого!

Удивившись, он опустил пистолет и спросил:

— Почему?

— Потому что ты можешь убить его, и я…

Юноша молча посмотрел на нее и кивнул:

— Я видел, как Браттон сопровождал вас и детей.

— Да…

— И вы его полюбили?

Ганна хотела возразить, но глупо было лгать. Конечно, влюбилась, это было видно невооруженным глазом.

— Да, — просто сказала она.

Труэтт положил свой юношеский подбородок на руки:

— Я должен был понять, — вздохнул он, немного помолчав. — Только почему это должен быть Браттон? Вы же понимаете, у меня нот выбора. Или он нас, или мы его. — Он протянул руку и коснулся локона Ганны. — Вы знаете, я не хочу причинять вам боль.

— Труэтт! — прорычал громкий голос из-за ближайшего камня. — Черт возьми, что ты там делаешь? Стреляй же!

Ганна умоляюще посмотрела на него, но он покачал головой:

— Я должен, — прошептал он. — Пожалуйста, постарайтесь это понять.

Закрыв глаза, Ганна кивнула:

— Я понимаю… и я хочу, чтобы вы знали, что вы очень помогли мне, и я благодарна вам. Это то, что…

— Труэтт! — выкрикнул снова Стилман. Его голос глухо рычал от ярости, и он выглянул из-за камня. — Ты что, хочешь, чтобы он подобрался сюда и перестрелял нас? Можешь ты оторваться от своей девчонки?

За камнем послышался скрип кожи и металлический звук удара пистолета о камень. Стилман встал на колено, поднимая ружье и целясь в атакующего.

— Нет! — вскрикнула Ганна и в отчаянии бросила горсть пыли в лицо Стилману.

Сработало даже лучше, чем она ожидала. Хотя это не остановило его, однако засыпало глаза и заставило снова нырнуть в укрытие. Послышался саркастический смех:

— Благодарю, леди!

Это был голос Крида, его грубый, низкий голос, и на нее нахлынуло море эмоций.

— Больше не делайте так! — сказал Труэтт, прикрывая собой Ганну и взглянув на Стилмана. — Он теперь хуже подраненного гризли! Зачем вы это сделали?

— Я не хотела, чтобы он стрелял в Крида…

— Ради Бога, не делайте больше этого! Стилман убьет вас, вы понимаете это?

— Да. — Она повернула к нему лицо с горящими глазами. — Я действительно понимаю это, Труэтт.

Вздохнув, Труэтт втиснул ее между камнями, прикрывая собой.

— И потом он убьет Браттона, — закончил он.

— Не думаю.

Молодой бандит вставил несколько обойм в патронник своего ружья, проверил пистолет и снова взглянул на Ганну.

— Вы знаете, я всегда мечтал, чтобы какая-нибудь хорошенькая женщина смотрела на меня так, как вы на него.

— Да? — спросила его Ганна, поняв, что в его словах нет пошлости.

Пули больше не сыпались на их головы, и ей были слышны лишь ругательства Стилмана из-за камня.

— Да, но, кажется, наши желания не совпали. Вы первая женщина, которая мне понравилась. — Он помолчал. — Я постоянно думал о вас, после того как мы уехали. Я не хотел уезжать. Я должен был вернуться за вами, но остальные… Ропер… ну, вы знаете, как это бывает.

— Да, знаю…

— Мисс Макгайр… Ганна… вы самая славная из всех. И самая красивая. Я чувствую себя счастливым только оттого, что встретил вас.

Ганна вздрогнула. Эти слова поразили ее. Она не знала, что ответить. Он помог ей, когда не должен был, не спрашивая ничего взамен, он спас ее от Ропера. Чем она может отплатить ему?

Ганна подняла глаза на его затененное шляпой лицо и увидела совсем юного мальчишку, а не отъявленного бандита и преступника. Однако Хол Труэтт не оправдал ее ожиданий.

— Вы сделали доброе дело тем, что помогли мне, — наконец промолвила Ганна. — Бог вознаградит вас.

— Бог? — Труэтт увернулся от пули, которая пролетела мимо, как пчела. — Я ничего не знаю об этом. Кажется, он никогда раньше не занимался благотворительностью на мой счет. Я бы очень хотел, чтобы вы были благодарны.

Ганна проглотила неожиданный комок в горле.

— А я, мистер Труэтт, действительно вам очень благодарна.

Он, сияя, улыбнулся.

— Правда? Тогда все прекрасно. Я не знаю, что будет дальше… — Он кивнул в сторону густых теней за пещерой. — Но хочу, чтобы вы поверили мне: я не позволю, чтобы с вами что-то случилось.

Положив свою руку на его, Ганна умоляюще произнесла:

— Пожалуйста, может, вы сдадитесь?

Труэтт посмотрел на нее с удивлением:

— Сдаться? Вы имеете в виду Браттону? Мисс Ганна, он же убьет меня!

— Нет! Он не сделает этого, если вы скажете, ему, что сдаетесь.

— Тогда уж мне точно не жить! — сказал он, не обращая внимания на пули и взяв Ганну за руку. — Я не могу сдаться. Сейчас у меня есть какой-то шанс. Если же я вернусь в Виргинию, в Олдерское ущелье, Плюммер проследит, чтобы меня повесили. Браттон прекрасно знает это и не отступится от нас. Нет, мне лучше умереть от пули, чем от веревки.

— Но…

— Нет, я не могу, — повторил Хол Труэтт, покачав головой. — Мне интересней рисковать с Браттоном, чем попасть в руки палача.

Выстрелив одновременно из ружья и пистолета и прижав Крида к земле, Стилман улучил момент выскочить из-за камня. Он приземлился рядом с Труэттом.

— Труэтт, сейчас мы возьмем эту маленькую девчонку и используем ее как щит, чтобы выбраться отсюда, — прорычал он, его губы поднялись высоко над зубами, напомнив Ганне разъяренное животное. — И я не собираюсь выслушивать от тебя никаких возражений, — добавил Стилман, направляя на него пистолет, когда тот открыл рот. Дуло его кольта уперлось в грудь Труэтта.

— Нат… Нат, не делай этого, — с мягкостью в голосе сказал Труэтт. — Не заставляй меня делать такой выбор…

— Выбор? Что, к черту, ты имеешь в виду? Кто заботился о тебе, когда ты остался совсем один, мальчик мой? Кто беспокоился о тебе последние четыре года, когда ты был еще совсем сопливым мальчишкой, у которого не было ни папы, ни мамы и которому нечего было есть? А? Кто?

— Ты, Нат, — прошептал он в ответ.

— Черт возьми, да, это я! Я заботился, чтобы у тебя всегда было что поесть, что надеть, и учил тебя уму-разуму. И так ты мне платишь за все хорошее, Хол?

— Но, Нат, она ведь женщина и не сделала нам ничего плохого. Я не хочу причинять ей боль.

Стилман стал мягким задабривающим, похожим на ястреба, парящего в небе и ожидающего своей добычи.

— И у меня тоже даже в мыслях этого нет, Хол. Действительно, нет. Черт, ты же знаешь меня. Я не такой, как Ропер. Я не убиваю ради удовольствия. Да и как часто ты видел, чтобы я убивал женщин?

— Вот, тогда, когда…

— Это был несчастный случай, ты же знаешь. Она сама нарвалась на пулю, предназначенную совсем не ей. — Стилман потрепал Труэтта по плечу, успокаивая его. — С ней ничего не случится. Она только нужна нам, чтобы выбраться отсюда. Отпустим ее, как только оторвемся от Браттона. Хорошо?

Труэтт долго всматривался в лицо Стилмана, а у Ганны громко застучало в висках, нервы были на пределе. Она хотела что-нибудь сказать, умолить Труэтта не верить ему, но во рту все пересохло.

— Хорошо, — наконец выдавил из себя Труэтт, и сердце Ганны упало: она не верила обещаниям Стилмана.

— Браттон! — выкрикнул Стилман, приложив ладони ко рту. — Браттон, мы выходим! И забираем девчонку с собой, поэтому не надо стрелять, иначе увидишь, как она умирает…

— Давайте, — сказал Труэтт, нежно взяв Ганну за руку и поднимая ее. — Я не позволю, чтобы вам причинили боль, — пообещал он, когда та стала сопротивляться. — Поверьте мне.

Ганне захотелось рассмеяться над абсурдностью его слов, но это так напомнило ей Крида, когда он говорил ей то же самое. Через какое-то мгновение она услышала из темноты голос Крида.

— Не выходите оттуда, не подняв рук, Стилман! Меня не волнует, кого вы там с собой тащите. Я буду стрелять.

— Он просто запугивает, — сказал Стилман и поднялся. — Давай, Труэтт, бери девчонку.

— Я не знаю, — нерешительно возразил Труэтт. — Похоже, Браттон убьет ее, только чтобы доказать свое.

Маленькие вспышки от выстрелов засверкали перед пещерой, остановив Стилмана и заставив Труэтта крепче схватить Ганну за руку. Шок парализовал Ганну. Нет, Крид не выстрелит в нее, не рискнет причинить вред. Или сможет? Неужели так сильно стремление схватить Стилмана и любой ценой получить вознаграждение? Конечно, нет…

Крид прицелился и сбил со Стилмана шляпу. Она дважды подпрыгнула в пыли, и бандит, громко ругаясь, плюхнулся на живот рядом с Ганной.

— Черт возьми этого Браттона. Бешеный ублюдок, он что, решил убить ее? Эй, Браттон! Если мы умрем, ты не получишь обещанных денег!

— Подумай еще, Стилман! — послышался ответ из темноты. — Держу пари, Плюммер заплатит мне за три трупа так же, как и за то, что в ваших переметных сумах!

Труэтт и Ганна снова нырнули в убежище за большим камнем, и теперь у Ганны совсем не было уверенности, что Крид не выстрелит в нее, если в этом появится необходимость. Она до боли в пальцах вцепилась в камень. Три трупа? Входила ли она в это число? Или он только имел в виду бандитов? Да, должно быть, это бандиты. Крид не собирается убивать ее. Но что если она окажется такой же несчастной, как та женщина, попавшая под случайную пулю, о которой говорил Стилман? Тогда и она умрет. Неужели это случится? Зачем Крид стреляет, когда она совсем рядом с ними. Неужели это его совсем не волнует? Следующие слова Крида развеяли ее сомнения.

— Эй, Стилман! — крикнул он. — Отошли девчонку, и я дам тебе выскользнуть.

Теперь, лежа ничком и с неистовством вставляя обоймы в ружье и пистолет, Нат Стилман резко рассмеялся:

— Ну-ну, хотелось бы верить, что так и будет, Браттон! — крикнул он через плечо.

Крид отозвался:

— Отошли и увидишь.

— Должно быть, он думает, что я такой же сумасшедший, — заметил Стилман с отвращением и положил ружье на камень. — Труэтт, возьми девчонку и поставь ее перед нами. Я совершенно не верю Браттону. Он всадит пулю в нас обоих, как только мы окажемся без нее.

Труэтт взволнованно повернулся к Стилману.

— Мы не можем, Нат…

— Черт возьми! Мы же уже обо всем договорились несколько минут назад! Ставь девчонку впереди нас, Хол!

Не отвечая, Труэтт поставил Ганну впереди них, его лицо было напряженным. В следующее мгновение пуля ударилась в дальнюю стенку пещеры, осыпав их градом мелких камней; вторая пуля прорыла в земле длинную неглубокую борозду. Ганна вскрикнула, когда горячий камень скользнул ей по щеке, оставив кровавый след. Труэтт кинул быстрый взгляд, оценивая рану.

— Все нормально, — сказал он.

— Но…

Пальцы Труэтта вцепились ей в руку, и он толкнул ее вперед.

— Беги! — приказал он, и Ганна поняла: это ее единственный шанс.

Каким-то образом мозг мгновенно дал команду уже не ватным ногам, и она, подхватив свои юбки, перелетела через гору из седел, одеял и металлический сундук и помчалась прочь. Она слышала крики приведенного в ярость Стилмана, и как Труэтт пытался отнять у него ружье. Она дрожала, ожидая пули в спину.

Раздался выстрел, и сердце Ганны ушло в пятки. Она забежала в тень деревьев и, держась за огромный дуб, хватала ртом сладкий ночной воздух. Немного отдышавшись, Ганна выглянула из своего укрытия.

Видимо, Хол Труэтт боролся со Стилманом, и выстрел, предназначенный Ганне, достался ему. Юноша заскользил по стене, пистолет выпал из его руки. Стилман стоял над ним. Ганна с трудом разобрала его слова и заплакала.

— Эх, Хол! Зачем ты это сделал? Ты же сам себя убил, малыш. — Стилман отступил, и его голова дернулась, когда из темноты раздался голос Крида.

— Брось оружие, Стилман, и я не буду тебя убивать…

Но Нат Стилман поднял ружье, и из его ствола вырвались две оранжевые вспышки. Раздался яростный крик, дикий крик. И ответный выстрел. Стилман, подпрыгнув, упал на землю. Он пополз, пытаясь поднять голову, и замер.

Все произошло так быстро, что Ганна ничего не успела осмыслить. Когда Стилман упал, Ганна оживилась. Крик, который она услышала, был не Ната Стилмана и не Хола Труэтта. Значит…

— Крид! Эй, Крид, ты где? — звала она, перепрыгивая через камни и сваленные деревья, разыскивая его.

— Здесь я, — был раздраженный ответ. — Тебе обязательно так чертовски громко орать?

— Где? — задыхаясь, крикнула она, балансируя на одной ноге и пытаясь всмотреться в темноту. Что-то хлестнуло ее по ноге, и она, вскрикнув, отскочила в сторону с проворством и грациозностью молодой лани.

— Рядом. Извини. Я думал, ты знала, где я.

Встав на колени, Ганна наконец увидела Крида. Он лежал, привалившись к дереву, одной рукой держа ружье, а другой опираясь на ветку. У него было странное выражение лица: на губах натянутая улыбка, но глаза смотрели сурово. Ганна приписала это его сожалению, что она выжила.

— Почему ты стрелял, когда знал, что я могу быть убита? — не смогла она сдержать своей обиды. Ее глаза впились в его лицо.

Крид взял свою шляпу и воткнул палец в дырку.

— Он сделал дырку в моей шляпе, — сказал он, словно оправдываясь. — Я носил эту шляпу с двенадцати лет и не думал, что местные будут делать в ней дырки.

Ганна вскочила на ноги и посмотрела на него с возмущением.

— И по этой причине ты убил его? Потому что он сделал дыру в твоей… твоей шляпе?

— Бьюсь об заклад.

— Но она же старая!

— Нет, это не просто старая шляпа. Это моя шляпа. И это была шляпа моего отца. Я носил ее, когда был совсем маленьким, когда она закрывала мне нос и уши, и это единственная вещь — за исключением Генерала, — в которую мне не нравится, когда стреляют местные. — Затем немного расслабившись, он добавил: — Я не мог им позволить взять тебя с собой, Ганна. Я контролировал всю ситуацию. Подумай, у меня было преимущество, а в следующий раз еще неизвестно, как бы все вышло.

После некоторого молчания Ганна добавила:

— И все-таки я не буду обзывать тебя обманщиком.

— Мне надо сказать «спасибо»?

— Как хочешь. Вставай. Давай выберемся из этого леса. Здесь так темно и мрачно… Что-то не так?

Скривившись, Крид попытался сесть, но упал на дерево и криво усмехнулся.

— К сожалению, я не смогу пойти с тобой, Ганна. У меня появилась небольшая… проблема.

— Ты ранен! — вскрикнула Ганна, увидев кровь, сочившуюся сквозь пальцы, которые он прижимал к животу. — Так, убери-ка свое ружье, чтобы я могла посмотреть, — сказала она, отводя назад длинный ствол ружья.

— Ружье, не пистолет, — пробормотал он твердо сжатыми губами. — Не надо, Ганна. Это бесполезно.

Она тупо уставилась на него, когда он отвел ее руку.

— Что ты хочешь сказать? — Сердце похолодело в ее груди.

— Это рана от ружья. Ты ничем не сможешь мне помочь, Ганна, это я и имел в виду.

— Ты не прав…

— Черт возьми! Я лежу перед тобой, ранен и истекаю кровью, а ты все еще пытаешься спорить… — Он закашлялся, и его тело свело от боли; Ганна вздрогнула. — Я снова был неосторожным. Конечно, я не должен был вставать во весь рост, но на этот раз я не мог упустить его. Что ты делаешь? — спросил он, схватив ее за руку, когда она поднимала порванные концы его кожаной рубашки.

— Осматриваю рану.

— Я же тебе сказал, что в этом нет необходимости…

— Постарайся помолчать. Я сказала, помолчи, — прибавила она строго, и Крид подчинился. — Я буду ухаживать за вами, пока вы не выздоровеете, Крид Браттон.

— Черта с два будешь! Я умираю, женщина. И кроме того, я не очень уверен в том, что жажду, чтобы набожная женщина цитировала Библию над… — Крид снова закашлялся.

Ганна уперлась руками в бока.

— Не думай, что я буду ходить в трауре по тебе, — резко сказала она. — А теперь, положи руки мне на шею, иначе я не смогу тебя поднять.

— Ганна, Ганна, я приветствую твое решение, но это бесполезно. Человек с такой раной долго не живет…

Затопав ногами и чувствуя, как слезы жгут ей глаза, Ганна взорвалась:

— А ты будешь жить! Я не дам тебе умереть! Ни сейчас, ни когда я встречу тебя снова…

Превозмогая боль, Крид смотрел на нее. Ее слова медленно проникали в его мозг сквозь густой туман боли и самосозерцания, сопровождающего уход из жизни, и выдавил легкую улыбку.

— Хорошо, пусть будет по-твоему.

— Все будет хорошо, вот увидишь, Крид Браттон.

4

Ганна с трудом дотащила Крида до пещеры. Он был почти без сознания, и каждое движение причиняло ему нестерпимую боль. Положив наконец его на одеяла, она разожгла костер и оттащила убитых бандитов к выходу из пещеры.

С телом Хола Труэтта она была очень аккуратна. Ганна с нежностью посмотрела на него, и слезы упали на его безжизненное лицо. Он умер, защищая ее. Когда Криду станет полегче, она обязательно похоронит Хола.

Ганна стреножила всех коней, включая и Генерала, сначала расседлав его и стащив мешки на землю. Небольшой кружевной лоскуток привлек ее внимание, и она в растерянности подняла его. Зачем такому человеку, как Крид, понадобилась эта вещь? И вдруг она узнала инициалы, вышитые в уголке. Это была буква «W», которая — если перевернуть и хорошенько присмотреться — может стать буквой «М». Это был носовой платок, который она теребила в ту последнюю ночь в доме пастора Аллена. Должно быть, Крид подобрал платок…

Глаза его были закрыты, а лицо очень бледным. Узнав, что бесчувственный и безразличный ко всему Крид Браттон повсюду возил с собой воспоминание о той ночи, к горлу ее подступил комок. Неужели теперь все поздно?.. Ганна взяла себя в руки, решив, что сейчас не время раздумывать об этом. Она сделает все, чтобы Крид выжил. А обо всем остальном можно будет позаботиться позже.

Она нашла в вещах Крида бутылку виски, нож и запасную рубашку. Затем покопалась в мешках и сумках бандитов. В переметной суме Хола Труэтта — как ответ на ее молитву — оказалась аптечка: иглы и отличные нитки, целебная мазь и немного бинта.

Глубоко вздохнув, Ганна поднялась и подошла к Криду. Он был весь в крови и в полубеспамятстве. Она положила нож Крида в огонь, чтобы прокалить его. Ганна понимала, что от нее потребуется вся выдержка и выносливость, и не была уверена в себе. Уход за больными детьми, лечение от укусов насекомых — это одно. А вырезать пулю из человека — совсем другое.

Нежными прикосновениями кончиков пальцев Ганна исследовала рану. К счастью, основные жизненные органы не были затронуты. Крид чуть приоткрыл глаза и посмотрел на нее.

— Что ты собираешься делать? — пробормотал он.

— Вырезать твою пулю, — твердо ответила она.

Глаза его расширились от удивления.

— Черт возьми, что ты говоришь? Ты когда-нибудь это делала?

— Нет, но видела, как это делается. А теперь помолчи и выпей, — сказала она, протягивая ему бутылку с виски.

Крид прищурил глаза.

— Теперь я точно знаю, что, должно быть, умираю, если ты сама даешь мне виски, вместо того чтобы вылить…

— Только выпей, пожалуйста, до дна, — прервала его Ганна, поворачивая лезвие ножа в мерцающем пламени и молясь, чтобы виски не причинило вреда.

Она знала, что не должна ему давать пить, даже воды, но оперировать Крида в полном сознании было выше ее сил. За спиной послышался его голос с нескрываемой усмешкой.

— Ганна, это и есть тот хирургический инструмент, который ты собираешься применить?

Ганна обернулась к нему.

— Да.

— Где, смею спросить тебя, ты его откопала?

— В переметной суме.

— Я так и подумал. — Улыбка искривила его губы. — Моя милая, глупая Ганна, — это кухонная утварь, а не скальпель.

Ганна снова взглянула на нож в своих фуках.

— По-моему, он довольно острый.

— Для хлеба, может быть. Ты не подумай, что я не хочу, чтобы ты меня резала, потому что из всех, кто хотел бы попрактиковаться в этом на мне, я бы выбрал тебя. Только, пожалуйста, возьми острый нож!

Ганна испуганно и беспомощно посмотрела на него.

— Да где же мне его взять?

— Помнишь тот нож с ножнами племени «Шошоми», которыми ты так восхищалась? Думаю, он больше подойдет для твоей затеи, любимая.

Ганне пришлось согласиться с этим. Она вертела в руках длинное узкое лезвие, попробовала пальцем его остроту и тут же вскрикнула, порезавшись. Она оглянулась на Крида, ожидая его насмешки, но он промолчал.

Ганна вставила длинное лезвие ножа в тлеющие угли. Сама мысль о применении такого инструмента приводила ее в панику. И она еще раз приказала себе собрать всю свою волю. Пока Крид допивал виски, Ганна закатывала рукава. Она тщательно вымыла руки водой из кожаной фляги и насухо вытерла их, судорожно вспоминая все советы Джошуа Макгайра. Но это было так давно…

Опьяненная страхом, Ганна вынула из огня нож. Крид посмотрел на нее, и его рот искривился в усмешке, приведшей ее в дрожь.

— Это обещает быть занимательным и поучительным, — сказал он заплетающимся языком. — Надеюсь проснуться и увидеть, что из этого выйдет…

— И я тоже, — искренне воскликнула она. — Я просто уверена, что все будет хорошо.

На востоке разгорался рассвет, выбрасывая розовые лучи по молочному небу. Ганна сидела, подогнув под себя ноги, и наблюдала, как просыпается мир. Все было позади. Спина болела, в висках больно пульсировала кровь, и она совсем не была уверена в том, что не приложила руку к убийству Крида.

К счастью, он потерял сознание почти сразу после первого же надреза. Его лицо покрылось потом, а губы вытянулись в узкую полоску. Громко застонав, он впал в беспамятство. Теперь пуля была изъята, кровь и гной отсосаны и несколькими стяжками стянута рана.

Слава Богу, что пуля засела неглубоко. Ганна не была хирургом, поэтому теперь только время покажет, помогла ли она ему. Ну почему она никогда не прислушивалась к словам отца?

Вздохнув, Ганна поднялась на ноги и встревоженно посмотрела на Крида. Он был очень бледен, губы почти бескровны. Что будет с ней, если он умрет? Вынесет ли она это? Ганна в сотый раз встала перед ним на колени, убрала со лба мокрые волосы и поправила, как ребенку, одеяло. Сейчас он действительно был похож на маленького мальчика. Казалось, что боги сна убрали всю суровость с лица Крида и заменили ее детской непосредственностью. «Неужели все мужчины выглядят так, когда спят?» — подумала она.

Ганна пыталась заглушить все свои страхи. Он не должен умереть — она заставит его жить.

Однако следующие восемь часов прошли в тяжелой борьбе за его жизнь. Временами она приходила в отчаяние. Лихорадка Крида все усиливалась, его горячее, сухое тело трясло от озноба. Она постоянно смачивала ему лоб холодной водой. Недалеко от пещеры она отыскала лекарственный аконит, высокое растение с бело-голубыми цветками. Ганна набрала целую охапку, быстро приготовила отвар из его корней и налила в оловянную кружку.

Она встала на колени, ее рука дрожала. Ганна попыталась втиснуть кружку ему между зубами, но из этого ничего не вышло. Крид был в коме, его голова моталась из стороны в сторону. Она чуть не пролила драгоценный напиток. В конце концов она силой разжала ему зубы и застонала от отчаяния, когда часть отвара вылилась на одеяла. Но она все-таки сумела влить маленькой струйкой добрую половину ему в рот.

Откинувшись, Ганна мрачно посмотрела на своего пациента. Она была совсем беспомощна и не знала, что еще предпринять. Где-то, в глубине сознания, она понимала, что должна беречь свои силы, но, как только решила прилечь отдохнуть, в голове завертелось и закружилось столько разных мыслей, что она еще больше разнервничалась.

Несмотря на внутреннее сопротивление, ее обступали ужасы и страхи: как она будет жить без Крида?

Он мучил и изводил ее с первого дня знакомства, играя на ее нервах, словно барабаня ногтями по грифельной доске, но в глубине души, она понимала, что заставлял страдать ее не он, а ее любовь к нему.

Любовь. Как много странного и непонятного заключено в этом слове! Лю-бовь. Это волшебный звук — как легкий вздох, как шепот ветерка. Любовь. Казалось, всего лишь простое сочетание букв из алфавита. О, как она хотела, чтобы ее любовь шептала ей на ухо, перебирала ее волосы, напевала и живительным бальзамом разливалась по всему телу. Она хотела слышать слова любви и ощущать их каждой своей клеточкой. Закрыв глаза от внезапной боли, она вдыхала упоительный нектар утреннего воздуха и запах земли.

Ганна подтянула колени к груди. Локоны, пропахшие дымом, упали ей на лицо. Нежный ветерок доносил в пещеру аромат просыпающихся цветов. Это напомнило ей Сент-Луис, дом и тетушку Энни, и ее отполированную до блеска мебель. Она расходовала немалое количество лимонного сока и «бивакса», и наградой были зеркальный глянец и приятный запах, не исчезавший много часов. А теперь она здесь, в центре Айдахо, с камнями вместо мебели и с без сознания лежащим охотником за вознаграждениями. Она представила скромную гостиную и кружевные занавески. «Но к чему эти воспоминания? — удивилась она сама себе. — Зачем терзать себя, и без того уже измученную бесполезными фантазиями?» Ганна склонилась над своим пациентом и вернулась к слишком страшной реальности: Крид Браттон может не выжить после проведенной ею операции. Почему она занялась учительством, а не врачеванием? Нет, Крид не может умереть, просто не имеет права!

Резко поднявшись, Ганна поставила пустую кружку на камень и поправила свои юбки. Праздность рук способствовала праздности мыслей…

И Ганна занялась работой. Ее первой задачей было убрать тела бандитов подальше от пещеры. Она оттащила на одеялах Стилмана и Ропера под выступ скалы. Ей было очень тяжело. В какой-то момент даже показалось, что Стилман сопротивляется, когда его тело зацепилось за корягу. Ее всю передернуло. Он до сих пор выглядел… как живой. «Нет, он умер, — яростно твердила себе Ганна, — он заслужил смерть. Он без всякого угрызения совести убил Хола Труэтта!»

Ганна осторожно вынула пистолет из руки Труэтта и отложила в сторону. Она взглянула на его мальчишеское лицо и нежно провела рукой по нему. Мальчик-бандит заслуживал большего, чем открытая могила. Ганна бережно обернула его в несколько одеял, под высокой сосной вырыла яму. Из двух веток и полоски кожи она сделала крест и вставила его в изголовье между камней, которыми завалила могилу. Она попыталась вспомнить стихи из Библии, но сейчас они показались банальными и глупыми — слова о загробном мире и любви Бога, который, ей казалось, просто отвернулся…

Ганна встала на колени, наклонилась и сложила руки для молитвы. Подыскивая слова, она прошептала:

— Вернись, о Боже, наполни мою душу! Спаси меня из сострадания ко мне! Потому что в смерти нет места для памяти о тебе: лежа в могиле, кто скажет тебе «благодарю»?

Слова улетали в густой лес, наполненный щебетанием птиц и шелестом листвы. Эти слова были произнесены не только для Хола Труэтта, но и для нее самой. Она еще долго стояла на коленях, собираясь с мужеством, чтобы идти дальше. В какой-то момент ей это показалось пустой затеей. Дальше? Зачем? Чтобы на нее свалилось еще какое-нибудь бедствие? «Зачем, зачем, зачем?» — отзывалось в ее голове, перекрикивая птичьи голоса и шепот ветра.

Но Ганна не привыкла сдаваться, без борьбы уступать даже неизбежному. И, простившись с юношей, погибшим, защищая ее, она встала и вернулась в пещеру к Криду.

Следующие несколько часов она собирала корм для лошадей, и снова, и снова смачивала лицо Крида, и меняла на лбу мокрые тряпки, вливала живительный напиток ему в рот и проверяла повязки, которые, несмотря ни на что, очень быстро пропитывались кровью. И она постоянно меняла их, кипятила и развешивала сушиться. Но рана не переставала кровоточить.

Устало откинув с лица волосы, Ганна поднялась с одеял и вдруг поняла, что в своих попытках спасти Крида совершенно забыла о еде. Ей показалось сложным сейчас готовить бобы, и она стала жевать кусок жесткого вяленого мяса. Мясо было невкусным, но Ганна убеждала себя, что оно поможет набраться новых сил. Это была ее вторая ночь в пещере.

Теперь ей ничего не оставалось — кроме ожидания. Ганна снова села рядом с Кридом. Он спал, но беспокойно. Она сменила тряпку на его горячем лбу. Сейчас, вот так лежа на одеялах, он был таким непосредственным, таким беззащитным. С нежностью Ганна коснулась пальцами его лица, и ее сердце заныло от невыплаканных слез. Она хотела помолиться, но нужные слова не приходили. Ее соломинка, за которую она всегда так держалась, ускользала от нее.

Наконец, прямо перед наступлением сумерек, Крид стал легче дышать и что-то забормотал. Рана стала кровоточить меньше. Она положила ему руку на лоб: температура снизилась, Ганна немного успокоилась. С усталой улыбкой она провела рукой по лицу.

Крид будет жить — кризис миновал.

Она сняла нижнюю юбку с кружевами и аккуратно повесила ее, затем сняла корсаж и положила его на нижнюю юбку, поправила складки на одеяле Крида, затем свернулась калачиком у костра и наконец заснула.

Ей снились густые ленивые облака над головой, ярко-голубое небо и она на золотых лучах солнца — словно верхом на коне. И увидела радуги — небесные создания, которые так редки на земле, — радуги, обещающие видящему их счастье и радость. Ганна поняла этот сон: Крид будет жить.

5

— Эй!

Еще не совсем проснувшись и в легкой дремоте размышляя над своим сном, Ганна сначала не придала услышанному значения. Но звук повторился — глухой голос.

— Эй… Ганна.

Она подняла тяжелые веки и с восторгом уставилась на Крида. Он проспал почти три дня и сейчас впервые открыл глаза. И понял, что так и не вознесся на Небеса.

— Эх ты, соня, — поддразнила его Ганна, ощущая неожиданную волну нежности и тепла. — Как ты себя чувствуешь?

— Как вареная куропатка. — И добавил: — Есть хочу.

Ганна рассмеялась от радости: как он это сказал!

Ведь он был жив после этих трех дней борьбы со смертью!

— А как хочешь? — спросила она, поднимаясь и стряхивая пыль и листья со своих юбок.

— Я так голоден, что могу съесть Генерала, если он еще существует. — Крид приподнялся на локтях, превозмогая боль. — Я полагаю, у нас совсем нечего есть?

— Так, совсем немного, — ответила Ганна, сдерживая слезы радости, — Я кое-что нашла в тюках.

Крид осмотрел пещеру и нахмурился.

— Что ты сделала с телами?

Оторопев от его резкого вопроса, Ганна ответила:

— Я их похоронила.

— Сама?

— А что в этом удивительного? Я не такая уж беспомощная, как ты думаешь.

— Возможно, но я знал тебя именно такой, — слабым голосом ответил он.

— Тогда пришло время узнать меня получше. Что ты хочешь: бекон с бобами, или бобы с вяленой олениной, или бобы с бобами?

Крид скорчил гримасу.

— Звучит великолепно… и удивительно.

Ганна напоила его крепким бульоном из оленины и дикорастущих овощей.

— А завтра, — пообещала она, — если тебе станет лучше, получишь кукурузные лепешки и компот из свежих ягод. Тебе надо есть почаще, но понемногу.

Его бок разламывался от боли, а голова немилосердно гудела, но он был жив. Он все еще не мог поверить в то, что Ганна сумела удалить пулю и этим спасла ему жизнь. Как ей это удалось? Она была сама неожиданность. Его взгляд скользнул по ее лицу. Оно выглядело утомленным. Неужели она не отходила от него все это время?

Крид пошевелился на своей соломенной постели, и глаза его засветились нежностью, когда Ганна поднесла ложку.

— Честно говоря, я давно не пил такого вкусного бульона, Ганна, — сказал он с благодарностью.

Она улыбнулась и влила ему в рот еще ложку. Когда она кончиками пальцев касалась его щеки, рука ее слегка вздрагивала. А он смотрел на нее тяжелым взглядом, с непонятным блеском в глазах, что напоминало ей… ту ночь, и неожиданно для себя она почувствовала то же желание. Она надеялась, что он не заметит ее волнения.

— Воды? — живо спросила она.

Он покачал головой.

— Виски.

— Крид Браттон, ты знаешь, как я отношусь к алкоголю!

— А в тот день ты не думала так…

— Тогда это не имело никакого значения, — чопорно ответила Ганна.

Покривившись, Крид сказал:

— Я вижу, ты не очень уверена в своих врачевательных способностях. Черт возьми, Ганна! Даже Библия разрешает небольшие дозы…

Она нахмурилась.

— Не говори ерунды!

В уголках его рта мелькнула улыбка, и он процитировал:

— «Впредь пей не одну воду, но употребляй немного вина…»

Перебив его, Ганна отпарировала:

— «Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, от чего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает».

— Не по тексту, милая Ганна: «…ради желудка твоего и частых твоих недугов».

Она возразила уже с некоторым раздражением в голосе:

— «Ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют».

— Прекрасный выбор, правда? Ну, и как ты думаешь, к кому я отношусь? И вообще, кто говорит, что я хочу что-то наследовать? — ответил Крид. — Может, мои Небеса здесь, на земле, а, Ганна?

Она встретилась с его горящим взглядом, и сердце ее учащенно забилось.

— Что… что ты имеешь в виду?

— Подойди сюда, — сказал он хриплым и низким голосом и, когда она в нерешительности осталась сидеть на соломенной подстилке, поманил ее пальцем: — Подойди ко мне, любимая.

— Крид, ты ранен. У тебя еще лихорадка не прошла, и тебе надо отдохнуть. У тебя может разойтись шов, или…

— Можешь помолчать немного? Я болен, не забудь! Меня надо нежить и баловать, а не перечить и поучать строгими словами… — Его теплые пальцы нашли ее руки и тянули к себе до тех нор, пока она не оказалась лежащей на его ногах.

Ее сердце бешено забилось.

— Крид, — сказала она с нежностью, ее рука дрожала. — Крид, я люблю тебя…

Испугавшись своих слов, Ганна больше ничего не смогла произнести. Казалось, он был поражен не меньше ее. Это было для него полной неожиданностью. Крид взглянул на нежный овал ее лица, склоненного к нему так близко, что он даже не мог увидеть ее глаз. Ему потребовалось время, чтобы привыкнуть к ее близости.

Ее тело лежало на его бедрах, он чувствовал биение ее сердца. Ее длинные локоны рассыпались по его ногам. Он увидел, как румянец вспыхнул на ее щеках.

Ее непосредственность привела Крида в смятение.

— Ганна… милая, я даже не знаю, что сказать.

— Не надо ничего говорить, — послышался невнятный ответ сквозь слезы. — Просто я так волновалась, я так боялась, что ты умрешь.

— И не молилась? — поддразнил он ее ласково и испугался той горячности, с какой она откликнулась.

— Нет, не молилась. — Голова Ганны опустилась, губы сжались. — Молитвы бесполезны, пустые слова для того, кто не существует…

— Ганна!

— Пожалуйста! Я не хочу говорить больше об этом. Эти три дня я все думала, думала, думала и пришла к заключению, что ты был во всем прав, Крид. Я верила в волшебные сказки — приятные короткие истории о ложке дегтя и бочке меда, — и они не принесли мне ничего, кроме боли и разочарования. Если бы Бог был, он не позволил бы случиться тому, что произошло за последний месяц! — Она пыталась остановить вырвавшийся поток слов, но была бессильна. Вся боль и горечь последних недель рвались из ее сердца. Слезы ручьями бежали по щекам. — Сначала мой отец и все остальные. Разве они заслужили, чтобы такое случилось с ними? Потом семья Карлислов — вырезана. А потом Флетчер, совсем еще ребенок. Кому нужны были эти смерти? А ты? Ты получил то, что я хотела тебе отдать, но это была нечестная сделка. Ты ничего не дал мне, Крид, ничего, кроме боли в сердце. После этого я не могла уже быть с безгрешным Джоэлом Алленом, даже если бы и очень захотела. Бандиты, мистер Муллэн и мистер Чессман были убиты с такой жестокостью… потом бедный Хол Труэтт. Он так заботился обо мне! И не просил взамен ничего, даже погиб, защищая меня.

После ее последних слов воцарилась тишина — тяжелая тишина, словно облаком окутавшая их. Крид смотрел на расстроенное лицо Ганны и ее сердитые глаза, понимая, как тяжело и горько ей сейчас. Неужели жизнь поступает так с каждым? Неужели никто не может ускользнуть от жестокой реальности? Наверное, все-таки никто.

— Ганна, — сказал он наконец, — не делай этого.

— Я и не делаю. Единственное, что я натворила, это влюбилась в тебя, и посмотри, что из этого вышло! — вспылила она и, вырвавшись, убежала в густую тень леса.

Крид слышал ее быстрые шаги по прошлогодней листве и шелест кустарника. Ошеломленный, он лежал в оцепенении. Слова Ганны поразили его. Хотя они повторяли его собственное признание, сделанное им не так давно, это его не обрадовало. Эхо прошлого опять нагнало его, и он лежал, размышляя, что бы такое предпринять, чтобы вернуть Ганне ее веру. Но как это можно сделать, если он сам уже потерял свою?

Ганна по-своему поняла его нерешительность. Если бы Крид по-другому отреагировал на ее признание! Выпалив эти три слова, она увидела быструю смену выражения его лица — от удивления и растерянности до вежливого внимания. И Ганна с печалью решила, что он не хочет ответить ей тем же.

Три коротких слова, из-за которых она лишилась последней гордости. Теперь у нее ничего не осталось, что могло бы помочь ей сохранить достоинство. И он это знал. Зачем же она сделала это? Зачем она открыла свою самую сокровенную тайну человеку, которому это было безразлично? Ганна с тоской думала о том, что у Крида даже и намека не было на ответное чувство. Крид больше расположен к физическому влечению, чем к любви: простое сексуальное влечение, а не прекрасные глубокие чувства, захватившие юное сердце Ганны.

Сев на камень у подножия дуба, Ганна с отвращением посмотрела на свои грязные руки. Не удивительно, что он не любит ее. Должно быть, она представляется ему просто неряхой и замарашкой с растрепанными волосами. Даже если в нем и возникало когда-нибудь более глубокое чувство — хотя, похоже, его никогда не было, — как он может любить девушку, похожую сейчас на грязную кошку?

А что она знает о Криде Браттоне? То немногое, что ей было известно, не утешало. Первое — он был охотником за вознаграждениями, смысл жизни которого заключался в преследовании бандитов и других опасных головорезов, в охоте на них, как на животных. Второе — его отец был проповедником, но неизвестно, какой веры. И третье — он остался сиротой в двенадцать лет. Вот что она смогла узнать о нем за целый месяц. За исключением, конечно, того, что он был красив и в нужный момент умел обворожительно улыбаться. А еще, опять же если считал нужным, мог быть добрым. Ведь именно он спас ее и восьмерых детей. Другие его черты стали всплывать позже: смелость, упорство в достижении цели и множество других…

Ганна закрыла лицо руками, она была на грани безумия. На нее навалилось столько, что она могла просто не выдержать такого напряжения. Ей необходимо было отдохнуть, посидеть, не думая ни о чем. Может, просто помечтать о кружевном воротничке, который она наденет в следующую субботу. Мысли о Криде Браттоне не приведут ни к чему хорошему… Вот если бы он любил ее…

Когда Ганна вернулась в лагерь, утро было уже в разгаре. Она подошла тихо, почти неслышно. Крид посмотрел на нее и вернулся к пачке бумаг, лежавшей перед ним.

— Так, интересно, — сказал он немного погодя.

— Правда? — спросила она безразлично.

— Бьюсь об заклад. Давненько у меня не было такого «часа просвещения». — Он протянул ей помятый лист бумаги. — Видишь, вот? Здесь говорится, что Генри Плюммер получает большую часть акций в рудной компании. Если эти бумаги попадут к шерифу Плюммеру, он станет влиятельнейшим человеком и будет контролировать доходы всей шахты.

— Я не знаю никакого шерифа Плюммера. И как может одна бумажка дать такие полномочия?

— Дело не в этой бумажке, а в целой пачке облигаций и акций, приложенных к ней и ожидающих лап Плюммера… — Крид задумчиво посмотрел на бумагу. — Плюммер — шериф этого округа, и в этом же округе напали на золотую жилу, и сюда же понаехало много старателей. Похоже, там должна разразиться забавная борьба. То, что я нашел, похлеще мешков с золотым песком Ната Стилмана.

Ганну зашатало.

— Не думаешь ли ты украсть что-нибудь, а, Крид?

Его рот искривился в насмешке:

— Украсть? Я? Я же ранен, Ганна…

— Нет, я серьезно! — проговорила она. — И в конце концов, почему эти акции продаются на другой территории? Эдвард Муллэн вез их в форт Бентон из форта Вала-Вала. Что он делал с этими бумагами?

— Очевидно, он был посредником…

— А теперь он умер, — вставила Ганна. — Ропер убил его. Ропер, видимо, не понял значения этих акций. — Ее передернуло от воспоминаний. — Так много ненужных убийств, так много крови, и за что? Из-за украденных коней, из-за горсти золотого песка и нескольких бумажек, которые, может быть, ничего и не значат!

— Может быть. — Крид посмотрел на нее нежно. — Не волнуйся, Ганна. У меня такое чувство, что шериф Плюммер долго не протянет, как и его головорезы.

— Ой, это не тот ли шериф, с которым я разговаривала о…

— Я знаю, Ганна.

— Да? — Ганна почувствовала, что ей просто необходимо сесть. Колени подкосились, и она упала на одеяло рядом с Кридом. Проведя рукой по его шелковистым волосам, она прибавила: — Я порой удивляюсь, откуда ты все знаешь? — Она понурила голову и закрыла глаза. — Бывают моменты, когда мне кажется, что никто не может…

Она почувствовала, что он пошевелился, и подняла голову. Крид потянулся и обнял ее за плечи, и Ганна посмотрела ему в глаза. Крид улыбнулся ей, взгляд его был изучающим, проникающим в глубь ее души.

— Я знаю намного больше, чем ты думаешь, любимая.

Ганна вздрогнула от этого слова «любимая». Она отвела глаза: только бы этот взгляд не прожигал ее насквозь.

— Ну что, не вспомнила пи одной цитаты? — спросил он лукаво и, прежде чем она нашлась, добавил: — Очень рад. Мне бы не хотелось сейчас иронизировать.

Сердце Ганны вырывалось из груди, но она уговаривала себя не поддаваться чувствам, не надеяться на многое. Все равно он не даст ей того, что ей так необходимо…

Взяв руку девушки, Крид стал изучать ее по-детски розовую ладонь.

— Я однажды познакомился с девушкой, которая заявила, что может по руке предсказать судьбу, — пробормотал он. — Она сказала, что эта линия показывает, как долго ты проживешь. — А эти линии говорят о любви и о судьбе. — И он снова скользнул пальцем по ладони.

— И ты веришь в это?

— Может быть, да, а может, и нет. В любом случае твоя ладошка, милая Ганна, говорит мне, что ты проживешь долгую наполненную жизнь. Ой, а это что? Неужели я увидел твою судьбу? О, вот и муж, и трое детей, нет, четверо. — Он задержал ее руку, когда она попыталась ее отдернуть. — Подожди, может, здесь не один муж…

Ганна вырвала руку и чопорно посмотрела на него. Крид лениво улыбнулся и откинулся на подушку.

— Извини. Я совершенно не собирался вмешиваться в твое будущее, — сказал он без тени раскаяния.

— Обманщик, — фыркнула Ганна.

— Не всегда, любимая. Не всегда.

Он замолчал, а Ганна никак не могла оторвать глаз от Крида.

— И что же она сказала о твоем будущем? — указав на его ладонь, спросила Ганна, чувствуя, что молчание затянулось.

— Что я проживу недолгую жизнь, полную опасностей, и степень опасности возрастет, если я свяжу свою судьбу с женщиной, — весело ответил он. — Видишь, она была права.

— Я не очень понимаю, где тут связь… — начала она и замолчала. — Ну в конце концов, может, она и была права. Кажется, из-за меня ты пару раз действительно попадал в опасные ситуации.

— Только однажды, — поправил он. — Но я могу жить и невзирая на эти предсказания.

— Надеюсь.

— Правда? Я много думал о нас, Ганна, и мне показалось, что после нашей последней ночи ты не захочешь видеть меня снова.

— Давай не будем об этом говорить, — торопливо сказала она. — Мне не очень хочется вспоминать.

— А почему? Я часто вспоминал ту ночь и недоумевал: что же такое ты хотела услышать от меня?

— Ничего. Ничего из того, что ты не хотел говорить, Крид. — Глаза Ганны встретились с его.

— Может быть, ты просто не все понимаешь или, наоборот, слишком хорошо понимаешь. — Он замолчал, переводя дыхание, и продолжил: — Я нахожу для себя трудным и ненужным иметь дело с… глубокими чувствами. Злость — нормально, раздражение — нормально, а все остальное — нет.

— Я знаю, — перебила она его. — И тебе не надо говорить мне об этом. Думаю, в конце концов я поняла, что ты был прав. Очень страшно быть уязвимым: любить, а твоя любовь вдруг разрушается смертью или равнодушием.

— Нет, — проговорил Крид, покачав головой, и снова откинулся на подушку, — это не то. Я не хочу, чтобы у тебя были такие мысли, Ганна. Я очень не хочу, чтобы тебе было тяжело, чтобы ты потеряла потребность заботиться о ком-то. Я не хочу, чтобы ты потеряла… свою веру.

Ганна была поражена. Его глаза были затуманены болью. Сопротивляясь своему порыву кинуться к нему и принять на себя его страдания, Ганна покачала головой:

— Но это уже произошло, — прошептала она. — Она ушла, и, кажется, я не смогу снова обрести ее. Крид, я даже не могу снова молиться. Бог ушел из моего сердца — отвернулся от меня, покинул, чтобы я сама искала свой путь в темноте…

6

Следующие три дня тянулись медленно. Шел дождь, сильные порывы ветра загоняли его крупные капли в пещеру, заставляя ее обитателей отодвигаться все дальше вглубь. Сначала Ганна была рада, когда появилась возможность немного передохнуть от жары, но скоро стало совсем холодно. Крид стал понемногу подниматься, хотя временами бок нещадно болел. Он отодвинул свою подстилку и закурил.

— Последняя, — сообщил он, рассматривая пустой кисет.

Ганна скользнула по нему взглядом, не выражавшим большого интереса.

— Как плохо.

— В твоем голосе нет никакого сочувствия, — мрачно сказал он.

— Потому что твой табак жжет мне горло и нос и заставляет меня кашлять, — отозвалась она. — Мне кажется, я бы с большим удовольствием терпела вонь от мокрых лошадей, чем запах твоих сигарет.

— Тогда сегодня ты будешь в экстазе, — усмехнулся Крид. — Приведи сюда Генерала и троих остальных и нюхай себе на здоровье.

— Двоих остальных. Одна из них позавчера сбежала.

— Сбежала?

Пожав плечами, Ганна устало сказала:

— Я полагаю, ей надоело ждать, пока мы здесь восстанавливаем свои силы…

— Я не виноват, — раздраженно огрызнулся Крид.

Свернувшись калачиком под одеялом, Ганна не могла сдержать улыбку.

— Ты всегда такой злой, когда выздоравливаешь?

— Почти всегда. Я уверен, это передалось по наследству. — И немного помолчав, он тихо заметил: — Полагаю, придется перейти на курение кинникинника.

— Что ты будешь курить?

— Кинникинник. Знаешь, это такой индейский табак из смеси сухих листьев, медвежьих ягод и коры красного дерева. Ты предпочитаешь латинские названия? — спросил он, заметив ее скептицизм.

— А ты их знаешь? — отпарировала она.

— Uva-ursi означает медвежий виноград. А остальных названий я не знаю, — сознался он.

— Я поражена, что ты хотя бы с этим знаком, — сказала Ганна.

С прищуром посмотрев на тонкую струйку дыма от костра, Крид кинул на нее осторожный взгляд.

— Ты сегодня такая тихая.

— Да?

Ганна посмотрела на мыски своих ботинок, выглядывавших из-под грязной кромки юбки. Они были поцарапанными и грязными, как и все, в чем она ходила сейчас. Шел проливной дождь — вуаль тумана, словно пеленой покрывала деревья. Шум дождя и резкий запах сырой земли и леса убаюкивали все вокруг. Девушке почему-то показалось, что ей уже никогда не выбраться отсюда. Эта пещера стала ее домом. Да она и не горела желанием вырваться из этого убежища и вернуться в мир, который не всегда был для нее гостеприимным. Здесь, вдали от всех, она отдавалась мыслям о солнечном свете, цветах и птицах, избегая думать о чем-то более серьезном и страшном.

Дни стали монотонными: подъем на заре и разжигание костра, приготовление завтрака и уход за лошадьми. Дикие овощи росли в изобилии, ягоды поспевали. Ганне нравилось собирать их в мокром лесу. Больше всего любила чернику — мясистую, сочную, сладкую, от которой ее губы принимали пурпурный оттенок.

Крид мог уже понемногу садиться, хотя его рана все еще сочилась. Он проводил много времени, ремонтируя изношенные уздечки и роясь в бумагах из металлического ящика, и, конечно, подолгу наблюдая за Ганной. Молодой человек стал замечать изящество походки своей спасительницы, естественное покачивание бедрами и красоту ее длинных ног. Он поймал себя на том, что с восторгом следит, как солнце играет в ее волосах с медным отливом. Крид мысленно нарисовал сотни портретов Ганны: «Ганна, собирающая овощи», «Ганна на отдыхе», «Ганна, купается»… О, этот последний портрет не покидал его воображения.

Однажды вечером Крид удивил ее — и себя самого, — дойдя до чистого горного ручья, пробегавшего недалеко от пещеры. Девушка, ничего не подозревая, плескалась в воде, когда он пришел туда. Увидев ее, Крид, завороженный, замер. Возможно, он не стал бы рисковать быть замеченным и вызывать ее смущение, но в этот момент ему привиделось, что это не Ганна, а нимфа поднимается из волн океана. Хрустальные капли воды блестели, переливаясь на ее упругом теле, похожем на прекрасную розу. С густых волос на соблазнительный изгиб ее спины и бедер стекала вода, с жадностью поглощавшая их шелковистую кожу. Она шла против течения по направлению к берегу. Каждый его нерв кричал ему: «Иди к ней!» Но разум остановил его. Прошло еще совсем мало времени — один неверный шаг, и духовное выздоровление Ганны могло вдребезги разбиться, как хрупкая фарфоровая статуэтка.

Там, в пещере, все было несущественным. Ни завтра, ни сегодня, ни вчера не имели никакого значения. Был важен лишь момент, когда она решила собирать сладкие ягоды или дикий турнепс. Но вот наступило особенное время для Ганны, которая с трудом скидывала оковы всех страхов, страданий и тревог: она стала медленно поправляться. Этот процесс был сходен с выздоровлением Крида. Единственным их различием было то, что рана Ганны была душевная.

Она много гуляла по лесу, где ее окружали мир и покой, окутывавшие ее нежным покрывалом чувства безопасности. Восход солнца всегда встречался ею с улыбкой, а великолепие захода вызывало слезы на глазах. Ночью, когда становилось темно, к ней приходили тоскливые воспоминания. Крид, казалось, чувствовал это и старался отвлечь ее от них.

Вот как сейчас, когда она смотрела на дождь и вдруг вспомнила их жизнь с Джошуа, как они, словно дети, бегали, брызгаясь, по лужам и радостно смеялись.

— Ганна, — сказал ласково Крид. — У тебя нет желания прогуляться под дождем?

Испугавшись совпадения их мыслей, она обернулась к нему с широко распахнутыми глазами.

— Есть! А как ты узнал, о чем я думала?

— Интуиция. — Дым от костра метнулся в его сторону, и он, взмахнув рукой около глаз, посмотрел в глубь леса и вернулся к разговору. — Ну так как?

— Прямо сейчас? Но… но там такой ветер, а моя одежда — у меня ведь больше ничего нет…

— В любом случае она уже грязная. Может, если она намокнет, станет даже немного чище?

Захваченная врасплох его неожиданным предложением, Ганна поразилась, услышав свои слова:

— По-моему, ты прав…

Они выбежали на дождь, хохоча и размахивая руками. Их одежда вскоре совсем промокла, и Ганна задрожала от холода. Но когда она обернулась и взглянула на Крида, ее неожиданно словно обдало волной горячего воздуха.

Последнее время он часто днем был без рубашки: вот и сейчас он был опять без нее. Его широкие плечи стали мокрыми от дождя, кожа блестела в легкой дымке тумана, и широкая белая повязка на груди еще резче выделялась на загорелом теле. Дождь быстро намочил его волосы, а лицо словно светилось от тоненьких ручейков, бегущих от бровей по щекам. Его кожаные брюки отяжелели от воды и стали очень смешно сваливаться, соскальзывая с бедер.

В другое время Ганна рассмеялась бы, но блеск глаз Крида, когда она встретилась с ним взглядом, заставил ее затаить дыхание. Как случилось, что ей стало вдруг так тепло, когда кругом такой холод? Она глубоко вздохнула. Прикосновение Крида было похоже на вспышку молнии, и Ганна отскочила от него.

Они побежали к краю леса перед пещерой и остановились. Вода лилась на листья, на иголки сосен и, соскальзывая с мокрых крон, падала на пару, стоявшую внизу.

— Ты хочешь вернуться? — спросил Крид, не предпринимая никаких попыток двинуться в сторону пещеры.

Ганна кивнула, тоже не трогаясь с места.

— Да.

Так они и стояли, не обращая внимания на дождь. Потом он слегка обнял Ганну и повел в глубину леса, где все пахло свежестью, влагой и чистотой. Под необычайно красивую мелодию дождя они бежали, спотыкаясь о корни и ветки. Здесь, где деревья росли так близко к друг другу, солнце практически не проникало сквозь их кроны, и дождь почти не чувствовался. Ганна навсегда запомнит эту прогулку под плотным кружевом из веток и мокрых от дождя листьев как самое сокровенное в жизни. Хотя то, что последовало за этим, было, как она считала, ее окончательным нравственным падением…

Крид неожиданно повернулся и притянул ее к себе. Вздрогнув от неожиданности, Ганна прижалась к нему и невольно стала ласкать его, как бы вновь познавая его тело. Крид обнял ее за талию, его рука заскользила по ее бедрам, все крепче прижимая к себе. Она задохнулась от нахлынувшего желания и, словно защищаясь, подняла руки, но не в силах сопротивляться обняла его за шею.

Чувствуя ее уступку, Крид склонился к ней, и их губы слились в поцелуе. Его руки снова устремились вниз и стали властно притягивать ее к себе. Его губы ласкали кончик ее носа, ее закрытые глаза и изящный изгиб шеи. Ее тело пылало от нежного их прикосновения.

На этот раз не было капитуляции, потому что не было сопротивления. Ганна сама желала Крида. Мир состоял из живописнейшего леса, золотой дымки тумана, необычно зеленой травы, крошечных капель дождя в солнечных лучах. Он бережно поднял ее на руки, положил на ворох сухих листьев между большими корнями старого дуба.

Волосы Ганны разметались, и Крид не мог сдержаться и не зарыться в это манящее богатство. Он лежал на ней, целуя ее, вкушая возбуждающую шелковистость ее волос. Его язык нежно раскрыл ее трепещущие губы, скользя между ними и слизывая с них медовую влагу — испытывая и дразня, пока Ганна не застонала.

Крид пробормотал:

— Мне так нравятся твои стоны, Ганна. Я люблю твои объятия, люблю чувствовать твое нежное тело, прижимающееся к моему…

Сказать «люблю» еще не значит быть уверенным в своих чувствах. Ганна закрыла глаза, сдерживая подступившие слезы. Единственное, что сейчас имело значение, это… их сладострастное слияние и нежность Крида. Его руки двигались по ее спине, заставляя трепетать. Это было легким напоминанием об экстазе, уже охватившем ее прежде, и Ганна прильнула к нему. Его пальцы коснулись ее поясницы, затем быстро переместились к ряду пуговиц на ее платье. С усердием Крид принялся их расстегивать.

— Пожалуйста, любимая. Давай снимем его, — пробормотал он, осторожно стягивая расстегнутую одежду с ее плеч. — Дай мне посмотреть на тебя…

Наконец мокрая ткань была снята, как кожица с лука, раскрывая влажное, благоухающее тело. От красоты изгибов и впадин у него замерло дыхание.

— Держишь свет под спудом, Ганна? — пробормотал он. — Я никогда даже не представлял, что женщина может быть такой прекрасной…

Его руки ласкали ее грудь, чувственный бутон ее сосков. Когда губы Крида пришли на помощь его рукам, Ганна вся изогнулась под ним. Томное движение его губ и языка с ее груди ниже к животу вызвали жар по всему ее телу. Всепоглощающий огонь разлился по ее жилам. Как она могла дышать при этом? Когда его руки и губы вызывали такой сладостный восторг?

Неторопливо лаская ее, рука Крида остановилась на животе, его пальцы нежно поглаживали, расслабляя напряженные мышцы. Медленно, как бы доверяя его руке, она позволила своим натянутым мышцам расслабиться. Она будто попала в какой-то головокружительный водоворот. Сквозь призму влажного воздуха весь мир превратился в палитру цветов и сладостных ощущений.

Крид отыскал крошечное чувствительное место под ухом, где одним легким касанием языка вызвал дрожь всего ее тела. Его пальцы исследовали глубокие впадины и соблазнительные изгибы прекрасного творения природы. Он нашел, что ему безумно нравятся ее крошечные несовершенства, потому что они принадлежат только ей. Их нельзя было не любить! Он никогда не ощущал в себе такого стремления к нежности и ласке, такого желания обнимать и защищать, и лелеять.

Когда Ганна обняла его за плечи и прижала к себе, он медленно выдохнул и нырнул между ее страждущими бедрами.

— Возьми меня, Крид! — услышала Ганна собственный голос. — Пожалуйста…

— Да, любимая, — пробормотал он, быстро стягивая с себя брюки и ботинки.

Тело Ганны трепетало от страстного желания, и, когда он вернулся к ней, она приняла его с жадностью изголодавшегося. Коснувшись ее нежного бугорка, чувственные, опытные руки Крида возбудили ее до безумия; его горячие, страстные поцелуи затягивали ее в головокружительный водоворот сладострастных чувств. Она тонула в море ощущений, и ее тело приветствовало это.

Эхо ее крика долго раздавалось в воздухе, когда Крид еще раз приник к ней. С благодарной улыбкой она взглянула на него. Ее руки лишь слегка касались его груди. Белая повязка резко контрастировала с его бронзовой кожей и темными волосами на ней. У Ганны перехватило дыхание от его мужской красоты.

— Ты удивительно красивый, — прошептала она с такой очевидной искренностью и непосредственностью, что Крид громко рассмеялся.

— Ты всем мужчинам говоришь такое, когда занимаешься любовью под дождем? — прошептал он ей на ухо, слегка покусывая его.

— Нет, нет, — кокетливо возразила Ганна, поглаживая его по животу, по повязке и жестким кудряшкам на груди. — Я говорю это только раненым мужчинам, с которыми занимаюсь любовью под дождем.

— Тогда у меня есть явное преимущество, — невнятно сказал Крид, делая глубокий вдох, когда ее рука опустилась ниже, к животу.

Ганна была поглощена изучением его. Они молчали. И только когда Крид положил свою широкую ладонь на ее маленькую ручку, удерживая ее, а она подняла голову и заметила крошечные капельки пота над его верхней губой, он прошептал:

— Не останавливайся, любовь моей жизни, и…

Его хриплый голос звучал музыкой для нее — милее любой другой мелодии, когда-либо слышанной ею. И сердце Ганны поглотила любовь к нему. «Любовь моей жизни…» Неужели это она?

Прильнув к нему, обнимая и лаская его, Ганна прошептала в ответ:

— Я больше не могу ждать.

Криду не требовалось ничего больше. Эротическое возбуждение с испепеляющим жаром пронеслось дрожью по всем его нервным окончаниям. Их туманности встретились, мгла нашла свой свет. Это больше походило на слияние душ, нежели чувств, на соприкосновение двух сокровенных таинств. Словно от нестерпимой боли брови Крида сомкнулись, глаза сузились, губы сжались.

Это было то выражение лица, тот свет в его глазах, которые так часто видела Ганна в своих грезах и которые останутся в ее памяти до конца жизни, и, как это случалось уже не раз, слезы подступили к ее глазам. Осторожно входя в нее, он почувствовал ее глубокий вдох. Он продвигался медленно, легкими толчками, похожими на биение сердца, и ее глаза все расширялись, а дыхание становилось неровным и резким. Ее пальцы сжимали его плечи, а длинные ноги с осторожностью, боясь потревожить его рану, обвивали его. Ее тело в неторопливом ритме стало повторять его движения, и она ощутила медленное приближение экстаза. Бешеная, неистовая страсть подхватила их к дотоле неизведанным вершинам, подняла до облаков и опустила на землю.

Ганна первая открыла глаза и взглянула на солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь простиравшееся над ними кружево листвы. Дождь уже почти прекратился. Она словно была обвита телом Крида, ее грудь упиралась в его, а мощная мускулатура его бедер облегала ее тело. Улыбка радости и восторга появилась на ее губах, и она томно потянулась. Крид прижал ее к себе.

— Подожди немного, милая моя, — пробормотал он ей на ухо.

Его рука скользила по ее телу, лаская ее с нежностью, не имевшей ничего общего с сексом и подействовавшей на нее намного сильнее, чем его страсть. На нее нахлынул новый порыв чувств, и она взглянула на него глазами, блестящими от слез. Обхватив ладонями его лицо, она осипшим голосом произнесла:

— Я буду с тобой, пока ты не прогонишь меня.

Крид не потерял головы от ее признания, и, по обыкновению, первым его порывом было сохранить дистанцию между ними — свою свободу. Но это было только на мгновение.

— Всегда? — весело спросил он, и Ганна в ответ только прижалась лицом к его груди.

— Навсегда, — послышался невнятный от нахлынувших слез счастья ответ.

Крид провел рукой по ее телу, очерчивая контуры спины, бедер, и прижал к себе с такой силой, что они словно слились в единое целое. В их объятиях заключалась страсть, но в ней было столько нежности, что это было больше похоже на обмен дарами, нежели на эротическое влечение. Каждый старался отблагодарить другого, отдавая себя всего.

Это случилось позже, когда они уже вернулись в пещеру. Ганна вдруг почувствовала свою прежнюю нерешительность и стеснительность перед Кридом. Он заметил легкий румянец смущения, и в нем всколыхнулись и нежность и веселье.

— Что такое, любимая? — спросил он.

На ее губах задрожала улыбка. Ну как она сможет объяснить ему вновь внезапно появившееся чувство смятения при воспоминании о своей несдержанности? При ярком свете солнца ее романтическое настроение исчезло, и она вспомнила о своем распутстве. Да, Крид сказал, что никогда не расстанется с ней, но насколько сильны его чувства?

Она протянула руки к теплому мерцающему огню и вздрогнула от неожиданного порыва ветра, ворвавшегося в их пещеру. Влажная одежда, хоть и несколько порванная и испачканная, очень соблазнительно прилипла к ее телу. Капризные переменчивые лучи солнца играли в ее волосах.

Ганна смущенно опустила глаза под заинтересованным взглядом Крида.

— Ничего, — прошептала она в ответ на его молчаливый вопрос.

Тогда он поднял ее на руки.

— Тебе нужно подтверждение? — весело воскликнул он. — Сейчас я могу дать тебе любое — какое ты хочешь.

Она откинула голову. От неопределенности и сомнений она закрыла глаза, а губы ее печально изогнулись.

— А как насчет завтра, послезавтра?.. Сможешь ли ты подтвердить свою любовь?

— Какой же у тебя пытливый ум, любимая! Ну, а почему бы и нет? Я только твердо знаю, что со мной такого еще никогда не случалось; не помнится, чтобы я так пылал от любви. И, как леопард никогда не меняет своих пятен, я думаю, достойно выдержу это испытание — не изменю своей любви.

«Дай-то Бог!» — подумала, вздохнув Ганна. Хотя заверения в вечной любви были для нее большой наградой, но факт, что Крид Браттон решился на такое признание, был сам по себе сверхъестественным и пугающим.

В ее улыбке были и солнечный свет, и свечение звезд, и брызги всего волшебного и прекрасного. И Крид понял, что очарован, околдован ее чарами.

— А если ты изменишь свои пятна, как я узнаю об этом? — поддразнила его Ганна.

— Я уверен, моя грубая натура останется той же, — ответил он, надевая белую рубашку, сильно помятую от долгого пребывания в сумке, и поморщился от боли.

Когда боль слегка приутихла, и он смог вздохнуть, Крид понял, что еще очень слаб.

Дни, проведенные с Ганной, изменили его больше, чем он это сознавал до сегодняшнего дня. Она придала ему чувство умиротворенности, дополненное спокойствием этой лесной чащи. Может, его пленила ее одухотворенность и вера? Потому что, несмотря на все ее сомнения, она все же осталась глубоко верующей. Это просачивалось сквозь все ее отречения, как неугомонные весенние воды из-под камней.

Вера. Обретет ли он когда-нибудь ее снова? Порой он недоумевал: неужели было такое время, когда он веровал в кого-то или во что-то? А потом настало время, когда он радовался тому, что его совершенно не гложат угрызения совести. «Черт возьми, с каких пор я стал таким философом?» — раздраженно подумал Крид и, тряхнув головой, повернулся к Ганне.

— А у нас не осталось тушеного мяса?

Банальный вопрос после всего, что произошло и было сказано, привел ее в некоторое замешательство.

— Думаю, что осталось. И еще немного свежих ягод. Совсем немного.

— Может быть, пойдем утром пособираем? — предложил Крид.

— Хорошо. Наверное, мы… — Ганна загадочно посмотрела на него.

Затем она отвернулась и стеснительно спряталась за выступ скалы, чтобы сменить мокрое платье на сухое колючее одеяло. Голубая ткань скрыла ее тело. Между ними все еще существовал барьер, не сломленный даже их прекрасной близостью. Видимо, должно было произойти что-то большее, чтобы она смогла переступить…

Звезды поблекли, и восходящее солнце быстро рассеяло утренний туман, окутавший деревья и поляны. День обещал быть теплым, и Ганна напомнила Криду о его вчерашнем предложении.

— Собирать ягоды? — эхом отозвался он с томной улыбкой. — Да, звучит соблазнительно — я уже предвкушаю…

— Я сказала собирать, а не есть!

— Это самый простой известный мне способ донести их до нашего шалаша, — отозвался Крид.

— Однако при этом я не смогу сделать панкоблер.

— Ого, какие у тебя планы!

— Да.

— Тогда у тебя должна быть целая бадья ягод, любимая. Если нужно, я соберу их даже на небе, залезу на самый высокий куст и перейду самый глубокий поток…

— Ловлю на слове, — сказала Ганна и протянула ему кожаный мешок. — Готов?

Крид поднялся. Подхватив свою портупею и застегнув ее на поясе, он сказал:

— Готов, как всегда.

Ощущая себя легкой, как ласточка, Ганна бежала впереди Крида, смеясь и радуясь солнцу и свежему ветру, заигрывавшему с ее волосами. Июнь был уже на исходе, и лето окрасило луга и леса в нежные оттенки зеленого цвета. Гамма красных, розовых, белых, голубых, желтых и оттенков пурпурного окутала склоны холмов и гранитных скал. Даже случайные и необычные кляксы черного, как оливки, глянца не портили пейзаж.

На изящных, грациозных веточках цвели дикие розы, дополняя резкий горный воздух легким сладким ароматом. Ганна пробиралась сквозь заросли медвежьей травы с колючими белыми цветами. Ганна сама казалась Криду цветком: ее платье было похоже на колокольчик, солнце золотило ее волосы. Вместо ягод она набрала в свой кожаный мешок цветы — дикие розы, мирту, цветы рябины… Крид любовался ею и ее восторгом. Когда она зацепила за ухо цветок и озорно улыбнулась ему, он подхватил ее в свои объятия и поцеловал.

Ганна притихла, прикрыв глаза. Его губы были нежными, как прикосновение крыльев бабочки, и сладкими, как мед. Неподалеку жужжали пчелы, а птицы пели свои серенады, прославлявшие влюбленных. Медленно, лениво проплывали облака, а высоко-высоко в небе раздался крик ястреба. Он планировал вниз, словно плавая на волнах, такой грозный и загадочный, что им казалось, что они попали в волшебное царство.

— Как красиво! — мечтательно произнесла Ганна, прикрывая глаза рукой. — Он такой грациозный и безмятежный…

— Да, — согласился Крид, глядя на Ганну, а не на ястреба, — очень красиво.

Она вспыхнула, все еще не привыкнув к его комплиментам. Но его губы были такими нежными и многообещающими, а руки такими ласковыми, что Ганна, несмотря ни на что, почувствовала себя очень уютно.

— Когда я была маленькой, я всегда плела венки, — сказала она, — надевала их на ноги, на руки, на голову и даже вплетала в косы.

— А ты вставь цветок в волосы, — предложил Крид.

Ветер шевелил его густые волосы, отросшие за последнее время. Они упали ему на глаза и щеки, и он откинул их назад таким знакомым Ганне нетерпеливым движением.

— Я сплету корону из цветов, — весело сказала она, отрываясь от его глаз и чувственного рта. — Одну для нас обоих.

Они шли по высоким травам и вошли под спокойную тень леса, где ветви деревьев сплетали густое кружево, а их ноги тонули во мху.

Вдыхая аромат ели, сосны, кедра, Ганна замедлила шаг.

Она села на упавшее дерево и взглянула на Крида. Он стоял рядом и что-то рассматривал. «Как же он красив!» — снова подумала она с замиранием сердца. Темные брови, с изяществом разлетающиеся над его глазами, его прямой — она никак не могла подобрать подходящего слова — аристократический нос. Да, так оно и есть. Его улыбка — необычайно соблазнительна. Она встряхнула головой и занялась цветами, лежавшими у нее на коленях.

Она плела корону для принцессы из волшебной сказки. От обилия запахов цветов, теплого дня и легкого ветерка, игравшего листьями большого дуба, она словно обо всем забыла. Невольная улыбка осветила ее лицо. Крид повернулся к ней.

— Расскажи мне о себе, — обратился он неожиданно к ней.

Ганна, вздрогнув, посмотрела на Крида. Ему действительно это интересно или просто светская беседа? И не очень уверенная в нем, она дала пространный ответ.

— Я родилась в Сент-Луисе и три года назад приехала вместе с отцом в Айдахо…

— Я уже знаю об этом, — усмехнулся он и сел рядом с ней. — Ну? И что дальше?

— А что ты хочешь узнать? — спросила она сразу охрипшим голосом.

— Многое. Например: что ты любила делать, когда была маленькой; есть ли у тебя братья или сестры, друзья, какие были твои любимые предметы в школе?

— Не означает ли это, что ты собираешься угождать мне в соответствии с полученной информацией? Кроме того, я ведь тоже ничего не знаю о тебе.

— Что определенно тебе не на пользу. Но сейчас моя очередь задавать вопросы, — сказал он с томной улыбкой, что заставило ее забыть все ответы, готовые сорваться с языка.

— Дай мне подумать… сестер и братьев у меня нет. Моя мать умерла при моем рождении, и меня выходила и вырастила ее сестра. У меня нет подруг, в школе нравились история и чистописание. Когда была маленькой, любила играть в куклы, хоть у меня никогда их не было в изобилии. Но у меня была любимая кукла — фарфоровая, с которой играла еще моя мать. Ее звали Эве. После первого…

— Я знаю, — перебил ее Крид с насмешливым взглядом. — Что еще ты можешь делать, кроме пения гимнов и цитирования Библии?

— Я играла на клавикордах, — ответила Ганна. — А в жаркие летние дни босая бродила по реке и этим едва не доводила свою тетушку до апоплексического удара. Она говорила, что у меня роковая судьба, и, наверно, она права, как видишь.

— Я знаю, что местные меня уважают, — сухо сказал Крид.

— О! Я не подразумевала конкретно тебя, — поспешила пояснить она. — Я просто имела в виду то, что со мной случилось за последний месяц, и все такое…

Не желая путешествовать снова по этой грустной тропе воспоминаний, Крид увел ее от мрачных мыслей.

— А я обычно увиливал от школы и бегал удить рыбу, — сказал он, и Ганна хихикнула. — Но однажды, когда я поймал огромную форель, учитель подловил меня и дал хороший подзатыльник, но потом спросил место, где я поймал.

— И ты рассказал ему?

— Я открыл ему прекрасное место — лес, где случается отличная рыбалка, но только для гризли…

— Ой, Крид! — В ее глазах промелькнули веселые огоньки, когда она попыталась представить Крида маленьким озорником. Это было очень сложно, и она отступила. — А ты вырос здесь? — спросила она немного погодя, и он покачал головой.

— Нет. В Канзасе. Мои родители приехали в Оригон, когда мне было двенадцать лет.

Он замолчал, и Ганна спросила:

— А как же случилось так, что ты остался один такой маленький?

Крид отвечал ровным голосом, челюсти сжались, мускулы напряглись, но больше ничего не выдало его волнения.

— Моих родителей убили недруги.

На мгновение вспомнив «Черноногих», крики и ужас, охватившие Джубайл, Ганну передернуло.

— Как ты думаешь, мы когда-нибудь сможем жить в мире с индейцами? — спросила она, немного помолчав.

Крид, усмехнувшись, посмотрел на нее.

— Не знаю. Но не индейцы заживо сожгли в доме моих родителей и сестер, — сказал он сурово.

— А ты говорил…

— Я сказал недруги, и это правда. Но это были белые недруги — жадные люди, которые шли на все для достижения своей цели.

Ганна слушала, как он ровным спокойным тоном рассказывал о своем отце, который пригласил троих мужчин, накормил их, ухаживал за их лошадьми и был настолько глуп, что решил обратить их в свою веру. Они пожили у него достаточно долго, чтобы выяснить, где хранилась железная шкатулка с золотом и деньгами на постройку церкви, затем убили всю семью, за исключением Крида, и украли все. Это было их роковой ошибкой, потому что дело повернулось так, что мальчик стал жить только ради того, чтобы найти, выследить и убить их.

— Я потратил на это четыре года. Когда это случилось, мне всего было двенадцать лет. Хорошие люди заботились обо мне и настаивали, чтобы я забыл о мести, потому что месть — это заговор против Господа. Я иногда думал, что если услышу снова эту фразу, то убью того, кто ее скажет, — рассказывал Крид.

— Ты… ты нашел убийц?

— Да. И я убил их — всех троих. — Его челюсти сжались снова. — Я мог бы сделать это намного раньше, но, как я говорил, немного задержался. Я несколько раз сбегал от своих опекунов, но они находили меня и возвращали назад. Я немного успокаивал их бдительность, но потом снова сбегал. В конце концов они отступились, и я стал жить в лесу. За это время я научился многому. Я научился выживать и убивать.

Ганна проглотила комок в горле.

— И за это время ты научился своей сегодняшней… профессии?

— Да. Я нашел, что это хорошо оплачивается. И это освобождает мир от таких людей, как… как Стилман. — Он улыбнулся.

— Но своими руками чинить правосудие, Крид…

— Я убиваю людей только с целью самозащиты, Ганна. — Его голос был тихим и ласковым. — Большинство из них живыми предстают перед судом и бывают повешены. Возможно, пуля милосердней веревки, но большинство не заслуживает сострадания.

Ганна сидела молча, откинувшись на бревно. Ее нежное сердце болело за него, и ей хотелось вобрать в себя всю испытанную им боль. Но она знала, что он рассказал о своей семье не для того, чтобы вызвать симпатию или жалость, и разозлится, если она хоть как-то проявит их. Крид Браттон был не из тех, кому требуется сочувствие. Она подогнула под себя ноги и увидела забытые цветы, лежавшие на ее юбке.

— Вот, — сказала Ганна, подавая Криду сплетенный венок и привлекая к себе его внимание. — Это для тебя.

— Мне кажется, он больше подойдет тебе, — ответил он с легкой улыбкой.

— Это говорит лишь о том, что у тебя слабо развит вкус, — слегка упрекнула его Ганна. — Боишься, что это угрожает твоей мужественности? Не волнуйся, здесь на несколько миль никого нет, кроме меня.

— Не уверен, — проговорил он, снова повернувшись и разглядывая поляну. На этот раз его лицо нахмурилось, Ганне стало страшно.

— Что ты хочешь этим сказать?

Он повернулся к ней:

— Ганна, ты уверена, что та лошадь просто сбежала?

— Лошадь? — Она с недоумением уставилась на него, но потом поняла, что Крид спрашивает о той лошади, которая исчезла из их лагеря.

— Знаешь, такое большое животное на четырех ногах и с хвостом. Лошадь.

— Конечно, знаю… А что еще могло с ней случиться? Ой, ты думаешь, что кто-то украл ее?

— Нет.

— Тогда что…

— Покажи мне то место, где ты похоронила Стилмана, Ропера и Труэтта.

Холод пробежал по спине Ганны:

— Не понимаю, что тебе взбрело в голову. Или что-то… ну, в самом деле! Ерунда какая-то!

— Может, да. Может, нет. Временами до меня доносятся какие-то звуки, похожие… Это больше интуиция, шестое чувство. Но оно меня редко обманывает.

— Ты имеешь в виду ясновидение?

— Ты учительница, а не я. Единственное, что я знаю, что у меня появилось чувство, будто кто-то следит за нами.

— Ой! — Вздрогнула Ганна. — Но они же все мертвые, Крид. Я же их похоронила. — Она встала: — Я покажу тебе…

Но когда они подошли к расселине, куда Ганна упрятала завернутые в одеяла тела, оказалось, что два свертка, издававшие трупный запах, так и лежали в тени утеса. Ганна рукой прикрыла нос и рот. Могила Хола Труэтта, расположенная неподалеку, тоже казалась нетронутой, и она не смогла сдержать крика ужаса, когда Крид начал разбрасывать камни.

— Нет! Ой, Крид, милый, зачем ты?..

Остановившись, Крид кинул взгляд на свертки и передумал. Бросив затею с могилой, он подошел большими шагами к скале и, не обращая внимания на восклицания Ганны, принялся разворачивать тела.

Ганна, вся дрожа, отвернулась. Это было ужасное зрелище! Она нашла в себе силы повернуться только тогда, когда услышала за спиной голос Крида. Увидев его нахмуренное лицо, она услышала:

— Он ушел, Ганна. Здесь в одеяле ничего нет, кроме груды камней…

7

Ганна вся дрожала. Это было невозможно! Она видела его убитым, волочила сюда безжизненное тело через овраг по острым камням.

— Я не верю тебе.

— Знаю. Но это не имеет никакого значения. Его нет.

— Не может быть. Он был мертвым. Он не дышал. Его глаза были закрыты, а рубашка была вся… вся в крови и пахла порохом… — Она замолчала, закашлявшись, и Крид протянул ей руку. — Может быть, дикие животные… — начала она, но не смогла договорить.

Покачав головой, Крид разрушил ее предположения:

— Нет. Другое тело не тронуто. Дикие животные не настолько щепетильны.

— Тогда, может быть, они наелись одним? — ухватилась за спасительную идею Ганна.

— Ганна, я думаю, что нам пора двигаться, — тихо произнес он. — Даже если это не Стилман — даже если он отполз и умер где-то рядом, — кто-то следит за нами, и мне это не нравится.

— Ты же не можешь скакать на коне.

— Почему? Я уже хожу, так? И я проделывал штучки, требующие больших усилий.

Ганна была настолько взволнованна и испуганна, что его последний довод даже не шокировал ее, как это случилось бы с ней в другое время, хотя на щеках и заиграл легкий румянец.

— А куда мы поедем? — спросила она. — «Сердце стрелы» очень далеко отсюда…

— Миссия «Святое сердце» ближе. Я оставлю тебя там, пока…

— О, нет, ты не сделаешь этого! — вспыхнула Ганна и сердито посмотрела на него. Ее горящие темно-синие глаза метали искры. — Я не хочу, чтобы ты меня бросал.

— А я отказываюсь подвергать тебя новым опасностям. Ты уже и так достаточно натерпелась. — Его взгляд стал жестким. — Ганна, торг здесь не уместен.

— Я согласна. — Ее сердце сжалось от обиды и предчувствия беды. К ее ужасу, глаза стали наполняться слезами, а голос задрожал: — Ты шутишь. Ты не можешь серьезно говорить, что оставишь меня. — Она пыталась говорить спокойно, но это больше походило на хныканье ребенка.

— Совершенно серьезно. И нам необходимо начать упаковываться прямо сейчас. Сейчас, — повторил он, видя, что она собирается спорить. — Мне совсем не нравится мое ощущение.

Уйти из пещеры было все равно, что уйти от мира и безопасности. Когда они уже немного отъехали, Ганна не удержалась и оглянулась, молча простившись с местом, принесшим ей столько радости. Хотя она и уговаривала себя, что то, что начинается плохо, часто имеет хороший конец, но потом решила, что к ней это не относится. Неужели вся ее жизнь обречена на опасность и борьбу?

Вздохнув, Ганна поерзала в неудобном кожаном седле. Крид настоял, чтобы она взяла ружье и пистолет, принадлежавшие бандитам. Но одна мысль о том, что она будет стрелять из ружья Лэйна Ропера, приводила ее в ужас. Она сказала об этом Криду.

— Тогда возьми ружье Труэтта, — огрызнулся он.

Это было для нее еще более отвратительным, и она покорно оставила у себя оружие Ропера. Крид ехал впереди, а она завершала процессию, в середине которой выступала вьючная лошадь с поклажей. Ганна смутно вспоминала, что проезжала эту миссию по пути в «Сердце стрелы», которая расположилась на берегу реки и была с дороги хорошо видна. Несомненно, они найдут там себе убежище.

— Черт бы побрал этого Стилмана, — пробормотал Крид, когда остановился на высоком берегу, оглядывая реку. — Он живучей кошки.

Повернувшись посмотреть, что так привлекло внимание Крида — немного страшась увидеть перед собой Ната Стилмана, — Ганна подергала ружье. Оно не поддалось. Она дернула посильней, и тогда оно рванулось и выскользнуло из рук, ударилось о землю и выстрелило, напугав лошадей и вызвав у Крида поток брани. Пуля, прожужжав, пролетела мимо, к счастью, никого не задев.

Лошадь под Ганной подпрыгнула, а та, что с поклажей, громко заржала и, подняв передние ноги с подкованными копытами, едва не задела Крида. Ему удалось успокоить эту лошадь чуть раньше, чем Ганна обуздала свою. Генерал нервозно гарцевал, но не отреагировал на все произошедшее так бурно. Крид бросил на Ганну убийственный взгляд.

Не зная, что сказать, Ганна пожала плечами и пробормотала:

— Извини.

— Извини! — взорвался он в гневе. — Это все, что ты можешь сказать?!

— Ну, очень прости, — слабо отозвалась Ганна.

— Никогда. Теперь Стилман закопается где-нибудь и будет сидеть там, посмеиваясь!

— Я хотела посмотреть… — Ганна замолчала. — Он что, где-то здесь?

— Был, — отрезал Крид.

— Ты его видел?.. Я имею в виду — сейчас?

— Да, Ганна, видел.

Ее пронзили эти слова, сказанные как бы между прочим, и она оглянулась на цветущую внизу долину, но увидела только качавшиеся на ветру травы и яркие цветы. Нетерпение заставило ее спросить:

— Где?

Крид грубо выругался и жестом указал на землю.

— Подними ружье. Оно еще может нам пригодиться.

Все еще глубоко сомневаясь в том, что сможет применить когда-нибудь это ружье, Ганна слезла с лошади и подобрала его. Если Нат Стилман окажется где-то рядом, она все равно струсит и убежит. Их третья встреча, казалось ей, будет роковой.

Не то чтобы она сомневалась в том, что Крид защитит ее, просто ей было известно отношение Стилмана к человеческой жизни: убьет, не раздумывая, кого угодно. Теперь ее основной задачей было убедить Крида отступиться от преследования Стилмана. Неужели он не понимает, насколько еще сам слаб и насколько опасен разозленный Стилман?

Подъехав к Криду, Ганна весело сказала:

— Знаешь, я с трудом верю, что твоя долгая охота на Стилмана уже позади. Я имею в виду, что теперь у тебя есть золото и бумаги, не так ли?

Он презрительным взглядом встретил ее предположение и серьезно произнес:

— Кажется, ты немного перепутала, Ганна. Не мы преследуем Стилмана. Он преследует нас.

В тревоге она наморщила лоб.

— Из-за того, что мы…

— Из-за того, что у нас золото и бумаги, о которых ты только что упомянула, дорогая. Стилман убил четверых человек, и сам был ранен из-за этого золота, поэтому он не отступится так просто — особенно сейчас, когда у него появилось преимущество.

— Какое?

Легко хлестнув вожжами по широкой спине Генерала, Крид сказал:

— Простое. Может, я и заполучил золото, но вместе с тем я заполучил и тебя.

— Я мешаю тебе? — поспешно спросила она.

Он усмехнулся:

— Только в определенных случаях, любимая. Например, таких, как сейчас, когда я буду рисковать всем, но не твоей хорошенькой головкой.

Это лишь слегка успокоило Ганну.

— Но если я такая помеха, почему бы тебе не бросить все это?

— В конце концов, может, я так и сделал бы, но можешь ставить на кон свой последний доллар, что Нат Стилман идет по нашему следу, как собака.

Ганна ненадолго замолчала. Спускаясь по крутому склону, она отпустила вожжи, держась за выступ седла.

— Ну почему он не умер? — недоумевала она, когда они выбрались на ровное место. — Ведь ты же попал в него, и он мне показался мертвым. Я ведь его даже похоронила.

— Иногда случается и такое. Я помню, однажды один старикашка Тупер сел в гробу и потребовал вернуть ему его вставную челюсть. С владельцем похоронного бюро случился сердечный приступ.

— Но я не сомневалась, что он мертв!

— И Тупер также. Ладно, Ганна, не волнуйся ты об этом Стилмане. Я доведу тебя до миссии, попрошу почтенных отцов позаботиться о тебе, а потом доберусь и до этого бандита.

У Ганны защемило сердце.

— А что, если он убьет тебя?

— Раньше я его убью, — прибавил Крид, чувствуя, что она начинает нервничать. — Что нам думать о плохом? Еще ведь ничего не случилось. Боже! Ты ведь не станешь снова плакать, правда? Ну не плачь, Ганна. Я ненавижу, когда ты плачешь. Твой нос становится красным…

Даже его последнее поддразнивающее замечание не остановило бурный поток слез.

— Мне все-таки кажется, что ты можешь избежать беды, — сказала она, немного помолчав.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом. От таких разговоров только стареют, и появляются морщины.

— А далеко эта миссия? — спросила Ганна, снова нарушив тишину.

— Примерно в десяти милях отсюда. — Он лукаво посмотрел на нее. — Тебе не терпится избавиться от меня?

— Не то слово. У меня такое стремление к этому, как у тебя к охоте на дикого зверя.

— А что ты знаешь о диких зверях, милая Ганна?

— Я знаю тебя, и этого достаточно, — резко ответила Ганна.

Он засмеялся.

— Твои оскорбления становятся все более утонченными, появляется что-то новенькое по сравнению с твоими старыми стереотипами и цитатами.

— Я счастлива, что ты оценил это.

Ганну охватил неудержимый порыв страха. Крид уедет, и она снова останется одна. Даже несмотря на то, что он употреблял такие слова, как «навсегда», она все еще не была твердо уверена в его обещаниях. Да и что такое «навсегда» для такого человека, как Крид? Он всегда может сказать, что передумал и хочет вернуться к своей привычной и удобной для него кочевой жизни. Или, говорила она себе с раздражением, видимо, для него это один из способов самоубийства. Последнее показалось ей наиболее вероятным.

Проезжая под раскидистыми ветвями кедра, Ганна повернулась в седле к Криду, собираясь сказать, что ей лучше остаться с ним, чем прозябать за стенами скучной миссии. Но не успела…

Послышался резкий крик, и все еще не успокоившиеся кони заржали. От страха Ганна, уцепившись за выступ седла, наклонилась вперед. Мир закружился перед ней в вихре зеленого, голубого и коричневого. Она только видела напряженное лицо Крида и слышала испуганное ржание коней.

— Горная кошка… — было единственной фразой, которую услышала и поняла Ганна. Ее горло сжалось. Очевидно, по какой-то причине рыже-коричневая пума решилась напасть на них.

Ганна сжала поводья, яростно, рывком натянула их, чтобы остановить свою лошадь, галопом понесшуюся по камням через густой кустарник… Сухой мох, нависший на деревьях, сыпался ей на лицо, в глаза, в нос. Она закашлялась. В своей схватке с лошадью, мхом и скользким седлом она не сразу поняла, что не слышит Крида.

Остановив наконец коня, Ганна стала озираться. Крида не было видно. Она увидела вьючную лошадь, скакавшую по поляне, но нигде не было ни Крида, ни его лошади. Ганна позвала:

— Крид! Крид, где ты?

Ответа не последовало. Она услышала только биение своего сердца и почувствовала, как кровь стынет в жилах. Ее лошадь дрожала. Наклонившись вперед, она успокаивающе потрепала ее по холке, мечтая лишь о том, чтобы кто-нибудь успокоил и ее. Где же пума? И что более важно — где Крид?

Крид и пума очень скоро нашли общий язык. Ну если не стали друзьями, то все равно этот вопрос был решен. Крид смотрел на безжизненное тело пумы, жалея о том, что не всегда все в жизни получается с такой же легкостью. Она была крупной и, судя по всему, умирала от голода. У нее была покалечена лапа, ей было трудно охотиться, и поэтому она решилась напасть на людей, которых пумы обычно избегают. Теперь эта большая кошка лежала на земле с ножом в горле.

Опустившись на колени, он вытащил нож и вытер его об траву. Все случилось так быстро, что Генерал запаниковал. Где-то в траве, недалеко от Ганны, лежали его ружье и пистолет. Черт возьми, он впервые в жизни умудрился потерять в драке свое оружие! Но когда Генерал понесся стрелой, как дикий мустанг, с вцепившейся в его круп урчащей пумой, Крид, пытаясь оттолкнуть ее, уронил и пистолет, и ружье.

Он поднялся от мертвого зверя и повернулся успокоить своего дрожавшего друга. На крупе Генерала выделялись длинные рваные царапины, но ни одна из них не была глубокой, и сухожилия не были затронуты. Немного мази, а может быть, наложить пару швов, и все будет в порядке.

— Успокойся, старик, — говорил ему Крид ласковым тоном, поглаживая по морде. — Все будет отлично.

— Чего нельзя сказать о тебе, Браттон, — раздался протяжный знакомый голос из кустов медвежьих ягод за его спиной.

Почему он не почувствовал, что Стилман рядом? Нос, уши, глаза — все должно было предостеречь его, но почему-то этого не произошло. И вот теперь Стилман напал на него. А что хуже всего — Крид был безоружен…

Крид медленно повернулся, его движения были скованными.

— Привет, Нат, — сказал он, смерив взглядом бандита. — А я думал, ты умер.

Послышался хриплый смех.

— Ну, ты потрудился на славу, Браттон, должен признаться. Но я, как тот старый кот. Только я еще не использовал все свои девять жизней.

— Не будь таким самоуверенным, — начал Крид, но взмах ружья прервал его рассуждения.

— Смешно, как же можно быть таким юмористом, когда смотришь смерти в глаза, а? — и Стилман жестом приказал Криду отойти от коня.

Подчинившись человеку с пистолетом в руках, Крид сделал несколько шагов от своего гнедого, поднял руки над головой и посмотрел на бандита всего в нескольких шагах от него. Стилман стоял, прислонившись к большому дереву. Его рука с пистолетом была твердой, но ноги дрожали.

Крид судорожно перебирал различные варианты, включая и возможность броситься на Стилмана и метнуть в него нож. Все зависело от дальнейших действий противника. Последняя мысль показалась ему наилучшей.

Итак, Крид выжидал, стараясь четко контролировать ситуацию и молясь про себя, чтобы Ганна не встала между ними и не оказалась заложницей, а значит, и потенциальной покойницей. Конечно, совершенно естественно, что она ищет его, но последнее, что Крид видел, прежде чем пума впилась когтями в Генерала, и тот понес, что Ганна сражалась со своим конем, пытаясь успокоить его. Может быть, это задержит ее, и за это время он придумает что-нибудь.

Но, казалось, у Стилмана был уже план, в который входила и Ганна.

— Где девчонка. Браттон? — спросил он, оглядывая поляну. — Не так давно она была с тобой.

— Ну, а теперь ее уже нет, — твердо ответил Крид. — Забудь о ней. На твоем месте я больше бы интересовался вьючной лошадью.

— Но я не ты, и мне очень интересна эта глупая пуританка, с которой ты сегодня ехал. — Он ухмыльнулся, увидев взгляд прищуренных темных глаз Крида. — Я видел вас там в лесу. Без одежды она совсем не была похожа на маленькую сладкоречивую Библейскую послушницу, это факт.

Он помолчал, ожидая реакции Крида, но не дождался. Приказав Криду повернуться спиной, Стилман подошел к нему и быстро связал ему руки.

— Исключительно для того, чтобы подстраховаться от твоих неожиданных выпадов. Мало ли что придет тебе в голову, — сказал он, толкнув Крида так, что тот упал на колени. — Думаю, надо подождать, пока девчонка не начнет тебя разыскивать. А она будет тебя искать — я уверен.

— А пока мы ждем, вьючная лошадь будет уже в Канзасе, — сказал Крид. — Стилман, я думаю, ты заинтересован в том золоте?

— Естественно. Но она не убежит далеко.

— Зачем тебе девушка, Стилман? Я никогда раньше не замечал у тебя пристрастия к женщинам, — сказал Крид с язвительной усмешкой.

Дуло пистолета уперлось в спину Крида.

— Повернись-ка ко мне, чтобы я мог видеть твое лицо, — прорычал он. — Вот так лучше. Ты очень многого не знаешь, Браттон, и это факт. Ты не знаешь, например, того, — сказал он, садясь на землю, чтобы его лицо оказалось рядом с Кридом, — что я был привязан к тому мальчишке, который подставил себя под пулю из-за твоей девки.

— Моей девки?

Не обращая на него внимания, Стилман продолжал:

— У меня и в мыслях не было стрелять в него. Я целился в нее. Черт меня возьми, если он не подставил себя. Я должен был послушаться Ропера, но теперь уже все кончено. Я должен расплатиться по своим долгам, Браттон. Ты первый, девчонка — вторая. Я хочу сказать, что сначала хочу увидеть вас обоих мертвыми, а потом уже забрать свое золото и убраться отсюда подальше.

— Что мне очень интересно, — начал Крид, вытянув свои длинные ноги и скрестив их, — так это, почему ты не умер?

— Я мог бы задать тебе тот же вопрос, — ухмыльнувшись отпарировал Стилман. Он покопался в кармане рубашки и достал сигару. — Теперь не оборачивайся, потому что я чувствую, что девчонка вот-вот появится. Мне не хочется, чтобы она меня заметила, а ты меня прикроешь. Ты моя приманка, понимаешь?

— И что, ты предполагаешь, она подумает, увидев меня, сидящим вот так на солнцепеке, что я принимаю солнечные ванны? Я не из тех. Дай мне сесть на коня или…

— Никаких трюков, Браттон. Я это тоже продумал. Вот. — Он вставил незажженную сигару в рот Крида. — Ты же куришь. Я видел. Когда она почувствует дым сигары, она подумает, что ты сидишь здесь, куришь и наслаждаешься жизнью. — Довольный собой, Стилман добавил: — Я бы мог заставить ее думать, что кошка разодрала тебя, но она может испугаться. А если она увидит, что все в порядке, она обязательно подойдет.

Зная Ганну, Крид был уверен, что Стилман прав. Он пошевелил руками, проверяя прочность кожаной повязки вокруг его запястий. Она была тугой. Его пальцы нащупали узел. Стилман чиркнул спичкой и поджег длинную сигару во рту Крида.

— Нечего сказать, Браттон? Я польщен. Теперь, если ты вздумаешь не курить, я тебя убью и выслежу девчонку без твоей помощи. Не так, что ли? Может, ты надеешься, что сможешь изменить что-то? Ну ладно. Пойду-ка я вон в те кусты и подожду. Немного похоже на охоту пумы или бобра. Приманивать, выжидать и нападать, Браттон, приманивать и нападать.

Пот струился по лбу Крида, и он так жалел, что потерял где-то свою шляпу. Наверное, она там же, где и пистолеты. Он выругался. День был на редкость неудачным. Его рубашка была мокрой от пота и прилипла к спине. Ему было жарко в высоких до колен мокасинах, и он пошевелил пальцами ног и прикрыл глаза. В любое другое время он только получил бы удовольствие от сигары, но только не теперь. Его взгляд скользил, передвигаясь по поляне к тому месту, где стоял Стилман.

— Итак, скажи мне, почему же ты не умер? — спросил он с сигарой в зубах. — Тот выстрел должен был убить тебя.

— Ты промахнулся, Браттон. Знаешь, твой выстрел был всегда смертельным, пока ты не связался с этой распущенной шкурой. Это напоминает мне Библейскую историю, которую я слышал, когда был ребенком. О сильном мужчине и женщине…

— Самсон и Далила, — сказал Крид. — Тебе бы неплохо обратить внимание на мораль этой истории.

— Я это сделал, и никогда поэтому не связываюсь с женщинами. — Стилман почесал правую руку и оглянулся, осматриваясь вокруг. — Браттон, кури эту чертову сигару. Может быть, дым притянет ее сюда.

— Как ты выбрался? — Крид отвлекал его от постоянного наблюдения за поляной.

— Вылез. Я бы вас уже тогда пристрелил, если бы вы не забрали мое оружие, — мрачно сказал Стилман, и лицо его искривилось в злобной усмешке. — Единственное, что я тогда смог, это взять коня и ускакать. Никто из вас не заметил: ты крутился и вертелся в коме, а девчонка была так нежна, ухаживая за тобой. Если бы я не был слаб от потери крови, я нашел бы другой способ убить тебя. Но в тот момент я бы не справился даже с этой костлявой вертихвосткой. Ты попал мне в правый бок, видишь? И еще до сих пор торчит пуля в моей ноге, рядом с задницей. Доктор сказал, что операция очень рискованна, потому что когда он станет разрезать ткани, пуля может сдвинуться и парализовать меня, поэтому я теперь должен быть очень осторожным. Две пули, Браттон, ты всадил две пули в меня.

— Давай не будем считаться, — заметил Крид. Сквозь дым, застилавший ему глаза, он заметил, что мрачная фигура Стилмана стала еще темней.

— Нет уж я посчитаюсь! — прорычал Стилман. — Я приобрел новый пистолет и испробую его! В тот раз я промахнулся, но не сейчас, это факт!

— Уверен, что ты расстроишься, если я скажу тебе, что ты преувеличиваешь! — вежливо произнес Крид.

— Как смешно, Браттон! — Стилман сменил позицию, и кусты зашевелились. — Знаешь, ты единственный в мире такой упрямый. Все остальные отступались от нас через неделю-другую, а ты вот нет. Ты шел по нашему следу день и ночь, ночь и день, зависая над нами, как черная туча. Твое преследование очень портило настроение Роперу. Труэтт был очень скор на руку и не позволил бы тебе плестись за нами. В честном бою мальчишка убил бы тебя.

— Не сомневаюсь. Очень жаль, что он попал в дурную компанию. — Крид затянулся сигарой, разглядывая ее кончик с красным огоньком. — А какой интерес у Плюммера во всем этом? Полагаю, ты догадался, что эти акции для…

Пожав плечами, Стилман сказал:

— Да, естественно, они фальшивые, не настоящие. Это прекрасная подделка. Их специально для этого возили в Калифорнию.

— Муллэн?

Стилман кивнул.

— Муллэн. Но Плюммер сказал, что Муллэн стал очень жадным: он потребовал войти в долю, да еще получить свой гонорар.

— И поэтому тебе приказали убить его.

— А ты ко всему еще и не глуп. Только мы решили сделать это под видом ограбления, понимаешь, чтобы не было никаких подозрений. А потом распределили доли: Плюммер оторвал бы себе большой кусок компании, а мы бы забрали акции. И все были бы счастливы.

— Это никогда бы не сработало, — уверенно сказал Крид.

— Но это уже так и есть.

— У тебя нет ни доли, ни золота, Стилман.

— Скоро будут. О, погоди! Мне кажется, что маленькая кошечка поддалась на приманку. Браттон, не вздумай предостеречь ее! Я убью ее не раздумывая.

Медленно повернув голову, Крид увидел, как Ганна остановилась на гребне поросшего травой холма. Натянув вожжи, она оглядывала склон, решая, спуститься ей или нет. Ветер развевал ее волосы, прекрасные медные локоны, сейчас похожие на крылья. Подол ее голубого платья сбился у ног, и из-под него выглядывала кружевная нижняя юбка.

Генерал поднял голову, узнав Ганну, и ее лошадь зазывно тихо заржала. Казалось, это подтолкнуло ее на решение, она ударила каблуками в бока лошади и мелкой рысью стала спускаться со склона. Когда она приблизилась, Крид увидел, как она с легкостью держится в седле, одной рукой управляя лошадью. На ее лице играла улыбка. Его горло сжалось, и он в ярости задергал связанными руками.

Высокие травы расступились перед ней, как легендарные волны Красного моря, и она предстала перед Кридом.

— Все покуриваешь? — окликнула его Ганна, находясь в нескольких ярдах от него. — Ты старый бездельник, Крид Браттон, — весело добавила она.

Задыхаясь от страха за нее, Крид решил, что было бы лучше, если бы она рискнула убежать. Может быть, пуля и не достала бы ее. Он наблюдал, словно в жутком сне, как Стилман вышел из тени кустов, и Ганна увидела его. Бандит ухмылялся.

Раздался выстрел. Крид решил, что Ганна убита, а он бессилен что-либо предпринять. Он не спас ее, он не сделал ничего для спасения любимой.

«О, Боже, я знаю, что я человек не очень высокой морали, но если Ты не дашь ей умереть, я переменюсь. Я клянусь в этом!»

Опустив низко плечи, на полусогнутых ногах и с молитвой в душе, Крид, ничего не видя перед собой, спотыкаясь, пошел сквозь высокие густые травы. Его глаза были устремлены на Ганну, на ее прекрасное лицо. Он удивлялся, почему она не вскрикнула и не упала с коня, и решил, что Стилман промахнулся.

Но пуля точно нашла свою цель, попав прямо в сердце… бандита. Нат Стилман — его рот был открыт от удивления — стоял у дерева мертвым, так и не успев выстрелить. Когда он наконец упал лицом вниз, Крид, ошарашенный, рванулся к Ганне.

Сначала ему показалось, что длинный подол ее голубого платья дымится. Но когда она подняла руку, Крид увидел пистолет и еле видимый дымок, поднимавшийся из горячего дула. Она прицелилась и выстрелила через платье. Стилман так и не заметил пистолета, из которого вылетела роковая для него пуля.

— Ганна! Ганна! — воскликнул Крид, бросаясь к ней. Ее лицо было мертвенно бледным, губы бескровными, а глаза были похожи на два голубых блюдца. — Ты убила его! — закричал Крид, охваченный восторженным порывом. — Пожалуйста, спустись и развяжи меня, и я… Ганна.

Не проронив ни звука, Ганна Элизабет Макгайр бросила пистолет и грациозно соскочила с лошади. Она была в шоковом состоянии.

— Ну, черт меня возьми! — восхищенно воскликнул Крид, вставая перед ней на колени со связанными за спиной руками.

8

Горел, потрескивая, костер, и ночной воздух был насыщен приятным ароматом жареной птицы.

— Ну, и как же ты узнала, что я не один, а со Стилманом? — спросил Крид, передавая Ганне горячий сочный кусок куропатки.

Оживившись, Ганна сняла мясо с Палки и, резко вздохнув, стала перебрасывать его с ладони на ладонь.

— Очень просто, — сказала она, когда мясо слегка остыло и ей удалось откусить большой кусок. — Его выдала сигара.

Крид с недоумением уставился на нее.

— Сигара?

— Ты забыл? Ой, как вкусно, Крид. А есть еще?

Механически передав ей еще кусок, Крид спросил:

— Видимо, моя память слабей твоей. Какая сигара?

Она засмеялась, и в нем возникло желание одновременно и поцеловать и задушить ее.

— Сигара! Сигара, которой у тебя не было. Ладно, ладно, — поспешила добавить она, заметив, что он нахмурился. — Я все объясню. Тогда, в пещере, ты как-то достал свой кисет и сказал, что у тебя кончился табак. Теперь вспоминаешь? Ты говорил еще что-то о… забыла это слово.

— Кинникинник. Да, вспомнил. Итак, когда ты увидела, что я курю сигару…

— Я поняла, что ты не один. И если бы это был друг, ты бы не сидел, как курица на яйцах. А по пути, на горе, я видела твою шляпу. Я знаю наверняка, что ты мог бы курить свой киннику… кинникик… опять забыла, но бросить шляпу — никогда.

— И я должен верить этому?

— Я правду тебе говорю.

— Держу пари, ты…

— Хорошо. Еще один ключик, и тогда ты можешь делать свои выводы. — Она взяла еще кусочек куропатки и, лениво пожевав, сказала: — Справа от дороги, по которой мы ехали, трава была здорово истоптана. Я и подумала, что здесь прошла еще какая-то лошадь. Это не была наша вьючная, потому что она рванулась вперед и ускакала Бог знает куда. Потом я вспомнила, что прямо перед тем, как пума решила нами пообедать, ты видел Стилмана. Два плюс два равняется…

— Пять, в твоем случае, — закончил за нее Крид. — О'кей. Я верю тебе. Отлично, мисс Макгайр. Твои умозаключения превосходны, как твоя стрельба. Я думал, что ты не умеешь целиться.

— Я никогда не говорила тебе, что не умею. Я только говорила, что очень не люблю убивать.

С удовольствием облизывая жирные пальцы, Ганна не заметила выражения лица Крида. Это был тот взгляд, который не раз заставлял ее чувствовать себя уверенней, отбрасывая все дурные мысли. Но она не увидела этого, и Криду ничего не осталось, как сделать невозможное, чуждое его натуре, — признаться вслух в своих чувствах.

— Ганна, ты когда-нибудь была в миссии «Святого сердца»? — как бы между прочим спросил он.

Ганна подняла на него глаза.

— Ты же знаешь, что нет. А что?

— Мне кажется, тебе понравится она. Старый проповедник с помощью друзей индейцев отстроил прекрасное гнездышко.

Равнодушно пожав плечами, Ганна сказала:

— Не думаю, что мне очень хочется туда. Зачем?

Мельком взглянув на ее удивленное лицо, Крид подсел к ней. Его близость заставила сильнее биться ее сердце.

— Потому что ты, как и все остальные, должна ценить время, усилия и любовь, потраченные для постройки этого почитаемого места, — мягко сказал он.

Ганна отвернулась, ее ответ был очень тихим и произнесен почти шепотом:

— Еще один сказочный дворец? Карточный домик? Замок на песке? Это ты хочешь показать мне, Крид?

Взяв ее за подбородок, Крид нежно повернул ее лицо к себе.

— Ты плутовка, Ганна Элизабет Макгайр, милая, прекрасная плутовка, и я больше не дам тебе прикрываться своими шарадами, как ширмой. Хватит.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — оправдываясь, начала она, но его пальцы сжали ее подбородок.

— Пусть они уйдут, любимая. Тебе не надо больше притворяться. Я понимаю, это нелегко и тебе надо помочь.

Ганна вывернулась, не выдержав его прямого взгляда.

— Пусть тебя не касается то, что я чувствую, — начала она.

Он взял ее за руки и прижал к своей груди.

— Может, ты и права, — пробормотал он в ее продымленные костром волосы и глубоко вздохнул, — но я так не считаю.

Ганна вся сжалась в его руках.

Вдавившись носом в его грудь и засопев, она сказала:

— Если ты говоришь о моей вере в Бога, то она на самом деле не ушла. Я не смогла избавиться от нее: это уже неотвратимо. Сначала я подумала, что больше не верю, но как-то поймала себя на том, что разговариваю с Ним — кричу Ему, что не верю Ему. А потом удивилась: с кем же это я говорю? — Она робко засмеялась. — Джошуа Макгайр был бы так рад, услышав это. Он обычно так волновался, что я буду, как мокрая губка, если столкнусь с настоящими искушениями и несчастьями.

— Джошуа Макгайр гордился бы тобой, Ганна, — сказал Крид. Затем, помолчав, добавил: — Как и я горжусь.

Не осмеливаясь пошевелиться и посмотреть на него, боясь увидеть в его глазах только дружескую поддержку вместо глубокого чувства, Ганна стояла, все так же упираясь носом ему в грудь. Так было безопаснее.

— Ганна, Ганна, посмотри на меня, — проговорил Крид. Блики костра отражались в ее глазах. — Ганна я… я… — Слова, казалось, застряли у него в горле. — Я люблю тебя.

И несмотря на то, что она так долго ждала этого признания, она растерялась от неожиданности. Она молчала, не зная, что сказать, и закрыла глаза. Затем открыла и, глубоко вздохнув, спросила:

— Почему?

Крид не ожидал такого вопроса.

— Почему? — наконец повторил он. — Почему. Ну… ну, я не знаю конкретно, почему, это просто то, что я чувствую.

— Этого недостаточно, — непреклонно отозвалась Ганна. — Мне необходимо знать, почему ты меня любишь.

Крид, не признававшийся в любви ни одной женщине, расстроился и разозлился. «Эта красотка с медными волосами и огромными глазами все-таки смогла испортить даже такой сердечный момент», — подумал он.

— О, ради Бога! — взорвался он, вскочив на ноги. — Чего ты от меня добиваешься?

Ганна встала, выдержав его взгляд; ее лицо было бледным и печальным.

— Я сама не очень знаю. Я только знаю, что необходимо, чтобы все было должным образом, иначе… иначе у нас ничего не получится.

Покачавшись на каблуках, Крид направился в темную глубину зарослей, потом остановился и большими шагами вернулся к Ганне. Он подхватил ее на руки.

— Черт возьми! Я люблю тебя потому, что ты смешная и глупая, отважная и ранимая, и потому, что ты берешь на себя ответственность за все и требуешь того же от других. Я люблю тебя, потому что ты веришь в добро даже тогда, когда другие отчаиваются, и я люблю тебя… черт возьми, потому что ты — Ганна. И одно только то, что я рядом с тобой, делает меня счастливым. А теперь, если это не то, что ты хотела услышать, то очень плохо, потому что…

Он не успел больше произнести ни слова. С тихим возгласом счастья Ганна бросилась в его объятия, обвила руками вокруг шеи и задушила поцелуями. Хрустальные ручейки слез устремились из ее глаз, когда она сказала:

— Это то, что я так хотела услышать, Крид Браттон! Мне кажется, что я люблю тебя сейчас так, как никогда ни одна женщина не любила мужчину…

А потом не осталось места для слов. Впервые за все время Крид понял, что такое заниматься любовью с женщиной.

Медленно с необычайной нежностью Крид поднял ее маленькую руку и прижался губами к ее ладони. Его прикосновение пронеслось возбуждающим, обжигающим током по ее телу, и Ганне почудилось, что под ней загорелась сухая трава. Его губы двигались по-кошачьи маленькими скачками по ее ладони, по ее руке. Ее дыхание превратилось в мелкие отрывистые вздохи, и, когда его язык дотронулся до ее локтя, она вздрогнула.

— Замерзла, любимая? — прошептал он, и Ганна больше почувствовала, чем услышала его слова.

«Нет, я пылаю в огне от страсти к тебе», — про себя крикнула она, и этого было достаточно, потому что и он это услышал. Лицо его сияло от счастья. В его глазах блестел огонь, проникавший в душу Ганны. Крид нежно, почти не касаясь, взял ее руку в свою, в его взгляде отражалась безграничная страсть и любовь. Это была сказочная минута для Ганны. Она почувствовала, что ее сердце переполнено любовью, и поняла, что он может слышать ее чувство, как она слышала щебет ночных птиц на деревьях, у них над головами.

Подул легкий ветерок, и юбки Ганны затанцевали вокруг Крида и окружили его. Бриз нежно, как пальцы влюбленного, шевелил ее волосы. Медленно нежное возбуждение любви перерастало в другое пламенное чувство, захватившее Ганну.

Когда он молча, не проронив ни звука, повел ее к одеялам у костра, Ганна поймала себя на том, что разглядывает его гладкие мышцы под тонкой тканью рубашки. Повязки уже были сняты, и ей были видны его плечи, изгиб его спины и упругая полоска мышц вокруг его талии. Свет от костра создавал золотые блики и превращал все вокруг в очаровательную сказку.

Камни — грубые и серые при ярком дневном свете — превратились в сморщенных гномов. Ганна почувствовала, как его пальцы нежно коснулись ее губ, щек.

— Мед, — прошептал он, — сладкий нектар.

Раскачивая ее ослабевшее тело в своих объятиях, Крид поднял ее и осторожно положил на мягкую постель из одеял.

Встретившись с его горящим взором, в Ганне взбунтовалось отрицаемое и отвергаемое ею страстное желание. Чувственная линия его рта и нежное касание его рук только усилили ее смятение. Она стала судорожно и торопливо расстегивать его рубашку, но пальцы не слушались ее, и Крид пришел ей на помощь. Тонкая ткань отлетела в сторону. Ее руки легко, словно перышки, заскользили по его телу, будто бы не она, а ветер ласкал его с неистовым нетерпением.

Когда ее движения замедлились и стали более чувственными, Крид тяжело вздохнул. Ганна встала на колени. Сквозь полуопущенные ресницы он наблюдал, как она стала раздеваться, борясь со своими маленькими перламутровыми пуговицами. Она зачарованно посмотрела на него, и ее руки снова принялись ласкать его тело.

Приветствуя своим телом ее, освобожденное от одежды, Крид притянул Ганну к себе и спрятал свое лицо в сладостную впадину между Маленькими холмиками ее грудей. Он вкушал запах ее тела. Он называл ее имя, а она целовала и целовала его голову.

Его возбуждение передалось Ганне. Ее глаза были закрыты, ее руки прижимали к себе его голову. Когда на смену его рукам пришли и его губы, прикоснувшиеся к ее груди, Ганна затрепетала. Это было выше ее сил. Крид лег рядом с Ганной. Он прижал ее к себе. И ей было так хорошо с ним!

— Крид, — наконец прошептала Ганна ему в грудь. — Я хочу тебя.

Ласково улыбнувшись и ощутив свое собственное неистовое желание, Крид сбросил брюки и прижал ее к себе. Их губы слились в страстном поцелуе. Слегка разведя ее бедра, он медленно вошел в нее и тут же вышел, и снова вошел, сгорая от желания взорваться на тысячи крошечных осколков наслаждения и шепча:

— Я люблю тебя, я люблю тебя.

Впервые в жизни он позволил таким огромным чувствам проникнуть в темную мглу своей души, и это было как оживляющий солнечный лучик, согревающий и обновляющий ее.

А Ганна, увидев сияние в его темных глазах, поняла, что нашла большее чем только любовь. Ее вера возродилась, а со временем, может быть, и Крид обретет свою.

Потеревшись кончиком носа о его подбородок, Ганна прошептала:

— Я люблю тебя, Крид Браттон.

— И я люблю тебя, Ганна Макгайр.

Небо, затянутое кудрявыми облаками, было темно-синего цвета. Дикие розы тянулись вдоль бревенчатых стен домов и изгородей, их нежный аромат смешивался со сладковатым запахом фруктов и свежего сена. Массивная каменная стена тянулась вдоль только что скошенной травы и нежных цветов, окружавших небольшой домик. Кусты черной смородины под тяжестью ягод склонялись до земли, в траве кивала головками черника. Смеялись и играли дети. Несколько мальчишек с раскрасневшимися от бега лицами молчаливо наблюдали за людьми, остановившимися у шестиколонного здания миссии.

Миссия «Святого сердца» расположилась в живописнейшем месте на вершине холма. Сначала она была в долине на берегу реки, но из-за частых наводнений ее пришлось перенести повыше. Спроектированная отцом Равальи, итальянским миссионером, скульптором и врачевателем одновременно, а также проповедником Евангелистской церкви, крошечная миссия стала оазисом в дикой пустыне Айдахо.

В своем проекте отец Равальи, видимо, позаимствовал некоторые наиболее простые элементы европейских соборов. В строительстве ему помогали местные индейцы племени «Сердце стрелы», дружелюбно относившиеся к новым поселенцам и приложившие немало усилий, чтобы эта миссия могла выжить.

Срубленная из бревен, миссия была покрыта решеткой из стволов молодых деревьев, связанных травой и обмазанных глиной, что защищало здание от сильных дождей, снега и порывистого ветра. Обои, украшавшие гладко оштукатуренные стены, были куплены в форте Вала-Вала. Из узких жестяных банок изобретательный проповедник соорудил люстру в классическом европейском стиле. Позолоченные кресты вырезаны из сосны, а деревянный алтарь был выкрашен под мрамор.

Недалеко от этой миссии находилась деревня, живущая в полном уединении и достатке.

Вот такое уютное мирное местечко выбрали Ганна и Крид для своего венчания.

Они обменялись долгим взглядом и, взявшись за руки, поднялись по каменным ступенькам. Голову Ганны украшал венок из диких роз. На Криде была чистая белая рубашка, темно-серый сюртук и черные брюки. Его единственным украшением, на которое он с большой неохотой согласился, был крошечный бутон розы в петлице.

Вступив в приятную прохладу, они вдохнули восковой запах горящих свечей и лимонный аромат полировки. На полу рядами стояли скамейки, а в центре — покрытый тканью алтарь.

— Как давно я здесь не был, — пробормотал Крид.

Его голос был тихим, но в этом окутанном благодатью храме слова его прозвучали громко. Ганна успокаивающе слегка сжала его руку. Они остановились под арочным сводом и ждали, прислушиваясь к звукам храма.

Их ожидал мир; спокойствие возвращалось к ним, как старый друг, и Крид поддался этому соблазну. Да и как же иначе? Его сомнения отпали прочь, как ветхие лохмотья, и теперь на нем были новые одеяния — веры и любви. Может быть, он так и не сможет обрести свою веру в Бога, но, держа руку Ганны в своей, он чувствовал, что сможет противостоять любым неприятностям.

Время вылечит любые раны — время и всепоглощающая любовь к этой хрупкой девушке с сияющим лицом и чистой душой. Очень сложно выразить все чувства словами. Крид не знал, сможет ли когда-нибудь рассказать о своих переживаниях, но то, что он зашел так далеко в своих мыслях и поступках, уже говорило само за себя.

Он оторвался от созерцания церкви и взглянул на нежное личико своей любимой. Ничто больше не имело никакого значения.

Ганна почувствовала его взгляд и посмотрела на него; ее улыбка была робкой, трепетной, как полет бабочки. Она была в розовом кружевном платье, облегавшем ее стройную изящную фигурку. Она дрожала от ощущения будто стоит на краю высокой скалы, а где-то внизу нет ничего, кроме лепестков роз и мягких облаков. Если она сделает шаг, то упадет на эту мягкую перину, как ребенок на роскошный пуховый матрац.

Она любила Крида — любила его всем сердцем, всей душой, умом и телом. А остальное не имело для нее никакого значения.

Наверное, именно о таком счастье, которое она испытает, когда встретит свою любовь, говорил ей отец.

Неожиданно за их спиной тихо открылась дверь, и вошел человек в черной сутане. Ганна от страха нащупала руку Крида, и на этот раз он успокоил ее.

Полчаса спустя Крид и Ганна вышли на солнечный свет, получив на свой союз благословение Господа.

— Ты чувствуешь какую-нибудь разницу? — сияя, спросила Ганна.

Крид молча взглянул на нее.

— Нет, — сказал он, немного поразмыслив. — Но я чувствую, что страшно голоден.

Ганна, не мигая, широко распахнутыми глазами посмотрела на него и рассмеялась. Это привлекло внимание прохожих, улыбнувшихся красивой паре, стоявшей на пороге церкви. Волосы Ганны переливались на солнце. Она прильнула к Криду и прошептала о своем желании уйти в рай, в их воздушный замок.

Очарованный ее словами и горячим порывом любви, Крид ласково улыбнулся. Он взял ее маленькую ручку, повернул ладонью вверх, прикоснулся к ней губами и с наигранным сожалением вздохнул:

— Наши единороги еще не прибыли. А они единственные знают дорогу в эту страну.

Обрадовавшись, что он с таким пониманием откликнулся на ее призыв в страну фантазий, Ганна встретилась с ним взглядом, сияя от счастья. Казалось, ее сердце разрывалось от безграничной любви.

Но их ждали неотложные дела.

— Полагаю, теперь мы уже сможем отправиться в «Сердце стрелы»? Там нас ждет наш новый дом.

— Да, теперь уже пора, — покорно согласился он. Насмешливая улыбка тронула уголки его губ, и он добавил: — Не думаю, что Генерал когда-нибудь простит меня за то, что я запряг его.

Ганна посмотрела на гнедого, запряженного в арендованную повозку. Конь тряс пышной гривой, и в глазах его, казалось, был упрек. Она ласково рассмеялась и сказала:

— Он должен привыкать к этому.

— Полагаю, ты права. Ведь мы теперь оседлые люди и не только муж и жена, но еще и родители. Кроме того, наши дети нас ждут.

Ганна на минуту задумалась, вспомнив, как они пришли к решению забрать Эрика и Иви Рамсон, единственных сирот, оставшихся без родственников. Всех остальных ребят приняли в семьи. Она прильнула к нему и с волнением посмотрела ему в лицо.

— Крид, ты хорошо все обдумал? Я имею в виду, они такие маленькие, хотя и хорошо воспитанные…

Брови Крида поднялись.

— Хорошо воспитанные? Мне кажется, что моя память лучше твоей, любимая. Я-то отлично помню этого маленького озорника с прискорбным пристрастием к большим шалостям. А как он безжалостно дразнит свою сестренку?

— Но Эрик любит Иви. Он никогда…

— Не позволит никому ее обидеть, — закончил Крид, взяв Ганну под локоть. — Но это не значит, что мы позволим ему самому обижать ее.

— Ты уверен? — не смогла сдержаться она от вопроса, когда он подхватил и надел на голову свою старую, видавшую виды шляпу.

— Уверен, в чем? В дожде? В солнце? Как ты обо мне думаешь, дорогая?

— Нет, Крид. Ты уверен, что это именно то, что ты хочешь?

Помедлив, он взял ее руки в свои. Его голос был мягким, нежным и преисполненным любви к ней.

— Я уверен, как никогда в жизни, Ганна. Я уверен в этом не меньше, чем в том, что орлы летают по небу, а облака по Небесам. Это наша новая жизнь, и вместе мы сможем сделать все.

С замирающим сердцем она задала ему свой последний вопрос в надежде на то, что он решит его, как и все остальные.

— А как насчет золота? Оно…

— Это ерунда. Я уже обо всем позаботился. Кстати, Генри Плюммеру вынесли общественное порицание за его нелегальную связь с преступниками, и он был вынужден публично покаяться в своих делишках. Кажется, это стоило ему больше, чем акции и несколько мешков золота. — Крид погладил жену по руке. — Это сейчас имеет какое-то значение? Неужели ты еще не убедилась, что жизнь так прекрасна?!

Ганна покачала головой, и копна медных локонов рассыпалась под венком из роз.

— Нет. Мне просто нужно было еще одно подтверждение.

— Это? — И Крид подставил ей свои губы.

Ее прикосновение было едва ощутимым, как золото утренней зари, как полет колибри, как нежный запах розы. Поцелуй сопровождался чувственной лаской ее прекрасных волос его лица, сладким залогом любви. Этот нежный поцелуй обещал счастливое будущее, и Крид с радостью ответил на него.

— Ты знаешь, куда мы едем, любимый?

Улыбнувшись, Крид поправил ее выбившийся локон.

— Да, любимая. Я знаю, куда. На Небеса.

1

«Как небо в высоте и земля в глубине, так сердце царей — неисследимо». — Книга Притчей Соломоновых, 25:3. — Ред.

(обратно)

Оглавление

Часть I

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

Часть II

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg