«Как вольный ветер»

Как вольный ветер (fb2) - Как вольный ветер [The Wild Cry of Love - ru] (пер. Елена Любимова,Надежда Алексеевна Кудашева) 899K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Барбара Картленд

Барбара Картленд Как вольный ветер

Глава первая

1899 год

— Должно быть, вы шутите! — воскликнула юная Вальда, в замешательстве глядя на отчима.

— Ничуть, — спокойно отвечал граф де Марлимон. — Мы с твоей матерью все очень тщательно обсудили и пришли к выводу, что настало время подумать о твоей судьбе.

С уст Вальды сорвался нетерпеливый возглас, но она тут же взяла себя в руки.

— У меня нет ни малейшего намерения, отец, — твердо заявила она, — соглашаться на брак с абсолютно незнакомым человеком, который к тому же сам не испытывает ко мне никаких чувств. Если я выйду замуж, то только по любви.

Весь облик девушки выражал вызов и открытое неповиновение, но это лишь чудесным образом добавляло ей привлекательности.

Неудивительно, что ее будущее так заботило и мать, и опекуна: Вальда и впрямь была чрезвычайно хорошенькой. Кроме темно-рыжих волос, издавна так ценимых венецианками, природа одарила ее типично английской голубизной глаз, а в качестве изысканной оправы к ним — темными ресницами, которые, как некогда утверждал ее отец, достались его роду от одного из кельтских предков.

Глядя теперь на падчерицу, граф еще раз отметил про себя, что красота ее совсем не французская, она скорее подобна экзотическому цветку и что недаром во время пребывания семьи в Париже столичные щеголи были так неумеренны в комплиментах.

Однако помимо щедрых милостей, которыми осыпала ее мать-природа: прелестного лица, тонкой, грациозной фигурки и живого ума, — Вальда владела и сказочным богатством.

Об этом позаботился ее покойный отец, завещавший своей единственной дочери огромное состояние. Вот почему граф, человек крайне щепетильный, считал своим долгом как можно лучше распорядиться будущим воспитанницы.

— Ты не хуже меня знаешь, Вальда, — сказал он, — что во Франции браки устраиваются родителями. Это слишком серьезное дело, чтобы доверить его молодым.

— Значит, я не стану выходить за француза! — веско возразила девушка.

— Не следует воображать, однако, — продолжал граф, словно не замечая ее выпада, — что в Англии дела обстоят иначе. Там наследницу подобного состояния выдают, как правило, за какого-нибудь родовитого, но обедневшего аристократа, которому стало не по средствам самому содержать свои поместья.

— Но должна же быть на земле страна, где на первом месте стояла бы любовь! — в смятении воскликнула Вальда.

В голосе ее звучала такая искренняя, идущая из самого сердца печаль и одновременно надежда, что взгляд опекуна смягчился.

— О любви мечтает всякий. И в большинстве случаев, если мужчина и женщина имеют сходные вкусы, разделяют общие интересы, их брак становится приятным содружеством, которое зачастую переходит в любовь.

— Но вы же влюбились в маму? — заметила Вальда.

— Верно. Но твоя мама была в то время взрослой, серьезной женщиной, имевшей опыт семейной жизни, а не легкомысленной восемнадцатилетней девчонкой, еще не способной разобраться в своих мыслях и чувствах.

— Почему же не способной? — сверкнула глазами Вальда, в голосе которой вновь зазвенели бунтарские нотки. — Откуда вы знаете?

Граф улыбнулся.

— Тебя воспитывали в строгих правилах, как и подобает, когда дело касается юной особы благородного происхождения. И, хотя ты немало попутешествовала и многое повидала, у тебя не было возможности думать и действовать самостоятельно.

— Но это не моя вина! — парировала девушка.

— Речь не о вине, — возразил граф. — Напротив, я считаю такое воспитание очень разумным. Но факт остается фактом: ты не сумела бы добраться до Парижа без провожатого или выбрать себе платья без помощи матери. Неужто ты воображаешь, будто в состоянии разумно выбрать человека, которого тебе придется называть мужем до конца своих дней?

— Но если я предоставлю этот выбор вам, как вы узнаете, что мы подходим друг другу и нам будет хорошо вместе? Что, если я смертельно возненавижу вашего избранника?

— О, в этом случае я, безусловно, не стану тебя принуждать, — поспешил успокоить ее граф, — как бы далеко ни зашли приготовления к свадьбе. Однако поверь тому, кто хорошо тебя знает и искренне любит: я сумею подыскать человека, наделенного всеми качествами, желательными в твоем будущем супруге.

— Трудно поверить, что все эти высокодостойные люди так и ждут, когда я упаду к ним в объятия! — Упрямица саркастически передернула плечами. — Если они так хороши, то почему до сих пор свободны?

Вельможа вздохнул.

— Не стану скрывать от тебя, Вальда, — ведь ты девушка умная — что для дворянина, которого я определю тебе в мужья, твое приданое явится немаловажным, если не решающим, фактором. Но, поскольку ты к тому же и очень красива, трудно представить, чтобы этот человек в тебя не влюбился, разве что он высечен из камня.

— Ну… а… если все же не влюбится? — очень тихо спросила девушка.

В это время она как раз подумала, что, насколько ей известно, у каждого француза, кроме законной жены, бывает и любовница.

Да, вероятно, мать и отчим пришли бы в изумление, узнай они, насколько осведомлена их дочь об интригах и так называемых «сердечных делах», в которых были замешаны их друзья и знакомые. Слуги и даже гувернантка, не стесняясь, обсуждали в присутствии девочки любые щекотливые темы, словно та была глухая. Вальду такие разговоры всегда живо интересовали, но, чтобы не навлечь подозрений, она с детской хитростью не подавала виду, что прислушивается к сплетням.

А посплетничать было о чем. Граф де Марлимон и его очаровательная жена-англичанка постарались наполнить свой дом в Париже и многочисленные замки по всей Франции пестрой, болтливой толпой вычурно-изысканных, притворно любезных, нарочито веселых и оживленных светских знакомых.

Правда, маленькой Вальде, которая большую часть времени проводила в классной, не дозволялось видеться с гостями — за исключением единственного часа в день, того самого, когда ровно в пять она спускалась в салон матери.

Прежде, живя в Лондоне, они с мамой в это время дня пили вместе чай на английский манер. Однако во Франции все было иначе. Дамы непринужденно рассаживались в кружок — либо с вышиванием, либо просто посплетничать. Едва удостоив девочку снисходительным приветствием, они возвращались к прерванной беседе, полной пикантных подробностей. А Вальда между тем жадно глотала и откладывала в памяти долетавшие до ее слуха разнообразные и любопытные сведения.

— У маркизы Н. новый возлюбленный. Обворожителен и необычайно хорош собой. Зато госпожа Бойе вне себя, да и неудивительно: пока им не заинтересовалась маркиза, он всецело принадлежал ей…

— Слышали новость? Граф де Ружман вчера вечером вернулся домой в неурочный час и был взбешен, застав свою жену наедине с Пьером. Трудно представить себе графа в роли ревнивого супруга, но, вероятно, теперь он поймет, каково приходится другим мужчинам, когда обидчиком бывает он сам!..

— На прошлой неделе я видела Жака. Можете себе представить: он был в обществе той очаровашки из Фоли-Бержер! Говорят, он снял ей шикарные апартаменты на рю Сент-Оноре, купил роскошный экипаж и пару великолепных лошадей, так что теперь весь Париж лопается от зависти. Что ж, с его доходами он может себе такое позволить…

Поначалу подобные истории казались Вальде малозначительными, однако постепенно, точно фрагменты головоломки, они начали складываться в живую и яркую картину царящих в светском обществе нравов. Этому способствовали и любовные романы, которые довелось прочесть юной девушке. Она обнаружила их в гостиной отчима и без спроса отнесла в свою спальню. Что и говорить, ни мать, ни гувернантка не одобрили бы подобного чтения. Но они пребывали в неведении — Вальда читала по ночам, когда огни в доме были погашены и предполагалось, что барышня спит крепким сном.

Как и в подслушанных сплетнях, не все в этих книгах было ей понятно, но зато в них царила любовь!

С упоением читала юная мечтательница о глубоких и волнующих чувствах. А когда Вальда подросла и ей настала пора вступить в большой свет, она твердо решила, что подарит руку и сердце только тому, в ком найдет истинную любовь. Мать и отчим всегда были счастливы вместе, и Вальде казалось, что иначе и быть не должно. Она сама была горячо привязана к приемному отцу и помыслить себе не могла, что в один прекрасный день он решит самолично распорядиться ее судьбой. Неужели он станет действовать по принятым здесь правилам? Заботиться только о выгоде, которую стороны могут извлечь из брачного союза?

Увы, получалось, что так.

Судя по размерам наследства, размышляла Вальда, отчим, вероятно, будет искать жениха среди знатных маркизов или родовитых дворян, вроде провансальских графов Ле Бо, чье происхождение уходило в глубь веков славной французской истории.

Фамилия Ле Бо издавна будоражила ее пылкое воображение. С восхищением и сладким трепетом слушала она об именитых и могущественных рыцарях, которые, не щадя себя, бились с сарацинами, а позже сделались поэтами и трубадурами. Они роднились с могущественными королевскими домами Прованса, Барселоны, Польши, Савойи и Англии, происхождение же свое вели от самого Бальтасара, знаменитого царя Древнего Востока. Род графов Ле Бо считался одним из самых сильных и знатных в Европе. Седые развалины их замков были раскиданы по всему Провансу, и всякий раз, как предоставлялась возможность, Вальда стремилась полюбоваться этими романтическими руинами. Ей казалось, что там, среди остатков древних фортов и крепостей, еще бродят духи их отважных властелинов — людей, бесстрашных в бою и неукротимых в любви.

Перед мысленным взором юной мечтательницы проплывали рыцари на боевых конях, закованные в серебряную броню, в сверкающих шлемах с плюмажами, над чьими головами развевались остроконечные знамена с древним гербом.

Но особую славу Ле Бо снискали как искусные певцы и поэты, воспевавшие любовь к Прекрасной Даме. Это от них, от провансальских трубадуров, родилась и завоевала сердца людей любовная лирика. В ней Вальда находила все то, что влекло ее, — высокую поэзию и накал чувств. Пожалуй, сам дух Прованса больше, чем что бы то ни было, убеждал ее, что она не должна выходить замуж иначе, как по любви.

— Любовь! Красота! Поэзия! — музыкой звенело в ее душе.

Но можно ли ожидать высоких чувств от человека, которого привлечет лишь ее богатство, а в нем самом привлекательным может оказаться только его титул?

Девушка в задумчивости подошла к окну, устремила взор на раскинувшийся вокруг необъятный простор. Прованс в начале лета бывает красив как никогда. От самых стен графского замка, что располагался на полпути между Арлем и Ле-Бо, расстилалась всхолмленная зеленая равнина, усеянная тут и там темными иглами кипарисов, усыпанная алыми заплатами маковых полян. Вдали темно-голубая линия горизонта окаймляла золотое, залитое щедрым южным солнцем небо.

— Неужели же, Вальда, — прервал ее размышления отчим, — ты не доверишь мне поступить так, как я считаю наилучшим для твоего блага? — Он говорил с ней так, будто уговаривал заупрямившегося ребенка.

Прежде чем жениться на матери Вальды, граф де Марлимон был известен своими многочисленными любовными победами. Однако ни одна из его сердечных привязанностей не длилась долго, покуда он, приехав в Англию, не влюбился без памяти во вдову сэра Эдварда Берка. С той самой минуты, как их представили друг другу на званом обеде, граф, казалось, напрочь позабыл о том, что в мире существуют другие женщины.

Леди Берк и впрямь была очень хороша собой, однако ее красота была совершенно иной, чем красота ее дочери. Белокожая, с нежным розовым румянцем, классическими чертами лица и золотыми локонами, она напоминала статуэтку дрезденского фарфора. А перед ее мягким, ласковым обаянием не мог устоять никто.

Дочь леди Берк унаследовала от своего отца волосы огненного цвета и столь же огненный темперамент. Сэр Эдвард Берк и в прочих отношениях был личностью исключительной и во многом противоречивой. Это его горячий нрав говорил в Вальде, когда она твердо заявила отчиму:

— Воля ваша, отец, но я не позволю, чтобы меня выдавали кому-то, точно товар в магазине.

— Собираешься остаться старой девой? — жестко спросил тот.

— О, нет, конечно, — живо откликнулась она. — Я собираюсь замуж, но сперва мне хотелось бы немного пожить для себя.

— Опасная философия для молодой девушки, — еще более сурово произнес граф.

Падчерица внимательно посмотрела на него и рассмеялась.

— Понимаю, что вас беспокоит, отец. Вы с мамой, вероятно, боитесь за свою маленькую, глупую курочку, которая может попасть в беду, как младшая де Вилье, что убежала с женатым человеком, или как Ортанс де Пуанье, открывшая на Монмартре художественную студию. Но обещаю вам, что не стану делать ничего подобного!

— Ортанс де Пуанье, по крайней мере, обладает кое-каким талантом, — недовольно обронил граф.

— Стало быть, вы считаете, что у меня нет никакого? — вспыхнула Вальда.

— Дело не в этом. Ты наделена многими талантами, Вальда, но не теми, за которые платят деньги. Впрочем, благодарение господу, тебе нет надобности зарабатывать на кусок хлеба. Однако, явись таковая… поверь, не так-то это просто, как кажется.

Вальда вновь в задумчивости прошлась по гостиной, и граф не мог не отметить врожденных легкости и изящества движений, не столь уж часто встречаемых среди ее сверстниц.

— До чего же вы изобретательны, отец, — остановилась она, обращая к отчиму пронзительный взгляд синих глаз. — Каждый мой довод для вас точно мишень, которую ваши аргументы разбивают с завидной легкостью. Но заметьте: мы неизменно возвращаемся к нашему яблоку раздора — вы по-прежнему намерены выбрать для меня мужа, а я по-прежнему не хочу вступать в брак по чужому выбору.

— Что ж, в таком случае мы поступим вот как. Будем приглашать в дом наиболее достойных людей, способных составить тебе хорошую партию, чтобы ты имела возможность узнать их поближе. Если помнишь, с одним из таких благородных дворян ты уже познакомилась недавно в Париже.

По челу девушки пробежало облачко.

— Уж не маркиза ли д'Артиньи вы имеете в виду, отец? — с беспокойством спросила она.

Наступило минутное молчание, после чего граф де Марлимон кивнул:

— Я уже беседовал о нем с твоей матерью.

— Но ведь он невыносим! — вскричала Вальда. — Я с ним танцевала, и за столом он был моим соседом. Маркиз производит впечатление человека, не прочитавшего в жизни ни одной книги! Уверял меня, что увлекается лошадьми, но, право же, любой наш конюх понимает в них куда больше!

— Боюсь, ты чересчур разборчива, дочь моя, — сухо заметил граф. — Все эти недостатки не мешают маркизу быть владельцем великолепных поместий и замка д'Артиньи, одного из самых старинных во Франции. Имя его пользуется заслуженным уважением у всякого француза. — Он помолчал и многозначительно добавил: — Став маркизой, ты займешь второе по знатности место после самих Бурбонов.

— Уж лучше вступить в брак с камбалой! — презрительно фыркнула Вальда. — Впрочем, камбала, я думаю, не в пример занимательнее.

Де Марлимон вздохнул.

— Могла ли ты составить о нем правильное суждение после столь непродолжительного знакомства? Давай пригласим д'Артиньи к нам погостить. Ты покажешь ему красоты и достопримечательности Прованса, представишь маркиза нашим друзьям, и тогда посмотрим, не выиграет ли он в твоих глазах при более близком общении.

Вальда с живостью вскинула на отчима взгляд широко раскрытых глаз.

— Возможно, вы считаете меня несмышленой дурочкой, но не настолько же я глупа, — тихо, но выразительно проговорила она. — Если маркиз останется у нас погостить, наши семьи окажутся вовлечены в столь близкие отношения, что разорвать их будет очень трудно. После этого будет уже неприлично, почти невозможно ответить ему отказом. И вам это известно не хуже, чем мне.

— И все же я склонен думать, что он тебе понравится.

— Никогда! Никогда! Никогда! — с жаром трижды воскликнула Вальда. — И коль скоро вы пытаетесь склонить меня к замужеству с этим человеком, то клянусь: едва он переступит порог нашего дома, я скажусь больной и запрусь в спальне. И никакие средства и уговоры не заставят меня выйти к нему.

Лицо графа помрачнело, рот сжался в жесткую прямую линию. Терпения ему было не занимать, но иногда выходки падчерицы являлись для него суровым испытанием.

— Порой мне кажется, Вальда, — произнес он после минутной паузы, — что твоему родному отцу удалось бы совладать с тобой куда лучше.

— О да! Папа, вероятно, отлупил бы меня как следует за непослушание, — рассмеялась девушка. — Он был очень крутого нрава. Но вы, мой дорогой приемный отец, всегда были так терпеливы и добры ко мне. — Подойдя к отчиму вплотную, она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. — Не можете же вы в одночасье превратиться в жестокого, неумолимого тирана. И только потому, что мне, по вашему мнению, пора замуж. Давайте забудем про маркиза д'Артиньи и прочих выгодных женихов, которых интересую не я, а мое приданое. Рано или поздно найдется кто-нибудь и получше!

Граф де Марлимон мягко обнял непокорную падчерицу.

— Ты ставишь меня в чрезвычайно трудное положение, дорогая. Я ведь люблю тебя, как родную, и именно поэтому обязан должным образом позаботиться о твоем благополучии. Что ж, забудем о маркизе д'Артиньи, он не единственный холостяк на свете. Но, надеюсь, среди других достойных претендентов ты все-таки выберешь человека себе по сердцу.

— Ах, отец, вы — неисправимый оптимист, — с очаровательной беспечностью улыбнулась строптивица. — Пойдемте лучше проведаем лошадей. По мне эти благородные животные много привлекательнее любого жениха. Как жаль, что нельзя выйти замуж за лошадь! — засмеялась она.

В ответ и граф не смог удержаться от добродушной улыбки и, качая головой, позволил увести себя во двор замка, где помещались хорошо оборудованные и содержащиеся в образцовом порядке стойла для лошадей. Там они с Вальдой, оба страстные поклонники верховой езды, проводили значительную часть времени.

В тот вечер, забравшись в постель, Вальда вместо обычного чтения долго размышляла. Она понимала, что отчим, без сомнения, уже передал маме их нынешний разговор, и родители не на шутку обеспокоены ее легкомыслием. Девушка была уверена, что они не оставят своих честолюбивых замыслов, особенно после того головокружительного успеха, каким их дочь пользовалась нынешней зимой в Париже, и не сегодня-завтра ей все равно будет навязан брак с тем или иным претендентом. Но в любом случае союз этот будет не чем иным как хорошо обставленной торговой сделкой.

Мысли Вальды обратились к зимним балам и приемам. Молодым девушкам, впервые вступающим в большой свет — так называемым «дебютанткам», — предписывалось вести себя скромно и застенчиво, робко держась в тени старших. Послушно, словно овечки, следовали они за своими блестящими, предприимчивыми, искушенными в жизни мамашами. Те спешили выставить дочерей на своеобразную «ярмарку невест», но юные барышни оказывались на их фоне так невыразительны, что порой производили впечатление глупеньких, неуклюжих дурнушек, не умеющих и слова вымолвить.

Англичанка по рождению, очень эффектная внешне и обладающая при этом яркой индивидуальностью, Вальда выгодно выделялась на их фоне и потому не могла остаться незамеченной.

Правда, успехом она пользовалась главным образом среди женатых или пожилых мужчин, ибо молодые холостяки имели обыкновение держаться в свите какой-нибудь блестящей замужней дамы или сознательно избегали уделять внимание дебютантке, опасаясь ответственности.

Тем не менее успех Вальды был несомненным. Не раз она слышала, как признанные светские львицы, испытывая, вероятно, нечто вроде ревности, отпускали в ее адрес изысканные колкости либо намекали ее матери, что девушку пора выдавать замуж.

— Я своих дочерей старалась сбывать с рук как можно раньше, едва только они покидали классную, — говорила графине де Марлимон одна пожилая, величественная дама. — Чем меньше они знают о жизни к моменту рождения первенца, тем лучше.

Вальда не расслышала, что ответила мать, но про себя решила, что не собирается, только расставшись с детством, обзаводиться первенцем.

— Я хочу повидать мир, — твердо сказала она самой себе.

Сейчас, лежа в темноте уютной, изящно убранной спальни, девушка подумала, что всегда стремилась поскорее повзрослеть. Ей всегда казалось, что тогда перед ней распахнутся двери свободы, откроются новые, широкие горизонты.

Как она ошибалась!

Если позволить отчиму действовать по его усмотрению, то вскоре она окажется женой человека, который станет приятно развлекаться, транжиря ее деньги, а ей самой останется лишь сидеть дома да производить на свет детей!

От этой мысли в душе Вальды всколыхнулась волна протеста. Сколько удивительных стран она мечтала изъездить, какие диковинки повидать! Неужели от этих планов придется отказаться? Разве что путешествовать под присмотром супруга, бледной тенью следуя за ним туда, куда он сочтет нужным. Она будет смертельно тяготиться его обществом, а он — скучать в обществе жены.

Вальда вспомнила элегантных утонченных красавиц, блиставших на парижских балах. Не только красота, но и острый, живой ум делали их столь обворожительными. Их речь сверкала и переливалась, подобно тем дорогим бриллиантовым ожерельям, что обвивали их лебединые шеи. Перед их обаянием было трудно устоять, и Вальда понимала, почему молодые люди находили их куда более пленительными, чем анемичных «девушек на выданье» в простеньких белых платьях под присмотром матерей — барышень, безмолвных от робости и нестерпимо скучных.

Вальде, как и любой порядочной девушке, разумеется, не доводилось посещать Фоли-Бержер, Казино-де-Пари и прочие подобные заведения. Зато она частенько видела их афиши. На них полуобнаженные красотки высоко задирали ноги, лихо отплясывая канкан, или бросали через плечо кокетливо-бесстыдные взгляды.

Как далеко все это было от понятий добродетельной семейной жизни! Мужчине, который способен находить удовольствие в развлечениях такого рода, она, Вальда, покажется столь же докучной, как и ей он сам.

— Ни за что! — громко произнесла Вальда. — Что бы там ни говорили мама и отчим, не стану я выходить невесть за кого!

Но тут ей вспомнились слова отчима о ее житейской беспомощности. Увы, в этих не льстящих самолюбию словах заключалась правда: и впрямь, сколько Вальда себя помнила, ее всегда опекала и обслуживала целая армия слуг, учителей, гувернанток. С раннего утра и до самого вечера при ней постоянно находились люди, обхаживая ее, исполняя все до мелочей. А уж когда семья отправлялась куда-то, по удобству и роскоши их путешествие напоминало королевский выезд.

— Однако все это вовсе не значит, что я не смогу действовать самостоятельно! — сердито сказала себе Вальда, и в памяти девушки возник покойный отец.

Обычно об отце она вспоминала нечасто. Он погиб во время экспедиции в Анды, когда девочке было лет двенадцать. Впрочем, и при жизни, будучи заядлым путешественником, он бывал дома так редко, что дочь видела его лишь урывками. Вот уж ему-то, вероятно, не понравилось бы, какой неженкой растет его единственная дочь, как безропотно мирится она с полным отсутствием опасностей и приключений!

Сам он был истинным искателем приключений, прирожденным исследователем и первопроходцем. Он избрал своим призванием достигать недостижимого, добиваться невозможного: путешествовал по Персии — и обнаружил древние развалины, которые потрясли археологический мир; провел несколько лет в Индии — и не только сколотил громадное состояние, но и собрал уникальный материал о верованиях тамошних народов, открыв в том числе неизвестную ранее религию. Он побывал в Вавилоне и Самарканде, достиг Китая и едва не лишился жизни, пытаясь проникнуть в Мекку под видом мусульманского паломника.

Всякий раз, думая об отце, Вальда поражалась, какой неукротимой энергией веяло от этого человека, даже когда он просто находился рядом. Ни в ком и никогда с тех пор не встречала она столь заразительной жажды жизни.

Слушая отцовские рассказы о дальних странах, Вальда так живо воображала услышанное, словно сама испытывала все захватывающие приключения, преодолевала многочисленные трудности. Рассказчиком отец был непревзойденным.

Однако леди Берк тяжело переживала частые отлучки мужа, и покуда сэр Эдвард носился по свету, с неиссякаемым энтузиазмом изучая самые отдаленные его уголки, его жена непритворно страдала.

Не спасали и окружавшие ее роскошь и комфорт. Леди Берк была из тех женщин, кому в жизни необходимо опираться на крепкое мужское плечо. Но можно ли было опереться на сэра Эдварда, если она видела его так редко? Мать Вальды любила мужа и восхищалась им, но теперь девушка понимала, что именно одиночество и отсутствие душевного тепла побудили вдову лорда Берка спустя менее года после его смерти с готовностью отозваться на предложение графа де Марлимона.

Впрочем, ее дочери ни разу не пришлось пожалеть об этом. Ее французский отчим был не просто неизменно добр к ней, но и выказывал искреннюю привязанность. Он и сам не раз говорил, что относится к ней, как к родной дочери.

Но сейчас Вальде, как никогда, недоставало именно покойного отца. Уж он бы не стал требовать, чтобы она послушно позволяла другим распоряжаться своей судьбой. Чтобы смиренно дала вовлечь себя в такой брачный союз, который мог, конечно, оказаться счастливым, но гораздо вероятнее — обернуться полным крахом.

Вот, к примеру, она никогда не сумеет терпимо отнестись к ухаживаниям мужа за другой женщиной. А ведь считалось почти хорошим тоном, если мужчина, практически в открытую, на глазах жены, расточал знаки внимания любовнице или заводил содержанку сомнительной репутации где-нибудь на окраине Парижа.

Что ж, быть может, такой стиль жизни и хорош для французов, но она-то родом из Англии, и ей он чужд и унизителен. Ей нужен не просто титул, а искреннее расположение мужа, его дружба и желание быть рядом. Ей нужна любовь, и ее избранник должен принадлежать ей одной, а она — только ему.

Но как отличались эти идеальные мечты от обычая и самих француженок после замужества заводить романы на стороне. Это тоже почиталось почти хорошим тоном. Хитрости, уловки, обман, как видно, придавали остроту и занимательность их жизни. Вальда же видела во всем этом лишь низость, грязь да убожество. Нет, не об этом грезила она, зачитываясь любовной поэзией прекрасных рыцарей Ле Бо.

— Я не могу сделать то, чего ждет от меня отчим, — вновь твердо сказала Вальда.

Резко поднявшись с постели, она подошла к окну и, отодвинув штору, в сильнейшем волнении стала глядеть в ночь.

На темном небе горели яркие, крупные звезды. Вставала луна. В ее мягком сиянии раскинулась внизу земля — наполненная тенями и шорохами, таинственная и прекрасная.

«Где-то на свете, — думала Вальда, — живет человек, которому я предназначена судьбой, которому суждено любить меня не ради денег».

Впервые в жизни она почувствовала, что ненавидит завещанное ей отцом богатство. До сих пор она смотрела на свое наследство как на преимущество, дающее независимость и безопасность. Оно и впредь должно было обеспечивать ей привычный образ жизни.

Теперь же в ее глазах крупное состояние начало превращаться в недостаток. За богатством соискатели ее руки не разглядят да и не пожелают разглядывать саму невесту. Возможно, они и оценят ее личные качества, но, окажись она даже скучной, пустоголовой дурнушкой, деньги сделают свое дело, превратя тысячу недостатков в достоинства.

— Ужасно! Нестерпимо! — как от боли, выкрикнула Вальда в тишину ночи.

Но что ей делать? Где выход? Как противостоять воле опекуна? За его старомодной обходительностью скрывались решительность и сильная воля. Он привык повелевать и добиваться желаемого.

Граф никогда не гневался, не выходил из себя, не бушевал, подобно ее отцу. Но, однажды приняв решение, бывал безжалостен и непреклонен, твердо гнул свою линию, и, рано или поздно, как бы сами собой бастионы сопротивления рушились, и победа оставалась за ним.

«Он сломит, перехитрит меня, — напряженно думала Вальда. — Пригласит намеченного претендента в дом, так или иначе я буду вынуждена с ним общаться и не успею опомниться, как окажусь помолвлена».

При этой мысли девушка содрогнулась. Образ воображаемого жениха, ненавистного, несмотря на все его достоинства, угрожающе замаячил в ее сознании, точно изготовившийся к прыжку хищник, от которого нет спасения.

Вальда мрачно отошла от окна и зажгла свечу на ночном столике, комната озарилась мерцающим светом. В Париже их дом был оснащен электрическим освещением, но здесь, в провинции, по старинке пользовались свечами и керосиновыми лампами, что вполне соответствовало романтической обстановке древнего провансальского замка.

Освещаемая пламенем свечи, Вальда медленно опустилась на кровать и постаралась сосредоточиться.

— Как мне противостоять отчиму? — вслух проговорила она, вновь и вновь убеждаясь в необыкновенной сложности этой задачи.

Граф был человеком долга и не отступал от того, что считал правильным. Спорить с его убеждениями бесполезно и неразумно. Но как разубедить его?

Девушка растерянно обвела взглядом комнату, словно прося помощи и совета у родных и привычных вещей, окружавших ее почти с самого детства.

Нарядно отделанная, легкая и изящная мебель была под стать облику своей хозяйки: безделушки севрского фарфора, подаренные ей матерью к Рождеству или на именины; картины в резных золоченых рамах — те, что особенно понравились Вальде и были перенесены по ее просьбе из других покоев замка.

Вот кушетка в стиле Людовика XIV, украшенная прихотливой резьбой. На кушетке — кукла, которую Вальда некогда привезла из Англии. Сколько нарядов было сшито на эту маленькую принцессу многочисленными нянюшками, горничными да и самой графиней! В конце концов у куклы собралось целое приданое, причем каждое платьице было отделано подлинным драгоценным кружевом!

За куклой, чуть подальше, — черный ящичек. В этом ящичке — одна замечательная вещь, подарок Вальды самой себе. Она приобрела его прошлой осенью в Лондоне.

И вот девушке показалось, что она нашла ключ. Тот самый ключ, которым, возможно, отпирались двери ее свободы.

В ящике хранилась фотокамера.

История этой вещи была такова. Когда Вальда гостила у своих английских родственников, один из двоюродных братьев показал ей сделанные им фотоснимки, а позже сфотографировал и саму кузину.

Результат поразил девушку. На получившемся портрете она выглядела как живая! Тогда Вальда убедила брата позволить ей самой воспользоваться этим чудесным приспособлением и в свою очередь сфотографировала мать и улицу перед домом и проезжавшие по ней экипажи.

Вначале у нее выходило не очень хорошо. Но через некоторое время кузен Джордж повел ее на выставку в Королевское фотографическое общество, и там они увидели снимки, сделанные человеком по имени Пол Мартин, который, пользуясь первым из изобретенных аппаратов марки «Facile», продемонстрировал столь высокое искусство, что удостоился золотой медали. Работы его поражали достоверностью и были в то же время так прекрасны, что Вальда буквально «заболела» фотографией.

Сперва она хотела купить за гинею ту самую камеру «Facile», но кузен убедил ее приобрести лучше «Кодак», который снимал не на фотопластинки, а на специальную мягкую пленку, намотанную на катушки. Такую светочувствительную пленку, объяснил Джордж, изобрели совсем недавно — всего лишь лет восемь назад.

— Это огромное достижение по сравнению с прежней техникой, — важно прибавил он.

— А как эта пленка действует?

— Она намотана на деревянную катушку, находящуюся внутри специального светозащищенного футляра. К обеим ее концам приделаны черные матерчатые поводки, с помощью которых она перематывается.

— И ты утверждаешь, что с этой камерой обращаться удобнее?

— Да. На пленке помещается сто кадров. Все, что потребуется от тебя, — это подбирать экспозицию да щелкать затвором. А затем — просто отослать отснятую пленку в фотомастерскую компании «Кодак» для проявки и получения готовых фотографий. Это гораздо легче, чем проявлять и печатать самостоятельно.

Вальда вполне оценила это преимущество.

Снаружи камера выглядела не слишком внушительно, и, когда довольная девушка привезла ее домой, во Францию, отчим поначалу отнесся к приобретению иронически.

Однако, увидев первые снимки, он переменил отношение и даже позировал верхом на одной из своих любимых лошадей.

Но вскоре выяснилось, что таскать за собой громоздкий четырехфунтовый аппарат довольно тяжело и неудобно, и энтузиазм Вальды понемногу остыл. Не раз во время верховой прогулки красота сельских просторов так восхищала наездницу, что возникало горячее желание запечатлеть ее на пленке. Но скакать на лошади с камерой неудобно, закладывать же по возвращении коляску, чтобы вновь объехать понравившиеся места, тоже оказывалось чересчур хлопотно. И чаще всего замыслы эти оставались неосуществленными.

Тем не менее, специально на случай переноски, для камеры был заказан футляр из черной кожи с удобной ручкой, и Вальда не теряла надежды всерьез заняться фотопейзажами, мечтала сделать снимки живописных видов Прованса, провансальских крестьян, а затем представить свои работы на парижской выставке.

Своими честолюбивыми планами своенравная девушка не делилась ни с матерью, ни с приемным отцом, лелея сладкую мечту в потайных уголках сознания. И вот теперь у нее мелькнула мысль, что, если бы все же удалось добиться столь ощутимого успеха, старшие перестали бы относиться к ней, как к несмышленышу, не способному на значительные поступки. Быть может, тогда они бы по-другому взглянули и на ее стремление самой выбрать себе мужа?

И тут юная аристократка вспомнила, что в графских владениях как раз стоит цыганский табор.

Каждый раз, в одно и то же время года, в здешних местах гостили цыгане, делая передышку на своем пути в городок Сент-Мари-де-ля-Мер, где 24 мая праздновался день горячо почитаемой ими святой Сары.

Для Вальды же прибытие в имение цыган тоже каждый раз было праздником. И сами цыгане, и весь их пестрый быт, и своеобразный уклад жизни казались ей так привлекательны и живописны, что, взяв с собой няньку или гувернантку, девочка спешила нанести им визит. Как завороженная, глядела она во все глаза на странные походные домики на колесах, на экзотические наряды и смуглых, черноглазых цыганят.

Ежегодный цыганский фестиваль в Сент-Мари-де-ля-Мер, куда съезжались племена из разных мест, будил воображение многих провансальцев. Однако большинство людей относились к кочевникам настороженно и с подозрением. Графские арендаторы не раз жаловались, что после отъезда табора они то не досчитаются кур, то захворает от «дурного глаза» скотина.

И все же люди относились к цыганам не так уж плохо, даже с интересом. Молодые девушки бежали к цыганкам узнать судьбу по руке, получить «заговор на красоту», а то и приворотное зелье.

— Завтра же иду фотографировать цыган! — решила Вальда. — Вот это получатся снимки! Ах, если бы еще заснять церемонию в Сент-Мари-де-ля-Мер! Говорят, прибыв туда, цыганские паломники проводят всю ночь в молитвах в подземном святилище церкви Святой Сары. Они верят, что таким образом на них снисходит особая благодать. Какие изумительные снимки могли бы получиться! — мечтательно подумала девушка и вдруг застыла как вкопанная.

Ей пришла в голову одна идея. Идея столь необычная и потрясающая, что в первый момент ее трудно было осознать.

В замешательстве устремила Вальда взгляд на фотокамеру, потом поднялась, опять подошла к окну и окунулась в ласковую темноту. Безмолвная, бархатистая ночь обнимала весь мир.

— Так я и сделаю, — медленно и торжественно произнесла она, точно обращаясь к этой величественной тишине. — Я — дочь своего отца, а значит, не побоюсь. — Она умолкла, вслушиваясь в тишину, словно в надежде получить отклик на свой порыв.

Сначала казалось, что все вокруг безмолвствует, и вдруг откуда-то издалека донесся приглушенный крик ночной птицы.

Звук этот был Вальде не в диковинку — в окрестностях замка обитало много сов и филинов. Но теперь он обрел для нее совершенно новый, особый смысл. Он явился как послание свыше, как благословение.

— Песнь любви! — взволнованно воскликнула девушка. — Птицы теперь соединяются в пары, и это филин зовет свою подругу.

Да, на своем птичьем языке птица пела о любви. Она делала это вдохновенно, но своей воле, без принуждения. Она была свободна, и ответный крик также принадлежал свободному существу — дама сердца вольна была выбирать: откликнуться ей или хранить молчание.

— Вот к чему я стремлюсь, вот о чем мечтаю! Да, я хочу, чтобы за мной ухаживали, чтобы меня обольщали, но только не ради моих денег! Если не начать теперь бороться за свободу своего выбора, то впредь всю жизнь придется прожить по чужой воле. — Девушка взволнованно перевела дыхание. — Пускай я даже совершу ошибку, но то будет моя собственная ошибка, а не чья-то еще. Но нет, какой бы неопытной ни считал меня отчим, я знаю: есть во мне природное чутье, которое не подведет меня и поможет разобраться в людях.

Ей радостно подумалось, что вырваться из мягкого, разнеживающего, обволакивающего плена привычной жизни — всего лишь вопрос некоторого мужества и отваги. И этими качествами в полной мере был наделен ее отец — бесстрашный путешественник, неутомимый первопроходец, стремившийся к поставленной цели, не щадя даже собственной жизни.

«Папа и не пожелал бы себе иной смерти, — думала Вальда. — Для него не было ничего страшнее и отвратительнее, чем сидеть без дела, транжиря деньги да обрастая жиром».

Однако же получается, что именно этого требуют от нее, и только на том основании, что она родилась девочкой. Родись она мужчиной, могла бы, подобно отцу, посвятить жизнь странствиям. Теперь же, по прихоти родителей, она вынуждена жить в золотой клетке, ключ от которой находится у какого-то неведомого человека, того самого достойного жениха, которого назначит ей опекун.

— Возможно ли при этом вообще узнать счастье? — вновь и вновь горячо вопрошала Вальда.

И опять, словно в ответ, раздалось уханье сов; только сейчас, пожалуй, птицы находились совсем близко друг к другу.

Девушка подняла глаза к звездам.

Где-нибудь, далеко или близко, в эту минуту те же самые звезды светят и тому единственному, который желает ее так же сильно, как она его. Тому суженому, что предназначен ей от сотворения мира!

— Но если я буду просто сидеть сложа руки, — нахмурилась Вальда, — он может найти меня слишком поздно, когда я буду уже отдана за другого. И мы не сможем принадлежать друг другу, разве что тайком, обманывая весь свет.

Девушка зажмурилась, как от боли, величайшее счастье грозило обернуться чем-то нечистым.

Бессмысленный флирт, бесконечные любовные похождения, измены… Зачем люди вообще стремятся к подобным отношениям? Почему замужней женщине положено иметь любовника? Это, похоже, просто дань моде, светский способ времяпрепровождения. Штатный воздыхатель уподобляется чему-то вроде предмета туалета. Он сопровождает даму на балах и приемах, ухаживает с преувеличенной любезностью, точно напоказ. Все это выглядит искусственно и нарочито. А тем временем другая женщина, быть может, страдает и терзается ревностью. В сущности, такой кавалер похож на кукушонка, подкинутого в чужое гнездо.

— Как это ужасно! Отвратительно! — возмущенно топнула ногой Вальда. — Я не хочу с этим мириться!

И вновь мысли ее перескочили на гостящий в графских угодьях табор. Пестрые повозки и шатры — как они всегда занимали ее воображение! Интерес к необычному племени побуждал Вальду разузнать о нем побольше. В одной книге из библиотеки отчима говорилось, что цыгане вышли некогда из Азии и с тех пор проводили время в вечных скитаниях. Во все века бродячий народ встречали настороженно. В христианской Европе к ним относились с подозрением, часто гнали и преследовали. Причиной всему был страх людей перед неведомым, непривычным. Цыган считали варварами, язычниками, врагами католической веры и всех добрых христиан. Их обвиняли в колдовстве и черной магии.

Однако ежегодное паломничество цыган в Сент-Мари-де-ля-Мер как будто не противоречило христианству. Христианским был и храм, в котором цыгане, молясь, проводили всю ночь, а во время торжественной процессии при свете факелов цыгане несли по городу образы святых.

Вот, должно быть, незабываемое зрелище!

Исподволь, незаметно, будто сам собою, все яснее и четче складывался в голове Вальды замысел.

Если бы она добралась вместе с цыганами до Сент-Мари, это послужило бы прекрасным ответом отчиму, утверждавшему, что она может путешествовать только под присмотром. Мало того, можно было бы получить великолепные снимки цыган, да и не только их! Ведь путь в Сент-Мари-де-ля-Мер лежал через Камарг — край, славящийся своей живописной неповторимостью. Край, где водилась замечательная порода коней — белых, длиннохвостых и длинногривых, знаменитых на весь Прованс. Почитатели лошадей дивились им, словно выходцам с другой планеты.

Уж эти-то фотографии непременно завоюют приз на выставке!

До сих пор Вальда встречала лишь прирученных камаргских лошадей. Одна даже имелась в графской конюшне. Но разве сравниться им с теми, что на воле! С несущимися в стремительном галопе по безлюдным степям и песчаным дюнам! Кто-то говорил, что в этот момент они так прекрасны, точно скачут на них невидимые древние боги.

— Я запечатлею эту красоту и вернусь домой с фотографиями. Тогда отчим поймет, что его воспитанница — не просто хорошенькая кукла, не безвольное существо, покорно идущее, куда прикажут! Я докажу, что могу о себе позаботиться, могу совершить в жизни что-то важное! — охваченная воодушевлением, произносила Вальда слова, похожие на клятву. — Мои фотографии будут выставлены в Париже и, быть может, получат там золотую медаль!

От таких перспектив у нее захватило дух. Блестящими, широко распахнутыми глазами девушка глядела на звезды. Свет их, казалось, вливал в нее уверенность и вдохновение.

— Спасибо, — с улыбкой на устах прошептала им она.

В ночной вышине упоенно перекликалась пара ночных птиц.

Глава вторая

В ту ночь Вальде долго не спалось. Она составляла план своего будущего предприятия. Следовало учесть каждую мелочь, продумать каждую деталь, чтобы обезопасить себя от возможных неожиданностей.

Вальда помнила, как еще в Англии, когда ей было лет десять, она забрела однажды в отцовский кабинет и увидела, что отец энергично выкладывает на пол груды карт, книги, бинокли и прочие любопытные предметы. В руке сэр Эдвард держал длинный список, с которым то и дело сверялся. Поймав заинтересованный взгляд дочери, он с улыбкой сказал:

— Входи, Вальда. Будешь мне помогать.

— А что ты делаешь, папа? — спросила девочка.

— Забочусь об успехе моего будущего путешествия в Афганистан.

Но дочь продолжала удивленно взирать на беспорядок в комнате, и тогда он пояснил:

— При подготовке серьезной экспедиции важна любая мелочь. Если заранее тщательно не продумать мельчайшие подробности, то потом все пойдет вкривь и вкось, и даже самый грандиозный план потерпит фиаско.

Он вручил Вальде список.

— Ты будешь зачитывать мне по очереди каждый пункт, а я — проверять, все ли на месте.

Эта проверка оснащения будущей экспедиции заняла несколько часов. Однако Вальде запомнилось главное — как скрупулезно относится отец к подготовке того, что она называла для себя «папиным приключением».

— Вот и мне теперь нужно быть такой же внимательной и дотошной, — сказала себе девушка.

Она поднялась в шестом часу, когда солнце еще только выплывало из-за горизонта, и, не вызывая горничной, быстро оделась. Выбор ею облегченной амазонки был не случаен: несмотря на утреннюю прохладу, чувствовалось, что день предстоит жаркий. Лето установилось на редкость теплое, и крестьяне уже поговаривали о раннем урожае.

Одевшись, Вальда поспешила к черной лестнице в дальнем конце замка, ведущей в кухонные покои. Вся младшая прислуга была уже на ногах: горничные в чепчиках, с тряпками и метлами, кухонные мальчишки, ливрейные лакеи, деловито снующие из буфетной в столовую.

Девушка постаралась по возможности не попадаться им на глаза, однако один-двое слуг все же заметили молодую хозяйку и приветствовали ее поклоном:

— Доброе утро, мадемуазель.

Пройдя длинные, мощенные каменными плитами коридоры, Вальда миновала кухню и очутилась в просторной и прохладной кладовой. Массивные столы с мраморными столешницами были уставлены широкими мисками, полными сливок, — результат вечерней дойки. Окна плотно заслонялись ставнями, и оттого в кладовой всегда стоял полумрак. Но, несмотря на это, Вальда отлично разглядела ряд выстроенных у дверей плетеных корзин и ухватила одну из них.

Держа корзину в одной руке, она другой проворно наполнила ее яйцами и двумя увесистыми кружочками свежесбитого масла. Затем, перейдя в соседнее отделение, где с потолка свисало с дюжину петушиных тушек, сняла с крюка крупного, жирного кочета.

С корзиной в руке и петухом под мышкой через заднюю дверь Вальда осторожно выскользнула на хозяйственный двор.

Древний старик старательно подметал каменные плиты. Увидев Вальду, он почтительно дотронулся до седого чуба.

— Доброе утро, Пьер, — приветливо улыбнулась девушка и поспешила к конюшням.

Ей хотелось как можно скорее пуститься в путь, чтобы ее отсутствие прошло для родителей незамеченным. Обычно они с отчимом вместе выезжали на верховую прогулку после завтрака. Придется выдумывать какое-то объяснение, почему нынче она уехала без него.

В конюшне к Вальде тотчас услужливо подбежал конюх, ожидая распоряжений. Она приказала оседлать для себя лошадь и велела одному из грумов сопровождать ее. Для изнывающей от нетерпения Вальды время тянулось томительно медленно. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем подвели лошадей. Однако на самом деле уже через несколько минут всадница выехала со двора конюшни и галопом помчалась через парк. Следом за ней поспешал провожатый, везя петуха и корзину с провизией.

За густой изумрудно-зеленой рощицей, как и предполагала Вальда, развернулся табор.

Каждый год, в мае, перекатывались через Прованс обозы цыганских кочевников, и многие из них останавливались в имении графа. Одни цыгане уезжали, другие прибывали на их место, задерживаясь на день или два, но все держали путь в городок Сент-Мари-де-ля-Мер. И все они традиционно встречали в графских землях добрый прием, впрочем, как и в большинстве поместий между Ле-Бо и Арлем.

Вальде с детства нравилось отыскивать особые письмена, с помощью которых цыгане обменивались сообщениями. Они оставляли свои знаки где-нибудь в неприметных местах — на стене, дереве, ограде. Впрочем, для непосвященных эти символы казались чистейшей тарабарщиной. Однако приезжавшие на место соплеменников новые цыгане черпали из них бесценные сведения.

К примеру: там и сям за пределами замка, приглядевшись, можно было обнаружить знак в виде кружка с точкой посередине. На цыганском языке это означало: «здесь живут люди щедрые и дружелюбные по отношению к цыганам». Кружок без точки переводился просто как «щедрые люди». Крест, прямой или косой, в виде скрещенных палочек, начертанный перед въездом в поместье, говорил: «Здесь не подают ничего». А две линии, пересекающие третью, читались как «просителей гонят прочь».

Граф де Марлимон, сам знавший цыган с детства, рассказывал падчерице, что существует множество других подобных знаков, помогающих предприимчивым цыганам добиваться своего.

— Случается, что цыганка зайдет на ферму продать корзины или другие изделия. Искусно вызовет хозяйку на откровенность и выпытает незаметно все семейные тайны: дочь засиделась в девушках, хворает младший ребенок и тому подобное.

Вальда жадно слушала, а граф продолжал:

— Покинув словоохотливую фермершу, цыганка с помощью гвоздя, угля или мела оставляет в условленном месте свои иероглифы.

— А потом?

— А потом на ту же ферму заходит другая цыганка, предлагая погадать. И жена фермера не устает удивляться, до чего же хорошо разбирается цыганка в ее сокровенных чаяниях.

Вальда от души смеялась, дивясь простодушию местных женщин и наивному хитроумию цыган. Сама она, хотя и наносила визиты в табор, повинуясь какому-то неясному внутреннему предостережению, никогда не позволяла гадать для себя.

Этим утром, достигнув цыганского лагеря, Вальда насчитала там не менее двадцати пестрорасцвеченных кибиток и узнала многочисленный клан, носящий имя Дельгаддес, что гостил в их окрестностях уже третий год подряд.

Дельгаддес принадлежали к известному в тех краях цыганскому племени кальдераш, а их вожак, так называемый «цыганский барон», пользовался среди прочих родов известностью и уважением.

Не успела графская падчерица явиться в табор, как он предстал перед ней собственной персоной. Его колоритную фигуру невозможно было спутать ни с какой другой. Барон был одет в короткую черную куртку с блестящими пуговицами, между карманами которой тянулась массивная золотая цепь, увешанная крупными золотыми подвесками. Голову его украшала широкополая шляпа, а в руке он торжественно, точно жезл, держал высокий посох с серебряным набалдашником.

— Здравствуйте, господин барон! — почтительно приветствовала его Вальда. — Приятно вновь видеть вас в наших краях. Надеюсь, вы в добром здравии?

— Мы чрезвычайно польщены и признательны, мадемуазель, вновь пользоваться гостеприимством и щедростью господина графа, — ответствовал старый цыган со старомодной учтивостью, уже недоступной его более молодым собратьям.

— Я привезла гостинцы для госпожи Пхури-Дай. Она здесь?

Барон утвердительно склонил голову.

— Она почтет за большую честь повидать вас, мадемуазель, но разыгравшийся ревматизм, к несчастью, не позволяет ей выйти к вам навстречу.

— Я сама навещу ее, — живо отозвалась Вальда.

Грум, спешившись, взял ее лошадь под уздцы, и девушка легко и грациозно спрыгнула наземь. Забрав у своего пажа приготовленные подарки, она вручила петуха барону.

— С поклоном от обитателей замка Марлимон!

Тот в ответ почтительно склонился, а затем повел гостью через весь табор, туда, где чуть в стороне от остальных повозок стояла в тени раскидистого дерева кибитка наряднее и привлекательнее прочих.

Этот домик на колесах и принадлежал Пхури-Дай. Сия почтенная цыганка представляла собой женскую ипостась главы рода, так сказать, «барона в юбке».

Обычно такую роль играла очень пожилая женщина — жена либо мать царствующего барона, которая пользовалась непререкаемыми авторитетом и властью среди женщин и детей клана и входила в совет его старейшин.

Ее называли ласково и по-родственному «Биби», что означало «тетушка». Барон же еще носил уважительное прозвище Како, или «дядька».

«Тетушка» клана Дельгаддес восседала на пороге своей кибитки. При виде Вальды лицо ее осветила широкая улыбка. Вид у Пхури-Дай был торжественный и экзотический одновременно: широкая, великолепно расцвеченная юбка, богато вышитая белая блуза, а на плечах — роскошная шаль с длинной бахромой. «Настоящая царица племени», — подумала Вальда. Волосы женщины, почти не тронутые сединой, несмотря на возраст, были покрыты ярко-красной косынкой. Довершали наряд многочисленные украшения — ведь люди племени кальдераш, славившиеся как искусные кузнецы и золотых дел мастера, обожали ювелирные изделия.

Вальду уже давно перестало удивлять, что запястья цыганских женщин отягощало непомерное количество браслетов, а некоторые носили их даже на лодыжках. В ушах у цыганок висели крупные кольца, преимущественно золотые, а порой и драгоценные камни. Оттого каждый шаг, каждое движение цыганки сопровождались довольно мелодичным позвякиванием, действовавшим на окружающих завораживающе.

Почтительно поздоровавшись с графской падчерицей, Пхури-Дай извинилась за то, что больная нога вынуждает ее приветствовать гостью сидя. Наполненную гостинцами корзинку она приняла с истинно королевским степенством.

Цыганки из других кибиток тоже заметили Вальду и, побросав дела, уставились на нее со смесью любопытства и наивного восхищения, держась, однако, в почтительном отдалении. Шустрые ребятишки, сгрудившись вокруг лошадей, забрасывали конюха вопросами. Но никто из цыган не осмеливался приблизиться к беседующим высоким особам настолько, чтобы слышать их разговор.

— Вы едете в Сент-Мари-де-ля-Мер? — спросила девушка.

— Да. Думаю, это мое последнее паломничество. Едем мы издалека, а я уже не так молода и здорова, как прежде.

— Мы следуем от самой Нормандии, — пояснил барон.

— Да, это не близко, — согласилась Вальда.

— Молодые женщины во что бы то ни стало хотят поклониться гробнице святой Сары и провести ночь в подземной часовне, — прибавил барон. — Они верят, что это даст счастье и удачу на весь последующий год и благополучие их детям — и ныне живущим, и тем, что еще народятся.

— Далековато для меня, — снова вздохнула Пхури-Дай.

— Женщинам бы только жаловаться, — усмехнулся барон. — А я вот и сам не прочь коснуться одеяний нашей благословенной Сары.

О старинном селении Сент-Мари-де-ля-Мер ходило много легенд. Одну из них Вальда некогда слышала именно от Дельгаддес.

Это они поведали ей, что в действительности жили когда-то не одна, а две Сары. Первая, христианка, прислуживала трем Мариям — свидетельницам смерти Иисуса, которые некогда, в стародавние времена, путешествуя морем, прибились к берегам здешнего селения. Та Сара позже была похоронена в подземной часовне церкви, но не была канонизирована.

Другая же Сара, по прозвищу Кали, была известной цыганкой, кочевала со своим племенем по берегам Роны и первой оказала гостеприимство трем Мариям.

Она была цыганкой не простой, а знатного рода и главой племени. Слово же «кали» на цыганском наречии означает «черная женщина». Так прозвали ее за то, что, происходя из Египта, она была очень темна лицом.

Этой-то Саре-Кали было видение, что три благословенные Марии прибудут к берегам Прованса по морю. Так оно и случилось.

Невдалеке от берега суденышко начало тонуть. Тогда Сара бросила на волны свой широкий плащ, тот обратился в плот, и на нем Кали бросилась на выручку путешественницам, которые благодаря ей благополучно достигли суши.

За это Марии обратили Сару в христианство, а вслед за ней распространили учение Христа и на других местных жителей: и цыган, и «гадже» — европейцев.

С тех пор Сару по прозвищу Кали стали называть Черной Мадонной.

Таково было цыганское предание.

Видимо, со временем в сознании людей образы обеих Сар слились воедино.

Вспоминая легенду, Вальда несколько минут сидела в задумчивости. Безмолвствовали и Пхури-Дай с бароном.

— У меня есть к вам одна просьба, — нарушила наконец молчание гостья.

— Все, что в наших силах, к вашим услугам, мадемуазель, — ответил барон.

— Одной моей подруге, — начала девушка, — очень нужно попасть в Сент-Мари. А так как она собирается к тому же сделать фотографии цыган, то желала бы путешествовать вместе с вами.

Наступило минутное замешательство, затем прозвучал голос барона:

— Ваша подруга «гадже»?

— Да, но она очень симпатизирует цыганам.

Барон вопросительно посмотрел на Пхури-Дай, как бы полагаясь на ее мнение там, где дело касалось женщин. Видимо, последнее слово было за ней.

Тогда, прежде чем цыгане успели бы отказать, Вальда поспешно проговорила:

— Разумеется, за позволение ехать с вами моя подруга хорошо заплатит. Она полагает, что задаток в двести франков компенсирует вам неудобства, связанные с ее пребыванием в таборе, а далее намерена платить по пятьдесят франков за каждый день вашего гостеприимства.

Выражение лица барона не изменилось, но Вальда почувствовала, что эта сумма произвела на него впечатление. Двести франков были для цыган огромными деньгами. Чтобы заработать их с помощью своей переносной кузни, им пришлось бы трудиться долгие дни.

Искусные медники, лудильщики и ювелиры, цыгане повсюду возили за собой походную мастерскую: переносной горн с миниатюрной наковальней длиной примерно дюймов в восемь и шириной — в пять, а в качестве кузнечных мехов — шкуру козленка. С таким незатейливым инвентарем странствующие умельцы ухитрялись чинить и даже изготавливать множество предметов домашнего и сельскохозяйственного обихода.

После упоминания Вальды о деньгах снова воцарилось продолжительное молчание. Таборный вожак явно прикидывал, сколько дней займет их путешествие и стоят ли вырученные деньги тех неудобств, а быть может, и опасностей, которым они подвергнутся, принимая к себе «гадже».

Угадав его сомнения, Вальда снова быстро произнесла:

— Обещаю, что у вас не будет никаких неприятностей, месье!

— А знает ли ваша подруга, что ей не разрешат войти в подземное святилище вместе с цыганами?

Девушка вспомнила, что в газетах писали о возникших прошлым летом волнениях, когда какие-то репортеры порывались проникнуть в часовню. Доступ к цыганской святыне традиционно был открыт только членам племени, а их ночное бдение окружено покровом тайны.

— Да, все это ей хорошо известно, — твердо заявила Вальда. — Она не станет фотографировать ничего запретного и во всем будет полагаться на ваши советы.

— Что ж, в таком случае мы будем рады принять вашу подругу, — заключила Биби. — Возможно, ей покажется у нас не слишком удобно, но она может ехать в кибитке моей вдовствующей дочери, а дочь поедет со мной.

— Не знаю, захочет ли моя подруга стеснять вас, — неуверенно молвила девушка и тотчас подумала, как было бы хорошо иметь для ночлега отдельную кибитку, не деля ее с цыганкой.

— Ваши друзья, мадемуазель, — поклонился барон, — всегда могут рассчитывать у нас на самый лучший прием.

— Спасибо! Я так вам признательна! Подруга присоединится к вам на рассвете, часа в четыре.

— Мы трогаемся в путь в пятом часу, — сказал предводитель. — Дорога не близкая, а если не удается сделать привал до полудня, Биби сильно устает.

— Стара я уже ездить в такую даль, — подтвердила цыганка. — Этот раз будет последним, разве что произойдет чудо и Благословенная Сара вернет мне молодость! — засмеялась она.

Но Вальда отнеслась к ее словам необычайно серьезно.

— В Сент-Мари-де-ля-Мер не раз случались чудеса.

— Это верно, — согласно кивнула «тетушка». — Два года назад один из моих внуков был чудесным образом спасен из воды. А все потому, что носил на шее медальон, освященный прикосновением к ногам святой Сары.

Вальда знала, что цыгане не только сами стремятся дотронуться до изваяния святой, но и берут в паломничество разнообразные предметы у тех своих родственников и соплеменников, которые почему-либо сами не могут приехать и припасть к ее ногам. Цыгане привозили в Сент-Мари медальоны, амулеты, даже клочки белья и одежды больных, чтобы потереть их о статую Черной Мадонны, покуда целовали подол ее священных одежд. Наряды святой отличались яркостью, разнообразием и любовно обновлялись к каждому празднику.

— Будем надеяться, что в этом году произойдет еще большее чудо. — Девушка протянула руку и благодарно сжала сухие, обтянутые темной, похожей на пергамент кожей пальцы старой цыганки. — До свидания, госпожа Биби.

Она простилась и с бароном, а цыганкам, что продолжали пялиться на нее издали, помахала рукой. Грум подсадил свою госпожу в седло, и они галопом помчались назад.

Однако Вальда избрала кружной путь — через парк, чтобы вернуться в замок с противоположной стороны и избежать нежелательных вопросов.

— Не стоит рассказывать, куда мы ездили, — уже возле самых замковых стен обронила она груму. — Ты ведь знаешь, что большинство слуг сторонятся цыган и опасаются.

— Что верно, то верно, мадемуазель, — согласился тот. — Горничные, те нипочем не выйдут в парк, когда стоит табор. Боятся повстречать цыган. Говорят: те служат-де самому дьяволу — оттого и такие черные.

Вальда усмехнулась. Да, нынче жители Прованса именовали цыган словом «караке», то есть «воры». А в средние века кочевое племя носило здесь прозвище «рабуэн», что означало нечистую силу. Конечно, в новые времена простой народ стал гораздо просвещеннее и не так суеверен. Но страх перед цыганами остался, и в целом люди глядели на пришельцев с недоверием и подозрительностью, а едва завидев табор, принимались неистово креститься, призывая всех святых.

— Вот поэтому, — проворковала Вальда, — пусть эта поездка останется нашим маленьким секретом. Пожалуй, лучше не говорить о ней даже господину графу.

— Можете на меня положиться, мадемуазель.

Парень служил в замке с самого детства. Конюхом он был превосходным, а юную хозяйку за любовь к лошадям и талант наездницы просто обожал.

— Вот и хорошо, — с чарующей улыбкой промолвила Вальда.

Оставив лошадь в конюшне, она пробралась в дом так же, как и вышла, — через заднюю дверь.

Сбросив одежду для верховой езды и появившись за завтраком в прелестном утреннем платьице, юная авантюристка поняла, что родители ни сном, ни духом не догадываются об ее прогулке. Очень довольная, девушка принялась беззаботно болтать о планах на сегодняшний день и с облегчением узнала, что сразу после завтрака отчим уезжает по делам в Арль, а следовательно, верховая езда на сегодня отменяется.

— Боюсь, мне не удастся вернуться раньше обеда, — сказал он.

— Разумно ли ехать в город в столь жаркий день? — недовольно покачала головой графиня. — Я думала, что мы приехали в Прованс отдохнуть и ты не будешь уезжать по делам так часто, как в Париже.

— Сегодня — особый случай. Необходимо повидаться с мэром и обсудить то недопустимое положение, которое возникло в городе с памятниками старины. С молчаливого согласия властей наши достопримечательности приходят в упадок.

— Да, я тоже что-то слышала об их неприглядном состоянии.

— Это слишком слабое определение той ужасающей картины, которую мы наблюдаем. Старинная церковь раннероманской архитектуры разрушается просто на глазах с тех пор, как была отдана некоему обществу содействия атлетическим видам спорта.

— Какое странное назначение для церкви! — поразилась Вальда.

— В другой же, еще более древней, и вовсе устроено теперь кабаре. А часть монастыря, где прежде молились доминиканцы, превращена в гужевой парк. Теперь там стоят лошади, которые тянут омнибусы до железнодорожной станции и обратно.

— Какой ужас! — не поверила графиня.

— Я того же мнения, — кивнул муж. — Потому-то не раз и убеждал мэра о необходимости что-то предпринять. Мероприятия, конечно, потребуют денег, но нельзя более допустить, чтобы наши внуки застали на месте Арля одни руины.

— Да-да, вы правы, отец! — горячо поддержала отчима Вальда. — Прованс — это живая история. Невозможно, чтобы она оказалась утрачена и позабыта!

Девушка с волнением думала, как, должно быть, прекрасен был Арль во времена рыцарства и еще раньше — при римлянах. Сейчас же, увы, ничего не сохранилось от рыцарских дворов в Ле-Бо колыбели изящных искусств, изысканной любезности и пышных турниров. А если и дальше сидеть сложа руки, Арль грозит и вовсе превратиться в заурядный провинциальный город, похоронивший свое неповторимое, славное прошлое.

После завтрака граф отбыл — в роскошном кабриолете, со щеголеватым кучером и лакеем на запятках, чьи ливреи украшали начищенные до блеска пуговицы с родовым гербом де Марлимонов. Жена и падчерица, стоя на ступенях замка, махали ему вслед.

— А ты чем сегодня займешься, мама? — улыбаясь спросила дочь, когда обе вернулись с жаркого солнца в прохладный холл, где в темных нишах белели статуи.

— У меня сегодня тоже много дел, дорогая, — ласково сказала графиня. — Ты сумеешь сама занять себя до ленча?

— Ну конечно!

Это ей и было нужно. «Лучшей возможности для осуществления плана и не сыскать», — думала Вальда, поднимаясь к себе.

Один шаг уже сделан. Теперь предстоял следующий. Она отправилась на чердак.

Здесь, под самой крышей, в огромном помещении хранилась масса разнообразных и любопытных вещей, которым не нашлось места в жилых комнатах замка. Обширное пространство чердака освещалось лишь тем светом, что падал сквозь узкие слуховые окошки под самым куполом, венчавшим центральную часть здания.

Выстроенное более двух столетий назад, родовое гнездо де Марлимонов не только отличалось живописностью, но являлось также хранилищем замечательных исторических ценностей и произведений искусства, накопленных поколениями владетельных сеньоров. Большинство предметов были подлинными шедеврами, и граф, наследник этого достояния, испытывал вполне законную гордость. Он много и с удовольствием рассказывал Вальде о происхождении той или иной вещи, о том, каким путем попала она в замок, о связанной с ней истории. В свою очередь и для падчерицы они сделались близки и дороги, и каждому предмету, каждой реликвии нашелся в ее сердце особый уголок. Она даже стала неплохо разбираться в старинной мебели и художественных творениях лучших французских мастеров.

Но старые вещи неизбежно ветшают, ломаются, нуждаются в ремонте и реставрации. Вот и сейчас значительную часть чердака занимали многочисленные предметы, требующие починки. Чего здесь только не было: столы и стулья с отломанными ножками, резные и позолоченные; деревянные фигурки ангелов, у которых недоставало руки или крыла; богато инкрустированные горки и шкафчики с оторванными петлями и шарнирами; золоченые рамы для картин с отломанными углами и резными завитушками.

Вальда знала, что они лежат здесь, терпеливо дожидаясь своего часа, когда искусные мастера-краснодеревщики, разъезжающие по Франции, доберутся до замка Марлимон. «И, судя по всему, — подумала она, — когда они прибудут, им придется задержаться здесь на долгие месяцы!»

Впрочем, в данный момент все это не очень-то ее интересовало. Целью изысканий девушки был громадных размеров платяной шкаф, занимающий целую стену в дальнем конце чердака.

Изготовленный местными плотниками, этот шкаф не представлял собой антикварной ценности, но был необычайно удобен и в некотором роде просто незаменим. В шкафу хранились театральные костюмы.

Дело в том, что каждый год, под Рождество, в замке Марлимон происходило впечатляющее событие. По традиции на рождественские праздники сюда съезжалась многочисленная родня. Под одной крышей собирались всевозможные тетушки, кузены, кузины, племянники, — словом, все, кому годы и здоровье позволяли предпринимать это путешествие. Особое место принадлежало родному сыну графа и его семье, которые проживали в поместье на другом конце Франции.

Граф де Марлимон женился в ранней молодости, но жена его скончалась в родах. Сыну Филиппу теперь исполнилось уже тридцать два года, и он тоже был женат, впрочем, на довольно незнатной женщине, которая, однако, в качестве компенсации принесла родовитым Марлимонам изрядное приданое. Но у Вальды с приемным братом было, по сути, мало общего. Для нее эти праздники проходили бы скучно, не будь кузена Хьюго.

Хьюго умел зажечь остальных идеей театрализованного представления. И тогда за шумными, хлопотливыми приготовлениями время пролетало весело и незаметно. Спектакли имели у зрителей шумный успех, но еще большую радость доставляли самим участникам.

В прошлый раз Хьюго предложил поставить пьесу Мольера «Брак поневоле».

Известно, что, когда впервые эта пьеса игралась в придворном театре в 1664 году, король Людовик XIV появился на сцене в образе цыганки.

В те времена женские роли чаще всего исполнялись мужчинами, но в домашней постановке роль цыганки досталась Вальде. По окончании же представления костюм вместе с другими был убран на чердак. За ним-то и отправилась теперь изобретательная девушка. К ее радости, ключ от гардероба торчал в дверце, и когда она ее распахнула, глазам открылся целый магазин нарядов всевозможных цветов, размеров и назначений.

Вот одеяние знатной дамы эпохи средневековья — свободного покроя, с длинными рукавами. В такие платья самодеятельные актрисы наряжались, когда ставились сцены из рыцарских времен Прованса. До чего же нравились Вальде высокие остроконечные головные уборы! С их макушек ниспадали на плечи дам тончайшие покрывала. А серебряные рыцарские доспехи придавали фигурам актеров облик благородного изящества, силы и мужества. Невозможно было забыть, как Шарль, один из племянников графа, преклонив колено перед знаменитой королевой Иоанной, звучно произносил:

— О, прекрасная дама! Подарите мне вашу благосклонность — и клянусь, что стану, не щадя себя, сражаться с силами тьмы, покуда не будет уничтожено все мировое зло! Нет такого препятствия, которое не одолел бы я в знак моего преклонения перед вами: ни горы, слишком высокой, ни чрезмерно широкой и бурной реки. Бог свидетель: я готов умереть, чтобы доказать вам свою любовь и преданность!

Глубокий, прочувствованный голос Шарля рождал в душе Вальды неизъяснимое волнение, похожее на озноб, а глаза ее наполнялись слезами. «Когда-нибудь, — думала она, — и меня будут любить столь же сильно, говорить и мне такие же слова!»

История Прованса, провансальская поэзия, как ничто в мире, будоражили ее девичье воображение. Рыцари и вилланы, вассалы и сюзерены, странствующие менестрели и коварные разбойники, измена и благородство, великолепные турниры — все это оживало, расцвеченное яркими красками ее фантазии.

Но над всем царила любовь.

Некогда кардинал Ришелье приказал разрушить величественную и неприступную крепость Ле Бо, ибо в своей мощи она представлялась ему слишком опасной. Но даже с помощью пороха ему потребовался целый месяц, чтобы сровнять твердыню с землей.

Крепость пала. Однако, когда Вальда стояла посреди старинных развалин и глядела на суровые серые скалы, на серебристую ленту бегущей реки, на сияющее вдали, сквозь дымку, Средиземное море, она каждой клеточкой чувствовала, что древний дух рыцарей Ле Бо не угас.

Нет, благородство, любовь, красота и доселе живы в сердце Прованса!

— И в моем! — торжественно провозгласила она.

…Вальда продолжала перебирать платья. Вот костюмы XVI века: колеты, узкие, обтягивающие чулки — в них разыгрывали пьесу о знаменитой придворной красавице Диане де Пуатье. Эта роль досталась самой графине. Златокудрая и голубоглазая, она была на сцене так свежа и прекрасна, что граф говорил — и Вальда сама это слышала, — что, словно юноша, вновь влюбился в свою жену.

На дне шкафа нашелся и так называемый «баскский барабан», иными словами, бубен, с которым выходила на подмостки Вальда-цыганка. Когда она лихо отплясывала с ним, серебряные бубенчики зажигательно звякали в такт. Зрители были очень довольны и вызывали танцовщицу еще и еще.

Но бубен ее теперь мало интересовал. Вальда искала сам костюм и наконец обнаружила его между красной кардинальской мантией и неописуемым творением портняжного искусства, по всей видимости, предназначавшимся для царицы Клеопатры.

Цыганский костюм Вальды был очень похож на настоящий. Почти такие же видела она нынешним утром на женщинах из табора. Широкая красная юбка, которой прибавляли пышность многочисленные белые нижние юбочки; чудесно расшитая белая блузка с низким вырезом и короткими рукавами, а также черный бархатный корсаж, отделанный понизу кружевом.

Перекинув все это через руку, девушка занялась поисками красных кожаных туфелек с серебряными пряжками, которые дополняли наряд. Туфельки отыскались, а ними вместе — тщательно сложенная красная головная косынка, а также пара серег в виде золотых колец и несколько золотых браслетов.

Вальда закрыла дверцы шкафа и, нагруженная своими трофеями, спустилась с чердака, предварительно убедившись, что поблизости нет ни матери, ни экономки. К ее радости, путь был свободен, и девушка благополучно добралась до своей комнаты. Убрав одежду в нижний ящик комода, она заперла его и спрятала ключ.

В общем-то, маловероятно было, чтобы горничные стали исследовать содержимое ящика, так как обычно там почти ничего не хранилось. Однако Вальда решила не рисковать.

Итак, теперь у нее есть одежда, которая сделает ее неприметной среди цыган. Но что, если придется возвращаться домой иным способом, без их помощи? Тогда потребуется и обычное платье.

Вопрос состоял в том, как переправить вещи из замка в табор.

Просить кого-нибудь из домашней прислуги? Немыслимо. Тогда придется посвящать их в свои планы, а стало быть, граф и графиня, обнаружив ее исчезновение, очень быстро дознаются до правды и не замедлят вернуть беглянку домой. Что стоило на хороших лошадях догнать медленно тянущийся табор?

Нет, в намерения Вальды не входило возвращаться раньше, чем она докажет себе и другим, что способна на самостоятельные поступки.

«Если позволить разгадать мой замысел в самом начале, — думала она, — то о конечной цели нечего и мечтать».

Чемоданы, саквояжи и всякого рода дорожные сумки хранились в специальной кладовой. Но вот каково ей будет тащить тяжеленный, из свиной кожи, чемодан?

Тут Вальда вспомнила, что у горничных в хозяйстве имеются большие мешки из холстины, в которые складывают грязное белье, прежде чем снести его прачке. В один мешок собирались носовые платки, в другой — дамское белье, третий предназначался для мужской одежды. Размером каждый был как раз с хороший баул. Именно то, что нужно!

Она побежала на хозяйственную половину, мигом вытащила из шкафа мешок, который спрятала на самом верху. Вечером, когда все улягутся, она незаметно заберет его и упакует все необходимое.

Оставался еще один, и, пожалуй, самый важный, пункт — деньги.

У Вальды имелось лишь несколько сотен на карманные расходы, а девушка отлично понимала, как неразумно пускаться в такое ответственное предприятие без гроша. Может возникнуть необходимость нанять экипаж для возвращения или проехать поездом до Арля. В обоих случаях нельзя рассчитывать на услугу в кредит. А, кроме того, она уже пообещала цыганам двести франков вперед и по пятьдесят — за каждый день пребывания.

Мало того, по прибытии в Сент-Мари-де-ля-Мер ей, возможно, захочется остановиться в гостинице. Неизбежно возникнут и другие расходы. Вальда мысленно прикинула: для того, чтобы чувствовать себя в безопасности и не спешить раньше времени домой, ей понадобится по меньшей мере тысячи полторы.

Это было серьезное затруднение.

Попросить у родителей? Такая просьба неминуемо вызовет удивление и ненужные расспросы — они ведь знают, что у дочери нет крупных наличных трат.

В семье Марлимонов вообще не принято было платить наличными. В Париже у матери с отчимом были открыты счета во всех крупных магазинах, а если Вальда отправлялась куда-либо еще, ее всегда сопровождал кто-то, кто оплачивал все расходы.

В унынии бродила девушка по комнатам, бросая отчаянные взгляды на богатое убранство. Это напоминало ей ситуацию с терпящими бедствие на море. Только вместо горестного «Кругом вода — ни капли для питья» следовало бы сказать: «Кругом богатство — нечем заплатить».

Эти невеселые думы занимали ее почти весь день, а выхода все никак не находилось. Даже за ленчем, во время непринужденной беседы с матерью, на задворках сознания Вальды билась мысль: где добыть денег. Даже захоти графиня их дать, она бы не смогла — у матери попросту не было денег.

Расходы семьи строго контролировались отчимом. И хотя супруга принесла ему немалое приданое, деньги были вложены в те или иные предприятия и, следовательно, ей недоступны. Граф имел генеральную доверенность на управление всеми делами, а жена не имела даже права подписывать чеки.

Наконец Вальду осенило.

Едва мать удалилась отдохнуть, как девушка по длинным коридорам побежала на нижний этаж, в самый дальний конец здания. Там, в отдельном покое, размещалась контора управляющего графским имением.

Она представляла собой довольно большую квадратную комнату. Стены были увешаны географическими картами, посередине стоял массивный письменный стол, за которым восседал человек средних лет довольно добродушной наружности. Это и был управляющий — господин Февр. Здесь он проводил свои рабочие часы, жил же неподалеку, милях в двух от замка, в удобном доме, переделанном для его семьи из крестьянской фермы.

Приход хозяйской падчерицы его удивил. Наведываться сюда было не в ее правилах.

— Какая приятная неожиданность, мадемуазель Вальда! — воскликнул он, вставая с места. — Однако еще немного — и вы бы меня не застали. Я как раз собирался закрывать.

— А я опасалась не успеть, — улыбнулась гостья. — Но мне обязательно хотелось повидать вас, а все утро мы с мамой были очень заняты.

— Ну, разумеется, я к вашим услугам, — поклонился господин Февр. — Присаживайтесь, пожалуйста. — Он указал на стул по другую сторону стола.

— Я чувствую себя здесь как потенциальный арендатор, — усевшись, рассмеялась Вальда. — Или как арендатор, который пришел просить об отсрочке платежа, потому что в его доме прохудилась крыша или побило градом урожай.

— Неужто я выгляжу таким людоедом? Насколько мне известно, наши арендаторы на судьбу не жалуются.

— И исправно вносят арендную плату?

— Разумеется. — Он инстинктивно бросил взгляд на стоящий позади сейф.

— Так вы держите деньги прямо здесь? Не опасаясь кражи?

— Уверяю вас, что это вряд ли возможно. Как вам известно, в замке имеются трое ночных сторожей. Тот, что караулит на этом этаже, приходит проверять контору несколько раз за ночь. Сам же я, уходя, запираю ставни на засов, а двери — на ключ.

— А ключ носите с собой?

— Раньше я именно так и делал, — кивнул господин Февр. — Однако недавно управляющий вашего соседа, господина де Турье, был ограблен по дороге домой.

— Какая неприятность!

— А затем воры проникли в помещение его конторы и унесли все, что только было можно. С тех пор господин граф и я решили поступать иначе.

— Вероятно, грабители действовали по заранее разработанному плану, — покачала головой Вальда.

— Вот именно, потому-то мы и порешили хранить ключи здесь, в здании.

— Понимаю. И где же вы их храните?

— Когда господин граф дома, я отношу ему оба ключа — и от сейфа, и от двери. Когда же ваша семья пребывает в Париже, оставляю их у дворецкого. А он, как вы знаете, состоит в услужении у Марлимонов с ранней юности, так же как его отец и дед.

— Вижу, вы все отлично предусмотрели, господин Февр, — похвалила девушка. — Но, право, как это отвратительно, что существуют люди, стремящиеся завладеть чужим добром! — Она слегка вздохнула и прибавила: — А ведь я только сегодня думала, как много у нас в доме хранится ценностей.

— Вы совершенно правы, мадемуазель.

— Я смотрю, конечно, не с коммерческой точки зрения, а с точки зрения искусства и истории. Просто не представляю себе нашего дома без всех этих предметов старины. Лишиться их было бы для меня настоящей трагедией!

— О, еще бы! — воскликнул управляющий.

Девушка поднялась со стула.

— Мне хотелось кое-что обсудить с вами, но вижу, что уже совсем поздно и вам пора домой. Вообще-то я пришла поговорить о лошадях, но ничего, лошади потерпят до завтра.

— О лошадях? — в радостном изумлении переспросил управляющий.

— Ну да. Думаю, нам надо объединить наши усилия и убедить наконец моего отчима прикупить еще камаргских лошадок. У нас ведь только один конь из Камарга — Блан-Блан, но он уже немолод, а хорошо бы иметь в конюшне еще несколько таких чудесных скакунов.

Вальда действовала по вдохновению: она вспомнила, что кони из Камарга были признанной страстью господина Февра.

Удар пришелся точно в цель — глаза управляющего так и заблестели.

— Я всегда сожалел, что господин граф так мало интересуется белой породой из Камарга. Эти животные — единственные в своем роде, таких больше нет. Но ваш отчим, хотя и не прочь покупать черных камаргцев, почему-то недолюбливает Блан-Блана, — удрученно проговорил он.

— Так будем действовать заодно. К примеру, я могла бы подарить ему на Рождество или день рождения камаргскую кобылу.

— Блестящая мысль, мадемуазель Вальда!

— Обсудим это завтра, — предложила она. — А вы, если услышите, что где-то продается такая, сразу сообщите мне. Только графу ничего не говорите. Пусть это будет сюрпризом!

— Как я рад, что нашел в вашем лице единомышленника, мадемуазель!

— Эта идея возникла у меня как раз сегодня, во время прогулки верхом. Только смотрите — пока никому ни слова! Я на вас надеюсь.

— Не обману вашего доверия: буду нем, как рыба.

Вальда бросила взгляд на часы над камином.

— Простите, что отняла у вас столько времени. И… знаете, чтобы вам не задерживаться, я, пожалуй, сама отнесу ключи господину графу. Тогда вам не придется совершать длинный переход через весь замок.

— Вы очень добры, мадемуазель, — растерялся управляющий. — Но, поверьте, мне нисколько не трудно…

— О нет, уверена, что ваша жена давно уже беспокоится и поглядывает на часы. Поторопитесь, не то меня будет мучить совесть.

— Ну что ж… Если вы настаиваете… — Он закрыл ставни, распахнул перед гостьей дверь, запер замок снаружи и с поклоном вручил ключи Вальде.

— Было бесконечно приятно беседовать с вами, мадемуазель.

Раскланявшись, они разошлись в разные стороны.

Вальда двинулась к центральной части замка, но, не пройдя и половины пути, остановилась, услышав звук захлопнувшейся за управляющим парадной двери. Подождав на всякий случай еще несколько секунд, она бросилась назад, в контору.

Отпереть дверь и сейф было делом одной минуты. Как она и ожидала, в несгораемом шкафу оказалось большое количество банкнот различного достоинства, уложенных в аккуратные стопки, а на соседней полке — небольшие мешочки с монетами.

Вальда аккуратно отложила себе полторы тысячи и, написав на клочке бумаги «Взято взаймы», подложила его под стопку бумажных денег, стараясь, чтобы расписку не обнаружили раньше времени по крайней мере до тех пор, пока господин Февр не станет проводить ревизию.

А это, как она надеялась, случится не раньше конца месяца, когда после внесения фермерами арендной платы деньги повезут в Арльский банк.

Потом, все за собой заперев, похитительница быстро направилась к главному холлу.

— Где господин граф? — спросила она дежурившего там лакея.

— Его сиятельство только что вернулся и поднялся к себе — переодеться к обеду.

Именно это Вальда и ожидала услышать. Проскользнув в библиотеку, она положила ключи посреди письменного стола. Отчим подумает, что их оставил здесь перед уходом сам господин Февр.

Довольная собой, она тоже отправилась переодеваться.

Глава третья

Было раннее утро, но табор уже катил по дороге, вздымая красноватую пыль.

Вальда сидела в крытой повозке Пхури-Дай и, откинув полог, жадно вглядывалась в проплывающий мимо пейзаж.

По обеим сторонам во множестве тянулись оливковые деревья, серебрясь листвой в лучах разгоравшегося дня. Голые серые валуны, похожие на причудливые доисторические могильники, тут и там вырастали из рыжей земли Прованса.

Дорогу окаймлял естественный бордюр из полевых цветов: маков, лаванды, дикого чабреца, желтых лютиков, а на фоне небесной синевы нежной бело-розовой дымкой цвел миндаль.

Все это больше походило на сказочный сон, чем на правду. Впрочем, жизнь и мечта странным образом переплетались, сливаясь воедино. Вальда до сих пор не могла поверить, что совершает самое необычное и самое важное путешествие в своей жизни, что она отважилась покинуть родной дом ради того, чтобы отстоять свое право на самостоятельность!

Когда сегодня на рассвете она кралась вниз по лестнице — в цыганском платье, с фотокамерой в одной руке и холщовым мешком — в другой, — как же она боялась, что ей не удастся ускользнуть!

Что, если кто-нибудь увидит ее, остановит, вернет назад? Любой из старших слуг, встретив ее в столь ранний час в таком виде, почтет за долг разбудить ее мать и сообщить госпоже графине о странном поведении дочери.

Но в доме было тихо.

Сторожа закончили очередной обход несколько минут назад. Девушка слышала, как они прошли мимо ее двери, и знала, что теперь сторожа соберутся внизу, в привратницкой, где будут поддерживать в себе бодрость с помощью чая или кофе.

Наступил решающий момент, и Вальда на цыпочках устремилась по темному коридору к задней лестнице. Идти через кухню она на сей раз не решилась, опасаясь, вдруг какая-нибудь чересчур усердная служанка решит встать пораньше и возобновить нескончаемое отскабливание мощенного плитами пола — одну из самых тяжелых и трудоемких работ в замке.

Поэтому беглянка сняла засов с двери, ведущей в сад. Этим выходом пользовались редко, и она надеялась, что отомкнутую дверь заметят далеко не сразу.

Следуя отцовскому примеру, девушка постаралась обдумать каждый шаг своего побега. На двери комнаты, с наружной стороны, она прикрепила записку: «Прошу меня не тревожить, сегодня я желаю поспать подольше». Это должно было обеспечить ей фору, по крайней мере, часов до десяти-одиннадцати утра. На туалетном столике, на самом видном месте, она оставила письмо для отчима. Составление послания оказалось делом нелегким и отняло у Вальды немало времени и сил — пришлось тщательно обдумывать каждое слово. Наконец письмо было готово.

«Дорогой отец!

Поверьте, что я очень люблю Вас и бесконечно ценю Вашу доброту и заботу обо мне. Но я никак не могу согласиться с тем, что Вы хотите выбрать мне мужа без моего собственного участия. Свое решение Вы объяснили моей крайней беспомощностью в житейских делах, сказав, что я не в состоянии выбрать себе без помощи мамы даже платья, а без провожатого — добраться до Парижа.

Вы прибавили также, что среди моих дарований нет ни одного, которое могло бы обеспечить мне кусок хлеба.

Я расценила Ваши слова как вызов и полагаю, что должна доказать Вам и всем остальным свою самостоятельность и приспособленность к жизни. Если мне это удастся, тогда, надеюсь, Вы поймете, что я также способна сделать свой собственный выбор и в отношении человека, которому предстоит стать моим мужем и с которым меня должна разлучить одна только смерть.

Прошу Вас, не позволяйте маме обо мне тревожиться. Обещаю, что, если столкнусь с серьезными затруднениями, немедленно вернусь домой.

Примите заверения в моей сердечной любви и не сердитесь на свою своенравную падчерицу.

Вальда».

Написав, девушка очень внимательно перечла письмо, чтобы удостовериться в отсутствии ошибок. Кроме того, ей хотелось, чтобы по его прочтении у отчима сложилось впечатление, будто ее следует искать в Париже. Это тоже было частью ее хитроумного плана.

Имелся, правда, и некоторый риск. Граф, например, мог вообразить, что она уехала в Париж арльским поездом. В таком случае если он прибудет на вокзал раньше, чем цыгане минуют Арль, то может начать расспросы в таборе.

Впрочем, Вальда постаралась убедить себя, что такой поворот событий маловероятен. Хотя граф, следуя примеру предков, и оказывал цыганам гостеприимство, но, в сущности, мало интересовался ими и воздерживался от общения. Он всегда подсмеивался над интересом падчерицы, по его мнению, ребяческим и несерьезным, к истории кочевого народа. Ему и в голову не придет, что она могла бежать с цыганами.

«Кальдераш» и сами были немало удивлены, узнав в ожидаемой попутчице Вальду.

— А господин граф знает, что вы едете с нами? — спросил встревоженный вожак.

— Нет, — честно призналась Вальда. — Но обещаю вам: если он и рассердится, то весь гнев падет на меня одну.

Однако барон продолжал пребывать в нерешительности. Тогда она быстро вручила ему обещанные деньги и, прежде чем он успел что-либо возразить, побежала разыскивать Пхури-Дай.

Старая цыганка была изумлена не меньше вожака.

— Нехорошо это, мадемуазель, — покачала она головой. — Господин граф и госпожа ваша матушка ой как переполошатся!

— Что поделать, — пожала плечами Вальда. — Когда-нибудь я расскажу вам, что вынудило меня на этот поступок.

Но Биби неодобрительно молчала, и девушка умоляюще произнесла:

— Пожалуйста, прошу вас, возьмите меня с собой. Клянусь, что вам это ничем не грозит, а для меня очень важно!

Голос ее был пронизан такой искренностью, что «тетушка» поглядела на нее повнимательнее и смягчилась. Неодобрение сменилось сочувствием.

— Уж так и быть. Поможем вам, чем сможем.

— Спасибо! — с чувством промолвила Вальда. — Мне бы только уехать с вами. Пусть даже не до Сент-Мари — лишь бы подальше отсюда.

Еще накануне она подумала, что цыганам, возможно, неловко будет приезжать на свой праздник в обществе «гадже». Предстоящие торжества носили чисто цыганский характер, а потому для нее будет, пожалуй, благоразумнее вновь присоединиться к табору уже после того, как цыгане заручатся благословениями своей святой. Сейчас же главное — во что бы то ни стало поскорее проехать Арль.

Когда Пхури-Дай снова предложила девушке спать в отдельной кибитке, та с радостью согласилась. Сейчас было бы не очень желательно отвечать на чьи-либо досужие расспросы.

Цыганенок проводил гостью к отведенной ей повозке, небольшой, размалеванной веселым красно-бело-зеленым узором. На пороге сейчас сидела дочь Пхури-Дай, маленькая, очень темнолицая женщина с робким взглядом. Она показалась Вальде немногим старше ее самой.

Муж молодой цыганки погиб, став жертвой несчастного случая, детей же у них не было. Позже девушка узнала, что на руку молодой вдовы в таборе уже имелось немало горячих претендентов.

Женщина молча улыбнулась Вальде и помогла втащить в кибитку камеру и мешок. Потом девушка вернулась обратно к Пхури-Дай, и процессия тронулась.

Отдохнувшие за двое суток, свежие и полные сил лошади резво бежали по неширокой тропе, которая через пару миль влилась в проезжую дорогу на Арль.

Восседая в передней части повозки, откуда было удобнее смотреть, юная путешественница с живым интересом впитывала новые впечатления. Несмотря на ранний час, дорога не была безлюдной, и, вглядываясь в попадавшиеся ей по пути лица, девушка невольно вспомнила, что арлезианки считаются первыми красавицами Франции.

— В жителях Арля сильна римская кровь, которая вдобавок смешалась с греческой и галльской, — рассказывал граф. — А уж тамошние женщины как никто сознают свою красоту и никому не позволят о ней забыть. — Усмехнувшись, он продолжал: — У них даже торговки рыбой чувствуют себя королевами. В своих черных, ниспадающих на плечи мантильях они и на рынке держатся с королевской грацией.

Теперь Вальда сама могла оценить справедливость этих слов — ведь прежде она никогда не бывала в гуще простолюдинов. Бровями вразлет и прямыми, изящными носами местные лица напоминали древнегреческие изображения. Кроме того, жительницы Арля обладали прекрасными черными глазами и великолепными густыми черными волосами, восхитительно сочетавшимися с оливково-смуглой кожей лиц.

— А приходилась вам видеть бои быков в здешнем цирке? — спросила Вальду старая цыганка.

Та отрицательно покачала головой.

Амфитеатр был очень древним — сохранился еще с римских времен. Это девушка знала не понаслышке, она не раз бывала там в дни, свободные от зрелищ. Говорили, что, когда римляне выстроили этот цирк, он вмещал тридцать тысяч зрителей, что превышало все нынешнее население Арля.

Там было три яруса сидений: для сенаторов, воинов и — самый верхний — для простого народа. Последний, за ненадобностью, был сейчас превращен в прогулочную балюстраду.

Арлезианцы до безумия любили свои бои быков, и на протяжении всего лета представления проходили еженедельно. Вальда знала, что местная коррида отличается от испанской. Здесь не было той жестокости: тореро не терзали быков пиками и шпагами, а быки не бодали лошадей.

Девушка не раз просила отчима отпустить ее в цирк, но он неизменно отказывал.

— Пускай бык и не ранен, он все равно разъярен и рвется в бой. Он жаждет крови, и зачастую его невозможно остановить.

— Бессмысленное развлечение, — пожала плечами графиня.

— Тут все дело в азарте, — возразил граф. — Но, хотя в этом зрелище и нет особой жестокости, я не желаю, чтобы вы, дорогие дамы, смотрели на него!

Этим был положен конец обсуждению.

По воскресным дням город наводняли толпы народа. На рынке можно было встретить пастухов, фермеров-скотоводов, цыган, торгующих лошадьми, а также испанцев, алжирцев, корсиканцев, приезжающих на заработки в качестве сельскохозяйственных рабочих.

Ну и, конечно же, здесь были матадоры, безошибочно узнаваемые по характерной походке балетных танцовщиков!

Быков для представлений доставляли из Камарга — черных бычков, почти столь же своеобразных, как тамошние лошади. Камарг славился своими стадами и табунами.

Хотя Вальда и не очень-то опасалась быть обнаруженной в Арле, все же она вздохнула с облегчением, когда город наконец остался позади и перед караваном открылась широкая дельта Роны. Чуть в стороне, переливаясь на солнце, виднелась и сама река.

Тут и начинался край, носивший название Камарг. Он занимал территорию в сто сорок тысяч акров и отделялся от остальной Европы двумя главными рукавами Роны, на которые она распадалась как раз близ Арля.

Со времен римского гражданина Аулуса Анниуса Камарка, владевшего в здешних местах обширным поместьем Инсула-Камарика, край этот мало изменился. Вальда приближалась к земле, овеянной волшебными сказками и романтическими легендами, к загадочной сердцевине древнего Средиземноморья, родине диких белых коней, черных быков и розовых фламинго; к району, малоизведанному и малонаселенному, где цыгане, сами являясь как бы частью природы, чувствовали себя как дома.

— Вы бывали здесь прежде, мадемуазель? — спросила Вальду таборная старейшина.

— Нет, никогда, — качнула та головой. — Но всегда мечтала.

Сейчас они проезжали богатые фермерские угодья: по обе стороны дороги тянулись виноградники, кукурузные поля, сады и, конечно же, пастбища. С каждой милей караван приближался к издавна будоражившей воображение Вальды дикой местности, состоящей из озер, камыша, болотистых заводей, соляных песчаных дюн и сочных степей с буйной растительностью. Даже здесь, на подступах к Камаргу, природа поражала богатством птиц и цветов, разнообразием деревьев, таких, как тополь, вяз, ива, ясень, бузина. Вскоре стали попадаться пресные болотца, перемежающиеся участками густой зеленой травы.

— Как здесь красиво и необычно! — сказала девушка.

— Дикие места, — подтвердила Пхури-Дай. — Дикие, как мы. Вот почему нам здесь так привольно.

— Тогда отчего же вы не останетесь в Камарге хотя бы на год? Зачем едете куда-то еще?

— Наш удел — странствовать. Так уж мы устроены. Да и пропитание добывать надо.

— Пожалуй. Но порой, должно быть, грустно сознавать, что вечно нужно кочевать, бежать куда-то?

— Такова уж наша доля, — просто ответила Пхури-Дай. — Может, то — наш цыганский крест, а может, и благословение. Мы умеем находить счастье в самих себе.

Позже, вечером, Вальда воочию убедилась в справедливости этих слов.

В том месте, где условный знак приглашал остановиться, путешественники разбили лагерь. Они расположились невдалеке от крупной фермы, которые в тех краях называли мызами. Дом под красной черепицей был окружен высокими свечками кипарисов, в зимние месяцы оберегавших его от холодных, пронизывающих морских ветров. Так строилось большинство мыз в Камарге — под защитой плотной стены либо кипарисов, либо толстых, широколиственных деревьев, которые задерживали также и солончаковую пыль.

А до чего прелестные здесь росли цветы! Стены дома увивала нежная глициния, а в пышной, еще не срезанной траве пестрели дикие ирисы и орхидеи.

На шум табора поговорить с цыганами выехал хозяин фермы. Тут Вальда впервые с начала путешествия увидела белого коня в традиционной камаргской сбруе. Большое кожаное седло ручной работы, очень широкое и непривычно высокое спереди и сзади, было украшено выбитым на нем старинным орнаментом. Свисавшие чуть не до земли железные стремена, по преданию, были точно такими же, как у древних крестоносцев.

Цыгане поблагодарили фермера за позволение стоять на его земле, и он ускакал. Кочевники же взялись распрягать лошадей.

Вскоре до Вальды начал доноситься аппетитный запах. Он исходил из черных котелков, подвешенных на треножниках над кострами.

Костров было несколько, так как даже у цыган существовало социальное расслоение. Старейшины, а также их дети собирались вокруг одного костра, туда же они пригласили и Вальду. Цыгане попроще располагались возле других костров.

Не желая показаться невежливой, гостья не стала спрашивать, что подается на ужин, однако, отведав кушанье, поняла, что это — курятина, и про себя поинтересовалась: с какой она фермы? Уж не тот ли это петух, которого она вчера поднесла барону?

Вкус у блюда был, впрочем, весьма своеобразный, и, словно прочитав ее мысли, Пхури-Дай пояснила:

— Цыгане добавляют в стряпню великое множество трав. Вот здесь, к примеру — крапива, дикие овощи, ну и грибы, конечно.

— А когда нет возможности добыть цыпленка или хотя бы кролика?

— Тогда остается поймать нигло, — ухмыльнувшись, вмешался барон.

Девушка вспомнила, что так они называют ежа, мясо которого считалось у цыган деликатесом и являлось непременной частью праздничных застолий. «Слава богу, что сейчас не такой случай», — подумала она. Ее не прельщала перспектива полакомиться ежом, хотя, живя во Франции, она и привыкла к тому, что французы с удовольствием едят улиток и лягушачьи лапки.

Вместо хлеба к тушеному цыпленку подали лепешки из кукурузной муки с примесью диких семян и карри. «Тетушка» сказала, что «кальдераш» очень любят такие лепешки. Вальда тоже нашла выпечку довольно съедобной, хотя предпочла бы обычный хлеб.

В противовес французскому обычаю вино к пище не подавалось. Вместо него пили чай, и девушка отметила, как в течение дня младшие члены табора несколько раз приносили в кибитку Биби чашку с дымящимся напитком. Чай цыгане поглощали тоже на свой, особый, манер — наливая понемножку на блюдце и шумно прихлебывая.

Всю дорогу старая цыганка покуривала свою трубочку. Только вместо табака насыпала в нее смесь сушеных трав и листьев. Запах у дыма оказался довольно приятный, но, когда она гостеприимно предложила Вальде тоже попробовать, та наотрез отказалась.

— И то верно, мадемуазель, — сказала старуха. — Женщинам нехорошо вдыхать дым, это дурная привычка. Но мне нравится! — захохотала она. — У всех нас есть свои маленькие слабости, а не то жизнь показалась бы слишком скучной!

— Вот уж не поверю, что в вашей жизни есть место скуке, — усомнилась Вальда. — Это мы, бедные, скучаем, запертые на всю жизнь, точно в клетке!

Выражение лица ее при этом неожиданном порыве было красноречивее всяких слов. И тогда старая женщина, помолчав, спросила:

— Отчего вы бежите, мадемуазель?

— Оттого, что мой отчим хочет выдать меня за совсем чужого человека только потому, что этот брак должен принести выгоду!

Наступило молчание.

Пхури-Дай сидела неподвижно, в задумчивости глядя прямо перед собой. Ее руки свободно держали поводья, и лошади, предоставленные самим себе, неторопливо продвигались вперед.

— Ведь это неправильно! — вновь вступила Вальда. — По крайней мере, когда дело касается меня. Я ни за что не выйду замуж без любви!

— А если вы ее не найдете?

— Тогда уж лучше совсем не выходить!

Старуха обернулась и, посмотрев на девушку, усмехнулась.

— Вам нет нужды беспокоиться, мадемуазель. Найдете вы себе друга, потому что таков закон природы. Поглядите-ка на птиц: уток, аистов, куропаток, чаек, белых цапель. В эту пору каждая из них подбирает себе пару, и они строят гнезда. А что для них правильно, то и для нас.

— Вот и у меня такое же чувство! — обрадованно откликнулась Вальда.

Она вспомнила тех сов или филинов, что перекликались вчерашней ночью, как раз когда в голове у нее рождался план побега.

— Жизнь никогда не бывает легкой, — продолжала Пхури-Дай. — За нее приходится бороться и страдать, но, если поглядеть повнимательнее, она того стоит. Лучше жизни все равно ничего нет.

— И я так думаю! Безропотно подчиняться, принимать, что тебе навязывают — это трусость, которая мешает людям добиваться счастья.

— Вот ты хочешь любви, — задумчиво проговорила старая цыганка. — Что ж этого хочет каждая женщина. Любви человека, который выберет ее, одну из многих, потому что только она предназначена ему, а он — ей.

Вальда слушала, затаив дыхание.

— О да! — выдохнула она. — Именно так я и думаю! Такой любви и ищу!

— А коли так, ты ее найдешь, — заверила цыганка.

Вальда колебалась, стоит ли попросить «тетушку» погадать — прочесть ее будущее по картам или ладони. Но не успела она ничего решить, как проницательная цыганка ответила на ее немой вопрос:

— Своего будущего лучше не ведать. Конечно, когда не уверен в себе или боишься, гадание может сослужить службу. Но у того, кто в себя верит, жизнь и без колдовства будет полной. Каждый может получить от жизни ровно столько, сколько сам готов отдать.

Некоторое время Вальда осмысливала эти слова.

— Вы хотите сказать, что если я сама готова любить, то и меня полюбят?

— Таков уж закон природы, — развела руками Пхури-Дай. — Сколько отдашь столько и получишь. А кто не желает отдавать, для того закрыты души и сердца других людей.

— Понимаю, — задумчиво проговорила девушка.

На душе у нее стало легче, ведь старая цыганка только что облекла в слова то, что она и сама смутно чувствовала.

«Я отправляюсь в свой собственный крестовый поход! — думала Вальда. — В поход за любовью, за полнотой жизни!»

Она обратила к собеседнице сияющие глаза.

— Как я рада, что у меня хватило храбрости к вам присоединиться!

— Всем нам, и нередко, бывает очень нужна храбрость. Без нее мы просто потеряемся в этой жизни, сгинем в забвении.

Вальда подумала: сколько же храбрости и мужества потребовалось цыганам, чтобы вынести века гонений! Вечно их преследовали, заточали, лишали прав, заставляли переезжать из края в край, из страны в страну. Но, несмотря на все тяготы, они сумели выжить и сохранить себя как многочисленный и самобытный народ — со своими традициями, укладом, ремеслами и даже со своей религией.

Более того, вопреки расхожему мнению, цыгане, на поверку, оказывались людьми более нравственными, чем их гонители.

К примеру, пускаясь в путь вместе с табором, Вальда знала, что ей нечего опасаться дурного отношения со стороны мужчин цыганского племени. Начать с того, что для них она была «гадже», иноплеменницей, а следовательно, как женщина абсолютно запретной. А во-вторых, цыгане вступали в брак очень молодыми, после чего, по их обычаям, даже речи не могло быть о супружеской неверности. Существовали очень строгие меры, применяемые старейшинами к тем, кто допускал безнравственные поступки и тем самым позорил свой народ.

Конечно же, цыгане браконьерствовали и тащили что плохо лежит, ибо считали, что сам Бог повелел пользоваться его плодами всем, кто в них нуждается, но редко случалось, чтобы цыган совершал убийство, и уж ни в одном полицейском протоколе не найти было свидетельств о совершении им насилия над женщиной.

— У вашего народа очень много храбрости, — вслух сказала Вальда.

— Нам без нее не обойтись, — согласилась Пхури-Дай.

А девушка вдруг вспомнила, что в прежние века цыганам, проживавшим в стране басков, предписывалось ходить босиком и носить на головах красные колпаки с отпечатком козлиного копыта.

Даже тем из них, кто принял католичество, в церкви отводилось специальное место, где они должны были молиться отдельно от других, а святую воду разрешалось брать только особой палочкой.

Покончив с ужином, цыгане затянули песню. Начали женские голоса, через некоторое время к ним присоединились чарующие звуки скрипки. В искусных руках паренька лет шестнадцати инструмент выделывал чудеса.

— Это мой внук! — гордо сказал барон. — Настоящий музыкант. Сердцем играет!

— Где он так выучился? — спросила Вальда.

Цыган покачал головой.

— Он с этим родился. Музыка у нас в крови. Вот посмотрите, как станут плясать наши девушки, когда приедем в Сент-Мари. Никто с ними не сравнится!

К скрипке добавилась свирель. Женский хор зазвучал слаженнее и громче, в него вступали все новые голоса. Лирическая, любовная песня превращалась в стройный, пышный и торжественный гимн, который чудесным образом сочетался с красотой опустившейся на землю ночи, с блеском звезд над головами поющих.

Вальде подумалось: вот бы здесь сейчас оказаться вместе с тем, кого любишь! Невозможно представить ничего романтичнее! При свете звезд, под волнующие кровь звуки цыганской музыки быть с тем, каждое прикосновение которого рождает в тебе ответный трепет! Растревоженное необычной обстановкой воображение девушки нарисовало картину такую живую и красочную, что, казалось, еще чуть-чуть — и она превратится в реальность. Забыв обо всем, Вальда уносилась на волнах фантазии…

Но вот сидевшая перед огнем Пхури-Дай поднялась с места и, прихрамывая, тяжело двинулась прочь.

— Пора спать, — сказала она. — Вам, мадемуазель, тоже надо лечь пораньше, ведь на рассвете — снова в путь.

— Да-да, иду, — очнулась от грез Вальда.

Пожелав старшим спокойной ночи, она забралась в свою кибитку, поставленную рядом с повозкой «тетушки», несколько особняком от прочих, и начала устраиваться на ночь.

Внутри импровизированный домик был обставлен с походной простотой. На полу лежал матрац, а на нем — два одеяла и подушка с льняной наволочкой. Кругом была чистота и пахло травами, пучок которых свисал с потолка. Тяжелый, наподобие одеяла, полог завешивал вход, а под потолком располагалось маленькое оконце, прикрытое ситцевой шторкой. Имелось также несколько полок, всю утварь с которых на время движения убирали.

На застеленном циновкой полу Вальда обнаружила приготовленные специально для нее тазик и кувшин с водой и оценила этот жест гостеприимства — сами цыгане мылись в ручье или у колодца. Скинув свою красную юбку и вышитую блузку, девушка на миг задумалась: снимать ли все остальное? Цыганка бы этого делать, конечно, не стала, но зачем бы ей, Вальде, менять свои привычки и вести себя иначе, чем дома?

Надев ночную рубашку, она скользнула под одеяло и подивилась неожиданному удобству матраца.

Дома девушка всегда молилась перед сном, встав на колени подле кровати. Она решила не отступать от этого правила и сейчас. Но поскольку здесь кроватью служил пол, она стала произносить слова молитвы, просто лежа под одеялом.

Она просила, чтобы господь послал ей храбрости, сохранил целой и невредимой и помог не быть обнаруженной раньше времени.

— Помоги мне, боже, — шептала она, — доказать отчиму, что у меня достаточно умения и рассудительности, чтобы жить своим умом. А еще помоги мне встретить человека, который будет любить меня, а не мои деньги. — Произнося эту, последнюю, просьбу, девушка почувствовала, что она-то и есть самая главная.

Ну, в самом деле, как без ошибки распознать, что кроется за цветистыми словами любовных признаний? Не относятся ли они скорее к приданому невесты? А сама невеста, быть может, является не более чем неизбежным дополнением к своим деньгам? Как проверить, что чувствовал бы тот же самый человек, не будь у его избранницы ни гроша?

— Имей мой отец еще и сына, — рассуждала Вальда, — все было бы куда проще. Львиная доля наследства досталась бы моему брату, а я получила бы ровно столько, сколько необходимо для безбедной жизни.

Она решила, что если выйдет замуж, то постарается иметь побольше сыновей.

Уже в полусне девушка тихонько засмеялась:

— Сначала надо найти им отца.

— Каждый находит себе пару. Таков уж закон природы, — прозвучал откуда-то голос Пхури-Дай.

Вальда уснула.

* * *

Утро выдалось пасмурным и зябким. Едва рассвело, табор тронулся в путь. Горячий чай придал Вальде бодрости, приятным теплом разлился по телу. Из-за спешки пришлось пить его по-цыгански — из блюдечка. К чаю подали кукурузную лепешку, смазанную маслом. А тем временем Пхури-Дай уже взялась за поводья и двинула свою повозку вслед за повозкой барона.

Возделанные земли сменились влажной, болотистой местностью. На травянистых участках буйно цвели ромашки, клевер, синий касатик, разноцветные дикие гладиолусы. В тех местах, что меньше использовались для выпаса, пышно разрослась бирючина — вечнозеленое растение с узкими, темно-зелеными листьями.

Поражало и обилие птиц. Тут был настоящий птичий рай. Вальда впервые увидела сразу белых и пурпурных цапель, чернокрылых ходулочников, золотистых ржанок и множество другой болотной пернатой живности. «Все они недавно вернулись из жарких краев», — пояснила Пхури-Дай, поймав любопытствующий взгляд девушки.

— Я мечтаю увидеть фламинго, — сказала та, трепетно вглядываясь в гладь озер и надеясь заметить там нежно-розовое облако. Именно так, говорили ей, должна выглядеть стая этих редких птиц, которые во Франции водились только на территории Камарга.

Цыганский караван двигался все дальше и дальше, не делая даже обеденного привала. Правда, тетушке и ее гостье принесли неизменный чай и лепешки, намазанные чем-то вроде мясного паштета, очень вкусного, но из мяса какого животного — Вальда так и не сумела определить. Спросить же не решилась, опасаясь, что это окажется еж.

Показалась деревушка Альбарон, а когда ее миновали, глазам Вальды открылся Камарг, дикий и безлюдный — широкие, похожие на лагуны водные пространства, каменистые солончаки, бескрайняя саванна.

— Послушайте, тетушка, — неожиданно встрепенулась Вальда, — пожалуй, дальше я пойду сама. Уверена, что именно здесь я найду диких лошадей, которых хочу сфотографировать. А по окончании праздника в Сент-Мари-де-ля-Мер вновь присоединюсь к вам.

Ей показалось, что от этих слов старая цыганка испытала облегчение, хотя и не подала виду.

— От Альбарона до Сент-Мари больше двадцати миль, мадемуазель. Но если вам захочется отыскать нас там, наверняка найдется кто-нибудь, кто подвезет вас.

— Ну конечно, найдется. Спасибо за вашу доброту, уважаемая «тетушка». Возьмите вот это. — Девушка протянула ей сорок франков.

Но цыганка отвела ее руку.

— Между друзьями не должно быть денежных счетов. Ваша семья бескорыстно оказывает гостеприимство нашему племени, а вы путешествовали наравне с нами, как цыганка.

— Спасибо, — сердечно сказала Вальда. — Никогда не забуду, как вы меня выручили.

— Берегите себя, мадемуазель. Я помолюсь за вас Святой Саре. Буду просить, чтобы вы нашли то, что ищете, и были счастливы.

Старуха сильно натянула поводья, и пассажирка спрыгнула на землю.

Забрав мешок и камеру, она простилась и с молодой цыганкой, и обоз покатил дальше.

Некоторое время девушка стояла, глядя ему вслед, покуда дорожная пыль не заставила ее закашляться. Тогда она повернулась и зашагала по дороге на восток.

Путь этот, судя по карте, вел вдоль так называемого Коровьего озера, самой большой внутренней лагуны Камарга. Вдали паслось стадо черных коров, но оно ее не особенно интересовало. Берега лагуны населяло великое множество диких уток. Вальда узнала поганок, красноголовых нырков, чирков и шилохвостов. Увидела она и журавлей, а прямо перед ней перебежала дорогу ласка и скрылась в траве.

Путница продолжала бодро шагать вперед, пока вдруг слева не мелькнуло что-то белое. Она тотчас остановилась как вкопанная, затаив дыхание, и через несколько мгновений поняла, что не ошиблась. Несколько белых коней лениво паслись среди островков сырой травы и неглубокого, всего в несколько дюймов, болотца, больше напоминающего большую лужу.

Девушка лихорадочно соображала, как поступить. От лошадей ее отделяло порядочное расстояние, однако вскоре она поняла, что животные медленно перемещаются в ее сторону. К группе присоединились еще две лошади, и Вальда догадалась, что все они направляются к широкой глади Коровьего озера, раскинувшегося по другую сторону дороги.

Но что, если кто-нибудь вспугнет их и они ускачут? Тогда пропадет, быть может, единственный шанс запечатлеть на пленке так много вожделенных животных сразу. Нужно было на что-то решаться.

Болотистое пространство, отделяющее Вальду от лошадей, кроме травы, поросло еще камышом и тамариском — кустарником в розовом цвету. Она решила, что этот-то пышный цвет и замаскирует ее, скроет яркие краски цыганского костюма.

Бросив под придорожный куст свой мешок, скинув красные туфли и чулки, она подхватила камеру и ринулась было вперед.

Но как подобраться к лошадям на удобное для съемки расстояние? Разве что вброд, пригибаясь, прячась за высокой травой и кустарником. Быстро оглядевшись и не заметив никого поблизости, Вальда решительно подоткнула многочисленные юбки и храбро ступила в воду.

Против ожидания, вода оказалась не холодной, а, напротив, хорошо прогретой летним солнцем и представляла собой, по всей видимости, смесь из пресной и морской воды.

Брести вброд с камерой под мышкой оказалось не так-то легко. Крадучись, Вальда размышляла, как лучше добиться качественного изображения. В общем-то, эта новая модель «Кодака» позволяла снимать с короткими выдержками. Значит, если только кони не ударятся в бешеный галоп, у нее могут получиться неплохие снимки. Во всяком случае, попробовать стоит. Ах, если бы только удалось получить достойные выставки фотографии! Лучшего ответа тем, кто сомневается в ее талантах, и не придумать.

Прошагав по воде, Вальда через некоторое время добралась до сухого места, но здесь, к несчастью, больше не было кустов для прикрытия.

Зато трава стояла так высоко, что, если улечься в нее и потихоньку продвигаться ползком, выйдет совсем незаметно.

Ползти быстро она не решилась, боясь спугнуть чутких животных. Но тем не менее довольно скоро оказалась от лошадей в пределах действия фотокамеры. Пока все шло хорошо. Но вот один из жеребцов, учуяв неясную опасность, вскинул голову и прислушался. Одно неверное движение — и он может сорваться с места.

Вальда почти перестала дышать, напряженно всматриваясь в просвет между стеблями. А сама тем временем с восторгом убеждалась, что легендарная краса коней — не преувеличение.

Они были не слишком высоки. Пожалуй, большинство выглядели даже ниже Блан-Блана. Самый крупный жеребец достигал в холке, наверное, не более четырнадцати ладоней.

Но они были крепко сбиты и действительно производили впечатление мощной породы: с мускулистыми шеями, широкими лбами и глубоко посаженными глазами. А длинные гривы и метущие по земле хвосты придавали им тот самый характерный облик, исполненный благородства и необъяснимого очарования.

«Неудивительно, что людское воображение связывало их с наездниками-богами», — восхищенно думала Вальда, твердо убежденная, что природа не создавала более прекрасных творений.

Так она лежала в траве, любуясь прекрасными животными, пока, очнувшись, не вспомнила, что теряет драгоценное время. С величайшей осторожностью Вальда приблизилась еще на несколько дюймов, затем — еще, покуда не очутилась на самом краю травянистой полоски. Теперь ее отделяло от лошадей лишь крохотное водное пространство, и, выдвинув камеру чуть вперед, можно было сфокусироваться на табуне.

Медленно и осторожно подняв голову, Вальда заглянула в окошечко видоискателя. Но едва лишь поймала в кадр хорошую композицию, как уже другой жеребец начал настороженно прядать ушами, и фотолюбительнице опять пришлось припасть к земле. Но рука ее при этом все равно осторожно потянулась к спусковому устройству.

В ту же секунду позади внезапно раздался топот. Пасущиеся лошади молниеносно сорвались с места и быстрее ветра умчались прочь. Девушка стремительно обернулась и закричала от ужаса: прямо на нее неслась невесть откуда взявшаяся лошадь! Еще миг — и она ее затопчет!

Как подброшенная пружиной, Вальда в долю секунды вскочила на колени и инстинктивно повалилась в сторону, с шумом плюхаясь прямо в теплую воду болотца. Снова взвизгнув, она в следующий момент увидела, что верхом на грозном скакуне сидит какой-то темный, зловещий человек.

Лошадь была из местных. Низко, на здешний манер, болтались железные стремена, и ноги человека почти доставали земли.

От страха и смущения Вальда никак не могла прийти в себя. Беспомощно барахтаясь в луже, она сквозь стекающие по лицу струи испуганно глядела на всадника.

— Вы что, не видите, куда скачете? — выпалила она наконец. — Чуть меня не убили.

Она выкрикнула это по-французски, и незнакомец отвечал ей на том же языке.

— Какого дьявола вы прячетесь в траве? Откуда мне было знать, что здесь кто-то есть?

Вальда наконец приняла сидячее положение, продолжая оставаться в воде, и потянулась за камерой, сиротливо мокшей поодаль.

— Вы испортили мне снимок!

Туго натянув поводья, человек заставил коня стоять как вкопанного.

— Вы что же, фотограф? — спросил он уже другим тоном.

— Пыталась им стать! — сердито огрызнулась девушка, поднимаясь на ноги. — Но вы мне не позволили!

Вся юбка и блузка на спине вымокли насквозь. Вода стекала даже с косынки — прямо за шиворот. Сорвав с головы платок, девушка горестно уставилась на кусок мокрой ткани. Человек на лошади пристально следил за ней.

— Вы не похожи на цыганку, — произнес он наконец. — К тому же я ни разу не слышал, чтобы цыганки занимались фотографией.

— Я и не цыганка! — по-прежнему невежливо отозвалась Вальда. — К вашему сведению, я — англичанка.

— Вот оно что! — уже по-английски и как бы с некоторым облегчением проговорил всадник. — Тогда понятно, почему у вас рыжие волосы и синие глаза. Ни у цыган, ни у французов такого не встретишь.

Теперь и Вальда, впервые за все время, как следует рассмотрела человека и поняла, что зловещим он ей показался, видимо, со страху, а по сути тоже мало походил на француза.

— Вы англичанин? — спросила она.

— Как и вы.

— В таком случае, быть может, вы скажете мне, нет ли поблизости какой-нибудь гостиницы, где я могла бы обсушиться?

В глазах незнакомца загорелся насмешливый огонек. Должно быть, в своей мокрой одежде да еще босая она выглядела нелепо.

— Поскольку я, до некоторой степени, являюсь причиной вашего плачевного состояния, то считаю себя обязанным предложить вам свою лошадь и доставить вас на мызу, где я проживаю. Это не более чем в двух милях отсюда.

Вальда хотела было ответить, что не желает его затруднять, но потом решила: пусть эти затруднения послужат ему хорошим уроком. Ее заботило не столько вымокшее до нитки платье, сколько упущенный снимок. Она в отчаянии думала, что, возможно, ей уже никогда не удастся застать вместе такое количество диких коней.

— Мои туфли остались у дороги, — ледяным тоном промолвила она. — Туда я дойду пешком, а затем буду рада принять ваше предложение.

— Очень благоразумно с вашей стороны, — похвалил ее незнакомец. — К чему рисковать своим здоровьем? Однако, боюсь, ваш чудный маскарадный костюм испорчен.

Слова «маскарадный костюм» неприятно задели Вальду. В них слышалось что-то похожее на насмешку.

«В конце концов его не касается, в каком костюме я путешествую», — обиженно думала она. Из-за него пропал такой снимок! Девушка слабо надеялась, что хоть остальная пленка не пострадала.

С собой у нее было еще две катушки по сто кадров, но, судя по тому, что она уже успела увидеть в Камарге, каждый кадр окажется на вес золота. А ведь нужно еще заснять цыганский праздник в Сент-Мари-де-ля-Мер!

Вальда мрачно шествовала впереди всадника. Возле дороги под кустом ее ожидали оставленные мешок и туфли. Тут же лежали и чулки с подвязками. Их она схватила и незаметно сунула в сумку. Потом обулась и завязала шнурки.

Выпрямившись, она увидела, что мужчина спешился и стоит чуть поодаль, держа лошадь под уздцы.

Вальда подошла и отдала ему мешок и камеру, надменно ожидая, когда он поможет ей сесть в седло. Она рассчитывала, что он сделает это так, как было принято в хорошем обществе, — подставив сложенные вместе ладони. Но вместо этого он, обхватив девушку за тоненькую талию, легко, точно пушинку, подсадил ее наверх. При этом она оказалась не в самом седле, а позади, на голом лошадином крупе. Приторочив вещевой мешок, англичанин заглянул ей в лицо снизу вверх. Кажется, в глазах его при этом вновь мелькнула озорная усмешка.

— Вы на меня все еще сердитесь?

— Да.

— Я полон раскаяния.

— Так вам и надо. Мне, может, никогда больше не представится случай сфотографировать этих лошадей.

— Непременно представится.

— Откуда вам знать?

— Я покажу вам гораздо лучшее место для съемки.

Весь ее гнев мгновенно испарился.

— Правда?!

— Но только при условии, что вы перестанете на меня сердиться. У меня сильнейшая неприязнь к хмурым женщинам.

Вальда расхохоталась — ну просто не могла удержаться!

— Ладно, перестану, — пообещала она.

Глава четвертая

Держа в руке фотокамеру, англичанин со сноровкой опытного наездника уселся в громоздкое седло и взялся за поводья. Белая лошадка вела себя смирно.

— Не боитесь? — спросил он сидящую позади Вальду. — Вам приходилось ездить верхом?

— Я в седле с пяти лет, — с ледяным достоинством произнесла она.

— Прошу простить мою бестактность, — поспешил исправиться ее спутник. Но в его голосе Вальде почудился едва сдерживаемый смех.

Он тронул бока лошади, и та двинулась неторопливой рысью. Девушке все же показалось, что такой аллюр был выбран нарочно, дабы пассажирка не соскользнула наземь. Такую опытную наездницу это не могло не задеть. Но в то же время она оценила предупредительность незнакомца.

«Попробовал бы он быть непредупредительным!» — тут же сердито фыркнула она про себя, чувствуя, как сырая блузка липнет к спине, а вся одежда ниже пояса насквозь мокрая.

Она пыталась угадать род занятий сидящего впереди человека и решила, что он тот, кого в Америке называют «ковбой», а в Камарге — «гардьен», то есть пастух, погонщик стад, он же и объездчик лошадей. Господин Февр, рассказывая о камаргских скакунах, упоминал и этих искусных наездников, а также, помнится, говорил, что их небесным покровителем является Святой Георгий.

Это очень символично: погонщик верхом на белом коне, в руке у него длинная пика, а на месте дикого камаргского быка очень легко вообразить дракона!

Вальда подумала, что англичанин, пожалуй, высоковат для камаргского коня. Но даже несмотря на то, что ноги его в нелепых длинных стременах болтались у самой земли, можно было отличить в нем превосходного наездника.

На молодом человеке была поношенная твидовая куртка и высокие сапоги, заляпанные грязью. Но, пожалуй, на ежегодном пастушеском празднике, одетый в традиционные молескиновые бриджи, черную бархатную куртку, синюю рубашку с цветочным мотивом и низкие испанские ботинки, он должен был выглядеть весьма впечатляюще.

Наверное, англичанин почувствовал, что она размышляет о нем, потому что бросил через плечо:

— Думаю, нам следует представиться друг другу. Меня зовут Ройдон Сэнфорд.

— А меня — Вальда Бер… — тут она замялась. Коль скоро он из Англии, разумно ли называть ему свое подлинное имя? Конечно, едва ли он слышал что-либо об ее отце. Но, с другой стороны, сэр Эдвард был довольно заметной фигурой и газеты нередко помещали сообщения о его подвигах. — …Бертон, — закончила она.

— И вы, стало быть, занимаетесь фотографией. Работаете для какого-нибудь журнала?

Вальда поняла, что он принял ее за репортершу, и не смогла сдержать прилив гордости.

— Я делаю снимки для выставки, — ответила она, стараясь держаться поближе к истине.

— Для выставки в Лондоне?

— Возможно, и так. Но, полагаю, Париж скорее заинтересуется видами Камарга. Единственное, на что я сейчас надеюсь, — чтобы пленка не оказалась окончательно испорчена.

— Я тоже очень надеюсь.

— А какой замечательный был ракурс! — Она вновь не смогла скрыть укоризны.

— Поверьте, я искренне сожалею, что по моей вине пропал несомненный шедевр. Обещаю загладить свою оплошность. Вы получите возможность сделать еще более выигрышные снимки, и не только лошадей, но и фламинго.

— О! Вы не хвастаете? Будьте уверены, я заставлю вас сдержать слово!

— Сами убедитесь, какой я хороший проводник. Кстати, где вы остановились?

— Я… я рассчитывала найти подходящую гостиницу где-нибудь неподалеку.

— Немного найдется в Камарге гостиниц, пригодных для проживания женщин, — в раздумье проговорил Ройдон Сэнфорд. — Попробую уговорить госпожу Поркье приютить вас.

— Она держит постоялый двор?

— О нет! Само это предположение она сочла бы оскорбительным, Ее муж — фермер, он разводит скот и держит мызу, где я и остановился.

— Как интересно! Значит, вы у них служите?

— Я у них отдыхаю. Я в отпуске. Но, поскольку приезжаю уже в третий раз, они дают мне возможность помогать их пастухам и пользоваться лошадьми.

Вальда чуть было не спросила, чем он занимается в остальное время, но передумала. Ей показалось, что не слишком-то учтиво столь настойчиво расспрашивать человека, не имеющего возможности повернуться к тебе лицом. Это напоминает допрос, в то время как нормальная беседа предполагает, что собеседники видят друг друга.

Некоторое время они ехали молча, затем Ройдон Сэнфорд спросил:

— Вы не замерзли? Если крепче ухватитесь за седло или за меня, мы поедем чуть быстрее.

— Я ведь уже сказала, что не упаду в любом случае. Нет, я не замерзла, но отвратительно мокра до нитки.

— Тогда вам просто необходимо как можно скорее попасть на мызу, чтобы переодеться.

Он пустил лошадь крупной рысью, и дальнейший разговор стал невозможным. Съехав с дороги, они пересекли поле и вскоре оказались перед фермерской усадьбой.

Как водится, постройку окружала стена кипарисов и широколиственных деревьев, служащих надежной защитой и от ветров, и от палящего солнца, а сам дом утопал в цветах, еще более прелестных, чем у вчерашней фермы, где табор останавливался на ночлег. Тут в изобилии росли малиново-красные гладиолусы и синие касатики, пурпурные глицинии и золотистая жимолость, а стены и даже стволы деревьев оплетал разноцветный шиповник.

Англичанин объехал дом и повернул лошадь во двор. Там он легко соскочил с седла и помог спешиться Вальде.

Очутившись на земле, девушка только сейчас в полной мере оценила его рост — чтобы встретиться с ним взглядом, она должна была задрать голову.

Однако ей не пришлось долго его разглядывать. Молодой человек занялся отвязыванием вещевого мешка, а затем, взяв его и камеру, направился через двор к открытой двери, пригласив Вальду следовать за ним.

Дверь вела в просторное помещение, оказавшееся кухней. С потолочных балок свисали свиные окорока и связки репчатого лука. Одну из стен почти целиком занимала обширная плита, а посредине вымощенного плитами пола стоял стол, на котором дородная женщина скалкой раскатывала тесто.

Она удивленно вскинула глаза на вошедшего Сэнфорда.

— Как вы нынче рано, месье!

— Я привез с собой молодую особу, которая нуждается в вашей помощи. В результате несчастного случая она упала в воду и насквозь промокла.

Женщина перевела взгляд на Вальду, и улыбка сбежала с ее лица.

— Караке! — вырвалось у нее.

— Нет-нет, мадам! — поспешил разубедить ее постоялец. — Эта особа — англичанка, но по некоторым причинам в настоящий момент одета цыганкой.

— Англичанка? — недоверчиво переспросила хозяйка. — Вы — ее друг?

— Надеюсь им стать, — галантно произнес Сэнфорд, но глаза его при этом насмешливо поблескивали, — как только мадемуазель милостиво простит мне невольную порчу фотоснимка, который она делала с помощью вот этой камеры. И он указал на черный футляр, что держал в руках. — Видите ли, мадам, наша гостья прибыла в Камарг, чтобы с помощью нового, усовершенствованного фотографического аппарата запечатлеть здешних диких лошадей.

— Не она первая, — отозвалась хозяйка, вытирая руки о фартук. Видимо, на нее эта новость не произвела впечатления.

Молодой человек подвел девушку к столу.

— Вот это и есть госпожа Поркье. Мадемуазель Вальда Бертон.

Вальда протянула руку.

— Как уже отметил месье Сэнфорд, он послужил невольной причиной моего падения в воду. И я была бы очень признательна, если бы вы разрешили мне переодеться и обсушиться у вас в доме.

— Разумеется, мадемуазель, — поклонилась госпожа Поркье. — Пожалуйте за мной.

Сэнфорд протянул Вальде ее мешок. — А я тем временем насухо протру вашу камеру, — сказал он. — Хотя не думаю, чтобы вода просочилась сквозь кожаный футляр.

— Будем надеяться, что вы правы, — холодно ответила «мадемуазель Бертон». Она чувствовала, что будет несказанно огорчена, если пропадет одна из трех ее пленок.

До сих пор разговор протекал на французском языке, но затем молодой человек прибавил по-английски:

— Я подожду здесь, а вы постарайтесь договориться с мадам относительно вашего пребывания здесь. Уверен: теперь, когда она убедилась, что вы не цыганка, то с радостью согласится.

Девушка хотела было ответить, что ему нет никакой нужды ее ждать и он может возвращаться к своим занятиям. Но тут же подумала, что, возможно, с его помощью удастся еще до вечера сделать несколько снимков.

— Да, подождите, пожалуйста. Я недолго.

Дом имел в плане форму прямоугольника. По такому принципу строились в этих краях все фермы. Вальда сама не раз бывала в жилищах графских арендаторов и знала, что внутри они, как правило, разделяются коридором на две части. По одну сторону располагалась большая общая кухня, где хозяева принимали пищу вместе с работниками, а также многочисленные кладовые. По другую — находилась большая, красиво обставленная комната, так называемая приемная для гостей, или салон, а также парадная столовая, где члены семьи, надев праздничные одежды, обедали по торжественным случаям.

На второй этаж вела лестница, иногда даже две. Верхние комнаты располагались таким образом, чтобы их обитатели меньше страдали от ветров, в зимнюю пору не только холодных, но и сокрушительных. Для этого стены, выходившие к морю, делались обычно глухими, без окон, за исключением тех случаев, когда заслоняющие дом деревья были очень высоки и мощны.

По натертой до блеска лестнице госпожа Поркье привела Вальду на площадку верхнего этажа, куда выходили две двери. Хозяйка отворила левую, и девушка очутилась в очаровательной комнате, половину которой традиционно занимала большая квадратная кровать с пологом. Любившие негу и комфорт французы обычно настилали на свои ложа многочисленные перины на гусином пуху.

Окна закрывались занавесками, а снаружи — крепкими ставнями, запирающимися на ночь. Громадных размеров камин, предназначенный, видимо, для сжигания целых бревен, согревал жильцов в промозглые зимние месяцы.

Вероятно, долгими зимними вечерами были сплетены разнообразные устилавшие пол коврики и половички из овечьей шерсти, белые и пестротканые. Нигде — ни пылинки. Комната поражала чистотой. Все было отмыто, выскоблено и натерто пчелиным воском. Через раскрытые окна лился сладкий аромат роз и жимолости, смешанный с острым запахом морской соли и йода, долетавшим со Средиземноморья.

— Здесь вы сможете переодеться, мадемуазель, — объявила госпожа Поркье, с любопытством разглядывая грубый холщовый мешок, который тащила Вальда.

— Благодарю вас. А вы не могли бы высушить мою одежду?

— Ну конечно!

— Господин Сэнфорд упомянул, что вы, вероятно, любезно позволите мне остаться на ночлег, — отважилась Вальда.

Фермерша взглянула на нее с явным недоумением.

— Вы что же, мадемуазель, путешествуете одна?

— Мои друзья ожидают меня в Сент-Мари-де-ля-Мер, — поспешила объяснить Вальда. Но я считаю, будет разумнее прибыть туда уже после фестивальных торжеств — ведь я не цыганка.

— Да, ваша одежда поначалу сбила меня с толку, — засмеялась госпожа Поркье. — Но теперь, когда видны ваши глаза и волосы, ни за что не спутаешь вас с цыганкой.

— Так я могу остаться?

— Мне будет очень даже приятно, мадемуазель. Всякий друг господина Сэнфорда — желанный гость в нашем доме. — От Вальды не укрылось звучавшее в ее голосе уважение. — Вот тут, в кувшине, вода. А если вы соблаговолите принести мне в кухню вашу мокрую одежду, я вывешу ее на солнышке, а то, если потребуется, и просушу над печкой.

— Думаю, она и на солнце отлично высохнет, — улыбнулась гостья.

— Если вам что-то понадобится, пожалуйста, не стесняйтесь.

С этими словами хозяйка вышла из спальни, плотно притворив за собой дверь, и Вальда услышала шорох ее шагов по не застеленной лестнице.

Наконец-то она могла скинуть с себя ненавистные мокрые юбки! Освободившись от них, Вальда заметила, что верхняя, красная, немного слиняла на белые, бывшие под ней. Блуза тоже оказалась в пятнах — от травы и воды.

Переодевшись в свежее белье, деятельная путешественница положила блузу в таз и попыталась отмыть ее холодной водой. Это был ее первый опыт стирки, и, видимо, она что-то делала не так, потому что пятна не сходили. Вальда решила, что будет разумнее отнести одежду госпоже Поркье и попросить ее выстирать.

«Ведь я вполне в состоянии оплатить все необходимые услуги», — ободрила она себя.

Но когда Вальда подумала о деньгах, перед ней встала еще одна проблема. В ее цыганской юбке имелось по бокам два кармана, и часть денег она держала там, остальные были упрятаны в бельевой мешок вместе с вещами. Задумчиво оглядывая теперь свое хозяйство, Вальда размышляла, где ей лучше хранить наличность и как носить ее при себе, если переодеться в тонкое летнее платье без карманов.

Надо сказать, что, собираясь в дорогу, она подошла к выбору платьев с особой тщательностью, понимая, что, во-первых, ей придется обходиться без горничной, которая гладила бы ее наряды, а во-вторых, гардероб должен весить как можно меньше.

Она долго стояла перед шкафом, доверху набитым всевозможной одеждой. Наконец ее выбор пал на два простых муслиновых платья, с виду, как ей казалось, не слишком дорогих, хотя в действительности оба вышли из мастерской знаменитого парижского кутюрье. Эти два да еще одно на вечер — вот все, что позволила себе предусмотрительная путешественница. Зато она смогла захватить тонкую юбку для езды верхом, а в пару к ней — легкий жакет, надеваемый ею в летнюю жару.

Сейчас она раздумывала, не переодеться ли сразу в него. Потом рассудила, что мистер Сэнфорд, возможно, вовсе не рассчитывает тотчас пуститься на поиски диких животных, а позже она обсудит с ним такую возможность.

Вальда спустилась, облаченная в белое муслиновое платье в мелкий голубой цветочек с голубым поясом. Растрепавшиеся под цыганской косынкой волосы она причесала и уложила заново.

Проблема хранения денег тоже была решена, и довольно хитроумно.

Большая часть банкнот была ловко спрятана в оставленных наверху коробочках с запасной пленкой. Эти коробочки Вальда убрала в комод, в самый дальний угол выдвижного ящика, и заложила сверху чулками и носовыми платками. В общем-то, ей не верилось, что кто-нибудь в этом доме окажется, как говорил ее отец, «нечист на руку». Тем не менее меры предосторожности никогда не помешают. Если лишиться всех денег в самом начале путешествия, то только и останется, что бесславно вернуться домой.

На всякий случай одну крупную банкноту достоинством в пятьсот франков девушка спрятала на груди, за корсажем.

«Пусть теперь кто-нибудь попробует сказать, что я скрупулезно не обдумала каждую мелочь!» — горделиво думала она.

Нарядная и довольная собой, Вальда торжественно появилась в кухне, где постоялец беседовал с хозяйкой. При виде Вальды новый знакомый поднялся ей навстречу, в глазах его вспыхнуло нескрываемое восхищение.

— Вот моя мокрая одежда, мадам. Я попыталась было сама отстирать пятна с блузки, но, боюсь, у меня плохо получилось.

— Все будет сделано, мадемуазель, — успокоила ее та, забирая вещи.

— Благодарю вас. — Девушка повернулась к Сэнфорду. — Вы осмотрели камеру? С ней все в порядке?

— Насколько могу судить, через кожаный футляр не просочилось ни капли. Для верности можно, конечно, сменить пленку, но готов поклясться: она не повреждена.

— В таком случае полагаюсь на вас.

— Госпожа Поркье предлагает вам выпить чашечку кофе и отведать ее знаменитых пирожков с мясом. После неприятного происшествия полезно подкрепиться.

— Кофе я бы с удовольствием выпила, а вот есть мне, пожалуй, не хочется.

— Вам непременно захочется, стоит только попробовать кусочек, — заверил ее Ройдон. Из учтивости он говорил по-французски, с тем, чтобы его понимала и хозяйка.

— Я сию же минуту подам вам в салон, — с готовностью откликнулась та.

— К чему эти церемонии? — удивился молодой человек. — Мы отлично перекусим прямо здесь.

— С нами по-простому можете обедать, пока вы один, месье, — тоном строгой нянюшки осадила его госпожа Поркье. — А когда у вас гости, надлежит принимать их в гостиной. Проводите туда мадемуазель, а я принесу кофе.

Было совершенно ясно, что отношение хозяйки к Вальде коренным образом изменилось после того, как девушка сняла цыганский костюм и приобрела респектабельный вид.

«Как это странно и несправедливо, думала девушка, — что люди так не любят цыган». Для нее же эти самые цыгане являлись воплощением дружелюбия, доброты, готовности прийти на помощь. Ройдон Сэнфорд распахнул еще одну дверь, и молодая леди прошла в салон нечто среднее между гостиной и парадной столовой. Строгая, чопорная мебель придавала комнате немного формальный и нежилой вид. Впечатление усиливали набитые конским волосом жесткие кресла и диваны. По стенам были развешаны акварели с изображением быков и лошадей. Такие картинки можно было купить в любом провинциальном городе, и нарисованные на них животные имели весьма отдаленное сходство с живыми.

Вальда подошла к окну и стала рассматривать утопающий в цветах сад. Молодой человек последовал за ней.

— Я вижу, вам удалось убедить хозяйку поселить вас на мызе.

— Она сказала, что всякий ваш друг — желанный гость в этом доме. По-видимому, вы здесь — важная персона. Скажите, почему вы так часто приезжаете сюда отдыхать?

— С таким же основанием и я мог бы спросить вас, почему вы приехали в Камарг, — улыбнулся он. — Ответ прост: потому что это — красивейшее место на земле.

— Я здесь совсем недавно и пока не могу судить столь же определенно. Но, кажется, вы правы.

— Эти места обладают особой магией, которую не выразишь словами. Стоит побывать здесь хоть раз, и снова тянет сюда. Иногда я даже во сне вижу Камарг и понимаю, что приеду опять.

— Что касается меня, я пока не могу сказать того же, — сдержанно проговорила Вальда.

Сэнфорд не ответил, и девушка, даже не поднимая глаз, почувствовала, что он смотрит на нее.

— Вы слишком юны, чтобы путешествовать в одиночку, — заметил он, помолчав. — Как ваш отец отпускает вас?

— Моего отца нет в живых.

— Да… но… ведь есть же кто-то… — начал он и осекся. — Разумеется, это не мое дело, но, честное слово, вы слишком красивы и потому нуждаетесь в том, чтобы за вами присматривали.

Вальда вежливо улыбнулась.

— Поверьте, я вполне в состоянии сама о себе позаботиться — за исключением тех случаев, когда в меня на всем скаку врезаются неизвестные всадники!

— Но, ради всего святого, как я мог предполагать, что где-то в высокой траве прячется молодая женщина, да еще переодетая цыганкой? — взмолился молодой человек.

— Смею думать, что, если бы я действительно оказалась цыганкой, а вы меня переехали, это вас ничуть бы не обеспокоило!

— Вижу, вы не разделяете неприязни госпожи Поркье к этому племени. Однако ее тоже можно понять. С этим народом не всегда бывает легко поладить. Порой они создают в этих краях немалые трудности, особенно когда в таком количестве собираются на свой ежегодный фестиваль в Сент-Мари. — Он помолчал. — Но они своеобразны, живописны и, без сомнения, вызывают интерес. А их праздник, выросший из древних политеистических верований, весьма впечатляет. — Почувствовав, что собеседницу занимает эта тема, молодой человек продолжал: — Когда-то давно, еще в XV веке, ромы, то есть цыгане, водружали на плечи статую богини Иштар и входили с ней в море. С помощью этого ритуала они надеялись умилостивить богиню, чтобы та ниспослала им плодовитость и изобилие во всем.

— Вот как! Я этого не знала.

— Отголоски подобных культов живут и в этом цыганском празднике, на который съезжаются кланы из разных мест и который не очень-то нравится местным жителям. Можно понять фермеров, которым цыгане причиняют немало беспокойств во время движения в Сент-Мари и обратно. — Он улыбнулся. — На прошлой неделе все дороги, ведущие к Камаргу, были запружены цыганскими повозками всех мастей и размеров, новыми и совсем ветхими, которые двигались плотным потоком.

— Мне кажется, что большинство землевладельцев благосклонны к цыганам, — возразила Вальда, — и разрешают им останавливаться табором в своих угодьях на ночь или даже больше.

— Дело не в крупных землевладельцах. От нашествия цыган страдают главным образом фермеры. У них мистическим образом пропадают куры, и даже овцы ухитряются исчезнуть из-под бдительного ока пастуха. — Он продолжал со смехом: — французам бывает жаль и тех денег, которые их дочери отдают гадалкам, а сыновья тратят на азартные игры и прочую чертовщину, с помощью которой цыгане по пути в Сент-Мари стараются выкачать из простых крестьян каждый франк.

— Не думаю, что вы знаете цыган лучше меня! — резко отпарировала Вальда. — Они вовсе не жулики, как вам кажется. Если даже они и возьмут по дороге что-то себе на пропитание, как можно винить их за это? Они ведь очень бедны, а край этот богатый. Мы не можем судить, почему земные блага распределяются между людьми так неравномерно!

— Понимаю! — опять засмеялся Сэнфорд. — Вы — одна из тех женщин, что ратуют за всеобщее избирательное право!

— По-вашему, я похожа на суфражистку? — живо отреагировала Вальда. — Что ж, возможно, я и стану ею когда-нибудь.

— Ну, с суфражистками у вас мало общего. Однако я могу сказать, на кого вы похожи. — В голосе его опять прозвучали иронические нотки, заставившие девушку вскинуть на него колючий взгляд. — Впрочем, — поспешил он, — я, пожалуй, придержу свой комплимент до тех времен, когда мы лучше узнаем друг друга.

За дверью раздались шаги, и Ройдон отошел от окна, чтобы открыть дверь перед госпожой Поркье.

Та внесла в комнату поднос, на котором возвышался кофейник в окружении двух больших чашек и горка пирожков на блюде. К кофе подавались также густые сливки, и, когда хозяйка поставила угощение на стол, Вальда поняла, что все-таки голодна.

— Как только хорошенько подкрепитесь, сразу же почувствуете себя лучше, — наставляла фермерша. — Даже маленькая неприятность очень выбивает из колеи.

— Спасибо. Вы так заботливы.

— Ну что вы! Для меня это удовольствие! — И хозяйка гордо выплыла из комнаты.

— Теперь мне совершенно ясно, — с улыбкой заметила Вальда, наливая себе кофе, — что если я задержусь здесь надолго, то сделаюсь такой же упитанной, как мадам Поркье.

— Возможно, именно для того, чтобы избежать этого, я и работаю. Ничто так не способствует сохранению хорошей формы, как верховая езда.

— А как вы думаете, завтра мы сможем отправиться?

— Вечером, когда вернется хозяин, поговорю с ним. Думаю, он разрешит вам взять одну из лошадей, хотя с ними сейчас трудновато, потому что кобылы начали жеребиться.

— Вы имеете в виду камаргских кобыл? — не поверила Вальда.

— Ну да. И диких, и домашних.

— Тогда я просто обязана сфотографировать их с малышами! Больше всего на свете мне хотелось бы иметь снимки новорожденных жеребят.

— Сами понимаете, это не так-то просто. Кобылы нервничают, да и жеребцы, которые их охраняют, не очень-то дружелюбны к посторонним. — Видимо, на лице девушки отразилось разочарование, потому что Сэнфорд тотчас прибавил: — Но я обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы ваша выставка имела успех. Совершенно согласен, что фотографии новорожденных жеребят произведут фурор.

— Значит, завтра приступим? — опять загорелась Вальда.

— Если вам так хочется. В то же время можно сфотографировать жеребят и на ферме. Здесь их тоже хватает.

Вальда разделалась с пирожком и признала, что стряпня госпожи Поркье и впрямь необычайно вкусна. Затем выпила кофе, остудив его большим количеством сливок.

— Я готова! Идемте смотреть жеребят!

Ройдон Сэнфорд поднялся из-за стола.

— Теперь я вижу, что у вас просто не может получиться плохих снимков, — восхищенно качнул он головой. — Вы вносите столько жизни во все, что говорите и делаете! Если то же самое распространяется и на занятия фотографией, результат должен быть ошеломительным.

— Именно такое впечатление осталось у меня от лондонской выставки, — подхватила она. Там было несколько фотоснимков морского пляжа, которые меня поразили. Они были как живые — ну просто чудо!

— Похоже, мы с вами посетили одну и ту же выставку. Не было ли там нескольких ночных видов здания парламента?

— Да-да! — обрадованно вскричала Вальда. — Вам, конечно, известно, что их автором был Пол Мартин?

— Так вот почему вы решили стать фотографом! Должен признаться, и у меня было такое искушение. Но, видимо, я оказался слишком ленив, чтобы сделать первый шаг.

— А чем вы занимаетесь, когда не отдыхаете в Камарге? — спросила Вальда, подходя к двери.

— Я перепробовал в жизни много занятий. Я тот самый вечный двигатель. Весь прошлый месяц, например, я по просьбе одного знакомого занимался дегустацией вин, производимых в бассейне Роны. Этот человек, мой приятель, собирается наладить их импорт в Англию.

— Любопытно!

Однако внимание Вальды устремилось к фотокамере. Девушка нашла ее там же, где и оставила, — на небольшом столике, возле которого сидел Ройдон, когда она появилась с мокрой одеждой в руках.

Взяв аппарат, она внимательно осмотрела кожаный футляр и решила, что ее спутник прав — вода вряд ли проникла сквозь толстую кожу.

— Я тщательно обследовал поверхность, подтвердил англичанин. Во всяком случае, к тому времени, как мы добрались сюда, футляр был совершенно сух.

— Тогда давайте рискнем и не будем перезаряжать, — заключила Вальда. — Ведь пленка почти новая.

Юная фотолюбительница умолчала о том, что давно не перезаряжала фотоаппарат и испытывала перед этой процедурой легкий страх. Она решила, что при первом же удобном случае, оставшись наедине, вновь хорошенько перечтет инструкцию.

— Ну что ж, тогда отправимся в конюшни? — предложил Сэнфорд. — Вам не понадобится шляпа?

— Я не взяла ее с собой, — небрежно бросила Вальда.

— Вы определенно путешествуете налегке, — покачал он головой. — При таких обстоятельствах ваш цыганский костюм должен был прийтись очень кстати.

— Конечно, особенно в таборе, — бездумно обронила девушка.

— Вы были в таборе? — потрясенно воскликнул англичанин.

Вальда с досадой поняла, что утратила бдительность. Но потом твердо сказала себе, что его все это совершенно не касается.

— Да, я очень люблю цыган! — вызывающе бросила она. — И в Камарг приехала со своими друзьями из табора. Не могу понять, почему у вас они вызывают такую подозрительность.

— Отнюдь нет. Меня только озадачивает ваш оригинальный способ передвижения. С вашей наружностью вы, несомненно, должны порой испытывать… м-м… определенные неудобства и затруднения, попадать в непредвиденные ситуации. Я не прав?

— Только когда меня застигают врасплох, как сегодня!

— Я имел в виду совсем другое, — нахмурился он.

— Я уже сказала, что могу за себя постоять. Мне кажется, что для женщины важно быть независимой, жить своим умом и принимать самостоятельные решения.

— А если не секрет, чего бы вам хотелось от жизни?

Вальда на мгновение задумалась.

— Я хочу быть свободной… свободной от запретов, ограничений, вынужденного подчинения чужой воле…

— Но такова неизбежная участь всех женщин, — возразил Сэнфорд. — Сначала они подчиняются родительской воле, потом за ними присматривают мужья.

— С какой стати! — возмутилась Вальда. — Да и такое ли уж это благо — иметь мужа? Во всяком случае, на свете достаточно мужчин, чтобы не бросаться очертя голову за первого встречного!

Мысли ее в эту минуту возвратились к маркизу д'Артиньи. Он и был для нее этим первым встречным. Но не верилось, что второй или третий кандидат отчима окажется намного лучше.

Молодой человек задумчиво молчал, и Вальде, которая вооружилась фотокамерой и уже открыла дверь во двор, пришлось позвать его:

— Ну, что же вы? Идемте скорее! Если замешкаемся, солнце уйдет, а я, увы, не Пол Мартин и не умею снимать в темноте!

Следующие два часа прошли для Вальды в совершенном восторге. Они с Ройдоном фотографировали жеребят на лужайке, неподалеку от фермы.

Хотя лошади на ферме были вполне одомашнены и привычны к людям, все же при появлении чужаков чуткие жеребцы начали задирать головы и сверлить нескромных гостей недоверчивым глазом. Часть кобыл еще не ожеребилась, другие уже паслись вместе со своими малышами, и тут Вальда впервые узнала, что жеребята появляются на свет отнюдь не белыми. Большинство новорожденных были черненькими с белым пятнышком на лбу. Иногда попадались гнедые или желтовато-коричневые.

— Примерно месяцев через восемь, — объяснил Сэнфорд, — они начнут линять, а годам к четырем их окраска полностью сменится на бледно-серую. Постепенно она светлеет и, наконец, становится совершенно белой.

Забыв обо всем на свете, Вальда увлеченно фотографировала. На фоне обрамляющих лужайку деревьев и домиков, крытых красной черепицей, силуэты лошадей поражали природной грацией, не передаваемой словами, но которая, как горячо надеялась девушка, останется на снимках.

— До чего они прекрасны! — беспрестанно повторяла она, делая кадр за кадром. — Мне кажется, я уже никогда не смогу восхищаться никакой другой породой, как бы замечательна та ни была.

— Погодите, вот увидите, каковы они на воле, — посмеивался Сэнфорд. — Завтра я отвезу вас в такое место, где обычно родятся жеребята. Придется вести себя очень осторожно, чтобы не потревожить мамаш, да и жеребцов надо остерегаться.

— А они бывают опасны?

— Еще как! Не меньше диких быков!

— Я непременно должна их заснять!

— Обязательно, — пообещал молодой человек, которого заметно забавляла эта фотолихорадка.

Вальда оставила свое занятие только вечером, когда солнечный свет померк и деревья начали отбрасывать такие длинные тени, что фотографировать стало бессмысленно.

По пути на ферму молодой человек сказал:

— На мызе ужинают рано — с заходом солнца, когда возвращаются пастухи. Так что нам тоже придется садиться за стол на закате.

— О, разумеется! Мне вовсе не хочется огорчать любезную госпожу хозяйку. Она была ко мне так предупредительна!

Когда молодые люди вошли на кухню, в ноздри им бросился аппетитный запах готовящихся кушаний. На обеденном столе Валь да заметила обилие овощей, а также трюфели, грибы нескольких видов, спаржу и провансальские оливки — лучшие в мире.

— Несмотря на ваши потрясающие пирожки, мадам, я чувствую зверский голод, — объявил Сэнфорд.

— Ну, сегодня-то вы не перетрудились, месье! — шутливо отозвалась хозяйка. — Так что едва ли заслужили сытный ужин.

— Во всем повинна мадемуазель, — в тон ей оправдывался англичанин. — Я ведь как раз ехал, чтобы присоединиться к добрейшему господину Поркье, когда эта молодая леди воспрепятствовала моему намерению.

— Что за беспочвенное обвинение! — возмутилась Вальда. — Мадам права: вас и впрямь следует наказать! — Однако лицо ее сияло улыбкой, а на щеках девушки Сэнфорд, к своему удовольствию, заметил нежные ямочки.

Вальда побежала к себе убрать фотокамеру, чтобы никто не повредил ее ненароком. По ее расчетам, сегодня было отснято кадров двадцать пять, а то и больше. «Следует поберечь пленку для фламинго и диких лошадей, — думала она, — да еще оставить кадры для цыган в Сент-Мари».

У нее оставались еще две чистые пленки, и девушка надеялась, что в итоге наберется снимков сорок-пятьдесят, пригодных для представления на выставку.

Теперь она была абсолютно уверена, что выставка фотографий в Париже непременно состоится и что отчим и все его знакомые будут по-настоящему поражены ее, Вальды, достижениями.

Переодеваясь к ужину, девушка думала, как же ей повезло, что она попала на эту чудесную мызу, где ей предоставлены и ночлег, и столько изумительных возможностей!

Не так уж она была наивна, чтобы не понимать, что в деревенской гостинице о подобном не могло бы идти и речи. Кроме того, девушка смутно чувствовала, что там она могла бы столкнуться с непредвиденными неприятностями и посягательствами со стороны грубых постояльцев.

Впрочем, во всем, что касалось реальности, за пределами своего наполненного роскошью, тщательно оберегаемого от грубой прозы жизни мирка, Вальда была крайне неопытна и отличалась порой младенческой невинностью. Для нее совершенно новым жизненным опытом явилось даже самостоятельное, без помощи горничной, переодевание. К ужину Вальда облачилась в вечернее платье, которое предусмотрительно захватила с собой, и весьма гордилась своим выбором.

Сшитое из превосходного муслина и отделанное рядами валансьенских кружев, оно было легче пуха и совершенно не мялось. Изысканный крой лифа подчеркивал хрупкость и тонкость ее талии, а узкие, длинные кружевные рукава изящно застегивались у запястий. Верхняя юбка пышно взметалась над шелковой нижней, которая, будучи туго свернута, занимала в вещевом мешке очень мало места, что являлось ее несомненным достоинством.

В то же время девушке не хотелось выглядеть, что называется, «разряженной в пух и прах», и этому желанию как нельзя лучше соответствовала верхняя часть платья. Вырез, изысканно обнажая плечи и грудь, не имел в то же время никакой дополнительной отделки. Весь наряд в целом производил впечатление благородной простоты.

Не желая излишне отягощать свой багаж, Вальда дополнила этот туалет парой атласных туфелек без каблуков, которые, хотя зрительно и уменьшали ее рост, весили зато не более одной-двух унций.

Ей, конечно, и в голову не приходило, что этот «скромный» наряд произвел бы настоящую сенсацию на любом постоялом дворе. Крестьяне, отродясь не видавшие даму в вечернем платье, пялились бы на нее, как на диковинное животное.

Даже Ройдон Сэнфорд был изрядно изумлен, когда она, точно легкая фея, впорхнула в салон ему навстречу.

— Вы потрясающе выглядите! — восхищенным поклоном приветствовал он ее. — И, осмелюсь добавить: потрясающе красивы!

Сам он, правда, тоже переоделся, хотя и не в вечерний костюм. На нем были бархатная куртка, покрой которой, в представлении Вальды, ассоциировался с художниками, и белая рубашка — не накрахмаленная, но с жестким воротничком.

Глаза Вальды невольно расширились — она не ожидала от него комплиментов. На ее вкус, эти слова прозвучали несколько фамильярно. И все же его откровенное восхищение против воли вызвало в ней теплый прилив радости. Приглядевшись к молодому человеку, словно впервые, девушка с некоторым удивлением отметила, что сейчас он выглядит гораздо привлекательнее, чем в грубой одежде и старой широкополой пастушеской шляпе.

Густые, зачесанные назад волосы открывали высокий, квадратный лоб. Черты лица, не отличаясь особой красотой, были, однако, правильными и хорошо вылепленными. Но самым примечательным в его облике были глаза. Серые, будто таящие в своей глубине некий вызов, сверхъестественно чуткие и проницательные, видящие все насквозь. Этим он напомнил Вальде ее отца, который тоже, казалось, постоянно старался увидеть, уловить что-то недосягаемое. Но если в отцовских глазах присутствовала жесткость, проистекавшая из его железной воли и непреклонной решимости, то глаза Ройдона Сэнфорда поблескивали полускрытой иронической насмешкой. Они словно свидетельствовали, что он не питает иллюзий в отношении этой жизни, но относится к ней как к занимательному приключению.

То же самое можно было сказать и о выражении его губ. Когда он улыбался, твердо очерченный рот приобретал неуловимый изгиб, смущавший и приводивший собеседника в замешательство. Девушка не могла бы внятно объяснить свое впечатление — просто возникало чувство какой-то странной неопределенности, повергавшей в смущение.

Она не стала отвечать на его замечание и, опустившись на массивный резной стул красного дерева, лишь посмотрела на собеседника с вежливым вниманием.

— Мог ли я еще нынешним утром, — продолжал он, — завтракая, как всегда, вместе с хозяевами, предполагать, что вечером мне доведется ужинать в обществе такой очаровательной девушки?

— А я, переодеваясь к ужину, тоже как раз подумала, — не осталась в долгу Вальда, — что встретить вас было для меня большой удачей. Наверняка вы сможете показать такие уголки Камарга, в которые мне самой ни за что не добраться.

— И вы не ошиблись. Кроме того, путешествуя по Камаргу в одиночку, вы рисковали бы попасть в опасный район зыбучих песков.

— Зыбучих песков?! Я и не подозревала, что они тут есть.

— Это очень серьезное препятствие, которое отпугивает многих исследователей. Поверхность песков кажется повсюду одинаковой, между тем в некоторых местах засохшая корка скрывает естественные колодцы глубиной от нескольких до двадцати футов, наполненных водой или жидкой грязью.

— Вы меня пугаете! — потрясенно воскликнула девушка. — Но как же быки и лошади избегают эти ловушки?

— Очень часто они в них попадают. Потому-то пастухи и следят за ними так внимательно. Всякий скажет вам, как опасно, не зная окрестностей, бродить по здешним болотам.

— Как хорошо, что вы меня предупредили — ведь именно это я и собиралась делать, — призналась искательница приключений.

— Зыбучие пески — не единственная опасность, которая может вас подстерегать, — заметил собеседник.

Вальда пристально посмотрела ему в лицо и усмехнулась.

— Кажется, вы собираетесь прочесть мне нотацию. Прошу вас, не тратьте сил понапрасну — я все равно не стану слушать.

— Однако кто-то обязан поговорить с вами, причем очень серьезно!

— Я уже сказала, что сумею о себе позаботиться и не нуждаюсь в том, чтобы мной руководили. Я желаю быть свободной!

На несколько секунд воцарилось молчание.

— Так зачем же вы все-таки гонитесь, чего ищете? — первым нарушил его Сэнфорд.

Этот вопрос, как ни странно, застиг Вальду врасплох. В нем прозвучала необычная, почти настораживающая серьезность. Но ей не хотелось отвечать всерьез, не хотелось сейчас изливать душу да еще перед едва знакомым человеком. Поэтому с нарочитым легкомыслием, даже кокетством, она проворковала:

— Волнений… приключений… быть может, любви!.. А почему бы и нет?

— Верно, — с усмешкой кивнул Сэнфорд. — Почему бы и нет?

Глава пятая

Покачиваясь в седле бок о бок с Ройдоном Сэнфордом, Вальда думала, что никогда еще не чувствовала себя такой счастливой.

Было раннее утро, свежий прозрачный воздух приятно бодрил. Но бездонное ярко-синее небо неумолимо предрекало жаркий день.

Они ехали уже с полчаса. По мере продвижения в глубь Камарга цветы и бабочки становились все ярче и красочнее. От этого многоцветия захватывало дух.

Берега ирригационных каналов и мелких пресноводных озерец выстилали желтоватые камни. Многие водоемы были усеяны нежными звездочками водяных лилий, над водой свисали пышные кусты тамариска в розовом цвету, а воздух со стрекотом рассекали тысячи желтых, красных, оранжевых стрекоз.

«Все, что происходит со мной с тех пор, как я покинула дом, похоже на сказку, на волшебный сон», — очарованная красотой природы, подумала Вальда.

Вчерашний ужин вдвоем с Ройдоном Сэнфордом доставил ей такое удовольствие, какое она никогда не испытывала прежде. Усаживаясь за стол, Вальда испытала неожиданную робость: сумеет ли она занять беседой, должным образом развлечь нового знакомого? Она вдруг ощутила себя очень юной и неопытной.

Но когда госпожа Поркье поставила перед ними аппетитные яства и оба жадно набросились на еду, лед взаимной неловкости был сломан. Оказалось, им так много нужно обсудить, так много сказать друг другу, что разговор потек сам собой.

Трапеза начиналась со спаржи, которая росла здесь же, на огороде при ферме. Затем подали молодого барашка, искусно приправленного зеленью и специями. Гарниром служили грибы, маленькие зеленые перчики и кабачки.

Запивали ужин вином с ронских виноградников. Его Ройдон привез из своей дегустационной экспедиции. Вкус вина наводил на мысль о горячем солнечном свете, разлитом и укупоренном в бутылки.

Завершилось же все угощение десертом из местного сыра и фруктов, собранных всего несколько часов назад и поданных в плетеной корзинке.

Время пролетело так незаметно, что Вальде показалось, будто они только начали разговор. Уходить не хотелось, но при этом она чувствовала, что ее неудержимо клонит ко сну. Было ли тому причиной ронское вино, только веки ее отяжелели и закрывались сами собой.

— Да вы устали! — воскликнул Сэнфорд. — У вас был нелегкий день, и надо отдохнуть. Если хотите завтра отправиться на съемки диких животных, придется встать пораньше.

— Я ведь сегодня поднялась в четыре часа утра, — сонно оправдывалась девушка. — А в пять мы были уже в пути.

— Тогда и вовсе неудивительно, что у вас глаза слипаются, — улыбнулся он. — А я было уж отнес это на счет моего неумения развлечь вас.

— Ах, что вы! Я еще никогда не получала от застольной беседы такого удовольствия. Особенно, если учесть, что сегодня впервые…

Вальда чуть было не сболтнула — «впервые ужинаю наедине с мужчиной», но вовремя спохватилась, боясь, что это получится слишком откровенно и повлечет ненужные вопросы. А ей вовсе не хотелось сейчас думать над ответами.

И так уже, судя по отдельным репликам, Сэнфорду было подозрительно, что она путешествует одна, без провожатых. Вальда решила, что, только повторяя при каждом удобном случае, как она ценит личную независимость и стремится быть свободной, можно убедить его, что она из тех современных молодых женщин, на которых в последнее время за их взгляды обрушивают столько нападок — и во французской, и в английской прессе.

— Что впервые?

— Впервые ужинаю на провансальской мызе, — нашлась Вальда, вставая из-за стола.

— Что ж, спокойной ночи, Вальда. Спите крепко. Завтра нам предстоит много дел.

Девушка протянула ему руку, но, к ее изумлению, молодой человек вместо того, чтобы пожать ее, поцеловал.

Видимо, он слишком прилежно усвоил французские манеры — объяснила его поступок для себя Вальда. Ей не понравилась и фамильярность, с какой Сэнфорд назвал ее просто по имени, но девушка постаралась убедить себя, что такое обращение вполне согласуется с ее претензиями на роль современной молодой леди без предрассудков.

Уснула она тотчас, как только голова ее коснулась подушки, а проснулась, лишь когда госпожа Поркье, войдя утром к ней в комнату, начала поднимать занавеси на окнах.

— Я бы дала вам еще поспать, мадемуазель, — извиняясь, проговорила фермерша, видя, как Вальда ошалело озирается спросонья, — да господин Сэнфорд велел вам передать, что лошади готовы и будут ждать во дворе через полчаса. А через четверть часа я подам завтрак.

— Лошади! — вскочила Вальда. Весь ее сон как рукой сняло. Она сбежала вниз, одетая в свою легкую голубую амазонку, именно в тот момент, когда госпожа Поркье вносила в салон поднос с кофе. За хозяйкой следовал Ройдон Сэнфорд, и девушка не могла удержаться от восклицания:

— Значит, вам удалось уговорить месье дать мне лошадь!

— Для вас приготовлена молодая кобылка. Она, правда, немного норовиста, но вы ведь, кажется, опытная наездница?

— И вы сами в этом убедитесь.

Плотно позавтракав, они вышли во двор, и там Вальда увидела предназначавшуюся ей симпатичную чалую лошадку под дамским седлом.

— Благодарю вас, — с достоинством произнесла она, когда молодой человек подсадил ее в седло, так же как и накануне, приподняв обеими руками за талию.

Кобылка и впрямь оказалась своенравной, и, чтобы охладить ее пыл, всадники пустили лошадей галопом и скакали по окружающей ферму травянистой равнине до тех пор, пока Ройдон не сказал:

— Ну, все. Теперь дурь из нее вышла.

Тогда они повернули к болотам. Здесь требовалось ехать с большой осторожностью, уже не торопясь, и Вальда могла спокойно, без помех, рассмотреть водяных птиц.

Десяток цапель, покинув гнезда, устремились, вереща и переругиваясь, по узкой тропинке сквозь камышовые заросли.

Раздавался свист болотных луней, резкие вскрики водяных пастушков, пронзительно звенящие голоса хохлатых синиц. И вдруг впереди, в нескольких сотнях метров, посреди широкого мелководного пространства глазам Вальды открылась бело-розовое перистое облако. То были долгожданные фламинго.

Девушка резко осадила лошадь и в восторге уставилась на легендарных птиц. Трудно было поверить, что эта живая красота — не мираж, не игра воображения.

Но только она успела подумать, что снимать их с этого расстояния, пожалуй, далековато, как капризные птицы разом взметнулись ввысь, оглашая окрестность немелодичными, скорбными криками. Впереди летел вожак. Стая сделала круг и пролетела прямо над головами наблюдателей, да так низко, что отчетливо виднелись красноватые ноги и подкрылки. Полет фламинго в свете утреннего солнца был подобен яркой цветовой вспышке. Еще мгновение — и они скрылись из вида.

— Я не успела их сфотографировать! — горестно вскричала Вальда.

— Будут и еще, успокоил ее Ройдон. — Не ожидал встретить их здесь. Но если за целый день мы их больше не обнаружим, я покажу вам одно местечко, где они собираются вечером, как раз перед закатом.

— И там их будет много? — не поверила девушка, еще не оправившись от разочарования.

— Господин Поркье утверждает, что в это время года на здешние водоемы слетается не менее двадцати тысяч фламинго.

— Ах, я во что бы то ни стало должна их запечатлеть!

— Запечатлеете обязательно. А пока поищем лошадиных маток. Можно также поснимать белых цапель, а иногда здесь попадаются попугаи и даже египетские ибисы, которые служат безошибочными предвестниками плохой погоды.

— До чего все это удивительно! — восхищенно вздохнула Вальда.

Ее глаза не уставали радоваться красоте и пышности цветущего тамариска, что чередовался с древесными породами и густыми травами, усеянными экзотическими цветами и насекомыми, о существовании многих из которых восторженная путешественница попросту не подозревала.

Они углублялись все дальше, заросли тростника начали переходить в настоящие джунгли, и все время, пока путники через них пробирались, тут и там выпархивали из своих укромных зеленых убежищ птицы, шумно протестуя против бесцеремонного людского вторжения.

Сэнфорд натянул поводья.

— Дальше придется идти пешком.

— Пешком?

— Да. Вот почему я просил вас одолжить у госпожи Поркье пару сапожек. Мы на подступах к тому месту, которое я называю «сердцем Камарга».

Взглянув вниз, на мягкую болотистую почву, где под копытами лошадей хлюпала вода, Вальда оценила предусмотрительность своего проводника. Резиновые сапожки придутся здесь как нельзя более кстати. Прежде ими пользовалась хозяйская дочь, которая теперь, выйдя замуж, уехала из родного гнезда. Вальде они были великоваты, но, спрыгнув с лошади, она порадовалась, что ей не придется, как вчера, ходить босиком. В траве было полно колючих стеблей, не говоря уже о том, что ей вовсе не улыбалось то и дело по щиколотку погружаться в кишащие лягушками лужи и чувствовать, как жидкая грязь выдавливается между пальцев.

Англичанин забрал у девушки поводья и крепко привязал лошадей к большому, поваленному бурей дереву. Здесь их можно было оставить без опаски, зная, что они не убегут и вдоволь нащиплются сочной травы.

Убедившись в прочности привязи, Ройдон подошел к спутнице и взял ее за руку.

— Дальше пойдем медленно и тихо, — едва слышно произнес он, — иначе лошади, которых я надеюсь застать по ту сторону чащи, услышат наше приближение.

Она с улыбкой кивнула, и оба двинулись сквозь заросли.

Впрочем, идти быстро было бы и невозможно, так как колючие ветки то и дело цеплялись за пышную юбку Вальды, а ползучие побеги обвивали волосы девушки, словно задавшись целью не пускать ее дальше.

Исследователи прошли еще немного. И вдруг без всякого предупреждения впереди раздались страшный шум и треск, хруст ломаемого тростника и сучьев и громкий плеск воды. Потом, точно со всех сторон, понеслись оглушительное ворчанье, храп и хрюканье. И вслед за этим, будто стая чертей, прямо на них из неведомого логова выскочило стадо диких вепрей и пронеслось на волосок от Вальды!

Покрытые грубой черной щетиной, с торчащими из пасти клыками, с маленькими, горящими злобой глазами, звери эти показались девушке настоящими исчадиями ада. Повинуясь мгновенному порыву, она метнулась к Ройдону, ища защиты. Прижав девушку к себе, он, стремительно повернувшись, загородил ее собой от страшных животных.

В считанные секунды все стихло — так же внезапно, как началось. Только один громадный черный кабан, последним продравшийся сквозь заросли, замешкался, как бы раздумывая, не броситься ли на незваных гостей. Вальда почувствовала, как напряглось тело Ройдона. Но вепрь побежал догонять сородичей, и вскоре их хрюканье затихло вдали.

Девушка перевела дыхание. Ее била дрожь. Не помня себя, она уткнулась лицом в плечо своего спасителя. В его объятиях было так уютно и безопасно!

— Все прошло, все в порядке, — приговаривал он. — Кабаны редко нападают на человека, разве только если застичь их врасплох.

— Я… я… кажется, испугалась, — дрожащим голосом пролепетала Вальда.

Она ошалело подняла голову и увидела, что лицо Ройдона совсем близко. На мгновение их взгляды встретились, а в следующую секунду он властно и уверенно прильнул к ее губам.

В первый момент Вальда была слишком ошеломлена, чтобы даже пошевельнуться. Опомнившись, она попыталась было оттолкнуть его, но это ей не удалось. Губы мужчины грубо, как ей показалось, терзали ее рот. Впервые Вальду поразила мысль, что поцелуй может оказаться далеко не так прекрасен, как ей всегда представлялось. И одновременно непонятное, жаркое пламя опалило ей грудь, подступило к горлу.

С ней происходило что-то странное, ей доселе неведомое. Какое-то новое, совершенно особенное волнение пронзило ее, как стрелой, сначала резко и болезненно, но постепенно превращаясь в неописуемый, всеохватывающий восторг.

Она почувствовала, как под натиском Ройдона ее губы вздрагивают, податливо раскрываясь. Его же губы сделались еще более грубыми и ненасытными. Вальде показалось, что она словно тает, теряет собственное тело, растворяется в его объятиях. И еще ей показалось, что во всем этом непостижимым, мистическим образом замешана чарующая красота Камарга.

Все ее существо затрепетало, как струна, отзывающаяся на определенный музыкальный тон. И в сознании девушки смутно мелькнула догадка, что именно этого давно ждала и желала ее мятущаяся душа.

Время остановилось. Сколько его минуло — века ли, секунды, — прежде чем он, наконец, отпустил ее? Но Вальда все еще продолжала, не мигая, как зачарованная, глядеть ему в лицо, не в силах ни двигаться, ни говорить — лишь чувствуя, как бешено пульсирует в жилах кровь да сумасшедшее опьянение разливается по телу.

— Ты очень сладкая, — медленно произнес молодой человек непривычным, глухим голосом.

Вальде хотелось ответить, но слова будто застряли в пересохшем горле.

Он улыбнулся — так улыбаются детям — и сказал:

— Надо идти. Впереди еще много дел.

Девушка не отвечала, зная только, что идти ей никуда не хочется. Она так бы и осталась здесь, навеки, в его объятиях. Чтобы он вечно целовал ее и рождал в ней это чудесное, восхитительное ощущение, от которого до сих пор вздымается грудь, которое унесло напрочь не только всю ее волю, но и способность соображать.

С камерой в руках Ройдон повернулся и первым пошел вперед, как бы стараясь предупредить любую грозящую им на пути опасность. И Вальде ничего не оставалось, как последовать за ним.

Но двигалась она механически, точно во сне. Она не сознавала ничего, кроме того, что ее только что, впервые в жизни, поцеловали. Это оказалось совершенно не похоже на ее мечты, но гораздо удивительнее, страшнее и прекраснее.

Заросли кустов и тростника поредели. Впереди замаячила открытая поляна. Сэнфорд остановился и замер, прислушиваясь. Потом нащупал сзади руку спутницы и осторожно потянул ее за собой туда, где сквозь листву виднелась широкая полоса травы, а на ней — табун лошадей голов в тридцать.

Там, робко прижимаясь к кобылицам, на неуклюжих, длинных и тоненьких ногах делали первые неуверенные шаги новорожденные жеребята. На фоне белых шкур взрослых коней их забавные черные фигурки с белыми звездами на лбу создавали неповторимую умилительную картину.

Медленно и осторожно Сэнфорд вручил Вальде фотокамеру. Она рассеянно взяла ее, не сразу сообразив, что от нее требуется. Девушка не могла думать ни о чем, кроме прикосновения его губ и того неизъяснимого возбуждения, от которого до сих пор еще вздымалась ее грудь.

Потом, вспомнив о деле, Вальда все-таки навела аппарат на табун. Тотчас жеребцы и некоторые кобылы, почуяв неясную угрозу, начали выказывать признаки беспокойства. Вскинув головы, они чутко поводили ноздрями, втягивая воздух, настороженно прядали ушами. Были отчетливо видны ходящие под их шкурами упругие мускулы, напряженно вытянутые шеи, изготовившиеся к прыжку, подобные сжатой пружине ноги, готовые по первому сигналу умчать животное прочь.

Напряженность в табуне нарастала. Вальда испугалась, что кони сорвутся с места и она никогда их больше не увидит. Только тогда, взяв себя в руки, девушка принялась лихорадочно щелкать затвором.

Ей вспомнились слова Ройдона о том, что жеребцы могут быть очень опасны. Здесь как раз был один такой великолепный экземпляр. Он глядел прямо в их сторону, словно мог видеть сквозь густую листву, откуда исходит угроза.

Вальда быстро делала кадр за кадром. Затем спутник молча забрал у нее камеру, давая понять, что пора.

С величайшей осторожностью ступая, пробираясь через чащу лиан и заросли колючего кустарника, проводник повел девушку обратно прежним путем мимо того места, где на них выскочило стадо диких кабанов. Но сейчас все здесь было тихо, ничто не напоминало о недавнем пугающем эпизоде. Бело-желтые цветы украшали кусты диких роз, пестрели яркие гладиолусы, тянулись ввысь длинные тонкие стебли асфоделий, которые, по преданию древних греков, покрывали поля в подземном царстве мертвых. Еще несколько шагов — и вот они снова оказались в лучах солнечного света, там, где, привязанные к поваленному стволу, мирно паслись оставленные ими лошади.

Сэнфорд с улыбкой обернулся к Вальде, и она ответила ему вопросительным взглядом.

— Спасибо, — тихо и серьезно проговорила она, сама не понимая толком, за что благодарит: за предоставленную возможность увековечить на пленке животных или же за чудо поцелуя.

Они уселись в седла и пустили лошадей дальше. Красота окружающей природы все больше и больше захватывала Вальду. На сочной зелени нежной дымкой голубели тут и там пятна дикого розмарина. Их неброская прелесть, радуя взор, будто вливалась в самое сердце девушки. И пестрые цветы, и диковинные бабочки, порхавшие в прозрачном воздухе, и поблескивающие крылышками шмели и пчелы — все было частью той новой, удивительной гармонии, что наполняла сейчас ее душу.

Теперь Ройдон держал путь от болот к пологим дюнам. Всадники галопом пересекли всхолмленную песчаную равнину, и тут, чуть в стороне, вдалеке показалось сверкающее под солнцем море. Своею яркой синевой оно напомнило Вальде покрывало Мадонны.

А прямо перед ними до самого горизонта расстилалась пестрая мозаика из небольших озерец, островков дикорастущего мокрединника и покрытых блестящей соляной коркой заплат грязеобразного ила.

Позади вырисовывались холмистые отроги Альп.

Чье сердце не затрепетало бы от такой панорамы?

Всадники осадили лошадей и некоторое время неподвижно стояли, следя за тем, как переливается над раскаленными песками горячий воздух.

— Я не мог не показать вам и такой Камарг, — нарушил молчание Сэнфорд. — Он — полная противоположность тому Камаргу, что мы видели утром. И все же они — единое целое.

— Он прекрасен во всем, без изъятия!

— Так же, как и вы!

Глаза его остановились на ее губах, и девушке почудилось, что он вновь целует ее.

Потом молодой человек повернул лошадей, и Вальда поняла, что он везет ее обратно.

Даже на хорошей скорости к мызе они подъезжали уже в самое пекло.

— А как же фламинго?

— Думаю, пока впечатлений довольно. Сейчас вам надо отдохнуть. А вечером, примерно в половине шестого, отправимся вновь. Я знаю одно место неподалеку, где, если повезет, мы и увидим этих птиц.

— Но при вечернем освещении будет трудно снимать.

— Нам хватит света.

У Вальды возникло ощущение, что уста их говорят одно, а сердца — совсем другое. Но, возможно, то была лишь игра ее воображения?

Она была уверена только в одном: сегодня с ней произошло нечто очень важное, необыкновенное, захватывающее, нечто столь же грандиозное в своей первобытной дикости, как сам Камарг.

А как же Ройдон? Чувствует ли он то же самое? Вальда задавала себе этот вопрос, но ответа у нее не было. И вновь, как вчера перед ужином, она показалась себе совсем юной и неопытной.

Во дворе мызы спутник помог Вальде спешиться, и она, прежде чем войти в кухню, сняла свои вымазанные грязью сапоги.

Возившаяся у плиты хозяйка встретила их улыбкой.

— Сегодня вы припозднились, господа. Я уж было подумала, что вы решили обойтись без обеда.

— Ах, что вы, мадам! — отвечала ей Вальда. — Я просто умираю с голоду!

— Значит, правильно, что я держу вашу еду горячей. Пожалуйте умываться, через минуту я подаю.

Девушка побежала наверх. Но прежде чем снять жакет, не утерпев, поспешила к зеркалу. Ей казалось, что после случившегося в ее лице должно было что-то измениться.

Но на нее смотрели все те же большие синие глаза, разве что они неудержимо сияли, точно камаргские озера на солнце, а губы казались сродни нежным лепесткам тамариска.

— Я хочу, чтобы он еще поцеловал меня, — вслух произнесла Вальда и тут же залилась краской — это прозвучало так нескромно!

* * *

Когда девушка подошла к зеркалу в следующий раз, было уже слишком темно, чтобы разглядеть свое отражение.

На небе горел малиново-красный закат. Вальда и Ройдон только что вернулись после съемок вожделенных фламинго. Розовые птицы, слетающиеся в этот час со средиземноморских островов, были неправдоподобно красивы. Солнце после обеда полыхало уже не так ярко, и Вальда беспокоилась, что фотографии получатся темноваты.

В заветном месте, куда привел девушку ее гид, собралось не меньше сотни фламинго, и ей с невольной досадой подумалось, что никакое фото с его прозаическими черно-белыми красками не в состоянии передать столь живописное зрелище.

«Только художник, говорила себе она, — может верно изобразить этих божественных птиц, с их вытянутыми клювами, чарующей розовой окраской перьев и длинными красными, похожими на чешуйчатые ногами!»

Ройдон подвел ее как можно ближе к стойбищу пернатых, на самую отмель, состоящую из плотно слежавшихся соли и песка. Птицы замерли, подозрительно и настороженно, и, точно стражи на часах, внимательно следили за их приближением. Вальда успела сделать с дюжину кадров, когда, повинуясь неясному сигналу, они вдруг разом снялись и взмыли в небо. С уже знакомыми Вальде скорбными криками птицы вытянулись за вожаком в цепочку и вскоре плавным полукругом опустились на один из близлежащих островов к точно такому же водоему.

«Может, хоть один снимок получится», — тешила себя надеждой девушка.

Но тут же в груди ее затеплился огонек: она подумала, что завтра ведь будет еще день, а за ним — еще и еще! И Ройдон опять повезет ее на экскурсию по Камаргу. Ну да, конечно! Она скажет ему, что видела недостаточно, что недовольна качеством снимков, что хотела бы еще заснять камаргских бычков. Конечно, ничего особенного в этих быках не было — они встречались в любой части Прованса, даже у ее отчима имелось в хозяйстве такое стадо. Но они послужат ей хорошим предлогом, чтобы еще немного побыть с Ройдоном.

А ведь существует еще и множество разных птиц, о которых он упоминал!

Так размышляла Вальда, переодеваясь к ужину и в который раз мысленно повторяя, что эта мыза — поистине благословенное место!

Ей-то всегда казалось, что романтику можно найти только в каком-нибудь старинном замке или роскошном дворце. Любовь всегда связывалась в ее представлении со средневековьем, а рыцари олицетворяли собой всю поэзию мира.

Однако Ройдон ни в коей мере не относился к рыцарям, хотя и явился перед ней на коне и в старомодном седле провансальских крестоносцев, что уезжали из этих мест в Святую землю. И тем не менее при воспоминании о его поцелуе там, в лесной чаще, по телу Вальды вновь и вновь пробегала сладкая дрожь.

Девушка пожалела, что не захватила с собой еще одного нарядного платья — ей не хотелось надевать вчерашнее.

Вальде хотелось выглядеть для Ройдона всякий раз по-новому. Хотелось, чтобы он всякий раз вновь восхищался ею, чтобы был поражен, чтобы глаза его загорались при ее появлении.

Когда она на сей раз входила в салон, догорающее солнце уже почти скрылось за деревьями. Его прощальные лучи упали на пышные, темно-рыжие волосы Вальды, и те червонным золотом вспыхнули над синими озерами ее огромных глаз.

Ройдон стоял у окна. Он обернулся на звук шагов, и девушку поразил его стройный темный силуэт, окруженный сзади магическим огненно-красным сиянием.

Глаза их встретились, и сердце Вальды быстро и тяжело застучало, дыхание сделалось прерывистым, точно ей не хватало воздуха.

— Я думаю о том, какой счастливый день мы провели, — промолвил он.

— Да… очень, — выдохнула в ответ Вальда. — Самый счастливый… в моей жизни.

— Вы не шутите?

Выражение его глаз смутило ее. Девушка отвела взор и стала смотреть в окно.

— Я будто околдована, — тихо и восторженно сказала она наконец.

— И у меня такое же чувство. Я околдован вами.

Вальда ожидала продолжения, но Сэнфорд резко обернулся к двери, и она поняла, что госпожа Поркье принесла ужин.

Стол был уже накрыт. Как и накануне вечером, на нем горели две свечи. Поставив первое блюдо, хозяйка зажгла еще и керосиновую лампу, и вмиг комната озарилась теплым желтоватым светом, исчезли таившиеся по углам холодные, мрачные тени.

Как и вчера, угощение было отменным, но Вальда ела, не замечая вкуса.

Все ее внимание было поглощено сидящим напротив нее человеком и волнующим ощущением исходящих от него значительности и силы. Она интуитивно догадывалась, что так действует на нее его яркая, совершенная мужественность.

Все, испытанное ею с момента их встречи, было так ново и необычайно, что превосходило самые смелые девичьи фантазии!

Вальда твердила про себя, что должна быть очень внимательной, ни в коем случае не выдавая, что творится в ее душе. Он не должен догадываться, как непривычны для нее эти ощущения!

«Надо сказать что-нибудь, — думала девушка. — Нельзя все время молчать!» Но так трудно было найти слова.

Взгляды их вновь пересеклись — и что-то вспыхнуло в ней, точь-в-точь как от поцелуя, который он подарил ей там, в «сердце Камарга».

— Я вижу, сегодня вы не так устали, — заметил Сэнфорд, когда с ужином было покончено.

— Я ни капельки не устала! Ведь вы заставили меня отдыхать днем. Дома я никогда этого не делаю.

— Что же вы делаете, когда бываете дома, и где, кстати, ваш дом? В Париже?

— Большую часть времени — да.

— А по Парижу вы тоже гуляете одна?

Вальда помолчала.

— Почему бы и нет? — небрежно ответила она. — Но чаще… с друзьями.

— Под друзьями вы подразумеваете мужчин или женщин?

— Ну… если это вас так интересует… во время прогулок меня сопровождает мужчина.

Она подумала об отчиме — граф считал физические движения очень полезными, и они вместе прогуливались пешком: по садам Тюильри, вдоль набережной Сены, иногда даже добирались до Буа.

Мать больше ценила экипаж, Вальда же, по чести сказать, предпочитала верховую езду. Но отчим полагал, что для здоровья нет ничего полезнее ходьбы. В городе он заставлял падчерицу сопровождать ее в этих экскурсиях и бывал очень доволен результатом — она возвращалась домой бодрая, оживленная, с разрумянившимися щеками…

Молодой человек и девушка поднялись из-за стола и, не сговариваясь, повинуясь одному и тому же инстинкту, вместе двинулись через распахнутые балконные двери в сад.

На землю уже спустилась ночь. Над головой, одна за другой, зажигались звезды. Лишь на западе горизонт еще озарялся слабым синеватым сиянием.

Природа уснула. Разве что доносился изредка отдаленный вскрик птицы да пробегал в траве какой-нибудь мелкий зверек. Глубокая, чуткая тишина напоминала нежную, проникновенную мелодию скрипки.

И тут из ветвей кипариса раздалась соловьиная трель. Его песнь тоже была исполнена почти неземной гармонии. Лирические звуки флейты чередовались с сочным щелканьем и горячими, упоительными фиоритурами.

Поток чарующих звуков обрушился столь внезапно, что, следуя безотчетному импульсу, девушка повернулась к Ройдону. В тот же миг, будто он только того и ждал, она очутилась в его объятиях. Трепет, прокатившийся по ее телу, показался ей продолжением соловьиной трели.

Лицо Сэнфорда было совсем близко, его губы коснулись ее губ, и больше девушка уже ничего не слышала — только музыку собственного сердца.

Они целовались, кажется, до бесконечности — пока ей не начало чудиться, что звезды падают с небес и сияют у них под ногами. Он прижал ее к себе еще крепче — и у нее не осталось ни собственного сознания, ни собственного тела, она слилась с ним, растворилась, стала частью Ройдона Сэнфорда.

Молодой человек оторвался от губ Вальды и принялся целовать ее глаза, щеки, маленький аккуратный носик и снова рот…

Теперь она чувствовала, как все ее тело вздымается, трепещет и пульсирует, точно внутри нее бушует огромное, разбуженное им пламя, столь же дикое и необузданное, сколь и сама природа Камарга. Но нет, это пылала ее душа, все существо, в страстном порыве желавшее принадлежать ему.

Наконец Сэнфорд поднял голову.

— Уже поздно, — проговорил он странным, глухим и хриплым голосом. — Ступай к себе, дорогая. — И, повернув Вальду, легонько подтолкнул ее к двери.

Плохо понимая, что делает, девушка послушно двинулась. Она сейчас была не в состоянии ни думать, ни говорить. Не оглядываясь, она выскользнула из гостиной и как сомнамбула начала подниматься по лестнице.

Ее постель уже была разобрана госпожой Поркье, на столике, в изголовье, горела свеча.

Вальда расстегнула платье, сняла и повесила его в шкаф. Потом стала стягивать нижние юбки. Аккуратно сложив все белье на стул, надела ночную рубашку.

Присев за туалетный столик перед зеркалом, девушка начала рассеянно вынимать шпильки из прически, пока волосы густой тяжелой волной не рассыпались по плечам. Вальда автоматически расчесала их щеткой.

Каждым нервом, каждой клеточкой тела, каждой крупицей сознания она была сосредоточена на том прекрасном и непонятном, что происходило с ней.

Вновь и вновь ощущала она на губах вкус поцелуев Ройдона, его горячие, волнующие прикосновения к ее глазам, щекам…

— Вот она, любовь! — сказала себе Вальда.

Она бросила взгляд на свое изображение в зеркале и теперь совершенно отчетливо увидела, что изменилась.

Ее глаза излучали невиданное сияние.

В этом удивительном свечении заключалось поистине что-то неземное.

Несколько минут девушка блаженно созерцала свое отражение. Потом, глубоко и счастливо вздохнув, улеглась в постель.

За дверью послышались шаги — Ройдон возвращался в свою комнату, прямо напротив ее.

Как он был прав, вовремя отослав ее спать, чтобы не испортить, не спугнуть того восторга и счастья, которые пробудили в ней его поцелуи! Оба они словно причастились. После того, что произошло между ними, немыслимо было бы разговаривать. Все слова показались бы слишком обыденными, банальными.

«Он все понимает! — с восторгом думала Вальда. — Я никогда не предполагала, что мужчина может быть таким чутким!»

Завтра, завтра они будут много и долго говорить. Им столько нужно сказать друг другу.

— Я скажу, что люблю его!

Могла ли она ожидать, что, приехав в Камарг отстаивать свою независимость, найдет здесь самое желанное?

Встретит любимого и любящего ее человека.

Она закрыла глаза, не в силах поверить своему счастью. Вот он, тот человек, который даже не подозревает обо всем ее богатстве, для которого она простая девушка, старающаяся заработать на жизнь ремеслом фотографа. Он не гонится за ее состоянием, он любит ее саму!

Да, она знала, верила, что такое бывает, но все-таки боялась, что никогда не найдет подобных чувств.

Любовь! Прекрасная и возвышенная! Столь же чистая и совершенная, как и та, что издавна воспевалась на земле Прованса рыцарями-трубадурами!

— Я счастлива! Я так счастлива! — повторяла Вальда.

И вдруг вспомнила, что забыла помолиться на ночь. Она села в кровати, молитвенно сложив руки, и закрыла глаза.

— Спасибо тебе, о Боже… Спасибо! — только и могла шепотом вымолвить девушка. Но сердце подсказывало ей, что больше и не нужно ничего говорить. Ее переполняла невыразимая словами, великая благодарность за тот благословенный дар, которым одарили ее небеса.

Глаза ее все еще были закрыты, когда внезапно раздался звук отворяемой двери. Удивленно вскинув ресницы, она увидела, что в комнату входит Ройдон. На нем был длинный, до полу, халат. Кружевной воротничок ночной сорочки выгодно подчеркивал смуглый цвет лица и шеи.

Молодой человек закрыл за собой дверь и шагнул к ошеломленно взирающей на него с кровати Вальде. Что-то странное в выражении его глаз, в усмешке, более обычного кривящей его красивые губы, заставило девушку испытать смущение и неловкость.

В ее широко распахнутых глазах застыл немой вопрос. Он же молча глядел на нее с высоты своего роста. На огромной деревянной кровати с тяжелыми занавесями, на фоне белоснежных льняных подушек она казалась очень маленькой и почти бесплотной.

— Так вот какова ты с распущенными волосами, — произнес он низким, глухим голосом. — Они еще длиннее, чем я думал.

— Ч-что в-вам угодно? — с трудом выговорила Вальда. — Вам н-не следовало приходить сюда.

— Разве ты меня не ждала?

— Н-нет… Конечно, нет!

— Но ведь мы еще не пожелали друг другу спокойной ночи.

Она испуганно взирала на него, а дрожащие пальцы сами потянулись прикрыть грудь. Ее ночная рубашка, наглухо застегиваясь у шеи и на запястьях, ниспадала с плеч мягкими фалдами, однако, сшитая из кружев и тончайшего батиста, была почти прозрачна. Даже в неверном свете единственной свечи сквозь нее прекрасно виднелись округлые девичьи груди с маленькими розовыми сосками.

— Зачем вы пришли? — тихо и испуганно спросила Вальда.

— Ты что же, играешь со мной? — с легким смешком полюбопытствовал гость.

Он присел к ней на кровать, и девушка инстинктивно отпрянула, сильнее прижимаясь к подушкам.

— Ты очень красива и очень соблазнительна, — промолвил он. — И, думаю, в тех исключительных обстоятельствах, в каких мы с тобой оказались, можно было бы немного ускорить ход событий. — Улыбка его сделалась откровенно циничной. — Я вижу, тебе хочется, чтобы я еще немного поухаживал за тобой, еще немного оттянул то, что мы оба считаем неизбежным. Но, милая, к чему терять время? Когда мы целовались, я почувствовал, что нужно нам обоим. Так какой смысл притворяться и строить из себя недотрогу?

— Я… ничего не понимаю, — пробормотала Вальда. — Я… только знаю, что вам… нехорошо приходить в мою комнату.

— Нехорошо? — вскинул брови Сэнфорд.

— Да, это скверно, — голос Вальды окреп. — Когда вы меня целовали… я знаю, моя мама подобного не одобрила бы, но мне… это вовсе не дурным показалось, а… напротив, прекрасным!.. Но сейчас… сейчас, я уверена… совсем другое дело.

— Что ты такое говоришь? Не понимаю. — Недоумение Сэнфорда было совершенно искренним.

— Я хочу сказать, — девушка помедлила, — что джентльменам не положено заходить в спальню леди.

Еще не успев договорить, она поняла, как смешно и нелепо это звучит. Разумеется из всевозможных подслушанных разговоров она знала, что джентльмены как раз и имеют обыкновение туда заходить. Она, правда, не понимала хорошенько, что они там делают, но, очевидно, это было то самое, что называется «заниматься любовью».

О чем еще могли толковать французы!

— Я хочу сказать, — поспешила она исправиться, — что вам не следовало приходить ко мне.

— А мне показалось, я тебе нравлюсь, — хмыкнул англичанин.

— О да, нравитесь! — горячо воскликнула Вальда. — Больше, чем кто-либо прежде! Но как бы сильно мы друг другу ни нравились… вы… не должны находиться здесь… когда мы одни.

— Послушай, прелесть моя, — усмехнулся он. — Я отлично понимаю, что ты хочешь сказать. Но, дорогая, ты же сама не делала секрета из своего образа жизни. Я уже говорил, что нахожу тебя привлекательной и желанной, и мне показалось, что и ты ко мне неравнодушна. Так к чему нам эти традиционные церемонии и уловки? К чему разыгрывать оскорбленную добродетель? Ведь все равно после всех ритуалов мы будем любить друг друга так, как оно и положено природой.

Говоря это, он обнял девушку руками, притягивая к себе и ища ртом ее губы. Вальда почувствовала, как ее вновь охватывает опьяняющая, сладкая дрожь. Вновь, пронзая все тело, точно кинжалом, пробежала по нему горячая волна возбуждения, подкатывая к самому горлу.

Собрав все силы, она попыталась его оттолкнуть.

— Нет, нет! Пожалуйста, не надо!

Было в этом крике нечто такое, что заставило его остановиться.

Тогда, переводя дух, девушка заговорила:

— Я… мне страшно. Я не понимаю, чего вы от меня хотите… но уверена, что это неправильно.

— Чего ты не понимаешь? — Он не разжал рук, но уже не пытался ее поцеловать.

Наступило молчание. Потом Вальда отвернулась и уткнулась лицом в его плечо.

— Возможно, я ошибаюсь, — зашептала она, — но мне кажется… быть может, вы хотите заняться со мной любовью? Только я не знаю в точности… что это значит.

Англичанин словно окаменел — Вальда явственно почувствовала это. Он медленно отпрянул и, ухватив ее за подбородок, повернул девушку лицом к себе.

— Что ты имеешь в виду? Чего ты не знаешь?

Он старался заставить ее смотреть ему в глаза, но она избегала его взгляда, и от этого очи ее вспыхивали в мерцающем свете свечи, подобно драгоценным камням. Однако он был настойчивей и наконец она уставилась на него затравленно, как кролик на удава.

— Никто мне… не объяснял, — выдавила она. — Я просто слышала эти слова «заниматься любовью». Но мне кажется… я чувствую… если люди не женаты, это будет грех!

Сэнфорд смотрел на нее долгим немигающим взором. Потом отпустил окончательно.

— Знаешь, думаю, тебе придется многое мне разъяснить, Вальда, — тихо произнес он. — Но учти: я хочу знать правду.

Снова наступила напряженная тишина, в которой Вальда могла различить биение собственного сердца.

— Что именно… вы хотите знать? — проронила она дрожащим голосом.

— Я хочу знать, что ты делаешь здесь одна, да еще одетая цыганкой, и что означают твои рассказы о том, что ты-де ведешь свободную жизнь независимой женщины?

Она не отвечала.

— Я жду!

Вальда в замешательстве глядела в сторону. Ресницы на фоне мертвенной бледности ее щек казались неправдоподобно длинными и черными.

— Это мое дело. Вас оно не касается.

— Оно стало меня касаться с тех самых пор, как ты позволила мне поцеловать тебя сегодня утром.

— Это вышло… случайно…

— Но тебе понравилось — ты сама только что сказала.

— Да! Это было замечательно! Я не знала, что поцелуй может быть таким.

— Сколько мужчин тебя целовали?

— Нисколько. До вас.

— И ты думаешь, я поверю?

— Но… это правда, — пролепетала Вальда, чувствуя себя непроходимой дурой. Непостижимым образом ему удавалось выпытывать все ее секреты. Он делал это так мастерски, что, еще не успевая ничего толком сообразить, она сама выкладывала ему всю подноготную.

— А о каких мужчинах ты мне рассказывала? За которых ты якобы не желаешь выходить и с которыми гуляешь по Парижу?

Вальда молчала.

— Послушай, Вальда, я не уйду, пока не узнаю правду. Впрочем, можешь не отвечать, а просто займемся любовью, как я и предполагал, направляясь к тебе.

— Но зачем? Почему вам так этого хочется?

— Вот тут-то как раз нет ничего удивительного, усмехнулся англичанин. Этого захотел бы любой нормальный мужчина, побыв наедине с такой красивой девушкой. Но вот ты… ты старалась произвести впечатление очень опытной и искушенной особы. Готова ты дать мне честное слово, что никогда не имела любовников?

— Конечно, не имела! — отшатнулась глубоко оскорбленная Вальда.

— Сколько тебе лет?

Вопрос застал девушку врасплох. Отвечать на него совершенно не входило в ее планы. Несколько раз она порывалась что-то сказать, затем плотно сжала губы. Но тут он снова решительно взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в лицо.

— Только правду! Я не желаю больше слушать вранье.

Она попыталась высвободиться, но молодой человек держал ее железной хваткой.

— Отвечай!

— Восемнадцать…

— Мне следовало бы знать это с самого начала. — Он досадливо отпустил ее. — Как я понимаю, ты сбежала из дому?

— Д-да.

— Почему?

— Потому что мой отчим хотел выдать меня за человека, которого я никогда не видела. Просто ради выгоды. Во Франции так принято. — Девушка умолкла, ее собеседник тоже молчал, и тогда она осмелела: — Я решила доказать ему свою самостоятельность, способность самой о себе позаботиться. Чтобы он понял: я вполне могу выбрать себе мужа без его вмешательства.

— И тогда ты решилась на эту дикую выходку?

Она кивнула.

— Ты хоть немного понимаешь, до чего безумен… безответствен твой поступок? — сердито воскликнул он.

Гнев в его голосе больно задел Вальду.

— Я делаю то, что хочу и считаю нужным! — вспыхнула она. — А когда вернусь домой, целая и невредимая, да еще привезу с собой фотографии, отчиму ничего не останется, как понять, что… что он был не прав!

— Ты и впрямь думаешь, что таким способом можешь доказать свою зрелость и самостоятельность? Разве все твои нынешние поступки — не ребячество? — Девушка недоуменно распахнула глаза. — А представь себе, — медленно проговорил Ройдон, — что я не стал бы слушать твоих возражений, а попросту овладел тобой? Что бы ты тогда делала?

В мозгу Вальды пронеслась мысль, что это, вероятно, было бы восхитительно — так же восхитительно, как поцелуй в камаргской чаще или вечером в саду. Но она предпочла держать эту мысль при себе.

— Я не верю… что вы так поступите. Вы же знаете, что я считаю это дурным!

— Я-то тебя, может, и послушаю. Но великое множество мужчин и внимания не обратили бы на твой лепет.

— Но мне повстречалось не это великое множество, а вы! — отпарировала Вальда.

— Твоей заслуги в этом нет! — сердито проворчал он, начиная терять терпение. — Скорее это счастливое стечение обстоятельств. Вся твоя затея смешна и абсурдна! Просто вопиющая глупость! Завтра же отвезу тебя домой!

— Я не поеду! — закричала Вальда. — Я не хочу домой, и вам меня не заставить! Вы даже не знаете, где мой дом, и вообще не имеете права меня принуждать!

— Но я могу присвоить себе такое право, — хищно улыбнулся Сэнфорд, вновь привлекая к себе девушку. — Если ты станешь моей — неважно, с твоего согласия или против, — разве это само по себе не обяжет меня заботиться о тебе и оберегать от чужих посягательств?

Глава шестая

И с этими словами молодой человек обнял ее сильней.

— Нет!.. Нет!.. Нет! — выкрикнула Вальда.

Но крик не был слышен, потому что он опрокинул Вальду на подушки и припал губами к ее губам. На сей раз поцелуи были грубее и яростнее, их страстная неистовость поистине устрашала.

Вальда билась, пытаясь вырваться, но все было тщетно. В отчаянии она поняла, как слаба и беззащитна перед его силой. Его губы причиняли ей настоящую боль, но она ничего не могла поделать. Внезапно ее охватил панический, животный ужас — ужас побежденного и загнанного в ловушку зверя.

И вдруг, подобно тому, как это было вчера, острая боль, пронзавшая тело, обернулась неожиданным, необъяснимым восторгом, восторгом, доходящим до упоения, до экстаза.

Воля к сопротивлению оставила ее, тело обмякло, стало таять и растекаться, точно околдованное, поддаваясь томительному наслаждению, которое подступило к горлу и, обжигая, охватило рот.

Она уже не боролась, не думала, не сознавала себя. Вновь всем существом сливалась она с возлюбленным, становилась его частицей, но только теперь это показалось ей еще прекраснее и фантастичнее, чем в первый раз. Огонек, сперва чуть опалявший груди, разгорелся в жаркое, бушующее пламя, захлестнувшее ее целиком.

Сознание ушло, осталось одно лишь чувство, и оно достигло запредельной силы и глубины.

Огонь бушевал все сильнее, пламя поднималось все выше. Тело сильно и сладко болело, как бы желая, требуя большего. Оно рвалось к чему-то, чего девушка не понимала, лишь смутно догадывалась: оно жаждет что-то отдать возлюбленному — ведь умом и сердцем она уже принадлежит ему безраздельно!

Время, пространство, весь мир исчезли! Он увлек ее в рай, где были только они. Так продолжалось целый век — век восторга и блаженства.

Потом Ройдон оторвался от нее и медленно поднял голову.

С минуту Вальда была не в состояние ни пошевелиться, ни вздохнуть.

— Я люблю тебя! Люблю! — вырвалось наконец из самой глубины ее сердца.

— Милая, это безумие!

— Нет! Это прекрасно! Божественно! Пожалуйста, целуй меня еще!

Ладо Ройдона приблизилось к ней. Червонные волосы Вальды, рассыпавшись, струились по подушке, по его рукам. В красноватом пламени свечи ее влажные, трепещущие от поцелуев губы, казалось, излучали тепло, а глаза были огромными, сухими и блестящими. Это был ответ страсти, которой прежде она в себе не ведала, да и теперь хорошенько не понимала.

Он глядел на нее долго, почти вечность, и наконец с видимым усилием разжал объятия.

— Я сказал, это безумие.

— Но почему?

— Тебе нельзя быть моей. Этого не должно было случиться.

— Но это уже случилось. Я — твоя!

Не говоря ни слова, Ройдон подошел к окну и откинул занавеску, будто ему не хватало воздуха.

Вальда глядела ему в спину, выражение счастья постепенно сбегало с ее лица, пульсирующее в груди пламя уступало место ощущению растерянности.

— Что-нибудь не так? — беспокойно спросила она через минуту.

— Все не так. Ты должна забыть об этих поцелуях.

— Почему? Но почему? — Оторвав голову от подушек, на которые ее опрокинул Сэнфорд, девушка рывком села на кровати.

— Завтра, — заговорил он внезапно со спокойной решимостью, — ты уедешь. Или уеду я. Нам нельзя оставаться вместе.

— Почему нельзя? — недоуменно вскричала Вальда. — Что я такого сделала? Я чем-то расстроила тебя? — Он молчал. — Это оттого, что я сказала… что люблю тебя?

— Нет, конечно же, нет! — Сэнфорд резко обернулся. — Просто я стараюсь убедить себя, что это — неправда.

— Это правда! Ты — самое дорогое, что у меня есть! Все, о чем я мечтала, чего так ждала! Я знала, чувствовала, что где-то на земле есть такой человек. Я только боялась тебя не найти!

— Не говори таких слов! — Сэнфорд бросил на нее пронзительный взгляд, потом опять отвернулся к окну.

— Я не понимаю, — тихо и растерянно произнесла девушка. — Ты хочешь сказать, что я тебе не нравлюсь? Или я тебя чем-то обидела?

Повинуясь порыву, Ройдон улыбнулся и шагнул к ней.

— Ты не обидела меня, милая. Я только огорчен, что ты ведешь себя столь неразумно и подвергаешься такому риску.

— Значит, мы можем быть вместе? — Глаза Вальды радостно блеснули.

— Нет! — Короткое слово выстрелом прогремело в комнате. Взгляд Ройдона вновь помрачнел, голос обрел жесткие нотки. — Я обязан думать о твоем благополучии. Ты же, если имеешь хоть каплю благоразумия, немедленно вернешься домой, к отчиму, и сделаешь, как он велит.

— Я не могу! Не могу этого сделать! Тем более теперь, когда встретила тебя.

— Я для тебя — никто, — твердо и глухо сказал Ройдон. — И потому должен как можно скорее с тобой расстаться. Ты сама сказала, что я не вправе вмешиваться в твою жизнь. Поэтому можешь остаться здесь или ехать к твоим друзьям в Сент-Мари — завтра утром я уезжаю.

— Нет! Нет! Ты не сделаешь этого! Прошу тебя, останься. Хотя бы еще на день.

— И еще на ночь? — усмехнулся Сэнфорд. — Ты думаешь, я смогу опять ограничиться поцелуями? — Он бросил на нее взгляд, в котором девушка увидела огонь.

Выдержав этот пронзительный, обжигающий взор, Вальда проронила еле слышно:

— Я этого и хочу. Хочу быть твоей.

Его губы сжались в жесткую линию.

— Ты сама не знаешь, что говоришь.

— Знаю. Я тебя люблю и хочу быть твоей, всецело… Мне кажется, это будет самое восхитительное, самое чудесное событие в моей жизни!

— А потом? — резко спросил Сэнфорд.

— Что потом? — не поняла она.

— Всегда бывает потом, — безжалостно ответил он. — Ты пойдешь своей дорогой, а я — своей? — Вальда вскинула на него вопросительный взгляд, не решаясь говорить. — Пойми, я не могу на тебе жениться.

Девушка окаменела. Потом проговорила странным, чужим голосом:

— Ты… уже женат?

— Нет. Я не могу жениться. Не могу позволить себе такую роскошь.

Нависла тишина, плотная и удушливая.

— А если бы мог, — наконец нарушила ее Вальда, — ты бы… на мне женился?

— Что толку обсуждать? Об этом не может быть и речи, — после паузы отозвался он.

— А почему ты не можешь жениться?

— Я сказал: не будем об этом. — Ройдон поднялся с места. — Я иду спать. Давай простимся прямо сейчас… пока у меня есть на это силы. — Она порывисто протянула к нему руки, как бы стараясь удержать. — Бога ради! Не гляди на меня так! Я всего лишь выполняю свой долг, и когда-нибудь ты поймешь и оценишь это!

— Пожалуйста, — молила Вальда.

— Это невыносимо! — пробормотал Сэнфорд и, резко повернувшись, быстро вышел вон.

Через секунду захлопнулась дверь его комнаты, и этот звук прозвучал для Вальды смертным приговором.

— Он ушел! — как безумная твердила она. — Он никогда больше не вернется! А вместе с ним ушло все, что составляло смысл моей жизни! Все самое лучшее, самое прекрасное ушло вместе с ним…

С нестерпимой болью навалились мысли, что никогда уже ей не испытать ни той трепетной радости, как в зеленой чаще, где он впервые поцеловал ее, ни той неземной, волшебной гармонии, как в саду под звездным небом…

А этим последним поцелуем здесь, в спальне, поначалу таким мучительным и почти жестоким, он сумел зажечь в ней пламя такой невиданной силы, что оно властно охватило их обоих. И в этом неодолимом пламени рождалось что-то потрясающее — дикое, неистовое и прекрасное!

Она ведь знала, что и он, ее возлюбленный, тоже был захвачен этим всепобеждающим чувством, таким мощным и совершенным, что нет в мире слов его выразить!

И вот он ушел.

Вальде казалось, что после его ухода в мире остались лишь боль да пустота. И в этой пустоте сгинуло, растворилось все, во что она так горячо и свято верила.

Погибло чувство, в котором воедино сливались возвышенное и земное. Любовь, которую ищут так многие, но далеко не все находят.

Она свою отыскала, но та исчезла и уже не вернется обратно!

Он отнял у нее надежду.

Какой-то чужой, угрюмый голос твердил ей: такой любовью, как сейчас, она никогда никого не полюбит.

С холодным отчаянием начала представлять девушка свое будущее. Она вернется в Марлимон и больше не станет противиться воле отчима. Зачем? С кем бы Вальда теперь не обвенчалась, сердца она уже не отдаст никому. Потому что над сердцем своим она больше не властна. Отныне и навеки оно целиком принадлежит другому.

Вальда попыталась вообразить расстилавшуюся перед ней долгую череду лет. Лет, в которых никогда не будет Ройдона. Это, подумалось ей, все равно, что внезапно ослепнуть и знать, что никогда не увидишь солнца, моря, цветов. Впереди — лишь холодный беспросветный мрак. Мрак в глазах, мрак в сердце.

— Я не выдержу, — содрогнулась она. — Не смогу так жить.

Еще не отдавая себе отчета, что делает, Вальда выбралась из постели и двинулась по комнате. Беззвучно открыла дверь. В коридоре прислушалась. Из комнаты Ройдона не доносилось ни звука, ни капли света не пробивалось из-под двери.

— Он спит, — прошептала девушка. — Я так мало значу для него, что после всего случившегося он мог уйти и спокойно уснуть. Рано утром он уедет, и я останусь одна. Совсем одна… До конца дней…

В какой-то момент безысходной муки она чуть было не бросилась к нему в комнату — просить, умолять, чтобы не покидал ее, чтобы любил хотя бы еще немножко! Но тут же опомнилась. Он сделал свой выбор — раз и навсегда. Это слышалось в стальном тоне его голоса, читалось во всем преисполненном решимости облике.

Никакие униженные мольбы его не поколеблют!

Бесшумно ступая босыми ногами, в тусклом свете свечи, падающем из двери, Вальда медленно сошла по лестнице вниз.

Дверь салона была открыта, и она вошла в комнату. Из не зашторенного окна струился серебристый звездный свет.

Стеклянная дверь в сад тоже оказалась распахнутой, вероятно, Ройдон забыл запереть ее, спеша наверх вслед за нею.

В скорбной задумчивости девушка шагнула в сад, ноги сами понесли ее к тому месту, где еще недавно они с Ройдоном слушали соловья и где Ройдон целовал ее.

Пернатый певец заливался по-прежнему, но сейчас от его пения у Вальды делалось лишь тяжелее и горестнее на душе. Печаль и отчаяние, превратившись почти в физическую боль, сделались совсем невыносимыми.

Вальда поглядела наверх, в черное бархатное небо, и ей показалось, что звезды, как и птицы, смеются над ней, дразня своим несбыточным обещанием счастья.

К чему ей теперь эта красота, если уже не дано разделить ее с Ройдоном?

Как ей жить, если ни разу больше не придется почувствовать его объятий, прикосновения его губ?

Потерянная и несчастная, движимая одним безысходным отчаянием, девушка, точно лунатик, пустилась куда глаза глядят, в единственном стремлении — убежать от себя самой!

Осталась позади гряда кипарисов, где-то далеко впереди лежало море.

Соленый ветер трепал и вздымал ее волосы, и она спешила ему навстречу, как к другу.

Где-то в глубине сознания мелькнуло предостережение Ройдона о таящихся в степи опасностях: зыбучих песках, быках, пасущихся на свободе, мчащихся табунах белых лошадей. Но они оставили девушку равнодушной.

Мятущейся душой она подсознательно жаждала и искала опасности, потому что лишь опасность могла заглушить ее боль, принести облегчение в ее горе, в страхе перед будущим.

И она шла все дальше и дальше.

Становилось сыро, захлюпала под ногами почва, мошки ударяли ей в лицо мягкими крыльями и уносились прочь. Временами то одна, то другая босая нога девушки проваливалась в жидкую грязь.

Подол ее длинной ночной рубашки давно вымок, но Вальда не обращала на это никакого внимания.

Она знала только одно: облегчение там, впереди.

— К морю, я должна выйти к морю, — бормотала она. — Я хочу плыть, все дальше и дальше.

Тяжелый, приторно-сладкий запах наполнял воздух. Это были душные ночные ароматы чабреца, розмарина, лаванды, дикого шиповника.

Звездное небо простерло над спящей землей свои широкие крылья, но ночь была наполнена звуками: урчанием древесных лягушек, глухим, низким уханьем совы, пронзительным писком летучих мышей.

Но в оцепенении своего горя, окутавшего ее точно темным, плотным облаком, Вальда, пожалуй, ничего этого не слышала.

Смутно, как сквозь дымку, возникла впереди громада каких-то темных теней, почуялся неприятный, едкий запах. Похоже, там расположились на ночлег какие-то животные. Во сне вздрагивали уши, подергивались хвосты и раздавалось приглушенное всхрапывание. Дикое стадо чутко дремало.

В развевающейся белой рубашке Вальда равнодушно прошествовала мимо. Земля под ногами стала тверже и суше, теперь вместо грязи между пальцами забивалась трава.

Внезапно позади послышался какой-то шум. Впервые за все время полусонное сознание Вальды просигналило тревогу. Потревоженный бык, ворочаясь, тяжело поднимался на ноги. Он очнулся от сна, чтобы изгнать чужака, отважившегося забрести на его лежбище.

Неторопливо, будто разгоняясь, зверь двинулся за нарушительницей его владений. Боясь оглянуться, девушка почувствовала за спиной стук копыт и тяжелое дыхание. Она представила, как он движется за ней, низко наклонив голову, с налитыми кровью глазами, как напряжен каждый его мускул — в неукротимом стремлении поразить врага страшными, острыми, как сабли, рогами.

В открытой степи от него нет спасения! Бык поднимет ее на рога, затопчет насмерть тяжелыми копытами!

Охваченная смертельным ужасом, Вальда пронзительно закричала и как сумасшедшая бросилась бежать. Бежать изо всех сил, так быстро, как не бегала еще никогда в жизни!

— Помогите! Помогите! — вопила она, понимая, что все равно ее здесь никто не услышит.

Крик захлебывался, терялся, заглушенный топотом копыт быка и ее собственным прерывистым дыханием.

Бык был уже совсем близко. Каждым, как струна, натянутым нервом девушка вот-вот ожидала жестокого удара рогов, и — вдруг почувствовала, пронзительно взвизгнув, что летит с размаху куда-то вперед и вниз. Раздался громкий всплеск, и, вздымая фонтан брызг, Вальда шлепнулась в воду.

Сперва она решила, что тонет, но, опомнившись, в ту же секунду обнаружила, что стоит на четвереньках в неглубоком, теплом водоеме. Она угодила в ирригационный канал, обычно имеющий глубину в несколько футов, но сейчас из-за сухой погоды заполненный только частично.

Прямо над головой, у самого края каната, грозно храпел и рыл копытом землю разъяренный бык. Он был по-прежнему преисполнен желания ринуться в бой. Девушка сжалась и замерла, боясь пошевелиться. Через некоторое время, видимо, сочтя подобного противника неинтересным, зверь неохотно удалился, протестующе сопя и раздувая ноздри.

Медленно, с трудом Вальда поднялась на ноги, ее ночная рубашка вымокла окончательно. Но страшное происшествие с быком не поколебало ее решения. Ей по-прежнему надо было идти. Там, впереди, ожидая ее, шумело море.

Вальда вскарабкалась по противоположному берегу канала и остановилась перевести дух. Голова кружилась. Девушка ощущала слабость и какую-то странную бесплотность.

Где-то в воздухе тонко пиликал кроншнеп. Над головой на фоне мерцающего звездного неба проносились мохнатые летучие мыши.

Свежий ветерок придал ей сил, и девушка двинулась дальше, только очень медленно, передвигая ноги с трудом, как калека.

Опять кругом сделалось сыро. Неверный шаг — и нога соскальзывала в лужу — Вальда поняла, что забрела в одно из многочисленных болотец. Не зная, как его обойти, двинулась вброд, наугад. Она знала только одно:

— Море… Я должна добраться до моря.

Холодная вода становилась все глубже.

Вальда остановилась передохнуть: она чувствовала себя такой измученной! Хотелось лечь и просто лежать. Только мысль о близком море заставляла ее брести дальше.

За спиной раздался неожиданный всплеск. Снова бык?! Она не сможет бежать по воде!

Девушка в ужасе обернулась, и в этот миг ее обхватили чьи-то сильные руки.

— Вальда, родная! — Ройдон крепко прижимал ее к груди. — Зачем ты здесь? Что тебе вздумалось? — произносил он встревоженной скороговоркой.

Но от внезапного облегчения и безмерной радости беглянка потеряла дар речи и, вероятно, упала бы без чувств, если бы молодой человек не подхватил ее на руки.

Вода с мокрой ночной рубашки капала в безмятежную гладь озерка.

Крепко прижимая девушку к себе, Сэнфорд через мелководье вынес ее на сухую траву. Обессиленная и счастливая Вальда прижалась лицом к его груди. Она с ним, теперь ей ничего не страшно! Она спасена! В большей безопасности она уже не надеялась почувствовать себя никогда в жизни.

— Ну что за безрассудство — шагать прямо на спящее стадо! — упрекнул он ее, но совсем не сердито, лишь его голос был непривычно глух и влажен. — Я издали видел все, что произошло, и боялся, что бык настигнет тебя и растерзает, — взволнованно продолжал Ройдон. — Единственным выходом было попытаться перехватить тебя с противоположной стороны…

Он тяжело дышал, и слышно было, как стучит его сердце. Должно быть, он бежал, чтобы успеть ее спасти!

Вальда блаженно закрыла глаза, все еще не в силах поверить своему счастью. Она с ним, в его объятиях, он здесь, рядом, они снова вместе!

— Куда ты бежала?

— К морю…

Больше Ройдон не стал задавать вопросов. Он бережно понес ее обратно на мызу. Путь назад оказался, на удивление, коротким. Дорогой Вальде почудилось, что Ройдон осторожно коснулся губами ее волос, но, возможно, это была просто игра воображения…

Только когда они достигли усадьбы и молодой человек через распахнутые двери внес ее в салон, а затем понес вверх по лестнице, Вальда отважилась открыть глаза и приподнять голову с плеча своего спасителя.

Войдя в спальню, он аккуратно опустил ее на пол, продолжая, однако, держать в объятиях.

— Есть у тебя сухая рубашка?

Смысл вопроса не сразу дошел до Вальды. Почувствовав, что он ждет, она постаралась сосредоточиться.

— Д-да…

— Тогда надевай и ложись.

Он разжал руки, но она тут же испуганно уцепилась за него.

— Пожалуйста, не уходи!.. Не бросай меня!

— Нам надо серьезно поговорить, нахмурился он. — Но я не хочу, чтобы ты схватила простуду, а потому сделай, как я прошу. Я же тем временем схожу принесу нам чего-нибудь выпить.

Но она продолжала судорожно цепляться за отвороты его халата, и он произнес ласково и успокаивающе, будто ребенку:

— Я сейчас же вернусь… Обещаю.

Со вздохом она оторвалась от него, и Сэнфорд вышел. На лестнице послышался стук его шагов.

Высвободившись из мокрой, заляпанной водорослями ночной рубашки и брезгливо перешагнув через отвратительную, мокрую одежду, Вальда насухо вытерлась полотенцем. Потом достала сухую смену, надела и юркнула в постель. Теперь, когда опасности остались позади ее начала колотить крупная дрожь. Это был не только холод, но и запоздалая реакция на перенесенные потрясения. Конечно, думала девушка, ее поведение должно казаться Ройдону безумным. Но что было делать, если она просто не видела иного выхода, иного способа избавиться от раздиравшей ее на части нестерпимой боли?

Через некоторое время на лестнице вновь раздались шаги, и в комнате появился Ройдон с подносом, на котором стояли кофейник, две чашки и маленький стаканчик.

Поставив все это возле нее на широкую кровать, молодой человек протянул ей стакан.

— Вот, выпей, чтобы не заболеть.

— Что это?

— Коньяк.

Вальда приняла стакан из его рук, пригубила и сморщилась — спирт обжег горло.

— Залпом! — скомандовал Ройдон. Она послушно выпила до дна и вопросительно посмотрела на возлюбленного. — Разливай кофе, а я пойду переоденусь.

Только сейчас до нее дошло, что он бросился за ней как был — в халате, который при переходе болотца тоже изрядно вымок. Должно быть, и ночная рубашка под халатом была не намного суше.

Вальда наполнила чашки. Дрожь прошла уже после коньяка, но было все еще холодно, и она принялась отпивать кофе маленькими глотками.

Ройдон появился через несколько минут, одетый в белую рубашку и темные брюки. Вместо галстука на шее под воротником виднелся шелковый цветастый платок. Все это придавало ему небрежно-элегантный, даже чуточку развязный вид. С замиранием сердца Вальда подумала, что ни один мужчина не может сравниться с ним в привлекательности.

Любовь придала Вальде несвойственные ей прежде робость и беззащитность. Со слабой, смущенной улыбкой следила она, как ее избранник переставляет поднос на пол, берет приготовленную для него чашку, неторопливо пьет.

Покончив с кофе, Ройдон присел на кровать, и девушке сделалось слегка не по себе: она ожидала от него упреков.

Однако молодой человек долго и внимательно, как бы изучая, вглядывался в ее бледное личико, в полные тревоги глаза с застывшим в них немым вопросом и ничего не говорил. Но и в самом этом изучающем молчании девушке чудилось что-то угрожающее, и в конце концов она не выдержала. Глаза ее наполнились слезами.

— Я… мне жаль, что так… получилось, — пробормотала она, и слезы хлынули потоком. — Пожалуйста… не сердись на меня.

— Я и не сержусь, — задумчиво сказал он. — Стараюсь понять.

— Я не могла оставаться здесь. Не могла вынести этой боли… оттого, что я тебя потеряла. Мне хотелось как-то забыться… и вот я подумала… — слезы душили ее.

— Подумала что?

— Что если займусь чем-нибудь рискованным, мне станет легче, станет все безразлично… Я хотела заглушить боль… другой болью. Но потом за мной погнался бык, я ужасно испугалась и побежала…

Голос ее смолк. От слез Вальда ничего не видела.

Ройдон достал белоснежный платок и осторожно вытер ей слезы. Но эта неожиданная нежность заставила девушку зарыдать еще горше.

— Ты, правда, меня так любишь? — спросил он.

— Ты для меня — самое лучшее, что есть в мире.

— Может, тебе просто так кажется?

— Нет! — Она решительно тряхнула головой. — Никогда и ни в чем я не была так уверена.

— Ведь ты еще очень молода.

— Любовь не зависит от возраста. Можно прожить до ста лет, но так и не узнать любви. А когда она приходит — тут уж невозможно ошибиться. Ты просто знаешь, что это она — вот и все. Любовь нельзя ни с чем спутать… Это что-то совершенно особенное и прекрасное!

Ройдон глубоко вздохнул.

— Я тебя понимаю. Ведь и сам чувствую то же самое. Но мне хочется, чтобы ты поняла: мне нечего тебе предложить. — Лицо его выражало суровость, даже безразличие. — Я — человек без состояния, без имени, без видов на будущее.

— Для меня все это неважно!

— Ты должна отдавать себе отчет, на что идешь.

Вальде захотелось протянуть руку, коснуться Ройдона, приласкать его. Но она чувствовала, что сейчас его нельзя трогать. Сперва надо дать выговориться.

И она терпеливо ждала, внимательно глядя на него широко открытыми глазами. Но ее сердце, не подчиняясь рассудку, стучало в груди все сильнее. Он здесь, он снова с ней!

— Кажется, я уже говорил тебе, — начал свое повествование Сэнфорд, — я отрезанный ломоть, перекати-поле. Когда мне исполнился двадцать один год, я поссорился с отцом, человеком крутым и деспотичным, и ушел из дому, намереваясь жить собственной жизнью и ни в чем от него не зависеть.

Голос его звучал тихо и почти бесстрастно.

— Я объездил весь свет, зарабатывая на жизнь самыми разнообразными способами! Был пастухом в Канаде, скупщиком мехов на Аляске… Потом отправился на Восток испытать себя в торговом деле и даже добился там неплохих успехов.

Ройдон помедлил, целиком погрузившись в воспоминания.

— Так я жил, переезжая из страны в страну и тратя заработанное на новые путешествия и развлечения. Желания осесть где-либо у меня не было, да никто этого от меня и не требовал.

При слове «развлечения» Вальда подумала, что, должно быть, оно подразумевало и женщин, и почувствовала острый укол ревности. Но благоразумно промолчала, а ее возлюбленный продолжал исповедь.

— Такую жизнь я вел лет семь. Затем, год назад, узнав, что отец умер, а мать очень больна, вернулся домой. Мать я застал даже в худшем состоянии, чем предполагал.

От Вальды не укрылась прозвучавшая в голосе Сэнфорда боль. Видимо, молодой человек глубоко любил свою мать.

— Я привез с собой небольшую сумму денег, и они пришлись очень кстати: требовалось оплачивать лечение, сиделок, лекарства… Я старался также доставлять матери те маленькие радости, которых она была лишена при жизни отца…

— Она поправилась? — взволнованно спросила девушка.

Ройдон горестно покачал головой.

— Умерла. Два месяца назад…

— Я так сочувствую твоему горю, — мягко промолвила Вальда.

— Она долго страдала и под конец уже сама хотела умереть. Но я рад, что был с ней до самого конца.

Ройдон рассказывал просто и сдержанно, всего лишь излагая факты. Не желая задерживаться на своих несчастьях, он повел повествование дальше:

— Все мои сбережения кончились, да к тому же я изрядно задолжал. Требовалось найти работу, причем срочно. Тут очень кстати пришлось предложение моего друга ознакомиться с сортами здешних вин и дать заключение относительно возможности их экспорта в Англию. Заработал я на этом, правда, немного, но работа оказалась приятной. А поскольку, не жалея сил, я изъездил этот край вдоль и поперек, то решил устроить себе небольшой отдых, прежде чем возвращаться и искать новое занятие. — Он поглядел на девушку, потом отвернулся и уставился на пламя свечи. — Теперь ты понимаешь, почему я сказал, что не могу, не вправе, на ком-либо жениться. Я себя-то с трудом обеспечиваю, едва свожу концы с концами. Что уж говорить о жене!

Вальда затаила дыхание.

— Значит… если бы не это… ты на мне женился?

— Ты ведь знаешь, что да! Мне и самому кажется, что мы с тобой переживаем нечто исключительное. Пожалуй, такого со мной ни разу не случалось, а может, и впредь не случился.

Его слова отозвались в душе девушки чудесной музыкой. Он словно читал их в ее сердце.

— В юности я мечтал встретить подобное чувство… Бродил по свету, но не находил ничего и в конце концов разуверился. Решил, что такое бывает только в книгах да в наивных юношеских мечтах. И вот встретил тебя…

— Ты… правда так чувствуешь? — прерывающимся голосом вымолвила Вальда.

— Правда. Но, милая, как нам быть вместе, если я не могу предложить тебе ничего, кроме нужды и лишений?

— Что мне до лишений, если я буду с тобой! К тому же у меня есть… немного собственных денег.

— Которых, вероятно, хватит на покупку пленок к твоей камере! — усмехнулся он. — В любом случае, не думаешь же ты, что я позволю жене меня содержать?

Тон его был нарочито легкомысленным, но Вальда давно догадывалась, что перед ней человек исключительной гордости. Узнай он, что она богата, это открытие не привлекло бы его к ней, а скорее оттолкнуло.

— Во всяком случае, с голоду мы не пропадем! — убеждала его она.

— Голодать мы и так не будем! — твердо пообещал он. — У меня есть и руки, и голова на плечах. Я в состоянии заработать на жизнь — тем или иным способом. Вопрос в том, согласишься ли ты довольствоваться этим немногим, любовь моя? — Прежде чем девушка успела ответить, он прибавил: — Ведь скорее всего жизнь наша будет лишена не только роскоши, но подчас даже элементарного комфорта. Может быть, потребуется переезжать в незнакомые края, но отнюдь не в экипажах или вагонах первого класса.

— Неужели ты полагаешь, что такие мелочи будут иметь для нас значение?

— Для меня, пожалуй, нет — ведь я ко всему привык. Но ты, я вижу, никогда не ведала нищеты. Тебе не приходилось экономить на еде, одежде, ночлеге, выбирая пристанище подешевле.

— Все это не имеет для меня значения! — быстро и горячо проговорила Вальда. — Мне бы только быть с тобой!

— Нет, чем больше я раздумываю, тем сильнее подобные планы отдают авантюрой. Такой шаг будет преступен, прежде всего по отношению к тебе. Да и по отношению ко мне — тоже. Представь, что настанет день, когда ты станешь винить меня и упрекать в легкомыслии. Повзрослев, ты убедишься, что принесенная тобой жертва не окупается никакой любовью.

Сияя глазами, Вальда протянула к нему руки.

— Как ты можешь так думать! Такая любовь, как наша, оправдает тысячу лишений и неприятностей!

Мгновение Ройдон колебался, но, не в силах устоять, склонился к ней, и девушка обвила его руками за шею, привлекая к себе. Но вместо поцелуя он нежно обнял ее и прижался щекой к ее щеке.

— Я стараюсь быть благоразумным, — прошептал он, — и думать за нас двоих. Но ты делаешь это почти невозможным, дорогая.

— О чем тут думать? Мне все равно, будем ли мы жить во дворце или в хижине, спать в роскошных апартаментах или под открытым небом. Главное — чтобы ты был рядом. Само небо предназначило нас друг другу. Значит, никто и ничто не имеет права помешать нам быть вместе.

Но в этот миг она вспомнила об отчиме и невольно вздрогнула.

— Давай, не откладывая, поженимся! Прямо завтра или послезавтра. А потом, когда я стану твоей женой, представлю тебя маме и отчиму.

— К чему такая спешка? — насторожился Сэнфорд.

— Поверь, это необходимо. Прошу тебя, давай сделаем по-моему! — с горячностью умоляла его Вальда, но сама уже видела, что он не поддается ее просьбам.

— Нет, милая. Я не воспользуюсь столь беззастенчиво твоими молодостью и неопытностью. Сначала я должен познакомиться с твоей матушкой и, конечно же, попросить твоей руки у отчима, который, по всей вероятности, является и твоим опекуном.

— О нет! Давай сначала поженимся!

— Это был бы с нашей стороны трусливый и недостойный поступок, — покачал головой Ройдон. — Я понимаю: ты так спешишь, потому что опасаешься их неблагоприятного ответа.

Вальда молчала, но плохо скрываемый трепет свидетельствовал, что он прав.

— Обещаю тебе, сокровище мое, что буду с твоими родителями очень настойчив и убедителен. Ибо, поверь, мое нетерпение гораздо сильнее твоего.

Но девушка мрачно думала о том, что ее избранник даже не предполагает, какие трудности подстерегают его на этом пути. Воображение живо нарисовало ей картины категорического неприятия графом столь невыгодной партии.

К тому же, хотя Ройдон и был, судя по всему, джентльменом, вряд ли нашлись бы подходящие люди, готовые дать ему требуемые рекомендации.

Вальда будто наяву видела, как отчим, отказываясь даже выслушать Сэнфорда, выпроваживает его из замка.

— Умоляю, — повторила она, продолжая обнимать возлюбленного, — давай поженимся, не откладывая. Я боюсь, как бы нас не разлучило что-нибудь непредвиденное. Вдруг ты внезапно исчезнешь, покинешь меня, как сегодня, и я никогда тебя больше не увижу?

— О, нет, теперь я знаю, что мне нельзя исчезать. Боюсь, как бы с тобой опять не случилось беды. Ну, скажи, можно ли быть такой капризной и легкомысленной? Убежать ночью невесть куда и зачем! Ты же могла утонуть в зыбучих песках, да и от быка спаслась только чудом! — Вальда пристыженно молчала. — Когда я услышал, как ты спускаешься по ступенькам, то и помыслить не мог, что ты ринешься куда-то одна, в полной темноте, не зная дороги!

Почувствовав, как при его рассказе по телу девушки пробежала дрожь, он смягчился.

— Ты так и не сказала мне, зачем бежала к морю.

— Хотела уплыть прочь… куда-нибудь, — прошептала Вальда. — Не могла представить, как буду жить без тебя.

Он крепко, до боли, стиснул ее в объятиях.

— Глупая моя девочка!

Он принялся целовать ее в лоб, глаза, все еще мокрые от слез, ласково коснулся губ. В его поцелуях на сей раз не было страсти, одна безграничная нежность, от которой Вальде почему-то захотелось заплакать сильнее.

— Сегодня тебе досталось, — мягко произнес он. — Спи, моя дорогая, завтра мы обо всем поговорим.

— Но ты ведь не уйдешь, не уедешь? — беспокойно спросила она. — Что, если я проснусь, а тебя нет?

— Я никогда от тебя не уйду, — серьезно ответил Ройдон. — Ты права, Вальда: мы предназначены друг другу, и я буду любить тебя и заботиться о тебе до самой смерти. Согласна?

— Ты и сам знаешь, — счастливо вздохнула Вальда. — Ведь я люблю тебя. Так люблю, что без тебя мне и жизнь не нужна.

— Не смей так говорить, я рассержусь. Всему виной магия Камарга. Это его чары соединили нас так крепко, что нам уже не вырваться, не ускользнуть друг от друга, как бы мы ни желали.

— Мне никогда и не захочется, — прошептала Вальда, смешивая его дыхание со своим.

Еще раз нежно поцеловав ее, Ройдон осторожно высвободился, встал и подоткнул одеяло.

— Спокойной ночи, любовь моя. Будущее — в руках всемогущих богов, а до сих пор они были к нам благосклонны.

— Я знаю. Они помогут нам и впредь.

Бросив последний взгляд на сияющие счастьем глаза, на червонное золото волос, на лепестки губ, он прошептал:

— Я люблю тебя. — И задул свечу.

Лежа в темноте, Вальда чувствовала, как наполняет ее мощная, всепоглощающая волна счастья. Сбылись ее мечты, небо услышало ее молитвы. Все прочее отступило, сделалось мелким и незначительным. Отныне самое главное в ее жизни — их с Ройдоном любовь!

И все же она не могла забыть, что впереди их ждут неимоверные трудности. И пускай любимый о них не догадывается, ей никак нельзя сбрасывать эти препятствия со счетов.

Вальда чувствовала, что Ройдон — это ценнейший дар, посланный ей судьбой, но этот дар очень легко потерять.

И дело было не только в несогласии отчима — дело было в самом Ройдоне.

Не нужно было объяснений, чтобы понять: ее возлюбленный — человек гордый и с характером. Вся его натура непременно воспротивится той жалкой роли, которая отведется ему при богатой жене.

Девушку же, напротив, совсем не пугала обрисованная Ройдоном их будущая скромная жизнь. В ней была своя прелесть, свое несомненное очарование. Особенное счастье двух любящих сердец, которые ради того, чтобы быть вместе, готовы сносить любые тяготы.

Вальда постаралась представить себе их жизнь. В тяжелые времена ей придется скрупулезно экономить, старательно сводить концы с концами — покупать дешевую одежду, простую еду, мириться с неудобными бытовыми условиями.

И все же эти неприятности не будут иметь для нее рокового значения, потому что она станет переносить их во имя любви, той любви, что отныне сделалась для нее неизмеримо важнее всего прочего, которая отныне для нее — все на свете!

С другой стороны, какой смысл терпеть эти искусственные трудности, зачем нужны эти жертвы, коль скоро она богата? — раздался вдруг трезвый внутренний голос.

Но Вальда тут же ответила сама себе: затем, что Ройдон ни за что не согласится ни гроша взять из ее денег — просто потому, что ему нечего предложить взамен.

Как все-таки по-разному смотрят они на вещи! За единый его поцелуй она готова отдать все богатство мира. Ему же одной любви недостаточно.

Как убедить его, что ей, кроме него самого, ничего не нужно?

У Вальды голова пошла кругом. На смену одним трудностям приходили другие!

Но тут она устыдилась своего уныния.

Разве еще какой-нибудь месяц назад могла она предполагать, что попадет в Камарг? Что встретит здесь свою любовь? Что окажется на этой чудесной мызе, а рядом, всего в нескольких шагах, будет находиться любимый и любящий ее человек, чьей женой она собирается стать?

Так что же ей бояться будущего, заранее рисуя его в мрачных тонах? Разве божественное провидение не позаботится о ней, как заботилось прежде?

Правда, прежде ей приходилось думать и отвечать только за себя, и она даже научилась самостоятельно действовать сама бежала из дома, сама прибыла в Камарг за фотосюжетами. И сама же уговорила Ройдона остаться, поверить в ее любовь!

Теперь же предстояло считаться и с его чувствами. С его гордостью, его взглядами, его представлениями о жизни и счастье. Теперь все усложнилось.

Закрыв лицо руками, Вальда начала горячо молиться. Бог помог ей обрести долгожданное счастье, он не оставит ее своей милостью и впредь!

— Помоги мне, Господи! — просила она. — Не оставляй меня без твоей поддержки. Ведь должен же быть какой-то выход… какой-то способ выйти за Ройдона и при этом не сделать его несчастным, несмотря на мои деньги. Не дай мне оступиться, помоги найти верное решение!

Она молилась с таким жаром, что казалось: еще немного — и божественное откровение озарит ее разум, отзовется в сердце.

Но ответом была лишь тишина ночи. Девушка опустилась на подушки и со смешанным чувством тревоги и надежды решила довериться завтрашнему дню.

Глава седьмая

Когда на следующее утро госпожа Поркье вошла в ее комнату, Вальда была уже на ногах и почти одета.

— Господин Сэнфорд просил передать вам, мадемуазель, что нынче вы едете в Арль, а потому следует одеться для прогулки.

— В Арль! — обрадовалась девушка. Стало быть, они еще задержатся в Камарге!

— Да, мадемуазель. Месье разговаривал с моим мужем, и тот попросил его прихватить с собой пару лошадей — для одного знакомого в Арле.

— Удачная мысль!

Госпожа Поркье поставила на столик принесенную для постоялицы чашку кофе.

— Вам ведь недолго собираться, не правда ли? — сказала она, взглянув на знаменитый холщовый мешок, который был уже почти полностью уложен.

— Вы правы. Я взяла с собой совсем мало вещей.

— До Арля путь неблизкий, а вы, я вижу, без шляпки, — заметила фермерша. — Не хотите ли взять соломенную шляпу моей дочери? Она носила ее, когда гостила у нас прошлым летом.

— Очень любезно с вашей стороны, мадам. В самом деле, боюсь на открытой дороге будет очень знойно, а моя мама всегда сердится, если мне случается опалить кожу на солнце.

— И я ее вполне понимаю, мадемуазель. У вас такая чудесная белая кожа!

— Благодарю вас, — улыбнулась Вальда.

Хозяйка ушла и чуть позже вернулась со шляпой. Вальда узнала этот головной убор — в таких сельские жительницы Прованса работали на полях. Широкополая, изготовленная из прочной соломки, она пришлась девушке как раз впору. Завязав под подбородком длинные ленты, девушка примерила шляпу и осталась очень довольна.

— Когда приеду в Арль, оставлю ее у ваших знакомых, — сказала она. — Шляпа еще пригодится вашей дочери.

— Ну что ж, в таком случае муж заберет ее, когда в следующий раз поедет в город на рынок.

Со шляпой в руках девушка сбежала по лестнице.

Ройдон Сэнфорд уже ждал ее в салоне.

В ярко-голубой амазонке под цвет глаз она показалась ему спустившимся с небес ангелом.

Вальда остановилась на пороге и стояла, не сводя глаз с суженого. Ей не было нужды говорить ему о своей любви. Об этом красноречивее всяких слов свидетельствовало ее сияющее счастьем лицо.

Молодой человек раскрыл ей объятия, и Вальда радостно бросилась ему на шею.

— Ты выглядишь такой счастливой, дорогая, — сказал он, целуя ее.

— Я и в самом деле очень счастливая. Ах, если бы остаться здесь еще на денек!

— Мне нужно ехать с поручением. Госпожа Поркье, вероятно, уже рассказала тебе. Но не горюй — мы еще немало часов проведем в Камарге.

— А значит, немало часов вместе, — добавила Вальда.

Он опять поцеловал ее.

— Нас ждет приятная дорога в Арль. Кстати, как далеко оттуда до твоего дома?

— Меньше пяти миль.

— В таком случае наймем экипаж, который доставит тебя к родителям. А я приеду следом, чуть позже.

Вальда хотела было возразить, но потом она подумала, что Ройдон принял мудрое решение. Будет лучше, если она появится дома одна: так, чтобы после первой вспышки гнева или радости со стороны родных, — Вальда и сама толком не знала, чего ожидать, — она могла спокойно сообщить им о своем женихе.

И тем не менее как бы ей хотелось, чтобы любимый в этот момент был с ней рядом! Девушка уже сейчас предвидела неудовольствие отчима после того, как она объявит, что выходит за человека, выбранного ею по своему вкусу.

Ройдон, следивший за выражением ее лица, видимо, угадал эти опасения.

— Нам благоразумнее подготовиться к тому, что твой отчим может настаивать на длительной помолвке или вынудит нас подождать со свадьбой до тех пор, пока я не подыщу нам с тобою подходящее жилье, а себе — работу, которая будет нас кормить.

— А это будет трудно? — опасливо спросила Вальда.

— Не очень. Я уже думал над этим. У меня есть на примете одна фирма, с которой я имел дело на Востоке. Они будут не прочь взять меня и, в сущности, уже предлагали, но я отказался, потому что не хотел жить в Лондоне.

— А теперь согласен?

— Я согласен даже на ад, лишь бы быть с тобой, — пошутил он.

Вальда едва не бросилась ему на шею, но в этот миг, как всегда, вошла госпожа Поркье и поставила завтрак.

— Сегодня все ваши любимые кушанья, месье. Не допущу, чтобы вы покинули наш дом голодными.

— На этот раз я, как обычно, покину ваш радушный дом со значительной прибавкой в весе, — рассмеялся он.

— Когда закончите завтрак, мадемуазель, — обратилась хозяйка к девушке, — мой муж хотел бы с вами попрощаться.

— Я могу увидеться с ним прямо сейчас, — с готовностью откликнулась Вальда. — Не хотелось бы отвлекать господина Поркье от полевых работ.

— Нет нужды спешить, мадемуазель. Ему еще нужно дождаться, покуда конюхи приготовят лошадей, и дать господину Сэнфорду последние наставления.

Она заспешила по хозяйственным делам, а молодые люди уселись завтракать. Сегодня на столе было множество блюд — уже знакомых Вальде, и совершенно новых. Оба с аппетитом набросились на еду.

— Моя одежда осталась в Арле, — обронил через некоторое время Ройдон.

— Какая одежда?

— Ведь твоим родным, думаю, не понравится, если я предстану перед ними в таком виде, как сейчас. Будь спокойна, я нанесу им визит в гораздо более подобающем обличье.

— По-моему, ты неотразим в любой одежде! — воскликнула Вальда.

Брови молодого человека от неожиданности взлетели. Устыдившись своего порыва, девушка поспешила добавить:

— Я сказала, не подумав. Кажется, это было нескромное замечание…

— И очень лестное вдобавок. А чтобы мне не остаться в долгу, скажу: сегодня ты выглядишь совершенно особенно. Пленительнее, чем всегда, если только это возможно.

— Говорят, любовь всех делает красивее, — улыбнулась Вальда, заливаясь румянцем.

Она была тронута не столько словами, сколько необычной проникновенностью, сквозившей в его голосе и взоре.

После завтрака молодые люди вышли во двор, и Вальда дала себе волю, сфотографировав господина и госпожу Поркье, фермерский дом и опять — в который раз! — лошадей.

— Обязательно пришлю вам снимки, — пообещала она. — И те, что мы делали вчера, тоже.

— Нам будет очень приятно, мадемуазель, — поклонилась добрая фермерша. — Когда вы в следующий раз приедете к нам погостить, сможете увидеть их в семейном альбоме.

— Я так мечтаю опять к вам приехать! — Ее дорожная сумка была приторочена к седлу одной лошади, а вещи Ройдона, закатанные в подобие тюка, — к другой. Только найти место для камеры оказалось не так-то просто.

Наконец Ройдону удалось довольно искусно упаковать ее в кожаную сумку, расположенную впереди седла и предназначенную для хранения мелких принадлежностей пастуха.

Затем гости сердечно попрощались гостеприимными хозяевами и выехали со двора.

К удивлению Вальды, покинув мызу, они свернули с дороги, ведущей мимо Коровьего озера, и взяли курс прямо на север. Девушка вопросительно посмотрела на своего спутника.

— Мне хочется, чтобы перед отъездом ты увидела еще кусочек Камарга, — ответил он, перехватив ее взгляд. — Мы даже полюбуемся равниной Кро по ту сторону Роны.

— Замечательно. Мне доводилось видеть ее, но только издали, из развалин старой крепости в Ле-Бо.

— Стало быть, ты знаешь, что Кро — плоская и пустынная?

— Во всяком случае, такой она видится издали.

— Кро — очень странное место, — задумчиво сказал он. — По сравнению с остальной частью Камарга она напоминает Сахару. Ты, наверное, слышала легенду, почему эта плоская, безжизненная местность покрыта камнями?

— Нет. Расскажи!

— Говорят, что некогда Кро была родиной древних лигурийцев. Согласно преданию, Геракл, возвращаясь домой по пути из Испании, столкнулся с ними и вступил в бой. Когда его воины израсходовали весь запас стрел и неизбежно должны были сдаться на милость победителя, герой воззвал к своему отцу Зевсу за помощью.

— И что же Зевс?

— Зевс наслал на бедных лигурийцев град камней с неба. Геракл, конечно, одержал победу, а камни и по сей день усеивают равнину, вызывая изумление у тех, кто впервые приезжает в эти места.

Они проезжали знакомую и уже дорогую сердцу череду болотистых заводей и травянистых островков, оросительных каналов и густых зарослей камыша.

По мере продвижения на север Камарг представал все более богатым и обжитым краем. Попадалось все больше стад в сопровождении бдительных пастухов.

Однако цветы здесь росли не менее красивые и даже в большем изобилии, а из высокой травы и кустарников при их приближении во множестве выпархивали потревоженные птицы, негодующе крича.

Но все внимание Вальды сегодня было поглощено радостью путешествия с Ройдоном. Она буквально смаковала каждый миг их пребывания вместе, стараясь оттянуть неизбежный момент расставания. И в то же время, несмотря на весь оптимизм, тревожные мысли о предстоящем возвращении нет-нет да и закрадывались в ее рыжеволосую головку.

К полудню, когда зной сделался нестерпимым, рано выехавшие из дому путешественники преодолели уже немалое расстояние.

Теперь по правую руку от них катила свои воды широкая, серебристая Рона. По ней спешили в Арль и Лион баржи, казавшиеся издали забавными игрушками.

На противоположном берегу расстилалась широкая равнина, практически пустынная, если не считать рассыпанные тут и там отары овец. За равниной, уже совсем вдалеке, высились на фоне синего неба пурпурные вершины Альп.

Все это было захватывающе красиво, а для обеденного привала Ройдон выбрал поистине сказочное место — на высоком обрыве реки, в тени шумящих листвой деревьев, с видом на раскинувшуюся вдали равнину Кро.

В их седельные сумки добрая госпожа Поркье уложила множество аккуратных свертков и пакетов с провизией, прибавив также и бутылку вина.

Развернув свертки, Вальда обнаружила пирожки, свежевыпеченный хлеб, несколько видов мяса, не говоря уже о восхитительном паштете, который по вкусу превосходил все, что ей доселе доводилось испробовать. Тут же были разнообразные свежие овощи: холодная спаржа, завернутая в зеленые листья латука, помидоры, баклажаны и неизменные оливки — гордость Прованса.

Разложив угощение на импровизированной скатерти, девушка весело рассмеялась.

— Если мы съедим все это, то уже не сможем взобраться на лошадей!

— Мадам Поркье определенно решила не дать нам погибнуть с голоду, — вторил ей Ройдон.

Из укладки в своем седле он извлек еще один пакет — с инжиром, зревшим прямо во дворе фермы, и садовой земляникой, которая без надлежащего ухода, правда, измельчала, но по-прежнему отличалась сладостью.

Они с удовольствием поглощали еду — до тех пор, пока Вальда не объявила в изнеможении, что больше не в состоянии проглотить ни кусочка. Обильную трапезу запивали вином. Никто из них, увы, не позаботился прихватить с собой стаканы, поэтому путешественникам приходилось пить его по очереди прямо из бутылки.

— Я так счастлива! — произнесла Вальда, вытягиваясь на траве рядом с Ройдоном и устремляя взор на сверкающую под солнцем реку.

— Я сам с трудом верю, что все случившееся — правда, — отозвался он.

— Да-да, — подхватила его возлюбленная, — но при этом мне почему-то кажется, что я знаю тебя всю жизнь. Должно быть, это оттого, что ты всегда жил в моем сердце.

— А ты — в моем!

Она нежно вложила свои руки в его.

— Обещай мне одну вещь.

— Какую?

— Нет, сперва обещай.

— Обещаю, если только это не причинит тебе боль.

— Напротив это связано с моим счастьем.

— Тогда обещаю безусловно.

Девушка крепче сжала его за руку.

— Я знала, что ты мне не откажешь.

— Так что же это?

— Я хочу, чтобы ты поклялся — всем самым дорогим и святым для тебя, — что, какие бы трудности ни встретились на нашем пути… ты все равно женишься на мне.

Серьезность тона, каким были сказаны эти слова, заставила Ройдона со вновь пробудившейся тревогой взглянуть ей в лицо.

— Ответь, что страшит тебя, радость моя?

— Я боюсь: то, что боги даровали, они же могут и отнять.

— Клянусь, что твердо намерен на тебе жениться.

— Невзирая на любые препятствия? — не унималась Вальда.

Он ответил не сразу, и тогда она быстро и горячо заговорила:

— Может случиться так, что мне ничего не останется, как только бежать вместе с тобой. Ты готов к этому?

— Это то, чего бы мне очень не хотелось — ради тебя самой. Ты в самом деле полагаешь, что твои мать и отчим преисполнятся ко мне отвращением?

— Не к тебе лично — это попросту невозможно. Но они хотят, чтобы я сделала… подходящую партию.

— И человек без гроша за душой, разумеется, тебе не пара?

— Но только лишь с их точки зрения! — в отчаянии воскликнула Вальда. — Мы-то с тобой знаем, что деньги для нас не главное! Но большинство людей думают иначе.

— Можно понять и твоих родителей, — заметил Ройдон. — Ты ведь очень красива, и, несмотря на твою молодость, найдется немало мужчин, готовых соперничать за право обладать твоей рукой.

— Знаешь, ведь во Франции все не совсем так, — промолвила девушка. — Здесь браки устраиваются не по взаимной склонности, а по тому, что сторонам есть что предложить друг другу. Это нечто вроде взаимовыгодной сделки.

— И что же ваша семья намерена предложить, кроме твоей исключительной привлекательности?

Вальда медлила с ответом, стараясь тщательнее подбирать слова.

— Мой отчим принадлежит к старинной и очень уважаемой фамилии.

— Как его имя?

— Де Марлимон, — ответила она и с облегчением почувствовала, что это имя ничего не говорит ее избраннику.

Рука Вальды по-прежнему покоилась в его руке, и он, поднеся ее к губам, начал, один за другим, целовать тонкие пальчики. Потом перешел на ладонь, и поцелуи его делались все горячее, настойчивее, самозабвеннее.

Вальда ощутила пробегающую по телу легкую дрожь и устремила на возлюбленного проникающий в самую душу взгляд.

— Обещай мне… что не отступишься, что бы он тебе ни сказал! Пойми, я — твоя, я принадлежу только тебе! Ах, Ройдон, милый, прежде чем отправлять меня домой, давай поженимся здесь, в Арле!

— Не искушай меня! — с шутливой строгостью попросил он. — Обещаю тебе, мое сокровище: если все законные способы не помогут, мы обдумаем и другие.

— Это-то я и хотела от тебя услышать.

Молодой человек продолжал покрывать поцелуями ее руку.

— Я люблю тебя, мой ангел. Всей жизни не хватит, чтобы рассказать тебе, как сильно я тебя люблю.

— А я хочу быть с тобой и слушать эти слова до конца жизни.

Вальда обвела взглядом сияющую гладь реки, небо, ласково шумящие над головой кроны деревьев.

— Почему, ну почему нам нельзя навсегда остаться здесь?! — воскликнула она. — К чему вообще возвращаться? Никто не знает, где я. Через некоторое время меня и вовсе перестанут искать, и мы сможем избежать стольких неприятностей!

— Ты надеешься всю жизнь счастливо прожить в глуши Камарга?

— Что может быть чудеснее? Ты сделаешься пастухом, а я буду готовить тебе еду и вечерами ждать твоего возвращения. У нас будет своя маленькая мыза, куда не проникнут никакие заботы и тревоги большого мира!

— В твоих устах это звучит очень соблазнительно, милая, — улыбнулся Ройдон. — Но учти: зимой, когда с моря дуют промозглые ветры, здесь бывает весьма холодно и неуютно.

— Ну и пусть! Этот край должен быть прекрасен в любом виде, в любом своем проявлении! Даже в бешеной, суровой необузданности!

— Совсем как ты. Но впредь, любовь моя, я буду следить, чтобы ты не была уж слишком необузданной разве что со мной!

Он нежно привлек Вальду к себе, прильнул к ее губам и целовал их долго и нежно, словно впитывая мягкость ее кожи.

— Я был бы счастлив забраться с тобой в какой-нибудь глухой уголок, запереться на всю жизнь. Но, сдается мне, нам обоим есть что сказать и что совершить в этом мире. Кроме того, ты слишком прекрасна и слишком любишь жизнь, чтобы заточить себя в клетку, даже такую большую и красивую, как Камарг.

— Нет, — покачала головой девушка! — Камарг никогда не станет для меня клеткой. Свободу стесняют города и люди со своими надуманными правилами. Это они делают жизнь такой тяжелой и печальной. Если бы можно было уподобиться диким лошадям, которые гуляют по воле свободные, как ветер! Вот только бы ты был со мной!

— Мы будем вместе, поверь, — горячо заверил ее Ройдон. — Будь ты немного постарше… — вздохнул он.

— Ты думаешь, отчим заставит нас ждать до моего совершеннолетия?

— Он может настаивать на длительной помолвке или даже на нашей длительной разлуке — для того, чтобы дать тебе возможность лучше разобраться в твоем сердце.

— Я и так хорошо знаю свое сердце. Оно принадлежит и всегда будет принадлежать только тебе! Никто, никто не в силах разлучить наши сердца!

Слова ее дышали страстной убежденностью, однако где-то в глубине души девушка чувствовала, что Ройдон не слишком убежден в них. Приникнув головой к его плечу, она испытующе заглянула молодому человеку в лицо.

— Скажи… ты будешь за меня бороться? — тихо спросила она.

— Клянусь тебе перед Богом, что умом и сердцем, телом и душой я буду бороться за то, чего желаю больше самой жизни!

Эта нежданная торжественная клятва живо вызвала в воображении девушки образы смелых и галантных рыцарей средневековья. Обняв возлюбленного за шею, она прильнула губами к его губам.

— Как я мечтала услышать эти слова! — прошептала она. — Клянусь же и я, что никакие уговоры, никакое принуждение не заставят меня отречься от моей любви и что я никогда не свяжу свою судьбу ни с кем другим, кроме тебя. Отныне и навеки я твоя!

Заключительные слова клятвы потонули в горячем дыхании Сэнфорда, стиснувшего ее в объятиях со всей силой вырвавшейся на свободу страсти. Они целовались долго и исступленно, до тех пор, пока, задохнувшись, Вальда не застонала и в изнеможении не спрятала разгоревшееся лицо у него на груди. Сердца их колотились глухо и сильно, точно желая выскочить.

— Я люблю, люблю тебя! — задыхаясь, воскликнула она. — Ах, Ройдон, как я тебя люблю!

Он еще крепче сжал ее в объятиях, потом с видимым усилием разнял кольцо рук.

— Едем, сокровище мое. Чем скорее мы встретим то, что уготовано нам судьбой, тем будет лучше для нас обоих.

— Я так страшно, отчаянно боюсь тебя потерять!

— Этого не случится.

Присягнув таким образом друг другу в верности, влюбленные начали собираться в дальнейший путь. Уложив остатки провизии, они сели на коней и двинулись по бегущей вдоль реки тропе.

Быстрее, чем рассчитывала Вальда, открылся перед ними Арль, показавшийся ей издали темным и зловещим. Башни и шпили большого города напоминали о том, что царство дикой природы кончилось и наступает власть цивилизации. Но что она сейчас сулила, этого девушка не знала и боялась загадывать.

Она вдруг в панике вспомнила, как много не успела сказать Ройдону, о скольком договориться. А теперь неизвестно, когда представится такая возможность.

— Постой, подожди минутку, — молила Вальда. — У меня такое чувство, что мы убегаем от собственного счастья.

Туго натянув поводья, она беспомощно оглядывалась назад, на дорогу.

— Право, ну куда мы так торопимся? Почему должны следовать нелепым, не нами придуманным правилам? Вечно думать: что верно, что — нет! Едем назад, в Камарг! Он ждет нас! Ну что дурного, если мы проведем там лишний месяц или даже год?

— А ты бы и впрямь вернулась туда со мной, если бы я попросил?

— О да! Это мое самое жгучее желание! — Глаза Вальды из-под широких полей шляпы горели неподдельной искренностью.

— Рано или поздно все равно придется ехать. Думаешь, потом будет легче?

— По крайней мере, мы провели бы вместе замечательные дни. Это время навсегда сохранилось бы в нашей памяти.

— Ты говоришь так, будто нас ждет разлука.

— Молю Бога, чтобы это оказалось неправдой, — прошептала Вальда. — Но… как же мне не бояться? Ведь мы своими руками отдаем наше счастье в обмен на призрак.

Молодой человек молчал.

— Подумай, вот сейчас мы здесь, мы вместе, и нет никого, кто бы мог помешать нашему союзу. А если уедем, то отдадим подлинную жизнь за мифический идеал, за пустые представления о добре и зле!

Она дотронулась до его плеча, как бы желая передать свою убежденность.

— Для меня нет большего счастья, чем быть с тобой. Что может быть правильнее, когда мы любим друг друга? Так зачем убеждать в этом кого-то еще? Довольно и того, что для нас самих это — святая истина!

Он накрыл маленькую руку, сжимавшую его плечо, и Вальда почувствовала силу его пальцев.

— Понимаешь, я хочу, чтобы ты стала моей женой, — тихо произнес он, — а для этого необходимо участие других людей и благословение церкви.

— Но когда ты хотел заняться со мной любовью, все это не имело для тебя значения, — слабо возразила девушка.

— Это было прежде, чем я понял, как ты дорога мне, прежде, чем убедился в силе и подлинности нашей любви. К тому же ты сама сбила меня с толку своим стремлением показаться современной молодой леди, опытной и искушенной. — Он усмехнулся. — Знаешь, у меня все время было чувство, что здесь что-то не так. Но ты столь настойчиво убеждала меня в этом и была к тому же столь соблазнительна, что я совсем потерял голову.

— Значит, теперь ты желаешь меня меньше?

— Ты же прекрасно знаешь, что это не так. Просто теперь я желаю тебя иначе. Хочу, чтобы ты стала моей навсегда. Чтобы стала мне женой перед Богом и людьми, а придет время — и матерью моих детей. — Ройдон был необычайно серьезен, и Вальда не нашлась, что возразить.

Она подняла на любимого глаза, и все слова разом сделались ненужными. Сэнфорд снял ее руку со своего плеча и, поднеся к губам, поцеловал с невыразимой нежностью. Затем так же безмолвно они пришпорили коней и въехали в Арль.

Место, указанное господином Поркье, находилось неподалеку от окраины. Они проехали несколько небольших площадей и темноватых улочек с островерхими домами, окна которых были закрыты деревянными ставнями, и, наконец, заехали во двор, где находилась конюшня. Посреди двора стояли кареты и разнообразные повозки.

— Это похоже на почтовую станцию, — заметила Вальда.

— И вдобавок лучшую в Арле, если верить господину Поркье. А хозяин заведения — знаток лошадей и большой их любитель.

Приветствовать вновь прибывших вышел конюх, который, услышав от Ройдона, что им требуется, отправился доложить хозяину.

Через минуту появился хозяин. Последовал обмен вопросами и пояснениями, почему лошади прибыли на несколько недель раньше намеченного срока. Вслед за этим Вальду церемонно препроводили в маленькую гостиную с обитой плюшем мебелью. Ей были предложены кофе и стакан вина, а тем временем во дворе отдавались распоряжения относительно экипажа, который должен был доставить девушку домой.

Только когда радушный хозяин с поклоном удалился, оставив гостей ненадолго одних, Ройдон, взглянув на несчастную Вальду, ласково произнес:

— Не огорчайся, любовь моя. У меня предчувствие, что твои родные так обрадуются твоему благополучному возвращению, что с радостью выслушают все, что ты хочешь им сказать.

— Я не хочу расставаться с тобой.

— Поверь, это ненадолго. Моя одежда и вещи остались в гостинице, в центре города. Как только заберу их да еще письма на мое имя, которые, вероятно, накопились за время моего отсутствия, тотчас последую за тобой. — Он сделал паузу, а потом напомнил: — Ты ведь так и не сказала мне, где живешь.

— Деревушка называется Сен-Мер. Совсем маленькая. Когда приедешь, спроси, где находится замок.

Соломенную шляпку она сняла, еще когда пила кофе, и сейчас Ройдон, обнимая девушку, гладил ее по волосам, нежно касаясь их губами.

— Береги себя, мое сокровище. Порой мне кажется, что ты не из плоти и крови, а всего лишь мираж, возникший из камаргского озерка, и исчезнешь так же неожиданно, как и возникла. Тогда я начинаю бояться, что не увижу тебя больше…

— Я буду ждать тебя, — отвечала она. — Только смотри, сдержи свое слово. Помнишь? Что бы ни сказали люди, какие бы препятствия судьба ни воздвигала на нашем пути, ты все равно женишься на мне!

— Я хорошо помню свое обещание. И не нарушу его, чего бы мне это ни стоило.

— Тогда слушай: если отчим не позволит нам обвенчаться, я опять убегу. Я найду тебя повсюду, куда бы ты ни уехал. Прошу тебя, оставь мне свой лондонский адрес!

— Но ты не можешь одна ехать в Лондон!

— Могу. И поеду, если не удастся отыскать тебя в другом месте.

— Ты настолько убеждена, что твой отчим откажется даже выслушать меня?

Вальда молчала. Она полагала, что так оно и случится, но боялась огорчить возлюбленного.

— Нужно быть готовыми ко всему, — уклончиво ответила она наконец. — Мы должны учесть все, до мелочей. Так учил меня мой родной отец.

Покачав головой и чуть улыбнувшись уголками губ, точно он имел дело с недоверчивым ребенком, Сэнфорд отошел к стоящему в углу письменному столу и начертал два адреса.

— Вот по этому адресу меня можно найти в Париже, — сказал он, протягивая ей листок бумаги. — Если твой отчим и в самом деле не захочет со мной разговаривать, я уеду туда и буду ждать тебя по меньшей мере неделю. По второму ты всегда сможешь найти меня в Лондоне.

— Возможно, я даже не смогу тебе написать. Просто явлюсь — и все.

— Не стоит так нервничать, — успокаивал ее Ройдон.

— Я всего лишь стараюсь быть предусмотрительной. Ты ведь знаешь: письмо могут перехватить. Такое не раз случалось с другими, почему же не может произойти и с нами?

— Ты должна верить. Верить в себя и в нашу судьбу.

Не дав Вальде возразить, он снова принялся целовать ее — до тех пор, пока из головы ее не улетучились все мысли, кроме одной: о нем и о том пламени, которое он в ней зажигал.

— Я люблю тебя! Люблю! — задыхалась она.

Это были ее последние перед их расставанием слова, которые продолжали звенеть в ее сознании, когда нанятый Сэнфордом экипаж выезжал с каретного двора.

Когда лошади повернули на заполненные людьми улицы, Вальда даже не оглянулась. От кого-то она слышала, что это приносит несчастье.

Незамеченными мелькнули и остались позади церкви и дворцы, улицы и лавки с кругами сыра в витринах, горами зелени и фруктов, шляпками и корзинами, полными цветов.

Перед мысленным взором Вальды стояло лицо Ройдона, в ушах звучал его голос, произносивший слова любви. Но над всем господствовало мрачное пророчество: «Что боги дали, то они могут и отнять».

— Я не могу, не могу его потерять! — отчаянно твердила Вальда.

Она опять подумала о своем огромном состоянии. До чего же трудно будет убедить отчима в том, что Ройдона не интересуют ее деньги. А вслед за этим уговорить избранника не придавать значения ее богатству!

Вальда сосредоточенно составляла в голове план, что именно следует сказать, когда она станет рассказывать дома о Ройдоне Сэнфорде. Она молила Бога, чтобы при этом они постарались ее понять. Слова молитвы шли из самой глубины ее сердца. Она была так поглощена своими тревогами, что даже не заметила, как остался позади Арль и коляска въехала в ворота родового гнезда де Марлимонов. Миновав длинную аллею из вековых дубов, лошади приблизились к величественному порталу огромного здания XVI века, и только тут девушка очнулась. У нее невольно мелькнула мысль, что она возвращается в тюрьму.

Кучер с силой натянул поводья, экипаж остановился, и навстречу Вальде по ступеням сбежал лакей, спеша распахнуть дверцу.

Спрыгнув с его помощью на каменные плиты двора, Вальда прошествовала в холл.

Навстречу ей поспешил дворецкий.

— Мадемуазель Вальда! Вы вернулись!

— Да. Я приехала домой.

— Господин граф и госпожа ваша матушка сейчас в Большой гостиной, мадемуазель.

— Я иду к ним, — кивнула Вальда. — Но сначала хотела бы сказать вам одну вещь. — Дворецкий почтительно склонился, весь обратившись в слух. — Примерно через час сюда приедет один господин. Он спросит мадемуазель Бертон. Тотчас же проводите его в Большую гостиную.

— Будет исполнено, мадемуазель.

Сияющий от радости дворецкий заторопился через холл, чтобы сообщить господам хорошую новость. Распахнув двери гостиной, он звенящим от волнения голосом провозгласил:

— Мадемуазель Вальда, мадам!

Чета де Марлимонов сидела на диване в дальнем конце просторного зала.

— Вальда?! — не веря ушам, воскликнула мать.

Девушка поспешила им навстречу, немного стесняясь своего небрежного вида. Без шляпы, в амазонке, испачканной и порванной за время долгих и многотрудных экскурсий по бескрайним просторам и непроходимым чащам Камарга, она производила странное, непривычное для глаз родных и слуг впечатление.

— Вальда, дорогая моя! Где ты была? Как ты могла так жестоко поступить с нами, оставив в неизвестности?

Графиня крепко прижимала к себе дочь, а девушка целовала мать. В глазах госпожи де Марлимон стояли слезы.

— Мы так волновались за тебя, почти потеряли рассудок! Как тебе в голову могло прийти вот так уехать — одной, не сказав никому ни слова?

— Прости меня, мама. Я все тебе объясню, — виновато проговорила Вальда и повернулась к отчиму.

Тот глядел на нее молча, нахмурившись, и девушка с замиранием сердца отметила, что он не был столь рад ее приезду, как мать. Она заглянула ему в лицо.

— Простите меня и вы, отец.

Граф обнял и поцеловал падчерицу, но это далось ему с некоторым усилием.

— Пожалуйста, не гневайтесь, — умоляюще повторила она. — Ведь я жива и здорова. И мне так много нужно вам рассказать!

— Твой отчим только что вернулся из Парижа, — взволнованно объяснила мать. — Он ездил искать тебя, Вальда. Ты и представить себе не можешь, что нам пришлось пережить. Мы так тревожились, так беспокоились — просто места себе не находили!

— Дорогой отец, — обратилась Вальда к отчиму, — помните ваши слова, что я не смогу сама добраться до Парижа? Так вот, я не поехала в Париж, зато побывала в Камарге.

— В Камарге? — в один голос воскликнули ошеломленные родители.

— Да! И привезла оттуда потрясающие снимки. — Она опять улыбнулась графу. — Вы еще сказали тогда, что с моими талантами невозможно заработать на жизнь. Но теперь, я надеюсь, вы измените свое мнение, потому что из моих фотографий можно будет устроить выставку в Париже!

— Выставку? — снова вырвалось у изумленного Марлимона.

— Да! Фотовыставку, посвященную дикой природе Камарга! Вы поразитесь, увидев эту красоту… если только с моей камерой не произошло что-нибудь непредвиденное.

— Как? Неужели ты была в Камарге? — все еще не веря, проговорила мать. — В это невозможно поверить. Как же ты добралась туда? И как приехала обратно? И кто доставил тебя на железнодорожную станцию?

— Никто. Я путешествовала вместе с цыганами.

— Как с цыганами? — хором воскликнули де Марлимоны. Удивлению родителей Вальды не было границ.

Но уже в следующий момент граф напустился на девушку, подобно тому, как чуть раньше это сделал Ройдон:

— Как ты могла пойти на такое безрассудство? Разве допустимо вести себя столь безумным, безответственным образом?!

— Я лишь хотела доказать, что способна о себе позаботиться, — смиренно сказала Вальда. — А также самостоятельно выбрать себе супруга.

— Ты полагаешь, это можно доказать подобным поведением?

— Но ведь я сумела! Я вернулась целая и невредимая, а человек, за которого я собираюсь выйти замуж, будет здесь через час.

Граф и графиня замерли от неожиданности. В крайней растерянности они беспомощно опустились на диван и потрясенно взирали на Вальду.

Затем хорошо знакомым падчерице тоном, тоном, в котором чувствовалось стремление любой ценой сохранить выдержку, граф произнес:

— Полагаю, тебе следует выразиться яснее. Я не вполне тебя понял.

Однако прошло лишь несколько минут, как граф уже полностью утратил контроль над собой.

— Это неслыханно! Немыслимо! — возмущенно и без устали повторял он. — Как подобное могло прийти тебе в голову даже на миг? Неужели ты думаешь, я позволю тебе выйти за этого Сэнфорда, которого ты случайно встретила в Камарге и которого мы знать не знаем?!

— Но я люблю его, а он — меня! — заявила Вальда.

Она знала, что у нее есть убийственный козырь. Отчим непременно скажет:

— Неужели ты думаешь, будто этот англичанин не знает, что ты — богатая наследница?

На этот случай девушка держала про запас сообщение, что Ройдон не знает ее подлинного имени. И не ошиблась в своих расчетах. В ответ на ожидаемый саркастический вопрос графа она гордо ответила:

— Поскольку мой отец был знаменит, я не захотела открывать Ройдону своего настоящего имени, а представилась как мисс Вальда Бертон. Единственное, что я открыла, — это то, что вы, отец, носите имя де Марлимон.

— И, по-твоему, он никогда обо мне не слышал? — язвительно заметил граф.

— Едва ли — ведь он живет в Англии.

Граф повернулся к жене.

— Ты знаешь каких-нибудь Сэнфордов? Это имя известно в Англии?

— Нет, что-то не припомню. Но ведь я уже так давно живу здесь. Послушай, дорогая моя девочка, — примирительно обратилась она к дочери, — этот молодой человек, возможно, очень мил, но мы с твоим отчимом не можем позволить тебе выйти за первого встречного. Что, если он окажется обыкновенным авантюристом, который охотится за приданым?

Не в силах стерпеть обидное предположение, Вальда вскочила.

— Я ведь уже объяснила, мама, что Ройдон — не авантюрист! Он понятия не имеет о том, что у меня есть приданое. Мало того, он совершенно недвусмысленно дал мне понять, что не позволит себе жить на деньги жены!

— Вы вели разговор о деньгах? — резко вмешался граф.

Вальда не видела причин скрывать правду.

— Да. Он в настоящий момент не слишком хорошо обеспечен, так как его мать долго и тяжело болела.

Она увидела, как жестко и презрительно скривился рот отчима, и поняла, о чем он думает.

— Я должна пойти переодеться к приезду мистера Сэнфорда, — заторопилась она. — Но мне бы хотелось, чтобы вы знали одну вещь. Я люблю и почитаю вас обоих и глубоко благодарна вам за всю любовь и заботу, которой вы всегда меня окружали. Но поймите: я люблю Ройдона так же сильно, как вы любите друг друга. — Помолчав, она твердо прибавила: — Сама судьба свела нас вместе. Я решительно намерена вступить с ним в брак, и никакие силы не заставят меня изменить данному слову!

Заметив, что с губ отчима уже готово сорваться возражение, девушка поспешно вышла из комнаты.

Только на лестнице по дороге в спальню она поняла, что вся дрожит.

«Они захотят воспрепятствовать нашей встрече!» — в сильнейшем волнении подумала она.

Выражение лица отчима ясно свидетельствовало, как нелегко будет его переубедить. Он безжалостен и непреклонен. Он не пожелает поступаться убеждениями и собственными представлениями о счастье своей воспитанницы.

«Мне придется бежать! Иного выхода нет! — обреченно решила Вальда. Но проделать это во второй раз будет гораздо труднее. Теперь они примут все меры предосторожности, постараются остановить меня любыми силами! И все-таки я как-нибудь, да сумею пробраться к Ройдону. Мы успеем пожениться, прежде чем нам помешают!»

К ней в комнату помочь госпоже переодеться уже спешила горничная. Увидев, в каком плачевном состоянии находится костюм барышни, служанка не могла удержаться от удивленных восклицаний. Платье было измято и выпачкано, а вместо сапожек для верховой езды, в которых покидала дом юная госпожа, на ногах у Вальды были красные цыганские туфли.

Но Вальда не обращала внимания на ее причитания.

Она торопилась поскорее переодеться и вернуться в гостиную — ведь с минуты на минуту мог появиться Ройдон. Мозг ее тем временем был занят подыскиванием убедительных аргументов в споре с отчимом.

Оттого она почти не обратила внимания на приготовленный горничной наряд. А платье это — следует отдать ему должное — было очень элегантным и невероятно дорогим.

Но Вальда, взглянув на себя в зеркало, призадумалась: не покажется ли Ройдону, что она намеренно выставляет напоказ свое богатство? Не почувствует ли он неловкость от собственной бедности?

И без того уже внушительный, огромных размеров замок может неприятно поразить его роскошью, а владелец — титулом. К чему еще усугублять неравенство пышностью одежд?

Но переодеваться было уже некогда — вот-вот должен был раздаться шум колес на подъездной аллее. И, бросив на себя последний взгляд в зеркало, девушка побежала вниз, в гостиную.

Мать и отчим сидели там же, где она их оставила, тихо переговариваясь.

— Вот теперь ты выглядишь куда лучше, дорогая, — похвалила графиня. — Скажи, где тебе приходилось жить? Неужели на каком-нибудь грязном постоялом дворе? Мне даже подумать об этом страшно!

— Первую ночь я провела в таборе, в отдельной кибитке.

При этих словах графа заметно передернуло.

— А потом жила на чудесной мызе. Там было так красиво, мама, тебе бы обязательно понравилось. Повсюду цветы! Стены увиты розами и глицинией, а мою комнату наполнял аромат жимолости.

— А что за люди там жили? — поинтересовалась графиня.

— Просто очаровательные. Хозяин, господин Поркье, — крупный скотовладелец. А его жена заботилась обо мне. И еда была очень вкусной.

— А мистер Сэнфорд тоже там останавливался? — снова задала вопрос мать.

— Он, как обычно, приехал туда в отпуск. Ему нравится отдыхать в Камарге.

— В отпуск? — переспросил граф. — Он что же, состоит на службе?

Вальда поняла, что допустила ошибку. У свободного джентльмена нет причин брать отпуск. Такой человек просто разъезжает и гостит там, где хочет. Отпуск же означает, что человек — не хозяин сам себе.

— Ройдон сказал, что ездил инспектировать виноградники, — поспешила исправиться она, — и это занятие оказалось довольно утомительным.

Объяснение прозвучало вполне правдоподобно, однако чувствовалось, что у отчима остались подозрения. По выражению глаз своего опекуна, по тому, как задумчиво он потирает подбородок, Вальда лишний раз убедилась, что ее жениха ожидает не слишком-то любезный прием.

Внезапно ее охватил безотчетный, слепой страх. Она буквально кожей ощутила, как над их любовью сгущаются тучи. Отчим, если хотел, умел быть грозным, а взывать к матери было бесполезно, ибо она безоговорочно одобряла все действия мужа.

Счастье на глазах выскальзывало из рук, уплывало мимо. А ей-то казалось, что такая любовь, как у них, — явление исключительное, неземное, божественный дар, что их с Ройдоном счастье предопределено свыше. Неужели никто не может оценить выпавшую на ее долю редкостную удачу?

«Но нет! — в отчаянии твердила себе девушка. — У отчима твердый характер, и он знает, чего хочет. Он полон решимости указать Ройдону его место, дать понять, что считает его презренным авантюристом, низким искателем приключений, недостойным охотником за приданым! Он не преминет подчеркнуть незадачливому искателю ее руки безмерную разницу в общественном положении между безродным незнакомцем и своей аристократической падчерицей!»

«А Ройдон слишком горд, чтобы не почувствовать, как мало может предложить мне по сравнению с тем, что я сейчас имею», — подумала она.

Вальду охватила настоящая паника. Захотелось громко закричать. Ей почудилось, будто какое-то гигантское чудовище угрожающе изготовилось, чтобы проглотить, растоптать ее хрупкое счастье!

Двери гостиной распахнулись, и, прежде чем дворецкий успел что-либо произнести, сердце девушки бешено забилось — она увидела стоящего на пороге Ройдона.

Но теперь он выглядел совершенно иначе, чем при расставании. Приличествующий случаю костюм — темный, солидный и элегантный — придавал ему внушительный, полный достоинства, даже аристократизма, вид!

Девушка застыла на месте, боясь вздохнуть.

— Милорд Линслейд! — зычным голосом возвестил дворецкий.

* * *

Тем же вечером, только позже, когда над высокими деревьями старинного парка стали зажигаться звезды, а на западе догорал тусклый закат, Вальда и Ройдон через высокие, застекленные двери вышли на каменную террасу перед замком.

Графиня, предложившая дочери показать гостю сад, понимающе улыбнулась супругу, когда Вальда с готовностью ухватилась за это предложение и, взяв молодого человека под руку, увлекла прочь из комнат.

В молчании влюбленные пересекли террасу и остановились перед мраморной балюстрадой, куда не достигали золотистые потоки света, льющиеся из окон гостиной.

— Почему ты сразу не сказал мне? — в крайнем возбуждении воскликнула Вальда.

Этот вопрос вертелся у нее на языке в течение всего обеда, ставшего одновременно и их помолвкой, когда родители провозглашали тосты за счастье влюбленных, а Вальде казалось, будто ей снится сон.

— Еще несколько часов назад я и сам не имел об этом ни малейшего представления, — отвечал Сэнфорд. — Мой дядя был человеком в расцвете сил, а его сыну едва исполнилось двадцать три года. С обоими я не виделся уже несколько лет.

— Но разве ты не мог хотя бы упомянуть, что имеешь таких именитых родственников?

— Мне это и в голову не пришло, — признался молодой человек. — Отец находился с ними в ссоре, ну а мысль, что я могу унаследовать их титул, меня и вовсе не посещала. — Рассеянно глядя в темный парк, он продолжал, обращаясь, скорее, к самому себе: — Ну как можно было предположить, что неожиданная буря, разыгравшаяся у берегов острова Уайт, унесет жизни двух сильных и здоровых яхтсменов? — Он вздохнул и покачал головой. — И эта трагедия, в свою очередь, доставит мне драгоценную возможность беспрепятственно соединиться с той, которую я люблю?

— Ты, правда, меня любишь? — прошептала Вальда.

— Больше, чем могут выразить слова. Но должен сознаться тебе, мое сокровище, когда ты уезжала, я хорошо понимал твое состояние: меня и самого терзали тяжелые предчувствия.

— И все-таки ты заставил меня уехать, — укоризненно заметила девушка.

— Я ведь говорил, что хочу, чтобы ты была моей женой, а не просто возлюбленной.

— И вот теперь мы поженимся! Никто не помешает нам сделать это и как можно скорее!

— Так скоро, как твои родители сочтут приличным — ведь я в трауре. А кроме того, я должен подготовить к твоему приезду дом в Дувре и перевезти туда тетушку. — Он обнял Вальду за плечи и легко прижал к себе. — Ждать будет нелегко, моя радость, но не печалься — время пролетит быстро.

— Ах, я даже сейчас не могу поверить, что все так легко устроилось, — покачала головой Вальда. — К тому же какая для нас удача, что моя мама дружила в юности с твоей тетушкой!

— А что говорили твои родители перед моим приездом? — с улыбкой полюбопытствовал Ройдон.

— Отчим, вопреки очевидному, был склонен считать тебя беспринципным охотником за приданым, этаким искателем приключений.

— Но ведь таков я и есть! — рассмеялся новоиспеченный лорд. — Может ли человек рассчитывать на более увлекательное приключение, чем то, что случилось с нами, и на счастье, более грандиозное, чем женитьба на такой девушке, как ты? Даже не будь у тебя столь редкого таланта фотографа? — поддразнил он.

Вальда тоже залилась счастливым смехом.

— Пока еще рано судить о моем таланте. Ах, вот будет несчастье, если снимки не удадутся!

— В таком случае у нас будет несомненный повод провести часть нашего медового месяца в Камарге, чтобы исправить эту ошибку.

— Правда? — задохнулась от счастья невеста.

— Ну где еще нам будет так привольно вдвоем?

— О да! — вспыхнула она.

— Мы оба старались проникнуть в тайны дикой природы. И природа подарила мне самую прекрасную и самую необъяснимую из них. Она дала мне тебя — ту, о которой я бы хотел заботиться всю свою жизнь и не отпускать ни на шаг ни днем, ни ночью. Потому что очень боюсь лишиться такого сокровища.

В его голосе слышались уже знакомые Вальде теплые, проникновенно-бархатистые нотки. В темноте лицо возлюбленного было почти неразличимо, но девушка и без того знала, что в глазах его разгораются страстные огни.

— Когда я с тобой, то и впрямь чувствую себя… частью дикой природы, — пылко прошептала она. — Ты волнуешь, будоражишь мне кровь… а твои поцелуи… они словно поднимают меня над землей и уносят куда-то… к звездам.

С этими словами она подняла к нему юное и прекрасное лицо, и он, порывисто притянув девушку к себе, прильнул к ее устам.

И ее охватил тот самый, знакомый ей чудесный восторг, исступление любви, который заставлял ее сильнее прижиматься к возлюбленному, не уступая ему в силе страсти.

«Когда я с ним, я становлюсь необыкновенно чувствительной… И не в силах быть никакой иной!» — подумала она, сдаваясь на милость его требовательных, ненасытных губ, его рук, все крепче сжимавших ее в объятиях, покуда ей не стало казаться: еще немного — и она задохнется.

С величайшей неохотой он наконец оторвался от нее и голосом, в котором звучало едва сдерживаемое торжество, произнес:

— Мы победили, дорогая! Все препятствия и трудности остались позади. Мы принадлежим друг другу отныне и навсегда!

— Навсегда! — страстно прошептала Вальда.

Она думала: тот горячий и неистовый порыв, тот зов любви, обращенный ею к Камаргу, не растаял в тиши, не остался без ответа.

Ответом на него стал Ройдон!

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg