«Соперница королевы»

Соперница королевы (fb2) - Соперница королевы [= Мой враг — королева/My Enemy, the Queen] (пер. Елена Барышева) (My Enemy, the Queen - ru (версии)) 1594K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктория Холт

Виктория Холт Соперница королевы

Престарелая леди из Дрейтон Бассета

Мою вы лютню не вините,

Дерзает вовсе не она,

Уж лучше сразу возложите все на меня,

Мою ведь волю исполняет;

Пусть песни странные играет,

Но ваше сердце задевает

Не по своей вине.

Сэр Томас Уайет, 1503–1542

Я не бываю при дворе. Я вообще никуда не выхожу из своего дома в Дрейтон Бассет. Я старею, а престарелым леди позволительно просто сидеть и мечтать. Обо мне говорят: «Она и не думает умирать. Сколько же ей лет? Столько не живут. Похоже, она собирается жить вечно».

Иногда я и сама так думаю. Кто из ныне живущих может припомнить тот ноябрьский день 1558 года, когда умерла королева Мария, прозванная в народе Марией Кровавой? О ее кончине горевали только ее приспешники, не уверенные в своей дальнейшей судьбе. Кто помнит о том, как мою родственницу Елизавету провозгласили королевой Англии? Но в моей памяти эти события запечатлелись так, будто все это происходило только вчера. Мы тогда жили в Германии. Когда Мария взошла на престол, мой отец счел за лучшее бежать из страны, поскольку тем, кто по рождению и религиозной принадлежности был сторонником юной Елизаветы, оставаться в Англии стало опасно.

Будучи чрезвычайно набожным, отец тут же созвал нас всех и заставил преклонить колени в благодарственной молитве. Моя мать приходилась Елизавете кузиной, поэтому новое правление сулило семье немалые блага.

Мне тогда едва исполнилось семнадцать лет. Я была наслышана о Елизавете и ее матери, королеве Анне Болейн. В конце концов, мать моей матери звали Марией Болейн и она являлась сестрой Анны. Истории о нашей великолепной и удивительной родственнице Анне давно уже стали частью семейных преданий. Увидев Елизавету, я поняла, что такое истинное великолепие, ведь она обладала им сполна. Она была совсем не похожа на свою мать, но сомневаться в силе ее личности не приходилось. Елизавета была наделена и другими качествами. Уж она-то никогда не стала бы жертвой палача. Для этого она была слишком умна. С ранней юности она продемонстрировала свою способность к выживанию. Но, несмотря на кокетство и ослепительные украшения, подчеркивающие ее красоту, ей недоставало притягательной силы, присущей ее матери, а также моей бабушке, Марии Болейн, у которой, впрочем, хватило здравого смысла удовольствоваться ролью королевской любовницы и не претендовать на корону. Если же я намерена сделать свое повествование максимально правдивым, я должна не отдавать дань ложной скромности, а честно признать, что я унаследовала эту притягательную силу от своей бабушки. Елизавете предстояло об этом узнать, потому что от нее мало что могло укрыться, и она возненавидела меня за это.

Взойдя на престол, она была исполнена благих намерений и, следует признать, стремилась к их осуществлению. В жизни Елизаветы существовал лишь один роман — роман с короной. Впрочем, она позволяла себе легкий флирт, поскольку ей всегда нравилось играть с огнем. Но уже в первый год правления она так сильно обожглась, что, судя по всему, твердо решила, что это никогда больше не повторится. Она дала себе зарок не изменять своей самой большой любви — великолепному и сверкающему символу власти — королевской короне.

Мне никогда не удавалось удержаться, даже во время самых страстных свиданий, которых было немало, я поддразнивала Роберта язвительными замечаниями. Это неизменно вызывало у него яростное возмущение, но меня утешало сознание того, что я занимаю в его жизни более важное место, чем она. Если не считать ее короны, разумеется.

Мы, все трое, бросали вызов судьбе. На подмостках жизни неизменно блистали две самые великолепные фигуры своего времени. Они внушали всем окружающим благоговейный ужас, в то время как я, неизменный участник этого трио, по большей части оставалась в тени их жизни. Все же мне всегда удавалось найти способ напомнить о себе королеве. Как бы Елизавета ни пыталась, ей не удавалось забыть о моем присутствии. Постепенно я осталась единственной женщиной, возбуждающей ненависть и всепоглощающую ревность Елизаветы. Она хотела, чтобы Роберт принадлежал ей, а он предпочел меня… причем он сам сделал свой выбор. Мы все знали, что, хотя она могла бы вручить ему корону, в которую он был влюблен так же сильно, как и Елизавета, именно я была его любимой женщиной.

Во сне я часто возвращаюсь в те дни. Я чувствую, как меня опять охватывает волнение и ликование. Я забываю о наступившей старости. Мною опять овладевает желание заняться любовью с Робертом и сразиться с Елизаветой.

Но они уже давно в могиле, а я все живу.

Единственное, чем я утешаюсь, это воспоминаниями о прошлом. Я вновь и вновь проживаю яркие мгновения своей жизни. Иногда я и сама не могу понять, что я придумала, а что случилось на самом деле. Я давно уже покаялась и исправилась. Теперь я настоящая помещица. Некоторые, прожив жизнь подобную моей, уходят в монастырь и по двадцать раз в день молят Бога о прощении в надежде на то, что их запоздалое благочестие обеспечит им место на Небесах. Я посвятила себя добрым делам. Я настоящая благодетельница. Мои дети умирают, а я живу. И еще я решила, что опишу все события в том порядке, в котором они происходили, и это лучше всего остального позволит мне прожить мою жизнь заново.

Я буду стремиться к максимальной честности, потому что только так я смогу вернуться в свое прошлое. Я попытаюсь представить нашу великолепную троицу так, как она представала взорам современников. Двое других участников нашего треугольника так ярко сверкали по обе стороны от меня, что временами совершенно ослепляли наблюдателей. Но, несмотря на всю их власть, я была важна для них не меньше, чем они для меня. Какие эмоции сотрясали наш треугольник! Любовь Роберта сделала меня соперницей королевы. Ненависть королевы ко мне проистекала из ее ревности и осознания того факта, что я, а не она, могу доставить ему высшее наслаждение, доступное человеку. Временами она становилась жертвой припадков ярости, заслонявших от нее все ее преимущество передо мной. Как же она меня презирала! Она даже придумала мне кличку Волчица, которую остальные придворные повторяли исключительно из желания угодить ей. Тем не менее из всех окружавших ее женщин только мне было суждено доставить ей столько страданий и мук ревности. И только она стоила мне так дорого. Наши интересы пересеклись, и преимущество было на ее стороне. Ее власть конкурировала с моей красотой. А Роберт, будучи Робертом, метался между нами, пытаясь поочередно угодить нам обеим.

Быть может, именно она одержала победу. Кто знает? Теперь я уже ни в чем не уверена. Я отняла его у нее, но затем она отняла его у меня, а смерть посмеялась над нами обеими. Она жестоко мне отомстила, но, несмотря на мою старость, во мне все еще достаточно страсти и огня, чтобы рассказать нашу историю. Я хочу поверить в то, что все было именно так, и не иначе. Я хочу рассказать правду о себе… о королеве и о двух мужчинах, которых мы обе любили.

Ссылка

В то время как город усеян виселицами, а головы лучших мужей королевства украшают общественные собрания, принцесса Елизавета, которую неизбежно постигла бы та же участь, лежит в семи или восьми милях отсюда. Ее тело так раздуто и обезображено, что никто не сомневается в ее скорой кончине.

Комментарий французского посла Антуана де Ноая по поводу одной из «излюбленных» болезней Елизаветы во время мятежа Уайета

Я родилась в 1541 году, через пять лет после казни матери Елизаветы. Самой Елизавете в то время было восемь лет. В том году король женился на другой моей родственнице, Катерине Ховард. Год спустя беднягу постигла участь Анны Болейн. По приказу короля Катерину также обезглавили.

При крещении мне дали имя Летиция, в честь бабушки по отцовской линии, но дома меня всегда называли Леттис. У меня было семь братьев и три сестры, но недостатка в родительской ласке и заботе мы не испытывали. Иногда родители демонстрировали строгость, но нам всегда напоминали, что это делается исключительно ради нашего же блага.

Первые годы своей жизни я провела в нашем загородном доме в Ротерфилд Грейс, который король закрепил за отцом за три года до моего рождения в знак благодарности за верную службу. Имение досталось отцу в наследство, но король имел обыкновение реквизировать любой понравившийся ему особняк. Хэмптон-Корт служил ярким примером королевской скаредности, поэтому было отрадно осознавать, что Генрих признал право моего отца на свою собственность.

Отец часто отсутствовал, выполняя задания короля, но мама редко бывала при дворе. Возможно, ее близкое родство со второй женой короля пробуждало в его памяти воспоминания, без которых он предпочел бы обойтись. Семье Болейн трудно было ожидать теплого к себе отношения. Поэтому мы жили тихо и уединенно. Впрочем, в те годы это меня нисколько не тревожило. Но, взрослея, я становилась все беспокойнее, и мною постепенно овладевало желание уехать из отцовского дома.

Уроки в классной комнате тянулись бесконечно долго. Окна в свинцовых рамах, глубокие сиденья в оконных нишах и длинный стол, за которым мы корпели над своими нелегкими заданиями, — все это начало меня тяготить. Мама часто поднималась к нам, чтобы расспросить наставников о наших успехах и пролистать наши тетради. Если отзывы оказывались неудовлетворительными или просто недостаточно хорошими, нас приглашали в солярий, где мы занимались рукоделием и слушали очередную лекцию о важности образования для людей нашего сословия. Братья в классной комнате не появлялись. Согласно традиции им предстояло покинуть дом, поселиться в семьях выдающихся людей и воспитываться там, пока не подойдет время поступать в Оксфорд или Кембридж. Генри уже оставил отчий дом, а остальные — Уильям, Эдуард, Роберт, Ричард и Фрэнсис были еще слишком юны. Томас же был совсем крохой.

Именно во время этих лекций я и мои сестры — Сесилия, Кэтрин и Анна — услышали о Елизавете.

— Она моя двоюродная сестра, — гордо поясняла мама.

Нам предстояло узнать, что Елизавета является идеалом, к которому мы все обязаны стремиться. Выходило так, что уже в пятилетнем возрасте она в совершенстве владела латынью, а греческий знала не хуже, чем английский. Помимо этого она бегло говорила по-французски и по-итальянски. Отпрыскам семейства Ноллис, которые были не в состоянии сосредоточиться на этих важнейших предметах, было до нее очень далеко. Наши взгляды то и дело обращались от страниц учебников в сторону окон, и нашим добрым наставникам не оставалось ничего иного, кроме как жаловаться родителям на отсутствие у их дочерей усердия и способностей.

Я всегда, в отличие от других, говорила первое, что мне приходило в голову. В тот раз я заявила:

— Мне Елизавета кажется ужасно скучной. Готова поспорить, что если она действительно знает латынь и кучу других языков, с ней и поговорить не о чем.

— Я запрещаю тебе говорить о леди Елизавете в подобном тоне! — возмущенно воскликнула мама. — Ты знаешь, кто она?

— Она дочь короля и королевы Анны Болейн. Ты это уже много раз повторила.

— Разве ты не понимаешь, что это означает? В ее жилах течет королевская кровь, и поэтому нельзя исключать возможность того, что однажды она станет королевой.

Мы слушали очень внимательно, потому что маму было легко отвлечь, и тогда она забывала о цели нашего присутствия в солярии и принималась рассказывать о своем детстве. Нас, девчонок, это интересовало значительно больше, чем лекция о необходимости усердно учить уроки, а увлекшись, она уже не обращала внимания на то, что наши руки праздно лежат на коленях.

Какими же мы тогда были юными! И какими наивными. Мне было лет шесть, когда я начала присматриваться к окружающему миру. К этому времени старый король вступил в последнюю стадию своего правления.

Мама ничего не говорила нам о настоящем, потому что это могло быть опасно. Вместо этого она сосредоточивалась на блистательном прошлом, когда ее еще ребенком возили в замок Хивер повидаться с дедушкой и бабушкой. Она называла то время славным, поскольку в семействе Болейн появилась королева и благосостояние рода стремительно росло.

— Я видела ее раз или два, — рассказывала нам мама, — и я ее никогда не забуду. В ней уже тогда чувствовалась какая-то безысходность. Это было после рождения Елизаветы, а королева отчаянно надеялась на то, что у нее будет сын. Спасти ее мог только наследник мужского пола. В Хивере жил мой дядя Джордж, один из самых красивых мужчин своего времени… — в ее голосе зазвучали грустные нотки, и мы не стали настаивать на рассказе о дяде Джордже. Мы на собственном опыте знали, что такая просьба может положить конец всему повествованию и напомнить ей, что она беседует с совсем еще маленькими детьми о вещах, недоступных их пониманию. Со временем нам предстояло узнать, что красавец дядя Джордж был казнен одновременно со своей сестрой по обвинению в кровосмесительной связи с ней. Разумеется, это обвинение было безосновательным. Просто королю не терпелось избавиться от жены с тем, чтобы жениться на Джейн Сеймур.

Я часто напоминала Сесилии о том, как это увлекательно — быть членами такой семьи, как наша. Еще в детской смерть стала привычным для нас понятием. Дети, и особенно дети нашего круга, относились к ней как к чему-то само собой разумеющемуся. Часто, глядя на семейные портреты, мы слышали что-нибудь вроде: «Этому отрубили голову. Он посмел возразить королю». Тот факт, что головы очень ненадежно держатся на отведенном им природой месте, был частью нашей жизни.

Слушая мамины рассказы о Хивере, мы воочию видели ров вокруг замка, опускающуюся решетку на воротах, внутренний двор и залу, в которой часто обедал король, а также длинную галерею, на которой он ухаживал за нашей родственницей, очаровательной Анной. Мама пела нам песни, которые пели королю и Анне менестрели в Хивере. Некоторые из них король сочинил сам. Когда она перебирала струны своей лютни, ее глаза затуманивались воспоминаниями о скоротечном и ослепительном взлете Болейнов.

Нынче наш прадедушка Томас Болейн покоился в могиле в церкви Хивера, но наша бабушка Мария время от времени навещала нас. Мы все очень любили бабушку. Временами было слишком трудно представить себе, что когда-то она была любовницей короля. Ее нельзя было назвать красивой, но в ней было то особенное качество, которое я уже называла и которое она передала мне по наследству. Мне очень быстро стало известно о том, что я им владею, и это приводило меня в восторг, поскольку я знала, что с его помощью смогу получить многое из того, о чем мечтаю. Мне не удавалось придумать название этому качеству, но оно заключалось в том, что его обладательница казалась представителям противоположного пола весьма желанной и совершенно неотразимой. В бабушке Марии оно проявлялось в виде какой-то мягкости и кажущейся доступности. Я была совершенно иной, склонной все просчитывать и во всем искать свою выгоду. Тем не менее мы обе были носительницами этого качества.

Со временем мы узнали о том грустном майском дне во время Гринвичского турнира, когда Анну, а также ее друзей и брата заточили в Тауэр. Она выйдет оттуда только для того, чтобы взойти на эшафот. Мы также узнали о поспешной женитьбе короля на Джейн Сеймур и рождении его единственного законнорожденного сына, Эдуарда, которому в 1547 году предстояло стать нашим королем.

Бедная Джейн Сеймур умерла в родах, не получив ни единого шанса насладиться своим триумфальным положением, но маленький принц выжил и стал надеждой всего народа. Затем последовал скоротечный брак короля с Анной Клевской, неожиданный развод и злополучный союз с Катериной Ховард. Только последней жене короля, Катерине Парр, удалось пережить его, хотя поговаривали, что и ей была уготована судьба Анны Болейн и Катерины Ховард. Однако она оказалась слишком хорошей сиделкой, а покрытые язвами ноги немолодого короля болели так сильно, что ему уже было не до женщин.

Итак, мы вступили в новое правление — короля Эдуарда Шестого. Когда юный король взошел на престол, ему было всего десять лет. Это означало, что он был немногим старше меня, а образцовая Елизавета — на четыре года старше его. Я помню, как мой отец явился в Ротерфилд Грейс. Он был весьма доволен тем, как разворачиваются события. Эдуарда Сеймура, дядю юного короля, назначили лордом-протектором Англии, кроме того, ему пожаловали титул герцога Сомерсета. Но важнее всего было то, что этот важный джентльмен исповедовал протестантизм, и ему предстояло обратить в новую веру и своего несовершеннолетнего племянника.

Мой отец все больше и больше склонялся к протестантизму. Как-то раз он даже заметил в разговоре с матушкой, что самым большим бедствием, которое только может постичь Англию, а вместе с ней и семейство Ноллис, является восхождение на трон католички Марии, старшей дочери Генриха, рожденной Екатериной Арагонской.

— В этом случае, — пророчествовал отец, — по всей стране будут воздвигнуты эшафоты, на которые прольется кровь преданных королевских подданных. Процветающая в Испании жуткая инквизиция придет и к нам. Поэтому возблагодарим Господа за юного короля и попросим Его о милосердии к нашему монарху, чтобы правление Эдуарда Шестого было долгим и славным.

Поэтому мы все преклонили колени и принялись молиться (мне казалось, что наша семья слишком усердно предается этому занятию), а наш отец тем временем благодарил Всевышнего за проявленное к Англии милосердие и просил Его и в будущем не обходить эту страну своими заботами, уделяя особенное внимание семейству Ноллис.

На протяжении нескольких последующих лет жизнь шла своим чередом. Мы жили обычными заботами провинциальных дворян, одновременно продолжая учиться. В нашей семье существовала традиция давать хорошее образование даже девочкам. Мы особенно старались, осваивая музыку и танцы; нас учили играть на лютне и клавесине, а как только при дворе появлялся новый танец, нам вменялось в обязанность его разучить. Родители были твердо намерены дать нам всестороннюю подготовку, на тот случай, если нас неожиданно призовут ко двору. Расположившись на галерее, мы распевали мадригалы и играли на музыкальных инструментах.

В одиннадцать часов мы обедали в большой зале, и если к обеду у нас случались гости, мы засиживались за столом до трех часов дня, слушая разговоры взрослых, потрясавшие мое воображение. Мое взросление пришлось на период правления юного Эдуарда, и я живо интересовалась всем, происходившим за стенами Ротерфилд Грейс. В шесть часов мы ужинали. Стол всегда ломился от вкусных блюд, и мы с волнением ожидали приглашения к столу, потому что никогда не знали, кто приедет к нам в гости на этот раз. Как и многие другие семьи нашего круга, мы очень часто принимали гостей, поскольку отец ни за что не допустил бы, чтобы кто-нибудь подумал, будто мы не можем себе позволить гостеприимство. На столе всегда были жареная говядина и баранина, разнообразнейшие пироги с мясной начинкой, приправленной травами из нашего собственного сада, оленина и рыба, всевозможные соусы, а также консервированные фрукты, марципан, имбирные пряники и булочки. Все, что не съедали мы, доставалось слугам. Кроме того, у наших ворот постоянно собирались нищие. Матушка отмечала, что численность этого «сословия» многократно возросла с тех пор, как король Генрих разогнал монастыри.

Я очень любила Рождество. Мы, детвора, развлекались тем, что рядились во что могли и разыгрывали пьесы. Вокруг разрезания пирога, который неизменно пекли на Двенадцатую ночь, всегда царило необычайное оживление. Нам не терпелось поскорее узнать, кому на этот раз достанется серебряная монета, сделав счастливчика на целый день королем или королевой. По своей наивности мы были убеждены, что так будет продолжаться вечно.

Разумеется, будь мы мудрее, обратили бы внимание на суровые знамения. Зато это сделали за нас наши родители, и именно по этой причине лицо отца так часто омрачала тревога. Здоровье короля было очень слабым. Случись с ним что-нибудь, и трон наследовала та самая Мария, которой боялись мы, а также многие другие. Самый влиятельный человек страны разделял опасения моего отца. Его звали Джон Дадли — герцог Нортумберлендский и фактический правитель Англии. Восхождение Марии на трон означало конец Дадли. Поскольку в его планы не входило пожизненное заточение в Тауэр, не говоря уже о расставании с собственной головой, то он был вынужден строить определенные планы.

Я слышала, как мои родители обсуждают сложившуюся ситуацию, и мне было ясно, что они встревожены. Отец был законопослушным человеком, и он не мог не понимать, что именно Мария является истинной наследницей трона. А ситуация складывалась весьма необычно, потому что если Мария являлась законнорожденной дочерью Генриха, таковой никак не могла быть Елизавета. Мать Марии отправили в отставку после того, как король в своем стремлении жениться на Анне Болейн объявил свой двадцатилетний брак с Екатериной Арагонской недействительным. Простая логика указывала на то, что если брак с Екатериной все же был законным, значит, король не мог сочетаться законным браком с Анной Болейн, а это, в свою очередь делало дочь Анны, Елизавету, незаконнорожденной. Моя семья, храня верность семье Болейн, а также исходя из своих собственных интересов, была вынуждена считать первый брак короля незаконным. Однако отец привык во всем руководствоваться логикой, поэтому, полагаю, ему было очень сложно сохранять веру в законнорожденность Елизаветы.

Он делился с матушкой опасениями относительно того, что Нортумберленд попытается посадить на трон леди Джейн Грей. Она обладала определенными правами на престолонаследование, поскольку ее бабушка была сестрой Генриха Восьмого, но отец сомневался, что она получит надежную поддержку. Сильные католические группировки, разбросанные по всей стране, горой стояли за Марию. Неудивительно поэтому, что болезнь юного короля Эдуарда вызывала у отца сильную тревогу.

Однако он не стал на сторону Нортумберленда. Как мог он, женатый на представительнице рода Болейн, поддерживать кого-нибудь, кроме принцессы Елизаветы? А Елизавета, будучи дочерью короля, несомненно, имела преимущество перед леди Джейн Грей. К сожалению, еще существовала Мария, дочь испанской принцессы, фанатичная католичка и старшая дочь короля.

Это время требовало от всех крайней настороженности. Герцог Нортумберленд сделал ставку на Джейн Грей, выдав ее замуж за своего сына, лорда Гилфорда Дадли.

Таково было положение дел в первый год правления юного короля. Мне в ту пору стукнуло двенадцать лет. Меня и моих сестер больше интересовали сплетни, доходившие до нас через слуг, в особенности имевшие отношение к нашей блестящей кузине Елизавете. Таким образом, мы составили о ней представление, несколько отличавшееся от того, которое пыталась внушить нам матушка, постоянно ставившая Елизавету, самозабвенно занимающуюся греческим и латынью, в пример ее гораздо менее добродетельным и значительно менее интеллектуально одаренным кузинам Ноллис.

После смерти короля Генриха Восьмого Елизавету отправили жить к ее мачехе, Катерине Парр, обитавшей в Челси. Новым мужем Катерины Парр стал Томас Сеймур, один из самых красивых мужчин Англии.

— Говорят, — сообщила нам одна из служанок, — что он увлекся принцессой Елизаветой.

Меня всегда интересовало все, что «говорят» таинственные, но все знающие люди. Разумеется, многое из того, что они говорили, являлось досужим вымыслом, а следовательно, не могло представлять собой пищу для размышления, но зачастую в доходивших до нас слухах мне удавалось уловить и долю истины. Впрочем, эти таинственные люди продолжали утверждать, что в доме Катерины Парр разворачиваются увлекательные события, и что между Елизаветой и мужем ее мачехи существуют отношения, с учетом ее положения, права на существование не имеющие. Якобы он пробирается в ее спальню и щекочет Елизавету в постели, а она с визгом вскакивает и, громко хохоча, убегает от него, хотя этот смех и визг звучат вполне призывно. Однажды, во время прогулки в саду он, поощряемый своей женой, взял ножницы и изрезал на клочки новое шелковое платье Елизаветы.

— Бедная Катерина Парр, — говорили таинственные люди. — Понимает ли она истинную природу этих проказ? Не может быть, чтобы не понимала. И, дабы соблюсти хотя бы видимость приличий, она вынуждена принимать участие в этих игрищах.

Мне нравилось представлять себе, как жизнерадостный Сеймур преследует эрудированную и прилежную Елизавету по ее собственной спальне, щекочет ее, или, сверкая глазами, режет на клочки ее платье, а его беременная жена пытается сделать вид, что эти невинные шалости вполне приемлемы между членами одной семьи.

В конце концов Катерина Парр застала своего мужа целующим юную принцессу далеко не родственными поцелуями. Даже она не уже могла закрывать на это глаза, и принцессе пришлось покинуть ее дом. Разумеется, за ней по пятам отправилась и молва. Таинственные осведомители опять взялись за дело, и по стране пополз слух, что принцесса произвела на свет светловолосую юную леди, дочь Томаса Сеймура.

Разумеется, опекуны принцессы все это категорически отрицали, да в эти слухи никто по-настоящему и не верил, но с каким упоением прислушивались ко всему этому я и мои сестры, столько лет жившие в тени бесчисленных добродетелей Елизаветы.

Прошло совсем немного времени, и Томас Сеймур был уличен в амбициозных политических махинациях, имевших целью его собственное продвижение. Ему пришлось предстать перед судом, после чего он был обезглавлен. Тем временем здоровье юного короля продолжало ухудшаться. Дадли вынудил умирающего мальчика написать завещание, в котором он называл леди Джейн Грей единственной наследницей престола, в обход как Марии, так и Елизаветы. К этому времени леди Джейн уже стала женой лорда Гилфорда. В будущем я часто задумывалась над тем, что на месте Гилфорда в роли жениха леди Джейн вполне мог оказаться его брат Роберт. Однако к этому времени Роберт уже совершил ошибку, женившись в семнадцатилетнем возрасте на дочери сэра Джона Робсарта. Хотя, в свете того, что произошло позже, вряд ли он сожалел об этой ошибке. Разумеется, молодая жена очень быстро ему надоела, но это уже другая история. Я приходила в ужас, размышляя над тем, что, если бы не ранний брак Роберта, как моя жизнь, так и жизнь Елизаветы Тюдор была бы совсем иной. Несомненно, Роберт показался бы своему отцу намного более подходящей кандидатурой на роль мужа будущей королевы, чем Гилфорд, человек слабый, да еще и значительно менее привлекательный, чем Роберт, с юности отличавшийся выдающимися внешними данными. Как всем уже известно, после восхождения на трон королевы Елизаветы он быстро стал самой яркой звездой при ее дворе и оставался таковой до самой смерти. Таким образом, судьба, как всегда, оказалась благосклонна к Роберту, и не ему, а Гилфорду выпала участь стать мужем несчастной леди Джейн Грей.

История гласит, что после смерти короля Эдуарда Нортумберленд посадил на королевский трон леди Джейн, но бедной девочке довелось править лишь девять дней, прежде чем восторжествовали сторонники католички Марии.

Мой отец в этом конфликте участия не принимал. Да и как могло быть иначе? Восхождение на престол Марии, независимо от оправданности ее притязаний, было для него катастрофой, но в равной степени он не мог поддержать и протестантку Джейн. В его глазах она была самозванкой. Был лишь один человек, которого он хотел видеть на троне. Поэтому он принял единственно возможное решение — удалился от двора и политических интриг.

Когда стало ясно, что скоротечное правление Джейн подошло к концу и она вместе с Гилфордом Дадли, его отцом и его братом Робертом была заточена в Тауэр, отец созвал нас всех в большой холл и сообщил, что нам небезопасно оставаться в Англии. Наступали тяжелые для протестантов времена. Положение принцессы Елизаветы стало поистине шатким, а мы известны как ее родственники. Поэтому отец пришел к выводу, что в этих условиях самое мудрое — направить свои шаги за границу.

Спустя всего несколько дней мы уже были в пути, держа курс на Германию.

* * *

Мы прожили в Германии пять лет. Превращаясь из ребенка в женщину, я отдавала себе отчет в том, что меня все больше охватывают беспокойство и неудовлетворенность жизнью. Жить вдали от родных мест нелегко, и мы все тяжело переживали разлуку со своей страной. Моим родителям было труднее, чем нам, но они находили утешение в религии. Если прежде отец все больше склонялся к протестантизму, к концу пребывания в Германии он уже принадлежал к его самым рьяным приверженцам. Одним из основных источников его убеждений стали новости из Англии. Брак королевы с испанским королем Филиппом погрузил его в пучину отчаяния.

— Теперь, — говорил он, — в Англию придет инквизиция. К счастью, до этого не дошло.

— Нет худа без добра, — поучал он нас, поскольку теперь мы видели его намного чаще, чем в Англии, где он всецело посвящал себя делам двора, — недовольство королевой настроит людей в пользу Елизаветы. Однако огромная опасность заключается в том, что у королевы может родиться ребенок.

Мы молились за бесплодие королевы, и я не могла не видеть иронию ситуации в том, что сама королева не менее горячо молится об обратном.

— Интересно, — беспечно заявляла я своей сестре Сесилии, — к чьим мольбам наверху отнесутся более благосклонно? Говорят, что Мария очень набожна, но ведь и наш отец тоже. Хотела бы я знать, на чью сторону встанет Господь — католиков или протестантов.

Сестер мои речи шокировали, впрочем, как и родителей.

— Леттис, ты должна научиться придерживать свой язык, — часто повторял отец.

Это шло вразрез с моими желаниями, потому что я не только развлекалась своими откровенными высказываниями, но и видела, какое впечатление они производят на других. Они были моей характерной чертой, и так же, как и моя гладкая, нежного оттенка кожа, выделяли меня из остальных девушек и делали еще более привлекательной.

Отец не уставал поздравлять себя с проявленной мудростью и отъездом из Англии, пока это еще было возможно. Хотя первое время после коронации Мария демонстрировала политическую и религиозную терпимость. Она даже освободила отца Джейн Грей, герцога Саффолка, и медлила с подписанием смертного приговора Нортумберленду, который был кукловодом и дергал за нити, на концах которых находились бедная Джейн и Гилфорд, на краткие девять дней сделав их королевой и принцем-консортом. Если бы не восстание Уайета, возможно, она помиловала бы и саму Джейн, поскольку отлично понимала, что у девушки не было ни малейшего желания примерять на себя корону.

Когда новости о злосчастном восстании Уайета дошли до Германии, наша семья погрузилась в уныние, потому что, судя по всему, в нем была замешана сама принцесса Елизавета.

— Это конец, — простонал отец. — До сих пор она ускользала из сетей недоброжелателей, но как это удастся ей на этот раз?

Он не знал Елизавету. Несмотря на юность, она была искушена в искусстве выживания. Проказы с Сеймуром, приведшие его на эшафот, послужили ей хорошим уроком. Когда ей предъявили обвинение в государственной измене, она пустила в ход все свое коварство, опровергая их обвинения с ловкостью дипломата, и судьям не удалось доказать ее вину.

Уайета обезглавили, но Елизавете удалось спастись. На какое-то время ее заключили в Тауэр, где уже находился Роберт Дадли. Какую роль это сыграло в их дальнейших отношениях, мне еще предстояло узнать. Позже мы услышали, что после нескольких месяцев заточения ее освободили из зловещих объятий Тауэра и перевезли в Ричмонд. Там она предстала перед своей сводной сестрой — королевой, которая объявила ей о намерении выдать ее замуж за Эммануэля Филиберта, герцога Савойского.

— Они хотят изгнать ее из Англии, — воскликнул отец. — Это же ясно, как Божий день.

Принцесса в очередной раз продемонстрировала незаурядную проницательность и отвергла предложенный ей союз, с безрассудной смелостью сообщив сестре, что она не может выйти замуж. Елизавета всегда чувствовала границы дозволенного, и каким-то образом ей удалось убедить Марию в том, что сама идея брака вызывает в ней отвращение.

Когда ее отослали в Вудсток, поручив заботу о ней преданному королеве сэру Генри Бедингфилду, семья Ноллис вздохнула свободнее, тем более что в Германию продолжали просачиваться слухи о слабом здоровье королевы.

Однако из Англии приходили и страшные новости о преследованиях протестантов. Кранмера, Ридли и Латимера[1] сожгли на костре вместе с тремя сотнями других жертв. Говорили, что дым от костров Смитфилда черной пеленой обволакивал Лондон.

Как мы все аплодировали мудрости отца! Кто знает, быть может, останься мы в Англии, мы бы разделили участь сожженных.

Это не может продолжаться сколько-нибудь долго, утешал нас отец. Люди устали от смертей и преследований. Вся страна была на грани восстания против королевы и ее испанских приспешников. Однако узнав о беременности королевы, мы вновь впали в отчаяние. Но ее надежды вскоре оказались беспочвенными. «Слава Богу», — прокомментировал отец. Бедная больная Мэри! Она так сильно хотела ребенка, что, будучи бесплодной, смогла вызвать у себя все признаки беременности.

Но мы так беззастенчиво желали ей смерти, что ее болезнь не вызвала у нас ни малейшего сочувствия.

Я хорошо помню туманный ноябрьский день, когда к нам прибыл посыльный с долгожданным известием. Мы столько лет ждали этого дня.

Мне было семнадцать лет, и я еще никогда не видела на лице отца такого ликования.

Тут же, в холле, он воскликнул:

— Возрадуйтесь! Королева Мария умерла. Волею народа Елизавету провозгласили королевой Англии. Боже, храни королеву Елизавету!

Мы преклонили колени и вознесли хвалу Господу. Затем начали спешно готовиться к отъезду.

Королевский (августейший) скандал

Подозревать — пожалуйста,

Но доказательств нет.

Елизавета — узница вам говорит в ответ.

Эти слова Елизавета нацарапала бриллиантом на оконном стекле в Вудстоке, когда ещё не была королевой.

Мы вернулись как раз вовремя, чтобы увидеть ее коронацию. Что это был за день! Все вокруг радовались и уверяли друг друга, что лучшие времена еще впереди. И даже витавшая в воздухе гарь от костров Смитфилда, на которых еще недавно сжигали еретиков-протестантов, только усиливала ликование. Кровавая Мария мертва, а Милостивая Елизавета правит нашей землей.

Я помню тот январский день, когда в два часа пополудни ее кортеж торжественно двинулся в Тауэр. Облаченная в королевские одежды, она восседала в карете, обтянутой темно-красным бархатом, над которой торжественно несли балдахин ее рыцари. Был среди них и сэр Джон Перро, дородный кавалер, называвший себя внебрачным сыном Генриха Восьмого, а следовательно, приходившийся королеве братом.

Я не могла отвести от нее глаз — под темно-красным бархатным плащом горностаевая мантия, выбившиеся из-под такой же красной шапки светлые волосы, отливавшие медью, в искрящемся морозном воздухе. Ее желтые глаза блестели, а лицо было поразительно белым. В тот момент я подумала, что, рассказывая о ней, мама не преувеличивала. Елизавета прекрасна и величественна.

Чуть выше среднего роста, очень стройная, что позволяло ей выглядеть моложе своих лет. В то время ей исполнилось двадцать пять, но мне, семнадцатилетней девушке, это казалось уже почтенным возрастом. Еще я обратила внимание на ее руки, которые она демонстрировала при каждом удобном случае — такие же поразительно белые, как и лицо, изящные, с длинными тонкими пальцами. Лицо овальное и несколько удлиненное, а брови такие светлые, что едва заметны; глаза проницательные, золотисто-желтые, но позже я узнала, что от гнева они темнеют. Из-за своей легкой близорукости ей приходилось всматриваться в лица людей, поэтому казалось, что она своим взглядом пытается проникнуть в самую душу, и это заставляло окружающих чувствовать себя не слишком комфортно. Было в ней что-то — я почувствовала это даже тогда, несмотря на молодость и торжественность случая, — вызывавшее во мне трепет и нервную дрожь.

Затем мое внимание переключилось на другого человека, который заинтересовал меня не меньше, чем Елизавета. Это был Роберт Дадли, конюший королевы, ехавший рядом с ней. Такого мужчины я еще не встречала. Он выделялся из всего кортежа не меньше, чем сама королева. Высокий, широкоплечий и при этом один из самых красивых мужчин, которых я видела. Держался он с благородством и достоинством, соперничающим с манерами самой королевы. В его лице не было ничего надменного или высокомерного, он выглядел серьезным и уверенным.

Я переводила взгляд то на юную королеву, то опять на него.

Елизавета по пути иногда останавливалась, чтобы поговорить с бедняками, хоть на мгновение подарить им свое внимание и улыбку. Со временем я узнала, что это было ее политикой — никогда не обижать народ. Придворные не раз испытывали на себе ее недовольство, но простые люди были в восторге от своей королевы. Когда они кричали «Да хранит Господь Ваше Величество!», она отвечала: «Да хранит Господь всех вас», — подчеркивая, что она не меньше заботится об их благополучии, чем они — о благополучии своей королевы. Ей протягивали букетики цветов, и как бы ни был убог даритель, Елизавета принимала цветы, словно драгоценные дары. Говорят, какой-то бродяга преподнес ей ветку розмарина на Флит-Бридж, так вот, мол, эта самая ветка была на карете даже тогда, когда королева въезжала в Вестминстер.

Мы ехали с процессией — разве мы не родня королевы? — и увидели праздничные толпы Корнхилла, где флаги и вымпелы развевались чуть ли не из каждого окна.

На следующий день мы присутствовали на коронации, наблюдая, как она шла в аббатство по пурпурной дорожке, выстеленной для нее.

Я не слишком обращала внимание на саму церемонию, но помню, что Елизавета показалась мне красивой, когда ее короновали в тяжелой короне св. Эдуарда, а потом в маленькой, с бриллиантами и жемчугом. Загремели барабаны, грянули трубы, и Елизавета была коронована на трон Англии.

— Теперь жизнь у нас пойдет совсем по-другому, — заявил тогда мой отец. И как же прав он оказался!

Вскоре королева призвала его ко двору на аудиенцию, с которой отец вернулся полный надежд и энтузиазма.

— Это потрясающая женщина, — рассказывал нам он. — Именно такой должна быть королева. Народ обожает ее, а она полна желания помочь ему. Благодарение Господу, что хранил меня для того, чтобы я мог служить такой королеве. И я буду служить ей, не жалея жизни.

Елизавета ввела его в свой Совет, а также объявила, что ее добрая кузина Катерина, — моя мать, — будет ее постельничьей.

Мы, девчонки, ликовали. Это означало, что мы наконец попадем ко двору. И все те бесконечные часы, которые мы потратили, распевая мадригалы, обучаясь игре на лютне и клавесине, танцам, поклонам и реверансам, все, что нам пришлось вынести, вырабатывая красивую осанку и походку, выходит, того стоило. Мы обсуждали это бесконечно. Ночами не спали, представляя себе свое будущее. Мы были так взволнованы, что забыли о сне. Я была особенно возбуждена открывающимися перспективами. Наверное, еще тогда чувствовала, что иду по пути, предначертанному судьбой.

Королева выразила желание увидеть нас, но не всех вместе, а лично каждую.

— Места при дворе есть для вас всех, — мама тоже была полна энтузиазма. — И у вас действительно блестящие перспективы.

«Перспективы» означали удачный брак, и это было именно то, что так беспокоило наших родителей, пока мы были в изгнании.

И вот наконец пришел день, когда меня должны были представить Ее Величеству. В памяти остались такие яркие впечатления от того дня, что я даже помню каждую деталь моего темно-синего шелкового платья, с пышной юбкой в форме колокола и рукавами с разрезами. Корсаж был туго затянут, а мама позволила мне надеть на талию усеянный разноцветными каменьями пояс, которым очень дорожила и который, по ее словам, принесет мне удачу. И вскоре я решила, что так оно и есть. Мне тогда хотелось идти на аудиенцию с непокрытой головой — я очень гордилась своими волосами, но мама решила, что мой новый французский чепец больше соответствует случаю. Я немного поворчала, что из-за вуали позади чепца не будет видно моих волос, но все же пришлось уступить. Мама опасалась, что если мой наряд не угодит Ее Величеству, это может роковым образом сказаться не только на мне, но и на остальных, поэтому спорить с ней было безнадежно.

Что сильнее всего поразило меня при встрече с королевой, так это аура властности, окружавшая ее, но уже тогда — мы этого еще не знали, — наши жизни тесно переплелись. Ей предстояло сыграть важнейшую — может, за исключением Роберта, — роль в моей судьбе, да и мою роль в ее жизни, несмотря на многочисленные превратности правления Елизаветы, не назовешь незначительной.

Конечно, я была молода и наивна, хотя и пыталась изображать из себя светскую даму. В Германии мы вели скромную и уединенную жизнь, но я сразу увидела в ней что-то, чего раньше не встречала в людях. Я знала, что в свои двадцать пять Елизавета прошла через такие испытания, которые могли сломить большинство людей. Она не раз оказывалась на волосок от гибели. Когда она была узницей Тауэра, смерть подобралась к ней вплотную, потому что топор палача в любой день мог опуститься на эту хрупкую шею. Ей не было и трех лет, когда казнили ее мать. Интересно, помнит ли она то время? Что-то в ее больших желтых глазах говорило о том, что она все помнит. А еще то, что она быстро учится и не забывает ничего из того, что выучила. Елизавета всегда была взрослой не по годам — все равно, что профессор среди детей. Конечно, она все помнит! Может быть, именно поэтому Смерть так и не настигла ее, хотя все эти годы шла за ней по пятам. Она, безусловно, была царственной и хватало минуты в ее компании, чтобы заметить это царственное величие, словно она готовилась к этому всю жизнь. Впрочем, вероятно, так оно и было. Она была очень изящной, спину держала прямо, а удивительно белая кожа ей досталась от отца. Ее элегантная мать была брюнеткой с оливковой кожей. Но это я, а не Елизавета унаследовала темные глаза, как у моей бабушки Марии Болейн. А вот волосы у меня — густые, кудрявые, цвета светлого меда. Глупо отрицать, что такое сочетание очень привлекательно, и я быстро поняла это. Из всего, что я видела на семейных портретах Болейнов, Елизавета ничего не унаследовала от своей матери, кроме, конечно, блестящего интеллекта. Я совершенно уверена, что ее мать обладала таким интеллектом, как иначе Анна Болейн смогла так очаровать короля, что он избавился от законной жены, испанской принцессы, и даже порвал отношения с Римом, чтобы только жениться на ней.

Волосы у Елизаветы, как золотой нимб с искорками рыжины. Я слышала, что ее отец обладал особым магнетизмом, привлекающим к нему людей, несмотря на его жестокость. У нее тоже, несомненно, было это обаяние, сочетавшееся с женским даром покорять и очаровывать, доставшимся ей от матери.

В те первые моменты я чувствовала, что королева именно такая, какой я ее представляла, и что она заинтересовалась мной. Благодаря необычному сочетанию светлых волос и темных глаз, а также моей живости, в семье я считалась красавицей. Теперь моя красота привлекла внимание королевы.

— В тебе много от бабушки, — как-то сказала мне мама. — Берегись самой себя.

Я знала, она имеет в виду то, что я буду нравиться мужчинам, как и Мария Болейн, мне предстоит научиться дарить свое внимание не кому попало, а только тем и там, где есть перспектива. Это вполне устраивало меня и было одной из причин, почему я так обрадовалась возможности попасть ко двору.

Королева восседала на большом резном стуле, похожем на трон, и мама подвела меня к ней.

— Ваше Величество, моя дочь Летиция. Мы в семье зовем ее Леттис.

Я присела в реверансе, не поднимая глаз, как мне и велели, словно боялась быть ослепленной ее царственным величием.

— Ну что ж, тогда и я буду звать ее так, — сказала королева. — Леттис, встань и подойди поближе, чтобы я тебя рассмотрела.

Из-за близорукости ее зрачки были неестественно огромны. Я поразилась, какой белой и нежной выглядела ее кожа, а светлые брови и ресницы придавали ей выражение легкого удивления.

— Слушай, Кэт, — королева имела привычку давать всем прозвища, а поскольку маму звали Катерина, то понятно, почему Кэт, — какая хорошенькая у тебя дочь!

В то время моя красота еще радовала ее. Она всегда была неравнодушна к красоте, особенно к мужской, но ей нравились и красивые женщины… до тех пор, пока они не начинали интересовать мужчин, которые нравились ей!

— Благодарю Вас, Ваше Величество.

Королева рассмеялась.

— Однако ты плодовитая женщина, кузина. Семь сыновей и четыре дочери, если не ошибаюсь? Что ж, отрадно видеть большие семьи. Леттис, дай мне руку, дорогая. Мы ведь родственницы, ты же знаешь. Как тебе Англия после возвращения?

— Англия прекрасна с тех пор, как вы стали королевой, Ваше Величество.

— Браво, — рассмеялась королева. — Вижу, вы правильно воспитали ее. Это наверняка Фрэнсис, узнаю его.

— Фрэнсис всегда заботился о правильном воспитании детей, когда мы были вдали от дома, — сдержанно ответила мама. — Когда Ваше Величество подвергались опасности, он был в отчаянии… И мы все тоже.

— Что же, теперь вы дома и все будет хорошо, — заверила Елизавета. — Нужно подобрать женихов твоим девочкам, кузина. Но если они все так же красивы, как и Леттис, то проблем не будет.

— Возвращение домой — огромная радость для нас, Ваше Величество, — ответила мама. — Думаю, что ни я, ни Фрэнсис пока больше ни о чем другом и думать не способны.

— Я постараюсь вам помочь, — произнесла королева, не сводя с меня глаз. — Однако твоя Леттис очень молчалива.

— Я ждала разрешения Вашего Величества говорить, — тихо сказала я.

— Вот как? Что ж, тогда говори. Терпеть не могу тех, кому нечего сказать. Веселый негодяй куда интереснее, чем молчаливый святоша. Так что ты можешь рассказать о себе?

— Я скажу, что разделяю радость родителей, когда вижу мою царственную родственницу именно там, где, как мы всегда считали, ее место.

— Хорошо сказано. Вижу, кузина, что языком владеть вы ее тоже научили.

— А вот как раз этому я научилась сама, — быстро ответила я.

Мама сразу встревожилась моей дерзости, но по тому, как дрогнули уголки рта королевы, я поняла, что она ничуть не рассердилась.

— И чему же еще ты научилась сама? — только и спросила она.

— Молчать и слушать, если не можешь принять участие в споре… а если можешь, то сделать себя его центром.

Королева рассмеялась.

— Ну, тогда ты уже многое знаешь. Тебе это пригодится при дворе. Там много людей, но лишь немногие обладают искусством слушать. Те, кто обладают им, по-настоящему мудры. А ты… Тебе ведь всего семнадцать, верно? Но ты уже постигла эту мудрость. Иди, присядь рядом, я хочу немного побеседовать с тобой.

Мама выглядела довольной, но в то же время бросила на меня быстрый предостерегающий взгляд, чтобы этот первый успех не вскружил мне голову. И, безусловно, была права. Я была молодой и горячей, но инстинкт подсказывал мне, что королева легко может сменить милость на гнев.

Впрочем, на этот раз мне не суждено было ступить на опасную тропу общения с королевой, потому что дверь бесцеремонно распахнулась и в комнату вошел мужчина. Увидев, как шокирована мать, я поняла, что этот человек грубо нарушил этикет, ворвавшись в комнату без объявления.

Он отличался от всех мужчин, которых я до сих пор видела. В нем сразу чувствовалось какое-то особое достоинство. Сказать, что он был красив — а он, безусловно, был красив, — это почти ничего не сказать. Я видела много красивых мужчин, но этот был особенный. Это он был рядом с Елизаветой на коронации. Возможно, любовь заставила меня увидеть Роберта Дадли именно таким. А может, это он очаровал меня, как очаровывал многих женщин — даже саму Елизавету. Но ведь я не всегда любила его, а воспоминания о наших последних днях до сих пор бросают меня в дрожь. И те, кто любил, и те, кто ненавидел Роберта Дадли, признавали, что он был харизматической личностью. Это был дар судьбы, он родился с ним, знал об этом даре и пользовался им.

Прежде всего, он был очень высок, и от него словно исходили необыкновенная сила и мощь. Сила очень важна для мужчины, по крайней мере, так полагала я, пока не стала старше. Когда мы с сестрами обсуждали будущих любовников, — а делали мы это часто, и я уже тогда понимала, что они станут важной частью моей жизни, — я говорила, что моим любовником будет человек, умеющий повелевать людьми, он будет богат, и его гнева будут бояться все, кроме меня. Он сам будет меня побаиваться. А потом вдруг сообразила, что наделяю будущего любовника чертами своего характера. Я всегда была амбициозна, хотя и не стремилась к светской власти. Я никогда не завидовала Елизавете и была рада, что именно она получила корону, потому что когда наше соперничество обострялось, я могла легко доказать, что одерживаю над ней верх и без короны. Мне хотелось быть центром всеобщего внимания и быть неотразимой для тех, кто нравился мне. К этому времени я уже понимала, что стала женщиной с глубокими чувственными желаниями и эти желания должны быть удовлетворены.

Итак, Роберт Дадли оказался самым привлекательным мужчиной, которого я видела в жизни. Он был очень смуглый, с густыми, почти черными волосами. Казалось, ничто не ускользает от проницательного взгляда его живых и блестящих темных глаз. У него был нос с горбинкой и фигура атлета, а держался он с достоинством короля в присутствии королевы.

Я сразу заметила, как изменилась Елизавета с его появлением. Ее бледная кожа покрылась розовыми пятнами.

— Это Роб, — сказала она. — Как и следовало ожидать. Итак, вы входите без объявления.

Однако нотки нежности в ее голосе сводили на нет резкость этих слов. Не оставалось сомнения в том, что королева отнюдь не против такого нарушения этикета, как и в том, что она сразу позабыла о нас с матерью.

Елизавета протянула прекрасную белую руку, и он склонился над ней для поцелуя, но глаза его смотрели ей в лицо, и по легким улыбкам, которыми они обменялись, я готова была поклясться, что они любовники.

— Ваше Величество! Я так спешил…

— Что-то случилось? Рассказывайте.

— Нет, Ваше Величество, ничего не случилось, но я изнывал от желания видеть Вас.

Рука матери легла на плечо, направляя меня к двери. Я оглянулась на королеву, полагая, что должна дождаться разрешения удалиться.

Но мама только покачала головой и кивнула в сторону двери, затем мы вмести вышли из комнаты. Королева забыла о нас. Как и Роберт Дадли.

— Говорят, они бы поженились, если бы он уже не был женат, — произнесла мама, когда дверь за нами закрылась.

Я все продолжала думать о них. Не могла забыть красивого и благородного Роберта Дадли. Как он смотрел на королеву! И ни разу не взглянул на меня. Я тут же горячо пообещала себе, что если он хоть раз посмотрит на меня, я заставлю его посмотреть снова и снова. Он продолжал стоять у меня перед глазами: красивый мужчина в роскошном камзоле, накрахмаленном кружевном воротнике, пышных бриджах, с бриллиантом в ухе. Я вспоминала его идеальной формы ноги в облегающих чулках. Он не носил подвязки, потому что сложение позволяло ему отказаться от предметов одежды, совершенно незаменимых для других мужчин. Эта встреча осталась в моей памяти как нечто, требующее мести за то, что в тот момент, когда сложился наш треугольник, ни один из них не обратил внимания на Леттис Ноллис, которую ее мать только что представила королеве.

* * *

Это было только начало. После этого я стала часто бывать при дворе. Королева, без сомнения, питала самые родственные чувства к своей родне по матери, хотя имя Анны Болейн упоминалось редко. И это было очень характерно для Елизаветы. В стране, безусловно, множество людей ставили под сомнение ее законнорожденность. Вслух, конечно, высказываться никто не смел под страхом смерти, но Елизавета была мудрой женщиной и понимала, что это бродит в умах у многих. Хотя Анну Болейн теперь вспоминали редко, зато отцовство Генриха Восьмого и сходство с ним Елизаветы подчеркивалось при каждом удобном случае. А поскольку Елизавета действительно была похожа на него, то это не составляло труда. И в то же время она поддерживала тесную связь с родней по материнской линии, словно отдавая должное позабытой леди. Благодаря этому мы с моей сестрой Сесилией стали фрейлинами королевы. Вот так всего за несколько недель мы превратились в придворных дам. Анна и Катерина были еще слишком малы, но скоро наступит и их время.

Жизнь стала захватывающей. Именно о такой мы мечтали когда-то в скучной Германии. И я пребывала как раз в том возрасте, чтобы сполна насладиться ею.

Двор был сердцем страны — тем магнитом, который притягивал к себе богатых и амбициозных. Все знатные семьи, словно пчелы, роились вокруг королевы, пытаясь перещеголять друг друга в великолепии. А Елизавета, в центре всего этого движения, наслаждалась роскошью пиров, балов, маскарадов, хотя, как я заметила, была весьма воздержанна и в еде, и в питье. Ей нравилась роскошь, но только если за нее не нужно было платить. Королева обожала музыку и была неутомима в танцах. И хотя танцевала Елизавета обычно с Робертом Дадли, она могла удостоить танцем любого красивого юношу, если он достаточно хорошо умел танцевать. Меня поражал разносторонний характер королевы. Облаченная в сверкающее платье, она могла часами танцевать и кокетничать с Робертом Дадли. Тем, кто видел это, казалось, что перед ними разыгрывается прелюдия любовной сцены, а подобное вольное поведение считалось недопустимым для королевы, поскольку могло привести к печальным последствиям. Но она могла на глазах измениться, стать серьезной, язвительной, властной. Она не раз давала понять своим советникам, даже таким мудрым и уважаемым, как Уильям Сесил, что полностью держит ситуацию под контролем, и последнее слово всегда за ней. И поскольку никто не мог предсказать смены ее настроений, всем приходилось держаться крайне осторожно. Роберт Дадли — единственный, кто позволял себе все что угодно, но я не раз видела, как Елизавета давала ему пощечины. И хотя в них было больше любовной игры и кокетства, чем серьезного упрека, тем не менее этими пощечинами Елизавета ясно давала понять, что она королева, а он только ее подданный. В этих случаях Роберт целовал ударившую его руку, и королева оттаивала. В те времена он был очень уверен в себе.

Вскоре стало очевидно, что королеве я понравилась. Танцевала я не хуже Елизаветы, правда, немногие отваживались признать это. При дворе никто не танцует лучше королевы, никто так не красив, как она, никто и ни в чем не может сравниться с королевой, ибо она образец совершенства. И тем не менее я знала, что обо мне говорят как об одной из красивейших дам при дворе. Королева признавала это, называла меня кузиной[2] и часто держала при своей особе. Я также была не лишена остроумия и осторожно испытывала его на королеве. Мне часто удавалось ее рассмешить. Она поняла, что может помогать своим родственникам по линии Болейнов не только из чувства долга, но также и ради того удовольствия, которое ей доставляет их присутствие. В те времена, когда мы вдвоем часто сплетничали и смеялись, Елизавета наслаждалась моим обществом, и ничто не предвещало, что когда-то мы будем всей душой ненавидеть друг друга. Тем не менее ни я, ни какая-либо другая фрейлина не допускались в покои королевы, когда там находился Роберт Дадли. Часто мне казалось, что Елизавета требует постоянного восхваления своей неземной красоты именно потому, что она в ней не уверена. А насколько привлекательна была бы она без короны, спрашивала себя я. Вот только без короны Елизавету не представлялось возможным вообразить, поскольку титул королевы стал частью ее самой. Я часто сравнивала свои длинные ресницы, четко очерченные брови, сияющие темные глаза, довольно узкое лицо в обрамлении густых волос цвета светлого меда с ее белесыми ресницами и бровями, бледным лицом, белизна которого придавала ей почти болезненный вид. Объективный наблюдатель, безусловно, признал бы, что из нас двоих красавицей являюсь именно я. Но ее корона красноречиво говорила, кто здесь ясно солнышко, а кто лишь бледные звезды. Еще до того, как стать королевой, она несколько раз серьезно болела, и говорят, не раз была на пороге смерти. Став королевой, Елизавета словно встряхнулась, отметая все болезни, но из-за худощавости и бледной кожи все равно выглядела очень хрупкой. Когда она подрумянивала щеки, а она любила это делать, то теряла свой болезненный вид, однако все равно не утрачивала королевского достоинства. А с этим соперничать было невозможно.

Со мной она была более откровенна, чем с большинством своих фрейлин, наверное, из-за родства. Она обожала наряды, и бывало, мы часами болтали самым легкомысленным образом, обсуждая платья, которых у нее было столько, что точного их числа не знала даже дама, отвечавшая за гардероб королевы. Мода того времени была чрезвычайно жестока к полным женщинам, но украшала Елизавету, обладательницу стройной фигуры. В то время и Елизавете, и, разумеется, всем нам, приходилось терпеть тугую шнуровку и корсеты из китового уса. Это было очень неудобно, зато подчеркивало тонкость талии. Ее воротники были изготовлены из серебряных и золотых кружев и зачастую усыпаны драгоценными камнями. Уже тогда она носила то, что мы называли «мертвыми волосами», — накладки, придававшие дополнительный объем ее золотисто-рыжим локонам.

Я пишу о временах, предшествовавших скандалу с Эми Робсарт. После этого Елизавета никогда уже не была так весела и беззаботна. Несмотря на постоянную потребность в заверениях в ее совершенстве, она готова была учиться на опыте, пусть даже горьком. И это тоже красноречиво свидетельствовало о сложности ее характера. После той трагедии она никогда уже ни с кем так по-дружески не болтала, как со мной тогда.

Думаю, в то время она действительно вышла бы за Роберта, если бы он был свободен, но, с другой стороны, ее, похоже, не слишком беспокоило, что семейные узы ее любовника не позволяют им заключить брак. Однако тогда я, со своей наивностью, верила, что королева довольна тем, что он женат на Эми Робсарт, ведь это в свое время спасло его от брака с леди Джейн Грей. Это было слишком простое объяснение. Подобное суждение только показывает, как много мне еще предстояло узнать об изощренном уме королевы.

Елизавета часто говорила со мной о Роберте, и теперь я улыбаюсь, вспоминая эти беседы. Даже королева, несмотря на свое могущество, не могла предвидеть, как повернутся события. Она называла его своим Милым Робином, а еще Глазами, потому что, по словам Елизаветы, он всегда зорко следил за всем, что происходит вокруг, заботясь о ее благополучии. Она обожала давать прозвища красивым мужчинам, окружавшим ее. Правда, никто не мог сравниться с Глазами. Мы были уверены, что Елизавета вышла бы за него, не будь Роберт женат, но когда этого препятствия не стало, королева оказалась слишком хитра, чтобы попасть в такую западню. Многие ли женщины удержались бы от соблазна на ее месте? Я, например, вряд ли.

— Мы вместе были в Тауэре, — рассказывала мне королева. — Я туда попала из-за восстания Уайета, а он по делу леди Джейн Грей. Бедный Роб, он всегда говорил, что отдал бы все на свете, чтобы только увидеть меня на троне, — лицо Елизаветы изменилось, потеряв обычное хищное выражение, и стало вдруг очень женственным. Не то чтобы она не была женственной, наоборот, это в ней проявлялось в самые трудные моменты и в известной мере было ее сильной стороной, заставлявшей мужчин служить ей так, как никому другому. Умение быть женщиной составляло часть ее гения. Тем не менее такое выражение появлялось на ее лице, только когда она говорила о Роберте. Он был любовью ее жизни. После короны, разумеется.

— Его брат Гилфорд женился на леди Джейн Грей, — продолжала королева. — Старый лис, герцог Нортумберлендский, позаботился об этом. А ведь это мог быть Роб, а не Гилфорд. Но волею судьбы он был уже женат, и хотя это явный мезальянс, мы должны быть благодарны Господу. И вот мы в башне Бошам. Ко мне пришел граф Сассекс. Я так отчетливо это все помню. Знаешь, каково это — сидеть в тюрьме, ожидая, когда топор палача опустится тебе на шею? Я решила, что не позволю отрубить себе голову. Я предпочла бы, чтобы меня пронзили шпагой. — Взгляд у королевы стал отсутствующим, и я поняла, что она вспомнила о матери, которую постигла эта печальная участь. — Но, честно говоря, я вообще не собиралась умирать, наоборот, была уверена, что до этого не дойдет и я должна выстоять. Словно внутренний голос говорил мне: «Держись, терпи. Через несколько лет все изменится». И, клянусь, я знала еще тогда, что все будет хорошо.

— Ваше Величество, наверное, услышали молитвы всех ваших подданных.

Елизавета никогда не чувствовала лести, а, может, и чувствовала, но проглатывала ее, как обжора, который знает, что ему будет плохо, но не может устоять перед очередным куском.

— Возможно. Но меня привели к Воротам Изменников, и на мгновение, всего лишь на мгновение, выдержка меня покинула. Я спешилась и, стоя в воде (эти неучи неправильно рассчитали время прилива), воскликнула:

— Вот становится узницей самая верная подданная Ее Величества, какая только рождалась под этими звездами. К Тебе, Господи, обращаюсь, ибо нет у меня иного друга, кроме Тебя.

— Мне известно об этом, ваше Величество. Ваши смелые слова были записаны. Они не только смелые, но и умные. Ведь вы раззадорили Господа, и он решил доказать, что является более надежным союзником, чем все ваши враги, вместе взятые.

Королева, взглянув на меня, рассмеялась.

— А с тобой не соскучишься, кузина. Ты должна остаться при мне.

Она немного помолчала и продолжала:

— Все было так романтично. Впрочем, это касается всего, что делает Роберт. Он умудрился подружиться с сыном начальника тюрьмы, представляешь? Даже дети попадают под его обаяние. Мальчик принес ему цветы, а он попросил его отнести их мне и вложил туда записку, чтобы я знала, что он тоже в Тауэре и где именно. Он всегда был отчаянным. Это могло стоить нам головы, и потом я как-то сказала ему об этом, а он ответил, что мы все равно уже были на полпути к плахе. Роберт не представляет, что может проиграть, и в этом мы с ним похожи. Когда мне позволили прогуливаться, я прошла мимо его камеры и видела его сквозь прутья решетки, а он видел меня. Тюремщики побаивались грубить мне. И правильно делали! Я ведь могла об этом вспомнить… когда-нибудь. Зато для нас с Робертом после этого короткого свидания даже Тауэр стал светлее.

Когда Елизавета начинала говорить о Роберте, ей было уже трудно остановиться.

— Он первым пришел ко мне, Леттис. Иначе и быть не могло. Королева, моя сестра, умирала. Бедняжка Мария, мне было ее искренне жаль. Я всегда была ее верноподданной, как и полагается любому добропорядочному человеку. Но народ устал от всего, что случилось за время ее правления. Все хотели прекратить религиозные преследования. Людям нужна была королева протестантка.

Ее глаза затуманились. Да, моя королева, думала я, все так и было, но если бы народ вдруг пожелал королеву католичку? Вы бы согласились ублажить их ради короны? Тут я даже не сомневалась. Елизавета никогда не была особо набожной, в отличие от своей предшественницы, которая ударилась в религию так, что погубила свое доброе имя и заставила народ радоваться своей смерти.

— Королева должна править только по воле народа. Хвала Господу, что я так ясно понимаю это. Когда сестра умирала, дорога на Хэтфилд была забита людьми, спешившими поздравить меня, Елизавету, имя которой еще недавно боялись упоминать. Но Роберт всегда был со мной и верил в меня. И вот он первым пришел ко мне, едва приехав из Франции. Он бы и раньше был рядом, но боялся навлечь на меня лишние опасности. А еще он привез с собой золото, в знак того, что если дойдет до драки за мои права на престол, он будет рядом, будет собирать деньги в мою поддержку… и Роберт не мог поступить иначе.

— Его преданность делает ему честь, — ответила я и лукаво добавила: — Но ведь он был вознагражден и теперь он конюший Вашего Величества…

— Роб знает толк в лошадях.

— И в женщинах, Ваше Величество.

Слова сами сорвались с губ, прежде чем я поняла, что зашла слишком далеко, и похолодела.

— Что? — нахмурилась королева.

— Я хотела сказать, Ваше Величество, что такой красивый и прекрасно сложенный мужчина, несомненно, очаровывает все существа женского пола, ходят они на двух ногах или на четырех.

Она промолчала, и хотя моя выходка и сошла мне с рук, я нахваталась от нее не слишком родственных затрещин, когда чуть позже не так повесила ее платье. Но было ясно, что дело не в платье, а в Роберте Дадли. Изящные ручки Елизаветы могли очень больно бить, особенно, если на них были надеты кольца и перстни с драгоценными камнями. Как мягкое напоминание, что не стоит расстраивать королеву.

Я заметила, что в следующий раз, когда присутствовал Роберт, Елизавета наблюдала за ним и за мной. Но мы с Робертом ни разу не взглянули друг на друга, и она вроде успокоилась.

А Роберт совершенно не замечал меня в те дни. Он поставил себе цель и шел к ней, не сворачивая. Брак с королевой — вот единственное, что интересовало его днем и ночью.

Я часто задумывалась о его бедняжке жене. Каково ей там, в провинции, куда, наверное, доходят все сплетни и слухи. Уже тот факт, что он ни разу не выезжал с ней ко двору, должен был встревожить ее. А было бы забавно привезти ее ко двору. Я представляла, как сама приглашаю леди Эми, мы приезжаем в Лондон и я лично представляю ее королеве: «Ваше Величество, позвольте представить леди Эми Дадли. Вы так добры к нему, что проезжая мимо Камнор-плейс в Беркшире, я встретилась с леди Эми и привезла ее сюда. Вы наверняка захотите доставить удовольствие сэру Роберту этим маленьким сюрпризом». Эти мысли красноречиво свидетельствовали о коварстве моей женской натуры и раздражении, которое я испытывала от того, что самый красивый мужчина при дворе не замечает меня, Леттис Ноллис, которая куда привлекательнее, чем Елизавета Тюдор! И все только потому, что у нее была корона, а у меня только моя красота.

Разумеется, я бы никогда не решилась привезти леди Эми ко двору. Тут пощечинами не отделаешься. Вышлют навсегда.

Помню, меня как-то позабавила одна старуха, арестованная за клевету на королеву. Откуда, спрашивается, нищая бездомная старуха, берущаяся за любую работу в обмен на еду и крышу над головой, неизвестно откуда взяла, что знает о личной жизни королевы больше, чем мы, ее фрейлины?

Как бы там ни было, старая матушка Доу, работая у одной леди, услышала, как та рассказывает, что лорд Роберт подарил королеве нижнюю юбку. Матушка Доу позже поделилась этой новостью, но, по ее утверждению, не юбку подарил королеве сэр Роберт, а ребеночка.

Если бы сплетня была полностью абсурдной и невероятной, то стоило ли обращать внимание на болтовню какой-то нищей старухи? Но в свете того, что между королевой и Робертом, безусловно, существовали отношения и они часто оставались наедине, то болтовня старухи не казалась такой уж нелепой. Поэтому старуху арестовали, а слух об этом аресте быстро облетел всю страну.

И тогда Елизавета показала, что быстро набирает королевский опыт, — она объявила, что старуха выжила из ума, и приказала отпустить ее на все четыре стороны, чем заработала ее вечную благодарность, поскольку бедняга уже приготовилась к тому, что ее казнят за такие сплетни. И очень скоро о матушке Доу позабыли.

Я часто думала, не оказал ли этот случай влияние на отношение королевы к последующим событиям.

Было совершенно очевидно, что все — и дома, и заграницей, — ждут, что королева неизбежно вступит в брак и подарит стране наследника. Все потрясения в Англии за последние годы происходили именно из-за неясности вопроса о наследнике престола. Министры королевы желали, чтобы она не медлила с браком и дала стране то, что желает народ. Королева еще не достигла среднего возраста, но уже и не юная девушка, хотя никто не решился бы напомнить ей об этом.

Ей сделали предложение от имени Филиппа Испанского. Я слышала, как Елизавета и Роберт смеялись над ним, узнав, что заявил король Испании по поводу этого брака. А сказал он, что если уж ему и придется пойти на это, то он будет настаивать, чтобы Елизавета стала католичкой. Более того, он не сможет долго оставаться с ней и уедет в Испанию, независимо от того, забеременеет она после их встречи или нет. Эти слова были самым верным способом разозлить Елизавету. Стать католичкой? Ей? Да то, что она протестантка, и создало ей популярность. Кто, как не она, положила конец преследованиям и казням? И если еще кто из будущих женихов скажет, что намерен уехать от нее сразу после заключения брака, то может не рассчитывать на благоприятный ответ.

Впрочем, министры так жаждали ее брака, что, казалось, не возражали бы и против ее союза с Робертом Дадли, если бы тот не был женат. Но далеко не все. Многие завидовали Роберту. Моя долгая жизнь в основном прошла среди очень честолюбивых людей, и опыт приводит к мысли, что зависть — самый распространенный и смертельный из всех семи грехов. Елизавета была настолько увлечена Робертом, что не могла скрывать своих чувств к нему, осыпала его поистине королевскими милостями. Но те, кто хотел уменьшить поток милостей, в которых купался Роберт, продолжали подыскивать новых, более подходящих кандидатов на руку Елизаветы. Одним из них стал племянник Филиппа Испанского — эрцгерцог Карл. Потом появился герцог Саксонский, а уж после — и шведский принц Карл. Королева никого не тешила надеждой, а вот Роберта дразнила этим охотно, делая вид, что выбирает. В действительности мало кто верил в то, что она и в самом деле выйдет замуж за одного из этих претендентов. Перспектива брака всегда оживляла ее, даже когда Елизавета постарела, но истинное ее отношение к замужеству так и осталось загадкой. В глубине души она очень боялась замужества, но в то же время иногда оживлялась от одной мысли о возможном браке. Мы так и не смогли до конца постичь эту сторону ее характера, которая с годами только усиливалась. Тогда мы еще об этом не знали и были уверены, что рано или поздно Елизавета выйдет замуж, а сейчас отвергает родовитых претендентов только из-за Роберта.

Ведь Роберт был с ней постоянно, ее Милый Робин, ее Глаза, ее королевский конюший.

И, как следствие, следующий претендент из Шотландии, граф Арран тоже был отвергнут.

В покоях королевы мы, фрейлины, часто шептались между собой, и меня не раз корили за слишком рискованные слова и поступки.

— Когда-нибудь ты перейдешь черту, Леттис Ноллис, и королева прогонит тебя прочь, будь ты хоть трижды Болейн.

У меня мурашки бежали по коже при мысли, что Елизавета загонит меня в какую-нибудь глушь, вроде нашего имения в Ротерфилд Грейс. У меня уже появились поклонники, и моя сестра Сесилия не сомневалась, что в ближайшее время мне сделают предложение, хотя я пока не спешила с браком. Нужно было сделать правильный выбор. Я страстно желала иметь любовника, но была достаточно благоразумна, чтобы не делать этого до брака. Тем более что слышала достаточно историй о девушках, которые беременели и по этой причине отлучались от двора. Их выдавали замуж за провинциальных сквайров, и бедняжки были обречены на скуку сельской жизни и на бесконечные упреки мужа в легкомысленном поведении и в том, как он облагодетельствовал ее этим браком. Поэтому я хоть и флиртовала вовсю, но слишком далеко не заходила, а потом обменивалась рассказами о своих приключениях с девушками вроде меня.

Я часто мечтала о том, как лорд Роберт обратит на меня внимание, и что случится, если это произойдет. Он, к сожалению, женатый, не мог претендовать на мою руку, а будучи свободным, без сомнения, уже стал бы мужем королевы. Но это не мешало мне мечтать, как он будет ухаживать за мной и как мы будем встречаться, невзирая на опасность разоблачения, потому что королева не в его вкусе. Это были просто фантазии, хотя они и оказались пророческими. Тогда Роберт не смел отвести глаз от королевы.

Помню, как-то она была задумчива и не в лучшем настроении. До нас дошли вести, что король Испании Филипп собирается заключить брак с Елизаветой Валуа, дочерью короля Франции, Генриха Второго. И хотя Филипп не интересовал королеву, ей было неприятно, что претендент на ее руку, пусть даже и отвергнутый, достался другой.

— Ну что ж, она католичка, так что Филиппу нечего волноваться на этот счет, — саркастически заметила Елизавета. — А кроме того, она не играет никакой роли во Франции, поэтому может спокойно сидеть в Испании и не беспокоиться о том, что он уедет от нее, беременной или нет.

— Ваше Величество решительно отвергло такого невоспитанного кавалера, — попыталась успокоить ее я.

Королева фыркнула. У нее порой проявлялись совсем не женские привычки. Она насмешливо на меня покосилась.

— Я желаю им взаимного удовольствия. Боюсь только, что как муж он не многое сможет дать ей. Впрочем, меня волнуют не их интимные отношения, а то, что это альянс двух врагов Англии.

— С тех пор как Ваше Величество взошли на трон, ваш народ перестал бояться внешних врагов.

— Вот и дураки, — отрезала королева. — Филипп очень могущественный король. Поэтому Англии следует опасаться Испании. А Франция… что ж, у них там новый король и новая королева… двое маленьких и ничтожных людишек, насколько мне известно, хотя королева моя родственница по шотландской линии и ее красоту воспевают поэты.

— Они и вас воспевают, Ваше Величество.

Елизавета опустила голову, но глаза ее яростно сверкнули.

— Она смеет называть себя королевой Англии! Эта шотландская девчонка, которая знать ничего не хочет, кроме танцев и поэтов, воспевающих ее красоту. И все твердят, что ее очарование и красота непревзойденны.

— Это только потому, что она королева.

Елизавета подняла на меня свирепый взгляд, и я похолодела. Я поскользнулась. Если красоту одной королевы воспевают только благодаря короне, что же говорить о другой?

— И ты полагаешь, Леттис, что ее воспевают только поэтому?

Нужно было выкручиваться, и я призвала на помощь спасительных анонимов, которые все знают и обо всем говорят.

— Ваше Величество, говорят, что Мария Стюарт — дама поверхностных привязанностей, окружающая себя любовниками, которые грызутся между собой и строчат ей оды. — Я должна проявить изобретательность и выкрутиться из этой опасной ситуации. — Говорят, мадам, что на самом деле, не такая уж она красивая, даже наоборот. Говорят, она долговязая, нескладная да еще и прыщавая.

— Правда? — просветлела королева.

Я вздохнула чуть свободнее и попыталась вспомнить, что плохого я слышала о королеве Франции и Шотландии. Но на ум приходила одна похвала.

Поэтому я решила поменять тему и произнесла:

— Говорят, жена лорда Роберта неизлечимо больна и больше года не протянет.

Королева на мгновение прикрыла глаза, а я нерешительно примолкла.

— Говорят! Говорят! — вдруг взорвалась она. — Кто говорит?

Елизавета вдруг придвинулась ко мне и так схватила ногтями за руку, что я чуть не вскрикнула от боли, потому что эти красивые тонкие пальцы были способны на весьма болезненные щипки.

— Я только повторила слухи, мадам, в надежде, что они заинтересуют Ваше Величество.

— Я желаю знать обо всем, что говорят.

— Я так и подумала, Ваше Величество.

— И что же еще говорят о жене лорда Роберта?

— Что она живет в деревне, что она ему совсем не пара и жаль, что он женился так рано.

Елизавета отпустила меня и медленно откинулась в кресле. На ее губах играла улыбка.

А вскоре после этого я узнала, что жена сэра Роберта умерла. Она упала с лестницы в своем поместье Камнор-плейс и сломала шею.

* * *

Двор бурлил, как потревоженный муравейник. Разумеется, в присутствии королевы никто не смел обсуждать эту новость, но зато когда она не слышала, придворные ни о чем другом и не говорили.

Что же все-таки случилось с Эми Дадли? Самоубийство? Несчастный случай? Или ее убили?

В свете слухов, порожденных за последние несколько месяцев, когда королева и Роберт Дадли вели себя как любовники, а Роберт, похоже, был уверен, что станет ее мужем, последнее предположение не выглядело таким уж невероятным.

Мы вовсю шептались об этом, и мне доставалось от родителей за длинный язык. Я видела, что отец очень обеспокоен.

Однажды я услышала, как он сказал маме:

— Такой брак может стоить Елизавете трона.

Еще бы ему не волноваться, ведь благополучие семьи Ноллис было тесно связано с процветанием нашей царственной родственницы.

Слухи ширились, и это были нехорошие слухи. Я слышала, что испанский посол, например, доложил в послании своему королю, что Елизавета сообщила ему о смерти леди Эми Дадли за несколько дней до того, как последнюю нашли у подножия лестницы. В это я не поверила, это уже слишком. Если бы Елизавета и Роберт планировали убийство Эми, то вряд ли королева брякнула такое испанскому послу. Де Куадра, посол Испании, был хитрый лис. В интересах его страны было скомпрометировать королеву Англии. Этого он и пытался добиться. Хотя, ради такого мужчины, как Роберт, женщина может пойти на многое. Я попыталась поставить себя на место Елизаветы. Решилась бы я? Мне оказалось совсем нетрудно представить, как мы с Робертом, в горячем любовном угаре, строим планы убийства.

Мы все напряженно ждали дальнейшего развития событий.

Лично я не верила, что королева рискнула бы короной ради какого бы то ни было мужчины и пошла на убийство. Даже если леди Эми убили, то королева ни за что не впуталась бы в это. Разумеется, она была способна на легкомысленное поведение. Известный случай с Томасом Сеймуром несколько лет назад — красноречивое тому подтверждение. Но тогда у нее не было короны. Ее единственной и неповторимой любви.

Самое главное, что Роберт был теперь свободен и мог жениться на ней. Весь двор, вся страна, да и вся Европа, затаив дыхание, ждали, как она поступит. Но одно было ясно. Если Елизавета вступит в брак с Робертом Дадли, ее сочтут виновной в убийстве. Вот этого и опасался мой отец.

И первое, что сделала королева, — это отослала Роберта Дадли подальше от двора. Это был мудрый шаг. Их не должны были видеть вместе, чтобы люди не связывали имя королевы с произошедшей трагедией.

Роберт был очень подавлен, а может, просто играл роль убитого горем мужа. Впрочем, он вполне мог переживать из-за случившегося, даже если он сам все устроил. Он направил в Камнор-плейс своего кузена Томаса Блаунта. Тот взял дело в свои руки и организовал расследование, которое вынесло вердикт — смерть в результате несчастного случая.

Последующие недели Елизавета была невыносима. Она стала раздражительна, щипалась, раздавала затрещины и при этом ругалась не хуже своего папаши Генриха Восьмого, а уж тот знал толк в проклятиях. Ее раздирали противоречивые чувства. Она страстно хотела получить Роберта, но вступить с ним в брак означало признать вину. Елизавета прекрасно понимала, что если даст людям повод для подозрения, то уже никогда не добьется их уважения. Королева должна быть выше обычных страстей. Иначе подданные будут видеть в ней лишь слабую грешную женщину. А чтобы удержать эту сверкающую корону, нужно не потерять преданности подданных.

По крайней мере, я полагала, что именно это мучает ее. Но позже мне начало казаться, что я ошиблась.

Роберт вернулся ко двору — дерзко и уверенно. Он был убежден, что вскоре станет мужем Елизаветы. Но что-то произошло между ними, и он стал угрюм и мрачен. Все придворные сгорали от любопытства, что же именно было сказано, когда Роберт и королева остались наедине.

Теперь я верю в то, что Елизавета не имеет отношения к смерти Эми. Она предпочитала не связывать себя узами брака с Робертом. Она желала оставаться недосягаемой, как и тогда, когда жена Роберта была жива. Ее больше устраивала отвергнутая, забытая Робертом жена, но только не мертвая. Возможно, она не хотела выходить замуж, потому что каким-то непонятным образом мысль о браке пугала ее. Елизавета предпочитала романтические отношения. Она хотела, чтобы поклонники добивались ее внимания и любви. А брак, который был бы триумфом и венцом отношений для любого из них, королеву не привлекал.

Возможно, в этом и крылась причина ее странного поведения.

В общем, как бы то ни было, но Елизавета не вышла за Роберта. Она была слишком хитра и умна, чтобы сделать этот шаг.

И как раз в это время мое внимание привлек Уолтер Девере.

Первая встреча

…Она (Елизавета) помогла ему надеть плащ. Он стоял перед ней, торжественно преклонив колени, и держался серьезно и с достоинством. Что касается королевы, то она не смогла удержаться, чтобы не положить руку ему на шею и не пощекотать его. Она улыбалась, нимало не смущаясь, что французский посол и я стояли рядом с ней.

Шотландский посол, сэр Джеймс Мелвилл. Торжество по случаю возведения Роберта Дадли в титул графа Лестера

…Она (Елизавета) заявила, что никогда не желала вступать в брак. Я сказал ей: «Мадам, я прекрасно понимаю вас. Заключив брак, вы будете только королевой Англии. А сейчас вы и король, и королева в одном лице. Вы никому не желаете покоряться».

Сэр Джеймс Мелвилл

…Клянусь Господом, милорд, я желаю вам только самого хорошего, но моя милость не может ограничиваться только вашей персоной, игнорируя остальных… Здесь есть только одна повелительница и я не потерплю повелителя.

Елизавета в беседе с графом Лестером

Я вышла замуж за Уолтера в 1561-м, когда мне шел двадцать первый год. Мои родители были довольны браком, да и королева охотно одобрила его. Уолтер, младший виконт Херефорд, был моего возраста. Семейство его процветало, поэтому наш брак считался удачной партией. Королева сказала, что мне самое время обзавестись мужем, и это заставило меня насторожиться. Я невольно подумала, что, возможно, она заметила, как я посматриваю на Роберта Дадли.

Еще тогда я поняла, что Роберт не женится ни на одной женщине, кроме королевы. А Уолтер несколько раз делал мне предложение и вообще нравился мне, да и мои родители хотели этого брака. Уолтер был молод и, как говорил мой отец, с большим будущим, а значит, с местом при дворе. Поэтому я выбрала его из всех претендентов и стала замужней дамой.

Сейчас я уже точно не помню, какие именно чувства я испытывала к Уолтеру. Королева намекнула на то, что таким девушкам, как я, необходимо выходить замуж, и она была права. Одно время мне даже казалось, что я влюблена в Уолтера, а с мечтами о Роберте Дадли покончено.

После свадебной церемонии мы с Уолтером уехали в его родовой замок Чартли. Замок был весьма внушительным сооружением, вздымающимся посреди плодородной равнины в шести милях к юго-востоку от городка Стаффорд. С его высоких башен открывался чудесный вид на красивейшие пейзажи Стаффордшира. Замок был расположен между Рагби и Стоуном.

Уолтер очень гордился замком Чартли, и я тоже очень им заинтересовалась, поскольку теперь это был мой дом. Замок был огромен, с цилиндрической формы донжоном[3] и еще двумя древними круглыми башнями, построенными еще в 1220 году. Больше трехсот лет стояли они под ветрами и бурями, и казалось, могут легко простоять еще столько же. Стены замка составляли двенадцать футов. Амбразуры, устроенные таким образом, что позволяли выпускать стрелы горизонтально, делали замок изумительным защитным укреплением.

Во времена Вильгельма Завоевателя на этом месте существовало какое-то строение. Здесь и возвели замок Чартли.

— Раньше он принадлежал графам Дерби, — рассказывал мне Уолтер. — Но во времена правления Генриха Шестого перешел роду Девере, когда одна из дочерей Дерби вышла за Уолтера Девере, графа Эссекса. С тех пор это стало нашим родовым гнездом.

Замок и впрямь выглядел очень внушительно и в то же время аристократично.

Первый год моей замужней жизни был прекрасным. Уолтер любил меня и был хорошим мужем. Супружеская жизнь мне очень нравилась во всех своих проявлениях. Иногда я ездила ко двору, где королева всегда радушно принимала меня. Она была более чем довольна, что я вышла замуж. Видимо, Елизавета все-таки подметила мой повышенный интерес к мужскому обществу, а она терпеть не могла, если глаза присутствующих мужчин отвлекались от ее персоны. Возможно, она заметила, что кое-кто из ее фаворитов заинтересованно косится в мою сторону.

Уолтер не входил в число фаворитов. Он был лишен галантности и изящества — качеств, которыми так восхищалась королева. Мне кажется, что врожденная честность не позволяла ему выдумывать витиеватые комплименты, без которых Елизавета не могла жить, но которые, если вдуматься, были ужасно нелепы. Он готов был отдать жизнь за королеву и страну, но не в его характере было вертеться в толпе обожателей Елизаветы, пытаясь обратить на себя королевское внимание.

Потому я бывала при дворе гораздо реже, чем прежде, но зато всякий раз, когда мы все же приезжали туда, королева была рада своей кузине, то есть мне, и с интересом расспрашивала о семейной жизни.

Как ни странно, но в эти первые годы замужества мне нравилась жизнь в провинции, нравился замок. Зимой там было холодно, и повсюду гуляли сквозняки, но в огромных каминах разводили огонь, и языки пламени с треском и ворчанием лизали решетки, прогоняя холод и тьму. Для слуг я сразу установила правило: летом подъем в шесть утра, зимой — в семь. К восьми все постели должны быть застелены, а все камины убраны, после чего в них разводили огонь. Я заинтересовалась травами. Один из слуг, искушенный в их использовании, делился со мной своими знаниями. Я делала букеты и расставляла вазы с цветами по всему дому. Я могла часами сидеть с женщинами за вышиванием новой накидки на алтарь местной церкви. Сейчас кажется просто невероятным, что я так легко ушла с головой в провинциальную жизнь.

Когда нас посещала моя семья или кто-нибудь из придворных, я с гордостью знакомила их со своими владениями и показывала, какой хорошей хозяйкой стала. Я гордилась нашими бокалами из венецианского стекла, наполненных мускателем или мальвазией, алмазно искрившихся пламенем свечей. Я заставила слуг идеально отполировать всю серебряную и оловянную посуду, чтобы в сверкающих боках супниц отражалось все окружающее. А уж наш стол гости должны были запомнить надолго, поэтому он ломился от обилия самых разнообразных блюд. Там были мясо, дичь, рыба, зелень, овощи, фрукты, пироги самых разных форм, так или иначе посвящавшихся гостям. То же самое я умудрялась делать со сладостями из марципана и имбирными пряниками.

Все восхищались и говорили: «Леттис стала лучшей хозяйкой в стране».

Это тоже одно из свойств моей натуры. Чем бы я ни занималась, я всегда должна быть лучшей. Для меня это стало как будто новой игрой. Я была довольна собой, своим мужем и своим домом, поэтому просто наслаждалась жизнью.

Я полюбила бродить по замку, представляя, что здесь происходило в давно минувшие дни. Я заставляла часто менять тростник на полу, поэтому наш замок благоухал не так сильно, как другие. Мы очень страдали от источающих запахи отхожих мест, но это было бедой всех замков. Я постановила, что уборные должны чиститься во время нашего отсутствия. Таким образом мы избавились от необходимости вдыхать самые худшие запахи.

Мы с Уолтером часто катались верхом или просто гуляли в окрестностях. Я навсегда запомнила день, когда он показал мне коров. Эти коровы отличались от тех, что мне приходилось видеть раньше.

— Это наши племенные стаффордские коровы, — сказал Уолтер.

Я начала с любопытством разглядывать их, потому что это были наши коровы. Они были белые, с черными пятнами на мордах, ушах и копытах.

— И будем надеяться, что ни одна из них не родит черного теленка, — пробормотал Уолтер и, увидев мой взгляд, пояснил: — Это семейное предание. Если рождается черный теленок, то кто-то из членов семьи умирает.

— Что за чепуха! — воскликнула я. — Как может рождение черного теленка повлиять на нас?

— Это одно из семейных преданий, сохранившихся еще со времен битвы при Бартон-Бридж, когда хозяин замка был убит и семья на время утратила замок.

— Но потом они же вернули его?

— Да, но это было мрачное время. Тогда родился черный теленок, потому и появилось предание, что черные телята приносят несчастье роду Девере.

— А давай сделаем так, чтобы черные телята больше не рождались.

— Как? — улыбнулся Уолтер.

— Избавимся от самих коров.

Он засмеялся и ласково ответил:

— Леттис, дорогая моя, это уже действительно будет вызов судьбе, и, боюсь, кара будет похуже, чем рождение черного теленка.

Я посмотрела на большеглазых, мирно жующих коров и тихо сказала:

— Прошу вас, пожалуйста, не надо черных телят.

Уолтер снова засмеялся, нежно поцеловал меня и сказал, как он счастлив, что хоть ему и пришлось долго меня уговаривать, но я все же согласилась стать его женой.

Моя дочь Пенелопа родилась через год после свадьбы.

Я вкусила все радости материнства, и моя дочь была, разумеется, самой красивой, самой умной и самой талантливой из всех, кто до сих пор рождался. Я почти не выезжала из замка, чтобы надолго не расставаться с ней. В то время Уолтер думал, что нашел идеальную жену. Бедный Уолтер, он всегда плохо разбирался в людях.

Однако пока я ворковала над своей дочерью, я снова забеременела, но на этот раз энтузиазма у меня поубавилось. Я никогда подолгу ничем не увлекалась, и месяцы беременности показались мне невероятно утомительными. Пенелопа подросла, стала проявлять характер и уже не была таким ангелочком, как раньше. Я все чаще вспоминала двор и гадала, что там происходит.

До меня доходили кое-какие новости, и большая их часть была о королеве и Роберте Дадли. Могу себе представить, как он злился, что Елизавета не вступает с ним в брак даже теперь, когда он свободен. Но королева была слишком хитра. Как она могла выйти за него и избежать скандала? Это навсегда сделало бы ее сообщницей в убийстве Эми Дадли. Люди продолжали говорить об этой загадочной смерти даже здесь, в провинции. Мол, для всех законы одни, а для фаворитов королевы — другие. Мало кто в Англии верил, что Роберт Дадли непричастен к смерти жены.

Странно, но это еще больше привлекало меня в нем. Он был сильным человеком, всегда добивающимся своего. Я на разные лады фантазировала о Роберте и испытывала некое удовлетворение от того, что королева не получит его.

Уолтер продолжал быть хорошим мужем, но уже не находил того очарования в моей компании, которое так влекло его ко мне раньше. Наверное, мужчина не может бесконечно восхищаться сексуальными умениями своей жены. Лично я была не в большом восторге от нашей интимной жизни. Первое время она приводила меня в восторг лишь потому, что позволила мне наконец-то испытать эти долгожданные ощущения. И теперь, когда дочери был год, а второй ребенок готовился появиться на свет, наступило какое-то разочарование, и я начала изменять Уолтеру… в мечтах.

В моем положении я не могла выезжать ко двору, но всегда с нетерпением ждала новостей оттуда. Однажды Уолтер привез новость, что королева больна и вряд ли выживет.

Я погрузилась в ужасную депрессию, чувствовала себя обманутой, что само по себе было странным, поскольку я не могла знать будущего. Возможно, это было и к лучшему. Хотя, даже если бы я знала, что меня ждет, вряд ли вела бы себя иначе.

Уолтер был мрачен. Скорее всего, мои родители тоже понимали, что Англии и нам смерть королевы не сулит ничего хорошего. Возможным преемником была Мария Стюарт, изгнанная из Франции после смерти ее юного мужа, Франциска Второго.

Уолтер сообщил, что братья Поул уже в Лондоне. Они хотят, чтобы королева официально объявила Марию своей преемницей.

— И вернула католичество? — в ужасе спросила я.

— Именно к этому они и стремятся.

— А что королева?

— Очень плоха. Послали за Дадли, чтобы он был рядом до конца.

— Нет, нет, это еще не конец, — убежденно ответила я.

Взглянув на Уолтера, я вдруг подумала: если она умрет, то Роберт обязательно женится на ком-то, а я ведь замужем за Уолтером Девере!

И, наверное, с этого момента я начала испытывать антипатию к мужу.

— Королева послала за ним, — рассказывал Уолтер. — И сказала, что, если бы не была королевой, то стала бы его женой. Потом позвала министров в свои покои и объявила им свою последнюю волю — Роберт Дадли должен быть назначен лордом-протектором государства.

У меня перехватило дыхание.

— Она действительно неравнодушна к нему.

— А ты в этом сомневаешься?

— Но ведь не вышла за него.

— Не вышла, потому что его подозревают в убийстве жены.

— Интересно, — начала было я, но задумалась, представляя похороны королевы, так недолго восседавшей на английском троне. А что будет со страной? Одни хотят на трон Марию Стюарт, другие — леди Катерину Грей, так недалеко и до гражданской войны. Но больше всего меня мучил вопрос — что будет делать Роберт, если она умрет. И я спрашивала себя, не поспешила ли с браком. Может, стоило бы подождать?

А летом я родила вторую дочь и назвала ее Дороти.

* * *

Однако королева выздоровела, чего, собственно, и следовало ждать. Более того, у Елизаветы не осталось шрамов, что было редкостью после оспы. Сестра Роберта, Мэри, которая была замужем за Генри Сидни, ухаживала за королевой день и ночь, в результате чего сама заразилась оспой, и болезнь так обезобразила ее, что Мэри вынуждена была удалиться от двора и уехать в фамильное поместье в Пенсхерсте, где она и намеревалась жить постоянно и безвыездно. Такова оказалась награда за то, что она выходила королеву, чего Елизавета, разумеется, никогда не забудет. Одной из добродетелей королевы было то, что она никогда не забывала тех, кто верно служил ей. Тем более что речь шла о Мэри Сидни, сестре ее возлюбленного Роберта.

Уолтер рассказал, что снова поговаривают о возможности заключения брака между Елизаветой и Робертом.

— Это почему? — возмутилась я. — Еще вчера это было невозможно, а теперь что изменилось?

— Ну, положим, не вчера, — возразил Уолтер. — Но сегодня все так рады ее выздоровлению, что, возможно, примут и это. Они ведь хотят, чтобы она вышла замуж и родила наследника трона. А болезнь показала, какая опасность может появиться, если королева умрет, не оставив наследника.

— Она не умрет, — мрачно сказала я. — Пока сама не захочет.

— А вот это в руках Господа, — сухо ответил Уолтер.

И вскоре двор стал таким же, как до болезни королевы. Роберт снова был на вершине, всегда рядом с Елизаветой и, как всегда, полон надежд, особенно теперь, когда все говорило о том, что их брак вполне возможен.

Королева постоянно пребывала в приподнятом настроении, поскольку чувствовала себя бодрой и здоровой. Она простила братьев Поул, проявив присущую ей снисходительность. Она хотела продемонстрировать людям свое милосердие и незлопамятность. Тем не менее заговорщиков выслали из страны, и двор снова был беззаботен и весел.

Однако никаких объявлений о помолвке пока не появлялось.

* * *

Мне было очень досадно. Придворные новости приходится получать через Уолтера и наших гостей, а они никогда не рассказывали все, что мне хотелось знать. Я тут же решила, как только оправлюсь после рождения Дороти, сразу поеду ко двору, и уже представляла, как преклоню перед королевой колени со слезами радости на глазах по поводу ее выздоровления. О, я знала, как с помощью сока определенных растений пролить крупные крокодиловы слезы. Потом попрошу королеву рассказать обо всем, что произошло, а я признаюсь, что спокойная провинциальная жизнь не может заменить блестящий двор моей королевы. Правда, Елизавета всегда немного завидовала тем, у кого были дети, но, может, девочек это не так касалось.

Королева действительно благосклонно приняла меня, и я получила возможность блистательно исполнить свой спектакль, темой которого была благодарность Господу за выздоровление королевы, весьма тронувший Елизавету. Она даже подарила мне отрез темно-фиолетового бархата на платье и кружевной воротник. Это был знак ее милости.

Я как раз была при дворе, когда пришло известие о том, что эрцгерцог Карл — претендент, которого отвергла королева, собирается просить руки Марии Стюарт, королевы Шотландии, Елизавете не удалось скрыть ревность, которую она испытывала к своей царственной сопернице. Елизавета проявляла необычайный интерес к Марии. Если к ней поступала новая информация о королеве Шотландии, она всегда сосредоточенно слушала рассказчика и никогда не забывала того, что ей сообщили. И ревновала к ней не потому, что в законнорожденности шотландской королевы никто не сомневался, и не потому, что она претендовала на трон Англии. Причина была в том, что о Марии Стюарт говорили как об одной из самых красивых женщин в мире. А тот факт, что она тоже являлась королевой, позволял их сравнивать. Мария, безусловно, была красивой и одаренной, но я не сомневалась в том, что она не обладает и сотой частью проницательности, коварства и врожденной находчивости, присущих нашей леди Елизавете.

Я невольно думаю, насколько по-разному сложились их жизни. Мария, изнеженное и воспетое поэтами дитя французского двора, с которой сдувал пылинки ее муж, которую обожали не только ее свекор, но и его любовница Диана де Пуатье, гораздо более важная персона, чем королева Екатерина Медичи. И наша Елизавета, которая выживала в куда более суровых условиях и не раз была рядом со смертью. Может, поэтому она и стала такой, какой мы ее знали. Несомненно, в этом случае все трудности, через которые ей пришлось пройти, того стоили.

Мне казалось удивительным, что такая умная женщина не смогла скрыть своей злой ревности из-за того, что эрцгерцог Карл собирался просить руки Марии. Если бы она рвала и метала, оставшись наедине с собой, все было бы совсем иначе. Но в ярости Елизавета тут же послала за Уильямом Сесилом, обозвала эрцгерцога австрийским распутником и заявила, что никогда не даст согласия на этот брак, а Мария, если считает себя наследницей английского трона, должна прислушиваться к мнению королевы Англии.

Сесил опасался, что такое заявление не слишком понравится упомянутым иноземцам. Когда же австрийский император прислал Елизавете письмо, в котором сообщал, что его сына уже однажды унизили, и он более не намерен подвергаться всякого рода оскорблениям, королева ухмыльнулась и кивнула.

За это время я несколько раз видела Роберта. Он, похоже, был уверен в себе, постоянно находился рядом с Елизаветой, свободно ходил по королевским покоям и оставался с королевой наедине. Неудивительно, что люди вроде матушки Доу верили тем слухам, которые распространяли о королеве и ее фаворите. Но, похоже, Елизавета не могла забыть трагическую смерть Эми Робсарт и замуж не спешила.

Потом пришло известие, что еще один из отвергнутых Елизаветой претендентов, король Швеции Эрик, внезапно влюбился. Эту историю Елизавета рассказывала бесконечно. Так романтично! Как в сказке. Эрик увидел красивую девушку, продающую орехи на площади перед дворцом, и она так очаровала его, что он женился на ней. Какое счастье для бедной Кэти, что королева Англии отвергла Эрика! Кэти должна быть благодарна не только своему возлюбленному, но и Елизавете. Да ведь понятно, что человек, который женился на торговке орехами, не мог стать достойной парой королеве Англии.

Она любила обсуждать всех претендентов на ее руку. Бывало, усаживала меня рядом и часами перемывала им косточки.

— И вот, пожалуйста, — вздыхала Елизавета. — Осталась в девицах.

— Ну, это ненадолго, Ваше Величество, — отвечала я.

— Ты так думаешь?

— Конечно! Вон сколько претендентов на Вашу руку! Я не сомневаюсь, что Ваше Величество скоро осчастливит одного из них.

Желтые глаза подернулись поволокой. Наверняка, королева задумалась о своем Милом Робине.

После известия о намерении эрцгерцога Карла сделать предложение королеве Шотландии Елизавета принялась обхаживать шотландского посла сэра Джеймса Мелвилла. Она играла ему на верджинале (а владела она этим инструментом в совершенстве), пела и танцевала, поскольку всем развлечениям она предпочитала танцы, в которых также не знала себе равных. Она была такой стройной и держалась с таким достоинством, что в ней нетрудно было признать королеву даже в зале, полной танцоров.

Елизавета спрашивала у Мелвилла, понравилось ли ему ее исполнение. Она также хотела знать, удалось ли ей перещеголять его госпожу, королеву Шотландии.

Я и остальные придворные дамы потешались, наблюдая за тем, как бедняжка Мелвилл мямлил комплименты, изо всех сил стараясь не умалить достоинств ни одной из августейших дам. Елизавета на каждом шагу расставляла ему ловушки, и иногда ее терпение лопалось оттого, что ей не удавалось вынудить его признать ее превосходство.

Я не переставала удивляться тщеславию Елизаветы. В этом они с Робертом были похожи. Оба считали себя высшими. Он был уверен, что со временем сломит ее сопротивление. Мне казалось, что, женившись на ней, он захочет взять власть в свои руки, но Елизавета была твердо намерена не допустить этого. Между ними заманчиво блестела и переливалась корона. Елизавета не желала ни с кем ее делить, но Роберт был очень терпелив и настойчиво добивался своей цели, только вот какой — женщины или короны? Я полагала, что знаю ответ. И оставалось лишь гадать, знает ли ответ Елизавета?

И вот однажды королева была в прекрасном настроении. Она улыбалась все время, пока мы ее одевали. Бывая при дворе, я исполняла свои обязанности фрейлины. Мне кажется, ей нравились язвительные замечания, которые я иногда отпускала. В конце концов, если я позволяла себе слишком много, всегда можно было одернуть меня предостерегающим взглядом, затрещиной или болезненным щипком. Елизавета очень любила наделять такими знаками внимания тех, кто, по ее мнению, начинал злоупотреблять проявленной к ним добротой.

Но в тот день она чему-то улыбалась и кивала собственным мыслям, пока мы одевали ее, а когда пришел Роберт, королева так задумчиво посмотрела на него, что я поняла: она что-то задумала.

Но когда мы услышали, что именно, то не могли поверить.

Оказывается, королева Англии, заботящаяся о благополучии своей кузины, королевы Шотландии, нашла ей жениха. Самого лучшего жениха в Англии. Верного и преданного слугу английского престола. Королева Шотландии поймет, как высоко ценит ее Елизавета, когда узнает, кого она предлагает ей в мужья. Ведь это не кто иной, как лучший мужчина ее королевства, сам Роберт Дадли.

Как я слышала, Роберт был в ярости. Этот жест королевы выглядел смертным приговором его мечтам. Он прекрасно понимал, что Мария не примет предложения. А Елизавета, предлагая его, показывает, что у нее нет никаких намерений относительно Роберта Дадли.

Однако тогда, услышав новость, все словно окаменели. В покоях королевы было необыкновенно тихо. Потом пришел Роберт, растолкал всех и бесцеремонно вошел в опочивальню королевы. Даже через дверь были слышны их гневные крики. Ни один подданный не осмеливался так говорить с королевой, но Роберт, конечно же, был необычный подданный, и мы все понимали его ярость.

Потом крики стихли, и через некоторое время Роберт вышел из опочивальни. Вид у него был снова самоуверенный, и мы сгорали от любопытства, что же там произошло, что вернуло ему эту уверенность.

Вскоре мы об этом узнали.

Разумеется, королева ни за что не вышла бы за сына простого герцога. Статус сэра Роберта необходимо было повысить. Поэтому Елизавета решила осыпать Роберта почестями. Ему предстояло стать и графом Лестером, и бароном Денби. Последний титул прежде носили лишь особы королевской крови. Ему также достались замки Кенилворт и Астел Гроув.

Придворные втихомолку посмеивались, понимая, что королева на самом деле вовсе не собирается отдавать своего Милого Робина. Она хотела оказать ему почести и нашла удобный предлог, одновременно нанося оскорбление королеве Шотландии.

Это понимали при дворе, но в народе все истолковывали иначе. Королева предложила заключить брачный союз между королевой Шотландии и Робертом Дадли! Как ошибались клеветники, утверждавшие, что она причастна к смерти Эми Дадли! Она не имеет никакого отношения к этой трагедии. Ведь могла сама выйти за Дадли, а теперь предлагает его шотландской королеве! Ясно, как день: зря наговаривали!

Наша мудрая королева достигла цели. Ее Робин получил титулы и поместья, а народ перестал подозревать ее в причастности к смерти его супруги.

* * *

Я присутствовала на торжественной церемонии в Вестминстерском дворце, когда Роберта осыпали королевскими милостями. Я редко видела королеву такой счастливой. Он выглядел величественно в новом сверкающем дуплете, пышных атласных бриджах и элегантном воротнике из серебряных кружев. Он стоял, гордо подняв голову. Отсюда он выйдет куда более богатым и влиятельным, чем прежде. Совсем недавно он был уверен, что все его надежды на брак с Елизаветой рухнули, поскольку она объявила о намерении отправить его в ссылку в Шотландию. Но теперь он знал, что она вовсе не собиралась этого делать. Елизавета, оказывается, просто нашла предлог осыпать его своими милостями. Он опасался ее равнодушия, а убедился в ее привязанности к нему.

И сама королева выглядела величественно. Любовь к Роберту смягчила ее черты, и Елизавета казалась почти красивой. Впереди королевы с мечом в руках шел высокий юноша, почти мальчик.

— Лорд Дарнли, — шепнули мне, но тогда я лишь мельком взглянула на него. Мое внимание было приковано только к Роберту. А зря. Если бы я знала, какую роль ему суждено сыграть в моей жизни, я бы уделила ему куда больше внимания.

Все не сводили глаз с главных действующих лиц — королевы и Роберта. И тогда, и раньше я часто восхищалась, как легко и непринужденно Елизавета выражала свою приязнь к Роберту, нимало не смущаясь присутствующих.

К всеобщему изумлению, застегивая пряжку на мантии стоявшего перед ней на коленях Роберта, она нежно пощекотала его шею, как будто не смогла совладать с желанием коснуться его.

Я была не единственной, кто это заметил. Сэр Джеймс Мелвилл и посол Франции обменялись взглядами, и я поняла, что все это быстро станет известно в Европе и в Шотландии. А шотландская королева и так уже считала себя оскорбленной стороной, когда ей предложили брак с конюшим английской королевы.

Елизавете до всего этого как будто не было никакого дела. Она обернулась к сэру Джеймсу Мелвиллу. Вероятно, заметила взгляд, которым он обменялся с французским послом. Королева вообще мало что упускала.

— Ну, сэр Джеймс, — воскликнула она, — как вам милорд Лестер? Думаю, получше вашего мальчика.

Королева чуть кивнула в сторону лорда Дарнли, и сэр Джеймс слегка поморщился. Тогда я не понимала, но позже узнала, что таким образом королева дала понять сэру Джеймсу, что ей известно о предположительно тайных переговорах относительно брака Марии и юного лорда.

Потом Елизавета делала вид, что против этого брака, но на самом деле всячески способствовала ему. Дарнли тогда не было еще и двадцати. Он был очень стройным, из-за чего казался еще выше, с круглыми, несколько выпуклыми голубыми глазами, нежной, персикового оттенка кожей и пухлыми вялыми губами. Ему нетрудно было околдовать женщину, если ей нравились смазливые мальчики. Однако под внешним лоском приятных манер в нем чувствовалось нечто капризное, почти жестокое. Он прекрасно танцевал и играл на лютне и даже мог претендовать на трон, поскольку его мать была дочерью Маргариты Тюдор — сестры Генриха Восьмого.

Сравнивая его с Робертом, Елизавета привлекала внимание к его слабости. Королева наслаждалась этим невыгодным для юноши сравнением. Так же, как и Мелвилл, она была намерена всячески способствовать отъезду Дарнли в Шотландию, хотя делала вид, что упомянутые тайные переговоры ее возмущают.

После церемонии, когда она удалилась в свою опочивальню, ее навестил Роберт, теперь уже граф Лестер, а в будущем — самый влиятельный человек королевства.

Я сидела с остальными придворными дамами в женских покоях и слушала, как они обсуждают церемонию, как хорош был граф Лестер, и как им гордилась королева.

— Вы видели, как она пощекотала его шею? Она так любит его, что не может сдержать чувств даже во время официальной церемонии, в присутствии иностранных послов. Что же она тогда позволяет себе, когда они наедине? — шептали и хихикали придворные дамы.

— Теперь уже скоро, — заявил кто-то.

Многие полагали, что королева подготавливает свой брак. Понятно, ей куда легче выйти за графа Лестера, чем просто за Роберта Дадли. И когда Елизавета сказала, что Роберт будет прекрасным женихом для королевы, она имела в виду не Марию, королеву Шотландии, а Елизавету, королеву Англии.

* * *

Позже, когда мы с королевой были наедине, она спросила мое мнение о церемонии, и я ответила, что это было очень впечатляющее зрелище.

— А граф Лестер? Не правда ли, он был великолепен?

— О да, Ваше Величество.

— Я никогда не видела более красивого мужчины, а ты? Нет, не отвечай. Как верная жена ты обязана считать, что он не идет ни в какое сравнение с Уолтером Девере, не так ли?

Королева так пронзительно взглянула на меня, что я было подумала, будто случайно выдала свой интерес к Роберту.

— Они оба достойные мужчины, Ваше Величество.

Елизавета рассмеялась и шутливо ущипнула меня.

— Честно говоря, при дворе нет ни одного мужчины, который мог бы сравниться с графом Лестером, но ты ставишь Уолтера рядом с ним, и мне это нравится. Не люблю неверных жен.

Мне стало не по себе. Откуда она может знать, что я испытываю при виде Роберта. Я была уверена, что ничем себя не выдала, а он вообще ни разу не взглянул в мою сторону. Возможно, она считает, что он пробуждает желание во всех без исключения женщинах.

— Я предложила Роберта в мужья королеве Шотландии, но она сочла его недостойным женихом. Это потому, что она никогда не видела его, иначе изменила бы свое мнение, — продолжала Елизавета. — Я хотела отдать ей лучшее, чем располагаю. Подумать только! Отказаться от графа Лестера! Я тебе вот что скажу, кузина, — если бы я не решила умереть незамужней девственницей, то единственный мужчина, за кого бы я могла выйти — это Роберт Дадли.

— О, я знаю, как Ваше Величество относится к нему, а он к Вашему Величеству.

— Я сказала об этом шотландскому послу, и знаешь, Леттис, что он ответил?

Я почтительно ждала, пока она не продолжила:

— Он сказал мне так: «Мадам, я прекрасно понимаю вас. Заключив брак, вы будете только королевой Англии. А сейчас вы и король, и королева в одном лице. Вы никому не желаете покоряться».

— И Ваше Величество согласились с ним?

Елизавета шутливо толкнула меня.

— А то ты не знаешь.

— Знаю, — ответила я, — поэтому горжусь не только своими родственными связями с моей королевой, но и тем, что имею возможность служить самой благородной леди.

Она рассеянно кивнула.

— Такова королевская ноша. Но знаешь, когда я смотрела на него сегодня, мое сердце требовало отбросить все обеты.

Наши глаза встретились. Ее расширенные зрачки показались мне светильниками, желающими осветить тайники моей души. От ее взгляда мне стало не по себе. В будущем мне еще часто придется испытывать это чувство, встречаясь глазами с королевой.

— Надо покориться и следовать судьбе, — тихо сказала Елизавета. — И мы должны принять это… я и Роберт.

Мне почудилось, что королева о чем-то предостерегает меня. Интересно, что ей рассказывают обо мне? Рождение детей ничуть не убавило моей привлекательности, скорее наоборот. Я часто замечала на себе мужские взгляды и слышала, что меня считают очень соблазнительной.

— Я покажу тебе кое-что. — Королева встала и подошла к столу. Она извлекла из ящика небольшой завернутый в бумагу пакет с надписью «Портрет моего повелителя».

Елизавета развернула пакет — там оказался миниатюрный портрет, с которого на меня смотрел Роберт.

— Очень похож, не правда ли?

— Никто бы не усомнился в том, что это граф Лестер, — согласилась я.

— Я показала это Мелвиллу, и он тоже согласился, что сходство поразительное. Даже пожелал отвезти миниатюру своей королеве и выразил уверенность, что, взглянув на это лицо, Мария уже не сможет отказать Роберту, — Елизавета лукаво рассмеялась. — Но это единственный его портрет, который у меня есть, поэтому я сказала Мелвиллу, что, к большому сожалению, не могу отдать миниатюру. Кажется, он меня понял.

Королева почти выхватила у меня миниатюру, которую только что дала посмотреть, и бережно завернула ее в бумагу. И это ярко показало ее отношение к Роберту. Она никогда его не отпустит.

* * *

После королевских милостей Роберт и все остальные полагали, что следующим шагом будет брак. Я тоже была уверена в этом, несмотря на ее решимость умереть незамужней девицей. Теперь Роберт был одним из богатейших людей в Англии, и он немедленно принялся перестраивать замок Кенилворт. Вполне естественным выглядело то, что он начал зазнаваться и весьма фамильярно обращаться с королевой. Роберт бесцеремонно, не дожидаясь приглашения, входил к ней в опочивальню, которая зачастую была и кабинетом, поскольку, по традиции, королева принимала министров и там. Однажды он выхватил нижнюю рубашку у фрейлины, в чьи обязанности входило подавать ее королеве, и сам вручил ее Елизавете. Говорят, даже видели, как он целует королеву, когда она уже в постели.

Это все напомнило мне о том, что я слышала о былых проказах Елизаветы, и о Томасе Сеймуре, резвящемся в ее спальне. Но чем дальше, тем больше я убеждалась, что между ними не было физической близости. Королева любила поиграть на чувствах своих поклонников, но не более того.

О ней ходило много разных слухов, разумеется, по большей части нелепых. Но ее матримониальная одиссея стала, по-моему, одним из чудес света. Еще ни одна королева не отвергала столько претендентов, и в то время как Елизавету это необычайно забавляло, августейшие женихи не находили в этом ничего забавного, ведь они все оказались в неловком положении.

Возглавляющий когорту женихов Роберт уже начал терять надежду. Их с Елизаветой первая молодость осталась позади, и если королева хотела родить здорового наследника, ей давно пора было замуж.

Елизавета как королева понимала всю важность этого и все же медлила. Когда на ее руку претендовали иностранные короли и принцы, все думали, что она отказала им из-за Роберта. Но время шло, а она не высказывала ни малейшего намерения выйти замуж. И теперь уже все, кроме самых заклятых врагов Роберта, согласны были на их брак, поскольку никто не сомневался в том, что королева его любит.

Но Елизавета медлила, и люди начали думать, что, возможно, есть иная причина в ее нежелании вступать в брак. Поговаривали, что с ней не все в порядке по женским делам и она не может родить ребенка. А если так, то понятно, что нет смысла просто выйти замуж, ради того, чтобы разделить трон с мужчиной. Перешептывались о секрете, который якобы выдала ее прачка, а именно — у королевы так редко бывают месячные, что она неспособна к деторождению. Однако я придерживалась мнения, что ни одна из ее прачек не посмела бы выдать подобную тайну. Для меня это по-прежнему оставалось загадкой, поскольку ни одна женщина не любила мужчину сильнее, чем Елизавета любила Роберта Дадли. Самое удивительное заключалось в том, что она даже не пыталась скрывать свои чувства.

Я иногда думаю, что, возможно, суровое детство Елизаветы так повлияло на нее. Ей было всего три года, когда она осталась без матери. Но она была не по годам развитым ребенком и наверняка запомнила мать достаточно для того, чтобы позже тосковать о ней. Вряд ли ее веселая и образованная мать уделяла дочери много времени, но я была уверена, что нечастые визиты, которые она наносила малышке Елизавете, не могли не запасть ей в душу. Анна Болейн была женщиной умной, аристократичной и с тонким вкусом. Я слышала, что она любила одевать дочь в самые красивые платья. И вдруг мама пропала, и на вопросы малышки никто не мог ответить. Красивых платьев больше не приносили, а ее гувернантка вынуждена была писать прошения королю, чтобы обеспечить его дочь самым необходимым. Да, папочка у нее был мужик крутой. Обезглавил двух жен. Еще одна мачеха умерла при родах, другая ему не понравилась, и он с ней развелся. Наконец в ее жизни появилась Катерина Парр, добрая и красивая вдовствующая королева, с мужем которой Елизавета флиртовала так беззастенчиво, что ее выгнали из приютившего ее дома. Затем последовала жизнь, полная опасностей. Ее то бросали в тюрьму, то опять выпускали и вновь подвергали заключению. И все это время над ее головой был занесен топор палача. И наконец она взошла на королевский трон. Неудивительно, что она была полна решимости удержать его. И понятно, что с таким отцом Елизавета не очень-то доверяла мужским чувствам. Может, поэтому она не хотела делиться властью… даже со своим обожаемым Робертом?

Сам Роберт стал раздражительным в последние месяцы и часто пререкался с Елизаветой. Мы даже как-то слышали, как она напомнила ему, что является королевой Англии, поэтому в беседе с ней нужно выбирать слова и выражения. После таких ссор он угрюмо покидал ее, но королева без него не находила себе места, он возвращался, и они мирились.

Тем временем двор обсуждал события в Шотландии.

Мария вышла за лорда Дарнли, и Елизавета тайно радовалась этому, хотя публично была против. Они с Робертом часто подсмеивались над Марией.

— Хлебнет она еще лиха, — говорила Елизавета. — И подумать только, Роберт, ведь она могла заполучить тебя.

Я была уверена, что она хочет наказать Марию за то, что та отказалась от Роберта, хотя сама Елизавета и не собиралась отдавать ей своего возлюбленного.

Теперь королева завоевала уважение даже у окружавших ее искушенных политиков. Такие мужчины, как Уильям Сесил, лорд-хранитель Большой государственной печати Николас Бэкон, граф Сассекс, начали видеть в ней дальновидного политика. В первые дни правления положение Елизаветы было весьма шатким. Да и как могло быть иначе, если ей в любой момент могли швырнуть в лицо обвинение в незаконности происхождения и необоснованности претензий на престол. Никогда прежде ни один монарх не находился в столь уязвимом положении, как Елизавета. Теперь ей было тридцать три года, и каким-то образом ей удалось завоевать сердца людей. Ее популярность соперничала с популярностью ее отца Генриха Восьмого, который, несмотря на все свои грехи, пользовался уважением в народе. Он мог транжирить казну на такие авантюры, как «Поле золотой парчи». Он мог взять себе шесть жен и убить двух из них, но все равно оставался их королем и героем. За время его правления не было ни одного серьезного заговора с целью его свержения. Елизавета во многом напоминала отца манерами, движениями, голосом и ругалась не хуже своего папаши. Поэтому везде, где она появлялась, люди говорили друг другу: «Вот дочь великого Генриха». Это было крупным козырем для королевы. Никто не мог отрицать, что она дочь Генриха Восьмого, и что одно время он даже считал ее законнорожденной.

Но она должна была проявлять осторожность, что она и делала. На ее трон претендовала Мария, королева Шотландии. Что могло быть лучше, чем выдать ее замуж за слабого распутного юнца, который опозорит Шотландию и вызовет презрение у людей, склоняющихся на сторону Марии. Обе сестры леди Грей, Катерина и Мэри, оказались в Тауэре за то, что вышли замуж без позволения королевы. Таким образом Елизавета позаботилась о том, чтобы убрать с дороги всех, кто в очереди наследников престола стоял перед ней.

Из Шотландии пришла новость, что Мария беременна, — не слишком хорошее известие. Если Мария окажется плодовитой, да еще и сына родит, то люди начнут сравнивать двух королев. Елизавета была мрачной до тех пор, пока не услышала о том роковом ужине в Холирудхаусе[4] в Эдинбурге, когда на глазах у находящейся на последних месяцах беременности Марии был убит ее секретарь итальянец Риццио. Елизавета сделала вид, что рассердилась, когда ей намекнули, что итальянец был любовником Марии, но втайне ее тешил такой слух. Она была очень загадочна и непроста, наша королева.

Двор находился в Гринвиче, в любимом дворце королевы, поскольку она родилась там. Присутственная зала этого дворца была очень представительной, богато украшенной гобеленами. Королева очень любила показывать гостям комнату, где родилась. И каждый раз, когда я видела Елизавету в этой комнате, то замечала странное выражение у нее в глазах. Может, она представляла себе свою мать, Анну Болейн, с разметавшимися по подушке прекрасными черными волосами, обессиленно лежащую на большой кровати. Что почувствовала она, когда ей сказали: «Это девочка»? Ведь родись мальчик, и судьба Анны сложилась бы по-иному. И это странное выражение в глазах Елизаветы было похоже на решимость доказать, что она справится с королевским бременем куда лучше, чем любой мальчик.

Это случилось во время бала. Королева была в одном из изумительных платьев из своего огромного гардероба. Она прекрасно выглядела — белый и малиновый атлас платья был расшит жемчужинами величиной с птичье яйцо, а воротник усыпан мелкими бриллиантами, сверкавшими, словно капли росы.

Она танцевала с Томасом Хиниджем, очень красивым мужчиной, который в последнее время пользовался ее особым вниманием, когда в зал вошел Уильям Сесил. По его виду Елизавета поняла, что есть важные новости и сразу знаком подозвала его к себе. Сесил что-то прошептал ей на ухо, и королева побледнела. Я танцевала рядом с Кристофером Хэттоном, одним из лучших танцоров при дворе, и тут же остановилась.

— Ваше Величество, вам нехорошо?

Танцующие поблизости пары тоже остановились.

Елизавета мрачно оглядела нас и объявила:

— Королева Шотландии родила замечательного сына… а я только пустоцвет.

Уголки ее губ опустились вниз, и она сразу стала усталой и печальной.

Сесил снова что-то прошептал ей на ухо, и Елизавета кивнула.

— Позовите ко мне Мелвилла, — сказала она, — чтобы я могла выразить ему свою радость.

Когда посол Шотландии вошел в зал, королева взяла себя в руки и снова, казалось, была весела. Она сообщила послу, что уже знает о рождении сына Марии и очень рада.

— Моей шотландской сестре невероятно повезло, — добавила она.

— То, что ребенок благополучно явился на свет, настоящее чудо, — ответил Мелвилл.

— О да, Шотландию сотрясали такие распри. Но этот малыш поможет восстановить мир.

А когда Мелвилл осведомился, не окажет ли королева Англии честь стать крестной матерью маленькому принцу Шотландии, Елизавета без колебаний дала согласие.

Однако позже, увидев, как задумчиво она смотрит на Роберта, я подумала, что так дальше продолжаться не может. Рождение наследника в Шотландии было горьким напоминанием о том, что Елизавете пора подарить наследника Англии. Она должна выйти за Роберта сейчас, ведь, в конце концов, рано или поздно она все равно собиралась это сделать.

* * *

В тот Новый год я пребывала в такой милости у королевы, что она даже подарила мне тринадцать ярдов черного бархата на платье, а это был дорогой подарок.

Мы были в Гринвиче и готовились праздновать Двенадцатую ночь. Я находилась в особенно приподнятом настроении, поскольку мне казалось, что в последние недели Роберт Дадли начал обращать на меня внимание. Даже если комнату переполнял народ, стоило мне поднять глаза, как видела, что он на меня смотрит. Встретившись взглядами, мы чуть улыбались друг другу.

Роберт, бесспорно, был очень красивым мужчиной, к тому же одним из самых богатых и влиятельных при дворе. Мужественность в нем сочеталась с энергичностью. Я и сама не знала, что привлекает меня в нем больше, — эти качества или то, что королева так им очарована. Сближение с ним неизбежно повлечет за собой гнев Елизаветы. Если мы будем встречаться, то все должно быть тайно. Если Елизавета узнает, будет грандиозный скандал, и Роберт лишится всех своих привилегий, не говоря уже обо мне. Что ж, такое приключение только возбуждало, а я всегда любила риск.

Разумеется, я не была настолько глупа, чтобы не понимать, что стоит королеве поманить пальцем — и Роберт тут же бросит меня. Любовью его жизни была корона, а он если чего-то хотел, то шел к цели, не замечая препятствий. К сожалению, корону он мог получить, только разделив ее с Елизаветой, но время шло и становилось все более очевидно, что королева не собирается делиться с ним властью.

Роберт стал раздражительным и сердитым, все это видели. Он, похоже, начал понимать, что королева может и не выйти за него. Она уже столько раз его обнадеживала, но медлила реализовывать его ожидания. Должно быть, он наконец понял, что существует высокая вероятность того, что она вообще никогда не выйдет за него замуж. Тогда он стал на несколько дней подряд покидать двор, и это злило королеву. Входя в комнату, где были люди, она первым делом искала его глазами. Если его там не оказывалось, у нее портилось настроение, а перед тем как лечь спать, она обязательно отпускала одной из фрейлин затрещину за медлительность и бестолковость, хотя на самом деле наказание объяснялось отсутствием Роберта.

Иногда она за ним посылала и гневно спрашивала, как он смеет так долго отсутствовать. Роберт отвечал, что ему кажется, будто его присутствие при дворе уже не нужно. Они ссорились, и мы слышали, как они кричат друг на друга, изумляясь дерзости Роберта. Иногда он уходил, а королева кричала вслед, что рада наконец-то избавиться от него. А потом снова посылала за ним, они мирились, и он опять на какое-то время становился ее Милым Робином. Но по самому главному вопросу она оставалась неумолима.

Я догадывалась, что он уже теряет надежду, понимая, что королева никогда не выйдет за него замуж. Я видела, как она ласкает его шею, ерошит волосы, целует — на этом все и заканчивалось. Она не позволяла этим любовным играм достичь своей естественной кульминации. Я даже начала думать, что с Елизаветой действительно не все в порядке как с женщиной.

И вскоре случилось то, чего я ждала, казалось, всю жизнь. К тому времени я уже была совершенно одержима Робертом. Может, потому что каждый день наблюдала их дурацкую игру в счастливых любовников, а может, мне хотелось как-то отплатить за все затрещины, пощечины и щипки, которыми осыпала нас Елизавета, но, скорее, мне хотелось показать ей, что кое в чем я могу победить даже королеву. С моим характером было очень сложно постоянно демонстрировать кротость и благодарность за малейшую милость.

Это событие навсегда осталось в моей памяти.

Я в числе камеристок готовила ее к балу. Королева сидела перед зеркалом в сорочке и льняной нижней юбке и улыбалась, глядя на свое отражение. Очевидно, она думала о чем-то забавном. Я решила, что она представляет себе, как пожалует Роберту титул «бобового короля». Это являлось обязательным элементом празднования Двенадцатой ночи, и избранный человек мог на протяжении всей ночи вести себя как ему заблагорассудится. Он мог попросить любого из присутствующих исполнить любое его желание, и все были обязаны ему повиноваться.

Я почти не сомневалась, что эта честь как всегда достанется Роберту, и была уверена, что именно об этом она думала, пока мы ее одевали. Она взглянула на «Нюрнбергское яйцо»[5] в хрустальном футляре и произнесла:

— Что-то вы никуда не спешите. Чего мы ждем?

Одна из камеристок подошла к ней с подносом, на котором были разложены пряди накладных волос. Елизавета остановила свой выбор на одной из них и в конце концов осталась довольна своей прической.

Следующей операцией было надевание корсета из китового уса и тонкого полотна. Все пытались уклониться от этого процесса, потому что корсет необходимо было туго зашнуровать. Королева злилась, если шнуровка была слишком тугой, а также, если ее талия казалась ей недостаточно узкой. Но в этот вечер она была поглощена своими мыслями, и процедура прошла успешно, не вызвав замечаний с ее стороны. Я помогла закрепить каркас из пластин китового уса, и мы надели на нее нижние юбки. Затем она присела, и ей принесли несколько кружевных воротников на выбор. Она выбрала воротник с замысловатыми складками остроконечных кружев, но прежде воротника надевалось платье. В этот вечер ее платье было особенно изысканным. Оно искрилось и сверкало в свете факелов и свечей.

Я подошла к ней с поясом и закрепила его у нее на талии. Она пристально смотрела на меня, пока я проверяла, прикреплены ли к поясу веер, золотой футлярчик с ароматическим шариком и зеркальце.

Я попыталась понять, что означает ее пронизывающий взгляд. Я знала, что в этот вечер выгляжу особенно хорошо. Мое платье, несмотря на простоту покроя, шло мне больше, чем ее сверкающее платье шло ей. Нижняя юбка у меня была темно-синего цвета, и моя портниха украсила ее звездами, вышитыми на подоле серебристыми нитками. Само платье было на тон светлее, а рукава с буфами — того же цвета, что и нижняя юбка. Достаточно глубокая горловина позволяла оценить великолепный бриллиант на золотой цепочке, мое единственное украшение. Над горловиной и бриллиантом красовался воротник из тонких кружев, подобно нижней юбке украшенный серебристыми узелками, напоминающими звезды.

Королева прищурилась. Я была слишком хороша, и это ей не понравилось. В душе я смеялась, радуясь этой маленькой победе. Она не могла отругать меня за то, что я чересчур разоделась, как уже отчитала некоторых фрейлин.

— Я вижу, у тебя эти новомодные рукава, кузина, — произнесла королева. — По-моему, платье от них только проигрывает. Я опустила глаза, чтобы скрыть от нее их озорной блеск.

— Да, Ваше Величество, — кротко ответила я.

— Пойдем, нам пора.

Я была рядом, когда она вошла в зал, хотя и шла, как подобает фрейлине, отстав от своей госпожи на несколько шагов. Подобные празднества всегда производили на меня глубокое впечатление. Я провела при дворе слишком мало времени, чтобы успеть к ним привыкнуть. При появлении королевы все немедленно примолкли. Люди расступались на пути Елизаветы. Я когда-то говорила Уолтеру, что королева напоминает в этот момент Моисея, раздвигающего воды Красного моря. Если ее взгляд падал на мужчину, он тут же опускался на колени. Дамы приседали в глубоком реверансе и не поднимали глаз, пока королева не проходила мимо или, если она, желая побеседовать, не позволяла им подняться.

Я сразу увидела Роберта, и мы посмотрели друг на друга. Я особенно прекрасно выглядела в этот вечер и по его глазам поняла, что он заметил это. Мне было двадцать четыре года, мой брак нельзя было назвать несчастным, но он перестал меня удовлетворять. Граф Лестер также испытывал неудовлетворенность жизнью. Я устала от монотонных будней и жаждала приключений. Я знала, что не создана для сельской жизни. Я начала подозревать, что не гожусь на роль верной жены. И я была одержима Робертом.

Лет на десять старше меня, он в то время находился в самом расцвете своей зрелости и красоты. Однако мне он казался мужчиной, расцвет которого следует за ним по всей жизни. Во всяком случае, я не сомневалась, что он всегда будет нравиться женщинам.

В то время при дворе было два человека, на которых начала обращать внимание королева. Томас Хинидж и Кристофер Хэттон. Оба очень красивые мужчины. Нетрудно было предсказать, к кому королева будет особенно милостива. Она любила окружать себя красивыми молодыми людьми с хорошими манерами, умеющими танцевать. Это позволяло предположить, что она является легкомысленной кокеткой, поскольку она совсем не по-королевски флиртовала со всеми своими поклонниками. Но рядом с королевой были и другие мужчины. Она опиралась на таких людей, как Уильям Сесил или Бэкон. Королева очень ценила их и всегда была им верным другом, так что положение этой группы мужчин у трона было куда прочнее, чем у фаворитов. Ведь чего проще сменить одного смазливого юношу на другого… Роберт являлся лидером первой группы фаворитов, и мне представлялось, что она поощряет других исключительно, чтобы поддразнить его.

В то время ей казалось, что он слишком много на себя берет. Он стал властным и самоуверенным, поскольку она осыпала его такими почестями. Ей хотелось в очередной раз дать ему понять, что хозяйкой положения по-прежнему остается она.

Королева сидела и улыбалась троим своим любимцам — Роберту, Хиниджу и Хэттону.

Вошел паж, неся серебряное блюдо, на котором лежал боб. Приблизившись к Елизавете, он почтительно протянул ей блюдо. Она взяла его и опять улыбнулась столпившимся вокруг молодым людям. Роберт смотрел на нее и уже собирался взять боб, когда королева произнесла:

— Я назначаю сэра Томаса Хиниджа «бобовым королем».

Момент был очень напряженный. Сэр Томас покраснел от удовольствия и опустился перед ней на колени. Взглянув на Роберта, я увидела, что он побледнел и плотно сжал губы. Но он заставил себя высоко поднять голову и улыбнуться, поскольку знал, что сейчас на него устремлены сотни глаз. Разве не назначала она его в эту ночь своим королем все годы с момента восхождения на трон?

Теперь пойдут слухи, что королева больше не влюблена в графа Лестера и уже точно не выйдет за него замуж.

Мне было почти жаль его, но в то же время я была взволнована. Я как будто чувствовала, что меня ждет большое приключение.

Сэр Томас объявил свое первое желание — поцеловать руку королевы. Елизавета протянула руку, объявив, что вынуждена повиноваться, но при этом ласково улыбнулась ему. Разумеется, она просто хотела позлить Роберта.

В этот вечер я танцевала с Робертом, чувствовала его сильные пальцы на своей руке, и мы красноречиво посматривали друг на друга.

— Я давно заметил вас при дворе, — сказал он.

— Неужели, милорд? А я-то думала, вы видите только королеву.

— Было бы просто невозможно не заметить самую красивую даму при дворе.

— Тише! — насмешливо воскликнула я. — Ваши слова попахивают государственной изменой.

Я поддразнивала Роберта весь вечер, но его страсть от этого только возрастала. Наконец его намерения стали так откровенны, что пришлось напомнить, что я замужняя женщина, а он сам почти женатый мужчина. На это он ответил, что существуют эмоции, которым невозможно сопротивляться, и в этом случае люди не обращают внимания на узы, мешающие реализации их желаний.

Роберт не относился к числу находчивых кавалеров. Он не владел цветистыми речевыми оборотами и не умел подавать остроумные реплики. Человек прямой и решительный, Роберт не скрывал своих намерений относительно меня. Меня это отнюдь не оскорбляло, поскольку я сама страстно желала его. Подсознательно я понимала, что с Робертом смогу достичь высот физического удовлетворения. Когда я выходила замуж за Уолтера, то была неопытной девицей и до сих пор нарушала супружеские обеты только в мыслях. Но этого мужчину я хотела так же неистово, как и он меня. Понимая, что, возможно, близостью со мной он хочет насолить королеве, я стремилась доказать ему — если он получит то, что хочет, уже не сможет без меня. Я помнила, как огорчают королеву ссоры с Робертом. Я прекрасно понимала, что если бы королева слышала меня тогда, она бы стерла меня в порошок. И это была одна из причин, почему я не остановилась.

Роберт предложил тайно встретиться. Я понимала, что это означает, но мне было все равно. Я отбросила осторожность и совесть. Я знала лишь одно — он должен стать моим любовником.

Королева танцевала с Кристофером Хэттоном — лучшим танцором при дворе. Им уступили весь зал, и все вокруг смотрели, как они танцуют, а после рукоплескали и уверяли, что даже королева превзошла саму себя.

Томас Хинидж, «бобовый король», заявил, что танец был настолько совершенным, а искусство королевы так непревзойденно, что он пока запрещает танцевать всем, кроме нее и его самого, потому что это было бы святотатством.

Я ухмыльнулась про себя. Просто удивительно, как такая умная женщина, как Елизавета, могла серьезно слушать самую откровенную лесть. Мне казалось, ее она должна просто смешить. Но королева принимала это как должное, словно ей говорили об очевидных фактах.

Вместо танцев «бобовый король» предложил игру в вопросы и ответы. Он собирался задавать вопросы и выбирать тех, кто на эти вопросы должен был отвечать.

Стоит человеку в зените славы чуть поскользнуться, как его врагам не терпится отпраздновать его падение. Они похожи на воронов на виселице, ожидающих смерти человека. Все стали свидетелями того, как Роберту было отказано в милости, к которой он привык. И теперь всем хотелось унизить его еще больше. История знает мало людей, которым завидовали так, как Роберту Дадли. Вряд ли существовал другой монарх, так открыто демонстрировавший свою привязанность к подданному, как это делала Елизавета в отношении графа Лестера.

Хинидж непременно должен был задать Роберту вопрос, и все, затаив дыхание, ждали этого.

— Милорд Лестер, — сказал Хинидж, — я повелеваю вам задать вопрос Ее Величеству.

Роберт склонил голову, задавая вопрос:

— Что проще выбросить из головы — плохое мнение, нашептанное недоброжелателями, или ревность?

Я стояла рядом и видела, каких усилий стоило Роберту держать себя в руках. Меня восхитило его умение владеть собой.

Он медленно повернулся к королеве.

— Ваше Величество слышали приказ «бобового короля», а поскольку именно Вы назначили его Королем ночи, мне приходится повиноваться. Поэтому я прошу Ваше Величество дать нам мудрый ответ.

Когда он повторил вопрос, королева задумалась, но затем благосклонно улыбнулась ему и ответила:

— О милорд, тяжело избавиться и от одного, и от другого, но все же от ревности тяжелей.

Роберта необычайно разозлило то, что королева публично насмехается над ним, да еще объединившись с Хиниджем.

В тот вечер он уже не подходил к Елизавете. Когда снова начались танцы, Роберт схватил меня за руку и увлек в одну из комнатушек (он хорошо знал дворец!) и захлопнул дверь.

— Милорд, — мой голос срывался от возбуждения, — нас могли видеть.

Он жадно обнял меня.

— А даже если и видели… — его губы были рядом с моими. — Мне все равно… Я хочу только вот этого.

Он сорвал с меня воротник и отшвырнул его в сторону. Его руки скользили по моим плечам, стягивая с меня платье.

— Милорд! Вы хотите, чтобы я стояла перед вами обнаженная? — спросила я.

— Да! — простонал он. — Да, хочу видеть тебя голой, как много раз представлял.

Я тоже страстно желала его и не скрывала этого.

— Как ты красива… я знал… что такая… представлял… — бормотал он, целуя мое тело. — Ты все, что я хочу в жизни, Леттис…

Он тоже оправдал все мои ожидания и мечты. Это было незабываемо. Я понимала, что к его желанию примешивается гнев, и это выводило меня из себя, впрочем, моя страсть от этого ничуть не ослабевала. Я хотела показать ему, что у него никогда не было такой любовницы, какой могу быть я. Я хотела заставить его забыть о всякой осторожности. Я хотела, чтобы он ради меня был готов отказаться от милостей королевы, как я готова была отказаться от брачных обетов.

И на какое-то время я преуспела в этом. Роберт был очарован мной и видел, что мы просто созданы друг для друга.

Он не мог оторваться от меня, хотя было ясно, его отсутствие не останется незамеченным, и это приводило меня в восторг. Наверное, я обладала особым даром привлекать мужчин и привязывать их к себе. Я была создана, чтобы заниматься любовью именно с ним, а он со мной.

Мы были очарованы друг другом, и мне казалось, что это должно быть очевидно всем без исключения. И когда мы вернулись к танцующим, я, признаться, чувствовала тревогу.

Королева наверняка заметила отсутствие Роберта, но обратила ли она внимание, что меня тоже не было? Скоро я узнаю. И тогда я испугалась. Что я буду делать, если Елизавета прогонит меня от двора?

* * *

В течение нескольких последующих дней королева ничем не дала понять, будто что-то заметила. Роберт не показывался при дворе, и я видела, что она по нему скучает. Елизавета была раздражительна и обронила замечание относительно того, что некоторые слишком возомнили о себе, воображают, что могут покидать двор, когда им вздумается, и их придется проучить.

Я была с ней, когда пришла новость о ссоре между графом Лестером и сэром Томасом Хиниджем. Роберт пригрозил, что проучит его палкой, а тот любезно ответил, что шпаги будут удобнее.

Елизавета пришла в ярость, но я видела, что к ее гневу примешивается страх. Она испугалась, когда поняла, что Роберта могут убить на дуэли. Королева вовсе не желала, чтобы ее фавориты так глупо вели себя. Она вызвала к себе Томаса Хиниджа и накричала на него. Неужели он считает, что имеет право на подобное поведение? Чтобы никто не смел больше вспоминать о шпагах! Иначе она напомнит им о топоре.

По-моему, королева даже надрала ему уши, потому что когда сэр Томас вышел, эти довески к голове горели, а сам он выглядел совершенно подавленным.

Когда настала очередь Роберта, я не могла удержаться, чтобы не подслушать.

С ним Елизавета разговаривала еще резче, чем с Хиниджем.

— Как ты не понимаешь! Я желаю вам только добра! Но у меня много верных слуг и я не могу осыпать милостями только одного. Помните, что здесь только одна госпожа и нет никакого господина. А тех, кого я возвысила, я могу так же легко столкнуть с вершины. Особенно, это касается тех, кто благодаря моей доброте слишком много о себе возомнил.

— Ваше Величество, — спокойно сказал Роберт, — я прошу отставки.

— Вы ее получили! — рявкнула в ответ взбешенная королева.

Роберт вышел от нее и, когда проходил мимо, мы обменялись понимающими взглядами. В его взгляде я прочла приглашение следовать за ним. Как только мне удалось, я сразу быстро прошла в ту самую комнатушку, которая стала свидетелем нашей первой встречи.

Роберт ждал меня там.

— Как видишь, теперь я лишен милости королевы, — сказал он и, сжав меня в объятиях, расхохотался.

— Милости королевы, но не моей.

— Что ж, значит я не такой уже и несчастный.

Он закрыл дверь и словно обезумел. Он был вне себя от желания, точно так же, как и я. Я понимала, что отчасти его страсть вызвана гневом на королеву, но, Боже, как я хотела этого мужчину! Его образ преследовал меня с того самого момента, когда я увидела его рядом с королевой во время церемонии коронации. И если поведение Елизаветы в какой-то степени подстегивало Роберта, то и мое возбуждение отчасти объяснялось мыслями о ней. Даже в моменты наивысшего экстаза я ощущала незримое присутствие Елизаветы.

Мы лежали вдвоем в этой комнате, хотя оба знали, что это опасно. Если бы нас обнаружили, это был бы конец. Но нам было все равно. И поскольку наша потребность друг в друге была сильнее боязни последствий, это распаляло нас еще больше. И я была уверена, что подобных ощущений мне не испытать больше ни с кем. Мне казалось, что он чувствует то же самое.

Существовало ли название для того, что вспыхнуло между нами? Понимание того, что мы не только созданы друг для друга, и того, что и натуры у нас сходные? Страсть всецело завладела нами, захлестнув неистовыми желаниями и эмоциями, не последней из которых было острое осознание опасности. Факт того, что мы оба рискнули ради этого свидания своим будущим, обострял наши ощущения до предела.

Мы лежали рядом, обессиленные, но счастливые. Я знала, что ни он, ни я никогда не забудем того, что нам довелось пережить. Отныне наши жизни были тесно связаны, и что бы ни готовило нам будущее, этой встречи нам не забыть.

— Мы должны поскорее встретиться снова, — прошептал Роберт.

— Да, — откликнулась я.

— А неплохое местечко для свиданий.

— Пока нас не найдут.

— Боишься?

— Если и так, то оно того стоит.

Я ведь знала, что этот мужчина создан для меня, с того самого момента, как впервые увидела его на коронации рядом с Елизаветой.

* * *

— Ты как будто расцвела, Леттис, — заметила королева. — Есть причины?

— Не знаю, Ваше Величество, вроде нет никаких.

— А я было подумала, что ты снова беременна.

— Упаси Господи, — вырвалось у меня.

— Да будет тебе. У тебя ведь всего двое… к тому же девочки? Подари Уолтеру мальчика, он ведь хочет наследника.

— Ваше Величество, я бы хотела немного отдохнуть от деторождения.

Елизавета дружески похлопала меня по руке.

— Я тебя знаю — ты из тех жен, кто все делает по-своему.

Она пристально всматривалась в мое лицо. Неужели она что-то заподозрила? Если это так, то меня отсюда вышвырнут.

Роберт продолжал держаться отстраненно, и хотя это раздражало королеву, я видела, что она решила преподать ему урок. Как она уже сказала, не родился еще такой мужчина, которому она позволила бы злоупотреблять ее добротой. Иногда мне казалось, что она боится окончательно поддаться его чарам, сила которых мне была известна не понаслышке, и поэтому накручивает себя против него, не желая пасть жертвой его желаний.

Мы с Робертом виделись редко. Один или два раза он незаметно появился при дворе, и мы встречались и страстно занимались любовью в нашей комнате. Однако я продолжала чувствовать в нем неудовлетворенность и знала, что больше всего на свете он хочет не женщину, а корону.

Роберт вернулся в Кенилворт, подаренный ему королевой, который он превратил в один из самых прекрасных замков в стране. Он сожалел, что я не могу отправиться туда с ним. Роберт уверял, что если бы у меня не было мужа, то хотел бы увезти меня туда и жениться на мне. Правда, у меня были сомнения на этот счет, и я спрашивала себя, упоминал бы он женитьбу, если бы у меня не было мужа, ведь я знала, что он не оставил надежду жениться на королеве.

А при дворе враги Роберта интриговали против него, уверенные, что он уже отверженный. Герцог Норфолк — как по мне так скучнейшая личность, — был особым врагом. Норфолк не обладал выдающимися талантами, зато был отягощен несгибаемыми морально-этическими принципами и восторгами по поводу собственной родовитости. Он принадлежал к кругу тех аристократических семейств Англии, которые считали себя — и не без оснований — более родовитыми, чем Тюдоры. Ведь все знали, что Тюдоры подобрались к трону через заднюю дверь. Разумеется, они были необычайно одаренными и чрезвычайно энергичными, но некоторые древние роды Англии отлично осознавали собственное превосходство над ними, а Норфолк больше всех остальных. Елизавете было об этом известно, и она, как и ее отец, была готова в зародыше задушить подобные настроения, случись им прозвучать открыто, но об этом продолжали шептаться, и тут уж от нее ничего не зависело. Бедный Норфолк, он был человек долга и всегда хотел поступать правильно, но почему-то получалось наоборот… во всяком случае для Норфолка.

Для такого родовитого аристократа было настоящей мукой смотреть на взлет Роберта. Дадли занимал ту вершину, которая по праву рождения принадлежала ему, герцогу Норфолку. Это не могло не привести к ссоре, вспыхнувшей между соперниками незадолго до описываемых событий.

Больше всего на свете Елизавета обожала присутствовать на рыцарских турнирах и наблюдать за спортивными играми, которые позволяли ее фаворитам продемонстрировать не только свое искусство, но и свои физические данные. Она могла часами наслаждаться видом их ловких тел, но, разумеется, выделяла она Роберта Дадли.

В этот раз он должен был участвовать в теннисном матче, который предполагалось проводить в специально отведенной для этого зале. В соперники ему достался Норфолк. Роберт выигрывал у герцога, поскольку обладал непревзойденным мастерством во всех спортивных забавах. Мы с королевой наблюдали за игрой из галереи, специально построенной Генрихом Восьмым для зрителей. Он сам любил играть в теннис и хотел, чтобы на него смотрели и восхищались его игрой.

Елизавета вся подалась вперед, не спуская глаз с Роберта, и даже несколько раз крикнула ему «Браво!», в то время как немногочисленные успехи Норфолка оставались без ее одобрения. На первого герцога страны это, должно быть, действовало угнетающе.

Игра шла быстро. Разгорячились не только игроки, но и королева, напряженно следившая за игрой. Она достала платок и утерла лоб. А в ближайшем перерыве Роберт непринужденно взял платок из рук королевы и вытер вспотевшее лицо. Для близких людей это был совершенно естественный жест. Подобные выходки и порождали слухи о любовной связи графа Лестера и Елизаветы.

Герцог не выдержал такого грубого нарушения этикета и утратил самообладание, быть может, потому что он проигрывал и осознавал, что королева радуется его поражению.

— Вы грязный пес, сэр! Как вы смеете так оскорблять королеву?! — закричал он.

Когда герцог Норфолк угрожающе вскинул ракетку, как будто собираясь его ударить, Роберт сначала опешил, но затем перехватил руку герцога и выкрутил ее, заставив Норфолка взвыть от боли и выронить ракетку.

Королева была в ярости.

— Как вы смеете ссориться при мне?! Лорд Норфолк, если вы потеряли рассудок, то легко можете потерять и голову! Как вы осмеливаетесь так вести себя в моем присутствии?

Герцог поклонился и попросил позволения удалиться. Королева взбеленилась.

— Удаляйтесь! Сидите в своем замке и ждите, пока я не призову вас вновь. Похоже, вы слишком возомнили о себе.

Это был камень в сторону его знаменитой фамильной гордости и высокомерия, которое, по мнению Елизаветы, унижало достоинство Тюдоров.

— Присядьте рядом, Роб, — ласково пригласила она. — Лорд Норфолк понял, что уже проиграл игру, и больше не хочет играть.

Роберт, все еще с платком в руках, сел рядом с ней, радуясь победе над Норфолком. Елизавета забрала платок и, улыбаясь, опять повесила его на свой пояс. Тем самым она продемонстрировала, что вовсе не возражает против того, чтобы Роберт пользовался ее платком.

Поэтому неудивительно, что теперь, когда Роберт был в опале, Норфолк возглавил длинный список его врагов, решивших сполна воспользоваться ситуацией.

Должна признать, что атака началась с неожиданной и очень неприятной стороны.

Атмосфера при дворе была напряженной. Все знали, что королева скучает без Лестера. Никто не сомневался в том, что она его любит. Все, что касалось Лестера, глубоко задевало королеву. Даже их ссоры свидетельствовали о том, как искренне она к нему привязана. Я знала, что ей хочется позвать его ко двору, но в последнее время вопрос о браке стоял между ними особенно остро. Роберт становился все настойчивее, и ей было все труднее его сдерживать. Если бы Елизавета его позвала, это означало бы, что он победил, а она должна была показать ему, кто повелитель.

Я уже убедилась, что Елизавета побаивается брака, хотя и была согласна с шотландским послом, что причина этого заключалась в нежелании делить корону.

Я даже чувствовала какую-то связь с королевой, потому что мои мысли были заняты им, так же как и мысли Елизаветы, и я ожидала возвращения Роберта с таким же нетерпением, как и она.

Иногда, лежа без сна ночью, я представляла себе, что будет, если узнают о наших с ним отношениях. Уолтер, конечно, придет в ярость. Но к черту Уолтера, мне наплевать на него. Возможно, он со мной разведется. Родители, конечно, будут в шоке, особенно отец. Я буду опозорена. Возможно, у меня заберут детей. Находясь при дворе, я видела их очень редко, но они превращались в настоящих человечков и интересовали меня все сильнее. Однако основной моей проблемой будет королева. Лежа в постели, я дрожала, не от страха, а от восхитительного предвкушения того, как я гляну в эти большие желтые глаза и гордо заявлю: «Ваше Величество, он был моим любовником, а не Вашим. У Вас есть корона, и мы обе знаем, как он хочет ее получить, но после короны он больше всего хочет меня и даже рискнул надеждами на корону ради этого».

Но в присутствии королевы вся моя смелость испарялась. Елизавета была грозной повелительницей и когда бывала в ярости, я даже боялась подумать, что она сделает со мной, если все откроется… Она будет уверена, что это я соблазнила ее Милого Робина и назовет меня Иезавелью[6]. Для Роберта королева обычно находила оправдания.

Вот в такой атмосфере и разразился скандал. Он коснулся и королевы, и Роберта, еще раз доказав, что Елизавета поступила мудро, не согласившись на брак. Хотя, если бы она вышла за Роберта, этот человек, Джон Эпплъярд, не посмел бы открыть рот.

Сводный брат Эми Робсарт, Джон Эпплъярд, начал распространять слух, что якобы помогал Роберту Дадли заметать следы после убийства его жены. Теперь его замучила совесть, и он решил признаться.

Враги Роберта во главе с Норфолком не упустили случая воспользоваться этим. Они организовали судебный процесс, где Джон Эпплъярд должен был публично рассказать свою историю…

Началась откровенная травля Роберта, и все были уверены, что с графом Лестером покончено.

Королева беседовала со мной на эту тему. Она всегда внимательно смотрела на меня, когда упоминалось имя Роберта, и я побаивалась, что чем-то выдала себя.

— Что ты об этом думаешь, кузина Леттис? Норфолк и его друзья хотят, чтобы Роберт в суде отвечал на выдвинутые против него обвинения.

— Они похожи на стервятников, мадам.

— Это уж точно! Но тогда выходит, что граф Лестер труп?

— Без вашего покровительства это так, мадам, хоть и тело его находится в добром здравии, но душа умирает.

— Но он еще не добыча для этих стервятников, уверяю тебя, Леттис. Как думаешь, Роберт замешан в смерти Эми?

— Ваше Величество знает по этому поводу куда больше… — я едва не прикусила себе язык и поспешно добавила: — Впрочем, как и по всем другим.

Я часто изумлялась собственной дерзости. Когда-нибудь мой язык доведет меня до беды. Но королева, похоже, не заметила намека, а если и заметила, то проигнорировала.

— С врагами нужно быть начеку, Леттис. И мне кажется, что враги Робина стремительно его окружают.

— К сожалению, это так, Ваше Величество, но граф силен, и я не сомневаюсь, он сумеет дать им достойный отпор.

— Мы скучаем по Роберту Дадли при дворе, не так ли, Леттис?

— Вам не хватает его, Ваше Величество…

— И некоторым придворным дамам тоже.

И снова этот пронзительный взгляд. Что он означает? Что знает королева? И что она предпримет, если откроет, что мы с Робертом любовники? Она не потерпит рядом с собой соперницу. К тому же, я нарушила супружеский обет верности. Зная Елизавету, можно было быть уверенной — месть королевы будет ужасной.

Но она уже снова думала о своем Робине.

Он действительно был в опасности. Если Эпплъярд под присягой покажет в суде, что помогал Роберту скрыть убийство жены, то с графом Лестером будет покончено. И королева не сможет помочь.

Но Елизавета осталась верна себе и действовала по обстоятельствам. Она повелела Роберту явиться ко двору.

Он явился, бледный и совсем непохожий на прежнего самоуверенного Роберта. Когда сообщили о его прибытии, я вместе с другими фрейлинами находилась в покоях королевы. Королева преобразилась и расцвела на наших глазах. Мое сердце оборвалось. Я поняла, что она влюблена в него так же сильно, как и раньше.

Она распорядилась, чтобы его немедленно провели к ней.

Елизавета сидела перед зеркалом, любуясь своим отражением. Она решала, не надеть ли ей другое платье. Однако это заняло бы время, а она и без того была разряжена сверх всякой меры. Она взяла подушечку с румянами и слегка подрумянила щеки. Ее глаза заблестели. Возможно, это был эффект румян, но, скорее всего, это объяснялось скорым свиданием с Робертом.

Затем она прошла в комнату, в которой намеревалась его принять.

— Наконец-то ты появился, негодяй. Я ожидаю от вас объяснений столь долгого отсутствия. Или вы полагаете, что я потерплю подобное обращение со мной? — слова, которыми встретила его королева, были сердитыми, но голос звучал почти нежно.

Роберт стремительно приблизился к ней и начал страстно целовать ее руки.

— Мои Глаза… мой Милый Робин, — услышала я воркование Елизаветы, но вдруг она подняла голову и, увидев меня, бросила: — Оставь нас!

Я ушла. Все во мне кипело от боли и унижения. Роберт ни разу не взглянул на меня. Роберт снова был на вершине. Королева провела расследование. Выяснилось, что Эпплъярд неоднократно принимал подарки от графа Лестера и никогда ни на что не жаловался. В конце концов его вынудили сознаться, что ему заплатили за распространение порочащих Лестера слухов. По мнению королевы, подобные преступные действия заслуживали наказания.

Однако Елизавета в очередной раз проявила мудрость, решив не преследовать Джона Эпплъярда. Да, он был виновен во лжи и клевете. Его предупредили, что в следующий раз он ответит по всей строгости закона. А пока он должен благодарить королеву за проявленное милосердие и Господа за редкостное везение. Его отпустили, запретив впредь мутить воду лживыми слухами.

Елизавета опять продемонстрировала всем, как она благоволит к Лестеру. Теперь Роберт снова постоянно был рядом с ней. Несколько раз я ловила его взгляды, словно говорившие: «Я по-прежнему хочу быть с тобой, но что могу поделать? Я вынужден исполнять волю королевы».

Теперь ему было что терять, и он не хотел рисковать, встречаясь со мной. В этом мы с ним отличались. Я готова была рискнуть всем на свете. Я нервничала и злилась, Елизавета частенько отпускала мне оплеухи, потому что, по ее словам, она не желала видеть рядом с собой рассерженное существо.

Королева была обеспокоена. Последние события все-таки сказались на здоровье Роберта, он простудился и слег. Теперь он был прикован к постели.

Как мы беспокоились — королева и я. Я была в отчаянии, потому что она могла его навещать, а я была лишена такой возможности. Я ни на чем другом не могла сосредоточиться, безуспешно пытаясь придумать способ пробраться к нему.

Она навестила его и вернулась, жалуясь на то, что в его покоях слишком сыро.

— Нам необходимо его переселить, — заявила она, опять обращаясь ко мне. Это показалось мне дурным предзнаменованием.

Затем она выбрала Роберту покои рядом со своими собственными.

Вскоре стало ясно, что она все-таки что-то заподозрила. Когда он поправился, Елизавета неожиданно объявила мне, что намерена отослать меня обратно в Чартли, к мужу.

Мое замешательство, должно быть, отразилось на моем лице. От отчаяния меня чуть не стошнило.

— Но, мадам, — взмолилась я. — Уолтера месяцами нет дома. И сейчас он на службе Вашего Величества.

— Ничего. Когда он вернется, то его должна ждать теплая постель. И вообще, самое время родить ему сына, — ее глаза проницательно смотрели на меня. — Плохо, когда влюбленные супруги разлучаются надолго. Это может привести к неприятным последствиям, которых я предпочла бы избежать при своем дворе. Так что выше голову. Подумай о доме и детях.

— Я буду скучать по Вашему Величеству.

— Думаю, семья должна заменить тебе все, о чем ты будешь скучать.

Мама была в это время при дворе, и я зашла сообщить эту новость.

— Да, я знаю, — кивнула она. — Королева говорила со мной и правильно считает, что такой женщине, как ты, не следует надолго расставаться с мужем. Она сказала, что при виде тебя в глазах некоторых мужчин появляется похотливое выражение.

— Она не говорила, чьи глаза имеет в виду?

Мама покачала головой.

— Королева не называла имен.

Итак, она что-то знает. Она что-то заметила и решила услать меня прочь, потому что не желала иметь рядом соперницу.

Расстроенная и злая, я уехал в Чартли. Роберт даже не сделал попытки попрощаться. Не хотел рисковать своим положением.

Он просто использовал меня, чтобы пробудить ревность королевы, и это сводило с ума. Я приходила в ярость при мысли о том, что, использовав меня, он способствовал моему отлучению от двора.

Он просто подлец! Я для него пустое место, средство для удовлетворения сиюминутной прихоти.

Какая же я была дура!

И тогда я пообещала себе, что когда-нибудь покажу им, что со мной нельзя так обращаться.

* * *

Я возвращалась в Чартли, совершенно упав духом. И как ненавистен был вид огромной каменной крепости, возвышавшейся на холме, которой на Бог знает сколько лет предстояло стать моим домом.

Перед отъездом я поговорила с родителями — они оставались при дворе. Как же я им завидовала! Отец уже стал казначеем королевского дворца, а мама была камеристкой.

— Тебе пора вернуться в Чартли, Леттис, — сказал отец. — Молодым супругам нельзя расставаться надолго.

— Ты наверняка соскучилась по Уолтеру и детям, — поддержала его мама.

— Да его все равно месяцами нет дома, — буркнула я.

— Ну и что? Зато он будет приезжать, как только сможет, и ты наконец будешь вместе с девочками.

Я, безусловно, рада видеть детей, но они не заменят мне увлекательную придворную жизнь.

Первые дни в замке я провела в депрессии, гадая о том, что происходит между Робертом и королевой. Недавняя ссора никак не отразилась на ее чувствах. Я спрашивала себя, удастся ли любви взять верх над опасениями. Устоит ли она перед соблазном?

Интересно, говорила ли она с ним обо мне? Роберт наверняка открестится от всего, чтобы не потерять ее расположения. Или, если припрут к стенке, заверит ее, что просто развлекался, потому что она постоянно отказывает ему в том, чего его сердце желает больше всего на свете. И я поклялась однажды показать ему, что со мной нельзя так обращаться. Впрочем, вскоре я поостыла, понимая, что ничего не сделаю… по крайней мере, пока. Я обратилась за утешением к семье и, как ни странно, нашла его.

Пенелопе шел уже шестой год, и в этой прелестной, умной и упрямой девочке я узнавала себя. Дороти, на год младше, была более покладистой, но тоже имела особый характер. Они были рады видеть меня, и в этом смысле родители оказались правы.

Вернулся в Чартли и Уолтер. Он служил вместе с Эмброузом Дадли, графом Уорвиком, с которым очень подружился. Я с интересом слушала об Уорвике, потому что он был старшим братом Роберта и вместе с ним сидел в Тауэре после неудачной попытки посадить на трон леди Джейн Грей.

Уолтер был нежен, словно в первые дни нашего брака. Моя привлекательность ничуть не пострадала от моей неверности. Но как же он отличался от Роберта, и как я возмущалась коварной судьбой, выдавшей меня замуж за Уолтера Девере, в то время как в мире существовал такой мужчина как Роберт Дадли.

Впрочем, моя природа была такова, что отношения с Уолтером также доставляли мне известное удовольствие. По крайней мере, он оставался верным и принадлежал мне.

И вскоре я забеременела.

— На этот раз будет мальчик, — уверенно сказал Уолтер.

И действительно, темным ноябрьским вечером в одном из поместий Уолтера, Нетервуде в Херефордшире, куда он увез меня, я родила мальчика, чем, признаться, очень гордилась. Уолтер был вне себя от радости, ведь я подарила ему того, о ком, как и большинство мужчин, он мечтал — сына и наследника.

Встал вопрос о том, как мы назовем нашего сына. Уолтер хотел назвать сына Ричардом в честь своего отца или Уолтером в свою собственную честь, но я заявила, что хотела бы отойти от семейных имен и назвать его Робертом. Уолтер был так счастлив, что не стал спорить.

Мой сын с самого начала был замечательным ребенком, веселым и смышленым. К собственному удивлению, я с головой ушла в заботы о сыне. Он помог исцелить мои душевные раны, и, о чудо, я перестала тосковать по двору.

Прошло восемь лет, прежде чем я снова увидела Роберта Дадли, и за эти восемь лет в мире много чего произошло.

Годы изгнания

Милорд Лестер пользуется большим расположением Ее Величества… Сейчас при дворе есть две сестры, влюбленные в него — леди Шеффилд и Франческа Ховард. Они соперничают между собой за него, одновременно ссорясь друг с другом, и королева недолюбливает обеих. Графу она не доверяет, и по этой причине за ним следят ее шпионы.

Гилберт Тэлбот в письме к отцу, лорду Шрусбери

Мой сын заметно изменил наш уклад жизни. Сестры обожали его, его отец гордился им, прислуга боготворила. Но самым странным было то, что все, чего хотела от жизни я, так это возможности заботиться о нем. Я ни за что не собиралась оставлять его на попечение нянькам, поскольку не хотела допустить того, чтобы он привязался к ним больше, чем ко мне.

Уолтер в то время мог быть полностью доволен своим супружеством. Я часто вспоминала о Роберте Дадли, тосковала о нем, но теперь, вдалеке от двора, могла прямо смотреть в лицо фактам. И они были неприятны для женщины с моим положением и гордостью.

Роберт Дадли на время сделал меня своей любовницей, потому что утратил расположение королевы. Но как только королева поманила его, он без колебаний разорвал наши отношения. «Прощай, Леттис, нам лучше больше не встречаться».

Я была не только страстной, но и гордой женщиной. Я решила забыть об этом периоде своей жизни. Я знала, что семья, и в особенности мой обожаемый сын, мне в этом помогут. Я с головой ушла в семейную жизнь и на некоторое время стала образцовой женой. Я часами не выходила из кладовой. Снова начала выращивать травы, которыми слуги приправляли кушанья, и без устали экспериментировала. Я изготавливала духи из роз, лаванды и гиацинта. Я научилась смешивать тростник на полу с ароматными полевыми цветами и часто использовала для этой цели таволгу, которая вошла в моду благодаря королеве, однажды заметившей, что ее запах напоминает ей о жизни в селе. Я заказывала себе роскошные платья из парчи, бархата и фая, при виде которых у моих слуг, привыкших к бумазее и сукну, округлялись глаза. Мои портнихи были настоящими мастерицами, но, конечно же, они не поспевали за дворцовой модой. Ну и пусть! Здесь был мой двор, здесь я была королева, и жители провинции судачили о том, что подавалось к столу в замке, в чем я одета, какими винами я угощала своих гостей. А наливали им мускатель и мальвазию, а также итальянские вина, приправленные моими собственными специями. Если приезжал кто-то из придворных, то я особенно старалась, надеясь, что они расскажут об этом при дворе. Пусть Роберт знает, что я могу прекрасно обойтись и без него.

В такой домашней атмосфере неудивительно, что я снова забеременела. Через два года после рождения Роберта я родила еще одного мальчика. На этот раз я сочла, что его необходимо назвать в честь отца. Итак, он стал Уолтером.

А в это время в мире многое случилось. Дарнли, муж королевы Шотландии Марии, умер при загадочных обстоятельствах в Керк-О'Фильде под Эдинбургом. Дом, где находился Дарнли, взлетел на воздух. Несомненно, его кто-то решил убрать. Наверное, несчастного лорда кто-то предупредил, и он пытался уйти, но ему это не удалось — его тело нашли в саду. От взрыва он не пострадал, а поскольку на теле не было следов насилия, следствие пришло к выводу, что его задушили, закрыв ему рот и нос влажной тряпкой. Вне всякого сомнения, это было убийство. А поскольку Мария в то время была влюблена в графа Ботвелла — мужа своего она ненавидела, — а сам Ботвелл развелся с женой, то сразу становилось ясно, кто стоит за этим убийством.

Должна признаться, что когда эта новость дошла до Чартли, мне очень захотелось оказаться при дворе, чтобы лично увидеть реакцию Елизаветы. Могу представить, как она выразит свой ужас и сочувствие, а втайне будет довольна, что Мария оказалось в столь щекотливой ситуации. Но, с другой стороны, королева будет встревожена тем, что эта история может напомнить людям о подобном происшествии, когда жену Роберта Дадли нашли мертвой в своем поместье Камнор-плейс.

Теперь, если королева Шотландии выйдет замуж за графа Ботвелла, ее трон окажется в опасности. Это будет равносильно признанию в соучастии в убийстве мужа. А ведь ее положение куда менее прочное, чем у Елизаветы. Я всегда с улыбкой вспоминала восторженный хор льстивых комплиментов всякий раз, когда Елизавета появлялась на приемах. Даже такие мудрые политики, как Сесил и Бэкон, похоже, находили ее божественной. Мне кажется, она сама поощряла это бесконечное восхваление, потому что в глубине души понимала — несмотря на пудру и румяна, накладные волосы и экстравагантные наряды, ей никогда не стать такой красивой, как Мария.

События развивались быстро. Я ушам своим не поверила, узнав, что Мария сразу же вышла за Ботвелла. Глупая женщина! И почему она не последовала примеру нашей мудрой королевы? Этим браком Мария практически громко объявила всему миру если не о своем соучастии в смерти Дарнли, то уж точно о том, что Ботвелл был ее любовником при жизни мужа.

А потом последовало поражение при Карберри-хилл. В то время я просто не находила себе места. Мне хотелось быть при дворе, видеть эти большие и выразительные желтые глаза, которые всегда выражали так много, но скрывали еще больше. Елизавета сердилась, если где-то не проявляли уважения к королевскому сану. Многие помнили, что Катерина Валуа, вдова Генриха Пятого, вступила в связь с валлийцем Оуэном Тюдором, человеком туманного прошлого и, мягко говоря, не слишком состоятельного. Вступали они в законный брак или нет — неизвестно. Но она родила ему трех сыновей, старший из которых женился на Маргарет Бьюфорт и получил титул графа Ричмонда. Эта пара стала родителями Генриха Седьмого. Все это делало права Елизаветы на престолонаследование весьма сомнительными. В результате она всегда требовала почтительного отношения к людям королевской крови. Елизавете было неприятно, что королеву Шотландии везли по улицам Эдинбурга, посадив верхом на ослицу и обрядив в красную нижнюю юбку торговки, а из толпы кричали «шлюха» и «убийца». Однако она никогда не забывала, что Мария посмела заявить, что является королевой Англии, а также, что в самой Англии есть люди, которые готовы отдать все, даже свои жизни, за возвращение католичества и за Марию на троне Англии.

Нет, Елизавета не могла забыть о том, что эта неразумная северная королева представляла весьма реальную угрозу ее короне, которую Елизавета так оберегала, что не хотела делить ее даже с любимым человеком.

А Роберт? Что он думает об этих событиях? Он ведь не забыл, как Мария презрительно отвергла «королевского конюшего» в качестве претендента на ее руку. Я не сомневалась, что тем самым она так сильно уязвила самолюбие Роберта, что теперь он не может не злорадствовать.

История повествует о разгроме Марии при Карберри-хилл, ее пленении, заточении в Лохлевене, побеге из Лохлевена и окончательном разгроме при Лэнгсайде, а королева Шотландии — поверить не могу — все еще была столь наивна, что надеялась на помощь «дорогой сестры из Англии».

Я живо представляю себе радость «дорогой сестры» от перспективы того, что главная соперница сама отдает себя в ее руки.

Вскоре после того, как Мария приехала в Англию, нас посетил мой отец. Он был встревожен и горд одновременно. Узнав о причине его визита, я смогла понять и причину его странного настроения.

Он рассказал, что его вызвали королева и сэр Уильям Сесил, и Елизавета сказала ему:

— Дорогой кузен, в знак моего доверия к вам и ценя вашу преданность, я поручаю вам очень важную миссию.

Отец явно был горд.

— Мне доверили охранять королеву Шотландии. Теперь я направляюсь в замок Карлайл, где ко мне присоединится лорд Скроуп.

Уолтер заявил, что не хотел бы получить такой приказ.

— Почему? — удивилась я. — Это ведь знак большого доверия.

— Все это так, но сама миссия может быть опасной. Там, где Мария, — всегда неприятности.

— Но теперь-то она в Англии, — несколько наивно возразил отец.

— Она будет вашей узницей, а вы — ее тюремщиком, — объяснил Уолтер. А представьте, что…

Он не договорил, но мы прекрасно поняли, что он подразумевает. Если Марии когда-нибудь удастся собрать под свои знамена достаточно сторонников, которые посадят ее на трон, то что будет с теми, кто по поручению ее соперницы выступал в роли тюремщиков? А даже если она просто сбежит? Понятно, почему Уолтер обрадовался, что это дело поручили не ему.

Да, пожалуй, на отца взвалили тяжкую ответственность.

Никто из нас не посмел даже упомянуть о возможности смены Елизаветы на троне — это было бы государственной изменой, — но мы все думали об этом.

— Мы будем надежно охранять ее, — сказал отец. — И в то же время не дадим почувствовать себя узницей.

— Это невозможно, папа, — вздохнула я.

— Все в руках господних, — ответил он. — Может, я избран для того, чтобы убедить ее отказаться от католичества, которое и есть корень всех ее бед.

Наивность отца объяснялась тем, что он был глубоко верующий человек. С годами его вера окрепла, и он считал, что все, кроме протестантов, обречены на проклятие.

Я не спорила с ним и с матерью, потому что любила их и не хотела, чтобы они знали, насколько различны наши взгляды на жизнь. Интересно, что бы они сказали, если бы узнали о моей скоротечной связи с Робертом. Вне всякого сомнения, их бы это шокировало.

Отец вез с собой немного одежды, которую Елизавета передала для Марии. Я попросила разрешения взглянуть, и, к моему удивлению, отец позволил. Я ожидала увидеть пышные, расшитые золотом и серебром и украшенные драгоценными камнями платья из огромного гардероба королевы, кружевные воротники, шелковистые сорочки и льняные нижние юбки, но вместо этого обнаружила лишь поношенную обувь, отрез черного бархата на платье и явно не новое нижнее белье.

И это подарок королевы Англии Марии, которая и во Франции, и в Шотландии славилась своей изысканностью и вкусом! Да ее служанки не стали бы носить такое.

Мне было жаль Марию, и я снова подосадовала, что узнаю о новостях только от гостей замка Чартли и с опозданием на несколько недель. Просто стоять в стороне и наблюдать — это не для меня.

* * *

Вскоре после рождения моего второго сына Уолтера, произошли два события.

Королеву Шотландии из замка Карлайл отправили в другой замок в Болтоне. Отец был даже очарован Марией, как и все мужчины, кто видел ее, но его интерес был скорее религиозный, направленный на то, чтобы спасти ее душу, а не насладиться ее телом. Я слышала, что он пытался обратить ее в истинную веру. К тому времени Мария уже поняла, какую глупость совершила, отдавшись в руки Елизаветы. Неизвестно, что произошло бы в случае ее отъезда во Францию, но кто знает? Может, ей было бы лучше там? Ясно было одно — она не пользовалась любовью Екатерины Медичи, королевы-матери, которая была не менее хитроумна, чем Елизавета, и уж точно гораздо более беспощадна в своей власти. Бедняжка Мария — у нее было три страны на выбор. Шотландия, откуда она бежала. Франция, где ей могли помочь ее родственники де Гизы, и Англия, куда она и приехала.

Мария пробовала бежать при помощи очень романтического, но на самом деле не очень удобного способа: связав простыни, она попыталась спуститься из окна. И, конечно же, была поймана лордом Скроупом, после чего ее тюремщики удвоили бдительность. Леди Скроуп жила в замке вместе с мужем. Она приходилась родной сестрой герцогу Норфолку, и это она, леди Скроуп, всячески расписывала Марии достоинства своего брата. В результате Мария заинтересовалась Норфолком, и герцог был вовлечен в интригу, которая привела его к падению.

Потом последовал мятеж северных лордов, и моего мужа призвали на службу. Он вступил в армию графа Уорвика, где стал полевым маршалом.

Мама много болела и отправляла нам письма из дворца, в которых рассказывала, как заботится о ней королева.

«Ее Величество так добра, — писала мама, — что мы должны благодарить Господа за такую королеву.»

Елизавета действительно никогда не забывала друзей. Она пожаловала леди Мэри Сидни апартаменты в Хэмптон-Корт, где та иногда останавливалась. Однако Мэри не хотела, чтобы при дворе видели ее обезображенное оспой лицо, поэтому королева сама регулярно навещала ее, и они подолгу болтали. Королева всегда давала понять, что помнит о том, почему леди Сидни заболела и получила свои ужасные шрамы, ведь она ухаживала за ней.

А потом пришло главное известие.

Меня вызывали ко двору.

* * *

Господи, как я могла подумать, что простые радости провинциальной жизни смогут заменить мне восхитительную жизнь при дворе? И когда я говорю «двор», я подразумеваю тех двоих, о которых столько передумала за это время. При мысли, что я снова вернусь туда, у меня радостно холодело в груди, и я с нетерпением ждала этого.

По приказу королевы меня провели прямо к ней. Я не ожидала такого приема. Не успела я преклонить колени, как Елизавета обняла меня и поцеловала. Я была изумлена, но причина тут же разъяснилась.

— Я в большой тревоге и печали, Леттис, — сказала она. Ее большие глаза заблестели от навернувшихся слез. — Твоя мать очень больна. Боюсь… — она покачала головой, — тебе лучше поспешить к ней.

Да, я ненавидела королеву. Она лишила меня всего, чего я хотела в жизни, но в тот момент я почти любила ее. Наверное, потому, что Елизавета никогда не бросала тех, кто был предан ей и кого любила она. А она любила мою мать.

— Скажи, что я постоянно думаю о ней, Леттис. Так ей и скажи.

Она взяла меня под руку и проводила до двери — словно прощая мне все, в чем она меня когда-либо подозревала, потому что она соболезновала мне в моем горе.

Вместе со своими братьями и сестрами я была у постели матери, когда она умирала. Встав на колени у ее постели, я повторила слова королевы. По выражению ее лица я поняла, что мама меня услышала.

— Служите Богу… и королеве… — прошептала она, — о, дети мои, помните…

И мама умерла.

Елизавета очень переживала. Она взяла на себя все расходы и настояла, чтобы мама была похоронена в часовне Святого Эдмунда. Королева рассказывала мне, как сильно она любила свою кузину, как скорбит вместе со мной. Она говорила искренне, я знаю это… Елизавета была добра ко всем нам, пока. Мне показалось, она даже простила мне интерес Роберта.

После похорон она долго беседовала со мной, рассказывая, как любила мою маму и как высоко ценит моего отца.

— С твоей мамой у нас была настоящая родственная связь, — говорила Елизавета. — Она была доброй и мягкой душой. Надеюсь, ты будешь такой же.

Я печально сказала, что скучаю по службе у Ее Величества, на что она ответила:

— Ах, Леттис, но ведь ты получила компенсацию. Сколько теперь? Четверо?

— Да, мадам, две девочки и два мальчика.

— Счастливая.

— Я тоже так думаю, мадам.

— Это хорошо, что ты так думаешь. Одно время мне казалось, что ты любишь смотреть на сторону.

— Мадам!

Она шлепнула меня по руке.

— Мне так казалось. Я высоко ценю Уолтера Девере и считаю, что он заслуживает всего самого лучшего.

— Он будет счастлив, когда услышит мнение Вашего Величества.

— Уолтер, должно быть, счастлив, что теперь у него есть наследник. Как вы его назвали?

— Роберт, мадам.

Она бросила на меня цепкий взгляд.

— Хорошее имя. Мое любимое.

— Теперь и мое, Ваше Величество.

— Что ж, я вознагражу твоего мужа за верную службу. Лорд Уорвик весьма лестно отзывается о нем, и я решила, какую награду он получит.

— Могу я спросить, какую, Ваше Величество?

— Разумеется. Я немедленно отправлю его жену обратно в замок Чартли, и когда он вернется, она уже будет ждать его дома.

— Но сейчас у него много дел на севере.

— Это ненадолго. Мы уже разделались с мятежниками. Он будет очень разочарован, если, вернувшись, обнаружит, что его жены нет дома.

Это была отставка. Расположение, вызванное обоюдной утратой, прошло. Королева не простила мимолетного увлечения Роберта.

* * *

Дети подрастали. Пенелопе стукнуло уже почти десять, а Роберту пять. Домашняя жизнь угнетала меня. Уолтера я давно разлюбила, и его нечастые визиты домой меня не радовали. Жизнь казалась мне невероятно скучной. Я очень любила своих детей, в особенности Роберта, но пятилетний малыш не мог заменить мне то, чего я так жаждала.

Иногда до нас доходили новости придворной жизни, чаще всего речь шла о Роберте, который по-прежнему правил бал при дворе, и к этим новостям я прислушивалась с особенным интересом. Годы шли, а он по-прежнему пользовался расположением королевы. Казалось, Елизавета уже никогда не выйдет замуж. Недавно она рассматривала идею вступления в брак с герцогом Анжуйским, но из этого, как и во всех подобных случаях, ничего не вышло. Ей было уже под сорок, поздновато для рождения детей. Роберт, хоть и по-прежнему играл первую скрипку при дворе, был так же далек от брака с королевой, как и несколько лет назад. И с каждым годом эта надежда таяла.

Доходили неясные слухи о его любовных связях. Трудно было ожидать, что такого мужчину, как граф Лестер, можно вечно водить на поводке. Я слышала, что две придворные дамы оспаривали его друг у друга. Одна — жена графа Шеффилда, а другая — ее сестра — леди Франческа Ховард.

— Ему нравятся сразу обе, — с лукавой улыбкой сообщил мне один из придворных, остановившийся у нас в замке на ночь. — Но королева все видит, и, как вы понимаете, ей это мало нравится.

Еще бы, конечно, ей не нравится, ведь речь идет о графе Лестере. Поэтому, думаю, этим двум леди недолго осталось при дворе. Удивительно, что через столько лет я еще могу ревновать. Я вспомнила, что мне когда-то рассказывали о том, что женщины из рода Ховард наделены особенным очарованием. Анна Болейн была Ховард по матери. К Катерине Ховард, пятой жене Генриха Восьмого, это относилось в полной мере и стоило бедной девочке головы. Впрочем, будь она чуть похитрее, то могла бы сохранить голову. Женщины Ховардов все были такими. Они всегда привлекали мужчин, но совершенно не умели этим пользоваться.

Теперь я с нетерпением ждала новостей и удивлялась, как могла подумать, что забыла Роберта Дадли. Я отлично понимала, что стоит мне только его увидеть, и я опять потеряю голову от желания.

— А что слышно о леди Шеффилд и леди Ховард? — спросила я гостя.

— Говорят, что леди Шеффилд теперь любовница Лестера. Он соблазнил ее, когда они оба останавливались в замке Бельвуар.

Мне нетрудно было все это себе представить. Несомненно, роман развивался стремительно, так же, как и мой. Роберт был очень настойчивым мужчиной, а поскольку королева своими увертками приводит его в бешенство, он не потерпит сопротивления от другой женщины.

— И еще говорят, что Лестер написал ей письмо, где горько сожалел, что она уже замужем, иначе он непременно бы женился на ней. Да, и намекнул, что ее супруг не вечен.

Я похолодела.

— Но не мог же он…

— Да-да, все помнят слухи о смерти его жены. А глупышка Дуглас, хотя, возможно, она вовсе не глупышка и сделала все намеренно, обронила это письмо, и его нашла сестра графа, которая и без того не пылала любовью к невестке и, разумеется, отдала обманутому мужу, своему брату. В эту ночь граф Шеффилд спал уже в другой постели, а наутро отправился в Лондон оформлять развод. На основании этого письма он может возбудить дело об угрозе его жизни… Особенно учитывая автора письма.

— Зависть и клевета при дворе обычное дело. А против таких, как граф Лестер всегда плетут интриги, — вступилась я за Роберта.

— Да, разумеется, но вот этот его итальянский врач.

— Вы имеете в виду доктора Джулио?

— Так его называют. На самом деле его имя Джулио Боргерини, но так тяжело выговорить. Говорят, он специалист по ядам и всегда готов использовать свое мастерство на благо хозяина.

— И вы в это верите?

Он пожал плечами.

— А смерть его жены? Люди этого не забыли. И всегда вспомнят, если случится нечто подобное.

Когда он уехал, я долго думала о Роберте и я испытывала боль из-за того, что он готов был жениться на Дуглас Шеффилд.

Вернулся Уолтер. Его распирало от гордости — королева в знак его заслуг сделала его кавалером ордена Подвязки и вернула роду Девере титул графов Эссекс. Этот титул некогда достался его семье после того, как они породнились с Мандевиллями. То, что титул восстановили, было знаком благоволения со стороны королевы. Теперь он носился со своей идеей колонизации Ольстера.

Итак, я стала графиней. Мне очень хотелось сопровождать Уолтера ко двору, но приглашение королевы относилось только к нему, поэтому мне пришлось остаться.

Когда Уолтер вернулся, он привез подробности последнего скандала. Как и следовало ожидать, в скандале был замешан Роберт Дадли.

— Говорят, — рассказывал он, — что граф Шеффилд, узнав об измене жены с Лестером, подал на развод. Представляешь, какой скандал? Вряд ли это понравится Ее Величеству.

— Она все еще влюблена в Лестера?

— О да, у нее портится настроение, когда его нет рядом, а когда он с ней, она с него глаз не сводит.

— Так что же Шеффилд? — А ничего. Умер.

— Умер?!

— Вот именно. Как раз вовремя, чтобы избежать скандала. Представляю себе гнев королевы, если бы на процессе выяснилось, что граф Лестер состоял в любовной связи с леди Шеффилд.

— И как он умер?

— Говорят, отравили.

— Это всегда говорят.

— Во всяком случае, он мертв, и Лестер может спать спокойно.

— А леди Шеффилд… он не женился на ней?

— Не слышал такого.

— Леди Шеффилд… какая она, Уолтер?

Он пожал плечами. Уолтер никогда не обращал внимания на внешность женщин при дворе, его больше интересовала политика. И личная жизнь графа Лестера интересовала его только из-за положения, которое занимал Роберт. Его романы имели значение, поскольку могли привести к разрыву отношений с королевой.

Уолтера больше занимал заговор, имеющий целью женить герцога Норфолка на Марии Стюарт, инициированный леди Скроуп, когда она навещала мужа, вместе с моим отцом охранявшего королеву Шотландии.

Норфолк всегда был глупцом. В тридцать с небольшим у него уже было три жены и все три умерли. Без сомнения, его очень привлекала репутация королевы Шотландии как одной из красивейших женщин своего времени. У нее тоже было три мужа. Он, правда, был протестантом, но в душе всегда оставался католиком и, наверное, уже представлял, как в один прекрасный день станет мужем королевы, фактически королем Англии. Ведь он всегда считал, что его семья более родовита, чем Тюдоры.

Собственно, особой тайны из этого никто не делал, и, узнав о намерениях Норфолка, королева вызвала его к себе. Все присутствовавшие на ее встрече с Норфолком расценили их беседу как предостережение Норфолку.

Королева вкрадчиво поинтересовалась, правда ли, что он хочет сменить титул герцога на королевский сан.

Норфолк растерялся под пристальным взглядом ее желтых глаз, начал все отрицать и заявил, что шотландскую королеву подозревают в адюльтере и убийстве, а он предпочитает спать спокойно. Елизавета заметила, что некоторые готовы пойти на риск ради короны, на что герцог ответил, что у себя во владениях он такой же король, как она королева в Шотландии. Это было рискованное заявление. Ведь можно было провести параллель и с королевой Англии. А этот глупец только подлил масла в огонь, заявив, что не мог жениться на королеве Шотландии, поскольку знал, что она претендует на корону Англии, и ему могли предъявить обвинения в посягательстве на трон.

Королева саркастически заметила, что именно так бы все и было.

Бедняга Норфолк! Наверное, тогда он и подписал свой смертный приговор.

Я очень удивилась, когда узнала (опять от своих гостей, бывающих при дворе), что граф Лестер вдруг забыл о вражде с Норфолком и вступился за него. Бог знает, что он задумал, но я уже поняла, что Роберт иногда мог быть коварнее, чем сама королева. Вероятно, это было связано с опасениями, что Елизавета умрет — она часто болела, и со времени восхождения на трон ее жизнь уже несколько раз висела на волоске. А в этом случае трон перешел бы к Марии Стюарт.

Роберт был из тех, кто мог казаться мягким и обаятельным и в то же время замышлять убийство. Для него личная выгода всегда была на первом месте. Решив поддержать Норфолка, он пообещал, что устроит ему аудиенцию у королевы, чтобы герцог мог еще раз объясниться.

Учитывая предыдущий разговор с королевой, Норфолку следовало быть начеку. Роберт любил подыгрывать «и вашим и нашим» и, несомненно, соответствующим образом подготовил Елизавету, которая в зародыше задушила идею Норфолка. Елизавета действительно приняла его, но не позволила изложить все преимущества союза герцога и Марии Стюарт. Она взяла его ухо двумя пальцами и так больно ущипнула, что Норфолк скривился.

— Я бы посоветовала вам, герцог, повнимательнее следить за своей подушкой, — сказала она, припомнив слова герцога, что он предпочитает спать спокойно. Намек был достаточно прозрачен — мягкая подушка под головой могла превратиться в жесткую плаху, на которой его голова покоилась бы ровно столько, сколько понадобилось бы палачу, чтобы отсечь ее от тела.

Норфолк это понял и, упав на колени, клялся, что не хочет жениться, а его единственное желание — это служить Елизавете.

К несчастью, он говорил неправду, потому что позже, когда получил тайное послание от королевы Шотландии, он снова с головой окунулся в заговор с целью освободить Марию и жениться на ней.

Уолтер был увлечен своими планами по Ольстеру, однако, бывая при дворе, не мог не слышать придворных новостей. Он был обеспокоен, потому что угроза католичества возрастала, а королева, отказываясь выходить замуж, только усугубляла ее. Пока Елизавета жива, протестанты в Англии чувствуют себя в безопасности, но если она умрет, вспыхнет война. Он рассказывал мне о том, что министры только и делают, что обсуждают сложившуюся ситуацию вокруг престолонаследования, поистине взрывоопасную, особенно учитывая тот факт, что королева Шотландии находилась в заточении на английской территории. Уолтер разделял опасения министров, и я узнала от него, что даже Лестер присоединился к группе, поддерживающей идею брака Норфолка и Марии. Она была прямой наследницей, так пусть будет привязана к английскому мужу. Роберт тоже соглашался с этим. Потом Марию можно будет обратить в протестантство, и, в случае смерти Елизаветы, протестантизму в Англии ничто не будет угрожать.

Против оставался только Уильям Сесил, но у него было много влиятельных врагов. Поскольку граф Лестер присоединился к ним, то его и отправили объяснять Елизавете, что Сесил проводит неправильную политику и раздражает такие мощные католические государства, как Франция и Испания. Поэтому Сесила нужно отправить на плаху.

Реакция Елизаветы была мгновенной и свирепой. Она тут же собрала весь Совет и быстро показала им, что такое настоящая королева.

Я слышала об этом из нескольких источников и прекрасно представляю ее в тот момент, когда она заговорила со своими министрами.

Сесила под топор! Королева обрушила поток проклятий на всех, кто посмел предложить такое. Она напомнила им, что сейчас не время ее отца, когда министров отправляли на плаху, чтобы освободить место для других министров. Сесил против брака Марии и Норфолка? Вот и прекрасно. А знают ли почтенные министры и лорды, что королева полностью согласна с мнением сэра Уильяма Сесила, поэтому вышеупомянутым министрам и лордам надо быть поосторожнее, не то сами загремят туда, куда пытаются отправить Сесила. И пусть поставят в известность своего друга — королеву Шотландии, что если она впредь не будет осторожнее, некоторые из ее друзей могут стать на голову короче.

Когда Уолтер обсуждал это со мной, я предположила, что теперь они оставят попытки убрать Сесила, но Уолтер покачал головой и высказал опасение, что они продолжат свою игру, но теперь втайне.

Мне было страшновато, поскольку в этой опасной игре был замешан Роберт. Интересно, что сделает королева, если узнает, что Роберт плетет против нее заговоры. Его измена будет во сто крат тяжелее для королевы. Вот удивительно, я столько мечтала о мести, хотела, чтобы Роберт был изгнан из двора, как поступили со мной, а теперь волнуюсь за него, зная, что он в опасности.

Но, несмотря на его участие в заговоре, мне следовало знать, что такие, как Роберт, всегда найдут, как вывернуться. Новости приходили отрывочные, словно кусочки мозаики. Вот пришло известие, что Роберт умирает, и Елизавета, бросив все дела, помчалась, чтобы сидеть у его постели. Она любила его, это несомненно. Мария тоже любила Ботвелла, но это было чисто физическое влечение и она не устояла, променяв корону на мужчину. Однако ее чувства не шли ни в какое сравнение с преданностью Елизаветы Роберту, которую она пронесла через всю жизнь. Просто корону она любила еще больше.

И он воспользовался ее привязанностью, чтобы выйти из опасного положения, и ему это удалось.

О, я прекрасно представляла, как убедительно он разыгрывал из себя умирающего. Это не могло не всколыхнуть сердце королевы. А Елизавета всегда была верна тем, кого любила, равно, как никогда не прощала тех, кого ненавидела.

Я представляю, как он клялся, что только беззаветная любовь к ней толкнула его в ряды сторонников брака Норфолка и Марии. Его убедили, его запутали, он думал, что делает это только на благо королевы. И теперь, когда безвременно умирает, не может простить себе, что действовал без ведома своей повелительницы. О, Роберт прекрасно знал, как говорить с женщинами! Он умело пускал в ход лесть и очень искусно делал самые безыскусные и искренние замечания. Не было ничего странного в том, что его любили женщины, в том числе и Елизавета.

Елизавета рыдала. Ее Милый Робин не должен волноваться. Она приказывает ему не умирать, потому что потерять его выше ее сил. Могу себе представить, какими страстными взглядами они обменивались. И он, разумеется, не умер. Он всегда выполнял ее приказы.

Елизавета тоже осталась верна себе. Роберта она простила, но приказала доставить к ней Норфолка. Норфолк был схвачен и брошен в Тауэр. Мы все были уверены, что Норфолк лишится головы, но Елизавета не спешила со смертным приговором. А потом вообще освободила герцога с условием, что он не будет покидать своих владений. Однако Норфолк, похоже, сам упорно стремился на плаху. Говорят, что само имя королевы Шотландии очаровывало мужчин. Наверно, так оно и было, ибо Норфолк никогда не видел Марию. Возможно, его заинтриговала королева, изменявшая мужу и подозреваемая в убийстве. Наверняка известно лишь то, что вскоре он снова оказался в заговоре Ридолфи.

Ридолфи был флорентийским банкиром, который задумал захватить Елизавету, посадить на трон Марию, предварительно выдав ее замуж за Норфолка, и сделать Англию католической страной. Этот заговор изначально был обречен на провал. Были схвачены несколько агентов заговорщиков. Их подвергли допросу и пыткам, где выяснилось участие в заговоре Норфолка. Теперь он был обречен. Уильям Сесил, теперь лорд Берли, настойчиво твердил королеве, что герцога уже нельзя прощать. На этот раз его поддержал и Королевский совет, и Палата общин.

Елизавете всегда было трудно подписывать смертные приговоры. На этот раз из-за сильного расстройства она заболела одной из своих загадочных болезней. Она жаловалась на резкие и невыносимые боли. Эти боли могли объясняться воздействием яда. В свете недавно открытого заговора опасались, что Елизавету отравили, но это оказалось не так. Может, подписывая смертные приговоры, королева вспоминала свою мать, Анну Болейн, не знаю… Но совершенно точно одно — Елизавета не хотела ничьей смерти, даже если опасность угрожала ее собственной жизни.

Министры королевы полагали, что это прекрасный случай избавиться заодно и от Марии, которая также была замешана в заговоре, но Елизавета и слушать не захотела.

В конце концов она все же подписала смертный приговор Норфолку. По случаю его казни пришлось сооружать новый эшафот, поскольку за прошедшие годы правления Елизаветы голов еще никому не рубили.

И все это произошло во время моего изгнания.

* * *

Уолтер уехал в Ирландию с большими планами по колонизации Ольстера, но вскоре вынужден был признать, что у него ничего не вышло, и вернулся в Англию. Однако он не сдался окончательно. Посоветовавшись с королевой и ее министрами, он снова отправился в Ирландию, чтобы попробовать еще раз.

Он хотел, чтобы я поехала с ним, но я отказалась, сославшись на детей. Ехать в дикую страну, где нет никаких удобств? Ну нет, тем более что я не сомневалась в очередном провале планов Уолтера.

И правильно сделала, поскольку пока Уолтер был в Ирландии, королева сообщила мне, что я могу вернуться ко двору.

Моей радости не было предела. Моему сыну Роберту было уже восемь лет, а Уолтеру шесть. Девочки подросли, но еще не достигли того возраста, когда уже нужно подыскивать им мужей.

Ах, как вовремя! Я попала сразу на празднества в Кенилворте, ознаменовавшие начало моей новой увлекательной жизни. Я была уже не молода. Мне было тридцать четыре, и в замке Чартли я остро чувствовала, что жизнь проходит мимо.

Возможно, поэтому я с головой окунулась в водоворот придворной жизни, не задумываясь о том, куда это может привести. О, я была в изгнании слишком долго, но это, по крайней мере, показало, что я не могу забыть Роберта Дадли, а мои отношения с королевой только добавляли хмель в вино придворной жизни.

Я ничего не хотела так сильно, как страстной любви Роберта и соперничества с королевой. Раз вкусив остроту этих ощущений, я уже не могла жить полноценно без них, невзирая на все последствия. Мне хотелось доказать Роберту — а может, даже и королеве, — что я привлекаю его гораздо больше, чем царственность Елизаветы.

Я ступила на опасную дорожку, но мне было все равно. Я снова хотела жить полной жизнью и была уверена, что знаю, как найти то, что хочу.

Кенилворт

Замок Кенилворт, где он (Лестер) на двенадцать дней разместил своих гостей: королеву с ее придворными дамами, сорок графов и семьдесят родовитых лордов…

Де ла Мот Фенелон, французский посол

Часы ни разу не пробили, пока Ее Величество находилась в замке, а стрелки на них постоянно указывали на два часа…..Фейерверки были роскошными, пылающие стрелы рассыпались в черном небе… потоки огненных искр и молний освещали все вокруг и отражались в воде…

Роберт Лейнхэм, о праздновании в Кенилворте

Я должна была присоединиться к королеве в Гринвиче, поэтому отправилась туда по реке, на двухпалубной прогулочной барке. Меня ошеломили шум и гам лондонской жизни и тот факт, что я наконец-то к ней вернулась. Река как всегда была самой оживленной транспортной артерией страны, изобилующей самыми разными судами. В основном все они шли по направлению к дворцу. Среди них особо выделялась роскошная прогулочная барка лорда-мэра, окруженная более мелкими судами его свиты.

Гребцы в ливреях с серебряными галунами искусно маневрировали среди более неуклюжих судов. Они посвистывали, напевали и окликали друг друга. В одной из барок сидела девушка, возможно, дочь лодочника. К восторгу гребцов и пассажиров, проплывающих мимо суденышек, она играла на лютне и сильным, немного хрипловатым голосом пела старинную песню «Налегай на весла, Норман». Это была типичная для лондонской реки сцена.

Я была на подъеме, в предвкушении придворной жизни. Я обещала себе, что буду сдержанна на язык, — хотя Елизавета иногда и поощряла острое словечко, — и что бы ни случилось, меня больше не отправят в изгнание. Я буду осторожна с ее фаворитами, такими мужчинами, как Хинидж, Хэттон, граф Оксфорд и в особенности граф Лестер.

Прошло восемь лет с тех пор, как я была при дворе и, конечно, изменилась, но думаю, в лучшую сторону. Разумеется, теперь моя красота была более зрелой. Я родила несколько детей, но тем не менее знала, что мужчины находят меня даже более привлекательной, чем прежде. Но одно я решила совершенно твердо — больше не позволю себя бросить. Конечно, я понимала, что Роберт поступил так только из-за королевы. Никакая другая женщина не смогла бы забрать его у меня. Но все-таки мое женское тщеславие было уязвлено, и в будущем, — если, конечно, у нас с Робертом есть будущее, — я дам ему понять, что такого больше не позволю.

Была весна, и королева как всегда в это время года переехала со всем двором в Гринвич, чтобы наслаждаться на природе первыми теплыми днями. К ее приезду дворец украсили и освежили. В покоях, отведенных для фрейлин королевы, меня встретили Кейт Кэри, леди Ховард Эффингем, Анна, леди Уорвик, и Катерина, графиня Хантингдон. Кейт была сестрой моей матери и, соответственно, кузиной королевы. Анна была замужем за братом Роберта Эмброузом, а Катерина приходилась родной сестрой Роберту.

Тетя Кейт, обняв меня, сказала, что я прекрасно выгляжу и она очень рада видеть меня при дворе.

— Тебя так долго не было с нами, — сказала Анна с недовольной гримаской.

— Она провела эти годы с семьей и, судя по всему, не напрасно. Теперь у нее есть чем гордиться, — ответила тетя Кейт.

— Королева часто вспоминает тебя, — вставила Катерина. — Правда, Анна?

— Конечно. Она не раз говорила, что в юности Леттис была одной из самых красивых дам при дворе. А вы же знаете, как королева любит окружать себя людьми приятной внешности.

— И я ей так нравилась, что она отправила меня в ссылку на восемь лет, — напомнила им я.

— Она считала, что ты нужна мужу и не хотела забирать тебя у него.

— Именно поэтому она снова посылает его в Ирландию?

— Тебе следовало бы поехать с ним, — сказала тетя Кейт. — Негоже надолго отпускать мужа одного.

— Ничего, — отмахнулась я. — Уолтеру это только на пользу.

Катерина засмеялась, но тетя Кейт оставалась серьезной.

— Леттис, девочка моя, — сказала она. — Не вздумай сказать подобное при королеве. Она очень не любит легкомысленного отношения к браку.

— Удивительно, что при таком серьезном отношении к браку она избегает его.

— Не нам судить об этом, — отрезала тетя Кейт. — Завтра на ужине ты будешь одной из придворных дам, пробующих блюда королевы. Она наверняка захочет поговорить с тобой. Ты ведь знаешь, Елизавета всегда готова отбросить церемонии за столом.

Я понимала, что тетя предупреждает меня об осторожности. Я не была при дворе восемь лет, а это означало, что я чем-то сильно задела королеву, ведь она была очень снисходительна к своей родне, особенно по линии Болейн. С Тюдорами Елизавета держалась построже, поскольку с ними надо было быть начеку, а среди Болейнов никто не претендовал на трон и они были счастливы теми королевскими милостями, которыми любила осыпать их Елизавета.

В эту ночь я едва могла заснуть от радостного возбуждения. Я снова при дворе. И рано или поздно увижусь с Робертом. И как только взгляну ему в глаза, сразу пойму, настолько ли нравлюсь ему, чтобы он пошел на риск. Но одно знала точно уже сейчас — больше никаких поспешных объятий. Ради такой малости я не собиралась опять отправляться в изгнание.

— На этот раз придумай что-нибудь получше, Роберт, — шептала я себе. — Разумеется, если ты поймешь, что все еще хочешь меня… и, конечно же, если я опять испытаю это непреодолимое желание стать твоей любовницей.

Я провела бессонную ночь, но какое наслаждение было нежиться в кровати, представляя себе радужные перспективы. Я так долго не была при дворе, столько лет потеряла… Ну, положим, не совсем потеряла… У меня есть дети и, особенно, мой собственный маленький Роберт. Я могла спокойно оставить его дома, будучи уверенной, что о нем хорошо позаботятся. Кроме того, подрастающих мальчиков только раздражает постоянное присутствие любящей матери. Но он всегда будет любить меня, мое маленькое сокровище, а когда вырастет, то всегда сможет рассчитывать на помощь мамы, своего самого близкого друга.

Было воскресенье, и во дворце состоялся большой прием. Архиепископ Кентерберийский, епископ Лондона, канцлер, королевские министры, родовитые аристократы — все пришли выразить уважение королеве. Она принимала их в Присутственной зале, стены которой были украшены богато вышитыми гобеленами, а пол присыпан свежим тростником.

Народ толпился на улицах, чтобы увидеть впечатляющую процессию, и королева не отказывала своему народу в удовольствии видеть всю торжественность и роскошь. Елизавета всегда помнила, что стала королевой благодаря народу Англии, поддержавшему ее. И она не упускала случая доставить им удовольствие. Королева, например, могла, проезжая верхом сквозь толпу людей, остановиться и побеседовать с самым последним нищим. Тем самым Елизавета давала понять, что, хоть и является существом высшего порядка, сошедшей на землю богиней, она знает и любит свой народ и в каком-то смысле служит ему. В этом и заключался секрет ее необыкновенной популярности.

Я видела, как входили графы, рыцари ордена Подвязки, бароны. Потом появился канцлер в сопровождении двух рыцарей, один из которых нес королевский скипетр, а другой — меч государства в красных ножнах, украшенных лилиями. Королева вошла в залу сразу за ними, но, к сожалению, обремененная своими обязанностями, я вынуждена была покинуть Присутственную залу.

Меня всегда забавлял ритуал подготовки стола. Это было настоящее священнодействие. Этикет требовал, чтобы придворных дам, пробующих блюда королевы, было две — одна замужняя, другая девица, — и обе обязательно высокого происхождения. В тот день со мной в паре была юная графиня.

Вначале в залу вошел кавалер с жезлом в руке, а за ним показался другой, со скатертью. Вслед за ними вошла целая процессия, каждый участник которой что-нибудь нес — солонку, блюдо, хлеб… Я с трудом подавила улыбку, наблюдая за тем, как они преклонили колена перед пустым столом, прежде чем начать его накрывать.

Потом наступила наша очередь. Мы приблизились к столу. Я держала в руке специальный нож, предназначенный именно для этой церемонии. Мы взяли хлеб и соль и втерли их в тарелки, дабы убедиться в том, что они чистые. Только после этого в залу стали заносить кушанья. Я отрезала от каждого кушанья кусочки и отдавала их гвардейцам, также участвующим в церемонии. Они съедали все, что я им давала. Это делалось для того, чтобы защитить королеву от яда.

Когда гвардейцы закончили есть, трубы и литавры возвестили о том, что стол накрыт.

Королева, как правило, не сидела в общей зале. Она предпочитала есть в смежной с залой комнате. Как я и предполагала, королева велела позвать меня туда и позволила присесть рядом с ней.

Пока я рассыпалась в благодарностях, она внимательно рассматривала меня. Мне тоже ужасно хотелось увидеть, как ее изменили годы, но с этим не следовало спешить.

— Ты посмотри, как хорошо на тебя подействовала сельская жизнь, — сказала она. — И материнство тоже. Двое сыновей, говоришь? Надеюсь когда-нибудь увидеть их.

— Вашему Величеству стоит только приказать, — ответила я, хотя это и так было ясно.

Елизавета покивала.

— Многое произошло с тех пор, как ты была при дворе. Я так скучаю по своей дорогой сестре, твоей матери.

— Ваше Величество всегда были добры к ней. Она часто говорила мне об этом.

Неужели это слезы блеснули в ее глазах? Может быть и так — Елизавета всегда была сентиментальной по отношению к тем, кого считала настоящими друзьями. А мама, без сомнения, была одной из них.

— Она умерла слишком молодой, — это уже звучало как упрек.

Кому? Маме, за то, что оставила ее? Богу, за то, что забрал ее и тем расстроил королеву?.. Катерина Ноллис! Как вы смели оставить свою королеву, когда вы нужны ей!.. Господь Всемогущий! Зачем забрал у меня мою добрую Катерину? Эти мысли вертелись у меня на языке, но я напомнила себе об осторожности. Хотя, вообще-то, к изгнанию меня привел как раз не язык. Более того, мои замечания вносили приятное разнообразие в монотонный хор льстецов, всю жизнь окружавших Ее Величество.

— Я счастлива видеть Ваше Величество в добром здравии после болезни.

— Да, многие думали, что я при смерти. Я, признаться, сама так думала.

— Вы бессмертны, мадам. Я хочу сказать, должны быть бессмертны, ведь люди так нуждаются в вас.

Она кивнула.

— Ну что ж, Леттис, я рада, что ты снова с нами. Ты все еще довольно привлекательна, а твой граф Эссекс обойдется пока без тебя. Тем более он такую кашу заварил в Ирландии… Политик из него никудышный, но он не способен на измену. Надеюсь, на этот раз ему повезет. А двор скоро уезжает из Гринвича.

— Почему? Разве Вашему Величеству надоело здесь?

— О нет… Гринвич всегда был моим любимым местом. Ведь я здесь родилась. Но мне придется ублажить лорда Лестера. Он сгорает от нетерпения показать мне свой замок Кенилворт. Говорят, он превратил его в одно из самых роскошных поместий в стране. Он не оставит меня в покое, пока не похвастается им передо мной.

Мое сердце вдруг заколотилось, и я в душевном порыве взяла руку Елизаветы и поцеловала. Роберт сгорает от нетерпения показать замок королеве? Что ж, а я не прочь взглянуть на него самого.

Я подняла глаза на Елизавету и попыталась сделать вид, что испугана собственной дерзостью. Но королева пребывала в хорошем настроении. К тому же я все-таки родственница.

— Ваше Величество, я слишком самонадеянна, но я не могу передать, как рада, что снова могу служить вам.

Глаза королевы на миг потеплели. Она поверила мне.

— Я тоже рада, что ты снова со мной, Леттис. Готовься к отъезду в Кенилворт. Тебе, без сомнения, понадобятся новые платья к этому событию. Тут у нас есть алый бархат, пришлешь свою портниху, пусть скажет, что я приказала взять отрез, — уголки ее губ чуть поднялись. — Мы все должны выглядеть достойно перед милордом Лестером.

Королева любила его. Я слышала любовь в ее голосе, когда она произносила его имя. И тогда я подумала, что иду по опасной тропе. Но даже мысль о Роберте бросала меня в жар. Я знала, что если он и изменился, я все равно буду желать его.

Если он только даст мне понять, что готов возобновить отношения, я без колебаний стану соперницей королевы.

— Я бы выпила немного аликанте, — сказала Елизавета.

Я смешала вино с водой, как она любила. Королева вообще была умеренна в еде, а из напитков предпочитала легкий эль. Но если уж пила вино, то обязательно смешанное с водой. Иногда ей надоедало сидеть за столом и она покидала его. Все, разумеется, тоже вставали, ибо кто же останется за столом, когда королева уходит. Поскольку нам подавали еду только после королевы, это означало, что мы не всегда успевали поесть как следует, поэтому никто из нас особо не стремился обедать с королевой.

Но на этот раз она не спешила, и все успели хорошо поесть.

Прихлебывая вино, она улыбалась, и я знала, что она думает о Роберте.

* * *

В Кенилворт мы выехали в июле. Он расположился на полдороге между Уорвиком и Ковентри, приблизительно в пяти милях от каждого. Так что путь от Лондона предстоял неблизкий, но мы и не спешили.

Эта длинная роскошная кавалькада состояла из трех десятков самых важных вельмож страны, всех фрейлин королевы, одной из которых была и я, и более чем четырехсот слуг. Королева планировала провести в Кенилворте больше двух недель.

Народ стекался поглядеть на наш кортеж и восторженно приветствовал королеву, которая, как обычно, непринужденно перебрасывалась фразами с толпой. Это она обожала.

Мы успели отъехать не так уж далеко, когда увидели, как навстречу нам мчится группа всадников. Я сразу узнала Роберта во главе. Мое сердце забилось быстрее. Он еще был далеко, но я уже знала, что почувствую при встрече с ним. Да, он полностью соответствовал своей должности королевского конюшего. Он, конечно, немного постарел: чуть раздался, виски тронула седина, В синем бархатном дублете с разрезами в форме звезд, соответствующими последней немецкой моде, и синим, в тон дублету, пером в шляпе, он выглядел великолепно, и я видела — его прежнее обаяние и очарование остались. Я очень сомневаюсь, что королева сейчас любила его меньше, чем когда он был молод. И еще чувствовала, что со мной будет то же самое.

Он осадил коня рядом с нами, и щеки Елизаветы слегка порозовели. Верный признак того, что королева довольна.

— Лорд Лестер! — воскликнула она. — Вы ли это?

Он подъехал вплотную к сидевшей верхом королеве и поцеловал ей руку. Их глаза встретились, и я ощутила жесточайший укол ревности, утешая себя только тем, что Роберт просто играет свою роль, отдавая должные почести особе королевы. Если бы она не была королевой, он смотрел бы только на меня.

Он подъехал ближе и остановился.

— Как понимать это неожиданное появление, негодяй? — улыбнулась Елизавета. Слово «негодяй» по отношению к Роберту у нее всегда звучало ласково и нежно.

— Я просто не мог позволить никому, кроме себя, препроводить вас в Кенилворт, моя королева, — пылко сказал он.

— Что ж, поскольку мы сгораем от любопытства увидеть этот волшебный замок, то вы прощены. Хорошо выглядишь, Роб.

— И чувствую себя отлично, — отозвался он. — Может, потому что я рядом с моей королевой?

Я была в ярости. Он даже не взглянул в мою сторону.

— Продолжим путь, — произнесла Елизавета, — иначе наше путешествие в Кенилворт растянется на долгие недели.

Мы пообедали в Итчингворте, где нас прекрасно принимали, и поскольку там был лес, королева выразила желание поохотиться.

Я смотрела, как Елизавета и Роберт ехали бок о бок. Она не скрывала своего отношения к нему. А Роберт? Трудно сказать, насколько искренни его чувства. Возможно, его поведение продиктовано честолюбием. Наверняка он уже не надеялся на брак с королевой, но если не брак, то нужно было хотя бы остаться на вершине. Благодаря особой заинтересованности Елизаветы он вознесся к своему нынешнему положению гигантскими скачками, попутно приобретя множество завистников и врагов. Одни знали его лично, другие даже не были знакомы с ним, но все только и ждали его падения с вершины — такова уж человеческая натура.

Я начала понимать Роберта лучше, чем во времена нашей близости. Он обладал великолепными манерами и был любезен с любым собеседником, независимо от его социального положения. Эти манеры порой не позволяли оценить всю мощь его натуры и расчетливый ум. Он был довольно вспыльчив и в гневе мог быть страшен. В его жизни было много тайн, но те, кто подходил к нему без камня за пазухой, не рисковали ничем. Однако, разумеется, он всегда был настороже, даже в отношениях с королевой. И если на ее отношение к любви повлияли грустные воспоминания, то и у Роберта, как и у королевы, тоже имелись свои семейные трагедии. Его дед, финансовый советник Генриха Седьмого, был в свое время обезглавлен (брошен на съедение волкам, вот как это называлось по-настоящему), дабы успокоить недовольных налогами, которые определял король, а собирали Дадли и Эмпсон. Отца Роберта отправили на плаху за попытку посадить на трон леди Джейн Грей и своего сына Гилфорда. Поэтому неудивительно, что Роберт не давал шансов своим недругам и не собирался подставлять шею под топор, как его предки. Впрочем, Елизавета терпеть не могла смертных приговоров и редко подписывала их, даже своим врагам. Так что и в самом худшем случае Роберту вряд ли приходилось опасаться за свою жизнь.

Однако можно было впасть в немилость у королевы, и Роберт прилагал все усилия, чтобы этого не произошло.

Он не замечал меня, пока мы не достигли Графтона, где у королевы был собственный дом. Елизавета пребывала в отличном настроении, которое поднялось, как только она увидела Роберта. Они ехали бок о бок, чуть поодаль от всех, и мы слышали, как королева смеется каким-то его шуткам.

Было необычайно жарко, и когда мы въехали в Графтон, все умирали от жажды. Пока слуги метались в поисках легкого эля для королевы, все расположились в ее доме.

Когда наконец королеве принесли эль, она сделал глоток и тут же все выплюнула.

— Я не могу это пить, — возмущенно воскликнула она. — Этот напиток слишком крепкий.

Роберт также попробовал напиток и заявил, что он крепче мальвазии, что он ударил ему в голову и теперь он за себя не отвечает. Он приказал слугам найти легкий эль, который смогла бы пить королева.

Однако сделать это оказалось нелегко, поскольку в доме не было легкого эля. Чем сильнее королева хотела пить, тем раздражительнее она становилась.

— Что это за слуги! — воскликнула она. — Они даже не могут подать мне мой добрый эль! В этом доме совсем нечего пить?

Роберт сказал, что не может позволить ей пить воду, так как опасается отравления. Близость отхожих мест к жилому помещению всегда представляла собой определенную угрозу, особенно в такую жаркую погоду.

Но не в его характере было сидеть сложа руки и причитать. Он отправил своих слуг в деревню, и вскоре они обнаружили и принесли королеве легкий эль. Роберт подал его королеве, и она объявила, что довольна как напитком, так и подающей его персоной.

Мы все еще находились в Графтоне, когда Роберт наконец заметил меня и вздрогнул, потом подошел и поклонился.

— Леттис, рад снова видеть вас.

— И я рада, милорд Лестер.

— Прошлый раз, когда мы виделись, я был Робертом.

— Это было давно.

— Да, восемь лет назад.

— О, вы помните?

— Есть вещи, которые не забываются.

Да, он не забыл! Я знала! Думаю, что его, как и меня, опасность только подстегивала. Мы стояли, глядя друг на друга, и я видела, что он вспоминает то же, что и я, — наши тайные встречи и как мы занимались любовью.

— Мы должны еще встретиться… наедине, — сказал он.

— Королева вряд ли одобрит.

— Верно. Но если она ничего не будет знать, то не расстроится. Что ж, очень рад, что вы будете у меня в гостях в Кенилворте.

С этими словами Роберт быстро вернулся к королеве. Я утешалась тем, что он опасается, как бы меня снова не отправили в изгнание.

И что возбуждало меня больше всего, так это прежняя непринужденность в наших отношениях. С годами его притягательность для меня лишь возросла. Я надеялась, что и я стала для него еще более привлекательной. Стоило нам оказаться рядом, и нас сразу потянуло друг к другу.

Однако на этот раз Роберт не сразу добьется своего. Я дам понять, что хочу более прочных отношений. Я думала о браке с ним. Каким образом, если у меня уже есть муж? Об этом не могло быть и речи. Но меня больше не будут бросать по команде королевы. Это надо дать понять с самого начала.

Жизнь вновь стала захватывающей. Мы с Робертом иногда обменивались многозначительными взглядами. Мы знали, что не упустим свой шанс, когда он нам представится.

Ожидание только возбуждало нашу страсть, поскольку мы оба знали, что в Кенилворте нам удастся увидеться наедине.

* * *

В замок мы прибыли 9 июля. Все восторженно ахнули, когда увидели его. Роберт повернулся к королеве, словно умоляя разделить общее восхищение. Замок действительно был великолепен. Зубчатые башни и мощный донжон придавали ему вид настоящей крепости. Рядом, в лучах солнца, сверкало прекрасное озеро, через которое Роберт велел перекинуть изящный мостик, а вдалеке за стенами замка темнел лес, обещавший королеве хорошую охоту.

— Больше похоже на королевский дворец, — заметила Елизавета, любуясь видом.

— Все было спроектировано, чтобы доставить удовольствие моей королеве.

— Вам удалось превзойти Гринвич и Хэмптон, граф.

— О нет, моя королева, это ваше присутствие делает этот замок прекраснее других. — Теперь устами Роберта говорил придворный льстец. — Без вас это просто груда камня.

Я едва не расхохоталась от такой откровенной лести, но Елизавета была другого мнения и подарила Роберту любящий и нежный взгляд.

Мы подъезжали к донжону, когда десять девочек, одетых в белые шелковые мантии и изображающих из себя сибилл, шеренгой перекрыли нам дорогу. Одна из них вышла вперед и заговорила стихами, восхваляя королеву, прославляя ее красоту и предсказывая долгое и счастливое царствование, сулящее процветание стране и благосостояние народу.

Королева с удовольствием слушала. Очевидно, это у нее было наследственное, от отца. Генрих Восьмой тоже обожал, когда его превозносили не зная меры. Роберт знал, как доставить удовольствие королеве. Должно быть, он действительно ее любит. Сколько раз она протягивала ему сверкающую корону и сколько раз отдергивала, стоило ему только протянуть к ней руки. Долго ли он терпел бы ее, если бы ставкой не была корона? Или если бы его будущее не было в руках Елизаветы?

Тем временем нас поджидал еще один маленький фарс, и я заподозрила, что это только прелюдия к тому, что нам предстоит увидеть в ближайшие дни.

Роберт подвел королеву к арене для турниров, где ее встретил огромный, свирепого вида детина в шелковой тунике и с дубиной в руке.

— Кто посмел войти во владения могучего графа Лестера? — громовым голосом заревел он, размахивая дубиной, и несколько дам притворно вскрикнули от страха.

Роберт вышел вперед.

— Мой добрый слуга, разве ты не видишь, кто среди нас?

Детина поднял глаза на королеву и, словно ослепленный исходящим от нее сиянием, закрыл их рукой. Он пал на колени перед Елизаветой и протянул ей ключи от замка.

— Открывайте ворота! — рявкнул он. — Этот день в Кенилворте никогда не забудут!

Ворота отворились, и мы вошли. На стенах стояли шесть трубачей в длинных шелковых одеяниях, представляя собой внушительное зрелище, ведь их трубы были по пять футов длиной. Трубы заиграли, приветствуя королеву, которая от удовольствия захлопала в ладоши.

Далее нас ожидало еще более удивительное зрелище. В центре озера, на искусственном островке, стояла красивая женщина, у ног которой возлежали две нимфы. Вокруг живописной толпой расположились мужчины и женщины с высоко поднятыми пылающими факелами.

Фея озера звонким голосом принялась восхвалять королеву. Елизавета была в восторге.

Но это было только начало. У входа в цитадель нас ожидала группа людей, одетых в римских богов. Бог леса Сильван протянул ей ветви и цветы, а богиня земледелия Церера — кукурузный початок. Встречали нас и вооруженный Марс, Бахус с виноградом, Аполлон с музыкальными инструментами, воспевавший любовь народа к королеве, и другие.

Королева похвалила искусство актеров и восхитилась их красотой.

Лестер шепнул королеве, что у него есть еще много чего, чтобы удивить королеву, но она, вероятно, устала после дороги и хочет отдохнуть. Должно быть, ей также хочется пить, и уж здесь-то, в замке Кенилворт, точно найдется эль ей по вкусу.

— Я позаботился о том, чтобы ничто не вызвало неудовольствия Ее Величества, как это произошло в Графтоне, где вам подали слишком крепкий эль. Я привез пивоваров из Лондона, так что, думаю, вы останетесь довольны.

— Я была уверена, что мои Глаза позаботятся обо мне, — с чувством сказала королева.

Во внутреннем дворе королеву приветствовал пушечный залп. Прежде чем пригласить Елизавету в ее покои, Роберт обратил ее внимание на роскошные часы одной из башен замка, башне Цезаря. Их циферблат был нежно-голубого цвета, а цифры и стрелки на них, сделанные из чистого золота, сияли на всю округу, потому что часы было видно издалека. Граф Лестер попросил королеву чуть подождать, чтобы увидеть, как золотые стрелки часов остановятся.

— Это означает, что пока Ваше Величество в Кенилворте, время останавливается.

Елизавета была просто счастлива. Как она обожала всю эту помпезность и церемонность! Как она обожала лесть! И как она обожала Роберта!

Некоторые полагали, что во время этого визита в Кенилворт королева наконец даст согласие на брак с Робертом. Похоже, он тоже на это надеялся.

* * *

Те дни в замке Кенилворт навсегда запомнились не только мне, что вполне объяснимо, но и всем, кто был там. Думаю, еще никогда не было и вряд ли будет такой прием, который устроил Роберт для своей королевы.

Фейерверки, итальянские акробаты, травля собаками привязанных быков и медведей, и, конечно же, разнообразные турниры. Где бы ни находилась королева, там непременно устраивались балы, на которых она без устали танцевала до глубокой ночи.

Поначалу Роберт все свое время уделял королеве. Да и позже он тоже не имел права отлучаться надолго. В редких случаях, когда Роберт танцевал с другой дамой, Елизавета пристально, не скрывая раздражения, наблюдала за ним.

Однажды она поинтересовалась:

— Надеюсь, лорд Лестер, вы хорошо провели время.

Видно было, что она здорово разозлилась. Но Роберт что-то прошептал ей на ухо, Елизавета снова заулыбалась, и к ней вернулось хорошее настроение.

Просто трудно было поверить, что они не любовники.

Могло показаться, что я мечтаю о невозможном, если бы я несколько раз не заметила, как его глаза обегают танцевальную залу, и поняла, что он высматривает меня. Когда он наконец находил меня взглядом, между нами как будто пробегала искра. Я знала, что наша встреча неизбежна, только надо быть терпеливыми и осторожными.

А пока я готовила себя к этой встрече. Больше никаких поспешных любовных утех за быстро захлопнутой дверью, мой дорогой Роберт. Или: «Леттис, давай встретимся сегодня ночью, если королева отпустить меня». Он, разумеется, попробует уговорить меня. О, это он умел! Но теперь я готова и буду настороже. Я стала мудрее.

Мне доставляло удовольствие думать о том, что мы с Елизаветой соперницы. Она была, что и говорить, достойным противником, с ее властью и обещаниями величия… и с ее угрозами. «Не воображайте, что мои милости касаются только вас!» Точно, как ее отец. «Я вознес вас к вершине, но так же легко и сброшу на самое дно», — Генрих Восьмой говорил это своим фаворитам — и женщинам, и мужчинам, тем, кто был предан ему: кардиналу Уолси, Томасу Кромвеллу, Екатерине Арагонской, Анне Болейн, бедняжке Катерине Ховард. Катерина Парр была бы следующей, если бы он вовремя не умер. Генрих когда-то любил Анну Болейн так же, как королева любила Роберта, но это не спасло ее. Сам Роберт наверняка не раз думал об этом.

Что же будет со мной, если я вызову гнев королевы? Но опасность только добавляла куража в мои планы.

И наконец настал момент, когда мы с Робертом остались наедине. Он взял меня за руку и заглянул в глаза.

— И что же вы хотите от меня, милорд?

— Ты знаешь, — нетерпеливо ответил он.

— Здесь хватает женщин, милорд, а я замужем.

— Но ты единственная, кого я хочу.

— Тише, тише, милорд, — с притворным испугом перебила я. — Это же государственная измена! Не дай Бог, ваша госпожа услышит.

— Мне все равно, но мы с тобой должны быть вместе.

Я покачала головой.

— На самом верху западной башни есть комната, куда никто не ходит, — настаивал Роберт.

Я отвернулась, но он схватил меня за руку, развернул к себе и обнял. Безумное желание, которое только он мог разбудить во мне, вспыхнуло с новой силой.

— Я буду ждать тебя там… в полночь, — прошептал он.

— Ждите… милорд.

На лестнице послышались чьи-то шаги, и Роберт мгновенно отпрянул от меня. «Боится, чтобы не увидели», — раздраженно подумала я.

Я не пошла той ночью на башню, хотя мне и трудно было удержаться от соблазна. Я утешалась тем, что представляла, как он нетерпеливо ходит по комнате, ожидая меня.

В следующий раз он не стал ждать, пока мы останемся наедине, а просто на несколько мгновений задержался около меня и, делая вид, что болтает о пустяках с гостьей, тихо сказал:

— Нам нужно встретиться. Мне столько хочется сказать тебе.

В его глазах я увидела упрек.

— Если только поговорить, то я, может, и приду.

И я пошла.

Он сразу схватил меня и попытался поцеловать, но я заметила, что вначале он тщательно запер дверь.

— Нет, — попыталась протестовать я. — Подожди.

— Да! — почти прорычал он. — Сейчас! Я так долго ждал, что не могу ждать ни секунды дольше.

Да, рядом с ним я была слабой женщиной, и стоило ему коснуться меня, как я уже безумно хотела его. Сопротивляться было бесполезно. А поговорить можно и потом.

Он торжествующе рассмеялся. Я тоже торжествовала, поскольку знала, что мое отступление временное. В конце концов я добьюсь своего.

— Леттис! — самодовольно заявил он после того, как мы отдышались. — Мы так нужны друг другу.

— Я восемь лет прекрасно обходилась без тебя, — напомнила я, понимая, что, несмотря на уступку Роберту, мне нужно твердо придерживаться намеченной стратегии.

— Восемь лет, потраченных впустую, — вздохнул он.

— Впустую? О нет, дорогой милорд, вы заметно продвинулись в своей карьере за эти восемь лет.

— Время без тебя — это впустую потраченное время.

— Ты словно с Елизаветой разговариваешь.

— Леттис, ну перестань, будь реалисткой.

— Именно это я и собираюсь сделать.

— Ну послушай. Ты замужем, а я…

— А ты еще только надеешься жениться. Ты так устал от ожидания, что решил поискать приключений на стороне. Скажем, парочка тайных любовных свиданий с той, кто не может устоять против твоей красоты.

— Ты ведь знаешь, что это не так, и знаешь, в каком я положении.

— Знаю, что она много лет дразнит тебя короной и что надеяться тебе не на что. Или ты еще надеешься?

Он чуть пожал плечами.

— Кто знает. Королева так непредсказуема.

— Мне ли об этом не знать? Не забыл, что это я восемь лет провела в изгнании? И знаешь за что?

Он только крепче обнял меня.

— Ты должен быть осторожным, — предупредила я. — Один раз она уже заметила. Тогда, восемь лет назад.

— Думаешь, заметила?

— А ты что, не понял, почему меня отослали подальше от двора?

Роберт самодовольно ухмыльнулся при мысли, что может делать все что угодно с интересующими его женщинами.

Я отодвинулась, и он тут же снова стал нежным влюбленным.

— Леттис, я люблю тебя… только тебя…

— Может, пойдем и скажем это королеве?

— Ты забываешь об Эссексе.

— Он твоя гарантия безопасности.

— Если бы его не было, я женился бы на тебе и ты бы поняла, что я люблю тебя.

— Но он есть, и ты можешь говорить «если бы» совершенно спокойно. Ты никогда бы не решился рассказать королеве о том, что произошло здесь сегодня ночью.

— Конечно, нет. Но если бы я мог жениться на тебе, я бы так и сделал и в свое время сказал бы об этом королеве.

— Поскольку женщина не может иметь двух мужей, то ни о каком браке речи быть не может. И ты знаешь, что будет, если королева узнает о нас. Меня опять отправят подальше от двора, а ты на время впадешь в немилость, но потом снова все будет хорошо. Собственно, я пришла сюда поговорить…

— Но поняла, что не можешь сопротивляться охватившей нас страсти.

— Я поняла, что люблю, когда мне доставляют удовольствие, а у тебя это неплохо получается. Но я больше не позволю, чтобы меня использовали как служанку, а потом бросали за ненадобностью.

— Ну, что ты, Леттис, разве ты похожа на служанку?

— Надеюсь, что нет. Но мне показалось, что ты так со мной и обращаешься. Так вот, мой милый лорд, этого больше не будет.

— Леттис, пойми. Я больше всего на свете хочу на тебе жениться и вот что я тебе скажу… Когда-нибудь мы поженимся…

— И когда же?

— Скоро.

— А Эссекс?

— Предоставь это мне.

— Что значит — предоставить тебе?

— Это значит, что всякое бывает. Потерпи. Мы с тобой созданы друг для друга. Я сразу понял это, когда мы встретились. Но ты была уже леди Эссекс, что я мог поделать? О Леттис, если бы ты не была замужем за ним, как все было бы по-другому. Но ты вернулась ко мне, и я не собираюсь вновь потерять тебя.

— Это все чудесно, но мне нужно идти, иначе меня хватятся. А если, не дай Бог, за мной следили и доложили королеве, то не хотела бы я быть на вашем месте, милорд. Да и на моем будет не слаще.

Он отпер дверь и выпустил меня, так крепко обняв напоследок, что я уже было подумала, что все начнется снова.

Я проскользнула в свои покои. Кое-кто заметил мое отсутствие и, возможно, решил, что я была у любовника. Но знали бы они, кто был этим любовником!

* * *

Жара спала. Прошли ливни, освежив все вокруг, и настроение у всех было прекрасное. Я ни разу не оставалась с Робертом наедине, но часто видела его в компании других дам и кавалеров, потому что он практически не отходил от королевы. Роберт с королевой целыми днями пропадали в лесу на охоте, возвращаясь уже в сумерках. И каждый раз Елизавету в замке поджидало какое-нибудь пышное зрелище, устроенное Робертом. Изобретательность Роберта не знала границ. Королева была в восторге, но Роберт все равно был начеку, поскольку знал, что все это мгновенно забудется, если он вдруг чем-нибудь обидит ее.

В этот день королеву по возвращении в замок ожидала водная феерия. Роберт умело использовал озеро для представлений, особенно ночью, когда свет отражающихся в воде факелов придавал всему окружающему почти волшебный вид. На этот раз королеву встречала русалка, рядом с которой на огромном дельфине сидел актер в маске, изображающей Ариона[7].

Увидев Елизавету, он тут же принялся декламировать оду, воспевающую красоту королевы и то, какую радость она доставила своим присутствием в стенах замка Кенилворт. При виде королевы, он начал читать стихи о ее красоте и счастье Кенилворта, стены которого она почтила своим присутствием.

Это происшествие немало развеселило королеву, потому что, прочитав первые строчки, он сбился, начал заново и опять сбился. После чего актер в отчаянии сорвал с себя маску, открыв красное взмокшее лицо, и воскликнул:

— Ваше Величество, никакой я не Арион, я честный Хэрри Голдингем, вернейший слуга Вашего Величества.

Наступила тишина. Роберт свирепо взглянул на него, но Елизавета громко расхохоталась.

— Мой добрый Хэрри Голдингем, ты доставил мне удовольствие своим выступлением. Это лучшее, что я видела здесь.

И позже вечером королева не раз вспоминала это происшествие и снова благодарила Роберта за доставленное удовольствие.

Меня раздражала абсолютная преданность королевы Роберту. Она просто не отпускала его от себя. Он мог отойти, только когда Елизавета занималась своим туалетом. Но у меня были обязанности при дворе, поэтому остаться наедине у нас никак не получалось, однако это только разогревало нашу страсть.

Однажды, надеясь наконец перекинуться с Робертом хоть несколькими словами, я увидела его беседующим с одной из придворных дам. Я знала ее в лицо, и она меня очень интересовала. Это была леди Дуглас Шеффилд. Одно время ее имя связывали с именем Роберта, и я тут же припомнила все связанные с ними слухи.

Я не верила в то, что Роберт распорядился убить ее мужа. Какой смысл в убийстве графа Шеффилда? Леди Шеффилд была для Роберта куда более желанна при наличии мужа — как и я. Настоящим доказательством его любви был бы брак. Это бы означало, что невеста для него дороже милости королевы, а я даже не представляла себе, как бы она взбесилась, если бы Роберт женился. Ее гнев был бы страшен. Пожалуй, даже ему не удалось бы потом восстановить свое положение.

До сих пор я не придавала большого значения сплетням вокруг леди Шеффилд и Роберта. Одно его имя всегда порождало множество самых нелепых домыслов, поскольку из-за его высокого положения великое множество врагов и завистников желали его падения с вершины. Такая ситуация наводила на грустные размышления о низменности человеческой природы, ведь развенчивания кумира королевы жаждали даже те, кто все равно не смог бы этим воспользоваться.

Всю жизнь Роберта преследовала молва о загадочной смерти Эми Робсарт. Убил ли он ее? Кто знает… То, что она стояла между ним и реализацией его честолюбивых устремлений, не вызывает сомнения. Он страстно хотел вступить в брак с королевой, что было невозможно при живой жене. Камнор-плейс хранит много темных тайн. И слухи о насильственной смерти супруги Роберта охотно поддерживали все его враги и завистники.

Его личный врач доктор Джулио, итальянец по происхождению, обрел репутацию отравителя, неудивительно, что именно ему приписывали отравление графа Шеффилда по приказу Роберта. Но зачем, если Роберт не собирался жениться на его вдове? Хотя, с другой стороны, если бы граф Шеффилд начал бракоразводный процесс и обвинил леди Шеффилд в адюльтере, то подробности могли дойти до королевы, а этого Роберт никак не мог допустить.

Но темная сторона его натуры меня не беспокоила. Меня он интересовал только как мужчина, равный мне по характеру. Мне не был нужен мягкий и безобидный мужчина вроде моего Уолтера. Я устала от него и влюбилась в Роберта, как только может влюбиться женщина. И поэтому, увидев его увлеченно беседующим с леди Шеффилд, я встревожилась. Было воскресенье. Королева отправилась в церковь, а поскольку стояла мягкая и приятная погода, решили организовать спектакль, который предстояло дать труппе актеров, приглашенных Робертом из Ковентри. Спектакль был о датчанах и назывался «Хок Тайд».

Мне было смешно наблюдать, как вся эта деревенщина, обряженная в импровизированные костюмы, изображает людей, о которых они не имели ни малейшего представления. Даже их выговор выдавал в них жителей английской глубинки. Но Елизавета с удовольствием смотрела на них. Она вообще не упускала случая пообщаться с простыми людьми, подчеркивая этим, что при всей своей царственности и великолепии, она их уважает и любит. Очень часто во время поездок по стране нам приходилось останавливаться, потому что какому-то простолюдину хотелось с ней поговорить. И у нее всегда находилось слово ободрения даже для самого скромного собеседника. Множество людей по всей стране свято хранили в душе воспоминания о встрече с королевой и были готовы отдать за нее жизнь, потому что она снизошла до общения с ними.

Поэтому сейчас она внимательно смотрела пьесу провинциальных актеров, как если бы перед ней выступала самая лучшая придворная труппа. Она смеялась там, где нужно было смеяться, и аплодировала, когда от нее ждали аплодисментов.

Пьеса была о вторжении данов на английскую землю[8], о том произволе, который они чинили, о грубости их нравов и совершенных ими преступлениях. Главным героем был Гунна, полководец короля Этельреда, и, разумеется, пьеса завершилась поражением датчан. Отдавая дань уважения тому факту, что Англией правит женщина, захваченных в плен датчан на сцену вывели женщины, чему Елизавета громко зааплодировала.

Когда представление окончилось, королева настояла на том, чтобы ей представили актеров. Она хотела лично поблагодарить их за прекрасный спектакль.

— Мои добрые жители Ковентри, — сказала она. — Вы доставили мне большое удовольствие и заслужили награду. На вчерашней охоте мы подстрелили несколько оленей, я прикажу, чтобы вам отдали двух самых лучших. Кроме того, вы получите по пять монет.

Добрые жители Ковентри пали на колени и объявили, что никогда не забудут день, когда играли перед самой королевой. Они всегда были ее верными слугами, а отныне готовы отдать жизнь за Ее Величество.

Она поблагодарила их. Я смотрела, как она царственно и в то же время непринужденно общалась с актерами и не могла не восхищаться Елизаветой. Она поднимала их к себе, а не опускалась к ним со своего королевского пьедестала. С первого взгляда на нее было видно, что это королева. И то, что она была моей соперницей, только возбуждало меня. А тот факт, что Роберт ради меня так много поставил на карту, свидетельствовал о глубине его чувства.

Будучи от природы авантюристами, мы оба не могли устоять перед вспыхнувшей в нас страстью. Уверена, что риск только еще больше заводил его. Как и меня.

В этот день мне выпала возможность поговорить с леди Дуглас Шеффилд.

После спектакля королева решила воспользоваться чудесной погодой и с Робертом в сопровождении нескольких придворных верхом отправилась погулять в лес, а я, увидев, что леди Шеффилд в одиночестве прогуливается по саду, направилась к ней.

Я встретилась с ней возле озера как будто случайно и вежливо поздоровалась.

— Леди Эссекс, если не ошибаюсь? — спросила она, ответив на мое приветствие.

Я подтвердила этот факт и высказала предположение, что передо мной леди Шеффилд.

— Вообще-то мы должны знать друг друга, — сказала я. — Мы родственники по Ховардам.

Она была из Эффингемских Ховардов, а моя прабабушка, жена сэра Томаса Болейна, походила из этой семьи.

— Так что, получается, мы дальние родственники, — добавила я, внимательно рассматривая леди Шеффилд.

Да, я понимала, что такая женщина, безусловно, могла привлечь внимание Роберта. В ней была изюминка, присущая всем женщинам Ховард. Моя бабушка Мария Болейн была чем-то похожа на Катерину Ховард. Анна Болейн, кроме того что была необыкновенно привлекательна, обладала еще и трезвым расчетом, что сделало ее амбициозной. Анна просчиталась — и неудивительно, когда имеешь дело с таким королем, как Генрих Восьмой — и закончила на плахе. Но поведи она себя несколько иначе, да еще вместо дочки роди сына — и все повернулось бы совсем по-другому.

Леди Шеффилд была из тех нежных и мягких женщин, которые ничего не требуют взамен того, что отдают и, возможно, поэтому так привлекают мужчин. Впрочем, удержать этих мужчин им удается не всегда.

— Королева все больше влюбляется в милорда Лестера, — заметила я.

Она сразу погрустнела, и я решила — значит, все-таки у нее что-то было с Робертом.

— Как полагаете, она выйдет за него? — спросила я.

— Нет, — вскинулась леди Шеффилд. — Он этого не сделает.

— Почему же, он хочет этого давно, а она порой, похоже, хочет того же.

— Но он не может этого сделать! Мне стало неуютно.

— Э-э, а почему, собственно, леди Шеффилд?

— Потому… — начала было она, но передумала. — Я не могу сказать. Это слишком опасно и он не простит мне.

— Кто? Граф Лестер?

Она растерялась, и ее глаза заблестели от слез.

— Я могу помочь? — ласково спросила я.

— Нет, нет, спасибо. Мне надо идти. Я сама не знаю, что говорю. Я плохо себя чувствую. У меня еще дела…

— Дуглас, последнее время вы чем-то опечалены, — произнесла я, твердо решив не отпускать ее. — Что случилось? Я чувствовала, что должна поговорить с вами. Родственники должны помогать друг другу.

— Вы так думаете? — удивилась она.

— Иногда хорошо облегчить сердце, тем более не чужому человеку.

— Я не хочу ничего обсуждать. Да и говорить, собственно, не о чем. Мне вообще не надо было приходить, а быть рядом с сыном.

— У вас есть сын?

Она кивнула.

— А у меня четверо. Пенелопа, Дороти, Роберт и Уолтер. Я очень скучаю по ним.

— Значит, и у вас есть Роберт?

— Вашего сына зовут Роберт? — встревожилась я.

Она снова кивнула.

— Что ж, хорошее имя, — продолжала я. — Такое же у мужа королевы… если, конечно, она решится на брак.

— Она не может выйти за него, — возразила Дуглас, попавшись в мою ловушку.

— Вы, как видно, убеждены в этом.

— Когда вы говорите об их браке…

— Это то, на что он всегда надеялся. Все знают это.

— Если бы она хотела выйти за него, то давно бы уже вышла.

— После загадочной смерти его жены? — тихо спросила я. — Она не могла этого сделать.

Графиня Шеффилд вздрогнула.

— Я часто думаю об Эми Дадли. Она снится мне в кошмарах. В своих снах я часто вижу себя в том доме, и кто-то крадется ко мне в комнату…

— Вам снится, что вы его жена… и он хочет избавиться от вас… как странно…

— Нет.

— Вы, наверное, чего-то боитесь.

— Мужского непостоянства, — грустно ответила она. — Сначала они такие страстные, но всегда находится другая, привлекающая их внимание.

— И воспламеняющая их страсть, — небрежно обронила я.

— Иногда это… просто пугает.

— Разумеется, особенно если речь идет о таком мужчине как граф Лестер… после того, что случилось в Камнор-плейс. Но откуда нам знать, что именно там случилось? Это мрачная тайна. Лучше расскажите мне о своем малыше. Сколько ему?

— Два года.

Я попыталась вспомнить, когда умер граф Шеффилд. Кажется, я впервые услышала, что сестры Ховард бегают за Робертом в семьдесят первом году. И в том же году… или, возможно, в следующем лорд Шеффилд умер. А в семьдесят пятом году у Дуглас Шеффилд имеется двухлетний сын по имени Роберт.

Я заинтересовалась и твердо решила выяснить, что все это значит.

Разумеется, при первой встрече я не ожидала, что она станет откровенничать, несмотря на связывающее нас родство, хотя эта недалекая женщина и так сказала больше, чем следовало. Но я приложу все усилия, чтобы докопаться до истины.

Я посочувствовала ей, когда графиня пожаловалась на головную боль, и провела в ее покои. Она выпила лекарство, и я уложила ее, пообещав сообщить, как только королева вернется.

Позже в этот день, когда ей стало легче, она сказала, что из-за своего плохого самочувствия, наверное, наговорила мне много всякой ерунды, но я уверила ее, что приняла это как обычную беседу двух родственниц. Мое снадобье ей очень помогло, и она попросила у меня его рецепт. Я с готовностью согласилась поделиться с ней своими знаниями. Я ведь прекрасно понимаю причину ее депрессии. У меня ведь тоже есть дети, и я очень по ним скучаю.

— Мы обязательно поболтаем еще, — пообещала я ей.

Я решила во что бы то ни стало раскрыть тайну Дуглас Шеффилд.

* * *

На следующий день королеву решили позабавить фарсом «Деревенская свадьба». Честно говоря, я сомневалась, что эта насмешка над деревенскими жителями не оскорбит чувства королевы. Жениху было далеко за тридцать. Он был одет в грубый рыжеватый шерстяной пиджак своего отца и рабочие рукавицы. К его спине были привязаны чернильница и перо. Он, хромая, приковылял на середину поляны, на которой давалась пьеса. Футбол был любимой игрой деревенских жителей, и игроки часто получали травмы. Таким образом, хромота жениха подразумевала сломанную на футболе ногу. С ним на поляну вышли лицедеи, Робин Гуд и девица Марианна[9]. Наблюдая за их танцем, королева притопывала ногой, и мне казалось, что она вот-вот присоединится к танцующим.

Затем появилась и невеста, тоже в шерстяном платье и парике, волосы которого торчали во все стороны. Она скорчила невообразимо уродливую гримасу, и зрители покатились от смеха, а их было немало. Королева лично распорядилась, чтобы на представление пригласили всех желающих. В результате сотни жителей окрестных сел пришли к замку, чтобы поглазеть не столько на деревенскую свадьбу, сколько на королеву. Общаясь с народом, она всегда находилась в прекрасном настроении. Она милостиво улыбалась простым людям, а раздражение и гнев приберегала для приближенных. Подружкам невесты тоже было под сорок, и они были необычайно уродливы, под стать самой невесте.

Зрители надрывали от смеха животы, наблюдая за ковыляющими перед ними новобрачными. Мне же это представление показалось довольно рискованным. Наша королева была не замужем, а силясь привлечь внимание к своему возрасту, актеры могли серьезно задеть ее чувства. Быть может, на это и рассчитывал Роберт. Вероятно, он хотел показать ей, что она ждет слишком долго. Разумеется, трудно было представить себе женщину, менее похожую на неуклюжую невесту из спектакля. Она была божественно прекрасна в роскошном платье, сверкающем драгоценными камнями, с изысканным воротником вокруг шеи. Она сидела очень прямо, высоко держа голову. В свои годы она была грациозна, словно молоденькая девушка, и выглядела молодо, если не присматриваться к лицу. Несомненно, сельским жителям она казалась чуть ли не богиней. Елизавета тщательно ухаживала за своей белоснежной кожей. Она была очень чистоплотна и регулярно принимала ванну. Это же обязаны были делать все ее приближенные, потому что она не выносила дурных запахов. Когда она выезжала, ванну возили за ней, ведь далеко не все тогда могли похвастаться такой роскошью, как замок Виндзор, где для королевы были оборудованы целых две ванных комнаты со стеклянными потолками, чтобы она могла любоваться белизной своей кожи. Любой дом, где она собиралась остановиться, начинали мыть и чистить за несколько недель до ее приезда. Ее возмущал источающий запах тростник на полу, и, разумеется, весьма сложно было решить проблему смрада от отхожих мест. Я неоднократно замечала, как ее тонкий, с легкой горбинкой нос морщился от негодования, вслед за чем неизменно следовало гневное замечание в адрес людей, плохо подготовившихся к ее визиту.

Запах немытого тела позволялось источать лишь простолюдинам, и Елизавета, будучи истинной королевой, никогда не позволяла себе морщить нос при общении с ними.

В этот раз она тепло приняла жениха с невестой, сообщила им, как они ее рассмешили, и они, как и актеры из Ковентри, были поражены ее любезностью. Я не сомневалась, что они тоже отныне будут ее самыми преданными подданными.

Однако у меня на уме были свои заботы. Когда Дуглас Шеффилд сказала, что ее сына зовут Роберт, мне это сразу показалось подозрительным. Первое, что пришло в голову, — это пойти к Роберту и спросить у него напрямик. Но я понимала, что Роберт, вообще-то, не обязан отчитываться передо мной в своих поступках, тем более о том, что давно минуло. Он, правда, говорил, что женился бы на мне, если бы я была свободна… Но какое это имело значение? Я ведь не свободна. Нечто подобное Роберт говорил и леди Шеффилд, и, по странному стечению обстоятельств, она стала свободной вскоре после того, как он выразил намерение жениться на ней.

Нет, я не буду у него ничего спрашивать. Я уж лучше постараюсь выведать всю историю у нее. Роберт может выдумать что угодно, а у нее не хватит на это ума. Более того, с ним поговорить не так просто, ведь он постоянно обхаживает королеву Мы могли бы удалиться в нашу комнату в башне, но я боялась, что, как обычно, позабуду обо всем при виде Роберта. Я должна проявить выдержку. Даже если Роберт мне все расскажет, откуда мне знать, что он говорит правду? Я не сомневалась в том, что его рассказ будет отличаться от истории Дуглас.

В течение нескольких дней я обхаживала Дуглас. Она представляла собой легкую добычу. Было совершенно очевидно, что она по уши влюблена в Роберта и беспокоится о своем будущем.

И через пару дней постоянного лицезрения Роберта, ухаживающего за королевой, она созрела, чтобы с кем-то поделиться своими переживаниями. А с кем, как не с милой и доброй кузиной Леттис?

Я затаила дыхание.

— Я расскажу вам, кузина, все, что произошло, если вы поклянетесь никому об этом не говорить. Это будет конец и для него, и для меня. Вы же знаете, что гнев королевы может быть ужасным. Роберт всегда говорил мне об этом.

Я придала своему лицу участливое выражение.

— Если сомневаешься, то, может, лучше и не рассказывать… но, возможно, вам станет легче, когда вы обо всем мне расскажете, или, быть может, вы нуждаетесь в совете…

— Леттис, вы такая добрая и чуткая, что поймете меня лучше всех.

Я кивнула. Здесь она, безусловно, права.

— Это произошло четыре года назад. Мы с Джоном были счастливы, и я даже не помышляла о других мужчинах. Он был хорошим мужем, хотя несколько… не знаю… сдержанным… ну, понимаете… никакой романтики.

— Понимаю, — заверила я.

— Королева со свитой отправилась в путешествие по стране, с ней был и граф Лестер. Мы с мужем присоединились ко двору в замке Бельвуар, родовом поместье графа Рутланда. Я просто не понимаю, как все произошло. Я всегда была верной женой, пока не встретила Роберта…

— Графа Лестера, — прошептала я.

Она кивнула.

— Такого привлекательного мужчину я еще не встречала. Он был самым могущественным при дворе, пользовался безоговорочным расположением королевы, и вокруг только и говорили о его будущем браке с королевой.

— Об этом говорят с тех пор, как она села на трон.

— Я знаю, но на этот раз было похоже, что они достигли какого-то тайного взаимопонимания. И это придало ему… как бы сказать… царственности, что ли… Если он заговаривал с кем-то из нас или улыбался нам, мы гордились этим. Мы с сестрой ругались из-за него, потому что он оказывал знаки внимания нам обеим. Если честно, то мы просто ревновали его. Это было странно, потому что никогда раньше я не смотрела на других мужчин. Я воспринимала Джона Шеффилда как своего Богом данного мужа, и он был хорошим мужем, а потом… потом это случилось.

— Что?

— Мы с Робертом тайно встретились. Мне так стыдно, просто не знаю, что на меня нашло.

— Вы стали его любовницей, — подсказала я. Мне не удалось с собой справиться, и мой голос стал ледяным.

— Я знаю, это непростительно, но вы даже не представляете, как это было…

Да нет, милая моя Дуглас, еще как представляю! Похоже, я была такой же доверчивой, как и ты.

— Значит, он соблазнил вас, — подвела я итог.

Она кивнула.

— Я и так долго держалась. Вы не представляете, каким настойчивым он может быть. Он позже признался мне, что твердо решил овладеть мной, а мое сопротивление только укрепило его решимость. Я говорила ему, что не представляю отношений вне брака, а он заявил, что с радостью женился бы на мне, но, к несчастью, я уже замужем. А если бы нет, то все было бы по-другому. Он совсем заморочил мне голову, я уже почти поверила, что мой муж скоро умрет, а я выйду замуж за Роберта. Он написал мне письмо, которое просил уничтожить, как только прочту. Он писал, что женится на мне, когда мой муж умрет, а это, как он обещал, случится скоро. И тогда мы сможем с полным правом наслаждаться друг другом.

— И он такое написал в письме? — я с трудом верила в подобную глупость со стороны Роберта.

— Ну да, — леди Шеффилд почти умоляюще смотрела на меня. — Как я могла уничтожить такое письмо? Я оставила его себе, хранила под подушкой и перечитывала ночами. С Робертом мы встречались несколько раз в одной из комнат замка Бельвур, где располагался двор. И еще несколько раз в лесу. Он говорил, что это очень опасно, ведь если королева узнает, то ему конец. Но он все равно встречается со мной, потому что так любит меня.

— Прекрасно понимаю, — горько вздохнула я. — И когда ваш муж умер…

— Еще до его смерти произошло нечто ужасное. Я потеряла письмо. Он ведь просил меня уничтожить его, но я не смогла. Каждый раз, читая его, я как будто опять была с Робертом. И в этом письме он обещал жениться на мне, когда мой муж умрет… Понимаете…

— Понимаю, — заверила ее я.

— Письмо нашла сестра мужа. Она всегда недолюбливала меня, и я была в отчаянии. Я вызвала к себе всех своих женщин и с каждой из них поговорила наедине. Я их допрашивала, я им угрожала, но они утверждали, что письма не видели. Тогда я обратилась к Элеаноре, сестре мужа, и узнала, что она нашла это письмо, прочитала его и отнесла своему брату — моему мужу. Он устроил мне сцену и заставил признаться во всем. Узнав правду, граф был в шоке и возненавидел меня. Он выгнал меня из спальни и сказал, чтобы я шла к верному псу королевы, который уже угробил одну жену. Джон говорил ужасные речи о том, что уничтожит Роберта и меня, и вся страна будет знать, что произошло в замке Бельвуар, и что Роберт Дадли планировал убить его, как до этого убил свою жену. Я проплакала всю ночь, а утром он уехал. Его сестра сказала, что Джон поехал в Лондон устраивать дела по разводу и все будут знать, какая я шлюха.

— И что потом?

— Джон умер до того, как обнародовал письмо.

— А почему он умер?

— Говорят, что-то вроде дизентерии.

— И вы думаете, Лестер устроил это?

— Нет, нет, что вы. Просто так получилось.

— Очень удобно для графа Лестера, правда? А ваш муж давно страдал этой… дизентерией?

— Я вообще не знала, что он болел.

— Понятно. Значит, препятствий к браку больше не было.

Леди Дуглас погрустнела.

— Для него это было бы концом всего. Он хотел жениться на мне, но королева так ревнива и так его любит.

— И мы ее понимаем.

— Да. Ее поймет любая женщина, едва познакомившись с Робертом. Видите ли, эта история выплыла наружу. Ведь от людей трудно что-нибудь скрыть. Кроме того, семья Джона винила Роберта и меня в смерти графа.

— Они обвиняли его в убийстве вашего мужа с целью жениться на вас. Но вы теперь были свободны, а он не женился.

— Вот видите, нельзя верить сплетням о Роберте.

Все это верно, подумала я, но граф Шеффилд с таким письмом в руках был угрозой положению Роберта при королеве. Представляю себе ярость Елизаветы, если бы она узнала о тайных свиданиях в Бельвуаре и о том, что Роберт говорил с Дуглас о браке. Если бы он действительно женился на леди Шеффилд, то влип бы в чрезвычайно неприятную историю. Ведь все тут же вспомнили бы о загадочной смерти его жены.

Все больше и больше узнавала я о человеке, который стал главным в моей жизни, как и в жизни королевы и Дуглас Шеффилд.

— А ваш сын? — вкрадчиво спросила я.

Она немного поколебалась, потом ответила:

— Он рожден не в грехе. Роберт — законный ребенок.

— Вы хотите сказать, что вы — жена Лестера?!

Она кивнула.

— Не может быть, — вырвалось у меня.

— Это правда, — решительно ответила она. — Когда Джон умер, мы с Робертом встретились в доме на Кэннон-роу в Вестминстере, и он пообещал жениться на мне. Однако затем он пошел на попятный, ссылаясь на то, что королева ему этого не простит. Но я проявила настойчивость. Он обесчестил меня, и это не давало мне покоя. Наконец он уступил и мы поженились.

— Когда? — я отчаянно пыталась доказать себе, что она врет. — И где?

Я была убеждена в том, что все это ложь, но, возможно, я просто очень этого хотела.

— В одном из его поместий — Эшер в Саррее, — не колеблясь, ответила Дуглас.

— А свидетели были?

— О, конечно. Сэр Эдвард Хорси и врач Роберта, доктор Джулио. Роберт подарил мне кольцо с пятью остроконечными бриллиантами и одним плоским камнем. Когда-то это кольцо отдал ему граф Пемброк и попросил подарить будущей жене.

— И это кольцо у вас?

— Да, спрятано в надежном месте.

— Почему же вы не объявите себя его женой?

— Боюсь. Его боюсь.

— А я думала, вы влюблены, кузина.

— Влюблена. И все равно боюсь.

— А как же сын?

— Роберт был рад, когда он родился. Он всегда хотел сына и, когда есть возможность, приходит его повидать. Он любит нашего малыша. Когда он родился, Роберт написал мне письмо, где благодарил Бога за сына и что у нас будет утеха в старости.

— Похоже, вас ожидает счастливое и безмятежное будущее.

Дуглас в упор посмотрела на меня и покачала головой.

— Мне очень страшно.

— И чего же вы боитесь? Что все откроется?

— Нет, я только была бы рада. Пусть королева отошлет его от двора, мне все равно.

— Но ему еще нет, — усмехнулась я.

— Я бы с удовольствием жила подальше от двора.

— Тогда, кузина, вам придется обойтись без мужчины, которого вы называете своим мужем.

— Но он и есть мой муж!

— Тогда чего вы боитесь?

Дуглас задумчиво посмотрела на меня.

— Эми Робсарт нашли со сломанной шеей. Упала с лестницы. Помните?

Она замолчала. Но все и так было сказано.

В душе я не верила в эту историю. Все во мне кричало, что это не может быть правдой. Однако изложила она ее очень правдоподобно. К тому же она не производила впечатления женщины, наделенной богатым воображением.

Но одно было несомненно. Дуглас Шеффилд была очень напугана.

* * *

Следовало поговорить с Робертом. Хотя это было очень нелегко! Все же я решила узнать правду, даже если придется выдать Дуглас. Если он действительно женился на ней, это означало, что он любит ее. Одна мысль об этом приводила меня в ярость. Ведь я столько раз представляла, как он женится на мне, убеждая себя, что ни на ком, кроме меня, он жениться не пожелает. И единственная причина, по которой он не женился на мне прежде, чем я вышла замуж за Эссекса, — это то, что он не смел даже посмотреть в сторону другой женщины, поскольку это погубило бы его карьеру при дворе. Даже ради меня он не мог рисковать навлечь на себя гнев королевы, и я ведь понимала, какую катастрофу означает для него ее немилость. И тем не менее выходит, он все же рискнул из-за маленькой глупышки Дуглас Шеффилд. Если, конечно, ее рассказ о браке был правдой.

Я не находила себе места и должна была во всем разобраться.

На следующий день после того, как я выслушала признания Дуглас, ко мне подошел один из слуг и передал, что леди Мэри Сидни хотела бы побеседовать со мной в своих покоях. Леди Мэри, сестра Роберта, которая была замужем за сэром Генри Сидни, всегда пользовалась особым расположением королевы. Она редко бывала при дворе из-за оспы, обезобразившей ее лицо в то время, когда она ухаживала за больной Елизаветой. Время от времени леди Мэри выбиралась ко двору, чтобы доставить удовольствие королеве, хотя сама она предпочла бы уединенно жить в Пенсхерсте. Елизавета всегда заботилась о ее удобстве и о том, чтобы ей выделяли самые лучшие комнаты. Но, кроме того, она была еще и сестрой Роберта, поэтому королева относилась по-особенному к ней и ко всей их семье.

Лицо Мэри Сидни как всегда скрывала густая вуаль. Ее покои были великолепны, как и все в Кенилворте, но мне показалось, что эти комнаты самые роскошные в замке. На полу лежали турецкие ковры, которые были редкостью даже в богатых поместьях. Роберт первым начал широко использовать эти ковры для полов в замках. В Кенилворте не было тростника на полу. Дверь в спальню была приоткрыта, и я заметила большую кровать с красным бархатным пологом. Я не сомневалась в том, что простыни украшает монограмма в виде буквы «Л», заключенной в корону. Оловянные ночные вазы были скрыты в каркасы, обтянутые стеганым бархатом в тон отделке комнаты. Роберт обожал роскошь, хотя ему никогда не изменял вкус и чувство меры. На мгновение я представила себе, как будет обставлен наш с ним общий дом.

Леди Мэри приняла меня довольно тепло и приветливо.

— Присаживайтесь, леди Эссекс, — пригласила она. — Меня просил поговорить с вами мой брат.

Сердце у меня заколотилось.

— Королева вскоре покинет замок. Вы же знаете, что она редко надолго задерживается на одном месте. Она сделала исключение для Кенилворта, чтобы показать свое расположение к моему брату.

Это было чистой правдой. Королева часто предпринимала вояжи по стране, и, наверное, не было ни одного большого провинциального поместья, где бы она не останавливалась хотя бы на одну ночь. Поместья, в которых она намеревалась остановиться, тщательно готовились к приему королевы. Если оказанное гостеприимство приходилось ей не по вкусу, она, не колеблясь, об этом заявляла. Но в беседах со своими самыми скромными подданными она была неизменно мила и приветлива. В этих поездках было еще одно проявление ее мудрости. Они позволяли ей общаться с простыми людьми в самых разных уголках Англии, что очень способствовало ее популярности в народе.

— Брат вместе с королевой планирует ее дальнейший путь, и они решили, что будут проезжать неподалеку от замка Чартли.

Я была в восторге — наверняка это он убедил королеву остановиться в моем замке. Но тут же мое сердце оборвалось, при мысли, что по сравнению с Кенилвортом он покажется нищим.

— Но мой муж в Ирландии.

— Королева знает об этом и считает, что вы и сама прекрасно справитесь. Вы, похоже, огорчены. Предполагается, что вы сразу отправитесь в Чартли, чтобы успеть подготовиться.

— Боюсь, королеве не слишком понравится в Чартли после… всего, что она видела здесь.

— Королева не ждет увидеть подобное везде. Наоборот, она уверена, что такое может быть только в Кенилворте. Так что уж постарайтесь, леди Эссекс. Самое главное, чтобы везде было чисто. Чистые циновки на полу, слуги в чистой одежде и так далее. И все будет хорошо, вот увидите. Прикажите музыкантам выучить ее любимые мелодии. И вообще, побольше музыки и танцев, королева обожает это больше всего на свете.

В дверь постучали, и вошел молодой человек. Я узнала его — это был Филипп Сидни, сын Мэри и, соответственно, племянник Роберта. Меня интересовал этот юноша, потому что говорили, что Роберт в нем души не чает и относится к нему как к родному сыну. Филиппу тогда было около двадцати. Он был на редкость благородной внешности, и в нем было такое же обаяние, как и в Роберте, но при этом Филипп производил впечатление человека мягкого. Впрочем, слабым он не казался. Он очень почтительно говорил с матерью, и я сразу увидела, что она его обожает.

— Я говорила леди Эссекс о предстоящем визите королевы в замок Чартли, и она встревожена.

Филипп обаятельно улыбнулся мне, и я объяснила:

— Боюсь, замок Чартли покажется королеве убогим после всего, что она видела здесь.

— Ее Величество прекрасно понимает, что таких поместий больше нет, но именно поэтому ей и приятно, что у моего дяди самый прекрасный замок в стране. Вам не стоит тревожиться, леди Эссекс. Уверен, королеве понравится у вас в замке.

— Но мой муж, как вы знаете, отбыл по приказу королевы в Ирландию.

— Что ж, значит, вы будете очаровательной хозяйкой, которая примет королеву в своем замке, — уверил меня Филипп.

— Меня так долго не было при дворе, — объяснила я. — Я присоединилась к свите Ее Величества прямо перед отъездом.

— Если могу быть чем-то полезен, то я к вашим услугам, графиня, — с готовностью отозвался Филипп, а леди Сидни улыбнулась.

— Именно по этой причине я пригласила вас зайти, леди Эссекс. Когда Роберт сказал, что королева решила остановиться в Чартли, я напомнила ему, что граф Эссекс в отъезде. Но Роберт заверил, что вы и сами отлично справитесь, а если нужно, то пусть Филипп поедет с вами в Чартли и поможет в случае необходимости.

Филипп снова улыбнулся, и я сразу поняла, что он человек надежный и на него можно положиться.

Было решено, что на следующий день мы вместе отправимся в Чартли и немедленно примемся за приготовления. Все должно быть на высоте, ведь не каждый день в мой замок приезжает сама королева.

Роберт будет с ней. Наконец-то мне представится случай поговорить с ним, и это будет у меня дома, в моем замке.

Разоблачение

Поскольку об этом говорят по всему городу, то можно открыто написать о вражде между графом Лестером и графом Эссексом, связанной со слухами, будто она родила от него двух детей, пока ее муж граф Эссекс был в Ирландии.

Антуан де Гарас, чрезвычайный и полномочный представитель испанского двора

Итак, на следующий день, я отправилась в Чартли с несколькими слугами в сопровождении Филиппа и его кортежа. Он оказался прекрасным спутником. Путешествие оказалось не таким уж утомительным, как я ожидала, хотя я оставила Роберта с двумя женщинами, влюбленными в него по уши. Мне даже смешно становилось, когда я сравнивала их — нашу царственную, всемогущую леди Елизавету и маленькую, запуганную леди Дуглас Шеффилд, которая, говорят, боится собственной тени. Впрочем, что касается последнего, то, учитывая витающий в снах леди Дуглас призрак леди Эми Робсарт, все вполне объяснимо. Бедняжка! Мне нетрудно было ее понять. Ведь она очутилась на месте несчастной Эми. Если, конечно, она не наврала о своем замужестве.

Мы наконец добрались до Чартли, и на этот раз я уже не смотрела на стены замка с такой тоской, как в прошлый раз, когда возвращалась сюда. Теперь все было иначе, и Роберт вскоре появится в этих стенах собственной персоной.

Еще с дороги я послала вперед гонца с известием о нашем прибытии, поэтому дети уже поджидали у ворот замка.

Я очень гордилась своими крошками. Пенелопа подросла и обещала стать красавицей, а пока напоминала бутон, готовый распуститься дивным цветком. Ее кожа была гладкой и нежной, она унаследовала от меня прекрасные густые светлые волосы и красивые темные глаза, характерную черту рода Болейн. Уже очень скоро она обещала стать прекрасной женщиной. Тут же была Дороти, несколько менее заметная, но только по сравнению со своей яркой сестрой. И, конечно, прибежал мой самый дорогой — Роберт, которому исполнилось восемь лет. Он показался мне очень взрослым. Младший брат Уолтер смотрел на него с восхищением. Я обняла их всех, расспрашивая, скучали ли они без меня, а они наперебой и хором заверяли, что очень скучали.

— А это правда, мамочка, — спросила Пенелопа, — что сюда приедет сама королева?

— Правда, и мы должны приготовиться. Нам очень много предстоит сделать, а вы должны показать, как умеете себя вести.

Маленький Роберт сделал глубокий поклон, демонстрируя, как будет приветствовать королеву, и заявил, что если она ему понравится, он покажет ей своего лучшего сокола.

Я рассмеялась и объяснила ему, что дело не в том, понравится ли ему королева, а в том, понравится ли он ей.

— И если ты ей понравишься, Ее Величество, возможно, соизволит взглянуть на твоего сокола.

— А может, она вообще никогда не видела соколов, — обиделся Роберт.

— Заверяю тебя, она повидала их достаточно. Ты просто не понимаешь, что это сама королева! А теперь, дети, познакомьтесь — это мистер Филипп Сидни, который поможет нам подготовиться к приезду королевы.

Филипп немного поговорил с детьми, и, глядя на него и на Пенелопу, я подумала, что он был бы прекрасным мужем для нее. Пока, конечно, еще рановато для Пенелопы. Сейчас разница в их возрасте кажется огромной. Он уже мужчина, а она еще дитя, но через три-четыре года… Надо будет поговорить с Уолтером. Это ведь неплохая идея — породниться с семьей Лестера, пока он в фаворе, выдать нашу дочь за его племянника. Думаю, Уолтер согласится со мной.

Слуги уже начали подготовку. Везде чистили туалеты, и я с облегчением отметила, что их нельзя легко отыскать по запаху. Старый тростник выметали, а вместо него стелили свежее сено и солому, смешанную с семенами полыни, чтобы не было блох. В день приезда королевы все это сменит свежий тростник. В залах и комнатах раскладывали ароматные травы.

На кухне готовились говядина и баранина, телятина и свинина. Огромные пироги, украшенные королевской символикой, с начинкой, приправленной пряностями и травами, выращенными в нашем собственном саду, уже подрумянивались в больших печах. Наши столы должны ломиться от блюд, иначе это будет недостойно визита королевы. Хотя сама Елизавета, как я знала по опыту, будет есть очень умеренно. Я уже распорядилась поднять из погреба лучшие вина. Уолтер очень гордился нашим винным подвалом, где хранились лучшие итальянские и левантийские вина. Никто не посмеет сказать, что я не знаю, как подобает принимать королеву.

Музыканты целыми днями разучивали песни и мелодии, которые, как я знала, нравятся королеве. В общем, переполох в замке Чартли получился изрядный, поскольку такие события случались здесь редко.

Филипп Сидни оказался идеальным гостем. Прекрасные манеры и обаяние сделали его любимцем детей, а слуги только ловили случай исполнить его приказания.

Филипп читал детям свои стихи. Я опасалась, что мальчикам это быстро наскучит, но, к моему удивлению, даже маленький Уолтер заинтересованно слушал. При этом все не спускали глаз с Филиппа, когда он декламировал.

За столом он рассказывал им о своей жизни, которая моим детям казалось полной приключений. Филипп поведал им о своих школьных годах в Шрусбери, об учебе в церкви Христа в Оксфорде. Потом отец отправил его заканчивать образование на континент, где он провел три года. Пенелопа, забыв обо всем, поставила локти на стол и заворожено слушала Филиппа, словно в трансе. И я сказала себе — да, я хочу, чтобы этот красивый и милый молодой человек стал ее мужем. Надо будет обязательно переговорить с Уолтером, когда он вернется, и как-то устроить этот брак.

Некоторые приключения Филиппа были веселыми, другие необычайно мрачными. Он находился в Париже, в доме английского посланника, в ту роковую августовскую ночь 1572 года, накануне праздника памяти святого Варфоломея, когда католики резали гугенотов. Глухой ночью он услышал звук набата, а из окна увидел много кровавых картин. Он не стал их подробно описывать, хотя юный Роберт и просил об этом.

— Та ночь — это позорное пятно Франции, — говорил он. — И этот позор никогда не удастся забыть.

И тут же перевел разговор в лекцию для детей о том, что нужно терпимо и уважительно относиться к мнению других. К моему изумлению, они ловили каждое его слово.

Потом он рассказывал о торжествах в Кенилворте. Он описывал ночное действо на озере так живо, а о лицедеях и танцорах, спектаклях и инсценировках говорил так ярко и увлекательно, что я словно снова побывала там.

Филипп много и с любовью рассказывал о дяде, великом графе Лестере, о котором дети, безусловно, слышали. Имя Роберта было на устах у всей Англии. Оставалось надеяться, что дети не слышали сплетен о нем, а если и слышали, то не станут говорить об этом с Филиппом. Было видно, что юноша преклоняется перед дядей, как перед божеством. И мне нравилось, что такой явно добродетельный юноша говорит о Роберте совсем не то, о чем сплетничают его завистники и враги, готовые поверить в самое худшее.

— А как он разбирается в лошадях! — рассказывал Филипп. — Вы ведь знаете, что он королевский конюший с первого дня царствования королевы.

— Когда я вырасту, — заявил Роберт, — я тоже стану королевским конюшим.

— Тогда тебе надо брать пример с моего дяди Лестера, — ответил Филипп.

Он начал рассказывать нам об искусстве верховой езды, которым его дядя владел в совершенстве, поясняя, что некоторые приемы он перенял у французов, больших специалистов в этой области. После Варфоломеевской резни Лестер обращался к конюшим убитых французских аристократов, которые, как ему казалось, должны были подыскивать новое место работы. Но все они были слишком высокого мнения о своем искусстве и требовали непомерно большую оплату.

— В конце концов, — продолжал Филипп, — дядя отправился в Италию. У итальянцев запросы не такие высокие. Как бы то ни было, мало найдется на свете людей, знающих о лошадях больше моего дяди.

— А королева выйдет за него замуж? — спросила вдруг Пенелопа.

В наступившем молчании Филипп посмотрел на меня, и я спросила дочь:

— Кто тебе сказал, что она выйдет за него?

— Господи, мамочка, да все об этом говорят, — ответила Дороти.

— О людях с высоким положением всегда сплетничают. Не стоит придавать значение слухам.

— Я думала, мы должны учиться всему и постоянно держать глаза и уши открытыми, — возразила Пенелопа.

— Глаза и уши должны быть открыты только правдивой информации, — ответил Филипп.

Затем он опять принялся рассказывать о своих приключениях в заморских странах, а дети слушали его, открыв рты.

Позже я видела, как Пенелопа и Филипп гуляли в саду, и я опять отметила, что они явно наслаждаются обществом друг друга, хотя ему уже исполнился двадцать один год, а ей было всего тринадцать.

* * *

В день предполагаемого приезда королевы я была наготове. Как только мои люди сообщат о кортеже Елизаветы, я с небольшой свитой должна отправиться ей навстречу.

Меня предупредили о приближении кавалькады заблаговременно, и я успела как следует подготовиться к встрече. В этот день я была одета в очень красивое платье из темно-красного бархата и такую же шляпку с длинным волнистым кремового цвета пером. Я знала, что выгляжу прекрасно, и не только благодаря элегантной одежде. Волнение перед встречей с Робертом заставило мои щеки слегка порозоветь, а глаза блестели радостным ожиданием. Свои светлые волосы я уложила очень просто, завязав их свободным узлом и выпустив локоны на одно плечо, по последней французской моде. Это привлекало внимание к естественной красоте моих волос, которыми я необычайно гордилась. Куда было до меня Елизавете с ее кудряшками и накладными прядями. Вертясь перед зеркалом, я решила, что выгляжу гораздо моложе и красивее королевы, несмотря на ее пышные наряды.

Я встретила их на полпути к замку. Роберт ехал рядом с королевой. За то время, что я его не видела, я успела забыть о том, какую власть имеет надо мной этот человек. Едва я его увидела, как вспыхнувшая страсть смела все мои желания, кроме одного — остаться с ним наедине и заняться любовью.

Он был одет в сшитый по итальянской моде темно-красный дублет, инкрустированный рубинами, на его плечи был наброшен плащ того же цвета, а на голове красовалась шляпа с белым пером. Он был так неописуемо хорош, что я едва заметила блистательную даму рядом с ним, благосклонно улыбавшуюся мне.

— Добро пожаловать в замок Чартли, Ваше Величество. Боюсь, после Кенилворта он покажется несколько убогим, но мы приложим все усилия, чтобы оказать достойный прием Вашему Величеству.

— Ну, будет тебе, кузина, — королева теперь ехала рядом со мной. — Ты прекрасно выглядишь. Не правда ли, милорд Лестер?

А глаза милорда впились в меня, и в них был только один вопрос: «Когда?»

— Леди Эссекс действительно выглядит посвежевшей, — произнес он.

— После потрясающих торжеств в Кенилворте мы все словно обрели вторую молодость, — любезно ответила я.

Королева нахмурилась. Она не любила, когда ей напоминали о том, что ее первая молодость давно минула. Ее положено было считать вечно юной. В таких вопросах Елизавета вела себя удивительно глупо, поэтому и тяжело было понять ее характер. Ей казалось, что если она будет вести себя, как юная девушка, то все поверят в ее вечную молодость. А если считать себя самой красивой в мире, то все вокруг тоже будут так думать.

Я понимала, что должна быть осторожной, но присутствие Роберта ударило мне в голову, словно молодое вино.

Мы ехали во главе кавалькады.

Королева посередине, а мы с Робертом по обе стороны. Я подумала, что это выглядит очень символично.

Елизавета расспрашивала меня о сельской жизни о наших землях, неожиданно проявив обширные познания и интерес. Она была очень любезна и сказала, что замок, с его башнями и мощным донжоном, очень живописен.

Своими покоями королева тоже осталась довольна. Еще бы! Я предоставила ей самые лучшие комнаты. Их занимали мы с Уолтером, когда он бывал дома. Полог кровати вытряхнули и отремонтировали, а полы устилали тростниковые подстилки, благоухающие травами и цветами.

Похоже, королеве у нас понравилось, стол тоже был достоин такой гостьи. Слуги, окрыленные присутствием королевы, старались всячески угодить Елизавете. Она это видела и с непринужденной благодарностью принимала услуги, навеки покоряя их сердца. Музыканты играли ее любимые мелодии, а эль на столе был легким, как и любила королева.

Она танцевала с Робертом, но я, как хозяйка замка, тоже смогла потанцевать с ним, хотя и недолго. Надолго королева не отпускала его танцевать ни с кем.

— Я должен встретиться с тобой наедине. — Я почувствовала, как многозначительно он сжал мои пальцы, одновременно поворачивая голову и улыбаясь королеве.

— Да, нам надо поговорить.

Я постаралась придать своему лицу непринужденное выражение.

— У тебя же наверняка есть место в замке, где нам не помешают, — мы говорили короткими фразами, когда королева не могла видеть лица говорящего.

— Есть одна комната в круглой западной башне. Мы почти не пользуемся этой башней.

— Я буду там… в полночь.

— Поосторожнее, милорд, — поддразнила его я. — За вами, наверное, будут приглядывать.

— Я давно привык к этому.

— Вами очень многие интересуются. О вас сплетничают не меньше, чем о королеве… и очень часто ваши имена упоминаются в одной и той же сплетне.

— И тем не менее я должен тебя увидеть.

Роберт вернулся к королеве, которая уже начала проявлять признаки нетерпения. Она хотела танцевать. И, разумеется, только с Робертом.

Я еле дождалась полуночи. Сбросив парадное одеяние, я накинула на себя легкое кружевное платье. Наша страсть все равно вырвется, как бы ни решительно я была настроена поговорить с ним, и я хотела выглядеть соблазнительно. Ни Елизавета, ни, тем более, глупышка Дуглас Шеффилд, не могли дать Роберту то, что могла дать я. Елизавета была сильна своей царственностью, а я своей женственностью. Что же касается Дуглас Шеффилд, то я уже убедилась, что ее в свите королевы нет. Видимо, она уехала домой, к их общему с Робертом сыну.

Он с нетерпением ждал меня. Не успев войти, я оказалась в его объятиях. Он попытался освободить меня от платья, под которым ничего не было, но я остановила его, заявив, что сначала нужно поговорить.

— Леттис, я просто с ума схожу, так хочу тебя.

— Похоже, милорд, вы не впервые сходите с ума от похоти, — ответила я. — Я недавно познакомилась с вашей женой.

— Женой? Но у меня давно нет жены.

— Я не о той, которая умерла в особняке Камнор. Это дело прошлое. Я говорю о Дуглас Шеффилд.

— И что она тебе наговорила?

— О, много интересного, в том числе и о вашем браке.

— Это ложь.

— Неужели? Непохоже, чтобы она лгала. И еще у нее есть кольцо, которое вы подарили ей… кольцо, которое могло быть отдано только твоей жене. Но еще важнее кольца — ее сын, маленький Роберт Дадли. Вы лицемер, милорд Лестер. Интересно, что скажет Ее Величество, когда узнает об этом?

Несколько секунд Роберт молчал, и у меня все внутри опустилось, ведь я отчаянно надеялась, что он убедит меня, что все это неправда.

Роберт, вероятно, понял, что я знаю слишком много, чтобы поверить в его протесты, поэтому кивнул.

— Да, у меня есть сын. От Дуглас Шеффилд.

— Значит, все, что она сказала — правда?

— Но я не женился на ней. Мы познакомились в замке Рутланда, и она стала моей любовницей. О Господи, Леттис, что мне было делать? Я и так хожу по краю…

— На поводке у королевы, — перебила я. — Которая сама не знает, хочет она тебя или нет.

— Хочет, поверь, — ответил Роберт. — Разве ты не замечала?

— Хочет видеть тебя в свите вместе с Хиниджем, Хэттоном и другими красавцами. Вопрос, хочет ли она вступить с тобой в брак.

— Как ее подданный, я должен буду подчиниться, если она этого захочет.

— Она никогда не выйдет за тебя, Роберт Дадли. Да и как она может, если ты уже женат на Дуглас Шеффилд.

— Клянусь, это не так. Я что, по-твоему, дурак, чтобы пойти на такое? Ради этого рисковать милостью королевы?

— Если нас здесь увидят, то ты лишишься ее милости.

— Ты — другое дело. Ради тебя я готов рисковать.

— Ты был готов рисковать и ради Дуглас Шеффилд. Ты даже женился на ней.

— Говорю тебе, я не женился на ней.

— А она утверждает, что женился. У вас даже ребенок есть.

— Это не первый ребенок, зачатый вне брака.

— А как же ее муж? Это правда, что он угрожал ей разводом за связь с тобой?

— Вздор! — воскликнул Роберт.

— Я слышала, что он обнаружил письмо, которое ты ей написал. Таким образом, у него была важная улика, изобличающая тебя перед королевой. Но он умер, не успев поставить тебя в весьма неловкую ситуацию.

— Бог ты мой, Леттис! Ты намекаешь на то, что это я его убрал?

— Весь двор находит странной его неожиданную смерть… в такой удобный для тебя момент.

— Зачем мне его смерть?

— Возможно, чтобы он не обнародовал твою связь с его женой?

— Это была ничего не значащая связь. Все было совсем не так, как ты думаешь.

— Королева могла подумать иначе.

— Уж она-то сразу поняла бы, что это полная ерунда. Это чушь. Я не хотел смерти Шеффилда. С моей точки зрения, лучше бы он был жив.

— Я вижу, что у вас одинаковое отношение к лорду Шеффилду и к графу Эссексу. Если вам хочется заняться любовью с женщиной, намного удобнее, если она будет чьей-то женой, а не вдовой. Иначе она может начать настаивать на браке.

Он положил руки мне на плечи и начал сдвигать с них платье. Я почувствовала, что меня охватывает знакомое волнение.

— Я не Дуглас Шеффилд, милорд.

— Конечно, нет. Ты моя очаровательная Леттис. С тобой никто не может сравниться.

— Надеюсь, королева не услышит твоих слов.

— При чем здесь королева? Да ради тебя я бы рискнул… пусть даже она узнает.

— Роберт, — продолжала сопротивляться я, — я не из тех, кем можно воспользоваться, а затем отшвырнуть в сторону.

— Я это отлично знаю. Я люблю тебя и всегда думал о тебе. Что бы ни случилось, не верь злым сплетням обо мне.

— А что должно случиться?

— Придет день, и мы поженимся, Леттис, я знаю это.

— И каким же образом? Ты принадлежишь королеве, а у меня есть муж.

— Все меняется со временем.

— Думаешь, королева найдет себе другого фаворита?

— Нет, я останусь на вершине, но мы будем вместе.

— Думаешь, она согласится?

— Со временем, когда постареет.

— Ты жадина, Роберт. Ты хочешь обладать всем сразу. Тебя не устраивает твоя собственная доля милостей судьбы. Ты хочешь присвоить себе и то, что по праву принадлежит другим.

— Я никогда не беру больше, чем мне по силам, — улыбнулся он.

— И ты веришь, что женишься на мне и останешься в милости у королевы?

— Послушай, Леттис, ты же хочешь меня. Я же вижу.

— Да, признаю, что ты меня привлекаешь.

— А что у тебя за жизнь с Уолтером Девере? Он неудачник. Он тебя не достоин. Признай это.

— Почему же? Он был хорошим мужем.

— Хороший муж не заставил бы первую красавицу двора годами прозябать в провинции.

— Я могу бывать при дворе при условии, что не буду оскорблять Ее Величество, привлекая внимание ее любимца.

— Мы должны быть осторожны, Леттис, но я твердо знаю, что женюсь на тебе.

— Каким же образом? — рассмеялась я. — И когда? Думаешь, я не знаю, что как только она прикажет, ты сразу бросишь меня? Так уже было раньше. Я уже не наивная девочка, Роберт. Ты повел себя так, как будто я для тебя ничего не значила.

— Я был дураком.

— О нет! Наоборот. Ты поступил очень мудро. Ты отлично понимал свою выгоду.

— Но она же королева, моя дорогая, понимаешь? Королева!

— Я не твоя дорогая. Это она, со своей короной, твоя дорогая.

— Как ты ошибаешься! Королева — это женщина, которая повелевает нами, своими подданными. Мы вынуждены ей подчиняться. Вот почему все обстоит именно так, а не иначе. Ах, Леттис, как же ты не поймешь, что я никогда не забывал тебя? Я тосковал по тебе. Все эти годы твой образ преследовал меня. И вот ты снова появилась, еще прекраснее, чем раньше. На этот раз мы не расстанемся.

Конечно, я не слишком верила ему, но я так хотела поверить! И так хотела его!

— А если она решит иначе?

— Мы перехитрим ее.

Мысль о том, что мы вместе противостоим королеве, пьянила меня. Он понимал меня так, как никто другой, я тоже знала слабости этого сильного мужчины. Сомнений не было, мы созданы друг для друга.

— Слышала бы она тебя сейчас, — рассмеялась я. Он побеждал, но я была не против.

Роберт почувствовал это и тоже рассмеялся.

— Мы будем вместе. Обещаю. Я женюсь на тебе.

— Каким образом?

— Говорю тебе, я решил, а значит, так и будет.

— Не всегда все выходит по-вашему, милорд. Помните, вы как-то решили жениться на королеве…

— Королева настроена против брака, — вздохнул он. — Я убедился, что она никогда не выйдет замуж. Ей просто нравится, когда ее окружает толпа претендентов на ее руку. Если бы она когда-то решилась на это, то вышла бы только за меня. Но она решила вообще не выходить замуж.

— И поэтому ты можешь заняться мной.

— Леттис, давай откровенно. Если бы она захотела, я бы, конечно, женился на ней. Еще бы. Только дурак упустил бы такой случай. И стал бы почти королем. Но разве это помешало бы мне любить мою прекрасную и несравненную леди Эссекс? О Леттис, я хочу тебя. Боже, как я хочу тебя. Хочу, чтобы ты стала моей женой, хочу детей… сына, который будет моим наследником. Я успокоюсь, только когда получу все это. Я буду к этому стремиться, и я знаю, что это все сбудется.

Я не была уверена, что верю ему, но я так хотела верить! Да, когда Роберт хотел, он был очень красноречив и мог убедить кого угодно. Он мог выкрутиться из любого затруднительного положения, как уже не раз бывало с королевой. Очень немногие могли всю жизнь ходить по краю, как Роберт Дадли, и так и не свалиться в пропасть.

— И когда-нибудь это произойдет, — заверял он меня. — Наши мечты сбудутся.

И я верила ему, закрывая глаза на все препятствия.

— А теперь хватит разговоров, — сказал он.

Мы знали, что рискуем, но не могли оторваться друг от друга. В небе уже занималась заря, когда мы расстались и разошлись по своим комнатам.

На следующий день я в тревоге ожидала разоблачения, но, к счастью, никто, похоже, не заметил, как я и Роберт тайком возвращались со свидания.

Дети были в восторге от всего происходящего в замке, и, прислушиваясь к их щебетанию, я поняла, что они уже очарованы графом Лестером. Даже трудно было понять, кем они восхищались больше — королевой или Робертом. Разумеется, королева держалась гораздо более отстраненно, но она пожелала, чтобы ей представили детей. Она задала им несколько вопросов, на которые они дали очень толковые ответы. Так что они понравились королеве, которая вообще была неравнодушна к детям.

Но однажды Роберт вдруг исчез, и его не могли найти. Королева нервничала. Я была все время рядом с ней, прилагая все усилия, чтобы под крышей моего дома не грянул королевский гнев. Но беспокойство и подозрительность королевы передались и мне. Я не могла забыть о нашем свидании. Вспоминая его признания, я представляла, что мы уже женаты, и это наш с ним общий дом. Тогда мне казалось, что я буду вполне довольна судьбой, если мне придется жить в провинции вместе с Робертом Дадли.

Но где же он сейчас? Дуглас Шеффилд здесь, конечно, нет, но, может, Роберт уже морочит голову другой красавице, обещая, что женится на ней, при условии, что королева не будет против, а с нынешним мужем потенциальной невесты что-нибудь приключится?

Королева сказала, что пойдет поищет его в саду. Похоже, она подозревала, что Роберт там с кем-то уединился, и хотела их поймать. Если бы ей это удалось, ее ярость была бы не меньше моей.

Однако все оказалось совсем не так, как мы думали. Едва мы с королевой вошли в сад, как сразу увидели Роберта. Но не в обществе молодой красотки. На руках у него был мой младший сын Уолтер, а остальные дети стояли вокруг. Костюм милорда Лестера был несколько менее безупречен, чем обычно. Грязью было перепачкано не только его лицо, но и один из его пышных рукавов.

Королева глубоко вздохнула и усмехнулась.

— Итак, милорд Лестер превратился в замарашку! — воскликнула она.

Заметив нас, Роберт поспешил навстречу, опустил Уолтера на землю и низко поклонился сначала королеве, а затем мне.

— Надеюсь, я не заставил себя ждать? — встревоженно спросил он.

— Вас не было больше двух часов, милорд, и мы волновались за вас.

Он был поистине великолепен! Он стоял перед своей госпожой и перед своей любовницей, которую совсем недавно сжимал в объятиях, но никто не догадался бы, что нас с ним что-то связывает.

Мой Роберт подбежал к королеве.

— Вот ваш Роберт, — он показал на графа Лестера, — говорит, что никогда не видел такого сокола, как у меня. Я очень хочу показать его тебе.

Елизавета улыбнулась и протянула ему руку. Роберт тут же ухватил грязной ручонкой ее белые тонкие пальцы и потащил королеву за собой.

— Лестер, — в восторге кричал он. — Давай ей покажем…

— Роберт! — прикрикнула на него я. — Ты забываешь, кто перед тобой. Ее Величество…

— Пускай, — отмахнулась королева. — Ее голос смягчился, а глаза ласково глядели на Роберта. Она всегда любила детей, и они сразу признавали ее своей, может, именно по этой причине. — У нас очень важное дело. Нам с Робертом срочно необходимо посмотреть сокола.

— Но слушается он только меня! — с гордостью сообщил ей Роберт, а затем встал на цыпочки, наклонился к королеве и доверительно прошептал: — Я скажу ему, что ты — королева, и он, наверное, тебя тоже будет слушаться. Но я не уверен.

— Пойдем, посмотрим и проверим, — тоже понизив голос, ответила Елизавета.

И тут мы стали свидетелями этого великолепного зрелища. Мой сын тащил по траве нашу величественную королеву, а мы бежали за ними. Одновременно Роберт без умолку тараторил о своих лошадях и собаках, которых он тоже намеревался продемонстрировать королеве, поскольку Лестер уже все это видел.

Должна признаться, она была бесподобна и среди детей, сама вела себя, как девчонка. Но я подметила в ее глазах грусть и догадалась, что она мне завидует. Ведь у меня орава таких очаровательных детишек.

Девочки вели себя несколько более сдержанно, но я осталась ими довольна. Вряд ли королеве понравилось бы, если бы они стали держаться чересчур фамильярно. Как бы то ни было, но именно мой старший сын всецело завладел вниманием королевы.

Он кричал и смеялся, и тянул ее за платье, чтобы она прошла с ним в другой конец конюшни.

— Лестер говорит, что это одна из лучших лошадей, каких он видел, — доносился до меня мальчишеский фальцет Роберта. — А Лестер знает толк в лошадях, он ведь королевский конюший, знаешь?

— Знаю, — улыбнулась Елизавета.

— Значит, он знает толк в лошадях, иначе она бы его прогнала.

— Прогнала бы сразу, — подтвердила Елизавета.

Роберт явно сразу стал ее любимцем.

А в это время Лестер незаметно шептал мне:

— Леттис! Сколько бы я отдал, чтобы это был наш дом и наши дети. И однажды так и будет. Я женюсь на тебе, и никто меня не остановит.

— Ш-ш-ш, — остановила я его.

Мои дочери были рядом и могли услышать. Они были чрезвычайно любопытны.

Когда королева осмотрела сокровища Роберта, все вернулись в замок. Детей допустили поцеловать руку королеве, но мой Роберт вместо этого взобрался к ней на колени и поцеловал в щеку. По лицу Елизаветы я видела, что она ничуть не рассердилась, а наоборот, почти растрогана. Роберт внимательно рассмотрел драгоценные камни на ее платье, а потом взглянул в глаза королеве.

— До свидания, Ваше Величество, — сказал он. — А когда ты опять приедешь?

— Скоро, мой юный Роберт, — улыбнулась она. — Не беспокойся, мы еще обязательно встретимся.

Вспоминая сейчас свою жизнь, я думаю о том, что на нашем пути встречаются поистине роковые моменты, предвестники грядущих катастроф, но как часто мы распознаем их в череде других, незначительных событий? Спустя годы, переживая горечь и боль своей утраты после обрушившейся на меня трагедии, я говорила себе, что встреча моего сына с королевой была репетицией того, что должно было случиться позже. И сейчас я начинаю верить, что уже в тот момент я осознавала, что в воздухе витает некое предзнаменование. Это все вздор, разумеется. Тогда я не придала этому никакого значения. Королева точно так же держалась бы с любым другим непосредственным ребенком, привлекшим ее внимание. Если бы не дальнейшие события, я бы и не вспомнила об этой их первой встрече.

Вечером, во время танцев, королева сказала мне:

— Леттис, ты счастливая женщина, и у тебя прекрасные дети.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

— Особенно твой маленький Роберт. Он меня просто очаровал! Я давно не видела такого красивого ребенка.

— Это вы очаровали его, Ваше Величество, только боюсь, что он от восторга иногда забывал, что вы его королева.

— А мне нравится его детская простота и непосредственность, Леттис, — задумчиво ответила она. — В детях нет фальши и предательства…

Мне стало не по себе. Неужели у нее появились подозрения насчет другого Роберта?

Но взгляд у королевы был отсутствующий. Может, Елизавета сожалела, что в свое время проявила упрямство и не вышла за Роберта Дадли. Сейчас она тоже могла бы иметь большую семью. Правда, при этом раскладе она могла утратить корону.

* * *

После отъезда королевы и двора я на некоторое время задержалась дома. Дети целыми днями обсуждали последние события. Они восхищались королевой, но, несмотря на то что в их обществе она могла отбросить все церемонии, им больше пришелся по душе граф Лестер. Елизавета была почти божеством, а Лестер, хоть и на вершине власти и славы, все равно был более земным. Мой Роберт объявил, что граф Лестер обещал обучить его премудростям верховой езды — поворотам, прыжкам, вращениям, и вообще, как стать лучшим наездником в мире.

— И когда же он будет обучать тебя? — спросила я. — Разве ты не знаешь, что он постоянно рядом с королевой.

— Ну и что? Он сказал мне, что скоро мы с ним станем большими друзьями.

Значит, он сказал такое маленькому Роберту! Что ж, расположение и восхищение моих детей Лестер уже завоевал.

Я снова собиралась ко двору и мне пришла в голову мысль взять в Лондон Пенелопу и Дороти. Они уже подросли, и мне не хотелось оставлять их в провинции. Мы будем жить в Дарем-хаусе, а оттуда рукой подать и до Виндзора, и до Хэмптона, Гринвича или Нансача, что позволит мне быть при дворе и часто навещать дочерей. Это также позволит девочкам вращаться в придворных кругах.

Дарем-хаус привлекал меня еще и потому, что раньше здесь жил Роберт. Теперь он перебрался в куда более роскошный Лестер-хаус, протянувшийся вдоль реки. До Лестер-хауса было рукой подать, поскольку оба дома стояли на Стрэнде. Это позволяло надеяться, что я смогу встретить Роберта вдали от орлиного ока королевы.

Дочери были в восторге от открывшейся перед ними перспективы, ведь они недавно сами приобщились к придворной жизни. Без малейших сожалений они покинули лишенное всяческих удобств родовое гнездо и отправились со мной в Лондон.

Мы довольно часто встречались с Робертом на протяжении последующих месяцев. После наступления темноты ему было легко взять лодку и, переодевшись в одежду одного из своих слуг, подплыть прямо к нашему дому. Но от частых встреч наша страсть не угасла, а наоборот, разгоралась все сильнее. Роберт постоянно говорил о нашем браке, словно Уолтера не существовало. Он вздыхал о нашем будущем доме, где мы будем жить с моими детьми, которых он уже успел полюбить, и с детьми, которые родятся у нас.

Мы вдвоем мечтали об этом. В моменты просветления я понимала, что это невозможно, но он так убедительно и часто говорил о нашем браке, что я сама начала в это верить.

Филипп Сидни часто навещал нас, и мы были рады ему. Я продолжала подумывать о том, что он прекрасная пара для Пенелопы. К нам захаживал и сэр Фрэнсис Уолсингем. Один из самых влиятельных министров Елизаветы, он невероятно искушенный в искусстве дипломатии, мало понимал в искусстве лести, поэтому, несмотря на то что королева высоко ценила его, он не входил в число ее фаворитов. У него были две дочери — красавица Франческа, на несколько лет старше Пенелопы, и невзрачная по сравнению с сестрой Мэри.

Это были восхитительные, незабываемые дни. Я много времени проводила при дворе, но, улучив момент, ускользала из дворца к детям. Я наслаждалась лондонской жизнью и чувствовала себя заметной фигурой на сцене светской жизни. Все, кто приходил в гости к нам в дом, были из окружения королевы.

Мы с Робертом совсем потеряли голову, и неизбежное случилось. Я забеременела.

Когда я сказала об этом Роберту, его реакция была неоднозначна.

— Как жаль, что мы не женаты, — вздохнул он. — Я очень хочу, чтобы ты родила мне сына, Леттис.

— Знаю, ну и что дальше?

Я была в отчаянии, представляя, как меня выпроводят в провинцию, а ребенка придется тайно отдать кому-нибудь на воспитание. О нет! Только не это!

Роберт утешал меня, обещая, что найдет выход.

— Какой выход? Уолтер может вернуться в любое время. Я же не могу сказать, что это его ребенок. А когда королева узнает, то беды не миновать.

— Не миновать, — вздохнул Роберт. — Поэтому королева и не должна ничего знать.

— Да, думаю, вряд ли она обрадуется, узнав, кто отец ребенка. Что тогда будет, а?

— Не дай Бог. Надеюсь, она никогда не узнает, — прошептал Роберт. — О Господи, ну почему…

— Что почему? Жалеешь, что связался со мной?

— Нет, об этом я не жалею. Я хотел сказать — ну почему у нас на пути Эссекс. Если бы не он, я бы уже завтра женился на тебе.

— Легко обещать то, что ты не можешь осуществить. Если бы я была свободна, тогда бы я на тебя посмотрела.

Он схватил меня в объятия.

— Я докажу тебе, Леттис! — горячо зашептал он. — Докажу!

Лицо при этом у него было торжественно суровое, как у воина, дающего клятву.

— Одно я знаю точно, Леттис. Ты создана для меня, а я для тебя. Это ты понимаешь?

— Пару раз у меня мелькнула такая мысль.

— Не шути, Леттис, я серьезно. Я решился, несмотря на то что у тебя есть Эссекс, а у меня королева, мы поженимся, и у нас будут дети. Обещаю тебе. Обещаю тебе.

— Перспектива ослепительная. Но пока у меня есть муж, а я беременна от тебя. Когда он вернется, — а судя по тому безобразию, что он устроил в Ирландии, он должен вернуться очень скоро, — мы с тобой по уши в неприятностях, мой милый.

— Я что-нибудь придумаю.

— Мой дорогой, ты не знаешь Уотлтера Девере. Может, он и неудачник, но в вопросах чести он сам дьявол. Скорее всего, он не убьет тебя, опасаясь, что королева возненавидит его за это, но шум поднимет такой, что грандиозного скандала не миновать.

— Тогда остается одно, — печально сказал Роберт. — Мне трудно говорить об этом, но, увы, нужно избавиться от ребенка.

— Нет! — вскрикнула я в отчаянии.

— Я понимаю, что ты чувствуешь. Это наш ребенок. Возможно, даже сын, о котором я всегда мечтал… но время еще не пришло. У нас еще будут дети… когда все обустроится.

— Так значит…

— Я поговорю с доктором Джулио.

Как я ни протестовала, он убедил меня, что другого выхода нет. Если ребенок родится, то держать это в тайне не получится и уж королева позаботится, чтобы мы с Робертом больше никогда не увиделись.

Я была подавлена. Конечно, я была светской женщиной, эгоистичной и абсолютно аморальной, но я любила своих детей. И уж если так любила детей от Уолтера, то представляю, как обожала бы детей от Роберта.

Но, к несчастью, он был прав. Роберт не переставал заверять меня, что следующая беременность будет радостным ожиданием наследника в нашем доме.

Доктор Джулио был, конечно, мастер на все руки, но аборт дело опасное. Он дал мне какое-то снадобье, и вскоре я почувствовала себя плохо.

К сожалению, очень трудно утаить природу болезни от слуг. Встречаясь с Робертом, мы не всегда были предельно осторожны, поэтому я полагаю, что половина прислуги в моем доме знала, что человек, приходящий по ночам с черного входа, не кто иной, как Роберт Дадли. Правда, болтать об этом они не смели, опасаясь не столько гнева самого графа Лестера, сколько гнева королевы, готового обрушиться на любого, посмевшего клеветать на ее любимца, даже если клевета вдруг окажется правдой.

Но все равно слухи ходили. Однажды мне было так плохо, что Роберт открыто пришел проведать меня, и это так меня обрадовало, что я начала поправляться. Он действительно любил меня, дело было не только в необычайном физическом наслаждении, которое я ему дарила. Он был нежен. Он стоял на коленях у изголовья кровати и умолял меня выздороветь. Он был твердо уверен в том, что мы поженимся.

* * *

А потом вернулся Уолтер. Он потерпел неудачу в Ирландии, и королева была недовольна. Он заметно постарел и очень устал. Я была еще слаба, и его забота смущала мою нечистую совесть. Он так беспокоился обо мне, что было невыносимо стыдно за свою измену получать от него бесконечную нежность и доброту. Я сказала ему, что у меня была лихорадка и что я уже выздоравливаю. И он даже не усомнился в моих словах! Но я все сравнивала его с несравненным Робертом Дадли.

Приходилось признать, что я устала от Уолтера и не испытывала ничего, кроме раздражения от его приезда, — ведь теперь нам с Робертом будет гораздо труднее встречаться. Если это вообще будет возможно. В любом случае, после того что мне пришлось пережить, придется быть осторожнее. Я все еще оплакивала своего неродившегося ребенка. Мне снился маленький мальчик, очень похожий на Роберта. Он грустно смотрел на меня, как будто обвиняя меня в том, что я лишила его жизни.

Я знаю, Роберт сказал бы, что когда мы поженимся, у нас еще будут дети, и сыновья, и дочери. Но это было слабым утешением.

А тут еще Уолтер объявил, что устал от поездок и отныне намерен постоянно жить дома.

— Мне все это надоело, — сказал он. — Ирландия — это совершенно безнадежная затея. Отныне я буду жить дома. Я заслужил спокойную жизнь. Мы едем в Чартли.

Для себя я тут же решила, что никуда не поеду. Опять похоронить себя вдали от удовольствий большого города, интриг двора и от моего обожаемого Роберта? Разлука с ним только распалила мою страсть, и я знала, что, стоит мне с ним встретиться, я забуду об осторожности. Я забуду о муках совести и буду наслаждаться в его объятиях, предоставив будущему самому позаботиться о себе.

Я стала сильнее и была уверена в том, что смогу вынудить Уолтера делать то, что я захочу.

— Чартли — это прекрасно, дорогой, — солгала я. — Но ты случайно не заметил, что наши дочери подросли?

— Конечно, заметил. Сколько уже Пенелопе?

— Мог бы и помнить возраст своей дочери. Ведь она наш первенец. Ей уже четырнадцать.

— Это слишком рано для брака.

— Но не рано подобрать ей подходящую пару. Я хотела бы заранее позаботиться о супруге для нее.

Уолтер подумал и согласился.

— Я имею в виду конкретно Филиппа Сидни, — продолжала я. — Он был в Чартли во время визита королевы, и, похоже, они с Пенелопой понравились друг другу. Всегда лучше, когда девушка заранее знает своего будущего мужа, а не бросается в омут.

Уолтер снова согласился и сказал, что, по его мнению, Филипп Сидни — это прекрасный выбор.

— Как племянник Лестера, он в милости у королевы, — добавил он. — Я слышал, Елизавета по-прежнему обожает Роберта.

— Он все еще на вершине.

— Это хорошо, но если королева выйдет замуж за какого-нибудь иностранного принца или короля, то Лестер утратит свое положение при дворе.

— Думаешь, она когда-нибудь выйдет замуж?

— Министры очень настаивают, указывая на то, что если она умрет, не оставив наследника, в стране начнется гражданская война между претендентами. Она должна дать Англии наследника.

— Она уже несколько старовата для деторождения, хотя никому не позволено вслух говорить об этом.

— Ну и что? Все возможно. Пусть постарается.

Я вдруг рассмеялась при мысли, что на восемь лет моложе королевы.

— Что смешного?

— Ты смешной. За такие речи тебя могли бы бросить в Тауэр.

Господи, какой же он скучный и как я устала от него!

С Робертом мне теперь лишь изредка удавалось перекинуться парой фраз.

— Это невыносимо, — жаловался он.

— Но я не могу по ночам уходить от Уолтера, и ты не можешь теперь приходить в Дарем-хаус.

— Я что-нибудь придумаю.

— Дорогой, ты же понимаешь, что не сможешь разделить с нами брачное ложе. Тогда даже Уолтер заметит, что происходит нечто странное.

Как ни тошно мне было, все же зрелище Роберта, мечущегося в поисках выхода, доставило мне удовольствие.

— Ладно, мой волшебник. Буду ждать чудес.

Но неизбежное случилось. Кто-то — уж не знаю кто, — нашептал Уолтеру, что Роберт Дадли проявляет повышенный интерес к его жене.

Уолтер не поверил. Не поверил, что я могу его обмануть. Боже, каким же он был наивным! Я бы обвела его вокруг пальца, но у Роберта было много врагов, желающих не столько неприятностей для Эссексов, сколько имевших целью устранить Лестера как фаворита королевы.

Однажды вечером Уолтер зашел в спальню. Вид у него был мрачный.

— До меня дошли мерзкие слухи.

Сердце у меня заколотилось, я знала, что виновата перед ним. Однако умудрилась спокойно спросить:

— Вот как? И что за слухи?

— О тебе и Лестере.

Я широко открыла глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— Я слышал, что ты — его любовница.

— Да кто тебе сказал такую чушь?

— Мне рассказали об этом с условием, что я сохраню в тайне источник.

— И ты веришь этому источнику?

— Я не верю слухам о тебе, но репутация Дадли на этот счет хорошо известна.

— Ты сам себе противоречишь. Как ты можешь одновременно верить мне и подозревать Лестера?

Вот дурачок! Я решила, что лучшая защита — нападение.

— А мне, Уолтер, очень не нравится, что ты сплетничаешь по закоулкам о своей жене с посторонними людьми.

— Я не верю, что это была ты, Леттис. Его, наверное, видели с другой.

— Но ты, конечно, сразу заподозрил меня — в моем голосе уже звучало благородное негодование.

Это очень подействовало на него, и бедняга уже почти умолял о прощении.

— Я не поверил. Но мне хотелось бы, Леттис, чтобы ты сама сказала мне, что это клевета. И я вызову на дуэль мерзавца, который сказал мне об этом.

— Уолтер, — ответила я, — ты же и так знаешь, что это клевета. И я знаю, что это клевета. Если ты поднимешь шум, это дойдет до королевы, и ты же останешься виноват. Ты ведь знаешь, как болезненно воспринимает Елизавета интриги против Лестера.

Уолтер молчал. Похоже, мои слова заставили его призадуматься.

— Мне жаль ту женщину, которая связалась с Робертом, кто бы она ни была, — вздохнул он.

— Мне тоже, — многозначительно согласилась я.

И тем не менее я была обеспокоена. Нужно было срочно увидеться с Робертом и рассказать ему, но это было непросто. Он постоянно находился рядом с королевой, я — с Уолтером. Но Роберт тоже искал встречи со мной, поэтому нам все-таки удалось коротко переговорить.

— Это сводит меня с ума, — пожаловался он, имея в виду нашу разлуку.

— То, что я тебе сейчас расскажу, сведет тебя с ума окончательно.

И я рассказала ему.

— Кто-то распускает слухи, — сказал он, выслушав меня. — Теперь они припомнят твою болезнь и будут говорить, что ты избавилась от моего ребенка.

— Но кто это делает?

— Моя дорогая, за нами шпионят и предают как раз те, кому мы больше всего доверяем.

— Если это дойдет до Уолтера… — начала было я, но Роберт перебил:

— Если это дойдет до королевы, у нас будет куда больше поводов для беспокойства.

— И что мы можем сделать?

— Положись на меня. Мы обязательно поженимся. Надо только сначала кое-что сделать.

Я поняла, что он имел в виду, когда через несколько дней Уолтера срочно вызвали к королеве.

— Что случилось? — я еле дождалась его возвращения.

— Какое-то безумие, — устало ответил он. — Королева не понимает… Господи, она опять посылает меня в Ирландию.

Я с трудом удержалась от облегченного вздоха. Несомненно, это была работа Роберта.

— Она предлагает мне пост граф-маршала Ирландии.

— Это большая честь, Уолтер.

— Королева полагает, что и я должен держаться такого мнения об этом назначении. Я пытался объяснить ей положение дел.

— И что она сказала?

— Она отмахнулась от меня, — он взглянул на меня. — С ней был Лестер. Он много говорил о важности Ирландии и о том, что именно меня следует назначить граф-маршалом. Думаю, это он постарался убедить королеву.

Я молча смотрела на него, изображая легкое недоумение.

— Лестер сказал, что это прекрасный шанс для меня реабилитироваться после неудач. Я пытался объяснить им, что они не понимают ирландцев.

— И… каков итог?

— Королева решила, что я еду в Ирландию. Боюсь, тебе там не очень понравится, Леттис.

Мне нужно было быть осторожной, и я только покорно вздохнула:

— Будем надеяться на лучшее, Уолтер.

Это вроде успокоило его. Его все еще мучали сомнения, однако понятия о чести у него были таковы, что не позволяли усомниться в моих словах. Но я видела, что подозрения все же остались.

Я делала вид, что готовлюсь к отъезду, но, разумеется, никуда ехать не собиралась.

— Уолтер, — сказала я на следующий день, — меня очень беспокоит Пенелопа.

— А что такое? — удивился он.

— Ей только четырнадцать, но она уже не по годам взрослая. Мне кажется, она не очень разборчива в дружбе с представителями противоположного пола. Дороти тоже дает поводы для беспокойства. А Уолтера я застала в слезах, в то время как Роберт утешал его. Он сказал, что поговорит с королевой, и она запретит мне ехать в Ирландию. Я очень боюсь оставлять детей в такое время, Уолтер.

— У них есть и няньки, и гувернантки.

— Им нужно куда больше, чем это. Особенно Пенелопе. Она в таком возрасте… А мальчики вообще слишком маленькие. Я говорила с Уильямом Сесилом. Он заберет Роберта к себе до его отъезда в Кембридж, но пока ему еще слишком рано покидать дом. Мы не можем оба уехать и оставить детей одних.

Дети спасли положение. Уолтер очень расстроился, но он любил свою семью и не хотел, чтобы кому-то было плохо. Я проводила с ним все время, он рассказывал мне об Ирландии, и мы строили планы на будущее, когда он вернется домой. Будучи граф-маршалом, он займет прочное положение при дворе. «Это будет скоро, — говорила я, — а уж потом, если тебе придется опять уехать, то мы уедем все вместе».

И наконец Уолтер уехал. Он нежно обнял меня на прощание и извинился за дурацкие подозрения. Когда он вернется, все будет хорошо. Мы выдадим девочек замуж, а мальчиков отправим учиться в Кембридж.

Я искренне обняла его. Он выглядел таким грустным. В связи с его отъездом я испытывала облегчение, но мне было жаль Уолтера, и я чувствовала угрызения совести за то, что делаю.

Я говорила ему, что мы идем на эту разлуку ради детей. Пусть меня назовут величайшей лицемеркой всех времен, но у меня на глазах стояли слезы. Я была рада тому, что, увидев столь искреннее проявление чувств, Уолтер несколько утешился.

Он отплыл в Ирландию в июле, а я снова начала встречаться с Робертом Дадли. Он сказал, что действительно посоветовал королеве отправить Уолтера обратно в Ирландию.

— Вижу, ты всегда добиваешься чего хочешь.

— Я получаю только то, чего заслуживаю.

— Тогда я просто боюсь вас, милорд Лестер, — шутливо встревожилась я.

— Не бойтесь, будущая леди Лестер. Чтобы добиться успеха, необходимо уметь дерзко брать желаемое. Иначе не бывает.

— Но что дальше?

— Дальше? Подождем и посмотрим.

* * *

Ждать пришлось только два месяца. Из Чартли прискакал один из слуг. Он был очень встревожен.

— Миледи, — сказал он, когда его привели ко мне, — случилось нечто ужасное, и я подумал, что вы должны знать. В стаде родился черный теленок.

— Ты правильно сделал, что приехал. Но ведь это легенда, и мы все живы и в добром здравии.

— Миледи, люди говорят, что это верная примета. Она всегда означает смерть или несчастье для властелина замка, а наш милорд в Ирландии… Это скверные и дикие места. Его нужно предупредить, пусть немедленно возвращается.

— Его послала туда королева.

— Его необходимо предупредить, миледи. Он должен вернуться.

— Боюсь, королева не станет менять свою политику из-за рождения черного теленка в Чартли.

— Но если ваша милость объяснит ей… может, тогда.

Я ответила, что все, что могу сделать, — это написать Уолтеру обо всем.

Наградив слугу и отправив его обратно в Чартли, я задумалась. Неужели это действительно правда? Как странно, что сейчас родился такой теленок, как в тот раз, когда смерть хозяина замка положила начало этой легенде.

Но я не успела отправить письмо мужу. Из Ирландии пришло известие, что Уолтер умер от дизентерии в Дублинском замке[10].

Графиня Лестер

Джентльмен из окружения королевы напомнил ей, что граф Лестер свободен для брака, на что она сердито ответила: «Было бы недостойно моей королевской особы предпочесть слугу, которого я сама возвысила, самым знатным принцам христианского мира».

Уильям Кемден

Итак, я стала вдовой. Мне не пришлось изображать скорбь, ибо, хотя я и не любила Уолтера, все-таки он был отцом моих детей и прекрасно относился ко мне. Поэтому его смерть искренне опечалила меня. Но ненадолго. С тех пор как я стала любовницей Роберта, я беспрестанно сожалела о своем браке и эта неожиданная свобода открывала передо мной ослепительные перспективы. При мысли об этом меня охватывало волнение, затмевавшее все иные чувства.

Я с нетерпением ждала Роберта, и он пришел, тайно, как всегда.

— Мы должны быть очень осторожны, — сказал он, и я испугалась, что Роберт старается теперь избежать нашего брака. И еще один вопрос не давал мне покоя. Как случилось, что Уолтер умер так неожиданно? Говорят, от дизентерии. Что ж, возможно. Много людей умерли от дизентерии, и всегда с этим были связаны разные подозрения. Ночами я просыпалась, размышляя, что же это — ирония судьбы или к этому приложил руку Роберт. Мне становилось не по себе, но я желала Роберта как никогда. И что бы он ни сделал, — ничто не могло этого изменить.

Именно мне пришлось объявить о смерти отца нашим детям. Я собрала их в комнате, привлекла к себе Роберта и сказала:

— Сын мой, теперь вы граф Эссекс.

Он изумленно посмотрел на меня широко открытыми глазами. Меня переполняла любовь к этому мальчику, и я крепко обняла его.

— Роберт, дорогой, твой отец умер, и ты теперь наследник как его старший сын.

Роберт разрыдался, я увидела слезы в глазах Пенелопы, Дороти тоже заплакала, а младший Уолтер, глядя на них, разразился громкими причитаниями.

И я с удивлением поняла, что они любили его. А, собственно, почему нет? Он всегда был для них любящим и заботливым отцом.

— И как вы понимаете, это означает перемены для нашей семьи.

— Мы возвращаемся в Чартли? — спросила Пенелопа.

— Нет, мы не можем пока строить никаких планов. Надо немного подождать.

Роберт встревоженно посмотрел на меня.

— А что я должен делать как граф Эссекс? — спросил он.

— Пока ничего, дорогой. Пока все будет идти, как и прежде. Ты уже получил титул, но тебе еще предстоит завершить образование. Не бойся, все будет хорошо.

Все будет хорошо! Эта фраза до сих пор насмешкой звучит у меня в ушах. Мне следовало знать, что все будет совершенно не так.

Королева прислала за мной. Она приняла меня очень тепло. Елизавета вообще всегда относилась с сочувствием к чужому горю.

— Дорогая кузина, какой печальный день, — сказала она, обнимая меня. — Ты потеряла прекрасного мужа.

Я опустила глаза.

— Теперь у тебя столько забот о детях. Маленький Роберт стал графом Эссексом. Очаровательный малыш. Он, наверное, страдает от такой потери?

— Очень страдает, мадам.

— Бедняжка! А Пенелопа, Дороти и младший?

— Все очень переживают, Ваше Величество.

— Ты, несомненно, собираешься на время уехать в Чартли?

— Я не знаю, что делать, Ваше Величество. Иногда мне хочется покоя, чтобы оплакать мужа, а иногда кажется, что в провинции будет невыносимо. В Чартли все напоминает о нем.

Елизавета сочувственно кивнула.

— Тогда, пожалуй, тебе лучше самой решать, где будет лучше.

И королева прислала ко мне лорда Берли. В Уильяме Сесиле, который недавно стал лордом Берли, сразу чувствовались уверенность и надежность. Он был хороший человек. Под этим я имею в виду, что зачастую он отстаивал то, что считал правильным, не считаясь с собственной выгодой. А такое редко можно сказать о министре.

Он был среднего роста и сложения, с большим носом, умными глазами и рыжеватой бородой.

— Примите мои соболезнования, леди Эссекс, — сказал он. — Ее Величество очень тревожится за вас и ваших детей. Граф умер так рано, к тому же у него остались дети, которым будет очень недоставать отцовской заботы. Насколько я знаю, и вы, и покойный граф хотели, чтобы ваш сын Роберт перед Кембриджем воспитывался у меня. Я хотел бы заверить, что буду рад принять его в любое время.

— Благодарю вас. Ему нужно немного времени, чтобы оправиться после смерти отца, но скоро он будет у вас. Ведь в следующем мае ему уже в Кембридж.

Лорд Берли одобрительно кивнул.

— Да, я слышал, он смышленый мальчик.

— Он уже знает латынь, французский и при этом ему нравится учиться.

— Что ж, значит, у него все получится.

Я чувствовала, что поступила правильно, договорившись с Берли о Роберте. Уильям Сесил был не только блестящим государственным деятелем, но также на редкость заботливым отцом и верным мужем.

После смерти Уолтера те, кто нашептал ему о моей связи с Робертом, не успокоились.

Как-то Роберт пришел ко мне очень встревоженный и рассказал, что ходят слухи, будто Уолтера убили.

— Кто убил? — спросила я, уже догадываясь, что он ответит.

— А ты как думаешь? Стоит умереть кому-то из тех, кто был знаком со мной, и тут же я под подозрением.

— Значит, о нас сплетничают.

Роберт мрачно кивнул.

— Шпионы повсюду. Если это дойдет до ушей королевы…

— Но если мы поженимся, она ведь все равно узнает, — заметила я.

— Я сам скажу ей… по-своему. Не хочу, чтобы она узнала от кого-то другого.

— Так, может, разойдемся, пока не поздно? — с иронией предложила я.

— Не смей так говорить! — с жаром возразил Роберт. — Я женюсь на тебе! Это именно то, чего я хочу. Но пока мы должны быть очень осторожны. Кто знает, что сделает Елизавета, если узнает, что я замешан в этом. Леттис, они хотят произвести вскрытие тела Эссекса с целью выявления признаков яда.

Я не смела посмотреть ему в глаза, чтобы не увидеть в них правду. И все думала об Эми Дадли, умершей загадочной смертью в Камнор-плейс, о графе Шеффилде, скончавшемся как раз тогда, когда он хотел развестись с женой… А теперь Уолтер…

— О Господи, — я почти молилась. — Надеюсь, они ничего там не найдут.

— Не найдут, — заверил меня Роберт. — Уолтер умер своей смертью… от дизентерии. Он никогда не отличался крепким здоровьем, а Ирландия его доконала. И тем не менее, Леттис, думаю, тебе на время стоит вернуться в Чартли. Пусть сплетни поутихнут.

Я понимала, что он прав, и, получив разрешение королевы, уехала в Чартли.

* * *

С огромным облегчением я узнала, что вскрытие Уолтера не выявило ничего подозрительного, позволившего предположить насильственную смерть. Его привезли в Англию и похоронили в конце ноября в Кармартене. Я не позволила юному Роберту поехать на похороны, поскольку он был сильно простужен. К тому же он был так расстроен, что его здоровье начало вызывать у меня серьезные опасения.

Лорд Берли написал ему, что он как опекун с нетерпением ожидает его приезда.

Я сказала ему, что он покинет дом после Рождества, и, похоже, его это устроило.

Теперь я пребывала в ожидании, понимая, что не могу сразу выйти замуж. Должно пройти время, иначе это сразу породило бы очередные сплетни, чего мы стремились избежать. Я предполагала, что ждать придется не меньше года. Но с этим нетрудно было смириться, поскольку все это время мы собирались встречаться. Я намеревалась вернуться ко двору, как только маленький Роберт уедет к лорду Берли готовиться к учебе в Кембридже.

Какими долгими казались эти холодные зимние дни! Я все время думала о Роберте и о том, что происходит при дворе. Сразу после праздников я со всеми детьми, за исключением Роберта, вернулась в Дарем-хаус.

Через несколько дней меня навестила дама, которую я меньше всего ожидала увидеть, — графиня Шеффилд. Она поведала мне историю, повергшую меня в смятение.

Она хотела поговорить со мной наедине, поскольку у нее было для меня какое-то важное сообщение.

Без сомнения, Дуглас Шеффилд была очень привлекательной женщиной, и этот факт делал ее рассказ неприятно правдоподобным.

— Я чувствовала, что должна поговорить с вами, леди Эссекс, потому что мне кажется, вам нужен добрый совет. Я расскажу вам, что случилось со мной, и вы поймете, какой острожной надо быть в отношениях с неким придворным джентльменом.

— Мы одни, леди Шеффилд, — холодно ответила я. — Поэтому не будем говорить загадками. Кого конкретно вы имеете в виду?

— Роберта Дадли.

— И почему вы хотите предупредить именно меня?

— При дворе ходят определенные слухи.

— Какие слухи? — боюсь, удивление удалось разыграть не очень убедительно.

— О том, что вы очень близкие друзья. Вы же понимаете, человек его положения не может иметь любовниц, не возбуждая слухов… в свете его отношений с королевой.

— Да, конечно. Разумеется. Но с чего вы взяли, что предупреждать нужно именно меня?

— Думаю, любая женщина, которая свяжется с ним, должна знать о том, что случилось со мной.

— Мы, кажется, уже говорили об этом.

— Да, но я не все вам рассказала. Мы с графом Лестером обручились в 1571-м в доме на Кэннон-Роу в Вестминстере. Он не спешил с женитьбой, опасаясь гнева королевы, но когда я забеременела, то стала настаивать на скорейшем заключении брака, и мы поженились в Эшере в конце семьдесят третьего.

— У вас нет свидетелей, — с невольным вызовом сказала я. Ведь если это правда, то мои мечты о замужестве превращаются в дым.

— Я же говорила вам. Свидетели были. Сэр Эдвард Хорси и доктор Джулио. Потом родился мой сын. Его зовут Роберт Дадли, как и его отца, и должна сказать, граф гордится сыном. Его брат, граф Уорвик, стал крестным отцом и очень любит крестника.

— Если это правда, то зачем скрывать это?

— Вы же знаете, что королева терпеть не может, если кто-то из ее фаворитов женится, а уж о Роберте и говорить не приходится. Только из-за королевы я держу в тайне существование сына.

— Но если Роберт так гордится сыном, то…

— Леди Эссекс, вы же прекрасно все понимаете. Я пришла не спорить, а только предупредить. Похоже, он лишил меня своей благосклонности ради вас, но теперь нам обеим есть о чем тревожиться.

— Прошу ближе к делу, леди Шеффилд.

— Граф Лестер говорил с вами о браке, но как он может жениться, если уже женат на мне? Я пришла сказать вам, что он предложил мне семьсот фунтов в год, если я отрекусь от брака, если нет, то он просто бросит меня и ничего не даст.

— И что вы ответили?

— Категорически отказалась. Мы состоим в браке, и мой сын — его законный ребенок, — голос у нее дрожал, а в глазах стояли слезы.

Мне нетрудно было представить себе, что Роберту легко удалось бы одурачить такую женщину.

Но что, если она говорит правду? Не похоже, что она все это придумала. У нее на это просто не хватило бы мозгов.

— Благодарю вас, леди Шеффилд, но не бойтесь за меня. Я знаю графа Лестера, это правда. Но я только что похоронила мужа, и, пока я оплакиваю его, мне не до всей этой суеты.

— Прошу простить меня за этот визит, — понимающе и с сочувствием сказала графиня. — Забудьте обо всем, что я сказала. Просто до меня дошли слухи, и мне показалось, что я должна предупредить вас.

— Благодарю вас за вашу доброту, леди Шеффилд, — мы раскланялись, и я проводила ее до двери.

Но когда она ушла, от моего деланного равнодушия не осталось и следа. Приходилось признать, что история леди Шеффилд походила на правду.

Роберт всегда мечтал иметь сына, ведь он в свои сорок пять уже не был молод, и ему нужен был наследник, который будет носить его имя. И если он собирался иметь детей, то откладывать не стоило. Выходит, у него уже есть сын, хотя Роберт и отрекся от его матери. Он пошел на это ради меня. Я этого не забуду.

С нетерпением дождавшись очередного визита Роберта, я выложила ему все, что узнала.

— Она приходила сюда? — простонал он. — Вот дура!

— Роберт, насколько это правда?

— Не было никакого брака.

— Но ты был помолвлен с ней. И к тому же она говорит, что были свидетели.

— Я действительно обещал ей, что мы поженимся, — неохотно признал он. — Но самого брака не было! Ребенок, правда, мой. Он под опекой Уорвика и в свое время отправится в Оксфорд.

— Она сказала, что ты предлагал семьсот фунтов в год, если она отречется от брака.

— Я предложил ей деньги, чтобы она перестала болтать.

— Если она твоя жена, то как же мы поженимся?

— Да говорю же тебе, что она мне не жена.

— Только мать твоего сына.

— Малыш Роберт — мой незаконнорожденный сын. А что мне, монахом надо было жить? Чего ты ожидала?

— Действительно, чего? Ты ведь всю жизнь пляшешь под дудку королевы… Да, Ваше Величество… Конечно, Ваше Величество… Когда угодно, Ваше Величество… Бедный Роберт! Не надоело? Сколько это уже продолжается?

— Долго, — вздохнул он, — но когда-то это закончится. Мы поженимся, невзирая ни на что!

— Даже невзирая на королеву и твою жену леди Дуглас Шеффилд, — подхватила я. — Бедняжка Роберт, ты повязан по рукам и ногам.

— Не дразни меня, Леттис! На этот раз я не стану оглядываться на королеву. Что касается Дуглас Шеффилд, то она сама себя обманывает. Говорю тебе, она — не помеха.

— То есть ты хочешь сказать, что препятствий нашему браку нет?

— Ни малейших.

— Так чего мы ждем?

— Ждем, когда утихнут слухи о смерти Уолтера.

Я позволила ему себя убедить, потому что сама этого хотела.

* * *

Отношение королевы меня несколько смущало. Не знаю, доходили ли до нее слухи о нас с Робертом или нет, но я порой ловила на себе ее пристальный взгляд. Впрочем, возможно, она пыталась понять, как я переношу горе. Елизавета всегда чутко относилась к горю своих приближенных, и в особенности членов своей семьи.

— Робин нынче так печален, — однажды сказала королева. — Он очень предан своей семье, и мне это нравится. Это говорит о том, что у него доброе сердце. Ты же знаешь, как я люблю семью Сидни, и я никогда не забуду о том, как милая Мэри, сестра Роберта, выхаживала меня, и о том, как сильно она из-за этого пострадала.

— Вы были всегда очень добры к ней, Ваше Величество.

— Я в долгу перед ней, Леттис. А теперь бедняжка потеряла старшую дочь. Амброзия умерла в феврале, и Мэри безутешна. Слава Богу, у нее есть такой прекрасный сын, как Филипп. Ее это не может не утешать. На редкость благородной внешности юноша. Я сделаю вот что: возьму ко двору младшую дочь Мэри, — ее тоже назвали Мэри в честь матери, — и найду ей здесь хорошего жениха.

— Но ей ведь только четырнадцать, Ваше Величество.

— Я знаю, но через год-два ее уже можно будет отдать замуж. Есть Генри Герберт, теперь он граф Пемброк. Я уже подумывала о невесте для него. Думаю, Сидни будут рады, особенно дядя юной леди — граф Лестер.

— Несомненно, Ваше Величество.

И действительно, вскоре юная Мэри Сидни приехала ко двору. Она была красивая девочка, с волосами цвета янтаря и правильными чертами лица. Все обращали внимание на ее сходство с Филиппом, который считался одним из придворных красавцев. Однако, в отличие от красоты Роберта Дадли, пробуждающей в женщинах весьма земные желания, красота Филиппа была изящная, почти неземная. И Мэри тоже была воздушно красива, поэтому найти ей жениха будет нетрудно.

Королева была очень благосклонна к Мэри, и это, несомненно, должно было утешать ее родителей и брата. Елизавета и мне продолжала оказывать какое-то совершенно особое внимание, и я никак не могла понять, чем оно объясняется. Она часто говорила со мной о графе Лестере, иногда чуть насмешливо, как если бы она отдавала себе отчет в определенных слабостях его натуры, но любила его от этого не меньше.

Я была очень близка к ней в то время. Елизавета даже допустила меня в свою опочивальню. Она любила, когда я прикладывала к себе ее платья, чтобы она могла выбрать, какое одеть.

— Ты прелестное создание, Леттис, — говорила мне королева. — Сразу видно, что ты из рода Болейн.

При этом вид у нее был задумчивый. Наверное, вспоминала свою мать.

— Леттис, — сказала мне однажды королева, — без сомнения, ты снова выйдешь замуж, но пока еще рано. Однако я уверена, что тебе скоро надоест быть вдовой. — Я не ответила, а она продолжала: — Теперь все носят белое с черной отделкой или черное с белой отделкой. Как ты думаешь, Леттис, это красиво?

— Одним это идет, мадам, а другим — нет.

— А мне пойдет?

— Вашему Величеству очень повезло. Стоит вам надеть какое-то платье, как оно тут же преображается и выглядит прекрасно.

Возможно, я зашла слишком далеко? Нет, ее придворные приучили ее к самой беззастенчивой лести.

— Я хочу показать тебе платки, которые сшила для меня моя прачка. Достань их из ящика. Вот, смотри! Черный шелк с золотыми венецианскими кружевами. Что ты об этом думаешь? А вот платки для зубов, как и положено, из грубого голландского сукна, вышитые черным шелком, и отороченные серебряным и черным шелком.

— Они очень красивые, мадам, — ответила я, обнажая в улыбке свои идеальные зубы, которыми я очень гордилась.

Она слегка нахмурилась, потому что ее собственные зубы уже начали портиться.

— Госпожа Твист добрая душа, — опять заговорила она. — Она очень потрудилась над этими платками. Я люблю, когда мои служанки занимаются рукоделием. Посмотри на эти рукава. Их вышила шелком моя мастерица миссис Монтегю. Надо было видеть гордость на ее лице, когда она мне их дарила. Ты только взгляни на эти чудные бутоны и розочки.

— Опять черное на белом, мадам.

— Ты сама сказала, что некоторым это идет. Ты видела сорочку, которую мне подарил на Новый год Филипп Сидни?

По ее просьбе я достала сорочку из ящика. Она была из батиста и вышита черным шелком. К ней прилагалось несколько воротников, отороченных золотыми и серебряными кружевами.

— Бесподобно, — прошептала я.

— Мне подарили много чудесных подарков, и я покажу тебе самый дорогой для меня.

Этот подарок был на ней. Это был золотой крест, украшенный пятью великолепными изумрудами и безупречным жемчугом.

— Восхитительно, мадам.

Она прижала крест к губам.

— Он мне особенно дорог, потому что его мне подарил самый близкий человек.

Я кивнула, отлично понимая, о ком она говорит.

Она улыбнулась почти проказливо и добавила:

— Мне кажется, он нынче чем-то озабочен.

— Вы говорите о…

— О Робине… Лестере.

— О… в самом деле?

— Он очень амбициозен. Видишь ли, он всегда считал, что рожден править миром. Он унаследовал амбиции своего отца. Что ж, мне это даже нравится. Не люблю мужчин, которые о себе низкого мнения. Но ты же знаешь, как я его люблю, Леттис.

— Это совершенно очевидно, мадам.

— Ты ведь меня понимаешь?

Желтые глаза, казалось, смотрят мне в самую душу. К чему она клонит? Осторожно, Леттис, здесь надо быть очень деликатной.

— Граф Лестер красивый мужчина, и все знают, что он и Ваше Величество знакомы еще с детства.

— Это правда. Иногда мне кажется, что он всегда был частью моей жизни. Если бы я вышла замуж, то только за него. Я как-то пыталась женить его на королеве Шотландии, но глупая Мария отказалась. Разве это не доказывает, что я пекусь о его благе больше, чем о своем. Ведь если бы он уехал к ней, то весь мой двор померк бы для меня.

— У Вашего Величества много блистательных кавалеров, чтобы восполнить эту потерю.

Она коротко глянула на меня и вдруг сильно ущипнула.

— Никто не заменит мне Робина Дадли, и ты отлично знаешь это.

Я покорно кивнула.

— Я желаю ему только добра, — продолжала королева, — и поэтому собираюсь устроить ему хороший брак.

Мне на мгновение показалось, что Елизавета услышит, как заколотилось мое сердце. К чему она клонит? Я знала привычку королевы говорить одно, а подразумевать другое. И это делало ее прекрасным дипломатом, позволяя годами морочить голову претендентам на ее руку, а главное, сохранять мир в Англии. Но каковы ее намерения на этот раз?

— Что ты молчишь? — резко спросила она, — скажи что-нибудь.

— Ваше Величество всегда заботится обо всех своих подданных.

— Это действительно так. Роберту всегда хотелось иметь жену королевских кровей. Принцесса Сесилия утратила мужа, маркграфа Бадена, и Роберт полагает, что вполне может сделать ей предложение, разумеется, с моего одобрения.

— А что думает об этом Ваше Величество? — услышала я свой голос.

— Я же говорила, что желаю ему только добра, поэтому дала согласие. Так что нам остается пожелать им счастья.

— Да, Ваше Величество, — тихо сказала я.

Я еле дождалась момента, когда можно будет улизнуть. Неужели это правда? Наверное, правда, иначе, зачем королева рассказала мне об этом? Или мне только почудились нотки злорадства в ее голосе?

Что же она слышала о нас? Что ей известно? Это просто очередная сплетня или Елизавета хотела намекнуть, что Роберт не для меня?

* * *

Хоть я и здорово разозлилась, но мне было не по себе. Я должна немедленно увидеть Роберта и потребовать объяснений, но, к моему горькому разочарованию, по совету докторов он уехал в Букстон принимать лечебные ванны.

Это было похоже на Роберта. Как только он попадал в сложную ситуацию, то сразу прикидывался больным. Он проделывал это несколько раз, чтобы избежать неприятностей с королевой. И она действительно смягчалась, потому что не могла перенести саму мысль о его серьезной болезни. Я разозлилась, потому что была почти уверена — Роберт уехал, чтобы избежать встречи со мной.

Значит, это правда, что он надеется заключить брак с принцессой Сесилией!

Она однажды была в Англии. Король Швеции Эрик, ее брат, был одним из претендентов на руку Елизаветы. Ходили слухи, что если бы Роберт уговорил королеву выйти за Эрика, то ему в награду отдали бы принцессу Сесилию. Но в то время Роберт был настолько уверен, что сам станет мужем Елизаветы, что его вряд ли устраивал брак с Сесилией вместо трона Англии.

Пока шли переговоры между Елизаветой и Эриком, Сесилия успела выйти замуж за маркграфа Бадена и вместе с ним приехала в Англию, страну, которую, по ее словам, давно мечтала увидеть. Но на самом деле, она привозила мужа засвидетельствовать почтение королеве Англии с тем, чтобы склонить ее к браку с Эриком.

Она приехала зимой, уже на последних месяцах беременности. Она была так хороша с необычайно длинными распущенными белокурыми волосами, что немедленно стала всеобщей любимицей. Ее сына крестили в королевской церкви Уайтхолла, а Елизавета стала крестной.

Однако, к несчастью, счастливые родители оставались в Англии слишком долго и, считая, что являются гостями английской королевы, жили на широкую ногу. В результате они залезли в долги, которые маркграф не мог оплатить. Он попытался скрыться от кредиторов, но был схвачен и брошен в тюрьму. Весьма необычный случай — приехавшая с визитом августейшая особа попадает в тюрьму. Когда Елизавета узнала об этом, она тут же расплатилась с кредиторами.

И с тех пор Англия больше не казалась привлекательной страной для Сесилии и ее мужа, особенно после того, как прямо перед их отплытием на корабль поднялась еще одна толпа кредиторов и у Сесилии забрали даже личные вещи. Это был неприятный инцидент, и маркграф с супругой, должно быть, жалели, что их занесло в Англию.

Но теперь маркграф умер, Сесилия осталась вдовой, и Роберт хочет жениться на ней.

Снова и снова спрашивала я себя, почему так люблю его. Снова и снова всплывали в памяти Эми Дадли, граф Шеффилд, Уолтер… Что это? Совпадение? Если нет, то напрашивался только один ужасающий вывод.

Но моя страсть к Роберту мало чем отличалась от любви к нему Елизаветы, поэтому, в чем бы он ни был виновен, это для меня не имело значения.

Сейчас же мне не терпелось его увидеть. Меня охватил страх, что он не собирается на мне жениться, что он решил бросить меня ради принцессы, как бросил Дуглас ради меня?

Правда, вскоре королева утешила меня.

— Похоже, нашему бедному Роберту опять отказали, — весело сообщила она через несколько дней. — Ну и дурочка эта Сесилия. Если бы она приехала сюда и Роберт ухаживал за ней, то она, без сомнения, покорилась бы ему.

— Не все, за кем ухаживает Роберт Дадли, обязательно покоряются, — не удержалась я.

Но королева не рассердилась.

— Верно, — согласилась она. — Но перед ним трудно устоять.

— В это легко верится, мадам.

— Ее брат, король Швеции, сказал, что после прошлого визита Сесилия не захочет снова появиться в Англии. Так что Робин не женится на принцессе.

У меня словно гора с плеч свалилась. Я снова дышала полной грудью. А по поводу шведской принцессы Роберт мне объяснится, когда вернется.

Но когда он вернулся, у него, разумеется, был готов ответ.

— Господи, Леттис, да как ты могла подумать, что я могу жениться на ком-то кроме тебя?

— А если бы она согласилась?

— Можешь не сомневаться, я бы выкрутился.

— Побег на воды в Букстон тебя бы не спас.

— Леттис, ты же хорошо меня знаешь.

— Боюсь, иногда даже слишком хорошо, милорд.

— Ну, перестань, хватит. Королева решила, что я должен предложить брак Сесилии. Она время от времени дразнит меня таким образом, но мы оба знаем, что ничего не будет. Что я могу сделать, кроме как подыграть королеве? Мы с тобой обязательно поженимся, Леттис, я в этом убежден.

— Ладно, принцесса тебе отказала, но остаются еще два препятствия — королева и Дуглас.

— Дуглас не имеет значения. Она сразу согласилась стать моей любовницей, отлично понимая, что о браке речи быть не может. Она сама виновата.

— В этом виновно и твое неотразимое обаяние!

— Я что, и за него должен отвечать?

— Я уверяю тебя, Дуглас с самого начала знала, что ей не на что рассчитывать.

— То же самое, ты, несомненно, скажешь обо мне. Но мы говорили о браке, милорд.

— Да, Леттис, и мы поженимся… уже скоро.

— А королева?

— А вот тут мы должны проявить осторожность.

— Она даже может сама выйти за тебя, чтобы не позволить мне это сделать.

— Она никогда не выйдет замуж. Она боится брака. Поверь, за столько лет я в этом убедился. Потерпи, Леттис, и положись на меня. Королева ничего не должна знать, пока это не произойдет, а произойдет это попозже. Когда улягутся слухи вокруг смерти твоего мужа. Мы ведь все решили… но следует действовать чрезвычайно осторожно.

Потом Роберт заявил, что мы только теряем время на разговоры. Мы как всегда страстно хотели друг друга, и после любовных утех, я как всегда позабыла о всех своих страхах и подозрениях.

* * *

Роберт приобрел большой дом в шести милях от Лондона и потратил много времени и денег, чтобы сделать из него великолепный дворец. Этот дом был пожалован лорду Ричу королем Эдуардом Шестым, а Роберт купил его у лорда. Там был изумительный зал и множество прекрасных комнат. Роберт ввел в обычай застилать пол красивыми коврами, заменившими тростник во всех его домах. Этим приобретением заинтересовалась королева и вместе со всем двором направилась в Уонстед. Я также сопровождала ее. Как обычно, Роберт превратил встречу королевы в пышное представление.

Нам удавалось изредка встречаться, но при этом мы были вынуждены соблюдать строжайшую секретность, и это постепенно начало меня раздражать. Я не была вполне уверена в Роберте. Возможно, в этом и заключалась одна из причин моей страстной влюбленности. Элемент опасности, неизменно присутствовавший в наших отношениях, волновал и будоражил.

— Это будет один из наших любимых домов, — сказал он мне. — Но Кенилворт всегда останется самым главным, потому что именно там мы признались друг другу в любви.

— Моим любимым будет тот дом, где мы поженимся, — буркнула я. — Ведь этого так нелегко дождаться.

Он постоянно успокаивал и уговаривал меня. У него был дар уговаривать, который казался мне почти зловещим в сочетании с его беспощадностью. Он почти всегда выглядел очень обходительным, за исключением тех случаев, когда выходил из себя, но его любезность могла быть очень обманчива.

Именно в Уонстеде до меня вновь дошли слухи о Дуглас Шеффилд.

— Она очень больна, — сообщила мне одна из придворных дам. — Говорят, у нее выпадают волосы и ломаются ногти. Полагают, что долго она не протянет.

— Что же это за болезнь? — удивилась я.

Моя собеседница оглянулась по сторонам и, придвинувшись ко мне, шепнула одно слово: «Яд».

— Чепуха! — отрезала я. — Кому нужна смерть Дуглас Шеффилд?

— Тому, кому бедная графиня мешает.

— И кому же это?

Дама плотно сжала губы и пожала плечами.

— Говорят, у нее ребенок от очень важного вельможи. Может, она мешала ему?

— Возможно, если это и в самом деле правда, — небрежно ответила я.

Я ждала известия о смерти Дуглас Шеффилд, но оно не пришло. Позже я узнала, что она уехала выздоравливать в провинцию.

Итак, Дуглас выжила.

* * *

Наступил Новый год, а на Новый год королеве было принято дарить подарки.

Последнее время она жаловалась на свои волосы. Ей не нравилось, как ее причесывают, и я принесла ей два парика, черный и желтый, а также два кружевных воротника, отороченных жемчугом.

Она схватила парики и, расположившись перед зеркалом, немедленно их примерила. Она хотела знать, какой из них идет ей больше, но я не могла сказать ей правду, поскольку королева обязана выглядеть идеально, что бы она ни надела.

Мне казалось, черный парик ее старит. Я понимала, что рано или поздно она это поймет и вспомнит, кто ей его подарил. Поэтому я отважилась:

— У Вашего Величества такая белая и нежная кожа, что черный парик на ее фоне смотрится слишком грубо.

— Но разве он не подчеркивает тем самым ее нежность? — усомнилась королева.

— Да, мадам, он и в самом деле привлекает внимание к Вашей безупречной коже, но, быть может, стоит примерить золотистый парик?

Она так и сделала и объявила, что он ей нравится.

— Но я испытаю и черный, — добавила она.

Затем она надела роскошное золотое колье с бриллиантами, опалами и рубинами.

— Это подарок Роберта, — сказала она, любуясь отражением в зеркале. — Ну, разве не изумительная вещь? Он знает, какие камни я люблю.

— Восхитительно, Ваше Величество, — с готовностью подтвердила я, невольно подумав, что мне приходится восхищаться дорогим подарком, который мой любовник сделал другой женщине.

Она нежно погладила ожерелье.

На протяжении нескольких следующих месяцев она была очень капризна, и мне опять стало казаться, будто ей что-то известно. Я спрашивала себя, не вспомнила ли она о том, как именно Роберт убедил ее отправить Уолтера в Ирландию и вскоре после этого мой супруг умер. Мне казалось, она пристально за мной наблюдает. Во всяком случае, она постоянно держала меня при себе.

Похоже, Роберт тоже заметил перемены в ее поведении. Он часто жаловался на свои распухшие ноги — теперь он страдал от подагры — и намекал на то, что его доктор рекомендует ему более частые поездки в Букстон. Я думала, что он подготавливает условия для побега на тот случай, если ему придется спешно ретироваться.

Она беспокоилась о его здоровье и следила за тем, что он ест, оказываясь с ним за одним столом. С суровостью в голосе она заявляла, что он должен сократить количество съедаемого и выпиваемого.

— Взгляните на меня! — восклицала она. — Я не слишком худая и не слишком толстая. А все почему? Потому что я не наталкиваюсь едой, как свинья, и не напиваюсь до бесчувственного состояния.

Иногда она хватала еду с его тарелки и заявляла, что если он не желает сам побеспокоиться о своем здоровье, это сделает за него она.

Роберт не знал, радоваться ему или огорчаться, потому что несомненным оставалось то, что в ее тоне появились незнакомые ему суровые нотки. Тем не менее, когда он и в самом деле уезжал в Букстон, она всегда волновалась о том, как проходит лечение, и грустила. В такие периоды ей нелегко было угодить.

Роберт находился в Букстоне, когда я однажды сопровождала королеву в одной из ее летних поездок по стране. Когда мы прибыли в Уонстед, слуги Роберта приветствовали нас со всей торжественностью и пышностью, на какую только был способен сам Роберт.

— Но это совсем не то, Леттис, — пожаловалась королева. — Без него померк бы и Кенилворт.

Иногда мне казалось, что она все же решится на брак с Робертом, но с возрастом страсти юности в ней поутихли. Теперь главным в ее жизни стали корона и власть. Тем не менее Елизавета постоянно нуждалась в присутствии Роберта. Кристофер Хэттон, несмотря на свою внешность и умение танцевать, ни за что не смог бы заменить его. Я была уверена, что она использует Хэттона для того, чтобы вызвать ревность Роберта. Она хотела показать ему, что лишь страстная решимость сохранить девственность не позволяет ей иметь столько любовников, сколько она захотела бы. Ведь она наверняка понимала, что у Роберта были другие женщины, поскольку сама Елизавета не могла удовлетворить его физически.

И чем больше я понимала, насколько королева влюблена в Роберта, тем тревожнее мне становилось.

Одну из комнат в Уонстеде Роберт превратил в Королевскую Опочивальню. Весь дом был образцом комфорта и роскоши, но в комнатах, отведенных для королевы. Роберт превзошел самого себя. Кровать была позолочена, а стены покрыты блестками. Когда на них падал свет, они сверкали и переливались. Зная любовь королевы к чистоте, он велел установить в опочивальне ванну, чтобы она могла принимать ее, останавливаясь в его доме.

— Это прекрасный дом, — продолжала королева, — но отсутствие хозяина делает его скучным.

Она отправила к нему посыльного с сообщением, что находится в Уонстеде. Его ответ привел ее в восторг. Она прочитала его мне.

— Бедный Робин, — заявила она. — Он вне себя от отчаяния. Ему невыносимо думать о том, что я нахожусь здесь, а он не может задействовать своих актеров ради моего увеселения или устроить фейерверк. Вот что я тебе скажу: один его вид значит для меня больше, чем все пьесы и фейерверки моего королевства. Он говорит, если бы знал, что я еду сюда, то покинул бы Букстон, невзирая на мнение докторов. И он так бы и поступил.

Она сложила письмо и спрятала его за корсаж.

Меня чрезвычайно тревожила подобная привязанность королевы к Роберту. Я знала, что когда (или если) мы с Робертом поженимся, беды не миновать. Но меня сильно тревожило еще одно обстоятельство — я снова забеременела, хотя не знала, хорошо это или плохо. Может, это шанс довести дело до конца? Я не собиралась избавляться от ребенка. В прошлый раз я погрузилась в глубокую депрессию, потому что мне была свойственна черта, удивлявшая даже меня. Своих детей я любила гораздо больше, чем ожидала от себя, но когда думала о наших с Робертом будущих детях, то сердце у меня замирало от счастья. Если он действительно хочет детей, то самое время начинать их рожать.

Министры королевы продолжали подталкивать Елизавету к браку, поскольку вопрос о наследнике оставался открытым. Они полагали, что королева еще может рожать, если в ближайшее время выйдет замуж. Ей исполнилось уже сорок пять. Поздновато, конечно, но, с другой стороны, Елизавета была в отличной форме. Она всегда была умеренна и в еде, и в питье, постоянно занималась физическими упражнениями и даже в таком возрасте танцевала столько, что лишь немногие из нас могли потягаться с ней. Она ездила верхом, совершала пешие прогулки и была полна сил — и духовных, и физических. Потому министры полагали, что Елизавета еще может подарить Англии наследника.

Однако обсуждать эту тему с королевой нужно было очень деликатно, ведь Елизавета могла разгневаться при упоминании, что уже не молода. Поэтому за спиной королевы велась активная деятельность, и ее фрейлинам пришлось отвечать на ряд вопросов весьма интимного свойства.

Начались переговоры с Францией. Герцог Анжуйский стал королем Франции Генрихом Третьим, а его младший брат герцог Аленсонский (который тоже когда-то был в числе претендентов на руку Елизаветы) унаследовал титул старшего брата и стал герцогом Анжуйским. Он все еще оставался холост, и его мать, Екатерина Медичи, безусловно, понимала, насколько выгоден брак ее младшего сына и Елизаветы для него самого и для Франции.

Когда он сватался к королеве в прошлый раз, Елизавете было тридцать девять, а ему семнадцать, но подобная разница в возрасте ее отнюдь не смущала. Неужели это произойдет сейчас, когда герцог повзрослел (до нас доходили слухи о его беспутном образе жизни), а у нее самой появились основания для спешки.

Разговоры о браке неизменно волновали Елизавету. Меня просто поражало, что королева, на руку которой претендовали самые могущественные и влиятельные принцы Европы и у которой была возможность выйти за самого красивого мужчину Англии, могла с таким энтузиазмом обсуждать перспективы своего брака с человеком сомнительной репутации и совершенно невзрачным. Но Елизавета, словно ветреная девчонка, обожала всю эту возню с претендентами на ее руку. Она и вела себя при этом, как глупая девчонка, недостойная короны. Она напропалую кокетничала и требовала, чтобы ей делали все более нелепые комплименты относительно ее внешности. Она обсуждала платья, рюши и ленты так серьезно, будто они были делами государственной важности. Тем не менее Елизавета — и это признавали все — была хитрым дипломатом и мудрым правителем.

Я пыталась понять причины такого поведения. В душе я знала, что королева собирается замуж за герцога Анжуйского не более, чем за любого из всех предыдущих претендентов. Единственным человеком, возможность брака с которым она допускала, был Роберт Дадли. Брак пугал и притягивал ее. Возможно, она представляла себя связанной брачными узами с мужчиной, скорее всего с Робертом, но это оставалось всего лишь фантазией, на воплощение которой она так и не решилась. В каком-то дальнем уголке ее души затаился страх перед замужеством. Возможно, причина кроется в ее матери, потребовавшей замужества и расплатившейся за это собственной жизнью, гадала я. Она напоминала мне ребенка, который боится темноты, но просит рассказывать ему страшные истории, а затем, восхищенно слушает их, замерев от ужаса.

Я должна была срочно увидеться с Робертом и сказать ему, что я беременна. Если он действительно собирался жениться на мне, то самое время доказать это. Я не смогу оставаться при дворе, когда моя беременность станет заметна. И первой, разумеется, заметит королева. Она в последнее время присматривалась ко мне особенно пристально.

Впрочем, переговоры о браке с французом отвлекали ее внимание от окружающих ее людей. Те, кто хорошо знал королеву, были уверены, что она вовсе не собирается замуж за герцога, однако народ все больше возмущался предстоящим браком. Те, кто мог позволить себе говорить откровенно, заявляли, что королеве пора перестать себя обманывать. Ведь замужество не только было совершенно бессмысленным, оно еще и отдавало власть ненавистным французам.

Однако, разумеется, Елизавета была совершенно непредсказуема и никто не мог поручиться, что уверен в ее истинных намерениях. Все склонялись к мнению, что если уж королева решилась наконец выйти замуж, то и ей, и стране будет лучше, если ее мужем станет англичанин, к тому же тот, которого она давно любит. Все знали, о ком идет речь, и все знали, что эта любовь проверена годами. А поскольку он и так самый могущественный человек в Англии — после королевы, разумеется, — то невелика разница, если он сядет на трон вместе с Елизаветой.

Эстли, один из придворных, зашел так далеко, что напомнил королеве о том, что граф Лестер не женат. Нетрудно себе представить, как это встревожило меня, но ответ королевы привел меня в восторг. Королева страшно разозлилась. Она была твердо намерена сполна насладиться процессом ухаживания и расценила слова Эстли как попытку лишить ее заслуженного удовольствия.

Она кричала на него так, что было слышно не только в Присутственной зале, но и далеко за ее пределами.

— Было бы недостойно моей королевской особы предпочесть слугу, которого я сама возвысила, самым знатным принцам христианского мира.

Какой удар для Роберта! Это заявление уязвило его до глубины души. Мне хотелось быть рядом, когда ему передавали слова королевы. Теперь он поймет, что шансов на корону у него нет.

Я передала ему записку, в которой сообщала, что нам необходимо встретиться и что у меня для него срочные новости.

Он приехал в Дарем-хаус. Поскольку королева была озабочена продолжающимися брачными переговорами, у Роберта было больше свободного времени, чем обычно.

Он страстно обнял меня, и я поняла, что его чувства не ослабели.

— Роберт, — сказала я, — я жду от тебя ребенка и с этим надо что-то решать.

Он кивнул, и я продолжала:

— Скоро это станет заметно, и у нас возникнут проблемы. Я испросила у королевы позволения покинуть двор, сославшись на плохое самочувствие и на то, что я давно не видела детей. Если мы собираемся пожениться, то сейчас самое время. Королева ясно дала понять, что не выйдет за тебя, поэтому если ты женишься, она вряд ли будет возражать.

— Ты права, — признал он. — Я все устрою. Поезжай в Кенилворт. Мы поженимся там. Больше откладывать нельзя.

Я поняла, что Роберт и в самом деле настроен решительно. Он был взбешен тем, как взбудоражили королеву ухаживания французского поклонника, и, разумеется, ему передали слова королевы. Он не собирался становиться посмешищем всего двора, увиваясь вокруг королевы, занятой приготовлениями к встрече с герцогом, который мог преуспеть там, где Роберт потерпел неудачу.

Все складывалось в мою пользу. Я победила. Я отлично знала королеву и прекрасно понимала, что она не собирается выходить замуж за герцога и затеяла все это, чтобы позлить Роберта и показать всем, как страстно он хочет жениться на ней.

«Да не на тебе, а на короне, кузина», — мысленно отвечала я Елизавете, и как бы мне хотелось сказать ей это в глаза! С каким злорадством я бы сказала ей: «Вот видишь, кого Роберт любит по-настоящему. Ради меня он рискнул даже милостью королевы».

Я приехала в Кенилворт, где и произошла церемония бракосочетания.

— И тем не менее, — заявил Роберт, — мы должны держать это в тайне. Мне нужно выбрать правильный момент, чтобы объявить эту новость королеве.

Я понимала, что он прав, и согласилась. Я была счастлива, ведь я добилась своей цели и стала графиней Лестер, женой Роберта.

* * *

Когда мы вернулись в Дарем-хаус, меня приехал навестить отец. Он всегда присматривал за своими детьми, а я давала ему больше поводов для беспокойства, чем все остальные мои братья и сестры. Когда я вышла за Уолтера, отец успокоился за меня, уверенный, что я угомонилась и стала образцовой женой.

После смерти Уолтера он стал навещать нас чаще. Без сомнения, до него доходили слухи о подозрительной смерти Уолтера.

Фрэнсис Ноллис был хорошим и набожным человеком, и я гордилась тем, что он мой отец, но с годами он становился все религиознее. Он заботился о моих детях, и его беспокоило их религиозное воспитание, поскольку ни один из них не интересовался религией. Но они находили религию скучной, а я, признаться, была согласна с ними.

На этот раз он приехал неожиданно, и было невозможно скрыть, что я беременна. Это его явно встревожило. Он обнял меня, а потом испытующе посмотрел мне в глаза.

— Да, папа, я беременна.

— Но ведь Уолтер… — в ужасе выдохнул он.

— Я не любила Уолтера, папа. Мы так редко бывали вместе. У нас почти не было общих интересов.

— Жена не должна так говорить о муже.

— Я буду откровенна с тобой, отец. Уолтер был хорошим мужем, но он умер, а я еще слишком молода, чтобы оставаться на всю жизнь вдовой. Я нашла человека, которого очень люблю…

— И ты беременна от него!

— Он мой законный муж, хотя брак заключен тайно.

— Тайно? Что это значит? И ты уже беременна! — он смотрел на меня с ужасом. — Я слышал имя, которое упоминается вместе с твоим, и был в шоке. Граф Лестер…

— Мой законный муж, — перебила я.

— О Господи, — ахнул отец и начал громко молиться, потому что никогда не позволял себе брань. — Неужели это правда?

— Это правда, папа, — терпеливо подтвердила я. — Мы с Робертом поженились. Что в этом плохого? Ты был так рад выдать меня за Уолтера Девере, а ведь Роберт Дадли занимает положение, которого Уолтер никогда бы не достиг.

— Он гораздо амбициознее.

— И что в этом плохого?

— Перестань выкручиваться, — строго заявил отец. — Я хочу знать, что все это значит.

— Я уже не ребенок, папа, — напомнила я ему.

— Ты моя дочь! И я хочу знать даже самое худшее.

— Нет ничего худшего, папа. Есть только лучшее. Мы с Робертом любим друг друга, поэтому поженились, и у нас скоро будет ребенок.

— И тем не менее ты прячешься и скрываешь свой брак. Леттис, ты совсем утратила рассудок! Его первая жена умерла при подозрительных обстоятельствах, а сам он всегда надеялся жениться на королеве. Я также слышал очень неприятные слухи о нем и леди Шеффилд.

— Это лживые слухи.

— Говорят, что она сначала была его любовницей, а потом стала женой.

— Она никогда не была его женой! Эти слухи появились потому, что у нее есть ребенок от Роберта.

— И ты находишь это приемлемым?

— Что касается Роберта, я очень многое нахожу приемлемым.

— Ты сейчас точно в таком положении, как и леди Шеффилд в свое время.

— Ничего подобного. Мы с Робертом женаты.

— Она тоже так думала. Дочь моя, ты наивна, как малое дитя. Его брак с леди Шеффилд был фальшивым, и когда у Дадли возникла необходимость, он попросту отказался от нее. Сейчас у тебя такое же положение, разве ты не видишь?

— Неправда! — крикнула я, но голос у меня дрожал. Церемония и в самом деле была тайной. К тому же он, видимо, действительно обманул леди Шеффилд, поскольку она не умеет лгать.

— Я поговорю с Лестером, — твердо сказал отец. — Хочу выяснить, что все это значит, и добьюсь того, чтобы ваше бракосочетание состоялось на моих глазах и в присутствии свидетелей. Если уж ты решила стать женой Роберта Дадли, то должна быть уверена, что он не бросит тебя, когда решит заняться другой женщиной.

Отец уехал, и я не знала, чего мне теперь следует ожидать.

* * *

Мне не пришлось пребывать в неведении долго.

Отец вскоре снова приехал в Дарем-хаус. С ним были брат Роберта, граф Уорвик и его близкий друг граф Пемброк.

— Немедленно готовься к отъезду, — сказал мне отец. — Мы едем в Уонстед, где состоится ваше с Лестером бракосочетание.

— И Роберт согласился на вторую церемонию? — удивленно спросила я.

— Он ждет нас с нетерпением. Он заверил меня, что всей душой предан тебе и больше всего на свете желает так узаконить ваш союз, чтобы потом никто не посмел в нем усомниться.

Я была уже на последних месяцах, но обрадовалась такой поездке.

Когда мы приехали в Уонстед, Роберт уже ждал нас. С ним был один из его ближайших друзей, лорд Норт.

Роберт обнял меня и сказал, что по настоянию моего отца он готов еще раз провести церемонию, чтобы всем доказать свою любовь ко мне и твердое решение стать моим мужем.

На следующее утро приехали мой брат Ричард и один из священников Роберта, некий мистер Тиндол, которому предстояло провести эту церемонию. На галерее особняка Уонстед отец отдал меня в жены графу Лестеру. Нас с Робертом объявили мужем и женой в присутствии таких свидетелей, что уже никто и никогда не смог бы усомниться в законности нашего брака.

— Моя дочь скоро родит ребенка, поэтому о вашем браке должно быть объявлено, чтобы сохранить ее доброе имя, — сказал отец Роберту.

— Несомненно, — согласился Роберт. — Предоставьте это мне.

Но моего отца не так просто было убедить.

— Должно быть официальное объявление о вашем браке и о том, что Леттис стала графиней Лестер.

— Мой дорогой сэр Фрэнсис, — ответил мой муж, — вы представляете себе гнев королевы, если она узнает, что я женился без ее согласия?

— Так почему же вы не получили его?

— Потому что она никогда его не даст. Мне нужно время, чтобы объявить ей это… в подходящий момент. Если она объявит о помолвке с французским принцем, то я с чистой совестью скажу ей, что женился.

— Отец, — воскликнула я, — пойми же, что мы все можем угодить в Тауэр. Представь, каково будет твое положение, если она узнает, что ты принял участие в этой церемонии. Ты же знаешь темперамент Елизаветы.

— Отлично знаю, — подтвердил отец.

Граф Уорвик, брат Роберта, горячо поддержал его и сказал, что нам следует проявить осторожность и предоставить Роберту самому уладить этот вопрос, поскольку никто не знает королеву лучше него.

На том и порешили.

Эту ночь мы с Робертом провели в Королевской Опочивальне. Я думала о том, как в этой самой постели спала королева, в полной уверенности, что эта комната предназначена исключительно для ее визитов. Лежа в роскошной кровати со своим мужем, которого я безумно любила и который так же безумно любил меня, я представляла себе гнев Елизаветы, если бы она могла нас сейчас видеть.

Да, это был настоящий триумф!

Роберт, похоже, также был доволен. Он не только получил меня, но и прекрасно отомстил королеве за ее обидные слова.

Как тесно связала судьба нас троих. Даже на брачном ложе мне казалось, что Елизавета незримо присутствует здесь.

И какие бы ни были последствия, одно было несомненно — я стала женой Роберта.

* * *

На следующий день пришло неожиданное известие. Королева, узнав, что Роберт у себя в Уонстеде, решила по пути в Гринвич на пару ночей остановиться у него. Когда королева в прошлый раз заезжала в Уонстед, она не застала там Роберта, в это время принимавшего ванны в Букстоне. Он тогда так из-за этого расстроился, что теперь она решила его порадовать своим присутствием и для этого немного сократила маршрут. Она намеревалась провести в компании Роберта два дня.

Нам обоим показалось, что Елизавета что-то почуяла и специально едет сюда. Роберт был сильно встревожен. Он ведь собирался сам рассказать обо всем королеве, выбрав для этого подходящий момент. Нельзя было допустить, чтобы королева узнала о нашем браке не от него. Как неудачно, что она решила приехать в день непосредственно после нашей свадьбы. Хотя то, что королева предупредила о предстоящем визите, говорило о том, что она ничего не знает, иначе нагрянула бы сюда без всякого предупреждения.

— Нужно торопиться, — сказал Роберт, и все с ним согласились.

Я с отцом должна была немедленно вернуться в Дарем-хаус, а Роберт с Уорвиком и Нортом остаются в Уонстеде, чтобы подготовиться к приезду королевы.

Пришлось мне согласиться. Мой триумф на королевском ложе закончился.

Я с большой неохотой покидала Уонстед. Королева испортила мой праздник. Теперь мне предстояло, собрав все свое терпение, дожидаться приезда Роберта.

Но все эти поездки и треволнения не могли не сказаться на моем здоровье. Быть может, потому что я однажды избавилась от ребенка, жизнь решила меня наказать. Как бы то ни было, но я разрешилась от бремени мертвым ребенком. Наша тайна так и осталась тайной.

Прошло довольно много времени, прежде чем Роберт смог выбраться ко мне, поскольку его общество в Уонстеде доставило королеве столько удовольствия, что она настояла, чтобы он ехал с ней в Гринвич.

Когда Роберт наконец приехал, я уже успела немного прийти в себя после постигшего меня несчастья. Он утешал меня и сказал, что скоро у нас еще будет сын. Королева, по его словам, ни о чем не подозревала, так что наши тревоги оказались беспочвенными.

Он был уверен, что сможет выбрать удобный момент и рассказать обо всем так, чтобы избежать неприятных для нас последствий. Тем временем я могла сказаться больной. Это не сулило никаких проблем, поскольку Елизавета ни о чем, кроме предполагаемого брака с герцогом Анжуйским, больше не говорила.

Некоторое время мы провели вместе в Дарем-хаусе, но мне все же хотелось, чтобы можно было открыто объявить о нашем браке.

— Всему свое время, — говорил Роберт, и я ему верила.

Ведь он уже столько раз ссорился с королевой, но всякий раз ссора оканчивалась примирением. Мне недоставало его уверенности в себе. Я помнила свое многолетнее отлучение от двора.

Но все равно, жизнь была прекрасна. Я стала законной женой Роберта в присутствии свидетелей и своего отца, а опасное соперничество с королевой только придавало остроты моим чувствам.

Предательство

Лестер был уверен, что его честолюбивым планам пришел конец, и тайно женился на вдове графа Эссекса, графине Эссекс, в которую был давно и страстно влюблен. Об этом стало известно Симьеру, и он немедленно донес обо всем королеве, поскольку подозревал, что именно ее привязанность к Лестеру явилась главным препятствием ее браку с герцогом Анжуйским.

Агнес Стрикленд

В течение последующих нескольких месяцев мы только и делали, что прибегали к всевозможным уловкам и уверткам. Я вернулась ко двору, и мы с Робертом старались улучить каждый удобный момент, чтобы провести его вместе. Королева стремилась удерживать его при себе, и мне приходилось слушать, как мой муж объясняется в любви моей сопернице, что вызывало у меня бурную ревность.

Разумеется, я понимала, что Елизавета никогда не решится завести настоящего любовника. В этом отношении она жила в иллюзорном мире, не имеющем ни малейшего отношения к реальности. Что касается Роберта, то он пытался утешить меня за необходимость терпеть его излияния королеве. В ее присутствии, рискуя навлечь на себя королевскую немилость, мы обменивались дерзкими взглядами. Иногда я внезапно ощущала, как он ко мне прижимается, и искра желания вспыхивала между нами прямо в Присутственной зале.

— Ты нас выдашь, — предостерегала я его.

Но мне было приятно, что он готов рисковать своим положением. В ответ он лишь пожимал плечами и делал вид, что ему все равно, но я знала, что, несмотря на рискованные выходки, он стремится сохранить наш брак в тайне.

К Новому году я подарила королеве янтарное ожерелье, украшенное жемчугом и золотом, и она заявила, что в восторге от моего подарка. Одновременно она заметила, что я несколько бледна, и поинтересовалась, вполне ли я оправилась после болезни.

Роберт считал, что на этот раз ему надлежит проявить исключительную щедрость, чтобы королеве не показалось, что он стал уделять ей меньше внимания. Я помогла ему выбрать удивительной красоты часы с рубинами и бриллиантами и шпильки для волос с такими же камнями. Я знала, что она будет носить их с огромным удовольствием, памятуя о том, кто ей их подарил.

Я часто видела, как она с нежностью смотрит на эти шпильки или поглаживает их в волосах. Часы она поставила у своей кровати.

В промозглый январский день в Лондон прибыл Джехан де Симьер — говорливый джентльмен с очаровательными манерами, сразу же покорившими королеву, тем более что он немедленно устроил целый спектакль, демонстрируя присутствующим, как его ошеломила красота Елизаветы. Она и в самом деле предстала глазам галантного француза во всем блеске своего великолепия. Она сообщила ему, что чрезвычайно рада тому, что его повелитель возобновил свои ухаживания. Она постоянно о нем думает, и на этот раз уже ничто не сможет помешать их браку.

Она танцевала с ним и услаждала его слух игрой на верджинале[11], всеми силами стремясь к тому, чтобы у него сложилось о ней самое благоприятное впечатление и чтобы это впечатление он передал герцогу. Она заверяла его в том, что чрезвычайно рада, что не остановила свой выбор на брате герцога, который некогда ухаживал за ней. Ведь он продемонстрировал непостоянство и женился на другой женщине. Зато теперь она в восторге от того, что может выйти замуж за милого герцога Алансонского, как его звали в прошлом, или за герцога Анжуйского, как его зовут сейчас.

Она помолодела как минимум на десять лет. Процесс одевания королевы теперь занимал гораздо больше времени. Елизавета могла придраться к любой мелочи, и порой нам всем доставалось, если ее волосы оказывались уложены не так, как ей того хотелось. Исполнять ее прихоти было невероятно тяжело, но в то же время занятно. Нельзя сказать, чтобы она была раздражительна, скорее, подвержена кратковременным вспышкам гнева, и если ей казалось, что мы недостаточно усердны, все наши усилия вознаграждались оплеухами или щипками. Даже я изумлялась, глядя на Елизавету, хотя она всегда выглядела значительно моложе своих лет благодаря девической фигуре и на удивление белой коже, за которой тщательно ухаживала. Порой она вела себя, как девчонка, которая впервые в жизни влюбилась. Ей удалось ввести в заблуждение даже саму себя, потому что на самом деле у нее не было ни малейшего желания выходить замуж за этого французского принца.

Она держала Симьера при себе и всячески о нем заботилась. Она задавала ему множество вопросов о герцоге. Она хотела знать, каков он по сравнению со своим братом.

— Он не так высок, как его брат, — последовал ответ.

— Я слышала, что король Франции очень красив и окружает себя в равной степени привлекательными молодыми людьми.

— Герцог Анжуйский не так хорош собой, как его брат, — прозвучало в ответ.

— Мне кажется, что король несколько тщеславен.

На это Симьер не ответил, поскольку по вполне понятным причинам не желал, чтобы его обвинили в измене королю.

— Стремится ли сам герцог к этому браку? — поинтересовалась королева.

— Он поклялся завоевать сердце Вашего Величества, — ответил Симьер.

— Сложно согласиться на брак с мужчиной, которого я ни разу не видела, — пожаловалась королева.

Симьер исполнился воодушевления и сказал:

— Мадам, если вы подпишете его паспорт, он, не теряя ни минуты, явится к вашим ногам.

Тут стали проявляться ее истинные чувства, поскольку всегда находилась причина, по которой паспорт не мог быть подписан.

Роберт откровенно забавлялся.

— Она никогда не выйдет за этого француза, — заявлял он.

— В таком случае что она сделает, когда узнает о нас? — спрашивала я в ответ.

— Это не имеет никакого значения. Сама она замуж не собирается, но она не может рассчитывать на то, что я тоже никогда не женюсь.

Было совершенно ясно, что она хочет, чтобы Симьер постоянно находился при ней. Она также желала получать очаровательные письма от своего поклонника. Она даже заявляла, что ей не терпится взглянуть на него хоть одним глазком. Тем не менее паспорт по-прежнему оставался неподписанным.

Подобная ситуация не могла не беспокоить Екатерину де Медичи, мать кандидата в женихи. Не было ни малейших сомнений в том, что королева Англии — предел надежд для ее юного сына, которому до сих пор удалось отличиться разве что своей крайней бездарностью. Но она не хуже самой Елизаветы обладала искусством интриги и поэтому понимала, что это сватовство ожидает судьба всех предыдущих.

Екатерина де Медичи и король Франции направили Роберту тайное послание, которое он показал мне. В письме содержалась просьба о том, чтобы, когда герцог Анжуйский все же прибудет в Англию, Роберт взял его под свою опеку и познакомил с обычаями страны. Царствующие французские особы особенно настаивали на том, что этот брак нисколько не угрожает положению при дворе самого Роберта.

Роберту это письмо немало польстило, поскольку указывало на то, что его влияние признавали даже при французском дворе.

— Она ни за что не выйдет за герцога Анжуйского, — повторил он. — Я слышал, что это уродливое маленькое существо.

— А она всегда была неравнодушна к красивым мужчинам, — добавила я.

— Это точно, — согласился Роберт. — Привлекательная внешность немедленно возбуждает ее интерес. Но я советую ей продолжать игру с французом. Как видишь, она до сих пор не предоставила ему паспорт, как я ей и рекомендовал.

— Что она говорит, оставшись с тобой наедине? — поинтересовалась я. — Чем объясняется подобное кокетство с французским принцем?

— Она остается верна себе. Если я его критикую, она заявляет, что я ревную, и, разумеется, ей это приятно.

— Я никогда не могла понять, как такая умная женщина может настолько успешно прикидываться дурочкой.

— Не верь ей, Леттис. Временами мне кажется, что за всеми ее действиями стоит какой-то скрытый, недоступный пониманию других мотив. Делая вид, что она собирается заключить брачный союз с Францией, она тем самым поддерживает мир между нашими странами. Я неоднократно становился свидетелем подобных уловок. Она убежденная сторонница мира, и кто посмеет усомниться в ее правоте? С тех пор как она взошла на трон, Англия процветает.

— По крайней мере, если ты ей сейчас во всем признаешься, она не будет разгневана.

— Ха! Еще как будет!

— Но почему? Ведь она сама как будто собирается замуж за этого французского принца?

— Никогда не спрашивай «почему», если речь идет о Елизавете. Это приведет ее в бешенство. В брак позволено вступить ей, но не мне. Мне до конца моих дней уготована судьба ее раба.

— Рано или поздно она узнает о том, что ошибалась.

— Я трепещу при одной мысли об этом.

— Ты трепещешь! Ты всегда умело манипулировал ею.

— Мне еще ни разу не приходилось испытывать ее терпение подобным образом.

Я взяла его под руку.

— У тебя все получится, Роберт. Тебе всего лишь необходимо пустить в ход свое неотразимое обаяние.

Но, возможно, он ошибался, считая, что хорошо знает королеву.

* * *

Мой брак невозможно было сохранить в тайне от моих дочерей.

Пенелопа отличалась жизнерадостностью и была так похожа на меня, что наше родство ни у кого не вызывало сомнений. Правда, многие утверждали, что мы, скорее, похожи на сестер, а поскольку я не отличалась ложной скромностью, я была полностью с ними согласна. Значительно более скромная Дороти также была не лишена привлекательности. И обе они уже достигли того возраста, когда их интересовало все, происходящее вокруг, особенно если речь шла о мужчинах.

Граф Лестер был частым гостем в нашем доме, и мои дочери были заинтригованы его таинственными появлениями и исчезновениями, о которых были прекрасно осведомлены.

Когда Пенелопа спросила у меня, является ли граф Лестер моим любовником, я сказала ей правду, поскольку считала ее лучшим ответом.

Это взволновало и обрадовало обеих моих дочерей.

— Но ведь он самый влиятельный из всех придворных! — воскликнула Пенелопа.

— И как это должно было воспрепятствовать нашему браку?

— Я слышала, как кто-то говорил, что при дворе нет женщин, способных соперничать с тобой в красоте, — произнесла Дороти.

— Возможно, это говорилось потому, что ты — моя дочь.

— О нет. Это и в самом деле так. Ты выглядишь совсем юной, несмотря на то что у тебя столько детей. Да и вообще, даже если на самом деле ты немного старая, граф Лестер ведь тоже не юноша.

Я рассмеялась, а потом запротестовала:

— Я совсем не старая, Дороти. Возраст определяется духом, а мой дух так же молод, как и твой. Я твердо решила, что никогда не состарюсь.

— И я тоже, — заверила меня Пенелопа. — Но расскажи нам о нашем отчиме, мама.

— Что вы хотите знать? Вы и так знаете, что он самый интересный мужчина в мире. Я уже давно решила выйти за него замуж и вот наконец сделала это.

На лице Дороти отразилось беспокойство. Судя по всему, слухи проникали даже сквозь стены классных комнат. Возможно, мои дочери что-то слышали о скандале вокруг Дуглас Шеффилд.

— Мы заключили брак по всем правилам, — успокоила я девочку. — На церемонии присутствовал ваш дедушка, а это говорит само за себя.

Дороти вздохнула с облегчением, и я привлекла ее к себе и поцеловала в щеку.

— Не беспокойся, милое дитя. Все будет хорошо. Роберт часто говорит со мной о вас. Он хочет, чтобы вы заключили блистательные браки.

Я принялась объяснять дочерям, что положение их отчима таково, что самые знатные семьи почтут для себя за честь породниться с ним. Девочки внимательно слушали, их глаза блестели.

— А теперь и вы, мои дочери, являетесь его родственницами, потому что он стал вашим отчимом. Вас ожидает увлекательная жизнь. Но не забывайте, что пока мы храним наш брак в секрете.

— О да! — воскликнула Пенелопа. — Королева любит его и не позволила бы ему жениться на другой женщине.

— Это действительно так, — подтвердила я. — Так что помните, никому ни слова.

Девочки энергично закивали. По всему было видно, что эта ситуация приводит их в восторг.

Я спрашивала себя, стоит ли нам продолжать рассматривать возможность заключения брака между Пенелопой и племянником Роберта Филиппом Сидни, который нам с Уолтером казался весьма выгодным. Но я не успела обсудить этот вопрос с Робертом, так как получила от него записку, в которой он сообщал, что покинул двор и направляется в Уонстед. Он предлагал мне незамедлительно к нему присоединиться.

До Уонстеда было всего шесть миль, поэтому я тут же отправилась в путь, озадаченная неожиданным поступком Роберта.

Прибыв в Уонстед, я обнаружила его крайне разгневанным. Он сообщил мне, что, несмотря на его предостережения, королева все же выдала Симьеру паспорт, которого он так давно домогался.

— Это означает скорый приезд в Англию герцога Анжуйского, — заключил он.

— Но прежде она не видела ни одного из своих поклонников… за исключением Филиппа Испанского, если только его можно считать таковым. Кроме того, он приезжал вовсе не для того, чтобы свататься к ней.

— Я ничего не понимаю. Зато я вижу, что она вполне осознанно пренебрегает мною. Я много раз повторял ей, что было бы большой ошибкой приглашать его сюда. Отослав его обратно, она настроит против себя Францию. Одно дело, когда она притворяется и кокетничает в письмах, хотя это тоже опасно, и я неоднократно напоминал ей об этом. Но приглашать его приехать лично… это безумие.

— Что заставило ее пойти на этот шаг?

— Похоже, она совершенно потеряла голову. Мысли о замужестве всегда приводят ее в подобное состояние, но так далеко она еще ни разу не заходила.

Я знала, о чем думает Роберт, и мне казалось, что он прав. Она его любила, и если бы ей намекнули на то, что он женился, это не могло не привести ее в неописуемую ярость. Та вспышка гнева, во время которой она заявила, что ни за что не унизится до того, чтобы выйти замуж за слугу, которого она сама же и возвысила, вполне могла быть внешним проявлением душевной раны. Она хотела, чтобы Роберт принадлежал только ей. Сама она могла кокетничать и флиртовать с кем угодно, но он должен был понимать, что это все несерьезно. Любила она только его. И теперь Роберт предполагал, что до нее дошли слухи о нас, потому что хранить наш секрет становилось все труднее.

— Когда я узнал о том, что она сделала, — рассказывал он, — я тут же отправился к ней, а она в присутствии своей свиты отчитала меня за то, что я посмел явиться, предварительно не получив позволения. Я напомнил, что делаю это не впервые, но впервые она встречает меня упреками. В ответ она посоветовала мне впредь быть осторожнее со своими действиями и заявлениями. Мне ее настроение показалось странным, и я сказал, что покину двор, поскольку мне кажется, что таково ее желание. Она ответила, что если бы она этого желала, то, не колеблясь, сообщила бы мне об этом, но, раз уж я сам об этом заговорил, то она согласна с тем, что это хорошая идея. Я поклонился и хотел было уйти, когда она поинтересовалась, как я смею столь бесцеремонно врываться в ее покои. Я сказал ей, что не желаю разговаривать в присутствии третьих лиц, и она приказала всем удалиться.

Тогда я обратился к ней: «Мадам, я считаю большой ошибкой приглашение француза в Англию». «Почему же? — воскликнула она. — Вы что же, хотите, чтобы я вышла замуж за человека, которого ни разу не видела?» Я ответил: «Нет, мадам, я очень надеюсь, что вы вообще не станете выходить замуж за иноземца».

Она только расхохоталась и разразилась проклятиями. Она сказала, что отлично понимает мои мотивы, поскольку я всегда отличался непомерными притязаниями. Вплоть до того, что на том лишь основании, что она оказывала мне кое-какие милости, я возомнил, будто она позволит мне разделить с ней корону.

Я сдержался и ответил, что вряд ли найдется дурак, всерьез полагающий, будто она согласится разделить с ним корону. Максимум, о котором может мечтать любой ее подданный, это право служить ей. Но если ему представилась бы возможность оказать ей услуги интимного свойства, уже это следовало бы считать большой удачей.

После этого она обвинила меня в том, что я всячески препятствую миссии Симьера, который сам жаловался ей на холодность моего обращения с ним. Я держусь высокомерно. Я, кажется, вообразил, что слишком много для нее значу. Мне придется снизить уровень своих притязаний, поскольку, когда она выйдет замуж, ее муж вряд ли потерпит подобную беспардонность с моей стороны. Тут я и испросил позволения покинуть двор.

Она закричала: «Считайте, что вы его получили. Уезжайте и держитесь от меня подальше. Последнее время славного графа Лестера при дворе стало слишком много».

И вот я в Уонстеде.

— Ты полагаешь, этот французский брак и в самом деле будет заключен?

— Я в это не верю. Это слишком чудовищно. У нее уже никогда не будет наследника. А какие еще могут существовать мотивы для вступления в брак? Ему двадцать три года, а ей сорок шесть. Не может быть, чтобы все это было всерьез.

— Готова поклясться, что она считает это сватовство своим последним шансом поиграть в невесту. В этом все дело.

Он покачал головой, а я продолжала:

— Быть может, сейчас, когда ты в немилости, наступил удачный момент публично объявить о нашем браке? В конце концов, если она тебя отвергла, почему бы тебе не поискать утешения в другом месте?

— Учитывая ее нынешнее настроение, это может обернуться катастрофой. Нет, Леттис, с Божьей помощью нам надо подождать еще немного.

Он был так разгневан поведением королевы, что я решила оставить эту тему. Он много рассуждал о том, что для нас может означать немилость королевы, как будто бы я нуждалась в напоминании о возможных катастрофических последствиях. Человек, пользовавшийся подобной благосклонностью королевы, вполне естественно являлся объектом злобы и зависти со стороны других придворных. Зависть является ведущей страстью в мире, и двор Елизаветы не был исключением. Милостью королевы Роберт являлся одним из самых богатых и могущественных людей страны. Он владел великолепным домом на Стрэнде, несравненным замком Кенилворт, Уонстедом, землями на севере, юге и в центральных графствах Англии. Все это приносило значительные доходы. Именно к нему обращались все, кто искал милости королевы, поскольку хорошо знали, что бывали времена, когда королева не отказывала ему ни в чем. Более того, ее привязанность к нему была столь искренней, что она хотела, чтобы о ней знали все без исключения.

Однако она была деспотичной госпожой. Как часто она уподоблялась своему отцу, предостерегая подданного: «Я тебя возвысила. Мне будет совсем нетрудно тебя низвергнуть». Ее тщеславие не знало границ, и покушения на него она не простила бы никому.

Да, Роберт был прав, утверждая, что нам следует проявлять крайнюю осторожность.

Весь этот день, до глубокой ночи, мы говорили о нашем будущем. Хотя Роберт и не верил, что королева выйдет замуж за герцога Анжуйского, пусть даже она и пригласила его в Англию, все же он был очень встревожен.

На следующий день прибыл посыльный от королевы. Роберту надлежало немедленно явиться ко двору.

Мы обсудили это приглашение.

— Мне это не нравится, — заявил Роберт. — Боюсь, что когда я смиренно явлюсь по ее зову, она захочет продемонстрировать мне свою власть надо мной.

— Ты ослушаешься королеву!

— Я использую тактику, к которой она столь успешно прибегала в юности. Я скажусь больным.

Итак, Роберт сделал вид, что готовится к отъезду, но прежде чем отправиться в путь, он начал жаловаться на резкую боль в ногах. Он заявил, что они распухли, а его доктора в таких случаях рекомендуют немедленно ложиться в постель, что он и сделал. Он отправил королеве послание, в котором нижайше просил ее о снисхождении, поскольку, будучи прикованным к постели в Уонстеде, он слишком болен, чтобы пускаться в путь.

Разумеется, теперь ему следовало ограничить свои перемещения по замку собственными покоями, чтобы наши недоброжелатели не сообщили об его уловках всему двору. Мы уже не были уверены ни в ком.

К счастью, я находилась в доме, когда вдали показался королевский штандарт, свидетельствующий о приближении королевы в сопровождении ее свиты. Я с ужасом поняла, что королева направляется в Уонстед проведать больного.

У меня едва оставалось время убедиться, что Роберт принял болезненный вид и улегся в постель, а также удалить из спальни все предметы, которые могли бы свидетельствовать о присутствии в ней женщины.

Трубы возвестили о прибытии в Уонстед королевы. Я услышала ее голос. Она требовала, чтобы ее незамедлительно проводили к графу. Она хотела лично убедиться, что он вне опасности, поскольку она измучена тревогой и неизвестностью.

Я закрылась в одной из комнат, внимательно прислушиваясь ко всему, что происходит снаружи. Меня снедала тревога относительно того, что может означать этот визит, и обуревал гнев из-за того, что я, будучи полноправной хозяйкой дома, вынуждена скрывать свое присутствие в нем.

У меня все же были слуги, которым я вполне могла доверять, и один из них принес мне информацию о происходящем.

Королева сидела возле графа Лестера, демонстрируя трогательную заботу о его здоровье. Она никому не собиралась доверять уход за своим милым другом. Она будет неотступно находиться при больном, а значит, для нее должны приготовить комнату, чтобы она смогла воспользоваться ею, когда у нее возникнет такая потребность.

Это сообщение привело меня в смятение. Так, значит, это не краткосрочный визит!

Вот так ситуация! Я находилась в своем собственном доме, одновременно не имея на это никакого права.

Слуги суетились, исполняя распоряжения королевы. До меня доносился ее громкий голос. Я знала, что Роберту не придется притворяться больным. Ему, наверное, уже было дурно от тревоги за меня и за себя в случае, если мое присутствие будет обнаружено.

Я благодарила Господа за могущественность Роберта и за тот страх, который он вселял в окружающих. Как королева могла низвергнуть его с собственноручно возведенного пьедестала, так и он мог обрушить месть на неугодных ему. Более того, о его темных делах ходили самые страшные слухи. Еще свежа была память об Эми Робсарт, а также о графах Шеффилде и Эссексе. Перешептывались о том, что те, кто попал в недруги к графу Лестеру, должны избегать трапез за его столом.

Так что предательства опасаться мне не приходилось.

Однако мне предстояло решить непростую проблему. Если я уеду и меня заметят, разразится настоящая буря. С другой стороны, безопасно ли мне оставаться в доме?

Я избрала второй путь и принялась молиться, чтобы визит Елизаветы оказался как можно более кратким. Я часто смеюсь, вспоминая то время, хотя тогда мне было не до смеха. Еду мне доставляли тайком, выйти из комнаты я не могла. Преданная служанка постоянно дежурила неподалеку от двери.

Елизавета провела в Уонстеде два дня и две ночи. И лишь увидев в окно своей расположенной на самом верху комнатушки удаляющуюся кавалькаду, я отважилась покинуть убежище.

Роберт был все еще в постели, и к тому же в наилучшем расположении духа. Королева была чрезвычайно внимательна. Она настояла на том, чтобы ей позволили ухаживать за ним лично. Она отругала его за пренебрежительное отношение к своему здоровью и намекнула, что ее чувства к нему неизменны.

Он был уверен, что французский брак не состоится и что его положение при дворе ничуть не пошатнулось.

Все же я не умолчала о том, что, узнав о нашем браке, королева будет взбешена, поскольку, судя по всему, любит его, как и прежде. Но Роберт так радовался вновь обретенной королевской милости, что наотрез отказался предаваться огорчительным размышлениям.

Как же мы хохотали над нашим приключением теперь, когда опасность миновала! Но впереди по-прежнему маячило разоблачение. Однажды она обо всем узнает.

* * *

Роберт все еще находился в Уонстеде, когда мы услышали о происшествии в Гринвиче, которое могло стоить королеве жизни.

В сопровождении Симьера Елизавета шла к своей барже, вдруг один из гвардейцев неожиданно выстрелил из ручной пушки. Выстрелом был ранен барочник королевы, стоявший всего в шести футах от нее. Раненный в обе руки, он, обливаясь кровью, упал на землю.

Стрелявшего немедленно схватили, и королева переключила свое внимание на лежащего у ее ног барочника.

Убедившись, что его раны не смертельны, она сняла с себя шарф и попросила присутствующих перевязать раненого, чтобы остановить кровотечение. Сама же она склонилась над несчастным, пытаясь ободрить его заверениями в том, что отныне ни он сам, ни его семья ни в чем не будут нуждаться. Она была уверена, что пуля предназначалась ей.

Стрелявшим оказался некий Томас Эпплтри. Его схватили и обезоружили, а королева взошла на баржу, беседуя по пути с месье Симьером.

Это происшествие стало темой разговоров по всей стране. Представ перед судом, Томас Эпплтри заявил, что не имел ни малейшего намерения стрелять в кого бы то ни было и что злополучный выстрел оказался чистой случайностью.

Королева любила демонстрировать милосердие в отношении своих самых безродных подданных. Она лично выслушала горе-гвардейца и объявила, что убеждена в правдивости его слов. Он, в свою очередь, упал на колени и со слезами на глазах принялся уверять ее, что его единственным желанием всегда являлась служба королеве.

— Я верю ему, — воскликнула Елизавета. — Это был несчастный случай. Я скажу твоему начальнику, мой добрый Томас, чтобы он принял тебя обратно на службу.

Затем она распорядилась, чтобы за раненым ухаживали как можно лучше. Поскольку раны оказались несерьезными, об инциденте, похоже, быстро забыли.

На самом деле все обстояло совершенно иначе. Очень многим было известно о ссоре графа Лестера с королевой из-за паспорта герцога Анжуйского. Симьер жаловался, что Лестер прилагает все усилия, дабы его миссия потерпела неудачу. Из-за репутации Роберта вскоре поползли слухи о том, что он заплатил гвардейцу за то, что тот выстрелит в Симьера.

В это верил и сам Симьер, твердо вознамерившийся отомстить Роберту. Мы узнали, какое орудие мести избрал француз, когда в Уонстед прискакал граф Сассекс.

Томаса Рэдклиффа, графа Сассекса, трудно было назвать другом Роберта. Более того, они всегда ожесточенно соперничали друг с другом, и Роберту было отлично известно о сетованиях Сассекса на милости, которыми Елизавета щедро осыпает своего фаворита. Как и все окружавшие Елизавету мужчины, Сассекс был необычайно амбициозен, однако он неоднократно во всеуслышание заявлял, что служба королеве является для него самоцелью и что он пойдет на все ради ее блага, даже рискуя навлечь на себя ее гнев. Он не был наделен развитым воображением или обаянием и уж точно не входил в число любимчиков Елизаветы. Но она ценила его честность так же высоко, как и мудрость Берли. Она могла устраивать им разносы и сколько угодно выплескивать на них свое раздражение, тем не менее всегда их выслушивала и зачастую даже следовала их советам. И она ни за что не рассталась бы ни с одним из них.

Я обратила внимание на суровое выражение лица Сассекса. К этой суровости, впрочем, примешивалось определенное самодовольство. Он привез нам весть о том, что Симьер, взбешенный тем, что он расценил происшедшее как покушение на его жизнь со стороны Лестера, сообщил королеве то, что знали уже многие, но что хранилось в тайне от королевы, а именно, что мы с Робертом являемся супругами.

Роберт пригласил меня присоединиться к ним, поскольку не было смысла скрывать от Сассекса мое присутствие в доме.

— У вас серьезные проблемы, Лестер, — заявил Сассекс, — и на вашем месте я бы приготовился к худшему. Я еще никогда не видел королеву в такой ярости.

— Что она сказала? — тихо спросил Роберт.

— Вначале она отказывалась этому верить. Она кричала, что это все ложь. Она повторяла: «Роберт на такое не способен». Затем она назвала вас изменником и заявила, что вы ее предали.

— Она сама меня отвергла, — запротестовал Роберт. — Разве не она собирается в настоящий момент вступить в брак? Почему мой брак имеет для нее такое большое значение?

— Она не желает рассуждать здраво. Она твердит, что отправит вас в Тауэр, где вы сгниете, а она будет этому только рада.

— Она нездорова, — заключил Роберт. — Только больная женщина способна себя так вести. Она сама предлагала мне королеву Шотландии и была готова женить меня на принцессе Сесилии.

— Мой дорогой Лестер, все уверены, что она ни за что не допустила бы ни одного из этих браков, а если бы и допустила, то исключительно по политическим мотивам. Ее ярость возросла многократно, когда она услышала, на ком вы женились. — Он, как бы оправдываясь, обернулся ко мне. — Я не стану оскорблять ваш слух, мадам, пересказывая брань, которой вас осыпала королева. Мне показалось, что ее гнев направлен не столько на графа Лестера, сколько на вас.

Мне было легко в это поверить. Наверняка ей было известно о нашей страсти. Я не ошибалась, когда мне казалось, что она пристально за мной наблюдает. Она знала, что я обладаю властью над мужчинами, которой ей, несмотря на все ее могущество, недоставало. Она представляла себе меня с Робертом и понимала, что нас объединяет нечто, чего она по самой своей природе лишена. И это вызывало в ней жгучую ненависть ко мне.

— Нет, я еще никогда не видел королеву в таком состоянии, — продолжал Сассекс. — Мне казалось, что она рискует впасть в безумие. Она твердила, что заставит вас обоих пожалеть о своем предательстве. Вас, Лестер, она и в самом деле грозила отправить в Тауэр. Мне стоило немалых усилий удержать ее от этого шага.

— В таком случае, Сассекс, я ваш должник.

Сассекс неприязненно покосился на Роберта.

— Я немедленно понял, что, отдав подобное распоряжение, королева только навредила бы себе. Она позволила бы эмоциям возобладать над здравым смыслом. Я указал ей на то, что вступление в законный брак не является преступным деянием, и что если она продемонстрирует своим подданным подобную ярость, ее поведение может стать предметом пагубных сплетен и домыслов. В конце концов она уступила, но ясно дала понять, что не желает вас видеть и советует вам держаться от нее подальше. Вам надлежит отправиться в башню Майерфлор в Гринвичском парке и оставаться там до дальнейших распоряжений. Она не указала, что вас будут охранять, но сами вы должны считать себя узником.

— Я должна сопровождать супруга? — поинтересовалась я.

— Нет, мадам, он едет туда один.

— А каковы распоряжения Ее Величества относительно меня?

— Она сказала, что больше никогда не желает вас видеть, и запретила упоминать в ее присутствии ваше имя. Должен сообщить вам, мадам, что малейшее упоминание вашего имени приводит ее в такое исступление, что будь вы там, она немедленно отправила бы вас на эшафот.

Итак, свершилось самое худшее и нам предстояло иметь дело с последствиями.

Роберт, не теряя времени, исполнил приказание королевы и отправился в Майерфлор. Я вернулась к детям в Дарем-хаус.

* * *

Было ясно, что мы оба угодили в немилость. Впрочем, несколько дней спустя королева смягчилась и позволила Роберту покинуть Майерфлор и вернуться в Уонстед, куда тут же приехала и я.

Леди Мэри Сидни заехала к нам по пути в Пенсхерст. Она не могла более оставаться при дворе, поскольку королева только и делала, что осыпала проклятиями ее брата Роберта. В особенности доставалось мне. Леди Мэри это чрезвычайно огорчало, и она испросила у Елизаветы позволения удалиться в свое загородное поместье, поскольку, судя по всему, семья Дадли утратила расположение королевы. Королева без возражений удовлетворила ее просьбу. Она заявила, что с ней непорядочно поступил именно тот член семейства, которого она более других осыпала своими милостями, поэтому будет лучше, если ей ничто не станет о нем напоминать. Она никогда не забудет того, что для нее сделала леди Мэри, но она готова позволить ей на некоторое время удалиться в Пенсхерст.

Мы часто беседовали с леди Мэри о будущем. Я была беременна и так мечтала о сыне, что готова была терпеливо переждать разразившуюся бурю. Я прекрасно осознавала, что заполучила в лице королевы пожизненного врага, который уже никогда не допустит меня ко двору. Даже если она и выйдет за герцога Анжуйского (а я была убеждена, что она этого никогда не сделает), она никогда не сможет забыть, что я отняла у нее ее единственную любовь. Я знала, она не простит мне того, что Роберт так в меня влюбился, что ради женитьбы на мне не побоялся поставить на карту свое будущее. Хотя она постоянно пыталась обманывать себя относительно всесильности своих женских чар, все же отлично понимала, что если бы Роберту предложили выбрать одну из нас, выбор бы оказался не в ее пользу. Она никогда не сможет об этом забыть, а значит, всегда будет меня ненавидеть.

Тем не менее именно я была замужем за Робертом, именно мне предстояло выносить его ребенка, а значит, я могла позволить себе смотреть на королеву свысока.

Леди Мэри считала, что это положит конец привилегированному положению семьи Дадли при дворе. Более того, она опасалась, что Елизавета теперь выйдет замуж за герцога Анжуйского хотя бы ради того, чтобы отомстить Роберту.

Я не разделяла ее опасений. Я очень хорошо знала Елизавету. Мне казалось, что благодаря нашему соперничеству я смогла узнать о ней много такого, что было скрыто от глаз остальных. Поверхностный наблюдатель видел в ней истеричную женщину, обуреваемую противоречивыми желаниями. Однако под этой обманчивой оболочкой скрывался несгибаемый, как сталь, дух. Вряд ли она вообще была способна на неразумные с политической точки зрения действия. Да, она выписала паспорт, который позволит герцогу Анжуйскому приехать в Англию. Но народ был против подобного союза с Францией. Единственным оправданием этого брака могло служить рождение наследника, что в ее возрасте было весьма сомнительным. Следовательно, выйдя замуж за этого юнца, она станет всеобщим посмешищем. Однако ее забавляли его ухаживания, ей нравилось предаваться иллюзии, что она все еще пользуется успехом среди мужчин. Кроме того, она была глубоко уязвлена тем, что Роберт женился на мне. Этих причин вполне доставало, чтобы продолжать разыгрывать французский фарс.

Глядя на подобное поведение, ее никак нельзя было назвать серьезной здравомыслящей женщиной. И все же за всем этим я чувствовала железную руку дальновидного политика. Эта женщина знала, как заставить умнейших мужей своего королевства склониться перед собой и поставить ей на службу все свои таланты и умения. Я знала, что запрет являться ко двору образует в моей жизни пустоту, но пока мы будем живы, между мной и королевой будет существовать незримая связь. Вполне возможно, что ненависть ее только укрепит. Наконец-то я смогла доказать ей собственную значимость. Я одержала величайшую из побед, поработив Лестера до такой степени, что он посмел пренебречь королевой ради женитьбы на мне. Это убедительно продемонстрировало расклад сил внутри нашего треугольника. И это не ускользнет от ее понимания. Я доказала, что отнюдь не являюсь незначительной пешкой в ее игре.

Мэри уехала в Пенсхерст, а вскоре после ее отъезда королева вызвала к себе Роберта. Ему надлежало незамедлительно предстать перед ней.

Он покинул Уонстед, исполненный дурных предчувствий, но вскоре вернулся, обуреваемый противоречивыми чувствами.

Она лупила его, называла предателем и неблагодарным изменником. Она перечислила все, что когда-либо для него сделала. Она в очередной раз напомнила ему, что это она его возвысила, а значит, в ее силах его низвергнуть.

В ответ он возражал, что на протяжении многих лет она неоднократно давала ему понять, что не имеет ни малейшего намерения выходить за него замуж, а он считает, что имеет право на семейную жизнь и продолжение рода. Он сообщил ей о готовности поставить свою жизнь на службу королеве и стране, однако радости семейной жизни никак не могут повлиять на эту готовность.

Она мрачно выслушала его оправдания и посоветовала ему отныне быть начеку.

— Вот что я тебе скажу, Роберт Дадли, — заявила она, — ты женился на волчице, и однажды ты это поймешь, но будет уже поздно.

Вот так я стала Волчицей. Елизавета любила наделять окружающих прозвищами. Роберт всегда был ее Глазами, Берли — ее Духом, а Хэттон — ее Барашком. Я понимала, что быть мне теперь Волчицей до скончания века, что до самой смерти она будет воспринимать меня как кровожадное животное, рыщущее в поисках жертв для удовлетворения своей похоти.

— Похоже, она твердо решила выйти за герцога Анжуйского, — произнес Роберт.

— Готова поклясться чем угодно, что она этого не сделает.

— В ее нынешнем состоянии она способна на все. Она кричала на меня так, что ее проклятия разносились по всему дворцу.

— И тем не менее, — покачала головой я, — очень сомневаюсь, что она станет женой француза.

Принц-Лягушонок

Как ожесточатся сердца Ваших подданных, если Вы возьмете себе в мужья француза, паписта, о котором всем без исключения известно, что он сын современной Иезавели, и что его брат превратил брак собственной сестры в жертвоприношение, дабы облегчить истребление наших духовных братьев. Став Вашим мужем, но оставаясь папистом по сути, он не захочет, да и не сможет прикрыть Вас от грозящих опасностей. Если же Вы сделаете его королем, его защита будет подобна щиту Аякса, обременявшего, но не защищавшего тех, кто пытался им прикрыться.

Филипп Сидни

…Англию грозит поглотить очередной французский брак, если только Господь не отведет сие проклятие, позволив Ее Величеству увидеть греховность этого шага и неминуемость воздаяния.

Джон Стаббс

В моей семье разразился очередной кризис. Брак между Пенелопой и Филиппом Сидни всегда был делом как бы само собой разумеющимся. Об их бракосочетании мечтал Уолтер. Он даже упомянул об этом на своем смертном одре в Дублине.

Филипп Сидни был необычным человеком. Он производил впечатление существа совершенно иного плана бытия, отнюдь не стремящегося к вступлению в брак. Возможно, по этой причине время шло, а помолвка оставалась помолвкой.

Мне нанес визит Фрэнсис Гастингс, граф Хантингдон, назначенный опекуном моих дочерей. Хантингдон был весьма влиятельной персоной, в основном благодаря тому, что его матушка происходила из рода герцога Кларенса, брата Эдуарда Четвертого. Это делало Гастингса особой королевской крови и позволяло даже претендовать на престол. По его утверждению, в очереди на престолонаследие он стоял перед шотландской королевой и Катериной Грей.

Он обладал изрядным влиянием при дворе, а также был убежденным протестантом. Поскольку Елизавета не спешила обеспечивать страну наследниками, вероятность того, что в один прекрасный день именно Гастингсу достанется корона Англии, была достаточно высока.

Его жена, Катерина, была сестрой Роберта. Они поженились в тот период, когда отец Роберта спешил породниться с самыми влиятельными родами страны.

Теперь он нанес мне визит, чтобы сообщить, что, по его мнению, пришла пора подыскать мужей моим дочерям. У него даже было конкретное предложение для Пенелопы. Я напомнила ему, что она помолвлена с Филиппом Сидни, но в ответ он лишь покачал головой.

— Лестер впал в немилость и рискует никогда из нее не выйти. Союз с еще одним членом этой семьи — далеко не лучший вариант для Пенелопы. Роберт Рич влюбился в нее и хочет на ней жениться.

— Если я не ошибаюсь, у него недавно умер отец?

— Да, и Роберт унаследовал титул и весьма значительное состояние. Его имя очень ему подходит[12].

— Я узнаю, что об этом думает сама Пенелопа.

На лице Хантингдона отразилась досада.

— Моя дорогая леди, — нетерпеливо произнес он, — это блестящая партия. Ваша дочь должна обеими руками ухватиться за это предложение.

— Я сомневаюсь, что она это сделает.

— Сделает, потому что у нее нет выбора. Будем говорить начистоту. То, что она ваша дочь, не придает ей веса в глазах королевы. Мы не знаем, смилостивится ли она над Лестером, но она поклялась никогда больше не встречаться с вами. В этих условиях вашим дочерям было бы лучше заручиться поддержкой мужей, обладающих достаточным весом при дворе.

Я нашла его рассуждения здравыми и пообещала обсудить этот вопрос с Пенелопой.

Лорд Хантингдон нетерпеливо пожал плечами, давая понять, что считает подобные переговоры с потенциальной невестой совершенно излишними. Он предложил Пенелопе отличную партию. На лучшую ей рассчитывать не приходится, учитывая опальное положение ее матери. Этот брак должен быть заключен как можно скорее.

Но я знала Пенелопу. У нее был сильный характер, и я не сомневалась, что ее мнение не совпадет с мнением ее опекуна.

Когда я рассказала ей о визите лорда Хантингдона и его цели, она возмутилась.

— Лорд Рич! — воскликнула она. — Я его знаю, и я не желаю выходить за него замуж, что бы там ни говорил лорд Хантингдон. Ты же знаешь, что я помолвлена с Филиппом.

— Тебе уже пора замуж, а Филипп, похоже, никуда не торопится. Хантингдон указал на то, что мое опальное положение может отрицательно сказаться на тебе, а значит, тебе следует рассмотреть это предложение. Другое может не поступить.

— Я его рассмотрела, — решительно заявила Пенелопа. — Я не хочу выходить замуж за Роберта Рича.

Я не стала продолжать этот спор, поскольку знала, что это способно только усилить сопротивление Пенелопы. Быть может, когда она привыкнет к мысли об этом замужестве, оно покажется ей не таким уж и отвратительным.

* * *

Когда ко двору явился герцог Анжуйский, вся страна пришла в неописуемое оживление. То, как он прибыл, неоднозначно указывало на стремление завоевать сердце королевы. Он приехал тайно, в сопровождении всего двух слуг, прямиком направился в Гринвич и испросил позволения припасть к ногам королевы.

Это привело ее в неописуемый восторг, она так увлеклась французским принцем (если, конечно, допустить, что это и впрямь было увлечение), что окружающие отказывались верить собственным глазам. На свете существовало очень мало мужчин более отталкивающей наружности, чем этот претендент на руку королевы. Он был очень мал ростом, почти карлик. Кроме того, в детстве он тяжело переболел оспой, обезобразившей и обесцветившей его кожу. Та же болезнь увеличила и расщепила кончик его носа, что смотрелось чрезвычайно странно. Несмотря на это, будучи принцем, он мог позволить себе распутство и невоздержанность и предавался этим порокам весьма охотно. Он отказывался учиться, поэтому его образование было довольно скудным. Он не придерживался никаких принципов и не исповедовал никакой религии. В зависимости от ситуации он был готов в любой момент стать как католиком, так и протестантом. Чем он все же был наделен, так это приятными манерами и умением убедить женщину в силе своей страсти, что не могло не льстить королеве. Усевшись в низкое кресло, он более всего на свете напоминал лягушку, что не преминула подметить королева. Учитывая ее любовь к прозвищам, не было ничего удивительного в том, что вскоре он стал ее Лягушонком.

Невозможность находиться при дворе вызывала у меня крайнюю досаду. Мне так хотелось быть свидетельницей этого фарса, наблюдать за маленьким, вызывающе уродливым и совсем юным французским принцем в роли пылкого любовника и немолодой, но благородной королевой, тающей от его страстных взглядов и речей. Это было бы чрезвычайно комично, если бы не возможные последствия такого альянса. Не было ни одного искренне преданного королеве и стране человека, не обеспокоенного нынешней ситуацией. Мне казалось, что даже непримиримые враги Роберта уже успели пожалеть о том, что она не взяла его себе в мужья и не обеспечила страну наследником.

Несмотря на немилость королевы, Роберт был обязан находиться при дворе. Иногда я задавалась вопросом, не преследует ли эта тошнотворная комедия одну-единственную цель — вызвать гнев графа Лестера. Королева даже велела изготовить украшение в виде лягушки (из великолепных бриллиантов между прочим) и всюду носила его с собой.

На протяжении нескольких дней французский герцог не отходил от нее ни на минуту. Они вместе гуляли в саду, смеялись, болтали, держались за руки и даже обнимались, не обращая внимания на присутствующих. Когда принц вернулся во Францию, никто уже не сомневался, что этот брак состоится.

В начале октября она созвала свой Совет для обсуждения своего предстоящего замужества. Поскольку Роберт все еще был членом этого Совета, он также присутствовал на обсуждении, а я получила возможность узнать обо всем из первых рук.

— Поскольку самой королевы там не было, — рассказывал мне Роберт, — я получил возможность говорить открыто, обсуждая ее замужество лишь как политическое предприятие. Она завела отношения с французским принцем так далеко, что отступление кажется невозможным. Отсюда вытекает неизбежность заключения брака. Нам всем отлично известен возраст королевы, почти не оставляющий надежд на рождение наследника. Даже если бы она и решилась на этот шаг, он поставил бы под угрозу ее жизнь. По возрасту королева годится юному герцогу в матери. На это указал сэр Ральф Садлер, и, разумеется, все остальные члены Совета не могли с этим не согласиться. Однако зная ее нрав, мы решили предложить ей отказаться от этого замужества, одновременно попросив ее уведомить нас о собственной точке зрения, которую мы обязательно постараемся учесть.

— Готова поклясться, что ей это не понравилось, — перебила я супруга. — Она рассчитывала, что вы станете умолять ее выйти замуж и подарить стране наследника, сделав вид, что вы разделяете ее убеждение в том, что она все еще молодая женщина.

— Ты права. Когда мы все это ей изложили, я думал, она испепелит взглядом нашу делегацию и особенно меня. Она заявила, что кое-кто вовсе не прочь жениться сам, но претендует на право отказывать в семейных радостях другим. Она также сказала, что поскольку мы на протяжении многих лет убеждали ее выйти замуж и родить наследника, теперь она ожидала от нас петицию с просьбой вступить наконец-то в брак. Но оказалось, что она напрасно поручила нам рассмотрение этого вопроса, поскольку мы чересчур толстокожие для таких щепетильных дел. Однако мы посеяли в ее душе сомнение, и она вынуждена распустить собрание, поскольку ей необходимо остаться одной и подумать.

Весь день она пребывала в скверном состоянии духа, срывая злость на всех подряд. Вне всяких сомнений, главный удар приняли на себя те, в чьи обязанности входило находиться непосредственно при ее королевской персоне.

Берли опять созвал Совет и предложил дать согласие на брак, поскольку, раз уж королева решила выйти замуж, она все равно это сделает, независимо от их решения.

Но даже после этого я все равно не верила, что она выйдет за герцога. Народ был против француза, а она всегда считалась с мнением народа.

Роберт говорил, что он впервые видит ее в подобном настроении. Ему казалось, Лягушонок наложил на нее заклятие. Должно быть, он чародей, потому что более уродливого человека Роберт еще не встречал. Если она примет его предложение, она станет всеобщим посмешищем. Англичане и без того ненавидят французов. Разве не французы поддержали Марию Шотландскую и внушили ей, что она имеет право претендовать на английский трон? Замужество Елизаветы будет только на руку французам, а в Англии может спровоцировать мятеж. Конечно, герцог Анжуйский — протестант… пока. Все знают, что он непостоянен, как английская погода. Сегодня светит солнце, а на следующий день уже идет дождь. Только в его случае это будет смена протестантизма на католицизм. В любом случае он будет вести себя, как флюгер.

Мы отправились в Пенсхерст, чтобы обсудить с семейством Сидни возможные варианты развития событий.

Нас там ожидал радушный прием. Меня всегда удивляла преданность членов рода Дадли друг другу. Опального Роберта встречали с еще большей теплотой, чем когда он был на пике своей популярности.

Я вспомнила, что Мэри покинула двор, потому что больше не могла выслушивать оскорбления в адрес брата. По этой же причине в Пенсхерст явился и Филипп. Он был одним из любимцев королевы. Она назначила его своим виночерпием. Но с готовностью отпустила его, заявив, что всякий раз, когда она напоминает ему о своем возмущении поведением его дяди, он напускает на себя такой угрюмый вид, что ей хочется съездить ему по уху.

Филиппа скорее можно было назвать красивым, чем привлекательным. Королеве нравились как его внешность, так и его образованность, а также его честность и порядочность. Но волновали ее воображение мужчины совсем другого типа.

Филипп был глубоко озабочен предстоящим браком, поскольку считал, что он принесет стране несчастье. Юноша был одарен литературно, и поэтому у нас родилась идея изложить все возражения против подобного альянса в письме. Написать его, разумеется, предстояло Филиппу.

Все дни в Пенсхерсте были проведены в обсуждении возможных катастрофических последствий брака королевы. Мы с Робертом и Филиппом гуляли в парке и беседовали. Хотя я продолжала настаивать на том, что Елизавета никогда не выйдет замуж, мужчины колебались. Считалось, что Роберт знает ее лучше любого из нас, а он и в самом деле был ее близким другом, но я чувствовала, что понимаю в королеве женщину.

Филипп заперся в кабинете и наконец представил на наш суд письмо. Мы все его прочли, обсудили и решили несколько смягчить его тон. Окончательный вариант гласил:

Как ожесточатся сердца Ваших подданных, если Вы возьмете себе в мужья француза, паписта, о котором всем без исключения известно, что он сын современной Иезавели и что его брат превратил брак собственной сестры в жертвоприношение, дабы облегчить истребление наших духовных братьев…

Он ссылался на Екатерину де Медичи, которую во Франции так ненавидели, что прозвали королевой Иезавелью, а также на Варфоломеевскую резню, состоявшуюся, когда Париж наводнили гугеноты, прибывшие на свадьбу сестры герцога Анжуйского Маргариты с гугенотским королем Генрихом Наваррским.

Став Вашим мужем, но оставаясь папистом по сути, он не захочет, да и не сможет прикрыть Вас от грозящих опасностей. Если же Вы сделаете его королем, его защита будет подобна щиту Аякса, обременявшего, но не защищавшего тех, кто пытался им прикрыться…

Письмо было отправлено по адресу и мы, затаив дыхание, ждали в Пенсхерсте реакции на него.

Однако произошло событие, отодвинувшее на второй план письмо Филиппа.

Всеобщее внимание привлекла персона Джона Стаббса.

Стаббс был пуританином, окончившим Кембридж и подвизавшимся на литературном поприще. Ненависть к католицизму поставила его под удар.

Он так восстал против французского брака Елизаветы, что написал памфлет, в котором были следующие слова: «Англию грозит поглотить зияющая бездна очередного французского брака, если только Господь не отведет сие проклятие, позволив Ее Величеству увидеть греховность этого шага и неминуемость воздаяния».

В этом памфлете не было ничего, бросающего тень на королеву. Более того, Стаббс заявлял, что является ее верным и смиренным слугой. Но прочитав памфлет, я немедленно представила себе, в какую ярость он ее приведет, хотя вовсе не по политическим или религиозным причинам. Дело в том, что Джон Стаббс указал, что возраст королевы не позволит ей иметь детей.

Как я и предполагала, королева пришла в бешенство и распорядилась изъять памфлет из обращения. Всех причастных к его изданию — автора, издателя и печатника — судили в Вестминстере. Все трое были приговорены к отсечению правой кисти. Впрочем, печатника позднее помиловали, и приговор был приведен в исполнение в отношении лишь двух осужденных. Однако Стаббс и тут отличился, обратившись к толпе зевак с речью. Он заявил, что отсечение руки ни в коей мере не может повлиять на его преданность королеве. Затем обоим осужденным были отсечены правые кисти. Это было сделано приставленным к кисти мясницким ножом, по которому был нанесен удар деревянным молотком. Правая кисть Стаббса отлетела в сторону, а он поднял вверх левую и, прежде чем потерять сознание, успел крикнуть: «Боже, храни королеву!»

Когда об этом рассказали королеве, она была потрясена. В то время я вместе со всеми иногда удивлялась ее недальновидности. Оглядываясь назад, я вижу в ее действиях хитроумный замысел.

Волыня с герцогом Анжуйским (а она делала это на протяжении почти двух лет), Елизавета фактически играла в политическую игру с Филиппом Испанским, которого не на шутку боялась. Как потом выяснилось, не напрасно. Больше всего на свете она опасалась заключения союза между двумя ее недругами. Но как могла Франция объединиться с Испанией против Англии, когда одному из ее принцев предстояло стать супругом английской королевы?

Это был умный политический ход, но окружавшие королеву мужчины смогли оценить его лишь много позже. Впрочем, ретроспективная оценка все расставляет по местам.

Более того, флиртуя со своим Лягушонком и настраивая против себя собственный народ, Елизавета сеяла раздор между королем Франции и его братом. Как выяснилось позже, она уже тогда планировала направить принца, который все еще был протестантом, в Голландию и заставить вместо себя сражаться с Испанией.

Но все это станет известно позже. А тем временем она кокетничала и флиртовала с маленьким принцем, и ни он сам, ни придворные и министры королевы не догадывались об ее истинных мотивах.

* * *

День, когда родился наш сын, стал счастливым для нас с Робертом. Мы назвали малыша Робертом и пророчили ему великое будущее.

На какое-то время я успокоилась, находя радость и утешение в уходе за младенцем. Меня необычайно обрадовало известие о том, что Дуглас Шеффилд вышла замуж за сэра Эдуарда Стаффорда, королевского посла в Париже. Именно Эдуард Стаффорд осуществлял переговоры относительно возможного брака между Елизаветой и герцогом Анжуйским, заслужив своей деликатностью и находчивостью одобрение королевы.

Он уже давно был влюблен в Дуглас, но не мог жениться на ней, поскольку она настаивала на том, что уже состоит в браке с графом Лестером. Но теперь, когда мой брак с Робертом стал достоянием широкой общественности, Дуглас, как ни в чем не бывало, вышла замуж за Эдуарда Стаффорда, тем самым молчаливо подтвердив тот факт, что брачные узы никогда не связывали ее с Робертом Дадли.

Мне было отрадно узнать об этом и, укачивая своего малыша, я твердила себе, что отныне все будет хорошо, и со временем я даже смогу вернуть себе расположение королевы.

Я спрашивала себя, что почувствовала королева, узнав, что у нас с Робертом родился сын, поскольку я не сомневалась в том, что о сыне она всегда мечтала еще больше, чем о муже.

От своих друзей при дворе я знала, что она приняла эту новость молча. Однако за молчанием последовала вспышка дурного настроения, так что нетрудно было догадаться, какое впечатление произвела на нее эта весть. Тем не менее я была шокирована, узнав, что Елизавета задумала на этот раз.

Дурную весть вновь принес наш злой гений Сассекс.

— Боюсь, что у вас опять проблемы, — не без некоторого злорадства сообщил он Роберту. — Королева наводит справки о Дуглас Шеффилд. До ее слуха дошло, что у Дуглас имеется сын по имени Роберт Дадли, которого она считает законнорожденным сыном графа Лестера.

— Если это и в самом деле так, — возмутилась я, — как она может считаться женой сэра Эдуарда Стаффорда?

Королева находит эту ситуацию загадочной и намерена в ней разобраться. Она заявила, что Дуглас происходит из знатного рода, и считает недопустимыми слухи о том, что, выйдя замуж за королевского посла, она совершила грех двоемужия.

— Я никогда не заключал брак с Дуглас Шеффилд, — твердо заявил Роберт.

— Королева допускает, что это не так, и намерена докопаться до правды.

— Пусть копает сколько угодно, все равно она ничего не найдет.

«Что, если он блефует?» — спрашивала я себя. Я уже ни в чем не была уверена. Однозначно было лишь то, что его это сообщение потрясло.

— Как считает Ее Величество, таковой брак все же имел место, что делает ваш нынешний брак недействительным. Она говорит, что если вы все же женились на Дуглас Шеффилд, вам придется жить с ней как с женой или сгнить в Тауэре.

Я понимала, что это означает. Она была намерена любой ценой вырвать у меня мою победу. Она жаждала объявить мой брак недействительным, а моего сына ублюдком.

Это было поистине тревожное для меня время. Даже сейчас, вспоминая его, я вся дрожу от ярости. Роберт заверил меня, что она не сможет доказать факт заключения брака, поскольку такового факта не существует, но я не могла вполне положиться на его слово. Я отлично знала своего мужа, и мне было известно, что его главной чертой является честолюбие. Но когда в нем просыпалось желание к женщине, это желание становилось способно на какое-то время заслонить честолюбие. Дуглас относилась к женщинам, дорожащим своей честью, хотя она и согласилась стать его любовницей. И я допускала, что именно благодаря ребенку ей удалось убедить его жениться на ней.

Но теперь у нас тоже был сын, наш собственный маленький Роберт, и я говорила себе, что его отец, славящийся умением сметать со своего пути любые препятствия, несомненно, сумеет уничтожить все свидетельства заключения брака, разумеется, если таковые существуют. Моего сына не заклеймят как ублюдка. Это удовольствие я Елизавете не доставлю. Я докажу, что она ошибается, ее злоба заведет ее в тупик, а Волчица отпразднует очередную победу.

Сассекс сообщил нам, что королева именно ему поручила расследование этого вопроса. Она твердо решила выяснить, имел ли место брак Роберта и Дуглас. В лице сэра Эдуарда Стаффорда мы имели сильного союзника. Он по-настоящему любил Дуглас и, так же, как и мы, был заинтересован в том, чтобы доказать, что подобный брак никогда не заключался.

Тем временем Дуглас, похоже, стремилась защитить то, что она считала «своей честью», ну и, конечно, она боролась за права сына. И это говорило в нашу пользу. Будучи семейным человеком, Лестер хотел иметь законнорожденного сына и вряд ли отрекся бы от такого смышленого и одаренного ребенка как сын Дуглас.

Затаив дыхание, мы ждали результатов расследования. Сассекс лично допрашивал Дуглас, что не могло не тревожить нас, поскольку мы осознавали всю степень антипатии, испытываемой Сассексом к Роберту. Мы не сомневались, что он был бы чрезвычайно рад, если бы смог нас унизить.

Во время перекрестного допроса Дуглас настаивала на том, что они с Лестером приняли участие в церемонии, во время которой дали друг другу обещание в верности. Она считала, что это обещание обязало их считать друг друга супругами. В таком случае, указал ей Сассекс, у нее должен иметься подтверждающий ее слова документ, своего рода соглашение. Нет, ответила глупенькая маленькая Дуглас, у нее ничего нет. Она всецело полагалась на графа Лестера и во всем ему доверяла. Она принялась истерически рыдать и умолять оставить ее в покое. Она счастлива в браке с сэром Эдуардом Стаффордом, а у графа Лестера и леди Эссекс подрастает чудесный малыш.

После этого Сассекс был вынужден признать, что приведенные аргументы, связывающие леди Шеффилд и графа Лестера, не являются свидетельством законного брака, а следовательно, Лестер был волен жениться на леди Эссекс.

Когда мне об этом сообщили, меня охватила безумная радость. Я так боялась за своего сына. Теперь же не осталось ни малейших сомнений в том, что малыш в колыбели — законный сын и наследник графа Лестера.

Радуясь своей удаче, я злорадствовала, представляя себе разочарование королевы. Мне рассказывали, что, узнав о результатах расследования, она пришла в бешенство, назвала Дуглас дурой, Лестера мошенником, а меня Волчицей, рыскающей по свету в поисках жертв мужского пола.

— Мой лорд Лестер горько пожалеет о том дне, когда он связался с Летицией Ноллис, — заявила Елизавета. — Это еще далеко не конец. Со временем он стряхнет с себя дурман и почувствует боль от клыков Волчицы.

Возможно, я должна была трепетать, осознавая всю степень ненависти, которую испытывала ко мне наша владычица, но меня ее отношение только раззадоривало, особенно теперь, когда я в очередной раз взяла над ней верх. Представляя себе ее ярость, я гордилась тем, что являюсь ее причиной. Моему браку ничто не угрожало. Будущее моего сына было вне опасности. И как бы ни старалась всесильная английская королева, отнять у меня все это она уже не могла.

Я опять вышла из поединка победительницей.

* * *

Поскольку необходимость таиться и скрываться отпала, это позволило мне открыто заниматься делами Роберта, и я направила свои усилия на великолепные резиденции моего супруга, решив сделать их еще великолепнее. Им предстояло затмить своим блеском и величием крепости и замки самой королевы.

Я полностью сменила убранство своей спальни в Лестер-хаусе, заменив прежнее ложе кроватью орехового дерева, полог которой заставлял изумленно ахать всех, кто его видел. Я твердо решила, что моя спальня должна превзойти комнату, отведенную для королевы. Я понимала, что, когда она приедет, мне придется исчезнуть. В противном случае она вообще откажется останавливаться в нашем доме. Но если она все же заночует здесь, любопытство непременно приведет ее в мою спальню, поэтому я не жалела средств на эту комнату. Полог кровати, сшитый из красного бархата, украшали золотая и серебряная тесьма и кружева, все предметы мебели в комнате были обтянуты бархатными, золотыми и серебряными тканями, а мой ночной горшок больше походил на трон. Я знала, что при виде этого великолепия она будет взбешена. И ей, несомненно, об этом донесут. Найдется много недоброжелателей, готовых подбросить дров в топку ее ненависти ко мне. Все наше постельное белье было только самого высшего качества, и его украшал герб Лестеров. Полы устилали пушистые ковры. Коврами же были увешаны стены. Какое это было счастье — распрощаться с тростником, который за непродолжительное время начинал источать весьма неприятные запахи, да к тому же кишел вшами.

Жизнь нам с Робертом казалась прекрасной. Из-за изысканного полога нашей кровати мы вместе смеялись над нашими недоброжелателями, радуясь, что, несмотря на все преграды, мы вместе. Оставаясь наедине с Робертом, я называла королеву не иначе как «эта лисица». Она и в самом деле была хитроумной и коварной, как лиса. Поскольку меня она прозвала Волчицей, я стала называть Роберта своим Волком, за что он отплатил мне, назвав своим Ягненком. По его мнению, если лев мог возлежать рядом с этим невинным созданием, то волк не имел права ему уступать. Я напомнила ему, что во мне нет почти ничего от ягненка, и он согласился с этим утверждением с одной лишь оговоркой — это касается всех, кроме него. Шутка прижилась, и каждый раз, когда мы обменивались этими шутливыми прозвищами, где-то рядом витал дух королевы.

Наш сынишка был для нас постоянным источником радости. Я вообще наслаждалась общением со всеми своими детьми не только потому, что была бесконечно им предана, но также и потому, что королева, несмотря на все свое величие, была обделена сыновьями и дочерьми.

Впрочем, в наш дом закралась и грусть. Ее принесла к нам Пенелопа. Некоторое время она возмущалась и бушевала, сопротивляясь браку с лордом Ричем. Будь воля лорда Хантингдона, он бы распорядился избить ее, но я этого ни за что не допустила бы. Пенелопа была очень похожа на меня, она отличалась красотой и своенравностью. Как бы то ни было, насилие только укрепило бы ее решимость не уступать принуждению.

Я уговаривала ее. Я объясняла ей, что в нашей нынешней ситуации она должна мечтать о таком муже как лорд Рич. Семья угодила в немилость, особенно это касалось ее матери. Мою дочь ни за что не примут при дворе. Если же она станет леди Рич, это полностью все изменит. Сейчас она может считать уединенную жизнь предпочтительней подобного брака, но узнав, что такое скука, она изменит свое мнение.

— Я не могу утверждать, что вышла замуж за твоего отца по большой любви, — делилась я с дочерью. — Однако наш брак оказался вполне удачным, и он дал мне вас.

— К тому же ты была весьма дружна с Робертом, — напомнила она мне.

— В дружбе нет ничего дурного, — отрезала я.

Это заставило ее задуматься, и когда к нам опять явился лорд Хантингдон для очередного сурового разговора, она сдалась.

Бедное дитя выдали за лорда Рича. Мне было жаль ее и Филиппа Сидни, хотя он сам вместо активности и напора демонстрировал вялость и апатию. Замужество Пенелопы потрясло его. Я слышала, как он называл лорда Рича грубым и невежественным мужланом. Свадьба возлюбленной вывела его из летаргического состояния, и с этого момента его отношения с Пенелопой изменились. Он начал слагать в ее честь стихи, из которых следовало, что Пенелопа — любовь всей его жизни.

Однако очень многие считали, что, учитывая немилость, в которую угодили ее мать и отчим, это замужество можно было считать даром Божьим. Никто не верил, что Роберт вернет себе прежнее положение при дворе, а мне вообще не на что было надеяться.

Впрочем, тогда я еще верила в то, что со временем королева смягчится и простит меня. Во всяком случае, Роберт уже через несколько месяцев начал предпринимать попытки вернуть себе ее благосклонность и, надо сказать, немало в этом преуспел. Я не переставала удивляться силе ее привязанности к нему. Возможно, она продолжала видеть в нем романтического героя своей юности, томившегося вместе с ней в Тауэре. Казалось, она не замечает, что стройный юноша превратился в грузного стареющего мужчину с лицом, покрытым красноватой сеточкой лопнувших сосудов, что он стремительно набирает вес, а седины в его волосах с каждой неделей становится все больше.

Одной из самых больших добродетелей Елизаветы была ее преданность старым друзьям. Я знала, что она всегда будет благодарна Мэри Сидни за принесенную ей жертву. Всякий раз, когда она видела ее грустное, изрытое оспой лицо, ее душа исполнялась состраданием и благодарностью. Она устроила брак юной Мэри Сидни с Генрихом Гербертом, графом Пемброком. Хотя он и был на двадцать семь лет старше своей невесты, все сходились во мнении, что это весьма достойный союз.

Роберт прочно занимал место в сердце королевы. Даже если случалось так, что она его изгоняла, проходило некоторое время, и он возвращался. Правда заключалась в том, что она любила Роберта непреходящей любовью. Поэтому никого не удивило, что не прошло и полгода с момента его очередного изгнания, как он уже снова воцарился при дворе.

Увы, ко мне все вышесказанное не имело ни малейшего отношения. Мне по-прежнему сообщали, что одного упоминания моего имени было достаточно, чтобы вызвать у Елизаветы приступ неконтролируемой ярости и спровоцировать поток проклятий в адрес Волчицы.

Самая тщеславная женщина Англии не смогла простить мне того, что я обладала магнетизмом, которого она была лишена. Мало того, я еще должна была выйти замуж за мужчину, о котором в глубине души она всегда мечтала сама. Иногда она обрушивала на него свой гнев, вызванный, как правило, тем, что он предпочел меня. Впрочем, его это мало заботило. Он понимал, что если ее любовь вынесла испытание его женитьбой, ее уже ничто не сможет поколебать.

Очень трудно описать это присущее Роберту обаяние. Это был магнетизм, который с годами нисколько не убывал. Никто не мог утверждать, что он знает графа Лестера. Роберт для всех оставался загадкой. Несмотря на его безупречные манеры, на неизменную вежливость со слугами и представителями даже самых низших сословий, за ним со дня смерти Эми Робсарт тянулся шлейф зловещей славы. Он него исходило ощущение силы, которой, возможно, и объяснялась его привлекательность.

Собственная семья его боготворила. Что касается моих детей, то не успел он стать им отчимом, как они безоговорочно его приняли. Они общались с ним гораздо более непринужденно, чем когда-либо с Уолтером.

Меня изумляло то, что такой честолюбивый человек, всегда выжимавший максимум возможного из каждой ситуации, способен так заботиться о своей семье.

В это время Пенелопа была особенно несчастлива. Она часто навещала нас в Лестер-хаусе и изливала нам душу, жалуясь на свою жизнь. Лорд Рич был грубым и чувственным человеком, полюбить его ей не удавалось, она была несчастна и очень скучала по дому.

Роберт был так добр к ней и так ей сочувствовал, что она легко делилась с ним своими проблемами. Он говорил ей, что она может считать его дом своим, и даже предложил ей обставить одну из комнат по своему вкусу. Эта комната в дальнейшем получила название покоев леди Рич, и когда моя дочь нуждалась в убежище, она им располагала.

После общения с Робертом к ней возвращалось присутствие духа, и она начинала выбирать ткани для портьер в свою комнату и отдавать распоряжения относительно их покроя. Я была благодарна Роберту за отеческое участие к бедам моей дочери.

Дороти тоже его полюбила. Она видела, что произошло с Пенелопой, и сообщила Роберту, что не допустит, чтобы подобная участь постигла и ее. Она намеревалась самостоятельно выбрать себе мужа.

— Я тебе помогу, — заверил Дороти Роберт. — Мы организуем для тебя великолепный брак, но только если ты одобришь наш выбор.

Она ему верила, и обе девушки с нетерпением ждали каждого его появления.

Уолтер привязался к нему, и именно Роберт решил, что мой сын поедет учиться в Оксфорд, разумеется, когда немного повзрослеет, что означало — через несколько лет.

Но одного члена моего семейства мне очень недоставало. Я говорю о своем любимце, Роберте Девере, графе Эссексе. Как мне хотелось, чтобы он мог жить с нами. Меня возмущала традиция, требовавшая, чтобы мальчики из знатных родов рано покидали родительский дом, особенно если в результате смерти отца к ним по наследству переходил титул. Мне трудно было думать о своем мальчугане как о графе Эссексе. Я знала, что для меня он навсегда останется малышом Робом. Я была уверена в том, что Эссекс очень заинтересовал бы другого Роберта, моего мужа, но, увы, мальчик учился в Кембридже, где ему предстояло получить степень магистра. Время от времени мне сообщали о его успехах.

Что касается еще одного Роберта, нашего общего маленького сынишки, Лестер души в нем не чаял и уже строил для него грандиозные планы. Я в шутку говорила, что для нашего сына будет очень нелегко найти место при дворе, поскольку у его отца слишком большие запросы.

— А его невестой будет достойна стать только принцесса крови, — добавляла я.

— Придется подыскать ему принцессу, — кивал Роберт, а я и не догадывалась, что он говорит вполне серьезно.

Среди моих детей Лестер пользовался не меньшей популярностью, чем среди собственных братьев и сестер. Учитывая навязчивую ненависть, испытываемую ко мне королевой, наличие большого количества любящих родственников не могло меня не радовать.

Хотя Роберт быстро возвращал себе утраченные было позиции при дворе, мне по-прежнему было отказано в доступе туда. Поэтому семья еще сильнее сплотилась вокруг меня, и племянник Роберта, Филипп Сидни, стал очень частым гостем.

Вместе с Пенелопой он гулял по саду Лестер-хауса. Наблюдая за ними, я поняла, что их отношения изменились. В конце концов, он некогда был обручен с ней, хотя никогда не демонстрировал стремления жениться. Я часто думала, что мы совершили ошибку, заговорив об их браке, когда ему было двадцать два года, а ей всего лишь четырнадцать. Теперь она предстала его глазам как женщина, а ее трагическая судьба лишь добавляла ей привлекательности в глазах такого мужчины, как Филипп. Антипатия к мужу постепенно перерастала в ненависть, и она охотно принимала ухаживания красивого, элегантного и умного молодого человека, чуть было не ставшего ее супругом.

Мне казалось, что назревает опасная ситуация, но когда я поделилась своими опасениями с Робертом, он возразил мне, объяснив, что Филипп отнюдь не относится к числу мужчин, стремящихся к плотским утехам, а, скорее, склонен предаваться мечтам о романтической любви. Вне всякого сомнения, преданность Пенелопе найдет выход в поэзии, но вряд ли его стихи подтолкнут Пенелопу к супружеской измене. Это привело бы в бешенство лорда Рича, и Филипп это отлично знал. Он не любил насилия и общался с людьми вроде поэта Спенсера, к которому относился с большим уважением. Его также часто можно было видеть с актерами из труппы Лестера, которые до опалы Роберта часто давали спектакли для самой королевы.

То, что, утратив Пенелопу, Филипп воспылал к ней страстью, ни у кого не вызывало удивления. Он начал посвящать ей стихи, в которых называл себя Астрофелем, а ее Стеллой. Впрочем, все знали, кого он имеет в виду.

Существовал риск того, что ситуация выйдет из-под контроля, однако я видела, как много эти отношения значат для Пенелопы. Она опять расцвела, и жизнь перестала быть для нее нестерпимой. Она была очень похожа на меня. Какие бы горести нас с ней ни постигали, если это сопровождалось увлекательными событиями, волнение не позволяло нам упасть духом.

Таким образом, деля постель с мужем (а она рассказывала мне, что лорд Рич является весьма требовательным супругом), она предавалась романтическому увлечению Филиппом Сидни и становилась все красивее день ото дня. Невозможно было не гордиться дочерью, считавшейся одной из первых придворных красавиц. Каждое ее появление в обществе производило настоящий фурор.

Королева считала ее скорее супругой лорда Рича, чем дочерью Волчицы, и Пенелопа подробно описывала мне все, происходившее при дворе, включая то, какие усилия прилагает отчим для ее успешной карьеры.

Следует признать, что по мере того как шли месяцы, я становилась все раздражительнее. Мне было очень тяжело примириться с тем, что меня исключили из магического круга. Но до меня по-прежнему доходили слухи о припадках бешенства, случавшихся с королевой при любом упоминании моего имени. Поэтому я и не надеялась, что меня ожидает скорое возвращение ко двору. Даже Роберту приходилось проявлять крайнюю осторожность, следить за выражением желтых глаз Елизаветы, зачастую метавших в него искры негодования.

Герцог Анжуйский вернулся в Англию и возобновил свои ухаживания. Роберт был очень озабочен, потому что, прохаживаясь вместе с герцогом по галерее Гринвичского дворца, королева в присутствии французского посла говорила герцогу о том, что им следует пожениться.

— Даже мне стало не по себе, — рассказывал мне позднее Роберт. — Если бы речь шла не о Елизавете, можно было бы подумать, что она и в самом деле собралась выйти за этого француза. Она суетится вокруг него и осыпает ласками у всех на глазах. Похоже на то, что она околдована и не видит того, что все остальные. Этот коротышка стал еще уродливее. Да и можно ли ожидать, чтобы время сделало его красивее? Он еще больше, чем прежде, походит на мерзкого лягушонка, но, судя по ее реакции на него, он писаный красавец. Тошно видеть их вместе. Она возвышается над ним, как башня.

— Она хочет, чтобы все их сравнивали и видели, что, несмотря на ее возраст и его молодость, она намного красивее его.

— Это смехотворное зрелище. Похоже, что они исполняют роли в каком-то фарсе. «Деревенской свадьбе» далеко до комичного эффекта, который производят королева и ее французский поклонник, вместе появляясь на публике. Но там, на галерее, она его поцеловала, надела ему на палец кольцо и сообщила французскому послу, что выходит за герцога замуж!

— Значит, она и в самом деле вознамерилась это сделать.

— Ты ее не знаешь. Я напрямик спросил у нее, девственница ли она. Она рассмеялась и толкнула меня, следует отметить, достаточно игриво. Она ответила: «Я все еще девственница, несмотря на многочисленные попытки мужчин изменить это мое счастливое состояние». Она как-то странно пожала мою руку и добавила: «Мои Глаза могут быть спокойны». Я понял это так, что она не собирается выходить за него. Вероятнее всего, она теперь начнет выпутываться из положения, в которое сама себя загнала.

Разумеется, именно так она и поступила. Она доверительно поведала своим министрам, что все это она делала ради того, чтобы выиграть время и воспрепятствовать военному союзу Франции и Испании, и добавила, что надеется с их помощью избегнуть этого брака. Однако чтобы еще немного потянуть время, им следовало приступить к составлению брачного контракта.

Мне было крайне досадно, что я не могу наблюдать за ней лично. Я была лишена удовольствия лицезреть ее флирт с Лягушонком, слушать, как она заверяет его в том, что день их свадьбы станет самым счастливым днем ее жизни, зная, что в это время ее расчетливый коварный ум ищет самые эффективные пути отступления. Она хотела, чтобы все поверили в то, что герцог Анжуйский в нее безумно влюблен, что он ищет этого брака не ради выгод, которые он ему сулит, а ради стремления обладать прелестницей Елизаветой. Трудно было поверить, что, сосредоточившись на политической стороне отношений с герцогом, Елизавета может предаваться столь суетным мыслям. Однако те, кто в это не верил, плохо знали Елизавету.

Роберт был счастлив. Этот французский брак вызывал у него искреннее возмущение. В то же время он бы не вынес, если бы, отказав ему, королева вышла замуж за кого-нибудь другого. Меня всегда удивляло, как много личностного привносили в свои отношения двое самых важных людей в моей жизни. Столь же бесстрастно (во всяком случае, мне так казалось) я препарировала свои собственные поступки и, как правило, находила за каждым из них более одного мотива.

Роберт рассказал мне, что королева направила герцогу Анжуйскому послание, в котором жаловалась на то, что боится выходить замуж. Якобы она предвидит, что замужество повлечет за собой ее скорую смерть. В заключение королева выражала уверенность, что герцог Анжуйский не хочет ее смерти, а посему примет ее отказ с пониманием.

— Коротышка был потрясен, — рассказывал Роберт. — Наверное, до него наконец-то начало доходить, что его сватовство ожидает участь всех предыдущих. Получив сообщение, он разразился гневными причитаниями, а затем снял и отшвырнул прочь подаренное королевой кольцо. Затем он потребовал у королевы аудиенции, во время которой заявил, будто уверен, что она с самого начала намеревалась обмануть его, а замуж не собиралась вовсе. После этих его слов Елизавета напустила на себя озабоченный вид, глубоко вздохнула и ответила, что если бы подобные вопросы можно было решать сердцем, жизнь стала бы намного приятнее. На это он заявил, что, поскольку она лишила его всяческих надежд, лучше бы они оба умерли. Тут она обвинила его в том, мол, он ей угрожает, после чего глупый коротышка разрыдался. Он лепетал сквозь слезы, что не вынесет того, что теперь все узнают, что она его бросила.

— И что она ему на это ответила?

— Она протянула ему свой носовой платок, чтобы он вытер им глаза. Леттис, ты была права. Она не собирается за него замуж и никогда не собиралась. Но теперь у нас серьезная проблема с французами, ублажать которых — неблагодарное занятие.

Он тоже оказался прав. Послы короля Франции уже прибыли в Англию, чтобы поздравить пару и завершить последние приготовления к свадьбе. Когда всем стало ясно, как на самом деле обстоят дела, французский посол сделал заявление, повергшее Совет в состояние паники. Он объявил, что, поскольку Англия оскорбила и унизила герцога Анжуйского, французы теперь объединятся с Испанией, а эта перспектива показалась Англии малопривлекательной.

Роберт сообщил мне, что министры посовещались и сошлись на том, что дело зашло слишком далеко и отступать теперь поздно. Королева приняла их и поинтересовалась, уж не хотят ли они сообщить ей, что у нее нет другого выхода и ей теперь придется выходить замуж за герцога.

Она играла с огнем, и теперь требовалась крайняя осторожность, чтобы не обжечь себе пальцы. Она заявила, что из этой ситуации должен быть какой-нибудь другой выход, и она его обязательно найдет. Стороны принялись обсуждать возможные условия заключения брака, и французы изъявили готовность удовлетворить все ее требования. Придя в отчаяние, королева неожиданно для всех объявила, что существует один жизненно важный для нее пункт этого соглашения, а именно — Кале необходимо вернуть английской короне.

Она отлично знала, что подобное требование ничего, кроме возмущения, не вызовет. Кале являлся последним опорным пунктом англичан во Франции, утраченным во время правления ее сестры Марии. Французы ни за что не позволили бы англичанам вновь обосноваться на французской территории. Послы, должно быть, наконец поняли, что она просто водит их за нос, и ситуация накалилась до предела.

Она это знала лучше, чем кто бы то ни был, и именно она нашла решение. Основную угрозу представляла собой Испания. В настоящее время коротышка-герцог проходил одну из своих протестантских фаз, а столкновение с Испанией все равно было неизбежным. Королева твердо верила в то, что будет намного лучше, если это столкновение произойдет за пределами ее королевства. В свою очередь Нидерланды засыпали ее просьбами о помощи, что позволило ей найти выход из этой щекотливой ситуации, убив одним выстрелом двух зайцев. Она решила вручить герцогу определенную сумму денег, с тем, чтобы он отправился в Нидерланды и оттуда осуществлял кампанию против Испании.

Это неизбежно должно было вызвать раздражение Генриха Французского и Филиппа Испанского, одновременно отвлекая внимание маленького герцога от матримониальных проблем.

По его собственным словам, герцог Анжуйский изнывал от любви к Елизавете, а посему позволил убедить себя отправиться в Нидерланды. Она с гордостью продемонстрировала ему свои доки в Чатеме. Лицезрение такого количества великолепных кораблей произвело на него большое впечатление, одновременно усилив желание стать ее мужем и их владельцем. Поскольку она продолжала обращаться с ним чрезвычайно ласково, он еще не утратил на это последних надежд.

Вернувшись домой, Роберт описал мне эти события. Он сказал, что его все это касается самым непосредственным образом, поскольку королева заявила герцогу, что в знак своего к нему расположения она отправляет его в Антверпен в сопровождении человека, чье присутствие при дворе всегда было для нее особенно важным.

— Тебя, Роберт! — воскликнула я.

Он кивнул.

Я ощутила его волнение и, наверное, именно в этот момент начала к нему охладевать. Он вернул себе благосклонность королевы, а мне было отлично известно, что его основным качеством является честолюбие. Только моя коронованная соперница могла дать ему то, чего он так страстно желал. Но я была не из тех женщин, которые легко смиряются со вторыми ролями.

Он был счастлив отправиться в Нидерланды, несмотря на то что это означало разлуку со мной. Это было почетное поручение, а то, что королева направляет его туда в качестве спутника герцога Анжуйского, доказывало, насколько она ему доверяет.

Они опять были вместе — мой супруг и его царственная госпожа. Возможно, его чувства стремились ко мне, но его голова велела ему следовать за ней, а его честолюбие всегда было сильнее всех остальных страстей.

Он не заметил моей сдержанности и взволнованно продолжал:

— Теперь ты понимаешь, что все это означало? Все это время ей удавалось сдерживать французов, а теперь она сделала герцога Анжуйского своим союзником.

Его глаза сияли. Она была великой женщиной, великой королевой. Более того, нежность, которую она демонстрировала к своему Лягушонку, оказалась коварным политическим ходом. На всем свете существовал только один мужчина, которого она любила настолько, что временами ради него забывала о целесообразности. Этим мужчиной был Роберт Дадли.

Она могла повелевать им как хотела. Она простила ему женитьбу и намеревалась в дальнейшем держать при себе. Брак был сущим пустяком. Она все равно не собиралась выходить за него. Но она собиралась отнимать у меня моего мужа, когда ей только вздумается. Она восстановила его в роли фаворита, одновременно отказав его жене в праве находиться при дворе. Такова была ее месть.

Я почувствовала, как во мне просыпается глухая ярость. Нет, им не удастся безнаказанно отбросить меня в сторону.

Разумеется, Роберт был нежен и страстен. Он заверял меня, что ему нелегко расстаться со мной, но мыслями он уже был в Нидерландах, вкушая плоды своего высокого положения.

Он покинул Англию в феврале. Королева сопровождала делегацию до Кентербери. Я не могла проводить мужа, поскольку мое присутствие было для нее невыносимо.

Мне рассказывали, что она нежно попрощалась с моим Робертом. Она была с ним одновременно ласкова и строга, поскольку опасалась, что он станет есть и пить больше, чем позволительно, и будет пренебрегать заботой о своем здоровье. Она заявила, что его беспечность является для нее источником постоянных тревог. Она немедленно отзовет его и обрушит на него весь свой гнев, если узнает об ухудшении состояния его здоровья, вызванном недостатком внимания к себе.

Не было никаких сомнений в том, что она по-прежнему в него влюблена. Хотя она и объявила во всеуслышание, что отдала бы миллион фунтов, лишь бы ее Лягушонок всегда плавал в Темзе, все ее мысли были заняты Робертом.

«Республика Лестера»

Его светлость (Лестер) меняет жен и фавориток убивая одних и отрекаясь от других… Дети прелюбодеев да будут истреблены, а семя их да будет искоренено.

«Республика Лестера»

Когда Роберт вернулся из Нидерландов, я находилась в Лестер-хаусе вместе с Дороти и младшим сыном Робертом. Мой старший сын, Роберт Девере, граф Эссекс, к этому времени уже получил степень магистра и изъявил желание жить тихо и уединенно. Поэтому его опекун лорд Берли позволил ему поселиться в одном из его имений в Хланфидде, в графстве Пемброкшир. Там Роберт зажил жизнью сельского помещика, всецело посвятив себя своим книгам. Я видела его лишь изредка, что меня совершенно не устраивало, ведь он всегда был моим любимцем.

Лестер заметно постарел. Седины в его волосах прибавилось, а щеки стали еще краснее. Королева неспроста укоряла его за излишества за столом. От легкой грусти, овладевшей им с момента обнародования нашего брака, когда Роберт успел поверить, что навеки утратил расположение королевы, не осталось и следа. Теперь он излучал уверенность в себе.

Он вошел в дом, сгреб меня в охапку и объявил, что я стала еще красивее. Он занялся со мной любовью, демонстрируя голод мужчины, долгое время воздерживавшегося от подобной практики, но я уловила в нем рассеянность, свидетельствующую о присутствии соперницы по имени честолюбие.

Я была несколько раздосадована тем, что прежде чем увидеться со мной, он успел побывать у королевы. Я знала, это было необходимо, но ревность лишала меня способности рассуждать беспристрастно.

Он безостановочно говорил о будущем, которое представлялось ему блистательным.

— Она была внимательна ко мне и пожурила за долгое отсутствие. Она сказала, что мне, видимо, там так понравилось, что я позабыл о своей собственной стране и о своей великодушной королеве.

— А также о своей долготерпеливой жене, — вставила я.

— Тебя она не упоминала.

Услышав это, я расхохоталась.

— Она была поистине великодушна, если пощадила твои уши, избавив их от необходимости выслушивать оскорбления в мой адрес.

— Ах, Леттис, это пройдет. Готов поклясться, что не позднее чем через несколько месяцев она примет тебя при дворе.

— Я готова поклясться в обратном.

— Я буду работать над этим.

— Ты будешь напрасно тратить силы.

— Ничего подобного. Я ее знаю лучше, чем ты.

— Чтобы добиться для меня прощения, ты должен меня бросить или избавиться каким-либо иным способом. Но это не имеет значения. Похоже, ты опять в числе фаворитов.

— В этом нет никаких сомнений. Леттис, я уверен, что в Нидерландах меня ожидает большое будущее. Меня приняли необычайно обходительно. Я уверен, что они готовы избрать меня правителем провинции. Они находятся в отчаянном положении и видят во мне своего спасителя.

— Так, значит, если тебе представится случай, ты с готовностью покинешь свою коронованную госпожу? Интересно, что она на это скажет!

— Придется убедить ее в том, что это необходимо.

— Похоже, мой повелитель, ты нисколько не сомневаешься в своей способности убеждать.

— А ты хотела бы стать женой правителя?

— Еще как, особенно учитывая тот факт, что здесь меня не принимают в качестве жены графа Лестера.

— Тебя не принимают только при дворе.

— Только при дворе! А где еще меня могут принимать?

Он сжал мои руки в своих ладонях. Его глаза светились страстью, которую в нем всегда пробуждали честолюбивые устремления.

— Я позабочусь о том, чтобы наша семья заняла подобающее положение, — произнес он.

— Разве ты это еще не сделал? Твои родственники и приверженцы занимают ключевые посты по всей стране.

— Я всегда стремился закрепить свои позиции.

— Но ты сам видишь, что королеве достаточно нахмуриться, чтобы ты лишился всех своих привилегий.

— Это действительно так. Именно поэтому я хочу расширить сферу своего влияния. Не следует забывать и о юном Эссексе. Хватит ему отсиживаться в Уэльсе. Если бы он явился ко двору, я мог бы найти ему весьма приличное место.

— Судя по письмам, которые мой сын пишет мне и лорду Берли, сельская жизнь ему по душе.

— Вздор. Мой пасынок способен на большее. Я хочу познакомиться с ним заново и представить его королеве.

— Я напишу ему об этом.

— И есть еще наш общий малыш… я возлагаю на него большие надежды.

— Он еще совсем дитя.

— Смею тебя заверить, думать о будущем детей никогда не рано.

Я нахмурилась. Меня очень беспокоило слабое здоровье нашего сына. Учитывая наше с Робертом здоровье, это казалось мне очень странным. Дети, рожденные мной от Уолтера Девере, были крепкими и здоровыми, а сын Лестера по странной иронии судьбы оказался болезненным. Он долго не ходил, и я обнаружила, что одна его ножка короче другой. Он все же научился ходить, однако слегка прихрамывал. За этот недостаток я любила его еще сильнее. Мне хотелось заботиться о нем, защищать его, и при мысли о его блестящем браке мне становилось не по себе.

— И на ком же ты хочешь женить Роберта? — поинтересовалась я.

— На Арабелле Стюарт.

Это заявление привело меня в ужас, потому что я сразу поняла, что он задумал. Арабелла Стюарт могла претендовать на трон, поскольку была дочерью Чарльза Стюарта, графа Леннокса, младшего брата графа Дарнли, женившегося на Марии Шотландской. По материнской линии граф Леннокс приходился внуком сестре Генриха Восьмого, Маргарите Тюдор.

— Ты считаешь, она может взойти на престол? — быстро произнесла я. — Но каким образом? Сын Марии Шотландской, Яков, имеет преимущественное право наследования.

— Она родилась на английской земле. Яков — шотландец. Люди предпочтут иметь английскую королеву.

— Твои честолюбивые замыслы лишают тебя здравого смысла, — съязвила я и добавила: — Ты ничем не отличаешься от своего отца. Он вообразил себя создателем королей и поплатился за это головой.

— А что мешает нам обручить их?

— Ты считаешь, королева это допустит?

— Мне кажется, если я это правильно ей преподнесу…

— В интимной обстановке, — подсказала я.

— Да что с тобой, Леттис? Ты дуешься из-за того, что Елизавета отказывается принимать тебя? Обещаю тебе, скоро это изменится.

— Похоже, ты вернулся из Нидерландов героем-победителем, сметающим со своего пути любые препятствия.

— Ты в этом сама убедишься, — заверил меня он. — У меня есть и другие планы. Как насчет Дороти?

— Дороти? У тебя и для нее есть супруг королевских кровей?

— Вот именно.

— Мне не терпится поскорее узнать, за кого ты собрался ее выдать.

— За юного Якова Шотландского.

— Роберт, ты это серьезно? Ты решил выдать мою дочь Дороти за сына королевы Шотландии?

— А почему бы и нет?

— Хотела бы я услышать, что по этому поводу скажет мать жениха.

— Ее мнение никого не интересует. Королева Шотландии — наша узница.

— А также комментарий твоей коронованной госпожи.

— Я уверен, что королеву можно убедить в целесообразности подобного союза. Если бы Яков поклялся перейти в протестантизм, она с готовностью назначила бы его своим наследником.

— А ты, мой повелитель, будучи его отцом, смог бы управлять королевством. Если же корона перейдет не к нему, у нас в запасе будет Арабелла. Берегись, Роберт.

— Я всегда осторожен.

— Ты и впрямь ничем не отличаешься от своего отца. Ты разве забыл? Он попытался сделать твоего брата Гилфорда королем, женив его на леди Джейн Грей. Позволь напомнить тебе, что за эту попытку он расплатился головой. С коронами не играют. Это слишком опасно.

— Жизнь — это вообще очень опасная игра, Леттис. Поэтому нет смысла делать маленькие ставки.

— Бедный Роберт. Ты так упорно трудился всю жизнь. Тебе почти удалось с помощью Елизаветы заполучить корону. Но тебя постигло разочарование. Все эти годы она помыкала тобой самым беззастенчивым образом. «Роберт, мои Глаза», «мой Милый Робин»… Но когда тебе казалось, что ты уже ухватился за корону, она ее отдергивала. Наконец-то ты понял правила ее игры, но ты никогда не сдаешься, верно? Ты готов достичь своей цели через вторые руки. Ты вручишь власть своим марионеткам, а сам будешь дергать за нити. Роберт, во всем мире не найдется ни одного человека, способного состязаться с тобой в честолюбии. Ты не остановишься ни перед чем.

— А ты полюбила бы меня, если бы я был другим?

— Ты отлично знаешь, что нет. Тем не менее я повторяю: берегись. Ты вернул себе благосклонность Елизаветы, но она непредсказуема. Сегодня ты «Мой Милый Робин», а завтра «Этот Предатель Лестер».

— Ты сама видишь, что она всегда меня прощает. Женившись на тебе, я нанес ей сокрушительный удар, но если бы ты видела, как нежно она прощалась со мной, когда я уезжал в Нидерланды, и с какой радостью встречала меня по возвращении…

— Господь избавил меня от этого.

— Тебе незачем ревновать, Леттис. Мои отношения с ней невозможно даже сравнивать с тем, что есть у нас с тобой.

— Конечно, нет, ведь она тебе отказала. Если бы она сказала «да», все было бы совершенно иначе, верно? Я всего лишь говорю: берегись. Не вздумай вообразить, что если она потрепала тебя по щеке и сказала, что ты слишком много ешь, ты можешь позволять себе вольности. В противном случае ты рискуешь узнать, как безжалостна бывает наша милостивая королева.

— Моя милая Леттис! Мне кажется, я знаю ее лучше кого бы то ни было.

— Еще бы. Ведь вы так давно знакомы. Но мне кажется, что низкопоклонство, с которым тебя встретили в Нидерландах, заставило тебя слишком много о себе вообразить. Ты играешь в очень опасные игры, Роберт, а я, твоя покорная жена, всего лишь прошу об осторожности.

Это ему не понравилось. Он ожидал, что я стану восторгаться его смелыми планами, демонстрируя слепую веру в то, что он может добиться всего, чего пожелает. Он не осознавал того, что мои чувства к нему начали меняться и насколько глубоко я уязвлена отлучением от двора, при котором его принимают с такими почестями. Похоже, его такая ситуация ничуть не смущала.

Но даже вновь обретенное расположение королевы не спасло его от ее ярости, когда она услышала, что он задумал. Она немедленно послала за ним и устроила ему настоящую выволочку. Мне стало известно об этом как от него самого, так и от других свидетелей этой сцены. Она предала анафеме оба предложенных им брака… по той простой причине, что речь шла о моих детях.

— И не надейся, — вопила она на весь дворец, — что я позволю Волчице восторжествовать с помощью своих щенков.

Таким образом стало ясно, что она и не собирается прощать меня. Доступ ко двору был мне, как и прежде, заказан.

На какое-то время Роберт сник, но затем к нему вернулся присущий ему оптимизм.

— Ничего, — успокаивал он меня. — Пройдет совсем немного времени, и она тебя примет.

Но я в этом сомневалась, поскольку при одном упоминании моего имени у нее случался припадок ярости.

Она подолгу удерживала Роберта возле себя. Я знала, она желает доказать мне, что, несмотря на мой успех на промежуточном этапе, окончательная победа все равно останется за ней.

Я в свою очередь решила, что раз уж мне не суждено быть принятой при дворе, я заставлю говорить о себе всю остальную страну. Я начала с того, что сделала обстановку наших домов такой великолепной, что, по всеобщему мнению, их убранство затмило дворцы Елизаветы. Я усадила за работу своих швей, снабдив их самыми лучшими тканями, которые только можно было достать, в результате чего мои платья не уступали одеяниям королевы. Мои лакеи были одеты в костюмы черного бархата с серебряной отделкой, и я перемещалась по Лондону в карете, запряженной четверкой белоснежных лошадей. Куда бы я ни выезжала, меня всегда сопровождала свита, насчитывавшая не менее пятидесяти человек. Группа привлекательных молодых людей всегда скакала впереди, расчищая путь для моего экипажа. Люди выбегали из домов, чтобы поглазеть на эту великолепную кавалькаду, в полной уверенности, что они лицезреют саму королеву.

Я благосклонно улыбалась им, как если бы я и в самом деле была королевой, а они в изумлении лишь разевали рты.

Иногда до меня доносился благоговейный шепот: «Это графиня Лестер».

Эти поездки доставляли мне истинное наслаждение. Я сожалела лишь о том, что меня не видит королева. Но я утешалась уверенностью в том, что слухи о моей экстравагантности не замедлят достичь ушей моей соперницы.

* * *

В январе королева посвятила в рыцари Филиппа Сидни, чем подтвердила, что семья вернула себе утраченные было позиции. Таким образом, я оставалась единственным членом семьи, лишенным королевских милостей. Нелепость ситуации еще больше подогревала мое негодование.

Роберт сообщил мне, что сэр Фрэнсис Уолсингем хочет выдать свою дочь за Филиппа. Он отнесся к этой идее одобрительно, поскольку, по его мнению, Филиппу уже давно пора жениться. Филипп продолжал писать сонеты, воспевающие красоту Пенелопы и свою безнадежную страсть, но Роберт подсказал мне то, что я и сама видела, а именно, что Филипп не относится к числу страстных мужчин, нуждающихся в удовлетворении физических потребностей. Он был поэтом, ценителем искусства, любовные отношения, находящие выражение в стихах, для него были намного ценнее тех, которые приводят к естественной кульминации. Пенелопе, разумеется, нравилось быть его музой, но это не мешало ей жить с лордом Ричем. Их брак трудно было назвать счастливым, но она продолжала рожать супругу детей.

Итак, обе семьи нашли весьма желательным союз Франчески Уолсингем и Филиппа. Франческа была очень красивой девушкой, и, хотя Филипп относился к перспективе женитьбы на ней весьма прохладно, никто не сомневался в том, что после свадьбы его отношение изменится.

К моему удивлению, Филипп не стал противиться этому браку и обе стороны начали готовиться к свадьбе.

Когда Дороти услышала о предложении Роберта выдать ее замуж за Якова Шотландского, она заметно опечалилась и сказала мне, что ни за что не согласилась бы выйти за Якова, даже если бы королева не возражала.

— Это крайне неприятный человек, — добавила она. — Он неопрятен и властолюбив. А твой супруг, маменька, чересчур амбициозен.

— Незачем так огорчаться, — оборвала я ее тираду. — Этот брак наверняка не состоится. Если бы даже нам и удалось осуществить задуманное Робертом, ты, я и твой отчим тут же угодили бы в Тауэр.

Дороти расхохоталась.

— Она ненавидит тебя, маменька. И я понимаю, почему.

— Я тоже, — заверила ее я.

Дороти с восхищением посмотрела на меня.

— Ты никогда не состаришься, — воскликнула она.

Эти слова привели меня в восторг, потому что в устах юной и критически настроенной дочери это была высшая похвала.

— Наверное, это все потому, что у тебя такая интересная жизнь, — продолжала Дороти.

— Неужели такая уж интересная? — усомнилась я.

— Еще бы! Ты вышла замуж за моего отца, а потом заполучила Роберта, который якобы был женат на Дуглас Шеффилд. Кроме всего прочего, тебя ненавидит королева, а ты не обращаешь на это ни малейшего внимания. Вместо того чтобы расстраиваться по этому поводу, ты сама ведешь себя, как королева.

— С Елизаветой никто не сравнится.

— Как бы то ни было, ты намного красивее.

— Немного найдется людей, готовых согласиться с тобой.

— Со мной согласится любой… хотя, возможно, и побоится это признать вслух. Я намерена жить так же, как и ты. Я буду бросать вызов судьбе. А если твой муж предложит мне в мужья короля Франции или Испании, в ответ я сбегу со своим собственным избранником.

— Поскольку упомянутые короли уже женаты, а если бы даже и были холосты, то вряд ли захотели бы жениться на тебе, то нам, пожалуй, не стоит опасаться подобного поворота событий.

Она поцеловала меня и заявила, что жизнь прекрасна и удивительна, а также, что она завидует Пенелопе. Пусть она и вышла замуж за чудовище, зато самый красивый юноша при дворе посвящает ей любовные оды. Все, кто читал эти стихи, утверждают, что они являются истинными произведениями искусства и что они сделают Пенелопу бессмертной.

— Я считаю, что только веселая жизнь может быть интересной, — подытожила Дороти.

— В этом что-то есть, — согласилась я.

Полагаю, подобные речи должны были меня насторожить. Дороти семнадцать лет, она необыкновенно романтична, а я продолжала считать ее ребенком. Более того, меня так волновали собственные проблемы, что мне и в голову не пришло поинтересоваться делами дочери.

Когда сэр Генри Кок и его жена пригласили Дороти провести несколько недель в их имении в Броксборне, мне это показалось отличной идеей. Она уехала в приподнятом настроении.

Вскоре после ее отъезда в Лестер-хаус из Гринвича вернулся Роберт. Едва увидев его, я поняла, что случилось нечто неприятное, и не ошиблась. Королева была разгневана. Она обнаружила, что Филипп Сидни и Франческа Уолсингем обручились, не испросив у нее согласия на брак. Все участники этой затеи вызвали у нее сильнейшее недовольство. Поскольку Филипп приходился Роберту племянником, а все знали, что Роберт всегда принимает самое активное участие в делах семьи, королева заподозрила, что он преднамеренно утаил от нее эту информацию.

Роберт объяснил ей, что считал эту затею недостойной внимания королевы.

— Недостойной моего внимания! — взвизгнула Елизавета. — Разве я не осыпала этого молодого человека своими милостями! Только в этом году я посвятила его в рыцари, а он считает, что имеет право обручаться с дочерью Уолсингема, утаив от меня факт помолвки!

Уолсингем смиренно явился ко двору, и когда ярость королевы несколько утихла, объяснил, что также считал свою семью незначительной и не заслуживающей интереса королевы.

— Незначительной! — воскликнула королева. — Вам следовало бы знать, что для меня не существует незначительных подданных. Все они для меня важны, и вы, мой Мавр, ничуть не меньше всех остальных. — Само прозвище прозвучало для бедняги упреком. Обожающая давать прозвища королева называла его так из-за темных бровей. — Вы отлично знаете, что ваша семья меня интересует, и тем не менее решили меня обмануть. Я вполне способна запретить этим молодым людям жениться.

Она демонстрировала свое неудовольствие еще в течение нескольких дней, прежде чем смягчиться и благословить Филиппа и Франческу, одновременно пообещав стать крестной их первого ребенка.

Приблизительно в это же время умер один из самых опасных врагов Роберта. Речь идет о Томасе Рэдклиффе, графе Сассексе. Он долго болел и, к радости Роберта, не мог являться ко двору Сассекс всегда заявлял, что всей душой предан королеве, и ничто, даже ее гнев, не помешает ему исполнить свой долг. Он так и не смог оправиться от переохлаждения, которому подвергся, помогая раскрыть Северный заговор и повергнуть врагов Елизаветы. Он отлично осознавал всю степень честолюбия Роберта, и его искренне беспокоило, куда оно может завести как его самого, так и Елизавету. Однажды они с Робертом чуть было не подрались в присутствии королевы. Дело дошло до того, что они вслух назвали друг друга предателями Ее Величества. Она же терпеть не могла, когда ссорились любимые ею люди, опасаясь, что они могут нанести друг другу увечья. Поэтому она вызвала стражников, велела развести спорщиков по их покоям и охранять их, пока они не остынут.

Тем не менее именно Сассекс помешал ей отправить Роберта в Тауэр, когда ей стало известно о том, что он женился на мне. В ярости она непременно бы так и поступила, если бы не Сассекс, который сразу понял, что это может ее дискредитировать. Роберт знал, что Сассекс был бы счастлив видеть его узником Тауэра, а значит, заявления герцога о том, что интересы королевы являются смыслом его жизни, были не лишены оснований.

Но вот он оказался на смертном ложе, и Елизавета отправилась к нему в Бермондси. Она сидела у его постели, была с ним нежна, оплакивала предстоящую разлуку, поскольку всегда глубоко переживала уход тех, к кому была привязана.

Он говорил ей, что не хочет оставлять ее, поскольку считает, что мог бы еще очень много для нее сделать. Она заверила его, что он может почить с миром. Никто не мог бы послужить ей лучше, чем это сделал он. Елизавета хотела, чтобы он знал, что даже когда она была резка с ним, любила его не меньше, поскольку всегда понимала, даже когда особенно сердилась на него, что все, что он делает, — это для ее пользы.

— Я боюсь покидать вас, мадам, — произнес он.

В ответ на эти слова она расхохоталась и заявила, что он чрезвычайно высокого мнения о своей персоне, впрочем, как и она о своей, что, по ее мнению, позволит ей и в будущем противостоять проискам врагов и недоброжелателей. Но она знала, что он предостерегает ее относительно Роберта. Он часто говорил ей, что в своем честолюбии Лестер не остановится ни перед чем.

У смертного ложа Сассекса присутствовало несколько человек, ставших свидетелями его последних слов, обращенных к тем, кого он оставлял.

— Я перехожу в мир иной, — говорил он, — оставляя вас на милость судьбы и королевы. Но остерегайтесь цыгана, в нем кроется опасность для всех вас. Никто не знает зверя лучше, чем я.

Разумеется, это было сказано о Роберте.

Елизавета оплакивала Сассекса, вновь и вновь повторяя, что она утратила верного подданного. Однако она не обратила ни малейшего внимания на предостережение относительно «цыгана».

Однажды в Лестер-хаус приехал сэр Генри Кок. Он выглядел крайне озабоченным. Я немедленно встревожилась, догадавшись, что не все в порядке с моей дочерью.

Я не ошиблась. Оказалось, что в Броксборне также отдыхал Томас Перро, сын сэра Джона Перро. Между ним и моей дочерью возникла романтическая привязанность. К сэру Генри пришел приходской священник Броксборна и рассказал ему необычную историю. Он сообщил, что к нему явились двое незнакомцев и потребовали у него ключи от церкви. Разумеется, он отказался вручить их им. Они ушли, но ему все равно было не по себе, и спустя некоторое время он отправился проверить, все ли в порядке. Он обнаружил, что двери церкви взломаны, а внутри совершается обряд бракосочетания. Один из двух мужчин, ранее приходивших к нему за ключами, исполнял роль священника. Приходской священник сообщил им, что они не вправе совершать это таинство в его церкви, поскольку это может сделать лишь он. Тогда второй мужчина, который, как он понял позднее, был Томасом Перро, обратился к нему с просьбой обвенчать его и его невесту. Приходской священник опять ответил отказом, и странная церемония продолжилась без его участия.

— Дело в том, — продолжал рассказывать сэр Генри, — что юная леди, выступавшая в роли невесты, является вашей дочерью, леди Дороти Девере. Теперь она стала женой Томаса Перро.

От изумления я потеряла дар речи, но на самом деле, поскольку я и сама вполне могла стать героиней подобного приключения, я вряд ли имела право досадовать на свою дочь. Видимо, она влюбилась в Перро и решила во что бы то ни стало выйти за него замуж. Поэтому я поблагодарила сэра Генри и сказала, что если Дороти вступила в законный брак, и, разумеется, следует непременно удостовериться в том, что это именно так, то мы уже ничего не сможем предпринять.

Когда о случившемся узнал Роберт, поначалу он был раздосадован. Дороти казалась ему удобным козырем в его игре. Кто знает, какие еще блистательные союзы могло ей предложить его воображение? Недоступность Якова Шотландского его ничуть не смутила. Но теперь Дороти самоустранилась, выйдя замуж за Перро.

Вскоре была подтверждена полная законность ее брака, и Дороти с супругом приехали в Лестер-хаус.

Она сияла от счастья, как и ее избранник, и, разумеется, Роберт был любезен с ними обоими. Он пообещал, что сделает все, от него зависящее, чтобы помочь им в придворной карьере, подтвердив тем самым репутацию человека, преданного семье.

* * *

Близился конец 1583 года. К счастью, тогда я ничего не знала о трагедии, которую сулил нам грядущий год. Мы с Робертом старались скрывать друг от друга тревогу о здоровье нашего маленького сына. Мы успокаивали себя тем, что очень многие люди в детстве болели, но затем переросли свои болезни. Наш малыш был очень сообразительным и ласковым мальчиком. Он ничуть не походил ни на меня, ни на отца. Он обожал Роберта, который приезжал домой и, не теряя времени, тут же направлялся в детскую. Я часто видела, как он катает мальчугана на плечах или подбрасывает его в воздух. Малыш восторженно визжал, притворяясь испуганным, но, как только отец ставил его на пол, немедленно требовал продолжения игры.

Он любил нас обоих. Наверное, мы казались ему чуть ли не богами. Он любил наблюдать за моими выездами в коляске, запряженной четверкой белых лошадей. Воспоминания о маленьких ручонках, гладящих украшения моего платья, останутся со мной навсегда.

Лестер неустанно строил планы великих брачных союзов. Он не отказался от идеи женить нашего сына на Арабелле Стюарт, несмотря на то что королева запретила ему и думать об этом.

После смерти Сассекса Роберт стал проводить с королевой еще больше времени. Я знала, что одной из причин, по которой королева наслаждается его постоянным присутствием, является то, что на это время она отнимает его у меня. Что с того, что ты его жена? — злорадствовала она. — Зато я — его королева.

Она обращалась с ним необыкновенно нежно. Он был ее родными Глазами, ее Милым Робином, и она совершенно не переносила его длительных отлучек. Предостережение Сассекса ее ничуть не смутило. Придворные перешептывались о том, что никто и никогда не сможет заменить королеве Лестера. Если она простила ему женитьбу, она простит ему все что угодно.

Увы, на ослабление ее враждебности ко мне я не могла даже надеяться. Придворные дамы старались не упоминать при ней мое имя, опасаясь ее бурной реакции. Когда же она сама заговаривала обо мне, то называла меня не иначе, как Волчицей. Впрочем, было ясно, что к моим «щенкам» она относится благосклонно, поскольку как Пенелопа, так и Дороти были приняты при дворе.

По мере приближения Нового года настало время готовить новогодние подарки королеве. Роберту всегда удавалось затмить свой собственный дар предыдущего года. Я помогла ему выбрать новый подарок. На этот раз это была большая супница из темно-зеленого камня с изумительными позолоченными ручками, подобно золотым змеям обвившимся вокруг чаши. Затем я обнаружила, что он уже приготовил для нее другой подарок, бриллиантовое ожерелье. Он часто дарил ей драгоценности, но впервые пошел на такие непомерные траты. Я похолодела от ярости, увидев, что оно украшено любовными узелками. Если бы у меня хватило сил, я бы, несомненно, разорвала его на куски.

Он застал меня с ожерельем в руках.

— Чтобы умилостивить Ее Величество, — объяснил он.

— Ты говоришь о любовных узелках?

— Это всего лишь узор, я говорю о бриллиантах.

— Мне этот узор кажется довольно откровенным, но я уверена, что королеве он понравится.

— Она придет в восторг.

— И, несомненно, попросит тебя немедленно застегнуть ожерелье у нее на шее.

— Я сам потребую, чтобы мне была оказана эта честь. — Видимо, он почувствовал мое настроение, потому что быстро добавил: — Возможно, если она достаточно расчувствуется, я наконец задам ей наш самый важный вопрос.

— Какой именно?

— Я попрошу ее принять тебя при дворе.

— Вряд ли она благосклонно отнесется к подобной просьбе.

— Тем не менее я собираюсь сделать все, от меня зависящее, чтобы добиться желаемого.

Я цинично усмехнулась в ответ:

— Если я появлюсь при дворе, тебе придется нелегко. Ты будешь вынужден изображать из себя любовника двух женщин. К тому же ни одна из нас не отличается спокойным нравом.

— Брось, Леттис. Будь благоразумна. Ты же знаешь, что я обязан ублажать ее. Ты знаешь, что я вынужден постоянно находиться при ней. Но какое отношение это все имеет к нам?

— Самое прямое. Это означает, что я почти не вижу своего супруга, так как он постоянно развлекает другую женщину.

— Она одумается.

— Я не вижу ни малейших признаков этого.

— Предоставь это мне.

Он был весел и уверен в своих силах, отправляясь во дворец, чтобы окружить королевскую шею любовными узелками. Я же спрашивала себя, как долго смогу терпеть подобное отношение. Было время, когда я считалась самой красивой женщиной при дворе. И сейчас меня не воспринимали таковой не по причине увядания моих прелестей, а только потому, что меня там не было.

При первой же возможности я спросила у мужа, понравилось ли королеве ожерелье. Он самодовольно ухмыльнулся.

— Еще как понравилось. Она немедленно пожелала его надеть, да так с тех пор и не снимала.

— Я вижу, ты умеешь выбирать подарки. Смягчилось ли ее сердце хоть немного в отношении жены дарителя?

Он мрачно покачал головой.

— Ты же ее знаешь. Как только я затронул эту тему, у нее тут же испортилось настроение, и она ясно дала мне понять, что пока не готова рассмотреть этот вопрос.

Я поняла, что время и подарки ничуть не приблизили меня к моей цели.

* * *

Мы принимали гостей в Лестер-хаусе, Кенилворте, Уонстеде и других резиденциях, поменьше, и я не упускала случая блеснуть. Но как только я начинала наслаждаться ролью супруги самого влиятельного мужчины Англии, королева вспоминала, что она должна нанести графу Лестеру визит, а это означало, что жена Лестера должна исчезнуть.

Мое терпение понемногу начинало истощаться. Роберт по-прежнему был любящим мужем, когда он оказывался дома, разумеется. Я же сосредоточилась на том, чтобы в его жизни не появилась еще одна женщина, помимо меня и королевы. Было ли тому причиной его ослабевающее с годами желание, удовольствие, которое он черпал в моих ласках, либо опасение навлечь на себя гнев Елизаветы, но Роберт принадлежал только королеве, и об этом она не позволяла забыть ни ему, ни мне.

Возможно, его вполне устраивала восходящая звезда его карьеры, но меня совершенно не устраивала моя собственная, клонящаяся к закату.

Недоступность двора приводила меня в такое отчаяние, что я тратила деньги все с большим и большим размахом. Во время выездов мои платья сверкали все сильнее, а численность моей свиты все возрастала. Мое появление на улицах вызывало среди людей еще большее благоговение, а однажды до меня донесся шепот: «Она величественнее самой королевы». И это меня утешало… на какое-то время.

Неужели я, Леттис, графиня Лестер, допущу, чтобы меня отпихнули в сторону только потому, что другая женщина настолько ревнива, что не терпит даже упоминания моего имени в своем присутствии? — спрашивала себя я. Я не могла смириться с подобным положением вещей и считала, что обязана что-то предпринять.

Я была значительно моложе как Лестера, так и королевы. Их, возможно, все устраивало, но этого нельзя было сказать обо мне.

Окинув взглядом свое окружение, я обнаружила, что в моем доме есть очень красивые мужчины. То, что я сохранила всю свою привлекательность, мне было ясно по тем взглядам, которые эти мужчины украдкой бросали в мою сторону. Впрочем, ни один из них не отважился бы на более прямолинейное поведение, опасаясь гнева Лестера.

Разумеется, долго так продолжаться не могло.

* * *

В мае этого года в Англию пришла весть о смерти герцога Анжуйского. Поговаривали о том, что его отравили, как случалось всякий раз, когда умирала важная персона. Одна из версий гласила, что его отравили люди Роберта, опасавшегося, что королева может выйти за герцога замуж. Это было полным вздором, в который не поверили даже враги Роберта. Все отлично знали, что принц-Лягушонок королевы был убогим образчиком человеческого рода. Но несмотря на малый рост и изрытое оспой лицо, он наслаждался жизнью сполна, и эти излишества не могли не подкосить его и без того слабое здоровье.

Королева немедленно облачилась в траур и принялась громко оплакивать свою утрату. Она заявляла, что француз был именно тем мужчиной, за которого она собиралась выйти замуж. Впрочем, ей никто не верил. Иногда мне казалось, что королева и сама верит в то, что могла бы выйти за герцога Анжуйского. Теперь-то уже точно можно было во всеуслышание заявлять о подобном намерении. Я затруднялась понять, почему Елизавета, обладающая ясным умом, позволяющим ей решать самые сложные государственные проблемы, так странно относится к вопросам брака. Возможно, мысли о том, что если бы герцог Анжуйский не умер, то она могла бы за него выйти, каким-то образом ее успокаивали. Она еще больше приблизила к себе Лестера, чтобы один возлюбленный компенсировал утрату другого.

Вслед за смертью герцога Анжуйского последовала кончина принца Оранского, надежды Нидерландов. Его убил фанатик, подосланный иезуитами. На этот раз в траур погрузилась вся страна. Королева постоянно совещалась со своими министрами, и я вообще перестала видеть супруга.

Нанося мне мимолетный визит, он рассказывал, что королеву не просто беспокоит положение дел в Нидерландах. Успех испанцев заставил ее опасаться Марии Шотландской. Она не знала покоя с тех самых пор, как эта королева стала нашей узницей. То и дело рождались все новые заговоры, имеющие целью освободить Марию и посадить ее на английский трон. Роберт говорил, что Елизавете уже много раз советовали избавиться от опасной гостьи. Однако Елизавета была убеждена в божественной природе королей, и, несмотря на проблемы, порожденные присутствием Марии, в ее жилах текла королевская кровь. Более того, она к тому же являлась еще и коронованной особой. В законнорожденности Марии и ее праве на престолонаследование не было ни малейших сомнений, что делало ее еще более опасным врагом. Как-то раз Елизавета сказала Роберту, что готова умереть в любой момент, потому что ничьей жизни не угрожает опасность большая, чем ее собственной.

Двор находился в Нансаче, а я в Уонстеде, когда здоровье нашего маленького сынишки резко ухудшилось. Я тут же созвала всех наших врачей. Их вердикт поверг меня в глубокое отчаяние.

Малыш был подвержен припадкам, после которых силы совершенно покидали его. На протяжении всего этого года я боялась оставлять его на нянек. Мое присутствие его, похоже, утешало. Стоило ему только заподозрить, что я собираюсь уехать, как выражение его лица становилось таким горестным, что я была уже не в силах оставить сына.

Стоял жаркий и душный июль. Сидя у кроватки малыша, я думала о своей любви к его отцу, плодом которой он явился, о том, что когда-то Роберт был самым важным человеком в моей жизни. Тогда я считала, что наша любовь будет длиться вечно. И даже сейчас я понимала, что еще не вполне освободилась от нее. Если бы мы смогли жить без тени, которую отбрасывало на нас постоянное присутствие в нашей жизни королевы, возможно, история нашей любви стала бы самой великой в нашем веке. Увы, королева оставалась на месте. Вместо дуэта у нас было трио. Я всегда считала Роберта и Елизавету неординарными личностями, исполинами в окружении карликов. Возможно, что и я в какой-то степени была наделена сходными качествами. Ни один из нашей троицы не был готов поступиться гордостью, амбициями, себялюбием, что бы это ни было. Если бы я смогла быть кроткой женой, преклоняющейся перед своим супругом, как это, возможно, делала бы Дуглас Шеффилд, все было бы намного проще. Мне было бы совсем несложно оставаться в тени, безропотно позволяя супругу прислуживать королеве и обеспечивать ее необходимым количеством лести, рассматривая все это как необходимое условие его карьеры.

Я была неспособна на подобные подвиги и знала, что рано или поздно мое терпение истощится.

Теперь опасность угрожала жизни нашего ребенка и я чувствовала, что он может умереть. В этом случае ниточка, связывающая меня с Робертом Дадли, стала бы еще тоньше.

Я отослала ко двору гонца с сообщением о состоянии нашего сына, и Роберт немедленно примчался домой.

Встречая его в холле, я не удержалась и съязвила:

— Ты все-таки приехал. Оказывается, она может без тебя обойтись.

— Я приехал бы, даже если бы она и не могла, — коротко ответил он. — Но она тоже встревожена. Как малыш?

— Боюсь, что он очень болен.

Мы вместе поднялись к сынишке.

Он лежал в своей роскошной кроватке и казался совсем маленьким и слабым. Мы встали возле него на колени и взяли его за руки: я за одну, а Роберт за другую. Мы заверили его, что никуда не уйдем, пока он будет в нас нуждаться.

Услышав это, он улыбнулся. Пожатие его горячих пальчиков переполнило меня чувствами, которые мне с трудом удалось сдержать.

Он умер на наших глазах так же тихо и кротко, как жил. Наше горе было таким острым, что мы прильнули друг к другу, ища утешения, и наши слезы смешались. В этот момент мы были не честолюбивыми Лестерами, а несчастными осиротевшими родителями.

Мы похоронили его в часовне Бошам в Уорвике. На надгробной плите лежала мраморная статуя маленького Роберта в длинной рубашке. Надпись гласила о том, что он являлся отпрыском благородного рода. Кроме этого, там были высечены его имя и дата смерти в Уонстеде.

Королева вызвала Роберта к себе, провозгласив, что она намерена его утешить. Она оплакивала бедное усопшее дитя и утверждала, что делит с Робертом его горе. Впрочем, ее сочувствие не распространялось на мать ребенка. Она не передала мне ни единого слова поддержки. Я по-прежнему оставалась парией.

Этот год оказался годом катастроф, потому что вскоре после смерти моего малыша по рукам начал ходить возмутительно оскорбительный памфлет.

Я обнаружила один экземпляр в своей спальне в Лестер-хаусе: кто-то преднамеренно подложил его туда. Это было мое первое знакомство с данным произведением, но в скором времени о нем заговорил не только весь двор, но вся страна.

Мишенью памфлета был Лестер. Как же его ненавидели! Еще не родился человек, которому бы завидовали больше, чем ему. Он опять стал фаворитом королевы, и невозможно было представить, что кто-то может сместить его с этой должности. Привязанность к нему королевы была не менее прочной, чем хватка, которой она держала корону. Он был самым богатым человеком в стране. Он был щедр и расточителен и иногда оказывался без гроша в кармане, а это означало только, что в данный момент он потратил больше, чем мог себе позволить. Он всегда находился рядом с королевой в момент принятия важных решений, и некоторые считали его фактическим королем Англии.

Итак, ему завидовали и его ненавидели. Яд этой зависти и ненависти излился в форме памфлета.

Я держала в руках маленькую книжицу, озаглавленную «Копия письма, написанного в Кембридже неким магистром искусств».

Я открыла книжицу и мое внимание немедленно привлекло имя графа Лестера.

«Вы же знаете, какова любовь медведя, — писал анонимный автор. — Она направлена лишь на набивание собственного брюха...» Я продолжила читать, и вскоре у меня не осталось ни малейших сомнений, что медведем в памфлете назван Роберт.

Последовало описание его отношений с королевой. Мне очень хотелось знать, какова будет ее реакция, случись ей увидеть сие творение. Затем шло… описание его преступлений. Разумеется, автор не поскупился на краски, описывая смерть Эми Робсарт. Согласно памфлету Роберт нанял некоего сэра Ричарда Верни, поручив ему убить жену. Ее смерть развязывала ему руки, позволяя жениться на королеве.

Здесь же упоминалась смерть мужа Дуглас Шеффилд, который, по утверждению автора, был отравлен и умер от остановки дыхания, спровоцированной искусственным катаром. Я знала, что будет дальше, поскольку не имела оснований надеяться, что меня клеветники пощадят. Ну вот, так и есть. Лестер овладел мной, удовлетворяя свою похоть, еще при жизни моего супруга. Потом я забеременела, и мы уничтожили неродившегося ребенка. Затем мой любовник убил и моего мужа.

Выходило так, что все люди, умершие неожиданной смертью, были отравлены Лестером. Ему приписывалась даже смерть кардинала де Шатильона, угрожавшего изобличить Роберта Дадли, препятствовавшего браку Елизаветы с герцогом Анжуйским.

Упоминался некий доктор Джулио. Именно ему приписывалось мастерское владение ядами и пособничество Лестеру в его темных делах.

В изумлении я продолжала читать, переворачивая страницу за страницей. Очень многое в этой книжице могло быть правдой, но автор сам разрушал цель, к которой стремился, громоздя друг на друга обвинения и преувеличения, одно нелепее другого. Однако это все равно было чувствительным ударом по Лестеру. А объединение его имени с именем королевы и вовсе создавало крайне неприятную ситуацию.

В течение нескольких дней памфлет, который был отпечатан в Антверпене, распространился по Лондону и всей Англии и обрел название «Республика Лестера».

В Лестер-хаус прискакал Филипп Сидни. Он был взбешен и заявлял, что напишет ответ, в котором выступит в защиту своего дяди. Королева распорядилась, чтобы все экземпляры «этой насквозь фальшивой книжки» были изъяты из обращения. Но добиться этого было почти невозможно. Многие шли на риск, лишь бы заполучить «Республику Лестера». Впрочем, сам памфлет был намного интереснее мастерски написанного Филиппом ответа, в котором он приглашал человека, пустившего гулять по свету эту гнусную ложь, выступить открыто. Впрочем, утверждал Филипп, клеветник ни за что не осмелится назвать свое имя.

Филипп заявлял, что по отцовской линии принадлежит к благородному роду, но особенно он гордится тем, что он из рода Дадли.

Все это было бесполезно. «Республика Лестера» распространялась по стране со скоростью пожара. Все злобные истории, передававшиеся прежде шепотом, обрели осязаемую форму и умножились.

Во второй половине этого трагического года не было во всей Англии человека, о котором говорили больше, чем о Роберте Дадли.

Заморское приключение

Делегация явилась в большой зал, где была произнесена обращенная ко мне речь. Прозвучало много добрых слов в адрес Ее Величества, мне же было предложено полное управление всеми провинциями Нидерландов…

Из письма Лестера к Берли

Королева крайне недовольна тем, что вы приняли предложенный вам пост, не уведомив о том Ее Величество и не испросив ее мнения о данном предложении. И хотя я, со своей стороны, считаю ваши действия благородными и сулящими английской короне преимущества, Ее Величество не пожелала и слушать мои речи в вашу защиту.

Из письма Берли Лестеру

Кляня вас на чем свет стоит и называя графиню Лестер не иначе как Волчицей, королева заявила, что не потерпит существования иных дворов, кроме ее собственного, а посему намерена отозвать вас и требовать вашего скорейшего прибытия ко двору.

Из письма Томаса Дадли своему господину, графу Лестеру

Обвинения, выдвинутые против Роберта в «Республике Лестера», оказали воздействие даже на меня. Я начала задаваться вопросом, какие из этих обвинений истинны, и смотреть на мужа новыми глазами. По странному совпадению, те, кто стоял на его пути, чудесным образом устранялись, причем происходило это в необычайно удобные для него моменты. Он сам, разумеется, редко присутствовал на месте преступления, но ведь у него повсюду были осведомители и исполнители. Уж это мне всегда было известно.

Меня охватило беспокойство. Что я знаю о собственном муже? Я была вынуждена признать, что если в прочитанном мною есть хоть доля правды, мое положение весьма шаткое. Что, если королева вдруг решит, что она все же хочет выйти за него замуж? Как он поступит в этом случае? Сможет ли он устоять перед подобным предложением? Или меня обнаружат со сломанной шеей у подножия лестницы? Мне такой вариант казался вполне возможным.

Я анализировала наши характеры, характеры всех трех участников этого порочного трио. Все мы были людьми непростыми, и ни один из нас не отличался чрезмерной щепетильностью. Как Роберту, так и Елизавете всю жизнь угрожают всевозможные опасности. Мать Елизаветы и отец Роберта умерли на плахе от руки палача, да и сами они едва избежали подобной участи. Что касается меня, то королева вынудила меня жить в тени, но я была замужем за человеком, который, если верить «Республике Лестера», без малейших угрызений совести пускал в ход чашу с ядом и иные орудия убийства. Загадка Эми Робсарт никогда не будет разгадана. Все, что о ней известно, так это то, что она умерла именно тогда, когда ее смерть могла привести к возвышению Роберта до положения спутника жизни королевы. Я вспомнила о Дуглас Шеффилд, которая одно время причиняла ему неудобства. У нее начали крошиться ногти и выпадать волосы. Она не умерла, но, судя по всему, находилась на волосок от гибели. Что мы знаем о том, какие неведомые опасности нависли над ней в тот период? По крайней мере, она теперь счастливейшая из жен, ведь Эдуард Стаффорд боготворит ее.

Моя досада и неудовлетворенность жизнью все возрастали. Мне казалось, что королева никогда не сменит гнев на милость. Если бы она отвергла и Роберта, это позволило бы мне хоть немного примириться с судьбой. Он богат, и даже если бы королева перестала осыпать его милостями, мы все равно смогли бы зажить в роскоши и благополучии в Кенилворте, Уонстеде, Корнбери, Лестер-хаусе или одном из его многочисленных особняков. В этом случае меня окутывал бы романтический ореол, ведь я была бы женщиной, ради которой Роберт отрекся от благосклонности королевы.

Но это было не так. Королева решила наказать меня и теперь злорадствовала, удерживая возле себя моего супруга. За что она меня наказывает? За то, что он предпочел меня. Теперь ей было необходимо доказать мне и всему миру, что он готов в любой момент покинуть меня ради нее. Что он и делал.

Когда он ненадолго возвращался домой, мы страстно занимались любовью, но я спрашивала себя, осознает ли он, что пылкость понемногу уходит из моего сердца. Я спрашивала себя, замечает ли Елизавета перемены в нем. Он всегда вел такой образ жизни, что это не могло не отразиться на его здоровье и внешности. Он жил, ни в чем себе не отказывая. Он имел неограниченный доступ к тому, что принято называть радостями жизни. Результатом этого были регулярные поездки на воды в Букстон, где он ел исключительно простую пищу и ожидал, пока отступит очередной приступ подагры. Высокий рост и сейчас позволял ему оставаться внушительной фигурой, и его по-прежнему окружала особая аура, благодаря которой он выделялся в любой толпе, как если бы он и в самом деле был принцем. Он был творцом своей судьбы. Легенды, окружавшие его, всегда будут заставлять людей произносить это имя благоговейным шепотом. О нем продолжали говорить во всех уголках королевства, как ни об одном другом человеке, что доставляло ему немалое удовольствие. Более того, он сознательно стремился к подобной славе. Никто не сможет забыть того, что королева хранит ему преданность на протяжении всей своей жизни. Но он начал стареть, и каждый раз, когда он возвращался домой после длительного отсутствия, изменения в его внешности неприятно удивляли меня.

Я тщательно ухаживала за собой, стремясь как можно дольше сохранять молодость и свежесть. У меня не было доступа ко двору, зато было время экспериментировать с травами и лосьонами, благодаря которым моя кожа выглядела прекрасно. Я купалась в молоке и готовила для волос специальные бальзамы, сохранявшие их цвет и блеск. Моему искусству пользоваться красками и пудрами могли позавидовать камеристки королевы. Когда я подходила к зеркалу, на меня смотрела молодая женщина, рядом с которой я представляла себе Елизавету. Королева была значительно старше меня, я же с удовольствием рассматривала свою безупречную и свежую, как у юной девушки, кожу. Ее недостатки были известны мне одной, и мне удавалось искусно скрывать их при помощи специальных средств, в применении которых я была такой мастерицей.

Когда Роберт видел меня после длительного отсутствия, на его лице всякий раз отражалось изумление.

— Ты ничуть не изменилась с того самого дня, когда я увидел тебя впервые, — заявлял он.

Понимая, разумеется, что это преувеличение, я против него нисколько не возражала. Я и сама знала, что мне удалось сохранить определенную свежесть, напоминающую утреннюю свежесть цветка. Это придавало мне невинный вид, который так плохо сочетался с моей истинной природой. Возможно, именно этот контраст выделял меня из числа других женщин и был причиной моей привлекательности для мужчин. Как бы то ни было, но окружающие не позволяли мне забыть о моей привлекательности, и Роберт также не упускал случая ее отметить. Он часто сравнивал нашу Лису со своим Ягненком, не в пользу первой, конечно. Он делал это всякий раз, когда хотел привести меня в хорошее расположение духа. У нас постоянно было так мало времени, и он не желал, чтобы мы проводили его во взаимных упреках. Он отчаянно надеялся на рождение еще одного ребенка, но я не разделяла его энтузиазма. Я знала, что мне никогда не оправиться от потери малыша Роберта. Возможно, из уст такой женщины, как я, это звучит не совсем искренне, но тем не менее это было так. Мне были присущи такие качества, как эгоизм, чувственность, любовь к удовольствиям, к комплиментам и поклонению со стороны мужчин… Я этого не отрицала. Я также знала, что не слишком щепетильна в выборе методов для достижения своих целей… Несмотря на все это, я была хорошей матерью. Я горжусь этим даже сейчас. Все мои дети любили меня. Пенелопе и Дороти я была старшей сестрой. Они доверяли мне все свои супружеские секреты. Не то чтобы у Дороти тогда были особые проблемы. Побег и замужество сделали ее необычайно счастливой. У Пенелопы все складывалось иначе. Она рассказывала мне о садистских наклонностях лорда Рича, своего нежеланного и нелюбимого мужа. Он откровенно издевался над страстью, испытываемой к ней Филиппом Сидни; что касается супружеской спальни, все, связанное с ней, было просто невыносимо. Однако ее натура была такова (и в этом она очень походила на меня), что все это ее не сломило. Она считала жизнь увлекательным приключением, в котором было место и ожесточенным стычкам с мужем, и безупречной любви Филиппа Сидни. Я часто спрашивала себя, что обо всем этом думает жена Филиппа, Франческа. Это — что касается дочерей.

Теперь о сыновьях. Я лишь урывками виделась с Робертом, графом Эссексом. Я настаивала на этих встречах, потому что разлука с ним была для меня невыносима. Он жил в своем доме в Хланфидде в Пемброкшире, что, по моему мнению, было слишком далеко. Он стал очень привлекательным юношей. Я признавала, что Роберт бывает несколько необуздан и своенравен и что ему присуще некоторое высокомерие. Однако мое материнское сердце считало, что эти недостатки с лихвой компенсируются его безупречными манерами и врожденной учтивостью, делавшими его совершенно неотразимым. Эссекс был высок, строен, и я его обожала.

Я считала, что ему пора воссоединиться с семьей, но он только качал головой, а в его глазах появлялось хорошо знакомое мне упрямое выражение.

— Нет, маменька, — говорил он. — Я не создан для придворной жизни.

— Но ты вылитый придворный, милый.

— Внешность бывает обманчива. Твой муж, наверное, хотел бы видеть меня при дворе, а я счастлив в селе. Нет, это ты должна переехать ко мне, маменька. Мы должны быть вместе. Как я слышал, твой супруг постоянно находится при королеве, так что, возможно, он и не заметит твоего отсутствия.

Его губы изогнулись в презрительной усмешке. Эссексу плохо удавалось скрывать свои чувства. Он не одобрял мой брак. Иногда мне казалось, что он испытывает неприязнь к Лестеру, потому что знает, как много он для меня значит. Мой сын хотел, чтобы всю свою любовь я отдавала только ему. И, разумеется, он гневался на отчима за то, что тот постоянно находится при королеве, пренебрегая собственной женой. Я знала своего сына.

Юный Уолтер идеализировал своего брата и старался проводить в его обществе как можно больше времени. Уолтер был очень милым мальчиком, хотя мне он всегда казался бледной тенью Эссекса. Я любила его, но любовь ко всем моим остальным детям не шла ни в какое сравнение с силой чувств, испытываемых мною к Эссексу.

И все же это было счастливое время, когда я могла собрать вокруг себя всех своих детей. Мы часто сидели вместе у камина и беседовали. Дети компенсировали мне утрату придворной жизни и расположение королевы, а также постоянное отсутствие супруга.

Мне вполне хватало тех детей, которые у меня уже были, и я не хотела подвергать себя новым неудобствам, неизбежно связанным с вынашиванием ребенка. Мне казалось, я для этого уже слишком стара. В моем возрасте рождение ребенка грозило нешуточными испытаниями, и я считала, что с меня довольно.

Я помнила, как мне хотелось родить ребенка от Роберта. Судьба подарила нам нашего ангелочка. Но с ним в нашу жизнь пришли тревога и горе. Я знала, что никогда не забуду его смерть и бессонные ночи, проведенные у его постели после очередного изматывающего припадка. Он покинул нас, но, продолжая оплакивать его смерть, я осознавала, что с моих плеч свалился огромный груз. Меня утешало то, что мой малыш больше не страдает. Иногда я задавалась вопросом, не была ли его смерть расплатой за мои грехи. Вполне возможно, что Лестер тоже задавал себе этот вопрос.

Нет, я больше не хотела вынашивать и рожать детей. Возможно, это было верным признаком того, что любовь к Роберту начала покидать мое сердце.

Больше всего мне нравилось жить в Лестер-хаусе, потому что он ближе других находился к королевскому двору. Двор был так близок и одновременно так далек от тех, кому было отказано в доступе. В Лестер-хаусе я видела Роберта чаще, потому что ему было легче ненадолго ускользнуть от королевы. Но нам удавалось побыть вместе лишь несколько дней, как на пороге неизменно появлялся гонец королевы, требующей возвращения Роберта ко двору.

В очередной его приезд я заметила, что его что-то тревожит. После того как он заверил меня в вечной преданности и реализовал свою страсть, которую, как мне казалось, он каждый раз пытался наполнить жаждой обладания, запомнившейся нам по тем временам, когда каждое тайное свидание становилось для нас необыкновенным событием, я смогла узнать, что привело его домой на этот раз.

Речь шла о человеке по имени Уолтер Рейли, поведение которого доставляло Роберту определенное беспокойство.

Разумеется, я о нем слышала. Его имя было у всех на устах. Пенелопа уже познакомилась с ним и сообщила мне, что это, вне всякого сомнения, весьма привлекательный и обаятельный человек. Королева быстро ввела его в круг самых близких придворных. Рассказывали, что он привлек внимание Елизаветы, когда в сырой осенний день она пешком возвращалась во дворец и остановилась перед грязной лужей, преградившей ей путь. Рейли тут же сорвал с плеч свой затейливо расшитый бархатный плащ и накрыл им лужу, чтобы королева могла преодолеть препятствие, не запачкав ног. Мне было нетрудно представить себе эту сцену: грациозное движение, дорогой плащ, блеск желтых глаз, отметивших привлекательный облик галантного кавалера, расчетливость, написанная на лице искателя приключений, вне всякого сомнения, успевшего подсчитать разницу между стоимостью плаща и выгодами, которые ему сулит его потеря.

Прошло немного времени со дня этого инцидента, и Рейли оказался рядом с королевой. Он веселил ее своими шутками, осыпал комплиментами, окружал восхищением и поклонением, развлекал рассказами о своих похождениях и приключениях. Елизавета быстро к нему привязалась. В этом же году она посвятила его в рыцари.

Пенелопа рассказала мне, что в одном из дворцов (кажется, это был Гринвич), находясь в обществе королевы, Рейли устроил ее привязанности небольшое испытание на прочность. Он снял перстень и бриллиантом нацарапал на оконном стекле следующие слова:

Хочу я ввысь взлететь,

Но все ж боюсь разбиться.

Он как будто просил ее заверить его, что, стремясь подняться в ее глазах, он не должен опасаться.

Оставаясь верной себе, она взяла из его рук бриллиант и под его строками нацарапала следующее:

Кто духом слаб,

Пусть к звездам не стремится.

Тем самым королева подчеркивала, что тот, кто ищет ее благосклонности, должен стремиться к этому постоянно, но никто не имеет права рассчитывать на незаслуженную награду.

После того как Роберту удалось вернуть себе расположение королевы, он уверовал в то, что теперь ему ничто не угрожает. Я была полностью с ним согласна. Что бы он ни делал, она не могла забыть обо всем, что их связывает. Тем не менее он считал своим долгом следить за тем, чтобы ни один молодой мужчина не стал ее фаворитом, и ему показалось, что именно к этому стремится Рейли. Роберта взбесило, что рядом с королевой постоянно находится мужчина значительно моложе его, да и ее тоже. Это вызывало в нем опасение: ведь ему может найтись замена. Ей об этом, разумеется, было известно, и она любила его дразнить. Я не сомневалась, что в присутствии Роберта она осыпала Рейли значительно большим количеством знаков внимания, чем когда его не было рядом.

— Рейли невесть что о себе возомнил, — жаловался Роберт. — Еще немного, и он решит, что при дворе нет более значительной персоны, чем его собственная.

— Он очень хорош собой, — коварно ответила я. — Похоже, он обладает качествами, которые нравятся Ее Величеству.

— Это действительно так, но он совсем мальчишка, и я укажу ему его место.

— И как же ты собираешься это сделать?

Роберт задумался. Затем он произнес:

— Юному Эссексу пора явиться ко двору.

— Его вполне устраивает жизнь в Хланфидде.

— Он не может провести там всю жизнь. Сколько ему лет?

— Всего лишь семнадцать.

— Он уже достаточно взрослый, чтобы начать прокладывать себе дорогу. Он очень обаятелен, и его, несомненно, заметят при дворе.

— Не забывай о том, что он мой сын.

— Это еще одна причина, по которой я хочу представить его королеве. Я хочу сделать для него все, что в моих силах… ведь я знаю, как ты его любишь.

— Таким сыном невозможно не гордиться, — пылко произнесла я.

— Я был бы рад, если бы он был моим сыном! Но я рад уже тому, что его родила ты. Пригласи его сюда. Я обещаю тебе приложить все усилия, чтобы помочь ему занять достойное место в жизни.

Я пристально посмотрела на мужа. Я знала, как устроен его мозг. Упрекнуть Лестера в недостатке внимания к членам его семьи было невозможно, потому что он всегда стремился к тому, чтобы на всех ключевых постах находились люди, которых он называл «своими».

— Но того факта, что Роб — мой сын, достаточно, чтобы Лиса отказалась принять его в число своих придворных.

— Не думаю, что она так поступит… когда увидит его. В любом случае стоит попытаться.

Я расхохоталась.

— Похоже, этот Рейли тебе действительно сильно насолил.

— Мне нет до него дела, — коротко ответил Роберт. — Просто я считаю, что юный Эссекс приглянется королеве.

Я пожала плечами.

— Я попрошу сына приехать повидаться со мной, и если твоя госпожа сможет расстаться с тобой хоть ненадолго, у тебя будет возможность встретиться с ним здесь и оценить его.

Роберт заявил, что будет очень рад увидеться с моим сыном и что я могу не сомневаться в том, что он постарается помочь ему сделать карьеру при дворе.

Когда Роберт уехал, я еще долго думала о нашем разговоре. Мне казалось, я вижу, как он представляет его королеве:

— Ваше Величество, это мой пасынок, граф Эссекс.

Желтые глаза сощурятся. Ее сын! Щенок Волчицы! Каковы его шансы? Да, конечно, он родился еще до того, как я угодила в опалу, до того, как ей стало известно о страсти, которой пылает ко мне ее дорогой Роберт. Но она ни за что не примет моего сына.

Он, разумеется, необыкновенно хорош собой да к тому же обладает незаурядным обаянием. Именно такими юношами любит окружать себя королева. Но у него нет одного необходимого качества — он никогда не будет льстить ей.

Будет забавно взглянуть на то, какое впечатление он произведет на нее. Я решила уступить Лестеру и попытаться убедить Эссекса явиться ко двору хотя бы для того, чтобы посмотреть, что из этого получится.

Как часто мне впоследствии приходилось жалеть, что я не обладаю даром предвидения. Если бы в тот момент я смогла заглянуть в будущее! Если бы я только знала о том, какая меня ожидает боль, я бы и близко не подпустила к ней свое дитя.

Однако по жестокой прихоти судьбы моя жизнь и жизнь Елизаветы переплелись самым причудливым образом. Мы были обречены сосредоточивать свою любовь на одних и тех же людях, и за это мне предстояло расплатиться жесточайшими страданиями! Ей, видимо, тоже досталось от судьбы.

* * *

— Рейли? — переспросила Пенелопа. — Это видный мужчина. По пути сюда я на несколько дней заехала к Дороти. Том Перро говорил о нем не умолкая. Том утверждает, что он очень горяч. Любое неудачное слово в его адрес способно повергнуть его в ярость. Том сам недавно с ним поспорил. Оба очутились в тюрьме Флит и провели там шесть дней, прежде чем их наконец выпустили. По словам Тома, незадолго до этого Рейли успел побывать в Маршалси, куда его отправили за то, что он спровоцировал на теннисном корте драку с парнем по имени Уингфилд. Этот Рейли — настоящий авантюрист. Он похож на этого любимчика королевы, Фрэнсиса Дрейка. Ты же знаешь, что она обожает таких мужчин.

— Так значит, этого она тоже любит?

— О! Он один из самых восторженных ее поклонников! Как она может выслушивать всю эту беззастенчивую лесть, я не понимаю.

— Очень немногие понимают королеву, да она к этому и не стремится. Лестер намерен представить ей Эссекса. Как ты думаешь, что из этого получится?

— Что ж, он достаточно красив и вполне способен ей понравиться. А когда он этого хочет, он умеет быть еще и обаятельным. Он уже дал свое согласие?

— Пока нет. Я отправляю к нему посыльного с приглашением приехать ко мне. После этого Лестеру представится возможность продемонстрировать нам свой дар убеждения.

— Я сомневаюсь, что ему удастся убедить Роба. Ты же знаешь, какой он упрямый.

— Упрямый и непредсказуемый, — кивнула я. — Он никогда не думает о последствиях своих действий. Но он еще очень юн. Повзрослев, он изменится. Я в этом не сомневаюсь.

— Ему придется очень сильно измениться и как можно скорее, — добавила Пенелопа. — Но все равно он не научится говорить фальшивые комплименты, которые королева ожидает от своих юных почитателей. Ты же знаешь, маменька, что он всегда говорит только то, что думает. Таким уж он уродился.

Поскольку в последние годы Эссекс очень часто гостил у своей старшей сестры, я не сомневалась в том, что Пенелопа знает, о чем говорит.

— Как бы то ни было, я не думаю, что королева его примет, — покачала я головой. — Ведь он мой сын.

— Она приняла нас с Дороти, — возразила Пенелопа. — Хотя, должна признать, что время от времени она как-то странно на нас поглядывает и покрикивает на нас чаще, чем на других. Дороти тоже это заметила.

— Она ни на минуту не забывает о том, что вы щенки Волчицы. Тебе известно об этом лестном прозвище, которым она вас наградила?

— Кто знает, быть может, если твои муж и сын объединят свои усилия, им, вероятно, и удастся добиться твоего возвращения ко двору.

— Я сомневаюсь, что Эссекс преуспеет там, где потерпел неудачу Лестер.

Как бы ни хотелось Пенелопе подбодрить меня, я видела, что ей нечего мне возразить. Даже по истечении многих лет было трудно надеяться на то, что королева смягчится.

Мы заговорили о семейных проблемах, о том, как Пенелопа ненавидит своего мужа и как трудно ей с ним живется.

— Мне было бы легче смириться с его выходками, если бы он не был так религиозен, — вздохнула Пенелопа. — Но меня выводит из себя то, как он становится на колени и молится, прежде чем забраться в постель и начать… впрочем, остальное я предоставлю твоему воображению, потому что я сама себе не желаю об этом напоминать. Теперь он требует, чтобы я отдала ему свое приданое, и жалуется, что брак со мной не принес ему никаких выгод. А ведь я уже родила ему сыновей — Ричарда и Чарльза… и, черт подери, я опять беременна.

— Должно быть, он счастлив, что ты оказалась так плодовита.

— Смею тебя заверить, я его радости не разделяю.

— Похоже, что Филипп по-прежнему находит тебя восхитительной.

— Разумеется, это очень приятно, когда тебя воспевают в стихах, но, похоже, Филиппу этого вполне достаточно.

— Как Франческа относится к стихам, посвящаемым другой женщине?

— Она ничего не имеет против. Судя по всему, он оказывает ей определенные знаки внимания, поскольку она недавно разрешилась от бремени девочкой, которую назвала Елизаветой в честь нашей королевы. Ее Величество проявляет определенный интерес к своей тезке.

За разговорами с дочерью время, как всегда, летело незаметно.

* * *

Получив мое приглашение, Эссекс вскоре прибыл в Лестер-хаус. Я с гордостью представила сына отчиму.

Мне и в самом деле было чем гордиться. Всякий раз, встречая его, я не верила своим глазам, настолько он был хорош собой. Цвет кожи и волос он унаследовал от меня, хотя его пышная шевелюра была еще более огненной. Ему также достались большие темные глаза, отличительная черта семейства Болейн. Он был очень высок, и, наверное, оттого что ему часто приходилось смотреть на людей сверху вниз, он слегка сутулился. У него были изящные красивые руки, и тот факт, что он не носил перстней, еще больше подчеркивал их элегантность. Его венецианские бриджи, очень широкие в бедрах и сужающиеся к коленям, были сшиты из тончайшего бархата, а сквозь длинные разрезы виднелась шелковая подкладка. Впрочем, они были далеко не такими модными, как сшитые по последней французской моде бриджи придворного красавца Лестера. Насколько я помню, плащ Эссекса был расшит золотыми кружевами, а впрочем, это не имело ни малейшего значения, поскольку в любой одежде он выглядел утонченно и изящно. Он всегда был безразличен к одежде, что только подчеркивало его врожденную элегантность. Меня тронула и позабавила его решимость не поддаваться обаянию фаворита королевы. Более того, он с нескрываемым презрением и вызовом смотрел в лицо человеку, позволившему другому человеку относиться к своей жене без должного уважения, пусть даже этим другим человеком и была сама королева.

Было видно, что он не доверяет Лестеру и ожидает какого-то подвоха. Прежде стремление моего супруга дружить с моими детьми казалось мне очень трогательным, но теперь, под влиянием «Республики Лестера», в его дружеском участии мне чудились скрытые мотивы. Входя в круг его друзей, мои дети становились «его людьми», и их основной задачей было служить его интересам.

Мне было не по себе. Я не желала, чтобы он использовал моего сына. Возможно, у меня все же было тогда дурное предчувствие. Но я отмела свои страхи. Мне хотелось знать, сможет ли Лестер убедить юного Роба сделать то, чего он от него хочет. Еще больше мне хотелось знать, как примет моего сына королева.

Еще до прибытия Лестера я предупредила сына, что его отчим хочет с ним поговорить. Эссекс довольно резко ответил, что его не интересуют придворные дела.

— Я прошу тебя быть любезным с членами моей семьи, — одернула его я.

— Но мне не нравится нынешнее положение дел, — возразил мне сын. — Лестер целыми днями прислуживает королеве, несмотря на то что она отказывает тебе в праве находиться при дворе.

— Кроме прислуживания королеве у него есть и другие обязанности, — напомнила я ему. — У него много должностей в правительстве.

— Если она отказывается встречаться с тобой, он должен отказаться встречаться с ней, — упрямо повторил Эссекс.

— Роб, ты говоришь о королеве.

— Да мне все равно. Прежде всего Лестер должен сохранять верность тебе. До меня доходят слухи, которые мне не нравятся. И так будет всегда, когда кто-то станет унижать твое достоинство.

— Роб, милый. Я так люблю тебя за твою горячность и безрассудство. Но он ничего не может с этим поделать. Постарайся его понять. Королева ненавидит меня за то, что я вышла за него замуж. Поэтому она и стремится удерживать его вдали от меня как можно дольше. Ты должен понять, что он не может ее ослушаться. Это окончилось бы для него катастрофой.

— Если бы я был на его месте… — пробормотал Роб, сжимая кулаки. Этот жест одновременно тронул и насмешил меня. Как прекрасно иметь такого защитника.

— Ты слишком долго жил в глуши, — сообщила я ему. — Лестер обязан ей своей славой и своим состоянием… То же самое ожидает и тебя.

— Меня! Вам не удастся сделать из меня придворного. Я предпочитаю жить в глуши, сохраняя свое достоинство. Я научился этому, живя с семьей сэра Берли. Видеть, как старый и мудрый государственный деятель трепещет перед какой-то женщиной! Нет, это не для меня. Я слишком дорожу своей свободой и своей независимостью. Я буду жить так, как сам сочту нужным.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, сынок. Но ведь тебе известно, что твоя мама хочет тебе добра.

Тут он обернулся ко мне и обнял меня. Любовь к нему захлестнула мою душу.

Затем, излучая обаяние и приветливость, явился Лестер.

— Какое счастье наконец увидеть тебя, — воскликнул он. — Да ты и в самом деле настоящий мужчина. Мне очень хочется узнать тебя поближе. Ты же не забыл, что теперь ты мой пасынок, а члены одной семьи должны держаться поближе друг к другу.

— Я с этим полностью согласен, — резко ответил Эссекс. — И я не одобряю ситуацию, когда муж постоянно находится при дворе, а его жене закрыт туда доступ.

Я пришла в ужас. Мне всегда было известно, что Эссекс не особенно задумывается над тем, что произносит. Но ему должно быть хорошо известно, каким влиянием обладает Лестер и как опасно его оскорблять. Разве он не читал «Республику Лестера»! Я не верила в то, что он сможет причинить вред моему сыну, но я никому не пожелала бы иметь Лестера врагом.

— Ты не знаешь характера королевы, Роб, — быстро произнесла я.

— И не имею ни малейшего желания узнать, — раздалось в ответ.

Я поняла, что убедить его будет нелегко.

И, как всегда, мне пришлось восхищаться завидным чувством такта, присущим Лестеру. Я в очередной раз поняла, благодаря чему ему удается удерживать свои позиции при дворе. Он снисходительно улыбнулся, ничем не выдав того, что его раздражает этот зеленый и совершенно невежественный во всем, что касается дворцовых интриг, мальчишка. Он был терпелив и дружелюбен, и мне показалось, что Эссекса это совершенно сбило с толку. Его мнение об отчиме менялось на глазах, по мере того как Лестер демонстрировал то раскованность и приветливость, то умение внимательно выслушать собеседника, ясно давая понять моему сыну, что чрезвычайно интересуется его точкой зрения по каждому из обсуждаемых вопросов. Я восхищалась им ничуть не меньше, чем много лет назад. Наблюдая за их общением, я думала о том, что мне очень повезло, поскольку двое таких мужчин занимают столь важное место в моей жизни. Имя Лестера внушало благоговейный ужас и уважение всем подданным Елизаветы. Что касается Эссекса. Быть может, когда-то и его имя будет греметь на всю страну.

В этот момент я почувствовала, что все же утерла нос королеве. Что с того, что Лестер пляшет под ее дудку? Он это делает только потому, что она королева. Зато я его жена, и я его любимая женщина. В дополнение к этому у меня такой замечательный сын. У меня были Лестер и Эссекс. О чем еще могла мечтать женщина?

Я видела, что Эссекс спрашивает себя, где же злодей, описанный в «Республике Лестера», и отвечает на этот вопрос в характерной для него импульсивной манере, отметая памфлет как абсурдную клевету. Наблюдая за ними, я также отмечала и то, какие они все же разные… мои любимые графы. Лестер так умен и проницателен, тщательно взвешивает каждое свое слово. Эссекс, наоборот, запальчив и совершенно не способен предвидеть, какое впечатление произведут его слова или действия.

Зная их обоих так хорошо, я ничуть не удивилась тому, что спустя весьма непродолжительное время Лестеру удалось убедить Эссекса явиться ко двору.

* * *

Разумеется, я была раздосадована, что не могу присутствовать при том, как моего сына будут представлять королеве. Как бы мне хотелось видеть эти ястребиные глаза, изучающие моего красавца сына.

Но мне пришлось узнать обо всем из вторых рук.

Это событие мне описала присутствовавшая там Пенелопа.

— Конечно же, мы все волновались, понимая, что первым делом она подумает, что этот юноша — твой сын.

— Еще бы, ее ненависть ко мне ничуть не ослабевает с годами.

Пенелопа не ответила на это замечание, что означало ее согласие с ним.

— В какой-то момент она как будто колебалась. «Мадам, — обратился к ней Лестер и одарил ее очаровательной улыбкой, — позвольте представить вам моего пасынка, графа Эссекса». Она пронзила его взглядом, и на несколько мгновений воцарилась тишина. Я успела подумать, что сейчас она разразится одной из своих гневных тирад.

— В адрес Волчицы, — вставила я.

— Но тут вперед выступил Эссекс. Он такой высокий и всегда смотрит немного свысока… но он так мило сутулится. И он умеет обращаться с женщинами. Он с ними всегда необычайно любезен, чуть ли не ласков. Я часто обращала внимание на то, что он так разговаривает даже со служанками. Одно я знаю наверняка, маменька. Он любит женщин. А королева — женщина. Между ними как будто что-то промелькнуло. Я такое уже видела прежде. У королевы всегда так бывает с мужчинами, которые позже становятся ее фаворитами. Она протянула ему руку, и он ее поцеловал, продемонстрировав незаурядное обаяние. Потом она улыбнулась и произнесла: «Твой отец служил мне верой и правдой. Я оплакивала его смерть. Он скончался так скоропостижно…» Она усадила его рядом с собой и принялась расспрашивать о жизни вдали от города.

— А он что? Он был любезен?

— Он был ошеломлен. Ты же ее знаешь. Про себя можно сколько угодно ненавидеть ее и возмущаться ее поведением…

— Но это должно быть только про себя, — иронично перебила ее я.

— Вот именно, если только желаешь себе добра. Но, даже ненавидя ее, невозможно не признавать ее величие. И Эссекс его признал. С него вмиг слетело все высокомерие. Мне показалось, он в нее влюбился. Она ожидает этого от всех мужчин, и все они делают вид, что ослеплены ее красотой и обаянием. Но ты же знаешь, что Эссекс не умеет притворяться, значит, с ним это произошло на самом деле.

— Итак, похоже на то, что твоего брата ввели в круг самых приближенных лиц, — подвела я итог.

Пенелопа задумалась.

— Очень может быть, — наконец ответила она. — Он слишком молод, но чем старше она становится, тем моложе ее фавориты.

— Однако в данном случае это чрезвычайно странно. Ведь речь идет о сыне женщины, которую она ненавидит больше всех на свете.

— Он достаточно привлекателен, чтобы устранить это препятствие, — ответила Пенелопа, — но, возможно, это ей даже нравится.

Внезапно я похолодела от ужаса. Она прониклась теплыми чувствами к моему сыну. Известно ли ей, как сильно я его люблю? Рано или поздно, но он признается ей в том, что между нами существует особая связь. Он не станет прибегать к разного рода уловкам, как это всегда делает Лестер ради того, чтобы сохранить ее расположение. Если она начнет поносить меня, он встанет на мою защиту. Он не позволит ей оскорблять меня в его присутствии.

В моей душе поселилась тревога.

По словам Лестера, Эссекс произвел на королеву хорошее впечатление. От выскочки Рейли она переключила свое внимание на моего сына. Он забавлял ее. Он так сильно отличался от всех остальных своей молодостью, дерзостью, искренностью.

О, мой любимый сын, терзалась я, неужели я позволила Лестеру заманить тебя в ее паутину?

Всецело погрузившись в личные проблемы и будучи отлученной от придворной жизни, я позволяла себе не обращать внимания на тучи, начинавшие сгущаться над нашей страной.

В течение многих лет я слышала разговоры об этой угрозе — королеве Шотландии, которую то и дело пытались посадить на трон, сместив с него Елизавету, для чего организовывались многочисленные заговоры. Вторую угрозу представляли собой испанцы. Обе эти угрозы давно стали частью моей жизни. Думаю, то же самое можно было сказать об очень многих моих соотечественниках и соотечественницах. Разумеется, ни королева, ни Лестер ни одну из этих угроз ни на минуту не упускали из виду.

Зато факт моей ссылки червоточиной разъедал мое сердце, особенно теперь, когда при дворе был еще и Эссекс. Не то чтобы я нуждалась в улыбках королевы. Я лишь хотела присутствовать там и быть свидетелем всех важных событий. Меня мало радовала возможность ездить по улицам Лондона, разрядившись королевой, и развлекать гостей в моих роскошных особняках. Ведь обо всем, что происходило при дворе, я могла узнавать только от других людей. Вновь оказаться при дворе было моим самым заветным желанием, которому, судя по всему, не суждено было осуществиться. Такова была месть Елизаветы.

Роберт часто говорил о королеве Шотландии. Временами он хотел втереться к ней в доверие, но потом принимал решение, что ее необходимо уничтожить. Он утверждал, что пока она жива, ни ему, ни Елизавете не видать мира в душе. Он опасался того, что когда-нибудь один из заговоров в ее пользу увенчается успехом. В этом случае сторонники Елизаветы вряд ли смогут рассчитывать на благосклонность новой королевы. И он лично возглавит список лиц, отстраненных от власти. Лишенный власти и всех богатств, он, несомненно, окажется в Тауэре, откуда выйдет только для того, чтобы подняться на эшафот.

Однажды, когда мы лежали в постели, Роберт, разомлев, на какое-то время позволил себе расслабиться и сказал, что он посоветовал королеве распорядиться, чтобы Марию удушили, а еще лучше — отравили.

— Существуют яды, — говорил он, — которые почти не оставляют следов… а через некоторое время эти следы и вовсе исчезают. Страна и королева вздохнули бы с облегчением, если бы Мария исчезла. Пока она здесь, она представляет серьезную опасность. В любое время, несмотря на все наши усилия, один из заговоров может увенчаться успехом.

«Яды! — подумала я. — Они не оставляют следов… через некоторое время. Когда эти следы начинают искать, они уже успевают исчезнуть».

О! «Республика Лестера» поистине не давала мне покоя.

Мне хотелось знать, говорит ли королева с ним обо мне, когда они остаются наедине. Быть может, она иногда произносит что-то вроде: «Ты поспешил, Робин. Если бы ты подождал, я могла бы выйти за тебя».

Она вполне способна на это. Она могла свободно говорить о возможности брака с мужчиной, уже состоящим в браке. Мне нетрудно представить, как она дразнит его: «Женившись на Волчице, ты потерял корону, Робин. Если бы не она, я бы сейчас вышла за тебя замуж. Я могла бы сделать тебя королем. Как великолепно смотрелась бы корона на этих седеющих кудрях».

Судьба Эми Робсарт не шла у меня из головы.

Когда я ездила в Корнбери в Оксфордшире, я проезжала мимо местечка Камнор. Я не входила в печально известный особняк, потому что это сразу породило бы слухи. Но мне очень хотелось взглянуть на лестницу, с которой упала Эми. Эта лестница не давала мне покоя. Иногда, когда мне предстояло спускаться по длинному лестничному пролету, я тайком оглядывалась через плечо.

Я уже упоминала две угрозы, постоянно нависавшие над Англией, — королеву Шотландии и испанцев. В то время ходили тревожные слухи о том, что Филипп Испанский строит огромный флот, намереваясь напасть на Англию. В английских доках также кипела лихорадочная активность. Люди вроде Дрейка, Рейли, Ховарда Эффингема и Фробишера подобно пчелам вились вокруг королевы, убеждая ее как можно серьезнее готовиться к отражению испанского нападения.

Лестер опасался того, что однажды испанцы все же нападут на нас, и именно поэтому кампания в Нидерландах так важна для Елизаветы.

Мне было известно, что после смерти герцога Анжуйского и Уильяма Оранского из Нидерландов неоднократно являлись делегации, предлагавшие Елизавете корону в обмен на защиту их территории. Она отказалась от этих предложений. У нее не было ни малейшего желания возлагать на себя подобную ответственность. Кроме того, совершенно очевидной представлялась реакция Испании в случае, если бы она приняла эту корону. Испанцы расценили бы это как объявление войны. Но это не означало, что она отказывалась посылать им деньги и людей, которые должны были сражаться на стороне «нижних земель» против агрессоров-испанцев.

Однажды Роберт явился в Лестер-хаус в состоянии крайнего возбуждения. Я услышала цокот копыт его лошади по булыжникам двора и поспешила вниз, чтобы встретить его. Едва увидев супруга, я поняла, что произошло какое-то событие чрезвычайной важности.

— Королева посылает в Нидерланды армию, — едва переведя дух, сообщил он. — Она решила с особой тщательностью выбрать человека на пост командующего армией, поскольку он должен по всем параметрам соответствовать важности задания. И она выбрала такого человека, хотя, по ее словам, предпочла бы оставить его возле себя.

— Так, значит, армию поведешь ты, — резко произнесла я. Внезапно меня охватил гнев. Она не хочет расставаться с ним, зато ее утешает то, что она отнимает его у меня. Мне легко было представить себе ее злорадство. «Он ее супруг, зато я решаю, будет она с ним или нет».

Роберт кивнул.

— Королева была необычайно ласкова со мной. Она даже немного всплакнула.

— Как трогательно! — ответила я с сарказмом. Роберт сделал вид, что ничего не заметил.

— Она оказала мне честь. Большую честь мне и представить себе трудно.

— Меня удивляет, что она тебя отпускает. Но, по крайней мере, ей радостно осознавать, что я тоже буду лишена твоего общества.

Лестер меня не слушал. Будучи чрезвычайно тщеславным человеком, он уже видел себя увенчанным славой и окруженным почетом.

Он ненадолго задержался в Лестер-хаусе. Елизавета намекнула ему, что, поскольку он вскоре покинет ее, то должен провести с ней как можно больше времени до своего отъезда. С ней! — горько думала я. Она давала мне понять, что, хотя я и являюсь его женой, самой важной женщиной в его жизни остается она. Она приказывала, а он повиновался. Каждый час, проведенный с ней, был часом, украденным у меня.

Спустя несколько дней я узнала, что он все-таки не едет в Нидерланды. Королеве нездоровилось, и она решила, что ей осталось недолго жить. Она не могла позволить графу Лестеру покинуть ее в такой час. Они провели вместе так много времени, что нельзя было допустить, чтобы они расстались и уже никогда не встретились. Посему Лестер оставался в Англии, а королева опять принялась раздумывать, кому ей поручить командование армией.

Я кипела от ярости. Я была убеждена, что все ее действия направлены против меня. «Она стремится еще сильнее унизить меня, потому что старых унижений ей недостаточно!» — думала я. Она решила, что мой супруг отправляется в Нидерланды, и он приготовился к отъезду. Она заявила, что он остается, и он остался. Он должен постоянно быть у нее на побегушках. Она заболела так тяжело, что он обязан находиться при ней. Если бы заболела я, он все равно отправился бы командовать армией. Она хотела, чтобы я помнила, какое незначительное место занимаю в его жизни. Если бы она велела ему, он бы вообще оставил меня. Как же я ее ненавидела! Меня утешало только то, что она ненавидела меня не меньше, чем я ее. И я также знала, что в душе она понимает, что если бы не ее корона, победа осталась бы за мной.

Подобные настроения привели к тому, что я наконец стала неверной женой. Я вполне сознательно пошла на измену. Я устала от мимолетных визитов, которые мой муж наносил мне тайком от королевы, как если бы она была его женой, а я — любовницей. Я не побоялась ее ярости и вышла за него замуж, хотя знала, что эта ярость будет безжалостной. Пойдя на это, я не желала, чтобы со мной обращались подобным образом.

Лестер старел и, как я уже давно заметила, в его услужении были весьма привлекательные молодые люди. Королеве нравилось, когда ее окружали симпатичные молодые мужчины. Они исполняли ее капризы, угождали ей, льстили ей… Что ж, мне они тоже нравились. Я редко видела своего мужа, поэтому думала об этом все чаще. Я была еще достаточно молода, чтобы черпать наслаждение из общения с противоположным полом. Оглядываясь назад, думаю, я, быть может, надеялась: если Лестер обо всем узнает, то поймет, как другие мужчины ценят меня настолько высоко, что не боятся даже его мести.

Когда-то мне казалось, будто меня не может удовлетворить никто, кроме Лестера. Я хотела доказать себе, что это уже не так.

В свите моего супруга был один молодой человек, некто Кристофер Блаунт, сын лорда Маунтджоя. Лестер назначил его на должность старшего конюшего. В этом необыкновенно привлекательном юноше атлетического телосложения, высоком, голубоглазом и светловолосом, была какая-то почти детская невинность, которая и привлекла меня больше всего остального. Я часто встречала его и замечала, как он провожает меня глазами. Я всякий раз здоровалась с ним, а он становился навытяжку, и его взгляд при этом выражал благоговейное восхищение, немало льстившее моему самолюбию.

Я взяла себе за правило заговаривать с ним при каждой встрече и вскоре обнаружила, что он специально создает эти ситуации.

Повстречав его, я возвращалась к себе, продолжая думать о нем. Я подходила к зеркалу и критически изучала свою внешность. Мне не верилось, что через пять лет мне исполнится пятьдесят. Я содрогалась от одной этой мысли и говорила себе, что мне не следует быть чрезмерно щепетильной, пока у меня еще есть возможность вкушать радости жизни, потому что пройдет немного времени, и я стану слишком старой. В прошлом я неизменно поздравляла себя с тем, что королева на восемь лет старше меня, а Роберт еще старше. Но теперь я начала сравнивать себя с Кристофером Блаунтом. Он, должно быть, младше меня лет на двадцать. Что ж, не только королевы могут изображать из себя молодых красоток. Я хотела доказать самой себе, что сохранила способность привлекать молодых мужчин. Возможно, я также хотела убедиться в том, что Лестер уже не так важен для меня, как прежде. Если он обязан быть у Елизаветы под рукой и постоянно развлекать ее, я могу поискать развлечений в другом месте. Мне казалось, что таким образом я расквитаюсь не только в Лестером, но, и это было не менее важно, с королевой.

Несколько дней спустя я увидела Кристофера в конюшне и, проходя мимо, уронила платок. Старый, но безотказный прием. Это давало ему шанс, и я спрашивала себя, хватит ли у него смелости воспользоваться этим шансом. Если бы хватило, он заслуживал бы награды, потому что ему наверняка была известна репутация Лестера, и я сомневалась, что он не читал «Республику Лестера». А значит, ему известно, что флирт с женой Лестера может быть чрезвычайно опасен.

Я знала, что он придет.

Он стоял у дверей моей спальни, держа в руках оброненный платок. Я с улыбкой подошла к юноше и, взяв его за руку, увлекла за собой в спальню, не забыв плотно прикрыть дверь.

Он был взволнован не меньше, чем я. Меня будоражило ощущение опасности, которое было знакомо мне по моим первым встречам с Робертом. Было восхитительно лежать в постели с молодым мужчиной, зная, что мое тело все еще прекрасно, а мой возраст только еще сильнее привлекает его, потому что я полностью контролировала ситуацию, и мой опыт вызывал у него удивление и уважение.

После я быстро выпроводила его со словами, что это больше никогда не должно повториться. Разумеется, я знала, что это не так, но эти слова делали наше приключение еще более волнующим и ценным. Он смотрел на меня очень серьезно, чуть ли не трагично, но я знала, что он скорее согласится навлечь на себя гнев Лестера, чем откажется от встреч со мной.

Когда он ушел, я рассмеялась собственной хитрости и представила себе Лестера, исполняющего все прихоти королевы.

— Не только ты умеешь играть в эти игры, мой дорогой граф, — вслух произнесла я.

Королева в очередной раз передумала. Она выздоровела и решила, что только Лестер достоин того, чтобы повести армию в Нидерланды.

Он опять приехал в Лестер-хаус в состоянии крайнего возбуждения и сообщил мне, что перед ним открывается удивительное будущее. Королеве предложили корону Нидерландов. Она от нее отказалась, зато ему эта корона может прийтись впору.

— Ты хотела бы стать королевой, Леттис? — спросил он, и я ответила, что если бы я получила подобное предложение, то от него бы не отказалась.

— Будем надеяться, на этот раз она тебя не остановит, — добавила я.

— Она этого не сделает, — заверил меня он. — Она обязательно должна одержать победу. Нам нужна эта победа. Я обещаю тебе, что выгоню испанцев из Нидерландов.

Внезапно он взглянул на меня и увидел холод в моих глазах, потому что в этот момент я думала о том, что он всецело поглощен грядущей славой и его ничуть не тревожит расставание со мной. С другой стороны, она позаботилась, чтобы мы проводили вместе так мало времени, что его отъезд почти ничего не менял в той жизни, которую она вынудила нас вести в течение очень долгого времени. Он взял мои руки и поцеловал их.

— Леттис, — продолжал он. — Я хочу поблагодарить тебя за терпение. Не думай, что я не понимаю, как тяжело тебе приходится. Я ничего не мог с этим поделать. Все происходило помимо моей воли. Пойми это, любимая.

— Я все отлично понимаю, — ответила я. — Ты вынужден пренебрегать мной, исполняя ее волю.

— Это действительно так. Как бы я хотел…

Он схватил меня и прижал к себе, но я чувствовала, что причина его волнения кроется не в его страсти ко мне, а в предвкушении славы, ожидающей его в Нидерландах.

Вместе с ним отправлялся Филипп Сидни. Он также пообещал найти место и для Эссекса.

— Это придется по вкусу нашему юному графу, — воскликнул Роберт. — Видишь, как я забочусь о своих близких.

Его ожидало триумфальное шествие в Нидерланды. Таков был его план. А теперь он желает видеть старшего конюшего. Им предстоит многое обсудить.

Меня позабавила мысль о реакции Кристофера Блаунта. В нем было что-то необычайно невинное. Со времени события, которое я про себя окрестила «происшествием», я часто наблюдала за сменой эмоций на его лице. Вина, волнение, надежда, желание, стыд, страх… Все эти чувства смешивались и боролись друг с другом. Должно быть, он считал себя злодеем, соблазнившим жену хозяина. Я хотела сказать ему, что, наоборот, это я соблазнила его. Он был очарователен, и хотя мне очень хотелось повторить этот опыт, я удержалась от соблазна. Мне не хотелось испортить все для Кристофера, низведя наши отношения до уровня физической связи.

Тем не менее я очень желала знать, как он будет вести себя в присутствии Лестера. Я опасалась, что он может дать моему супругу повод для подозрений. В то же время я не сомневалась в том, что он приложит все усилия, чтобы не допустить этого. А поскольку ему предстояло сопровождать Лестера в Нидерланды, я сказала себе, что в ближайшем будущем «происшествие» повториться не может. Но я ошиблась.

Королева решила, что не допустит, чтобы последнюю ночь в Англии Лестер провел со мной. Я же считала, что имею право рассчитывать хотя бы на это, и ожидала его приезда в Лестер-хаус. Он не приехал. Вместо него прибыл посыльный с сообщением, что королева настояла, чтобы он остался при дворе, поскольку ей еще надо многое с ним обсудить. Я, разумеется, поняла, как тем самым она показывает мне, что именно ей, а не мне, его жене, принадлежит первоочередное право на его услуги. Я расстроилась и рассердилась одновременно. Я не хотела, чтобы он уезжал. Полагаю, я все еще продолжала любить его и все еще его хотела. В этот момент я поняла, что никто и никогда не сможет занять его место в моей жизни. Мне было физически плохо от ревности и тоски. Я не сомневалась, что она будет танцевать до утра, и все это время он будет рядом, будет танцевать с ней, нашептывая ей тошнотворные комплименты, уверять ее, что разлука с ней наполняет его душу отчаянием. А она будет слушать его, склонив голову набок, и ее ястребиный взор слегка затуманится… Она будет верить своему Милому Робину, своим Глазам, единственному мужчине, которого она когда-либо любила.

Стоял холодный декабрьский день, и мое настроение было под стать промозглой зимней погоде. Я решила, что я полная дура. К черту Елизавету. К черту Лестера. Я приказала слугам растопить камин в моей спальне, а когда комната стала теплой и уютной, послала за Кристофером.

Он был так молод, наивен и неопытен. Я знала, что он обожает меня, и его обожание было целительным бальзамом для моего раненого тщеславия. Я не хотела, чтобы его мнение обо мне изменилось, поэтому сказала, что послала за ним для того, чтобы заверить его, что в случившемся нет его вины. Все произошло так спонтанно, и мы даже не успели понять, что, собственно, происходит. Разумеется, это не должно повториться, и мы обязаны обо всем забыть.

Он сказал именно то, что я ожидала. Он сделает все, о чем я его попрошу, но забыть о нашей встрече выше его сил. Этого он сделать не сможет. Время, проведенное со мной, было самым чудесным в его жизни, и воспоминания о нем он сохранит до конца своих дней.

«Такой юный и такой обаятельный», — думала я. Я поняла, почему королева так любит молодых мужчин. Их невинность освежает нас и возрождает нашу веру в жизнь. Восхищение Кристофера граничило с идолопоклонством, возрождая мою веру в способность привлекать мужчин, которую поколебало страстное желание Лестера покинуть меня ради славы, ожидающей его в Нидерландах.

Я попрощалась с Кристофером (точнее, сделала вид, что прощаюсь с ним, поскольку твердо решила провести с ним ночь). Я положила руки ему на плечи и поцеловала его в губы. Разумеется, это его немедленно воспламенило. Он так очаровательно извинялся, уверенный в том, что это он во всем виноват, и это делало его еще милее.

Я прогнала его еще до рассвета. Он ушел, взяв с меня обещание, что если он погибнет в битве, я буду всегда помнить о том, что, проживи он до ста лет, он все равно не полюбил бы другую женщину, храня верность мне одной.

Милый Кристофер! Я была уверена, что в этот момент смерть не страшит его, а предстает ему во всем блеске военной славы. Ему виделось, как он умирает за протестантскую веру с моим именем на устах.

Это все было очень мило и романтично и доставило мне немалое удовольствие. Я спрашивала себя, почему я так долго отказывала себе в таких невинных удовольствиях.

* * *

Они отправились в поход на второй день. Лестер попрощался с королевой и возглавил колонну, в которой также находились мой любовник и мой сын.

Позже я узнала, что они с размахом провели время в Колчестере, а на следующий день прибыли в Гарвич, где их уже ожидала флотилия из пятидесяти кораблей, которой предстояло доставить их во Флашинг.

Роберт написал мне, красочно рассказав о восторженном приеме, ожидавшем их на пути шествия, поскольку народ провинций смотрел на них как на спасителей. В Роттердаме, в порт которого флот вошел, когда уже стемнело, голландцы выстроились вдоль набережной, и каждый четвертый держал в руках зажженный светильник. Толпы криками приветствовали Роберта, когда он пересекал рыночную площадь, направляясь к месту ночлега, где уже была возведена статуя Эразма в натуральную величину. Из Роттердама Роберт направился в Делфт, где его поселили в том самом доме, где был убит принц Оранский.

«По мере нашего продвижения, — писал он, — празднования становились все более пышными. Все считали меня спасителем».

Было похоже на то, что этим людям пришлось немало пострадать за свою веру. Одна мысль о том, что испанцы могут взять верх, приводила их в ужас, и появление посла Елизаветы, Лестера, с деньгами и людьми они расценили как шанс на спасение.

Он отправился в Нидерланды командовать армией, но пока воевать ему не пришлось. Все свелось к празднованиям и провозглашению намерений Лестера (и Англии) относительно Соединенных провинций. В свое время меня несколько удивило то, что королева избрала для этой задачи Лестера, поскольку он был политиком, а не солдатом. Его оружием было слово, а не меч. Я спрашивала себя, что будет, когда ему придется вступить в настоящее сражение.

Но вначале он сполна вкусил триумф. Попойки и пирушки не прекращались в течение нескольких недель, а затем наступил великий момент принятия решения. Он тут же написал мне об этом, поскольку должен был с кем-то поделиться радостью.

«В первый день января в мое жилище явилась депутация. Я был еще не одет, и пока завершался мой туалет, один из моих людей сказал мне, что министры имеют нечто важное сообщить мне. Они прибыли, чтобы предложить мне управление Соединенными провинциями. Мне стало не по себе, поскольку королева поручила мне сражаться за них и с ними, а не управлять ими. Каким бы привлекательным ни казалось мне их предложение, я не мог принять его без предварительного обдумывания».

Мне казалось, что я вижу Роберта. Его глаза блестели. Разве не об этом он мечтал? Он так долго был на побегушках у королевы. Как собачка на привязи, поддразнивала его я. «Мой маленький, мой миленький. Позволь, я тебя поглажу… но далеко ты не уйдешь, только на длину поводка, на котором я тебя держу». Как много должна значить для него корона Нидерландов!

Я вернулась к письму.

«Я ничего им не ответил и принялся раздумывать над ответом. Тебе будет приятно узнать, что я назначил Эссекса старшим конюшим. Я очень много времени провел, слушая проповеди и распевая псалмы, потому что эти люди очень серьезно относятся к своей религии. А теперь я должен сообщить тебе, что обсудил поступившее предложение с секретарем королевы Дэвисоном, который тоже присутствует здесь, а также с Филиппом Сидни. Они оба считают, что мне следует удовлетворить просьбу этих людей, приняв их предложение. Итак, моя милая Леттис, теперь я генерал-губернатор Соединенных провинций».

Вместе с письмом я получила и записку, написанную им несколько позднее.

«Меня поселили в Гааге. Жаль, что тебя здесь нет, церемония была поистине впечатляющей. Я сидел на возвышении под государственными гербами Нидерландов и Англии. Со всех сторон меня окружали представители провинций. Они выразили благодарность королеве и мне, генералу армии, а теперь генерал-губернатору Соединенных провинций. Я произнес необходимую клятву и принял присягу защищать их и работать на их благо и благо церкви. Как жаль, что ты этого не видела! Ты бы мной гордилась.

А теперь, моя милая Леттис, я хочу, чтобы ты ко мне приехала. Помни, что ты прибудешь сюда в качестве королевы. Наверняка ты знаешь, как это сделать. Мы будем жить здесь, и ты больше не будешь в изгнании, как ты называла отлучение от двора. Мне хочется поскорее тебя увидеть».

Я читала и перечитывала это письмо. Я поеду в Нидерланды в качестве королевы. Я буду такой же величественной, как она, только гораздо более красивой. Моя жизнь будет увлекательной. Я торжествовала. Что она скажет, что она сделает, когда узнает, что я еду в Нидерланды, что я буду королевой Лестера?

Не теряя времени, я начала подготовку к путешествию.

Мой приезд будет поистине королевским. Мне предстоит затмить саму Елизавету.

* * *

Наконец-то настало время моего триумфа. Я начала осознавать, что значит быть женой Лестера. Я буду королевой, и никто не будет властен повелевать мной. И что с того, что моя резиденция будет находиться в Гааге, а не в Гринвиче или Виндзоре?

В Лестер-хаус приезжали торговцы. Они привозили самые изысканные ткани, существовавшие в природе. Я в лихорадочной спешке создавала свой новый гардероб, и швеи не знали отдыха ни днем, ни ночью. Я заказывала экипажи, на дверцах которых герб Нидерландов переплетался с гербом Роберта. Я придумывала богатые украшения для себя, своей свиты и даже для лошадей. Я решила, что меня будет сопровождать большая группа дам и кавалеров. Кавалькада, скачущая в Гарвич, взволнует жителей окрестностей, которые никогда не видели подобного великолепия. То, что я им покажу, будет в сотни раз богаче и роскошнее того, чем когда-либо обладала королева.

Недели, проведенные в приготовлениях, были волнующими. Мне не терпелось поскорее отправиться в путешествие.

Одним февральским днем, когда приготовления находились в самом разгаре, я узнала, что ко двору прибыл секретарь королевы Дэвисон, сопровождавший Роберта в Нидерланды. Он привез королеве подробный отчет обо всем, что произошло со времени их отъезда.

Роберт стал губернатором Соединенных провинций! Принять такой пост, не посоветовавшись с ней! Принять пост, который означал его постоянное проживание за пределами Англии! Свидетели вспышки ее гнева утверждают, что он был страшен.

Некто, стремясь посеять семена раздора, упомянул мимоходом, что графиня Лестер готовится к нему присоединиться. Присоединиться в качестве королевы.

Вот это была ругань! Говорят, она заткнула за пояс даже своего отца. Она поклялась кровью Христа, что проучит и Лестера, и его Волчицу. Так значит, им вздумалось поиграть в короля и королеву! Она покажет им, что короны не возлагаются на простолюдинов на том лишь основании, что им взбрело в голову, будто они достойны королевской власти!

Она немедленно отрядила в Нидерланды Хиниджа, который должен был поручить Лестеру немедленно организовать еще одну церемонию. В ходе этой церемонии ему предстояло сложить с себя полномочия губернатора и сообщить народу Нидерландов, что он является всего лишь скромным слугой своей королевы, которую он разгневал, приняв их предложение, не испросив на это ее позволения. Затем Лестер мог вернуться домой и отдохнуть в Тауэре от трудов праведных.

Она поносила беднягу Дэвисона на чем свет стоит и не давала ему даже рта раскрыть. Спустя некоторое время она немного остыла и все же выслушала его аргументы. Должно быть, поняла, какому унижению собирается подвергнуть Роберта и изменила свой вердикт. Разумеется, он должен был сложить с себя полномочия губернатора, но ему было позволено это сделать, не уронив своего достоинства. Однако он не имел права возомнить, что королева на него не гневается. Она во всеуслышание объявляла, что не собирается брать на себя управление Нидерландами, и об этом стало известно всем иностранным королям. И вдруг за это берется один из ее подданных, посчитавший, что управление страной — это занятная игра. Никто не поверит в то, что подданный осмелился взять на себя так много без позволения своей государыни. Таким образом в глазах всего мира Елизавета нарушила свое слово.

— А что касается Волчицы, — кричала королева, — пусть распаковывает свои драгоценности и развешивает по шкафам свои роскошные платья. Нечего ей и мечтать о триумфальном путешествии в Гаагу. Вместо этого пусть отправляется в Тауэр и нижайше просит позволения повидаться с узником. А если она будет недостаточно скромна, то и сама может оказаться там же!

Бедный Роберт! Как скоротечна оказалась его слава. Бедная я, вообразившая, что смогу наконец выйти из тени на свет. К тому же теперь королева ненавидела меня еще сильнее, вне всякого сомнения, вообразив, что это мне, а не ее возлюбленному Роберту принадлежит план захвата трона Соединенных провинций.

Никто, кроме Роберта, не смог бы выти целым и невредимым из катастрофы, постигшей его в Нидерландах. Я всегда знала, что он не солдат. Я не сомневалась в том, что он выглядел достойно и внушительно во время праздничных шествий и церемоний. Однако для того, чтобы противостоять опытному и беспощадному герцогу Пармскому, требовались совсем иные качества. Разумеется, нельзя было ожидать, что герцог останется в стороне, позволив Роберту развлекать себя и народ великолепными зрелищами.

И вскоре герцог нанес удар, причем там, где этого меньше всего ожидали. Он взял город Грейв, считавшийся хорошо укрепленным, а затем и Венло.

Гнев королевы умножил затруднения Роберта, поскольку деньги из Англии не поступали, солдатам платить было нечем, а офицеры перессорились между собой. Позже Роберт рассказывал мне о кошмаре, который ему довелось пережить, и о том, что о Нидерландах он больше и думать не желает.

Катастрофой была вся нидерландская кампания, а нам она принесла еще и личное горе. Я очень привязалась к семейству Сидни, а Филипп был всеобщим любимцем. Я близко сошлась с его матерью, Мэри. Нас объединяло то, что мы обе были отлучены от двора, хотя она удалилась в ссылку добровольно, а я вынужденно. Она по-прежнему скрывала лицо за тонкой вуалью и редко появлялась при дворе, хотя королева всегда радовалась ее приезду и с уважением относилась к ее стремлению к уединению, для чего она располагала собственными апартаментами в любой из королевских резиденций.

В мае Мэри прислала мне письмо, из которого я узнала, что здоровье ее мужа стремительно ухудшается. Он уже давно болел, но наотрез отказывался отдыхать. Поэтому никого не удивило сообщение о его смерти, поступившее вскоре после получения первого письма. Я поехала в Пенсхерст, чтобы побыть с ней. Хорошо, что я это сделала, потому что в августе не стало и самой Мэри. Ее дочь, тоже Мэри, графиня Пемброк, приехала в Пенсхерст, чтобы провести с матерью последние дни ее жизни. Мы горько сожалели о том, что Филипп находится с армией в Нидерландах и не может быть с нами.

Однако позднее смерть Мэри стала казаться мне чуть ли не удачей, поскольку она умерла прежде, чем ее постигла трагедия. Я была достаточно близка с покойной и понимала, что случившееся вскоре после ее смерти стало бы самым жестоким ударом в ее жизни.

Прошел месяц после смерти леди Сидни. В сентябре Роберт решил атаковать Цутфен.

Рассказ о том, что случилось в тот день, будет по крупицам составлен намного позже, но одно было ясно сразу, а именно то, что это рассказ о безрассудстве и героизме. Я часто думаю, если бы Филипп был более практичен и менее благороден, трагедии, возможно, удалось бы избежать.

А к ней привел ряд незначительных событий. Выйдя из палатки, Филипп встретил сэра Уильяма Пелхэма, который забыл надеть щитки на ноги. Филипп тут же легкомысленно решил, что не должен иметь преимущество перед товарищем, и сбросил собственные щитки. Это был нелепый жест, за который ему пришлось заплатить высокую цену: позже, в бою, пуля пробила ему левое бедро. Он удержался на лошади, но потерял много крови. Друзья немедленно окружили его, и он сказал, что умирает не от потери крови, а от жажды. Ему в руки тут же сунули бутылку с водой. Но едва он собрался из нее отпить, как увидел на земле умирающего солдата, который еле слышно просил воды.

И тут Филипп произнес слова, которые вошли в историю.

— Возьми мою воду, — сказал он, — потому что твоя нужда превыше моей.

Его доставили на баржу Лестера, отвезли в Арнхем и разместили в одном из домов.

Узнав о том, что произошло, я отправилась к его жене, Франческе, которая, будучи на последних месяцах беременности, тем не менее приготовилась к отъезду. Она сказала, что должна ехать к нему, потому что он нуждается в заботливом уходе.

— Ты не годишься на эту роль в твоем нынешнем состоянии, — убеждала я ее, но она ничего не хотела слушать. Ее отец сказал, что, раз уж она так решительно настроена, он не станет ее останавливать.

Франческа отправилась в Арнхем. Бедная девочка, ее жизнь трудно было назвать счастливой. Однако, видимо, она его любила. Да и как можно было не любить Филиппа Сидни? Возможно, Франческа понимала, что сонеты, которые ее муж посвящал моей дочери Пенелопе, не следует воспринимать как личную обиду. Очень немногие женщины смогли бы смириться с подобной ситуацией, но Франческа была необычной женщиной.

На протяжении двадцати шести дней до своей смерти Филипп страдал от нестерпимой боли. Я знала, что это стало тяжелой утратой для Роберта, относившегося к нему как к сыну. Благодаря своей одаренности и обаянию Филипп легко завоевывал расположение окружающих. Однако, в отличие от таких мужчин, как Роберт, Хинидж, Хэттон и Рейли, он ни в ком не возбуждал зависти, поскольку был напрочь лишен честолюбия. Одним словом, он был наделен редкостными качествами.

Мне рассказывали, что королева не находила себе места от горя. Сначала она потеряла свою милую подругу Мэри Сидни, которую всегда нежно любила, а теперь умер Филипп, вызывавший ее искреннее восхищение.

Королева ненавидела войну. Она всегда считала кровопролитие бессмысленной жестокостью. Все свое правление она старательно его избегала, а теперь потеря близких друзей погрузила ее в пучину депрессии. Что касается угрозы войны с Испанией, то легкомысленная и необдуманная нидерландская авантюра не сделала ничего, чтобы ее предотвратить.

Тело Филиппа было забальзамировано и доставлено домой на корабле с черными парусами. В феврале следующего года в соборе Святого Павла состоялась поминальная служба по Филиппу Сидни.

К этому времени бедная Франческа разрешилась от бремени мертвым ребенком, чего, видимо, и следовало ожидать после всего, что ей пришлось перенести.

Поскольку зима была неподходящим временем для ведения боевых действий, Лестер вернулся в Англию, а с ним — и мой сын Эссекс.

Вначале Лестер явился ко двору. Если бы он этого не сделал, его ожидали бы неприятности, ведь его положение и без того было шатким. Я понимала, какую тревогу он испытывал, представ перед своей царственной госпожой. Эссекс приехал ко мне. Он был очень подавлен смертью Филиппа и плакал, рассказывая мне о последних часах жизни своего друга.

— Земля не знала более благородного человека! — восклицал он. — И вот он умер. Он был рад тому, что граф Лестер рядом с ним. Эти двое очень любили друг друга, и его уход стал сильным ударом для моего отчима. Филипп оставил мне свою лучшую шпагу. Надеюсь, что я окажусь достоин ее, я всегда буду ею дорожить.

Он видел бедную Франческу Сидни. Храбрая женщина, признал он, ведь в ее состоянии не следовало пускаться в плавание. Он сделает все, что в его силах, чтобы помочь ей, ведь именно этого желал бы Филипп.

Отчитавшись перед королевой, Лестер приехал ко мне. Последние испытания еще больше состарили его, настолько, что я испытала настоящий шок. Он опять перенес приступ подагры и был раздавлен депрессией, обрушившейся на него после провала триумфального шествия по Нидерландам.

Он искренне и без утайки делился со мной своими переживаниями.

— Благослови, Господь, королеву за то, что она не лишила меня своей благосклонности, — говорил он. — Представ перед ней, я упал на колени, а она заставила меня подняться, посмотрела мне в глаза, и в ее глазах стояли слезы. Она видела, что мне пришлось вынести немало страданий, и сказала, что я допустил предательство по отношению к ней. Но что огорчило ее больше всего, так это то, что я стал предателем по отношению к себе самому, потому что пренебрегал своим здоровьем, забота о котором была ее самым главным приказом при нашем расставании. И тут я понял, что прощен.

Я смотрела на него, эту грустную пародию на некогда славного Лестера, и изумлялась этой женщине. Он бросил ей вызов, посчитав, что нашел способ заполучить корону Нидерландов, хотя это подразумевало расставание с ней. Но самым сильным ударом для нее стало то, что он ожидал моего приезда, желая разделить корону со мной. Тем не менее она его простила.

Видит Бог, сказала я себе, она его любит. Еще как любит.

Победоносная Англия

Ваша особа — это самое священное и драгоценное, что у нас есть, и о чем мы все должны трепетно заботиться, в особенности теперь, когда Ваше Величество намеревается отважно направиться к самым дальним границам своего королевства, чтобы встретить своих врагов и защитить своих подданных. Я не могу, моя дорогая королева, дать на это свое согласие, поскольку от Вашего благополучия зависит безопасность целого королевства, а значит, именно о нем нам прежде всего надлежит беспокоиться.

Лестер — Елизавете

Ее присутствие и ее слова непостижимым образом усилили отвагу командиров и солдат.

Уильям Кемден

И вот настал последний эпизод в трагической жизни Марии Шотландской. В это время она содержалась в заточении в нашем собственном доме в Чартли, теперь принадлежавшем моему сыну Эссексу. Ему очень не хотелось, чтобы его дом использовали в качестве тюрьмы для королевы, и он настаивал на том, что этот дом слишком мал и неудобен. Тем не менее его возражения отклонили, и в тех самых комнатах, где я некогда играла в шумные игры со своими детьми, разыгрались последние драматические события жизни королевы Шотландии. Она оказалась вовлечена в заговор Бабингтона, который и привел к ее гибели. Следующим этапом ее грустного путешествия стала зловещая крепость Фотерингей.

Об этом говорила вся страна. Обсуждалось, как встречались заговорщики, как они обменивались письмами, как в заговор вовлекли королеву Шотландии, а в этот раз ее участие ни у кого не вызывало сомнений. У сэра Уолсингема на руках были все необходимые доказательства, и Марию признали виновной в покушении на жизнь королевы Елизаветы с целью занять ее место на троне.

Но даже перед лицом неопровержимых доказательств Елизавета медлила с подписанием смертного приговора.

Лестера ее нерешительность выводила из себя, и я напомнила ему, что совсем недавно он и сам подумывал о том, чтобы наладить отношения с королевой Шотландии. Это было, когда ему показалось, что Елизавета может умереть, а Мария унаследует ее трон.

Он изумленно посмотрел на меня, силясь понять отсутствие у меня понимания политической целесообразности. Еще совсем недавно я поддерживала его абсолютно во всех начинаниях. Я и в самом деле его разлюбила.

— Если королева промедлит, — с жаром воскликнул он, — заговорщики попытаются спасти Марию, и их попытка может увенчаться успехом.

— И тогда мой господин окажется в незавидном положении, — криво усмехнулась я. — Я уверена, что Ее Шотландское Величество очень любит ручных собачек, но она предпочитает выбирать их самостоятельно, и вряд ли в ее хозяйстве найдется место для тех, которые ублажали королеву Англии.

— Да что с тобой, Леттис? — растерялся он.

— Мной пренебрегает муж, вот и все, — откликнулась я.

— Ты же отлично знаешь, что существует одна-единственная причина, по которой я не могу быть с тобой.

— Конечно, знаю, — кивнула я.

— В таком случае прекратим беспредметный разговор. Давай лучше обсудим серьезные вопросы.

Ему даже не пришло в голову, что то, что кажется серьезным ему, может совершенно не интересовать меня.

Народ начинал волноваться, но королева по своему обыкновению продолжала уходить от необходимости принять решение. Очень часто такое поведение себя оправдывало, но сейчас ее верноподданные желали знать, когда они наконец смогут отпраздновать смерть королевы-католички.

В конце концов секретарь Дэвисон положил перед ней приговор, и она его подписала, в результате чего в зале крепости Фотерингей разыгралась хорошо известная всем сцена.

Угроза, исходящая от королевы Шотландии, была устранена. Но оставалась другая, еще более серьезная опасность — опасность испанского нападения.

* * *

Эта удивительная женщина страдала от приступов раскаяния. Она была так умна и проницательна, но ей не давали покоя сны. Она подписала смертный приговор, который привел королеву на эшафот, где ей отрубили голову.

Король Франции говорил, что лучше бы она ее отравила, тогда существовали бы сомнения относительно причин ее смерти. Существовали отличные яды, и некоторые из подданных Елизаветы, судя по всему, отлично в них разбираются. Было ли это коварным намеком на «Республику Лестера»? Марию можно было задушить подушкой, что также почти не оставляет следов. Но нет! Королеву Шотландии признали виновной в заговоре, и королева Англии подписала ее смертный приговор, после чего королеву Шотландии отвезли в крепость Фотерингей, где и обезглавили. И пока Англия ликовала, радуясь тому, что шотландская королева более им не угрожает, Елизавету терзали угрызения совести.

Лестер сказал, что опасается за ее рассудок. Елизавета бесновалась, называла всех приближенных убийцами, утверждала, что это они убедили ее подписать смертный приговор, хотя отлично понимали, что она не собирается этого делать. Они действовали слишком поспешно, вопреки ее желаниям.

В этом была вся Елизавета. Я напомнила Лестеру, что по своему обыкновению королева пытается свалить на них вину за содеянное. Она даже обмолвилась, что намерена повесить Дэвисона. Вначале это шокировало Лестера, Берли и всех остальных придворных, радовавшихся тому, что наконец-то угроза устранена. Но позже они поняли, что она вовсе не собирается совершать необдуманные поступки, а всего лишь стремится умиротворить своих врагов. Она боялась войны. Она знала, что испанцы строят армаду с тем, чтобы атаковать Англию. Она не хотела, чтобы к испанцам присоединились французы. Нельзя было забывать и о шотландцах. Они восстали против своей королевы и вынудили ее бежать из страны, но они могут пойти войной на королеву Англии за то, что она обезглавила Марию. Кроме того, еще был юный Яков, ее сын.

Раскаяние королевы постепенно становилось все менее громогласным. В душе она, видимо, принимала тот факт, что со смертью королевы Шотландии ее жизнь станет намного спокойнее, хотя казнь королевы и создавала нежелательный прецедент. Даже по прошествии стольких лет дочери Анны Болейн временами казалось, что ее трон слишком шаток и ненадежен. Ее не могла не тревожить мысль о том, что случилось с той, чье право на трон никогда не подвергалось ни малейшим сомнениям. Она не желала, чтобы обезглавливание королев вошло в привычку.

Однако в это время у нее были и другие заботы, и самая серьезная из них — возрастающая угроза со стороны испанской армады.

Шпионы Лестера доносили мне, что королева очень увлеклась моим сыном. Эссекс взрослел и становился все более привлекательным. Золотисто-каштановая шевелюра в сочетании с унаследованными от меня горящими темными глазами делали его совершенно неотразимым. Думаю, что во многом он очень походил на меня. Вне всякого сомнения, он был слишком тщеславен, как и я в молодости. Казалось, он считает, что мир создан для него и что все должны разделять эту точку зрения. Однако была черта, которая, определенно, досталась ему не от меня и которая полностью противоречила характеру Лестера. Я говорю о его прямоте. Он никогда не задумывался о том, какой эффект произведут его слова, а всегда говорил то, что думает. Видит Бог, это качество в придворном мире было совершенно лишним, и я не сомневалась, что оно не понравится Елизавете, с юности окруженной льстецами и подхалимами, стремящимися произносить только то, что хочет слышать королева.

Помимо своей воли я сравнивала Лестера с Эссексом, поскольку оба они были фаворитами королевы, она никого и никогда не любила так, как этих двоих. Я усматривала определенную иронию в том, что она выбрала именно моих мужа и сына, учитывая взаимоотношения между нами. Когда я слышала о ее растущей привязанности к Эссексу, моя жизнь обретала новый смысл. Я хотела, чтобы она влюблялась в него все сильнее, потому что это делало ее уязвимее. Я решила приложить все свои силы, чтобы помочь ему удержать эту шаткую привязанность. От меня зависело не слишком уж много — все, что я могла ему предложить, это мои советы. Зато я имела основания утверждать, что хорошо ее знаю. Наше соперничество открыло мне как ее сильные стороны, так и ее слабости, поэтому я надеялась, что смогу быть полезной сыну.

Я часто сомневалась в том, что Эссексу удастся сохранить ее расположение. Одним из самых больших достоинств Лестера, как отметил некогда один из придворных, было его умение «смирить гордыню». Снова и снова любимчик королевы испытывал ее терпение. Однако он каждый раз представал перед ней, смиренно потупив взор, и она его прощала. Моему сыну предстояло научиться подавлять гнев и обуздывать язык. Возможно, поначалу она находила его юность и обаяние очень милыми. Я не сомневалась в том, что ее забавляют его откровенные суждения. Но я спрашивала себя, надолго ли ее хватит.

Когда он приезжал ко мне, он много рассказывал о королеве, и в его глазах сияло искреннее восхищение.

— Она изумительна, — говорил он. — Другой такой женщины нет во всем мире. Я знаю, что она старая, но в ее присутствии забываешь о ее возрасте.

— Потому что она умело его скрывает при помощи пудры, румян и париков, — отвечала я. — Одна из ее фрейлин постоянно следит за тем, чтобы у королевы было двенадцать париков, цвет волос которых должен совпадать с цветом волос самой королевы в юности.

— Меня все это не интересует, — нетерпеливо отмахнулся Эссекс. — Главное — в ее обществе мне кажется, что я общаюсь с богиней.

Судя по всему, он говорил вполне серьезно, иначе он этого не сказал бы. Я почувствовала, как меня с головой накрывает волна ревности к этой женщине, во власти которой было отнять у меня вначале мужа, а теперь и сына.

Я никогда не скрывала, что испытываю особую нежность к своему старшему сыну, но теперь мои чувства к Эссексу обострились до предела, и я отдавала себе отчет в том, что этому в немалой степени способствует любовь к нему королевы.

Однако ее преданность Лестеру ничуть не уменьшалась из-за интереса к Эссексу. Мне иногда казалось, что Лестер заменяет ей мужа, а Эссекс — милого юного любовника. Но она всегда и во всем стремилась к безраздельному обладанию, а посему ни за что не потерпела бы рядом с ними другую женщину, не говоря уже об их жене и матери. Они не имели права никуда отлучаться, потому что в любой момент могли ей понадобиться.

В то время в самом воздухе Англии напряженность все возрастала. Испанская угроза подползала все ближе, и не было человека, который бы этого не чувствовал. Нидерланды оказались в затруднительном положении, и туда вновь направили Лестера. На этот раз ему было поручено сказать им, что они должны сами договориться с испанцами, поскольку ввиду возросшей угрозы своим собственным берегам королева уже не могла заботиться об их безопасности.

Теперь она не позволила Эссексу сопровождать отчима.

— Кто-то же должен развлекать меня, — заявила она и оказала ему честь, сделав своим старшим конюшим, позаимствовав эту должность у Лестера, которого назначила смотрителем своей резиденции в Виндзоре. Она желала, чтобы Лестер знал, что никто не сможет заменить ей ее Глаза, но в то же время ей хотелось, чтобы его красивый пасынок был постоянно при ней.

К этому времени Лестер, должно быть, понял, что если королева полюбила, то это навсегда. Бедный Лестер! Он был уже стар и ему постоянно нездоровилось. Куда подевался удалой красавец ее, да и моей молодости? Он исчез, а на его месте появился столь же видный, но располневший мужчина, одолеваемый подагрой и другими болезнями, результатом долгих лет излишеств и злоупотреблений. Его некогда здоровый румянец сменила нездоровая краснота.

Тем не менее она всю жизнь оставалась ему верна. Она простила ему таинственную смерть его первой жены, брак со мной, его многочисленные попытки обмануть ее и наконец нидерландское фиаско. Поистине она была верной госпожой и любовницей.

Она, как и прежде, обожала наряды и в последнее время тяготела к белому цвету. Она всегда любила белую одежду, с тех самых пор как черный и белый были особенно модными цветами. Елизавета считала, что белый цвет идет к ее стареющему лицу. В редких случаях, когда мне удавалось ее увидеть, всегда в одностороннем порядке, например, когда она проезжала по улицам, отправляясь в путешествие по стране, я не могла с ней не согласиться. Ее кожа была свежей, а воздержанность в пище и питье позволили ей сохранить стройную девическую фигуру. Она была необыкновенно изящна и грациозна. Честно говоря, я никогда и ни у кого не видела более царственной осанки. Таким образом, издалека она все еще казалась молодой, а блеск и пышность, которыми она себя окружала, способствовали тому, что народ считал ее бессмертной.

Хорошо зная Эссекса, я понимала, что в какой-то степени он в нее влюблен. Он не мог от нее оторваться. Все лето он находился при дворе, и они проводили почти все время вместе, играя в карты до поздней ночи. Его искренность не могла не приводить ее в восторг, потому что он был чужд притворства, а значит, не скрывал своего восхищения ею. Тот факт, что он был почти на тридцать лет моложе ее, делал подобное отношение комплиментом, ценнее которого для такой женщины, как Елизавета, ничего не могло быть.

Мне было нетрудно ее понять. Я знала, как много значит для женщины восхищение молодого и красивого мужчины. Я возобновила свою дружбу с Кристофером Блаунтом, который очень изменился за время, проведенное в Нидерландах. Он стал намного решительнее и требовательнее, что отнюдь меня не отталкивало. Я позволила себе уступить его притязаниям, и мы продолжили нашу захватывающую связь, особенно романтичную для меня, поскольку нам приходилось соблюдать крайнюю осторожность.

Я говорила ему, что опасаюсь за его жизнь в случае, если Лестер о нас узнает. Его тоже терзали подобные опасения. Но это лишь подстегивало нашу страсть. Тем временем Эссекс успел возбудить зависть всех остальных придворных, в особенности Уолтера Рейли, которому казалось, что мой сын его вытеснил.

Рейли был значительно старше и умнее Эссекса. Он мог быть сладкоречив, когда видел в том необходимость, но мог быть честен и прямолинеен, если считал, что ситуация к тому располагает. В дополнение к яркой внешности, немедленно привлекшей внимание королевы, он был очень одаренным и проницательным мужчиной. Она называла его своей Водой, возможно из-за его имени[13], а быть может, потому что его присутствие ее освежало. Вероятно, она сравнивала его с потоком, бегущим рядом и предоставляющим возможность напиться, когда она в этом нуждается. Как бы то ни было, наличие прозвища свидетельствовало об особой к нему благосклонности.

Рядом оставались и стареющие фавориты. Бедный Хэттон, он заметно одряхлел, как и Роберт. То же самое можно было сказать и о Хинидже. Но королева сохраняла верность своим старым друзьям не только по самой своей природе, а также и потому, что они по-прежнему были ей полезны, и всегда держала их поблизости. По-своему она была так же верна им, как и Лестеру, хотя все при дворе знали, что никто не сможет занять в ее сердце место, принадлежащее Лестеру, которого она любила с юных лет и верность которому хранила всю жизнь.

Я обожала слушать придворные истории, которыми меня регулярно снабжали Эссекс и дочери. Пенелопу приводило в восторг внимание, оказываемое ее брату королевой. Она заверяла меня, что в скором будущем он сможет настаивать на моем возвращении ко двору.

— Сомневаюсь, что я соглашусь вернуться на таких условиях, — качала я головой.

— Ты будешь согласна вернуться на любых условиях, маменька, — возражала дочь. — Тебе никогда не стать ее фрейлиной, но я не вижу, почему бы тебе не начать бывать при дворе, как приличествует твоему положению графини Лестер.

— Меня вообще удивляет, что она так открыто демонстрирует свою ревность.

— Ревность — ее живительная почва, — откликнулась Пенелопа. — Хэттон подарил ей шпильку для волос и украшение в форме ведерка, оправленного в золото, намекая на то, что оно может ей пригодиться, поскольку вода наверняка всегда под рукой. Разумеется, он имел в виду Рейли. Ты думаешь, она одернула Хэттона и сказала ему, чтобы он не валял дурака? Ничего подобного. Она поддержала эту игру и заверила его, что ее Вода никогда не выйдет из берегов, ведь ему известно, как дороги ей все ее овцы. Так что старый Барашек был вознагражден за проявление ревности. Она разжигает соперничество между своими фаворитами, заставляя драться за ее благосклонность. Это помогает ей забыть о «гусиных лапках» и морщинах, которые она видит каждый раз, подходя к безжалостному зеркалу, не склонному к лести, подобно ее придворным.

Я поинтересовалась семейной жизнью дочери. Она отмахнулась от моего вопроса, заметив лишь, что не успевает родить одного ребенка, как уже вынашивает следующего. Она добавила, что когда-нибудь обязательно заявит лорду Ричу, что уже родила ему достаточно детей и с нее хватит.

Ее внешность и здоровье, похоже, ничуть не пострадали от частых беременностей. Она оставалась такой же красивой и жизнерадостной, как и в юности, и я с трудом сдерживалась, чтобы не рассказать ей о собственном романе с Кристофером Блаунтом.

От Пенелопы я услышала, что королева, несомненно, увлечена Уолтером Рейли и что он, по всей видимости, является ближайшим соперником Эссекса. Она считала, что Эссекса следует предостеречь от чрезмерной откровенности с королевой и намеревалась посоветовать ему приберечь свою искренность для тех моментов, когда королева в ней нуждается или когда она ей угодна.

— Ты хочешь, чтобы он перестал быть самим собой, — вздохнула я. — Мне кажется, это то, на что он никогда не пойдет.

Мы говорили о нем с большой нежностью, потому что Пенелопа была предана ему почти так же сильно, как и я. Мы обе очень им гордились.

— Но Рейли умен, — продолжала она. — Он гораздо умнее нашего Робина. С другой стороны, Рейли предъявляет королеве претензии. На днях она спросила у него, когда он перестанет быть попрошайкой, на что он резко ответил, что это случится только тогда, когда Ее Величество перестанет заниматься благотворительностью. Это ее изрядно насмешило. Ты же знаешь, как она любит подобные шутки. Робин на них не способен. Меня очень беспокоит то, что он может переоценить свое влияние на королеву. Если это так, его ждет беда.

На это я ответила, что когда ее фавориты позволяют себе лишнее, она их часто прощает. Чего стоит один Лестер.

— Таких, как Лестер, больше не будет, — серьезно ответила Пенелопа.

Я знала, что она права.

* * *

Я все сильнее привязывалась к Кристоферу. Как только он понял, что я хочу его так же сильно, как и он меня, ему удалось наконец преодолеть благоговейный страх, который он сначала испытывал передо мной. В свою очередь я обнаружила, что он неглуп, и мне с ним никогда не скучно.

Он походил из благородного, но обедневшего рода. Его дедушка, лорд Маунтджой, был расточителен. Эту традицию продолжил отец, транжиривший семейное состояние на поиски философского камня. Уильям, старший брат Кристофера, совершенно не ценил деньги и жил явно не по средствам. Все это сулило скорое и окончательное разорение их рода.

Все надежды возлагались еще на одного брата Кристофера, Чарльза, который был на несколько лет старше Кристофера и на несколько лет моложе Уильяма. Чарльз заявил, что он намерен утвердиться при дворе и восстановить благосостояние семьи.

Меня заинтересовала это семейная сага, разумеется, благодаря Кристоферу. Мой интерес возрос еще больше, когда о Чарльзе заговорили как о сопернике моего сына.

Блаунты отличались привлекательной внешностью, и, судя по всему, Чарльзу досталась изрядная доля этой части семейного наследия. Он явился ко двору и оказался в числе придворных, обедающих с королевой; правда, это не означало, что королева станет беседовать с каждым из присутствующих. Тем не менее внешность Чарльза не осталась незамеченной.

Мне рассказывали, что королева поинтересовалась у пажа, нарезавшего ей мясо, кто этот привлекательный незнакомец. Когда паж ответил, что не знает, она немедленно поручила ему разузнать.

Чарльз, поймав на себе пристальный взгляд королевы, густо покраснел, что привело Елизавету в еще больший восторг. Узнав, что он сын лорда Маунтджоя, она немедленно послала за ним, несколько минут беседовала с застенчивым молодым человеком и расспрашивала его об отце. Затем она заявила:

— Останься при дворе, и я изыщу возможность облагодетельствовать тебя.

Присутствующие при разговоре придворные улыбнулись про себя и подумали: еще один привлекательный молодой мужчина!

Разумеется, он принял приглашение и вскоре очень полюбился королеве, потому что помимо привлекательной внешности был наделен и другими выдающимися качествами: он был начитан и хорошо знал историю, что, к немалой радости Елизаветы, позволяло ему вести с ней интеллектуальные беседы. Он по-прежнему оставался скромным и предпочитал держаться несколько в тени, не допуская непомерных трат, чего никак не мог себе позволить. Это также вызывало одобрительное отношение королевы, и Чарльз быстро становился весьма заметным членом тесного круга ее фаворитов.

Однажды она стала свидетелем его победы в поединке на копьях. Елизавета не скрывала своего удовольствия и в качестве награды вручила ему золотую, богато украшенную эмалью шахматную королеву. Чарльз был так горд подарком, что велел своим слугам пришить его к ленте своего рукава, чтобы все могли видеть этот знак королевского отличия.

Когда это привлекло внимание моего сына, он пожелал узнать, что это значит. Ему сообщили, что королева наградила молодого Блаунта за победу в поединке. У моего сына был еще один недостаток — чрезвычайная ревность. При одной мысли о том, что королева восхищалась этим молодым человеком, он впал в бешенство.

— Я вижу, дуракам и впрямь везет, — презрительно бросил он.

Поскольку это было сказано в присутствии свидетелей, Чарльзу Блаунту не оставалось ничего иного, кроме как вызвать его на дуэль.

Когда Кристофер сообщил мне об этом, я не на шутку встревожилась, впрочем, как и он. Он явился ко мне чуть не плача.

— Мой брат и ваш сын будут драться на дуэли, — произнес он, и уже после этого я узнала о причине ссоры.

Дуэли часто заканчиваются смертью одного из дуэлянтов, и я не находила себе места, думая об опасности, которой подвергался мой сын. Я немедленно отправила к нему гонца с требованием как можно скорее приехать ко мне. Он повиновался, но узнав, чего я от него хочу, только пожал плечами.

— Мой милый Роб, — воскликнула я, — ты можешь погибнуть. — Это не произвело на него впечатления, и я продолжала: — А что, если ты убьешь этого молодого человека?

— Невелика будет потеря, — ответил он.

— Ты будешь глубоко сожалеть об этом.

— Он пытается втереться в доверие к королеве.

— Если ты собираешься драться с каждым, кто это делает, у тебя очень мало шансов на выживание. Роб, я тебя умоляю, будь осмотрителен.

— Если я пообещаю впредь быть осмотрительнее, ты успокоишься?

— Нет! — неистово воскликнула я. — Я успокоюсь, только если ты откажешься от этой дуэли. — Однако я попыталась успокоиться и воззвать к его рассудку. — Королева будет очень недовольна, — произнесла я.

— Она сама виновата, незачем было дарить ему шахматную королеву.

— Почему ты считаешь, что она не должна была этого делать? Он отличился на поединке.

— Маменька, я уже принял вызов. Говорить тут не о чем.

— Мой милый, ты должен остановить это безумие.

Внезапно в его голосе зазвучала нежность.

— Слишком поздно, — мягко произнес он. — Не бойся. У него нет ни единого шанса.

— Его брат — старший конюший твоего отчима. Бедный Кристофер так расстроен. Ах, Роб, разве ты не понимаешь, как я переживаю? Если с тобой что-нибудь случится…

Он поцеловал меня, и в его глазах было столько нежности, что мое сердце исполнилось любви к нему, а мои страхи возросли многократно. Мне ни за что не удастся передать словами обаяние Эссекса, которое только усиливали его нахмуренные брови. Он заверил меня в том, что любит меня, всегда будет меня любить, готов сделать все что угодно, чтобы я была счастлива, но его вызвали на дуэль, и он принял вызов. Он не может отказаться от дуэли, не поступившись достоинством.

Я поняла, что мне остается только исступленно молиться, чтобы он невредимым вышел из этой переделки.

Ко мне приехала Пенелопа.

— Роб собирается драться с сыном Маунтджоя, — сказала она. — Его надо остановить.

— Разве мы можем его остановить? — воскликнула я. — Я уже пыталась. Ах, Пенелопа, мне так страшно. Я умоляла его изменить свое решение, но он наотрез отказался.

— Если ты не смогла убедить его, это не удастся сделать никому. Но ты должна его понять. Он зашел так далеко, что отступить уже очень трудно. Это настоящая катастрофа. Чарльз Блаунт очень привлекательный мужчина. Он красив, как и Роб, только иной красотой. Робу не следовало так явно демонстрировать свою ревность. Королева ненавидит дуэли. Она придет в ярость, если хоть один из ее красавцев пострадает.

— Моя милая, я знаю ее намного лучше, чем ты когда-либо сможешь ее узнать. Это все дело ее рук. Она будет ликовать, узнав, что мужчины дерутся за ее благосклонность. — Я сжала кулаки. — Если что-нибудь случится с Робом, я буду винить только ее. Я готова ее убить…

— Тсс! — Пенелопа украдкой оглянулась через плечо. — Маменька, будь осторожна. Она и так тебя ненавидит. Если бы кто-нибудь услышал то, что ты сказала, трудно даже представить себе последствия.

Я отвернулась. Пенелопе не удалось меня утешить, и я знала, что уговаривать моего сына бесполезно.

От меня уже ничего не зависело, и дуэль состоялась в парке Мэрилебоун. Мой сын потерпел поражение, и это было даже к лучшему, поскольку Чарльз Блаунт не имел ни малейшего желания убивать соперника и не собирался умирать сам, что в любом случае означало бы конец карьеры для них обоих. Чарльз Блаунт продемонстрировал незаурядную мудрость. Ему удалось свести дуэль к наилучшему результату, поскольку Эссекс настоял на том, чтобы она все-таки состоялась. Он слегка ранил Эссекса в бедро и обезоружил его. Сам Чарльз остался невредим.

Так завершилась дуэль в парке Мэрилебоун, но она имела далеко идущие последствия.

Эссекс должен был извлечь из этого случая урок, но, увы, этого не произошло.

Когда королева узнала о состоявшейся дуэли, она разгневалась и собиралась отчитать дуэлянтов. Однако, зная горячность Эссекса и выслушав рассказ о причинах ссоры, она одобрила поведение Чарльза Блаунта.

Вот как она высказалась по этому поводу:

— Видит Бог, уже давно пора немного проучить Эссекса, иначе на него скоро вообще не будет никакой управы.

Было очевидно, что ей не по нраву его надменность и ему следовало бы немного смирить гордыню. Разумеется, он не сделал ничего подобного.

Я пыталась образумить его, заставить понять, как опасно полагаться на непостоянную, как ветер, благосклонность Елизаветы. Сегодня она могла быть ласковой и преданной, а на следующий день превратиться в непримиримого врага.

— Я ведь ее знаю, — убеждала я сына. — Мало кто знает ее лучше, чем я. Я была так близка к ней… и посмотри на меня сейчас… Она отвергла меня, отправила в ссылку. Я лучше всех остальных прочувствовала на себе ее злобу и ненависть.

На это он запальчиво ответил, что в таком недостойном со мной обращении следует винить только Лестера.

— Клянусь честью, маменька, — заявил он. — Когда-нибудь я сделаю для тебя то, что обязан был сделать Лестер. Я заставлю ее принять тебя и обращаться с тобой с уважением, которого ты заслуживаешь.

Я ему не поверила, но мне было приятно видеть в нем защитника.

Чарльз Блаунт каждый день заходил справиться о его здоровье. Он даже прислал ему врача, в искусстве которого не сомневался. За время, пока заживали раны моего сына, бывшие враги успели стать друзьями.

Пенелопа, приезжавшая ухаживать за братом, нашла общество Чарльза Блаунта весьма занимательным. Это происшествие еще больше сблизило меня с Кристофером Блаунтом. Этому способствовали его любовь к брату, восхищение им и одновременно тревога за меня, потому что он отлично понимал, как я боюсь за сына. Он как будто повзрослел и перестал быть просто красивым мальчиком. Когда наши тревоги остались позади, мы оба вздохнули с облегчением, радуясь тому, что все обернулось намного лучше, чем мы смели надеяться.

Происшествие с золотой шахматной фигурой при дворе быстро забылось, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что оно было важной вехой в жизни всех его участников.

* * *

Приближался Новый год, тая в себе все возрастающую угрозу со стороны Испании. Лестер рассказывал мне, что королева по-прежнему пытается отвести от Англии решающее противостояние. Это удавалось ей на протяжении уже многих лет, но теперь, похоже, сражения не избежать. Капитаны, подобные Дрейку, нападали на испанские бухты и уничтожали их. После очередного дерзкого набега Дрейк заявил, что он «подпалил бороду испанскому королю». Все это было замечательно, но армаду таким образом уничтожить было невозможно. Даже самые неисправимые оптимисты признавали испанский флот лучшим в мире. В стране воцарилось уныние, потому что многие наши моряки попали в руки испанцам, а некоторые даже стали узниками инквизиции. О пытках, которым их подвергали испанцы, ходили такие жуткие рассказы, что вся страна поднялась в справедливом негодовании. Люди знали, что в мощных испанских галеонах прибудут не только орудия войны для уничтожения нашего флота и покорения нашей страны, но также орудия пыток, с помощью которых испанцы намеревались исполнить свою клятву и вынудить англичан принять их веру.

Мы очень долго делали вид, что ничего не происходит; теперь настала пора взглянуть правде в глаза.

Роберт постоянно находился при королеве, восстановившей его во всех правах и привилегиях. Опасность, угрожающая стране и им самим, заставила этих двоих забыть о своих разногласиях. Не было ничего удивительного в том, что слухи, ходившие о Елизавете и Лестере в пору их молодости, до сих пор не утихли.

В это же время обрел известность некто, называвший себя Артуром Дадли. Он жил в Испании и пользовался поддержкой испанского короля, который либо считал его историю правдивой, либо намеревался использовать ее для дискредитации Елизаветы.

Утверждалось, что Артур Дадли — сын королевы и Лестера, родившийся двадцать семь лет назад в Хэмптон-Корте. История гласила, что его передали на попечение человека по имени Сазерн, которому под страхом смерти было воспрещено разглашать тайну рождения младенца. Теперь Артур Дадли утверждал, что Сазерн раскрыл ему эту тайну.

Эти слухи ходили по всей стране, но никто не принимал их всерьез, а королева и Лестер попросту игнорировали. И уж во всяком случае, они ничуть не ослабили решимость людей отразить нападение испанской армады.

С каждым месяцем я видела мужа все реже. В знак своего безграничного доверия королева сделала его командующим английскими сухопутными войсками.

Флот собирался в Плимуте, где ожидалось нападение испанцев. Возглавил его лорд Ховард Эффингем, а помогали ему Дрейк, Хокинс и Фробишер, все как один отважные и опытные моряки, на которых смело можно было положиться. Сухопутная армия насчитывала восемьдесят тысяч человек, рвущихся на защиту от врага. Во всей стране не осталось человека, который не был бы исполнен решимости сделать все, от него (или нее) зависящее, чтобы спасти страну от Испании и инквизиции. Исключение составляли лишь предатели-католики.

Англичане излучали гордость и отвагу. Нас всех как будто подменили. Мы стремились не к личной выгоде, а к защите нашей страны. Это изумляло меня. Я сама, будучи от природы большой эгоисткой, тем не менее готова была отдать за Англию жизнь.

Во время редких встреч с Лестером мы восторженно говорили о грядущей победе. Мы должны победить. Мы обязаны победить. Королева будет управлять Англией столько, сколько лет жизни отпустит ей Господь.

Это было опасное, но славное время. Нас вела почти божественная решимость спасти страну; какая-то высшая сила говорила каждому из нас, что пока мы верим в победу, мы непобедимы.

Елизавета была просто великолепна. Народ боготворил ее как никогда прежде. Весьма характерным для этого времени стал отклик купцов лондонского Сити. Королева обязала их предоставить армии пять тысяч человек и пятнадцать кораблей, на что они ответили, что их вклад в победу составит не пять, а десять тысяч человек, и не пятнадцать, а тридцать кораблей.

В душах англичан страх перед испанцами боролся с гордостью за Англию, и последняя была настолько сильна, что никто не сомневался в исходе этой борьбы.

Лестер говорил о Елизавете в восторженных тонах, и, к собственному удивлению, я не испытывала ревности.

— Она бесподобна! — восклицал он. — Она непобедима. Жаль, что ты не можешь ее видеть. Она изъявила желание отправиться на побережье с тем, чтобы лично встретить людей Пармы, если они ступят на наш берег. Я ответил, что не могу этого допустить. Я сказал, что она может поехать в Тилбери и там обратиться к войскам. Я заявил, что в качестве командующего армией, которым она сама меня назначила, я запрещаю ей ехать на побережье.

— И она должна тебе повиноваться? — спросила я.

— Остальные меня поддержали.

Как ни странно, меня радовало, что в это время они вместе. Возможно, потому что в эту пору ее славы, когда она предстала перед своим народом и своими врагами как великая королева, я перестала видеть в ней женщину, соперницу. Я больше не боролась с ней за мужчину, которого мы обе любили так, как не любили никогда и никого. Отныне она стала Елизаветой Великой, матерью своих подданных, и даже я была вынуждена почтительно перед ней склониться.

То, что произошло потом, всем хорошо известно. Она отправилась в Тилбери и произнесла свою незабываемую речь. Невозможно забыть, как она, одетая в стальную кирасу, ехала перед войсками в сопровождении пажа, который вез ее шлем, украшенный белыми перьями. Елизавета сказала тогда солдатам: «Я знаю, что наделена телом слабой и хрупкой женщины, но у меня душа и сердце короля, и короля Англии».

Она поистине была великой. Я была вынуждена признать это. Она любила Англию. Возможно, это была ее единственная истинная любовь. Ради Англии она отказалась от брака, который могла бы заключить с Робертом, а я убеждена в том, что именно этого она жаждала всем сердцем в дни своей юности. Она была верной женщиной. За королевской гордостью скрывалось любящее сердце, точно так же, как блестящий политик таился за внешностью легкомысленной кокетки.

История той великой победы всем известна. Наши небольшие английские корабли оказались гораздо маневреннее именно благодаря своим размерам. Они метались между мощными, но неповоротливыми галеонами и сеяли среди них ужас и панику. Англичане направляли брандеры[14] на огромные испанские суда, и великая армада, прозванная испанцами Непобедимой, была разгромлена и повержена у берегов Англии. Множество несчастных испанцев утонуло, некоторых из них волны выбросили на берег, где им не приходилось рассчитывать на гостеприимство, остальные с позором вернулись к своему испанскому повелителю.

Последовало небывалое всенародное ликование. Вокруг зажженных по всей стране костров танцевали, пели и поздравляли друг друга с победой подданные великой королевы.

Народ понял — пока Англией управляет Елизавета, ей ничто не угрожает. А она, оставаясь верной себе, приказала отчеканить медали с девизом Venit, Vidit, Fugit, обыграв девиз Юлия Цезаря, который пришел, увидел и победил, в отличие от испанцев, которые пришли, увидели и разбежались. Эти медали пользовались большой популярностью, но мне кажется, что некоторые из ее моряков неодобрительно отнеслись к другой медали, на которой провозглашалось, что победа была одержана под командованием женщины — Dux Femina Facti[15]. Англия никогда не забудет, чем она обязана Дрейку, Хокинсу, Фробишеру, Рейли, Ховарду Эффингему, а также Берли и даже Лестеру. Однако ключевой фигурой была именно она, Глориана[16], как назвал ее поэт Спенсер.

Это была ее победа. Она олицетворяла собой Англию.

Кончина Лестер

Прежде всего и прежде всех остальных людей, я обязан упомянуть мою самую любимую и милостивую принцессу, чьим подданным меня сотворил Господь, и которая всегда была щедрой и благородной госпожой.

Завещание Лестера

Я была в Уонстеде, когда Лестер вернулся домой. Сначала я не поняла, как тяжело он болен. Он все еще находился в приподнятом настроении после одержанной победы. Никогда до этого он не был в такой милости у королевы. Будь ее воля, она вообще с ним не расставалась бы. Однако теперь она отослала его прочь, опасаясь за его здоровье.

Обычно он не ездил в Букстон в это время года, но сейчас она приказала ему отправиться туда без промедления.

Я внимательно на него посмотрела. Без своих сверкающих одеяний он выглядел совсем старым. Он еще сильнее растолстел, а его молодость осталась в далеком прошлом. Я невольно сравнивала его с Кристофером и понимала, что больше не хочу ложиться в постель с этим стариком, несмотря на то что он остается графом Лестером.

Казалось, королева не знает, как еще ей его облагодетельствовать. Она пообещала сделать его лордом-наместником Англии и Ирландии. Это давало ему такую власть, какой еще не располагал ни один из ее подданных. Похоже, она решила не водить его более за нос. Это была, конечно, не корона, но нечто весьма близкое.

Это понимали и другие. Берли, Уолсингем и Хэттон убеждали ее не совершать этого, по их мнению, необдуманного поступка, что выводило Лестера из себя.

— Но она это сделает, говорил мне Роберт, глядя на меня глазами, некогда такими ясными и сверкающими, а теперь опухшими и красными. — Вот увидишь, она это сделает.

И вдруг он все понял.

Быть может, это произошло потому, что он перестал так много думать о государственных делах. Быть может, это болезнь сделала его восприимчивее, а его нынешнее состояние оказалось намного серьезнее, чем за все годы, которые он страдал от приступов подагры. Быть может, меня окружала аура, которая окружает всех влюбленных женщин, потому что я была влюблена в Кристофера Блаунта. Не так, как некогда в Лестера. Я знала, что в моей жизни больше не будет ничего подобного. Но мое нынешнее чувство походило на бабье лето любви. Я была еще достаточно молода, чтобы любить. Я выглядела и чувствовала себя моложе своих сорока восьми лет. Мой любовник был моложе меня на двадцать лет, но мне казалось, что мы с ним одногодки. Я в очередной раз осознала, как я молода, оказавшись лицом к лицу с Лестером. Он был больным и старым человеком, а я лишена дара вечной любви и преданности, свойственного королеве. В конце концов, ради Елизаветы мною много лет грубо пренебрегали. Меня изумляло то, что, видя, каким он стал, она продолжает его любить. Передо мной раскрылась еще одна грань ее удивительной души.

Он много раз видел нас с Кристофером. Я не знаю, что раскрыло ему глаза. Возможно, то, как мы смотрели друг на друга; возможно, в какой-то момент наши руки соприкоснулись; возможно, он заметил пробежавшую между нами искру, или же до него дошли какие-то слухи. У нас всегда хватало врагов, готовых донести как на него, так и на меня.

Когда мы остались наедине в нашей спальне в Уонстеде, он произнес:

— Тебе пришелся по вкусу мой старший конюший.

Я не была уверена, насколько хорошо он осведомлен, поэтому, чтобы выиграть время, переспросила:

— Ты имеешь в виду… Кристофера Блаунта?

— Кого же еще? Вы нравитесь друг другу?

— Кристофер Блаунт… — повторила я, пытаясь нащупать почву под ногами, — умеет обращаться с лошадьми…

— Похоже, что и с женщинами тоже.

— В самом деле? Тебе, наверное, известно, что его брат и Эссекс дрались на дуэли. Причиной дуэли стала женщина. Шахматная королева, отлитая из золота и украшенная эмалью.

— Мы говорим не о его брате, а о нем самом. Лучше сознайся, потому что мне все известно.

— Что тебе известно?

— Что он — твой любовник.

Я пожала плечами и заявила, что не виновата в том, что кто-то не в силах скрыть свое восхищение мной.

— Если ты пускаешь этого человека в свою постель, то виновата.

— Кто-то распускает глупые слухи.

— Которые мне кажутся правдивыми.

Он больно сжал мое запястье, но я даже не поморщилась. Я вызывающе посмотрела ему в глаза.

— Мой господин, не угодно ли вам оглянуться на собственное поведение, прежде чем слишком внимательно присматриваться к моему?

— Ты моя жена, — ответил он. — То, что ты делаешь в моей постели, касается и меня.

— Значит, меня касается то, что вы делаете в постелях других женщин!

— Брось, — поморщился он. — Не уводи разговор в сторону. Я отсутствую… служа королеве.

— Своей доброй и милостивой госпоже.

— Нашей общей госпоже.

— Но в некоторых вопросах она приходится госпожой тебе одному.

— Ты же знаешь, что между нами никогда не было подобной близости.

— Артур Дадли утверждает обратное.

— Он лжец, — отрезал Роберт, — и, утверждая, что он наш с Елизаветой сын, произносит самую большую ложь своей жизни.

— Многие ему верят.

Придя в ярость, он оттолкнул меня от себя.

— Не уходи от ответа. Вы с Блаунтом любовники? Любовники? Любовники?

— Я — брошенная жена, — начала опять я.

— Ты ответила на мой вопрос, — его глаза сузились. — Не думай, что ты можешь безнаказанно предавать меня. Я заставлю тебя поплатиться за это оскорбление… вы оба поплатитесь.

— Я уже поплатилась за то, что вышла за тебя замуж. После этого королева ни разу не приняла меня.

— Ты считаешь это расплатой! Ты скоро поймешь свою ошибку.

Он угрожающе навис надо мной, такой высокий и большой, самый влиятельный человек в стране. Перед моими глазами заплясали строки из «Республики Лестера». Убийца. Отравитель. Неужели это правда? Я вспомнила всех, кто умер в удобный для него момент. Было ли это простым совпадением?

Когда-то он любил меня. Когда-то я очень много для него значила. Возможно, это все еще было так. Он приезжал ко мне всякий раз, когда ему это удавалось. Мы так хорошо подходили друг другу физически. Но я его разлюбила.

Теперь он узнал, что у меня есть любовник. Я не знала, хочет ли меня мой муж по-прежнему или нет. Он был болен и в полной мере чувствовал свой возраст. Думаю, в тот момент ему хотелось только отдыхать, но в обращенном на меня взгляде светилась ненависть. Я поняла, что он никогда не простит мне того, что я завела любовника.

Я верила в то, что во время своих долгих отлучек из дома он не нарушал супружескую верность. После возвращения из Нидерландов он не отлучался от королевы, и я помнила, что, находясь в Нидерландах, он хотел, чтобы я была рядом с ним в качестве его королевы.

Да, я все же имела над ним некоторую власть, потому что он хотел меня, я была ему нужна. Он был бы любящим мужем, если бы ему не мешала королева.

А теперь я его предала. У меня появился любовник, причем из числа людей, занимающих один из низших постов в его свите. Он никому не позволит безнаказанно оскорблять себя. В одном я была уверена: меня ждет месть.

Я спрашивала себя, не следует ли мне предупредить Кристофера. Нет, он не сможет скрыть от него свой страх. Он ничего не должен знать. Я понимала Лестера так, как его никогда не смог бы понять Кристофер. Я решила, что буду действовать по обстоятельствам.

— Я всем пожертвовал ради тебя, — медленно произнес он.

— Ты имеешь в виду Дуглас Шеффилд? — поинтересовалась я, твердо решив скрыть за маской легкомыслия охвативший меня к этому моменту страх.

— Ты знаешь, что она была мне безразлична. Я женился на тебе и навлек на себя гнев королевы.

— Она обратила свой гнев на меня, а не на тебя.

— Откуда я мог знать, что меня ожидает? И все же я женился на тебе.

— Ты не забыл, что это мой отец заставил тебя заключить со мной законный брак?

— Я хотел жениться на тебе. Я никого не любил так, как тебя.

— Ты женился на мне и оставил меня одну.

— Только ради королевы.

Я расхохоталась.

— Нас всегда было трое, Роберт. Две женщины и один мужчина. То, что одна из женщин оказалась королевой, не имеет значения.

— Имеет. Я не был ее любовником.

— Она не пустила тебя в свою постель. Это мне известно. И тем не менее ты был ее любовником, а она твоей любовницей. Поэтому не тебе судить других.

Он схватил меня за плечи, его глаза сверкнули, и я подумала, что сейчас он меня убьет. Я видела, что он взбешен. Я также знала, что он строит какие-то планы, и мне очень хотелось знать, что он задумал.

Внезапно он произнес:

— Завтра мы уезжаем.

— Мы… — выдавила из себя я.

— Ты, я и твой возлюбленный в числе прочих.

— Куда мы поедем?

Кривая усмешка тронула его губы.

— В Кенилворт, — произнес он.

— Я думала, ты едешь принимать ванны.

— Позже, — ответил он. — Вначале в Кенилворт.

— Почему ты не едешь прямо в Букстон? Именно это тебе велела сделать твоя госпожа. Ты выглядишь очень больным… смертельно больным.

— Я и чувствую себя точно так же, — кивнул он. — Но первым делом я хочу съездить с тобой в Кенилворт.

Затем он ушел, и я осталась одна.

Мне было страшно. Я видела выражение его глаз, когда он говорил о Кенилворте. Почему Кенилворт? Место, где мы встречались и страстно любили друг друга. Место наших тайных свиданий, где он принял решение жениться на мне, не оглядываясь на мнение королевы.

«Кенилворт», — произнес Роберт с жестокой улыбкой на губах, и я поняла, что в его мозгу зародился темный план. Что он сделает со мной в Кенилворте?

Я легла спать, и мне приснилась Эми Робсарт. Я лежала в постели и видела, что кто-то притаился в темном углу комнаты… какие-то люди начали бесшумно подкрадываться к моей кровати. Мне казалось, я слышу голоса, которые шептали мне: «Камнор… Кенилворт…» Я проснулась, дрожа от страха. Все во мне говорило, что Роберт задумал какую-то ужасную месть.

* * *

На следующий день мы отправились в Кенилворт. Я ехала верхом рядом с мужем и, искоса поглядывая на него, отмечала мертвенную бледность его кожи под красной сосудистой сеточкой, покрывавшей его щеки. Его элегантный круглый воротник, бархатный дуплет и берет с длинным пером не могли скрыть того, что он очень изменился. Не было никаких сомнений в том, что он тяжело болен. Ему было уже под шестьдесят, и он провел бурную жизнь, не отказывая себе в том, что принято называть радостями жизни. Теперь это было совершенно очевидно.

— Мой господин, — заговорила я, — нам следует без промедления отправиться в Букстон, — потому что вы, несомненно, нуждаетесь в целительных ваннах.

— Мы едем в Кенилворт, — отрывисто произнес он.

Но мы не добрались до Кенилворта. День начал клониться к закату, и я заметила, что он едва держится на лошади. Мы остановились в Рикотте, особняке семьи Норрис. Роберт лег в постель и не вставал несколько дней. Я за ним ухаживала. Он больше не говорил о Кристофере Блаунте. Однако он написал письмо королеве, и мне очень хотелось знать содержание этого послания. Я задавалась вопросом, рассказал ли он ей о моей неверности, и если рассказал, какова будет ее реакция. Впрочем, я не сомневалась, что подобное сообщение приведет ее в ярость. Хотя она и горько сожалела о нашем с Робертом браке, тот факт, что я предпочла другого мужчину, она воспримет как личное оскорбление.

Мне удалось прочесть это письмо, прежде чем оно было отправлено. В нем не было ничего, кроме заверений в его вечной любви и преданности своей богине.

Я и сейчас его помню, слово в слово.

Я должен смиренно просить Ваше Величество простить своего бедного старого слугу (он нарисовал две буквы «о» в слове «бедного» похожими на глаза, поставив в центре кружочков точки, чтобы напомнить ей о своем ласковом прозвище) за то, что он осмеливается осведомиться, как поживает его милостивая госпожа, как она себя чувствует после всего, что пришлось Ей пережить за последнее время, поскольку Ее здоровье и долголетие являются первоочередным предметом его ежедневных молитв. Что касается моего собственного безнадежного случая, то я продолжаю применять Ваше средство и нахожу, что оно помогает намного лучше любых лекарств, которые я когда-либо принимал. С надеждой полностью исцелиться на ваннах и продолжая молиться за благополучие Вашего Величества, я смиренно целую Ваши ноги, намереваясь сегодня же, в четверг, продолжить свое путешествие, покинув Рикотт, где Вам также приходилось останавливаться. Остаюсь самым преданным и покорным слугой Вашего Величества.

Р. Лестер

Он добавил постскриптум, где благодарил ее за подарок, который она отослала ему и который привезли вслед за нами в Рикотт.

Нет, здесь не было ничего о моем преступлении, и, разумеется, он написал ей письмо из Рикотта, потому что в прошлом они часто останавливались в этом доме. В этом парке они вместе катались верхом и охотились, в этом огромном холле они пировали, пили вино и играли в любовников.

Я сказала себе, что имела полное право завести любовника. Разве все эти годы мой муж не был любовником королевы!

Я послала за Кристофером, и мы встретились в маленькой комнатке, расположенной в стороне от остальных жилых помещений.

— Он знает, — сказала я ему.

Он уже и сам обо всем догадался. Он сказал, что ему все равно, но это было бравадой. На самом деле он дрожал всем телом.

— Как ты думаешь, что он собирается предпринять? — спросил он, пытаясь выглядеть беспечным.

— Я не знаю, но буду начеку. Ты тоже будь осторожен. Постарайся не оставаться в одиночестве. У него повсюду убийцы.

— Я буду готов, — ответил Кристофер.

— Я думаю, он отомстит мне, — сообщила я Кристоферу. Это привело его в ужас, польстивший моему самолюбию.

Мы покинули Рикотт и двинулись дальше по дорогам Оксфордшира. Я осознала, что мы находимся неподалеку от Камнора, и мне почудился в этом некий зловещий знак.

— Мы должны заночевать в нашем доме в Корнбери, — обратилась я к Роберту. — Дальше ехать ты пока не в состоянии.

Он с этим согласился.

Этот дом был темным и мрачным. Он стоял посреди леса, поскольку некогда принадлежал леснику. Слуги помогли ему подняться в наспех подготовленную комнату, где он без сил опустился на кровать.

Я настаивала на том, что мы должны остаться здесь, пока графу не станет лучше, и он не сможет продолжить путешествие. Он нуждался в отдыхе, поскольку даже короткий переезд из Рикотта в Корнбери совершенно измотал его.

Он согласился с тем, что должен отдохнуть, и вскоре уснул глубоким сном.

Я сидела у его постели. Я могла не притворяться встревоженной, потому что меня тревожило то, что он задумал. По его наигранному равнодушию я видела, что у него есть план, и этот план угрожает моему благополучию.

В доме царила тишина, но я не могла отдыхать. Я боялась теней, заполнивших углы с наступлением темноты. Листья уже начинали желтеть, потому что наступил сентябрь, ветер сорвал многие из них, и весь лес был усеян желтой листвой. Я смотрела из окон на облетающие деревья, слушала вой ветра в их ветвях и спрашивала себя, чувствовала ли Эми такую же обреченность в свои последние дни в Камнор-Плейс.

Третьего сентября лес озарило яркое солнце, и Роберт несколько оживился. Ближе к вечеру он послал за мной и сообщил мне, что на следующий день мы продолжим наше путешествие, если он будет чувствовать себя так же хорошо. Он сказал, что мы обсудим наши разногласия и придем к взаимопониманию. Он добавил, что мы слишком близки, чтобы расставаться, пока в нас теплится жизнь.

Эти слова прозвучали зловеще, а его глаза светились лихорадочным блеском.

Он чувствовал себя настолько хорошо, что захотел есть. Он считал, что после еды к нему вернутся силы, и он сможет продолжить путешествие.

— Быть может, тебе следует поскорее направиться к ваннам? — спросила я.

Он внимательно посмотрел на меня и ответил:

— Будет видно.

Он поел в спальне, потому что слишком устал и не мог спуститься в столовую. Он сказал, что у него есть хорошее вино, которое он хотел бы выпить со мной.

Я похолодела. В моей голове как будто прозвенел сигнал тревоги: я не должна пить это хорошее вино.

Во всей стране не было человека, искушенного в искусстве отравления более доктора Джулио, продолжавшего неутомимо трудиться на своего хозяина.

Я не должна пить это вино.

Хотя, возможно, он вовсе не намерен отравлять меня. Он мог задумать иную месть. Если бы он заточил меня в Кенилворте, возможно, даже сообщив внешнему миру, что я утратила рассудок, это было бы намного больнее мгновенной смерти. Но я должна быть начеку. Я поднялась к нему в комнату. На столе стояли кувшин с вином и три кубка. Один кубок был наполнен вином, остальные два были пусты. Роберт откинулся на подушки, его лицо раскраснелось, и я подумала, что он уже, наверное, выпил больше чем следовало.

— Это то самое вино, которое мне предстоит попробовать? — спросила я.

Он открыл глаза и кивнул. Я поднесла кубок к губам, но не стала пить. Это было бы неосмотрительно.

— Очень хорошее вино, — сказала я.

— Я знал, что оно тебе понравится.

Мне показалось, что в его голосе прозвучало торжество. Я поставила кубок на стол и подошла к кровати.

— Роберт, ты очень болен, — заговорила я. — Тебе придется сложить с себя некоторые из своих обязанностей. Ты и так уже очень много сделал.

— Королева на это ни за что не согласится, — ответил он.

— Ее беспокоит твое здоровье.

Он улыбнулся и ответил:

— Да, она всегда обо мне беспокоилась.

В его голосе прозвучала нежность, и при мысли об этих стареющих любовниках меня внезапно охватил гнев. За всю жизнь они так и не позволили своей любви дойти до естественной кульминации, но даже теперь, будучи старыми и морщинистыми, они продолжают воспевать ее, либо делают вид, что воспевают.

Какое право имеет муж так бесстыдно восхищаться женщиной, не являющейся его женой, будь даже она самой королевой?

Мой роман с Кристофером имел полное право на существование.

Он закрыл глаза, а я подошла к столу. Повернувшись к нему спиной, я перелила вино, которое не стала пить, в другой кубок. Это был кубок, которым пользовался Роберт, потому что ему подарила его королева. Я вернулась к постели.

— Мне так плохо, — пожаловался он.

— Ты слишком плотно поел.

— Она считает, что я слишком много ем.

— И она права. А теперь отдохни. Тебе хочется пить? — Он кивнул. — Налить тебе вина? — продолжала я.

— Да, налей. Кувшин на столе, и мой кубок тоже.

Я подошла к столу. Мои пальцы дрожали, когда я подняла кувшин и налила вино в кубок, недавно содержавший то, что предназначалось мне. «Что с тобой? — уговаривала я себя. — Если он ничего не задумал против тебя, значит, все в порядке, и он тоже не пострадает. А если он хотел меня отравить… разве я в этом виновата?»

Я поднесла его кубок к кровати. Когда он принял его из моих рук, в комнату вошел паж Роберта, Вилли Хейнс.

— Моего господина мучает жажда, — произнесла я. — принеси еще вина. Оно может ему понадобиться.

Паж вышел, а Лестер осушил бокал.

* * *

Следующий день я помню так отчетливо, как будто он был вчера, а не много лет назад. Это было четвертое сентября, но казалось, что все еще стоит лето. Уже к десяти утра яркое солнце без следа уничтожило легкий запах осени.

Накануне Лестер сказал, что сегодня мы уезжаем. Мои женщины облачали меня в костюм для верховой езды, когда в дверь постучал Вилли Хейнс. Он был бледен и дрожал. Он сказал, что граф лежит, не шевелясь, и очень странно выглядит. Вилли боялся, что граф умер.

Опасения Вилли Хейнса подтвердились. Этим утром в доме лесника в Корнбери могущественный граф Лестер покинул этот мир.

* * *

Итак, мой Роберт, Роберт королевы, умер. Это меня потрясло. Перед моим внутренним взором стояла я сама, идущая с кубком к его постели. Он выпил то, что предназначалось мне… и он умер.

Нет, я не могла в это поверить. Я была безутешна. Мне казалось, что умерла часть меня. Столько лет он был самым важным человеком в моей жизни… он и королева.

— Теперь нас только двое, — пробормотала я. И почувствовала себя безмерно одинокой.

Разумеется, раздались привычные вопли: «Яд!» Подозрение, естественно, тут же пало на меня. Вилли Хейнс упомянул, что видел, как я давала ему вино. То, что человек, считавшийся архиотравителем своего времени, пал жертвой собственного оружия, походило на справедливое возмездие, разумеется, если это было действительно так. Я знала, что подозрение в убийстве супруга будет следовать за мной до самой могилы. Услышав о том, что королева распорядилась произвести вскрытие, я запаниковала. Я и сама не знала, отравила я Лестера или нет. Я допускала, что он ничего не подмешивал в вино, которое предназначалось для меня, но которое он выпил сам. Его здоровье было в таком состоянии, что он мог умереть в любой момент. Я к его смерти была непричастна. Как можно было обвинять меня в его кончине?

Я вздохнула с облегчением, когда в теле Роберта не обнаружили ничего, указывающего на присутствие яда. Но с другой стороны, доктор Джулио славился своими ядами, не оставляющими ни малейшего следа спустя очень короткое время. Так что я никогда не узнаю, намеревался ли мой муж отравить меня, и мы всего лишь поменялись ролями, или же он умер естественной смертью.

Его смерть осталась такой же загадкой, как и смерть его жены Эми.

Кристофер хотел поскорее жениться на мне, но я помнила историю королевы, Роберта и Эми Робсарт и сдерживала его юношескую импульсивность. Разумеется, я не королева, и на мне не сосредоточено внимание всего мира. Зато ни об одном человеке не говорили так много не только в Англии, но и во всей Европе, как о том, вдовой которого я теперь являлась.

— Я уже сказала, что выйду за тебя замуж, — успокаивала я Кристофера. — Но позже… не сейчас.

Я сожалела, что не была при дворе, когда грустную новость сообщили королеве. Мне рассказывали позже, что она вообще ничего не произнесла, а просто уставилась в пространство перед собой. Затем поднялась в свою спальню и заперлась внутри. Она отказывалась от еды и никого не хотела видеть. Она хотела, чтобы ее оставили наедине с ее горем.

Я догадывалась о глубине этого горя. Я даже чувствовала себя пристыженной. Только теперь я осознала необыкновенную глубину ее натуры, ее способность к бескорыстной любви и беспощадной ненависти.

Она отказывалась выходить из комнаты, в которой оплакивала Роберта. Спустя два дня ее министры не на шутку встревожились. Лорд Берли взял с собой нескольких помощников и велел взломать дверь спальни.

Мне легко было понять ее чувства. Она знала его так долго, с того времени, когда оба они были детьми. Теперь ей казалось, что ее жизнь утратила смысл. Я представляла себе, как она смотрит в холодное жестокое зеркало и видит перед собой старуху, на которую она прежде отказывалась смотреть. Она состарилась, как бы ни танцевали вокруг нее привлекательные юноши. Она знала, что они нуждаются только в ее подачках. Сними с нее корону, и огонь тут же потухнет, и бабочки прекратят свой беспорядочный танец.

Но был один человек, наверняка говорила она себе, у нее были ее Глаза, ее Милый Робин, один-единственный во всем мире, кого она по-настоящему любила, а теперь он покинул ее. И она, несомненно, спрашивала себя, какой была бы ее жизнь, если бы она рискнула короной и вышла за него замуж. Сколько интимных радостей они познали бы вместе! Быть может, сейчас у нее были бы дети, в которых она смогла бы найти утешение. Вместо припадков ревности она познала бы радость от осознания того, что я никогда не смогу разделить с ним его жизнь!

Мы с ней были близки как никогда. Ее горе было моим горем. Я удивилась тому, как мне не хватает Роберта, потому что в последние годы я от него отдалилась. Но я сделала это только потому, что между нами стояла она. Теперь, когда он ушел, моя жизнь будет пуста… так же, как и ее жизнь.

Однако, как это всегда бывало в тяжелые времена, она в конце концов вспомнила о том, что она — королева. Роберт умер, но жизнь продолжалась. Ее жизнью была Англия, а Англия не могла умереть и оставить ее в одиночестве.

* * *

Я волновалась, опасаясь, что, узнав о моем романе, Роберт мог изменить свое завещание, назвав основания для подобного действия.

Но нет. У него было слишком мало времени, и он ничего не изменил. Я осталась душеприказчицей, а в помощь мне были назначены брат Роберта Уорвик, Кристофер Хэттон и лорд Ховард Эффингем. Я даже не догадывалась о том, как глубоко он увяз в долгах. Он всегда был расточителен, а незадолго до смерти заказал подарок для королевы, драгоценную подвеску на нитке из Шестисот жемчужин. В центре подвески красовался огромный бриллиант в окружении трех изумрудов, и все это, в свою очередь, было окружено кольцом из мелких бриллиантов.

Именно ее он первой упоминал в своем завещании, как если бы она была его женой, и благодарил ее за доброту и великодушие. Даже после смерти он поставил ее на первое место. Стремясь унять муки совести, я позволила себе разгневаться и испытать укол ревности.

Он составил завещание, находясь в Нидерландах. В то время он считал, что я его по-прежнему люблю.

Вот что он написал.

Вслед за Ее Величеством я должен упомянуть свою любимую жену, которой я оставляю все, что в моих силах, хотя это составляет намного меньше того, что мне хотелось бы ей оставить, поскольку она всегда была верной и очень любящей, а также покорной и заботливой женой. Надеюсь, что она любит меня сейчас, когда я ушел, не меньше, чем я любил ее при жизни.

«Ах, Роберт, — с грустью подумала я, — как бы я сейчас тебя оплакивала, если бы все оставалось так, как это было тогда. Если бы не твоя возлюбленная королева, все могло сложиться совсем иначе. Было время, когда я тебя любила, и любила очень сильно, но она всегда стояла между нами».

Я с возмущением обнаружила, что он щедро позаботился о своем ублюдке, Роберте Дадли. В то время ему было тринадцать лет, и ему предстояло немало унаследовать после моей смерти и смерти брата Роберта, графа Уорвика. Он также получал определенные привилегии по достижении двадцати одного года, а до тех пор не должен был ни в чем нуждаться.

Разумеется, Роберт никогда не отрицал того, что этот мальчик — его сын. Но, поскольку он также был сыном леди Стаффорд, я полагала, что она и ее муж способны о нем позаботиться.

Мне Роберт оставил Уонстед и три небольших особняка, включая Дрейтон Бассет в Стаффордшире, где я со временем окончательно поселилась. Лестер-хаус также принадлежал мне, включая всю посуду и драгоценности, находящиеся в доме, но к моему горю и молчаливой ярости, Кенилворт достался Уорвику, а после его смерти должен был отойти ублюдку Дадли.

Более того, как я уже говорила, долги Роберта оказались намного больше, чем я могла себе представить. Его долги короне составляли двадцать пять тысяч фунтов. Он был очень щедр по отношению к королеве, и большая часть его долгов объяснялась именно его подарками Елизавете. Я ожидала, она учтет тот факт, что он умер, находясь на службе у государства. Обычно в таких случаях так и происходило.

Увы, на меня ее снисходительность не распространялась. Настал момент отмщения. Она покинула уединение, исполненная решимости взыскать с меня все долги, до единого фунта. Ее ненависть ко мне ничуть не ослабела после его смерти.

Она заявила, что средства для оплаты долгов должны быть изысканы среди утвари Лестер-хауса и Кенилворта, и потребовала немедленно составить соответствующую опись, чтобы вывезти предметы, отобранные для продажи.

По отношению ко мне она была беспощадна. Это приводило меня в ярость, но я ничего не могла с этим поделать.

Одно за другим мне приходилось продавать мои сокровища, ценности, бывшие частью моей жизни. В бессильной ярости я оплакивала расставание с ними, проклиная в душе королеву, но, как обычно, была вынуждена покориться ее воле.

Средств, вырученных от этих вынужденных распродаж, все равно не хватало для погашения всех долгов. Тем не менее мне было очень важно увековечить память Роберта мемориалом в часовне Бошамп. Мемориал с высеченным на нем девизом Роберта Droit et Loyal[17] изготовили из массивных глыб мрамора, Здесь же стояла мраморная фигура Роберта в воротнике святого Михаила, а рядом оставалось свободное место, предназначенное для меня, когда наступит и мой черед.

Так ушел из жизни великий граф Лестер. Спустя год я вышла замуж за Кристофера Блаунта.

Эссекс

Эссекс!

Так неожиданно и недостойно покинув Наше присутствие, где вам должно находиться, вы не можете не осознавать всей оскорбительности вашего поведения для Нас. Великие милости, щедро пожалованные Нами вам, подвигли вас пренебречь своими обязанностями, позабыв о том, что вы находитесь на Нашей службе; иному толкованию ваши странные действия не поддаются… Посему Мы повелеваем вам по получении этих писем незамедлительно отбросить все отговорки и заминки и поспешить предстать пред Нами, дабы выслушать дальнейшее изъявление Нашей воли. Остерегайтесь навлечь на себя Наше негодование, ибо ослушание грозит вам расплатой.

Королева — Эссексу

Какое-то время я наслаждалась своим новым замужеством и была абсолютно счастлива. У меня был привлекательный, молодой и любящий муж, который постоянно заботился обо мне, а не о другой женщине. Мой сын Роберт, граф Эссекс, быстро превращался в одного из самых приближенных фаворитов королевы. Казалось даже, что со временем он сможет занять место своего отчима.

— Недалек тот день, когда я скажу королеве, что она должна принять тебя, — сообщил он мне.

Он очень отличался от Лестера, всегда такого осторожного и скрытного. Иногда мне становилось за него страшно. У него было так мало такта, и он всегда говорил то, что думает, даже если это могло пойти ему во вред. Эти качества привлекали своей новизной, но я спрашивала себя, долго ли они будут нравиться такой тщеславной и привыкшей к беспрестанной лести женщине, как королева. Пока что Эссекс нравился ей своей юностью и необычностью, являясь для нее enfant terrible[18]. Он и сам всегда был чрезмерно тщеславен, но не переоценивает ли он свое влияние на королеву? — тревожилась я.

Я обсуждала это с Кристофером, который считал, что королева так влюблена в молодость и привлекательную внешность Эссекса, что способна очень многое ему простить. Молодость и привлекательная внешность Кристофера сослужили хорошую службу и ему самому, размышляла я, но ни его молодость, ни его красота не заставили бы меня терпеть с его стороны дерзость и высокомерие, и я сомневалась, что их потерпит Елизавета.

Я сочла за лучшее выждать год, прежде чем выходить замуж, учитывая слухи относительно смерти Лестера и тот факт, что мой новый муж на двадцать лет моложе меня. Последовавший за свадьбой год был очень счастливым.

Мы всегда были дружной семьей. Мне очень нравилась преданность Лестера своим близким. И хотя мои дети были в отличных отношениях со своим первым отчимом, они с готовностью приняли и второго.

Пенелопа всегда была моей любимицей. Как и я, она была склонна к интригам, и, несмотря на все свои семейные неурядицы, никогда не падала духом. Вместо этого она постоянно озиралась вокруг в поисках новых увлекательных приключений. Разумеется, я знала, что вся ее безмятежность — это лишь видимость. Она вела вполне благопристойную жизнь в своем поместье Лис, в Эссексе, а также в лондонском доме лорда Рича. В загородном имении она была образцовой и добродетельной супругой, всю себя посвящающей своему подрастающему выводку. К этому времени у нее уже было пятеро детей. Троих сыновей звали Роберт, Генри и Чарльз, а двух дочерей — Леттис (в мою честь) и Пенелопа (в свою собственную). Но когда она являлась ко двору, из нее ключом била энергия.

Ее возмущал тот факт, что королева по-прежнему отказывается принимать меня, и она уверяла, что Эссекс не упустит возможности восстановить мое положение при дворе.

— Если этого не смог сделать Лестер, ты думаешь, это удастся Эссексу? — сомневалась я.

— Ха! — смеялась Пенелопа. — Ты думаешь, Лестер очень старался?

Я не могла не признать, что Лестеру было сложно отстаивать права своей жены, которую королева подвергла остракизму именно потому, что она являлась его женой.

Мои дети часто бывали в Лестер-хаусе: обе мои дочери, мой сын Уолтер и зачастую Эссекс. Его дружба с Чарльзом Блаунтом, с которым он дрался на дуэли из-за шахматной королевы, окрепла, и Чарльз, который к тому еще был и старшим братом моего мужа, стал практически членом нашей семьи. Нас также часто навещала Франческа Сидни, и разговоры, которые велись за моим столом, были оживленными и непринужденными, хотя иногда выходили за рамки разумной сдержанности. Я даже не пыталась их сдерживать, потому что мне не хотелось привлекать внимание собеседников к своему возрасту, ведь все они были значительно моложе меня. Однако иногда я спрашивала себя, что подумала бы королева, если бы могла их слышать.

Самым беспечным из всех был, разумеется, Эссекс, который обретал все большую уверенность в том, что он может управлять королевой. Чарльз Блаунт изредка предостерегал его от излишней самоуверенности, но Эссекс только смеялся в ответ.

Я всегда с гордостью наблюдала за ним, убежденная в том, что он бесподобен в глазах не только матери, но и других людей. Он был не более привлекателен, чем Лестер в юности, и в равной степени обаятелен. Но, несмотря на то что в отличие от Эссекса, Лестер обладал всеми достоинствами, какими природа только может наделить человека, слабости моего сына были такими милыми, что располагали к нему больше, чем к Лестеру его сила.

Лестер всегда точно знал, какие последствия будут иметь его действия, взвешивая при этом собственную выгоду. Спонтанность Эссекса была такой трогательной именно из-за своей опасности. Как и его честность, или то, что он понимал под честностью. В разгар веселья Эссекс мог внезапно погрустнеть. Он был очень подвижен и преуспевал во многих играх и забавах, но его могла уложить в постель неожиданная болезнь. У него была странная подпрыгивающая походка, по которой его еще издали можно было выделить в группе людей и при виде которой мое сердце каждый раз неизъяснимо щемило. Конечно же, он был очень красив, унаследовав от меня густые золотисто-каштановые волосы и темные глаза, и, конечно же, он очень отличался от других молодых людей, окружавших королеву. Они были подхалимами, а он на лесть не был способен. Более того, он искренне восхищался королевой, в каком-то смысле был в нее влюблен, однако никогда не изменял себе ради того, чтобы угодить ей. Он никогда не восторгался ее мудростью, если в чем-то не соглашался с ней.

Я очень боялась, что его неосторожность может довести его до беды, и постоянно призывала к осмотрительности.

Когда мы находились в обществе Пенелопы, Чарльза Блаунта, Кристофера и Франчески Сидни, он всегда говорил о своих надеждах на будущее. Он считал, что королеве надо быть жестче в отношении испанцев. Они потерпели сокрушительное и унизительное поражение, и, по мнению Эссекса, этот успех следовало развить. Он собирался давать королеве советы относительно того, что ей следует предпринять. У него были обширные планы. В числе прочего он был уверен, что Англия нуждается в постоянно действующей армии.

— Солдаты должны быть хорошо обучены, — восклицал он, возбужденно размахивая руками. — Каждый раз, вступая в войну, мы вынуждены заново обучать мужчин и юношей. Они должны быть в состоянии постоянной готовности. Я без устали твержу ей об этом. Когда я поведу армию на войну, мне понадобятся воины, а не пахари.

— Тебе она никогда не позволит покинуть пределы страны, — напоминала ему Пенелопа.

— В таком случае, придется обойтись без ее позволения, — высокомерно парировал мой сын.

«Интересно, что сказал бы на это Лестер», — думала я.

Иногда я очень осторожно напоминала ему о том, как вел себя с королевой его отчим.

— О, он ничем не отличался от остальных! — фыркал Эссекс. — Он не осмеливался ей перечить. Он делал вид, что соглашается со всем, что она говорила или делала.

— Не всегда; он перечил ей, притом неоднократно. Не забывай, что он женился на мне.

— Он никогда не перечил ей открыто.

— Он до конца жизни оставался ее фаворитом, — добавила я.

— Я тоже всегда буду ее фаворитом, — горделиво заявил Эссекс, — только я добиваюсь ее расположения своими методами.

Я сомневалась в разумности подобного поведения и продолжала опасаться за него. Хотя Пенелопа была очень близка мне, моим любимцем всегда оставался Эссекс. Я размышляла над тем, как странно, что мы с королевой любим одних и тех же мужчин, и что столько лет мужчина, занимающий самое важное место в ее жизни, не менее важен и для меня.

Я знала, что она все еще оплакивает Лестера. Я слышала, что у нее есть его миниатюрный портрет, на который она часто смотрит, и что она хранит последнее полученное от него письмо в ларце с надписью «Его последнее письмо».

Да, по странной иронии судьбы теперь, когда мой муж был мертв, место ее любимого мужчины занял мой сын.

* * *

Эссекс постоянно жаловался на свои многочисленные долги. Хотя королева и демонстрировала ему свою благосклонность, постоянно удерживая возле себя, он, в отличие от отчима, которому она жаловала титулы и земли, до сих пор не получил от нее ничего ценного.

Им овладело беспокойство и жажда приключений, которые могли бы его обогатить. Ответом на его устремления была война. Победоносная война всегда сопровождалась трофеями. Более того, он упорствовал во мнении, которое разделяли и другие приближенные королевы, что войну с Испанией следует продолжать.

В конце концов королева заявила, что, возможно, она снарядит экспедицию. Дон Антонио, король Португалии, взошел на трон после смерти короля Энрике, но уже через год был низложен и с тех пор жил в Англии. Теперь король Испании Филипп поставил герцогу Альбе задачу вернуть Португалию испанской короне. Поскольку португальцы были возмущены испанской экспансией, Португалия представляла собой удобную арену войны. Сэру Фрэнсису Дрейку поручались военные действия на море, а сэру Джону Норрису — сухопутные операции.

Когда Эссекс намекнул Елизавете, что он тоже хотел бы присоединиться к армии, она пришла в бешенство, и он понял, что говорить с ней на эту тему бесполезно. Впрочем, Эссекс не был бы Эссексом, если бы это его остановило, и он не принялся собираться на войну без монаршего соизволения.

За несколько дней до отъезда он заехал ко мне попрощаться. Мне польстило то, что он доверил мне тайну, в которую не была посвящена королева.

— Она придет в ярость, — сказала я. — Возможно, она даже не примет тебя обратно.

В ответ он рассмеялся. Он был так уверен в себе и в том, что он умеет обращаться с Елизаветой.

Я предостерегла его, но в душе злорадствовала, представляя себе, как разгневается королева, узнав, что ей не удалось удержать его.

Как же он любил интриги! Они с Пенелопой спланировали все это вместе.

Вечером накануне отъезда он собирался пригласить к себе на ужин лорда Рича, мужа Пенелопы. Расставшись с гостем, он планировал немедленно спуститься в парк, где его должен был ожидать грум с лошадьми.

— Дрейк ни за что не пустит тебя на свой корабль, — сказала я. — Он отлично знает, что это идет вразрез с волей королевы, а уж он точно не захочет навлекать на себя ее гнев.

Эссекс опять рассмеялся.

— Дрейк меня даже не увидит. Я договорился с Роджером Уильямсом. Он будет ожидать меня с кораблем. Мы выйдем в море, и если они не позволят нам присоединиться к их флотилии, мы организуем собственную операцию.

— Ты меня пугаешь, — сказала я. Но на самом деле я им гордилась, гордилась его удалью и бесшабашностью, которая, как мне казалось, досталась ему от меня, поскольку она, абсолютно точно, не была присуща его отцу.

Он поцеловал меня, излучая обаяние и заботливость.

— Не надо, милая маменька, не бойся за меня. Я совершенно уверен в том, что вернусь домой, увенчанный славой, и привезу столько испанского золота, что все ахнут. Я поделюсь золотом с королевой и дам ей понять, что если она хочет видеть меня возле себя, она должна принять и мою мать.

Все это звучало весьма убедительно. К тому же Эссекс был исполнен такого энтузиазма, что, по крайней мере, в этот момент мне хотелось ему верить.

Он написал королеве несколько писем, в которых объяснял свои действия. Эти письма он запер в ящике стола.

Рано утром он отправился в Плимут. Проскакав девяносто миль, он отослал грума назад с ключами от стола и поручением вручить их лорду Ричу, которого просил открыть стол и отвезти письма королеве.

Ярость королевы, когда она получила эти письма, была неописуема. Все придворные решили, что Эссексу настал конец. Она кляла ослушника на чем свет стоит, называя его всеми словами, которые только приходили ей на ум и во всеуслышание обещая показать ему, что ожидает тех, кто не подчиняется королеве. Я торжествовала, узнав о ее обиде и разочаровании, одновременно испытывая тревогу за Эссекса, возможно, разрушившего свою карьеру.

Она тут же написала ему, требуя немедленного возвращения, но увидели мы Эссекса лишь спустя три месяца. Сразу по возвращении он показал мне ее письма. Судя по всему, она писала их в состоянии крайнего бешенства.

Когда письма наконец попали ему в руки, у него за плечами уже было несколько недель приключений, по большей части провальных, и у него хватило мудрости понять, что необходимо как можно скорее исполнить волю королевы.

Эссекс предстал перед королевой, которая потребовала, чтобы он объяснил ей свое поведение, после чего он упал на колени и заявил, что счастлив видеть ее. Все, что ему пришлось выстрадать, стоило этого мгновения. Пусть она накажет его за безрассудство. Теперь ему все равно. Он вернулся домой, и ему было позволено поцеловать ее руку.

Он говорил искренне. Он и в самом деле был счастлив оказаться дома, а при виде Елизаветы, облаченной в сверкающее платье и окруженной царственной аурой, почувствовал, что сражен этой уникальной женщиной, как в первый раз.

Она усадила его рядом с собой и заставила рассказать о своих приключениях — и всем стало ясно, что она счастлива его возвращению и он прощен.

«Все в точности, как с Лестером, — качали головами придворные, — Эссекс непогрешим».

* * *

Возможно, после того как Елизавета узнала, что Эссекс ослушался ее в погоне за деньгами, она решила предоставить ему возможность делать их дома. Она стала проявлять к нему щедрость, и его состояние начало расти. Самым важным было то, что она предоставила ему монополию на сбор таможенной пошлины со сладких вин, ввозимых в страну, и это позволило ему быстро разбогатеть. Это право она некогда дарила Лестеру, благодаря чему я знала, насколько ценен этот подарок.

Мой сын уже стал первым фаворитом королевы, но самым удивительным было то, что на свой собственный, удивительный манер он тоже был в нее влюблен. Желание жениться на королеве так долго не давало покоя Лестеру. Эссексу подобное и в голову не могло прийти, однако она покорила его сердце, он обожал ее и восхищался ею. Я видела некоторые из писем, написанных моим сыном королеве. Все они излучали эту необыкновенную страсть. Это не мешало ему заводить романы с другими женщинами, и за ним быстро закрепилась репутация волокиты. Разумеется, его внешность, очаровательные манеры и положение при дворе делали его неотразимым. Я видела, насколько нуждается в нем королева в этот период своей жизни. Она не могла полюбить его так же глубоко, как она любила Лестера, но это было совсем другое чувство. Этот молодой человек, позволявший себе говорить то, что думает, и ненавидевший притворство, вознес ее на пьедестал своего обожания, и это покорило ее сердце.

С удивлением и радостью я наблюдала за его успехами. Я ликовала, потому что именно мой сын, несмотря на вражду королевы с его матерью, нашел путь к ее сердцу. Однако меня не покидала тревога. Он был так безрассуден. Казалось, он не понимает того, что опасность подстерегает его на каждом шагу, а если и понимает, то не придает этому большого значения. У него повсюду были враги. Особые опасения у меня вызывал Рейли. Королева любила этого умного, хитрого и очень привлекательного мужчину, хотя и не так сильно, как моих мужчин — моего мужа и моего сына. Иногда ирония этой ситуации представала передо мной во всей своей нелепости, и тогда я не могла удержаться от смеха. Это походило на кадриль. Каждый из четверых исполнял свою особенную партию под мотив, задаваемый королевой. Один из четверых уже покинул паркет, но трое оставшихся продолжали танцевать.

Эссекс не умел обращаться с деньгами. Он и в этом отличался от Лестера! А Лестер умер, будучи по уши в долгах. Я часто спрашивала себя, что ждет моего сына. Чем богаче он становился (по милости королевы), тем делался щедрее. Он не жалел денег для тех, кто служил ему. Они утверждали, что пойдут за ним на край света, но я сомневалась в том, что они демонстрировали бы подобную преданность, если бы у него было недостаточно средств для ее оплаты.

Мой милый Эссекс! Как я его любила! Как я им гордилась! И как я за него боялась!

Именно Пенелопа привлекла мое внимание к его всевозрастающей привязанности к Франческе Сидни. Франческа была необыкновенно красивой брюнеткой, очень похожей на отца, которого королева называла своим Мавром. Однако она была такой тихоней, что всегда казалась несколько отстраненной от шумной компании молодежи, собиравшейся за моим столом.

Пенелопа считала, что Франческа нравится Эссексу именно тем, что она так сильно от него отличается.

— Ты думаешь, он намерен на ней жениться? — спросила я.

— Я бы этому не удивилась.

— Она старше его, к тому же вдова, и у нее есть дочь.

— Он все время опекает ее, с того самого времени как умер Филипп. Она тихая и скромная. Она не станет вмешиваться в его планы. Мне кажется, это то, что ему нужно.

— Моя милая Пенелопа, во всей Англии нет мужчины с более многообещающим будущим, чем твой брат. Он мог бы взять невесту из какой-либо самой богатой и влиятельной семьи королевства. Я не верю, что он остановит свой выбор на дочери Уолсингема.

— Моя милая маменька, — заверяла меня Пенелопа, — все равно выбор останется за ним, и наше мнение тут никакой роли не играет.

Она оказалась права, но я не хотела в это верить. Сэр Фрэнсис Уолсингем обладал немалым влиянием и был одним из самых талантливых министров королевы, но он никогда не входил в число ее фаворитов, относясь к категории людей, которых королева ценила за их способности. Елизавета охотно признавала его заслуги. Он являлся организатором и руководителем одной из самых надежных шпионских сетей в мире. При этом он зачастую оплачивал услуги агентов из собственного кармана. Именно его усилиями был раскрыт заговор Бабингтона, результатом чего стала казнь шотландской королевы. Он был необычайно честным человеком, но не обладал сколько-нибудь значительным состоянием и в основном оставался в тени. Но Эссекса все это не смущало. Он решил жениться на Франческе Сидни.

Мы с Кристофером, Пенелопа и Чарльз Блаунт побеседовали с ним, и Чарльз спросил его, как, по его мнению, отнесется к подобному решению королева.

— Понятия не имею, — воскликнул Эссекс. — Но ее недовольство меня не остановит.

— Это может окончиться отлучением от двора, — напомнил ему Кристофер.

— Мой добрый Кристофер, — хвастливо заявил Эссекс, — неужели ты думаешь, что я не умею управлять королевой?

— Я тебя умоляю, никогда больше не произноси таких слов, — взмолился Чарльз. — Если они дойдут до ушей королевы…

— Здесь одни друзья, — парировал Эссекс. — Лестер женился, и она его простила.

— Его, но не его жену, — с горечью напомнила я ему.

— На месте Лестера я бы отказался появляться при дворе без жены.

— На месте Лестера тебе ни за что не удалось бы на протяжении всей жизни сохранять расположение королевы. Я умоляю тебя, будь осторожен. Ни один мужчина не сможет заменить королеве Лестера, но даже он знал, что с ней необходимо быть начеку.

— Ни один мужчина никогда не сможет заменить ей меня. Вот увидишь.

Разумеется, он был молод и самонадеян, и королева его чуть ли не на руках носила. Я сомневалась, что он когда-нибудь образумится.

Молодежь его обожала. Не обладая моим опытом, они одобрительно относились к его дерзости и бесстрашию. Мне, как всегда, не хотелось выглядеть в их глазах старой и скучной, поэтому я примолкла.

Возможно, наши возражения только придали Эссексу решимости.

Возвращаясь с Ситинг-лейн, где жил сэр Фрэнсис, он заехал ко мне сообщить, что отец Франчески дал свое благословение на их союз.

— Старик очень болен, — рассказывал Эссекс. — Боюсь, он долго не протянет. Он признался, что из-за своих многочисленных долгов мало что сможет оставить Франческе. Он говорит, что потратил на королевской службе слишком много денег и сомневается, достаточно ли у него осталось, чтобы организовать ему приличные похороны.

Я знала, что Уолсингем говорит правду, и считала его глупцом. Лестер служил королеве, превратив свою службу в весьма выгодное предприятие. Однако после его смерти мне довелось оплачивать его долги, и я до сих пор оплакивала утрату некоторых сокровищ, которые пришлось продать.

В итоге мой сын и дочь Уолсингема, вдова Филиппа Сидни, поженились тайно.

Когда я навестила сэра Фрэнсиса, его вид меня шокировал, и я убедилась, что он и в самом деле очень болен. Однако он был счастлив, что его дочь вступила в брак с Эссексом. Он сказал мне, что его тревожило ее будущее. Как и Филиппу Сидни, ему нечего было оставить ей.

— Служба королеве — дорогостоящее удовольствие, — вздохнул он.

Он был прав. Когда я думала о том, сколько Лестер потратил на новогодние подарки королеве — бриллианты, изумруды, ожерелья, меня не удивляло то, что мне пришлось распродавать свои сокровища, чтобы все это оплатить.

Бедный сэр Фрэнсис вскоре умер, и его пришлось похоронить ночью и тайно, потому что настоящие похороны обошлись бы слишком дорого.

Королеву очень огорчила его смерть.

— Мне будет недоставать моего Мавра, — грустно говорила она. — Да, как жаль, что он меня покинул. Он верно служил мне, а я не всегда бывала к нему добра. Но он знал, как глубоко я его уважаю. Я вовсе не была неблагодарной госпожой, как это иногда могло показаться со стороны. Я слышала, он почти ничего не оставил своей вдове и дочерям.

После этого она стала оказывать знаки внимания Франческе, часто усаживая ее возле себя и беседуя с ней. Это повлекло весьма неприятные последствия.

Франческа очень быстро забеременела, а королева была чрезвычайно наблюдательна. Казалось, она обладает шестым чувством во всем, что касается романтических привязанностей ее фрейлин.

Франческа лично рассказала мне о том, что произошло.

Королева никогда не ограничивала себя в выборе слов. Иногда казалось, что она демонстрирует почти мужскую грубость, стремясь напомнить окружающим о своем отце, Генрихе Восьмом.

Она ткнула Франческу в живот и поинтересовалась, не носит ли она там нечто, не приличествующее добродетельной вдове. Франческа не отличалась умением притворяться и немедленно покраснела до ушей, подтвердив подозрения королевы.

Этот необычайный интерес к сексуальной стороне жизни, иногда оканчивавшийся вспышкой гнева, был загадкой для всех окружающих. Она вела себя так, как будто любовный акт ее завораживал и одновременно вызывал у нее отвращение.

По словам Франчески, Елизавета больно ущипнула ее за руку и потребовала немедленно признаться, от кого она забеременела.

Франческа была очень скромной, но у нее было чувство собственного достоинства. Она подняла голову и ответила:

— От мужа.

— От мужа! — воскликнула королева. — Я не припоминаю, чтобы кто-нибудь испрашивал у меня позволения жениться на тебе.

— Мадам, я была уверена, что нет необходимости испрашивать позволения для женитьбы на такой скромной персоне, как я.

— Ты — дочь Мавра, а я всегда высоко его ценила. Теперь, когда он умер, твое благополучие стало моей личной заботой. Он тайно выдал тебя за Филиппа Сидни, прикрываясь разговорами о скромности! Я его тогда отчитала, и тебе об этом известно. И разве не приблизила я тебя к себе после его смерти!

— Да, мадам, вы были очень добры ко мне.

— Итак… ты позволила себе выйти замуж. Ну же, расскажи мне, кто он.

Франческа пришла в ужас. Не вымолвив ни слова, она разрыдалась, немедленно возбудив подозрения королевы. Бедняжка попросила позволения удалиться и успокоиться.

— Ты останешься, — заявила королева. — Немедленно признайся, когда ты вышла замуж, чтобы я могла убедиться в том, что ребенок, которого ты носишь, родится вовремя. Вот что я тебе скажу: я не потерплю распутства при своем дворе. Я отношусь к подобным вещам очень серьезно.

Она взяла Франческу за плечо и грубо ее встряхнула. Франческа упала на колени и получила оплеуху, призванную напомнить ей, что она утаивает информацию, которую обязана предоставить королеве.

Франческа понимала, что рано или поздно ей придется назвать имя своего мужа и что это приведет королеву в неописуемое бешенство. Она помнила что произошло, когда Лестер женился на мне.

Страх Франчески еще более усилил подозрения королевы.

— Ну же, девушка, — воскликнула она. — Кто твой супруг? Признавайся, или мне придется выколотить из тебя его имя.

— Мадам, мы уже очень давно любим друг друга. С тех самых пор, как мой первый муж так трагически погиб…

— Да, да. Кто он? Признавайся, девушка. Клянусь Богом, если ты немедленно не повинуешься мне, ты жестоко пожалеешь об этом.

— Это мой господин Эссекс, — прошептала Франческа.

Она рассказывала потом, что королева уставилась на нее так, как будто потеряла дар речи. Ей стало так страшно, что она забыла, что находится в присутствии монарха, которого она не имеет права покидать без позволения. Она поднялась с коленей и, спотыкаясь, выбежала из комнаты, а королева все продолжала стоять, глядя ей вслед.

Она бежала по коридорам дворца, когда ее настиг свирепый и угрожающий голос королевы.

— Пошлите за Эссексом! Немедленно доставьте его ко мне.

Франческа прямиком направилась в Лестер-хаус, куда и прибыла в состоянии, близком к обмороку. Я уложила ее в постель, и она рассказала мне о том, что произошло во дворце.

Пенелопа, которая также была при дворе, приехала сразу после нее.

— Там разразился настоящий ад, — сообщила она. — Эссекс у королевы, и они кричат друг на друга. Один Бог ведает, чем все закончится. Говорят, что еще до вечера Эссекс окажется в Тауэре.

* * *

Мы ждали бури. Я живо помнила момент, когда Симьер сообщил королеве о том, что Лестер женат. Она хотела отправить его в Тауэр, от чего ее отговорил граф Сассекс, и она смягчилась. Я не знала, насколько глубока ее привязанность к моему сыну, но понимала, что она имеет совершенно иную природу, чем любовь Елизаветы к моему мужу. Корни ее взаимоотношений с Лестером уходили глубоко в ее детство. Росток ее влечения к моему сыну казался мне очень хрупким, и мне было страшно за Эссекса. Он не обладал тактичностью Лестера. Он попытается укрыться за бравадой там, где Лестер пустил бы в ход все свое искусство дипломатии.

Мы с Пенелопой и Франческой ожидали в Лестер-хаусе. Наконец к нам присоединился и Эссекс.

— Итак, — произнес он, — она в ярости. Она обвинила меня в неблагодарности и напомнила мне, что она меня вознесла, но в ее силах меня и низвергнуть.

— Ее излюбленная тема, — заметила я. — Лестер всю свою жизнь выслушивал подобные заявления. Она не собирается отправить тебя в Тауэр?

— Мне кажется, она на грани этого. Я сказал ей, что преклоняюсь перед ней, но, несмотря на это, буду жить собственной жизнью и имею право самостоятельно выбирать себе жену. Она ответила, что ненавидит ложь, а если ее подданные что-то от нее скрывают, то только потому, что они стыдятся правды. На это я ответил, что, зная ее вспыльчивый характер, я всего лишь стремился избегнуть скандала.

— Робин! — воскликнула я. — Неужели, ты так и сказал?

— Что-то в этом роде, — беспечно ответил он. — И я спросил ее, почему она так против моего брака, а она ответила, что если бы я представил ей свою просьбу надлежащим образом, она бы ее рассмотрела.

— И отказала бы тебе! — воскликнула я.

— И это означало бы, что мне пришлось бы не подчиниться, а это гораздо серьезнее, чем просто навлечь на себя недовольство королевы.

— Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко, — покачала я головой.

Много позже мне предстояло вспомнить эти слова, но даже тогда они прозвучали как набат, предостерегающий об опасности.

— И еще, — красуясь, продолжал он, — она сказала мне, что ее разгневала не только наша скрытность, но также и то, что она возлагала на меня большие надежды, а я вступил в неравный брак.

Я участливо обернулась к Франческе. Я хорошо понимала ее чувства, ведь подобные аргументы приходили в голову и мне. Мне хотелось ее утешить и подбодрить, поэтому я произнесла:

— Она не сказала бы так разве что об особе королевских кровей. Я помню, как она была готова или, во всяком случае, утверждала, что готова женить Лестера на принцессе.

— Это был лишь предлог, чтобы скрыть истинную причину, — самодовольно кивнул Эссекс. — На ком бы я ни женился, она все равно пришла бы в бешенство.

— Вопрос заключается в том, — заговорила Пенелопа, — что будет теперь?

— Я в опале. Меня прогнали. «Теперь ты должен прислуживать своей жене, — заявила мне Елизавета, — поэтому пока я запрещаю тебе являться ко двору». Я поклонился и покинул ее. Она в прескверном настроении. Не завидую я сейчас ее приближенным.

Я спрашивала себя, насколько он искренен. Казалось, гнев королевы его нисколько не тревожит, что не могло не радовать Франческу.

— Представь себе, как сильно он тебя любит, — сказала я ей, — если не боится ради тебя навлечь на себя немилость Елизаветы.

Эти слова прозвучали эхом, донесшимся до нас из минувших лет. Танец повторялся, только на этот раз партнером королевы вместо Лестера был Эссекс. Двор как всегда загудел, обсуждая новость. Эссекс изгнан. Как это обрадовало его молодых соперников вроде Рейли и старых фаворитов. Даже Хэттон воспрял духом. В последнее время бедняга Хэттон значительно сдал, что было особенно заметно на фоне его былой активности. А ведь некогда он был лучшим танцором при дворе. Он и сейчас позволял себе наслаждаться танцами и даже танцевал с королевой, демонстрируя былое изящество. Эссекс затмил их всех, но его изгнание было на руку молодым фаворитам, таким как Рейли и Чарльз Блаунт.

Бедняге Хэттону было не суждено извлечь преимущества из ссылки Эссекса. Он становился все слабее и вскоре был вынужден удалиться в свой дом в Эли, где провел в мучениях несколько месяцев, страдая от какой-то болезни внутренних органов, а в конце года умер.

Королева опять погрузилась в меланхолию. Она ненавидела смерть, и никто не смел говорить о ней в ее присутствии. Должно быть, ей было очень грустно наблюдать, как ее старые друзья опадают с дерева жизни подобно переспевшим сливам, изъеденным болезнями и насекомыми.

Это заставляло ее все больше обращаться к молодежи.

Когда Франческа произвела на свет сына, мы назвали его в честь отца Робертом. Королева сменила гнев на милость и позволила Эссексу вернуться ко двору. Но его жену она видеть не желала.

Итак, королева и мой сын вновь были друзьями. Она держала его при себе, танцевала с ним, смеялась над его шутками, забавлялась его откровенностью. Они часто играли в карты до самого утра. Люди из ее ближайшего окружения утверждали, что когда Эссекса не было рядом, она не находила себе места.

О да, повторялась модель отношений королевы с Лестером, но Лестер из всего извлекал уроки, а Эссекс, увы, учиться не желал.

* * *

В конце концов я смирилась с тем, что королева никогда не простит мне брак с Лестером и что я всегда буду лишь сторонним наблюдателем событий, создававших историю нашей страны. Такой женщине, как я, очень трудно было принять этот факт, но я была не из тех, кто хандрит, сложив руки. Как и мои сын и дочь, я была готова бороться до конца. Мне всегда казалось, что если бы мне только было позволено хоть один раз встретиться и побеседовать с королевой, мы смогли бы отречься от старых обид. Она бы вспомнила, какое удовольствие доставляло ей наше общение, и, возможно, нам удалось бы прийти к некоторому взаимопониманию. Я уже была не Леттис Дадли, а Леттис Блаунт. Правда, у меня был молодой супруг, который обожал меня, и это могло вызвать ее раздражение. Возможно, она считала, что я заслуживаю наказания за содеянное. Я спрашивала себя, дошли ли до Елизаветы слухи о том, что это я помогла Лестеру покинуть этот мир. Видимо, нет. Она бы этого ни за что так не оставила.

Но я продолжала надеяться. Эссекс говорил мне, что всякий раз, когда он затрагивает тему моего возвращения ко двору, она мрачнеет так, что на нее страшно даже смотреть, отказывается обсуждать этот вопрос, отворачивается от него и не разговаривает с ним весь вечер. Она ясно давала понять, что этой темы не позволено касаться даже ему.

— Мне придется проявить осторожность, — говорил мне сын. — Но я все равно добьюсь своего.

Я догадывалась, что она свирепствует гораздо сильнее, чем Эссекс мне говорит, поскольку она намекнула, что своей настойчивостью он может добиться только собственного изгнания. Но я знала своего Роберта. Он никогда не успокаивался, пока ему не удавалось настоять на своем. Однако в этом вопросе он противопоставил свою волю воле королевы.

Такова была моя жизнь. Я была уже не молода, но все еще привлекательна. У меня был дом, которым я очень гордилась. Моя кухня славилась на всю страну. Я открыто соперничала с королевскими замками и надеялась, что королеве об этом известно. Я лично наблюдала за приготовлением салатов из продуктов, выращенных в моих садах. В моих погребах хранились мускат и мальвазия, а итальянские и греческие вина я зачастую приправляла собственными специями. За моим столом подавали только самые нежные и вкусные засахаренные фрукты и орехи. Я посвятила себя изготовлению лосьонов и кремов, отвечающих потребностям моей кожи и волос. Они подчеркивали мою красоту, и мне временами казалось, что она только расцветает по мере того как я становлюсь старше. Моя одежда отличалась элегантностью и стильностью. Все платья были сшиты из шелка, дамаста, парчи, тафты и несравненной красоты бархата, который я предпочитала всем другим тканям. С каждым годом красильщики становились все искушеннее в своем ремесле, поэтому среди моих нарядов были платья совершенно изумительных цветов: переливчато-синие и ярко-зеленые, зеленовато-коричневые и ярко-голубые, алые и золотисто-оранжевые… Мои швеи работали без устали, стремясь сделать меня еще красивее, и скажу без ложной скромности, результат меня радовал.

Я была счастливой женщиной, если не считать одного несбыточного желания. Мой супруг был значительно моложе меня, и это помогало мне сохранять собственную молодость. Моя семья окружала меня любовью. Все признавали факт того, что мой сын успел стать самой яркой звездой при дворе. У меня не было ни малейших причин для недовольства, и я говорила себе, что должна забыть об этом желании, отбрасывающим тень на всю мою жизнь. Я должна была забыть о королеве, считавшей, что я должна понести наказание. Я должна была принимать жизнь такой, как есть. Я напоминала себе, что в моей жизни много радости, и наибольшую радость мне доставлял мой сын, преданно любивший меня и поставивший меня на пьедестал в центре семьи.

Почему же я позволяла стареющей мстительной женщине становиться между мной и моими радостями. Я забуду о ней, говорила я себе. Лестера нет. У меня новая жизнь. Я должна наслаждаться тем, что у меня есть, и благодарить судьбу.

Но я не могла забыть о ней.

Впрочем, дела моей семьи не позволяли мне скучать. Пенелопа, хотя и родила лорду Ричу еще двух детей, все больше разочаровывалась в браке. У нее был роман с Чарльзом Блаунтом, и они постоянно встречались в моем доме. Я считала, что не имею права их критиковать. Как я могла себе это позволить? Ведь я отлично понимала их чувства. Впрочем, даже если бы я и попыталась им помешать, они не обратили бы на меня никакого внимания. Чарльз Блаунт был необычайно привлекательным мужчиной, и Пенелопа рассказала мне, что он мечтает о том, чтобы она вообще оставила Рича и поселилась с ним.

Я спрашивала себя, что по этому поводу скажет королева. Я знала, что она опять во всем обвинит меня. Всякий раз, выражая неудовольствие заносчивостью Эссекса, она подчеркивала, что эту черту он унаследовал от своей матери, и это подтверждало ее неослабевающую враждебность ко мне.

Большая часть того, что происходило в этот период с моим сыном, вошло в историю. Его жизнь была открытой книгой для всех, желающих почитать ее. Его эмоции и переживания были доступны взору посторонних наблюдателей, а когда Эссекс проезжал по улицам, люди выходили из домов, чтобы поглазеть на него.

Я знала, что он и в самом деле заносчив, необычайно честолюбив, но в глубине души я также знала, что ему не хватает умения использовать свои таланты. У Лестера это умение было. Берли обладал им в избытке. Хэттон, Хинидж… все они продумывали каждый свой шаг. Но мой сын, Робин, любил кататься на самом тонком льду. Иногда мне кажется, что ему было присуще врожденное стремление к самоуничтожению.

Он признался мне, что уже не верит в реальность осуществления когда-либо своих планов в Англии. Единственным стремлением Берли было продвижение его собственного сына, Роберта Сесила, а Берли имел огромное влияние на королеву.

Меня потрясло, что мой сын мечтал о том, чтобы занять место Берли, самое важное из всех. Королева ни за что не рассталась бы с Берли. Она могла боготворить своих фаворитов и любимцев, но в душе всегда оставалась прежде всего королевой и прекрасно понимала значимость Берли. Часто, когда я беседовала с сыном, мне становилось не по себе, ибо Робин считал, что он способен управлять государством. Любя его всем сердцем, я понимала, что даже если его умственные способности соответствуют этой задаче, его неизбежно подведет темперамент.

В течение нескольких месяцев, проведенных им в семье Берли, он познакомился с сыном Берли, тоже Робертом. Внешне они были совершенно разными. Роберт Сесил отличался очень низким ростом, и у него было небольшое искривление позвоночника, которое еще и подчеркивалось модой того времени. Он болезненно переживал из-за своего недостатка. Королева к нему благоволила, осознавая его несомненную одаренность, и предоставляла ему все возможности для продвижения при дворе. Однако она привлекла внимание всех придворных к его недостатку, наделив одним из прозвищ, которые она так любила давать своим фаворитам. Он стал ее Гномиком.

Учитывая то, что Берли уверенно занимал свое место, с которого его могла сместить разве что смерть, Эссекс решил, что единственным шансом отличиться является участие в битве.

В это время королева была весьма озабочена состоянием дел во Франции, где после убийства Генриха Третьего на трон взошел Генрих Наваррский. Однако удержаться на французском троне оказалось задачей не из легких. Поскольку Генрих был гугенотом, а католическая Испания, невзирая на поражение армады, по-прежнему представляла собой угрозу, было решено оказать Франции помощь.

Эссекс рвался во Францию.

Королева отказывалась дать ему согласие, чему я только радовалась. Тем не менее я тревожилась, помня, что он вполне способен уехать без позволения королевы. Он, вне всякого сомнения, считал, что королева простит ему все, что бы он ни сделал.

Теперь он постоянно пребывал в дурном настроении и не говорил ни о чем, кроме своего желания отправиться во Францию. Наконец она сдалась. Он взял с собой моего младшего сына Уолтера, и, увы, мне уже никогда не суждено было его увидеть, так как он погиб в битве под Руаном.

Я почти ничего не писала об Уолтере, самом младшем и самом тихом из моих детей. Его брат и сестры уверенно заявляли о себе, стремясь каким-либо образом привлечь к себе внимание. Уолтер был совсем другим. Мне казалось, он пошел в отца, а остальные дети в меня. Мы все любили этого скромного и ласкового мальчика, хотя порой не обращали на него внимания. Как же нас потрясла его гибель! Я понимала, что Эссекс оплакивает смерть брата и казнит себя за то, что убедил его составить ему компанию и отправиться сражаться во Францию. Именно Эссекс стремился воевать, а Уолтер хотел во всем походить на старшего брата. И теперь Эссекс не мог забыть о том, что если бы он поступил так, как того хотела королева, Уолтер остался бы в живых. Хорошо зная Эссекса, я понимала, что глубина его переживаний не уступает моей.

До нас доходили сведения о нем. Он был отважен в бою. Еще бы! С его беспечной и бесстрашной натурой иначе и быть не могло. Он ценил своих солдат и осыпал их почестями даже тогда, когда не имел на это права, на что Берли справедливо указывал королеве. Мы все переживали за него, потому что те, кто возвращался домой, рассказывали о его абсолютном бесстрашии и равнодушии к опасностям. Даже если он просто собирался поохотиться, он без малейших колебаний делал это на вражеской территории.

Утрата Уолтера и страх за Эссекса сделали меня очень нервной. Я даже подумывала о том, чтобы вымолить у королевы аудиенцию, на которой я бы на коленях попросила ее вернуть Эссекса домой. Быть может, если бы я отважилась на подобное предприятие и каким-то образом смогла сообщить ей о цели своего визита, она согласилась бы принять меня.

До этого, впрочем, не дошло. Она разделяла мои тревоги относительно Эссекса и отозвала его из Франции.

Он долго придумывал различные предлоги, откладывая свое возвращение, и я успела решить, что он собирается ее ослушаться, но в конце концов он повиновался. Впрочем, я его почти не видела, поскольку королева каждый день до поздней ночи держала его при себе. Меня удивило, что она разрешила ему вернуться в театр боевых действий. Видимо, она опять уступила его мольбам.

Франческа часто меня навещала, и мы утешали друг друга. Она была кротким созданием и принимала необузданность Эссекса с таким же смирением, как и страсть Филиппа Сидни к Пенелопе. В ней чувствовалась сила, странным образом сочетавшаяся с покорностью. Эта женщина быстро научилась смиренно принимать капризы судьбы, и это меня восхищало. Я сравнивала это с тем, как я негодовала по поводу длительных отлучек Лестера и как я отомстила ему, заведя любовника. Тем не менее я уважала кротость Франчески и понимала, что она помогает ей с достоинством преодолевать трудности. Но сама я ни за что не смогла бы вести себя подобным образом.

Наконец Эссекс вернулся домой, живой и невредимый. Он провел за пределами Англии четыре года.

Дорога на эшафот

О Боже, дай мне смирение и терпение достойно встретить свой конец. Я умоляю вас всех вместе молиться за то, чтобы, когда я с распростертыми руками положу голову на плаху и палач занесет надо мной свое орудие, всесильный Господь послал своих ангелов, дабы они спустились за моей душой и доставили ее к Нему на суд.

Эссекс во время казни

Венценосная особа — великолепное зрелище для наблюдателей, не ведающих, что корона — это тяжкий крест.

Быть королем и носить корону — вещь более славная для тех, кто видит это, чем приятная для тех, кто носит ее.

Елизавета

Это были опасные годы. Хотя Эссекс и являлся одним из главных фаворитов Елизаветы, я не знала другого человека, так увлеченно играющего с огнем. В конце концов, он ведь был моим сыном. Но я постоянно напоминала ему о Лестере.

Однажды он заявил:

— Ты постоянно говоришь о Лестере как об идеале человека. Меня удивляет, что Кристофера Блаунта это не возмущает.

— Для тебя было бы полезно именно так к нему и относиться, — ответила я. — Не забывай, что он всю жизнь сохранял расположение королевы.

Эссекс только отмахнулся. Он сказал, что не собирается изгибаться и унижаться в угоду кому бы то ни было. Королева (как и все остальные) должна принимать его таким как есть.

Похоже было на то, что именно это она и делает. Тем не менее опасности подстерегали его на каждом шагу. Я знала, что Берли теперь является его противником и расчищает дорогу для своего сына. В то же время я была рада, что Эссекс подружился с сыновьями Бэкона, Энтони и Фрэнсисом. Оба были умны и оказывали на Роберта благотворное влияние, хотя и сами негодовали от того, что Берли не допускает их в высшие эшелоны власти.

К этому времени у Эссекса родились еще два сына — Уолтер, названный в честь трагически погибшего дяди, и Генрих. К сожалению, моего сына трудно было назвать верным мужем. Он был энергичным и чувственным и не мог жить без женщин, а поскольку он ни в чем не привык себе отказывать, не было ничего удивительного в том, что он не считал нужным отказывать себе в плотских удовольствиях. Одной женщины ему было недостаточно, поскольку его интерес быстро угасал, а при его положении при дворе он не страдал от недостатка молодых женщин, готовых ему уступить.

В типичном для себя стиле, вместо того чтобы тщательно выбрать любовницу и тайно ее навещать, он начал влюбляться во фрейлин королевы. Мне было известно как минимум о четырех. Елизавета Саутвелл родила от него сына, назвав его Уолтером Девере, и по этому поводу разразился грандиозный скандал. Кроме нее была леди Мэри Ховард и еще две девушки, которых звали Рассел и Бриджес. Всех этих женщин королева прилюдно оскорбляла и унижала за связь с Эссексом.

Меня очень тревожило неразборчивое поведение сына, поскольку королева была особенно строга к своим фрейлинам. Этих девушек тщательно выбирали из указанных ею семей. Обычно таким образом она благодарила семью за услугу. Показательным примером такого отношения была Мэри Сидни, которую королева приблизила к себе после смерти ее сестры Амброзии. Королеве стало жаль родителей, и она помогла оставшейся в живых дочери. Вскоре после прибытия ко двору благодаря усилиям королевы Мэри вступила в блестящий брак с графом Пемброком. Родители девушек всегда были счастливы оказанной им честью, поскольку узнали, что королева сделает все, от нее зависящее, чтобы позаботиться об их дочерях. Елизавета гневалась, если кто-нибудь из этих девушек выходил замуж без ее согласия. Стоило ей заподозрить кого-либо из них в том, что она называла распутным поведением, и она впадала в бешенство. Если же оказывалось, что девушку обесчестил один из ее фаворитов, ее ярости не было границ. Зная все это, Эссекс продолжал волочиться, не только ставя под удар свое положение при дворе, но и причиняя немалые страдания своей жене и матери.

Я часто спрашивала себя, как долго его будут обходить стороной беды, если он сам не прилагает ни малейших усилий к тому, чтобы их избежать. Разумеется, стареющая королева все больше льнула к молодым мужчинам, а мы все знали, что никто не может устоять перед обаянием Эссекса.

Пенелопа уже оставила мужа и открыто жила со своим любовником Чарльзом Блаунтом, после смерти отца ставшим лордом Маунтджоем.

Королева никогда не жаловала Пенелопу, бестактностью походившую на своего брата, и, разумеется, красивым женщинам позволялось намного меньше, чем красивым мужчинам. Кроме того, Пенелопа была моей дочерью, что само по себе ставило перед ней определенные трудности. Когда королева узнала о том, что Пенелопа ушла от мужа и живет с Маунтджоем, она ничего не имела против подобного нарушения общепринятых норм Маунтджоем, поскольку тот был привлекательным молодым человеком. К Пенелопе же она отнеслась намного менее снисходительно, хотя и не запретила ей бывать при дворе.

Пенелопа и Эссекс были близкими друзьями. Моя дочь любила властвовать и постоянно докучала брату советами. Она была весьма самоуверенной особой. Как некогда я, она считалась одной из самых красивых женщин при дворе, а сонеты Филиппа Сидни, воспевающие ее красоту, только усиливали ее самомнение. Маунтджой боготворил ее, и Эссекс также был о ней очень высокого мнения. Ее не могло не радовать подобное положение дел, особенно теперь, когда она избавилась от неприятного ей мужа, уйдя от него.

Так вышло, что Пенелопа гостила у Уорвиков в Норт-холле, когда туда прискакал гонец с известием о том, что приближается королева со свитой. Эссекс знал, что королева будет недовольна, обнаружив там его сестру, и может унизить ее, отказавшись встречаться с ней. Он выехал навстречу королеве, тем самым приведя ее в восторг. Однако Елизавета вскоре поняла, что побудительным мотивом столь галантного жеста было желание предупредить ее о присутствии в Норт-холле Пенелопы и попросить королеву приветливо принять его сестру.

Королева ничего на это не ответила, а Эссекс, не страдающий от недостатка уверенности в себе, решил, что, как всегда, добился от королевы желаемого. Он пришел в смятение, когда королева приказала Пенелопе не покидать своих покоев, пока она находится в Норт-холле.

Импульсивный Эссекс терпеть не мог, когда что-то мешало осуществлению его планов. Он был предан своей семье и постоянно пытался убедить королеву принять меня. Он не смог стерпеть подобного обращения с его сестрой.

После того как королева поужинала, он спросил ее, примет ли она Пенелопу. Он считал, что королева пообещала ему принять ее и не понимал, как она может нарушить данное ему слово. Он выбрал неправильную линию поведения, и Елизавета резко отказала: мол, она не допустит, чтобы люди говорили, будто она приняла его сестру, желая доставить ему удовольствие.

— Нет! — запальчиво воскликнул он. — Вы не примете ее, чтобы доставить удовольствие этому мошеннику Рейли.

Он позволил сказать, что королева готова пойти на многое, чтобы порадовать Рейли и из любви к этому неотесанному проходимцу готова опозорить его и его сестру.

Королева велела ему замолкнуть, но он не успокаивался. Он выдал презрительную тираду в адрес Рейли, заявив, что королева благоговеет пред этим человеком. Что касается его самого, то ему не доставляет большого удовольствия служить госпоже, которая боится такого презренного типа.

Это была очень глупая выходка, поскольку Рейли прибыл вместе с королевой, и даже если он лично не услышал заявление моего сына, другие не преминули бы передать ему все сказанное о нем. Таким образом, он наживал себе в лице Рейли врага на всю жизнь, если только не успел это сделать раньше.

Но королева устала от его истерик. Она закричала на него:

— Что вы себе позволяете? Как вы обращаетесь к королеве? Как вы смеете критиковать других людей? Что касается вашей сестры, то она вся в вашу матушку, которую, как вам известно, я отказываюсь видеть при своем дворе. Вы также унаследовали ее пороки, и этого вполне достаточно, чтобы прогнать вас отсюда.

— В таком случае сделайте это! — запальчиво воскликнул Эссекс. — Я и сам не останусь там, где оговаривают мою семью. У меня нет желания служить такой госпоже. Я немедленно увезу свою сестру из-под этой крыши, а поскольку вы боитесь огорчить этого мерзавца Рейли, которому я мешаю, я тоже уеду.

— Я устала от тебя, глупый мальчишка, — холодно произнесла королева и отвернулась от него.

Эссекс поклонился и вышел. Он направился прямиком в комнату Пенелопы и заявил ей:

— Мы немедленно уезжаем. Собирайся.

Пенелопа была озадачена, но Роберт заявил, что это совершенно необходимо, поскольку он поссорился с королевой, и теперь они оба в опасности.

Он отправил ее домой в сопровождении группы слуг и сказал, что сам поедет в Голландию. Он как раз успеет к битве при Слейсе, в которой, вполне возможно, погибнет. Но это не важно. Он предпочитает смерть службе такой несправедливой госпоже, и он не сомневается, что она будет только рада избавиться от него.

Затем он отправился в Сэндвич.

Когда королева на следующий день спросила о нем, выяснилось, что он уже на пути в Голландию. Она отрядила за ним погоню с приказом вернуть его обратно.

Он уже собрался сесть на корабль в Сэндвиче, когда прибыли королевские гонцы. Вначале Эссекс отказывался вернуться, но когда они сообщили ему, что если он не поедет сам, они вынуждены будут применить силу, ему пришлось повиноваться.

Королева обрадовалась его возвращению. Она отругала его, указав на то, что он ведет себя неразумно и в будущем не должен покидать двор без ее позволения.

Спустя несколько дней он полностью восстановил свое привилегированное положение.

Ему так везло, моему своенравному сыну. Если бы он только воспользовался своей удачей! Увы, мне подчас казалось, что он пренебрегает подарками судьбы, которые сыпались на него, как из рога изобилия. Ни один человек в мире не испытывал судьбу так, как это делал Эссекс.

* * *

Одним из самых заветных его желаний было увидеть меня при дворе, полностью восстановленной в правах, поскольку он знал, как сильно я этого хочу. Исполнение этого желания не удалось Лестеру, и, наверное, одним из его мотивов было стремление осуществить то, в чем потерпел неудачу его отчим.

То, что я не вхожу в круг приближенных к королеве дам, было для меня постоянным источником огорчения и разочарования. Лестер умер десять лет назад. Я не верила, что лицезрение моей особы для нее по-прежнему невыносимо. Я была ее родственницей. Я старела. Неужели она все еще не может забыть, что я была замужем за ее Милым Робином, спрашивала я себя.

Я дала ей нового фаворита. Она не могла не понимать, что если бы не я, у нее сейчас не было бы Эссекса, яростно вторгающегося в ее привычный уклад, одновременно внося в него приятное разнообразие. Но она была мстительной женщиной. Мой сын отлично знал о моих чувствах, и он пообещал мне, что когда-нибудь обязательно сведет нас. Он считал, что, отказываясь пойти на примирение, она демонстрирует неуважение и к нему, да и, кроме того, он привык всегда добиваться своего.

Теперь он исполнял роль ее секретаря, и она хотела, чтобы он постоянно находился при ней. Все понимали, что они смогут попасть на прием к королеве, только если этот молодой человек, в котором она души не чает, обратит на них ее внимание.

Однажды он приехал в Лестер-хаус в состоянии сильного возбуждения.

— Готовься, маменька, — крикнул он. — Ты едешь ко двору.

Я не верила в то, что это возможно.

— Она и в самом деле меня примет? — переспросила я.

— Она сказала мне, что будет идти из своей опочивальни в Присутственную залу, и если ты будешь в Уединенной галерее, она увидит тебя, проходя мимо.

Эта встреча обещала быть весьма формальной, но я ликовала, убеждая себя, что это только начало. Долгая ссылка окончилась. Этого хотел Эссекс, а она ни в чем не могла ему отказать. Мы с ней опять будем в цивилизованных отношениях. Я вспоминала, как в былые времена мне часто удавалось рассмешить ее каким-нибудь ироничным замечанием о ком-то из окружающих. Теперь мы состарились. Мы могли беседовать и предаваться воспоминаниям. Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон.

Я много думала о ней. За прошедшие годы я видела ее всего несколько раз, и всегда издалека. Она ехала на своем иноходце или в карете, она была так далека от меня, эта великая королева. Тем не менее она оставалась женщиной, нанесшей мне поражение. Я хотела быть рядом с ней, потому что только это позволило бы мне вновь ощутить вкус к жизни. Мне не хватало Лестера. Быть может, в конце я на какое-то время и разлюбила его, но жизнь без него утратила для меня смысл. В ее силах было вновь сделать мою жизнь осмысленной. Мы могли компенсировать друг другу его утрату. У меня был мой юный Кристофер, добрый и верный супруг, который до сих пор не мог поверить, что ему посчастливилось жениться на мне. Но я постоянно сравнивала его с Лестером, а кто мог с ним сравниться! В том, что Кристофер уступал Лестеру, не было его вины. Просто меня любил самый властный и восхитительный мужчина нашего времени. А поскольку она, королева, тоже любила Лестера, теперь, когда его со мной не было, я могла вернуть себе интерес к жизни, только если бы она вновь приблизила меня к себе, если бы она опять стала смеяться моим шуткам, ругать меня за промахи… все что угодно, лишь бы она вновь вошла в мою жизнь.

Я была взволнована и обрадована возможностью вернуться ко двору. Она так много значила в моей жизни. Она была частью меня. Я всегда осознавала ее присутствие в моей жизни, так же, как и она мое. Без Лестера она была так же одинока и растерянна, как и я. Пусть под конец я ошибочно убедила себя, что больше не люблю его, теперь это не имело никакого значения.

Я хотела поговорить с ней. Мы обе были слишком стары для ревности. Я хотела вспомнить с ней те далекие дни, когда она любила и хотела выйти замуж за Роберта. Я хотела от нее лично узнать, что ей известно о смерти первой жены Роберта. Мы будем так близки. Роберт Дадли связал наши жизни воедино, и именно друг другу мы должны доверять свои тайны.

Такого волнения я уже давно не испытывала.

В назначенный день я оделась с большим тщанием, но весьма сдержанно, не вызывающе, а скромно, потому что именно это соответствовало тому впечатлению, которое я надеялась произвести. Я хотела выглядеть смиренной и благодарной, одновременно демонстрируя свою неописуемую радость.

Я поднялась на галерею, где уже были другие люди, и заметила, что некоторые из собравшихся украдкой переглянулись, настолько их удивило мое присутствие.

Шли минуты, но она не появлялась. Придворные начали перешептываться и опять коситься на меня. Прошел час, но она так и не пришла.

Наконец на галерею вошел один из ее пажей.

— Ее Величество сегодня не пройдет по этой галерее, — объявил он.

От разочарования мне стало дурно. Я была уверена, что она не появилась именно потому, что знала о моем присутствии.

Позже в Лестер-хаус приехал Эссекс.

— Ты ее не увидела, я знаю, — сказал он. — Я сказал ей, что ты ожидала и уехала разочарованная, и она ответила, что чувствовала себя слишком плохо и не смогла покинуть свою опочивальню. Но она пообещала, что предоставит тебе другую возможность.

Что ж, это могло быть правдой.

Неделю спустя Эссекс сказал мне, что он так настаивал, и королева согласилась увидеть меня. Она собиралась обедать в гостях и должна была выйти из дворца, чтобы сесть в карету. Она сказала, что если я подожду еще раз, это станет началом наших отношений. Она даже пообещала обратиться ко мне, проходя мимо. О большем я и не мечтала. В этой ситуации я могла испросить позволения вернуться ко двору. Но без ее дружеского обращения я была бессильна.

Эссекс страдал от одного из своих периодических приступов лихорадки и был прикован к постели в отведенных для него дворцовых покоях. В противном случае он сопровождал бы меня во дворец, несколько облегчив мою задачу.

Тем не менее я была не новичком и дворцовые обычаи хорошо знала. Я еще раз оделась наиболее подходящим образом. Взяв с собой бриллиант стоимостью около трехсот фунтов из оставшихся у меня после того, как мне пришлось оплачивать долги Лестера, я отправилась во дворец.

И опять я ожидала в приемной вместе с другими желающими привлечь к себе ее внимание. Спустя некоторое время я заподозрила, что история повторится, и оказалась права. Карета уехала, а нам сообщили, что королева решила сегодня никуда не выезжать.

Я в ярости вернулась в Лестер-хаус. Я поняла, что она не собирается со мной встречаться. Она обращалась со мной так же, как и со своими поклонниками. Она хотела, чтобы я продолжала надеяться и предпринимать новые попытки, одновременно готовясь к неудаче.

От сына я узнала, что, когда он услышал о ее решении остаться во дворце, он встал с постели, отправился к ней и взмолился, чтобы она не разочаровывала меня опять. Однако она была непреклонна. Она решила, что никуда не поедет, и точка. Эссекс насупился и вернулся в постель, предварительно заявив, что раз уж она так пренебрежительно относится к его просьбам, то будет лучше, если он вообще покинет двор.

Должно быть, это произвело на нее впечатление, поскольку вскоре он приехал ко мне по поручению королевы. Она согласилась принять меня наедине.

Это был триумф! Насколько будет лучше, если я смогу поговорить с ней, вспомнить прошлое, напомнить о нашей былой дружбе, возможно, даже сидя рядом с ней. Не то, что несколько оброненных на ходу слов!

Я надела платье из нежно-голубого шелка и расшитую нижнюю юбку более бледного оттенка, изящный кружевной воротник и светло-серую бархатную шляпу с волнистым голубым пером. Я была одета красиво (поскольку я не могла позволить ей подумать, что я утратила свою красоту), но в то же время скромно.

Входя во дворец, я спросила себя, не изыщет ли она очередной предлог, чтобы прогнать меня. Но нет, в этот раз я действительно встретилась с ней.

Стоя перед ней, я испытала небывалое волнение. Я опустилась на колени и стояла так, пока не почувствовала на своем плече ее руку и не услышала ее голос, приглашающий меня встать.

Я встала, и мы присмотрелись друг к другу. Я знала, что она оценивает каждую деталь моей внешности и моего платья. Я не смогла подавить чувство удовлетворения при виде того, как она постарела. Этого не могли скрыть ни изысканный наряд, ни умело наложенные румяна, ни рыжий парик. Ей уже перевалило за шестьдесят, но она выглядела моложе благодаря стройной фигуре и прямой осанке. Шея выдавала ее возраст, но ее грудь была, как и прежде, белой и упругой. Она была в усыпанном жемчугом платье своего любимого белого цвета с алой подкладкой. Я спрашивала себя, уделяет ли она своей внешности столько же внимания, сколько и я. Когда она подняла руку, широкий рукав отвернулся, демонстрируя алую подкладку. Она всегда умела показать свои руки во всей их красе. Белые, все еще идеальной формы, они почти не изменились. Они казались очень нежными и хрупкими, что еще больше подчеркивали тяжелые перстни, сверкавшие на ее пальцах.

Она положила руки мне на плечи и поцеловала меня. Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам. Я была этому рада, потому что она приняла это за волнение. На самом деле я торжествовала. Я вернулась.

— Мы так давно не виделись, кузина, — произнесла она.

— Ваше Величество, эти годы показались мне вечностью.

— Прошло больше десяти лет с тех пор, как он меня покинул. — Ее лицо сморщилось, и мне показалось, она сейчас заплачет. — Мне кажется, он по-прежнему со мной. Я никогда не привыкну к тому, что его нет рядом.

Разумеется, она говорила о Лестере. Мне хотелось сказать ей, что я чувствую то же самое, но это прозвучало бы неискренне, потому что последние десять лет я была замужем за Кристофером.

— Как он умер? — спросила она. Судя по всему, она хотела еще раз услышать то, что ей уже было известно.

— Во сне. Это был очень мирный конец.

— Я рада. Я все еще перечитываю его письма. Он как живой стоит передо мной… совсем еще юноша. — Она грустно покачала головой. — Это был необыкновенный человек. После его смерти ходили разные слухи.

— О нем всегда ходили разные слухи.

— Он был самым близким мне человеком. Мои Глаза… Поистине, он был моими глазами.

— Надеюсь, мой сын служит вам утешением, мадам.

— А, необузданный Робин. — Она ласково засмеялась. — Очаровательный мальчик. Я очень его люблю.

— В таком случае, я счастлива, что выносила и родила достойного подданного Вашего Величества.

Она пристально посмотрела на меня.

— Похоже, судьба сыграла с нами злую шутку, Леттис, — произнесла она. — Эти двое… Лестер и Эссекс… Оба они близки нам обеим. Твой Блаунт — хороший супруг?

— Я благодарю Господа, пославшего его мне, мадам.

— После смерти Лестера ты быстро вышла замуж.

— Я была одинока.

Она кивнула.

— Твоей девчонке надо бы поостеречься.

— Ваше Величество говорит о леди Рич?

— Леди Рич… или леди Маунтджой… Я уже не знаю, каким именем ее следует называть.

— Ее зовут леди Рич, Ваше Величество.

— Она похожа на своего брата. Они оба слишком высокого о себе мнения.

— Господь щедро одарил их.

— Да, сначала Сидни по ней стенал, а теперь Маунтджой готов ради нее на все.

— От этого их самомнение только возрастает, что доказывает доброта, проявленная Вашим Величеством к Эссексу.

Она рассмеялась. Затем она заговорила о минувших днях, о милом Филиппе Сидни, который оказался таким героем, и о трагедиях последних лет. Особенно жестоким ей казалось то, что после поражения армады, когда она подумала, что с ее плеч свалился тяжелый груз (хотя тот же враг уже успел возложить ей на плечи другой груз), она потеряла именно того человека, с которым хотела разделить триумф победы.

Затем она заговорила о нем, о том, как они вместе были в Тауэре, как он пришел к ней после смерти ее сестры…

— Он был первым, кто поспешил ко мне, чтобы предложить все свое состояние…

«И свою руку», — подумала я. Милый Робин, Глаза королевы, в те дни он был исполнен надежд. Слушая королеву, я вновь видела его таким, каким он был тогда, красивым молодым человеком… несравненным красавцем, как она его называла. Мне показалось, она совершенно забыла о страдающем подагрой одутловатом старике, в которого он превратился.

Похоже, она забыла и обо мне, блуждая по аллеям прошлого вместе с Лестером.

Внезапно она замолчала и обратила на меня холодный взгляд.

— Что ж, Леттис, — произнесла она, — вот мы и встретились. Эссекс добился своего.

Она протянула мне руку для поцелуя, что означало конец аудиенции.

Я, торжествуя, покинула дворец.

Прошла неделя. От королевы ничего не было слышно. Я с нетерпением ожидала приезда сына. Сразу после аудиенции я рассказала ему обо всем, что произошло на нашем свидании, о том, что королева беседовала со мной и держалась по-дружески, я бы даже сказала, по-родственному. Тем не менее я до сих пор не получила приглашения ко двору.

Эссекс затронул с ней эту тему, сообщив, что я была счастлива пообщаться с ней наедине. Теперь я жаждала позволения поцеловать ее руку у всех на виду.

Эссекс грустно посмотрел на меня.

— Она просто капризная старуха! — воскликнул он так громко, что я испугалась, вдруг его услышат слуги. — Она утверждает, что пообещала мне встретиться с тобой и что свое обещание выполнила. И на большее она не согласна.

— Ты хочешь сказать, она больше никогда меня не примет? — ужаснулась я.

— Она говорит, что эта встреча ничего не изменила. Все остается по-старому. Она не желает видеть тебя при дворе. Ей нечего тебе сказать. Ты проявила себя как ее недруг, и она не имеет ни малейшего желания тебя видеть.

И вот я вернулась туда, где была. Это краткое свидание ровным счетом ничего не означало. С таким же успехом оно могло бы и не состояться. Я представила себе, как она смеется, рассказывая своим фрейлинам о нашей встрече.

— Волчица, кажется, подумала, что она возвращается. Ха! Ей придется пересмотреть свои взгляды…

Затем она посмотрит в зеркало и увидит себя не такой, какой она теперь стала, а молодой женщиной, только что взошедшей на трон во всем великолепии молодости. А рядом с собой она увидит своего Милого Робина, с которым никто не мог бы сравниться.

Потом, чтобы унять свое горе и пролить бальзам на рану, которую он ей нанес, предпочтя меня, она опять начнет насмехаться над моим смятением. Она вселила в меня надежду, а затем жестоко ее разбила, в очередной раз меня унизив.

* * *

Мои воспоминания приближаются к самому трагическому периоду моей жизни. Оглядываясь назад, я вижу, что та ужасная сцена между королевой и Эссексом была началом его конца. Я уверена, что она не смогла его простить так же, как не простила меня за то, что я вышла замуж за Лестера. Она хранила верность не только друзьям, но и врагам. Она помнила проявления дружбы, вновь и вновь вознаграждая друзей за верную службу, но она никогда не забывала проявлений неверности.

Я знаю, что Эссекс в очередной раз вызвал ее раздражение. Его близкий друг, граф Саутгемптон, в то время был в немилости. Элизабет Вернон, одна из фрейлин королевы, племянница моего первого мужа, Уолтера Девере, стала любовницей Саутгемптона, и Эссекс помог им заключить тайный брак. Когда королеве стало об этом известно, Эссекс во всеуслышание заявил, что он не понимает, почему люди не могут жениться по собственному усмотрению, одновременно продолжая служить королеве. Это ей не понравилось.

В то время Елизавета искала путей заключения мира с Испанией. Она, как и прежде, всем сердцем ненавидела войну и часто повторяла, что к ней следует прибегать лишь в случаях крайней необходимости (как, например, тогда, когда на Англию готовилась напасть испанская армада). Во всех остальных случаях необходимо делать все возможное, чтобы избежать ее.

Эссекс придерживался иного мнения и хотел положить конец мирным переговорам. Ему удалось склонить на свою сторону Совет, к большому неудовольствию лорда Берли и Роберта Сесила.

Эссекс принялся работать против своих недругов с присущей ему яростной энергией. Мой брат Уильям, после смерти нашего отца унаследовавший титул, попытался охладить его пыл. Кристофер слепо восхищался Эссексом, и хотя поначалу меня радовало подобное согласие между ними, теперь мне хотелось, чтобы Кристофер был несколько разборчивее. Эссекса предостерегал Маунтджой, а также Фрэнсис Бэкон, который помнил, что Эссекс всегда был ему верным другом. Однако своенравный Эссекс никого не слушал.

Королева была крайне недовольна его действиями и ясно давала ему это понять. Кульминация наступила в жаркий июльский день. Мне кажется, именно тогда был сделан первый шаг к катастрофе, потому что Эссекс позволил себе то, чего королева никому не позволяла и не прощала. Он посягнул на ее достоинство и был на волосок от того, чтобы посягнуть на ее особу.

Ирландия в очередной раз стала предметом ожесточенных споров, как это уже не раз случалось в ходе английской истории, и королева собралась направить туда лорда-наместника.

Она сказала, что доверяет сэру Уильяму Ноллису. Он приходился ей родственником, и она могла полагаться на его верность. Его отец верой и правдой служил ей всю свою жизнь, и она предложила Совету кандидатуру сэра Уильяма.

— Он не годится, — раздался крик Эссекса. — С этой задачей справится только Джордж Керью.

Керью принимал участие в экспедиции в Кадис и на Азорские острова. Он побывал в Ирландии и имел представление о положении дел в этой стране. Более того, он был близким другом Сесилов, а значит, с точки зрения Эссекса, его отсутствие при дворе было весьма желательным.

— Я говорю — Уильям Ноллис, — повторила королева.

— Вы ошибаетесь, мадам, — продолжал настаивать Эссекс. — Мой дядя совершенно не тот человек. Вам нужен Керью.

Никто и никогда не разговаривал с королевой в таком тоне. Никто не смел говорить ей, что она ошибается. Если ее министры хотели на чем-то настоять, ее мягко и осторожно переубеждали, склоняя к иной точке зрения. Берли, Сесил и все остальные в совершенстве овладели искусством убеждения. Но вызывающе заявлять королеве «Мадам, вы ошибаетесь» не позволялось никому, даже Эссексу.

Когда королева проигнорировала его, подкрепив это жестом, означающим, что она не собирается принимать всерьез предложения этого нахального молодого человека, Эссекса обуяла внезапная ярость. Она при всех оскорбила его! Она давала ему понять, что его слова не имеют никакого значения! На мгновение злость взяла верх над здравым смыслом. Он повернулся к королеве спиной.

Она снисходительно отнеслась к всплеску его эмоций, вне всякого сомнения, намереваясь пожурить его позже, а заодно предостеречь от подобного поведения в будущем. Но теперь он нанес ей умышленное оскорбление.

Она бросилась на него и надавала ему оплеух, одновременно порекомендовав «убираться прочь» и больше никогда не показываться ей на глаза.

Эссекс побелел от ярости и протянул руку к эфесу шпаги. Он бы выхватил оружие из ножен, если бы его немедленно не схватили. Пока его тащили прочь, он кричал, что не потерпел бы подобного оскорбления даже от Генриха Восьмого. Никому из присутствующих еще не приходилось становиться свидетелем подобной сцены между монархом и подданным.

Пенелопа поспешила вернуться в Лестер-хаус, чтобы обсудить то, что произошло, со мной и Кристофером. К нам также присоединились мой брат Уильям и Маунтджой.

Уильям считал, что карьере Эссекса пришел конец, но Пенелопа с ним не соглашалась.

— Она слишком его любит. Она его простит. Куда он отправился?

— За город, — ответил Кристофер.

— Ему надо побыть там, пока эта буря не уляжется, — кивнул Уильям, — если только она вообще когда-нибудь уляжется.

Я была не на шутку встревожена, потому что не понимала, как можно простить подобное оскорбление. Было скверно уже то, что он повернулся спиной к королеве, но хвататься за оружие… Это было неслыханно и попахивало государственной изменой, а у Эссекса доставало врагов.

Мы все погрузились в уныние, и я не верила, что Пенелопа сама разделяет собственный оптимизм.

* * *

Все говорили о закате звезды Эссекса, пока дело чрезвычайной важности не отвлекло внимание общественности от моего сына. Лорд Берли, которому было семьдесят восемь лет и который уже давно болел, лежал на смертном ложе. Всю жизнь он мучился зубами. Королева сочувственно относилась к его страданиям, поскольку сама страдала от зубных болей. Кроме того, вся его жизнь прошла в изрядных трудах и переживаниях. Он привел в порядок свои дела с тем же тщанием, с которым всегда подходил к делам государственным. Мне рассказывали, что, когда он окончательно слег, он созвал всех своих детей, благословил их и королеву и вручил свое завещание управляющему. Затем он тихо отошел в мир иной.

Когда эту грустную новость сообщили королеве, она была безутешна. Она поднялась в свои покои и долго плакала. В течение продолжительного времени при каждом упоминании его имени ее глаза наполнялись слезами. Только после смерти Лестера она позволяла себе подобные проявления чувств.

Он умер в своем доме на Стрэнде, и его тело перевезли в Стамфорд Бэрон, где и похоронили, однако весь погребальный обряд был отправлен в Вестминстерском аббатстве. Эссекс вернулся, чтобы принять участие в похоронах. Он был одет в глубокий траур, и его скорбь была глубже, чем у кого-либо из присутствующих.

После он заехал в Лестер-хаус, где его уже ожидали мой брат Уильям Ноллис и Маунтджой. Хотя Эссекс и выступал против назначения Уильяма лордом-наместником Ирландии, мой брат отлично понимал, что благосостояние всей семьи зависит от моего сына. Более того, перед обаянием Эссекса зачастую не могли устоять даже те, кому он нанес обиду или каким-то образом перешел дорогу. Как и наш отец, Уильям был дальновидным человеком и не позволял сиюминутным обидам влиять на свое будущее. Поэтому он, как и все мы, желал восстановления положения Эссекса при дворе.

— Тебе пора отправляться к королеве, — обратился он к Эссексу. — Она раздавлена горем. В твоих силах ее утешить.

— Она на меня злится, — проворчал Эссекс, — но не более, чем я на нее.

На это я отрезала:

— Меня она тоже оскорбила. Но если бы она завтра предложила мне явиться ко двору, я бы повиновалась с большим удовольствием. Умоляю тебя, мой сын, не валяй дурака. Имея дело с монархом, не приходится думать о личных обидах.

Уильям предостерегающе взглянул в мою сторону. Как и наш отец, мой брат был очень осторожным человеком.

— Чем дольше ты отсутствуешь, тем больше она ожесточается, — произнес Маунтджой.

— Ей сейчас не до меня, — ответил Эссекс. — Все, что я от нее услышу, так это, каким хорошим человеком был Берли. Как он никогда ей не перечил. У них бывали разногласия, но он никогда не забывал о том, что является ее подданным. Нет, у меня нет ни малейшего желания являться ко двору, чтобы послушать панегирики добродетелям Берли.

Мы тщетно пытались убедить его осознать собственную выгоду. Его упрямая гордость не позволяла ему услышать нас. Она должна пригласить его, и тогда он, возможно, вернется.

Мой сын не отдавал себе отчета в собственных действиях, и мне было очень страшно за него.

Маунтджой сообщил мне, что королева оплакивает Берли и позабыла об Эссексе. Со своими приближенными она говорила только об «этом хорошем человеке», которого она называла своим Духом.

— Он никогда не подводил меня, — повторяла она.

Она вспоминала о соперничестве между двумя мужчинами, которыми так дорожила, Лестером и Берли.

— Оба они были для меня незаменимы, — произносила она и опять принималась плакать.

Она потеряла их обоих, свои Глаза и свой Дух. Современным мужчинам до них далеко! И королева опять принималась расписывать достоинства Берли. Он был хорошим отцом своим детям. Посмотрите, как он поддерживал Роберта, ее Гномика. Конечно, Роберт очень умен, и Берли это знал. Он не пытался обратить внимание королевы на своего старшего сына, ставшего теперь лордом Берли, поскольку знал, что у того недостаточно ума, чтобы служить ей. Нет, он привел к ней горбуна Роберта, косолапого Гномика, потому что был уверен в его талантах. Но как же ей не хватает ее милого, милого Духа!

И так продолжалось день за днем, без малейшего сожаления об отсутствии Эссекса.

— Я не могу соперничать с мертвецом за сердце сентиментальной женщины, — пожимал плечами он.

Его высказывания становились все более неосторожными, и мы все за него боялись. Даже Пенелопа, которая, как мне казалось, побуждала его к еще большим безрассудствам. Тем не менее мы все сходились во мнении, что он должен попытаться помириться с королевой.

Такая возможность представилась, когда было назначено заседание Совета, на котором он, как его член, должен был присутствовать. Но он высокомерно заявил, что не собирается являться на заседание, если ему вначале не будет предоставлена аудиенция у королевы. Королева не обратила на это заявление никакого внимания, и он не явился на Совет, а вместо этого отправился предаваться меланхолии в Уонстед.

Из Ирландии приходили тревожные новости. Ирландский граф Тирон поднял восстание и угрожал англичанам не только в Ольстере, но и в других провинциях Ирландии. Английская армия под командованием сэра Генри Багнала терпела поражение за поражением. Было ясно, что если не предпринять немедленные меры, Ирландия будет утрачена для английской короны.

Эссекс спешно покинул Уонстед и явился на заседание Совета. Он заявил, что лучше других разбирается в ирландском вопросе, и, учитывая опасность, попросил у королевы аудиенции. Она отказала, вызвав у него новый прилив злости.

От ярости и отчаяния он заболел. Мне об этом сообщила Пенелопа. Он слег от своей перемежающейся лихорадки. В бреду он неистовствовал и проклинал королеву. Мы с Кристофером и Пенелопой отправились в Уонстед, чтобы ухаживать за ним и оградить его от тех, кто мог донести на него Елизавете.

Как я его любила! Наверное, больше, чем когда-либо. Он был так молод и так беззащитен, и все мои материнские чувства всколыхнулись от тревоги за него. Мне никогда не забыть разметавшихся по подушке прекрасных волос и безумного выражения его глаз. Мне хотелось убить королеву за то, что она довела его до такого состояния, хотя в душе я осознавала, что во всем виноват только он сам.

Я спрашивала себя, неужели он никогда не научится извлекать уроки из собственного опыта. Если бы Лестер был жив, он мог бы с ним поговорить. Но когда Эссекс кого-либо слушал? Мой брат Уильям и Маунтджой, отношения которого с Пенелопой делали его практически моим сыном, постоянно пытались его образумить. Что касается Кристофера, то он слепо обожал моего сына, и ни одно его действие не подвергал сомнению.

Королева, прослышав о болезни Эссекса, изменила свое отношение к нему. Возможно, после смерти Берли она чувствовала себя одинокой, кто знает? Они все умерли: Глаза, Дух, Мавр и Барашек. У нее оставался только этот своенравный, отчаянный, но удивительно интересный юноша, сын ее врага.

Она прислала к нему своего врача с требованием немедленно сообщить ей о его состоянии. Она также распорядилась, чтобы Эссекс прибыл к ней, как только сможет путешествовать, но ни в коем случае не раньше.

* * *

Это было примирение, и Эссекс быстро оправился. Кристофер был в восторге.

— На него никто не может долго сердиться, — повторял он.

Однако мой рассудительный брат Уильям был настроен менее оптимистично.

После аудиенции у королевы Эссекс заехал повидаться со мной. Она приняла его тепло и выразила радость по поводу его возвращения ко двору. Он считал, что все вернулось на круги своя, и втайне гордился тем, что мог позволить себе такие неслыханные вещи и не лишиться ее расположения. На балу Двенадцатой ночи все обратили внимание на то, как он танцевал с королевой и как счастлива была Елизавета тому, что он опять с ней.

И все же я была настороже и по-прежнему возмущалась (разумеется, про себя) своим положением изгнанницы.

Эссекс сообщил, что едет в Ирландию. Он намеревался проучить Тирона. Он знал об ирландской проблеме больше всех остальных и считал, что с его отцом обошлись несправедливо. Уолтер Девере всего себя отдал службе на благо своей страны. Но он умер, не доведя дело до конца, и о нем стали говорить как о неудачнике. Эссекс намеревался восстановить справедливость. Граф Эссекс умер в Ирландии, так и не добившись успеха. Теперь сын Эссекса собирался продолжить дело своего отца. Он обязательно добьется успеха, и каждый раз при упоминании Ирландии все с глубоким уважением будут вспоминать его имя.

Он строил поистине грандиозные планы. Королева с присущей ей ехидцей заметила, что раз уж его так волнуют дела отца, не мешало бы ему вспомнить и о его до сих пор неоплаченных долгах.

Это упоминание долгов моего первого мужа ужаснуло всю семью. Я опасалась, что от меня могут потребовать их уплаты, а Эссекс заявил, что если после всего, что он сделал для королевы, она будет продолжать демонстрировать подобную ненасытность, он навсегда покинет ее двор. Это были пустые угрозы, так как он знал не хуже всех остальных, что его надежды на будущее неразрывно связаны с двором.

Должно быть, королева и в самом деле любила моего сына, поскольку этот вопрос уже никогда не поднимался. Весьма неохотно, но она все же позволила Эссексу отправиться в Ирландию и возглавить армию.

Эта победа окрылила его. Он приехал в Лестер-хаус и рассказал нам о своих планах. Кристофер внимательно его слушал, и в его глазах сияло обожание, с которым он некогда смотрел на меня.

— Ты хочешь отправиться с ним, верно? — спросила я.

— Я возьму тебя, Кристофер, — вмешался Эссекс.

Мой бедный молодой муж! Как он ни старался, он не мог скрыть от меня своих желаний. Я опять невольно вспомнила Лестера. Ему и в голову не пришло бы отказаться от выгодного или интересного предложения. Как ни странно, но в этот момент я презирала Кристофера за его слабость.

— Ты должен ехать, — сказала я.

— Но как я могу оставить тебя…

— Я вполне способна сама о себе позаботиться. Поезжай с Робом. Этот опыт пойдет тебе на пользу. Верно, Роб?

Эссекс сказал, что ему лично пойдет на пользу присутствие рядом проверенных и надежных людей.

— В таком случае решено, — подвела я итог.

Радость Кристофера была заметна невооруженным глазом. Наш брак был счастливым, но я от него устала. Мне было уже под шестьдесят, и иногда мой супруг казался мне слишком молодым и неинтересным.

* * *

В марте этого года, последнего года столетия, мой сын вместе с моим супругом покинул Лондон. Люди выходили на улицы, чтобы проводить его. Должна признать, что выглядел он великолепно. Он намеревался поставить ирландцев на место, а Англии принести мир и славу. В нем было что-то божественное, и никого не удивляло, что его любит сама королева.

К несчастью, когда его кавалькада достигла Ислингтона, разразилась сильная гроза, и всадники промокли до нитки. Молнии напугали местных жителей, и они в ужасе попрятались в свои дома, усмотрев в этой неожиданной и неистовой буре дурное предзнаменование.

Тогда я посмеялась над их суеверностью, но позже даже я была вынуждена вспомнить об этом случае.

Теперь всем известны катастрофические результаты этой кампании. Насколько мы все были бы счастливее, если бы Эссекс за это не брался. Он и сам вскоре осознал масштабы задачи, которую сам же на себя и взвалил. Против него были настроены ирландская аристократия, а также священники, имевшие мощное влияние на народ. Он написал королеве, что подавление ирландского восстания станет самой дорогостоящей военной операцией за все ее правление. По его мнению, Ирландия нуждалась в постоянном присутствии сильной английской армии, а поскольку ирландские дворяне не чурались взяток, он считал это наилучшим способом привлечь их на свою сторону.

Между королевой и Эссексом существовали разногласия относительно графа Саутгемптона, которому королева не могла простить беременность Элизабет Вернон, хотя он и искупил свою вину, женившись на ней. Эссекс и Саутгемптон были близкими друзьями, и Эссекс назначил Саутгемптона старшим конюшим своей кампании. Королева назначения не одобрила и приказала сместить Саутгемптона с этой должности, но Эссекс в очередной раз продемонстрировал неповиновение.

По мере того как все эти новости достигали моих ушей, меня все больше пугало будущее моего сына. Меня беспокоило не только всевозрастающее негодование королевы, но также и опасности, которым подвергали себя мой муж и мой сын.

Пенелопа всегда первой обо всем узнавала и держала меня в курсе всех событий. Меня также утешало присутствие моей дочери Дороти и ее детей. Ее первый муж, сэр Томас Перро, за которого она так романтично вышла замуж, давно умер, и теперь она была замужем за Генри Перси, графом Нортумберлендским. Этот брак, впрочем, оказался не слишком удачным, и она с радостью приезжала ко мне. Иногда мы с ней обсуждали сложности и подводные камни семейной жизни.

Выходило так, что никто из моих детей не был счастлив в браке. Я радовалась уже тому, что Франческа любит Эссекса. Мне казалось странным, что как бы скверно он себя ни вел, люди продолжали к нему тянуться. Его супружеская неверность была общеизвестным фактом. Иногда мне казалось, что одной из причин его постоянных измен было желание досадить королеве. Он испытывал к ней странные и противоречивые чувства. На свой удивительный манер он ее любил. Все остальные женщины не выдерживали никакого сравнения с ней, она была существом высшего порядка. И дело было не только в том, что она являлась королевой. Я и сама чувствовала в ней какую-то почти мистическую силу. Ведь с тех пор как она дала мне понять, что не собирается принимать меня обратно в круг своих приближенных, жизнь показалась мне пресной! Осознавала ли она это? Я считала себя гордой женщиной и тем не менее приложила все усилия к тому, чтобы угодить ей. Возможно, она только посмеялась надо мной, радуясь, что теперь окончательно отомстила мне. Она выиграла наше последнее сражение. Она отыгралась на мне, простолюдинке, осмелившейся тягаться с ней и одержать ряд величайших побед.

Что ж, такова была моя семья. Эссекс без зазрения совести изменял супруге с несколькими любовницами одновременно, а Пенелопа открыто жила с Маунтджоем. Она даже родила ему ребенка, которому при крещении дали имя Маунтджой, а теперь вынашивала еще одного. Лорд Рич до сих пор не предпринял попытки развестись с ней. Думаю, это объяснялось влиянием, которым Эссекс обладал при дворе. Если бы мой младший сын Уолтер не погиб, он бы сейчас тихо и спокойно жил со своей семьей. Но, увы, он нас покинул.

Буря разразилась, когда Эссекс встретился с мятежником Тироном и они заключили перемирие. Королева пришла в ярость, узнав, что Эссекс посмел договариваться с врагом, не посоветовавшись с ней, и пригрозила ему расправой.

После этого Эссекс вернулся в Англию. Как он был беспечен! Как безрассудно отважен! Оглядываясь назад, я вижу, как беззаботно он шел навстречу катастрофе. А ведь я пыталась его предостеречь!

Он прибыл во дворец в Нансаче в десять часов утра. В это время королева всегда занималась своим туалетом. Должно быть, к этому моменту ему было уже по-настоящему страшно. Хвастовство по поводу покорения Ирландии оказалось преждевременным. Он знал, что у него много врагов в непосредственном окружении королевы и что эти враги жаждут его падения. Остановить его было невозможно. Он должен был немедленно повидать королеву, прежде чем его недруги попытаются исказить факты и настроить ее против него. Он был великим Эссексом. Он считал, что имеет право повидаться с королевой, когда ему заблагорассудится.

Как плохо он знал женщин!

Несмотря на все мои страхи, я не могла не расхохотаться, представив себе эту сцену. Испуганная Елизавета, недавно поднявшаяся с постели, в окружении немногих фрейлин, допущенных к интимной церемонии ее туалета.

Шестидесятисемилетняя женщина не может желать, чтобы ее в это время увидел молодой поклонник. Позже Эссекс мне рассказывал, что он ее едва узнал. Ее единственным украшением было ее королевское достоинство. Взору моего сына предстали седые волосы, бледные щеки без следов румян и тусклые глаза.

Перед Елизаветой стоял Эссекс в костюме, забрызганном грязью после долгого путешествия, поскольку он не успел ни умыться, ни сменить одежду.

Разумеется, она была величественна, как и в любых других обстоятельствах. Она не подала и виду, что ей известно о том, как она выглядит без румян, парика, кружев и сверкающего платья. Она протянула ему руку для поцелуя и сказала, что примет его позже.

Он, торжествуя, примчался ко мне. Он убедился в том, что имеет власть над королевой. Он ворвался в ее опочивальню и увидел ее без прикрас, что, как он уже успел узнать, еще не позволялось ни одному мужчине. Тем не менее она благосклонно улыбнулась ему.

— Бог ты мой, но она совсем старуха! До сегодняшнего дня я об этом и не подозревал.

Я покачала головой. Я знала, что сейчас чувствует Елизавета. Он застал ее в таком виде. Я представляла себе, как она требует зеркало и как при виде собственного отражения ее сердце сжимается от тоски. Быть может, она впервые увидела себя такой, какой она является на самом деле. Вне всякого сомнения, в этот момент развеялось ее представление о себе как о юной девушке, некогда развлекавшейся с адмиралом Сеймуром и кокетничавшей в Тауэре с Робертом Дадли. Оба они уже были в мире ином, а она продолжала отчаянно цепляться за свою юность. Но в то утро в Нансаче Эссекс безжалостно разбил эту иллюзию. Я не верила в то, что ей удастся легко забыть об этом.

Я умоляла его проявить крайнюю осторожность, но при их следующей встрече она была сама любезность.

За обедом к нему присоединились его друзья, в том числе Маунтджой и лорд Рич. Оба они были друзьями моего сына, и, несмотря на то что один из них приходился его сестре мужем, а другой был ее любовником, ни один из них не держал обиды на соперника. Как мне рассказывали, Рейли обедал отдельно от них, вместе со своими друзьями, лордом Греем и графом Шрусбери, грозными врагами Эссекса.

Позже в этот же день Эссекса вызвала к себе королева, на этот раз встретившая его холодно и неприязненно. Она гневалась на него за то, что он покинул Ирландию без ее позволения, а его образ действий там она считала изменническим.

Эссекс ничего не мог понять. Ведь она была так добра к нему и продемонстрировала благосклонность, даже когда он вломился в ее опочивальню. Бедный Эссекс! Иногда он казался мне самым бестолковым мужчиной в мире. Хотя, что касается устройства женской психики, то же можно сказать о многих мужчинах. Мне нетрудно представить себе эту аудиенцию. Она видела себя не сверкающей особой, отражающейся в зеркалах Присутственной залы, а изможденной старухой со всклокоченными седыми волосами, только что вставшей с постели и лишенной всяческих украшений. Эссекс это видел, и она не могла ему этого простить.

Он услышал от нее, что ему надлежит оставаться в своих покоях. Отныне он становился узником.

Маунтджой в смятении прискакал ко мне, чтобы сообщить, что Эссекса обвинили в неповиновении королеве. Он против ее воли покинул Ирландию и дерзко ворвался в ее спальню. Королева не могла потерпеть подобного поведения. Ему надлежало отправиться в Йорк-хаус и там ожидать дальнейших распоряжений королевы.

— Двор переезжает в Ричмонд, — продолжал Маунтджой. — Я ничего не понимаю. Она ведет себя так, как будто он ей безразличен. Она от него отвернулась.

Мое сердце оборвалось от тяжелого предчувствия. На этот раз мой любимый сын зашел слишком далеко. И все же я ее понимала. Она не могла переносить рядом с собой мужчину, увидевшего в ней старуху, каковой она являлась на самом деле. Я всегда знала, что Елизавета — самая тщеславная женщина королевства и что она живет во сне, в котором ее красота соответствует льстивым уверениям ее придворных.

Эссекс действительно пошел против ее воли. Ирландская кампания потерпела фиаско. Все это можно было бы простить. Но сорвав повязку самообмана с ее глаз, увидев то, что не предназначалось для глаз мужских, он совершил непростительный грех.

* * *

Мы жили в тревоге за него. Он был очень болен. Дизентерия, которой он заразился еще в Ирландии, послужившая причиной смерти его отца (во всяком случае, в глазах тех, кто не верил в то, что его убил Лестер), не отступала. Он не мог ни есть, ни спать. К нам эти сведения поступали от тех, кто за ним ухаживал, потому что мы не были допущены к нему.

Кристофер спешно вернулся в Англию. Он сразу прискакал ко мне, и я была рада видеть его живым и невредимым. Но наша встреча не доставила особой радости ни одному из нас, потому что страх за Эссекса вытеснил остальные чувства. Мы все боялись того, что его отправят в Тауэр. Маунтджой неотлучно находился в Лестер-хаусе. Мне было известно, что уже в течение некоторого времени Эссекс вел переписку с королем Шотландии и его в этом поддерживали Маунтджой и Пенелопа. Они хотели заверить этого монарха в том, что они являются сторонниками его восхождения на английский трон после смерти нынешней королевы. Я всегда считала эту переписку слишком опасной, потому что если бы эти письма попали в руки королевы, она и ее ближайшее окружение истолковали бы это как государственную измену. Лестер ни за что не допустил бы подобной беспечности. Я вспоминала, как ловко он выходил из опасных ситуаций, как искусно заметал следы. Если бы мой сын меня хоть раз послушал! Если бы он сделал выводы из того, что я пыталась ему внушить! Но сожалеть об этом было слишком поздно и бессмысленно. Он не умел слушать, а даже если бы и умел, то не смог бы воспользоваться полученными советами и проявить осторожность.

Теперь Маунтджой хотел организовать побег Эссекса из Йорк-хауса и отправить его во Францию. Саутгемптон, из-за которого Эссекс некогда навлек на себя гнев королевы, решил, что он тоже поедет с ним.

Однако Эссекс наконец-то продемонстрировал мудрость и презрительно отверг идею побега.

Бедная Франческа очень страдала. Она хотела быть с мужем, но он не позволял ей приехать. В отчаянии она явилась ко двору, чтобы воззвать к милосердию королевы.

Королева не питала теплых чувств к жене Эссекса, поэтому ее попытка с самого начала была обречена на неудачу. Впрочем, мне, его матери, был бы оказан еще менее радушный прием. Разумеется, эти молодые люди не знали Елизавету так хорошо, как я. Они бы пренебрежительно рассмеялись, услышав от меня, что нынешнее бедственное положение Эссекса в какой-то степени объясняется его бесцеремонным вторжением в ее спальню, где он увидел ее без прикрас.

Конечно же, Франческу прогнали прочь, запретив впредь являться ко двору.

Дело моего сына слушалось в Звездной палате[19]. Его обвиняли в том, что корона понесла большие расходы для предоставления ему сил, которые он требовал для подавления ирландского восстания. Однако он нарушил волю королевы и вернулся в Англию. Он вошел в сговор с предателем Тироном и принял условия, которые нельзя было даже слушать.

Это был конец. Несколько дней спустя у него отняли дом, а его слугам велели искать себе других хозяев. Состояние Эссекса ухудшилось настолько, что мы опасались за его жизнь.

Я не верила, что королеву не терзают угрызения совести. Ведь она его любила, а я знала, как прочны ее привязанности.

— Его болезнь и в самом деле так серьезна, как вы меня уверяете? — спросила она Маунтджоя, который заверил ее, что так и есть.

— Я пошлю к нему своих врачей, — сказала королева.

На это Маунтджой ответил:

— Он нуждается не во врачах, а в добрых словах Вашего Величества.

Королевский гонец привез ему бульон, сваренный на королевской кухне, и весть о том, что королева, возможно, его навестит.

В эти первые дни декабря мы все были уверены, что Эссекс умирает. За его здравие в церквях отправлялись службы, что вызвало негодование королевы, у которой не испросили на это позволения.

Она разрешила его жене приехать к нему и ухаживать за ним. Затем она послала за Пенелопой и Дороти и приняла их очень сердечно.

— Ваш брат наделал много глупостей, — сказала она. — Я понимаю ваше горе и разделяю его.

Я часто думаю, что лучше бы Эссекс тогда умер, но когда он увидел у своей постели Франческу, он понял, что королева позволила ей за ним ухаживать. А когда он узнал, что она приняла Пенелопу и Дороти, к нему вернулась надежда, а лучшего лекарства для него невозможно было и желать.

Мне было запрещено навещать его, но Франческа приехала ко мне сообщить о том, что здоровье Эссекса пошло на поправку и что он планирует передать королеве новогодний подарок.

Я вспомнила обо всех изысканных подарках, которые вручал королеве Лестер, и о том, что мне пришлось продавать свои сокровища, чтобы оплатить их. Однако это была правильная мысль, и мне не терпелось узнать, как королева примет его подарок.

Она ни приняла, ни отвергла его.

Надо было видеть реакцию Эссекса, когда он узнал о том, что его подарок не отвергнут. Он встал с постели и спустя всего несколько дней уже ходил. С каждым днем ему становилось все лучше.

Франческа понимала, что я не нахожу себе места от беспокойства за сына, и часто присылала гонца с новостями. Сидя у окна, я ожидала прибытия гонца и думала о королеве, которая тоже была встревожена, поскольку, несмотря ни на что, она его любила. А на примере Лестера я увидела, что она способна на глубокие чувства. И все же она не позволяла мне, его матери, навещать его. Она ревновала его ко мне почти так же сильно, как и Лестера.

Впоследствии я узнала, что королева вернула Эссексу его подарок. Она смягчилась только на то время, пока его жизнь была в опасности.

Но теперь, когда он поправился, она была намерена заставить его почувствовать всю силу ее гнева. Итак, болезнь отступила, но Эссексу по-прежнему угрожала опасность, исходящая, как от королевы, так и от ее врагов.

* * *

Судьба как будто преднамеренно обрушивала на моего бедного мальчика удар за ударом. Я в который раз пожалела о том, что с нами нет Лестера. Он смог бы дать Эссексу дельный совет, а также вступиться за него перед королевой. Этот гордый человек пребывал в таком удрученном состоянии, что видеть это было невыносимо. Он почти примирился с поражением. От Кристофера было мало толку. Хотя мы были женаты так долго, он все еще казался мне мальчиком, каким был в то время, когда меня привлекла его юность. Теперь я нуждалась в зрелости. Я беспрестанно с тоской вспоминала о Лестере. Кристоферу Эссекс казался героем. Он не видел его недостатков. Он считал, что его нынешнее плачевное положение объясняется невезением и происками врагов. Он не понимал, что самым большим врагом Эссекса был он сам и что судьба перестает улыбаться людям, которые слишком долго ее испытывают.

События продолжали развиваться с головокружительной скоростью, и вскоре наступила жуткая кульминация. В те дни все говорили о книге, написанной сэром Джоном Хейвордом. Когда я ее прочитала, я поняла, насколько она опасна. В ней говорилось о свержении Ричарда Второго и о восхождении на трон Генриха Четвертого. В этом содержался намек на то, что если монарх недостоин править страной, ближайший претендент на престолонаследование имеет право занять его трон. К несчастью, Хейворд посвятил свою книгу графу Эссексу.

Я прекрасно понимала, что враги Эссекса немедленно воспользуются этим обстоятельством и обратят его против моего сына. Мне казалось, я слышу, как они указывают королеве, что книга намекает на то, что она недостойна управлять Англией. А поскольку она посвящена Эссексу, уж не принял ли он участие в ее написании? Известно ли королеве, что Эссекс и его сестра леди Рич вели переписку с королем Шотландии?

Книгу немедленно изъяли, Хейворда заключили под стражу, и королева обронила замечание, что, возможно, он и не автор вовсе, а лишь взял на себя авторство, стремясь защитить некое злонамеренное лицо.

Мы с Пенелопой подолгу сидели, обсуждая все эти обстоятельства, пока не засыпали от усталости, но нам так и не удалось прийти к какому-либо выводу и понять, как же следует решать эту проблему.

Маунтджой находился в Ирландии и уже успел добиться успеха там, где Эссекс потерпел неудачу. Пенелопа напомнила мне о заявлении Эссекса о том, что Маунтджой не подходит для выполнения этой задачи, поскольку мыслит слишком буквально и более увлечен книгами, нежели битвами. Как же он ошибся! Да и вообще, был ли мой бедный Эссекс хоть в чем-нибудь прав?

Теперь он был в долгах, поскольку королева отказалась возобновить лицензию на сбор таможенных пошлин со сладких импортных вин, которую некогда пожаловала ему. А именно из этих доходов он расплачивался с кредиторами. Казалось, его постигли все мыслимые и немыслимые несчастья, но худшее ожидало его впереди.

Он никогда не мог смотреть на себя объективно. Ему казалось, что в нем десять футов росту, а его окружают пигмеи. В эти страшные дни я поняла, что люблю его так сильно, как никого и никогда не любила, с тех самых пор, как я потеряла голову от любви к Лестеру. Впрочем, то была любовь совершенно иного свойства. Когда Лестер пренебрег мной ради Елизаветы, я его разлюбила. Я ни за что не смогла бы разлюбить Эссекса.

Теперь он жил в Эссекс-хаусе, где собиралась самая разношерстная публика. Этот дом постепенно обретал известность как место встреч недовольных королевой. Саутгемптон неотлучно находился при Эссексе, а он также относился к числу людей, которых не жаловала королева. Все мужчины и женщины, недовольные тем, что их заслуги не оценили по достоинству, встречались там и изливали друг другу свое раздражение королевой и ее министрами.

О мой беспечный и бесстрашный сын! Разгневавшись на королеву, лишившую его своего расположения, он в присутствии нескольких свидетелей высказался в том смысле, что ей нельзя доверять, что ее характер так же коряв, как и ее тело.

Мне так хотелось увидеть его и рассказать ему, что Джон Стаббс поплатился правой рукой не потому, что выступал против ее брака, а потому, что он заявил, что она слишком стара для деторождения. Но он все равно не стал бы меня слушать. Я знала, что подобные заявления могут привести его на эшафот, а он и без того мчался к нему очертя голову.

Его могущественный соперник, сэр Уолтер Рейли, не преминул воспользоваться этими словами. Нетрудно было представить себе, как он преподнес их королеве, после чего она возненавидела Эссекса сильнее, чем некогда его любила. Ей наверняка не удавалось забыть о том мгновении, когда он, ворвавшись в ее опочивальню, обнаружил там седую старуху.

Финал этой истории общеизвестен. Эссекс с сообщниками составили план захвата Уайтхолла. Они собирались настоять на встрече с Елизаветой и добиться от нее отставки всех нынешних министров и созыва нового парламента.

Наверное, когда они разрабатывали этот план, он казался им простым. Однако на деле все было совершенно иначе. Я видела, что Кристофер скрытничает, и поняла: они что-то задумали. В те дни я его почти не видела, так как он все время проводил в Эссекс-хаусе. Позже я узнала, что Эссекс ожидал посланцев короля Шотландии. Он говорил себе, что в случае их прибытия у него будут все основания рассчитывать на поддержку со стороны шотландского короля.

Не было ничего удивительного в том, что приготовления в Эссекс-хаусе не остались незамеченными. Агенты Эссекса разведали, что существует заговор, возглавляемый Уолтером Рейли, имеющий целью схватить Эссекса, возможно, даже убить его или, как минимум, заключить в Тауэр. Когда бы мой сын ни проезжал по улицам Лондона, люди выходили из домов и приветствовали его. Он всегда привлекал к себе внимание, а его обаяние просто зачаровывало всех, с кем ему приходилось сталкиваться. Поэтому он верил, что город его поддержит, что стоит ему выехать на улицы, призывая людей сплотиться вокруг него, чтобы помочь ему восстановить справедливость как в отношении себя, так и в отношении всех остальных, они с готовностью за ним последуют.

В субботу вечером несколько его сторонников явились в театр «Глобус» и подкупили актеров, чтобы те сыграли драму Шекспира Ричард Второй, тем самым показав людям, что свержение монарха возможно.

В панике я попросила своего брата Уильяма как можно скорее приехать ко мне. Он был встревожен не меньше меня.

— Чего он пытается добиться? — недоумевал он. — Разве он не знает, что рискует головой?

— Уильям! — воскликнула я. — Я умоляю тебя, поезжай в Эссекс-хаус, встреться с ним, заставь его прислушаться к голосу рассудка.

Однако Эссекс никогда не прислушивался к голосу рассудка. Уильям все же отправился к нему. К этому времени там собралось около трехсот человек, все как один фанатики, горячие головы.

Уильям потребовал встречи с племянником, но Эссекс отказался выйти к нему. Поскольку Уильям не желал уходить, его втащили в дом и заперли в комнате охраны.

Затем Эссекс совершил самый безрассудный поступок в своей жизни. Он выехал на улицу вместе с двумя сотнями своих сторонников, среди которых был и мой неразумный Кристофер. Это было полным безумием!

Мне до сих пор становится дурно, когда я представляю себе этого отважного, но наивного мальчика, скачущего по улицам Лондона в сопровождении своих скудно вооруженных друзей и призывающего граждан присоединяться к ним. Нетрудно догадаться, что эти достойные люди поспешно отворачивались и скрывались в своих домах, приводя заговорщиков в полное смятение. Зачем им было восставать против королевы, принесшей стране мир и достаток, спасшей ее от испанского вторжения, только из-за того, что она поссорилась с одним из своих фаворитов.

По тревоге на защиту королевы и страны были подняты войска. Бой был непродолжительным, но несколько человек все же погибли. Моему Кристоферу алебардой рассекли лицо, он упал с лошади и был схвачен. Эссекс отступил и успел укрыться за стенами Эссекс-хауса, где он спешно сжег письма от короля Шотландии, а также другие документы, которые могли дискредитировать его друзей.

Ночью за ним пришли.

Я была вне себя от гнева. Его друг Фрэнсис Бэкон, которому он столько помогал, стал одним из обвинителей Эссекса. Когда я думала обо всем, что Эссекс сделал для Бэкона, я теряла самообладание и в разговорах с Пенелопой называла его «вероломным другом и предателем».

В ответ Пенелопа лишь качала головой. Бэкону пришлось сделать выбор, говорила она. Он взвесил свои обязательства перед королевой и перед Эссексом. Разумеется, он был обязан выбрать королеву.

— Эссекс выбрал бы друга, — возражала я.

— Да, маменька, — соглашалась Пенелопа, — но посмотри, до чего довели его подобные поступки.

Я знала, что мой сын обречен.

И все же оставался лучик надежды, за который я и цеплялась. Королева некогда любила его, а я помнила, сколько раз она прощала Лестера. Но Лестер никогда не поднимал против нее вооруженный мятеж. Чем можно было оправдать действия Эссекса? Я и сама понимала, что ничем.

Как и ожидалось, его признали виновным и приговорили к смерти, а вместе с ним и бедного Кристофера. Я была растеряна и безутешна, потому что вскоре мне предстояло лишиться мужа и сына.

* * *

Это был настоящий кошмар. Я не верила, что она на это пойдет. Она не могла этого сделать. Но почему нет? Ее приближенные убедят ее, что она обязана так поступить. Рейли, его извечный враг, Сесил, лорд Грей, все вместе они объяснят ей, что у нее нет другого выхода. И все же эта женщина способна на сильные чувства. Когда она любит, она любит глубоко, а в том, что она любила моего сына, сомневаться не приходилось. После Лестера он стал самым важным мужчиной в ее жизни.

А если бы Лестер совершил то, на что осмелился Эссекс? Но он никогда не пошел бы на это. Лестер не был глуп. Бедный Эссекс! Его карьера пестрила губительными для него поступками, и теперь его уже ничто не могло спасти.

Или могло?

Мои муж и сын были приговорены к смерти. Я была ее родственницей. Быть может, она сжалится надо мной? Если бы только она согласилась принять меня.

Я подумала, что она может принять Франческу. Королева всегда тепло отзывалась о своем Мавре, а она была его дочерью. Более того, о супружеской неверности Эссекса было известно всем без исключения, и, возможно, королева сочувствовала его жене. Это не могло не загладить обиду, которую Эссекс нанес ей своей женитьбой.

Бедная Франческа, она была безутешна. Она очень сильно его любила и оставалась рядом все время до его ареста. Я спрашивала себя, был ли он с ней ласков в эти последние часы его свободы. Я надеялась, что был.

— Франческа, — обратилась я к ней, — иди к королеве. Плачь и проси для меня аудиенции. Скажи ей, что я умоляю ее оказать эту милость женщине, которая дважды овдовела и готовится стать вдовой в третий раз. Взывай к ее милосердию. Скажи ей, что мне известно, какое доброе сердце скрывается под суровой внешностью королевы, и что если она согласится принять меня сейчас, я буду благословлять ее до конца своих дней.

Франческа получила аудиенцию, во время которой королева выразила ей свои соболезнования и отметила, что она понесла тяжелую утрату в лице Филиппа Сидни, после чего вышла замуж за предателя.

К моему удивлению, мне также была пожалована аудиенция.

И вот я опять предстала перед ней. Но в этот раз на коленях, умоляя сохранить жизнь моему сыну. Елизавета была одета в черное платье (траур по Эссексу? — спрашивала я себя), усыпанное, впрочем, жемчугом. Она держала голову высоко над богато украшенным кружевным воротником, а ее лицо на фоне слишком рыжих локонов парика казалось очень бледным.

Она протянула мне руку для поцелуя и произнесла:

— Леттис!

И мы взглянули друг на друга. Я пыталась взять себя в руки, но чувствовала, что мои глаза наполняются слезами.

— Бог ты мой! — вымолвила она. — Какой же глупец твой сын!

Я склонила голову.

— И он сам довел себя до этого, — продолжала она. — Я ему этого не желала.

— Мадам, он ни за что не поднял бы на вас руку.

— Вне всякого сомнения, он предоставил бы это право своим друзьям.

— Нет, нет, он вас любит.

Она покачала головой.

— Он всего лишь использовал меня для продвижения по службе. Впрочем, как и все они.

Она сделала знак, чтобы я встала с коленей, и я повиновалась со словами:

— Вы великая королева, Ваше Величество, и весь мир об этом знает.

Она внимательно посмотрела на меня и недовольным тоном заметила:

— Ты все еще сохранила остатки красоты. В молодости ты была очень хороша собой.

— Никто не мог сравниться с вами.

Как ни странно, я говорила вполне искренне. У нее было нечто большее, чем красота, и это нечто оставалось с ней и в старости.

— Корона способна украсить кого угодно, кузина.

— Но не все, кто ее носит, ее достойны. Мадам, вам она к лицу.

— Ты пришла просить меня пощадить их, — произнесла она. — Сначала я не хотела тебя видеть. Нам не о чем говорить.

— Я думала, мы могли бы утешить друг друга.

Она высокомерно посмотрела на меня, и я смело заявила:

— Мадам, он мой сын.

— И ты его очень любишь?

Я кивнула.

— Я не думала, что ты способна любить кого-нибудь кроме себя.

— Иногда мне и самой так казалось, но теперь я знаю, что это не так. Я люблю своего сына.

— В таком случае тебе, как и мне, следует подготовиться к тому, что он скоро нас покинет.

— И его ничто не может спасти?

Она покачала головой.

— Ты просишь за сына, — заметила она. — Не за мужа.

— Я прошу за них обоих, мадам.

— Ты не любишь этого молодого человека.

— Наша совместная жизнь была приятной.

— Я слышала, что ты предпочла его…

— Люди любят распускать слухи, мадам.

— Я никогда не верила в то, что ты могла предпочесть ему другого мужчину, — медленно произнесла она. — Если бы он сейчас был с нами… — она покачала головой, — все было бы совсем иначе.

Я подумала о Лестере, который давно умер. Я подумала о своем сыне, приговоренном к смерти. И я забыла обо всем, кроме необходимости спасти его.

Я опять бросилась на колени. Я чувствовала, что по моему лицу катятся слезы, но остановить их было выше моих сил.

— Вы не позволите ему умереть, — рыдала я. — Вы этого не допустите.

Она отвернулась от меня.

— Это дело зашло слишком далеко, — пробормотала она.

— Вы можете его спасти. О мадам, забудьте о нашей вражде. Она в прошлом, с ней покончено… ведь нам обеим осталось недолго жить.

Она поморщилась. Она, как и прежде, не выносила ссылок на ее возраст. Мне не следовало об этом забывать. Горе лишило меня здравого смысла.

— Как бы сильно вы ни ненавидели меня в прошлом, — продолжала я, — я умоляю вас забыть об этом. Он умер… наш возлюбленный Лестер… мертв, его не вернуть. Если бы он был сегодня здесь, он стоял бы на коленях рядом со мной.

— Замолчи! — вскричала она. — Как ты вообще смела сюда прийти… ты, Волчица! Ты заманила его в сети своими блудливыми штучками. Ты захватила лучшего мужчину в мире. Он попался на твою удочку… а теперь этот твой сын-мятежник не заслуживает ничего, кроме топора. А ты… ты еще смеешь приходить ко мне и просить меня помиловать предателя.

— Если вы позволите ему умереть, вы об этом никогда не забудете, — выкрикнула я, забыв об осторожности в последней отчаянной попытке спасти сына.

Некоторое время она молчала, и я видела, что ее проницательные желтые глаза блестят. Она была тронута. «Она его любит», — подумала я. Или любила когда-то.

Я пылко поцеловала ее руку, но она ее отняла, хотя и не резко, а почти нежно.

— Вы его спасете, — опять взмолилась я.

Однако эмоциональную женщину, на мгновение появившуюся передо мной, уже сменила королева.

Она медленно произнесла:

— Я приняла тебя, Леттис, ради Лестера. Он желал бы этого. Но даже если бы он сам встал сейчас передо мной на колени и просил бы меня об этом, я была бы вынуждена ему отказать. Ничто не может спасти твоего сына… и твоего мужа… теперь. Они зашли слишком далеко. Я не смогла бы отменить сейчас их казнь, даже если бы очень захотела. Бывают времена, когда можно идти только вперед. Оглядываться назад нельзя. Эссекс пошел на это в трезвом уме и с осознанным стремлением себя уничтожить. Я вынуждена подписать его смертный приговор, а мы с тобой должны навеки попрощаться с этим безрассудным мальчишкой.

Я трясла головой. Я, кажется, обезумела от горя. Я подползла к ней на коленях и начала целовать край ее платья. Она стояла и смотрела на меня сверху вниз, и когда я подняла на нее глаза, я заметила на ее лице сочувствие. Затем она произнесла:

— Встань. Я устала. Прощай, кузина. Мне кажется очень странным этот безумный танец наших жизней — моей, твоей и этих двух мужчин, которых мы любили. Да, наша любовь к ним была сильна. Но один нас покинул, а второй готовится за ним последовать. Пути назад нет. Пусть свершится сужденное.

Какой старой она показалась мне со следами искреннего горя на лице.

Я собиралась взмолиться опять, но она покачала головой и отвернулась.

Аудиенция была окончена. Мне не оставалось ничего другого, как покинуть ее и на своей барже вернуться в Лестер-хаус.

Но я отказывалась верить в то, что она не смягчится. Я твердила себе, что когда дело дойдет непосредственно до подписания его смертного приговора, она не сможет этого сделать. По ее лицу я поняла, что она все еще его любит. Не так, как любила Лестера, конечно, но все же это была любовь. Я воспряла духом.

Но она подписала смертный приговор, и я опять низверглась в пучину отчаяния. Затем она его отозвала. Как я была счастлива, но совсем недолго, потому что она в очередной раз передумала, вне всякого сомнения, под давлением своих министров.

Она опять подписала приговор, и на этот раз уже окончательно.

В среду, двадцать пятого февраля, мой сын, одетый во все черное, вышел из своего узилища в Тауэре. Его отвели на лужайку перед башней Цезаря.

Положив голову на плаху, он начал молиться.

Его смерть потрясла весь Лондон. Палача едва успели живым вырвать из рук разъяренной толпы. Бедняга! Как будто он был хоть в чем-то виноват!

Королева заперлась в своих покоях и оплакивала его, а я не покидала своей опочивальни в Лестер-хаусе в ожидании известий о муже.

Приблизительно через неделю после казни Эссекса состоялся суд над бедным Кристофером. Его признали виновным и восемнадцатого марта обезглавили на Тауэрском холме.

Престарелая леди в Дрейтон Бассете

Вините в этом лишь себя,

Что заслужили эту песнь,

Свое достоинство губя,

Ее вы вынудили петь о том, что есть.

И слишком поздно изменить

То, что свершилось,

Ведь приговор не отменить…

И что теперь ее винить?

Сэр Томас Уайет, 1503—1542

Итак, я снова овдовела, к тому же потеряла сына, которого, несмотря на многочисленные недостатки, я любила больше жизни. Мой молодой муж, к заботе которого я так привыкла, тоже был мертв, и мне предстояло начать новую жизнь.

Все вокруг менялось. Королева перестала играть в молодую девушку. Мне было шестьдесят, это означало, что ей исполнилось шестьдесят восемь. Мы стали старухами, и нам больше не было дела друг до друга. Мне казалось, что с тех пор как мы с Лестером тайно занимались любовью, в ужасе ожидая разоблачения, минула целая вечность.

Я слышала, что она продолжает оплакивать своих любимых мужчин, самыми значимыми из которых были Лестер и Эссекс. Однако она также горевала об утрате Берли, Хиниджа, Хэттона и остальных. Она часто повторяла, что нынешнее время уже не рождает таких мужей, забывая о том, что они казались ей богами только потому, что она сама в те времена была богиней. А теперь она была просто старой женщиной.

Она умерла через два года после смерти Эссекса. До последних дней она никому не позволяла забыть о том, что она — великая королева. Страдая от периодических приступов болезни, не успев подняться с постели, она отправлялась на пешую или конную прогулку, чтобы народ мог ее видеть. В конце концов она простудилась и решила отправиться в Ричмонд, который считала самым уютным из своих дворцов. Ее простуда разыгрывалась, но она отказывалась лечь в постель. Когда же Сесил стал умолять ее об этом и сказал ей, что ради блага своего народа она должна лечиться лежа в постели, она ответила ему по-королевски гордо:

— Маленький человек, слово «должна» неприменимо к королеве.

Однако, почувствовав, что ноги ее больше не держат, она приказала, чтобы принесли подушки, и легла на пол.

Когда разнеслась весть о том, что она умирает, вся страна испуганно притихла. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как двадцатипятилетняя рыжеволосая молодая женщина явилась в Тауэр и заявила о своей решимости жить и работать на благо своей страны. Так она и сделала. Она всю жизнь была верна этой клятве и никогда не забывала о своей миссии. Она для нее всегда стояла на первом месте, будучи важнее любви, важнее Лестера, важнее Эссекса.

Когда она настолько ослабела, что уже не могла сопротивляться, ее перенесли в постель.

Она умерла двадцать четвертого марта 1603 года. Все отметили, что это случилось в канун Благовещения, праздника Пресвятой Девы.

Она даже для смерти выбрала подходящий день.

* * *

Итак, они все ушли, и без них моя жизнь утратила всяческий смысл.

Теперь я была старой женщиной, бабушкой, мне предстояло удалиться на покой и тихо доживать отпущенные мне годы.

На трон взошел новый король. Король Шотландии Яков Четвертый стал английским королем Яковом Первым. От блестящего двора Елизаветы не осталось ничего, кроме воспоминаний, и у меня не было ни малейшего желания служить при дворе нового, несколько неряшливого и не обладающего приятной наружностью монарха.

Я отправилась в свой дом в Дрейтон Бассет, чтобы зажить жизнью провинциальной леди. Я как будто родилась заново. Оказалось, что все помнят о том, что я была матерью Эссекса и женой Лестера, и вскоре у меня был свой собственный, подобный королевскому двор, что доставляло мне немалое удовольствие.

Меня часто навещают внуки. У меня их много, и мне с ними интересно, а они любят послушать рассказы о прошлом.

За эти годы произошло лишь одно взволновавшее меня событие. В год смерти королевы Роберт Дадли, сын Лестера от Дуглас Шеффилд, попытался доказать, что его родители вступали в законный брак. Само собой разумеется, я не могла остаться в стороне и позволить ему добиться своего. Если бы это случилось, я бы лишилась большей части своего наследства.

Это было очень неприятное дело, как и большинство подобных дел, поскольку никогда не удается отделаться от опасений, что доказываемое противной стороной может оказаться правдой.

Этот гнусный человек настаивал на том, что его родители совершили некий брачный обряд, следовательно, он законный сын Лестера.

Он был с Эссексом в Кадисе, и проблемы начались после его возвращения, поскольку он овдовел и женился вторично. Его жена оказалась дочерью чрезвычайно напористого джентльмена, сэра Томаса Ли из Стоунли. Именно по наущению этого человека он обратился со своим иском в суд. Однако к моей большой радости он проиграл, и разгневался до такой степени, что испросил позволения на три года покинуть страну.

Получив это позволение, он покинул Англию, прихватив с собой свою красивую кузину, которая была вынуждена переодеться в юношу и выступить в роли его пажа. Жену и детей он оставил в Англии и уже никогда к ним не вернулся, так что он не относился к числу ответственных людей.

Пенелопа продолжила свою красочную карьеру. После смерти Эссекса лорд Рич с ней развелся, и она вышла замуж за Маунтджоя. Этот брак, скрепленный капелланом Маунтджоя по имени Лод, вызвал множество кривотолков. Многие считали, что Лод не имел права совершать брачную церемонию с участием разведенной женщины. Долгие годы Лод сокрушался из-за того, что этот факт препятствовал его продвижению по службе, хотя ему предстояло прославиться несколько позднее.

Бедняга Маунтджой, несмотря на то, что новый монарх осыпал его почестями и даже сделал графом Девонширским, прожил в долгожданном браке совсем недолго. Он умер в 1606 году, через три года после смерти королевы, а через год не стало и Пенелопы. Она оставила мне несколько внуков, не только детей лорда Рича, но и троих, нажитых с Маунтджоем — Маунтджоя, Элизабет и Сент-Джона.

Мне не верилось, что я продолжаю влачить свое существование, а моя жизнелюбивая дочь умерла. Но такая уж выпала мне судьба. Иногда мне кажется, что я буду жить вечно.

Моя дочь Дороти умерла в 1619 году, за три года до того, как ее супруга выпустили из Тауэра, куда он угодил по подозрению в участии в Пороховом заговоре[20]. Его лишили всего имущества и приговорили к пожизненному заключению, и лишь шестнадцать лет спустя мужу его дочери удалось добиться его освобождения. Это был очень несчастливый брак, и Дороти часто приезжала ко мне, сбегая от мужа. Когда она умерла, мне было уже под восемьдесят, но я продолжала жить.

За свою долгую жизнь я так много повидала. Я продолжала жить и после того, как на эшафот взошел сэр Уолтер Рейли. Ему не удалось покорить Якова так же, как Елизавету. Мне рассказывали, что, положив голову на плаху, он произнес: «Не имеет значения, как повернута голова, если душа повернута правильно»[21]. Мудрые и храбрые слова, подумала я, из уст врага Эссекса.

Я сидела в своей опочивальне в Дрейтон Бассет и вспоминала Рейли таким, каким он некогда был — статным, красивым и самоуверенным. Так бывают уничтожены сильные мира сего.

А я все жила.

Король умер, и на трон взошел его сын, щеголеватый Чарльз, которого я видела всего раз или два и нашла, что он держится с большим достоинством. Жизнь опять изменилась. Она уже никогда не станет такой, какой была при великой Елизавете. Другой такой королевы уже никогда не будет. Как она опечалилась бы, увидев, какой стала ее любимая Англия в руках этих Стюартов. Божественное Право Королей! Как часто мы слышали эту фразу! Разумеется, она в нее верила, но ей также было известно, что монарх правит по воле народа, и она прилагала все усилия к тому, чтобы хорошо служить своему народу.

Яков… Чарльз… Что они знали о тех славных временах, когда королеву окружали красивейшие мужчины ее двора, бабочки, слетавшиеся на огонек свечи. И лишь самые умные из них знали, как им не опалить свои крылья. Все они были ее любовниками, потому что они любили ее, а она любила их. Но они были ее фантазиями, а ее истинной любовью была Англия.

Ее смерть лишила меня чего-то жизненно важного, что само по себе было странно, поскольку она меня ненавидела, а я ее никогда не любила. Но она была частью моей жизни, как и Лестер, и часть меня умерла вместе с ними.

Эта степенная старушка в своем поместье в Дрейтон Бассете, заботящаяся о своих арендаторах, играющая в даму-патронессу, покаявшаяся в грехах бурной молодости, чтобы обеспечить себе место на Небесах… неужели это действительно Леттис, графиня Эссекс, графиня Лестер и супруга Кристофера Блаунта? Бедный Кристофер! Честно говоря, он не в счет. Моя яркая и рискованная жизнь окончилась со смертью Лестера.

Через все это я прошла. Все эти люди промелькнули на арене жизни, исполнили свои роли и ушли, а я осталась.

Написав это повествование о прошлом, я как будто заново пережила все описанные события, и мне теперь кажется, что все это случилось лишь вчера. Закрывая глаза, я иногда чувствую, что, открыв их, я вновь увижу склонившегося надо мной Лестера. Он привлекает меня к себе и хочет поцеловать, стремясь возбудить во мне неистовое желание, противостоять которому не удавалось ни одному из нас. В другой раз я воображаю, что занята туалетом королевы… Внезапно она больно щиплет меня за руку, потому что я замечталась и забыла подать ей кружева.

Я вижу нас, всех троих, рядом: Елизавету и Лестера… и себя, немного в тени… но я занимаю в их жизни такое же важное место, как и они в моей. А потом, как ни странно, я вижу Эссекса, королеву и себя.

Их нет, а я живу.

Мне уже за девяносто. Это очень преклонный возраст. Мне простительно мечтать о том, что я вернулась в прошлое.

Больше всего я люблю, когда меня навещает мой внук Эссекс. Это очень сильный человек. Он необыкновенно щепетилен, и на него можно положиться. Он во что бы то ни стало исполнит свой долг, пусть и неприятный. Он не ищет почестей. Он просто солдат и ни в чем не походит на своего отца.

Надеюсь, мой внук скоро ко мне приедет. Быть может, он приедет на Рождество. Я очень хотела бы его увидеть. Он много рассказывает мне о короле и парламенте, о проблемах с церковью. Он считает, что назревает конфликт между королем и парламентом, и он не собирается становиться на сторону короля.

Я говорю ему, что он ведет себя так же безрассудно, как и его отец. Но на самом деле он отнюдь не безрассуден.

Я вижу, как он сидит передо мной, скрестив на груди руки и устремив взор в будущее.

Как я надеюсь, что он приедет на Рождество!

* * *

РАННИМ РОЖДЕСТВЕНСКИМ УТРОМ 1634 ГОДА СЛУЖАНКИ ПОДНЯЛИСЬ В ЕЕ ОПОЧИВАЛЬНЮ В ДРЕЙТОН БАССЕТЕ. ОНА ЛЕЖАЛА В ПОСТЕЛИ И, КАЗАЛОСЬ, МИРНО СПИТ.

ОНА БЫЛА МЕРТВА.

СО ВРЕМЕНИ СМЕРТИ ЛЕСТЕРА ПРОШЛО СОРОК ШЕСТЬ ЛЕТ, А ПОСЛЕ СМЕРТИ ЕЛИЗАВЕТЫ МИНУЛ ТРИДЦАТЬ ОДИН ГОД.

ЕЙ БЫЛО ДЕВЯНОСТО ЧЕТЫРЕ ГОДА ОТ РОДУ.

1

Церковные деятели-реформаторы, сожженные на костре в Оксфорде по обвинению в ереси. Все трое стали известны среди народа как «Оксфордские мученики». (Здесь и далее примеч. перев.)

(обратно)

2

Кузен, кузина — здесь — титул, применяемый лицом королевского рода в обращении к родственникам.

(обратно)

3

Донжон — отдельно стоящая башня (фр.).

(обратно)

4

Холирудский дворец (англ. Holyroodhouse) — одна из резиденций королей Шотландии и Великобритании, расположен в городе Эдинбург, Шотландия. Наименование происходит от искаженного англо-шотландского Haly Ruid («Святой крест»).

(обратно)

5

Первые переносные механические часы, изготовленные, по всей вероятности, около 1510 г. нюрнбергским слесарем Петером Генлейном. «Нюрнбергские яйца» (первые образцы которых по форме, впрочем, больше напоминали небольшие барабанчики), а также схожие изделия других почуявших конъюнктуру мастеров из Германии и Франции пользовались большой популярностью у европейской знати, в особенности — у англичан (недаром именно Туманный Альбион вскоре перехватил творческую инициативу и стал законодателем европейской часовой моды). Этими неказистыми устройствами дорожили пуще фамильных драгоценностей и передавали по наследству как священные реликвии.

(обратно)

6

Иезавель — имя жены израильского царя Ахава, отличавшейся распутством и склонностью к язычеству.

(обратно)

7

Греческий лирический поэт (конец VII — начало VI века до н. э.).

(обратно)

8

Речь идет о вторжении викингов, которых в Англии называли данами, независимо от того, из Дании или Норвегии они приплывали.

(обратно)

9

Возлюбленная Робина Гуда.

(обратно)

10

Дублинский замок, заложенный в XII столетии, в глазах ирландцев является олицетворением тюрьмы, откуда правили страной английские колонизаторы. Господство англичан над Ирландией продолжалось в течение почти тысячи лет, вплоть до 1922 года.

(обратно)

11

Верджинал — английская разновидность клавесина.

(обратно)

12

В переводе с английского «рич» (rich) означает «богатый».

(обратно)

13

В английском языке имя Уолтер (Walter) и слово «вода» (water) сходны по звучанию.

(обратно)

14

Брандеры — подожженные лодки с горючими материалами и взрывчаткой.

(обратно)

15

Женщина — автор этого дела (лат.).

(обратно)

16

От английского слова glory, что в переводе означает «слава».

(обратно)

17

Справедливый и преданный (фр.).

(обратно)

18

Трудновоспитуемый, бедовый ребенок, сорванец (фр.).

(обратно)

19

«Звездная палата» (Star Chamber) — в Англии в 1487–1641 гг. особый трибунал, собственное название одной из палат английского королевского дворца в Вестминстере, потолок которой был украшен звездами; впоследствии название Королевского совета, заседавшего в ней и осуществлявшего функции судебного характера. Создана для борьбы с мятежной знатью; позднее стала орудием расправы с противниками абсолютистского строя и англиканской церкви. Уничтожена в начале революции актом Долгого парламента (1641).

(обратно)

20

Пороховой заговор (англ. Gunpowder Plot) 1605 года — неудачная попытка группы английских католиков взорвать здание парламента с целью уничтожения симпатизировавшего протестантам и предпринявшего ряд репрессий в отношении католиков короля Якова Первого.

(обратно)

21

Это было сказано в ответ на реплику палача о том, что он неправильно положил голову.

(обратно)

Оглавление

Престарелая леди из Дрейтон Бассета

Ссылка

Королевский (августейший) скандал

Первая встреча

Годы изгнания

Кенилворт

Разоблачение

Графиня Лестер

Предательство

Принц-Лягушонок

«Республика Лестера»

Заморское приключение

Победоносная Англия

Кончина Лестер

Эссекс

Дорога на эшафот

Престарелая леди в Дрейтон Бассете Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg