«Алая мантия»

Виктория Холт Алая мантия

В то время мог фанатик и дурак

Религией прикрыть злодейства мрак.

Джон Лэнгорн (1735–1779)

У нас вполне достаточно религии, чтобы заставить ненавидеть, но недостаточно, чтобы заставить любить друг друга.

Джонатан Свифт (1667–1745)

Если они одобряют личное мнение, то называют его мнением, а если нет, то именуют его ересью, и все же ересь не более чем личное мнение.

Томас Гоббс (1588–1679)

Часть первая АНДАЛУСИЯ

Глава 1

Весна 1572 года

Сеньорита Исабелья де Арис сидела у окна, обмахиваясь веером. Рядом с ней стояли две дуэньи, Хуана и Мария. Они были явно обеспокоены – их юной хозяйке редко позволяли столько свободы.

– Откиньтесь на спинку стула, – велела Хуана.

– Неразумно, чтобы эти цыгане глазели на вас, – заявила Мария. – Кто знает, какие дурные мысли могут прийти им в голову!

В патио[1] бил фонтан, в воздухе веял изысканный аромат цветов, а солнце сверкало на белых каменных плитках пола.

– Кто пустил цыган в патио? – продолжала ворчать Хуана. – Наверняка этот лентяй Томас! Пусть не думает, что это сойдет ему с рук! Дон Алонсо спросит с него, когда вернется домой.

– Перестань, Хуана, – сказала Исабелья. – Они просто хотят показать нам свои танцы – почему бы и нет?

– Они просто хотят вытянуть золото у нас из карманов!

– Нужно же им на что-то жить, – заметила Исабелья.

Хуана покачала головой, глядя на Марию. Их молодая хозяйка росла своенравной. Хорошо, что скоро у нее появится муж, который поставит ее на место!

Исабелья часто делалась раздражительной, проводя долгие дни за persianas;[2] она больше не находила удовольствия в рукоделии; даже роскошная напрестольная пелена с вышитыми голубым шелком и золотом изображениями святых перестала ее радовать.

– Я устала… устала сидеть здесь… день идет за днем, а ничего не происходит, – говорила Исабелья.

– А что должно происходить с дочерью испанского гранда, донья Исабелья? – спрашивали у нее.

– Очевидно, ничего, – отвечала она. – Дочь гранда встает рано, читает молитвы, слушает мессу – нет, не в церкви! Ей такого не позволяют, это чересчур рискованно! Она слушает мессу в домашней часовне, которую отделяют от ее комнаты только коридор и несколько ступенек, а потом учит уроки и вышивает. Что еще ей остается делать?

– А вы бы хотели, чтобы она бродила повсюду, словно крестьянка или цыганка?

– Иногда я им завидую, особенно цыганкам, этим босоногим плясуньям.

Ошарашенные дуэньи обменивались взглядами и качали головой. Исабелье и в самом деле пора замуж. Ей шестнадцать, она уже достаточно взрослая и наверняка стремится сменить жизнь юной сеньориты, которую старательно и назойливо воспитывают, на жизнь жены и матери.

Исабелью уже не удовлетворяло сидение у окна и разглядывание патио и садов, укрытых от палящего солнца пальмовыми листьями; ее не радовали красота апельсиновых деревьев, воздух, напоенный тонким ароматом цветов, виноград, созревающий на белой почве, верхние слои которой ветер сдувает на грозди ягод, делая вино из окрестностей Хереса самым лучшим в мире. Она хотела выйти из дома, смешаться с людьми, идущими по дороге, смотреть на бродячих торговцев и цыган, приходящих из Севильи и Кордовы, из Малаги, Гранады и Кадиса.

А сейчас цыгане танцевали в патио, и в отсутствие хозяина и хозяйки дома донья Исабелья заявляла, что их танцы ее развлекают.

– Кто может поручиться, что они не грабители? – проворчала Хуана. – Вы видите ножи у них за поясом?

– Все цыгане носят ножи, – ответила Исабелья. – Я видела, как они идут по дороге. У каждого мужчины есть faja.[3] Что, если ему придется защищаться во время долгого пути?

Хуана и Мария выразительно передернули плечами и воздели глаза к небесам.

Исабелья склонилась вперед, разглядывая молодую девушку, выделявшуюся среди остальных цыганских танцоров. Несмотря на рваную красную юбку и блузку с дырой, из которой высовывалось смуглое плечо, она держалась с необычайным достоинством. У нее были черные как смоль волосы, стройные и длинные загорелые ноги, в огромных глазах сверкало любопытство, а в ушах покачивались, задевая плечи, большие кольца.

Девушка явно стремилась привлечь к себе внимание. Она заметила в окне Исабелью, которая, встретившись взглядом с цыганкой, увидела какой-то призыв в ее блестящих темных глазах. Дело было не только в нескольких песетах[4] – она просила о чем-то еще.

Мужчина схватил девушку за руку, и она повернулась, чтобы занять место среди танцующих фанданго. Но цыганка сделала это с очевидной неохотой и снова обернулась, взглядом ища Исабелью.

Ни Хуана, ни Мария не обратили внимания на молодую танцовщицу, Исабелья была этому рада. Она пыталась отыскать девушку в танцующей толпе, но та была слишком мала, чтобы ее можно было легко заметить. Исабелья внимательно следила за чувственными движениями танцоров. Вскоре она разглядела цыганскую девушку, которая прикидывалась равнодушной к пытающимся поймать ее мужчинам, но внезапно сверкнула ослепительно белыми зубами и, оставив притворство, энергично включилась в игру, заключавшуюся в преследовании, поимке и подчинении.

Музыка становилась все громче, но внезапно лютни двух цыган умолкли. Танцоры застыли, словно какой-то цыганский бог обратил их в камень в наивысший момент игры. Несколько секунд в патио царила полная тишина. Сердце Исабельи забилось сильнее – жаркое солнце, запах цветов, словно высеченные из камня фигуры танцоров неожиданно обрели для нее новое значение.

Движение возобновилось так же внезапно, как и прекратилось. Цыганочка прыгнула вперед, посмотрела на окно, возле которого сидела Исабелья, и снова начала танцевать. На сей раз это была медленная фаррака. Девушка подражала позам и жестам матадора. Ее гибкое тело раскачивалось из стороны в сторону; фигуры вокруг нее все еще оставались неподвижными. Силой вдохновения цыганка привносила в патио страстное возбуждение корриды. Исабелья смотрела как зачарованная. На ее глазах девушка сражалась с быком, чудом избежала гибели, одержала победу и торжествовала, словно размахивая алой мулетой[5] и слыша приветственные крики зрителей.

– Браво! Браво! – закричала Исабелья, порываясь вперед.

Но бдительные Хуана и Мария вовремя удержали ее, а к девушке в патио присоединился мужчина. Началось фламенко – быстрый танец, названный так потому, что напоминал поведение солдат, возвращавшихся с фламандских войн. Шумный и свободный, он изображал буйные выходки солдат, занятых грабежом. Исабелья понимала, что мужчина сердит на девушку, – во время танца он резко схватил ее, но она столь же резко вырвалась. Музыканты играли все живее и громче, а люди начали хлопать в ладоши. Цыганка вынула из кармана юбки кастаньеты и защелкала ими в такт музыке.

Девушка больше не подчинялась мужчине, продолжая вырываться из его рук, – казалось, они оба намеренно приводят себя в неистовство. Внезапно из толпы шагнул вперед другой цыган с огромным ножом за поясом и присоединился к танцорам, щелкая пальцами перед лицом своего более молодого товарища. В следующую секунду танцевала уже вся толпа, и девушка затерялась среди быстро вертящихся тел.

Хуана подошла к окну и бросила деньги.

– Теперь уходите, – велела она цыганам. – Сеньорита устала. В кухне вам дадут поесть.

Танцоры быстро подобрали деньги, и патио вскоре опустел – от необычной сцены не осталось ничего, кроме солнечного света и запаха цветов.

Уходя, цыгане призвали благословение на дом, где с ними обошлись столь великодушно. Исабелья тщетно искала глазами девушку, чей танец произвел на нее такое сильное впечатление.

Она отвернулась от окна.

Наверняка Хуана и Мария сочтут своим долгом рассказать о ее поведении родителям, когда те вернутся, и ей не избежать нравоучений.

Исабелья пожала плечами. Ей уже недолго жить в этом доме. Она переедет в поместье несколькими милями южнее Севильи, по дороге на Херес-де-ла-Фронтера, и станет навещать родителей уже в качестве замужней женщины. У нее будет больше свободы, когда она выйдет замуж за Бласко или за Доминго. Интересно, за кого из них? Доминго старше, но с Бласко она дружила с детства. Исабелья часто говорила с родителями о Бласко. Они знали о ее чувствах, и так как очень любили дочь, то, наверное, пожелают, чтобы она была счастлива…

Исабелья вот уже несколько лет не виделась с Бласко и Доминго. Старшие в обеих семьях считали, что раз она должна выйти замуж за одного из молодых людей, то им не следует проводить время вместе. Пять лет назад Исабелья прекратила посещать поместье Каррамадино, и хотя сеньор Грегорио и сеньора Тереса Каррамадино часто навещали ее семью, они всегда приезжали одни, а когда родители Исабельи ездили в поместье под Севильей, как сегодня, они не брали с собой дочь.

Думают ли о ней Доминго и Бласко так же часто, как она о них? Помнят ли они игры, в которые играли с ней в детстве? Уже тогда Бласко был куда храбрее Доминго и куда больше походил на мужчину, хотя и был младшим из двух братьев. Доминго был на два года старше Бласко, а Бласко – на два года старше Исабельи. При встрече Бласко всегда целовал ей руку, а когда он поднимал голову, его черные глаза смотрели на нее так, что они оба чувствовали себя гораздо взрослее, а присутствие Доминго сразу становилось незаметным. В отличие от Бласко, Доминго тогда не помышлял о браке – он говорил, что хочет стать священником. Зато Бласко все время болтал о приключениях, о Кортесе[6] и Перу, об удивительных открытиях, которые он собирался сделать во славу Испании, и о сокровищах, которые он привезет, чтобы разделить их с королем Филиппом.[7] Часто Исабелья спрашивала себя, что произошло бы, если бы им с Бласко разрешили продолжать встречаться.

Не слишком ли много она думает об этих мальчишках? Хотя о чем еще ей думать?

Какой резкий контраст между свободной жизнью цыганской девушки и уединенным существованием знатной сеньориты! Исабелья ощутила протест. Все из-за цыган! Хуана и Мария были правы: ей не следовало смотреть на танцы. Это были не просто танцы – они как бы воплощали образ жизни исполнителей.

Работая над напрестольной пеленой, Исабелья была удовлетворена жизнью. Она знала, что скоро выйдет замуж, и думала о том, как волновал ее Бласко, и как она радовалась, ускользнув с ним от серьезного Доминго. Неужели цыганскую девушку тоже заставят выйти замуж за того, кого выберут для нее родители? Чушь! Такую девушку ни к чему нельзя принудить. Исабелья припомнила, как сверкнули зубы цыганки, когда молодой человек шагнул вперед, чтобы потанцевать с ней.

Исабелья часто думала о своей будущей жизни в доме Каррамадино. Постепенно она примет у доньи Тересы бразды правления и станет хозяйкой. Если ее заставят выйти замуж за Доминго, Бласко все равно будет рядом…

Внезапно дверь распахнулась, и в комнату вбежала Мария.

– Беда! – крикнула она. – Томас спустился в погреб за вином, и посмотрите, кого он там обнаружил! Хуана, приведи ее, пусть донья Исабелья увидит, что может случиться, когда цыган пускают в дом!

Исабелья встала, и напрестольная пелена упала на пол. Вошла Хуана, волоча за собой цыганскую девушку.

Затаив дыхание, Исабелья шагнула вперед. Она наступила на пелену, но не замечала этого – не замечала ничего, кроме смуглой девушки, которая при виде ее вырвалась из рук Хуаны и бросилась к ее ногам.

– Что это значит? – осведомилась Исабелья.

– Она вернулась, чтобы ограбить дом, – ответила Хуана.

Цыганка бросила на нее взгляд полный ненависти.

– Ты лжешь! – выкрикнула она.

– Тогда зачем ты вернулась? – спросила Исабелья.

– Я не вернулась. Я не уходила.

– Значит, ты спряталась в погребе, когда ушли остальные?

Девушка улыбнулась, сверкнув белыми крепкими зубами:

– Это было нетрудно. Их не занимало ничего, кроме еды и выпивки. – Ее губы скривились с отвращением. – Собаки! – Она щелкнула пальцами.

– Но ведь они твои родственники, – заметила Исабелья. – Они вернутся, чтобы забрать тебя.

– Вы можете заплатить им за меня. Они будут довольны.

– Эта девушка не должна находиться в присутствии доньи Исабельи, – заявила Мария. – Уведи ее, Хуана.

Темные глаза цыганки сердито сверкнули.

– Я хочу поговорить с сеньоритой, – сказала она.

– Ты попала в беду? – допытывалась Исабелья.

Девушка кивнула.

– Оставьте нас вдвоем, – велела Исабелья служанкам.

– Вы с ума сошли, донья Исабелья! Девчонка может убить вас!

Цыганка подняла юбки и вынула нож, который носила под юбками на поясе. Хуана и Мария отпрянули. Но девушка протянула им нож:

– Вот. Я не могу повредить сеньорите.

Мария нерешительно взяла нож. Это был такой же faja, как у мужчин-цыган.

– Я ношу нож для защиты. – Девушка опустила взгляд. – Сеньорита, позвольте мне поговорить с вами наедине.

– Вам не следует это делать, донья Исабелья, – вмешалась Хуана.

– Я поговорю с девушкой, – отрезала Исабелья. – Я вижу, что она хочет что-то сообщить мне. Она пыталась это сделать, когда танцевала в патио.

Цыганка улыбнулась, а дуэньи посмотрели одна на другую.

– Подождите за дверью, – велела им Исабелья. – Если вы мне понадобитесь, я вас позову.

Дуэньи колебались, но, видя решительность молодой хозяйки и понимая, что она уже не ребенок и в отсутствие родителей распоряжается в доме, послушно удалились.

Исабелья повернулась к девушке.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Бьянка, сеньорита.

– Почему ты это сделала, Бьянка?

– Я хочу жить в доме, как сеньорита. Я больше не хочу быть цыганкой. Мне хочется спать под крышей и умываться у насоса; хочется быть чистой, носить красивую одежду и прислуживать вам до конца дней. Я увидела вас в окне и решила стать вашей служанкой, поэтому, танцуя, пыталась вам показать, что бросаю цыган.

– Но ты не сможешь жить в доме. Цыгане так не делают – они хотят быть свободными. Ты должна догнать их, Бьянка, пока они не ушли слишком далеко.

Бьянка топнула по полу босой коричневой ногой и покачала головой:

– Я буду вашей служанкой.

– Но у меня уже есть служанки.

Девушка снова сверкнула зубами в ослепительной улыбке.

– Таких, как Бьянка, у вас никогда не будет.

– Почему ты хочешь жить в четырех стенах и спать под крышей?

– Потому что я боюсь Перо.

– Человека, с которым ты танцевала?

Бьянка кивнула; ее глаза сузились.

– Я ненавижу Перо, но если я вернусь к своему народу, меня насильно выдадут за него. Он всегда следит за мной, пытается застать меня одну… В один прекрасный день… в одну ночь ему это удастся, и он насильно сделает меня своей женой. Перо будет бить меня, как собаку, а когда захочет любви, скажет «поди сюда», но потом я снова стану для него собакой. Я не хочу быть женой Перо!

– Но он вернется и станет искать тебя здесь.

– Нет. Он не поверит, что я осталась в доме.

– Бьянка, я не хозяйка этого дома.

– Правда? – Темные глаза девушки удивленно расширились. В них мелькнул страх. – Значит, хозяйка… одна из тех ворон?

– Их зовут донья Мария и донья Хуана, – сурово поправила Исабелья. – Нет, хозяева здесь – мои родители, которые уехали на один день.

– И они не вернутся до завтра? Тогда я останусь у вас на ночь и докажу, какой я буду хорошей служанкой, а когда они вернутся, вы попросите их, чтобы меня оставили здесь.

– В таких домах, как наш, дела не делаются подобным образом, Бьянка.

– Но мы все уладим! – Девушка снова упала к ногам Исабельи, схватила ее руку и покрыла поцелуями. – Позвольте мне остаться, сеньорита! Иначе мне придется голодать или Перо разыщет меня. Неужели я должна стать собакой Перо?

Большие глаза смотрели умоляюще, овальное личико выражало то горе, то надежду.

Подумав о грубом цыганском парне, Исабелья внезапно ощутила желание оставить у себя девушку, которая знала о жизни больше, чем ей когда-либо суждено узнать, бродячую цыганку, которой захотелось спать ночью под крышей. Поэтому она поступила так, как не посмела бы поступить еще вчера.

– Ты можешь остаться на ночь, – разрешила Исабелья.

Исабелья лежала в постели и смотрела в окно на звезды. В эту ночь она не могла заснуть. Бьянка осталась в соседней комнате. Мария настояла на том, чтобы запереть дверь.

– Мы отвечаем за вас. Я и подумать не в силах о том, что скажут ваши отец и мать, когда вернутся. Цыганка в доме! Откуда мы знаем, какие злые умыслы таятся у нее в голове?

«В самом деле, откуда?» – спросила себя Исабелья. Она знала лишь то, что хочет оставить у себя Бьянку, что у нее поднялось настроение, когда дверь распахнулась и цыганку ввели в комнату.

Теперь Исабелья думала о минувшем вечере, когда Бьянка пошла к насосу и умылась, повизгивая от прикосновения холодной воды. Слава Богу, у нее не было вшей. Девушка явно гордилась своими волосами – она аккуратно их расчесала и вставила в них цветок, который принесла из патио. Несмотря на тряпье, в которое была одета цыганка, она выглядела необычайно хорошенькой.

– Тебе нужна другая одежда, Бьянка, – сказала ей Исабелья. – Ты не можешь оставаться в доме одетой как цыганка.

«Я приодену ее, – думала Исабелья, – а отец и мать подумают, что это просто новая служанка. Если я собираюсь замуж, то мне все равно придется избавиться от дуэний и обзавестись горничной. Почему же ею не может быть Бьянка?»

Исабелья хотела узнать побольше о тех чувствах, которые проявляла Бьянка во время танца. Конечно. Конечно, она может научить девушку, как нужно вести себя в доме знатного сеньора, но Бьянка в состоянии научить ее куда большему.

Поэтому Исабелья нарядила девушку в темное платье служанки. Бьянка выглядела в нем странно с болтающимися в ушах кольцами, но она отказалась с ними расстаться и не пожелала обуть босые смуглые ноги. Цыганка положила кастаньеты в карман нового платья, но Мария ответила категорическим отказом на ее просьбу вернуть нож.

Девушка вскинула голову и рассмеялась.

– В большом доме он мне не понадобится, – сказала она. – Ножи хороши для цыганского табора.

Вечером они немного поболтали, но это было нелегко, так как Исабелья говорила на кастильском наречии, а Бьянка – на цыганском жаргоне. Тем не менее, они понимали друг друга.

– Как только я вошла в патио и увидела в окне сеньориту, сразу поняла, что пришла домой, – сказала Бьянка. – Это мой дом, а вы – моя хозяйка, и я больше не буду свободной, как раньше. Тот, кто любит, не может быть свободен, а я люблю мою хозяйку и буду защищать ее сердцем, душой и телом.

– Ты преувеличиваешь, – улыбнулась Исабелья.

– Нет-нет! В ваших глазах я увидела просьбу о по мощи. Вы, сеньорита, нуждаетесь в Бьянке, а Бьянка нуждается в вас из-за Перо. Любовь начинается там, где люди нуждаются друг в друге.

– Когда вернутся мои родители…

– То они скажут: «Какая хорошая служанка у нашей дочери».

«Бьянке скоро придется уйти, – думала Исабелья, – так как мои родители ни за что не позволят ей остаться».

Она повернулась в постели, продолжая думать о цыганке.

На следующий день сеньор Алонсо и сеньора Марина де Арис вернулись домой. Исабелья стояла в холле возле колонны, на которой были высечены арабские надписи, и встретила родителей с приличествующими случаю церемониями.

Отец сдержанно поцеловал ее, а мать нежно обняла. Рядом с Исабельей стояли Хуана и Мария.

– Твоя мать и я рады видеть тебя снова, дочка, – сказал дон Алонсо, положив ей руку на плечо. – Пойдем с нами – мы выпьем по стакану вина, так как устали с дороги. – Он обернулся к дуэньям: – Мы побудем одни с дочерью.

Дон Алонсо направился в маленькую комнату, увешанную шелковыми гобеленами, которые изображали триумфы великого императора Карла,[8] отца короля Филиппа. Хотя было утро, и жара еще не наступила, шторы были опущены, почти не пропуская дневной свет.

Исабелья знала, что скажут ей родители, но в их присутствии она вновь стала робкой девочкой, какой была до появления Бьянки.

– Мы долго советовались с нашими друзьями, сеньором и сеньорой Каррамадино, – начал ее отец. – У нас есть новости для тебя, дочка, и мы уверены, что они будут приятны тебе так же, как нам. Поместье Каррамадино просто превосходно. Никогда еще я не видел таких маслин и такого винограда. Они богаты и знатны – во всей Андалусии не найти семейства, которое может предложить большее молодой сеньорите.

Видя, что мать наблюдает за ней, Исабелья кивнула:

– Да, отец.

– Ты хорошая девочка, – продолжал дон Алонсо, – и редко давала твоей матери и мне повод для огорчений. Ты знаешь, какое горе нам причиняло то, что у нас не было сыновей. Все наши надежды заключались в тебе, дочка. Теперь ты выросла, и тебе пришло время выходить замуж. Можно ли подобрать для тебя лучшую партию, чем один из Каррамадино?

– Ты не кажешься удивленной, Исабелья, – заметила донья Марина. – Значит, ты догадывалась о цели нашей поездки?

– Да, матушка, догадывалась.

– Вот почему ты выглядишь такой довольной, – промолвил дон Алонсо. – Дитя мое, сеньор и сеньора Каррамадино не меньше жаждут породниться с нами, как и мы с ними. Доминго просил твоей руки.

– Доминго! – Имя сорвалось у Исабельи с губ, хотя она изо всех сил старалась сдержать возглас. – Доминго, отец?

– Старший сын в благородном семействе. Когда-нибудь он разделит отцовское поместье со своим братом, но большая его часть отойдет к старшему. Мы будем счастливы видеть тебя, дочка, хозяйкой прекрасных и обширных земель.

Родители ждали от нее выражения радости и признательности. Но Исабелья была расстроена. Ей предназначен в мужья серьезный Доминго, от которого они с Бласко старались спрятаться подальше. Ведь она с детства любила Бласко!

– Ну, Исабелья? – поторопила ее мать.

– Если таково ваше желание, мне нечего возразить, – медленно произнесла Исабелья.

В ее голосе слышалась обреченность, а в глазах застыло отчаяние.

Дон Алонсо отвернулся от нее. Если она собиралась протестовать, у него не было желания выслушивать протесты. Он не мог ронять свое достоинство, давая дочери объяснения, – это дело женщины. Пусть мать объясняет, просит, вынуждает, если возникнет необходимость.

Он вышел, оставив жену наедине с дочерью.

– Дитя мое, – заговорила донья Марина, – мне кажется, ты не осознаешь, насколько тебе повезло.

– Я знаю, матушка, что породниться с Каррамадино – большая удача. Но когда их мальчики бывали здесь, а я гостила у них, моим другом был Бласко.

– Бласко – младший сын, дочка. Твой отец не позволил бы тебе, его наследнице, выйти замуж за младшего сына. Как бы там ни было, прошло много времени с тех пор, как ты видела Доминго и Бласко. То, что в детстве тебе нравился Бласко, не означает, что он понравится тебе и теперь.

– Неужели он… так изменился? Донья Марина покачала головой:

– Не могу поверить, что это говорит моя дочь. Твоего отца огорчило отсутствие благодарности за все, что он для тебя сделал.

– Я вовсе не неблагодарная. Я понимаю, что отец желает мне добра и считает, что мне лучше выйти за Доминго, так как он старший сын.

– Ну, тогда будь счастлива, дорогая, и радуйся своей удаче. Какое прекрасное поместье! Какой великолепный дом! К тому же ты будешь жить неподалеку от нас. Я бы не вынесла долгой разлуки. Мне всегда хотелось, чтобы ты была рядом, – ведь ты наше единственное дитя.

– Когда свадьба, матушка?

Донья Марина улыбнулась:

– Ты уже думаешь о свадьбе? Обещаю, что мы устроим такую свадьбу, какой еще не было в этих краях. Это будет fiesta[9] для всех соседей.

– Матушка, а что сказал Доминго?

– Доминго вне себя от радости. Он помнит тебя так же хорошо, как ты его, и говорит, что никогда не переставал о тебе думать и с нетерпением ждал того времени, пока мы сочтем тебя достаточно взрослой для брака.

– А Бласко?

– Бласко рад удаче брата.

Исабелья ощутила слезы у себя на щеках. Донья Марина обеспокоенно смотрела на дочь. Внезапно Исабелья бросилась в объятия матери и разрыдалась.

– Ну-ну, моя ninja.[10] Твоя мать здесь – она не позволит обидеть тебя. Тебе не о чем волноваться. Тебя ждет счастье. Ты выйдешь замуж, но будешь жить не далеко от родного дома. Вот почему мы с твоим отцом так рады.

– Я боюсь, матушка! Доминго… он такой серьезный. Он никогда не смеялся вместе с нами.

– Мужчина должен быть серьезным, девочка. Это означает, что он будет хорошим мужем. Если мужчина так легко начинает смеяться в обществе одной женщины, он скоро начнет делать это и при других. Я понимаю, что Бласко очаровал тебя своим весельем, но, поверь, мы рады, что ты выйдешь замуж за Доминго, не только потому, что он старший сын и наследник отцовского состояния.

– Но, матушка, ведь сердцу не прикажешь. Мы любим человека не за его добродетели, а за то, что он такой, какой есть.

– И ты была готова влюбиться в Бласко? Ты знала, что когда-нибудь выйдешь замуж за одного из братьев Каррамадино, и говорила себе: «Хорошо, я буду женой Бласко».

Исабелья молчала – она понимала, что ей придется выйти замуж за Доминго. Как может девушка противиться родительской воле? У нее было счастливое детство, отец и мать любили и баловали свое единственное дитя, но в этом доме, как и в других знатных домах Испании, существовал нерушимый закон: строгое подчинение дочерей родителям.

Исабелья вспомнила о Бьянке, и это почему-то придало ей смелости. «Когда я перееду в дом мужа, – подумала она, – Бьянка останется со мной. От нее я узнаю, чего мне следует ожидать от моего брака».

Исабелья повернулась к матери, и донья Марина с радостью увидела, что она выглядит спокойной.

– Матушка, вчера к нам приходили цыгане показать свои танцы. Когда они ушли, одна из них – бедная девушка, чуть моложе меня, – спряталась в доме и попросила, чтобы я взяла ее себе в служанки.

– Дитя мое!

– Пожалуйста, матушка, сделайте это для меня! Она так меня умоляла. Ей было плохо с цыганами: один из них угрожал ей. Девушка попросила остаться и провела прошлую ночь в нашем доме.

– От цыганки в доме не жди ничего хорошего.

– Тогда я избавлюсь от нее, но до тех пор можно она останется при мне?

– Странная просьба. Я спрошу у твоего отца, но уверена, что он не разрешит держать в доме цыганку. Другим слугам это не понравится. И вообще, почему Хуана и Мария позволили тебе смотреть цыганские танцы?

– Не ругайте их – я сама настояла на этом. Мне так хочется помочь девушке. Если с ней случится что-то плохое, я всю жизнь буду помнить, что не смогла ей помочь, когда она в этом нуждалась!

– Очевидно, она наплела тебе с три короба. Цыганки – известные лгуньи.

– Не думаю, матушка, что она лжет. Если Бьянка останется со мной, то поможет мне приготовиться к свадьбе. Я могла бы взять ее в дом мужа как мою личную горничную. Я бы всему ее обучила. Она одних лет со мной, и мне было бы не так одиноко…

Губы Исабельи дрогнули, а глаза наполнились слезами.

– Вижу, ты твердо вознамерилась помочь этой девушке, – быстро сказала донья Марина. – Я поговорю с твоим отцом. Конечно, это странная просьба, но он всегда был к тебе снисходителен и старался исполнять все твои желания. – Она покачала головой. – Но не думаю, что ему придется по душе цыганка в доме. Впрочем, если я скажу, что тебе нужна еще одна служанка, которая поможет приготовиться к свадьбе, возможно, он согласится.

Исабелья снова обняла мать. «Для родителей я все еще ребенок, – подумала она. – Они просят меня не противиться браку с Доминго и в благодарность за повиновение позволят мне оставить Бьянку».

Бьянка скакала верхом в сторону Севильи вместе с Хуаном, одним из конюхов. Они везли от сеньора Алонсо де Ариса сеньору Грегорио Каррамадино послание насчет свадьбы, которая теперь казалась делом решенным. Бьянка сидела в дамском седле, напевая цыганскую песню, будоража чувства Хуана. Она была довольна новой жизнью. Приятно быть служанкой знатной сеньориты – тем более такой, как донья Исабелья. Единственно, чего опасалась Бьянка, покидая дом, это встречи с цыганами, которые узнают ее и расскажут Перо или его друзьям о том, что с ней произошло.

При мысли о Перо Бьянка щелкнула пальцами. «Болван! – думала она. – Надеялся завладеть мною силой! У него ручищи как у обезьяны, а ум – как у слепого червяка, роющегося в земле!»

Бьянка считала, что вправе требовать к себе уважения, как доверенная служанка сеньориты Исабельи. Она будет жить в доме, носить красивую одежду и очаровывать всех мужчин. Цыганская страстность сочеталась в ее натуре с цыганской гордостью и чувством собственного достоинства.

В годы странствий, когда днем ей приходилось попрошайничать, а ночи проводить у костра, Бьянка и помыслить не могла, чтобы подчиниться такому, как Перо, даже если он воспользуется своей грубой силой и сделает ее матерью своего ребенка.

Нет! Она будет свободной как от цыганских законов, так и от законов Испании. Она не станет рабой мужчины. Бьянка подарит свою любовь тому, кого выберет сама!

Когда она впервые увидела этот красивый дом с его сияющими на солнце стенами, то сразу полюбила его. Как чудесно пахли цветы в патио! Как приятно было стоять на ярком солнце, чувствовать, как вода из фон тана стекает по пальцам, и думать о том, что происходит за persianas, не пропускающими внутрь слепящий дневной свет! А потом штора поднялась, и она увидела сеньориту с мягкими глазами и красивыми темными волосами, поблескивающими под мантильей; ее рука на фоне черного шелка платья казалась смуглой цыганке белой, как алебастр…

Должно быть, Перо уже далеко отсюда. Он никогда ее не найдет. С каждым днем она становилась все ближе к молодой сеньорите, с каждым днем узнавала что-то новое для себя. А теперь, когда Исабелья выйдет замуж, она поедет с ней в новый дом и будет жить в огромном поместье Каррамадино, куда теперь скачет вместе с Хуаном.

Бедный Хуан, он тоже мечтает о ней! Это забавляло Бьянку. Неужели он думает, что его мечты сбудутся? Пусть себе мечтает – Хуан не Перо, его нечего опасаться.

Они подъехали к сверкающему на солнце Гвадалквивиру, и Хуан показал Бьянке корабли. Он гордился ими, как всякий испанец, ибо они приносили победы его стране. Конечно, невежественные цыгане ничего не знают о подобных вещах, но Бьянка так тянулась к знаниям!

Она ехала верхом рядом с Хуаном и слушала его рассказы об испанских галеонах, плавающих по всему миру, привозящих несметные сокровища и завоевывающих новые империи для великого короля Филиппа. Неужели, спрашивал Хуан, она никогда не видела процессий на улицах больших городов в честь возвратившихся искателей приключений? Когда-нибудь он возьмет ее с собой в Гранаду, Севилью или Кордову, и она увидит рабов, которых привозят из заморских владений.

– Ты очень добр к бедной цыганке, Хуан.

– О Бьянка, для такой бедной цыганки, как ты, я готов на все!

– Пожалуйста, не забывай, что я больше не бедная цыганская девушка, а личная служанка доньи Исабельи, мой бедный Хуан. Это куда лучше участи бедного конюха. Расчесывать волосы сеньорите – занятие более благородное, чем ухаживать за лошадьми.

– Ты права, Бьянка, – уныло проронил Хуан.

– Тогда постарайся это запомнить.

Унизив несчастного Хуана, как она унижала всех робких, Бьянка выбросила его из головы и продолжала мечтать.

В доме, куда она едет в первый раз, ей предстоит провести всю жизнь. Бьянка слышала, что ранее это был дворец мавританских королей. Когда последних мавров изгнали из Гранады, а короля Боабдила[11] отправили в Африку, Каррамадино завладели его дворцом и окружающими его плодородными виноградниками, превратившись в результате в одно из богатейших семейств Андалусии. Именно поэтому отец доньи Исабельи так хотел выдать ее замуж за старшего сына хозяина старого мавританского дворца, который теперь станет ее домом.

Они приближались к поместью. Бьянка смотрела на расстилающиеся перед ней виноградники. Река блестела на ярком солнце, хотя по-настоящему жаркое долгое лето еще не наступило.

При виде дворца Бьянка затаила дыхание. В солнечном свете он казался золотым мавританским храмом. Ей не терпелось попасть туда. Исабелья поручила ей повидать Доминго и рассказать, как он выглядит.

В сумке, привязанной к ее спине, лежал вышитый шарф – подарок Исабельи донье Тересе. Но Бьянка не сомневалась, что ее подлинная цель заключается не в том, чтобы доставить подарок, а в том, чтобы разведать все для своей хозяйки.

Они подъехали к воротам высокого дворца, который господствовал над местностью. Двое конюхов вышли им навстречу. Они обменялись приветствиями с Хуаном и улыбнулись Бьянке, которая позволила им помочь ей спешиться. Ее ничуть не удивило, что конюхи отталкивали один другого ради этой чести, – так и должно быть.

Бьянка наградила конюхов милостивым взглядом и сказала:

– Пожалуйста, проводите меня к сеньоре Тересе Каррамадино.

Конюхи были готовы оказать все почести служанке доньи Исабельи, которой вскоре предстояло стать их хозяйкой. Впрочем, судя по их возбужденно блестящим глазам, они были бы рады приветствовать Бьянку, даже если бы она не являлась горничной их будущей госпожи. Хуан привез подарки и письма хозяину дома, но внимание конюхов было приковано к девушке.

Бьянку провели в приемный зал, похожий на тот, который она теперь считала своим, но куда больше и величавее. В зале было прохладно, а резьба на мраморных колоннах казалась более искусной, чем в доме ее хозяйки. Слуги, провожавшие Бьянку к донье Тересе, с подозрением смотрели на большие медные кольца у нее в ушах, на ее смуглую кожу, иссиня-черные волосы, босые ноги и свойственную цыганкам вольную походку. Что за странные слуги работают в доме их будущей хозяйки, думали они.

Впрочем, красота девушки не осталась ими незамеченной, чем Бьянка была вполне удовлетворена.

Зато донья Тереса не испытывала удовлетворения. Она слышала о Бьянке от доньи Марины: добросердечную Исабелью тронула печальная история цыганки, и ей разрешили оставить девушку при себе в качестве служанки. При виде Бьянки донья Тереса сразу же решила, что в ее доме она не задержится. Такая девушка способна причинить большие неприятности. В ней не ощущалось приличествующего слугам почтения: цыганка вызывающе вскидывала голову, а ее гибкие движения, очевидно врожденные и, стало быть, неискоренимые, – могли вызвать смятение среди слуг-мужчин.

Поэтому донья Тереса оказала служанке Исабельи весьма холодный прием.

Сеньора приняла шарф и попросила Бьянку обождать, пока она напишет письмо.

Бьянка проводила время ожидания, разглядывая комнату. Пол был устлан коврами, а узоры на драпировках были более искусными, чем ей когда-либо приходилось видеть. На гобеленах изображены великие Фердинанд и Изабелла,[12] в богатых мантиях, попирающие головы побежденных мавров. Все пышно и великолепно, но Бьянка, в свою очередь, сразу невзлюбила гордую женщину, чьи чувства по отношению к ней она безошибочно угадала. В этом доме у нее будет враг.

– Возьми это и передай донье Исабелье, – послышались слова. Белая рука, усыпанная дорогими кольцами, положила записку на маленький столик, словно опасаясь коснуться смуглой руки Бьянки. – Перед уходом можешь попросить слуг, чтобы тебя накормили.

Неужели она должна есть вместе со слугами ржаной пудинг и олью подриду,[13] которые эти люди поглощают с таким аппетитом? Должна сидеть рядом с лакеями и конюхами и чувствовать на себе взгляды, такие же, как у Хуана и у тех, кто провожал ее к этой отвратительной донье Тересе? Должна позволять им как бы случайно прижиматься к ней и касаться ее пальцами? Разумеется, нет! Ей нужно исполнить поручение – ведь она ехала сюда не только для того, чтобы передать шарф.

Бьянка вышла из комнаты и двинулась через огромный зал от колонны к колонне, используя каждую как временное укрытие. Ей хотелось бросить взгляд на дона Доминго и сообщить хозяйке настолько блистательное его описание, что донья Исабелья перестанет бояться.

Разумеется, Бьянке не следовало задерживаться в доме, где на нее в любой момент могли наткнуться слуги, поэтому она выскользнула наружу и двинулась вокруг дома, держась поближе к стенам.

Проходя под арками и через патио, Бьянка, наконец, оказалась в красивом саду, где росли пальмы и апельсиновые деревья. Двигаясь мимо жилищ прислуги, она слышала смех, и ей почудился среди других голосов голос Хуана. Бьянка уловила запах лука и порадовалась, что не стала есть со слугами. Оказавшись у другого крыла здания, она увидела, что оно построено не в мавританском стиле, и поняла, что это часовня, воздвигнутая позднее. Осторожно взобравшись на выступ ограды, Бьянка заглянула в узенькое окошко без стекол и увидела внутри алтарь, исповедальню и большую фигуру Девы Марии в голубом одеянии. Какой-то молодой человек молился на коленях перед алтарем.

Бьянка сразу поняла, что ее поиски пришли к концу. Исабелья говорила ей о двух братьях – Доминго и Бласко. Судя по одежде, это был один из сыновей хозяина дома, а так как Бьянка не сомневалась, что это не Бласко, значит, это должен быть Доминго.

Молодой человек так низко склонял голову, что она не могла толком его разглядеть. Он был абсолютно неподвижен, полностью погрузившись в молитву.

Бьянка решила подождать, покуда молодой человек не изменит позу, чтобы увидеть его лицо, – ведь ей нужно так много рассказать о нем Исабелье.

Наконец он встал, и она смогла как следует его рассмотреть. Юноша был среднего роста, с бледным и суровым лицом; он выглядел так, словно общался со святыми. Его губы шевелились, как будто он продолжал молиться.

«Он слишком серьезен и будет строгим мужем, – подумала Бьянка. – Но я скажу сеньорите, что ее жених красив, ведь так оно и есть, и что он хороший человек, судя по тому, как искренне он молится в одиночестве».

Юноша вышел из часовни, и Бьянка прижалась к стене. Каменный выступ скрывал ее, но если Доминго повернется направо, то сразу ее заметит.

Бьянка начала придумывать оправдания. Она скажет ему, что заблудилась и, будучи цыганкой, не осмеливалась войти в часовню, но очень хотела посмотреть, что находится внутри. А может, сказать ему, что она служанка Исабельи и хозяйка очень ее любит? Тогда, чтобы доставить удовольствие невесте, он не будет с ней суров.

Думать дальше не было смысла, так как молодой человек свернул налево. Бьянка осталась на месте, прислушиваясь к удаляющимся шагам.

Внезапно за старым перечным деревом послышался шорох, и появился еще один юноша. Бьянка хотела убежать, но поскользнулась, и юноша поймал ее.

Она увидела перед собой пару черных блестящих глаз и полные губы, кривящиеся, как ей показалось, в злобной усмешке.

– Ну, – заговорил молодой человек, – вы попались, моя красавица. Зачем вы сюда забрались?

– Я не забиралась! Я имею право находиться здесь!

Он продолжал крепко держать ее.

– Ага! Цыганка!

– Пожалуйста, уберите руки.

– Нет, пока не услышу, кто ты и что здесь делаешь.

– То же самое я могу спросить у вас.

– Тогда ты не просто цыганка, но еще и нахалка. Знаешь, что я с тобой сделаю? Велю привязать тебя к столбу и высечь. Так мы поступаем с теми, кто без спросу вторгается в наши владения.

Теперь Бьянка поняла. Она его узнала. Кровь бросилась ей в лицо. Юноша это заметил и наблюдал за ней все с той же усмешкой.

– Бласко! – произнесла Бьянка.

– Для нахальных цыганок сеньор Бласко Каррамадино, – ответил он.

– Значит, вы Бласко, а тот другой был Доминго.

– Я требую объяснений, иначе не отпущу тебя, – пригрозил юноша.

– Вы порвете мне платье!

– «Платье»! Это слишком громко сказано. – Одной рукой он попытался приподнять подол ее юбки, а другой продолжал удерживать девушку.

Бьянка пнула его ногой.

– Цыгане носят ножи, а девушки прячут их под юбками. Я должен убедиться, что ты не ударишь меня ножом в спину, когда я тебя отпущу.

– У меня нет ножа.

Юноша рассмеялся, прижимая ее к стене.

– Придется обыскать тебя, чтобы это проверить. Бьянка снова попыталась лягнуть его, но он схватил ее за ногу. Она упала на землю и тут же вскочила.

– Да будет вам известно, что я личная служанка сеньориты Исабельи де Арис.

– Это интересно, – промолвил молодой человек, – хотя и не объясняет того, зачем ты пробралась к нашей часовне.

– Никуда я не пробиралась. Я просто… заблудилась.

– И заглянула в окно, чтобы найти дорогу? Лучше сознайся, почему ты смотрела в окно.

– Я не смотрела!

– Вот как? – усмехнулся юноша. – Ты служанка доньи Исабельи, приехала сюда с письмом от хозяев, и так как у тебя имеется нос, – он слегка щелкнул ее по носу, – ты суешь его куда не следует. Но поскольку носик у тебя очаровательный, то, на сей раз, я тебя прощу, потому что… потому что у тебя такие злые глаза и ты больно лягаешься. Кажется, ты попытаешься убить меня, если я тебя не отпущу.

– Ну, так отпустите меня, и вам не придется умирать.

Молодой человек расхохотался, запрокинув голову.

Воспользовавшись случаем, Бьянка вырвалась и бросилась бежать.

Он пустился вдогонку – она слышала его смех совсем близко за спиной.

Бьянка бежала вслепую, не зная дороги. Свернув в сторону от дома, она обогнула сад, ловко миновала какую-то статую, но зацепилась ногой за резную ограду и свалилась в кусты.

Так она попалась.

– Что за дьявол! – воскликнул юноша. – Какая же ты злючка, моя маленькая gitana![14] – Опустившись рядом с ней на колени, он внезапно обнял ее и поцеловал в губы. Бьянка тщетно пыталась вырваться. – Этот поцелуй предназначен первой чистой цыганке, которую я вижу. Если ты вынешь из ушей эти побрякушки и прикроешь смуглую кожу, то сможешь сойти за сеньориту… если перестанешь лягаться.

Бьянка не боялась мужчин, ее не впервые преследовали, но ее пугали чувства, которые пробудил в ней этот юноша. Ей казалось, будто они уже давно знакомы – очевидно, благодаря рассказам Исабельи.

– Прилично ли такому знатному сеньору, – с насмешливой скромностью осведомилась Бьянка, – гоняться за бедной служанкой?

– Есть вещи, – ответил он, – за которыми гоняются все мужчины.

– Какие?

– Не задавай глупых вопросов, – усмехнулся юноша. – Ты сама это знаешь.

Видя, что он ослабил бдительность, Бьянка кокетливо улыбнулась, внезапно вырвалась и пустилась бежать так, словно за ней гнался лев.

Добежав до флигеля прислуги, она быстро нашла дверь и вбежала в комнату, где за длинным столом сидели люди.

– Да ведь это Бьянка! – воскликнул Хуан. – А мы то голову ломали, куда ты подевалась.

По дороге домой Бьянка хранила молчание. Когда они вернулись, Исабелья тут же позвала ее к себе.

– Ты видела его? – спросила она.

– Видела, как он молится в часовне. Я тайком пробралась туда и заглянула в окно. Он не знал, что я за ним наблюдаю. Но я хорошо его рассмотрела – он красивый мужчина и хороший человек.

Исабелья молчала – она продолжала трудиться над напрестольной пеленой, которую хотела закончить до свадьбы.

– А ты видела кого-нибудь еще, Бьянка? – наконец спросила она.

– Да, – ответила Бьянка. – Я видела другого.

– Бласко?

– Да, Бласко. – Внезапно Бьянка упала к ногам хозяйки и стала целовать ей руки. – Он некрасивый, даже безобразный. Вам повезло, что вы станете женой Доминго.

– Безобразный? Не может быть. Значит, это не Бласко.

– Это был он. Мне кто-то сказал, что это Бласко. Он настоящий урод. К тому же мне сказали, что он плохой человек.

– Я уверена, что это неправда, – заявила Исабелья. – Мальчиком Бласко был выше Доминго и выглядел старше и красивее его. Все говорили, что из него вырастет красивый мужчина.

– Он плохой, – упорствовала Бьянка. – Я знаю! – Она вынула из кармана юбки колоду карт. – Сейчас проверим, подтвердят ли это карты. Ага, вот он! Темноволосый мужчина. Он злой, но не повредит вам, так как не сможет к вам приблизиться. А вот ваш добрый ангел – это Доминго. Он тоже темноволосый.

– Если они оба темноволосые, как ты их различаешь? – осведомилась Исабелья.

– Я знаю! – яростно повторила Бьянка.

Она продолжала думать о Бласко. Ночью ей снилось, как он поймал ее в кустах граната и стал целовать, но во сне Бьянка не стала уклоняться от его поцелуев.

Доминго не знал, что за ним наблюдают. Стоя на коленях перед алтарем, он молился о ниспослании мужества, чтобы следовать жизненным путем, который ему предназначен. Доминго всегда считал, что его призвание – быть священником, но знал, что, даже последовав этому призванию, никогда не избавится от желания быть хозяином поместья, мужем и отцом семейства.

Нередко Доминго стоял в этой часовне на коленях и возносил хвалы Богу и святым, жаждая лишь одного – служить Церкви. Но потом вспоминал счастливое детство, сбор винограда, деревенские праздники, сады, за которыми он ухаживал, розы, цветущие круглый год, и знал, что никогда не будет счастлив вдали от поместья Каррамадино. Доминго хотел быть священником, оставаясь мужчиной.

Он всегда верил, что когда-нибудь женится на Исабелье. Она казалась ему очаровательной с того времени, когда он впервые увидел ее младенцем в колыбели.

Если Доминго станет священником, если он уйдет в монастырь, то его будет преследовать не только тоска по дому, но еще более жестокая тоска по Исабелье.

Доминго говорил с отцом о своих чувствах. По этой причине так долго не принимали окончательного решения насчет его брака. Отец и мать убеждали Доминго, что женитьба – его долг. У них всего два сына, и они надеялись, что по крайней мере будут иметь много внуков, но их семья никогда не отличалась плодовитостью. Родители хотели, чтобы хозяином дома и земель стал старший сын, чтобы он женился на девушке из благородного семейства де Арис. Об этом браке говорили, когда Исабелья была еще ребенком, и дон Алонсо не желал выдавать дочь за младшего сына.

Доминго позволил себя убедить, но его одолевали сомнения. Бывали дни, когда он думал о спокойной жизни в стенах монастыря, упорядоченной звоном колоколов, об одиночестве и погружении в молитвы. Однако его не покидали мысли и о жизни в родном доме, рядом с Исабельей, которая с тех пор, как ему дали понять, что она в один прекрасный день станет его женой, казалась ему хрупкой, легкоранимой и нуждающейся в заботе.

Порой, когда летнее солнце пригревало особенно жарко и вдалеке слышалось пение сборщиков винограда, Доминго думал о том, что в разгар веселья после наступления темноты работники – мужчины и женщины – будут заниматься любовью, лежа в вечерней прохладе, и ему хотелось быть таким же, как они. В такие дни он надевал под камзол власяницу и носил ее до вечера, несмотря на жару. Но хотя подобные меры приносили некоторое облегчение, они не могли полностью избавить его от искушений.

В часовне царили тишина и покой. И все же, молясь, Доминго чувствовал, будто за ним наблюдают. Он знал, что этого не может быть, – в такое время никто не приближался к часовне. Возможно, ему не давали покоя муки совести.

Был ли он рад, что сыновний долг заставил его избрать мирскую жизнь? Хотел ли он стать священником только потому, что знал об отсутствии у него той бесшабашной отваги, которой в избытке располагал его брат Бласко? Не был ли он похотлив, словно конюх, гоняющийся за податливой служанкой? Сомнения не давали ему покоя.

Доминго вновь ощутил на себе чей-то взгляд. Из-за этого ему не удавалось сосредоточить внимание на молитве.

– Пресвятая Богородица, – пробормотал он, – помоги мне познать себя. Помоги прожить жизнь, которую я избрал, исполняя свой долг так же ревностно, как я исполнял бы его в монашеской келье.

Доминго встал и окинул взглядом часовню. Что за глупости! Конечно, здесь никого нет.

Этим утром он понял, что боится будущего, – вот почему ему кажется, будто за ним наблюдают чьи-то насмешливые глаза.

Выбравшись из кустов граната, Бласко проклинал цыганку на чем свет стоит. Какого черта она убежала в самый неподходящий момент? Для чего еще существуют цыганки, кроме как для забав и развлечений? Он припомнил цыганку, которую знал четырнадцатилетним мальчиком, – высокую, полногрудую, с иссиня-черными волосами и блестящими глазами. Она посвятила его в те наслаждения, которые теперь были для него обычными, хотя и не менее желанными. Эта девушка чем-то напоминала ее. Не то чтобы они походили друг на друга внешне – обе были цыганками, и этим исчерпывалось их сходство. Но в девушке было что-то не позволяющее выбросить ее из головы.

Бласко засмеялся вслух.

Когда Доминго женится, девушка поселится в их доме, так как она служанка Исабельи. У него появятся возможности, и он предчувствовал, что не останется без награды.

Только поэтому Бласко позволил девушке убежать.

Его мысли переключились на Исабелью. Прошло много лет с тех пор, как они виделись в последний раз. Бласко учился в университете в Саламанке, где пускался в любовные приключения вместе с другими студентами. По ночам он бродил по улицам, следуя моде, установленной наследником престола доном Карлосом,[15] хотя, в отличие от приключений принца, авантюры Бласко всегда оканчивались соблазнением не слишком протестующей жертвы. Дон Карлос выглядел монстром, а Бласко был одним из самых обаятельных юношей в университетском городе, и многие женщины бросали на него нежные взгляды.

Бласко не думал об Исабелье, пока не вернулся домой и не услышал разговоры о браке. Тогда он почувствовал себя задетым, вспоминая робкую темноволосую девочку, которую так любил в детстве, и которая теперь должна была стать его свояченицей.

Если бы родители сказали ему, что он должен жениться на Исабелье де Арис, Бласко с радостью поскакал бы к ней домой и стал бы разыгрывать влюбленного.

Но девушку предназначили его старшему брату.

Бедная Исабелья! Половина сердца Доминго всегда будет принадлежать святым.

Интересно, как сейчас выглядит Исабелья? Действительно ли она стала красавицей или же это всего лишь разговоры родителей, стремящихся возбудить желание жениться в сыне, который носится с идеей стать священником? Быть может, родители просто нахваливали свой товар, как продавцы халвы на рынке? «Самая сладкая и ароматная халва! Лучшей не найти ни в Аликанте, ни в Таррагоне!»

Было бы забавно съездить в дом де Арисов и убедиться во всем самому!

Да, но это, возможно, не соответствовало бы понятиям о хороших манерах. Должен ли будущий деверь посещать дом невесты брата до свадьбы?

Бласко усмехнулся собственным мыслям. Не хочется ли ему посетить дом Исабельи в надежде снова увидеть цыганку?

Он медленно побрел через сад, думая об Исабелье и цыганке – с легким сожалением о первой и с растущим желанием о второй.

В большой приемной колонны были украшены цветочными гирляндами – комнату наполнял аромат собранных утром роз.

Исабелья стояла рядом с родителями, встречая гостей. Сеньор и сеньора Каррамадино нежно ее обняли. Позади них стояли двое молодых людей. В более высоком из них, чьи глаза светились весельем, Исабелья узнала Бласко. Доминго выглядел суровым и неприступным – в нем отсутствовала свойственная его брату жизнерадостность, заражающая других.

– Мой сын Доминго должен многое сказать тебе, Исабелья, – промолвила сеньора Каррамадино.

Исабелья подняла взгляд на бледное лицо Доминго, который поцеловал ей руку.

– Да, – подтвердил он, – мы должны поговорить о многом, Исабелья. Но моему брату не терпится приветствовать тебя.

Теперь над ее рукой склонился Бласко – его улыбка пробуждала воспоминания.

– Ты совсем не изменилась, Исабелья, – сказал он.

– Ты тоже, Бласко.

В его лице было столько нежности, что Исабелья почти поверила, будто именно Бласко предназначен ей в мужья. Если бы это было так, она бы ощущала радость, а не страх.

Прибыли и другие гости, так как это было официальной помолвкой. Приехали все соседи, и даже некоторые придворные из Мадрида.

После банкета в большом зале должны были состояться танцы, разумеется, совсем не похожие на те, которые видела Исабелья, наблюдая за цыганами.

Доминго стоял рядом с ней, покуда она вместе с матерью принимала гостей.

Как грациозно Исабелья им кланялась! Как очаровательно она выглядела! Неудивительно, что глаза сеньора и сеньоры Каррамадино светились радостью, когда они наблюдали за будущей невесткой в ее богатом доме.

Доминго взял Исабелью за руку и повел в банкетный зал, они сели рядом справа от сеньора Каррамадино. Бласко поместился по другую сторону стола; Исабелья часто ощущала на себе его взгляд. Его глаза над кубком снова и снова встречались с глазами девушки – в них мелькали тоска и сожаление. Он словно говорил: «Помнишь, Исабелья, как мы в детстве обещали друг другу, что поженимся? Ах, если бы я был старшим сыном своего отца!»

– Ты счастлива, Исабелья? – шепнул ей Доминго. – Ты не боишься?

– Нет, Доминго.

– Я не внушаю тебе отвращения?

– Конечно, нет.

– Тебе нечего бояться, Исабелья. Мы будем добры друг к другу.

– Да, Доминго.

Исабелья не замечала, что ест. Она уставилась невидящими глазами на cochinillo[16] и другие блюда. Ей было известно, что повара два дня готовились к празднику, стараясь превзойти самих себя. Но она не могла оценить их усилий. Исабелья смотрела на рыбу, мясо, острые блюда, виноград и дыни, инжир и персики, не видя ничего, кроме Бласко и Доминго.

После обеда они перешли в большой зал для танцев. Музыканты уже сидели на возвышении. Дон Алонсо повел танцевать донью Тересу, сеньор Каррамадино – донью Марину, а Доминго – Исабелью. Двигаясь в такт величавой мелодии, Исабелья вспоминала неистовую пляску цыган и думала: «Почему Бьянка солгала мне?»

Позднее, танцуя с Бласко, Исабелья чувствовала, как дрожит ее рука в его пальцах. Он тоже ощущал это.

– Я совсем забыл, как ты красива, Исабелья, – сказал Бласко.

– Рада, что ты находишь меня такой, – отозвалась она.

– Но я всегда помнил о тебе, – продолжал он. – Ах, Исабелья, как бессмысленны обычаи нашей страны! Твоя семья собиралась породниться с моей, и из-за этого трое детей должны были перестать встречаться. Интересно, почему они препятствовали нашим встречам? Все было бы куда легче, если бы мы продолжали видеться все эти годы. Тогда ты смогла бы выйти замуж за человека, которого знала бы так же хорошо, как членов своей семьи, и которого любила бы по-настоящему. Хотя, возможно, наши родители поступили разумно. Они знали, что если бы мы продолжали встречаться, то и я и Доминго влюбились бы в тебя, а ты ведь не смогла бы выйти замуж за нас обоих.

Исабелья принимала все это всерьез. Она не знала, что так разговаривает молодежь в Саламанке, и что за этими словами нет ничего, кроме желания польстить и поддержать приятную беседу. «Моим женихом должен был стать Бласко, – танцуя, думала Исабелья. – Я любила его еще девочкой и только его могу любить, став женщиной».

Донья Тереса наблюдала за младшим сыном. Отлично его зная, она понимала, что ему не следует позволять часто видеться с Исабельей. Нужно поговорить об этом с Грегорио. Они не должны забывать, что их весьма привлекательный сын – завзятый волокита.

Внимание Бласко отвлеклось от Исабельи. Он заметил в окне чье-то лицо, и его сердце возбужденно забилось. Цыганка любит заглядывать в окна. Наверняка она прячется в теплом душистом саду…

Им вновь овладело желание. Бласко вспомнил блеск глаз девушки, смуглую босую ногу, которую он ухватил, когда она пыталась лягнуть его, прикосновение к ее телу в кустах граната… Продолжая разговаривать с Исабельей, Бласко думал о цыганке.

Музыка смолкла, и он отвел Исабелью к ее родителям.

– Вижу, что Доминго не терпится станцевать с Исабельей куранту, – заметила донья Тереса.

Доминго неловко взял Исабелью за руку.

Музыка заиграла снова, и они двинулись в центр зала, остальные держались позади.

Бласко скользнул за колонну и остался в тени.

– Боюсь, что по сравнению с братом я скверный танцор, – сказал Доминго.

– Ты танцуешь очень хорошо, – рассеянно возразила Исабелья.

– Бласко научился танцевать в Саламанке. Отец говорит, что к таким занятиям у него куда больше склонности, чем к книгам, хотя, по мнению отца, это поможет ему добиться успеха при дворе.

– Бласко собирается ко двору?

– Отец думает, что для него там найдется место. Он уже говорил о Бласко с Рюи Гомесом де Сильвой, а многие, как тебе известно, считают, что Рюи Гомес – главный советчик короля, так как Филипп очень странный человек. Говорят, он чувствует себя счастливее на молитве в Эскориале,[17] чем со своими придворными. По-твоему, это возможно?

– Я тоже об этом слышала.

– Быть может, Филипп часто сожалеет, что не родился сыном простолюдина и не стал священником, – продолжал Доминго. – Такая проблема возникает не только у королей.

– Очевидно, – согласилась Исабелья.

– Но Филипп мужественно смотрит ей в лицо. Должно быть, он часто тоскует по уединению Эскориала, но никогда не пренебрегает своим долгом. Долг превыше желания, не так ли, Исабелья? А когда человек знает, в чем состоит его долг, он может создать себе хорошую жизнь.

– О да, Доминго, – кивнула Исабелья. – Я уверена, что ты прав.

Она огляделась в поисках Бласко, но его нигде не было видно.

Должно быть, цыганка ждет его, но не видела, как он вышел. Бласко знал, где ее искать. Она наверняка влезла на стену, чтобы заглянуть в окно. Ему следует подкрасться сзади и стащить ее вниз.

Все оказалось именно так. Бласко разглядел на каменном выступе босые ноги девушки и подошел к ней. Она ничего не услышала из-за наполнявших патио звуков музыки.

Бласко схватил Бьянку, она взвизгнула, но он стянул ее со стены и зажал ладонью рот.

– Тебе незачем оглядываться, – сказал он. – Тот, кого ты ищешь, рядом с тобой.

Бьянка вонзила зубы ему в руку, и Бласко поспешно убрал ладонь от ее рта. Она пыталась вырваться, но он крепко прижимал ее к стене.

– Цыганская ведьма! – воскликнул Бласко. – Придется научить тебя не кусать господ.

– Я кусаю, кого хочу, а господ у меня нет.

Бласко взял ее за подбородок.

– Тебя нужно многому научить, моя маленькая gitana.

– Пустите меня, иначе я закричу, и все узнают, что вы здесь со мной.

– Кричи! Я скажу им, что поймал нищенку, которая влезла на стену, чтобы украсть драгоценности.

– Вы не посмеете.

– Еще как посмею. Как бьется твое сердце! – Бласко запустил руку девушке за корсаж.

Бьянка ударила его ногой, но она испытывала приятное возбуждение и не собиралась убегать.

– Пустите меня, – повторила Бьянка, но Бласко почувствовал, что ее сопротивление слабеет.

«Это случится скорее, чем я ожидал, – подумал он. – Почему бы не сегодня вечером?»

Наклонившись, он поцеловал ее в губы.

– Что вам нужно? – осведомилась Бьянка. – Почему вы не танцуете с дамами?

– Зачем тратить время на вопросы, когда ты знаешь ответ? Я здесь потому, что мне больше нравится целовать податливых цыганских девчонок, чем танцевать с дамами.

– Податливых?!

– Вот именно. – И Бласко поднял ее на руки.

– Куда вы меня несете?

– В какой-нибудь подходящий гранатовый куст.

– А если господа узнают?

– Что из того? Сеньоры пожмут плечами, а дамы улыбнутся, прикрываясь веером. «Он так любит хорошеньких девушек, – скажут они, – что не обходит вниманием и цыганок, тем более что цыганки податливы…»

– Вы лжете!

– Вот как? Значит, ты намерена сопротивляться?

– Я вас не боюсь!

– Разумеется. Совсем наоборот.

– Я расскажу хозяйке, как вы обошлись со мной!

– Не сомневаюсь, что твой рассказ будет презабавным.

Не выпуская девушку, Бласко решительно зашагал в сторону от дома.

– Я позову на помощь! Вы хотите, чтобы нас застали в таком виде?

– Не хочу – ради тебя. Почему же ты не зовешь?

– Если я позову, мне не поверят. Они поверят вам, что я пыталась украсть драгоценности. Многие в этом доме готовы поверить самому худшему о бедной цыганской девушке.

– Ты не только красива, но и разумна.

– Не надейтесь смягчить меня ласковыми словами.

– Ты любишь ласковые слова и полюбишь меня. Покажи мне место, где мы можем наслаждаться уединением. Я не был в этом доме несколько лет, и тут, несомненно, многое изменилось.

– Поставьте меня на землю.

– Тогда ты отведешь меня?

Бьянка кивнула, и Бласко поставил ее на ноги. Она рванулась в сторону, но он тут же ухватил ее за юбку. Послышался треск рвущейся ткани, но Бласко подхватил девушку под мышку и понес ее через ворота в сад.

– Вот видишь, – сказал он. – Тебе нельзя доверять.

Бласко опустил цыганку на землю возле растущих у стены кустов акации и лег рядом с ней. От одуряющего аромата цветов у Бьянки кружилась голова. Бласко возбуждал в ней такое же страстное желание, какое испытывал сам. Она достаточно разбиралась в таких вещах, чтобы понимать всю бесполезность пытаться скрыть свои чувства. Он снова поцеловал ее и прошептал:

– Ты не сказала мне свое имя, цыганочка.

– Бьянка, – ответила девушка.

– Бьянка, – повторил Бласко. – Мы должны встречаться почаще, Бьянка. С прошлой встречи я не переставал думать о тебе. И по дороге сюда я все время мечтал увидеть свою маленькую цыганочку.

– Неправда, – сказала Бьянка.

– После свадьбы ты будешь жить в доме моего отца. Меня это устраивает.

Голос Бласко ласково звучал в ушах у Бьянки. Ради этого она сопротивлялась Перо, покинула свой народ, рассталась со свободной кочевой жизнью.

Издали до нее доносилась музыка, и звезды мерцали прямо над головой.

Теперь ее не заботило ни прошлое, ни будущее – она чувствовала, что вся ее жизнь вела к этому моменту.

– Бьянка… Бьянка… – шептал Бласко ее имя.

Она обняла его за шею и услышала в темноте его полный нежности и торжествующий смех.

Бьянка помогала Исабелье лечь в постель. Мантилья уже лежала на табурете, и Бьянка расстегивала на шее у хозяйки рубиновое ожерелье. Исабелья почти все время молчала.

«Она печальна, – думала Бьянка, – потому что выходит замуж за Доминго, а не за его брата».

Бьянке казалось, будто она все еще находится в темном душистом саду. Она по-прежнему видела над головой звезды и удивлялась, что никогда прежде не замечала красоту неба. Бьянка словно заново родилась – она ощущала, что вместе с одним чувством в ней пробудились и все остальные.

– Банкет был чудесный, – сказала она. Исабелья не должна знать, что произошло между ней и Бласко, а ее молчание могло вызвать подозрение – хозяйка всегда посмеивалась над тем, что Бьянка рта не закрывает. – Вы счастливы, что выходите замуж за дона Доминго?

– Я уверена, Бьянка, что он хороший человек.

– Очень хороший, – твердо заявила Бьянка.

– Хотя Доминго кажется суровым, но я не думаю, что он таков на самом деле.

– Конечно, нет, с вами он будет добрым и ласковым.

Бьянка вспоминала свой разговор с Бласко. «Ты спишь вместе со слугами?» – спросил он. «Нет, – ответила она. – Они не захотели бы спать рядом с цыганкой». – «Вот как? – рассмеялся он. – Бьюсь об заклад, многие из них отдали бы десять лет жизни, чтобы сделать это». – «Слуги спят в большой комнате возле холла, – сказала ему Бьянка. – Женщины – с одной стороны, мужчины – с другой. А я сплю в маленькой комнатке рядом со спальней доньи Исабельи». – «Ночью, когда все уснут, – предложил Бласко, – приходи ко мне в комнату, и мы будем вместе до рассвета». – «Я не осмелюсь». – «Ты осмелишься на все, что угодно». – «А если об этом узнают?» – «Никогда не думай о таких вещах, пока этого не произошло. Получай удовольствие, а расходы подсчитывай, когда с тебя потребуют плату». – «Вы всегда так поступаете?» – «Всегда». – «Но я не могу…» – «Значит, ты хочешь заставить меня прийти к тебе?» – «Вы не придете». – «Не приду? Посмотрим. Хотя лучше, чтобы ты пришла ко мне». – «Не могу», – упорствовала Бьянка. Но она знала, что сможет.

Исабелья посмотрела на нее:

– Что с тобой происходит, Бьянка?

– Со мной? Ничего.

– Ты просто стоишь и смотришь на меня.

– О, это потому, что вы такая счастливая. Дон Доминго будет лучшим мужем в мире. Так говорят карты.

– Ох уж эти карты! Я уверена, что ты заставляешь их говорить то, что тебе нужно.

– А вы любите дона Доминго?

– Разве любовь приходит так быстро?

Бьянка промолчала. Дикая, всепоглощающая страсть овладела ею моментально, но возможно, это бывает только с такими людьми, как она и Бласко, а не с такими, как ее хозяйка.

Исабелья наблюдала за ней, удивленная ее задумчивостью.

– Любовь может приходить очень быстро, – сказала Бьянка, – но обычно длится дольше та любовь, которая проходит медленно.

Исабелья легла в постель, продолжая смотреть на стоящую рядом цыганку.

– Когда я выйду замуж, Бьянка, – промолвила она, – ты останешься со мной. Я нуждаюсь в тебе, потому что в некоторых отношениях ты очень разумна.

– Погасить свечи? – спросила Бьянка.

– Да, пожалуйста.

– Тогда я пойду лягу. Нынче вечером я очень устала.

– Доброй ночи, Бьянка.

– Доброй ночи, донья Исабелья.

Бьянка вышла в соседнюю комнатушку. Некоторое время она сидела глядя на оплывшую свечу, потом разделась и облачилась в халат, принадлежащий Исабелье, зная, что ее черные волосы на фоне ткани цвета слоновой кости выглядят очень красиво.

Бьянка радовалась, что вторая дверь из ее комнаты ведет в коридор, – через комнату Исабельи было бы нелегко проскользнуть незаметно. А что, если хозяйка ночью отправится ее искать? Как говорил Бласко: «Получай удовольствие, а о плате думай, когда ее потребуют». Она улыбнулась, зная, что этой ночью ничто ее не удержит от близости с Бласко.

Бьянка открыла дверь и выглянула наружу. Увидев, что все спокойно, она осторожно двинулась по коридору, поднялась по лестнице и через несколько минут уже отворяла дверь комнаты Бласко.

Он заключил ее в объятия и страстно поцеловал, восхищаясь ею сначала в бархатном халате Исабельи, потом без него.

– Тебя долго не было, – сказал Бласко. – Я уже собирался идти к тебе.

С этого момента Бьянку не заботило, что их могут обнаружить. Она была готова принять философию Бласко как свою собственную и вообще подражать ему во всем.

Главное – получать удовольствие. Впрочем, иного Бьянке и не оставалось, так как рядом с Бласко весь мир состоял из удовольствий, а о последствиях она не думала. Платить нужно, когда с тебя потребуют плату.

Через четыре недели должна была состояться свадьба, но в замке Каррамадино царило беспокойство.

Дон Грегорио и донья Тереса много раз говорили тайком о свадьбе и их младшем сыне Бласко.

– Он часто ездит верхом в сторону Хереса, – сказала Тереса мужу. – Я велела слугам проследить за ним. Бласко семь раз не ночевал дома. Я хорошо его знаю – он строит какие-то планы.

– Не думаешь же ты, что он собирается отбить у брата невесту!

– Бласко способен на любое безрассудство. Он таков с детства. Ему необходимо возбуждение, он всегда должен находиться в гуще заговоров и интриг. Ты воспитывал из него придворного, Грегорио, и он им стал. Если бы Исабелью предназначили в жены ему, она не казалась бы для него такой желанной, как теперь. Он уезжает из дому, чтобы увидеть ее.

– А как же Доминго?

– Доминго – другое дело. Он наполовину священник. Если бы мы не вмешались, он стал бы им целиком и полностью, и вопрос о его браке отпал бы сам собой. Если бы Доминго догадался о замыслах Бласко, он бы безропотно уступил ему место. Нет! Доминго должен жениться на Исабелье, а Бласко нужно подыскать другое занятие.

– А ты не думаешь, что если Доминго хочет стать священником, а Бласко – жениться на Исабелье, то лучше позволить им идти своим путем?

– Нет. Доминго должен стать хозяином поместья. После свадьбы он перестанет думать о служении Церкви. Когда Исабелья родит ему первенца, он весь отдастся радостям отцовства. Поместью будет куда больше пользы от Доминго, чем от его брата. Вспомни своего прадеда.

Дон Грегорио помнил. То, что по соседству было множество детей, в чьих жилах текла кровь Каррамадино, было следствием образа жизни его прадеда, по стопам которого шел Бласко. Для того чтобы в деревне царил покой, на роль помещика куда больше подходил Доминго.

– Придется принять меры, – сказал дон Грегорио. – На этой неделе Рюи Гомес пришлет ко мне одного из своих людей с предложением места для Бласко в Мадриде. Лучше, чтобы он занял его до свадьбы.

– Пожалуй.

– Думаю, это можно устроить.

Спустя несколько дней сеньор Диего де Кос прибыл в Каррамадино и имел долгую секретную беседу с доном Грегорио. В результате отец вызвал к себе Бласко и сообщил, что сеньор де Кос забирает его с собой в Мадрид.

Бласко, который еще совсем недавно с восторгом отнесся бы к поездке в Мадрид, сейчас не хотел покидать дом.

Сперва он рассчитывал всего лишь на мимолетную интрижку с Бьянкой, но теперь чувствовал, что не может с ней расстаться. Бласко искал любой предлог, чтобы отправиться в дом в нескольких милях к югу от Хереса; он знал, что его действия вызывают пересуды, но был не в силах не видеться с Бьянкой. У них было много полных страсти свиданий. Иногда Бласко останавливался в таверне неподалеку от дома, переодетый торговцем, и платил хозяину за то, чтобы он впускал к нему даму в длинном плаще с капюшоном. Хозяин за деньги был готов на все, а так как Бласко пригрозил отрезать ему нос и вырвать язык, если о его пребывании в таверне станет известно, эти визиты были не слишком рискованными, хотя Бьянке приходилось покидать дом поздно ночью и возвращаться рано утром. К счастью, цыганке было не занимать изобретательности. Она оказалась превосходной любовницей, и Бласко думалось, что он будет удовлетворен ею до конца дней. Поэтому вызов в Мадрид был для него крайне нежелательным. Сначала ему пришло в голову взять Бьянку с собой. Но король серьезно относился к традициям и едва ли одобрил бы появление Бласко при дворе с любовницей-цыганкой.

– Ты должен быть готов к отъезду через несколько дней, – предупредил отец.

– Я не могу приготовиться так скоро, – возразил Бласко. – Мне нужно больше времени. Пусть это произойдет после свадьбы.

– Это приказ короля, – сказал де Кос.

Позднее, когда они вышли в сад подальше от любопытных взглядов, де Кос пустился в объяснения:

– У короля много врагов; они угрожают его великой империи. Но самые страшные из них – еретики.

– Верно, – согласился Бласко.

– Особенно его беспокоит страна, которой правит незаконнорожденная рыжая еретичка.[18]

– Я знаю, о ком вы говорите, – кивнул Бласко.

– У короля много планов. Возможно, он захочет отправить вас за границу.

– Я бы желал этого всем сердцем! – воскликнул Бласко.

Он подумал, что ему будет легче оставить при себе Бьянку, не задерживаясь при мрачном и чопорном мадридском дворе.

– Англичане бросают вызов нашему господству на морях, – продолжал де Кос. – Этот негодяй Хокинс[19] набирает рабов в Западной Африке, перевозит их в Вест-Индию и продает там нашим поселенцам, получая баснословные прибыли. Конечно, это можно было бы назвать законными предприятиями, но Хокинс к тому же настоящий пират. Он бороздит моря со своими головорезами, подстерегает наши суда, везущие в Испанию сокровища, захватывает их и передает рыжей еретичке. А она заявляет нашему послу, что ее это не касается, не делая при этом большого секрета из того, что награждает своих пиратов и с удовольствием прибирает к рукам львиную долю их добычи.

– Значит, его величество пошлет меня в Англию?

– Не знаю. Он ненавидит англичан. Но клянусь всеми святыми, настанет день, когда мы растопчем их в прах. Мы будем ломать этим еретикам кости, пока они не запросят пощады и не согласятся принять блага истинной веры.

– Аминь, – сказал Бласко. – Но не мог бы я задержаться здесь ненадолго? Ведь брат женится не каждый день.

– Король не потерпит никаких задержек. Вам известно о последних «подвигах» этих грабителей? Хокинс и его молодой племянник Дрейк[20] не единственные наши враги. Вся Англия насмехается над нами. Еретичка конфисковала деньги, которые генуэзские банкиры послали Альбе,[21] чтобы заплатить нашим войскам во Фландрии. Король возмущен. Он собирается положить конец этим выходкам и показать англичанам все могущество Испании. Так что, друг мой, готовьтесь к отъезду. Задержка на службе королю бывает опасна. Бласко понял, что ему придется ехать.

В маленькой спальне таверны, где Бласко не мог вы прямиться, чтобы не удариться головой о потолок, он рассказал обо всем Бьянке.

– Не думай, что мы не встретимся снова. Я должен ехать в Мадрид, но потом пошлю за тобой, и ты приедешь ко мне. Думаю, мы отправимся за море – возможно, в Англию.

– Ты клянешься, что пошлешь за мной?

– Пошлю, и ты приедешь ко мне.

– Ради этого я готова бросить все.

– Обещаю, что тебе не придется долго ждать.

– Надеюсь, ведь я не могу жить без тебя!

– Клянусь тебе, Бьянка, что у меня никогда не было такой девушки, как ты.

– Но у тебя их было так много!

– Поэтому я и уверен в своих словах.

– Только пошли за мной, – сказала Бьянка, – и я приеду, где бы я ни была.

Бласко покинул Севилью за три дня до свадьбы.

Он задержался, насколько мог, и, проведя последнюю ночь с любовницей-цыганкой, рано утром, прежде чем солнце начало припекать, выехал на север, в сторону Мадрида.

В столице Бласко приняли с уважением и, прежде чем он провел в городе сутки, вызвали в Эскориал к королю.

Это превзошло все ожидания Бласко. Он стремился занять место при дворе, но после встречи с Бьянкой стал к этому равнодушен. Однако вызов к королю заставил его выбросить из головы даже тоску по Бьянке, – с непривычной для него нервозностью он думал, что это может означать.

Не теряя времени, Бласко прискакал в огромный дворец-монастырь, мрачно вырисовывающийся на фоне Сьерра-де-Гуадаррамы. Он испытывал дурные предчувствия, проходя через ворота к величавому зданию, в котором король Филипп проводил большую часть жизни.

– «Почему этот таинственный, надменный и безжалостный человек, преданный долгу религиозный фанатик послал за мной?» – думал Бласко.

Он начал рыться в памяти в поисках проступка, который мог показаться коронованному аскету страшным преступлением. Позднее он узнал, что многие испытывали подобные чувства перед аудиенцией у Филиппа Испанского в одном из его дворцов в Мадриде и Вальядолиде или самом Эскориале.

Бласко вели по длинным коридорам, вызывающим у него клаустрофобию не столько из-за низких сводчатых потолков, сколько из-за его душевного состояния; вели мимо стражников, стоящих неподвижно, словно деревянные статуи, мимо безмолвных пажей, которые выглядели так, будто считали грехом улыбаться или разговаривать в подобном месте. Пройдя через несколько просторных комнат, украшенных изделиями из сарагосской бронзы и с полами, вымощенными белым и черным мрамором, он оказался в библиотеке, где за столом сидел сам король.

Филипп был маленьким человечком со светло-голубыми глазами и настолько светлыми волосами, что Бласко не мог разобрать, седые они или нет. Он шагнул вперед и опустился на колени. Голосом, лишенным каких-либо эмоций, Филипп велел ему встать и взмахом руки дал понять остальным присутствующим, что желает остаться наедине со вновь прибывшим. Бласко поднялся и застыл в почтительной позе.

Несколько секунд король молча смотрел на лежащие перед ним бумаги, потом осведомился, не поднимая взгляда:

– Вы Бласко Каррамадино из Севильи?

– Да, ваше величество.

– Вы хотите занять место при дворе?

– Я жажду служить вашему величеству.

Холодные голубые глаза устремились на него.

– Через несколько дней вы покинете Испанию и отправитесь в Париж.

Бласко поклонился.

– Ваш отъезд пройдет без всякого шума. Я выбрал вас для этой миссии, так как вы здесь никому не известны. В Париже вы будете жить на положении простого испанского дворянина. Никто не должен знать, что вы прибыли от меня.

– Никто этого не узнает, государь.

– Я хочу, чтобы вы передали сообщение персоне весьма высокого звания, причем это сообщение будет устным. Оно слишком важно, чтобы его доверить бумаге или передавать по обычным каналам.

– Я польщен оказанной мне честью, ваше величество.

– Ваша миссия отнюдь не опасна, но вы будете единственным источником, через который сообщение достигнет французской королевы-матери.[22] Крайне важно, чтобы вы ни с кем об этом не говорили. Я требую от вас соблюдения тайны, сеньор Каррамадино, а не хитрости или даже отваги.

– Государь, я буду служить вам и Испании по мере моих сил.

– Тогда слушайте внимательно. Прибыв в Париж, вы найдете какой-нибудь способ поговорить с королевой-матерью. Это не должно быть обычной аудиенцией, где, несомненно, будут присутствовать другие – пусть даже невидимо для вас. Вы должны улучить момент, чтобы шепнуть королеве несколько слов во время танцев или просто проходя мимо. Вам придется действовать самостоятельно, так как, если я попрошу моего посла в Париже оказать вам помощь, вы сразу станете заметным. Я слышал, что вы умны, так постарайтесь этим воспользоваться. Как испанский дворянин из видного семейства вы будете допущены ко двору при правильном поведении.

– Я не вижу особых трудностей в исполнении приказа вашего величества.

– Будем надеяться, что ваша уверенность в своих силах окажется оправданной, – сухо произнес Филипп. – Сообщение достаточно краткое. «Продолжайте приготовления к свадьбе, а когда все они будут вблизи от вас, настанет момент доказать вашу дружбу».

– Это все, ваше величество?

– Все. Запомните эти слова и повторите их в точности. Каждое из них очень важно.

Бласко повторил слова короля. Филипп кивнул.

– Возвращайтесь в Мадрид и представьтесь во дворце, – сказал он. – Вас примет один из моих министров, и вы повторите ему сообщение. Если это его удовлетворит, он велит вам на следующий день отправляться в Париж.

Бласко низко поклонился, но король уже вернулся к своим бумагам.

До свадьбы оставалось всего два дня. Исабелья проснулась с дурным предчувствием. Бьянка ожидала ее пробуждения, сидя на полу и разложив перед собой карты.

«Что она видит в них?» – подумала Исабелья. Бьянка часто видела в картах то, что ей хотелось, но почему она сегодня хмурится? И почему она уже несколько дней выглядит печальной? Куда подевались ее бьющая через край энергия и жизнерадостность?

– Что говорят тебе карты, Бьянка? – спросила Исабелья.

Бьянка покачала головой; у нее на щеках блестели слезы.

– Ты беспокоишься из-за свадьбы, Бьянка. Она вот-вот состоится, а я все еще не могу поверить, что стану женой Доминго.

– Почему? – осведомилась Бьянка. – Все уже приготовлено. Что может произойти за два дня и помешать свадьбе?

Исабелья молча улыбнулась. Быть может, в один из этих двух дней приедет Бласко, и скажет ей, что больше не в силах молчать, что, так как родители никогда не согласятся на их брак, они должны бежать вместе. Она уже видела себя скачущей далеко, возможно, в Мадрид. Да, конечно в Мадрид, так как Бласко вызвали ко двору, и он не осмелится не явиться туда. Они поженятся в Мадриде, и Бласко так хорошо проявит себя, что король Филипп лично поздравит его. Тогда родители будут счастливы принять их дома. Доминго тоже будет счастлив – он всегда больше хотел стать священником, чем мужем.

Бьянка собрала карты и сунула их в карман. Она знала, о чем думает Исабелья, и чувствовала к ней жалость.

– Мне сказали, – с притворной беспечностью заговорила Исабелья, – что дон Бласко не будет присутствовать на моей свадьбе.

– Да, – кивнула Бланка. – Говорят, он отбыл ко двору.

– Не могу поверить, что он не будет танцевать на свадьбе, – промолвила Исабелья.

– Я слышала от Томаса, что он уже уехал из дома.

– Возможно, это неправда, – сказала Исабелья.

В доме царила тишина – было время сиесты.

Этим утром сеньор и сеньора де Арис уехали в Каррамадино. Нужно было уладить кое-какие дела. Свадьба должна была состояться через два дня. Повара хлопотали в кухнях, бегая туда-сюда, и аппетитные запахи наполняли патио. Колонны в большом зале украшали листья и цветы, огромный стол в банкетном зале был приготовлен для сотен гостей, которые собирались прибыть на свадьбу.

Исабелья еще не вставала после сиесты. Она не спала, а лежала за занавесками, прислушиваясь, не раздастся ли звук копыт, так как все еще верила, что Бласко приедет за ней. Он всегда был отчаянно смелым, даже в детстве. Не может быть, чтобы он так изменился.

Его глаза ясно говорили то, что не осмеливались сказать губы. Он помнил их детские годы.

«Бласко скоро приедет, – убеждала себя Исабелья. – Еще есть время. Он не мог отбыть в Мадрид. Он приедет за мной, и мы отправимся туда вместе!»

Бьянка стояла в дверях, прикрыв глаза ладонью. Глупо высматривать Бласко. Сейчас он за несколько миль отсюда и, возможно, уже позабыл о ней. В больших городах он может найти множество красивых женщин.

Солнце слепило глаза, но жара уже уменьшилась. Бьянке показалось, будто издалека доносится цоканье подков.

Она представила себе, как Бласко въезжает в ворота и окликает ее по имени, как делал много раз, – ласково и в то же время властно.

Но, судя по звукам, лошадей было много.

Возможно, к дому приближались первые гости.

Повернувшись, Бьянка вошла в дом. В это время Исабелья обычно просыпалась после сиесты.

И Бьянка направилась в комнату хозяйки. Исабелья лежала на кровати с открытыми глазами.

– Уже поздно, – сказала Бьянка. – Сеньор и сеньора скоро вернутся домой. Думаю, я слышала, как они приближаются.

– Они не могли вернуться так скоро – едва ли они отправились бы в дорогу в самую жару. Думаю, они вернутся часа через два, не раньше. Как медленно тянется время, Бьянка! Как будто мне так уж не терпится выйти замуж.

– Конечно, это напряженное время для молодой сеньориты. Вас ожидает новая жизнь, поэтому вы и воображаете себе разные вещи. Но жизнь в Каррамадино будет такой же, как здесь, только у вас появится муж – вот и вся разница.

– Может, так оно и есть. Слышишь? Что это?

– Похоже, у ворот какие-то всадники.

– Возможно, уже начали прибывать гости. Я должна встретить их. Бьянка, помоги мне приготовиться к приему. Пожалуй, я надену бархатное платье.

Когда Бьянка помогала хозяйке надевать платье, внизу послышались незнакомые голоса и крик одного из слуг.

– Там что-то происходит! – Исабелья задрожала всем телом. – Я должна сразу спуститься.

Бьянка машинально сунула веер хозяйке в руку, и они повернулись к двери, но тут же застыли, услышав тяжелые шаги на лестнице.

Дом внезапно наполнился шумом, громче всего звучали голоса слуг – крики мужчин и визг женщин.

– На нас напали грабители! – испуганно воскликнула Исабелья, схватив Бьянку за руку, но в этот момент дверь открылась, и на пороге появился самый высокий мужчина, какого они когда-либо видели. У него были светлые волосы и ярко-голубые, как море у Кадиса, глаза, загорелая кожа и жестокий, чувственный рот. Он выглядел как человек, который столько раз смотрел в лицо смерти, что перестал ее бояться.

Незнакомец произнес что-то на языке, которого не донимали обе девушки, но Исабелья первая догадалась, кто он такой. Она слышала о пиратах с варварского острова, с которым Испания ранее была в союзе благодаря браку ее короля и их королевы.[23] Многие считали, что этот остров по праву должен принадлежать Испании, но теперь им управляла свояченица короля Филиппа – рыжеволосая еретичка и смертельный враг испанцев.

Подданные этой женщины, подстрекаемые ею, стали величайшей угрозой на морях, а иногда и на суше. Они осуществляли рейды не только в испанских владениях, но и в самой Испании, правда, до сих пор не забираясь так далеко от моря.

Мужчина внезапно расхохотался.

– Разрази меня гром! – воскликнул он. – Две женщины – и обе прехорошенькие! Но им придется подождать.

Исабелья не поняла ни единого слова.

– Кто вы такой? – осведомилась она. – Как вы смеете врываться ко мне в комнату?

Мужчина снова рассмеялся. Исабелья не сводила глаз с окровавленной шпаги в его руке.

– Не бойтесь, – сказал он. – Мы не предаем мечу женщин.

Незнакомец шагнул вперед и взял Исабелью за руку. Бьянка пыталась встать между ними, но он резким движением оттолкнул ее, и она упала на пол.

Мужчина почти ласково коснулся шеи Исабельи. Девушка застыла, охваченная ужасом. Загорелая рука расстегнула золотую цепочку, на которой висел бриллиант, и сунула ее в карман вместе с камнем. Обшарив тело Исабельи, словно в поисках драгоценностей, разбойник приподнял ее голову за подбородок.

Бьянка не могла этого вынести. Она бросилась на него, отчаянно молотя руками и ногами. Если бы у нее был нож, она вонзила бы его в сердце заморскому пирату. Но он приподнял ее за шиворот, как приблудную собачонку, с одобрительной усмешкой разглядывая ее лицо. Коснувшись свободной рукой колец в ушах цыганки, пират вновь расхохотался:

– Медные безделушки! Они ничего не стоят. Ты, наверное, служанка? Я хотел забрать только одну из вас, но так как трудно решить, какую именно, то я прихвачу обеих.

Отодвинув девушек в сторону, он подошел к двери и выкрикнул какой-то приказ. В комнату вбежали двое мужчин – один был маленький, смуглый и походил на испанца, другой был высокий, хотя и не настолько, как первый разбойник.

Низенький заговорил по-испански с иностранным акцентом:

– Оставайтесь на месте и делайте то, что вам прикажут, тогда вам не причинят вреда. Покажите нам ваши драгоценности. Где вы их храните? Поторапливайтесь – капитан спешит.

– Скажите вашему капитану, что я убью его! – крикнула Бьянка.

В дверях появились еще двое мужчин с веревками. По знаку капитана один схватил Бьянку, а другой Исабелью.

– Что вы делаете? – закричала Исабелья. – Как вы смеете? Кто вы такие?

– Вы должны подчиняться приказам капитана, сеньорита, – сказал человек, говоривший по-испански. – Иначе он может убить вас. Капитан – английский пират, и он очень спешит, так как находится за много миль от своего корабля. Капитан приехал сюда за пищей, вином и всеми драгоценностями, какие только сможет найти. Он не убьет вас, потому что вы молоды и красивы, но если вы начнете причинять беспокойство, он может передумать.

– А почему вы ему помогаете? – крикнула Бьянка. – Вас за это повесят!

– У меня не было выбора, сеньорита.

Капитан что-то рявкнул – было ясно, что он велит им замолчать.

Но Бьянка не позволяла связывать себя. Она дралась, кусалась, пыталась подойти к Исабелье, но ей засунули в рот кляп и вскоре уложили связанной рядом с Исабельей. Тем временем пираты очищали комнаты от всего ценного, набивая добычей карманы и сумки.

Капитан Эннис Марч наблюдал за ними. Он знал, что ему и его людям грозит страшная опасность, так как они забрались слишком далеко от корабля. Капитан и его спутники проскакали десять миль по жаре, чтобы не возвращаться с пустыми руками, и им предстояло проскакать еще столько же, прежде чем приключение подойдет к концу. Он благодарил Бога, что стало прохладнее, так как назад им придется ехать медленнее, везя с собой золото, драгоценности, пищу, вино и полдюжины женщин.

Добыча была не такой уж крупной, но рейд вглубь Испании являлся честью сам по себе. Если капитан вернется назад с награбленным, то многие захотят участвовать с ним в более серьезных предприятиях. Он мечтал о Мексике и Перу или о рейде на Кадис – порт, куда прибывали корабли с разных концов великой испанской империи, – но Кадис слишком хорошо охранялся, чтобы рассчитывать на успех. Разумно ли он поступил, высадившись в нескольких шлюпках и удалившись от моря в поисках богатого дома? Время покажет.

Будь у них побольше людей и лошадей, они бы могли вернуться на корабль с более богатой добычей, но люди устали после нескольких месяцев, проведенных в море, и были полны решимости позаимствовать часть сокровищ, которыми славилась Испания.

Капитан предупредил их, что рейд нужно провести быстро. На берегу не должно быть никаких забав с женщинами, а каждого пьяного он убьет собственноручно, или, что еще хуже, оставит на милость испанцев. Они получат и вино, и женщин, но только оказавшись в безопасности на борту.

– Быстрее, лодыри! – прикрикнул на них капитан. – Хотите, чтобы вас обнаружили здесь солдаты короля Филиппа? Поторапливайтесь – к ночи мы должны отплыть.

Исабелье казалось, что этот ужас не кончится никогда.

Ее и Бьянку вывели к лошадям и привязали к одной из них. Исабелья видела, что так же поступили с четырьмя служанками – самыми молодыми и хорошенькими. Она заметила еще кое-что: тела конюха и другого слуги на мраморных плитках патио и пятна крови на их одежде.

Исабелья видела плачущую на лестнице Хуану, которую один из пиратов грубо отшвырнул в сторону. Она видела, как Мария рванулась к ней, но получила такой удар, что свалилась на пол.

Лошади были нагружены шелковыми и бархатными занавесями, безжалостно сорванными с карнизов; седельные сумки мулов также были полны награбленного.

Наконец, они тронулись в путь. Исабелья потеряла сознание, но Бьянка оглянулась и увидела позади пламя горящего дома.

Они очутились в корабельной каюте. С них сняли веревки, так как бежать отсюда было некуда. Здесь же находились четыре служанки, которых привезли на корабль вместе с ними. Они были напуганы и искали утешения у Бьянки, потому что она боялась меньше остальных, хотя и догадывалась, какая судьба их ожидает. Но кипевшие в ней гнев и ярость пересиливали страх.

«Если бы у меня был мой нож! – думала Бьянка, вспоминая глупую Хуану, плачущую на лестнице, и Марию, пытавшуюся защитить ее хозяйку и сбитую с ног жестоким ударом пирата. – Я бы воткнула нож ему в спину! – свирепо подумала цыганка. – Хотя бы один из них пал от моего ножа! Но эти дуры забрали его у меня!»

– Что с нами будет, Бьянка? – заговорила Исабелья.

Бьянка не ответила. Она знала, что пираты сейчас едят превосходную пищу, приготовленную к свадьбе, запивая ее вином, которое должны были пить за здоровье невесты. А когда они набьют животы, то пожелают других удовольствий.

Снаружи послышались неуверенные шаги. Дверь каюты открылась. На пороге стоял капитан Эннис Марч, окидывая пленниц злобным и насмешливым взглядом.

Его глаза задержались на Исабелье. Она была хозяйкой дома, а он – капитаном корабля.

Бьянка понимала, что капитан выбрал для себя Исабелью. Он бы схватил ее, но цыганка рванулась вперед и заслонила собой хозяйку. Глаза пирата блеснули. Он переводил взгляд с Исабельи на Бьянку, словно не мог принять решение. Внезапно капитан расхохотался, и Бьянка поняла, что он сделал выбор.

Глава 2

Доминго молился в своей спальне, походившей скорее на келью монаха, чем на комнату испанского дворянина, наследника обширного поместья.

На стенах не было ничего, кроме креста с деревянной фигурой распятого Иисуса. Доминго начал молиться, когда уехали родители Исабельи. «Через два дня я стану ее мужем, – думал он, – и тогда не будет пути назад. Таков мой долг».

Отец Санчес, священник, живущий в доме Каррамадино, негромко постучал в дверь. Доминго поднялся с колен и пригласил его войти.

Отец Санчес был печален – он единственный в доме сожалел о выборе Доминго, понимая, какая это потеря для Святой Церкви.

– Итак, сын мой, – с упреком заговорил он, – соглашение подписано, и вы приняли окончательное решение.

– Отец, я все еще не уверен. Но я знаю, что долг сына – повиноваться желаниям отца.

– У вас два отца, сын мой. Один на земле, другой на небе.

– Я не могу поверить, что Господь требует, чтобы я отрекся от этого мира. Если бы я получил знамение, ничто не обрадовало бы меня сильнее.

– Зов плоти поработил вас, сын мой. Ваша невеста прекрасна, ваши земли плодородны. Перед вами трудный выбор. Но разве не сказано в Священном Писании, что легче верблюду пролезть через игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие Небесное?

Доминго закрыл лицо руками.

– Если бы мне подали знак!..

– Да, – промолвил священник с иронической усмешкой. – Насколько бы нам было легче, если бы нас вели по праведному пути. Тогда бы мы могли проводить жизнь в лености, ибо нам бы не приходилось самим искать дорогу и преодолевать препятствия, ниспосланные, чтобы испытать нас.

– Уже слишком поздно. Только чудо может предотвратить этот брак.

– Или ваша собственная воля, сын мой.

– Даже теперь?

– Многие останавливаются у самых врат погибели.

– Вы называете погибелью желание порадовать отца и жить жизнью нормального мужчины?

– Да, если речь идет о мужчине, которого Господь избрал для служения Ему, сын мой. Рука Господа коснулась вас, и глас Его изрек: «Следуй за Мною». А вы отвратили взор от Бога и устремили его на богатые виноградники отца и женскую красоту.

– Это не так, отец. Бывают времена, когда я тоскую по жизни отшельника и жажду посвятить себя служению Господу.

– Еще не слишком поздно. Венчание еще не состоялось.

– Увы, отец, уже поздно. Я поклялся вступить в этот брак. Ведь одна из заповедей Господних гласит: «Почитай отца твоего и мать твою».

– Но другая гласит, что Господь – Бог ревнитель.

– Отец, помолитесь со мной.

Они вместе преклонили колена, и в комнате воцарилось молчание.

Во двор прискакал всадник на взмыленной лошади. Соскочив наземь, он передал поводья удивленному конюху и крикнул:

– Немедленно проводи меня к сеньору!

Сеньор Каррамадино и его супруга поспешили через большой зал.

Всадник не стал терять время на церемонные приветствия.

– Ужасные новости! – заговорил он. – Дом сеньора де Ариса ограблен и сожжен! Я скакал быстро, как только мог, чтобы сообщить вам… и попросить о помощи. Это была шайка английских пиратов… Они похитили донью Исабелью…

– Вот до чего дошло! – гневно воскликнул дон Грегорио. – Эти негодяи осмелились на такое! А сеньор и сеньора де Арис?

– Они в отчаянии, сеньор. Сеньора бегает среди развалин дома и зовет сеньориту Исабелью. Сеньор де Арис попросил меня приехать к вам. От одного из раненых слуг он узнал, что это дело рук английских пиратов, которые появились сразу после окончания сиесты.

Сеньор Каррамадино хлопнул в ладоши, и к нему подбежал слуга.

– Скажи конюхам, чтобы седлали всех лошадей, – приказал дон Грегорио и крикнул: – Все сюда! Мы должны скакать на юг, чтобы помочь нашим друзьям.

– Я сообщу Доминго, – сказала бледная сеньора Каррамадино. – Он захочет ехать с вами.

Она направилась в комнату сына. Стоящие на коленях Доминго и священник поднялись при ее появлении. Они были удивлены, ибо редко видели донью Тересу утратившей спокойствие: ее губы дрожали, и она была настолько бледна, словно вот-вот упадет в обморок.

– Произошло нечто ужасное, Доминго! – воскликнула донья Тереса. – Готовься сразу же скакать в дом семьи де Арис. Английские пираты напали на него в отсутствие сеньора и сеньоры де Арис. Они разграбили дом, предали его огню и… похитили Исабелью.

Доминго задрожал. Мысль о насилии всегда ужасала его.

– Быстрее, сын мой! Нельзя терять времени. Вы еще можете догнать пиратов. Вам нужно скакать во весь опор в дом наших друзей. Они ждут вас.

– Иду, матушка, – кивнул Доминго.

На секунду он встретил взгляд отца Санчеса и прочитал в глазах священника его мысли.

«Только чудо может предотвратить этот брак… Чудо свершилось. Воистину неисповедимы пути Господни. Он избрал тебя, Доминго Каррамадино, для того, чтобы ты посвятил свою жизнь служению Ему».

Доминго с отцом скакали во главе группы всадников на юг, в сторону Хереса.

Лицо дона Грегорио побелело от ярости.

– Клянусь всеми святыми! – воскликнул он. – Неужели никто из нас не может спать спокойно в постелях? Не может оставить дом и семью на несколько часов из страха перед английскими пиратами? Какая наглость! Если мы поймаем их, а мы их поймаем…

– Они опередили нас на несколько часов, отец.

– Они не знают местность и, как говорят, не привыкли к жаре. Мы должны догнать их! Иначе что будет с… женщинами?

Доминго содрогнулся. Он часто рисовал в уме картины, которые предпочел бы не видеть, события, при мысли о которых его бросало в пот от страха.

«Я ненавижу насилие! – твердил он себе. – Меня тошнит от вида крови! Я мечтаю о покое монашеской кельи!»

Теперь это казалось ему благословением, пределом всех желаний: холод каменных стен, утешение под сенью креста, часы размышлений, колокола, зовущие к вечерне, мелодичные голоса, отзывающиеся эхом в часовне, придавая атмосфере особую святость и словно вдыхая жизнь в деревянные изображения Христа и святых.

Если бы Доминго сделал правильный выбор, он находился бы теперь там, а не гнался за английскими пиратами.

Доминго пытался представить себе командира разбойников. Он должен быть грубым, как все англичане, ловко орудующим шпагой, безжалостным, как все пираты, и сеющим вокруг горе и страдания. Как может он, Доминго, мягкий человек с душой священника, вступить в бой с этим чудовищем?

Доминго закрыл глаза, инстинктивно призывая святых – они были для него реальнее людей, с которыми он сталкивался в повседневной жизни. Он содрогнулся от ужаса, осознав смысл своей молитвы: «Пресвятая Дева, избавь меня от встречи с пиратами!..»

Какой смысл заключался в этих словах? «Пускай пираты спасутся, пускай Исабелья и другие похищенные ими женщины страдают в их руках, но только позволь мне избежать столкновения с ними!»

Будь Доминго священником целиком и полностью, он бы чувствовал себя куда счастливее. Но он страдал, будучи наполовину священником, а наполовину мужчиной. Даже во время молитвы мужчина называл священника трусом.

«Ты ненавидишь насилие? Почему? Потому что боишься боли! Ты боишься английского пирата – он представляет собой жизнь, а ты испытываешь перед ней страх. Жизнь часто жестока, и ты, сознавая свою слабость, боишься смотреть ей в лицо. Стены монастырской кельи удобны, потому что они защищают тебя от жизни. Ты можешь успокаивать свою совесть благочестием – эта красивая мантия скроет твой отвратительный страх».

Доминго пытался не думать об Исабелье и о том, что может происходить с ней теперь.

– Отец, – сказал он, – мы никогда не нагоним этих пиратов.

– Мы должны это сделать. Неужели по пути от берега сюда все спали и позволили пиратам проникнуть так далеко? Кто вообще дал им лошадей? Едва ли разбойников было очень много. Те, кто видел их, должны были поднять тревогу.

– Пираты – отчаянные люди, отец. Возможно, они внушили всем, кто их видел, такой страх…

– По-твоему, испанцы – трусы?

Доминго почувствовал, что кровь бросилась ему в лицо.

– Трусы есть в каждой стране, отец, – ответил он.

– Тогда клянусь всеми святыми, я обрушу на этих людей месть, которую приготовил для пиратов. Любого, кто струсит в такое время, следует сбросить с Толедской скалы!

Далее они скакали молча, покуда не увидели впереди город Херес-де-ла-Фронтера, лежащий между двумя грядами холмов. Вокруг расстилалась красноватая земля, на которой цвели оливковые деревья. Земля эта напомнила Доминго о крови, подобно тому, как беловатая почва виноградников заставила его подумать о подвергшейся насилию Исабелье.

Когда они ехали через город, сеньор Каррамадино призывал людей следовать за ними в погоню за пиратами, напавшими на дом его друга, заявляя, что все испанцы должны взяться за оружие против английских собак.

– Да, сеньор! – воскликнула женщина, бегущая рядом с его лошадью. – Наши мужчины уже отправились в погоню, когда приехал посыльный от сеньора де Ариса. Они вернут сеньориту ее отцу!

– Отлично, – кивнул дон Грегорио, мрачно улыбаясь. – Поехали, Доминго, еще несколько миль, и мы у цели.

Вскоре они почувствовали запах обугленного дерева. Воздух наполнял дым от все еще тлеющего здания.

Дон Грегорио пришпорил лошадь, и они проскакали галопом последние мили.

Спешившись во дворе, дон Грегорио крикнул:

– Есть здесь кто-нибудь? Мы – Каррамадино, приехали помочь вам.

Донья Марина выбежала к ним. Доминго и его отец едва узнали ее – казалось, будто за последние несколько часов она постарела на десять лет. Несчастная женщина, напрочь забыв об этикете, бросилась в объятия дона Грегорио.

– Марина, дорогая, – утешал он женщину.

Но она лишь трясла головой. При виде Грегорио и Доминго из глаз ее хлынули долго сдерживаемые слезы.

– Это… это больше, чем я могу вынести, – рыдала донья Марина.

– А где Алонсо?

– Он, не теряя времени, поехал на побережье, захватив с собой всех мужчин. Следом поскакали люди из Хереса.

– Мы тоже поедем, Марина. Мы не успокоимся, пока не вернем вам Исабелью.

– Я не смею думать…

– Мы вернем ее и вырвем сердце из груди английского пирата. Он умрет медленной смертью. Но вы, мой бедный друг, как вы сможете здесь оставаться?

– У нас больше нет дома, Грегорио, – ответила донья Марина, – но это не имеет значения, лишь бы наша дочь вернулась к нам.

Дон Грегорио подозвал одного из своих людей.

– Ты останешься здесь, – приказал он, – и отвезешь в Каррамадино сеньору де Арис и всех женщин и раненых, которые смогут поехать с тобой. Тут им нечего делать. – Он обернулся к донье Марине: – Тереса ждет вас, дорогая. Она о вас позаботится. А нам нужны свежие лошади, чтобы мчаться к побережью во весь опор. За все вина Хереса я не прощу гибели этой английской собаки.

Донья Марина посмотрела на Доминго, и горе, которое он увидел в ее глазах, заставило его вздрогнуть.

– Я рада, что ты здесь, Доминго, – сказала она. – Ты привезешь к нам мою девочку.

– Я сделаю это, сеньора. – Доминго поклонился, на момент ощутив горячее желание встретиться лицом к лицу с английским разбойником. Но почти сразу же он мысленно усмехнулся над своей вспышкой отваги. «Если вы встретитесь, – шепнул ему внутренний голос, – тебе конец. Этот авантюрист прикончит тебя, прежде чем ты успеешь обнажить шпагу». В голову тут же пришла спасительная мысль: «Я смогу привезти назад Исабелью, только если на то будет Божья воля».

Когда они добрались до берега, Доминго понял, что ему не придется доказывать свою смелость. Их встретил убитый горем дон Алонсо, выглядевший, как и его жена, преждевременно состарившимся.

При виде их он разрыдался, а когда дон Грегорио сообщил ему, что Тереса позаботится о донье Марине, смог только вымолвить:

– Моя дочь… моя маленькая Исабелья… что будет с ней?

Жители деревушки, находящейся недалеко от места высадки пиратов, рассказали им, что произошло.

За час до полудня деревня внезапно наполнилась незнакомыми загорелыми мужчинами с грубыми голосами, не уважавшими ни Бога, ни людей. Они разграбили церковь, осквернили алтарь, словно дикари, не понимающие, что находятся в святом месте, и стали спрашивать, где находится ближайший богатый дом. Жители деревни не хотели отвечать, но трудно хранить молчание, когда шпага приставлена к горлу, поэтому они рассказали пиратам о свадьбе и показали им дорогу к дому сеньора де Ариса. Пираты забрали всех лошадей, оставили несколько человек для поисков ценных вещей и ускакали прочь. Некоторые из жителей видели, как они вернулись и как отплыл корабль.

– Слишком поздно, – промолвил Доминго. – Они увезли Исабелью.

Дон Алонсо закрыл лицо руками.

– Я больше никогда не увижу мою дочь! – простонал он.

– Мы не позволим этим собакам сделать с нами такое! – воскликнул дон Грегорио. – Мы отомстим за это нападение и вернем Исабелью!

Алонсо покачал головой, но дон Грегорио указал на Доминго.

– Ты забываешь, Алонсо, – сказал он, – что Доминго ее жених. Неужели ты думаешь, что он допустит… что он смирится с потерей Исабельи?

Доминго начал дрожать.

– Я понимаю твои чувства, сын, – продолжал дон Грегорио. – Ты дрожишь от гнева. Тебе не терпится сесть на корабль, высадиться на эти варварские острова и вернуть твою невесту. Не беспокойся, так оно и будет.

Неужели его отец действительно имеет в виду это? Или он говорит так, чтобы утешить дона Алонсо? Каким образом он сможет отправиться в Англию и вернуть Исабелью?

Тем не менее, Доминго кивнул:

– Да, отец. Я должен найти Исабелью. – Но его мужская половина, не будучи слепой, тут же усмехнулась: «С какой горячностью ты говоришь это, мой трусливый Доминго! Не потому ли, что понимаешь всю невыполнимость этой задачи?»

Грегорио настаивал, чтобы Алонсо переночевал в прибрежной таверне. Но Алонсо не терпелось отправиться в Кадис:

– Разве я могу отдыхать, зная, что Исабелья в руках этого?..

– Друг мой, сейчас нужно не спешить, а действовать обдуманно. Выпей вина. Жаль, что при мне нет снадобья, которое помогло бы тебе заснуть. Постарайся смириться с неизбежным, отдохнуть и позволь нам сделать все, что в наших силах, чтобы вернуть твою дочь.

– Я поеду в Англию! Я обращусь к королеве!

– К королеве! К женщине, которая конфискует деньги, присланные нашими генуэзскими банкирами! Она без ума от своих пиратов и ничем тебе не поможет. К тому же она враждебно настроена к испанцам.

Алонсо стукнул кулаком по столу:

– Я не могу оставаться здесь! Я должен искать свою дочь!

– Быть может, кто-нибудь знает этого пирата. Завтра мы отправимся в Кадис и попытаемся это выяснить. Тогда, если ты поедешь в Англию, то будешь по крайней мере знать имя похитителя дочери. Возможно, кто-то из жителей деревни слышал, как пираты обращались к своему главарю по имени. Если так, мы должны разузнать об этом. Но ты слишком устал, и мы не можем скакать в Кадис сегодня. Выедем туда завтра утром. А тем временем расспросим местных жителей.

– Хорошо, – согласился Алонсо. – Выясним все, что сможем, а завтра утром отправимся в Кадис. Я не могу оставаться здесь, когда моя дочь в лапах у этих мерзавцев. Я должен завтра же отплыть в Англию!

– Но ты уже не успеешь, Алонсо, помешать им обойтись с ней… как с рабыней.

На висках у дона Алонсо вздулись жилы. Он стиснул кулаки.

– Что бы ни случилось, я должен вернуть дочь домой. Ты, Доминго, поедешь со мной. Ведь ты любишь Исабелью, и она должна была стать твоей женой.

Помедлив, Доминго отозвался:

– Да, дон Алонсо, я поеду с вами.

Ночь была тихой, звезды спокойно мерцали над головой, а на горизонте сияла красная планета.

Доминго бродил по берегу, глядя на море. Несколько часов назад отсюда отплыл английский корабль с Исабельей на борту… Он лег на пахнущую солью землю, прислушиваясь к шелесту волн. Завтра он должен: отплыть из кадисской гавани. Доминго живо представил себе, как это произойдет. Он приедет в город вместе с отцом и доном Алонсо, и они расскажут о похищении Исабельи. Вокруг соберется толпа мужчин и женщин, которые будут утешать их и кричать: «Смерть английским собакам!»

«Неудивительно, – скажут они, – что отец и жених бедняжки не могут спать спокойно, пока не вернут ее назад».

Жители деревни, которых они расспрашивали, были уверены, что слышали имя пиратского главаря. Его звали капитан Маш или как-то в этом роде. Пираты несколько раз обращались к нему так.

Будет нетрудно найти корабль, который доставит их в Англию, и они поплывут по морям, кишащим пиратами, в варварскую страну, языка которой не знает никто из них. Горе лишило дона Алонсо здравого смысла. На что он рассчитывает, отправляясь в чужую страну с требованием вернуть ему дочь?

– Святая Дева, – взмолился Доминго, – я просил тебя о чуде? Неужели это твой ответ на мои молитвы? Ведь если я отправлюсь в это безнадежное предприятие, то почти наверняка встречу свою гибель, ибо, что еще может ожидать меня при столкновении с кровожадными грабителями?

Услышав приближающиеся шаги, он поднялся.

– Дон Доминго? – произнес голос отца Санчеса.

Доминго облегченно вздохнул.

– Я здесь, отец, – ответил он, видя направляющуюся к нему фигуру в темной сутане.

– После вашего отъезда, сын мой, я упал на колени и возблагодарил святого Петра за чудо.

– Но Исабелья так страдает! Неужели это и есть чудо Господне?

– Святые тоже страдали ради любви к Богу. Возможно, настанет день, когда эта девушка осознает, что явилась орудием Господа, и возрадуется своим страданиям. Бог отметил вас для служения Ему.

– Но я обещал завтра отплыть из Испании вместе с доном Алонсо.

– Чем ему это поможет?

– Он едет искать Исабелью, и я отправляюсь с ним.

– Искать Исабелью на корабле, бороздящем моря?

– Он думает, что ее могли увезти в Англию.

– И как же вы сможете отыскать ее там? Вам ясно дали понять, в чем состоит ваш долг.

– Мой отец полагает, что он состоит совсем в другом.

– Ваш отец – светский человек. А Господь предназначил вас для служения Ему.

– Как могу я отказаться сопровождать дона Алонсо? Он назовет меня трусом!

– «Блаженны вы, когда будут поносить вас… за Меня».[24] Давайте немедленно покинем это место.

– И вернемся в Каррамадино?

– Нет, поедем в Вальядолид – в семинарию. Об этом вы мечтали в глубине души. Господь убрал женщину с вашего пути и указал вам дорогу.

– Моя семья тяжело переживает трагедию, постигшую их друзей. Могу ли я причинить им новые огорчения?

– Подумайте лучше, можете ли вы отвергнуть Господа Иисуса? Поедем со мной. В семинарии вам окажут радушный прием.

– Я чувствую, что поступлю дурно, уехав тайком. Больше всего на свете я жажду стать священником. Но уехать теперь, когда случилось такое…

– Именно теперь. Господь ясно указал вам, что делать.

– Мой отец назовет меня трусом. Он подумает, что я испугался встречи с английскими пиратами.

– Отриньте эти мирские заботы, сын мой. Ваша гордыня велика. Подавите ее. Не важно, что скажут о вас другие. Господь избрал вас одним из Его слуг. Невыполнение Его воли может привести к вечному проклятию.

– Боюсь, отец, я слишком слаб. Мне хочется отправиться с вами в Вальядолид, но если я сделаю это, то буду мучиться дни и ночи, зная, что испугался завтрашнего отплытия из Кадиса.

Священник погрузился в молчание.

– Я вижу путь, которым вы можете удовлетворить свои желания и победить страх, – заговорил он наконец. – Возможно, Господь, в Его величайшей мудрости и зная вас так, как вы сами не знаете себя, поручает вам исполнить эту миссию. «Отправляйся в Вальядолид, – велит Он вам, – и посвяти жизнь служению Мне». Король питает большой интерес к семинарии. Как вам известно, король – глубоко религиозный человек, который с большим усердием служит католической вере, чем своей короне. Многие священники покидают Испанию и отправляются в Англию. Они высаживаются в каком-нибудь уединенном порту, где их поджидают друзья, и странствуют по сельской местности, останавливаясь в домах, хозяева которых хотят присутствовать на мессе или имеют родных и друзей, желающих обратиться в истинную веру. Во имя любви к Святой Церкви священники могут свершить в Англии великие дела. Возможно, это Божья воля – Он даст вам силы преодолеть страх и поможет вам вернуть Исабелью ее родителям. Быть может, когда вы станете священником и научитесь говорить по-английски, вас пошлют в Англию, и вы, бродя из дома в дом, найдете Исабелью.

Глаза Доминго блеснули.

– Теперь я вижу, что это воля Господня! – воскликнул он. – Отплыть завтра из Кадиса было бы безумием. Но бродить из дома в дом священником, говорящим по-английски, – совсем другое дело. Сколько пройдет времени, прежде чем я буду готов к отъезду?

– Священниками не становятся за год, сын мой. Великие цели не достигаются так легко.

– Это правда, – согласился Доминго; он чувствовал прилив бодрости – теперь перед ним открывался путь, которым можно было следовать без стыда.

Пройдет много времени, прежде чем ему удастся отправиться в Англию. Но за эти годы он научится побеждать страх.

– Я напишу отцу, – сказал Доминго, – и объясню свои планы. Сообщу ему, что буду учиться на священника, а когда стану им, то найду способ отыскать Исабелью. Я объясню отцу, что глупо пытаться отыскать ее так, как хочет обезумевший от горя дон Алонсо. Когда я напишу письмо, мы встретимся с вами, отец. Где я могу найти вас?

– На аллее, в миле от таверны. Я буду ждать вас с лошадьми, и мы отправимся на север – в Вальядолид.

Они проехали через Саламанку с ее светло-желтыми зданиями, которые палящее солнце превратило в золотисто-коричневатые, и двинулись дальше на север. Путешествие было долгим, так как после полудня им приходилось отдыхать, но под влиянием отца Санчеса Доминго чувствовал себя куда более спокойно. Он даже не думал о судьбе Исабельи. Она страдала, как страдали святые, но разве святые не радовались своим мучениям? Слова отца Санчеса утешили его – пройдет много времени, прежде чем он станет священником, а если его будет мучить совесть, если внутренний голос будет называть его трусом, он сможет ответить, что, став священником, возьмется за опаснейшую миссию – отправиться в еретическую страну, чтобы помогать тамошним католикам, а других приобщать к истинной вере.

И вот они в Вальядолиде; мимо Пласа Майор, дома, где более шестидесяти лет назад умер в бедности Христофор Колумб, они проехали к зданию семинарии.

В маленькой комнате руководителя семинарии, отца де Картахены, сидел отец Санчес и прихлебывал вино из кубка. Комната была уютной, а отец Санчес любил уют. Это совсем не то, что пить вино прямо из кожаного бурдюка, предназначенного для перевозки жидкостей во время путешествий. Отец Санчес удовлетворенно чмокнул губами – он был доволен собой. Временами ему казалось, что до цели еще далеко, но он выполнил свою задачу – привез в семинарию Доминго де Ариса, чтобы готовить его к деятельности священнослужителя.

– Отличная работа! – одобрительно произнес отец де Картахена.

– Иногда я чувствовал, что мне не удастся ее выполнить.

– Вы всегда умели убеждать, отец Санчес.

– Мне больше помогло умение молиться. Я просил о чуде, и чудо свершилось. Если бы не рейд английских пиратов, Доминго де Арис теперь был бы женат и навсегда потерян для церкви.

– Что Бог ни делает, все к лучшему, – отозвался отец де Картахена. – То, что Он прислал английского пирата, знак Его воли. Его величество требует, чтобы как можно больше священников готовили для миссии в Англии. Человек, пострадавший от англичан, послужит отличным материалом.

– Но Доминго де Арис далеко не храбрец, отец де Картахена, и не вполне уверен в своем призвании. Доминго признался мне в своей слабости – он опасается, что именно она является причиной его желания стать священником.

– Для службы в Англии нам нужны храбрые люди.

– Но пройдет много лет, прежде чем Доминго будет годен для такой службы. Это к лучшему. Такой молодой человек не может быть спокоен, думая, что повернулся спиной к врагу, с которым должен был сражаться.

– Ему представится много возможностей доказать свою храбрость, когда придет время. Позвольте наполнить ваш кубок… Священники, которых его величество отправляет в Англию, зачастую больше чем священники.

– Вы хотите сказать, что они еще и шпионы?

– Они испанские агенты, которые трудятся не только ради истинной веры, но и ради славы своей страны. Впрочем, для его добродетельного и католического величества обе цели едины.

– Значит, из нашего молодого Доминго будут готовить не только священника, но и испанского агента?

– Друг мой, в качестве священника его будут принимать в домах дворян-католиков. Ежедневно он станет общаться со знатными английскими семействами. Эти семейства будут защищать его, а он – убеждать их, насколько выгоднее жить под властью католического монарха, нежели под игом незаконнорожденной еретички.

– Это серьезное дело, отец де Картахена. Оно больше касается государства, чем Святой Церкви.

– Церковь и государство едины, ибо величайшее желание короля – видеть католическую веру торжествующей во всем мире. Эта женщина – наш самый страшный враг. Король желает видеть Англию католической, но не забывайте, что в Англии уже есть королева-католичка, которую еретичка держит в плену. Многие готовы пролить свою кровь, чтобы видеть ее на троне, так что друзей у нас достаточно. Но мы должны действовать тайно и с величайшей осторожностью. Сейчас Мария Шотландская[25] в руках Елизаветы. Королеве Англии ничего бы не стоило отрубить голову своей шотландской кузине, но она этого не сделает. Елизавета – свирепая и безжалостная женщина, но она не станет убивать королеву Шотландии, потому что поступить так означает создать прецедент нарушения неприкосновенности самой королевской власти. Поэтому она держит Марию Стюарт в плену. Но мы ждем и наблюдаем: с Божьей помощью величайшее желание нашего короля и всех истинных католиков станет реальностью. Как видите, мы нуждаемся в подобных Доминго Каррамадино не только для проповеди истинной веры, но и для осуществления грандиозных политических планов.

– Сейчас лучше не говорить с ним об этих делах. Пусть привыкнет к новой жизни.

– Вы правы. Ни при каких обстоятельствах не следует посвящать его в секретные дела. Ему предстоит несколько лет усердного труда, прежде чем он станет пригодным для того, чтобы предлагать утешение католикам в еретической стране. Пошлите за Доминго Каррамадино, я хотел бы побеседовать с ним.

Отец де Картахена обнял Доминго, потом взял его за плечи и отодвинул от себя, глядя ему в лицо:

– Рад приветствовать вас здесь, сын мой. Нет большей радости, чем служение Богу.

– Знаю, отец.

– Сын мой, вам предстоит провести в этих стенах долгое время, привыкая к самоотречению, учась жертвовать всеми земными желаниями ради служения Господу. Это нелегкая жизнь, полная молитв и размышлений. Вы хорошо об этом подумали?

– Да, отец, и я знаю, что такая жизнь мне подходит.

– Отлично. Пока вы с нами, вы будете постоянно общаться с английским студентом, дабы в совершенстве овладеть его языком. Через пять лет вы станете говорить по-английски, как англичанин. Мне известна ваша история. Вы собирались жениться, но Бог избрал вас для Церкви и подал знак, призывая вас следовать за Ним.

– Это так, отец.

– Однако вы не уверены в вашем призвании. Вы сомневаетесь в себе. Вы не так сильны, как другие мужчины, и насилие внушает вам страх. Но страх – чувство, которое учатся преодолевать, служа Господу.

– Я знаю это, отец.

– Итак, сын мой, Бог совершил двойное чудо. Он лишил вас невесты, ясно дав понять, что брак не для вас. В то же время Он создал нужду в священниках, выполняющих Его дело в варварской стране. Здесь есть несколько человек, обучающихся тому же, чему будут обучать вас. Когда придет время, и вы созреете для священной миссии, вас отправят в Англию.

– И когда же это произойдет, отец?

– Через несколько лет. Священниками не становятся за один день, сын мой. Требуется много учебы и размышлений, чтобы стать достойным служить Господу. Люди живут месяцами в стенах, подобных этим, проводят часы, недели, годы в размышлениях и молитвах и только потом, если их сочтут достойными, принимают духовный сан. Пребывая здесь, вы научитесь познавать самого себя. Когда придет время отправляться в Англию, вы станете совсем другим человеком, чем тот, который сейчас стоит передо мной. Я вижу вас сильным, вооруженным знаниями, необходимыми для священной миссии, и отбросившим все страхи.

Переполненный эмоциями Доминго опустился на колени и поцеловал руку отца де Картахены.

– Простите мне мои чувства, отец, – сказал он, – но я уверен, что я прибыл к себе домой, где, наконец, обрету покой.

Шли месяцы. Каждое утро Доминго поднимался на рассвете и проводил долгие часы в молитвах и размышлениях. Семинария и древний кастильский город, чьи прекрасные здания словно запечатлели в себе воспоминания о прошлом, навевали на него чувство покоя и удовлетворения.

Доминго пребывал в мире с самим собой, так как успокоил свою совесть. То, что внушало ему страх, он отложил до тех пор, покуда не обретет достаточно сил. Когда-нибудь ему придется отправиться в Англию и смотреть в лицо опасностям, но это случится через несколько лет, а за такое время человек может измениться.

Поднимаясь утром при звуках колоколов, Доминго чувствовал, как на него нисходит великая радость. Он верил в чудо Господне и перестал мучиться из-за возможных страданий Исабельи. Она должна нести свой крест, как он носит власяницу, должна примириться со страданиями во славу Господа.

По семинарии бродили слухи. События развивались быстро. Время от времени семинарию посещали священники, уже достаточно оперившиеся, чтобы покинуть гнездо и расправить крылья в опасном месте. Интриги плелись одна за другой, и в семинарии были уверены, что успешное восстание вскоре свергнет с английского трона Елизавету Тюдор и возведет на него Марию Стюарт.

В таком случае Доминго отправится в Англию, которая станет католической страной и другом Испании. Ему не придется в страхе за свою жизнь скрываться в домах дворян-католиков – он будет принят как почетный гость.

Доминго получал письма от родителей. Они были обижены, что он бежал в такое время. Отец умолял его расстаться с мыслью стать священником и вернуться домой, чтобы заниматься поместьем. Доминго отвечал ему, пытаясь объяснить свое поведение: «О поместье пусть заботится Бласко. Он лучше подходит для этого, чем я. Позвольте ему оставить двор и вернуться в Каррамадино».

В конце концов, родители примирились с неизбежным. Очевидно, думал Доминго, Бог дал им понять, что они поступали неразумно, пытаясь отвратить сына от его намерений.

Последнее письмо содержало новости.

«Сын мой, – писал дон Грегорио, – надеюсь, что ты доволен жизнью, которую избрал для себя. Мне незачем повторять, что, если ты пожелаешь вернуться домой, мы примем тебя с радостью. Но у меня печальные известия. Сеньор Алонсо де Арис покинул этот мир. Как тебе известно, он отплыл в море на поиски дочери вскоре после постигшей его ужасной беды. Его корабль столкнулся с английским кораблем. Англичане взяли судно на абордаж, и так как на нем не было никаких ценностей, хотели отпустить его, но бедняга Алонсо обнажил шпагу и был убит на месте.

Донья Марина довольно долго жила у нас, но после смерти мужа она, кажется, смирилась с мыслью, что Исабелья никогда к ней не вернется, и стала строить планы восстановления дома. Она хочет пригласить к себе жить сына своего деверя, брата дона Алонсо, и воспитать его как своего наследника, ибо он не может надеяться унаследовать что-либо от родителей, будучи младшим сыном в большой семье. Эти мысли как будто придают ей силы жить дальше.

Жизнь продолжается, сынок.

У нас нет новостей о Бласко. Но нам известно, что он за границей с поручением короля, и мы рады, что наш сын сможет послужить своей стране. Еще больше мы будем рады, когда он вернется к нам. Надеемся, что он скоро женится и наполнит наш дом детьми. В новой жизни мы позабудем о старой, – так же следует поступить и донье Марине.

С прошлым покончено. Теперь перед нами будущее.

До свидания, мой дорогой сын. Твоя мать и я всегда будем любить тебя.

Твой отец Грегорио Каррамадино».

Доминго представил себе жизнь в его прежнем доме. Должно быть, сейчас она такова, словно никогда не существовало девушки по имени Исабелья.

Часть вторая ПАРИЖ

Лето 1572 года

Бласко скакал на север вместе с дворянином по имени Габриель де Айала, который должен был сопровождать его до границы с Францией; у каждого был при себе слуга.

Де Айала, человек средних лет, вел жизнь полную приключений, но на вид казался настолько серьезным и чопорным, что Бласко приходилось следить за своими выражениями.

Память о визите в Эскориал не покидала его. Прибыв в мадридский дворец, где его принял один из министров, Бласко слово в слово повторил ему сообщение, которое должен был устно передать французской королеве-матери, и министр постарался внушить ему всю серьезность его миссии.

– Вы молодой человек, для которого легкомыслие – вторая натура, – сказал он. – Возможно, его величество именно потому избрал вас для этой миссии. Вы не производите впечатления человека, на которого могут возложить серьезное поручение. Продолжайте казаться таким же, но не забывайте, что приказы его католического величества следует исполнять буквально.

Эти слова преследовали Бласко. Несколько раз ему снилось, будто он идет по низким сводчатым коридорам навстречу страшной судьбе, которую заслужил, не выполнив пожеланий короля. Бласко просыпался в холодном поту. Его страхи уходили корнями в краткое пребывание в похожем на монастырь дворце: Бласко то и дело припоминал безмолвных и неподвижных стражников и пажей, холодный оценивающий взгляд короля. Филипп Испанский был монархом, которому не осмелился бы не повиноваться никто из его подданных.

Во время поездки Бласко просил де Айалу рассказать ему о Париже. Эта тема казалась безопасной – вполне естественно, что молодой человек, отправляющийся с миссией в Париж, хочет побольше узнать о месте своего назначения.

– Вы найдете французов весьма не похожими на нас, испанцев, – говорил ему де Айала. – Это очень болтливый и шумный народ. Когда можно обойтись одним словом, они произносят дюжину, причем кричат во все горло. Французы необычны абсолютно во всем: в поведении, речи, одежде, пище. Они могут целовать вам руку, думая при этом, как вас уничтожить. Вам придется держать ухо востро, сеньор. Никогда не доверяйте ни французам, ни француженкам, тем более что многие из них вообще враждебно относятся к иностранцам. Вас снабдили немалыми деньгами, так что остерегайтесь грабителей. Если вы будете соблюдать осторожность, то добьетесь успеха в Париже. Но больше всего берегитесь женщин.

– А двор? Он не похож на двор в Мадриде?

– Никогда еще не существовало дворов, менее похожих друг на друга. Его католическое величество подает пример достоинства и приличия. Во Франции вы не найдете ничего подобного. Французы аморальны и нисколько этого не стыдятся. Король Франции молод, а его мать – самая важная персона при дворе. Но вы увидите все это сами, хотя, будучи иностранцем, не сможете не только судить или порицать, но даже выражать свое мнение. Во Франции вы обнаружите много врагов нашей страны. Прежде всего это гугеноты во главе с адмиралом Гаспаром де Колиньи[26] и Жанной, королевой Наваррской.[27] Они еретики, поэтому должны быть нашими врагами. Но и некоторые католики, которые вследствие своей религии должны дружественно относиться к Испании, также могут быть настроены враждебно. Королева-мать – странная женщина. Наш король не уверен в ней. Но у вас есть приказ.

– Есть, – кивнул Бласко. – А что собой представляет сам Париж?

– Город на реке Сене, полный извилистых улиц, скоплений домов, церквей и таверн, огромных тюрем вроде Бастилии и Консьержери. Советую вам держаться от них подальше. Впрочем, Париж также город ресторанов и кондитерских, а французы очень гордятся своей кулинарией. Это город магазинов, где продаются всевозможные наряды и драгоценности, – французы любят наряжаться и прихорашиваться больше всех других народов. Там много красивых церквей – таких, как Сен-Шапель и Нотр-Дам, и почти каждый французский аристократ имеет в Париже собственный особняк. Дворяне сорят деньгами, а бедняки голодают. Франция – страна противоречий. Французы могут смеяться и плакать, любить и ненавидеть почти одновременно. Во французских тавернах я наблюдал такие драки, каких не видел нигде. Однажды в заведении под названием «Ананас» человека при мне ударили ножом. Не знаю, выжил он или нет. Его сразу же унесли.

– Такие вещи случаются и в испанских тавернах.

– На словах я не могу объяснить вам разницу. Вы сами должны все увидеть.

Путешествие было медленным. Они проехали Сарагосу, задержавшись в гостинице, чтобы съесть жареного поросенка, выпить мансанильи[28] и наполнить вином бурдюки. На балконах в тени сидели женщины, обмахиваясь веерами и отгоняя мух. Путешественников обслуживала хорошенькая девушка, которой явно приглянулся Бласко. Как ни странно, он не обратил на нее внимания. Его мысли были поглощены Бьянкой. Матиас, семнадцатилетний юноша, которого Бласко захватил с собой в качестве слуги, взирал на девушку с простодушным восхищением, забавлявшим Бласко.

Матиас выглядел моложе своих лет. Он был родом из деревни неподалеку от Толедо и прибыл в Мадрид в поисках удачи всего за два дня до того, как Бласко его нанял.

Де Айала подремывал над стаканом вина, и Бласко подозвал Матиаса.

– Тебе нравится девушка, которая нас обслуживала? – спросил он.

– Да, сеньор, – робко улыбнулся Матиас.

– Она ждет в патио – знает, что мы больше ничего не закажем. Почему бы тебе не поболтать с ней, Матиас? Неужели тебе этого не хочется?

– Конечно, хочется, сеньор.

Матиас поклонился и вышел. Через несколько минут Бласко услышал, как он заговорил с девушкой.

Пройдя в комнату, которую хозяин предоставил в распоряжение дворянина из Мадрида, Бласко лег на койку, глядя на штору, отчасти предохранявшую от свирепых лучей летнего солнца. Если бы с ним была Бьянка, он был бы полностью доволен жизнью. Как бы хорошо иметь в спутниках ее вместо этого напыщенного де Айалы! Но Бьянка скоро будет с ним. Бласко уже придумал план. Как только де Айала покинет его, он отправит Матиаса на юг с приказанием привезти Бьянку в Париж, в таверну «Ананас» – Бласко запомнил название со слов де Айалы. Как бы ему хотелось отослать Матиаса немедленно! Но Бласко на это не осмеливался. Он опасался своего чопорного спутника: мало ли как тот воспримет его желание доставить в Париж любовницу. Кто знает, что станет рассказывать о нем де Айала, вернувшись в Мадрид? Возможно, он даже найдет способ помешать приезду Бьянки.

Бласко тосковал по цыганке. Если бы не это, он, несомненно, соблазнил бы девушку из гостиницы и приятно провел с ней часок. Но из-за Бьянки она нисколько его не привлекала, и он предоставил ее бедняге Матиасу.

Поспав несколько часов, Бласко поднялся и спустился вниз. С усмешкой посмотрел на Матиаса и девушку, сидящих в тени.

Де Айала был готов продолжить путешествие, и они сразу же выехали.

– Ну, как ты поладил с девушкой? – спросил Бласко у Матиаса, когда тот прикреплял к его седлу бурдюки с вином.

– Она очень красива, сеньор, и я сказал ей об этом.

– Слово – вещь хорошая, Матиас, – промолвил Бласко. – Но истинное удовольствие приносят дела. Впрочем, не смотри так печально. Кто знает, возможно, когда-нибудь ты снова будешь проезжать здесь, и располагать большим количеством времени.

– Да, сеньор, – простодушно улыбнулся Матиас.

На границе, как было условлено, де Айала и его слуга простились и повернули назад в Мадрид.

Как только они скрылись из виду, Бласко придержал коня и сказал:

– Матиас, у меня для тебя поручение. Оно очень важное, и ты должен выполнить его безотлагательно. Ты поскачешь назад во весь опор, но не заезжай ни в Мадрид, ни в другие города, где тебя могут узнать, а самое главное, не попадайся на глаза сеньору де Айале и его слуге Пабло.

– Чего желает от меня сеньор?

– Я хочу, чтобы ты отправился на юг от Мадрида – в Севилью. Добравшись туда, спроси дом сеньора Каррамадино – он милях в четырех к югу от Севильи. В этом доме ты должен найти одну женщину. Ты не можешь ее не узнать – она цыганка, хотя и одета как служанка, и носит в ушах большие кольца. Кроме этой женщины, никто не должен знать о твоем приезде. Ты скажешь ей: «Я приехал, чтобы отвезти вас к моему хозяину Бласко. Нам нужно ехать немедленно». Дело в том, Матиас, что это мой дом, а цыганка – служанка женщины, на которой недавно женился мой брат. Я дам тебе много денег, а ты их береги – не задерживайся на пустынных дорогах, а в гостиницах никому не показывай, сколько у тебя денег. Они тебе понадобятся. Когда отыщешь цыганку, привезешь ее сюда, а потом отправишься с ней на север – в Париж. Она толковая девушка и поможет тебе найти дорогу. Когда доберетесь до Парижа, привезешь девушку – ее зовут Бьянка, запомни! – в таверну «Ананас», которую кто-нибудь тебе покажет. Я полагаюсь на тебя, Матиас. Сделай это, и ты будешь моим слугой до конца дней. Ты узнаешь, что я хороший хозяин и всегда готов вознаградить того, кто хорошо мне служит.

– Да, сеньор.

– А теперь повтори все, что ты должен сделать, и отправляйся в путь. Чем скорее ты привезешь девушку, тем больше будет награда.

– Да, сеньор. – Матиас повторил имя цыганки и фамилию хозяев дома, где он должен ее найти. – Бьянка… Каррамадино… «Ананас». – Он всем сердцем желал услужить своему хозяину.

Матиас был счастлив. Он поступил на службу к знатному сеньору, который пообещал оставить его при себе до конца дней. В деревне смеялись над Матиасом, когда он заявил, что отправляется в Мадрид на поиски удачи. Теперь бы они не стали смеяться, ибо он, Матиас, стал богачом. При нем столько денег, сколько ни один человек в его деревне не видел за всю свою жизнь. Деревня Матиаса находилась к югу от Мадрида, и он, возможно, проедет через нее. Ему почти не придется сворачивать с пути, и он задержится лишь настолько, чтобы показать деньги односельчанам – иначе они ему не поверят.

Подъезжая к Сарагосе, Матиас подумал о хорошенькой дочери хозяина таверны, которой он как будто понравился. Вместо того чтобы объехать город стороной, он решил снова побывать в Сарагосе, так как путешественник, в конце концов, должен отдохнуть в жаркие часы дня, а также накормить и напоить лошадь.

Площадь выглядела так же, как несколько дней назад, когда Матиас побывал здесь со своим хозяином и другим дворянином. Женщины так же сидели на балконах, отмахиваясь от назойливых мух.

Заметив, как загорелись их глаза при виде красивого юноши, Матиас начал сознавать, что производит благоприятное впечатление за пределами родной деревни. Он обладал двумя высоко ценимыми качествами: молодостью и красотой, а теперь, выполняя важное поручение хозяина и имея при себе кучу денег, чувствовал, что ему море по колено.

Войдя во двор таверны, Матиас сел под навесом и попросил вина. Девушка принесла вино и спросила:

– Вы тот самый сеньор, который был здесь несколько дней назад?

– Да. Выходит, ты меня запомнила?

– Ах, сеньор, мы нечасто видим таких, как вы, чтобы легко их забывать.

– Тогда, может, присядешь и выпьешь со мной? – предложил он.

– Мой отец разрешает мне сидеть с важными клиентами.

Как счастлив был Матиас, сидя под навесом с хорошенькой дочерью хозяина!

– Вы сразу поедете дальше, сеньор, или остановитесь у нас? – спросила она.

Предложение было заманчивым. За несколько часов трудно познакомиться поближе. Но, конечно, он не должен задерживаться. Ему велено скакать во весь опор в дом Каррамадино. Впрочем, девушке незачем говорить об этом. Теперь она смотрит на него не как на слугу, а как на сеньора!

– Я еще не решил, – ответил Матиас.

Девушку его слова, по-видимому, обрадовали. Она явно давала понять, что будет рада, если он останется.

Матиас спросил ее имя. Девушку звали Бланкой. Бланка – Бьянка… Сходство имен показалось ему многозначительным, но, возможно, причиной были мансанилья и глаза хорошенькой Бланки.

Матиас заплатил за вино и не мог удержаться, чтобы не показать девушке кошелек. Ее глаза расширились. Теперь она наверняка не сомневается, что перед ней состоятельный сеньор.

– Значит, вы притворялись слугой другого сеньора? – хитро улыбнулась Бланка.

Матиас не стал это отрицать и заказал еще мансанильи.

Девушка сообщила, что у ее отца есть особые покои для дворян, которые желают провести сиесту под его крышей. Покои дорогие, но не для сеньора с таким кошельком. Не хочет ли сеньор, чтобы она его проводила?

Почему бы и нет? У Матиаса были деньги, чтобы расплатиться за услуги, а кроме того, хозяин вряд ли ожидал, что он будет скакать верхом в самую жару. Он должен отдохнуть, набраться сил перед путешествием, и тогда быстро наверстает упущенное время.

Девушка проводила Матиаса в ту самую комнату с койкой, где его хозяин провел часы сиесты несколько дней назад, покуда он сидел под навесом, болтая с хорошенькой Бланкой и не мечтая, что скоро вернется в таверну ее отца в обличье дворянина.

– Вот комната, сеньор.

Она стояла улыбаясь, и Матиас внезапно обнял и поцеловал ее.

Бласко продолжал путешествие по Франции, проезжая города, деревни и виноградники, похожие на те, что были в поместье его отца. Однако здешний пейзаж выглядел мягче испанского – жара во Франции была не такой беспощадной, а люди казались более охочими до удовольствий. Но больше всего Франция отличалась от Испании различием мнений по вопросам религии.

Бласко хранил молчание, если не был уверен, что находится в обществе католиков, так как быстро ощутил существующее напряжение. Казалось, в стране продолжается тайная гражданская война, которая вот-вот станет открытой.

Некоторые города выглядели полностью гугенотскими. Статуи в церквах здесь были разрушены, а люди смотрели на Бласко с подозрением.

– Испанец! Только что прибыл из Испании! – Они отводили взгляд, и Бласко понимал, что для них он смертельный враг.

Он слышал, что католики недавно напали на группу молящихся гугенотов, и в результате столкновения многие погибли. Продвигаясь на север, Бласко все сильнее ощущал враждебность.

Однажды вечером Бласко прибыл в маленький городок неподалеку от Орлеана и стал искать гостиницу, чтобы провести ночь. Он обратил внимание на необычайную для столь небольшого местечка суету на улицах, а найдя гостиницу, узнал, что свободных комнат нет.

– В городке полно народу, мсье, – видя его удивление, объяснил хозяин. – Вам не повезло, что вы оказались здесь сегодня. Ее величество королева Наваррская возвращается в Париж, и нам нужно разместить всю ее свиту.

– Значит, королева сейчас здесь?

– Да, мсье, на пути в Париж.

Бласко задумался. Не следует ли ему присоединиться к свите королевы и завоевать расположение какой-нибудь влиятельной особы, которая могла бы помочь ему осуществить свою миссию?

Он спешился и попросил хозяина проследить, чтобы его лошадь напоили и накормили.

– С удовольствием, мсье, – отозвался хозяин. – Если вы решили остаться здесь и не возражаете против маленькой комнатки в частном доме, то мы найдем ее для вас.

– Я буду благодарен за любую комнату, какой бы маленькой она ни была, – ответил Бласко.

– Тогда пройдите сотню шагов, и окажетесь у дома мадам Феронье. Скажете ей, что вы от меня. Возможно, она предложит вам ночлег.

– Очень вам благодарен, – сказал Бласко. – Позаботьтесь о моей лошади, друг мой, и я хорошо вам заплачу. А сейчас пойду к мадам Феронье.

– Если вернетесь в гостиницу, мсье, обещаю вам хорошее мясо и вино.

– Непременно вернусь.

Направляясь к указанному домику, Бласко заметил молодого человека и понял, что оба они идут в одно и то же место. Мужчина был на год или около того моложе Бласко, скромно одет и выглядел так, будто ехал верхом издалека.

Он поздоровался с Бласко, дружелюбно улыбнувшись.

– Кажется, – заговорил незнакомец, и Бласко узнал наречие, которое слышал на юге Франции, – у нас с вами одна и та же цель.

– Комната в доме мадам Феронье?

– Да. Я ищу именно это.

– Я тоже, – рассмеялся Бласко. – Это единственная свободная комната во всем городе?

– Вроде бы да.

– В таком случае одному из нас не повезет.

– Вы не француз, мсье?

– Нет, я прибыл из Испании.

По лицу юноши пробежала тень, но улыбка оставалась дружелюбной.

– Вы едете в Париж?

– Как вы догадались?

– Кажется, все туда едут.

Мадам Феронье подошла к двери – это была плотная низкорослая женщина с подозрительным взглядом. Да, сказала она, у нее есть комната с соломенным тюфяком. Она хотела бы получить деньги вперед, и так как их двое, то немного больше, чем с одного.

Путешественники посмотрели друг на друга и улыбнулись.

– Может, взглянем на комнату? – предложил француз.

Бласко кивнул, и мадам Феронье проводила их в темный дом. Там были две комнаты – одна внизу, другая наверху. Они поднялись по узкой винтовой лестнице в верхнюю комнату без двери и с одним маленьким окошком. На полу лежал соломенный тюфяк. Помещение выглядело не особенно чистым.

– Комната должна достаться вам, мсье, – сказал француз, – так как вы гость в нашей стране.

– Вовсе нет, – возразил Бласко. – Комнату возьмете вы, а я поищу другую или лягу спать под изгородью. Мне это не впервой.

– Женщина согласна впустить нас обоих. Если вы ляжете на тюфяке, мсье, то я вполне удобно устроюсь на полу.

На том они и поладили.

Бласко вернулся в гостиницу, поел отличного мяса, запивая его бургундским, и снова отправился к мадам Феронье. Молодой француз уже был там. Он расстелил на полу свой плащ, а когда вошел Бласко, заявил, что эта ночь явно будет не самой неудобной из тех, которые ему случалось проводить вне дома.

– Нам нужно представиться друг другу, – сказал Бласко и назвал свое имя.

– Я Пьер Леран из Беарна.

– И вы направляетесь в Париж со свитой королевы?

– Да, вместе с отцом и младшей сестрой Жюли. Это наша первая поездка в Париж. Жюли очень возбуждена – она ведь совсем молода. А у вас, мсье, тоже дела в Париже?

– Дела? Боюсь, что нет. Я бездельник. У моего отца большое поместье в Испании, и он отправил меня немного посмотреть мир, прежде чем я где-нибудь обоснуюсь окончательно. Я еду в Париж, так как слыхал, что каждый, кто хочет повидать мир, прежде всего, должен побывать там.

– Я слышал, что столица Франции – беспокойный город.

– Это вас тревожит?

– Моя сестра очень молода. Возможно, было бы разумнее оставить ее в Беарне.

– Иностранцу не всегда легко найти дорогу. Не мог бы я присоединиться к вашей семье в качестве скромного поклонника королевы Наваррской и следовать вместе с вами в Париж?

– Но вы – испанский дворянин и, несомненно, католик.

– Это означает, что мое присутствие нежелательно?

Пьер Леран смутился.

– Королева Наваррская – одна из предводительниц партии гугенотов.

– А вы?

– Я? Я гугенот.

– И ненавидите католиков?

– Я предпочитаю ни к кому не питать ненависти, – ответил юноша.

– Тогда, может, забудем, что мы с вами разных вероисповеданий?

– Постараемся, мсье. – Француз явно колебался. – Но если вы поедете с нами…

– О, я не буду привлекать к себе внимание и не стану искать ссор на религиозной почве. Многих людей я люблю, некоторых – ненавижу, но религия не играет в этом никакой роли.

– Вы приехали из Испании, мсье, а там все католики. Во Франции же очень много гугенотов. Это стало причиной многих раздоров.

– Я уже понял это за то короткое время, которое провел во Франции. – Бласко пожал плечами. – Умоляю, забудем об этом и докажем, что католик и гугенот могут дружески делить комнату.

– Давайте, – согласился юноша.

Бласко отцепил шпагу и положил ее на пол, потом снял камзол и ботфорты, дальше он предпочел не раздеваться.

Пьер снял сапоги и куртку и опустился на колени, чтобы помолиться. Бласко наблюдал за ним при свете свечи, которой снабдила их мадам Феронье. Несмотря на юный возраст, француз выглядел серьезным и задумчивым.

Окончив молиться, Пьер поднялся.

– Задуть свечу? – спросил он.

Бласко кивнул.

Некоторое время они лежали молча в комнате, слегка освещенной луной.

– Если вы в самом деле путешествуете с целью расширить кругозор, – заговорил Пьер, – не думаю, что наша королева откажет вам в разрешении сопровождать нас. Она может поручить кому-то – может быть, мне – заставить вас осознать ваши заблуждения.

– В таком случае мы проведем время в приятных диспутах.

– В жизни королевы Наваррской было немало трагедий. Она вдова и очень любила своего мужа, хотя он был с ней жесток. Королева – сильная женщина, а он был слабым человеком и предавал ее врагам. Одно время существовал план захватить королеву и отправить в Испанию, где ее сожгли бы на костре как еретичку. Но заговор провалился.

– Я этому рад, – вставил Бласко.

– Это сделало нас подозрительными по отношению к испанцам.

– Неудивительно.

– Так что вы должны простить меня, если я показался излишне осторожным.

– У вас имеются для этого все основания, но со мной вы были любезны и вежливы.

– Все надежды ее величества сосредоточены на сыне — молодом Генрихе,[29] но он очень необуздан, и боюсь, может причинить матери немало огорчений. У него уже было множество любовниц. Это источник беспокойства королевы. Ей не терпится женить его.

– Женить?

– Да, на принцессе Маргарите Французской.[30] Потому мы и едем в Париж. Там будет составлен брачный договор.

Бласко почувствовал волнение.

– Значит, король Наваррский женится на французской принцессе?

– О браке между ними говорят уже давно. Но моя королева не доверяет королеве-матери. Она не позволила Генриху уехать из Беарна. Он не возражал, так как у него любовная связь с дочерью простого горожанина. Генриху все равно, где подбирать любовниц. Королева велела ему остаться, так как опасается, что, если Генрих появится в Лувре, королева-мать сделает его своим пленником. Говорят, что Екатерину Медичи все боятся, что она странная, молчаливая женщина, и никто не знает, что у нее на уме.

– Итак, ваша королева едет в Париж, чтобы подписать брачный контракт? – спросил Бласко.

– Да. Но я утомил вас своими разговорами. Доброй ночи, друг мой.

– Доброй ночи, – откликнулся Бласко.

Он долгое время не мог заснуть, лежа на тюфяке.

Разговор придавал смысл сообщению, которое должен был передать Бласко. Значит, вот какую свадьбу имел в виду король Филипп!

Наконец Бласко заснул. Ему приснилось, будто он стоит в огромной комнате Эскориала на коленях перед королем. Филипп приказал ему оглядеться вокруг, и, сделав так, Бласко увидел, что находится не во дворце-монастыре своего монарха, а в деревне возле церкви, откуда выходят люди в черной одежде. Среди них был Пьер Леран с безмятежной улыбкой на устах. Филипп протянул Бласко шпагу и приказал пронзить ею тело Пьера во имя католической веры.

Бласко проснулся весь в поту и сел на тюфяке. При свете луны он увидел юношу, спящего на полу, лежа на спине и мирно улыбаясь.

Утром Бласко и Пьер проснулись оттого, что кто-то в комнате этажом ниже стучал в потолок. Очевидно, было уже поздно, так как комнату заливал солнечный свет.

– Вас ждут внизу! – крикнула мадам Феронье.

– Мне не следовало так долго спать, – сказал Пьер, поспешно вставая.

– Вы хорошо спали?

– Нет, то и дело просыпался.

Бласко рассмеялся:

– Еще бы! Во Франции не каждый согласился бы разделить комнату с иностранцем, да к тому же испанцем. Кто ждет вас внизу?

– Возможно, кто-то из наших пришел меня поторопить.

– Я собираюсь пойти в гостиницу забрать лошадь, умыться и, если удастся, поесть. Как насчет того, чтобы пойти со мной и быть моим гостем?

– С удовольствием, если успею, но сначала я должен узнать, кто меня поджидает и с какими новостями.

Они надели камзолы, прицепили шпаги и осторожно спустились по узкой лестнице.

В нижней комнате стояла молоденькая девушка лет четырнадцати. Она была высокой и стройной; прямые светлые волосы опускались ей на плечи. Бласко сразу понял, что это младшая сестра, о которой говорил Пьер, – лицо у нее было таким же юным и невинным, как у брата.

– Пьер… – начала девушка и умолкла при виде незнакомца.

– Мсье Каррамадино и я делили комнату ночью, – объяснил Пьер. – Поблизости нашлась лишь одна свободная комната, а нас было двое.

– Мсье Каррамадино? – медленно переспросила девушка.

– К вашим услугам, мадемуазель, – поклонился Бласко.

– Вы не француз? – осведомилась она.

– Я прибыл из Испании.

Девушка отпрянула.

– Мне жаль, что моя страна не пользуется вашей симпатией, – промолвил Бласко со свойственным ему обаянием. – Но то, что это распространяется и на меня лично, приводит меня в отчаяние.

– Жюли! – с упреком произнес брат девушки.

– Какой смысл говорить, что я рада его видеть, если это не так? – сказала девушка. – Он испанец, а испанцы наши враги.

– Как видите, мсье, Жюли весьма нетерпима, – улыбнулся Пьер. – Пожалуйста, простите ее.

– Незачем за меня извиняться, Пьер, – резко отозвалась Жюли. – Если бы это было необходимо, то я сама могла бы это сделать. – Она повернулась к Бласко: – У нас в Беарне не любят испанцев, мсье. Мы не забыли их заговоры против нашей королевы.

– Я искренне сожалею об этих заговорах, мадемуазель, – снова поклонился Бласко, – хотя абсолютно о них не осведомлен.

– Ты рассуждаешь как ребенок, Жюли, – упрекнул ее брат. – Разве нас с тобой можно винить за поступки всех мужчин и женщин в Беарне?

– Беарнцы никогда не вели себя как испанцы! – ответила девушка.

– Она еще мала, – извиняющимся тоном сказал Пьер.

Жюли с раздражением посмотрела на брата, и Бласко быстро промолвил:

– Приятно встретить того, кто твердо придерживается своих взглядов. Люди, похожие на меня, кажутся мне невероятно скучными. Не сомневаюсь, мадемуазель Жюли, что у нас с вами впереди немало интересных бесед. Я буду сопровождать вас в Париж.

Взгляд девушки смягчился. Бласко она казалась похожей на юную мученицу. Было ясно, что Жюли готова проповедовать и думает о том, сможет ли она спасти его душу по пути в Париж.

– А вы получили разрешение королевы ехать с нами? – спросила Жюли.

– Еще нет. Я собираюсь в гостиницу, где провела ночь моя лошадь. Не хотите ли сопровождать меня вместе с вашим братом? Не сомневаюсь, что хозяин приготовил для меня хороший завтрак. Вечером я попросил его об этом.

Глаза девушки радостно блеснули – в конце концов, она еще недавно была ребенком.

– Пожалуй, отказаться было бы невежливым, – ответила Жюли.

Когда они вышли из коттеджа и направились к гостинице, Бласко чувствовал на себе ее пристальный взгляд и понял, что она твердо решила обратить его в свою веру.

Во время путешествия в Париж Бласко впервые перестал постоянно думать о Бьянке. Жюли забавляла его – конечно, не так, как Бьянка; она не возбуждала его, будучи всего лишь невинным ребенком, пытающимся изображать взрослого. Тем не менее, ее своеобразный акцент очаровывал Бласко, а серьезность и прямота производи ли на него глубокое впечатление.

За завтраком Бласко решил немного схитрить. Благодаря общению со своим братом Доминго он знал образ мыслей религиозных фанатиков. Поэтому Бласко намекнул, что хотя и является испанцем и католиком, но интересуется протестантизмом, и даже дал понять, что именно по этой причине прибыл во Францию.

С его присоединением к свите королевы Наваррской не возникло трудностей. Отец Пьера и Жюли был приближенным королевы – перед отъездом в Париж она приняла Бласко и дала ему разрешение сопровождать их.

Было забавно ехать рядом с Жюли, отвечать на ее вопросы и слушать суровые проповеди, столь странные в устах такого юного создания. Бласко думал о том, какой она станет очаровательной через год или два. Он не мешал девушке проповедовать, и был ей признателен, так как, слушая ее, в какой-то мере забывал о своей тоске по Бьянке.

Наконец они прибыли в Париж.

Проезжая через городские ворота, Бласко ощущал возбуждение и интерес, которые не вызывал в нем никакой другой город. Они переехали через мост, оказались на острове Сите, пересекли набережную Цветов, и Бласко увидел готические башни Сен-Шапель и Нотр-Дам, узкие здания с серыми крышами, тесные улочки возле собора со зловонными сточными канавами, маленькие деревянные лачуги, которые, казалось, вот-вот развалятся.

Везде чувствовался запах еды. Рестораторы и кондитеры, стоя в дверях своих заведений, наблюдали за процессией, окруженные клиентами. У реки сидели нищие с протянутыми руками, их ноющие голоса становились то громче, то тише. Повсюду виднелись кучки людей, оживленно переговаривающихся или стоящих молча.

Все смотрели на женщину, которая ехала вместе с юной дочерью во главе процессии, и повсюду ощущалось напряжение, поскольку гугенотская королева Наварры прибыла в католический Париж.

Процессия направилась к Лувру, и Бласко решил, что, если в Париже его примут за одного из сопровождающих королеву Наваррскую, это будет противоречить интересам его повелителя. Теперь ему следует соблюдать крайнюю осторожность.

Никто не должен догадываться, что он прибыл с поручением от короля Испании. Ему нужно проникнуть в придворные круги, но испанец, явившийся ко двору в свите королевы Наваррской, тут же привлек бы всеобщее внимание.

Бласко предупредил Жюли и Пьера, что в Париже он потихоньку ускользнет, чтобы подыскать себе жилье.

Никем не замеченный, он свернул в переулок.

Бласко давно решил, что остановится неподалеку от таверны, в которую он велел Матиасу привезти Бьянку. Тогда он сможет держать таверну под постоянным наблюдением, и по прибытии Бьянки в Париж они сразу смогут встретиться.

Ему показали «Ананас», и он понял, что не сможет ночевать в этой таверне, так как сидящие там люди были явно неподходящей компанией для молодого дворянина, рассчитывающего быть принятым при дворе.

Однако на углу той же улицы находилась гостиница поприличнее, и Бласко въехал во двор, где его с радостью приветствовал словоохотливый хозяин, заверивший, что он поступает благоразумно, найдя жилье заблаговременно.

– Теперь, когда в Париж съехалось столько знатных гостей, мсье, вы через несколько часов не найдете комнату ни за какие деньги.

Бласко выбрал комнату с видом на «Ананас» – она была маленькой и с таким низким потолком, что ему пришлось наклоняться при входе. Он заявил, что комната его устраивает, и заплатил хозяину вперед куда большую сумму, чем тот привык получать.

– Я жду даму, – предупредил Бласко. – Она может приехать через несколько недель, и тогда мне понадобится большая комната.

Глаза хозяина сочувственно блеснули.

– Мсье получит самую лучшую комнату. – Он довольно потер ладони, словно мысль о приезде дамы радовала его больше денег, полученных от Бласко. – Но мсье уверен, что эта комната его удовлетворяет? У меня есть большая и лучшая…

– Вполне удовлетворяет, – прервал Бласко. – Мне нравится вид из окна. Не мог бы я поесть?

– Мсье насладится пищей, какую еще никогда не пробовал. Это его первый визит в Париж?

– Да, – ответил Бласко.

– Тогда мы сочтем за честь показать мсье, как едят парижане.

– Что за таверна по другую сторону улицы? «Ананас», не так ли?

– Да, мсье. – Хозяин покачал головой. – У этого заведения неважная репутация. Там каждый вечер происходят драки. Все из-за этих… Мсье прибыл из Испании? Говорят, что почти все испанцы – добрые католики.

– Я испанец и католик.

– Тогда мсье поймет. В Париже постоянно происходят стычки. Кто-то оскорбляет веру, а кто-то другой тут же хватается за шпагу. Подобные вещи часто случаются в таких местах, как «Ананас». Ах, мсье, для нашей профессии это беспокойное время. Никогда нельзя быть уверенным, что твое заведение не разрушат во время очередной потасовки. Но с приездом королевы Наваррской в городе появилась надежда.

– Парижане надеются на брак принцессы Маргариты с королем Наваррским?

– Мсье озадачен, не так ли? Его удивляет, как добрые католики могут хотеть, чтобы их принцесса вышла замуж за еретика. Но простые люди, мсье, истосковались по миру. – Трактирщик бросил боязливый взгляд через плечо. – И мы верим, мсье, что наша принцесса обратит короля Наваррского в истинную веру. Так или иначе, брак между католичкой и гугенотом должен принести мир, а это многое значит для бедных тружеников, мсье.

– Понимаю. Будем надеяться, что мир в самом деле установится.

Хозяин пожал плечами:

– Кто знает? Подобные планы строили для многих принцев и принцесс. Принцесса Маргарита – наша Марго, как мы ее называем, мсье, – веселая девушка. К тому же она влюблена в молодого Анри де Гиза.[31] Я часто видел, как они скачут вдвоем по улицам, – на это зрелище приятно поглядеть. Мы, парижане, считаем, что мсье де Гиз – самый красивый мужчина во Франции, и наша Марго думает так же. Ходят слухи, что они уже давно любовники. Если бы вы видели их вместе, то не усомнились бы в этом ни на минуту. Конечно, они так молоды, им трудно сдерживать себя. Говорят, что королева-мать – итальянка, которую добрые парижане ненавидят всей душой, – застала их утром после ночи любви и избила бедняжку Марго до синяков. – Хозяин рассмеялся. – Что поделаешь, они молоды, красивы и влюблены друг в друга. К тому же разве мсье де Гиз не добрый католик и разве он не самый популярный человек в Париже? И все же я не сомневаюсь, что если свадьба состоится, то это всем пойдет на пользу, так как брак между католичкой и гугенотом – именно то, в чем нуждается наша несчастная страна, чтобы положить конец кровопролитию… Простите, мсье, что я слишком много болтаю. Но в Париже довольны, что королева Наваррская приехала обсудить брак ее сына с нашей принцессой.

Бласко последовал за хозяином в столовую, где ему в числе прочего были предложены аппетитный пирог и бургундское. Пища и вино немного отличались по вкусу от тех, к которым он привык, но ему пришлось признать, что у французов имеются все основания гордиться своими кулинарными изделиями и напитками.

Утолив голод, Бласко снова задумался о причине своего пребывания в Париже и странном сообщении, которое ему велели передать королеве-матери. Несомненно, король Филипп имел в виду свадьбу принцессы Марго и Генриха Наваррского, но почему фанатичный католик Филипп желал этого брака? Почему он хотел, чтобы король маленькой провинции Наварра женился на французской принцессе, будучи – если Генрих придерживается тех же взглядов, что и его мать, – отъявленным гугенотом?

Бласко не понимал этого, но чувствовал, что здесь кроется какой-то зловещий смысл. Ему становилось не по себе при мысли, что он играет роль – пусть даже очень маленькую – в каком-то тайном заговоре.

После еды Бласко отправился в город. Он бродил без всякой цели по южному берегу Сены с его монастырями и коллежами, потом взобрался на холм Святой Женевьевы.

Поднимаясь, Бласко думал о том, как много в этом городе тюрем. Он проходил мимо старого здания Консьержери с его башнями и дворами; видел большой и малый Шатле у моста, соединяющего два берега реки; видел Фор-л'Эвек на улице Сен-Жермен л'Оксерруа и, наконец, Бастилию.

Бласко стоял, глядя на серую каменную крепость с восемью остроконечными башнями, на установленные на крепостном валу орудия, на сухой ров, окружающий тюрьму, и два подъемных моста, связывающих ее с улицей Сент-Антуан. Поежившись, он направился к себе в гостиницу, но прежде заглянул в «Ананас».

В таверне находились люди самых разных сословий. Мужчины и женщины, которых, наверное, можно было встретить при дворе, смешивались с лакеями, пажами и солдатами, игравшими в кости.

Бласко потребовал вина и стал прислушиваться к разговорам. Они касались приезда королевы Наваррской и того, что будет означать для Франции брак Генриха и Маргариты, если он состоится.

«Должно быть, – подумал Бласко, Париж всю ночь будет судачить о предстоящей свадьбе».

На следующее утро Бласко явился в Лувр и попросил двух пажей, игравших в кости на ступеньках, передать от него сообщение мсье Лерану. Один из пажей неохотно поднялся и дал понять, что выполнять подобные поручения ниже его достоинства, если только ему хорошо не заплатят.

Бласко подавил желание сбить парня с ног и дал ему денег. Отправившись в путь с королевским поручением, он многому научился, стал гораздо осторожнее и осознал, как часто он в прошлом действовал очертя голову.

Прошло порядочное время, прежде чем паж вернулся и сказал, что мсье Лерана сейчас нет при дворе, но его товарищ – он указал на небрежно расположившегося на лестнице второго пажа – за вознаграждение может узнать, где остановился мсье Леран, так как он состоит в свите королевы Наваррской.

Поздравив себя с поразительной сдержанностью, благодаря которой ему удалось справиться с очередной вспышкой гнева, Бласко узнал, что семья Леран остановилась на улице Бетизи.

Он сразу отправился по указанному адресу; его встретила Жюли. Она казалась еще более юной, стоя перед Бласко и устремив на него строгий взгляд.

– Вы ходили на мессу нынче утром? – осведомилась Жюли.

Бласко сказал, что ходил.

Девушка отшатнулась, но, видимо решив скрывать врожденное отвращение к католицизму, серьезно произнесла:

– Надеюсь, вы скоро узреете истину, мсье Каррамадино.

– Уверен, вы спрашиваете себя, не вам ли суждено привести меня к ней.

Ее лицо внезапно порозовело.

– Я сочла бы за честь, если бы Господь избрал меня для этой цели!

– А если я изберу вас раньше Его? Это поможет?

– Вы кощунствуете, – упрекнула его Жюли.

– Какая вы строгая! Неужели вы никогда не смеетесь?

– Мы в этом мире не для того, чтобы смеяться, мсье.

– Вы уверены?

– Абсолютно, мсье.

– Легко быть уверенными, когда мы молоды. Но с возрастом к нам приходят сомнения.

– К вам – да, потому что вы не познали истину.

– Какую истину?

– Разве их может быть несколько?

В комнату вошел Пьер и тепло приветствовал Бласко.

– Ваша сестра уже начала спасать мою душу, – сообщил ему Бласко. – Признаюсь, я не ожидал столь ранней атаки.

– Вы должны ее простить. Она чересчур ревностна.

– А ты нет, Пьер? – осведомилась сестра.

– Жюли, я помню, что мсье Каррамадино – наш гость, и предлагаю ему выпить.

– Вы удивительно щедры, – рассмеялся Бласко. – Одна предлагает мне спасение, другой – выпивку. Думаю, мадемуазель Жюли простит меня, если в данный момент я предпочту второе.

– Жюли, ты не принесешь вино для мсье Каррамадино?

– А ты не позволишь ему склонять тебя к идолопоклонству, Пьер? – с беспокойством спросила девушка.

– Ты должна доверять мне, Жюли. Кроме того, тебе не следовало принимать дворянина наедине.

Она снова покраснела.

– Я… Боюсь, я не думала о нем как о дворянине.

– А только как об одном из коварных идолопоклонников, – усмехнулся Бласко. – Конечно, это большая разница.

Жюли вышла, а Пьер улыбнулся:

– Вы должны простить мою сестру. Она очень молода и не бывала в свете. В Беарне мы живем просто. Наш дом рядом с дворцом королевы, и жизнь там совсем не такая, как в больших городах. Хотя мы придворные, но живем как землевладельцы, а молодежь у нас воспитывается по-простому.

– Вам незачем извиняться за сестру; я нахожу ее очаровательной и польщен, что она так заботится о моей душе.

Слуга принес вино. Бласко и Пьер поговорили о Париже, а потом вышли пройтись по городу.

– У меня для вас новости, – сказал Пьер. – Королева Наваррская разрешает вам присоединиться к ее свите сегодня вечером в Лувре, где королева-мать дает бал в ее честь.

Бласко от души поблагодарил юношу. «Дела идут хорошо, – подумал он. – Кто знает, может, вечером я увижу королеву-мать и выполню свою миссию».

Сделав это, он вновь почувствует себя свободным. А когда Бьянка приедет в Париж, ему будет больше нечего желать. Бласко уверял себя, что, каков бы ни был смысл сообщения короля Филиппа и какую бы роль он ни сыграл в этом деле, он всего лишь исполнит долг подданного своего короля.

Никогда еще Бласко не был свидетелем подобного блеска, никогда еще он не видел столько красивых и роскошно одетых женщин. Его удивляли цвета их платьев – ало-голубые, серебряно-золотые – и непривычные, облегающие фигуру одеяния с низким вырезом. Драгоценности были ослепительны. Бласко слышал о расточительности французского двора, но не мог представить себе ничего подобного.

Зал был освещен факелами, и Бласко казалось, будто мужчины одеты так же нарядно, как и женщины, а некоторые из них даже надушены и накрашены.

Он понимал, что скромное облачение выдает в нем испанца, так как его темный камзол отличался даже от простой одежды гостей-гугенотов.

Бласко пришло в голову, что в таком костюме ему не представится возможность шепнуть несколько слов королеве-матери.

Он был в компании Леранов, которые также изумлялись увиденному.

После банкета, на который Бласко не был приглашен, гости собрались в бальном зале, где должны были начаться танцы.

Танцы были под стать нарядам – причудливые, величавые и в то же время соблазнительно нескромные.

Жюли стояла рядом с Бласко, выпучив глаза и раскрыв рот. Она выглядела донельзя смущенной.

– Разве эти дамы не прекрасны? – шепнул ей Бласко.

– Только не в глазах Господа, – отрезала Жюли.

– Тогда я счастлив, имея глаза человека, ибо смотрю на них с большим удовольствием.

– Вы не в состоянии ни о чем думать, кроме удовольствий.

– А о чем еще я должен думать?

– О Боге и Его деяниях.

– Но разве все, что здесь находится, не создано Богом?

Жюли сердито отвернулась, и Бласко коснулся ее руки. Он почувствовал, как она отпрянула, и ему сразу же захотелось заставить ее полюбить его.

«Если бы здесь была Бьянка, – подумал Бласко, – она бы танцевала так, как ни одна из этих дам, и затмила бы их всех своей красотой!»

– А вот и королева-мать, – шепнул ему Пьер.

Бласко увидел женщину средних лет, с бледным плоским лицом, которая выглядела так, будто злоупотребила яствами. Она была одета в черное и не пыталась соперничать с окружающими ее красавицами, что, по мнению Бласко, свидетельствовало о ее здравомыслии.

Он не мог оторвать взгляд от ее одутловатых щек, лишенных выражения глаз, кривящихся в улыбке губ. Все это внушало ему отвращение. Бласко припомнил слышанные им истории о стоящих вокруг нее красивых женщинах, которых называли escadron volant,[32] и красоту которых королева использовала, чтобы выпытывать тайны мужчин.

Рядом с ней стояла королева Наваррская, – она так же была некрасива и неброско одета по гугенотскому обычаю, но, видя их рядом, Бласко, чувствовал, что королева Наваррская, несмотря на суровую внешность, была доброй женщиной, в то время как Екатерина Медичи словно излучала зло.

Внимание Бласко привлекла еще одна женщина. На ней было алое бархатное платье, и пышные черные волосы рассыпались по плечам. Ни у одной из других женщин не было такой прически, а вырез на платье был еще ниже, чем требовала мода. Блестящие черные глаза смотрели гордо и вызывающе.

– Очевидно, принцесса Марго решила показать свое недовольство будущим браком, – заметил какой-то мужчина рядом с Бласко.

– Бедняжка Марго! – отозвался собеседник. – Только подумать, что ей предстоит выйти за этого беарнского олуха! Говорят, что у него манеры как у мужика. Судя по его подданным, присутствующим здесь, это недалеко от истины. Все знают, что Марго тоскует по де Гизу, который был ее любовником еще в совсем юном возрасте.

Кровь хлынула в лицо Жюли – она повернулась, собираясь заговорить, но Бласко с такой силой стиснул ей руку, что девушка поморщилась, и, прежде чем она успела опомниться, мужчины отошли в сторону.

– Как вы смеете! – возмутилась Жюли.

– Я сделал это, чтобы помешать вам навлечь неприятности на себя и на ваших друзей.

– Разве вы не слышали, что он назвал нашего короля олухом?

– Вы слишком серьезны.

– Разумеется, я кажусь серьезной такому легкомысленному человеку, как вы.

– Легкомыслие здесь в порядке вещей. Находясь в Париже, вы должны вести себя как парижанка.

– Ни за что! – воскликнула она.

– Почему? Парижане – славные люди.

– Да, в глазах таких, как вы.

– Посмотрите на прекрасную принцессу. Разве она не радует глаз?

– Она бесстыжая распутница! Не желаю смотреть на таких!

– Вы рискуете остаться в одиночестве, мадемуазель. Почти все смотрят на нее.

– Тогда посмотрите и вы.

– Я? Мне казалось, вы хотите уберечь меня от избытка удовольствий. Ну, наконец-то начинаются танцы! Это бранль, старинный танец, о котором я слышал. Танцующие хлопают в ладоши, изображая прачек на берегу Сены. Потанцуете со мной, мадемуазель?

– Мы не танцуем. Танцевать грешно.

– Как же вы, пуритане, любите грех!

– Любим грех?

– Вы постоянно о нем твердите, а люди обычно говорят о том, что больше всего любят.

– Вы, кажется, смеетесь надо мной.

– Мне не следует этого делать, так как это доставит вам удовольствие. Вы наслаждаетесь, когда над вами смеются. Это помогает вам чувствовать себя чистой и добродетельной. Но я не должен забывать, что удовольствие для вас тоже является грехом.

– Думаю, господин Каррамадино, вам лучше прекратить общаться с нашей семьей.

– Что? И вы ничего не сделаете, чтобы избавить мою душу от адских мучений?

– Боюсь, у вас нет надежды на спасение.

– Тем более почетно для вас уберечь меня от вечного проклятия.

Жюли отвернулась.

– Попрошу Пьера или отца отвести меня домой.

– Не можете вынести такого количества удовольствий? – Повинуясь внезапному импульсу, Бласко положил ей руку на плечо и продолжал: – Мадемуазель, завтра я нанесу вам визит. Вы и Пьер могли бы поговорить со мной… серьезно?

– Вы имеете в виду, что хотели бы побольше узнать о нашей религии?

Бласко кивнул.

Ее лицо неожиданно смягчилось.

– Тогда вы будете желанным гостем, мсье. Бласко перевел взгляд на танцующих. «Что я делаю? – думал он. – Неужели я не могу находиться в присутствии женщины, не желая при этом соблазнить ее? Что толкает меня к этому?»

Что же это было? Гибкие, чувственные движения танцоров, их хлопанье в ладоши во время бранля; красивая и молодая принцесса, разгневанная и несчастная, так как ее принуждают к браку с королем Наваррским, хотя она любит другого мужчину; чувство зла, исходящее от королевы Екатерины Медичи? А может, ощущаемое им напряжение? Он один знал о сообщении, которое должен передать от своего короля королеве-матери, и знал о том, что предстоящий брак имеет какой-то тайный смысл для Филиппа Испанского и Екатерины. Быть может, он просто нуждался в том, что может дать ему только Бьянка?

Бласко нуждался в спасении. И в данный момент единственным путем к нему было преследование строгой и невинной юной гугенотки.

Прошла неделя после его прибытия в Париж.

Бьянка и Матиас все еще не появлялись. Бласко часто сидел у окна, с тоской глядя на «Ананас». Он не сомневался, что с приездом Бьянки все его беспокойство улетучится. Каждый день Бласко приходил в дом на улице Бетизи. Было приятно сидеть рядом с юной Жюли и наблюдать, как вспыхивают ее глаза, когда она излагает ему догматы своей религии.

Жюли уменьшала его тоску по Бьянке, полагая, что спасает его душу. Она одновременно сердила и привлекала Бласко. Он часто думал, можно ли ее религиозный пыл превратить в любовный. Этот вопрос не переставал занимать его.

Но, покидая улицу Бетизи, Бласко продолжал думать о Бьянке, смотреть на «Ананас» и справляться каждый день, прибыли или нет постояльцы из Испании.

Однажды, идя мимо лавок по набережной напротив Лувра, Бласко увидел приближающуюся к нему женщину – она была довольно плотной, в черном платье и с платком на голове, какой носили простые горожанки, отправляясь за покупками.

Что-то в этой женщине привлекло его внимание. Ее лицо было почти полностью скрыто платком, а проходя мимо Бласко, она смотрела вперед, но он узнал бледные одутловатые черты, темные глаза и кривящийся в полуулыбке рот.

– Клянусь всеми святыми! – пробормотал Бласко. – Ведь это же королева-мать!

Он смотрел, как она медленно удаляется по набережной. Теперь Бласко был уверен, что не ошибся. Он внимательно изучал королеву Екатерину каждый раз, когда видел ее, думая, как бы ему незаметно приблизиться к ней и передать сообщение от своего короля.

Почему же она бродит по улицам Парижа, словно простая женщина, идущая на рынок?

Это предоставляло возможность, которая может больше не повториться. Никто бы не обратил внимания, если бы Бласко прошел несколько шагов по улице рядом с женщиной в платке, а он бы выполнил поручение, ради которого прибыл во Францию.

Быстро обернувшись, Бласко увидел, что женщина направилась в одну из лавок.

Он быстро подошел к лавке, но задержался на пороге. Если королева-мать хотела сохранить инкогнито, она не поблагодарила бы его за то, что он узнал ее. К тому же как бы он мог передать ей сообщение в присутствии лавочника?

Бласко решил подождать, пока королева выйдет, и тогда приблизиться к ней и передать слова короля Филиппа.

Он остановился возле лавки. Минут через двадцать мимо него прошла старуха в таком же платке, как на Екатерине Медичи. Она возвращалась с рынка и уронила сверток. Бласко поднял его – старуха рассыпалась в благодарностях, благословляя его красивое лицо.

Бласко спросил, чем торгуют в этой лавке, и выразил удивление, что над дверью нет вывески. Женщина поморщилась.

– Здесь живет итальянец Рене, парфюмер и перчаточник королевы-матери. Говорят, что он изготовляет для своей хозяйки не только духи и перчатки.

– А что еще?

– Откуда мне знать, мсье? Я ведь не придворная. С тех пор как в нашей стране появились итальянцы, при дворе творятся странные вещи. Впрочем, все в Париже знают, как эта женщина стала королевой Франции. Король Генрих,[33] ее муж, не был старшим сыном короля Франциска.[34] Но старший сын умер, выпив из чаши, которую подал ему итальянец-виночерпий, а итальянка стала королевой.

– Вы храбрая женщина, мадам, – заметил Бласко, – если не боитесь говорить подобные вещи.

Старуха сплюнула через плечо.

– Их говорит весь Париж. Когда она появляется на улицах, слышатся только оскорбления. В Париже никогда не жаловали итальянцев, а хуже этой итальянки и придумать невозможно.

– Я иностранец и мало об этом знаю.

Женщина рассмеялась и двинулась дальше. Бласко продолжал наблюдать за лавкой. Ему пришло в голову, что королева-мать бродит по городу переодетой, опасаясь оскорблений. Неужели ее в самом деле осыпают бранью, когда она появляется на улицах? Тогда неудивительно, что она посещает своего парфюмера или перчаточника одетая как простолюдинка.

Внезапно его сердце дрогнуло, так как женщина вы шла из лавки и направилась в сторону Лувра.

Бласко двинулся следом, обогнал ее и повернулся к ней лицом. Он сделал это настолько внезапно, что застиг ее врасплох, и теперь не сомневался, что стоит перед королевой-матерью.

– Я понимаю, что ваше величество желает оставаться неузнанной, – быстро заговорил Бласко, – но воспользовался этой возможностью, так как она показалась мне ниспосланной небом. Я прибыл из Мадрида по поручению короля Филиппа и должен передать вам устное сообщение, которое никому не следует слышать, поэтому надеюсь, что ваше величество простит мне мою дерзость.

На плоском лице Екатерины появилась улыбка, которая могла означать все, что угодно: интерес, удовольствие, презрение.

– Пожалуйста, идите рядом со мной, пока не передадите мне ваше сообщение, – сказала она.

Бласко повиновался. Выслушав его, Екатерина промолвила:

– Благодарю вас. Я поняла. Можете передать вашему повелителю, что я оценила вашу изобретательность. А сейчас оставьте меня, нет, прошу вас, без всяких церемоний. Желаю вам доброго дня.

Она двинулась дальше. Бласко коснулся рукой лба – он был влажным.

Спустя несколько дней хозяин гостиницы принес в комнату Бласко хлеб и вино и поставил их на стол, дрожа от возбуждения.

– Ужасные новости, мсье! Королева Наваррская умирает!

– Этого не может быть! Еще вчера с ней было все в порядке.

– Тем не менее, это так. У особняка Конде, где она поселилась, стоит целая толпа гугенотов. В доме их тоже полным-полно. Я и не знал, что столько их понаехало в Париж.

– Что случилось с королевой?

– В том-то и дело, мсье, что никто этого не знает. Она подписала брачный договор, но прошлой ночью у нее начался жар, и парализовало конечности. Гугеноты очень скверно настроены.

– Они подозревают…

Хозяин кивнул:

– В таких случаях они всегда подозревают, мсье. А с тех пор, как во Франции появились итальянцы… – Он пожал плечами, словно продолжать не было нужды, но, тем не менее, не смог удержаться: – Некоторые утверждают, что с королевой Наваррской все было в порядке, покуда она не надела надушенные перчатки – подарок королевы Екатерины.

– Перчатки?

– Пару очень красивых перчаток, изготовленную Рене, парфюмером королевы-матери, который держит лавку на набережной.

От бессильного гнева Бласко лишился дара речи. Его использовали как марионетку – он выполнял приказы, не ведая о своей роли в страшной трагедии.

– Если королева умрет, могут начаться беспорядки, – предупредил хозяин гостиницы. – Я немедленно забаррикадирую нижний этаж. Каждый должен заботиться о себе.

Бласко смотрел на хозяина невидящим взглядом. Перед его глазами стояла женщина, вышедшая из лавки итальянского перчаточника. Но следующие слова собеседника сразу же выбросили у него из головы мысли о перчатках и обеих королевах.

– Этим утром для вас пришло известие из «Ананаса», мсье. Его передал какой-то испанец – он не говорил по-французски, и я не смог его понять, но сказал, что передам вам…

Бласко не стал дослушивать. Он бросился к двери, сбежал вниз по винтовой лестнице и понесся через дорогу к «Ананасу».

Его встретил Матиас со скорбной физиономией.

– А Бьянка? – первым делом спросил Бласко.

– Я не смог привезти ее, сеньор. Некого было привозить. Она сбежала.

– Что ты говоришь, Матиас? Сбежала? Куда? Ты узнал это?

– Никто этого не знает, сеньор. Я расспрашивал слуг, а не хозяев, как вы велели, где цыганка Бьянка, которая приехала в дом вместе со своей госпожой, когда та вышла замуж. Все отвечали, что она ушла, и никто не знает куда.

Бласко отвернулся. Он был не в силах смотреть на Матиаса. Все эти дни и ночи он сидел у окна, наблюдая за таверной в ожидании Бьянки, и вот чем все закончилось. Это было невыносимо.

– Сеньор, – дрожащим голосом начал Матиас, – я сделал все, что вы просили…

Но Бласко уже повернулся и направился в свою гостиницу, где заперся в комнате, никого не желая видеть.

Матиас неуверенно поплелся следом за хозяином и уселся в гостиничном дворе.

Владелец гостиницы вышел поговорить с ним, но он не знал испанского языка, а Матиас – французского, и они могли только кивать друг другу.

Матиас с благодарностью принял предложение выпить. По пути из Сарагосы в Париж он часто плакал, презирая самого себя, но если он свалял дурака один раз, то не собирался делать это снова.

Бланка была очаровательна, но обошлась ему весьма дорого. Матиас провел с ней неделю, покуда деньги, которые Бласко дал ему на дорогу, не стали подходить к концу, а посягательства Бланки на его кошелек при этом нисколько не уменьшились. «Я разумный человек, – говорил себе Матиас, – и знаю, когда нужно расстаться с Бланкой и отправиться к хозяину в Париж. Мои дураки-односельчане наверняка растратили бы все деньги, не думая о будущем, а потом бы у них не осталось ни гроша на путешествие».

Конечно, он мог бы сказать, что его ограбили по пути. Но история, будто цыганка покинула свою хозяйку, выглядела куда правдоподобнее. Цыганкам ведь никогда не сидится на одном месте. Возможно, она и впрямь сбежала. Для того чтобы узнать это, ему вовсе не нужно ехать в Севилью, с таким же успехом он может сообщить хозяину эти известия, проведя время в Сарагосе словно знатный сеньор.

Временами Матиас начинал верить, будто он в самом деле побывал в Севилье и узнал, что цыганка сбежала из дома.

Сидя во дворе гостиницы, поедая пирог и запивая его вином, он все более утверждался в высоком мнении о своей смекалке.

Матиас с презрением щелкнул пальцами. Подумаешь, какая-то цыганка! Что с того, если она исчезла? Мир полон других.

Париж изнемогал под жарким августовским солнцем. Тем не менее, на улицах толпились люди – они глухо ворчали и сжимали кулаки. Говорили большей частью о смерти королевы Наваррской или о брачных планах, которые оставались в силе.

Даже католики заявляли, что гибель несчастной королевы – очередное убийство, совершенное по приказу Екатерины Медичи. Уж очень знакомым был почерк. «Примите от меня подарок, дорогая сестра, пару прекрасных надушенных перчаток, изготовленных моим личным итальянским перчаточником». Бедняжка надела перчатки, но ей было не суждено долго носить их. Она была обречена, как только отравленная ткань коснулась ее кожи. С тех пор как здесь появились итальянцы, отравления при помощи перчаток происходят уже не впервые.

Даже молодой король[35] – бедный безумец, беспомощно извивающийся в железных руках матери, – на сей раз преодолел свой страх перед ней и распорядился о вскрытии тела королевы Наваррской.

Вердикт гласил: гнойник в легком. – Гнойник в легком! – усмехались парижане. – Лекари – люди осторожные. Они не хотят, чтобы им в вино подсыпали итальянскую отраву. Париж – католический город, но мы возмущены этим преступлением. Пускай королева Наваррская гугенотка, но она была хорошей женщиной, насколько позволяла ее вера, и прибыла сюда с добрыми намерениями. Нам не по душе эти итальянские штучки.

Но королеву-мать это, казалось, нисколько не заботило. Бласко слышал, что она улыбается, когда ей докладывают о подобных разговорах, и продолжает посылать сыну королевы Наваррской теплые приглашения приехать в Париж и вступить в брак с ее дочерью.

Если бы Бласко не проводил столько времени, тоскуя по Бьянке, он бы ощутил в воздухе Парижа тревогу. Но Бласко был безразличен ко всему окружающему. Каждый день он посещал своих друзей на улице Бетизи и, изображая сочувствие, слушал вполуха их жалобы по поводу кончины Жанны Наваррской и обвинения в адрес королевы-матери.

Особо страстной обвинительницей была Жюли. – Королева-мать убила королеву Жанну, потому что боялась ее, – говорила она. – Ей хочется обратить нашего короля Генриха в католичество, но она знала, что это невозможно, покуда жива его мать. Я плохо думала о вас, мсье Каррамадино. Вы печальны так же, как и мы. Уверена, что вскоре вы станете одним из нас.

Жюли сидела рядом с Бласко, указывая пальцем на те строки в книгах, которые ему следовало прочитать.

Бласко смотрел на ее юное лицо, пытаясь изгнать из головы мысли о Бьянке.

Была душная августовская ночь. Бласко ощущал беспокойство. После полудня он посетил дом на улице Бетизи и снова выслушал громкие жалобы своих друзей.

Они не могли говорить ни о чем, кроме несчастья, происшедшего с их вождем, адмиралом Гаспаром де Колиньи, чей дом находился неподалеку на той же улице. Адмирал возвращался с заседания королевского совета, и, когда шел по узкому переулку, выходящему на улицу Бетизи, из окна раздались выстрелы. Одна пуля угодила в стену, но следующая оторвала адмиралу палец, поранила руку и застряла в плече. Адмирала отнесли в дом почти в бессознательном состоянии – опасались, что он не выживет, так как уже стар.

Разгневанные гугеноты собрались возле дома адмирала, ожидая известий о своем вожде. Карл IX любил адмирала и прислал своего лекаря – несмотря на свое безумие, король признавал мужество и другие добродетели великого вождя гугенотов, которого считали одним из благороднейших людей своего времени даже те, кто не разделял его воззрений.

Весь день Лераны говорили о достоинствах адмирала и о том, какой тяжелой утратой для их дела станет его возможная кончина. Они спрашивали, какой зловещий смысл кроется за этими событиями. Жанна Наваррская прибыла в Париж, чтобы встретить здесь свою смерть, адмирал – чтобы получить пулю, которая по чистой случайности попала в плечо, а не в сердце. Что дальше?

Бласко утомляли эти разговоры. Почему французы не могут жить в мире друг с другом? В его стране свирепствовала Священная инквизиция, чьи альгвасилы[36] приходили по ночам за своими жертвами, но не было шумной и постоянной грызни на религиозной почве.

Он тосковал по Бьянке. Никто не заменит ее. Его больше не интересовала горячая юная пуританка – она казалась ему скучной малолеткой просто потому, что не была Бьянкой.

Вернувшись в гостиницу, Бласко поднялся в свою комнату. Внизу находились несколько человек – они покосились на него, когда он проходил мимо. Бласко не обратил на них внимания – он вспоминал тайные свидания с Бьянкой в таверне неподалеку от Хереса.

Бласко решил, что завтра или послезавтра покинет Париж. К чему ему задерживаться здесь? Его миссия выполнена – он может явиться в мадридский дворец и рассказать министру, принимавшему его перед отъездом из столицы, как он передал сообщение короля королеве-матери. Но станет ли он счастливее дома? Каждый раз, проходя мимо часовни, он будет вспоминать о Бьянке. Где она теперь? Вернулась ли к своему народу? Быть может, лежит под кустом с новым любовником? В Испании он мог бы попытаться ее разыскать. К тому же там много других цыганок. Так ли уж они отличаются от Бьянки?

Да, завтра он уедет из Парижа.

Свадьба состоялась несколько дней назад. Бласко был в толпе и видел, как прекрасная принцесса Марго выходила замуж за принца из Беарна. Они показались ему неподходящей парой. Марго была парижанкой до мозга костей, а Генрих, несмотря на королевскую кровь, походил на простого крестьянина, полного грубых жизненных сил, с ленивыми насмешливыми глазами и чувственным ртом. Словно презирая элегантность парижан, он носил прическу ежиком по грубой беарнской моде. Бласко наблюдал свадьбу с порога собора Нотр-Дам – церемонию пришлось проводить снаружи, так как Генрих Наваррский был гугенотом и, следовательно, не мог венчаться в католическом соборе.

Даже тоска по Бьянке не помешала стоявшему у западных дверей собора Бласко ощутить витавшее в воздухе напряжение. Эти люди чего-то ожидали, но чего именно?

Бласко чувствовал, что присутствующих умиротворяла пышная церемония, во время которой католики смешались с гугенотами.

Он раздраженно пожал плечами.

Почему все эти люди не могут жить собственной жизнью, вместо того чтобы беспокоиться из-за девушки с дерзкими глазами, которые она не сводила с высокого и красивого герцога де Гиза, стоя на коленях рядом с мужем? Принцесса явно наслаждалась сочувствием толпы. Если бы он верил всему, что слышал о молодой женщине, которая теперь стала королевой Марго, то не сомневался бы, что она очень скоро изменит и мужу, и любовнику.

Но завтра он уедет из Парижа, и вскоре от его приключений в этом городе останутся лишь воспоминания о том, что здесь он узнал о потере Бьянки.

В дверь постучал хозяин гостиницы.

– Войдите, – откликнулся Бласко.

Хозяин вошел в комнату. Его губы дрожали. Одну руку он держал за спиной.

– Мсье, – начал он, – я должен поговорить с вами.

– Я слушаю.

– Вы прожили у меня некоторое время, и я привязался к вам. Поэтому я хочу предупредить вас, мсье, что Париж – опасный город.

– Еще бы! – усмехнулся Бласко. Ох уж эти драматичные парижане! Как серьезно они воспринимают самих себя и свои нелепые раздоры!

Хозяин вытащил руку из-за спины, и Бласко с любопытством уставился на маленький белый крест у него на ладони.

– Мсье, – серьезно произнес хозяин, – если вы собираетесь выходить ночью, прицепите это к вашей шляпе.

– Зачем? – спросил Бласко.

– Это необходимо, мсье. Нет, не смейтесь. – Повернувшись к столу, на котором лежала шляпа Бласко, он быстро прикрепил к ней крест. – И обмотайте руку белым шарфом – вот здесь. Тогда все будет в порядке.

– Не понимаю.

– Поймете позднее, мсье.

– Что за тайны?

– Больше я ничего не могу вам сообщить. Вы иностранец, мсье. Вы говорите на нашем языке, но недостаточно бегло. Когда вас спросят, вам может не хватить времени объяснить, что вы добрый католик.

– Думаю, – промолвил Бласко, – я скоро вернусь на родину.

– Мне будет очень жаль расставаться с вами, мсье.

– Я собираюсь выехать завтра или послезавтра.

– Завтра или послезавтра, – пробормотал хозяин. Потом он сказал, что должен идти сооружать баррикаду у гостиницы.

– Этой ночью вы снова ожидаете беспорядков? – спросил Бласко.

– После свадьбы на улицах много пьяных. Кто знает, что может случиться? В Париже никогда не было такого количества гугенотов, как сейчас. В такие времена лучше позаботиться о своем имуществе.

– Ну, желаю вам доброй ночи.

– И вам того же, мсье.

В комнате было душно, и Бласко долго не мог заснуть. Наконец он задремал и снова увидел во сне Бьянку.

Внезапно в ночной тишине раздался колокольный звон. Казалось, звук доносится со стороны Лувра, и, Бласко, проснувшись, решил, что звонят в церкви Сен-Жермен л'Оксерруа. Почти тотчас же колокола зазвонили со всех сторон.

Потом снизу послышались крики и топот ног.

Бласко сел в кровати, прислушиваясь к леденящим душу воплям. На улицах происходило нечто ужасное.

Подбежав к окну, Бласко выглянул наружу. Он увидел мужчину, который бежал в сторону «Ананаса», размахивая шпагой.

Бласко поспешно оделся, схватил шляпу и увидел белый крест, который прикрепил на нее хозяин гостиницы. Заметив привязанный к рукаву белый шарф, он вспомнил предупреждение хозяина: «Обвяжите руку белым шарфом, так как вы иностранец и вам может не хватить времени объяснить, что вы – добрый католик».

В тот же момент словно обрушилась огромная стена, и Бласко увидел то, что находится за ней и о чем он мог бы догадаться раньше, если бы не был поглощен мыслями о Бьянке. Он понял смысл сообщения, переданного им от короля Филиппа королеве-матери Франции. Она должна была согласиться на свадьбу дочери с королем Наваррским только потому, что таким образом можно было, не вызывая подозрений, завлечь в Париж множество гугенотов.

Теперь Бласко понимал, что происходит на улицах. Все это было организовано женщиной с плоским лицом и невыразительным взглядом и королем-монахом в Эскориале, которому было безразлично, сколько крови прольется во имя истинной веры.

Беспечного жениха вместе с его подданными и единоверцами обманом завлекли в Париж, где их ждали шпаги убийц в ночь на 24 августа – канун Дня святого Варфоломея.

Королевы Наваррской уже нет в живых. Адмирал поправлялся от ран, но он не должен дожить до утра. Двух вождей гугенотов уничтожили за несколько дней!

А скольких их приверженцев ожидает та же судьба, прежде чем истечет эта страшная ночь!

На его шляпе был белый крест, а на рукаве – белый шарф.

Бласко подумал о своих друзьях на улице Бетизи – о Пьере и его отце, о юной пуританке Жюли.

Он схватил шпагу, но внутренний голос шепнул ему: «Что ты делаешь? Ведь ты в полной безопасности. Ты испанец и добрый католик. Никто тебя не тронет. У тебя есть белый крест и шарф. Пускай они делают свою кровавую работу – твой король и повелитель ожидает, что ты им поможешь, ибо все это происходит с полного одобрения Испании. Кто знает, быть может, именно ради дружбы с Испанией королева-мать решилась на такое. Говорят, что ее не интересует религия, что она по очереди благоволит то католикам, то гугенотам в зависимости от выгоды. Твой долг обнажить шпагу и стать рядом с убийцами!»

А Пьер? А Жюли? Бласко представил юную девушку в лапах кровожадных фанатиков.

Шум на улицах становился все сильнее. Бласко снова посмотрел в окно. Внизу он увидел два тела, извивающиеся в предсмертной агонии в луже крови. По улице бежала женщина с ребенком на руках. За ней гнались двое мужчин с обнаженными шпагами.

Женщина упала на колени, пытаясь защитить ребенка, и Бласко услышал ее крик:

– Пощадите!

В ответ двое убийц пронзили ее шпагами. Ребенок выпал у нее из рук, и один из негодяев тут же отрубил ему голову.

– Пошли, друг! – окликнул его второй. – Потрудимся во славу Святой Церкви!

Они убежали, сверкая в темноте белыми шелковыми шарфами; с их клинков капала кровь.

Чувствуя, как к горлу подступает тошнота, Бласко в ужасе смотрел на трупы женщины и ребенка.

Потом со шпагой в руке он сбежал с лестницы и ринулся на улицу.

Бласко мчался в сторону улицы Бетизи. Отовсюду слышались вопли умирающих. Убийцы не щадили ни мужчин, ни женщин, ни детей. В воздухе стоял запах крови. Мимо Бласко прошли несколько человек, похожих скорее на диких зверей – их лица искажала жажда убийства.

– Пойдем, дружище, – окликнул его один из них, заметив на нем крест и шарф. – У нас еще много дел. К утру в Париже не должно остаться ни одного еретика.

Бласко взмахнул шпагой.

– Я иду туда.

– Клянусь всеми святыми, он прав! – воскликнул один из убийц. – На улице Бетизи нам всем хватит работы!

Они повернулись и побежали следом за Бласко, прикончив по пути какого-то несчастного старика. Бласко мчался вперед, ничего не замечая.

– Наверняка мсье де Гиз захочет своей рукой отправить адмирала на тот свет! – воскликнул один из бегущих позади. – Он должен отомстить за своего отца![37]

Бласко увидел толпу людей у дома адмирала. Он слышал крики, а подойдя ближе, узнал в высоком мужчине, окруженном друзьями, Анри де Гиза. Мертвое тело адмирала выбросили из окна, и де Гиз наступил на него ногой.

Спутники Бласко приветствовали это зрелище воплями:

– Смерть еретику! Да здравствует Гиз!

Но Бласко не стал задерживаться. Он смотрел на другой дом, вход в который уже штурмовали несколько человек. Бласко присоединился к ним в тот момент, когда они взломали дверь.

Пробившись внутрь вместе с нападавшими, Бласко увидел Пьера и его отца в ночных халатах. Пьер сразу узнал его.

– Бласко! – крикнул он. – Значит, вы на их стороне? Вы пришли убивать?

Это было все, что успел сказать несчастный юноша, прежде чем шпага пронзила его тело, и он рухнул наземь.

Чувствуя на себе взгляд умирающего, Бласко по мчался вверх по лестнице, покуда его спутники расправлялись с престарелым отцом Пьера и слугами, которые рыдали, заламывая руки.

– Жюли! – крикнул он. – Где вы? Это Бласко!

Он нашел ее в одной из спален. Быстро накинув плащ на голое тело, она встала с кровати.

Жюли сразу заметила белый крест на шляпе Бласко и белый шарф на его рукаве. Она видела из окна ужасы, творящиеся на улице, и знала, что убийцы находятся внизу.

– Вы с ними? Вы… вы дьявол!

– Молчите, дурочка! – крикнул Бласко. Он увидел лестницу, ведущую на чердак. – Быстро выбирайтесь на крышу! Нельзя терять ни секунды!

Жюли повиновалась. Бласко последовал за ней. Едва он успел закрыть за собой люк, как услышал топот ног и крики на лестнице.

– Идите к трубе, – шепнул он девушке. – С Божьей помощью мы сумеем спрятаться.

Они подползли к трубе и скорчились за ней. Шум доносился отовсюду – внизу продолжалась бойня.

– Пьер, – прошептала Жюли. – Мой отец… Они внизу. Мы должны помочь им!

Бласко покачал головой.

– Слишком поздно? – с трудом вымолвила она.

Он молча кивнул.

Жюли закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Бласко был рад, что она хотя бы короткое время не будет видеть творящихся внизу ужасов.

Несколько часов они оставались на том же месте. Бласко боялся шевельнуться – он слышал, как убийцы стреляют в тех, кто, подобно им, искал спасения на крыше. Мысли его бешено работали. Он должен увести Жюли из дома. Если они доберутся до его комнаты в гостинице, возможно, хозяин поможет ему присмотреть за девушкой, пока не кончится это безумие.

В Жюли легко могли узнать молодую гугенотку, прибывшую в Париж со свитой Жанны Наваррской. Ей было небезопасно появляться на улицах.

Тем не менее, им нельзя было долго оставаться на крыше. Когда рассветет, их могут заметить.

Отчаянный план пришел в голову Бласко. В конюшнях позади дома, несомненно, должны быть запасы сена и какие-нибудь мешки. Что, если он раздобудет большой и достаточно крепкий мешок, чтобы отнести в нем Жюли на спине в свою гостиницу? Бласко сообщил ей о своем намерении. Жюли пришла в ужас при мысли, что ей придется остаться одной, и судорожно вцепилась в него. Было нелегко узнать в этой смертельно напуганной девушке ту ревностную гугенотку, которая пыталась обратить Бласко в свою веру. В другое время это его позабавило бы и он стал бы поддразнивать девушку, но сейчас Бласко испытывал к ней только жалость и нежность. Он понимал, что если переживет эту ночь, то уже никогда не будет тем легкомысленным молодым человеком, который отмахивался от серьезных дел, думая лишь о развлечениях.

Бласко осторожно вернулся на чердак и спустился по лестнице, перешагивая через мертвые тела. На несколько секунд он задержался возле Пьера, лежащего на спине и глядящего вверх невидящими остекленевшими глазами. На красивом лице юноши застыло выражение укора.

– Пьер, – пробормотал Бласко, – если бы ты знал… Что ты думал обо мне в последнюю минуту, мой бедный друг-гугенот?

Понимая, что никогда не сможет забыть выражение этого лица, он поклялся себе, что не оставит Жюли до тех пор, пока она будет нуждаться в нем.

Найдя то, что искал, Бласко вернулся к Жюли. Привел девушку в конюшню, засунул в мешок, прикрыл сверху сеном, взвалил мешок на спину и направился в гостиницу.

Бласко шел по залитым кровью парижским улицам, обливаясь холодным потом и радуясь, что Жюли не может видеть того, что видит он.

Три дня они скрывались в его комнате.

Как объяснить то, что произошло за эти три дня?

Бласко не любил Жюли – он жалел ее. Жюли тоже не любила его, но она была одинока, напугана и смотрела на него как на своего защитника.

Когда Бласко уходил, девушка дрожала от страха, а когда он возвращался в комнату, в ее глазах вспыхивала радость.

Бласко не смог бы спасти девушку, если бы не его друг, хозяин гостиницы. Бласко не сказал ему, что Жюли гугенотка, но он, возможно, сам об этом догадался. Хозяин был французом, парижанином и добрым католиком, но l'amour[38] всегда казалась ему самой прекрасной вещью на свете, перед которой должно отступать все остальное.

Храбрый и красивый испанец влюбился в маленькую гугенотку и пронес ее в мешке по улицам, на которых свирепствовала резня. Это была самая романтическая любовь, какую только можно вообразить. Поэтому, даже если она действительно гугенотка, он должен помочь им спастись.

Матиас всегда был готов услужить им. Казалось, у парня было что-то на совести, побуждающее его стремиться видеть своего хозяина счастливым с красивой молодой девушкой.

Жюли боялась покидать комнату Бласко. По ночам она просыпалась, думала об отце и брате и плакала как ребенок, кем, в сущности, и была.

– Теперь у меня никого нет, – всхлипывала девушка. – Я осталась совсем одна.

Естественно, Бласко обнимал и утешал ее, говоря, что она никогда не будет одинокой, покуда он рядом с ней.

Жюли прижималась к нему и просила прощения, что плохо о нем думала. Она плакала, и Бласко вытирал ей слезы.

Казалось невероятным, чтобы в такое печальное время они стали любовниками. Ни Бласко, ни девушка не хотели этого.

Тем не менее, это произошло само собой, когда Жюли лежала рядом с Бласко на его кровати, так как она боялась отходить от него ночью.

Бласко навсегда запомнил, как это случилось. Внизу проходила процессия к кладбищу Невинно Убиенных. Говорили, что там зацвел боярышник и что это является знаком, будто Бог и его святые благословили бойню и довольны теми, кто пролил кровь еретиков.

Процессия, возглавляемая священниками, певшими хвалу Господу и Святой Деве, задержалась у виселицы, на которой раскачивалось изуродованное тело великого и благородного Колиньи, извлеченное из реки, куда его бросила толпа.

Пение священников слышалось в комнате, Жюли начала плакать, и Бласко обнял и поцеловал ее, желая утешить.

Тогда их и обуяла та горькая страсть, не похожая на то, что приходилось испытывать Бласко, имевшему немалый опыт в эротических делах.

В городе было спокойно, когда они его покидали.

Бласко задумчиво смотрел на девушку, которую вез с собой в Испанию. В охваченном безумием Париже ему этого хотелось больше всего на свете, но теперь его одолевали сомнения.

Бласко понимал, что должен жениться на Жюли. Она, несомненно, считает себя оскверненной и будет думать, что проклята навеки, если они не поженятся. Как-то Жюли сказала, что хочет лишить себя жизни – ведь теперь, когда ее отец и брат убиты, а она стала «нечистой», ей больше незачем жить. Именно тогда Бласко заговорил о браке – это было единственным утешением, которое он мог предложить ей в маленькой комнатушке, где ему довелось испытать больше эмоций, чем за всю прошлую жизнь. Тогда казалось самым главным не дать Жюли впасть в безысходное отчаяние.

Но когда они покинули залитый кровью Париж, события августовских дней и ночей стали казаться все более фантастичными. Если бы их жизни после того, что им довелось перенести, не изменились столь трагическим образом, Бласко и Жюли никогда бы не поверили в реальность происшедшего – их ум не смог бы постичь тот ужас, который видели их глаза.

Теперь, когда им удалось спастись, Бласко стал понимать, что реальность вернулась к ним вместе со множеством проблем. Холодные и суровые факты повседневной жизни пришли на смену фантастическому ночному кошмару.

Бласко пытался представить себе Жюли в католическом доме Каррамадино и понимал, что ее присутствие создаст непреодолимые трудности.

Пожалуй, думал он, ей было бы лучше вернуться к себе домой в Беарн. Там она могла бы выйти замуж за гугенота, похожего на Пьера, и позабыть о происшедших ужасах.

Но Жюли не сделала бы этого. Строгий пуританский кодекс предлагал лишь один путь к спасению для того кто совершил грех прелюбодеяния.

Бласко понимал, что они связаны друг с другом. Он веселый и беспечный авантюрист, связан с юной пуританкой.

– Ему пришлось предупредить девушку, что в его доме ей придется читать свои молитвы тайно.

– Это мой крест, и я должна нести его, – ответила она.

Сколько раз он думал то же самое о себе, глядя на девушку, едущую рядом.

Как жестока жизнь! Бласко мечтал о женщине, которая будет смеяться и петь вместе с ним, танцевать для него и заниматься любовью весело и радостно, а не с чувством стыда.

– О, Бьянка, Бьянка! – пробормотал он. – Где же ты!

Часть третья ДЕВОН

Лето 1582 года

Исабелья и Бьянка находились в доме, обращенном фасадом к Плимутскому проливу. Исабелья сидела у окна, а Бьянка раскладывала на полу карты.

Прошло десять лет с тех пор, как они покинули Испанию; за это время каждая из них родила ребенка, а этот дом начал им казаться их собственным домом.

Взгляд Исабельи был устремлен на море. Казалось, будто в голубые волны бросили тысячи бриллиантов, которые теперь блестели и мерцали перед ее глазами. Она часто сидела у окна, смотря на море. Ей приходилось видеть его разгневанным и почерневшим, когда огромные валы вздымались, словно животные, вставшие на дыбы и готовые растоптать каждого, кто попадется им на пути. Она видела море прозрачно-зеленоватым в наступающих сумерках и поблескивающим алым отсветом во время восхода солнца. Море всегда чаровало Исабелью, и ее глаза то и дело окидывали горизонт в поисках корабля. То, что желала увидеть, она искала в море, а Бьянка – в картах.

– Он скоро вернется, – сказала Бьянка. – Так говорят карты.

Исабелья слегка вздрогнула. Она ненавидела капитана Марча, а он ненавидел ее. Тем не менее, капитан женился на ней из-за Пилар – их дочери, плода насилия и жестокости. Девочка унаследовала от Исабельи темные глаза и овальное лицо, а от отца – неукротимый характер, бесшабашность и другие черты, присущие искателям приключений. Это было странное сочетание.

Исабелья часто вспоминала ужасающие события прошлого. Глядя на море, она пыталась оживить в памяти все подробности, хотя они вызывали у нее страх и отвращение.

Бьянка, нахмурившись, смотрела на карты – ее смуглый палец указывал на одну из них. Втайне она тоже поджидала возвращения капитана. Бьянка подходила ему больше, чем Исабелья, – она была цыганкой, привыкшей к грубости и умевшей постоять за себя.

Исабелья помнила, как Марч вышел из каюты, в первый раз изнасиловав Бьянку – с синяком под глазом и следами от ее ногтей на щеках. Она помнила его блестящие глаза и громкий смех. Насилие над Бьянкой удовлетворило капитана так, как никогда бы не могло удовлетворить насилие над Исабельей.

Тем не менее, настал и ее черед. Она потеряла сознание и благодарила Бога за это.

С ними было еще шесть женщин. Одна из них предпочла смерть и прыгнула за борт. Удивительно, насколько по-разному действуют на людей одни и те же обстоятельства. Еще одна женщина была беременна – на корабле у нее случился выкидыш, и она умерла по дороге к Англии. Остались в живых еще четыре женщины, кроме Исабельи и Бьянки. Толстая и веселая Карментита, не обладавшая ни красотой, ни приданым, чтобы выйти замуж, теперь прислуживала в доме капитана и была весьма довольна обращением – она никогда не думала, что с ней может произойти такое. Еще две пленные женщины уехали в другие области Англии, а последняя, Мария, служила в помещичьем доме, который принадлежал сэру Уолтеру Харди и находился в миле от дома капитана Марча. Мария рассказала свою историю хозяйке дома, и Харди, не питавшие дружеских чувств к капитану Марчу, взяли ее к себе и хорошо с ней обращались. Мария выглядела хорошо одетой респектабельной служанкой, которую ценят и любят хозяева.

Исабелья часто думала о Карментите, Марии и женщине, которая бросилась в море, и часто сравнивала себя с Бьянкой.

Она подобрала свое рукоделие. В этом доме, так не похожем на дом ее отца, Исабелья старалась создать покой и уют. Капитан в силу своей профессии редко бывал в Англии, но его забавляло то, как испанская леди ведет его хозяйство. Иногда он смотрел на нее и разражался громким смехом.

– Не так уж глупо я поступил, когда вторгся в Испанию и привез оттуда жену! – говорил капитан.

Но она никогда бы не стала его женой, если бы не Пилар.

Когда девочка родилась, капитан обращал на нее не больше внимания, чем на сына Бьянки, Роберто. Казалось, он впервые заметил Пилар, когда ей исполнилось четыре года.

Исабелья хорошо помнила этот случай. Она, как и теперь, сидела у окна, смотрела на приближающийся корабль капитана Марча и дрожала всем телом. Острые глазки девочки заметили ее дрожь. Пилар, очень любившая мать, видела страх на лице у Исабельи и понимала, что это каким-то образом связано с кораблем в проливе.

Девочка не помнила отца, так как он отсутствовал два года. Его плавания были долгими, но после рейда вглубь Испании он получил определенную известность и без труда мог найти тех, кто был готов вложить деньги в новый корабль для такого храброго капитана. Он плавал далеко и возвращался с бесценными сокровищами. Сама королева дала ему аудиенцию и милостиво приняла свою долю добычи.

Капитан Марч приехал и во время, проведенное дома, иногда уделял внимание Исабелье, но чаще всего хотел Бьянку.

Исабелья изнемогала от страха, ожидая его прихода в резной кровати, красивые шелковые занавеси которой были, по словам капитана, позаимствованы у испанцев в Мексике и, следовательно, являлись подходящим украшением для ложа его испанской женщины.

Как часто Исабелья слышала шорох отодвигаемого полога и видела перед собой ухмыляющееся лицо капитана Марча! Бьянка старалась помочь ей, отвлекая на себя внимание капитана, но ему требовалось много женщин. Иногда, для разнообразия, он использовал Карментиту.

Итак, Исабелья дрожала, и четырехлетняя малютка Пилар это заметила. Когда на пороге появился мужчина огромного роста с коричневым от загара лицом и светлыми волосами, она приняла его за людоеда. Пилар не умела бояться, как и ее отец, и умела любить, как ее мать, но теперь она сразу научилась ненавидеть, и объектом ее ненависти стал светловолосый бронзоволицый великан.

Пилар преградила ему путь, твердо упираясь в пол маленькими ножками.

Капитан заметил ее, но дети его не занимали. Он, разумеется, знал, что у него есть дочь, но относился к этому с полным равнодушием – будь Пилар мальчиком, он мог бы проявить к ней хоть какой-то интерес. Капитан прошел бы мимо девочки, но две маленькие ручки вцепились ему в ногу, и Пилар крикнула:

– Уходи, ты плохой! Ты здесь не нужен!

– Кто это выгоняет меня из собственного дома? – осведомился капитан своим рокочущим голосом. – Кто этот бесенок?

– Я не бесенок, – ответила девочка. – Я Пилар.

Исабелья подбежала, чтобы унести ребенка, но капитан опередил ее. Он поднял Пилар высоко над головой своими огромными ручищами.

– Ну и что же хочет мне сказать храбрая малышка Пиллер? – Капитан всегда переделывал испанские имена и слова на английский лад, выражая тем самым свою ненависть и презрение к Испании и испанцам.

– Не Пиллер, а Пилар, – поправила девочка. – И она хочет сказать, чтобы ты ушел.

Исабелья в ужасе затаила дыхание. Она ожидала, что капитан швырнет ребенка на пол. Но он продолжал держать Пилар одной рукой, а другой отодвинул от себя Исабелью.

– Ты все еще хочешь, чтобы я ушел? – спросил он.

Пилар начала кричать и лягаться:

– Да, хочу! Уходи!

Она говорила по-английски с таким же акцентом, как ее мать, Бьянка и Карментита. Исабелья думала, что это еще сильнее рассердит капитана. Но его золотистая борода начала вздрагивать от сдерживаемого смеха. Впрочем, подобное веселье могло обернуться прелюдией к взрыву ярости.

– Пилар, не говори такие вещи! – воскликнула Исабелья.

Личико Пилар сморщилось от гнева. Она начала побаиваться этого великана с могучими руками. Но страх всегда придавал ей дерзости.

– Уходи! Уходи! – кричала она, продолжая вырываться.

– Теперь я не сомневаюсь, мисс Пилар, – промолвил капитан, – что вы моя дочь.

Он опустил девочку так, чтобы ее лицо оказалось на одном уровне с его лицом, и сжал ей ухо двумя пальцами. Исабелья вздрогнула – она знала, насколько это болезненно. Но Пилар и не думала утихомириваться.

– Что ты сделаешь, если я отпущу тебя? – осведомился капитан Марч.

– Убью тебя! – крикнула Пилар.

– Чем? – с интересом допытывался он.

– Руками!

Капитан взял ее за руку.

– Это оружие выглядит внушительно.

Внезапно он подбросил девочку к потолку и ловко подхватил ее. Испуганная Пилар рассмеялась от облегчения.

Несколько секунд капитан молча смотрел в ее большие темные глаза под длинными черными ресницами.

– Ну, мисс Пиллер… – заговорил он.

– Пилар, – поправила девочка.

– Пиллер, – повторил капитан. – Моя малышка Пиллер.

Внезапно он поставил ее на пол, расхохотался и вышел, не сказав ни слова Исабелье.

С этого времени капитан часто разговаривал с Пилар и даже подарил ей гребень из слоновой кости, украшенный рубинами.

Когда он возвращался из плавания, то первым делом искал свою малышку Пиллер.

– Мы поженимся, – заявил капитан Исабелье. – Когда-нибудь моя малышка Пиллер получит все, что у меня есть, и я хочу, чтобы все было по закону.

Таким образом, Исабелья стала женой капитана Марча. Она понимала, как удивляет его то, что Пилар ее дочь. Будь она дочерью Бьянки, это было бы для него более понятно. Тем не менее, капитан был доволен. Исабелья казалась ему куда более подходящей женой, чем Бьянка, так как брак с ней помогал поддерживать сносные отношения с соседями. Далеко не каждое плавание было успешным – пиратская жизнь полна риска, и капитану часто приходилось занимать деньги, а люди куда более охотно предоставят ссуду женатому моряку, нежели содержащему гарем. Так что он женился на Исабелье не только ради Пилар, но и ради дела.

Теперь, когда капитан возвращался домой, девочка первой бежала ему навстречу, рассматривала привезенные им сокровища и выбирала себе подарки, в которых, как ни странно, он никогда не мог ей отказать.

Со временем Пилар стала все больше отдаляться от матери и сближаться с отцом. Независимому характеру девочки больше соответствовал свирепый английский пират, чем мягкая и добрая испанская сеньора. Это заставляло Исабелью вдвойне страшиться возвращения мужа, хотя теперь он посещал ее в спальне крайне редко. Капитан откровенно заявлял, ибо всегда был откровенен, что его тошнит от манер знатной леди, и предпочитал провести часок с отчаянно сопротивляющейся Бьянкой или податливой Карментитой, раз уж его тянуло к испанкам.

Растущая дружба между десятилетней дочерью и ее безжалостным отцом пугала Исабелью. Юная Пилар все сильнее привязывалась к капитану Марчу. Они вместе катались верхом, капитан щедро одаривал дочь драгоценностями и учил ее быть такой же грубой и жестокой, как он сам, поэтому Исабелья радовалась, что муж редко бывает дома.

Сейчас она ожидала его возвращения. Прошло два года с тех пор, как капитан отправился в очередное плавание. Исабелья каждый день сидела с шитьем у окна, бросая взгляды на горизонт, а Бьянка то и дело совещалась со своими картами.

Бьянка была уверена, что капитан на пути домой, и радовалась этому. В своей ненависти к нему она обретала невероятное наслаждение. Ненависть и страсть часто идут бок о бок. После того как Бьянка впервые предложила себя капитану вместо Исабельи, она хоть и отбивалась от него ногтями и зубами, но сознавала, какое удовольствие они могут доставить друг другу.

Бьянка ненавидела капитана за то, что он увез ее из Испании, куда Бласко в один прекрасный день, несомненно, прислал бы за ней, но была благодарна ему за те часы, которые они проводили вместе, так как это помогало ей забыть тоску о Бласко.

Бьянка принадлежала к тем женщинам, которые не могут долго жить без любовника.

Глядя на карты, Бьянка знала, что Исабелья, сидящая у окна, вспоминает то страшное время, когда их родная земля исчезала за горизонтом, а они были во власти жестоких английских пиратов.

Капитан Марч выбрал их обеих, и за это они должны испытывать к нему благодарность. Другим, исключая Карментиту, пришлось куда хуже.

Бьянка удивлялась странному обороту событий. Они обе любили Бласко и обе стали любовницами пирата. Ясно, что судьба связала их воедино.

Их привезли в дом у моря, и Бьянка не сомневалась, что море поможет им спастись. В теплые дни ей часто чудилось, что юго-западный ветер доносит пряные запахи Испании.

Бьянке показалось, будто свершилось чудо, когда она поняла, что ждет ребенка, отцом которого может быть только Бласко.

Дом, куда привез их пират, был не так велик, как дома семей де Арис и Каррамадино, но оказался достаточно удобным. Нависающие фронтоны радовали глаз, сады были очаровательны; в самых неожиданных местах многочисленных комнат таились маленькие альковы; кухни, кладовые и погреба были полны вкусной еды и хорошего вина. Приезжая домой, капитан любил жить с комфортом, и слугам приходилось пребывать в постоянной готовности к его возвращению.

В таком доме ребенку Бьянке могли быть обеспечены необходимые удобства, поэтому она отложила на будущее планы бегства.

Бьянка хранила в секрете свою беременность, пока не узнала, что Исабелья также ждет ребенка, но решила не говорить ей, что отец ее ребенка – Бласко. Она знала, что Исабелья, сидя у окна и глядя на море, мечтает, что Бласко придет ей на помощь, подобно тому, как перед свадьбой с Доминго надеялась, что Бласко приедет и увезет ее.

Бьянка не могла нанести Исабелье еще один удар. Ей следовало оберегать и защищать свою хозяйку.

Однажды Исабелья сказала ей:

– Иногда я думаю, что мне остается только лишить себя жизни. Жаль, что мне не хватило смелости прыгнуть за борт, как сделала одна из нас. Она умерла, прежде чем позор коснулся ее.

– Лишать человека жизни – злое деяние, – отозвалась Бьянка, – даже если это твоя собственная жизнь.

– Но страдать от стыда…

– Ты убила бы не только себя, но и своего ребенка.

– Его ребенка, Бьянка, не забывай об этом.

– Я не забываю, Исабелья. У меня тоже будет ребенок.

Исабелья уставилась на нее.

– У тебя?! У нас обеих… в одно и то же время…

Бьянка кивнула. Она знала, что ее ребенок родится на месяц или два раньше ребенка Исабельи, но это можно будет решить в свое время.

– Этого следовало ожидать, – сказала Бьянка.

– Теперь пришел конец всем надеждам, – промолвила Исабелья. – Я больше не хочу, чтобы моя семья отыскала меня. Пусть они никогда не узнают, что со мной случилось.

Но чувства Бьянки были совсем иными. Ей не приходилось делать над собой усилие, чтобы утешать Исабелью. Иметь ребенка чудесно, тем более что в этом ребенке она вновь обретет Бласко!

Разумеется, все должны думать, что она беременна от капитана, – тогда малыш будет обеспечен всем необходимым. Бьянка подолгу разговаривала с Исабельей о детях, но Исабелье было трудно понять, почему она так счастлива.

Роберто родился на шесть недель раньше Пилар.

– Мальчик родился преждевременно, – заявила Бьянка. – Иногда такое бывает.

Она была почти полностью счастлива. Мальчик был красивым, здоровым и, как ей казалось, походил на Бласко. Бьянка радовалась, что ей удалось провести капитана. Он изнасиловал ее, но не смог сделать матерью своего ребенка. Роберто был плодом настоящей любви. Она обожала сына и твердо решила посвятить ему всю жизнь.

Ребенок Исабельи появился на свет после долгих и трудных родов. Это была темноглазая светловолосая девочка – с самого начала стало ясно, что маленькая Пилар походит на мать только внешне.

Зато, думала Бьянка, оба ребенка похожи на своих отцов.

Роберто, чье природное обаяние помогало ему выходить сухим из воды в случае любых неприятностей, был ленив, как и Бласко; ему нравилось часами греться на солнце. Пилар, напротив, была полна кипучей энергии – она постоянно втягивала Роберто в разные шалости и проказы, задирая и поддразнивая его. Роберто был испанцем с головы до пят, в то время как в Пилар давала о себе знать английская кровь отца-пирата.

Но Бьянку беспокоило, что Роберто нисколько не интересовал капитана.

Бьянка часто проводила с ним ночи, когда он бывал дома, но не могла пробудить в нем никаких чувств к мальчику.

Она догадывалась о причине. Должно быть, эта сплетница Карментита рассказала капитану, когда родился Роберто.

– Ты не проявляешь никакого интереса к своему сыну, – однажды ночью упрекнула Бьянка капитана Марча.

– Этот цыганский мальчишка мне не сын! – огрызнулся он в ответ.

Бьянка тут же закатила ему пощечину, чем вызвала взрыв хохота. Капитану нравилось вызывать ее на подобные выходки – это давало ему возможность показать ей, что, несмотря на всю ее неукротимость, она ему не пара.

– Что ты имеешь в виду? – осведомилась Бьянка.

– То, что ты уже была беременна, когда мы встретились.

– Это ложь!

Капитан ухватился за одно из колец в ее ушах, и она закричала от боли.

– Отпусти!

– Не смей мне лгать! – предупредил капитан. – Иначе пожалеешь.

– Я не лгу!

– Ребенок родился слишком рано. По-твоему, я не знаю, что происходит у меня в доме?

– Некоторые дети рождаются преждевременно.

– Да, но они маленькие и хилые, а твой ублюдок появился на свет здоровяком.

– Кто тебе это сказал?

– Не думай, что я прихожу сюда для того, чтобы меня расспрашивала цыганка.

– А я прихожу сюда не для того, чтобы меня называли лгуньей!

Бьянка направилась к двери, но капитан подошел к ней и отшвырнул назад, словно перышко.

– Ты будешь приходить сюда, когда мне этого захочется, – сказал он.

– Если ты признаешь своего сына!

Голубые глаза капитана сверкнули. Он ухватил ее за волосы и тряхнул так сильно, что у нее закружилась голова.

– Прекрати болтать, цыганка. Мне нужно от тебя только одно, и это никак не болтовня.

Бьянка стала вырываться, но он только смеялся над ее усилиями. Из подобных схваток она выходила вся в синяках, и почти рыдая от злости. Но такие сцены часто происходили между ними, доставляя обоим величайшее удовлетворение.

– Это Карментита наплела тебе такую чушь? – спросила потом Бьянка.

– Когда я спрашиваю о происшедшем в моем доме, то бываю суров, не получая правдивых ответов.

– Ты просто безмозглый слонище, если веришь всякому вздору!

– Так вот почему ты так старалась меня ублаготворить, – усмехнулся капитан. – Надеялась заполучить меня в отцы твоему отродью!

– Я старалась тебя ублаготворить?

– Забыла, как ты оттолкнула бедняжку Исабелью?

– Ну и что из того? Ребенок твой! Странный ты мужчина, если не хочешь иметь сына.

– Хочу, но я должен быть уверен, что это мой сын.

– Ты убедишься в этом, когда он подрастет.

Но капитан не верил ей и не удостаивал Роберто ни единым взглядом. Он не возражал против присутствия мальчика в доме, но ясно давал понять, что никогда не признает его своим сыном.

Однако Бьянка была полна решимости добиться своего.

Впрочем, ей мало что удалось сделать. Она поднялась на чердак, где спали Карментита и другие служанки, сорвала с Карментиты одеяло и, перевернув толстуху лицом вниз, стала дубасить ее палкой.

Карментита вопила и пыталась встать, но безуспешно. Сбежавшиеся слуги покатывались со смеху, а когда экзекуция прекратилась, плачущая Карментита заявила, что не успокоится, пока не отомстит Бьянке. Позднее она говорила слугам, что Бьянка ревнует, так как капитан предпочел упитанную испанку костлявой цыганке, и эта мысль до того пришлась ей по душе, что она почти простила Бьянку.

Бьянка говорила сыну, что он должен стараться понравиться капитану, но Роберто не мог этого добиться – его серьезные темные глаза всегда смотрели на хозяина дома с солидного расстояния, а когда капитан кричал: «Пошел вон, цыганенок!» – Роберто был готов тут же обратиться в бегство.

Но Бьянка верила, что когда-нибудь заставит капитана признать ее сына. По этой причине она ежедневно раскладывала на полу карты, надеясь, что вскоре корабль появится в проливе, а в доме раздастся крик: «Капитан вернулся!»

Вскоре после полудня Исабелья позвала к себе дочь.

Они недавно пообедали, и теперь Пилар пришло время выслушивать ежедневные наставления. Для этого она ходила в дом пастора, где сидела рядом с Роберто в большой комнате, выходящей окнами на кладбище, и оба с нетерпением ждали, когда пройдет час, и они снова будут свободны.

– Пилар, любимая, – заговорила Исабелья, – ты должна обещать мне уделять большее внимание тому, что говорит мистер Пауэр. Ты ведь не хочешь, чтобы он считал тебя глупой?

– Нет, мама.

– Тогда постарайся учиться более усердно. Роберто успевает лучше тебя.

– Роберто – лентяй!

– Выходит, ленится не он, а ты.

– Я не ленюсь, мама. Просто мне хочется погулять на солнышке, и Роберто тоже, но он слишком ленив, чтобы хотеть так сильно, как я, поэтому сидит и делает все, что ему говорят.

– Повторяю, ленив не он, а ты. Ты должна работать усерднее.

– Да, мама.

Исабелья поцеловала юное личико. Она думала о том, какой была бы ее жизнь, если бы этот дом был домом, где ей следовало жить в почетном и достойном браке. Исабелья представляла рядом с собой мужа, разговаривающего с их дочерью, но этим мужем всегда был Бласко, так как она продолжала верить, что он бы увез ее до свадьбы с Доминго. Но тогда этот ребенок никогда бы не появился на свет, ведь Пилар могла быть дочерью только Энниса Марча, и никого другого.

Исабелья прижала к себе девочку и горячо ее поцеловала, но Пилар сразу вырвалась. Роберто любил, когда его ласкали, если Бьянка целовала его, он всегда обнимал ее за шею. Они были очень разными – Пилар и Роберто…

– Запоминай все, чему учит тебя мистер Пауэр, и тогда мне не придется стыдиться тебя, если…

Исабелья умолкла. Впервые Пилар была заинтересована. «Если что?» – хотела она спросить. Но в этом доме были секреты, которые хранили от ушей десятилетней девочки.

Если они думают, будто могут что-то скрыть от нее, думала Пилар, то они ошибаются.

– Я узнаю все, что захочу! – хвасталась она Роберто.

Пилар вообще была великой хвастуньей, причем если она чего-то боялась, то хвасталась с удвоенной силой, так как это придавало ей смелости. Девочка знала, что, если она будет трусихой, отец станет ее презирать, а единственным, чего она не смогла бы вынести, было отцовское презрение.

Ее отец был самым храбрым человеком в мире! Неудивительно, что мать Роберто всегда притворялась, будто он отец ее сына.

Можно было узнать множество интересных вещей, если держать открытыми глаза и уши. Роберто никогда этого не делает, потому что он лентяй. Он хочет только лежать на солнце, прислушиваясь к шуму волн, или смотреть на море. Пилар постоянно приставала к нему с вопросами:

– Роберто, кто твой отец, если это не капитан! Роберто, почему моя мама все время смотрит на море, как будто ждет чего-то? Роберто, кто жена моего отца – моя мама или твоя? Роберто, почему моя мама печалится, а твоя – радуется, когда капитан возвращается домой?

Но Роберто только пожимал плечами, смеялся и говорил:

– Какое это имеет значение?

Тогда Пилар подбегала к нему и начинала трясти. Равнодушие и апатия выводили ее из себя.

– Я хочу знать… – Она широко разводила руками, словно хотела объять весь мир и все знания.

Роберто смеялся над ней:

– Ты хочешь знать те вещи, которые от тебя скрывают. Все женщины таковы.

Он, как всегда, повторял то, что говорили другие. Роберто был слишком ленив даже для того, чтобы иметь собственные мысли.

Несмотря на это, они были друзьями. Энергия Пилар и леность Роберто хорошо дополняли друг друга. Каждый сдерживал другого. Кроме того, они росли вместе и чувствовали, что мир будет неполон без одного из них.

– Если – что, мама? – спросила Пилар.

– Что ты имеешь в виду, девочка?

– Ты сказала, что стыдилась бы меня, если…

– Если бы ты плохо училась.

– Нет! Если что-то еще! Что ты хотела сказать? – В темных глазах Пилар горело любопытство. Исабелья слегка покраснела и плотно сжала губы, словно боялась, что дочь с помощью каких-то чар вынудит ее проговориться, подобному тому, как заклинатель вынуждает змей проделывать то, чего он хочет. Сердце Пилар возбужденно забилось, как бывало всегда, когда она рассчитывала сделать очередное открытие.

– Найди Роберто и беги с ним к мистеру Пауэру, – сказала Исабелья. – А не то вы опоздаете.

Пилар побежала, приподняв юбки, чтобы не запутаться в них.

Роберто лежал в саду, наблюдая за муравьями, ползущими по травинке. Пилар улеглась рядом с ним.

– Что там такое?

– Муравьи, – ответил он. – Понаблюдай за ними, Пилар. Они проделывают странные вещи.

– Как и люди, – сказала Пилар. – Как ты думаешь, Роберто, наши родственники когда-нибудь приедут повидать нас?

Роберто не ответил. Он часто не отвечал на вопросы Пилар, так как она практически задавала их сама себе.

– Должны же у нас быть родственники, – продолжала Пилар. – У капитана есть брат – мой дядя. Он тоже англичанин и моряк. Но наши матери – испанки. У нас должны быть испанские родственники. Почему мы ни чего о них не знаем? Испания далеко отсюда?

– Спроси у мистера Пауэра, он наверняка знает. Смотри! Один муравей что-то тащит. Это кусок соломинки, больше его самого!

– Ты не должен валяться в саду, – заявила Пилар. – Нам пора идти к мистеру Пауэру. У нас в доме три испанские женщины – моя мама, твоя мама и Карментита, и у каждой есть секреты. Это видно по их лицам.

– Даже если у них есть секреты, как это можно видеть по лицам? – осведомился Роберто.

– Секреты можно видеть, – упорствовала Пилар, – как вещи, которые мы пытаемся спрятать в карманах. Карманы оттопыриваются, и вещи становятся заметными… А вот и Карментита – она идет кормить павлинов. Эй, Тита!

Карментита повернулась, держа в руке пакет с зерном, и посмотрела на Пилар.

– Вам уже пора на урок, лентяи, – сказала она.

– Сейчас идем. Тита, ты когда-нибудь думаешь об Испании?

– Об Испании? Почему я должна о ней думать?

– Потому что это твоя родина.

Черные глаза Карментиты блеснули в складках жира – она хлопнула себя по бедрам и рассмеялась. Карментита часто смеялась, так как жизнь в доме капитана была ей по вкусу.

– Я знаю почему, – продолжала Пилар, часто высказывавшая вслух свои мысли. – Потому что Англия нравится тебе больше, чем Испания. Верно, Тита?

– Таким, как я, везде нравится.

Карментита не смогла научиться говорить по-английски так хорошо, как Бьянка и Исабелья, но это не мешало Пилар. Она знала, что из Карментиты можно вытянуть больше сведений, чем из всех остальных.

– Я знаю, почему тебе нравится Англия, Тита, – не унималась девочка. – Потому что тебе нравятся английские мужчины.

Карментита зашлась хохотом:

– Ну и нахальная же ты девчонка!

– Ты тоже, Тита, – отозвалась Пилар и дипломатически добавила: – Когда дело доходит до мужчин – если, конечно, они англичане.

Карментита смеялась не переставая. Пилар внимательно смотрела на нее, зная, что в таком состоянии она особенно болтлива.

– Ты нравишься им, потому что ты испанка, а они тебе, потому что они англичане.

– Я сейчас умру от смеха! – взвизгнула Карментита.

– Вот почему ты приехала в Англию. Ведь ты приехала сюда маленькой девочкой?

Глаза Карментиты снова блеснули.

– Пилар, ты задаешь слишком много вопросов.

– Вопросов не бывает слишком много, Тита. Когда ты маленькая, то можешь обо всем узнать, только задавая вопросы.

– Ну и хитрюга же ты! – воскликнула Карментита.

– Тита, что произошло, когда ты приехала в Англию?

Карментита покачала головой. Она выглядела печальной, но эта печаль была притворной. Ей не удалось обмануть Пилар.

– Ты приехала вместе с моей мамой и Бьянкой?

Карментита медленно кивнула, ее глаза стали стеклянными; Пилар знала, что так бывает у взрослых, когда они заглядывают в прошлое. Она подошла ближе и посмотрела Карментите в лицо.

– Ах! – Карментита поежилась. – Я никогда не забуду это время… Высокий мужчина с темными глазами, но не такой смуглый, как испанцы…

– Ну, Тита? – поторопила ее Пилар.

Но тут подошел Роберто, и Карментита умолкла.

– Ты все испортил! – закричала на Роберто Пилар, когда они отошли, оставив Карментиту кормить павлинов. – Я почти заколдовала ее, как заклинатель змею! Если бы не ты, я бы скоро все узнала!

– Узнала что? – осведомился Роберто.

Но Пилар уже утратила к этому интерес. Ее гнев улетучился так же быстро, как возник. Она оттолкнула Роберто и побежала к дому священника с криком:

– Не догонишь!

Роберто не делал попыток догнать ее, хотя и побежал следом. Они опаздывали на урок, и им казалось куда легче немного поспешить, чем отвечать на вопрос мистера Пауэра, что их задержало.

Когда Роберто добежал до надгробий, тянущихся вверх к дому мистера Пауэра, Пилар поджидала его там. Ее настроение снова изменилось. Теперь взгляд девочки сделался мечтательным.

– Когда я вырасту, – сообщила она, – то буду делать открытия.

– Открывать новые страны?

– И это тоже. Но в основном – чужие тайны.

У мистера Пауэра была колика, так что урок не состоялся. Миссис Пауэр предложила им войти и почитать книги, а мистер Пауэр спросит у них прочитанное, когда ему станет легче.

– Мы не сможем читать, миссис Пауэр, когда у бедного пастора колика, – ответила Пилар. – Лучше мы завтра придем на занятия.

– А до завтра мы будем молиться за него, – добавил Роберто.

Миссис Пауэр явно была не против отделаться от них.

– Вы славные ребятки, – улыбнулась она.

Пилар присела в реверансе, Роберто поклонился, и, когда миссис Пауэр закрыла дверь, они побежали назад мимо надгробий.

– Ты солгал, Роберто, – обвинила друга Пилар. – Ты сказал, что мы будем молиться за него.

– Пожалуйста, Боже, – затараторил Роберто, – пусть у мистера Пауэра пройдет колика! Видишь? Я не солгал!

– Но только не так скоро, – присоединилась к молитве Пилар. – Пусть ему станет легче, но не настолько, чтобы проводить уроки.

– Ты указываешь Богу, что нужно делать, а это дерзость, – заметил Роберто.

– Во всех молитвах и гимнах говорится, что Он должен делать. – Ее непоседливый ум тут же переключился на другое. – Только подумать, Роберто, что под всеми этими камнями лежат мертвецы. По-твоему, они могут нас слышать?

– Возможно, – ответил Роберто.

– Как спокойно ты об этом говоришь! А вдруг они встанут из могил и утащат нас под землю?

– Они не смогут. Мертвецы есть мертвецы.

– Пойдем посмотрим на склеп Харди.

– Зачем?

– Это не могила, а целый дом. Там полным-полно Харди.

– Ты просто сама себя пугаешь.

– А вот и нет!

Пилар снова побежала, и Роберто последовал за ней.

Склеп Харди являл собой весьма причудливое сооружение с мраморной фигурой, охраняющей дверь. Пилар подошла к ней и встала на цыпочки.

– Фигура зашевелится, если ты не поторопишься, – предупредила она Роберто. – Она на самом деле живая. По ночам она открывает дверь, и все мертвые Харди вы ходят на кладбище.

– Мертвые не могут оживать.

– А как же Судный день?

– Судный день не происходит каждой ночью.

– Да, но, возможно, мраморный человек думает, что они должны попрактиковаться к тому времени, когда Бог позовет их. А то до Судного дня они слишком окостенеют.

Она спустилась по сырым ступенькам к двери склепа.

– Тут чувствуется запах мертвых, они пахнут землей, холодом и сыростью.

– Поневоле будешь так пахнуть, если тебя похоронили сотню лет назад.

Пилар вздрогнула:

– Я больше не хочу здесь оставаться. Для этого не нужно особой храбрости – ведь мертвецы заперты в склепе. Куда больше смелости требуется, чтобы подойти к Харди-Холлу, перелезть через стену и пробраться в дом. – Внезапно она бросилась бежать и остановилась у покойницкой, поджидая Роберто.

Подул легкий юго-западный ветер, и Пилар принюхалась.

– Моя мама говорит, что когда ветер дует оттуда, она чувствует запах Испании, – сказал Роберто.

– Испании! Мы с тобой наполовину англичане, Роберто.

– Знаю.

– Правда, у нас испанские имена, но мы ничего не знаем об Испании. Почему нам о ней никогда не рассказывают, Роберто? Где наши испанские дяди, тети и кузены?

Роберто покачал головой:

– Когда-нибудь мы это узнаем. Пилар топнула ногой.

– Но я хочу знать сейчас!

– Почему ты такая нетерпеливая, Пилар?

– Потому что когда чего-то ждешь, то перестаешь этого хотеть.

– Ты меняешь свои желания уж очень быстро.

– Не меняются только мертвые.

Пилар внезапно рассмеялась и снова побежала. Роберто смотрел на ее развевающиеся юбки. Он знал, что ему незачем гнаться за ней, так как она остановится сама, как только что-нибудь привлечет ее внимание.

Пилар и в самом деле остановилась у деревьев на границе поместья Харди. Хвойные вечнозеленые деревья круглый год заслоняли крыло дома, которое иначе можно было бы видеть с этого участка дороги.

– Пошли, Роберто! – позвала Пилар. – Мы отправляемся в Харди-Холл.

Она побежала среди деревьев и остановилась у серой каменной стены, окружающей парк. Когда Роберто подбежал к ней, она уже карабкалась вверх.

Он полез следом и сел рядом с девочкой наверху стены.

Они молча разглядывали серое каменное здание, по строенное еще в тринадцатом веке, хотя сэр Уолтер Харди пристроил к нему новый флигель. Он не пытался воспроизвести архитектуру прошлого – флигель был образцом современного елизаветинского стиля. Пилар особенно нравились две башни по краям длинного здания. Она мысленно населяла их воображаемыми персонажами минувших эпох. С зубчатых стен солдаты посылали стрелы во врагов и лили кипящую смолу на тех, кому удалось прорваться. Харди-Холл больше походил на крепость, чем на дом. Второго такого большого здания не было на несколько миль вокруг. Пилар часто, видела юных Харди – девочку и мальчика, скачущих верхом по аллеям. Ей казалось, что они одного возраста с ней и Роберто. Деревенские ребятишки кланялись и приседали в реверансе, когда они проезжали мимо, но Пилар и Роберто не делали ничего подобного. В конце концов, они были детьми капитана, и если бы не его странный образ жизни, их могли бы принимать в Харди-Холле.

Пилар воспитала в себе ненависть к двум юным Харди. Она придумывала приключения, в которых они с Роберто оказывались победителями, а дети Харди побежденными простофилями. Роберто слушал со снисходительной усмешкой. Иногда он напоминал Пилар, что старше ее на шесть недель, а значит, умнее. Но она только смеялась и продолжала им командовать.

Вокруг дома зеленели лужайки. На них росли тисовые деревья, а кусты самшита были подстрижены в форме петухов и других птиц. Пилар утверждала, что раньше это были люди, которых заколдовали злые Харди.

Она чувствовала, что сегодня должна показать свою смелость, так как опасалась, что Роберто подумает – возможно, не без оснований, – будто на кладбище ей стало страшно. Если она испугалась мертвых Харди, то должна доказать, что не боится живых.

– Я собираюсь спуститься на другую сторону, Роберто, – заявила Пилар.

– Ты помнишь человека, которого мы видели болтающимся на виселице? – сказал Роберто. – Его повесили за то, что он забрался на землю, принадлежащую Харди.

– Его повесили за то, что он украл фазана. Кроме того, я не боюсь Харди.

– И попасть на виселицу тоже не боишься?

– Я бы слезла с нее.

– Каким образом, если бы ты была мертвой?

– Значит, я не была бы мертвой. Ты струсил, Роберто?

Пилар со смехом начала спускаться со стены.

– Я спрячусь, а ты меня ищи!

Пилар спрыгнула на траву и насмешливо посмотрела на него.

– Не бойся, Роберто. Они не посмеют нас повесить.

Она быстро побежала по траве, радуясь, что забралась на землю Харди; потом будь что будет, а сейчас она ни в чем не раскаивается. Трава здесь казалась мягче, чем возле их дома, а фигурно подстриженные деревья были выше. Один тис походил на старую леди, а другой – на ее мужа. Наверное, у него две жены, как у отца Пилар… Обернувшись, девочка увидела, что Роберто неохотно идет за ней, и побежала дальше.

Впереди виднелась роща, скорее всего, заросли ореховых деревьев. Пилар решила проверить. Это и в самом деле оказался орешник. Деревья невысокие, поэтому она легко взобралась на одно из них и спряталась, поджидая Роберто. Вскоре он появился и, не заметив Пилар, собирался идти дальше, поэтому она окликнула его:

– Ты нарушаешь границы чужих владений, мальчик. За это тебя повесят. – Роберто остановился и посмотрел вверх, а Пилар продолжала: – Лезь сюда – тут полно места.

Он подчинился, и они устроились рядом.

– Это лучше, чем учиться у пастора Пауэра, – заметила Пилар.

Роберто согласился, но напомнил, что учиться необходимо.

– Мне больше нравится выведывать секреты, чем читать книги, – призналась Пилар.

Они немного пошептались, но внезапно Пилар сказала:

– Роберто, кто-то идет. Слушай!

Они умолкли и услышали быстрый топот ног.

– Идут сюда, – шепнул Роберто.

Он оказался прав. Через несколько секунд в рощу вбежал мальчик, по виду чуть постарше Роберто. Тяжело дыша после быстрого бега, он остановился у дерева, на котором прятались дети. Волосы у мальчика были настолько светлые, что казались почти белыми, а лицо покраснело.

Мальчик вскоре отошел от дерева и бросился на землю; он вырвал несколько пучков травы и стал засыпать себя ею и опавшими листьями.

Пилар подтолкнула Роберто, но он и сам понимал, что нужно хранить молчание. Они ждали затаив дыхание, и вскоре в роще появилась девочка.

– Ты здесь, Говард, – заговорила она. – Я знаю, что ты здесь. Выходи! Мне страшно одной в лесу.

– Вот глупая! – негромко вырвалось у Пилар.

Роберто так сильно толкнул ее, что она едва не свалилась с дерева. Девочка испуганно застыла, явно готовая обратиться в бегство.

– Говард! – снова окликнула она. – Я тебя слышала!

Пилар не удержалась и крикнула:

– Поищи его! Поищи!

На несколько секунд в роще воцарилась тишина, потом послышался шорох травы и листьев, и мальчик встал на ноги.

– Кто здесь? – спросил он.

Девочка подбежала к нему.

– Кто-то разговаривал, – сказала она.

– Знаю. Я слышал.

Пилар вырвалась из рук Роберто, схватила орех и запустила им в мальчика. Девочка взвизгнула.

– Не бойся, Бесс, – успокоил ее мальчик. – Мы их найдем. Они где-то рядом.

– Где-то рядом! – передразнила его Пилар. Мальчик подбежал к дереву, на котором они сидели, посмотрел вверх и заметил платье Пилар.

– Слезайте! – потребовал он.

– Сам лезь сюда, – насмешливо отозвалась Пилар.

Роберто был вне себя от злости. Пилар просто спятила! Что она вытворяет?

Мальчик тряхнул дерево.

– Не воображай, что мы свалимся тебе в руки, как орехи, – рассмеялась Пилар.

– Говард, это те иностранные дети, – сказала девочка. – Они испанцы.

– Мы наполовину испанцы, наполовину англичане, – поправила Пилар. – А вы только англичане.

– Ну и долго вы собираетесь сидеть на дереве? – осведомился мальчик. – Что вы там делаете?

– Следим за вами.

– Зачем вам понадобилось туда забираться?

– Захотели и забрались.

– И не побоялись? Вам известно, что вы находитесь на чужой земле?

– Известно, – мрачно отозвался Роберто.

– Вас там двое?

– Нас целая сотня! – крикнула Пилар, у которой тут же разыгралось воображение. – Мы спустимся и убьем вас, а вы и не думайте, что будете лить на нас кипящую смолу. Мы уже взяли крепость штурмом.

– Вы какие-то чудные.

Это понравилось Пилар.

– Да, мы чудные, – подтвердила она. – Мы делаем необычайные вещи, пока некоторые играют в детские игры вроде пряток.

– Иногда мы тоже играем в прятки, – добавил миротворец Роберто.

– Вдвоем это не очень-то интересно, – сказал мальчик.

– Конечно, лучше втроем или вчетвером, – согласился Роберто.

– У нас здесь полно места для игры – дом и сады. Пилар внезапно охватило желание поиграть в прятки на незнакомой территории. Она стала быстро слезать с дерева.

– Мы будем играть вчетвером, – заявила она. – Кто будет прятаться?

Роберто последовал за ней, и четверо детей померялись ростом. Мальчик оказался на несколько дюймов выше Роберто, но Пилар была одного роста с ним.

– Говард, мы должны спросить разрешения у мамы, – предложила девочка.

Заметив, что Говард колеблется, Пилар сказала:

– Если вы спросите, она может ответить «нет». Лучше не спрашивать. – Она сразу принялась командовать: – Двое будут прятаться, а двое искать. Мы с тобой спрячемся, а она и Роберто останутся здесь, досчитают до ста и тогда начнут нас разыскивать. Мы можем спрятаться в доме?

– Ты – нет, – ответил Говард.

– Нас повесят, если обнаружат в доме?

– Нет, если вы – наши гости.

– А нам все равно, – заявила Пилар. – Они не посмеют нас повесить. Мы наполовину испанцы, а испанцев не вешают.

– Еще как вешают, – сказала девочка. – Мой дядя плавал по морям и повесил многих испанцев.

– В один прекрасный день его самого вздернут, потому что никому не позволено безнаказанно вешать испанцев.

– Ты совершаешь государственную измену, – заявил мальчик.

Пилар не знала, что такое «государственная измена», но выражение ей понравилось.

– Я часто так делаю, – сказала она. – А теперь пошли прятаться. Ты оставайся с ней, Роберто, и считай до ста.

Пилар побежала по траве, и мальчик неуверенно последовал за ней. Он чувствовал, что его втягивают в не что непонятное.

– У нас еще полно времени, – сказала Пилар, оста овившись у серой стены дома. – Они не найдут нас, пока мы сами этого не захотим. Твоя Бесс глуповатая, а Роберто лентяй. Что это за место?

– Это часовня.

– Войдем туда и спрячемся.

– Но часовня – священное место, – испуганно возразил мальчик.

– Поэтому они и не подумают искать нас там.

– Нам запрещают играть в часовне. Туда ходят только молиться.

– Вот я и помолюсь, когда спрячусь там. Пошли! Они могут появиться в любую минуту.

Пилар открыла дверь и вошла. В часовне было прохладно. Она огляделась, потянула за собой мальчика, закрыла дверь и шепнула:

– В нашем доме нет никакой часовни. Это ведь ваш дом, верно?

Мальчик кивнул. Казалось, он о чем-то задумался.

– Что это за дверь? – спросила Пилар, указывая на обитую железными гвоздями дверь справа.

– Это дверь, которой мы пользуемся. Она выходит на лестницу, а лестница в пуншевую комнату.

– У вас своя часовня. Должно быть, вы очень хорошие люди.

– Мы не должны здесь оставаться, – сказал мальчик.

– Я же обещала помолиться. Пожалуйста, Боже, – затараторила Пилар, – не сердись, что мы играем в прятки в часовне. Здесь так тихо, и они нас не найдут.

– Люди не должны так разговаривать с Богом.

– Мне можно.

– А кто ты такая?

– Я Пилар.

– Пилар? Какое странное имя.

– Моя мать приехала из Испании, а мой отец – самый великий капитан из всех, кто плавал по морям. Он привозит много красивых вещей.

– Я знаю.

– Откуда?

– Люди о вас говорят.

– И обо мне? – Пилар явно была довольна. – Слышишь? Они идут! Мы должны найти такое место, где можно спрятаться. Вон там! Под тем столом со скатертью. Какая красивая ткань! Никогда еще не видела такой часовни!

– Нам нельзя идти туда. Это святое место.

– Не важно. Я попрошу Бога. Пожалуйста, Боже, это самое лучшее место, чтобы спрятаться. Ты ведь не хочешь, чтобы нас сразу нашли?

– Это алтарь! Неужели ты не знаешь? Ты язычница?

– У нас в доме нет часовни. Моя мать молится в своей комнате. Я молюсь вместе с ней, но не слушаю, что она говорит.

– Должно быть, ты очень скверная девчонка.

Пилар пожала плечами и рассмеялась.

– Здесь можно здорово спрятаться, – сказала она, залезая под алтарный покров. Мальчик неохотно последовал за ней. – Чего ты боишься, Говард?

– Мне не нравится прятаться в часовне, тем более в этом месте. Лучше уйдем отсюда.

– Почему тебе не нравится в часовне? Если ты хороший, тебе нечего бояться Бога.

– А ты почему меня не слушаешься? Ведь это мой дом.

– Тогда тебе следует быть более гостеприимным. – Пальцы Пилар шарили по каменным плитам.

– Я не собираюсь здесь оставаться, – заявил мальчик. – Я ухожу.

– Можешь уходить, и тебя тут же найдут. Тогда не рассказывай им, где я, это не по правилам.

– Но ты должна пойти со мной. Нельзя трогать камни.

– Почему? – В глазах у Пилар зажглось любопытство. Теперь весь ее интерес сосредоточился на каменных плитах. Она подняла покров, чтобы лучше их рассмотреть. – Там какой-нибудь секрет? Под одной из плит пусто. Я могу просунуть туда руку… Смотри, она двигается!

Мальчик застыл на месте, глядя на Пилар.

Просунув руку в отверстие, Пилар обнаружила, что может приподнять плиту. Это было нелегко, камень был тяжелый, но она поднимала ее, пока плита не встала под прямым углом к полу и застряла в этом положении. Пилар поняла, что так и было задумано.

– Здесь тайник! – в восторге воскликнула Пилар. – Маленький шкафчик под камнем. В нем что-то лежит!

– Не трогай! – быстро сказал Говард.

Но ловкие пальцы Пилар ощупывали предметы.

– И какая красивая чаша! Большая! По-моему, она серебряная!

– Не трогай ничего! – закричал Говард, хватаясь за чашу. – Я уверен, что тебя прислал сам дьявол!

Мысль показалась Пилар привлекательной.

– Да, – подтвердила она. – Меня прислал дьявол. Он велел мне найти красивую серебряную чашу.

– Уходи отсюда! – закричал Говард. – Ты пришла, чтобы предать всех нас!

Он был так испуган, что Пилар забыла о чаше, о том, что они должны прятаться и говорить шепотом. Ею овладела какая-то непонятная нежность. Этот мальчик, такой же высокий, как она, был охвачен страхом, который, как она внезапно поняла, охватил бы и ее, окажись она одна в полночь на ступеньках склепа Харди.

Пилар отдала ему чашу и проговорила успокаивающим тоном:

– Возьми ее. Дьявол не посылал меня за ней – я все выдумала.

Говард поспешно спрятал чашу в тайник и опустил плиту.

– Это секрет? – спросила Пилар. Он кивнул.

– Поклянись, что никому не расскажешь. Иначе мне придется тебя убить.

– Только трусы так боятся, – упрекнула его Пилар.

– Бояться за других – не значит быть трусом.

– Так ты боишься за других? Это секрет для взрослых?

– Вот именно.

– Тогда обещаю, что никому не расскажу о чаше в тайнике.

– Я верю тебе, Пилар, – сказал Говард. – Ты не расскажешь, даже если тебя станут принуждать силой?

– Никогда никому не расскажу, – подтвердила она. – Даже Роберто.

– Тогда пойдем отсюда и отыщем остальных.

– Вернемся в рощу. Если мы доберемся туда незаметно, значит, мы выиграли.

Говард принес книгу, заставил Пилар положить на нее руку, сунул ей в другую руку крест и велел повторять за ним:

– Клянусь именем Бога и всех Его святых хранить эту тайну.

Пилар повторила его слова. Ее черные глаза возбужденно блестели.

Выйдя из часовни, они побежали по траве к ореховой роще, но вдруг услышали женский голос:

– Говард! Говард!

Мальчик остановился, и Пилар заметила, что он густо покраснел.

– Это мама, – сказал он. – Она нас увидела. Леди Харди появилась вместе с Бесс и Роберто. Она улыбалась, как и Роберто. Очевидно, на мать Говарда подействовало его обаяние.

– Значит, ты сестра Роберто? – спросила леди Харди, глядя на Пилар.

Девочка сделала реверанс.

– Роберто говорит, что вы решили поиграть в прятки все вместе.

Умник Роберто! Хоть он и ленивый, но всегда знает, что и когда сказать.

– Играть вчетвером интереснее, чем вдвоем.

– То же самое сказал мне Роберто. – Леди Харди обернулась к Говарду: – Ты не хотел бы пригласить своих друзей в дом и угостить их?

– Мы были бы рады, – заявила Пилар, прежде чем Говард успел ответить.

– Нам бы это доставило большое удовольствие, – добавил обходительный Роберто.

Их проводили через большой холл, выложенный каменными плитами, подобно часовне, и вверх по лестнице в маленькую комнату, увешанную гобеленами.

– Это пуншевая комната, – сказала леди Харди. – Я велю принести вино, а ты пока займи гостей, Говард.

– Хорошо, мама, – ответил мальчик.

Пилар чувствовала, что ему все еще не по себе – происшествие в часовне по-прежнему тяготило его. Она сама почти забыла об этом.

Они уселись за стол, и вскоре им подали вино и необычайно замысловатые пирожные. Они привели в восторг Пилар и Роберто, хотя Роберто больше всего наслаждался возможностью побеседовать с леди Харди и очаровать ее своими манерами. Недаром Исабелья в шутку называла его придворным кавалером.

Пилар в те моменты, когда не думала о том, куда ведет находящаяся под ней дверь, и нет ли под лестницей еще тайников, спрашивала себя, почему леди Харди, которая часто проходила мимо них по аллее с высокомерным видом, вдруг решила быть доброй.

– Вы учитесь у мистера Пауэра? – спросила леди Харди.

– Да, – ответил Роберто. – Мы и сегодня должны были пойти на урок.

– Но у него колика, – радостно добавила Пилар.

– Бедняга! – посочувствовала леди Харди.

– Мы молились, – продолжала Пилар, – чтобы он не умер, но и не выздоровел слишком скоро. Его уроки немного скучные.

– Он обучает вас многим предметам? – допытывалась леди Харди.

– Да, – ответила Пилар.

– Только мы не очень хорошие ученики, – добавил Роберто со своей обаятельной улыбкой.

– Роберто учится лучше меня, – честно призналась Пилар.

– А он обучает вас Священному Писанию? – спросила леди Харди. – Или это делает ваша мать?

– У нас разные матери, – ответила Пилар. – У нашего отца две жены.

Говард и Бесс изумленно посмотрели на нее. Леди Харди уставилась на увешанную гобеленами стену, и Пилар проследила за ее взглядом, чтобы узнать, что такого интересного она там увидела. Бесс собиралась заговорить, но леди Харди опередила ее:

– Ваши матери ходят с вами в церковь мистера Пауэра?

– Нет, – сказала Пилар. – Мы вообще не ходим в церковь. Мы ведь испанцы – вернее, наполовину испанцы. Наши матери приехали из Испании, а наш отец – знаменитый капитан, который почти все время в море.

– И ваши матери никогда не посылают вас в церковь?

– Моя мать иногда молится разным святым, – отозвался Роберто.

– А моя молится в маленькой комнате со свечами, – добавила Пилар. – Карментита тоже там молится. Иногда они молятся вместе – моя мать, мать Роберто и Карментита.

– Все, кто приехал из Испании, – пояснил Роберто.

– А почему они приехали из Испании? – спросила Бесс.

Ей ответил Говард:

– Потому что все испанцы приехали бы в Англию, если бы могли.

– Ваши матери рассказывают вам о своей родине и о жизни, которую они вели там? – продолжала расспрашивать леди Харди.

– Нет, – покачала головой Пилар. – Они никогда не говорят об этом. Только Карментита говорит. Когда идет дождь и дует ветер, она корчит гримасы и стонет: «Ох уж эта английская погода!» – Пилар произнесла эти слова с испанским акцентом и забавно сморщив лицо; дети рассмеялись.

Пилар опьянела от успеха. Дети просили ее еще изобразить Карментиту, и она рассказывала о ней самые фантастические истории, а юные Харди заливались смехом.

Когда они уходили, леди Харди обратилась к Роберто, который казался ей наиболее надежным из двоих:

– Я передам с тобой записку для миссис Марч. Было очень приятно видеть вас играющими вчетвером, так что надеюсь, мы все станем друзьями.

Они отправились домой, и в кармане куртки Роберто лежала записка для Исабельи.

Когда они подошли к двери, Пилар выхватила у него записку и помчалась наверх, чтобы самой передать ее матери.

Бьянка была с Исабельей, когда та получила записку от леди Харди.

– Она хочет навестить меня, – сказала Исабелья. Бьянка широко открыла глаза.

– Почему? Она все эти годы не обращала на тебя внимания. Ты – жена пиратского капитана, до этого его любовница, а еще раньше – добыча, вывезенная из Испании, – будешь принимать у себя даму из большого дома. Что это означает?

– Не знаю, – ответила Исабелья. – Пилар рассказывает какие-то диковинные истории.

– Пилар живет в собственном мире. Когда-нибудь у нее из-за этого будут неприятности. А что говорит Роберто? От него легче узнать правду. Пойду, разыщу его.

Роберто был в маленькой комнате, где они с Пилар проводили много времени, готовя уроки, заданные преподобным Артуром Пауэром.

– Роберто, – позвала его Бьянка мягким голосом, которым всегда обращалась к сыну.

При виде матери он поднялся с врожденным изяществом, и посмотрел на нее, улыбаясь, но с некоторым беспокойством. Роберто всегда опасался, что его вспыльчивая мать придет в бешенство из-за какого-нибудь пустяка, на который и внимания обращать не стоит.

– Что с вами сегодня произошло, Роберто?

Пилар вбежала в комнату:

– Мы перелезли через стену, пришли в ореховую рощу и взобрались на дерево – самое высокое на свете…

– Я спросила Роберто, – прервала ее Бьянка.

– Я могу рассказать лучше.

– Но не так правдиво, как мне нужно.

– Ты смеешь говорить, что я вру, Бьянка?

– Пилар говорит правду, мама, – вмешался миротворец Роберто. – Разве что дерево было не такое уж высокое.

– Что такого вы сказали леди Харди? Почему ей захотелось встретиться с твоей матерью, Пилар?

– Значит, она придет сюда, а мы пойдем туда снова? – Пилар подпрыгнула от радости. – Я пойду в пуншевую комнату, буду пить там вино, а потом отправлюсь в часовню… – Она внезапно умолкла.

– В часовню? – переспросила Бьянка. – Вы входили в часовню?

– Я… я видела ее, когда мы играли в прятки. Это серое здание, и там есть дверь с железными гвоздями. А потом мы прятались в лесу, и они не нашли нас…

– Роберто, что говорила леди Харди, когда вы пили с ней вино?

– Она спрашивала, чему нас учит мистер Пауэр.

– А мы рассказали ей, что у него колика, – подхватила Пилар, но Бьянка упорно не замечала ее вмешательство.

– Она была довольна, что вы играли с ее детьми?

– Очень довольна, – ответил Роберто. – Она сказала, что вчетвером играть интереснее, чем вдвоем, – по крайней мере, кто-то так сказал.

– Я сказала! Я! – закричала Пилар.

– Выходит, ей нужны товарищи для ее детей, – промолвила Бьянка и вернулась к Исабелье.

– Вокруг не так много детей, с которыми могли бы играть ее дети, – заметила Исабелья, когда Бьянка сидела у ее ног, глядя на карты и пытаясь прочесть в них причину интереса леди Харди.

– И ты пригласишь ее сюда?

– А что еще мне остается?

– Но что скажет он?

– Он далеко, – ответила Исабелья.

– Возможно, не так уж далеко. В любой день его корабль может появиться на горизонте. Но он ничего не должен знать об этом.

– Может быть, он будет доволен, что леди Харди навестила его жену.

– Нет, – покачала головой Бьянка. – Он не будет доволен. Он всегда ненавидел Харди. И я уверена, что леди Харди хочет навестить тебя не только потому, что ее детям нужны товарищи.

Леди Харди явилась на следующий день.

Она была одета в темное платье с голландскими кружевами, расширяющееся книзу от талии в форме перевернутой буквы «V»; из-под платья виднелась нижняя юбка из более дорогого материала. Капюшон накидки, наброшенной на плечи, почти полностью закрывал ее волосы.

Исабелья все еще сохраняла манеры, усвоенные в родительском доме, так как никогда не общалась с английскими леди за все одиннадцать лет своего пребывания в Англии. Но манеры эти были достаточно изысканными, и они сразу очаровали леди Харди.

Бьянка стояла рядом; Исабелья, заметив, что ее присутствие беспокоит гостью, объяснила ей:

– Бьянка моя подруга. Мы вместе прибыли из Испании. Она прислуживала мне в доме моего отца, но наши приключения сблизили нас.

Леди Харди пришлось примириться с присутствием Бьянки.

– Ваши дети прелестны, – сказала она. – И девочка, и особенно мальчик.

Глаза у Бьянки заблестели от удовольствия. Похвалив Роберто, леди Харди сразу завоевала ее расположение.

– Он самый лучший мальчик в мире, – сказала Бьянка.

– Значит, вы его мать?

Бьянка гордо улыбнулась.

– До меня доходили слухи о странных происшествиях, случившихся с вами.

– О том, что нас привезли сюда насильно? – спросила Исабелья.

Леди Харди склонилась вперед и коснулась ее руки.

– Какая ужасная судьба!

– Это случилось давно, – отозвалась Исабелья, – и теперь кажется дурным сном. Сейчас у нас есть дети, и мы молим святых, чтобы нам удалось вынести бремя, возложенное на наши плечи.

Лицо леди Харди слегка порозовело.

– Вы… вы находите утешение у святых?

Исабелья кивнула, а Бьянка, внимательно наблюдая за леди Харди, поняла, что она приближается к действительной причине своего визита. Оглянувшись, леди Харди продолжала вполголоса:

– Вы обе прибыли из Испании в еретическую страну. – Эти слова все объясняли. Леди Харди была тайной католичкой – поэтому она пришла навестить женщин из Испании. – И вы можете молиться, как пожелаете?

– У меня есть маленькая комната, которую я называю своей часовней, – ответила Исабелья.

– И у вас есть… священник?

– Нет. Но мы каждый день молимся святым.

– Но ведь прошли годы с тех пор, как вы слушали мессу и исповедовались в своих грехах?

Исабелья вздохнула:

– Господь простит нас. Мы были лишены возможности получать эти блага.

– Значит, вы молитесь с… – Леди Харди посмотрела на Бьянку.

– Да, – кивнула Бьянка. – Я тоже иногда молюсь. В Испании я была цыганкой, но я добрая католичка. И Карментита тоже.

– А ваш… – Леди Харди переводила взгляд с одной на другую. – Ваш муж?

– Перед его возвращением мы прячем убранство нашей маленькой часовни. Он ничего не знает о наших молитвах, – сказала Исабелья.

– А если бы знал?

– Неизвестно, чтобы он тогда сделал, – ответила Бьянка. – Может, расхохотался бы, а может, сжег бы все, что мы установили в комнате, превратив ее в часовню. Лучше нам не испытывать судьбу. Капитан очень вспыльчив.

– Я слышала эту историю и помню день, когда вы прибыли сюда. По деревне тогда ходили самые дикие слухи. Должна признаться, что Мария, которая работает у меня и была одной из ваших служанок, многое мне рассказала. Возможно, ей не следовало это делать. Но я очень жалела вас и по этой причине, а вовсе не из любопытства, расспрашивала ее. Я знаю, какие ужасы вам пришлось пережить в лапах этих… скотов.

Исабелья опустила голову. Бьянка не сводила глаз с лица гостьи.

– И так как я, наконец, пришла сюда, – продолжала леди Харди, – то хочу сделать вам предложение. Если вы хотите причаститься, я могу это устроить. Вам понадобится придумать предлог, чтобы прийти в Харди-Холл. Я приму вас обеих и третью испанку, о которой вы говорили. Но вы ведь знаете, как обстоят дела в этой стране. Чтобы послушать мессу и исповедаться, необходим священник. Недавно были приняты суровые законы. Королева боится католиков, так как, возможно, сознает, что не имеет прав на престол. Ее мать и отец никогда не были женаты перед Богом, а добрая королева-католичка и законная наследница английского трона[39] сейчас томится в заключении. Поэтому приближенные Елизаветы, опасаясь праведного гнева католиков, провели эти свирепые законы. Говорят, что шпионам королевы известны имена всех подозреваемых в католичестве или укрывательстве священников. В любой момент в наши дома могут ворваться те, кто разыскивает католических священников и книги, которые они именуют «папистскими». Поэтому те, кто принимает у себя священников, вынуждены делать это тайно.

В глазах у Бьянки плясали огоньки. Она обожала подобные приключения. Но Исабелья словно приросла к стулу.

– А у вас дома есть священник? – спросила Бьянка.

Леди Харди сразу насторожилась:

– Я могу устроить, чтобы священник выслушал вашу исповедь и отслужил мессу. Это внезапно пришло мне в голову, когда я увидела ваших детей в нашем поместье. Они не похожи на англичан. Я поинтересовалась, какие они получают религиозные наставления, и, когда дети ответили, что ходят к пастору, я очень огорчилась. Ведь они, которым следовало воспитываться в истинной вере, обучаются у еретика.

– Я не хочу подвергать опасности моего мальчика, – сказала Бьянка. – Возможно, те люди, которые так жестоко преследуют католиков, наказали бы и детей, если бы обнаружили их в обществе священника.

– И вы, католичка, говорите такие вещи? – возмутилась леди Харди.

– Я католичка, но еще и мать, – ответила Бьянка.

– Значит, вы хотите оберегать тело вашего ребенка за счет его души?

Глаза Бьянки сверкнули.

– Он – мое дитя. Если бы они подняли на него руку, я бы вырвала у них сердце из груди. Но какой мне толк от сердца врага, если моего мальчика отберут у меня? Тогда я пронзила бы свое сердце. С тех пор как я прибыла в эту чужую страну, мой Роберто был со мной – сначала в моем чреве, потом появившись на свет. Я не допущу, чтобы ему причинили вред.

– Вы рассуждаете не как истинная католичка.

– А вы бы подвергли опасности жизни ваших детей, сеньора?

– Если бы им пришлось страдать по воле Бога, я бы молилась, чтобы они стойко вынесли все, что обрушат на них враги.

– Вижу, что вы добрая католичка, но равнодушная мать, – промолвила Бьянка.

Леди Харди повернулась к Исабелье:

– А вы придете встретиться со священником? Мы все устроим. Я предлагаю, чтобы ваша девочка и мальчик делили с моими детьми не только развлечения, но и наставника. Тогда мы могли бы обучить их истинной вере.

– Значит, этот наставник – священник? – спросила Исабелья.

Леди Харди улыбнулась:

– Те храбрые люди, которые приходят к нам, должны быть очень осторожны. Они не так многочисленны, чтобы позволить себе беспечность.

Бьянка поднялась.

– Я боюсь, Исабелья… – начала она.

В глазах у леди Харди мелькнуло презрение. Но Бьянка стояла на своем:

– Роберто никуда не пойдет. Он не будет брать уроки у католического священника. В этой стране им запрещается обучать детей, как в Испании запрещается быть еретиком. Исабелья, если ты любишь Пилар, не пускай ее туда!

– Выходит, что забота о мирском благе ваших детей вынуждает вас пренебрегать их душами!

– Не знаю, что я люблю в Роберто – душу или тело, – ответила Бьянка, – но я не позволю, чтобы ему причинили вред.

– Бьянка отдала сыну всю свою любовь, – промолвила Исабелья. – Она говорит то, что думает. Вы должны ее простить, леди Харди. Но не бойтесь – она никогда вас не выдаст.

– Конечно, не выдам, – подтвердила Бьянка. – Я бы хотела исповедаться в своих грехах и получить отпущение. Но Роберто я ни за что не подвергну опасности.

Леди Харди даже не взглянула на нее.

– Я намеревалась предложить эти блага обоим детям, – сказала она. – А девочке вы позволите делить с моими детьми их наставника?

Исабелья посмотрела в испуганные глаза Бьянки. «Нет! Нет!» – говорили они. Бьянка прижала руки к груди.

– Вы видели мою дочь, – сказала Исабелья. – Такого ребенка, как Пилар, нелегко контролировать. У нее буйное воображение. Она абсолютно неукротима. Боюсь, что посвятить Пилар в такой секрет означало бы подвергнуть опасности не только ее, но и всех, кто в этом замешан.

Бьянка расслабилась, на ее губах мелькнула хитрая усмешка. Исабелья тревожилась за своего ребенка так же, как она за своего, но Бьянка говорила все, что у нее на уме, а Исабелья выражала свое решение уклончиво. «Вот в чем разница между знатной сеньорой и цыганкой», – подумала Бьянка.

Губы леди Харди плотно сжались. Она была обращена в ту веру, которую считала истинной, и, как часто бывает, являлась более горячей ее приверженкой, чем те, кто воспитывался в ней с детства. Детям навязывали религию, а она сама ее избрала, поэтому они исповедовали веру пассивно, а она – со всей страстью.

– Разговаривая с Пилар, нужно быть очень осторожным, – продолжала Исабелья. – Более того, когда ее отец дома, девочка постоянно при нем. Он решил, что она будет только его дочерью. Если выдать ей подобную тайну, это может повлечь за собой катастрофу. Вы были очень добры. Если бы я могла сама принять те блага, которые вы так любезно предложили, то я с радостью сделала бы это.

Леди Харди улыбнулась:

– Возможно, в своем стремлении оказать вам помощь я была немного неосторожна. Уверена, вы понимаете, что душам ваших детей грозит вечное проклятие. Пастор обучает их всей лжи, которой придерживается государственная церковь. Их души могут оказаться навсегда потерянными для Бога.

– Религиозные наставления мистера Пауэра не особенно их увлекают, – отозвалась Исабелья. – Не сомневаюсь, что дети выслушивают их еще менее внимательно, чем все остальное.

Глаза леди Харди внезапно блеснули.

– Святые оберегают их! Это чудо – я поняла это, встретив их вчера на лужайке. Мне было предопределено спасти их. Но вы, разумеется, правы. Мы не должны подвергать опасности тех, кто делает так много для нас и нашей веры. Нам следует соблюдать осторожность. Пусть дети продолжают учиться у мистера Пауэра, потому что, если они будут приходить на занятия в наш дом, могут подняться разговоры. А мы с вами будем друзьями. Вы можете приходить к нам, и никто не узнает, что будет происходить во время ваших визитов. Две испанские женщины могут наносить соседям визиты под каким-нибудь предлогом. Что касается детей, то нам придется подождать. Мистер Пауэр болен. Вчера у него была колика. Быть может, Господь в Своем милосердии решит прибрать его и тем самым освободить для ваших детей путь к религиозным наставлениям, которые приведут их к истине.

– Да, – кивнула Исабелья, – так мы и поступим. Я очень признательна, что вы предоставили мне эту возможность.

Леди Харди поднялась и, подойдя к Исабелье, обняла ее.

– Когда я думаю о том, что вам пришлось вынести, мое сердце обливается кровью. Но Господь милостив. Он не забывает тех, кто в беде. Быть может, даровав вам возможность молиться Ему подобающим образом, Он решил принести вам облегчение от того тяжкого бремени, которое Он счел необходимым возложить на ваши плечи. Приходите ко мне завтра одна – это будет выглядеть как ответный визит.

– Я приду, – пообещала Исабелья.

Пилар знала, что у взрослых появились какие-то тайны. В доме происходили неуловимые изменения. Они касались ее матери, Бьянки и Карментиты.

Ее мать стала часто бывать в Харди-Холле. Она никогда не брала с собой дочь, хотя Пилар все время ходила играть с детьми Харди. Однажды или дважды она хотела зайти в часовню, но дверь оказалась запертой.

Пилар ходила туда одна. Роберто отказался ее сопровождать.

– Ну почему ты не идешь со мной, Роберто? – приставала к нему девочка.

– Потому что не хочу, – отвечал Роберто.

Он предпочитал лежать в траве и смотреть на море.

– Мне больше нравится здесь, – говорил он.

– Но мы и так все время здесь! А в Харди-Холле я еще столько всего не видела! – Пилар хотела рассказать ему о часовне и тайнике под лестницей, но во время сдержалась. – Ты просто боишься, Роберто. Что-то в Харди-Холле тебя пугает.

Но он только смеялся. Иногда ей хотелось разозлить его – встряхнуть или дернуть за волосы.

– Почему ты не хочешь пойти в Харди-Холл, Роберто? – не унималась Пилар. – Тебе не нравится Говард?

– Нет.

– Значит, эта глупышка Бесс?

– Нет.

– Почему ты боишься бывать в Харди-Холле?

– Я не боюсь.

– Ну как хочешь. – Она наморщила лоб и медленно встала.

– Куда ты? – спросил он.

Пилар не ответила. Она задумчиво пошла прочь. На сей раз Роберто не последовал за ней.

Бьянка стирала одежду и вешала ее сохнуть на изгородь.

Пилар молча наблюдала за ней.

– Почему ты не с Роберто? – спросила Бьянка.

– Он лежит на утесе. Я хочу пойти к Говарду и Бесс, а Роберто не желает идти со мной. – Наблюдательная Пилар заметила на лице Бьянки удовлетворенное выражение. – Он никогда туда не ходит, – продолжала она. – Ему там не нравится.

Болтливая Бьянка на сей раз ничего не сказала.

– Глупо, – добавила Пилар. – В Харди-Холле столько интересных вещей.

– Каких вещей? – насторожилась Бьянка.

– Много комнат для игры, мест, где можно прятаться. Там есть даже часовня.

– Нужно быть довольной своим домом, – заметила Бьянка.

Пилар молча отошла. Теперь она знала, что это Бьянка не хочет, чтобы Роберто ходил в Харди-Холл.

Она отправилась на кухню к Карментите.

В кухне было жарко, так как день был теплый, а Карментита развела огонь, и помещение наполнилось запахом ольи подриды. Карментита привезла с собой в Англию кушанья своей родины.

В данный момент она спорила с садовником Уильямом о сравнительных достоинствах ольи подриды и английского пудинга.

Пилар казалось, что Карментита тоже изменилась. Она стала еще более веселой и довольной. Ей явно хотелось пофлиртовать с Уильямом, поэтому она не выразила особой радости при виде Пилар.

– Запах твоей ольи сохраняется несколько дней! – говорил Уильям.

– Тем лучше! – смеялась Карментита.

Она оттолкнула Уильяма, а он ее шлепнул. Обоим это доставляло огромное удовольствие.

– Когда-нибудь, – сказала Карментита, – я приготовлю тебе тортильи по-испански.[40] Это блюдо, Вильям, заставит тебя улыбаться. А если ты мне понравишься, сделаю тебе чурос[41] в кипящем масле – это настоящий праздник.

– А что ты положишь в твою тортилью?

– Травы, которые ты для меня соберешь, и другие вещи.

– Собирай свои травы сама.

В это время они заметили Пилар.

– Что тебе здесь нужно? – осведомилась Карментита. – Тебе нравится запах лука?

Пилар кивнула.

– Уильям, – сказала она, – у тебя на клумбах полно сорняков, а карты сообщили Бьянке, что капитан скоро вернется.

– Я работаю не покладая рук, – оправдывался Уильям. – Но на месте одного сорняка тут же вырастают два.

– Это потому, – заявила Пилар, – что тебе больше нравится шлепать испанских леди, чем пропалывать клумбы твоего хозяина.

Карментита расхохоталась. Ей понравилось, что Пилар упомянула о ее прелестях, отвлекающих Уильяма от прополки. Уильям вышел, бормоча что-то о детях, которым слишком много позволяют.

Пилар не обратила на него внимания. Ей хотелось поговорить с Карментитой.

– Ты злая женщина, Карментита, – упрекнула ее она. – Ты отвлекаешь людей от работы.

– Ну и язычок у тебя! – воскликнула Карментита. – Что еще ты скажешь?

– Я скажу, что ты отправишься в сумерках искать травы для тортилий, которые ты хочешь приготовить для Уильяма, и тебя не будет долгое время, а когда ты вернешься, то не принесешь никаких трав.

Карментита подобрала со стола тряпку и прижала ее к лицу, притворяясь, будто скрывает смущение.

– Кто это говорит?

– Все.

– Чего доброго, это дойдет до капитана, – сказала Карментита.

– Когда он вернется, то рассердится и не позовет тебя в свою спальню, а ты не будешь весь следующий день ходить довольная и говорить, что не виновата, если нравишься капитану.

– У тебя слишком длинные уши.

– Они все слышат, Карментита.

– И длинный язык!

– И глаза, которые все замечают, и нос, который чует зло. – Пилар начала плясать вокруг Карментиты. – Все это у меня имеется, Карментита. Ты ходила в Харди-Холл, и я следила за тобой. Я видела, как ты вошла в дом, и ждала на стене, пока ты не вышла.

– Почему я не могу передать туда сообщение?

– Слишком долго ты его передавала, Карментита. Что ты делала в Харди-Холле? Почему ты вышла оттуда такая счастливая? Ты вошла туда испуганная, а вышла довольная и что-то бормотала себе под нос. Ты молилась?

– Мне придется поговорить с сеньорой Исабельей. Я расскажу ей, что ты за всеми шпионишь.

– А я расскажу, что ты была в сарае с Уильямом и приткнула к двери бревно, чтобы никто не мог войти. Я расскажу маме, как ты смеялась, когда вышла оттуда, и с каким виноватым видом ты ходила в Харди-Холл.

– Разве моя вина, что мужчины пристают ко мне?

– Твоя!

– Убирайся отсюда!

– Тогда скажи, почему ты ходила в Харди-Холл.

– Ты многого не знаешь, маленькая сеньорита. А когда узнаешь, то не будешь такой суровой к бедной женщине.

– Ну и что я узнаю?

– Какая же ты злая, Пилар! Почему ты не можешь быть такой хорошей, как Роберто?

– Роберто ничем не интересуется, а я хочу все знать.

– Оставь меня в покое! Неужели несчастные женщины, которых насильно увезли с их родины, не могут иметь хоть немного покоя в чужой стране?

– Кто увез тебя насильно, Карментита?

– Капитан и его люди.

Пилар сразу позабыла о Харди-Холле. Капитан похитил Карментиту! Значит, он забирал не только золото и драгоценности, но и женщин!

Она заставила Карментиту рассказать о свадьбе, которая должна была состояться у ее матери со знатным испанским дворянином, и о том, как за несколько дней до свадьбы капитан со своими людьми явился в дом и забрал с собой всех женщин, которые ему приглянулись.

– Разве я виновата, что была одной из них? – воскликнула Карментита. – А как я страдала во время путешествия! Пиратов было так много, а нас всего несколько… Но ты вытянула из меня все секреты, Пилар. Уходи отсюда!

Несколько дней спустя Пилар увидела, как ее мать уходит из дому. Раньше Исабелья редко выходила за пределы сада. Теперь на ней был плащ с капюшоном, скрывающим ее темные волосы, и Пилар поняла, что она идет в Харди-Холл.

Она последовала за матерью и увидела, как та пересекает лужайку. Пилар заняла место на стене, где сидела рядом с Роберто, так как оттуда открывался хороший вид на дом. Когда ее мать вошла в дом, она решила тоже перейти лужайку, а в случае чего притвориться, что ищет Говарда или Бесс, чтобы поиграть с ними. Зная, что шпионить нехорошо, Пилар подыскивала себе оправдания. Она была дочерью своего отца и должна была знать, что происходит вокруг.

Кто-то выбежал из дома, и Пилар узнала Марию. Женщина взволнованно замахала руками, а Исабелья застыла как вкопанная. Мария подбежала к ней и что-то зашептала. Исабелья повернулась и быстро зашагала в обратном направлении. В Харди-Холле явно что-то было не так.

«Что именно?» – спрашивала себя Пилар.

Когда ее мать вышла за ворота, она быстро перебежала лужайку и, прячась за деревьями, стала подбираться к часовне.

Теперь Пилар слышала грубые и сердитые мужские голоса и пронзительные и протестующие женские.

Странно, что Мария отослала ее мать назад. Что же происходит в доме?

Пилар повернула ручку двери часовни. Она была открыта, как и в тот день, когда сюда приходили они с Говардом. Пилар вошла внутрь. Там было тихо и спокойно, но вскоре послышался женский визг и мужской голос, казалось что-то приказывающий.

Пилар подбежала к плите, под которой она нашла серебряную чашу. Стол находился на прежнем месте, но красивая ткань уже не покрывала его, а плита была явно сдвинута. Просунув пальцы в щель, Пилар приподняла плиту. Чаши на месте не было.

Она глубже засунула руку в тайник. Он оказался больше, чем думала Пилар. Теперь она поняла, что чаша стояла на выступе, который она приняла за дно тайника, так как Говард не позволил ей рассмотреть все как следует. Выступов оказалось несколько – в действительности они были ступеньками, спускающимися в темноту. В тайнике было полно места для игры в прятки, но Пилар хотела не прятаться в нем, а выяснить, насколько он велик.

Пилар пролезла в дыру, поставила ноги на ступеньку и стала нащупывать следующую, но поскользнулась и подняла руку, чтобы ухватиться за плиту. Как только она коснулась ее, плита медленно опустилась и закрыла отверстие у девочки над головой.

Пилар свалилась вниз на несколько футов и испуганно вскрикнула, почувствовав на лице паутину. Поднявшись, она стала вглядываться в темноту. Страх не давал ей двинуться с места. В помещении было холодно, но Пилар ощущала, как пот течет у нее по затылку. Она хотела позвать на помощь, но язык и губы отказывались ей повиноваться.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Пилар знала, что нужно оглядеться, но ей мешал страх, какого она никогда не испытывала раньше.

Словно в кошмарном сне, темнота в углу приобрела очертания скрюченной фигуры, готовой броситься на того, кто нарушил ее покой. Затаив дыхание, Пилар повернулась, пытаясь нащупать ступеньки, чтобы влезть наверх, к плите.

Внезапно послышался мужской голос:

– Кто ты и что здесь делаешь?

– Выпустите меня, – стуча зубами от страха, пробормотала Пилар. – Я не хотела приходить сюда.

– Говори тише! – предупредил голос. – Нас могут услышать.

– Что это за место? – спросила она.

– Ты находишься под часовней, – ответил голос. – Но я тебя не знаю. Кто ты?

Пилар уставилась на белый овал лица незнакомца.

– Я Пилар, – ответила она.

– Зачем ты пришла сюда?

– Я не хотела… Я просто подняла плиту и залезла в дыру, а плита опустилась. Тогда я упала вниз.

– Тише! Ты можешь нас выдать. Они услышат твой голос.

– Я хочу, чтобы меня нашли! Мне здесь не нравится!

– Ты пришла сюда, дитя мое, – сказал незнакомец, – и тебе придется здесь остаться.

– Навсегда? Значит, я умерла, и это ад?

– У тебя нечистая совесть, если ты так боишься ада?

– Я знаю, что со мной случилось! – в панике крикнула Пилар. – Плита упала мне на голову и убила меня, а я провалилась в ад!

– Нет, дитя мое, ты не умерла. Ты та самая девочка, мать которой посещала Харди-Холл последние три недели?

– Да, – ответила Пилар. – А мы действительно под часовней?

– Конечно.

– И вы всегда находитесь здесь?

– Я пришел сюда за пять минут до тебя.

– А кто-нибудь знает, что вы здесь?

– Надеюсь, что те, кто меня ищет, этого не знают.

– Значит, вы прячетесь?

– Умоляю, говори потише. Звуки наших голосов могут быть слышны в часовне.

– Если они услышат нас, то придут и заберут нас отсюда.

– Боюсь, что да, дитя мое.

– Но я хочу, чтобы меня забрали! Мне тут не нравится. Здесь темно, холодно и… страшно. Я хочу подняться наверх.

– Тебя привело сюда любопытство, дитя, – промолвил незнакомец, – и тебе придется оставаться здесь, покуда те, кто меня ищет, не перестанут это делать.

– А долго еще вас будут искать?

– Обычно они занимаются этим весь день и следующую ночь.

– Но я не могу оставаться здесь до утра! Мама будет меня искать, и я проголодаюсь! А, кроме того, здесь страшно!

– Сколько тебе лет? Я знаю, что ты маленькая, но не могу определить твой возраст.

– Мне почти десять.

– Я думал, ты старше. Ты храбрая малышка. Не трусишь, как многие бы сделали на твоем месте. Только ты слишком любопытна – это часто приводит к неприятностям. Ты сама убедилась, что это так. Тебе почти десять лет, и ты уже получила важный урок. Мне тридцать, втрое больше, чем тебе, и жизнь тоже дает мне уроки.

– А что вы здесь делаете?

– Прячусь.

– Это игра?

– Да, только мрачная.

– Что они сделают, если найдут вас?

– Ты смышленая девочка. Ты понимаешь, что я так же испуган, как и ты?

– Взрослые не боятся.

– Они могут так же бояться, как маленькие. Мы все в какой-то мере дети.

Пилар изумилась этому откровению. На минуту она даже забыла, что находится в темном незнакомом месте со странным человеком. Ее мысли были заняты страхом взрослых.

– Что с вами сделают, если они вас поймают? – повторила Пилар.

– Возможно, повесят, – ответил незнакомец. – А может, приготовят мне более страшную смерть.

– Вы что-нибудь украли?

– Они бы сказали, что я украл приверженцев их веры. А я бы ответил, что вел мужчин и женщин к истине.

Внезапно наверху послышались голоса. Пилар увидела, как незнакомец опустился на колени, и услыхала его шепот.

– Дай мне смелости, и да исполнится воля Твоя…

Пилар никогда не видела ничего более необычного, чем этот человек, молящийся на коленях в подземном тайнике.

Звуки прекратились так же внезапно.

– Они ушли, – сказал незнакомец. – Но они еще вернутся. Часовни они всегда обыскивают особенно тщательно.

– Они ходили у нас над головой, – отозвалась Пилар.

– Да, – пробормотал он.

– Мы слышали их, и они бы услышали меня, если бы я их позвала.

– Да, дитя мое, они бы тебя услышали. Ты могла бы постучать по стене или по потолку.

– И они нашли бы нужную плиту?

– Если понадобится, они бы отодрали все плиты, чтобы найти нужную.

– А кто они такие? Леди Харди? Сэр Уолтер?

– Нет. Те, о ком ты говоришь, мои друзья.

– Но кто еще осмелился бы отдирать плиты в часовне?

– Те, кто меня ищет.

– Но если бы сэр Уолтер запретил им…

– Они действуют именем королевы, поэтому могут делать что хотят.

– Мне не следовало поднимать плиту, верно?

– Кто знает? Возможно, ты орудие Бога.

– Вы имеете в виду, что Бог послал меня сюда… чтобы я подняла плиту и упала?

– Быть может, Он желает выдать меня моим врагам.

– И Он хочет, чтобы вас повесили?

– Возможно, пришло мое время доказать свою преданность Его делу. Не исключено, что у Него нашлась работа и для тебя.

Пилар сдвинула брови. Незнакомец не мог ее видеть, но догадывался, что ее беспокоит перспектива попасться Богу на глаза.

– Я не могу вас разглядеть, – сказала Пилар, – но вы говорите, как мистер Пауэр.

– Я священник, – ответил он. – Слушай меня, дитя мое. Ты была послана сюда с определенной целью. Если те, кто ищет меня, вернутся в часовню, моя жизнь окажется в твоих руках. Если ты окликнешь их, они найдут нас обоих. Тебе решать, что делать. Если ты будешь молчать, возможно, они нас не обнаружат. Они могут уйти и продолжать поиски в другой части дома. Но обыск может продлиться несколько часов. В таком случае тебе придется оставаться здесь, пока они не уйдут.

– Но если я позову их, они вас повесят… или еще хуже. А что может быть хуже?

– Предпочитаю об этом не говорить.

Пилар поежилась:

– Я не люблю смотреть на повешенных. Они не похожи на людей, и я их боюсь. Неужели я тоже буду так выглядеть, когда умру?

– Боже упаси!

– Зато вы будете, если они вас повесят. – Подумав, она внезапно добавила: – Вы могли бы убить меня, и тогда я не могла бы их позвать.

– Ну и странная же ты девочка!

– А вы убили бы меня, если бы я попыталась их окликнуть?

– Дитя мое, мне еще никогда не приходилось бывать в подобном положении. Ты права. Я мог бы заставить тебя замолчать так же легко, как ты выдать меня моим врагам. В таком маленьком помещении легко поддаться искушению – дьявол ведь никогда не дремлет. Если бы ты попыталась меня выдать, я мог бы зажать тебе рот и даже задушить. Твоя жизнь в моих руках. Я мог бы сказать себе: «Ты – священник, человек, выполняющий дело Господне. Что значит жизнь этой озорной девчушки в сравнении с душами, которые ты надеешься спасти, прежде чем покинуть этот мир?» С другой стороны, ты могла бы закричать и привести тем самым сюда моих врагов. Дьявол шепчет каждому из нас: «Спасай себя!» Если мне он напоминает о моем деле, то тебе – о том, что я человек, которого разыскивают слуги королевы. Как ты поступишь, дитя, если эти люди вернутся в часовню? – Он умолк, и они оба прислушались.

– Я слышу звуки, – прошептала Пилар. – Они вернулись.

Наверху грубо передвигали мебель. Пилар и незнакомец смотрели друг на друга затаив дыхание.

Шум продолжался минут пятнадцать. До ушей Пилар донеслось тихое бормотание – священник снова молился.

– Осторожнее! – шепнула она. – Они могут вас услышать.

Священник перестал молиться, и Пилар поняла, что они хотят одного и того же – чтобы люди наверху ушли и они могли бы выйти безопасно.

Когда звуки стихли, священник промолвил:

– Ты смелая девочка.

– Да, – гордо заявила Пилар, – я смелая. Мой отец – очень храбрый и говорит, что я должна быть такой, как он. Думаете, они опять вернутся?

– Едва ли. Они обыскали часовню и не нашли тайник. Возможно, какое-то время они еще будут обыскивать дом.

– И нам придется оставаться здесь, пока они не закончат?

– Да.

– Моя мама и Роберто будут волноваться за меня.

– А что ты делала в часовне?

Пилар объяснила ему и рассказала, как впервые пришла в часовню с Говардом. Она не упомянула, как обнаружила тогда плиту, потому что поклялась никому об этом не говорить и не знала, следует ли ей продолжать хранить тайну.

Пилар спросила у священника, почему слуги королевы ищут его, и он ответил, что из-за его веры, которую подданным королевы не разрешают исповедовать.

– А почему вы исповедуете эту веру, если королева ее запрещает? – допытывалась Пилар.

– Должны ли мужчина или женщина отказываться от правды, потому что им силой навязывают ложь? – отозвался священник.

Он стал расспрашивать Пилар о ее религиозном воспитании и пришел в ужас от ее ответов. Священник предупредил, что душе Пилар угрожают вечные муки, и рассказал, что королева издала закон, по которому пребывание иезуитов в ее владениях является государственной изменой.

– А кто такие иезуиты? – спросила Пилар.

– Они священники, дитя мое, – члены ордена Иисуса. Это общество много лет назад основал великий человек по имени Игнатий Лойола,[42] родившийся в Баскской провинции Испании.

– Я наполовину испанка, – сообщила Пилар.

– Тем более тебе следует внимать правде Господней.

– Расскажите мне об этом человеке, который родился в Испании, – попросила Пилар.

– Он происходил из благородного испанского семейства и был солдатом, но когда его ранили на поле битвы, Бог поведал ему, что его дело не убивать людские тела, а спасать их души. Выздоровев, Лойола стал собирать вокруг себя отважных людей, готовых умереть за свою веру, как солдат готов умереть за свою страну. Это была армия священников, которой предстояло вести войну с язычеством и ересью во многих странах, где существовали эти язвы. В часовне аббатства Монтсеррат последователи Лойолы дали обет служить Богу.

– И вы тоже?

– Да, но не тогда. Это произошло задолго до моего рождения, но с тех пор многие продолжают дело, начатое Игнатием Лойолой.

– И если вас поймают за этим делом, то повесят?

– Если повесят, можно считать, что мне еще повезло. Когда ты вырастешь, то будешь вспоминать, что держала в своих руках жизнь священника и спасла ее. Скажи мне, что заставило тебя так поступить? Тебе подали знак Бог или святые?

– Нет, – ответила Пилар. – Бог и святые тут ни при чем. На прошлой неделе я видела повешенного. Мне это не понравилось, и я не хотела, чтобы такое случилось с вами.

– Эту мысль внушил тебе Бог, дитя мое.

– А вам Он тоже внушил мысль не причинять мне вред? Вы сказали, что могли бы убить меня.

– Я бы никогда не смог тебе повредить. Такое противно Господу. Я сказал это, чтобы испытать тебя. Если я благополучно выберусь отсюда, то буду знать, что Божья воля – спасти для Него твою душу.

– Надеюсь, за нами скоро придут, – сказала Пилар. – Я замерзла, и мне хочется есть.

– Я не успел взять с собой пищу. Предупреждение пришло внезапно. Завернись в это.

Он протянул ей свою сутану.

– Но тогда вы замерзнете, – возразила Пилар.

– Нет, – покачал головой священник. – Я не боюсь холода. Слуг Господних учат умерщвлять плоть.

Пилар закуталась в сутану, села на пол и прислонилась к стене.

– За нами придут, когда будет безопасно, – сказал священник.

– Расскажите мне об Испании, – попросила она. – Вы бывали в Хересе? Там жили моя мама, Бьянка и Карментита.

– Да, – ответил он. – Я бывал там. Это красивый город, окруженный виноградниками и оливковыми рощами. Он лежит среди холмов, согреваемый жарким солнцем.

Пилар хотелось еще что-нибудь услышать о Хересе, но священник не намеревался отвлекать на это ее внимание и заговорил о Боге и святых. Пилар тут же заскучала, как на уроках мистера Пауэра.

Воздух в тесном помещении был спертый, и девочку стало клонить ко сну. Сутана согревала ее, а голос священника убаюкивал, словно волны прилива.

Пилар проснулась, когда ее вытаскивали из тайника. В часовне было темно, и она не могла видеть лицо священника.

Рядом были леди Харди и сэр Уолтер.

Пилар слышала, как священник промолвил:

– Какой отважный ребенок!

Они говорили шепотом, а когда Пилар стала задавать вопросы, леди Харди прикрыла ей рот ладонью и сказала:

– Не сейчас, дорогая.

С Пилар сняли сутану и завернули ее в меховую накидку леди Харди. Потом ее отвели вверх по лестнице в пуншевую комнату.

Леди Харди опустилась перед ней на колени и стала растирать ей руки.

– Ты замерзла, малышка, – сказала она.

– В яме было очень холодно, – пожаловалась Пилар. Леди Харди налила что-то в кубок и поднесла его к губам девочки. Питье было очень горячим, но вкусным.

– Я попросила твою мать прийти сюда с Бьянкой. Должно быть, она очень беспокоилась, когда ты не вернулась домой.

– Я не собиралась лезть в тайник…

Леди Харди приложила палец к губам:

– Не говори о тайнике. Ты плохо поступила, придя в часовню и подняв плиту. Мы об этом забудем, но ты тоже должна забыть. Мы слышали о твоей храбрости. В душе ты славная девочка. Когда ты поняла, что поступила плохо, то сделала все, чтобы исправить причиненный вред. Я позабочусь, чтобы тебя не наказали. – Леди Харди наклонилась и поцеловала ее в щеку. – Я рада, что все так обернулось, моя маленькая Пилар, – продолжала она. – Великое счастье ожидает тебя. Но сначала обещай никому не рассказывать о твоем приключении. Всем, кто будет тебя расспрашивать, говори, что ты заблудилась и что мы тебя нашли. Твоей маме я расскажу правду, но больше никто не должен об этом знать. От этого зависят жизни многих людей.

Глаза у Пилар заблестели, и леди Харди поспешно добавила:

– Если ты расскажешь о том, что обнаружила, это может сильно повредить многим хорошим людям. Их смерть будет на твоей совести, малышка Пилар, а быть убийцей – ужасно.

– Я никому не расскажу, – пообещала Пилар.

– Мое дорогое дитя!

Леди Харди со слезами на глазах обняла ее и снова начала растирать ей руки.

Бьянка очень рассердилась на Пилар, когда ее привели домой.

– Скверная девчонка! Сколько волнений ты причинила! Мы всюду тебя искали. Что мы могли подумать, когда рядом рыщут эти головорезы? Тебя следовало бы выпороть. Как это ты могла заблудиться? Где ты была? Роберто не знал, куда ты пошла. Почему ты не можешь быть такой хорошей, как Роберто?

Пилар не ответила. На сей раз она была неразговорчива.

Исабелья молча стиснула руку дочери. Она все знала и гордилась ею.

На следующий день Исабелья сказала дочери:

– Пилар, теперь ты будешь учиться вместе с Говардом и Бесс. Ты довольна?

– С Говардом и Бесс? А как же Роберто?

– Роберто будет по-прежнему ходить к мистеру Пауэру.

– Но я всегда училась вместе с Роберто.

– Тебе больше понравится с Говардом и Бесс. У них очень хороший наставник. Его зовут мистер Питер Хит, и он моложе мистера Пауэра. Учиться у него тебе будет гораздо интереснее. К тому же ты любишь Говарда и Бесс, верно?

– Я больше люблю Роберто.

– Но ты и с ним будешь проводить много времени. У мистера Хита ты станешь заниматься всего по нескольку часов в день.

– А почему Роберто не может ходить со мной?

– Кто-то должен остаться с мистером Пауэром. Будет невежливо, если вы оба покинете его.

– А если покину только я, это будет вежливо?

– Ученики уходят от него время от времени. Я думала, тебе не нравится мистер Пауэр.

– Но я хочу учиться вместе с Роберто!

– Вы не можете постоянно быть вместе.

В результате Пилар отправилась в Харди-Холл, и леди Харди провела ее вверх по лестнице и через несколько комнат в незнакомую ей часть здания. В длинной комнате с низким потолком сидели Говард и Бесс, а когда вошли Пилар и леди Харди, из-за стола поднялся мужчина и шагнул им навстречу.

– Вот ваша новая ученица, мистер Хит, – сказала леди Харди. – Уверена, что она вас не подведет.

Пилар посмотрела в печальные темные глаза, которые пристально ее разглядывали. Лицо мужчины было серьезным, но он дружелюбно ей улыбался.

– Добро пожаловать, дитя мое, – заговорил мистер Хит. – Не сомневаюсь, что ты будешь хорошей ученицей.

– Я знаю, что Пилар будет стараться изо всех сил, – промолвила леди Харди.

Говард улыбнулся Пилар, как всегда улыбался ей при встрече, – это означало, что у них имеется общий секрет. Пилар поняла, что он не знает о том, как она провела несколько часов в темноте с человеком, которого разыскивали слуги королевы. Что ж, это к лучшему – ведь она в какой-то мере обманула доверие Говарда. Бесс смотрела на нее неодобрительно – она немного побаивалась девочки одного возраста с ней, но куда более самостоятельной.

– А теперь, – сказала леди Харди, – я оставлю вас с детьми, мистер Хит.

Первый урок показался Пилар странным, хотя мистер Хит, как и мистер Пауэр, много говорил о церкви. Но церковь мистера Хита выглядела по-иному – в ней было много святых. Пилар учили читать по-латыни молитву, которая называлась «Аве Мария». И внезапно она поняла, что встречала мистера Хита раньше.

Человек, с которым Пилар провела несколько часов в тайнике, священник, которого повесили бы слуги королевы, если бы им удалось его найти, был ее новый наставник, мистер Хит.

Однажды утром Пилар разбудила суета в доме. Происходило что-то необычное. Пилар не сразу поняла, где она: ей снилось, будто она снова в темном тайнике и ее обнаружили там сердитые люди с веревками в руках.

У окна стояла Карментита, указывая на море:

– Вставай, подойди сюда и посмотри туда, куда смотрит весь дом.

Пилар вскочила с кровати и увидела корабль, который лег в дрейф.

– Это корабль капитана! – воскликнула Карментита.

– Ты уверена? – спросила Пилар.

– Вильям уверен. Он точно знает.

– И давно появился корабль?

– Вильям увидел его, как только встал с постели. Это было на рассвете. Он разбудил весь дом и сообщил новость.

Карментита довольно хихикала, разглаживая складки на платье. Перспектива возвращения капитана заставила ее сразу позабыть Уильяма.

Капитана не было дома целых два года. До сих пор Пилар не осознавала, какое впечатление производит его присутствие на домочадцев. Она только замечала, что после отъезда капитана в доме становилось спокойно.

Карментита что-то напевала себе под нос – выражение ее пухлого лица было отсутствующим. Она предавалась воспоминаниям и жила надеждой. Бьянка была вся напряжена, и выглядела словно юная девушка – такой ее видела Пилар, когда она плясала для них, воткнув розу в черные волосы. Однако все веселье, принесенное появлением корабля капитана, портило настроение Исабельи. Пилар впервые поняла, что ее мать боится капитана.

Первый раз Пилар ощутила в себе противоречие двух чувств. Она очень хотела, чтобы капитан вернулся, и в то же время желала видеть свою мать спокойной и счастливой.

Теперь она с удовольствием вспоминала, как сидела у ног матери, наблюдая за блеском иглы в ее длинных белых пальцах, вспоминала, какой тихой радостью наполнял ее мягкий голос Исабельи. Эта радость затмевала все возбуждение, перенесенное в тайнике, и Пилар твердо решила, что всегда будет беречь и защищать мать.

Ее обуревало желание с веселым смехом бежать к берегу, чтобы первой встретить капитана, но удовольствие от возвращения отца омрачал явный страх матери. Пилар чувствовала, что желания тянут ее в одну сторону, а долг перед матерью – в другую.

Она подумала о чувствах, которые испытывают к своим родителям дети Харди. Они побаивались матери и совсем не страшились отца, поэтому, ощущая за собой какой-нибудь грешок, обычно бежали к отцу, чтобы он выгораживал их перед матерью. У них была счастливая семья, ибо, хотя леди Харди была строга, а сэр Уолтер нет, Пилар видела, что между ними нет противоречий. Они вдвоем царствовали в доме, и дети часто говорили о них как о чем-то едином: «Наши родители».

Сама Пилар не могла сказать такое. Ее отец и мать существовали каждый сам по себе. Она начинала опасаться, что не сможет любить обоих, и что ей придется ненавидеть отца, чтобы остаться верной клятве защищать мать.

Пилар стала понимать, что капитан и Исабелья так же отличаются друг от друга, как мистер Хит и мистер Пауэр. Веря одному из них, невозможно верить другому. Если мистер Хит – слуга Божий, значит, мистер Пауэр на стороне дьявола. Тем не менее, слуги королевы утверждали совсем противоположное.

Жизнь оказалась полной неразрешимых загадок. Но различия между мистером Хитом и мистером Пауэром выглядели незначительными в сравнении с теми, которые разделяли ее отца и мать.

Она поняла это, когда мать послала за ней и сказала:

– Пилар, капитан скоро будет здесь, и, когда он вернется, ты не должна говорить ему, что учишься у мистера Хита.

– Почему? – спросила Пилар.

– Потому, малышка, что ему это не понравится.

– Знаю, – отозвалась Пилар. – Он бы хотел, чтобы я ходила к мистеру Пауэру.

– Поэтому ничего не рассказывай.

– А если он спросит?

Исабелья обняла Пилар и прижала к себе.

– Ради меня, ничего ему не говори!

– Но ведь если я солгу, это будет грех, верно?

– Думаю, если ты солжешь по такому поводу, святые не сочтут это большим грехом.

– Конечно, так как они хотят, чтобы я училась у мистера Хита. – Пилар рассмеялась, внезапно поняв, как ей удовлетворить и мать, и отца. Она может солгать отцу ради матери, а потом ездить с ним верхом, болтать и смешить его, помня, что выполнила материнское желание.

Пилар прикоснулась к корсажу, под которым она носила на ленте маленький медальон, который ей дал мистер Хит. Он называл его Agnus Dei;[43] у Говарда и Бесс были точно такие же. На нем были изображены крест и ягненок.

Мистер Хит сказал ей, что медальон благословил его святейшество Папа. Его святейшество был еще одной великой личностью, о которой часто слышала Пилар.

– Это символ Христа, – говорил ей мистер Хит. – Уже тысячи лет люди носят его на шее. Ягненок и крест охранят тебя от зла, как кровь Пасхального Агнца хранила евреев от ангела-истребителя.

Поэтому, касаясь пальцами маленького диска под платьем, который, как ей внушили, нужно было носить тайно, Пилар верила, что с его помощью сможет одновременно защитить мать и наслаждаться обществом отца.

Пилар привезли к кораблю в лодке. Ей хотелось первой приветствовать отца.

Люди на палубе сразу ее узнали.

– Это дочурка капитана – малышка Пиллер! – весело кричали они.

Их забавляло, что человек, который ими командовал, чьему слову или жесту они беспрекословно подчинялись, кто мог засечь матроса до смерти за неповиновение, а за неосторожное слово заставить пройтись по доске над водой с завязанными глазами, питал слабость к светловолосой девчушке с блестящими темными глазками – результату одного из самых удивительных, если и не самых прибыльных подвигов во всей карьере капитана Энниса Марча.

– Вы прибыли повидать капитана, леди? – кричали матросы.

– Да, – ответила Пилар. – Поднимите меня на борт. Они подчинились без колебаний, зная, что появление дочери приведет капитана в хорошее настроение. Казалось, она была постоянным членом экипажа, потому что капитан часто говорил: «И ты называешь себя моряком? Да моя малышка Пиллер куда лучший моряк, чем ты!» В захваченных ими городах он всегда щадил маленьких девочек, признавая в пьяном виде, что они напоминают ему его малышку Пиллер. Он выбирал из всей добычи самые красивые вещи и заявлял: «Это для моей малышки Пиллер!»

Короче говоря, капитан души не чаял в дочери.

Матросы спустили веревочный трап, и Пилар вскарабкалась на борт под радостные крики:

– Малышка Пиллер прибыла приветствовать капитана!

Капитан Марч услышал эти крики из трюма, где отбирал самые ценные вещи, которые не мог оставить без присмотра даже на короткое время, и тут же поспешил на палубу.

– Моя малышка Пиллер здесь!

Она и впрямь была здесь – подросшая, но та же самая Пиллер с длинными золотистыми волосами, похожими на его собственные, и большими темными глазами, унаследованными от матери.

– Разрази меня гром! – воскликнул капитан. – Моя малышка явилась на борт приветствовать отца!

Пилар смеясь подбежала к нему – она всегда смеялась при виде капитана. Отец и дочь не стали обниматься – они делали это крайне редко. Пилар остановилась в двух шагах от него, и они посмотрели друг на друга. Золотистая борода капитана начала шевелиться.

– Добро пожаловать домой, капитан, – сказала Пилар.

– Так ты поднялась на борт моего корабля? Разрази меня гром, никто не делает этого без разрешения капитана. Разве ты не знала? – Он схватил ее за ухо – его грубая рука коснулась дочери ласково и нежно. – Кровь Христова, мне нравится, как ты выглядишь, малышка Пиллер! – Борода капитана продолжала дрожать. – Пойдем со мной! Я покажу тебе, что мы привезли из Испании. Мы вернулись более богатыми, чем отплыли, так как захватили отличные призы!

– Женщин? – осведомилась Пилар.

Капитан разразился хохотом:

– Послушайте-ка мою малышку Пиллер! Женщин! Гораздо лучше, чем женщины, – золото, драгоценности. Слышите, ребята? Моя малышка спрашивает, привезли ли мы с собой женщин! Пойдем, девочка, я покажу тебе кое-что. Драгоценности, каких ты еще никогда не видела. – Он ущипнул ее за щеку. – Ты выросла, малышка. И не забыла капитана, а?

– Я никогда его не забывала.

Взгляд капитана внезапно затуманился.

– Ну-ка поторопись! – крикнул он, скрывая смущение. – Я докажу тебе сокровища, которые мы привезли в Англию.

Капитан подтолкнул ее вперед. Внезапно подул ветер, и корабль покачнулся. Пилар чуть не упала, но капитан удержал ее, и она почувствовала на своем плече его железные пальцы. «Как он не похож на других людей, – подумала Пилар, – и как я счастлива, когда он рядом со мной!»

В трюме находился молодой парень – высокий и светловолосый, как ее отец, и с таким же внимательным, все подмечающим взглядом голубых глаз.

– Эй, приятель! – окликнул его капитан. – Что ты тут делаешь?

– Слежу, чтобы никто из ребят не сунул в карман какую-нибудь побрякушку, прежде чем сойти на берег, сэр.

– Они отлично знают, что это им дорого обойдется. Разрази меня гром! Если я поймаю кого-то из моих людей на воровстве, то тут же прикажу его вздернуть!

– Искушение может оказаться сильнее страха, сэр. На берегу их ждут женщины…

– Ах, женщины! Моя малышка Пиллер хочет узнать, привезли ли мы с собой женщин.

Молодой человек весело рассмеялся.

– Мы встречали многих женщин во время путешествия, – сказал он.

– Но ни одна из них не понравилась нам настолько, чтобы захватить ее с собой, – добавил капитан. Он обернулся к Пилар: – Хочу познакомить тебя с этим парнем. Он некоторое время поживет у нас в доме. Его зовут Петрок Пеллеринг – он мой помощник.

Молодой человек вежливо поклонился.

– Мы уже встречались, – сказал он.

– Я никогда вас раньше не видела, – возразила Пилар.

Капитан расхохотался. Казалось, все, что говорит Пилар, вызывало у него радость.

– Все, кто плавает под моим командованием, знают мою малышку Пиллер. На корабле считается, что она путешествует вместе с нами.

Пилар выглядела озадаченной.

– Я не забываю свою дочь, – пояснил капитан, – и слежу, чтобы никто ее не забывал. А теперь отправляйся на палубу, парень, и проследи, как ребята будут сходить на берег. Оставь на корабле Джеда и Малыша Тома, а когда все сойдут, возвращайся, и мы высадимся вместе с моей девочкой.

– Есть, сэр, – отозвался Петрок Пеллеринг и вышел из трюма.

Оставшись наедине с Пилар, капитан прижал к ее щекам свои шершавые ладони и посмотрел ей в глаза.

– Малышка моя, – сказал он. – Ты рада снова видеть капитана, верно? – Словно устыдившись своих чувств, капитан опустил руки. – Посмотри, что мы привезли. И это не все. По пути домой мы посетили королеву. Вот это женщина! Она напомнила мне мою девочку. Правда, у нее нет таких длинных светлых волос и темных блестящих глаз. Она рыжая, и, говоря откровенно, из-за такой я не стал бы захватывать город.

Но все равно, это удивительная женщина! Она была довольна мною, Пиллер, и приветствовала меня так же радостно, как ты. Знаешь, королева коснулась шпагой моего плеча и сделала меня сэром Эннисом! Она уважает таких, как я, потому что знает, что только нам под силу драться с донами. Королева ненавидит их, как все добрые англичане.

– Почему? – спросила Пилар.

– Почему? Да просто потому, что они доны. Потому, что они плавают по морям и грабят все земли, которые посещают, вместо того чтобы оставить кое-что нам. У меня есть для тебя подарок, малышка. Ожерелье, которое носила черная принцесса. Я отобрал его у нее. Что хорошо для принцессы, хорошо и для моей малышки Пиллер.

– Мне не нужно ожерелье, – сказала Пилар. – Самое главное, что я вижу тебя снова.

Капитан внезапно обнял дочь и крепко прижал к себе. Он бы не отпустил ее, если бы не услышал шаги молодого Петрока Пеллеринга, спускающегося в трюм.

Голос капитана разносился по всему дому. Он требовал сытного обеда, и кухарки хлопотали вовсю. Карментита трудилась, пока на лице у нее не выступил пот.

– Разрази меня гром! – кричал капитан, начиная этим выражением каждую фразу. – Испеките мне пирог с мясом, который я так люблю, и подайте на закуску сливки! Разрази меня гром, последние месяцы я мечтал о доброй английской пище, и если не получу ее, то собственноручно высеку всех прямо в кухне!

Петрок Пеллеринг прибыл в дом в качестве гостя. Было ясно, что капитан любит его – Пилар замечала, как дрожит борода отца, когда он смотрит на молодого человека. Петрок во всем стремился подражать капитану – он тоже кричал на весь дом: «Разрази меня гром!»

Пилар видела, что ее мать старается держаться подальше от отца, но он, казалось, не возражал против этого. За столом Исабелья сидела по одну сторону от капитана, а Бьянка по другую. Он часто клал руку на плечо Бьянке и дергал ее за кольцо в ухе, пока она не начинала кричать и вырываться.

Тем не менее, Бьянке как будто нравилось подобное обращение. Роберто наблюдал за происходящим без всякого выражения на лице, но Пилар, которая отлично его знала, понимала, что ему не по душе отношение капитана к его матери.

Капитан и Петрок часто говорили о новом плавании – было ясно, что они недолго пробудут в доме. Капитан продал кое-что из привезенных драгоценностей, чтобы переоснастить корабль для очередного путешествия, – он собирался добыть еще больше сокровищ, львиная доля которых предназначалась королеве.

В такие времена капитан любил, чтобы Пилар стояла рядом с ним и наполняла его кубок вином или элем, который он иногда предпочитал. Когда капитан разговаривал с Петроком, его рука часто опускалась на голову дочери.

Нередко капитан Марч сидел за столом и напивался до такого состояния, что был не в силах подняться. При этом его настроение часто менялось. Иногда он мог затеять ссору с кем угодно, кроме Пилар, – в таких случаях все держались от него как можно дальше. Иногда он был весел, и все смеялись вместе с ним. Иногда его одолевала жажда женских ласк, и тогда он начинал пожирать глазами служанок, находившихся рядом, но Карментита старалась, чтобы в таких случаях она всегда была в пределах его досягаемости. Иногда капитан начинал жаловаться, что его дом в море, и он лишен благ семейной жизни и теплой постели по ночам.

В один из приступов дурного настроения капитана дала о себе знать его неприязнь к Роберто. Они все сидели за столом, и никто сначала не заметил, как его внезапно охватила злоба.

– Что ты пялишься на меня своими испанскими глазищами, мальчишка? – неожиданно рявкнул он на Роберто. – Нахальный поросенок! Разрази меня гром, я выбью из тебя твою наглость!

Роберто поднялся. Бьянка, сидевшая рядом с капитаном, поспешно сказала:

– Уходи, Роберто.

Но капитан тоже встал, схватил кубок, из которого пил, и запустил им в Роберто. Мальчик пригнулся, и эль расплескался по стене.

Пилар, стоящая рядом со стулом капитана, почувствовала, как у нее заколотилось сердце.

– Подойди сюда, ублюдок! – заорал капитан.

– Только тронь его, и я тебя убью! – крикнула Бьянка.

Он повернулся к ней, и его глаза сверкнули, словно осколки голубого стекла.

– Ты навязала мне своего ублюдка! – продолжал бушевать капитан. – Это не мой сын! Он живет под моей крышей, ест мою пищу и смотрит на меня своими наглыми испанскими глазами! Разрази меня гром, я вырежу ему сердце, и ты сможешь послать его в качестве подарка его папаше!

Роберто стоял не шевелясь.

– Подойди! – крикнул капитан, глядя на Бьянку. Пилар увидела, что его борода начала дрожать, и ее охватило невероятное облегчение. Отцу стало смешно – значит, он больше не сердится. Но внезапно огромная ручища капитана метнулась вперед. Отшвырнув в сторону Бьянку, он шагнул к Роберто.

Мальчик стоял абсолютно спокойно. Его темные глаза смотрели настороженно, но он не двинулся с места. Пилар обежала вокруг стола и бросилась к Роберто.

– Нет! – закричала она. – Ты не вырежешь у него сердце!

Она заслонила собой мальчика. Роберто пытался отодвинуть ее, но к нему подбежала Бьянка, и в руке у нее блестел нож.

Внезапно капитан расхохотался. Он позабыл о Пилар, позабыл о Роберто, позабыл обо всех, кроме Бьянки. Подойдя к ней, он схватил ее за руки. Она взвизгнула, и он упал на пол. Капитан подобрал его и швырнул в стену. Нож проткнул гобелен и застрял в нем, покачиваясь. Продолжая смеяться, капитан обнял Бьянку за плечи.

– Пойдем со мной, цыганка, – сказал он. – Я хочу кое-что тебе показать.

Капитан подтолкнул ее к двери. Она обернулась и выбежала из комнаты. Он последовал за ней.

Пилар заметила на лице у Бьянки выражение радости и торжества.

Она перевела взгляд на Роберто, спокойно стоящего у стола, а после на мать, которая была смертельно бледна и сидела неподвижно.

Позднее Пилар пошла с Роберто к утесам, и они лежали на траве, глядя на корабль капитана.

– Ты ненавидишь его, Роберто, – сказала Пилар. – Но я не могу его ненавидеть. Капитан добр ко мне, он большой и сильный, и мне с ним интересно. Даже когда мне показалось, что он хочет вырезать твое сердце, я не испытывала к нему ненависти. Я только хотела ему помешать.

– Зато меня он ненавидит, – отозвался Роберто.

– А ты его?

– Нет. Он ненавидит меня, потому что любит мою мать.

Пилар не поняла, что имеет в виду Роберто.

Она поехала с отцом кататься верхом.

Ему нравилось видеть ее в седле. В тот день капитан был счастлив, но не только поэтому. Его радовало что-то еще.

Пилар спросила у него, чему он радуется.

Капитан понюхал воздух.

– Нашим девонским аллеям, – ответил он. – Запаху моря и росы. Нигде в мире, девочка, нет такой зеленой травы, как в Девоне. А какой тут воздух! Хорошо жить в стране нашей королевы. Это утро радует сердца всех ее верных подданных.

– Почему, капитан?

– Сегодня из Лондона пришли новости, что те, кто покушался на ее жизнь, получили по заслугам. Их повесили, но не до смерти, а вынули из петли и четвертовали. Это пугает тебя, – печально добавил он. – Похоже, тут сделали из тебя размазню.

– Капитан, почему эти люди покушались на жизнь королевы?

– Они хотели посадить на трон шотландскую шлюху вместо нашей доброй королевы Бесси.

– А кто такая шотландская шлюха?

– Женщина из Шотландии, которая вместе с любовником убила своего мужа[44] и за это была изгнана из своей страны. Много лет она была пленницей нашей королевы, и разрази меня гром, если ее не лишат головы. Королева Бесс не будет в безопасности, пока жива шотландская ведьма.

– Расскажи мне о ней, капитан.

Пилар дрожала от возбуждения, зная, что рассказ капитана будет совсем не похож на то, что говорил мистер Хит.

Мистер Хит называл шотландскую королеву царственной мученицей. Он рассказывал о несчастной и благородной леди, которой по праву должен был принадлежать английский престол. Пилар никому не передавала его слова – она делила этот секрет с Говардом, Бесс и мистером Хитом. Та, которую называли королевой Англии, была незаконнорожденной и не имела права на трон, подобно тому, как Роберто был ублюдком в глазах капитана и не имел права жить в их доме.

Ее мать, сэр Уолтер и леди Харди разделяли мнение мистера Хита. Но кто был прав? Ее кроткая и добрая мать или ее отец, который был жесток ко многим, но мягок и ласков с ней и который так много странствовал по свету?

Как ей узнать, кто из ее наставников прав – мистер Хит или мистер Пауэр.

Отец продолжал рассказ. Страной, откуда родом ее мать, правит злой король. Он величайший враг английской королевы. Его зовут Филипп Испанский. По словам капитана, Филипп был маленьким злобным человечком с бледной физиономией и запятнанными кровью руками, требовавшим все больше жертв, которых он мог бы истязать. По описанию мистера Хита, Филипп был человеком с золотистыми волосами и лицом святого, который желал людям только величайших благ, и если ради достижения этих благ им приходилось страдать, святой Филипп молился за них в похожем на монастырь дворце, который он построил во исполнение обета, данного им перед битвой при Сен-Кантене.

Капитан же утверждал, что Филипп обучает детей, которых посылает в Англию, тому, что им следует делать для уничтожения этой страны.

– Они являются сюда со своими четками и сутанами. Разрази меня гром, я бы вздернул их на виселицу, вырезал бы им сердца или изжарил на Смитфилд-сквер! Я бы изрубил их на мелкие кусочки и послал эти кусочки в ихние семинарии!

– Они приезжают сюда как священники? – спросила Пилар.

– Как шпионы в сутанах священников. Их планы таковы. Они прибывают в Англию и укрываются в домах здешних католиков. Их задача – превращать хороших английских подданных в дурных. Они рассказывают им о Боге и его святых, а потом вливают в уши яд измены. Они говорят: «Старайтесь ради падения протестантки Елизаветы и возведения на трон королевы-католички».

– И… что будет с теми, кто так говорит?

– Они умрут, как Трокмортон и попы, которые стояли за ним.

– Расскажи мне о Трокмортоне, капитан.

– Что о нем рассказывать, кроме того, что он молодой дурень? Его соблазнили попы, сделав из него изменника. Они хотели призвать сюда французского родича шотландской шлюхи – герцога де Гиза,[45] чтобы он высадился в Англии со своей армией при помощи Папы Римского.

– Папы? Которого называют святым отцом?

– Тоже мне, святой отец! Не хочу даже слышать от тебя таких слов, девочка. Он не святой отец, а старый негодяй! Они собирались высадиться здесь, свергнуть нашу королеву, усадить на трон шотландскую ведьму и сделать Англию католической страной. И это могло случиться. Но мы оказались умнее. У нас тоже есть свои шпионы. Я слышал, что они обыскивали дом Харди и ничего не нашли. Очень жаль! Они обшаривают все подозрительные дома на юге Англии. Разрази меня гром, если Харди прячут этих дьяволов, я бы хотел, чтобы их поймали на месте преступления!

Пилар молчала. Мысленно она перенеслась в тайник под часовней. Выходит, мистер Хит не только священник, но и шпион. Об этом он ничего ей не говорил. Значит, она виновна в измене? Она спасла жизнь не святого человека, а того, кто действовал против королевы?

Пилар раздражало, что она еще мала и неопытна. Дети могут чувствовать то же, что и взрослые, но им недостает опыта – а это серьезное препятствие.

Впрочем, и взрослым многого недостает. Почему то, что кажется прекрасным ее матери, выглядит изменой в глазах ее отца, а то, что кажется отцу добродетелью, выглядит смертным грехом в глазах матери?

– В Лондоне было большое торжество, – продолжал капитан. – На площади горели костры. Еще бы – заговорщики разоблачены, шотландская потаскуха надежно заперта в тюрьме, а добрая королева Бесс сидит на своем троне. Но в нашей стране еще много шпионов, девочка. Рано или поздно мы их поймаем и сделаем с ними то, что сделали с теми, кого уже разоблачили.

– Их повесят и четвертуют? – спросила Пилар. Капитан посмотрел на нее и громко расхохотался:

– Разрази меня гром, девочка! Ты побледнела и вся дрожишь! Все-таки им удалось сделать из тебя размазню. – Он хлопнул себя по бедру. – Может быть, в следующий раз я возьму тебя с собой в плавание. Не оставлять же мне мою малышку Пиллер там, где ее превращают в размазню!

Эта мысль позабавила капитана. Он пустил лошадь в галоп, и Пилар сквозь топот копыт услышала его смех.

– Пойдем на чердак, девочка, – сказал капитан. – Я покажу тебе ожерелье, о котором говорил. Хочу посмотреть, как оно на тебе выглядит.

Пилар поднялась наверх вместе с капитаном, и он отпер дверь. На чердаке пахло пряностями, духами и соленым морским воздухом. Товары громоздились до самого потолка – золотые слитки и драгоценности, дорогие ткани, разнообразные украшения. Глаза капитана блеснули при виде этого богатства.

– На такое приятно посмотреть, Пиллер, – сказал он. – Возможно, когда-нибудь все эти вещи станут твоими.

– Они все украдены? – спросила Пилар.

– Украдены? Ты имеешь в виду – захвачены. То, что мы отбираем у донов, нельзя назвать украденным, так как они сами еще раньше отобрали это у других. Так что это законная добыча, девочка.

– На этой ткани кровь, – испуганно сказала Пилар.

– Такой монетой мы расплачиваемся. Неужели моя малышка Пиллер бледнеет при виде крови? Быть не может! Когда-нибудь ты будешь плавать со мной. У меня нет сына, но ты еще лучше, чем сын.

– Плавать с тобой и Петроком Пеллерингом?

– В один прекрасный день он станет капитаном. И этот день недалек. Он прирожденный корсар. У всех у нас это в крови – и у тебя тоже, Пиллер. Мы не дадим сделать из тебя размазню. Посмотри только на эти сокровища, добытые за морем и оплаченные кровью. Вот настоящая жизнь для мужчины… а может, и для женщины, если в ее жилах, как в твоих, течет моя кровь. – Капитан ласково ущипнул ее за щеку. – Ты все еще малышка, но ты моя девочка, и разрази меня гром, если ты не лучше любого мальчугана! Где же ожерелье, которое я тебе обещал? А, вот оно! Я храню его в этой шкатулке. Видишь – это настоящие изумруды и рубины. Я сразу подумал, что они будут к лицу моей малышке Пиллер. Ну-ка примерь. – Он надел ей на шею ожерелье и рассмеялся. – Оно выглядит нелепо на этом чопорном корсаже. Ты будешь носить это ожерелье, Пиллер, когда станешь красивой молодой женщиной и сможешь ходить в платье с обнаженными плечами. Давай-ка попробуем.

Капитан расстегнул кружевной рюш на ее горле и внезапно уставился на что-то. Потом он потянул за ленту, на которой висел «Agnus Dei», – Пилар совершенно забыла о нем. Она увидела, как кровь бросилась ему в лицо, а на висках вздулись вены.

– Разрази меня гром! – воскликнул капитан. – Что это значит?

Пилар протянула руку, чтобы взять медальон, но он оттолкнул ее.

– Ты носишь эту штуку! – Капитан бросил медальон на пол и наступил на него ногой. – У моей девочки на шее знак дьявола! Как это к тебе попало? – Он взял ее за плечи и встряхнул. – Знаю! Это все твоя жеманная испанская мамаша! Выходит, она за моей спиной сделала из тебя католичку! Разрази меня гром! Сделать из моей малышки идолопоклонницу!

Капитан схватил Пилар за руку и поволок ее с чердака. Никогда еще он не был с ней таким грубым. Подойдя к лестнице, он зажал девочку под мышкой и начал спускаться.

Сначала Пилар хотела отбиваться, протестовать, кричать, что хочет носить «Agnus Dei», но вспомнила, что ее жизнь стала значительно сложнее и что она теперь замешана во многие тайны взрослых.

Ее мать сидела у окна. В голове у Пилар мелькнула мысль, что она смотрит на корабль и ждет того дня, когда, наконец, его не увидит.

Увидев капитана с дочерью, Исабелья вскочила с испуганным возгласом.

– У вас есть причины бояться, миледи Марч! – рявкнул капитан. – Я открыл секреты, из-за которых вы можете попасть на виселицу! Мне следовало ожидать измены от испанки! Я обнаружил этот дьявольский амулет на шее у моей дочери! Что вы на это скажете, мадам?

Исабелья ответила так спокойно, как только могла:

– Почему бы ей не носить «Agnus Dei»? Это священный символ в моей стране, которая отчасти и ее.

– В вашей стране, мадам? Ваша страна – Англия, и если я узнаю, что вы ее предали, то отправлю вас в Тауэр, откуда вас пошлют на плаху. Разрази меня гром! Мою дочь учат обманывать меня!

– Мама не виновата, – начала Пилар. – Это не она дала мне…

– Я не боюсь этого человека, Пилар, – быстро прервала ее Исабелья. – И ты не должна его бояться.

– Вот как, мадам? Так знайте, что я добьюсь повиновения в своем доме или заставлю вас пожалеть, что вы появились на свет!

– Вы не должны винить ребенка, – сказала Исабелья. – Она повиновалась матери, не имея понятия, что означает «Agnus Dei». Для нее это была всего лишь красивая безделушка.

– Странно, мадам, что красивую безделушку приходится носить тайком.

– Я беру всю вину на себя, только оставьте в покое девочку.

– Она моя дочь и должна мне повиноваться, – заявил капитан. – Я вижу, что вы посеяли в ее душе семена идолопоклонства. Но этого больше не будет. – Он повернулся к Пилар: – Что говорит тебе твоя мать, когда вы остаетесь наедине? Какую ложь она вливает тебе в уши?

– Никакую, – ответила Пилар.

– А как же штука у тебя на шее, которую ты так старательно прятала?

– Мама же тебе объяснила…

– Разрази меня гром! Скоро я услышу, что вы прячете в доме попов!

– Мы никогда этого не делали, – быстро возразила Исабелья.

Он угрожающе шагнул к ней:

– Если бы вы это сделали, мадам, то я заставил бы вас сожалеть об этом до конца дней.

Исабелья отвернулась, высоко подняв голову.

– Вы увезли меня из моей страны, – сказала она, – от человека, за которого я собиралась замуж, от моего дома и моих родителей. Неужели вам этого недостаточно? Вам нужно превратить меня в жалкую рабыню?

Капитан поднял руку, но Пилар рванулась вперед и вцепилась ему в ногу, пытаясь оттащить его назад. В первый момент казалось, будто капитан намерен ее стряхнуть, но внезапно он опустил руку и посмотрел на девочку. Светлые волосы Пилар откинулись назад, а большие темные глаза умоляюще смотрели на отца. Внезапно он рассмеялся.

– В этом доме только у тебя есть мужество, малышка, – у тебя и у Бьянки. Почему твоя мать не она, а эта женщина? Но какая разница? Ты моя девочка и принадлежишь мне. Никто не сможет стать между нами и помешать моим планам относительно тебя. – Он посмотрел на Исабелью: – Сейчас я уйду, мадам, так что можете хныкать сколько вашей душе угодно. Но запомните, когда я покину этот дом, моя дочь не останется с вами – она отправится в плавание со мной.

Капитан высвободился из рук девочки, повернулся и вышел из комнаты. Пилар тут же бросилась к матери. Исабелья прижала дочь к себе и заплакала.

– Nina… favorita[46]… моя храбрая Пилар! Он никогда не должен знать, что «Agnus Dei» дал тебе мистер Хит и что ты ходишь к нему учиться. Если он узнает, это навлечет беду на добрых и отважных людей. Всегда помни это, моя nifia… Будь смелой и никому об этом не рассказывай.

Пилар вынула из-за пояса Исабельи платок, и вытерла ей слезы. Она не могла видеть страданий матери, и в то же время ее сердце радостно билось, так как отец обещал взять ее с собой. Пилар знала, что это причинит матери горе, но ей очень хотелось отправиться в плавание. Она вновь ощущала противоречивые чувства.

Пилар очень любила мать и не хотела огорчать ее, но она так мечтала о полной приключений жизни с отцом!

– Не бойся, Пилар, ты никуда не уедешь, – сказала Исабелья. – Он не сможет забрать тебя с собой. А когда он уедет, ты возобновишь свои уроки, дитя мое, и я не сомневаюсь, что мистер Хит найдет для тебя другой «Agnus Dei».

Пилар обняла и поцеловала мать, но не могла выбросить из головы надежду, что капитан возьмет ее с собой в плавание.

Этой ночью Пилар не могла уснуть. Она думала о том, что ждет ее в будущем. Перед ней открывались два пути – мать подталкивала ее к одному, а отец к другому.

– Ты не должна уезжать с капитаном, nifia, – говорила ей Исабелья. – Тебя ожидала бы такая страшная жизнь, что я даже поверить не могу, будто он в самом деле намерен взять тебя с собой. Когда корабль будет готов к отплытию, тебе придется выбраться из дома и убежать к леди Харди. Она спрячет тебя, покуда не минует опасность.

«Она спрячет меня в тайник, – подумала Пилар. – Я буду сидеть там и прислушиваться к шагам капитана, когда он придет в часовню искать меня. Но он никогда меня не найдет, так как не догадается поднять плиту и спуститься в темную дыру».

Другой путь означал отправиться в плавание с отцом. Остричь волосы, одеться как мальчик, стоять на палубе и смотреть, как земля исчезает на горизонте. Сделать так – значит разбить сердце матери.

Какой же ей выбрать путь?

Пилар знала, чего хотела. Она хотела приключений, хотела отплыть на корабле вместе с отцом. Вот почему она говорила себе, что этот путь – правильный.

«Мистер Хит предатель, – убеждала себя Пилар. – Он предал королеву. Я поступила плохо, что не выдала его, сидя с ним в тайнике».

Потом Пилар представила себе, как эти люди уводят мистера Хита, и поняла, что если бы она снова оказалась с ним в тайнике, то хранила бы молчание, как и в прошлый раз.

«Но я хочу отправиться с капитаном, – думала Пилар. – Хочу плавать по морям, искать сокровища и сражаться с врагами королевы».

Однажды ночью, размышляя о будущем, Пилар услышала под окном звуки шагов и мужские голоса.

Она соскользнула с кровати, чтобы посмотреть, кто находится внизу, и разглядела в лунном свете легко узнаваемые фигуры капитана и Петрока Пеллеринга. Они горячо спорили. Капитан был сердит, но по тону Петрока Пилар поняла, что и он настроен решительно. Когда она осознала, что разговор идет о ней, то напрягла слух.

Они стояли прямо под ее окном, и Петрок говорил:

– Это невозможно, сэр. Я знаю, что она храбрая девочка, но это невозможно.

– Для меня нет ничего невозможного, парень.

– Я не так выразился, сэр. Не невозможно, а неразумно.

– Ты собираешься дать мне совет?

– Да, сэр.

– Тогда оставь его при себе.

– Я думаю о ребенке. Что с ней будет, если на борту начнется драка?

– Разрази меня гром, она не испугается.

– Я испугаюсь – за нее. Что, если она попадет в руки врагов?

– Она еще ребенок. Что они могут ей сделать?

– Вы сказали, ей уже десять. Бывали случаи… Капитан промолчал.

Пилар слышала, как они вошли в дом. Она присела на подоконник, чувствуя ненависть к Петроку за то, что он пытается помешать отцу взять ее с собой.

В результате капитан решил не брать с собой дочь. Это решение было твердым, хотя и огорчало его. Он нанял наставника, который будет заботиться об образовании Пилар, а она должна поклясться, что никогда не станет носить на шее идолов. Пускай Пилар запоминает все, что говорит ей наставник, и не слушает того, чему учит ее мать. Возможно, через год или два, когда она подрастет, он возьмет ее с собой.

Пилар начала протестовать, но капитан рассмеялся и покачал головой:

– Нет, девочка, пока что эта жизнь слишком опасна для тебя.

– Я не боюсь!

– Я знаю, что моя малышка Пилер ничего не боится. Она не боится даже меня!

– Пожалуйста, капитан, – взмолилась Пилар, – возьми меня с собой!

– Надеешься упросить меня, хитрая девчонка? Если Богу будет угодно, ты еще отправишься со мной в плавание, Пиллер, но не сейчас. Не огорчайся. Время летит быстро. Скоро я вернусь, а ты жди меня.

– Это Петрок подговорил тебя не брать меня с собой?

– Он прав, малышка Пиллер. Я пытался этого не замечать, но он меня убедил.

– Я его ненавижу! – воскликнула Пилар.

– Не стоит так уж сильно его ненавидеть, – загадочно улыбнулся капитан.

– А я все равно его ненавижу! И всегда буду ненавидеть!

Капитан разразился хохотом.

– Пожалуй, ты права, – сказал он. – Петрок – дерзкий парень. Его нужно держать в строгости, и думаю, тебе это удастся, разрази меня гром!

Он снова рассмеялся, радуясь своей шутке. Но Пилар была сердита и не хотела даже смотреть на Петрока, что забавляло и его и капитана.

«Я покажу им, как смеяться надо мной!» – думала Пилар. И она начала строить план.

Темнело.

С наступлением отлива корабль должен был отплыть.

В трюме под грудой мешков лежала Пилар. Она смеялась про себя, думая о том, что они скажут, обнаружив ее присутствие. Но это должно произойти, когда корабль будет находиться уже далеко от берега. Капитан захохочет, хлопнет себя по бедру и скажет, что сам так поступил в детстве и того же ждал от нее, так как она дочь корсара и будет таким же корсаром, как он.

Пилар докажет Петроку, что он не может распоряжаться ее жизнью. Возможно, в его глазах она всего лишь маленькая девочка, но он увидит, что эта девочка привыкла поступать по-своему.

Пилар была убеждена, что проделала все очень ловко. Она явилась на корабль проститься с отцом, плакала и сердилась, что он не берет ее с собой, потом отправилась к нему в каюту, где все выпили на прощанье. Пилар попрощалась и сказала, будто ее отвезет на берег старый Джо, хотя раньше предупредила его, что это сделают другие.

Хорошо, что ее отец к тому времени был уже здорово пьян.

Пилар считала, что он напился с горя из-за их разлуки, и радовалась, что ему не придется горевать.

Внезапно послышались шаги и голоса. Кто-то спускался в трюм.

Пилар съежилась под мешками.

– Она должна быть где-то здесь, – сказал какой-то мужчина, и Пилар задрожала, узнав голос Петрока.

– Маленькая чертовка где-нибудь спряталась, – отозвался другой голос.

– Девчонка нуждается в хорошей порке, – заметил Петрок. – Но мы найдем ее, прежде чем поднимем якорь.

Пилар ощутила горькое разочарование. Она думала, что они уже в море.

В этот момент Петрок поднял мешок, под которым она пряталась, и рассмеялся:

– Вот и конец поискам.

– Черт возьми, сэр, вы оказались правы!

– Конечно. Последние дни я по ее глазам видел, что она задумала. Ну-ка вставай! – приказал он Пилар.

– Нет!

В ответ две сильных руки подняли ее и поставили на ноги.

– Я велю заковать тебя в кандалы! – крикнула Пилар.

– Ты пока еще не капитан, – ответил Петрок, и оба моряка захохотали.

Не в силах сдержать слезы, Пилар бросилась на Петрока и стала молотить его кулаками, но он зажал ее под мышкой.

– Что будем делать, сэр? – спросил матрос.

– Как что? Отвезем ее на берег.

– Отведите меня к капитану! – закричала Пилар. – Я хочу видеть капитана! Где он? Капитан прикажет, чтобы меня оставили на борту!

Двое мужчин посмотрели друг на друга.

– Отойди в сторону, – сказал Петрок, – и я вынесу ее отсюда.

– Отпусти меня, ты, деревенщина! Как ты смеешь? Я скажу отцу, чтобы он заковал тебя в кандалы!

Он расхохотался, и она решила, что никогда в жизни не простит ему этот смех.

– Я тебя убью! – пригрозила Пилар.

– Она еще ребенок, – сказал Петрок матросу, весело подмигнув, – иначе мы бы наказали ее так, как обычно наказываем «зайцев».

Пилар внезапно обуяло любопытство.

– А как вы их наказываете? – осведомилась она.

– Пятьюдесятью ударами плетью и месяцем на хлебе и воде. Все еще хотите остаться, мадам Пиллер?

Петрок выволок ее из трюма. Пилар отбивалась руками и ногами, но он только смеялся. Внезапно она вырвалась и побежала к капитанской каюте с криком: «Отведите меня к капитану!»

Петрок помчался следом.

В каюте Пилар увидела отца, полусонного и с остекленевшим взглядом. Он был мертвецки пьян.

Она схватила его за руку.

– Я здесь, капитан!

Но отец не узнал Пилар, а Петрок снова схватил ее и вытащил из каюты.

– Когда капитан недееспособен, мадам Пиллер, – сказал он, – кораблем командую я.

Всхлипывающая Пилар смогла только крикнуть:

– Я тебя ненавижу! Когда-нибудь… я убью тебя! Но в ее голосе отсутствовала уверенность, и, прежде чем Петрок доставил ее на берег в шлюпке, она поняла, что потерпела поражение.

Часть четвертая ИСПАНИЯ

Глава 1

1585 год

Когда Бласко прибыл в дом своего отца и ему сообщили новости, он сначала был полностью ошеломлен и ограничился тем, что просил повторить всю историю, задавал вопросы родителям, спрашивал, почему это сделано, а то не сделано.

Потом он повернулся к дрожащему Матиасу:

– Выходит, ты мне солгал! Ты сказал мне, что Бьянка сбежала!

– Да, сеньор… Ведь цыганки всегда убегают. Они не могут жить в доме, как мы…

Не будь Бласко настолько убит горем, он избил бы беднягу до полусмерти.

– Ты не смог бы сделать ничего, как и мы, – сказала ему мать. – Сеньор де Арис лишился жизни, потому, что действовал необдуманно, а в результате сеньора де Арис потеряла не только мужа, но и дочь.

– Что-то наверняка можно было предпринять! – упорствовал Бласко.

Но родители только качали головой.

– Убирайся прочь, – сказал Бласко Матиасу. – Чтобы я больше никогда не видел твоей рожи. Иначе в один прекрасный день меня может обуять такой гнев, что я тебя прикончу.

Понурив голову, Матиас удалился.

Теперь с Бласко была Жюли – его жена. Они обвенчались в одной из гугенотских крепостей, мимо которой проезжали. Только после брачной церемонии Жюли снова смогла высоко держать голову.

Когда они пересекли границу Испании, Бласко осознал, что Жюли станет для него самой большой из проблем, с какими ему приходилось сталкиваться. Жюли никогда не освоится в Испании, она всегда будет чувствовать себя чужестранкой. Парижанке куда легче было бы жить в семье Каррамадино, чем простой девушке из Беарна.

Им овладело глубокое уныние. Он понимал, что, каким бы храбрым и благородным поступком ни был проход по залитым кровью парижским улицам со спрятанной в мешке девушкой-гугеноткой, теперь ему потребуется куда больше мужества, опыта и терпения.

Бласко и Жюли не были влюблены друг в друга. Их соединил случай, связал их до конца дней. После приезда в Севилью у него состоялся серьезный разговор с Жюли.

Никогда еще город, который Бласко считал родным хоть и провел детство в доме, находящемся в нескольких милях к югу от Севильи, не казался ему таким прекрасным.

Проезжая по узким мавританским улицам, мимо домов, напоминавших ему, что Испания стала свободной после стольких лет рабства, мимо перечных и апельсиновых деревьев, Бласко ощущал прилив бодрости. Радость от возвращения домой словно вновь превратила его из взрослого мужчины в легкомысленного мальчишку, для которого жизнь была полна удовольствий.

Но рядом находилась Жюли, и для нее не существовало красот Севильи. Она не ощущала прелести яркого солнца и аромата апельсинов, так как ее чувства были закрыты для радостей.

– Очень скоро ты войдешь в дом моего отца, Жюли, – сказал ей Бласко. – Мои родители не должны знать, что ты не нашей веры. Ты сможешь сохранить это втайне от них?

– Это мой крест, – ответила она, – и я должна его нести.

– Не забывай того, что мы видели в Париже.

Жюли содрогнулась.

– Думаешь, я когда-нибудь смогу это забыть?

– Такое может произойти и здесь, и где угодно. Настоящего мира нет нигде. Ты можешь представить себе что-нибудь более ужасное, чем парижская бойня?

– Нет. Мне кажется, что те несколько дней и ночей мы провели в аду.

– Но этот ад скоро кончился, а мучения могут быть долгими. Ты, очевидно, считаешь, что здесь царят мир и покой. Но не заблуждайся. В этой стране, как и везде, творятся страшные дела. Умоляю, Жюли, не говори никому, что ты не католичка.

– Мой отец не хотел, чтобы я сопровождала его и Пьера в Париж, – ответила Жюли. – Но я была глупа. Мне хотелось увидеть новые незнакомые места. Я жаждала веселья и получила его – на улицах, где убивали моих единоверцев.

– Прошу тебя, не думай об этом. С этой частью нашей жизни покончено.

– Нет. Нам предстоит жить с этим до последнего вздоха. Иначе мы бы сейчас не были здесь.

– Пожалуйста, Жюли, забудем об ужасах. Давай жить в мире.

Они направились на юг, к дому Каррамадино. Отец и мать тепло приветствовали сына. Бласко произнес слова, которые повторял про себя много дней:

– Отец, матушка, я привез не только самого себя, но и свою жену.

Родители были ошеломлены, но так рады встрече с сыном, что тепло приняли Жюли. Разумеется, казалось странным, что отпрыск благородного семейства женился без родительского согласия, но странные вещи творились теперь повсюду, и так или иначе дело было сделано. Бласко вернулся домой с женой, а сеньор и сеньора Каррамадино уже давно говорили, что снова будут счастливы, только когда Бласко женится и наполнит дом детьми.

Бласко спросил об Исабелье, но его глаза искали Бьянку.

Ему рассказали о происшедшем, и это повергло Бласко в ужас и глубокую печаль, так как он знал, что тоска по Бьянке будет преследовать его до конца дней.

Теперь Бласко радовался, что на нем лежит ответственность за Жюли. Он посвятит ей свою жизнь. Он должен забыть Бьянку, памятуя об укоре в глазах умирающего Пьера.

Оставив позади Херес, Бласко приближался к виноградникам семьи де Арис. Они были так же великолепны, как и при жизни сеньора де Ариса.

Глазам Бласко предстал новый дом, воздвигнутый на руинах старого. Он въехал во двор, где подбежавший конюх увел его лошадь. Бласко направился в приемный зал.

Мать Исабельи видела прибытие Бласко и вышла ему навстречу. Члены семьи Каррамадино всегда были здесь желанными гостями. Донья Марина хорошо помнила, как они поддержали ее, когда она лишилась всего и хотела только умереть.

– Пойдем ко мне в комнату, Бласко, – предложила донья Марина. – Выпьем по бокалу вина, и ты расскажешь мне новости о твоей семье.

– Новостей не так уж много. Я приехал главным образом повидаться с вами.

– Милый Бласко, что бы я делала все эти долгие годы без тебя и твоей семьи! А как поживает маленький Луис?

– Хорошо, хвала всем святым. Я хотел взять его с собой, но его мать считает, что ему не следует слишком много развлекаться.

Донья Марина хлопнула в ладоши, и в комнате бесшумно появилась служанка. При виде хорошенькой девушки глаза у Бласко блеснули. Покачивание женских бедер напомнило ему Бьянку. Что за нелепая мысль! Бьянка теперь – женщина средних лет. Что с ней стало? Неужели он умрет, так и не узнав этого?

– Луис очень хотел поехать, – продолжал Бласко. Донья Марина весело рассмеялась. Как же старики любят малышей, подумал Бласко, и как малышам, должно быть, досаждает их любовь! Все мысли его матери были сосредоточены на маленьком Луисе. Она не могла вынести, если мальчик хоть недолго находился вне поля ее зрения. Ведь Луис был тем внуком, о котором она так мечтала. Бласко сожалел, что другие внуки вряд ли у нее появятся. Он хорошо помнил момент зачатия мальчика: вялую, бесстрастную Жюли и себя, выпившего немного больше хереса, чем обычно. Бласко не сомневался, что ребенок был зачат именно тогда, так как между ним и женой редко случалась близость. Это было желанием Жюли, а теперь стало и его желанием.

– Оставь меня в покое, – говорила ему Жюли. – Я должна нести мой крест.

Вся жизнь Жюли состояла из крестов – едва она переставала нести один из них, судьба тут же взваливала на ее плечи другой. Бласко часто подмывало сказать, что кресты, очевидно, доставляют ей немалое удовольствие, но ему не хотелось затевать ссору.

Бласко продолжал говорить о Луисе:

– Бабушка не отпускает его от себя.

– Сколько ему лет? – Донья Марина отлично это знала, но ей нужно было занять чем-то время, пока служанка разливает вино.

– Пять. Видели бы вы, как мальчик сидит на лошади! Когда он скачет среди виноградников, крестьяне приветствуют юного дона Луиса.

Служанка вышла, оставив их вдвоем. Донья Марина облокотилась на стол и посмотрела на Бласко.

– Каждый раз, когда ты приезжаешь, – медленно проговорила она, – я вижу, что ты все помнишь. Читаю это в твоих глазах. Я знаю, что ты любил Исабелью. Я и раньше это знала. Ты был бы ей хорошим мужем, если бы ее не похитили.

– Не говорите об этом, – сказал Бласко. – Это слишком мучительно даже теперь.

– Я не говорю об этом ни с кем, кроме тебя, Бласко. Мы считали тебя легкомысленным и думали, что Доминго будет лучшим мужем для Исабельи. Но он утешился куда быстрее тебя.

Бласко уставился в свой бокал. Он не мог сказать ей, что любовь, которую она видела в его глазах, принадлежала не Исабелье.

– Ну, – беспечным тоном отозвался он, – у меня есть мой дом, моя семья…

– Это хорошее возмещение, – кивнула донья Марина. – У тебя есть твой Луис. Дети дают нам столько радости. Они растут, как виноград – нежный и прекрасный.

– Вы очень смелая женщина, донья Марина. Я потому так часто приезжаю сюда, что хочу научиться смелости у вас. На развалинах вашего старого дома вы построили новый. Вы потеряли дочь и мужа, и все же вы не одиноки.

– У меня есть Габриель и Сабина. Они мне как дети. Я старалась смотреть на племянника Алонсо, как на своего сына, а на его жену Сабину – как на дочь. Они изо всех сил стремились заменить мне тех, кого я лишилась.

– Но никто не в состоянии этого сделать. Я вижу это по вашим глазам.

– Я так думала, Бласко, но сейчас Сабина ждет ребенка. Я молю всех святых, чтобы все прошло хорошо. Когда я возьму малыша на руки, то буду любить его как родного внука, которого могла принести мне Исабелья. Буду наблюдать, как он растет, как раньше наблюдала за своей дочерью.

– Очень рад за вас…

– Сабина молода и здорова. Они женаты всего года ребенок уже скоро родится. Уверена, что у них будет много детей. Я стану возиться с ними, и у меня не будет времени для печальных мыслей. Если бы я знала, что Исабелья мертва, как Алонсо, то, наверное, могла бы успокоиться. Но меня мучает то, что могло с ней произойти.

– С Исабельей была Бьянка. Она должна была о ней позаботиться.

– Ах да, молодая цыганка. Я хорошо помню день, когда она появилась у нас. Странная девушка… такая дерзкая и непочтительная. Я тогда не хотела, чтобы она осталась в доме и стала постоянной компаньонкой моей дочери. Но теперь я рада, что она оказалась здесь. Бьянка была храброй девушкой и по-настоящему любила Исабелью.

– Думаю, – промолвил Бласко, – они вряд ли смогли бы прожить долго в Англии. Я слыхал, что там нет ничего, кроме дождей и туманов, а сырость проникает до костей, убивая тех, кто к ней не привык.

– Но я хотела бы точно знать это, Бласко. Я не обрету покоя, пока снова не обниму дочь или не буду уверена, что ее страдания кончены.

– С тех пор прошло много времени.

– Очень много, – согласилась донья Марина. – Сабина сказала, что, если родится девочка, она назовет ее Исабельей, а если мальчик – Алонсо. Но я слишком много болтаю о своих детях. Я очень рада, Бласко, что ты приехал сегодня, так как хочу сказать тебе кое-что предназначенное только для твоих ушей. Подойди к двери и проверь, не подслушивают ли нас.

Бласко повиновался. В приемной никого не оказалось.

Донья Марина посмотрела на него и произнесла шепотом:

– Я слышала разговоры, касающиеся Жюли и того… как она молится.

Сердце у Бласко забилось сильнее.

– Где вы это слышали?

– Ваши слуги говорили нашим.

– Слуги – наши друзья. Мы всегда хорошо с ними обращались.

– И они будут преданы вам во всем за исключением одного, о чем они станут распространяться, если их начнут расспрашивать.

– Возможно, – сказал Бласко.

– Твоя жена все эти годы жила в вашем доме, но до сих пор я не слышала сплетен на этот счет.

– Мы тщательно хранили эту тайну.

– Бласко, может произойти нечто ужасное.

– Никто не знает этого лучше меня. Надеюсь больше никогда не видеть того, что мне довелось увидеть в Париже.

– Сейчас Жюли в Испании, – напомнила донья Марина. – Все это время она жила среди нас. Ее ребенок – испанец. Он Каррамадино и не может быть еретиком.

– Боюсь, что нас ожидают большие неприятности. Моя мать не позволит, чтобы ее внук был воспитан еретиком, а Жюли – чтобы ее сын стал католиком. Скоро он достигнет возраста, когда придется думать о его религиозном обучении. А теперь пошли разговоры о Жюли! Что, если они достигнут ушей тех, кого это может заинтересовать?

– Тебе не следовало жениться на гугенотке, Бласко.

– Не следовало, – кивнул Бласко. – Но теперь я должен защищать Жюли, даже если это будет стоить мне жизни.

– Ты лучше всего защитишь жену, если будешь следить за ее поведением. В Париже ты видел страшные вещи на улицах. Здесь происходят точно такие ужасы в подземных тюрьмах. Помни об этом, Бласко. Помни и будь настороже.

Вскоре после этого Бласко вышел вместе с доньей Мариной взглянуть на виноградники и поговорить с Габриелем. Он пообедал с ними и остался отдохнуть, а когда сиеста кончилась, поскакал назад в сторону Севильи.

Это был счастливый день, если не считать предупреждения относительно Жюли, а Бласко нуждался в подобных днях. Но подъезжая к дому, он становился все более мрачным.

Между его женой и матерью существовала постоянная неприязнь, и поэтому он не должен передавать матери предупреждение доньи Марины. Не следует предоставлять ей лишний повод унижать бедную Жюли.

Нужно поговорить с Жюли и попросить ее соблюдать осторожность. Они много лет хранили ее тайну. Она никогда не посещала мессу в их часовне, Отец Гарсия знал, что они приютили в доме еретичку. От него это невозможно было утаить, но если он когда-нибудь их покинет, они не будут чувствовать себя в безопасности.

Жюли молилась в своей комнате. Она часто заявляла, что не нуждается в атрибутах католической церкви. Ее религия была простой. Гугеноты не верили в необходимость пения молитв по-латыни, священников, служащих мессу, церемониальных одежд, изображений святых. «Мы обращаемся прямо к Богу», – утверждали они.

Жюли исповедовала свою веру в католическом доме, слуги приписывали ее необычные молитвы иностранному происхождению и не догадывались, как надеялись Бласко и Жюли, что она из тех еретиков, которых испанский король и сановники Церкви вознамерились истребить огнем и пытками.

Положение было чревато сотней опасностей не только для Жюли, но и для всех обитателей дома.

И в этом был повинен Бласко. Он навлек эти опасности на свою семью, хотя всю молодость хотел только греться на солнце и получать удовольствия.

По дороге домой Бласко думал о Жюли, несущей свои кресты и становящейся с годами все более суровой. Он думал о матери, которая обожала внука, но так и не смогла полюбить свою невестку, и чья неприязнь к ней с рождением мальчика стала усиливаться, приближаясь к ненависти.

Подъезжая к дому, Бласко заметил впереди фигуру в темном облачении верхом на муле.

Священник! И судя по одеянию, иезуит! Бласко не стал догонять его, так как ему в таком случае пришлось бы пригласить путника домой поесть и отдохнуть. Времена изменились, и теперь он не осмеливался приглашать в дом священников. Предупреждение доньи Марины было своевременным. Их дом скрывал тайну, которую священник мог раскрыть.

Поэтому Бласко придержал коня, надеясь, что иезуит свернет, а он потом сможет проскакать остаток пути галопом. Но священник продолжал ехать вперед, и вскоре стало ясно, что он направляется в дом Каррамадино.

Почему? Что означал этот визит? Неужели сплетни слуг достигли чужих ушей? Неужели этот человек стремится проникнуть в дом с определенной целью?

Если так, то нужно торопиться. Он должен предупредить Жюли о том, что может произойти, если она не будет соблюдать осторожность, должен заставить ее понять, что она подвергает опасности всю семью.

Вонзив шпоры коню в бока, Бласко поскакал вперед и нагнал священника у ворот дома.

– Добрый вечер, святой отец.

Священник обернулся и посмотрел на него. Весь страх Бласко мигом улетучился.

– Доминго! – воскликнул он.

Они сидели за столом. Слуги сновали взад-вперед, стараясь как следует угостить отца Доминго.

Он сидел между отцом и матерью. Уже давно они не видели за столом обоих сыновей.

Доминго сказал, что проведет у них несколько дней, а потом поедет дальше.

Он выглядел похудевшим и побледневшим с тех пор, как они видели его в последний раз, и это огорчало донью Тересу: она думала, что Доминго пришлось перенести самые тяжкие испытания. В некотором роде она этим гордилась, но ей хотелось, чтобы ее мальчик хотя бы немного пожил дома и позволил матери поухаживать за ним. Сыновья разочаровали ее – Доминго стал священником и дал обет безбрачия, а Бласко женился на француженке. Единственная польза от этого брака – их сын, ее любимый внук Луис.

Луис рассматривал дядю с величайшим интересом, задавая вопросы высоким писклявым голосом. Доминго вполне серьезно отвечал ему. Он рассказывал о городах, где ему довелось жить. Доминго учился в Париже и Риме, а недавно вернулся из Реймса.

– Скоро я отправлюсь за море, – сообщил он. – Поэтому я и хотел повидать вас перед отъездом.

– Ты поплывешь на большом корабле? – спросил Луис.

– Возможно, – ответил Доминго.

– Я бы хотел поплыть с тобой, – сказал мальчик. Жюли попросила его помолчать.

– Твой дядя хочет поговорить с родителями, а не с маленьким мальчиком, – сказала она ему. – Кончай есть и отправляйся спать.

– Пожалуйста, дай ребенку спокойно поесть, – вмешалась донья Тереса. – Ему вредно торопиться во время еды.

– Думаю, я знаю, что вредно, а что полезно моему сыну, – отозвалась Жюли.

– Есть нужно медленно. Не заглатывай куски целиком, малыш. Не забывай жевать как следует – помнишь, как учил тебя дедушка?

Луис переводил взгляд с матери на бабушку. Он привык к стычкам между ними и гордился, что является их причиной. Теперь он стал есть медленно, так как хотел остаться и послушать, что будет говорить его новый дядя.

Жюли взяла его за руку и сказала:

– Пойдем, Луис.

Ребенок посмотрел на бабушку. «Чего доброго, начнется очередная сцена, – подумал Бласко. – Они сцепятся из-за мальчика, как две голодные собаки из-за кости».

Но его матери, очевидно, хотелось побыть наедине с сыновьями, так как она не стала протестовать, и хотя Луис с надеждой смотрел на нее, Жюли увела его из-за стола.

Доминго рассказывал об учении в различных колледжах, не только в Испании, но и во Франции, и сообщил, что принял духовный сан и присоединился к обществу Иисуса.

Бласко понимал, что это означает. Коль скоро Доминго вступил в это общество миссионеров, его постоянно будут посылать за границу распространять истинную веру в тех странах, где она не процветает так, как в Испании.

Бласко не сомневался, что визит Доминго имел некую скрытую причину. Его занимало, что означает страдальческий взгляд брата. Неужели Доминго не смог обрести покой, последовав своему призванию?

По окончании обеда Бласко предложил Доминго прогуляться с ним в саду. Там многое изменилось, и ему хотелось бы показать все брату.

Доминго охотно согласился, и вскоре братья шагали по саду, наполненному ароматом цветов.

– По-моему, я пришелся не по душе твоей жене, – сказал Доминго. – Что я сделал, чтобы ей не понравиться?

– Дело не в тебе, а в твоей одежде. Должен сказать тебе всю правду как члену семьи. Жюли – гугенотка. За все годы, проведенные в нашем доме, она так и не приняла нашу веру.

– Но это очень серьезное дело. Гугенотка живет в нашем доме!

– А что, по-твоему, я должен был сделать, Доминго? Выдать ее инквизиции? Она вела себя очень осмотрительно – и мы все тоже. Мы никогда не ходим в часовню вместе – значит, никто не может утверждать, что она туда не ходит. Конечно, приходится вести себя осторожно.

– Ты говоришь об этом как о каком-то пустячном неудобстве. Эта женщина – еретичка! А с теми, кто укрывает под своей крышей еретиков, могут произойти ужасные вещи.

– А с теми, кто на них женится?

– Почему ты женился на этой женщине, Бласко?

– Потому что у нее не осталось ни дома, ни друзей, а на моих глазах погиб ее брат.

– Странная причина для брака.

– Не такая уж странная. Ее брат упрекал меня перед смертью. Эту сцену я никогда не забуду.

– Значит, из-за упреков иностранца на смертном одре…

– Да, именно из-за этого. Только смертным одром был пол в доме его отца, а смерть пришла от шпаг его врагов. Это произошло в канун Дня святого Варфоломея. Я понял, что должен спасти Жюли, глядя в глаза ее умирающему брату.

– Но она еретичка, Бласко.

– Я стараюсь забыть об этом.

– Стараешься забыть! Как это похоже на тебя, Бласко. Ты всегда отворачивался от того, на что было неприятно смотреть. А как же твой сын?

– О нем позаботится наша мать.

– Да, она добрая католичка. Но я не в силах понять, как наши родители могли приютить в доме еретичку.

– Теперь она их дочь и мать их внука.

– Укрывая еретичку, брат, ты взваливаешь тяжкое бремя на мою совесть.

– Ты имеешь в виду, что твой долг – выдать ее?

– Да, это долг сына Святой Церкви.

Бласко стиснул кулаки.

– Нет, Доминго! – крикнул он. – Ты не можешь так поступить!

– Иногда исполнение долга бывает мучительным, – заметил Доминго.

Бласко остановился и недоверчиво посмотрел на брата:

– Никогда не думал, что подобная мысль может прийти тебе в голову.

– Я священник и обязан исполнять свой долг.

– Ты же знаешь, Доминго, что делают с еретиками!

– Их убеждают обратиться к истинной вере.

– Убеждают! – воскликнул Бласко. – В Париже я видел избиение гугенотов в Варфоломеевскую ночь, но я знаю, что испанское убеждение еще более жестоко, чем французская бойня.

– Что с тобой стало, Бласко? Ты не тот брат, которого я знал раньше.

– Да, я изменился. Рассказать, что меня изменило? Та страшная ночь в Париже и следующий день. Иногда я думаю, что мне следовало пожертвовать жизнью, защищая еретиков – не только Жюли, а всех, дабы смыть с католиков их ужасный грех.

– Ты безумен, Бласко!

– Я говорю странные вещи. Никогда не говорил их раньше и даже не думал о них, пока не увидел тебя в твоем одеянии священника, с холодным и аскетичным лицом. Святая Дева, ну почему мы не можем жить в мире друг с другом? Почему моя мать должна враждовать с моей женой из-за нашего сына? Почему наши альгвасилы уводят по ночам еретиков… я даже не осмеливаюсь думать куда? Почему французские католики убивали на парижских улицах невинных детей? Я спрашиваю тебя: почему?

– Ты лишился рассудка, Бласко.

– Прости, брат. Не знаю, что на меня нашло. Я выдал себя. Если в этом доме есть человек, на которого ты обязан донести, так это твой брат Бласко.

– Твой долг – отвратить жену от ереси, – сурово произнес Доминго.

– Я позабочусь о ее спасении, брат, – ответил Бласко.

Доминго кивнул, по-своему расценив слова брата. Но Бласко понимал, что ему нужно быть крайне осторожным. Он давно не видел своего брата, а со временем люди меняются. «Я не позволю им забрать у меня Жюли, – думал он. – Скорее я убью ее и себя, чем она попадет им в лапы. Каждую ночь я буду рядом с ней – ибо они всегда приходят ночью – и при первых же признаках опасности собственноручно задушу ее подушкой, а потом воткну себе в сердце нож. Они ее никогда не получат!»

Бласко и Доминго направился к часовне.

– Я останусь здесь и помолюсь, – сказал Доминго. Бласко кивнул и двинулся к дому.

Он был напуган. Вместо брата домой вернулся чужой человек.

– Я должен поговорить с тобой, – сказал Бласко Жюли.

Она обернулась и посмотрела на него. Он подумал, что время было к ней жестоко. Очарование молодости исчезло, и жизнь ничего не дала ей взамен. Бедная Жюли! Она потеряла отца и брата, а теперь у нее не осталось ничего, кроме мужа, которого она не любила, ребенка, которого свекровь пыталась у нее отобрать, и верований, которые грозили ей пытками и мучительной смертью.

– Жюли, – мягко произнес Бласко, – теперь тебе придется быть особенно осторожной. Уже пошли разговоры.

– Какие разговоры?

– Сплетни среди слуг. Сегодня, как тебе известно, я ездил навестить донью Марину. Она слышала эти разговоры и предупредила меня.

– Понимаю, – сказала Жюли. – Думаешь, кто-то меня выдал?

– Пока что нет. Но ты должна быть более осмотрительной.

– Я никогда не отрекусь от моей веры. Если меня схватят, то я готова нести и этот крест.

– Тебя никогда не должны схватить, Жюли!

– Если бы такое случилось, это было бы лучше для тебя. Меня убьют, и ты, наконец, освободишься от чувства ответственности.

– Да, но если заберут тебя, опасности подвергнется вся семья.

Жюли горько усмехнулась. В душе у нее скопилось много горечи. Она не любила Бласко, но следила ревнивыми глазами за его связями с другими женщинами. «Я делаю для тебя, что могу, – пытался объяснить он, – но я не в состоянии стать другим человеком».

Впрочем, Жюли находила утешение, думая о своих страданиях.

– Ну конечно, ты думаешь не обо мне, а обо всех остальных.

– Мой отец богат, Жюли, и если нас разоблачат, у нас отберут наши земли и виноградники.

– Вот какова твоя Святая Церковь! Она погрязла во зле! Я благодарна Богу за свою веру и никогда от нее не откажусь.

– Жюли, неужели мы не можем постараться больше понять друг друга?

– Каким образом? Ты другой веры. Это непреодолимый барьер.

– Да ведь вера почти одна и та же! Разве мы оба не верим в Иисуса и разве Иисус не говорил: «Любите друг друга»?

– Ты веришь в то, что хлеб – тело Христово.

– Какое это имеет значение? Неужели недостаточно, если мы будем любить и понимать друг друга?

– Ты даже не добрый католик, – сказала Жюли. – Все время говоришь о любви. Какое отношение имеет к религии любовь? Да и что у тебя за религия, которая позволяет тебе прелюбодействовать снова и снова, а потом ходить к своему священнику и говорить: «Отец мой, я согрешил». – «Хорошо, сын мой, прочти несколько раз «Богородицу», и это смоет твой грех».

– Нет смысла это обсуждать. Я могу только умолять тебя соблюдать осторожность.

В комнату вошла донья Тереса.

– Ребенок уже в постели? – осведомилась она. – Еще рано.

– Я подумала, что ему лучше лечь пораньше… ведь в доме его дядя.

– По-твоему, дядя способен ему повредить?

– В этом доме достаточно других, которые стараются ему повредить.

Потеряв терпение, Бласко оставил их и вышел из дома.

Как это часто случалось, ноги сами привели его к часовне. Если бы он снова был молод! Если бы он мог снова выйти из-за деревьев и увидеть смуглокожую цыганку, стоящую на выступе и заглядывающую в окно! Если бы можно было вернуть прошлое!

Но об этом глупо мечтать. Бьянка теперь женщина средних лет и наверняка очень изменилась. Если бы он мог хоть раз увидеть Бьянку превратившейся в сморщенную пожилую цыганку, то ему, возможно, удалось бы изгнать из своего сердца тоску по ней. Но как он может ее увидеть?

Бласко вздрогнул, когда Доминго подошел к двери часовни. Несколько секунд Доминго не замечал брата. При виде его Бласко ощутил испуг – лицо Доминго было искажено, и он что-то бормотал себе под нос.

«Мой брат молился здесь, – подумал Бласко. – Он мучит сам себя. Святая Дева, не мог ли он повредиться в уме, терзая себя мыслями о том, вынуждает ли его долг выдать Жюли?»

– Доминго! – окликнул брата Бласко.

– Это ты, Бласко?

– Тебе, я вижу, плохо, брат.

Доминго не ответил.

– Ты молился в часовне и просил указать тебе путь. Ты часто делал это в прошлом, и не думаю, что ты так уж изменился.

– Ты прав, – промолвил Доминго. – Я все такой же. В этом моя трагедия. Я все тот же «печальный Минго». В детстве ты часто презирал меня.

– Я был бесчувственной скотиной. Говорил и действовал не подумав. Это ты должен был презирать меня.

– Нет, Бласко. Ты был прав, относясь ко мне с презрением. Конечно, ты часто бывал непочтителен, по-детски жесток, не держал своего слова, а может, иногда и воровал. Мне было легко этого не делать. У меня не возникало желания идти туда, куда мне запрещали ходить, дерзить нашим наставникам, прогуливать уроки, списывать задание у брата.

– Ну, если бы ты у меня списывал, то вряд ли получал бы хорошие отметки, – рассмеялся Бласко.

– Мне не составляло труда быть пай-мальчиком. Но я завидовал тебе, Бласко. У тебя было одно качество, за которое я отдал бы все свои: храбрость. Ты был бесстрашен, а я труслив.

– Это потому, что ты был благоразумнее. Я часто едва ли не ломал себе шею. Если бы меня удерживал страх, я не наделал бы столько глупостей.

– Нет, Бласко, я говорю не о твоем легкомыслии. Страх… он представляется мне чудовищем со многими лицами, каждое из которых наполняет меня ужасом. Я трус, Бласко. Я знаю это после стольких лет молитв, знал до того, как стал священником. Я всегда буду трусом. Нельзя спастись от самого себя.

– Ты боишься физической боли, не так ли, Доминго?

– Я боюсь жизни, – ответил он. – Конечно, я боюсь боли, пыток и смерти, но, возможно, сильнее всего я опасаюсь обнаружить свой страх. Он постоянно следует за мной. Теперь я знаю, что стал священником, потому что боялся жизни, потому что верил, будто смогу прожить до конца дней в монастыре и не видеть, что творится за его стенами.

– Тогда почему ты не стал монахом и не присоединился к какому-нибудь братству? Почему ты сделался иезуитом? Если ты боишься…

– Я избран для этого дела. Все, чему меня учили, вело меня к этому. Меня пригласили в общество Иисуса, и… мне не хватило мужества сказать о своих страхах. Будь я смелым, ответил бы: «Нет. Я стал священником, чтобы удалиться от мира с его опасностями». Но в таком случае мне не было бы нужды это говорить.

– Еще не слишком поздно, Доминго. Пойди к твоему исповеднику и скажи, что у тебя на душе.

– Мой духовник – отец де Картахена. Он считает меня избранным для этой работы, а король желает, чтобы я взялся за нее. Картахена слышал, что англичане похитили у меня невесту, поэтому меня особо готовили к такой деятельности. Я верил, что со временем найду в себе силы отправиться в опасное путешествие, но теперь знаю, что готов к этому так же мало, как и тринадцать лет назад.

– Ты собираешься в путешествие за море? Поддерживать католиков в чужой стране?

– Да. Скоро я отбываю в Англию. Я знаю, о чем ты думаешь: там может оказаться Исабелья.

– Исабелья, Бьянка и другие женщины, которых похитили эти негодяи.

– Должен признаться тебе, Бласко. Когда похитили Исабелью, ее отец хотел, чтобы я отправился в погоню вместе с ним. Это было безнадежной затеей, но так бы поступил на моем месте любой мужчина, если только он не трус. А я сбежал, говоря себе, что отправлюсь в Англию, когда буду к этому готов.

– С тех пор прошло тринадцать лет! – воскликнул Бласко.

– Теперь ты понимаешь? Я откладывал это год за годом, придумывая разные предлоги. Но наступает время, когда все оправдания бесполезны. Я должен взглянуть в лицо своему страху!

– Ты будешь ходить из дома в дом, встречать многих людей, говорить с ними. Ты помнишь имя этого пирата? Маш… или что-то в этом роде. Доминго, если ты найдешь ее…

– То найду и способ доставить ее домой. Я верю, что такова воля Божья. Я привезу домой Исабелью. Она сможет уйти в монастырь и тем самым искупить грешную жизнь, которую, несомненно, вела.

Улыбка тронула губы Бласко. – Наша Исабелья вела грешную жизнь? Не могу в это поверить.

– Разумеется, ее к этому принудили.

– Тогда в чем тут грех?

– У тебя странные мысли, Бласко. Раньше я не замечал за тобой такого.

– Я изменился сильнее, чем ты, Доминго. Существуют двое Бласко. Их разделяет мост. Один из них перешел его в ту страшную ночь в Париже, оставив второго по другую сторону. Он видел католиков, ведущих себя настолько гнусно, что проникся к ним враждой и ненавистью.

– Ты стал еретиком?

– Нет. Ибо сейчас я вижу перед собой тебя, дрожащего от страха из-за того, что может произойти с тобой в еретической стране. Нет, я не еретик. Я сам не знаю, кто я. Я хожу к исповеди и на мессу, но больше не воспринимаю то, что воспринимал прежде. Я вижу двух Бласко. Возможно, в один прекрасный день появится третий.

– Ты говоришь загадками, Бласко. Умоляю, будь осторожен.

– Как бы я хотел поехать с тобой в Англию!

– И что бы ты там делал?

– Искал Исабелью, Бьянку и остальных.

– Для меня было бы огромной поддержкой иметь тебя рядом с собой, но твоя жизнь – здесь.

– Да, – кивнул Бласко, – моя жизнь – здесь. Я ошибался в тебе, Доминго. На момент мне показалось, будто ты способен выдать Жюли. Теперь я знаю, что ты бы никогда так не поступил.

– Значит, Бласко, ты знаешь меня лучше, чем я себя.

Они повернулись и направились к дому.

– Так не может продолжаться, Бласко, – заявила донья Тереса. – Ребенок задает вопросы. Ему пять лет – в таком возрасте уже нужно давать религиозные наставления. Разве его можно воспитывать в этой стране еретиком?

– Он еще мал, подождите немного, – сказал Бласко.

– Ты всегда оставляешь на потом все неприятное. Повторяю, это не может продолжаться. Мы хранили тайну, что приютили в доме еретичку. Но дети не умеют хранить секреты. Скоро станет известно, что мы воспитываем ребенка в противоречии с законами Святой Церкви. Что тогда будет со всеми нами, Бласко?

– Умоляю, матушка, потерпите еще немного.

– Какое чудовище ты поселил среди нас, сын мой! Какую змею мы пригрели на груди нашей семьи!

– Жюли не чудовище и не змея. На некоторые вопросы у нее другие взгляды, чем у нас. Мы прожили эти годы, не обращая внимания на то, что нам не нравится друг в друге. Почему же мы не можем жить так и далее?

– Из-за ребенка.

– Вы очень любите его, матушка.

– Я всегда хотела, чтобы в доме были дети, и надеялась, что оба наших сына подарят нам внуков.

– Знаю, матушка, что мы оба вас разочаровали. Один ваш сын стал священником, а другой женился на еретичке.

– Как мог ты так поступить с нами, Бласко?

– Ты спрашивала меня об этом несколько лет назад, и я ответил тебе. В ту страшную ночь в Париже я дал обет заботиться об осиротевшей гугенотской девушке от имени всех католиков. Считай это карой за наши грехи в ту ночь.

– Она напичкала тебя своими догматами! Наши грехи! Это была ночь нашей славы! Разве наш король не поздравил королеву-мать Франции с ее успехом? Разве весь Рим не был иллюминирован в знак великой радости? Я слышала, что там повсюду пели «Те Deum»,[47] пушки замка Сант-Анджело палили вовсю, а Папа и кардиналы отправились с процессией в собор Святого Марка, призывая Бога посмотреть, как любят Его французские католики.

– Вам незачем все это рассказывать мне, матушка. Я знаю об этом.

– Тогда не должен ли ты как добрый католик радоваться вместе с вождями католического мира?

– Есть две точки зрения, матушка. В Голландии говорили, что французскую нацию ожидают великие беды из-за происшедшего в ту ночь, что избиение ни о чем не подозревающих людей не способ улаживать религиозные разногласия.

– Улаживать! Как их можно уладить? Только приведя еретиков к истине.

– Слова доброй католички! А вот лорд Берли[48] в Англии заявил, что Варфоломеевская ночь – самое страшное злодеяние со времен распятия Христа.

– Какое же это преступление, если его одобрил святой отец? Ты пугаешь меня, Бласко. Она посеяла семена зла в твоей душе. Берегись!

– Пожалуйста, успокойтесь, матушка. Постарайтесь понять Жюли. Ведь Луис ее сын.

– Он мой внук. Я готова на все, Бласко, чтобы спасти его душу. Он стал мне дороже моих сыновей. Вы двое выросли и отдалились от меня, а в Луисе я вижу плоды всех моих надежд. Твой отец чувствует то же самое.

– Потерпите немного, матушка. Я поговорю с Жюли.

– Эта тема болезненна для нас обоих, Жюли, – сказал Бласко, – но нам ее не избежать. Наш сын достиг возраста, когда ему необходимы религиозные наставления.

– Я позабочусь об этом, – ответила Жюли.

– Ты не осмелишься.

– И ты говоришь мне такое? Ты знаешь, что я осмелюсь на многое.

– Я знаю, что у тебя есть мужество. Все эти трудные годы ты исповедовала свою веру. Тебе не следовало приезжать сюда и выходить за меня замуж.

– Наш брак был необходим – только он мог меня очистить.

– Жюли, счастливая мирная жизнь в родной стране была бы более очищающей, чем та печальная жизнь, которую мы ведем.

– Ты воспользовался моей слабостью.

– Это еще вопрос, кто из нас был слабее. Возможно, твоя слабость воспользовалась моей.

– Это глупый разговор. Что сделано, то сделано. Я испугалась, хотя мне следовало быть храброй. Теперь я понимаю, что должна была не бежать из дома на улице Бетизи, а спуститься вниз и позволить убийцам-католикам сделать со мной то, что они сделали с моими отцом и братом.

– Но ты хотела жить, Жюли. Я чувствовал это, когда мы прятались на крыше. Ты цеплялась за жизнь, как делают все перед лицом смерти. Легко говорить о смерти, когда она не рядом с тобой. Но сейчас лучше поговорим о жизни и о тех трудностях, которые она для нас создает. Что будет с нашим сыном?

– Я не позволю твоей матери воспитывать его по-своему. Его будут учить правде.

– В Испании сурово поступают с теми, кто не придерживается католической веры.

– Тебе незачем говорить мне о жестокостях, совершаемых во имя католической веры.

– Жестокости совершают обе стороны, Жюли. Католики преследуют гугенотов, а гугеноты – католиков.

– Разве мы когда-нибудь заманивали католиков в наши города, чтобы убить их? Разве мы установили где-нибудь такую жестокую систему, как в этой стране?

– Нет. Но, возможно, это потому, что мы сильнее и более уверены в своей правоте.

– Никто не может быть более уверен, чем я. Нет, Бласко, Луису придется пойти на риск. Он должен обучаться истине, чего бы это ни стоило.

Бласко устало отвернулся.

Через окно он видел своего сына с няней. Ребенок был бойким, достаточно избалованным и уже осведомленным о враждебности между матерью и бабушкой.

«Что из всего этого выйдет?» – думал Бласко.

Было около полуночи.

Бласко лежал в кровати не в состоянии уснуть. Он знал, что Доминго сейчас тоже бодрствует в своей по стели.

Жюли занимала соседнюю комнату. Но Бласко не знал, спит она или с горечью размышляет о вражде между ней и свекровью.

Бласко был рад, что комната Жюли так близко от его спальни. Ему было не по себе с того дня, как он разговаривал с доньей Мариной. Этот разговор поставил его перед лицом опасности. А на обратном пути он повстречал Доминго, и эта встреча усилила ощущение тревоги.

Внезапно Бласко насторожился. Он услышал отдаленный стук подков.

Какой-то запоздалый путник? Но почему эти обычные звуки наполнили его дурными предчувствиями? Его рука стиснула рукоятку шпаги – после возвращения от доньи Марины он не расставался с оружием ни днем, ни ночью.

Хватит ли ему смелости воспользоваться шпагой, обратив ее сначала на Жюли, а затем на самого себя? Может ли он быть в этом уверен?

Он обязан найти в себе мужество. Жюли не должна попасть в руки инквизиторов, в противном случае он бы нарушил клятву защищать ее.

Бласко напряг слух. Стук подков стал более четким, и ему показалось, что всадников несколько.

Его тело покрылось холодным потом. Топот копыт был все ближе. Всадники, несомненно, скачут сюда. Кто же их сдал? Болтливые слуги? Доминго?

Дверь открылась. На пороге стояла Жюли.

В этот момент он был готов поверить, что она вновь стала юной девушкой. Ее длинные волосы были распущены и свободно падали на плечи. На ней был халат, который она накинула в спешке, как в ту страшную ночь в Париже.

Он услышал ее голос – молодой, испуганный, лишенный ноток горечи:

– Бласко… они пришли за мной…

Жюли подбежала к нему. Бласко обнял ее и уложил рядом с собой. Она увидела шпагу и вздрогнула.

Эта молодая и беззащитная женщина совсем не походила на ту, которая так часто противостояла ему в повседневной жизни. Жюли, с гордостью заявлявшая о своей храбрости, была напугана, как ребенок. Она дрожала всем телом. Бласко прижал жену к себе, чувствуя, как ее сердце колотится рядом с его сердцем.

– Жюли… Жюли… – повторял он, целуя ее волосы.

Ее голос был еле слышным.

– Они заберут меня, – прошептала она. – Запрут в темницу и будут пытать!

– Никогда! – отозвался Бласко.

– Как ты сможешь это предотвратить?

– Как и прежде.

– В парижской гостинице мы были в безопасности. А какая безопасность может существовать для меня в Испании?

– Если не в Испании, то… в другом месте, – отвели он.

Жюли снова задрожала.

– Тебе придется отправиться туда со мной.

– Да, – кивнул Бласко. – Я не оставлю тебя.

– Я так боюсь, Бласко…

– Говорить о смерти легко, а вот смотреть ей в лицо… Ты не исключение, Жюли. Мы все храбры на словах и часто оказываемся трусами на деле.

– Бласко, прости меня…

– Мне нечего тебе прощать. Это ты должна простить меня.

– Ты спас мне жизнь.

– Ради чего? Ради существования рядом с неверным мужем?

– Ты не хотел жениться на мне.

– Я хотел позаботиться о тебе. Брак был единственной возможностью сделать это.

– Мне следовало быть добрее.

– Ты делала что могла. Мы с тобой не похожи друг на друга, Жюли. Ты горячая и решительная, а я хочу только покоя. Такие противоположные натуры иногда хорошо сочетаются, но между нами стояли наши верования.

– Иногда мне казалось, что ты равнодушен к религии.

– Если бы другие были к ней так же равнодушны, как я, в мире было бы куда меньше страданий, Жюли.

– Страдания не имеют значения. Мы должны искать и отстаивать правду.

– У правды много лиц, Жюли. Возможно, в чем то права твоя вера, а в чем-то – моя. Вряд ли правда целиком на стороне кого-то из нас.

– Ты говоришь так, чтобы отвлечь меня. Слышишь, как они поднимаются по лестнице?

– Да.

– Тогда, может быть, уже слишком поздно?

– Нет. Дверь заперта. Им придется взломать ее, чтобы добраться до нас.

В наступившей тишине они слышали биение собственных сердец.

– Я молюсь, – прошептала Жюли.

– Я тоже. Мы ведь с тобой молимся одному Богу, верно? Интересно, что Он думает о наших религиозных разногласиях? Может быть, Он смеется над нашей глупостью и говорит: «Вы оба почитаете Меня, считаете вашим истинным Богом, но из-за различий в способах почитания вы жестоки друг к другу, хотя Я повелел вам любить». Возможно, Господь считает, что, споря из-за того, какими мы должны предстать перед Ним, мы нарушаем Его величайшую заповедь.

– Ты кощунствуешь, да еще в такой момент! Не делай этого, Бласко!

– Это долго не протянется, Жюли. Слышишь? Шаги совсем близко. Сейчас…

Жюли встала на колени, молитвенно сложив руки и закрыв глаза.

Бласко поднял шпагу.

– Матерь Божья, помоги мне, – пробормотал он.

Но ему ответил голос его матери:

– Бласко, я вынуждена тебя разбудить. Новости от доньи Марины! Сабина родила мальчика! Донья Марина отправила посыльного, но он задержался.

Бласко опустился на колени рядом с Жюли, прижал ее к себе и рассмеялся.

Он слышал, как его мать пытается открыть дверь.

– В чем дело? – отозвался он. – Мы еще толком не проснулись. Вы говорите, Сабина родила мальчика? Накормите посыльного и уложите его где-нибудь. Завтра утром мы выпьем за здоровье новорожденного.

– Завтра тебе придется поехать к донье Марине.

Бласко изобразил зевок.

– Хорошо, – сказал он.

Они лежали рядом.

– Так было в ту ночь, – прошептала Жюли. – Помнишь?

– Да. Под нашим окном проходила процессия к кладбищу Невинно Убиенных. Казалось, мимо пролетает ангел смерти. Жюли, мы прошли через это. Неужели нам не удастся жить в согласии, когда в объятия друг к другу нас толкает не страх.

– Может, и удастся, Бласко.

Он поцеловал ее, зная, что просит о невозможном. Страх этой ночи не решил главного для них.

Но в эту ночь они вновь были любовниками, как в парижской гостинице.

Гармония между ними исчезла на следующий день. Жюли была подавлена. Ночью она проявила малодушие, хотя, как выяснилось, опасаться было нечего, и теперь стыдилась своего страха.

Стыд заставлял ее ходить плотно стиснув губы. Бласко начал понимать, что острый язык Жюли, которым она жалила других, был средством не дать другим обнаружить ее слабость и уязвимость. Жалость и нежность, испытываемые им к жене, стали еще сильнее.

Но противоречия в доме нисколько не уменьшились. Жюли всеми силами старалась уберечь маленького Луиса от влияния бабушки.

Доминго вскоре должен был уезжать в Мадрид. Братья часто бывали вместе и разговаривали о своих делах.

– Хорошо, что ты здесь, Доминго, – сказал Бласко. – Мне кажется, будто мы снова молоды. Когда мы увидимся в следующий раз?

– Это знает только Бог, – ответил Доминго.

– Пожалуй, я проедусь с тобой в Мадрид. Это будет приятное путешествие. Что ты об этом думаешь?

– Буду очень рад твоему обществу.

– Для меня это станет передышкой. Этот дом с двумя женщинами, вечно ссорящимися из-за моего сына, временами становится невыносимым. Но мы уже достаточно говорили о моих неприятностях… Значит, решено: я еду с тобой в Мадрид, а может, буду сопровождать тебя до побережья. Хочу пожелать тебе успешно добраться до Англии.

– Ничего не могло бы обрадовать меня больше. Ведь, кроме тебя, мне не с кем поговорить о себе, исключая моего духовника. Мы с тобой очень разные люди, Бласко, но мы братья и всегда останемся ими.

Через несколько дней они отбыли в Мадрид.

Глава 2

Прошло много лет с тех пор, как Бласко был в Мадриде, но он хорошо помнил то время и знал, что до конца дней не забудет свой краткий визит в Эскориал.

В городе Бласко редко видел брата. Доминго был занят подготовкой к отъезду в Англию и совещался с собратьями по обществу Иисуса.

В Мадриде делать было особенно нечего. Этот город не шел ни в какое сравнение с Вальядолидом или Саламанкой и приобрел важное значение лишь недавно, когда Филипп провозгласил его столицей Испании. Климат здесь был скверным, так как город находился высоко над уровнем моря в центре плато, продуваемого ветрами со всех сторон; свирепую жару сменял такой же беспощадный холод. Впрочем, окружающие леса создавали защитный пояс. Филипп в значительной степени перестроил город заново; королю легко было добираться сюда: Мадрид находился всего в тридцати милях от его убежища в Эскориале.

Бласко бродил по Мадриду, думая, сколько пройдет времени, прежде чем Доминго отправится в путешествие. Приближался вечер, и люди выходили на улицы после изнурительно жаркого дня. На балконах сидели женщины, обмахиваясь яркими веерами.

Бласко пересек площадь, где продавец воды выкликал свой товар: «Aqua quien… quiere aqua? Aqua fresca!»[49] Это пробудило в нем жажду, и он зашел в таверну, сел и заказал вина. Пока Бласко сидел, потягивая вино, в таверну вошли цыгане. Они всегда возбуждали его. Он начал разглядывать их, словно надеясь обнаружить среди них Бьянку. Молодая девушка с розой в длинных черных волосах и впрямь чем-то походила на Бьянку, какой она была много лет назад.

Кто-то попросил цыган потанцевать. Обернувшись, Бласко увидел плотного темноволосого мужчину с чувственным ртом, тяжелыми веками и крючковатым носом, делавшим его похожим на хищную птицу.

Заиграла музыка, и цыгане начали танцевать сарданью, старинный каталонский танец, извиваясь в причудливых движениях. Музыка, исполняемая на флажолете и тамбурине, напомнила Бласко о Бьянке, и молодая цыганка еще больше показалась ему похожей на нее.

Однако толстяк с тяжелыми веками тоже приметил девушку.

– Эй, цыганка! – окликнул он ее. – Подойди и выпей со мной.

Но девушка насмешливо щелкнула кастаньетами и бросила на него через плечо презрительный взгляд. Она была гордая и смелая, как Бьянка. Мужчина протянул руку и схватил ее. Гибкая, словно кошка, девушка повернулась и вцепилась ему в руку зубами.

Бласко поднялся со стула.

– Отпустите девушку! – потребовал он.

Лицо толстяка побагровело от злости.

– Это почему? – осведомился он.

– Потому что она этого хочет – и я тоже.

– А вот я хочу совсем другого!

– Ваши желания, сеньор, не имеют значения.

Музыка внезапно умолкла. Глаза присутствующих устремились на дворянина с юга и толстяка, который был известной в Мадриде личностью.

– Кто вы такой? – спросил толстяк, все больше багровея. – По какому праву вы нарушаете покой в нашем городе своими деревенскими манерами?

– Если ваши манеры таковы, – отозвался Бласко, – то мне придется их улучшить. – Он положил руку на эфес шпаги. Толстяк отпустил девушку и выхватил свою шпагу.

– Сеньоры, сеньоры! – вмешался хозяин таверны, – Умоляю вас, не здесь!

Толстяк отшвырнул его и поднял шпагу, но прежде чем он успел ею воспользоваться, Бласко сделал выпад, который показывал ему учитель фехтования в доме его отца, выбил оружие у противника и кольнул его в руку. Вложив шпагу в ножны, он повернулся и обнаружил рядом с собой двоих мужчин.

– Вы арестованы, сеньор, – сказал один из них.

Отец де Картахена принял Доминго в своем кабинете в вальядолидской семинарии.

– Добро пожаловать, отец Каррамадино, – приветствовал он его. – Давненько я вас не видел.

– Я тоже рад вас видеть, отец.

– Пожалуйста, садитесь. Я пошлю за вином и сообщу вам о приготовленных для вас планах. Вы сможете в скором времени покинуть Испанию?

– Да, отец.

– Да пребудет с вами милость Господня. Вы уедете через три дня и доберетесь через Францию в город Кале. Оттуда переправитесь в Англию на корабле. Капитан знает, где вас высадить. Это уединенное место на английском побережье. Наши друзья будут ждать вас там и отведут в дом, где вы проведете ночь. Потом вы отправитесь в Лондон.

– Я понял, отец, – сказал Доминго.

– В Англии вы найдете много приверженцев нашей веры, готовых предоставить вам приют, но вы должны соблюдать предельную осторожность и помнить, что, если вас схватят, вы навлечете беду не только на себя, но и на тех, кто вам помог.

– Понимаю.

– Вам известна ваша задача?

– Да, отец. Я должен останавливаться в домах английских католиков, причащать всех, кто в этом нуждается, и делать все возможное для распространения истины в этой еретической стране.

– Разумеется. Но это не все, что требуется от вас, отец Каррамадино.

– Не все?

– У вас есть другие обязанности, помимо причащения католиков и обращения еретиков в нашу веру.

– Какие, отец? – затаив дыхание осведомился Доминго.

– В Лондоне вы встретитесь с английскими иезуитами – людьми, которых я знаю и которым доверяю. В Англии живет один дворянин из благородного семейства, который поклялся пожертвовать ради нашего дела своими землями, состоянием, а если понадобится, и жизнью.

– Как подобает всем добрым католикам, – заметил Доминго.

– Воистину так. Шесть лет назад этот дворянин основал тайное общество, целью которого стали защита и поддержка миссионеров-иезуитов в Англии. Вы отправитесь в его дом и встретите там многих преданных миссионеров вроде вас. Этот дворянин укажет вам, в каких домах будут готовы вас принять.

– Да, отец.

– Я дам вам инструкции, вы должны запомнить их наизусть. Дело настолько важное, что мы не можем доверить его бумаге. Дворянин, о котором я вам говорил, служил пажом у законной королевы Англии, Марии Стюарт, которая, как вам известно, сейчас в плену у женщины, присвоившей английскую корону. Теперь, отец Каррамадино, я дам вам приказания от имени нашего короля.

– Короля?

– Короля и Церкви, что одно и то же. Наше благословение в нашем монархе. Слушайте внимательно, отец Каррамадино. Ваша задача – переходить из одного католического дома в другой, но не только удовлетворять духовные нужды наших друзей. Вы должны готовить их к восстанию против Елизаветы, должны говорить им, что наш король обещал не жалеть ни денег, ни войск, чтобы свергнуть еретичку и возвести на трон законную королеву. Большего я не могу вам сказать. В Лондоне вы встретитесь с Энтони Бэбингтоном,[50] и он даст вам дальнейшие указания. Повинуйтесь ему – он добрый католик и объяснит вам ваши обязанности.

Доминго молчал, и отец де Картахена заметил:

– Вы кажетесь удивленным.

– Я не предполагал, что буду принимать участие в делах государства.

– В Испании дела государства и церкви едины.

– Выходит, я должен действовать не только как священник, но и как агент своей страны.

– Король Филипп желает видеть Англию католической. У вас есть иные пожелания?

– Разумеется, нет. Я хочу, чтобы весь мир стал католическим. Но ведь это заговор с целью убийства королевы Англии!

– Настоящая королева Англии – пленница этой узурпаторши. Когда мы уничтожим ее и еретиков, которые ее окружают, – Лестера,[51] Уолсингема,[52] Берли и прочих, – не останется препятствий к установлению истинной веры в этой многострадальной стране.

– Понимаю, отец.

– Итак, мой дорогой отец Каррамадино, собирайтесь в дорогу и будьте готовы выехать через несколько дней. Я обеспечу вас всем необходимым. Да благословит вас Бог.

Поднявшись, отец де Картахена стиснул руку Доминго и почувствовал, что она влажная от пота.

Когда Доминго вышел, он дернул шнур звонка, и молодой человек, который приносил вино, появился вновь.

– Сын мой, – обратился к нему отец де Картахена, – прошу вас найти отца Санчеса и прислать его ко мне как можно скорее.

Несчастный Доминго смертельно боялся того, что ему поручили сделать. Отец де Картахена хорошо его знал. Доминго Каррамадино был религиозным, достойным и добросовестным человеком, прекрасным священником, которому смело можно доверить любое поручение в менее беспокойные времена. Но, увы, теперешние времена были на редкость беспокойными.

Отец де Картахена спрашивал себя, разумно ли поручать такому человеку опасную миссию.

Испании предстояли великие дни. Филипп начинал свои молитвы в Эскориале с просьбы о помощи в завоевании Англии. И хотя значительную часть времени Филипп проводил стоя на коленях, он не был человеком, полагающимся только на небесное содействие. Во всех гаванях Испании трудились денно и нощно над созданием Непобедимой армады – флота, какого еще никогда и нигде не видывали. Он должен был отплыть к берегам гордого острова, столь долго управляемого дерзкой еретичкой – надеждой всего протестантского мира.

Этим могучим флотом предстояло командовать величайшим морякам Испании. Вместе с оружием и солдатами армада должна была доставить в Англию инквизиторов с их орудиями пыток и помочь им прочно обосноваться на английской земле.

Но Филипп желал избежать войны, если цели можно достичь мирными средствами. Он надеялся, что армада отплывет в уже побежденную страну, где Елизавету убьют, ее приспешников казнят или заключат в тюрьму, а Мария будет ожидать на троне великого монарха, готовая принять его помощь в управлении страной, которую он практически завоевал для нее.

Но можно ли в такое время посылать в Англию человека, который хочет быть только священником и страшится интриг? Однако Филипп требовал, чтобы туда отправляли как можно больше миссионеров, обученных иезуитами.

В комнату вошел отец Санчес.

– Садитесь, друг мой, – сказал ему отец де Картахена. – Я хочу поговорить с вами об отце Каррамадино. Меня одолевают сомнения. Разумно ли отправлять в Англию человека, терзаемого страхом?

– Он всегда был таким. Я много времени провел в доме Каррамадино. Его брат – совсем другой человек. Кстати, этот брат…

– Да-да, – прервал отец де Картахена. – Но сейчас мы должны обсудить отца Каррамадино. Король требует, чтобы в Англию отправили одновременно как можно больше иезуитов.

Отец Санчес кивнул:

– Очередной заговор?

– Который, как многие надеются, приведет к успеху. Его величество получил известия от дона Бернардино де Мендосы, его посла в Париже, и он уверен, что, на сей раз, неудача исключена.

– Помню, то же самое говорили о заговоре Ридольфи.

– Тот заговор был обречен с самого начала. Это совсем другое дело. Бэбингтон – серьезный молодой человек, который влюблен не только в католическую веру, но и в саму Марию Стюарт. Он был ее пажом в Шеффилде, и она покорила его. Некоторые даже говорят, будто он надеется жениться на ней.

– Всегда находятся люди, которые говорят подобные вещи.

– Да, но если это правда, то шансы на успех возрастают. Однако меня немного беспокоит отец Каррамадино.

– Жаль, что священником стал он, а не его брат, – заметил отец Санчес. – Тот бы отлично выполнил работу, хотя мог бы попасть впросак из-за своей бесшабашности. У меня есть о нем сведения. Сейчас он в мадридской тюрьме.

– По какой причине?

– Стычка в таверне. Вроде бы он защищал цыганскую девушку от приставаний министра.

– И за это его отправили в тюрьму?

– Кажется, он выбил у противника шпагу и ранил его в руку. Высокий чиновник в бешенстве и требует, чтобы его сурово наказали. Что касается вашего беспокойства из-за Доминго, то у меня возникла идея. Почему бы не отправить вместе с ним в Англию его брата? Он уже выполнял королевское поручение и, хотя задача была несложной, отнесся к делу с большим усердием. Я хорошо знаю обоих братьев. Они росли вместе. Доминго не дрогнет, если Бласко будет рядом. Основную часть дела можно поручить Бласко.

– Любопытно. Пожалуй, я поговорю с этим Бласко. Он может отправиться в Англию под видом слуги своего брата. Тогда ему удастся все время быть при нем.

– И придавать ему храбрости, – добавил отец Санчес. – Он делал это много раз и сделает снова.

– Я займусь этим. Мне кажется хорошей мыслью отправить в Англию двух братьев Каррамадино служить Испании.

Доминго явился в мадридскую тюрьму вместе с отцом Санчесом.

Бласко переходил от гнева к подавленности. Тюремщик был неплохим парнем, но не мог сообщить, сколько ему придется оставаться в заключении. Бласко проклинал себя за то, что зашел в таверну и вступился за цыганскую девушку, которая наверняка не нуждалась в его защите. Он сделал это потому, что она походила на Бьянку, и мысленно наделил ее качествами, которыми та, несомненно, не обладала.

Ключ звякнул в руке тюремщика.

– К вам посетители, сеньор!

В его голосе Бласко почудились отсутствующие ранее нотки почтения. Дверь открылась.

– Доминго! – крикнул Бласко. Посмотрев на двух священников, он пробормотал: – И отец Санчес.

– Я очень опечален, видя вас в таком положении, сын мой, – сказал отец Санчес, обнимая его. – Мы слышали о происшедшем, и пришли вам помочь. – Он сделал знак тюремщику выйти и закрыть дверь.

– Очень рад вас видеть, – ответил Бласко. – Когда ты уезжаешь, Доминго? Похоже, я застрял здесь и не смогу сопровождать тебя к побережью.

– Мы пришли попытаться вызволить тебя отсюда, – отозвался Доминго.

– У нас к вам предложение, – снова заговорил отец Санчес. – Если вы согласитесь на него, я могу добиться вашего освобождения в течение нескольких часов.

– Я готов на многое, чтобы выбраться из этой мерзкой дыры.

– В том числе сопровождать вашего брата в Англию?

Бласко онемел от изумления, и отец Санчес продолжал:

– Если бы я предложил это в определенных сферах, у вас не осталось бы выбора. Это было бы не предложением, а приказом короля.

– Поехать в Англию…

Бласко окинул взглядом темную камеру. Путешествие в Англию освободило бы его не только из этой тюрьмы. Покинуть дом с его бесконечными сварами между женой и матерью и отправиться в Англию, где ему, возможно, удастся найти Бьянку! Священник открывал для него двери более тесной камеры, чем эта.

Но почти тотчас же перед ним предстало видение, преследовавшее его долгие годы. Пьер, смотрящий на него с немым укором, и безмолвная клятва, произнесенная им на лестнице дома на улице Бетизи: защищать Жюли до конца своих дней. С тех пор Бласко осознал, что эта защита состоит не только из ловких выпадов шпагой – ему пришлось сражаться с унынием, скукой, домашними раздорами, а эти противники посерьезнее убийц с окровавленными шпагами в руках. Как может он ехать в Англию с Доминго и оставить Жюли в Испании на милость его матери или еще хуже того.

– Ну? – поторопил отец Санчес.

– Ты хочешь этого, Доминго? – спросил Бласко у брата.

– Очень, – ответил Доминго.

В его глазах светилась такая же мольба, какую Бласко видел в них много лет назад, когда они оба были молоды и самый страшный враг Доминго – страх – впервые начал терзать его. В те дни он часто хотел, чтобы брат был рядом. Теперь Доминго снова испытывал страх и поэтому умолял Бласко ехать с ним.

– А как же мои жена и сын? – сказал Бласко.

– Ваши жена и сын? – воскликнул отец Санчес. – Какое они имеют отношение к поручению короля?

Бласко переводил взгляд с брата на другого священника. Как он может объяснить им, что Жюли еретичка, и он боится оставлять ее одинокой и беззащитной в католической Испании?

– Ты должен поехать со мной, Бласко, – сказал Доминго. – Тебя избрали для дела, которое необходимо Испании.

– Это цена моего освобождения? – осведомился Бласко.

– Пока еще нет, – ответил отец Санчес, – но может стать ею. Если вы согласитесь отправиться с братом в Англию через несколько дней, то я уверен, что добиться вашего немедленного освобождения не составит труда.

– Сначала я должен вернуться домой и привести в порядок кое-какие дела.

Отец Санчес задумался. В этом человеке ощущалась безрассудная смелость, необходимая для выполнения поставленных перед ним задач, но, в то же время, такие люди предпочитали принимать решения самостоятельно. Ясно, что семья Бласко крепко привязывает его к дому. Он будет настаивать на том, чтобы сделать приготовления, какие считает нужными, и, пожалуй, разумнее не чинить ему препятствий…

– Это можно устроить, – кивнул отец Санчес. – Если я добьюсь вашего освобождения, вы сможете немедленно отправиться домой, а в течение десяти дней вернуться в Мадрид и выехать в Англию. Когда вы доберетесь туда, наши друзья сообщат вам, чего требует от вас король.

– Хорошо, – согласился Бласко.

Дома удивились его скорому возвращению. Когда Бласко прибыл, семья сидела за столом.

Один из слуг, увидев его, вбежал в прихожую с криком: «Дон Бласко вернулся!»

Отец поднялся, а мать бросилась Бласко навстречу. Жюли смотрела на него, не двигаясь с места, а маленький Луис слез со своего табурета и подбежал к отцу.

– Хорошо, что ты вернулся, Бласко, – сказала донья Тереса.

– У меня для вас новости, – сообщил он. – Я приехал ненадолго, так как уезжаю по королевскому поручению.

Луис потянул его за камзол:

– Я здесь, папа!

Бласко поднял сына на руки. Луис улыбнулся, так как привык быть центром внимания. Смышленый мальчик быстро понял, что все беспокойные события вращаются вокруг его маленькой, но весьма важной персоны.

– Как поживает мой сын?

– Добро пожаловать домой, папа, – пискнул Луис. – Ты видел короля?

– Нет, не видел. Он редко показывается на людях, сынок. Его не было в Мадриде, когда я там находился.

– Его католическое величество – самый лучший король в мире, – заявил Луис.

Этому его научила бабушка. Мать не любила упоминать о его католическом величестве. Мальчик хотел напомнить окружающим, что, хотя его отец только что прибыл домой, и все смотрят на него, они не должны забывать, что он, Луис, все равно самое значительное лицо.

– Что это означает? – спросила донья Тереса.

– Лучше расскажешь после обеда, – сказал дон Грегорио.

Он беспокоился, как бы слуги не стали подслушивать. Подобное беспокойство воцарилось в доме с тех пор, как здесь появилась еретичка.

– Сядь и поешь, – предложила донья Тереса. – Новости могут подождать.

Бласко сел рядом с Жюли. Она испуганно смотрела на него. Он сказал, что уезжает. Значит, она останется в доме без его поддержки.

Жюли не любила Бласко – мысль о близости между ними наполняла ее стыдом, но он был ее защитником, она полагалась на него и всегда обращалась к нему в минуту опасности.

В такое время никто из них не получал удовольствия от еды.

Они поднялись из-за стола и последовали за Бласко в маленькую комнату.

Отец, мать и Жюли не сводили с него глаз. Жюли позвала няню и велела увести Луиса. Мальчик вышел, шумно протестуя.

– Я отправляюсь в Англию вместе с Доминго, – сообщил Бласко.

– С какой целью? – осведомился дон Грегорио.

– Это я узнаю по прибытии туда. Я еду по приказу короля.

– Но ты нужен здесь. Кто-то должен управлять поместьем.

– До моего возвращения вы, отец, можете позаботиться о поместье.

– Когда ты уезжаешь? – спросила Жюли, и дрожь в ее голосе мучительно напомнила Бласко ту девушку, какой она была в Париже.

– Завтра. Я не могу задерживаться.

– И как долго продлится твоя миссия?

– Не знаю.

Ее глаза расширились.

– Могут пройти годы…

Бласко не ответил, но именно в эту минуту осознал, что не может оставить Жюли в Испании.

– Возможно, времени понадобится не так уж много, – подумав, сказал он. – Я предлагаю отвезти тебя в Беарн, Жюли. Ты, я и Доминго поедем через Францию. Ты останешься в Беарне со своими близкими, и подождешь моего возвращения.

– А ребенок? – быстро спросила донья Тереса. – Что будет с Луисом?

– Он поедет с матерью, – ответил Бласко.

– И будет воспитываться как гугенот? Мой внук!

– Возможно, ему следует придерживаться материнской веры.

– Ты сошел с ума, Бласко! Ты обрекаешь ребенка на ересь!

– В Беарне он будет счастлив среди других еретиков.

– Неужели тебя не заботит судьба твоего сына?

– Заботит, – ответил Бласко. – Поэтому я не желаю, чтобы он с каждым днем все больше сознавал ту вражду, причиной которой является.

– Франция – беспокойная страна, – заметил дон Грегорио. – Религиозные войны не прекращаются там с тех пор, как Лютер[53] прибил свои тезисы к дверям церкви в Виттенберге.

– По-вашему, есть спокойные страны?

– В Испании мы едины.

– И здесь есть недовольные.

– Да, и те, кто знает, как с ними обходиться.

Бласко содрогнулся.

– Здесь царство католиков, – медленно произнес он. – В Англии царство протестантов, а во Франции одни постоянно враждуют с другими.

– Что ты говоришь, сын мой? – встревожился дон Грегорио. – Иногда твои речи становятся опасными.

– А как же Луис? – настаивала донья Тереса. – Мой внук не покинет этот дом!

– Когда я уеду, – заявила Жюли, – то возьму его с собой.

– Нет! – крикнула донья Тереса. – Он мой внук, и я не дам обречь его на вечное проклятие!

Бласко с тревогой посмотрел на мать.

– Мне еще многое нужно сделать, – сказал он. – Завтра я должен уехать. Позвольте мне поговорить с Жюли наедине. Мы должны быстро решить, какой выход будет наилучшим для всех нас. – Он взял Жюли за руку и вышел вместе с ней.

В спальне Жюли закрыла лицо руками.

– Если ты оставишь меня здесь, – сказала она, – они меня выдадут. Я вижу это по их лицам.

– По-твоему, мои родители способны на такое? Ты моя жена, Жюли, а я их сын, и они меня любят.

– Люди совершают странные поступки из-за любви, Бласко. Они убедят себя, что так лучше для тебя.

– Неужели ты думаешь, что они на тебя донесут?

– Я не осмелюсь остаться в этом доме без тебя! – крикнула она.

– Жюли, неужели я так много для тебя значу?

– Я дрожу от страха каждый раз, когда тебя нет дома.

– А я думал, что ты смелая. Ты ведь бросала им вызов и открыто заявляла, что будешь следовать своим путем, и никто не заставит тебя измениться. Еще в Беарне ты знала, что в Испании существуют суровые религиозные законы, но, тем не менее, решилась приехать сюда.

– Я была смелая, потому что ты находился рядом. Но без тебя меня охватывает страх. Я не боюсь смерти – это всего лишь один шаг к славе и вечному покою. Но если меня схватят, таких шагов будет множество. Возможно, мне придется несколько лет ожидать смерти в одной из ваших подземных тюрем. И я боюсь, Бласко, что пожертвую своей душой ради блага своего жалкого тела.

Бласко обнял ее. Теперь она снова была той беззащитной девушкой, которую он поклялся оберегать.

– Я собирался отвезти тебя и Луиса в Беарн и оста вить вас там до моего возвращения, – сказал он. – Мне казалось, что и тебе и ребенку там будет безопасно. Но моя мать никогда не отпустит Луиса. Она сильная женщина, Жюли. Мать командует в доме, и ее гнева боятся не только слуги, но и отец, и мы с Доминго. Так было всегда. И она твердо решила не отпускать Луиса.

– Я должна кое-что сообщить тебе, Бласко. У меня будет еще один ребенок.

– Не может быть!

– Это случилось в ту ночь, когда сюда приезжали сообщить, что Сабина родила мальчика. Помнишь? Я испугалась, так как думала, что это альгвасилы приехали за мной. Ты успокаивал меня и держал наготове шпагу, чтобы пронзить ею мое сердце. Ты сделал бы для меня то, на что я никогда не решилась бы сама.

Бласко нахмурился. Второй ребенок усилит вражду между его женой и матерью.

– Когда ты сказал, что отвезешь меня в Беарн, – продолжала Жюли, – я обрадовалась, что буду спокойно жить там со своим сыном, ожидая, пока родится второй ребенок.

– Во Франции немного покоя, Жюли. Хотя на троне Карл IX, страной управляет его мать, потому что он слаб, а она хитра и жестока. Екатерину нельзя назвать ни католичкой, ни протестанткой – она благоволит то одним, то другим в зависимости от выгоды. Сейчас Францию не назовешь счастливой страной.

– Тогда возьми нас с собой в Англию, Бласко. Я слышала, что этой страной правит великая королева, опора и надежда всего протестантского мира. Там мы сможем обрести покой с нашим сыном и ребенком, которому предстоит родиться.

– Это невозможно. Я еду по королевскому поручению. Как я могу взять с собой семью?

– Тогда что же нам делать?

– Готовиться к путешествию в Беарн. Я не оставлю вас здесь. Приготовь себя и ребенка. Мы отправляемся завтра.

В патио было темно.

Шторы были подняты, впуская прохладный ночной воздух. В спальне горели две свечи. Луис спал в своей комнате. Ему ничего не сказали о путешествии, которое должно было начаться завтра.

Жюли собирала вещи, которые хотела взять с собой. На ее губах играла улыбка, а лицо в пламени свечей казалось спокойным и безмятежным.

«Как она, должно быть, ненавидит этот дом, – думал Бласко. – Как она счастлива, что покидает его!»

Внезапно дверь открылась, и в комнату вошла донья Тереса. Она закрыла дверь и прислонилась к ней. Ее лицо было бледным, а глаза сверкали.

– Я должна кое-что вам сказать, – негромко заговорила она. – Завтра вы оба покинете этот дом, но Луис останется здесь.

Жюли протестующе вскрикнула.

– Он останется здесь, – твердо повторила донья Тереса.

– Нет! – воскликнула Жюли. – Это невозможно!

– Пожалуйста, поймите, матушка, – сказал Бласко. – Жюли его мать. В этом доме слишком много вражды, и Луис начинает это сознавать. Это плохо сказывается на его характере. Вы губите его, матушка.

– Гублю? Я воспитываю его так, как подобает воспитывать испанского дворянина. Я спасаю его от беды, которая обрушится на него, если он будет предоставлен заботам матери.

– Что вы такое говорите? – вскрикнула Жюли.

– Мне следовало повести тебя к Марии Лопес и ее мужу, – продолжала донья Тереса. – Они раньше были в услужении у еретиков. Их арестовали вместе с хозяевами, но потом освободили, так как их преступление было не так велико. Они всего лишь слушали то, что говорили им хозяева. Теперь Мария не в силах отойти далеко от своей лачуги, а ее муж и вовсе не может ходить. После пыток испанскими сапогами его ноги утратили силу…

– Перестаньте, умоляю вас! – взмолилась Жюли.

– Они еще дешево отделались, – не унималась донья Тереса. – В конце концов, они были всего лишь слугами еретиков.

– Зачем вы это говорите, матушка? – осведомился Бласко. – Почему вы стараетесь расстроить Жюли?

– Я хочу, чтобы она знала, какой вред причиняет своему ребенку и самой себе.

– Пожалуйста, не продолжайте, – сказала Жюли. – Завтра я уезжаю отсюда и забираю с собой сына.

– Если ты попытаешься увезти его, – пригрозила донья Тереса, – тебе не уехать слишком далеко.

– Что вы имеете в виду, матушка? – с тревогой спросил Бласко.

– То, что ты слышал. Я имею в виду, что если ребенка заберут из этого дома, то его очень скоро мне вернут. Я сделаю то, что мне следовало сделать давно, если бы я не боялась за своего сына. Но теперь святые указывают мне путь.

– Вы хотите сказать, что выдадите нас?

– Да, сын мой, я вас выдам. Так велят мне святые.

В комнате воцарилось молчание. Глаза Бласко не отрывались от оплывших свечей.

– Уезжайте с миром, – вновь заговорила донья Тереса. – Я позабочусь о Луисе до возвращения Бласко.

– Матушка! – запротестовал Бласко.

Но она прервала его:

– Мой старший сын – священник и так или иначе потерян для меня. Мой младший сын женился на еретичке. Но Луиса я не отдам – он мой. Я надеялась увидеть этот дом полным детей, надеялась увидеть сыновей счастливо женатыми на женщинах, которых их отец и я были бы рады приветствовать здесь. Все вышло по-другому. Но, по крайней мере, у меня останется Луис.

– Это решать не вам, матушка, – возразил Бласко.

– Вот как? Говорю тебе, что ребенок останется у меня. Если хочешь, возьми его с собой. Его вернут мне, когда твою жену арестуют – а ее арестуют, прежде чем она проедет несколько миль по дороге в Мадрид! У меня есть доказательства, не так ли? Все эти годы она оставалась на свободе только по моей воле. Так что Луис в любом случае будет мой.

На следующий день они отправились на север, в Мадрид.

Луис остался со своей бабушкой.

Наблюдая за торжествующим лицом матери, стоящей рядом с ребенком, Бласко спрашивал себя: неужели эта женщина когда-то была нежна к нему?

Вера притупила ее чувства, сделала безучастной к страданиям, которые она навлекала на других.

Иногда Бласко казалось, что, хотя его жена и мать постоянно хлопотали над Луисом, они не любили его по-настоящему, а рассматривали его душу как повод для вражды.

Бласко всю ночь спорил с Жюли. Что толку брать с собой ребенка? Им не удастся выбраться из Испании, если донья Тереса донесет на них.

Доминго ждал их в Мадриде, и они без промедления отправились в путь.

Путешественники остановились передохнуть в таверне неподалеку от Байонны. Жена хозяина заинтересовалась ими. Странная компания, думала она: необычайно молчаливая женщина, иезуит в сутане и красивый мужчина, которого она с радостью бы приняла, если бы он был один. Женщина подала им пищу и вино и пообещала приготовить постели на ночь.

– Далеко едете, господа? – осведомилась она.

– Да, нам предстоит долгий путь, – ответил Бласко.

– И давно вы в последний раз были во Франции?

– Я был здесь много лет назад.

– Тогда, мсье, вы увидите, что у нас многое изменилось.

– За такое время всегда меняется многое.

Женщина пожала плечами:

– Священнику нечего делать в Беарне.

– Очевидно, – согласился Бласко.

Женщина покачала головой:

– Во Франции сейчас ужасные дни, мсье. Никогда не знаешь, что может произойти завтра.

– Ужасные дни, – повторила Жюли.

Женщина резко взглянула на нее – она узнала местное произношение и заговорила с Жюли, которая сказала ей, что не была в Беарне четырнадцать лет.

– Четырнадцать лет! Должно быть, это было еще до кровавой свадьбы. Во Франции никогда такого не случалось. Этого никогда не забудут!

– Я была тогда в Париже, – сказала Жюли.

– Боже мой! Но Париж – это еще не все. Чего мы только не пережили! Бойня происходила по всей Франции: в Дижоне, Руане, Сомюре, Анжере, Блуа. В каждом городе громоздились горы трупов. Но мы здесь, в Байонне, мадам, не хотели этого делать. Мы заявили, что не станем предавать мечу гугенотов, пока не получим приказ короля. Мы бы никогда так не поступили, если бы иезуитский священник вроде вас, мсье, не поведал нам, что это приказ святого Михаила. Нам пришлось повиноваться святому Михаилу, но мы делали это неохотно. Вы слышали, господа, о воронах, которые несколько часов с карканьем летали вокруг Лувра, заглядывая в окна? Говорят, это были души убитых.

Жюли вздрогнула.

– Пожалуйста, не вспоминайте об этом, – попросила она.

– А если такое случится снова? – продолжала женщина. – Во Франции неспокойно. В Беарне и Ла-Рошели преследуют католиков, хотя в Париже они царствуют. Вся нация разделилась надвое.

– Очень печально, – промолвил Бласко. – Но не могли бы мы поесть? Мы проголодались после путешествия.

Женщина вышла, и Бласко заговорил снова:

– Сколько еще это будет продолжаться? Неужели люди вечно будут враждовать между собой из-за того, что хотят по-разному молиться Богу?

Доминго печально посмотрел на него:

– Ты многого не понимаешь, Бласко. Существует только одна истина, одна дорога в Царствие Небесное.

– Он прав, – кивнула Жюли. – Но эта дорога – не его.

Они разошлись по комнатам, так как очень устали, но Бласко был не в состоянии отдыхать. Ему мерещился Пьер, напоминающий о его обещании заботиться о Жюли, которую он собирался оставить в стране, почти такой же опасной, как Испания.

Бласко спустился вниз и отыскал жену хозяина.

Она была не прочь поболтать и выглядела довольно привлекательно при тусклом освещении, с красным цветком и черными кружевами в волосах.

– Мсье путешествует в странной компании, – кокетливо промолвила хозяйка. – Священник и женщина!

– Компания и в самом деле странная, – согласился Бласко.

– Мадам – француженка, и притом из этих краев. Я сразу поняла, что она с юга и к тому же гугенотка.

– Это настолько очевидно?

– Для нас, которые видели многих гугенотов, да. Она приехала домой из-за границы, не так ли, мсье? Лучше бы ей оставаться там. Франция сейчас не место для гугенотов.

– Почему вы так говорите?

Женщина подошла и села за стол. Ей явно хотелось побеседовать о других вещах, например, о ее прелестях, существование которых Бласко был готов признать, во всяком случае, при свечах. Четырнадцать лет назад он бы вел себя по-другому и с радостью пошел бы ей навстречу.

Но теперь он был обременен тяжкой ответственностью. Бласко не переставал думать о Пьере, которого напоминали ему встреченные по пути серьезные молодые французы.

– Во Франции нечего ожидать, кроме очередной гражданской войны, – сказала женщина. – Если не большой, так малой. А король Наваррский словно забыл, сколько его друзей перебили в ту страшную ночь. Он вернулся в свое королевство и привез с собой жену – королеву Марго. Они устанавливают новые моды – королева оскорбляет гугенотов своими прическами, нарядами и любовниками. Она то и дело меняет их, хотя, как говорят, все еще тоскует по мсье де Гизу. Он теперь возглавляет Католическую лигу. Мы знаем, чем это грозит, – новой Варфоломеевской ночью. Но к чему нам говорить о таких мрачных вещах? Не хочет ли мсье выпить со мной стаканчик вина?

Бласко выпил предложенное вино, наговорил хозяйке кучу комплиментов, не переставая при этом напряженно думать. Жюли нельзя оставлять во Франции. Она должна поехать с ним в Англию.

Когда они прибыли в Париж, у Бласко пробудились страшные воспоминания. Жюли держала голову высоко, на ее щеках горел румянец. Оба старались не смотреть на улицы, где в прошлом видели жуткие зрелища.

– Давай поглядим, существует ли еще та гостиница, – предложил Бласко, когда Доминго направился в коллеж, где должен был доложить о своем прибытии.

Жюли кивнула.

На месте оказались не только гостиница, но и хозяин. Он сразу же узнал их, и на его глазах появились слезы от избытка чувств. Хозяин заявил, что предоставит им лучшие комнаты и велит поварам приготовить особые блюда.

Но Бласко попросил дать им прежнюю комнату, и хозяин кивнул с самым торжественным видом: он все понимает.

Слава всем святым, комната свободна, но он освободил бы ее для них, даже если бы она понадобилась самой королеве Марго для тайной встречи с любовником.

Они снова оказались вдвоем в маленькой комнатке, как в те страшные дни и ночи. Жюли плакала, сожалея, что их супружеская жизнь не была счастливой, и что ей пришлось расстаться с Луисом.

– Боюсь, что я больше никогда его не увижу. Я отдала своего сына дьяволу, спасая себя.

Бласко успокаивал ее, говоря, что его мать, несмотря на внешнюю суровость, добрая женщина. Она забрала ребенка, потому что считала себя вправе так поступить.

Скоро у них будет еще один ребенок, который родится в Англии, в протестантской стране. Если она обещает не горевать из-за Луиса, он дает слово не вмешиваться в религиозное воспитание второго ребенка, будь то мальчик или девочка.

Жюли всхлипывала и прижималась к нему. Во сне к Бласко явился Пьер, который, наконец, выглядел удовлетворенным.

Доминго явился в гостиницу на следующий день. Он попросил Бласко сопровождать его в дом друга, с которым ему нужно обсудить дела.

Жюли осталась в гостинице.

Когда они вышли на улицу, Доминго сказал:

– Мы идем в резиденцию посла короля Филиппа во Франции, дона Бернардино де Мендосы. Он должен нам кое-что сообщить.

– Нам обоим?

– Да. С этого момента ты участвуешь в деле наравне со мной.

Они вошли в высокое здание и поднялись в комнату, где их ожидал посол. Он тепло приветствовал их и негромко заговорил:

– Рад вас видеть. Мне сообщили о вашем прибытии. Вам окажут необходимую помощь в вашей миссии. Все идет согласно плану, и мы очень рассчитываем на успех. Я пригласил вас сюда, дабы заверить, что, повинуясь приказаниям тех, к кому мы вас посылаем, вы должны знать, что они хоть и англичане, но наши друзья, и приказы они получают непосредственно от его католического величества.

– Да, ваше превосходительство, – кивнул Доминго.

– Сеньор Каррамадино, когда вы ровно через пять минут выйдете отсюда, отправляйтесь в гостиницу на углу улицы Сен-Поль. Там вас встретит человек по имени Чарлз Монк. Он англичанин. Держитесь с ним дружески и разговаривайте о посторонних вещах. Вы скажете ему, что впервые находитесь в Париже, и он предложит проводить вас к вашей гостинице. Прибыв туда, вы окажете ему гостеприимство и попросите хозяина предоставить вам комнату, где вас никто не побеспокоит. Ваш брат, отец Каррамадино, присоединится к вам позже. Кстати, отец, вам лучше отказаться от одеяния священника. Должен вас предупредить, что у англичан повсюду шпионы, и они с подозрением относятся ко всем иезуитам. Поэтому связь с Чарлзом Монком в Париже лучше поддерживать через вас, сеньор Каррамадино, а не через вашего брата.

– Начинаю понимать, какую пользу могу принести я, – усмехнулся Бласко. – Я долго ломал над этим голову.

– Не сомневаюсь, что вы окажете великую услугу его величеству. Ну, в общем, это все, что я хотел вам сказать. Я пожелал встретиться с вами, чтобы внушить вам сознание важности этого предприятия, которое получило одобрение в самых высоких сферах. Вы пришли вместе, но, возможно, вам лучше уйти порознь. И как можно скорее уезжайте из Парижа. Чем раньше вы доберетесь до Англии, тем лучше будет для всех нас.

Они откланялись, и Бласко первым вышел из дома.

Он направился в указанную таверну на улице Сен-Поль, и вскоре курносый человек с добродушной физиономией и широко расставленными глазами толкнул Бласко локтем, извинился, что расплескал его вино, предложил заказать новую порцию и мимоходом сообщил, что он англичанин и зовут его Чарлз Монк.

Часть пятая ЛОНДОН

1586 год

Они прибыли на английское побережье совершенно измотанными после переезда через бурные воды пролива на маленьком суденышке, которым велел им воспользоваться Чарлз Монк. Высадиться необходимо было в темноте, хотя в столь уединенном месте их вряд ли могли заметить.

Во время этого ужасного переезда Чарлз Монк неизменно поддерживал бодрость духа в своих спутниках. Сначала Доминго с трудом воспринимал его речь. Она ничуть не походила на то, чему его учили в семинарии, ибо Монк изъяснялся на языке лондонских улиц. Но Бласко понимал веселого англичанина не хуже Доминго, хотя владел английским куда слабее, нежели его брат. Даже Жюли поддавалась обаянию Чарлза Монка, – Чарли, как он сам именовал себя, – который словно вменил себе в обязанность заставлять ее улыбаться.

Монк сообщил им, что находится в услужении у джентльмена, владеющего большим домом в деревне Челси неподалеку от лондонского Сити. В этот дом они и направлялись.

– Там вам будет оказан достойный прием, миледи и джентльмены, – говорил он. – Они с нетерпением ожидают прибытия отца Каррамадино. В доме моего хозяина вам будет удобно, сэр. Чарли знает что говорит!

В другой раз Чарлз Монк сообщил им, что его хозяин – схизматик: католик в душе, он из соображений выгоды посещает протестантскую церковь.

– Такой джентльмен, как сэр Эрик Олдерсли, должен думать о своей семье. А вот леди Олдерсли колеблется в своих верованиях – ей нравится слушать увещания мужа, но она еще не убеждена им. Ваша первая задача, отец, окончательно обратить ее в истинную веру.

Бласко стал задавать вопросы о доме хозяина Чарли.

– Прекрасное место, сэр, – сказал Монк. – Я служу моему хозяину более двух лет. Он выбрал меня из-за моей веры. Ему хочется иметь в доме как можно больше католиков, чтобы легче было обратить в католичество и хозяйку.

– А мое присутствие не помешает? – осведомился Бласко.

– Боже упаси, сэр. Мой хозяин рад приветствовать любого слугу Господа.

– А как насчет моей жены?

Монк покачал головой:

– Это другое дело. Леди придется в доме не ко двору. Я прислушивался к ее разговорам и, хотя понимаю по-французски не так хорошо, как мне хотелось бы, вижу по ее глазам, что она еретичка. Хозяин не хочет, чтобы в его доме высказывались еретические суждения.

– Я должен быть рядом с ней, – быстро заявил Бласко.

– А если я вам пообещаю, что о ней хорошо позаботятся? Я знаю одну семью в деревне Кенсингтон. Они из того же теста, что и она, – так же высоко держат голову, так же смотрят и так же разговаривают. Они бежали из Франции в семьдесят втором году и прибыли сюда. Тогда из Франции появилось много беженцев – наша королева и наша страна оказали им гостеприимство. Какие жуткие истории они рассказывали! Некоторые из них обосновались в Лондоне и его окрестностях. Люди они спокойные и трудолюбивые, только и хотят, что плести кружева, чтобы зарабатывать на жизнь, и читать свои молитвы. Наша королева помогает им.

– Они гугеноты? – спросил Бласко.

Монк кивнул:

– Я мог бы найти семью, которая приняла бы вашу жену. Мы скажем, что она гугенотка, которой пришлось бежать из Франции. Они предоставят ей пищу и кров и обучат своему ремеслу. Ну а когда она родит ребеночка, вы, сэр, о нем позаботитесь. Вы ведь не хотите, чтобы малютку воспитывали в ереси, верно? Что касается леди, то никакие молитвы не спасут ее душу. Боюсь, что она добыча дьявола.

– Я подумаю об этом, – сказал Бласко. – Мне нужно посоветоваться с женой.

Бласко было не по себе, когда они высадились в ночном мраке. Он понимал, что, решив вывезти Жюли из Испании и не оставлять ее во Франции, упустил из виду трудности, которые могут ожидать их в Англии.

Ялик ударился о песчаный берег, и Монк, улыбаясь, спрыгнул на землю. Ничто не могло поколебать его добродушия.

– Ну, вот мы и прибыли. Конечно, путешествие было нелегким, но теперь вы на твердой английской почве.

Он громко крикнул, подражая уханью совы. В ответ послышался такой же звук.

– Сейчас мы выгрузим из ялика книги и ваши вещи, – сказал Монк, – и Жак сможет вернуться на корабль.

– Как же мы все это дотащим?

Монк с хитрым видом потрогал пальцем нос.

– Предоставьте это Чарли.

Прежде чем они закончили выгрузку, послышался то пот конских копыт. Из ночной тьмы вынырнули двое и остановились на некотором расстоянии от прибывших.

– Оставьте вещи здесь, – сказал Монк, – и следуй те за мной.

Он подвел их к двум незнакомцам.

– У вас есть лошади для леди и джентльменов? – осведомился Монк. – А, вижу, что есть! И вьючные лошади для багажа. Молодцы!

– Ты опоздал, Чарли, – заметил один из встречающих. – Мы уже третью ночь поджидаем вас здесь.

– Море непредсказуемо, – рассмеялся Монк. – Оно проделывает свои штучки даже с Чарли. Поскорее забирайте багаж и смывайтесь отсюда.

– Будет сделано.

– Если вас заметят, гоните лошадей изо всех сил. Ни одна книга не должна попасть в руки тех, кому она не предназначена.

После получасовой поездки в сторону моря они до брались до одинокого дома, скрытого среди деревьев, где их ждали теплый прием, сытная пища и постель.

Проведя в доме ночь и следующий день, они двинулись на север, к Лондону. Монк ехал рядом с Бласко.

– Как я уже вам говорил, – сказал он, – я не могу привести леди в дом моего хозяина. Если бы она увидела свет, тогда другое дело, но бедняжка, как все пропащие души, напротив, пытается увлечь других за собой к погибели. Но это не пройдет!

Бласко еще никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так весело рассуждал о подобных вещах. Католики и гугеноты относились к своим разногласиям в высшей степени серьезно. А в устах Чарли Монка путь к вечному проклятию походил на катание на коньках.

– Думаю, леди будет в безопасности в одной из гугенотских семей, – продолжал Чарлз. – Так ей будет спокойнее, да и нам тоже. Конечно, она ваша жена, сэр, и любит вас, а когда женщина любит, на нее почти во всем можно полагаться. Но эти еретики совершенно бешеные, сэр, и их ересь для них настолько важна, что они могут ради нее пожертвовать всем. Чарли встречал таких людей.

Бласко молчал, думая о своей матери, стоящей в его спальне и требующей, чтобы ей оставили Луиса.

– Она будет в полной безопасности, сэр, – твердил Монк. – Сыщики королевы обыскивают дома схизматиков и разносят их на части, если подозревают, что там прячут священника, а если находят его, то тут же забирают в тюрьму вместе с хозяевами. Один раз забрали даже беременную женщину. Но в тихом гугенотском доме ваша жена будет спокойно плести кружева или вязать, ходить на прогулки и молиться со своими единоверцами. Королева благоволит гугенотам. Она считает их честными гражданами и хочет, чтобы ее подданные молились как они; к тому же ей нравится щелкнуть лишний раз по носу старика Филиппа – я имею в виду великого короля Филиппа, сэр. Старая леди презирает его католическое величество. А по какой причине? Чарли может вам объяснить. Она до смерти его боится. Вбила себе в голову, что в один прекрасный день он явится сюда со своей инквизицией и сделает из ее народа истинных христиан. Ей сообщили, что Филипп строит корабли, такие большие, каких еще никогда не видели, и она хочет знать, для чего. Не для того ли, чтобы приплыть сюда? Вы недавно из Испании, сэр. Есть ли правда в этих разговорах о кораблях?

– Есть, – ответил Бласко. – Я видел, какие работы производятся в наших гаванях. В Кадисе, неподалеку от моего дома, трудятся днем и ночью. Когда темно, работают при свете факелов.

Монк подмигнул ему:

– Значит, ждать недолго. Великий Филипп очистит эту страну от ереси. А какую судьбу он уготовил для старой леди? Боюсь, не очень счастливую. – Он разразился хохотом – казалось, это его забавляет.

– А моя жена? – спросил Бласко. – Вы уверены, что она будет в безопасности в том доме, где вы намерены ее поселить?

– Вы же знаете гугенотов, сэр. Тихие, скромные ребята, не думают ни о чем, кроме работы и молитв. Вашей жене будет хорошо с ними. Мы не можем рисковать, позволяя ей слушать наши разговоры.

– А что, если здесь начнутся такие же беспорядки, как были в Париже?

– Вы имеете в виду Варфоломеевскую ночь, сэр? Слава Богу, в Лондоне такое невозможно. В Англии опасно жить не гугенотам, а католикам. Об этом заботятся джентльмены из окружения королевы. Не думаю, что сама старая леди так уж ненавидит католиков, хотя она и еретичка. Королева преследует их, чтобы удовлетворить своих друзей – мастера Лестера, мастера Уолсингема, мастера Сесила, или Берли, как он теперь себя называет. – Монк изобразил на лице почтение. – Старая леди хочет жить в мире, чтобы народ кричал ей на улицах, что она самая лучшая королева из всех, а придворные джентльмены говорили ей, что она самая красивая. Если ей это скажут католики, она будет им улыбаться, можете быть уверены.

– Думаю, вы правы, – промолвил Бласко. – Моей жене будет спокойно с ее единоверцами…

В результате Жюли поселили в гугенотской семье в Кенсингтоне, а Доминго, Бласко и Чарлз Монк следующей ночью отправились в дом хозяина Монка в Челси. На небе ярко светили звезды. Дом стоял у реки, и воздух был напитан влагой.

– Удобное место, – сказал Монк. – Мы можем вы ехать отсюда по воде или по дороге. Река течет прямо через сад.

Было слишком темно, чтобы хорошо разглядеть дом, но судя по фронтонам и прекрасному саду, он принадлежал состоятельному человеку.

– Конюшни вон там, – показал Чарли.

Дверь открыл высокий мужчина: волосы и борода у него отливали серебром в тусклом свете.

– Добро пожаловать, отец, – сказал он, стискивая руку Бласко.

– Это мой брат отец Каррамадино, – отозвался Бласко на своем неуверенном английском.

– Вы тоже желанный гость, – ответил мужчина и повернулся к Доминго. – Я давно жду этого момента, отец Каррамадино.

– Благословляю вас, сын мой, – сказал Доминго. – Я многое о вас слышал от вашего преданного слуги и с огромным удовольствием войду в ваш дом.

– С вашей стороны, отец, было большим мужеством приехать в нашу страну.

– Это наш долг, сын мой, – ответил Доминго.

Монк присоединился к ним.

– Вам лучше войти, сэр, – посоветовал он. – Не нужно привлекать внимание слуг.

– Ты прав, Чарли, – кивнул сэр Эрик Олдерсли. – Представить не могу, что бы мы без тебя делали.

– Вы всегда можете положиться на Чарли, сэр.

– Этот славный парень, – сказал сэр Эрик, положив руку на плечо Чарли, – многим рискует во имя веры. Он служит мне два года и за это время успел доказать, что стоит многого.

Чарли явно был доволен похвалой.

– А теперь, – продолжал сэр Эрик, – мы покажем отцу Каррамадино комнату, которую приготовили для него. Это не самая лучшая комната в доме, отец, но я предназначил ее для вас не без причины. Она изолирована от остальных – туда нет доступа из других комнат. Принеси свечи, Чарлз, и зажги их. Я провожу наших друзей в их комнаты. Потом принеси еду и напитки, Чарли, и присоединяйся к нам. – Он обернулся к Бласко и Доминго: – Вам следует знать, что Чарли не просто слуга, а надежный друг. Он оказал мне неоценимые услуги, и без него я многого не смог бы осуществить. Но я прошу вас войти. Моя семья уже спит. Утром я сообщу им о вашем приезде. А пока что постараемся не шуметь.

Сэр Эрик провел их в холл, тускло освещенный па рой свечей, и они поднялись по лестнице на галерею с несколькими дверями. Он открыл одну из них, и они очутились в маленьком помещении, стены которого были обиты панелями, а пол покрыт ковром. В комнате находились стол, несколько табуретов и книжные полки.

– Пожалуйста, садитесь, – пригласил их хозяин, – а Чарли принесет вам еду и напитки. За этой дверью комната, где вы будете спать. Туда можно попасть только отсюда. Там есть две кровати. Но прежде мы побеседуем, и я расскажу вам, что мне удалось для вас приготовить. Вы, должно быть, устали. Садитесь и подкрепитесь, а потом я покажу вам тайник, который оборудовал здесь. О нем не знает даже Чарли. Я полностью доверяю ему, но он открытый и честный парень, и если дом станут обыскивать, может выдать вас жестом или взглядом, и тогда сыщики начнут ломать пол и стены, пока не найдут то, что им нужно.

Вскоре вернулся Чарли, неся нарезанные куски мяса, печенье, эль и сидр.

Ставя на стол еду и напитки, он не переставал болтать:

– Разве я не говорил вам, джентльмены, что здесь вас радушно примут? Кладовые моего хозяина всегда полны. У меня слюнки текут при виде еды, о которой я мечтал последние недели вдалеке от дома.

– Чарли – истинный лондонец, – усмехнулся сэр Эрик. – Он тоскует по дому, когда вынужден его покидать. Присаживайся, Чарли, и поешь вместе с нами. Ты хорошо поработал, а нам предстоят более трудные и опасные дела.

– В доме есть часовня? – спросил Доминго.

– Да. Должен предупредить вас, отец, что не вся моя семья придерживается истинной веры. Мой сын заседает в суде и редко бывает дома. Когда он приедет, то вас представят ему как сеньора Каррамадино – торговца, приехавшего в Англию по делам. Эти маленькие хитрости необходимы. Мои жена и дочь колеблются – они не в силах заставить себя отказаться от государственной религии. Но я уверен, отец, что они не смогут противостоять вашим доводам.

– Для этого я здесь, – промолвил Доминго.

– Надеюсь, вы останетесь с нами надолго.

– Если он обратит обеих леди в истинную веру, – заметил Чарли, – то его долг – спасать другие души.

– Это так, сын мой, – согласился Доминго.

– Утром я покажу вам часовню. У нас имеется красивое облачение и все необходимое, в том числе облатки.[54]

– Рад это слышать, – отозвался Доминго.

– Многие в доме слушают мессу? – спросил Бласко.

– О нет. Службу придется проводить в строгой тайне. Я хочу, чтобы жена и дочь посетили обряд. Уверен, что, поскольку в доме появился священник, они вскоре охотно примкнут к нам. – Сэр Эрик продолжал описывать дом: – Он был построен моим отцом лет двадцать назад. На этом этаже много комнат. Возможно, вы обратили внимание на галерею. Там есть просторное помещение, куда выходят все спальни, кроме этой и примыкающей к ней комнаты. Здесь вы будете пребывать в полном уединении, что, несомненно, соответствует вашим желаниям. Ваши книги и облачение прибыли еще вчера, и я велел поместить их в вашей спальне. Думаю, здесь вам будет удобно.

– Мы позаботимся, сэр, – сказал Чарли, – чтобы у отца и его брата… я имею в виду, у его слуги, были все удобства, пока они пребывают здесь.

За едой сэр Эрик сообщил гостям о новом декрете, объявляющем государственной изменой пребывание иезуитов в Англии.

– Вы пошли на огромный риск, прибыв сюда, отец, – продолжал он. – Вы, священники, очень смелые люди, если оставляете родную страну и приезжаете к нам. Здесь много иезуитов-англичан, которые учились во Франции и Испании и вернулись сюда ради дела, к которому чувствовали призвание. Но тут есть разница. Хотя они рискуют точно так же, но они англичане и обязаны исполнять долг перед своими соотечественниками. А вы приехали сюда, не будучи англичанами, – перед таким мужеством я преклоняюсь!

– Не говорите о нашем мужестве, – быстро сказал Доминго, – покуда не убедитесь, что мы им обладаем.

– Как вы можете в этом сомневаться, отец? – воскликнул сэр Эрик. – Вы знаете, что вам грозит, и, тем не менее, находитесь среди нас.

Бласко внимательно наблюдал за братом. Он заметил, что Доминго побледнел.

– Не требуется особого мужества, чтобы переплыть море и явиться в дом друзей, – промолвил Доминго. – Испытания придут, когда мне придется стоять перед врагами, будучи их пленником.

– Они не придут, если соблюдать осторожность, – возразил Бласко.

– Отец встретит их смело, если они появятся! – воскликнул Чарли. – Таковы все священники. Им помогает вера.

Чарли усмехнулся и залпом осушил свой кубок.

– Тем не менее, осторожность необходима, – заметил сэр Эрик. – Но вы очень устали и, наверное, хотите отдохнуть после еды. Чарли, убери со стола, а я провожу гостей в спальню.

Он провел их в соседнюю комнату и показал шкаф, куда поместил книги, прибывшие раньше гостей. В ящиках шкафа находились сутана Доминго, а также стихарь, чаша, облатки и другие предметы, необходимые для мессы.

Сэр Эрик подошел к двери и заглянул в комнату, которую они только что покинули.

– Чарли ушел, – сообщил он. – Хороший слуга, но, как я говорил, не всегда способен управлять своим поведением. Пойдемте со мной, и я покажу вам, как тщательно я позаботился о вашей безопасности.

Они последовали за ним в комнату, где недавно закусывали. Сэр Эрик подошел к двери и запер ее на засов.

– Теперь, – сказал он, – я покажу вам то, о чем в доме не известно никому, кроме меня, а теперь и вас двоих.

Подойдя к стене, сэр Эрик надавил на одну из панелей, и она скользнула в сторону.

– Тайник! – воскликнул Бласко.

– Тайник для священника, – с гордостью подтвердил сэр Эрик. – Здесь могут укрыться несколько человек. Правда, придется слегка наклонять голову, так как тайник нельзя было сделать таким высоким, как мне бы хотелось. Ведь главная задача состоит в том, чтобы укрытие не могли обнаружить люди, которые его ищут. Такие тайники есть почти в каждом английском католическом доме, ибо, как мы могли бы просить таких храбрых джентльменов, как вы, оставаться с нами, если вы будете постоянно опасаться ужасной смерти в случае поимки.

Бласко не смотрел на Доминго. Он знал, какие чувства испытывает его брат. Воображение Доминго было чересчур живым. Бласко понимал, что брату в эту минуту кажется, что его уже волокут на эшафот.

– Пожалуйста, войдите внутрь, – сказал сэр Эрик, – и вы сможете убедиться, что там можно устроиться вполне сносно, хотя и без особых удобств. А задвинуть панель изнутри так же легко, как снаружи. Я оставил там немного еды, но мыши, очевидно, с ней уже разделались. Но я поставил внутри несколько бутылок айвового сока и эля, так что, если в дом явятся сыщики и вам придется провести здесь продолжительное время, вы не будете страдать от жажды. Попробуйте, как легко двигается панель.

Бласко попробовал, зная, что Доминго слишком напуган, чтобы сделать это. Единственным желанием Бласко было не дать сэру Эрику заметить страх брата. В детстве он всегда защищал Доминго и теперь поехал с ним в Англию с целью защитить его.

– В случае надобности это будет отличным убежищем для отца Каррамадино и для меня, – сказал Бласко.

Сэр Эрик казался слегка разочарованным отсутствием восторга со стороны Доминго.

– Мой брат печален оттого, что существует необходимость в подобных приспособлениях, – объяснил Бласко.

– Я узнал о них от моего друга, – продолжал сэр Эрик. – У него дом в Кенте. Он оборудовал в нем убежище, а потом сделал такое же и для меня. Как видите, оно вполне надежно.

– Будем надеяться, – заметил Бласко, – что нам не придется им воспользоваться.

– Аминь, – произнес сэр Эрик. – Но говорят, что тюрьмы полны иезуитов и католических священников.

– Они ожидают смерти? – пробормотал Доминго.

– О нет, казнят, разумеется, не всех. Елизавета – сторонница терпимости. Говорят, она ненавидит казни, потому, что не уверена, как их воспримет народ. Ей нравится изображать милостивую государыню. Она бы никогда не стала казнить наших священников, но некоторые из ее министров распространяют слухи, что они агенты короля Испании и строят заговоры против нее. Доминго вздрогнул.

– Мой брат очень устал, – сказал Бласко. – Думаю, ему нужно поспать. Путешествие было утомительным, и мы много времени провели в море.

– Простите, я задержал ваш отдых. Надеюсь, вам будет удобно. Сейчас я вас оставлю. Спите сколько пожелаете. Вас будет обслуживать только Чарли. Я скажу остальным слугам, что у меня гостит иностранный торговец со своим слугой. Можем даже сказать, что вы виноторговец. А если кто-нибудь станет задавать вам вопросы, на которые вы предпочитаете не отвечать, то вы всегда можете притвориться, что не понимаете.

Сэр Эрик засмеялся, пожелал им доброй ночи и удалился.

Бласко окинул взглядом спальню и зевнул.

– Уверен, что я смог бы проспать несколько дней, – сказал он.

Доминго промолчал.

Бласко положил руку брату на плечо.

– Все будет хорошо, – заверил он. – Дом тихий и спокойный, мы запрем дверь и будем в полной безопасности, а в случае чего у нас есть тайник.

– Ты прав, – промолвил Доминго.

Оба лежали молча, притворясь, будто сразу заснули, и внимательно прислушивались к посторонним звукам. Доминго думал о будущем, а Бласко – о Доминго.

Они провели в доме в Челси уже несколько дней. Был июнь, и сады были прекрасны. Павлины с важным видом бродили на солнце, а маленькие собачонки – любимицы семьи – резвились на лужайках. Над клумбами порхали бабочки, а пчелы жужжали над кустами лаванды.

«В этих садах мирно, как в монастырской келье», – думал Доминго.

Кто бы мог поверить, что опасность притаилась за стенами очаровательного дома, из которого доносился смех служанки, обменивавшейся в буфетной нижнего этажа шутками с одним из слуг. Ступеньки вели к реке, протекавшей через сад. Весь день по ней проплывали барки; на некоторых из них играла музыка. Вода поблескивала в солнечном свете, но порою над ней нависал серый туман, становившийся голубоватым с наступлением сумерек.

«Я бы мог быть счастлив здесь», – думал Доминго.

Но он знал, что должен постоянно оставаться настороже: если барка приблизится к ступенькам, надо со всех ног бежать к себе в комнату, отодвигать панель и прятаться в тайник.

Доминго с сожалением думал о том существовании, которое мог бы вести. Ему нравились спокойная семейная жизнь, звуки молодых голосов, сытная пища, громкий смех сэра Эрика, вежливая мягкость его жены. Ему удалось завоевать расположение леди Олдерсли. Она склонялась к истинной вере и с удовольствием беседовала с ним в саду. Конечно, леди Олдерсли знала, что он священник, но никогда об этом не упоминала. Как и Доминго, она испытывала страх, ибо в Англии считалось преступлением принимать в доме священника-иезуита.

Доминго услышал шаги и сразу почувствовал, как у него заколотилось сердце, а по спине заструился пот. Но это оказался Бласко.

– Прекрасный день, – промолвил Бласко, – и прекрасная страна. Какое здесь мягкое и теплое солнце! Оно совсем не обжигает, так что не нужно прятаться в тень.

– Говорят, что зимой солнце здесь подолгу прячется само.

Оба думали о той Англии, какую они себе воображали: Доминго – страной, полной жестоких пиратов, а Бласко – землей, где обитала Бьянка.

– Так вот она страна, куда прибыли Исабелья и Бьянка, – задумчиво произнес Бласко. – Любопытно, видели они эту реку?

– Значит, ты все еще вспоминаешь о них, Бласко?

– Да, – кивнул Бласко. – Я уже многих здесь спрашивал, слышали ли они когда-нибудь о пирате по имени Маш, но вроде бы никто о нем ничего не знает.

– Все это было так давно, Бласко. Возможно, будет лучше, если мы никогда их не найдем.

– Не могу принять такую точку зрения, Доминго. Я буду продолжать расспросы. Если их можно найти, то я это сделаю.

– Да, если на то будет воля Божья. – Доминго повернулся к брату. – Однажды я видел сон, Бласко. Мне снилось, будто я прибыл в Англию, нашел Исабелью и привез ее в Испанию, чтобы она могла провести остаток дней в монастыре. Я подумал, что, возможно, все произошло по воле Провидения, что Исабелья должна была нести свой крест, как и я.

– Ты совсем как Жюли. Не лучше ли для нас искать счастья вместо этих крестов?

– Мы здесь не ради собственного счастья.

– Я в этом не уверен. Если Бог создал счастье и удовольствия, то разве не для того, чтобы люди ими наслаждались? Возможно, наша цель, Доминго, приносить счастье и радость нашим друзьям.

– Мы здесь, чтобы возносить хвалу Господу.

– А Он нуждается в наших похвалах? Уверен, что Ему ни к чему наша грубая лесть. Я думаю, что от нас требуется только любить друг друга и приносить друг другу радость и счастье. Человек – творение Божье. Так пусть же он дарит своим ближним любовь и сострадание, следуя величайшей заповеди Господа Иисуса.

– Ты говоришь странные вещи, брат.

– Я говорю то, что чувствую, когда задумываясь над этим. Возможно, мне нравится слышать собственный голос. А вот и Чарли. У него загадочный вид. Бьюсь об заклад, парень хочет сообщить что-то предназначенное только для наших ушей.

Комичная физиономия Чарли расплылась в широкой улыбке.

– Рад, что застал вас вдвоем, джентльмены. Я должен с вами поговорить. Я получил приказ, что мы должны следовать в дом джентльмена-католика в Сити, который слышал о вашем приезде и жаждет вас видеть. Сегодня вечером, джентльмены, я доставлю вас к нему.

– А сэр Эрик будет сопровождать нас?

– Нет, джентльмены. Он пока еще ничего об этом не знает. Если он спросит, куда вы едете, скажите, что вы получили распоряжение посетить в Лондоне одного из членов общества иезуитов. Сэр Эрик не станет допытываться. К сумеркам будьте готовы к отъезду, джентльмены. Я буду ожидать вас у конюшен с вашими лошадьми.

– Мы придем вовремя, – пообещал Бласко. Чарли фамильярно кивнул и быстро удалился.

Бласко и Доминго стояли глядя на реку. Из кухни до них доносились звуки девичьего смеха; на проплывающей мимо барке кто-то играл на лютне. Солнце было теплым и ласковым; бабочки по-прежнему порхали над клумбами, а пчелы трудились над кустами лаванды, но былое спокойствие куда-то испарилось.

Еще не совсем стемнело, когда они выехали по направлению к городу.

Впереди виднелись дома, окруженные садами, спускающимися к реке, а за ними – башни и шпили городских зданий, над которыми, преобладая над всем в сумеречном пейзаже, возвышалась огромная серая крепость – ее изрядно пострадавшие от бурь и непогод мрачные башни словно грозили смертью всем врагам королевы.

Они ехали следом за Чарли в сторону от реки. Миновали Флитский мост, потом углубились в лабиринт узких улочек и выбрались через Сент-Мартин-Лейн и Олдерсгейт-стрит к Лонг-Лейн и Барбикену, где остановились возле дома. Когда они спешились, два человека приняли у них лошадей.

После этого посетителей проводили в дом, где их радостно приветствовал красивый и богато одетый молодой человек лет двадцати пяти.

– Вы опоздали, друзья мои, – сказал он. – Я боялся, что с вами что-то случилось. Пойдемте – моим товарищам не терпится с вами познакомиться.

Молодой человек провел их из холла в маленькую комнату, которую он назвал зимней гостиной. За столом, уставленным едой и вином, сидело семь или восемь человек. Хозяин дома представил себя и их:

– Меня зовут Бэбингтон – Энтони Бэбингтон. Это мои друзья: Чарлз Тилни, Эдуард Эбингдон, Эдуард Джоунс, Джон Чарнок, Джером Беллами, Джон Трэверс, Роберт Гейдж и Джон Сэвидж. Мы собрались здесь, чтобы обсудить все приготовления к нашему священному предприятию. Выпейте с нами, а потом мы все обсудим. Джон, наполни бокалы наших друзей из Испании.

Бласко и Доминго заняли места за столом. Бэбингтон поднялся.

– За истинную королеву Англии! – провозгласил он. – За королеву Марию, заточенную еретичкой в Чартли!

– За королеву Марию! – эхом отозвались сидящие за столом.

– За наше святое дело! – воскликнул Бэбингтон, когда они выпили первый тост. После этого он тут же провозгласил второй: – За наших новых друзей и всех друзей за морем, которые так много сделали, чтобы это предприятие стало возможным!

Когда с тостами было покончено, Бэбингтон обратился к вновь прибывшим:

– Друзья мои, возможно, вам еще неизвестны все детали нашего плана. Нам сообщили из Испании, что вы прибудете оказать помощь нашему предприятию. Все идет хорошо. Многие нам сочувствуют и примкнут к нам, как только мы заявим, что готовы нанести удар. Не знаю, как много сообщили вам те, от кого вы прибыли и кто благословил наше дело. Но мы вам доверяем. Чарли Монк – один из тех, кто доказал, что на него можно положиться. Друзья мои, что именно вам известно?

– Очень мало, – ответил за них Чарли. – Было решено, что вы первый изложите им план священного предприятия. Отец Каррамадино хорошо говорит по-английски. К сожалению, его брат, прибывший с поручением от самого короля Испании, хуже знает наш язык, но если вы, сэр, объясните им весь план простыми словами, они вас поймут.

– Мы глубоко признательны вашему королю и вашей стране, джентльмены. Без поддержки короля Испании мы бы чувствовали себя куда менее уверенно. Как только погибнет еретичка Елизавета, а ее министры будут заключены в тюрьму или также умрут, король Филипп обещает оказать нам всю необходимую помощь. В нашем распоряжении будут и деньги, и войска.

– Мы не можем потерпеть неудачу! – вскричал человек, которого представили как Джона Сэвиджа. – Я сам служил в армии и говорю вам это. Достаточно уничтожить королеву и министров, которые поддерживают Елизавету в ее ереси, и вся Англия будет готова перейти под власть своей законной государыни – королевы Марии.

– Теперь, джентльмены, я ознакомлю вас с деталями, – снова заговорил Бэбингтон. – Убийство Елизаветы осуществят те из нас, кто уже получил нужные указания. Уолсингем, Берли и Лестер должны быть схвачены. Если они окажут сопротивление и будут убиты – тем лучше. После этого нужно захватить все суда на Темзе. В течение нескольких часов Лондон будет нашим, и тогда вся Англия последует за ним. – Он многозначительно посмотрел на присутствующих. – Я получил письмо от королевы Марии.

За столом воцарилось молчание.

Бласко посмотрел на Доминго, который мог понять услышанное лучше, чем он. Доминго был бледен. Он сидел полузакрыв глаза, но Бласко знал, что отсутствующее выражение на лице брата скрывает охвативший его страх. Сердце Бласко разрывалось от жалости.

Один из заговорщиков нарушил молчание:

– Письмо королевы Марии, написанное ею собственноручно?

– Собственноручно, – кивнул Бэбингтон. – В этом не может быть сомнений. Письмо при мне.

– Но как удалось отправить его из крепости Чартли? Разве королеву охраняют не слишком строго?

– Мы достаточно изобретательны, друг мой, – отозвался Бэбингтон. – Разумеется, мы не посылали письма королеве обычным способом. Для этого мы используем бочонки пива, которые привозят в Чартли полными, а увозят оттуда пустыми. Добрый Гилберт Гиффорд, наш верный друг и сподвижник, очень нам помог. Он заручился дружбой пивовара, также сторонника королевы Марии, и у него возникла мысль вставлять в отверстие бочонка заткнутую пробкой трубку, внутри которой находились наши письма королеве, а когда бочонки возвращались пустыми, ее ответы нам. Таким образом, она была хорошо осведомлена о наших планах, и рад вам сообщить, что мы получили ее одобрение. Я сообщил королеве, что скоро она будет свободна и станет управлять не только Шотландией, но и Англией в полном соответствии с законом. Святая католическая вера будет восстановлена в нашей стране, а еретиков убедят, как их убеждают в Испании, отказаться от своих заблуждений. Я покажу вам письмо ее величества. Оно длинное, и каждый из вас может внимательно прочитать его. Королева спрашивает, какими силами мы располагаем и какие города будут открыты, чтобы получить помощь от наших друзей за рубежом, а также о наших планах вызволения ее из тюрьмы. Как вы убедитесь, она очень признательна своим друзьям. Когда Мария Стюарт окажется на троне, вы будете радоваться не только воцарению законной королевы и торжеству истинной веры, но и оказанным вам почестям, ибо Мария не забудет тех, кто были ее друзьями в годину бедствий.

Бласко поднялся со стула.

– Пожалуйста, объясните мне, – попросил он, – какую роль во всем этом предстоит играть моему брату и мне.

– Мы нуждаемся в сторонниках, – ответил Бэбингтон. – Вся католическая община должна быть готова восстать, когда придет нужный момент. Необходимо подготовить всех джентльменов, которые могут оказаться нам полезны. Некоторые из них готовы сражаться открыто, другие более осторожны. Последнее особенно касается схизматиков. Они опасаются за свои семьи, что вполне понятно. Следовательно, их нужно убедить оказать нам помощь. Ваша задача – убеждать джентльменов-католиков, чьи дома вы посещаете, присоединиться к нам и быть готовыми, когда придет время, поставить под ружье всех людей, которыми они располагают. Отец Каррамадино разъяснит им, что это их долг, а вы, сеньор, позаботитесь о практической стороне дела и проследите, чтобы оружие в каждом доме было готово к действию. На вашего брата возложены духовные задачи, а на вас практические.

– Насколько я понимаю, – сказал Доминго, также вставая, – первый джентльмен, которого я должен убедить, – это сэр Эрик Олдерсли?

– Совершенно верно. Его дом занимает удобное положение на реке. Когда вы заставите сэра Эрика осознать свой долг, Чарли проводит вас в дом другого джентльмена. Он тайный католик, но боится помогать нам из-за своей семьи и нуждается в убеждении. Должен сообщить, что в Англии сейчас много иезуитов, которые действуют вместе с нами. Когда мы добьемся успеха, то предложим вам другие задачи. В такой стране, как наша, вам хватит работы. Как вы, очевидно, заметили, англичане – народ упрямый. Они не так уж ревностны в своей вере, но если попытаться изменить их убеждения, начнут цепляться за старые догмы. Это национальная черта. Они скажут, что не желают, чтобы им указывали. Но, джентльмены, если мы достигнем успеха, кое-кому придется указывать.

Чарли, державшийся на заднем плане, шагнул вперед, чтобы наполнить бокалы.

– Насчет успеха можно не сомневаться, – заявил он. – Король Филипп в любой момент готов прийти нам на помощь. Эти джентльмены видели, какие огромные работы ведутся в испанских гаванях. Уверен, что, если вы их попросите, они сообщат вам все подробности.

– Отличная новость! – воскликнул Бэбингтон.

Он стал расспрашивать о строящихся кораблях.

– Проезжая прибрежные города по пути на север, – сказал Доминго, – мы смотрели, как сооружаются исполинские галеоны. Я еще никогда не видел таких больших кораблей.

– Они прибудут нам на помощь в ту же минуту, как голову Елизаветы отделят от плеч, а ее министров отправят в тюрьму! – вскричал Бэбингтон. – Они привезут с собой священников и Святую инквизицию! Через несколько лет Англия станет такой же католической, как Испания!

– А это правда, что родственники королевы Марии, могущественные Гизы, тоже готовы нам помочь? – осведомился Чарлз Тилни.

– Правда, – ответил Бэбингтон. – Нас ожидает успех, джентльмены! Через несколько недель мы соберемся здесь, чтобы поздравить друг друга с удачным завершением нашего священного предприятия. Мы больше не будем мелкими английскими дворянами. Весь мир станет повторять наши имена. Давайте еще раз выпьем за наше святое дело, а потом отправимся на Феттер-Лейн послушать мессу. Ее отслужит наш новый друг, отец Каррамадино. Будем стоять друг за друга, джентльмены, и мы победим! Мы не можем проиграть!

Прошло несколько дней. Доминго сидел в отведенной ему комнате. На столе перед ним лежали его книги, одну из которых он читал. Доминго испытывал ощущение покоя – лучи солнца приятно согревали комнату, сквозь открытое окно доносились голоса слуг и плеск весел на реке.

Его работа продвигалась хорошо. Леди Олдерсли возвращалась к истинной вере. Вскоре он отправится в часовню, где ей предстоит впервые слушать мессу. Роскошное облачение, причастие и вино были приготовлены в запертой часовне.

Доминго говорил с сэром Эриком о его долге. Сэр Эрик радовался, что законная королева займет престол, но боялся впутываться в заговор, который может потерпеть неудачу. Он напомнил, что с тех пор, как королева Мария стала пленницей Елизаветы, было уже много заговоров, и ни один из них не увенчался успехом. Казалось, что Елизавета всегда опережает своих врагов.

Возможно, это происходит потому, заметил Доминго, что многие англичане, в душе поддерживающие Марию, боятся делать это открыто… Он говорил о страхе – архивраге многих будущих мучеников. Елизавету хранит и укрепляет в ереси не ее изощренное коварство, а страх, удерживающий тех, кому следует сражаться за правду.

Таким образом, учитывая, что сэр Эрик был готов подчиниться, а леди Олдерсли намеревалась слушать мессу, было ясно, что дни Доминго и Бласко в этом гостеприимном доме сочтены.

В этот день Бласко отправился в город, где посещал таверны и разговаривал с людьми, спрашивая всех, не знают ли они чего-нибудь о пирате, который осуществил набег вглубь Испании и привез в Англию испанских женщин. Некоторые отвечали, что слышали о подобных набегах, но никто не знал человека по имени Марш или Маш.

Внезапно Доминго услышал доносящиеся снизу шаги и голоса. Он поднялся, как всегда, когда в доме появлялись посторонние, но дверь распахнулась, и в комнату ворвался Бласко.

– Дом обыскивают! – шепнул он. – Скорее, Доминго! Они уже в холле и через несколько минут будут наверху!

Он надавил на панель, втолкнул Доминго в тайник и собирался задвинуть панель снова.

– Ты тоже, Бласко! – сказал Доминго. – Прячься быстрее.

Но Бласко покачал головой:

– Это невозможно. В часовне все готово к мессе. Нет времени убирать книги из этой комнаты. Они поймут, что в доме находится священник, и будут ломать все стены, пока не найдут его.

– Значит, Бласко, ты…

Вместо ответа, Бласко задвинул панель, и Доминго оказался один в темном тайнике. Его ладони были влажными от пота. Итак, момент настал – они пришли за ним. Спастись мог лишь один из них, и Бласко вынудил его воспользоваться возможностью.

Но это нелепо! Ищут священника, а священник он. Бласко легко мог бы спастись. Это ему следовало спрятаться в тайнике. Но сыщики узнают, что в доме скрывается священник, и Бласко решил сыграть его роль.

«Еще есть время, – подсказывал Доминго внутренний голос. – Отодвинь панель и выйди. Заставь Бласко спрятаться вместо тебя. Одного из вас должны обнаружить. Ты священник, и они ищут тебя».

Но ему возразил другой, хорошо знакомый голос, проливая бальзам на душу Доминго:

«Так устроил Бог. Именно поэтому он отправил Бласко в Англию вместе с тобой. Такова Божья воля. Тебе предстоит спасти еще много душ. Бласко не тверд в вере. Возможно, Бог решил явить ему свет при помощи страданий, которые последуют за его арестом. Оставайся на месте. Господь хочет сохранить тебя».

Этот голос был подобен освежающему питью для жаждущего и пище для умирающего с голоду. Доминго жадно прислушивался к нему.

«Это верно, – подумал он. – Господь хочет сохранить меня».

Доминго опустился на колени.

– Святая Дева, укажи мне путь! – прошептал он. Молясь, Доминго услышал, что его враги уже находятся в комнате. Их разделяла лишь тонкая панель.

– Вот этот иезуит! – раздался крик. – Хватайте его!

Послышался спокойный голос Бласко, говоривший по-английски с испанским акцентом:

– Что вам от меня нужно?

– Он иностранец, – произнес первый голос. – Это тот, кто нам нужен. Вы священник, не так ли?

– Это вам решать, – ответил Бласко.

Доминго услышал звуки передвигаемой мебели. Должно быть, они уже обнаружили книги.

– Что это?

– Похоже на какую-то мантию, – отозвался Бласко.

– На мантию? Это сутана священника!

– Если вы сами знаете, зачем спрашиваете меня?

– Взять его! Когда мы с ним потолкуем, у него поубавится дерзости. Ты забирай книги, а вы – сутану. На сей раз мы отыскали нашего попа. Вы, ребята, спускайтесь в часовню и соберите все предметы идолопоклонства. Они нам пригодятся. Сегодня мы быстро управились. Поторапливайтесь. Раз мы его нашли, нам нечего тут задерживаться.

Прижавшийся к панели Доминго слышал, как они ходят по комнате, собирая книги. Это заняло около десяти минут. Они показались Доминго часами.

Потом наступила тишина. Доминго снова встал на колени и начал молиться.

Прошел час. Доминго оставался в тайнике, проклиная самого себя и мечтая, чтобы он мог заново и более достойно прожить последние два часа. Что будет с Бласко? Что они с ним сделают? Узнают ли сыщики, что он не священник? Вернутся ли они назад? Если да, то он должен им сдаться.

Но с какой целью? Что толку в том, если они оба окажутся в руках врагов? Нет, дело сделано. Что бы ни случилось с Бласко, выдавать себя не имеет смысла. Момент уже упущен.

Кто-то вошел в комнату.

– Все в порядке, отец, – послышался шепот Чарли. – Если вы прячетесь в тайнике, можете выйти.

Доминго отодвинул панель и шагнул в комнату. Чарли весело усмехнулся:

– Ловко проделано. Вы оба не успели спрятаться?

– Мой брат сказал, что им уже известно о пребывании в доме священника, и настоял…

– Сеньор Бласко храбрый человек. Но слушайте, отец, они скоро выяснят, что он не тот, кто им нужен. Они зададут ему несколько вопросов, а он ответит так, как не может отвечать священник. У них достаточно опыта в этом отношении. Они вернутся, и вам нужно убираться отсюда.

– Что с сэром Эриком?

– Его увели для допроса.

– А леди Олдерсли?

– Ее не забрали, только сэра Эрика. Ручаюсь, что его скоро отпустят. Закон ведь направлен против священников. Королева не хочет вмешиваться в религиозные убеждения ее подданных. Она только не желает видеть у себя священников – думает, что вас присылает сюда старикашка Филипп… я хотел сказать, его католическое величество. Конечно, укрывать священника – преступление, но все-таки не государственная измена. А вот вам, отец, и в самом деле грозит опасность. Но я был готов к такому случаю. В конюшне стоит оседланная лошадь. Отправляйтесь туда, и скачите так быстро, как только сможете. Мне не нравится, что вам придется ехать днем, но ничего не поделаешь. Я последую за вами. Мы встретимся у реки и поедем по дороге прочь от города. Неподалеку от Ричмонда живет джентльмен, который с радостью даст вам приют. Не медлите, отец!

– Сын мой, – промолвил Доминго, – я благодарен Богу за то, что он послал вас ко мне.

Он в последний раз окинул взглядом сцену своей позорной трусости.

Бласко не должен оставаться пленником. Но этого не произойдет. Их друзья вскоре осуществят свои планы, и люди, которые схватили Бласко, сами окажутся в заключении. Все будет хорошо. Такова воля Господа – Он испытывает его.

Теперь Доминго прикрывал свой страх любовью к Богу. Он отринул самоуважение, потому что Господь повелел ему трудиться во имя Его торжества. Такие хвастуны, как Бласко, могут легко жертвовать свободой и смотреть в лицо смерти, потому что не имеют веры. Они никогда не верили, что появились на земле для того, чтобы служить Богу.

Доминго направился в конюшню. Как и говорил Чарли, там его поджидала оседланная лошадь. Но когда он подошел к ней, из темноты вышли двое и положили руки ему на плечи.

– Отец Каррамадино, вы отправитесь с нами, – заявил один из них. – Нас ждет барка. Мы арестуем вас именем ее величества королевы.

Они причалили к берегу, и Доминго отвели в Поултри – тюрьму из четырех зданий на Бред-стрит в приходе Сент-Милдред. Доминго походил на человека в обморочном состоянии. На ноги ему надели тяжелые кандалы, и железо сразу начало натирать кожу.

– Мы знаем, кто вы такой, отец Каррамадино, – сказал ему один из доставивших его в тюрьму, – и решили привезти вас сюда. Вы предстанете перед следователем, и советую вам говорить правду.

От спертого воздуха Доминго начало тошнить. Он не сомневался, что подвергнется тяжкому испытанию, и был полон раскаяния за свою трусость, послужившую причиной ареста Бласко. Если бы сыщики обнаружили священника, это бы их удовлетворило, и Бласко сейчас был бы в безопасности. Лишившись целительного бальзама – уверенности, что он остался на свободе по воле Господа, дабы продолжать служить ему, Доминго счел себя презренным трусом.

– Где мой брат? – простонал он. – Куда вы отвели его?

– Не бойтесь, мистер Каррамадино, о вашем брате позаботятся.

Мрачная улыбка на лице говорившего повергла Доминго в ужас.

– Мой брат ни в чем не повинен! – крикнул он. – Ведь это я священник!

– Этот парень не глуп, – сказал сыщик своему товарищу. – Он намерен говорить и облегчить нашу задачу. Веди его – следователь ждет.

Доминго отвели по лестнице в сырой подвал, где он увидел двух человек, подвешенных за руки к потолку. Их тела болтались в воздухе, а мертвенно-белые лица блестели от пота.

– Сжальтесь! – крикнул один из них, когда они проходили мимо. Другой мог только застонать.

– Это попы, – сказал один из провожатых Доминго, – которые надумали шутки шутить с королевским правосудием. Те, которые приезжают к нам шпионить.

Доминго дрожал всем телом. Ноги отказывались ему повиноваться. Но стражники подталкивали его вперед.

Поднявшись на один пролет вверх, они оказались в комнате, где за столом сидел человек.

Стражники подвели Доминго к столу и остановились.

Человек посмотрел на него и сказал:

– Я следователь ее величества. Вы Доминго Каррамадино, прибывший из Испании. Это так?

Доминго облизнул губы. Он попытался заговорить, но смог лишь пробормотать:

– Да.

– Принесите табурет для Доминго Каррамадино, – распорядился следователь. – Не то он свалится в обморок. Теперь, Доминго Каррамадино, отвечайте на мои вопросы. Кто послал вас в Англию?

– Мое начальство из общества Иисуса.

– С какой целью?

– Приводить потерянные души к их Создателю.

– Вас прислали соблазнять людей отказаться от верности королеве и перейти в подчинение Папе, а также вмешиваться в дела государства?

– Дела государства меня не касаются.

– Как долго вы пробыли в Англии?

– Всего несколько недель.

– Где вы высадились и где жили с тех пор?

– Прибыв в Англию, я проживал в доме, где вы меня обнаружили.

– Кто встретил вас в Англии?

– Слуги из этого дома и члены семьи.

– Вы были в доме на Феттер-Лейн и служили там мессу?

– Не понимаю. Что такое Феттер-Лейн? Я не англичанин и потому иногда испытываю затруднения с вашим языком.

– Весьма удобные затруднения. Хорошо, задам вам другой вопрос. У вас есть друг, которому принадлежит дом в Барбикене?

– Снова не понимаю. Что значит Барбикен?

– Вы являетесь членом группы, именуемой «Белые сыновья Папы», и ответственны за действия против нашего королевства в пользу Рима. Как бы вы поступи ли, если бы Папа объявил войну с целью установления в Англии католической веры?

– Я священник, – ответил Доминго, – а вы говорите о государственных делах.

Следователь постучал по столу пальцем.

– Вы, иезуиты, являетесь сюда с разговорами о вере, но не воображайте, что вам удастся нас обмануть. Мы знаем, что вы шпионы. Отведите его в камеру той же дорогой. Пусть еще раз посмотрит, как мы обходимся со шпионами. Быть может, на следующем допросе он ста нет более разговорчивым.

Стражники положили руки на плечи Доминго, и он поднялся, почти теряя сознание от тошноты и страха.

На улицах Лондона было шумно и радостно. Процессии двигались через Чипсайд – главную артерию города, неся изображения посягавших на жизнь королевы заговорщиков, чтобы бросить их в горящие на площадях костры.

Повсюду звонили колокола. Торговцы с женами, подмастерья, писцы – все высыпали на улицы, чтобы присоединиться к общему веселью.

Обрадованный спасением королевы мясник зажарил целого быка, чтобы каждому, кто к нему пробьется, досталось по куску вкусного мяса.

Весь Лондон говорил о людях, которые хотели восстановить в Англии папизм. Еще были живы воспоминания о временах Марии Кровавой,[55] когда над Лондоном висел дым от костров в Смитфилде, а в воздухе пахло жареным мясом – только не говяжьим, а человеческим.

От Олдгейта и Бишопсгейта, Криплгейта и Олдерсгейта, Ньюгейта и Ладгейта неслись требования: «Смерть изменникам! Смерть шотландской убийце!» Торговцы тканями из Корнхилла и домашней птицей из Поултри, бакалейщики с Соупер-Лейн и повара из Ист-Чипа требовали свершения правосудия. Шум и веселье достигли Кенсингтона. Жюли слушала и содрогалась, так как ей сообщили, что Бласко арестован, а Доминго в тюрьме. Она часами стояла на коленях, молясь о спасении Бласко.

Семья, в которой жила Жюли, обращалась с ней, как с дочерью. Они заботились о ней, учили ее своему ремеслу, говорили с ней на ее родном языке и читали вместе молитвы. Жюли полюбила их, но не переставала думать о Бласко.

Иногда Жюли просыпалась по ночам в холодном поту и звала мужа. Она помнила, что в минуты опасности первые ее мысли всегда были о Бласко.

Жюли часто вспоминала, как они прятались на крыше в ту страшную ночь, и только Бласко стоял между ней и насильственной смертью, как он держал шпагу у ее горла, думая, что альгвасилы пришли за ней.

Несмотря на то, что Жюли вела спокойную жизнь в доме своих единоверцев, мысли о муже не покидали ее.

А теперь Бласко и Доминго арестованы, и их ждет неминуемая гибель.

Жюли не испытывала к Бласко тех чувств, которые он назвал бы словом «любовь». Она нуждалась не в его объятиях, а в его присутствии, нуждалась в том, чтобы знать, что он жив и находится не слишком далеко, что его можно позвать в случае необходимости. Никто не был в состоянии помочь ей так, как Бласко; никто, кроме Бласко не мог заставить ее чувствовать себя в безопасности в мире, где люди ненавидят и мучают друг друга только потому, что думают по-разному.

Она должна проникнуть в тюрьму, должна увидеть Бласко! Жюли вышла из дому и направилась по берегу реки в сторону бурлящего города. Ей предложили сесть в барку, и она с благодарностью согласилась. Когда барка плыла по реке, Жюли смотрела перед собой, не видя шумных толп, не слыша криков и музыки.

– Сегодня казнят семерых, – сказал мужчина, пригласивший ее в барку.

– Я слышала, что их повезут с Тауэр-Хилл через весь город, – добавила его спутница. – Казнь состоится в поле на краю Холборна, рядом с церковью Святого Джайлса.

– Семерых? – пробормотала Жюли. Будет ли Бласко в их числе? – Как их зовут? – спросила она.

– Бэбингтон, Боллард[56] и еще пятеро. Все молодые люди. Жаль, что они участвовали в заговоре против королевы.

– Такой конец ждет всех изменников, – добавил мужчина.

Жюли попросила перевезти ее на южный берег и высадить там. Они удивленно посмотрели на нее, но им было не до печальных иностранок – нужно поспеть в Холборн, чтобы занять удобное место.

На южном берегу толпился народ. Все шли в одном направлении – противоположном тому, куда двигалась Жюли. Толпа напирала на нее. От запаха жареного мяса, которое торговцы пытались всучить прохожим, у нее закружилась голова. Ребенок шевельнулся в ее чреве. Голубое небо словно опускалось на нее, становясь темно-синим; она чувствовала жаркое дыхание надвигающихся на нее людей и опустилась на землю.

Боль пронизала ее распростертое тело, оказавшееся под ногами у толпы.

Тюремщик вошел в камеру. Доминго потерял счет времени, проведенному здесь. Он все время молился, отвлекаясь, только чтобы съесть кусок хлеба и запить его водой, – из этого состоял тюремный рацион.

Ему ничего не удалось узнать. Доминго не знал, что произошло с Бласко. Тюремщик, входя в камеру, ничего ему не говорил, но бросал на него странные взгляды.

При его появлении Доминго каждый раз вздрагивал, не сомневаясь, что его сейчас отведут на допрос и будут пытать. Во сне он видел двух человек, подвешенных к потолку. Ему казалось, что один из них – Бласко и его пересохшие губы шепчут: «Я страдаю из-за тебя!» Иногда ему снилось, что Бласко распяли. Он просыпался и смотрел на крест, который носил под рубашкой. Ему чудилось, что лицо распятого изменилось и приобрело черты Бласко.

В полубреду Доминго воображал, что предал Христа, что стал одним из народа, отвергнувшего Бога. Доминго ощущал тяжкое бремя своего греха и был бессилен избавиться от него.

Он чувствовал, что должен пойти к следователю и сказать: «Я повинен в том, в чем вы обвиняете моего брата. Я священник и приехал сюда, чтобы участвовать в свержении королевы. Пытайте меня, казните, но отпустите моего брата, ибо он прибыл сюда только ради меня и не питает особой любви к нашей вере».

Но Доминго не мог заставить себя попросить, чтобы его отвели к следователю. Он боялся темных подвалов и того, что может там произойти.

Даже сейчас он задрожал, когда тюремщик вошел в камеру.

– Готовьтесь к выходу, – предупредил он Доминго. – За вами придут.

– Меня освободят?

– Я этого не сказал. Вы отсюда выйдете, но я должен держать камеру наготове на случай вашего возвращения.

Доминго подумал, что тюремщик насмехается над ним. Но вскоре высокий мужчина, которого он раньше не видел, вошел в камеру и сказал:

– Вы готовы? Тогда следуйте за мной, сеньор Каррамадино.

Они вышли из тюрьмы, и никто не пытался остановить их. На берегу их ожидала барка, в которой они переправились через реку.

– Куда мы направляемся? – спросил Доминго.

– На окраину Холборна – в поле. Вы все поймете, когда мы туда доберемся.

Доминго стоял рядом с эшафотом, а провожатый крепко держал его за руку. Он ощущал пожатие стальных пальцев, делавшее невозможной малейшую мысль о попытке к бегству.

Доминго смотрел на семерых молодых людей. Как же они не походили на уверенных заговорщиков, за чьим столом он сидел в доме в Барбикене! Теперь их лица искажал страх, так как они знали, какая судьба их ждет. Доминго отвернулся.

– Вам запрещено отворачиваться, – сказал его спутник.

– Я не желаю смотреть на это!

– Ваши желания не имеют значения. Вы узник королевы и должны видеть всю церемонию от начала до конца. Это важно.

Доминго уставился перед собой, смутно слыша крики толпы. Он видел варварскую казнь Болларда, которого вынули из петли живым и стали кромсать ножом мясника.

За ним последовал Бэбингтон – молодой человек, который сидел во главе стола и в чьем взгляде светилось честолюбие.

Он злоумышлял против жизни королевы и должен был погибнуть смертью предателя – таков был закон этой страны.

Доминго видел, как над корчащимся на земле Бэбингтоном занесли нож. Он слышал мучительный вопль, сорвавшийся с уст несчастного:

– Parce mihi, Domine Jesu![57]

Глядя на умирающего Бэбингтона, Доминго свалился без чувств.

Чарли Монк спешил в дом на Сизинг-Лейн. Это была большая честь. Его не часто там принимали. Паж вопросительно посмотрел на него.

– Не беспокойтесь, – сказал им Чарли. – У меня назначена встреча с вашим господином.

– А кто вы такой? – высокомерно осведомился лакей.

– Просто передайте вашему хозяину, что мистер Чарлз Монк ждет внизу.

Он протянул монету лакею, тот изумленно уставился на нее и пошел оповестить хозяина, который, к удивлению лакея и удовлетворению Чарли Монка, распорядился привести к нему посетителя. Чарли проводили в просторную комнату, увешанную фламандскими гобеленами. Тишина и покой подействовали на Чарли, который на цыпочках подошел к столу и шепотом осведомился у сидящего за ним человека:

– Вы посылали за мной, сэр?

Человек поднял голову – он был пожилым и смуглым.

– Вы хорошо поработали, – промолвил хозяин дома. Он подобрал лежащие перед ним бумаги. На верхнем листе было написано: «Братья Каррамадино».

– Благодарю вас, сэр Фрэнсис, – почтительно отозвался Чарли.

– Скоро вы сможете оставить сэра Эрика.

– К вашим услугам, сэр.

– Думаю, у меня будет для вас работа на западе.

– Очень хорошо, сэр Фрэнсис.

– И возможно – я очень на это надеюсь, – с этими братьями.

– Да, сэр.

– Но сейчас я не могу сказать точно. Я послал за вами, чтобы вы смогли подготовить историю для сэра Эрика, объясняющую, почему вы не можете оставаться с ним. Вы должны быть под рукой, когда братья выйдут из тюрьмы, если они оттуда выйдут. Детали я сообщу позднее. Но я хочу, чтобы вы знали, что я вами доволен. Я значительно пополнил свои сведения об этих молодых людях, потому что многое о них выяснили вы. Это вы сообщили мне, что священник очень напуган и страх не дает ему покоя. Это полезные сведения – как, впрочем, и все другие. Любые сведения – даже кажущиеся мелкими и незначительными – должны передаваться мне, так как маленький кусочек может объяснить всю головоломку.

– Да, сэр Фрэнсис.

– Я хочу, чтобы вы оставались в контакте с этими испанцами. Мне нужны любые подробности, которые вы сможете добыть насчет армады, сооружаемой в Испании. Помните: никакие сведения нельзя считать полностью незначительными. Знаю, что вы меня понимаете. Скажите, кто-нибудь из братьев упоминал человека по имени Марч?

– Марч? Нет, сэр. Но младший брат постоянно упоминал фамилию Маш или Марш. Он спрашивал почти каждого встречного о моряке с таким именем.

– Превосходно. Пока что я не могу дать вам указания. – Он посмотрел на причудливой формы часы, стоящие на столе. – Но скоро я это сделаю. А теперь прошу вас подождать в другой части дома, так как я ожидаю посетителей и не хочу, чтобы они вас видели, – в противном случае ваши услуги станут для меня бесполезными. Вам подадут еду и напитки, а к тому времени, когда я снова пошлю за вами, я надеюсь, что смогу дать вам подробные указания.

– Я буду ждать, сэр, и готов продолжать охоту за священниками.

– Священниками и шпионами, что часто одно и то же. Потяните за шнур звонка, и вас проводят в столовую, но ни в коем случае не выходите оттуда, пока я не пришлю за вами.

– Я всегда к вашим услугам, сэр Фрэнсис, – сказал Чарли Монк.

Когда Чарли вышел, сэр Фрэнсис Уолсингем снова взял бумаги и начал их изучать. Благодаря своей секретной службе, которая была лучшей в мире и снабжала работой сотни людей в Англии и на континенте, он был лучше, чем кто-либо другой, осведомлен о происходящих в мире событиях.

Если бы не Уолсингем, многие заговоры с целью убийства королевы могли бы окончиться успешно, но как много лет назад во время заговора Ридольфи, так и в случае с заговором Бэбингтона Уолсингем, благодаря разветвленной агентурной сети, был в курсе этих планов почти с момента их возникновения и следил за их развитием вплоть до того момента, когда он решал затянуть заговорщиков в свою паутину. Уолсингем привел Бэбингтона и его соучастников к заслуженной ими каре, и на сей раз даже сама королева не сможет спасти жизнь Марии Стюарт, потому что он докажет Елизавете, насколько глубоко шотландская королева была замешана в этом заговоре. Теперь его основной задачей было убедить Елизавету, как сильна опасность, исходящая из Испании. Каждый день Уолсингем предоставлял ей сведения о строительстве армады, которую Филипп, несомненно, сооружал для нападения на Англию.

Уолсингем снова перелистал досье. Оно сообщало, что Доминго Каррамадино поступил в вальядолидскую семинарию в 1572 году и что он сделал это после того, как его невесту похитил английский пират. Примерно тем же временем датировалось прибытие в Плимут корабля капитана Энниса Марча с испанскими женщинами на борту, что свидетельствовало об успешном набеге на Испанию. После этого капитан женился на одной из этих женщин. Королева благоволила ему с тех пор, как он вернулся из Мексики с богатой добычей, в которую она запустила свои жадные руки. Теперь капитан был сэром Эннисом Марчем и жил в Девоне по соседству с домом, который, как подозревали, священники использовали в качестве пристанища после прибытия с континента.

Разве это не доказывает, какими полезными могут оказаться даже самые маленькие клочки информации?

Доминго стоял перед Уолсингемом.

Сэр Фрэнсис обратился к человеку, который сопровождал его:

– Вы можете идти. – Когда провожатый удалился, он заметил: – Вы плохо выглядите, сеньор. Садитесь.

Доминго сел, едва замечая то, что его окружало. Он не имел понятия, кто такой человек, который сидит напротив, изучая его спокойными и внимательными темными глазами. Перед внутренним взором Доминго все еще стояли ужасы, свидетелем которых ему пришлось стать. Он ощущал веревку палача на своей шее и нож мясника в своем теле.

– Зрелище было малоприятным, – медленно произнес сэр Фрэнсис, – и, как я слышал, оно произвело на вас глубокое впечатление. Я этому не удивлен. Уже много лет изменников казнят подобным образом в качестве средства устрашения. Но каждый заговорщик рассчитывает, что выйдет победителем. Это одна из странностей человеческой природы. Вам, несомненно, известно, что мы во всех подробностях осведомлены о вашей деятельности с тех пор, как вы прибыли в эту страну.

Доминго кивнул.

– Вы и ваш брат – наши пленники. Мы знаем, что вы были соучастниками изменников, которые сегодня окончили свои дни в Холборне. Многие узники наших тюрем могут вскоре последовать за ними.

Пот выступил на лбу у Доминго. «Иисус, спаси меня! – мысленно взмолился он. – Я не вынесу таких страданий. Это хуже крестной муки».

Сэр Фрэнсис видел, как шевелятся губы сидящего перед ним человека, и понял, что тот охвачен ужасом. Чарли Монк был прав. Такого человека не следовало посылать со столь опасной миссией. У него не хватает на это мужества. Сэр Фрэнсис ощутил нечто похожее на жалость. Этого безобидного беднягу уговорили на шпионаж, неизбежно сопутствующий деятельности тех, кто именует себя миссионерами Иисуса! Более подходящим названием было бы «миссионеры Филиппа». Как же нравилось королю-монаху в Эскориале сочетать религиозный пыл со шпионством!

В жизни Уолсингема была единственная страсть – служение своей стране посредством служения королеве. Если бы он позволил чувству жалости к испуганному священнику повлиять на исполнение его долга, то не был бы человеком, который потратил огромное состояние на службе Англии. Уолсингем не забывал, что его родине угрожает смертельная опасность. Страшная тень армады нависла над Англией, и так как он не смог убедить королеву в необходимости строить корабли, ему приходится по клочкам собирать сведения о вражеских маневрах – в этом ему должен помогать каждый человек, не важно, каким способом он заставит его это делать. Уолсингем склонился над столом.

– Сегодня вы видели, как людей подвергли казни, которую заслуживаете вы и ваш брат. Я предлагаю вам вашу и его свободу за определенную цену.

Доминго поднял голову. Надежда, блеснувшая в его глазах, являла собой жалкое зрелище.

– С этого момента вы становитесь моими слугами – вы и ваш брат.

– Мой брат, – повторил Доминго. Он слышал знакомые голоса, нашептывающие, что согласие спасет не только его, но и Бласко.

«Он сделает это, – подумал Уолсингем. – Иезуитский священник! Еще один Гилберт Гиффорд! Эта категория шпионов внушает наибольшее доверие. Как бы я мог заполучить информацию, которая помогла мне разоблачить заговор Бэбингтона, если бы иезуит Гилберт Гиффорд не согласился стать шпионом, чтобы спасти свою жизнь, как сейчас согласится этот человек?»

– Все очень просто, – спокойно заговорил Фрэнсис. – Я хочу, чтобы вы отправились в дом в Девоне, куда, как я подозреваю, тайно прибывают священники, подобные вам. Мне нужны любые сведения, касающиеся сооружаемого в Испании флота. Не рассчитывайте, что сможете обмануть меня, – за вами будут наблюдать, и, если вы подумаете о предательстве, вспомните о том, что видели сегодня. Я предлагаю вам помилование в обмен на ваши услуги. Что вы на это скажете?

Доминго не сказал ничего.

«Там он встретит женщину, на которой собирался жениться, – думал сэр Фрэнсис. – Она испанка. Испанцы в доме капитана Марча, испанцы в доме Харди. Какой-то рассадник измены! Но в Харди-Холле будет находиться Чарли Монк, чтобы держать меня в курсе дела».

Доминго молчал, прислушиваясь к спорящим внутри его голосам. Он не мог выбросить из головы варварскую сцену, которую видел на поле возле церкви Святого Джайлса. Доминго старался представить, что это происходит с Бласко, но в руках палачей видел только самого себя.

Часть шестая ДЕВОН

1586 год

В течение нескольких недель после того, как Петрок Пеллеринг отправил ее на берег, Пилар копила в себе ненависть к нему. Она проводила долгие часы лежа на утесе и глядя на горизонт. Роберто наблюдал за ней с насмешливым выражением глаз.

Роберто был счастлив. Капитан уплыл, и в доме снова воцарился мир. Больше ему незачем было беспокоиться об отношениях капитана с его матерью. Роберто был не из тех, кто тревожится об отдаленном будущем. Присутствие капитана прекратило осквернять дом, и от него остались только воспоминания. Это полностью соответствовало желаниям Роберто.

Теперь они оба брали уроки у мистера Уэста – наставника, которого капитан нанял для обучения Пилар. Справиться с мистером Уэстом было нетрудно – он легко пал жертвой обаяния Роберто и бешеного темперамента Пилар. Оба наслаждались, отвлекая наставника от темы занятий и уговаривая его рассказывать истории о путешествиях по стране и пребывании в домах, где он обучал детей, таких же, как они. Пилар изобретала для этих детей захватывающие приключения, в которых принимали участие она и Роберто, всегда оказываясь победителями. Роберто поощрял ее в этом. Ему не нравилось видеть, как она задумчиво смотрит на море.

Пилар рассказала Роберто о своей попытке тайком остаться на борту корабля капитана Марча и о том, что ей бы это наверняка удалось, если бы не мерзкий Петрок Пеллеринг. Пилар, разумеется, расцветила свое приключение драматическими подробностями, сверкая глазами, повествовала о жестокости Петрока и клялась отомстить ему.

Лежа на скалах и глядя на море, Пилар часто воображала, как она и Роберто плавают в далеких морях, берут на абордаж испанские галеоны, захватывают сокровища, которые эти корабли везли в Испанию, и доставляют их в Англию. Пилар щедро делилась своими фантазиями с Роберто. Ей вообще нравилось делиться, и она никогда не держала ничего при себе, если только не давала обещание сделать это. Любое удовольствие уменьшалось для нее наполовину, если его нельзя было с кем-нибудь разделить.

Разумеется, в воображаемых приключениях должны были участвовать враги, и Роберто сознавал, что эта роль предназначена не столько испанцам, сколько Петроку Пеллерингу. Он знал Пилар лучше, чем кто-либо другой, и понимал, что дело не в унаследованной от матери испанской крови в жилах Пилар, а в том, что Петрок Пеллеринг не просто пресек попытку Пилар отправиться в плавание с отцом, а еще и унизил ее, и этого она никогда ему не простит.

Поэтому их воображаемый мир, полный увлекательных приключений, который казался Роберто куда лучше мира реального, сотрясало чувство ненависти к Петроку. Пилар не могла забыть, как он обнаружил ее в трюме и вытащил из-под мешков. Он нанес ее гордости смертельную рану, которую невозможно залечить.

Роберто немного беспокоило, что мысли Пилар были постоянно сосредоточены на море. Он боялся того, что может произойти в будущем, и страшился окончания их детства. Во время очередного монолога Пилар о том, как она спокойно отплыла бы на отцовском корабле, если бы не ненавистный Петрок, ему пришло в голову, что когда-нибудь он лишится Пилар. Между ними могут встать другие, которые будут разделять ее воображаемые приключения.

Если бы не Петрок Пеллеринг, Роберто уже потерял бы Пилар. Он понял, что хочет всегда быть рядом с ней.

Пилар редко приходила в Харди-Холл по главной подъездной аллее. Чаще она перелезала через стену. Ей нравилось напоминать себе о том, как они с Роберто забрались в ореховую рощу и напугали Бесс и Говарда.

Пилар нередко взбиралась на то же дерево, надеясь, что снова их напугает.

Сейчас она бежала по лужайкам, не испытывая былого возбуждения и страха, что ее обнаружат. Если кто-нибудь увидит ее, то улыбнется и скажет: «О, это опять Пилар!»

Но часовня сохраняла для нее свое очарование. Каждый раз при виде ее серых стен Пилар ощущала волнение, не зная, что она обнаружит за этими стенами. Вот и теперь, направляясь к роще, она внезапно свернула, остановилась у часовни и попыталась открыть дверь, которая оказалась запертой. Пожав плечами, Пилар двинулась к фасаду дома.

Дверь была открыта, и она вошла внутрь. В холле ни души. Ее всегда возбуждало, когда там никого не было, потому что ей начинало казаться, будто за ней кто-то наблюдает. Пилар знала, что в солярии на следующем этаже есть альков, скрытый за красными бархатными занавесями, а в стене алькова – отверстие в форме звезды, сквозь которое можно смотреть в холл. Глядя снизу, было трудно увидеть это отверстие, даже зная, где оно расположено, а тем более разглядеть, смотрит ли кто-нибудь в него.

Пилар поглядела туда и тут же вообразила, будто заметила чью-то тень. Впрочем, она всегда это воображала.

В конце комнаты на возвышении возле большого камина стоял массивный дубовый стол. Он был накрыт к трапезе. На стенах висели кинжалы и пики, шлемы, щиты, нагрудники кирас, а также знамя Харди.

Пилар казалось, будто холл напряженно ожидает каких-то важных гостей.

Она пересекла помещение, время от времени бросая взгляд туда, где находилось звездообразное отверстие.

Пилар прошла через дверь слева от камина в комнату, где часто бывала, посещая дом. Стены там были увешаны гобеленами, а за окном виднелся пустой двор.

Пилар знала, что если пройдет через дверь в дальней стене и поднимется на две ступеньки, то очутится у входа в часовню. Она чувствовала, что именно в часовне сосредоточены все тайны этого дома. Ведь именно там Пилар впервые узнала о его секретах. Она ни на минуту не забывала, как провалилась. Пилар быстро пересекла комнату и поднялась по ступенькам. Дверь в часовню была открыта. Она вошла и затаила дыхание. То, что она раньше считала столом, было накрыто красивой тканью, на которой стояла серебряная чаша. Две свечи горели на алтаре.

Пилар знала, что не имеет права находиться здесь, но не удержалась и пошла на цыпочках к алтарю. Она догадывалась, что гости, которых ожидали в доме, скорее всего ее мать и другие католики, собирающиеся исполнять в часовне священные обряды, в которых отец запретил ей участвовать.

Внезапно Пилар услышала шаги на лестнице. Прятаться было поздно, так как в часовню вошел мистер Хит. Он был одет как священник.

Увидев ее, мистер Хит замер на месте.

– Пилар?

– Добрый день, мистер Хит.

– Что ты тут делаешь?

– Я пришла повидать Говарда и Бесс. Дверь была открыта.

– Тебя тянет в часовню, не так ли, дитя мое? – осведомился он.

– Да, мистер Хит.

– Почему? Ты можешь мне объяснить?

– Из-за того, что произошло тогда…

– Это был незабываемый опыт для нас обоих.

– А также из-за самой часовни. Мне всегда кажется, будто здесь должно что-то произойти, и все этого ждут.

– Ты чувствуешь божественное присутствие. Я глубоко сожалею, дитя мое, что ты больше не приходишь ко мне за наставлениями.

– Отец запретил мне это.

– И ты хочешь ему повиноваться?

– Разве мы не должны повиноваться родителям?

– У тебя два отца, Пилар, – земной и небесный. Ты боишься земного отца больше, чем небесного?

– Да, – ответила Пилар. – Он был очень сердит, когда увидел «Agnus Dei», наступил на него ногой и заставил меня поклясться, что я никогда не буду носить такие вещи.

– И ты пообещала? Ты не почувствовала желания ответить «нет»?

– Все повинуются капитану, иначе он начинает ужасно злиться.

– Надеюсь, придет день, когда тебя снова поручат моим заботам. Ты интересуешь меня с нашей первой встречи. Кстати, ты никому о ней не рассказывала?

– Я обещала леди Харди никому об этом не говорить.

– Ты славная девочка, и у тебя сильный характер. Жаль, что тебе запретили приходить ко мне за наставлениями. Это причиняет большое горе твоей матери.

– Ей бы хотелось, чтобы вы продолжали обучать меня и сделали из меня католичку.

– Пилар, если ты считаешь, что должна продолжать слушать мои наставления и, поступая так, радуешь Господа, то не думаю, что тебе следует повиноваться твоему земному отцу в этом вопросе.

– Я пообещала капитану не приходить сюда, – ответила она. – Я имею в виду учиться. Я могу приходить к Говарду и Бесс.

– И ты чувствуешь, что обязана выполнять это обещание?

– Конечно.

Он положил руку ей на голову.

– Я огорчен твоим решением, но мне кажется, что когда-нибудь ты станешь одной из нас.

– Нет, – твердо сказала Пилар. – Я дочь капитана и моей матери, но так как он капитан, то заставил меня взять от него больше, чем от мамы.

– Ладно, иди, – сказал мистер Хит. – Ты найдешь Говарда и Бесс в классной комнате.

Выйдя из часовни, Пилар услышала, как мистер Хит запер за ней дверь. Она направилась в классную комнату, где Говард и Бесс сидели за столом, выполняя задание мистера Хита.

Дети обрадовались Пилар. С ее появлением жизнь становилась непредсказуемой, иногда довольно рискованной, но только не скучной.

– Я буду прятаться, – заявила Пилар, – а вы ищите меня. Я пират, который приплыл из Испании и укрылся в вашем доме, а вы охотитесь за мной. Все мои люди разбежались. Если вы меня обнаружите, то повесите на самом высоком дереве и станете смотреть из окна, как гниет мой труп. Пошли!

Говард встал из-за стола, но Пилар не стала дожидаться его ответа. Она уже успела войти в избранную ею роль испанского корсара. «Разрази меня гром! – думала Пилар. – Они меня не поймают! Я буду прятаться, покуда не очистится горизонт, а потом заберу с собой из дома все ценности и всех красивых женщин и отправлюсь на мой корабль, который ждет меня в бухте».

Выбежав из классной комнаты, Пилар взлетела вверх по узкой винтовой лестнице, стрелой промчалась через две спальни и оказалась в солярии. За портьерами, скрывающими отверстие в форме звезды, можно было отлично спрятаться. Она скользнула в альков, радуясь не только удачно выбранному укрытию, но и возможности смотреть в холл.

Сверху он выглядел совсем по-другому. Пилар вообразила, будто доспехи, стоящие в углу под знаменем, – сэр Уолтер говорил ей, что все Харди носили их на поле битвы, – были настоящим рыцарем, который превратился в неподвижные латы, зная, что она смотрит на него. Пилар верила, что все эти вещи живут своей жизнью, когда за ними не наблюдают. Например, меч находился в руке у железного человека и только в самый последний момент занял привычное место на стене. Фигуры на гобелене, изображавшем битву при Флодден-Филд, успели шагнуть назад и сделаться шелковыми стежками.

В этом доме Пилар всегда охватывало радостное возбуждение. Одной из самых увлекательных игр – правда, играть в нее можно было только в одиночку – было закрывать глаза и быстро их открывать, надеясь заметить движение кажущихся неодушевленными предметов.

«Когда-нибудь, – говорила себе Пилар, – один из них замешкается, и я успею его поймать».

Устав смотреть на холл, она подумала: «Скоро меня найдут. Я уже много раз здесь пряталась».

Выйдя из алькова, Пилар окинула взглядом солярий в поисках другого укрытия. Ей не хотелось уходить из этой комнаты.

Она услышала голос Бесс. Брат и сестра находились в одной из спален и найдут ее не больше чем через минуту.

– Она в солярии, – громко прошептала Бесс. – Она всегда там прячется. Ей нравится смотреть через дыру в холл.

Пилар быстро огляделась, и ее глаза задержались на массивном секретере в форме сундука. Она обнаружила, что за ним достаточно свободного места, чтобы спрятаться. На стене за сундуком висела портьера, за которой можно было стоять выпрямившись.

Забравшись туда, Пилар затаила дыхание в ожидании Бесс и Говарда.

– Посмотри в нише возле дырки, Говард, – сказала Бесс, входя в солярий. – Она там.

Говард направился в укрытие, только что покинутое Пилар.

– Нет, – отозвался он. – Здесь ее нет.

– Она всегда там прячется, – настаивала Бесс. – Должно быть, она услышала, что мы идем, и поняла, что мы заглянем туда в первую очередь.

Пилар закрыла глаза. Теперь она воображала себя английским пиратом. «Что вы видите на горизонте, сэр? Разрази меня гром, это испанский корабль, и он идет прямо на нас! Все к орудиям! Это одно из судов, везущих сокровища в Кадис!»

Пилар повернулась и посмотрела на стену. За портьерой свет был тусклым, но ее внимание привлекло яркое пятно над головой. Это оказался небольшой портрет одной из Харди, жившей в прошлом столетии, – улыбающейся леди, чьи волосы были прикрыты платком. Когда Пилар посмотрела на картину, по спине у нее пробежал озноб. Казалось, будто глаза леди устремлены прямо на нее, а губы дрожат в усмешке. Она была почти уверена, что лицо на портрете шевелится.

Первым побуждением Пилар было выбежать из-за портьеры. Но решив не поддаваться испугу, она устремила взгляд на изображенное лицо.

– Ты всего лишь картина, – сказала Пилар. – Ты мертва и не можешь выйти из рамы. Кроме того, у тебя нет тела, а только лицо и плечи. Где же все остальное? Как ты могла ходить? Даже у призраков есть ноги.

Ее глаза смотрели на полоску света в нижней части рамы, четко выделявшуюся в сумраке.

Пилар быстро протянула руку и коснулась светлого пятна, не отрывая взгляда от женщины на картине.

Она тут же отдернула руку, потому что портрет сдвинулся в сторону, и лицо женщины внезапно изменилось. Казалось, леди больше не осмеливается смотреть на Пилар. Разумеется, дело было в том, что Пилар видела картину под другим углом.

Пилар не могла отвести взгляд от женщины, чувствуя, что если она это сделает, то с полотна на нее обрушится нечто ужасное и сверхъестественное, и поэтому не сразу заметила свое открытие. Но когда ее глаза устремились на участок стены, ранее прикрываемый картиной, Пилар увидела точно такое звездообразное отверстие, как и то, которое находилось в противоположной стене. Теперь Пилар все понимала, и страх сразу покинул ее.

Картина висела в этом месте специально, чтобы прикрывать отверстие. Портьеры и секретер служили той же цели. Воистину этот дом был настоящей находкой для такого пытливого исследователя, как она! Пилар еще дальше отодвинула портрет, открыв отверстие полностью. Поднявшись на цыпочки, она заглянула в него.

Пилар увидела сводчатый потолок часовни с деревянными ребрами, украшенными розами Тюдоров,[58] фламандский триптих со сценой поклонения волхвов на центральной панели и коленопреклоненными фигурами на боковых.

Но внимание Пилар привлекли люди, которые стояли у алтаря, покрытого расшитой тканью. Среди них была ее мать. Пилар поняла, что мистер Хит служит мессу – обряд, который приходилось совершать тайно. Она не слышала слов, хотя напрягала слух, но видела красивую серебряную чашу, наполненную вином. Ей хотелось посмотреть, как вино превратится в кровь, а хлеб – в тело.

Отец категорически запретил ей слушать мессу, но он ведь не запрещал смотреть на нее. Окидывая взглядом часовню, Пилар обратила внимание на углубление в одной из стен, которого не замечала во время кратких посещений часовни.

Она уставилась на углубление, так как была уверена, что там кто-то есть, и этот кто-то, подобно ей, подсматривал тайком за происходящим в часовне.

Пилар пришла в ужас, живо припомнив тот день, когда она пряталась в тайнике с мистером Хитом. Она не забывала его слов, что взрослые могут бояться так же, как дети. Эти люди – в том числе ее мать – делали то, чего не позволяла королева, и кто-то шпионил за ними. Она должна их предупредить! Раздумывая, как это сделать, Пилар услышала позади какой-то звук и вздрогнула. Картина сдвинулась на прежнее место.

– Что ты тут делаешь, Пилар?

Рассмеявшись от облегчения, она посмотрела в испуганное лицо Говарда:

– Прячусь. Тут отличное место.

– Я знал, что ты здесь. Заметил твои ноги, когда мы проходили мимо.

– А где Бесс?

– Я отправил ее искать тебя во дворе, так как не хотел, чтобы она обнаружила тебя здесь. Пилар, почему ты всегда ходишь туда, куда не должна ходить?

Пилар выглядела довольной – в ней признали исследователя. Она вспомнила о том, что видела в часовне.

– Говард, мы должны предупредить людей, которые слушают мессу. Кто-то шпионит за ними.

– Ты и шпионишь!

– Я хорошая шпионка. Я ничего не расскажу королеве. А другой может рассказать.

– О чем ты говоришь, Пилар?

– Посмотри туда.

– Нет! Это священный обряд. За такими вещами нельзя шпионить.

– Тогда для чего эта дыра?

– Для того, чтобы те, кто… кто не может ходить в часовню, участвовали в церемонии.

– А почему они не могут ходить в часовню?

– Потому что они слишком молоды или больны.

Пилар кивнула:

– А что находится за тем длинным углублением в стене часовни?

– Ты имеешь в виду хагиоскоп.[59]

– Хагиоскоп? Ты его мне не показывал!

– Я вообще не хотел показывать тебе часовню. Тебе незачем совать туда нос. Это место не для игр, а для молитв.

Пилар схватила его за руку.

– Говард, ты должен их предупредить! Кто-то за ними шпионит. Их поймают, а среди них моя мать.

– Ты видела кого-то в хагиоскопе?

– Да.

Говард выглядел озадаченным и от этого казался моложе своих лет.

– Мне нужно кое-что объяснить тебе, Пилар. Ты вечно все находишь. Сначала обнаружила тайник под плитой, а теперь это…

– Конечно, я все нахожу! – радостно воскликнула она. – Нет смысла что-то от меня прятать.

– Клянешься никому ничего не рассказывать?

– Клянусь.

– Человек, которого ты видела в хагиоскопе, не шпион. Это кто-то, желающий участвовать в церемонии, но тайно.

– Значит, все-таки шпион?

– Да нет же! Вечно ты думаешь о шпионах. Возможно, это друг моих родителей, который не хочет показываться присутствующим.

– В часовне было два незнакомых человека, – сказала Пилар.

– Ты не могла разглядеть их отсюда.

– Могла!

– Никакие глаза не могут разглядеть такое!

– А мои могут! Говард, ты смотришь в эту дыру?

– Нет.

– Значит, ты ходишь в часовню слушать мессу?

– Иногда.

– И Бесс тоже?

– Нет. Бесс пользуется отверстием. Моя мать пока не хочет, чтобы она ходила в часовню. Она вечно всего боится.

– А людей, которые приходят искать чаши, напрестольную пелену и тех, кто ими пользуется?

– Откуда ты знаешь о таких вещах!

– Я все знаю. Кроме того, люди часто об этом говорят. Королеве не нравятся те, кто пользуется этими вещами. Вот почему отец запрещает мне иметь с ними дело.

– Давай уйдем отсюда, – сказал Говард. – Бесс сейчас вернется. Она не должна знать, что ты обнаружила отверстие и видела хагиоскоп.

Они спустились по ступенькам, прошли через комнаты и вышли во двор.

– Ты нашел испанца! – воскликнула Бесс. – Вздернем его на ближайшем дереве?

– Я больше не испанец, – заявила Пилар: ей теперь хотелось быть сыщиком королевы, который обнаружил, что семья предается идолопоклонству, но простил им и уехал, притворившись, будто ничего не заметил.

По мнению Пилар, Харди-Холл был самым интересным местом в мире, уступая разве только Испанскому Мейну.[60]

– Я бы хотела жить в Харди-Холле, – как-то сказала она. – По-моему, это самый чудесный дом на земле.

– Ты не можешь жить здесь, – возразила Бесс. – Это наш дом.

– Я могла бы здесь поселиться… Знаю! Я выйду замуж за Говарда!

– Он, может, не захочет на тебе жениться.

– У него не останется выбора, если так решила Пилар, – усмехнулся Роберто.

– А ты в самом деле решила? – спросила Бесс.

– Пожалуй… Я не могу выйти замуж за Роберто, так как он мой брат, поэтому выйду за Говарда. После Роберто он мне нравится больше всех. Кроме того, нам здесь будет весело. Мы будем подглядывать за людьми, которые сюда приходят… – Поняв, что Говард хочет, чтобы она замолчала, Пилар добавила: – Но мы будем хранить наши секреты, как бы их ни старались вытянуть из нас.

– А что скажет Говард? – осведомился Роберто.

– Я согласен, – ответил Говард. – Я женюсь на Пилар.

Пилар открыла рот и тут же прикрыла его ладонью. – Но ты католик, а я протестантка.

– Пусть кто-нибудь из вас переменит веру, – предложил Роберто.

– Я не могу, – сказала Пилар. – Капитан не позволит мне. Придется тебе стать протестантом, Говард.

Она посмотрела на него и увидела, но он встревоженно нахмурился. Бедный Говард! Вечно он тревожится! Сначала когда они пришли в часовню, потом когда она обнаружила отверстие за секретером, а сейчас потому, что она решила выйти за него замуж. Пилар ощутила незнакомое ей прежде чувство нежности. Она решила, что всегда будет защищать Говарда, заставит его понять, что, какие бы им ни довелось испытать приключения, она, Пилар всегда выйдет победителем, так что ему незачем тревожиться.

– А Роберто женится на Бесс, – быстро сказала Пилар. – Мы все будем жить в Харди-Холле – тут полно места.

– Хорошо, – согласилась Бесс. Роберто посмотрел на нее и улыбнулся.

Когда капитан в следующий раз возвратился домой, Пилар было тринадцать лет. Она неожиданно повзрослела. Ее мечты стали менее шалыми и фантастическими. Правда, ей по-прежнему хотелось отправиться в плавание и открывать новые земли, но это была не просто мечта. Капитан взял бы ее с собой в прошлый раз, будь она постарше, а она поплыла бы с ним, если бы не Петрок Пеллеринг.

Пилар продолжала ненавидеть этого человека. Она никогда его не простит! Он ее унизил, а такие вещи не прощают.

Теперь Пилар уже не рыскала по Харди-Холлу и не играла в прятки в соседнем поместье.

Она знала, что там происходит. Все дело было в постоянной вражде между протестантами и католиками. Англия была протестантской страной, но многие англичане, вроде Харди, оставались ревностными католиками и хотели молиться по-своему, а для этого им был необходим священник. Королева издала новый закон, объявляющий пребывание католических священников в Англии государственной изменой; те, кто предоставлял им кров, считались преступниками. Тем не менее, священники прибывали в Англию, а люди, подобные Харди, продолжали принимать их у себя.

Мистер Уэст учил Пилар и Роберто быть протестантами и верноподданными королевы, которую такие, как Харди, считали сидящей на троне незаконно. Опасность и напряжение, которые Пилар ребенком ощущала в Харди-Холле, делали дом необычайно привлекательным для нее.

Пилар не походила на Роберто и Говарда. Они хотели покоя, а она – приключений.

Но теперь она стала быстро взрослеющей умной молодой девушкой.

– Ясно, что в тебе течет испанская кровь, – говорила Карментита.

Это означало, что Пилар взрослеет раньше Бесс, которая выглядела моложе ее на много лет, хотя родилась всего на несколько месяцев раньше.

– Через год или два ты станешь женщиной, – поздравила ее Карментита, намекая на удивительные вещи, происходящие с девушкой, когда она превращается в женщину.

Пилар твердо решила, что выйдет замуж за Говарда. Харди-Холл должен стать ее домом. Вместо фантастических мечтаний, которые раньше занимали ее ум, она видела себя хозяйкой Харди-Холла. Конечно, опасность никуда не денется – Говард будет продолжать слушать мессу, и в доме придется прятать священника. Ей нужно сделать так, чтобы Говарда с его церемониями и священниками никогда не разоблачили. Сама Пилар должна остаться протестанткой, потому что так обещала капитану; она будет верноподданной королевы Елизаветы, но ей придется оберегать мужа-католика.

Пилар и Роберто останутся протестантами, а Бесс и Говард – католиками.

Она считала, что, если бы они все придерживались одной религии, жизнь стала бы куда менее интересной.

Ей приходило в голову, что для некоторых – ее самой, капитана, Бьянки и Роберто – религия была всего лишь одним из атрибутов повседневной жизни, в то время как для других – ее матери, Харди и мистера Хита – она составляла смысл существования.

И вот в проливе появился корабль капитана…

Пилар, как обычно, отправилась на корабль встречать отца.

Капитан немного постарел, лицо его стало более загорелым и обветренным, на щеке появился шрам, а глаза, поблескивающие на бронзовом лице, словно миниатюрные голубые окошки в коричневой стене, окружала сеть глубоких морщин.

– Да ведь это моя малышка Пиллер! – Приветствие было тем же самым.

– Добро пожаловать, капитан!

– Разрази меня гром, Пиллер! Ты быстро подрастаешь!

Рядом с капитаном появился Петрок Пеллеринг. Его глаза были такими же голубыми, как у капитана, но кожа имела чуть более светлый, золотистый оттенок, а волосы блестели желтизной на жарком солнце.

– О, Пилар! – произнес Петрок. – Как поживает дочь капитана?

Пилар бросила на него высокомерный взгляд.

– Хорошо. – Она повернулась к отцу: – Поехали на берег, капитан?

Рука стиснула ее плечо крепко, до боли.

– Вы не спросили, как поживаю я? – сказал Петрок.

– В этом нет надобности. Я вижу, что ваше здоровье настолько же крепко, насколько грубы ваши манеры.

Капитан расхохотался. Его глаза довольно блеснули. Малышка Пиллер начала его забавлять, как только он посмотрел на нее.

– Вот тебе и ответ! – сказал он Петроку. – Впредь следи за своими манерами, когда разговариваешь с нашей юной леди.

– С моими манерами все в порядке, – усмехнулся Петрок. – Ей не по душе я сам.

– Теперь она леди, которой не нравятся грубые моряки… Верно, малышка?

– Мне не нравится и он сам, и его манеры, и все, что с ним связано.

– Она не простила мне, что я высадил ее на берег, – сказал Петрок.

– Разрази меня гром, если бы она видела то, что довелось увидеть нам во время плавания, то на коленях благодарила бы меня за заботу.

– Это верно, – согласился капитан – Ну, Пиллер, улыбнись. Парень желает тебе добра.

– Я улыбаюсь, когда хочу, – отозвалась Пилар. – Поехали на берег. К твоему приезду уже готовят обед. Кухарки начали работать, как только увидели корабль на горизонте.

– Видишь, Петрок, что значит иметь дом и семью, ожидающую твоего возвращения? Приятно снова сойти на твердую землю, поесть доброй английской пищи и побыть с нашими женщинами.

– Конечно, сэр, – кивнул Петрок.

– Тогда пошли. Пиллер отвезет нас на берег.

– Он поедет к нам? – воскликнула Пилар.

– А куда же еще ему ехать?

– Куда угодно. В Плимуте полно гостиниц.

– Вот так гостеприимство! – усмехнулся капитан.

– Она затаила на меня злобу, – пожаловался Петрок, – хотя я и в самом деле желал ей только добра.

Капитан снова усмехнулся, и они последовали за Пилар в лодку.

Петрок, как и в прошлый раз, остановился у капитана. Многие обитатели дома удивлялись привязанности капитана к своему помощнику. Карментита намекала, что Петрок, возможно, его сын.

– Мой брат? Этот олух? – возмутилась Пилар. – Не смей говорить такие вещи.

– Я бы тоже не захотела, чтобы такой мужчина был моим братом, – хихикнула Карментита.

В ответ Пилар, отнюдь не шутя, хлопнула ее по толстой щеке. Упоминание имени Петрока Пеллеринга приводило ее в бешенство. При этом она обнаружила, что в первый же вечер стала сравнивать его с Говардом.

За обеденным столом сидели даже слуги, которым не приходилось подавать блюда и напитки. Капитан хотел, чтобы весь дом праздновал его возвращение.

Стол ломился от яств, ибо аппетит капитана в первый вечер дома был ненасытным, и он хотел перепробовать все добрые английские кушанья, которых ему так недоставало на борту. Баранину и говядину поджаривали на вертелах с того момента, как корабль появился в поле зрения. В центре стола возвышался огромный пирог в форме корабля с начинкой из курятины и свинины, щедро приправленный перцем и чесноком. Разумеется, не было недостатка в винах, эле, сидре и меде.

Справа от капитана сидела Пилар, а слева – Исабелья. Бьянка поместилась в отдалении, рядом с Роберто. Пилар видела, что она одновременно и обеспокоена – рада за себя и встревожена за Роберто.

Карментита довольно надувала пухлые щеки, то и дело бросая призывные взгляды на капитана и красивого молодого человека, которого он привез с собой на берег.

Пилар была сердита, так как упомянутый молодой человек сидел рядом с ней. Это было желание капитана, и Пилар от неожиданности не стала протестовать. Потом она даже обрадовалась, так как легко могла показывать Петроку свою ненависть.

– Капитан, – попросила Пилар, – расскажи, где ты побывал во время этого плавания.

Капитан указал на нее костью, которую только что обгрыз крепкими зубами.

– Она хочет знать, что упустила, не присоединившись к нам! – воскликнул он. – Девочка моя, мы разве что не объехали всю землю. Верно, Петрок? Мы плавали от Мексики к югу и к северу – так далеко к северу, как не заплывал еще ни один корабль.

– А какие сокровища вы привезли, капитан?

– Слышите? Она спрашивает, какие сокровища! – Капитан посмотрел дочери в лицо. Гладкая кожа, ясные, блестящие глаза, полные интереса… «Разрази меня гром, – подумал он, с каждым разом малышка удивляет меня все сильнее!» – Какие сокровища? Увидишь сама. Для тебя есть пара безделушек. Плавание было хорошим, но это ничто в сравнении со следующим. – Он бросил взгляд на Петрока, и тот кивнул.

Капитан снова посмотрел на сидящую рядом с ним девушку, и его борода непроизвольно дрогнула. Его малышка Пиллер лучше, чем сын – лучше, чем пять сыновей. Она никогда не попытается занять его место, хотя ей бы это наверняка удалось!

Капитан чувствовал, что ему повезло в жизни. В этом был повинен не только добрый английский эль. Он сидел за столом, уставленным едой и напитками, словно король, возвратившийся в свой замок – вместе с женой и любовницами, вместе с красавицей Пиллер и молодым Петроком. Вот кто когда-нибудь займет его место и станет таким же морским бродягой, как он, не знающим страха и умеющим за секунду принимать верное решение. Такому человеку он может доверить и свой корабль, и свою малышку Пиллер. Именно это капитан и намеревался сделать. После его смерти дочь получит все, что у него есть, но что она станет делать с такой командой? Капитан побывал с этими ребятами на Кубе, в Пуэрто-Рико, во многих других местах, видел их одуревшими от выпивки и жадно бросающимися на женщин после нескольких месяцев, проведенных в море. Как сможет девушка – даже такая, как его малышка Пиллер! – управляться с подобными людьми? Нет! Это должен быть мужчина – ростом на голову выше остальных, умеющий не только орать и сквернословить, но и орудовать плеткой. Короче говоря, такой человек, как Петрок.

Капитан сразу привязался к нему. Мальчишка убежал из дома, потому что хотел отправиться в плавание на Испанский Мейн. А ведь он происходил из хорошей семьи, жившей в прекрасном старинном поместье по другую сторону Теймара. Капитан взял паренька на борт и в первом плавании не старался облегчить ему жизнь – он не верил в пользу мягкого обращения с матросами. Однако мальчишка остался на борту и во время следующего плавания. Они с капитаном были схожи характерами и хорошо понимали друг друга.

Да, нужно позаботиться, чтобы его девочка попала в хорошие руки. Пиллер унаследует этот дом, выйдет замуж за Петрока, и каждый раз, когда он вернется домой с добычей, будет сидеть рядом с ним за столом в окружении слуг, как сегодня. Дома Петрока всегда будет ждать красавица жена. А как насчет любовниц? Ну, уж нет! Пиллер этого не допустит. Во всяком случае, в Англии. При этой мысли капитан едва не задохнулся от смеха.

– Нет, – повторил капитан, окидывая взглядом присутствующих, – это плавание – ничто в сравнении со следующим. Мы повидали много богатых стран, где живут дружелюбные люди со смуглой кожей. Многие англичане могли бы там обосноваться. Вот увидите, скоро из Плимута отплывут корабли и повезут наших соотечественников к берегам новой страны, которую королева милостиво назвала Вирджинией, чтобы напоминать тем, кто там поселится, что эти земли были открыты в ее царствование и людьми, чьи смелые предприятия она соизволила благословить.[61] Когда поселенцы станут жить и богатеть в этой чудесной стране, наши корабли будут приплывать к ним и возвращаться назад, помогая вести с ними торговлю. Поселенцы найдут на новой родине много сокровищ, которые мы будем привозить в Англию.

Пилар наблюдала за ним, возбужденно сверкая глазами.

– Расскажи-ка ей, Петрок, – велел капитан, – что мы видели на новой земле королевы.

Петрок наклонился к Пилар, но она даже не взглянула на него.

– Климат там лучше, чем в любых других местах, где мы побывали. Если бы эту страну заселили англичане и у них были бы лошади и стада, с ней не могла бы сравниться ни одна другая страна во всем христианском мире. Люди, которые живут там, добры и дружелюбны. Ими командует вождь, а их странные жилища называются вигвамами. Стены вигвамов сделаны из древесной коры, прикрепленной к кольям. Люди живут вместе небольшими сообществами – по тридцать – сорок человек. Они носят плащи и фартуки из шкур животных. Мечи у них деревянные, луки – из тростника, а стрелы – из веток орешника. На нас они смотрели как на богов.

Пилар бросила на него презрительный взгляд:

– Легко казаться богом для таких простодушных людей!

– Они и в самом деле простодушные, – улыбнулся Петрок. – Мы дарили им разные безделушки, а они радовались им, словно драгоценностям. Они с удовольствием показывали нам страну. Такое отношение мы встречали на всем побережье. Леса там чудесны, повсюду растут дикие плоды, ягоды и прекрасные цветы. Мы едва не опьянели от запаха жимолости, верно, капитан?

– Смотри, как все развесили уши, парень! – усмехнулся капитан. – Они думают, что ты уговариваешь их покинуть Девон и поселиться в Вирджинии.

– Я бы поехала туда, – заявила Пилар.

– Я возьму вас с собой, – предложил Петрок.

– Предпочитаю отправиться в одиночестве.

Капитан рассмеялся.

– Надеюсь, моя девочка брала уроки у мистера Уэста? – осведомился он.

Мистер Уэст поднялся:

– Да, сэр, и мистер Роберто тоже. Они оба хорошие ученики, как и следовало ожидать.

– Рад это слышать. Эй, наполните мой кубок! Когда Исабелья выполнила приказание, капитан потребовал музыку.

– Кто может поиграть для нас?

Мистер Уэст сыграл на клавесине, а Бьянка – на флажолете.

Потом Исабелья спросила, не пройдет ли капитан в ее гостиную, так как она должна кое-что сообщить ему.

– В вашу гостиную? – переспросил он. – Это еще зачем? Если вам нужно что-то сказать, говорите здесь.

– То, что мне нужно сказать, предназначено только для ваших ушей, – с достоинством ответила Исабелья. – В моей гостиной нам не будут мешать.

Иногда манеры Исабельи заставляли капитана подчиниться. Он знал, что в Испании она занимала высокое положение. Это доставляло ему удовольствие, которое не могла доставить Бьянка. Исабелья ненавидела общество капитана, но была вынуждена терпеть его. В постели с женой ему казалось, что он торжествует не только над ней, но и над Испанией.

Капитан пришел в гостиную, заставив Исабелью прождать его час.

Она сидела за шитьем при свете, проникающем сквозь окно за ее спиной, и выглядела настолько изящной и утонченной, что он сразу же ощутил себя грубым неуклюжим моряком в присутствии знатной дамы.

Капитан почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Прошлую ночь он провел с Бьянкой, что было прямым оскорблением хозяйке дома. Все знали, кого предпочел капитан в первую ночь после возвращения. Но его это не заботило. Он всегда брал, что хотел и когда хотел, а прошлой ночью он хотел Бьянку.

– Ну? – резко осведомился капитан.

Но он продолжал стоять расставив ноги, словно свирепый бык, готовый к нападению.

Исабелья не поднимала взгляд от шитья.

– Это касается Пилар. Она взрослеет. Скоро ей будет четырнадцать. Нам следует подумать о муже для нее.

– Мадам, – заявил капитан, – вы можете смело доверить мне будущее моей дочери.

– Я бы тоже хотела принимать в этом участие.

– Вы имеете в виду, что подыскали для нее мужа?

– Возможно.

– Вам незачем беспокоиться, мадам. Я уже нашел мужа для моей дочери.

– Уверена, что эта партия не столь выгодна для нее, как та, которую подразумеваю я.

– И кто же тот человек, которого вы в своей великой мудрости выбрали для нашей дочери?

– Говард Харди.

– Что?!

– Я сказала, Говард Харди. Он наследник земель Харди, и к нему отойдет их весьма солидное состояние.

– Солидное состояние! Если только его не конфискует королева, прежде чем оно отойдет к нему. И позвольте напомнить вам, мадам, что моя дочь также располагает солидным состоянием.

– Вы хотите сказать, что не дадите согласия на брак Пилар и Говарда Харди?

– Вы правильно меня поняли. Разрази меня гром, неужели вы думаете, что я отпущу мою девочку в этот рассадник папизма? Что я позволю ей соединить мое состояние с состоянием паписта?

– Вы забываете, что я придерживаюсь своей религии.

– Ба! Вы слабая женщина! Будь вы тверже духом, я бы давно положил конец вашему флирту с папизмом. Если хотите, поклоняйтесь вашим идолам, но девочку оставьте в покое.

– Вы не хотите даже задуматься над тем, насколько хорошую партию я предлагаю? Это лучшее, на что может рассчитывать наша дочь.

– Наша дочь может рассчитывать на самое лучшее в мире, мадам. И я уже нашел для нее мужа. Она выйдет за Петрока Пеллеринга – это мое последнее слово.

– За этого… пирата?

– За пирата, мадам? Позвольте вам напомнить, мадам, что те, кого вы называете пиратами, заслуживают куда большего уважения, чем любой трусливый папист, который прячет у себя в доме священника, боясь принимать его открыто.

– Я не имела в виду…

– А вы вообще знаете, что имеете в виду, мадам? Повторяю: моя дочь выйдет замуж за человека, которого выберу я, и это не будет трусливый папист!

Капитан повернулся и вышел из комнаты. Исабелья приводила его в бешенство своим дурацким шитьем и испанским достоинством.

Присутствие Петрока в доме причиняло Пилар немалые неудобства. Избежать встреч с ним было невозможно, и, даже отправляясь на утесы, она часто сталкивалась с молодым моряком. Пилар всегда старалась увести с собой Роберто. Петрок вызывал у нее не только ненависть, но и какой-то безотчетный страх. Она стала бояться выходить одна в темноте, чтобы не встретиться с ним. Его блестящие голубые глаза преследовали ее; когда она поднимала голову, сидя за обеденным столом, то видела, что они устремлены на нее. Пилар знала, что Петрок что-то замышляет и что она играет немалую роль в его замыслах.

Вначале Пилар думала, что ему кажется, будто она планирует второй раз пробраться на корабль перед отплытием, и намерен поймать ее снова.

Это забавляло ее. Она не собиралась вторично проделывать то же самое. Плавание с отцом теперь выглядело не таким заманчивым из-за присутствия на борту Петрока.

Ее воображение заработало сразу. Пилар представила себе безмолвный корабль, на котором спят все, кроме вахтенных, и себя прячущейся в трюме, где внезапно появился Петрок.

Нет! Не стоит даже думать о том, чтобы отправиться с отцом.

Пока корабль капитана стоял в гавани, Бесс и Говард не приходили к ним домой. Они, очевидно, решили, что капитану лучше не знать о тесной дружбе, связывающей обитателей соседних усадеб. Тайные визиты женщин в Харди-Холл также прекратились. Они отложили исповеди до отплытия капитана, думала Пилар.

Сэр Эннис поехал в Лондон, и, к ужасу Пилар, Петрок не стал его сопровождать. Как ни странно, Пилар больше опасалась Петрока, когда отца не было рядом.

Петрок был занят наблюдением за работами на корабле. Он ежедневно отправлялся туда в шлюпке, что радовало Пилар, ибо это означало его долгое отсутствие в доме. С другой стороны, у него вошло в привычку появляться в самые неожиданные моменты, и она никогда не могла быть уверена, что не столкнется с ним лицом к лицу.

Несколько раз Петрок пытался уговорить Пилар отправиться с ним на корабль. Ему хотелось многое ей показать.

Пилар всегда отказывалась, и это его огорчало.

– Вам следовало бы больше интересоваться кораблем, мисс Пиллер, – говорил он. – Ваш отец сказал мне, что он когда-нибудь будет вашим.

– Пока отец жив, корабль принадлежит ему, – ответила Пилар, – а он не собирается умирать.

Петрок наклонился к ней, так как был гораздо выше нее.

– Жизнь моряка трудна и опасна, мисс Пиллер. Каждый день мы встаем, не будучи уверенными, что увидим еще один рассвет.

– Знаю, – кивнула Пилар.

– Поэтому мы всегда готовы к смерти. – В его голубых глазах блеснули огоньки, напоминающие голубоватое пламя костра, заливаемого приливом. – Поэтому мы не любим зря тратить время, и наслаждаемся каждой минутой.

– Это разумно, – одобрила Пилар. – Ведь для вас каждая минута может оказаться последней.

Петрок внезапно схватил ее за плечи – его руки были такими же горячими, как блеск в его глазах.

– Рад, что вы одобряете эту философию, мисс Пиллер, – сказал он, после чего привлек ее к себе и поцеловал.

Покраснев от стыда и гнева, Пилар тут же повиновалась порыву лягнуть его ногой. Петрок отпустил ее.

– Вы привержены прежним привычкам, – заметил он. – Когда-нибудь вы научитесь использовать ваши губы так же хорошо, как ноги.

Пилар хотела убежать, но решила, что он сочтет это трусостью, а ей требовалось напомнить ему о ее достоинстве.

– Не понимаю, почему вы делаете такие глупости, – сказала она.

– Не понимаете? Может, объяснить?

– У меня нет желания слушать, поэтому я заткну уши.

– Никогда не затыкайте уши, Пиллер. Всегда держите их открытыми. Это способ узнать, что предлагает вам жизнь, иначе вы не сможете принимать ее дары и наслаждаться ими.

– Как вы смеете! По-вашему, я служанка, которую вы можете целовать когда вам заблагорассудится?

– По-моему, нет.

– О вашем обращении со служанками я уже наслышана. Когда вернется отец, я расскажу ему, как вы со мной обошлись. Не сомневаюсь, что первые недели в море вы проведете в кандалах.

– А вот я в этом очень сомневаюсь.

Пилар резко повернулась и зашагала прочь.

Роберто и Пилар лежали у края утеса. В проливе кипела бурная деятельность. На якоре стояло семь судов, и между ними и берегом сновали взад-вперед шлюпки. Кладовые нагружали припасами, а моряки проверяли снасти, чтобы убедиться, что корабли способны выдержать любые испытания во время длительного плавания. На улицах Плимута можно было часто встретить руководителей предстоящей экспедиции – сэра Ричарда Гренвилла,[62] командующего ею, и Ралфа Лейна, назначенного сэром Уолтером Рэли[63] губернатором новой колонии, которую собирались основать эти люди. Там же толпились и будущие эмигранты – мужчины и женщины с надеждой во взоре и отвагой в сердце.

– Роберто, тебе бы хотелось отправиться с этими людьми в Вирджинию? – спросила Пилар.

– Нет, – ответил Роберто. – Предпочитаю остаться здесь.

– В тебе нет авантюрной жилки.

Роберто не отозвался. Пилар тоже умолкла – мысленно она уже плыла на одном из кораблей, высаживалась на новые прекрасные земли, спасала жизнь сэру Ричарду Гренвиллу и становилась губернатором колонии.

– Пролив полон кораблей. Разрази меня гром, они великолепно выглядят, – послышался голос позади.

Обернувшись, они увидели стоящего над ними Петрока Пеллеринга. – Этим поселенцам предстоит нелегкая жизнь, – продолжал он, укладываясь на камни. – Интересно, смогут ли они ее выдержать.

– Конечно смогут, – сказала Пилар.

– Не забывайте, что они покидают свои дома и начинают новую жизнь на новой земле. Тоска по родине иногда становится болезнью. Некоторые от нее умирают.

Роберто медленно кивнул:

– Их можно понять.

– Вы же оставили ваш дом, – напомнила Пилар Петроку. – Очевидно, вы этим причинили большое горе родителям. Вы никогда об этом не думали?

– Часто, – ответил Петрок, придвигаясь ближе. – Но я говорил себе, что им было бы куда хуже, если бы я остался.

– Вижу, вы один из тех, кто всегда найдет оправдание своему постыдному поведению.

Петрок рассмеялся.

– Эта девушка никогда не простит мне, что я помешал ей сопровождать нас в последнем плавании, – сказал он. – Вы не должны быть такой злопамятной, мисс Пиллер. Уверяю, я высадил вас на берег, только заботясь о вас.

– Я могла бы отлично обойтись без ваших забот.

Петрок серьезно на нее посмотрел.

– Я вижу мечту в ваших глазах, – промолвил он. – Вы смотрите на эти корабли и думаете о людях, отправляющихся в прекрасные и плодородные земли, думаете об их дружелюбных бронзовокожих обитателях. Но ваши мечты не полностью отражают действительность. Эти земли действительно богаты, и многие из них еще не открыты, но из-за них уже существует соперничество. Страна принадлежит индейцам, французы успели обосноваться на севере, испанцы – на юге, а мы, англичане, застолбили наши участки. Наши самые страшные враги – испанцы, так как они по силе не уступают нам. Уже произошло много сражений на земле и на море, и должен вам заметить, что испанцы – самые жестокие люди в мире.

– Зато вы – сама доброта и мягкость, – высокомерно сказала Пилар.

– Я – пират. Я плаваю по морям в поисках добычи, которую привожу в Англию, оставляя себе солидную долю. Но мы делаем это не только ради богатств, за которые платим своей кровью. Некоторые из нас мечтают о новых землях, заселенных англичанами, которые трудятся вместе с индейцами и обеспечивают процветание себе и своей стране. Однако испанцам нужны не только сокровища и торговля. Они фанатики. Они хотят распространить католичество по всему миру, а те, кто не придерживается этой религии, в их глазах хуже самых примитивных животных. Я видел, какие они творят ужасы, как сжигают целые деревни. Вот почему я не мог допустить, чтобы вы путешествовали с нами. Вы слишком молоды, и вы не мужчина, который в состоянии себя защитить. Вы оказались бы во власти кровожадных мерзавцев, чьи низменные желания для них куда важнее жизней их жертв.

– Вы произносите длинные речи, – заметила Пилар.

– Нам приходится сражаться, девочка, и куда бы мы ни посмотрели, мы видим там наших врагов. Они богаты и сильны. Они строят корабли, чтобы напасть на нас. Они владеют половиной мира. Все богатые земли в Карибском море – от побережья Флориды – принадлежат Испании. Но так будет не всегда. Забудьте о вашей испанской крови. Скоро вы выйдете замуж, и в жилах ваших детей этой крови будет совсем мало.

– Пилар выйдет замуж, а я женюсь, – успокаивающе промолвил Роберто, ибо страсть, звучавшая в голосе Петрока, начала его беспокоить. – Мы породнимся с доброй английской семьей. Я женюсь на Бесс, а Пилар выйдет замуж за Говарда.

– Что это значит? – нахмурился Петрок.

– Мы уже обдумали наши браки, верно, Пилар?

– Да, – кивнула Пилар. – Все решено. Но мы не должны говорить об этом с человеком, которому это нисколько не интересно.

Петрок снова посмотрел на нее.

– Напротив, – возразил он. – Мне это в высшей степени интересно.

Корабль был готов к отплытию. Через несколько дней он должен был оставить пролив. Экспедиция сэра Ричарда Гренвилла уже отбыла.

Капитану было не по себе. Он собирался отсутствовать около двух лет, а Пилар подрастала удивительно быстро, и он не забывал о ее испанской крови. Через два года она уже будет женщиной. Что, если ему придется задержаться? Что, если брак, который он наметил для дочери, не осуществится, потому что Исабелья его опередит?

Конечно, Говард Харди в один прекрасный день станет сэром Говардом. Ну и что из того? Он сам стал сэром Эннисом. И его титул был заработан кровью и добычей в далеких морях, а не унаследован трусливым сыном от трусливого отца.

Капитан не сомневался, что Петрок тоже когда-нибудь получит от королевы рыцарское звание. Королева любила красивых мужчин и авантюристов, а Петрок отвечал обоим требованиям. Сэр Эннис не сомневался, что когда она увидит голубоглазого капитана Петрока, то будет им очарована. «Моя Пиллер обязательно станет леди Пеллеринг, – уверял он себя. – Леди Пеллеринг, а не леди Харди!»

Но капитан был обеспокоен, так как он уезжал, а два года – большой срок.

– Когда я вернусь, ты уже станешь женщиной, – сказал он Пилар. – К тому времени мы подыщем тебе мужа.

– Я сама его найду, – ответила она.

– Не сомневаюсь, но я хочу, чтобы он был достоин моей девочки.

– Я сама выберу себе мужа, капитан, – заявила Пилар.

Конечно, он мог снова расхохотаться, притворяясь, будто она еще ребенок. Но капитан знал, что боится дочери – боится, что она пойдет наперекор его воле, если сочтет это необходимым.

Он решил поговорить с женой.

– Меня не будет два года или больше, – сказал сэр Эннис. – Когда я вернусь, мы выдадим девочку замуж.

Исабелья не ответила – она по-прежнему не отрывалась от своего проклятого шитья, как будто от него зависела вся ее жизнь. Капитана охватило желание вырвать у нее шитье и растоптать его ногами. Но он знал, что если сделает это, то она останется сидеть, невозмутимо глядя на него, и потому сдержался.

– Вы все еще думаете выдать ее за это папистское отродье из соседнего дома?

– Я об этом не думаю, – ответила Исабелья.

– Советую вам воздержаться от подобных мыслей. Вернувшись, я намерен застать мою девочку незамужней и устроить ее брак. Не забывайте, мадам, что она моя дочь.

– И моя тоже, – ответила Исабелья с несвойственной ей дерзостью.

– Ваша? Вы выносили ее – вот и все. Она моя! Что вы делали, вынашивая девочку? Дрожали и хныкали, говорили, что вы опозорены. Опозорены, вынашивая мою малышку Пиллер! Не удивительно, что когда она родилась, то стала только моей!

– Насколько я помню, когда Пилар родилась, вы интересовались ей не более, чем Роберто.

– Это верно. Я считал ее вашей, пока она не начала показывать характер. – Его борода дрогнула, а голос стал менее резким при воспоминании о крошечной фигурке, воинственно смотрящей на него снизу вверх. – Тогда я понял, что она моя, и не позволю разрушать ее жизнь вашим друзьям-изменникам. Если с девочкой случится что-то дурное, я убью вас, так как в этом будете виноваты только вы!

Он свирепо уставился на белые руки жены, в одной из которых поблескивала игла. Исабелья не боялась его угроз. Она уже столько вынесла от него, что была равнодушна к дальнейшим страданиям, которые он мог ей причинить. Исабелья походила на мучеников, готовых с радостью умереть за того, кого они любят, или за то, что они считают справедливым.

Капитан был разочарован. Если она не страшится смерти, то, что может внушить ей страх?

В день отплытия Пилар отправилась на корабль вместе с отцом.

Капитан тепло простился с ней.

– В последний раз я вижу мою малышку Пиллер, – сказал он. – Когда я вернусь, она уже будет женщиной.

– Это будет не раньше чем через два года, капитан? – спросила Пилар.

– Может, и еще позже. Разрази меня гром, если я не привезу тебе таких драгоценностей, каких ты никогда не видела. Это будет моим свадебным подарком.

Капитан неуверенно смотрел на дочь. Он боялся упоминать Петрока, зная, что молодой человек, помешав ей отправиться с ними в плавание, вызвал ее гнев, с которым было нелегко справиться.

– Быть может, – сказал капитан, – твой муж когда-нибудь возьмет тебя с собой в море. Ты ведь этого хочешь, не так ли? Тебе следует выйти замуж за такого же моряка, как твой капитан. Никто другой тебе не подойдет.

Появился Петрок, словно ожидавший этих слов.

– Я уже с нетерпением жду возвращения, – сказал он.

Но Пилар даже не взглянула на него.

Когда она возвращалась на берег, капитан и Петрок стояли рядом, наблюдя за лодкой. Капитан понимал, что, строя планы, не принял в расчет один важный фактор: волю его малышки Пиллер.

Он обернулся к Петроку, собираясь сказать, что намерен осуществить их план, касающийся его дочери, но понял, что Петрок нисколько в этом не сомневается. На его губах играла самоуверенная улыбка. Капитан хлопнул его по спине.

Петрок очень походил на него, каким он был двадцать лет назад. Капитан знал, что для таких, как они, не бывает ничего невозможного.

Исабелья отправилась в гости к сэру Уолтеру и леди Харди. Ее приняли в пуншевой комнате, так как она была уютной и изолированной, и здесь они могли быть уверены, что их разговору не помешают.

– Через два года капитан вернется, – сказала Исабелья, – и боюсь, настоит на том, чтобы Пилар вышла замуж за человека, которого он для нее выбрал. Это его молодой помощник, настолько похожий на него, что если бы он не хотел выдать за него Пилар, то я бы не сомневалась, что это его родной сын.

Леди Харди вздрогнула.

– Я очень опасаюсь, – продолжала Исабелья, – что если Пилар выйдет за него замуж, то ее жизнь будет такой же, как моя. С годами он огрубеет и, возможно, когда-нибудь осуществит рейд на испанское побережье и привезет оттуда женщин, чтобы они жили вместе с его женой. Я боюсь даже подумать о подобном будущем для моей девочки.

– Жаль, что корабль вашего мужа не поглотил шторм, – сказала леди Харди. – Удивительно, что таким людям позволено жить. Но так будет не всегда. Я чувствую изменения в воздухе. Мне говорили…

Муж взглядом заставил ее умолкнуть.

– Дорогая, – сказал он, – леди Марч пришла сюда обсудить будущее Пилар.

– Я сообщила ему, что вы бы не возражали против брака между Пилар и Говардом, – продолжала Исабелья. – Он повел себя… оскорбительно.

– А почему? – осведомилась леди Харди.

– Боюсь, до него дошли слухи. Он говорил о папистах…

Сэр Уолтер выглядел встревоженным.

– Как он смеет… – начала леди Харди, но от гнева была не в силах продолжать.

– Чувствую, что мне придется бросить ему вызов, – сказала Исабелья. – Я бы хотела видеть свою дочь удачно вышедшей замуж, прежде чем он сможет вмешаться.

Сэр Уолтер казался неуверенным, но леди Харди тут же отозвалась:

– Почему бы и нет? Ей четырнадцать – подходящий возраст для брака. А если мы решим, что Пилар слишком молода для супружеских отношений, она может переехать сюда и пожить в детских комнатах, как поступают многие юные жены. Тогда она сможет вместе с Бесс посещать уроки мистера Хита.

– Это бы удовлетворило меня в высшей степени, – сказала Исабелья. – Если бы я чувствовала, что она удачно вышла замуж и получает религиозные наставления, то была бы спокойна. Меня бы не заботило, что произойдет, когда вернется капитан. Он не сможет разрушить уже заключенный брак. Конечно, он может меня убить, но я этого не боюсь. Лишь бы я знала, что Пилар надежно защищена от жизни, которую он хочет ей навязать.

– Так и нужно сделать, – заявила леди Харди.

– Но ведь он ее отец, – заметил сэр Уолтер. – Этот вопрос требует размышлений.

– Каких еще размышлений? – воскликнула леди Харди. – В опасности не только земное будущее девочки, но и ее душа!

– Я бы очень хотела, чтобы это могло состояться, – промолвила Исабелья.

– Я говорил с Говардом, – сказал сэр Уолтер. – Он уверен, что хочет жениться на Пилар, когда она подрастет. Он ее очень любит.

– А она любит его, – откликнулась Исабелья. – Не вижу причин, по которым они не могут жить в счастливом браке. Но Пилар обожает отца, и я опасаюсь, что он заставил ее дать обещание не выходить замуж до его возвращения.

– Неужели он мог так поступить? Ведь Пилар еще совсем юная.

– Боюсь, что мог.

Леди Харди дернула шнур звонка, и в комнату вошел слуга.

– Пойдите в классную комнату, – велела ему леди Харди. – И скажите мистеру Хиту, что я хочу поговорить с ним здесь, в пуншевой комнате. – Когда слуга вышел, она повернулась к Исабелье: – Я вижу, моя дорогая леди Марч, какое беспокойство причиняет вам эта проблема, и хочу узнать мнение отца Хита по этому поводу. Он очень привязан к Пилар.

Отец Хит быстро вошел в комнату.

– Речь идет о Пилар, отец, – начала леди Марч. – Капитан хочет выдать ее замуж за одного из своих моряков – простого и грубого человека. Как вам известно, мы часто говорили о том, что брак между Пилар и Говардом был бы очень желателен. Они ведь так любят друг друга! Как по-вашему, отец, соответствовало бы воле Божьей, если бы леди Марч воспротивилась желанию своего мужа в данном случае?

– Я в этом убежден, – горячо ответил отец Хит. – Никогда не забуду, как мы с Пилар оказались вдвоем в тайнике под часовней. Я знал, что ей предначертано быть одной из нас, и был в отчаянии, когда она перестала приходить за наставлениями.

– Капитан будет отсутствовать два года, а может быть, еще больше, – сказала леди Харди. – Уверена, что Господь дал нам это время, чтобы мы исполнили его волю. Если дети поженятся, а Пилар переедет сюда и сможет получать ваши наставления, то к моменту возвращения капитана она будет не только счастливой женой, но и доброй католичкой.

– Я вижу в этом руку Божью, – промолвил отец Хит. – Мы спасем не только душу Пилар, но и души многих других. Мне было не по себе после первой встречи с Пилар. Она славная девочка и сдержала слово хранить тайну, но она еще молода, и если ее станут расспрашивать, применяя хитрости, то кто знает, возможно, ей будет трудно не выдать нас. Но если бы она была с нами – одной из нас, – думаю, мы могли бы чувствовать себя в большей безопасности. Да, я определенно вижу в том руку Божью.

– Мы должны подготовить детей к свадьбе! – возбужденно воскликнула леди Харди. – Должны дать им почувствовать, что они уже не маленькие. Я устрою бал и банкет, мы воспользуемся случаем и позволим Пилар и Говарду осознать, что они быстро приближаются к возрасту, пригодному для брака.

По случаю бала большой холл был пышно декорирован. На стенах, среди знамен и оружия, висели гирлянды листьев. В помещении стояли цветы из сада. В центре был установлен длинный стол, на котором стояли мясные блюда и всевозможные пироги, а посередине красовался торт, представляющий миниатюрную копию Харди-Холла. Помимо этого, на столе находилась кабанья голова, пролежавшая несколько дней в рассоле, бараньи ноги, говяжий филей, молочные поросята, фазаны, павлины, зайцы и рыба всех видов.

После банкета слуги поспешно убрали стол со всем содержимым, и некоторые из знатных гостей стали танцевать бранль, который, по их словам, стал очень моден при французском дворе. Местные жители старались им подражать. Раскрасневшаяся и возбужденная Пилар танцевала с Говардом, заявляя, что это самая счастливая ночь в ее жизни.

– Я бы хотела, чтобы у нас был бал каждую ночь, – сказала она.

– Ты бы устала от балов.

– Вовсе нет! Я бы танцевала всю ночь напролет и никогда не уставала.

– Со временем тебя бы заинтересовали другие вещи. Пока ты еще очень молода.

Она посмотрела на Говарда, на тонкие черты лица, постоянно хранившего встревоженное выражение, и ощутила огромное желание утешить его.

– Пилар, – спросил он, – ты хочешь выйти за меня замуж?

– Конечно!

– Мы могли бы обручиться. Это была бы официальная помолвка, и ты смогла бы переехать к нам и жить в этом доме.

Пилар окинула взглядом зал: полный людей, он выглядел совсем по-другому. Отверстие в стене казалось всего лишь дыркой в форме звезды.

Внезапно ей захотелось подняться в солярий и посмотреть сверху на переполненный холл.

– Давай поднимемся туда, Говард, – предложила она. – Нашего отсутствия никто не заметит. Я хочу посмотреть в дырку на танцующих.

– Пошли, – согласился Говард.

Они проскользнули под гобеленами, поднялись по лестнице и прошли через комнаты в солярий.

Пилар огляделась вокруг и поежилась. Солярий, освещенный проникающим сквозь окна лунным светом, выглядел куда более мрачно, чем днем.

– Как здесь тихо, – прошептала она.

Говард обнял ее, и Пилар прижалась к нему, притворяясь испуганной.

– Это таинственный дом, – сказала она. – Никогда не знаешь, что в нем может произойти.

– Я рад, что тебе нравится этот дом, Пилар, – отозвался он, – потому что он станет и твоим домом. Пилар, дорогая, как же нам повезло! Ведь люди часто даже не знают тех, с кем собираются вступить в брак, пока не состоится церемония. Такой брак был бы мне ненавистен. Но теперь я знаю, что ты станешь моей женой, и могу хотя бы не беспокоиться по этому поводу.

– А по другому? Ты хочешь сказать, что тревожишься, так как я протестантка, а ты католик?

– Давай не думать об этом сейчас. Будем наслаждаться прекрасной ночью.

– Разумеется! – Пилар начала кружиться в танце, но не в том, который видела в холле, а в том, которому научилась у Бьянки.

– Это фаррака, Говард. Сейчас я сражаюсь с быком. Смотри! Я дразню его… он бросается на меня… я прыгаю в сторону… и он проносится мимо. Бык хочет убить меня, а я – его.

– Не говори об убийстве в такую ночь, – сказал Говард. – Иди сюда. Я думал, ты хочешь посмотреть на танцующих.

– Конечно, хочу! – Она подбежала к нему. – Как красиво они выглядят! Совсем по-другому! Я всегда думала, что холл кажется другим, если смотреть на него через отверстие. Разве это не интересно? Это все равно, что смотреть на жизнь других людей. По-моему, одно из самых увлекательных занятий – наблюдать за людьми, когда они не знают, что за ними наблюдают. Может, Бог поступает именно так. Представь Его видящим все, что мы делаем, и записывающим это в большую книгу. Но этим занимается ангел, верно? Сколько же таких ангелов должно быть – великое множество, и у каждого книга. Смотри! Кто это разговаривает с твоим отцом? Сейчас они подошли к твоей матери. Они выглядят испуганными. Ты дрожишь, Говард! В чем дело?

– Дрожу? Вовсе нет. – Он уставился на родителей, которые выходили из холла через прикрытый гобеленом проход к двум лестницам, ведущим к комнате, откуда было возможно пройти в часовню. – Вечно ты воображаешь Бог знает что, Пилар.

– Если я собираюсь выйти за тебя замуж, то должна знать, что здесь происходит, чтобы успокоить тебя.

Говард повернулся к ней и взял ее лицо в свои ладони.

– Пилар, я очень люблю тебя.

– Да-да! – нетерпеливо сказала она. – Но я хочу знать, что здесь творится. Сюда приходят какие-то люди. Они католики и приходят сюда прятаться?

– Когда ты станешь одной из нас, Пилар, то узнаешь все наши секреты. Их можно будет безопасно тебе доверить.

– Но я хочу знать их сейчас!

– Давай вернемся в холл. Нас могут хватиться.

Пилар помолчала несколько секунд, потом ее взгляд устремился на секретер, и она вспомнила о другом отверстии. Ей безумно захотелось посмотреть в часовню, потому что она не сомневалась, что сэр Уолтер и леди Харди спешно направились именно туда. Пилар отодвинулась от Говарда.

– Куда ты? – спросил он. Но она уже пролезла за секретер и портьеры, отодвинула картину и смотрела в отверстие.

– Нет, Пилар! – воскликнул Говард.

Он подбежал к ней, но она уже увидела при свете свечей сэра Уолтера и леди Харди. Вместе с ними были два незнакомых человека, которые, судя по испачканной грязью одежде, прибыли после долгого путешествия.

Они разговаривали тихо и серьезно. Пилар не видела их лиц, но понимала по их поведению, что они привезли плохие новости.

– Пойдем отсюда, Пилар, – настаивал Говард. – Ты не должна подсматривать. Часовня – священное место.

Внезапно они услышали слова одного из незнакомцев:

– Весь заговор раскрыт. Гиффорд оказался шпионом Уолсингема.

– Матерь Божья! – воскликнул сэр Уолтер. – Это означает, что каждое письмо, приходившее в крепость и отсылаемое оттуда в пивном бочонке, было прочитано Уолсингемом, прежде чем попасть в руки тех, кому оно предназначалось? Какое коварство! Притворяться священником! Что же будет теперь?

– Мы с трепетом этого ожидаем, – ответил незнакомец. – Уже произведено много арестов.

Говарду, наконец, удалось оттащить Пилар в середину комнаты.

– Что это означает? – воскликнула она. – Что произошло? Кто такой Гиффорд?

– Ты ведь знаешь, кто такой Уолсингем?

– Конечно. Он государственный секретарь королевы.

– И величайший враг всех католиков.

– И он открыл что-то… в чем замешаны люди из этого дома?

– Пилар, ради Бога, не говори никому ни слова о том, что ты видела и слышала!

– Я умею хранить секреты.

– Если ты не сохранишь этот секрет, то можешь навлечь на нас страшную беду. Ты ведь собираешься выйти за меня замуж, значит, ты уже одна из нас.

– Ты напуган больше, чем когда-либо, Говард. Тебе незачем так бояться. Я не позволю причинить тебе вред.

Он обнял ее и прижал к себе. Пилар наполняла нежность, какой она никогда не испытывала прежде. «Очевидно, это и есть любовь», – подумала она.

Пилар не могла заснуть. Это была самая волнующая ночь в ее жизни – правда, волнение было совсем другим, нежели во время пребывания в тайнике с мистером Хитом.

Увидев на небе первые признаки рассвета, Пилар встала с кровати и подошла к окну. Море, отражая алые облака, было розоватым. Цвет менялся, становясь все ярче. На востоке вода казалась перламутровой, розовое пятно распространялось все шире. Внезапно Пилар разглядела в утреннем тумане судно и, несмотря на его изувеченное состояние, узнала в нем корабль капитана.

В доме началась суматоха. Капитан возвращался спустя всего несколько недель после отплытия.

Его принесли на берег – он был так же изувечен, как его корабль. Но корабль можно было починить, а у капитана не было одной ноги, и в боку багровела рана, нанесенная шпагой. Он постарел на десять лет с тех пор, как оставил дом. Пилар, Исабелья и Бьянка перевязали его раны, но он отказывался лежать в постели, потребовал праздничный обед, как всегда по случаю его возвращения, и сел во главе стола. Пилар сидела справа. Его голос был таким же громким, ругательства – такими же частыми, а лицо временами приобретало устрашающе свирепое выражение.

Капитан усадил за стол всех домочадцев, включая слуг.

– Итак, я вернулся! – рявкнул он. – Не ожидали увидеть меня так скоро, разрази меня гром! Но я здесь, и, как видите, мне не повезло. Мы столкнулись с двумя нахальными испанцами, потопили одного, но люди с другого проникли к нам на борт – по крайней мере, двое. К тому времени я уже потерял ногу, но мы разделались с ними, прежде чем они успели нам повредить. Одного швырнули за борт, а другого проткнули насквозь! Я бы не сидел сейчас здесь, если бы не этот парень. – Капитан указал на Петрока. – Он был рядом со мной, когда я уже совсем выдохся. Надо было видеть, как он проткнул этого испанца! Его кровь осталась на моей куртке, и я не стану ее счищать до конца дней! Да, вы видите меня здесь только благодаря Петроку Пеллерингу, который теперь лучший друг и мне, и всем вам. Пилар, возьми его за руку и поблагодари от имени моих домочадцев.

Пилар поднялась. Петрок встал вместе с ней.

– Нет-нет, – поспешно сказал он. – Не нужно ни каких благодарностей. Я сделал то, что должен был сделать. Иначе я бы проклял себя.

Глаза капитана сверкали от возбуждения. «Его приключениям пришел конец, – подумала Бьянка, – но он будет цепляться за прежнюю жизнь с помощью Пилар и этого парня».

– Мы все благодарны вам, – тихо сказала Пилар, – за то, что вы спасли жизнь капитану и доставили его домой.

Петрок взял ее за руку. Пилар не осмелилась посмотреть на него, так как стыдилась своих неудержимых слез. Она попыталась высвободить руку, но он крепко держал ее.

Внезапно эмоции вырвались наружу. Пилар вырвалась, подбежала к капитану, обняла его и разрыдалась.

– Тебя могли убить! – повторяла она.

Все застыли как вкопанные. Только капитан гладил обветренной рукой волосы дочери.

Те, кто наблюдал эту сцену, впервые увидели слезы, текущие у него по щекам.

Сентиментальное настроение капитана продлилось недолго. Он ковылял по дому на костыле, рыча от боли в боку. Казалось, дом сотрясает буря.

Всем было ясно, что капитан строит планы. Со старым распорядком было покончено навсегда – жизнь изменилась самым драматическим образом.

Исабелья со страхом сознавала, что капитан больше не сможет выйти в море. Он решил, что Петрок будет командовать кораблем, отправляться в плавание, привозить домой добычу, выделяя себе солидную долю. Но корабль и сокровища по-прежнему будут принадлежать капитану.

Сэр Эннис доверял Петроку. Он поручил ему командование кораблем, сделал его своим наследником и намеревался сделать сыном посредством брака с дочерью.

На третий день после возвращения капитан посвятил Пилар в свои планы. Он лежал в постели, ибо, к своему крайнему неудовольствию, был вынужден отдыхать несколько часов в день, а Пилар сидела рядом с ним.

– Пиллер, – сказал капитан, – я хочу поговорить с тобой.

Она выжидательно смотрела на него, а он снова и снова восхищался ее юностью и красотой.

– Пиллер, – продолжал капитан, – я уже прожил большую часть жизни. Я прожил ее так, как хотел: моей жизнью было море. Но теперь мне уже никогда не выйти в море. Я превратился в дырявую посудину, от меня нет никакого толку. Чтобы плавать по морям в эти великие дни, нужно быть сильным и крепким. Со мной кончено, Пиллер. Разрази меня гром, я бы проклял молодого Петрока за то, что он спас мою жалкую жизнь, если бы не ты. Только ради тебя я хочу жить. Я хочу видеть, как ты станешь хозяйкой моего корабля…

– Ты имеешь в виду… ты хочешь, чтобы я выходила в море?

– Ну, уж нет! Море не место для тебя. Посмотри на меня – на мою безобразную физиономию, на этот обрубок, на то, что от меня осталось. Это могло бы произойти и с тобой, Пиллер, если бы ты вышла в море. Конечно, я часто представлял, как ты стоишь на мостике рядом со мной, а волосы твои раздувает ветер. Разрази меня гром, говорил я себе, у этой малышки есть мужество. Она должна быть рядом со мной! Но это не пойдет, Пиллер. Я хочу, чтобы ты была красивой, богатой, вышла замуж и родила сыновей. Это женская работа, а ты – даже ты, моя Пиллер, – всего лишь женщина. Рожать сыновей – ничуть не худшее занятие, чем привозить домой добычу. И я хочу, чтобы мы всегда были вместе. Я отплыл здоровым и сильным, а вернулся калекой. Такое случается со многими моряками, но ты понимаешь, что это значит, когда это происходит с тобой. Знаешь, Пиллер, как бы я поступил, если бы не ты? Взял бы шпагу и проткнул себя насквозь, потому что не вижу смысла в той жизни, которая у меня осталась.

– Не говори так! – крикнула Пилар, тряся головой так, будто хотела стряхнуть слезы с глаз.

Капитан обнял ее и привлек к себе.

– Я не сделаю этого, Пиллер. Я буду жить, моя девочка. И моя жизнь будет хорошей, потому что ты сделаешь ее такой. Мы станем партнерами, малышка. Будем оснащать наши корабли, отправлять их в плавание и ждать возвращения. А если мы потеряем один из них, его место займут два других. Когда я умру, дело продолжите ты и твои сыновья. Разрази меня гром, Пиллер, мы будем вытеснять испанцев из всех морей и отбирать у них добычу, которую они переправляют в Испанию из своих колоний. Мы сделаем это для Англии и для королевы – но и сами получим недурную прибыль. – Его глаза сверкали. Он разразился торжествующим смехом. – Я знал, что ты не разочаруешь меня, Пиллер. Ты не разочаруешь своего капитана. Слушай внимательно. Через четыре недели наш корабль будет готов снова выйти в море. Слава Богу, мы смогли привести его назад. К счастью, я еще никогда не терял корабль. Теперь его поведет Петрок. А когда он вернется – менее чем через два года, – я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала. Я хочу, чтобы ты вышла за него замуж.

– Нет, капитан! Только не за Петрока!

– Почему ты так настроена против него?

– Он мне не нравится.

– Не нравится? Петрок не такой человек, чтобы нравиться. Его можно либо любить, либо ненавидеть. Он любит тебя, Пиллер. Он даст тебе сыновей, достойных тебя. Скажи, что произошло здесь во время моего отсутствия? Твоя мать не уговаривала тебя выйти за этого простофилю Харди?

– Если ты имеешь в виду Говарда, – смело ответила Пилар, – то я сама собираюсь выйти за него замуж!

– Что?! – Капитан откинул голову назад и рассмеялся. – Что за детские разговоры, Пиллер? Ты выйдешь за него замуж? Только не ты, Пиллер! Ты еще маленькая девочка и совсем не знаешь мужчин. Ты не должна влюбляться в первого встречного, тем более что он не пара моей малышке Пиллер.

– Говард очень хороший, капитан, и мы решили пожениться.

– Нет, девочка, – покачал головой капитан. – Твоим мужем будет Петрок.

– Нет, не будет! Я его ненавижу!

– Тоже неплохо. Сначала ты будешь его ненавидеть, а годика через два поймешь, что ни один мужчина в мире не может сравниться с Петроком. Что касается этого юного паписта из Харди-Холла… Разве ты не знаешь, что только что разоблачили папистов, которые замышляли убить королеву?

– Знаю, – ответила она. – Их выдал Гиффорд.

Капитан снова расхохотался. Его лицо побагровело от смеха, а потом сморщилось от боли. Он прижал руку к раненому боку.

– У нас есть достаточно шпионов в их среде. Как тебе это нравится? Шпион, замаскированный под иезуитского священника! Ловко придумано.

– Они опять начнут обыскивать дома?

– Уже начали. Они вытащат из тайников всех попов. Тюрьмы в Лондоне кишат ими. Чума на них всех! Нет, девочка, держись подальше от католиков. Повернись спиной к этому мальчишке и посмотри на настоящего мужчину.

– Капитан, я ни за что не выйду замуж за Петрока.

Но он опять рассмеялся, не желая принимать ее слова всерьез.

Во всем доме ощущалось напряжение. Пилар знала, что с прежней жизнью покончено навсегда. Присутствие капитана чувствовалось постоянно. Он проводил долгие часы в кресле на лужайке, задумчиво глядя на море. Временами его охватывал гнев, и тогда он мог запустить костылем в любого, кто его раздражал, а в меткости ему нельзя было отказать. Капитан был доволен, только когда Пилар находилась рядом, – тогда он разговаривал с ней о будущем и о кораблях, которые они будут снаряжать и отправлять в плавание. Капитан не уставал объяснять ей, как нужно делить добытые ценности: какая часть должна отойти королеве, какая капитану, а какая команде. Он рассказывал о своих приключениях, и Пилар воображала, будто она участвовала в них вместе с отцом.

Бесс и Говард никогда не приходили к ним, а в тех редких случаях, когда Пилар посещала Харди-Холл, ей приходилось делать это тайком, так как она знала, что если капитан узнает об этих визитах, то будет оскорблен до глубины души, даже если и не запретит их вовсе.

Весь мир казался переполненным заговорами. Новости об одном из них, который раскрыли в Лондоне, широко обсуждались в Девоне. Говорили, что это означает конец шотландской королевы – главные заговорщики уже понесли наказание, и Мария Стюарт будет следующей.

Капитан без устали поносил «шотландскую шлюху». Ему нравилось делать это в присутствии Исабельи – казалось, он наслаждается, видя, как она вздрагивает от страха.

«Жизнь скверно обошлась с ним, – думала Пилар, – поэтому он обижает других, чтобы им было так же плохо, как ему».

Она продолжала утешать капитана, так как его гнев вызывал в ней такую же жалость, как страх Говарда. Сидя рядом с отцом, Пилар просила его рассказать о своих подвигах на море, зная, что тем самым заставляет его переноситься в полное приключений прошлое и забывать о том, что он уже никогда не выйдет в море. Пилар походила характером на своего отца, поэтому она хорошо понимала его.

Тем не менее, Пилар знала, что когда-нибудь ей придется причинить отцу боль, так как она ни за что не выйдет замуж за Петрока и твердо решила стать женой Говарда.

Петрок постоянно торчал рядом с ней. Он знал, что Пилар его ненавидит, – она ясно дала ему это понять, но, казалось, не возражал против этого и не пытался ее умиротворить. Петрок не сомневался, что, когда вернется из очередного плавания, Пилар выйдет за него замуж. Такова была воля капитана, а если все на корабле безоговорочно ему повиновались, то наверняка следует ожидать того же и от его домочадцев.

Петрок не переставая наблюдал за Пилар. Это пугало ее и зарождало у нее в голове новые мысли. Она часто думала о том, как капитан силой увез из дома ее мать, Бьянку и Карментиту. Теперь она понимала, с какой целью он это сделал, и догадывалась, что Петрок Пеллеринг очень походит на ее отца, каким он был в молодости.

Пилар боялась выходить из дома в темноте – она страшилась наткнуться на Петрока, когда рядом не окажется никого, кто бы мог прийти ей на помощь.

Пилар спрашивала Бьянку, боялась ли она мужчин, когда скиталась с цыганским табором.

– Да, – ответила Бьянка, – я много раз испытывала перед ними страх.

– Ну и как же ты поступала?

Бьянка прищурила глаза.

– Следила за тем, чтобы меня не могли ни к чему принудить.

– Каким образом?

– Мы, цыганки, носили под юбками ножи – маленькие, но достаточно острые, чтобы пронзить сердце любому, кто нападет на нас. Такой нож называется faja. Когда я пришла в дом твоей матери, его забрали у меня. Я думала, что там он мне не понадобится. Но настал день, когда я снова стала нуждаться в ноже, а его у меня не оказалось.

– Ты оставила его в Испании?

– Да, но я нашла другой. Я взяла его в каюте капитана, когда мы плыли в Англию.

– Покажи его мне.

Бьянка повела ее в свою спальню рядом с комнатой Исабельи и показала ей нож.

– Обычно достаточно показать его. Мужчины не любят драться с женщинами.

Она вышла, оставив Пилар с ножом в руках.

Назавтра корабль должен был отплыть, и Петрок Пеллеринг вместе с ним. Пилар лежала в постели, уверяя себя, что рада этому. Когда перестанет ощущаться его назойливое присутствие в доме, к ней вернется смелость, и она скажет капитану, что собирается замуж за Говарда, потому что дала ему обещание. Она останется его малышкой, наблюдающей вместе с ним за возвращающимися кораблями, но будет и женой Говарда.

Пилар чувствовала себя готовой к выполнению этих трудных задач, как только Петрок выйдет в море.

Внезапно ее сердце испуганно забилось. Впоследствии Пилар не была уверена, услышала ли она скрип ступенек или просто ощутила приближение зла. Как бы то ни было, она встала с кровати и успела надеть халат, прежде чем Петрок Пеллеринг открыл дверь и остановился на пороге, глядя на нее.

Потом он закрыл дверь и улыбнулся.

– Вы! – крикнула Пилар. – Как вы осмелились прийти сюда? Убирайтесь немедленно!

– Как я могу убраться, когда только причалил? – осведомился он.

– Уходите! – Она задыхалась от бешенства. Пилар понимала, что не была застигнута врасплох.

Она ожидала его прихода.

Петрок все еще стоял у двери. Казалось, он наслаждается, видя ее взъерошенной и испуганной, и хочет подольше продлить эту сцену.

– Что вам нужно?

– Побыть с вами.

– Здесь?

– А вы знаете лучшее место?

– Уходите немедленно! Поймите раз и навсегда: я никогда не выйду за вас замуж!

– Вы обещали себя этому юному богомолу из Харди-Холла, – сказал Петрок, – и вам кажется, будто вы и в самом деле этого хотите.

– Мой брак вас не касается.

– Очень даже касается, так как это и мой брак.

– Этому не бывать. Я вас ненавижу каждую минуту.

– Выходит, вы постоянно обо мне думаете?

– Только с ненавистью.

– Предпочитаю, чтобы вы ненавидели меня, но не забыли.

– Я вас забыла. Я никогда о вас не думаю.

– Вы сами себе противоречите, моя дорогая Пиллер. Он шагнул к ней, и ее сердце подпрыгнуло до самого горла.

– Уходите… уходите… – Пилар хотела закричать, но обнаружила, что может говорить только шепотом. – Вы наглый пират…

– Сопротивляться пиратам – пустая трата времени, Пиллер. Они всегда берут то, что хотят, не важно, отдают им это добровольно или приходится за это драться.

– Капитан убьет вас.

– Капитан отлично все понимает.

Пилар схватила нож Бьянки, лежащий у ее постели. Теперь она знала, что ее величайший страх обернулся явью. Она воображала, что может произойти нечто подобное, и поэтому прихватила у Бьянки нож.

– Тогда я убью вас, – заявила Пилар.

Петрок посмотрел на нож, усмехнулся и раскинул руки.

– Можете ударить, – сказал он.

Пилар взмахнула дрожащей рукой, но Петрок ухватил ее за запястье, и нож упал на пол.

– Видите, Пиллер, это бесполезно, как я вам и говорил.

Он поднял ее на руки. Его лицо было совсем рядом, и Пилар увидела, как блестят его глаза и зубы.

– Неужели вы меня так ненавидите? – спросил Петрок.

Пилар не могла понять охвативших ее чувств. Она стыдилась слез, выступивших на глазах. Уже второй раз другие видят, как она плачет – она, Пилар, которая всегда гордилась, что никому не удавалось увидеть, как она проронила хоть одну слезинку.

Молчание казалось бесконечным.

Потом Петрок мягко опустил Пилар на кровать, наклонился и нежно ее поцеловал.

– Не бойтесь, малышка Пиллер, – сказал он. – Вам нечего опасаться. В конце концов, вы еще ребенок. Ждите меня – это все, о чем я прошу.

Петрок вышел, а Пилар долгое время лежала и тихо плакала, не понимая, по какой причине. На следующее утро Петрок вышел в море.

Часть седьмая ДЕВОН

1587-й и 1588 годы

Поздней весной Доминго и Бласко вместе с Чарли Монком прибыли в Девон. Берега покрывали белые цветы песчанки, а луга были золотыми от первоцвета. Трава казалась братьям удивительно свежей и зеленой после долгого пребывания в тюрьме.

Их освободили не сразу. Доминго попросил дать ему время, чтобы обдумать решение.

Он чувствовал, что никогда не забудет долгие недели, проведенные в камере, когда погода становилась все холоднее, а тюремные неудобства казались еще более ощутимыми из-за многих часов, которые Доминго простоял на коленях, молясь о ниспослании ему указания.

Два его внутренних голоса спорили друг с другом громче обычного. Один заявлял, что Доминго ни в коем случае не должен отрекаться от своей веры и предавать свою страну; другой напоминал о душах, которые он мог бы спасти. «Такова воля Божья, – снова и снова повторял этот голос. – Какая польза Богу от мертвеца? Ты должен жить и привести к Нему души, тонущие в океане ереси. В твоих силах бросить им спасательный канат. Господь не хочет, чтобы ты умер, как Бэбингтон и остальные. Что хорошего может выйти из этого?»

Но Доминго откладывал решение, умоляя дать ему больше времени. Тем не менее, каждый раз, когда ключ поворачивался в замке его камеры, он вскакивал весь в поту, боясь, что его будут пытать на дыбе и что он, не выдержав мук, отречется от своей веры. Доминго страшился умереть как трус, отрицая все, что он считал справедливым и правильным, поменяв спасение души на избавление от боли.

Чарли Монк приходил навестить его в тюрьме. Он сообщил, что оставил службу у сэра Эрика, так как леди Олдерсли сочла это разумным. Сэр Эрик был заключен – в тюрьму, а Чарли выполнял случайную работу в разных домах. Он надеялся стать слугой отца Каррамадино, когда его освободят.

Доминго благословил Чарли и сказал, что с радостью нанял бы его, если бы когда-нибудь вышел из тюрьмы.

– Я молю всех святых, чтобы вас отпустили, – с жаром заявил Чарли. – Чтобы вы с вашим отважным братом и преданным Чарли смогли странствовать по дорогам, отбирая у дьявола заблудшие души.

Чарли говорил с обычной веселостью, но Доминго казалось, что он напуган по-настоящему. «Он нуждается во мне, – думал Доминго. – Во мне нуждаются много людей! Разве я не могу лучше послужить Богу в жизни, чем в смерти?»

В итоге он принял решение.

Полученные им указания были весьма краткими.

– В Девоне есть дом, именуемый Харди-Холл, и мы подозреваем, что туда направляются многие иезуиты, прибывая в Англию. Места на юго-восточном побережье стали для них опасными, поэтому они совершают более длительное морское путешествие и высаживаются в Девоне, где, как им кажется, наше наблюдение не столь пристально. Многие из этих священников прибывают прямо из Испании и могут обладать полезными для нас сведениями, которые мы хотим получить как можно скорее. На вересковых пустошах имеется дом, куда Чарлз Монк – несчастный простофиля, обращенный в католицизм, – сможет передавать сообщения. Вы вправе поинтересоваться, почему мы не арестовали его как изменника, но он настолько незначителен, что мы позволили ему оставаться на свободе. Для нас куда важнее новости из Испании, особенно касающиеся армады. Любой намек на то, когда может произойти нападение, любое случайное слово, подслушанное в таверне, может оказаться крайне важным.

– Вы требуете, чтобы я предал свою страну и свою веру! – воскликнул Доминго.

– Мы требуем, чтобы вы спасли свою жизнь, – ответили ему.

В доме, куда его отправляли, уже жил священник, но его должны были вызвать в Рим, и Доминго предстояло занять его место. В семье есть молодые люди, по отношению к которым он должен исполнять обязанности наставника. Таким будет его номинальное положение в Харди-Холле. Его брат может отправиться с ним в качестве секретаря, а Чарли – в качестве слуги.

Если у него появились бы сомнения во влиятельности своих новых хозяев, то ему стоило задуматься о том, каким образом каждое его движение по прибытии в Англию стало им известно или как случилось, что мистера Хита вызывают в Рим в самый удобный момент, чтобы освободить для него место. «Никакая цена за сведения не является для меня слишком высокой, – говорил сэр Фрэнсис Уолсингем, – и никакие сведения, как бы незначительно они ни выглядели, нельзя игнорировать». Такова была его политика – по этой причине щупальца возглавляемой им организации протянулись по всей Англии и по значительной части Европейского континента.

– Если вы вздумаете предать нас, – сказал Уолсингем Доминго, – то вспомните о поле Святого Джайлса. Тогда, будучи разумным человеком, вы остережетесь совершить подобную глупость. Возможно, вас утешит то, что очень многие – в том числе те, от которых вы никогда бы не ожидали подобного, – пребывают на службе у государственного секретаря.

Потребовалась длительная подготовка. Те, кто работал на сэра Фрэнсиса, должны были действовать не только в полной тайне, но и с полной безупречностью. Доминго предстояло заучить код, который он должен был использовать в переписке. Никого из замешанных лиц нельзя называть по именам. Кодовые обозначения существовали также для всех, кто занимал высокое положение.

Чарли разрешили часто навещать Доминго в тюрьме, а когда его освободили, он поджидал его, кипя энергией. Доминго еще никогда не видел Монка в столь при поднятом настроении.

– Вы можете доверять Чарли! Я всегда готов услужить вам и сеньору Бласко.

– Значит, Бласко тоже освободили?

– Освободят завтра. Не беспокойтесь, отец. Предоставьте все Чарли.

Монк снял скромную комнатушку в таверне.

– Не вполне подходит для вашего преподобия, но это лучшее, что я мог найти. К тому же вы говорили, что скоро отправитесь в путешествие.

– Очень скоро, – подтвердил Доминго. Комната, которую нашел для них Монк, находилась на Лэдс-Лейн. Чарли приносил туда жареное мясо с Темзстрит и вино с набережной.

Бласко присоединился к ним на следующий день – он сильно побледнел, черты его лица заострились, а вокруг рта появились жесткие складки. Бласко не пытали – его страдания были душевными, так как в тюрьме ему сообщили о смерти Жюли. Но братья обрадовались, что они снова вместе. Тем не менее, Бласко был озадачен.

– Я не понимаю их, – сказал он. – Они схватили нас, заточили в тюрьму, а потом освободили!

– Мы не настолько важны, чтобы держать нас в заключении, – отозвался Доминго.

– Однако мы были достаточно важны, чтобы нас разыскивать.

– Возможно, они искали других. Но не будем ломать голову над их методами. Нам предстоит работа. Несколько домов готовы принять нас.

– Откуда ты знаешь об этих домах?

– В соседней камере сидели двое священников. Я слышал, как они молились. Мы стали переговариваться через стену. Наш тюремщик был неплохим парнем. Он пожал плечами и сказал, что не видит вреда в наших разговорах. Иногда он даже отпирал мою камеру и раз решал посещать священников. Они говорили о работе, которую я мог бы выполнить, получив свободу. Мы исповедались друг другу в наших грехах и вместе причастились. Они назвали мне имена людей, которые с радостью предоставили бы мне приют, и я узнал о семье в Девоне, которая хочет, чтобы я провел у них некоторое время, так как их священника отзывают.

– Нам поразительно везет, – заметил Бласко. – Очевидно, англичане немного повредились в уме, если сначала схватили нас, а потом отпустили.

– Возблагодарим Бога за их безумие, – сказал Доминго.

Наконец они отправились в Девон через графства Гэмпшир и Сомерсет. Красота пейзажей придала бы им бодрости, если бы обоих не тяготило чувство вины.

Только Чарли был счастлив и громко распевал, проезжая по крутым и извилистым дорогам.

Бласко было не до пения. «Жюли мертва, – говорил он себе, когда они ехали по вересковым пустошам. – Она умерла, направляясь ко мне. Почему она так хотела меня увидеть?»

Бласко представил себе мирный гугенотский дом, в котором жила Жюли с тех пор, как они прибыли в Англию. Почему она решила отправиться к нему в тюрьму, подвергнув опасности собственную свободу? Бедная, глупая, неосторожная Жюли! Он никогда так не думал о ней раньше.

Она не любила его. Между ними никогда не было любви. С его стороны была жалость, а с ее – долг.

«В чем я был не прав по отношению к Жюли? – спрашивал себя Бласко. – Может, мне следовало оставить ее убийцам на улице Бетизи, и это избавило бы ее от многих страданий? Может, я не должен был идти в этот дом, а остаться ночью в гостинице как добрый католик? Хотя в ту ночь ни один добрый католик не оставался дома. Добрые католики ходили по парижским улицам, и кровь капала с их шпаг. Будь я добрым католиком, моя бы жизнь была совсем другой. Я бы вернулся домой, женился на подходящей для меня женщине – разумеется, католичке, и жил бы с ней в согласии, как мои родители. Скольких лет страданий можно было бы избежать!»

А теперь образ Жюли будет преследовать его до конца дней. Жюли на крыше; Жюли в его объятиях в гостинице, покуда мимо движется процессия на кладбище Невинно Убиенных; Жюли, стоящая на коленях на кровати, прислушиваясь к шагам на лестнице; наконец, Жюли под ногами у толпы, спешащей поглазеть на казнь Бэбингтона…

Теперь, проезжая по вересковым пустошам, Бласко смотрел на кусты утесника, кажущиеся золотыми в солнечных лучах, на маленькие ручейки, бегущие среди камней, и спрашивал себя: «Что мы здесь делаем? Доминго выполняет работу, к которой его готовили много лет, а я… я шпионю для моей страны».

– Скоро покажется Плимут, – сказал Чарли. – Вы говорили, отец, что дом, куда мы едем, находится на самой окраине?

– Да, – отозвался Доминго. – Наше путешествие почти окончено.

– Ты уверен, что мы останемся здесь? – спросил Бласко.

– В Харди-Холле нас ожидает работа, – ответил Доминго.

– И хорошая работа, джентльмены! – подхватил Чарли. – Спасать людские души из рук дьявола!

– Мы окажемся неподалеку от моря, – заметил Бласко и подумал: католический дом, куда поручили ехать Доминго, весьма удачно расположен. Экспедиции в Тихий океан, Северную и Южную Америку отправляются из Плимута. Он начал многое понимать. Работа Доминго – убеждать людей сменить веру, а его работа – собирать сведения о судоходстве в проливе.

От него ожидают, что он будет действовать против англичан, которые оказались настолько глупы, что освободили его, трудиться ради возвращения Англии к католической вере, готовить почву для организации в этой стране Святой инквизиции.

Бласко содрогнулся – он не чувствовал влечения к подобной деятельности. Ему вновь припомнилась страшная ночь в Париже. Жестокости, практикуемые религией, к которой он принадлежал в силу рождения, вызывали у него отвращение. Бласко больше не был добрым католиком, но не стал ближе и к протестантизму. Он был просто человеком, который ненавидел жестокость и не желал принимать в ней участие.

В то же время Бласко ощущал в себе растущую апатию. Он напоминал сам себе стебли травы, которые ветер раскачивает в разные стороны.

Бласко любил Бьянку и потерял ее; он считал своей важнейшей обязанностью оберегать Жюли, но теперь в этом не было нужды. Все остальное казалось ему не имеющим никакого значения. Бласко будет делать то, чего от него ожидают, но с полным безразличием. Он станет просто жить от одного дня к другому, не заботясь о том, что с ним произойдет.

Наконец братья прибыли в Харди-Холл.

Когда они подъехали к дому, их тепло встретили сэр Уолтер и леди Харди. Конюхи забрали лошадей, после чего приезжих проводили в зимнюю гостиную, где был накрыт стол.

Чарли закусывал в буфетной отличным ростбифом, запивая его девонским сидром. Не теряя времени, он старался подружиться со слугами и рассказывал им, что прибыл издалека со своим хозяином, который будет давать наставления здешним молодым людям. Раньше он никогда не жил так близко от моря. Он приехал из Лондона, где большие корабли плавают по реке. Пожалуй, они не меньше тех, которые здешние жители видят в проливе. Возмущенные слуги заявили, что в проливе плавают огромные суда, которыми командуют знаменитые искатели приключений. Чарли был настроен скептически, но его веселость быстро завоевала расположение слуг.

Тем временем сэр Уолтер и леди Харди сидели со своими гостями и говорили им, как они рады их видеть.

– Мы высоко ценили отца Хита, – промолвила леди Харди. – Он пробыл с нами так долго. Для нас тяжелый удар, что его вызвали в Рим.

– Нас, священников, часто вызывают в наши семинарии, – сказал Доминго. – Естественно, что его вызвали после столь долгой службы.

– Мы очень опечалились, услышав, что святое дело потерпело неудачу, – заговорил сэр Уолтер. – И нас сильно встревожило, что предатели оказались в самой гуще заговора.

– Значит, вы слышали об этом? – спросил Доминго.

– Нас держат в курсе дел. Мы были предупреждены, когда Бэбингтона вызвали к Уолсингему, после чего, как вам известно, он сразу же был арестован. Для нас было жестоким ударом узнать, что Гилберт Гиффорд предатель. Как мог священник так поступить? Теперь нам известно, что Уолсингем заставил его работать на себя в обмен на сохранение жизни. Кто бы поверил, что священник способен на такое?

Доминго опасался, что они услышат, как колотится его сердце.

– Люди так слабы, – с трудом пробормотал он.

– Но священники! – воскликнула леди Харди. – А в результате наша королева мертва. Я слышала, что она мужественно встретила смерть и, хотя палач отделил ей голову от туловища только с третьей попытки, не дрогнула до конца. А мы даже не можем носить по ней траур!

– Зато мы можем оплакивать ее в наших сердцах, – сказал сэр Уолтер.

– В нашем доме бывает много посетителей, – продолжала леди Харди. – Они остаются ненадолго, и мы стараемся, чтобы их присутствие осталось незамеченным. Мы держим открытой дверь часовни, и они проходят туда. В часовне есть небольшое помещение – хагиоскоп, – куда можно проникнуть через увитую плющом дверь. В этой комнатушке человек может находиться не замеченным присутствующими в часовне, а потом, улучив момент, когда все выйдут, подняться по короткой лестнице в пуншевую комнату. Мы не хотим, чтобы слуги знали слишком много. После истории с Гиффордом я мало кому решаюсь доверять. Под полом часовни, отец, у нас имеется тайник. Отец Хит однажды спасся, воспользовавшись им. Мы покажем его вам этой же ночью. Никто не знает, когда может понадобиться тайник.

– Надеюсь, этого вообще не произойдет.

– Мы тоже на это надеемся, – отозвался сэр Уолтер. – Довольно долгое время сыщики нас не беспокоили.

– Возможно, – заметил Бласко, – после смерти королевы Шотландской заговоры пойдут на убыль, так как она постоянно была их центром.

Леди Харди фанатично сверкнула глазами.

– Не бойтесь, мы найдем другой центр! Наша задача – восстановить католичество в Англии.

– Очевидно, отец Каррамадино захочет встретиться с детьми, – предположил сэр Уолтер.

– Разумеется, – кивнул Доминго, – ибо они являются официальной целью нашего пребывания здесь.

– Не такие уж они дети, – улыбнулась леди Харди. – Говарду почти восемнадцать, а Бесс уже исполнилось четырнадцать. Я велю их позвать.

Она подошла к шнуру звонка и стояла у двери, пока не появился слуга и не выслушал ее указания.

– Говард добрый католик и посещает мессу, – негромко сказала леди Харди, вернувшись к столу. – Он не болтлив. Но я всегда боялась, чтобы моя дочь принимала участие в этих обрядах. Конечно, я трусиха, но я опасаюсь за нее и стараюсь удержать ее от посещения мессы, пока не почувствую, что для нее это стало более безопасно. Вы должны простить мне мою трусость, отец. Она моя дочь, и…

– Прошу вас, не оправдывайтесь, – сказал Доминго. – Ваши страхи вполне понятны. У каждого из нас есть свои страхи.

Говард и Бесс вошли в пуншевую комнату.

– Это отец Каррамадино и его брат, – представила леди Харди. – Мои дети – Говард и Бесс.

Бесс присела в реверансе, а Говард поклонился.

– Добро пожаловать, – сказал он.

– Мы рады вас видеть, отец, – добавила Бесс.

– Думаю, – промолвила леди Харди, – что теперь, когда отец Каррамадино с нами, мы не будем так сожалеть об отъезде отца Хита. Но помните: называйте его отцом Каррамадино, только когда мы собираемся вместе, как сейчас. Во всех других случаях он мистер Каррамадино, а его брат – мистер Бласко. А теперь садитесь и побеседуйте с нашими гостями. Позже вы сможете показать им все, что они пожелают увидеть в доме. И не забывайте, дети, что вы – добрые католики.

Бласко припомнил бешеную борьбу его матери за Луиса. Леди Харди была такой же фанатичкой. Ему стало не по себе.

Пилар и Роберто часто, как могли, встречались с Говардом и Бесс в том месте на утесах, где открывался вид на море. Они не договаривались о встречах заранее – капитан был дома, и им казалось, что лучше обходиться без подобных приготовлений. Они просто бродили среди утесника и папоротника иногда по одному, а иногда вдвоем, в надежде, что появятся другие.

Капитан всегда не жаловал семейство Харди, а теперь не любил их более, чем когда-либо. Он зажег в поле праздничный костер, когда услышал новости о казни в замке Фотерингей. Он заставил слуг сделать набитую тряпками фигуру в шотландской юбке, бросить ее в костер и плясать вокруг него хороводом.

Капитан призывал всех домочадцев проклинать шотландскую шлюху, зная, что соседи глубоко скорбят из-за того, что вызывает у него бурную радость.

Капитан Марч и семья Харди всегда были врагами. Его отношение к соседям отнюдь не улучшилось, когда он узнал, что его жена собиралась выдать их дочь замуж за отпрыска этого семейства и что Пилар нисколько не возражала против этого брака.

Капитан ничего не говорил об этом Пилар, опасаясь лишний раз вызвать ее возмущение. Для него было в новинку обдумывать свои слова, пытаться приспособить молодую девушку – его собственную дочь – к его образу мыслей. Он никогда не верил, что такое возможно, пока это не стало явью.

Итак, молодежь встречалась тайно, и в этот день все они лежали на траве, глядя на море и разговаривая. Здесь на них и наткнулся Бласко.

При виде Говарда и Бесс, которые его не слишком интересовали, он намеревался лишь поздороваться, однако двое других сразу привлекли его внимание. Особенно необычно выглядела девочка со светлыми волосами и огромными темными глазами – ее лицо было оживленным, и она не переставая болтала, покуда остальные молчали. Мальчик также был привлекательным – смуглым, как испанец. Возможно, этот внешний намек на текущую в его жилах цыганскую кровь заставил Бласко остановиться.

– Да это же мистер Бласко! – воскликнула Бесс.

Говард поднялся на ноги, и Роберто с неохотой последовал его примеру. Пилар осталась лежать, глядя на незнакомца.

– Он гостит у нас, – объяснила Бесс. – Его зовут мистер Бласко Каррамадино, но мы называем его мистер Бласко, потому что у него есть старший брат.

– Добрый день, – поздоровался Бласко. – Пожалуйста, садитесь и представьте мне ваших друзей.

– Я Пилар, дочь капитана, – заговорила незнакомая девочка, – а это мой брат Роберто.

– Пилар! Роберто! Это не английские имена.

– Конечно. – Пилар разглядывала незнакомца, интересуясь про себя, священник ли он, высадился ли он ночью на побережье и не опасно ли для него разгуливать при дневном свете. – Это испанские имена.

– Так вы испанцы? Я тоже.

– Бласко – испанское имя, не так ли?

– Такое же испанское, как Пилар.

Заметив, что Говарду не по себе, Пилар догадалась, что этот человек – один из их тайных гостей.

– Вы давно в Англии, мистер Бласко? – спросила она.

– Уже много месяцев.

– И вы прибыли из Испании? Я очень много знаю об Испании, хотя всего наполовину испанка.

– Мать Пилар, – объяснил Говард, – часто приходит в Харди-Холл – в часовню.

– Мать Роберто тоже приходит, – добавила Бесс. – Правда, не так часто, как мать Пилар.

– Понятно, – промолвил Бласко. – А вы двое?

Пилар и Роберто посмотрели друг на друга. Пилар собиралась заговорить, но Говард взглядом умолял ее молчать. Она сжала губы, словно стараясь удержать готовые вырваться слова. От этой детской привычки ей никак не удавалось избавиться.

– Мы иногда заходим в Харди-Холл, – дипломатично отозвалась Пилар. – Благодаря нашему первому визиту туда мы и познакомились. – Она засмеялась. – Мы нарушили границу чужих владений и спрятались в ореховой роще, а потом стали играть все вместе. Леди Харди была очень добра. Она сказала, что мы можем приходить к ним, когда захотим. Но сейчас мы туда не ходим, так как капитан дома.

– Вы сказали, что вы дочь капитана, не так ли?

– Разумеется. Он величайший из всех капитанов, какие когда-либо плавали по морям. Его корабли приходили нагруженными сокровищами – мы видели, как они сверкают на солнце в проливе.

– Пилар слегка преувеличивает, – сказал Роберто с виноватой улыбкой, которая показалась Бласко очаровательной. – Нам приходится списывать на это по меньшей мере половину того, что она говорит.

– Роберто! Я тебя ненавижу!

Это развеселило Бласко.

– Вы не приходите в отчаяние из-за ненависти хорошенькой молодой леди? – спросил он.

Пилар была польщена, что ее назвали хорошенькой, но Роберто сказал:

– Не обращайте внимания. Пилар вечно ненавидит и любит, причем все время говорит об этом. К тому же у нее то и дело меняется настроение.

– Возможно, в этом повинна ее испанская кровь.

– Роберто тоже наполовину испанец, но совсем не такой горячий, – сказала Пилар. – Не то, что капитан, хотя он англичанин. Роберто такой спокойный, что это выводит меня из себя.

– Роберто спокойный, потому что добрый, – вмешалась Бесс. – Он бы никогда не стал говорить, что ненавидит человека, так как побоялся бы его обидеть.

– А почему вы не приходите к Говарду и Бесс, когда капитан дома? Он возражает против ваших визитов?

– Конечно! – воскликнула Пилар и добавила: – Да не смотри на меня так, Говард! Он должен это знать. Раз он гостит у вас, то все равно об этом услышит. Понимаете, мистер Бласко, Говард и я собираемся пожениться, сэр Уолтер и леди Харди хотят этого, а капитан – нет.

– Вы настолько очаровательная пара совершенно не похожих личностей, – заметил Бласко, – что я не понимаю, почему капитан против вашего брака.

– У него на меня другие планы. – Пилар покачнулась на каблуках, и ее глаза потемнели, когда она заглянула в прошлое: она словно видела перед собой Петрока в трюме и у нее в спальне. Она слегка поежилась, но ее настроение тут же изменилось. – Но я выйду за того, кого выберу сама, – заявила она. – Даже капитан не сможет меня остановить.

– Думаю, никто не сможет помешать вам делать то, что вы хотите.

– У вас острые глаза, мистер Бласко, – промолвил Роберто.

– Вы моряк? – спросила Пилар.

– Нет. Я человек сухопутный.

– А из какой части Испании вы родом? – допытывалась Пилар.

– Не удивляйтесь, мистер Бласко, – сказал Роберто. – Пилар никому не дает вставить ни слова. Мы знаем, что, если начнем говорить, она все равно не замолчит, поэтому позволяем ей болтать сколько душе угодно.

– Они вас дразнят, – улыбнулся Бласко Пилар.

– Меня? Это я дразню их! Когда мы были маленькими, я всегда заставляла их играть во всевозможные игры. Но вы не ответили, откуда вы родом.

– Мой дом не очень далеко от Севильи.

– От Севильи? – переспросил Роберто. – Которую называют la tierra de Maria santissima?[64]

– Верно. Кто вам рассказал?

– Моя мать.

– Значит, ваша мать тоже из этих мест?

– Она из многих мест.

– А моя мать жила в большом доме неподалеку от Хереса. Вы знаете этот город, мистер Бласко? Там много винограда, а вино, которое из него делают, лучшее в мире.

– Вы говорите о месте, которое я знаю очень хорошо. Когда ваша мать была в Хересе последний раз? Я должен знать ее семью.

Маленькая группа сразу стала серьезной. Пилар молча смотрела перед собой. Говарду было не по себе, так как он чувствовал, что мистеру Бласко не следовало затевать этот разговор, а Бесс, как обычно, подражала брату. Даже у Роберто пробудился интерес.

– Они не любят об этом говорить, мистер Бласко, – ответил он.

– Не любят говорить об Испании? Я был не прав, что задал этот вопрос?

– Вы не были не правы, – сказала Пилар, – так как не могли знать, что капитан сжег дом моей матери и привез ее, Бьянку и Карментиту в Англию.

Пауза была краткой, но Бласко она показалась бесконечной. Он чувствовал, как кровь стучит у него в ушах. Над их головами с пронзительными криками летали чайки.

Бласко не мог поверить своим ушам. Не может быть, чтобы через столько лет это произошло так случайно!

Он услышал свой голос, говорящий по-испански:

– Кто ваша мать? Как зовут капитана? Когда это случилось? Ради Бога, отвечайте!

Все молча смотрели на него.

– Мы мало говорим по-испански, – наконец отозвался Роберто. – Мы знаем его немного от наших матерей, но капитан не потерпит в доме никакого языка, кроме английского.

– Как зовут капитана? – повторил Бласко.

– Сэр Эннис Марч.

– И он совершил рейд в Испанию шестнадцать лет назад?

– Примерно тогда, – кивнула Пилар.

– И… привез оттуда вашу мать?

– И мою, и Роберто, а также Карментиту и Марию, которая теперь живет в Харди-Холле.

– Значит, вашу мать звали… Исабелья. Исабелья де Арис. Пресвятая Дева! – воскликнул Бласко. – Значит, это правда! Бьянка?..

Темные глаза мальчика устремились на него.

– Бьянка – моя мать, – ответил он.

Бласко уставился на него. «Я должен был догадаться, – подумал он. – Паренек хорош собой и похож на Бьянку. Наконец я нашел ее!»

– Вы очень странно выглядите, мистер Бласко, – заметила Пилар. – Вы не больны?

Бласко провел ладонью по лбу и быстро поднялся.

– Я знаю ваших матерей, – сказал он. – Отведите меня к ним… Отведите меня к Бьянке немедленно!

Пилар вскочила на ноги.

– Вы знали их в Испании?

– Я знал их обеих, – ответил Бласко. – Исабелью и Бьянку. Я должен сразу же увидеть их. – Он схватил мальчика за руку: – Отведите меня к вашей матери.

Пилар рванулась вперед.

– Пилар! – окликнул ее Роберто. – Помни о капитане!

Пилар остановилась. Наверняка капитан находится на лужайке и смотрит на море. Ему может не понравиться появление испанского джентльмена из Харди-Холла, тем более, если этот джентльмен – старый друг ее матери.

– Давайте подойдем к дому сзади, – предложила она.

Говард взял Бесс за руку. Он был старше других и заметил кое-что в лице Бласко, на что остальные не обратили внимания. Говард знал, что капитан похитил Исабелью, Бьянку и других женщин и что Исабелья была дамой знатного происхождения. Он подумал, что при встрече Бласко с капитаном могут произойти неприятности, а Говард не любил неприятностей, тем более угрожающих насилием.

Поэтому он увел Бесс с собой, а Пилар и Роберто побежали к дому вместе с джентльменом из Испании.

Бьянка развешивала белье в кустах позади дома.

– Бьянка! – окликнула ее Пилар. – Пришел человек, который знал тебя много лет назад!

– Мама! – крикнул Роберто. – Пришел твой друг.

– Я здесь, Бьянка… – послышался чей-то голос. Бьянка резко повернулась. Несколько секунд она стояла неподвижно, потом кровь у нее отхлынула от лица. Она пыталась что-то произнести, но словно утратила дар речи.

Наконец Бласко и Бьянка бросились друг другу в объятия.

Они смотрели друг на друга, смеясь и плача, ощупывая руки, плечи и лица, как будто желая убедиться, что они состоят из плоти и крови.

«Это не просто дружба, это любовь», – думала Пилар. Любовь, которая является для тех, кто ее испытывает, голодом и жаждой, самым важным в жизни. Она многое поняла, наблюдая за Бласко и Бьянкой.

Пилар понимала, что они не замечают ее и Роберто. Для Бласко сейчас не существовало ничего, кроме Бьянки, а для нее – ничего, кроме человека из Испании. Как ни странно, ей на ум пришел Петрок, явившийся к ней в спальню. Она чувствовала к нему ненависть, а это была любовь. Оба чувства походили друг на друга силой страсти.

Наконец они начали говорить. Бласко снова и снова повторял ее имя:

– Бьянка… Бьянка…

– Мой Бласко! – откликнулась она. Они заговорили по-испански так быстро, что Пилар ничего не могла понять. Роберто понимал куда больше.

– Значит, ты все это время была здесь?

– Да, Бласко, и думала о тебе каждый день. Я ждала, что ты приедешь.

– Со мной столько произошло… в Париже, в Испании…

– Здесь тоже происходило немало.

– Нам нужно так много рассказать друг другу!

– Да, но ты должен кое с кем познакомиться. Это Роберто – наш сын.

Роберто шагнул вперед. Бласко смотрел на него, а он – на Бласко.

Бьянка кивнула.

Тогда Бласко обнял Роберто, называя его своим дорогим hijo.[65]

Эти трое не видели ничего, кроме друг друга. Пилар стояла в стороне и смотрела на них.

Она проскользнула мимо них, вошла в дом и поднялась в комнату матери. Исабелья отдыхала. Пилар подошла к кровати и сообщила:

– Мама, здесь Бласко.

– Что ты сказала? – спросила Исабелья.

– Человек, который приехал из Испании. Он знает вас всех. Сейчас он внизу с Бьянкой. Я должна пригласить его в дом? Они стоят снаружи. Его зовут Бласко.

Исабелья быстро села; ее лицо порозовело, а глаза заблестели.

– Что ты болтаешь, Пилар? Опять какая-то игра?

– Это не игра, – ответила Пилар. – Он гостит в Харди-Холле, и мы встретили его на утесах. Он сказал, что знал тебя… но главным образом Бьянку, когда жил близ Севильи.

Исабелья задрожала и поднесла руку ко лбу.

– Пилар, ты, наверное, слышала наши разговоры и все придумала.

– Нет, мама, это правда. Как ты дрожишь! Оставайся здесь, я приведу их к тебе.

Пилар побежала вниз. Роберто, Бласко и Бьянка все еще стояли там, где она их оставила, глядя друг на друга, как будто каждую секунду открывали нечто новое.

– Я сказала маме, что вы здесь, – сообщила Пилар. – Она просит вас подняться к ней.

Они последовали в дом за Пилар. Бласко одной рукой обнимал Бьянку, а другой держал за руку Роберто. Пилар привела их в спальню матери. Она помнила, что капитан сидит на привычном месте перед домом и может рассердиться, увидев этого человека. Испанец был ниже ростом, чем капитан, но он пребывал в расцвете сил, а ее отец, по его же словам, превратился в никчемную дырявую посудину. Мысли Пилар бешено работали. Бьянка и этот человек нуждаются только друг в друге, а капитан нуждается в ее защите. Ведь он похитил ее мать и Бьянку. Когда испанец перестанет думать о любви, то начнет думать о мести.

Пилар распахнула дверь. Ее мать стояла в середине комнаты, прижав руку к сердцу.

– Бласко! – вскрикнула она.

Он шагнул к ней и поцеловал ей руку. Исабелья беззвучно заплакала, и Бласко нежно ее обнял, но совсем не так, как обнимал Бьянку.

– Какая удивительная встреча! – воскликнул Бласко. – Хотя я знал, что это должно случиться. Жаль, что мне понадобилось столько времени, чтобы найти вас.

– Наконец-то ты пришел, Бласко, – всхлипывала Исабелья. – Мы смотрели на море и ждали. Но ждать пришлось так долго…

– Теперь он здесь, – прервала Бьянка, – и прошлое не имеет значения.

Пилар наблюдала за матерью. Она тоже любит этого человека. Но он любит Бьянку – Бьянку и Роберто…

Испанец назвал Роберто сыном. Пилар слышала, как Бьянка называла Роберто «hijo», когда они были маленькими, и спросила, что это значит. А Бьянка ответила: «Мой малыш, мой сыночек».

И он тоже сказал «мой сын»…

Все изменилось. Сначала капитан вернулся искалеченным, потом Петрок напугал ее так, как никто никогда не пугал до того, а теперь Роберто оказался не ее братом…

Пилар подумала о капитане. Что он скажет, когда увидит этого человека? И что скажет и сделает Бласко, когда увидит того, кто забрал у него Бьянку, когда она ждала от него ребенка? Сейчас его глаза сверкают от любви, но они наверняка могут так же сверкать и от ненависти. А капитан уже не непобедимый – он пострадал от испанских пушек и шпаг. Неужели сейчас его ждет смерть от очередной испанской шпаги?

Эти двое не должны встретиться. Пилар представила себе свою жизнь без капитана. Она не могла вынести даже мысли об этом. Что бы он ни сделал, как бы ни был жесток к ее матери и Бьянке, это не могло изменить ее отношения к нему.

Нужно держать капитана подальше от этого человека. Пилар чувствовала, что в ненависти Бласко может быть так же неистов, как в любви; и, вспоминая, как горячо он обнимал Бьянку, она представляла себе его с такой же страстью нападающим на ее отца.

Пилар выбежала из комнаты и начала спускаться по лестнице в большой холл. Капитан только что вошел в дом.

– Эй, Пиллер! – крикнул он. – Что там случилось? Ты выглядишь словно увидела привидение.

– Я шла искать тебя, – ответила Пилар, продолжая спускаться.

– Что происходит наверху?

– Ничего особенного. Я только что была у мамы. Капитан внимательно посмотрел на нее.

– Что тебя беспокоит, девочка? – спросил он. Пилар задержалась на лестнице. Внезапно капитан застыл, ошеломленно глядя вверх.

– Разрази меня гром! Кто это? – рявкнул он.

– Я Бласко Каррамадино, недавно прибывший из Испании, – ответил Бласко, склонившись над перилами. – Мой брат должен был жениться на Исабелье де Арис, а Бьянка была моей возлюбленной.

– Что?! – взревел капитан. – Испанская собака залезает в мой дом, стоит на моей галерее и тявкает на меня! Спускайся, пес! Пиллер, подай мне шпагу – ту, что висит на стене. Может, она и поржавела, но сослужит свою службу. Она достаточно хороша для грязной испанской собаки, осквернившей мой дом.

Бласко рассмеялся:

– Вижу, испанские собаки отгрызли вам ногу, капитан. Не сомневаюсь, что они позволили вам уйти, зная вас как никчемного хвастуна. Может быть, они сохранили вам жизнь, чтобы не лишать меня удовольствия, которого я ждал столько лет.

– Спускайся! – крикнул капитан. – Перейдем от слов к делу!

– Вы оторвали беззащитных женщин от их дома…

– Испанских женщин! – вставил капитан.

– … и умрете за это.

– А ты умрешь за то, что явился в мой дом! Чего ты стоишь, Пиллер? Я сказал, подай мне шпагу!

– Нет! – вскрикнула Пилар. – Ты не можешь…

– Шпагу, девочка! – взревел капитан.

Бласко начал спускаться. Пилар преградила ему дорогу.

– Уходите, мистер Бласко, – сказала она. – Вы не должны причинять ему вред. Вы же видите, что мой отец ранен и искалечен, иначе он бы убил вас. Но вы не должны убивать его, потому что он не может защищаться.

– Отойдите, – потребовал Бласко. – Вы не понимаете…

По щекам у Пилар потекли слезы.

– Я все понимаю! – крикнула она. – Вы любите Бьянку, и Роберто ваш сын. Вы нашли их. Неужели вам этого недостаточно? Неужели вам нужно еще и убить моего отца?

Бласко хотел отодвинуть ее в сторону, но Пилар твердо стояла на лестнице, упираясь ладонями ему в грудь, с мольбой в темных глазах и разметавшимися по плечам светлыми волосами. Бласко ощутил к ней жалость и нежность – ее красота и смелость подействовали на пылающую в сердце ненависть как холодный душ.

– Вы не понимаете, дитя мое, – повторил он. – Все эти годы я обещал себе это сделать.

Бьянка подбежала к нему и схватила его за руку.

– Нет, Бласко! Не надо кровопролития! Что будет хорошего, если ты убьешь его? Он погубил эти годы нашей жизни. Но теперь все кончено. А если ты убьешь его, нам от этого будет только вред.

– Отойди, женщина! – потребовал капитан. – Думаешь, я нуждаюсь в том, чтобы ты просила за меня? Пусть он спустится, и я собственноручно вырву ему сердце! У меня еще остались обе руки, и я с радостью ими воспользуюсь.

Он направился к лестнице, но ему было нелегко взбираться по ступенькам. Бласко стоял неподвижно рядом с Бьянкой, вцепившейся ему в руку. Пилар подбежала к капитану и обняла его:

– Я не пущу тебя! Ты не можешь… не должен… Он молод и силен, а ты сам говорил, что стал дырявой посудиной. Я не сдвинусь с места, а если он захочет убить тебя, то сначала ему придется убить меня!

– Пиллер… – начал капитан.

Бласко отвернулся.

– Пошли, Бьянка, – сказал он. – Забирай с собой мальчика и больше никогда не переступай порог этого дома.

Бласко начал подниматься, и Бьянка побежала следом.

– Исабелья! – крикнул он. – Мы уходим отсюда. Оставляем английского пирата с его одной ногой и одышкой. Он не стоит того, чтобы его убивать. Пошли скорее!

Пилар обнимала отца за шею, прислушиваясь к звукам наверху.

– Они уходят, – сказала она.

Капитан заворчал, но Пилар увидела, что в глазах, которые только что пылали ненавистью, теперь блестят слезы.

– Пускай уходят, – отозвался он. – Далеко им не уйти. Мы не позволим грязным донам осквернять девонскую землю, девочка. – Он прижал ее к себе. – Этот испанец прикончил бы меня. Уже второй раз за несколько месяцев я стоял близко от дона и видел смерть на его лице, но каждый раз кто-то предлагал свою молодую жизнь взамен моей. Это стоит запомнить, малышка Пиллер. Это может согреть сердце человека.

Исабелья выбежала из дома и мчалась во весь опор всю дорогу до Харди-Холла. Она много раз мечтала, что это произойдет, но совсем не так, как произошло теперь. Бласко пришел к ним, как она и надеялась, но он забрал с собой Бьянку, которая ушла с ним, как много лет назад ушла из цыганского табора в жизнь Исабельи.

Теперь ей все стало понятно. Бласко любил не ее, а Бьянку. Когда он стоял перед ней, она видела не героя своих грез, а подлинного Бласко. Годы, проведенные с капитаном, помогли ей понять Бласко. Таким людям, как он и капитан, нужны такие, как Бьянка.

Исабелья добралась до ворот Харди-Холла и побежала по лужайкам. Бьянка вышла ей навстречу. Они остановились в нескольких шагах друг от друга.

Бьянка снова стала молодой – ее глаза сияли и казались огромными. На смуглых щеках играл легкий румянец; она очень походила на ту юную цыганку, которая танцевала в патио их дома в Испании.

– Мне очень жаль, Исабелья, – начала Бьянка… 

– Жаль, что он вернулся?

– Жаль, что ты узнала…

– Все эти годы ты скрывала это от меня, – сказала Исабелья. – Я говорила тебе о своих чувствах и надеждах, а ты молчала. Я поверяла тебе свои глупые мысли, когда ты растила его ребенка!

– Мы и так достаточно страдали. Мы не могли причинять боль друг другу.

– А теперь ты покидаешь меня. Мы провели вместе много времени, Бьянка. Я не могу представить свою жизнь без тебя.

– Я никогда не покину тебя, если я тебе нужна. Если мы уедем отсюда, ты уедешь с нами.

– Я пришла исповедаться в своих грехах и причаститься.

– В доме новый священник, и ты его знаешь.

Исабелья медленно направилась к часовне. Бьянка шла рядом.

– Иди в часовню и жди там, – сказала она. – А я попрошу его прийти к тебе.

Исабелья повиновалась. Она вошла в часовню, дверь которой была открыта. Лишенное покрывал и чаш, помещение казалось пустым и холодным. Она поежилась и опустилась на колени, чтобы помолиться. В такой позе ее застал Доминго. Исабелья услышала его шаги и поднялась. Несколько секунд они стояли, молча изучая друг друга. Каждый видел изменения, происшедшие в другом, и все же это были та же самая Исабелья и тот же самый Доминго.

Доминго заговорил первым:

– Исабелья… после стольких лет! Это кажется невероятным!

– Доминго!

Глядя на его изможденное лицо, Исабелья понимала, что он жил в условиях далеких от удобств.

– Я так часто думал о том, что встречу тебя, – сказал Доминго. – Я верил, что когда-нибудь это произойдет.

– Я тоже верила, Доминго. Я часто сидела у окна, глядя на море. Я привыкла мечтать, что вы приедете за мной – ты, Бласко или мой отец.

– Твой отец погиб, преследуя похитителей.

Исабелья опустила голову.

– Мы прибыли на побережье, когда пираты уже отплыли, – продолжал Доминго. – Твой отец не мог ждать. Он хотел сразу же отправляться в погоню. Англичане захватили корабль, на котором плыл дон Алонсо, и он затеял ссору с одним из них.

– Понятно, – промолвила она. – А ты стал священником.

Он кивнул:

– Мне казалось, что так велит Бог.

– Ты иезуит, Доминго, и поступил очень храбро, прибыв в еретическую страну.

Доминго хотел рассказать ей правду о себе, но ему не хватило смелости. Он начал рассказывать о ее матери, построившей новый дом на руинах старого, о Габриеле, Сабине и их недавно родившемся ребенке.

– Все это кажется таким далеким, – вздохнула Исабелья. – Моя мать построила новую жизнь, а у меня новая жизнь здесь. У меня есть муж, Доминго. Ты знаешь, что он женился на мне из-за нашего ребенка – девочки?

Доминго медленно кивнул:

– Я думал отвезти тебя домой. Мне казалось, что ты захочешь уйти в монастырь и забыть обо всем.

– У меня есть дочь, – ответила Исабелья, – и я ее очень люблю.

– А этот человек?.. Исабелья, ты должна его ненавидеть!

– Я пыталась справиться с ненавистью. Он практически вовсе не досаждает мне своим вниманием, так как был тяжело ранен в море. Он обожает нашу дочь. Ни я, ни он не можем потерять ее, Доминго. Она связала нас воедино. Мы не любим друг друга, но оба любим нашу девочку. Если ты вернешься в Испанию, скажи моей матери, что у меня есть дочь, которая мне очень дорога, и теперь я понимаю, как она страдала за меня. Но теперь все кончено. У нее есть Габриель, Сабина и их дети, а у меня есть Пилар. Ты, Доминго, останешься здесь на какое-то время – ведь ты занял место мистера Хита, не так ли?

– Да, – кивнул Доминго. – Я занял его место.

– Доминго, здесь опасно. Мистера Хита однажды чуть не поймали. Он успел спрятаться в тайник, и его не нашли.

– Знаю, – отозвался Доминго.

– Ты знаешь все это, и, тем не менее, приехал сюда!

Доминго вновь опустил голову, ибо не мог встретить ее взгляд. Ему хотелось крикнуть: «Я шпион! Я не тот святой подвижник, за которого ты меня принимаешь! Я шпионю для врагов нашей Церкви и нашей страны. И я стал шпионом, потому что испугался. Я опозорил свою сутану. А труднее всего мне выносить почет и уважение, которые оказывают окружающие».

– Здесь многое происходит, – продолжала Исабелья. – Сэру Уолтеру и леди Харди приходится соблюдать величайшую осторожность. Они не доверяли мистеру Хиту все свои секреты. Но теперь сюда приехали ты и Бласко, и, так как вы наши дорогие друзья, Харди могут не бояться доверить вам свои тайны. События развиваются быстро, Доминго. Мы слышим великие новости от тех, кто прибывает из Испании.

Скоро эта страна освободится от еретиков, которые ей управляют. Святая вера будет восстановлена. Мы знаем это, Доминго, потому что укрываем приезжающих из Испании. Каждый день они привозят свежие новости, каждый день мы узнаем, что великий момент все ближе и ближе. А теперь мы будем чувствовать себя в безопасности, Доминго, потому что ты здесь и мы можем доверять тебе.

– Умоляю, Исабелья, не говори такие вещи. Я хочу быть только священником.

– О, Доминго, отважный Доминго, как же я рада, что ты приехал!

Исабелья закрыла лицо руками и заплакала. Когда она посмотрела на Доминго, то увидела, что его губы шепчут молитву.

Она не знала, что он повторяет: «Боже, прости меня!»

Капитан сидел на лужайке, обдумывая планы мести.

Испанцы в Девоне! Этот человек выдал себя, открыто явившись к нему в дом и бросив ему вызов. Он забрал с собой Бьянку и Роберто. Они живут в Харди-Холле, и он собирается жениться на Бьянке. Но что он делает в Харди-Холле? Почему он приехал? Что за странные вещи происходят неподалеку от его дома?

Капитан не сомневался, что все моря и богатые земли в Новом Свете должны принадлежать англичанам. Но доны добрались туда раньше – и у них были корабли и средства для их снаряжения. Однако теперь все изменилось. На троне Англии сидит женщина, стоящая двух таких, как испанский король-монах. Она знает такие вещи, которые неизвестны многим мужчинам. Доны с их орудиями пыток и аутодафе – не те люди, которые могут удержать то, что захватили. Индейцы были хорошими друзьями, но плохими врагами; они были готовы дружить с теми, кто приезжал торговать и жить с ними в мире, молясь своему Богу и не любопытствуя, каким богам молятся они. А доны приходили с огнем, мечом, орудиями пыток и инквизиторами. Им были нужны не друзья, а католики. Они делали грубые ошибки, каких никогда бы не сделали англичане.

– Разрази меня гром! – бормотал капитан. – Мы вышвырнем их из морей! Дайте нам время, и Испания ослабеет, а англичане получат то, что по праву заслужили своей отвагой и искусством кораблевождения. Они получат Новый Свет и сделают его своим навсегда.

Но что понадобилось донам в Девоне? Капитан был человеком, который смотрит фактам в лицо. Испанцы были серьезными противниками и знали, что имеют дело с таким же опасным врагом, как они сами. Солнце Англии еще не взошло, но его лучи уже светили из-за горизонта алым, синим и золотым цветом.

Коварные доны это знали. Поэтому они и сооружали в своих гаванях мощный флот для нападения на Англию. В их распоряжении было сколько угодно денег, а многие нейтральные наблюдатели утверждали, что против такого флота не устоит ни один противник.

А теперь доны были здесь, в Девоне. Их шпионы повсюду. Они даже пробрались в дом капитана!

Они должны быть схвачены и умереть смертью предателей. Он подберется поближе к эшафоту и будет смеяться в лицо испанцу, который осмелился бросить ему вызов и увести у него Бьянку.

Бьянка! Эта женщина многое для него значила. Капитан часто думал о том, как он поступит, если столкнется лицом к лицу с отцом Роберто. Это, наконец, произошло, но судьба обошлась с ним неласково. Она дождалась, пока он превратится в старого калеку, не способного выходить в море. Поэтому испанец одержал верх, и он, кажется, сейчас не сидел бы здесь, размышляя о происшедшем, если бы не его малышка Пиллер.

Капитан не мог думать о своей дочери без чувства нежности – когда человек становится старым, теряет ногу и мучается от боли в боку, причиняемой старой раной, он неизбежно делается мягче. Теперь у него часто появлялись слезы на глазах, чего никогда не бывало раньше, причем эти слезы были вызваны не гневом, а совсем иными переживаниями.

«Эти двое спасли мне жизнь, – говорил себе капитан. – Когда-нибудь я увижу в этом доме их детишек, и они будут звать меня капитаном. Разрази меня гром, ради такого стоит пожить даже с одной ногой, болью в боку и слезами, то и дело появляющимися на глазах! Возможно, в будущем году вернется Петрок, и Пиллер сделает так, как я хочу. А к тому времени гнездо шпионов в Харди-Холле будет уничтожено».

Быть может, ему удастся вернуть Бьянку. Она вернется ради Роберто, которому он пообещает часть своего состояния, Исабелья все еще здесь. Она не покинула его – ведь она его жена и мать Пиллер, а если они хотят отобрать у него девочку, то пусть попробуют!

Короче говоря, они заживут по-прежнему, и он возьмет с собой Бьянку и Исабелью посмотреть, как поступают честные англичане с испанскими предателями.

Тогда они увидят, что он все еще тот же капитан, который совершал рейды на их побережье, сделал их своими женщинами и всегда брал все, что пожелает.

«А пока что пусть думают, что они в безопасности».

У капитана имелись тайные мысли, забавлявшие его. Он не в состоянии путешествовать по морю, но может добраться до Плимута, где у него есть знакомые, которым можно доверять.

Один из них отправился в Лондон на следующий день после того, как Бласко Каррамадино проник в его дом, и вскоре делами в Харди-Холле займутся люди, знающие толк в таких вещах.

Лето шло к концу. Для Бьянки и Бласко это было самое чудесное лето в их жизни. Казалось, они забыли обо всем, найдя друг друга. Вскоре они поженились.

Харди были удивлены столь нетрадиционным поведением, но в сложившихся необычных обстоятельствах оказали всю необходимую помощь, и брачная церемония осуществилась в часовне под руководством Доминго. Они были готовы поверить, что прибытие братьев – истинное чудо, и объясняли его как знак того, что Бог ими доволен. Бьянка теперь жила под их кровом. Роберто мог исповедовать религию своих родителей. Если бы им еще удалось женить Говарда на Пилар и забрать ее в Харди-Холл вместе с Исабельей, то они бы убедились, что их труды в самом деле благословлены свыше.

– Мы должны иметь терпение, – говорил сэр Уолтер.

Леди Харди была готова вместе с ним дать свое благословение браку Бьянки и Бласко, который при других обстоятельствах вызывал бы у них серьезные сомнения.

Итак, Бласко и Бьянка в эти летние месяцы думали лишь о том, что вновь обрели друг друга, а Бласко к тому же радовался, найдя сына.

Для него и Бьянки все находящееся за пределами их маленького круга казалось неопределенным и незначительным. Но Бласко не забывал о миссии, порученной ему королем Испании. Его задачей было бродить по городу, слоняться по мощеным улицам, стоять у стены, глазея на корабли в гавани, и собирать любые сведения, полезные для Испании.

– Вы иностранец? – часто спрашивали его люди.

– Да, – отвечал он им.

– Конечно, француз – мы сразу догадались. Смотри те на наши прекрасные корабли. Вы много о них знаете?

– Совсем немного. Но выглядят они великолепно.

– Видите тот, который находится прямо перед вами? Это один из тридцати шести пушечных галеонов королевы, класса дредноута. Не так давно здесь побывали «Антилопа» и «Свифтшур». Думаю, таких галеонов нет нигде в мире.

– А куда они плывут, покидая эту гавань?

– Королева велит им держаться у берега, так как мы здесь много слышали об испанцах.

Бласко собирал сведения по кусочкам – ведь именно с этой целью его и направили в Англию. Он понимал, почему ему велели сопровождать брата. Доминго с его худым аскетичным лицом не мог сидеть и пить в тавернах с этими людьми, не мог внушить им такое доверие, чтобы они стали выбалтывать секреты. Он походил на того, кем был, – на священника, а священники вызывали подозрения.

Возвращаясь в Харди-Холл, Бласко писал отчеты, Доминго зашифровывал их, а Чарли Монк отвозил в дом на вересковой пустоши, откуда их должны были везти на восток – возможно, какому-нибудь посыльному, который темной ночью отправлялся из Англии в Испанию.

Бласко выполнял королевское поручение, так как считал это своим долгом, но его мысли были с Бьянкой и сыном. Он все больше любил сельские пейзажи Девона с их мягким солнцем и цветущими живыми изгородями, наслаждаясь также суетой города и кипучей деятельностью в порту.

Бласко чувствовал, что достиг всего, ради чего стоило жить. Это было реальностью, а все остальное – сном, быстро забываемым при свете дня. Париж, улица Бетизи и даже поместье Каррамадино казались чем-то принадлежащим к иному миру. Когда-нибудь он вернется домой, но это в будущем, а сейчас он жил настоящим.

Бласко был рад, что не убил капитана. Сделать это не составило бы труда, но насилие не соответствовало мирному пейзажу. К тому же человек, которого он так ненавидел все эти годы, был мужем Исабельи и отцом очаровательной Пилар. Если бы судьба и Провидение дозволили ему выполнение единственного желания, он бы попросил, чтобы Пилар была близнецом Роберто. Он уже полюбил эту девочку.

Роберто тоже любил Пилар. Только из-за нее он сожалел об уходе из дома капитана. Бласко казалось, что его сын куда больше подходит Пилар, чем серьезный Говард, который хотя и был славным парнем, но куда более скучным в сравнении с Роберто и Пилар. Бласко часто говорил с сыном о Пилар и при упоминании ее имени всегда видел в глазах у сына глубокую привязанность.

– Я всегда думал, что она моя сестра.

– Сын мой, – сказал Бласко, – если ты пожелаешь, между вами могут возникнуть более тесные семейные связи. Ты любишь ее, и я уверен, что она любит тебя. Почему бы вам не пожениться? Я был бы счастлив приветствовать ее как свою дочь.

– Жениться на Пилар? Но ведь она выходит замуж за Говарда, а я собираюсь жениться на Бесс.

– Брак не считается браком до совершения церемонии. Вы задумывали ваши браки до того, как узнали, что вы не брат и сестра.

– Это верно, – согласился Роберто.

После этого он долго молчал. Бласко наблюдал за ним и видел, как на губах у сына мелькает улыбка.

Пилар сидела с капитаном на лужайке. Они наблюдали за кораблями в гавани.

– Разрази меня гром, если это не «Триумф»! – воскликнул капитан. – Им командует сам Мартин Фробишер.[66] В Англии нет корабля больше, чем «Триумф». На нем семь тяжелых орудий и шестнадцать или семнадцать кулеврин. Он разнесет в щепки любого испанца!

– Сегодня в гавани кораблей больше, чем обычно, – заметила Пилар.

– Так и должно быть, разрази меня гром! Говорят, что испанцы строят корабли по размерам вдвое больше наших.

– Если их корабли лучше…

– Нет-нет! Они могут строить корабли даже вчетверо больше наших, но они все равно не будут лучше. Корабль создают люди, которые на нем плавают. Конечно, у них прекрасные корабли, но плавать на них будут только испанцы, а один англичанин стоит двадцати испанцев.

– Я слышала, капитан, что они поплывут сюда не только с солдатами и матросами на борту, но и с инквизиторами и орудиями пыток.

– Мы им покажем пытки, девочка! Потопим ихние корабли, какого бы размера они ни были. Доны никогда не ступят на английскую землю.

– Жаль, что Англия и Испания должны воевать.

– Жаль? Это так же естественно, как воздух, которым мы дышим. Англия и Испания все равно, что собака и кошка или кошка и мышь. Природа сделала нас врагами. Ничего хорошего не может получиться из союза Испании и Англии.

– Но я ведь получилась, – заметила Пилар.

Оба рассмеялись. Капитан знал, что Пиллер не даст ему грустить. Он продолжал показывать ей корабли.

Когда Пилар ушла, капитан вспомнил ее слова и снова засмеялся. Потом он припомнил испанцев в Харди-Холле, и его охватил такой приступ гнева, что у него закружилась голова. Почему не приняли никаких мер? Ведь он сообщил нужным людям в Плимуте о своих подозрениях насчет того, что в Харди-Холле укрывают испанцев, прибывших в Девон, чтобы злоумышлять против королевы.

Капитан ждал, что их выкурят из тайников, но в Харди-Холле не сделали ни одного обыска.

В городе кипела бурная деятельность. В июне сэр Фрэнсис Дрейк бросил якорь в заливе, и улицы заполнили приветствующие его толпы. Он привел с собой захваченный у испанцев корабль, полный золота, драгоценных камней, шелка, бархата, пряностей и амбры. Корабль назывался «Сан-Фелипе», что звучало символично, ибо Фелипе было именем испанского короля, злейшего врага Англии, которого его народ, как говорили, почитал как святого. Дрейк был живой легендой.

Недавно он приплыл на «Элизабет Бонавентур» в кадисскую бухту, где причинил огромный ущерб находящимся там кораблям. Дрейк штурмовал мыс Сан-Висенти, и само его имя – испанцы называли его Еl Draque – дракон – приводило в ужас врагов.

Однако истории о колоссальном флоте, который испанцы именовали Grande Armada Felicisima,[67] продолжали распространяться, и, когда стало известно, что король Филипп намерен начать вторжение в сентябре, в городе появилось напряжение. Говорили, что королева отказалась выдать деньги на ремонт кораблей, что она поставила еще одного командира над сэром Фрэнсисом Дрейком, так как сэр Фрэнсис хоть и был величайшим моряком в мире, не обладал достаточно благородным происхождением, чтобы вести флот Елизаветы к победе. Матросы роптали, заявляя, что будут служить под командованием сэра Фрэнсиса или никого другого; пошли слухи, что на английских кораблях началась вспышка какой-то болезни.

Летом все ожидали появления на горизонте первого испанского галеона, но даже когда дубы стали бронзовыми, а на кустах заблестела паутина, испанцы не появлялись в проливе, а те из них, кто проживал в Харди-Холле, к недоумению и возмущению капитана, продолжали спокойно жить там.

Ветер раскачивал деревья, дождь колотил по серому морю, и солнце не показывалось уже несколько дней.

Однажды ночью Бьянка, лежа рядом с Бласко, спросила у него:

– Мы не останемся здесь навсегда, Бласко?

– Нет, – ответил он. – Когда-нибудь мы отсюда уедем.

– Куда мы уедем? В Испанию? К тебе домой? Что скажет твоя мать, узнав, что ее сын женился на цыганке? Она никогда не примет ни меня, ни Роберто – внука, рожденного вне брака и сына цыганки.

– Все это дело отдаленного будущего.

– Но я боюсь и настоящего. Я все время представляю, как они приходят и забирают тебя. Мы не вынесем еще одной разлуки.

Бласко обнял и поцеловал ее. Им казалось, что они вернулись в прошлое. Они почти ощущали горячее солнце на стенах часовни, запах цветущих апельсиновых деревьев и видели кусты граната, в которых некогда лежали. Внезапно Бьянка произнесла яростным тоном: – Мы никогда больше не должны расставаться!

Капитан отправился в путешествие. Оно было долгим и трудным для человека в его физическом состоянии, и Пилар очень беспокоилась. Она боялась не только за капитана, но и за других, которые были ей дороги.

Все усилия примирить две враждующие партии оказались тщетными. Пилар не сомневалась, что между ними будет вражда, покуда одна из них не потерпит поражение. Их разногласия были такими же глубокими, как между Англией и Испанией, – по сути, они и являлись разногласиями между этими странами.

Пилар знала, по какому делу капитан отправился в Лондон.

Он был убежден, что плимутские власти не сознавали, какой вред могло причинить гнездо испанцев стране, находящейся на грани войны. Капитан предупредил чиновников в Плимуте, которые должны были принять меры, но явно не спешили это делать. Капитан проклинал их, называя слепыми дураками. Он знал, что на английских кораблях свирепствует болезнь, что на питание моряков выделено недостаточное количество денег, что, если бы не командиры вроде Дрейка и Фробишера, платившие матросам из собственных карманов, эти матросы, готовые драться за королеву, умирали бы с голоду. В это опасное время делалось много ошибок, но самой глупой из них, по мнению капитана, было позволять испанцам продолжать жить в месте, где была сосредоточена подготовка Англии к войне.

Поэтому он решил отправиться в Лондон и изложить дело перед кем-нибудь, кто обратит на него внимание.

Пилар спрашивала себя, что предпримут лондонские чиновники, выслушав рассказ капитана. Что произойдет с ее друзьями в Харди-Холле? Она любила и хотела защитить их не меньше, чем капитана.

В сгущающихся сумерках Пилар стояла в саду, обращенном в сторону моря. В гавани мелькали огни, ибо люди продолжали работать при свете факелов. Сэр Джон Хокинс руководил операциями и утверждал, что ситуация отчаянная. Как только кончится зима, испанцы атакуют, а корабли ее величества еще далеко не готовы к боевым действиям.

Работы не прекращались ни днем, ни ночью.

Роберто незаметно подошел к Пилар.

– Роберто! Это ты?

– Да. Я слышал, что капитан уехал. Куда?

– В Лондон, Роберто.

– В Лондон? Я думал, он слишком болен для такого путешествия.

– Он поехал, потому что считал это необходимым. – Пилар отвечала с несвойственной ей сдержанностью, но внезапно повернулась к нему и воскликнула: – Мне это не нравится, Роберто! Мне все не нравится с тех пор, как вы уехали.

– Мне тоже, Пилар.

– У тебя есть новый отец, и ты его любишь, – продолжала она. – Капитан никогда не был отцом для тебя, Роберто. Но печально, что тебе пришлось уйти от меня, чтобы жить вместе со своим отцом.

– Для меня это тоже печально.

– Мы живем по соседству, Роберто, но иногда кажется, будто между нашими домами огромное расстояние. Ты со своими родителями, а я с отцом. Они враги, Роберто. Это как война, о которой все говорят, и мы находимся во враждующих лагерях.

– Это не имеет значения, Пилар. Мы остались прежними.

– Да, мы те же самые. Ты Роберто, и не важно, учишься ли ты у мистера Хита или у мистера Уэста. Я не стала любить тебя меньше, потому что тебя учат верить в одно, а меня в другое.

– Пилар, – сказал он, – я люблю тебя. Я всегда говорил, что не хочу с тобой расставаться. Ах, если бы мы могли уехать куда-нибудь, где нет войн, где каждый думает как хочет и никто никого не заставляет думать по-другому… Если бы мы нашли такое место – мои родители, твоя мать, Говард, Бесс и конечно ты, потому что без тебя ни одно место не будет совершенным.

– Я знаю такое место! – блеснув глазами, воскликнула Пилар. – Флорида! Или Вирджиния! Помнишь, нам рассказывали о тамошних лесах, цветах и фруктах – эглантерии и пижме, жимолости и сасафрасе, диком винограде и землянике? Если бы мы все отправились туда, не заботясь, что подумают другие, и построили там дома…

– Нам пришлось бы вырубить леса, чтобы сделать это, – заметил Роберто.

– Вечно ты смеешься надо мной, – сказала Пилар.

– Я бы хотел смеяться не над тобой, а вместе с тобой. – Он взял ее за руки и посмотрел ей в глаза. – Ничьи глаза так не сияют, как твои. Никто не умеет смеяться так, как ты. Никто не придумывает таких фантастических нелепостей, которые заставляют меня смеяться.

– Презрительно?

– Нет, счастливо. Я смеюсь, потому что думаю: «Это говорит Пилар, и она рядом со мной». Пилар, теперь, когда мы больше не брат и сестра, когда вокруг нас свирепствует вражда, мы могли бы быть уверенными, что никогда не расстанемся, если поженимся.

– Поженимся? Но я собираюсь выйти замуж за Говарда, а ты – жениться на Бесс.

– Мы привыкли так говорить, распределив роли, как в игре. Но мы стали старше и знаем, что жизнь это не игра. В прошлом мы с тобой всегда были вместе. Ты хочешь, чтобы мы всегда оставались вместе и в будущем?

Она медленно кивнула:

– Да, Роберто, хочу.

Он обнял ее и поцеловал. Пилар высвободилась из его объятий.

– А как же Говард? Как же Бесс? Если бы они не были братом и сестрой, они тоже могли бы пожениться… – Пилар не договорила, осознав, что по-прежнему устраивает их жизни как в игре. Она подумала о встрече Бьянки и Бласко, о том, как они сжимали друг друга в объятиях. Тогда она чувствовала себя маленькой и ошеломленной.

– Не знаю, Роберто, – промолвила Пилар. – Я хочу быть с тобой и хочу быть с Говардом. Я люблю вас обоих. А пока мы с тобой болтаем, капитан едет в Лондон. Я люблю капитана и хочу быть ему преданной, но как это возможно, если я знаю, зачем он туда поехал?

– Что ты имеешь в виду, Пилар? Зачем капитан поехал в Лондон?

Она не ответила, и он продолжал:

– Хочет донести на моего дядю! Капитан знает, что он священник! Но почему для этого нужно ехать в Лондон?

Пилар покачала головой:

- Не знаю, что мне делать. Я чувствую, как будто мы впутались в дела, которые не в силах понять. Это и означает становиться взрослым, Роберто? Раньше было гораздо проще. Теперь я должна находиться на какой-то одной стороне, а мне иногда хочется быть сразу на обеих. Неужели так будет и дальше? Я хочу выйти замуж за тебя, но я дала обещание Говарду, а как я могу его обидеть? Я дочь капитана и хочу быть преданной ему, но как я могу позволить отцу прислать сыщиков, чтобы они отвели в тюрьму твоего отца и дядю?

Они прижались друг к другу в темноте.

Бласко походил на человека, пробудившегося от наркотического сна. Он проводил столько времени, размышляя о прошлом, что никогда не заботился о будущем, а когда он нашел Бьянку, то ему вполне хватало настоящего. Теперь все казалось другим. Он нашел Бьянку, нашел Роберто и хотел будущего с ними обоими.

Бласко часто думал о том, чтобы отвезти их в Испанию. Но его гордая мать никогда бы не примирилась с невесткой, которая была известна в округе как цыганка, а Бьянка – не та женщина, которая будет молча терпеть оскорбления.

Но в данный момент его беспокоила не будущая вражда между матерью и женой, а теперешняя проблема: как уберечь семью от катастрофы. Эти месяцы были полны радости, но ему и Доминго грозила страшная опасность. Если их схватят и казнят, что будет с его семьей? Теперь выглядело не только странным, но и зловещим то, что их с Доминго освободили из тюрьмы, позволив продолжать свою деятельность: Доминго – как испанскому священнику, а ему – как испанскому шпиону.

Еще более странным казалось то, что они как бы случайно очутились в том самом месте, где жили Исабелья и Бьянка, и место это служило центром подготовки Англии к войне.

Подобные вещи не происходят случайно. В этом заключался какой-то глубокий смысл, чреватый опасностью, и если Бласко хотел спасти свою семью и себя, то он должен был выяснить, что это за опасность, и действовать с величайшей быстротой.

Доминго писал множество донесений, которые Чарли Монк отвозил в дом на пустоши, где передавал человеку, доставлявшему их в неизвестное место назначения. Бласко не сомневался, что эти донесения содержат сведения об английских кораблях, которые он добывал в гаванях, и о Плимуте: зашифрованная Доминго информация каким-то образом переправлялась в Испанию, для которой она, безусловно, представляла огромную важность.

Возможно ли, что англичане оказались настолько глупы, позволив арестованному ими человеку-иезуиту, чьей целью было распространение католической веры, – выйти на свободу и продолжать действовать в такое тревожное время?

Бласко пришла в голову еще одна мысль. Сведения с обеих сторон поступали в Харди-Холл. Священники, которых принимали в доме, привозили эти сведения с собой в расчете посеять надежду в сердцах тех, кто трудился в Англии на благо победы Испании над этой страной и установления в ней католичества.

Предположим, что люди, отпустившие на свободу его и Доминго, были не так глупы, как ему казалось. Предположим, они многое знали о прошлом Доминго. Могли ли они знать, что он собирался жениться на Исабелье, что она была похищена Эннисом Марчем и жила неподалеку от Плимута? Возможно, они считали ловким ходом послать Доминго и его брата в Харди-Холл, где они могли бы встретиться с Исабельей? Было ли им известно, что Исабелья и другие испанские женщины из дома капитана посещали Харди-Холл для исповеди и причастия, что друзья этих женщин пользовались бы полным доверием, и, следовательно, любые сведения об Испании, поступающие в дом, не стали бы от них утаивать?

Но какой во всем этом смысл? Предположим, сведения, собранные им самим, закодированные Доминго и доставленные Чарли в дом на пустоши, отправлялись не в Испанию, а в Лондон. С какой целью? Это всего лишь доказывало бы, что он и его брат – шпионы короля Испании. Но их противники и так об этом догадались. Они арестовали их и могли предать смерти как священника и шпиона во имя правосудия.

Нет, для Лондона представляли интерес сведения об Испании. Бласко пытался вспомнить все, что он слышал. Где собирались испанские корабли. Сколько людей трудилось днем и ночью в Кантабрико и на реке в Севилье. В какой гавани стоит самый большой испанский корабль «Реганса». Как испанцы строят маленькие суда для перевозки лошадей и артиллерии. Они узнали о смерти адмирала Санта-Круса и о решении короля назначить командующим армадой герцога Медину-Сидонию,[68] прежде чем это стало общеизвестным. Полезные и важные сведения для тех, чьей задачей была подготовка к встрече испанского флота.

Если кто-то в Харди-Холле работает на Англию, то ему нужно войти в доверие к сторонникам Испании. Это означало, что в доме присутствует английский шпион.

На такую роль, по мнению Бласко, мог претендовать только один человек: Чарли Монк.

Чем больше Бласко об этом думал, тем больше убеждался в своей правоте. Он вспоминал, как Чарли встретил их в Париже, как доставил их в Англию и привел в дом, где они были схвачены. Чарли был человеком, чьи добродушие и веселость вызывали доверие. Он был бы весьма полезным шпионом. Каким образом он оказался у них под рукой, готовый оставить службу у хороших хозяев, чтобы отправиться с ними в Девон?

Это казалось настоящим кошмаром. Они искренне привязались к Чарли. Он был таким услужливым и дружелюбным, таким хорошим собеседником!

Но чем больше Бласко думал о Чарли, тем большие подозрения он у него вызывал. Чарли трудно было назвать фанатичным католиком. Он посещал мессу, ходил на исповедь, но относился к своей религии несерьезно. Именно отсутствие серьезности подтверждало подозрения Бласко. Он представил себе Чарли молящимся, стоя на коленях. Бласко никогда не видел, чтобы Чарли делал это без откровенного веселья, которое ни один добрый католик не позволил бы себе в вопросах, касающихся его веры.

Было и еще кое-что – выражение честности, которому они так доверяли. Причина в том, что эта честность была вполне искренней: Чарли не испытывал угрызений совести. Он не виноват, если его принимали за предателя своей страны. Это объясняло, почему их оставили в покое. Капитан побывал в Плимуте, требуя принять меры к испанцам, живущим в Харди-Холле, но никаких мер не последовало. Испанцев не трогали, потому что они выполняли полезную работу для Англии. Возможно, какое-то время они будут в безопасности, но война подступала все ближе, и Бласко не сомневался, что их схватят, как только она разразится. Тогда конец его счастью с Бьянкой. Он и Доминго погибнут смертью предателей.

Бласко не мог порицать англичан. Это было бы справедливо. Шпионов казнили как изменников.

Как бы хорошо освободиться от этого кошмара и жить своей жизнью вместо того, чтобы служить агентом и марионеткой монархов и вельмож! Освободиться от вражды, черной тучей нависающей над Европой. Она будет нависать там, покуда весь мир не станет католическим или протестантским или покуда люди не научатся жить в мире.

«Я мог бы жить спокойно и счастливо, – думал Бласко, – бок о бок с людьми, которые молятся по-другому и даже другому Богу». Он думал о жизни в Вирджинии или Флориде с Бьянкой, Роберто, Пилар, Говардом, Бесс, Исабельей, Доминго… Счастливая семья, живущая в мире и согласии, проводя время в увлекательных спорах, где каждый свободно высказывает свою точку зрения.

Бласко начал наблюдать за Чарли. Разве он не всегда оказывался рядом, когда в Харди-Холл прибывали посетители чтобы провести там ночь, прежде чем продолжать путь? Разве не он усердно прислуживал этим посетителям? Разве не он участвовал в их доставке? Разве не проезжал с ними первые несколько миль, чтобы показать дорогу?

Бласко прислушивался, как Чарли разговаривает с этими людьми. Он всегда начинал с одних и тех же фраз: «Мы живем в ожидании великого дня, джентльмены. Наши сердца бьются быстрее, когда мы слышим, как добрый король Филипп строит свою великую армаду. Уверен, что она уже ждет в Кадисе, и если эта прекрасная погода продержится, то скоро выйдет в море…»

Бласко все сильнее подозревал Чарли.

– Вы когда-нибудь учились читать и писать? – однажды спросил он его.

– Читать и писать? – Чарли покачал головой. – Это привилегия джентльменов, а не таких, как Чарли.

Однако, следуя за Чарли на безопасном расстоянии по безлюдной дороге к пустоши, Бласко мог поклясться, что видел, как тот читает донесение Доминго.

Необходимо срочно удостовериться в том, на чьей стороне действует Чарли, и сделать это незаметно для него.

Бласко понимал, что у него мало времени. Ночи, проведенные с Бьянкой, казались драгоценными вдвойне. Он не сомневался, что их осталось наперечет.

Лежа рядом с Бьянкой, Бласко повторял себе, что больше не позволит себя использовать. Он обеспечит безопасность жене и сыну и будет жить с ними мирно и счастливо.

У него возник отчаянный план. Бласко был уверен, что в любой момент сыщики могут появиться в Харди-Холле и произвести обыск. Чарли знал о тайнике под часовней, так что спрятаться им было негде.

Прежде всего, нужно убедиться в справедливости своих подозрений – это можно было осуществить при помощи самого Чарли.

В поисках сведений Бласко посещал грязные портовые таверны и в одной из них познакомился с Малышом Уиллом – верзилой, с трудом ворочающим языком, но пользовавшимся репутацией одного из самых удачливых грабителей с большой дороги.

Бласко выпил с ним и, почувствовав, что Малыш Уилл достаточно размяк, предложил прогуляться куда-нибудь, где их не могут подслушать.

Когда Чарли отправился к дому на пустоши с донесением Доминго, он услышал позади стук подков. Обернувшись, он увидел приближающегося к нему Бласко.

– Я рассчитывал догнать вас раньше, – сказал Бласко.

– Вы очень спешите, сеньор Бласко, – заметил Чарли со своей добродушной улыбкой.

– Приходится спешить, когда есть хорошие новости.

– Хорошие новости? Для них уши Чарли всегда открыты.

– Я слышал, что кроме четырех неаполитанских галеасов и четырех лиссабонских галер готовы к отплытию сорок вооруженных торговых судов под командованием Рекальде, де Вальдеса, де Окендо и де Бартендоны. Они собираются в Ла-Корунье. С ними отплывает дон Мартин Аларкон из Святой инквизиции. Его корабли нагружены предметами, необходимыми для убеждения тех, кто не желает добровольно присоединиться к Святой Церкви, в том числе бичами и железом, которым особо упрямых будут клеймить как рабов. Как только установится благоприятная погода, армада двинется в путь.

– Такие новости радуют слух Чарли, – заметил Монк, но внимательно наблюдавший за ним Бласко видел, как он содрогнулся при упоминании о клеймении.

– Я не мог удержаться, чтобы не поскакать следом за вами, – продолжал Бласко, – так как знал, что вас порадуют эти известия.

– По-вашему, при хорошей погоде и попутном ветре испанцы скоро отплывут в Англию?

– В этом нет никакого сомнения.

– Расскажите мне о людях, которые командуют кораблями, – попросил Чарли. – Только помедленнее. Имена ваших соотечественников нелегко запомнить такому человеку, как Чарли.

Бласко медленно повторил имена, даже произнес их по буквам.

– Я и забыл, что вы не умеете писать, Чарли.

Он рассказал, как де Окендо прославился при Терсейре, и как все говорили, что в Испании нет лучшего моряка, чем Рекальде.

– Я проедусь с вами до дома на пустоши, Чарли. Тогда я смогу наслаждаться вашим обществом на обратном пути.

Чарли сделался серьезным.

– Нет, сэр. Лучше не надо. Понимаете, мы выполняем опасную работу. Если кто-нибудь увидит вас со мной… Ну, вы знаете, как это бывает. Люди стали слишком нервными. Так что глубоко сожалею об отсутствии вашей компании на обратном пути, но должен проститься с вами здесь.

Они расстались, и Бласко поскакал назад в Харди-Холл.

Поздней ночью в таверне Бласко встретился с Малышом Уиллом. Они вместе вышли на улицу.

– Я прождал более получаса на дороге в Тэвисток, – сказал Малыш Уилл, – но дождался вашего человека.

Дело было сделано, и Бласко зашагал назад с донесением Доминго в кармане.

Его уловка удалась. Чарли вручил бумагу посыльному в доме на пустоши, и посыльный, проехав несколько миль, был ограблен Малышом Уиллом, лишившись кошелька и донесения.

«Мы оба не остались без добычи», – подумал Бласко, разворачивая донесение.

При взгляде на него он сразу понял, что его подозрения оправдались, ибо внизу листа имелось кодированное примечание, написанное недавно и не почерком Доминго. Бласко не сомневался, что оно содержит новости, которые он сообщил Чарли на дороге и которые Чарли счел необходимым срочно передать своим хозяевам.

Теперь Бласко стало ясно, что все донесения Доминго Чарли отправлял не в Испанию, а своим английским работодателям вместе со всеми сведениями, которые ему удавалось собрать. Таким образом, Харди-Холл находился под постоянным наблюдением. Доказательства, которые могли отправить на эшафот всех его обитателей, пропадали в руки Уолсингема.

Нельзя было терять время. Бласко попросил брата зайти в его комнату и, когда Доминго явился, сообщил ему:

– Я сделал тревожное открытие. Нужно говорить очень тихо. Чарли обманывает нас. Он работает на англичан.

Несколько секунд в комнате не слышалось ни звука. Бласко смотрел на лицо брата, походившее на маску смерти; казалось, Доминго трудно дышать.

– С тобой все в порядке, Доминго? Это было страшным потрясением. Садись и переведи дух. Мне следовало подготовить тебя.

Доминго позволил усадить себя на табурет. Его тело казалось обмякшим и безжизненным.

– Мы в смертельной опасности, – продолжал Бласко. – Не могу понять, как я не догадался об этом раньше. Невозможно, чтобы они были такими дураками, за которых мы их принимали. Это заговор – заговор против нас. Мы их жертвы. Они используют нас, Доминго. Вот почему они послали нас сюда. Не воображай, что они безмозглые идиоты. Они дьявольски умны. С того момента, как мы покинули Францию – нет, еще раньше, – они наблюдали за нами, привели нас туда, куда им было нужно, схватили, а потом отпустили и отправили сюда, так как знали, что Исабелья здесь и что ты много лет назад собирался на ней жениться. Как им удалось выяснить о нас так много, не могу себе представить. Знаю лишь, что у них повсюду имеются шпионы, заподозрить которых очень трудно – вроде Чарли Монка.

– Чарли… с ними? – запинаясь спросил Доминго.

– Я в этом убедился. Чарли собирает сведения о нашей стране. Это его задача. Мы полностью доверяли ему, и так как мы привезли его сюда, ему стали доверять все обитатели Харди-Холла. Все донесения, которые ты писал, думая, что отправляешь их в Испанию, отсылались прямо в Лондон хозяевам Чарли, подобно тому, как все письма Бэбингтона и ответы королевы Марии попадали в руки Уолсингема. Более того, Чарли передавал все новости, которые мы получали из Испании.

– Что будет с нами, Бласко? – медленно проговорил Доминго.

– Мне это абсолютно ясно. Нас оставят здесь работать на них, пока мы не станем для них бесполезными или они не почувствуют, что опасно держать нас на свободе. Тогда, брат, нас будут судить как шпионов, каковыми мы и являемся, и приговорят к смерти как изменников. Ты знаешь, что это означает. Изменников вешают, вынимают из петли живыми, а потом…

– Довольно! – прервал Доминго. – Я это слишком хорошо знаю! – Он повернул к брату искаженное мукой лицо. – Бласко, я не могу больше скрывать от тебя этот позор. Чарли Монк, возможно, работает на них, но это его народ. Он служит своей стране. Глядя на Чарли, понимаешь, что на его совести нет греха. А теперь, Бласко, посмотри на меня.

– Доминго, что это значит?

– Как много раз, когда мы засыпали в этой комнате, слова были готовы сорваться с моих уст! Но теперь я должен все рассказать. Я боюсь твоего презрения, боюсь поделиться этим с тобой и не меньше боюсь оставить это при себе. Я чувствую себя человеком, погрязшим в страхе. Мне никогда не уйти от него! Я хотел бы умереть, но как я мог умереть под тяжестью такого греха? Я трус, Бласко. Я совершил ошибку, думая, что страх уменьшится с годами. Вместо этого он увеличился и превратился в чудовище. Я должен снять эту сутану и никогда больше не надевать ее. Я приношу ей только бесчестье!

– Расскажи мне, Минго, какая тяжесть у тебя на душе.

– Ты прав, – медленно отозвался Доминго. – В нашей среде есть шпион. Он здесь, в этом доме. Воспользовавшись преимуществом внушаемого к себе доверия, он узнавал все касающееся Испании и посылал эти сведения сэру Фрэнсису Уолсингему в Лондон. Тебе незачем далеко искать этого человека, Бласко. Он в этой комнате. Этот шпион – я!

– Ты, Доминго?! Ты выдавал врагу тайны нашей страны? Ты… священник… иезуит! Ты сделал то же, что Гиффорд сделал с Бэбингтоном?

Доминго кивнул:

– Ты должен ненавидеть и презирать меня. Я предал всех хороших людей, живущих в этом доме. Я предал свою сутану и свою страну.

– Ради Бога, успокойся, Доминго! Почему ты так поступил?

– Потому что они пришли ко мне в тюрьму, отвели на поле Святого Джайлса, показали, как умирают Боллард, Бэбингтон и остальные, и предложили: «Работай на нас, чтобы заслужить свободу. Если откажешься, то умрешь так, как умерли эти люди». Бласко, я молился, я просил ниспослать мне мужество, просил указать путь… Но это решение я принял сам и чувствую, что вся моя жизнь вела к этому позору. Как всегда, я подыскивал себе оправдания. Я просил себя подумать о душах, которые мог бы спасти, и покуда уверял себя, что полезнее Богу живой, нежели мертвый, видел перед собой только этих людей с веревками на шее и мясника, кромсающего их ножом. Я слышал их предсмертные крики и не мог этого вынести. Поэтому я сказал себе, как уже говорил неоднократно: «Такова воля Божья». Помоги мне, Бласко! Ради любви к Святой Деве, помоги мне! Скажи, что мне делать!

Доминго не мог смотреть брату в лицо. Он закрыл лицо руками, его тело сотрясали рыдания.

Бласко подошел и встал рядом с ним.

– Не касайся меня, – сказал Доминго. – Ведь я тебе отвратителен, и в душе ты называешь меня предателем. Ты смотришь на меня как на человека, который предал свою страну и отрекся от своего Бога.

Когда Бласко заговорил, его голос был полон жалости:

– Нет, Доминго. Я молчал, потому что предавался своим мыслям. Я ведь тоже стал предателем. Я думаю о кораблях, плывущих сюда, о чиновниках инквизиции, высаживающихся здесь со своими бичами, дыбами и раскаленным железом. Тогда я тоже превращаюсь в предателя. Я здесь, чтобы служить королю, но я больше не желаю служить ему, как, впрочем, и королеве Англии. Я приветствовал бы свободу, если бы знал, где ее найти. Доминго, ты перенес страшное испытание и предал Испанию. Многие поступали так и до тебя.

– Но я священник, – возразил Доминго. – Я люблю мою веру и предал ее, не сумев за нее умереть. Я мог бы пойти на смерть, если бы она была быстрой, но не в состоянии вынести мучительные пытки.

– Доминго, ты всегда больше других страдал от угрызений совести. Но ты требуешь от себя слишком многого. Ты такой же человек, как все мы. Некоторые скажут, что ты был слаб, но многие ли на твоем месте не проявляли бы такую же слабость? Каждый день в нашей стране людей истязают на дыбе, пока они не отрекутся от своей веры. Господь поймет, что ты хотел служить Ему, что у тебя не оставалось иного выхода. Нам нужно выбраться отсюда как можно скорее. Повторяю: мы в смертельной опасности.

– Мы в безопасности, – с горечью произнес Доминго, – покуда я продолжаю предавать свою страну.

– Мы в безопасности, только покуда они нуждаются в наших услугах. Война между Англией и Испанией неминуема. Армада готова к отплытию, и нашему королю не терпится отдать приказ. Как только это случится, я не сомневаюсь, что нас тотчас же схватят. Если армаду постигнет удача, тебя ждут жестокие пытки, потому что ты работал против Испании. Они смогут это раскрыть, если в их руки попадут твои донесения.

– А если Испания проиграет…

– Она не может проиграть. Мы ведь знаем, что у них самые лучшие корабли, какие когда-либо были построены, что эти корабли оснащены самым мощным оружием, что их вера отличается от религии этой страны.

– Ты имеешь в виду, что им помогут Бог и святые?

– Я сам не знаю, что имею в виду. Я тоже предатель, Доминго. У меня пропало желание служить моей стране. Я почувствовал это, когда видел кровавую бойню в Париже в семьдесят втором году. Теперь я чувствую то же самое.

– Ты стал еретиком, Бласко?

– Я не еретик. Я все еще католик, ибо соблюдаю ритуалы Церкви, в которой был воспитан. Но я хочу молиться Богу в мире и хочу, чтобы мои соседи могли делать то же самое, даже если они поклоняются иным богам. Что такое религия, практикуемая в нынешние времена в Англии, Испании, Франции, как не мантия, скрывающая жажду власти, скрывающая правду? И что самое прискорбное, эта мантия – алая от крови тех, кто осмелился высказать мнение, отличное от их господ. Но мы теряем время, Доминго. Нам нужно бежать отсюда.

– Куда?

– Ни в этой, ни в нашей стране нет места, безопасного для нас.

– Знаю. Тогда остается только смерть. Хватит ли мне мужества лишить себя жизни?

– Снимай свою сутану, Доминго. Забудь, что ты священник. Ты слабый и грешный человек, как и все мы. У тебя одни слабости, у меня другие. Безгрешных людей не существует. Ты боялся жизни, Доминго, но ты должен жить. Мы не можем ни вернуться в Испанию, ни остаться здесь. В старом мире для нас нет места. Но есть и новый мир, Доминго.

– Что ты хочешь этим сказать, Бласко?

– Разве я не всегда подсказывал тебе решение? Даже когда я стою здесь, в моей голове роятся планы. Я тоже боюсь, Доминго. Боюсь потерять новую жизнь, которую обрел. Я хочу жить с Бьянкой и моим сыном. Я не хочу умирать. Я так полюбил жизнь, что стал бояться смерти. Доминго, однажды ночью, в самом ближайшем будущем, мы отплывем от этих берегов. Нас ожидает новый мир. Бьянка, Роберто, ты и я создадим для себя новую жизнь. Ты оставишь позади свои страхи и угрызения совести.

– Я не могу так легко избавиться от своих грехов, Бласко.

– Тогда возьми их с собой, но в новом мире, который мы построим, будет царить согласие – душа каждого человека станет подобной его собственному участку земли, где он сеет то, что считает нужным.

– Это всего лишь мечты, Бласко.

– Открытие нового мира тоже было мечтой до того, как оно произошло.

– Как же мы сможем отплыть незаметно? – спросил Доминго дрожащим от волнения голосом.

– Бродя по городу, я разговаривал со многими людьми, посещал таверны, завел себе друзей. Я часто расспрашивал о кораблях, покидающих порт. Это было частью моей работы, не так ли? Думаю, у меня в глубине души всегда таилась эта идея. Я хочу избавиться от бессмысленных споров, Доминго. Хочу быть свободным, любить своего ближнего, не важно, католик он протестант или поклоняется тотемнему шесту, изображающему его Бога. Тебе этого не понять – ведь ты священник.

– Я постараюсь понять. Посмотри на меня, Бласко. Ты меня презираешь?

– Ты мой брат, – ответил Бласко. – Как я могу тебя презирать? Я знаю, что ты хороший человек, Доминго. У тебя была одна слабость – ты боялся темноты. Ты лелеял эту слабость, как розу в саду, защищал от холодного ветра, который может ее погубить. Ты позволил крошечному семени вырасти в большое дерево. Но в Новом Свете ты обретешь новую жизнь.

Пилар смотрела на корабли в заливе. Море завораживало ее. Вскоре она поплывет на корабле, который доставит их всех в Новый Свет.

Это походило на детский сон, собирающийся стать реальностью. В тайну были посвящены только участники предприятия. Смертельная опасность бродила рядом; Доминго и Бласко были вынуждены срочно бежать, поэтому они решили основать новую колонию, как в одной из ее детских фантазий.

Бласко был занят. Он скупал припасы, тайком наводил справки, и теперь в гавани их поджидал корабль.

Капитан все еще был в Лондоне. Как же она вынесет разлуку с ним?

Как и в былые дни, Пилар дала волю воображению. Когда их корабль отплывет, там будет и капитан, орущий, ругающийся, бросающий костыль в любого, кто не повинуется ему достаточно быстро, а когда они высадятся в Новом Свете, он тоже будет с ними. Она не могла представить себе будущее без него.

В сумерках они отправились взглянуть на корабль – она, Роберто, Бесс и Говард. Пилар охватывало знакомое возбуждение – она снова ощущала себя ребенком, придумывающим будущее для своих друзей. Бесс не отходила от Роберто, а Говард не сводил глаз с Пилар.

«Как я могу выйти замуж за Роберто? – спрашивала себя Пилар. – Он должен жениться на Бесс, а я не могу обидеть Говарда».

Она любила их обоих, если любовь означает желание быть рядом, поддразнивать их и защищать.

Пилар хотела, чтобы все ее близкие находились рядом с ней. Но капитан был одним из них.

«Он поплывет с нами, – говорила себе она. – Капитан спрячется в трюме, а я позабочусь, чтобы его не обнаружили».

Пилар представила себе, как Петрок Пеллеринг возвращается и не находит ее дома, и рассмеялась, воображая его досаду, но потом пожалела, что не сможет ее увидеть.

– Мы отплывем до возвращения капитана, – сказал ей Роберто.

Было начало апреля. Им предстояло отправляться в плавание через день или два. «Всего две ночи в этом доме, – думала Пилар, – и я, наверное, никогда больше его не увижу».

Когда она вошла в дом, Карментита подбежала к ней сообщить, что капитан вернулся. Пилар бросилась к отцу. Он выглядел постаревшим и усталым, и, обнимая его, она подумала: «Как я могу его оставить?» На глазах у нее выступили слезы.

Пилар сама подала капитану его любимый жареный филей с пирогами и сливками.

– Мы можем заткнуть за пояс лондонцев с их жратвой, – сказал он. – Подай-ка мне еще девонских сливок.

– Ты справился со своими делами, капитан?

– Это зависит от того, как обстоят дела здесь. Испанцев еще не выкурили из их нор?

– Все обстоит так же, как до твоего отъезда.

– Дураки! Безумцы! Позволяют этим собакам жить среди нас!

– Они не стали тебя слушать?

– Стали. Сказали, что мое сообщение очень важно, что они помнят обо мне как о верном слуге королевы. Но они оставили крыс в их норах.

– Капитан, – спросила Пилар, – тебе бы не хотелось снова выйти в море?

Его глаза блеснули.

– Если бы я мог вернуть потерянную ногу и избавиться от проклятой боли в боку, то я отплыл бы немедленно и на сей раз взял бы тебя с собой. Но я еще буду стоять на своей палубе.

– А ты когда-нибудь думал о том, чтобы отправиться в плавание на чужом корабле? Скажем… как пассажир?

Капитан расхохотался:

– Ну, нет! Я хозяин или никто. Я знаю, малышка, о чем ты думаешь! – Пилар покраснела, и капитан продолжал: – Он скоро будет дома, разрази меня гром! Слухи распространяются повсюду. А Петрок проклянет себя, если не поспеет сюда, чтобы отогнать испанских собак от наших берегов.

Капитан был стар, его приключения подошли к концу. Но его глаза говорили, что он еще способен радоваться жизни, если в ней есть Петрок Пеллеринг и малышка Пиллер.

День наступил. «Последний день дома, – думала Пилар. – Ночью мы отплываем, и я никогда уже не увижу эти утесы. Утром капитан будет ковылять по дому, и спрашивать о своей малышке Пиллер». И не получит ответа. Тогда он рассердится, и ему покажут письмо, которое я для него оставлю. После этого ему будет незачем жить. Он почувствует себя еще хуже, чем в тот день, когда потерял ногу и понял, что ему уже никогда не выйти в море».

Этот день для нее был полон мучений.

Пилар знала, что не сможет оставить отца. Роберто, Говарду и остальным придется ехать без нее. Роберто должен уезжать, так как его отец не может оставаться в Англии, а Бьянка не расстанется с Бласко. Теперь они одна семья и должны быть вместе. Говард тоже вынужден покинуть родину – семья Харди в опасности, а он уже мужчина, и его обвинят в укрывательстве врагов наряду с отцом.

В Англии нет безопасного места для Говарда.

Пилар словно разрывалась надвое: она всегда мечтала отправиться в плавание, но, сделав это, никогда не простит себе, что причинила такую боль капитану.

Время шло. Прилив должен был начаться с наступлением сумерек. Потому они и выбрали этот день.

Скоро солнце скроется за холмами. Скоро придет время расставаться с домом. Ее багаж уже на борту, но она еще не написала письмо капитану. Пилар пробовала это сделать, но пальцы не слушались ее, а мозг отказывался подбирать нужные слова. Но теперь она знает, что никогда не покинет отца, что она связана с ним теснее, чем с любым из тех, кто собирается отплыть на корабле.

Пилар поднялась в комнату матери и, когда Исабелья подошла к ней, снова почувствовала себя маленькой девочкой и бросилась в ее объятия.

– Я все знаю, favorita, – сказала Исабелья. – Ты не можешь ехать. Не можешь оставить его.

– Да, – кивнула Пилар. – Я должна быть с ним.

– Он уже стар, Пилар, а ты молода. Говард и Роберто должны уезжать.

– Я не могу его оставить, – повторила она. Исабелья молчала. «Если Пилар останется, – думала она, – как я могу уехать? Я не в силах расстаться с дочерью. Она родилась в ненависти, но так любит его, что готова бросить ради него всех нас, а я, как бы мне ни хотелось уехать отсюда, не смогу сделать это без нее. Пилар – результат долгой борьбы между нашими двумя странами, и все же мы оба любим ее больше всего на свете. Как странно, что ненависть дала жизнь такой прекрасной девочке!»

Пилар смотрела на мать, чувствуя, что ее переполняет любовь к ней.

– Ты должна остаться, дитя мое, – вздохнула Исабелья. – Ты никогда не будешь счастлива вдали от него. Увы, ты не любишь ни Роберто, ни Говарда – по крайней мере, не любишь их достаточно. Иначе ты бы отказалась от всего ради одного из них. Такова настоящая любовь. Но ты останешься дома, и потому, что я люблю тебя так же сильно, как ты его, я останусь с тобой.

Корабль отплывал из гавани. На палубе стояло несколько человек – их глаза были устремлены на берег. Они расставались со старой жизнью, не зная, что при несет им новая.

Бесс, возможно, была счастливее остальных. Роберто возле нее, а Пилар осталась на берегу.

Бласко и Бьянка стояли рядом. Но их счастье омрачала тень. Ведь Бьянка столько лет прожила бок о бок с Исабельей.

– Мы были как два дерева, которые растут настолько близко, что происходящее с одним из них тут же отражается на другом, – сказала она.

– Когда-нибудь мы вернемся, – утешил ее Бласко. То же самое он сказал Роберто и Говарду, когда они захотели остаться, узнав о намерении Пилар.

– Это решение Пилар, а не ваше. Она любит вас обоих как братьев – вот ее ответ вам. Когда-нибудь вы вернетесь в Англию, увидите взрослую Пилар и сможете добиваться ее руки, если она этого пожелает. Но сейчас она еще слишком молода и привязана к отцу.

Бласко понимал, что никто из двоих не был подходящей партией для Пилар. Природная леность Роберто не сочеталась с ее энергией. Покорное согласие Говарда считать правильным все, чему его учили, его неспособность мыслить самостоятельно тоже были не для Пилар. Лишь такой же неукротимый и свободный дух, как ее собственный, мог воспарить вместе с ней.

Доминго ехал верхом в Лондон. Рядом с ним был Чарли Монк.

Они выехали за час до отплытия корабля.

– Прошу сообщить моему брату, что меня внезапно вызвали в Лондон, – сказал Доминго одному из слуг, не знавшему о намеченном бегстве. – Чарли и я должны выезжать немедленно.

Доминго настоял на быстром отъезде, опасаясь встречи с Бласко. Он боялся, что поддастся убеждениям брата.

Его настроение поднималось по мере приближения к Лондону. Теперь конец уже недалек. Он заставит себя мужественно встретить его. Доминго не мог отплыть с Бласко – это означало бы, что он берет с собой своего мрачного спутника – страх. «Мы связаны навеки, Бласко, – страх и я», – писал он брату. Теперь Доминго знал, что есть лишь один способ разорвать цепи.

Он должен подпустить страх совсем близко, взглянуть ему в глаза, почувствовать его смрадное дыхание, вынести муки, перед которыми трепетало его бренное тело.

Чарли был ошеломлен. Он не понимал внезапного изменения планов. Но ему оставалось только повиноваться.

В Лондоне они отправились в свою старую квартиру на Лэдс-Лейн. Оставив там Чарли, Доминго вышел на улицу. Сначала он пошел на поле Святого Джайлса и долго стоял там, вспоминая, потом направился на Сизинг-Лейн.

Гавань была полна судов под флагами святого Георгия. Ветер был свежим, солнце сверкало вовсю.

Воздух наполнял звон колоколов; на мощеных улицах толпились люди. Многие шли в церковь Святого Андрея, где сэр Фрэнсис Дрейк и лорд Говард оф Эффингем присутствовали на службе, дабы показать, что между ними нет вражды, а небольшая ревность забыта, учитывая грандиозность стоящей перед ними задачи.

Пилар тоже была там. Напряженное возбуждение воскресного утра передавалось ей. Она знала, что живет в самый значительный период истории своей страны, и перестала тосковать по тем, кто отплыл в неведомое.

На воде, покачиваясь от сильного ветра, горделиво красовались корабли «Ахат», «Свифтшур», «Бонпарейл», «Мэри-Роуз», «Элизабет Бонавентур», «Виктория» и другие.

Пилар не сомневалась, что эти корабли непобедимы.

В эти минуты она понимала, что, хотя рассталась с любимыми друзьями, дом ее здесь.

«Когда-нибудь они вернутся, – говорила она себе, ибо ей было свойственно верить, что ее желания сбудутся, – или я переплыву океан, чтобы увидеть их. Когда мы победим испанцев – а мы их несомненно победим, – моря станут безопасными, и на земле больше не будет войн».

Испанцы казались ей воплощением зла, стремящимся привезти в Англию свои орудия пыток и инквизицию. Она была истинной дочерью капитана.

Глаза Пилар сверкали – она жалела, что не родилась мужчиной и не может отплыть на одном из кораблей навстречу врагу.

Повернувшись, Пилар поспешила к церкви Святого Андрея. Капитан был уже там.

– Разрази меня гром! – воскликнул он. – Какое зрелище, а? Кто бы сегодня не мечтал быть англичанином? Чума на судьбу, привязавшую меня к суше! Я бы пожертвовал остатком жизни, чтобы отплыть сегодня навстречу испанским псам!

Великие имена жителей Девона эхом отзывались по всему миру. Мартин Фробишер, Джон Хокинс, лорд Говард оф Эффингем – хотя последний был не так популярен в Плимуте, где все считали, что лордом-адмиралом флота должен быть сэр Фрэнсис, – и, наконец, сам сэр Фрэнсис Дрейк; его усы были лихо закручены, борода вызывающе торчала над кружевом воротника, а глаза улыбались из-под тяжелых век приветствующим его людям.

В церкви шел торжественный молебен, а те, кому не нашлось там места, стояли на площади, молясь о победе.

Выйдя из церкви и, посмотрев на море, капитан и Пилар увидели еще один корабль, приближающийся к Плимуту. Они стояли, наблюдая за ним и спрашивая себя, не испанское ли это судно.

Но это был не испанец. Корабль плыл под флагом святого Георгия, направляясь прямо в залив.

В глазах у капитана сверкнули радость и гордость.

– Разрази меня гром! – воскликнул он. – Что я говорил тебе, девочка? Разве я не предупреждал, что он услышит новости и вернется домой? На Петрока можно положиться! Если Англия в опасности, он придет ей на выручку! Разрази меня гром, сегодня мне почти жаль донов. Разве у них есть хоть один шанс на победу, когда им навстречу движется сам Дрейк, а теперь еще и Петрок?

Капитан обнял Пилар и пожимал руки всем, кто подходил к нему.

– Разрази меня гром, взгляните-ка на этот корабль! Это мой мальчик Петрок вернулся сражаться за Англию!

Пилар стояла, прикрыв ладонью глаза и наблюдая за приближающимся кораблем.

Они вели его в Тайберн.[69] Люди на улицах усмехались и швыряли в него камнями и комьями грязи. Иезуит! Испанский шпион! В Англии лишь одно слово было синонимом слова «ненависть» – Испания.

Он бормотал себе под нос:

– Блаженны вы, когда будут поносить вас… за меня. Теперь уже осталось недолго. Наконец он окажется лицом к лицу со страхом, преследовавшим его всю жизнь. Худшее еще впереди, но это не протянется долго. Он молил ниспослать ему силу взглянуть в лицо страху.

Он сделал то, что считал необходимым. Он не мог отплыть вместе с Бласко, ибо, поступив так, взял бы с собой свой страх, тщетно пытаясь убежать от него, как пытался, когда в первый раз ехал с отцом Санчесом на север из Кадиса. Спасения не было, ибо страх являлся частью его самого. Он был рожден с ним – недаром говорится: «Если твой правый глаз соблазняет тебя, вырви его».

Он слышал крики людей, толпившихся у эшафота. Они пришли смотреть на истязания и мучительную смерть.

Но конец близок, и пути назад нет.

– Я сдаюсь вам, – сказал он темноглазому мужчине в доме на Сизинг-Лейн. – Больше я не в состоянии вам служить. Я пришел сказать вам то, что говорил раньше: возьмите мое тело и делайте с ним что хотите, но я не стану подвергать опасности мою душу.

Сэр Фрэнсис устремил на него печальный взгляд и промолвил:

– Вы храбрый человек, сеньор Каррамадино.

– Никогда не думал, что услышу эти слова, – сказал Доминго.

– Но это так. Вы явились к нам – к враждебному народу – попытаться навязать нам вашу веру. Я не могу приговорить человека к смерти из-за его религии. Не так давно люди вашей веры сжигали на кострах в Смитфилде тех, кто придерживается моей веры. Этого мы никогда не забудем. Подобное не может привести ни к чему, кроме зла, и я никогда не стал бы так поступать с людьми именем моей веры или именем моей королевы. Но вы явились к нам шпионить, а шпионов мы сурово караем. Вам это известно, сеньор Каррамадино?

– Известно, – ответил Доминго. – Поэтому я и вернулся.

Он отправился в тюрьму, выслушал приговор и сейчас ожидает смерти, но еще до конца дня обретет покой.

«Боль будет долгой и мучительной, но это единственный путь к покою, – думал он, – когда все кончится, мой грех спадет с меня, и я буду очищен».

Ему накинули петлю на шею.

– Смерть испанцу! – бесновалась толпа. – Смерть всем испанцам! Смерть шпионам!

– Боже, дай мне силы! – молился Доминго. Он видел, как мясник точит свой нож, и слышал крики толпы.

Его молитва была безмолвной.

– Они идут сюда со своей инквизицией! – крикнул кто-то. – Покажем им, что мы в состоянии накормить их ихним же лекарством!

Нож мясника вновь блеснул на солнце.

Но сэр Фрэнсис отдал особый приказ. Этот священник был смелым человеком. Он вернулся, чтобы взглянуть в лицо смерти, хотя мог спастись. Очевидно, все дело в какой-то странной извилине его ума, в чем-то связанном с его верой…

– Мысленно он будет страдать от многих смертей на эшафоте, – сказал сэр Фрэнсис. – Этого достаточно.

– In manus tuas Domine commendo…[70] – молился Доминго.

Когда его вынули из петли, он был мертв.

На берегу люди продолжали наблюдать.

Битва началась, Пилар и капитан напряженно ожидали ее исхода, но не сомневались в нем. Против них была Непобедимая армада – величайший флот в мире.

– Но что такое большие корабли? – говорил капитан. – Важны люди, которые на них плавают. У нас есть Дрейк. У нас есть Петрок, девочка. Разрази меня гром, скоро мы зажжем огонь на этих маяках.

Они ждали, пока битва бушевала вне их поля зрения, пока великая армада Филиппа переставала быть великой, пока брандеры поджигали неповоротливые испанские галеоны, пока мечты Филиппа не рассыпались в прах, а мощь его империи не была сломлена навсегда.

Церковные колокола громко звонили, и повсюду полыхали костры. Мужчины и женщины плясали и обнимали друг друга.

Корабли приплывали в гавань. Победители возвращались домой.

Один из них быстро шагал по берегу.

– Пойдем, малышка Пиллер, – сказал капитан. – Встретим его и скажем, что мы рады его возвращению. Мы поручим кухаркам приготовить такой обед, какого у нас еще не видывали. Разрази меня гром, мы покажем ему, что рады снова видеть его рядом с нами, живого и невредимого.

Пилар смотрела на Петрока, покрытого копотью сражения, думала о том, как он странствует по морям, смотрит в лицо смерти, превращает поражение в победу, и знала, что он ей подходит.

Она заметила усталые морщинки вокруг его голубых глаз, которые радостно блеснули, увидев ее.

– Мы гордимся тобой, – сказал капитан. – Я и моя малышка Пиллер.

Петрок схватил ее в объятия, поднял вверх и рассмеялся.

Это был смех победителя, который никогда не сомневался в своей победе.

Примечания

1

Патио – внутренний двор в испанских домах. (Здесь и далее примеч. перев.)

(обратно)

2

Шторы (исп.).

(обратно)

3

Кушак или нож, который носят за кушаком (исп.).

(обратно)

4

Песета – мелкая испанская монета.

(обратно)

5

Мулета – красная тряпка, которой тореадор дразнит быка.

(обратно)

6

Кортес Эрнандо (1485–1547) – испанский конкистадор, завоеватель Мексики.

(обратно)

7

Филипп II Габсбург (1527–1598) – король Испании с 1556 г., отличался религиозным фанатизмом и чудовищной жестокостью.

(обратно)

8

Карл V Габсбург (1500–1558) – в 1519–1556 гг. император Священной Римской империи; в 1516–1556 гг. король Испании Карл I.

(обратно)

9

Праздник (исп.).

(обратно)

10

Девочка (исп.).

(обратно)

11

Боабдил – так испанцы называли Абу Абдаллаха Мухаммеда XI, султана Гранады, последнего из арабских владений на Пиренейском полуострове, отвоеванного Испанией у арабов в 1492 г.

(обратно)

12

Фердинанд II Арагонский (1452–1516) и Изабелла I (Кастильская (1451–1504) – практически первые монархи объединенной Испании; их брак в 1469 г. положил начало объединению Арагона и Кастилии. Царствование Фердинанда и Изабеллы отмечено окончательным изгнанием арабов с Пиренейского полуострова, открытием Колумбом Америки, но и зверствами инквизиции, жестокими преследованиями евреев и мавров.

(обратно)

13

Испанское кушанье из мяса и овощей.

(обратно)

14

Gitana – Цыганка (исп.).

(обратно)

15

Дон Карлос (1545–1568) – сын Филиппа II и наследник престола, не ладивший с отцом и, возможно, умерщвленный по его приказанию.

(обратно)

16

Поросенок (исп.).

(обратно)

17

Эскориал (Эскуриал) – королевский дворец неподалеку от Мадрида, построенный в царствование Филиппа II.

(обратно)

18

Елизавета I Тюдор (1533–1603), королева Англии с 1588 г. Отец Елизаветы, король Генрих VIII, объявил дочь незаконнорожденной, предав суду и казнив ее мать, Анну Болейн, по обвинению в супружеской измене. Католики считали Елизавету незаконнорожденной, не признавая развода Генриха с первой женой, Екатериной Арагонской.

(обратно)

19

Хокинс Джон (1532–1595) – английский адмирал, начал карьеру работорговцем. Участвовал в разгроме испанской Непобедимой армады.

(обратно)

20

Дрейк Фрэнсис (1540–1596) – английский мореплаватель в пират, с 1588 г. вице-адмирал. В 1577–1580 гг. совершил второе после Магеллана кругосветное плавание. В 1588 г. фактически командовал английским флотом, разгромившим Непобедимую армаду.

(обратно)

21

Альба Фернандо Альварес де Толедо, герцог (1507–1582) – испанский полководец и государственный деятель, в 1567–1573 гг. наместник Нидерландов, где с чудовищной жестокостью подавлял восстание и преследовал протестантов.

(обратно)

22

Екатерина Медичи (1519–1589) – супруга короля Франции Генриха II, мать французских королей Карла IX и Генриха III. Прославилась изощренным коварством и чудовищными злодеяниями, была одним из организаторов Варфоломеевской ночи.

(обратно)

23

Филипп II одно время был женат на королеве Англии Марии Тюдор, старшей единокровной сестре Елизаветы, восстановившей в Англии католицизм с помощью свирепого террора и заслужившей прозвище Марии Кровавой.

(обратно)

24

Евангелие от Матфея, 5:11.

(обратно)

25

Мария Стюарт (1542–1587) – королева Шотландии. Лишенная престола после неудачной попытки восстановить в стране католичество бежала в Англию, где за участие в заговоре против Елизаветы I была судима и казнена.

(обратно)

26

Колиньи Гаспар де (1519–1572) – французский адмирал и вождь гугенотов, убитый в Варфоломеевскую ночь.

(обратно)

27

Жанна д'Альбре (1528–1572) – королева Наваррская, супруга Антуана де Бурбона и мать французского короля Генриха IV. Ее смерть приписывали пропитанным ядом перчаткам, изготовленным по приказу Екатерины Медичи ее парфюмером, флорентинцем Рене.

(обратно)

28

Мансанилья – испанское яблочное вино.

(обратно)

29

Генрих Бурбон (1553–1610) – король Наваррский, с 1589 г. король Франции Генрих IV. Воспитанный в протестантизме, принял католичество из политических соображений. Его декретом во Франции была установлена свобода вероисповедания для гугенотов.

(обратно)

30

Маргарита Валуа (1553–1615) – дочь короля Франции Генриха II и Екатерины Медичи, супруга Генриха Наваррского, впоследствии получившая развод.

(обратно)

31

Гиз Анри де, герцог (1550–1588) – один из лидеров католической партии, организатор Варфоломеевской ночи, а позже – Католической лига. Претендовал на французский престол и был убит по приказу короля Генриха III.

(обратно)

32

Летучий эскадрон (фр.).

(обратно)

33

Генрих II Валуа (1519–1559) – король Франции с 1547 г.

(обратно)

34

Франциск I Валуа (1494–1547) – король Франции с 1515 г.

(обратно)

35

Карл IX Валуа (1550–1574) – король Франции с 1560 г.

(обратно)

36

Альгвасилы – стражники (исп.).

(обратно)

37

Герцог Франсуа де Гиз был застрелен дворянином-гугенотом Польтро де Мере. Умирая, он назвал своим убийцей адмирала де Колиньи, который категорически отрицал свое причастие к смерти герцога.

(обратно)

38

Любовь (фр.).

(обратно)

39

Мария Стюарт была правнучкой английского короля Генриха VII, поэтому католики считали ее обладательницей законных прав на английский трон.

(обратно)

40

Тортильи – так испанцы называют ароматные лепешки из особого теста, рецепт приготовления которых вывезли из завоеванной ими Мексики.

(обратно)

41

Чурос – пончики, поджаренные в масле.

(обратно)

42

Игнатий Лойола (Иньиго де Оньяс-и-Лойола) (1491–1556) – основатель ордена иезуитов.

(обратно)

43

Агнец Божий (лат.).

(обратно)

44

Второй муж Марии Стюарт, Генри Стюарт, лорд Дарнли, погиб при взрыве замка Керк-оф-Филд, вероятно организованном ненавидевшей его супругой и ее любовником Джеймсом Хепберном, графом Босуэлом, за которого она впоследствии вышла замуж.

(обратно)

45

Матерью Марии Стюарт была Мария де Гиз.

(обратно)

46

Девочка… любимая… (исп.).

(обратно)

47

«Те Deum laudamus» – «Тебя, Бога, хвалим» (лат.) начальные слова католической церковной службы.

(обратно)

48

Берли Уильям Сесил, барон (1520–1598) – министр Елизаветы I, долгие годы руководивший внутренней и внешней политикой Англии.

(обратно)

49

Кому воды? Свежая вода! (исп.)

(обратно)

50

Бэбингтон Энтони (1561–1587) – организатор заговора с целью убийства Елизаветы I и возведения на трон Марии Стюарт. Разоблачен и предан зверской казни вместе со своими соучастниками

(обратно)

51

Лестер Роберт Дадли, граф (1532–1588) – фаворит Елизаветы I, хитрый и беспринципный царедворец.

(обратно)

52

Уолсингем Фрэнсис (1530–1590) – государственный секретарь при дворе Елизаветы I, создатель и руководитель секретной службы. Заговор Бэбингтона был ловко спровоцирован им с целью устранения Марии Стюарт.

(обратно)

53

Лютер Мартин (1483–1546) – германский протестантский лидер, фактический основоположник европейской церковной реформации.

(обратно)

54

Облатки – тонкие пресные лепешечки для причащения католиков.

(обратно)

55

Мария I Тюдор (1516–1558) – дочь Генриха VIII и Екатерины Арагонской, с 1553 г. королева Англии, стремившаяся восстановить в стране католицизм.

(обратно)

56

Боллард Джон – священник-иезуит, участник заговора Бэбингтона.

(обратно)

57

Помилуй меня, Господи Иисусе! (лат.)

(обратно)

58

Тюдоры – английская королевская династия, правившая в 1485–1603 гг.

(обратно)

59

Хагиоскоп – углубление в поперечном нефе готической церкви.

(обратно)

60

Испанский Мейн – старое название испанских островных и прибрежных владений в Карибском море и Центральной Америке, подвергавшихся нападениям английских пиратов.

(обратно)

61

Первой английской колонии в Северной Америке дали название Вирджиния (буквально: «девственная») в честь Елизаветы I, именовавшей себя «королевой-девственницей».

(обратно)

62

Гренвилл Ричард (1542–1591) – английский мореплаватель.

(обратно)

63

Рэли (Рейли) Уолтер (1554–1618) – английский мореплаватель, историк и придворный. Осуществлял экспедиции в Новый Свет.

(обратно)

64

Земля пресвятой Марии (исп.).

(обратно)

65

Сыном (исп.).

(обратно)

66

Фробишер Мартин (1535–1594) – английский моряк, участник разгрома Непобедимой армады.

(обратно)

67

Великая счастливая армада (исп.).

(обратно)

68

Медина-Сидония Алонсо Перес де Гусман, герцог (1650–1715) – командующий Непобедимой армадой; его бездарные действия стали одной из причин ее разгрома.

(обратно)

69

Тайберн – место публичных казней в Лондоне.

(обратно)

70

В руки твои, Господи, предаю… (лат.)

(обратно)

Оглавление

Часть первая АНДАЛУСИЯ

  Глава 1

  Глава 2

Часть вторая ПАРИЖ

Часть третья ДЕВОН

Часть четвертая ИСПАНИЯ

  Глава 1

  Глава 2

Часть пятая ЛОНДОН

Часть шестая ДЕВОН

Часть седьмая ДЕВОН

Реклама на сайте