«Грешные удовольствия»

Джессика Трапп Грешные удовольствия

Глава 1

Заточение в затхлой северной башне ничуть не огорчало леди Бренну. Наоборот, оно ее даже радовало.

Словно бросая вызов миру, она скинула на пол свое длинное свободное, шерстяное платье, уселась голой на трехногий табурет и, взяв одну из множества кистей, стала изучать свое отражение в зеркале.

Когда Бренна оказывалась одна, вдали от всех, кто проживал в замке, она наслаждалась тем, что может отказаться от той одежды, которая определяла ее судьбу, как пешки в войне мужчин. То, что девушка отказалась выходить замуж и настаивала на том, что хочет стать монахиней, не понравилось ее отцу.

Запах лавандового масла, распространившийся в воздухе с первыми мазками кисти по пергаментной бумаге, превратил ее комнату из тюрьмы в святилище. Здесь Бренна могла заниматься живописью, предаваться мечтам. Только здесь она была свободна от предрассудков, требований и обязанностей светского общества.

Из-под ее кисти скоро появился ее собственный образ — молодая рыжеволосая аристократка, сидящая в непринужденной позе.

Скрип отодвигаемого засова на двери спальни заставил ее вздрогнуть. Кисть соскользнула, и краска оказалась смазанной.

— Черт бы вас побрал! — выругалась она и стала судорожно искать, чем бы прикрыть набросок, чтобы тот, кто войдет, не увидел, кто является моделью. Она едва успела надеть свое длинное платье, чтобы прикрыть наготу. Табурет вылетел из-под нее и с грохотом перевернулся.

— Бренна, ты должна нам помочь!

В комнату ворвалась ее сестра Гвинет в серебристо-голубом свадебном наряде. На ее голове криво сидела огромная шляпа в виде бабочки, с которой свисала густая вуаль.

С бьющимся сердцем Бренна закрыла собой только что написанный портрет, подобно тому, как мать защищает своего ребенка. Ее сослали в эту башню год назад за то, что она хотела жить своей собственной жизнью и иметь шанс самой выбрать свой путь.

Она решительно воспротивилась отцу — отказалась выходить замуж и смело заявила, что все равно сбежит из дома и уйдет в монастырь. Если отец найдет ее эротические картины, он сожжет их вместе с кистями и красками. А если их, не дай Бог, увидит главный священник города, известный святоша епископ Хамфри, она сама сгорит на костре.

— Мой жених… Джеймс… свадьба… — лепетала Гвинет. Ее голос то и дело срывался.

Из ее тщательно уложенной прически выпали отдельные золотистые локоны, и было похоже, что Гвинет в панике сама их оттуда выдрала. Шляпа совсем съехала набок, а вуаль запуталась в волосах и висела на одной шпильке.

Бренна сунула кисть в кувшин с лавандовым маслом и, повернувшись к сестре, спросила:

— Разве свадьба не состоялась сегодня утром?

Она уже несколько часов прислушивалась к звукам свадебного ликования, которые должны были доноситься из большого зала, но было странно тихо, и она решила, что гостей было слишком мало, чтобы шум был слышен в ее башне.

— Папа… в лесах… рассвет… — С трясущимися руками Гвинет бегала по комнате. Она чуть было не споткнулась о большую доску с изображением Христа, которая лежала на полу для просушки, но даже не обратила внимания на картину. — Папа… оружие…

Бренна стиснула губы. Ее тревога по поводу того, что увидят ее эротические картины, была напрасной. Гвинет была слишком озабочена своими собственными проблемами, чтобы вообще что-либо видеть, тем более картины своей сестры.

— Успокойся, сестричка. Сделай глубокий вдох.

Но Гвинет схватилась за рукав платья Бренны. Ее тонкие пальцы выглядели довольно странно на фоне испачканной краской, поношенной одежды сестры.

— Папу захватили в плен! — наконец выпалила Гвинет. Бренна похолодела.

— Боже мой! Что случилось?

— Папа устроил засаду на пути свадебного кортежа жениха, и Покоритель взял его в заложники.

Покоритель.

Джеймс Воэн, граф Монтгомери. Королевский пират, которому король приказал уничтожать контрабандистов и бунтовщиков.

Жених ее сестры.

— Черт возьми, — пробормотала Бренна и вздрогнула, вспомнив, как отец выпорол её в последний раз, когда она громко выругалась.

Бреши стиснула плечо сестры. Покоритель наказывал всякого, кто осмеливался сомневаться во власти короля Эдуарда. Говорили, что он уничтожал целые судовые команды и конфисковывал честный груз, убивая и воруя, — и все именем короля.

У Бренны с отцом были разногласия, но он все же оставался ее отцом. И она не хотела, чтобы он пострадал от рук какого-то чудовища.

— Папа хотел остановить свадьбу.

Паника, которая было охватила Бренну, вдруг сменилась яростью. Ее так долго держали взаперти, что она представления не имела о том, что происходит в их семье!

— Что за глупость! Какой же папа болван, скажу я тебе! Какого черта он устроил засаду? Я думала, он хочет, чтобы ты вышла замуж за графа.

«А ты всегда послушно делаешь то, что тебе говорят».

— Да, он хотел. Но я… я… — Слезы полились по бледным щекам Гвинет.

Бренна едва удержалась, чтобы как следует не встряхнуть сестру.

— Расскажи мне.

— Джеймс Монтгомери — настоящий зверь! Он хладнокровно убил свою последнюю жену! — Гвинет закрыла лицо руками и заревела в полный голос, — Я не хотела выходить за него замуж… и я сказала об этом папе… и…

— Ну-ну, успокойся.

Бренна обняла сестру за плечи и усадила на свою широкую кровать. Все это время Гвинет не переставала плакать и что-то нечленораздельно бормотать. От нее исходили ароматы свадьбы — свежей лаванды, шелка и полевых цветов.

В сердце Бренны закралась ревность. Обе они отказались выходить замуж. Но для нее отец выбрал заточение в башне, а ради Гвинет он объявил войну!

Она постаралась отбросить в сторону зависть и посмотрела на вазу с ярким букетом наперстянки на своем столе. Это Гвинет принесла ей цветы, когда все о ней забыли.

Разве сестра виновата в том, что отец любит ее больше?

Гвинет продолжала всхлипывать и шмыгать носом, вытирая глаза.

Глядя в открытую дверь, Бренна обняла сестру и крепко прижала к себе. Сейчас был подходящий момент для того, чтобы сбежать. Она была готова к побегу, под кроватью лежала небольшая сумка с кое-какими золотыми украшениями, едой, баночками с краской и ее любимой тонкой кистью из кабаньего волоса. У нее было письмо от матери Изабеллы, настоятельницы монастыря, расположенного вблизи побережья на юге Италии.

Брат Гиффард, странствующий монах, устроил так, что она сможет попасть на любой корабль, отплывающий в Италию в конце недели. Путешествие, разумеется, было сопряжено с опасностью, но ее должны были встретить в порту, а потом она планировала остановиться в доме своего брата до того момента, когда она сможет добраться до монастыря. Если бы Натан заранее узнал о ее планах, он попытался бы остановить ее. Но если она появится у него без предупреждения, он вряд ли откажется ее принять. Готовясь к побегу, она уже много месяцев упражнялась во владении ножом, чтобы в случае необходимости суметь защитить себя.

Если она сейчас схватит свою сумку и выбежит из комнаты, пока дверь открыта и в замке переполох, она легко сможет скрыться. Сестра выйдет замуж за Монтгомери, отца освободят, а она исчезнет до того, как ее хватятся и поймут, что произошло.

Немного оправившись после своей истерики, Гвинет начала судорожно расстегивать перламутровые пуговицы на своем платье, не отрывая при этом взгляда от Бренны.

— Гвинет! Что ты делаешь?

— Монтгомери заявил, что повесит папу на закате, если я не соглашусь выйти за него замуж. Но я не могу. Ты должна помочь мне.

О Господи! Оторвав руки Гвинет от пуговиц, Бренна стала гладить их.

— Пожалуйста, сестричка. Монтгомери — граф, к тому же богатый. Выйти за него замуж не такая уж жертва.

— Бренна, — Гвинет была готова опять зарыдать, — я видела его на ярмарке. Он порождение сатаны. Он чуть не убил человека голыми руками. Он огромный и сильный. Трое сильных мужчин еле оттащили его от несчастного.

— У него наверняка была причина…

— Нет, сестра, не было. Это было из-за того, что этот человек пролил несколько капель эля на его новую накидку. Адель и я специально пошли за ним после турнира, чтобы увидеть его без доспехов и шлема. Его лицо все в ужасных шрамах и вообще не похоже на лицо человека. Он монстр. Дети в ужасе убегали с его дороги.

Гвинет вытащила из-за корсажа своего свадебного платья кинжал с коротким лезвием — не длиннее женской ладони. В рукоятке сверкнул рубин.

— Если я выйду за него замуж, наша семья никогда не будет в безопасности. Он должен умереть!

— Остановись, Гвинет. Это глупость. Ты никого не сможешь убить.

— Да, сестра, я не смогу. А ты сможешь.

— Я?

Гвинет помахала кинжалом, а потом указала на разрисованную деревянную мишень, наполовину скрытую за огромным холстом, на котором были изображены Христос и его ученики. Использовать холст (подарок брата Гиффарда) вместо деревянных досок или пергаментной бумаги было для Бренны новшеством. Поэтому она особенно гордилась этой картиной.

— Я знаю, что ты отлично владеешь кинжалом, — сказала Гвинет, даже не заметив новой картины. — Я не раз наблюдала, как ты практикуешься.

Бренна была немного разочарована тем, что Гвинет не обратила никакого внимания на холст. Но Гвинет была права — она действительно часами метала ножи в деревянную мишень, готовясь к своему побегу в Италию, однако она никого не собиралась убивать.

— Мои ножи предназначены для защиты.

— Так защити нас. — Гвинет подняла кинжал. Острое лезвие дрожало в ее тонких пальцах, будто оно было одержимо самим Люцифером. — Убей Покорителя. Это особый кинжал — 1'occhio del diavolo.

Это было по-итальянски (готовясь к побегу, Бренна учила этот язык) и означало «око дьявола». Странное название для кинжала.

Бренна вскочила с кровати. Надо поскорее выхватить у Гвинет кинжал, пока она не поранилась.

— Отдай кинжал, дурочка! Никто никого не убьет. Бренна схватила кинжал, подошла к своему столу и, отодвинув в сторону ступки, в которых она смешивала краски, положила кинжал подальше от края. При этом кисти рассыпались по полу, источая запахи скипидара и лавандового масла.

Потом быстрым движением Бренна прикрыла тряпкой свой портрет.

— Ты испачкаешь свои прелестные ручки, сестричка, — сказала она, увидев огорченное личико Гвинет.

— Дьявол с ними, с моими ручками.

Бренна не успела отреагировать на непристойную для молодой девушки ругань, потому что в комнату ворвалась ее младшая сестра Адель. За ней бежал ее черно-белый терьер Дункан. Адель тоже была в праздничном наряде — тяжелом голубом бархатном платье с пышными рукавами и остроконечном головном уборе. Одной рукой она прижимала к себе своего серого кота по прозвищу Сент-Пол, другой опиралась на трость. Ее черные кудри спускались по плечам и спине до самого расшитого золотом пояса. За ней в комнату вбежал с высунутым языком огромный мастифф по кличке Пантос.

Тяжело опираясь на трость, Адель прошествовала в комнату, также, как Гвинет, не обращая внимания ни на рассыпанные на полу кисти, ни на картину Бренны.

— Монтгомери уже в замке! Связанного отца волокут на коленях через весь двор. Поторопись! Ты должна стоять перед алтарем вместо Гвинет, а ночью убить Монтгомери.

Бренна смотрела то на одну сестру, то на другую. Как Они могут от нее что-то требовать, после того как она перенесла такие испытания, ни разу не попросив у них помощи? Она взглянула на свои картины с изображением святых и ангелов, которые были ее единственными компаньонами за все эти месяцы изгнания.

— Я никого не собираюсь убивать.

— Ты должна, — настаивала Гвинет. — У тебя единственной есть шанс это сделать.

Мастифф залаял, но Адель его успокоила.

— Со смертью Монтгомери для всех нас наступит свобода. Мы сообщим отцу Питеру о подмене невесты. Ты должна зарезать Покорителя в брачной спальне, когда увидишь мигание свечи в окне на противоположной стороне замка. Это будет сигналом того, что наши люди на месте и готовы отбить замок и освободить нашего отца.

«И тогда твой отец полюбит тебя, и ты станешь не обузой, а героиней», — прошептал внутренний голос.

— Это безумие. — Непроизвольно Бренна дотронулась того места на шее, где обычно висел деревянный крест. Однако сегодня его почему-то не было. Она взяла кисть и начала вертеть ее в руках. — Я собираюсь стать Христовой невестой. Я не могу причинить кому-либо вред.

— А отец говорит, ты совсем не подходишь для того, чтобы стать монахиней, — заявила Гвинет.

— Тем не менее, я намерена отдать свою жизнь Господу.

Бренна обвела рукой многочисленные картины на религиозные сюжеты, расставленные по всей комнате, чтобы подтвердить свое стремление. Будь она проклята, если повторит судьбу матери. Мать посвятила всю свою жизнь человеку, который не обращал на нее внимания, вырастила его детей и, в конце концов, умерла от истощения. Уж лучше жить в монастыре.

Тот факт, что епископ Хамфри отказался даже подумать о том, чтобы повесить ее картины во внутренних помещениях кафедрального собора, было еще одной причиной, почему ей было необходимо уехать из Англии в Италию, где она сможет уйти в монастырь и, возможно, стать хорошим художником.

— Я видела твою мишень. Ты одинаково хорошо владеешь кинжалом и кистью, — настаивала Адель. — Ты способна совершить это дело.

— Я практикуюсь совсем недавно, так что вряд ли…

— Ты сможешь это сделать! — воскликнула Гвинет. — Ты защитила меня от лорда Брайса. И ты подожгла бриджи сэра Эдуарда. И пустила стрелу в зад Томаса…

— Ради Бога, сестричка, прекрати болтать. — Бренна закрыла ладонями уши, не желая больше слушать перечисление ее грехов. Отец достаточно ей за них всыпал. — Эти люди заслужили то, что получили. И… — Она оглядела свою спальню, так долго служившую ей тюрьмой. — И я все еще за это расплачиваюсь.

— Я знаю о твоих планах уехать в Италию, — сказала Гвинет. — Знаю, что ты переписываешься с настоятельницей монастыря матерью Изабеллой…

Бренне стало немного не по себе оттого, что ее планы стали известны сестре. Но это было неудивительно — ведь слуги обожали Гвинет, и поэтому она знала обо всем, что происходит в замке.

— Соверши свой последний подвиг, и мы поможем тебе уехать в Италию. Я уверена, отец даст свое разрешение на то, чтобы ты ушла в монастырь.

Разрешение. Это все, что ей нужно, чтобы ее приняли в святое братство.

Адель стукнула тростью о деревянный пол. Дункан залаял и вскочил на сундук.

— У нас будут наготове люди, которые сразу же увезут тебя, как только Монтгомери будет мертв. Они будут ждать тебя за дверью, а Пантос выведет нас по подземному ходу в безопасное место у реки.

— Пантос? Мне надо совершить убийство, а потом собака поможет мне избежать гнева людей Покорителя?

Наверное, обе ее сестры обезумели.

— Вот именно, — спокойно произнесла Адель. Кот потянулся у нее на руках и громко замурлыкал. — Я рассказала Пантосу о твоем кинжале, и он согласился защитить тебя. Дункан тоже пойдет с тобой. Он очень хорошо умеет ловить кроликов.

Бренна внимательно посмотрела на свою темноволосую сестру, такую спокойную и безмятежную, вечно пребывающую в своем неземном бесплотном тумане, стараясь таким образом справляться с болью в деформированной ноге и хаосом, творящимся в мире. Честно говоря, у нее действительно было некое непонятное родство с животными, но… чтобы одна собака ее вела, а другая кормила?.. Это уже слишком.

— Вы обе сошли с ума.

Пантос сел и, глядя на нее, навострил уши.

— И ты тоже.

— Прошу тебя, Бренна. — Гвинет передернуло, и ее негнущееся свадебное платье зашуршало.

Этот наряд выглядел слишком причудливым по сравнению с поношенным и линялым шерстяным платьем Бренны. Платье Гвинет было еще одним доказательством отцовской любви. Сердце Бренны сжалось. Если бы ей только удалось завоевать хотя бы половину той отцовской любви, которую он отдавал Гвинет. Год назад отец отобрал у нее все красивые вещи. Ей все равно пришлось бы от них отказаться, когда она станет монахиней, но воспоминание об этом по-прежнему отзывалось болью в сердце.

Между тем Гвинет сняла со своей белокурой головы шляпу с вуалью и водрузила ее на голову Бренны. Вуаль была сделана из плотной ткани и расшита крошечными жемчужинами. Тяжелый каркас, придававший шляпе форму бабочки, показался Бренне неудобным и каким-то неестественным.

— Мы с тобой почти одного роста, и если будут прикрыты твои рыжие волосы, он ничего не заподозрит, — сказала Гвинет.

Бренна фыркнула. Огромная вычурная шляпа выглядела нелепо по сравнению с ее платьем. Не считая роста, она и Гвинет были совсем не похожи. Особенно с тех пор, как она откромсала свои длинные, ниже пояса, локоны.

Бренна потрогала шрам на щеке, который шел от уха до переносицы, и подняла прядь коротких рыжих волос.

— Монтгомери наверняка знает, что ты самая красивая блондинка Англии, — сказала Бренна.

Гвинет бросила на сестру сочувствующий взгляд, но не стала отрицать очевидного. Они обе знали, что отец очень ценил красоту Гвинет. Именно ее красота должна была привлечь внимание богатого человека. И тогда отец сможет вложить еще больше золота в дело свержения с трона Англии ненавистного ему короля.

— Мне жаль твоих волос, — тихо сказала Гвинет. — Ты пожертвовала ими ради спасения меня от лорда Брайса. У тебя хватило смелости состричь их, чтобы он поверил, что ты — это я. Это помогло мне избавиться от него, и я очень тебе благодарна за это.

Смелость? Черт возьми. Все, что ей надо было сделать, — это притвориться, что она Гвинет. Без этих прекрасных белокурых локонов ее лицо так напугало лорда Брайса, что он бежал так, словно за ним гнался сам дьявол. Как от зачумленной. Ни один мужчина не хотел получить в жены некрасивую стриженую женщину со шрамом на лице. Это было еще одной причиной, по которой отец должен был бы разрешить ей уйти в монастырь. Она не понимала, почему отец не отпускает ее, и про себя проклинала его упрямство.

— Что сделано, то сделано, — сказала Бренна, не желая больше думать о своих волосах. Тщеславие не нужно ни художнику, ни монахине.

— Но я же знаю, что тебе жаль своих длинных волос. Я заметила, что ты постоянно дергаешь свои короткие пряди.

Адель снова постучала тростью, и терьер опять забегал по комнате.

— У нас нет времени говорить о волосах. Одевайся, Бренна. Прикрой вуалью шрам — она достаточно длинная, чтобы закрыть твое лицо. Клянусь, я сама убила бы Монтгомери, если бы не моя нога. Я при всем желании не могу сойти за Гвинет, а подобраться близко к этому человеку и убить его может только невеста.

Прежде чем Бренна успела открыть рот, чтобы настоять на том, что и она не похожа на красавицу сестру, Гвинет стянула с себя свадебное платье и протянула его Бренне.

— Ты уже притворялась, будто ты — это я, Бренна. Сможешь сделать это опять.

Оставшаяся в одной сорочке Гвинет напомнила Бренне призрак. Призрак своего прошлого.

В Италии ее ждала новая жизнь. Ее взгляд остановился на открытой двери, и она подумала о сумке под кроватью.

— Пропади все пропадом! — воскликнула она. — Какое мне дело до всего до этого? — Ей нужно уехать. Она не может потратить всю свою жизнь на то, чтобы спасать сестру то от одного, то от другого поклонника. — Выходи замуж за этого человека, и он освободит отца. С твоей-то внешностью ты наверняка сможешь подчинить его своей воле.

В это мгновение на ступенях лестницы послышались громоподобные шаги.

Дверь с грохотом распахнулась.

Сестры с ужасом отпрянули. Собаки залаяли, а Сент-Пол метнулся под кровать.

В комнату вошли двое великанов. Мужчин такого роста и телосложения Бренна еще в жизни своей не видела. Оба были в доспехах и не менее семи футов роста.

У одного из них в прорезях шлема, полностью закрывавшего его лицо, были видны голубые глаза, сверкавшие, словно угольки ада. В руках он держал огромный меч. Другой великан держал наготове арбалет. Прежде чем взглянуть на Бренну и ее сестер, они внимательно оглядели кровать, сундуки, стол и картины.

Гвинет, которая была в нижней сорочке, постаралась спрятаться за Аделью и Бренной.

Мастифф залаял и встал на задние лапы. Адель держала его за ошейник. Терьер вскочил на подоконник и зарычал.

— Успокой его, — потребовал человек с арбалетом, указывая на мастиффа. Бренна заметила, что у него на руке не хватает пальца.

Гвинет схватила Бренну за руку.

Адель успокоила Пантоса несколькими тихо произнесенными словами. Дункан поджал хвост и уполз под кровать к коту.

— Я здесь, чтобы забрать свою невесту. Которая из вас она? — спросил человек с голубыми глазами. Он бросился к Гвинет, видимо, пораженный ее красотой.

Кольчуга загремела, когда он протянул к ней руки. Он был больше похож на зверя, чем на человека. Огромные руки. Плечи — косая сажень.

Он был еще хуже, чем лорд Брайс.

Он сожрет ее сестру живьем.

Когда рука этого человека дотронулась до сорочки Гвинет, та бросила на Бренну отчаянный взгляд. Над ключицей у нее билась голубая жилка.

Бросив последний взгляд на лежавшую под кроватью сумку, Бренна решительно оттолкнула Гвинет за спину и посмотрела в лицо монстру. Она не может допустить, чтобы ее сестру насиловало это чудовище. Ее умения владеть кинжалом будет вполне достаточно.

Она молча произнесла про себя короткую благодарственную Молитву зато, что Гвинет опустила вуаль ей на лицо, так что не были видны ни шрам на щеке, ни неровно постриженные рыжие волосы.

— Я ваша невеста, милорд. Дайте мне минуту, чтобы я могла надеть свадебное платье.

«И спрятать кинжал».

Глава 2

Он непременно отомстит.

Сквозь прорези в шлеме Джеймс Монтгомери наблюдал за враждебно настроенной толпой, собравшейся перед церковью, чтобы поглазеть на свадьбу. Лекроу, седобородый хозяин этого замка и негодяй, устроивший засаду сегодня утром, стоял между двумя охранниками на коленях со связанными руками. Его глаза горели, как у фанатика. Джеймс поклялся себе, что этого человека сначала высекут, а потом провезут по улицам Лондона как государственного преступника.

— Внутри вам будет проще меня охранять, — сказал Джеймс своим людям, распахнул двери церкви и повел их в полумрак святилища. Положение графа позволяло ему венчаться у алтаря, а не на ступенях, ведущих в храм. Крепко держа за руку свою будущую жену, он тащил ее за собой. — Подтащите ее отца поближе к алтарю, чтобы он увидел церемонию, — приказал он охранникам, державшим Лекроу.

Его долгом было принести мир в эту часть Англии, и он был намерен вышибить из этого старика желание бороться. Он покажет ему, что, несмотря на эту смехотворную засаду, свадьба все равно состоится. Именно так, как приказал король. Знаменитый порт Уиндроуз находился в данный момент во владении барона Лекроу, но в соответствии с брачным контрактом он переходил в собственность Джеймса. Этот порт пригодится ему для успешной торговли за морями.

Он прошел мимо рядов скамей. Лекроу, подталкиваемый кончиками мечей, полз на коленях по проходу.

— Тебе это так не сойдет… — прохрипел барон Лекроу.

Но один из людей Джеймса приставил кинжал к горлу барона, и тому пришлось замолчать.

Джеймс удовлетворенно кивнул и повернулся к женщине, на которой собирался жениться.

Слава Богу, его будущая жена была крепкой и, видимо, решительной женщиной, а не плаксивой блондинкой, как он опасался. Этой, может быть, и не понравится быть его женой, но он по крайней мере будет избавлен от утомительных жалоб в брачную ночь. Он ненавидел хнычущих женщин. И не собирался никого щадить.

В результате сегодняшней засады он потерял трех человек: Джейкоба, Роберта и Коллина. Все трое были отличными парнями.

Он чувствовал свою вину за их смерть. Из-за него они погибли, словно беззащитные овцы.

Его долгом было обеспечить выполнение законов короля и поставить на колени бунтовщиков, угрожавших покою Англии. Порт Уиндроуз использовался для контрабанды вина и оружия и нуждался в строгом контроле со стороны королевской власти. Его женитьба была задумана как способ упрочить положение. Эта женщина и знаменитый порт будут отныне принадлежать ему.

Король предупреждал его о возможном предательстве, но Джеймс не ожидал открытого сопротивления.

Ярость закипела в его душе при мысли о том, какую цену заплатили его люди.

Засада была предательством самого низкого пошиба. Ее отец выманил его из величественного замка Монтгомери. А будущая невеста прислала ему нежное письмо на надушенной бумаге, приглашая в замок Уиндроуз.

И все это было задумано для того, чтобы убить его.

Он не мог себе представить, что эта похожая на воина женщина, которую он ведет за собой, могла написать что-либо подобное.

Крепко сжимая ее запястье, он поклялся, что и она, и ее семья узнают, что это значит — повиноваться его воле. Что значит жить под властью Покорителя.

Каждый его шаг по проходу церкви сопровождался новым всплеском гнева в его сердце.

— Идите помедленнее, — прошептала невеста. Ее огромное голубое платье шуршало. — Моя туфля… черт побери… — Она споткнулась, скинула туфлю и выпрямилась.

Отец невесты смотрел на него горящим взглядом.

Джеймса охватило невероятное желание схватить этого человека за воротник и повесить на огромном дубе напротив церкви. Но делать этого нельзя. Он политический преступник, и только король может назначить ему наказание за предательство.

Джеймс положил руку на рукоять меча на тот случай, если со стороны невесты это была лишь уловка, чтобы отвлечь его внимание, а ее отец мог бы напасть на него. Но на этот раз его не застанут врасплох.

За плотной вуалью не было видно ее лица, но он чувствовал, что она смотрит на него в упор.

— Я иду, так что нечего меня тащить.

— Попридержи язык, жена.

Она подперла рукой бедро, так что ее шляпа-бабочка немного съехала и нарушилась безмятежная симметрия серебристо-голубого свадебного платья.

— Я пока еще не ваша жена.

Он оскалил зубы в гневе, поклявшись, что запугает и старика, и его непокорную дочь еще до того, как все кончится.

— Сейчас станешь, девчонка.

Сжав запястье, он протащил ее последние несколько шагов, остававшиеся до алтаря. Неужели никто из этого семейства не понимает, что они потерпели полное поражение и следует повиноваться?

Оркестрик, состоящий из арфиста и скрипача, нестройно и фальшиво, будто у них не было времени настроить инструменты, заиграл свадебную мелодию.

Стоявший перед алтарем священник откашлялся. У него был огромный нос и водянистые глаза, которые он то и дело вытирал рукавом.

— Вы готовы начать, милорд? Джеймс кивнул:

— Поторопитесь, святой отец. У меня уже шея чешется под шлемом.

Священник открыл Библию.

— Дорогие…

Джеймс посмотрел на стоявшую рядом с ним невесту. Она стояла прямо, как настоящий воин — гордый и стойкий. Свадебный наряд скрывал фигуру с головы до ног, подобно тому, как его скрывали доспехи.

Она не пыталась вырваться, но и не встала ближе, чем это было необходимо. Ее рука была тонкой, но от всей фигуры веяло силой воли.

Да, этот брак будет полем боя. И будет только справедливо, если он подчинит ее своей воле. Король Эдуард потребовал, чтобы его брак принес мир в этот взбунтовавшийся край, а он начнет с того, что одержит победу над собственной женой.

Пока отец Питер совершал брачную церемонию, Бренна вся кипела от ярости — новоиспеченный муж тащил ее, словно свинью на бойню. Нога без туфли замерзла на холодном каменном полу. Проклятый варвар!

Девушка немного повернула голову, чтобы взглянуть на него.

Это был огромный мужчина — почти семи футов роста—с могучими, как у быка, плечами.

Он напомнил ей страшного воина на одной из ее картин. Только полностью закованного в доспехи, а не обнаженного, как большинство фигур на ее полотнах.

От него пахло кожей, кровью и тяжелым запахом мужского пота. Голубая накидка поверх доспехов была забрызгана кровью как раз на уровне ее глаз.

У нее немного отлегло от сердца, когда отец Питер пробормотал ее имя. Слава Богу, священник не догадался, что его одурачили и он выдает замуж не ту сестру. Их союз был заключен по приказу этого мерзавца короля Эдуарда, так что, возможно, жених вообще не знал имени невесты. А может быть, из-за шлема он просто плохо слышал.

Она повторяла за священником слова клятвы, но ей страшно хотелось потрогать спрятанный за корсажем кинжал, чтобы немного успокоить нервы.

Бренна стояла рядом с женихом, и ей казалось, что она даже ниже ростом, чем на самом деле.

Она оторвала взгляд от пятен крови и выпрямилась. Жаль, что невозможно рассмотреть его лицо под этим блестящим серебристым шлемом. Она сглотнула, вспомнив, как его описала Гвинет. Черт побери, неужели в этом Покорителе нет ничего человеческого? Неудивительно, что дети, увидев его, в страхе разбегаются.

«Пресвятая Дева Мария», — начала она молиться про себя. Может, в последний раз. Ведь сестра сказала, что он убил свою жену….

У нее будет всего один шанс заколоть его кинжалом. А если она промахнется, одному Богу известно, каково будет наказание. Если повезет, просто повесят. Но у Покорителя была репутация человека, который не просто вешает того, кто пошел против его воли.

Она еле удержалась, чтобы не содрогнуться при мысли, что ее ожидает в случае неудачи. Может быть, этот громила огромен и грозен, но если ей удастся вонзить в него кинжал, он наверняка начнет истекать кровью, как обычный человек.

— Поцелуйте невесту, — сказал отец Питер, покосившись на спрятанное за шлемом лицо гиганта. Он потер свои слезящиеся глаза и бросил на Бренну сочувствующий взгляд.

— Миледи, — с издевкой сказал ее новоиспеченный муж. Она это почувствовала, хотя его голос был приглушен шлемом.

Мурашки пробежали по ее руке, а сердце отчаянно забилось. Усилием воли Бренна замерла перед алтарем, едва сдерживая желание сбежать. Нет, не сбежать. Желание избежать поцелуя этого страшного зверя.

— Это не брак по любви, — насмешливо сказала она, изо всех сил стараясь сохранять хладнокровие. — Нам нет необходимости целоваться.

Огромная грубая рука накрыла ее руку.

— Поцелуй скрепит нашу сделку.

Внутри у нее все сжалось. Всю церемонию он держал ее руку, словно в наручниках. Она на мгновение опустила глаза и с удивлением отметила, что у него были обычные человеческие руки, а не лапы, как у медведя. Длинные пальцы с грубыми мозолями. Он был королевским пиратом, и его руки огрубели от корабельных канатов. Пожатие было крепким и решительным, но не причинило боли.

Ему только что пришлось отбить атаку людей ее отца, и его руки должны были быть грязными. Но они были чистыми, будто он их вымыл перед свадьбой. Эта маленькая деталь поразила ее.

Джеймс притянул девушку к себе, и она решила не сопротивляться. Пусть думает, что она запугана и покорилась.

Проклятый зверь. Ужасный, вызывающий отвращение варвар. Бренна опустила голову, чтобы он не заметил, как ее глаза горят ненавистью.

— Как пожелаете, милорд, — процедила Бренна сквозь стиснутые зубы. И поклялась, что сегодня прольется его кровь.

Джеймс на мгновение отпустил ее. Кольчуга звякнула, когда он поднял руки, чтобы снять шлем.

«Терпение, дорогая, — успокаивала она себя. — Скоро он останется без охраны, и ты сможешь пустить в ход свой кинжал».

Краем глаза она увидела, как его воины крепче сжали рукояти своих мечей. Они стояли по всему периметру храма и так же, как и их вождь, были в полной амуниции.

Отстегнув нижнюю пряжку, ее муж начал медленно поднимать забрало.

«Муж» — это слово вызвало у нее новый приступ ярости. Замужество для художника сродни смерти — оно означает кучу сопливых ребятишек, домашнее хозяйство и бесконечные обязанности. Обязанности. И еще раз обязанности.

Однако с Божьей помощью она недолго будет замужем. С первыми петухами она уже будет вдовой. Эта мысль вызвала у нее улыбку. У вдов была свобода, которой не было у дев.

Монтгомери наконец снял шлем. Сначала она увидела волевой, хорошо очерченный подбородок, потом немного запрокинула голову, чтобы получше рассмотреть чудовище, которое ей скоро предстоит убить.

Ни тени бакенбардов на чисто выбритом лице.

Бренна судорожно сглотнула.

Он вовсе не зверь.

Да он просто идеален.

Даже слишком.

Он был похож на прекрасный, но бесстрастный портрет.

Густые черные волосы были коротко пострижены, как у римских военачальников. Смотревшие на нее ярко-голубые глаза светились решимостью. У него был орлиный нос, высокие, четко очерченные скулы и словно из камня высеченный рот. Даже его ресницы были будто вырезаны полумесяцем и были такие же черные, как и его душа.

По ее спине пробежал холодок. Сведения Гвинет были неверны: ни один шрам не уродовал идеальную внешность этого человека. Он был просто великолепен. Как произведение какого-нибудь самонадеянного художничка, слишком гордого, чтобы испортить портрет, который мог стать шедевром.

Такого красавца она никогда раньше не видела.

И она должна его убить? Как можно уничтожить такую красоту?

Прикусив губу, она отогнала эти мысли. Каким бы он ни был красавцем, Бренна не станет рабом человека, который будет помыкать ею. И уж точно не оставит в его власти свою семью.

Даже спиной она ощущала взгляд отца, которого усадили на переднюю скамью. Это был ее последний шанс вернуть расположение отца, наладить с ним нормальные отношения. И тогда ей не надо будет тайком убегать из дома. Она сможет отправиться в Италию с его благословения.

Рядом с отцом сидела Гвинет. На ней была свободная шерстяная накидка на темно-красной подкладке. Было очевидно, что она пыталась выглядеть как можно проще — вместо одной из ее вычурных шляп на голове был платок, закрывавший не только волосы, но и подбородок, и шею, но ее красота была слишком яркой, чтобы остаться незамеченной.

Адель каким-то образом сумела уклониться от церемонии.

Бренна ждала, что будет дальше.

Она вдруг почувствовала удовлетворение от суровой красоты своего мужа. Если бы у него нашелся хотя бы маленький недостаток, делающий его более человечным и менее холодным, она, возможно, нерешилась бы уничтожить такую красоту.

— Жена, — сказал он и протянул руку к вуали, закрывавшей ее лицо, — теперь ты моя. — В его голосе послышались резкие нотки.

У нее подогнулись колени, когда он поднял вуаль, но кинжал, спрятанный на груди, уткнулся в кожу, придав ей силы. Если только у него нет клыков, она как-нибудь переживет его поцелуй.

Мужчина взял ее за подбородок и приблизил к себе ее лицо.

Бренна нахмурилась. Он не спешил ее целовать — сначала внимательно оглядел лицо. Его взгляд остановился на шраме на щеке.

Бренна подумала, что он, возможно, уже заметил ее шрам, но шлем помешал ему лучше рассмотреть его. А теперь он задумается, зачем его заставили жениться на такой уродине. Ха! Так ему и надо.

— Поторопись, и мы покончим с этим, муженек, — насмешливым тоном сказала она.

Может, сорвать к черту эту вуаль и пусть он увидит, на ком женился? Может, удерет, как лорд Брайс?

Это было бы, конечно, очень хорошо, но ведь ей нужно остаться с ним наедине и чтобы он не был вооружен. И тогда она сумеет убить его.

— Мне сказали, что ты привлекательна, — заявил Джеймс.

Эта фраза неожиданно ранила ее.

— Как видишь, это не так.

Бренна смотрела на него в упор. Разумеется, такой красавец ожидал, что его жена тоже будет привлекательна.

Монтгомери потрогал шрам, и ей еще больше захотелось убить его. Да, она его убьет и получит от этого удовольствие. Не секрет, что она не слишком привлекательпа, но стоять перед этим красавцем и видеть, как он рассматривает ее изуродованное шрамом лицо, было мучительно.

— Я же сказала, что незачем целоваться, — с трудом произнесла она.

Н о он схватил ее за подбородок и приблизил к себе ее лицо. В его глазах промелькнул интерес.

Ее окатила волна нестерпимого жара. Она много раз видела подобные взгляды. Но они всегда были обращены на Гвинет. И на служанок. И даже на Адаль.

Но на нее еще ни разу никто так не смотрел. У Бренны перехватило дыхание. Так вот, значит, что испытываешь, когда ты желанна. Когда тебя хотят. От этого может закружиться голова.

Он продолжал смотреть. Между его бровей залегла глубокая складка.

— Умоляй меня поцеловать тебя, пленница-жена. — Его голос был хриплым, а тон повелительным.

Зачарованная, она уже открыла рот, чтобы повиноваться, но потом вдруг поняла: интерес в его глазах вовсе не означал, что его охватило желание. Ему надо было запугать ее, покорить, подчинить своей воле.

Вот дьявол! Как бы ни закончился этот день, она никогда не станет его рабыней.

— Я ни о чем не стану тебя умолять, варвар. Ни теперь и никогда.

Интерес в его глазах сменился дьявольским блеском. Его губы — не холодные и не жесткие, как она ожидала, — коснулись ее теплых и мягких руб. Его дыхание было свежим, словно он недавно жевал листья мяты, а мужской запах его кожи пьянил, как дорогое вино.

Она вздрогнула, напряглась и хотела отодвинуться. Но дело свершилось. Сделка была закреплена.

Его губы задержались на ее губах. Бренна попыталась отступить, но он обнял ее за плечи и талию, так что она оказалась в его объятиях.

— Разомкни губы, пленница-жена, — пробормотал он у самого ее рта. — Я хочу попробовать на вкус то, что стало моим.

Сердце Бренны затрепетало, кровь прилила к щекам. Еще никогда ни один мужчина не хотел ее целовать.

Ощущение было таким же опьяняющим, как удачный мазок кистью.

Затылком она почувствовала гневный взгляд отца, и ей стало стыдно.

Она сжала губы.

— Вот как, — произнес Джеймс, немного отстранившись. — Ты вовсе не такая уступчивая, как мне пытались внушить. Может быть, нам прямо сейчас отправиться в спальню и заняться укрощением твоей строптивости? На мои поцелуи ты отвечаешь достаточно хорошо.

Как он посмел сказать такое! Бренна, едва не задохнувшись от гнева, освободила руку и влепила ему пощечину.

— Я не домашнее животное, которое надо дрессировать, мерзавец!

Громко хмыкнул ее отец.

Монтгомери прижал к щеке ладонь. В глазах появился недобрый огонек. Нет — огонь. Это был взгляд беспощадного завоевателя.

Девушка не на шутку испугалась. Приподняв подол платья, она повернулась, чтобы бежать.

С быстротой молнии Покоритель схватил ее за запястье и, повернувшись, потащил за собой по проходу.

Кое-кто из его охранников захохотал.

Проклятие! Он сейчас ее убьет! Ни один нормальный муж не потерпит такого оскорбления от своей жены. А этот человек — завоеватель.

— Я… э-э… то есть… я не хотела… — залепетала она, стараясь выиграть время. Ей надо было как-то его умиротворить, укротить его гнев, с тем, чтобы остаться с ним наедине и пустить в ход свой кинжал.

— Молчи, жена. Я расправлюсь с тобой в спальне. К тому моменту как я закончу, ты пожалеешь о том, что не захотела посмешить меня, умоляя, чтобы я тебя поцеловал. — Звеня кольчугой, Джеймс направился к выходу из церкви. — Очень скоро ты будешь умолять о большем. О гораздо большем.

Бренна упиралась ногами в ковровую дорожку, чтобы замедлить его шаги. Огромное свадебное платье опутывало ноги и сковывало движения. Но он продолжал идти, и ей ничего не оставалось, как только бежать за ним. Шляпа съехала набок, шпильки царапали голову.

Он остановился, только когда она упала на колени.

— Негодяй, — пробормотала она, вставая.

— Что ты сказала? — спросил он. Голос был мягким, но голубые глаза горели дьявольским огнем.

Она облизнула губы, пытаясь понять, как нежный поцелуй вяжется с такой грубостью. Бренна не хотела унижать его своей пощечиной, но сожалеть о том, что это все же случилось, было поздно. Она захотела повторить ругательство, но передумала.

— Ничего, — резко бросила она.

Джеймс дернул ее к себе так, что она наткнулась на его торс. Он был таким же твердым, как доски, на которых она писала свои картины. Свободной рукой он провел по ее ключице, а потом положил ладонь ей на затылок.

Ее сердце было готово вырваться из груди, и в отчаянии она чуть было не попыталась достать кинжал. Но нет. Нет, она не так глупа, чтобы выдать свое, пусть ничтожное, преимущество, пока он в доспехах и окружен своими воинами.

Бренне хотелось бежать, но она понимала, что ее станут преследовать. Однако может случиться так, что, когда она останется с ним наедине, ей удастся воспользоваться моментом неожиданности, и тогда она пустит в ход t'occhio del diavolo.

— Перестань сопротивляться, пленница, или я перегну тебя через колено прямо в церкви.

Кто-то из воинов рассмеялся.

— Нет! Не смей грубо обращаться с моей дочерью!

Ее отец вскочил и оттолкнул охранявших его людей.

Хотя он был связан, вид у него был воинственный. Волосы и борода растрепаны, колени испачканы грязью. Одежда на нем была защитного цвета, который сливался бы с зеленью леса.

— Вы двое слишком испытываете мое терпение, старик.

Монтгомери сделал шаг в сторону отца, и сердце Бренны сжалось от страха.

В это мгновение со скамьи с громким плачем вскочила Гвинет:

— Пожалуйста, сэр, умоляю вас, не причиняйте ей боли.

Она выбежала в проход и обняла Бренну, так что Монтгомери пришлось ее отпустить, и она чуть было не потеряла равновесие. Платок соскользнул с головы Гвинет, и ее длинные светлые волосы рассыпались по плечам.

О, ради всего святого! Бренне показалось, что она увязает в какой-то паутине. Она попыталась освободиться от объятий сестры, чтобы глотнуть немного воздуха.

— Я убью тебя! — пригрозил отец, стараясь освободиться от веревок.

Монтгомери принял боевую стойку. Он все еще был в доспехах, а ее отец связан, не вооружен, не защищен и не такого огромного роста, как его противник.

— Не глупи, папа!

Бренна вырвалась из рук сестры и схватила мужа за руку, закованную в латы.

Охранники держали отца.

Монтгомери быстро обернулся, и их взгляды встретились.

Сглотнув, Бренна собрала все свое мужество. Может, Гвинет и ошибалась насчет его внешности, но, по сути, была права: он — варвар.

— Прошу вас, оставьте мою семью. Я пойду с вами. Можете наказывать меня, как вам будет угодно.

Он провел пальцем по ее тонкой ключице. У свадебного платья было гораздо более низкое декольте, чем у ее обычных платьев, и его палец выглядел угрожающе.

Он посмотрел на нее, и она сжалась под его взглядом.

— И ты покорно примешь любое наказание? — спросил он.

Бренна моргнула. Сердце забилось еще сильнее. Что он потребует? Она оскорбила его перед лицом его людей. Если он начнет ее бить, везением будет, если удастся выжить.

Палец на ее горле не шевелился, но она чувствовала, как бьется ее сердце и как хочется сглотнуть.

Его прикосновение вызвало у нее желание обхватить себя руками, чтобы остановить дрожь. Но она стряхнула с себя страх и выпрямила спину.

— Я вас не боюсь.

— Лгунья.

Самонадеянный боров. У нее не будет никаких угрызений совести, когда она, наконец, всадит в него кинжал.

— Ах, так! — с пеной у рта вдруг вскричал ее отец. — Ты его хочешь, маленькая шлюшка!

Бренна ошеломленно смотрела на отца. У нее было такое чувство, будто он пнул ее ногой в живот. Но как она могла рассказать ему про кинжал? И про Гвинет?

— Отец…

— Оказывается, ты была не прочь выйти замуж за моего злейшего врага!

У Бренны помутнело в глазах. Что бы ни происходило между ними, как мог отец подумать, что она вот так просто согласится выйти замуж за его врага? Почему у него так быстро меняется настроение? Ведь всего минуту назад он хотел защитить ее… Она тут же возненавидела Монтгомери за то, что по его вине ее отец снова от нее отвернулся.

— Я вообще не хотела выходить замуж, отец, — тихо произнесла Бренна.

Монтгомери еле заметно нахмурился, и она удивилась, что у камня могут быть эмоции.

— Хватит, старик. Гейбриел, — приказал он человеку с алебардой, — найди башню и запри его там.

Бренна стиснула зубы и заставила себя сохранять спокойствие.

А муж схватил ее за руку и дернул за собой. Чудовище!

Большими шагами он направился к выходу. Она смотрела ему в спину раздраженным взглядом. Как он смеет тащить ее!

День был прохладным. На западе собирались темные тучи, и в весеннем воздухе чувствовалось приближение дождя. Она подумала о том, что, может быть, надо прямо сейчас выхватить из-за корсажа кинжал и ударить ему в спину. Хотя, без сомнения, не успеет она и моргнуть, как его люди убьют ее. А потом и всю ее семью.

Нет, ей надо дождаться, пока Адель даст сигнал, о котором они договорились.

Толпа слуг стояла неподалеку от церкви, но ни один не рискнул помочь ей.

— Полин, — позвала она одного из слуг.

Но тот спрятался за спины других и пониже надвинул на лоб шляпу. Остальные отвели взгляды.

«Черт побери! Неужели все они считают меня предательницей?»

Глядя в спину мужу, она поклялась, что еще до конца дня все они узнают, кто она на самом деле, а жизнь этого дьявола будет кончена. Она уедет в Италию как героиня, а не как опозоренная женщина.

Глава 3

Она залепила ему пощечину на глазах у его людей. Ни больше ни меньше. Глупая девчонка.

Много лет назад он усвоил свой первый урок, когда оказался на службе короля и стал Покорителем, — нельзя никем руководить, если тебя не уважают. Его спина была в многочисленных — уже давно заживших — шрамах от ударов кинжала, нанесенных ему контрабандистом, которого он когда-то пожалел.

Он не повторит этой ошибки сейчас, с собственной женой.

Если бы он не заметил, как изменилось выражение ее лица, когда отец обозвал ее шлюшкой, он и вправду был готов перегнуть ее через колено и отлупить так, как она этого заслуживала.

Но, даже гневаясь, он успел заметить, что слова отца ее больно ранили.

Тем не менее ее придется, проучить — пусть знает, кто в семье хозяин. Надо выстирать его одежду, почистить сапоги и самого его вымыть. Все это ей придется сделать. Кроме того, он голоден. И покормить его тоже придется ей.

У Джеймса защипало в глазах от дыма сальных свечей в коридоре, по которому он тащил за собой еле поспевавшую за ним мегеру — свою жену.

Спальня Бренны была расположена в северной башне. Приказав одному из своих людей принести ванну и горячую воду, он ногой распахнул дверь, толкнул Бренну внутрь, а потом с силой захлопнул дверь.

Как только он ее отпустил, она метнулась к окну с такой скоростью, словно на ней загорелось платье. Она села на подоконник, и в ее зеленых глазах промелькнула ненависть. Шляпа и вуаль все еще были на ее голове, мешая ему, как следует разглядеть ее рыжие пряди, выбившиеся по обеим сторонам лица.

Ее хрупкое тело было спрятано в многочисленных слоях серебристо-голубого, отделанного горностаем свадебного платья, но на ней оно выглядело слишком воздушным, если принять во внимание силу ее духа. Сидело оно на ней хорошо, но оно ей не подходило. Шрам на лице слегка покраснел, будто к нему прилила кровь.

Однако ее дерзость и высокомерие ничуть не уменьшились от того, что он так грубо притащил ее в спальню.

Оглядев комнату, Джеймс стал прикидывать, с чего начать ее перевоспитание.

В стене напротив двери было три окна — два небольших и одно большое с подоконником, на котором как раз сидела его жена. Для аристократки спальня была обставлена слишком скудно: кровать, грубо сколоченный стол с двумя ящиками, трехногая табуретка и ширма.

По всей комнате стояли у стен и лежали на полу многочисленные картины на религиозные сюжеты. На досках и пергаментной бумаге были запечатлены сцены Благовещения и Крещения Христа. Взгляд Джеймса остановился на столе.

Стол был завален горшочками с красками, яйцами, тряпками. Палитра и несколько кистей валялись на полу.

Картины, Он был настолько сосредоточен на том, чтобы вести свою невесту к алтарю, когда в первый раз был в ее комнате, что даже не заметил, что она художница.

На какое-то мгновение он вспомнил о небольших изысканных миниатюрах, о которых ему говорил король, требовавший, чтобы Джеймс их повсюду, где он бывал, разыскивал. Если их пишет его жена, тогда незачем даже думать о создании с ней нормальной семьи или утверждаться в этом доме в качестве ее лорда-повелителя. Долг велит ему привезти ее в Лондон и передать своему сеньору. Впрочем, то, что она пишет картины, скорее всего просто совпадение. Она девушка из хорошей семьи, девственница, не знакомая с плотскими наслаждениями. И все же…

Взяв за руку, он стащил ее с подоконника и обвел взглядом комнату.

— Кто все это написал?

— Я, — ответила она, выпрямив спину.

С минуту он внимательно на нее смотрел, потом начал перебирать валявшиеся на столе предметы, и от каждого его движения — брал ли он в руки кисть или баночку с краской — она вздрагивала.

Как он уверен в себе.

Вообще-то она может к нему привыкнуть. Привыкнуть к тому, что он трогает ее вещи. И к тому, что он будет прикасаться к ней.

Не отпуская ее руку, он открыл один из ящиков стола и начал в нем шарить. Невозможно представить, чтобы художник, которого король захотел повесить, был женщиной. Еще более невозможно вообразить, что это его молодая жена. Но он научился быть скрупулезным во всем. Когда он выдвинул второй ящик стола и сунул в него руку, она вздрогнула.

В ящике лежало несколько небольших картин на пергаментной бумаге. На всех были изображены фигуры с золотым нимбом вокруг головы.

Оставив ее стоять в середине комнаты, он методично проверил комнату в поисках еще каких-либо картин. Но нашел только картины на религиозные сюжеты — изображения Христа, ангелов, святой Девы Марии. Ничего сексуального. Никаких изображений короля или его придворных в компрометирующих позах.

— Других картин у тебя нет? Только на религиозные темы?

Подняв подбородок, она посмотрела на него с таким высокомерием, словно это она была в два раза выше его ростом.

— Я собиралась стать монахиней.

Он приподнял покрывало и заглянул под кровать. Там, среди пыли и паутины, лежала небольшая сумка. Он достал ее и открыл. Внутри лежал кусок сыра, хлеб и еще кое-какие скудные припасы.

— Что это такое?

— Ничего, — ответила она, сглотнув.

— Ты куда-то собиралась?

— В монастырь.

— Ты не будешь монахиней. Ты моя жена.

— Только потому, что нам вас навязали.

— Этого не произошло бы, если бы ты и твоя семья выполнили свой предназначенный Богом долг перед королем.

— Люди сами устанавливают свои правила и просят благословения у Бога.

— Возможно. Но закон Бога: жена да убоится мужа своего.

— Я уверена, что Бог оправдывает женщин, которые замужем за жестокими демонами. — Она демонстративно села на трехногий табурет и стала вертеть кисть, торчавшую из банки с какой-то жидкостью. — Помнится, в Библии похвалили женщину — забыла, как ее звали, — за то, что она пригвоздила к земле голову своего мужа.

Ее слова вызвали у него неприятное чувство, и он решил, что надо будет держать ее в узде. Он заметил, как она вздрагивала всякий раз, когда он брал в руки ее кисти, и понял, что ее работа очень много для нее значит. Пока она не научится ему повиноваться, он не разрешит ей заниматься живописью.

Он подошел к двери и приказал стоявшим в коридоре охранникам принести большой сундук. Он будет укрощать ее постепенно, шаг за шагом, — вознаграждать за уступчивость и наказывать за дерзость.

Охранники принесли средних размеров сундук.

Когда они ушли, он поставил его на пол перед столом и открыл ногой. Потом высыпал в него содержимое сумки — продукты, кисточку и несколько золотых монет.

— Сложи все свои принадлежности для живописи сюда.

— Что? — У нее было такое выражение лица, будто он ударил ее.

— У тебя больше не будет времени на такие пустяки. Теперь тебе придется вести домашнее хозяйство, заботиться о своем муже и рожать наследников.

Бренна с трудом удержалась, чтобы не взорваться.

Как же она его ненавидела!

Даже когда он просто трогал ее кисти, ей казалось это оскорбительным. А теперь он хочет лишить ее любимого дела, которому она собиралась посвятить всю свою жизнь, будто это нечто ничтожное. Ее сердце так забилось, что она ощутила спрятанный на груди кинжал. Как заставить его отложить оружие и снять доспехи, чтобы получить возможность убить его?

Джеймс подошел к ней. Все его движения были рассчитанными, точными.

Интересно, подумала она, акт их интимной близости будет так же выверен?

Черт побери! О чем она думает? Она не собирается ложиться с ним в постель. Она собирается его убить.

Он остановился прямо перед ней, заслонив собой все пространство вокруг.

Она повернула голову в сторону окна, чтобы избежать взгляда на оказавшуюся перед ее глазами металлическую пластину, прикрывавшую его мужское достоинство. Оно было такое… большое.

— Миледи, — сказал он, — не надо осложнять себе жизнь. Соберите ваши принадлежности.

Гнусное животное. Ярость сжимала ей грудь. Ну почему ее сестра не поторопится и не даст долгожданный сигнал, что уже можно зарезать это чудовище?

Но ведь еще не наступили даже сумерки.

Просто силой ей его не одолеть. Придется заставить себя ждать подходящего момента. Она разложила кисти ровными рядами на дно сундука. Если она сама этого не сделает, Монтгомери скорее всего просто швырнет туда все без разбору. Краски будут попорчены, кисти перепутаны его грубыми руками.

Он взял баночку с синей краской и стал вертеть в руках.

— Ты поступила неразумно, жена, оскорбив меня на виду у моих людей.

Ей хотелось отнять у него краску и измазать ему лицо.

— А вы поступили неразумно, поцеловав меня на виду у моей семьи.

— Мы только что поженились. Теперь я твоя семья.

Бренна уже просто кипела. Но она ни за что не позволит ему рассердить ее или заставить сделать глупость. Скоро наступит назначенное время. Надо потерпеть.

Она положила в сундук палитру и шпатель.

— Мир, жена, — сказал он. — Этот брак может либо обернуться в твою пользу, либо сработать против тебя. Выбирай…

— Выбирать?

Бренна с шумом втянула в себя воздух и стала складывать в сундук краски. Потом начала бросать поверх них неоконченные этюды на пергаментной бумаге.

Он ходил по комнате, заглядывая в углы и под кровать. Несмотря на то, что он был в доспехах, его движения были плавными и достаточно грациозными, свидетельствуя о его физической силе и стойкости, а также о качестве военного снаряжения.

Комья грязи с его сапог валялись на чисто подметенном полу. Звон кольчуги действовал ей на нервы.

Он поднял угол матраса и заглянул под него.

— Где ты прячешь картины?

Бренна сжала кулаки. Неужели он догадался о ее эротических миниатюрах? Она почти подскочила, когда у нее сквозь пальцы потек белок. В руках у нее было раздавленное яйцо — обычно на яичных желтках она замешивала темперу.

Она схватила со стола тряпку и стала вытирать испорченный рисунок, лежавший в сундуке сверху. Проклятый варвар!

— Нигде я ничего не прячу, — процедила она сквозь зубы.

— Все художники прячут некоторые свои картины — те, которые они стыдятся показывать публике, но которые слишком милы их сердцу.

Бренна подняла глаза и поняла, что он за ней наблюдает. Взгляд его голубых глаз был подобен бушующему океану. У нее по спине побежали мурашки.

— Что вам за дело до того, какие я пишу картины?

Он подошел ближе и прямо навис над ней.

— Никакого. Но мне есть дело до того, чтобы ты меня уважала и повиновалась мне.

Она еле удержалась, чтобы не выхватить кинжал прямо сейчас. Но если ей хочется остаться в живых, надо запастись терпением. А ей очень хотелось остаться в живых.

— Уважение нужно заслужить, — возразила она. Ее голос оказался гораздо тише и мягче, чем она хотела. Это был почти писк.

— Что правда, то правда, миледи. Но я не позволю вам бить меня по лицу на виду у моих людей.

Чтобы не смотреть на мужа, Бренна опустила голову. Расправив на коленях свое огромное свадебное платье, она постаралась взять себя в руки. Если она будет вести себя как дура, это не поможет ей достичь цели.

— С этим я согласна. Я никогда больше этого не сделаю.

«Ты будешь мертв».

— Я жду, чтобы ты извинилась.

Она стиснула зубы. «Терпение. Жди сигнала. Жди, пока сестры соберут и расставят людей».

Он поднял одну бровь и так пристально на нее посмотрел, будто хотел сломать ее одним взглядом.

— Ну, жена.

— Простите меня.

Он улыбнулся, но его улыбка была скорее похожа на гримасу. Почему она решила, что он идеал мужчины? Он слишком назойливый. Слишком большой. Слишком любит все контролировать. Вполне возможно, что он через минуту опять начнет трогать ее кисти и перемешает краски. Она поклялась себе, что как только избавится от него, то разложит по местам все свои принадлежности для живописи.

Он подошел к кровати, отдернул полог и сел. Она почувствовала облегчение от того, что он уже не так близко.

Постельное белье не было украшено кружевами и бантиками, как у Гвинет. И хотя оно не выглядело слишком женственным, Монтгомери выглядел странно на фоне всех этих подушек и подушечек. Матрас просел под тяжестью его доспехов, красный полог колыхнулся.

Ее взгляд упал на большую картину, на которой был изображен архангел Михаил, сражающийся с драконом. Она тоже сражается с драконом.

Монтгомери бил себя по колену размеренными ударами в такт своим словам:

— Если ты еще раз вздумаешь дерзить, я перегну тебя через колено и задам трепку, которую ты заслуживаешь.

Она взглянула на него с презрением и ответила:

— Я не ребенок, чтобы меня пороть, сэр.

— Нет, но ты моя жена, которая должна научиться хорошо себя вести.

— Я складываю в сундук свои принадлежности для живописи, как вы потребовали, не так ли?

— Ты говорила, что примешь любое наказание, которое я выберу в качестве кары за непослушание.

Отодвинув полог, он прислонился к кроватному столбику.

— Я не имела в виду, что спокойно разрешу вам пороть меня.

Он взглянул на закрытую дверь.

— Ты уже сейчас хочешь расторгнуть нашу сделку? Может, приказать привести сюда твоего отца и продолжить делать то, что мы уже начали?

Ее охватил такой гнев, что похолодело все внутри. Он все еще может убить ее отца и сестер. Она замерла над сундуком, перестав складывать рисунки.

— Нет.

— Разве, ты не сказала «накажи меня, как хочешь»?

Она действительно так сказала. Как бы ей ни хотелось, этого она не могла отрицать.

Его голубые глаза вспыхнули дьявольским огнем. На какую-то секунду его лицо стало таким невероятно привлекательным и безупречным, что она пожалела, что не может взять кисть и запечатлеть голубизну его глаз, оттененных длинными загнутыми ресницами.

Согнув указательный палец, он поманил ее к себе:

— Иди сюда, пленница-жена.

Глава 4

Вот когда ей действительно захотелось вытащить кинжал и защитить себя. Неужели он и вправду хочет ее выпороть? Она взглянула на его огромные руки. Такие могут причинить боль… Как хорошо было бы, если бы на кону не стояли жизни отца и сестер. Только бы их люди были готовы, когда будет дан сигнал.

Собрав все свое мужество, Бренна шагнула навстречу Монтгомери. В предчувствии самого плохого ее сердце отчаянно забилось.

Он взял двумя пальцами ее за подбородок и начат поворачивать голову то в одну, то в другую сторону. Она заставила себя оставаться спокойной. Физическая борьба не принесет победы. У нее был всего один шанс — и он заключался в том, чтобы всадить в него кинжал. Но он был слишком близко и все еще в доспехах.

Ее охватил нешуточный страх.

Наконец он отпустил ее подбородок.

— Вот так-то лучше. Послушание для тебя полезнее, чем дерзость. А теперь помоги мне снять доспехи. В них чертовски жарко.

Она вздохнула с облегчением, поняв, что он не собирается ее пороть. Ей даже пришлось скрыть улыбку. Она поможет ему снять броню, и ей будет легче его убить.

Однако следовало быть не слишком усердной, иначе он заподозрит неладное.

Девушка поклялась себе, что не позволит ни своему языку, ни своему раздражению взять над ней верх. Она дождется сигнала Адели, а потом пойдет за Пантосом по подземному тоннелю, а потом через лес, как и планировалось.

Монтгомери протянул руку, чтобы она могла расстегнуть пряжки на доспехах и оплечье лат. Когда пластины были убраны, она замерла, пораженная размером его руки, которая все еще была в кольчуге. Он пошевелил рукой, и кольчуга тихо звякнула.

Бренна стояла так близко, что слышала, как он дышит, и это тихое дыхание как-то не вязалось с таким крепким и сильным человеком. Такова жизнь: хрупкая и неопределенная, даже для человека таких размеров. Именно поэтому она так радовалась, сумев схватить быстротечные мгновения, когда писала маслом или темперой.

Сняв доспехи с другой, руки, Бренна занялась кирасой. Одну за другой она убирала пластины и все больше восторгалась красотой его тела.

Она десятки раз помогала отцу и брату надевать доспехи — таков долг дворянки. Но раньше это всегда было скучной обязанностью, тяжелой и нудной работой, замаскированной под долг. А этот человек заворожил ее, словно ядовитый змей. Прекрасный, но беспощадный.

Бренна помогла ему снять кольчугу и кожаную куртку, надеваемую под доспехи, после чего обнажился его торс с густыми курчавыми волосами на груди и серебряным медальоном в форме сердечка на простом кожаном ремешке. Изящная вещица выглядела странно на груди этого могучего человека.

Девушка протянула руку к медальону.

— Нет.

Его рука сомкнулась вокруг медальона, прежде чем она успела до него дотронуться.

Возможно, этот медальон был семейной реликвией, передававшейся по наследству? Или это был подарок возлюбленной? Бренна не могла себе представить, что закаленный воин может носить столь изысканную вещицу.

Он молча снял с себя медальон, завернул его в кусок ткани и отложил в сторону, так что Бренна не успела его рассмотреть. В его взгляде был запрет, и она не стала задавать вопросов.

Надо не терять времени, а получше изучить свою будущую жертву. Поскольку ей придется убить его, не хотелось думать о нем иначе, как о звере, а серебряный медальон делал его вполне нормальным человеком.

Бренна провела пальцем по его плечу. Еще никогда она не видела таких широких плеч. Другие мужчины увеличивали себе плечи всякого рода подкладками. Ему это было не нужно.

Ей захотелось провести руками по контуру его мускулов, только для того, чтобы удостовериться, что он действительно человек и его можно убить. Ее переполняли противоречивые чувства — отвращение и восхищение.

Она посчитала тонкие шрамы на его бицепсах. Их было четыре с одной стороны и семь — с другой. Свидетельства многочисленных сражений. В которых он наверняка победил.

Она вдруг поняла, что должна быть очень осторожна. Он мог одними пальцами переломить ей хребет, как тонкую тростинку. У нее всего один шанс пустить в ход l'occhio del diavolo, и она молилась о том, чтобы не упустить его.

Его загорелые плечи покрывал тонкая пленка пота, и от этого кожа казалась блестящей, словно тщательно отполированной.

Стоя перед ним, Бренна попыталась понять, где у него находится сердце, но ни одно движение мускулов не указывало, что оно бьется. Может, у него вообще не было сердца.

Выражение его лица оставалось непроницаемым, но глаза были похожи на сверкающие в солнечных лучах волны голубого океана.

— Нагнись и сними с меня сапоги.

Тон его голоса заставил Бренну вздрогнуть, но она послушно встала на колени.

В душе бушевала ненависть. Он был самым подлым и отвратительным злодеем, каких она когда-либо знала. То, что ей пришлось раздевать его, было, конечно же, частью наказания за то, что в церкви она дала ему пощечину, «Радуйся, дьявол. Пока. Сегодняшняя ночь будет для тебя последней». Девушка посмотрела на него в упор, но промолчала.

Про себя она считала часы до захода солнца, когда раздастся сигнал. Надо, чтобы к тому моменту Монтгомери был таким же уязвимым, как она сейчас. И даже больше. Но сейчас, когда доспехи были сняты лишь наполовину, он вполне был способен хладнокровно убить мужчину.

Или женщину.

Бренна вздрогнула, вспомнив, что рассказала ей сестра о том парне, который нечаянно пролил несколько капель эля на его накидку.

Когда она смотрела на него снизу, он казался еще мощнее и выше. Она схватила его сапоги за каблуки и стянула один за другим.

Мускулы его ног были просто чудовищно большими, как греческие колонны. Когда Монтгомери поднялся, матрас заскрипел, а кольчуга звякнула, он велел ей снять с него пластину, защищавшую нижнюю часть торса.

— Мне кажется, я не должна этого делать, — начала она. У нее пересохло во рту, а сердце бешено забилось, когда она представила себе, как он выглядит под этой защитой из металла. Ей было известно, как выглядят мужские органы. В детстве их с братом Натаном купали вместе, и она видела, что этот орган похож на короткую сосиску.

Она резко встала, не желая выдавать своего любопытства. Отец всегда ругал ее за то, что она слишком любопытна. И само по себе это было нехорошо — желать посмотреть на человека, которого она так ненавидела.

— Вы должны снять все сами. Вам не нужна моя помощь.

— Это часть того, что я от тебя требую, жена. Я приказал принести воду, и ты искупаешь меня. Как и следует настоящей жене.

Искупать его?

Девушка сглотнула. Она себе это вообразила, или стальная пластина и вправду сама по себе немного сдвинулась с места?

Она зачарованно смотрела на нее, чтобы увидеть, шевельнется ли пластина опять.

И это произошло!

Черт бы его побрал!

Возможно, ее картины были не совсем точными, если мужская плоть становится настолько большой и твердой, что может сдвинуть кусок металла. На своих миниатюрах она изображала мужчин такими, каким ей запомнился брат, когда они были детьми.

Но это… это интересно. Конца она будет в Италии, может быть, она сможет это написать.

Бренна незаметно метнула взгляд на стол. Под этим столом, под досками пола, был небольшой тайник, где была спрятана неоконченная картина, на которой был изображен обнаженный гладиатор. Монтгомери был прав — художники действительно иногда прячут свои картины.

Картина с гладиатором был первой, на которой она осмелилась изобразить анфас обнаженную мужскую фигуру. Но она так и не закончила эту картину, поскольку была не уверена в размере и цвете мужского органа. Почему-то ей показалось неправильным как-то смазать эту часть мужского тела, как она это делала на других эротических картинах.

Она вдруг подумала о том, что, полностью раздев Монтгомери, не только сможет легко его убить — это позволит ей более реалистично завершить свою картину.

Эти мысли придали смелости, и Бренна развязала шнуры, которыми была привязана пластина. Сняв ее, она увидела большой бугор, упиравшийся в поножи — кольчугу для ног. Бренна спустила их по ногам вниз. Он остался в лосинах.

Девушке стало жарко, закружилась голова. Не разрешая себе думать ни секунды, он потянула за завязки и позволила им упасть на пол.

Его плоть освободилась. Она была намного длиннее, чем ожидала Бренна. И совсем не похожа на то, что она изображала на своих картинах.

Бренна смотрела как зачарованная. Ей казалось, что плоть прямо на ее глазах становится еще больше.

Проклятие! Все ее картины были неправильными! Девушка уже и раньше изображала мужскую плоть, но та выглядела совсем не так, как у ее мужа. И с цветом было не все в порядке.

Она робко протянула палец.

Муж зашипел, и она, отдернув руку, выпрямилась и взглянула на него.

Его голубые глаза горели, темные брови были насуплены, на лице была непонятная гримаса. О чем он сейчас думает?

— Еще ни одна женщина не изучала меня так, будто я породистый жеребец.

Бренна отступила назад, чтобы увеличить расстояние между ними, и, стараясь быть спокойной, сказала:

— А я и не рассматривала вас.

Монтгомери довольно хохотнул.

Бренна почувствовала, что краснеет, отвела взгляд и стала смотреть на голые стены своего жилища.

По правде говоря, она именно так на него и смотрела. Но только ради своего искусства.

Он схватил ее и прижал к себе.

Бренну окатила волна жара. Она нахмурилась, не зная, что делать дальше.

Повернув голову, Бренна всмотрелась в стену напротив своих окон, надеясь увидеть сигнал.

Но его не было.

Заметив ее взгляд, Джеймс задернул занавески.

Проклятие! Надо придумать, как их хотя бы немного раздвинуть, чтобы увидеть огонь свечи.

Хотя до ночи еще далеко. У нее еще есть время.

Достоинство Монтгомери все еще угрожающе торчало, но в размерах немного уменьшилось. Она не могла не смотреть. Ей хотелось запомнить, как оно выглядит. Исключительно для своих картин.

— Для девственницы ты слишком любопытна.

Его губы изогнулись в насмешливой полуулыбке. Он красив и знает это. Безупречен и утончен.

Как Гвинет.

И совсем не так, как она.

Бренна непроизвольно потрогала шрам на щеке и обрадовалась, что на ней все еще были шляпа и вуаль и не видно, как она обкорнала волосы. Она была так занята своей ненавистью — и своим восхищением — что совершенно забыла, как мужчины реагируют на ее красоту, вернее, на ее отсутствие.

Он тоже дотронулся до ее щеки и провел указательным пальцем по неровному шраму от носа до уха.

Она вздрогнула и опустила голову.

Но Монтгомери взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

— Что произошло? — спросил он, и ей показалось, что его не смутило это уродство.

— У меня этот шрам с самого детства. Из-за своего любопытства я часто попадала в беду, — ответила Бренна, не желая вдаваться в подробности.

— Мне нравится твое любопытство, но ты уже не ребенок. У нас впереди весь день и вся ночь. Можешь изучать меня, сколько тебе угодно.

Бренна моргнула. Какую игру он затеял? Ей казалось, что он сразу же набросится на нее и заставит подчиниться его воле, а не станет разыгрывать роль поклонника, позволяющего изучать его тело.

В дверь постучали, прервав, слава Богу, неловкий момент.

В комнату вошел человек с деревянной ванной. За ним следовали слуги с ведрами горячей воды.

Ничуть не стесняясь своей наготы, Монтгомери велел поставить ванну рядом с кроватью. Прислонившись бедром к матрасу и скрестив руки, он наблюдал, как слуги наполняют ванну водой. Его поведение было настолько естественным, что, если бы он не был голым, можно было подумать, что он полностью одет и готов вести светскую беседу с королевой.

Поскольку Бренна часто писала эротические картины, ее уже давно ничто по-настоящему не смущало. Если слуги и считали странным, что их хозяин голый, ни один из них не только ничего не сказал, но не выдал себя даже взглядом. Может быть, их хозяин часто разгуливает голым?

Слуги ушли, и Джеймс медленно погрузился в горячую воду. Ему пришлось согнуть ноги в коленях, чтобы поместиться в ванне.

Он стал обливать себя водой. Капли стекали по могучему телу, задерживаясь в курчавых зарослях волос на груди.

Бренна поймала себя на том, что ей хочется прямо сейчас написать его портрет.

— А мыло у тебя есть? — вдруг спросил он.

— Да… да, есть. — Бренна была совершенно сбита с толку тем, что в ее комнате находится совершенно голый мужчина. Он словно сошел с одной из ее картин — только живой и… Она боялась даже домыслить эту фразу, — Да, сейчас принесу.

Она зашла за ширму и заглянула в вырез платья, чтобы увидеть спрятанный на груди кинжал и набраться мужества. Кинжал был надежно скрыт в складках свадебного платья. Как странно, что она все еще одета, тогда как он — голый.

За ширмой Бренна вынула шпильки, сняла шляпу и положила на небольшой столик. Потом снова прикрепила вуаль, чтобы прикрыть свои короткие волосы. Как Гвинет могла носить такое сооружение и у нее не болела голова?

Взяв холщовую рукавицу и мыло, девушка подошла к краю ванны. У нее забилось сердце, когда она поняла, что он ждет.

Какая замечательная возможность изучить мужское тело! В ее картинах будет больше жизненной правды. Хотя немного смущало, что она собирается использовать его в своих целях.

Сейчас не время об этом думать, одернула она себя. Отец всегда ругал Бренну за то, что она не думает о чем-то важном, что в голове у нее одни пустяки, вроде ее живописи. Сейчас ей необходимо сосредоточиться на том, чтобы спасти семью и сбежать, а не на том, какие она напишет картины.

Стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, Бренна наклонилась и намочила рукавицу. При этом ее рука нечаянно коснулась его ноги, и интерес вспыхнул с новой силой.

Каким бы зверем этот человек ни был внутри, запечатлеть его тело на пергаментной бумаге будет большой радостью. Нет, лучше на холсте. Бумага слишком грубая. Брат Гиффард уверял, что холста в Италии более чем достаточно.

Она зашла за спину мужа, намылила рукавицу и выжала ее ему на плечи. Он немного наклонился вперед, и она начала медленно, кругообразными движениями тереть ему спину.

— Мм… — простонал он.

Бренна улыбнулась. Это хорошо, что он расслабился. Его будет легче застать врасплох.

Своими жадными пальцами она скользила по его коже, пытаясь запомнить каждый мускул, чтобы потом перенести на холст. Кто знает, может, это ее последний шанс видеть так близко голого мужчину?

В глубине души она понимала, что нехорошо не чувствовать стыда. Но Бог наверняка простит ей этот единственный грех. А когда она будет в монастыре, обязательно покается.

Бренна намылила шею и сполоснула ее, а потом передвинулась к боковой стороне ванны, чтобы дотянуться до его торса. Она уже намочила перёд платья и вдруг почувствовала, что между ног стало мокро и немного кружится голова.

Его кожа была не такой мягкой, как у нее, а ощущение от его волос на груди было странным. Крепкие мускулы подрагивали, когда она терла их мочалкой. Бренна опустила руку ниже.

Когда ее рука коснулась внутренней стороны его бедра, Монтгомери с шумом втянул воздух.

— Сказать по правде, жена, ты доставляешь мне большое удовольствие. Почему мне показалось, что мы друг другу не подходим?

Его слова поразили ее, и она на минуту замерла. Ладонью она чувствовала, как бьется пульс у него на бедре.

Бренна сглотнула и стала тереть его размашистыми движениями по груди и вверх к шее. Его плоть напряглась, и она почувствовала прилив женской гордости за то, что она так на него действует.

Снова намылив рукавицу, она стала тереть его плечи, отмечая про себя, сколько ладоней помещается на их развороте. Аромат мыла смешивался с запахом теплой кожи.

Склоняясь над ним, она еще больше намочила платье.

Как нелепо заниматься подобным дедом, будучи полностью одетой, да еще в свадебном наряде, который совершенно не был похож на два ее поношенных платья. Капли воды попали на горностаевую отделку платья, и в воздухе распространился едкий запах мокрого меха.

На правом плече Джеймса был серповидный шрам, а на левом — четыре веснушки. Они будут хорошо смотреться на ее следующей миниатюре.

Она выпрямилась. В комнате было жарко. Между ног у нее определенно было мокро. «Прости меня, Господи, ибо я согрешила. Я желала мужчину и хотела его убить».

Монтгомери встал и вышел из ванны. Его кожа блестела. Струйки воды стекали с его рук и груди на пол.

Святый Боже! Его достоинство стало просто огромным. Ее молитва испарилась, словно ладан в ветреный день. Соски затвердели, а по внутренней стороне бедер просто потекло.

Он фыркнул от смеха.

Ее щеки пылали. А глаза — о Боже! — глаза, должно быть, просто выпучены. Она моргнула, пытаясь обрести самообладание.

— Тебе не страшно?

— Страшно? — не поняла Бренна.

— Не страшно, что я буду внутри тебя?

Он сказал это так мягко, что она пришла в замешательство.

— Я…э-э…

Бренна вдруг поняла, что ей не было страшно, потому что она лишь думала о том, как прекрасна его мужская плоть. О том, как она смешает краски, чтобы ее написать. Ей понадобятся свинцовые белила и…

Зачем ей бояться, если она задумала зарезать его до того, как дело зайдет так далеко? Склонив голову, Бренна повторила свою молитву: «Прости меня, Господи…»

— Пойдем, жена. Ты достаточно изучила мое тело. Настала пора мне взглянуть на твое.

— Нет! — Девушка осеклась и натянуто улыбнулась. Если она разденется, Монтгомери увидит кинжал, планы будут сорваны. Отца повесят, а сестер изнасилуют.

Сейчас она не может позволить себе проявить слабость.

— Простите меня, милорд, — решила подольститься Бренна. — Я нервничаю больше, чем кажется. Не могли бы вы лечь на постель, чтобы я могла еще какое-то время к вам прикасаться? Как вы сами сказали, у нас впереди весь день и вся ночь на то, чтобы осуществить наши брачные отношения.

Его глаза предательски блеснули, но к кровати он подошел. Его крепкие круглые ягодицы покачивались в завораживающем эротическом танце. Он растянулся на постели, положив под голову подушку и закинув руки за шею.

У нее пересохло во рту. Бренна решительно посмотрела на его грудь, пытаясь определить точное место его сердца.

Как-то обидно убивать такого великолепного мужчину. Может быть…

В этот момент за дверью послышался громкий крик и неистовый лай собаки.

Это были Адель и Пантос!

Бренна соскочила с кровати и бросилась к двери. Двое дюжих солдат повалили Адель на нижней площадке лестницы. Ее трость валялась на полу, волосы были растрепаны будто от сильного ветра. Юбка была задрана до колен.

— Адель! — крикнула Бренна. — Прекратите! Прекратите!

Не обращая на нее внимания, один из солдат с хохотом улегся на ее сестру и задрал юбку до самых бедер. Другой солдат держал за ошейник рычащего Пантоса.

— Адель! — Бренна бросилась спасать свою сестру, но наткнулась на что-то похожее на стену. Монтгомери! Она удивленно моргнула, а потом попыталась его обойти. Но он схватил ее.

— Нет!

— Это моя сестра!

Он крепко держал ее за запястье, чтобы она не могла вырваться.

Адель попыталась нашарить свою трость. Мастифф прыгнул и укусил державшего его солдата, но тот не отпустил собаку.

— Сейчас же прекратите! — громовым голосом крикнул Монтгомери.

Солдаты подняли головы. Монтгомери грозно на них взглянул и провел пальцем по своей шее. Значение этого жеста было более чем понятным: «Если продолжите, зарежу».

Поведение Монтгомери поразило Бренну. Он был зверем. Какое ему дело до того, что ее сестру изнасилуют, если все они задумали захватить их замок? Их союз был не чем иным, как узаконенным изнасилованием.

Адель с трудом встала. Без трости она чувствовала себя неуверенно. Остекленевшими глазами она огляделась и увидела Бренну.

— Сделай это! — приказала она. — Сделай это сейчас! Бренна не сомневалась в том, что имела в виду ее сестра.

— Это наш единственный шанс.

Пантос залаял и бросился к хозяйке, но солдаты удержали его.

До Бренны вдруг дошло, что на самом деле должно произойти в спальне. Либо она будет изнасилована, либо Покоритель будет убит. Если она не уничтожит этого человека, и она, и Адель, и Гвинет — все они окажутся под солдатами Монтгомери. А Пантоса наверняка убьют.

— Сделай это! — кричала Адель. — Пока они нас всех не изнасиловали и убили! Мы можем спастись, если будем действовать немедленно! Я знаю, куда надо идти, а наши люди ждут нас!

Да, сейчас, пока Монтгомери голый, безоружный и ничего не подозревающий, был самый подходящий момент.

Не дав себе передумать, Бренна выхватила из-за корсета кинжал и бросилась на Монтгомери, целясь в сердце.

— Какого ч…

Гибким движением, словно тигр, которого застали врасплох, Монтгомери увернулся.

Кинжал скользнул по коже, оставив дугообразный след, и воткнулся ему в грудь.

Из горла Монтгомери вырвался какой-то неопределенный звук. Тонкая струйка крови поползла по его груди.

У Бренны сжалось сердце. Что она наделала! Она стояла слишком близко. Надо было метнуть кинжал, а не втыкать его.

К горлу подкатила тошнота, а ноги стали ватными.

Он смотрел на нее в недоумении:

— Всемогущий Бог, девчонка. Что ты сделала?!

В испуге она выскочила из комнаты и побежала по коридору.

Глава 5

Закон требовал, чтобы ее обвинили в измене, так же как ее отца.

Глаза Джеймса налились кровью. Он в ярости схватил жену за руку, потащил ее в спальню и швырнул на кровать. Его гордость была оскорблена и требовала отмщения, Ему даже послышался издевательский голос его отца: «Глупец! Ты слишком мягок, чтобы быть лидером. Ты недостойный сын».

Бренна упала, а Джеймс заставил себя разжать кулаки, чтобы не забить ее до смерти голыми руками.

Лезвие кинжала, которое торчало у него в груди, вибрировало, причиняя невыносимую боль. Он сделал глубокий вдох и отвел взгляд от девушки, чтобы не поддаться соблазну прямо сейчас обернуть этот кинжал против нее.

Резким движением он выдернул кинжал. По лезвию, а потом и по груди полилась кровь.

Девушка встала на колени прямо на кровати. Ее пальцы дрожали, но она смотрела на него с не меньшей яростью, чем он на нее.

Джеймс между тем решил, что пора сосредоточиться на своем долге перед королем.

«Молокосос». Отец опять его поддразнивал, обращаясь к той темной части его души, которая требовала немедленно перерезать ей горло, не задумываясь о последствиях. Пусть люди злословят, обвиняя его в том, что он убил свою невесту.

Усилием воли он заглушил голос отца. Ярость — это не самый лучший способ служить своей стране. Однако в сердцах его солдат поселится недоверие, если они решат, что Монтгомери не смог справиться с собственной женой. Он станет посмешищем армии, из Покорителя превратится в подкаблучника.

Он разжал руку, и кинжал упал на пол. А Джеймс медленными, нарочито размеренными движениями стал натягивать лосины, размышляя о том, что делать дальше. Ему казалось, что записка, в которой невеста приглашала его в их замок, была подсказана ее отцом. Теперь же понял, что и она была одним из ключевых игроков в заговоре против короля.

Если он привезет ее в Лондон, король прикажет ее пытать. Возможно даже, что ее бросят на растерзание солдатам. «Отдай ее своим людям, — подсказывал ему отец, — только слабак может позволить врагу умереть быстрой смертью».

Нет. Этого он не допустит.

Он расправится с ней здесь… Но не в спальне, иначе люди в этом замке, да и все мятежники Англии, сделают из нее жертву.

Приняв решение, он протянул руку к кровати. Бренна отползла назад, при этом ее огромное свадебное платье обмоталось вокруг ее тела.

Она опять не подчинилась, и ярость вспыхнула в нем с новой силой, затуманив сознание.

— Слезай с этой чертовой кровати, или я убью тебя прямо сейчас.

Жилка на шее Бренны бешено колотилась, но она, не отводя от него полного ненависти взгляда, не сдвинулась с места.

Он отступит. Он не поддастся ярости. Он выйдет во двор. А за измену расправится потом.

«Молокосос», — снова услышал он насмешливый голос отца.

Бренна настороженно наблюдала за тем, как Монтгомери застегивает пряжку кожаного пояса и обувает сапоги. Может, закричать? Или броситься на него с кулаками? Или бежать? Она чувствовала себя как собака, которую загнали в конуру.

— Что вы собираетесь сделать со мн…

Бренна похолодела, а слова застряли в горле, когда он встал и взглянул на нее. Его глаза уже не были голубыми.

Они были стального цвета, а в левом глазу светилось какое-то красное пятнышко.

Это был решительный взгляд. И мстительный.

Она поняла, что жизнь ее кончена. Возможно, он и не пырнет ее кинжалом, но все равно так или иначе казнит.

Это было его право, право Покорителя.

Ее охватила паника. Бренна вспомнила предупреждение Гвинет — он убил свою первую жену.

Она посмотрела на дверь, на окна, на гардероб, судорожно соображая, как сбежать. Грудь сжало так, что она почти не могла дышать. Ее загнали в угол. Бежать некуда.

— Твоя игра проиграна, — сказал он, словно прочитав ее мысли. Его рот был упрямо сжат. Он сделал шаг к кровати.

Не дав себе времени подумать, она ринулась вперед, чтобы бежать — бежать мимо него, бежать куда-нибудь, только не оставаться здесь. Но он, словно ожидая этого, схватил ее и приподнял так, что они оказались нос к носу.

— С этой минуты и до того момента, когда тебе отрубят голову, ты будешь получать по три удара плетью за каждую дерзость, которую ты себе позволишь. — Уголки его губ дергались, будто он еле сдерживал себя, чтобы не ударить ее. Будто боялся, что, если начнет ее бить, не сможет остановиться. — Я могу приказать содрать с тебя кожу и оставить умирать от ран, а могу покончить с тобой одним ударом топора по твоей шее.

У Бренны начали дрожать колени. В ее воображении холодный металл топора впивался ей в шею. Однако с показной храбростью, которой не было и в помине, она расправила плечи.

— Я не раскаиваюсь в том, что сделала.

— Будешь бита три раза.

Она разозлилась и вздернула подбородок.

— Делайте со мной что хотите, вам меня не запугать.

Он так сжал ее руку, что ей стало больно.

— Если тебе все равно, что будет с тобой, я могу приказать содрать кожу и с твоих сестер.

Горячие слезы хлынули из глаз Бренны, но прежде чем она успела подумать, что ответить, Монтгомери перекинул ее через плечо. Комната поплыла перед глазами. Его запах, который совсем недавно пьянил, сейчас ее напугал.

— Отпустите меня!

— Нет.

Она стала бить его кулаками по спине.

— Будешь бита шесть раз.

Она замерла. Нет смысла так глупо вести себя. Она встретит смерть достойно.

Монтгомери вышел из спальни и зашагал по коридору. Если рана, нанесенная ею, и беспокоила, его движения оставались твердыми и четкими.

Когда он спускался по лестнице, навстречу попался один из его людей.

Она вся сжалась от стыда, что ее увидят в таком неприличном положении.

— Милорд?

Мужчина был высокого роста, с толстыми руками и ногами, уродливым кривым носом и глубокой складкой между бровями. Он увидел кровоточащую рану на груди Монтгомери, молча кивнул и пошел вслед за ними. Словно тоже понимал, что должно произойти.

Монтгомери вышел во двор. Бренну ослепил солнечный свет. Она опустила голову, натянув на лицо расшитую жемчужинами вуаль, но постаралась все же что-то из-под нее увидеть.

Он медленно опустил ее на землю. Ноги дрожали так сильно, что она упала бы, если бы он не держал ее за плечи. Сквозь складки вуали она бросила взгляд на ворота замка. Может, ей удастся? Она затеряется в лесу…

— Если сбежишь, я сожгу твой замок дотла, — сказал он, словно опять читая ее мысли.

Ее передернуло.

Во дворе замка собралась толпа солдат, а за ней стояли слуги. Все смотрели на них, и Бренна почувствовала, как от ужаса у нее похолодела спина.

Монтгомери остановился так, чтобы слуги замка увидели рану на его груди, из которой сочилась кровь. Значит, так чувствуешь себя, когда смотришь в лицо смерти, подумала Бренна. Ледяной холод, от которого не перестают дрожать колени, даже когда печет солнце.

Девушка закрыла глаза. Она не будет плакать, не станет его умолять. Время, казалось, остановилось.

— Шевелись. Пошла вперед, — скомандовал он.

У стены замка на земле была навалена беспорядочная куча бревен, а рядом стояла большая колода, которую обычно использовали для колки дров. Возле колоды валялись два топора, и их серповидные лезвия сверкали на солнце. Огьер, главный дровосек замка, гордился тем, что топоры были всегда остро заточены. Бренна вздрогнула, припомнив, как он на ее глазах раскалывал бревно. «Дыши. Дыши», — приказывала она себе, но не получалось. По крайней мере глубоко. Дыхание было прерывистым и коротким, словно тело пыталось в панике вдохнуть в себя жизнь.

Или то, что от нее осталось.

Монтгомери толкнул ее вперед. Бренна споткнулась, и ей пришлось сделать несколько шажков, чтобы не упасть.

Обозлившись, она обернулась и сказала:

— Незачем пихать меня, словно свинью на бойню!

— Будешь бита девять раз.

Бренна замолчала, но внутри бушевала буря.

Монтгомери нажал на ее плечо, заставив опуститься на колени перед колодой, и поманил одного из своих людей.

Колени уперлись в землю. Свадебное платье было окончательно испорчено. К тому же расстегнулись пуговицы на рукавах, и манжеты вывалялись в грязи.

Она закрыла глаза, а когда открыла, то увидела, как какой-то человек всего в нескольких дюймах от ее лица забивает в колоду крюк. Каждый удар молотка отзывался в ее голове, как удар грома.

Бренна стиснула зубы, решив ни за что не поддаваться панике.

Толпа росла. С одного края она увидела их прачку Дженнет с корзиной белья. Она закрыла глаза, чтобы ничего не видеть, и прижала к ушам ладони.

Сильные мужские руки привязали сначала одну, а потом другую руку к крюку. Грубая пеньковая веревка обвилась вокруг ее рук симметричными кругами подобно экзотической змее, впиваясь в нежную кожу.

Отдельные голоса людей уже слились в настоящий рев. Ей хотелось заткнуть уши, но все усилия освободить руки были тщетны.

«Дыши. Дыши». Ей не хватало воздуха. Край колоды впивался в грудь, древесная пыль с ее поверхности забивалась в легкие.

За спиной она чувствовала присутствие Монтгомери. Его тело источало ярость подобно тому, как жар вырывается из раскаленной печи.

Тяжелое предчувствие сжимало грудь. «Отче наш, иже еси на небеси…»

Она закусила губу, чтобы не молить о пощаде.

«Да святится имя твое…»

Она чувствовала на себе взгляды многоликой толпы. По рукам и ногам побежали мурашки.

«Да будет воля твоя…»

Она вдруг прервала молитву, рассердившись на Бога за то, что он создал ее женщиной. Если бы она была мужчиной, то могла бы бороться и сама выбирать свою судьбу. Зачем ей Божья воля, если он создал ее женщиной?

Она вдруг услышала треск разрываемой ткани и почувствовала, что ее спине стало холодно. Она вздрогнула.

Оглянувшись, она увидела Монтгомери с кнутом в руках. Он стоял, расставив ноги, в одних лосинах, ремне и сапогах. По его груди стекала кровь. Взгляд был решительным.

В ужасе она потянула за веревку, которой была привязана к колоде, и попыталась встать с колен. Зачем они встали ему поперек дороги? Им же были известны и его репутация, и его положение Покорителя.

Какой это было глупостью — пытаться заколоть его кинжалом!

Толпа замерла, когда Монтгомери поднял кнут и движением руки заставил всех замолчать.

— Эта женщина совершила преступление. Она пошла против приказа короля и против воли Бога, напав на своего господина с целью убить его. Как королевский Покоритель, я приговариваю ее к публичной порке кнутом и обезглавливанию.

О Господи!

Бренна закрыла глаза, ожидая кнута. Она поклялась себе, что не станет просить о пощаде. Ни за что.

Толпа зашевелилась, одобряя наказание.

А потом кнут щелкнул по спине, и она уже ни о чем не могла думать.

Перед глазами заплясали черные точки. Кнут еще три раза просвистел в воздухе и каждый раз с поразительной точностью опускался на ее спину. Она вскрикнула и почувствовала, как из глаз потекли слезы. Бренна знала, что последует еще пять ударов кнутом. Ведь он обещал девять.

Пот выступил на верхней губе. Она немного сдвинулась в сторону, в ужасе ожидая следующий удар. Но больше она кричать не будет. Она не доставит ему такого удовольствия.

Но тут она услышала, как кнут с легким стуком ударился о землю.

Она обернулась.

Он подошел к ней, нагнулся и заставил положить голову на колоду. Она не сопротивлялась, а лишь вопросительно на него взглянула. Почему он остановился?

— Мне не нравится причинять боль. Но порядок есть порядок, и я сделал то, что было нужно.

Слезы застилали глаза, но девушка разглядела, что он больше не сердится. Его взгляд был по-прежнему суров, по красное пятнышко из левого глаза исчезло. Публичная порка и унижение, очевидно, закончились. И тут Бренна поняла, что он намерен ее казнить.

— Благодарю, — голос Бренны прозвучал хрипло, потому что во рту все пересохло.

Он, казалось, был поражен ее словами. Бренна почувствовала, что краснеет. Она сказала, что-то не то, не подумала. Если бы ее руки были свободны, она прикрыла бы ими рот.

Джеймс поднял с земли топор и провел пальцами по гладкой деревянной рукоятке, будто опасался, что, если не поторопится, у него совсем пропадет желание убивать ее.

— Милорд, — начала Бренна, судорожно пытаясь придумать, как ей отвести смертельный удар.

— Леди замка Уиндроуз, тебе предоставляется последнее слово.

Он поднял топор.

Из ее горла вырвался булькающий звук. Она открыла рот, чтобы заговорить, но не могла выговорить ни слова.

Сердце отчаянно билось. Секунды тянулись так, будто это были годы. Бренна ощущала щекой твердое прохладное дерево колоды. На срезе были видны четыре темных круга и несколько более светлых. Но все эти краски слились в единое расплывающееся пятно.

— Передайте моим сестрам, что я очень сожалею, — наконец удалось ей выдавить.

Потом она закрыла глаза и стала ждать. Обрывки странных мыслей проносились в голове. Интересно, она умрет сразу или ее голова, отделенная от тела, будет жить еще несколько секунд? А земля вокруг окрасится ее алой кровью? Найдут ли ее миниатюры? Может быть, это наказание за то, что она писала такое? За то, что хотела уйти в монастырь не из-за своих религиозных убеждений, а потому что хотела удовлетворить свои эгоистические амбиции?

— Джеймс! — услышала она голос из толпы. — Остановись! Ты не можешь убить ее.

Топор замер в воздухе прямо над ее шеей.

— Не трогай ее, брат. Это не твоя забота.

Бренна открыла глаза и увидела приближавшегося к ним огромного человека. Он был такого же роста, как Монтгомери, но у него были длинные, до плеч, волосы, а не такие стриженые, как у ее мужа. Она не могла видеть его лица. Он остановился рядом с Монтгомери.

— Она не виновата.

Монтгомери взглянул на свою грудь. Капли крови падали из раны на землю. Лосины были в красных пятнах крови. Это были свидетельства ее поступка.

— Ты здесь, чтобы принести мир и контролировать порт. Если ты ее убьешь, в замке могут начаться беспорядки.

— А если не убью, я не смогу спокойно спать.

— В таком случае брось ее в темницу, преврати в рабыню или отошли в монастырь.

В монастырь! В сердце Бренны затеплилась надежда.

— Отойди, брат. Я выполню свой долг. Это единственный способ сохранить мир.

Надежда умерла, не успев родиться. Она вздрогнула, увидев, что топор поднялся выше.

— Положение Покорителя затуманило твои мозги. Используй ее как ценное имущество, как залог.

Бренна повернула голову так, чтобы увидеть лицо Монтгомери и понять, не смягчился ли он. Она ломала голову, что бы такое сказать, чтобы повернуть спор братьев в свою пользу.

— Пожалуйста, милорд, — сказала она. — Сохраните мне жизнь, и я больше не буду воевать против вас.

Она нарушила свою клятву ни о чем не просить, но если она умрет, то не сможет помочь своей семье. Может быть, позже ей удастся его отравить. Говорят, что обман и яд — это оружие женщин. Но такими их сделали мужчины. Какой выбор остается женщине в этом мире мужской силы и мужских войн?

Монтгомери все еще стоял с поднятым топором.

— Отбросы и то стоят больше, чем твое слово.

Бренна сглотнула. Она не могла найти слов, чтобы опровергнуть его слова. Да и что можно сказать в свое оправдание? Прижавшись лбом к деревянной колоде, она закрыла глаза и снова начала молиться, несмотря на злость на Бога за то, что он создал ее женщиной. Монтгомери она просить больше ни за что не будет.

Он медленно опускал топор, пока лезвие не коснулось ее шеи. Прикосновение холодного металла пронзило ее до мозга костей.

Секунда шла за секундой.

Предчувствие сжало ей грудь, она не могла дышать. Бренна приоткрыла один глаз, разозлившись, что он тянет время, видимо, упиваясь ее положением. Внутри все было напряжено. Ее охватил страх. Если уж ей суждено быть женщиной, почему она не из тех, кто падает в обморок, теряя сознание?

— Черт побери! Чего ты тянешь? Давай! — крикнула она.

Топор соскользнул в сторону, оцарапав кожу. Ее напряженные до крайнего предела нервы восприняли это так, будто это был смертельный удар. Страшная боль будто обожгла шею.

На нее вдруг накатила новая волна страха. Неужели ему нравится смотреть, как ее голова отделяется от тела медленно, а не отскакивает сразу? В глазах у нее потемнело, шум толпы будто затих. Перед глазами все поплыло.

Может, она все же из тех женщин, которые падают в обморок?

Глава 6

— Проснись, Бренна. Надо что-то предпринять. Ходят слухи, что отца собираются отвезти в Лондон.

— А? — Девушка открыла глаза и сонно заморгала, пытаясь понять услышанное. — Я умерла?

Над ней склонилась Адель. Сент-Пол гулял по подушкам, а Дункан лизал ее в нос.

— Вставай, Бренна. Надо спасать Гвинет и отца.

От этих слов Бренна сразу проснулась. Она в ярости откинула одеяло и села, спустив ноги с кровати.

— Ты говоришь — спасать Гвинет и отца? Это по их вине мне почти что не отрубили голову!

Адель и Пантос отскочили, когда Бренна встала.

Не обращая внимания на боль в спине, она отыскала сумку, из которой Монтгомери выбросил ее вещи, и начала заново все в нее складывать.

— Я сбегу, прежде чем этот зверь явится, чтобы закончить свое черное дело и отрубит мне голову.

— Я не думаю, что Монтгомери все еще хочет убить тебя.

Бренна вспомнила тревожную тишину, в которой замерла толпа, ощущение гладкого дерева колоды у ее щеки и ужас в своем сердце. От этих воспоминаний у нее закружилась голова.

— Ну и глупая же ты.

В отличие от Бренны, которая вся кипела, Адель спокойно чесала за ухом Пантоса.

— Пантосу Монтгомери нравится.

— Этому псу? — Такой глупости она еще никогда не слышала. Наверное, мир сошел с ума. — Скорее всего из-за того, что я потеряла сознание, радость убийства была омрачена. Для такого человека, как Монтгомери, недостаточно убить человека — он мог это сделать здесь, в спальне. — Она говорила все громче и решительнее, намереваясь как можно скорее покинуть замок. Она металась по комнате и бросала в сумку вещи, не задумываясь, нужны ли они ей на самом деле. — Он все это затеял, чтобы напугать меня, а я потеряла сознание и этим сорвала его планы. Он, наверное, хочет отправить меня на виселицу или еще того хуже…

Пантос смотрел на нее с любопытством, навострив уши, будто понимал каждое слово и считал, что она сошла с ума.

— Нет, Бренна, ты должна поговорить с Монтгомери и постараться убедить его смягчить наказание для отца. Нас с Гвинет заперли…

— К черту отца! Это из-за его идиотизма все произошло! — Сама мысль увидеть Монтгомери вызывала тошноту. Она вспомнила красное пятнышко в его глазу, которое говорило о его мстительности. — И Гвинет не меньше виновата, чем отец. Так что спасайтесь сами.

Она схватила свадебное платье, валявшееся на сундуке, в котором Монтгомери запер все ее принадлежности для живописи, и швырнула его в огонь. Платье моментально вспыхнуло. Дункан прыгнул на подоконник, словно хотел сбежать от этих обезумевших людей.

Бренна зашла за ширму, чтобы одеться в свою обычную одежду.

— Поехали со мной. Мы попросим убежища в каком-нибудь монастыре и будем молиться, чтобы он не сжег наш дом.

— Но Гвинет придется выйти замуж за одного из приспешников короля, а отца протащат по улицам Лондона, будут пытать, а потом казнят. Я знаю, что то, что с тобой сделал отец, неправильно, но он все же наш отец. Монтгомери — твой муж, и даже после того, что случилось вчера; он, может быть, тебя выслушает.

Пантос залаял, будто соглашаясь с Адель.

При слове «муж» у Бренны в горле застрял комок.

— На самом деле он мне не муж. — Она выглянула из-за ширмы и посмотрела на простыни — нет ли на них следов крови. — Я все еще девственница. Во всяком случае, я так думаю. Мне надо уехать очень далеко, постараться аннулировать брак и молиться, чтобы Монтгомери никогда меня не нашел.

С задумчивым видом Адель подошла к окну и села на подоконник. Пантос лег у ее ног, положив свою большую лохматую голову на лапы.

Бренна металась за ширмой, затем остановилась перед зеркалом, разглядывая свои растрепанные рыжие волосы и землистый цвет лица.

Кто-то надел ей на голову ночной чепец. Гвинет? Адель? Но завитки вылезали из-под чепчика и торчали в разные стороны. Сама она уже давно его не надевала, но он может понадобиться в будущем, чтобы спрятать под него волосы.

.— Ох, — вздохнула она, глядя на себя в зеркало. Даже если и не умерла, выглядела она отвратительно. Увидев ее в таком виде, монахини решат, что она гулящая и мучается от похмелья после того, как провела всю ночь, выпивая со случайными мужчинами.

Бренна быстро умылась, потерла зубы деревянной ореховой палочкой и немного причесалась, чтобы хоть как-то привести себя в приличный вид. Если она хочет, чтобы на ее пути люди давали ей кров, то должна выглядеть достаточно респектабельно, чтобы ее не приняли за проститутку или больную чумой.

Достав из сундука свое длинное шерстяное платье, она внимательно его рассмотрела. На выцветшем голубом корсаже было три пятна от масляной краски, а кружева по краю прямоугольного выреза спутались. Некогда длинные, элегантно сужающиеся к запястьям рукава, были обрезаны так, чтобы они не мешали ей заниматься живописью. Отсутствие вышивки или каких-либо украшений делало платье мрачным и немодным. Но другого у нее не было.

Она, конечно, может постараться убедить монахинь, что она аристократка, попавшая в беду. Бренна объяснит, что земли ее семьи были захвачены жестокими людьми, и предложит отреставрировать иконы и статуи монастыря. Свой художник может оказаться полезным приобретением.

— Монтгомери собирается выдать Гвинет замуж, — заявила Адель.

— Я не могу спасти Гвинет. — И вообще никого здесь. Бросив последний взгляд в зеркало, Бренна вышла из-за ширмы. — Гвинет должна считать, что ей повезло, что Монтгомери только хочет выдать ее замуж, а не собирается ее выпороть, как меня, и обезглавить. Я больше не хочу ни в чем участвовать. Провоцировать его я больше не собираюсь. — Она повязала голову большим платком, закрывшим подбородок и плечи, и взяла сумку. — Мы должны немедленно скрыться. Пойдем со мной, Адель.

Напасть на Монтгомери с кинжалом было невероятной глупостью. Она может сколько угодно упрекать Бога за то, что она родилась женщиной, это ничего не меняло. Чтобы спастись, ей надо бежать.

Устроив засаду Покорителю, ее отец проявил преступное равнодушие к судьбе своих дочерей и всех живущих в замке. Она больше не будет частью его безумных планов.

Девушки поспешила к выходу, но дверь открылась прежде, чем она успела взяться за ручку. Терьер визгливо залаял, но Адель быстро его успокоила.

Увидев Монтгомери на пороге комнаты, Бренна вскрикнула. Своими разговорами о бегстве она словно по волшебству вызвала их тюремщика из преисподней. Он был одет во все черное и показался ей еще более громадным. В руках он держал цепь.

Где-то в глубине сознания всплыла память о том, как вчера ее вытащили во двор, заставили встать на колени, привязали к колоде и прилюдно выпороли кнутом. Ее сердце сжалось, дыхание сбилось. Она искала на его лице знаки того, что он смягчился, что, возможно, простил засаду отца и ее безумный поступок, но их не было. Его губы были плотно сжаты, широкие плечи напряжены.

Он пришел, чтобы завершить казнь.

Движением руки он сделал знак Адели уйти. Она направилась к выходу, опираясь одной рукой на трость, а другой прижимая к себе кота.

Пантос завилял хвостом и лизнул руку Монтгомери, который пошел за Аделью. Терьер зарычал, и Джеймс протянул к нему руку, будто собираясь погладить. Дункан перестал рычать и понюхал руку, прежде чем выбежать вслед за хозяйкой.

— У меня для тебя новые драгоценности, жена, — последнее слово прозвучало как ругательство.

Бренна отступила назад, бросив взгляд сначала на открытую дверь, а потом на окно. Видимо, к животным он относится лучше, чем к людям, подумала она.

Цепь в руках Монтгомери звякнула. Бренна увидела, что пять железных колец были соединены цепью.

Оковы для раба.

Черт побери!

— Вы собираетесь заковать меня в кандалы?

Ее охватило отчаяние. Планы найти убежище в каком-нибудь монастыре рассеялись словно дым.

Он собирается не просто ее, казнить. Ей предстоят пытки и унижение.

— Неужели вы серьезно…

— Ты изменница. Пусть эта цепь будет самым малым из того, что ты заслужила.

Ноги стали ватными, когда она представила, как с узников сдирают кожу, рвут мышцы, а кости ломают огромными молотками. Агония может длиться несколько дней. Это была расплата за предательство.

Бренна судорожно окинула взглядом комнату. Если ей удастся добежать до окна, она сможет выброситься на каменные плиты двора — смерть будет быстрой. Самоубийством она заслужит себе место в аду. Но дьявол наверняка пожалеет ее больше, чем этот Покоритель.

Она начала потихоньку двигаться к окну. Если она будет торопиться, Монтгомери наверняка что-то заподозрит и помешает ей.

Он подошел ближе, и цепь звякнул в его руке. Взгляд его потемневших глаз был суровыми и пугающим.

Ее сердце билось в таком ритме и так громко, что ей казалось, что это биение должно быть слышно и ему. Она медленно отступала к окну, готовясь к последнему прыжку.

Но Джеймс, будто читая ее мысли, шел за ней.

Она сделала движение в сторону. Смерть манила ее, как легкое избавление от пыток и унижения. Пальцы уже коснулись подоконника, а колени — стоявшего под окном табурета.

Но в тот момент, когда она уже вскарабкалась на подоконник, чтобы совершить прыжок и поменять жизнь в оковах на безопасность ада, он схватил ее за лодыжку.

— Нет! — Она лягнула его, чтобы избавиться от железной хватки. — Отпусти меня!

Он дернул ее назад. Бренна ударилась коленями, бедрами и грудью о край подоконника.

— Хватит бороться, девчонка! Такого быстрого конца у тебя не будет.

Она закричала в панике, пытаясь увернуться; Не обращая внимания на крик, он поднял ее на руки и отнес на кровать.

— Тише! Успокойся, жена.

На этот раз это слово не прозвучало как ругательство. Наоборот, он произнес его тихим, почти ласковым голосом.

Но она продолжала бороться, хотя это было все равно, что бороться с железной клеткой, и успокоилась только тогда, когда ее силы иссякли.

По лицу текли слезы. Бороться с ним было бесполезно.

Он огромный мужчина. Она женщина. Замужняя женщина во власти мужа — ее господина и повелителя, который может наказывать ее так, как ему вздумается. Более того, он был Покорителем, могущественным человеком, наделенным законным правом пытать и наказывать ее так, как считает нужным.

Она плакала от своей беспомощности, но яростно смахивала слезы, признавая свое поражение.

— Не пытайся сбежать, — предупредил он, но немного ослабил хватку.

Бренна постаралась собраться с силами для еще одной попытки освободиться, хотя понимала, что все бесполезно. Ее руки и ноги словно налились свинцом.

— Да, милорд, — кивнула она.

Она испугалась собственного голоса. Значит, так будет всегда — «да, милорд», «конечно, милорд», «как пожелаете, милорд». И это будет продолжаться до тех пор, пока он не устанет мучить и пытать ее, а закончится все тем, что он убьет ее.

— Не вставай, — приказал Монтгомери.

Бренна, оглушенная происходящим, наблюдала за тем, как он потянулся за валявшейся на полу цепью. Она не удивилась бы, если бы увидела, что из его черных волос торчат рога.

Монтгомери взял цепь и выпрямился. Выражение его лица было таким же беспощадным, как у сурового римского военачальника. Пять разного размера железных колец-оков были соединены легкой цепью — два на запястья, два на щиколотки и одно для шеи.

Дыхание застряло у нее в горле. Холодный металл вокруг шеи и конечностей лишит ее движений. Она не сможет ни сбежать, ни потянуться, ни даже подняться по лестнице, не причинив себе страданий.

А что хуже всего — она никогда больше не сможет заниматься живописью. Даже если бы ей удалось взломать замки на сундуке, цепь не даст ей свободно пользоваться красками. Да и краски все прольются и смешаются, а цепь будет царапать холст.

Она станет рабыней в полном смысле этого слова.

— Незачем…

— Я не желаю, чтобы ты выпрыгнула из окна, или ждать, что ты можешь напасть на меня из-за любого угла, — ответил он, и цепь зазвенела, между его длинными пальцами.

Бренна вздрогнула.

Матрас скрипнул и прогнулся, когда он присел на край кровати.

— Давай, пленница-жена, — Джеймс похлопал себя по коленям, — положи сюда голову и вытяни шею, чтобы я смог надеть твое новое ожерелье.

Положить голову ему на колени и позволить ему защелкнуть вокруг своей шеи ошейник, как у собак Адели?

Какое унижение!

— Если только ты не предпочитаешь опять положить голову на колоду, — Монтгомери произнес эти слова так вежливо, словно предлагал ей выбор между куском хлеба и бисквитом.

— Я не боюсь смерти, — неуверенно произнесла Бренна. Разве не она всего несколько минут назад решила убить себя?

— В таком случае мы можем распять тебя на спицах колеса.

Бренна задохнулась. Кровь застыла у нее в жилах. Она однажды видела, как колесовали одного человека. У жертвы были переломаны руки и ноги. Потом его конечности продели сквозь спицы огромного колеса, поднятого на самый верх длинного шеста. Колесо крутилось, а вороны отрывали куски с окровавленного тела человека.

Девушка непроизвольно сжала рукой горло и посмотрела в лицо Монтгомери в надежде, что он просто блефует, чтобы напугать ее.

Но его подбородок был как каменный. В его глазах не было ни намека на сострадание, и он смотрел на нее так, будто был убежден, что уже выиграл битву и просто ждет, чтобы она это признала.

Он перебирал длинными пальцами звенья цепи, словно пересчитывая их.

Несчастная внутренне содрогнулась. Этот человек, несомненно, приговорил к смерти через колесование многих людей и ничуть не чувствовал вину за те страдания, которые они испытывали.

— Вы именно таким способом умертвили свою последнюю жену?

Его пальцы замерли.

— Нет.

— Но вы убили ее, не так ли?

В глазу появилось красное пятнышко.

— Кое-кто так и говорит. Не самые умные.

В комнате повисла гробовая тишина. И она поняла, что выиграла битву.

Стерев с лица слезы, она опустилась на колени. Кровь прилила к ее лицу при мысли о том, что он сейчас сделает.

— Это подло — так обращаться со своей женой, — сказала она, не удержавшись.

Джеймс опустил голову на грудь, и она знала, что под рубашкой у него длинный красный рубец и небольшая дырочка над сердцем, где его настиг t'occhio del diavolo.

У нее вдруг так сильно задрожали колени, что она едва удержалась, чтобы не упасть. Дело в том, что на самом деле они были смертельными врагами, связанными церковью в брачный союз.

Страшный союз.

Если бы только она успела уйти в монастырь, как и хотела! Там жизнь была монотонной и скучной, но она, по крайней мере, смогла бы добиться какого-то положения и использовала бы свободное время для того, чтобы заниматься живописью. Писать кресты и нимбы было бы тоже своего рода пыткой, но все же это было увлечением. И у нее появились бы послушницы, которые смешивали бы краски.

Что толку сейчас сожалеть обо всем этом, подумала она, и, опершись ладонями о постель, так что кончики ее пальцев почти касались его бедра, она легла ему на колени, вытянув шею. От этого движения кровать покачнулась. Его бедра были твердыми и теплыми, и она ощутила, как в них пульсирует горячая кровь. На нем были мягкие дорогие лосины, и под ними четко вырисовывались все мускулы. От него пахло сандаловым мылом, мужчиной и чем-то еще непонятным.

Монтгомери приподнял платок на ее шее и надел петлю. Его движения были такими уверенными, будто он делал это сотни раз. Бренна поморщилась от прикосновения холодного металла. Ее гордость была уязвлена, но она стиснула зубы, чтобы не заплакать.

Бренна лихорадочно размышляла. Надо найти способ повернуть обстоятельства в свою пользу. Кузнец наверняка сможет сделать ключ. Или она напишет письмо своему брату Натану, и он что-нибудь придумает.

Потом она услышала, как щелкнул замок. После этого ей было позволено поднять голову. Кольцо было широким и не сжимало ей горло, но его тяжесть давила на ключицы.

— Сядь, — скомандовал он и взял в руки кольцо поменьше.

Она повиновалась, но все еще прикидывала в уме, как сбить его с толку и застать врасплох.

— Дай руку.

Она протянула руку, позволив ему защелкнуть наручник.

— Никаких жалоб?

Слегка наклонив голову, она взглянула на него сквозь ресницы.

— Нет, милорд, — ответила она, стараясь придать своему лицу выражение покорности.

— Хорошо.

Негодяй. Его высокомерный тон возмутил ее, но она решила промолчать.

Он взял другую руку, и она с трудом удержалась от того, чтобы не отдернуть ее. Это была правая рука, и теперь не получится как следует держать кисть. Сердце сжалось. Что, если ей никогда не удастся освободиться? Что, если наручники изуродуют руки?

Но Бренна заставила себя оставаться послушной. Если она начнет сопротивляться, он наверняка опять выпорет ее, а потом все равно закует в кандалы. А если она признается, как важна ей живопись, он, чего доброго, сломает ей пальцы.

Она найдет способ выйти на свободу. И снова заняться живописью. Она должна. Живопись — это ее убежище. Ее святилище.

— Встань и разведи руки в стороны.

Кровь прилила к лицу, когда она поднялась. Кольцо вокруг шеи соскользнуло вниз к ключицам. Все еще не запертые кольца для ног болтались у щиколоток.

Монтгомери посмотрел на плоды своей работы и потрогал все кольца.

— Неужели трех колец не достаточно? Зачем вам пять?

— Поставь ногу на кровать.

— Нет необходимости… — начала она.

— Есть, — отрезал он, не дав ей закончить. — Ставь ногу.

Она чувствовала себя как кобыла, которую тренируют на манеже.

— Прошу вас, — тихо сказала она, дотронувшись до цепи, — у меня и так уже путы на руках.

Красное пятно в глазу исчезло, но выражение его лица было непроницаемым. Его хорошо выбритый подбородок не напрягся от раздражения, но и не смягчился от сочувствия.

Она задержала дыхание в надежде, что он обдумывает ее просьбу.

Он покачал головой и похлопал ладонью по кровати, показывая, куда она должна поставить ногу.

Она поняла, что помилования не будет.

— Держись за мое плечо, если надо.

Самодовольный тип.

Сердито взглянув на него, она перенесла тяжесть тела на одну ногу и немного согнула колени, чтобы не потерять равновесие и не висеть на его плече, пока он будет заковывать ее, и поставила ногу на кровать. Потом выпрямилась, чтобы показать, что может обходиться без его помощи.

У него дернулись губы. Это было первым выражением каких-либо эмоций за все то время, пока длился этот позорный ритуал.

Неужели он над ней смеется, или ей показалось?

Кольцо защелкнулось, и она немного пошатнулась. Затем опять согнула ногу в колене. «Не падай», — приказала она себе.

— Другую ногу.

Бренна с усилием подняла ногу, гордясь тем, что не надо было держаться за него, будто какая-то неживая кукла. Она перенесла центр тяжести на уже закованную ногу и начала поднимать другую.

Как она его ненавидела! Если бы можно было придумать способ ударить его по голове, она бы, не раздумывая, это сделала.

Он вдруг посмотрел так, будто прочитал ее мысли, девушка отвела взгляд.

«Только не упади. Не упади».

— Не надо все усугублять. Обопрись на мое плечо, — приказал Джеймс. — Тебе будет только больно, если ты упадешь из-за того, что твоя гордость не позволяет тебе ко мне прикасаться.

С каменным лицом она положила руку ему на плечо, а потом натянуто улыбнулась, правда, улыбка была больше похожа на гримасу. Если она сейчас споткнется, от ее гордости не останется и следа, так что уж лучше опереться на его плечо.

Это плечо было самым твердым, самым мускулистым, какое она когда-либо видела или к которому прикасалась. Не то чтобы у нее был большой опыт в этом деле, но она не раз изображала такие плечи на своих картинах. Мускулы образовали тугой узел под рубашкой. Никаких подложенных подушечек, как того требовала мода.

Защелкнув ножные кандалы, он позволил ей опустить ногу на пол. От его прикосновения кожа начала гореть и покалывать. Она внутренне содрогнулась. Это был дьявол, и это был ад.

— Ходить можешь?

Бренна взглянула на цепи, которые образовали большую металлическую паутину. Протянула вперед руки, и вся конструкция издала тихий звон. Две пары цепей шли от наручников на запястьях. Еще одна пара цепей шла через кольцо на шее, так что она могла полностью вытянуть либо одну, либо другую руку, но не обе одновременно. Другая пара цепей соединяла наручные кандалы с металлическим кольцом на уровне ее пупка. Это кольцо также соединялось цепью с ошейником. Через него же проходили и цепи к кандалам на ногах, поэтому она могла поднять руки только в том случае, если ее ноги касались пола.

Когда до нее дошло, что она была полностью закована, сердце защемило.

Теперь она беспомощна. Шансов сбежать нет.

— Подойди к камину, пленница-жена, — сказал он и, взяв ее за плечи, повернул в сторону очага в другом конце комнаты.

Его слова прозвучали как приказ и болью отозвались в ее душе. Она обязательно найдет способ освободиться.

— Если ты не можешь ходить, я увеличу длину цепей. Она смерила его гневным взглядом:

— Вам безразлично, могу я ходить или нет, так что не разыгрывайте комедию и не пытайтесь казаться снисходительным.

Он взял ее за подбородок.

— Не тебе говорить мне, что мне безразлично, а что нет.

Вырвавшись из его пальцев, она повернулась и направилась к камину. Цепь тихо звенела, и было странно, что она не может полностью вытянуть ногу. Но двигаться не составляло труда, если только не пытаться спешить или бежать, У камина она обернулась и, уперев руки в бока, спросила:

— Вы удовлетворены?

— Очень хорошо. Теперь иди обратно.

Когда она подошла к нему, он с довольным видом кивнул. С каким удовольствием она обмотала бы эти цепи вокруг его шеи и задушила!

— Мне что, в этих цепях оставаться всю жизнь?

Он усмехнулся и провел пальцем по ее ключице с видом собственника.

— Да, если я так захочу.

Бренна прикусила язык, чтобы удержаться от едкого замечания. У нее руки чесались залепить ему такую же пощечину, как в церкви, но, пошевелив рукой, она поняла, что, даже если бы осмелилась это сделать, физической возможности у нее не было. Она не могла поднять руку так, чтобы дотянуться до его щеки.

— Мне остается лишь сожалеть, что вчера мне не отрубили голову.

— Мне тоже, — он привязал ключ от кандалов к кожаному ремешку на шее. — Вместо этого мы обречены быть вместе, пока смерть не разлучит нас.

Она смотрела на него и думала, что же он сделает дальше? Швырнет ее на кровать и заявит о своих супружеских правах? Все, что ему придется сделать, — это привязать цепи к столбикам кровати, и тогда он сможет делать с ней все, что захочет. Сопротивляться она не сможет. Боже, как это будет унизительно! Бренна дала себе слово, какое бы зло он против нее ни замыслил, она встретит его с достоинством.

— Если вы намерены меня изнасиловать, я не стану сопротивляться…

— Вот и хорошо.

— …но не воспринимайте это как согласие.

Он спустил ремешок с ключом под рубашку и внимательно на нее посмотрел, будто решая, что ему с ней делать.

— Мы отложим эту дискуссию до ночи. У нее внутри все сжалось.

Его взгляд остановился на лифе ее платья. Казалось, что он видит, что под ним. Когда он увидел пятна от краски и старые кружева, его губы слегка скривились.

Пусть. Как он смеет смотреть с презрением на ее одежду, если сам он всего лишь варвар?!

Монтгомери медленным движением обхватил ее за шею и наклонился так низко, что его дыхание защекотало ей ухо и она почувствовала его запах.

Какой-то странный жар разлился по всему ее телу. Точно так же, как это было в церкви во время брачной церемонии. Ей пришлось встряхнуться. Неужели она так долго жила взаперти в своей башне, лишенная человеческого внимания, что ее взволновало даже такое грубое животное, как он?

— Ты и вправду решила, что больше не будешь со мной воевать? — прошептал он.

— Нет… да… нет, — заикаясь, начала Бренна, но вовремя остановилась. Она ведет себя как дура.

Джеймс провел губами по ее уху, и ей опять стало жарко. Бренна начала отодвигаться от него, вспомнив, что будет сохранять достоинство и не станет вести бессмысленную борьбу. Она на минуту просто замерла, пока он проводил губами по мочке ее уха. Волоски на шее ниже затылка встали дыбом.

Предательское желание окатило ее. Еще ни один мужчина не проделывал с ней такое.

Она ожидала, что он задерет ей юбки и войдет в нее, сделает что-то такое, от чего она одним усилием воли сможет отключить свой мозг. Но то, что он делал, было таким интимным. Это были нежные, теплые поцелуи.

У нее застучали зубы.

Он резко отодвинулся. На его лице появилась улыбка, и она опять была поражена тем, как он красив. Бренна подняла руку и дотронулась до слегка влажного места на мочке, где только что были его губы. Водоворот гнева и смущения захлестнул ее.

— Вам не следовало это делать.

— Почему?

Она зарделась, но спряталась за свой гнев.

— Потому что я в цепях, как какое-нибудь животное.

— Но только так я могу ходить, есть и спать, не думая, из-за какого угла меня снова ударят кинжалом. Если не считать этих оков, мы можем попытаться вести себя как псе женатые пары.

— Да ведь я даже не могу двигаться!

Он пожал плечами.

— Оковы легкие и гладкие. Со временем ты привыкнешь и даже перестанешь их замечать.

— Перестану замечать?

— Я много езжу по свету и не раз видел женщин в таких путах.

Она была в шоке, но не позволила себе грубить.

— Вы видели в цепях леди?

— Нет, рабынь.

— Я не рабыня, сэр.

— Женщины учатся двигаться так, что цепи не мешают им выполнять свои обязанности, — продолжал он, не обращая внимания на то, что она сказала.

Обязанности? Неужели он имел в виду супружеские обязанности?

— Я не стану вашей девкой.

Он громко рассмеялся, и этот смех еще больше ее разозлил.

— Станешь, если я того пожелаю.

— Ах, ты, чер…

Прежде чем она смогла выговорить ругательство, его губы закрыли ей рот. Требовательно. Полностью подчинив своей воле. Потом его язык проник внутрь.

Бренна уже плохо соображала. Его язык двигался внутри ее рта, а она колебалась между желанием укусить его и желанием уступить его ласкам.

Когда он отпустил ее, она схватилась за сердце, которое бешено колотилось. В голове был полный хаос, она тяжело дышала то ли от злости, то ли от какого-то другого совершенно непонятного чувства.

Ей надо было срочно увеличить хотя бы немного расстояние между ними и прийти в себя, чтобы подумать.

Он, видимо, почувствовал ее смущение и сжалился над ней. Он взял ее за запястье и потянул за собой к выходу.

— Пошли, пленница-жена. Я тебя представлю.

— Представите?

— Да. Представлю тебя своим людям и их женам. Гордость заставила ее выпрямить спину.

— Я не ярмарочная обезьянка, чтобы показывать меня публике.

— Нет, ты моя жена. И поэтому обязана мне повиноваться.

— Но я в цепях!

— И это, как я уже тебе объяснил, — сказал он таким тоном, будто говорил с ребенком, — не помешает тебе выполнять свои обязанности.

Он подчеркнул слово «обязанности», и она поняла, что именно он имел в виду. Джеймс помолчал.

— Тебе, может быть, захочется продолжить то, что мы уже здесь начали. Я потребую от своей жены выполнять и другие обязанности, кроме знакомства с моими людьми.

Бренна сглотнула, почувствовав, что к горлу подступает тошнота. Ей не хотелось спрашивать, какие именно обязанности он имеет в виду. Быть представленной, пусть даже в цепях, было все-таки лучше, чем оставаться в спальне и быть изнасилованной.

Пленница осторожно передвигала ноги, боясь споткнуться. Он не дал ей времени надеть туфли. Скорее всего он даже не заметил, что она босая. Проклятый варвар.

Когда они вышли в коридор, у нее защемило сердце от того, что ей предстояло. В воздухе стоял аромат розмарина, свежего сена и зажженных свечей. Ей никогда не нравились светские развлечения, которыми так увлекалась Гвинет, к тому же она уже целый год не ходила по замку.

Как она сможет появиться на глаза слугам замка униженная и в таком виде? Оковы мешали идти. Лицо горело, сердце отчаянно билось. На нее будут смотреть с любопытством и жалостью. Как выдержать эти взгляды?

Бренна шла медленно, стараясь оттянуть момент позора. Она очень хорошо знала, что у рыцарей был обычай представлять своих пленников связанными и покорными, но считала это непристойным и унизительным.

— Идемте, миледи.

Она стиснула зубы и решила, что ни за что не покажет ему всю глубину своего унижения.

— Да, милорд.

Как-нибудь каким-нибудь способом она непременно от него освободится.

Глава 7

Стараясь сдерживать охватившую ее дрожь, Бренна спускалась по узкой винтовой лестнице башни. Монтгомери крепко держал ее за запястье. Цепи звякали так, будто с каждым шагом вбивали кол в ее гордость.

Она как можно ниже натянула на лицо платок, высматривая из-под него что-нибудь, что могло пригодиться, чтобы отпереть замок кандалов. Годятся ли для этого, например, декоративные металлические украшения на канделябрах, если их оторвать?

Они спустились вниз и пошли по коридору. Монтгомери ни разу не посмотрел на нее, а шел так, будто ведет военнопленного. Его сапоги блестели, ни одно пятнышко не нарушало их безупречно начищенную поверхность, а рубашка была отглажена так, словно у него был целый штат прислуги, который должен был следить за тем, чтобы его одежда была безупречно чистой. Она представила армию женщин, сгорбленных от того, что они часами разглаживали его одежду горячими плоскими камнями.

Девушка поклялась себе, что, когда сможет сбежать, украдет одну из его рубашек и с превеликим удовольствием втопчет ее в свиной навоз.

Он шел медленно, чтобы она успевала идти за ним, хотя почти желала, чтобы он тащил ее и показал всему миру, какой он негодяй. Они завернули за угол, и стал слышен шум празднества, доносившийся из большого зала.

На их пути в одной из ниш стояли дочь пекаря Исанна и Джейн, хозяйка пивной, и, прикрыв рты ладонями, тихо переговаривались. Бренна еще больше замедлила шаг, чтобы привлечь их внимание и каким-то образом дать им знак, чтобы они передали одной из ее сестер, где ее искать.

— Она всегда была скверной девчонкой. Все рисовала свои картинки, вместо того чтобы помогать отцу, — услышала она шепот Джейн.

Бренна не на шутку рассердилась. Как смеют они злословить и смотреть на нее с презрением! Если бы она не пожертвовала собой, Монтгомери сжег бы замок дотла.

Проходя мимо женщин, она прошипела:

— Я этого не заслуживаю. Идите к Алели, и приведите ее ко мне.

Исанна злобно усмехнулась.

Боль пронзила Бренну. От этих женщин ей, видимо, помощи ждать не приходится.

Монтгомери дернул ее вперед, и кандалы впились ей в запястья.

— Никаких разговоров с прислугой, — прорычал он. Бренна стиснула зубы и уставилась на t'occhio del diavolo diavolo за поясом Монтгомери, будто одним взглядом она могла приказать кинжалу оказаться у нее в руке. Даже зная, что грубой силой ничего от мужа не добьешься, она не могла избавиться от желания завладеть его кинжалом. Но по мере того как они проходили мимо рядов вооруженных воинов, она с растущей болью в сердце понимала всю бесполезность сопротивления. Огромные мужчины в сверкающих доспехах и с мечами за поясом либо стояли в проемах всех дверей, либо подпирали стены. Когда Монтгомери проходил мимо них, они вытягивались в струнку. Ее муж, должно быть, богат и обладает огромной властью, раз мог позволить себе иметь личную охрану, сопроводившую его на свадьбу.

В горле пленницы застрял ком. До нее сейчас с предельной ясностью дошло, что она всецело принадлежит Покорителю. Он волен бить ее кнутом. Наказывать. Насиловать. Держать в цепях.

Она игрушка в его руках.

Военный трофей. Какая жуткая роль!

И она бесконечно далека от той жизни на свободе, которую воображала себе, если станет монахиней в монастыре.

— Шлюха, — с усмешкой сказал какой-то солдат, когда она проходила мимо, но Монтгомери посмотрел на него так, что тот быстро опустил взгляд.

На смену гневу пришло отчаяние.

Что, если она никогда не сможет сбежать? Бренна заставила себя не думать об этом. Она найдет способ либо открыть кандалы отмычкой, либо украсть ключ. Она должна.

Главное — быть готовой, когда настанет нужный момент. Договоренность о переезде в Италию уже есть. Теперь надо успеть добраться до порта, пока корабль не отплыл. Даже если по дороге к дому брата ее убьют, это будет лучше, чем быть игрушкой в руках Покорителя.

Они уже подходили к большому залу. Бренна плелась за мужем. Лязг цепей действовал ей на нервы. Она содрогалась от размеренности его шагов, от уверенного разворота его плеч. Он был человеком порядка и формы. А ее жизнь — от безалаберной живописи до неопрятных кружев на платье — воплощением безрассудства и хаоса.

На их пути везде были рассыпаны листья мяты и розмарина. В воздухе стоял приятный аромат этих растений, оттого что Монтгомери топтал листья своими огромными сапогами. По сравнению с ними ее босые ноги выглядели почти крошечными и уязвимыми.

Он сжал ее руку, но не больно. В его огромной руке ее рука казалась маленькой и хрупкой.

Ее оружие — ум и храбрость. Этого должно быть достаточно.

Бренна постаралась не покраснеть, когда они проходили мимо Дженнет, их прачки, которая стояла на ступенях, ведущих в большой зал. Дженнет когда-то была ее подругой, но сейчас она, наверное, презирает ее так же, как Исанна и Джейн.

— Миледи, — сказала Дженнет, — я приведу вам вашу сестру. Это она во всем виновата.

Оказывается, не все от нее отвернулись, подумала Бренна и шепотом поблагодарила Дженнет.

Стук кружек и мужской смех становились все громче. В воздухе стоял запах жареного мяса и свежеиспеченного хлеба.

Они проходили мимо рядов слуг, выстроившихся вдоль стен коридора. Пленница улавливала обрывки их разговоров.

— Так ей и надо, — сказал один, глядя на оковы. — Зачем она ударила его кинжалом?

— Ослушалась отца и мужа ослушалась.

— Стыдно, как сегодня ведут себя женщины.

— Кончится тем, что из-за них погибнет Англия, вот увидишь.

Бренна глубоко вдохнула. Она никому не покажет, что чувствует. Пока они проходили мимо все новых любопытных глаз, у нее на верхней губе выступили капельки пота, а унижение от того, что ее связали и ведут в кандалах, становилось невыносимым.

Какая-то женщина увидела кандалы и вскрикнула. Кружка, которую она держала в руках, с грохотом упала на пол, расплескав по полу эль.

Бренна вздрогнула. Ей хотелось, чтобы она могла смотреть на всех этих людей с презрением или каким-то образом укрыться от того, что она связана, словно дворняжка, которую тащит за собой ее хозяин. Ей казалось, что даже кости ее лица могут расплавиться от того, что оно горело от стыда. Чтобы не видеть устремленных на нее взглядов, она расправила плечи и стала смотреть на незажженные канделябры.

Она сумеет обрести свободу и уедет в Италию. Она окунется в мир живописи и забудет о том, что существует такой человек, как Покоритель.

Если это возможно.

Она сомневалась, что ей удастся забыть унижение, которое она испытала по его милости. И, наверное, не забудет его поцелуя. И то, как его губы касались мочки ее уха.

Эта мысль, от которой закружилась голова, ужаснула ее.

Если бы она лучше прицелилась в его сердце. Если бы она не колебалась. Она кляла себя за это и за то, что была женщиной. Если бы она была мужчиной…

Может ей удастся украсть нож со стола и попытаться еще раз?

Они переступили порог большого зала. Бренна на секунду задержалась, удивившись тому, как все здесь изменилось. Уже год не видела она этого зала.

Солдаты сидели, развалившись, на лавках вдоль длинных столов, между которыми сновали слуги. У окна сидела Адель с Дунканом на руках. Пантос лежал у ее ног. Гвинет не было видно, и ее отсутствие удивило Бренну.

Если ей повезет, она сможет поговорить с Адель, прежде чем окончится торжество.

Бренна отметила, что на одной из стен отсутствовал ее любимый гобелен с изображением охоты на лис. Этот гобелен был в их семье уже три поколения, и без него стена выглядела голой.

На большом столе, стоявшем на возвышении, хлеб лежал прямо на досках, на которых обычно режут хлеб, а не в серебряных хлебницах. Исчезли удобные мягкие стулья, которые раньше стояли возле камина, где она провела много приятных часов, играя в шахматы. Вместо них стояли обычные стулья с прямыми спинками.

Монтгомери ничего не знал о том, что она провела целый год взаперти, но ему незачем знать об их семейных неурядицах. И сейчас ей нечего показывать ему свое недоумение.

И все же она оглядела зал.

Неужели солдаты Монтгомери уже начали грабить имущество ее семьи? Это казалось невероятным — ведь прошло так мало времени.

— Идемте, миледи, — тихо скомандовал Монтгомери. Его камзол немного распахнулся, и на солнце, льющемся из окон, блеснул l'occhio del diavolo. Этот кинжал был свидетельством ее неудачи и молчаливым предупреждением на будущее. У нее опять зачесалась ладонь от желания его выхватить.

Усилием воли она отвела взгляд от кинжала и вошла в зал. Глупыми действиями она ничего добьется. Надо ждать и наблюдать.

Монтгомери потащил ее вслед за собой на возвышение.

На свадебное пиршество были приглашены все обитатели замка, и в зале было шумно и весело. В этом шуме потонуло звяканье ее кандалов.

На другом конце зала она увидела кузнеца Эгмонта, который пил из кружки эль. У Бренны забилось сердце. Они с Эгмонтом в прошлом всегда были друзьями. Что, если ей удастся заручиться его помощью и он снимет с нее кандалы? Но Эгмонт даже не посмотрел в ее сторону.

— Жена! — услышала она возглас одного из приспешников Покорителя.

Бренна сжалась. Если она не сбежит, отныне это будет ее судьба: ею будет командовать мужчина.

— Разве я не велел тебе не покрывать волосы? — продолжал орать этот воин.

Подняв глаза, Бренна увидела, как огромный, весь в шрамах урод сорвал зеленый шелковый платок с головы хрупкой прелестной беременной женщины. Копна темно-рыжих волос рассыпалась по плечам и спине молодой леди.

— Милорд, — возразила женщина, протягивая руку за своим платком. Ее зеленые глаза сверкнули от раздражения. — Этот платок мне совсем недавно сшили, и он стоил денег! К тому же мы здесь гости!

Мужчина бросил взгляд на Бренну и Монтгомери и швырнул платок в огонь. Пламя в очаге вспыхнуло, и платок моментально сгорел.

— Ах! — воскликнула леди.

Вот она, судьба замужней женщины — зависеть от капризов мужа. Именно поэтому она хотела уйти в монастырь — чтобы стать независимой. Она взглянула на мужскую руку, державшую ее за запястье, и сжала кулак, вдавив наручники в свою руку. Отвращение и ненависть переполнили ее душу.

Между тем леди, с которой муж сорвал платок, встала на цыпочки, чтобы посмотреть в глаза громиле, и схватилась кулачками за его голубую рубашку.

— Вы самый несносный муж, какой только может быть у женщины. Высокомерный, тупоголовый негодяй.

Бренна вздрогнула и хотела закрыть глаза в ожидании того, что непременно должно случиться, но не могла отвернуться. Сейчас этот негодяй ударит ее за дерзость.

Но вместо этого его губы искривились в улыбке, отчего сморщился белый шрам на его щеке. Его глаза загорелись. Он шлепнул жену по мягкому месту, но совсем не сильно. Его рука даже немного задержалась в нежной и слишком знакомой ласке. При всей его явной грубости было очевидно, что он с большой осторожностью относится к своей беременной жене.

— Мне нравятся твои волосы, — просто сказал он. Женщина вздохнула, прижала его к себе и поцеловала.

— Варвар, — сказала она после поцелуя, но посмотрела на мужа таким взглядом, что Бренна заподозрила, что леди специально надела злополучный платок.

А «варвар» провел рукой по ее длинным волосам, вынул застрявшую в них шпильку и бросил ее на разбросанную по полу солому.

Бренна провела пальцем по своим наручникам. Интересно, можно их отпереть с помощью шпильки?

Стоявший рядом Монтгомери откашлялся. А Бренна постаралась запомнить место, куда упала шпилька.

— Пошли, жена, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты познакомилась с моим братом Годриком и его прелестной женой Мейрионой, лордом и леди Уайтстоун.

Он потащил ее за собой, и шпилька затерялась в куче соломы.

Черт побери.

Раздраженная потерей шпильки, девушка хмуро взглянула на новых знакомых.

Так вот они какие — эти легендарные лорд и леди Уайтстоун. Она была наслышана об их великой любви, но в этом зале было бы, наверное, неприлично выставлять ее напоказ.

Бренна перевела взгляд с мужа на его страшноватого родственника. Очевидно, именно этого человека видела ее сестра на турнире. Они с Монтгомери были похожи, но лицо его брата было обезображено шрамами, а лохматые волосы не были подстрижены так коротко, как у Монтгомери. В отличие от строгого черного камзола ее мужа на Годрике был надет голубой камзол, красиво расшитый умелой и, по всей вероятности, любящей рукой.

Монтгомери схватил Бренну за руку.

— Я тебя представлю.

Когда они подошли, Годрик взял руку жены. Надо отдать должное леди Уайтстоун — у нее хватило такта выглядеть немного смущенной. Она заправила за ухо выбившуюся из прически прядь волос и протянула руку Бренне.

Девушка неловко ответила на рукопожатие. Длинные каштановые волосы леди доходили ей почти до пят. Зеленое платье с завышенной талией было явно очень дорогое. Шею украшало ожерелье из сверкающих изумрудов.

Это была одежда женщины, которую обожает муж.

В ее браке все совсем не так. Бренна незаметно пошевелила пальцами ног в надеже нащупать в соломе шпильку.

— Поздравляю вас с браком и объединением наших семей, — сказала леди, словно между их семьями не возникло никакой вражды. Может, она просто глупа, подумала Бренна.

— С-спасибо, — запнувшись, ответила она.

— Я Мейриона Уайтстоун, а этот варвар — мой муж Годрик.

Бренна подалась вперед, пытаясь определить, есть ли в длинных волосах женщины шпильки. Они могли бы ей пригодиться, чтобы открыть замок кандалов.

— Ну что, брат! — Годрик притянул Монтгомери к себе в медвежьи объятия и начал так похлопывать его по спине, что у обычного человека остались бы синяки. Взглянув на Бренну, он кивнул: — Она тебе подходит. — Когда он повернул голову, Бренна вспомнила, где видела его раньше. Это он пытался осадить брата во время вчерашней экзекуции. — А свадебное ожерелье просто прелестно, — добавил он, глядя на кандалы.

Бренна вспыхнула. Ей захотелось уползти под столы, подальше от любопытных глаз.

Но Годрик, видимо, не заметил ее замешательства. Он подмигнул жене и сказал:

— Надо и мне на всякий случай обзавестись такими, любовь моя, как считаешь?

Лицо Бренны уже просто пылало. Для них все это было веселой шуткой. Она еще энергичнее зашевелила пальцами ног в соломе, чтобы найти желанную шпильку.

Леди покачала головой и потянула Бренну за собой через зал.

— Собака лает, ветер носит, — шепнула она. — Обращайся с ним хорошо, и у тебя будет все, что пожелаешь.

— И свобода?

— Конечно. Для этого тебе всего лишь надо потешить его самолюбие.

Его самолюбие. А как насчет своего собственного?

В этот момент в зале раздался отчаянный вопль. К ним подбежала Гвинет в голубом шерстяном платье с расшитыми рукавами.

— Он заковал тебя в цепи! О, святая Богородица! — Она обняла сестру. — Прости меня, Бренна. — Гвинет бросилась на колени.

В зале воцарилась тишина. Все смотрели на сестер. Бренна почувствовала на себе взгляд Монтгомери.

— Встань, Гвинет.

— Господи, сестра. С тобой все в порядке?

— Да, — ответила Бренна, сомневаясь, что это правда.

— Но эти цепи. Боже мой, эти цепи! Мне так жаль. Я и думать не могла, что все может так кончиться. Должен же быть какой-то выход. Я вовсе этого не хотела.

Бренна почувствовала себя неловко. Гвинет говорила слишком громко, привлекая к себе внимание.

— Тише. Тише.

В зале по-прежнему стояла тишина. Солома зашуршала под сапогами направлявшегося к ним Монтгомери, но Гвинет успела сказать:

— Я постараюсь все исправить.

Еще одна безумная идея ее сестрицы!

— Нет, он не должен зн… — прошептала Бренна, но осеклась, увидев Монтгомери.

Сестры подняли на него глаза. Он нахмурился.

— Не должен знать чего? — спросил он.

— Ничего, милорд. Это наш с сестрой маленький девичий секрет, — ответила Бренна, начиная осуществлять совет Мейрионы ублажать мужа. Она облизнула пересохшие губы.

— Милорд, — Гвинет протянула Монтгомери руку, — прошу вас освободить мою сестру от брачных обязательств.

— А кто ты такая?

— Я ее сестра Гвинет.

Когда Гвинет поняла, что ее имя ничего ему не говорит, она сделала глубокий реверанс.

Предчувствие надвигающейся гибели охватило Бренну.

— Милорд, это моя вина, — начала Гвинет.

— Замолчи, сестра, — умоляющим голосом попросила Бренна, пытаясь дотянуться рукой до ее рта, но ей мешали цепи.

— Я прошу вас отпустить мою сестру и взять в жены меня.

Бренне все же удалось прикрыть ладонью рот Гвинет.

— Замолчи, дурочка! Он ничего не знает.

Одному Богу известно, что сделает Монтгомери, если откроется, что они поменялись с сестрой местами чуть ли не у алтаря.

— Что я не должен знать? — опять потребовал Монтгомери таким тоном, что у Бренны упало сердце. Неужели он снова выведет ее во двор и казнит, узнав, что их обман еще не кончился?

Гвинет оттолкнула Бренну и опустилась на колени в позе преданного вассала.

— Гвинет, прекрати сейчас же!

Бренна попыталась поднять свою безмозглую сестру, но Гвинет оставалась на коленях.

— Я обманула вас, милорд. — Гвинет подняла руки, очевидно, ожидая, что он возьмет их. — Я ваша невеста, а не она. Я буду рада стать вашей женой, вашей наложницей, вашей рабыней — все, что захотите, но, пожалуйста, я умоляю вас, не причиняйте вреда моей сестре. Только я, одна я виновата, что она напала на вас в вашей спальне.

Бренна еле удержалась, чтобы не ударить сестру по щеке и привести ее в чувство.

— Встань, — прошипела она, — встань, не то я тебя ударю.

В зале стало еще тише, хотя, казалась, что это было невозможно.

Мертвая тишина.

Бренна посмотрела на мужа, чтобы увидеть его реакцию на заявление Гвинет.

И поняла — что бы он ни сделал, хорошего ждать нечего.

Глава 8

Джеймс переводил взгляд с коленопреклоненной красавицы у своих ног на жену. Его опять обманули. Эти две девицы выставили его перед всеми последним дураком.

Кровь многих поколений воинов забурлила в его жилах, а в душе прозвучал воинственный клич к бою. Волна за волной его окатывала ярость, и на какое-то мгновение ему захотелось обезглавить обеих сестер. А до этого увидеть их побежденными и покорными, растоптать их гордость.

Он сжал кулаки.

Однако прежде чем перейти к делу, он должен составить план. Уже многие годы его жизнь была упорядочена и под контролем. Долг, честь и жесткие требования к самому себе не давали вырваться наружу демонам, поселившимся внутри его. И уж тем более он не позволит, чтобы это наглое надувательство лишило его самообладания. Просто физически уничтожить сестер-обманщиц не добавит ему чести.

Гвинет, несомненно, была самой красивой женщиной, какую он когда-либо встречал. У нее был прелестный, в виде сердечка, овал лица, бледная прозрачная кожа, голубые, как небо, глаза и великолепные светлые волосы.

Она была такой же ослепительной, как Елена из Трои, и ее взгляд мог бы покорить целые народы. Она понимала, что красива, и умело пользовалась своей красотой.

— Ты предлагаешь мне себя, чтобы спасти свою сестру? — спросил он со спокойствием, которого вовсе не чувствовал.

— Да, милорд. — Блондинка, казалось, была готова распластаться на полу.

— Понимаю.

Он выдаст ее замуж за человека, который будет равнодушен к ее красоте, но который разбирается в женской психологии. Джеймс повернулся к своей рыжеволосой жене, которая пыталась поднять сестру.

Словно почувствовав, что настал момент свести счеты, его жена отпустила сестру, выпрямилась и гордо подняла голову, будто королева.

Он погладил рукоятку кинжала, заткнутого за пояс, чтобы потянуть время и увидеть, как она начнет беспокоиться. Вчера она на минуту проявила слабость и попросила, чтобы он ее обезглавил. Ее нетерпеливость может стать более действенным оружием против нее, чем топор. Его официальная миссия должна была быть очень простой: навести порядок во всей округе, женившись на дочери Лекроу, взять под контроль порт и прижать мятежников, которые сделали короля всеобщим посмешищем, продавая подпольные картинки эротического содержания для того, чтобы на вырученные деньги пополнить свои запасы оружия.

Вместо всего этого ему устроили, засаду. Потом пырнули кинжалом. И вдобавок ко всему обманули, подсунув вместо красавицы уродину.

Протянув руку, он провел большим пальцем по шраму на лице жены и почувствовал— не без удовольствия, — как она вздрогнула, несмотря на воинственную позу. У нее была обычная внешность, а его уверяли, что она красавица, английская роза, красота которой заставляла мужчин плакать. Ему следовало бы знать, что шрам не позволил бы ей выйти замуж за титулованного мужчину. Высший свет редко закрывал глаза на шрамы и другие возможные недостатки внешности.

Разочарование захлестывало его, словно бурный поток, прорвавший дамбу. Как это он не заподозрил, что женился не на той сестре? Он вел себя как дурак, поэтому они и обошлись с ним как с дураком. Однако он был поражен смелостью Бренны, ее готовностью заслонить собственным телом свою сестру и оказаться лицом к лицу с ним, как она это делает сейчас. А когда он смотрел в ее сверкающие гневом глаза, он как-то упустил из виду противоречие между ее шрамом и слухах о ее красоте.

Он сжал ей плечо, еле удерживаясь от желания вытащить ее из большого зала, швырнуть на кровать и показать, кто в доме хозяин.

Он обвинял себя в том, что не уделил должного внимания заданию короля, потребовавшего, чтобы он женился. Он даже не удосужился узнать имя своей невесты. Какая разница? Все эти девицы похожи друг на друга. Во всяком случае, он именно так думал, пока его молодая жена не нанесла ему предательский удар кинжалом, и ему пришлось заковать ее в цепи.

Но даже вид кандалов не мог утихомирить зверя, бушевавшего в его душе. Особенно сейчас, когда она стоит такая несломленная и уверенная в себе.

Если бы она дрожала и хныкала, это произвело бы на него совсем другое впечатление.

Заметив его несомненный интерес к дерзкой девице, на которой он был женат, Гвинет явно рассчитанным движением провела языком по губам.

— Я хочу все исправить. Возьмите меня в жены. Я смогу доставить вам удовольствие. Я хочу…

— Гвинет, — оборвал ее Джеймс с ухмылкой, — у меня уже есть жена. Как знать, может быть, чтобы спасти твою жизнь, она согласится заключить со мной такую же сделку, какую предлагаешь ты, чтобы спасти ее жизнь.

Бренна вздрогнула, и ее розовые губы округлились в беззвучном «о!». Джеймс удовлетворенно улыбнулся. Зверь его гордости все еще требовал жертв, но уже не ревел от ярости.

Если он возьмет верх в личных отношениях, это поможет залечить его раны. Мысль о том, чтобы сделать ту, которая набросилась на него с кинжалом, послушным партнером в постели, отозвалась желанием в паху. Когда она положила свою голову ему на колени, когда он надевал на нее железный ошейник, она выглядела очень даже эротично.

Однако он был не намерен брать ее силой. Она должна этого хотеть, полностью отдаться ему телом и душой, жаждать его прикосновений. А он заставит ее дрожать и трепетать, и ее гордость будет сломлена.

— Но, милорд… — не унималась Гвинет, на коленях двигаясь вперед. Красивое платье волочилось за ней, сметая солому и обнажая доски пола.

— Встань. Подай моим людям эль и вообще будь полезной, пока я не выберу тебе мужа.

Гвинет прикусила нижнюю губу и кивнула. Она быстро поднялась с колен и убежала на кухню.

Настала пора подумать о дальнейшей судьбе своей непокорной жены.

Бренна стояла, уперев руки в бока и глядя на него в упор. Она вряд ли оказалась бы такой послушной, как ее сестра, если бы он приказал ей разносить эль.

Ее гордость и дух противоречия бросали ему вызов. Он хотел сломать ее, чтобы она ползала у его ног, чтобы извивалась от похоти в его постели, была рабыней своей страсти, как обещала ее сестра.

Ее кулаки были сжаты, будто она хотела ударить его. Она была скована цепями, но выглядела скорее воином, чем пленницей.

Его сила воли против ее силы воли — такой будет их битва, но когда она окончится, победа достанется только одному из них.

— Повтори свое имя, жена, — приказал он. Его гордость опять была задета. Черт бы побрал эту женщину — она заставляет его задавать такой банальный вопрос.

Он чувствовал, что глаза всех его людей устремлены на него.

Шурша платьем, к нему подошла Мейриона.

— Хватит, Джеймс. Ты ее пугаешь.

Но Джеймс отмахнулся:

— Это не твое дело.

Мейриона встала между ними.

— Сегодня она вела себя ничуть не хуже, чем вчера. Заметив тишину в зале и наблюдающих за ними людей, он метнул на невестку злобный взгляд:

— Отойди в сторону. Это касается только меня и моей жены.

«И моей чести».

— Бренна, — процедила его жена сквозь стиснутые зубы, — меня зовут Бренна.

— Бренна. — Он попробовал это имя на вкус. Хорошее имя. Сильное. Не легкомысленное. И оно ей подходит.

Бренна сглотнула, и он увидел, как на ее горле забилась жилка. Явный страх девушки не утихомирил зверя внутри его, требовавшего, чтобы она была побеждена.

«Молокосос, — отозвался в его голове голос отца. — Ударь ее. Это твое право».

Он схватил Бренну за руку и потащил к выходу. Мейриона прикусила губу, но не попыталась их остановить. Она лишь укоризненно покачала головой, взглянув на Джеймса. Он не винил ее — она всегда вмешивалась, если видела, что кого-то запугивают. Ей приходилось защищать его перед братом.

Как только они вышли из зала и их уже никто не мог видеть, он резко повернул жену и прижал к стене. В ноздри ударил ее особый запах — теплой кожи и краски.

Уперев ладони в стену по обе стороны ее головы, он навис над ней. Она явно храбрилась, но нижняя губа задрожала. Отлично.

— Почему ты, Бренна? Почему твоя сестра не попыталась сама убить меня? Несмотря на ее невнятный лепет, это же очевидно, что она любит тебя.

— У Гвинет не хватило бы на это духу, а я не думала, что на самом деле выйду за вас замуж.

— Значит, ты была уверена, что умеешь обращаться с кинжалом?

— Я чувствовала, что мне нечего терять. Я думала, что вы меня убьете, если у меня не получится.

Он схватил одну ее руку и поднял вверх, так что свет из узкой бойницы блеснул на наручниках.

— Ты ошиблась. Ты жива.

— А теперь вы меня убьете?

Он улыбнулся, радуясь, что оставил ей жизнь. Что придется ее завоевывать.

— Убить тебя было бы слишком просто.

Он провел пальцем вниз по ее руке и был доволен, заметив, как она вздрогнула. Она вовсе не была к нему так равнодушна, как притворялась. Цепь тихо звякнула.

Сжав губы, она напряглась, будто солдат, застигнутый врагом врасплох.

Он опустили глаза и увидел, как бьется пульс над вырезом ее поношенного платья. По сравнению с элегантной одеждой ее сестры оно практически выглядело как лохмотья.

— Твоя сестра предложила мне себя в качестве наложницы, — прошептал он. — А что предложишь ты?

Она так напряглась, что он испугался, как бы у нее не сломался позвоночник.

— Можете меня изнасиловать, если хотите, но я ни за что не соглашусь на такое же обещание. — Ее голос дрожал, но взгляда она не отвела. — Моя семья доставила мне много неприятностей, и я хотела сбежать. Но тут появились вы. Я не намерена стать послушной куклой в ваших руках, только чтобы спасти их от них же самих.

Он посмотрел на нее испытующим взглядом и отметил упрямо сжатые губы, глубокую складку между нахмуренными бровями. Большие зеленые глаза горели решимостью. Шрам на щеке был тонким и довольно блеклым. Во всяком случае, он не портил миловидного лица его жены.

— Вот вам и сестринская любовь, — поцокал он языком.

— Незачем обвинять меня в недостатке сестринской любви, если сами вы не что иное, как зверь, и ничего не знаете про мою семью, — ответила она.

Ее слова задели его совесть, но он не подал виду.

— Ну так объясни мне. Совершенно очевидно, что ты не пользуешься таким же уважением в семье, как твоя сестра. Платье на тебе такое простое, что скорее смахивает на обноски, а твоя сестра одета по последней моде.

Бренна гордо подняла голову, словно хотела продемонстрировать шрам на своей щеке. Неужели в ее глазах промелькнула боль, прежде чем она спрятала ее за высокомерием? Или ему это показалось?

— Мне кажется, что тебе не так безразлична судьба твоей сестры, как ты хочешь это показать, иначе ты не согласилась бы поменяться с ней местами.

— Я уже сказала, что думала, что мы недолго будем женаты.

— А оказалось не так.

Она еще больше нахмурилась.

— Вы не можете вечно держать меня в цепях.

Она опять бросала ему вызов.

— Могу, — мрачно сказал он. — Я могу держать тебя в цепях и подчинить своей воле до конца твоей жизни. Ты будешь служить мне день и ночь и выполнять все мои желания.

Она сглотнула.

— Я… я найду способ освободиться.

— Твой самый легкий способ получить свободу — это ублажать меня.

Надо быть более расчетливой.

— И каким образом я могу ублажить вас, милорд? — Она решила попробовать.

Горячая волна прокатилась по его телу. Он знал, что она имела в виду совсем не то, что неожиданно поняло его тело, но что-то в ней возбудило в нем интерес, который, как ему казалось, уже давно был мертв. Она, конечно, хитрила. Она вовсе не была намерена ублажать его, но плоть все поняла по-своему.

Он вдруг решил, что заставит ее согласиться на те же условия, которые предлагала Гвинет. Сколько бы она ни протестовала против того, что не согласится на это, чтобы спасти сестру, он не верил, что она сможет остаться такой холодной.

— Мне понравилось бы увидеть, как ты стоишь, голая, на коленях у моих ног и задаешь тот же вопрос, — ответил он.

Его плоть напряглась. Это будет означать, что ее гордость сломлена. Он видел, как она сердится. Какой она подчас бывает, горячей. Мысль, о том, что все это может принадлежать ему, кружило голову.

— Если я на это соглашусь, вы снимете с меня кандалы и оставите в покое мою сестру?

— Мне казалось, что тебя не волнует, что будет с твоей сестрой, — поддразнил он.

Она отвернулась, но он успел заметить, что боль исказила черты ее лица. Она очень любила свою семью, и это ее сердило. Но что бы ни происходило, мир может быть заключен только на его условиях. А ее любовь к семье будет его оружием.

— Полагаю, ты очень любишь своих сестер — и ту, что красива, и ту, что умна. А еще тебе надо думать об отце и о тех людях, которые живут в замке. Мне не нравится, что ты со мной не была честна. Почему мне с самого начала не сказали, что ты с сестрой поменялась местами?

Она раздраженно фыркнула:

— Не было времени. Вы же были заняты тем, что схватили моего отца, напали на мой дом, чуть не казнили меня и заковали в цепи. Когда я могла вам все рассказать?

Ее замечание застало его врасплох. У этой девчонки наглости не занимать, но странным образом это заинтриговало его больше, чем красота сестры.

— Пойдем, пленница-жена, в спальню и там обговорим нашу сделку.

Глава 9

Ситуация была недвусмысленная, и можно было лишь догадываться, какую сделку предложит такой демон, как Монтгомери. Холод пробежал по позвоночнику Бренны. Скорее всего, речь шла о том, что он лишит ее невинности. Она уже несколько часов этого ждала, но боялась, что у него на уме было не просто протолкнуть свою плоть внутрь ее и тем самым осуществить брачные отношения. Нездоровый блеск в его глазах, когда он заявил, что хочет видеть ее голой и умоляющей у своих ног, по-настоящему напугал ее.

Свет проникал в коридор через бойницы, и в лучах солнца плясали пылинки. Она смотрела по сторонам, надеясь найти место; куда бы могла убежать и спрятаться. Но что можно было сделать в этих цепях? Ничего. И он тоже об этом знал.

Она расправила плечи, готовая выполнить свой супружеский долг. Она будет лежать так же неподвижно, как фигуры на ее миниатюрах. Не станет сопротивляться, как бы он ее ни унижал. Будет думать о цвете и запахах краски и постарается запомнить то, что можно будет использовать в следующей серии своих миниатюр. А сам отвратительный акт наверняка продлится недолго, и она отнесется к нему просто как к способу обогатить свое искусство.

Если ей вообще будет позволено опять им заниматься.

Она поклялась себе оставаться спокойной, но ей очень мешало воспоминание о том, каким был размер его мужского естества во время купания. Она хорошо представляла себе — не раз рисовала — свое лоно, чтобы знать, что он не сможет войти в нее иначе, как с силой.

По мере того как они приближались к спальне, ее беспокойство все росло. Какую он задумал сделку? Кажется, он отнял у нее все, что мог. Ее дом. Свободу. Гордость. Все они, как игрушки, были раздавлены его чудовищными руками. Он даже спрятал от нее ее краски и кисти.

Наконец они дошли до спальни. Он распахнул дверь, втащил ее в комнату и, обернувшись, посмотрел на нее в упор.

Она почувствовала себя такой же одинокой, как один мазок краски на белом холсте. Неужели он набросится на нее, когда она все еще будет в кандалах? Это будет предел ее унижения.

Ну почему она не может упасть в обморок?

От злости на сестер и отца у нее потемнело в глазах. Если бы они не бросили вызов королю этой проклятой свадьбой, ей не пришлось бы расхлебывать кашу, которую они заварили, и расплачиваться своей жизнью и своим телом. Что, если она откажется ублажать Монтгомери? Что он с ними сделает? А ей какое дело? Пусть сами выпутываются.

Дверь захлопнулась за ее спиной со страшным грохотом, а с ней и ее независимое будущее.

— Я сохраню жизнь твоему отцу и твоим сестрам, если ты согласишься — с радостью и восторгом — выполнять в постели любой мой каприз, — сказал он без какого-либо вступления.

С восторгом! Любой каприз! Неужели этот человек ждет, что она сможет притвориться, будто что-то к нему чувствует, если он собирается силой навязать ей то, что ей противно? Она сжала кулаки.

— Просто изнасилуйте меня, и делу конец. — Странно, что этот скот еще до сих пор на нее не запрыгнул. — Я уже связана. Вам осталось лишь завершить все остальное.

Он прислонился к столбику кровати и скрестил руки на груди.

— Это не та сделка, которую я желаю с тобой заключить.

— А я вообще не хочу заключать с вами никаких сделок!

— Но ты же хочешь, чтобы я снял с тебя кандалы? И ты хочешь, чтобы твоя семья осталась жива.

Она разозлилась — ведь он говорил правду и пока ничего не предпринимал. Если бы он сразу же швырнул ее на постель, она смогла бы сопротивляться. А он, видимо, все рассчитал, а это распаляло ее все больше и больше.

— Мне нужна твоя действенная поддержка в деле установления здесь мира и порядка.

— Вот как? Разве мужчины знают, что такое мир? Они думают лишь о войне.

— В данный момент я не думаю о войне.

Она оглядела его идеальное лицо, мощные бицепсы под камзолом, твердое бедро, которым он опирался на матрас. Его спокойствие приводили ее в ярость. Если он ждет, что она сама предложит ему себя, ему придется ждать всю ночь.

— Мы женаты. Церковь подтвердит, что я принадлежу вам, так что это не будет считаться насилием, — выпалила она, рассердившись, что сказала правду.

— Принимаю твою точку зрения.

Он поднял бровь, и она вдруг испугалась, что он начнет прямо сейчас. Более мягкий подход, наверное, будет благоразумнее, решила она.

— Почему бы вам не выбрать женщину, которая охотно удовлетворит ваши потребности вместо меня? — разумно предложила она.

— Потому что ты моя жена, а с другой женщиной это будет адюльтер.

— Но я клянусь, что не буду возражать.

Уголки его губ приподнялись в улыбке. Ему, очевидно, нравилась эта дискуссия. Негодяй.

— Связь с ними не будет считаться осуществлением брачных отношений, — возразил он.

— Если вам так важно подтверждение, можно испачкать простыни кровью цыпленка.

Он поднял руку, останавливая ее:

— Успокойся, Бренна. Здесь не будет никакой цыплячьей крови. Только мы с тобой можем подтвердить наш союз. Кроме того, я хочу детей.

Детей!

— Этого еще не хватало.

В горле у Бренны застрял комок. Рухнула ее спокойная жизнь монахини. Она вдруг представила себя с большим животом, как у Мейрионы, а потом матроной, окруженной выводком сопливых малышей.

Она оглядела комнату, пытаясь сосредоточить свое внимание на письменном столе, на окне, на чем угодно, но только не на кровати. Осуществление брачных отношений уже само по себе плохо. Но дети?

— Я не жеребая кобыла.

— Женщины любят детей.

— Но только не я.

Дети были олицетворением долга и заботы. Петля ответственности, которая погубит ее искусство. Епископ Хамфри уже отказался повесить ее картины в городском кафедральном соборе только потому, что она женщина. Он бранил ее за то, что она занимается живописью вместо того, чтобы выйти замуж, остаться дома и создать семью. Но она не хотела иметь детей.

— Мне нужен наследник.

Она была зла на свою семью и на себя за то, что не смогла убить его. Она, конечно, знала, что может забеременеть сразу же после первой близости, но это вряд ли произойдет. Одному Богу известно, сколько им придется совокупляться, чтобы она забеременела.

— Нет.

Он удивленно хмыкнул:

— Что тебе известно об отношениях между мужчиной и женщиной?

Она пожала плечами, удивившись тому, какой оборот принял их разговор и почему он вообще поменял тему.

— Обычные вещи.

— И что это за обычные вещи?

Если он намерен запугать ее откровенным разговором, ему это не удастся. У нее уже, были дискуссии на эту тему с братом Гиффардом, которому она продала свои миниатюры. Ее не пугали разговоры об акте или о том, как его надо изображать на картине. Но ее страшно пугала мысль, что ей на самом деле когда-либо придется совершить этот акт, главное — какие могут быть последствия.

— Женщина расставляет ноги, а мужчина проталкивает свою плоть внутрь ее, — сказала она, решив противопоставить свою прямоту его ничем не прикрытой грубости.

— Понятно. Значит, ты знаешь, что следует ожидать?

Его загадочная манера вести разговор была подозрительна. Почему он хочет казаться таким уверенным? Она знает, как совершается этот акт, не хуже его. Она уже много лет изображала его на своих миниатюрах.

— Конечно. Я же не дурочка.

Он погладил подбородок, будто размышляя о том, какой еще задать ей вопрос, а она поняла, что ее бесцеремонность лишь осложняет ситуацию. Чтобы взять ее под контроль, следует рассуждать более логично.

— Я поняла, что вы от меня ждете, милорд, — как можно спокойнее сказала Бренна.

Его глаза стали похожи на два тлеющих уголька из самых глубин ада.

— Нет, миледи. Мне кажется, вы меня совсем не понимаете. Мне нужна покорная жена, охотно выполняющая мои желания.

— Я не стану больше сопротивляться, если вы это имеете в виду. — Она подняла руку и потрясла цепью. — Я не могла бы этого сделать, как бы мне этого ни хотелось.

Если бы она знала, что это ей поможет, она стала бы колотить в дверь и звать на помощь. Но она понимала, что это бесполезно.

Не меняя своей позы, он улыбнулся. Это была зловещая улыбка.

Но идеальная.

Его зубы были большими и белыми… только два передних зуба немного заходили один на другой. Совсем немного, недостаточно, чтобы придать теплоты его внешности и сделать его более человечным, даже похожим на мальчишку, а не на холодного красавца.

Улыбка делала его человеком. Эти два зуба были первым недостатком, который она углядела в его безупречной внешности. Их нельзя было разгладить наподобие того, как слуги разглаживали его одежду. Если бы она увидела его улыбку в день свадьбы, она не смогла бы воспользоваться кинжалом. Его улыбка была обворожительна. Она обезоруживала и была почти приятной.

Бренна тряхнула головой, чтобы вернуться к прежней ситуации. Ничего в этом человеке не было приятным. Особенно если он собирается насиловать ее до тех пор, пока она не забеременеет его щенком. Надо срочно придумать план и повернуть все в свою пользу.

А он между тем продолжал:

— Миледи, я хочу гораздо большего, чем просто отсутствие необходимости заставлять вас. Мне нужна сделка.

— Сделка?

Это звучало ужасающе. Особенно если это касалось появления его наследников. Какую бы он ни навязал ей сделку, детей у нее не будет. Про себя она поклялась, что поговорит с Аделью и кем-нибудь из служанок о том, как предупредить беременность до тех пор, пока она сможет убежать.

— Я хочу иметь возможность свободно передвигаться, не опасаясь следующего нападения из-за угла. Я меняю жизнь вашего отца и ваших сестер на вашу клятву, что вы больше никогда не предпримете попыток убить меня. Мне нужна тихая, спокойная семейная жизнь, — он понизил голос, — а она связана со спальней.

— Я бы никогда не согласилась на спокойный брак. Мой язык часто меня подводит.

— В таком случае тебе придется научиться его сдерживать — ради своей семьи.

Еще одна угроза. Она стиснула зубы.

— Это сделка дьявола. Моя семья не заслуживает моей заботы о ней.

Он пожал плечами. И' даже этот жест казался точно рассчитанным. Одновременно пугающим и возбуждающим.

— Беспокойство за семью редко связано с тем, заслуживает она его или нет. Но именно это предложила ваша сестра взамен вашей жизни — полную покорность в моей постели.

В ее воображении вдруг вспыхнул ее собственный образ — какой она будет через двадцать лет. Она все еще будет в кандалах, но сгорбленной от того, что будет постоянно кланяться, потакая каждому его капризу. Ее пальцы огрубеют от ежедневной домашней работы — и все это ради того, чтобы спасти отца и сестер, которым не было до нее никакого дела. Они на целый год заперли ее в башне и втянули в глупый заговор против королевского Покорителя.

— Я… я не могу этого сделать, — запинаясь, сказала она. Он, видимо, уловил ее взгляд, и тон его немного смягчился.

— Вот что я тебе предлагаю, Бренна: мне нужна жена, а не кукла. Ты можешь говорить свободно, но ты должна уважать мои взгляды на политику и на то, как я буду управлять нашим поместьем.

— Чертовски великодушно, — пробормотала она саркастически. У нее были другие представления о свободе. Она хотела заниматься живописью и бороться так, как хотела. Зачем Господь проклял ее, создав женщиной?

— Но что касается наших интимных отношений, ты должна позволять мне изучать твое тело и безоговорочно мне отдаваться.

Она с трудом удержалась, чтобы не закричать, не обвинить Бога в несправедливости. Хорошо, что на этот раз Монтгомери не упомянул о детях, а то она наверняка сорвалась бы. Придется попить какие-нибудь травы, чтобы предотвратить беременность, но так, чтобы он об этом не узнал. Она никогда не родит ему наследника!

— И взамен всего этого вы снимете с меня эти проклятые кандалы?

— Нет.

Она посмотрела на него испытующим взглядом:

— Но вы освободите мою семью?

— Нет.

Она отошла к своему пустому столу, почувствовав непреодолимую потребность быть от мужа подальше и взять в руки кисть, чтобы создать видимость чего-то обычного, нормального. Но ее краски и кисти были заперты в сундуке, а на руках надеты кандалы.

Наступила тишина.

Отчаявшись, что он больше не продолжает разговор и не спешит открыть ей, в чем же состоит сделка, она выпалила:

— А что же я получу взамен моего согласия, сэр?

— Мое благорасположение. И не называй меня сэром.

— Ваше благорасположение? — Она погремела наручниками и выглянула в окно. Вдоль стен везде стояла охрана. Кроме того, повсюду были установлены мишени, чтобы его люди могли упражняться с арбалетами и стрелами. — Вы взяли в плен моего отца, навязали мне себя в качестве мужа, отняли у меня кисти и краски, избили меня кнутом и заковали в цепи. В чем же ваше благорасположение, позвольте спросить?

— Ваш отец не попал бы в плен и ваш замок не был бы захвачен, если бы вы выполняли приказы короля. Как я уже говорил, в моей власти не только согнать с земли всех ваших людей, но и бить их кнутом и заключить в тюрьму.

Да, король наградил Монтгомери огромными полномочиями. Теперь все они были в полной его власти. А ее положение сейчас было таким же опасным, как незаконная продажа ее эротических миниатюр.

Рискуют не только ее отец и Гвинет. Есть еще Адель и брат Гиффард. И все слуги замка. Такие как Дженнет и те две злыдни — Джейн и Исанна. И крестьяне в деревне.

— А если я буду охотно соглашаться со всем в вашей постели, вы не причините вреда моим людям?

— Если только они принесут мне клятву верности.

— А моя семья?

— То же самое.

— Вы собираетесь посадить их в тюрьму?

— Нет, я просто арестую их и буду содержать под стражей. Если только не последуют новые волнения.

— Арестуете?

— Темница лучше галер.

— А что будет с моими сестрами?

— Я выберу им мужей.

У Бренны сжалось сердце. Адель презирала саму мысль о замужестве, а Гвинет нужен муж, который бы меньше обращал внимания на ее красоту, а увидел бы, какая она на самом деле.

— А что будет с землей?

— Я заберу ее в качестве компенсации за причиненный мне вред. В качестве свадебного подарка король пожаловал мне порт Уиндроуз.

Ее отец никогда на это не согласится. У него повсюду были большие связи, и он люто ненавидел короля. Даже сидя в тюрьме, он соберет людей, и тогда все они погибнут.

— Но земля принадлежит по праву моему брату.

— В таком случае ему следовало бы лучше следить за тем, что на ней происходит.

— Но он… занят. — Она не могла рассказать ему о том, что Натан находится в полуизгнании в Италии. О его разногласиях с отцом и о том, как она возмущалась, что он может уехать, потому что был мужчиной, а ей пришлось остаться здесь, запертой в башне. Но она ни за что не выдаст брата. — А если бы он возместил ваши убытки? Он хороший человек и, без сомнения, поклянется в верности вам как господину.

Монтгомери подошел к ней и положил ей руку на плечо. Взгляд его голубых глаз был безжалостным.

— Я устал от твоих отговорок. Заключаем сделку или нет?

'—А если я скажу «нет»?

— Не скажешь.

Злость вспыхнула в ее душе.

— Но я могла бы.

Он усмехнулся:

— Тогда я позову священника и настою на том, что он подтвердит осуществление брачных отношений. Наш союз будет не таким приемлемым, как перемирие между нами, но он будет не менее действенным и полезным.

Негодяй. Он знал, что она не позволит, чтобы ее семья и люди, живущие в замке, расплачивались за ее глупое безрассудство.

— Вы говорили, что хотите заключить не такую сделку.

Он улыбнулся, но глаза оставались серьезными.

— Я могу и передумать. И не думаю, что тебе будет так противно от моих прикосновений, как ты притворяешься. Даже если мы не заключим сделку, касающуюся жизни твоих сестер. К тому же ты сама сказала, что, поскольку нас обвенчали по закону, это не будет считаться насилием.

Боже, как она его ненавидела! Как презирала!

— Если я не оказываю вам физического сопротивления, это не означает, что вы не выудили мое согласие силой.

Он пожал плечами. Какой ужасающе высокомерный жест!

Она начала судорожно искать способ договориться и выторговать лучшие условия капитуляции.

Ей надо как-то постараться сбить Покорителя с толку. Во все время их переговоров он осматривал ее простое платье с таким же выражением, как она обычно изучала пустой холст, чтобы увидеть, что в нем скрывается.

Бренну не особенно смущала потеря невинности. Она уже давно думала о том, что девственность является помехой в ее занятиях живописью.

Ее взгляд задержался на его высокой фигуре воина.

— Почему вам нужна я, а не моя сестра? — Вопрос вырвался у нее с языка почти помимо воли. Но ей хотелось это знать. Ведь все мужчины хотели Гвинет. А ее не хотел никто.

— А кто сказал, что я не хочу вас обеих?

Мерзавец!

— Разве ты только что не сказала, что я могу выбрать в качестве партнера в постели любую женщину?

Такого унижения она еще не испытывала.

— Стало быть, я должна пожертвовать собой и выполнять любые ваши капризы, а вы все равно можете превратить наш брак в фиктивный?

— Если ты будешь выполнять условия сделки и выполнять любое мое желание, наш брак не будет фиктивным.

— Отвратительно!

Он приблизился к ней и провел пальцем по ее ключице.

Она вздрогнула, и хотела отвернуться, но он успел схватить ее за подбородок и повернул лицом к себе.

— Не надо притворяться, что между нами ничего не происходит. Бренна, тебе незачем бояться, что я унижу тебя тем, что буду спать и с тобой, и с твоей сестрой. Мне интересна ты, а не она.

Бренна была поражена. Волна желания помимо ее воли прокатилась по телу. Она ему интересна? Со своим шрамом? Она сжала губы, не зная, как ей быть дальше, как обернуть это заявление в свою пользу. У нее не было опыта в соблазнении мужчин и подчинении их своей воле.

Не дав себе ни секунды задуматься, она дернула за тесемку, так что верх платья соскользнул вниз и стали видны ее груди и мягкая розовая кожа вокруг сосков.

Монтгомери втянул носом воздух.

Бренна улыбнулась. Его высокомерие оказалось не такой уж неприступной крепостью, как она раньше думала. Ручеек ее власти над ним слегка повернулся в ее сторону.

— Вы удивляете меня, миледи.

Глядя прямо ему в глаза, она снова потянула за тесемку, и платье опустилось еще ниже— под самые соски.

— Прежде чем я соглашусь на вашу дьявольскую сделку, я настаиваю на том, чтобы вы обошлись с моими сестрами честно и позволили им не выходить замуж.

Взгляд Монтгомери потемнел.

— Достаточно того, что им разрешили жить.

— Им не нужны мужья.

— Дворянкам положено выходить замуж.

— Я не позволю вам выдать моих сестер за людоедов.

— Я разрешу им выбрать из нескольких мужчин, но они должны выйти замуж. Мы договорились или нет?

Опасаясь растерять свою храбрость, она затараторила:

— Я хочу, чтобы моего отца не увозили в Лондон. Вы должны встретиться с моим братом и дать ему шанс возместить причиненный вам ущерб. Вы заберете нашу землю только в качестве лорда-господина, и вы не выгоните живущих на ней людей.

Бренна негодовала: ее семья не заслужила то, что она делает ради них. Но она не может допустить, чтобы они пострадали.

С замиранием сердца она наблюдала затем, как Монтгомери, сдвинув брови, смотрел то на ее грудь, то на лицо. Она уже попросила, чтобы не трогали ее сестер, чтобы отца не увозили в Лондон, чтобы они могли остаться здесь. Это уже было бы почти невозможным благодеянием. Но она рискнула и добавила с отчаянием в голосе:

— И я хочу, чтобы вы вернули мне мои кисти и краски.

Рука Монтгомери впилась ей в плечо.

Пока он, очевидно, решал, что ему делать дальше, ее сердце стучало так, что ей казалось, что оно может выскочить из груди.

Смутившись, что разыгрывает роль дешевой проститутки, Бренна прикрыла платьем грудь и сердито посмотрела на него, хотя в общем-то ей было все равно.

Он схватил ее за плечи, поставил на ноги и медленно повернул. Его тело излучало тепло.

Сердце Бренны ухнуло. Победа была так близка.

— Что вы делаете?

— Рассматриваю свою награду.

— Вы это уже делали, — выпалила она.

— Нет. Тогда я проверял, нет ли оружия. Но ты подсластила свою пилюлю, и я хотел бы подсластить свою.

Она молчала, не зная, что сказать.

— Значит, суть наших переговоров в том, — сказал он, поворачивая ее то в одну сторону, то в другую, — чтобы я оставался лишь лордом-господином, а не собственником, чтобы я пожалел твоих сестер, не отсылал в Лондон твоего отца и поговорил бы с твоим братом.

— Д-да. — Ее щеки пылали. Его запах щекотал ей ноздри. Он почему-то напоминал ей о соленых брызгах океана и морских приключениях. Чушь какая-то. — И отдали мои краски и кисти, чтобы я могла продолжить свои занятия живописью.

Она ждала, согласится ли он на ее условия. Прошла минута. Потом другая.

— Если я разрешу тебе писать, мою пилюлю придется подсластить еще больше. Ведь живопись будет отнимать время у домашних забот.

Если бы Бренна могла его пнуть, то обязательно сделала бы это. Внутри ее все горело от разочарования. Ей хотелось двигаться, суетиться, спрашивать у него, какого черта ему надо. Но эти действия могли бы повернуть вспять тонкую струйку власти, которая уже текла в ее сторону.

— А взамен, — продолжал Джеймс, — ты поклянешься, что никогда не поднимешь руку ни на меня, ни на одного из моих людей. Вдобавок ты будешь обо мне заботиться, позволишь безраздельно властвовать над твоим телом и будешь покорно мне служить. И родишь мне наследников.

Ей хотелось кричать. Вопить. То, что он предлагал, звучало как смертный приговор. Но ведь она наверняка сможет сбежать и забрать с собой сестер. И ей придется скрывать тот факт, что она пьет травы, чтобы предотвратить беременность.

— Да, милорд.

— Ты уже не просишь снять цепи?

Он подбивает ее на то, чтобы она на него надавила? Какую игру он ведет? Она облизнула губы и сказала, взвешивая каждое слово:

— Мне бы очень хотелось, чтобы цепи были сняты, но я не стану просить о мелких милостях, когда на карту поставлены крупные. Я буду носить их до тех пор, пока вам не будет угодно их снять. Я надеюсь, что в будущем вы все же меня от них освободите.

Ее ответ, кажется, удовлетворил его, но он никак его не прокомментировал.

— Ты попросишь меня, чтобы я был нежен?

Она оглядела его с головы до ног — от коротких черных как вороново крыло волос до высоких черных сапог. Он был похож на древнего короля, готового к новым завоеваниям. Ее страх, что его плоть не поместится внутри ее, вернулся с прежней силой.

— Я видела размер вашего естества и не уверена, что вы можете говорить о нежности.

Он неожиданно моргнул, а потом усмехнулся, и в его глазах вспыхнули искорки.

Он провел пальцем по ее лбу. Прикосновение было легким, как дуновение ветерка.

— Если ты отдашься мне, уверяю тебя, мы оба будем довольны.

Она фыркнула. Довольны? Оба? Что такого может предложить ей ее враг?

— Вы красивый мужчина, и я полагаю, что у вас есть опыт в этих делах. Но если вы собирались обращаться со мной грубо и жестоко, у нас вообще не было бы этого разговора. Но о каком удовольствии может идти речь?

Он провел кончиком пальца вверх-вниз по ее руке. Мозоли на его пальцах намекали на то, каким завораживающим может быть их прикосновение к другим частям тела.

Жар сосредоточился в самом центре ее женского естества. Проклятое тело!

— Доверься мне, — прошептал он.

Довериться ему? Какая нелепость! Хорошо бы запустить в него тухлым яйцом за ту снисходительность, с которой он с ней разговаривает.

Прошло несколько минут, и она вдруг поняла, что он совершенно серьезен. Высокомерный болван!

Она чувствовала то же самое, как в тот момент, когда ее голова лежала на деревянной колоде и она молила Бога о том, чтобы все поскорее кончилось.

Бренна стиснула зубы. Ее единственным удовольствием была живопись. А он отобрал и ее.

— Вы можете заставить меня подчиняться вам, но вы не можете заставить меня получать удовольствие. — Эти слова придали ей силы. Должна же она оставить что-то для себя. — Не говорите об удовольствии, если мы оба знаем, что вам нужна лишь моя покорность. Я устала ждать. Мы заключили сделку или нет? — вернула она ему его собственные слова.

Вместо ответа Джеймс повернул ее и, прижав спиной к своей груди, схватил ее за талию и приподнял на цыпочки.

Она немного покачнулась, потеряв равновесие — ведь он держал ее только силой своих рук.

— Ч-то вы делаете? — спросила она и тут же прокляла себя за неуверенность. Но сейчас ей было не до показной храбрости, потому что она чувствовала себя сбитой с толку.

Он наклонился и коснулся губами ее уха.

— Если мы придем к обоюдному согласию, я ничего плохого тебе не сделаю. В этом ты можешь на меня положиться.

Девушка вздрогнула, ощутив его дыхание на своей щеке. Несмотря на то, что между ними происходило на самом деле, было что-то пьянящее в том, что ее прижимает к себе такой привлекательный воин.

— Вы разрешите, чтобы за нами осталась наша земля? — спросила Бренна, стараясь перевести разговор в более безопасное русло. Надо притвориться, что он ее не завораживает, что его голос не обволакивает ее, словно теплый летний ветерок. Она ненавидела себя за то, что позволила себе на минуту потерять рассудок.

Свободной рукой он провел вверх по позвоночнику и остановился между лопатками. Она задрожала, будто сломанная грозой тонкая веточка.

— А если я разрешу, ты будешь выполнять все, о чем я тебя попрошу?

— Буду, — сказала она, ужаснувшись, что это, по-видимому, было ее последнее слово, но еще больше ее взволновало то, что по телу прокатилась волна вожделения.

— Наклонись вперед, — приказал он, нажав рукой на спину.

— Что вы делаете?

— Проверяю, насколько ты искренна. Ложись мне на руку.

Она послушалась и оказалась лежащей на его руке головой вниз, словно тряпичная кукла. Какая неудобная и унизительная поза! Ни в одной из своих картин она и представить себе не могла подобной сцены.

Она смотрела в пол, и рисунок досок от легкого головокружения слегка расплывался у нее перед глазами.

Он задрал ей юбку выше бедер. Еще никогда в жизни она не чувствовала себя такой уязвимой и беспомощной. Что ей делать? Сопротивляться? Лежать тихо? Он обещал, что не причинит ей зла. В конце концов, он просто ее держит.

Его рука опять скользнула по позвоночнику, но на это раз вниз, сделала несколько круговых движений по талии, погладила ягодицы и опустилась вниз по ноге. Мышцы у нее между ног напряглись и начали покалывать, будто ее тело вовсе не смущало, что оно находится в таком неловком и непристойном положении.

Щеки Бренны запылали, когда она поняла, что он смотрит на ее ягодицы. Она могла лишь вообразить, что он при этом думает.

Бренна зажмурилась и стала ждать, понимая, что он испытывает ее силу воли.

Она непременно победит. Она молча поклялась себе, что подобно сильной королеве воинов стиснет зубы и вынесет все, что он задумал с ней сделать.

Джеймс раздвинул ягодицы и медленно, словно дразня, провел пальцем по ложбинке между ними.

Голова закружилась еще больше. Между ног стало жарко и влажно. Окружающий мир плыл перед глазами. Она уже ничего не ощущала, кроме его пальцев, приближавшихся, но не прикасавшихся к самому чувствительному месту.

Какое это страшное ощущение — вожделение. Если он догадается, что она испытывает хотя бы малейшее желание, он просто раздавит ее. Бренна решила, что не покажет ему, как она на него реагирует.

Он сделал еще одно движение пальцем, и она вздрогнула. Ее потрясло, что у нее нет никакой возможности противостоять его ласкам, но была готова оставаться в такой позе вечно.

Однако эта мысль отрезвила ее. Она полагала, что ему было необходимо ее послушание, пусть даже вынужденное. Но сейчас поняла, что он хочет сломить ее волю и стать хозяином, как если бы она была его любимым домашним животным.

Унизительно! Отвратительно!

Она открыла было рот, чтобы заявить, что их сделка расторгнута.

— Я согласен на твои условия, — сказал он. — Земля останется в вашей собственности до ноябрьского турнира в Мартынов день, где твоему брату будет дана возможность возместить мне ущерб. Твой отец не будет отправлен в Лондон, а останется с моим братом, а у твоих сестер будет возможность выбрать себе мужа по желанию.

Она ничего на это не ответила, но решила, что, если ей удастся связаться с братом, они смогут исправить положение. Потом она найдет способ сбежать. Она не может оставаться здесь и позволить этому человеку одержать над ней верх.

Ей придется быть очень осмотрительной. Она разрешит ему доступ только к своему телу, но сохранит свою Душу.

Глава 10

Глядя на ее гладкие округлые ягодицы, Джеймс с трудом подавил в себе искушение спустить штаны и погрузиться в нее, понимая, что она не готова. Ее поза, которая делала ее доступной любому его желанию, лишила его самообладания. Он хотел овладеть ею прямо сейчас, не теряя времени на то, чтобы снять с нее кандалы или хотя бы уменьшить ее унижение от того, что он насилует ее прямо в цепях.

Он подержал ее еще несколько секунд в этом положении. Ее тихие стоны возбуждали в нем самые низменные инстинкты.

Эта женщина лишила его рассудка. Неужели он оказался настолько глуп, что согласился позволить ее семье сохранить за собой землю?

Желание владеть ею, заниматься с ней любовью вскружило ему голову. «Она твоя. Бери ее. Она жена, которую можно не спрашивать, а не любовница, которую надо соблазнять. Она уже дала свое согласие».

Бренна дрожала, наверняка испытывая страх. Но и ее дрожь не всегда свидетельствовала о том, что она боится. Он доставит ей удовольствие позже, а пока он возьмет то, что ему принадлежит. За ней слишком много обмана, и, стало быть, нечего ее жалеть.

Джеймсу вдруг захотелось сказать, чтобы она еще выше задрала юбку и встала на колени. Но эта мысль его ужаснула, и он рывком поставил ее на ноги. Такого рода страсти могут подорвать его строго контролируемые правила поведения, а он с таким трудом вырабатывал их для себя многие годы.

Цепи звякнули. Небольшой чепец упал у нее с головы на пол. Завитки рыжих волос закурчавились вокруг головы.

Вздрогнув, она поспешно прикрыла руками голову и наклонилась, чтобы поднять чепец. Но цепи лишили ее равновесия, и она упала на пол.

— Какого черта! — Он наступил сапогом на чепец, чтобы не дать ей поднять его, а самому получше рассмотреть ее непокрытую голову.

Она не пыталась встать, а задрожала и просто прикрыла голову руками.

Боже! Ее волосы выглядели ужасно. Неровные. Лохматые. Было такое впечатление, будто их стригли с помощью алебарды.

— Что случилось с твоими волосами, черт возьми? — прорычал он. Может, ему подсунули в качестве невесты больную чумой? Может, поэтому сестры поменялись местами?

Бренна смотрела на него испуганным взглядом, словно ждала, что он побьет ее или откажется от компромисса, за который она так отчаянно боролась.

— Ты больна?

— Нет.

— А болела?

— Нет.

— У тебя чума?

— Нет.

— Оспа?

— Нет!

Он навис над ней, пытаясь запугать ее и узнать правду.

— Клянусь, Бренна, если ты опять меня обманываешь и мне подсунули зараженную чумой жену…

— Нет у меня никакой чумы. Я просто их обрезала. Ее горячность застала его врасплох. В ее глазах стоял неподдельный страх. Она по-прежнему прикрывала руками голову.

Он чуть было не рассмеялся. Она дерзила, когда он привязал ее к колоде, сердилась, когда он надел на нее кандалы, а теперь… она боится показать свои волосы?

Неужели он никогда так и не поймет женщин? Он протянул руку к одному торчащему завитку. Она резко дернула головой:

— Не надо.

— Ты обещала, что позволишь мне прикасаться к тебе так, как захочу. Ты уже об этом забыла? Сними руки с головы.

Девушка сглотнула. Ее щеки горели. Она опустила руки и повернула к нему лицо.

— Как пожелаете, милорд, — сказала она смиренно, но в ее глазах он увидел все ту же вызывающую дерзость.

Этот жест, видимо, дорого ей стоил, подумал он. Возможно, даже больше, чем предстоящая потеря девственности.

— Встань передо мной на колени.

Бренна повиновалась, но по ее лицу пробежала тень страдания. Цепи снова тихо звякнули, когда она переменила позу, встав перед ним на колени.

Он взял прядь ее волос и потер ее между пальцами. Она дрожала от страха, а он не понимал почему.

Волосы были мягкие и пахли так, как пахла она, — красками и скипидаром. Странные запахи для женщины, но, тем не менее, ей они подходили.

— Ты нарочно их так отстригла?

Она кивнула. Она выглядела такой уязвимой, что он удивился, куда подевалась ее смелость. Наверное, ему следовало сорвать с нее ту дурацкую свадебную шляпу еще в большом зале, как это сделал Годрик с Мейрионой.

— Зачем ты это сделала? Что случилось? — спросил он, но гораздо мягче.

У нее задрожали губы.

— Я отрезала их, чтобы предотвратить свадьбу своей сестры с человеком, который ей не подходил.

Бренна передернула плечами, будто ей было холодно. А может быть, для того, чтобы избавиться от унижения. Он удивленно поднял брови.

— У тебя такая привычка — предотвращать замужество сестер?

У нее в глазах стояли слезы, но она улыбнулась:

— Похоже, что так.

— Не хитри со мной, Бренна, — предупредил он.

— Это было год назад. Он был очень плохим человеком.

— Таким, как я?

— Нет. Гораздо хуже.

Девушка глубоко вдохнула, и на мгновение он испугался, что она разревется. Но она прикрыла рот рукой, словно не собиралась признаваться в том, что кто-то может быть хуже его.

Он отвел ее руку ото рта.

— Расскажи мне о той свадьбе, которую ты предотвратила. Это тогда у тебя остался на лице шрам?

— Нет. Этот шрам у меня с детства. А замуж должна была выходить Гвинет…

В этот момент она показалась ему еще более обнаженной, чем когда он перекинул ее через руку и задрал юбку. Напряжение от ожесточенной борьбы и странной страсти, вспыхнувшей между ними, видимо, сказалось на ней сильнее, чем она предполагала. Он хотел, чтобы ее унижение было полным, но когда он увидел ее распростертой на полу, напуганной тем, что стали видны ее уродливые волосы, он понял, что не добился победы.

Не дав себе времени передумать, он поднял ее на ноги и заключил в объятия.

Она не сопротивлялась.

— Ты очень красивая. Правда.

Ну что он за болван! Ему бы торжествовать, что ее гордость сломлена, а не говорить ей комплименты. Разве можно испытывать нежность к предателю? Она уже использовала свое тело против него, заставила его согласиться на условия, на которые он никогда бы не пошел. Что она с ним сделает, когда пустит в ход свое новое оружие?

Бренна шмыгнула носом.

Неужели она плачет?

Он посмотрел на нее, чтобы убедиться, что не ошибся. Неужели опять обман? Опять женские штучки?

Она отчаянно моргала. Да она плачет! Этого еще не хватало, черт возьми!

Он взял ее за подбородок. Она не сопротивлялась, хотя казалось, что ей этого ужасно хочется. Она была настолько неповторимой и сложной и одновременно такой сильной и уязвимой, что он не мог понять, почему она до сих пор не была замужем, почему мужчины не боролись за право обладания ею.

— Никто никогда не замечал твоей красоты, ведь так? — это не было вопросом.

Она потрогала свой шрам, и это был ее ответ.

— Но это неудивительно, — продолжал он, — если учесть то, как ты одета.

Его первым распоряжением будет покупка нового гардероба для жены. Если он и хотел как-то обуздать ее гордость, одежда не имела к этому никакого отношения. Она не будет ходить в лохмотьях.

— Я… — начала она. — У меня когда-то были красивые волосы.

— Хм-м.

Он погладил ее по волосам. Они были мягкими и густыми. Они все еще были красивыми. Просто были плохо пострижены.

— Они были такими длинными, что я могла на них сидеть.

— Они снова отрастут.

Она напряглась, и он почувствовал, как ее сотрясают рыдания. Но она собралась и громко фыркнула.

— Прошел уже год, а они все еще совсем короткие. — Бренна помолчала. — Зачем мне красивые волосы? Мне вообще незачем быть красивой. Я хочу стать художницей. Я могу написать портреты всех красивых женщин, какие только захочу, а сама я могу быть какой угодно, — сказав это, она почему-то заплакала.

Джеймс прижал ее к себе, совершенно не зная, что сказать. Его маленькая женушка плачет из-за того, что ей не нужна красота? Да она уже красива.

Его врожденная потребность защищать тех, за кого он отвечает, переполнила его сердце.

— Гвинет красивая. Адель красивая, — она всхлипнула. — Мой отец зовет меня порченым товаром, который трудно сбыть с рук.

— Тебя поэтому навязали мне?

Она зарылась лицом ему в грудь и схватилась кулаками за его рубашку. От ее слез по безупречно отглаженной рубашке расплылось мокрое пятно. Он мог бы осадить воинственную принцессу, но эта женщина обескураживала его.

— Нет, это я выбрала вас. Сначала я отказывалась, но я не хотела, чтобы пострадала моя сестра. Я думала, что смогу убить вас и сбежать в Италию.

Рыдания усилились.

— В Италию?

— Я намеревалась стать монахиней. Мой отец не хотел, чтобы я ушла в монастырь, и запер меня в этой башне. Моя семья меня ненавидит, а теперь еще это несчастье — мое замужество.

— Ты хотела стать монахиней?

В этой женщине было столько загадочного, что это сбивало его с толку.

— Да.

— Но это совсем тебе не подходит.

— Все так говорят.

Бренна продолжала мять его рубашку. Она наверняка уже ее испортила.

Не зная, как оторвать ее пальцы, чтобы спасти рубашку, он прижал ее к себе еще крепче и был необъяснимо счастлив, что она не сопротивлялась.

— Для твоего пылкого характера замужество подходит гораздо больше, чем скучная жизнь в монастыре.

Она выпрямилась, отодвинулась от него и вытерла слезы.

Джеймс отпустил ее, но звякнувшие цепи напомнили им обоим их положение хозяина и пленницы.

— Что вы знаете о том, что замужество делает с женщиной? Она никогда не может пойти туда, куда хочет, или сделать свой собственный выбор, даже корову назвать своей собственностью.

Его губы дернулись.

— Ты не желаешь быть замужем, потому что хочешь, чтобы у тебя была своя корова?

— Нет, просто я хочу сама выбирать.

Чувствуя себя немного виноватым, он погладил ее по руке.

— Ты дворянка, Бренна. Мы поженились по приказу короля. Теперь это твой долг. Я клянусь, что смогу сделать так, что наше супружеское ложе будет удовольствием, а не скучной обязанностью.

Она затрепетала, но он решил, что не позволит ради симпатии к ней поступиться своим долгом. Брачные отношения требуют подтверждения. Он не должен забывать, что она пыталась убить его. Так что эта игра чувств может оказаться лишь способом добиться его расположения, с тем чтобы он ее отпустил.

Джеймс доставит ей удовольствие в постели, но не больше. Этого будет вполне достаточно.

В этот момент дверь распахнулась, и в комнату вошел Годрик в сопровождении двух охранников.

— Лекроу пропал! — воскликнул Годрик с порога.

— Проклятие! — встрепенулся Джеймс.

Хорошо, что он не начал снимать с Бренны кандалы.

— Будь здесь, когда я вернусь, жена.

Глава 11

— Подождите! — крикнула Бренна вслед мужчинам, но ответом ей был лишь тяжелый топот сапог по коридору и лестнице башни. Она была взбешена. У нее появилось сильное желание помочь Монтгомери найти ее отца, чтобы тот передал его королю. Она только что пережила страшное унижение, пытаясь спасти его несчастную шкуру, а отец предал их всех, предоставив возможность самим себя защищать.

И вот она опять заперта в своей комнате, только на этот раз закована в кандалы.

Она сжала кулак и потрясла им в воздухе. Цепь зазвенела.

— Будь ты проклят, отец! Будь ты проклят, Монтгомери! Будь ты проклят, король Эдуард! И будь прокляты мятежники!

Может быть, ей все же удастся открыть замки и сбежать?

Она начала ходить по комнате, надеясь найти какой-нибудь небольшой инструмент, который подошел бы к замкам. Все кисти были заперты в сундуке. Джеймс отнял у нее даже самую маленькую кисточку. Даже шпилек у нее не было, поскольку волосы были коротко пострижены.

Она потрогала крутые завитки и вспомнила, как Монтгомери почти орал, спрашивая, какого черта она постриглась. Сейчас волосы уже немного отросли, она должна была бы радоваться, что они все же растут, но они все время курчавились, а не выпрямлялись, как когда были длинными.

Раздраженная тем, что не нашла подходящего инструмента, Бренна перестала ходить по комнате и подняла, насколько это было возможно, сначала одну руку, а потом — другую. Цепь, звякая, скользила через наручники, и этот звук действовал ей на и без того натянутые нервы. Ей хотелось выть от ярости. Почему женщины должны быть заложницами в войнах мужчин? Это несправедливо. Нечестно.

Она села на стул возле письменного стола. Как это отвратительно, что отец вовлек ее в свои личные отношения с королем. Она ведь была ни при чем. Просто хотела заниматься живописью и сама выбрать, как жить. Ей надо было бежать, когда у нее появился шанс — это был момент, когда Гвинет пришла к ней, одетая в свадебный наряд.

Когда она поняла, в каком ужасном положении оказалась, пришла в отчаяние. Даже если бы ей удалось освободиться от оков, она просто не может поступить так, как хочет.

Если муж вернется и увидит, что ее нет, одному Богу известно, что он сделает. Она была единственной, кто стоял между Монтгомери и гибелью ее сестер.

Она пыталась убедить себя, что ей все равно, что случится с Гвинет и Аделью, но не могла заставить свою совесть поверить в эту ложь.

Пусть ее проклятый отец сам выпутывается, но она должна найти сестер и придумать план, как им всем троим сбежать. Если бы они вместе смогли наскрести достаточное количество золота, чтобы добраться до Италии! Ведь мать Изабелла уже дала согласие принять ее в монастыре, а Натан наверняка сможет купить ей судебное постановление о признании ее брака с графом недействительным.

Она выдвинула один из ящиков стола, и у нее сжалось сердце — ящик был пуст. Потом ее взгляд остановился на сундуке у стены. Живопись всегда была ее убежищем в этом безумном мире. Ей страшно захотелось взять в руки палитру и кисти и начать писать что-нибудь — все равно что, лишь бы забыться и хотя бы на время отрешиться от неприятностей. Одним из условий их сделки было его обещание отпереть сундук, но теперь, когда он отправился искать ее сбежавшего отца, он еще долго не сможет выполнить свое обещание. Скорее всего его настолько разозлило бегство отца, что он вообще от всего откажется.

Бренна с силой задвинула ящик, встала и подошла к двери. Она будет стучать, пока они ее не выпустят.

Бренна прямо сейчас начнет осуществлять свой план бегства: спустится в большой зал и будет внимательно наблюдать за тем, как будут убирать с пола солому, и найдет шпильку Мейрионы. Может быть, ей даже удастся украсть нож. Потом найдет сестер. На свадьбе присутствовал брат Гиффард. Она попросит его тайно подготовить все для их отъезда. Потом поговорит с Эгмонтом, кузнецом, чтобы тот изготовил ключ, которым можно будет отпереть замок на цепях.

Этот скромный план придал ей силы и вселил надежду. Она начала барабанить в дверь кулаками.

Дверь неожиданно легко распахнулась.

Бренна не была заперта! Она подавила вырвавшийся было у нее из груди победный клич, но тут же одернула себя. Какая же она дура! Она так привыкла к тому, что провела взаперти целый год, что ей даже в голову не пришло проверить, заперта ли дверь.

Она выглянула в коридор. Никого. Можно свободно походить по всему замку.

Какой-то долговязый юнец в красном колпаке и слишком большими для своего возраста усами стоял, прислонившись к стене. Волосы на верхней губе были, очевидно, натерты пчелиным воском и торчали, так что он был похож на моржа.

Смешно.

Совсем мальчик. Единственной причиной, почему он отрастил усы, очевидно, была та, что по странному капризу природы они просто выросли и совершенно не подходили к его юному лицу.

— Миледи, — почтительно сказал он, погладив усы, — вы хотите куда-то пойти?

Ее взгляд на секунду задержался на усах. Она не знала, сделать ли мальчику комплимент или притвориться, что она их не заметила.

— Кто ты?

— Ваш охранник, миледи.

Значит, ее еще и охраняют. Будто недостаточно цепей. Это раздражало, но не удивляло. По крайней мере, она не заперта в своей комнате. Бренна оглядела мальчика. Он был как раз из тех юнцов, которые падали перед Гвинет штабелями в приливе рыцарской любви.

— Я должен сопровождать вас, куда бы вы ни пожелали пойти, — сказал страж.

— Я хотела бы навестить сестру.

Он поклонился, помахав перед собой колпаком.

— Я искренне сожалею, миледи. Мне было сказано, что вам ни при каких обстоятельствах не разрешается говорить с кем-либо из вашей семьи.

Ей хотелось закричать, но она сделала серьезное лицо.

— Тогда, может быть, пойдем в большой зал?

Там она поищет шпильку.

— Разумеется.

Он все время крутил длинным пальцем то один, то другой ус. Выглядело это ужасно. Словно по лицу ползал волосатый червь.

Пока она его разглядывала, юноша то краснел, то бледнел и переминался с ноги на ногу. Когда он вырастет и возмужает и сбреет эти страшные усы, будет красивым юношей.

Повернувшись и направившись к лестнице, Бренна ему весело улыбнулась, решив, что, если он будет повсюду ее сопровождать, надо завоевать его расположение.

— Какие у тебя замечательные усы.

Мальчик просиял и чуть было не оступился.

Она оказалась права — он гордится своими усами.

— Как тебя зовут?

— Деймиан.

— Деймиан, ты не знаешь, мой отец здоров?

— Я ничего об этом не слышал.

На лестнице он пропустил ее вперед. Ступени были крутыми и узкими, выбитыми от старости. Железные перила уже много лет как покосились, но отец не считал нужным их заменить на новые. Зачем об этом беспокоиться, если в этой башне живет только его непослушная дочь, к тому же слишком уродливая, чтобы сбыть ее с рук. С кандалами на руках и ногах спуск по этой лестнице был довольно опасным, и она спускалась очень медленно, держась за холодные влажные стены. В канделябрах не было свечей, чтобы освещать темную лестницу.

— Ты не знаешь, мой муж уже вернулся?

Она услышала за спиной шелест одежды и поняла, что Деймиан пожал плечами.

Хм, если уж к ней приставили охранника, почему он должен быть таким бесполезным?

Прошло более двух недель, а у Бренны все еще не было никаких известий от мужа. Она все больше и больше отчаивалась. К тому же ей хотелось сменить одежду.

После нескольких дней незаметных поисков она нашла шпильку и сейчас сидела у своего письменного стола, безуспешно пытаясь засунуть ее в отверстие замка наручников.

Кожа под наручниками чесалась, а ее длинное платье было страшно мятым. Девушка помылась, как смогла, но после того, как в течение нескольких дней ходила и спала в одной и той же одежде, она чувствовала себя страшно грязной. Ее платья были простыми, но она всегда следила за тем, чтобы они были чистыми и опрятными.

— Проклятие! — воскликнула она, потому что чертов замок не поддавался.

— С вами все в порядке, миледи? — раздался из-за двери голос юного стража.

— Да, Деймиан, все хорошо. Просто ругаю своего мужа.

— Он хороший человек, миледи. Хороший человек!

— Он чудовище, — пробормотала она, еле удерживаясь оттого, чтобы не ругать ни в чем не повинного Деймиана за грехи его хозяина. — Это несправедливо, что я не могу поговорить даже со своими сестрами.

Поднявшись, Бренна подошла к стоявшему у стены сундуку и просунула шпильку в отверстие замка. Раздался щелчок, но замок не поддался.

Проклятие!

Она пнула сундук ногой. У нее вошло в привычку делать это каждый раз, когда она выходила из комнаты или входила, и каждый раз вскрикивала от того, что больно ударялась большим пальцем. Когда вернется ее муж — Господи, пожалуйста, пусть он вернется, не может же она оставаться до конца своей жизни в этой грязной одежде, — она ему все выскажет. Все! Она ему напомнит о его обещании разрешить ей заниматься живописью.

Бренна приподняла половицу, прикрывавшую ее тайник, и достала свой автопортрет в обнаженном виде. В утро свадьбы, когда Монтгомери вышел, чтобы она смогла одеться, а ее сестры пошли в церковь, она осталась на несколько минут одна. Тогда-то и спрятала миниатюру в тайник. Неужели это ее последняя картина и она больше никогда не сможет писать?

— Будь проклят этот болван!

— Миледи? — услышала она голос Деймиана.

Бренна сунула миниатюру в сумку, спрятанную под кроватью, подошла к двери и распахнула ее.

— Я хочу пойти помолиться, — процедила она.

Брат Гиффард должен был сегодня утром вернуться — может, он уже придумал, как ей выпутаться из этой ситуации. А эту миниатюру ей, возможно, удастся поменять на золото.

Юноша, видимо, понял, в каком она настроении, и посмотрел на нее с сочувствием:

— Я попрошу господина Гейбриела о некотором снисхождении, чтобы вы могли повидаться со своими сестрами, но под строгим наблюдением. Я не знаю, что он ответит, но я его спрошу.

Она кивнула и сдержанно произнесла:

— Большое спасибо, Деймиан.

Он был хорошим мальчиком, а охранять ее ему было скучно и утомительно.

— Так пойдем в церковь? — спросил он.

— Да.

Спустя некоторое время Бренна уже опустилась на колени перед скамьей в храме и склонила голову. Охранник остался за дверями.

Украдкой она рассматривала стены церкви. Девушке было досадно, что ее с самого начала не привлекли к росписи церкви. Эту работу поручили мужчине, только потому, что он был мужчиной, а не более искусным художником. Если бы она смогла добраться до своих красок и кистей, то переписала бы все по-своему. Ни отца, ни мужа дома не было, так что никто не посмел бы ее остановить.

Шелестя сутаной, к ней подошел брат Гиффард. Как и положено монаху бенедиктинтского ордена, он был босиком.

Она подняла глаза, не желая смотреть на его огромные грязные ступни и неровно подстриженные ногти. Гиффард откинул капюшон сутаны, так что стала видна выбритая на затылке тонзура.

Брат Гиффард славился своей добротой и немного разболтанной походкой. Но именно это снискало ему любовь и место за столом во многих домах по всей Англии. Правда его манеры больше подходили какому-нибудь придворному шуту, чем монаху, и епископы из многих епархий открыто его презирали. Епископ Хамфри не единожды сажал его под арест, но брату Гиффарду каждый раз каким-то образом удавалось выйти на свободу.

— Бренна, дитя мое, я узнал, что произошло, и приехал, как только смог. — Он встал, опершись на высокую спинку церковной скамьи. От его внимания не ускользнули кандалы, сковавшие Бренну, и он бросил на нее сочувствующий взгляд. — Почему ты не последовала плану, который мы с тобой приняли, и не уехала?

Бренна подавила стон. Настоятельница монастыря ждала ее. На самом деле это она предложила девушке приехать. Она не только написала, что аббатство нуждается в ее искусстве, но и пообещала снабдить ее всем, что необходимо художнику для работы. Бренна познакомилась с матерью Изабеллой много лет назад, и с тех пор у них завязалась дружеская переписка.

— Я не могу освободиться от этих цепей. А золото потеряно?

— Увы… — начал брат Гиффард.

Но Бренна махнула рукой, чуть было не опрокинув стоявший рядом подсвечник со свечой.

— Прошлого не вернешь. Но мне нужна помощь.

Глаза брата Гиффарда блеснули. Для человека, отказавшегося от радостей жизни и обрекшего себя на нищету, у него была удивительная способность: нюх на золото.

— Что я могу сделать?

Она потрогала кандалы.

— Я просто схожу с ума от этих цепей, а муж рыщет по окрестностям, чтобы найти моего отца. Мне не разрешено ни говорить с сестрами, ни писать Натану. Я хотела попытаться поговорить с кузнецом, чтобы он сделал ключ, но меня караулят днем и ночью.

Гиффард похлопал ее по плечу.

— А ты не пробовала заняться живописью? Тебе это часто помогало успокоить душу.

— Мой муж запер все мои краски и кисти в сундук, — в отчаянии ответила она.

— Бедное мое дитя.

Бренна взглянула на массивную дверь церкви.

— А где отец Питер? — шепотом спросила она.

— Он поехал в город, наверняка чтобы поговорить с епископом Хамфри. У тебя есть какие-нибудь картины, которые ты можешь мне показать?

Этот старый развратник только что не облизнул губы в предвкушении.

Бренна огляделась. Они были одни, а если бы кто-нибудь неожиданно вошел, то в алькове она была не видна и могла бы быстро спрятать миниатюру… Но рисковать было опасно. Если бы их уличили в продаже запрещенных предметов искусства, их сожгли бы на костре как поклоняющихся дьяволу.

Но они были одни, а Деймиан наверняка останется за дверями церкви, и она достала миниатюру.

Монах жадно протянул к ней руку. Один угол был немного смазан, потому что ей пришлось быстро, спрятать картину, но в остальном автопортрет выглядел великолепно.

Подняв бровь, брат Гиффард оглядел картину критическим взглядом.

— Неплохо, — сказал он, и его глаза остановились на смелом изгибе ноги юной натурщицы.

— Как вы думаете, за нее дадут хорошую цену? — резко спросила она. Ее раздражало, что он так внимательно рассматривает ее работу, но ее уже давно это не смущало.

Он пожал плечами:

— Трудно сказать. Времена настали тяжелые. Покоритель следит за каждым нашим шагом. Люди боятся предлагать.

У Бренны появилась еще одна причина ненавидеть своего мужа.

— Возможно, если ты согласишься расстаться с двумя другими своими миниатюрами… «Любовницы короля…» — со значением сказал монах.

Она покачала головой. Чаще всего церковь и корона закрывали глаза на некоторые картины эротического содержания, но она была не настолько глупа, чтобы открыто провоцировать короля.

— Ладно, — монах сунул миниатюру под сутану и похлопал по ней. — Не печалься, дитя мое. Твои работы изысканны. Я найду покупателя на эту миниатюру, но для этого мне, возможно, придется поехать на север, подальше от греха.

— Как вы думаете, вырученных денег хватит, чтобы заплатить за место на корабле, отплывающем в Италию?

Гиффард задумался, но потом покачал головой:

— За одну эту — не хватит.

— Но вы сможете организовать мой отъезд?

— Это совершенно невозможно. Никакой капитан не согласится взять на борт жену Покорителя.

Жена. Это слово было почти синонимом слова «смерть». Оковы так стиснули ей грудь, что ей показалось, что даже стало трудно дышать.

— А вы можете передать письмо моему брату Натану?

Она достала запечатанный свиток, который уже давно приготовила, и протянула его монаху.

Он не схватил свиток так, как он сделал с миниатюрой.

— Это опасно.

— Прошу вас, брат Гиффард. У меня никого, кроме вас, нет.

— Если меня схватят, меня провозгласят предателем.

— А если не схватят и Натан приедет, я позабочусь о том, чтобы вас щедро вознаградили и везде с радостью принимали в Италии.

Это было пустое обещание, и они оба это знали. Она подползла к нему на коленях.

— Брат Гиффард, умоляю вас, вы должны мне помочь.

Он хмуро посмотрел на нее, но все же взял свиток.

— Я постараюсь сделать все, что смогу, но ничего не обещаю, дитя мое.

— Огромное спасибо, — сказала она, почувствовав облегчение. Теперь у нее, по крайней мере, есть шанс.

Глава 12

Дождь. Дождь. Все время льет дождь. Спустя месяц промокший и усталый Джеймс вернулся в замок Уинддроуз. Его настроение было еще отвратительнее, чем прилипшая к телу мокрая одежда. Он не поймал барона — черт бы его побрал! — но у него было слишком много обязанностей, чтобы продолжать поиски.

Утром он пошлет вместо себя Тейбриела, который обладая особым талантом находить то, что никто не мог найти. Им не повезло, что в тот момент, когда они начали поиски, Гейбриел был недоступен.

Как только он выполнит задание короля — найдет автора миниатюр «Любовницы короля» — и установит контроль над портом Уиндроуз, он позволит себе долгое морское путешествие.

Он соскучился по солнцу и свободе, по просторам морей и океанов. По соленому запаху морской воды и ощущению свежести от брызг на своем лице. А здесь долг и ответственность лежали тяжелым бременем на его плечах, и он просто задыхался.

В замке стояла мертвая тишина. Его не встречали слуги с зажженными факелами в руках. Дети с радостным визгом не бегали по лужам. Из труб не поднимался даже легкий дымок. В воздухе пахло дождем и сырой землей, а не свежеиспеченным хлебом или тушеным мясом.

Отсутствие приветствия было под стать его браку — такое же холодное и унылое. Как поле битвы наутро после боя.

Перед его воображением вставало лицо его бунтарки-жены, и он проклинал себя, что был таким дураком и связался с этой семьей. Надо было сразу отказаться выполнить волю короля, и тогда ему не пришлось бы иметь дело с этими обманщиками.

Он даже еще не осуществил своих брачных отношений, но в данный момент для этого слишком устал.

Сейчас ему нужны пылающий очаг и горячая еда. Наверное, именно это получает Годрик, когда возвращается к Мейрионе в их замок Уайтстоун. Он легко мог себе представить, как его невестка выбегает навстречу своему мужу под проливным дождем.

Он оглядел двор, уверяя себя при этом, что вовсе не ищет свою жену. Даже если он лишен теплой встречи, возможно, месяц — это достаточный срок для того, чтобы Бренна примирилась с замужеством. Сегодня ночью у него не будет ни терпения, ни склонности соблазнять ее ласковыми словечками. Союз надо осуществить формально, в ее чреве должен быть зачат младенец — его наследник. Тем самым Джеймс выполнит свой долг и сможет со спокойной совестью отправиться в море.

Подняв голову, он стал всматриваться в окна башен замка, надеясь увидеть лицо жены. Если она там, он выполнит свой долг еще до наступления утра.

Шпили башен были еле видны в темноте ночи. В небе был лишь тонкий серп луны, но и его частично застилали темные тучи, и ни одной звезды — все они были словно смыты безжалостным дождем.

Вдруг из-за стен замка донесся душераздирающий крик.

Джеймс быстро спешился, бросил поводья груму и, выхватив меч, побежал на крик. Он ворвался в замок, как всегда подстегиваемый ответственностью за то, чтобы ситуация должна быть исправлена.

Внизу лестницы, которая вела на галерею вокруг дома, собралась небольшая толпа.

Несколько человек, включая Гейбриела, которого он оставил за старшего, уже были там. Поодаль, взволнованно переговариваясь, стояли слуги.

Джеймс растолкал людей и увидел женщину с короткими кудрявыми рыжими волосами, лежащую на ступенях в неловкой позе. Бренна!

Над ней склонился Гейбриел, щупавший пульс.

— Проклятие, — пробурчал Джеймс.

Неужели его жена бросилась с лестницы, когда увидела, что он приехал? Неужели за этот месяц она так и не смирилась со своим замужеством?

Он склонился над ней, вдруг почувствовав вину за то, что оставил ее в кандалах. Впрочем, это длилось всего несколько секунд. Разве он забыл, что и его жена, и вся ее семья были для него реальной угрозой.

— Бренна?

Она лежала неподвижно с вывернутой назад рукой. На ней было некрасивое коричневое платье. Лоб был рассечен, но из-за грязи на лице он не мог определить, насколько серьезной была рана. Джеймс попытался вытереть ей лицо, но его рука была мокрой от дождя, и он только еще больше размазал грязь.

Он положил ей руку на грудь. Девушка не пошевелилась, но он почувствовал, что она дышит ровно. Потом проверил ее руки и ноги и удостоверился, что они не сломаны. Скорее всего она не пострадала, а просто потеряла сознание.

Он отвел прядь волос с ее лица, еще больше его испачкав, и попытался привести ее в чувство:

— Бренна! Очнись, девочка.

Ответа не последовало.

Черты ее лица не были напряжены. Она будто спала, и, несмотря на грязь, она напомнила ему невинное существо, совсем непохожее на ту женщину, которая выхватила из-за корсажа кинжал и ударила его. Однако лучше не обманываться.

— Где Деймиан? Почему моя жена оказалась одна? — набросился он на Гейбриела, поднимая Бренну на руки. Его плечо в том месте, куда она ударила его кинжалом, отозвалось болью, напомнив, что эта женщина не заслуживает сострадания.

— Когда я прибежал, — сказал Гейбриел, — она уже здесь лежала. Я знаю не больше твоего.

Из груди Бренны вырвался легкий стон. В свете свечей был отчетливо виден шрам на щеке.

Растолкав толпу, Джеймс понес ее в спальню.

— Что произошло? — спросил он у слуг.

Все сразу заговорили, высказывая каждый свою версию.

— Она упала.

— Я видел ее с каким-то человеком.

— Нельзя оставлять женщину одну в цепях.

— Ее толкнули, милорд, — сказала высокая худая женщина в мятом крестьянском платье.

Мечты о спокойном вечере рассеялись. Что бы ни происходило между ними, теперь он за нее отвечает. Он должен позаботиться о ней и расследовать, что случилось. Надо ее помыть, определить, насколько она пострадала, а потом решить, толкнули ли ее, когда она пыталась сбежать, или просто упала.

Гейбриел и другие люди Джеймса последовали за ним по лабиринту коридоров башни и вверх по лестнице, в комнату леди.

Деймиан спал под ее дверями. Не останавливаясь, Джеймс пнул мальчика в бок, вошел в комнату и положил жену на кровать.

Мальчик застонал, открыл глаза и обвел всех сонным взглядом.

Джеймс отдал приказание слугам принести ванну и воду. Потом достал из-под рубашки ключ от кандалов. Ему снова стало немного совестно, что она была связана так долго.

Он быстро снял кандалы и осмотрел кожу на запястьях. Она покраснела, но рука была цела и даже не поцарапана. Он потер кончики пальцев и увидел, как постепенно начали розоветь ногти.

Пальцы тоже были целы.

Руки не пострадали, по крайней мере от наручников.

Он бросил наручники на пол.

Планы на вечер окончательно рухнули. С момента его свадьбы вся его упорядоченная жизнь перевернулась вверх дном из-за тягостных событий, следовавших одно задругам.

Он оглядел комнату, пытаясь решить, с чего начать, чтобы взять ситуацию под контроль.

Слуги быстро наполнили ванну горячей водой, Деймиан сидел у двери, потирая то место на боку, куда ударил сапог.

— Деймиан! Где ты был? Почему моя жена осталась без присмотра?

Мальчик все еще сонно моргал. Джеймс подошел к нему и, схватив его за шиворот, поднял на ноги.

— Я спросил, где, черт побери, ты был?

— Я был здесь, — мальчик задрожал, увидев лежащую на кровати Бренну. — О Господи!

— Тебе было велено охранять ее!

— Н-но я был здесь!

У Джеймса появилось желание вырвать усы мальчика волосок за волоском, но он лишь дернул за них и отпустил мальчика.

— Если бы ты не был братом Мейрионы… — прорычал он.

— Но я ее брат! — Мальчик отчаянно затряс головой.

— Ты все равно заслуживаешь хорошей взбучки.

Но, верный своему характеру, Деймиан отвесил вычурный поклон.

— Милорд, покорно прошу прощения, если я что-нибудь сделал не так. Но хозяйка была так ко мне добра, что я готов дать на отсечение правую руку, чтобы спасти ее.

Джеймс сердито взглянул на мальчика:

— Я не хочу отрубать тебе руку. Я просто хочу, чтобы ты выполнял приказы.

— Но, милорд, я был здесь… весь вечер… лежал под самой дверью. А до этого я ходил с вашей супругой по дому, как вы велели. Я не покидал своего поста… ни за что не покинул бы его. — Он ударил себя в грудь кулаком.

Прежде чем Джеймс успел отругать Деймиана так, как он этого заслуживал, он услышал, как застонала Бренна.

В одно мгновение оба уже были возле кровати. Бренна сидела с широко открытыми глазами и выглядела, как никогда, здоровой, а не слабой, как он ожидал. Волосы цвета рассветного неба вились вокруг ее головы подобно туманному рыжему облаку. А грязь на лице делала ее похожей на какую-то принцессу преступного мира.

Она дрожала от негодования.

Деймиан опустился перед ней на колени.

— Простите меня, миледи.

— Это не его вина, — решительно заявила Бренна, глядя на мужа. Голос был громким и сильным, будто она только что не лежала на лестнице без сознания. — Это вы виноваты, что оставили меня закованной в цепи на целый месяц.

Слова Бренны не на шутку разозлили Джеймса. Неужели он только что пожалел ее? Неужели ему могло прийти в голову, что она невинна, что она, возможно, пострадала?

Не сделала ли она все специально?

— Да, я был дураком, но не потому, что оставил такую бандитку, как ты, в кандалах. Почему ты была без своего охранника?

Она соскочила с кровати, чуть не оступившись на валявшихся на полу кандалах, и погромила ему кулаком.

— Может быть, я устала оттого, что за мной весь день кто-то ходит, будто того, что я в цепях, недостаточно!

В комнате стало тихо. Слуги перестали наливать воду в ванну и уставились на свою хозяйку. Ее волосы были в ужасном беспорядке, короткие пряди торчали в разные стороны, лицо было в грязи, поношенное платье было не только в пятнах от краски, но грязным и мятым.

Но в своем негодовании она выглядела… величественно. Глаза сверкали так, будто она могла всех их сжечь одним своим взглядом. Она стояла возле кровати, гордо расправив плечи.

Потом подошла к Джеймсу и ткнула его кулаком в грудь.

— Неужели вам не стыдно так со мной обращаться? Я не могла даже искупаться! Я грязная. Отвратительно!

Его губы задрожали в еле сдерживаемой улыбке. Только женщина может рассуждать о том, что ей надо искупаться, когда вся округа кишмя кишит мятежниками.

— Ну так иди купайся, — сказал он, подталкивая ее к ванне.

Она указала на дверь королевским жестом, будто позабыв, что всего несколько минут назад была в наручниках, словно рабыня.

— Убирайтесь, — приказала она слугам, глазевшим на нее с раскрытыми ртами. — Убирайтесь все и сейчас же!

Ее смелость вызвала у него раздражение. Он стоял не шевелясь, скрестив руки на груди.

Слуги стали по одному выходить. Деймиан отвесил несколько низких поклонов и тоже вышел, пятясь назад, как это принято делать в присутствии королевской особы.

Джеймс подавил желание отругать мальчика. Было ясно, что не он виноват в том, что Бренна спокойно разгуливала по дому. Она, несомненно, также одурачила Деймиана, как и его самого.

Дверь с шумом захлопнулась, и они остались одни.

Она топнула ногой:

— Я сказала — все!

— Нет. Если ты хочешь искупаться, будешь это делать при мне.

Ее глаза сверкнули.

— Ничего подобного. Вы отвратительный монстр. Убирайтесь, или я опять ударю вас, сукин сын.

Он подошел к ней и сгреб в охапку. Она уже не один раз пробила брешь в его гордости. С него хватит. Сегодня здесь будет только один хозяин.

Она извивалась, пытаясь освободиться, но все ее усилия были напрасны.

— Отпустите меня!

— Как скажешь, — ответил он и чуть ли не бросил ее в ванну, так что она ушла под воду с головой. Вода намочила его рубашку и разлилась по полу.

Она вынырнула, отдуваясь. Ее кожа покрылась красными пятнами, и стал отчетливо виден шрам на щеке.

— Придурок! Скотина!

Капли стекали с ее волос, а вода помутнела от грязи.

Чувство вины вдруг обрушилось на Джеймса. Он вспомнил, как однажды в прошлом его отец запер его в каморке на семь долгих дней за то, что он зарылся в учебники, вместо того чтобы упражняться с мечом. Он был напуган и думал, что умрет. Поэтому, когда дверь каморки, наконец, открылась, он в ярости набросился на первого же человека, которого увидел. А это была Молли, старая женщина, которая часто подкармливала его сладостями, пока он занимался. Он толкнул ее, и она упала, оцарапав локти и колени и сломав палец.

Сейчас он увидел себя в Бренне.

Пока он гонялся за ее отцом, она была в цепях. Слуги пялились на нее и презирали, а она даже не знала, когда он вернется. Он даже не открыл сундук с красками и кистями и запретил ей общаться со своими сестрами.

— Бренна.

Она не пыталась встать, хотя он видел, что она не хочет оставаться в воде.

— Я не думал, что задержусь так надолго, — сказал он.

При этих словах она с силой ударила руками по краю ванны. Было похоже, что она вот-вот закричит.

— Успокойся, девочка.

— Успокоиться?

Он потер шею. Сколько бы ему ни хотелось испытывать к ней жалость, он не мог позволить ей взять над ним верх. Его людям необходим лидер, а не человек, которого может обвести вокруг пальца женщина.

— Купайся, жена, или я сам тебя искупаю.

Она бросила на него злой взгляд, но начала развязывать тесемки платья, а потом с размаху швырнула его прямо ему в лицо. В нос ему ударила вонь. Он бросил мокрое платье на пол рядом с кандалами. Жест Бренны все же больше развеселил его, чем вызвал раздражение.

Не спуская с него гневного взгляда, она быстро намылилась. Она терла себя мочалкой с таким остервенением, будто хотела смыть с себя всю грязь прошедшего месяца.

При всем при этом было видно, что ее ничуть не смущает и не унижает то, что он видит ее голой. Это его заворожило. Его опыт общения со знатными женщинами подсказывал, что они были глупы и слишком заботились о модной одежде. А Бренна, как он понял, никогда не была скромницей — ни тогда, когда она купала его в ночь их свадьбы, ни когда они заключали эту несчастную сделку.

— Ты девственница? — потребовал он ответа.

Она замерла с мочалкой в руке.

— У меня были десятки любовников, — издевательским тоном ответила она. — Можете рассказать об этом священнику, и вам не составит труда расторгнуть наш брак.

Он посмотрел на нее испытующим взглядом. Смелое заявление девушки, рассчитанное на то, чтобы пробудить в нем завоевателя, уязвить его самолюбие, было ложью. Она лжет. Наверняка лжет.

Бренна продолжала тереть свое тело, притом еще более энергично. Кожа вокруг запястий и щиколоток, покраснела, очевидно, от щелочного мыла. Нагнувшись, он вырвал у нее мочалку:

— Прекрати, Бренна, прежде чем сдерешь с себя кожу.

Она приподнялась из воды и протянула руку за мочалкой:

— Отдайте!

— Отдам, если ты перестанешь так яростно себя тереть.

— Больше не буду. Отдайте.

— Хватит воевать со мной, девочка. Ты не сможешь победить. Тебе может быть легко или тяжело, но в любом случае этот вечер может кончиться только одним, и это не будет расторжение брака.

С минуту они молча смотрели друг на друга. Потом она опустилась в воду и стала барабанить пальцами по краю ванны.

Джеймс встал на колени сзади и взял ее руки выше локтя. Она непредсказуема, и ему лучше быть настороже, но он был твердо намерен, так или иначе, покорить ее.

Бренна напряглась, но не стала сопротивляться, когда он начал намыливать ее плечи. Вот и хорошо, подумал он. По крайней мере, она уже не пытается противостоять ему физически.

Джеймс понюхал мыло. Оно было плохого качества, с резким запахом и совсем не годилось для знатной женщины. Он положил мыло на пол и решил, что будет мыть ее одними руками.

Его пальцы заскользили по ее шее и вниз по позвоночнику.

— Расслабься, девочка. Хотя бы сейчас доверься мне.

Глава 13

Довериться ему! Как бы не так. Бренна просто кипела от ярости, пока пальцы Монтгомери двигались вниз по ее позвоночнику. Она выскочила бы из ванны и набросилась бы на него, если бы только это помогло.

Но он был слишком большой и сильный. В общем — мужчина.

Муж навис над ней, и его огромное тело с широкой грудью и длинными мускулистыми ногами заслонило все, что было в комнате.

Бренна соскользнула пониже в воду и положила голову на край ванны. Ее раздражало, что приходилось подчиняться его воле. Она планировала изложить свою точку зрения с известной долей достоинства, а вместо этого напала на него, как дикий зверь. Но весь прошедший месяц она с каждым днем все больше боялась, что так и проживет остаток своих дней в этих цепях — грязная, измученная и беспомощная.

Когда он провел своими огромными руками по ее плечам, Брекну охватило отчаяние. Она ненавидела себя за то, что эти прикосновения были ей приятны. Мозоли на кончиках его пальцев царапали ей кожу, но они словно отчищали ее от грязи. Неужели она так низко пала, что ей приятны прикосновения врага?

Он сказал, что у этого вечера может быть лишь одно окончание. Скорее всего, как только она будет вымыта, он набросится на нее и осуществит их брачные отношения, закончив то, что он начал несколько недель тому назад.

Как она его ненавидит! Ненавидит!

Поклявшись себе, что встретит свою судьбу достойно, Бренна начала представлять себе, какой будет ее жизнь в монастыре в Италии, когда ей удастся сбежать.

— Мне очень жаль, девочка. Правда, жаль.

Негодяй. Лгун.

Но он не торопился с мытьем, как она предполагала. Он неторопливо тер ее спину и плечи снова и снова, и она начала понемногу расслабляться.

— Я знаю, что ты мне не веришь, но я не собирался отсутствовать так долго и оставлять тебя в кандалах. Дождями смыло два моста, так что нам пришлось ехать в объезд дальней дорогой. Мы два раза попадали в засаду. Потом две лошади, поскользнувшись на раскисшей дороге, сломали ноги, так что нам пришлось идти пешком, пока нам не удалось нанять новых лошадей. Я послал домой человека, которому дал ключ от цепей, но позже мы нашли его на дороге мертвым.

Она не поверила ему, но все же его слова были как бальзам на сердце.

— Прости меня, Бренна, — он поцеловал ее в плечо, уколов отросшей щетиной.

Он не побрился. Это о чем-то говорило. Все в этом человеке всегда было идеально — от складок на одежде до безупречного блеска сапог. А сейчас он вернулся и был таким же грязным к неопрятным, какой чувствовала себя она.

— Мне очень жаль, Бренна, — бормотал он, касаясь губами ее плеча.

Он массировал ее руки и ноги, медленными движениями протер складки между пальцами. Несмотря на то, что она была голой, он ни разу не дотронулся до ее плоти. Его пальцы оставались на спине и руках.

Мало-помалу Бренна начала чувствовать, что поддается его чарам. Он продолжал шептать ласковые слова у самого ее лица и шеи, и от его дыхания начинало покалывать кожу. Она уже не могла думать ни о чем другом, как только о том, что он рядом. Он взял ее руку и стал осыпать короткими поцелуями запястье в том месте, где были наручники. Кожа уже не была красной и не чесалась.

Бренна почувствовала, что тело полностью расслабилось.

Она села, не желая ощущать эти чувственные прикосновения, тем более — наслаждаться ими. Этот человек принес ей слишком много горя. На какое-то мгновение Бренне захотелось, чтобы ее спина была в шрамах от кнута, чтобы запястья и щиколотки были воспаленными от цепей, — для того чтобы доказать, какой он ужасный и злобный.

Но она знала, что ничего этого не было. Она была грязной, и больше ничего.

Монтгомери наклонился над ванной и, опустив руки в воду и, просунув их ей под спину и колени, без всяких усилий поднял из ванны. Вода намочила его рубашку, а она вдруг почувствовала себя незащищенной от того, что она голая, а он одет.

Бренна напряглась, но потом заставила себя расслабиться. Мужчина, который так долго ее массировал и снизошел до того, чтобы объяснить, а потом и извиниться за свое долгое отсутствие, не может причинить ей вред, каким бы большим и сильным он ни был.

Джеймс понес ее к кровати и, раздвинув полог, положил на постель. При мысли о том, что ее ждет, у Бренны засосало под ложечкой. Предвкушение боролось со страхом. Вдруг будет больно? Ведь его плоть огромна. Бренна сглотнула.

— О нашей сделке…

— Наша сделка остается в силе, и ты все еще моя. Воспоминание о том, как ты лежала, перегнувшись, на моей руке с задранной юбкой грело меня весь этот месяц.

А у нее его слова вызвали воспоминание о том, что она чувствовала, когда он проводил пальцами вниз по ее спине и между ягодицами. От этого воспоминания у нее запылали щеки.

— Я вижу, что ты меня хочешь, — продолжал он.

Она вздрогнула.

— Сейчас я вас не хочу, — пролепетала она, но жар, вспыхнувший в самой глубине женского естества, говорил о другом.

— Хм… Лежи спокойно.

Неспешными движениями он снял с себя рубашку.

Бренна наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц. Несмотря на то, что она сердилась, красота его тела завораживала ее. Плечи были широкими и загорелыми, и было видно, как под кожей играют мускулы.

Он потянулся с явным желанием показать свое тело в его полной красе. Это выглядело вульгарно. Бесстыдно. Великолепно.

Он был прекрасен и знал об этом. Наглец. Она попыталась отвернуться, но почему-то не смогла заставить себя сделать это. Она чуть было не застонала, когда он не спеша начал развязывать тесемки бриджей. Джеймс наблюдал за ней с невозмутимостью змея, свернувшегося клубком, но готового напасть в любую минуту. Ах, если бы она вела себя по-умному и не выдала своего восхищения его большим мускулистым телом, когда мыла его несколько недель назад! Его теперешняя, хорошо рассчитанная атака на ее чувства была нечестной. Несправедливой.

Все так же медленно он развязал тесемки и снял с себя остатки одежды.

У нее пересохло во рту.

Его плоть все еще была расслаблена.

Линии его тела были такими же четками, как на какой-нибудь картине. Сплошные мускулы. Округлые ягодицы. Длинные, очень длинные ноги. Изгиб бедер был так хорошо вылеплен, что привел бы в восторг профессионального скульптора.

Потрясающе.

Как в таком прекрасном, идеальном теле может быть столько зла?

Он перешагнул через край ванны и опустился в воду.

Она кляла себя за то, что смотрит на него, но казалось, что ее глаза по собственной воле следят за каждым его движением.

Он начал медленно лить воду себе на плечи, словно был купцом, выставляющим на обозрение свой товар, «Вам нравится то, что вы видите? Разве эти мускулы не прекрасны? А как насчет этой руки?»

Он словно проверял, сказала ли Бренна правду, заявив, что не хочет его.

Вот ужас!

А он продолжал водить мочалкой по груди и животу.

Как же ей противостоять такой красоте?

На мгновение она вспомнила, что чувствовала, когда купала его, и ее окатила волна жара. Ей захотелось встать с постели и провести пальцем по всем ручейкам, стекавшим по его телу.

Она зажмурилась, подавляя эту сумасшедшую мысль. Она пленница. Он не был ее возлюбленным.

— Смотри на меня, — тихим голосом скомандовал Джеймс.

Бренна сглотнула, открыла глаза… и чуть было не упала с кровати.

Он стоял возле нее. Вода стекала ручьями с его торса. В руках у него был кинжал, которым она пыталась его убить.

Она вскрикнула и, содрогнувшись, отпрянула в слабой попытке защититься.

— 3-зачем вам кинжал? Я не собиралась сопротивляться, — Бренна пришла в ужас, сознавая, что говорит правду. Но еще больший ужас охватил ее, когда она поняла, что если он намерен перерезать ей горло, она полностью в его власти.

— Успокойся, девочка, — сказал он, протягивая ей кинжал. — Я хочу, чтобы ты меня побрила. Нам нужны новые воспоминания, связанные с этим кинжалом.

Бренна взяла кинжал и сползла с кровати, предварительно обмотавшись простыней в качестве временной одежды. Клинок блеснул в свете очага, и она поняла, что он его наточил. Рукоятка была теплой. Что, если попытаться снова ударить его этим кинжалом? Или перерезать ему горло?

Пальцы сжались вокруг рукоятки.

Джеймс взял ее за запястья.

— Хорошенько подумай, прежде чем что-то сделать, — сказал он, словно читая ее мысли.

Он навис над ней так, что ей пришлось откинуть назад голову и посмотреть ему в лицо.

Он напряженно следил за ней, его голубые глаза блестели, как сапфиры. Отпустив ее, он указал на мыло и табуретку возле стола:

— А теперь брей меня.

Приказ разозлил ее. Если она будет его брить, вместо того чтобы заколоть, это лишь докажет, что она находится в полной его власти. Ей следует хотя бы попытаться избавиться от него.

Повернувшись к ней спиной, Джеймс направился к столу. Высокомерный негодяй! Он считает ее такой ничтожный, что ему даже не надо на нее оглядываться — она и так побежит за ним, как собачонка.

Бренна провела по лезвию, захватив его кончик между большим и указательным пальцами. Раньше она ударила его ножом вместо того, чтобы метнуть его ему в спину. А теперь он как раз стоит к ней спиной — как отличная мишень. И на этот раз кинжал хорошо наточен.

Она может его убить.

Он извинился. Эта неожиданная мысль поразила ее. «Я упала на лестнице, а он поднял меня и принес сюда. Он искупал меня».

Монстр такого бы не сделал.

«Но он бросил меня здесь на целый месяц — грязную и напуганную», — подсказывал ей разум.

«Он искупал меня».

— Бренна?

Она вернулась к реальности и была рада, что он отвлек ее от страшных мыслей.

Монтгомери сидел у ее стола, закинув ногу на ногу, в позе, достойной того, чтобы быть запечатленным на полотне.

Воин, муж, человек — да. А не монстр, которого требовалось убить.

Она не может его убить.

Если бы у нее хватило духу убить себя вместо него. Но, увы! Хотелось жить. Даже если это означало, что придется подтвердить их брачные отношения.

Она оглядела его с головы до ног. Остановив взгляд на его мужской плоти, слегка улыбнулась. На своих картинах она изображала ее неправильно. Но в будущем…

— Мне бы хотелось продолжить заниматься живописью, — неожиданно произнесла она. — Наша сделка предусматривала, что я смогу это делать.

Он провел рукой по отросшей щетине на подбородке.

— Мы говорили о том, что ты меня побреешь.

— Нет, мы говорили о том, попытаюсь ли я снова ударить вас кинжалом, и о том, сможете ли вы меня насиловать, не надевая кандалы.

Бренна размахивала кинжалом в такт своим словам, но ее пальцы уже не сжимали рукоятку.

Джеймс хлопнул себя по бедру и рассмеялся:

— Какая у вас отличная память, миледи. А каково ваше решение?

— Я хочу писать. Я хочу, чтобы вы открыли этот чертов сундук и позволили мне заниматься своим любимым делом. Я не смогу вынести этот брак и вообще свою судьбу без своего искусства.

— Еще одна сделка, миледи?

— Мы их заключили уже достаточно, — резко бросила она. — Меня на целый месяц заковали в цепи, словно зверя, и если вы намерены и дальше держать меня таким же образом, я хочу, чтобы этот проклятый сундук был открыт.

Интересно, будет ли она более убедительна, если приставит кинжал к своему горлу, но почему-то была уверена, что он поймет, что это блеф.

Джеймс встал, достал из кошелька ключ и отпер сундук.

Первым желанием Бренны было броситься к сундуку и начать перебирать краски и кисти. И в то же время ей было досадно, что он с одинаковой легкостью может доставить и удовольствие, и боль. Но она была одержима живописью, и невозможность заниматься любимым делом раздражала ее больше, чем цепи и невозможность помыться.

Он стоял, широко расставив ноги. Если он и был в какой-то степени обеспокоен тем, что стоит перед ней совершенно голый, по нему это не было видно.

— А поцелуй взамен красок, миледи?

— Поцелуй? — фыркнула ока презрительно. — Вы и так обязаны мне за краски.

— Верно. Но побег твоего отца немного изменил нашу сделку, поэтому я настаиваю на поцелуе.

Поцелуй — это так легко, подумала она. Особенно в свете того, что совсем скоро произойдет. Расправив плечи, Бренна подошла к нему, сжимая в одной руке кинжал, а другой придерживая простыню.

Он не пошевелился, чтобы схватить ее, но было заметно, как напряглись его плечи. В остальном он мог показаться расслабленным, но она не сомневалась, что он был готов наброситься на нее при любом неловком движении.

Бренна встала на цыпочки, обняла его рукой за шею и приблизила к нему лицо. Она колебалась всего мгновение, а потом прикоснулась губами к его рту.

Муж обнял ее — не пугая, не лишая свободы, а просто… обнял. И это было… приятно.

Когда она оторвала губы и отступила назад, он не пытался ее удержать, а просто улыбнулся своей мальчишеской улыбкой. Стали видны его заходившие друг на друга передние зубы и ямочка на подбородке, и на миг могло показаться, что перед ней греческий бог, а не завоеватель.

Она глубоко вдохнула, отказываясь признавать охвативший ее трепет. Его плоть оказалась прижатой к ее животу, и было ясно, что он совсем не так безразличен к ее поцелую, как казалось сначала.

Ей стало неловко от внезапно наступившей тишины, и она подняла l'occhio del diavolo.

Джеймс схватил ее руку таким молниеносным движением, что она вздрогнула. Было ясно, что недоверие друг к другу слишком велико.

— Я… я хотела спросить лишь о бритье, — запинаясь, сказала она, устыдившись, что не подумала о кинжале.

Джеймс посмотрел на нее таким испытующим взглядом, что ей показалось, что этот взгляд проник прямо под тонкую ткань простыни, в которую она была завернута.

Он кивнул и провел пальцем по ее подбородку.

— Сначала сними простыню.

Это было наказание за поднятый кинжал? Она развязала узел и позволила простыне упасть на пол.

— Я не собиралась причинять вам вред, — пробормотала она. — Если бы хотела, я бы сделала так.

Быстро повернувшись, она взяла пальцами за конец l'occhio del diavolo, отвела назад руку и метнула кинжал. С глухим стуком он вонзился в столбик кровати.

Он был поражен.

Эта маленькая победа принесла ей огромное удовлетворение.

— Если бы я хотела убить вас, я могла бы это сделать, когда вы стояли ко мне спиной.

Джеймс поднял бровь:

— Ты не перестаешь удивлять меня, пленница-жена.

Глава 14

Бренна нагрела воду в котелке, висевшем над огнем в камине, положила на край стола l'occhio del diavolo, мыло и махровую рукавицу — все, что было нужно для бритья. В ее душе бушевали противоречивые эмоции. С одной стороны, она привыкла ходить по своей комнате голой, но с другой — ее смущало то, что Монтгомери провожал взглядом каждое ее движение.

Когда все было готово, Бренна встала перед ним и, намочив в горячей воде рукавицу, намылила его бороду. Ощущения были необычными. Его кожа была совсем не похожа на ее собственную. Мужская. И такая интересная.

Она осторожно провела лезвием кинжала по его щеке, а потом опустила его в воду.

— Как вы поняли, что я не ударю вас кинжалом?

Он улыбнулся одними глазами:

— Я не знал. Но, по-моему, ты достаточно умна, чтобы понять, что снова пытаться меня убить не самое разумное.

Она провела лезвием вниз по его шее.

— Может быть, я просто хотела подойти поближе.

— Бренна, дорогая, ты не убийца, а я мог бы убить тебя одним ударом, даже если бы у меня в горле торчал кинжал.

Его слова потрясли ее. Она поняла, что это была правда. Так оно и было бы. Сила, исходившая от него, и завораживала ее, и пугала. Бренна чувствовала себя мотыльком, крылышки которого были обожжены свечой.

Закончив брить его, она провела пальцами по его щеке, чтобы проверить, хорошо ли он был выбрит. Баки были так же коротко подбриты, как в день их свадьбы, и когда он одобрительно кивнул, чувство гордости переполнило ее.

Муж протянул к ней руки и усадил к себе на колени. Бренна не воспротивилась, а он провел пальцем сначала по ее шее и между грудями, а потом стал описывать круги вокруг пупка.

Ее обдало жаром. Как бы она ни хотела притвориться, что он на нее не действует, у нее ничего не получалось.

Она непроизвольно закрыла глаза и позволила его рукам свободно блуждать по ее телу.

Но ведь он ее муж. Это наверняка умаляет ее вину, и то, что она наслаждается его прикосновениями, не является предательством. Все же надо сердиться на него.

Его руки продолжали двигаться по ее телу. У нее было такое чувство, будто они парят в воздухе.

— Моя прелестная леди, — прошептал он ей в ухо.

Прелестная? Она задержала дыхание. Может, он всех своих возлюбленных так называет?

— Позволь мне посмотреть на тебя.

Он опустил ее спиной себе на руку и медленно провел пальцем от горла до пупка, а потом ниже.

Как бы она этого ни хотела, сил сопротивляться у нее не было.

Ее бедра как-то сами по себе приподнялись навстречу его прикосновению. Она хотела… просто умирала от желания, чтобы он дотронулся до спрятавшихся в завитках волос влажных лепестков у нее между ног.

А он вдруг встал и усадил Бренну на стол лицом к себе. Потом раздвинул ей колени и наклонился, так что его лицо оказалось напротив ее естества.

Она знала, что ее лицо стало такого же цвета, как ее волосы. Она много раз смотрела на себя в зеркало, когда писала на продажу свои портреты в обнаженном виде. И теперь знала, что он видит: завитки рыжих волос, розовые лепестки со слетка волнистыми, как у розы, краями, а между ними чувствительный бугорок— жемчужина женского естества.

Но картины — это картины, и когда она их создавала, у нее межу ног никогда не было так жарко и мокро. А сейчас на все это смотрит мужчина, этот великолепный завоеватель.

— Раздвинь ноги, дорогая.

Он запустил пальцы в рыжие завитки, и она вздрогнула, едва не поддавшись желанию лечь спиной на стол.

Ей было так жарко, будто внутри у нее горела печка.

Раздвинув розовые лепестки, он лизнул сначала один, потом другой. Она застонала. Неудивительно, что служанки говорили о совокуплении как о наслаждении. Отдавшись ощущениям, она закрыла глаза, откинулась назад и раздвинула бедра.

Но Джеймс вдруг дотронулся до ее локтя, и она приоткрыла глаза.

Он держал в руке l'occhio del diavolo!

— Тихо, Бренна. Я не сделаю тебе больно. Я хочу, чтобы ты увидела, как ты прекрасна.

Он говорил тихо и улыбался, а его глаза горели. Он намылил рыжие завитки.

Она нахмурилась, пытаясь догадаться, что он собирается делать. Следует ли ей сопротивляться или смириться?

А он взял кинжал и, немного оттянув кожу, сбрил клочок волос на лобке.

Бренна вскрикнула и моментально сдвинула ноги, сжав бедрами его руку.

— Какого черта вы делаете?

Он усмехнулся:

— Я же сказал, что нам нужны новые воспоминания, связанные с этим кинжалом.

Бренна нахмурилась. Может, ей вскочить и бежать вон из комнаты?

— Но вы не можете меня брить!

— Почему? Ты же меня побрила.

— Это совсем другое.

Не сводя с нее глаз, он дотронулся пальцем до чувствительного бугорка.

Она вздрогнула и задрожала.

Искуситель широко улыбнулся, показав во всей красе свои два передних зуба.

— Откройтесь мне, миледи. Клянусь всем, что есть на свете святого, тебе не будет больно. Тебе нечего бояться.

Ничего, кроме собственной реакции.

— Как такой негодяй, как вы, может клясться всем святым на свете? Что вы об этом знаете? — возразила она.

Нагнувшись, он поцеловал ее в то место, где сходились ее бедра, и просунул туда язык.

— Мне кое-что известно о том, чему поклоняются у этого алтаря, — заверил он.

Бренну внезапно пронзило такое желание, что из ее груди вырвался громкий стон.

Она опять раздвинула ноги.

Лезвие царапало кожу, которая горела. Побритые места стали такими чувствительными, что казалось, можно разлететься на куски от одного его прикосновения.

Он продолжал брить ее, а она боялась пошевелиться. Где-то глубоко еще гнездился страх, но адский огонь желания сжигал его напрочь. Лезвие было острым и холодным, но движения были уверенными и умелыми. Ни одного пореза.

Джеймс посмотрел на свою работу взглядом художника, завершившего свое творение. Стоя на коленях между ее ног, он удерживал бедра Бренны своими широкими плечами.

Ее жемчужина трепетала, но он к ней не прикасался, поэтому она приподняла бедра, будто приглашая его. Но он даже не обратил на это внимания, а лишь продолжил свою работу, освобождая ее естество от всего того, что мешало его взгляду.

А она еще никогда в жизни не чувствовала себя такой уязвимой — словно выставленной напоказ — и в то же время такой защищенной.

Он, очевидно, точно знал, что делает. Острое чувство ревности вдруг пронзило ее — неужели какая-то другая женщина наслаждалась таким пристальным вниманием?

Закончив работу, Джеймс посмотрел на нее так, будто она была не Бренна, дочь мятежника со шрамом на лице, а Венера, богиня любви.

Потом он смыл мыло и вытер выбритое место.

Он встал и понес ее на кровать. Она уже больше не боялась того, что произойдет между ними, она обняла его за шею и отдалась на волю его прикосновений. Мужчина, который с такой уверенностью держит лезвие, наверняка может контролировать свою плоть и не причинит ей вреда.

— В первый раз тебе может быть немного больно, дорогая, — прошептал он ей на ухо, опустив на кровать. — Не сильно, и я не пошевелюсь до тех пор, пока ты не будешь готова.

Бренна уже чувствовала себя готовой, но ничего не сказала.

Его рука скользнула по ее телу от шеи до живота. Сердце затрепетало, но ей хотелось еще большего. Хотелось, чтобы он дотронулся до кожи на лобке, почувствовать, как его мозолистые пальцы раздвигают нежные лепестки ее естества и касаются той жемчужины желания, которая уже дрожала и горела.

Она немного поменяла положение бедер, пытаясь направить его руку. Он сдвинул руку ниже, но недостаточно.

Она повторила движение, и его рука опустилась еще на один дюйм.

Она не понимала, что происходит.

— Милорд, прошу вас…

Он нагнулся и поцеловал ее в губы. Потом его язык проник внутрь рта. То, что она ощутила, полностью лишило ее разума. Она выгнула спину, он просунул пальцы между складками кожи. Она выдохнула и опустилась на матрас.

— Ты такая влажная и скользкая, — прошептал Джеймс, устраиваясь сверху.

Бренна почувствовала, что его плоть готова войти в нее, и, раздвинув ноги, приподняла бедра навстречу ему.

Он вошел в нее медленно и осторожно, потом остановился и, поцеловав ее в лоб, спросил:

— Все в порядке?

Ей хотелось растаять и вобрать его в себя целиком. Она приготовилась к боли, а ее не было, Она просто немного напряглась.

— Все чудесно, — выдохнула она. В се картинах, поняла она, отсутствовал элемент страсти. В своих будущих работах она исправит этот существенный недостаток.

Между тем он начал двигать бедрами, чтобы войти глубже. Она вскрикнула, но звук ее голоса потонул в его поцелуе.

— Теперь не будет ничего, кроме наслаждения, — пообещал он и, немного задержался в этом положении, чтобы дать ей привыкнуть.

Но она уже снова приподняла бедра. Она не желала, чтобы он останавливался. И он начал двигаться, то скользя внутрь, то выходя из нее, задавая ритм.

Она вздыхала, то опускала ноги, то поднимала, чтобы он коснулся того бугорка между бедер, где сосредоточилась вершина наслаждения.

Слабый внутренний голос ругал ее за то, что она получает удовольствие от этого действа, но незнакомые ощущения слишком захватили ее, чтобы она могла услышать предупреждение.

Завтра будет время обо всем подумать и проанализировать. А сейчас…

Она провела руками по его мускулистой спине.

«Мой».

«Весь мой».

Откинув назад голову, она полностью отдалась ощущению близости его тела. Поддавшись нараставшему внутри напряжению, она ускорила темп движений, но неожиданно ее тело содрогнулось, словно внутри произошел взрыв, и обмякло.

— Черт побери! — вырвалось у нее.

Он рассмеялся. Рассмеялся!

— Это что-то новенькое.

Закрыв глаза, Бренна попыталась спихнуть его с себя. Не тут-то было. Его грудь была словно непрошибаемая стена.

— Слезайте!

Как он посмел смеяться над ней? Ведь она только что отдалась ему. Негодяй. Варвар.

Уж лучше бы он ее изнасиловал, чем так унизил.

— Тихо, Бренна. Успокойся.

Она притихла, но по глазам было видно, какую обиду она испытывает.

— Я не знаю, как должна вести себя женщина во время совокупления, — сказала она, насупясь.

— Ты просто чудо. Я очень-очень тобой доволен. Можешь всегда кричать «черт побери!», и мне никогда не перестанет это нравиться. Договорились?

Он словно окатил ее ледяной, водой. Бренна угрюмо кивнула.

— Ты была девственницей, — подтвердил Джеймс. Она не могла объяснить, почему он так доволен собой. — Теперь ты моя.

Он поцеловал ее, возможно, желая убедить, что смеялся от восторга, который вызвала ее необычная реакция, а не потому, что хотел высмеять. Бренна вспомнила, что отец бил ее всякий раз, когда она произносила слово «черт».

Между тем Джеймс снова вошел в нее, но на этот раз не медленно и осторожно, а довольно грубым толчком. Его движения тоже были словно отчаянными — быстрыми и энергичными. Наконец он вскрикнул и в изнеможении повалился на нее.

Она обняла его за плечи и из чистого любопытства лизнула его кожу. Опьяненная запахом страсти, исходившим от солоноватой на вкус кожи, она закрыла глаза. Даже в самых смелых своих фантазиях она не могла себе представить, что это может быть так восхитительно.

Уставившись в потолок, она представила себе, как возьмет в руку кисть и запечатлеет все это на холсте.

Глава 15

Бренна проснулась от пульсирующей головной боли. В лицо ей светил неестественно яркий солнечный свет. У нее болело все: голова, плечи, спина.

Она чувствовала себя несчастной. Совершенно несчастной.

Прищурившись от яркого света, она увидела своего мужа, сидевшего возле окна у ее письменного стола. На нем были кожаные штаны, и больше ничего. Его широкая грудь и мощные бицепсы так ее заворожили, что ей захотелось немедленно взять в руки кисть.

Немного отросшие со дня, свадьбы волосы были в беспорядке, но он был чисто выбрит. Воспоминание о прошлом вечере заставило ее застонать и покраснеть. Выбрито было не только его лицо. Она подавила желание заглянуть под простыню, чтобы убедиться, что ей все это не приснилось.

Потом послышался звук: он, очевидно, точил l'occhio del diavolo о кожаный ремень.

Ее обдало жаром, когда она вспомнила, как этот нож скользил по ее лобку. Он… брил ее. Прикасался к ней. Доставлял ей невероятное наслаждение.

Сейчас его движения были плавными, рука уверенно держала рукоятку. Этой ночью он ласкал ее с такой же уверенностью. Он будто знал о какой-то тайной внутренней страсти, о которой она не имела ни малейшего представления.

У нее потеплело на душе, когда она вспомнила, что он извинился за то, что так долго держал пленницей. Что решил сам искупать ее, чтобы наверстать упущенное время. А главное — он вернул ей краски всего за один поцелуй. И это после того, как ее отец сбежал, и ему пришлось целый месяц мотаться чуть ли не по всей Англии.

Между ними осталось еще много чего, что следовало бы уладить, но, возможно, их брак, в конце концов, не будет таким уж неприятным.

Он на секунду остановился.

— Доброе утро.

Голубые глаза на загорелом лице были неотразимо прекрасны.

Она почувствовала, как у нее затвердели соски. Интересно, подумала она, что он сделает, если она откинет простыню и снова предложит ему себя? Будет ли он шокирован? Или ужаснется? А может быть, все повторится, как ночью, — он будет находить на ее теле тайные места и заставлять ее вздрагивать от восторга, когда он будет к ним прикасаться? Как поведет себя его изумительная плоть?

Размышляя об этих приятных вещах и намереваясь подойти к нему, она хотела встать с кровати, но… нога застряла, и раздался громкий лязг.

Она взглянула на ногу и увидела, что была прикована к кровати.

Проклятие! Все ее добрые чувства разлетелись на мелкие кусочки, как. Стекло под ударами молотка.

— Ты меня приковал? — вырвалось у нее.

— Разумеется, моя пленница-жена, — спокойно, ответил он, продолжая точить кинжал. — Сегодня мы так же не влюблены друг в друга, как и тогда, когда ты на меня напала и пыталась сбежать.

— Ты… ты… — она не находила слов. Ей хотелось кричать. Как он мог! После того, что между ними было. Она посмела подумать, что эта ночь что-то значила.

Какая же она наивная глупышка. Это у него были десятки возлюбленных, а не у нее.

У нее было сильное желание спрятать голову под простыню, но она удержалась от этого унизительного порыва и просто натянула простыню до самого подбородка.

Для него она была просто еще одной победой в постели. Он использовал свои умения любовника, чтобы подчинить ее своей воле.

И ему это удалось, будь он проклят! Как же ей было больно!

Хоть бы он ушел, чтобы она могла одеться и прикрыть свое нагое тело. Чтобы могла притвориться, что прошлой ночи никогда не было, что она не думала предлагать ему себя, как какая-нибудь влюбленная рабыня своему хозяину.

А еще притвориться, что простыня не царапает ее бритый лобок.

Она смотрела на него в упор, но он склонился над ремнем, продолжая методично водить по нему кинжалом. Он был совершенно спокоен. События прошлой ночи его, по-видимому, нисколько не волновали.

Надо было заколоть его. Почему она этого не сделала!

Ее раздражала собственная слабость. Она решила вести себя так, будто ничего не произошло, Будто звук скользящего по ремню кинжала не действует ей на нервы. Но ее жег стыд за то, что она могла подумать, что между ними может что-то измениться.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, оторвавшись от своего занятия.

«Уязвленной. Смущенной. Сбитой с толку».

— Отлично.

Она спрятала за ухо прядь волос и подняла подбородок. Он никогда не узнает, как всего несколько минут назад она хотела его. Она обязательно найдет способ освободиться от своей зависимости.

— Нет необходимости держать меня в кандалах, — бросила она.

— Между нами ничего не изменилось, — был ответ.

Несмотря на данное себе обещание вести себя так, будто ничего не случилось, его откровенное заявление было для нее ударом. Для него, возможно, ничего не изменилось, но она чувствовала, что он над ней просто надругался.

— С кем ты встречалась на галерее? — спросил он ровным голосом, но она заметила, как напряглись его плечи. Он был все так же начеку, как накануне вечером, когда она держала в руке l'occhio del diavolo.

— Ни с кем, — таким же тоном ответила она.

— Я нашел это на лестнице. — Он поднял со стола листок пергамента. Это был тот самый, который она дала брату Гиффарду для отправки Натану.

Проклятие!

Она потерла виски. Почему брат Гиффард не отправил письмо неделю назад, когда у него была такая возможность?

Видимо, брат Гиффард выронил его, когда они встречались прошлой ночью на галерее. Он сообщил ей, что получил немного золота за картину, которую она отдала ему раньше. Но этого количества не могло хватить на оплату ее пути по морю в Италию, и он намеревался получить еще какой-нибудь рисунок. Бренна как раз жаловалась монаху на своего мужа, который отнял у нее краски, когда Монтгомери въехал во двор замка. Бренне пришлось бегом возвращаться в свою комнату, прежде чем он увидел бы, что она без охраны и встречается с Гиффардом.

Когда она бежала по узкой лестнице, она споткнулась, упала и ударилась головой.

— Кому ты это хотела отдать, Бренна?

Сердце Бренны сжалось. Если она выдаст брата Гиффарда и его будут допрашивать, у нее не останется надежды уехать в Италию.

— Никому. Это письмо я написала давно в надежде передать его одной из сестер или кому-либо, кто будет в городе.

— Вот как. — Было непонятно, верит ли он ее объяснению или нет. — Почему с тобой не было Деймиана? Почему ты сказала, что это не его вина, когда я рассердился на него за то, что он заснул?

Она полюбила молодого охранника и его дурацкие усы, и ей хотелось защитить его, когда она увидела, как Монтгомери пнул его сапогом. Ведь это она тайком напоила его чаем с травами, чтобы он заснул, потому что она должна была встретиться с братом Гиффардом не в церкви, где они были бы одни, а в галерее.

Взгляд Монтгомери, казалось, проникал ей прямо в душу, словно пытаясь выведать все ее секреты.

— Бренна, — он приблизился к ней и провел пальцем по ее шее, — если у тебя появился любовник, я убью его.

— У меня нет любовника, и вы это прекрасно доказали вчера ночью.

В глазах Монтгомери появился странный блеск. Интересно, о чем он думает?

— Почему ты была в башне?

Она стала гладить простыню, задумавшись на мгновение о том, что ей сказать, а что — скрыть. Возможно, самое лучшее — это сказать правду.

— Мне надоело быть под надзором двадцать четыре часа в сутки, поэтому я напоила Деймиана отваром трав, чтобы он уснул.

— А где ты достала отвар?

— У меня бывают трудности со сном, милорд, — она намеренно говорила ровным голосом. — Моя сестра готовит его для меня.

— Которая из них?

— Адель…

— Ты с ней говорила?

— Нет…

— Это она была с тобой в башне?

От града этих вопросов у нее закружилась голова.

— Нет! Я уронила письмо, когда упала, торопясь вернуться в свою комнату.

— Почему ты бежала?

— Я хотела избавиться от Деймиана всего на короткое время, а когда я увидела, что вы вернулись, я запаниковала.

Это была почти правда, и она, затаив дыхание, молилась, чтобы он ей поверил.

Он кивнул в своей обычной педантичной манере. Она пошевелила ногой и спросила:

— Можно мне встать?

Прежде чем он успел ответить, кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — крикнул Монтгомери. Он встал, положил на стол кожаный ремень и заткнул за пояс l'occhio del diavolo. Было ясно, что он кого-то ждал.

В комнату вошла вереница слуг, груженных сундуками, а за ними низенький и толстый, средних лет торговец и круглолицая женщина.

Какого черта? Это еще какое-то наказание?

Толстяк снял шляпу и раскланялся. Он был одет в богато расшитый камзол и модные штаны.

— Мы приехали сразу, как только нам позволили дожди.

— Мы привезли самые лучшие наши шелка и бархат, — добавила женщина.

Она указала на один из сундуков, и слуга открыл его. Женщина достала отрез голубого бархата и поднесла его к свету.

— Лучше этого не найти даже в Париже или Италии, — заявил толстяк, гордо выпятив грудь. Монтгомери взглянул на Бренну:

— Что скажешь, жена?

Бренна смутилась, не зная, что ответить. Монтгомери жестом приказал открыть второй сундук и сказал:

— Этот человек — торговец тканями.

— Я это поняла, не дура, — с кислой миной бросила Бренна.

— Наша одежда отсырела и пришла в негодность, — сказал Джеймс, достав из сундука кусок зеленого шелка и обернув им руку.

Ей пришлось неделями носить нестиранную одежду, а он сейчас хочет показать, что заказал новую одежду только потому, что она немного намокла. Распускает хвост, как настоящий павлин! Она уже знала, какой он педант, когда дело касалось его одежды, — каждый стежок идеален, каждый шовчик прямой. Наверное, целая армия служанок каждое утро разглаживает горячими камнями все складочки на его одежде. Но такого она еще в жизни своей не видела.

— Что ты об этом думаешь? — спросил он, показывая кусок щелка, вышитый мелкими розочками.

— Прелестно, — с той же миной ответила она.

— Отлично. Что еще у вас есть? — спросил он у торговца, который то разворачивал, то сворачивал рулоны материи.

Вскоре комната была завалена разноцветными — красными, голубыми, зелеными — тканями, а также дорогими мехами — горностаем, лисами и норкой.

Бренна потерла виски. Зачем Монтгомери понадобилась новая одежда, было выше ее понимания. Даже после долгой дороги то, во что он был одет, было лучше того, что ей приходилось носить за последние семь лет.

Ее раздражало, что она не может встать и выйти из комнаты. То, что он позвал торговца в ее комнату, где она была прикована к кровати, было еще одним свидетельством его непомерного высокомерия и эгоизма.

А он доставал из сундуков рулоны тканей, откладывая в сторону одни и возвращая в сундук другие. Как обычно, его движения были размеренными и точными.

А уж, каким он оказался придирчивым! Она никогда не видела, чтобы мужчина так хорошо разбирался в тканях. Он указывал на изъяны, которые она наверняка не заметила бы. Какая глупость. Он еще хуже, чем Гвинет.

Она закрыла глаза, чтобы ничего не видеть. Поскорее бы они ушли.

— Значит, пятнадцать платьев, — услышала она голос Монтгомери. — С чехлами под них и сорочками. Для ежедневного ношения и парадные, в которых можно было бы быть представленной королеве.

Она открыла глаза.

— Платья?

Он обернулся к ней с такой скоростью, с которой мужчины учатся поворачиваться к врагу во время битвы.

Не обращая внимания на кандалы, она села в кровати.

— Так вы заказываете их для меня?

— Разумеется.

У нее захватило дух. У нее не было ни одного нового платья уже много лет. Пятнадцать? Это же неслыханное количество для одной женщины. Даже когда отец отобрал почти все, у нее было только пять платьев. Спохватившись, что сидит с раскрытым от удивления ртом, она быстро его закрыла и откинулась на подушки.

— Почему вы вдруг стали так милы со мной?

Он, видимо, не ожидал этого вопроса.

Не обращая внимания на присутствие посторонних, она погремела цепью.

— Для этого нет никакой причины. Сегодня мы так же не любим друг друга, как и раньше, — повторила она уже сказанное им.

Торговец и его жена переглянулись, а потом стали поспешно рыться в сундуках поменьше.

Монтгомери хотел что-то возразить, но женщина достала несколько ярдов зеленого шелка, такого тонкого, что он был почти прозрачным.

— Как насчет этого, миледи? Этот цвет очень подойдет к вашим глазам.

Ткань взметнулась и, попав в луч солнца, заиграла тысячью оттенков. Ничего подобного Бренна еще не видела.

— Моя жена говорит правду, — подхватил торговец. — Если бы вы встали, миледи, мы могли бы снять с вас мерку.

Бренна бросила беспомощный взгляд на Монтгомери. Она была голой, и у нее не было ни длинных волос на голове, чтобы прикрыть грудь, ни даже завитков на лобке, чтобы прикрыть естество.

— Встань, — коротко приказал он. — Я не хочу, чтобы моя графиня ходила в лохмотьях.

Она скрестила руки на груди.

— Однако вы не возражаете против того, что я голая и в кандалах, — огрызнулась она.

— Ничуть не возражаю.

От этих слов ее окатило жаром. Она отвернулась. Неужели это еще один способ унизить ее?

— Вот, возьми. — Он усмехнулся и бросил ей сорочку. — Надень и встань, чтобы они могли снять с тебя мерку.

Она нахмурилась, вспомнив, с каким равнодушием он смотрел, как слуги наполняют для него водой ванну. Возможно, он привык к тому, что кто-то вторгается в его личное пространство, но ее такие действия приводили в смущение. Она уже много лет была почти все время одна.

Торговцы суетились вокруг них, готовя ткани, булавки и ножницы и притворяясь, что они глухие и ничего не слышат.

Стиснув зубы и накрывшись простыней, она натянула сорочку и спустила ноги с кровати. Цепи звякнули о столбик. Пол был холодным, а она была босиком.

У жены торговца глаза на лоб полезли, но она улыбнулась — нельзя сердить богатых покупателей.

Монтгомери помог ей сохранять равновесие, пока торговец поворачивал ее в разные стороны, снимая мерку.

Если бы она не была так раздражена, ей вся эта процедура, наверное, понравилась бы. Но ей нужны были эти платья, и она терпела.

К тому же ей срочно надо было уединиться, но придется ждать, пока Монтгомери снимет с нее цепи.

Наконец все кончилось — мерка снята, ткани упакованы в сундуки, а торговцы покинули комнату.

— Мне нужно в отхожее место, — прошипела Бренна, увидев, что Монтгомери по-прежнему не был намерен освободить ее.

Он усмехнулся:

— Скажи «пожалуйста».

Налезавшие друг на друга передние зубы и ямочка на подбородке придавали ему вид пирата, собирающегося потребовать припрятанную добычу.

Она посмотрела на него в ярости.

— Сойдет, — усмехнулся он и, достав из кармана ключ, освободил ее. — Я сделал бы это раньше, если бы ты попросила.

Значит, такой теперь будет ее жизнь? — подумала она. Терпеть унижение всякий раз, когда ей понадобится уединиться?

Как она могла наслаждаться его вниманием прошлой ночью? Да он самый отвратительный монстр на свете!

Вернувшись, она увидела у него в руках платье, которое оставил торговец. Оно было из голубого шелка, а на рукавах и вокруг шеи были вышиты драконы. Платье было не таким роскошным, как свадебное платье Гвинет, но ткань была мягкой и приятной — совсем не такой, как шерсть, из которой был сшит ее домашний балахон. Новое платье хорошо подходило хозяйке замка — и красивое, и удобное.

Она шумно выдохнула. Как бы ей хотелось иметь достаточную силу воли, чтобы швырнуть это платье ему в лицо! Уже много лет у нее не было новых платьев, и она убеждала себя, что ей все равно. Но, увы, она оставалась женщиной.

Она надела платье. Ощущение от мягкости ткани было именно таким, как она предполагала. Она не могла удержаться и погладила юбку. Клетка по крайней мере была позолоченной.

— Иди посмотри на себя в зеркало:.. Я знаю, что ты этого хочешь, — сказал он.

Ей страшно хотелось заглушить, в себе эту вековечную женскую, жажду тщеславия, но вместо этого она немного отошла от зеркала, чтобы увидеть себя в полный рост. Чувствуя себя принцессой, она приподняла короткие волосы на шее и стала поворачиваться то в одну, то в другую сторону.

— Потрясающе, — его зубы сверкнули в обольстительной улыбке.

— Вы все еще не прощены, — сказала она, не переставая гладить мягкий шелк.

Он рассмеялся и поднял кандалы, лежавшие горкой возле постели.

— И поэтому тебе придется снова надеть свои драгоценности.

Глава 16

Спустя несколько дней Бренна отправилась в сопровождении Деймиана в восточную башню, чтобы найти Монтгомери и испросить его разращения прогуляться в город.

Во время ленча ей незаметно сунули записку от брата Гиффарда, назначившего ей встречу в городском соборе. Она придумала, что ей будто бы надо купить кое-какие принадлежности для своих занятий живописью, а еще зайти в собор, чтобы передать церкви свои картины на тему «Рождение Христа». Предлог был явно надуманным, поскольку они с этим старым хрычом епископом Хамфри терпеть не могли друг друга, но Монтгомери этого не знал.

Ей было больно, что надо спрашивать разрешения мужа сходить в город, но иначе было нельзя.

Приподняв юбки одного из новых платьев — из голубого шелка с разрезами на рукавах и на желтом чехле, — она стала спускаться вниз по лестнице. Она, наверное, выглядела бы неплохо, если бы не цепи.

Каждую ночь он освобождал ее от кандалов и доводил до исступления своими ласками, но днем, пока она занималась домашними делами, он опять надевал на нее цепи.

Это, конечно, ее раздражало, но сегодня при ней было отмщение: в деревянном футляре у нее были две миниатюры, на которых были изображены она и Монтгомери в минуты страсти. Бренна спрятала их между картинами религиозного содержания, предназначенных для передачи церкви. Миниатюры были значительно лучше тех, которые она написала раньше, так что она надеялась, что брат Гиффард сможет выручить за них неплохие деньги.

Их должно хватить на переезд в Италию.

Спустившись вниз, они прошли по узкому коридору, а потом еще по одной лестнице, которая вела в большую комнату, и попали в… хаос.

Монтгомери и двое его людей рылись в ящиках и опрокидывали столы и табуретки. По комнате, шурша крыльями и роняя перья, метался петух. Повсюду были разбросаны рубашки, халаты и нижнее белье — как уже чистое, так и приготовленное для стирки.

— Вы не должны этого делать, милорд! — кричала Дженнет. — Поймайте Роджера! Он напуган!

Роджер, любимый петух Дженнет, облетел прачечную и собирался опуститься на плечо Бренны, но был тут же схвачен одним из людей Монтгомери и выброшен в окно.

— Роджер! — закричала вслед напуганному петуху Дженнет. — Роджер! Вернись!

Но Роджер, отчаянно хлопая крыльями и роняя на землю красные и коричневые перья, полетел через поле с такой быстротой, словно за ним гнался дьявол.

— Ах! — Дженнет топнула ногой. — Смотрите, что вы наделали, милорд. Теперь я никогда не смогу его вернуть. А он был такой хорошей птичкой.

Посреди всего этого разгрома стоял Монтгомери с мечом в руках. На нем была простая голубая рубашка, штаны и сапоги. Одежда была, как всегда, идеально отутюжена, а сапоги начищены до невероятного блеска. С его плеча свисало какое-то женское белье — скорее всего жертва его битвы с петухом.

Бренна едва удержалась, чтобы не расхохотаться.

— Медведь, пойди и принеси обратно птицу этой хорошей женщины, — гаркнул Монтгомери, обращаясь к огромному однорукому мужчине с копной торчащих рыжих волос.

— Да, и поторопись! — пыхтела Дженнет, собирая разбросанные по комнате вещи. — Вся, моя работа насмарку. Подумать только!

Бросив злой взгляд на Дженнет, Медведь поспешил выйти, но было слышно, как он пробормотал:

— Подумаешь, какой-то драный петух.

— Мне надо с вами поговорить, милорд, — вмешалась Бренна, прежде чем Дженнет перевела дух и начала снова ругать Монтгомери. Прачка любила порядок, и она будет безутешна, если Бренне не удастся ее успокоить.

Если Монтгомери и дальше будет таким способом решать проблемы, все их хозяйство придет в полный беспорядок. Это всего лишь вопрос времени. Да и она после его возвращения стала плохо соображать. Так что причин достаточно, чтобы связаться со своим братом в Италии и заручиться его помощью. Она намеревалась спросить брата Гиффарда, почему он не отправил письмо в тот же день, когда они встречались. Каждый день ее пребывания в замке все больше привязывал ее к Монтгомери. Она уже начала с нетерпением ждать по вечерам встречи с ним, и к тому же у нее не было трав, которые могли предотвратить беременность.

Монтгомери обернулся и посмотрел на Бренну. Пот градом катился с его лба, и он во всех отношениях был похож на ожившего демона. Правда, впечатление портило свисавшее с его плеча женское белье.

— Если вы ищете мятежников, милорд, — сказала она, подавив улыбку, — они ушли.

Деймиан за ее спиной хихикнул.

Джеймс снял белье с плеча и грозно взглянул на Деймиана.

Бренна прикрыла рот ладонью. Если она будет смеяться над мужем, он не отпустит ее в город.

— Простите меня, милорд. Что именно вы надеетесь найти в прачечной вашего замка? — спросила она, меняя тактику. Она подняла с пола рубашку и сложила ее. Цепи звякнули, но тихо, ненавязчиво.

— Я ищу картины.

— Картины? — заинтересовалась она.

— Да.

Он подошел к ней ближе, чтобы только она могла его слышать.

— Из этой местности до Лондона дошла целая серия миниатюр, и король недоволен. На картинах король изображен в различных позах соития с разными придворными. Меня послали найти эти миниатюры и доставить художника в Лондон.

Страх навалился на Бренну. Она вспомнила, какой он учинил ей допрос после свадьбы. Его явно очень заботило содержание миниатюр, но она не понимала почему. Ей и в голову не могло прийти, что ими может заинтересоваться король. Она быстро нагнулась, чтобы поднять еще какие-нибудь вещи и чтобы он не увидел, как она покраснела.

Когда она еще девочкой побывала в Лондоне, она по возвращении сделала серию рискованных портретов короля, каким она его запомнила. Для нее это было средством излечиться от неприятных воспоминаний об этой поездке. Отчаянной мелкой местью за то, как ее унизила королева.

Пять из портретов были проданы, когда она впервые замыслила сбежать из башни, в которую ее заключил отец. С этого началась продажа эротических миниатюр. Последние две были спрятаны в ее комнате. Она побоялась продать их, после того как брат Гиффард рассказал ей, какой скандал они вызвали среди придворных дам. Она уже долгое время не вспоминала об этих миниатюрах.

Монтгомери смотрел на нее так пристально, что у нее начались спазмы в желудке. Он знал! Он что-то знал!

Деревянный футляр вдруг показался ей страшно тяжелым. Внутри, между религиозными картинами, были спрятаны две миниатюры. Они были гораздо более эротичными, чем те, на которых был изображен король. Но если их увидит ее муж, он сразу же поймет, что она была автором и миниатюр «Любовницы короля».

На прошлой неделе Монтгомери переехал в ее комнату и проверил все ее ящики и сундуки. Она спрятала свои миниатюры в тайнике под досками пола, но у нее почему-то сложилось впечатление, что, если он их случайно обнаружит, они ему понравятся. Она сможет заявить, что никогда прежде такого не делала, и это он вдохновил ее. Она не сомневалась, что он достаточно самонадеян, чтобы проглотить эту пилюлю. Но если его долг — найти «Любовниц короля» и он их найдет, она обречена.

Она сделала вид, будто закашлялась, чтобы скрыть свое смущение, и положила рубашку на стопку уже сложенных вещей.

Он похлопал ее по спине.

— Я надеюсь, что не слишком тебя шокировал после того, что было между нами, — шепнул он ей на ухо. — Ты здорова?

— Просто здесь пыльно и летают перья, — она еще пару раз кашлянула для убедительности и положила на верх стопки сложенные штаны.

— Понятно.

Он потрогал заткнутый за пояс l'occhio del diavolo.

Она вздрогнула, надеясь, что не покраснела. Пальцы, лежащие на лезвии, вызвали у нее воспоминания, о которых она предпочитала не думать. К тому же… на одной из миниатюр был изображен ее бритый лобок.

— Ты слышала об этих картинах? — настаивал он.

— Нет, — сказала Бренна, но поняла, что ответила слишком быстро, и улыбнулась.

— Миниатюры названы «Любовницы короля», — продолжал он. — Если бы не их содержание, они были бы совсем неплохими. Ты наверняка о них слышала.

— Я вам уже говорила, что собиралась стать монахиней. Мои картины все религиозного содержания, — продолжала она отрицать, подавив в себе эгоистичную радость по поводу того, что он похвалил миниатюры. Но возможно, он не разбирался в искусстве, и его мнение не стоит принимать в расчет. Впрочем, в мире, где ее больше ругали, чем хвалили, это было приятно.

Затаив дыхание, она подняла футляр, решив нагло отрицать его подозрения. Если он станет слишком внимательно проверять то, что в футляре, не успеет она оглянуться, как он отправит ее в Лондон к королю.

— Я хочу просить у вас разрешения отнести эти картины в городской собор. Один из монахов хочет на них взглянуть.

Она посмотрела на Дженнет, которая все еще что-то бормотала себе под нос и собирала в кучу разбросанные вещи, и на Деймиана, стоявшего возле двери. Не было никого, кто мог бы ей помочь, если случится непоправимое. Она даже не сможет убежать. На ней были цепи.

Вложив меч в ножны, Монтгомери кивнул Деймиану, чтобы тот вышел.

— Я пойду с тобой.

— O! — Она почувствовала облегчение оттого, что он не собирается проверять содержимое футляра, но ужаснулась, что он будет ее сопровождать. Деймиан никогда не заподозрил бы монаха. У Монтгомери вызвала бы подозрение его собственная мать.

— Ты очень бледна.

— Я… я не ожидала, что вы пойдете со мной. Ведь дело… чисто женское…

Он расправил плечи, отослав все еще остававшихся в комнате своих людей и предложил ей руку.

— Нам полезно побыть вдвоем… — «Где-нибудь помимо постели» — был невысказанный подтекст этого заявления, но ни он, ни она в этом не признались бы.

Сглотнув, она взяла мужа под руку. Цепь блеснула на голубом фоне рукава его камзола как напоминание о ее положении пленницы, а не жены. Она все же постарается хотя бы ненадолго остаться наедине с Гиффардом.

Деймиан, казалось, был рад тому, что его освободили от скучной обязанности охранять ее. Двое других мужчин почти не обращали на них внимания. Все трое вышли.

Когда они остались одни, Монтгомери наклонился и прошептал ей на ухо:

— На этих миниатюрах изображен фаллос короля.

Она чуть было не поперхнулась. Почему он не оставит эту тему?

— Мне нет дела до того, какие порочные картины вы разыскиваете! — воскликнула она и снова закашлялась, чтобы скрыть свою реакцию.

— Твоей сестре придется приготовить для тебя какой-нибудь отвар от кашля.

«А тебе придется перестать говорить о таких чудовищных вещах».

— Это всего лишь пыль.

— Разумеется, — он внимательно на нее посмотрел. Слишком внимательно. Она ускорила шаги, упорно глядя на ворота замка, маячившие впереди.

Ей было приятно ощущать под пальцами твердые и сильные мышцы Монтгомери, но было странно идти под руку рядом с ним. Обычно он тащил ее за собой, схватив за запястье.

Все же их брак не был формальным. Прошлой ночью он держал ее в своих объятиях, гладил живот и нежные лепестки ее женственности. И она хотела его. А сейчас она снова была в цепях и хотела сбежать от него.

Они прошли под опускной решеткой. Уиндроуз был расположен почти в центре порта, и мощеная мостовая кишела людьми и повозками. Вдоль внешней стены замка ютились хижины и лавчонки.

Некоторые прохожие с удивлением замечали ее кандалы, но спешили пройти мимо. Наверное, в своем красивом платье и железных цепях она представляла собой странное зрелище. Нелепое. Абсурдное. Однако до горожан уже наверняка дошли сплетай слуг об их необычном браке. Ей ничего не оставалось, как только высоко держать голову. Она скоро сбежит, и посмотрим, кто будет смеяться последним, думала Бренна.

— Король намерен судить художника за измену и повесить, — небрежно бросил Монтгомери.

Ей стало по-настоящему страшно, но она постаралась не сжать руку мужа, чтобы не выдать своего страха. Надо как можно скорее избавиться от тех двух миниатюр, которые лежат в футляре. Может, ей удастся передать их брату 'Гиффарду. Потом ей надо будет уничтожить другие две миниатюры из серии «Любовницы короля» и вообще все свидетельства того, что она была автором эротических картин.

— Ты что-то побледнела, жена? Тебе плохо?

— Простите меня, — спокойно ответила она, сорвав ветку с куста роз, росшего на обочине. — Как художнику мне представляется несправедливым, что из-за какой-то картины на куске холста можно объявить человека изменником и приговорить его к смертной казни.

Она надеялась, что это простое объяснение ее странного поведения будет достаточным. Все ее картины обнаженной натуры тоже были как бы вне закона, но нравы в то время были достаточно свободными, и на это закрывали глаза.

— Король был больше всего возмущен размером и формой своей плоти, какой его изобразил художник. — Их уже никто не мог услышать, поэтому Монтгомери перестал говорить шепотом. — Король предпочитает считать себя тараном, а не жалким неудачником, обделенным природой.

Господи помилуй! До чего доходит мужское самомнение! Она об этом не подумала. До тех пор пока она не увидела мужское достоинство своего мужа, она считала, что оно небольшое и довольно сморщенное. Так она и изображала его на своих картинах. Она вовсе не хотела высмеивать короля. Она пыталась изобразить пустую и непристойную жизнь королевского двора.

Она бросила ветку, выпрямила спину и крепко сжала ручку деревянного футляра.

— Я уверена, что не все мужчины наделены так же, как вы, так что король не должен чувствовать себя таким неуверенным в этом вопросе.

В глазах Монтгомери блеснул огонек, и она немного расслабилась. Она смело встретит это новое испытание, а свое будущее предоставит судьбе. Если только они не оторвут доски пола, никто не найдет «Любовниц короля», пока они в городе. А миниатюры, на которых она изобразила себя и Монтгомери, она постарается каким-либо образом передать брату Гиффарду, когда муж отвернется.

— Возможно, мужчине просто не нравится, когда из него делают посмешище, — возразил Монтгомери. — В последнее время у меня появился насчет этого кое-какой опыт.

Она сглотнула. Разговор зашел слишком далеко. Надо было что-то делать. Бренна широко ему улыбнулась и подняла руку, так чтобы солнечный свет упал на наручники.

— Так же, как женщинам, милорд.

Он на секунду задержал на ней взгляд, а потом накинул ей на плечи свой плащ.

Этот жест удивил ее. Плащ покрыл ее до самых пят, скрыв тем самым паутину цепей. Это было не бог весть какой милостью с его стороны, но она была рада, что ей не приходится идти по городу в кандалах, словно преступнице.

— Возможно, король слишком чувствителен и ему следует забыть прошлое, — сказала она, закутываясь в плащ.

— Не всегда разумно забывать о прошлом.

Монтгомери слегка помрачнел. Интересно, подумала Бренна, какие демоны кроются за этим его заявлением?

Какое-то время они шли молча. Они уже были в центре города. Появились вывески с изображениями то сапога, то корзинки с булками. В воздухе стоял аромат свежеиспеченного хлеба. Проходившие мимо них люди говорили то на валлийском, то на английском, а то и на французском и других языках, которые были ей незнакомы.

— Для будущего Англии было бы лучше, если бы правосудие было справедливым и одинаковым для всех, — сказала Бренна. — Наказание кажется мне крайне жестоким. Художник просто неверно изобразил пропорции. Любой человек мог ошибаться насчет королевского фаллоса.

Монтгомери рассмеялся.

— Королю совсем не понравилось, что он стал посмешищем двора. О нем шептались в будуарах дам и отпускали шуточки в публичных домах.

Огромная повозка с сеном прижала их к обочине. Какая-то женщина, высунувшись из окна второго этажа, что-то крикнула, и Бренна едва успела отскочить в сторону, прежде чем содержимое ночного горшка выплеснулось на улицу.

Бренна поморщилась. Быть запертой в башне и избежать необходимости иметь дело с таким количеством людей вдруг показалось ей немалым преимуществом. С другой стороны, именно то, что она чувствовала себя в своей башне в безопасности, привело к тому, что она решила, что может продавать миниатюры с изображением короля, не опасаясь последствий.

Они свернули к собору, возвышавшемуся над городом.

— Слух о том, что существуют еще две миниатюры из этой скандальной серии, сделали их еще более популярными, — продолжал Монтгомери. Он смотрел по сторонам на витрины магазинов, на дома и телеги, но она почувствовала, что его рука дрогнула. Или ей это показалось? — Говорят, что эти две миниатюры будут стоить более пяти тысяч фунтов.

Она чуть было не споткнулась.

— Пять тысяч фунтов!

Он удивленно поднял брови и обвел ее вокруг лужи.

— Что тебе известно об этом художнике, Бренна?

Силой воли Бренна заставила себя идти прямо к собору, к брату Гиффарду, а не броситься опрометью обратно в свою комнату и сжечь в камине эти миниатюры. Король, без сомнения, был взбешен. То, что преступное «дно» Лондона готово заплатить пять тысяч фунтов за изображение уродливого члена короля, заставит короля жестоко мстить. Ее безрассудство и глупость станут ее погибелью. Надо уничтожить оставшиеся две миниатюры до того, как их обнаружат. Или как можно скорее продать их, взять золото и сбежать.

— Миледи, — сказал Монтгомери, — да вы просто позеленели. Может, нам зайти в таверну и выпить по кружке эля?

— Да, милорд. Кружка эля не помешает.

Будет лучше, если она утолит жажду, прежде чем ее обмажут дегтем, обваляют в перьях и бросят в королевскую темницу.

Глава 17

Джеймс пристально посмотрел на Бренну, которая сжимала и разжимала в кулаке юбку своего нового шелкового платья, и попытался прочесть, что скрывается в ее таинственных зеленых глазах. Король прислал ему личную записку, желая узнать, что нового он узнал о миниатюрах, а у него ничего нет.

Она что-то скрывает.

Но что?

Может быть, она знает, кто художник?

Или художник — это она сама?

Он обыскал каждое углубление в ее башне. Он опросил ее сестер и всех слуг в замке. Никаких признаков подпольного искусства он не обнаружил, равно как и мотивов для изображения подобных сцен.

Подозревать ее было бессмысленно.

Тем не менее, он был полон решимости добраться до истины.

Они уже были на главной торговой улице города и шли по направлению к собору. Цепи на ее запястьях и щиколотках тихо позвякивали.

Джеймса мучили сомнения. Что-то в этом неожиданном посещении собора казалось ему подозрительным.

Остановившись посреди дороги, он повернул ее лицом к себе и поднял пальцем ее подбородок.

— Бренна, это ты написала эти миниатюры?

— Вы с ума сошли!

Ее глаза блеснули гневом, и на мгновение ему показалось, что она собирается дать ему пощечину, как тогда в церкви.

Он схватил ее за руку, чтобы она не могла этого сделать.

— Успокойся, Бренна. Никто тебя на самом деле не подозревает.

— Еще бы! До того как вы появились и заставили меня выйти за вас замуж, я должна была стать чертовой монахиней.

Слово «чертовой» применительно к слову «монахиня» рассмешило его. Если она и разыгрывает свой гнев, она делает это совсем неплохо, просто мастерски. Все же она была женщиной, которую надо держать в ежовых рукавицах. Уж слишком много раз ей удавалось его одурачить.

— Разве ты не помнишь, любовь моя, что мы договорились, что ты будешь придерживать свой язычок, как и положено приличной жене?

Она сочла за благо воздержаться от дальнейших высказываний.

— Дай мне свой футляр.

Он открыл крышку и заглянул внутрь. Потом приподнял угол одной из картин, чтобы удостовериться в сюжете следующей — ангел, держащий в руках душу, летел на небо.

Если даже она и написала те миниатюры, у него не было убедительной причины подозревать ее в том, что она понесет «Любовниц короля» в собор.

Он понял, что дальнейшие расспросы не приведут ни к чему, кроме очередной ссоры, вернул ей футляр и направился к входу в собор.

Она улыбнулась ему. Неужели в ее глазах был намек на победу? Или ему показалось?

Им определенно надо проводить вместе больше времени, чтобы Бренна привыкла к тому, что он ее господин. Он не мог себе позволить проиграть эту битву.

Перед ними был собор — массивное строение с замысловатыми архитектурными украшениями. Его окружал прекрасный парк — много цветущих кустов, а трава и деревья были искусно подстрижены и обильно политы. Вокруг собора были расположены другие строения — библиотека, нечто вроде канцелярии, хозяйственные постройки и кухни. Все это было окружено высокой каменной стеной и напоминало город в городе.

Бренна увидела брата Гиффарда, сидевшего под развесистым старым дубом слева от здания, где жили обитатели собора. На нем была его обычная коричневая сутана. Он что-то быстро записывал в небольшую записную книжку.

Бренна стала ломать голову над тем, как остаться с ним наедине и поговорить.

Гиффард увидел их и встал. Как обычно, он был босой. Легкой походкой он пересек разделявшую их лужайку. Бренна отвела взгляд от его ступней.

— Бренна, дитя мое, — сказал, приближаясь, Гиффард и воздел вверх руки, — как хорошо, что ты пришла. И мне приятно, наконец, познакомиться с вами, лорд Монтгомери. — У него был такой сияющий взгляд, словно у него в мире вообще не было никаких забот, и причиной этого визита не был тот факт, что ему передадут эротические миниатюры и будут обсуждать план побега. Он повел их к одному из зданий около кухонь. — Не угодно ли вам присоединиться к нашей вечерней трапезе?

Бренна мысленно воздала хвалу Гиффарду за то, что он умел с такой легкостью разговаривать с аристократами. Было очевидно, что появление Монтгомери ни в коей мере его не взволновало. Пока они шли к зданию трапезной, Гиффард говорил без умолку, и Бренна увидела, что Монтгомери расслабился, и немного успокоилась.

Вдоль стен трапезной стояли столы на козлах. Их усадили за один из них.

По мере того как трапеза подходила к концу, Бренна начала все больше волноваться. Присутствие Монтгомери расстроило ее планы. Если бы ее сопровождал Деймиан, он наверняка бы сейчас болтал с более молодыми монахами, хвалился бы своим положением и подтрунивал бы над их скучной жизнью, и у нее появилась бы возможность незаметно передать миниатюры Гиффарду. Но Монтгомери сидел рядом и не спускал с нее глаз.

Когда трапеза закончилась, и были вытерты столы, брат Гиффард вдруг замолчал, словно он тоже был в растерянности.

— Я принесла картины, чтобы показать их епископу Хамфри, — сказала Бренна, доставая лежавший у ее ног деревянный футляр. Все может кончиться тем, что эти картины повесят в одном из зданий, а потом они вернутся в Уиндроуз.

Если повезет, она сможет достать религиозные картины, не задев эротические. Она открыла крышку футляра, достала свернутую в трубку картину с ангелом и расправила ее на столе.

— Это действительно великолепно, дитя мое, — похвалил Гиффард, кивая головой. — Я говорил с епископом Хамфри о том, чтобы повесить новые картины в зале для празднеств. Жаль, что его преосвященство не присоединился к нашей трапезе.

Ей очень хотелось узнать, сказал ли Гиффард епископу, что она является автором картин. Но, скорее всего, он этого не сделал, потому что история с картинами была придумана для того, чтобы она смогла поговорить с Гиффардом о миниатюрах. И о своем побеге, который в данный момент — она подавила вздох — был так далек. Нога Монтгомери прижалась к ее ноге, когда он наклонился, чтобы рассмотреть разложенную на столе картину.

Спустя несколько минут к ним присоединился какой-то человек в черной сутане. У него было узкое худощавое лицо и такое выражение, будто кто-то только что зажал его голову между двумя мельничными жерновами.

Это был набожный и рассудительный епископ Хамфри.

Ее возмездие.

Бренна поспешно спрятала руки под плащ, чтобы он не увидел наручников и не понял, какой стала ее судьба.

Он посмотрел на картину с усмешкой и откашлялся.

— У нас нет места для ваших картин в соборе, леди Бренна. Возвращайтесь в свой замок и будьте достойной женой вашего мужа.

Бренна выпрямилась. Враждебность епископа была ей не внове. Он упорно настаивал на том, что живопись не женское занятие.

— Я пришла сюда с благословения своего мужа, как видите, — сказала она, кивнув в сторону Монтгомери, который, как она заметила, тоже напрягся.

— Можно вас на несколько слов, лорд Монтгомери? — сказал епископ.

Сердце Бренны чуть было не выскочило из груди. Наконец ей представится возможность остаться наедине с Гиффардом.

Епископ, по всей вероятности, намеревался прочитать лекцию о месте женщин в семейной жизни. На эту тему он мог говорить часами. Ее муж не нуждается в таких лекциях, подумала она, потрогав наручники.

— Разумеется, — Монтгомери поднялся, а его рука скользнула к l'occhio del diavolo, заткнутому за пояс. Прежде чем пройти с епископом в дальний угол трапезной, он бросил на Бренну взгляд, означавший «оставайся здесь».

— Наклонитесь ко мне, будто мы обсуждаем с вами какой-то философский вопрос, — прошептала Бренна Гиффарду.

Она быстро приоткрыла футляр и осторожно вытащила две миниатюры, прикрываясь плащом и столом так, чтобы не было видно, что она делает.

— Спрячьте их хорошенько, — предупредила она. Быстрым движением руки, отработанным годами практики, он спрятал миниатюры под сутаной.

— Только две?

— Больше мне не удалось сделать.

Он взглянул на епископа и Монтгомери, погруженных в серьезную беседу.

— Тебе удалось заполучить ключ от кандалов?

— Нет. Но он освобождает меня на некоторое время по ночам.

Она не стала уточнять зачем, но ее щеки запылали при одном воспоминании, а монах, когда увидит миниатюры, конечно, догадается, в чем дело.

— Есть корабль, который отплывет через шесть недель. Возможно, за это время мне удастся продать миниатюры и договориться о твоем переезде в Италию.

— Моем и моих сестер, — уточнила она.

— Хм… — Он побарабанил пальцами по столу. — Для трех аристократок это будет стоить кучу денег. Это зависит от качества миниатюр и от того, удастся ли за них выручить нужную сумму.

— Качество хорошее, — пробормотала она, закрывая крышку футляра.

Монах пожал плечами:

— Посмотрим. К тому же это всего две картинки.

— Я могу передать вам еще две из серии «Любовницы короля», — прошептала она, вспомнив, что говорил Монтгомери об их цене, которую можно получить в Лондоне.

Неожиданно глаза Гиффарда округлились.

Тяжелая рука схватила Бренну за плечо, и она подскочила. Подняв глаза, она увидела, что перед ней стоит Монтгомери, а епископ Хамфри быстрыми шагами удаляется из комнаты.

— Забирай свою работу, Бренна. Мы возвращаемся домой.

Она бросила прощальный взгляд на Гиффарда, который со своим обычным небрежным видом развалился на лавке. Глядя на него, можно было подумать, что они обсуждали рецепт сладких пирогов.

К тому времени, когда они дошли до замка, Бренна уже падала от усталости. После какофонии, оглушившей их в городе, они вернулись к привычным звукам замка — голосам мужчин, женщин, детей, собак, кошек.

Бренна, сопровождаемая Деймианом, поплелась в свою комнату в башне. Монтгомери остался во дворе, чтобы проследить за тем, как продвигается работа по строительству новой кухни.

Солнце уже село, и в коридоре были зажжены сальные свечи.

Пройдет совсем немного времени., подумала Бренна, и Монтгомери тоже поднимется в комнату. Он, как обычно, снимет с нее цепи. И приведет ее тело к той прекрасной, потрясающей вершине, где она забудет, что была весь день в кандалах.

Деймиан, поглаживая свои нелепые усы, кивнул на прощание, и она вошла в благословенную тишину своей комнаты, закрыв за собой дверь.

Наконец-то она одна!

Она выглянула в окно. Как ей хотелось просто сесть на подоконник и смотреть на темнеющее небо!

Но сначала ей надо позаботиться о своих миниатюрах. Она обещала брату Гиффарду принести их, но, возможно, разумнее было бы их уничтожить.

Она отодвинула мольберт, чтобы заползти за него и поднять доски пола. Запустив руку в тайник, она стала перебирать спрятанные там картины.

Наполовину-законченный гладиатор был на месте.

Автопортрет.

Еще несколько автопортретов.

Но картин с изображением короля и его любовниц не было.

Наверное, они на самом дне. Она снова перебрала картины.

Ничего.

У нее упало сердце.

Они пропали!

Она не сможет ни отнести их брату Гиффарду, ни уничтожить. Тошнота подступила к горлу.

Снова и снова она перебирала картины, но безуспешно. Миниатюр не было.

Она поставила на место доски и придвинула мольберт обратно к стене.

Она, должно быть, ошиблась. Скорее всего, она спрятала миниатюры в другом месте. Но это было невозможно. Монтгомери уже давно бы их обнаружил.

Выдвинув один за другим, ящики письменного стола, она начала рыться в них, но ничего не нашла, кроме чернил, перьев и баночек с красками.

Ничего.

Неужели Монтгомери уже нашел их?

Нет. Если бы он их нашел, он стал бы не просто спрашивать о них, а… об этом было даже страшно подумать.

Тогда где же они? И кто их взял?

Она еще раз тщательно все обыскала — каждый сундук и каждый угол. Ничего.

Но они должны быть в ее спальне. Должны.

Ее охватила паника. Она попыталась вспомнить, когда видела миниатюры в последний раз.

— Вы что-то потеряли, миледи?

Голос ее мужа заставил ее вздрогнуть. Проклятие! Как ему удалось так тихо войти?

— Что вы здесь делаете?

Его голубые глаза блеснули.

— Между прочим… это и моя спальня.

Он стал приближаться к ней, и она непроизвольно ухватилась за горло. Он наклонился к ней, и она отступила.

— Почему ты так нервничаешь? — спросил он.

— Я вовсе не нервничаю. Вам просто, не следует подкрадываться, как какому-нибудь шпиону.

Неужели он видел, как она опускала доски пола и ставила на место мольберт?

Если он обнаружил неоконченную картину с изображением гладиатора и ее незаконченный автопортрет, последуют еще вопросы.

Но он подошел к кровати и сказал:

— Ложись в постель, Бренна. День был трудный.

Облегченно вздохнув, она подошла к нему. Их губы встретились, и он просунул руку себе под рубашку, чтобы достать ключ от ее кандалов.

Глава 18

Прошло еще несколько дней. Вспоминая Джеймса, каким он был в минуты страсти, Бренна сделала по памяти набросок мужчины, который опустился на постель и наклонился, чтобы поцеловать спящую женщину. Рукава были привязаны веревками выше локтя, чтобы не мешали в работе и не испачкались в краске.

Разглядывая картину, она улыбнулась. Она получилась еще лучше, чем ее остальные картины. Она работала над ней несколько часов, и при этом у нее немного кружилась голова от вожделения.

Ей надо быть готовой к тому моменту, когда она сможет снова увидеться с братом Гиффардом.

Она удовлетворенно вздохнула. Занятия любовью с мужем придали ее живописи реальные черты, и заставляли ее сердце трепетать от радости.

Облизнув губы, она добавила серпообразный шрам на левом плече мужчины — именно такой был на плече Монтгомери.

По правде говоря, тело ее мужа завораживало ее.

Нет, не только тело. А каким он был человеком.

Он нанял людей и управлял ими, чтобы привести в порядок свои новые владения. Стены замка были побелены, а крыша заново покрыта соломой. Он делал все то, чем ее отец пренебрегал.

Каждую ночь он снимал с нее цепи и целовал ее до тех пор, пока она не начинала задыхаться от страсти, а потом нежно занимался с ней любовью. Если бы утром он не заковывал ее снова, она могла бы полюбить его. Она подавляла в себе эту глупую мысль. Нужно сбежать. Нельзя прожить всю свою жизнь связанной, как рабыня из гарема.

Но он не относился к ней как к рабыне. За последние три дня каждое утро прибывало новое платье. Такого с ней не было уже много лет. Она восхищалась яркими цветами тканей и искусной работой. Он прислушивался к ее советам по ведению домашнего хозяйства и даже осуществил на практике кое-какие из ее идей. Она видела своих сестер, правда издалека, и все еще не могла с ними общаться, но они выглядели здоровыми и вполне благополучными.

Конечно, убеждала она себя, новые платья — это еще один способ владеть ею и избавить от лохмотьев, которые до этого были ее обычной одеждой.

Тем не менее, она не могла перестать находить удовольствие в том, как шелк платьев ласкает ее кожу. Платье, которое было сейчас на ней, было особенно приятным — темно-зеленое, с прилегающим лифом и вышитое крошечными розами по вороту и по всей длине пышных рукавов.

Наверное, лучше было бы переодеться перед тем, как сесть к мольберту, но этому мешали цепи. К тому же надо было использовать минуты одиночества, чтобы, писать картины эротического содержания.

Закончив писать фигуру мужчины, она занялась фоном. Это был стол с наброшенными на него несколькими шалями. Потом появилась разбитая ваза.

Зачем она написала эту разбитую вазу? — недоумевала она. Она вовсе этого не хотела. Но иногда она так увлекалась, что вещи словно сами собой появлялись на холсте — будто фрагменты из другого времени и места.

Обмакнув кисть в голубую темперу, она решила превратить эту вазу в женский платок. Разбитые вазы не подходят к эротическому настроению картины.

Раздосадованная тем, что непрошеная ваза нарушила концентрацию внимания, она наклонилась к картине. Наручники зацепились за палитру, и она упала ей на колени. Лиф платья и юбка оказались испачканными краской.

Проклятие! Она схватила палитру, швырнула ее на стол и схватила тряпку.

Зеленая юбка покрылась красными, желтыми и голубыми пятнами. Она стала судорожно тереть их тряпкой, но от этого они становились еще больше.

С ума можно сойти!

Она вскочила, намочила тряпку и опять начала стирать краску.

Краски в результате слились в одно темное коричневое пятно.

Она застонала. Ее новое платье. И притом самое любимое.

В памяти всплыли крики отца. «Неуклюжая корова! Как ты смеешь писать красками, не сняв нового платья! И когда мы только от тебя избавимся!» Она вся сжалась при этом воспоминании — боль от этих слов отца не прошла до сих пор.

Ей тогда было четырнадцать лет, и их пригласили на празднование дня рождения королевы. В течение нескольких недель она писала миниатюру, чтобы преподнести ее королеве в качестве подарка. Ее впервые должны были представить при дворе, и ей хотелось произвести хорошее впечатление. Она надеялась — каким она тогда была романтиком! — что королеве понравится ее картина, что она будет к ней добра и поможет найти ей достойного жениха. Такого, чтобы отец мог ею гордиться.

Она уже была одета, а картину уже вот-вот должны были запаковать. Но пока она ждала, когда будет готова ее семья, она вдруг решила, что ягоды остролистника на ее картине были не очень хорошо прописаны. Она поспешила сделать несколько завершающих мазков и…

Бренна потерла виски, чтобы стереть из памяти это воспоминание и тот стыд, который она испытала.

Ока уронила палитру и опрокинула баночку с краской и три яйца прямо на платье. Платье было в конец испорчено.

Отец был вне себя от ярости. Слуги видели, как он взял картину — ее единственный подарок королеве — и швырнул ее в ночной горшок.

— Твоя мазня всегда будет годиться только для помойки. Королеве не нужны твои дурацкие фантазии.

Потом он заставил ее раздеться догола в присутствии слуг и натянул ей через голову платье одной из горничных. Платье было не таким уж плохим — видимо, предназначенное для работы на кухне, — но оно было слишком простым и совершенно непригодным для того, чтобы быть представленной при дворе.

При воспоминании о том дне Бренну передернуло.

Королева была страшно недовольна. Женихов не было. Отец ругал ее за то, что она все испортила. Он отнял у нее всю одежду и больше не купил ни одного платья.

Она не хотела признаваться мужу, что для нее значило то, что он накупил ей новых платьев.

В коридоре раздались мужские шаги. Монтгомери! Бренна стала еще яростнее тереть пятно на платье, но внезапно остановилась.

Бесполезно.

Платье безнадежно испорчено.

Лучше встретить мужа с достоинством. Когда он отнимет у нее все платья, как это сделал отец, она опять будет такой, как до того времени, как вышла замуж.

Она быстро спрятала в тайник под досками свою новую картину. Это, конечно, было не самым подходящим местом для того, чтобы высохли краски, но она не могла допустить, чтобы ее обнаружил Джеймс.

Потом, повернувшись к двери, Она выпрямила спину и приготовилась выслушать то, что скажет ей муж. Он был человеком, который гордился тем, как он выглядит. Один только блеск начищенных сапог говорил об этом. А уж чего-чего, а неуклюжим он никогда не был.

Когда дверь открылась, она расправила плечи и подняла подбородок.

Монтгомери вошел, заполнив собой всю комнату. На нем был голубой отутюженный камзол и начищенные сапоги. Как ему удавалось ходить по земле и не испачкать сапоги? На них не было ни пылинки, а на штанах ни единой морщинки. Идеален. Как всегда.

— Как это хорошо, моя пленница-жена, что ты на месте.

Она стиснула зубы, приготовившись выслушать очередную лекцию.

Он шагнул к ней, будто не замечая, во что она превратила новое платье.

У нее задрожали ноги.

Наклонившись, он поцеловал ее в щеку и провел пальцами по лифу.

— Какого… — Он отступил, увидев на пальцах краску. Она постаралась не выдать своего страха. Сколько бы он ни ругался, она все вытерпит. Ей уже приходилось испытывать стыд. Вынесет она его и сейчас.

— У тебя краска на платье.

— Я не жду от вас, чтобы вы поняли, — сказала она холодно. — Кто-нибудь из ваших слуг может завтра вернуть торговцу и все остальные. Я уверена, что их можно будет перепродать за приличную сумму.

Бренна смело смотрела ему в глаза. Она не позволит ему догадаться, как это приятно — после стольких лет снова носить красивые вещи. Вообще-то ей не следовало принимать их — это с самого начала смущало ее, — потому что, как ей казалось, было сродни тому, что она предала свою семью. Эти наряды заставили ее мечтать о роскошной жизни в замке, а не в монастыре в Италии.

— Да, верно, — он, казалось, был в замешательстве. — Ты хочешь вернуть все платья из-за того, что испачкала краской одно?

— Можете накричать на меня, — продолжала она в отчаянии. У нее сердце разрывалось от того, что ей придется отказаться от таких красивых вещей. — Но это не поможет. Господь создал меня неуклюжей, и я такая, какая есть.

Было видно, что Монтгомери расслабился. Он улыбнулся, и эта улыбка могла бы растопить лед. Его идеальная одежда и обличье настоящего воина резко контрастировали с находящими друг на друга передними зубами, придававшими ему мальчишеский вид.

— Тебе кажется, что ты неуклюжая?

Она вздрогнула, ожидая, что его улыбка превратится в оскал.

— Да.

— Моя дорогая пленница-жена, с теми, кто мне подчиняется, я никогда не бываю груб. Так что слушай меня внимательно. — Он сжал ее плечо. — Ты больше никогда не должна говорить так о себе. Любая женщина, которая может писать такие замечательные картины, как те, которые я видел, не может быть неуклюжей. Ты это понимаешь?

Сказать, что Бренна была удивлена, — ничего не сказать. Если бы у него неожиданно выросли крылья, и он начал летать по комнате, она была бы поражена не меньше.

— Вы… вы не сердитесь?

Он рассмеялся и провел испачканным краской пальцем по ее носу.

— Это всего лишь платье, дурочка.

В этот момент она простила ему кандалы. Тепло разлилось по всему телу. Все обиды рассеялись как дым, и она почувствовала, как ее сердце открылось навстречу ему. Бренна не была уверена, хотела ли она испытывать такую необыкновенную нежность. Его жест был гораздо более интимный, чем даже то, что она испытывала с ним в постели.

Не позволяя себе задуматься о причинах, она встала на цыпочки и поцеловала его в губы. При этом краска с ее носа измазала ему щеку. Улыбнувшись, она стерла краску пальцем.

Он заключил ее в свои объятия, окутав своей силой и своим запахом — этой поразительной смесью леса и пряностей. Ее сердце забилось, и, обхватив его руками за шею, она притянула его к себе.

А потом, охваченная неистовым желанием изучить его тело, она подтолкнула его назад, в сторону кровати. До этого инициатива всегда исходила от него — он прикасался к ней и любил ее до тех пор, пока она не начинала сгорать от страсти. На этот раз это она должна доставить ему удовольствие.

Она начала осыпать его короткими страстными поцелуями в губы, в шею, в ухо. Он зарычал, и она почувствовала свою власть над ним как женщина. Бренна считала, что он занимался с ней любовью лишь потому, что ему нужен был наследник. Но сейчас она поняла, что перед ней находится мужчина, захваченный настоящим и не думающий о своих будущих детях.

— Миледи, — пробормотал он.

Она выдернула из-под ремня рубашку, стянула ее через голову и стала гладить его торс, запуская пальцы в волосы на груди и задевая кожаный ремешок, на котором рядом с серебряным медальоном висел ключ от ее кандалов.

Они упали на кровать, и он оказался сверху. Попытка снять с нее одежду не увенчалась успехом — мешали цепи и ошейник. Она попыталась поднять руку, но запуталась в рукаве.

Чертовы цепи!

Он протянул руку, и она подумала, что он собирается достать до ключа, но он лишь выхватил из-за пояса кинжал.

— Оно и так уже никуда не годится, пленница-жена.

— Что вы соб…

Раздался легкий шуршащий звук разрезаемого платья. Она вздрогнула.

— Я куплю тебе новое, — утешил он ее.

Ей понравилось, что он так легко отнесся к тому, что она испортила платье. Такого мужчину она могла бы любить. Эта мысль немного ее смутила, но она тут же о ней забыла, потому что он обвел языком обнажившийся сосок.

— Дже-е-еймс, — протяжно произнесла она и закрыла глаза.

Он поднял голову и взглянул на нее. Потом несколькими умелыми движениями расправился с остатками платья, побросав лохмотья на пол.

Бренна облизнула пересохшие губы в предвкушении того, что должно случиться дальше.

Он одарил ее своей пиратской улыбкой и потянулся за ключом. Она замерла точно так же, как каждую ночь, когда он совершал этот ритуал.

Но в отличие от других ночей ей не понравилось, что он немного от нее отодвинулся. Поэтому, когда он освободил одно из запястий, она протянула руку, чтобы погладить его плечо.

Однако он не дал ей сделать это, а обернул цепь вокруг столбика кровати и защелкнул замок.

— Какого черта вы делаете? Я не собиралась сопротивляться, — возмутилась она.

— Я знаю, — его взгляд, скользивший по ее телу, горел ярче, чем угли ада.

— Тогда что за причина?

— Причины никакой нет. Просто я так хочу, — прошептал он и провел языком по мочке ее уха.

— О! — Она сглотнула, не понимая, что это за новая игра. Он еще ни разу не приковывал ее к кровати, когда они оставались наедине. То было священное время, когда они забывали о своих разногласиях.

— Назови меня по имени еще раз.

— Джеймс.

— Нет, не так. Скажи это тем низким хрипловатым голосом, который позволяет мне делать все, что я захочу.

Он провел большим пальцем по ключицам. От этого прикосновения у нее по спине пробежали мурашки. Ей не следовало бы радоваться тому, что он полностью завладел не только ее телом, но и волей, но она ничего не могла с собой поделать.

Закрыв глаза, она пробормотала:

— Джеймс.

— Очень хорошо. Подними вверх ноги. Зардевшись, она выполнила и эту его просьбу.

— А теперь раздвинь их.

Она и это сделала, но глаз не открыла, чтобы не видеть, как он навис над ней. Но он неожиданно схватил ее за лодыжку, и цепь, открывшись, звякнула. Она открыла глаза и хотела пошевелить ногой, но он обмотал ее цепью и приковал к столбику кровати. Она оказалась прикованной к кровати с поднятыми вверх и раздвинутыми ногами.

Краска стыда залила не только лицо, но и все тело. А этому бесстыжему месту между бедрами, по-видимому, было все равно.

Желание не пропало. Более того, она хотела его. Сейчас. Здесь. Таким способом. Любым.

Он медленно провел пальцем по ее животу вниз и просунул его между нежными складками ее интимного места.

Застонав, она выгнула спину. Из-за того, что она не могла двигаться, каждое прикосновение казалось более сильным, даже преувеличенным. Она словно горела в огне. Она извивалась, желая, чтобы его пальцы коснулись того места, где наслаждение достигало своей кульминации.

Но его пальцы внутри ее скользили из стороны в сторону, а не вглубь, как она того хотела.

— Прошу вас, милорд.

— Ш-ш-ш. Еще не время.

— Но я готова, — проворчала она дрожащими губами.

Он усмехнулся:

— Это мне решать.

— Прошу вас. Пожалуйста.

В ответ на ее мольбу он начал ласкать ее соски так же, как складки между ног. Она отдалась своим ощущениям, позволив ему делать, что он хочет. Волны экстаза накатывали на нее одна за другой. Ей казалось, что больше она не сможет выдержать.

Он держал ее в таком состоянии, как ей казалось, целую вечность. Она уже ни о чем не могла думать, только о том, чтобы он, наконец, вошел в нее.

Будто услышав ее тайную мольбу, он лег на нее, и она почувствовала, как его огромная пульсирующая плоть вошла в нее. Но не медленно и осторожно, как он делал все прошедшие ночи, а сильным и быстрым толчком, и он сразу же стал энергично двигаться. Она вскрикнула от наслаждения — именно этого она ждала.

Наслаждение было похоже на прорвавшуюся плотину. Ей казалось, что она витает под облаками. Тело было невесомым, отделенным от разума.

Спустя несколько минут он нежно поцеловал ее в щеку, а потом отстегнул кандалы и бросил их на пол.

Громкий лязг цепей не сразу отозвался в ее сознании. Она все еще была во власти пережитых ощущений. А когда до нее дошло значение этого звука, она пришла в ужас.

Она вдруг очнулась и похолодела. Как она могла так бездумно наслаждаться физической близостью с ним? Она только что была прикована к кровати ненавистными цепями, а получается, что она вовсе их не ненавидела. Ее охватило отчаяние, глаза наполнились слезами. Как она могла?

Ее начала бить дрожь, и она натянула простыню до самого подбородка.

Слава Богу, он молчал и не пытался ее уверить, что все было правильно.

Но это было неправильно. Как такое может быть правильным?

Неужели она всегда будет игрушкой в его руках?

Минуты шли, и ею все больше овладевало отвращение к самой себе за то, что она так легкомысленно отдалась ему, что умоляла его…

Он поцеловал ее в макушку, и она сразу же расслабилась. Ничего в жизни ей больше не нужно — лишь бы он был рядом, а окружающий мир вообще может не существовать.

Он лег на спину, и она прильнула к нему, положив голову в уютную впадинку между плечом и грудью. Как он прекрасен, думала она. Просто великолепен. Женщины всегда будут мечтать лежать в его объятиях.

Он закрыл глаза, и его дыхание стало тихим и ровным, время от времени прерываемым легким всхрапыванием. Ее пальцы непроизвольно коснулись кожаного ремешка, на котором висел медальон. Посмеет ли она открыть его? Интересно, чей это подарок? Бывшей возлюбленной? Может быть, в нем хранится прядь волос или портрет?

Она приподнялась на локте. Медальон манил ее своей тайной. Обычно он снимал его перед тем, как заняться с ней любовью.

Ее ладонь скользнула к медальону.

Монтгомери повернулся на бок.

Бренна в испуге отдернула руку, но Монтгомери тихо всхрапнул, и она успокоилась. Немного помедлив, она протянула руку к медальону и открыла его. Все, что она успела заметить, был портрет спящей маленькой девочки с темными волосами.

В то же мгновение пальцы Монтгомери сомкнулась вокруг ее запястья.

Глава 19

— Я уже объяснял тебе, что ты не должна прикасаться к медальону.

Его раздражало, что была раскрыта его тайна и нарушен установившийся между ними мир.

— Простите меня, милорд.

Они провели вместе незабываемые минуты страсти — каждый отдавал другому столько, сколько мог, и ему не хотелось нарушать перемирие. Он отпустил ее.

Какое-то время они лежали молча.

— Кто она, милорд?

— Не твое дело, — раздраженно ответил он.

Бренна села в постели и провела пальцем по его плечу. Это прикосновение напомнило ему весенний дождь — легкий и пьянящий. Она поцеловала его в плечо.

— Пожалуйста, милорд. Не заставляйте меня допытываться.

Она потерлась щекой о его бицепс. Жест был таким нежным, таким любящим и таким… незнакомым.

— Это было очень давно, — сказал он.

Воспоминания все еще жгли ему сердце. Его ребенок. Его дочь, которую он потерял. Он держал ее на руках, когда последний вздох покинул крошечное тельце. И тело его доченьки стало таким же мертвым и безжизненным, как тело его жены, умершей во время родов.

Чувство вины захлестнуло его с такой же силой, как тогда.

Если бы только он приехал на несколько минут раньше! Если бы только тогда — несколько месяцев назад — он не помиловал бы человека, повинного в ее смерти! Он не мог позволить себе такую слабость, как чувство сострадания.

— Как ее звали? — прошептала Бренна, осыпая его лицо короткими поцелуями.

Он не хотел говорить ей этого. Он вообще ничего не хотел говорить, тем более делиться этими болезненными воспоминаниями. Он не хотел…

— Эйслин.

Собственный голос поразил его— это был скорее хрип.

— Она была вашей дочерью?

— Она умерла.

— О!

Она не стала дальше настаивать, будто понимая, что ему надо остаться наедине со своими воспоминаниями.

Вместо этого она крепко прижала его к себе. Он сделал то же самое, когда освободил ее от цепей после того, как они занимались любовью. Она стала осыпать его легкими, как прикосновение бабочки, поцелуями, желая утешить его.

Он никогда никому не говорил о дочери. О ней не знали даже его брат и невестка. Боль была все еще слишком жгучей, слишком святой, чтобы делиться ею с кем-нибудь. Всякий раз, когда он чувствовал сострадание к преступнику, которого наказывал, он вспоминал, какую боль ему принесло его милосердие.

— Меня предали, — наконец сказал он. — Я смилостивился над человеком и не убил его, как он того заслуживал. Он отплатил мне тем, что выследил мою жену и убил ее. Она была беременна.

Она не стала допытываться, но он знал, что она выслушает его, если ему захочется все рассказать. У него вдруг появилось ощущение, будто он качается на теплых волнах сострадания, и почувствовал себя готовым поделиться с ней страшными воспоминаниями прошлого.

— Девочка прожила всего несколько мгновений.

Он все еще ощущал запах крови, чувствовал судорожные конвульсии крохотного тельца, слышал, как она вздохнула в последний раз. Его девочка была сильной, но слишком маленькой — ведь она родилась преждевременно.

— Я обмыл тельце и завернул его в полотно. На следующий день мы прибыли в порт большого города. Я нашел художника и заставил его нарисовать ее. — В горле у него застрял комок, так что он чуть было не задохнулся. Он еще никому не говорил о таких интимных деталях. — Я не хотел забывать о том, что зло должно быть наказано.

Бренна перестала целовать его и посмотрела ему прямо в лицо:

— Почему вы сохранили мне жизнь, милорд?

Они ни разу не говорили о несостоявшейся казни. Он и сам был неуверен, почему у него в тот день не поднялась рука.

— Ты слишком красива, чтобы убивать тебя, моя пленница-жена. И слишком интересна в постели.

Румянец залил ей щеки, и от этого у него сразу поднялось настроение. Говорить комплименты жене было гораздо приятнее, чем вспоминать события прошлого.

Ее рука скользнула по его груди и замерла у серебряного сердечка.

Он втянул носом воздух, но не остановил ее.

Она открыла медальон.

— Ну, ты и наглая девчонка. Стоило мне сказать, что я не убью тебя, как ты сразу же решила проверить, как далеко можешь зайти, — проворчал он, но не очень грозно.

— Какая она прелестная, — сказала Бренна, глядя на портрет Эйслин. — У нее такие же темные и густые волосы, как у вас.

Приподняв Бренну, Джеймс поцеловал ее в губы. Она, как обычно, растаяла, но на этот раз их чувства были пронизаны чем-то более глубоким, чем просто страсть.

— Значит, слухи неверны. Ты не убивал свою жену, — сказала Бренна.

Это не был вопрос. От того, что она поняла, какой груз невысказанного горя он носит в своем сердце, у него опять подкатил к горлу ком.

Он погладил ее щеку, посрамленный состраданием, которое прочел в ее глазах.

— Я любил ее, но я был безрассуден, и самонадеян. Она была крестьянкой, и наш брак был обречен с самого начала. Мы не собирались пожениться, но она забеременела, и я не мог позволить, чтобы ребенка заклеймили как бастарда. Она была молода. Ее красота была необычной. Как твоя. Я заставил ее выйти за меня замуж. Заставил поехать со мной на континент. Она ненавидела корабли. Ненавидела холод. Ненавидела путешествовать. Я решил оставить ее у друзей в одном порту, а сам продолжить плавание. Там она должна была быть в безопасности, но она не согласилась остаться и уехала домой, — его голос дрогнул. — Человек, которого я отпустил много лет назад, нашел ее. Он силой отвез ее на север и держал заложницей, все время истязая, пока я не приехал.

Воспоминания о том, как этот негодяй держал его беременную жену в холодной темнице голой, насилуя ее, когда ему это было угодно, вызвали в нем такую ярость, что ему стало трудно дышать.

Он убил этого человека голыми руками и нашел в этом удовольствие. Потом он протащил его тело по всем улицам города и скормил собакам.

— Я должен был позаботиться о ее безопасности, запереть ее где-нибудь до тех пор, пока не закончу свое дело и не заберу ее с собой домой.

Бренне показалось, что она вдруг кое-что поняла.

— Вы поэтому заковали меня в кандалы? Чтобы я не сбежала и не пустилась бы в путь одна?

— Сейчас опасные времена, и женщина не должна никуда ездить без сопровождения, девочка. Какими бы ни были наши отношения, я теперь за тебя в ответе.

— Я думала, что вы просто хотели меня унизить, что вы меня ненавидите.

— Я не ненавижу тебя, Бренна. Я… — у него не было слов, чтобы закончить предложение. «Я люблю тебя»? «Ты мне нравишься»?

Нет, он ее, не любит. Он не готов к любви. Воспоминание о жене и ребенке все еще жжет ему грудь, а в том месте, где должно быть сердце, — пустота. Но Бренна его завораживала. Она была ему интересна.

— Я знавал много аристократок, моя пленница-жена. Почти все они одержимы сплетнями и нарядами, и ничем больше. Я богатый человек, часто выполняю поручения короля, поэтому я полагал, что мне будет нетрудно заключить вполне дружеский союз с той, на которой женюсь.

При слове «дружеский» он улыбнулся. Их отношения были далеки от дружеских. Он просунул под нее руку и перевернул так, что она оказалась под ним, а медальон — между их телами.

Она посмотрела на него с такой нежностью, будто хотела растопить все заледеневшие уголки его истерзанной души. Чтобы он почувствовал, что им дорожат.

Леди Бренна была не похожа на других женщин-аристократок. Она была страстной. Она видела то, что не видели другие.

Там, где другие обвиняли его в убийстве, она, увидев медальон, сумела понять, что дало пищу для сплетен. Сплетни ее не интересовали. Ее интересовало искусство. Ей понравились дорогие платья, которые он ей купил, но она обрадовалась гораздо больше, когда он открыл сундук с красками.

Сестры и отец обошлись с ней жестоко, а она была озабочена тем, чтобы спасти их жизни. Он заставил ее ходить по замку, закованной в кандалы, словно преступницу, а она отдалась ему со страстью, которой он не ожидал.

— Мою жену и моего ребенка погубило мое безрассудство. После их смерти я какое-то время был не в себе и предался разврату и пьянству. От меня самого меня спасли мой брат и невестка, и с тех пор моя жизнь была полностью посвящена долгу.

Теперь она смотрела на него с таким доверием, что он почувствовал себя подлецом за все то, что с ней сделал.

Если он не будет осторожен, он может начать жалеть ее.

Чувства — это для дурачков, услышал он голос своего отца, но голос Бренны отсек их, словно кинжалом.

— Вы сожалеете о том, что сохранили мне жизнь? — поддразнила она его.

Он взглянул на нее. Ее глаза были полуприкрыты, а губы — влажными, будто готовыми к поцелую.

— Возможно. Но не в данный момент.

Ее губы дрогнули в улыбке. Она запустила пальцы ему в волосы и притянула к себе его голову. Их губы встретились, и он почувствовал, что она полностью ему доверилась.

Чувство вины терзало его сердце. Другая женщина тоже ему доверилась, а он покинул ее в беде. У Бренны было достаточно причин, чтобы не доверять ему, даже ненавидеть, но в ее взгляде нельзя было ошибиться.

— Любите меня, милорд, — пробормотала она у самых его губ.

Он был почти в шоке. Но не потому, с какой страстью она это сказала. Его потрясло слово «любить».

— Ты меня тоже не ненавидишь, — сказал он, потрясенный этой мыслью. Он чуть было ее не обезглавил. Высек кнутом. Унизил. Неужели в одной женщине может быть столько страсти, что даже такое зло не может ее уменьшить? Это его озадачивало. Когда им овладевала страсть, он становился отчаянным, безрассудным, эгоистичным, и ему требовались огромные усилия, чтобы сдерживать себя. А ее страсть не была ни безрассудной, ни эгоистичной. Она отдавалась ему полностью.

Он молча поклялся себе, что никогда не предаст эту женщину.

Качнув бедрами, он одним толчком вошел в нее, а потом поцеловал в веки.

— Прости меня, Бренна. Я не могу любить тебя. У меня не осталось сердца.

Она не стала оспаривать это признание, а обхватила его ногами. Прежде она была закована и не могла остановить его, даже если бы хотела, но сейчас она себя контролировала — как высоко поднимает ноги, насколько глубоко допускает его в себя.

А он был потрясен этим обычным проявлением страсти. Он его не заслуживал.

Акт был медленным, словно рассчитанным, и совсем не похож на то безумие, которое обычно овладевало ими ночью.

Джеймс чувствовал, как бьется его сердце. Сердце, которое, как он думал, больше не способно чувствовать.

Глава 20

Бренна проснулась такой умиротворенной и счастливой, какой не была уже много лет, а может быть, и всю свою жизнь.

Она потянулась и вдруг поняла, что она впервые за много недель не прикована к кровати, а потому может встать, а не лежать до тех пор, пока ее супруг и повелитель не придет и не наденет снова кандалы, после того как она оденется.

«Супруг и повелитель» — эти слова приобрели другой смысл в свете того, что произошло между ними ночью и какие признания были сделаны.

Джеймс овладел ее телом настолько, что она всякий раз краснела, вспоминая, с какой страстью она ему отдавалась. А ее сердце сжималось, когда она думала о его погибшем ребенке.

Может быть, она сможет родить ему другого.

Бренна потерла виски. Откуда взялась эта шальная мысль? Она покачала головой и, подойдя к умывальнику, плеснула в лицо холодной водой. Кажется, она здорово поглупела.

Это всего лишь вопрос времени. Все закончится, когда он обнаружит, что она является автором миниатюр «Любовницы короля», или вдруг объявится ее отец, или произойдет еще что-нибудь, и тогда окажется, что перемирие между ними было всего-навсего иллюзией.

Впрочем, прошлой ночью оно не казалось иллюзией.

Он все еще любит свою жену. Он сказал, что не может снова полюбить, потому что у него не осталось сердца.

Неожиданно она почувствовала укол ревности. Испытывал ли он со своей женой такую же страсть, как с ней?

Она быстро оделась, удивляясь, что Монтгомери до сих пор не пришел и не защелкнул наручники на ее руках, как он это делал каждое утро. Она вытянула руку сначала вверх, потом в сторону и вниз, наслаждаясь чувством свободы.

Монтгомери ошибался. Что бы он ни говорил, прошлой ночью между ними произошло нечто необычное. Он тоже это почувствовал, иначе не оставил бы ее не закованной. В их отношениях что-то изменилось, но что именно, она пока не могла понять.

Бренна села перед мольбертом. Как это чудесно — иметь возможность свободно двигаться. Она опять потянулась — просто потому, что могла.

Может, так будет и впредь?

У нее вдруг появилось непреодолимое желание взяться за кисть. Она потянулась за ступкой и пестиком, чтобы смешать краски.

И увидела ключ, лежавший на столе на пачке пергаментной бумаги.

Она взяла ключ. Одно дело быть свободной. Совсем другое — иметь в своих руках ключ.

Ее мысли лихорадочно заработали. Если их отношения были бы такими, как прошлой ночью, их брак был бы вполне сносным.

Нет. Не сносным. Чудесным! Она выглянула во двор.

Внизу ее муж руководил ремонтом сарая, в котором хранилось сено на зиму. Он потратил много золота, чтобы сделать замок более современным. Свое золото. Он проявил больше заботы об их доме, чем ее отец.

Волосы Джеймса отросли за последние недели и были не в таком идеальном порядке, как раньше. Они были немного растрепаны и напомнили ей то, чем они занимались в постели. От этой мысли тепло разлилось по ее телу. Она наблюдала за ним, любуясь тем, как он движется в своей обычной четкой манере и командует рабочими.

Иногда он даже улыбался им, так что было очевидно, что они не жалеют сил не потому, что боятся его, а из-за искреннего желания угодить ему. Так же, как она прошлой ночью. Она хотела угодить ему. Вожделение было настолько велико, что она была готова сделать для него все, что бы он ни пожелал.

Однако ей определенно надо умерить свой пыл. Ведь она хочет уехать в Италию и освободиться от своего долга перед семьей. И уж совершенно безусловно она не хочет иметь детей. Ведь так?

Она смешала темперу с остатками яйца, оставшимися со вчерашнего дня, и положила на мольберт лист пергаментной бумаги.

Ей безумно хотелось запечатлеть радость прошлой ночи, но она не посмела сделать еще одну миниатюру для брата Гиффарда, да еще средь бела дня, когда Джеймс мог прийти в любую минуту.

Освободившись от необходимости написать картину на продажу, она дала волю своему воображению.

На бумаге появилась фигура сильного, крепкого мужчины с палашом в руке и свирепым выражением лица. В ногах у него валялись осколки разбитой вазы.

Она замерла.

Еще одна разбитая ваза.

Проклятие.

Она стерла вазу тряпкой. Почему этот странный предмет уже во второй раз появляется на ее картинах? Эта чертова ваза стала появляться после того, как она сблизилась с Монтгомери. Было ли это предупреждением? Знаком какого-то несчастья в будущем?

Раздосадованная тем, что ее приподнятое настроение испорчено, она сунула кисти в банку со скипидаром.

Дверь внезапно распахнулась. В комнату, прихрамывая, вошла Адель. За ней плелись Пантос и Дункан. Сент-Пола не было — возможно, ловит мышей, как это обычно делают кошки.

— Адель! — радостно воскликнула Бренна и бросилась обнимать сестру. Уже прошли недели с тех пор, как они виделись в последний раз. — Я боялась, что он никогда больше не разрешит мне говорить с тобой!

— Ты здорова? — с улыбкой спросила Адель.

Бренна не знала, что ответить. Она снова почувствовала себя виноватой зато, что наслаждается ласками своего мужа.

— Монтгомери не такой уж отвратительный, если ты это имеешь в виду.

— Он тебя изнасиловал.

— Он… — их взаимоотношения были слишком-сложными, чтобы сразу объяснить. — Все в порядке. Но я страшно по тебе скучала. А Гвинет здорова?

— Монтгомери назначил день ее свадьбы. И моей тоже.

— День свадьбы?

— Да.

Бренна нахмурилась.

— Он позволит вам самим выбрать женихов, — уверенно сказала она. До сих пор он всегда выполнял свои обещания.

— Женихов уже выбрали. Ни меня, ни Гвинет не спрашивали.

— Но он… — Бренна запнулась. У нее перехватило горло. Он же обещал. Она поговорит с ним. Сестры наверняка просто что-то не так поняли.

Адель закрыла дверь и огляделась.

— Ты одна?

— Да.

— Мы получили известие от Натана, — Адель понизила голос до заговорщического шепота. — Он собрал большой отряд и собирается начать осаду замка.

У Бренны упало сердце.

— Осаду, — повторила она тупо.

— Да. Для нас троих оставили места на корабле, отплывающем через две недели прямо в Италию.

Италия. Ее мечта.

— Ты сможешь, наконец, изучать искусство, как всегда мечтала. Почему ты так странно на меня смотришь, сестра?

Воспоминание о прошлой ночи всплыло в ее голове в таких деталях, что она откашлялась, чтобы скрыть смущение.

— А что будет с Монтгомери?

Адель сморщила нос и махнула рукой, отметая вопрос.

— В послании Натана говорилось, что мы должны обязательно попасть на этот корабль. Монтгомери снова наденет на тебя цепи, или тебе удалось завоевать его доверие?

Бренна взяла ключ и сжала его в ладони.

— Д-думаю, что мне больше не придется их носить.

— Это хорошо. Ты молодец. В записке Натана был намек на то, что с ним отец, но…

В дверь постучали, и обе сестры вздрогнули.

— Хозяйка?

Это был Деймиан.

— Милорд приказал, чтобы я сопроводил вас во двор.

Сердце Бренны сжала тревога. Будет осада и жестокий бой. Уже выбраны женихи для Адели и Гвннет. Жизнь затягивалась в тугой узел.

От разговора с сестрой ее радужное видение отношений с Монтгомери потускнело, и ей вдруг показалось, что тяжелый ошейник сдавливает ей горло, хотя цепи были сняты.

— Я сейчас выйду, — крикнула она Деймиану, сунув ключ за лиф платья. Она поговорит с мужем о замужестве сестер и постарается развязать кое-какие узлы.

— Поговорим о планах позже, — Адель повернулась к двери и хлопнула в ладоши. Собаки выбежали из комнаты вслед за ней.

По пути во двор Бренна репетировала про себя правильные слова, которые она скажет мужу о незавидном положении своих сестер.

Джеймс стоял посреди двора. Рукава рубашки были закатаны, и от одного только взгляда на его прекрасные сильные руки у Бренны подогнулись колени. Глупая девчонка.

Он что-то говорил рабочим и одновременно что-то записывал. Солнце стояло высоко в голубом небе, и уже было душно. Лето понемногу входило в свои права.

Рабочие и слуги сновали по двору. Стучали молотки. Лаяли собаки.

Монтгомери обернулся и увидел Бренну. В его голубых глазах вспыхнул огонек. Его взгляд проник ей прямо в душу. Он говорил о том, что она принадлежит ему. И это было и ее желание.

Но их отношения обречены, напомнила она себе. Ее брат со своими людьми нападет на замок. Она осуществит свою, мечту и уедет в Италию.

Она подошла к мужу, и он, обняв ее за талию, поцеловал в губы. Его прикосновение было таким правильным и вместе с тем таким неуместным. Но даже зная, что их брак проклят, она хотела его. Снова. Прямо сейчас.

— Ты не поблагодарила меня за то, что я снял с тебя кандалы, — пробормотал он у самого ее уха, нежно покусывая ее шею.

Она насмешливо подняла бровь. С одной, стороны, она хотела отругать его за то, что он требует благодарности за то, чего вообще никогда не должно было быть, с другой — она не могла себе позволить поставить под удар свою свободу, которая была, как никогда, близка.

— Б-благодарю вас, милорд.

Он опять поцеловал ее.

— Так-то лучше. Но если ты когда-нибудь снова задумаешь сбежать или откажешься выполнять нашу сделку, я снова их на тебя надену. И возможно, на всю жизнь.

Его слова несколько ее отрезвили. Она не на шутку испугалась.

— Вы обещали, что Адель и Гвинет смогут сами выбрать себе мужей, — сказала она без всякого предисловия, будто эта мысль могла прожечь ей язык, если она ее немедленно не выскажет. Про себя она молила, чтобы Адель ошибалась, но на сердце у нее было тяжело.

Он немного ее отстранил, и его глаза потемнели. Мальчишеская улыбка исчезла с его лица. Осталось лишь суровое выражение воина.

— Это было невозможно.

Гнев поднимался в ее душе. Ей стало больно от того, что она поверила его обещанию и начала думать, что их брак может стать настоящим.

— Мы так не договаривались!

— Наша сделка не касалась и бегства твоего отца, так что этот факт должен быть как-то компенсирован.

— Мы это уже обсуждали!

— Успокойся, Бренна. Король хочет, чтобы твои сестры вышли замуж за приличных людей, и так оно и будет.

— Это нечестно!

Он выпрямился, и его лицо приняло свое обычное суровое выражение.

— Я твой муж, и ты будешь следовать моим правилам.

Разочарование и беспомощность охватили Бренну. Вот они — мужские игры. Женщинам всегда отведена в них роль заложниц. Им никогда не разрешено жить, путешествовать, заниматься живописью, выбирать свою дорогу, как это делают мужчины.

Он провел пальцами по ее щеке, и от этого прикосновения у нее по спине пробежали мурашки.

— О твоих сестрах позаботятся. Ты должна доверять моему мнению.

— Доверять вам?

Ей захотелось его ударить.

— Да. Так же, как прошлой ночью.

— Это было… — она отвернулась. Трава вокруг них была грязной и затоптанной десятками ног. Затоптана так же, как ее сердце. — Это было другое.

— Другое? Как это?

Она не смотрела на него, но чувствовала, как он сверлит ее взглядом.

— Мы были… — ее щеки начали гореть. Он привязал ее к столбику кровати и сверху донизу разрезал ножом платье. Она не только ему доверилась. Она наслаждалась тем, что была полноправной стороной их обоюдной страсти.

— Черт побери! Вы имеете в виду совокупление, а я говорю о жизни своих сестер, — прошипела она.

Он поднял ее голову за подбородок, так что она была вынуждена смотреть ему в глаза.

— Моя пленница-жена, если я не причиняю тебе вреда, почему ты хочешь причинить его тем, кого любишь? Король настаивал на скором браке, так что не было времени на ухаживания. Если бы я не выбрал им мужей, их выбрал бы Эдуард. Я знаю мужчин, которые женятся на твоих сестрах. Они хорошие люди.

Ей хотелось верить ему, но она ненавидела себя за это. Глупая девчонка.

— Но так не делается.

— Гвинет не в том состоянии, чтобы сделать правильный выбор. Для нее лучше, если это сделаю я.

— Мужчины всегда уверены в том, что лучше знают, что нужно женщинам.

— Жених, выбранный для Адели, — лесник и обожает животных.

— Она вообще не хочет выходить замуж.

— Ей придется с этим смириться, так же как тебе.

Положив руку ей на затылок, он притянул ее голову к себе и поцеловал, словно это был залог правильности его слов.

Она напряглась, собравшись воспротивиться, но его губы напрочь лишили ее решимости. Она растаяла, поддавшись его чарам, так же как прошлой ночью.

Глупая порочная дурочка.

Бренну мучило чувство вины. Ну почему ее так мало заботит судьба семьи?

Она с трудом сдерживала желание сказать ему о готовящейся осаде. Может быть, если она ему об этом скажет, они смогут добиться мира путем переговоров, а не войной.

Но если он нарушил свое обещание относительно ее сестер, что помешает ему нарушить его еще раз в отношении брата?

Ей пришлось напомнить себе, что она свободна от оков всего несколько часов, а Монтгомери не такой человек, чтобы вести переговоры с врагами — настоящими или мнимыми. Если она расскажет ему о своих планах, то наверняка снова окажется в цепях, да и ее сестры тоже.

Но даже если это произойдет, она все равно не сможет противостоять такому сладкому и такому настойчивому зову своей плоти.

Может, ей удастся поговорить с Натаном и объяснить ему бесполезность осады.

Кто-то из работников отвлек их внимание, спросив мнение Монтгомери о ремонте подвала, где хранилось вино. Переговорив с ним, он обратился к Бренне:

— У меня для тебя сюрприз.

— Сюрприз? — испугалась она. Последним его «сюрпризом» были наручники и железный обруч на шее.

— Почему ты так побледнела, моя пленница-жена? — спросил он и, передав перо и бумагу рабочему, предложил ей руку.

— Я не люблю сюрпризов.

Он повел ее через двор к воротам замка.

— Этот тебе понравится.

Глава 21

К тому времени как они добрались до города, был уже полдень. Страхи Бренны рассеивались с каждым шагом, которые они делали по мощеной мостовой. Ее муж, как обычно, шел четким шагом, но в его походке чувствовалась легкость, свидетельствовавшая о том, что впереди их ждет что-то приятное.

В глубине души она понимала, что следует вернуться к обсуждению важных для ее семьи проблем, с тем, чтобы она могла подумать, как ей поступить. Но ей страшно не хотелось нарушать наступивший между ними хрупкий мир, и она с удовольствием, хотя и чувствовала за собой вину, приняла ту игру, которую он затеял.

— Намекните хотя бы, куда мы направляемся, — со смехом попросила она, немного разочарованная его загадочными взглядами и решительным отказом сообщить, в чем заключался сюрприз.

— Ни за что. Доверься мне.

Было ясно, что у него на уме какое-то озорство.

А он лишь улыбался и не отвечал на ее расспросы, хотя она уже шесть раз спросила об одном и том же.

Они свернули сначала на одну мощеную улицу, потом прошли по переулку мимо какой-то таверны. Казалось, что он нарочно запутывает следы, чтобы она не поняла, куда они идут.

Что за невозможный человек!

Он улыбался, видимо, довольный собой. Его смешные передние зубы сверкали в усмешке, то и дело появлялась ямочка на подбородке, голубые глаза, напоминавшие ей океан, блестели. Женщина легко могла бы утонуть в его взгляде.

Ей следовало бы ущипнуть себя, очнуться от этой игры, которая заставляла ее думать, что у них все же могла быть совместная жизнь.

Она уедет через две недели. Между ними не может быть ничего, кроме войны.

— За все муки, что я претерпела, ваш сюрприз должен быть просто грандиозным, — предупредила она с деланной серьезностью.

— Тебе понравится, — он повел ее еще по одной боковой улочке. — И перестань ругать меня, пленница-жена, не то я надену на тебя намордник. Однако угроза прозвучала вполне мирно.

Бренна рассмеялась, почувствовав себя свободной, как ребенок. Она уже совершенно не понимала, где находится, и просто шла за ним.

— Я испорчу свое новое платье, — пожаловалась она.

— Тем лучше. Я смогу потом разрезать его на тебе, — ответил он, продолжая тащить ее за собой.

Она не хотела попасть в ловушку его обаяния, но — увы! — уже попала. Его легкомысленная манера, казалось, растопила места в ее сердце, которые уже давно были заморожены. Она удивилась, как им стало легко друг с другом. Это было опасно. Гораздо опаснее прежнего напряжения.

Они пробрались через кусты, обошли какое-то строение и перелезли через забор.

— Вы заблудились, — обвинила она его, когда они, миновав еще один проулок, уперлись в глухую стену высотой выше ее роста.

— Ничего подобного. Я в жизни еще ни разу не заблудился.

— Так уж и ни разу, — с насмешкой сказала она, оглядывая стену.

Камни были старыми, из щелей пробивался мох. На земле среди плит валялся гнилой огрызок яблока, который облюбовали муравьи. Кругом были одни сорняки.

Джеймс провел пальцами по щелям между камнями, будто стараясь что-то нащупать.

— Я обладаю внутренним чувством направления, — похвастался он. — Возможно, именно поэтому я люблю ходить под парусом и чувствовать, как в лицо мне дует соленый морской ветер.

Перед ее мысленным взором предстала картина: он стоит босиком на палубе и ветер треплет его рубашку. Штаны рваные и мятые от долгого пребывания на море. Совсем не похож на человека, который сейчас стоит перед ней. Как человек, любящий море и такой необузданный в постели, стал таким суровым и непреклонным? Имеет ли это отношение к его ребенку и серебряному медальону, который он носит на груди?

Ей в голову вдруг пришла мысль, что она очень мало знает о человеке, за которым оказалась замужем.

— Вам нравится ходить под парусами?

Обернувшись, он быстро поцеловал ее в щеку.

— Мой брат подарил мне корабль. Даже сейчас мне безумно хочется вернуться в море.

— О!

Бренна не поняла, почему ее поразило это его заявление. Она знала, что он пират и у него есть собственный корабль. Однако за исключением тех моментов, когда он лежал между ее ног, запрокинув голову в порыве страсти, он всегда был таким собранным. Точным.

Требовательным.

Жизнь на море не очень сочеталась с таким упорядоченным существованием. Набегали волны, корабль кренился. Океан нельзя было разгладить, как это делали служанки с его одеждой.

Возможно, в открытом море он был более свободен? Больше смеялся, демонстрируя свою пиратскую улыбку?

— А почему вы любите путешествовать? — спросила она.

Он помог ей перелезть через стену, и они оказались в каком-то саду.

— Потому что я могу быть свободен. Я обожаю приключения и люблю открывать для себя что-то новое.

От этого признания у нее быстрее забилось сердце. Может, они не так уж сильно отличаются друг от друга, как она думала?

— А я именно по этой причине пишу красками, — призналась она, оглядываясь. — Где мы?

На огромных клумбах цвели пионы, ноготки, бархатцы, лилии и первоцветы. Их яркие цвета напоминали ее палитру. Голубые цветы розмарина походили на полупрозрачные кружева. Сад был окружен деревьями, так что было непонятно, где находятся они, а где — город.

— Мы совсем недалеко от города, — сказал он, будто угадав ее мысли. Он взял ее за руку и повел по заросшей тропинке. — Я же сказал, что знаю, где мы находимся.

— Да, сказали, — подтвердила она, хотя не была убеждена, что он не блефует. Но он шел уверенно.

Бренна шла, восхищаясь пением птиц и жужжанием пчел. Воздух был наполнен ароматом цветов, земли и листьев. Все кругом было ухожено — кусты аккуратно подстрижены, а газон похож на роскошный зеленый ковер. Она не знала, что в городе есть такое место.

Остановившись возле клумбы с цветами наперстянки, она воскликнула:

— Какие чудесные! Так этот сад и есть ваш сюрприз?

Он сжал ее руку и поцеловал в висок.

— Нет, но он уже близко. Скоро увидишь. Бренна шла за мужем, разрешая вести себя, куда ему будет угодно.

— Расскажите мне о ваших путешествиях. О вашем корабле и об океане.

Он улыбнулся, и его взгляд затуманился.

— Ветер обжигает твою кожу, которая горит от соленых брызг. Корабль кренится то на один борт, то на другой, успокаивая тебя днем и убаюкивая ночью.

— Похоже на сказочный мир, — зачарованно сказала Бренна. Несмотря на свои мечты об Италии, она на самом деле нигде не была, кроме Лондона. — Мне бы хотелось поехать в Италию, — мечтательно произнесла она, но спохватилась — он не должен знать о ее желании жить в Италии.

— А-а, Италия. В Италии пахнет восхитительными специями — чесноком, луком шалотом и всевозможными пряностями. Это особое место, где жизнь бурлит, где живут необыкновенные веселые люди и великое множество художников.

Он сорвал цветок и протянул его жене. Потом обошел ряд низких кустов и оказался у заднего фасада какого-то здания.

— Мы пришли.

Это был собор. Вернее, его строения.

— Это храм.

Бренна взглянула вверх на башни. Ей и в голову не могло прийти, что они находятся на территории собора, хотя теперь все встало на свои места: прекрасные цветы, ухоженный газон, замечательный сад. Они шли каким-то неизвестным ей путем, а она была настолько поглощена тем, что они вместе, что не обратила внимания на то, где они находятся.

— Что мы здесь делаем?

— Ш-ш.

Отворив боковую дверь, он повел ее внутрь. Перед ними оказался огромный зал, служивший трапезной. Сейчас здесь никого не было. Столы стояли вдоль стен в ожидании следующей трапезы.

Она вошла и внезапно остановилась.

На стенах висели две ее картины — самые большие из ее коллекции. На одной была изображена святая Дева Мария с младенцем Иисусом на руках, на другой — святой Петр, идущий по воде, за ним наблюдали из лодки его ученики.

У Бренны перехватило дыхание — она не могла говорить. Она смотрела на свои картины так, как будто видела их в первый раз. Словно они принадлежали незнакомому художнику, а не были написаны ее собственной рукой.

Сколько раз она пыталась выставить свои картины! Однако епископ Хамфри всегда отвергал их.

— Как? — только и могла вымолвить она, когда, наконец, обрела дар речи.

Джеймс улыбнулся:

— Ты довольна?

Она откашлялась. Довольна? Она не верила своим глазам. У нее было такое чувство, что она прошла сквозь какие-то таинственные двери и увидела, что ее мечта осуществилась.

— Я поражена.

— Миледи, нет причины, по который вы не можете быть и художницей, и женой. Вы удивительная художница и заслуживаете того, чтобы ваши работы выставлялись в престижных местах. Полагаю, что пройдет время и церковь сочтет правильным переместить ваши картины из трапезной в собор.

Она бросилась ему в объятия и начала страстно, отчаянно целовать, не думая о том, что они находятся на территории церкви, а их семьи собираются воевать. Никто в жизни никогда не оценивал так высоко ее работу. Она ликовала.

Джеймс рассмеялся:

— Монастырь вам совсем не подходит, миледи.

Какое-то мгновение на свете существовали лишь они двое. От радости у нее на глазах выступили слезы и захотелось, словно ребенку, закружиться в танце.

Он прижал ее к себе и нагнул назад, так что ей показалось, что она может упасть. Их губы встретились, ноги и руки переплелись, как у изголодавшихся любовников.

Но так не может продолжаться, подумала она. Слишком много страшных событий должно произойти. Она должна рассказать ему о своем брате и об их с отцом планах. Она должна заставить Джеймса и Натана вступить в переговоры.

Неожиданно за их спиной раздались шаркающие шаги.

Они отпрянули друг от друга.

Увидев направлявшегося к ним епископа Хамфри, Бренна покраснела до самых корней волос. Выражение лица епископа было еще более постным, чем обычно. В руках он держал четки. В его взгляде читалось неодобрение. Запах ладана окружал его, словно облако осуждения.

Она гордо подняла подбородок, хотя внутренне содрогнулась, и ей захотелось спрятаться в одной из многочисленных ниш зала.

Джеймс усмехнулся. Он не был ни испуган, ни сконфужен появлением Хамфри.

— Здравствуйте, уважаемый епископ. Я надеюсь, что ремонт вашего собора продвигается успешно?

— Мы… — Хамфри сделал кислое лицо, спрятав руки под сутаной, — мы благодарим вас за щедрое пожертвование.

Ах, вот в чем дело. Монтгомери всех подкупил, и они повесили ее картины.

— А как ваши прихожане оценили работу моей жены?

Выражение лица епископа стало еще более кислым.

— Лорд Стэнмур выразил желание купить первую картину, — буркнул он. — Если вы решите продать ее, золото пригодится для храма.

Бренну распирало от гордости. Торжествующий клич чуть было не вырвался из ее груди. Она была уверена, что и другим понравятся ее картины, если только у нее будет возможность их выставить.

— И вы не видите проблемы в том, что картины написаны женщиной? — настаивал Джеймс.

Она чуть было не подавилась смешком, так понравилась ей смелость мужа. У епископа уже горели уши, и ей показалось, что не следует развивать эту тему, но явная растерянность епископа была ей очень по душе.

Если бы она уже давно могла бы показать свои картины, ее приняли бы в монастырь, и ей не пришлось бы выходить замуж.

— Вы разрешите нам продать картины и разделить доход пополам, лорд Монтгомери? — Пальцы в перстнях перебирали четки.

Епископу наверняка было неприятно задавать этот вопрос, и Бренна не смогла сдержать свое ликование.

— Нет, — начала она, — я не хо…

Монтгомери сжал ее руку и не дал договорить.

— Разумеется, мы можем заключить приемлемую для обеих сторон сделку, — сказал он епископу. — Завтра я вернусь, и мы обговорим условия.

Бренна кипела. Она хотела вырвать руку, потому что не хотела продавать картины епископу Хамфри, который все эти годы унижал ее.

Раздражало ее и то, что теперь не она заключает деловую сделку, а ее муж. До чего же незавидна судьба женщин!

Она хотела потребовать, чтобы ее картины сняли со стен, и уже было открыла рот, но вмешался Джеймс.

— Нам надо идти. Я вернусь позже, — Джеймс бросил на Бренну предупреждающий взгляд и поспешно повел ее к выходу.

— Ничего не говори, — процедил он сквозь зубы.

Она уже еле сдерживала раздражение, но прикусила язык. Епископ смотрел им вслед с нескрываемым недоумением.

Бренна едва поспевала за широкими шагами Монтгомери. Когда они отошли на порядочное расстояние от храма, он притянул ее к себе и приподнял, так что ей пришлось встать на цыпочки.

Он был в ярости.

— Я не позволю тебе позорить меня. Не смей спорить со мной в присутствии этого человека.

— А как ты смеешь соглашаться на продажу моих картин без моего согласия? — горячо возразила она.

— Это мое право. Я твой муж.

— А я художник, и это мое право решать кому будут проданы мои картины. Я ненавижу этого человека!

Неожиданно он расслабился и, заправив выбившуюся у нее из-под капюшона прядь волос, сказал:

— Успокойся, Бренна. Я тоже его не люблю, но существуют гораздо более серьезные проблемы, чем он, если только ты хочешь стать известной как художница. Этому может послужить продажа нескольких картин. Лорд Стэнмур часто устраивает празднества, чтобы похвастаться своим домом и поместьем. Ты отличная художница и можешь стать известной не только здесь, но и на континенте, если он захочет купить и другие твои картины. Это торговый город, и собор часто посещают иностранцы.

Ее обуревали противоречивые чувства, но она начала понимать, чего добивается Джеймс ради нее. Она думала лишь о крошечном рынке сбыта, о том, чтобы размещать свои картины в церкви. А он предлагает ей весь мир.

— Я торговец, Бренна, и занимаюсь этим уже много лет. Можешь положиться на мое мнение в этом деле.

Никто никогда на самом деле не поддерживал ее искусство. Его вера в нее была словно бальзам на ее душу.

— Мой брат приезжает, — вырвалось у нее, но она тут же осеклась. Как она могла так легко выдать семейную тайну?

— Твой брат?

— Да. Через две недели он прибудет сюда с отрядом своих людей, чтобы начать осаду замка.

Джеймс отшатнулся от нее.

— Ты все это спланировала, — обвинил он ее.

— Нет! Я только что узнала…

— Господин Монтгомери! Господин Монтгомери! — кричал подбежавший к ним уличный мальчишка в грязных лохмотьях. — В замке пожар! Торопитесь!

Глава 22

Джеймс схватил жену за руку, и они помчались к замку.

В голове Бренны билась пугающая мысль о том, что вернулся ее отец. Она тяжело дышала, стараясь не отставать от мужа. «Не может быть, не может быть», — стучало у нее в мозгу.

Наконец они выбежали на дорогу. До дома оставалось не больше полумили.

В вечернее небо поднимался столб черного дыма. Он шел от северной башни, где находилась ее спальня. В воздухе стоял запах гари и пепла.

— Проклятие! Почему мы не поехали верхом! — вырвалось у Джеймса.

Бренна споткнулась и чуть не упала, но он, не останавливаясь, подхватил ее на руки и понес в сторону замка.

Она держала его за шею, и казалось, что эта ноша ничуть его не беспокоит. Он бежал так же легко и быстро, и дыхание у него не сбивалось.

Едкий запах дыма обжигал легкие. Она увидела языки пламени, вырывавшиеся из окна ее комнаты. Слуги уже выстроились цепочкой, чтобы передавать друг другу ведра с водой из источника.

Господи! Ее картины. Ее работа. Все принадлежности. Все, чем она жила последние годы, было в этой башне.

Когда они пробежали под опускной решеткой, она уперлась Джеймсу в грудь, чтобы освободиться из его рук. Он отпустил ее и поставил на ноги.

Не думая об опасности, она побежала к башне, но Монтгомери успел схватить ее за руку.

— Нет, жена. Это опасно.

— Мои картины!

— Можно написать новые. Красок в этом мире полно, а ты одна.

Она закричала, почти перегнувшись пополам, но он не отпускал ее. Она хотела спасти свою работу, спасти все, что еще было можно, от огня.

— Нет! Нет! Нет! — кричала она и била его кулаками в грудь.

Крик Бренны перешел в рыдания, когда она увидела, как оранжевые и красные языки пламени все больше охватывали ее башню. Уже сгорела новая крыша и целиком поленница дров. Она зарылась лицом в грудь Джеймса и закрыла глаза, чтобы ничего не видеть.

Но она чувствовала запах пепла, слышала, как потрескивает огонь, ощущала жар огня. Пламя сжирало ее картины, работу всей ее жизни.

Ее мечты растворились в воздухе как дым. Слезы жгли глаза и текли по щекам. Она их не вытирала.

— Бренна, — прохрипел Монтгомери, встряхивая ее.

Немного отстранившись, он сказал:

— Послушай, жена. Мне надо распорядиться людьми, чтобы они могли спасти то, что еще можно.

Она кивнула, хотя ей хотелось прижать его к себе и просить, чтобы он остался. Но она понимала, что он должен следовать своему долгу.

С ее стороны это эгоизм — думать о своих картинах, когда под угрозой замок.

— Иди и встань в ряд с людьми и помоги им передавать воду. Это тебя отвлечет, и это лучше, чем стоять и смотреть на пожар.

Она стиснула зубы, чтобы не закричать, но понимала, что он прав.

— Все будет хорошо. Но сейчас мы должны работать, а не стоять и глазеть.

Властность в его голосе пробилась в ее помутившийся мозг, и впервые она ощутила радость и даже благодарность за то, что он умеет владеть собой в такой непростой ситуации. Она схватилась за его совет так, как тонущий человек хватается за спасительный канат. На негнущихся ногах она подошла к людям и заняла свое место в цепочке.

Передавая ведра с водой, она старалась сосредоточиться на тяжелой работе и не думать о своей потере.

Огонь поднимался все выше и выше в небо. Бренна продолжала работать даже тогда, когда руки и плечи отяжелели и ныли от боли.

К ним вскоре присоединились и горожане. Отец Питер молил Бога послать дождь. Адель подняла к небу свою трость и тоже взывала к Богу. Гвинет стояла в стороне, заламывая руки.

Между тем появились и более мелкие очаги пожара. Слуги заливали их водой и забрасывали землей, чтобы предотвратить дальнейшее распространение огня.

Бренна продолжала передавать ведра. Пот градом катился по ее лицу.

Когда начало светать, Бог, видимо, услышал их молитвы — пошел весенний моросящий дождик.

Дождь! Благословенный дождь!

А утром небеса разверзлись, начался настоящий ливень, и пожар, наконец, был потушен.

В воздухе стоял смрад опустошения. На сырой земле валялись черные головешки. От башни остались лишь почерневшие каменные стены.

Тяжело дыша, Бренна села на землю, обхватила поднятые к груди колени и положила на них голову. Дождь поливал ее лицо и голову, стекал по плечам и спине, но она не обращала на это внимания. Спину ломило, руки и ноги онемели, насквозь мокрая юбка прилипла к ногам.

Странная, пугающая тишина опустилась на пепелище.

Больше ничего нет.

Все ее картины уничтожены. Все, чем она владела, было в этой башне. Ее кисти. Ее картины и рисунки. Ее краски. Пропало и золото, которое она с трудом скопила для своей поездки в Италию. Понадобятся годы, чтобы восполнить эту ужасную потерю. Некоторые вещи вообще нельзя восстановить. Например, огромное полотно с изображением Иисуса и два других — «Всемирный потоп и Ноев ковчег» и «Архангел Гавриил, сражающийся с Люцифером».

Остались только те две картины, которые Джеймс отнес в собор.

Тошнота подступила к горлу, и она еще крепче сжала колени, словно этим могла выдавить боль из своего сердца. Слезы текли по ее щекам, смешиваясь с холодным дождем.

— Здесь женщина! Господин Монтгомери, идите сюда! — закричал один из слуг.

И Джеймс поспешил к выгоревшему входу в башню. Мокрая рубашка свисала клочьями с его мускулистых плеч. Даже в этом виде он был прекрасен, но и он не мог спасти ее от охватившего ее отчаяния. Она была благодарна мужу за то, что он практически спас две ее картины. По крайней мере, по ним можно будет судить, что она действительно художник.

Какой-то человек, полностью скрытый плащом, сел рядом с ней на землю. Край его плаща оказался в грязи. Он повернул к ней голову, дав возможность заглянуть под капюшон. Она увидела густые темные волосы, карие глаза, упрямый подбородок.

Натан! Ее брат.

У нее перехватило дыхание. Она не видела его два года, и сердце подскочило от радости.

— Молчи, — предупредил он ее, — Монтгомери не должен застать меня здесь.

Он улыбнулся и, опустив голову, закрыл лицо капюшоном. С бьющимся сердцем Бренна смотрела на почерневшие от копоти стены.

Натан сжал ее руку и начал подниматься.

— Идем. Нам надо идти.

До нее вдруг дошло. Она чуть было не задохнулась от ярости.

— Ты поджег башню! — слезы градом текли по её лицу.

— Это надо было сделать.

— Адель сказала, что ты будешь здесь через две недели. Я могла хотя бы забрать свои картины и вещи, — она была готова наброситься на него.

Он поднял ее на ноги.

— Уже не было времени. И сейчас нет. Пойдем.

Ее ноги дрожали от усталости.

— Надень это, — он достал из-под своего плаща еще один и накинул ей на плечи. — Нам надо спешить.

— Леди Бренна погибла в башне! — крикнул какой-то слуга.

Бренна похолодела и отшатнулась от брата. Башня сгорела, и в ней погибла женщина.

— Ты кого-то убил! — обвинила она брата.

— Нет, сестра. Нет, но это свежеевыкопанный труп, изуродованный огнем до неузнаваемости. Поторопись. Нельзя, чтобы Монтгомери обнаружил правду.

Натан обнял ее за плечи и потащил через двор. Никто не обратил на них внимание. Многие горожане, прибежавшие на помощь, смешались с толпой грязных усталых слуг. Кое-кто из них пошел к башне взглянуть на обгоревший труп, но многие поплелись домой. Слуги, измученные страшной ночью, не обратили внимания на двух людей в плащах, покидавших пожарище.

Бренне казалось, что ее сердце обливается кровью с каждым шагом, с которым она удаляется от замка. Ей хотелось кричать, протестовать, но Натан, очевидно, это понял и зажал ей рот ладонью.

— Здесь у тебя ничего не осталось, кроме сердечной боли, Бренна.

Сердечная боль? Да, сердечная боль от потери картин.

— Если он нас поймает, нас обоих бросят в тюрьму, — говорил Натан, подталкивая Бренну на дорогу. — Отец хотел напасть на замок, но таким путем я могу спасти вас троих и не причинить слишком большого ущерба замку. Сгорела всего одна башня.

Всего одна башня.

Ее башня.

Бренна шла, спотыкаясь, рядом с братом. Но ее сердце протестовало. Она хотела остаться здесь со своим мужем, с человеком, который заставил старых, косных церковнослужителей повесить ее картины, а не с братом, который сжег их, будто они были каким-то мусором.

— Мои карти…

— Глупая девчонка! — сказал он, продолжая подталкивать ее впереди себя. — На кону жизни и замки, а ты о картинах. У нас нет времени оплакивать холсты!

Он, конечно, был прав. Но сознание его правоты не останавливало боль в сердце и не уменьшало пустоту в душе.

— А где Адель и Гвинет?

— Они ждут нас на корабле. Сегодня вечером мы отплываем в Италию.

Бренна вдруг поняла, что она больше никогда не увидит своего мужа. Никогда не почувствует его губы на своих губах, его руки на своем теле…

Она резко остановилась.

— Я не могу. Иди без меня.

Он обхватил ее за талию и потащил за собой.

— Адель предупредила меня, что ты будешь сопротивляться, что Джеймс Монтгомери дьявол и околдовал тебя.

— Никакой он не дьявол… — она вздрогнула. А может, все-таки дьявол? Ведь он и вправду ее околдовал. Даже сейчас ей хотелось, чтобы он обнял ее, потому что она знала, что он может успокоить ее. — Я никуда не поеду, — твердо заявила она.

Натан зарычал и стал толкать ее вперед.

— Учти, сестра, Гвинет передала твои миниатюры «Любовницы короля» людям короля, и они знают, что ты их автор. Если ты думаешь, что можешь втайне писать свои мерзкие картины, знай, что твой секрет раскрыт.

— Нет!

— Какими бы ни были ваши отношения с Монтгомери, он теперь не захочет, чтобы ты вернулась, и ты проведешь остаток своих дней в монастыре, где будешь раскаиваться в своих делах и замаливать свои грехи.

Она дернулась, будто ее ударили. Но он продолжал тащить ее. Ноги в туфлях скользили по мощеной дороге, а прилипшая к ногам мокрая юбка мешала ей идти.

— Как ты мог?

— Это для твоего же блага. Давай поторопимся, пока они не поймали нас прежде, чем мы доберемся до порта.

Ей хотелось кричать. Просто выть. Но это ей не поможет, если Монтгомери узнает про миниатюры.

Все пропало.

У нее было ощущение, что она увязла в болоте и с каждым шагом все глубже погружается в грязную жижу. Если она останется и признается, что она все еще жива, ее сожгут на костре. А если уедет? Как она сможет жить в одиночестве, без рук Монтгомери, обнимающих ее всю ночь?

Уже начинался рассвет, и солнце показалось из-за горизонта, но тепла не было. Их ждала карета, которая провезла их через город, мимо собора и доставила в доки.

Впереди маячил корабль, готовый к отплытию.

Теперь, когда опасность миновала, она откинула капюшон и обернулась, чтобы взглянуть на замок Уиндроуз. Он поднимался высоко над зданиями и хижинами города. Отсюда ей не была видна сгоревшая башня.

Будто вообще ничего не произошло.

Сердце пронзила боль.

Здесь не чувствовался запах пепла. Аромат соленого ветра с моря поглотил запах дыма.

Будет ли Монтгомери горевать по ней? Будет ли ему больно от того, что их время так быстро закончилось? Или возненавидит ее? Он ведь никогда не говорил ей ласковых слов, не признавался в любви.

Он сказал, что для любви у него не осталось сердца.

Но ему нравились ее картины. Он поверил в ее талант настолько, что заставил епископа Хамфри повесить ее картины в храме. А еще ему нравилась ее страстность в те интимные моменты, которые были между ними.

Но все это пройдет, как только он поймет, что это она автор миниатюр про короля и что он, сам того не зная, помогал предателю. Как же ей было тяжело!

Джеймс Монтгомери — человек чести и долга. Он всегда выполняет приказы короля.

Натан быстро провел ее по трапу на корабль и позвал капитана.

Глаза ее наполнились слезами, когда корабль начал медленно отчаливать.

Впереди была Италия.

Италия.

Ее мечта.

Ее шанс качать новую жизнь. Шанс самой решать свою судьбу. Быть независимой женщиной.

Она всегда этого хотела.

Она опустила голову на руки, державшие перила, и заплакала.

Глава 23

Джеймс направился к сгоревшей башне, чтобы спасти то ценное, которое, может быть, еще осталось. Дождь стекал с него ручьями, но он его не замечал. Когда он увидел, какой ущерб нанес пожар — полностью уничтоженная крыша и обугленные рамы окон, — у него защемило сердце. От картин Бренны скорее всего ничего не осталось.

— Там женщина… Леди Бренна! Идите сюда, господин Монтгомери! — позвал его один из слуг, стоявший у полностью выгоревшего входа в башню.

Джеймс похолодел. Он бросился внутрь, одним махом преодолев скользкую от воды и сажи узкую каменную лестницу. Разве Бренна заходила в башню?

Двое мужчин уже были в спальне Бренны. Все ее холсты и доски превратились в пепел. Часть пола провалилась, из дыр торчали обгоревшие доски.

— Господин, — сказал один из мужчин и отступил от того, что совсем недавно было кроватью.

На кровати лежало обугленное, скорчившееся тело женщины. Ее лицо было неузнаваемо, так же как цвет ее платья.

— Это леди Бренна, милорд.

Слезы подступили к глазам Джеймса. Только не Бренна. Только не его Бренна.

— Нет, это невозможно, — прохрипел он. Он же видел, что она была во дворе, разве не так? Он же послал ее встать в ряд с людьми, передававшими ведра с водой.

В изуродованной огнем руке женщина сжимала обрывок пергаментной бумаги. Ему показалось, что его сердце разорвется от боли.

В отчаянии он опустился перед ней на колени. Уже много лет он не молился. Он посвятил свою жизнь тому, чтобы наказывать людей за их грехи, а свои собственные грехи он предпочитал не замечать. Но сейчас ему захотелось помолиться: «Пожалуйста, пусть это будет не она».

Он знал, как сильно она страдала, как хотела спасти свои картины. Надо было приковать ее к себе. Стон отчаяния вырвался из его груди.

Он разжал ее ладонь, чтобы посмотреть, что сжимала в руке эта несчастная женщина.

Он смотрел на обрывок и не верил своим глазам.

Это была часть миниатюры с изображением обнаженного мужчины, склонившегося над распростертой на постели нагой женщиной.

На плече мужчины был изображен точно такой же серповидный шрам, как у него. Сомнений не было — на картине был он!

Все кончено. Бренна умерла.

Почему он отпустил ее от себя? Почему не приковал к себе, чтобы она не могла пойти в башню? Но она пошла, чтобы спасти свои картины.

Он сжал клочок в кулаке. Боль в сердце на какое-то мгновение отступила, когда до него дошло, что Бренна была автором «Любовниц короля».

Он это уже подозревал. В глубине сердца он это знал. Она была слишком страстной в постели, слишком смелой для девственницы. Слезы потекли по щекам Джеймса, но он не стал их вытирать.

Он уткнулся лбом в черное, обгоревшее тело своей жены. Он сжимал и разжимал в кулаке мятый клочок. Что бы он сделал, если бы обнаружил все это, когда она была жива? Его долгом было бы взять ее под стражу и отвезти к королю. Но сейчас, когда ее уже нет в живых, в сердце образовалась пустота.

— Вот он! Тот художник, который написал эти мерзкие миниатюры! Тот самый человек, которого велел найти король, — в комнату вошел брат Гиффард в окружении толпы бандитов. Дрожащим пальцем он указывал на Джеймса.

— Хватайте его, люди! — воскликнул какой-то человек с темной бородкой. — Именем короля Эдуарда.

Джеймс вскочил.

— Какого…

Его окружили люди, не дав ему времени опомниться. Кто-то вырвал у него из рук злосчастный клочок.

— А вот и доказательство, капитан, — сказал он и, расправив обрывок, протянул его человеку с бородкой.

— Это не моя работа, — сказал Джеймс, в изумлении оглядывая окруживших его людей.

Они были не более чем бандой головорезов, скорее всего даже не солдатами королевской армии, а наемниками, посланными с каким-то тайным заданием. То, в чем его обвиняли, было просто смешно.

— Я вообще не умею рисовать.

Когда бандиты сомкнулись вокруг Джеймса, Гиффард попятился к выходу. Его сутана волочилась по усыпанному пеплом полу, а из-под нее сверкали грязные ступни. Монах, как обычно, был босой.

— Гиффард! Гнусный пес! Скажи им, что я не художник! — окликнул монаха Джеймс.

Гиффард не обернулся, а бандиты загородили Джеймсу дорогу.

«Предательство», — промелькнуло у него в голове.

— Нам велено препроводить вас в Лондон, — объяснил капитан, а его люди обнажили свои мечи, ножи и другое оружие.

Джеймс был в ярости. Он указал на мертвое тело и глубоко вдохнул. Их слишком много, чтобы он мог один справиться с ними всеми.

— Моя жена только что умерла, и я должен похоронить ее.

Люди переглянулись, но не спрятали оружие. Капитан с черной бородкой выпрямился, расправив плечи.

— У нас нет времени.

— Но…

По сигналу капитана наемники снова сомкнулись вокруг Джеймса.

Кожа Монтгомери горела от укусов многочисленных блох, которые ползали в соломе на полу крошечной камеры, куда его бросили по приказу короля. В Лондон его не повезли. Вместо этого его держали здесь, в этой темнице, по обвинению в том, что он является автором «Любовниц короля».

Подумать только! Он расплачивается за дела Бренны. Он рассказал бы об этом королю, если бы мог добиться аудиенции. Однако Эдуард не пожелал выслушать его, а послал свою банду схватить его и бросить в темницу.

Кожа покрылась болячками и зудела. В камере стояла невыносимая вонь плесени и гниения. Но все это было ничто в сравнении с тем, как болело у него в груди.

Он снял цепи с Бренны всего на один день. На один день, будь он проклят!

Она уже перестала быть ему безразличной. Он уже начал любить ее — ее страстность, ее упрямство, ее ум. Ему уже начинало казаться, что у них есть общее будущее.

Она отрицала, что написала эти чертовы миниатюры, а он — влюбленный дурак — поверил ей.

Годрик и. Мейбриел наверняка его ищут, но место, куда его привезли, было настолько уединенным, настолько глухим, что у них почти не было шансов найти его.

Джеймс провел пальцами по железной решетке в надежде обнаружить какую-нибудь щель или изъян в металле и попробовать выйти на свободу. Но решетки, хотя и были покрыты ржавчиной, все еще были крепкими.

О нем забыли. Оставили здесь гнить. Его мучила жажда, и ему было трудно не только глотать, но просто дышать.

На какое-то мгновение показалось, что ему снова семь лет и отец запер его в каморке под лестницей за то, что он попусту терял время, мечтая о приключениях, вместо того чтобы учиться тому, что ему понадобится в жизни.

Он стиснул зубы. Бренна заставила его снова поверить в возможность приключений. В то, что бывает страсть. Он хотел повезти ее в Италию.

Он сел на гнилую солому и, обхватив голову руками, предался воспоминаниям о том времени, когда они были вместе. Она затронула ту часть его души, которая, как ему казалось, была мертва, — ту часть, которая мечтала о просторах океана, о смехе и об удовольствии от того, что женщина обхватывает ногами его бедра.

Ему хотелось ее ненавидеть. На самом деле хотелось. Но он не мог. Даже зная, что ее страсть была уловкой, чтобы найти способ сбежать, — не мог.

Может, он мог бы ее ненавидеть, если бы она была жива. Но она умерла.

Последнее воспоминание о ней было ужасным — обгоревшее до неузнаваемости тело. Черное лицо смотрело на него пустыми глазницами. Его разум обвинял ее в предательстве, но сердце болело от невосполнимой утраты. Она не послушалась его и вошла в башню, чтобы спасти свои картины.

Разве можно ненавидеть мертвую женщину?

Бренна.

Его Бренна.

Его прекрасная, невозможная, страстная, непокорная Бренна.

Прижавшись к нему, она оплакивала свои картины, свое искусство. Он должен был остаться с ней, приковать к себе и не пускать в горящую башню. Вместо этого он велел ей встать в цепочку людей, тушивших огонь, считая, что физический труд поможет ей справиться со своими эмоциями.

И она его послушалась.

Да-да, послушалась! И в первый раз не спорила. Она подчинилась ему, поверив в то, что он главный.

Она встала в ряд. Он видел, как она передает ведра. Другие знатные дамы в такой ситуации стояли бы в стороне, как пассивные наблюдатели, а она боролась за то, чтобы башня не сгорела. В течение нескольких часов, когда он проходил мимо, он видел ее: потная, уставшая, она передавала тяжелые ведра с водой так же, как мужчины. Его то и дело отвлекали, но всякий раз, когда он возвращался, она все время стояла в цепочке.

Труп был сильно обожжен. Неузнаваем.

Это было невозможно, если только она не была внутри башни в самый разгар пожара.

Она не входила в башню.

Она не умерла.

Эта мысль так поразила Джеймса, что он быстро встал, так что чуть было не стукнулся о железную решетку у себя над головой.

Она предала его. Она все подстроила: кто-то положил этот труп на кровать, а она засунула ему в руку клочок пергамента, на котором они оба были изображены обнаженными, и заставила брата Гиффарда обвинить его в том, что он является автором этой миниатюры. Это было единственное объяснение. А потом она сбежала. Скорее всего в свою любимую Италию.

У Джеймса от гнева потемнело в глазах.

Она опять его предала.

Он постарался сосредоточиться на своем открытии — Бренна жива. Он снова ощутил в себе силу — ее подпитывали ненависть и желание мести.

Он привык себя контролировать и не давать волю эмоциям, но сейчас чувства захлестнули его. Каким-то образом она тайно организовала пожар в башне, чтобы иметь возможность сбежать. Она инсценировала свою смерть и передала свои картины королю, чтобы его бросили в тюрьму. И вдобавок посмеялась над ним, сунув в руку трупа миниатюру, где были изображены они оба. Но каким образом ей это удалось?

Неужели она все это время поддерживала связь со своим отцом?

Превозмогая боль, он встал и начал внимательно осматривать камеру.

Она где-то там, на воле. Живая. И он ее найдет.

Он приведет ее к королю и заставит во всем сознаться. Вернет себе поруганную честь. И свои земли.

Где-то с краю решетки, там, где она касалась осыпающейся стены, он нащупал влагу. Крошечные капельки воды стекали по стене на пол, просачиваясь сквозь щель в потолке.

Острое желание отомстить заставило его пасть на колени и начать слизывать воду языком. Он чуть было не поперхнулся от тошнотворного вкуса ржавчины, но вода охладила его горло и придала ему сил.

Он провел пальцами по неровным краям решетки. Та ее сторона, по которой стекала вода, показалась ему более податливой, чем остальные. Вроде бы немного прогнувшейся.

Он обхватил ее пальцами и с силой дернул. Перекладина заскрипела.

Отойдя на шаг, Джеймс набрал в легкие побольше воздуха и собрал все свои силы. В его лучшие годы такая решетка не могла бы быть для него препятствием. Но сейчас он устал, его мучит жажда и он ослабел от того, что ел только жидкую баланду, которой его кормили тюремщики.

Надо сосредоточиться на Бренне. На ее предательстве. Боль и усталость немного утихли, и сердце забилось громко и ровно, словно полковой барабан перед боем.

Обхватив перекладину рукой и уперев ногу в стену, он сначала рванул, а потом начал тянуть, до предела напрягая мышцы. Перекладина начала гнуться. Он стиснул зубы и удвоил усилия. Пот заливал ему глаза. Сердце бешено колотилось от напряжения. Мускулы против железа. Но сейчас он не может отступить.

Его жене слишком много раз удавалось его одурачивать. Эта мысль прибавила ему силы.

Со страшным скрипом решетка подалась, и ее углы выскочили из своих гнезд. Тяжело дыша, он сдвинул решетку вбок и, обессиленный, упал на солому. В глазах было темно. Потом усилием одной только воли он встал.

Он найдет Бренну.

Он ей отомстит.

Бренна писала нимб над головой очередного святого, но ее мысли были далеко. Она сидела на стуле с высокой спинкой в своей пустой студии в монастыре, расположенном в сонной деревушке недалеко от побережья Италии. Ее взгляд был затуманен, и, несмотря на тепло средиземноморского солнца, пальцы были холодными и негнущимися. Она водила кистью по холсту, пытаясь заглушить боль в сердце.

Утром ей помогала смешивать, краски послушница. Днем к ней приходили учителя. Аббатиса освободила ее от молитв, чтобы она могла вовремя закончить картину к приезду архиепископа в конце следующей недели. Мать Изабелла была к ней более чем добра. Она приняла ее в лоно монастыря, словно она была блудной дочерью. У Бренны было вдоволь кистей и красок и дорогого холста вместо досок и пергаментной бумаги.

Все, о чем она когда-то мечтала: время, учителя, кисти и краски, холсты, помощники.

Но картины выходили из-под ее кисти маловыразительными и плоскими, краски — тусклыми и безжизненными.

Она не хотела писать святых сих нимбами. Ей хотелось…

Острая боль пронзила грудь. Бренна глубоко вздохнула. Только не думать о нем!

Она опустила кисть в голубую краску и начала с силой тыкать ею в холст, словно надеясь вдохнуть в него жизнь, а свои эмоции, наоборот, заглушить; чтобы больше никогда не думать о своем муже, которого она бросила. Неожиданно на холсте появилась разбитая ваза. Проклятие! Бренна бросила кисть на стол. Ей казалось, что, как только она уедет подальше от Монтгомери, она перестанет непроизвольно писать разбитые вазы. Но стоило ее мыслям на минуту отвлечься, тут же как по мановению волшебной палочки появляются эти проклятые осколки.

Что они означают? Почему появляются? Вопросы.

Вопросы. Вопросы без ответов. Вчера она написала три разбитые вазы.

Позавчера — четыре.

А за то время, что живет в монастыре, их уже было не пересчитать.

Голубой цвет казался знакомым, словно она должна была знать, что он означает. Она потерла виски.

— Синьора? — На пороге студии появилась послушница. Это была Альма, одна из ее помощниц. У нее было приятное круглое личико и очень светлые брови, сливавшиеся по цвету с кожей. — Вы здоровы?

.— Да, Альма.

Не дав себе труда исправить картину, Бренна вымыла кисти и сложила тряпки. На сегодня довольно, решила она. Может, у нее станет легче на душе, если она прогуляется по солнцу.

— Вы несчастливы.

— Нет, не несчастлива. Только…

Какая-то оцепеневшая. Такая же, как та мертвая женщина, которую брат положил на ее кровать в башне. Такая же мертвая, как ее картины.

— Но ведь у вас здесь есть все — краски, холсты и…

— Вымой, пожалуйста, это, Альма, — оборвала девушку Бренна, указывая на баночки из-под краски.

Послушница смущенно присела:

— Да, синьора.

Накинув шаль, Бренна вышла из студии и направилась в монастырский виноградник. Она извинится за свою резкость потом. Сейчас ей хотелось остаться одной.

Тяжелые грозди висели, на лозах. Пели птицы, и жужжали пчелы; Но ей все казалось серым и однообразным. Даже яркое солнце Италии не могло разогнать тоску, растопить ее заледеневшее сердце.

Она скучала по Джеймсу. Ее хотелось лежать рядом и чувствовать, как ее обнимают его мускулистые руки. Чувствовать его внутри себя. Она погладила живот. Месячные задерживались, и ей казалось, что живот немного увеличился. Она никому ничего не говорила, но ощущала, как что-то внутри ее меняется.

От мысли о беременности она холодела. Однако пока ей удавалось подавлять в себе эти ощущения, равно как и растущее беспокойство.

Она попыталась направить свои мысли в другое русло.

Где он? Скучает ли по ней?

Занятая своими невеселыми мыслями, она шла между рядами кустов виноградника, пока тропинка не вывела ее за пределы монастыря. Она решила, что прогуляется до ближайшей деревушки, и это, возможно, позволит ей избавиться от мыслей о Джеймсе. Монастырь находился в уединенном месте, так что дорога была безопасна даже для одинокой женщины. Потом она вернется и снова сядет за мольберт.

Альма выскользнула вслед за Бренной и сейчас положила ей руку на плечо.

Нахальная девчонка!

Бренна обернулась, чтобы отчитать девушку и приказать ей немедленно возвращаться в студию, чтобы вымыть кисти, пока они не затвердели от краски.

Но это была не Альма.

Перед ней стоял ее отец. Поверх доспехов была наброшена великолепная накидка. Он загорел, солнце Италии высветлило его волосы. Если бы не сердитое выражение лица, он был бы даже красивым.

— Натан сказал мне, что ты укрылась здесь, непослушная девчонка, — зло выпалил он.

Почему отец ее так ненавидит, что любой разговор с ним неизменно приводит к ссоре?

— Я знаю, что ты никогда не хотел, чтобы я стала монахиней, — тихо ответила она.

— Тебе не понравится в монастыре. Тебе здесь будет плохо.

Он выпрямился во весь рост, его глаза сверкнули дьявольским блеском.

Бренна опять потрогала свой живот. Ее постоянно грызла мысль о возможной беременности.

— Но тебе нельзя отсюда уезжать, — продолжал он. — Я приехал сообщить тебе, что твой муж сбежал из тюрьмы, и ты можешь оказаться в опасности.

— Из тюрьмы? — у нее на мгновение остановилось сердце, а потом забилось так быстро, что ей стало трудно дышать.

— Да, — отец сжал кулак и торжествующе помахал им в знак победы. — Я слышал, что его пытали, сломали ему кости, а его хорошенькое личико теперь не узнать.

Виноградник поплыл у Бренны перед глазами.

— Монтгомери не в тюрьме.

Блеск в глазах отца стал еще заметнее. Он сорвал лист винограда и разорвал его на куски.

— Глупая девчонка.

Она схватила отца за руку. Этого не может быть!

— О чем ты говоришь? Мой муж в замке Уиндроуз.

Отец расхохотался.

— Твой муж? — он произнес это слово так, будто это было ругательство. — Твой муж оказался предателем. Натану вернули наши земли.

У нее подогнулись колени, и ей пришлось схватиться за ствол виноградного куста, чтобы не упасть.

— Как это?

— Монтгомери обвинили в том, что он написал целую серию вызывающих отвращение миниатюр под названием «Любовницы короля».

Чувство вины захлестнуло Бренну.

— Нет!

Отец злобно ухмыльнулся.

— Гвинет выкрала миниатюры из твоей комнаты и отправила их королю за вознаграждение. Было очень легко заставить короля заподозрить Монтгомери, — не без злорадства отец предупредил ее. — Не вздумай уезжать отсюда. Это для тебя верная смерть. Монтгомери наверняка будет тебя разыскивать.

— Он думает, что я мертва, — с трудом выговорила Бренна.

— Возможно. Но такую уродину, как ты, не так-то легко забыть. Тебя могут узнать по шраму. Поползут слухи.

Она наконец выпрямилась и посмотрела отцу прямо в лицо. Старая боль снова овладела ее сердцем.

— Зачем ты приехал предупредить меня, если ты меня так сильно ненавидишь?

Она могла бы поклясться, что малице отца промелькнула тень невероятного страдания, но его тут же затмила обычная для него жестокость.

— Потому что ты заслужила эту участь. Так же, как твоя мать.

Он повернулся и пошел прочь.

Глава 24

Бренна смотрела отцу вслед, раздираемая противоречивыми желаниями узнать от него более подробную информацию и ударить по голове первым подвернувшимся под руку тяжелым предметом. Как это отвратительно, что она вообще когда-то пыталась завоевать его любовь и согласилась принять участие в его планах против Монтгомери!

Сердце у ее отца было чернее, чем у дьявола. Он шел не оборачиваясь, и под его тяжелыми сапогами трещали сучки, и приминалась трава. Его собственная ярость довела его до безумия. Если у нее когда-то и были сомнения на этот счет, сейчас их уже не осталось.

Ей вдруг стало стыдно и больно, что она предпочла свою семью Джеймсу. Семью, которая, не задумываясь, сожгла все ее картины.

Каждое общение с отцом кончалось для нее унижением. Он растаптывал ее так же, как сейчас траву, по которой шел. Почему среди всех своих отпрысков он выбрал для своей ненависти именно ее?

«Забудь о нем. Просто забудь. Займись живописью, и боль утихнет», — уверяла она себя.

Но живопись, к сожалению, больше не доставляла ей удовольствия. Искусство не могло заменить тех, кого она потеряла. Когда она подносила кисть к холсту, она не чувствовала ничего, кроме опустошения. Боль завладела ее сердцем, и отрицать это было бессмысленно.

Ее мысли вновь обратились к Монтгомери. Отец сказал, что его заклеймили как предателя и бросили в темницу. Почему ей об этом никто не сказал? Или они считают ее глупой девчонкой?

Она крепко зажмурилась, чтобы не дать слезам пролиться. Сейчас она пойдет прямо к матери Изабелле и спросит, знает ли она обо всем этом. Может быть, она прольет свет на случившееся. Аббатиса всегда была приветлива и великодушна к тем, кто нуждался в сочувствии и утешении. В те первые недели, когда Бренна только появилась в монастыре, аббатиса была так к ней добра, проявила так много любви, что Бренна подумала, что это поможет ей вылечиться от чувства потери. Но… что, если мать Изабелла участвует в обмане?

Не обращая внимания на красоту ухоженного монастырского двора, Бренна направилась к аббатисе.

Она уже была у двери ее комнаты и хотела постучать, но услышала голоса. Кто-то разговаривал с матерью Изабеллой. Мужской голос принадлежал ее отцу.

Нахмурившись, она приникла ухом к двери.

— Монтгомери скрывается, — говорил отец. — Нам нужен ребенок, чтобы выманить его.

Ребенок?

Холод пробежал по спине Бренны. В аббатстве не было детей, кроме… она посмотрела на свой живот. Так вот какой ему нужен ребенок!

Только сейчас она осознала всю важность своей беременности.

Она пыталась не замечать ощущений, появившихся у нее в животе. Но ее грудь стала более чувствительной, живот немного увеличился. Однако всякий раз, когда ее это начинало беспокоить, она бежала в студию и хваталась за кисть, чтобы заглушить свои мысли и переключиться на картину, которую в данный момент писала.

Однако игнорировать все эти очевидные проявления было неразумно. У нее не было месячных с тех пор, как она вышла замуж.

Она иногда испытывала тошноту, но не по утрам, как это обычно бывает у беременных, и она ошибочно приписывала недомогание своей тоске по Монтгомери.

Значит, так. Она носит ребенка. Ребенка Монтгомери.

Теперь стало понятно, что на самом деле делает в монастыре ее отец. Она ломала голову над тем, что же ей делать.

С одной стороны, она хотела найти своего мужа и отдаться на его милость. С другой стороны, ей, наверное, лучше куда-нибудь сбежать — подальше и от отца, и от Монтгомери.

— Я не могу отдать тебе ребенка, — сказала аббатиса.

Отец презрительно фыркнул, и Бренна могла представить себе ухмылку на его лице так ясно, словно между ними не было закрытой двери.

— Можешь и ты это сделаешь. Когда ты отдавала мне Бренну, ты не колебалась. Ты думала лишь о том, чтобы сохранить свою репутацию и свое место.

Из груди Бренны чуть было не вырвался крик. Ей пришлось сунуть в рот палец и прикусить его, чтобы этого не произошло. Она приникла к щели между дверью и косяком. Ей стали видны торс и ноги отца и часть облачения аббатисы.

— Прошу тебя, — взмолилась мать Изабелла. — Я была молода. Слишком молода.

Ужас вдруг овладел Бренной. Мир стал каким-то странным, нереальным, словное злые духи в одно мгновение похитили все, что ей казалось реальным.

— Ха! Сначала ты отшвырнула меня, как кусок падали, а потом, когда узнала, что беременна, прибежала обратно за помощью. Бренна всегда была не чем иным, как обузой, но я воспитал ее, как и обещал.

У Бренны подкосились ноги. У нее так колотилось сердце, что ей хотелось прижать к ушам ладони, чтобы не слышать, что еще скажет отец. Но отойти от двери она не могла.

— Ты не получишь ребенка, — настаивала мать Изабелла. — Я не отдам еще одного.

Мир для Бренны перевернулся. Тошнота подступила к горлу. Ее отец и аббатиса? Это невозможно. Этого не может быть! Ее мать умерла. Умерла от истощения, потому что ей пришлось в одиночку тащить на себе и детей, и все домашнее хозяйство, а не жить здесь, в Италии, и быть настоятельницей монастыря.

Но это объясняет странную враждебность, которую испытывает отец только к ней.

В щель она увидела, как отец взял со стола вазу. Голубую вазу. Он обхватил ее своими огромными руками и с силой швырнул в камин.

Звук разбитого стекла прозвучал будто выстрел. Острая боль пронзила щеку Бренны в том месте, где был шрам. Она непроизвольно дотронулась до него рукой. Крови не было, но лицо горело.

Непрошеное воспоминание всплыло в голове Бренны. Отец. Изуродованное лицо. Шрам на щеке.

Проклятие!

Много лет назад ее отец и аббатиса так же ругались. И он бросил вазу.

Вряд ли было возможно, чтобы она запомнила этот спор. Она тогда, наверное, была совсем маленькой, даже еще не умела ходить, а только ползала.

У нее просто разыгралось воображение.

Но откуда тогда появились эти разбитые вазы на ее картинах?

В глубине сердца она знала — но не понимала, откуда она это знает, — то, что она изображает на своих картинах, — это воспоминания о ее прошлом. Шрам на щеке пульсировал так, будто он был свидетелем того, что все это было правдой.

Она закрыла глаза. Ей хотелось убежать в свою келью и все забыть. Пот градом катился по ее лицу.

— Я не позволю тебе причинить вред ребенку Бренны, — резко заявила аббатиса.

Бренна схватилась за живот. Она будет растить и любить своего ребенка так, как никогда не любили ее.

Она дрожала, у нее стучали зубы. Что ей делать? Открыть дверь? Дать им понять, что она все слышала? Убежать?

— В таком случае, — сказал отец, — настало время рассказать обо всем высшему духовенству. Неужели ты думаешь, что они позволят тебе оставаться настоятельницей монастыря, после того как узнают, что у тебя была связь с мужчиной, что ты забеременела, родила ребенка, а потом уклонилась от ответственности за него? Не думаешь ли ты, что тебе будет позволено скрывать Бренну в монастыре, если узнают, что это она тот незаконнорожденный ребенок, а король Англии желает обезглавить ее за мерзкие картины?

Колени Бренны дрожали, в голове помутилось. Она попыталась глубоко вдохнуть, но не смогла втянуть воздух в легкие.

Надо придумать, что делать. Между тем отец продолжал:

— Не будь дурой! Отдай мне ребенка. Я выманю Монтгомери из того места, где он прячется после побега из тюрьмы, а потом продам ребенка в богатую семью, у которой не может быть детей.

Продать ее ребенка? Бренна схватилась за дверь, чтобы не упасть. Он хочет продать ее ребенка? Она никогда ему этого не позволит. Детей надо любить. Заботиться о них. Лелеять.

Горячие слезы прихлынули к глазам, но она их смахнула. Ей надо подумать, а не поддаваться эмоциям.

Внезапно она вспомнила слова Джеймса, сказанные спокойным, уверенным тоном: «У тебя все будет хорошо. Но сейчас мы должны работать, а не стоять и глазеть».

— Я свяжусь с тобой, когда ребенок родится, — прошептала аббатиса. Она явно была сломлена.

Нет. Ни за что. Бренна глубоко вздохнула. В голове прояснилось. Что бы ни случилось, она не отдаст своего ребенка.

Приподняв юбки, Бренна поспешила в свою студию. В голове уже созрел план.

Она должна бежать! Немедленно! Пока живот еще не очень большой. Пока ее не завлекли в эту паутину, в этот преступный план. Когда-то она хотела стать частью планов отца. Теперь она такой ошибки не совершит.

Она металась по комнате, собирая те немногие вещи, которые могут ей понадобиться. Задумалась, брать ли ей кисти — живопись была ее страстью, — но поняла, что без Монтгомери ее жизнь пуста. Она по нему скучала. По его идеальному телу и красивому лицу.

Но отец сказал, что его красивое лицо изуродовано, а тело — в ссадинах и кровоподтеках. Все эмоции сегодняшнего дня нахлынули на нее с такой силой, что она пошатнулась и ей пришлось прислониться к стене, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Долой эмоции! Надо сосредоточиться на плане.

Ей нужны деньги. Нужно определить место, куда она поедет. Надо обезопасить своего ребенка и каким-то образом убедить короля, что доброе имя Джеймса должно быть восстановлено. Если аббатиса и ее отец узнают, что она хочет сбежать, они наверняка будут держать ее в монастыре заложницей. Если Джеймс найдет ее до того, как ей удастся встретиться с королем, ее судьба будет не лучше, а может, даже хуже.

Закрыв глаза, она стала молить Бога, чтобы он ее направил. Но станет ли Бог слушать ее молитвы? Станет. Хотя бы ради ребенка, который растет в ее животе. Он услышит ее.

«Пожалуйста, Господи. Прошу тебя».

Годрик. Мейриона. Эти имена первыми пришли ей на ум, вселив надежду.

Она попросит у них убежища. И они помогут ей уломать своенравного короля.

Возблагодарив Бога, она оглядела комнату. Ее картины можно продать или обменять на проезд по морю. Она дождется ночи, вынет картины из рам, скатает их и положит в свой деревянный футляр. На тот случай, если она сможет работать во время поездки, она возьмет кое-какие принадлежности.

Она все делает правильно, убеждала себя Бренна, и почувствовала прилив сил. Прошло оцепенение, которое сковывало ее столько недель. Теперь у нее была цель, и это придавало сил.

Ее вдруг охватило давно забытое чувство непокорности, и она почувствовала непреодолимое желание сесть за мольберт. Это было первое настоящее желание за три месяца. Жизнь в монастыре была монотонной, его окрестности — ничем не примечательными, а бесконечные сцены жития святых, которые ей приходилось писать, иссушали мозги.

Когда наступила ночь, она при свече собрала свои вещи, прихватив из кухни нож, сыр и хлеб.

Потом она села на кровать и стала ждать, когда наступит рассвет, и еще раз продумала свой план. Пока ей не удастся найти кого-либо, кто согласился бы ее сопровождать, она будет передвигаться только днем.

Местность, где располагался монастырь, была спокойной и мирной, но когда она доберется до побережья и до большого города, она не посмеет путешествовать одна. Она найдет безопасную, чистую, хорошо освещенную таверну и попросит порекомендовать ей компаньонку для путешествия.

Если ей повезет, она найдет семью, которая едет в том же направлении, и станет как бы ее членом. А по дороге в город ей наверняка попадутся деревни, и она украдет с бельевой веревки одежду мальчишки.

Когда восходящее солнце начало окрашивать горизонт в розовый цвет, она встала и в последний раз оглядела свою крошечную келью. Здесь была безопасность. За ее пределами — почти неминуемая смерть.

Когда она доберется до короля, она уже практически поплатится своей жизнью, но она должна восстановить доброе имя своего мужа до того, как даст жизнь и надежный кров своему ребенку и умрет. Какими бы ни были чувства Монтгомери к ней — даже если он ее ненавидит, — он человек чести и не возненавидит своего ребенка и позаботится о нем.

Передвигаясь неслышно, словно тень, она добралась до внешней стены монастыря. Ворота были перекрыты тяжелым железным засовом. Она нашла какие-то ящики и соорудила из них подобие лестницы. Когда она заглянула через край стены на свое неизвестное будущее, ее сердце защемило, но она собралась с духом, перелезла через стену и мягко приземлилась на ноги. Потом вздохнула и огляделась.

Ей повезло: всего в нескольких шагах на бельевой веревке висели рубашка и штаны — как раз такие, какие ей были нужны.

Это был, конечно, знак Божьего благословения. Она перекрестилась и прочла короткую благодарственную молитву.

Но в этот момент чья-то большая рука схватила ее за запястье. Пальцы были мозолистыми и грязными. Она вскрикнула, но человек больно ударил ее по губам.

Похититель потащил ее в лес.

Глава 25

Бренна боролась как могла, но стальные руки обхватили ее с такой силой, что ей стало трудно дышать. Сердце было готово выскочить из груди.

Человек тащил ее в лес — подальше от домиков деревни, подальше от спасительной дороги. Ветки хлестали ее по лицу. Туфли слетели с ног, и голые ступни волочились по грязи.

Она брыкалась и кусалась, но все было напрасно.

— Одно слово, и я перережу тебе горло, — прошептал грозный голос. Блеснул нож, и холодный металл коснулся ее горла.

Ужас сковал все ее члены. Широко открытыми глазами она смотрела на лезвие. Это был короткий кинжал с золоченой головкой и рубином в рукоятке. Он был слишком мал для огромной руки бандита. t'occhio del diavolo.

Джеймс.

Она перестала сопротивляться, отдавшись на его волю, как уже столько раз делала по ночам. И ее глупому, бездумному женскому естеству было все равно, что нож приставлен в гневе, а не для того, чтобы доставить ей удовольствие. Ее тело помнило только то, как кинжалом с нее срезали одежду для любовных утех, и то, как им сбривали волосы с лобка.

— Джеймс, — пробормотала она. Ее сердце забилось от радости — она его нашла, она, наконец, во всем признается, и они смогут начать свою жизнь сначала.

— Не называй меня так, — потребовал он, отнимая ладонь от ее рта.

— Милорд…

— И не так. Из твоих уст я должен слышать только одно слово — «повелитель», и при этом ты должна стоять передо мной на коленях и просить, пощады.

От этих слов и грубого тона, каким они были сказаны, ее эротическое настроение исчезло. Послышался звук колоколов, призывающих монахинь к утренней молитве. Ее не хватятся — в это время она занята живописью в своей студии с разрешения женщины, которая, как она только что узнала, произвела ее на свет.

Ужас теснил ей грудь, затрудняя дыхание и движение. Джеймс крепко держал ее и шел так быстро, что она все время спотыкалась. Грязь хлюпала под ее босыми ногами. Она вдруг вспомнила, как он тащил ее по проходу в церкви в день бракосочетания, и это воспоминание причинила ей такую же боль, как воспоминание об отце, разбивающем голубую вазу.

— Перестань меня тащить, — пробормотала она.

— Тише, дорогая жена, — он пощекотал кончиком кинжала ее горло. — Перестань сопротивляться и не надейся, что сможешь улизнуть.

— Я не сопротивляюсь, болван. Я пытаюсь за тобой успеть.

Горячность в ее голосе, видимо, поразила его, потому что он немного ослабил хватку.

Она повернулась и увидела его лицо. Полузажившие багровые рубцы покрывали его щеку, на лбу и висках были три глубокие ссадины, образовавшие неровную букву «w».

Господи. Она непроизвольно подняла руку, чтобы дотронуться до его лица. Это все по ее вине, с болью в сердце подумала она.

Ярость сверкнула в его глазах. Он грубо оттолкнул ее руку. Удар был несильный, но само движение причинило ей почти такое же страдание, как если бы он вонзил кинжал в ее сердце.

Она еще никогда не видела его таким холодным, даже когда он стоял над ней с кнутом в руке. Тогда он был намерен обеспечить безопасность замка. А теперь он выглядел так, словно мог, не дрогнув, убить ее. Без всякого сожаления. Было такое впечатление, что в нем исчез человек и остался лишь полный ненависти дикий зверь.

Его длинные и, видимо, давно нечесаные волосы были растрепаны. Было очевидно, что он не владеет собой, как это бывало раньше. И в том, что он так изменился, виновата она.

— Мне… мне очень жаль, — прошептала она. Сердце в груди словно заледенело. — Я знаю, что ты на меня сердишься, но…

— Нет, я не сержусь, — ответил он довольно мягко, но ненависть в его взгляде говорила об обратном. Шрамы на его щеке налились кровью. — Я просто в бешенстве.

Желчь подступила к горлу, когда она поняла, насколько непредсказуема ситуация.

Он между тем привел ее в оливковую рощу. У нее стучали зубы и тряслись руки. Она озиралась вокруг, думая, не попытаться ли ей бежать. Но если она и побежит, он сразу же ее поймает.

— Я сбежала из монастыря, чтобы восстановить твое добр… — заикаясь, начала она.

— Замолчи! — проревел он. — Иначе я вырежу твой лживый язык!

В его левом глазу сверкнула красная точка.

Она перегнулась пополам, схватившись за живот, и стала молить, чтобы Господь опять помог ей защитить ее ребенка. Сознаться ему, что она беременна? Неужели его гнев так велик, что он может погубить их ребенка?

— Не сопротивляйся мне, иначе я ударю тебя так, что ты потеряешь сознание, и я понесу тебя на плече.

Он был полубезумен от ярости, словно раненое животное. Его кулаки то сжимались, то разжимались.

Собрав все свое мужество, она взглянула на него. Когда-то она считала его лишь зверем, но он доказал обратное. Он был честен, более честен, чем она. Она сбежала из монастыря, потому что верила в его честность и надеялась, что в глубине души он все еще считал себя ее мужем.

Он может перерезать ей горло, но он не тот человек, который сделает это ради удовольствия.

— Просто выслуш…

Он не дал ей закончить, бесцеремонно заткнув рот куском ткани, который оторвал от платья.

— Я велел тебе замолчать.

Она попыталась вытолкнуть кляп языком.

— Прекрати.

Она повиновалась, но смотрела на него враждебно. Ну почему этот человек относится к ней с таким раздражением? Она сбежала из монастыря, чтобы защитить его честь, а он ведет себя как людоед.

— Выслушай меня! — крикнула она, но слова были слишком искажены из-за кляпа, чтобы их можно было понять.

Он перевязал кляп еще одной полоской ткани. Края впились в уголки губ, причиняя боль.

Ей оставалось лишь злиться на него. Возможно, она провела слишком много ночей в одиночестве, представляя его себе героем, по которому следовало бы сохнуть, а не обычным мужчиной, каким он был на самом деле?

Вздохнув, она последовала за ним в глубь леса.

Он наверняка скоро успокоится и даст ей возможность все объяснить.

— Добро пожаловать в путешествие в ад, — с издевкой сказал Джеймс, подталкивая Бренну вверх по трапу корабля. Кляп мешал ей говорить, и она лишь тихо скулила, пока он тащил ее за собой по палубе, а потом вниз в каюту. Там он быстро развязал ей рот и вынул кляп.

— Джеймс.

Он вышел из каюты, заперев Бренну внутри, а сам поднялся на главную палубу, где не было слышно, как она колотит в дверь. Он не желал слышать ее мольбы о пощаде. Она его пленница, и он отвезет ее в Лондон. Пусть она узнает, что такое гнев короля. И точка.

Экипаж корабля двигался бесшумно, поднимая паруса и снимаясь с якоря. Они отплыли очень быстро.

Он облокотился на перила, вдыхая запах соленых брызг и размышляя о том, какие противоречивые чувства вызвала у него встреча с Бренной. Он пытался выкинуть ее из головы, но даже сейчас его тело горело от желания обладать ею. Пока они ехали в порт, проклятая девчонка заснула у него на груди как ни в чем не бывало. Если бы она боролась, он знал бы, что делать, но было непонятно, как отнестись к такому простому проявлению доверия.

Он отгонял от себя эту мысль, убеждая себя, что нельзя поддаваться. Она предала его. И с этим ничего не поделаешь. В его жизни больше нет места для сочувствия. Он погладил рукоятку t'occhio del diavolo. У этого кинжала было подходящее название — «око дьявола». Их брак был проклят.

Джеймс выпрямился и, поставив босую ногу на нижнюю перекладину перил, бросил взгляд на ясное голубое небо.

Тихие волны бились о борт корабля, направлявшегося в Англию. Берега Италии постепенно исчезали вдали, и на многие мили вокруг была лишь голубая вода. Солнце нещадно палило, ветер трепал его рубашку, но здесь, в море, он чувствовал себя живым, полным сил.

Он был рад, что плывет домой, в Англию, где восстановит свое доброе имя.

В это мгновение рядом с ним появилась Бренна и немного оттолкнула его в сторону. Она дрожала. Цвет лица был зеленоватым. Она перегнулась через перила.

Он схватил ее, раздраженный тем, что она сбежала из каюты, в которой он ее запер. Что за девчонка! Неужели она так и не поймет, что настало время подчиниться?

Она попыталась вырваться из его рук, но он держал ее крепко, и, в конце концов, ее вырвало прямо на него. Черт!

У нее морская болезнь. Она не собиралась бежать. С чувством омерзения Джеймс посмотрел на свою рубашку.

— П-прости, — сказала она, шмыгнув носом. — Я хотела за борт.

Она выглядела такой несчастной, что у него защемило сердце. Он даже злейшему врагу не пожелал бы морской болезни. Отвратительная штука.

Он с трудом удержался, чтобы не начать успокаивать ее и сказать, что через день-два морская болезнь пройдет. Но жалеть эту предательницу он ни в коем случае не будет. Этот путь вел к смерти. И к бесчестью.

— Как тебе удалось выбраться из каюты? Дверь была заперта.

Она достала из волос шпильку и протянула ему.

— Я научилась вскрывать замки, когда была в монастыре. Я больше не позволю тебе запирать меня.

Он начал с подозрением разглядывать шпильку.

— Почему ты раскрываешь свои секреты?

— Я не собираюсь от тебя сбегать. Я хочу, чтобы ты поверил, что я ушла из монастыря, чтобы найти тебя.

Ложь. Опять ложь.

Зарычав, он схватил ее за локоть и повел в каюту, чтобы снять рубашку и помыться.

— Если ты научилась открывать замки, тебе придется все время быть около меня.

— Джеймс, я, правда, хотела тебя найти. И я хочу быть около тебя.

Какая чушь!

— Замолчи.

Если он позволит себе хотя бы чуточку ее пожалеть, то не сможет отвезти ее в Лондон, чтобы она испытала на себе гнев короля.

— Пожалуйста, Джеймс!

— Я приказал тебе не называть меня так.

— Ты должен меня выслушать. Клянусь, я ничего не знала о том, что тебя посадили в тюрьму. Мне больно смотреть на твои шрамы. Я никогда бы не позволила, чтобы тебе причинили вред.

Маленькая лгунья.

Он остановился. Если бы не было нужно привести ее к королю живой, он с удовольствием выбросил бы ее за борт.

— Еще одно слово, и остаток пути ты проведешь с кляпом во рту, поняла?

— Но…

Он поднял бровь, словно спрашивая, хочет ли она продолжать. Его терпение было на исходе.

Кивнув с угрюмым видом, Бренна замолчала.

Шагая рядом с мужем, Бренна и кипела от негодования, и беспокоилась за него. Ну почему он такой тупоголовый? Если бы они могли все обсудить, она объяснила бы ему, что собиралась сделать то же самое, что и он, — оправдать его в глазах короля.

Всякий раз, когда она смотрела на его лицо, на это страшное «w», уродовавшее его идеальные черты, чувство вины сковывало ее сердце. По ее вине у него будет такой же шрам, как у нее — по вине отца.

Когда они пришли в каюту, он сорвал с себя рубашку и вымылся. Она прополоскала рот и кончиком пальца почистила зубы. Тошнота прошла, и она почувствовала себя здоровой. Ока погладила живот. Эти странные приступы тошноты, наверное, вызваны беременностью, хотя, как ей говорили, тошнота обычно бывает по утрам. У нее ничего такого не было, так что неудивительно, что она не сразу распознала беременность.

Молчание Джеймса действовало ей на нервы. Может, огорошить его и сказать, что она беременна? Неужели, если она признается, он все равно заткнет ей рот кляпом? Наверное, рассердится. А может быть, будет счастлив?

Она настороженно за ним следила.

Может, ей удастся его соблазнить? Если они займутся любовью, его злость немного утихнет, и они смогут поговорить. Тогда она ему все объяснит.

Она подошла к нему и дотронулась до его бицепса. Мышцы были такими же твердыми и теплыми, как в те ночи, когда она лежала в его объятиях. Она обвела пальцем небольшой кружок— знак того, что она готова.

Он резко обернулся и оскалился. Вода капала с его торса.

— Не разыгрывай из себя шлюху, это тебе не поможет. Ты мне противна.

Его тон ошарашил ее. Она отдернула руку, будто обжегшись.

— Я просто по…

— Я приказал тебе молчать.

Прикрыв рот ладонью, она смотрела на этого незнакомого человека, который был ее мужем. У нее защемило сердце. Ссадина на его щеке потемнела. По-видимому боль ещене прошла. Но спросить его об этом она не решилась. Он по-прежнему был зол.

Он отвернулся, словно сам ее вид вызывал у него отвращение. Его спина была испещрена красными рубцам, очевидно, от ударов плетью.

Снова испытав чувство вины, она прошептала одними губами ему в спину: «Мне очень жаль». Он не обернулся, а она не посмела произнести эти слова вслух.

Когда он натягивал на себя чистую рубашку, она подумала: эти рубцы должны были бы принадлежать ей. Ведь это она была автором проклятых миниатюр, а не он.

Судя по размеру следов, боль, которую он испытал, была огромной. Что за звери могли это сделать? Жгучая ненависть к отцу и ко всем его безумным планам всколыхнулась в душе Бренны. Она была всего лишь пешкой в его игре. Ему был безразличен даже собственный внук. Он был готов продать его, как какую-нибудь скотину.

Она медленно опустилась на стул. Ей захотелось закрыть голову руками и дать волю слезам.

В течение следующих трех дней Джеймс не разговаривал с Бренной. Разве что приказывал одеться или следовать за ним на главную палубу или на камбуз. Путь в Англию занимал несколько недель, и он был не намерен выслушивать ее ложь. Но он уже чувствовал, что начинает смягчаться.

Он все время держал ее возле себя, не будучи уверен, что она не сбежит, даже если он ее запрет в своей каюте или опять свяжет. Если она спрыгнет за борт, чтобы избежать своей судьбы, он никогда не сможет вернуть себе свое доброе имя. Он запретил ей говорить с кем-либо из его команды, чтобы она не охмурила их своими женскими чарами, как она это сделала с ним.

Поскольку он сбежал прямо из тюрьмы, у него не было кандалов, чтобы заковать ее. Ее близость сводила его с ума. Ее запах дразнил его ноздри, а каждое ее движение напоминало ему, какой она была с ним в постели.

Поразительным было то, что она не жаловалась и, похоже, не помышляла о бегстве. Наоборот, казалось, она рада, что он не отпускает ее от себя. Но его не обманешь. Скорее всего, ее покорность — это еще одна уловка заставить его расслабиться и позволить ей не быть все время в поле его зрения.

Он чувствовал на себе ее взгляд — будто она хотела что-то ему сказать. Наверняка очередную ложь. Она даже предложила ему себя, и его тело — будь оно проклято — отозвалось. Да еще как! Он сказал, что она ему противна, но правда была в том, что он хотел ее больше, чем когда бы то ни было. Это не она была ему противна, а он был противен сам себе за те чувства к ней, которые сжигали его. Отвезти бы ее в какую-нибудь глушь и держать там, как рабу любви. Сама мысль о том, чтобы вернуть ее королю, становилась ему все более ненавистной.

— Оставайся здесь, — приказал он, оставляя ее у перил, чтобы обсудить с капитаном курс корабля.

Она кивнула и стала смотреть на море. Вид у нее был задумчивый, между бровями залегла складка. На ветру платье облепило ее фигуру, так что стали видны соблазнительные изгибы спины и ягодиц. На ней не было ни вуали, ни шляпы. Отросшие волосы, теперь они спускались немного ниже плеч, растрепались, и на солнце рыжие завитки были похожи на язычки пламени.

Джеймсу стало жарко. Он проклинал свое своенравное естество, пульсирующее от желания.

Он слишком давно не был с женщиной. Это, разумеется, единственная причина, почему Бренна так на него действует.

Он старался оторвать от нее взгляд и сосредоточиться на том, что говорил капитан, но в этот момент Бренна, слегка прогнувшись назад и закрыв глаза, подставила лицо солнцу. Это простое движение подействовало на него словно пение сирены.

Желание усилилось еще больше. Он жаждал ее, как пьяница — вина.

Джеймс отослал капитана. Сейчас он потребует от нее то, что принадлежит ему по праву…

И все же он остановился, заставив себя очнуться и вновь обрести самообладание. Он не позволит ей толкнуть его за борт. Если он сдастся, то на всю жизнь станет беглецом. Будет скрываться от людей короля, лишится своей земли, будет обречен мотаться по свету словно неприкаянный. Ему, возможно, даже придется заняться тем, чтобы грабить более слабые морские корабли. Если он сейчас не остановится, на волю вырвутся все его темные страстишки, как случилось в те годы, когда убили его жену и ребенка.

Бренна взялась за перила и выгнулась в другую сторону — словно ленивая кошка. У Джеймса пересохло во рту. «Возьми ее. Она не заслуживает твоего прощения». Он с шумом вдохнул соленый воздух. «Она твоя жена. Твоя собственность». До того момента, когда они прибудут в Англию, и он передаст ее королю, ее тело принадлежит ему.

Волны страсти накатывали на него одна за другой. Разве есть причина отказывать самому себе? Нет ничего, что помешало бы ему удовлетворить свою похоть. Он использует ее так же, как она использовала его.

Черт! Она предложила ему себя уже несколько дней назад. Если ее не смущает близость с ним, почему это должно смущать его?

Эта подлая мыслишка подтолкнула его. Сейчас он потащит ее в свою каюту. Он уже был весь в огне.

Ветер, очевидно, заглушил его шаги, потому что она не обернулась, хотя он был уже совсем близко. Он дотронулся до ее плеча, и она, вздрогнув от неожиданности, быстро повернулась.

— Дж…

Он приложил палец к ее губам:

— Я не давал тебе разрешения говорить.

Бренна посмотрела на мужа с надеждой. Неужели он смягчился, и они смогут прийти к согласию? Даже если он отвезет ее к королю, и ее будут мучить, а потом отрубят голову, надо, чтобы он знал правду: она не виновата в его тюремном заключении, не передавала эти проклятые миниатюры, чтобы его обвинили в их авторстве и подвергли пыткам.

— Я хочу тебя поиметь, — заявил он.

Это слово пронзило ее до самого сердца и вызвало возмущение. Она однажды слышала его и знала, что оно значит, но оно было такое… отвратительное.

И он казался таким холодным.

Будь он проклят!

Но ее телу не было никакого дела до того, что он ведет себя как неотесанный варвар. Желание уже проникло в кровь и забурлило.

— Ты принадлежишь мне.

Он провел пальцем от плеча к груди жестом собственника, не обращая внимания на людей, бывших на палубе. Корабль тихо покачивался на волнах, чайки кружились' над ним с пронзительными криками.

Его поведение расстроило ее, и ей захотелось сбросить его руку. Но сейчас на кону было нечто большее, чем ее гордость. Надо было обсудить очень многое: ребенка, короля, их взаимоотношения.

— Нам надо поговорить.

— После поговорим, — его пальцы обвели сосок. — Не сейчас.

Значит, еще одна сделка. Еще одно сомнительное соглашение. Какая же ей досталась жуткая роль!

Однако она была не в том положении, чтобы отказать ему. Тем более что все три дня единственным ее желанием было поговорить с ним.

В этой новой сделке она не будет жертвой. Ее тело горело желанием ощутить его прикосновения. Ее женское естество жаждало удовлетворения.

— Так что? — нетерпеливо спросил он.

— Ладно. Но после ты меня выслушаешь.

Джеймс пожал плечами, словно говоря, что это не имеет никакого значения.

Бренна ждала, что он предложит ей руку или обнимет за талию и потащит за собой. Но он повернулся и зашагал в сторону своей каюты, видимо, не сомневаясь, что она побежит за ним, как сучка, у которой началась течка.

Сердце Бренны зашлось. Ее пробила дрожь от того, что очень скоро произойдет. На секунду ее взгляд остановился на море и на тучах, собиравшихся на горизонте. Потемневшее небо и крики птиц возвещали о том, что надвигается шторм.

Как только она снимет с себя одежду, он увидит ее округлившийся живот и все поймет. Что он скажет? Что сделает? Проявит ли благородство или останется равнодушным?

Она стиснула зубы. Она поклялась себе, что добьется своего, и, оттолкнувшись от перил, пошла за ним.

Глава 26

— Задери юбку и нагнись, — прорычал Джеймс, не желая ждать, пока она разденется. Ему не терпелось оказаться внутри ее и удовлетворить свою похоть.

Уже много месяцев он не мог думать ни о чем, кроме нее. За последние несколько дней его решимость держаться от нее подальше поубавилась из-за того, что она была так близко. От нее пахло краской и чем-то неуловимо женским, и этот запах сводил его с ума.

Он сдерживал себя, не позволяя чувствовать вожделение, но теперь, когда это чувство вырвалось из-под его контроля, оно сжигало его и было таким же горячим и всепоглощающим, как пламя, которое сожгло башню.

Как только он к ней прикоснулся, весь его гнев, все эти чувства — разочарование, страсть, желание мести — сосредоточились в его твердой, торчащей между ног плоти.

Она дрожала, и ему показалось, что ее нервы не выдержат.

Но она сдернула с себя платье и вскарабкалась на кровать.

Он зарычал при виде ее обнажившегося тела, круглого живота и набухших грудей.

— Нет, не так. Встань на колени. Я войду сзади.

Он уже раньше предлагал ей такую позу, но тогда он старался ее успокоить, хотел, чтобы и она получила удовольствие.

Она облизнула губы — то ли от волнения, то ли от желания. Он не понял. Но она послушно легла на живот и встала на четвереньки.

Господи помилуй! Да эта женщина просто ведьма!

Он спустил бриджи вниз по бедрам. Не теряя времени на то, чтобы раздеться, и не заботясь о том, чтобы доставить ей удовольствие, он оперся коленом о кровать и, обхватив ее бедра, яростным толчком вошел в нее. Кровать заскрипела. Бренна испуганно пискнула.

— Я сделал тебе больно?

— Нет, милорд. Я просто удивилась, какой он у вас огромный и как глубоко он вошел внутрь меня.

В крови Монтгомери вспыхнул огонь. Он обхватил ладонями ее груди и стал тянуть соски. Бренна застонала и закрыла глаза. А он тянул все сильнее — сегодня ему нужно грубое соитие, а не нежные ласки.

Шквал наслаждения окатил его с невероятной силой. Закрыв глаза, он позволил себе отдаться ощущениям. Она извивалась под ним, раскачиваясь из стороны в сторону.

Подчиняясь своему желанию, он взобрался на нее, а потом, не переставая двигаться, подсунул под нее колено, с тем, чтобы войти в нее еще глубже.

Она тихо пискнула, когда ее чувствительный бугорок соприкоснулся с мускулами его бедра. Она прижалась к его ноге и стала вращать ягодицами.

Они двигались в едином ритме, а эта поза доставляла им все большее наслаждение. Она тихо постанывала, и этот звук довел его до полного исступления. Он зарычал, и его горячее семя пролилось внутрь.

Несколько мгновений он лежал молча, а потом скатился с нее и лег рядом.

А она продолжала стонать и извиваться. Он понял, что ей не удалось достичь разрядки.

Медленным движением он провел пальцем вниз по ее телу так, чтобы довести ее до кульминации.

Но на животе его палец вдруг остановился.

Он уже раньше заметил, что ее живот округлился, но почему-то не придал этому значения. Живот был твердым. Будто внутри был ребенок. И все встало на свои места — тошнота, возросший аппетит, быстро отрастающие волосы.

Ребенок.

Его ребенок.

— Ты беременна! — Он приподнялся на локте, все еще не отнимая руки от ее живота.

— Да, — прошептала она.

— Почему ты мне не сказала? — грозно спросил он, рассердившись на нее за новую уловку. Сознание еще одного предательства пронзило его сердце, о существовании которого он давно забыл. Как смела она скрыть от него такую важную новость? Что, если он нанес ей вред?

Она взглянула на него полными слез глазами:

— Ты мне не разрешал говорить.

— Полагаю, ты все же планировала сказать мне об этом, — сказал он саркастически. — Я мог сделать тебе больно.

— Ты никогда не сделал бы мне больно, — прошептала она, и его в который раз поразило, что она ему доверяет. — Джеймс, ты должен мне поверить, что я покинула монастырь, чтобы найти тебя.

Но он смотрел на нее с подозрением. Невинное лицо никак не соответствовало тому, что он о ней знал.

Он колебался между верой и недоверием. Не знал, что ему теперь с ней делать. Не может же он отвезти ее к королю, чтобы ее казнили, если она ждет ребенка.

— Это мой ребенок?

У нее был такой вид, будто она хочет запустить в него подушкой.

— Как ты смеешь даже спрашивать!

Ему понравилось ее возмущение. Он помолчал, прежде чем спросить:

— Как давно ты об этом узнала?

— Несколько дней назад, — всхлипнув, Бренна закрыла глаза и зарылась лицом ему в грудь. — В то же самое время, когда мне стало известно, что тебя посадили в тюрьму за мои преступления. Джеймс, ты должен мне поверить. Я не имела к этому никакого отношения. Поверь мне! В прошлом ты просил меня о доверии и получил его. Я собиралась вернуться к тебе и предстать перед королем, чтобы сознаться в том, что я автор миниатюр.

Вопреки здравому смыслу он крепко прижал ее к себе. Господи, как приятно держать ее в своих объятиях. Как же ему хотелось поверить ей!

В дверь каюты кто-то громко постучал.

— Господин! Господин! К нам приближается корабль с солдатами короля. Они требуют, чтобы мы пустили их к нам на борт, и настаивают на том, чтобы вы сдались.

Джеймс быстро натянул штаны, схватил меч и бросился к двери. Оглянувшись, он хмуро взглянул на Бренну. Она опять его предала! Неудивительно, что она хотела, чтобы он занялся с ней любовью. Ей надо было отвлечь его, чтобы солдаты короля могли захватить корабль. Проклятая девчонка!

Бренна выбралась из кровати, но Джеймс уже выскочил за дверь и запер ее, прежде чем она успела последовать за ним.

— Подожди! — Бренна забарабанила в дверь. Ее охватил страх. Как он посмел запереть ее в каюте, если солдаты короля собираются напасть на корабль?

В отчаянии она начала трясти дверь. Ей надо выбраться и каким-то образом все уладить. Она стала лихорадочно искать на столе какой-нибудь инструмент, которым можно было бы открыть замок. Шпильки у нее отобрал Джеймс.

Наконец она нашла на полу сундук с навигационными принадлежностями, в котором были аккуратно разложены квадрант, журнал, разные инструменты и несколько веревок.

Ей пришлось повозиться с замком, но, наконец, дверь поддалась.

Она перекрестилась — эту привычку она приобрела в монастыре — и, осторожно приоткрыв дверь, выглянула в коридор. Надо было найти того, кто командовал солдатами, и сознаться ему в своем преступлении. Пусть солдаты отвезут к королю ее, а не Джеймса.

С верхней палубы были слышны крики и топот.

Шаг за шагом она приблизилась к лестнице, которая вела наверх. Жаль, что при ней не было t'occhio del diavolo или другого оружия, если ей придется защищаться.

— Сдавайся, Монтгомери, или готовься умереть! — услышала она громкий голос. Потом пальнули из пушки, и корабль накренился.

Она уже почти бежала. Нельзя позволить им забрать Джеймса. Ведь она только что снова нашла его.

— Бренна! — позвал знакомый голос в конце коридора. — Благодарение звездам! Я нашел тебя.

Она увидела своего брата, приближавшегося к ней с мечом в руке. Он выглядел утомленным, но выражение лица было решительным.

— Натан!

— Пойдем со мной. Я отведу тебя в безопасное место. Это было точь-в-точь так, как в ту ночь, когда она покинула замок Уиндроуз. Но сейчас она не станет игрушкой в руках Натана.

— Что ты здесь делаешь? — потребовала она. — Это ты организовал нападение?

–. Нет, это сделал отец. Он в союзе с кораблями британского флота.

Бренна стиснула зубы. Конечно, во всем виноват ее отец.

Над их головами раздался страшный треск, а потом боевой клич.

Бренна съежилась. Натан схватил ее за руку:

— Пошли. У меня есть своя лодка. Не та, в которой отец. Он… — .Натан нахмурился, и его глаза потемнели, — нездоров.

Она вырвала руку.

— Я выйду на палубу и признаюсь в своем преступлении. Пусть они отвезут к королю меня, а не Джеймса.

— Не глупи, сестра. Тебя повесят.

— Я не могу скрываться от ответственности, Натан, — в ее голосе слышались нотки осуждения. Натан уехал в Италию и на долгие годы оставил их с отцом. — Отойди.

— Я не позволю тебе совершить такую глупость.

Он загородил ей дорогу. Ростом он был с Монтгомери, но не такой широкоплечий.

Она ударила брата кулаком в грудь.

— Послушай меня. Здесь происходят дела, которые тебе решить не под силу. Ты уже не ребенок, Натан, так что посмотри правде в глаза.

— Если мы скажем правду, он заберет наши земли.

— Земли, которым ничего не угрожало бы, если бы ты выполнял свои обязанности.

Натан провел рукой по ее щеке, чтобы успокоить.

— Я знаю, что поступил неправильно, оставив вас с отцом на такое долгое время, но, в конце концов, ты смогла оказаться в монастыре с матерью Изабеллой, как ты всегда хотела.

В этот момент фигура Монтгомери показалась наверху лестницы. Злость искажала его идеальные черты.

— Ах ты, чертова шлюшка, — зарычал он, — ты думала, что я даже не стану спрашивать, мой ли это ребенок!

— Джеймс!

Подняв меч, Джеймс пошел прямо на Натана. Натан выхватил свой меч.

— Нет, милорд, — крикнула Бренна. — Он не мой любовник. Он мой брат!

Глаза Джеймса сверкали недобрым светом.

— Тем лучше.

Ужас обуял Бренну. Она выпрямилась и подняла руку, останавливая мужчин.

— Прекратите! Оба! Все можно уладить другим способом. И гораздо лучшим.

— Я прекрасно знаю, как все это кончить, — взревел Джеймс, и в его левом глазу вспыхнула красная точка.

— Остановись!

Корабль качнулся под их ногами.

Натан снял с себя плащ и, бросив его на пол, словно перчатку, приготовился к бою.

Встав спиной к брату, Бренна обратилась к Монтгомери:

– 'Прошу тебя! Ты поклялся, что выслушаешь меня!

Глядя на Натана, Джеймс подался вперед.

— Для разговоров уже слишком поздно.

Она ткнула в него пальцем.

— Я заплатила свою цену за разговор. И он состоится!

Он посмотрел на нее так, будто она сбежала из сумасшедшего дома.

— Поосторожнее, жена.

— Возможно, ты забыл, что мы заключили сделку, а я, то есть мое тело, не забыла.

Обернувшись, Бренна устремила взгляд на брата, который все еще был готов драться.

— Этот самодовольный человек — мой муж и твой законный сюзерен, — сказала она. — Если с его головы по твоей вине упадет хотя бы волос, ты будешь иметь дело со мной и понесешь заслуженное наказание.

— Отойди, жена, — приказал Джеймс. — Не вмешивайся в мужские дела.

— А это, — сказала она, повернувшись к Джеймсу и указав на Натана, — мой безответственный упрямый брат. И ты не причинишь ему вреда.

Мужчины смотрели друг на друга, вытянувшись в полный рост и выпятив грудь, словно два самодовольных индюка.

— Я точно помню, что, когда мы заключали первую сделку, ты согласился поговорить с моим братом.

— Мне не о чем говорить с этим человеком, — насмешливо сказал Натан. — Я хочу увидеть его кровь под моими ногами.

Бренна топнула ногой и залепила брату пощечину, да такую, что у нее заболела рука. Джеймс расхохотался. Натан отступил, сжав кулаки.

— Посмей только тронуть ее, и ты мертвец, — процедил Джеймс сквозь стиснутые зубы. — Я с удовольствием скормлю по кускам твое тело акулам.

В глазах Натана промелькнуло подозрение.

— Так ты ее любишь, — обвиняющим тоном заявил он.

От еще одного пушечного выстрела корпус корабля закачался, и с потолка на них посыпалась штукатурка.

— Отдай приказ прекратить обстрел, Натан, — потребовала Бренна. — Прямо сейчас!

— Да, Натан, — веселым голосом нараспев сказал Монтгомери. — Прикажи, не трусь!

— А ты замолчи, — сказала Бренна, ткнув Джеймса кулаком в грудь.

Раздался еще один пушечный выстрел. С лестницы скатился матрос. Он тяжело дышал, а его рубашка была в крови.

— Господин! Главный парус пробит, а люди под британским флагом взяли корабль на абордаж.

В то же мгновение на лестнице показались солдаты. У них в руках были мечи и арбалеты, а одеты они были кто в чем.

— Я нашел его! — крикнул один из них. — Хватайте его!

Солдаты бросились к Джеймсу.

— Назад, Бренна, — приказал Джеймс, толкнув ее себе за спину и встретив нападавших лицом к лицу.

Джеймс отчаянно дрался, но их было слишком много. Они оттолкнули Бренну и Натана и окружили Монтгомери. Воздух наполнился громкими криками, лязгом мечей, запахом пота.

Монтгомери упал.

— Джеймс! — закричала Бренна, но его уже заковали в наручники.

Один из солдат пнул его в бок. L'occhio del diavolo пролетел по воздуху и упал на пол рядом с Бренной.

— Уходи, Бренна! Возьми кинжал и защищайся, если кто-нибудь из этих псов нападет на тебя!

— Прекратите! — крикнула Бренна солдатам. Подняв кинжал, она попыталась пробраться через толпу к мужу. — Вам нужен не он! Вам нужна я!

Никто даже головы не повернул. Своими потными телами они загородили Джеймса.

Слезы жгли ей глаза. Она поняла, что, хотя Джеймс и верил, что она предала его, он бросил ей кинжал, чтобы она в случае необходимости могла защититься.

— Остановитесь! Это я художник, а не он!

К ней подошел Натан.

— Они солдаты и просто выполняют приказ, — сказал он, пряча свой меч в ножны. — Они ничего не знают ни о миниатюрах, порочащих короля, ни о том, почему надо арестовать Джеймса. У них приказ.

— Сделай же что-нибудь, — умоляющим тоном попросила Бренна брата, чувствуя свою беспомощность.

— Король приказал доставить его живым, — сказал тот, кто, по-видимому, был главным. — Поднимите его на ноги. Нам надо спешить в Лондон.

— Нет! Вы не можете его забрать. Он ничего плохого не сделал! — прокричала Бренна.

Командир мельком посмотрел на нее:

— Это решать королю. Просим прощения за беспорядки, миледи.

— В таком случае заберите и меня. Я все объясню королю.

— На борту моего корабля никогда не будет ни одной женщины, — заявил командир и дал своим людям знак увести пленного. Не обращая на Бренну никакого внимания, они прошли мимо нее и стали подниматься по лестнице.

— Натан, ты должен их остановить.

Натан пожал плечами:

— Он хотел скормить меня акулам.

Двое солдат тащили Монтгомери наверх. Его ноги безжизненно бились о ступени.

Бренно судорожно размышляла о том, что ей делать. Расправиться с ними физически у нее не было сил. Ей надо следовать за их кораблем и каким-то образом убедить короля в невиновности своего мужа.

Она поднялась на палубу за солдатами и с болью в сердце наблюдала, как Джеймса переправили на британский корабль. Натан, завернувшись в плащ, последовал за ними. На палубе стоял ее отец и самодовольно улыбался.

Бренна отвернулась.

— Мне очень жаль, мисс, — сказал капитан корабля Джеймса. У него был подавленный вид. — Их было слишком много.

Она тупо кивнула.

— Нам надо его спасти.

— Для этого нас слишком мало, мисс. Сначала надо подключить флот его брата.

Глядя вслед удалявшемуся кораблю, капитан задумчиво почесал в затылке.

— Я даже не понимаю, в чем дело. У господина Джеймса всегда были хорошие отношения с королем. Он даже время от времени был королевским пиратом. Его называли Покорителем.

Бренна тяжело вздохнула. Незачем рассказывать капитану о ее преступлении, решила она.

— Просто следуйте за ними до Лондона, а там найдите мне человека, которого можно было бы послать к брату Гиффарду. Он странствующий монах и много времени проводит при дворе. Мне нужна аудиенция у короля.

Капитан слегка поклонился.

— Вы жена господина Монтгомери, и мы в полном вашем распоряжении.

Он пожал плечами и отошел на корму.

— Никогда не понимал этих аристократов, — пробурчал он себе под нос.

Бренна так стиснула перила, что у нее побелели костяшки. Она и сама их не понимала.

Глава 27

Бренна присела в глубоком реверансе перед человеком, сидевшем на возвышении на позолоченном троне. Ребенок внутри ее толкался, и эти толчки отзывались болью в позвоночнике, но она оставалась в преклоненной позе. Только спустя несколько месяцев после ее приезда в Англию брату Гиффарду удалось добиться для нее аудиенции у короля Эдуарда. Это был ее единственный шанс.

Личные покои короля были задрапированы золотой парчой. Убранство этой комнаты говорило о том, что все здесь должно было не только производить впечатление, но и вызывать страх и неуверенность. У короля, вероятно, было много таких тайных встреч.

Интересно, сколько Гиффард заработал на этом? — подумала она. На ней он уж точно заработал немало.

Король продержал ее в этой позе довольно долго. Такова была его тактика запугивания. Впрочем, в этом не было необходимости — она и так уже была напугана до смерти. Тем более что это было почти точное повторение того момента, когда ее представляли королеве. А это была катастрофа.

Сердце у Бренны стучало, колени дрожали. Ребенок внутри ее тоже, по-видимому, был взволнован — он так крепко бил пятками, что она еле удерживалась, чтобы не схватиться за живот.

— Встань.

Она с трудом разогнулась и посмотрела на сидящего перед ней человека. Он был высоким, красивым, с темными волосами до плеч истинно королевскими манерами. Судя по одежде, он был тщеславен. Неудивительно, что его так рассердили ее картины.

Ее передернуло. Что ее ждет? Жизнь или смерть? Что ждет ее мужа? А ребенка, которого она носит под сердцем? То, что этот человек сидит на раззолоченном троне, говорит о многом. Во рту было сухо, как в пустыне.

— Брат Гиффард сказал, что ты хочешь поговорить с нами о деле, касающемся твоего мужа, — сказал король с царственной полуулыбкой.

— Да!

На короткую секунду она вдруг решила, что ее план просто глуп. По пути в Лондон она сидела у мольберта по несколько часов в день. Сейчас в складках ее платья был спрятан лестный для короля портрет. Она писала и переписывала его, пока он не стал безупречен. Тогда портрет казался ей идеальным подарком, призванным умиротворить гнев короля.

Но сейчас…

Она открыла рот, чтобы заговорить, но из горла вырвался лишь писк.

Не зная, что делать дальше, она достала из складок платья завернутый в дорогую ткань портрет, встала на колени, опустила голову в знак верности трону и протянула портрет королю. У нее был единственный шанс спасти мужа, и она молила Бога, чтобы он оказался достаточным.

— Я здесь, чтобы умолять вас сохранить жизнь моему мужу и просить помиловать его. В преступлении виновата я одна, — ее голос дрожал.

Король забарабанил пальцами по подлокотнику трона. Он не протянул руку за подарком, и тревога снова закралась в сердце Бренны. Острая боль пронзила ее живот, но она подавила стон.

— Что тебе известно о преступлении твоего мужа?

Она не смела поднять глаза. Репутация короля была уже запятнана.

— Я знаю, что он не виноват.

— А тебе известно в чем?

Тут она подняла глаза и посмотрела прямо в красивое, горделивое лицо короля. Она вдруг поняла, что портрет должен понравиться.

Он, конечно, простит их всех, когда она объяснит, что другие картины были написаны ею, когда она была лишь девчонкой и слишком наивной, чтобы в чем-то сомневаться. Тщеславным мужчинам всегда был нужен художник. Она может получить приглашение в качестве придворного художника и посвятить остаток жизни тому, чтобы искупить свою ошибку.

— Я знаю, что его обвинили в том, что он написал серию миниатюр «Любовницы короля». Но их написала я.

Король был ошеломлен:

— Ты женщина.

— Я часто себя за это проклинала, — она немного осмелела и решила не отступать. — Я прошу вас принять мой подарок.

Когда он поднял руку, видимо, для того, чтобы указать ей на дверь, его пурпурная бархатная мантия взметнулась, подобно крыльям птицы.

— Если ты хочешь подкупить нас бриллиантами, у нас их очень много.

— Нет, ваше величество. Это нечто более личное. Нечто, что я сделала сама.

Собственная смелость ее удивила. Что, если этого портрета недостаточно?

Чувствуя себя ребенком, который приготовил что-то своими руками, чтобы умиротворить рассерженного отца, она затаила дыхание, наблюдая, как король разворачивает ткань, в которую был завернут портрет.

Между тем король разворачивал подарок невыносимо медленно. Все его пальцы были унизаны перстнями с драгоценными камнями, сверкавшими. при каждом движении. Еще одно свидетельство тщеславия.

Когда ткань была снята, Бренна в волнении прикусила нижнюю губу.

Он рассматривал портрет, слегка нахмурившись. Наступила тишина.

Сердце Бренны почти остановилось от предчувствия гибели. Портрет ему не понравился. Закрыв глаза, она молила Бога послать ей быструю смерть.

— Я… — начала она сдавленным голосом, — мне тогда было всего четырнадцать…

— Четырнадцать?

Она облизнула пересохшие губы.

— Когда я писала эти миниатюры, я была отчаянной и глупой девчонкой. Я понятия не имела, как выглядит мужчина под доспехами. Клянусь, я никому не хотела причинять зла.

Молчание. Слишком долгое молчание.

Наверное, он сейчас вызовет стражу. Неужели ее будут пытать, прежде чем убьют? Что будет с ребенком? Она уже не могла дышать полной грудью и все же продолжала:

— Я… надеялась, что новый портрет смягчит ваш гнев. Мой муж никогда не был художником. Он даже ничего не знал об этих миниатюрах. Я одна во всем виновата.

Опять никакой реакции. Ее голова уже могла бы лежать на плахе. В руках и ногах у нее начались судороги.

— Прошу вас, монсеньор, — прошептала она, переминаясь с одного колена на другое. Слезы жгли ей глаза. — Я была еще совсем ребенком. Но даже если мне нет прощения, умоляю вас освободить моего мужа. Он честный и благородный человек и верно вам служил всю свою жизнь. А тот, кто действительно виновен в предательстве, это человек, который обвинил моего мужа в том, что он автор этих миниатюр.

— И кто же это по-твоему?

— Мой отец.

— Ты хочешь, чтобы мы поверили, что ты готова обвинить своего родного отца, чтобы спасти человека, за которого тебя насильно выдали замуж? — Король догладил подбородок. — До нас дошли слухи, что твой муж держал тебя в кандалах.

Она сглотнула.

— Да, монсеньор. Наш брак начался не так гладко, как хотелось бы, но он честный человек.

— Встань, — приказал король после еще одной долгой паузы.

Не понимая, что означает такой поворот, она с трудом встала. Пальцы, которые всегда были такими гибкими, когда она держала в руке кисть, одеревенели и дрожали.

Король сунул свой портрет под мантию.

— Хорошая работа, миледи. Вы стали работать гораздо лучше, чем когда-то.

Бренна чуть не упала на пол от облегчения. Он принял ее картину.

— Вас спасает ваша любовь к мужу, — сказал король. — А также ваше искусство. Для двора будет большая потеря, если вы не будете придворным художником.

— А мой муж?

— Будет восстановлен в правах.

Она сделала глубокий реверанс:

— Благодарю вас, ваше величество. О, благодарю вас!

Он откашлялся и протянул руку, чтобы она могла поцеловать перстень.

— Конечно, это помилование не обойдется без штрафов.

Бренна еле удержалась от улыбки. Король весьма умело залез к ним в сундуки.

— Разумеется.

Король дернул за шнур у себя над головой, дверь тут же отворилась, и вошел слуга.

— Скажи капитану, чтобы привел Монтгомери в мои личные покои, — приказал король.

Бренна мысленно перекрестилась. Ее муж в безопасности, и она опять его увидит.

— Предупреди, чтобы его сначала искупали и дали чистую смену одежды. Обеспечьте эту женщину холстами и всем необходимым для занятий живописью. В качестве нового придворного художника она напишет портреты членов королевской семьи прямо здесь, в моих личных покоях.

Слуга ошалело взглянул на Бренну, отвесил глубокий поклон и поспешил выйти. От волнения у нее закололо в правом боку. Ребенок опять заработал ножками.

До нее вдруг дошло, чего от нее ждут. Портрет короля она писала и переписывала в течение нескольких недель, пока он не стал идеальным.

А сейчас портрет должен получиться с первого раза.

Она обхватила живот. Небольшие боли уже появлялись в последние дни. Видимо, от того, что она волновалась перед встречей с королем.

— Леди Монтгомери?

Она вздрогнула, когда снова начались судороги, а по ногам потекла жидкость прямо на королевский ковер. Глаза короля округлились.

— Силы небесные, женщина, — пробормотал он и опять дернул за шнур.

Бренне захотелось зарыться в землю подобно червю.

— Боже! Ребенок, — простонала она. Ну почему ее встречи с членами королевской семьи всегда кончаются для нее катастрофой?

Вбежали слуги.

— Пошлите за повитухой, — скомандовал король, — и отведите женщину в какую-нибудь комнату.

Служанки окружили ее, скрывая от глаз короля.

— Идите с нами, мисс. Старая Берта помогла многим детям появиться на свет, так что не бойтесь. Берта знает, что надо делать.

Глава 28

Ожидая, когда его призовет король, Джеймс мерил шагами комнатушку с голыми стенами, в которую его заперли. На запястьях и щиколотках были надеты соединенные цепями кандалы. При каждом шаге они неприятно звякали.

Его увезли из тюремной камеры, искупали и переодели уже много часов назад. А он все еще здесь, ждет и не знает, чем кончится его встреча с королем. Он должен убедить Эдуарда, этого царственного щеголя, в своей невиновности.

Колокольный звон возвестил, что прошел еще один час. А он все еще ждет. Нет даже стула, на который можно было бы сесть. Его заперли в замкнутом пространстве, и он чувствовал, что на него давят даже стены. У него было острое желание пробить кулаками дырку в одной из них, чтобы выпустить пар. Он не виноват. Бог свидетель — не виноват!

Он помассировал плечи и шею, чтобы избавиться от скованности. Его проклятая жена предала его. Он ругал себя за то, что не следил более внимательно за горизонтом, чтобы вовремя увидеть приближающиеся корабли.

Она каким-то образом провела на корабль своего брата! Хитрая бестия.

При мысли о Бренне его сердце пронзила острая боль. Это любовь, понял он. Как он мог одновременно и любить, и ненавидеть эту женщину? Она слишком плохо на него действует. Так же, как много лет назад на него действовало вино.

Он начал считать шаги, чтобы отвлечься. Кандалы оттягивали ноги. Он чувствовал себя беззащитным. Его немного пугала его дальнейшая судьба. Возможно, именно так чувствовала себя Бренна все те недели, когда он надевал на нее цепи? Он был виноват в том, что она сбежала. Неужели не было других способов удержать ее от побега, кроме как денно и нощно держать ее в кандалах? Надо было наладить отношения, попытаться лучше ее узнать. Может, тогда она не предала бы его и не сбежала.

Что с его ребенком? С тех пор как он видел ее в последний раз на корабле, прошло несколько месяцев.

Дверь внезапно открылась, прервав его мысли.

На пороге стояла полная женщина в накрахмаленном чепце и белом фартуке. На руках она держала сверток из белого шелка.

— Ваш сын, милорд, — сказала она, улыбаясь и протягивая ему сверток.

— Мой… сын? — смутился он.

Он взял сверток, который почти ничего не весил. Цепи звякнули.

На него смотрели немного косящие глаза самого прекрасного существа, которое он когда-либо видел в своей жизни. У младенца было крошечное сморщенное красное личико и редкие темные волосики.

Его сердце сделало кульбит. Они перевели его сюда из тюрьмы, чтобы отдать ему ребенка. Неужели это очередной трюк Эдуарда, чтобы сломить его? Неужели они хотят опять отвести его в камеру вместе с ребенком, где он не сможет его кормить?

Его обуял ужас при мысли, что ему придется видеть, как ребенок плачет и умирает от голода, а он ничего не может сделать. Кандалы показались ему еще более тяжелыми. Он поправил шелк, чтобы железо не коснулось лица новорожденного.

— Что все это значит? — потребовал он.

— Это ваш ребенок. Идемте со мной.

Женщина повернулась и пошла по коридору. Она даже мельком не взглянула на кандалы. Может, это обычное дело — заковывать аристократов, чтобы держать их во дворце?

Он шел за женщиной, прижимая к себе ребенка. Неужели это действительно его сын? Он начал осторожно разворачивать сверток, чтобы увидеть тельце ребенка и по какому-либо знаку — родимому пятну или родинке — определить, что это на самом деле его сын.

Женщина остановилась и повернулась к нему.

— Не надо этого делать, милорд. Пожалуйста, идите за мной.

Его вдруг захлестнула волна отчаяния — схватить младенца и бежать. Он поплывет на край земли, только бы защитить сына. Один его ребенок уже умер. Этот будет жить.

Он посмотрел на женщину с подозрением:

— Это что, новый обман?

Уперев руку в бок, она сказала:

— Никакого обмана, милорд. Вас ждет ваша жена.

— Моя жена?

— Да, она только что родила этого малютку.

Женщина смотрела на него так, словно он не в своем уме. Впрочем, он не был вполне уверен, что это не так.

— Почему она в Лондоне?

Женщина что-то пробурчала себе под нос. Похоже, ругала аристократов.

— Идите же за мной, — сурово бросила она. Немного сгорбившись от неуверенности, Джеймс шел за женщиной, подмечая по дороге выходы и возможные пути бегства. Кандалы этому очень мешали.

Вскоре они вошли в большую светлую спальню, стены которой были обиты богатыми гобеленами. Посередине на восточном ковре валялась куча мокрых пеленок. Дворцовую спальню, видимо, превратили в родильную. В зажженном камине в большом котле кипела вода.

Бренна лежала на кровати и, по-видимому, спала.

Почему она в Лондоне? Неужели для того, чтобы снова его предать?

Он прижал к себе сына и посмотрел на окна, чтобы определить, удастся ли ему сбежать из дворца до того, как его схватит королевская стража. Вряд ли. Особенно если принять во внимание кандалы.

Одна из служанок тронула Бренну за плечо:

— Миледи, пришел ваш муж.

Она пошевелилась и медленно открыла глаза.

— Джеймс. Всемогущий Боже, благодарю тебя!

На этой широченной кровати она выглядела маленькой и слабой, и это напомнило ему, какой она была, когда он вернулся после того, как больше месяца разыскивал ее отца. Неужели она вскочит и накинется на него, как тогда?

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, крепко прижимая к себе новорожденного сына и пытаясь понять, что же произошло.

— Мы можем это объяснить, лорд Монтгомери.

В комнату стремительно вошел король Эдуард в своей развевающейся мантии.

Ярость охватила Джеймса при виде этого человека, который бросил его в тюрьму, не пожелав даже выслушать, но он смиренно встал на одно колено. Если бы у него на руках не было ребенка, он, возможно, мог бы позволить себе излить свой гнев, но его положение сейчас было слишком сомнительным, и к тому же ему надо думать не только о своей жизни.

Вслед за королем: вошли Годрик и Мейриона. На бедре у его невестки сидел малыш с большими голубыми глазами и пушистыми рыжими волосами. В отличие от других придворных дам, оставлявших на целый день своих детей с кормилицами и няньками, Мейриона так не поступала. Вид у нее был немного взъерошенный, но счастливый.

Эдуард протянул руку, чтобы Джеймс поцеловал королевский перстень.

— Монсеньор, — довольно сухо сказал Джеймс. Неужели Бренна теперь в сговоре с королем и хочет видеть, как ее муж будет унижен? Переложив ребенка на другую руку, он поцеловал перстень.

— Дай взглянуть на моего племянника, — пробасил Годрик, как обычно, пренебрегая условностями. Его присутствие во дворце вообще казалось странным.

Эдуард кивнул, давая Джеймсу разрешение встать.

Джеймса переполнила гордость, когда он отвернул уголок пеленки, чтобы показать сына своему брату. Ком подкатил к горлу, когда он увидел, как брат нежно коснулся щеки младенца своей огромной рукой в шрамах. Малыш открыл глаза и посмотрел на них.

— Будьте понежнее, — предупредила служанка, глядя с подозрением на двух великанов с их шрамами — уже побелевшими у Годрика и все еще красными у Джеймса.

— Да, будь понежнее с моим племянником, — насмешливо заявил Годрик. — Я не хочу, чтобы он был весь в шрамах и таким же уродом, как ты.

Джеймс перевел взгляд с брата на жену. У всех троих теперь были на лице шрамы — свидетельства тех опасных событий, которые они пережили.

— Просто я хочу сказать, чтобы вы были поосторожнее, — добавила служанка. — Не для того мы родили младенца, чтобы какой-нибудь неуклюжий медведь его уронил.

— Ради Бога, — вступилась Мейриона, поудобнее устроив рыжеволосого малыша на своем бедре, — дома у нас их трое. Думаю, что мои муж и шурин знают, как держать на руках ребенка.

Служанка смутилась, попятилась и, собрав с пола мокрые пеленки, вышла из спальни.

— Твоя жена многое нам прояснила, — сказал король.

— Моя… жена? — Джеймс в недоумении взглянул сначала на короля, потом на Бренну.

— Она явилась сюда, чтобы спасти твою шкуру, — сказал Годрик. — Хотя ты этого не заслуживаешь после того, как неделями держал ее в цепях.

— Мы верим в твою честность, примем твою клятву верности и вернем твои земли, — провозгласил Эдуард. — И можешь забрать свою жену при условии, что ты компенсируешь кое-какие затраты.

Хм, Эдуард, как всегда, был хитер. Джеймс уже чувствовал, как пустеют его сундуки. Он заставил себя улыбаться, хотя ему очень хотелось высказать все по поводу того, как с ним поступили. Но тогда он не получит обратно ни свои земли, ни свое доброе имя.

— Я благодарю вас за ваше великодушие, ваше величество.

— Но только в том случае, если ты согласен выкупить ее.

Наконец-то! Наконец-то он увидит, как она понесет заслуженное наказание, подумал он с облегчением.

— Но она только что родила ребенка и приехала в Лондон, чтобы защитить тебя. Так что ты, может быть, сочтешь возможным быть к ней снисходительным, как это сделали мы, — продолжал король.

Джеймс вдруг понял, почему ему отдали ребенка до того, как его привели в ту же комнату, где была Бренна. Эдуард — хитрый дьявол. Король знал, что Джеймс невиновен, и давал ему возможность самому решить, как поступить с Бренной — принять ее или оставить гнить в долговой яме.

Эдуард сделал царственный жест и сказал:

— И еще остается вопрос, что делать с твоими кандалами. — Король запустил руку под мантию и достал ключ. — Леди Бренна, мы доверяем этот ключ вам. А теперь, лорд Годрик, леди Мейриона, давайте оставим их, и пусть они сами решают, что делать дальше.

Годрик сжал плечо Джеймса.

— Тебе надо поговорить с женой. А пока дай мне ребенка. С тобой он еще будет многие годы.

Взглянув на сидевшую в постели Бренну, Джеймс передал сына на руки брату. Он слабо представлял себе, что ему делать с Бренной. Следует ли ему заплатить за нее выкуп? Если он не оставит ее в долговой тюрьме, может, отправить ее в какой-нибудь отдаленный монастырь?

Его брат улыбнулся, и вокруг его голубых глаз образовались морщинки.

— Ну что, малыш, — промурлыкал Годрик, нежно поглаживая ручку младенца, — пойдем со мной, и я расскажу тебе, как глуп твой отец.

Мейриона толкнула мужа в бок:

— Прекрати.

Годрик ухмыльнулся и, нагнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку, вышел из комнаты вслед за королем и своей женой.

Когда все вышли, Джеймс и Бренна еще долго молча смотрели друг на друга. «Как странно стоять перед ней в цепях и думать, что ее судьба находится в твоих руках», — думал Джеймс. Это была еще одна любимая забава Эдуарда — задавать головоломки.

Ее взгляд был ясным, и он почувствовал, будто она втягивает его своими зелеными, как изумруд, глазами. Опасная территория.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

Ему хотелось бы ей поверить, но между ними накопилось слишком много вражды, чтобы он попался на эту удочку.

— Мне бы хотелось тебе поверить…

— Так поверь, Джеймс!

Она схватила со столика какой-то предмет и протянула его ему на раскрытой ладони. t'occhio del diavolo.

— Я сохранила его для тебя, — тихо произнесла она.

Он молча смотрел на кинжал, и ему вспомнилось все, что было с ним связано: как она напала на него, как он брил ее лобок, как с треском разрезал на ней платье, как держал кинжал у ее горла, когда он ее поймал. Сколько же между ними всего произошло!

Когда он брал кинжал, он задел пальцами ее руку, и его тут же окатила волна жара.

— Почему ты мне его даешь?

— Я знаю, что это не бог весть какой подарок, но… — она сглотнула, спустила е плеч сорочку и откинула назад голову.

Это был жест полной капитуляции. Сначала она ударила его кинжалом; потом его пытали и бросили в королевский застенок из-за ее картин. Вместе с тем они пережили столько моментов сжигающей страсти, такие минуты искреннего смеха! А сейчас она — просто и откровенно — предлагала ему себя. Он мог выбирать — остаться с ней или убить. Убить и забрать ключ от кандалов или простить ее и получить ключ от ее сердца.

Его недоверие и подозрения были велики, но ее символический жест затронул в его душе струны, которые значили для него больше, чем все ее извинения. Она сломала те же самые барьеры, как в тот день, когда заснула у него на руках. Он мог объяснить, почему она сердится, но у него не было ответа на вопрос, почему она ему доверяет.

Он отодвинул в сторону полог и сел на кровать рядом с ней.

Намеренно медленным движением он провел лезвием кинжала по ее шее. Он мог бы потребовать, чтобы она отдала ему ключ от кандалов.

Она ему доверяла настолько, что не только не вздрогнула, но даже не моргнула, когда холодный металл коснулся ее нежной кожи. Он засунул кинжал между ее грудей — в то место, где он был в тот роковой день, когда они поженились.

Он не станет силой отнимать у нее ключ. Если она хочет, чтобы он оставался ее мужем, она должна сама отпереть замок.

Она улыбнулась, давая понять, что понимает этот жест — он тоже ей доверяет. Круг их взаимоотношений замкнулся. Ее глаза напоминали ему изумруды. Ему захотелось обнять ее, прижать к груди и никогда больше не отпускать.

— Бренна, я не понимаю, как тебе удалось убедить короля выпустить меня из тюрьмы.

— Я сыграла на его тщеславии и написала его портрет.

— Ты написала новый портрет Эдуарда?

— Да, чтобы заменить все старые.

— На этих картинах король был голый? — вдруг заревновал Джеймс.

Она засмеялась:

— Не совсем. На нем была королевская мантия. Но на новом портрете я изменила пропорции его мужского достоинства, чтобы польстить ему. Чтобы двор ему позавидовал, а не делал бы из него посмешище.

Джеймс нахмурился. Ему совсем не нравилось, какой оборот приняла их беседа. Он взглянул на t'occhio del diavolo и про себя поклялся убить любого мужчину, который окажется голым рядом с его женой. Даже короля.

— Ты больше не будешь писать портреты обнаженных мужчин.

Она села и поудобнее устроилась на подушках.

— Я вижу, ты уже начинаешь мне диктовать, что именно я должна писать.

— Бренна… — предупредил он.

Она обняла ладонями его лицо и поцеловала.

— На портрете у короля не его достоинство.

— Нет?

— Нет.

— Ты не видела его? А тогда каким образом…

— Это было твое.

Джеймс так расхохотался, что заскрипела кровать. Значит, королевская голова и его… э-э…

— Мне показалось, что это подходящее наказание за те недели, что Его Королевское Тщеславие держал тебя взаперти.

Ему понравилась ее задумка. В этой женщине ему вообще нравилось многое. Ее ум. Ее запах. Ее страсть. Ее желание доверять ему, которое было достаточным для того, чтобы приехать в Лондон и заступиться за него.

— Джеймс, я испугалась, что может с тобой случиться. Я во всем виновата. Мне не следовало соглашаться с братом и бежать.

— Да, не следовало, — согласился он. — Ты моя.

Она хитро взглянула на опутывавшие его цепи:

— Похоже, это ты мой. Весь.

— Бренна, мы должны это обсудить. Когда я женился, я думал, что моя жена останется в замке Монтгомери, а я буду изредка ее навещать. Что это будет вполне сносная жизнь двух малознакомых людей, которые не любят друг друга, но вынуждены быть вместе. Я был эгоистом в прошлом и считал, что мне не нужна жена… Но сейчас я не хочу оставлять тебя в замке Монтгомери. Мои дела требуют долгих отлучек из дома. Меня слишком долго держали взаперти, и мне надоело жить на земле. Я хочу чувствовать на своем лице соленые брызги моря. Я хочу показать нашему сыну воду океана и волны и многие страны. Если ты не хочешь сопровождать меня в такой жизни, лучше позови королевскую стражу, покрепче зажми в кулаке ключ и оставь меня в цепях. Но если ты будешь там, где я смогу до тебя добраться, я увезу тебя с собой. Все эти месяцы, что мы были врозь, я только о тебе и думал.

Ее глаза заблестели от слез.

— Я хочу поехать с тобой. Мое искусство ужасно страдало, когда я жила в монастыре. От той скучной жизни мои картины получались безжизненными.

— Так вот в чем настоящая причина, по которой ты меня разыскала. Потому что тебя вдохновляет наша страсть и от этого твои картины становятся лучше.

— Нет, конечно… — начала она, но запнулась, понимая, что он просто ее поддразнивает. — Я люблю вас, милорд. Я верю, что вместе мы можем создать семью. Наша совместная жизнь будет лучше той, которую вел каждый из нас, когда был одиноким. После того как я узнала, что такое океан, даже Италия стала для меня слишком маленькой. Я доказала, что умею писать, и писать хорошо, на корабле.

Он был в восторге от ее слов. Он начал безудержно ее целовать.

— Значит, ты последуешь за мной?

— Да, милорд, с радостью. Когда мы встретились, я была заперта в своей комнате, а вы меня освободили.

Он обнял ее, насколько ему позволяли цепи, и на несколько минут в комнате наступила тишина.

— Мне многое надо рассказать тебе о моем прошлом, — наконец прошептала она. — Я узнала страшные вещи о своем детстве и о моей семье.

— Вместе мы справимся. У нас впереди целая жизнь, чтобы решить все проблемы. В твоем прошлом нет ничего такого, что имеет для меня значение, — важно лишь будущее.

Поскольку она все еще, по-видимому, не решила воспользоваться ключом, он поднял руки, чтобы она увидела наручники.

— Сними с меня эти цепи, жена. Настало время начать наше совместное будущее.

— Не спешите, милорд, — лукаво сказала она. — Сначала заключим сделку.

— Я заплачу за тебя выкуп, если это тебя заботит.

— Нет, сделка, о которой я говорю, не имеет к королю никакого отношения.

Он улыбнулся, понимая ее игру. Их отношения всегда были чередой сделок. Причем некоторые из них были… очень даже приятными.

— И что же желает миледи?

— Хм… Мне надо подумать.

Он пощекотал носом ее шею.

— Только думай не слишком долго, иначе вопреки тому, что мне дано право выбирать, я нападу на тебя и отниму у тебя ключ.

Она рассмеялась, поцеловала его и запустила пальцы ему в волосы.

— Звучит интересно, милорд.

— Я люблю тебя, Бренна. Ты всегда будешь моей пленницей-женой.

Ее глаза сияли.

— И ты никогда меня не освободишь?

— Никогда.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Реклама на сайте