«Часы любви»

Меган Маккинни Часы любви

Т. Робертсону, моему свекру. Спасибо за увлеченность моими книгами. И еще за два других тома.

С любовью.

Часть I Бельтан[1]

А у любви нет ни часов, ни дней

И нет нужды размениваться ей[2].

К восходящему солнцу.

Джон Донн. (1572–1631)

Глава 1

Ирландия, 1828 год

День этот начался, как и всякий другой. Преподобный Джеми Драммонд, единственный викарий Ирландской церкви в католическом графстве Лир, отправился после завтрака на прогулку, прихватив своего спаниеля. К полудню он уже находился в своем кабинете, занятый чтением Посланий[3]; ну, а точно в четыре часа пил чай у себя в приходском доме. После этого он вздремнул на бархатной кушетке, пока его домоправительница, миссис Двайер, протирала резное дерево в церкви.

Преподобный Драммонд почивал с миром. И он бы проспал обеденный час, если бы не вопль.

– Иисусе, Мария и Иосиф! Там в церкви черт орудует! – вскричала миссис Двайер, вбежав в дом.

Драммонд сел и потянулся к сюртуку, смущенный тем, что миссис Двайер видела его в рубашке.

– Ну что там еще? – проворчал он, приглаживая седые волосы и потирая бачки, чтобы попытаться проснуться. – Вы кричите, словно банши[4].

– Точно говорю, дьявол орудует! Ничего подобного за всю жизнь не видала! – пухлая экономка комкала руками фартук. Подол ее платья насквозь промок от выплеснувшейся воды, а простое ирландское лицо побелело от испуга.

– Миссис Двайер, в моей церкви бесу нечего делать, уверяю вас в этом, – в голосе Драммонда слышалось терпение – нарочитое, как у человека, привыкшего общаться с язычниками.

– Преподобный, я собственными глазами видела – то дело дьявола, и никто не убедит меня в обратном. Сходите сами, и вы увидите то же самое.

Поправив воротник священнической одежды, Драммонд отпил холодного чая, явно не считая нужным торопиться.

– А вы не хотите сперва рассказать, что там происходит?

– Это крест! Крест!

– Какой крест? Над алтарем? Или тот, который над шпилем?

Он нахмурился. Какие нервные эти ирландцы. Удивительно уже то, что они способны иногда с утра начать трудиться, предварительно не доведя себя до истерики. Если в церкви обнаружился какой-нибудь беспорядок, значит, виноват Гриффин О'Руни. Тупой ирландец, деревенщина неотесанная, приглядывал за кладбищем и церковью, и все в его корявых руках шло наперекосяк.

– Это крест, преподобный, – миссис Двайер понизила голос до шепота. – Старый… друидский, что в киоте над купелью. Он светится, клянусь в этом, и если я лгу, то буду вечно гореть в пекле.

Преподобный Драммонд ощутил, как волосы встали дыбом у него на затылке. Из всего, что могла сказать миссис Двайер, он не рассчитывал услышать именно этого. Но эти ирландцы вечно натыкаются на всяческих фейри[5] и духов. Немногого хватит – случайной тени, необычного шума, – чтобы повергнуть их в панику, каковая и охватила сейчас миссис Двайер.

И все же то, что она имела в виду старинное изделие друидов, чуть встревожило и его самого, пробудив одно воспоминание, обретавшееся пока на краю памяти.

– Значит, тот самый старинный крест? Именно он и перепугал вас?

Домоправительница кивнула, в явном испуге поджав губы.

Драммонд глядел на нее, внезапно обратившись мыслями вдаль.

Этого просто не могло быть. Он уже почти забыл тот разговор с отцом, состоявшийся еще в совсем юные годы. Теперь давнишняя сцена казалась сном, старым мифом, краски которого поблекли за прошедшие шестьдесят три года.

– А вы уверены, что именно крест друидов[6]? А может быть, серебряный потир, стоящий на…

– Точно – друидов, преподобный. Я видела. – И миссис Двайер перекрестилась – дважды, ради большей убедительности.

– Ну, хорошо, – проговорил он. – Надо посмотреть. – И, жестом пригласив домоправительницу собраться с духом, добавил: – Пойдемте со мной, и вы мне все объясните.

– Я туда не вернусь, пока бес занят своим пакостным делом.

– Ерунда, – возразил викарий. – Дьяволу нечего делать в моей церкви. Пойдемте.

– Ой, преподобный, пожалуйста, не заставляйте меня возвращаться туда! – запричитала домоправительница, однако преподобный Драммонд был непреклонен.

– Умолкни, женщина. – Он взял ее за руку. – Мы сейчас сходим туда и посмотрим, что случилось. Дело, конечно же, в освещении. И вы повели себя глупо. Вас победила суеверная ирландская натура. Я сейчас докажу вам, что в моей церкви не может быть ничего сверхъестественного и злого.

И он повлек домоправительницу из дома. В спины им сразу принялся нахлестывать ветер, и Драммонд почти с облегчением вступил в церковь – тесное, но мирное убежище.

Уже из прихожей было видно, что храм полон небесного света, явление сие легко объяснялось наличием восьми окон: цветные витражи то вспыхивали, то гасли, когда солнечный свет сменялся тучами. На плитках пола мерцали сапфировые, изумрудные и рубиновые искры, что также объяснялось цветным стеклом. И на алтаре, и на скамьях царил полный порядок, который нарушало только ведро миссис Двайер, перевернутое возле крестильной купели. Вода собралась в серую мыльную лужу вокруг возвышения.

Экономка рядом дрожала. Драммонд не желал этого признавать, однако и ему потребовалось время, правда, короткое, чтобы набраться отваги, прежде чем заглянуть за стекло киота.

Он припомнил слова отца, услышанные им целых полвека назад: «Джеми, мой милый мальчик, запомни то, что я говорю тебе сегодня. Когда я уйду, ты станешь хранителем креста; бремя ляжет на твои плечи. В последующие годы тебе может показаться, что ты избавился от ответственности, однако всегда помни: ты – хранитель креста. Тебе придется созвать совет. Сердце подскажет тебе, когда придет это время».

– Ну, а я не вижу здесь ничего странного. – Драммонд глядел на противоположную сторону комнаты – на застекленный ящичек, казавшийся совершенно обыкновенным. Послышался вздох облегчения. Уж во всяком случае он-то сам не болтливый трус. Суеверия этих людей оказали воздействие на его отца. Но ему, Джеми Драммонду, дарована свобода от предрассудков. Время действовать, выполнять желание усопшего еще не пришло.

Голос миссис Драйвер прервал его размышления.

– Простите меня, преподобный, но вам его отсюдова не видать. – Экономка поглядела на Драммонда так, словно подозревала его в трусости.

Он шагнул вперед.

– Но здесь ничего нет. Крест выглядит совершенно таким как всегда.

Драммонд глядел сверху вниз на застекленный ящик, в котором на темно-пурпурном атласе лежал причудливый серебряный крест. Он весьма отличался от христианского: концы его были равной длины, а вделанный в перекрестье огромный аметист блестел вполне обыкновенным образом. Выставленная напоказ в его церкви, дохристианская святыня просто терзала его, однако возможности как-либо уклониться от местного обычая не находилось.

– А я говорю вам, штуковина эта светилась! Пламенем горела, хотя солнце зашло за облака. – Экономка нерешительно шагнула вперед – отчасти от страха, отчасти оттого, что ее заподозрили в распространении каких-то басен.

– Ладно, посмотрим еще раз, миссис Двайер. Не вижу ничего необычайного вокруг креста. – Преподобный протянул женщине руку. Старая экономка приняла ее и крепко стиснула пальцы, заглядывая в ящик.

Озадаченная, она поглядела вверх и тряхнула головой.

– Говорю вам, свет едва не ослепил меня. Пурпурный луч из креста шел почти до потолка.

Домоправительница поглядела вверх. На своде в тридцати футах над головой не было никаких следов.

– Думаю, свет из этих окон способен на многие фокусы, – осторожно сказал Драммонд, желая поскорее закончить расследование. Все, что касалось древнего креста друидов, вселяло в него тревогу. Предмет напоминал о вещах, которые лучше оставить в покое. – Цветовые пятна двигаются и искрятся. Теперь понятно, что вы ошиблись. Получилась, так сказать, смесь странного освещения и ирландского суеверия.

Миссис Двайер презрительно фыркнула.

– Ваша честь, я все это видела своими глазами, и мое ирландское происхождение здесь ни при чем.

– Ладно, не горячитесь. Забудем о случившемся. Возвращайтесь к работе. Завтра у нас похороны, и церковь нужно убрать как следует.

– Если вы меня заставляете, я схожу за шваброй и все вытру, но говорю вам: освещение здесь никаких фокусов не вытворяло, и я сегодня одна здесь убирать не буду.

Драммонд вздохнул. Ну когда эти люди начнут вести себя разумно, не поддаваясь эмоциям.

– Отлично. Я сяду здесь, на первой скамье, и набросаю несколько слов для завтрашней проповеди. Надеюсь, вы не пропустите службу, миссис Двайер. Я намерен говорить о дурном влиянии сказок.

Женщина бросила последний нервный взгляд на застекленный ящик, а потом заторопилась в приходский дом.

Без нее в церкви сделалось неестественно тихо. Обычно Драммонд любил подобную тишину. И непослушные дети не отвлекают его от службы, и окна не дребезжат под натиском органа. И нет миссис Двайер с ее нечистой силой.

Однако сегодня тишина казалась зловещей.

Глупость этой женщины заразительна, уверял себя викарий, располагаясь на передней скамье с извлеченным из кармана пальто огрызком карандаша и листком бумаги. Он пытался придумать такое начало проповеди, которое могло бы заставить прихожан распрямиться и прислушаться, однако взгляд Драммонда то и дело возвращался к ящичку.

Ничего особенного не случилось, просто у простой ирландки разыгралось воображение, и нельзя позволять себе сомневаться в этом. И все же Драммонда влекло к застекленному киоту.

Встав, он направился к кресту. Все оставалось как было, даже тонкий слой пыли на прозрачной поверхности не обнаруживал на себе отпечатков пальцев. Миссис Двайер протирала стекла раз в неделю, более к киоту никто не прикасался. Зачем кому-то было открывать ящичек и трогать его содержимое? Да это было и невозможно. Отец его давным-давно поместил серебряный крест в воздухонепроницаемый стеклянный ящик, чтобы ценный предмет не чернел. Даже сейчас, по прошествии более чем пятидесяти лет, серебро казалось только что отполированным.

Драммонд поглядел вниз, на крест. Действительно, сегодня в нем обнаруживалось нечто странное, однако что именно, сказать он еще не мог. Крест не светился, в этом нельзя было сомневаться. Поглядев внимательно, через какое-то мгновение викарий понял, что именно смущает его. И во второй раз за день волосы стали дыбом на его голове.

Крест переместился. За пятьдесят лет атлас успел вылинять под солнечными лучами, оставшись прежним лишь под крестом; и теперь было видно: крест перевернулся в противоположную сторону.

Дыхание Драммонда сделалось неровным и частым. Крест нельзя было перевернуть, не разбив стекла.

Как зачарованный глядел он на древний языческий крест. Этого просто не может быть. Наверно, в стекле есть трещина, кусочек, который можно вынуть и вернуть на место.

Драммонд проверил, но трещин не было, не нашел он и кусков стекла – никаких признаков, объясняющих случившееся. Джеми Драммонд был ошеломлен. Ящик не вскрывали, но крест изменил свое положение.

Зажмурив глаза, он неторопливо открыл их, убежденный в том, что видение рассеется; однако крест в своем воздухонепроницаемом ящичке был повернут. Конечно же, кто-то прикасался к киоту. Да, сказал он себе, конечно же, кто-нибудь сдвинул прочную коробку, каким-то образом сдвинув с места и ее содержимое. Впрочем, трудно поверить. Слишком уж аккуратно перевернут крест. А это указывало на присутствие такого, о чем лучше не думать. Это был знак.

В памяти вновь прозвучали слова отца: «…сердце подскажет тебе, когда придет это время… когда придет это время».

– Миссис Двайер! Миссис Двайер! – закричал он.

– Ох, Иисусе! Ну, что еще? – прозвучал из дверей ее кроткий голос.

– Сходите-ка и приведите сюда молодого Тимоти Шихена. Скажите ему, что я немедленно пошлю его передать срочную весть.

– Что вы там увидели? Значит, штуковина снова светится? – пискнула миссис Двайер, оставаясь на пороге.

– Ничего, – буркнул Драммонд. – Приведите мальчишку и пусть ждет в доме. У меня есть дело.

– А я, значит, буду убирать в церкви? Одна?

– Нет! Я тоже вернусь с вами в дом. Оставим церковь до вечера.

– Да, сэр.

Спрятав руки в фартуке, она отправилась к Шихенам.

Преподобный Драммонд еще раз поглядел на крест. Неужели эта тень заставляет его думать, что штуковина шевельнулась? Неужели он позволил одурачить себя так, как некогда – по его мнению – это случилось с отцом. Упершись обеими руками в прозрачную крышку, Драммонд поглядел прямо в стеклянный ящик. Нет, можно поклясться, крест действительно перевернулся. Сама невозможность подобного события вселяла страх перед сверхъестественным.

– Этого не может быть. Не может, – шептал Драммонд, подходя к алтарю, чтобы взять серебряную чашу. Слова эти еще звучали, когда, вернувшись к кресту, он ударил тяжелым подножием чаши по киоту.

Звук был настолько громким, что его не удивило бы, если бы звон разлетающихся осколков услышали в соседнем графстве. Ступая по хрустящим осколкам, он подошел, чтобы вынуть древний друидический крест, который отец доверил его попечению – так давно.

«Ты – хранитель креста, и на твои плечи должно лечь бремя».

Драммонд глядел на величайшее кельтское сокровище. Крест казался ему вполне естественным. Тяжелый, вполне похожий на серебро металл согрелся в его руках – как согревался и в других ладонях за прошедшие столетия. Драммонд знал многое об этом предмете, – кроме того, каким образом этот крест попал в их семейство. Происхождение его окутывала глубокая тайна, которую уже нельзя разгадать, ибо – как ему было известно – все, кто мог знать ответ, уже давно находились на том свете.

– О, Боже, помоги мне поступить правильно, – прошептал Драммонд. Убрав крест в карман сюртука, он направился к дому.

Настало время созывать совет.

Глава 2

Мальчишка вылетел из дома викария так, словно за ним гнался сам дьявол. Чтобы сократить путь, он бежал по тщательно ухоженному ржаному полю О'Ши – без всякого уважения к трудам и поту старика. В почве О'Ши нельзя было отыскать камушка – после стольких-то лет который мог бы порезать пару босых грязных ступней, однако парнишка явно не замечал бархатной земли под ногами. О'Ши и его сыновья надрывались до полусмерти, растили на своем поле новый урожай – ровные блестящие колосья, однако юный Тимоти Шихен оставил на нем за своей спиной длинный след – узкую полоску поломанных стеблей.

– Куда летишь, малый? – окликнул его Гриффин О'Руни. Согбенный силуэт старца чем-то напоминал окружавшие церковь вязы. Старик пропалывал траву у могильного камня. Ирландская церковь Лира была поставлена на высоком месте, и даже не меняя положения, О'Руни видел вдали Майкла О'Ши, выскочившего из дома; вооруженный мотыгой, хмуря лицо, он разглядывал потоптанную рожь.

– Меня послали с вестью к священнику! – завопил в ответ мальчишка, удвоивший скорость при виде мотыги в руке Майкла О'Ши. – Викарий послал.

Гриффин О'Руни еще смотрел в спину удалявшегося парнишки, когда шагавший вдоль гряд свежевскопанной земли Майкл О'Ши приблизился к нему, не выпуская из рук бесполезной мотыги.

– Неужели парень сказал именно то, что мне послышалось? – спросил изумленный О'Ши. – Что его, значит, послал викарий? С запиской к священнику?

– Так он сказал, – словно гравием проскрипел Гриффин, сморщив выдубленное непогодой лицо и не отрывая глаз от мальчишки. Старик был глух, как дублинская фабричная крыса, хотя редко признавался в этом. Однако взор его не потерял остроты. Он прекрасно знал, что именно видели его глаза. И понимал, что произошло.

Оба мужчины провожали взглядом мальчишку, пробежавшего сквозь трепещущую зеленую капусту Дойля, спустившегося вниз, в долину, а потом на оставленное под паром поле Магайра. Окутанные закатными пурпурными тенями горы Сорра высились впереди, своим величием подавляя горстку древних домишек, жилищ арендаторов, – куда и спешил мальчишка. Как и многое в графстве Лир, невысокие соломенные крыши и обмазанные глиной плетеные стены строений казались карликовыми посреди дикой красоты, однако уже сам возраст домов свидетельствовал об их долготерпении.

Мягкая белая дымка наползала от Карлинфорд-Лоха[7]. Гриффин внезапно подумал о том, как странно выглядит городок. Четыре поля Лира затопили клубы тумана, и обветренные серые камни-огамы[8], поставленные друидами вехи, разделявшие четыре поля, как бы обретали в его воображении форму, превращаясь из стоячих глыб в эльфов или драконов.

Он знал, чего теперь ожидать. Всю свою жизнь он ждал этого мгновения, о котором узнал от отца. Тем не менее он и не предполагал, что все может произойти подобным образом, что весть подаст земля, что сама Ирландия скажет ему… лучами солнца, таинственным образом пробивавшимися сквозь туман, пламенным великолепием далеких гор Сорра. Все свои семьдесят лет он проработал на поле, но теперь не мог вспомнить, чтобы видел окрестности такими, как сейчас, с этой бегущей мальчишеской фигуркой. Их наполняло нечто сверхъестественное, быть может, даже волшебное.

За мальчишкой, за наползавшим туманом О'Руни мог еще видеть море, уже разбивавшее пенистые графитово-серые волны о каменистый берег. Ночью будет буря. Такому событию и следует совершиться в бурю.

Он поглядел вниз – на свои ладони, старческие и скрюченные от прополки и копки могил. Золотое кольцо – такое крохотное, что его приходилось носить на мизинце, – вспыхнуло в тускнеющих лучах солнца. Вещицу эту он носил всю свою жизнь и видел в ней старого друга. Среднее колечко гиммаля, кольца, собиравшегося из трех, украшенное вырезанным сердечком. Отец, передавший ему древний перстень, рассказал и о его истории. Одно из колец надевает жених, невеста другое; ну а вся тройка колец настолько стара, что их считали восходящими к дохристианским временам.

Гриффин повернулся спиной к крохотному пятнышку, которым стал для глаза мальчишка, уже барабанивший в дверь священника. Поля Лира нынче вечером воистину сделались какими-то странными. Вполовину тише, чем следовало бы, когда далекий шепот моря предвещает неистовый разгул волн. Даже воздух сделался другим. Густой туман принес с собой запах океана. Соленый минеральный запах вещал о временах и краях, скрытых в памяти. Он поборол желание перекреститься.

– Фейри сегодня на воле, правда? – шепнул ему Майкл, также удивлявшийся быстрым переменам ландшафта.

Гриффин почти забыл о присутствии О'Ши и не ответил, слишком углубившись в собственные мысли. Он смотрел, как мальчик входит в дом священника. Дверь закрылась, и Гриффин поднял взгляд. Туман неожиданно рассеялся, и окрестности приняли прежний облик – со своими сорока оттенками зелени, потемневшей перед грядущей бурей, уже закипавшей в Ирландском море.

Успокоившись, О'Ши явно постарался выбросить из памяти все упоминания о фейри – что подобало доброму католику, каковым он и являлся, – и направился назад, к своему дому. Гриффин без особой охоты вернулся к делу – следовало прополоть траву вокруг могилы женщины, некогда знакомой ему. Тем не менее он несколько раз быстро огляделся, словно ожидая снова увидеть тот странный союз света и тени. Однако мысли его по-прежнему были обращены к мальчишке и той вести, с которой – совершенно очевидно – его послали.

Совет соберется сегодня ночью.

* * *

Отец Патрик Нолан сидел в старом, видавшем виды кресле с запиской от Драммонда в руке. Мойра, его экономка, помешивала рагу из капусты с бараниной, тушившееся в железном котелке, подвешенном за ручку над огнем. Женщина как будто бы целиком углубилась в приготовление пищи, однако морщина на ее уже немолодом лбу говорила ему, что, как и все остальные, она озабочена запиской, присланной из дома викария Ирландской церкви.

Священник перечитал письмо снова, шевеля губами в тонких морщинках. Стариковское лицо, простое, круглое, как луна, лицо ирландца, на котором шестьдесят лет радость и страдания оставляли свою печать, сделалось за эти несколько мгновений старше… Старше и бледнее. Наконец, он аккуратно сложил листок и упрятал его в карман, расположенный в недрах сутаны.

Мойра Феннерти, хмурясь, разложила столовый прибор на столе священника. А потом взяла треснувшую стратфордширскую тарелку и, как делала каждый вечер уже почти двадцать лет, поставила ее возле единственного серебряного прибора. Впрочем, сегодняшний вечер получился совсем необычным. Отец Нолан просто ощущал, как распирает ее желание разразиться вопросами. Морщинка все еще пребывала на лбу Мойры.

– А рагу сегодня вышло отменное, – проговорила экономка, явно рассчитывая затеять разговор. – Миссис Макграт дала мне хлеба. Она купила белой муки по дороге из Уотерфорда. Вы хотите белого хлеба, отец?

– Ты говоришь со мной, Мойра? – строгим голосом спросил он на гэльском.

Мойра смутилась.

– Я… мне… Подать ли вам хлеб к обеду, отец? – Она повторила на сей раз уже на родном языке, спотыкаясь на гэльских словах, после столетий, проведенных ее народом во власти британской короны, сделавшихся менее знакомыми ей, чем английские.

Отец Нолан качнул головой, вновь обратив к очагу задумчивый взор.

– Что там в письме, отец? – выпалила Мойра, более не имевшая сил справляться со страхом.

– Совсем не то, что ты думаешь, – утешил экономку священник на более знакомом ей языке. – У нас с викарием нашлось общее дело, и такое, что сплетницам графства незачем знать о нем.

– Я даже слова не сболтну. Обещаю.

Священник смягчился.

– Мойра Феннерти, я знаю, что ты не из сплетниц. Но не шипи, как мешок кошек, я ничего не вправе тебе сказать. Я дал слово… давным-давно, понимаешь? – Понимания явно не было, и он оглядел уютную гостиную, подыскивая понятные слова. – По-моему, тебе следует отнестись к сегодняшней моей встрече с преподобным Драммондом как к обычному светскому визиту, и ничего более.

Выронив ложку с рагу, Мойра поглядела на священника так, как если бы он посоветовал ей обратиться к экзорцисту[9].

– Вы не можете отправиться с визитом к этому… этому человеку.

– В детстве он был моим другом. Только политика разъединила нас в зрелом возрасте, а ее сегодня ночью следует забыть.

– Политика! А ведь именно вы настаиваете на том, чтобы все мы говорили по-гэльски. Это такие, как вы, устроили зеленые школы по всей Ирландии, чтобы научить нашу молодежь говорить и писать по-ирландски, помнить наши обычаи. Именно вы напоминаете нам об английском ярме. А теперь вы говорите мне, что собрались отправиться с визитом к викарию? Человеку, чья церковь не имеет паствы и не платит налогов в Ирландии. Священник вздохнул.

– Преподобного Драммонда не было рядом, когда англичане крали наши четыре поля. Напомню вам: Джеймс Драммонд родился в Лире. Наши Верха явились сюда из Англии еще до Кромвеля. И некоторые из них еще до появления протестантов. К тому же… вспомни, даже мать лорда Тревельяна была ирландкой. Разницу всегда трудно заметить. – Он взмахнул рукой, словно бы подобный разговор смущал и его самого. – О, я знаю, что такое трудно понять, и даже сам не всегда все понимаю… Словом, это что-то вроде наших преданий о фениях[10] и рыцарях Красной Ветви[11]. Некоторые вещи сильнее и времени и политики. Так и наше сегодняшнее собрание. Выслушай и пойми. У меня нет возможности выбирать, встречаться мне с викарием или нет. Мы должны просто выполнить необходимое. Но обещаю тебе: в этой жизни другой встречи у нас не будет.

– Но о чем вы собираетесь говорить? Что вы будете делать?

Взгляд священника сделался далеким.

– Дело серьезное. Мой отец говорил мне, что от него зависит благосостояние нашего изобильного графства.

– И ради этого мы должны переступить через собственную веру?

– Не через веру, а через политику.

По какой-то абсолютно неясной Мойре причине отец Нолан предлагал агнцу возлечь рядом со львом. Она была бы менее удивлена, если бы древние горы Сорра взорвались подобно Везувию.

– Я не поняла даже слова, отец, но если вам нужно уйти из дома сегодня вечером и встретиться с викарием, об этом никто не узнает. Клянусь вам в этом вечной Душой Богоматери Марии.

Над гленом[12] прокатился разряд грома. На соломенную крышу посыпались капли, гроза накатывала на сушу.

– Будет скверная ночь. Вы уверены, что действительно хотите выйти из дома?

Священник улыбнулся. Мойра не хотела напоминать о том, что он уже стар и дорога к викарию, пусть и в запряженной пони тележке, будет тяжелой.

– Отец когда-то давно объяснил мне весьма важную вещь. Понимаешь, я – член совета, который собирается достаточно редко. Это первое собрание за всю мою жизнь.

– Если бы вас звал не викарий, отец, я бы решила, что вы собираетесь воскресить Белых Парней.

Отец Нолан поглядел на нее.

– Гомруль[13] нужен мне, как и любому ирландцу, однако ради него я не хочу ни грабить, ни калечить людей. – И смягчившись, добавил: – А теперь прочь все домыслы. Я отправляюсь на собрание, и покончим с этим.

Он повернулся к огню, но взгляд его устремился вниз, к правой руке, вяло свисавшей с потертого подлокотника. Свет очага выхватил из тьмы золотое кольцо на пальце. Обычное кольцо с кельтским узором в форме змеи. Кольцо невесты. Он отдаст его, быть может, даже сегодня. Как только они выяснят, кто она. Отец передал ему это кольцо… давным-давно. Он сказал тогда: «Ты – хранитель этого кольца, мой сын, и на плечи твои ляжет бремя его». Ляжет бремя его.

Новый удар грома потряс лишенный окон бедный домишко. Мойра поглядела на разлохматившуюся солому, явно опасаясь, что ей что-нибудь упадет на голову.

– Ужасная ночь, разве можно выходить в такую погоду, – ворчала она, помешивая рагу. – Незачем вам ходить.

Священник открыл было рот, чтобы возразить, но она подняла руку.

– Никакие ваши соображения не заставят меня передумать, отец.

– Поступай, как считаешь нужным, Мойра Феннерти, – сказал он, поднимая одеревеневшие старые кости с кресла. И с тоской о горячем очаге, поглядев на горячий обед, молвил: – Потому что сегодня я обязан поступать точно так же.

Глава 3

Запряженная пони тележка отца Нолана под проливным дождем взбиралась по крутой дороге вверх, к замку Тревельянов. Он стоял с незапамятных времен, и, как утверждали, основания его стен лежали на кельтских руинах. Некогда в большом зале пировали ирландские короли, но англичане конфисковали замок в четырнадцатом столетии. Через три века Тревельяны возвели элегантные гранитные башни, получив эту землю от Генриха VIII. Тревельяны принадлежали к Верхам в истинном смысле слова; владетельные ирландские пэры, предки которых явились из Англии. Кое-кто в Лире все еще испытывал жгучую ненависть к Завоевателям, и ее не могли утихомирить ни столетия смешанных браков, ни соединившаяся англо-ирландская кровь; память о землях предков – а следовательно, и благосостоянии их – все еще обжигала эти души. Впрочем, обычно ненависти не хватает сил на столь долгое существование. После трех веков брачных связей с горожанами Лира даже отец Нолан считал состоятельных Тревельянов своими, ирландцами.

– Добрый вечер, отец! – крикнул кучер Тревельянов, Симус, вышедший навстречу ему в бейли[14]. Симус принял упряжь и помог старому священнику спуститься из повозки. – Жуткая погода для поездки в гости. Что заставило вас оставить дом в такую погоду? Надеюсь, не мой парень. Такой шалопай! Вечно путается с девушками.

Старик священник дрожал под холодным дождем, однако голос его остался сильным, как в молодости.

– Сегодня, Симус Макконнел, не могу сказать о нем ничего плохого, однако у меня важное дело к твоему господину. Надеюсь, Гривс проводит меня к теплому очагу.

– Конечно, отец. – Симус свистнул, подзывая конюха-мальчишку. Тот явился мгновенно и занялся тележкой и пони, тем временем сам Симус повел священника к резным английским дубовым дверям замка. Гривс, дворецкий Тревельянов, встретил гостя у входной двери, и уже через несколько секунд отец Нолан сидел в библиотеке перед огнем, потягивая горячую смесь виски и сливок.

– Что заставило вас оставить дом в такую ночь, отец?

Властный голос заставил священника оглянуться на двери. Тенью под аркой старинных, густо навощенных дверей библиотеки застыл владелец замка. Ниалл Тревельян казался много старше своих девятнадцати лет. Юноша с лицом поэта, кельтская красота которого была отточена трагедией; должно быть, это три века смешанных браков, соединения английской крови с гэльской, придали его обличию царственные черты. Священнику всегда казалось, – а в особенности сейчас, когда очаг спрятал точеное лицо юноши в зловещих тенях, – что именно таким был Брайен Бору, легендарный кельтский правитель, прежде чем стать Верховным королем всей Ирландии.

– Милорд Тревельян! Как я рад видеть вас снова, сын мой, – отец Нолан попытался встать, но Тревельян движением руки велел ему оставаться на месте.

– Удивлен вашим появлением в моем доме, отец. Вечер сегодня не из благоприятных для поездок.

Тревельян вступил в библиотеку, и отец Нолан был поражен тем, как комната эта отвечает характеру хозяина замка. Богатая позолота на кожаных переплетах тысяч собранных здесь книг как ничто другое соответствовала интеллектуальному аристократизму Тревельяна. Тем не менее сердцем комнаты являлись отнюдь не бессчетные тома, полные знаний века сего, а портрет покойной матери-ирландки над каминной доской. Кельтское лицо… Дитя из рода. Наследница тех, кто способен был обниматься с друзьями и убивать врагов с одинаковой страстностью. Под блеском влажных глаз Тревельяна таилась жестокость, о которой отец Нолан прекрасно знал. Англо-ирландская кровь Ниалла наделила его удивительным сочетанием утонченности и дикарства.

Тревельян опустился в кожаное кресло напротив священника. Гривс предложил юноше питье на серебряном блюде, однако Тревельян качнул головой и кивнул в сторону двери. Гривс незамедлительно оставил их вдвоем.

– Сын мой, сегодня я прибыл по странному делу. – Отец Нолан протянул вперед дрожащую руку едва ли не жестом просителя. Очаг высветил на его костистом пальце кольцо со змейкой. – И со странной повестью.

Надменные красивые губы удивленно изогнулись.

– Вы проделали такой путь, чтобы поведать мне свою повесть. Забавно, отец мой, я полагал, что среди горожан лишь Гриффин О'Руни – мастер рассказывать сказки.

– О, моя история отличается от его басен. И мудрость требует внимательно выслушать ее.

Отец Нолан внимательно изучал молодого человека. Тревельян выглядел ухоженным и нарядным, хотя и не был одет для приема гостей. На юноше были черные брюки, жилет из изумрудного шелка и накрахмаленная рубашка с образцовыми углами воротничка. Высокомерно откинув голову, он поглядел на священника. О надменности Ниалла Тревельяна в округе знали отлично, но священник легко прощал молодому человеку эту черту. Тревельян потерял обоих родителей в пятнадцать лет, они скончались от дифтерии. Поговаривали, что все владение увязло в долгах, управляющий крал деньги со счетов замка… Словом, тяжелая ноша для пятнадцатилетнего мальчишки.

Однако Тревельян принял свое бремя и нес его отменно. Теперь земли процветали, замок забыл о долгах, управляющий сидел в тюрьме, а сам Тревельян закончил второй курс в Дублинском Тринити-колледже. Высокомерие это было хорошо оплаченным, а с точки зрения священника, может быть, и заслуженным. Тем не менее отец Нолан считал, что для него существует еще одна причина. Опустив своих родителей в холодную ирландскую землю, мальчишка не пролил и слезы. Отец Нолан приблизился, чтобы утешить юношу во время похорон, и простоял рядом с Тревельяном почти час, пока тот не смог отвести глаз от двух свежих могил. Наконец, пытаясь отвлечь мальчика от его горя, священник негромко спросил:

– Не помолиться ли нам за них, молодой человек?

Тревельян ответил ломающимся голосом приближающегося к зрелости подростка, и слова эти до сих пор пронзали сердце священника своим жгучим глухим отчаянием:

– Лучше приберегите свои молитвы для меня, отец мой.

Действительно, Тревельян держался надменно, однако священник допускал, что высокомерие это словно плащ может скрывать под собой одинокого и испуганного мальчишку, не смевшего плакать у могилы любимой матери.

– Кроме того, я приехал, чтобы поздравить вас, милорд, с днем рождения, – приступил отец Нолан к началу повести, которую, как он знал, ему надлежит рассказать.

Аквамариновые глаза Тревельяна вспыхнули удивлением, к которому примешивалась подозрительность.

– Как вам превосходно известно, отец, мой день рождения завтра. Ведь именно вы крестили меня по просьбе матери, хотя сам я, признаюсь, не ощущаю нужды посещать мессу.

– Ваша мать была доброй католичкой, и она сейчас на небе, я в этом не сомневаюсь.

– А мой отец? – глаза молодого человека чуть потемнели, сделавшись более злыми.

Священник неловко шевельнулся в кресле.

– Графа связывали с его Церковью ирландские корни. Но это не означает, что я забуду о вашей душе, Тревельян.

Ниалл едва не улыбнулся.

– Touche, отец; однако вы еще не объяснили причину своего визита. Она, конечно же, не связана с моей годовщиной…

– Ах… это не так. Помнится, вы родились в полночь? В ночь Бельтана, самую волшебную ночь кельтского года, когда друиды пировали в честь своего Бела[15]. Через несколько часов вам исполнится двадцать лет. Вполне подходящий возраст, чтобы обручиться с невестой. Тревельян, наконец, расхохотался.

– Да о чем вы?

Священник подвинулся вперед на край кресла. Лицо его стало серьезным.

– Сын мой, слыхали ли вы, что такое гейс?

– Конечно, я знаю, что такое гейс, если вы об этом. – Тревельян произнес это слово на гэльский манер – гейш. Глаза его грозно блеснули. – Быстро же вы забыли о том, что я – сын моей матери.

Однако молчание священника говорило, что он имел в виду вовсе не это.

Тревельян мрачно усмехнулся.

– Что? Вы хотите сказать, что на мне лежит гейс? Ну-ка, как это определяется точно… нечто вроде старинной обязанности, долга чести или обряда, который следует выполнить, чтобы тебя не поразило несчастье? Правильно?

– Правильно.

– И на мне лежит гейс?

– Гейс лежит на всех мужчинах из рода Тревельянов. Такова цена, которую они заплатили за землю, которую вы теперь зовете своей.

Ниалл глядел на священника с откровенным недоверием.

– Что вы говорите, отец. Конечно, Ирландия не успевает угнаться за современностью, но вы-то, наверное, не верите во все эти кельтские глупости.

– Римско-католическая церковь не верит в подобные вещи.

– И к ней, как я полагаю, вы относите себя?

Отец Нолан потянулся к руке молодого человека.

– В Ирландии я прожил много лет. А живя в древнем краю, трудно не верить в то, что осталось от древности.

– Отец мой, – прервал его Ниалл. – Сейчас 1828 год. Галлы давно скончались… Со своими друидами, ведьмами и гейсе. – Он кивнул на книги. – Во всех этих томах – а я прочел каждый – гейс не считается чем-то естественным. Ну, а что сказали бы об этом в Тринити, трудно и представить.

– Я знаю, что это может показаться сказкой, однако вы должны выслушать.

– Но это нелепо.

– Ниалл, вы – современный, образованный человек. Неужели же в Тринити вас учат лишь этому? Фактам, цифири и всему, что можно потрогать руками? Я спрашиваю вас, неужели реальна поэзия? Реальна любовь? Неужели над нами реальное твердое небо, а не пустота? Вам следовало бы научиться удивляться и этим простым чудесам.

Восторженный тон священника рассердил Тревельяна. Голосом тихим, словно обращаясь к глупцу, он произнес:

– Конечно, обо всем этом можно задуматься, но не принимать же всерьез чародейство и фейри… все эти дурачества ослов-ирландцев.

Отец Нолан ударил кулаком по мягкому подлокотнику:

– Иной мир рядом с нами. Он присутствует внутри наших гэльских умов, он – часть нашего существа, от которой не избавиться ни одному человеку!

Рот Тревельяна вытянулся в тонкую ниточку.

– Сохранение подобных традиций не укрепляет власть короны над этим островом. В любом случае они только делают Ирландию смешной. – Поглядев на старика священника, Ниалл смягчился, но лишь слегка. – Я не хочу участвовать ни в чем подобном, отец. Я не хочу так поступать с нашей Ирландией. Да будет ли когда-нибудь разум цениться на этом острове наравне с ворожбой.

– Ниалл, вы превозносите интеллект лишь потому, что стремитесь убежать от того, что внутри вас… Тем не менее слушайте: как бы вы ни бежали, однажды внутренняя сущность победит. По крови вы ирландец, как и я сам. Гаэл жив, он внутри вас. И будьте готовы к его победе, иначе вы сгинете.

– Приступим к делу, отец. Назовите мне цель своего приезда, и покончим с пустым разговором, – буркнул Ниалл, сверкнув глазами.

– Суть этого дела знает только совет. Мы встретимся сегодня, и все станет ясным. Вы узнаете суть своего гейса, а потом примете то решение, которое сочтете нужным.

– Совет? – Брови Тревельяна сошлись к переносью. – Неужели гейс Тревельянов знают все, кроме самих Тревельянов?

– Ваши родители сами встретились и полюбили друг друга. Гейс был не для них, и поэтому им не рассказали о нем. Но вы… вам уже двадцать, и у вас еще нет невесты. К тому же крест дал нам знак приступить к делу.

– Крест? А это еще что за чушь?

– Прошу вас, сын мой. – На лице отца Нолана появилось тревожное выражение. – Порадуйте нескольких стариков. Придите к ним и выслушайте свою судьбу. Тогда вы получите власть над нею.

Откинувшись назад, Тревельян долгое время взирал на священника. А потом словно с отвращением закрыл глаза и испустил давно сдерживаемый вздох.

– Я встречусь с вашим советом, отец. Выпрямившийся в кресле священник казался еще более утомленным, чем прежде.

– Хорошо, мой сын. Хорошо.

– Но это обойдется вам в целый год непосещения мною воскресной мессы. – Тревельян дернул за шнурок, вызывая Гривса, чтобы тот приготовил карету.

* * *

Четверо пожилых мужчин собрались в приходском доме Драммонда, пока буря ярилась в небесах над их головами. Четверо стариков, лица которых избороздили оставленные тайной морщины. Миссис Двайер выставила чай и медовые пирожки на столе священника, Тревельян оглядывался, ощущая себя скорее сторонним наблюдателем, чем объектом внимания.

Когда чай был разлит, преподобный Драммонд отпустил экономку, велев ей отправляться домой. Мэри Двайер вылетела из приходского дома с округлившимися глазами. Уже одно появление отца Нолана в англиканском приходе могло заставить ее спутать день с ночью.

Со своего места возле камина Тревельян разглядывал собравшуюся странную компанию, морщинистые лица стариков, освещенные огоньком единственной свечи. Воистину совет нечестивых. Четверо старцев отличались, были даже противоположны друг другу, как четыре поля Лира. Драммонд возле отца Нолана казался полем, что уходит в горы, рядом со спускающимся к морю. Питер Магайр, мэр небольшого селения, сердца Лира, выглядел простаком – как поле, которое рождает капусту, картошку и рожь. Последний, Гриффин О'Руни, умудренный годами землеустроитель и могильщик, а также – иногда – сказитель, был от последнего поля Лира. Того, на котором растут одни только камни.

Он же, Ниалл Тревельян, знаменовал собой огамический камень, стоявший в центре, – и с неудовольствием понимал это.

– Полагаю, можно начинать. – Преподобный Драммонд обвел взглядом троих, сидевших за столом. Бледный и серьезный, словно его вдруг попросили совершить службу в Дублинском соборе Святого Патрика.

– Думается, именно мне следует все объяснить ему, – вмешался отец Нолан. Темное, обшитое деревом помещение заполняли длинные тени, а буря, бушевавшая в небесах, вполне соответствовала напряженности в отношениях обоих мужчин. – Даже вам, преподобный, следует признать, что Ирландская церковь кое-что знает о Гэлии.

Гриффин О'Руни кивнул. – Истинно, сегодня ночью дует вполне подходящий случаю ветер[16].

Обветренное лицо Питера Магайра побагровело, словно от подавленного нервного смеха.

– Нет, Гриффин, я сказал Гэль. Гэль, – строгим голосом поправил отец Нолан.

Гриффин кивнул, давая понять, что все понял.

– Итак, кто начнет? – спросил мэр Магайр, отправляя в рот еще один медовый пирожок. Прямо над головой небо распорол гром, и лицо его разом лишилось всех красок. Взор мэра как бы с молитвой поднялся к потолку.

По правде сказать, на мой взгляд, именно мне следует рассказать правду молодому Тревельяну. Гейс пришел от четырех полей, а я – мэр Лира.

– Ветер испугал твою кобылу[17]?

Весь стол поежился.

На этот раз вмешался преподобный.

– Гриффин, разговор о погоде закончен. Мы перешли к гейсу, понял?

– Гейс. Да, конечно. Давайте расскажем ему о гейсе. – Гриффин скорбно кивнул, словно предстоящее было столь же неизбежно, как смерть еще одного старого друга. Он прочистил свой внушительный – бульбой – нос, воспользовавшись линялым красным платком; прочие, затаив дыхание, ждали, смогут ли его трясущиеся руки должным образом справиться с тканью. Покончив с делом, он оглядел внимательные лица вокруг стола. – Вижу, все ждут, чтобы я начал, раз я сказитель и все такое. Ладно, начну…

– Нет, Гриффин, это должен сделать священник, – заявил отец Нолан.

– Но гейс связан с Лиром, а мэром являюсь я.

– Нет, говорить положено мне, потому что моя семья хранит крест.

– Довольно с меня этой возни килкеннийских котов[18]. – Тревельян подошел к столу. – Никому из вас не придется брать на себя единоличную ответственность, я буду задавать вопросы, и каждый из вас, в свой черед отвечая, объяснит мне природу гейса. Что такое крест, Драммонд?

Приказ застал Драммонда врасплох, хотя преподобный и был готов говорить за всех.

– Это древний крест, не христианский… учтите, кельтский крест, амулет. Он находится в нашей семье с тех пор, как мы прибыли сюда. И я хочу напомнить всем вам, – он поглядел на отца Нолана, – о том, что Драммонды прожили в графстве Лир более двухсот пятидесяти лет.

– Отлично. Отлично. Но какое отношение имеет этот крест ко всей истории? – спросил Тревельян, не скрывая нетерпения.

– Он передвинулся в своем киоте, милорд, – коротко ответил Драммонд.

– В чем?

– Он передвинулся в киоте, – Драммонд поглядел на собратьев по совету, словно прося у них поддержки. – Видите ли, крест находится в ящичке, который отец мой, будучи викарием, устроил в церкви! Киот этот закрыт герметически. Но тем не менее крест передвинулся. Это был знак начинать.

– Начинать что? – Ниалл скрестил руки на груди. В сумерках он казался старше, чем был на самом деле. И выглядел злым и недовольным господином. Драммонд внезапно как бы утратил дар речи.

– Экономка Мэри Двайер… Мэри с-сказала, что видела луч света, исходивший от креста из киота. – Питер Магайр, осекаясь и нервничая, попытался найти объяснение.

– Да, но говоря откровенно, женщина эта, как известно, пугается собственной тени, – вмешался отец Нолан. Он с подозрительностью поглядел на Драммонда, словно вдруг оправдались самые худшие его подозрения.

– Это мог быть и знак, но в самом деле, откуда нам знать, не свет ли сыграл с нами этот фокус? А вы… вы могли ошибиться в том, что крест передвинулся. Где свидетельства… Теперь, когда вы разбили киот. Возможно, мы созвали совет, не имея на то повода, потому что еще один протестант снова ошибся в суждении.

– Я ни в чем не ошибся! – Драммонд вскочил на ноги с таким видом, будто собрался вызвать отца Нолана на поединок.

– Но вы могли это сделать! – не уступал отец Нолан. – Ну, а если это случилось, все мы имеем весьма глупый вид!

– Отец, – перебил его Тревельян, положив руку на плечо священника, – если вы сомневаетесь, зачем было звать меня?

Священник поглядел на Тревельяна, потом на Драммонда. Побледнев, он опустился на свое место.

– У меня нет никаких сомнений, – сдался Нолан, воинственный пыл уже оставил его. – Преподобный Драммонд, английский землехват, говорит правду. Настало время объяснить гейс.

– Тогда объясняйте. Все сразу. И немедленно, – потребовал Тревельян, окинув хмурым взглядом каждого из четверых; наконец, все они склонили седые головы в знак согласия.

– До того, как английский Генрих отдал эту землю Тревельянам, она принадлежала семейству мельника, – начал отец Нолан.

– Обнаружив, что земля более не принадлежит им, эти люди наняли чародея, который наложил гейс на каждого мужчину из рода Тревельянов, – продолжил Драммонд.

– В каждом поколении наследник по мужской линии должен вступить в брак до того, как ему исполнится двадцать лет, иначе гейс начинает действовать, – закончил мэр.

– Скажите же, в чем заключается гейс. – Тревельян обвел собравшихся взглядом. Все они глядели на Гриффина О'Руни.

Гриффин заговорил с суеверной опаской.

– И я расскажу тебе о гейсе, мой мальчик. – Обращенные к Тревельяну старческие впалые глаза светились умом. – В твоем гейсе четыре части, потому что Лир состоит из четырех полей, разделенных стоячим камнем с написанным на нем огамом. Первая часть гласит, что крест должен выбрать тебе невесту. Вторая утверждает, что девушка эта будет простолюдинкой из нашего возлюбленного Лира. Третья говорит, что ее отыщут на двадцатом году жизни наследника Тревельяна. Рассказ о гейсе Тревельянов хранили в тайне. Его передавали от отца к сыну в течение веков, и люди, сейчас находящиеся перед тобой, являются единственными наследниками первоначального совета.

В наступившем молчании все ожидали реакции Тревельяна. Молодой человек замер в крайней задумчивости. А потом взорвался неистовым смехом.

– Экая шутка. Шутка и не иначе. Неужели вы рассчитываете, что я поверю в то, что вы вчетвером должны выбрать мне невесту.

– Выбрать невесту, сын мой, должны не мы, а вот это. – Драммонд извлек крест из кармана сюртука. Красота его заставила стариков вздохнуть. Крест казался почти живым. Роскошная резьба, искрившаяся и сверкавшая в свете очага, казалась слишком тонкой для того, чтобы быть делом человеческих рук.

Взяв крест, Тревельян поднес его к глазам. Лиловые искры словно брызгали из сердцевины аметиста, а резьба превратилась в клубок живых извивающихся змеек. Ниалл глядел на крест с достоинством короля, встречающего собственную судьбу.

– Милорд, – прошептал Драммонд, – за все те годы, которые крест провел у меня, я ни разу не видел его столь полным огня. Гейс воспроизведен точно. Это верный знак.

– Должно быть, очаг делает его таким странным. – Ниалл небрежно бросил амулет преподобному. Старики ахнули. Драммонд подхватил крест, как упавшего младенца.

– Негоже искушать Иной Мир, сынок, – проговорил Гриффин. Обращенные к молодому человеку глаза его были полны жалости, словно заглянув в будущее Тревельяна, он увидел там несчастье, которым юноша пренебрегал сейчас.

Взгляд О'Руни заставил Тревельяна осечься. Но все же в остальном оставаясь господином, Тревельян сказал ровным голосом, хотя в бледно-голубых, отдававших зеленью глазах его горел гнев.

– Я не могу прогневать несуществующее. Все это чушь.

Я не верю ни единому слову. А это, – он указал на крест, – прекрасное произведение кельтского искусства, не имеющее отношения к магии и неспособное отыскать мне невесту. Может быть, крест этот выпустит крылышки и облетит окрестности, разыскивая ее?

– Крест уже обнаружил девушку.

Все повернулись к Драммонду. Лицо его сделалось мертвенно бледным.

– Я говорю правду. Сегодня я выехал в наемном экипаже, полагая, что крест сможет указать мне невесту. Я велел вознице ехать наугад – куда укажу – не назначая ему пути.

– И как вы отыскали ее? – прошептал Питер Магайр.

– Я держал крест в руке, и он был мне как компас; жар его возрастал, когда мы направлялись в нужную ему сторону. Когда далеко за пределами деревни я нашел коттедж посреди рощи боярышника, крест горел как никогда. Он просто ослеплял.

– Итак, вы нашли девицу, – с почтением произнес отец Нолан.

– И кто же она? – спросил Ниалл.

– Это был дом Граньи.

Гулкий хохот Тревельяна потряс викариат.

– Гранья! Горбунья Гранья! Старая карга, которая слывет ведьмой среди горожан! Итак, мне придется жениться на женщине, годящейся мне не то чтобы в матери, а в бабки!

– Возможно, крест указал не на Гранью, а на ее дочь Бриллиану, – промолвил Магайр.

– Что еще за Бриллиана? – спросил Тревельян.

– У Граньи есть дочь, которую она родила уже в очень зрелом возрасте. Возможно, она подходит вам по возрасту, милорд.

– Верно! – робко вставил Драммонд.

– Нам следует отправиться в этот дом и собственными глазами увидеть невесту. – Отец Нолан встал.

Тревельян качнул головой.

– Я не потревожу этих женщин посреди ночи. Тем более по столь дурацкой причине как гейс.

– Некогда я слышал об одном молодом человеке, который позволил себе веселиться, когда одна старуха наложила на него гейс.

Голос Гриффина О'Руни наполнил трепетом темную комнату. Старики придвинулись друг к другу, словно опасаясь сил, которые, как они полагали, выли сейчас снаружи, примешивая свой голос к стону морского ветра.

– Джеймс Фицхерберт был отменным молодцем: рослым, сильным, красивым, он жил в этом графстве за несколько веков до вас, Тревельян. Он не обратил внимания на гейс, и Лир посетил голод, равного которому мы с тех пор не знали. Первой жертвой его пала девушка Джеймса. Она исхудала, превратилась в настоящий скелет с огромными глазами, которые просили есть. Некоторые утверждают, что Фицхерберт сошел с ума от голода, но другие считают, что рассудка его лишило сознание собственной вины.

Тревельян молчал. Он глядел на О'Руни, стиснув в гневе губы.

– Мы обязаны посетить этот дом, милорд, – попросил отец Нолан.

– В полночь вам исполнится двадцать, – напомнил Магайр.

– Поглядите на время! – воскликнул Драммонд.

Все повернулись к каминной доске из каштанового дерева. До полуночи оставалось пять минут.

– Безумен тот, кто думает, что я женюсь на этой девице. Я не знаю ее. Наверное, она ведьма, как и ее мать.

Что еще более важно, я не люблю ее. И даже никогда не встречал…

– Ах да, Тревельян, вы не спросили о четвертой части гейса. – Голос Гриффина О'Руни прорезал поток слов Ниалла как призрачный вой, принесшийся из ночи. Все повернулись к О'Руни.

– Тогда говори, старый сказочник. Расскажи мне конец истории, – насмехался Тревельян.

Гриффин поглядел на юношу, жалость и надежда еще не оставили его старые глаза.

– Ты услышишь финал повести, когда мы будем в том доме.

Глава 4

Коттедж окружали густые заросли корявого боярышника. Выл ветер, лил дождь, превращая каменистую дорогу в ложе ручья. Наемный экипаж преподобного Драммонда все-таки пробился на свет его окон. Повозка остановилась возле низкой, сбитой из тонких досок двери.

Все по очереди вошли в темный домишко. Тревельян с брезгливостью заглянул внутрь. Небольшое окно закрывал единственный лист промасленной бумаги. Глинобитный холодный пол. Стены, почерневшие от осевшей за десятилетия копоти очага. Повсюду были кошки; тощие и жирные, они спали у очага, прятались на полках, ссорились; крысы тем временем скреблись и попискивали в темных углах, числом своим изобличая котов в лени. Лир не из богатых краев, но подобной бедности Тревельян еще не видел.

– Женщина, – негромко сказал он, глядя за закапывающиеся в фартук руки, корявые, словно ветви боярышника, на эти пальцы, которым подобало бы трепетать в присутствии господина, а не едва шевелиться, как сонные мыши. – Эти люди привезли меня сюда потому, что, по их мнению, на меня наложен гейс. Они полагают, что мне суждено жениться на юной леди из этого дома; вот почему мы явились сюда в столь странный час.

Тревельян рассчитывал увидеть на лице старухи какую-нибудь реакцию, однако не обнаружил таковой за сеткой морщин.

– Я знаю, почему вы пришли, – проговорила она голосом бесстрастным, а точнее безутешным.

– Тебе сказал преподобный?

– Нет.

– Но ты знаешь, какое дело привело нас сюда?

Карга со странной скорбью улыбнулась ему, открыв два оставшихся во рту зуба.

– Я – Гранья-прорицательница, лорд Тревельян. Мне известно многое, чего не знают другие.

Тревельян поглядел на священника с откровенным недоверием, однако отец Нолан впился в Гранью глазами и с трепетом воспринимал каждое ее слово.

– Присаживайтесь у очага. – Старуха показала на единственное кресло в крохотной гостиной, крепкое, трехногое, дубовая древесина потемнела от возраста и дыма.

Тревельян отказался.

– Благодарю за гостеприимство, мистрис Гранья, однако мы не задержимся надолго.

– Клянусь, дело ваше будет недолгим, – Гранья изучала лицо его с таким вниманием, с каким могла бы рассматривать золотую церковную чашу. – Вы стали теперь взрослым мужчиной, лорд Тревельян. И вы приехали сюда за невестой.

– Я приехал, чтобы доставить удовольствие этим старикам, – поправил ее Тревельян. – Я не верю в гейс Тревельянов.

Гранья с пониманием кивнула.

– Тем не менее вы здесь. И вы хотите встретиться с ней.

– Мне сказали, что у вас есть дочь.

– Бриллиана была зачата чарами. Фейри овладели моим чревом и наделили ребенком, когда рассудок давно уже знал, что я слишком стара, чтобы рожать детей.

Тревельян бросил на отца Нолана еще один неверящий взгляд. На сей раз священник заметил его и неловко стал переступать с ноги на ногу.

– Сколько же лет Бриллиане? – спросил он, желая закончить с делом как можно быстрее.

– Месяц назад ей исполнилось двадцать.

– Она здесь? – Взгляд Тревельяна обратился к ветхой занавеске, разделявшей лачугу пополам.

Гранья взяла его руку в свою корявую ладонь; Ниалл с удивлением обнаружил, что прикосновение ее мягко, невзирая на вздутые костяшки и мозоли.

– Милорд Тревельян, позвольте мне самой показать вам мою дочь. Я хочу, чтобы вы увидели ее красу.

В глазах ворожеи блеснули слезы. Ниалл сделался серьезным.

– Познакомь меня со своей дочерью, старуха, однако не лелей никаких надежд в своей груди, потому что я не стану обещать, что женюсь на ней. Я могу жениться лишь на той, которую полюблю.

Карга усмехнулась.

– Разве вам не сказали четвертую часть гейса, милорд?

Тревельян покачал головой.

– Не вам выбирать, любить или нет. Четвертая часть гейса гласит, что вы должны заслужить ее любовь. Ну, а любите вы ее или нет, это горе касается лишь вас одного.

Стиснув руку Тревельяна, она повела его за занавеску.

Посреди лужицы воска потрескивала длинная одинокая свеча, в своем бдении неспособная прогнать тьму из спальни. В одном углу валялась груда гнилых лохмотьев, пахло ночным горшком, а на сплетенной из веревок кровати в углу лежала женщина.

– Вот моя дочь, лорд Тревельян. Возьмите свечу и судите сами, хороша ли она.

По какой-то непонятной причине Ниалл боялся сделать даже шаг вперед. Позади, за спиной мерцал очаг. Старики отодвинули занавеску, чтобы лицезреть священную встречу. Он молча разглядывал спящую женщину, чувствуя неловкость.

Неодобрение исказило черты Тревельяна.

Зачем тревожить сон молодой женщины; не стоит и глядеть на нее во сне, даже будь она обычной проституткой из Белфаста. Не стоит – во всяком случае в Лире. Лучше отказаться, но тогда он лишь продлит общую истерию. Оставит старуху в надежде на его брак с ее дочерью.

Он шагнул к девушке. Она спала, не прикрывшись одеялом, и простая цвета овсянки ночная рубаха обрисовывала ее тело. Полная грудь, округлые бедра… Темнота не могла скрыть женственной привлекательности.

Ниалл поднес свечу к лицу лежащей. Кровь оставила его собственные черты.

– Разве она не прекрасна, лорд Тревельян, – хрипло вздохнула старуха за его спиной.

– Да, – шепнул Ниалл, воистину растроганный этой красотой.

Белое лицо обрамляли черные волосы, рассыпавшиеся по плечам. Тонкий нос, полные зовущие губы, даже сейчас требовавшие поцелуя…

Перекрестившись, Тревельян заглянул в пустые синие очи. Истинная красавица. Вне сомнения, было время, когда юная женщина эта смеялась, и ноги ее мяли сладкий клевер Лира. Однажды Ниаллу даже приснилась похожая женщина. Она пришла к нему из тумана в своей эфирной красе, недосягаемой и незабвенной. Тем не менее во сне он протянул руку, чтобы ощутить теплую плоть, но она ускользнула от него и скрылась в густой пелене, и Ниалла одолел гнев, – ведь рука, которую он отчаянно искал, оставалась за пределами его досягаемости. Он даже и представить не мог, что когда-нибудь ощутит ее в своей ладони… только для того, чтобы почувствовать, как она холодна.

Юная женщина скончалась два дня назад.

Он прикоснулся к холодной щеке, провел пальцем по коже, гладкой как шелк и безжизненной, словно мрамор. Невидящий, неморгающий взгляд рвал его сердце, и Ниалл проклял смерть, столь рано сразившую такую красу. Ее можно было счесть совершенством: волосы цвета воронова крыла, молочно-белая кожа. Невозможно было поверить, что женщина эта ушла, что глаза ее никогда не зажгутся, теплом приковывая мужчину к своей цыганской душе.

Ниалл готов был уже забыть про этот дурацкий гейс, и все же, глядя на это безжизненное тело на жалкой плетеной кровати, он ощутил нежеланную, иррациональную горечь. При всей абсурдности и глупости этого чувства он ощущал странное сожаление, словно вдруг обнаружил, что судьба надула его. Теперь он мог спокойно жить – до конца дней своих – невзирая на придуманные чары и суеверия безмозглых стариков, однако сомневаться не приходилось: память об этой красавице будет преследовать его долгое время.

Не имея сил отвернуться, он еще раз поглядел на покойную. Воображение овладело Ниаллом, и холодок пробежал по его спине. Бриллиана казалась ему живой, он буквально видел ее глаза, полные внутреннего огня, видел, как бежит за ней между стоячих камней, видел, как ловит в свои объятия и целует посреди мерцающего озерца синего льна. Четвертая часть гейса требовала, чтобы он завоевал ее любовь, и теперь он видел, что способен на это.

Ну а в том, что он добился бы ее, Ниалл не сомневался; он был молод и успел заметить, что приятен женскому взгляду. Возможно, именно эту женщину он и искал, чтобы она стала его женой, любимой, другом… той, которая выносит и вырастит его детей. Все это могло осуществиться. Но вместо этого он с ужасом осознавал, что лишился всего. Бриллиана, женщина, которую даровал ему гейс, умерла. И все возможности, все надежды сгинули вместе с ней.

Покоряясь силам, природы которых он не понимал, Ниалл шагнул и прикоснулся губами к ее холодному рту, словно вспомнив о сказках и животворящей силе, которую имеет в них поцелуй. А потом решительным движением прикрыл холодное, недвижное лицо истрепанным одеялом.

– Как она умерла? – Слова эти прозвучали бесстрастно. Ложь. Ниалл поглядел на Гранью, утиравшую слезы корявыми старушечьими руками.

– Смерть была долгой и трудной, милорд. Однажды грозное будущее открылось мне в виденьи, но хотя я сделала все, чтобы отвести его, Бриллиана захотела иначе, – старуха утерла глаза грязным фартуком.

– Как она умерла? – вновь повторил он. Ниалл мечтал лишь о том, чтобы оказаться в уединении собственной библиотеки, все обдумать, выпить в память девушки, лежавшей перед ним. И проклясть стариков, вытащивших его из замка в такую ночь.

– Правда, она была прекрасна? И парни тоже так думали. Такая красавица… – старуха зарыдала совсем безутешно.

Тревельян резко обернулся, в гневе уставившись на четырех стариков, собравшихся у занавески и не умевших скрыть потрясение.

– А теперь оставим эту женщину с ее горем. – Слезы старухи словно иголки впивались в его сердце, они были сильнее капель дождя, колотивших по крыше лачуги. – Но… но как же насчет гейса?

– С этой глупостью кончено. Гейс более не существует. – Мысль эта как бы утешила Ниалла.

– Но крест! Он все еще горит неземным светом. – Преподобный Драммонд извлек кельтский амулет. Из середины большого, с кулак, камня словно ударила молния, осветившая темную комнату.

Охнув, отец Нолан отступил от креста. Гриффин О'Руни прикрыл глаза. Магайр пал на колени.

Тревельян поглядел на старцев. С презрением схватив крест, он взмахнул им.

– Это же просто луч света из очага отразился от камня. Вас привел сюда не этот предмет, вы сами пришли по собственной воле. – В своем высокомерии он едва не бросил крест на землю. – Этот кельтский амулет представляет собой просто камень, вставленный в металлическую оправу; мы явились сюда, следуя ослиной воле людей, давно скончавшихся и оставивших этот мир. Мы совершили глупость, а теперь мешаем этой женщине оплакивать свою дочь.

– Неужели это так? И гейс – всего лишь жестокая шутка, сыгранная с нами нашими отцами? – выкрикнул отец Нолан.

– Да! – в ярости выкрикнул Тревельян.

– Нет, – послышался голос старухи.

Все разом повернулись к Гранье. Глаза ее покраснели, но старая женщина больше не плакала. Над головой гром вспорол небеса. С мокрой соломенной крыши капала вода, образуя грязные лужицы на полу.

– Твоя невеста ждет тебя, Тревельян. Она здесь.

Тревельян заглянул в мутные глаза старухи. А потом неторопливо сказал:

– Гранья, твоя дочь мертва. А о тебе самой не может быть даже речи; даже в том случае, если бы разница в возрасте не препятствовала нам, ты слишком стара, чтобы родить мне наследника. Или в этом поганом домишке найдется еще одно живое существо?

Снова ударил гром, и порыв ветра настежь распахнул дверь лачуги. Толкнув, мэр закрыл ее и заложил поперечиной. Но ветер все выл и выл вокруг дома, пока смешанные с грохотом грома завывания его не превратились в плач младенца.

Гранья нагнулась над грудой лохмотьев возле окоченевшего и безмолвного тела Бриллианы и извлекла из самой середины грязного тряпья новорожденную девочку – крохотную, розовую и черноволосую. С любовью и скорбью поглядев на дитя, старуха сказала:

– Мой добрый лорд Тревельян. У меня нет молока для малышки, и она скончается, если сердце не прикажет вам помочь мне.

Тревельян перевел взгляд с ребенка на Бриллиану.

– Это ее дочь?

– Я сказала вам. Мужчины считали мою дочь красавицей, лорд Тревельян. Я не знаю отца. Умирала она медленно и страшно, но хотя бы оставила мне ее. – Гранья протянула Тревельяну кричащего младенца.

Ниалл не принял дитя. И негромко сказал:

– Если ребенку нужно молоко, я распоряжусь, чтобы сюда немедленно прислали кормилицу. Тревельяны никогда не допускали, чтобы в Лире дети голодали.

Он обратил обвиняющий взгляд к державшимся вместе Магайру, Гриффину, священнику и Драммонду.

– Кажется, я все понял. Вы завлекли меня сюда обманом, не так ли? Но вы могли просто сказать мне, сказать об этом нуждающемся ребенке, и я бы приказал, чтобы о девочке позаботились. Зачем понадобилось целое театральное представление? Отвечайте мне. Неужели все приключения сегодняшнего дня потребовались лишь для того, чтобы настроить меня на щедрость к этому незаконнорожденному ребенку?

– Я явился сюда ради гейса, лорд Тревельян, – проговорил Питер Магайр голосом ровным и полным уважения. – Отец рассказал мне о гейсе, когда я был еще мальчишкой. Он обязал меня соблюдать тайну. Если это обман, то я в нем не участвовал.

– Это не обман, лорд Тревельян, – ответила Гранья под плач младенца. – Я видела будущее, знала, что вы придете сюда нынешней ночью. Гейс должен совершиться.

– И каким же это образом? – усмехнулся Тревельян. – Вы хотите обручить меня с этой крохой? Так вы себе представляете мое будущее? Черта с два, если я соглашусь.

– Возьмите ее, милорд. Возьмите это драгоценное дитя на руки и не думайте более ни о каком гейсе. – Гранья сунула ребенка в руки Ниаллу, и тот принял девочку, едва ли не ради того, чтобы она не упала на пол. – До вашей свадьбы еще далеко, милорд. Я видела ее в видении. Но если вы пренебрежете гейсом, ждите несчастья. – Хромая Гранья вернулась к очагу и застыла возле огня: сырость и холод досаждали старым костям.

– Старуха, – прошептал Тревельян, держа плачущего младенца. – И все вы, – он обернулся к четверым старикам. – Говорю вам, что все это глупо. Я более не участвую в происходящем.

– Сын мой! Поглядите на крест! – вскричал Драммонд, вновь поднося к огню кельтский амулет, сверкавший теперь лиловым неземным блеском.

– Вы все это придумываете! – Тревельян был уверен в том, что все они видят то, чего нет.

Сунув ребенка назад в слабые руки Граньи, он воскликнул: – Слушайте меня, слушайте все, я не могу более терпеть эту чушь. Вы требуете, чтобы я двадцать лет ждал невесту, чтобы женился на женщине, которой не знаю и которую, возможно, буду потом презирать.

– У вас нет иного выхода, милорд, – пропел голос Граньи, покрывая и гром и шум дождя над головой. – Гейс будет выполнен, хотите вы того или нет. И если вы воспротивитесь, то ждите страданий. Англичане взяли нашу землю не за так. Такую цену платят за то, чтобы быть Тревельяном.

– Все вы сошли с ума.

– Тревельян, сейчас от вас ничего не требуется, – проговорил отец Нолан, обращая испуганный взгляд к полыхающему кресту. – У вас впереди достаточно лет, чтобы свыкнуться со своей судьбой.

– Здесь нет моей судьбы и никогда не будет. Тревельяны не собираются платить за землю моей кровью. Клянусь вам собственной могилой, что до истечения года я буду женат и мои собственные дети окажутся немногим младше этой девчонки. – Гром, раскатившийся над головой, придал этим невинным словам зловещую окраску.

– Милорд, не следует этого делать! – принялся увещевать лорда Нолан под достойный Армагеддона[19] грохот капель над головой.

– Еще отцы велели нам ничего не забыть, лорд Тревельян. Напрасно вы думаете, что легко отмахнуться от нас. Поколения создавали этот гейс, – вмешался Магайр.

– Я не желаю продолжать этот вздор, я женюсь на первой женщине, которую полюблю, и эта девица будет играть с моими детьми. – Бросив последний взгляд на черноволосую новорожденную девочку, хныкавшую на руках у Граньи, Тревельян набросил капюшон на голову и вышел под проливной дождь.

– Боже мой, что будет с этим мальчишкой, – громко посетовал Драммонд, когда дверь захлопнулась.

– Горе ждет его за углом, – простонал Магайр.

– А я надеялась, что он предпочтет выбрать не то будущее, которое я видела для него, – прошептала Гранья.

– Судьбы Тревельянов всегда мрачны, – заметил отец Нолан.

– Он избрал свой путь.

Они обратили серые как пепел лица к Гриффину О'Руни. Ограничившись одним лишь кивком, тот соединил дрожащие руки.

– Да будет так.

Часть II Гиммаль

Я был дитя, и она дитя

В королевстве у края земли…[20]

Эдгар Аллан По (1809–1849) [ «Эннабел Ли»]

Глава 5

Графство Лир, 1841 год

– Он колдун! Засел в своем замке и все придумывает новые чары, чтобы околдовать наш город! – Мальчишка с перепуганным лицом пустил камень по поверхности крохотного озерца, расположенного перед замком Тревельянов. Приятели его сидели на гниющем стволе упавшего дуба.

– Ага. Ездит в Лондон и весной, и летом, и осенью, и зимой, и каждый раз задерживается там на несколько недель. – Рыжеволосый мальчишка встал на ноги и поглядел в сторону замка. – А мне мамка говорит, что он – сам черт, поселившийся в графстве Лир.

– Он убил собственную жену! – выкрикнул один из его приятелей, высокий и худой парнишка. – Он сам зарыл ее в могилу.

– А теперь ходит туда каждый день! – добавил еще один юнец. – Вина заставляет.

– Ерунда, – проговорила черноволосая девочка. – Если он черт, то не считает себя виноватым.

– Но он же убил свою жену!

– Гранья сказала, что она умерла при родах, – возразила девочка.

– Тогда почему, заявившись, он всякий раз пугает горожан до смерти?

– Верно, – пискнул другой сорванец. – Тревельян гоняет своего жеребца по нашим полям, будто за ним сам нечистый носится. Он мою сеструху малую чуть не затоптал, когда, вишь, поганого лиса решил затравить со своими друзьями, а сам-то был пьяный, на ногах не стоял. Ну, если уж он не черт, тогда я не знаю, кто он.

– Гранья говорит, что его можно не бояться. Так я и поступаю. – Девочка скрестила руки на груди и задрала нос, явно считая себя выше собравшейся компании.

– Равенна[21], – сказал рыжеволосый мальчишка, – он – настоящий черт. Это я говорю, а твоей Гранье следовало бы знать: она ведь и сама ведьма.

– Она не ведьма! – ответила темноволосая девочка, нахмурив тонкие черные брови. – Гранья не ведьма! И я это знаю точно.

– Ты задираешь нос и смотришь на нас свысока, потому что мы не умеем говорить умные слова, но от этого твоя бабка ведьмой быть не перестанет; все горожане так думают.

– Дураки твои горожане! – Равенна обратила свою ярость на рыжеволосого Малахию. – Чем ты можешь оправдать свою веру в подобную ложь?

– Городской люд зовет Гранью ведьмой, а Тревельяна колдуном. И без доказательств я не скажу другого.

– Доказательств? Каких еще доказательств? Вот тебе доказательство. Гранья вырастила меня, как родную дочь. И я люблю ее, как любила бы свою мать. Если бы она была ведьмой, я знала бы это. И тоже была бы ведьмой.

Мальчики притихли, словно бы Равенна высказала вслух то, о чем они подумали.

– А ты не ведьма, Равенна? – прошептал Малахия. – Моя мама говорит, что ведьма: ты слишком ученая для простой девчонки и никогда не ходишь к мессе.

– Верно, – поддержал его худой и высокий Шон.

– Почему я должна быть ведьмой, раз не хожу на мессу. – Хмурое личико Равенны стало еще мрачнее. – Ну, а больше тебя я знаю потому, что Гранье однажды захотелось, чтобы я выросла леди, и она наняла мне учителей. Что тут плохого? Я ничем не отличаюсь от всех остальных.

Она отвернулась, спрятав обиду за упавшими на лицо угольно-черными волосами.

– Так почему ты не ходишь к мессе, Равенна? – Малахия, пожалуй, бывший чуть постарше тринадцатилетней девочки и дюймов на шесть ниже, прикоснулся к ее плечу.

Равенна отступила на шаг.

– Я не пойду на мессу. Все старые болтливые курицы нашего города смеются надо мной. Не хочу, чтобы они выставили меня из церкви только потому, что я незаконнорожденная.

Мальчишки молча проводили взглядами направившуюся к озеру фигурку. Будь они взрослыми мужчинами, девочка восхитила бы их своим изяществом, но сейчас, хотя Равенна вовсе не была высока, она башней возвышалась над ними, вселяя ужас своими горячими сине-фиолетовыми глазами, а мистическая и таинственная сила ее зарождающейся женственности удерживала их на месте.

– Равенна, – сказал Малахия, обращаясь к ней. – Мне все равно, ведьма ты или нет. Больше того, я буду только рад, если ты окажешься ею. Потому что только ты способна доказать, является ли Тревельян колдуном.

– Я этого не сделаю. Ты, наверно, решил, что я могу сказать заклинание и все узнать?

Малахия отступил перед мрачными горящими глазами, но его еще распирала детская бравада.

– Твоя помощь мне не нужна, Равенна. Я могу доказать, что Тревельян колдун, без твоего волшебства. – Он обернулся к своим приятелям. – У кого из вас хватит храбрости отправиться к Тревельяну в замок?

– Малахия, что ты еще придумал? – Высокий парнишка бросил взгляд на Равенну, глядевшую на всех свысока, уперев руки в тоненькое тело.

– Мне нужен мужчина, которому хватит отваги состричь прядь волос с головы Тревельяна.

– И что же ты с ней станешь делать, если сумеешь раздобыть? – рассмеялась девочка.

– Чтобы доказать, колдун человек или нет, нужно иметь его волосы. Зачем еще, по-твоему, они могут мне понадобиться.

Смех Равенны прозвенел словно серебряный колокольчик.

– Кто тебе это сказал? Никогда не слыхала подобной чуши.

Малахия подозрительно поглядел на нее.

– Это же известно от начала четырех полей Аира.

Колдуна выдают волосы. Разве Гранья ничего не рассказывала тебе об этом?

– Мы с ней никогда не говорим о подобных вещах. Понимаешь, котел не позволяет отвлечься.

Под ропот потрясенных голосов Равенна буквально согнулась от хохота.

– Ну, Равенна, ты все-таки ведьма, – Малахия побагровел от смущения, – только вот не пойму, какого рода.

– Я не ведьма, потому что иначе смогла бы отличить колдуна от обычного человека, а я этого не умею, как и ты.

Сжав кулаки, Малахия уперся ими в бока.

– Я берусь доказать, что Тревельян – колдун, и если здесь найдется хотя бы один мужчина, способный принести мне прядь его волос, об этом узнают все!

– Благородные рыцари! – проговорила Равенна, обходя присмиревших ребят. – Все слыхали вызов Малахии? Так найдется ли среди вас отважный, который отправится к Тревельяну и попросит у него локон?

Притихшие мальчишки глядели на нее круглыми глазами.

Посмотрев на Малахию, Равенна с пренебрежением подняла темную бровь.

– Сэр, вы задумали благородное предприятие, однако ваши рыцари слабы.

– Почему бы тебе не пойти самому, Малахия Маккумхал? – раздался голос высокого и худого парнишки.

– А может, лучше тебе, Шо О'Молли, – парировал Малахия.

Мальчишки уже сошлись нос к носу, когда Равенна встала между ними.

– Незачем ссориться, отважные рыцари, ведь Малахия не сумеет доказать, что наш лорд – колдун, даже если получит волосы Тревельяна.

– У, вредина! Я могу это сделать! Давай волосы, и я покажу – как!

– Хорошо. Покажешь. Я раздобуду волосы лорда Тревельяна.

Мальчишки, затаив дыхание, уставились на Равенну.

– Ты сошла с ума, дурочка? – проговорил Малахия.

– Вовсе нет, – порхнув юбкой, улыбнулась Равенна. – Дело простое, если хорошенько подумать.

– Срезать волос с головы колдуна? – прошептал Шон.

– Нет, зачем мне стричь ему волосы. Их можно снять с расчески, когда мне будет известно, что лорда нет дома. Фиона Макклю прислуживает в замке. Она даст мне знать, когда это случится.

– И ты собираешься пробраться в спальню лорда? – с почтением спросил Малахия.

– Только для того, чтобы посмотреть, как ты будешь делать из себя дурака, сэр рыцарь. Я вернусь с волосами, ты не справишься с ворожбой, и я буду оправдана. – Глаза Равенны вспыхнули.

Малахия бросил на нее яростный взгляд.

– Если ты принесешь мне волосы, я докажу, что господин Тревельян – колдун. – Он приблизился к ней так, что носы их соприкоснулись. – Только принеси мне волосы.

* * *

– Равенна, дитя мое, что тебе нужно? – Фиона Макклю стояла в дверях кухни.

– Старый Гриффин О'Руни опять разбушевался и проповедует на кладбище господина; я подумала, что лорду Тревельяну следует знать об этом. Он дома? – Равенна уставилась на свои грязные босые ноги. Она ненавидела ложь. Гранья всегда говорила, что если она будет лгать слишком часто, явятся эльфы и заберут ее язык. Сегодня ночью им представится такой случай.

Фиона отбросила со лба прядь седых волос и поглядела на нее.

– Третий раз за месяц! Бедный мистер О'Руни! Когда же он оставит Тревельянов в покое! – Сочувственно цокнув языком, она продолжила: – Хозяин отправился в Гэлуэй. Мы ждем его завтра. Я скажу, чтобы лакей сообщил мистеру Гривсу о мистере О'Руни.

– Спасибо тебе, Фиона. Как дети? – Равенна посмотрела на собеседницу невинным взглядом.

Кухарка поглядела на свой округлившийся живот.

– С этим будет четверо. Надеюсь, что до четырнадцати, как у моей матушки, не дойдет.

– Гранья утверждает, что дети – это благословение Божье.

Фиона, смутившись, отвернулась. Равенна знала, что католическая церковь не считала ее рождение благословенным, в отличие от Граньи. А мнение всех остальных ее не интересовало.

– Ладно, я передам Гранье привет от тебя.

– Гранье? Да, Гранье! – Глаза Фионы расширились, и она исчезла в недрах кухни. Возвратилась женщина с небольшой оловянной бутылочкой. – Вот, отнеси своей бабушке. Это немолотая корица из запасов замка – в пироги или для чего другого. А ты попросишь Гранью прислать снадобье из розмарина на клеверном меду? По утрам мне и так тошно, а тут еще и работа… Просто сил нет из дома выйти.

Положив в карман кору коричного дерева, Равенна кивнула.

– Ага. Занесу сегодня же вечером.

– Благослови тебя Господь, Равенна. Ты добрая девочка, несмотря на все грехи твоей матери. – Фиона попыталась улыбнуться и закрыла дверь.

Равенна стояла перед закрытой дверью, ощущая странную тяжесть в сердце. Ей не нравилось, когда люди говорили о Бриллиане подобные вещи. Ее мать не могла быть плохой женщиной, она в этом не сомневалась, но никто в Лире не хотел со снисхождением относиться к тому, что она родила внебрачного ребенка. Замужняя женщина, как положено, венчавшаяся в церкви, могла родить хоть пятнадцать детей, но даже один ребенок, зачатый незамужней женщиной, превращал его мать в шлюху, существо, недостойное даже пристойных похорон. Это пятно лежало и на репутации ребенка.

Равенна отвернулась. Разве сумеет она убедить кого-нибудь в том, что мать ее не была шлюхой. Сама она все-таки понимала, что отсутствие у нее отца весьма подтверждало общую уверенность. Мысль эта, как всегда, навела ее на грустные мысли. Она будет такой же, как и ее бабушка. Она никогда не сумеет сделаться своей в Лире. Здесь не было места для них обеих. Посему было вполне естественно, что они с Граньей держатся обособленно, давая тем самым основания для слухов о том, что Гранья является ведьмой.

Глаза ее потемнели от гнева. Ее любимая бабушка вовсе не ведьма, и пусть Малахия к черту катится. Теперь она намеревалась раздобыть эти волосы и посмеяться, когда он не сумеет доказать колдовство. Глупо. Она уже стала уставать от детских глупостей. Быть может, она уже переросла их. Она поглядела вниз на два холмика, появившихся на груди, и в смущении прикрыла их руками. Ей не нравились странные вещи, происходившие с ее телом. Оно сделалось совсем незнакомым, а теперь оказалось, что меняются и мысли. Детство оставалось позади. Она шла в… Во что же?

Обратившись мыслями к будущему, она направилась по двору к заднему входу в замок. Будущее было у них с Граньей болезненной темой. Все горожане говорили, что Гранья наделена Зрением. Они говорили, что бабка ее видит будущее; но если и так, Равенна никогда не могла упросить Гранью рассказать, что ждет ее. Каждый раз, когда она начинала уговаривать, Гранья отрицала, что способна на это, и принималась говорить, что в будущее не заглядывают, что надо делать уроки и ходить в башмаках. Ни то, ни другое не могло удовлетворить тринадцатилетнюю девочку, каждый день обнаруживавшую в своем теле очередную странную перемену. Равенна отчаянно хотела узнать, что ждет ее в будущем. Неужели та же судьба, что и Бриллиану? Или же все-таки что-нибудь лучшее? Равенна представила всех учителей, посещавших лачугу Граньи, пока она подрастала. Равенна не сомневалась, что за ее учение платит отец. Гранья молчала о нем, однако откуда еще могли взяться у них деньги на такую вольность как учителя? Платить мог только отец. И никто другой. Он заботится о ней, и если она только сумеет отыскать его, отец немедленно признает ее. И тогда в жизни ее появятся кареты, красивые платья и любящий отец – как у Кэтлин Куинн.

Равенна размечталась, ее руки уже прикоснулись к грубому железу задвижки. Жить подобно Кэтлин Куинн всегда было самым сокровенным желанием Равенны. Отец Кэтлин был из Верхов. Куинны принадлежали к привилегированному классу, владевшему землей, строившему дома и жившему в замках. Все эти люди происходили из Англии – так ей сказал Малахия, признавшийся, что ненавидит Верха всем сердцем, – однако девочка не понимала, как можно родиться в Ирландии и тем не менее считаться англичанином. Вопрос этот всегда смущал ее. Поговаривали даже, что сама матушка лорда Тревельяна была простой ирландкой, однако его ненавидели сильнее всех прочих, принадлежащих к Верхам, ибо он владел большей частью Лира. И никто не мог сказать о нем ничего хорошего. Возможно, Ниалл Тревельян был ирландцем в большей мере, чем она сама, – ведь Равенна не знала даже, откуда явилась сюда Гранья, ибо бабка ее была упрямой старухой и отказывалась говорить о собственном происхождении.

Равенна не знала, будет ли так всегда. Ей было известно лишь то, что она не была похожа на Малахию и других горожан. Вместе с тем она отличалась и от Кэтлин Куинн, жившей в соседнем графстве в богатом доме; каждое воскресенье после службы у преподобного Драммонда Равенна видела Кэтлин отъезжающей в экипаже Куиннов вместе с родителями и младшим братом. Равенна давным-давно заметила ее – в той самой коляске, с чудесной куклой в бархатном модном платье, с очаровательными золотыми локонами. Равенна не видела еще ничего более красивого. Она столько говорила об этой кукле, что однажды Малахия пригрозил зашить ей рот, чтобы заставить молчать, но сдержаться она не могла. Равенна никогда не видела такой прекрасной куклы. Она была похожа на ту воображаемую девочку, которой Равенна хотела стать.

Но теперь она перестала мечтать о куклах. Теперь ей осталось стать такой, как Кэтлин – девушкой в лентах и шелке, сидящей в экипаже под опекой отца. Девушкой, имевшей возможность задрать нос перед селянами. Девушкой, которой не приходилось ходить по каменистым тропам, бегать вместе с местными хулиганами или стирать с лица грязь, разбрызганную проезжавшим экипажем Куиннов.

Равенна подняла задвижку на старинной железной двери. В коридоре никого не было, отзвуки голосов сновавших здесь некогда слуг давно рассеялись в воздухе. Внезапный страх охватил девочку. Ведь если она попадется здесь, все решат, что она пришла воровать; Тревельян потребует, чтобы ее наказали. Он даже может сам наказать ее. Она подумала о том, что многие называют его дьяволом, но сразу же поборола страх. Она докажет всем им, что Тревельян не колдун. Равенна осторожно прикрыла за собой дверь замка.

* * *

– Гриффин О'Руни сводит меня с ума, я хочу, чтобы вы переговорили с ним. – Владетель Тревельяна злобным взглядом обвел окрестности. Он торопился. Экипаж только что проехал стоячий камень, четыре поля графства Лир расстилались внизу как свадебный килт[22]. Через несколько минут они будут в замке.

– Гриффин старается как может, сын мой. Но он стареет, как и все мы. – Отец Нолан оперся руками на терновую палку, которой был вынужден пользоваться все эти годы. Полированный брогам[23] Тревельяна раскачивался на надежных рессорах, однако священник кривился при каждом толчке, словно от боли в костях.

– Вы говорите о себе самом, отец. Я не старею. Отец Нолан рассмеялся:

– Нет? По-моему, здесь достаточно света, чтобы я мог сказать, что вижу перед собой мужчину, а не мальчика.

Улыбка его померкла, когда он заметил, с каким выражением Тревельян рассматривает окрестности.

Ниалл переменился за годы, прошедшие после встречи на совете. Гнев искорежил его нутро, как ветер старые вязы на кладбище. Лишь счастье могло исцелить раны Тревельяна, и священник иногда – как и сейчас – опасался, что оно может опоздать со своим приходом.

– Вам тридцать три года, Ниалл, – проговорил священник. – Многие в этом возрасте еще молоды, но не вы. Жизнь ожесточила вас.

Холодные водянистые глаза Тревельяна остановились на священнике.

– Тогда держите Гриффина подальше от моего кладбища.

– Он считает себя ответственным за него.

– К черту, какая еще ответственность!

Священник, привыкший к вспышкам гнева Ниалла, спокойно сказал:

– Это не секрет, что вы не любили девицу. Вы поспешили жениться на ней, чтобы посрамить нас вместе с гейсом. Вы забываете о том, что Гриффин хоронил их… глядел на них…

– Старик, оставь прошлое в покое, – прервал священника Тревельян. – И скажи, чтобы твои друзья сделали то же самое. Моя жена умерла тринадцать лет назад не из-за вашего гейса, а от осложнений беременности… беременности, к которой все вы не имеете ни малейшего отношения.

– Беременности, к которой не имеете никакого отношения и вы.

Холодное молчание превратило в мавзолей обитую теплой, рубинового цвета тканью карету, и Тревельян пронзил священника холодным взглядом.

– Сын мой, – мягко проговорил отец Нолан скрипучим от старости голосом, – приходите-ка в воскресенье к мессе – она поможет смягчить вам гнев…

– Гнев мой должным образом утешится, когда вы навсегда выставите О'Руни с моего кладбища.

Священник сурово поглядел на него, Тревельян отвел глаза и обратился к окрестностям.

Они долго ехали в молчании, которое наконец сделалось столь тяжелым, что отец Нолан не мог не нарушить его.

– Вы до сих пор слышите ее смех? – прошептал он. Тревельян закрыл глаза, ярость превращала каждую черту его лица в холодный камень. Он не ответил.

– Я помню боль в вашем голосе, когда вы рассказали мне о своем медовом месяце. Когда она уже более не могла скрывать свой секрет. Она смеялась тогда, таковы были ваши слова. Ваши комнаты выходили на Монмартр, и вам казалось, что хохот ее гуляет по всему Парижу. Она знала о своей беременности. Знала с самого начала.

Тревельян хлопнул ладонью по мягкой обивке стенки.

– Довольно об этом.

– Но вы должны выслушать. Вы не виноваты в ее смерти… их смерти, – произнес отец Нолан.

– Вам лучше знать, отец. Вы исповедали умирающую. Скажите, перед самым концом Элен освободила меня от вины? – В словах его звучала еще большая, чем обычно, жестокость.

– Их участь предрешила судьба, – проговорил священник; горе затуманило его старческие глаза. – Господь был милосерден. И вы должны согласиться с этим.

Зловещий смешок Тревельяна мгновенно угас.

Сняв с терновой палки руку – ту, которая прежде носила золотое кольцо, в точности подобное тому, что было на пальце Тревельяна, – он протянул ее к плечу Ниалла.

– Вы поспешили жениться, и девица обманула вас. Вы не могли знать, что она носит чужого ребенка. Ниалл, это была женщина расчетливая. Черное сердце. И лишь сам Господь своею любовью мог бы исправить ее. Я молюсь за нее каждый день. И за младенца.

– Я мог бы спасти ее, – охрипшим голосом шепнул Тревельян. – У меня бы все получилось. В конце концов, я мог бы признать ребенка своим, как и утверждает то самое надгробье на могильном дворе.

– Вы совершили бы достойный и правильный поступок, сын мой, – в словах священника звучало отчаяние, – но вы не Бог, Тревельян. Вам не по силам исправить всякое зло. Вы не сумели бы исторгнуть кровь из камня. – Голос священника сделался тверже. – Все, что случилось, случилось по Божьей воле.

– Неужели это Бог велел мне прогнать ее?

Вопрос ответа не требовал, однако отец Нолан понял, что должен ответить.

– Вы были в гневе. Что еще могло прийти вам в голову, когда она призналась, что одурачила вас. Утешайтесь тем, что вы не расторгли брак и не бросили ее в бедности, как сделал бы человек менее благородный. Ну, а она получила замок Тревельянов вместе с его роскошью.

– Моя жена ненавидела его, и вам это известно. Элен считала кошмаром наше уединенное ирландское графство, далекое от всего, что она любила. Я знал это, отсылая ее сюда. Что же касается роскоши… – Лицо Тревельяна сделалось твердым словно скала. – У нее было все, кроме врача, способного объяснить ходившим за ней дурам, что ждать пять недель до родов, после того как отошли воды, нельзя.

– Даже врач, возможно, не сумел бы спасти ее.

– Тем не менее она воспользовалась бы услугами врача. Если бы я не отослал ее сюда, она имела бы такую возможность.

– Теперь у нас есть врач. Вы оказали это благодеяние всему Лиру. – Священник протянул вперед трясущуюся руку. – Сын мой, – прошептал он, – настало время исцеления. Люди считают вас одним из Верхов, а после смерти Элен вы постарались жить как дебошир и распутник, однако подчиняться всем своим причудам – это не выход.

– А в чем выход?

– Милорд Тревельян, вы знаете ответ. В угрюмом хохоте Тревельяна не было радости.

– Ах да. Гейс. Мое намеренное пренебрежение им стало причиной несчастья. Вы хотите сказать именно это?

– Ниалл, я знаю, что вы хороший человек. Вы заботитесь о графстве. В Лире никто не голодает, нет бездомных. Ваше попечение над графством просто великолепно, слишком великолепно. И некоторые, как вам известно, охотно обошлись бы без него. Ведь эти селяне не представляют, что избавлены от бедности и болезней, одолевающих большинство графств. Вы не хотите мириться с подобными ужасами, вы не допускаете их, и они обходят Лир стороной. Но когда-нибудь они придут. Однажды они придут и постучат кулаком в дверь Лира. Если вы не сочтете нужным подчиниться гейсу.

– Я не подчинюсь ему. Судьба Лира в моих руках, и гейс тут ни при чем. – Надменный и возмущенный Тревельян вновь уставился в окно кареты.

– В вашей гордости и ваше величие и ваше падение, милорд, – серьезно проговорил священник.

– А я полагал, что падение мое произойдет от гейса, – кольнул Тревельян сарказмом, словно рапирой.

Отец Нолан счел излишним отвечать.

Карета проехала под барбаканом[24] и загрохотала по двору замка. Она остановилась перед дверями большого зала, однако лакеи не спешили отворять дверцы кареты, пока Тревельян не дал им знак, означавший, что всякие разговоры в карете окончены.

– Вы направлялись домой, отец, когда я подобрал вас, но, может, вы хотите чего-нибудь выпить, прежде чем мой кучер доставит вас до места? – обратился Тревельян к священнику.

– Не женитесь на этой девушке.

Ниалл замер, не успев поднести занесенный палец к окошку кучера.

Он опустил руку, глаза загорелись гневом.

– Я женюсь через две недели. Элизабет – прекрасная женщина. Из нее выйдет превосходная жена. Я не собираюсь отказываться от нее.

– Вы не любите ее.

– Ну, это я узнаю в брачную ночь, и о подобных вещах мне бы не хотелось разговаривать со священником.

– Четыре года назад, когда вы собрались жениться на Мэри Морин Уилан, вы дошли до самого алтаря, прежде чем я заставил вас признаться в том, что вы не любите ее. Я спросил, будете ли вы любить Мэри Морин, как подобает любить жену, и вы не смогли солгать мне. Не следует делать этого и теперь, сын мой. Вы не любите Элизабет и добиваетесь новой трагедии.

Тревельян вскипел.

– Мне тридцать три года. Я имею право взять в дом жену, и никто не остановит меня.

– Любовь остановит вас, Тревельян. Вы не любите эту девушку. Она не подходит вам, и вы знаете об этом.

– Тогда поговорим о той, которая подходит, – проговорил Тревельян. – Сколько ей сейчас? Двенадцать? Тринадцать? Вы хотите, чтобы я взял в жены дитя и слушал рыдания этой девочки в брачную ночь? Таково ваше представление о любви?

– Вам нужно набраться терпения. Скоро она превратится в женщину, и тогда, завоевав ее любовь, вы поймете, что ждали целую жизнь ради нее, единственной и благословенной.

– Если мне предстоит подобное счастье, почему бы не поторопить события. Я расскажу девчонке о гейсе и заставлю ее выйти за меня.

– Рассказав ей о гейсе, вы ничего не добьетесь. Вы должны завоевать ее любовь без хитростей и принуждения. Если вы расскажете Равенне о гейсе, она выйдет за вас уже ради того, чтобы спасти графство Лир от гибели.

– Ах да, скорбная участь, грозящая Лиру, – усмехнулся Тревельян. – Объясните мне, почему Лир еще стоит на земле, раз ваш гейс существует. Прошло столько лет, гейс не выполнен, а если поглядеть вокруг, Лир, как и прежде, процветает и пребывает в покое. Так где же ваш гейс?

– Удача не оставит вас, пока Равенна не станет женщиной. Сейчас она только ребенок и еще не способна на зрелую любовь. Вы ничего не можете сделать, Ниалл. Вам остается просто ждать.

– Пора кончать эту муку, отец, – проговорил Тревельян, едва сдерживая гнев. – Я был добр к девочке. Всем, что у нее есть, она обязана мне. Дочь Бриллианы не выжила бы, если бы я не пожалел дитя и не предоставил ей возможность окрепнуть. Неужели никто не пожалеет меня?

– Милорд, щедрость ваша не была чрезмерной. Девочка общается с хулиганами, потому что остальные дети презирают незаконнорожденную. Лицо ее всегда в грязи, ноги босы. У нее есть одно только преимущество: ваши учителя научили девочку кое-чему, что может удержать ее от пути матери, но это все.

– Девочка может получить больше, если захочет. Расходы меня не смущают. Если у нее нет ничего большего, то лишь из-за упрямства Граньи. Старая ведьма не хочет брать от меня денег сверх того, что нужно Равенне.

Священник откинулся на спинку сидения и проговорил:

– Отмените венчание, милорд. Вы должны сохранять терпение.

– К тому времени, когда эта девочка, эта Равенна превратится в добрую женщину, способную сделаться моей подругой, мне пойдет пятый десяток. Столько ждать ради девушки, которая может не захотеть связать свою жизнь со стариком. – Тревельян постучал в окошко, стиснув губы в мрачной гримасе. Кучер спустился вниз, лакей открыл дверцу кареты.

– Сын мой, отмените свадьбу, – простонал отец Нолан, не делая движения вслед за графом. – Вы не хотите верить, но ведь гейс уже оправдался. Случится новое горе, если вы женитесь без любви.

– Отвезите его домой, – приказал Тревельян кучеру, поворачиваясь к священнику, оставшемуся в карете. – Слушайте меня, отец, и слушайте внимательно: ваша Равенна меня не интересует.

Он захлопнул дверцу и проследил взглядом за отъезжающей каретой.

* * *

Равенна едва сумела найти спальню Тревельяна среди многочисленных комнат замка. Были здесь комнаты для средневековых доспехов, оставшихся от рыцарей Тревельянов, комнаты для слуг, комнаты для купания, даже современные, обитые бархатом салоны для ухаживания за дамами, но лишь поднявшись по винтовой каменной лестнице в северную башню, Равенна обнаружила спальню хозяина замка.

Она сразу же поняла это. На двери был вырезан герб Тревельянов – гадюка и щит. Четыре трилистника на поле, разделенном зловещей полосой в форме гадюки… змия. Святой Патрик изгнал из Ирландии всех змей, но англичане Тревельяны символически вернули их в своем гербе. У Тревельянов не было девиза. Герб говорил все.

Глубоко вздохнув, чтобы собраться с духом, она открыла двери и заглянула внутрь. Прихожая, в которой она оказалась, служила библиотекой. Стен не было видно за шкафами красного дерева, заставленными книгами в кожаных переплетах. Возле очага стояли два кресла, но лишь одно из них обнаруживало признаки потертости на коже цвета бутылочного стекла, тем самым свидетельствуя об одиночестве хозяина.

Сердцем ощущая осуждающий скрип петель, Равенна прикрыла за собой дверь. Теперь она вошла в спальню. Постель Тревельяна, огромная, о четырех столбах резная каверна черного дерева, задрапированная зеленым бархатом, сама по себе являлась комнатой. Прошлое оставило следы на древнем дереве… особо впечатляющий разрез остался на одной из огромных луковиц на макушке столба. Обходя кровать, Равенна представляла себе захватчиков, вторгавшихся в замок в предшествующие столетия. Она была еще слишком юна, чтобы думать о ревнивых любовниках и обманутых мужьях.

Внимание ее привлекла небольшая дверца слева. Ступая по пышному оксминстерскому[25] ковру, Равенна все удивлялась тому, как приятно греет он ее босые ноги. Повернув бронзовую рукоятку, она оказалась в туалетной комнате лорда. С каждой стороны часовыми стояли украшенные инкрустацией гардеробы красного дерева. А под сделанным в форме щита зеркалом, на бюро, опиравшемся на четыре резные львиные лапы, лежал гребень Тревельяна.

Она поднесла вырезанную из черепахового панциря вещицу к свету окна, располагавшегося довольно высоко в стене туалетной комнаты. В зубцах гребня запутались три светлых волоса. С победным восторгом Равенна сняла их с расчески и зажала в ладони, удивляясь тому, как не похожи эти золотые нити на ее собственные волосы.

Внезапно послышавшиеся голоса заставили заледенеть ее кровь. Равенна уставилась на дверь гардеробной. Звуки то приближались, то удалялись, и она отчаянно пыталась определить, не находится ли их источник на лестнице в башню, или же она слышит лишь эхо, создаваемое движениями слуг. Голоса сделались громче, и вдруг раздавшийся скрип петель парализовал ее.

– Кевин, скажи Гривсу, чтобы приготовил наверху ванну и подал сюда обед. Сегодня я останусь в своих комнатах. – В голосе мужчины угадывался сдерживаемый гнев, он словно сосулькой пронзил Равенну ледяным страхом.

– Хорошо, милорд. Я пришлю наверх лакея, чтобы занялся очагами. Мы не ожидали вашего раннего возвращения, иначе камины были бы уже затоплены.

– Отлично. Отлично, – отозвался властный голос.

Двери скрипнули, закрываясь. Наступила тишина.

Равенна не смела вздохнуть. Осуществились самые худшие ее опасения. Владетель Тревельяна вернулся в свою спальню, и она попалась – в его собственной гардеробной.

Встав на стул под небольшим двойным окошком, она поглядела вниз. От усыпанного гравием двора ее отделяла сотня футов. Верная смерть. Неслышно девочка соскочила вниз, коснувшись пола грязными босыми ногами. Из башни можно было выйти лишь тем же путем, которым она вошла сюда: через спальню и прихожую, вниз по крутой винтовой лестнице.

Равенна подобралась к двери гардеробной под звуки сердца, выбивавшего в ее груди тяжелое стаккато[26]. Что он сделает, когда поймает ее? Воров иногда вешали. Значит, ее тоже повесят, или он все-таки помилует ее. Она заглянула в комнату.

Тревельян стоял возле окна. Равенна редко видела своего господина, она встречала его не более двух или трех раз, но он всегда производил на нее впечатление. Не слишком рослый, он всегда казался каким-то особенным; что-то злое в изгибе бровей, властный, пожалуй, даже жестокий блеск красивых голубых с зеленым отливом глаз, вполне убеждал ее – да что там ее, всех жителей Лира – в том, что он дьявольское отродье.

Сюртук и черный шейный платок были брошены на постель. Сам хозяин в тонкой батистовой рубашке, узорчатом жилете из черного шелка меланхолично застыл у окна, разглядывая сквозь тонкий туман далекий огамический камень. Пожалуй, эта одинокая фигура даже вызвала в ее сердце жалость. Крепкие ноги в черных брюках, руки, скрещенные на груди, профиль – когда он чуть поворачивал голову – точеный и мужественный, длинные, до плеч пшеничные волосы, зачесанные назад – так, словно он привык в досаде отбрасывать их рукой. Ну, а выражение глаз – сиротское.

Равенне было только тринадцать, она еще не умела разбираться в человеческих чувствах, однако настроение этого человека заворожило ее. Сила вкупе с меланхолией – крепкий настой. Она ощущала, как влечет ее к этому человеку. Она даже сказала бы: пожалуйста, не печальтесь так. Если бы страх не леденил ее голос, если бы, попавшись в его комнате, она не боялась увидеть эти свирепые глаза и услышать: к палачу ее!

Прижавшись к стене гардеробной, она попыталась найти путь к спасению. Однако можно было только попытаться выскользнуть из двери, когда лакей явится разводить огонь в каминах. Три золотых волоска все еще оставались в ее кулаке. Жалкое сокровище, не оправдывавшее столь огромного риска. Какая она глупая, и зачем только она забралась сюда. Детство ее, наконец, заканчивалось.

Никогда больше не позволит она себе подобного безрассудства.

В соседней комнате послышался шелест, негромкие шаги.

В панике она отступила, цепляясь взглядом за каждый предмет в поисках укрытия. Рука ее уже потянулась к задвижке на одном из шкафов, но вошел Тревельян.

– Боже, спаси меня, – прошептала Равенна, глядя на Ниалла и натыкаясь спиной на приоткрытую дверцу гардероба.

Ей еще не приходилось видеть столь потрясенного человека. Тревельян глядел на нее как на тень, как на призрак из числа тех, что, по многочисленным слухам, водились в замке. Прошла, должно быть, минута, прежде чем гнев, наконец, окрасил его щеки.

– Что ты делаешь здесь? – В полной ярости фразе угадывалось странное ударение. Казалось, что он спросил: – Что ТЫ делаешь здесь?

– Я… я ничего не украла, лорд Тревельян. Клянусь в этом честью матери. – Голос ее дрогнул. В отчаянии Равенна поглядела мимо Ниалла, словно прикидывая, сумеет ли добраться до двери.

Плотно стиснутые губы выпрямили в ниточку рот Тревельяна, взгляд пригвоздил ее к стене.

– Вот это здорово. Уж кому еще, как не тебе на всем свете позволительно клясться честью своей матери.

– Не надо, – прошептала она, ошеломленная оскорблением, однако слишком испуганная, чтобы сопротивляться. Перед ней был господин Лира. Какое бы жестокое наказание он ни назначил, народ едва ли воспрепятствует его желанию. Слезы набежали на глаза, однако она смахнула их ресницами, как делала всю свою короткую жизнь. Малахия не плакал, когда явившийся из Дублина лорд застрелил отца прямо на глазах сына, нагло заявив, что тот является контрабандистом и сообщником Дэниэла О'Коннела. Она тоже не будет плакать.

– Что это у тебя в руке?

Полный презрения взгляд Тревельяна обратился к ее маленькому грязному кулачку, и сердце Равенны провалилось в пятки. Она поняла, какой кажется ему. Если она покажет ему волосы, то граф решит, что она – ведьма, явившаяся, чтобы околдовать его, и он велит магистрату не проявлять к ней жалости. Ну, а если она откажется показать ему содержимое своей ладони, то обвинение в краже будет прочным как камень.

– Там ничего нет, милорд. Я ничего не крала у вас, клянусь в этом. Клянусь всем святым, – пробормотала она, не зная, какой путь избрать, ибо оба они вели ее в тюрьму.

Тревельян шагнул вперед, она отшатнулась. Ниалл не был высок, однако перепуганной девчонке он казался гигантом.

– Покажи мне то, что у тебя в руке.

Ведьма! Она почти услышала это слово, произнесенное его голосом. И объяснить, зачем эти волосы у нее в руке, можно, лишь обвинив Малахию, чего она никогда не сделает.

– Там ничего нет, милорд. Ничего ценного. – Взгляд ее обратился к двери за его спиной. Надо бежать. Куда-нибудь в соседнее графство и спрятаться там. Малахия поможет. Он всегда рядом с ней.

– Показывай. Немедленно. – Еще один его шаг вперед не сулил ей ничего хорошего.

Сердце Равенны почти разрывалось от ужаса. Покоряясь желанию убежать, скрыться, она бросилась вон из гардеробной. Давно не стиранное синее платье зацепилось за кресло, она упала, однако резные двойные двери, ведущие из апартаментов графа, были уже почти перед нею. Она уже тянула к ним руки, стремясь побыстрее открыть, но тут сильная рука перехватила ее поперек тела и швырнула на кровать.

– Проклятая девчонка! Показывай мне, что стащила отсюда, иначе, ей-богу, я поставлю тебя вместе с твоей бабкой перед магистратом.

– Ничего! Это пустяк! – закричала она. Пригвоздив ее к месту, Тревельян, разжав грязные пальцы, обнаружил три светлых волоска, прилипшие к ее ладони.

– Что это? – Глаза его обрели цвет холодных волн Ирландского моря. – Похоже на мои волосы…

– Я не ведьма. Я не… Я не… – всхлипывала она.

Словно только сейчас заметив ее муки, Тревельян поглядел на девочку сверху вниз. Слезы оставили светлый след на чумазых щеках, а синее платье, залатанное и грязное, явно вселяло в него отвращение.

– Черт бы побрал тебя, маленькая дура. Ты не ведьма – их вовсе не существует.

Она поглядела на него, совершенно не обретая утешения в том, что Тревельян поверил ей – во всяком случае сейчас, когда грозное лицо его нависало над ней.

– Признавайся. Что ты намеревалась делать с моими волосами? – Граф встряхнул Равенну, словно рассчитывая таким способом узнать от нее истину. – Неужели твоя дурацкая башка решила, что твоя бабка может приворожить меня?

Если бы не этот ужас, она могла бы подумать, что граф заинтересовался.

– Нет, – прошептала она, глядя на ладонь, которой Тревельян не давал закрыться. – Наоборот. Мой… мои друзья зовут вас колдуном…

– Твои друзья. Но не ты? – Пристальный взгляд требовал от нее правды. Граф с неподдельным интересом ждал ответа.

– Я… я в это не верю, но они сказали, что сумеют все определить, если я достану прядь ваших волос. – Равенна поглядела на Тревельяна. Подобный ответ явно заставил его растеряться.

– Значит, ты явилась сюда, чтобы защитить мою честь? – спросил он.

Она кивнула.

Запрокинув голову назад, граф расхохотался, не имея более силы справляться с собой. Звук этот можно было бы счесть приятным – если бы не резкие и безжалостные интонации… Тревельян словно не умел смеяться, потому что жизнь его была лишена счастья.

Брови его самым бесовским образом сошлись к переносью, и Равенна поняла, почему люди стали считать его колдуном.

– Тогда скажи мне, дитя, какие именно люди смеют называть меня колдуном, – сказал он.

Равенна поглядела на него исподлобья, стиснув губы.

– Ну, говори. Иначе… – Тревельян нагнулся так, что глаза его оказались прямо перед ее лицом. Придавленная им к зеленому бархату на постели, она не могла шевельнуться. – Иначе я обращусь к магистрату.

Нижняя губа Равенны чуть дрогнула. Она попадет в тюрьму и будет наказана за кражу. Пусть. Но она не предаст своих друзей.

– Я ничего не скажу вам. Вешайте, если хотите, – обессилев от ужаса, выдохнула она.

– Повесить тебя, – усмехнулся он, словно эта мысль показалась ему забавной. И, играя на ее страхе, посмотрел на ладонь, которую держал железной хваткой. – Признавайся, дикарка. Иначе велю содрать кожу с этой руки.

Равенна заскулила, пытаясь удержать слезы. Но плакать она не будет. Не станет. С вызовом она поглядела на его тяжелую руку.

– Я не предам друзей… – слетело с ее губ.

Тревельян проследил за ее взглядом. Девочка смотрела на поблескивавшее на его мизинце золотое кольцо с кельтским узором в виде змеи. Конечно же, гадюка Тревельянов. Это было отчетливо видно. Однако Равенна не могла понять, почему оно точно соответствует ее перстеньку, полученному в день рождения от Граньи, которое болталось даже на указательном пальце и уж вовсе соскакивало с остальных.

– Они подходят друг к другу, – прошептала она, совершенно сбитая с толку возможностью подобного совпадения.

Когда взгляд графа скользнул от ее лица к их сцепленным пальцам, ужас исказил его лицо: на обеих руках были одинаковые кольца. И тут долго сдерживаемый гнев наконец прорвался.

– Убирайся отсюда, пока я не избил тебя до потери сознания и не отправил потом на виселицу за воровство, – поднявшись с постели, он ударил кулаком по одному из дубовых столбов.

– Но… но почему мое кольцо похоже на ваше? Должна быть какая-то причина… – смущенно проговорила она.

Ухватив за грубую фланель платья, резким рывком, словно тряпичную куклу он поднял ее на ноги. Взгляд, скользнувший вдоль ее тела, буквально на мгновение задержался на двух крошечных грудках, почках грядущей весны. Тревельяна охватила ярость.

– Убирайся отсюда! Ты еще ребенок! Тебе нечего делать в моей спальне. Убирайся, пока я не позвал за палачом.

Он швырнул ее к дверям. С рыданием она распахнула створки и в новом порыве ужаса бросилась вниз по винтовым каменным ступеням, ни разу не поглядев наверх.

Глава 6

– Пришлите ко мне отца Нолана. Немедленно, – приказал Тревельян ничего не понимающему лакею, явившемуся, чтобы разжечь очаги. Молодой человек бросился к выходу почти с такой же быстротой, как и Равенна за несколько минут до него.

Через час отец Нолан уже сидел в библиотеке Тревельянов, потягивая приготовленный Гривсом теплый виски.

– Она была в моей спальне, – объявил Тревельян, едва сдерживая ярость. – Какая-то детская выходка. Ей захотелось узнать, почему мы с ней носим одинаковые кольца. – Он пронзил священника ледяным взглядом. – Так почему у нас оказались одинаковые кольца?

Отец Нолан надолго припал к бокалу с виски. В глазах его была заметна нерешительность. Он как бы собирал силы, чтобы встретить гнев графа.

– В ночь, когда все мы были в коттедже, я оставил младенцу свое кольцо, которое подходит к вашему. Вы с девочкой носите часть гиммаля, средневекового обручального…

– Объясните мне, что это за кольцо, – потребовал Ниалл.

– Гиммаль дается при обручении. Это кольцо состоит из трех частей; по одной получают жених и невеста и еще кто-то третий. Ну, а при венчании все три кольца соединяются сна руке невесты.

– Кольцо это передал мне отец, моя мать не носила его.

– Лорд Тревельян, вы забываете, что родители ваши полюбили друг друга. А отец женился до того, как ему исполнилось двадцать лет. Гейс не был властен над ними.

Тревельян бросил взгляд на черную греческую вазу, стоявшую на каминной доске. Короткий удар кулака уничтожил драгоценный раритет.

– Ваш гейс сводит меня с ума. Я не хочу более слышать этого слова.

Священник молча наблюдал за ним. А потом неторопливо проговорил:

– Чего вы хотите от нас?

– Отошлите ее отсюда! Увезите из Лира. Я не хочу больше видеть эту девчонку. Пусть растет, но видеть ее я не хочу.

– Это можно устроить.

Ниалл поглядел на священника, словно не веря собственным ушам.

– Если от нее так просто отделаться, почему же нельзя было сделать этого раньше?

– Я могу устроить так, чтобы вы никогда более не видели эту девочку, но в отношении женщины, когда она ею станет, не могу поручиться.

Тревельян с ненавистью поглядел на кольцо на своем мизинце. Сняв украшение, он явно собрался швырнуть его в огонь.

– На вашем месте я не стал бы этого делать, – прошептал отец Нолан.

– Кольцо это дал мне отец. Он сказал, чтобы я носил его до самой свадьбы. Я женюсь через две недели. Оно уже не нужно мне.

– Тревельян, это всего только кольцо. Уничтожив его, вы не повредите гейсу. И вы не женитесь через две недели, потому что не любите девушку. Вы это знаете.

– Я хочу, чтобы у меня была жена, – простонал Тревельян, припав головой к каменному торцу. – Я хочу с кем-нибудь делить свою постель и этот дом. Я хочу с кем-нибудь обедать по вечерам, я хочу, чтобы кто-нибудь помогал мне тратить богатства, которыми жестокий и мстительный Бог наделил меня лишь для того, чтобы я пользовался ими без подруги. Вы – священник. Разве вы не понимаете, что такое одиночество?

– Я слишком хорошо знаком с ним, сын мой. Однако ваше одиночество не затянется навсегда – я обещаю это, как и обещаю отослать Равенну. Но и вы должны обещать мне не жениться без любви. Господь да помилует вас, горе соседствует с вами, а с нас уже хватит его.

– Только проклятьем можно считать обязанность отыскать свою истинную любовь!

– Тогда считайте себя проклятым, милорд, ибо такой долг возложен на вас.

– Но истинная любовь существует лишь в сказках. В повседневной жизни ее не найти. Я удовольствуюсь куда меньшим, однако вы заставляете меня видеть насквозь каждую женщину, с которой я могу захотеть подойти к алтарю.

– Их ждет неудача. В отличие от истинной вашей жены. Терпите, Ниалл, награда будет достойна долготерпения.

Подобрав черепок разбитой вазы, Тревельян раздавил его в руке. Две алые капли крови упали на белый мрамор.

– Только отошлите девицу. Только отошлите ее.

– Будет исполнено, – пробормотал священник.

* * *

Испуг и тревога, с которыми Равенна так отважно боролась, находясь в спальне Тревельяна, вылились в слезы, когда, выскочив на поле, она побежала к дому. Влетев в коттедж, она сразу бросилась в спальню, чтобы скрыть их от бабушки, но Гранья, по мнению жителей Лира обладавшая вторым зрением, все равно заметила их. Не прошло и пяти минут с того момента, когда Равенна упала на постель, как старуха появилась в двери комнаты.

Девочка молча поглядела на нее, а потом виноватым движением утерла слезы. Гранья долго смотрела на внучку, морщины и складки на лице старухи не позволяли понять ее мыслей; скрюченные руки держали толстую полосатую кошку, которую мельник нашел у себя в амбаре.

– Я сделала ужасную вещь, – прошептала Равенна дрожащими губами.

– Ты была в замке, так?

Равенна кивнула.

Гранья вошла в комнату и нащупала небольшое каштанового дерева кресло в углу. Глаза начинали отказывать старой женщине, их уже прикрыли молочно-белые тени. Равенна, оставаясь на месте, следила за усилиями бабки, зная, что Гранья терпеть не может никакой помощи.

– Детка, это плохо, что ты ходила в замок. Тревельян – человек сердитый.

– Он… он решил, что я пришла что-то украсть. Но я этого не делала! Гранья! Клянусь, я не делала этого! – Слезы вновь хлынули из глаз Равенны. Гранья протянула к ней руки, и девочка с рыданиями упала на грудь старой женщины.

– Ну-ну, моя детка. Это скоро пройдет.

– Нет, нет… он… он может привести магистрат. Он решил, что я – воровка. Он нас обеих считает воровками, – заливалась слезами Равенна.

– Но зачем ты это сделала, дитя мое? – Гранья с любовью провела рукой по угольно-черным кудрям, так похожим на волосы Бриллианы.

– Он застал меня в собственной спальне, – и Равенна рассказала про брошенный Малахией вызов. – И я так и ушла без его волос. Только, Гранья… – голос Равенны снизился до шепота. – Лорд носит на пальце такое же кольцо, как и я. В точности такое же. – Девочка показала колечко со змейкой бабушке, так, чтобы та могла видеть его. – По-моему, он решил, что мы украли это кольцо у Тревельянов. Ох, Гранья, – всхлипнула она. – Если оно краденое, я не смогу теперь надеть его.

Гранья притихла, залитые молочной дымкой глаза уставились в какую-то неведомую точку на другой стороне комнаты.

– Откуда у нас это кольцо, Гранья?

– Ты должна беречь его. Кольцо принесет тебе счастье. Его дал тебе отец Нолан в тот самый день, когда ты появилась на свет.

– Когда… когда мы жили в лачуге? – Хижина, в которой Равенна родилась, уже превратилась в руины, подойти к которым не давали заросли боярышника. Равенна даже не поверила, когда Гранья сказала ей, что прежде они жили именно здесь. Нынешний их дом, пожалуй, был невелик, однако в нем были деревянные полы, гостиная, кухня и две спальни.

– Твоя мать умерла в том старом домишке, Равенна. Лучше не вспоминай о нем.

Равенна попыталась так и сделать, однако ее стало мучить множество вопросов, прежде даже не приходивших ей в голову.

– Гранья, мы, наверно, были ужасно бедными, раз жили в такой крохотной и ужасной лачуге. Почему же мы не остались там? Что изменилось? Почему сейчас мы живем в этом доме?

– Счастье переменчиво, детка.

– Но переменчивости его есть причина. Какова же она в нашем случае? – Девочка обратила к бабушке полные любопытства иссиня-фиолетовые глаза, в тени казавшиеся сиреневым бархатом.

– Дитя, дитя, – проговорила Гранья, едва ли не с горечью.

– А… Тревельян не отец мне? Не поэтому ли он глядел на меня с такой ненавистью?

Гранья в растерянности поглядела на Равенну. – Детка моя родная, как такое могло прийти тебе в голову?

– Значит, он не отец мне?

– Нет.

– Гранья, а я все думаю об отце, ты знаешь это. Я понимаю, что мешаю ему, поэтому он так и не открылся нам, но все-таки… – Равенна поглядела на Гранью полными слез глазами. – Он приглядывает за нами? Это от него у нас деньги? От него? Он заботится о нас?.. Ну самую малость?

Старуха погладила черные локоны скрюченными руками. Она молчала.

– Значит, мы ему безразличны? – спросила Равенна, в ее голосе угадывалось отчаяние.

– Я уверена только в том, что он не знает о нас. Бриллиана говорила, что он любил ее, но так и не назвала имени… только сказала, что он – знатный лорд и живет в Ольстере.

– Но ты же ясновидящая! Все так говорят! Разве ты не можешь увидеть моего отца и описать мне, чтобы я могла его отыскать?

– Детка, моя милая девочка, не надо больше думать о нем. Видела я все видения. – Она помедлила, понимая, что словами своими вызовет горе. – Он умер, дитя мое. У тебя нет отца.

Равенна с ужасом смотрела на бабушку; по ее личику текли слезы. Только что погибла надежда на то, что отец вдруг объявится – погибла как под топором палача. Никогда больше не мечтать ей о том, что отец избавит ее от участи незаконнорожденной. Кэтлин Куинн будет вечно задирать перед ней нос. Вечно.

– Почему ты не рассказывала мне о нем? – спросила она охрипшим от слез голосом.

– А что было рассказывать? Забудь о нем. Забудь обо всем, что было. Тебя ждет будущее.

– Какое будущее? – с горечью спросила Равенна, не имея сил посмотреть в глаза Гранье. – Я ничья. Я никому не нужна. Дети обзывают меня скверными словами. А теперь вышло, что все это правда… Они правы… – Слезы хлынули снова. Равенна уткнулась в передник Граньи, а старуха только гладила черную головку. Об остальных вопросах девочка пока забыла.

* * *

Ежась под налетевшим с Ирландского моря пронзительным ветром, отец Нолан постучал в дверь коттеджа Граньи. Вечер выдался холодным, на западе закипала буря. Дверь открыла Равенна, теперь вымывшая и лицо и ноги; волосы ее были причесаны и заплетены в косу. На девочке было коричневое полотняное платье, пожалуй, коротковатое для ее расцветающей фигурки. Она уже стала красавицей, сомнения не было. Даже бедность не могла скрыть этого.

– Я пришел к твоей бабушке. Надеюсь, Гранья сегодня чувствует себя неплохо? – спросил он, пытаясь вызвать улыбку на ее лице.

Равенна глядела на него полными страха глазами.

– Входите, – шепнула она, показывая на гостиную. В комнате стояли только длинная скамейка и два потертых кресла, но их полностью занимали кошки. Равенна согнала с самого устойчивого кресла большого черного кота, гревшегося у очага, и, предложив священнику занять освободившееся место, отправилась за Граньей.

– Ну, как ты себя чувствуешь, добрая женщина? – спросил священник, когда Гранья вошла в комнату. Пятнистая от старости рука старика прикоснулась к ее корявым пальцам и пожала их. Гранья ответила на приветствие.

– Равенна, будь хорошей девочкой, приготовь чай отцу Нолану, – попросила она внучку.

Кивнув, Равенна отправилась в кухню, ее детское личико побледнело от страха.

– Из кухни девочка ничего не услышит. С какими вестями пришли вы ко мне, отец? – поинтересовалась Гранья после того, как священник помог ей устроиться в другом кресле, а упитанная полосатая кошка с экзотическим именем Зельда уютно расположилась у нее на коленях.

– Тревельян разгневался, обнаружив ее в собственной спальне. Равенна рассказала тебе об этом?

– Да.

– Он хочет, чтобы ее отослали отсюда.

Гранья встретила его взгляд с той тревогой, которую пропускала молочная пленка на ее глазах, и без того затуманенных горем.

– Это жестокое наказание за детскую выходку. Она еще девочка. Куда же она пойдет?

– Он отошлет ее в Англию, в пансион для благородных девиц. Вне сомнения, там с ней будут хорошо обращаться. В любом случае, Гранья, лучшего не придумаешь. Девочка растет. Нельзя же ей вечно носиться с Малахией и ему подобными. Так уж точно она в конце концов сама обзаведется младенцем.

Гранья поглядела в сторону очага, согбенные плечи ее дрожали. Слова отца Тревельяна потребовали долгих раздумий. Наконец она неторопливо произнесла:

– Хорошо, пусть Тревельян отсылает дитя. Я уже не могу видеть, как она…

Голос старухи оборвался, словно слова ранили ее язык.

– Равенна будет находиться под самым лучшим присмотром. Тревельян может заплатить за это и готов пойти на расходы. Гранья, по-моему, он просто боится ее. Наверно, так будет лучше всего.

Равенна вошла в комнату со стареньким оловянным блюдом в руках, на котором уместилась щербатая чашка и чайник из белого фарфора. Поставив блюдо на столик возле священника, она стала наливать чай.

– Дитя, отец Нолан хочет поговорить с тобой. Присядь.

Равенна потупилась. Сердце ее колотилось от тревоги и страха. Она знала, что ее ждет. Тревельян прислал священника прежде, чем отдаст ее магистрату.

– Равенна, дитя мое, ты очень похорошела. Теперь ты у нас юная леди, правда? – начал мягким голосом отец Нолан.

Равенна не могла оторвать глаз от пола. Ей хотелось заплакать, убежать, закричать, но она не могла этого сделать. Она сама виновата. Зачем ей понадобилось принимать вызов Малахии, зачем… зная, чем придется платить, если ее поймают. А лорд Тревельян поймал ее.

– Я ничего не украла из замка. Клянусь, я не крала. Мне просто нужно было раздобыть несколько волосков господина, чтобы доказать, что он не колдун, – прошептала она едва слышно – так, что священнику пришлось даже наклониться, чтобы расслышать ее.

– Все это я уже слышал.

Равенна кивнула, глаза ее налились слезами. Ее заберут отсюда, и некому будет заботиться о Гранье. Наверно, бабушка умрет из-за ее глупости. Ей захотелось тоже умереть.

– Девочка, Гранья решила, что тебе пора идти в школу. Что ты думаешь об этом?

Подняв головку, Равенна удивленно поглядела на Гранью.

– Таким будет мое наказание?

– Считай это не наказанием, деточка, а скорей… – Отец Нолан обратился к Гранье за помощью, но и глаза старухи были уже полны слез. – Считай это привилегией. Из юных девиц графства Лир немногие могут позволить себе поехать учиться в школу, где учат молодых леди.

Равенна глядела на священника, не обретая утешения в его словах. Все школы, о которых она слыхала, были почти незамаскированными работными домами. Там ее ждут одни только несчастья, однако выбора нет, надо ехать. Она попалась, и нужно платить.

– Ты познакомишься с другими, такими же как ты молодыми леди и подружишься с куда лучшим кругом людей, чем эти оборванцы, с которыми ты носишься.

– Но кто будет заботиться о Гранье, если я уеду? – спросила она с отчаянием в голосе. На всем свете лишь Гранья любила девочку, и только к ней она относилась с самозабвенной любовью. Вся жизнь Равенны прошла возле Граньи. Обе они были отверженными в чужом краю… в краю, который Равенна любила всем сердцем, ибо, кроме Ирландии, она не знала другого дома. Они не имеют права отрывать ее от дома. Не имеют.

– Фиона будет каждый день проведывать Гранью.

– Но кто заплатит за ее помощь?

Священник явно смутился. И поглядел на Гранью.

– Дитя, ты не должна забивать этим свою головку. Средства, которыми располагает твоя бабушка, позволяют ей позаботиться о себе. Раз у нее есть деньги, чтобы отправить тебя в школу, значит, их хватит и на то, чтобы заплатить Фионе.

– Но кто же даст их, если не мой отец? – Равенна смахнула слезы, скатившиеся с ресниц. Взгляд ее переходил от священника к Гранье и обратно. Но оба они молчали. – Лорд Тревельян отсылает меня, чтобы наказать, так?

– Пожалуйста, не надо так думать, – отец Нолан посмотрел на Гранью. – Отправить тебя в школу решила бабушка, она и заплатит за это из собственных средств… полученных, вне сомнения, от благородной души, некогда воспользовавшейся ее снадобьями.

Объяснение как будто бы удовлетворило Равенну. Но она догадалась, что это дело рук Тревельяна, она знала это. Лорд Тревельян карает ее, и уклониться от наказания невозможно, ибо она виновата.

Она молча слушала, как священник рассуждает о ее будущем, но перед глазами ее, остекленевшими и отрешенными, стоял человек, который разлучал ее с домом и дорогой бабушкой. Неважно, заслуживает ли она такого наказания, или нет, – ведь властелин Тревельян отбирает у нее все… все, что дорого ей. Помилуй, Боже, как она ненавидит его.

* * *

– Равенна.

Она услыхала собственное имя, когда наемный экипаж поворачивал с аллеи, ведущей от коттеджа Граньи. Прошло три дня, и все планы отца Нолана в отношении ее отъезда оказались исполненными. На ней было самое ненавистное платье из темно-синей шерсти с темной полосой вокруг воротника и баски. Не позволявший согнуться корсет делал совершенно плоской юную грудь, а шнуровка была затянута так, что Равенна едва могла дышать. Волосы, обычно густой черной гривой спускавшиеся по спине, были заплетены в тугие косы и заколками прикреплены к голове. Но что хуже всего – ее ноги – розовые после долгого мытья – были заточены в пару черных кожаных ботинок, таких новых и жестких, что каждый шаг давался ей с мукой.

С наемным экипажем прибыла и женщина в черном платье, которая будет ее спутницей в путешествии до Лондона, – до Веймут-хэмпстедской школы для юных леди. Равенна без слез простилась с Граньей, заставив себя быть отважной и смириться с наказанием, но все равно ей потребовалось совершить усилие над собой, когда Гранья прижала свою внучку к груди и поглядела на нее сверху вниз… Боль делала ее дорогое морщинистое лицо еще более старым.

Экипаж отъехал, и пришли слезы, уже незаметные для Граньи… Равенна не могла скрыть их от одетой в черное незнакомки.

– Равенна! – вновь позвал голос.

Не обращая внимания на неодобрительное выражение на лице компаньонки, Равенна высунула голову в окно кареты.

– Малахия! – она протянула руку.

Мальчишка бежал рядом с каретой, такой же перепачканный и оборванный, как обычно; фигурка его наполовину утопала в принесенном с моря утреннем тумане.

– Равенна! Куда они тебя повезли? – выкрикнул он, выражая всей своей рыжей физиономией трепет перед ее новым обличьем и страх никогда более не увидеть приятельницу.

– Я уезжаю в Англию, Малахия! Я так и не раздобыла прядь волос лорда! Молись, чтобы мне удалось вернуться поскорее! – крикнула она против сушившего слезы ветра.

– Это все сделал с тобой Тревельян? – крикнул он.

Равенна не ответила. Она в последний раз глянула на него, прежде чем компаньонка опустила занавеску.

Черный наемный экипаж погрузился в туман, и Малахия не мог больше видеть его. Парнишка остановился, поглядел на задернутую туманом дорогу, и детские губы произнеси проклятие Тревельяну.

Часть III Гейс

…фиалки…

Благоухание одной минуты

И только[27].

Вильям Шекспир. (1564–1616) Гамлет. Акт 1. Сцена 3

Глава 7

Ирландия, 1848 год

Питер Магайр, сорок лет бывший мэром Лира, скончался на закате дня через восемь недель после Великого поста. Молодым его нельзя было назвать, но и за старика в семьдесят пять лет в Лире не считали. Многие из горожан доживали почти до девяноста лет, что можно было бы назвать достижением для бедного ирландского графства, однако Лир был славен своим изобилием и удачей. Некоторые утверждали, что за графством приглядывают фейри, иногда в это было нетрудно поверить.

Питера Магайра похоронили на приходском кладбище. Отец Нолан совершил мессу, и все – мужчины, женщины и дети – оставили поля, чтобы присутствовать на ней. Собрались почти все жители Лира.

Однако Тревельяна не было среди них, и не потому, что он не пожелал выказать свое уважение покойному мэру; просто Ниалл был в Лондоне, и известие о кончине Питера Магайра пришло не так скоро, чтобы позволить ему вернуться в Ирландию к похоронам.

Гранья также отсутствовала, старость и дряхлость не позволяли ей теперь оставлять дом. На похоронах ее заменила другая особа.

Молодая женщина приехала на кладбище тем же путем, которым много лет назад оставила Лир. Она прибыла в наемной двуколке на рессорах, она сторонилась всех и держалась позади. Необычайная, дивные глаза ее цветом напоминали фиалку в сумерках, когда синие тени уже ложатся на лепестки. Но если глаза воистину зеркало души, то женщина эта держала их полуприкрытыми, словно не доверяя окружавшему ее миру.

– Рад снова видеть тебя, дитя, хотя ребенком ты более не являешься, – приветствовал ее отец Нолан, когда тело Питера Магайра предали земле и завершилась заупокойная месса. Прикоснувшись к руке девушки, священник с теплотой пожал ее.

– А я рада возвращению сюда, отец, – отвечала Равенна.

– Какой красавицей ты стала. Гранья, наверное, забыла себя от радости с тех пор, как ты вернулась.

Равенна поглядела на старика священника – того, кто отослал ее прочь столько лет назад. Сколько же бессчетных ночей в Веймут-хэмпстедской школе она засыпала, только как следует выплакавшись – в страхе за здоровье Гранья, в ненависти к начальнице пансиона, которая прямо со дня прибытия Равенны взяла за правило грубо обращаться с «ирландской девчонкой Бог весть из какой семьи», когда та проявляла хотя бы капельку «врожденного языческого нахальства». Много ночей разглядывала она свое одеяло, освещенное с улицы светом газовых фонарей, и думала о том, что и Малахии, наверно, приходилось лежать вот так, без сна, в ненависти к тому человеку, который убил его отца… Так и она ненавидела Тревельяна.

Наказание за вторжение в замок было справедливым, и получила она его сполна. Другие девочки в школе не любили ее. Равенна подверглась остракизму с первого дня; даже детям было ясно, что ее исторгли из привычной среды. Она не имела привычки к красивым вещам, слугам и скоро сделалась предметом для злых шуток, которые здесь кое-кого развлекали.

За ужином в день прибытия она сама отнесла тарелку и чашку на кухню, не дождавшись, как положено, чтобы это сделали слуги. Прочие девчонки хихикали, прикрываясь красивыми мягкими ладошками, и с того дня стали задирать перед ней нос – с благословения начальницы, видевшей в Равенне существо более низкого порядка по сравнению с прочими своими ученицами. Ей приходилось изучать английские традиции самым болезненным способом – со стороны, когда ее то и дело тыкали носом в ирландское происхождение. Но выбора не было, оставалось принимать все как есть, ибо традиция определяла ее поведение во всякий час бодрствования – начиная от прически (леди никогда не ходят с распущенными волосами) и кончая едой (нездоровая мучнистая бледность англичанок наилучшим образом достигалась путем употребления холодной баранины и овсянки; хрустящая же морковка, круглые сахарные бобы и алые ирландские помидоры с огорода Граньи были под полным запретом для жительницы Лондона). Предполагалось, что она научится жить, как подобает англичанке; однако это было невозможно; нельзя же воспринять чуждый образ жизни, только подсматривая из окна.

Если у нее и был шанс найти свое место в школе, сверстницы постарались, чтобы этого не случилось. В Веймут-Хэмпстеде юные леди осмеяли и одежду, которую прислала с нею Фиона, новую, но лишенную малейших претензий на соответствие моде, и ее ирландский акцент, обзывая Равенну самыми разнообразными словечками, которые она до сих пор слышала в хоровом исполнении – по ночам в кошмарных снах. Она ничего не могла знать об одной из особых традиций Веймут-хэмпстедской школы, в соответствии с которой прибывшая туда девица должна была располагать комплектом серебряных столовых принадлежностей, украшенных ее инициалами. В первый же вечер, сев ужинать вместе с остальными юными леди, она с ужасом поняла, что есть ей нечем, и что так и останется, пока семейство ее не пришлет ее столовый прибор. Трапезу за трапезой сидела она за столом вместе с другими девицами и начальницей, ограничиваясь только чаем и хлебом; наконец, служанка сжалилась над ней и выдала с кухни мятую оловянную ложку. Шесть месяцев Равенне пришлось ограничиваться ею одною. Она не стала писать о случившемся Гранье, потому что и так прекрасно знала: у них нет денег на подобную роскошь. Сомнительно было уже то, что Гранья могла позволить себе обучать ее в Веймут-хэмпстедской школе; Равенна не сомневалась в том, что Гранью вынудили отослать внучку, чтобы Тревельян забыл о ее прегрешениях. Поэтому Равенна заставила себя есть гнутой оловянной ложкой, не обращая внимания на тех, кто смотрел в ее сторону. За столом она высоко держала голову, но оставалась вечером одна в своей крохотной комнатушке, успела выплакать слез на хорошую ирландскую речку. Через шесть месяцев присланный неизвестным благодетелем серебряный прибор таинственным образом появился у ее тарелки за обеденным столом. На отдельных предметах была выгравирована одна только буква, ее инициал «Р» – и ничего более. Сперва Равенна решила, что в школе нашлась добрая душа, посочувствовавшая ее положению. Она надеялась, что за столом у нее есть подруга, сделавшая этот подарок, однако таковая никак не желала обнаруживаться. Даритель оставался анонимным – наверно, и к лучшему, – ибо в конце концов серебряный прибор сделался новым источником мучений. Девицы быстро заметили отсутствие остальных инициалов на серебре. Равенне бесконечно докучали тем, что у нее нет отца, и что, вне сомнения, породил ее англичанин, которому теперь нет никакого дела до собственной дочери. Все проведенные в школе годы для Равенны слились в бесконечный поток оскорблений и обид. Но теперь она освободилась. Цена заплачена, и назад она не вернется.

– Как жаль, Равенна, что, возвратившись в Лир, ты сразу попала на похороны. – Слова священника отвлекли ее от мрачных раздумий. – Но служба сегодня получилась отменной. Если бы Питер Магайр слышал ее, то очень обрадовался бы.

Равенна с этим согласилась. Изучая священника, она заметила, что годы обошлись с ним милостиво. Умытое холодными ветрами Ирландского моря, морщинистое лицо оставалось приятно розовым, голубые глаза искрились острым умом, невзирая на то, что отец Нолан уже перевалил на девятый десяток. Симпатичный старик, каким и полагается быть священнику. Она слыхала, что и граф Тревельян до сих пор отлично выглядит, хотя близкое сорокалетие и беспутная жизнь скорее должны были сделать из него красноносого толстяка.

– Не зайдете ли выпить чаю, отец? – спросила Равенна, безжалостно отбрасывая прочь все прошлое, все былые несчастья, изгоняя воспоминания, которые до сих пор ранили ее девичье сердце.

– Чаю? Конечно, это весьма любезно, дитя мое! – воскликнул отец Нолан, радуясь и удивляясь предложению. – Семейство Магайра еще нуждается в утешении. Могу ли я заглянуть через час?

– Мы с Граньей будем польщены, отец, – Равенна одарила старика теплой улыбкой.

Подобрав свои темно-синие юбки, она ступила на мокрую тропку. Она наконец-то вернулась в Лир.

* * *

– И что же ты собираешься теперь делать, Равенна? – спросила Гранья, когда девушка расставляла чайный прибор. – Ты уже успела подумать об этом, возвращаясь из школы?

Бабка Равенны уже почти ослепла, да и передвигалась она с трудом, хотя ум Граньи – как и у отца Нолана – оставался как и прежде светлым.

– Первым делом мне нужно повидать Малахию. Его не было на похоронах, – Равенна осмотрела щербатую чашку и поставила ее на поднос.

– Тебе не следует думать о нем, детка.

Поглядев на Гранью, Равенна единственный раз обрадовалась ее слепоте. Малахия явно был болезненной темой. Не стоит расстраивать бабушку попусту.

– Ты знаешь, – нерешительно проговорила девушка, – он писал мне все эти годы. Конечно, с помощью отца Нолана, ведь сам он не умеет ни читать, ни писать, но письма были от Малахии.

Равенна улыбнулась. Письма эти поддерживали девочку, когда отчаяние и одиночество одолевали ее. Все эти драгоценные послания она хранила, перевязав голубой атласной ленточкой, и часто перечитывала их. Завуалированные намеки Малахии на собственные бесчинства до сих пор смешили ее, и она по сей день гадала, каким образом он умудрился обмануть цензорское перо священника.

– Будь с ним настороже, Равенна. Он более не мальчишка. – Гранья притихла.

Равенна, нахмурившись, раскладывала песочное печенье на блюдо.

– Итак, что ты будешь делать завтра, дитя, и на следующий день, и еще на следующий день? – Вот какой вопрос я тебе задавала.

– Возможно, дам объявление, – отвечала Равенна, подхватывая с огня закипевший чайник. – Да, именно так я и поступлю когда-нибудь. Дам объявление о том, что хочу занять место гувернантки или продавщицы. Что, если я займусь продажей ботинок?

Равенна подняла бровь. Возвратившись из Англии, она первым же делом сняла ботинки, и расхаживала по дому только босиком, как самая обычная девица, чего в Веймут-Хэмпстеде ей, конечно, не позволяли.

– Если ты будешь продавать ботинки, тогда я пойду плясать на кейли[28]. – С хриплым старушечьим смехом Гранья потерла поврежденные временем колени.

Рассмеявшаяся Равенна пролила воду мимо заварного чайника на поднос.

– Но, деточка, разве ты никогда не думала серьезно о своем будущем? – старческий голос дребезжал, выражая самую настоящую озабоченность.

Неуверенность и тревога проступили в глазах Равенны. Как и Гранья, она прекрасно знала, что нужно что-то делать в жизни, но ей даже в голову не приходило снова оставить Гранью, потому что старая бабушка явно не дожила бы до ее нового возвращения. К тому же она действительно намеревалась кое-что предпринять, причем очень серьезное, хотя мало рассчитывала на успех. В жестоком одиночестве школы она привыкла жить в придуманном им мире. Фантазия населяла его прекрасными принцессами, рыцарями, драконами и чародеями. Записывать свои приключения там она начала лет в шестнадцать, и теперь не хотела оставлять это дело. Равенна мечтала опубликовать книгу, но хорошо понимала, что дублинские издатели согласились бы иметь с ней дело только в том случае если бы она была мужчиной. Гордость не позволяла ей ставить под своей работой чужое имя. К тому же ее раздражала сама мысль о том, что к повествованию, рассказанному мужчиной, могут отнестись лучше лишь потому, что автор принадлежит к сильному полу. Она полагала, что литературное произведение следует судить по качеству, а не по половой принадлежности сочинителя.

– Ты не ответила мне, детка.

Равенна поглядела на Гранью. Боясь говорить вслух о том, что могло остаться просто мечтой, она пробормотала:

– Я же сказала тебе. Скорей всего я отправлюсь в Дублин и дам объявление.

– И когда ты намереваешься это сделать? – сидевшая в кресле с прямой спинкой Гранья опиралась на свою терновую палку, – старым костям ее было неудобно на потертой обивке сиденья.

Равенна ощутила острую боль. Как это горько – понимать, что любимый тобой человек приближается к пределу своих дней. Гранья прожила долгую жизнь, и лишь небольшая часть ее была известна Равенне.

– Я не планировала отправляться так скоро. Или ты выгоняешь меня? – поддразнила она старуху.

– Нет, детка, просто… – Гранья умолкла.

– Что просто? У нас трудности с деньгами? Если так, то я немедленно найду работу. Но тогда обещай мне, что поедешь в Дублин вместе со мной.

– Дитя мое, я думаю не о работе. Ты стала взрослой женщиной. Пора замуж… заводить собственную семью. Об этом ты думала?

– Да. – Равенна отвернулась в сторону. В своих выдуманных повестях о рыцарях и принцессах она часто думала о браке. Но там эти мысли не относились к ней самой, ибо сама она до сих пор никого не любила, хотя сказочные повествования позволяли мечтать об истинной любви – и ни о чем другом.

– И что же ты думала, детка? – прикрытые бельмами глаза Граньи были обращены к внучке, рука, опиравшаяся на терновую палку, тряслась.

– Пока я еще не собираюсь выходить замуж. Я просто вернулась домой. – Равенна надеялась, что с этой темой покончено. Ей не хотелось вдаваться в подробности. Могло всплыть имя Малахии, и ей не хотелось расстраивать Гранью из-за пустяков. Она и сама прекрасно понимала теперь, что думать о свадьбе с Малахией абсурдно. Теперь она уже практически не знала его. Он действительно стал мужчиной, и с ним придется знакомиться заново. Но когда речь заходила о свадьбе, в голову ей мог прийти лишь Малахия. Она не могла представить себя с кем-нибудь другим – ибо просто не знала никого другого. И все же ничто не требовало, чтобы она уже сейчас думала о браке. Напротив, она не собиралась выходить замуж, пока не полюбит. Ведь она воспитана в Веймут-хэмпстедской школе и достаточно долго протирала дырки на локтях рядом с дочерьми пэров, чтобы понимать, какую малую роль играет любовь в определении того, кто годится в мужья. Тем не менее с ней все будет иначе. Она выйдет только за любимого. Ну, а если ей не суждено встретиться с ним, значит, она сойдет в могилу старой девой.

– Да, ты только что вернулась домой, но мы уже говорим о Дублине. Ты не можешь ехать туда одна, – настаивала Гранья. – Тебе необходимо выйти замуж.

– Но я никуда не тороплюсь, Гранья. До тех пор, пока… пока есть серьезные причины, чтобы оставаться здесь. – Губы Равенны напряглись, она отлила чай из ржавой оловянной посудины. При всем своем великолепном воспитании чай она заваривала на собственный манер: наливала воду и сыпала в нее чай… Пусть они подавятся, проклятые англичанки.

– Ты хочешь сказать, детка, что останешься здесь до тех пор, пока я не умру? Если так, глупо попусту тратить время. – Откашлявшись, Гранья опустила корявую руку на кошку, устроившуюся у нее на коленях. За годы отсутствия Равенны, похоже, новое поколение кошек переселилось в кресла Граньи.

Равенна погладила полосатую Зельду, все еще ходившую у бабушки в любимицах, и подумала, не суждено ли ей самой быть неким подобием Граньи… жить в крохотном домишке, среди кошек, рассказывать сказки местным детишкам. И удостоиться звания ведьмы. Гранья вдруг ткнула в ее сторону изогнутым пальцем.

– Равенна, я еще поживу. До тех пор, пока ты не выйдешь замуж и о тебе будет кому позаботиться. В этом не сомневайся. Мать твою я подвела, но дочь ее может быть спокойна.

– Ты не подвела мать, – негромко ответила Равенна. – Она любила отца, я знаю это.

Гранья притихла.

– Мне тоже кажется, что она любила его, моя девочка. Только мне не было дано истинного видения об этом.

– Довольно об этом. Я вернулась домой. Пока у нас есть дом и немного денег. Ничто не требует, чтобы я немедленно отправилась в Дублин. Наказание, наложенное Тревельяном, закончилось. Я стерпела позор. Начнем сначала.

– Не надо думать, что он наказывал тебя. Это не так. Равенна промолчала.

– Я послала тебя в школу по собственному желанию. Равенна вновь воздержалась от ответа.

* * *

– Мне не хочется, чтобы ты встречалась с этим Малахией. Это была одна из причин, по которой отец Нолан убедил меня отослать тебя прочь.

– Малахия не был замешан в том, что я сделала, – ответила Равенна. – Я не видела его пять лет. И ты не можешь приказать мне задрать нос, если я встречу его на улице. У меня не было другого друга, кроме него.

– Он – мятежник. Говорят, что он водится с Белыми парнями. Тебе придется заводить новых друзей, Равенна.

Девушка покачала головой.

– Белых парней больше не существует, Гранья. И я не могу завести других друзей. Никто из порядочных людей в Лире не согласится иметь со мной дело. Не стоит даже стараться.

– О ни уже простили Бриллиану. Ты в этом убедишься.

– Нет. Я не верю в это. Потом, люди считают тебя ведьмой, и ты ничего не сделала, чтобы опровергнуть их мнение. Я слыхала, что ты по-прежнему смешиваешь разные зелья и снадобья и продаешь их. И самое изысканное английское воспитание не сделает меня в их глазах другой; для них я останусь незаконнорожденной внучкой ведьмы, существом слишком низким, чтобы считать меня равной, а теперь еще и образованную – и оттого слишком хорошо понимающую все это.

– Однажды ты найдешь свое место. Я видела это.

– Как? – спросила Равенна с надеждой. Сама она таких возможностей не находила, если не уехать отсюда в Дублин.

– Подожди, детка. Подожди немного. А вот и отец Нолан стучит в нашу дверь. Поспеши лучше отворить ему, чтоб не подумал плохо о нашем гостеприимстве.

Глава 8

Принцессе пришлось проявить чрезвычайную осторожность при выборах рыцаря. Вокруг были рыцари высокие, рыцари доблестные и рыцари красивые; но самые рослые, доблестные и пригожие из них не всегда были достойны принцессы, уже утомленной мирскими и плотскими вещами. Лучше благородный дух в теле гнома, чем белый лебедь, пустой сердцем и полный предрассудков. Царственной принцессе Ские следовало внимательно выбирать мужа.

* * *

Оторвавшись от своих бумаг, Равенна вдохнула сочный воздух диких просторов Лира. Она провела дома меньше недели, но уже ощущала, что покоряется прежним привычкам. Босые ноги ее были в пыли. Развесив сушиться прокипяченные простыни, она без всяких церемоний упала в благоуханную траву и взялась за перо. Налетевший с моря ветерок теребил черные кудри, бросал волосы в лицо Равенны, перечитывавшей написанное. Возле носа осталось пятнышко сажи; разводя для стирки огонь, она прикоснулась к щеке. Английское воспитание было забыто.

Равенна была счастлива. Настолько счастлива, что блаженство это мог бы увеличить лишь сказочный принц эльфов Эйдан, явившийся за ней в блестящей броне, чтобы забрать в свой замок. Веймут-хэмпстедская школа осталась в прошлом, Гранье стало лучше, когда туман выполз из глена. Зачем нужны мне друзья, думала Равенна, простирая руки к четырем изумрудным полям Лира, чтобы обнять их. Вот стоячий камень, старый знакомый, и ноги наконец освободились от жестких и ужасных ботинок. Равенна всегда мечтала о том, чтобы у нее были друзья. Наверно, со временем так и случится, но сейчас она просто вернулась домой. Компанию ей составляли Эйдан и Ския, и Равенна убеждала себя, что ничего другого ей и не нужно.

– Почему бы тебе не прогуляться по глену. А я посижу здесь на солнышке и послушаю, как ветер хлопает простынями, – сказала Гранья, довольно покряхтывавшая над корзинкой с новыми котятами, которых сосед подобрал в придорожной канаве. Трое зверьков уже вцепились в передник Граньи, четвертый, черный, которого назвали Малкольмом, устроился на плече старухи, мурлыкая так громко, что даже ветер не мог заглушить его голос.

– А олени по-прежнему выскакивают на поляну, где растут фиалки? – спросила Равенна. Усвоенные в английской школе манеры еле сдерживали порыв, побуждавший пуститься бегом по всем любимым уголкам.

– Да, детка. Сходи к ним, ты давно не была здесь.

– Прекрасный день для прогулки, – Равенна умолкла, попытавшись представить себе, что бы сказала директриса Лейтон о прогулке по лесу без провожатых. Безрассудство. Все-таки она более не дитя, а молодая женщина, однако стремление уйти превращалось в почти физическую боль. – Пожалуй, пройдусь.

Она перевязала волосы блестящей алой атласной лентой – лучшей из всех, которые у нее были, потом собрала свои бумаги и вытерла испачканные в чернилах пальцы о фартук. Равенна вернулась в Ирландию, в свой прекрасный Лир, в свой городок, о котором мечтала, куда рвалась, как казалось, целую вечность. Утренняя прогулка по росистой траве вовсе не была здесь шокирующей, сумасбродной выходкой, какой ее наверняка сочли бы там, в Англии. Взглянув на Гранью, Равенна осторожно спросила:

– Вижу, горожане по-прежнему приносят тебе ненужную живность. Ты не боишься, что в конце концов на кошек будет уходить слишком много?

Котенок прижался к плечу Граньи, старуха рассмеялась.

– Детка, это меня не тревожит.

– А почему? – Равенна более не могла подавить в себе желание выяснить, откуда Гранья берет деньги. Памятуя, что отец умер прежде, чем ее отправили в Англию, Равенна намеревалась выяснить все обстоятельства.

Гранья сразу же поскучнела.

– Я же говорила тебе, детка, что деньги эти от человека, который хорошо платит за зелье.

Проклятье, она более не дитя и не может теперь верить во все, что слышит.

– Когда я была в школе, какой-то незнакомец прислал мне серебряный столовый прибор с буквой «Р» на нем. Я не писала тебе об этом, потому что не хотела, чтобы ты тратила деньги на подобную роскошь. Но кто послал его, ты, Гранья? Неужели у тебя столько денег, что ты можешь позволить себе серебряную утварь?

– Я слыхала, что девчонки дразнили тебя. И горевала оттого, что не могла защитить тебя. Однако я не посылала тебе серебра, Равенна. Тот подарок был не от меня.

Глубоко вздохнув, Равенна попыталась понять, чувствует ли она облегчение или разочарование. Она не сомневалась в том, что серебро прислала Гранья, которой пришлось ради этого продать все содержимое собственного буфета. Равенна настолько была уверена в этом, что перед отъездом из Лондона продала прибор, чтобы иметь возможность вернуть деньги. Однако Гранья не лгала и безусловно не интересовалась деньгами. Бабушка не присылала серебра, а посему у Равенны возникли новые вопросы. Во всем мире она не знала человека, который способен прислать ей столь дорогой подарок. Так кто же этот таинственный благодетель? Или, быть может, это отец оставил ей наследство, о котором Гранья помалкивает?

– Деньги не должны тревожить тебя, Равенна, и не будем больше о них говорить.

Девушка поглядела на Гранью, вновь занявшуюся котятами. Старая женщина явно скрывала, откуда берет деньги.

– Я вернусь прежде, чем солнце поднимется над головой, – пообещала Равенна, размышляя о том, как узнать что-либо об отце, если Гранья не скажет ей. Решив выудить из бабушки какие-нибудь подробности в самое ближайшее время, Равенна поглядела на слепую в последний раз и подобрала юбки, чтобы уйти.

– Торопись, охота уже началась, Равенна.

Напутствованная этими странными словами, девушка спустилась в глен.

* * *

– Лиса! Собаки воют как волки! Послушайте-ка, Тревельян. – Молодой лорд припал к серебряной фляжке, спрятал ее в карман и присоединился к охоте.

Тревельян с обычной надменностью восседал на вороном жеребце. Отряд состоял из семерых охотников: двух лордов из Лондона вместе с их собственными сквайрами, герцога-итальянца и французского маркиза. Все были чертовски веселы, кроме самого Тревельяна, казавшегося раздосадованным.

– Поезжайте следом за ним, Рамсей! Клянусь, хотелось бы посмотреть, – негромко буркнул Тревельян, бросив на молодого человека пренебрежительный взгляд. Молодой милорд уже был пьянее пива.

– Ей-богу, еду! – подобрав узду, послал коня в галоп, пошатываясь в седле.

– Утверждаю, что через две минуты он приложится задницей к земле. – Лорд Чешэм наблюдал, как спутник его подпрыгнул над седлом, но, к счастью, снова упал в него.

– Кузен, вы человек более щедрый, чем я, – заметил Тревельян, прежде чем последовать за лордом на голоса собак.

* * *

Олень, пронесшийся через лес, едва не перепрыгнул через Равенну, стремясь поскорее убраться подальше. Солнце золотило пятнистую молодую шубку, и Равенна почувствовала жалость к животному, наверняка испуганному охотниками.

Собрав целую охапку сладостно благоуханных фиалок, чтобы отнести их Гранье, она поднесла цветы к лицу и забылась в их сказочном аромате. И в этот самый миг она услыхала собак.

Голоса их доносились издалека. Поэтому сначала Равенна не обратила на лай большого внимания – было известно, что Тревельян нередко выезжает со своими собаками. Но когда звуки стали приближаться, она вдруг представила себя молодой оленухой, белым хвостом мелькнувшей на другой стороне глена. Равенна подумала, что неразумно выходить в лес, когда там охотился властелин Тревельяна. Дичью могло сделаться все что угодно… Даже юная женщина.

Равенна опустила букет в карман фартука. Лай становился громче, и холод пробежал по ее спине. Псы гнали лиса, но как знать, не пересек ли зверь ее тропу. Если это так, ей грозила серьезная опасность.

Сперва шагом, потом уже бегом она пересекла лужайку. Шиповник цеплялся за юбку, мешая бежать быстрее. Лай все приближался.

– Проклятые, – бросила она в адрес праздных богатеев. – Я не позволю вам гонять меня словно лису.

* * *

– Тревельян! Наверно, их здесь целая семейка! Не помню псов в таком исступлении! – выкрикнул лорд Чешэм, послав свою лошадь в легкий галоп через подлесок.

Тревельян как старший скакал впереди. Алый сюртук помогал остальным следовать за ним, пытавшимся догнать собак, и вдруг он резко остановил своего коня.

Склонившись, он снял со сломанной ветки куста длинную атласную ленту для волос. Усмехнувшись, он крикнул своим спутникам:

– Все вы дураки! Это никакая не лиса. Проклятые псы потеряли след, они гонятся за девицей.

От удивления лорд Чешэм едва не поднял коня на дыбы.

– Почему вы так решили, Тревельян?

Стиснув алую ленту, Ниалл ударил плетью коня.

– Посмотрите на тропу, Чешэм. И помолитесь, чтобы мы не опоздали.

Лорд Чешэм опустил взгляд. На тропе были рассыпаны свежесорванные раздавленные фиалки.

* * *

Равенна бежала, пока сердце не заколотилось в груди, а легкие не потребовали отдыха. В боку ее, между ребер, казалось, застрял гвоздь. Она бежала и бежала вперед, пока шиповник в кровь не разодрал ее ноги, но тем не менее никак не могла оторваться от преследовавшей ее своры. Лай сделался истеричным. Если она пересекла лисий след, кровожадные псы разорвут ее в клочья, прежде чем хозяин успеет остановить их. Ну, а если это не так, если собаки почему-то преследуют именно ее, быстрые ноги не помогут. Она обречена.

«Я вам не лиса, проклятые шавки!» – думала она, понимая теперь, как чувствует себя лиса, в ужасе спасающаяся от своры собак, одержимых желанием растерзать ее: юбки ее цеплялись за шипы, нога, попав в ямку, подвернулась. Распрямившись, она побежала снова – но собаки были быстрее ее.

Ветви хлестали Равенну по лицу, впивались в одежду. Глазами она искала какой-нибудь ориентир, но знакомый ей с детства лес успел измениться. Она даже не знала, в какой стороне искать ближайший коттедж.

Лай становился громче и яростней. Первая гончая, сука, цапнула Равенну за ногу. Девушка с визгом попыталась влезть на дуб, однако умение лазать по деревьям давно уступило место куда менее полезным наукам, таким как вышивание и умение подавать чай. Равенна подпрыгнула, хорошенько уцепилась за нижнюю ветвь, но тяжелые юбки мешали ей упереться ногами в дерево. Гончие стаей выскочили на поляну. Не выпуская из рук ветви, Равенна брыкнула ногой, чтобы отогнать собак. Еще секунда – ей нужна была только единственная драгоценная секунда, – и она окажется на дереве.

Задыхаясь, она забросила вверх ноги, стремясь зацепиться за толстую дубовую ветвь. Псы прыгали, хватали зубами ее юбки. Две собаки, вцепившись в платье, повисли на нем, потянув Равенну вниз. Их примеру последовали другие. Все, не спастись. Руки ее разжались, выпустив ветвь. Равенна с криком упала посреди своры.

– Назад! Все назад! – услыхала она жесткий мужской голос, донесшийся откуда-то сверху.

Но было поздно. Прикрыв лицо ладонями, она принялась ждать, когда первая слюнявая пасть вцепится в нее.

Собаки окружили Равенну, они толкали ее, ударяли хвостами, обнюхивали, но не кусали. Короткий приказ хозяина успел превратить взбесившуюся свору в ручных собак.

Ошеломленная Равенна попыталась перевести дух. Откуда-то появилась рука, учтиво помогая ей подняться на ноги. Вокруг собрались шесть всадников, однако затуманенные слезами и страхом глаза не видели их. Наконец, отбросив с лица густую черную прядь, она поглядела на стоявшего перед ней мужчину. Равенна словно ощутила удар молнии: конечно же, перед ней сам Тревельян, лишь он один во всем графстве держал охотничьих псов. Граф постарел, – она помнила его другим, – оставаясь тем не менее ловким и во всем соответствующим облику властелина… Он тоже узнал ее. Оба не изменились с того дня, когда она забралась в его спальню: дитя превратилось в женщину, а светлые некогда волосы Тревельяна припудрила седина.

– Равенна.

Хриплый шепот застал девушку врасплох. В шелесте звуков, сложившихся в ее имя, угадывалось непонятное чувство, и какое-то мгновение, несколько секунд, она могла только глядеть на Ниалла, как мошка, запутавшаяся в тенетах этого паучьего взгляда.

– Что ты делаешь одна в лесу? – спросил он.

– Я… я… – В душе Равенны внезапно закипел гнев. Свой долг Тревельяну она уже выплатила. Теперь она уже ничего не должна ему. Пусть он и правитель графства, пусть остальные смотрят на него со страхом. Пусть не ждет этого от нее, – настолько велико было ее презрение. – Эти звери могли убить меня, – указала она на несколько дюжин собак, крутившихся возле нее.

– Какая ненависть в этих глазах! – мрачная улыбка внезапно изогнула губы Тревельяна.

Равенна потупилась. Она не хотела обнаружить перед Тревельяном ненависть к нему. Узнав об этом чувстве, граф получал слишком большую власть над ней, а этого она не хотела.

Девушка поглядела на Тревельяна сквозь упавшие на лицо волосы. При всей своей ненависти к этому человеку она больше не боится его. Перед ней не ужасный вурдалак, напомнила она себе, а существо из плоти и крови, человек, наделенный всеми слабостями и ранимостью, присущей нашему роду. Озадаченная, она вновь поглядела на него с новым страхом, с которым еще не была знакома… и страх этот становился все сильнее с каждым взглядом на графа. Тревельян запомнился ей стариком. Теперь же, оставаясь на двадцать лет старше, он почему-то не казался девушке старым. Она преобразилась, став из девчонки женщиной, способной желать и поступать, руководствуясь собственной волей, но изменившимся казался граф. Она не могла отделаться от странной мысли: оказывается, Тревельян – красавец… Ее чрезвычайно смущало и то, что тогда, девчонкой, она непонятно почему не заметила пронзительный взгляд этих бледно-голубых глаз и того, как хороши эти жесткие губы. Он всего только мужчина. Но взгляд его отчего-то вселял в нее теперь большую тревогу, чем в тот день, когда она была поймана в его спальне.

Его холодные глаза обратились к ее одежде. Занявшись стиркой, Равенна одела грубую полотняную блузу и синюю шерстяную юбку с передником. Дешевая блузка была теперь разодрана с одной стороны, открывая часть плеча. Фартук давно исчез, а подол юбки был изодран собачьими зубами, шипами и ветками, цеплявшимися во время ее бегства, и перепачкан грязью.

Взгляд графа опустился к босым ногам Равенны. Она показалась себе застигнутой врасплох уличной девчонкой. Вне сомнения, с его точки зрения она и осталась ею. Веймут-хэмпстедская школа для благородных девиц не справилась с ее воспитанием, и Равенна не знала, радоваться этому или печалиться.

– Итак, почему ты разгуливаешь по моей земле? – спросил он уже без всякой мягкости в голосе.

Равенна бросила на графа полный яда взгляд, подобный тем, от которых испорченные и вредные девчонки-школьницы разбегались от нее во все стороны, а после дразнили ведьмой.

– Сюда меня загнали ваши псы. Я не заходила на принадлежащие вам земли.

– Большая часть графства принадлежит Тревельянам. И раз ты оказалась в этом лесу, значит, ходишь по моей земле.

Ей мучительно хотелось сказать, как это нечестно, когда он, принадлежащий к Верхам, захватывает столько земли, ведь кельты первыми прибыли в Ирландию. Однако Равенна предпочла закрыть рот и принялась разглядывать свою порванную юбку.

– Тревельян, – окликнул графа молодой человек, сидевший на жеребце. Подняв от земли глаза, Равенна отметила, что мужчины пересмеиваются. Поймав на себе достаточно откровенные взгляды, она вполне представляла себе те непристойные реплики, которые они отпускали по поводу ее внешнего вида. Ярость заполнила ее сердце.

Но тут молодой человек улыбнулся ей с таким обаянием, что Равенна едва сдержалась, чтобы не ответить ему улыбкой.

– Тревельян, увы, сказывается ваша нерыцарственная натура, – сказал он, направив коня вперед. – Будь это моя земля, то обнаружив у себя загнанную моими собаками расстроенную и прекрасную деву, я пригласил бы ее в свой замок на силлабаб[29], чтобы принести извинения. – Молодой человек снял перед ней охотничье кепи. Он легко мог сойти за более светлую и молодую версию самого Тревельяна, хотя в голосе его не было слышно ирландского акцента. – Истинно достопочтенный Чешэм, лорд Ковентри, к вашим услугам. Мы с лордом Тревельяном четвероюродные кузены во второй степени.

Равенна глядела на молодого человека, оценивая его приятную наружность и обаяние. Ожесточенная проведенными в английской школе годами, она полагала, что английские лорды, находящиеся в родстве с Верхами, должны напоминать с виду дьявола. Так сказал ей Малахия, – хотя это было давным-давно. Он не говорил ей, что заморский милорд может быть похож на Адониса[30].

– Чешэм, она лишилась дара речи, – произнес другой охотник. Глаза его горели пьяным огнем, и он чуть покачивался в седле. – Реджинальд Рамсей, к вашим услугам, прекрасная леди. Тревельян не собирается извиняться за дурное обхождение с вами, это сделаю я – от имени всех добрых англичан.

Склонив перед Равенной голову, он едва не выпал из седла.

Глаза ее расширились. Любезные речи льстили Равенне, они заставили ее смягчиться.

– Bonjour, mon ange noire. Je suis Guy de la Connive, a votre service[31], – произнес третий мужчина, подчеркивая французский акцент. Очень смуглый и чрезвычайно привлекательный, он, как успела заметить Равенна, был крайне влюблен в себя. Несколько раз изменив позу, чтобы продемонстрировать ей свое лицо в наилучших ракурсах, он продолжил на безупречном английском: – Значит, именно таких друиды называют лесными нимфами, Тревельян? Если так, учтите: история кельтов крайне заинтересовала меня.

Четвертый что-то буркнул в знак согласия. Он также был хорош, точнее, прекрасен, истинное воплощение мужественности. Не принимая никаких поз, подобно Гаю, который, представляясь, постарался произнести свое имя как Ги – на французский манер, этот четвертый был, наверное, самым красивым из всех, кого она встречала в своей жизни.

– Рад познакомиться с вами, – сказал он с сильным итальянским акцентом. Привычным движением головы он откинул назад копну каштановых волос. – Я долго-долго ехал в лес. Искал девушку, похожая на вас.

Он помедлил, словно ожидая ответа. Равенна, зачарованная его внешностью, ошеломленная столь скверным, нелепым английским, подавленная тем, что столь великолепное воплощение мужской природы может смотреть на нее с ноткой откровенной тупости во взгляде, намекавшей на неразвитость интеллекта. Этот молодой человек заставил ее вспомнить остроумие миссис Фицхералд, с едкостью синего чулка некогда сказавшей: «Я не люблю красивых мужчин; приходится всегда опасаться, что красавчик окажется дураком».

– Это комплименто девушке, – проговорил итальянец, требуя от нее большей реакции, чем потрясенный взгляд. Он обнаруживал досаду, и Равенна с облегчением улыбнулась. Если этот красавчик способен ощутить себя задетым, значит, он хотя бы не такой, как ей померещилось.

– Граф Фабулозо, – своевременно представил его Гай, оттесняя назад высокого, отлично сложенного итальянца, под которым и рослый конь казался маленьким. Оба они продвигались вперед, как бы соперничая за место перед Равенной.

Эти выходки явно усугубили скверное расположение Тревельяна, который сказал пренебрежительным тоном:

– Чешэм, скажите своим друзьям, что им незачем льстить этой девчонке и расшаркиваться перед ней. Она невредима, если не считать порванной юбки, и сейчас же отправится домой, где ей и положено быть.

Тревельян поглядел на Равенну, рассчитывая, что она немедленно уйдет.

Она распрямилась и поглядела графу прямо в глаза. Если бы Гранья научила ее черному глазу, Тревельян, вне сомнения, превратился бы в камень.

– Моя юбка испорчена, лорд Тревельян. По вине ваших псов. Как я заплатила за собственные ошибки, так и вы должны платить за свои. Вы должны мне за юбку. И я не уйду отсюда, пока не получу свои деньги.

Ниалл расхохотался… Мрачный, противный тон.

– Что? Ты полагаешь, что я беру с собой на охоту золото? Завтра я пришлю Гривса с горстью монет.

– Завтра, – пренебрежительно фыркнула она. – Вам, англичанам, нельзя доверять в денежных вопросах, это знают все.

Тревельян схватил ее за руку с удивительной силой.

– Начнем с того, что я ирландец, – в голосе его слышались зловещие и жесткие нотки. – Такой же ирландец, как ты и твоя родня. Сотни лет на этой земле прожили не только кельты. Во-вторых, я заплачу. Твои драные тряпки стоят меньше, чем час работы моих посудомоек.

– У меня нет вашего состояния, лорд Тревельян, – задохнулась Равенна, – но если вы не возместите ущерб, я объявлю вас человеком, не знающим чести.

Она выдернула свою руку, отступив на шаг. Равенна бросила на своего обидчика уничтожающий взгляд и повернулась, чтобы уйти.

– Подождите! – крикнул лорд Чешэм.

Она оглянулась через плечо.

– Ниалл, скажите этой девице, что мы обязаны компенсировать ей нанесенный нами ущерб, – лукаво заметил Чешэм. – По-моему, обед в замке мог бы загладить обиду, как думаете?

Тревельян уставился на кузена так, как если бы он объявил себя сумасшедшим.

Равенна как вкопанная застыла на месте, глядя то на одного из них, то на другого. Предложение отобедать в замке не стоило ожидавших ее унижений; судя по тому, как ухмылялись охотники, когда – как им казалось – она не смотрела в их сторону, в ней, Равенне, они видели существо едва ли более достойное, чем посудомойка из кухни замка. И все же ей было бы приятно посмотреть на то, как будет извиваться Тревельян, оказавшись в таком положении. Отказаться от предложения Чешэма мог лишь откровенный негодяй. Приняв же его, Ниалл соглашался на самую кошмарную в его глазах ситуацию.

– Ну, что скажете, Ниалл? – попытался ускорить ответ Чешэм.

Тревельян начинал закипать, она видела это. Если бы его молчание не было бы таким оскорбительным для Равенны, она, пожалуй, была бы довольна. Наконец, желая положить конец всей истории, Равенна снова повернулась, чтобы уйти, но услышала за спиной голос Тревельяна, лишенный малейшей теплоты:

– Сегодня вечером вас самым искренним образом будут ждать к обеду в замке.

Равенна повернулась, не умея скрыть потрясение, вне сомнения отразившееся на ее лицо. Тревельян выглядел так, как будто ему пришлось остановить долгожданную казнь, но Чешэм был доволен как кот, обнаруживший перед собой блюдце со сливками.

С мольбой в глазах Чешэм сказал:

– Мы будем польщены, мисс… Как ваше имя, прекрасная дева, если мне позволено будет спросить?

Равенна покраснела до самых кончиков пальцев на ногах, ощущая себя полной дурой, каковой она и была в глазах Тревельяна. Не желая выдумывать какой-нибудь фамилии, она обвела всех мужчин взглядом и спокойно проговорила:

– Мое имя – Равенна.

– Равенна Черноволосая. Прекрасно. – Чешэм спешился, являя соблазн в каждом движении. Взяв ее руку, он сделал широкий жест, поцеловав ее. – А особенно я буду польщен, Равенна, если вы сегодня отобедаете вместе со мной.

– Вы явно переигрываете, – заметил Тревельян с презрением в голосе.

Равенна посмотрела сперва на молодого лорда Чешэма, потом на Тревельяна. Оба были светловолосы, но лицо одного казалось ангельским, другого же – дьявольским. Ярость Тревельяна заставила ее еще раз выказать ему свое пренебрежение. Вне сомнения, он был весьма раздражен тем, что лорд Чешэм вынудил его пригласить Равенну на обед. Уж он-то видит в ней только ирландскую девчонку, незаконнорожденную, из самых низов – как и девицы из Веймут-Хэмпстеда.

Итак, она будет обедать в замке, подумала Равенна. Что ж, она готова принять предложение, хотя бы для того, чтобы доказать собравшейся вокруг компании, что она вполне способна на это. Невзирая на происхождение, она не хуже любой другой обитательницы графства Лир.

Потом ей представилась Кэтлин Куинн.

Восторженная Кэтлин, с превосходно заплетенными светлыми косами, с помощью булавок уложенными на затылке. Кэтлин в небесно-голубом шелковом платье, какой она представлялась Равенне, во всем своем великолепии сидящая в банкетном зале замка Тревельянов. Кэтлин, которую признали бы своей девицы в Веймут-хэмпстедской школе. Женщине, подобной Кэтлин, по праву полагалось пировать в замке. А не безродной внучке Граньи.

– Мне пора, – сказала она негромко. Ей не хотелось обедать в замке. Потом, ей нечего одеть, если не считать колючего шерстяного платья, которое было на ней на похоронах Питера Магайра, ну а оно едва ли было настолько праздничным, как это предполагало времяпровождение с пэрами.

– Так мы увидим вас сегодня? Примерно в восемь? – спросил лорд Чешэм, беря ее за руку. – Я распоряжусь, чтобы Тревельян послал за вами свой экипаж.

– Поехали дальше, Чешэм, – едва не взорвался Тревельян. – Девушка отказала. В любом случае у нее нет ничего общего с замком…

«У нее и таких как она», – поправила она мысленно Тревельяна, договорив невысказанную им мысль. Фиалковые глаза встретились с бледно-голубыми; во взгляде Равенны сверкал вызов.

– Я была бы рада отобедать с вами, лорд Чешэм.

Тревельян в отчаянии тряхнул головой, уголком глаза он видел ухмылку на лице Чешэма. Другие охотники наблюдали происходящее как схватку христиан со львом.

– Хорошо. Я попрошу, чтобы Тревельян выставил свой лучший коньяк по такому случаю, – промурлыкал Чешэм.

– Увы, лорд Чешэм, – Равенна повернулась к англичанину. – Похоже, что ваш хозяин не будет таким гостеприимным. Одно дело травить народ графства собаками, и совсем другое – приглашать людей преломить хлеб за столом человека из Верхов.

Взгляд ее обратился к Тревельяну. Равенна ждала вспышки гнева.

Ниалл умело спрятал раздражение. Он спокойно повернулся к ней и сказал так, что если бы не злой огонек в глазах, она ничего не заподозрила бы.

– Вы говорите обо мне неправду, Равенна. Поэтому приходите обедать. Позвольте мне показать вам, какого рода Верхи обитают в графстве Лир. – Взгляд его скользнул по ее фигурке, беспокойно задержавшись на порванной и испачканной блузке. Ниалл понизил голос, так, чтобы слышала только она: – Да. Приходите в замок. Теперь вы уже не дитя. Приходите к обеду. И на этот раз мы с вами все уладим.

Равенна глядела на него в явном смятении.

Тревельян засмеялся. Всадники задвигались вокруг них, словно желая вступить в разговор. С Равенны было довольно.

Высоко держа голову, она поглядела прямо на лорда Чешэма и, постаравшись по возможности воспроизвести свойственную воспитанницам Веймут-Хэмпстеда надменность, сказала:

– Экипаж может заехать за мной к восьми.

Подобрав порванную и запачканную юбку, она направилась с прогалины к главной почтовой дороге. Не желая даже думать о Тревельяне, Равенна то и дело поглядывала на свои стиснутые побелевшие кулаки, пытаясь заполнить свой ум лордом Чешэмом и его невероятно прекрасными спутниками.

И тут она обратила внимание на золотое со змейкой кольцо, которое носила теперь на среднем пальце. Наперекор всему здравому смыслу она попыталась понять, носит ли по-прежнему Тревельян это кольцо. И в самом деле оба перстня так похожи, как ей запомнилось? Встреча в лесу не позволила Равенне заметить кольцо, однако предстоящий вечер сулил ей по крайней мере возможность выяснить это.

Глава 9

– Гривс, сегодня к обеду прибудет еще один гость. Скажите Куку, чтобы сделал соответствующие приготовления. – Тревельян выбрался из ванны и обернул бедра белым полотняным полотенцем. Предстоящий вечер безусловно окажется нудным, однако он ждал его – по непонятной причине.

– Граф пригласил кого-нибудь из своих bambini[32]? – сухо осведомился дворецкий.

Тревельян перевел взгляд от камердинера, который подал ему шелковый халат цвета бутылочного стекла, на дворецкого.

– Гривс, должно быть, вы слишком долго служите мне. Теперь вы уже не стараетесь скрывать свой сарказм.

– Простите меня, милорд. Теперь, когда ваш кузен со своими друзьями соблаговолили снизойти в наш замок, мне приходится вставать на рассвете и звонить в малый колокольчик на весь холл, чтобы все «леди»-подружки успели вовремя вернуться в те постели, где им положено ночевать. Колокольчик звонит, и девицы несутся по залу, как крысы в темном переулке. Откровенная гадость.

– Сегодня Фабулозо никого не приглашал, гостью ждет Чешэм. – Взгляд Тревельяна обратился к зеркалу для бритья, которое поставил перед ним лакей. Каждая морщинка на собственном лице привлекала его внимание – словно появилась только вчера. – Сегодня с нами обедает прекрасная Равенна Лирская. – Отвернувшись от зеркала он скривился, выражая презрение к отсутствию у девушки фамилии.

– Отец Нолан также будет присутствовать?

Тревельян повернулся к дворецкому:

– Зачем нам нужен священник? Или и ты ожидаешь, что я женюсь на этой гулене?

Потрясение лишь на мгновение исказило лицо Гривса. Ниалл, хмурясь, поглядел в зеркало.

– Я знаю, что ты любил выпить с мэром. Так, значит, старый сплетник кое-что выболтал тебе?

– Милорд, Питер Магайр не столь уж давно сошел в могилу. Осмелюсь, если позволите, заметить, что неразумно так говорить об усопших.

– Да, но он ведь что-то говорил тебе… ну что-то о ведьмах и о гейсе? – Пренебрежение промелькнуло на лице Тревельяна.

Прокашлявшись, Гривс постарался изобразить отсутствие любопытства.

– Мэр не говорил ничего подобного. Просто мне подумалось, что вы захотите видеть священника, ведь он так часто посещал замок после того, как вы отказались от брака с леди Арабеллой.

Тревельян явно расстроился.

– Номер четыре, Гривс. Леди Арабелла была четвертой, – произнес он как на исповеди. – Четыре попытки любить. И четыре жалких провала. И этот старый священник, глядящий в глубины моего сердца. Любовь превратила мою жизнь в ад, а я мечтал о блаженстве… Отлично. Ступай и пошли кого-нибудь с запиской к Нолану, пусть он присоединится к нам. Сегодняшний вечер будет полон впечатлений.

Граф поднял подбородок, и слуга умастил лицо Ниалла мыльной пеной.

– Очень хорошо, сэр. – Гривс слегка поклонился, бросил на камердинера недоумевающий взгляд и вышел. Слуга приступил к бритью.

Тревельян глядел на себя в зеркало. От уголков глаз над белой пеной разбегались морщинки… Словно два кулака перехватили узлом его желудок и беспощадно затянули его. Молодым ему снова не стать. И надежды на будущее, которое становилось все короче с исходом каждого проклятого года, вытекали, как песок из склянки песочных часов.

Ниалл нахмурился, и камердинер остановил острую бритву, чтобы не порезать хозяина. Лицо Тревельяна расслабилось, и слуга продолжил бритье. Конечно, он постарел, но женщины пока не жалуются. Скорее, они проявляют к нему больше симпатии теперь, когда он уже непохож на юнца с гладкой кожей. Элен, покойная жена его, как раз и искала неоперившегося мальчишку. Она строила планы и слишком хорошо понимала, что опытный мужчина не попадется в ее сети. Сей жидкий бальзам не мог избавить Ниалла от горечи, все еще стискивавшей сердце, однако он хотя бы чуть утешал. Опыт и знания, считал Тревельян, способны отвести и самое горькое несчастье. Вне сомнения, если бы он был постарше, когда встретил Элен, если бы он только не слыхал о гейсе, многое сложилось бы иначе. И, конечно же, было бы меньше могил.

Элен своей злой выдумкой оставила на нем шрам. И каждая последовавшая за ней женщина делала его чуть более осторожным, расчетливым. Счастье избегало его, но не потому, что Элен унесла его с собой; скорее, и она, и те женщины, которые были после нее, просто заставляли его острее ощутить собственную неприкаянность. И в сердце Ниалла теперь выли волки. Он мечтал о том, чего не мог найти.

В молодости он представлял себе свою судьбу много проще. Ему хотелось детей, которые унаследовали бы имя Тревельянов; хотелось, чтобы спутницей его жизни стала женщина, способная разделить и радость, и горе. Даже последний бедняк в Ольстере имел право на это. Но ему, лорду Тревельяну, было отказано в семейном счастье – волей судьбы, Бога или тяжестью гейса. Счастье находилось где-то вне пределов его досягаемости, в области недостижимого. Конечно, он знал, что истинная суженая способна даровать ему счастье. Однако она была далека – как звезды, что мерцают в ночном небе.

Ниалл повернул голову, подставляя камердинеру для бритья другую щеку. Находились такие, кто считал, что гейс лег на него проклятьем. Двадцать лет назад это готов был провозгласить уже совет стариков, когда вопреки их просьбе он женился на Элен. С их точки зрения, ценой непослушания стала боль. Его раненое сердце и могилка рядом с плитой, поставленной в память жены и сына его – по имени, но не по крови, – выглядели закономерной расплатой за отвержение власти потустороннего мира.

Тем не менее он не позволит себе бояться гейса. Разум сильней предрассудков. Образование преодолеет любые верования. Рациональный ум не капитулирует перед нелепыми кельтскими древностями. Неудачи действительно преследовали его, однако Тревельян знал, что не страх перед гейсом оставляет его одиноким. Напротив, если бы он мог предположить, что покоряется такой глупости, то женился бы и женился, чтобы только доказать обратное. Кто посмеет сказать, что вокруг мало невест. Среди кандидаток побывали Мэри Морин, золотоволосая и сладкоречивая, Элизабет, чертовка из Гэлуэя, развлекавшая его, и, в конце концов, леди Арабелла, благородная аристократка… Любой мужчина мог бы гордиться, если бы детей ему родила подобная женщина.

Но всякий раз, когда он направлялся с очередной невестой к алтарю, этот священник возводил перед ним неприступную стену. Любовь. Любил ли он хотя бы одну из них?

Ответ спазмой отчаяния порождал его душу. Всегда отрицательный и неизбежный, ибо отец Нолан требовал, чтобы он понял это. Счастье может прийти только через любовь. Об этом снова и снова напоминал ему старый священник, хотя после катастрофических попыток жениться Тревельян понимал это лучше многих. Когда дело доходило до венчания, Ниаллу всегда приходилось признать, что он не в силах заставить себя полюбить женщину – как бы ни сильна была в нем плоть, как бы ни одолевало желание ласки. Теперь, после столь многочисленных попыток жениться, не страх перед гейсом удерживал Ниалла в несчастье и одиночестве. Нет, сердце его стискивал горший ужас. Он опасался того, что не способен любить. Старики сказали бы, что именно гейс лишил его этой способности. Они сказали бы, что участь запрещает ему любить этих женщин. Узколобые, недалекие, они полагали, что судьба замкнула его сердце и отдала ключ той самой девице, которую выбрал ему гейс. Уж ее-то он сумел бы полюбить. И в этом, как он знал, суть проклятья Тревельянов. Старики говорили, что ему придется завоевать ее любовь. И если это случится, он добьется свободы. Какое пекло может быть хуже, чем любовь к ней, единственной… той, которая может отказать во взаимной любви?

Он вздохнул и закрыл глаза. Этот гейс, сама абсурдность его вечно утомляли Ниалла. Если он не способен полюбить, так лишь потому, что не встретил еще ту самую женщину. Вечером, меланхоличный и беспокойный, он будет бродить по пустынным башням замка Тревельянов и думать о ней, небесной, воображаемой особе, о ее долгожданном приходе. Тревельян был убежден в том, что узнает ее с первого взгляда, невзирая на гейс, и любовь придет немедленно. Почему бы и нет? Он ждал ее двадцать лет… эту любовь. Голод терзал его, и после встречи он примется жадно насыщаться ею – словно голодный хлебом.

Ниалл вновь поглядел в зеркало. На него смотрело лицо зрелого мужчины. Оно обнаруживало качества, которых девушка в возрасте Равенны просто не могла понять. Что за глупость этот гейс. Он – сорокалетний мужчина, и заслуживает того, чтобы рядом находилась равная ему женщина, а не глупая девчонка, неспособная понять его. Ведь ясно, что с женой, которая на двадцать лет моложе, общей у него может быть лишь постель, а Ниалл не приводил к себе девчонок. Он хотел, чтобы их соединяла не только постель. Женщина не могла дать ему то, чего не умела девушка.

Ниалл рассматривал в зеркало уголки глаз. Эта девчонка, эта Равенна решит, что он стар – в особенности рядом с гладколицым кузеном и его приятелями. Впрочем, какая разница, что она там решит. Она не может стать подругой ему. Ниалл поежился, представив себе босоногую девку в порванном платье и с грязным лицом.

Он даже топнул ногой. Он хотел изгнать само имя Равенна из собственной памяти. Тем не менее она возникала в его мыслях словно навязчивая мелодия.

Да, – она молода и женственна, сказал он себе. Сущий младенец во многом. И все же…

Глаза Ниалла потемнели. Сегодня там, на поляне, он как будто бы заметил в этой" девчонке нечто вовсе не юное. Эта грусть и спокойное достоинство делали Равенну старше своих лет. И поведение ее заинтриговало Ниалла, потому что было таким неожиданным. И таким женственным.

Ему это вовсе не нравилось: Равенна не оставляла его мыслей – как тайна, которая требовала разрешения. А тайна, подсказывал Ниаллу инстинкт, вещь опасная. В ней суть женской природы. Она привлекает мужчину, предоставляет ему новые и новые разгадки, и вдруг ловушка захлопывается, оставляя его в лабиринте, соблазненного, раздраженного, и тем не менее исполненного глубокой благодарности за право пребывать в тенетах. К крайнему возмущению Ниалла, Равенна, незаконнорожденная, избавленная от трудов в поле или таверне лишь его собственным благородством, хранила в себе подобную тайну. И это тревожило его.

Челюсть графа напряглась. Бритва снова остановилась. Заметив это, он постарался расслабиться.

Союз между ними просто нельзя представить. Он – человек современный, грамотный, образованный. Мыслитель. И не старикам с их предрассудками определять ход его жизни. Потом, даже если бы он искренне верил в гейс и избранная судьбой невеста повергала его в восторг, у них все равно ничего не получилось бы. Из этой девушки получится не жена, а несчастье. Такие не выходят за графов, даже если забыть про ее бедность и принадлежность к низшим слоям общества… Она слишком открыта, слишком вызывающе ведет себя. Это сохранилось в Равенне с детских лет. Ниалл прекрасно помнил, какой застал ее у себя дома. Еще совсем девчонка, нескладный уличный сорванец, так же как и сегодня босоногая и испачкавшая лицо, она глядела на него сверкающими как бриллианты глазами… Лисица, попавшая в ловушку, ждущая дрессировщика.

Он вспомнил про свое отражение – про лицо, медленно открывавшееся над рукой камердинера. Теперь дитя это сделалось женщиной. В этом трудно было усомниться, Ниалл невольно представил себе Равенну, какой увидел ее в лесу… Порванная блузка, хрупкая женственная ключица, полнота и округлость ее грудей.

Ниалл зажмурился – не желая видеть и собственное отражение в зеркале, и ее – в памяти. Он не хотел иметь с ней никаких дел. Девица эта провела несколько лет в изысканной английской школе, однако и там не сумели избавить ее от кельтской дикости. Нахальная пигалица превратилась во взрослую женщину и вновь попалась в его владениях… босоногая, с перепачканным землей лицом и искрящимися глазами. Даже мысль о браке отпрыска древнего рода и дикой ирландской селянкой была за пределами всего мыслимого. Потом не избавиться и от разницы в возрасте. Девушке девятнадцать, а ему уже сорок. Кроме того, он никогда особенно не интересовался юными девицами. То, что Равенна из глупой девчонки превратилась в красавицу, ничего не значит. Она слишком молода, слишком неопытна… и неотесана, чтобы заинтересовать его.

Ниалл скрипнул зубами, когда горячее полотенце легло на выбритые щеки. Гнев снова пробуждался в его душе. Проклятый гейс, место его в аду. Он не собирается сдаваться предрассудкам. Да и вообще смешно – завоевывать любовь этой девчонки. Конечно, он может жениться на ней, может лечь с ней в постель, соблазнить ее деньгами и положением; однако на юных особах женятся только те, кто стремится доказать собственную молодость или мужественность, что вовсе не входило в его намерения. Его звала только любовь, а в данном случае на нее трудно было надеяться. Трудно, а, может, и невозможно найти девушку ее лет, которая искренне отдаст свою любовь человеку, годящемуся ей в отцы. Он не собирался даже иметь возможность выполнить предписание гейса, и в глубинах души, пожалуй, полагал, что испытывает облегчение от невозможности его выполнить. Двадцать лет потратил он на бунт против самой возможности брака с этой крохой и дорого заплатил за это – если верен гейс. Мрачные размышления Тревельяна обратились к двумя могильным камням на фамильном кладбище.

Камердинер поднял с лица горячее полотенце. Тревельян поглядел в зеркало – на собственное лицо, и мысли его снова вернулись к Ней.

И к тем унылым, одиноким ночам, оставшимся в прошлом и ожидавшим его в будущем. Не сделается ли однажды это одиночество нестерпимым. Втайне он страшно боялся, что так и не отыщет Ее. Но хуже всего, что перспектива эта уже казалась неизбежной.

Где его дети, где шум и радостный домашний беспорядок… где все, что прежде он считал своей долей?

Где жизнь, по которой он тосковал?

В руках Равенны, черноволосой, с искрящимся взглядом?

Равенны из гейса.

Лицо его сделалось еще более угрюмым.

Девчонка. И незачем позволять ей скитаться по лесам без провожатых. Он подумал о Чешэме, вспоминая дурацкое выражение на физиономии кузена, когда тот положил глаз на девушку. Чешэм и его приятели должны будут уехать завтра же, или он сам выставит их. К чему брать на себя ответственность за дурное обхождение с девушкой. Не одни псы способны бесчинствовать на полях Лира. Он позволил себе расхлябанность, допустив в замок кузена с его дружками, всего лишь потому, что Чешэм был блестящим охотником. В безрадостном существовании Тревельяна была все-таки одна страсть – загнать лису, вихрем проскакав по четырем полям Лира. Но охоту придется отменить, а Чешэма и его друзей подтолкнуть к возвращению в Лондон. Пусть эта девица, Равенна, считает себя способной позаботиться о собственной персоне… с такими-то воинственными сверкающими глазами; однако, не имея ни титула, ни семьи, беззащитная девушка представляет собой великолепную дичь, и никто не любит охоту более Чешэма.

Против собственной воли Тревельян представил себе юную женщину, которую сегодня утром гнали его собаки.

Мать ее, Бриллиана, не утратила красоты даже после смерти; а дочь ее была еще прекрасней. Если при жизни Бриллиана была земной и сексуальной, дочь стала ее полной противоположностью. Обидно признавать такое, однако здесь, в собственных апартаментах, он мог быть откровенным с самим собой. От первого взгляда на Равенну в груди его перехватило дыхание. Она прекрасна, невыразимо прекрасна. Беспредельное очарование делало девушку в его памяти небесным созданием, недостижимым и диким, как ветры, дующие над огамами.

Камердинер свое дело закончил. Ниалл оглядел свое лицо. Проклятые морщины никуда не исчезли.

Он встал и заставил себя улыбнуться. Неважно. Гейс не властен над ним, Ниаллом Тревельяном. Гейс не будет иметь последствий, если ради этого ему придется использовать все свои силы, рассудок и волю.

Более того, Тревельян уже успел обнаружить утешение в равнодушии к прекрасной Равенне. Остается лишь пожелать удачи Чешэму в его ухаживаниях. Идея эта позабавила Тревельяна. Невзирая на весь опыт, накопленный кузеном в гостиных, нужно еще отыскать в Ирландии такого мужчину, который способен удержать ветер в ладонях.

* * *

И тогда тьма пала на землю.

Настало время друидов, пришла пора кельтских чар, а народ Скии, как утверждали, был благословен даром волшебства, который, однако, проявлялся через несколько поколений. Ския знала, что бабка ее была наделена этой силой… знала она и то, что ворожба[33] стала проклятием старой женщины. Бабка Скии умерла в одиночестве, наказанная как ведьма и изгнанная теми самыми селянами, которые пользовались ее добротой.

И вот однажды настал прекрасный и жуткий день, когда Ския поняла, что воистину является наследницей своей бабушки, ибо обнаружила, что сила проявилась и в ней.

Все началось в Королевском саду. Ския вместе с сестрами восхищалась тисами, как раз после несущего урожай дождя. Смеясь, они бегали по рощице, восхищенные обществом друг друга. Ския устремилась в Королевский Лабиринт, чтобы спрятаться там. Сестры немедленно последовали за ней, и, хотя они сразу же обнаружили в этом новый повод для веселья, оказалось, что принцессы не могут найти пути наружу. Разыскивая выход, они огибали все новые углы подстриженной зеленой изгороди. Но всякий проход заканчивался тупиком.

Когда хихиканье начало превращаться в слезы, Ские пришлось подобрать тяжелую бархатную юбку и броситься к сестрам, закрытым от нее тисами. Она обнаружила их сгрудившимися в одном уголке, ужас застыл на очаровательных милых личиках. Напротив них, в глубине куста, устроился голубой дракончик, поедавший ветви, время от времени обдавая их огненным дыханием, чтобы сделать более удобоваримыми.

– Спаси нас! Спаси нас! – вопили девочки, обращаясь к Скии.

– Изыди, жуткая тварь! – выкрикнула Ския, обращаясь к дракону.

Маленькое чудовище, не обращавшее внимания на стенания ее сестер, тем не менее повернуло голову на ее голос.

Ския разглядывала дракона, надеясь определить способ, каким можно было бы освободить сестер. Тварь держала голову ниже края изгороди, чтобы не заметил рыцарь, способный погубить ее. Густая слизь на спине дракона свидетельствовала о его молодости и здоровье, и спастись от чудовища было немыслимо. Лазурно-голубые чешуйки играли радугой под прозрачной слизью; голубые драконы, самые маленькие, считались и наименее опасными. Тем не менее такое чудище вполне могло съесть всех юных принцесс, и Ския поняла, что если она ничего не сделает, ее сестры погибнут.

– Изыди, презреннейшее из созданий! – она шагнула вперед, рассчитывая привлечь к себе внимание дракона, тем самым давая возможность сестрам бежать.

Чудовище неторопливо тронулось с места, и Ския уже ощущала, как палит кожу его дыхание. Ужас охватил ее, и в порыве отчаяния она расстегнула цепочку для ключей, охватывавшую ее стан, и, размахнувшись словно мечом, бросила из-за головы в дракона.

– Изыди! – завопила она, прекрасно понимая, что тяжелая золотая цепь ничем не может повредить столь могучей твари. И все же она сделала это, надеясь, что сестры сумеют спастись, когда дракон обратит весь свой гнев на нее.

Она съежилась, когда цепочка с ключами охватила переливчатую как яшма пасть дракона. Теперь чудовище прогневается и челюсти эти разорвут ее.

Но тут произошло волшебство.

Из цепочки брызнули искры, осыпавшие все тело дракона. Тварь словно вспыхнула пламенем. Через секунду искры исчезли, и тут уже дракону пришлось прятаться в уголке изгороди.

– Что? – едва сумела вымолвить Ския, не понимая, что случилось.

– Спаси нас, Ския. Спаси нас, – скулили из своего уголка сестры, круглыми голубыми глазами следившие за битвой своей сестры и дракона.

Цепочка упала к ногам Скии. Подобрав ее, она удивилась тому, что столь обыкновенный предмет мог вместить в себя подобную силу. Покрутив вещицу в руках, она уже хотела снова швырнуть ее в дракона, однако тот явно страдал от боли и глядел на нее полными муки и ужаса глазами.

– Изыди! – вновь закричала она, надеясь, что звук ее голоса обратит чудовище в бегство. Она пригрозила дракону цепочкой, но тварь даже не шевельнулась, скрючившись в своем углу. – Я сказала тебе – убирайся! – ткнула она во врага властным перстом. И не веря своим глазам, увидела искры, посыпавшиеся теперь из пальца на дракона. Испустив какое-то полушипение-полурык, тварь проломила изгородь и бежала.

Ския выбежала через пролом следом за драконом.

– Изыди! – гремел ее голос, и искры из пальца били в спину чудовища, топавшего через ржаное поле. И только когда дракон превратился в синее пятнышко, исчезавшее вдали, она подняла палец вверх и с изумлением уставилась на него, потрясенная обнаружившейся силой.

– Ведьма! – прозвучал чей-то голос за ее спиной.

– Ведьма! – прилетел далекий крик.

Резко обернувшись в высокой по грудь траве, она увидела, что некоторые из работавших в поле селян начинают обступать ее; страх и подозрительность превращали их лица в уродливые хари.

– Ведьма! – выкрикивали они снова и снова, окружая ее как затравленного ими зверя.

Ския поглядела на поднятый вверх палец. Такой небольшой… однако же он спас ее сестер. Но только не ее саму.

Теперь ее ожидала участь собственной бабушки. Крестьяне боялись сил Иного Мира больше, чем власти короля. И девушке, которая так любила смеяться, петь и танцевать с сестрами, предстояло теперь сгореть на костре или же – как поступила ее бабка – удалиться в изгнание до конца земных дней своих.

Ския поглядела в полные ненависти лица селян и со скорбью поняла, что спасая сестер, принесла себя в жертву столь же неотвратимо, как если бы встретила смерть в огненных челюстях дракона.

* * *

Равенна опустила перо, жалея о том, что приходится оставлять свою сказку. Даже драма Скии показалась ей предпочтительней того унижения, которое, конечно же, ожидало ее вечером в замке Тревельяна.

* * *

– Я не могу надеть это платье, – оно такое темное, такое… скучное, – пожаловалась Равенна в зеркало. На ней было старое шерстяное платье, синее, с черным колючим воротником. Ни галуна на рукавах, ни кружев, подчеркивающих баску. Просто грубая темная шерсть от воротника до подола, монотонную гладь которой не нарушил портной.

– Когда ты вернешься из замка, скажем Фионе, чтобы сшила тебе новое красивое платье, – ответила Гранья, обращаясь к внучке.

Равенна повернулась на месте, став лицом к бабушке – с выражением ужаса на лице.

– Вот уж в чем нет никакой необходимости. Я больше не вернусь в замок. Ведь лорд Чешэм всего лишь гость Тревельяна.

– Возможно. Только мне кажется, что ты поближе познакомишься с замком без всяких лордов Чешэмов.

Равенна глядела на бабушку с удивлением. Она шла на этот обед лишь потому, что допустила глупость, желая разозлить Тревельяна. Теперь же она боялась предстоящего вечера. Было бы приятнее просто посидеть у огня, сочиняя продолжение истории принцессы Скии. Если она пойдет, то будет чувствовать себя в замке знатного лорда не в своей тарелке, Равенна в этом не сомневалась. Удовольствие не стоило предстоящих ей мук.

Девушка подняла руки к затылку и расстегнула верхний крючок платья. Она никуда не пойдет. Так будет лучше. Когда за ней приедут, она скажет кучеру, что ей нехорошо, и попросит передать лорду Чешэму самые искренние извинения и благодарность за любезное предложение.

Решившись на это, она расстегнула еще один крючок и вдруг ощутила на своей спине ладонь Граньи.

– Сегодня ты должна ехать, детка. Важно, чтобы ты увидела льва.

– Тревельян не лев, – возразила она.

– Иногда лев таится внутри человека.

Равенна обернулась и крепко обняла бабушку. Когда объятья разжались, по лицу Граньи текли столь же крупные слезы, как и у внучки.

– Я не хочу идти. Ты знаешь, что я не хочу этого, но просто не могу позволить ему победить. Гранья, он отослал меня отсюда. Наверное, это было справедливое и заслуженное наказание. И я не склонюсь перед ним.

– Тревельян ждет. Карета уже здесь.

Равенна поглядела на Гранью и покачала головой. Зрение подводило старую женщину, однако слух оставался великолепным – казалось, что она слышит вещи, неслышимые для каких-нибудь других ушей.

– Гранья, меня пригласил лорд Чешэм, а не Тревельян. Насколько я понимаю, Тревельяна мне сегодня вечером и не увидеть. – Равенна в последний раз поглядела на свое отражение в зеркале, ощущая жуткое чувство в груди. Она повертела головой, пытаясь обнаружить непокорные пряди, и с облегчением обнаружила, что из тугого, неподатливого пучка на затылке не выбилось ни одной. Тем не менее она не испытывала и малейшего довольства своим обликом. Немодная прическа без завитых локонов, простое платье делали ее пресной и мрачной. И никакой радости на лице. Вечер будет пыткой, как мучением были годы, проведенные в Веймут-хэмпстедской школе. Даже себе самой она будет казаться неряшливой и бедной, как церковная мышь.

Лучше не ехать туда.

Нет, она поедет, решила Равенна. Подхватив черную шерстяную шаль, она поцеловала Гранью в лоб и поднялась в лакированную карету, прежде чем успела утратить отвагу. Пусть они смеются над ней – она будет держать голову высоко, как держит сейчас в темной карете, освещенной лишь раскачивающимися фонарями. Она будет держаться уверенно – не потому что в замке ей место… просто она должна показать свое достоинство перед Тревельяном. Он попытался унизить ее, и она воспротивилась. Никто сегодня днем не изъявил такого недовольства, как он сам, когда она приняла его приглашение на обед. Она едет в замок лишь потому, что он бросил ей перчатку. И Равенна вызов приняла.

* * *

Девушка прибыла в замок уже в девятом часу. Карета остановилась перед поросшими лишайником стенами, у входа в большой зал, и никто не потрудился зажечь там ради нее фонарь или хотя бы факел. Кучер помог ей выйти из кареты и проводил до древних дверей, обрамленных обветшавшей готической аркой. Без видимого уведомления о ее прибытии, двери вдруг разом распахнулись изнутри, и Равенна увидела перед собой чопорного дворецкого с весьма строгим лицом.

Он принял ее перчатки и зонт, но ей сразу показалось, что этот человек не годится для того, чтобы служить дворецким и Тревельянов. Напыщенный и высокомерный, он смотрел куда-то вдаль, словно даже малейший отпечаток пальцев на оконных панелях был важнее ее появления в замке. У человека этого не было руки. Равенна надеялась, что сумела скрыть потрясение, когда заметила, что рукав черного шерстяного сюртука пуст; подобный дефект был весьма необычен – если не сказать большего – для человека, занимающего место дворецкого. Она обратила внимание еще на одну странность. Хотя слуга самым старательным образом глядел мимо нее, она могла поклясться, что это не так, ибо он словно играл с ней глазами, отводя взгляд всякий раз за миг до того, когда она посмотрит на него. Равенна, наконец, ощутила себя косоглазой.

– Лорд Тревельян ждет вас, мисс. Я провожу вас в гостиную. Мое имя Гривс. – Он задрал тонкий нос, повернулся на каблуках и отправился прочь.

– Но позвольте, меня, кажется, приглашал лорд Чешэм. Он тоже здесь? – Провожая взглядом удалявшуюся спину Гривса, Равенна заподозрила, что он к тому же еще и глух. Дворецкий был уже у выхода на противоположной стороне холодного каменного зала, и только тогда Равенна поняла, что больше задерживаться не следует. Если ей придется самой отыскивать место вечеринки, то она, вне сомнений, потеряется в комнатах замка – как было и в тот несчастный день, когда она все-таки отыскала спальню лорда Тревельяна.

– А далеко ли гостиная? – спросила она едва ли не на бегу, пытаясь угнаться за широким шагом дворецкого. Они миновали несколько темных и прохладных переходов, и Равенна, кутаясь в шаль, вдруг обрадовалась своему темному, но все-таки теплому шерстяному платью.

– Теперь уж недалеко, мисс.

Тут Гривс остановился перед двойными, полированного красного дерева дверями в неоклассическом стиле Адама[34], к которому Равенна особых симпатий не испытывала, поскольку он напоминал ей об Англии.

– Сюда, мисс. – Гривс осторожно приоткрыл дверь. Гостиная за нею казалась еще более темной и негостеприимной, чем средневековые каменные коридоры. Очаг пылал, на каминной доске горели две свечи, однако им было не под силу осветить огромную комнату.

Равенна поглядела на дворецкого, не зная, что делать дальше. Гривс единственной рукой указал ей, куда идти. Равенна вошла внутрь, заставив себя держаться уверенно. Впрочем, горделивая осанка исчезла в тот же самый момент, когда дворецкий закрыл за ней дверь, оставив девушку в полумраке и одиночестве.

– Эй? Здесь кто-нибудь есть? – шепнула она, обращаясь к темным углам. С золотых карнизов алыми чудищами свисали шторы. Два золоченых грифона словно псы сторожили пляшущий в камине огонь, их злые тени колыхались у двери, в которую Равенна вошла.

Поежившись, она обхватила себя руками. Вечер, безусловно, складывался не так, как она ожидала.

Возле огня располагался крытый бледно-золотым дамаскином диван. Она села. Слева от каминной доски видна была потайная дверца, и Равенна уже подумывала, не поискать ли слуг, которые помогут ей найти лорда Чешэма.

Встав, Равенна взяла один из золотых подсвечников, чтобы осветить себе путь. Углубившись в тени, скрывавшие темный прямоугольник двери, она подумала, что покажется дурой, если, будучи гостьей, наткнется на кого-нибудь из слуг. Тем не менее решила рискнуть. Она ощупала край двери, стремясь найти задвижку, и поняла, что ее нет. После сильного толчка дверь распахнулась настежь, открыв, к разочарованию Равенны, не вход в помещение для слуг, а начало затхлой лестницы.

Она подняла золотой подсвечник и отвела от лица изрядное количество паутины. Лестницу для слуг едва освещали газовые лампы, скорее всего она вела отсюда на кухню. Услыхав внизу шум, точнее, далекий смешок, доносящийся от подножия лестницы, она уже собралась заговорить.

– Ищешь мою спальню?

Равенна едва не выронила горящую свечу. Повернувшись, она поглядела вверх и обнаружила перед собой Тревельяна, он стоял перед ней на ступенях.

– Она там – наверху. Какая ты смышленая, Равенна. До сих пор не забыла.

– Я… я стала бы искать эту комнату в последнюю очередь, – выпалила она в негодовании.

Забрав дрожащую свечу из ее рук, Тревельян задумчиво уставился на огонек.

– Ну почему я вечно обнаруживаю тебя слоняющейся вокруг моего замка с моею же собственностью в руках?

Он поднес к лицу Равенны подсвечник.

– Вижу, ты научилась разбираться в вещах. Подсвечник из чистого золота. Он стоит куда больше моих волос.

– Уверяю вас, я не собиралась украсть его, – отвечала Равенна, гнев уже изгнал ее страх. – Ваш дворецкий бросил меня в гостиной, совсем одну, и я хотела отыскать слугу, который отвел бы меня к лорду Чешэму, который хотел видеть меня.

– Хозяин здесь я.

Встревоженная близостью Тревельяна, она чуть отодвинулась назад.

– Меня пригласил лорд Чешэм, а не вы.

– Но я… позволил тебе прийти, – циничная улыбка легла на его губы.

Ей вдруг захотелось содрать ее ногтями.

– Значит, ваша надменность сильнее гостеприимства. – Ярость жаром обожгла ее щеки. – Позвольте спросить, где находится лорд Чешэм и его друзья?

– Граф и де ла Коннив не друзья мне. Я терплю их лишь потому, что Чешэм пригласил их с собой; впрочем, мне сложно сдерживать кузена. – Тревельян поглядел на Равенну, и слова его приобрели весьма личный оттенок. – Видишь ли, я позволяю ему вольничать потому, что у меня осталось очень немного родственников.

Равенна выдержала его взгляд, не в силах избавиться от впечатления, что последняя фраза каким-то образом относится к ней. Но разум тем не менее вернулся.

– Но я совершенно не понимаю, почему меня привели в эту темную, пустую комнату, в которой нет ни одного человека?

Улыбка его сделалась ехидной.

– Похоже, что это Гривс выкинул коленце. Он прекрасно знает, что когда народу немного, мы собираемся в приемной.

– Значит, это не приемная? – Равенна обернулась, бросив взгляд на утопавшую в сумраке роскошную комнату.

– Это гостиная.

– О да. Конечно. – Не желая выглядеть глупо, она ограничилась немногими словами.

– Мой дворецкий имеет склонность к причудам.

– Но зачем ему это? Ведь вы можете лишить его места, и тогда бедняге едва ли удастся найти работу с подобным… – Равенна нахмурилась, – увечьем.

– Он знает, что я никогда не сделаю этого. – Тревельян поглядел на нее, пляшущие тени сделали взгляд его теплее. – Мой отец привез Гривса в замок в 1803 году, когда тот был еще молодым человеком. Во время восстания Объединенных Ирландцев Роберта Эммета в Дублине какие-то крепкие парни попытались вышвырнуть моего отца из кареты. Гривс, совершенно случайный свидетель, попробовал заступиться за него и получил пулю. Ему отняли руку только из-за того, что он помог моему отцу. Разве можно выгнать такого человека?

– Вы, конечно, не можете этого сделать, – прошептала Равенна, завороженная взглядом лорда.

– Все мы живем чьей-то милостью… разве не так?

Она посмотрела прямо в глаза Тревельяна. Как ни странно, в них не было насмешки – только боль – и это смутило ее.

– Но мне в самом деле пора к лорду Чешэму, – проговорила Равенна негромким голосом.

Ниалл кивнул, и Равенна вздохнула с облегчением. Не дело это, чтобы одинокая женщина находилась с глазу на глаз на пустынной лестнице с хозяином дома. Она вдруг вспомнила Сэди, девушку, помогавшую в школе кухарке. Сэди нравилось уединяться с мальчишкой-конюхом. Когда ее застали с ним, девицу выгнали с работы; потом Равенна встретила ее на улице – в жалкой бедности и с новорожденным младенцем. Воспитанницам было запрещено даже узнавать ее, однако сердце Равенны исполнилось сострадания к бедняжке. Возвратившись в школу, она собрала все монеты, которые сумела найти, завязала их в носовой платок и отдала кухарке, чтобы та передала деньги Сэди. Через несколько дней Равенна получила записку с благодарностью, продиктованную несчастной посудомойкой. Миссис Лейтон, директриса, обнаружила бумажку в корзине для мусора и так разгневалась, что за контакты со «шлюхой» Равенне пришлось провести три дня в заточении – в собственной комнате без гостей и еды.

Теперь все это казалось дурным сном, однако в свое время событие было слишком реальным. И человек, целиком ответственный за то, что ей пришлось пережить в школе, глядел на нее как на незнакомку.

– Мне и в самом деле пора к лорду Чешэму, – сказала она, холодком слов отгоняя чувство близости, порожденное темнотой и тесным помещением. – Пожалуйста. Я вынуждена просить вас проводить меня или показать нужную дверь. Я пришла сюда не для того, чтобы сидеть в пустой гостиной.

Ниалл отметил внезапную холодность, однако лицо его сохранило невозмутимость.

– Конечно. Позвольте отвести вас к Чешэму. Он ждет вас, вне сомнения, затаив дыхание.

Резко схватив девушку за руку, Тревельян повлек ее за собой с лестницы. Захлопнув ногой потайную дверцу, он подвел ее к камину и поставил на место золотой подсвечник.

Обнаружив свою руку в его крепкой ладони, Равенна была настолько потрясена, что несколько долгих, полных смятения секунд не могла ни заговорить, ни вырваться от Тревельяна. Он поглядел на нее, и девушка с новым потрясением ощутила, что холодный, черный сердцем злодей ее детских лет умеет улыбаться, когда это угодно ему.

– Ты стала не такой, как я предполагал, Равенна, – сказал он негромко. – Вынужден признать, ты стала совсем другой, чем мне представлялось.

– И что же вам представлялось? – Она чуть не задохнулась, такими странными были его слова.

– Похоже, я представлял тебя… менее ценной. Более обыкновенной. Такой, как твоя мать.

– Вы… вы знали мою мать?

Тревельян тряхнул головой.

– Не совсем. Я просто имел некоторое представление о ней, и представлял тебя такой же, в особенности когда обнаружил сегодня в поле – перепачканную дикарку. Но теперь я сомневаюсь в том, что ты такая, как Бриллиана. Быть может, английская школа все-таки сослужила тебе добрую службу. Тебя можно считать просто застенчивой. Если бы я не знал обстоятельства твоего рождения, то подумал бы, что ты – леди.

Потрясение, только что лишавшее ее дара речи, развеялось словно дым. Боль и негодование сменили его. Равенна глядела на Тревельяна, ощущая заново вспыхнувшую в душе ненависть. И против собственного желания позволила яду выплеснуться на язык.

– Так, значит, на ваш взгляд, я не вполне леди, лорд Тревельян? Тогда я скажу вам, что вы – глупец, не понимающий разницу. Девушки в Веймут-хэмпстедской школе – в тюрьме, куда вы меня упекли, – принадлежали к богатым и благородным семьям, однако души их были мелкими, а сердца холодными. И если вы не умеете разбираться в подобных вещах, то мне жаль вас.

Она попыталась освободить свою руку, но Ниалл не отпускал. Разъяренная Равенна опустила взгляд. Ей хотелось указать ему на то, что неприлично держать так ее за руку, но вдруг его кольцо со змейкой моргнуло ей в свете очага рядом с ее кольцом. Так она и думала: они идентичны… гадюка Тревельянов.

Мгновение она стояла в оцепенении. Их соединенные руки, наконец, привлекли к себе внимание и Тревельяна… и с некоторым смятением на лице он тоже поглядел на эти парные кольца.

Судя по сдержанному гневу, промелькнувшему в его глазах, Равенна уже ожидала, что Ниалл, наконец, обвинит ее в краже кольца из замка. Она всем сердцем надеялась, что может положиться на отца Нолана, который, конечно же, подтвердит ее рассказ, но, как ни странно, Тревельян промолчал. Он отнял руку и отступил в гневе.

– Лорд Чешэм ждет, – сказал Ниалл деловым тоном, хотя лицо его выражало нечто другое. – В конце коридора повернешь налево, потом направо. Двери приемной открыты. Мимо не пройти.

– А как же вы? – спросила она, озадаченная тем, как быстро он изменил ситуацию. Это она собиралась вырваться, но Ниалл отверг ее. Равенна поглядела на Тревельяна, и вопрос о кольцах уже готов был сорваться с ее губ, однако его напряженная поза подсказала ей, что ответа не будет.

– Я буду там через минуту. Нужно кое-что сказать Гривсу.

Она вдруг подумала, что благородному Гривсу предстоит хорошая взбучка от хозяина; судя по выражению глаз Тревельяна, в этом не приходилось сомневаться.

– Налево, а потом направо? – переспросила Равенна.

– Да. Именно так. Иди же, пока… – голос его дрогнул. Он долго и пристально глядел на нее и потом сказал: – Теперь ступай.

Равенна прижала к груди черную шаль. В комнате сделалось холодно, и она с радостью покинула ее.

Глава 10

– Равенна! Ну, вот и вы! А мы уже собирались оставить упования и покончить с жизнью от разочарования.

Лорд Чешэм шагнул из ярко освещенной приемной в темный коридор. Равенна пряталась в тенях, не зная, как приветствовать его.

Чешэм выглядел красавцем в вечернем костюме – темно-синий фрак и белый галстук с толстым узлом как нельзя лучше подчеркивали черты светловолосого Адониса – тем не менее даже теплая улыбка и предложенная рука не могли стереть из ее памяти лицо Тревельяна, его взгляд, опущенный к их кольцам. Этот взгляд до сих пор окутывал Равенну прочной невидимой паутиной, смущая ее даже теперь.

– Поглядите, кого я отыскал в коридоре, – объявил Чешэм, не дожидаясь, пока она надлежащим образом поприветствует его. Граф проводил ее в приемную, отделанную, как показалось Равенне, всеми сорока оттенками ирландской зелени. На окнах висели пышные, цвета фасоли портьеры, а пол почти полностью исчезал под изумрудно-зеленым ковром турецкой работы. Подбитые конским волосом кресла и бархатные диваны были немного потертыми. Короче говоря, приемная во всем отличалась от рассчитанно холодной гостиной. Предметы мебели слегка не подходили друг к другу, и Равенне сразу стало уютнее.

Граф Фабулозо и месье Ги де ла Коннив стояли у фортепиано, держа рюмки коньяка в наманикюренных пальцах. Поклонившись ей, они немедленно вернулись к самым выгодным для себя позам. Граф казался гигантом в бледно-голубом фраке, облегавшем его фигуру. Ги был одет в костюм серого цвета, который очень шел к его глазам.

– Позвольте мне предложить вам освежиться, Равенна. Где же Гривс? – осведомился Чешэм, не обнаружив дворецкого в комнате.

Усадив ее на бархатную кушетку, он отошел к столику с напитками, чтобы налить ей шерри.

– Вот вы и здесь, моя дорогая. – Чешэм с улыбкой вручил ей бокал. – Должен сказать, что вы надели очаровательное платье…

Взгляд его так быстро скользнул на ее грудь, что Равенна даже решила, что это ей померещилось.

– Спасибо, – ответила она, чуть задохнувшись, не зная, может ли «спасибо» явиться должным ответом на такой взгляд.

Пригубив шерри, она взглянула на Ги, сидевшего на соседней кушетке.

– Ах, прекрасная Равенна, несравненная и при свечах, и в утренней росе. – Взяв руку Равенны, он припал к ней губами, жаркими и влажными, что было, пожалуй, не столь уж неприятно; однако едва Ги принял позу, явно рассчитанную на то, чтобы покорить ее, Равенна с трудом заставила себя подавить смех.

– Дворецкий долго, долго водить девушка, – вступил в разговор граф, решивший привлечь ее внимание.

– Он – хитрый лис, этот Гривс. Знает, как все устроить.

До этих слов Равенна даже не подозревала, что лорд Реджинальд находился в комнате. Он подмигнул ей из недр кресла, украшенного поблекшим за несколько веков ручным шитьем.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила она, чувствуя себя неудобно в мужском обществе. – Он отвел меня не туда, куда надо, и ничего не устроил, а все запутал.

Рамсей многозначительно улыбнулся.

– Лорд Тревельян… кстати, а где он? Наш хозяин сегодня забывает о своих обязанностях. Я бы сказал, что это просто преступление – не видеть такую красоту.

Равенна покраснела. Она не привыкла к столь откровенным комплиментам, да и не считала себя красавицей. Другое дело Кэтлин Куинн. Эта девушка прекрасна, как ангел, и утонченна, как сама королева. Равенна считала себя во всем противоположной Кэтлин. Темноволосая, мрачная по характеру и – невзирая на все старания воспитателей Веймут-хэмпстедской школы – прежняя дикарка. Кровь Бриллианы оказалась сильнее кнута.

– Хозяин приступил к выполнению своих обязанностей, – заметил от двери Тревельян.

Равенна повернулась. Ей не хотелось смотреть на Тревельяна, однако, похоже, противиться просто не было сил. Войдя в комнату, Ниалл Тревельян покорил ее, наполнил собой, заставил подчиниться; воистину его острый снисходительный взгляд способен был смутить даже короля. Равенна не хотела смотреть на него, и тем не менее, проклиная себя, покорилась порыву. И ей пришлось проглотить унижение, потому что Ниалл не ответил на ее взгляд, даже не дал понять, что видит ее.

– Мы как раз разговаривали о красоте, Тревельян, – начал лорд Реджинальд, – не хотите ли вы изложить собственные взгляды. Равенна уже знает мою точку зрения.

Подойдя к столику с напитками, Тревельян налил себе коньяка. Поглядев на графа и Ги, он о чем-то задумался и, наконец, произнес:

– В том, что касается красоты, меня сейчас беспокоит один лишь жгучий вопрос: полагает ли граф себя более прекрасным, чем месье Коннив, или дело обстоит как раз наоборот?

Равенна едва не поперхнулась шерри. I и явно был задет, граф же сконфузился, словно получил резкий удар.

– Похоже, кузен, вы сегодня не в настроении, – заметил Чешэм с явным раздражением.

– Не в духе? Напротив. Сегодня я благостен как всегда.

Тревельян поглядел на гостей, при этом решив не обращать внимания на Равенну и тем самым еще раз задев ее. Она видела, что Ниалл не считает ее достойной присутствовать в замке и, похоже, решил попросту не замечать ее.

– Распространяется ли ваше благоволие и на обед? Я умираю от голода, – осведомился отец Нолан, как раз появившийся в дверях в сопровождении Гривса.

Равенна оделила священника ослепительной улыбкой. Она внезапно почувствовала себя уверенней. При отце Нолане она всегда ощущала себя по крайней мере хорошей. Девушка приободрилась, когда старик в знак приветствия взял ее за руку.

– Да, будем обедать. – Тревельян взглядом обежал комнату, как и прежде преднамеренно минуя Равенну. – Все готовы?

– И кто же будет иметь честь проводить Равенну к столу? Или мы начнем поединки ради нее? – поддразнил присутствующих лорд Реджинальд.

– Честь эта принадлежит мне, как пригласившему ее сюда, – проговорил Чешэм, протягивая к ней руку.

– С поединками уже покончено, Чешэм. Я хозяин в этом доме и обязан провожать своих гостей к столу. – Голос Тревельяна не допускал возражений.

Все еще не глядя на Равенну, Тревельян подошел к кушетке и предложил девушке руку. На мизинце блеснуло золотое кольцо. Сердце заколотилось в груди Равенны.

В один и тот же миг ее оскорбили и ей же польстили. Он может позволить себе не замечать ее, а потом потребовать права пригласить ее к столу. Поведение истинного безумца. И она была не лучше его, ибо Равенна хотела от Ниалла лишь одного: чтобы он поглядел на нее с тем же восхищением, как и все остальные, чьи взгляды проливались на нее сладким вином… тогда она охотно позволила бы этому мерзавцу вести ее.

– Равенна? – Их взгляды встретились, пробудив в ней целую бурю чувств – начиная от смятения и кончая едва ли не ненавистью, немедленно сокрушившей необъяснимое желание добиться восхищения Ниалла.

Воспитание запрещало отказать графу, и Равенна просто заставила себя подать ему руку. Теплая ладонь удивила ее, однако жесткое прикосновение можно было предвидеть. Тревельян ясно дал ей понять, что не хочет ее присутствия в своем замке. Равенне вдруг захотелось бежать домой и никогда не возвращаться сюда.

Ниалл помог ей встать с кушетки. Равенна ответила ему напряженной улыбкой и приняла предложенную руку, уже прикидывая, сколько минут продлится это испытание, и надеясь, что более ей никогда не придется встречаться с владетелем Тревельяна.

Небольшая столовая была выдержана в оттенках пюсиного[35], берлинской лазури и золотых. Каждое блюдо представляло собой шедевр кулинарии. Лакеи вносили один за другим блюда с фазанами, говядиной и павлинами. Тревельян, кузен Чешэм и его приятели не обнаруживали особого восхищения ни изысканностью блюд, ни их количеством, однако Равенна была в полном восторге, особенно памятуя о тех скверных обедах, которые им подавали в Лондоне. Отец Нолан отдал должное каждому блюду. Равенна могла поклясться, что старик управляется с третьим бисквитом со сливками.

В обращении к Равенне откровенная лесть со стороны Ги сменилась тонко завуалированными, но тем не менее откровенными намеками лорда Реджинальда. Отец Нолан попытался затеять разговор о Новом Завете. Тревильян не проронил ни слова. Равенна изо всех сил старалась забыть об этом, однако, когда с едой было покончено и она в обществе джентльменов вернулась в приемную к напиткам, девушка все-таки не сумела удержаться и украдкой бросила взгляд на хозяина замка.

Тревельян в этой компании казался увенчанным ветвистой короной взрослым оленем посреди неуклюжих молодых бычков. Тем не менее различие было более тонким, и Равенна едва ли могла понять, что именно привлекает ее внимание в Ниалле Тревельяне. Он не возвышался башней над всеми остальными, будучи, пожалуй, чуть повыше среднего роста; лицо симпатичное, совсем не напоминало классической красоты греческих богов – Ги или графа. Шеи лорда Реджинальда, Ги и графа украшали модные белые галстуки, на Тревельяне был вышедший из моды черный. Как и жилет – кашемировому буйству модных цветов Тревельян предпочел скромный свекольный муар. Юношеский румянец оставил его лицо, сделав, быть может, его более неотразимым. Каждая линия на лице его, каждая седая прядь в волосах подчеркивали мужественную зрелость. Ну, а в глазах его Равенна угадывала душу, отягощенную какой-то невыразимой трагедией, человека, понимавшего жизнь, какова она есть на самом деле. Все это Равенна подметила, наблюдая за Тревельяном. Ей хотелось, конечно, уделить внимание и отцу Нолану, и даже Ги, но Тревельян всецело занимал ее – даже устроившись возле каминной доски, погрузившись в какую-то думу, заставившую его позабыть о бокале, оставшемся в руке.

– Равенна, как вам удавалось скрываться от моих глаз все эти годы? – нарушил ее размышления лорд Чешэм.

Мгновенно отведя глаза от Тревельяна, ужасаясь тому, что он мог заметить на себе ее взгляд, Равенна ответила:

– Я много лет провела в Англии. Оставив Лир в тринадцать лет, я ни разу не возвращалась домой.

Оставалось надеяться, что голос не выдал ее боли. Незачем доставлять удовольствие Тревельяну: незачем ему знать, какие страдания он уже принес ей.

– Равенна получила образование в одной из лучших женских школ Лондона, – вмешался священник, не поднимавшийся со своего места, самого близкого к очагу.

– Лондон! Ура! Мой любимый город! – Чешэм просветлел. Опустившись рядом с ней на диван возле камина, он взял руку Равенны и поцеловал ее. – А когда вы возвращаетесь в Англию?

– Наверное, никогда, – она поглядела на священника, пожалуй, даже с обвинением во взгляде. – Я уеду отсюда в Дублин. Возможно, найду себе работу у модистки.

– Работу? В Дублине? – Чешэм откинулся назад с выражением притворного ужаса на лице. Даже граф поднялся с места и с недоверием поглядел на нее.

– Моя дорогая, моя милая девочка, поверьте, вам совсем незачем покидать Лир, чтобы взяться за работу в Дублине. Что тогда станется с вами? – Чешэм поглядел на нее со столь неподдельной заботой в глазах, что Равенна едва не растрогалась.

– Лорд Чешэм, я должна найти собственное место в жизни, и когда Гранья умрет, связь моя с Лиром разорвется. – Улыбнувшись, она отняла у него свои пальцы. Довольно с нее на сегодняшний вечер этих держаний за руку.

– Но это неслыханно, такая утонченная, образованная леди, как вы, снисходит до работы в Дублине. – Лорд Чешэм снова взял ее ладонь. В глазах его мелькнуло озорство. – Быть может, я сумею отыскать вам другое занятие. Прямо здесь, в Лире.

Она уже собиралась спросить, какого рода «занятие» он имеет в виду, когда Чешэм выпалил:

– А может быть, и лучшее; что, если я женюсь на вас и сделаю баронессой?

Отец Нолан охнул, и кровь отхлынула от его лица. Однако во всей комнате лишь он один воспринял идею всерьез. Граф же хихикнул. Слова Чешэма были невозможно фальшивы, в них слышалось оскорбление ее уму. Тем не менее она прикусила язык, чтобы не дать едкий ответ. Незачем гладить против шерсти влиятельного господина, даже если ты его никогда более не увидишь.

– Вы шутите, лорд Чешэм, – проговорила она спокойно, стараясь не глядеть ему в глаза, чтобы скрыть презрение. – Я не способна стать вашей баронессой. Вы совершенно не знаете меня.

Чешэм расхохотался. Эта игра, казалось, бесконечно развлекала его.

– Но я очень хотел бы познакомиться с вами поближе, – эти его слова предназначались только для ушей Равенны.

Она поглядела на Чешэма, удивленная и рассерженная таким продолжением. Тревельян наблюдал за ними обоими, и, судя по его выражению, оба они вели себя хуже чем глупцы.

– Я польщена, лорд Чешэм, но…

– Вы должны позволить мне пригласить вас. Зачем вам уезжать в Дублин, во всяком случае теперь, когда я могу показать вам весь мир. – Откровенное выражение глаз Чешэма смутило Равенну.

– Это все очень лестно, – пробормотала она, не зная, что делать дальше. Ей отчаянно хотелось бежать отсюда, однако Равенна не могла отыскать предлог, чтобы уйти. Лорд Чешэм явно ожидал от нее ответа; Равенна обратила все свое внимание на дамаскиновую обивку стоявшего рядом кресла. Какой неловкий момент. Чье-либо ухаживание могло бы заинтересовать ее, если бы только идея не исходила от Чешэма. Поглядев на Ги и графа, Равенна отвергла и их. И с удивлением поняла, что скорее приняла бы ухаживания Реджинальда Рамсея или отца Нолана, чем этих троих хлыщей. Взгляд ее обратился к Тревельяну; тот глядел в сторону, и Равенна попыталась представить себе, как отнеслась бы к его предложению.

– Почему вы притихли, моя очаровательная леди? – шепнул ей на ухо Чешэм.

Равенна залилась румянцем. Лорд Чешэм был вполне привлекательным мужчиной, так сказать, более молодой версией Тревельяна. Тем не менее он был на десять лет старше ее и в свою очередь на десять лет младше своего кузена. В предложении Чешэма поухаживать за ней были известные преимущества. Так почему же она гадает, что думает Тревельян о предложении молодого лорда? Но с чего вдруг ее интересует его мнение?

– Могу ли я объявить о предстоящем браке? – сухо осведомился Тревельян, опиравшийся плечом на каминную доску в двух шагах от места, где сидели Равенна и Чешэм.

– Забудьте о свадьбе, Чешэм; начинайте прямо с медового месяца, – вмешался пьяный голос Рамсея.

– Сын мой, придержите язык! – воскликнул отец Нолан.

Тревельян метнул в сторону лорда Реджинальда взгляд, способный уложить на месте молодого пьяницу.

– Мне пора… – Равенна поглядела на бархатный шнурок, свисавший возле Тревельяна. – Может быть, кто-нибудь позвонит Гривсу, чтобы он проводил меня отсюда.

– Не уходите… – негромко попросил Чешэм.

– Моя бабушка стара. Я не могу оставить ее в одиночестве надолго, – солгала Равенна, отлично знавшая, что сейчас с Граньей сидит Фиона. Пронзительный взгляд, брошенный на священника, молил, чтобы он не выдал ее.

Отец Нолан не стал этого делать.

– Неужели вечер так быстро закончился? – священник поставил на столик опустевший бокал. – Не хотите ли вы, Равенна, чтобы я проводил вас домой?

Встав, она заметила, что джентльмены последовали ее примеру.

– Очень хочу, – ответила Равенна с облегчением в голосе.

– С удовольствием провожу вас, – отец Нолан улыбнулся.

Остановившись в дверях гостиной, Равенна попрощалась. Тревельян что-то неразборчиво буркнул отцу Нолану и таинственным образом исчез, вновь ранив ее своей грубостью.

Но Чешэм со своей лестью бы как всегда рядом. Он вновь и вновь целовал ее руку, а потом, прикоснувшись к уху губами, шепнул:

– Приходите сегодня к черной лестнице, и мы наконец останемся вдвоем.

Должно быть, ей удалось хорошо скрыть отвращение, ибо Чешэм отступил в сторону, позволив месье Ги занять место перед ней. В душе она была рассержена тем, что лорд Чешэм считает ее настолько глупой и опрометчивой, чтобы пойти на интрижку с ним, однако открытого раздражения не ощущала. Нечего удивляться тому, что он мог подумать о ней. Неужели он способен увидеть в ней существо, достойное уважения, если кузен его, Тревельян, открыто дает понять, что считает ее швалью, недостойной даже приличного прощания после недолгого пребывания в замке.

Граф что-то пробурчал на прощание, и появился Гривс, готовый отвести ее в большой зал. Равенна следовала за дворецким, радуясь, что навсегда отделалась от сегодняшней компании. Она не пойдет к Чешэму ни на черную лестницу, ни в другое место; он оскорбил ее таким предложением. Хотя в Англии ее постарались научить скрывать чувства, мужчины эти пробудили в ней гнев. Теперь она мечтала лишь об одном: добраться до дома и никого из них не встречать, в особенности лорда Ниалла Тревельяна.

Тем не менее она оставила гостиную с комком в горле. Ей было обидно, что лорд Тревельян так низко оценил ее, раз он даже не потрудился должным образом попрощаться с ней. Он вышел так грубо, что она даже не получила возможности поблагодарить его за обед; не то, чтобы она хотела благодарить его… но то, что он даже не потрудился подождать благодарности, ранило ее.

– Хозяин примет вас в библиотеке, мисс, – проговорил Гривс, когда вместе с отцом Ноланом они вступили в большой зал.

– Вы сказали это мне, Гривс? – спросила Равенна, опешив.

– Да, мисс. Лорд Тревельян ждет вас в библиотеке. Отец мой, не подать ли вам виски, чтобы скрасить ожидание? – Грив поклонился отцу Нолану.

– Конечно, конечно! – отвечал отец Нолан, усаживаясь на елизаветинскую[36] скамью.

Равенна поглядела на священника, не зная, как понимать его поведение. Мужчина добивается свидания наедине с нею, а он даже не хочет предложить сопровождать ее.

– Мисс? – властно повторил Гривс.

Равенна украдкой бросила взгляд на отца Нолана. Он лишь улыбнулся ей и развел руками. Движение говорило: «Бегай, где хочешь, детка, и когда бы ты ни вернулась, я буду ждать здесь».

Как и прежде, Гривс направился через большой зал, рассчитывая, что она последует за ним. Не видя иного выхода, Равенна заторопилась, стараясь не отставать. Библиотека оказалась всего лишь через две двери от большого зала. Теплая и чуть обшарпанная комната – как и приемная.

– Гривс сказал, что вы захотели переговорить со мной, прежде чем я оставлю ваш дом, – сказала она Тревельяну, сидевшему у камина.

Дворецкий удалился, плотно закрыв за собой двери из красного дерева.

– Да. Садитесь.

Равенна обиделась. Тревельян даже не встал, когда она вошла. Проклятое воспитание, зачем приучать ее к условностям, неположенным людям ее класса. Граф видел в ней низкую селянку, такой она останется для него навсегда; и все же Равенна не могла допустить подобного отношения к себе.

– Мне бы хотелось остаться стоять. – Равенна подпустила в голос чуточку льда; в самый раз, чтобы привлечь его внимание.

Ниалл поглядел на нее со странным, неожиданным чувством в глазах.

– Упорствуешь до самого конца, Равенна?

Она отказалась отвечать.

Хрустнул злой смешок.

– Ты стоишь передо мной в жалком платьишке, как девица, оставшаяся на балу без кавалеров, и все равно пытаешься бросить мне вызов, так? – Поднявшись на ноги, Тревельян грозно подошел к ней. – Садись.

Равенне хотелось еще раз отказать ему, но один лишь взгляд на графа убедил ее, что это будет напрасно. По неизвестной причине Тревельян находился в мерзком настроении. Словом, лучше поскорей закончить с делом и покинуть замок.

– О чем же вы желаете говорить со мною, милорд? – Она опустилась в кресло.

– Я хочу преподать тебе несколько уроков. – В голосе его слышался явный гнев. – Во-первых, никогда больше не ходи в лес одна, без провожатых. Тебе повезло, что я вовремя обнаружил тебя. С тобой могло случиться нечто ужасное, ты была одна в лесу и…

– Лорд Тревельян, позвольте мне напомнить вам: самым страшным, что я видела в этом лесу, были ваши собаки…

– Я хочу избежать трагедии совершенно иного рода! Его крик заставил Равенну вскочить. Ей еще не приводилось видеть мужчину в таком раздражении.

– Да какое вам дело до всего этого? – прошептала она возмущенно.

В глазах его вспыхнула досада.

– Равенна, ты молода и теперь стала прекрасной. Как, по-твоему, обойдется с тобой какой-нибудь мужчина, встретив одну в лесу?

Равенна глядела на Ниалла, сердце ее буквально колотилось о ребра.

– Наверно… наверно, он поступит так, как обошлись со мной вы.

Мрачный взор остановил ее.

– Я не насилую женщин, однако за каждого жителя этого графства ручаться не стану.

– Вы хотите сказать, что мужчины нашего графства недостойны доверия, однако это проблема самого «джентльмена». Или вы хотите обвинить лорда Чешэма в?..

– Лорд Чешэм – мой кузен, мой родственник. Но вместе с приятелями-распутниками и в определенном настроении, встретив беспомощную девушку вроде тебя, он может повести себя… Боюсь даже сказать, что случится тогда.

Не обнаруживая этого внешне, Равенна вполне согласилась с графом в отношении Чешэма. Сделанное им предложение встретиться с ним было оскорблением. Но даже сама мысль о том, что Тревельян полагал необходимым прочитать ей нотацию, усугубляла обиду. Тлеющая ярость вспыхнула огнем.

– Возможно, ваше мнение о собственном кузене и справедливо, милорд, – проговорила она. – Но я не беспомощна.

Взгляд графа обратился к ее миниатюрной фигурке. Тревельян не имел оснований считать себя гигантом, тем не менее она понимала, что, с его точки зрения, он вполне может справиться с ней – если захочет. Мысль эта вполне открыто читалась в его взоре.

– Почему это вдруг озаботило вас? – спросила Равенна, взгляд графа внезапно внушил ей мысль побыстрее переменить тему, а еще лучше – уйти.

– Я беспокоюсь за тебя, глупая девчонка. Она встала.

– Отлично. Я выслушала вас. И если это все…

– Нет, не все. – Его глаза заставили ее опуститься на место. – Садись.

Равенна уже почти возненавидела графа.

– Вас рассердили намерения лорда Чешэма? И все вышло из-за этого? Если так – не нужно волноваться. У меня нет никаких планов в отношении членов вашей семьи… да и сами вы осмеяли бы подобную глупость. Поэтому заверяю вас в том, что я с радостью откажусь от предложения лорда Чешэма, если ему будет угодно сделать его, в чем я весьма сомневаюсь.

– Если он постарается, то может заполучить тебя и любым другим способом, – отрезал Тревельян, отворачиваясь, будто желая что-то скрыть даже от самого себя. – Лорд Чешэм покорен тобой. Даже мне это заметно. Но я предупреждаю тебя, что не стану терпеть никаких непристойностей.

Опешив, она глядела на него, не веря своим глазам. Оскорблениям уже не было меры.

– Наверно, это моя бедность заставляет вас думать, что у меня нет чести, нет уважения к себе? Бедность – это не синоним непристойности. Только порочный человек способен подумать так.

– Ты не поняла…

– Нет, – произнесла с грустью Равенна, прерывая хозяина. – Неважно, что именно вы хотели сказать. – Расстроенная, в явном смятении, она поглядела на Тревельяна. – Почему все это волнует вас? Вы ведь не опекун мне. И не мой отец. Мои поступки не задевают вас, однако вы делаете мне наставления, как будто имеете на это право. И вы еще смеете оскорблять меня, предполагая, что я способна на низменные поступки. Извинитесь сию же минуту.

Тревельян поглядел на нее, явно не веря своим ушам. По лицу его пробежала волна гнева, – нередкая гостья, по всей видимости; тем не менее раздражение сменилось другим – невольным уважением.

– Можете катиться к черту, милорд. – Не дождавшись извинений, Равенна встала и направилась к двери, торопясь уйти.

Ниалл остановил ее; схватив сразу обе руки, он прижал их к ее бокам.

– Ты неправильно поняла, Равенна. Я говорю не о том, что ты способна на непристойные поступки. Просто ты была защищена от превратностей жизни. Ты совсем одинока в этом мире, у тебя нет опекуна. И как тебе, наверно, известно, английские пэры не так уж редко развлекаются с ирландскими девушками. Зная о том, что ему ничто не грозит, любой мужчина легко может обидеть тебя.

– Как это не грозит? Но ведь есть законы…

Тревельян тряхнул Равенну, и она умолкла.

– Помог закон твоей матери? И ты хочешь закончить подобным образом? Хочешь ощениться таким же, как и ты сама, бастардом[37]?

Жестокие слова больно ранили ее. Слезы хлынули из глаз Равенны.

– Но почему это вас тревожит? Вы говорите лишь для того, чтобы причинить мне боль? Зачем вам это нужно?

– Нет, я не хочу мучить тебя, – прошептал Тревельян, – просто… просто…

– Что просто? Вы хотите, чтобы я оставила замок и никогда более не попадалась на пути Тревельянов. Отлично, я согласна… по рукам. Скажите лорду Чешэму, что я отказываюсь от его предложения. Скоро, достаточно скоро мне придется переехать в Дублин, и я не хочу тратить свое время на вашего родственника. Он крепче сжал ее руки.

– Равенна, ты не хочешь учиться? Разве ты не слышала моих слов? Тебе нечего делать в Дублине… одинокой и беззащитной женщине. Кто будет там следить за тобой?

– Я сама способна позаботиться о себе, – отпарировала Равенна.

– Сама? – возмутился Тревельян. – В Дублине у тебя нет родственников, нет и средств для существования. Тебе придется снимать жилье… без замка на двери, и однажды ночью ты обнаружишь в своей постели мужчину, который силой возьмет то, за что в другом месте ему пришлось бы платить.

Равенна была в отчаянии, ей хотелось уйти. Она уже дрожала, несмотря на то, что хотела остаться храброй.

– Лорд Тревельян, вы не опекун мне и не благодетель. Я не хочу больше задерживаться здесь и слушать эти речи.

Намерения Тревельяна волновали ее. Она не могла их понять, а потому боялась.

– Я всего лишь хочу дать тебе хороший совет. Дублин не сулит тебе будущего, как и мужчины вроде Чешэма. Он распутный повеса. Друзья его еще хуже. Пойми, моя девочка, что пока тебе не предложен брак и обручальное кольцо не оказалось на твоей руке, ты для них – ничто, в лучшем случае игрушка, и они будут именно так и относиться к тебе… а потом сломают и выбросят.

Непрошенные слезы потекли по ее щекам. Равенна попыталась освободиться, однако руки Тревельяна не отпускали ее. В этот миг она ненавидела графа сильнее, чем в тот день, когда он отослал ее в школу. Равенна слишком хорошо знала, что он говорит правду, но слова его едкой кислотой ложились на открытую рану.

Ничего другого не оставалось, и выпрямившись, она бросила в него слова, – словно обращаясь к тупому слуге:

– Милорд, нет нужды напоминать мне о подобных вещах. Для меня свидетельством мужского бессердечия навсегда стала судьба моей матери. А если мне потребуются новые доказательства, я постараюсь запомнить вас и наш нынешний разговор как пример бесцельной жестокости.

Вырвав, наконец, свои руки, она обхватила себя за плечи. И глянула вверх на висевший над каминной доской портрет женщины, на которую был столь похож ее сын. Мать Тревельяна принадлежала к кельтскому племени, она была ирландкой – такой же, как и сама Равенна, – однако сердцем граф принадлежал к Верхам. В отличие от своих предков, этот знатный лорд считал себя слишком высокородным, чтобы иметь дело с родней матери. Да и зачем ему утруждать себя общением с подобными ей, имея все преимущества? Сотни веков назад английский король отдал его семье все земли Лира, все состояние края. У него было все, у нее – ничего. Чудовищная жестокость – подчеркивать каждое ее несчастье, когда у самого, наверно, не было ни одного.

Тревельян глядел на нее, гневный, ожесточенный. В комнате установилось злое молчание.

– Тогда ступай. Убирайся отсюда. Урок усвоен, – прошептал он.

– Не вам учить меня, – возразила Равенна.

Тревельян поглядел на нее, и Равенна вновь обнаружила на его лице странную, невеселую улыбку.

– Увы, кому, как не мне, ибо Лир полон неграмотных дураков. Не верь тому, что они скажут тебе, Равенна. Меня не заставить. Я не захочу этого.

– Теперь, когда вы оскорбили всех и каждого в этом графстве, как я понимаю, наш разговор пришел к естественному завершению. – Она решительно поглядела на графа. Тревельян проявил свою суть. Люди вроде ее старого друга Малахии не станут питать симпатии к этому человеку, даже не слыхав подобных речей.

– Помни, что я сказал о Чешэме.

Настырной английской школьнице в душе хотелось помучить этого человека.

– Однажды Чешэм может стать моим мужем.

– В мечтах. Общего между вами обоими только молодость… – Взгляд Тревельяна вдруг сделался холодным, словно он вспоминал о чем-то печальном.

Равенна, задетая последними оскорблениями, лишь глядела на него, не доверяя быстрым переменам в настроении графа.

Глубоко вздохнув, он поглядел на нее и проговорил совершенно непонятные слова:

– Я знаю правду. Помни об этом в будущем. Я знаю правду обо всем в Лире; в том числе и о тебе самой.

Озадаченная, она стерла слезы со щеки и спросила:

– Как это понимать, что вы знаете правду?

Уголки его губ изогнулись в пародии на улыбку.

– Всему свое время. А сейчас я хочу, чтобы ты знала: на мой взгляд, ты очень повзрослела. Я вижу перед собой женщину, а не девчонку, любящую поиграть и пошалить с друзьями. Английская школа наделила тебя культурным, скромным фасадом. Но это всего лишь фасад. Я вижу, что таится под ним. Я знаю, какова ты на самом деле. Ты можешь изображать из себя невинную скромницу… но эти твои глаза, фиолетово-синие… соблазнительные… как умело ты пользуешься ими. – Странный гнев затуманил лицо Ниалла. Он прикоснулся к ее щеке, провел кончиком пальца по затрепетавшим ресницам. – Но помни – мне этот взгляд не опасен. Не опасен. Именно поэтому я и хочу защитить Чешэма.

Она растерялась. Неожиданно ласковое прикосновение лишило ее сил, повергло все чувства в хаос.

– То вы собираетесь защищать меня, то Чешэма. На чьей же вы стороне, милорд?

Он уронил руку, словно ощутив внезапный ожог. И преднамеренно не глядя в глаза, проговорил:

– Как ты уже заметила, я тебе не опекун. И что ты сделаешь с собой, будет лежать лишь на твоей совести. Я просто хотел помочь. Ты – одинокая женщина, а я знаю, что мир делает с ранимой женской душой. Да, я – не твой хранитель и не хочу становиться им. Человек, который захочет охранять тебя, захочет тебя целиком.

Равенна долго глядела на Тревельяна. Он должен был встретиться с ней взглядом и сказать, что она может идти. Но Тревельян не делал этого. Он вовсе не смотрел на нее. Казалось, в душе его бушует свирепая буря и обращенные к огню глаза Тревельяна видят секреты луны и звезд.

– Доброй ночи, лорд Тревельян, – сказала Равенна негромко.

Она не отводила глаз, требуя от него прощального взгляда, но Тревельян не сдавался.

Выхода не было, и Равенна покинула библиотеку, мучимая тревожной мыслью: владетель Тревельяна, человек, правивший графством Лир как королевством, отчего-то испытывал ужас перед ней.

Глава 11

Вечер закончился не менее странно, чем начался. Равенна шла по коридору к освещенному свечами большому залу, но мысли ее были полностью отданы Тревельяну. Все-таки человек этот рехнулся, наконец решила она. Отец Нолан стоял у входа в зал, и она решила, что, пожалуй, не может считать священника одним из безумных и немногочисленных помощников Тревельяна. Ей и до смерти своей не понять, почему священник посчитал пристойным оставлять ее надолго вдвоем с владетелем замка. Ирония заключалась в том, что пребывая в обществе Тревельяна, она услышала от него лишь наставления о том, что нехорошо оставаться наедине с мужчинами.

– Ну вот и вы, моя красавица! – воскликнул священник, улыбаясь с пылкостью встречающего хозяина щенка. – Ну, как прошла ваша беседа? Вам было интересно с Ниаллом?

Равенна впервые заметила, каким хрупким кажется старик в своей черной рясе: обтрепавшийся воротник был неаккуратно заштопан синей ниткой. Рука его тревожно опиралась на терновую палку, и Равенна подумала, что старик наверняка упадет, если она скажет, что Тревельян заставил ее плакать.

– Ничего существенного я не услышала, но с этим покончено. Поехали. – Она взяла старика под руку и повела его через огромный средневековый зал. Находившийся у парадной двери Гривс кликнул кучера. Они остановились, пропуская пересекшего их дорогу слугу, несшего суму с дровами для одного из трех огромных каминов зала.

– Тревельян не был добр с вами, дитя мое? – спросил священник, ступая еще медленнее, чем обычно. Равенна готова была поклясться, что он пытается вытянуть из нее содержание их разговора.

– Он был… – Равенна задумалась. Он действительно не был добр к ней, но то же могла сказать о себе и Равенна. Разговор был бурный, и она надеялась, что подобного с ней больше не случится. – Он был, пожалуй, резок. Но таков он всегда. Тревельян не слишком-то обидел меня. Наши пути пересекаются нечасто, поэтому, как я уже сказала, о нашей встрече рассказывать в общем и нечего.

Слуга с грохотом свалил дрова у ближайшего очага. Равенна поглядела на него, слегка удивляясь тому, что такого пустили в замок. Слуга стоял к ней спиной, но она заметила на нем рабочую одежду, испачканную грязью. Он захлопотал у очага, пытаясь разжечь пламя, наконец Равенна увидела его в профиль и ахнула. Глаза его, в глубинах которых угадывались и гнев, и узнавание, обратились к ней.

– Малахия, – прошептала она, делая шаг вперед. Священник остановил ее.

– Равенна, сейчас не время и не место разговаривать с ним.

Равенна поглядела на него, не зная, что и думать.

– Что? Я могу оставаться наедине с лордом Тревельяном и не имею права приветствовать старого друга, которого столько лет не видела?

Она повернулась к Малахии, застывшему у другой стены зала. Он очень изменился за время, протекшее со дня их последней встречи. Рыжая шевелюра потемнела, на лице борода как у взрослого, да и рост достигал почти шести футов. Но глаза остались прежними. Газельи миндалины, в которых горело пламя бунта.

– Малахия, – сказала она, приветствуя друга теплой улыбкой. Ей хотелось броситься навстречу ему, раскрыть объятия. Знакомый этот взгляд сразу растопил весь лед, который покрыл ее сердце за годы, проведенные в Лондоне.

Тем не менее взгляд этот был не совсем знакомым.

Взгляд Малахии стал взглядом мужчины, и она застыла как вкопанная, обнаружив, что друг детства разглядывает ее словно лорд Чешэм.

– Ступайте, Малахия, – нахмурясь, проговорил отец Нолан.

Малахия не произнес ни слова. Он глядел на Равенну, как попавшийся зверь, не имея сил шевельнуться.

– Я же сказал, идите отсюда, мой мальчик, – повторил священник более резко.

Внезапно глаза Малахии обратились к дверям. У входа в зал застыл Тревельян, скрестивший руки на груди. Взгляд его был устремлен на молодого человека.

Без единого слова Малахия замел у камина мусор и покинул зал, не взглянув на Равенну.

Дважды обиженная столь резким неприятием, Равенна хотела уже броситься за ним, но тут же сообразила, что лучше будет повидать его завтра, когда они смогут переговорить с глазу на глаз. Малахия Маккумхал был ее единственным другом, и, по всей видимости, новых друзей у нее уже не появится. Ей хотелось немедленно укрепить узы дружбы, однако Равенна понимала, что обстоятельства не допускают этого.

Обернувшись, она увидела, что Тревельян провожает взглядом Малахию. А потом поняла, что граф смотрит на нее, выражая неодобрение всем своим видом.

– Подобных типов тебе следует вообще избегать. – В голосе его, отразившемся от грубых гранитных стен, слышалась непреклонность рока.

Равенна не могла более скрывать свою ненависть. Она послала Тревельяну столь уничтожающий взгляд, что сама удивилась тому, что он остался на ногах.

Граф же, напротив, расхохотался.

– Ну вот, сам и подтолкнул тебя к нему.

Равенна не отвечала. Всякие возражения утонули в ярости, которая буквально душила ее.

– Пойдемте, дитя мое. Это был долгий и безрадостный вечер, – вмешался отец Нолан, прикасаясь к ее руке.

Его вид вдруг потряс ее. Лицо священника стало совсем белым, а рука, державшая палку, сильно тряслась. Если бы она не знала старика, то могла бы, пожалуй, поверить, что ее ненависть к Тревельяну чрезвычайно расстроила его.

Без промедления она отправилась вместе со священником в бейли и усадила его в коляску. Когда, наконец, внимание ее вновь обратилось к Тревельяну, Равенна заметила, что граф не последовал за ними. Вновь он исчез, не прощаясь.

* * *

Часы пробили три часа утра, и Тревельян отложил книгу, которую пытался читать. Огонь потрескивал в очаге, а на столике рядом стоял полный бренди бокал, но ни то, ни другое не радовало сердце. Ночной час лишь углублял меланхолию.

Он не хотел, чтобы Равенна посетила замок, однако позволил это, полагая, что речь идет о пустяке. Но было уже заполночь, девушка пришла и ушла, а он все старался выбросить ее из памяти.

Она была воистину очаровательна. Что спорить? Даже в этом несчастном синем платьице она ошеломляла. Бедность лишь добавляла очарования. Потертые локти, неровный подол вопили, требуя мужской заботы о ней. И хотя Равенна ненавидела Ниалла каждой клеточкой своего тела, даже ему самому хотелось увидеть ее в шелках и атласах, более подобающих этой роскошной красе. Тревельян уже понимал, что Равенна обладала властью над мужчинам, они не в силах были забыть эту девушку.

Чешэм уже пал жертвой.

Ниалл вспомнил сцену, происшедшую перед тем как он отправился к себе. Кузен предложил ему устроить бал для всех жителей Лира.

– Что будем праздновать? – осведомился Тревельян, очень раздраженный в тот вечер поведением Чешэма.

– Будем праздновать… красоту, – промолвил Чешэм и немедленно отправился к себе.

Судя по всему, можно было не сомневаться, что выставить кузена из замка мог пытаться только дурак. Чешэм убежит с девицей, пока он будет позволять себе избегать ее общества.

Кроме того, теперь возник еще и Маккумхал.

Ниалл протянул руку к бренди и сделал большой глоток. Малахия Маккумхал сулил одни беспокойства. Мальчишкой в Дублине он был свидетелем убийства своего отца, и пережитое навсегда вселило в его душу жажду крови. Поговаривали, что Малахия из крутых ребят. Утверждали также, что состоятельное семейство в Килдонане погибло в огне, потому что дом подожгли какие-то смутьяны. При пожаре погибли трое детей. Трое мальчишек, которые были младше Малахии Маккумхала в тот день, когда несправедливо застрелили его отца.

Бокал с бренди едва не лопнул в руке Тревельяна, мрачным взглядом уставившегося в огонь. Однажды придет и Гомруль; явление его неизбежно, как и то кровопролитие, которое будет предшествовать этому. И все же Лир не затопят алые реки, потому что он, лорд Ниалл Тревельян, властелин Лира в девятом поколении, сам потомок кельтов, сойдет в могилу, чтобы предотвратить усобицу. За сотни лет корни Тревельянов глубоко вросли в каменистую ирландскую почву. Он не мог отделить в своих мыслях графство от его жителей – так любовь его к домашнему очагу была неотделима от любви к родному краю. Пусть он из Верхов, но все равно, он не чужак в том месте, где родился. В стародавние времена семейство его добилось этих земель силой, но не по праву. Тем не менее он не допустит кровопролития в Лире. Именно поэтому Тревельян и взял Малахию к себе на службу. Следовало не спускать с него глаз. Спокойнее жить, когда враги рядом, так говорила пословица.

Он закрыл глаза, представив себе, что Равенна может убежать к Малахии. И ум, и образование поднимали ее на недосягаемую высоту рядом с этим человеком. Но не ее судьба приковать себя к этому неотесанному чурбану, родить ее двадцать детей и видеть, как он умрет… глупо, трагично, как его собственный отец.

Глаза Тревельяна открылись, он посмотрел на томик, оставшийся на коленях… Трактат о Вексфордском[38] восстании, разразившемся в Ирландии после ее включения в состав Соединенного Королевства. Боже, как он хотел предотвратить это кровопускание. Однако из всех попыток понять ситуацию не выходило ничего, пока он позволял своим страстям властвовать там, где должен править рассудок. Надо обходиться со всем этим как с гейсом. Руководствуясь разумом, он сумеет сделать все что угодно, овладеть ситуацией, решить любой вопрос. Но если дать власть чувствам – все пропало.

Поэтому-то он не может вмешаться в жизнь Равенны, сказал себе Ниалл. Если она захочет уйти к Малахии, что ж, пусть идет. Девушка эта не властна над ним. А гейс – ложь. У него нет никакого желания добиваться любви глупой девчонки.

Поднявшись, он усталым взглядом оглядел роскошный вестибюль перед своей спальней. Взгляд Ниалла потеплел, коснувшись любимого кожаного кресла, в котором он прочел большую часть книг.

Округлое, промятое, изрядно потертое… и справа от него блестело новизной парное, которое, наверно, никогда не принимало в себя гостя. Ниаллу не нравилось, когда в нем устраивались его любовницы; естественно, эти особы чаще занимали постель, не интересуясь развитием собственного ума и книгами. Тем не менее он не одобрял, когда они садились в него. Словом, кресло до сих пор сохранило девственность, ожидая дня его свадьбы, когда можно будет погрузиться в блаженное чтение вечером в обществе жены.

Словно нож повернулся в его чреве. Два кресла, и одно из них не новое, и, наверно, останется таким. Мысль эта загудела в его голове, так что Ниаллу захотелось заглушить ее.

Подойдя к постели, он проглотил горький комок. Однажды он все-таки приведет сюда жену, и воистину ею не станет Равенна. Даже теперь память играла с ним злую шутку: ему представлялась Равенна. Стоявшая перед ним в зале, ее глаза, пылающие ненавистью. Но такой она нравилась ему. Нельзя было этого отрицать. Дух ее заставлял щеки Равенны пылать румянцем страсти, и эротическая роса гнева трепетала на ее губах. Увидев подобное зрелище, не устоял бы ни один мужчина.

Глаза его потемнели, в них тоже блеснул гнев. Именно. Неповиновение, многообещающий вызов. Тем приятнее будет победа.

* * *

– Малахия здесь? – шепнула Равенна, обращаясь к дощатой двери, когда первый свет зари уже сделал ночное небо серым. Поеживаясь, она стояла у входа в хижину Маккумхалов, где не бывала уже много лет.

Дверь отворилась, выглянуло небольшое грязное личико.

– Не, Малаха ушел на собрание, – сказало дитя с сильным ирландским акцентом.

Равенна поплотнее закуталась в шаль.

– А ты маленький Брандур, так? Ты помнишь меня? Я – Равенна, добрая знакомая Малахии. Как поживает твоя мать?

– Умерла, – отвечал мальчишка тусклым и бесстрастным голосом, выдававшим привычную скорбь.

Равенне захотелось обнять эти узкие плечики и утешить парнишку; однако она решила, что если он пошел в брата, то едва ли примет сочувствие.

– А ты можешь отвести меня на собрание? Я должна повидаться с Малахией. Прошло так много времени, – прошептала она.

– Я не знаю, где ихнее собрание. – Заметив ее разочарование, парнишка округлил зеленые глаза, сделавшись настолько похожим на Малахию, что Равенне показалось, что она возвратилась в дни своего детства. Конечно, если стянуть с него эту порванную и засаленную шапчонку, под ней обнаружится морковная шевелюра.

– Только мне кажется, что вскорости он будет на рыночной площади. Значит, и ищи его там.

Равенна обняла парнишку, невзирая на его возражения.

– Ой, спасибо тебе! Я так давно хотела поговорить с ним!

Накинув свою черную шаль на голову, Равенна побежала по каменистой тропе к рыночной площади.

Центром городка Лир служил попросту говоря осевший сарай, разделенный на прилавки, так, чтобы торговцам было удобнее предлагать свои товары. Капуста и свекла занимали целый прилавок, а по субботам бывала барахольная ярмарка, когда одежду меняли на картошку. Равенна всегда любила рынок и однажды даже завела здесь собственную лавку. Когда ей исполнилось десять лет, она устроилась здесь в темном уголке и целый день предсказывала судьбу. Все получилось просто прекрасно, ведь каждый житель Лира знал, что она – внучка Граньи; ну а на все заработанные деньги она купила бабушке синюю фланелевую нижнюю юбку. Но еще раз прийти туда ей не довелось. Самые суеверные из продавцов запретили ей приходить на рынок. Теперь она вспоминала случившееся со смехом. Как глупо, что взрослые люди думают, что кто-то может предсказать их судьбу по ладони. К тому же даром прозрения была наделена Гранья, а не она.

Многие жители Лира не делали здесь покупок. Они были убеждены, что сарай вот-вот обрушится и раздавит всякого, кто окажется на торжище. Тем не менее такие люди, как Малахия Маккумхал, бывали здесь часто, они приходили туда не только за простыми и дешевыми товарами, но и чтобы узнать самые свежие слухи. В этом отношении новости рынка бывали ничуть не хуже тех, которые можно было узнать в пабе.

– Доброе утро! – Морщинистый, но знакомый старик приподнял руку, приветствуя Равенну.

Ответив кивком и улыбкой, она отправилась дальше. Пока Малахии нигде не было видно.

– Око, это ведь Равенна, внучка Граньи! – послышался знакомый голос.

Равенна улыбнулась, продолжая вглядываться в лица. Хотя едва рассвело, в сарае было полно торговцев.

– Боже, девочка, как ты выросла.

Новые и новые голоса окликали ее, и Равенна приветствовала каждого. Должно быть, она кивнула и улыбнулась каждому старику, каждой старухе, которая находилась на рынке.

Но Малахии нигде не было.

Решив дождаться его, она устроилась возле упавшей балки, грея руки над небольшим костерком позади прилавка мастера, изготовлявшего упряжь. Дневной свет туманом вползал в сарай, сочась сквозь щели в кровле и ворота.

– Это хорошо, что в твоих венах еще течет желчь, – послышался шепоток за ее спиной. Равенна обернулась и увидела за упавшим брусом двух мужчин, увлеченных разговором.

– Тревельян намеревается править словно король. Пора напомнить ему, что его подданные против этого. – Второй из мужчин повернулся боком к огню, и потрясенная Равенна узнала в нем Малахию.

– И как же свергнуть его? – прошептал его собеседник.

Равенна не могла этого слышать. Такие же речи в прошлом вели Белые парни. Гомруль или нет, но она не желала их слушать, не хотела участвовать в их планах, какими бы они ни были. Даже великий проповедник Гомруля Дэниэл О'Коннел[39] не агитировал за насилие, а посему, полагала она, и другие не должны были к нему прибегать.

– Малахия, – сказала она, выступив из-за балки.

Поглядев вверх, Малахия увидел ее. Сосед его, высокий, болезненно тощий мужчина, которого ей прежде видеть не приходилось, лишь прикоснулся к кепке и исчез в темном углу сарая; Равенна невольно сравнила его с крысой, прячущейся от света лампы.

– Малахия, мне хотелось поговорить с тобой там, в замке, но…

– Ты не хотела срамиться перед добрыми друзьями, – перебил он со злобой в голосе.

– Я не забыла своего лучшего друга, и не забыла бы, даже если бы удостоилась чести пить чай с самой королевой Викторией.

Равенна не могла отвести глаз от Малахии. Она была потрясена тем, как переменился ее друг, и – как это ни невероятно – тем, что он остался, каким был прежде. Улыбка осталась той же, что и в детстве.

– Значит, ты вернулась? – прошептал он.

– Теперь никто не сможет снова выслать меня отсюда. Никогда. – Равенна изо всех сил обняла Малахию.

Она помнила его мальчишкой, ниже ее ростом, с волосами цвета моркови. Равенна немного растерялась, обнаружив себя в руках мужчины… очень высокого мужчины, который поднял ее как куколку, принадлежащую Кэтлин Куинн.

– Я не забыл тебя, Равенна. И никогда не забуду. Поэтому я и взялся за работу в замке. Тревельян должен заплатить за твою ссылку, – шепнул Малахия.

– Кроме него меня отсылали священник и Гранья. Ты не сумеешь отомстить им, поэтому забудь и о Тревельяне, Малахия. Нет нужды тратить время на ненависть, – отодвинувшись, Равенна поглядела ему в глаза. Его злой взгляд чуточку смутил ее.

– Твоя бабушка и отец Нолан отослали тебя прочь, потому что их вынудил Тревельян. Он – злой человек. Он присвоил нашу землю, и этого нельзя забывать. Простить ему эти выходки – значит простить самого черта.

Она прикоснулась к щеке Малахии. Теперь она обросла бородой и сделалась жесткой.

– Я не хочу говорить о лорде Тревельяне. Лучше забыть его.

Более правдивых слов она еще не произносила.

– Если ты настаиваешь, значит, мы больше не будем говорить о лорде Тревельяне.

Малахия, казалось, успокоился, однако внешняя кротость не обманывала Равенну. Еще более ее смущало то, что объятия Малахии не разомкнулись, и руки его оставались на ее талии. Ей было странно видеть в нем мужчину, предполагать мужскую реакцию. Но природу не изменишь, и возможные варианты развития их отношений открывались перед Равенной с каждым прикосновением его руки, с каждым ласковым взглядом.

Она отшатнулась, внезапно ощутив странное волнение. Малахия следил за ней затуманившимся взглядом, какого она еще не видела. Не то, чтобы он ей не нравился. Напротив, она любила его и знала, что всегда будет любить. Только вот любить в Малахии мужчину было как-то неуютно и даже страшно. Она не верила, что уже готова к этому чувству, особенно в этот момент. Ей говорили, что он стал другим, однако Равенна почему-то не верила в это. Ей все представлялась перепачканная физиономия тощего драчливого мальчишки, с которым она некогда носилась по окрестностям. Но парнишка этот превратился в мужчину. Мужчину, который, вполне вероятно, мог однажды стать ее мужем.

Шумный рынок, простые, грудой наваленные товары, живая торговля, запахи, обжигавшие ее ноздри – древесный дым, корица, немытая шерсть, – все это не могло отвлечь ее от этой мысли. Равенна всегда помнила, что она вне общества. Теперь же она поняла, что на самом деле все обстоит еще хуже. Воистину, она урод по природе. Из тех, кто редко думает о замужестве как таковом. Это не значит, что она не думала о любви. Но любовь, чувство самостоятельное и возвышенное, все же отличается от брака. В то время как другие девушки копили приданое или же флиртовали, Равенна со стыдом признавалась себе в том, что не интересуется этими занятиями. Просто замужество не является ее целью. Ее воспитала бабушка, сильная женщина, не зависящая от мужчин. И тайный кодекс воспитания, которому следовала Гранья, гласил: та, кто полагается на мужчин, закончит жизнь, как закончила ее мать. Мужская любовь капризна и непостоянна, на нее нельзя положиться, а потому, считала Равенна, лучше удовольствоваться своими сказками и гасить в себе стремление отчаянно влюбиться в личность героическую и сильную, что, как ей было известно, скоро предстояло Скии.

Иногда Равенна подумывала, что проявляет глупость, совсем не думая о замужестве. Муж вытащил бы ее из этой жизни. Замужней женщине не придется быть гувернанткой у капризных детей лорда, ей не придется прислуживать избалованным юным мисс, неспособным решить, какая шляпка им больше к лицу. Нет, тогда она сама будет матерью и женой, не зависящей от чьей-либо милости.

Но тогда она окажется во власти собственного мужа, и тут-то брак расходился с любовью. Значит, придется выбирать, и выбирать осторожно. Но кого предпочесть? Чешэма? Он богат и интересен. Но даже если ее социальное положение и допускало бы брак с ним, Чешэм был бы скверным мужем. Он засадит ее в своем сельском доме, а сам будет гулять с графом и лордом Ги. Одно дело, когда холостяк ищет любовницу, но чтобы женатый лорд Чешэм и после брака с ней гонялся возле замка Тревельяна за женщинами… эта мысль заставила Равенну поежиться.

Конечно, кроме Чешэма существовали и другие кандидаты. Граф и лорд Ги. Но сама мысль о них заставила ее задохнуться от смеха. И тот и другой могли счесть подходящей невестой для себя лишь позолоченное зеркало.

И уж тем более не ее. Равенна вздохнула. Бесприданница, из низов… хуже того, незаконнорожденная. Ее не считали равной даже простолюдины Лира, не говоря уже о Верхах. Смешно и думать, что она может выйти замуж за местного господина… не менее смешно, чем когда ей, десятилетней девочке, платили за прочитанную по руке судьбу.

Из всех известных Равенне мужчин Малахия более прочих годился ей в пару. Наверно, ей потребуется какое-то время, чтобы воспринимать его как мужчину, которым он стал.

– Малахия, ты придешь к нам днем выпить чаю? – спросила она, пытаясь придать привычный характер их сделавшимся странными отношениям. – Гранья теперь почти ничего не видит, но я хочу, чтобы она поглядела на тебя. Ты так изменился…

Малахия расхохотался, и Равенна сразу узнала прежнего мальчишку.

– Она пристукнет меня со спины. Равенна, твоя бабуся меня не любит.

– Она не видела тебя после того, как я уехала в школу. Приходи к чаю.

– Я не могу прийти, – решительно ответил он. – Занят я, понимаешь, Равенна. – Обхватив ладонями талию девушки, – лапищи эти целиком охватывали ее – он притянул Равенну к себе. – Но я хочу, чтобы ты обещала встретиться со мной ночью. Я приду к твоему дому и заберу тебя в полночь – так старая Гранья не узнает, что нас нет.

– В полночь! – охнула она. – И что же мы будем делать в полночь?

Он улыбнулся.

– Только не говори бабушке, обещаешь? Повеселимся. Это я тебе обещаю.

Равенна вдруг поняла, что Малахия считает ее простушкой и задумал нечто плохое, полагая, что она не способна догадаться об этом.

Она улыбнулась, решив продолжить игру.

– Я пойду с тобой в полночь, но только скажи мне, зачем… что мы будем делать?

– Мы займемся тем, что нравится каждой женщине. Этим самым… – шепнул Малахия и, прижав свои губы к ее губам, попытался засунуть язык ей в рот.

Непривычная фамильярность вызвала отвращение у Равенны. Она убежала бы, если бы удивление не приковало ее ноги к земле.

Он целовал и целовал ее, а потом вдруг отодвинул в сторону, подхватил кепку, которую оставил на груде сена, и вышел с рынка, даже не оглянувшись.

Равенна только смотрела на него, не имея сил поднять руку, чтобы стереть поцелуй. Как ужасно, что все прошедшие годы превратили Малахию Маккумхала в такого же, как и все прочие, мужика. Исчез мальчишка, столь трогательно писавший ей рукой приходского священника, мальчишка, смешивший ее и шалостями своими заставлявший забывать о том, что она не католичка, незаконное дитя. Разочарованная и расстроенная, она шла с рынка, уныло повесив голову, размышляя о героях, павших на землю.

Глава 12

Ския смирилась с изгнанием в Терновое Чернолесье. Когда она пешком оставила замок, плакал даже отец, но Ския знала: если она останется, всю семью ее заподозрят в колдовстве, а этого нельзя было допустить – в особенности теперь, когда король, отец ее, тратил все свои силы на оборону своих земель от воинственных соседей. Спасти же свою дочь король мог, лишь пожертвовав всем королевством.

Так принцесса Ския вступила в Терновое Чернолесье, и каждая сова, каждая мышь, шевельнувшаяся в темном подлеске, пронзала одинокое сердце ее трепетом страха. К счастью, ей удалось отыскать старый заброшенный домик, спрятавшийся в самой чаще терновника. Там она и жила в изгнании, тихо проливая горькие слезы о семье, которой лишилась.

* * *

Подняв глаза от листка бумаги, Равенна застыла, завороженная мерцанием свечи, освещавшей ее работу. Она сидела, подобрав под себя босые ноги, в белой ночной рубашке; черная шаль защищала ее от ночного холода. Гранья храпела в своей спальне напротив. Было одиннадцать.

Скрипнув ножками кресла по вощеным доскам пола, она отодвинулась от письменного стола и поднесла свечу к окну. Городок Лир превратился в далекую горстку тускнеющих желтых огней. С Ирландского моря, заволакивая горизонт, набегала гроза. Сверкнула молния, и через мгновение еще робкий гром прокатился над домиком.

– Прости меня, – шепнула она холодному под натиском ветра оконному стеклу, жалея о том, что Малахия, наверно, будет ждать ее и в грозу. Тем не менее девушка все же подумала, что подобное наказание вполне заслуженно. Этот поцелуй был неприятен ей. Не физически… Он обидел ее тем, что обошелся с нею столь небрежно. Она – не гулящая женщина и не его собственность, с которой он волен сделать все, что угодно. Малахия не просил ее о свидании, он потребовал его. Она имела право выбора, а он позабыл о нем.

– Прости, – шепнула она и, задув свечу, забралась в постель.

* * *

– Молчи, ни слова, – сказал ей на ухо резкий хрипловатый голос.

Равенна попыталась сесть в постели, но испачканная сажей рука зажала ей рот и придавила голову к подушке. Сердце ее стучало от ужаса, глаза пытались разорвать тьму. И, наконец, она увидела того, кто схватил ее.

– Почему ты не пришла ко мне?

Страх отпустил. Убрав его пальцы со своего рта, она спросила:

– Малахия?

– Почему ты не пришла ко мне? – повторил он.

От черного силуэта разило как из дымной таверны.

– Нам не подобает встречаться таким образом, понимаешь? – шепотом ответила Равенна, темно-фиолетовые глаза ее – если бы он только мог видеть их – выражали самый красноречивый гнев.

– Ба! Што это из тебя стало? Шикарная молодая мисс? Брось, Равенна, ты не Кэтлин Куинн, и нечего строить ее из себя.

– Как ты смеешь! – она дала бы ему пощечину, если бы только смогла четко увидеть его в темноте.

– Еще возражать будешь! Ты не Кэтлин Куинн, и сама знаешь это.

Равенна опустила занесенную руку. Она прекрасно знала, что не является Кэтлин Куинн; Малахия прав, оспаривать это бессмысленно.

– Я не хочу никаких тайных встреч с тобой. Гранья умрет, если проснется и обнаружит, что я ушла.

Со странной нежностью Малахия отвел назад ее волосы.

– Просто я хочу побыть с тобой вместе, Равенна. Хочется снова вспомнить наше милое детство.

Она притихла, не имея сил укорить Малахию за то, что он хотел того же самого, что и она сама.

– Пошли, – сказал он, потянув ее за руку. – Сходим к Соленым скалам, посмотрим, как луна исчезает за июньской грозой. Помнишь, как прежде…

– Нет. Это невозможно.

– Пошли. Ты сама знаешь, что хочешь этого. Даже в этой тьме я вижу в твоих глазах блеск. Ты хочешь пойти со мной.

На плечи ее легла тяжелая мужская куртка. Равенна в нерешительности сделала шаг назад. Малахия едва ли не силой потащил ее за собой.

– Мы теперь не дети, Малахия. Так делать нельзя, – прошептала она, отодвигаясь.

Тот прикоснулся к ней, мягко привлекая к себе.

– Мы не дети теперь, пойдем же и опять сделаемся детьми…

Она глядела на него во тьме. Молния озарила все небо, и Равенна увидела его глаза. Те самые, которые были ей знакомы. Те самые, которые представлялись ей, когда она читала и перечитывала его письма.

Равенна знала, что ей не следует идти с ним, нельзя уходить из дома посреди ночи, однако нерешительность ее делала еще более крепкой хватку Малахии. Но это был шанс вернуть прошлое, найти того Малахию, которого ей теперь так не хватало.

Прежде чем Равенна успела возразить, он уже стащил ее по темной лестнице и вывел наружу – под холодный морской ветер. Взяв ее за руку, Малахия побежал через поля золотисто-зеленой ржи. И вдруг она – засмеялась, как не смеялась уже много лет; звуки эти вырывались из груди Равенны, как у беззащитного ребенка. Резкий ветер продувал насквозь ночную рубашку – но ей было все равно, замерзнет она или нет. Ей хотелось только вспомнить лучшие времена и насладиться обществом своего единственного друга на всем свете.

– Ну, все осталось как было? – спросил он, когда они поднялись на вершину Соленых скал. Море волновалось и билось у их подножия, соленый туман буквально ощущался языком. Позади Равенны над Лиром стояла луна; белый неземной свет ее бросал перед ними синие тени, а грозовые облака заливали морской горизонт чернотой, наползавшей на берег.

– Да, здесь прекрасно, – прошептала Равенна, обнимая себя руками, распущенные волосы черным стягом бились за ее головой. – Именно такими я и помню эти места.

– Тогда поцелуй меня, – произнес он, пригибаясь к ее затылку и прикасаясь губами к нежной коже на шее. Ладонь его двинулась вверх от талии…

– Нет, – шепнула Равенна, отступая от него. Ветер вдруг сделался ледяным. Малахия предлагал ей тепло, но она не хотела принимать его. Все говорило, что она должна была ждать его поцелуя. Но это было не так.

– Помню, прежде ты была горячей девчонкой, а не недотрогой, – выкрикнул он.

Равенна не ответила ему. Она смотрела в грозовое небо, гадая, когда упадут первые холодные капли.

– Поцелуй же меня, Равенна, – говорил он, обхватывая ее медвежьими ручищами. Губы его приблизились к ее лицу, и Равенна затрепетала в теплых объятиях.

С ней происходило нечто ужасное. Часами мечтала она о любви, а теперь, когда можно было влюбиться, она отвергала самую возможность, отвергала своего собственного друга Малахию.

Так что же с ней происходит? – спросила себя Равенна. Малахия припал губами к ее ушку. Неужели он вселяет в нее отвращение? Напротив, Малахия являл собой отличный образец мужчины; высокий и сильный – лицо его, конечно, нечего было и сравнивать с богоподобными чертами графа Фабулозо – тем не менее оно было привлекательно, тем более, что это было лицо друга.

Так почему же она не способна спокойно отдаться ему? Она мучилась этим вопросом, пока он прижимал ее к себе.

– Малахия, прекрати это. Пожалуйста, остановись, – услышала она собственный голос, негодуя на себя за такие слова.

Губы его сделались холодными, он нетерпеливо нагнулся к ней, обнаруживая отсутствие привычки к подобной женской нерешительности.

– Что такое? – Он был едва ли не возмущен.

– Я… я не знаю. – Она отвернулась и, обхватив себя руками, поглядела в морские дали. – Просто мы теперь стали разными. Такими разными…

Равенна прикусила нижнюю губу. Она не могла признаться в том, что это она стала совершенно другой. Все-таки выросла она не рядом с ним и не видала, как городские девчонки принимают его поцелуи. Пока Малахия тискал подружек на конюшне, она обучалась бесполезному искусству разливать чай в Веймут-хэмпстедской школе. Равенна всегда помнила, что является всего лишь незаконнорожденной. Малахия еще когда признавался, что мать его не одобряет знакомства с ней, и исправить этого не смогло даже хождение к мессе. И все же она стояла теперь, не желая его поцелуев, ибо грубость и бесстыдство Малахии потрясли ее воспитанный ум.

– Значит, завела себе милых дружков в замке, а простой парень – как я – тебе уже не годится? – Малахия грубо схватил ее.

Равенна негромко вскрикнула. Малахия пугал ее, но девушке было больно думать о том, что она ранила его.

– Нет. Как ты мог подумать такое?!

– Тогда в чем дело? Хочешь получить предложение прежде, чем подставишь губы для поцелуя?

– Нет. Мне не нужно никаких предложений. – Она постаралась высвободиться, но Малахия не отпускал ее.

– Выходит, что тебе не нужно моего предложения. – Гнев его словно выбил пробку из бочки. – Ты хочешь большого человека, богатого, так? Все вы, девки, хотите этого. Богатого парня, чтобы покупал вам красивые тряпки и наряжал?

– Я не хочу ничего такого, – задыхаясь, призналась Равенна. – Богатство не даст ни уважения, ни любви. А именно их я хочу больше всего, Малахия. Я хочу уважения и любви, а ты не можешь дать мне ни того, ни другого.

– Ну, я тебя сейчас уважу! – Малахия занес руку для удара.

Равенна замерла перед ним, напряженная, глаза ее предупреждали.

Словно скульптурная группа застыли они на вершине утеса, и тут тучи над водой распорола молния. Удар грома, казалось, отрезвил Малахию. В ужасе поглядел он на свою занесенную руку. С той же яростью, но теперь уже в раскаянии, он привлек ее к себе и зарылся лицом в волосы.

– Прости меня! Прости! Боже мой, я никогда не смог бы ударить тебя. – Теперь содрогался уже Малахия. – Просто я видел тебя в замке и… и не смог снести этого. Ты принадлежишь мне, Равенна. Так было всегда. Не ходи больше в замок. Ты не должна этого делать. – Он внезапно застыл. – Ох, Иисусе, – вырвалось у Малахии. Он выпустил Равенну так резко, что она едва не полетела на камни.

– Что случилось? – воскликнула Равенна. И тут же увидела причину. Вдалеке из Лира выходил целый отряд. Их было около двадцати человек, и они несли в руках факелы. – Что там случилось? Они не могут разыскивать меня, – прошептала она. – Гранья просто не могла так быстро добраться до города…

– Слушай, Равенна, мне нужно идти. – Малахия сорвал куртку с ее плеч. Оказавшись совсем раздетой, она ощутила, какой холодной выдалась на самом деле ночь.

– Малахия… – обхватив себя за плечи, она повернулась к нему. Интонация его голоса все открыла ей. – Ты бежал оттуда, потому что сделал что-то плохое? Они ищут тебя?

– Равенна, поцелуй меня, просто поцелуй один раз, потому что я не скоро увижу тебя. – Голос его дрогнул. Тусклый свет луны позволил ей видеть взгляд его, обращенный к факелам среди холмов.

– Что ты натворил, Малахия? О Боже, – прошептала она, глядя на него. – Неужели гомруль оправдывает любое насилие.

– Да, – прохрипел он. – Эти большие лорды – не наши короли. Прежде, чем сюда прислали этих английских собак, чтобы они правили нами, у нас были собственные государи. Тревельян сидит в своем замке, а я таскаю уголь к его каминам. Я! Потомок воинов-кельтов!

Она глубоко вздохнула, сердце вырывалось из груди Равенны.

– Надеюсь, ты никому не причинил боли, Малахия?

Он смотрел на Равенну, за спиной молодого человека уже бушевала гроза.

– Это была просто шалость, Равенна. Ты должна мне поверить. Мы с ребятами никому ничего плохого не сделаем… преднамеренно.

Увидев, что в глазах Малахии блеснули слезы, Равенна захотела обнять его, но времени уже не было. Люди, вышедшие из Лира на поиск, уже расходились по местности. Их крики уже были слышны за воем ветра.

– Ступай, – сказала она Малахии, опасаясь и его самого, и за него.

– Равенна, мы ведем войну. Помни об этом и не суди меня слишком строго. – Малахия привлек ее к себе, однако на сей раз его объятия были столь же мимолетными и эфемерными, как само время. За какие-то секунды он исчез среди Соленых скал.

– Только память о тебе была моим другом в Англии, – крикнула Равенна в ночной мрак, зная, что он не слышит ее.

Возвращение в коттедж было жутким. Ветер принес, наконец, дождь, и грязь сделала скользкой тропу. Тонкое полотно ночной рубашки не защищало ее от буйства стихий, и под ледяным ливнем она продрогла до самых костей. Вполне можно было пожалеть о подобной вылазке. Камни резали ей ноги, а ветер пронзал холодными сосульками. Но Равенна была рада тому, что пошла. Малахия доверял ей настолько, что открыл свои намерения. Быть может, однажды она сумеет убедить его в том, что сила и причиняемые ею разрушения не в состоянии разрешить проблемы Ирландии, о чем так часто говорил отец Нолан.

Ее шаль зацепилась за терновник, Равенна дернула, но тщетно, шипы прочно держали ткань.

– Проклятье! – выругалась Равенна под вой ветра. Утром можно будет вернуться за шалью; насквозь промокшая, она уже не могла защитить Равенну от холода.

Соскользнув с холма, Равенна вступила на поле, поросшее райграсом. Она все сопротивлялась слезам, переполнявшим глаза. Иногда жизнь бывает излишне трудной, решила Равенна.

Горькие мысли помогли ей собраться, и она отправилась сквозь густую траву, разрезавшую ей ноги. Зерна и репей липли к мокрой и грязной рубашке, увеличивая ее муки. Зачем они вообще сражаются? – спрашивала себя Равенна, отчаянно пробираясь по полям О'Рейли. Малахия воевал ради своего драгоценного гомруля, однако же он поднял руку на женщину. Поможет ли ей гомруль? Сделает ли он Малахию и подобных ему людей способными увидеть в ней личность, а не просто юную женщину, которую можно взять. Конечно, сам Малахия никогда не согласился бы с этим, однако в некотором отношении он был ничуть не лучше своих противников-англичан. Лорд Чешэм, велеречивый и умелый соблазнитель, добивался того же самого, что и Малахия.

– Неужели все мужчины одинаковы? И только похоть властвует над ними?

Смахнув с глаз дождевые капли, она принялась отыскивать дорогу. Судя по предположениям Равенны, она должна была находиться рядом, однако теперь девушка не так хорошо ориентировалась на местности, как было в детстве.

– Это невеста! Невеста!

Голос заставил Равенну содрогнуться. Это был Гриффен О'Руни. Он стоял у чугунной ограды. Задумавшись на мгновение, девушка вспомнила, что железный забор этот окружал фамильное кладбище Тревельянов.

– Это невеста. Ты, наконец, вернулась, чтобы спасти нас! – крикнул он ей.

Равенна глядела на старика, лицо которого освещал поднятый в руке слабый фонарь. Все звали О'Руни сумасшедшим, к тому же он проявлял особый интерес к погребениям Тревельянов – другим она его и не помнила. В холодную дождливую ночь Равенне вовсе не хотелось разговаривать с ним.

Она отступила, гадая о том, почему разум оставил старого могильщика. О'Руни только что называл ее невестой, в словах его не было смысла, да она и не искала его в них. Равенна мечтала лишь о том, чтобы добраться до дома, высушиться у огня и залезть под шерстяное одеяло.

– Не уходи! – выкрикнул О'Руни; старческая, дряхлая фигура его не сгибалась под струями дождя. Он направился к ней с такими словами: – Видишь, какую трагедию мы навлекли… мы убили ее… и девочку и ее дитя. Если бы только мы прислушались к гейсу… Мне пришлось одному хоронить ее, потому что Тревельян не смог заставить себя прийти к ее могиле. Он ведь ждал тебя! Нужно было остановить эту свадьбу! Мы должны были отменить ее!

Старик вдруг разразился рыданиями, от которых по спине Равенны пробежал холодок. Она могла бы помочь О'Руни вернуться к его фургону, однако при всей дряхлости он был выше ее, и она опасалась, что не справится со старцем.

– Возвращайся! Возвращайся! Не оставляй нас! – вопил он, выходя с кладбища.

Равенна понимала, что сумеет обогнать его, – тем не менее странные речи наполнили ужасом ее сердце. Она поглядела назад: О'Руни стоял под дождем и тянул к ней руки, словно намереваясь куда-то вести. Замерзшая, утомленная, Равенна рванулась в сторону своего дома, цепляясь руками за ночной ветер, словно это могло помочь ей скорее возвратиться домой. Внезапно из черной тьмы перед ней возникли огни кареты, превратившие дождь вокруг нее в золотое сияние. Равенна упала – как ей показалось – в полную грязи канаву. Над ней промелькнули конские копыта. Она завизжала. И все вокруг померкло.

* * *

– Какую еще поганую чертовщину ты там устроил, Симус? – рявкнул Тревельян из кареты.

– Мы кого-то сбили, милорд. По-моему… по-моему, это девушка. – Кучер едва удерживал коней, готовых вот-вот понести.

– Боже, – Тревельян распахнул дверцы кареты. – Я ничего не вижу…

– Кажется, она там, в канаве, – крикнул Симус с кучерского сиденья.

Подняв воротник пальто, Ниалл подошел к канаве и едва не задохнулся, увидев рухнувшее в грязь тело, утопавшее в стекавшей с дороги воде.

Соскользнув с откоса, он взял маленькую фигурку на руки. Мокрая прядь скрывала лицо девушки. В темноте под дождем он никак не мог увидеть, кто она.

– Гони в замок со всей скоростью, – приказал Тревельян. Вместе с мокрой, грязной фигуркой он поднялся в карету, и экипаж рванулся с места.

Тревельян прибавил света в фонаре. Сбросив тяжелое шерстяное пальто, он прикрыл девушку. На ней была всего лишь тонкая, прозрачная рубашка, насквозь теперь мокрая, и грязь не мешала ему оценить грудь и полные бедра. Он прикрыл своим пальто округлые груди, холод сделал соски подобными налившимся жизнью почкам, спрятавшимся под тонким грязным полотном.

Прислонив ее к обивке сиденья, Тревельян отодвинул с лица прядь грязных темных волос. Злость накатила на Ниалла, когда он увидел, кто это. Лицо это не удивило его. Он почему-то знал, что это Равенна. Он предостерегал ее, он велел ей не делать глупостей, не навлекать на себя беду, и вот она перед ним – снова брошенная в его объятия. К счастью, живая и – глаза его скользнули по ее жалкому одеянию – бесстыжая. Болезненное чувство, похожее на ревность, медленно просачивалось в его душу, пока Тревельян мучительно пытался придумать ситуацию, способную объяснить ее появление здесь – ночью и совершенно раздетую.

Откинув голову на спинку, он попытался успокоиться. Чертова девка, распутница, он понял это, еще когда поймал ее на воровстве в собственной спальне. Он надеялся, что английская школа укротит ее… В конце концов, она действительно приобрела там кое-какие манеры, что было заметно в тот вечер за столом. Однако он знал, что надеждам его не суждено исполниться. Если кто из женщин Лира и может носиться под дождем в одной ночной рубашке, так это именно она, внучка ведьмы.

Подавив тяжелый вздох, Ниалл попытался оценить состояние пострадавшей, стараясь изо всех сил забыть, какой была она, прежде чем он укрыл ее своим пальто… Эти груди, вздымавшиеся с каждым вздохом, влажную ткань, прилипшую между бедер, темный соблазнительный треугольник, прятавшийся под маленькой вуалью… Черт побери! Он постарался совсем выбросить все это из головы.

Все кости были целы. Уверившись в этом, он обратил внимание на маленькую красную ссадину на лбу. Других ран не было видно; вне сомнения, одна из лошадей задела девушку подковой. Когда Ниалл прикоснулся к ране, Равенна застонала; усмотрев в этом добрый знак, он решил, что повреждение не слишком серьезно.

Экипаж грохотал по старому подъемному мосту и въезжал в бейли. Девушка привалилась к нему. Ниалл поглядел на ее алый рот, на губы, раздвинувшиеся во сне. Обмякнув в его руках, она спала как принцесса, дожидающаяся поцелуя.

Конечно же, это могла быть только Равенна, и не потому, что среди обитателей Лира немногие кроме нее были способны на непредсказуемые поступки, но потому, что судьба сводила их, хотел он того или нет. В гейс он не верил и никогда не поверит. И все же в подобные мгновения Тревельян начинал допускать то, что в Лире могут действовать странные силы.

– «И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио»[40], – шепнул он, обращаясь к безмолвной девушке.

Откинув назад голову, он расхохотался. Его одолела минутная слабость, но это ничего не значит. Как современный человек, он будет отрицать этот дурацкий гейс до самого конца. Он не покорится. Во всем Соединенном Королевстве нет женщины настолько прекрасной, чтобы он стал добиваться ее любви, и эта раненая бесстыжая замарашка не может вдохновить его на подобное.

В злобном ликовании Тревельян швырнул перчатку богам.

Глава 13

Равенне снился Малахия. Она покоилась на ложе из розовых лепестков, мягком, словно шелковые подушки, а друг детства стоял над нею, наблюдая за ее сном.

– Вы пей это, – шепнул он. – Доктор прописал тебе опий, чтобы не болела голова. Выпей еще.

Приподнявшись на локте, она взяла тяжелый серебряный кубок. Равенна подумала, что Малахии подобный сосуд принадлежать не может, однако несуразности сна ее не смущали.

– А теперь отдохни, – велел он с куда более утонченным произношением, чем то, которое она помнила.

Спина ее ощущала подушки, поначалу показавшиеся розовыми лепестками. Малахия все еще наблюдал за ней, сидя возле ее постели. Он единственный друг ее прошлого и настоящего. В школе она держалась за его дружбу, как дитя за старую тряпичную куклу. Он изменился, но теперь, ощущая его присутствие, она была рада тому, что этот Малахия не похож на того, каким он был на скалах.

Он взял кубок, приблизившись головой… близко, так близко к ней.

И внезапно поцелуй, которого она не хотела там, на утесах, сделался столь желанным. Забытые сны об этом мужчине возвратились к ней, Равенне захотелось ощутить эти жесткие губы своими губами… захотелось, чтобы сильная ласковая рука провела по ее спине и, опустившись на талию, прижала ее к себе. Перо ее повествовало о нежной любви, но в мечтах Равенны она пылала как пламя, которого не могла погасить кроткая невинность.

Ей нужен был только ласковый поцелуй. Но именно от того самого мужчины?

Неужели именно. Малахия для нее тот самый? Ну, а если нет, то разве в Лире может найтись другой человек?

Она взглянула в его лицо, удивилась чертам, которых прежде как бы не замечала. Но они были приятны и свидетельствовали о сильном характере. В них было нечто притягательное.

Это был не тот Малахия, которого она помнила. Внешне сделавшись мужчиной, там, на утесах, он говорил как дитя. Он занес на нее руку… Но тот Малахия, который сейчас находился перед ней, никогда не сделал бы этого. В глазах его была мудрость. Перед ней был истинный мужчина, человек абсолютно зрелый. Такой, каким Малахия, как ни жаль, еще не стал.

Из дымки навеянного дурманом сна она протянула руку и прикоснулась к его щеке… Гладкой и теплой.

Он следил за ней, не шевелясь. И быть может, потому, что он не двигался и не заставлял ее делать такое, к чему она не была готова, она обнаружила, что вдруг покорилась порыву. Обняв его слабой рукой, она приподнялась и припала к его губам.

Реакция его была ей приятна. Тело сделалось жестким, не желавшие поцелуя губы окаменели, но припав к ним ртом, покоряясь приливу страсти, она растопила его как сосульку весеннее солнце. После долгой, едва ли не мучительной паузы восхитительная ладонь его взлохматила ее волосы, и поцелуй сделался еще более сладостным; ее восхищала собственная власть над этими губами, превратившая их из холодного камня в пылающую желанием теплую плоть, позволявшую ему пить из ее губ.

Он отвечал ей медленным, медленным поцелуем. И губы их соприкасались, пока она не уснула снова – на розовых лепестках, мечтая не о Малахии Маккумхале.

* * *

Тревельян закрыл глаза, чтобы только не видеть заснувшую в его постели девушку. Потрясение от совершившегося повергло его в оцепенение, словно сеть свалилась с неба и опутала его. Что за чертовщина! Он же даже не мог предвидеть такого. Только что он давал девчонке питье из кубка, а потом, через мгновение, набросился на нее как изголодавшийся волк, впившись в ее губы так, как будто совсем не знал поцелуя.

Он заставил себя еще раз поглядеть на нее. Равенна спала на древнем ложе Тревельянов. Грязь с ее лица аккуратно смыли, волосы вытерли полотенцем. Врач дал ей сильное снадобье.

Черт, думал он, пытаясь найти хоть какое-нибудь утешение, она наверняка даже не подозревала, кого целует.

Но сам-то ты знал, напомнил негромкий голос. Ты сделал это. Допустил, наслаждался этим.

Сама мысль об этом разила. Словно удар под дых. Из всех женщин, которых Ниаллу приходилось целовать, эту он хотел в самую последнюю очередь. Если человек решил бросить вызов своей «судьбе», то взяв ее на руки и целуя, как ему мечталось уже не первый день, он совершил фатальную ошибку.

Гнев его возрастал с каждым тихим вздохом, вырывавшимся из полураскрытых губ. Гривсу он сказал, что считает себя виноватым в несчастном случае, а потому хочет, чтобы девушку поместили в его комнатах, дабы он мог лично приглядывать за ней. Эта ложь теперь удивляла его самого. По правде говоря, никакой его вины в случившемся на дороге не было. Здравый смысл велел доставить девчонку в дом ее бабки и предоставить возможность старой ведьме самой лечить головную боль. Но Ниалл этого не сделал по причинам, оставшимся неясными для него самого. Более того – раздражавшим его. Тревельян не знал, почему Равенна оказалась в такую ночь на дороге. Посланный к Гранье слуга, вернувшись, доложил, что старуха даже не подозревала, что ее нет дома. Итак, полунагая Равенна выбежала из дома в грозу не за помощью для своей бабки. Она оставила кров, потому что попала в какую-то беду.

Сердитый взгляд его обратился к черному локону на лбу. Вновь против воли он протянул руку и ласково пригладил его. И снова удивился собственному безумию, заставившему его привезти эту девчонку в замок. Мысль эта оставила глубокую морщину на его лбу.

Если бы только он верил в гейсы… тогда он мог бы поверить, что эта спящая красавица и он сам предназначены друг для друга. После нынешней ночи он уже без труда мог представить себе их совместную жизнь. Ее женские прелести, восхитительным образом проявившиеся под мокрой ночной рубашкой, нашли истинного ценителя. Говорят, что любовь неразрывно связана с желанием. И если он заманил эту девушку в свою постель, то позволит ли ему гейс насладиться магией этих чувств? Ниалл улыбнулся – чуточку зло и, пожалуй, сухо. Похоть ему была знакома… Могучий и приятный инстинкт не имел в себе чар. Он нуждался в любви.

Итак, или любовь, или ничего. Похоть вновь уведет его в те края, где он уже гостил во время своего брака и всех остальных попыток жениться.

Ниалл нахмурился, на щеках проступили морщинки. Он может повести Равенну из этой постели к алтарю. Деньги и власть всегда легко позволяли ему забыть о морщинах и представить себя юным красавцем вроде графа Фабулозо. Арабелла, его последняя невеста, никогда не упоминала об их разнице в возрасте. Мать отлично воспитала девицу, и Арабелла прекрасно справилась со своим делом, если только любовь можно подделать.

Но любовь невозможно изобразить, в этом ее суть по определению. Любовь истинна, ее нельзя купить, нельзя пробудить в себе. В конце концов ни он сам, ни леди Арабелла не смогли продолжать самообман.

Итак, он может поймать Равенну, может совратить ее, может жениться на ней. В конце концов гейс утверждал, что именно она должна влюбиться в него; ум Ниалла не оставляла истина, которая опустошала его сердце все эти годы. Он хотел любить и быть любимым.

На этот раз влюбиться самому будет не так трудно, мрачно подумал он, разглядывая очаровательную юную женщину, спавшую в его постели. Но проблема заключается в том, чтобы пробудить в ней это чувство. Он может засыпать ее безделушками и платьями, добиться ее привязанности, но так и не заслужить любви. В этом отношении все очевидные методы были обречены на неудачу. Даже перспектива стать графиней не заставит ее полюбить, он был слишком хорошо знаком с той разновидностью женщин, которые великолепно умели разыгрывать «страстную любовь», чтобы достичь вожделенной цели.

Кроме того, не следовало забывать и о Малахии Маккумхале.

В глазах Ниалла невольно вспыхнула ревность. Он видел, как зажглись глаза Равенны там, в зале, когда она увидела этого мальчишку. Равенна никогда не посмотрит на него с подобной нежностью. И если ей нужен такой мужлан как Маккумхал, значит, ему нечем добиться ее любви.

Этот гейс – абсолютная чушь, он не посмеет диктовать ему. Даже сейчас, вспоминая ночь появления Равенны на свет, он презирал глупых стариков, утверждавших, что видели что-то там, где властвовали только молнии и тени. Гнев, подобно отливу, постепенно оставлял его тело. Девушка, спящая в этой постели, – не его забота и ею не станет.

Но приливы и отливы сменяют друг друга, и ярость снова обожгла грудь Ниалла.

Нужно отделаться от нее. Нужно отослать прочь эту заразу, решил он, опустив взгляд на влажные полуоткрытые губы.

Она поцеловала его, заставив почувствовать такое, чего он не хотел ощущать. Он вышлет ее из графства, отправит в Антрим – работать в одном из Больших Домов… Но она поцеловала его. И вдруг мысль о ее изгнании показалась невозможной.

Палец Ниалла прикоснулся к ее щеке, двинулся вниз, между чуть прикрытых грудей. Остановив руку над животом, Ниалл принялся выводить круги над шелковым покрывалом, опускаясь к укрытым бедрам. Незачем отрицать, любой человек пожелал бы эту дивную красавицу, увидев ее почти нагой. Ему хотелось опуститься между ее бедер и вновь припасть к медовым губам и коже.

Но он не сделает этого. Лучше не иметь с ней никаких дел. Ему нужна женщина – чтобы любить ее. А такая дикарка не из той породы женщин, к которой могла бы принадлежать его подруга.

– Милорд?.. – позади Ниалла послышался кашель.

Повернувшись, Тревельян увидел в дверях Гривса.

– Что случилось? Доктор уже вернулся?

– Нет, милорд. – Гривс казался угнетенным. – Похоже, в соседнем графстве шалят. Лорд Куинн прибыл сюда с несколькими горожанами. Полагаю, что дело требует вашего немедленного внимания.

Ниалл поглядел на Равенну – в последний, самый последний раз. Лицо ее разрумянилось, она ровно и глубоко дышала. Никакой срочной необходимости находиться возле нее не было.

– Пусть Фиона поднимется сюда и посидит с нею. Только прикажи ей помалкивать, – сказал Ниалл, одевая жилет и пиджак.

– Очень хорошо, милорд. Надеюсь, – Гривс оглянулся словно в испуге. – Надеюсь, что ничего серьезного не случится.

Коротко глянув на дворецкого в знак согласия, Ниалл снова поглядел на Равенну. Вспомнил об этом дурацком гейсе и… о поцелуе.

Ну ее, эту девицу, подумал Ниалл. И все глупые предрассудки вроде гейса. До сих пор он дожил и не умолял своих женщин любить его. Черт побери, зачем изменять привычки?

* * *

Ослепительное утро вливалось в огромное окно перед постелью. Свет бил Равенне в глаза. Плотнее смежив веки, она еще раз зарылась в уютный сумрак за атласным пологом… как летучая мышь в своей пещере.

Тут память вернулась к девушке, и она негромко застонала. Она была не дома. В коттедже Граньи не было атласных пологов и надушенных лавандой простыней. Не было в нем и огромных окон, впускавших столько света.

Она вспомнила свое обескураживающее свидание с Малахией и последующую встречу с Гриффином О'Руни на могильном дворе Тревельянов. От Гриффина она бежала в… карету. Так уж вышло. Она не видела экипаж, а иначе избежала бы его. Она растерялась, поскользнулась и упала под копыта коней. И тот – или та – кто нашел ее, доставил потом в собственный дом.

Приложив к ноющей голове руку, Равенна снова выбралась из-под покрывал. Гранья уже сходит с ума от тревоги за нее, а если ее подобрали на дороге какие-нибудь чужаки, то они, конечно же, не знали, кого известить о случившемся.

Сев на постели, Равенна пожалела о том, что в комнате так светло. Невзирая на физическую боль, ей следовало собраться и возвратиться к Гранье. Бабушка слишком стара, чтобы можно было позволять ей так волноваться.

Осторожно, стараясь не побеспокоить пульсирующую голову, Равенна оперлась спиной на гору пуховых подушек. И приказала своим глазам открыться, невзирая на натиск солнечных лучей. Медленно она поднимала веки, и наконец комната, постель, парчовые зеленые занавески, каменные стены – все немедленно обрело фокус… Дыхание ее замерло. Она вновь оказалась в спальне Тревельяна.

Равенна слишком хорошо запомнила эту комнату в тот судьбоносный день своего детства. Кромвелианские[41] двери блестели по-прежнему, натертые пчелиным воском, окна, как и прежде, указывали заостренными верхушками на готические переплетения потолка. В прихожей одно из кресел у очага было таким же потертым – теперь даже больше, чем прежде; другое же, хотя прошли годы с того дня, когда она видела его впервые, – все казалось новым.

Ужас вновь сомкнул ее глаза. Значит, под дождем на мокрой дороге она попала под колеса кареты лорда Тревельяна. Обрывки воспоминаний медленно выстраивались в цепочку. Ее ударило по голове, и Тревельян, должно быть, привез ее к себе в замок. Она сейчас находилась там, где не собиралась бывать никогда. В его спальне. Не как гостья, а словно интимная знакомая, она лежала в его постели, провела в ней не один час, одетая только в…

Равенна вынудила себя поглядеть на незнакомую ей одежду. Конечно, ее собственная рубашка была столь мокрой и грязной, что ее просто не положили бы в ней в постель. Приподняв руку, она заметила, что рукав длиннее даже кончиков ее пальцев. На ней был чистый белый батист с перламутровыми пуговицами спереди. Мужская рубашка. Принадлежащая самому Тревельяну.

Жаркий болезненный румянец залил щеки Равенны, вспомнившей, что было на ней, когда Тревельян обнаружил ее. Совсем ничего… только ночная рубашка. Она представила себе одноклассниц из Веймут-хэмпстедской школы и католических матрон из прихода, краснеющих от стыда за нее. Равенна не могла их винить. Наделенная более здравым смыслом, чем эти изнеженные английские роды, она сама была в ужасе.

– «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим…»[42]

Голос Тревельяна заставил Равенну повернуть голову направо. Там и восседал источник ее унижений, глядя на нее глазами, холодными словно лед на зимнем Бойне[43].

Равенна встретила этот взгляд, на мгновение позабыв о боли, пронзившей голову. Тревельян сидел в кресле с подлокотниками, скрестив ноги перед собой. Он был в черных брюках и накрахмаленной рубахе, весьма похожей на ту, которая прикрывала ее тело. Черный шейный платок почти закрывал модный воротник, а расшитый шелковый жилет цвета давленого винограда подчеркнуто контрастировал со строгим темно-серым фраком. Он глядел на нее сверху вниз, глядел с пренебрежением. Тревельян был чисто выбрит, от него пахло ветиверовым[44] мылом, а она, конечно же, выглядела ужасно.

Съежившись от унижения, она представила себя со стороны в этой постели. Волосы свисают грязными косами, и, конечно, от всей этой грязи она просто не могла омыться.

Равенна ждала, что Тревельян скажет что-нибудь резкое, он, однако, молчал. И лишь искоса поглядев на нее, спокойно отметил:

– Не правда ли, хороший девиз для всей жизни? «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим».

Равенна открыла рот, торопясь объяснить, что она не нарушала границ его владений, а потому не в долгу, однако взгляд ее упал на лицо Тревельяна. Невзирая на весь лоск, граф казался утомленным. Глаза его смотрели устало, чего она прежде не замечала. Ниалл выглядел так, как будто только что дотащил огромную тяжесть и, наконец, избавился от нее. Похоже, что именно она так отяготила его собой; однако немыслимо было представить, чтобы лорд Тревельян просидел целую ночь у постели женщины совершенно ничтожной. И Равенна отбросила эту мысль. Зачем графу печься о ней, более того, при каждой встрече он старательно пытался дать Равенне понять, насколько малую ценность представляет она в его глазах. Если что-то волновало его, так уж, конечно, не ее здоровье. Тут взгляд ее коснулся губ Тревельяна. Ей снилось, что она целует Малахию, сон этот был настолько реален, что Равенна до сих пор ощущала прикосновение теплых губ… сильной руки, поддерживавшей ее под голову и увлекавшей в объятия. Она могла бы поклясться, что действительно целовалась с кем-то и сон не был полностью сном. Если все это время она находилась в распоряжении Тревельяна, значит, он мог и в самом деле поцеловать ее…

Рука ее прикрыла рот, открывшийся теперь от потрясения. Взгляды их встретились, и в глазах ее горела жгучая вина. Этого не могло произойти. Она не могла поцеловать его, однако же растерянность во взгляде Ниалла осуждала ее много сильнее, чем собственные нелепые воспоминания.

– Значит… значит… я и в самом деле поцеловала вас? – прошептала она с мукой в голосе.

– Да, – ответил Тревельян холодным тоном, вдруг отводя в сторону глаза.

Равенна съежилась, встретив явное и строгое неодобрение, удивляясь тому, как могла она сделаться такой ветреной. Быть может, на ней лежит проклятием прошлое матери. Быть может, это было нечто, не поддающееся контролю, подобно забавному жаркому чувству, с которым она всегда вспоминала о мужчинах, купающихся голыми в реке Лир. Значит, жизнь теперь кончена. Наверно, теперь она будет испытывать желание целоваться со всяким мужчиной? Даже с добрым священником и старым одноруким дворецким Тревельяна. Господи, помилуй.

– Но, клянусь, это было не столь уж неприятно.

Взгляд ее метнулся назад. Если бы только она не знала Тревельяна так хорошо, можно было бы подумать, что в сине-зеленых глазах его промелькнул крохотный, – моргни и пропустишь, – веселый огонек.

Самым дурацким образом она пробормотала:

– Ч… что было не столь уж неприятно, милорд?

– Твой поцелуй.

– Но я не намеревалась целовать вас, – выпалила она. Пожалуйста, поверьте мне, я думала, что это кто-то другой.

Тревельян глядел на нее столь пристально, что, казалось, мог пробуравить ее взглядом насквозь.

– Понимаю, – проговорил он голосом, в котором угадывался гнев. – А не приняла ли ты меня за того преступника, который сжег вчера ночью сарай Куиннов?

Равенна ощутила комок в горле. Когда она последний раз видела Малахию, другу ее детства грозила беда. Ей не хотелось слушать о преступлениях.

– Кто-нибудь ранен?

– Сарай спасти не удалось, – Ниалл помолчал. – И призовую кобылу Кэтлин.

Равенна поглядела на скомканные простыни, с болезненным недоумением представив себе обезумевшее животное, сгорающее в огне. Она не могла поверить в то, что Малахия, мальчик, которого знала и любила с детства, сумел совершить столь злое дело… Но сердце подсказывало Равенне, что это правда. С ним что-то случилось. Бедное и жалкое детство превратило шаловливого Малахию в преступника.

– А известно ли, кто сжег сарай? – спросила Равенна. Сухое горло ее жгли непролитые слезы.

Взяв ее за подбородок, граф повернул к себе лицо Равенны.

– Один человек сказал, что видел лицо преступника, на какое-то мгновение освещенное пламенем. Парень показался ему похожим на Малахию Маккумхала.

– Лицо, промелькнувшее в ночной тьме, не может служить доказательством того, что пожар был устроен именно им. – Равенна прикусила губу и нахмурила лоб. – К тому же я не могу поверить, чтобы Малахия сделал нечто подобное преднамеренно. Никто не любит лошадей как он, таскает ветхой кобыле Драммонда колосья всякий раз, когда старик отворачивается.

– Малахию повесят, если он не прекратит играть в Белых парней.

– Говорю вам, он не поджигал этот сарай! – Вырвав подбородок из руки Тревельяна, Равенна обожгла его яростным взглядом. Поступок этот противоречил ее мыслям, тем не менее, при всей иррациональности его, она все еще не могла смириться с обвинением. Во всяком случае, не Тревельяну обвинять Малахию. Граф никогда не знал такой нужды. Подобно всем, кто принадлежит к Верхам, он весь день проводит в своем прекрасном замке, считает свое добро и придумывает себе новые удовольствия. В это мгновение жена графа и ребенок, погребенные на фамильном кладбище, ничуть не искажали в глазах Равенны сложившуюся картину. Этот мужчина от рождения был наделен всеми привилегиями и состоянием, и ему не понять Малахию. Никогда.

– Ты защищаешь его? – прохладным тоном спросил Тревельян.

– Да, – ответила Равенна, больше верившая в невиновность Малахии, чем Тревельян.

Со скрипом отодвинув кресло, Тревельян встал. Скрестив руки на груди, он поглядел на нее – как на незадачливое дитя.

– Итак, ты хочешь сказать, что он невиновен? Полагаю, ты можешь подтвердить это утверждение?

Равенна глядела на строгое лицо, ощущая, как страх за друга заполнил ее сердце.

– Я… я знаю, что он не поджигал этот сарай. Поймите меня, я знаю Малахию. Он хороший парень. Я в этом не сомневаюсь.

– Твое мнение о его характере несущественно с точки зрения магистрата.

– О, пожалуйста, не надо передавать это дело магистрату. Незачем отвлекать магистрат на пустяковую шалость.

– Равенна. – Тревельян вновь поднял ее голову за подбородок, так, чтобы она глядела на него, – это не пустяковая шалость, и магистрат уже занят этим поджогом, потому что магистрат – это я.

Не веря себе, Равенна глядела на Тревельяна. Она так долго пробыла в Лондоне, что позабыла всю иерархию. Легко понять, почему Малахия так ненавидит Тревельяна. Малахия всегда говорил о лорде Ниалле словно о короле. Раз все графство принадлежит Ниаллу Тревельяну, раз он и магистрат здесь, можно считать его и королем – какая разница.

– Сегодня утром замок посетили пятнадцать человек, все они требовали, чтобы Малахию повесили. Люди хотят, чтобы выходкам этого парня раз и навсегда положили конец.

– Его поймали? – прошептала Равенна безжизненным голосом, полным горя.

– Нет. Он скрывается, но когда его поймают…

– Когда его поймают, вы скажете, что Малахия здесь ни при чем.

Тревельян приподнял бровь.

– Как это?

– Потому что этой ночью он был со мной, – выговорила Равенна, стараясь, чтобы лицо ее оставалось каменным. Ложь – смертный грех, но она не могла поверить во все те страхи, которые рассказывали о Малахии. К тому же это было правдой: Малахия провел с ней прошлую ночь. Во всяком случае, часть ее.

Но к ужасу ее, когда алиби оказалось высказанным, она увидела по лицу Тревельяна, как отнесутся все жители Лира к подобному оправданию. Все скажут, что они с Малахией сговорились, так как являются любовниками. Ее репутация – если она еще располагает таковой – будет погублена.

– Судя по той одежде, в которой я тебя отыскал, можно не спрашивать, чем вы занимались. – Лицо лорда сделалось жестким, он словно сдерживал желание дать ей пощечину.

– Скажите лорду Куинну, что Малахия не поджигал этот сарай. Он не из Белых парней. И никогда не причинит кому-нибудь боль намеренно.

– Он ведет себя очень плохо, Равенна. Говорят, что он причинил боль людям… более того, убивал их, желая того или не желая. Он хочет добиться справедливости несправедливостью. И ты – дура, если не способна понять это.

Поглядев на графа долгим взором, Равенна рухнула на постель, признавая свое поражение.

– Не знаю, поджигал он этот сарай или нет. Скажу одно: я была с ним вчера, и если потребуется, скажу это перед людьми.

Вдруг сильные руки графа подхватили ее и прижали к груди.

– Ты никогда больше не увидишь Малахию Маккумхала, понятно? Ты слышишь меня? Ты будешь обходить его стороной! И подальше!

С глухим рыданием она заглянула в его глаза. Столь гневного мужчину она еще не видала. Даже Малахия не был столь страшен.

– Какое право вы имеете приказывать мне, что делать, а чего не делать, и определять, кто годится мне в друзья, а кого лучше не знать? Вы ведете себя как ревнивый… – любовник, чуть не сказала Равенна; впрочем, едва не вылетевшее слово практически было высказано.

Тревельян выпустил ее, словно внезапно обнаружив в своих руках нечто мерзкое. Равенна упала на атласное покрывало и подушки грудой белого батиста и угольно-черных волос.

Поглядев на нее, граф сказал:

– Ты мне безразлична.

– Тогда почему мои личные дела так возмущают вас? – спросила Равенна, откинув спутавшуюся прядь со лба.

Тревельян поглядел в сторону, не скрывая отчаяния.

– Этот гейс погубил всю мою жизнь…

– О чем вы говорите?

– Равенна, ты слыхала, что такое гейс? – Тревельян повернулся к ней с тем же холодным выражением на лице, которое было ей так прекрасно знакомо.

– Я знаю, что это такое.

– На Тревельянах лежит гейс. Я преступил его.

Взгляд графа обратился к окну, за которым был виден могильный дворик. Черные надгробия выступали над низким туманом, который солнцу еще предстояло прогнать. Равенна поежилась, заметив выражение, мелькнувшее в глазах Тревельяна.

– Кое-кто в нашем графстве скажет, что в этой могиле лежит свидетельство моего непослушания, – прошептал Ниалл.

– А в чем состоит ваш гейс? – не удержалась от вопроса Равенна.

Граф поглядел на Равенну, и страшная улыбка изогнула его губы.

– В тот день, когда я поверю в гейс, я расскажу тебе о нем.

– Но… вы, должно быть, верите в него, хотя бы чуточку, иначе вы не поступали бы подобным образом, – голос Равенны стих, ибо Тревельян подошел к ней поближе. На жестком лице графа появилось вдруг выражение блаженства, которое не понравилось девушке.

– Я – просвещенный мыслитель. Современник девятнадцатого столетия. Признаюсь, все совпадения, связанные с этим гейсом, чертовски возмущают меня. Но чтобы верить в него – никогда. – Он опустился на край кровати и подсунул ей свою руку под затылок. Равенна глядела на него, испуганная, но и заинтригованная странными переменами настроения Тревельяна. – Равенна, ты выросла и стала красавицей; не думай, что я этого не замечаю. Просто меня бесит одна вещь. – Взгляд Ниалла опустился к вороту рубашки, открывавшему часть ее груди.

Смущенная собственной нескромностью, взволнованная этим вызывающим взглядом, она попыталась закрыть ворот рубашки, однако свободной ладонью он удержал ее руку у бедер.

– Что ты видишь, когда смотришь на меня, Равенна?

Взгляды их встретились.

– Что вы хотите сказать?

– Просто из любопытства – если я вдруг окажусь в твоей постели, сумею ли выдержать сравнение с твоим юным жеребцом Маккумхалом? Посмотри на меня, быть может, ты увидишь лучшего и более достойного партнера? – Он привлекал ее все ближе и ближе к себе, наконец Равенна почувствовала жаркое дыхание графа. – Или ты осмеешь меня и назовешь старым развратником, если я начну волочиться за тобой?

Багровый румянец обжег ее щеки. После ее собственного признания в отношении Маккумхала, после того, как граф подобрал ее в таком виде, он имел полное право считать ее женщиной легкого поведения. Тем не менее разум не успел погасить вспыхнувший в груди огонь. Такое оскорбление не позволяло просто проглотить обиду.

– Милорд, я отвергла бы вас не из-за возраста, – Равенна с ненавистью поглядела на графа, – а из-за тонкого ума.

Ниалл расхохотался. Равенна подумала, что граф отпустит ее. Однако, напротив, еще крепче сжимая ее в объятиях, он прошептал:

– Если бы ты ответила по-другому, я мог бы и не захотеть этого. – Тревельян опустил голову и, дохнув на нее теплом, пробормотал: – На этот раз ты не принимала опий. И теперь будешь знать, кого целуешь.

Равенна попыталась отдернуть голову и высвободиться, но рука, удерживавшая ее затылок, была так сильна. Рот его прижался к ее губам, требуя покорности. Равенна не сдавалась, сопротивляясь поцелую всеми силами, но тем не менее граф побеждал. Губы его припали к ее губам в жарком и горячем лобзанье, и хватка Тревельяна начала понемногу ослабевать, ибо власть соблазна уже овладевала ею, постепенно сдававшейся страсти.

Поцелуи Малахии не имели этого вкуса. Расчетливые движения Тревельяна наполняли ее восторгом. Отрывистые ласки Малахии, как ни отрицай, все равно отдавали случкой животных, Тревельян же завоевывал ее так мягко, так нежно. В слепой покорности Равенна была готова на все. Искусный, он опутывал ее словно паутиной и с каждым новым движением губ уже, казалось, не оставлял ей возможности для спасения.

В конце концов решение было сделано не ею. Тревельян отодвинулся столь же неторопливо, как и начинал поцелуй, предоставив ей возможность осознать все те странные чувства, которые пробудил в ней. Пальцы его словно бальзам прикоснулись к опаленным поцелуем губам Равенны. А ей хотелось плюнуть на него, дать пощечину, сделать что-нибудь такое, чтобы и он почувствовал себя таким же несчастным и смущенным, какой была она в этот момент. Однако Равенна воздержалась от возмездия. Все, что могла она сделать, все равно показалось бы детской выходкой. Он только осмеет ее и тем лишь усилит унижение. В Лире Тревельян был королем, более того – всевластным богом. Он здесь и магистрат. У нее нет власти над ним, она может лишь отвергнуть его. И она отвергнет Тревельяна, отвергнет, потому что презирает его. И более подходящего случая ей не представится.

– Я послал Гранье записку с известием о твоем приключении, – сказал Тревельян негромко. – Врач велел тебе провести неделю в постели. Бабушка знает обо всем этом и ждет тебя по выздоровлении.

Равенна внезапно обрадовалась. Тревельян заставил ее забыть о головной боли. Но теперь комната вдруг закружилась.

– Уверяю вас, так долго я не выдержу вашего гостеприимства. – Открыв глаза, она оглядела комнату, чтобы отыскать взглядом одежду. И тут лишь вспомнила снова, что, когда граф подобрал ее, на ней была только ночная рубашка. Совершенно несчастная, она упала на подушки и проговорила: – Не будете ли вы добры попросить Гранью прислать мне какую-нибудь одежду…

– Она пришлет платье, когда врач разрешит тебе встать. А пока ты мне кажешься чересчур бледной. Лучше будет, если ты уснешь. – Он встал и направился к двери. – И моли Бога за душу Малахии Маккумхала.

Равенна одарила Ниалла яростным взглядом и, подобно фехтовальщику, который всегда стремится нанести удар последним, сказала:

– Вам, милорд, следовало бы позаботиться о собственной душе. Возможно, вам придется предстать перед собственным Творцом скорее, чем вы предполагаете. – Она вытерла рот тыльной стороной ладони, словно там осталось нечто дурное. – В особенности если вы попытаетесь снова поцеловать меня.

Губы его искривила злая улыбка.

– Не нравится мне этот гейс. – И взглядом обладателя, собственника он посмотрел на ее губы. – Нет, по-моему, лучше подождать… И в следующий раз целовать меня будешь ты сама.

С этими словами Тревельян повернулся и вышел.

* * *

Неровный сон овладел Равенной. В опочивальню явился Гривс вместе с другим слугой, который принес целое блюдо всякой еды. Яства тем не менее остались нетронутыми. Равенна дремала под балдахином огромной постели, лишь темнота приносила облегчение ее измученной голове.

Когда она, наконец, проснулась, была ночь. Огоньки свечей, приплясывавшие в канделябрах на каминной доске, бросали вокруг длинные тени; стекла огромных окон покрылись влагой от тепла, распространявшегося из камина. Слуга принес чайничек с горячим чаем на подносе, покрытом безупречной полотняной салфеткой, а заново взбитые подушки в должном порядке были устроены под больной головой.

Равенне захотелось выбраться из постели, потянуть ноющие мышцы. С удовольствием – и смятением – она обнаружила в ногах своей постели один из кашмирских халатов Тревельяна, оставленный на случай необходимости.

– Тьфу! – буркнула она, потянувшись к этому одеянию. Необыкновенно мягкая ткань удивила Равенну, а завернувшись в халат, она еще более возмутилась – оттого, что он слабо пах ветивериевым мылом и чем-то еще – а скорее кем-то.

Закатав тяжелые изумрудно-зеленые атласные рукава, она прикоснулась босыми ногами к каменному полу. Толстые рубиновые ковры покрывали пол. Словно по камням Равенна перебралась по ним в прихожую, где в очаге уже теплился огонь, а стол возле кресла был завален старинными, зачитанными томами.

Налив себе чашку чая, она устроилась в одном из кресел. По привычке брать из двух предложенных кусков меньший, приобретенной, наверно, в английской школе, Равенна сперва заняла потертое, видавшее виды кресло, преднамеренно избегая более нового. Тем не менее, как она ни старалась, как ни усаживалась, удобно не становилось. Но кресло просто обязано было предоставить ей уют, ибо, невзирая на возраст, вещь эту делали умелые руки; однако, по необъяснимым причинам оно служило для Равенны источником муки. Не в силах более сносить эту пытку, она оставила кресло и устроилась в более новом, соседнем. Опустившись в него, Равенна вздохнула – на сей раз с удовольствием. Здесь все было как надо.

Когда мысли ее возвратились к создавшейся ситуации, Равенна забилась в самые недра кресла и принялась осматривать комнату. Вне сомнения, собственное достоинство можно было спасти, немедленно открыв дверь и убежав к Гранье, однако лоб до сих пор ужасно болел, и Равенна не могла собраться с мыслями, чтобы продумать план бегства. Если не считать украденного поцелуя, Тревельян был более чем гостеприимен. Он вызвал врача и предоставил ей самую роскошную комнату во всем замке. Жаловаться было не на что – если не считать некоторой невоспитанности хозяина, – а Тревельян, похоже, не намеревался часто посещать ее. Пожалуй, разумнее остаться здесь на несколько дней. Пешая прогулка до дома, наверно, может повредить ей. Голова еще жутко болела, и на виске, – куда ее ударила лошадь копытом, – вздулась мягкая красная шишка.

Утопая в кресле, Равенна решила смириться со своим временным обиталищем. Через несколько дней она придет в себя и сумеет возвратиться домой самостоятельно. Ну, а пока следует отдохнуть, стараясь вовсе не думать о Тревельяне, от одной мысли о котором голова ее начинала пульсировать все злее.

Попивая чай, она долго глядела в камин и наконец ощутила, что ее вновь тянет ко сну; не желая вставать, Равенна потянулась к одной из книг, лежавших возле нее. Выпал белый лист чистой бумаги, которым Тревельян заложил страницу. Не слишком усердно попытавшись найти страницу и вернуть листок на прежнее место, Равенна – из вредности – закрыла книгу и положила ее на столик, оставив закладку в руке. Ей вдруг захотелось писать, и радуясь удаче, девушка обнаружила поблизости на рабочем столе Тревельяна и чернильницу, и стеклянную венецианскую ручку. Свернувшись в кресле, она принялась записывать новое приключение Скии.

* * *

Шли годы. Война с соседями продолжалась. Сестры Скии сделались женщинами, и Грейс[45], самая младшая и упрямая, первой спросила о судьбе Скии.

– Папа, а я помню дракона, – сказала она однажды, когда отец ее, король, разговаривал со своим военным министром.

– Очень хорошо, моя прекрасная дочь… Отлично. А теперь продолжим, – в рассеянности отвечал король. – Прошел год с исчезновения принца Эйдана, король Турое только что прислал нам ноту, угрожая страшной местью, если мы не возвратим ему сына.

– Так почему же нам не возвратить его, отец? – с логикой невинного младенца спросила Грейс.

– У нас его нет, моя милая. Мы даже не знаем, куда он отправился. Принц Эйдан мог погибнуть в одном из своих странствий, однако отец его, король Турое, полагает, что мы держим его наследника в плену. Боюсь, что он поверит нам лишь тогда, когда возьмет штурмом замок и лично убедится в том, что принца здесь нет.

– А мы уже послали гонца с этой вестью к королю Турое?

Король в разочаровании потер бородку.

– Дорогая моя, все не так просто. Я посылал гонцов. Я целый год делал это, однако на войне не всегда верят правде. Принца Эйдана в последний раз видели к северу от нашего королевства, и люди Турое решили, что принц попал в плен и находится в нашем замке. Мы способны только обороняться от новых нападений. А теперь ты видишь, что папа занят, поэтому будь хорошей девочкой и…

– Папа, а дракон убил Скию? Она снилась мне. Я видела ее так давно, ведь когда на нас напал дракон, я была еще ребенком. Почему же теперь ее нет с нами? Она умерла?

Король поглядел на младшую дочь, уде достигшую истинного расцвета женственности. Он казался несчастным, проклятым, ибо не знал, как объяснить презренные мирские дела такому возвышенному созданию, как Грейс.

– Дитя мое… О, если бы только ты оставалась ребенком! Твоя сестра оставила нас, ибо ей дарована власть, которой люди наши не понимают и ужасно боятся. Она живет в уединении и там должна оставаться, пока… пока, – король попытался проглотить комок в горле, – пока не пройдет очень много времени. Пока наш народ не поймет ее и не увидит в ней плоть от плоти своей. – Он отвернулся, скрывая скорбь во взгляде. – А теперь, Грейс, иди. У меня очень много дел.

– А где она живет? – спросила Грейс, прихватив бархатный плащ и направляясь к двери.

– Где-то в Терновом Чернолесье. Тихая, одинокая, неподвластная человеческой ненависти. – Король глубоко вздохнул, а потом отпустил дочь и все свое внимание обратил к военному министру, как раз объяснявшему, сколько именно костров потребуется под все имеющиеся котлы для масла…

* * *

Равенна уже клевала носом, и перо, наконец, вырвавшись из ее руки, уронило черную слезку на самый низ страницы. Голова ее откинулась, и, прежде чем отдаться сну, девушка успела подумать: «Какая жалость, что столь удобное кресло простояло здесь без всякой пользы так много лет».

Глава 14

Тревельян вошел в свои апартаменты, канделябр в руке разгонял тени. Пройдя темную прихожую, он – к собственному удивлению – обнаружил, что постель его пуста, а покрывала небрежно откинуты в сторону, словно кровать была оставлена в спешке.

С каминной доски едва светили уже тонущие в лужицах воска фитильки люстры. Ниалл поднял повыше канделябр, чтобы получше осветить комнату, однако гостьи нигде не было видно. Равенна исчезла, словно ее фейри забрали.

Тревельян поглядел на дверь прихожей. Свечение угольков окрашивало небольшую комнату адскими кровавыми красками. Вступив туда, он не сразу сообразил, что именно стало не так, что именно смутило его. И тут он просто замер на месте.

Кресло. Все дело было в нем. Кресло! То самое, которым никогда не пользовались. Она находилась в нем.

Ниалл глядел на нее, не в силах сойти с места. Ему хотелось схватить ее и трясти до тех пор, пока у этой девчонки не оторвется голова. Он не хотел, чтобы она сидела в нем. Кресло это – особое. Оно ждет. Но не ее. Тем более не ее. И все же он не мог сделать этого. Прогнав эту девчонку из кресла, он будет выглядеть по-дурацки. А этого Ниалл не хотел. Он – разумный, интеллигентный человек, которому редко приходится терпеть поражение. Какое бы место Она ни выбрала, это не должно волновать его, решил Ниалл.

Вздохнув, она шевельнулась – так естественно, словно бы кресло было предназначено именно для нее.

Нахмурившись, Тревельян опустился на свое потертое кресло, не отводя от нее глаз.

Рассыпавшиеся черные волосы вдовьей вуалью прикрывали обитый кожей подлокотник. Равенна сияла зловещей красотой и в то же время казалась воплощением невинности. Все в ней соблазняло Ниалла.

Он зажмурил глаза. Он не покорится. Он не сдастся этому гейсу. Суеверие и судьба… и то и другое – всего лишь результат совпадения. Ум, а не чресла, поможет ему победить в этой схватке с глупостью. А ведь он хочет победить в ней, не так ли?

Тут внимание его – к счастью – привлек шелест бумаги, скользнувшей на пол. Он поглядел на руку Равенны и обнаружил лежавший под нею листок. Подумав, что она сочинила письмо Маккумхалу, Ниалл решил прочитать его, понимая, что поступок этот – не джентльменский. Однако он никогда не причислял себя к этой категории людей. На клонившись, он подобрал бумагу с ковра. И прочитал ее от начала до конца. Два раза.

* * *

Весть об изгнании сестры взволновала Грейс. Ночью она не могла уснуть: ей представлялась Ския, в одиночестве утиравшая слезы передником. Из темных лесов, где не бывает людей, до нее теперь доносились человеческие стенания.

Однажды утром она проснулась с твердым намерением найти сестру и спасти ее. Если же это окажется невозможным, если Ския откажется вернуться, то Грейс хотя бы навестит ее и выразит ей свое сочувствие.

На стенах замка зубцами выросли силуэты солдат. В безмолвном бдении они ожидали, когда король Турое начнет наступление на город, чтобы выручить своего сына, принца, которого на самом деле не было в бастионе. Грейс покрыла голову фланелевым платком, «позаимствованным» ею у одной из служанок, и под видом посудомойки вышла из замка. Бегом спустившись с холма, она затерялась в Терновом Чернолесье.

* * *

Ниалл положил листок на стол возле спящей Равенны. С неудовольствием он вынужден был признать, что отрывок был написан неплохо. Мастерство и воображение, а также способность увлечь читателя в сказочный мир были налицо. Ниаллу хотелось прочесть продолжение, хотя он понимал, что его еще не существует. Перед ним была только часть повествования, но даже и эта малость свидетельствовала об интеллекте и чувствительности, каких он не хотел бы видеть в этой девчонке.

Тревельян заставил себя поглядеть на нее. То, что Равенна оказалась в кресле, лишило его равновесия, но теперь раздражение уже утихло. Давным-давно он покупал это кресло для своей жены, еще не зная, кто ею станет. Гейс Тревельянов заключал в себе по меньшей мере иронию, если не что-то другое.

Во сне розовые губы Равенны приоткрылись, а под густыми черными ресницами сомкнутых глаз лежала тень. Она показалась ему бледной, ранимой, нуждающейся в защите. Эти чувства раздражали Тревельяна. Бледная и ранимая, уснувшая в его кресле!.. Он взял Равенну за подбородок и приподнял ее голову.

Черные ресницы дрогнули, глаза открылись. Равенна посмотрела ему в глаза. Ниалл был доволен, заметив страх в этой фиолетовой глубине. Что бы там он ни думал об этой девчонке, в интеллекте ей отказать было нельзя.

– Тебе не следовало вставать с постели, – недовольным тоном произнес он.

– Я не просто встала с постели, я шла к двери. – Равенна отодвинулась от его руки, раздражение появилось на ее лице.

Ниалл смерил взглядом расстояние между постелью и массивными резными дверями.

– И тебе потребовалось вздремнуть? По-моему, ты слишком быстро устала.

Равенна выпрямилась в кресле, откинув назад волосы, и украдкой потянулась к листку. Обнаружив его на месте, она расслабилась.

– Что ты делала целый вечер? – Ниалл с удовольствием заметил, что вопрос неприятен ей.

– Я… я читала. Мне показалось, что вы не будете против. У вас столько книг, – смутилась она.

– А что это там нацарапала?

Ниалл непринужденно потянулся к листку. Равенна выскочила из кресла.

– Это нельзя читать! Это мое! – она выхватила бумагу из его руки.

Ниалл расхохотался. Равенна в ярости выпалила:

– Вы все прочли, пока я спала. Как вы посмели? Как это низко!

– Я решил, что ты переписываешь подстрекательские памфлеты. С такими типами, как твои друзья, моя девочка, следует быть осторожным, – отвечал Ниалл, не в силах подавить смех.

– Ничего подобного вам и в голову не приходило! Вы просто подглядывали. По крайней мере признайте свою вину.

– Хорошо. Я подглядывал. Так что именно ты пишешь? Я не понял.

– Роман.

– В самом деле? Вот это да, – разразился он хохотом.

– Почему вы смеетесь надо мной? Разве я не могу стать писательницей? Я пишу сказку. По-моему, для женщины это самая подходящая тема.

– Тебе не удастся опубликовать ее. Почему бы тебе не заняться рисованием или рукоделием, как поступают благородные женщины?

– Назовите мне хотя бы одну причину, которая может заставить меня отказаться от занятий литературой, – с вызовом проговорила она.

Ниалл разглядывал Равенну словно завороженный.

– Я могу назвать одну причину, а потом еще сколько угодно, – улыбнулся Тревельян. Он не мог оторвать глаз от ее фигуры. Восхищение… и вожделение отразилось на его лице. Почему, интересно, в его халате эта девчонка кажется изящней и соблазнительней, чем в ее собственном платье, подумал он. Ниалл понял, что этот вопрос будет вечно досаждать ему. – Тебя просто не напечатают, – заявил он, – потому что ты – женщина. Издатели не публикуют книги, написанные женщинами.

– Кое-кого они все же напечатали. А женщинам моя книга может понравиться. Потому что я пишу о них.

– Ты забываешь о том, что в Лондоне не воспримут тебя серьезно. Издание книг – дело старинное, и занимаются им мужчины. Им не интересно читать то, что нравится женщинам. Эту романтику. Подумать, и то противно. Но если на этом можно будет заработать, они напечатают и произведение, написанное женщиной.

Подавив вздох, Ниалл попытался найти аргументы, способные убедить эту маленькую, хрупкую, но упрямую особу.

– Женщинам такие романы, как твой, наверно и будут интересны, но ни один мужчина не захочет читать о женщине. Конечно, если она не является жертвой трагедии.

– В моем романе будет трагедия.

– Тогда почему бы тебе не взять псевдоним? Вот, например, хорошее имя – Ниалл Тревельян.

На лице Равенны появилось такое выражение, словно она уже добилась успеха.

– Нет, я буду писать под собственным именем – Равенна. Из меня получится знаменитая писательница, и если литераторы будут высмеивать меня и пренебрегать моими произведениями, потому что мои героини торжествуют и над собственными страданиями и над мужчинами, – что ж, пусть смеются. Мои читательницы полюбят меня.

– Глупая девчонка. Ты проиграешь в этом сражении.

– «Невероятное желание только что перетекло из моего сердца в голову, и я не стану подавлять его… Я самым искренним образом желаю, чтобы различия, обусловленные полом, исчезли как в обществе… – поглядев на Тревельяна, Равенна добавила: – так и в издательском деле».

Ниалл застонал. В это нельзя было поверить! Откуда взялось на его голову это дитя? Он все никак не мог определить, кто она на самом деле. Едва он решил, что понял ее характер, как тут же обнаружил то, что вовсе не предполагал в ней встретить.

– Незачем убеждать меня словами Мэри Уоллстонкрафт[46]. Кстати, откуда ты набралась всей этой чепухи?

– У одной из моих учительниц был личный экземпляр «В защиту прав женщин». Она позволяла мне читать эту книгу, когда меня приглашали на чай.

Ниалл глядел на нее, не веря своим глазам. По всей Ирландии гремит восстание, люди требовали Гомруля, а этот крохотный уголек рассуждает о равенстве полов. Пожалуй, неплохо, что она незаконнорожденная, да и к тому же воспитана не папистами. Ему уже не терпелось услышать, что-то скажет отец Нолан, услыхав подобные идеи. Тревельян решил пригласить в ближайшее время на чай священника и Равенну.

– Мою книгу опубликуют, вот увидите, лорд Тревельян.

Решимость ее впечатляла.

– Но они не примут тебя.

– Мужчины? Возможно. Но ведь они составляют лишь половину всего населения.

– Единственную половину, с мнением которой следует считаться.

– Неужели?

Равенна одарила Ниалла такой улыбкой, которая могла бы соблазнить, наверно, и самого Святого Патрика. Внутри у Ниалла все сжалось, когда, прижав лацканы атласного халата к груди, Равенна направилась к освещенному угольками очагу.

Она не соответствовала его представлению о ней. Всякий раз, когда Ниаллу казалось, что она попалась, он обнаруживал, что девушка вновь ускользнула.

– Итак, можно считать, что успешная писательская карьера избавит вас с бабушкой от бедности… Или ты предполагаешь выйти замуж за Чешэма?

Равенна протянула руки к горячим углям.

– Понять не могу, почему это вас так интересует. Но раз уж вы настаиваете на своем праве копаться в моей жизни, отвечу. Я мечтаю о том, чтобы мою книгу напечатали, однако наше с Граньей благополучие от этого не зависит. Каждый месяц мы получаем пособие от моего отца.

– Отца? – Тревельян едва не поперхнулся. – Но ты получаешь деньги не от него. Ты даже не знаешь, кто он.

Выпалив эти слова, он был готов отрезать себе язык. Глаза Равенны загорелись гневом.

– Лорд Тревельян, мой отец любил меня. У него не было возможности жениться на моей матери, однако он позаботился о моем воспитании и образовании. Гранья не желает говорить, откуда она получает деньги, но я знаю, что это отец позаботился обо мне. Он любил меня.

Вот и настоящая сказка, подумал Ниалл. Она была так уверена в любви отца, что, наверно, лишь приставив пистолет к собственной голове, он мог бы доказать ей, что именно он, Ниалл Тревельян, а не ее отец, оплачивал ее воспитание все эти годы.

– На мой взгляд, он не заслуживает такой преданной дочери, – негромко заметил Ниалл.

Равенна явно была задета, но с сожалением признала:

– Конечно. По-моему, он заслужил лучшую дочь. Некоторое время они оба смотрели в огонь, погрузившись в собственные раздумья.

Наконец Равенна шепнула:

– А Малахию уже поймали?

Ниалл глядел на ее профиль, пока буквально не выжег его в своей памяти.

– Говорят, что он бежал в соседнее графство. Вне сомнения, дружки уже переправили его в Америку. Скорее всего, ты больше не увидишь своего приятеля.

Боль, промелькнувшая в глазах Равенны, заставила Ниалла затаить дыхание. Гнев его уже готов был поглотить его. Ярость огненными языками лизала его сердце. Тем более, что в глазах Равенны мелькнули слезинки.

– И что такое ты нашла в Маккумхале? – спросил Ниалл. – Он втравил тебя в беду, хуже того, тебя могли убить. А теперь отправился Бог знает куда, – скатертью дорога. И слава Богу, что избавил нас от расходов на веревку, на которой его повесили бы. – Тревельян глядел на Равенну со странным восторгом, который будил в его сердце ее гнев. Она промолчала, однако он не смог противостоять искушению подтолкнуть ее к самому краю. – Вижу, его исчезновение расстраивает тебя. Ты плачешь, потому что не хочешь закончить жизнь, как твоя мать.

– Малахия – мой друг. И если бы вы были другим человеком, то поняли бы, что такое – терять друзей.

Равенна хорошо владела собой, и Тревельян был разочарован. Ему хотелось видеть, как она сорвется. Ему было бы все равно, даже если бы она попыталась дать ему пощечину… Это, пожалуй, даже обрадовало бы его. Более того, это был бы наилучший выход, ибо тогда он мог бы праздновать победу.

Отвернувшись от очага, Равенна внимательно поглядела на Ниалла.

– Простите меня, но я предпочла бы остаться одна. Ниалл обругал себя за то, что забыл о ее болезни.

Тени под ее глазами, бледное, осунувшееся лицо вдруг пробудили в нем чувство вины.

– Конечно. Ты ведь нездорова.

– Я чувствую себя превосходно, лорд Тревельян, – Равенна бросила на него, пожалуй, лукавый взгляд. – Просто мне хочется побыть одной и помолиться за Малахию, чтобы Бог помог ему добраться до безопасного места. Помолиться за его душу.

Ревность пронзила сердце Тревельяна. Не совладав с собой, Ниалл разразился горьким смехом.

– Как жаль, что ты должна за него молиться. Неужели это возможно? Неужели твоя душа может примириться с его бунтарскими порывами. Как это глупо, какое клише.

– Прекратите. – Английское воспитание, наконец, дало трещину, поддавшись природному ирландскому темпераменту. – Зачем мне все это слушать? Вы мне не отец и не любовник. Вы не вправе оскорблять меня и приказывать, что делать. Я не хочу даже слушать вас.

– Я не твой отец, но… я буду твоим любовником, – Ниалл глядел на Равенну, удивляясь той правде, которая только что слетела с его языка. – О да, – прошептал он негромко. – Так и случится.

Откровенный страх, появившийся на лице Равенны, заставил бы Тревельяна расхохотаться, если бы не причиненная им боль.

– А не встать ли нам в очередь? Маккумхал, Чешэм, а за ним я. И знаешь что, ты может располагать всеми нами.

Слова эти желчью обожгли его язык.

– Я ненавижу вас, – глаза ее были полны слез и обиды. – Никто на свете не мог заставить меня ненавидеть себя так, как вы.

Ниалл глядел на нее, не зная, радоваться ли тому, что гейс никогда теперь не сможет исполниться, ибо эта женщина презирает его как никого более на земле.

Ниалл поклонился и оставил Равенну одну.

* * *

Равенна упала в кресло, как только дверь закрылась за графом. Забывшись в слезах, Равенна пыталась понять, как может он быть с нею таким грубым и таким ласковым – буквально через мгновение. Может быть, Тревельян – сумасшедший?

Равенна закрыла глаза. Больная голова и раненая гордость лишили ее последних сил. Она ненавидит его. Он заставил ее ощутить себя какой-то шлюхой, распутной, грязной и глупой женщиной. Он обошелся с ней хуже, чем Малахия.

И все же… И все же он говорил с ней о Мэри Уолстонкрафт. Комнаты в его доме были полны книг, которые в ее мире мало кто может оценить по достоинству. Ниалл Тревельян во многом отвечал ее представлениям о настоящем мужчине. Общество графа льстило ей не только мужским желанием. С этим человеком можно было говорить, читать, гулять в саду, взявшись за руки. Представив это, она рассмеялась. Неужели таких, как он, больше не найдется. Равенна постаралась вспомнить всех знакомых ей мужчин. И вынуждена была признать, что здесь для нее нет подходящего мужчины. Ей нужен был герой; она пыталась доказать себе, что отец ее был героем, Она писала о героях, но где искать такового для себя самой?

И против воли она поглядела на массивную резную двустворчатую дверь, за которой недавно исчез Тревельян.

Глава 15

Чай на следующее утро подали в личные апартаменты графа ровно в восемь часов. Невысокая, седоволосая и миловидная ирландка, которую звали Кэти, принесла его на серебряном блюде вместе с горячими сдобными булочками, завернутыми в кружевные белые полотенца. Державшаяся чересчур официально, Кэти, не допуская расспросов, обратилась к заспанной Равенне с любезным «доброе утро», а потом сразу же задернула полог.

Оказавшись за зелеными дамаскиновыми стенами, Равенна вслушивалась в шаги слуг, носивших горячую воду из кухни, в скрежет медной ванны о голый каменный пол, и плеск выливаемых ведер с горячей водой напрягли ее нервы до предела. Не зная, чего от нее ждут, Равенна закрылась простынями до подбородка и ждала, пока Кэти придет за ней. На теле ее еще оставалась грязь, в которую она упала, когда попала под копыта лошади, запряженной в экипаж графа. Но Равенна совершенно не намеревалась голой идти к ванне перед глазами слуг.

Проблему разрешила Кэти. Только когда последний из водоносов уже затопал по ведущей вниз лестнице, она отодвинула занавеску, насыпала в воду лепестки французских роз и исчезла, предоставив Равенне возможность удивляться порядку ведения в замке домашнего хозяйства.

Конечно, слуги исполняли любые приказы Ниалла Тревельяна, решила рассердившаяся Равенна. Некоторое время она рассматривала ванну, пытаясь убедить себя в том, что если уж у нее хватит сил добраться до этого медного бака, то хватит их и чтобы добраться домой. Голова еще болела, но не так сильно, как в предыдущий день. Однако из одежды на ней не было ничего, кроме батистовой рубашки Тревельяна. Вместе с Кэти исчез и его домашний халат.

С усталым вздохом Равенна откинула покрывало и встала с постели. Она расстегнула рубашку, спустила ее лишь возле самой ванны и выпустила из рук только после того, как ее тело погрузилось в ласковое тепло воды. Налив себе чашку чая, оставленного на столике возле ванны, Равенна вздохнула еще раз, но уже по другой причине, ибо впервые в жизни ей довелось познать, что такое роскошь.

В полудреме она отпивала из чашки, вдыхая благоуханный аромат. Содержимое медной ванны прогревало и успокаивало ноющие мышцы. Вот-вот, решила она, я или наберусь сил, чтобы сбежать домой, или же засну.

– Привет, кто это у нас тут устроился?

Равенна едва не выскочила из ванны. В прихожей появился мужчина. Она не смела поворачиваться, чтобы взглянуть на него, однако поняла, что человек этот стоит прямо за ее спиной. Голос этот был хорошо знаком Равенне… кузен Тревельяна, лорд Чешэм.

– Мой милый кузен уговаривает меня возвратиться в Лондон, и вот я нахожу причину, задерживающую его дома, – юная дева в палатах господина… И кто же та счастливица, которую Тревельян считает достойной делить с ним ложе? – Чешэм сделал еще пару шагов вперед. Скрестив руки на груди, Равенна отвернулась в сторону. Ей хотелось крикнуть, чтобы он вышел и избавил ее от нового унижения и позора, однако голос не повиновался ей. Горькая обида душила девушку.

Хихикнув, Чешэм сделал еще шаг. Звук этот смутил Равенну. Ей стало ясно, чем все это ей грозит.

– Открой мне свое лицо, девушка, и я привезу тебе красивую вещичку из Лондона. Как тебе это нравится?

Красивую вещицу в обмен на красивое личико? Ну, повернись же и посмотри на меня.

Ужас и слезы сдавили ее горло. Если она поглядит на Чешэма, он уже не оставит ее в покое. Ситуация определенно была против нее. Граф уже сделал неправильные выводы; если он узнает, кто именно сейчас перед ним, тогда вспыхнувшая вдруг зависть к победе Тревельяна может повлечь за собой желание взять реванш. Хозяин этого замка не мог проявить обычную любезность, просто так предложив ей собственные комнаты. Теперь Чешэм решит, что она любовница своего лорда, и не выпустит ее из этой спальни, предварительно не заставив ответить на все свои вопросы.

– Итак, назовите мне свое имя.

Он уже стоял прямо за ней. Затрепетав, Равенна пожалела о том, что не может свернуться в клубок и утонуть в ванне. Равенна постаралась справиться с гневом, сосредоточившись на том, чтобы Чешэм не узнал ее. Она, голая, незамужняя женщина, находится в покоях своего господина. Никто не встанет на ее защиту.

– Пожалуйста… – Равенна дернулась, почувствовав его руку на своей спине.

– Повернитесь…

– Какого черта, Чешэм, вы делаете здесь? – прогремел в дверях голос Тревельяна.

От радости Равенна едва не вскрикнула.

– Я искал вас, но обнаружил… вот это. – Чешэм умолк, снял свою руку с ее спины и отступил на шаг. Она услыхала шепот. – Кто это, Ниалл! Какая-нибудь служанка, судя по грязной голове. С каких это пор вы увлеклись собственной челядью?

– Убирайтесь отсюда, Чешэм, – голос Тревельяна не допускал возражений. В каждом слове угадывался едва сдерживаемый гнев.

Чешэм направился к двери, но прежде чем он вышел, Равенна услыхала его слова:

– Когда она надоест вам, скажите этой девице, что я могу предложить ей место в своей постели. Мне еще никогда не удавалось попользоваться остатками вашей трапезы.

– Убирайтесь! – буркнул Тревельян. Дверь хлопнула, и Равенна услыхала звук удаляющихся шагов.

Девушка неподвижно сидела в ванне. Застыв как каменная, она прикрывала груди руками, пытаясь сохранить жалкое подобие скромности. Конечно, незачем было ожидать от Чешэма благородства, однако на подобную грубость она не рассчитывала. Тревельян говорил ей, что Чешэм видит в ней только игрушку, и хотя молодой граф не знал, с кем сейчас пытался заигрывать, но этот короткий эпизод открыл Равенне глаза на его характер.

Щеки ее горели – от стыда, унижения, от попытки сдержать слезы, – но Равенна, наконец, заставила себя поглядеть на Тревельяна. Угрюмый, он застыл у входной двери и, сложив руки на груди, буквально сверлил ее взглядом.

– Спасибо, – прошептала она.

Он ухмыльнулся как бы в знак извинения.

– Надеюсь, теперь ты полностью понимаешь всю суть его предложения?

– Кроме вас, милорд, никто не принимает их всерьез.

Равенна не отводила глаз от Тревельяна, он кивнул, словно впитывая эту информацию о ней. Ниалл явно изо всех сил старался не глядеть на нее, тем не менее каждые несколько секунд Равенна замечала, как взгляд его ныряет в воду, сквозь которую розовело ее тело. Равенна сидела спиной к нему и прикрывалась руками, тем не менее не имея возможности укрыться как следует. Огонек в глазах Ниалла говорил девушке, что граф воспринимает ее именно так, как подобает мужчине.

Тут, к ее облегчению, в туалетной комнате открылась дверь. Послышались шаги служанки, и хотя Равенна не видела, кто это, она сразу решила, что вернулась Кэти.

Равенна в ожидании поглядела на Тревельяна, тот потупился, явно не желая уходить.

Кэти что-то громко запела в соседней комнате, принялась хлопать створками шкафов и выдвигать ящики. Не говоря более ни слова, Тревельян опустил книгу на столик возле ванны, при этом посмотрев на Равенну столь странно и пронзительно, что сердце девушки едва не остановилось. Кэти вошла в спальню с охапкой полотняных полотенец и мылом, а когда Равенна вновь повернулась к Тревельяну, его уже не было на месте.

– Ну вот! Душистый кусок мыла для твоих волос и самая лучшая щетка его светлости из свиной щетины, чтобы ты могла расчесать их у огня. – Кэти суетилась возле ванны и явно не обратила внимания на поспешность, с которой исчез ее господин, и на ту напряженность, которая еще витала в воздухе.

Опустив руки с груди, Равенна позволила Кэти помочь ей вымыть волосы. Полив девушке голову теплой водой, та принялась намыливать волосы розовым куском мыла. Равенна нуждалась именно в такой помощи. Напряжение не отпускало ее; ей казалось, что ее испачкали. Растиравшая тело уверенная рука смывала оба ощущения.

Когда Равенна, наконец, вымылась, Кэти закутала ее в другой халат Тревельяна и отвезла к очагу. Здесь служанка принялась расчесывать щеткой из свиной щетины ее чистую голову до тех пор, пока каждая черная прядь не высохла и не заблестела.

Купание и оба «гостя» настолько утомили Равенну, что она уже мечтала о возвращении в мягкую постель Тревельяна. Еще больше она мечтала о возвращении домой, но на предстоящую в таком случае битву у нее просто не было сил.

– Ну вот, мисс, – сказала Кэти. – Волосы как весенний дождь, только под глазами еще синяки. Тебе лучше лечь в постель. А я принесу интересную книжку, чтобы было что почитать.

Служанка подвела Равенну к постели и уложила ее. Равенна посмотрела в сторону прихожей, вспомнив о книге, которую Тревельян оставил на столике.

– Дай мне вон ту, – показала Равенна. – Ты не прочтешь мне заглавие?

Кэти подошла к книге и взяла ее.

– Я не умею правильно читать по-английски, мисс. Вот будь это гэльский язык, или церковный, латынь то есть. Я ходила только в зеленую школу, и то всего несколько лет.

Подав Равенне книгу, Кэти взбила подушки, а потом вышла из комнаты, прихватив с собой поднос с чаем.

Равенна провела пальцами по тисненой коже. Прочитав название книги, она буквально лишилась дара речи: «В защиту прав женщин».

Она пролистала пару глав… «Состояние деградации, на которую обречены женщины»… «Писатели, изображавшие женщин предметом жалости»… Последняя тема наиболее вдохновляла ее. В руках ее было оригинальное издание, напечатанное в 1792 году. Захлопнув томик, она принялась разглядывать его, не выпуская из рук. Трудно было поверить, что в библиотеке Тревельяна могла найтись подобная книга, но еще труднее верилось в то, что он сам принес ей этот том.

Выпав из рук, книга раскрылась, на оборотной стороне обложки видна была надпись. С изумлением Равенна прочитала:

Равенне,

«Было бы отлично, если бы они были хотя бы просто приемлемыми и разумными подругами».

Ниалл, восьмой граф Тревельян, о ЖЕНЩИНАХ (словами Мэри Уолстонкрафт).

Улыбка озарила ее лицо. Как бы ни раздражал ее этот человек, она уже желала поблагодарить его. Характер Тревельяна имел чересчур много граней, чтобы можно было ненавидеть их все. Кроме того, нельзя было отрицать, что граф был наделен остроумием, которое так импонировало ее собственному уму.

Закрыв книгу, она погрузилась в дремоту, обдумывая слова, которые скажет ему в следующую встречу.

* * *

Равенна без особой охоты призналась себе в том разочаровании, которое ощутила, не увидев Тревельяна утром. Полдень прошел, начались дремотные полуденные часы. Вечером Кэти подала ей ужин, и Равенна одна сидела в кресле перед очагом. Весь день Тревельян не показывался, теперь уже близка была ночь, а ей следовало поблагодарить его за книгу. Так, думая о нем, Равенна и уснула.

Убежденная в том, что он заглянет к ней утром, она попросила Кэти причесать ее, соорудить что-нибудь из буйной гривы. Кэти, едва ли не против воли, взялась за работу, превращая угольно-черные пряди в респектабельную прическу. Горничная даже украсила свое произведение булавками с головкой в форме трилистника, однако прошли часы и вышло, что старалась она напрасно: Тревельян так и не объявился.

Прошло два дня. И к вечеру второго Кэти появилась с взятой из дома Равенны одеждой; девушка услыхала от нее, что утром ей будет позволено, наконец, вернуться домой. Казалось, Равенна должна бы обрадоваться, но она почему-то расстроилась. Он не пришел к ней, и теперь девушка сомневалась и в том, что утром Ниалл удостоит ее прощания. И это смущало ее. Она не рассчитывала на то, что он будет думать о ней; она не ожидала от него ничего доброго, и тем не менее, поглядев на полученный ею подарок, она не могла не удивляться его отсутствию.

– Ты не съела и кусочка за завтраком. Голова болит, да? – негромко спросила Кэти.

Девушка поглядела на эту женщину. Она вдруг поняла, в каком долгу находится перед служанкой. Кэти ухаживала за ней буквально с материнской заботой, и Равенна вряд ли так быстро поправлялась бы, если бы не постоянное внимание Кэти.

– Сегодня вечером я не очень голодна, – Равенна с признательностью пожала руку служанки. – Я еще не поблагодарила тебя за то время, которое ты потратила на меня. И, возможно, мы больше с тобой не увидимся, разве что встретимся на дороге на рынок. Я хочу, чтобы ты знала, что я очень благодарна тебе за заботу.

– Ничего особенного, мисс. Мне всегда приятно помочь лорду Тревельяну, если я могу это сделать. – Кэти улыбнулась и похлопала по руке Равенну. – Когда мой бедный Эдди умер от пьянства, граф взял меня и ребенка в замок, так что теперь я ничего не пожалею для господина. Когда сам сказал мне, что ты лежишь здесь и некому успокоить боль в твоей бедной головке, я была просто рада услужить ему. Особенно зная, кто ты такая, мисс, и что нужно хранить тайну.

– Тайну? – переспросила удивленная Равенна.

– Ну да. Конечно. Поэтому ты и не видела других слуг, кроме меня. Это все Сам велел. Даже сегодня вечером в библиотеке он напомнил мне о том, что никто не должен знать, что ты провела здесь несколько дней на его попечении.

– Да… кто же тогда я такая, чтобы лорд Тревельян так заботился о моей репутации? – Глядя на служанку, Равенна ждала ответа.

– Это решать господину, мисс, – сказала горничная с некоторым беспокойством.

Равенна смутилась.

Кэти как будто бы сжалилась над нею. Задумчиво протирая столик своим фартуком, она пояснила:

– Наш лорд, мисс, одинокий мужчина. Ты должна это понять. Он не водит домой всех встречных, которым нужно помочь. Больше того. Сам не так часто приглашает в замок людей. Ну, ты, конечно, наслышана о раутах и всем таком, только все они – дело рук лорда Чешэма. Обычно хозяин – если ему угодно – немного выпьет, а потом отправляется к себе и сидит здесь, в кресле напротив твоего, и читает всю ночь. Он у нас образованный, Сам-то. Я слыхала, что он перечитал все книги, что есть в замке, и не только их. Он живет в своей библиотеке.

– Но где же он… – Равенна едва не выпалила «спал», однако такой вопрос был для нее уж совсем неприличен. – Где же он провел все это время?

– Ему нужно приглядывать за всем графством Лир, вот Сам и занят этим делом. У него нет времени для гостей. Вот потому-то он такой одинокий. – Кэти вдруг заторопилась уйти и сказала: – А пока отдыхай, мисс. Сегодня перед сном я принесу тебе тодди[47].

– Спасибо, Кэти, – ответила Равенна, уносясь мыслями куда-то далеко.

Кэти попыталась скрыть загадочную улыбку.

– Со всем удовольствием, мисс. Только, знаешь, Питер Магайр был изрядным сплетником. Да благословит тебя Господь, мисс. Да благословит они нашу Ирландию.

С этими словами Кэти исчезла в коридоре.

Испуганная Равенна поглядела в сторону гардеробной. Она поднялась из кресла, чтобы позвать Кэти назад, чтобы задать ей новые вопросы, возникшие в ее голове, однако, когда девушка дошла до двери, горничной уже не было в коридоре.

Кто же может дать ей ответ? Сам Тревельян. Как сказала Кэти, граф сейчас находился в библиотеке. Равенна сомневалась в том, что утром удастся увидеть его.

Она подошла к зеркалу, висевшему над бюро. Прическа вполне презентабельна, даже роскошна; бледные щеки, большие глаза… Равенна потерла щеки, чтобы они чуть зарумянились, поправила платье и отправилась разыскивать библиотеку.

Найти одну комнату среди двухсот – дело нелегкое. Равенне потребовалось больше четверти часа даже на то, чтобы отыскать путь в другую часть замка, но оказавшись там, она без особого труда определила, какая из комнат является библиотекой. Лишь в одной комнате за причудливыми резными и позолоченными дверями нового крыла горел свет. Если только это не припозднившийся Гривс полирует столовое серебро, значит, комната занята хозяином замка.

Положив ладонь на позолоченную дверную ручку, Равенна внезапно запаниковала. Возможно, Тревельян не будет рад ее появлению. Более того, он может счесть подобное вторжение в его личную жизнь достойным всяческого осуждения. Равенна припала ухом к двери. За ней не было слышно ни звука. Человек, сидевший при свечах, находился в одиночестве.

Равенна медленно приоткрыла дверь.

Тревельян сидел в кресле лицом к очагу, над которым висел портрет женщины, судя по сходству с ним, его матери.

– Милорд, – проговорила Равенна негромко.

Он повернул голову. Если появление гостьи удивило или обрадовало Ниалла, лицо его не выдало этих чувств. Напротив, оно словно ожесточилось, сделалось непроницаемым.

– Что ты делаешь здесь? – спросил Тревельян.

Равенна вспыхнула.

– Я… я пришла попрощаться с вами. Я уйду на рассвете.

Она встретила его взгляд, но не стала входить в комнату: зачем входить в логово дракона.

– Ты по-прежнему выглядишь нездоровой, нет нужды торопиться. – Поднявшись из кресла, он подошел к ней и, взяв за руку, подвел к креслу, стоявшему напротив него. Большое, старомодное, с подголовником, оставшееся от предыдущего века, оно словно приняло Равенну в свои объятия.

– Я… я не хотела беспокоить вас, – проговорила Равенна.

– Так почему же ты сделала это?

На этот вопрос невозможно было ответить. Она сама не знала, зачем разыскивать графа. Конечно, она охотно поболтала бы с кем-нибудь перед сном, но разве может оказаться приятным разговор с лордом Тревельяном.

Она сжимала и разжимала внезапно вспотевшие руки.

– Я же сказала вам. Я пришла, чтобы проститься…

– Нет.

Такой ответ не предоставлял никакой опоры, и Равенна неторопливо добавила:

– И чтобы поблагодарить вас за книгу.

– Понимаю.

Он глядел на нее из кресла такой далекий и такой близкий… Их разделяла буквально протянутая рука. Равенна видела глаза графа – зеленые камни, омытые глубокими водами.

Равенна встретила их взгляд – жуткий, неодобрительный – со всей отвагой, на которую была способна. Граф всегда с неприязнью относился к ней, и с каждой ее попыткой добиться уважения неприязнь эта лишь усугублялась, теперь Равенна все острее это ощущала.

– Что во мне плохого? Что заставляет вас глядеть на меня подобным образом? – прошептала она.

– В тебе нет ничего плохого. Ты прекрасна. Настолько прекрасна, что… – взгляд его, оторвавшись от лица Равенны, скользнул вниз. На ней было то же синее платье, что и на похоронах Питера Магайра. В такой одежде не завоевывают поклонников, но граф и не замечал, во что она была одета. Он смотрел в самую глубину и не видел того, что оставалось на поверхности. – …так прекрасна, что мне хотелось бы…

Их взгляды встретились, и Равенна дрогнула перед тем, что говорили ей его глаза. И еще перед волнением, которое они вселяли в нее.

– Будешь ли ты моей любовницей, Равенна? – произнес он вслух то, что уже было высказано взглядом.

Глубоко вздохнув, Равенна уставилась на графа. Все сделалось теперь настолько простым. В этом месте девушке полагалось отказать негодяю и вылететь из комнаты в праведном негодовании. Вне сомнения, Кэтлин Куинн сейчас выскочила бы из кресла и, ударив Тревельяна по лицу, подослала бы брата в замок – прирезать мерзавца.

Однако Равенна подобной возможности не имела. Она всегда помнила, что является бедной сиротой, и к тому же ирландкой. Образование не могло возвысить ее. Оно только мучило Равенну, лишь усиливая в ней неудовлетворение выпавшим ей жребием. Не имея ни семьи, ни друзей, способных защитить ее, она не могла привлечь Тревельяна к ответственности за такое предложение, как не могла и избавить Малахию от веревки, если он наконец попадется.

Молча поднявшись, она направилась к двери.

– Ты не ответила мне, – прозвучал голос за ее спиной.

Равенна повернулась к графу, задетая не только оскорбительным предложением, но и тем, что она – оказывается – едва ли не хотела принять его; если бы не обостренное чувство самосохранения, инстинкт, порожденный и воспитанный ее низменным происхождением, увы, она, возможно, и согласилась бы.

– Нет. Я отвечаю – нет. – Равенна поглядела ему в глаза.

Граф не поднялся из кресла, странное разочарование угадывалось на его лице. Голос его сделался спокойным, едва ли не зловещим.

– Равенна, я не делаю тебе предложения. Я задаю вопрос. Должна ли ты стать моей любовницей?

– Что заставляет вас задавать такой вопрос?

В глазах Ниалла мелькнул огонек.

– Мне объяснили, что у меня нет выхода. Столько лет мне твердили, что моя судьба предопределена. – Граф кивнул на портрет красавицы, висящий над камином. – Она была во многом похожа на тебя, Равенна. Мать моя была из простых, бедной ирландкой, но любовью своей она привязала к себе моего отца на всю жизнь. Они обошлись без гейса. Они поженились, и оттого, как говорят, в Лире царит покой. Тревельяны обязаны жениться на простолюдинках, и чтобы не вышло иначе, на них еще наложили гейс. – Встав, он подошел к ней, пронзительным взором заглядывая в самую душу. – Словом, меня терзает этот вопрос, он уже доводит меня до безумия: станешь ли ты моей любовницей, Равенна? Ну, а если нет, как мне завоевать тебя? Хватит ли мне денег, чтобы скрыть ими свой возраст? Хватит ли очарования, чтобы соблазнить тебя после того, как потерпел фиаско Чешэм?

– Вы любите меня? Это ваш единственный шанс, другого не будет ни у одного мужчины. – Она высоко подняла голову, гордостью, словно крепостной стеной, защищая хрупкие чувства.

Покачав головой, он поглядел на нее словно на глупого младенца.

– Люблю ли я тебя? Какая глупость. Дело вовсе не в том. Это ты должна полюбить меня. Этот гейс, это мое проклятие утверждает, что я должен добиться любви женщины. И все говорят, что эта женщина – ты, Равенна.

Она поглядела на Тревельяна, медленно покоряясь потрясению. Разговор заинтриговал ее, более того – испугал, однако в этом безумии угадывался некий смысл. Итак, на нем лежит гейс, связанный с ней. Так вот почему даже сейчас на ее пальце остается колечко с гадюкой Тревельянов. Гейс правил всем ходом событий, и наверняка уже не первый год. Быть может, эта история началась еще до ее появления на свет.

Равенна в ужасе прикрыла рукой губы. Почему же Гранья ничего не говорила ей об этом? Почему не предупредила свою внучку? Или Гранье все было давным-давно известно, и она просто помалкивала? Неужели обо всем этом ведал и весь Лир и небеса над ним, и только она сама ничего не знала?

Мысль эта вывела Равенну из равновесия. Девушке не хотелось верить, что до сих пор поступки Тревельяна определялись гейсом. И все же в словах его могла быть истина, тем более что кольца их были так схожи. Теперь ей стал понятным необъяснимый интерес, который проявил к ней Тревельян. Судьба и кое-кто из стариков графства пытались соединить их, но гейс не учитывал ее сопротивления. Столь же очевидно, он ничуть не считался с изменчивой природой любви.

– Куда ты? – спросил Тревельян, когда она поднялась с кресла.

– Если гейс лежит на вас, тогда исполняйте его, или же смиритесь с теми несчастьями, которые сулит неповиновение.

– Ты согласна стать моей любовницей?

Она не станет поворачиваться, не станет смотреть в эти глаза.

– Если ваш гейс требует, чтобы вы заслужили любовь женщины, это ваш гейс. А если я эта женщина, значит, вам и завоевывать мою любовь.

– Люди говорят, что пострадает все графство, если я не подчинюсь этой проклятой штуковине. На юге уже голод. Я не могу даже представить себе наш Лир, наш прекрасный и изобильный край, сделавшимся таким же кладбищем, как Мунстер. Теперь ты понимаешь мое предложение?

– Если вы должны заслужить мою любовь, тогда добивайтесь ее. Другого способа выполнить гейс не существует.

– А ты веришь в гейсы, Равенна? – спросил Тревельян с ноткой отчаяния.

Голосом, полным слез, она ответила:

– Нет.

Неизвестно почему ей захотелось залиться слезами, однако Равенна подозревала, что причиной всему является тщетность подобного разговора. Теперь ей стало понятно доселе загадочное поведение окружающих. И внимание и заботы Тревельяна легко было теперь объяснить тем, что и его просвещенный ум покорился уверенности во всесилии гейса. Теперь, когда они все обговорили, об этой дурацкой идее следует забыть. Навсегда.

После долгой паузы в комнате раздался резкий смех.

Равенна обернулась к Ниаллу, ощущая на щеках соленую влагу.

– Неужели ты не понимаешь, насколько все это абсурдно? – Тревельян взял ее за обе руки. – Какие-то старики, в невесть каком прошлом, придумали всю эту историю, в которую теперь не веришь и ты.

– Именно. Абсурдно. – Тем не менее Равенна не ощущала его неприкрытого счастья, она не знала, чем граф начал привлекать ее, не умела и определить причины этого притяжения. Ниалл Тревельян, безусловно, не принадлежал к тому типу мужчин, как его друзья. Ей даже казалось, что встретив графа на людной дублинской улице, она скорее всего даже не заметила бы его. Ниалл не был особо высок, но глядя на него, она с уверенностью теперь ощущала, что узнала бы его повсюду. Этот пронзительный взгляд оставил в ее памяти неизгладимый след. Лицо его было приятным, губы и нос свидетельствовали о благородном происхождении, однако от прочих, более обыкновенных мужчин Ниалла отличал острый кельтский наклон бровей, придававший ему вид злодейский и даже производивший впечатление родства с самим нечистым. Но никакой альтруизм Тревельяна не мог изменить создавшегося при одном только взгляде на него впечатления, что человек этот от рождения облечен властью рушить и созидать.

– Пожалуйста… отпустите меня. Я устала. Мне нужно отдохнуть. – Равенна опустила взгляд на удерживавшие ее руки.

– Останься. Выпьем вместе и отпразднуем.

– Нет. Мне нехорошо.

Ниалл опустил руки, позволив девушке отступить.

– Равенна? Она остановилась.

– Похоже, ты приуныла. Отчего же?

Она не ответила. Ей казалось, что граф, наконец, оставил ее в покое, однако Равенна вдруг ощутила его руку на своей талии.

– Останься. Давай отпразднуем мою победу над невежеством и глупостью. С гейсом покончено. – Он вновь повел ее к креслу с подголовником и заставил сесть.

Равенна молча наблюдала, как Тревельян отошел к столу, где на серебряном подносе стояло несколько бокалов. Он наполнил один из них, а когда наклонился к ней, подавая вино, – словно забыв, кто она такая, словно представив себе, что проводит вечер в библиотеке со своей любовницей, – слегка прикоснулся к ее губам.

Потрясенная Равенна широко открыла глаза. Лица их разделяли буквально какие-то дюймы. Лицо Тревельяна осветила кроткая улыбка, и Равенне вдруг представилось, каким граф был в молодости.

– Я забылся. – Ниалл блеснул ровными белыми зубами. – Помнится, я поклялся, что право следующего поцелуя будет принадлежать тебе.

Проклиная его, проклиная себя, Равенна облизнула губы, жаждавшие прервавшегося поцелуя. Ниалл уже собрался выпрямиться, и тут что-то стиснуло сердце Равенны, словно физически оплакивавшей несостоявшийся поцелуй. Она знала, что никогда не поймет, что именно заставило ее так поступить. Быть может, отчаяние или восторг… или просто потребность воссоздать мечту. Но, вне зависимости от причин, она поднялась навстречу графу и со всем упрямством своей сиротской души припала губами к его рту.

Она ожидала, что Ниалл отпрянет как от ожога. Не уверенная в том, что поцелуй ее принят с одобрением, она провела дрожащей рукой по его щеке. К невероятному ее удовольствию, Ниалл оторвался от ее губ и поцеловал ее руку, припав жаркими губами и языком к ее нежной ладони. А потом он стал покрывать поцелуями ее шею.

Застонав, запрокинув голову, она безвольно требовала продолжения. Ниалл уступил – самым мастерским образом. Пальцы его оказались в волосах Равенны, высвобождая из них шпильки черного дерева. Вторгнувшийся в ее рот язык своим прикосновением послал ее душу к небесам. Равенна почти боялась этого откровенного в своей интимности поцелуя, но она хотела его. Поцелуй этот казался ей столь же необходим, как следующий, и – он скоро понравился ей, слишком понравился, судя по внезапной дрожи, охватившей ее тело.

– Сколь сильны твои чары, колдунья, – простонал граф, проведя рукой по ее стану.

Равенна жалобно запротестовала, но Ниалл вступил во владения. Рука его легла на скрытую корсетом грудь, а протесты Равенны утонули в новом, до глубин души пробирающем поцелуе.

От его рта в ее тело распространялся жар, до которого было далеко очагу. Шерстяное платье, не способное согреть ее в холодных каменных коридорах, жгло теперь и щипало ее тело, требуя, чтобы она сбросила его. Пригнувшись вперед, Ниалл поцеловал ее грудь, еще прикрытую тканью. Она едва не зарыдала от облегчения, ощутив руки Ниалла на своей спине; пальцы его с мучительной неспешностью, дюйм за дюймом расстегивали крючки, удерживавшие на ней платье.

– Обещай мне… – прошептал он, задыхаясь. – …Ты откажешься от Маккумхала…

Равенна едва слышала его. Припав головой к груди Ниалла, она всем существом впитывала его запах. От Малахии разило потом, мускусным запахом возбуждения. От Тревельяна пахло чистотой и здоровьем. К этой гамме примешивался и еще один запах – более тонкий и, несомненно, более могущественный. Он нашептывал нечто о древних и темных тайнах, о запахе сажи, распространяющемся от костра друида, о дымной пороховой струйке, висящей в воздухе после дуэли. Опасный, соблазнительный, неестественный запах. Но Равенна обнаружила, что не способна надышаться им.

– Впредь никакого Маккумхала… – задыхался Тревельян. Рука его прикоснулась к теплой коже. Ниалл тянулся дальше, и один или два крючка отскочили. Равенна вдруг подумала: неужели у него хватит терпения, чтобы извлечь ее из панциря, который представляла ее одежда.

Ниалл расстегнул еще пять крючков и спустил платье с ее плеч. Едва ли не с благодарностью ощутила она, как сдались крючки корсета, позволяя ей легко дышать, пока губы его прикасались к ее ключице, а язык прожигал себе путь в ложбинках горла. Корсет упал, за ним последовало и платье, задержавшееся на бедрах. На Равенне оставалась одна лишь ночная рубашка, и, не тратя времени, Ниалл стащил ее с одного плеча Равенны, обнажив розовый сосок.

Ниалл пригнулся к ней. Рука его сперва оставалась на ее нагом плече, а потом медленно поползла вперед, разыскивая свое сокровище.

– Обещай мне… – шептал он.

Она застонала в смятении и неуверенности.

Рука Ниалла двигалась дальше. Сердце колотилось в ее груди, требуя его прикосновений. И все же Равенна молила в душе, чтобы он не торопился. Тревога пронзила ее, когда она представила себе руку Ниалла на своей груди. Никто еще прежде не прикасался к столь интимному месту.

Опустив голову, он вновь взялся за рубашку… потянул еще раз, открывая полностью грудь.

– Откажись от Маккумхала, – требовал Тревельян. – Расскажи о его преступлениях и отрекись от него.

Рот его открылся, и Равенна охнула. Инстинкт утверждал, что она достигла точки, от которой не будет возврата, но отречься от Малахии она не хотела и не могла. Даже ради такой сладкой жизни.

– Я была с ним. Это правда, и я не могу сказать ничего другого, – простонала она негромко.

Ниалл глядел на нее, лицо его искажала похоть.

Она обняла его голову, умоляя о близости и отталкивая одновременно. Она не хотела, чтобы ласки прекратились… более того, одна мысль об этом заставляла ее стонать от несправедливости. Если только он возьмет ее быстро и жестко, ей не придется думать о том плохом, что происходило между ними. В мире есть люди, которые привлекают к себе неудачников. Необъяснимая, но тем не менее вполне реальная истина. Интересно, подумала Равенна, что, если сейчас окажется, что Тревельян – свет, а она – обреченный мотылек?

– Отрекись от него, скажи мне, что ты не участвовала в его преступлениях. Или я поймаю Малахию и удостоверюсь в том, что его повесили. – Глаза его впивались в ее лицо, горели насилием. Он схватил край рубашки Равенны и сжал ее грудь.

С рыданием она отодвинулась, вцепившись рукой в платье, чтобы прикрыть им грудь.

– Неужели вы столь полны ненависти; что готовы послать на виселицу человека лишь потому, что я не исполнила вашу просьбу?

Он тяжело дышал.

– Мне нужно, чтобы ты стерла из моей головы мысли о том, как Маккумхал овладевает тобой на вершине холма.

– Нет! Это было совсем не так! – Равенна оттолкнула его, прижимая к груди расстегнутый корсет.

– А как это было? – Ниалл подбирался к ней, ничем не сдерживаемая ярость и ревность искажали его черты. – Или он овладел тобой в сарае, и там, лежа в сене, нашептывал тебе всякие нежности. Или он взял тебя в переулке, прислонил к стене и…

Голос Тревельяна дрогнул.

– Ну почему ты вечно делаешь из меня какую-то дрянь? – она стерла слезы со щек. – Я не шлюха, а ты хочешь, чтобы я призналась в противоположном.

– Я пытался защитить тебя. Я предостерегал тебя в отношении Чешэма. Я пытался просветить тебя в мирских вопросах… и ты связываешься с таким, как Маккумхал. И вот я обнаруживаю тебя почти голую под дождем, после свидания с ним.

– Мы были детьми…

– Но теперь вы не дети, – прорычал Ниалл, словно проклиная собственное несчастье сильней, чем ее невзгоды.

Равенна прикрыла лицо руками.

– Мне отвратительно то, что ты делаешь из меня. Я вижу, что для тебя я – никто, нищенка, которая попадается на каждом шагу, – поглядев на свой расстегнутый лиф, Равенна заплакала. – Ну наконец-то ты нашел для меня какое-то применение.

Ниалл холодно глядел на нее – на растрепанные волосы, покрасневший от поцелуя рот, спущенное с плеч платье. Казалось, каждое жестокое слово доставляет ему наслаждение, словно подкрепляя его шаткую уверенность.

– Возможно, ты и права.

Равенна покачала головой, как никогда прежде раненная Тревельяном. И сквозь горе свое услыхала:

– Ну избавь же меня от этих мыслей, Равенна. Я просто не могу видеть тебя с Маккумхалом.

Рыдая, она привела свое платье в некое подобие порядка. А потом, не оглянувшись даже, выбежала из библиотеки… Она бежала, пока в боку ее не закололо, а дыхание не стало трудным. Через несколько мгновений перед ней выросла дверь, ведущая в замок. Та самая, через которую она бежала от Тревельяна много лет назад. Но теперь она более не дитя и не может даже в мечтах убежать от графа. Боль в сердце теперь не отпустит ее, Равенна понимала это. И все же она отворила створку и, радуясь освобождению, выбежала в ночную тьму, устремляясь к своему дому.

Глава 16

Вернувшись в коттедж, Равенна обнаружила Гранью возле очага – старуха грела старые кости. Девушка тихо вошла в гостиную, радуясь тому, что бабушка не заметит ни беспорядка в ее одежде, ни боли в ее глазах.

– Ну, вернулась, наконец! – воскликнула Гранья, протягивая к внучке трясущиеся от волнения и старости руки. – А я тосковала по тебе, детка. Мне было здесь одиноко.

Опустившись на пол, Равенна уткнулась лицом в колени Граньи.

– Обещаю, что больше не оставлю тебя.

Должно быть, она не сумела скрыть слезы, ибо лицо Граньи сделалось скорбным.

– Малахия прислал тебе записку, детка. Он хочет видеть тебя. Его друзья с рынка отведут тебя к нему.

Потрясенная этой новостью, Равенна притихла. Наконец она прошептала:

– Разве он мой суженый, Гранья? Малахии грозит беда. Он скрывается… Боюсь, он натворил что-то ужасное. Скажи мне, я должна знать.

– Тебе предназначен тот, кого ты полюбишь.

– Я люблю Малахию. Я на все готова ради него, и он тоже все сделает для меня. Только…

– Ты не любишь его.

– Не знаю. – Она подняла измученное волнениями лицо. – Лорд Тревельян рассказал мне о своем гейсе. Ты всегда знала о нем, да?

– Да, дитя.

– Я и есть та девушка?

Гранья не ответила.

– Я не верю в предрассудки. Гранья, тебя все зовут ведьмой и звали всегда, а я смеюсь над ними… Какая же из тебя ведьма! Их не существует. Я просто хочу знать, исполнился этот гейс или нет? Как по-твоему, мне суждено полюбить Тревельяна?

Гранья коснулась рукой лица Равенны.

– Дитя мое, этого я тебе не скажу. Мне бывают виденья, часто они исполняются, но я не могу приказать, чтобы какое-нибудь из них пришло, когда это мне нужно. Если тебе суждено полюбить Тревельяна, значит, так тому и быть.

– И ничто не в состоянии изменить эту судьбу? – Равенна едва не рыдала.

– Воля способна противостоять судьбе. Если ты не захочешь любить лорда, тогда этому не бывать.

– Спасибо тебе, Гранья, – шепнула Равенна, снова уткнувшись лицом в подол старой женщины. – Спасибо тебе, – повторила она, чувствуя себя как утопающий, которого только что вытащили из воды.

* * *

Преподобный Драммонд глядел на летние поля, засаженные церковным картофелем. В это время дня Лир прекрасен… Окутанная сумерками земля, фиолетовые и пурпурные тени… С холма, где располагался приходский дом, Драммонд слышал далекий гул моря.

Милли Спроул, девственная кузина, занявшая место миссис Двайер после смерти старой женщины, вытащила на лужайку возле дома его любимое кресло. В нем и сидел теперь древний старик, пил чай и наслаждался каждым мгновением, наблюдая, как день исчезает за горами Сорра. Его дни тоже близились к закату.

Вдалеке появился силуэт Майкла О'Ши. Он обрабатывал мотыгой свои посадки столь же тщательно, как это делал его отец. Четверо братьев его давно уже отправились в Америку, но теперь на поле работали шестеро сыновей самого Майкла.

Преподобный Драммонд погрузился в покой. Ландшафт словно бальзам утешал его душу. Ничто не могла более умиротворить истинного верноподданного короны, чем вид возделываемой и плодоносящей родной земли. Судя по изобильному урожаю, пожертвования в этом году будут щедрыми.

– И что же он делает? – пожаловалась Милли Спроул, еще не привыкшая к чудачествам этих людей, хотя она уже провела в Ирландии более пяти лет.

– Кто и что делает? – переспросил преподобный Драммонд, проклиная свой возраст. Зрение его последние годы очень ухудшилось, и всякий раз, когда Милли приходилось повышать свой так досаждавший викарию голос, он начинал чувствовать себя не менее дряхлым, чем Гриффин О'Руни.

– Да этот, мистер О'Ши. Стоит на коленях и копает свои картошки. Смею сказать, что они еще слишком мелкие, чтобы их убирать. Ой!.. Что-то случилось! Только поглядите на него! Забегал как сумасшедший и все выкапывает эти картошки.

«Эту картошку», – подумал Драммонд, воспротивившись желанию поправить ее. Милли Спроул, позор семейства, говорила, как девка из таверны.

– Он кричит! Ну-ка, смотрите! Теперь они все забегали! Даже Маккиннон бросил свою мотыгу и уже огибает камень-огам!

– Не могу поверить! – Хотя глаза его были уже не те, что прежде, Драммонд уже видел расплывчатые силуэты мужчин, бегущих к О'Ши. Они были в панике. – Помоги мне подняться с кресла. Надо выяснить, что происходит.

Преподобный оперся на руки. Милли Спроул. Он велел родственнице отвести его к возделанным полям внизу.

Медленно пробирались они между грядами картофеля. Мужчины сбегались к Майклу О'Ши. Когда преподобный и Милли оказались рядом, Майкл стоял на коленях, низко опустив голову.

– Блайт[48] это, вот что, – не скрывая отчаяния, пробормотал кто-то в толпе.

Преподобный Драммонд пробился сквозь толпу, чтобы поглядеть на растения. Они были припудрены мягкой мучной пыльцой. Милдью[49]. Клубни в руке Майкла О'Ши, которым пора было сделаться уже величиной с камень, напоминали скорее горстку желудей.

– Голод пришел в Лир, – объявил другой мужчина обреченным голосом.

Наступило долгое томительное молчание, и Майкл О'Ши зарыдал.

– Добрый человек, – преподобный Драммонд опустил руку на плечо Майкла. – Блайт повредил только небольшую часть твоей картошки. Еще не все потеряно.

– Голод свирепствует по всей Ирландии, чем же Лир лучше всех? А англичане втаптывают нас в грязь, как и в Дерри, – гневно бросил один из собравшихся преподобному.

– Ну поймите же, – произнес Драммонд. – Голод в стране устроила не Англия. И уж во всяком случае, я не виноват в нем. Урожай еще не обречен. Собирай, что сможешь, Майкл. Вот увидишь, семья будет сыта.

– Но блайт не может попасть в Лир, не может, – громко выкрикнул словно очнувшийся Маккиннон.

– Пока нам в Лире везло, – проговорил Драммонд. – Голод не затронул нас. И если нам достанется чуточка из того, что выпало на долю других, то мы поймем, что до сих пор нам везло.

– Болезнь еще не закончилась, преподобный. – Мужчина сердито поглядел на Драммонда.

Преподобный не узнал этого человека, однако решил, что он из тех, кто водится с Малахией Маккумхалом.

– Сэр, – сказал он ледяным тоном, – если блайт поразил Эдем, с жалобами можно идти прямо к змею.

– А вы и есть змей, преподобный.

– Нет. Это не так. – Драммонд оперся о руку Милли Спроул и повернулся, чтобы уйти. Но прежде чем тронуться с места, викарий сказал: – Мы были рождены в Эдеме. Теперь все иначе. И если вы, люди, берете сторону змея, я должен помешать вам.

– Что он там говорит? – пробурчал кто-то из крестьян.

– Он – свихнувшийся старый англичанин. Пусть себе идет, – ответил Маккиннон.

Усталый Драммонд побрел к приходскому дому, и все мысли его были обращены к гейсу Тревельянов и этой малышке Равенне, которую Ниалл держал на руках столько лет назад.

При жизни его это случится в последний раз. Но он понял, что обязан созвать новое собрание.

* * *

– Милорд Тревельян, вы знаете, почему мы здесь, – напряженный Драммонд сидел в библиотеке Тревельяна, между отцом Ноланом и Гриффином О'Руни.

– Лир поразил блайт. Голод уже у наших дверей. Сдвинулись ли с места ваши отношения с Равенной? – Рука отца Нолана тряслась на рукоятке палки, выдавая волнение старика, явно опасавшегося ответа.

Тревельян нервно провел рукой по волосам.

– Довольно об этом. Умоляю вас. Неужели вы хотите возложить ответственность за голод на одну девушку?

– Не на одну девушку! Ни в коем случае на нее! Это наша вина. Мы не должны были позволить вам вступить в брак, – вмешался Гриффин О'Руни, сидевший чуть в стороне от всех остальных. Испачканная одежда его давно обветшала; старик в кровь сбивал себе руки, пытаясь вырастить на кладбище цветы – так, где никакие цветы расти не могли.

Тревельян поглядывал на него с некоторой неловкостью; он явно считал старика сумасшедшим и не хотел видеть его в собственной библиотеке.

– Он прав, – вмешался Драммонд. – Равенна не виновата. Это вы должны добиться ее любви.

– Ей известно о гейсе. Я сказал ей. Но она тоже не верит, как и я. – Ниалл налил себе виски. Он намеревался чуточку отпить из бокала, но ставя его на стол, с удивлением обнаружил, что выпил все до дна.

– Разве вы не в состоянии добиться ее любви, мой мальчик? – негромко спросил отец Ноллан. – При таких деньгах разве вы не найдете средства…

– Пусть будут прокляты эти деньги, – с горечью расхохотался Тревельян, – их одних недостаточно. Я же в два раза старше ее и не могу как юнец добиваться благосклонности этой девчонки. А она связалась с Маккумхалом, и тут уже ничего не сделаешь.

– Но вы действительно пытались?

Глаза Тревельяна словно заволокло льдом. Если бы викарий знал графа лучше, он мог бы подумать, что под этим льдом скрывается боль.

– Я пробовал сблизиться с ней. Это все, что я могу сказать. Свою роль я сыграл, но она не хочет меня.

– Но блайт… – вставил Драммонд.

– Блайт не имеет к нам с ней никакого отношения. – Ниалл наполнил бокал, стиснув в раздражении зубы. – К тому же никто в Лире не будет голодать. Если потребуется, мы уничтожим весь урожай картофеля и оставим землю до весны под выпас скота, а потом посадим там зерновые. Вы знаете, что ради благосостояния графства я не пожалею ни земель, ни денег Тревельянов.

– Но кто же защитит ваше собственное благоденствие, милорд? – спросил отец Нолан.

– Почему вы решили, что оно нуждается в защите?

– Ваши средства не беспредельны. Если блайт продлится, вы потеряете тысячи фунтов только на собственном урожае. К тому же повсюду бушует восстание. Кое-кто в нашем графстве был бы рад вашей смерти.

Тревельян встретил взгляд священника хладнокровно.

– Если вы имеете в виду Маккумхала и его шайку, могу сказать, что я не боюсь их. Если они мечтают расправиться с Верхами Лира, пусть подумают хорошенько. Меня не линчуют. Я такой же ирландец, как и они, и по праву рождения и воле Бога владею этой землей.

– С той поры прошли века, однако, завладев этой землей, Тревельяны обязались платить за нее… гейсом. И вы, Ниалл, отказываетесь выполнять собственный, – негромко заметил священник.

– Она не любит меня, – красные пятна выступили на щеках Тревельяна. Обращенные к священнику глаза его не выдавали эмоций. – Что можно еще сказать? Сердце ее принадлежит другому.

– Но сердце-то у меня… сердце-то у меня… – забормотал в углу Гриффин.

В раздражении Тревельян позвонил, вызывая Гривса. Как только дворецкий явился, Тревельян показал ему на Гриффина.

– Отведите старика в кухню и позаботьтесь, чтобы его вымыли и накормили. Я не хочу, чтобы он сегодня торчал на кладбище. Заприте его в одной из спален для слуг, если потребуется, но только не спускайте глаз.

Гривс кивнул и жестом пригласил Гриффина следовать за ним. Старик могильщик не стал противиться, но прежде чем выйти, он повернулся к Тревельяну.

– Сердце у меня. И раз оно нужно вам, то будет ваше. И он последовал за дворецким из комнаты.

– О Боже! – пробормотал Тревельян с отвращением и отчаянием на лице.

– Мне тоже нужно идти, – объявил Драммонд. – Милли ждет меня в тележке, а сегодня выдался холодный вечер.

Усталым движением он потянулся к руке Тревельяна, тот помог старику подняться.

– Мальчик мой, боюсь, это судьба. Не хотелось бы, конечно, верить в подобные суеверия, однако столько бывало всякого… что, словом, иногда и не хочешь, а веришь им.

Вздохнув, он подобрал свой плед и неторопливо вышел из комнаты.

Тревельян остался только в обществе священника. И молчание, установившееся в комнате, говорило о раздоре между отцом и взбунтовавшимся сыном.

– Другого собрания совета уже не будет. Сегодня с нами должен был находиться Питер Магайр, да упокоит Господь его душу, – негромко проговорил отец Нолан.

– Исчезло то, чего вы придерживались все эти годы. Мне очень жаль, но правда выйдет на поверхность. – Тревельян прижался лбом к каминной доске. Он казался утомленным: в этой битве у него не было шансов на победу.

– Вы уже полюбили ее?

Вопрос явно испугал Тревельяна. Голова его дернулась вверх, и он поглядел на священника.

– Почему вас интересует столь несущественный факт?

– Несущественный? Что угодно, только не это.

– Почему вы спрашиваете?

– Ваша ярость наводит меня на подобную мысль, вот что. Если бы девушка не волновала вас, все эти вопросы, этот гейс… оставляли бы вас бесстрастным. А это далеко не так, сын мой.

Ниалл отвернулся, явно не желая, чтобы священник увидел выражение его лица.

– Ну, что скажете, милорд? Вы часто думаете о ней? Мысль о том, что Маккумхал мог поцеловать ее, привела вас в ярость? Равенна появляется в ваших снах, когда вы хотите забыть о ней?

Тревельян не желал поворачиваться.

Другого ответа отцу Нолану и не было нужно.

Дряхлая рука священника оперлась на палку, но прежде чем он успел уйти, Тревельян спросил старика голосом негромким и торжественным:

– Предположим, вы правы, и я начинаю понимать, что влюбляюсь в девчонку. Что вы скажете мне на это?

– Скажу, что сочувствую вам, милорд, и начинаю верить в гейсы. У Тревельянов можно отобрать и богатства, и земли, но нет большего проклятия, чем любить без надежды на взаимность. Мы, кельты, странный народ, и вы знаете это по собственной плоти и крови, Ниалл. Если бы мы хотели проклясть Тревельянов, то лучшего способа просто нельзя было придумать. – Отец Нолан поклонился застывшему у каминной доски угрюмому силуэту. – Да благословит и охранит вас Господь, милорд.

Глава 17

Равенна не спала целых два дня. Гнев ее тлел, скрытый за невозмутимым видом. Ярость превратилась в ненависть, а потом остыла до обманчивой отстраненности. В глубине души она понимала, что Тревельян ей не безразличен, однако она поклялась себе не обнаруживать к нему ничего, кроме бесстрастия.

Спасение она находила только в обществе Скии и Грейс. В первые утренние часы, когда обида грозила разразиться слезами, она бросилась к своему старенькому письменному столу и стала писать при свете оплывающей свечи.

* * *

Грейс нашла домик легко, ее словно вела за руку фея. Она добралась до рощицы посреди леса – той самой, что укрывала коттедж, – когда последние солнечные лучи еще пробивались сквозь плотный полог переплетенных ветвей. Густой моховой ковер укрывал лесную землю. Один раз побывав в старому лесу, Грейс сразу поняла, почему ее кельтский народ так любит сказку.

От домика ее отделял древний мостик, построенный из корявых, окаменевших бревен. Под ним распевал, журчал на гладких камнях ручей. В домике напротив уже горела свеча, и Грейс заволновалась, представив себе долгожданную встречу с сестрой.

– Кто идет?

Голос заставил Грейс замереть на месте. Жуткий скрежет нисколько не напоминал голос ее сестры.

– И кто же это у нас?

Раздался он снова. Злобный, противный, скрипучий… словно кто-то водил ногтем по шиферной плитке.

– А ну, говори, иначе не пущу на свой мост.

Грейс поглядела вниз… глубоко, туда, где под мостом бежал ручей. Там в сырой тени стоял маленький тролль – ростом не выше былинки пырея, на нем были залатанные штаны, короткие остроносые сапоги и жалкая грязная курточка, некогда пошитая из лучшего бархата, а теперь помятая и перепачканная. Тролль выглядывал из самой тьмы, бледный нос прыщом торчал на лице, жесткие черные волосы падали на злобные поросячьи глазки.

Девушка прокашлялась, чтобы скрыть страх.

– Я… я – принцесса Грейс. Я пришла проведать свою сестру Скию, живущую в этом домике.

– Это она твоя сеструха? – пухлый большой палец ткнул в сторону коттеджа.

– В самом деле, – кивнула Грейс. – Чтобы повидаться с ней, я пришла издалека.

– Ежели она и впрямь твоя сеструха, значит, тебе не перейти мой мост.

К отчаянию ее, злобное создание скрестило на груди руки, задиристо задрав кверху противный маленький подбородок.

«Значит, тебе не перейти мой мост», – повторила она про себя его слова. Этот крохотный тролль похож на капризную старуху.

– А откуда ты возьмешь силу преградить мне путь? Ты же чуть выше моего колена, – она подавила смех.

В ярости тролль запрыгал на месте, расплескивая воду своими крохотными сапожками.

– Тебе не перейти через мой мост! Тебе не перейти через мой мост! – вопил он.

Грейс подобрала юбки и сделала шаг. Мост застонал под человеческим весом, явно чрезмерным для него. Она сделала еще один шаг и еще. Противоположный берег и домик ее сестры чуть приблизились. Под мостом, издавая зловещие звуки, тролль рылся в каком-то ящике, словно чего-то разыскивая. Должно быть, он отыскал нужную вещь, потому что Грейс вдруг услышала противный смешок.

Оказавшись на другой стороне, она ступила на землю и побежала. Она как будто бы слышала топот сотни крошечных ног, преследовавший ее, однако не стала обращать на него внимания. И только когда что-то уцепилось за ее подол и, царапаясь коготками, залезло на ее плечо, Грейс не выдержала.

Повернув голову, с визгом она обнаружила возле своего лица крысу – огромную и уродливую. За ней торопилось целое крысиное войско; гадких тварей было столько, что они валились с моста в мелкий ручеек. Хохот тролля зловеще звенел в ее ушах.

– Помогите! Помогите! – закричала Грейс и побежала к домику. Она забарабанила в дверь и, когда та отворилась, влетела внутрь вместе со всеми крысами, даже не потрудившись хоть что-то сказать сестре, которую не видела столько лет.

– Грейс! – воскликнула Ския, бросившись к ней навстречу с распростертыми объятиями. Крысы почему-то совсем не смущали ее.

– Ския… – простонала Грейс, протягивая к сестре ослабевшие руки.

Ския прижала ее к себе, и крысы посыпались с головы и плеч Грейс.

– Пойдем к столу, ты расскажешь мне о доме. – В обращенных к младшей сестре глазах Скии сверкали слезы, однако Грейс ожидала не такой встречи. Ничего не говоря, она смотрела, как Ския освобождает место на столе, как ставит глиняный кувшин и блюдо, полное сладких печений.

Грейс казалось, что все это снится ей. Крысы проникали в открытую дверь, но когда одна из них, пробежав по ее ноге, заторопилась к печенью, девушка взвизгнула.

– Крысы! Крысы! Ну почему он всегда присылает крыс! – всплеснула руками Ския и взяла в руки мерзкую тварь, как раз собравшуюся перекусить. Она подняла грызуна, внимательно поглядела на него, потом окинула взглядом комнату. Грейс тоже посмотрела и содрогнулась при виде сотен серых и бурых крыс, немедленно бросившихся по всем углам и ящикам. – Ой, какая досада! Ну, он мне заплатит!

Ския щелкнула пальцами. Крысы вдруг превратились в ослепительно белых голубок. Птиц были сотни. Хлопая крыльями, они вылетали в окна и дверь, разбрасывая повсюду игравшие радугой перья. Ския смахнула этот снежный покров со стола и пригласила Грейс сесть и подкрепиться.

– Расскажи мне о доме. Как там мать и отец? – спросила Ския.

В ушах Грейс еще отдавалось воркование оставлявших домик голубок.

– Ския, а ты теперь действительно ведьма? – спросила она с трепетом.

Боль и растерянность исказили прекрасное лицо Скии. Опустившись рядом с сестрой за стол, она едва слышно шепнула:

– Да. Я стала ведьмой. А владеть магией – значит всегда быть обособленной от людей.

Она взяла руку Грейс и тихонько пожала ее. Горькие слова сестры отдались в самом сердце Грейс:

– А как хотелось бы мне быть с ними.

* * *

Гриффин О'Руни наконец обрел дом. Он получил теплую сухую постель, – впервые с тех пор, как безумие несколько лет назад поразило его, – его кормили еще три раза, вкусно и сытно, в кухне замка в компании прочих слуг, которых было столько, что он даже не успевал поговорить с каждым. По утрам, когда старик просыпался, Фиона кормила его завтраком возле пылающего очага.

– Тепло полезно костям, – сказал он Фионе, раскатывавшей тесто на мраморной крышке кухонного стола.

Служанка рассеянно улыбалась. Никто в замке не принимал старика всерьез. Но даже посудомойки считали, что лучше пусть Гриффин сидит на кухне в тепле, чем бродит, пугая всех, по кладбищу.

– Сегодня мне нужно поговорить с господином, – важно объявил Гриффин.

– Ах, хозяин сегодня занят, мистер О'Руни. Наверно, я сумею прислать сюда Томми Джеймса, чтобы вам было с кем поговорить. Ну-ка, а где я видела в последний раз этого мальчишку? Кажется, он помогал на конюшне.

– Сегодня я должен поговорить с Тревельяном, – настаивал не слушавший ее Гриффин. – Я должен рассказать ему, как кольцо попало ко мне. Пришла ему пора жениться. Девочка-то уже стала взрослой.

– В самом деле не знаю, примет ли тебя хозяин, – отвечала Фиона в рассеянности и с некоторой неловкостью. Схватив охапку грязного белья, она бросилась к двери.

– Я должен рассказать всю историю господину, и притом именно сегодня. Ты скажешь ему об этом! – произнес Гриффин.

Вздохнув, Фиона покачала головой.

– Посмотрим, может быть, я и сумею что-нибудь сделать для вас, мистер О'Руни.

* * *

Когда Тревельян, наконец, нашел время спуститься в кухню, старик сидел в черном виндзорском[50] кресле перед огнем, словно стараясь держаться подальше от окружавших его холодных каменных стен. Сонные глаза, ясное лицо… Старец, ждущий, когда его позовут домой.

– Сколько тебе исполнилось, Гриффин? Как мне кажется, ты разменял уже девятый десяток? – еще из дверей сказал Ниалл.

Гриффин поглядел на него. Быть может, он и не разобрал слов, но голос услышал.

– Фиона сказала мне, что ты хочешь поговорить со мной. – На лице Тревельяна появилось покровительственное выражение.

– Горю желанием поговорить с вами, лорд Тревельян, – повторил Гриффин, явно не слыхавший даже слова.

По какой-то причине Тревельян был готов сделать одолжение старику. Граф опустился на соседнюю скамью и приготовился выслушать О'Руни.

– Милорд, у меня находится третья часть гиммаля, – подслеповатые глаза старца обратились к руке Тревельяна. Он прикоснулся к кольцу на мизинце своего господина. – Без него вам не жениться на этой девушке, а я боюсь, что скоро умру.

Мышцы на лице Тревельяна напряглись. Он понимал, что старик начнет городить всю эту чушь, а после недавнего собрания ему не хотелось даже упоминать о ней.

– Вы должны знать, где оно. Кольцо это, третья часть гиммаля, хранится для безопасности на кладбище. Возле него почиет ваша жена. Она стережет кольцо.

Тревельян кивнул. Ситуация была, как в дешевом готическом романе.

– Отец дал мне это кольцо, когда я был еще молодым человеком. Он рассказал мне про гейс и про то, что получил кольцо от своего отца.

– Итак, оно не попало к твоему старику от фейри, заманившей его в темный лес и умаслившей выпивкой? – сказав это, Ниалл прикусил язык.

– Выпивкой? Неплохая идея, – отозвался О'Руни, расслышавший только часть его слов.

Ниалл улыбнулся. Поднявшись, он поискал в буфете.

Пусть слуги клянутся до хрипоты в том, что не держат крепких напитков на кухне, он готов держать пари на весь свой замок, что это не так. Бутылка виски пряталась за несколькими горшками с сушеными яблоками. Налив старику, он поставил бутылку на стол так, чтобы О'Руни мог до нее дотянуться.

– Нет ничего лучше, чем как следует прополоскать горло, правда? – Гриффин улыбнулся совершенно беззубым ртом.

Тревельян кивнул. Он уже поднялся, чтобы уйти, но О'Руни остановил его.

– Я должен рассказать еще кое о чем. Возле Антримской дороги рассказывают об одном молодце…

Тревельян вновь опустился на скамейку, ощущая растущее нетерпение, но не желая быть грубым.

– Об отличном молодце, богатом и могущественном. Любая молодая девица в графстве охотно пошла бы за него…

Ниалл шевельнулся на скамье. Итак, – новая притча о его участи и судьбе; придется набраться терпения, чтобы не свернуть шею старому сукину сыну, который никак не может оставить эту тему.

– Только вместо этого молодец этот – этот виконт, знатный он был, – отыскал себе в Дублине девчонку, которая зацепила его глаз. Такая красавица, волосы как вороново крыло, а глаза – дух захватывает. Только этим глазам смеяться бы, а они…

Ощущение déjà vu[51] вползало в душу Тревельяна. Внимание его постепенно целиком переключалось на О'Руни.

– Он не сразу взял девчонку в постель, потому что она была такая печальная. Она последовала в Дублин за мужчиной, а он бросил ее. Мужчины обходились с ней жестоко. Она долго привыкала к виконту и не сразу стала доверять ему, только он ей поклялся, потому что полюбил ее. Невзирая на все, что было с ней прежде, именно на такой девушке он хотел жениться. Когда она смеялась, у него на душе птицы весенние пели, а плакала, так и он скорбел, словно банши[52] была у его дверей.

Тревельян не шевелился. Тысяча вопросов уже витала в его голове, однако он молчал, чтобы старик не сбился.

– Он отослал девушку домой и обещал жениться. Только ему это не было суждено. Он боялся, что она понесла от него ребенка, боялся, что потеряет ее, потеряет ее или младенца. – Гриффин поглядел на графа, и Тревельян ощутил, как по спине его забегали мурашки. Повесть сия напоминала его собственную жизнь. Напоминала во многом, за исключением того, что неизбежная трагедия, к которой ныне подбирался Гриффин, в отличие от его судьбы, была отмечена печатью любви. – Он потерял ее, – прошептал Гриффин. – Возле Антримской дороги говорят, что молодой человек этот встретил свой конец прежде, чем успел съездить за невестой. Он умер, произнося ее имя, и пообещал, что будет ждать ее на том свете.

– Антрим. Значит, он был оттуда? – Тревельян попытался привлечь к себе внимание старика.

– Ага. Антрим. Я слыхал, что замок зовется Кинейт.

Тревельян кивнул. Он был готов уже обратиться с вопросами, но О'Руни заговорил снова.

– Мне следовало бы рассказать Гранье, но весть эта была стара. Она прошла через много уст. И я не знаю, сколько в ней правды.

– Отлично, старина, – Тревельян положил руку на худое стариковское плечо. Прикосновение было приятно Гриффину.

– Теперь это твоя повесть. Я не мог умереть вместе с ней.

В этот момент в кухню вошла Фиона.

– Ох! Я помешала? – спросила она, краснея в смущении оттого, что хозяин вдруг появился в отведенном для слуг помещении.

Тревельян поглядел на Гриффина.

– Нет, все хорошо, Фиона, – сказал Тревельян. – Мы закончили разговор. Оставь Гриффину эту бутылку. Передай Гривсу, чтобы он выдал тебе вместо нее другую.

Фиона поглядела на зеленую бутылку, стоявшую возле старика, глазами круглыми и невинными.

– И представить не могу, о чем вы, милорд, какая бутылка? Откуда ей взяться на кухне?

– Довольно. Ты слышала меня. – Тревельян поглядел на Гриффина. Старик казался усталым. – Отдыхай, О'Руни. Пользуйся моим гостеприимством и заботой Фионы. Если тебе что-нибудь потребуется, скажи Гривсу.

Гриффин кивнул, и Тревельян попытался представить, много ли О'Руни услышал из его слов. Оставив старика блаженствовать у огня, Тревельян покинул кухню, строя планы путешествия на север, в Антрим.

* * *

– Милорд, у замка шалили. Кто-то попытался развести небольшой костер. Южная дверь обгорела. Курран заметил пламя и погасил его. Нам повезло, последствия могли быть и хуже. – Гривс подал Тревельяну золотой поднос с запиской.

С мрачным выражением лица Тревельян оторвался от письменного стола и взял записку.

– Могу ли я чем-нибудь помочь вам, милорд? – спросил Гривс, заправляя бесполезный рукав в карман фрака.

– Ну и денек выдался… – Тревельян встал. – Я отправляюсь в Антрим. Если не завтра, тогда на следующий день. А сейчас мне нужно отправиться в Лир. Прикажите Симусу подать карету. – И вдруг вспомнив, Ниалл добавил: – Кстати, выдайте Куррану золотой за верность и присмотрите, чтобы повреждения были устранены.

– Да, милорд. – Гривс остановился у двери. – Могу ли я спросить… следовало ли ожидать поджога?

Тревельян вздохнул.

– Не поджога, какой-нибудь выходки. Да, можно считать, что ожидать ее следовало. Спасибо, Гривс. Пока все.

– Благодарю вас, милорд.

Когда Гривс вышел, Тревельян опять взял записку и прочитал ее еще раз.

«Жди сегодня на рынке.

Равенна».

Ниалл скомкал бумажку в руке. Черт побери! Как знать, чья рука писала эту записку. Он читал отрывок из романа Равенны, однако самое сильное впечатление произвели на него слова, а не почерк.

Ниалл вспомнил о попытке поджога, и глаза его потемнели. Вполне возможно, записка эта окажется ловушкой. Малахия и его компания подонков вполне способна на это. Но если это обман, то ловкий обман, ибо его влекло к этой девушке. Хотя инстинкт велел Ниаллу оставаться в замке, он знал, что отправится на рынок. Он сделает это лишь ради того, чтобы уцепиться за тонкую ниточку: за мысль о том, что Равенна – красавица, приснившаяся ему вчера, – действительно хотела видеть его.

Глава 18

Равенна не хотела идти к О'Ши за картофелем, но все уже слыхали о блайте. Урожай О'Ши следовало съесть или же можно было его выбрасывать. Когда блайт поражал поле, нельзя было укладывать на хранение даже здоровые с виду картофелины, потому что и они покрывались милдью. Тысячи людей, голодавших в Ирландии, усвоили это.

Посему они с Граньей решили последовать примеру остальных горожан и выкупить урожай О'Ши. Даже если им не удастся съесть всю картошку, О'Ши будут спасены, а если всем им повезет, блайт удастся остановить на поле О'Ши. Если все они будут держаться вместе, сказала Равенне мудрая Гранья, беда может обойти Лир.

Прихватив несколько серебряных монет, Равенна вышла на большую дорогу, чтобы помочь бедному Майклу О'Ши и его сыновьям откупиться от несчастья. День выдался туманный и мрачный, полностью соответствовавший ее настроению. Она не могла избавиться от уныния, от памяти о случившемся в замке несколько ночей назад.

Тревельян.

Она не могла произнести этого имени, не ощутив укол в сердце. Равенна поклялась себе соблюдать внешнее бесстрастие при любом упоминании имени графа, но в душе своей она прекрасно осознавала – все острей с каждым часом, – что обманывает саму себя. Она ощущала все, что угодно, кроме бесстрастия. Он унизил ее. И весь шум из-за Малахии был вызван лишь ревностью к личности куда менее значительной, чем великий граф Тревельян, но тем не менее способной покуситься на его права.

Вспомнив о поцелуе, Равенна вдруг обмерла. В тот миг она отчаянно жаждала поцелуя, но теперь отчетливо понимала, какой глупый, опасный и безрассудный совершила поступок. Подобный Тревельяну человек никогда не полюбит ее. Она покорилась искреннему напору его эмоций; и после всего этого он ударил ее по лицу, ударил этими претензиями Верхов. Она таяла перед ним, а Ниалл обозвал ее гулящей.

Даже если гейс существует и весь Лир должен пасть жертвой блайта, голода и анархии, она не исполнит его повеления и не выйдет за Тревельяна. Она знала теперь, что не сумеет полюбить его. Нельзя же любить человека, который так обошелся с ней, который играл ее жизнью и чувствами, видя в ней только сельскую девчонку, достойную лишь телесной, а не духовной близости… О нет, только не духовной. Конечно же, он наверняка верит в то, что лишь у Верхов есть души и желания, а все остальные недалеко ушли от животных.

Равенна ощутила на щеках слезы. Похоже, Тревельян, наконец, сломал ее; она выдержала мучительные годы, проведенные в английской школе, но общение с Тревельяном нанесло ей более глубокую рану. Целовать мужчину, верить ему, желать близости с ним, быть готовой подчиниться ему душой и телом, – все это делает женщину хрупкой. Тревельяну следовало ступать тихо и осторожно, а он был груб… жесток и прямолинеен. Даже после их поцелуя он – как и девчонки из Веймут-хэмпстедской школы – видел в ней создание презренное. Ведь она простая ирландка, да еще опозоренная происхождением. Но почему по этой причине все вокруг полагают себя вправе насиловать ее чувства?

Равенна вытерла слезы уголком шали. Она не Малахия, она не готова умирать за Гомруль, не готова, не считаясь с ценой, сражаться с Верхами; только каждый очередной год жизни в ее низменном состоянии позволял ей все лучше и лучше понимать мысли Малахий, населявших эту угнетенную землю.

На перекрестке, прежде чем свернуть к полю О'Ши, она посмотрела на противоположную дорогу, уводившую к городу и замку за ним. Там вдалеке собрались люди возле тележки или какой-то другой повозки, событие редкое, но тем не менее не совсем обычное… скажем, если в город приехал лудильщик. Замок высился за толпой. Равенна не хотела глядеть на него, и все же…

Туман скрыл крепость почти целиком, кроме бойниц старой твердыни. Одинокий огонек в огне говорил о том, что хозяин находился в спальне. Что-то он делает, подумала Равенна, остановившись. Взгляд ее был прикован к далекому замку, словно крепость – или же ее господин – обрели мистическую власть над душой Равенны. Может быть, он сидит в кресле перед пылающим очагом и читает роман, не выпуская бокала с коньяком из пальцев? Или он думает? Не вспоминает ли о ней? Неужели, спасаясь из замка, она прихватила с собой память об их встречах?

Опять подступили слезы. Усилием воли Равенна прогнала их, и на лице ее застыл покой, мраморный покой изваяния Девы Марии. Дав себе обет навсегда забыть Тревельяна, Равенна повернула к полю О'Ши.

И вдруг снова остановилась.

Равенна нахмурила лоб. Эта толпа в городке. В ней было что-то необычное. Уголком глаза она видела бросившуюся к группе фигурку. Что же встревожило ее в этом силуэте?

Черная сумка в руке мужчины. В руке врача.

Черное и жуткое предчувствие охватило ее. В самой середине города находился раненый. Человек, который ехал по улице в экипаже?.. Таких в Лире было немного.

Прижав к груди ивовую корзинку, она поспешила к Лиру. И чем ближе подходила Равенна к городку, тем яснее становилось ей, что толпа собралась на месте трагедии. Мужчины глядели сурово и мрачно, женщины крепко прижимали к себе детей, чтобы они не мешали тем, кто оказывал помощь.

Равенна без всякого стеснения пробилась через толпу. Ее охватила страшная паника; она словно знала уже – то, что обнаружится посреди толпы, знаменует собой неизбежность.

– Он умер? Наверно, уже скончался бедняга? – перекликались голоса. Протолкавшись мимо каких-то мужчин, ощутив болезненный толчок в самое сердце, Равенна обнаружила, что стоит перед черной каретой с крытым лаком гербом Тревельянов на дверце.

– Осторожно с ним… потише там, братцы, – негромко сказал стоявший возле нее мужчина.

Равенна принялась расталкивать мужчин, переминавшихся перед нею. Теперь она была уже у самого передка кареты. С него снимали тело, залитое кровью.

Тревельян, простонала Равенна, еще не видя лица, не зная, мертв или жив господин замка.

Впереди тело передавали с одних рук на другие; сзади рыдала женщина. Секунды казались минутами, словно сам Господь Бог собственной рукой замедлял течение времени. Чтобы пробиться еще раз через толпу, ей потребовались все силы.

Мужчины переложили тело в телегу. Равенна прижалась к деревянной стенке, сердце ее стучало как молот. Лицо. Она должна увидеть лицо.

– Симус! Симус! – стенала женщина за ее спиной. Равенна поглядела на раненого. Действительно, в телеге лежал Симус, кучер Тревельяна. Лицо его было смертельно бледным, челюсть обмякла, глаза были плотно сжаты. Он получил ранение в грудь, и теперь с жизнью Симуса связывала лишь тонкая ниточка.

Толпа, собравшаяся вокруг, закрыла лежащего от Равенны. Какое-то время она просто не имела сил сойти с места, даже просто шевельнуться. Это не Тревельян! Это не Тревельян, говорила она себе, презирая странное облегчение, которое приносила ей эта мысль. И вдруг, к ужасу Равенны, ее осенила другая.

Обернувшись, она посмотрела на брошенную карету и обратила внимание на оставленные пулями отверстия. Дверь соскочила с петель, и внутри кареты было темно… отчаяние подсказывало Равенне, что внутри кареты не может быть жизни.

Неужели Тревельян находится в карете? Что, если его оставили там потому… что теперь ему уже не нужна помощь?

Задохнувшись от внезапного прилива чувств, Равенна метнулась к карете, чтобы заглянуть внутрь. Ум ее протестовал, представлял ту картину, которая может открыться взору, но рука – рука крепко держала дверцу, открывая ее. Она должна узнать, что произошло с графом. Более того – увидеть это собственными глазами. Она должна была увидеть его – желание это превратилось в едва ли не духовную потребность. Если он действительно мертв, ей всю жизнь предстоит гадать, не она ли сразила графа в некой мистической обители, области пребывания гейсов.

– Его там уже нет, мисс, – сказал ей англиканский священнослужитель Драммонд, заметив, что она повернула металлическую защелку на двери кареты.

– Где… где же он? – неуверенным голосом пробормотала Равенна, глядя на старика. Неужели его уже унесли? Сохранить жизнь, находясь при этом в худшем состоянии, чем Симус, просто немыслимо. Значит, его положили у дороги. А кто-нибудь сейчас находится возле него? И держит за руку… За руку, которая скоро превратится в лед?

Паника овладела Равенной. Она же не любит Тревельяна. Она же поклялась никогда не иметь с ним дела.

Быть может, причиной всему является Симус, или пролитая кровь… или горькая уверенность в том, что Малахия, даже если он не нажимал на курок, прекрасно знал человека, превратившего мирный сельский пейзаж в юдоль страдания. Но в душе своей она понимала, что дело совсем не в этом. Тревельян, Тревельян. Имя его заклинанием, песней друидов звучало в ее ушах. Она должна найти его.

– Поглядите туда, мисс. – Драммонд показал за ее спину – в сторону таверны Дойля.

Она повернулась. Взгляды их встретились мгновенно.

Тревельян стоял прямо под вывеской таверны вместе с отцом Ноланом. Правую руку граф прижимал к боку, и Равенна заметила кровь на повязке. Пустяковая рана явно не обеспокоила графа, ибо глаза его горели не от боли, а от ярости. От бешенства. Она пожалела тех, кто посмел обойтись с ним подобным образом.

Все в толпе – мужчины, женщины и дети – умолкли, глядя на них. На секунду отвернувшись от Тревельяна, Равенна обнаружила, что все глаза устремлены на нее. Неужели все обитатели Лира знают об этом вздорном, нелепом гейсе? И они осуждают ее за случившееся? Или, может быть, Тревельян сам поверил в гейс и считает ее косвенной причиной случившегося несчастья.

Резко отвернувшись, она пошла из городка, сдерживаясь, чтобы не побежать. Непонятное желание броситься к Тревельяну, коснуться его, ощутить теплоту рук, увидеть живые и чистые сине-зеленые глаза жгло ее словно огонь… сущности которого она не знала. Теперь она стремилась домой. Картошка и О'Ши были забыты, Равенна хотела теперь забыть свои страхи и смутившее ее волнение, разбушевавшиеся при мысли о гибели Тревельяна… Ей не следует впредь даже вспоминать обо всем этом.

– Тебе жаль, что они промазали?

Тревельян говорил ровным голосом, быть может, лишь чуть отдававшим злостью. Сильная ладонь его легла на руку Равенны. Прямо посреди дороги граф вынудил ее повернуться к нему лицом. Ей хотелось бить и бить его кулаками; пережитый страх за него и позорная радость заставили Равенну заново возненавидеть Ниалла.

– Я не имею никакого отношения к случившемуся, и вы знаете это. Вы знаете это! – Равенна кричала.

– Я знаю.

Эти два слова обескуражили девушку. Поглядев на Ниалла, она едва не бросилась к нему: ей хотелось уткнуться в грудь Ниалла и выплакаться.

– Кто это сделал? – прошептала она, опасаясь ответа, но тем не менее желая все знать.

– Не знаю. Я не видел их, – прошептал Тревельян, привлекая Равенну к себе.

– Но это не Малахия. Я знаю, он не мог…

– Замолчи. В твоих извинениях он не нуждается. – Гнев вновь вспыхнул в глазах Ниалла. – Если это сделал Малахия, я позабочусь, чтобы он ответил за все.

Равенна глядела на графа, не имея сил думать об оправданиях. Она не сомневалась в том, что Малахия знает, кто именно устроил засаду.

Девушка поглядела на удерживающую руку и в смущении проговорила:

– Пожалуйста… пожалуйста, отпустите меня. Я рада, что вы живы, а сейчас мне хотелось бы помолиться за Симуса. Позвольте мне вернуться домой.

Равенна попыталась высвободить руку. Граф отпустил ее и поглядел горящими глазами ей в глаза.

– Гриффин рассказал мне кое-что о твоем отце. Ты этого не знаешь.

Слова эти остановили Равенну.

– Что же он сказал? Расскажите мне! – задохнувшись от неожиданности, заторопилась Равенна.

Вредная улыбка искривила рот Тревельяна.

– Все в свое время. Я буду ждать тебя в замке к обеду, вечером мы все обсудим.

Изобретательная уловка. В замок она могла вернуться лишь ради того, чтобы услышать что-нибудь о своем отце, и ни для чего другого.

С трепетом и разочарованием Равенна поглядела на Ниалла. Он только что перепутал все ее планы. Она-то клялась никогда не видеть его. Она безразлична ему. И тем не менее она не откажет, ибо готова пойти хоть на край света, чтобы только выяснить, кем был ее отец.

– Милорд, я не хочу больше видеть вас, – проговорила Равенна, напряженная и беспомощная.

– Приходи в семь часов. Выпьем шерри в библиотеке, а потом пообедаем. – Зловредная улыбка сверкнула в глазах Ниалла. – А теперь тебе придется простить меня. Я должен выяснить, как там Симус.

Ниалл поклонился ей так, словно она была придворной дамой, не обращая внимания на рваный рукав сюртука и пятно крови на повязке.

Равенна побежала домой. Она бросилась на постель и принялась молить, чтобы Бог даровал ей отвагу и помог узнать об отце. Она знала – и страдала от этого, – что окажется у ворот замка задолго до семи вечера.

* * *

Равенна отправилась в замок по темной и каменистой дороге, хотя она не сомневалась в том, что Тревельян пришлет за ней карету. Подобный поступок выражал ее возмущение, свидетельствовал о независимости. Поцеловав на ночь Гранью, она покинула дом. Но она весьма скоро пожалела о своем решении. Когда до замка оставалось еще три четверти пути, на дорогу, перекрыв ей путь, вышел какой-то рослый мужчина. С востока дул соленый ветер, он бросал на глаза ее волосы и капюшон, и Равенне было трудно понять, кто остановил ее.

Голосом сухим от страха и напряженным она окликнула незнакомца.

– Кто там? Какое у тебя ко мне дело?

– Зачем ты идешь в этот час к замку, Равенна? – спросил до боли знакомый мужской голос.

– Малахия, – прошептала Равенна. Подбежав к другу, она обрадовалась тому, что на небе не было луны, способной выдать подозрения и страхи, легшие на ее лицо. – Что ты делаешь здесь? Все ждут тебя… Они считают, что ты совершил нечто ужасное.

– Я прятался. Но мне нужно увидеть тебя. Наша встреча оправдывает риск.

Он прикоснулся к щеке Равенны, тронув ее своей нежностью. Он так хотел угодить ей – и каждым своим поступком делал обратное.

– Ты знаешь, кто пытался убить Тревельяна, Малахия? – в голосе ее звучал холод. Малахия вздрогнул.

– Я бы не застрелил Симуса, если бы хотел убить Тревельяна.

– Значит, кто-то ошибся, можно не сомневаться. Ты назовешь мне его имя? Ты должен это сделать.

– Я не могу.

От отчаяния у Равенны опустились плечи. Подобная реакция была не столь уж неожиданной, однако она разочаровывала.

– Пожалуйста, Малахия, именем Господним обещай мне не делать таких вещей. Люди, с которыми ты связался, убивают невинных.

– Среди Верхов таких нет.

– А в чем виновата Кэтлин Куинн? – Молчание Малахии сделалось зловещим. – Какое отношение ко всему этому имеет она? – Равенна взяла в свои мягкие руки его мозолистую ладонь. – Я помню, как это было. Она ехала мимо в своей карете. Все мы восхищались ею, но ты… Ты даже не хотел смотреть – тебе было слишком больно. Я сразу поняла, что ты обожаешь ее.

– Я обожаю тебя. Только тебя одну. Так почему же ты идешь в замок, Равенна? Почему?

– Я… – Она прикусила язык. Разве можно объяснить ему все… рассказать об отце, о своем долгом пребывании в замке во время выздоровления и о том, как ей хочется одновременно и бежать прочь, и покориться, когда Тревельян глядит на нее.

– Я не люблю его, – наконец прошептала она. И это было правдой. Она не любила Ниалла. И ощущая это странное, все возрастающее притяжение к нему, намеревалась преодолеть его.

– Тогда иди со мной. Я хочу жениться на тебе. Мы можем уехать в Гэлуэй. У меня там дядя… Стану рыбаком, можно будет забыть обо всем – и о Лире, и о Верхах.

– Скажи мне, кто пытался убить Тревельяна? Их следует отдать в руки правосудия, – уже молила она.

– Правосудие! Здесь его нет! – Малахия погрозил кулаком освещенным окнам далекого замка. – И все потому, что этот человек забрал все, что должно принадлежать нам. Только скажи мне, что он не отберет и тебя. Скажи мне это, Равенна.

– Он может отобрать только то, что я захочу отдать ему.

– Тогда не давай ничего. Пошли. Давай уйдем прямо сейчас.

Равенна растерялась. Дружба ее с Малахией будет существовать всегда, невзирая на все – потому что у них было общее детство, потому что он писал ей в Лондон письма, оказавшие такую поддержку и помощь. Но она не любила его. Как объяснить этому парню, что и она изменилась и более не похожа на знакомую ему девчонку. Образование погубило ее, вознесло над разрядом людей, к которому она принадлежала. Став женой рыбака, она будет несчастной; впрочем, Равенна прекрасно понимала, что надеяться на лучшее будущее такой девушки, как она, не приходится. И тем не менее она не могла принять предложенное. Теперь этого было мало. И ей оставалось только ничего не предпринимать, превратиться в ничтожество, навеки погрузиться в преисподнюю собственного изгнания.

– Тревельян сказал, что узнал кое-что о моем отце. Вот почему я иду в замок и не могу поступить иначе. – Непролитые слезы комком застыли в ее горле. Она причиняла боль Малахии, а этого Равенна вовсе не хотела.

– Он лжет. Он хочет только…

– Нет! – Ей хотелось заткнуть уши. – Нет, Малахия, это не так. Он ведет себя как джентльмен. И был им всегда.

– Все это враги! – ненависть говорила его голосом.

– Прошу тебя, уходи. – Она оглядела дорогу. – Если кто-нибудь появится здесь и узнает тебя, пилеры[53] заберут тебя за решетку. – Равенна повернулась к Малахии. – Прошу тебя, не впутывайся в неприятности. И скажи своим дружкам, чтобы они оставили Тревельяна в покое. Он не сделал ничего плохого, просто получил в наследство то, в чем ты ему отказываешь.

– Если он отберет у меня тебя, я его убью. Она охнула.

– Не говори таких вещей. Голос его охрип.

– Я люблю тебя. Я всегда любил тебя. Я живу ради одной тебя, Равенна. Ты для меня самая прекрасная, и я тосковал по тебе все годы, которые ты провела в английской школе. Он не сможет отобрать тебя у меня. Я не смогу жить, отдав тебя ему.

– Ты не отдаешь меня ему, – сказала она.

– Я теряю тебя, и если виноват в этом не он, так кто же? Из груди Равенны вырвалось короткое рыдание, – он не поймет ее, ему будет больно.

– Я, Малахия. Виновата в этом я сама.

Долгое молчание свидетельствовало о тяжести полученного им удара. На ближних холмах мелькнул свет, и Равенна подумала, что, наверное, приближается посланная за нею из замка карета.

– Ступай же, прежде чем тебя успеют заметить, – голос ее дрожал от слез. С нежностью Равенна прикоснулась к лицу Малахии.

– Я тебя отобью. Чего бы это ни стоило. Эти слова дохнули стужей на ее кровь.

– Только не делай никаких глупостей, Малахия. Если ты хочешь увидеть кровь Тревельяна, то помни, что и в жилах Кэтлин Куинн течет точно такая же. Думаю, ты не стал бы обижать ее.

– Она была тогда ангелом. С чистым личиком… и в бархатном платьице. – Малахия прижал Равенну к своей широкой груди, в голосе его звучала мольба. – Но разве ты не понимаешь? Кэтли Куинн нереальна. Реальна ты. Ты – земля, по которой я хожу, ты – древние огамы на полях Лира. Я боготворю тебя, Равенна. Ты не видишь этого? Тебе все равно?

Огни кареты становились ярче. Страх и тревога перехватили ее дыхание.

– Прошу тебя, иди же скорей…

– Тогда жди меня. После обеда с Тревельяном. Там есть ход для слуг из гостиной, которым мало кто пользуется. Приходи туда и спускайся на самый низ лестницы. Я прошу одного – чтобы ты пришла ко мне.

– Хорошо. Я приду. А сейчас беги.

Прежде чем слова эти слетели с ее языка, Малахия исчез, превратившись в ночную тень.

Глава 19

Приближающийся экипаж выхватил ее из сумерек огнями своих фонарей. Как она и думала, это оказалась присланная из замка карета. Равенна позволила заменившему Симуса слуге помочь ей сесть в нее и вскоре оказалась перед Гривсом, немедленно проводившим ее в библиотеку.

Встреча с Малахией встревожила ее, а прибытие в замок только усилило беспокойство – она теперь находилась в тенетах уважаемого представителя Верхов магистрата и короля Лира. Ей хотелось бы забыть его, однако если то, что сказал ей Тревельян, правда, если он действительно поможет ей выяснить, кем был ее отец, она останется в долгу перед графом на весь остаток дней своих.

Она грела руки возле огня, не пожелав сесть в предложенное ей Гривсом кресло. Дворецкий поклонился ей и удалился. Тревельян не показывался, и она уже подумала, что склонный к чудачествам дворецкий выкинул новую шутку, проводив ее не в ту комнату, но вдруг у входа послышался шум, возвестивший появление графа.

Последствия ранения были едва заметны. Повязка – если она еще оставалась на руке – скрывалась под рукавом фрака. Ниалл казался свежим и отдохнувшим, обычные темные цвета его одежды разнообразила лишь белая рубашка, просвечивавшая из-под темного шейного платка. Смерть, с которой ныне сражался Симус, чудесным образом миновала его.

– Герри? – Ниалл приподнял бровь.

– Да, – отвечала Равенна, раздосадованная тем, что граф всегда находил возможным избегать при встрече с ней и надлежащего приветствия и прощания. Для него она оставалась селянкой, и так будет всегда. Ее даже удивляла та надменность, с которой он держался. Наверняка он считает, что право это даровано ему от рождения.

Подойдя к коктейльному столику, Ниалл подал ей крошечный бокал алого как кровь напитка. Равенна сделала несколько глотков, надеясь, что шерри успокоит нервы.

– Как чувствует себя Симус? – спокойно спросила она.

Глаза Тревельяна потемнели.

– Едва жив. Боюсь, что спасти его может только чудо.

– Чудеса иногда случаются.

Взгляд Ниалла обратился к ней. Без всяких колебаний он протянул руку и провел тыльной стороной ладони по ее гладкой щеке.

– Да, – ограничившись лишь этим словом, он отвернулся от нее и уселся в просторное кожаное кресло возле огня.

– А теперь расскажите мне об отце. В конце концов я пришла именно за этим. – Она подошла к нему, ощущая раздражение оттого, что он уселся, не позаботившись о ней.

– Боюсь, что если я все скажу сейчас, то мне придется обедать в одиночестве. – Он обратил к ней рассеянный и пренебрежительный взгляд, характерный для аристократов. Буквально за одно мгновение в нем промелькнуло презрение к ее дешевому платью, низкому положению в обществе и сомнительным манерам.

Равенна вспыхнула.

– Это нечестно – держать меня на крючке в ожидании столь важной…

– Нечестно… – прервал ее Ниалл, – быть… выглядеть… такой… – Он запнулся.

Свирепый взгляд графа скользнул по ее фигурке, непонятно отчего становясь еще более гневным.

– Расскажите мне о нем. Я должна знать, – спокойно предложила Равенна.

– После обеда.

Она посмотрела на него. Ниалл в самой невозмутимой позе наблюдал за огнем в камине.

– Вы знаете, как я хочу знать о нем. И не оставляете мне другого выбора. – Голос ее не дрогнул. – Мне остается только надеяться на ваше снисхождение.

– Как быстро ты забыла об этом.

Равенна заставила себя проглотить оскорбительный ответ, ограничившись возражением:

– Подобное предположение просто немыслимо. Не лучше ли мне прийти, когда вы будете в лучшем расположении духа, милорд?

Тревельян поглядел на нее, и рот его чуть дрогнул, выражая удовольствие оттого, что она стояла перед ним.

– Нет, останься. И прости мое дурное настроение, в меня стреляют не каждый день. Тем более преступник, который столь же охотно повесил бы меня на дереве.

– Я обещаю вам и Симусу, что сделаю все возможное, чтобы найти человека, который сделал это.

В глазах его блеснул опасный огонек.

– В самом деле?

Ниалл вынул из кармана сюртука небольшой сложенный листок бумаги и бросил его на стол перед нею.

Равенна взяла его и прочитала, ощутив нарастающий прилив ужаса. Она положила записку на стол трясущимися руками.

– Вы знаете, что я не посылала вам эту записку, – прошептала Равенна. – Не знаю, почему они воспользовались моим именем.

– Потому что знали, что я приду, – невозмутимо ответил Ниалл. Он внимательно глядел на нее, мрачнея буквально на глазах. – Мой человек, О'Донован, видел тебя разговаривающей с Маккумхалом. А ты случайно не встречалась с ним до того, как отправилась в город и увидела, как уносят едва живого Симуса?

– Малахия не виноват; я знаю, что он этого не делал.

– А откуда тебе это известно? – спросил Ниалл.

– Я просто знаю это, и все. Прошу вас поверить мне на слово.

Губы Тревельяна дрогнули в циничной улыбке. Презрительный взгляд ожег ее ударом хлыста. Она прекрасно понимала, что графу представляется та ночь, когда вместе с Малахией она отправилась к Соленым скалам… та самая ночь, когда граф подобрал ее на дороге, без сознания, в одной промокшей насквозь ночной рубашке.

– По-моему, я уже слышу шаги Гривса, – с холодным выражением на лице граф встал, предложив ей руку. – Приглашаю тебя к обеденному столу.

Не видя другого выхода, Равенна покорилась.

Гривс провел их через гостиную в небольшую и уютную столовую, в которой Равенна еще не бывала. На стенах висели обветшавшие средневековые гобелены, выдержанные в индиговых и золотых тонах. Давным-давно, в комнатке этой, наверно, облачался кельтский король, который и возвел этот замок. Теперь же в ней стоял стол красного дерева и старомодные чиппендейловские стулья, оставшиеся от предков Тревельяна. Вне сомнения, граф обыкновенно обедал именно в этой комнатке. То, что Ниалл не пожелал принимать ее с пышной торжественностью, и обрадовало, и задело Равенну. Ей хотелось понять, почему присутствие ее не смущает Ниалла. Тем более, что он явно не мог понять, как относится к ней. Он либо гневался на нее, либо пылал желанием, либо без всякой жалости напоминал о ее низком общественном положении, – и все время так, чтобы причинить ей боль.

Наслаждаясь восхитительными блюдами, приготовленными Фионой, они говорили немного. Баранина оказалась нежной, горошек свежим, а хлеб – белым под румяной корочкой. После обеда подали экзотический напиток из мяты, сахара и виски, называвшийся джулеп. Тревельян сказал, что узнал рецепт в Америке от знакомого ольстерца, разбогатевшего на хлопковых плантациях Миссисипи.

Равенна медленно попивала джулеп, поглядывая на Ниалла. Она завидовала графу, столько повидавшему, успевшему познать мир. Она даже сказала бы это ему, если бы вдруг появившийся Гривс не объявил графу, что с ним хочет переговорить граф.

– Не вернешься ли ты в библиотеку, а я тем временем узнаю, как дела у Симуса.

– Хорошо. И там вы расскажете мне об отце?

– Когда придет время. Впрочем, этот человек не обязательно твой отец.

– А я знаю – он мой отец, и просто чувствую это.

Усмехнувшись одними губами, граф отбыл.

Равенна сказала Гривсу, что тому незачем утруждать себя, провожая ее в гостиную, которую она сумеет найти и самостоятельно. Кивнув, Гривс начал убирать со стола.

Оказавшись в коридоре, Равенна решила повидать Малахию. Девушка нервничала, оттого что молодой человек ожидал ее в замке, хозяин которого подозревал Малахию в нападении на него. Боясь, что Тревельян возвратится от Симуса скоро, она бросилась бежать мимо гостиной туда, где, по ее мнению, находилась приемная. Одну за другой открывая двери, Равенна, наконец, обнаружила нужную комнату.

На столике у двери стояла горящая лампа; подхватив ее, девушка бросилась назад, убедившись сперва в том, что закрыла дверь за собой.

Память подсказала ей, где искать потайную дверь. Створка легко отворилась, и она спустилась по сырой винтовой лестнице, смущенная быстрым топотом разбегавшихся во все стороны крыс.

– Малахия? – обратилась она во тьму. И не услышала даже звука в ответ.

– Малахия? – вновь проговорила Равенна, на сей раз уже громче.

– Ага, – негромко донеслось издалека.

Перепрыгивая через две ступеньки, Равенна спустилась пониже, чтобы видеть свет его фонаря.

– Так вот где ты, – воскликнула она, с облегчением увидев знакомое лицо.

– Равенна. Ну, как дела? – Губы его были сурово сжаты.

Малахия явно ревновал.

– Скоро закончим, Тревельян отправился проведать Симуса.

– Симус мертв.

От этих слов она застыла на месте. Потрясение ледяной волной окатило ее, тем не менее Равенна никак не могла поверить, что происшествие закончится смертью. Она все надеялась, что смутьяны поймут, какие неприятности им грозят, и успокоятся, прежде чем натворят бед.

– Откуда… откуда ты это узнал? – Она едва могла говорить.

– Теперь это знают все.

В голосе Малахии звучал ужас и страх. Ноги Равенны подкосились, и она опустилась на лестницу, не беспокоясь о том, что испачкает свое лучшее шерстяное платье.

– Почему они это сделали, Малахия? Почему? Скажи мне. Это не принесло плодов, напротив, одни утраты. И лучше не сделалось никому. Никому!

– Ты знаешь, почему это было сделано, – ответил Малахия отстраненным голосом.

– Но чего вы добились?

Молчание Малахии несомненно подтверждало его смятение. Наконец, дрогнувшим голосом он проговорил:

– Поедем в Гэлуэй. Мы забудем обо всей этой истории. Можешь себе мечтать о Тревельяне, я не против, только едем вместе, Равенна… будь моей женой и… и… и… спаси меня…

Ответом на его слова было убийственное молчание. А потом Равенна услышала отрывистые и хриплые мужские рыдания.

Сердце Равенны разрывалось. Малахия сделался мужчиной, но возле ног ее рыдал мальчишка, ее старый приятель, тот самый, кто до последнего защищал ее перед всеми другими, в своем детском наивном благородстве сохранив то неполное представление о чести, которое успел получить от убитого отца.

Неторопливо опустив лампу, Равенна обняла Малахию за плечи. Он еще долго плакал, припав к ее груди, и она ощущала его слезы на своей щеке. В конце концов молодой человек успокоился, ибо горе очищает. Наступившее молчание свидетельствовало о смятении, вине и смерти.

– А теперь уходи, – сказала она негромко, когда Малахия поднял голову.

– Я не уйду без тебя.

– Нет, уходи. Мне нужно остаться и разузнать об отце. Тебе придется оставить графство и никогда больше не иметь дела со смутьянами. Ты можешь уехать в Гэлуэй и без меня.

– Я не сделаю этого.

– Ты должен.

– Я люблю тебя.

Равенна закрыла глаза и медленно опустила голову к плечу Малахии. Душу ее переполняло отчаяние. Она не могла ответить другу любовью и просто не могла вымолвить слова отказа.

Крепкие мускулистые руки сомкнулись вокруг нее стальными обручами. Казалось, одни они способны защитить ее от всех бушующих вокруг бурь, однако ей уже было ясно, что грубая сила обманчива. Малахия не способен защитить даже себя, не говоря уже о ней.

– По меньшей мере уходи в соседнее графство. Подожди хотя бы день, и, если что-нибудь переменится, я присоединюсь к тебе, – прошептала она, не имея сил предложить ему ничего лучшего.

– И что же переменится? – спросил он, прижавшись губами к ее волосам.

«Мои чувства, мои желания, мое отношение к тебе, к Тревельяну».

– Не знаю, – соврала Равенна.

Малахия прижимал ее к себе, словно не желая отпустить, словно понимая, что им никогда не быть вместе. Понемногу она покорилась этим объятиям, ощущая горечь и сладость родства… уже потому, что она понимала: близость эта будет недолгой.

Так и вышло.

Внезапный скрип заставил вздрогнуть обоих. Взгляды молодых людей обратились на верх винтовой лестницы. Там маячил темный мужской силуэт.

– Поднимайся наверх, Маккумхал, чтобы я мог увидеть твое лицо прежде, чем убью тебя.

Голос этот нарушил нежное прощание. Ужас пульсировал в жилах Равенны, когда она поднимала лицо от плеча Малахии. Над ними на лестнице стоял Тревельян. Тьма обволакивала его фигуру, лишь в руке в свете лампы поблескивал пистолет.

– Нет… все это неправильно, – бормотала она, пытаясь глубоким дыханием усмирить колотившееся сердце.

– Ты убил Симуса, негодяй, и заплатишь за это. – Тревельян сделал шаг вниз, потом еще один. Свет вырвал из мрака его жесткое лицо. – Всю свою жизнь он работал на меня. Он был мне как член семьи, а ты убил его… Для чего? Для чего?

Крик его пронесся по каменному лестничному колодцу стенанием призрака.

– Он не убивал Симуса, я же объяснила вам, – произнесла Равенна, все еще не отпускавшая Малахию.

Тревельян стоял уже на ступеньку над ними. Мерцающий свет фонаря не мог скрыть ярости, горящей в его глазах.

Медленным и решительным движением граф приставил пистолет к виску Малахии. А потом медленно и решительно взвел курок.

Малахия напрягся. Равенна только охнула.

– Встань и прими смерть, как подобает мужчине. Мне отвратителен трус, который убил Симуса.

– Тревельян, нет! Боже мой – нет! – протянув вверх руку, Равенна повернула ствол пистолета к себе.

– Так вы хотите, чтобы я застрелил вас обоих? – спросил Тревельян слишком уж спокойным голосом.

– Как вы узнали, что я здесь? – воскликнула Равенна.

– На столике не было лампы. Войдя в комнату, я сразу увидел свет, пробивающийся из-под потайной дверцы. – Лицо Тревельяна исказила боль. – Эти ступеньки ведут в пещеру, расположенную под замком. Вот так я и узнал, что ты встречаешься… – вставив какое-то неразборчивое ругательство, граф указал пистолетом в сторону Малахии, – …с этим.

Равенна прижалась щекой к стволу. И когда первый страх отхлынул, шепнула:

– Ниалл, вы застрелите и меня?

Она еще ни разу не называла его по имени. Граф, похоже, был тронут. Оставалось только надеяться на это. Шли секунды.

Он погладил ее волосы, обмотав прядью ладонь – как повязкой, черные волосы подчеркивали белизну сильной руки. Лицо его было совсем рядом. Горькая улыбка тронула его губы.

– По-моему, этот гейс заставит меня в первую очередь покончить с собой, Равенна.

Она подавила нервную дрожь.

– Тогда отпустите Малахию. Я уверяю вас – сегодня он не нажимал на курок. – Равенна крепко обнимала Малахию. С тем же успехом можно было обнимать столб, столь одеревенелым и напряженным было тело молодого человека. Он был в ужасе. Равенна видела капли пота на его виске.

Ствол пистолета был прижат к ее щеке.

– Итак, ты просишь, чтобы я сохранил ему жизнь, любовь моя?

– Да-да, отпустите его. Я клянусь, что он более не покажется в этом графстве.

– Такие обещания не выполняются никогда.

Ужас наполнял ее сердце. Малахия начал сотрясаться всем телом, но не произнес даже слова в свою защиту.

– Отпустите его, – умоляла Равенна. – Уж лучше убейте нас обоих, чем казнить его за преступление, которого он не совершал.

– Неужели этот подонок так много для тебя значит?

– Да, – Равенна не стала лгать, не умея и не желая определить ни начала, ни предела своих чувств к Малахии.

Гнев Тревельяна наконец прорвался. Он пнул Малахию ногой, не разрывая объятий, Малахия и Равенна упали на несколько ступеней вниз. Малахия пытался помочь ей подняться на ноги, когда Тревельян ткнул пистолетом в самое лицо молодого человека.

– Не прикасайся к ней, – прорычал он. – Убирайся из Лира и никогда больше не возвращайся сюда. Ты слышал меня?

Малахия кивнул. Даже во тьме Равенна видела, что приятель ее был белее листка бумаги.

– Ты не стоишь ее внимания. – Тревельян словно выплюнул проклятие. – Беги, бесхребетная шавка, и знай, что сейчас твои мозги уже забрызгали бы всю эту стену, если бы она не выпросила у меня твою жалкую жизнь. – Вновь толкнув Малахию сапогом, он отбросил молодого человека еще на несколько ступенек вниз.

Оказавшись под покровом тьмы, Малахия встал. Жалкий и униженный, он поднял кулак и громким голосом провозгласил:

– Наше дело не окончено, Тревельян. Вы не можете отобрать все у таких как я, ничего не заплатив, наступит и ваш черед. На ваших похоронах плакать будут немногие.

С этими словами он отправился прочь. Перепрыгивая через три ступеньки, друг детства Равенны растворился во мраке. Издалека донеслось его проклятие, подобающее обреченному аду грешнику.

И тогда в башне вновь воцарилось молчание, и крысы вновь заскребли по камням, а капель, разбивавшаяся о сырой камень, ничем не напоминала о случившемся.

С болью в сердце Равенна вцепилась в камни, чтобы подняться на ноги. Она выпрямилась, ощущая тяжесть в сердце, ибо теперь ей предстоял разговор с Тревельяном с глазу на глаз. На нее падет вся тяжесть гнева, вызванного смертью Симуса.

– Иди сюда, – сказал Тревельян хриплым голосом. Медленно, словно превратившись в Гранью, девушка сделала два шага, каждое движение давалось ей с трудом.

Свет, вырывавшийся из брошенного Малахией фонаря, падал на лицо графа. На нем читалось коварство и нечто другое – странное сочетание любви и боли.

– Я пришла сюда для того, чтобы узнать об отце, а не для того, чтобы встречаться с Малахией, – попыталась оправдаться Равенна.

Тревельян обнял ее за талию и прижал к себе. Негромким голосом он спросил:

– А ты знаешь, что они пытались убить меня?

Вопрос этот поразил ее как пощечина.

– Нет, я этого не знала. Клянусь вам могилой матери, я не знала.

Равенна глядела на Тревельяна, ощущая, как колотится в груди сердце. Дело плохо. И незачем отрицать это.

Граф достал из кармана жилета ту записку, которую уже показывал ей.

– Знаешь ли ты что-нибудь об этой бумажке?

Равенна покачала головой, не в силах смириться с тем, что ее имя, начертанное на записке, сделалось причиной трагедии этого дня.

– Я совсем ничего не знаю. Могу только уверить, что Малахия не способен на убийство. Просто потому, что он не в силах пойти на это. – Прошептала она дрогнувшим от страха голосом.

Приступ едва не вырвавшегося на волю гнева исказил черты графа.

– А ты у нас невиновна, так? Невиновна ни в чем… Ты утверждаешь, что ни в чем не замешана. Хотя я то и дело уличаю тебя в тайных сношениях с Маккумхалом. Ты обнимаешься с ним и, наверно, даже…

Договорить Тревельян не сумел.

– Но я никому не причинила боли, милорд. – Равенна содрогалась всем телом. – Малахия в детстве был моим другом. Я понимаю его, но это все.

– Но ты отказываешься понять его стремление уничтожить меня, – глухо проговорил Тревельян. – Уничтожить Симуса, упокой, Господи, его душу.

– Нет, – Равенна вцепилась в его руку. – Малахия не стрелял. Я знаю, ему жаль Симуса. Вашего кучера убил не он, и я положу свою жизнь, чтобы доказать это.

Граф глядел на нее. Ощущая, как стянулся в комок желудок, Равенна видела, что он все же не совсем верит ей. Наконец монотонным голосом, словно устав от войны, Ниалл произнес:

– Когда я был еще молод, мне дали подержать младенца – дитя, у которого было только будущее. – Прижавшись щекой к волосам Равенны, как будто чего-то моля, он задумчиво продолжил: – Мне сказали, что эта девочка будет моей невестой, а я только смеялся. Но я понял, что не в силах отвергнуть ее. Эта жизнь должна была вызреть, обещание – расцвести. Я не хотел ее, но тем не менее стремился помочь ей. Я позаботился, чтобы у нее было все необходимое…

Равенна чуть не задохнулась. Голос Тревельяна завораживал ее. Он просто не мог, не имел права произносить подобные слова, однако потрясающая неожиданностью истина точно укладывалась недостающим звеном в давно не поддававшуюся пониманию головоломку.

– Дитя это превратилось в женщину. Прекрасную женщину. И хотя я обеспечивал ее всем, сделал ее жизнь такой, как мне было нужно, я все твердил себе, что не хочу ее. И все же однажды, когда судьба в очередной раз столкнула нас, я обнаружил, что у красоты ее есть душа. Она обладала остроумием, которое я нашел привлекательным, и сердцем, столь же одиноким и жаждущим, как мое собственное. Я понял, что думаю о ней, тревожусь за нее, удивляюсь ей. И вскоре я понял, что мысли мои обращены только к ней.

Тревельян обнял ее, руки его впились в ее волосы, и Равенна вскрикнула – не столько от его грубости, сколько от неожиданности. То, что он говорил, казалось просто невероятным, тем не менее она опасалась, что так все и было. Он заботился о ней… Он, а не давно погибший отец.

Тревельян отклонил голову Равенны назад, так, чтобы ей пришлось посмотреть ему в глаза. Деревянные шпильки из волос дробью посыпались на каменные ступени.

– И вот я, наконец, обнаруживаю, что она связалась с убийцами и ворами. Все мое обучение, – он встряхнул ее, – да, мое обучение, и мой коттедж, и мое столовое серебро, и мои деньги не удержали ее от порока. Я думал сделать ее леди, а вместо этого нахожу…

Ниалл не сумел выговорить это слово.

– Не надо, – попросила она шепотом.

– Однако только мысль о том… – голос Тревельяна дрогнул, – …одна только мысль о том, как он… – боль кинжалом засела у него внутри. Ниалл закрыл глаза, словно пытаясь отгородиться от нее, – …как Маккумхал… обладает тобой, сводит меня с ума.

Рыдание застряло в ее горле. Извиваясь под тяжестью его слов, Равенна не смела даже взглянуть на графа.

– Но довольно. Хватит с меня этих мыслей. – Тревельян крепко держал ее, невзирая на все попытки освободиться.

– Никогда больше не говорите мне таких ужасных слов! – выкрикнула Равенна, пытаясь справиться со слезами. Болезненным потрясением являлось уже то, что всю ее жизнь направлял Тревельян, а она даже не знала об этом, но еще хуже было понимать, что граф видит в ней не более чем шлюху, нуждающуюся в направлении.

– Ужасных? Ужасных? – он был готов смеяться. – Нет, в словах не бывает ничего ужасного. Вот смерть Симуса – это действительно ужасно.

Тревельян не сдерживал более гнева; его мрачное, яростное лицо было жутким в этом удушающем полумраке. Ей хотелось бежать от него под теплый и уютный кров своего дома, но теперь от Тревельяна некуда скрыться. Гневные объятия были прочнее железных оков. Этим вечером он отобрал у нее все – даже дом. Их с Граньей коттедж более не принадлежал им. Дом всегда принадлежал Тревельяну. Мир ее рухнул.

Со стоном признав поражение, она сдалась и в отчаянии прошептала:

– Но я пришла сюда только для того, чтобы узнать о моем отце. Поверьте мне, я не имею ни малейшего отношения к сегодняшнему преступлению. Обещаю, что если вы расскажете мне все, что вам известно, я оставлю замок и никогда не побеспокою вас еще раз.

– Гриффин рассказал мне о человеке, который умер в Антриме двадцать лет назад.

– Кто был этот человек?

Лицо его сделалось жестким.

– Кто? Я скажу тебе это. Но не здесь. О нет, только не здесь.

Равенна кивнула, догадка окатила ее ледяной водой.

– Я не буду…

– Не будешь? Ради него, не ради меня. – Смех Ниалла ранил ее. – Конечно, даже мысль о том, что этот старик может войти в твою юную сладкую плоть, кажется тебе отвратительной.

– Отвратительно то, что вы говорите, – с вызовом бросила Равенна.

Зловещим тоном Тревельян произнес:

– Отвратительно или нет, но пора. Тебя все толкали ко мне. Могу сказать им всем: я тебя поймал. Ты слышала? Я тебя поймал.

Равенна в панике глядела на графа, не желая смириться со значением его слов.

– Я не приз, которого вы наконец добились, – прошептала она.

– Нет? – Губы Тревельяна искривились в циничной улыбке. – Ну а кто же ты тогда? Принцесса? Благородная леди, к которой мне надлежит обращаться, преклонив колено? Ты – мыльный пузырь. Мой мыльный пузырь. Твое образование – или, точнее, мое – просветило тебя, но недостаточно хорошо. Похоже, ты не способна понять, что родилась вне брака – без родителей и денег. Да ты бы, наверное, умерла, если бы не мои милосердие и забота.

– Милосердие и забота, – повторила она. – Так называется подобное обращение?

Искорка вины сверкнула в глазах Тревельяна. Охрипшим внезапно голосом он продолжил:

– Не будь меня, ты бы копала на поле картошку, если не хуже. Я – твой спаситель и всегда был им. А ты все никак не поймешь этого.

– Я прекрасно все понимаю, милорд. И не испытываю никаких иллюзий. Да и как я могу забыться, когда вы всегда стремились самым жестоким образом напомнить мне о моем низменном происхождении? – Непрошенные слезы хлынули на ее глаза. – Не стоит опасаться того, что вы однажды приняли меня за леди, подобного не было никогда… Однако я и не ваша рабыня. Вы не можете делать со мной все, что придет вам в голову. Если вы – мой спаситель, то кого мне просить спасти меня от вас?

– Но кто остановит меня, Равенна? Твой жалкий рыцарь бежал. И теперь тебе не на кого надеяться. Стало быть, пора.

– Последний раз говорю вам: я ничего не хочу от вас.

– Приятно услышать, наконец, слова, которые должны были предназначаться Маккумхалу.

Со стоном она попыталась оттолкнуться обоими кулаками от его груди. Взяв Равенну за талию словно вазу, Ниалл вновь прижал ее к каменной стене.

– Не делайте этого, – в голосе ее звучала тоска. – Не надо отнимать у меня все, называя это спасением, потому что вы опасаетесь гейса и хотите доказать, что его не существует.

Жаркое дыхание графа касалось ее виска.

– Я не боюсь гейса. Все это лишь слова. – Тревельян прикоснулся к лицу Равенны. – В этом мире я боюсь лишь одного – неизбежного.

– Разве это неизбежно? – слезы душили Равенну.

Ниалл не ответил ей и не отвел взгляда.

Вопрос лег на ее плечи тяжестью свинца. Равенна заплакала. Ни одна женщина еще не хотела избавиться от мужчины больше, чем она в тот миг, и ни одна так не жаждала его одновременно. С каждым новым оскорблением она все больше и больше жаждала его одобрения. Измученная желанием и отчаянием, она ощущала, что имеет лишь две возможности: бежать от Ниалла с разбитым сердцем, или же самой вручить его графу, чтобы тот разбил этот дар прямо сейчас.

Любое решение покалечило бы ее душу.

Молча Тревельян ожидал новых протестов, нового сопротивления. И, не дождавшись, неторопливо, смакуя каждое прикосновение, приподнял ее подбородок и впился в ее полуоткрытый рот жадными губами.

Равенна закрыла глаза, отдавая Ниаллу в полное владение свой рот и проклиная его всем сердцем. Несчетное число раз она говорила себе, что ненавидит графа, но ненависть эта подвела ее. И теперь, вместо силы, девушка ощущала слабость. Но в объятиях его было нечто такое, чему невозможно было сопротивляться… нечто, не имеющее физической природы. Ниалл целовал ее с таким гневом и страстью, которых она еще не знала. Она тосковала по его любви, по тому доброму, что скрывалось под этой жестокостью.

Равенна не хотела верить, что существуют какие-то силы, которые способны заставить ее ощутить такое, чего она совсем не хотела; однако, когда Тревельян взял ее лицо в ладони и целовал, целовал ее губы, когда спина девушки уперлась в грубый камень стены, когда рот ее алкал его уст, отрицать что-либо было бессмысленно. Сдаваться было немыслимо, но Равенна тем не менее капитулировала. Ибо ложь этих уст была такой сладкой, и страсть одолевала ее. Его рот, и губы, и каждое прикосновение проникали в самую ее душу, которая уже шептала:

– Наконец. Наконец. Наконец я нашла тебя.

Оторвавшись от рта Равенны, Тревельян повлек ее за собою по лестнице. Губы ее кровоточили, а рот казался пустым. Ненавидя себя, она прикрыла губы рукой, словно чтобы удержать на них ощущение поцелуя, страстного лобзанья, которого она жаждала.

Ниалл тащил ее за собой по лестнице в спальню, и Равенна почему-то не сопротивлялась. Каким-то образом он опутал девушку паутиной, лишившей ее всякой способности к самозащите. Все ловушки были известны заранее: Тревельян, как старший, владел искусством соблазнения, она же, по невинности своей, даже не способна была полностью осознать, что ей грозит, и была слишком околдована им, чтобы воспротивиться. Но остановить Ниалла уже было невозможно. Казалось, сама судьба толкала их в его спальню. И неизбежны были эти поцелуи: на кресле в прихожей, возле резного столба под балдахином, на атласном покрывале постели. И нельзя было обмануть себя: она хотела его поцелуев… долгих, сладостных и страстных. Более того, они казались желанной водой, оросившей пустыню ее одинокой души. В жизни ее не было никого: ни подруг, ни любовников. Дряхлая Гранья недолго еще задержится на земле. У нее не было никаких реальных перспектив для брака, и будущее казалось Равенне черной бездной, из которой не могло выйти ничего хорошего.

Да, она жаждала его поцелуев – из-за ложного обещания, которым они пытались обмануть ее. Тревельян принадлежит к Верхам, а она – никто… ничтожество, даже в глазах соседей. Тревельян никогда не снизойдет до того, чтобы сделать ее леди. Люди его положения не женятся на подобных ей, и никакой гейс не изменит этого, даже если все вокруг будут молить Бога о таком браке.

Рука Ниалла легла на ее затылок, он словно пил из ее губ, рождая ослепительную радость в сердце Равенны, невзирая на весь ждущий впереди мрак. Она получит его. Пусть тревога заменяла ту музыку, которую ей хотелось бы слышать. Пусть он еще не сказал ни одного слова о любви. Она понимала, что Ниалл испытывал к ней лишь плотское вожделение, но когда он расстегнул последний крючок на старом синем шерстяном платье, не произнесла и слова протеста. Равенна лишь смотрела на Ниалла с желанием и болью, измученная происходящим… тем, как полно этот волевой и могущественный человек покорился женщине из низов… его готовностью молить ее о любви.

– Я девственна, – прошептала она, ощущая его поцелуи на плече; на сей раз шерстяное платье мгновенно соскользнуло на тяжелые шелковые покрывала.

Тревельян помедлил, едва осознавая ее слова.

– Девственна, – пробормотал он, лаская ее шею языком. – Прекрасно.

– Ты слышал меня? Слышал? – Голос ее был полон едва сдерживаемой страсти. Равенна не знала, какая часть ее существа еще сопротивляется ему, однако чувства самосохранения оказалось в ней сильнее, чем думалось ей самой. Она не сомневалась в том, что ей следовало быть более благодарной этому чувству, однако она – как ни странно – ощущала одно лишь сожаление.

Ниалл посадил Равенну к себе на колени и ладонью охватил прикрытую рубашкой грудь, воспламеняя ее чресла огнем желания.

– Я слышал, – негромко шепнул он, – и вот-вот поверю.

– Неужели ты… – слова не давались ей. Губы Ниалла уже нашли под тканью ее сосок. Застонав, Равенна сказала едва ли не пьяным голосом: – Неужели… ты… настолько зол, что… заставишь меня доказывать это.

Аргумент был слабым.

– Ты предназначена мне, – горячее дыхание его сделалось частым. – Девственница ты или нет – мне безразлично; все это относится к твоему телу. А мне оно не нужно.

Голос Тревельяна напрягся: сбросив с ее плеча бретельки рубашки и корсета, он освободил ее полную грудь.

– Мне нужна твоя душа, – прошептал он, прежде чем припасть губами к соску.

Равенна в беспомощности погрузила пальцы в его волосы, мечтая о том, чтобы рассудок ведром холодной воды отрезвил их обоих. Надо бежать, надо отвергнуть это безумие, однако она знала, что не сделает этого. Ниалл привлекал ее к себе каким-то необъяснимым магнитизмом. Потребность находиться с ним влекла ее дальше с неудержимой силой. Вот оно – неизбежное.

– Пожалуйста… – прошептала она, не зная, чего хочет.

Сапоги Ниалла с грохотом упали на пол. Его рубашка и брюки уже лежали на ковре, а черный галстук траурной лентой свисал со столба над постелью.

«Пожалуйста» – слово это звучало в голове Равенны, когда он оказался на ней, перед этим избавив ее от последнего клочка одежды. Она не могла договорить просьбу. Неужели она хочет, чтобы он отпустил ее? Нет, пусть он целует ее, запустив свой язык в самые глубины ее рта.

Равенна поняла, что хочет и безопасности и экстаза. Но ни того, ни другого не будет, ибо лорд Тревельян предлагал ей всегда лишь опасность и сердечную боль.

Ниалл прижимал ее к постели. А когда Равенна полностью оказалась под ним, раздвинул ногами ее мягкие бедра.

Взгляды их встретились.

Он лежал на ней, и в обращенных к ней глазах Равенна видела блеск вожделения. И все же она угадывала его нерешительность. Равенна погладила повязку на руке графа, ощущая желание припасть к ней губами и тем самым доказать свою капитуляцию.

– Почему ты так смотришь на меня? – прошептала она.

Ниалл поцеловал ее грудь. Язык его ласкал соски, и ей уже хотелось кричать… только она не знала, чего хочет: чтобы он остановился или чтобы продолжал.

– Никогда не думал, что буду хотеть женщину так, как хочу тебя… – зубы его прикоснулись к ее гладкой коже, чуть прищемили нижнюю половинку ее груди. – Это ощущение… просто поедает меня заживо…

Она закрыла глаза в знак согласия.

– Тогда… может быть, нам не следовало бы…

– Нет, – Ниалл поцеловал ее, вонзив язык между губами.

Равенна содрогнулась от желания и покорности.

– Этому назначено быть. Ты это знаешь. Я тоже. – Он вдруг шевельнулся как зверь, приготовившийся схватить добычу. Яростным движением он согнул ее колени к груди и с силой вошел в нее, заглушив возглас удивления и слабые протесты Равенны поцелуем.

Ниалл двигался в ней, а она пыталась противиться этому, причиняя себе новую боль. Глаза его были обращены к ней, и Равенна ощутила, что он понял ее состояние. Она была девственна и при всем переполнявшем ее желании не привыкла ощущать мужчину внутри себя. Не желая того, она ударила его обеими руками, требуя, чтобы он прекратил. Но тут Ниалл шепнул ей на ухо:

– Прикоснись ко мне. – Голос его был строгим и повелительным.

Равенна покачала головой. Обнимать нагое мужское тело, заниматься любовью ей еще не приходилось…

– Обними меня, – прошептал он.

– Нет, – прошептала она, ощущая необъяснимое беспокойство.

Он замедлил движения, сделавшиеся мучительными. Равенна негромко вскрикнула.

– Прикоснись ко мне, или мы прямо сейчас закончим, – голос его над ней превратился в стон.

С отчаянием пытаясь понять, почему это так необходимо, помедлив, она подняла руки, скользнув ими по его спине. Кожа Ниалла оказалась гладкой, мышцы крепкими. Талия его оставалась подтянутой.

– Вот так… – прошептал он, когда ее руки остановились на его ягодицах. Обхватив их, прочувствовав их, она ощутила, что и сама начинает покоряться извечному ритму. Каждый поцелуй, каждый новый напор расслаблял ее все больше и больше… наконец, тело Равенны как бы расплавилось от рождавшегося в нем чувства.

Испустив глубокий гортанный звук, она запрокинула назад голову. Тревельян над ней смеялся, он шептал что-то низким животным голосом. Когда, пригнувшись, он взял губами ее сосок, Равенна пережила новое, не известное еще чувство. Теперь она понимала всю его силу. Сладкая боль казалась настолько могучей, что она готова была согласиться с теми, кто губил свою душу ради нее.

Тревельян снова шептал ей на ухо такие слова, которых она не хотела и одновременно ждала. Ему было мало одного тела. Он хотел ее целиком, и слушая этот шепот, она поняла, что Ниалл победил. Чресла ее распирала сладкая мука, и внимая его горячим словам, она поняла, что должна или покориться ей, или умереть. Отрицая. В агонии она вскрикнула, обхватив его спину.

Слова Ниалла отправили ее в рай.

Этот мужчина действительно был поэтом.

* * *

Тревельян поднялся с постели, оставив девушку спящей. Равенна уснула после полуночи, но покой бежал от него самого. Смерть Симуса тяжелым бременем легла на душу Ниалла. Натягивая брюки, он взглянул на темноволосую красавицу, лежавшую под тяжелым покрывалом. Равенна спала беспокойно и во сне хмурила брови. Сон явно не принес в ее душу мира. И он вполне понимал причины. То, что произошло между ними, смущало и самого Тревельяна. Он не собирался этого делать. И если бы не застал ее с Малахией, все могло сложиться иначе. Быть может, ему удалось бы тогда остаться джентльменом в отношениях с ней.

* * *

Равенна перекатилась на живот. Из-под приподнятой руки выглядывала грудь – молочный полумесяц, полный женственного очарования. Он глядел на нее, сжав скулы. Возможно, он и сумел бы остаться джентльменом. Но не навсегда. Она проникла в его кровь. Душа и тело Равенны соблазнили его настолько, что возврата уже не было. Девушка эта принадлежала ему, и лишь приставленный к голове пистолет мог заставить Ниалла отказаться от нее.

Налив себе виски, он сел в кресло у камина. В задумчивости он обычно принимался потирать щеки.

Гибель Симуса по-прежнему мучила его. Человек этот служил Тревельяну столько лет, сколько он помнил себя, и то, что Симус погиб во время покушения на него самого, холодком отзывалось под ложечкой. Он уже почти уверовал в гейс: Лир посетил блайт, и убийца Симуса, вне сомнения, пойдет на новое покушение.

Взяв бокал, он проглотил жгучую жидкость – как и собственный гнев. Ей не следовало быть с Малахией. Невзирая на все уверения девушки, Ниалл допускал, что она все же участвовала в заговоре с целью его убийства. В конце концов, разве он может сказать, что действительно знает ее?

Глядя на холодный очаг, Ниалл все же не мог поверить, что Равенна могла бы причинить ему вред; тем не менее девушка уже дважды избавила Малахию от кары. Парень был ей дорог, и этого нельзя отрицать. Ниалл и в самом деле не знал, на что способна она ради Маккумхала в самой сложной ситуации.

Ревность молодой зеленой лозой стиснула его сердце. Во всяком случае, Маккумхал не добился ее. Она была невинной, теперь он в этом убедился. Но разве это что-либо изменило? Немногое. Он вновь застал ее с Малахией. Вновь и вновь она защищала его, обнимаясь с ним, утешая его. А мальчишка не дурак. Что ж, Маккумхал в конце концов затащил бы ее к себе на тюфяк. И тогда она навсегда стала бы недоступной ему.

– Уже поздно.

Шепот испугал Ниалла. Повернувшись, он увидел в дверях Равенну в его халате. Волосы ее в беспорядке спускались на плечо, она глядела на него усталыми глазами. С неловкостью он отметил красное пятно на нежной шее и понял, что сам оставил его.

Ниалл поглядел ей в глаза. В темно-фиолетовой глубине пряталась тревога – и еще что-то вроде смеси надежды и страха. На нее было трудно смотреть.

– Теперь ты должен рассказать мне об отце. – Каждое слово давалось ей с болью, Равенна явно не хотела говорить с ним. – А потом я вернусь в коттедж… к Гранье.

– Гранья знает, что ты здесь, – одним глотком Тревельян допил оставшееся в бокале виски.

– Расскажите мне об отце, – взмолилась она. – Я заработала это.

Ниалл смолк, не зная, как разговаривать с ней. Близость почему-то возвела между ними стену. Недоверие в ее глазах не нравилось Ниаллу, однако – он был в этом уверен – оно не уступало его собственному.

– Утром я повезу тебя в Антрим. Как ты понимаешь, у тебя нет возможности добраться туда без моей помощи.

Равенна отвернулась, поспешно скрывая гнев, промелькнувший в ее глазах. Ниалл видел, что она не хочет вообще связываться с ним, но пока он не мог допустить этого. Ему хотелось слышать ее благодарность, разрушить отчуждение между ними. В постели все было иначе.

Он показал своей гостье на кресло… то самое, которое ожидало леди Тревельян.

– Иди сюда. Садись.

Равенна неторопливо подошла и опустилась в кресло. Она сидела в напряженной позе, и Ниаллу не понравился взгляд ее глаз.

– Просто скажите мне, где искать его. Я никогда не просила вашей помощи… за все прошедшие годы. – Равенна облизнула губы, покрасневшие и чуть припухшие после поцелуев. Они манили Ниалла, ему хотелось нового поцелуя, однако теперь Тревельян понимал, что покрывший их лед уже не растопить.

– Я многое сделал для тебя и Граньи. Разве я не заслужил благодарности!

Огненная вспышка в глазах Равенны заставила его задохнуться.

– Я принадлежу вам. Вы платили за мое обучение, за коттедж, за уход за Граньей. Разве рабыня не была благодарна господину?

Испуганный собственным гневом, Ниалл изменил позу. Он терял власть над ситуацией и не мог вернуть ее.

– Вот уж кто не раба, так это ты, Равенна, – угрюмо шепнул граф.

Смутившаяся Равенна молчала. А потом произнесла:

– Малахия говорит, что для Верхов все мы – рабы, а я теперь самая последняя из рабынь, потому что…

Равенна обернулась, бросила взгляд на постель, и прекрасные глаза ее наполнились слезами.

– Малахия глуп. – Ниаллу хотелось дотронуться до нее, утешить ее. – Он соблазнил тебя своими скверными идеями и попадет за них на виселицу, да еще утащит за собой и тебя.

– Малахия обращался со мной много лучше, чем вы. Но он не прибегал к шантажу, чтобы добиться меня.

Гнев Ниалла нарастал.

– Ничего подобного, – отрезал он. – Наш… – глаза его обратились к смятой постели, – наш союз не таков. Мне кажется, случившееся уже не зависело от нас. Оно было предопределено.

– Я погибла. И это также предопределено?

Ниаллу хотелось зажать уши, чтобы только не слышать укоризну в этом голосе. Внезапно пересохшим ртом он произнес:

– Почему погибла? Об этом никто не узнает. Случившееся с нами вполне естественно. Подобное нередко случается с людьми.

Равенна глядела на Ниалла, не пытаясь скрыть заливший щеки румянец.

– Полагаю, что так. Подобное соображение превосходно объясняет происхождение всех бастардов в ирландском графстве. – И уже едва слышным шепотом добавила: – В том числе и мое собственное.

Ниалл скрестил руки на обнаженной груди, словно пытаясь сдержать ими собственное раздражение.

– Этого не изменить. Я не собираюсь судить тебя.

Слезы вновь заполнили ее глаза.

– Ну, конечно же нет. Вот почему ваши двери всегда открыты передо мной, вот почему с присущей Тревельянам любезностью вы всегда здороваетесь со мной, когда я вхожу в комнату. – Равенна прикрыла пальцами дрожащие губы. – Конечно же, вы не судите меня, милорд. Вот поэтому вы постарались убедить меня этой ночью, что и я проклята судьбой своей матери, как бы ни хотела другого.

– Я готов биться насмерть, защищая то, что произошло между нами. – Гнев стальными обручами стискивал его грудь, мешал дышать. Угнетенное состояние Равенны и обвинение, горевшее в ее глазах, будили в нем ярость. Он хотел, чтобы она снова лежала перед ним на спине, стонала и прижимала его к самому сердцу… только бы не видеть этот укоряющий взгляд. Равенна не замечала этого, но Ниаллу уже казалось, что он готов сделать все возможное, чтобы стереть эту скорбь. Если он забудет об осторожности, то в припадке безумия может признать ее власть над собой.

– Пожалуйста, расскажите мне об отце и отпустите меня, – лицо ее осунулось и побледнело. По всему было видно, что чувствам Равенны нанесен жестокий удар. Гнев Ниалла достиг точки кипения.

– Если человек, о котором я слышал, действительно твой отец, это лорд Кинейта, замка, расположенного к северу от Хенси. – Ниалл глядел на Равенну, любуясь ее лицом. – Он давно умер, больше мне ничего не известно. О'Руни рассказал мне эту историю в одно из своих светлых мгновений. – Улыбка изогнула уголок его рта. – Если хочешь, попробуй вытянуть из него побольше.

Равенна молчала, но граф угадывал, о чем она думает – о том, чтобы избавиться от него.

– Самостоятельно ты не доберешься до Антрима. Ты это знаешь.

Ему хотелось рассмеяться. Он поймал ее. Он овладел ею, и пусть Господь проклянет его душу, – просто не мог по собственной воле отпустить ее.

– Больше я не буду принадлежать вам. – Равенна гордо дернула головой, глаза ее пылали яростью.

Эти слова заставили его задохнуться.

– Ну как же ты попадешь туда без меня? Я никогда больше не отпущу тебя из замка одну.

Отчаяние исказило ее черты. Он видел, как хочет она метнуться к нему, как хочет потребовать свободы. Равенна была достаточно умна, чтобы понять: он этого не допустит.

– Утром мы поедем в Антрим, – объяснил он негромко, – а сейчас отправляйся в постель. Тебе нужно выспаться. Дорога на север долгая.

– Неужели в моей жизни нет ничего такого, куда вы не сможете засунуть свой нос? Мне не нужна ваша помощь. Я не хочу ее. Но я должна узнать, кто мой отец, а потом могу не видеть вас до конца своей жизни.

Он встал и, наконец, прижал ее к себе, как хотел сделать с того мгновения, когда она встала с постели.

– Я не собираюсь выпускать тебя из замка, не попрощавшись как положено. Смирись с этим. Подумай о тех годах и деньгах, которые я потратил на тебя.

– Я ненавижу вас.

Слова ее прозвучали как вчерашние выстрелы.

Равенна вцепилась в атласные отвороты его халата в отчаянной попытке скрыть наготу.

– Если вы соизволите выпустить меня, я оставлю вас и вы сможете навсегда забыть обо мне.

– Я могу заставить тебя полюбить меня. – Ему хотелось бы проглотить вырвавшиеся слова… такие искренние и отчаянные.

– Вы не способны на это.

Он закрыл глаза, пытаясь успокоиться.

– Ты недооцениваешь меня. Существует множество вещей, которые человек моего возраста способен сделать лучше твоего юнца Малахии.

– Быть может. Но такого не мог сделать ни один мужчина.

Ярость стиснула его сердце. Перчатка брошена.

– Иди в постель, Равенна. Утром мы едем в Антрим. И не бросай мне вызов.

– Я одолею вас.

– Нет, тебе не победить. Я устрою это путешествие в Антрим со всей предусмотрительностью, как устраивал все в твоей жизни. – Потребовалась вся сила его воли, чтобы не закричать на нее. – И ты будешь повиноваться, потому что нуждаешься во мне, и лишь я один могу спасти тебя.

Гнев Равенны был под стать ее ярости.

– Вы не Бог. Вам не под силу проиграть мою жизнь, как партию в шахматы.

– Но кто отберет тебя у меня? Этот жалкий трус Малахия? Мужчина, бежавший, чтобы спасти собственную шкуру? Или ты думаешь, что Гранья притащится сюда, потребует твоего возвращения домой? Ты не знаешь, что эта старуха изо всех сил подталкивала тебя ко мне?

Он вновь заставил ее заплакать. Известие о предательстве Граньи потрясло Равенну. Ниалл хотел, чтобы она осознала свое одиночество. Возле нее теперь останется лишь он один. И Тревельян поклялся себе, что так будет и впредь.

Лицо ее сделалось вдруг отстраненным, сердитым и холодным.

– Я – ваша пленница, – проговорила Равенна охрипшим от отчаяния голосом.

– Прости, но я с этим не согласен, – ответил он.

– И сколько же времени продлится мое заточение?

– Вечно, если я того захочу. Если ты не забыла: я – магистрат. Кто посмеет бросить мне вызов?

– Вы сошли с ума. Чего вы добьетесь?

– Я знаю – чего, – ответил Ниалл серьезным тоном. – Ты будешь моей.

Вырвавшись от Ниалла, Равенна поглядела на него, как на врага.

Тревельяну вдруг показалось, что он и сам ненавидит ее.

– Я хочу, чтобы ты знала: я мечтал только о подруге, чтобы она разделяла мои дни и родила мне детей, которые продолжат мой род после моего ухода. – Признание это далось ему большим усилием. – Такая малая просьба для человека с моими деньгами и властью. Но целых двадцать лет я был лишен этого счастья. За эти двадцать лет я потерял жену, которую, как понимаю теперь, – не любил, – и ребенка, которого вынужден был объявить своим сыном на могильном камне семейного кладбища – хотя зачал его не я. Ум водил меня к алтарю чаще, чем мне хотелось бы вспоминать, но всякий раз сердце останавливало меня в самый последний момент. Жизнь свою я определял рассудком. Я готов был поклясться, что сильнее его ничего нет. Но я никогда не ощущал ничего подобного моим чувствам к тебе.

Если слова эти и тронули Равенну, она не выдала своего смятения.

Он многозначительно кивнул головой.

– Ты никогда не будешь носиться по окрестностям в одной ночной рубашке и устраивать тайные встречи с людьми, желающими моей смерти. Клянусь тебе могилами всех Тревельянов, что если я еще раз увижу Маккумхала возле тебя, то убью его. Застрелю на месте.

Ниалл отвернулся, дав понять, что разговор окончен. Не глядя на нее, он налил себе бренди и вернулся в кресло.

– Возвращайся в постель, Равенна.

– Я не буду спать в вашей постели.

– Если не хочешь, спи на холодном полу, мне все равно. Отсюда ты не уйдешь. Понятно? – Ниалл показал ей большой железный ключ. Интересно, помнит ли она, как он запирал двери, чтобы не вошли слуги. Он сделал это сразу же, прежде чем заняться любовью. Когда он вновь скользнул между простыней, Равенна была более чем готова к продолжению.

Ключ Ниалл положил в карман. Равенна смотрела на него как раненая кошка.

– Хочешь отобрать силой? – пригласил он ласковым голосом.

Равенна коротко вздохнула, ощущая явную безнадежность своего положения. Одарив его едким взглядом, разумно проглотив едкий ответ, она решительно подошла к постели.

– Ступай, бунтуй себе на здоровье, – проговорил Тревельян, следя за тем, как Равенна срывает тяжелое покрывало с постели и направляется с ним в гардеробную. – Но проснешься все равно в моих объятиях.

Равенна замерла у двери, выражая ярость своей окаменевшей спиной. Она со всей силой захлопнула дверь за собой, гнев ее был прекрасен.

Ниалл едва ли не наслаждался им.

Глава 20

Путешествие в Антрим оказалось роскошным и трудным. Роскошным – потому что невозможно было представить лучший экипаж, чем подвешенный на отличных рессорах баркрофтовский английский брогам, которым Тревельян пользовался для дальних путешествий, трудным – из-за ужасных дорог. Ну а кроме того, у нее просто не могло быть спутника более возмутительного, чем Тревельян.

День прошел в молчании. Перед отъездом Тревельян позволил Равенне написать короткую записку Гранье с объяснениями причин отъезда и послал с Гривсом, чтобы тот прочитал послание старухе; после этого оба они затолкали Равенну в экипаж, словно пленницу, каковой она и являлась, и путешествие началось.

Езда в искусно подвешенной на кожаных ремнях карете тем не менее утомляла. Постоянное покачивание досаждало Равенне, и хотя внутри экипаж был обит мягкой марокканской кожей, долгое сидение все же утомляло ее. Когда они добрались до Кулленкросса, Равенна не хотела ничего, кроме горячей ванны и отдыха у очага. Все же это лучше молчания в карете и общества мужчины, сидевшего напротив нее.

Прибытие изысканного экипажа в гостиницу немедленно переполошило всех; начиная от владельца «Гнутой кроны» до конюхов-мальчишек, все стремились угодить им. Высокая седоволосая служанка проводила Равенну наверх в спальню, задрапированную богатым бордовым бархатом. Ей сразу подали еду, однако, когда Равенна сослалась на отсутствие аппетита, женщина немедленно устроила ванну в уголке личной комнаты.

Равенна только удивлялась. Вполне ординарная с вида «Гнутая Крона» оказалась совсем другой, чем те гостиницы, в которых она останавливалась по дороге в Лондон и обратно. Если бы она не путешествовала с Тревельяном, то никогда бы не догадалась, что за номерами обычной почтовой гостиницы, построенными по принципу четверо в одной постели, скрывается тайный мир роскоши и удобства, предназначенные для Верхов.

Приняв ванну, Равенна оделась в свое синее шерстяное платье – другого у нее с собой не было, – чуть распустив шнуровку ради удобства. Тревельян остался внизу, и она была рада этому. Равенна не хотела видеть графа до следующего утра.

Опустившись за небольшой письменный стол у очага, она обнаружила бумагу и чернила и тут же захотела начать дневник. Обстоятельства путешествия – точнее, спутник ее – не подлежали никаким комментариям, однако мысли девушки невольно были полны мечтаний о давно погибшем отце. Было бы приятно занести их на бумагу, чтобы когда-нибудь в будущем вновь пережить то волнение, которое переполняло ее теперь, – когда ей вот-вот предстояло узнать, кем был человек, породивший ее. Однако Равенна понимала, что никогда не станет мемуаристкой. Она не хотела писать о том, что пережила по милости Тревельяна. Словом, никаких излишеств. Финал сказки был еще далеко. И поскольку работа давала возможность забыться о вечно раздраженном графе, Равенна решила продолжить дело.

Она взяла перо, обмакнула стеклянный кончик в чернила и приступила к еженощному ритуалу.

* * *

– Неужели этот жуткий маленький тролль всегда ведет себя так гадко? – спросила Грейс, жадно уплетавшая второй пшеничный пирожок и выпившая кубок подогретого вина. – Как ты его терпишь? Разве его нельзя прогнать?

– Но тогда у меня не останется никакой компании, – возразила Ския, наморщив лоб. Поднявшись, она вновь наполнила кубок сестры, добавив еще один пшеничный пирог на деревянное блюдо, стоявшее на середине стола. – На самом деле он не настолько уж плох. А иногда он даже смешит меня.

– Тебе надо вернуться домой, к папе в замок. Я знаю, у нас ведьм сжигают, но разве ты не понимаешь? Сейчас люди уже забыли тебя. К тому же, – Грейс нахмурилась, как и старшая сестра, – идет война, и в королевстве обо всем забудут. Король Турое ошибочно полагает, что мы захватили в плен его сына. Папа говорил, что на замок с севера идет целая тысяча рыцарей.

– Тысяча рыцарей, – Ския побледнела.

– Да, – грустно ответила Грейс. – Может быть, сейчас они уже окружили замок. – Она схватила сестру за руку. – Прошу тебя, Ския, пожалуйста, вернись домой. Ты нужна там. Папа не держит у себя сына короля Турое. Принц Эйдан потерялся на краю земли, и никто не в состоянии отыскать его. Замок будет осажден. И только твои чары способны избавить нас от гнева короля Турое.

Ския медленно отодвинулась, а потом обхватила себя руками, словно ощутив озноб. Грейс отметила, что локти полотняного платья сестры потерты, и устыдилась собственного усыпанного рубинами пояска и пышной парчи блиода, рукава которого были так длинны, что их приходилось перехватывать на запястье, чтобы они не мели землю. Она вдруг поняла, что на Скии было то же самое платье, которое сестра носила много лет назад.

– О, Ския, возвращайся домой, – попросила она ласковым голосом. – Нельзя же вечно оставаться здесь. Разве ты не хочешь выйти замуж? Завести детей? Как можно надеяться на это, оставаясь в темном, ужасном лесу?

– Чтобы дети родились такими, как я? Выражение на лице Скии заставило сердце Грейс содрогнуться, такое горе и отчаяние читалось на нем.

– О, Ския… – шепнула Грейс, не имея сил перенести страданий сестры. Чары Скии могли даровать благословение людям, но жестокий мир превратил их в проклятие.

Ския умела скрывать свои чувства, на лице ее через минуту играла ясная улыбка, пожалуй, слишком ясная; Ския взяла сестру за руку.

– Уходи. День кончается. Тебе нужно к ночи вернуться в замок.

– Нет, Ския. Я пришла сюда, чтобы остаться с тобой. Чтобы помочь тебе! – воскликнула Грейс.

– Чем ты можешь помочь мне? Ты – простая смертная и не имеешь никакой силы…

– Я владею силой любви. И я люблю тебя, Ския. Лазоревые глаза старшей сестры потемнели от горя.

Так облако затмевает солнце.

– И я тоже люблю тебя, Грейс. В этом отношении и я – простая смертная.

– Тогда позволь мне остаться.

Ския покачала головой, отворяя простую дощатую дверь.

– Тебе придется вернуться домой. Нельзя, чтобы отец потерял двоих дочерей. И он не сумеет отправить людей на поиски, если ты не вернешься, ибо замок вот-вот подвергнется нападению.

– Но, Грейс…

– Нет, уходи. Я переведу тебя через мост, чтобы тролль не пугал тебя.

Ския довела Грейс до моста. Грейс не видела тролля, но на каждом шагу ей казалось, что тот прячется рядом, задумав какую-то жуткую шалость. Мурашки бегали по ее спине, и она с облегчением обнаружила себя на другом берегу.

– Я не могу оставить тебя в таком месте, – начала Грейс, все время поглядывая на мост и густые, бархатные тени над ним.

– Ты должна это сделать. – Ския повернулась к ней лицом, пытаясь запечатлеть в памяти черты сестры. Ей словно казалось, что она видит Грейс в последний раз.

– Только обними меня разок. Обними ради Бога, – шепнула она. – И передай папе… скажи папе…

Голос ее прервался.

Грейс обхватила сестру руками и зарыдала. Ския крепко обнимала ее и, наконец, после долгой и горькой паузы прошептала:

– Не забудь, скажи папе, что я слежу за ним. Скажи ему это, когда рыцари Турое окажутся у его стен.

– Ага, – задохнулась Грейс, не имевшая сил смотреть на сестру.

– Тогда иди, до заката еще есть время.

– Я вернусь. Я не оставлю тебя в одиночестве, Ския.

– Ступай, пока не стемнело, – Ския уронила руку. Грейс со слезами бросилась в лес.

* * *

Равенна оторвалась от работы, почти тоскуя о том, что не может оказаться в придуманном ею мирке. Всякое повествование имеет начало и конец. Сюжет прост, мораль ясна. Но жизнь складывается иначе: сия грязная штуковина нередко предпочитала двусмысленность. Таковыми оказались и ее отношения с Тревельяном.

Прикусив нижнюю губу, Равенна отогнала нахлынувшие чувства. Ей требовались все силы, чтобы постоянно не возвращаться мыслями к тому, что случилось в замке. Весь день, проведенный в карете, она клялась себе не думать об этом. Она старалась отдаться воображению, придумывая то, что записала сейчас.

Но теперь, оставшись наедине с собой в незнакомой гостинице на дороге в Антрим, она покорилась неизбежным воспоминаниям.

Затрепетавшая рука опустила стеклянное перо. Оно оставило чернильное пятнышко на чистой странице. Внезапно, не желая такого сравнения, она обнаружила, что страница могла бы напомнить ей простыню на постели Тревельяна, если бы только чернила были красными.

Равенна отодвинула кресло, скрипнувшее по блестящему деревянному полу. Пусть на это уйдут месяцы, но она изгонит из памяти воспоминания о той ночи. Она все еще не могла поверить тому, что подобное вообще могло произойти. Более того, весь день и большую часть прошлой ночи она потратила на отрицание случившегося. Просто мгновение высшей напряженности между нею и Тревельяном каким-то образом преобразовалось в страстный порыв. Когда они были внизу на лестнице, Тревельян выглядел так, будто собирался избить ее. И вдруг оказалось, что он целует ее и сама она… что ж… сама она отвечает ему поцелуем.

Равенна закрыла глаза, пытаясь прогнать возникшую в памяти картину. Она не любила Тревельяна, более того – едва знала его. Свое влечение к графу Равенна никак не могла объяснить, однако ей никогда и в голову не приходило, что оно заставит ее расстаться с собственной честью. А потом еще и с гордостью. Она не могла поверить во все, что произошло. Ее прямо-таки трясло оттого, что это, оказывается, Тревельян заботился о ней все это время, причем с ведома и согласия Граньи. Ужас перед тем, насколько она обязана графу, уступал лишь ужасу перед его умением манипулировать людьми. Он даже сумел уговорить ее драгоценную бабушку, любившую свою внучку больше, чем кто-либо на этот свете, расстаться с ней и отослать на долгие годы в проклятую английскую школу. Ниалл отмерил кару железной рукой. И час от часу пережитое ею потрясение превращалось в гнев. Временами она принималась корить себя и даже удивлялась своей реакции на откровение. Все очевидно. Участие Тревельяна в ее жизни объясняло многое.

Но только не случившееся вчера ночью.

Опершись руками о подоконник, Равенна принялась наблюдать за парой мальчишек, пытавшихся поймать на заднем дворе курицу, вовсе не желавшую превращаться в завтрашний ужин. Выходки ребят развеселили ее, но тем не менее не сумели избавить от черных мыслей.

Понять случившееся она могла не более, чем забыть его. Даже дьявол не мог бы заставить ее сделать то, что совершила она прошлой ночью. Так почему же она сдалась? От одиночества? Или от разочарования? Или же просто потому, что она – слабая женщина… легкая жертва для любого, кто сумеет взять ее силой?

Равенна рада была бы поверить в то, что справедливо последнее предположение. Оно, по крайней мере, снимало бремя ответственности. И все же затаившийся в глубине сердца страх говорил ей, что это не так. Она могла подчиниться не всякому мужчине… Выходит, на нее воздействовал лишь один человек на свете: Тревельян. Выходит, он способен заставить ее желать буквально чего угодно. И это ужасало.

От мысли о происшедшем желудок сжимался в комок. Но отрицать было трудно, скорее невозможно. Она не сомневалась в том, что Малахия не мог бы преуспеть с ней в постели. Тревельян, напротив, обладал властью над нею.

Равенна стиснула зубы. Единственным возможным решением было признать эту власть и не допускать ситуаций, способных вновь подчинить ее Тревельяну. Теперь она уже могла мыслить здраво и видела опасность. Никаких взаимоотношений с Тревельяном. Он не просто слишком опасен – он стоит в обществе неизмеримо выше ее. Кроме того, он не в своем уме. Обстоятельства их путешествия полностью подтверждали это. Он надеялся удержать ее в плену; даже одна мысль об этом была абсурдна. Она уверилась в том, что отдать свое сердце такому могущественному и влиятельному господину было бы чистейшим самоубийством. Он будет гнуть ее в соответствии с собственными намерениями, а потом растопчет, когда развлечение надоест. Она не настолько глупа, чтобы позволить себе такое. Раз уж она пала однажды, то сделает все возможное, чтобы не пасть снова.

В дверь постучали, и Равенна вздрогнула. Она предполагала увидеть служанку, но открыв дверь, оказалась лицом к лицу с дьяволом, который овладел ею.

– Да? – проговорила она, не выпуская дверной ручки, чтобы быстро захлопнуть дверь, как только получит такую возможность.

Уголок рта Тревельяна поднялся вверх в усталой, но тем не менее высокомерной улыбке.

– Можно подумать, что я явился с визитом?

– Разве не так? – Равенна ощутила гордость оттого, что голос ее оставался ровным. Ей хотелось, чтобы он встретился с таким же холодом, с каким относился к ней.

– Нет, – взявшись рукой за край двери, Тревельян толкнул створку.

Сердце Равенны выбило дробь в груди. Она попыталась удержать дверь и закрыть ее, однако попытка была тщетной. Тревельян оказался в ее комнате.

– Вы не можете врываться сюда. Это моя комната, и я не хочу чьего-либо общества.

Вынув часы из кармашка, Ниалл положил их на бюро.

– Если угодно, можешь не хотеть ничьего общества, но только не в моей комнате.

– В вашей комнате?

Ниалл поглядел на нее, ледяные глаза его упрямо оценивали ситуацию.

– Так ты решила, что это твоя комната? И что в этой обычной крохотной гостинице найдется тысяча комнат вроде этой, чтобы всякий мог найти здесь уединение?

– Я… – Равенна стиснула зубы. – По совести говоря, я не думала об этом. Видите ли, такой особе, как я, редко представляется возможность посмотреть, как живут Верха.

Не обращая внимания на сарказм, Ниалл сел на край постели. Поглядев на него, Равенна отметила усталость вокруг глаз, плотно сжатые губы. Сняв фрак, Тревельян потер раненую руку, очевидно, тревожившую его.

Острый укол вины пронзил Равенну. Вину сменил гнев. Чем виновата она в том, что произошло с Тревельяном? Она не принадлежит к бунтовщикам и никогда не присоединится к ним. Она просто отверженная, ведь ее презирают не только Верха, но и простые жители Лира… ведь для них она никто: ни англиканка, ни католичка, а незаконнорожденная. Их заботы – не ее заботы.

Тем не менее, пока на ее глазах Тревельян, болезненно морщась, снимал фрак, Равенна вдруг поняла, что почему-то разделяет эти заботы.

Нахмурившись, Равенна проговорила:

– Я не враг Верхов. И я не посылала вам эту записку. Я никогда не сделала бы подобную вещь. Я не хочу, чтобы кому-нибудь было больно.

Глухим, горьким голосом он ответил:

– Ничто не изменилось бы, даже если бы ты послала эту записку.

Равенна глядела на него круглыми от удивления глазами.

– Как вы можете говорить такое? Вы ведь едва не погибли. А Симус умер.

– Даже это не смогло бы уменьшить мою страсть к тебе.

Слова эти вызвали странный озноб на ее спине. Взгляды их встретились. Ниалл казался сердитым, словно считал ее ответственной за свои нежеланные чувства.

Однако именно обладание ею было существенно для него, и Равенна сочла себя обязанной напомнить об этом.

– Вы хотите сказать, что ваша похоть ко мне останется неизменной? – прошептала она.

– Похоть, страсть, любовь… Какая разница?

Равенна не ответила. Ей было сложно проглотить обиду. Ей представилась могила, где вечным сном спали жена графа и его сын – сын предательства. Воображаемые лица отвергнутых Ниаллом невест прошли перед ее глазами, и вдруг этот его вопрос сразу объяснил ей, почему все случилось не так.

Не обращая на нее внимания, Ниалл принялся стягивать сапоги и выругался.

– Похоже, вам нужен камердинер. Почему вы не взяли его с собой?

Ниалл поглядел на нее с ухмылкой:

– И где бы я тогда прятал тебя в этой комнатушке? Что бы мы стали делать с твоей репутацией, если бы он увидел тебя здесь, как по-твоему?

Равенне положено было бы чувствовать благодарность за такую заботу о ней, тем не менее высокомерие графа мешало этому. Пытаясь справиться с недовольством, не желая даже глядеть на графа, Равенна уселась в коричневое бархатное кресло, стоявшее у огня. Она только теперь начинала понимать, каким сложным окажется путешествие.

Внимание девушки отвлек стук в дверь. Тревельян поднялся и сам отворил дверь перед хозяином гостиницы Гэваном и его тремя молодцами. Коренастый мужчина с веселым видом приказал парням внести дорожные чемоданы, принял от Тревельяна несколько монет с многочисленными благодарными поклонами, а потом удалился вместе со свитой, оставив пару наедине.

Дверной замок звякнул за Гэваном, и Равенна вновь углубилась в меланхолическое созерцание огня. Она успела сделать в уме несколько колких замечаний, касающихся господина, путешествующего с тремя чемоданами, в то время как ей – даже если бы она получила возможность взять с собой сумку, о чем даже не зашло речи, – хватило бы и маленького саквояжа на все пожитки. Равенна уже развивала эту идею, когда какой-то звук заставил ее оглянуться.

Скорей всего это негромкий стон. И повернув голову, она заметила, что Тревельян еще не справился с сапогами. Возле Ниалла на постели лежал его фрак, граф остался в рубашке. И левый рукав ее был охвачен кровавым кольцом.

Потрясение заставило ее вскрикнуть.

Граф посмотрел на нее строгим взглядом.

– Ваша рана… – выдохнула Равенна.

Ниалл осадил ее холодным взглядом:

– Пустяки.

– Но промокла вся повязка. – Равенна не могла остановить охватившую ее волну беспокойства. Как бы она ни боялась графа, он всего лишь только смертный.

Она поднялась из кресла, подошла к Тревельяну, молча взялась за сапог и потянула. Ниалл следил за ней настороженным взглядом.

– Вы слишком переутомились сегодня, – заметила она.

– Я – взрослый человек и знаю, что для меня слишком.

– Рана есть рана, пусть она и не чересчур тяжела. – Навалившись, словно служанка, она наконец сумела стянуть с его ноги второй сапог. – Кровь на повязке свежая. Это нехорошо.

– Благодарствуй, матушка, – отвечал граф в манере простолюдина.

Ей захотелось стукнуть Тревельяна.

– А где свежие бинты?

– В моем чемодане.

Равенна оглянулась.

– Но у вас три чемодана.

– Мой деревянный. Он принадлежал еще моему отцу.

Кивнув, Равенна подошла к старому сундуку из каштанового капа.

– Если только этот ваш, придется позвать Гэвана; он принес нам слишком много чемоданов.

– Остальные предназначены тебе.

Стоя на коленях, Равенна пыталась отыскать бинты среди его льняных рубашек, подняв голову, она поглядела на графа как на сумасшедшего.

– Но у меня нет стольких вещей.

– Я велел Фионе приготовить кое-что из вещей моей жены. Платья несколько вышли из моды, но не сомневаюсь в том, что тебе они подойдут. И могу заверить – их ни разу не надевали. Жадность Элен и ее стремление к обилию туалетов могли превзойти только ее жадность и стремление… – граф поджал губы, – …к обилию мужчин.

Равенна глядела на Тревельяна, ненавидя себя за то, что боль его проникает в ее сердце и ранит чувства. Она не хотела ощущать ничего подобного – иначе все закончится снова в его постели.

– Вот бинты, – сказала она непринужденно. Подойдя к Тревельяну, Равенна положила рулоны прокипяченного полотна на тяжелое бархатное покрывало. Ниалл уже снял испачканную кровью рубашку и ждал, когда она приступит к делу.

Увидев его полуобнаженным, Равенна затрепетала. Грудь графа была покрыта светлыми волосами, кожа оставалась молодой и гладкой. Ей захотелось провести по ней пальцами, как делала она в предыдущую проклятую ночь. Она попыталась мысленно отстраниться от тела Тревельяна, самым хладнокровным образом приписав его молодое сложение многолетним занятиям верховой ездой и охотой. И все же, как ни пыталась она быть разумной и не сдаваться этому притяжению, чувства вновь и вновь подводили Равенну. Она придвинулась к Тревельяну, и трясущиеся ее руки выплеснули воду из тазика, который она держала. Ниалл поднялся, чтобы забрать у нее тазик, и вода еще раз брызнула на шерстяной ковер. Равенна бросила под ноги полотенце и постаралась сосредоточиться на кровавых пятнах на руке графа.

Но – как она и опасалась – эта телесная близость действовала на нее. Она никак не могла перестать изучать Тревельяна. Его светлые, даже серебристые волосы были гладко зачесаны назад, к затылку, что весьма шло Ниаллу. Строгость прически лишь подчеркивала классический профиль и холодную красоту глаз. В молодости его, наверное, считали красавцем, но теперь, в зрелые годы, мальчишеская миловидность огрубела и вызрела; и откровенно говоря, таким он больше нравился ей. Он выглядел истинным мужем. Равенна робко вдохнула и выдохнула темный и чувственный запах его тела. От Ниалла пахло мужчиной.

Граф дернулся, и на щеке его вспух желвак. Поглядев вниз, Равенна поняла меру своей небрежности. Засохшие бинты прилипли к коже, а она попыталась отковырнуть их как картофельную кожуру.

Пробормотав извинения, она погрузила полотенце в воду, чтобы намочить прилипшие повязки. Ниалл молча покорялся ее заботе и расслабился только тогда, когда она обмотала его руку свежим полотном и завязала узел.

– Так будет лучше, – негромко шепнула она, подняв глаза к его лицу.

Взгляд Тревельяна обратился к ее локону; блестящая, воронова крыла прядь спускалась на грудь Равенны. После купанья она не стала закалывать волосы, и теперь они рассыпались по плечам. Директриса Веймут-хэмпстедской школы ненавидела их и то и дело твердила, что непокорная грива только служит лишним свидетельством ее греховного ирландского происхождения. И когда волосы оказывались не в должном виде расчесанными и заколотыми, Равенна получала столько затрещин, что теперь даже сама не верила их числу.

Но Тревельян – нетрудно понять – был в восхищении. Он прикоснулся к пряди едва ли не с преклонением. Не смея даже вздохнуть, она замерла, покоряясь прикосновению; пальцы его скользили по локону, гладили ее грудь, вызывая в ней чувственный трепет.

И тут он привлек ее к себе.

– Не надо, – жалобно пробормотала она, едва не прикасаясь к его губам своими.

Тревельян явно не намеревался обращать внимания не ее протест. Рука его на затылке Равенны напряглась, другая рука обхватила ее талию, привлекая к себе меж раздвинутых колен.

– Не надо… умоляю вас… – Она расплакалась, ненавидя себя за то, что тает перед ним, и презирая за хлынувший поток слез.

Неловким движением, словно все члены его одеревенели, Тревельян неторопливо и неохотно выпустил Равенну. Но глаза его ни на йоту не отклонились от ее глаз. Между ними шло не требовавшее слов общение. Страстное желание, одолевавшее графа, было очевидно Равенне. Английский джентльмен, он заставил себя остановиться по ее просьбе, но как кельт, воин, чьи предки считали Ирландию своей и плясали перед языческими божками, он был взбешен отказом. Женский инстинкт немедленно подсказал ей, что все последствия грядущего гнева падут на ее голову.

Ниалл встал, и она высвободилась из его объятий, вытирая слезы со щек, заставляя себя забыть о трусости.

– Тогда ступай спать. Завтра нас ждет еще один долгий день. – Тревельян скрипнул зубами, по щекам его ходили желваки, являя впечатляющую картину оскорбленного мужского самолюбия.

– Отлично, – сказала она ровным голосом.

– Я буду внизу, если понадоблюсь тебе.

Слава Богу, хотела сказать Равенна, однако вовремя остановила себя. Это было бы излишней жестокостью. Даже при всей своей наивности она заметила, как тяжело он воспринял ее отказ.

– Спокойной ночи, – сказал он напряженным голосом.

– Спокойной ночи, – прошептала Равенна. И осталась в одиночестве.

* * *

Ночью Равенна очнулась в просторной постели от беспокойного сна, где радость и ужас сменяли друг друга. Внизу бармен громко отдавал распоряжения слугам. Она решила, что уже очень поздно, потому что ни веселья клиентов, ни их пьяных песен уже не было слышно.

И тут, словно преступник, вдруг представший перед ликом своего проклятья, она осознала, что на бедре ее лежит рука. Мужская рука. Тяжелая, теплая и спокойно хозяйская.

Пока она спала, Тревельян вернулся в комнату и улегся рядом с нею в постель.

Медленно, чтобы не разбудить его, Равенна протянула руку под одеялом. Ладонь ее прикоснулась к его теплому телу. Мускулистый торс. Полоска волос спускалась вниз, к месту, до которого она не посмела дотронуться. Равенна отдернула руку, тем не менее не удивленная тем, что Ниалл спит нагим. Во время последнего обеда в замке он говорил ей, что предпочитает звуки стихов деловитому городскому шуму, живые деревья самым искусно разрисованным стенам, а вкус вина милее его языку, чем праздная болтовня. Еще он говорил, что кельтская кровь заставляет его думать скорее о чувствах, чем о приличиях. Теперь, оказавшись наедине с ним в этой крохотной гостинице, Равенна получила возможность убедиться в этом.

– Давай-ка спать, – буркнул Ниалл.

Она отодвинулась на самый краешек, но избавиться от его руки на бедре можно было только выбравшись из постели.

– Вы не должны так поступать, – выдохнула она, не видя Тревельяна в темноте.

– Если бы я женился на тебе, дал тебе свое имя, то мог бы находиться в твоей постели каждую ночь.

Равенна насторожилась. Женский инстинкт говорил ей, что ничего другого она просто не может хотеть. Заставить жениться на себе богатого и титулованного мужчину – да это же вершина дамского счастья. Так почему же такая возможность кажется ей такой пустой? Такой ненужной?

Если бы она любила его, то разве не бросилась бы сейчас в объятия? Ну, а если бы Ниалл любил ее, разве стал бы он держать ее в заточении, манипулировать ее жизнью, словно куклой, давая понять, что она недостойна уважения, пока имена их не соединятся навечно.

Равенна не сомневалась: брак с Тревельяном у нее не получится. Четыре женщины уже пришли к этому выводу, и три из них избавились от возможных последствий. Вне сомнения, он будет тираном. Она не сможет писать, он будет издеваться над ее мечтами о публикации книги. Высокомерный лорд Тревельян не позволит, чтобы она обладала какими-нибудь правами, ибо разделявшую их пропасть в общественном положении преодолеть нельзя. Он будет глядеть на нее сверху вниз, унижать, лишать всякой воли к сопротивлению. Лишь свадьба заставит Ниалла выказывать ей какое-то уважение. А он не пойдет на брак, пока у нее не будет достаточно своих сил.

– Я не хочу замуж. Я хочу писать книги.

Ответ этот заставил его притихнуть. Рука графа отяжелела на ее едва прикрытом тканью бедре.

– Я сделаю так, чтобы ты захотела. Клянусь тебе в этом всей кровью, всей своей ирландской душой, я добьюсь тебя.

Гнев, слышавшийся в его голосе, едва не заставил ее зарыдать.

– Я дам тебе все, что ты захочешь, Равенна. Все, что угодно.

– Все, чего я хочу, – это увидеть дом моего отца, – прошептала она. – И чтобы меня оставили в покое.

Как и рассчитывала Равенна, новых обетов не последовало.

Глава 21

На следующий день они въехали в Антримские горы, двигаясь на восток, чтобы избежать грязных и оживленных дорог города Белфаста. Рельеф становился неровным, и Тревельян сделался молчаливее, рыцарственнее и отдаленнее.

Но Равенна волновалась все больше – она словно предчувствовала встречу с судьбой. Некогда на эти же самые зеленые холмы глядел ее отец, мечтая о чем-то… быть может, о том же, что и она.

– Сегодня ты румяна как никогда, – произнес Ниалл, окинув ее прохладным и далеким взглядом.

Она отвернулась от открытого окна.

– А когда мы доберемся туда?

– После ночлега. Замок Кинейт далеко, и добраться туда сложно. Боюсь, что сегодня мы не сумеем отыскать себе даже гостиницу.

Упоминание о гостинице заставило ее зардеться. Вся ночь прошла совершенно непристойным образом. Не имея сил для борьбы, она не стала прогонять его и осталась в постели, лежа на своей стороне и не сомневаясь в том, что остаток ночи не сомкнет глаз.

Но победила все-таки не благопристойность, а сон, и утром, проснувшись, она с тревогой обнаружила, что во сне их тела переплелись. На ней была ночная рубашка – из тех, что нашлись в чемоданах, – но тонкий, розовый как морская раковина шелк служил слабой защитой. Лежа возле него, она ощущала буквально все: тепло его кожи, тугие мышцы, прикосновение к груди жестких волос предплечья. Равенна попыталась подняться, но Тревельян придавил ее прядь волос.

Даже во сне он держал ее в плену.

Все было не так как надо. Вместе, невенчанные, они ночевали в незнакомой гостинице, на ней была неношенная рубашка его покойной жены. Подобное пробуждение вполне было способно оказаться одним из худших моментов ее жизни. Но за мелкими стеклами наборного окна вставало солнце, и на постели шахматной доской вырисовывались веселые, полные света клеточки. Под окном на дереве чирикали птицы. И хотя очаг уже остыл, ей было тепло… на удивление тепло и уютно; Равенна ощущала себя, как ни странно, хорошо отдохнувшей, и ее охватывало незнакомое чувство, весьма напоминавшее… справедливость всего происходящего.

Даже в карете оно не покинуло ее. Небо над головой искрилось как отшлифованный аквамарин, горы укрывала зелень – изумрудная зелень Ирландии. Быть может, оптимизм в душе Равенны поддерживала только погода, однако, бросая взгляд на сидевшего напротив него мужчину, она вспоминала, каким Ниалл был во сне, сгладившем, едва ли не стершем морщины на лице его; изгиб губ, заставивший ее сопротивляться неожиданному желанию разбудить его поцелуем… К собственному негодованию чувство благополучия охватывало ее все сильнее. Все это было совершенно необъяснимо.

Она поглядывала на Тревельяна, уставившегося в окно со строгим и задумчивым выражением на лице. Насколько все-таки загадочен этот человек. Гейс или нет, он все равно не был обязан помогать им с Граньей все эти годы. Бессмысленно после столь жестокого обращения, как было в ту ночь, проведенную ею в замке, оставлять в смятении Лир, как никогда нуждающийся в твердой руке графа, только ради того, чтобы проводить ее в Антрим, где, быть может, они сумеют что-нибудь узнать об отце.

– Почему ты смотришь на меня? – спросил Тревельян, обнаруживший признаки всевидения, ибо за прошедшее время он ни разу не оторвал глаз от ландшафта за окном.

В смущении она отвернулась. Тревельян улыбнулся и поглядел на нее.

– Я тебе интересен?

– Вы читаете мои мысли, граф.

Рот его недовольно дернулся.

– Если бы я только умел это делать.

– Я не понимаю вас. Иногда вы такой благородный, и тем не менее…

– И тем не менее иногда кажусь настоящим злодеем, так?

Она кивнула.

Граф посмотрел из окна на зеленые холмы Антрима.

– Просто я все еще пытаюсь найти свое место на этой земле. Как и твой Малахия. Как и ты сама.

– Гейс мучает вас тем, что мое место рядом с вами.

Глубина взгляда Ниалла поглотила ее.

– Гейс, моя милая леди, свел нас вместе. А вот останемся ли мы рядом, зависит не от него.

– А от кого же?

– От меня.

Короткий взгляд буквально лишил ее дыхания. В нем вожделение сочеталось с насилием и ранимостью. Головокружительная страсть сулила равно и счастье и погибель. В нем властвовало обладание. Абсолютное. Равенна не сразу смогла отвернуться.

– Что бы ни случилось… – прошептал Ниалл. Сердце ее стучалось о ребра едва ли не с ожиданием. Но он так и не заговорил о любви.

Молча она заставила себя обратиться к пейзажу. Соблазн, исходивший от этого человека, с каждым мгновением все плотнее опутывал ее, и, осознав это, Равенна ощутила озноб. Решимость Ниалла пугала ее. Она сомневалась в своей способности противостоять ему. Он мог дать ей целую гамму страстей – от добра до зла, от праведности до порока, однако она понимала, что, покорившись Тревельяну, отдаст себя на растерзание. Он возьмет ее целиком, душой и сердцем, так что она превратится при нем в найденыша, всегда мечтающего о его понимании, о милости, и прекрасно сознающего, что никогда не удостоится его любви. Ибо такой человек, как он, не способен полюбить существо, недостойное себя.

Она подумала о том человеке, ради которого они направились в Антрим. О своем отце. Ей хотелось угадать, действительно ли он был таким рыцарем, в которого она так отчаянно верила. Он ведь мог оказаться подобным Тревельяну вельможей, увлекшим попавшуюся ему бедную девушку, а потом безжалостно бросившим ее, невзирая на ее верность, с которой Бриллиана унесла имя своего любовника в могилу.

Громкий треск вывел ее из задумчивости. Карета вздыбилась, и Равенна повалилась вперед; если бы не надежная рука Тревельяна, она могла бы разбить голову о косяк распахнувшейся двери.

Ниалл помог ей подняться на ноги. Собравшись с духом, Равенна выпалила:

– На нас напали?

Он смотрел на нее сухими и строгими глазами.

– Похоже, что мы сломали ось. Сейчас проверю.

Она остановила Ниалла так резко, что он даже удивился обнаруженному ею пылу.

– Не надо. У меня скверное предчувствие. Что, если это новое нападение? Быть может, смутьяны снова решили напасть на вас.

– Ты считаешь, что они попробуют меня убить в этом глухом месте, где некому посмотреть на дело их рук? – Тревельян задумчиво провел пальцами по ее щеке. – Едва ли.

– Но я все-таки не могу избавиться от этой мысли.

Тревельян вылез из кареты. Даже не задумавшись о последствиях, она сразу же поспешила за ним, позволив кучеру помочь ей спуститься из перекосившегося экипажа.

Мужчины стали осматривать карету, а Равенна прислонилась к экипажу и, щурясь, оглядела лесистые окрестности. Все было спокойно.

– Ось переломилась, – проговорил, присоединяясь к ней, Тревельян. Кучер отправился на холм, чтобы посмотреть, нет ли кого поблизости. Когда он повернулся к ним и отрицательно покачал головой, она ощутила странный испуг. Других карет на дороге не было видно.

– Нам придется возвращаться назад в Хенси? – спросила она.

Тревельян промолчал. Он не отводил глаз от кучера. Вернувшись, тот остановился возле них, теребя редкую бороду и явно опасаясь заговорить.

– Как твое мнение, О'Молли, что нам теперь делать? – Тревельян глядел на кучера пронзительным взглядом, как ястреб на полевую мышь.

– Не знаю, милорд. – Круглолицый мужчина скрестил руки на объемистом чреве, как бы желая показать, что он обдумывает варианты.

– До замка Кинейт дальше, чем до городка, правда?

– Ага, милорд.

– Значит, нам лучше вернуться в город.

– Если вы считаете это более удобным, милорд.

– Нет, лучше нам направиться к Кинейту. Равенна гораздо лучше отдохнет в замке.

Взгляд Равенны переходил с одного на другого. С удивлением она заметила, что лоб О'Молли покрылся потом.

– Это можно, сэр… но до города ближе. А здесь не останешься. С леди и не имея защиты. – О'Молли как-то странно озирался, и Равенну вдруг озарило, что она знала этого заросшего бородой человека. Лицо его казалось знакомым, и она мучительно попыталась вспомнить, кто он.

– Конечно. Ты лучше знаешь эти места, О'Молли. Твои старики, кажется, из Антрима.

– Мэр графства, милорд. Имя O'Mai'lle на гэльском означает вождь.

Тревельян прислонился спиной к карете. Равенна подумала, что ей не хотелось бы оказаться на месте О'Молли под этим ужасным взглядом.

– Интересно… интересно… – пробормотал Тревельян, бесстрастный голос не соответствовал его пронзительному взгляду.

– Достать ли мне сумки, милорд?

– Да.

Схватив Равенну за руку, Тревельян зашагал в сторону города.

– Возьми пару саквояжей. Мы будем ждать тебя в таверне, откуда ты можешь прислать нам новую карету.

– Хорошо, милорд, – О'Молли в последний раз глянул на Равенну – с тревогой.

– Будьте осторожны, мисс, – окликнул он ее, – дорога впереди может быть неровной.

– Спасибо, – прошептала Равенна, прежде чем Тревельян поспешно увлек ее за собой.

Они взобрались на крутой холм по дороге к городу. Не имея более сил молчать, Равенна проговорила:

– По-моему, нам лучше не ходить туда. Это опасно.

– Ты не доверяешь Шону О'Молли? – спросил граф.

– Шон О'Молли… – Имя это, безусловно, было знакомо ей. Подобрав волочившийся по земле пурпурный подол дорогого шерстяного плаща, она повторила это имя про себя. И вдруг вспомнила. – Шон О'Молли! – сказала Равенна едва ли не истерическим шепотом. – Теперь я вспомнила его. Но как он переменился… он же был в детстве таким высоким и тощим. Он водился с Малахией, ну и… ну и…

– С тобой? – "договорил Тревельян.

– Да, – призналась Равенна, испуганная ответом и оттого присмиревшая. – Тогда мы были детьми, но Шон до сих пор водится с Малахией, а значит…

– А значит, что по дороге в Хенси меня ждет сюрприз, правда?

– Тогда нам нужно вернуться.

Положив руку ей на талию, граф сказал:

– И не думай о том, чтобы вернуться к О'Молли.

Возможно, он просто пристрелит меня на месте без всяких разговоров.

– Но тогда нам нужно бежать в лес. Мы не можем возвращаться в Хенси.

– А ты помогала им планировать покушение?

Равенна молча смотрела на графа, не веря своим ушам.

Он же любит ее. Как может тогда Ниалл предполагать, что она способна участвовать в заговоре с целью его убийства?

Граф продолжил, не обращая внимания на ее молчание:

– Колесную ось подпилили. Я бы сказал – любительская работа, но мне ли критиковать тех, кто хочет лишить меня жизни?

– Пожалуйста, не надо. Я не имею с ними ничего общего. А Шона О'Молли не видела не знаю уж сколько лет. Я даже не узнала его, он стал совершенно другим.

Городок Хенси находился в какой-нибудь миле за ней, но только безрассудный мог направиться в ту сторону, откуда их охотно поприветствуют свинцом. Спиной она ощущала присутствие маячившего вдалеке О'Молли. Они попали в ловушку, и если не убегут из нее, то Тревельяна, а возможно и обоих, ждет смерть.

– Отец О'Молли работал у меня. Когда Шон попросился на место Симуса, я решил, что имею дело с честным человеком. – Сжатые губы Тревельяна выдавали его глубокое возмущение предательством.

– В Ирландии старше огамов только недовольство. Вам не дано узнать, почему О'Молли обратился против вас. Возможно, здесь ни при чем и ваше обращение с его отцом, будто оно доброе или плохое, как и то, с кем он дружил.

– У вас одни и те же друзья, – заметил Ниалл с мрачной ухмылкой. – Ты ведешь меня в другую ловушку? Ты предлагаешь мне бежать, чтобы заманить туда, где меня в самом деле ждут? Это действительно блистательный план, потому что я, конечно, куда угодно пойду за тобой.

Равенна глядела на Тревельяна, потрясенная его предположениями, смущенная подозрениями. Он недавно был ранен, кучера его убили. Впереди его безусловно ждала западня, тем не менее он невозмутимо шел в Хенси рука об руку с женщиной, которую считал соучастницей заговорщиков. Судя по всему, он имел все основания для подозрений. Да он был бы глупцом, если бы не имел их. Тем не менее он не проявлял гнева или боязни. Просто он принимал обстоятельства такими, как есть, что бы они ему ни сулили. Ему нужна была только истина – пусть даже и уродливая.

– Я не из тех женщин, которые способны заманить человека в лес на верную смерть, – проговорила Равенна с горечью.

Они поднялись на вершину горы. Никак не отреагировав на ее слова, Ниалл повернулся и кивнул О'Молли, оставшемуся возле поломавшейся кареты. Шон уже взял в каждую руку по саквояжу и сразу тронулся следом за ними.

– А моя смерть тебя не порадует? – спросил Ниалл, не глядя на Равенну. – Иногда я замечал нечто похожее на ненависть ко мне в твоих глазах. Ты обвиняешь меня в том, что произошло между нами в замке. – На лице его отразилась странная угрюмая радость. – Все-таки тебе не следует забывать, что ты – моя пленница.

Равенна тряхнула головой, отгоняя страх и недоверие.

– Я не стану причинять человеку вред из-за этого.

Теплыми и ласковыми губами он поцеловал ее в рот.

Равенна даже подумала, что поступок этот предназначался исключительно для глаз О'Молли.

– Тогда мы с тобой попытаемся бежать. По ту сторону холма дай мне руку, мы уйдем с дороги.

– Да… я согласна, но…

– Что но, любовь моя?

– Но почему вы верите мне? Я же могу повести вас в ловушку. Как вам известно, я знакома и с Малахией, и с Шоном… – в голосе ее звучало отчаяние, – как вам известно, иногда наши взгляды совпадали.

– Если ты поведешь меня на смерть, я охотно приму ее, не выпуская твоей руки.

Равенна вздохнула, стараясь прогнать страх. Бояться за этого человека в ее положении совершенно немыслимо. Грубый, надменный, а иногда и вовсе уж как будто безумный. И тем не менее он умел пробудить в ней такие чувства, как никто другой. Он мог предполагать, что пообещав помочь ему, она поведет его прямо на дуло пистолета. Интеллигентный человек, он был так груб с нею эти последние дни. Он прекрасно понимал, какие чувства может испытывать Равенна к нему. И тем не менее только что отдал свою жизнь в маленькие руки.

Сдерживая желание оглянуться назад, на О'Молли, она позволила Тревельяну вести ее по дороге; так непринужденно, рука об руку, они исчезли из глаз кучера за вершиной холма. Как только это случилось, они сбежали со склона и перепрыгнули через заполненную дождевой водой канаву. Густой лес близко подступал здесь к дороге, и они не оставили за собой следа, который неминуемо вился бы за ними, если бы бежать пришлось через поле ржи.

– Он видел нас? – спросила Равенна, понизив голос.

– Возможно, видел, возможно, и нет. Пойдем дальше.

Взяв графа за руку, Равенна потащила его дальше в глубь леса. Корявые вязы теснились друг к другу, бросая густые тени. Так, бегом, они, наконец, выскочили на поле, поросшее невысоким орешником. А за ним оказалась каменная стена, позеленевшая от мха и папоротника.

– Куда ты привела меня? В тупик? – Со странным огоньком в глазах Ниалл обнял Равенну за талию и привлек к себе.

– Куда побежим дальше? – спросила она, тревожно оглядываясь и пытаясь отдышаться.

– Тебе лучше знать. – Он поглядел на запад. Клонящееся к закату солнце заливало поля жидким золотом. Полоска цветущего рапса казалась настолько желтой, что на нее было больно смотреть.

– Уже поздно, – заметил Тревельян. – Куда бы мы ни пошли, нам, возможно, придется провести там всю ночь.

– В лесу на север отсюда есть дом. Вы видите крышу? – показала Равенна.

– Веди.

Настороженный взгляд графа ранил сердце Равенны. Ниалл понимал, что она может привести его в засаду. Должно быть, еще утром его одолевали предчувствия. Она заметила, как Тревельян опустил пистолет во внутренний карман фрака. Теперь, подумала Равенна, Ниалл, конечно, рад этому.

– Возможно, это ферма, – заметила Равенна. – Там нам могут предоставить какую-то помощь.

Ниалл молчал. Глядя на Равенну, он протянул ей руку и ждал, пока она возьмет ее.

Они пересекли еще одну рощицу и вышли на лужайку. К разочарованию Равенны, это был не дом, а заброшенный ветхий сарай.

– Ну, здесь нас поджидают твои дружки или же нам удастся спокойно переночевать под этой крышей?

Прислонившись к стене, Тревельян скрестил на груди руки. Равенна ответила ему едким взглядом. Он едва не улыбнулся.

– Означает ли это, что ты хочешь, чтобы я первым вошел внутрь?

Она кивнула.

– А я еще раз увижу тебя?

Невинный вопрос, однако она прекрасно знала, что он означает. Взглянув на графа, Равенна подумала, что имеет дело или с дураком, или с истинно отважным человеком. А, возможно, и с тем и с другим в одном лице.

– Я буду позади вас, – шепнула она.

Он не ответил ни одобрением, ни протестом. Взяв ее за руку, Ниалл толкнул обветшавшую дверь, едва державшуюся на петле.

Хотя Равенна прекрасно знала, что засады внутри нет, по спине ее пополз холодок страха. Нельзя было исключить того, что Шон О'Молли все-таки последовал за ними. Внутри мог оказаться и кучер, и дружки его, даже Малахия.

Тревельян вошел внутрь.

Там ничего не было, кроме груды сухой соломы и поломанных сельскохозяйственных орудий, брошенных за ненадобностью. Соломенная крыша прохудилась. Одна половина сарая была защищена от дождя, над другой же раскинулся бархат вечернего неба.

Ниалл повернулся к ней. Равенна, не сумев сдержаться, весело рассмеялась от облегчения.

– Я же говорила, что не связана с ними, – она стиснула его руку.

Тревельян вдруг подхватил ее и со смехом закружил. Равенна задохнулась от удивления. Наконец Ниалл опустил ее на землю, прижав к своей груди. Теперь он казался совершенно другим – юношей, молодым человеком, в которого она вполне могла бы влюбиться.

– Моя прекрасная девочка, никогда больше не разочаровывай меня.

– Вы говорите так, как будто я обязана доставлять вам удовольствие. – В голосе Равенны звучала не только игривость, но и разочарование. Ей еще следовало понять, как он относится к ней. Видит ли равную себе или шлюху? Подругу или вещь? Ей было больно думать обо всем этом.

– Нет, это моя обязанность. Только я еще не знаю, чем можно тебя порадовать. – Глаза Ниалла потемнели. Равенна была захвачена напряженностью спрятавшегося в них чувства. – Так что будет тебе приятно, Равенна? Каким образом могу я завоевать тебя?

– Не знаю. – Ей показалось, что этот ответ еще более неприятен Ниаллу, чем ей самой, однако Равенна вынуждена была сказать эти слова, ибо в них была правда. Она не знала, каким образом Тревельян мог бы завоевать ее. Он не мог воздействовать на ее чувства, они расцветали и увядали по собственной воле.

– Возможно, мне не следовало спрашивать, чем можно порадовать тебя. Скорее нужно было спросить, что неприятно тебе. Например…

Он склонился к самому лицу Равенны. Теплое дыхание Ниалла коснулось ее щеки.

– Тебе это неприятно? – Губы его нежно прикоснулись к ее губам.

Выпрямившись, Ниалл поглядел на нее. Раскрасневшись, она покачала головой.

– Ты хочешь сказать мне, чтобы я остановился, или ты говоришь, что поцелуй не обижает тебя? – Он дотронулся пальцами до ее губ.

– Не обижает. – Равенна ощутила, как вспыхнули ее щеки.

– А если я сделаю так? – Снова склонившись, он припал губами к ложбинке у основания ее шеи.

Сердце Равенны заколотилось. Влажный горячий язык обжег ее нежную кожу. Ей так хотелось, чтобы Ниалл продолжал, однако он быстро оторвался от нее.

– Скажи мне правду. Тебе это неприятно? – шепнул он и стал дожидаться ответа со всем терпением Иова.

Она покачала головой, не имея силы солгать.

Руки его скользнули под ее шерстяной плащ – к лифу платья. Крючки на ее спине он нащупал рукой, привыкшей раздевать женщин. Ниалл клялся, что жена его не надевала того, что было в чемодане, который он прихватил с собой, однако уверенность движений его руки, ловко справлявшейся с каждым крючком, заставила Равенну усомниться в правдивости графа.

– Не надо… пожалуйста… остановись, – она обхватила его руки, крепко стиснув пальцы.

– Тебе неприятно заниматься со мной любовью?

Вопрос имел вполне определенный смысл, однако ответить на него было чересчур уж просто. Она сопротивлялась изо всех сил, однако с тем же успехом можно было попытаться поймать веревкой кита.

– Нет, – простонала она, ежась скорее от сознания собственной уязвимости, чем от холода. – Тем не менее я отвечу «да».

Он стал за ее спиной, опустив руки на плечи. И прижался лицом к ее волосам. Равенна поежилась, но горячее дыхание его согрело ее ухо.

– Так каков же будет ответ? Да или нет? Не может же быть и да и нет одновременно?

– Нет, наша любовь мне приятна. – Ответ ее прозвучал уверенно, но со страхом.

Ниалл повернул Равенну к себе лицом и поднял ее голову за подбородок.

– Тогда позволь мне угодить тебе, как положено мужчине, стремящемуся обрадовать женщину.

Она не шевельнулась. Со звериным стоном Ниалл припал к ней с поцелуем. Ей достаточно было только откинуть голову, этого хватило бы, чтобы остудить Тревельяна. Но вместо этого – к собственному огорчению и стыду – она потянулась к нему навстречу. Губы Ниалла прикоснулись к ее ждущим, таким жаждущим поцелуя губам, и капитуляция оказалась полной.

В тот раз Равенна принимала его любовь, ошеломленная новизной ощущения, но теперь каждое ощущение обострилось. Запах Ниалла превратился скорее уже во вкус. Мягкая пурпурная шерсть плаща царапнула спину, когда граф уложил ее на соломенное ложе. Шелковое платье скользнуло вниз, прошелестев как осенние листья, бледно-розовое белье разлетелось лепестками роз.

Она говорила себе, что хочет остановиться. Здравый смысл обвинял ее в легкомыслии. Но ничто не помогало. Лорд Ниалл Тревельян словно сковал ее неведомыми кольцами-чарами, и скоро он был уже на ней – нагой, теплый, он целовал ее со всей страстью. Рот его прикасался к ее соскам, животу, темному холмику женственности. Он не знал стыда, а с ним не знала стыда и Равенна.

Ниалл положил ее на спину, с вожделением и благоговением гладя ее волосы. Алчущий язык его, изголодавшись, касался ее кожи как теплых сливок, он хотел ее. Отчаянно хотел. То было в его напряженном лице. И в пламени в глазах.

Без всякого сопротивления она позволила ему раздвинуть бедра.

– Когда будешь думать обо мне, всегда представляй этот миг. – Ниалл глядел на нее сверху вниз, в потемневших глазах бурлила страсть. Неторопливо он взял ее за руку и припал со жгучим поцелуем к ладони, а потом провел ею по своему телу. – Думай, Равенна, о мужчине, которого ты держишь в собственных маленьких руках. И умоляю тебя – пожалей его.

Он вошел в нее одним жадным толчком. Равенна запрокинула голову в солому. Повинуясь языческому ритму, он творил свое волшебство. Звезды в прорехе соломенной крыши заплясали и заметались по небу. Каждое новое движение его тела увеличивало напряжение в ее лоне.

Лишь однажды посмела Равенна взглянуть на него, признавая собственное поражение. Фатальная ошибка. Потребность в любви Ниалла охватила Равенну – столь же сильно, как ноги ее охватывали его. Она все не могла отвернуться, и тогда он заставил звезды посыпаться с неба дождем на нее. Со сладостным стоном он даровал ей освобождение.

* * *

Звездам потребовалось некоторое время, чтобы принять обычный облик. И, наконец, когда дыхание Равенны сделалось мирным и удовлетворенным, она увидела над своей головой привычные небеса и звезды, мерцающие словно осколки разбитой вазы.

Ниалл молча поднялся и взял свою рубашку и брюки. Равенне сразу стало холодно. Если в тепле его тела был грех, она предпочитала грешить, но только не ощущать себя забытой и одинокой.

Завернувшись в плащ, она смотрела, как он натягивает сапоги с невозмутимым выражением на лице.

Ниалл отрывисто проговорил:

– Вечер становится холодным. Мы проведем здесь ночь, а утром отправимся пешком в замок Кинейт. Я разведу костер.

Равенна кивнула, не желая возиться с разбросанной вокруг одеждой. Это был только второй ее опыт, однако она уже удивлялась тому, как могут мужчина и женщина соединяться в бурном порыве страсти, а буквально через несколько минут почувствовать неловкость.

Не умея придумать объяснения этому внезапному холодку, возникшему между ними, она наблюдала, как Ниалл занимался своим делом.

Скоро ему удалось разжечь костер в другом конце сарая. Дым поднимался до крыши на три десятка футов, а там исчезал в прорехе среди ветхой соломы.

Равенна разглядывала его, освещенного пламенем костра. Языки огня плясали между ними, придавая чертам Ниалла зловещие очертания. Изогнутые брови, пронзительный взгляд наводили ее на мысли о друидах, воинах-кельтах и давно почивших королях. Мужах из сказаний. Мужах, которым не было места в современном мире, особенно здесь, в сарае, у костра.

– Если бы у меня был котелок, я бы могла сварить на ужин крапиву. Ее здесь много, – проговорила Равенна с отчаянной надеждой на то, что услышит ответ.

Ниалл поглядел на нее. Смутившись, она опустила глаза на стебель крапивы, зацепившийся за подол ее плеча.

– Отварная крапива? Одно из любимых ведьминых блюд? – Глаза его просветлели, а рот чуть шевельнулся – так что ей захотелось ответить улыбкой.

– Нет, мы едим только хлеб, который едят на Хэллоуин[54], ну и, конечно же, младенцев.

– Конечно. – Ниалл кивнул головой. Они заговорили как старые знакомые.

– А знать на наш вкус неудобоварима.

– Жаль, – он поглядел на нее из-под полуприкрытых тяжелых век. – Я всегда мечтал попасть в зубы ведьме.

Странное волнение встревожило грудь Равенны. Шутка Ниалла не могла оставить ее равнодушной.

– Иди сюда, посидим у огня, – он протянул к ней руку.

Равенна поднялась, укутавшись в плащ. Волосы ее спутались, ноги сделались слабыми. Она с облегчением ощутила руки Ниалла на своих бедрах и опустилась между расставленными ногами его возле огня.

Они глядели в пламя в тревожном молчании. Наконец граф поднял волосы от затылка ее и припал губами к завиткам у шеи.

– От тебя пахнет… землей… как это сказать… тайной, святой орхидеей.

– А что такое орхидея?

– Цветок, который растет в джунглях. Они такие хрупкие. И я много раз ощущал их аромат в Ботаническом саду ее величества в Виндзоре.

– Вы про королеву… настоящую? – сердце Равенны заколотилось от этой мысли. Она просто не могла представить себе, как это – быть перед лицом самой королевы.

– Я неоднократно бывал в Виндзоре. Альберт любит охоту не меньше любого нормального мужчины.

Равенна закрыла глаза, проклиная себя. Тревельян развлекался с королевой и ее царственным супругом, а она царапала пером свои жалкие сказки и мечтала о должности клерка в Дублине. Пропасть между нею и Тревельяном была чересчур глубока, чтобы ее можно было преодолеть. Они обитают в разных мирах, и это упоминание о Виндзоре лишь напомнило Равенне о реальности.

– Что ты вдруг притихла? – спросил он, теребя губами мочку ее уха.

– В самом деле? – спросила она отстраненным тоном.

– Что случилось? – прошептал он, уткнувшись ей в шею.

Она заставила себя произнести вдруг пересохшим ртом:

– Ты говорил, что хочешь моей любви…

– Да?

– Но тем не менее молчишь о своих чувствах.

Руки его сжали ее плечи. Молчание оказалось долгим и болезненным.

– Когда-то – я был тогда еще мальчишкой – я думал, что отдал любовь моей жене, Элен. А она обманула меня. Просто-напросто одурачила. – Голос Ниалла звучал бесстрастно и резко, так говорят о заживших ранах. – Теперь-то я понимаю, что мои чувства нельзя было назвать любовью. Это был бунт, попытка избавиться от одиночества.

– А… как… ты относишься ко мне? – Обхватив себя руками, Равенна ждала ответа.

– Я никогда не хотел ее так, как тебя.

– А как насчет остальных? – Равенна вздохнула, представив себе весь сонм невест.

– Мне нужна была жена и дети. Ты должна понять. Ты ведь была тогда ребенком, Равенна. Ведь каждый прошедший год, каждая женщина, которой я не мог солгать, уносили с собой мои мечты, утекавшие между пальцев словно вода.

– Значит… ты любишь меня?

Она почти ощущала это внутреннее борение – в том, как были стиснуты ее кулаки; в том напряжении, с которым он держался.

– Не знаю, – наконец признался Ниалл. – Теперь я понял, что ничего не понимаю в любви. До сих пор я так и не испытал ее.

Взяв Равенну за подбородок, Ниалл заставил ее повернуть к нему голову. Она поглядела на него полными слез глазами.

– Я знаю только одно. Я хочу тебя, хочу отчаянно, так отчаянно, что моя потребность в тебе перевешивает все остальное, что есть в жизни. Я настолько хочу тебя, что это даже пугает меня. Я боюсь, что чувство это погубит меня, но не могу ему воспротивиться.

Обладание. Жажда собственника смешивалась в жилах Ниалла с кровью. Не ей, Равенне, дано погубить его; он сам разделается с собой.

– Я уже говорила тебе, – она задохнулась. – Я не хочу принадлежать. Я уже и без того в слишком большом долгу перед тобой. – Равенна отвернулась, слезы застилали ее глаза. – Мне нужно было убежать от тебя еще в замке. А теперь я оказалась в еще большем долгу, потому что ты отыскал моего отца.

– Ты ничего не должна мне. Я давал тебе все эти вещи без всяких расчетов. Когда Гранья сказала мне, что в этой твоей школе необходимо столовое серебро, разве я прислал его тебе вместе со счетом? Нет ведь!

Помрачневшая Равенна глядела на Ниалла, вспоминая, как получила от него серебряный прибор со своим инициалом на каждом предмете. Предусмотрительность его была глубока, точнее – она не знала границ.

– Я заплачу тебе за это серебро, когда мы вернемся в Лир, – сказала Равенна.

Он погладил ее щеку, а затем с недовольством поскреб отросшую щетину.

– Мне не нужны деньги. Разве ты не понимаешь? Я только хочу, чтобы ты была счастлива. Ты получишь все, чего ни захочешь. Если тебе нужно опубликовать свои дурацкие сказки – пожалуйста, у меня в Дублине есть друг, который издает книжки. Он напечатает и твою, я сделаю все, чтобы это устроить, только будь счастлива.

Она вздрогнула словно от ожога. Тревельян совершенно не понимает, что ей нужно:

– Я не хочу помощи. Или я справлюсь сама, или оставлю попытки. Я не унижу себя, прибегнув к вашему влиянию, чтобы увидеть свои произведения напечатанными.

– Ну почему ты такая тупоголовая? Иначе ты просто ничего не сумеешь опубликовать.

– Я всего добьюсь собственным талантом, всего или ничего!

Глубоко вздохнув, Ниалл стал разглядывать Равенну словно какое-то неведомое создание.

– Ну, хорошо. Раз ты хочешь трудностей, делай по-своему. Но готовься к неудаче. Мне все равно. Пока ты держишься вдали от Малахии и ему подобных, и ведешь себя как подобает леди, можешь поступать как тебе угодно.

– «Вести себя как подобает леди»? А как я могу это делать, если ты уже дважды позаботился о том, чтобы я не была честной женщиной? – Равенна не могла удержаться от колкости. Истина была слишком обидной.

Гнев Тревельяна испугал ее. Граф тряхнул Равенну так, что у нее стукнули зубы.

– Никогда больше не говори мне таких слов. Все, что произошло между нами, истинно и благородно. И не смей думать иначе.

Равенна проговорила, чуть не плача:

– Когда я расспрашивала ее о матери, Гранья рассказала мне об удовольствиях плоти. Но она ничего не запрещала мне. Она убедила меня в том, что союз между мужчиной и женщиной прекрасен и созидателен… И я поверила ей, потому что не являюсь католичкой и была воспитана вне общества.

Она стерла слезы, катившиеся по щекам.

– Но ты отослал меня в английскую школу, а там меня воспитали в точности такой, какой была моя мать. Ты говоришь, что я должна быть как леди? Ну, а у директрисы Веймут-Хэмпстеда для меня было приготовлено другое слово.

– Наплюй на это! Не они несут ответственность за твой характер, я позаботился об этом. Твое воспитание находилось и находится в моих руках, и уверяю тебя, директриса той поганой английской тюряги, куда я тебя послал, ошибалась на этот счет. Просто в мире есть много правил. Если выполнять все – будешь несчастной.

– А ты не хочешь выполнять даже одного… и умрешь в одиночестве. – Не отводившая глаз от Ниалла Равенна заметила, как гнев пробежал по его чертам.

– Я пошел против гейса и встретил одни только несчастья. Теперь я готов покориться ему, но он перестал действовать. Обе дороги ведут к неудаче. Но какую из них принять? Какую принять? – вопрос этот звучал монашеским речитативом.

– Слушай свое сердце.

– Да.

Поглядев на него, Равенна в короткую долю секунды увидела на лице Ниалла такую горькую нищету, какой еще не замечала в людях. Одиночество и отчаяние, соединившись, подвергали его пытке, которую только усугублял острый интеллект, неспособный утешаться иллюзиями. Сила и очевидность этого переживания пронзили ее душу ветром, налетевшим с Ирландского моря.

Но искусным и быстрым усилием воли он скрыл это видение за страшным фасадом, изображавшим мрачного лорда Ниалла, где оно и сгинуло словно призрак, оставив Равенну в недоумении – а не пригрезилось ли ей все это?

И все же мгновение это было реальным. Ибо, если бы оно не существовало, тогда она сумела бы изгнать из сердца ту горькую сладость, которая так и осталась в нем.

– Я не отпущу тебя, Равенна, – негромко сказал Ниалл.

Укрепив свое сердце, она ринулась в бой, хотя более всего стремилась сдаться.

– Ты не сможешь удержать меня, если я не полюблю тебя.

Ниалл прижал ее к груди, а в глазах его пылали отблески костра.

– Ну-ка, погляди на меня, – шепнул он зловещим голосом. – Только погляди на меня.

Глава 22

Серый призрак рассвета еще только вползал на небо у горизонта, когда Равенна проснулась в объятиях Ниалла. Солома под ее плащом была такой теплой, что ей трудно было даже подумать о том, что пора уходить, однако она все решила. Нужно оставить Ниалла, пока у нее еще хватит силы на это. Здесь, в считанных шагах от замка Кинейт, от места, где обитал отец, она просто должна была отвоевать свободу и все сделать самостоятельно – иначе ей оставалось только терпеть последствия манипуляций графа.

Она поглядела на Тревельяна. Тот крепко спал. Но – даже мысль о причинах столь глубокого сна была ненавистна ей. Разъяренная на Ниалла, она намеревалась улечься спать в одиночестве, под обманчивой охраной пурпурной шерсти бархатного плаща, однако граф тут же опустился возле нее. Равенна попыталась противиться графу, который, невзирая на настроение спутницы, привлек ее к себе. Она была так близка к нему, что ощущала даже его сердцебиение… а потом – буквально против воли – сама повернулась к нему.

Тогда Ниалл поцеловал ее, и рука его – уже привычным движением – легла на ее грудь. Ненавидя себя за это – тогда, как и теперь, утром, она ответила ему поцелуем. Он взял ее быстро и резко, словно привязывая к себе душу Равенны, и она не сопротивлялась – потому что уже успела принять решение. Она бросит графа, хотя ей уже казалось, что она любит его.

Натянув на себя платье, изогнувшись, чтобы достать крючки на спине, она отступила от груды соломы, послужившей им ложем. Небо в прорехах соломенной крыши сделалось сизым. Скоро будет светло. Ей придется сперва отыскать дорогу, а там до замка Кинейт идти не одну милю. Ниалл последует за ней, Равенна понимала это, но в этом случае она сумеет провести по крайней мере час или два в обществе людей, которые могли знать ее отца. И за эти часы она готова сражаться. Незачем ждать.

Равенна бесшумно набросила плащ на замерзшие плечи. В последний раз поглядев на Ниалла, она попыталась представить себе их новую встречу. Конечно же, ее ждет целая буря, хотя Равенна надеялась на другое. Он не оставил ей выбора. Она должна или порвать с ним, или влюбиться, навсегда связав себя. Он будет добиваться все большей и большей власти над ней, и наконец она ощутит себя в вечном долгу перед ним. Ниалл – чересчур могущественный и влиятельный человек, чтобы можно было позволять себе попасть к нему в должники. Он будет видеть в ней только рабыню. Простую ирландскую крестьянку, которой придется угождать ему ради выказанной щедрости. И еще потому, что он алчет ее, а она не вещь и не будет принадлежать кому бы то ни было. А потому она более не примет его благодеяний – в том числе и нового, им затеянного – поездки в родительский дом.

Она отвела взгляд от спящего, полуобнаженное тело которого утопало в соломе. Ей так хотелось поцеловать его на прощанье, однако Равенна проглотила желание – словно горький как желчь комок. Если она поцелует Ниалла, он может проснуться. И тогда ей ответит поцелуем, и она снова попадет в его чары и предастся легкомысленным удовольствиям.

Даже не оглянувшись назад, Равенна на цыпочках оставила сарай и бросилась в чащу вязов.

От вида замка Кинейт у девушки, выросшей в ирландской лачуге, просто захватило дух. Поднявшись по дороге на небольшой пригорок, она поглядела против полуденного солнца. Ей не пришлось напрягать взгляд. Шпили замка часовыми поднимались над вершинами далекого леса, охраняя холмы. Изящный и относительно современный по сравнению с мрачным, задумчивым, состарившимся за века замком Тревельянов, сложенный из песчаника Кинейт казался мечтой принцессы. Пшеничного цвета стены, башенки венчала позеленевшая медь. Равенне сразу показалось, что она очутилась в одной из своих сказок. И посему она едва удерживалась от того, чтобы не побежать по усыпанной белым гравием дорожке и не броситься к подножию позолоченных парадных дверей.

Проходя сквозь железные с золотом ворота, увенчанные неоклассическими английскими грифонами, Равенна пожалела о том, что не может выглядеть более привлекательной. Шпильки так и остались в соломе, и ее волосы, пусть и перевязанные шелковой лентой, свободно лежали на спине, к счастью, укрытые шерстяным плащом. В подоле ее все еще оставались репьи, и шелковое платье, еще вчера опрятное и свежее, превратилось в мятую тряпку.

Снедали Равенну и другие тревоги. Как представиться? Как спросить о своем отце? Она пыталась продумать эти вопросы во время путешествия, но Тревельян настолько отвлекал ее внимание, что у Равенны просто не было времени на размышление. И теперь она сожалела об этом… весьма сожалела. Подходя к французским, инкрустированным позолотой дверям, она вспомнила старинную поговорку: «Все пустяк для дурака…»

– Кто ты?

Дверь распахнулась прежде, чем она получила возможность постучать, и на Равенну сверху вниз уставился дворецкий, являвший полную противоположность Гривсу. Однорукий дворецкий Тревельяна, изъяснявшийся на английском языке с ирландским акцентом, был чересчур человечен. Сей же муж, истинный образец холодной аристократической помпезности, похоже, не был склонен к какому-нибудь проявлению человеческих чувств. Он смотрел на гостью, как на девицу, опоражнивающую ночные горшки, посмевшую возомнить себя леди и постучаться в парадную дверь.

– Я хочу видеть… – Губы ее дрогнули. Так кого же она, в конце концов, хочет видеть? Она не сомневалась в том, что отец ее умер. Так кто же способен рассказать ей о нем?

– Лорда или леди Кинейт, будьте добры, – проговорила Равенна, презирая себя за то, что взгляд дворецкого вызывал в ней желание отступить.

– По какому делу? – Дворецкий обозрел мятый плащ и пыльный подол, явно сомневаясь в ее происхождении.

С горечью Равенна решила, что никак не сможет опровергнуть его подозрения. Ей оставалось только вступить в бой, и она сделала это.

– Проведите меня к леди Кинейт, или вам же будет хуже. – Менее всего она хотела бы показаться беспомощной этим людям.

– Виконтесса леди Кинейт подстригает розы в оранжерее. Ее нельзя отрывать от дела.

Обнаружив в себе больше нахальства, чем она могла предположить, Равенна вошла, минуя дворецкого, в зал, в котором окна чередовались с навеянными Ватто[55] пасторальными гобеленами. Указав пальцем на дверь, она проговорила с нарочитым высокомерием:

– Отведите меня в утреннюю гостиную и принесите чашечку чая. Я подожду там вашу госпожу.

Дворецкий молча замер у двери. Равенна повернулась к нему спиной, чтобы он мог снять с нее плащ.

После долгой паузы, которая явно ушла на обдумывание последствий, грозивших дворецкому, если он выставит незваную гостью, он повернулся к ней, и Равенна с ликованием ощутила прикосновение рук, помогающих ей избавиться от плаща.

– Следуйте за мной, мисс. Я извещу леди Кинейт о вашем появлении.

Он повел ее в арку, под которой располагались стеклянные двери. Растворив створки настежь, дворецкий впустил Равенну в небольшую приемную. Свет вливался в нее через головокружительной высоты двадцатифутовое окно, обрамленное целым морем бархата сливового цвета.

– Ваше имя, мисс? – Дворецкий посмотрел на Равенну, опустившуюся на зеленый с золотом диван.

– Равенна. – Она поглядела на слугу самым ведовским взглядом. Если уж и таким образом она не сумеет избавиться от расспросов о фамилии, которой у нее не было, значит, и все прочие способы окажутся бесполезными.

– Благодарю вас. Чай сейчас подадут. – С сомнением поглядев на нее, дворецкий поклонился и отправился за своей хозяйкой.

Трясущейся рукой Равенна вцепилась в подлокотник дивана. До сих пор она держалась, однако теперь ей предстояло обратиться с расспросами об отце к леди Кинейт. Равенна ничего не знала об этой женщине. Она могла оказаться ее бабушкой, тетей или кузиной. Леди Кинейт могла вышвырнуть ее из дома при первом же упоминании об отце. Словом, дама эта могла представлять из себя огнедышащего дракона.

Равенна рассматривала облака, нарисованные на потолке, весьма напоминавшие ей о принцессах и зачарованных замках. Людоеды не обитают в подобной роскоши. Равенна вдруг приободрилась. Быть может, хозяйка замка примет ее как давно потерявшуюся родственницу, как внучку, которой она никогда не знала. Они подружатся, и у нее, наконец, появятся и другие родственники, кроме Граньи.

– И кто же это смеет отрывать меня от роз?

Взгляд Равенны обратился к дверям, в которых появилась прекрасная брюнетка, лет на пятнадцать старше ее самой; хозяйка замка была в платье из желто-зеленого атласа. Причудливую прическу прикрывал плетеный капор, украшенный дорогими искусственными фиалками и завязанный лентой цвета лаванды. Очаровательные губы вытянулись в ниточку, когда хозяйка с неодобрением поглядела на Равенну.

– Кто ты? – повелительно спросила виконтесса, обратив к гостье газельи глаза.

– Меня зовут Равенна. Я из графства Лир. – Побелев от страха, Равенна встала перед красавицей.

– Какое у тебя дело ко мне? – Виконтесса нетерпеливо хлопнула по ладони садовыми ножницами. Перчатки цвета спелого сыра закрывали до локтей ее руки, предохраняя их от шипов. Равенна не ответила, и бросив ножницы и перчатки на комод в стиле Людовика XVI[56], виконтесса вошла в комнату.

– Ты цыганка? Хебблетуайт, мой дворецкий, так полагает. Он думает, что ты хочешь обокрасть нас. – Леди Кинейт с пренебрежением окинула взглядом ее завязанные на затылке волосы и запачканный подол.

От беспомощности Равенна могла только прошептать под этим осуждающим взглядом:

– Я не цыганка.

Она не могла даже осудить леди Кинейт за столь унижающие ее мысли. Проведенная в сарае ночь сделала ее облик менее чем презентабельным; кроме того, Равенна прекрасно знала, что кажется всем дикаркой, и Веймут-хэмпстедская школа, невзирая на все доблестные старания, так и не сумела превратить ее в более мирную особу. И теперь, глядя на себя глазами этой титулованной красавицы, Равенна желала себе смерти. Она слишком поздно осознала достоинства веймут-хэмпстедского воспитания.

– Итак, что за дело у тебя ко мне? – Равенна уже собиралась ответить, когда леди Кинейт остановила ее поднятой рукой, незамедлительно продолжив: – Ты должна знать, что если попытаешься предложить мне какие-нибудь амулеты или предсказать судьбу, я прикажу арестовать тебя. Мы не терпим у себя цыган. Довольно с нас уже ирландцев, работяг и любителей есть картошку…

Равенна молчала, не отводя глаз от рук леди Кинейт. Даже крохотной царапинки не было на сливочно-белой коже. Каждый ноготь отполирован до идеального блеска. Чистые, мягкие… руки истинной леди.

Тут Равенне вспомнились руки Граньи, всегда – насколько она помнила – казавшиеся ей древними и утомленными работой, морщинистыми и распухшими от старости. Но руки бабушки всегда прикасались к ней с нежностью и любовью. Они не могли оказаться злыми – в отличие от этих, холеных.

– Я разыскиваю отца, – произнесла Равенна, гнев заставил ее вспомнить о гордости. Уж она-то не была любительницей картошки, и если некоторых из ирландцев можно было считать таковыми, то лишь потому, что англичане ограбили их и лишили всего достояния.

– Какое отношение я могу иметь к твоему отцу? – виконтесса казалась всерьез раздраженной.

– Я имею основание полагать, что он происходил из замка Кинейт. Я знаю, что он был знатным… – Равенна умолкла. Путешествие на север в Антрим теперь казалось таким бесцельным. Эта леди Кинейт, прекрасная, холодная и строгая, никогда не поможет ей. Цепляясь за последнюю ниточку надежды, Равенна заглянула в самую глубь сухой пустыни глаз хозяйки этого замка, надеясь отыскать в них сочувствие. Однако оазиса не было.

Прекрасный рот леди Кинейт изогнулся в пренебрежительной усмешке.

– Если отец твой был человеком знатным, тогда ты, вне сомнения, знаешь его имя. Насколько я полагаю, правила приличия требуют признавать своих законных детей.

Каждое слово ее ножом резало на куски сердце Равенны. Она знала, что является незаконным ребенком, однако намеки на это, услышанные из уст состоятельной и привилегированной аристократки – причем, возможно, одной из ее кровных родственниц, – проникали внутрь до самых костей. Мрачная и расстроенная, она прошептала:

– Он любил мою мать. Я знаю это. Я уверена.

– Тогда он должен был жениться на ней.

– Леди Кинейт, вы его сестра? Или моя тетя?

– Не смеши меня. Какая я тебе тетя? Если предыдущий лорд Кинейт успел до кончины породить незаконную дочь, это касается только моего мужа, он был ему братом, а не я.

– Значит, ваш муж – лорд Кинейт? Младший брат моего отца? – Равенна жаждала правды. Ей было так важно что-нибудь узнать. Даже если этим она причинит себе боль. Даже если сама навлечет на себя несчастье.

– Лорд Кинейт действительно мой муж. А сейчас, – она приподняла бровь, – убирайся отсюда. У меня нет времени разговаривать со всякими рожденными вне брака цыганками.

– Пожалуйста, – молила Равенна, глаза ее были полны слез. – Мне только нужно узнать его имя. Просто назовите имя моего отца. Скажите, как звали брата лорда Кинейта?

– Не будь смешной. Я ничего не скажу тебе. Ну, или ты уйдешь сама и немедленно, или я прикажу Хебблетуайту выставить тебя. – Леди Кинейт невозмутимо взяла ножницы и садовые перчатки с инкрустированной крышки комода.

– Пожалуйста, мне пришлось добираться так далеко…

– Убирайся отсюда. И постарайся, чтобы обо всем этом не узнал мой муж. Уж он-то может посадить в тюрьму за такие претензии.

– Значит, я пойду в тюрьму, – воскликнула Равенна, отчаяние вместе с кровью пульсировало в ее венах. – Просто назовите мне его имя. Это такая малость.

– О, все вы, ирландцы, похожи друг на друга. Попробуй только окажи любому из вас маленькую милость, и можешь считать, что скоро останешься и без дома и без земли.

– Ну, пожалуйста, назовите мне его имя, – умоляла Равенна, сопротивляясь подступившим слезам. Отчаяние захлестывало ее. Она забралась так далеко от дома. Она так надеялась. И теперь отчаяние накатывало на нее мутным валом, который Равенна уж не могла отразить.

– Миледи.

Равенна повернулась к дверям утренней гостиной. И в ужасе увидела в них дворецкого, явно готовящегося выставить ее вон из замка.

– Хеббль, возьмите это… это… – леди Кинейт бросила решительный взгляд в сторону Равенны. – Возьмите это создание и выставьте за ворота Кинейта.

– Нет… – задохнулась Равенна.

– Леди Кинейт, прибыл еще один гость. – Дворецкий тревожно переступил на месте. – Это лорд Тревельян из Лира.

Равенна напряглась. Она неизбежно лишалась свободы. Леди Кинейт закатила глаза.

– Какой беспокойный день. – Глаза ее обратились к безупречному платью. – А я в таком беспорядке. Не могу же я приветствовать одного из самых высокочтимых графов, обитающих по эту сторону Ирландского моря, в своем сельском наряде. – Она кивнула на Равенну. – Выставьте эту девчушку, Хеббль, и передайте лорду Тревельяну, что я выйду к нему в приемную через десять минут.

Хебблетуайта явно раздирало на части.

– Что такое, Хебблетуайт? – резким тоном осведомилась леди Кинейт. – Разве у меня мало дел, чтобы еще думать о том, что у вас на уме? Выбрасывайте ее на улицу и подайте что-нибудь выпить лорду Тревельяну.

– Лорд Тревельян… – Хебблетуайт, сделав паузу, поглядел на Равенну. Сердце ее заколотилось в ожидании того, что ей предстояло услышать. Тревельян, очевидно, явился, чтобы помочь ей. И хотя Равенна не хотела никакой помощи, теперь выходило, что следует ею воспользоваться, иначе она ничего не узнает об отце. С сожалением она попыталась утешить себя тем, что отменно и заранее оплатила графу его услуги.

– Лорд Тревельян разыскивает свою жену, – Хеббль поглядел на свою госпожу глазами побитого щенка. – И, похоже, леди Равенна как раз и является ею.

Все краски отхлынули от лица леди Кинейт. Равенна пережила легкое потрясение, однако заставила себя ничем не обнаружить этого. У Тревельяна очередной приступ наглости, в этом не было и малейшего сомнения. Обычно в подобных случаях Равенна начинала бунтовать, но на сей раз – хотя ей было весьма неуютно представлять себя в роли его жены – она была благодарна ему за избранную тактику.

Взгляд леди Кинейт обратился к Равенне. Пробормотав абсолютно неразборчивые извинения, женщина торопливо вышла с какими-то словами о том, что ей необходимо найти мужа гостьи.

Через минуту Равенна услышала знакомый голос.

– Ах, вот и вы, моя дорогая. Слава Богу, целая и невредимая.

Она уставилась на появившегося в дверях Тревельяна. Направившись прямо к ней, Ниалл поцеловал Равенну в лоб, как и положено пылкому мужу, однако в глазах его сталью блистал пока еще дремлющий гнев, который, как она знала, уже был готов пробудиться в тот самый миг, когда они останутся с глазу на глаз.

– Милорд, муж мой… – приветствовала его Равенна, смущенно опустив глаза. По какой-то непонятной причине – а у него все причины были необъяснимыми – он решил не смущать ее. Однако за эту милость ей придется платить. Равенна знала – расплаты не избежать.

– Когда ты потерялась в лесу поле того, как наша карета сломалась, я впал в отчаяние. – Тревельян глядел на нее сверху вниз со зловещей искоркой в глазах. – И теперь, найдя тебя, обещаю, что более не выпущу тебя из вида.

Равенна глотнула, ощутив непонятную сухость в горле.

– Милорд, я чувствую себя хорошо. И могу позаботиться о себе, когда необходимо.

Ниалл понизил голос.

– Увы, и я крайне этим недоволен.

Он кашлянул и, взяв Равенну за руку, проговорил:

– Леди Кинейт, моя жена занимается крайне деликатным делом. Не знаю уж, много ли она успела вам сказать…

– Ох! Я все понимаю, лорд Тревельян, все понимаю. Ситуация требует, чтобы к ней отнеслись с предельной осторожностью. – Леди Кинейт кивнула головой с излишним пылом. – Но откройте мне, милорд, когда мы в последний раз виделись в Лондоне, вы были свободны, а я с тех пор о венчании не слыхала…

– Мы вступили в брак без особого шума, миледи, – уголок рта Тревельяна приподнялся в ехидной улыбке. – Положение моей жены во многом напоминает ваше собственное, леди Кинейт. Когда лорд Кинейт решил жениться на дочери сапожника, по вполне понятным причинам брачные празднества также решили не афишировать.

Женщина покраснела. Равенне было даже приятно, что эту величественную красотку столь удачно подкоротили под нужный размер.

– Конечно, милорд. Так было уместнее, – пробормотала она.

Пожимая руку Равенне, леди Кинейт шепнула:

– Простите мне мое поведение. – И уже более громким голосом она произнесла: – Я должна позвать Эдварда. Я знаю, он будет рад видеть вас… – И растерянно посмотрев на гостей, закончила: – …обоих…

– Позвольте мне принести вам подкрепиться, – Хебблетуайт поклонился и также вышел.

Оставшись вдвоем с Тревельяном, Равенна не сразу заставила себя посмотреть ему в глаза. Направившись к дивану, она устало опустилась на него.

– Спасибо за вмешательство. Вы прибыли как раз вовремя. Она едва не выставила меня.

– Я мог бы сказать заранее, что на другого рода прием тебе нельзя было рассчитывать. – Подойдя к Равенне, он взял ее за подбородок, заставив поднять голову и встретить его взгляд. – Ну почему ты вечно делаешь какие-то глупости? То убегаешь от меня, то отказываешь на мои предложения. Что ты надеешься извлечь из этой жизни такого, чего я не способен предоставить тебе?

– Независимости, – прошептала она.

Глаза его снова сердито вспыхнули:

– Неужели она стоит жизни? Тебя запросто могли бы убить в лесу, одинокую и беззащитную.

– А Малахия считает, что за нее можно умереть.

– Это не одно и то же.

Она негромко ответила:

– Я борюсь не за страну, а скорей за себя. Я не католичка и не принадлежу к протестантам. Люди Лира сторонятся таких, как я. Для них я отверженная, неудачница. Но я знаю обращение, на которое англичане обрекли ирландцев. Сама я ничто, и у меня нет ничего, кроме себя самой. Но я не позволю тебе делать со мной все, что угодно.

Слова эти явно тронули Ниалла. Равенна видела, что он понял ее; однако она знала, что понимание может обернуться для нее новым разочарованием.

– Ну почему ты такая грамотная? – возмутился Тревельян.

– Ты сам послал меня в школу. Я – твое произведение.

– И теперь ты обратилась против меня?

– Нет. Не против тебя. Я никогда не признавала тебя своим господином и поэтому не могу восстать.

– Я слышу шаги, – Ниалл тяжело вздохнул и прикосновение его руки к щеке Равенны сделалось ласковым. – Обсудим этот вопрос попозже, в спальне.

Она уже собралась возразить, но все же заметила расставленную ловушку. Или, сохраняя благопристойность, разделить с ним комнату, как подобает жене, или же разоблачить обман и позорно бежать отсюда, так ничего и не узнав об отце.

– Вот видишь, я не отказался от своего обещания не отпускать тебя, – поддразнил Ниалл Равенну.

– Но ты не сумеешь удержать меня. – Равенна с вызовом поглядела на него. – Ты не забыл – я ведь отверженная? А тот, кому нечего делать вовне, обращается внутрь себя. Моя любовь так глубоко зарыта, что даже ты не сумеешь отыскать ее.

– Я отыщу ее. Не забывай, кому ты отказываешь. К тому же, если не врет гейс: утверждая подобные вещи, ты можешь разорить весь Лир.

– Гейс – чушь, ерунда. Но даже если это не так, вина за неудачу ложится на тебя.

– Девка, – сказал он негромко, чтобы не слышали хозяева. – Интересно, знаешь ли ты, что за пламенем в твоих глазах таится ледяное сердце?

Слова эти ранили ее, однако глядя на Ниалла, Равенна вполне могла поверить в то, что он любит ее. Только это было не так. Он видел в ней существо не более интересное, чем пастушка, приглядывающая за его коровами, чем портниха, шьющая одежду из тонкой шерсти, которую дают его овцы, пасущиеся на горах Сорра. Для него она только служанка, имеющая, на его взгляд, некоторые достоинства, предоставляющая ему особое наслаждение.

Нет, она хотела большего, чем предлагал он. Если даже она вдруг поймет, что влюбилась в него – а в том, что этого уже не случилось, не было полной уверенности, – ей нужна будет взамен его любовь. А на это он не способен; тогда ему придется склонить гордую голову и смиренно просить ее. До сих пор Ниалл повелевал и ждал от нее повиновения. Просить не в его характере и не в природе того общества, к которому они оба принадлежали. Если им суждена любовь, значит, ей придется каким-то образом доказать Ниаллу, что она – ровня ему… А это невозможно, ибо она не сомневалась в том, что он, представитель Верхов, не допустит ничего подобного.

Дверь распахнулась перед лордом и леди Кинейт. Взволнованная Равенна вскочила и молча застыла перед человеком, который – возможно – приходился ей дядей.

– Тревельян, рад видеть вас. – Виконт сердечно пожал руку Ниалла. Равенна наблюдала за ним.

Лорду Кинейту, высокому и симпатичному, было уже под пятьдесят. Широкоплечий, с широкой улыбкой, он просто дышал родством. Хотя волосы его успела посеребрить седина, было видно, что прежде они были темно-каштановыми или черными. Его удивительно синие, почти фиолетовые глаза сразу привлекали к себе внимание.

– Моя жена только что сообщила мне совершенно невероятную весть, Тревельян, – сказал лорд Кинейт, обратив свой взор на Равенну.

– Боюсь, леди Равенна излишне раздражена, милорд, – Тревельян стиснул ее руку. – Она слишком упряма, даже когда речь идет о ее же собственном благе. Наша карета сломалась, и мы были вынуждены заночевать в сарае. Торопясь добраться сюда, она оставила меня, и, как я понял, ворвалась к вам в дом. Позвольте мне принести извинения и возместить ущерб.

Лорд Кинейт расхохотался.

– Никаких извинений, мой добрый друг. Хотя, явившись ко мне с этой вестью, леди Кинейт, должен сказать, потрясла меня.

Ладонь на руке Равенны налилась свинцом. Тревельян улыбнулся, пожалуй, не без горечи.

– Конечно, чего еще ждать от такого рассказа. Вы должны простить моей жене ее молодость и порывистость.

– Да-да, – виконт указал на диван. – Не хотите ли перекусить?

Помедлив, Тревельян поглядел на Равенну, отметив под ее глазами тени, выдававшие усталость.

– Если вы не возражаете, Кинейт, жена моя прибыла в ваш дом с огромными трудностями. Как я уже говорил, наша карета сломалась…

– Какая глупость с моей стороны! – воскликнула леди Кинейт. Повернувшись к Хебблю, она сказала: – Пожалуйста, проводите леди Тревельян в комнату, где она сможет отдохнуть. И немедленно пришлите наверх чаю, пирогов и всего, что ей понадобится.

– Вы прочли мои мысли, – Тревельян улыбнулся.

Леди Кинейт успела обрести прежнюю уверенность в себе.

– Милорд, вы весьма любезны и терпимы к нашей нерасторопности.

– Должен вам сказать, Тревельян, – произнес лорд Кинейт, – что вы еще не знаете, как повезло вам с вашей очаровательной женой. Вы ничего не слыхали об убийстве в Хенси?

Равенна ощутила, как Тревельян напрягся. Страх сковал ее сердце.

– Об убийстве, вы говорите? – невозмутимо переспросил Тревельян.

– Да, – кивнул Кинейт. – Не хочется пугать вашу жену, но благоразумие советует вам задержаться здесь столько, сколько потребуется, пока не починят вашу карету. Вчера в Хенси застрелили человека, входившего в город. Убийцы бежали в горы, они всегда трусливы. Их еще не поймали. На покойнике был сюртук, который он купил у своего хозяина только в прошлом месяце. И если бы старина Джек Киларни не был ирландцем, я бы решил, что его в новом отличном костюме приняли за англичанина, а значит, стреляли смутьяны. Иначе случившееся невозможно объяснить.

– Невозможно объяснить, – пробормотал Тревельян.

Итак, Джека Киларни, вне сомнения, приняли за Тревельяна. Он попал в засаду, и если бы не проявленное вчера Ниаллом присутствие духа, убитым мог бы оказаться он сам. Более того, на сей раз они могли погибнуть вдвоем. Равенна никак не могла справиться с охватившим ее ужасом.

– Ступай, любимая, отдохни, – проговорил Ниалл, поглядев ей в глаза. – Я скоро последую твоему примеру.

– Но… – Тревога в его глазах погасила ее возражения.

– У нас еще будет время поговорить о деле, ради которого мы приехали, – шепнул он.

Ей хотелось бы воспротивиться, однако Равенна понимала, что Ниалл прав. Им представится более удобный момент заговорить о ее отце. Успокоившись, она кивнула лорду и леди Кинейт.

– Да, я действительно устала. Весьма благодарна вам за гостеприимство.

– Мы рады видеть вас у себя, леди Равенна. – В голосе лорда Кинейта звучало любопытство. И прежде чем последовать за Хебблем, она обернулась, вдруг заметив, что и хозяин замка столь же озадачен, как и она сама, – парой глаз, так похожих на его.

* * *

– Мы приехали сюда, чтобы отыскать отца Равенны. – Сделав большой глоток бренди, Тревельян поглядел на виконта. Леди Кинейт отправилась распорядиться насчет обеда, и мужчины уютно устроились в библиотеке у очага. – Старый сказитель, – неторопливо продолжал Ниалл, – утверждал, что отец леди Равенны был родом отсюда. Я понимаю; что это может показаться абсурдом, но мы считаем, что им был ваш брат.

– Мой брат, Финн Бирне, лорд Кинейт, скончался.

– Нам это известно.

Лорд Кинейт вопросительно поглядел на Тревельяна.

– И откуда же?

Тревельян сардонически усмехнулся:

– Бабушка Равенны сказала, что отец ее умер. Старуха просто… знала это.

Виконт приподнял бровь. Ниалл ухмыльнулся.

– Кое-кто из жителей Лира считает старую женщину ведьмой.

Лорд Кинейт расхохотался.

– Восхитительно. Какая прелесть. Неплохо бы познакомиться с нею.

– Кинейт, по-моему, Равенна – ваша племянница.

Поглядев друг на друга, мужчины сразу стали серьезнее.

– Финн Бирне неожиданно умер двадцать лет назад, – сказал лорд Кинейт. – Именно тогда я и унаследовал виконтство.

– Мы не знаем, как это случилось, – проговорил Ниалл.

– Это была ужасная трагедия, – в глазах лорда Кинейта стояла боль. – Финн Бирне был на пять лет старше меня и должен был стать виконтом. Я служил в Королевском флоте. Когда Финн Бирне явился проведать меня, мне было двадцать восемь лет. В своей записке он намекал на то, что должен поведать мне нечто важное. Мы были очень близки, и он сказал, что я должен все узнать первым… но что он хотел открыть, так и осталось тайной.

– И что с ним произошло?

– Финн должен был ждать меня у старого арсенала, где мы обычно встречались, когда он приезжал в Лондон, потому что в казармы его не пускали. Я не знал, что здание ремонтируют. Весь фасад его со стороны улицы занимали леса. Вокруг были пешеходы и рабочие, и мы не сразу отыскали друг друга. Потом мне объяснили, что средневековое здание обветшало и требовало ремонта. – Голос Кинейта дрогнул. – Вот и не повезло Финну. – Он глубоко вздохнул, а потом, помрачнев, продолжил, едва шевеля губами. – Наконец, отыскав друг друга, мы были так рады. Он казался бодрым и счастливым… просто необычайно счастливым, и мне не терпелось услышать новость. Потом мы отправились в «Посох и жезл», старинный паб, где нам нередко случалось бывать, и уже там услыхали женский вопль. Даже сейчас он повторяется в моей памяти снова и снова, словно какой-то неотвратимый кошмар. Мы бросились к бедной женщине, и она показала наверх. По лесам карабкался крохотный мальчик – лет, наверно, пяти, – он уже забрался так высоко, что мать не могла даже надеяться влезть наверх и остановить его. Он каким-то образом улизнул, воспользовавшись невниманием женщины, заговорившейся со знакомыми на улице. Мы в ужасе следили за тем, как мальчишка время от времени поскальзывался, но всякий раз для того лишь, чтобы продолжить подъем, ибо крайний испуг не позволял ему спуститься вниз. Наконец, Финн не выдержал. Я, офицер флота, за геройство награжденный лентой королем Георгом IV, застыл как примороженный, а Финн действовал. Став на леса, он поднялся по ним футом на тридцать. Затаив дыхание, мы смотрели на то, как он отыскивал взглядом мальчишку. Над головой брата несчастный ребенок звал мать на помощь, и она отчаянно рыдала внизу. Наши нервы были в напряжении. Каждое движение на лесах дорого давалось нам, ибо и Финн, и ребенок могли сорваться. Наконец, добравшись до малыша, брат сумел посадить его к себе на плечи. Теперь он спускался, терзая наши нервы каждым неторопливым движением – потому что оба они находились еще на грани смерти. Финн был уже футах в десяти от земли, когда мальчишка отцепился от него и собственными усилиями спустился на землю к матери. Тут это и случилось. От каменной башни отломился шпиль.

Он летел вниз как дротик, набирая в падении скорость. Помню, как начали падать леса. К этому времени мальчишка был уже в безопасности на руках матери, но Финну еще нужно было спуститься. Когда мы нашли его посреди обломков, помочь моему брату было уже нельзя. Шпиль ударил его прямо в грудь. – Лорд Кинейт умолк, словно у него не хватило сил… и лишь через несколько минут негромко продолжил: – Он был пронзен насквозь.

Кровь отхлынула от лица Тревельяна. Он помрачнел, словно вспомнив о гейсе, о последствиях бунта против судьбы.

– И вы так и не узнали, о чем он хотел поведать? – спросил он.

Виконт скорбно покачал головой.

– Добравшись до Финна, я едва успел обнять его, как брат мой умер. Он сказал несколько слов. «Я хочу… я хочу…». И назвал имя женщины.

– И как же ее звали?

Лорд Кинейт поглядел на Тревельяна и негромко сказал:

– Я заметил сходство между Равенной и Финном. Глаза и рот очень похожи. Я верю, что Господь благословил меня ею вместо утраченного любимого брата. И я хочу этого более, чем чего-нибудь другого на свете. Мне нужно дитя Финна Бирне. Скажите мне, Тревельян, мать Равенны звали Мэри?

Ниалл с недоумением поглядел на виконта. После долгой паузы он плотно закрыл глаза и отпил глоток «Старого Светлого».

– Конечно, тут возможна ошибка, – предположил он. – Ваш брат умирал. Вы могли не расслышать его.

Лорд Кинейт был искренне разочарован.

– Ошибка невозможна. Он вполне определенно произнес имя Мэри.

– Мать Равенны звали иначе. Боюсь, что Финн Бирне любил другую.

– Тем не менее Равенна может оказаться его дочерью.

Тревельян покачал головой.

– Согласен, но как доказать это? – Он не сводил глаз с пламени в очаге. – Быть может, так даже лучше.

– Финна сглазили, Тревельян. Эта девушка – его дочь. Я в этом не сомневаюсь.

– Быть может, он неправильно произнес имя. Ведь ему было ужасно больно, – предположил Ниалл. – Вы уверены в том, что ошибки не могло быть?

– Я отчетливо слышал имя. И даже сейчас оно преследует меня. Равенна – дочь Финна Бирне, но как я могу признать родство с ней, не предъявив доказательств?

– Вы не можете этого сделать, – согласился Тревельян, явно разочарованный. – Равенне придется смириться со своим незаконным происхождением.

– Но Финн не был распутником, Тревельян. Жаль, что вы не были знакомы. Он был поистине достойный человек во всем. – Он хлопнул ладонью по диванной подушке. – Мой брат был не из тех, кто бросает детей.

– Всякому из нас случается хотя бы однажды забыть о добродетели.

Но лорд Кинейт не уступал.

– Подумайте хорошенько. Иначе ничего не сходится. Равенна находится как раз в подходящем возрасте для того, чтобы Финн мог ухаживать за ее матерью. Он приехал в Лондон лишь для того, чтобы рассказать мне о своей женщине, я в этом уверен. И она – мать Равенны.

– А что именно сказал Финн Бирне перед смертью? – спросил Тревельян.

Лорд Кинейт скрипнул зубами от горя.

– Боль и теперь не прошла. Имя я слышал отчетливо. Мы повсюду искали женщину, но без успеха.

– Так каковы же были его слова? – Брови Ниалла – темное золото – насупились.

– Он сказал: «Я хочу… я хочу Мэри[57] Бриллиант». Мы повсюду искали такую женщину. Однако обнаружили Мэри Бриллиант только в Лондоне, она пела в опере, и ей было под пятьдесят. Конечно же, брат не мог влюбиться в нее.

Лорд Кинейт продолжал говорить. Тревельян же застыл возле каминной доски. В глазах его горел огонек. Лорд Кинейт еще распространялся о своей утрате и разочаровании, когда Ниалл, извинившись, отправился к жене.

* * *

Тревельян вошел в апартаменты на третьем этаже замка, отведенные им Хебблетуайтом. Равенна глядела в окно. Лицо ее побледнело. В глазах металось отчаяние, а он так хотел услышать ее смех.

– Равенна, – прошептал Ниалл, привлекая ее к себе и заключая в объятия. – Ничто не потеряно.

– Когда я получу возможность переговорить с лордом Кинейтом о моем отце?

– Я уже побеседовал с ним. – Ниалл поглядел на Равенну, надеясь на встречный взгляд.

– И что он сказал?

– Он сказал, что брат его, Финн Бирне, действительно умер. Он скончался двадцать лет назад.

– Финн Бирне, – прошептала она. – Что еще известно? Ты обнаружил, что он… что он… – она не могла подыскать нужные слова.

– Виконт не сумел обнаружить связи между тобой и его братом. – Ниалл глядел сверху вниз на Равенну, предвкушая мгновение, когда он сумеет исполнить ее мечту и растолковать ужасающую ошибку, которую допустил лорд Кинейт. У него даже кружилась голова. Он с трудом удержал себя от того, чтобы сразу не исправить ее.

– Значит, все ясно, – сказала она тихим и ровным голосом, едва скрывавшим слезы. – Если бы существовали свидетельства того, что Финн Бирне любил мою мать, я могла бы попытаться установить родство. Но поскольку это не так, я более не буду занимать ваше с виконтом время. Мы должны уехать отсюда при первой возможности.

Равенна словно окаменела в объятиях графа, не желая сопротивляться и не принимая их.

Коснувшись ее щеки, Ниалл улыбнулся.

– Мы уедем отсюда, как только карету починят и за нами пришлют из Хенси.

Равенна кивнула с полной уверенностью в том, что сохраняет власть над своими эмоциями. И вдруг почти против собственной воли прошептала:

– Ну что было плохого в моей матери, раз он не смог полюбить ее?

Вопрос растрогал Ниалла. Он не мог даже надеяться на такую искренность ее души.

– Он любил ее, Равенна. Я только однажды видел твою мать, но не сомневаюсь в том, что душа ее была не менее прекрасна, чем внешность. Я знаю, он любил ее, – многозначительно произнес Ниалл.

– Но почему же… – Голос ее дрогнул. И Равенна не окончила фразу.

Он прижимал девушку к себе. Черные пряди как обычно упали на ее глаза. Ниалл отвел их, едва не поддавшись желанию поцеловать Равенну. Теперь не время. Не время, когда его одолевает вопрос, который так страшно задать.

– Позволь мне спросить тебя, Равенна, – проговорил он негромко. – Если бы, прибыв сюда, ты действительно обнаружила, что Финн Бирне любил твою мать, даже хотел жениться на ней, как бы ты поступила тогда? Чего бы захотело твое сердце?

Равенна поглядела на него с удивлением.

– Чего бы захотело мое сердце? Конечно, это была бы радость. Все вокруг переменилось бы. – Полные розовые губы ее дрогнули. – Лорд Кинейт – добрая душа. Если бы я смогла чем-нибудь доказать, он признал бы наше родство. – Едва ли не виновато она поглядела на Ниалла. – Ну, а если бы меня признал виконт, твоя власть надо мной прекратилась бы. Дядя заставил бы освободить меня. Он не позволил бы обращаться со своей племянницей подобным образом.

Слова эти поразили Тревельяна в самое сердце. Он ожидал вовсе не такой реакции. Он мчался наверх, перепрыгивая через две ступени, стараясь убежать от напыщенного дворецкого, пыхтевшего позади, мечтая сказать Равенне о том, что Финн Бирне действительно любил Бриллиану. И теперь перед ним возникла страшная перспектива – можно было все сказать, а потом увидеть, как она сбежит из его объятий с помощью протекции лорда Кинейта, или же не говорить ничего… Скрыть новость, которая сделает Равенну счастливой. А он надеялся на то, что счастье соединит их. Как это ни глупо, он надеялся, что она бросится ему на шею, будет обнимать его, смеяться сквозь слезы, припадет с благодарностью к его губам. Губам, которые так жаждали поцелуя.

– Ты ничем не обязана мне, – произнес он, пожалуй, чуточку резковато.

Равенна поглядела на Ниалла настороженными глазами.

– Ты держишь меня в заточении. Ты все время пытаешься подчинить мои желания своим. Тебе не кажется, что если бы я не была в твоей власти, со мной нельзя было бы обходиться подобным образом?

– Ну, а если бы это было не так, что бы ты сделала тогда? – Руки его стиснули ее запястья. Гнев уже мчался в душе Ниалла табуном диких коней. Ему приходилось сдерживать себя, чтобы не тряхнуть ее хорошенько за плечи.

– Если бы лорд Кинейт признал меня… – Глаза Равенны сделались задумчивыми при этой мысли. – Наверно, я отправилась бы в путешествие. Мне хотелось бы увидеть свет. Я бы зажила совсем не так, как прежде.

– Все это я могу дать тебе.

Равенна поглядела на его тяжелые руки, не ослаблявшие своей хватки.

– Но ведь так это не делается. Все должно быть иначе.

Ниалл закрыл глаза. Он ненавидел себя. Он осуждал и презирал себя за то, что собрался сделать, но ничего не мог поделать с собой. Все узнав от него, она вырвется на свободу и никогда не вернется к нему. Да и зачем это ей? Молодая, прекрасная, с деньгами и положением Кинейта она сделается независимой. Ей будут делать предложения знатные пэры. Она будет выбирать. Ну что может он предложить ей такого, чего нет у всех остальных? Только свое сердце и душу… Ниалл уже сейчас видел этот смеющийся рот, который уже успел наполнить собой его мечты. Этот прекрасный рот, ради которого он уже готов пойти на смерть.

– Пусть предательство Финна послужит уроком тебе, – сказал он ласково, прикасаясь к ее лицу со всей сдержанностью, на которую был способен. – Бриллиана была похожа на тебя. Такая ранимая, не из тех, кто может рассчитывать на покровительство мужчин, подобных Бирне. Поэтому он и оставил ее.

Ложь заставила Ниалла задохнуться, но правда была бесконечно опаснее.

– Ты узнал, что он бросил ее? – Эта весть потрясла Равенну, побледнев, она поглядела на него круглыми глазами.

Ощущая свою силу, жестокую и ласковую, Ниалл ответил:

– Кинейт сказал мне, что он умер, повторяя имя какой-то Мэри. Я не сомневаюсь в том, что он твой отец, Равенна, но Кинейт уверял, что брат его любил эту Мэри.

Равенна съежилась, словно в груди ее застыли слезы, которых нельзя было выплакать.

– Ко мне у тебя будет больше оснований для благодарности, – продолжал Тревельян как бес-искуситель, признавая, что ощущение это не столь уж неприятно ему. Поглядев на Равенну, он покровительственно кивнул. – Обещаю, что буду обращаться с тобой совсем не так, как обошелся Финн Бирне с твоей матерью. Я не хочу, чтобы тебя ждала судьба Бриллианы – бедность и одиночество.

– Не надо, – сказала она холодным голосом, отворачиваясь к окну.

Став рядом, Тревельян заглянул в полные ненависти глаза. Притихнув на мгновение, оба они слушали, как негромко играет ветер с ветвями огромных ильмов, выстроившихся вдоль дороги к замку, и Ниалл подумал, не возненавидела ли теперь Равенна и этот замок – оттого, что могла полюбить его. Мысль эта заставила его поежиться.

– Значит, все улажено. Ты по своей воле остаешься со мной.

– Я не буду твоей пленницей.

– Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

С явным удивлением Равенна заглянула в глаза Ниалла.

Она действительно была колдуньей. Он почувствовал, что на все готов ради нее. На все – но только не на то, чтобы дать ей свободу.

– Ты делаешь мне предложение? – спросила она негромко.

– Да, – прошептал Ниалл.

– Ты намереваешься сделать меня своей женой?

– Да, – повторил он.

– Но я буду тогда лишь пешкой в твоих руках, с которой ты будешь делать все, что захочешь.

– Нет. Ты будешь моей женой.

– По имени, но не по сути, – с безнадежностью в голосе сказала она. – Ты просто хочешь меня – как Финн Бирне хотел мою мать. Ты даже способен предложить мне брак, но только потому, что гейс испугал тебя. Ты думаешь обо всех неудачах, которые в противном случае начнут преследовать тебя. Тебе нужна жена, так почему нельзя сделать ею меня.

Непролитые слезы превратили в аметисты глаза Равенны.

– Если я выйду за тебя, ты начнешь командовать мною; я ведь не ровня тебе и никогда ею не стану. Я тебе не нужна. Иначе ты просил бы меня и ничего не требовал; вставал, когда я вхожу в комнату, обращался со мной так, как с леди Кинейт. Но ты вместо этого хочешь манипулировать мною.

Ниалл не стал отрицать ее слов, понимая, что его недрогнувший взгляд самым лучшим образом подтверждает правоту обвинения. Можно было не сомневаться, что в это мгновение она ненавидит его не меньше, чем Финна Бирне.

– Я не буду ничьей игрушкой, – прошептала Равенна, отворачиваясь.

Ниалл грубо встряхнул ее за плечи. Нутро его корчилось от боли. Он терял Равенну. И чем ближе к себе старался притянуть ее, тем дальше она отдалялась. Но какой у него остается выбор? Граф был в отчаянии. Другого выхода не оставалось – только плен.

– Ты ничего не поняла, – проскрежетал он. – Все это не так. Ты недооцениваешь силу моего чувства.

– Нет, – Равенна глядела в сторону полными гнева глазами. – Всякий раз, когда ты прикасался ко мне, я ощущала силу твоего чувства. Но что мне это дало, если ты все еще видишь во мне ту оборванную девчонку, пробравшуюся однажды в твои комнаты, чтобы украсть несколько волосков? Милорд, вы принадлежите к Верхам. Таким, как вы, был и мой отец. Бриллиана никогда не могла составить пару Финну Бирне, та же судьба ждет с вами и меня. В конце концов, что может потребоваться лорду от крестьянки? – Голос Равенны дрогнул. – Сущие мелочи, как свидетельствует пример Финна Бирне.

Ниалл уже открыл было рот, чтобы опровергнуть ее слова; тем не менее ему пришлось промолчать, памятуя о ловушке, которую он устроил для себя самого.

– Ты неверно судишь обо мне, – наконец проговорил он, ощущая слабость своей позиции в отсутствии тех убедительных аргументов, к которым не смел прибегать.

Слезы, с которыми Равенна справлялась мгновение назад, теперь хлынули по ее щекам. Она глядела на него, такая прекрасная в своей безнадежности… Ниалл понимал, что оболгав Финна Бирне, он убил все ее мечты, однако же не стал ничего делать, чтобы успокоить Равенну. Эгоистичный гедонист – таким мог он считать себя отныне. Ведь гибели собственных мечтаний он предпочел смерть ее надежд.

– Разве ты не понимаешь, что нельзя силой заставить меня полюбить? Гейс более мудр, чем нам кажется, – сказала Равенна, с мольбой протянув руку. – Он говорит правду.

– Чем же можно заслужить твою любовь? Скажи мне, и я все сделаю.

– Физическое желание – далеко не все, что нужно мне в жизни…

– Я знаю это, – перебил Ниалл, ненавидя себя за отчаяние, звучавшее в его голосе.

– Будь это иначе, я предпочла бы Малахию. Он хотел обладать мною, но я поняла, что ничего другого он никогда не сумеет мне дать… а мне нужно большее.

– Так скажи мне, что тебе нужно!

– Я хочу любви и равенства в отношениях. Иначе я буду только служанкой, удовлетворяющей твои прихоти.

– А не случалось ли тебе когда-нибудь испытывать одиночество? – Вырвавшийся из его собственных уст вопрос потряс Ниалла, он не хотел говорить ничего подобного, но произнесенная фраза уже стала между ними, готовая превратиться по собственной прихоти во врага или друга.

Отступив от Ниалла, Равенна повернулась к нему спиной, словно желая скрыть выражение своего лица.

– Милорд, на этой земле нет более одинокого, чем я, человека. У меня никогда не было никого и ничего, кроме Граньи. Я люблю писать, однако и эта любовь одинока. Сочинительство – дело столь же удаленное от людей, как и все скорбные, лишенные друзей годы моей жизни.

– Тогда приходи ко мне.

– Но чем вы гарантируете мне равенство?

Ниалл не сумел ответить. Рыдания вдруг накатили на Равенну всепоглощающей волной. Спрятав лицо в ладонях, она заплакала, каждой слезинкой сплетая удавку на шее Тревельяна.

– Пожалуйста, моя любимая. Не надо, – прошептал он, уткнувшись в волосы Равенны, вновь оказавшейся в его объятиях.

– Я знаю, он любил ее. – Полные слез глаза обратились к окну, к зеленым лужайкам Кинейта. Казалось, что Равенна никогда не захочет увидеть их снова. – Гранья сказала мне, что он любил ее, и я буду верить в это до скончания своих дней.

– Верь ей. Верь, – шепнул Тревельян, сожалея о том, что солгал.

Глава 23

В карете, возвращаясь домой, Равенна все думала о глазах лорда Кинейта. Обед предыдущим вечером получился неловким, разговор шел натянутый и напряженный. Лорд Кинейт казался едва ли не скорбным, жена его явно испытывала облегчение. Равенне временами просто хотелось схватить виконта за лацканы фрака и потребовать, чтобы он опроверг все, что наговорил ей Тревельян всего лишь несколько часов назад, однако она понимала, что ничего хорошего этим не добьется, что виконт говорит правду. Это было видно по печали в его глазах… Глазах, столь похожих на ее собственные.

Равенна постаралась по возможности смириться с ситуацией. Вместе с яростью она проглотила и слезы. Финн Бирне, мужчина и виконт Кинейт, любил другую сильнее, чем ее мать. Он воспользовался Бриллианой ради удовлетворения плотских потребностей, а потом бросил ее с ребенком, посулив, что вернется за нею. Бриллиана умерла с его именем на губах, виконт шептал о другой женщине.

Равенне хотелось кричать от ярости. И укорять Бога, допустившего подобную несправедливость. Но покой все не приходил. Одно лишь сказанное вслух имя навсегда и мгновенно погубило ее невинность, часть души, которая стремилась верить в любовь и сказки, и исцеления не могло быть. Виконт обошелся с ее матерью жестоко, однако подобная ситуация была не редкой. Теперь Равенна воистину знала, что такое ненависть к Верхам.

* * *

– Сегодня прекрасный день. – Тревельян поглядел на Равенну с противоположного сиденья кареты. Шел второй день путешествия. Торопясь увезти Равенну подальше от замка Кинейт и его властелина, Ниалл велел кучеру отправляться с рассветом. Все это было вчера, и теперь до графства Лир оставались считанные мили.

– В самом деле.

Было холодно. Тревельян отчаянно старался как-то согреть обстановку, но Равенна впала в уныние. Казалось, что она не улыбнется никогда в жизни.

– Очень мило, что лорд Кинейт подарил тебе кольцо Финна Бирне, – проговорил он неловко.

– Да.

Глаза Равенны опустились к украшенному гербом Кинейтов большому золотому кольцу, годившемуся ей только на большой палец. Судя по потемневшим глазам ее, Ниалл понимал, что она вполне могла бы вышвырнуть перстень в окошко кареты. Вещица не была дорога ей. Финн Бирне действительно был ее отцом, он это видел столь же отчетливо, как она знала сердцем. Она отыскала отца и возненавидела его – за одно короткое мгновение. И в этом был виноват только он, Ниалл.

Его терзали укоры совести, однако он упорно сопротивлялся. Расслабившись. Тревельян откинулся на мягкую спинку сиденья и изучал свою спутницу. Холодная и далекая, она была занята собственными мыслями. Закутанная в бархатный плащ, она сидела напротив него; густые черные волосы перехватывала лента, иногда казавшаяся синей, а иногда фиолетовой, в зависимости от освещения.

Равенна ускользала от него. Мысль эта оставила в его груди рану размером с пушечное ядро. Ему приходилось терпеть поражения, однако нынешнее превращалось в непереносимый разгром. Он любил Равенну. Ниалл уже понял это. Каждый поцелуй, каждое прикосновение, каждое мгновение, проведенное в ее обществе, только еще более углубляли его чувство. Ни одна женщина не вызывала в нем ничего похожего. Даже в юности, даже Элен. Страсть к Равенне становилась в нем самостоятельным существом, врастая с каждым взглядом в ее неотразимые, дивные очи. Он жаждал любого внимания с ее стороны. Когда эти нежные изогнутые губы открывались, желая что-то сказать ему, Ниалл ощущал неведомый прежде восторг. Рядом с Равенной он мог считать себя стариком, однако любовь к этой девушке превращала его в ребенка, застенчивого и взволнованного, заранее ужасающегося любой ошибки, способной сделать его отвергнутым.

Больно было признавать это, но гейс оказался истиной. Не в буквальном смысле, конечно, ибо ситуации следовало бы существенно ухудшиться, чтобы он согласился поверить в старинные кельтские проклятия. Тем не менее ущерб уже был нанесен. Гейс переплел их с Равенной судьбы уже благодаря самому факту своего существования… благодаря этим старцам, которые видели в Равенне его суженую. Если бы он не встретил Равенну, тогда бы она сейчас не пытала его этой своей отстраненностью. Да, гейс воистину существует. И нет большего мучения, чем любить и не знать ответной любви. Если кельты хотели отомстить Тревельянам, они не могли найти лучшего способа.

– Когда мы вернемся в замок, напомни мне, чтобы я велел Фионе сразу же приготовить тебе шоколад. Ты замерзла. – Ниалл посмотрел в окно кареты. Солнце светило, однако никого не могло обмануть. До позднего утра иней покрывал землю. Холодно было не по поре. И внутри кареты тоже, подумал он с горечью.

– Я все думала о вашем предложении…

Ниалл медленно повернул к ней глаза, но промолчал. Равенна прикусила нижнюю губу, в глазах ее смятение мешалось с болью.

– Быть может, я проявила излишнюю надменность, сразу отвергнув его. Теперь я понимаю что по крайней мере обязана все обдумать. Моя мать… она отдала бы все за возможность выйти за Финна Бирне.

– Твоя мать любила его, – проговорил Ниалл, возвращаясь к этой теме без особой охоты.

Боль в ее глазах ушла вглубь.

– Да, она любила его. – Равенна поглядела в окно, на поля, расстилавшиеся вдали многоцветным ковром. – Быть может, через какое-то время и я смогу ощутить эту разновидность любви и сумею принять ваше предложение.

Слова Равенны зацепили Ниалла за самое сердце, буквально стиснули его. Он понимал, в каком напряжении она находится сейчас. Визит в Кинейт оказался несчастьем. Слишком много обманщиков среди Верхов видела Равенна, чтобы поверить, что он может оказаться другим. Но он-то ведь не такой, как все.

Тлевший гнев разгорался в нем. Именно он совсем другой – не мот, не пьяница, не развратник. Интеллигентный и достойный человек, чье терпение подвергается уже предельному напряжению. Девчонка не понимает, с каким редкостным человеком имеет дело. Мужчины, обладающие его общественным положением, не умоляют таких, как она, выйти замуж. Они не просят любви, а получают ее. И теперь он готов был перестать изображать джентльмена и лишить ее всяких прав.

– Я не из тех, кто молит своих любовниц о снисхождении, – голос его был тих и, пожалуй, сдержан.

Она встретила его взгляд. Слова явно попали в цель.

– Я не прошу, чтобы вы научили меня любить вас. Вы уже знаете, что это невозможно. Но со временем…

– Со временем, – прохрипел Ниалл. – Ты еще так молода и, конечно же, думаешь, что эта пора бесконечна. Сколько же лет потребуется тебе, чтобы принять решение?

– Я уже сказала, что не могу выйти замуж за человека, которого не люблю. Я просто не могу этого сделать.

– И почему же ты не можешь этого сделать? – Челюсти его уже ныли от попыток сдержаться. Ниалл постепенно терял власть над собой.

– Я не знаю, почему. Я не знаю, что вы можете сделать. Только как женщина я предпочту судьбу своей матери. Пусть я в боли и муках рожу бастарда от человека, которого не люблю, чем не испытаю любви вообще. – Слезы разочарования наполнили глаза Равенны, и она уставилась куда-то вдаль – в точку, расположенную позади затылка Тревельяна.

Ниалл глядел на нее, жалея только о том, что не может излить на эту девчонку весь гнев и доказать ей, какая она дура. Но он сам сплел эту ложь. И теперь любая буря с его стороны лишь ожесточит Равенну. С геркулесовыми, Наверно, стараниями он сдержал себя, едва отыскав достаточно сил, чтобы спокойно сказать:

– Известно достаточно много удачных браков, начинающихся без любви.

– Позвольте мне подумать об этом. Обещаю взвесить все, что можно придумать. – Устало Равенна откинула голову на спинку кожаного сиденья. – Предоставьте мне немного времени. Я хочу поступить самым наилучшим образом.

– Ты еще никогда не делала того, что было бы для тебя самым лучшим.

Равенна сверкнула на него гневом из-под опущенных век, но промолчала.

* * *

Сон Равенны нарушал стук колес кареты. Лир, казалось, вот-вот появится за следующим поворотом дороги, вынырнет из-за холма, но мили тянулись, а дома не было видно. Лишь дремота могла помочь Равенне избавиться от забот. Во сне она рассказывала сказку детишкам, усевшимся на зеленой лужайке перед замком Кинейт. У всех этих малышей – и мальчиков и девочек – были ее необычайные, фиалковые глаза, и они слушали сказку о Ские и Эйдане с неподдельным вниманием.

* * *

Ския проводила взглядом Грейс, глаза ее обжигали слезы, которые она просто не могла выпустить на свободу. Она прекрасно знала, что если заплачет, то даже большой ручей, то бурливший, то журчавший возле ее хижины, не сумеет вместить все горе, которое копилось в ее душе долгие-долгие годы.

– Ушла – и скатертью дорога! С какой это стати к тебе должны ходить гости? Это мой мост и моя вода. И твоей родне нечего шляться через мои владения! – скрипнул тролль из тени под мостом.

Ския ступила на мост, даже не потрудившись что-либо ответить ему. Печаль ее была слишком велика.

– Остановись, я приказываю тебе! Это мой мост и моя вода! Я не стану делиться.

Она подняла палец и, прицелившись в самую густую тьму – туда, где, по ее предположениям, был тролль, – пустила тонкую молнию. А потом чуть улыбнулась, услыхав донесшееся из-под моста:

– Оййй!

– Пусть это послужит тебе уроком, – сказала она негромко.

Она миновала мост, потом закрыла за собой дверь своего домика, но внутри было так одиноко и грустно – гораздо хуже, чем до появления гостьи. Налив себе самую капельку меда, она уселась на скамье возле огня, но яркий очаг не мог развеять ее меланхолии. Мысли о доме, о матери и отце, о Грейс наполнили ее сердце горькой тоской.

На гладкий лоб Скии легла морщинка. Перебросив через плечо прядь светлых волос, она обернулась. Погрузившись в думы, Ския не обратила внимания на скрип задней двери. Опять он лезет. После той трепки, которую получил в последний раз, тролль решил опять обнаглеть. Ну когда он усвоит урок? Ския в отчаянии покачала головой.

Встав, она вышла наружу через парадную дверь. Прижимаясь к стене, она обошла угол, направившись к задней части дома, и там позволила своим глазам привыкнуть ко тьме. Как она и думала, тролль находился там; лунный свет, едва пробивавшийся из-за густого полога дубов, очерчивал его фигурку. В руке его кружилось прядильное колесо, однако слетала с него не нить, а цепочка змей. Они были уже повсюду – на земле, на ветках. Ему оставалось только приоткрыть заднюю дверь, и ее дом наполнится змеями.

– Как ты посмел вновь взяться за это? Ты же знаешь, что я не люблю змей! – Она шагнула из-за угла дома в лунный свет.

Охнув, тролль обернулся. И затопал ногами, выражая свое разочарование.

– Да, я, как всегда, застала тебя врасплох. – Она сложила руки на груди. – Ну, а теперь – наказание. – Ския взмахнула пальцем, и змеи превратились в клубки неподвижной пряжи. – Соткешь мне из них красивое платье. Если я останусь довольна, то, может быть, и прощу тебя.

– Не буду! Не буду! – завопил он, заскакав на месте от ярости. – Ты всегда побеждаешь! Но сегодня я этого не допущу!

– И что ты можешь сделать? – На лице Скии читалась привычная скука.

Тролль не мог более сдерживаться.

– А вот что я сделаю.

Он бросился на нее, выпустив когти, топоча изо всех сил своими короткими ножками.

Глаза Скии округлились; чтобы избежать соприкосновения, ей было достаточно сделать один шаг в сторону, однако победили инстинкты. На нее напали. И она должна защищаться.

Ския подняла руку. Тролля подняло в воздух и понесло назад. Крепкая маленькая фигурка ударилась о дверь и, разломав доски, рухнула в уголке ее домика – без сознания.

– Ой, бедняжка, ой, бедняжка… – шептала она, пробираясь к нему между обломков. Она не хотела делать ему больно. В конце концов лишь он один разделял ее общество. Она сама наделила его волшебством и иногда забывала об этом. Он не был опасен, он только развлекал ее, и Ския никогда не могла предположить, что тролль может и впрямь наброситься на нее. Она удивилась – не более. И отреагировала, не подумав.

– Проснись, ой, проснись, пожалуйста! – Понизив голос, она погладила его. – Прости, я не хотела ранить тебя. Ты знаешь, что я не хотела причинить тебе боль.

Тролль был холоден. И на теле его не шевелился ни один мускул.

Терзаемая виной, она выпрямилась и поглядела на лежащего сверху вниз. Как подобает леди, она недовольно наморщила нос.

– Надо ли? – спросила она у себя, прикусив нижнюю губу. Ей редко предоставлялась возможность поглядеть на него. Тролль был настолько гадок, что она обычно избегала его.

Кроме одной жуткой и дождливой ночи. Вспомнив тот вечер, Ския поежилась. Ей было так одиноко, что она уже думала, что вот-вот сдастся, если не найдет хоть кого-нибудь, с кем можно поговорить. Не нужно было звать тролля. Нужно было просто оставить его в покое. Оставить таким, каким сделали его ее чары. Не нужно было возвращать ему облик в ту дождливую ночь. Но он сумел успокоить ее душу хотя бы на несколько дней.

И тогда он проклял ее за то, что Ския возгорелась мечтой вновь проделать столь скверную вещь.

– Я не должна этого делать. – В глазах ее был ужас и любопытство. Она так давно не снимала с него заклятья, так давно не видела его истинного лица.

Тролль негромко застонал, и Ския поняла, что пора принимать решение. Он просыпался. А она сомневалась в том, что сумеет справиться с ним, если он очнется после того, как она вернет ему собственный облик.

Кончики пальцев ее пробежали по его лбу. В мгновение ока чары Скии смыли обличье тролля, обнаружив под ним лицо черноволосого красавца. Кургузое тельце тролля также исчезло, впрочем, одежды остались, сделавшись натянувшимися тряпками, едва прикрывавшими крупное мужское тело. Исчез карлик, привалившийся к стене комнаты, прикосновение Скии сняло чары, превратившие ее узника в тролля. На его месте лежал стройный, крепкий мужчина с длинными и мускулистыми, привыкшими к езде на боевом коне ногами.

– Мой принц, – прошептала Ския, не имея сил отвести взгляд от лежавшего. Мужская красота его как всегда заставила ее затаить дыхание. Чело Эйдана было высоким, нос тонким и узким, а губы – строгими… строгими и… лживыми.

Лицо Скии помрачнело, и она велела себе быть разумной. Ей нужно быть осторожной. К нему нельзя подходить слишком близко. Ее любимец опасен. И еще более опасным становился он, когда чары выпускали его из обличья тролля. Год назад принц Эйдан явился в этот лес, чтобы принести войну во владения ее отца. Ей не оставалось ничего иного, как задержать его. Ну а есть ли лучший способ заточения принца, чем превратить его в тролля? Ския не часто возвращала ему истинное обличье. Тролль никогда не смущал ее настолько, чтобы она могла захотеть этакого. А Эйдана она боялась. Принц ненавидел ее.

Впрочем, у них была та самая дождливая ночь…

Не в силах справиться с желанием оказаться возле него, Ския воспользовалась мгновением и склонилась к принцу, ласково прикоснувшись к прекрасному и мужественному лицу. На лбу его лежал черный локон, и ей так хотелось отвести его своею рукой. Как ей хотелось услышать смех Эйдана, увидеть ласку в этих синих глазах! И не бояться более за свою жизнь.

Принц был подобен укрощенному льву, но даже когда заклинания превращали его в тролля, она знала, что не сумеет вечно держать его в заточении. Теперь у нее появились другие заботы. Голова разламывалась от принесенных сестрой новостей. Король отправился разыскивать своего сына. Теперь уж точно начнется война, если не найдется этот мужчина, в забытьи покоившийся у ее ног.

Она всегда знала, что придет день, когда ей придется отпустить его. День этот приближался. Но как отпустить его? Неужели он бросится прочь от нее, в отвращении к ее уродству – и никогда более не объявится в мрачном и угрюмом лесу? Только он разделял ее общество. Против желания, иногда даже с ненавистью, но все равно он был здесь таким необходимым соседом. Она не могла забыть и его… и ту долгую дождливую ночь…

Большая и жесткая словно сталь ладонь легла на ее тонкое запястье. Дыхание застыло в горле Скии. Она опустила глаза, и ужас охватил ее.

Принц Эйдан проснулся.

* * *

Глаза Равенны раскрылись, приснившиеся события разбудили ее. Рука потянулась к бумаге, но под рукой не оказалось пера. Напротив нее в карете сидел Тревельян, и Равенна подумала о детях, которым рассказывала свою новость во сне.

Сон ничего не сказал ей о детях, и теперь Равенне ужасно хотелось узнать, кто они. Не их ли это дети, подумала она. Ее и Тревельяна. Мысль эта вызвала целую бурю в ее душе.

– Вот мы и въехали в Лир, – проговорил Тревельян, буквально за мгновение побледнев как мертвец. – Погляди. Видишь, к чему привели твои колебания.

Ладони Равенны вспотели, горло ее пересохло. Закатав прикрывавшую окно льняную шторку, она стала разглядывать сделавшийся совершенно неведомым край.

Повсюду среди зеленой картофельной ботвы проступали желтые пятна. Мужчины и женщины в неопрятном тряпье, выстроившись в бесконечную череду возле дороги, с отчаянным рвением выкапывали остатки урожая, еще не тронутые блайтом. Тем не менее было ясно: урожай пропал. Даже картофелины, успевшие достигнуть нужной величины, не могли теперь пролежать всю зиму. Об этом позаботился блайт.

Кое-кто из мужчин кивал в сторону проезжавшей кареты, обращая к ней белые испуганные лица. Равенна поняла, что просто не может посмотреть им в глаза, ибо в них отражался бесплодный ландшафт, казавшийся еще более жалким после недавнего изобилия.

– Боже мой, дела обстоят еще хуже, чем можно было предположить, – прошептала она. Ее возлюбленный Лир, такой зеленый, такой плодородный, теперь превратился в пустыню, выжженную, словно душа ведьмы.

– Я намереваюсь завести скот и посеять зерновые, возможно, что-нибудь и получится, – проговорил Ниалл.

– Да, – ответила Равенна, почти не глядя на него.

– Но я не смогу исцелить Лир, если причина болезни заключена в тебе.

Взгляд ее упал на Ниалла. Равенна едва могла поверить своим ушам.

– Неужели ты думаешь, что…

Она задохнулась.

– Я все больше и больше верю в это. – Лицо его не оставляла неестественная бледность. Тревельян казался сердитым. И Равенна неожиданно испугалась.

– Но этого не может быть. Гейс – это простое суеверие.

– Неужели и блайт нам лишь привиделся. – Губы его пренебрежительно искривились. – Мне он кажется даже излишне реальным.

– Блайт свирепствует по всей Ирландии. До сих пор он обходил нас стороной, но пришел и наш черед. – Голос ее дрожал, Равенне еще не приходилось видеть Тревельяна таким. Как всегда облаченный в черное, он сидел в темном углу кареты, и глаза его горели, пожалуй, неестественным блеском.

– Разве покушения на мою жизнь нельзя посчитать другими свидетельствами того, что удача отвернулась от нас?

Она вздохнула, не зная, как продолжить.

– Ваши мысли обрели подобное направление потому, что гейс выгоден вам. Есть причина всех неудач – их можно переложить на меня – а потом вы потребуете исполнения своего желания. Но я не согласна, не согласна.

Подняв голову, Равенна обдала Ниалла негодующим взглядом. Выходило, что он попытается свалить все неприятности на нее. Это бремя тем не менее отягощало ее и чувством собственной вины.

– Я – человек рационально мыслящий и прекрасно образованный. – Протянув вперед руку, он погладил ее по щеке. – Но я не способен объяснить, что здесь произошло. Мне понятны причины возникновения блайта и мотивы, которыми руководствовались смутьяны. Но я совершенно не способен понять причин своей страсти к тебе, но ее может объяснить гейс, и посему я вынужден верить ему.

Закрыв глаза, она снова глубоко вздохнула. Слава Богу, они были дома. Она просто хотела, наконец, убраться от Тревельяна подальше. Ей нужно было подумать – без его посягательств, которым она то и дело покорялась, всякий раз сожалея потом.

Равенна поглядела в окно. Они уже миновали огам, и впереди появился пыльный перекресток, от которого до коттеджа Граньи было недалеко. Взяв ситуацию в свои руки, Равенна потянулась к слуховому люку, расположенному у ног кучера. И прежде чем Тревельян успел помешать ей, сказала вознице:

– Пожалуйста, остановите карету. Я сойду здесь.

Люк захлопнулся под рукой Тревельяна. Она понимала, что подобное приказание рассердило его, однако ее это не волновало. Она отправится домой, ей надо подумать. И сейчас он отпустит ее или же навсегда потеряет шанс на ее любовь.

Карета остановилась. Рука Равенны легла на позолоченную дверную ручку раньше, чем Тревельян смог помешать ей.

Однако ей не дали сойти. Сильные руки графа обхватили ее за талию и усадили к нему на колени.

– Ты этого не сделаешь, – прохрипел он.

– Ты должен меня отпустить. Я не пленница, и ты не можешь силой держать меня при себе. – Она попыталась разжать его сомкнутые пальцы. Они не дрогнули.

– Кучер, гони! – крикнул Тревельян, не желая освобождать руки и пользоваться люком.

Последовало долгое молчание. Кони звенели упряжью и переступали, уже мечтая о сене, ждавшем в конце пути.

– Нет! Подожди! Выпустите меня отсюда, – закричала Равенна, пытаясь высвободиться из железных рук Тревельяна.

– Гони, я сказал! Или завтра утром, оставшись без места, будешь копать пораженную блайтом картошку.

Со стоном она предприняла последнюю попытку освободиться. Однако карета тронулась с места, и Равенна пошатнулась, больно ударившись щекой.

– Что вы делаете? Вы сошли с ума? Я не вернусь в ваш замок. Не вернусь! – выдохнула она.

– Я не отпущу тебя. Иначе ты никогда не вернешься ко мне. – В его словах слышалось горе. Если бы они не решали ее судьбу, Равенна готова была бы пожалеть графа.

– Не вынуждай меня ненавидеть тебя, – простонала она, откидывая голову на спинку сиденья и все еще ощущая эти тиски на своей талии.

– Если ты не можешь полюбить меня, тогда ненавидь. Хотя бы ненавидь, ибо от ненависти недалеко до любви.

К муке ее, ладони Ниалла легли на ее щеки, приковав голову к изголовью. Тревельян припал губами к ее рту, запечатав его поцелуем.

Глава 24

Теперь она стала его пленницей.

Равенна провела день в башне замка. Тревельяна она не видела. Служанки принесли ей перо и бумагу, накормили. Приготовили ванну. Но она не услышала ни слова от хозяина замка, не получила никакого свидетельства о том, что он одумался и безумие его близится к концу. Расхаживая по комнате, она то и дело поглядывала на обреченные, пожухлые поля, окружавшие огам. Ночью она попыталась набросать хотя бы несколько страничек своей повести, однако огоньки свечей убаюкивали ее. Наконец Равенна забралась в просторную постель и попыталась уснуть; тем не менее сон не шел, и мысли ее переполнял гнев и неудачные планы.

Она попалась в лабиринт, из которого не было спасения. Запертая в башне, она могла выйти из нее или через парадные двери, или через черный ход, но обе двери были накрепко заперты. Ее измучило беспокойство за Гранью, наверняка волновавшуюся за нее. Теперь бабушке уже было известно, что пора ждать Равенну домой. Предупредил ли ее Тревельян? Каким же образом он это сделал? Я захватил твою внучку в плен. И не знаю, когда возвращу ее. Подобную ситуацию можно было бы назвать просто смешной. Но Равенна еще не видела Ниалла в столь дурном расположении духа, когда он тащил ее, визжащую и брыкающуюся, в спальню замка. Ей казалось, что он ненавидит ее не меньше, чем она его. Ниалл не станет прислушиваться к доводам рассудка. Он не освободит ее. Даже когда она не пустила в гардеробную камердинера Тревельяна, явившегося за одеждой для своего господина, реакции от графа не последовало. Ни гнева, ни неодобрения, ни просто записки. И когда утром из Белфаста в замок явился портной, она поняла, что он предпочел заказать новую одежду, чем бросать ей вызов.

Стена молчания начинала уже докучать ей. Она надеялась, что сумеет по крайней мере дать выход собственным эмоциям, когда он заявится ночью. Но Тревельян не пришел. Он забыл про свою узницу и не хотел даже ее видеть. Даже удовольствие, которое она давала ему, не могло заманить Ниалла к Равенне. Ну, а раз она не имела возможности даже встретиться лицом к лицу со своим похитителем, то свободы не видать, и узница уже начинала отчаиваться.

С каждым часом нервы ее становились все более и более напряженными, а роскошная тюрьма все более и более томила Равенну.

Встав с постели, она сделала лампу поярче. Перо и бумага уже ожидали ее на вычурном красного дерева резном столе Тревельяна. Нужно было взяться за повесть и, воспользовавшись предоставившимся временем, закончить ее, однако и Ския, и Эйдан казались теперь нереальными – словно они приснились ей и она вдруг проснулась, не имея возможности припомнить подробности. Мысли Равенны были слишком тревожны, чтобы отдаться воображению.

Итак, Тревельян сумел отобрать у нее и писательский дар. Мысль эта повергла Равенну в уныние. Ничто в этой клетке не казалось ей достойным внимания. Ее повесть не выйдет в свет. Тревельян прав. Все это лишь мечты глупой ирландской девчонки, обманутой образованием, которое ей совсем ни к чему.

Усевшись у письменного стола, Равенна глядела на чистые листки бумаги до рассвета, пока Кэти не принесла ей горячей воды и завтрак. Чуточку насупившись, женщина спросила, не нужно ли ей чего-нибудь еще. Покачав головой, Равенна ответила яростным взглядом. Долгие часы уговоров не смогли заставить Кэти отпустить ее. И Равенна больше не хотела борьбы.

Кэти ушла. И Равенна отодвинула в сторону поднос, второй к ряду день отказываясь от еды.

* * *

Соскочив с могучего вороного коня, лорд Чешэм перебросил поводья мальчишке-конюху.

– Отменный получился сегодня галоп, парень! За этим-то я и приехал из Лондона! – обратился он к главному конюху-ирландцу, годившемуся ему в отцы.

– Лорд Тревельян ждет вас в библиотеке, милорд, – проговорил тот.

– В библиотеке? Отлично, отлично, – буркнул Чешэм, стягивая перчатки. Войдя в холл, он небрежно бросил их вместе с цилиндром Гривсу. Оказавшись в библиотеке, Чешэма негромко присвистнул. – Кузен, вы выглядите ужасно. Надеюсь, это не подагра.

– Подагра? Христос с вами, я не настолько стар. – Тревельян поднял глаза от груды бумаг на столе. Бросив на Чешэм рассеянный, но весьма неодобрительный взгляд, он сказал: – Мне сообщили, что вы здесь не первый день. Со дня моего отъезда в Антрим. Лондон уже не устраивает вас?

– Ни в коей мере. Если бы ваш замок, кузен, не был столь просторен, мы увиделись бы еще вчера.

– Что ж, встреча не состоялась, – отодвинув в сторону счета, Тревельян поднялся. – Гривс передал мне, что вы намереваетесь устроить бал через неделю.

– Нечто вполне обыкновенное. Не более двухсот гостей.

Тревельян скрестил руки на груди.

– Отмените его. Сейчас не время для балов. Народ Лира в ужасе. Я не хочу, чтобы они видели, как мы танцуем, когда они рыдают.

– Пригласите тогда и их.

– А может быть, лучше предложить всем есть пирожные?

Изобразив скуку на лице, Чешэм плюхнулся в кожаное кресло с подголовником.

– Не будьте таким занудой, кузен. Быть может, им лучше развлечься. Пусть они ненадолго забудут о своем блайте.

– Но все чего-то стоит. Мне нужно закупить скот и доставить сюда зерно. Я хочу спасти их и не могу позволить себе балов.

– Черта с два, можете и знаете это. Да вы купите каждому по стаду овец и получите тройную выгоду, прежде чем эти олухи успеют моргнуть. – Чешэм внимательно поглядел на ногти, а потом потер их о бархатный воротник розового егермейстерского кафтана.

Тревельян скрипнул зубами.

– Тем не менее момент неподходящий для бала.

– Нет, более удобного времени и не придумаешь. – Чешэм поглядел на Ниалла. – Я уже давно не видел Равенну. Поговаривают, что во время моего отсутствия ее видели в замке. А вы не решили поохотиться на нее в конце концов? Как вам известно, я сам надеялся поухаживать за нею.

На лице Ниалла отразилось крайнее неудовольствие.

– И вы полагаете, что бал заставит ее переменить свое мнение о вас?

– Ах, ну конечно. Только представьте себе музыку, шампанское, вальсы в саду. В такой постановке я сумею добиться многого.

– Чего добиться? Вы просто хотите покорить ее, и понимаете это.

– Конечно. А какой мужчина на моем месте… – Прежде чем Чешэм успел докончить фразу, Тревельян уже стоял перед ним, схватив его за бархатные лацканы.

– А что случилось? – осекся он, смущенный гневом Ниалла.

– Я хочу, чтобы вы оставили замок. Смиритесь: Равенна вам не достанется. Ни сейчас. Ни в будущем.

– Я не собираюсь добиваться Равенны. Ни сейчас, ни в будущем, – тупо повторил Чешэм. – А теперь, будьте любезны, отпустите меня.

Тревельян отступил от него на несколько шагов. Чешэм откинулся на спинку кресла.

– Из-за чего такой шум? Значит, она симпатична и вам?

Тревельян не стал отрицать этого, и губы Чешэма изогнула сухая улыбка.

– Итак, она должна стать вашей любовницей?

– Я предложил ей стать моей женой.

Чешэм поглядел на графа так, как если бы только что вылетел из седла в скачке с препятствиями.

– Неужели вы говорите правду?

– А вы как думаете? – отрезал Тревельян.

Чешэм вздохнул.

– Признаюсь, я неравнодушен к девчонке. Она прекрасна, но… но принадлежит к простонародью. И что еще хуже – она ирландка. Дорогой лорд Ниалл, вы устанете от нее, и тогда… Ах, я не могу даже подумать об этом. Какой ужас. Леди Тревельян, – пробормотал он.

– Вы забываетесь, кузен, – полный злобы взгляд Тревельяна мог бы пронзить гранитную стену. – Или вы не помните, что и мать моя была ирландкой, вокруг меня живут только ирландцы, да и сам я – ирландец.

Чешэм в раздражении бросил:

– Она не из тех ирландцев, которые подходят вам, и вы это тоже понимаете. И вообще, вы разыгрываете меня, правда? И за обедом мы хорошенько посмеемся над всем этим.

Сцепив руки за спиной, Тревельян поглядел в окно – на пораженные поля.

– Нет, это правда. Я люблю ее. Я уже просил ее стать моей женой, однако она пока, – Ниалл помедлил, морщась словно от боли, – отказывает мне.

Чешэм поднялся на ноги, пытаясь изобразить, что старается переварить потрясающее известие. Он явно хотел бы придать ситуации более легкомысленный оттенок, однако, прекрасно зная крутой нрав Тревельяна, предпочел не делать этого.

– Да как она может отказать на предложение состоятельного и могущественного графа, одного из самых значительных людей в Ирландии? – В голосе Чешэма угадывалось недоумение.

– Это длинная и неприятная для меня история. – Тревельян вздохнул. – И я ничего не намерен объяснять. Достаточно сказать одно: мне сейчас не до балов.

– Быть может, это ваша проблема, а она хочет внимания. Бал будет весьма уместен.

Тревельян вдруг резко повернулся лицом к нему, Чешэм даже вздрогнул.

– Устами младенца…

– А что это я сказал? – возмутился Чешэм.

Чело Ниалла, погрузившегося в глубокую задумчивость, избороздили морщины.

– Пусть будет бал. Праздник на все графство. Пускай наш народ покажет нос этому блайту, там я и объявлю о своих дальнейших планах в отношении ведения хозяйства в Лире – о коровах, овцах и зерне. Тогда Равенна поймет, что я не… – Голос его стал едва слышным. – Не…

– Что не? – спросил Чешэм.

Тревельян поглядел на кузена так, словно только что заметил его, и промолчал.

Расстроенный Чешэм покачал головой.

– Если ситуация, кузен, такая же унылая, как ваше лицо, я рекомендовал бы вам опробовать все возможное.

– Быть может, и придется, – отвечал в рассеянности Тревельян, уже звоня Гривсу.

* * *

Равенна поняла, что Тревельян вошел в апартаменты. Не то, чтобы она услыхала его, скорее почувствовала, и, как Гранья узнавала духов по эмоциям, которые она оставляла на земле смертных, так и сейчас внучка ее ощутила гнев, вступивший в комнату как призрак, вышедший на охоту.

Она ничего не сказала ему. Подняв взгляд от стола, на котором подсыхала исписанная страница, Равенна молча посмотрела Ниаллу в глаза, схватила чернильницу и швырнула ее, целя ему в голову.

Он отступил в сторону. Чернильница ударилась в стену, оставив на ней индиговое пятно.

– А чего-нибудь другого нельзя было придумать? – угрюмо спросил он.

– А чего еще ты от меня ждешь? Я же сказала, что рабы не любят хозяев. – Схватив со стола небольшую стаффордширскую статуэтку, изображавшую Изиду, Равенна замахнулась ею. – Убирайся отсюда, если ты пришел не за тем, чтобы выпустить меня.

– Я пришел пригласить тебя на задуманный Чешэмом бал. – Взгляд Ниалла обратился в сторону гардеробной. – Я пришел, чтобы переодеться. Даже мой портной не способен сделать чудо за одну ночь.

– Не дам, – Равенна метнулась к двери гардеробной. Вооруженная стаффордширской богиней, она преградила ему путь. – Убирайся. А твоя одежда – залог моего освобождения. Если тебе нужно свежее белье, сперва выпусти меня.

Ниалл шагнул вперед. Статуэтка поднялась выше. Он резко нырнул вниз, пропуская фигурку над головой; пролетев над Тревельяном, она разбилась о резную притолоку в прихожей, оставив над ней отметину.

– Ну как, припадок окончился? – спокойно спросил Ниалл.

Глаза Равенны наполнились разочарованием и слезами.

– Ты считаешь себя цивилизованным человеком и держишь меня в плену, как самый отсталый из твоих американских приятелей-рабовладельцев.

– А что мне остается? Если я выпущу тебя, ты сразу умчишься в такую даль, где я тебя никогда не поймаю.

– Вот уж что правда, то правда, – прошептала Равенна, когда Ниалл поднял ее и отставил в сторону.

Забрав из ящиков гардероба кое-что необходимое, Тревельян вновь повернулся к Равенне.

– Ну, какое будет мнение по поводу бала?

– Ты, наверно, сошел с ума, если решил, что я, пленница, буду ходить на балы. – В глазах ее сверкал гнев.

– Даже если я приглашу все графство? Даже если явится твоя бабушка и ее разобьет паралич от одной мысли о том, что ты у меня в плену?

С презрением поглядев на Ниалла, Равенна отвергла его шантаж.

– Ты знаешь, что я сбегу, если ты отпустишь меня отсюда на бал.

– Ты и шага не сделаешь от меня.

– Невозможно. Тебе не удержать меня рядом с собой весь вечер.

– Попробуем?

Они уставились друг на друга, сойдясь в поединке воль. Наконец, Равенна сказала:

– Ладно, пусть будет бал. К этому времени меня здесь не будет, даже если для того, чтобы освободиться, мне придется позвать на помощь Малахию.

Губы Тревельяна исказила грозная улыбка.

– Если только Малахия объявится здесь, я убью его, и не говори потом, что не знала об этом. Ну, стоит ли его смерть нескольких мгновений свободы?

– Я ненавижу тебя, – прошептала Равенна.

Шагнув вперед, Ниалл опустил голову так, что они едва не толкнулись лбами.

– Тогда наслаждайся ненавистью.

Усмехнувшись, он простился с Равенной и запер за собой дверь.

* * *

Днем в обычно тихом замке закипела бурная деятельность. Явилась Кэти, привела с собой слуг с медной ванной, однако, едва Равенна погрузилась в ароматную воду, горничная сразу же удалилась.

И прихватила с собой единственное платье Равенны – из синей шерсти.

Недоумевая, Равенна гадала, что у той на уме. Служанка вернулась буквально спустя несколько минут с платьем, и вся необходимость в расспросах сразу отпала. Судя по целому отряду служанок, появившихся из гардеробной с рулонами шелков и атласов в руках, Равенна поняла, что за фокус ее ожидает.

– Передайте лорду Тревельяну, что мне не нужно шить никаких платьев, – выпалила она, поднявшись из воды и обернув вокруг тела полотенце.

– Но это старое платье нельзя носить вечно, мисс. А бал будет через два дня. – Кэти положила старое платье на кресло.

Рассерженная Равенна натянула на грудь старую, несколько узковатую сорочку так быстро, что разорвала ее.

– Чертово пекло, – буркнула она, ткнув пальцем в образовавшуюся подмышкой дырку.

– Что вы сказали, мисс?

– Одно из любимых выражений его светлости. – Равенна схватила корсет и принялась шнуровать его, буквально кипя негодованием. Кэти точно нахалка, в этом нет никаких сомнений. Служанка эта никогда не уважала незаконнорожденную Равенну. Конечно, непосредственно в ее похищении она не была виновата, но тем не менее прислуживала этому черту, выполняя каждое поручение Тревельяна.

Равенна искоса поглядела на Кэти. К своему прискорбию, она слишком хорошо знала, почему Кэти не возражает против происходящего. Просто Верхи живут по одним правилам, а отверженные по совершенно другим. И честный человек может закрыть глаза на прегрешения богачей, а не нищих.

– Я не пойду на бал к Чешэму, вот и все. – Равенна влезла в корсет своего платья и тряхнула юбкой, опуская ее. Платье казалось тряпкой – даже в сравнении с черной полотняной одеждой Кэти.

– Вам надо будет идти на бал, мисс. Приглашены все. Все графство. К тому же… – Кэти понизила голос. – И думать не хочу, что сделает Сам, если вы откажетесь.

Возражений Равенны она старательно не замечала. Подойдя к постели, Кэти отпустила служанок и принялась перебирать рулоны роскошной ткани.

– Какая тебе нравится больше? Господин хочет, чтобы ты выбрала пять отрезов.

Тут был и бордовый муар, и плотный пурпурный полосатый атлас, даже клетчатая тафта тончайших оттенков розового, черного и зеленого цвета. Все ткани были великолепными, дорогими… попросту говоря – невероятно прекрасными. В других обстоятельствах она была бы счастлива, получив любое из таких платьев. Но только не как подарок от Тревельяна. Она ему не любовница и не рабыня. Она способна сама одевать себя.

– Уберите все это. Я не стану ничего выбирать. – Повернувшись спиной к постели, она застегнула крючки на воротнике своего синего платья.

– Но, мисс, – Кэти смолкла, заметив мрачное выражение на лице Равенны. – Хорошо. Я уберу. – И сказала с тревогой в голосе: – Но не удивляйтесь, если Сам заставит меня выбрать шелка за вас. Он велел мне снять ваши размеры по вот этому синему платью, которое сейчас на вас.

– Просто уберите все. Мне не нужны никакие платья. – Равенна повернулась к ней. – Значит, вы скажете ему это, правда?

Кэти кивнула:

– Скажу, мисс. Не сомневайся в этом.

Кэти вышла из комнаты, заперев за собой черный ход. Равенна едва заставила себя не швырнуть что-нибудь в ненавистную дверцу.

Принеся обед, Кэти более не говорила о платьях.

Но пришел вечер, делать было совсем нечего: оставалось только сидеть возле огня да при свече читать книжку. Упав духом, с унынием глядела девушка на мерцающие огоньки. Ей хотелось домой, и не потому, что она так уж тосковала по Гранье, просто и ей нужно было общество. Дни, проведенные в башне, где с ней разговаривала только Кэти, начинали сказываться на ее решимости.

Равенна пыталась не думать о Тревельяне, тем не менее мысли ее против воли возвращались к нему. Что-то поделывает сейчас Ниалл, подумала она. Должно быть, Гривс подал ему обед в крохотную столовую с гобеленами. Вне сомнения, уж он-то пребывал в обществе. Чешэм гостил в замке. И, возможно, оба они сейчас посмеивались над какой-нибудь непристойной историей. Тревельян, должно быть, целый день и не вспоминал о ней.

Равенна шевельнулась в кресле, уныло покручивая выбившуюся из рукава нитку. Тревельян не должен завладевать ее мыслями, напомнила она себе; и все же граф – улыбающийся, смеющийся, задумчивый – то и дело возникал в памяти девушки. Не имея никаких других занятий, она отправилась в гардеробную и решила хорошенько ознакомиться с ней – на случай, если содержимое комнаты вдруг предоставит возможность бежать из замка. Впрочем, она ничего не нашла – если не считать совершенно уничтожившего ее откровения.

Открыв гардероб, где Ниалл держал свои рубашки и фраки, аккуратно развешанные на плечиках, она ощутила запах. Пахло Тревельяном. Запах пропитал все одежду и вызывал вполне отчетливое, хотя и непонятное чувство внизу живота, словно реагировала на него не она сама, а тело – не спрашивая позволения у рассудка. Равенна не хотела этого делать, но против воли закрыла глаза и попыталась представить себе его лицо. И увидела графа – до боли ясно, как видела его и теперь. Кара за подобное прегрешение не заставила себя ждать – ей сделалось еще более грустно и одиноко, чем прежде.

Потянув за нитку, она сделала прореху и в рукаве. Со слезами обиды Равенна встала и направилась к книжным полкам. Нечего думать о Тревельяне. Она и не собиралась этого делать.

И все же Ниалл не оставлял ее мысли. Они будто воплотились в реальность, потому что, когда Равенна посмотрела на дверь, он оказался там. Стоя на пороге, Ниалл глядел на нее заботливо, но гневно.

– Ну, вы решили выпустить меня или придется разбить еще одну статуэтку? – она приподняла бровь, высмеивая его манеру, а потом повернулась к книжным полкам, надеясь, что сумела скрыть от Ниалла, что руки ее трясутся, а щеки пылают.

– Кэти сказала мне, что ты не ешь и ничего не пишешь. – Закрыв за собой дверь, он подошел ближе.

Равенне хотелось закричать. Так вот почему при первой возможности Кэти принималась перебирать бумаги на столе Тревельяна.

– Надеюсь, вы хорошо заплатили ей. Шпионы всегда берут дорого.

– Кэти верна мне, – Ниалл опустился напротив нее в кресло – в свое, истертое.

– Слишком верна, – пробормотала она.

– Я могу понять отсутствие аппетита, но почему ты не пишешь?

Равенна повернулась во всем обворожительном великолепии своего гнева.

– Да как вы можете думать, что мне удастся что-либо написать здесь?

– Я хочу, чтобы ты писала, – взгляд его ни на йоту не отклонился от ее глаз. – Ты должна писать.

Полные сомнения глаза ее не могли лгать. Негромким, полным поражения голосом Равенна сказала:

– Я решила остановиться. Это же просто пустая трата времени. Я теперь понимаю: мне никогда не напечатать книгу.

– Смешно. Ты пишешь прекрасно. Мне хотелось бы услышать продолжение. Расскажи мне.

Она не верила собственным ушам. Теперь он еще и приказывает ей писать. Человек этот не знает предела собственной наглости.

– Я не собираюсь проводить вечер с моим похитителем, развлекая его сказками.

Ниалл толкнул кресло в сторону Равенны и надменно проговорил:

– Садись и рассказывай. Я хочу слышать, чем там занимается твоя маленькая героиня. Ну, а потом – завтра – ты сможешь кое-что записать.

– Не хочу, – нахмурившись, Равенна принялась изучать книги на полке. Названия их могли соблазнить не более, чем Нолана – кислые щи.

– Иди сюда. Прочитай тогда то, что уже записано.

Равенна зажмурилась. Она не хотела этого делать.

Каждый раз, оказавшись в обществе Ниалла, она предавала собственное достоинство.

Она неторопливо повернулась лицом к Ниаллу и с ненавистью к себе, но и с непонятной благодарностью за компанию опустилась на сидение напротив него.

– Как ее зовут?

Она понимала, чего он хочет.

– Ския, – шепнула Равенна.

– А его? – Ниалл глядел на нее, свет очага озарял суровое лицо.

– Эйдан, – вновь шепнула она.

– А где ты их оставила в последний раз?

Равенна прикоснулась к щеке, взглядом покоряясь Ниаллу.

– Я обязана это говорить?

– Ты хочешь рассказать мне это, моя любимая, – ответил он негромко. – Ты – сказитель, бард, хотя, быть может, еще не поняла этого.

Равенна облизнула губы и нерешительно и неловко приступила к рассказу.

* * *

Ския хотела отдернуть руку, но хватка казалась стальной и становилась еще сильнее, чем больше она сопротивлялась.

Со стоном она привалилась к стене, ощущая холодные капли, выступившие от страха на спине.

– Пусти мою руку, – прошептала она, испуганная этими злыми голубыми глазами.

– Теперь твоя очередь быть у меня в плену. А ты знаешь, как живется под мостом, в сырости? Клянусь собственной могилой, более это не повторится.

– А знаешь, ты можешь поселиться в домике вместе со мной. Только веди себя хорошо. – Она попыталась освободить руку.

Эйдан не отпускал пальцы Скии с достойным восхищения нежеланием причинять ей боль.

– Веди себя хорошо. Смешно! Настанет день, и я стану королем всего Кланкуллена. Я принц, а не щенок.

– Я и не хочу, чтобы ты был моим щенком. – Ския потупила глаза, щеки ее зарделись. – Я просто хочу, чтобы ты был добрым. И чтобы я нравилась тебе.

Он закатил к небу глаза.

– Нравилась? Ты околдовала меня, превратила в жуткого тролля, заставила сидеть под мостом и еще хочешь нравиться? Кому из смертных может понравиться такая ведьма, как ты?

– Но ведь была же та ночь.

Слова эти заставили Эйдана умолкнуть, словно и он погрузился в воспоминания. Вдруг потемневшие глаза его смотрели куда-то вдаль. Губы принца сжались.

– В тот вечер была гроза. Иногда я готов подумать, что ночь эта примерещилась мне.

– Нет, все было на самом деле, – прошептала она, мечтая вновь обнять его и лечь рядом на соломенный матрас.

– Значит, ты околдовала меня и приказала поступить так, – жестко сказал принц.

– Но ты же знаешь, что я не делала этого, – Ския с мольбой протянула к нему руку.

– Ведьма, – пробормотал он так, словно не мог обозвать ее худшим словом.

– Я не стремилась стать ведьмой. Разве это не важно?

– Нет. Ты – ведьма, и если на твоей голове нет седых спутанных косм и бородавки не усеивают твой нос, так это лишь потому, что ты изменила свое уродство чарами. – Схватив прядь золотых волос, он осторожно привлек Скию к себе. – Ты видишь мой истинный вид. Яви мне свой собственный.

– Он перед тобой, – негромко призналась она.

– Не верю. – Выпустив ее волосы, он провел кончиками пальцев по ее щеке. – Ты слишком прекрасна. Ни одна уродливая, злая и прыщавая ведьма не сможет сделаться и отдаленно похожей на тебя.

– Если ты будешь говорить со мной таким образом, я снова превращу тебя в тролля. – Она вновь попыталась выдернуть руку, однако принц держал ее как в тисках. Встретившись взглядом с Эйданом, она попыталась понять, знает ли он, насколько больно делает ей. Сарказм его ранил Скию не хуже толедского меча.

– Если ты опять превратишь меня в тролля, то да поможет мне Бог… только ни один человек в королевстве тогда не осудит меня, если мне придется тебя убить.

Ския поглядела на него с горечью.

– Ну почему ты говоришь мне такие страшные вещи?

– А почему ты держишь меня при себе? Зачем превращаешь в тролля?

И он двинулся на нее. Ския в ужасе отпрыгнула.

– Если ты еще раз превратишь меня в эту тварь, я…

Принц не договорил фразу, он исчез.

– Я убью тебя! Убью! Клянусь в этом! – завопил тролль от ярости, подпрыгивая в углу.

Встав, Ския потерла затекшую руку. Она не хотела возвращения тролля, однако и принц пугал ее злым, черным взглядом. Иногда действия Скии подчинялись инстинкту, как было тогда с драконом. Ей хотелось бы, чтобы Эйдан понял это и перестал пугать ее.

Взгляд ее обратился к троллю. На принца было приятнее смотреть, чем на крохотного гадкого уродца, однако сила Эйдана была опаснее.

– Тогда уходи отсюда. Ступай под свой мост.

– Не пойду! Не пойду! – Троолль стиснул маленькие кулачки и принялся грозить ими Ские.

Она обратилась к самому худшему оскорблению. Она расхохоталась.

– Уходи. Лезь под свой мост в сырость и темноту.

Тролль перестал скакать. Застыв на месте, он глядел на нее полными печали тупыми глазками.

– Так, значит, тебе не нравится мост, правда? И ты хочешь сидеть здесь, возле огня. – Приблизившись к очагу, Ския помешала варево, бурлившее в черном котле. – У меня есть пенистый мед и сладкие сахарные пирожки. Моя приятельница, старая сова, живущая в чаще орешника, даже принесла мне на ужин кролика. – Она искоса посмотрела на тролля. – Принц Эйдан, можете вернуться, но ведите себя подобающим образом.

Тролль сложил ручки на груди и поклонился, являя образец покорности.

Ския снова рассмеялась. Сердце ее мечтало провести с ним еще один вечер. В ту жуткую грозовую ночь Эйдан рассказывал о своем отце, о войнах и королевствах. Он был мягок с ней, потому, должно быть, что во тьме под мостом было столь же одиноко, как и в ее домике. Тогда она предложила принцу меда и пирожков, и он съел столько, что хватило бы на целый батальон. А потом, огрубевший от войн, он повалил ее на матрас и долго любил и любил ее, пока оба они не насытились. А потом оба они уснули в свете меркнущего очага.

Проснулась она одна.

Ей потребовался целый день, чтобы отыскать его. Чары вернули принца в коттедж, предательство бросило назад под мост. Но ничто не могло исцелить ее раненое сердце. Уже никакой океан не смог бы вместить выплаканных ею слез. В страстном порыве она сказала Эйдану, что любит его. А он убежал от нее, словно она… словно она была ведьмой.

Глаза ее стали печальными. Поглядев на тролля, Ския прикусила нижнюю губку.

– Напрасно я снова делаю глупость. Быть может, тебе лучше оставаться под мостом.

С проворством ребенка тролль ухватил треногую невысокую табуретку и сел в углу, склонив голову и сложив руки. Такой тихий и жалкий, что она уже готова была забыть, что крохотное чудище сотворено ею, а не Господом.

– Хорошо. Я позволю принцу Эйдану вернуться, – подобрав юбку полотняного платья, она присела перед ним на корточки. – Но ты должен быть хорошим.

Тролль кивнул.

Она снова щелкнула пальцами. Принц вернулся и бросился на нее. Пальцы ее опять щелкнули. Тролль снова вернулся – в куда большей ярости.

Ския облегченно вздохнула. Если бы принц Эйдан не зацепился за крашеный треногий табурет, возможно, ей самой пришлось бы топать в гневе ногами.

– Ну почему ты не хочешь вести себя хорошо? Неужели ты так ненавидишь меня? – Она не знала, хочет ли на самом деле услышать ответ.

Подняв свой треногий стульчик, тролль вновь изобразил раскаяние. Она решила не обращать на него внимания и потому отправилась к буфету с медовыми пирожками.

Желая как следует досадить троллю, Ския съела перед ним весь пирожок – до последней сладкой крошки.

– Ну вот, – она погладила себя по животу. – Восхитительный вкус. Кстати, у меня их столько, что просто и не знаю, как управляюсь со всеми. – Она прикрыла глаза. – А что едят тролли на ужин? Холодных жаб? Или поганки?

Лицо тролля исказило отвращение. Ския тут же показала ему на дверь, ожидая, что он уйдет, но тут лицо его исказил ужас.

– Итак, ты хочешь остаться и получить мед и сахарные пирожки, так?

Он кивнул.

– Тогда я предоставлю тебе еще один шанс. Но будь хорошим маленьким принцем, иначе получишь как следует. Понял?

Он кивнул.

Ския щелкнула пальцами. Принц поднял глаза.

– Каким странным ты кажешься, – заметила Ския. Рот Эйдана с возмущением изогнулся, когда принц обнаружил, что все еще сидит на низеньком табурете.

– А ты кажешься такой прекрасной. – Он встал, тем не менее оставаясь на месте.

Она вспыхнула. Принц этого не знал, но когда он бывал добр к ней, чары его действовали на Скию сильнее, чем ее собственное волшебство.

– Иди сюда. Я налью тебе меду. – С ласковой улыбкой Ския черпнула чашей из котла. И поставила на стол перед принцем.

– Садись, если хочешь.

Принц осторожно обошел стол и уселся на скамью возле очага.

Чашку горячего меда он выпил до дна, не отводя глаз от Скии.

– Ты ведь понимаешь, что тебе придется отпустить меня, – произнес он низким голосом.

– Почему? – прошептала она.

– Я подслушал твой разговор с сестрой. Отец мой намеревается взять штурмом замок твоего отца. Король Турое убьет всех твоих. Я его единственный сын.

– Я держу тебе здесь только затем, чтобы ты не убил их.

Принц нахмурился. Красота его стала страшной, решила Ския.

– Я попал в этот лес потому, что заблудился. Я выехал на разведку, чтобы поподробнее разузнать об артиллерии твоего отца, но мне не представилось даже такой возможности, так ведь?

Она улыбнулась, однако новость заставила ее быстро помрачнеть.

– Короля Турое ждет поражение.

– Его войско сильнее вашего. Я это знаю.

Ския глядела на язычки огня.

– Если я отпущу тебя, ты присоединишься к отцу, и замок падет. Это всего лишь предлог. Вы, люди Кланкуллена, любите воевать.

– Раз у нас есть сила захватить землю, значит, у нас есть и право на это.

Ския поглядела на принца. Такой сильный, простой и честный. Она не сомневалась в том, что принц способен захватить замок ее отца даже без помощи короля Турое.

– Но мы – мирный народ. Мы не любим воевать.

Протянув руку, он положил ее на правую ладонь Скии, ту самую, которой она творила чудеса.

– Ведьмы не укрепляют мир. Они сеют ненависть, раздоры и страх.

– Я не хотела становиться ведьмой, – проклятые слезы увлажнили ее глаза. – Я удалилась сюда, в изгнание, чтобы сохранить мир. И я не могу позволить вам, тебе и твоему отцу – нарушать его.

– Но мир уже погублен. Возможно, сейчас мой отец уже берет свой широкий меч и…

– Нет! – вскричала она, вскочив на ноги. Мед из руки ее выплеснулся на земляной пол. – Не смей даже думать о подобных вещах.

– Ты любишь свою семью? Тогда спаси ее, – приказал принц.

– Но как? Какой путь будет правильным? Я не могу отпустить тебя для того, чтобы увидеть, как ты напал на моих родных.

Принц схватил ее, мускулистая рука легла на тонкую талию, пальцы другой переплелись с её пальцами, – на правой руке, которыми Ския творила свои чары.

Паника охватила ее. Она не могла защитить себя, пока Эйдан держал ее подобным образом. Ския попыталась освободиться, однако усилия ее были напрасны. Он был слишком силен. Он мог даже выпустить ее талию, но пока Эйдан удерживал ее руку, она оставалась слабой, как обычная смертная.

Ския глядела на Эйдана, ощутив дурноту под ложечкой. Не имея возможности воспользоваться правой рукой, она лишалась всей своей силы. Судя по улыбке принца, он прекрасно понимал это.

Эйдан смотрел на нее сверху вниз, злая улыбка искривила красивый рот.

– Ну, а теперь ты стала моей пленницей, не правда ли?

Она облизнула пересохшие губы, не имея сил отвести от него глаз.

– Я – твоя пленница, – но только до тех пор, пока ты не выпустишь мою руку.

– Да, но тем временем я могу основательно помучить тебя – так, как ты поступала со мной.

– Но как же я…

– В ту дождливую ночь… Неужели ты думаешь, что я хотел заниматься любовью с ведьмой?

– А мне та ночь не показалась такой ужасной, – прошептала Ския, сдерживая рыдания.

– Она была сказочной.

Лицо его застыло, выражая странное чувство, которого она понять не могла.

– Ты совратила меня, – прошептал он. – Я не хотел близости с тобой, но ты добилась меня. Только об одной тебе мог и думать, оставаясь под этим скользким мостом. Но я оставался крохотным жалким троллем. И никогда не мог бы снова овладеть тобой, пока не пожалеешь меня и не вернешь мне мой облик. – Губы его прикоснулись к ее уху. – Но ты опять сделала меня самим собой, и теперь ты в моих руках, и я хочу тебя.

– Да, но ведь ты сам говорил, что моя красота может оказаться только маской… – Она умолкла, ибо прикосновение его рта лишало ее дыхания.

– Покажись мне старой и уродливой – если сумеешь – и, быть может, я оставлю тебя в покое. В этом твое единственное спасение.

Наклонив голову набок, Ския посмотрела на принца; конечно, она умела менять обличье по собственной воле, но в тот мир – как и Эйдан – она была собой. Глаза ее потемнели. Она тоже хотела его.

Принц кивнул, уткнувшись в ее волосы.

– Так где же она, эта карга с бородавками на носу?

– Ее не существует, – отвечала она, обрекая себя на поражение.

– Прекрасно, прекрасно! – выдохнул он и припал ртом к ее губам.

Свободная рука Скии инстинктивно попыталась остановить его. Ладонь ее легла на крепкую волосатую грудь, которую не могли укрыть рваные тряпки, некогда бывшие одеждой тролля. Она попыталась оттолкнуть Эйдана, но с тем же успехом можно было пытаться сдвинуть с места стену. Он и не пошатнулся. Принц все целовал ее; рука его двигалась вверх и вниз по спине Скии, прикрытой полотняным платьем, и тело ее томило желание.

– То, что ты – ведьма, я понял в ту самую минуту, когда впервые поцеловал тебя, – проговорил он, утопая лицом в ее золотых волосах.

– И как же целуются ведьмы? – спросила она.

Принц ответил смехом, и грудь его дрогнула под ее ладонью.

– Наверно, ты привыкла держать мужчин в плену и лишать их рассудка.

– О нет, – глаза ее в изумлении округлились. – Других мужчин не было. Только ты. Я люблю только тебя одного.

Признание огорошило принца, и Ския попыталась представить, каким образом сумеет он использовать эти слова против нее. Оставалось только надеяться, что этого не случится.

– Какие же сильные чары исходят от тебя, – пробормотал он и, взяв Скию за подбородок, поднял к себе ее лицо для поцелуя. Оторвавшись, он поглядел на их сомкнувшиеся руки и сказал: – А теперь пойдем в твою постель.

– Но что будет завтра? – спросила она испуганно.

– Завтра меня здесь не будет, и на этот раз я постараюсь сделать так, чтобы ты не последовала за мной. Настала твоя очередь хотеть того, чего не можешь иметь.

– Только не выпускай мою руку. Обещай мне, что ты ни на миг не отпустишь ее, – негромко молила она.

Обжигающий поцелуй заставил ее забыть обо всем. И обещание так и осталось не произнесенным.

* * *

Равенна поглядела на Тревельяна, словно вдруг вспомнив о его присутствии в комнате. Он глядел на нее из кресла, пронзительный взгляд блестящих глаз прекрасно скрывал любые чувства.

Она зарделась, ненавидя себя за ту стеснительность, которую выдали щеки.

– Пока я написала только до этого места.

Тревельян молчал. Проницательные бледно-голубые глаза его отсвечивали золотом, отражая огонь очага.

– По-моему, что-то не складывается. В конце концов, кто сумеет поверить в это? Чтобы женщина взяла принца в плен…

– И все-таки ты должна закончить ее.

Убежденная интонация Ниалла удивила Равенну.

– Зачем? Чтобы сгноить в столе вместе с лентами для волос?

– Нет, чтобы увидеть ее опубликованной. Твоя книга найдет восхищенных читателей. Завтра ты должна записать все это.

– Теперь я уже и писать должна по вашему повелению?

– Не по моему повелению, а потому, что тебе нравится это занятие… – Ниалл глянул на Равенну из-под полуприкрытых век. – Потому что ты можешь сделать такое, что не умеет никто.

– Если меня опубликуют, я уеду в Дублин, – сказала она.

– Нет, к этому времени ты станешь моей женой. То-то пэры удивятся, узнав, что леди Тревельян – писательница. Я уже просто не могу дождаться.

– Ты так уверен во всем.

Ниалл поглядел на нее, явно не пропустив едкой нотки. Глаза его уже были полны знакомого гнева.

– Я не уверен в тебе. Ты настолько сложный человек, что все остальное вокруг кажется совершенно простым.

Она промолчала.

Поднявшись из кресла, он подошел к ней.

– Доброй ночи, – Ниалл ласково прикоснулся к щеке Равенны. – Позови меня, если тебе будет одиноко.

Она отвернулась. Как смел он думать, что ей не одиноко в этой башне, вдали от тех, кому была небезразлична.

А потом проводила его взглядом. Да, она не безразлична ему. Но если бы только у него хватило любви отпустить ее!

Потому что тогда она могла вернуться.

Глава 25

Равенна была готова к балу. Приводя в исполнение угрозу Тревельяна, Кэти выбрала за нее ткани, и узнице сшили пять платьев. И теперь, невзирая на сопротивление, Равенна стояла перед высоким дубовым зеркалом и изучала собственное отражение.

Кэти убрала ее волосы крупными кольцами и заколола их на затылке, но не сдаваясь душистой, с ароматом фиалок помаде, непокорные завитки выбивались из прически, придавая ее облику нечто от Ренессанса. Платье было сшито из царственного пурпурного атласа с черным узором по подолу юбки. Впрочем, самым изысканным элементом в туалете Равенны был роскошный букет черно-пурпурных фиалок, искусно приколотых к ее декольте.

Равенна едва узнавала себя. Исчезла прежняя уличная девчонка. Исчезла и юная девушка, возвратившаяся из Веймут-Хэмпстеда. Появилась знатная леди. Преображение потрясло Равенну, оно льстило ей. Новое платье заставляло ее ощущать себя красавицей, и это ей было приятно.

И все же она не намеревалась идти на бал, как бы ни восхищало ее бальное платье.

– Сегодня вы проведете вечер вместе со своей бабушкой… разве вы этого не хотите? – спросила Кэти, разглаживая юбку Равенны и застегивая последний крючок на ее спине.

– Еще как хочется. Я скажу ей, что Тревельян держит меня в заключении, – Равенна украдкой взглянула на незнакомку в зеркале.

– Тише. Не нужно так говорить. Это только расстроит бабушку. Она-то считает, что раз Сам взял вас под свое крыло, так это просто здорово.

Равенна не хотела даже глядеть на Кэти, не хотела, чтобы служанка заметила ярость в ее глазах.

– Все относятся к лорду Тревельяну так, словно он бог, а на меня смотрят как на взбунтовавшуюся рабыню, забывшую про свое место.

– Но это не так! Мы его любим, Самого то есть. Но мы волнуемся и за вас, мисс. Без вас мы совсем пропадем. Все графство превратится в тлен и руины.

Равенна резко повернулась лицом к ней. В глазах ее промелькнуло удивление.

– Значит, и ты тоже знаешь о гейсе? Неужели все вокруг слыхали о нем, а я столько лет провела в неведении?

– Просто моя сестра когда-то убирала у преподобного Драммонда. Слухи-то ходят, мисс. В наших краях особо-то не о чем поговорить… иначе ведь кто стал бы звать некрологи ирландскими анекдотами, правда?

Равенна усмехнулась и, скрестив руки на груди, стараясь не смять дорогих фиалок, спросила:

– А кто еще знает?

– Ну, во-первых, конечно, Гривс. Он должен знать. Гривс любил пропустить кружку-другую с Питером Магайром, прежним мэром.

Отодвинувшись от Кэти, Равенна села на стул.

– Никто меня не заставит выйти замуж за Тревельяна.

– Никто, – согласилась Кэти.

– Тогда почему вы не выпустите меня? Ведь нельзя же заточить меня здесь навечно.

– Однажды ты полюбишь его, мисс.

– Откуда тебе это известно, раз я сама ничего не знаю об этом?

– Потому что со временем любовь приходит к каждому хорошему человеку.

Равенна поглядела на собственное отражение. Выражение на лице ее не соответствовало праздничному наряду.

– Я бы думала о нем лучше, если бы он отпустил меня.

– Разве можно убежать от судьбы, мисс Равенна?

Девушка поглядела в зеркало на Кэти.

– Мне хотелось бы попробовать. Это все, чего я хочу – возможности вырваться на свободу. И должна добиться ее.

– Тогда, мисс, Господь с тобою. Только помни: сожаление оставляет раны, которые редко заживают.

Кэти внимательно осмотрела Равенну, и словно похвалив себя за столь великолепную работу, она сделала реверанс и оставила девушку.

* * *

Часы в прихожей пробили восемь раз в то самое мгновение, когда Тревельян появился в спальне.

Стоя у окна, Равенна разглядывала кареты, въезжавшие в бейли, пассажиров. Фонари освещали просторную лужайку, тянувшуюся в сторону Соленых скал. Там уже собралась, наверно, половина Лира, люди пили и смеялись. Где-то волынщик уже завел «кресло Трубача».

– Вижу, Кэти нарядила тебя, невзирая на все протесты.

Сам Ниалл выглядел просто сокрушительно. Одетый в черное, в золотом атласном жилете, он был красив и изящен – как принц из девичьей мечты. Любая женщина была бы счастлива, получив возможность опереться на его руку. Пусть он был не столь уж высок и не обладал чрезмерно развитыми мышцами Фабулозо, никто из мужчин не был способен повторить окружавшую Тревельяна властную ауру. Даже в толпе – Равенна уже не раз видела это – все глаза обращались к нему. Итак, лорд Тревельян не просто входил в комнату, он принимал командование ею.

Так было и сейчас.

– Я никуда не пойду, – Равенна яростно смотрела на него, а глаза Ниалла жадно впитывали ее облик. Ее бунт явно раздражал его, но глаза графа были полны восхищения.

– Ты слышал меня? Я никуда не пойду, – объявила она.

– Нет, пойдешь. – Его утверждение не нуждалось в аргументах.

– И что ты намереваешься сказать людям? Что мы помолвлены, невзирая на мое сопротивление? – Равенна воинственно подняла голову. Она не хотела поступать так, но он просто вынуждал ее вести себя глупо. Это заточение в башне превращало в дураков их обоих.

– Я не намереваюсь ничего сообщать им… А ты? – уголок его рта приподнялся в усмешке. Ниалл подошел к ней и прислонился к одному из столбов постели.

Подобрав юбки, Равенна прошла мимо Тревельяна.

– Когда мы появимся вместе, все поймут, что я нахожусь здесь. И ты в самом деле захочешь жениться на мне после того, как все графство узнает, что я – твоя любовница?

– Меня не волнует, что они подумают. К тому же ничего похожего им и в голову не придет. Гранья с отцом Ноланом прибыли самыми первыми, и когда ты выйдешь рядом со мной, все решат, что ты приехала вместе с ними.

– Как всегда, все продумал.

– Да.

Поймав ее за руку, Тревельян обнял Равенну. Ладони графа скользнули по атласу на ее груди, и по спине Равенны побежали мурашки.

Взгляды их встретились. Ниалл шепнул:

– Я еще не успел сказать тебе, как ты прекрасна сегодня. – Слова эти, казалось, вырвались против его желания. – Равенна, при взгляде на тебя у меня дух захватывает.

Она закрыла глаза. Руки Ниалла уже опустились на ее бедра. Ей нужно было только откинуть голову, и граф поцеловал бы ее. Исходящий от него соблазн опьянял.

Равенна ощутила холодное металлическое прикосновение к шее. Глаза ее открылись; по отражению в далеком зеркале было ясно – изумруды. Граф одел ей на шею целое состояние.

– Они принадлежали моей матери. Изумруды Тревельянов. – Он тоже глядел в зеркало. – Я подумал, что на твоих плечах они будут невероятно красивы… Так и вышло.

Она вздохнула.

– Никакие драгоценности не заставят меня пойти на этот бал. Говорю еще раз: я никуда не пойду.

Руки его лежали на ее талии, дыхание ласкало обнаженное плечо.

– Но ты ведь не захочешь разочаровать Чешэма. Помни – это ведь его бал. К тому же, на мой взгляд, кузен затеял его лишь потому, что надеется увидеть на нем тебя.

Она в удивлении подняла брови. Итак, он, наконец, решил выставить ее смешной.

– Лорд Чешэм? Конечно, это ведь его бал, не правда ли? Тогда вы, быть может, попросите его проводить меня вниз. Такой блестящий молодой человек, правда?

– Истинный джентльмен, – ответил Ниалл, – да ты и сама помнишь, как он помешал твоему купанию.

– Тем не менее он молод и симпатичен. И так любезно ухаживает.

– Да. Протяни ему палец – и будет весь твой. Равенна отошла от него в раздражении. Тревельян всегда побеждал ее.

– А ты достаточно хорошо подумал о том, что я могу принять предложение Чешэма?

– Да, – серьезным тоном отвечал Ниалл, провожая ее взглядом. – Сегодня, когда ты в этом платье, любой мужчина будет готов немедленно сделать тебе предложение.

– Ну, а без платья? Без этих камней? Неужели без них я ничто? – Равенна не могла скрыть обиду.

Встав за ее спиной, Тревельян вновь обнял Равенну. Пальцы его коснулись ее полных грудей, едва прикрытых низким вырезом.

– Если бы ты вышла без платья, то мужчины пошли бы на смерть. Так что даже не думай об этом.

Равенна поглядела на Ниалла. Радость обладания делала его глаза прекрасными. Поцеловав ее в щеку, Тревельян пробормотал:

– Не забудь, любовь моя, что я видел тебя одетой и неодетой. И предпочитаю тебя в голом виде.

Равенна пожалела о том, что Кэти положила ее веер в кисет с серебряной кистью. Она уже горела желанием воспользоваться им. Ей так хотелось крепко стукнуть Ниалла по голове. К тому же, – неизвестно почему, – обычно прохладное помещение сделалось невероятно жарким.

– Жаль, что нужно идти. Ты пойдешь со мной или же мне придется послать Гривсу записку, чтобы предупредить его о том, что я проведу здесь всю ночь.

Он не оставил ей никакого выбора. Или отправляться на бал и попытаться бежать, или обороняться от него целую ночь. И что самое страшное: ее стремление к борьбе в том, что касалось Ниалла, удивительно быстро ослабевало, так что на победу нельзя было надеяться.

– Проклятье, да пойду я на этот чертов бал, – простонала Равенна, ускользая от его губ.

Он вновь привлек ее к себе, явно наслаждаясь борьбой.

– В этом нет необходимости. Я всегда наслаждался нашей игрой в кошки-мышки.

– Это уж слишком, – прошипела Равенна. – А теперь веди меня на бал Чешэма.

– А сколько листов ты написала сегодня?

– Не знаю.

– Ты должна обязательно рассказать мне конец своей истории.

– Он еще не написан.

Ниалл поглядел на нее, в глазах его угадывались интерес и нерешительность.

– Просто скажи мне: Ския добилась любви Эйдана?

Странная боль кольнула Равенну в сердце, застав ее врасплох. Гнев ее таял, как туман над Соррой в солнечный день.

Пожав плечами, она заставила себя оставить теплые объятия Ниалла. И ответила с горечью:

– Это еще неизвестно.

* * *

Тревельян не стал торжественно выходить с нею к собравшимся. Он провел Равенну по коридору в библиотеку. Уже оттуда они вышли в большой зал и смешались с гостями – друзьями Тревельяна.

Равенна использовала любую возможность, чтобы только отделаться от Тревельяна.

Но все было бесполезно. Когда граф и графиня Девон бросились приветствовать Ниалла, рука Равенны лежала на его руке. Когда они пробирались через холл, в котором веселилась не одна сотня гостей, Тревельян не отнимал руки от ее спины. Одно сомнительное движение, и Ниалл немедленно подхватит ее на руки и унесет в башню, ничуть не опасаясь сплетен.

– А вот человек, с которым я хочу тебя познакомить, – шепнул ей на ухо Тревельян и кивнул пожилому джентльмену. Седовласый мужчина повернулся, и потрясенная Равенна увидела перед собой лорда Куинна.

– Ну, Куинн, как строится новый сарай? – спросил Тревельян, подталкивая Равенну вперед.

Бесовские голубые глаза лорда немедленно зажглись; судя по тому, что Куинн пошатывался, он был пьян.

– Отлично, Тревельян, все отлично. А это что за сногсшибательный кусочек? Как мило она заполняет собой это платье.

Равенна попятилась, почувствовав отвращение. Лорд Куинн по возрасту вполне годился ей в отцы. Более того, его собственная дочь была ей ровесницей. Облик величественного лорда безнадежно померк в ее представлении.

Не обращая внимания на слова Куинна, Тревельян, к неудовольствию Равенны поклонился находившейся рядом немолодой женщине.

– Леди Куинн, как вам нравится этот вечер? Равенна, позвольте мне представить вас леди Куинн.

Невинное отношение Равенны к Верхам таяло на глазах. Она не могла поверить, что лорд Куинн мог сказать подобную вещь, стоя рядом с женой, ей и в голову не могло прийти, что стоящая возле Куинна пьяная, растрепанная седоволосая красотка была его женой.

– Рада вас видеть, леди Куинн, – задохнулась Равенна, сравнивая эту женщину, уставившуюся на нее мутными покрасневшими глазами, и ту стройную красавицу, которая много лет назад проезжала мимо нее в своей карете. Разочарованная Равенна поняла, что совсем ничего не знает о Куиннах.

– А леди Кэтлин приехала? – спросил Тревельян, явно пресыщенный общением с лордом и леди Куинн.

– Да, она здесь, лорд Тревельян. – И Куинн вытащил за руку из группы гостей за своей спиной светловолосую девушку.

Равенна оказалась перед богиней, которой поклонялась все свое детство. Всю свою жизнь она восхищалась Кэтлин Куинн, а, быть может, иногда даже ненавидела ее – за ее привилегии и состояние, но теперь легко было понять, как унижена взрослыми ее королева. Бледная и застенчивая миловидная девушка, делавшая реверанс ей и Тревельяну, ничуть не соответствовала тому представлению о ней, которое сложилось у Равенны. Надменная Кэтлин Куинн существовала только в ее воображении.

Уже далекая от зависти Равенна даже посочувствовала девушке, когда, подтолкнув ее к Тревельяну, леди Куинн произнесла:

– Кэтлин, дитя мое, ну скажи что-нибудь. Неужели ты не в силах найти какие-нибудь слова для самого видного холостяка Ирландии?

Кэтлин стала красной как свекла. Очаровательные лазурные глаза ее наполнились слезами. Равенна была благодарна Тревельяну, ласково улыбавшемуся девушке и сделавшему вид, что он не заметил реплики ее матери.

– Леди Кэтлин, – мягко сказал он. – Мне хотелось бы познакомить вас с Равенной. У вас столько общего. Я готов предсказать, что однажды в будущем вы сделаетесь близкими подругами.

Леди Кэтлин склонила голову. Равенна внутренне ужаснулась, увидев, что бедняжка готова разрыдаться.

– Рада познакомиться, вы и не представляете, сколько лет я восхищалась вами, – вырвалось у Равенны, отчаянно стремившейся утешить девушку.

– И я рада нашему знакомству, – отвечала Кэтлин, потупив глаза, чтобы скрыть смущение.

Наступила неприятная пауза, Равенна изо всех сил пыталась найти нужные слова. В отчаянии она поглядела на лорда Куинна. Взгляд его был прикован к фиалкам, приколотым к ее груди.

Ощутив, как вспыхнули ее щеки, Равенна повернулась за поддержкой к Тревельяну. Он кивнул и что-то пробормотал о бабушке Равенны. Взяв девушку за руку, Ниалл повел ее прочь, но Равенна успела бросить прощальный взгляд на Кэтлин, которую уже отчитывала пьяная мать.

– А я и представления не имела… – прошептала Равенна, обращаясь к себе самой.

Тревельян поглядел на лорда и леди Куинн, прежде чем они затерялись в толпе.

– Он волочится за каждой юбкой, она пьет, а страдает в первую очередь Кэтлин, – проговорил Ниалл.

– Мне так жаль ее. Похоже, она в безвыходном положении. – Равенна поглядела в глаза Тревельяну.

Он ответил ей понимающей улыбкой.

– Поверь мне, однажды вы с Кэтлин сделаетесь друзьями. У вас много общего. Только в обеих заключена разная сила, но каждой приходится полагаться на нее.

– В детстве я восхищалась Кэтлин, – взгляд Равенны сделался отстраненным. – Но теперь я, кажется, восхищаюсь ею еще больше.

– У нее есть деньги, но и только. Она очень одинока.

– И очень красива. – Равенна ощутила комок в горле, напоминавший о ревности. Пытаясь сохранить невозмутимость и не умея этого сделать, она спросила: – А почему ты не посватался к ней?

Взгляды их встретились. Ниалл провел пальцами по ее щеке.

– Потому что сердце мое всегда принадлежало другой.

В его глазах Равенна увидела то, что Ниалл не мог передать словами. Была в них и жажда обладания, которую она уже привыкла ненавидеть. Она опасалась, что страсть Ниалл мог принять за любовь.

– Ma chère[58], – знакомый голос прервал ее размышления.

Равенна оглянулась. Тревельян нахмурился.

– Ах, месье де ла Коннив, как приятно видеть вас, – Равенна рассеянно протянула руку. Переломившись в пояснице, как деревянный солдатик, Ги поцеловал ее пальцы.

– Вы должны подарить мне этот вальс. – Месье принял такую позу, сделал такое нарочито восхищенное лицо, что Равенна едва не рассмеялась.

– С огромным удовольствием, месье.

Равенна вопросительно посмотрела на Тревельяна. Тот смерил Ги уничтожающим взглядом и проговорил:

– Равенна не может…

– Кузен! Наконец-то вы появились. И кого мы видим рядом с вами! Неужели вы полагаете, что оставите себе ее целиком. Она здесь, и, о Боже, мы хотим танцевать с ней! – перед Равенной появился лорд Чешэм. Поклонившись, он поцеловал ее руку. – Вы уже встречали моего нового знакомого, Ставроса?

Из толпы к ним шагнул юный грек с длинными темными кудрями. Поэтическая блуза и чересчур уж миловидное лицо делали его женственным подобием лорда Байрона.

– Как это мило, что вы пришли, – проговорила Равенна, ощущая неловкость в компании мужчин.

Слова Ниалла, которые он шепнул ей на ухо, ошеломили ее.

– Если бы каждый из них не был столь увлечен собой, я бы предположил, что они увлечены друг другом, учти это, любовь моя.

– Какой ты злой, – шепнула она, пряча губы за веером, одновременно желая и расхохотаться и стукнуть Ниалла по макушке.

– Потанцуйте со мной, – предложил Ги.

– А потом со мной, – сказал лорд Чешэм, не отрывая губ от тыльной стороны ее ладони.

– Конечно, – Равенна прикоснулась к крепкой руке Ги, не смея даже посмотреть на Тревельяна. Она и так заметила его взгляд, устремленный на Ги… Словно Ниалл желал вырвать печень соперника и съесть ее. Но что может он сделать в такой ситуации? – спросила она себя. Тревельян должен был либо отпустить ее, либо выставить себя на посмешище.

– Прекрасный вечер для бала – но не такой прекрасный, как вы, милая леди. – Ги искусно вел Равенну в танце. Вальсировал он легко и был очень хорош собой, однако от речей его, липких, как прогорклый мед, Равенне хотелось бы оказаться подальше.

– Так какого же цвета на самом деле ваши глаза, Равенна? – спросил он.

Ей уже хотелось изобразить обморок – назло ему.

– Господь милосердный свидетель, что своей красотой они лишают меня дара речи… – трещал он. – Видит Бог, они похожи на вересковый цвет на пригорке у моря, когда бурные валы уже начинают набегать на берег…

«Ничего себе лишился дара речи!» – подумала она.

– А теперь моя очередь, месье. – Равенна уже была почти благодарна Чешэму за вмешательство. Конечно, Тревельян временами досаждал ей своими настроениями, однако он по крайней мере не оскорблял ее интеллект столь безвкусными комплиментами.

Улыбнувшись Чешэму, Равенна стала искать глазами Тревельяна.

Он оказался на краю отведенной для танцев площадки. Взгляды их на мгновение встретились, по телу Равенны прокатилась теплая волна. Они были разделены, однако ей казалось, что именно он, гневный и раздраженный, только что обнимал ее и кружил по залу. Связь между ними смущала ее. Равенна обрадовалась, когда толпа закрыла ее от Тревельяна.

– Вы кажетесь бледной, моя красавица, – ухмыльнулся Чешэм. – Не выйти ли нам на лужайку? Я знаю уютную скамеечку возле зеленой изгороди.

Равенна, недоумевая, поглядела на него. Ей хотелось уйти с бала, уйти от притягательного Тревельяна, поскорее возвратиться домой, к Гранье. Но положиться на Чешэма?.. Она понимала, что должна отказаться.

– Теперь моя очередь танцевать с Равенной. Я долго, долго ждал эту леди.

Чешэм застыл на месте. Равенна, задохнувшись, поглядела вверх. Граф Фабулозо положил руку на плечо Чешэма, словно приковав его к месту. Великолепный в своем черном фраке и касторовой шляпе, которую – ну и чурбан! – даже не потрудился снять, граф тем не менее оставался самым восхитительным красавцем из всех, кого ей приходилось видеть.

– Послушайте, танец только начался, – запротестовал Чешэм.

Быть тебе неудачником, подумала Равенна прежде, чем перейти из объятий Чешэма к графу.

Именно такого шанса она и ждала. Едва ли ей удастся улизнуть от Ги или лорда Чешэма, но сейчас рядом с ней стоял бесформенный комок глины, из которого ее маленькие ручки могли слепить буквально все, что угодно.

– О Боже! – она прикоснулась к виску и поглядела на графа. – У меня ужасно болит голова. Мы продолжим танцевать, но мне нужно выйти и подышать свежим воздухом.

Граф кивнул, красивые глаза его оставались пустыми.

Равенна торопливо проскользнула мимо него, а оказавшись снаружи, прикрыла улыбку рукой в черных митенках. Можно не сомневаться, Фабулозо останется ждать ее в зале. И она представила, как он будет потом говорить: «Я долго, долго ждал эту леди».

Хихикнув, она бросилась бежать с людной лужайки, чувствуя свободу и облегчение в сердце. Теперь она, наконец, сможет вернуться домой.

– А нот и вы, восхитительное создание. – Появившийся из-за дерева лорд Куинн попытался схватить Равенну. Негодующая девушка умело уклонилась от его рук.

– Милорд Куинн, ваша жена разыскивает вас. Я только что видела ее, – соврала Равенна.

– Это невозможно, моя дорогая. Буквально минуту назад я оставил ее подремать на диванчике в бальном зале.

– Тогда, наверно, пора отвезти ее домой.

– Но почему? Сейчас у меня есть более приятные занятия. – Куинн вновь потянулся к ней. Она уклонилась в сторону.

– Милорд, простите меня, но я слышу голос лорда Тревельяна. Он зовет меня. – Равенна обрадовалась, удостоверившись, что эти слова заставили Куинна остановиться и прислушаться. – Я должна идти. Как вам известно, у лорда Тревельяна скверный характер.

– Да-да, – согласился лорд Куинн. – Значит, придется отложить на следующий раз.

– Надеюсь, что его не будет, – отвечала она, надеясь, что сумела осадить старого развратника. И не оглядываясь назад, Равенна подобрала юбки и бросилась бежать по лужайке, сквозь толпу.

Ночь казалась волшебной. Освещенные свечами окна замка превращали темную траву в шахматную доску, смех гостей долетал сквозь рощу. Равенна заколебалась: праздник был таким веселым, но все-таки больше всего ей хотелось домой.

– A mhùirnin[59]. – шепнул кто-то за ее спиной. Равенна обернулась. Среди древних тисов и орешин, окружавших кладбище Тревельянов, она считала себя в одиночестве.

– A mhùirnin, – повторился шепот.

– Кто здесь? – спросила она, обходя толстое дерево.

– Равенна, – протянувшаяся рука обхватила ее за талию. Она оказалась прижатой к груди рослого мужчины, большой мозолистой ладонью прикрывшего ей рот.

– Ты не скажешь ни слова, да?

Глаза ее расширились. Равенна, наконец, узнала его.

Он опустил руки.

– Малахия, что ты здесь делаешь? Если Тревельян поймает тебя у замка, он позаботится, чтобы тебя повесили.

– Висеть будет он. Я пришел, чтобы предупредить тебя. Сегодня ночью замок подожгут.

Слова эти медленно просачивались в ее сознание – словно вода в песок. С болезненным сожалением она поглядела на древние стены замка. Озаренные светом праздника, они сияли, как маяк человеческого терпения. Как памятник хрупкому и ранимому перемирию.

– Скажи им, чтобы они оставили Тревельяна в покое, Малахия. – Схватив молодого человека за рубашку, она притянула его к себе, хотя весил он на несколько стоунов[60] больше ее самой. – Разве ты еще не понял? Он вовсе не злодей, каким его хотят представить. В нем единственная надежда Лира справиться с блайтом. Он уже везет сюда овец и зерно, чтобы помочь им пережить тяжелые времена. Лиру может помочь только Тревельян. И если вам удастся убить его, что станется со всеми нами?

В темноте Малахия поглядел на нее, и Равенна не могла не заметить, что глаза его не пропустили ничего. И дорогого платья, и – в особенности – сверкающих изумрудов на ее шее.

– Шон О'Молли сказал мне, что ты ездила с ним в Антрим, – прошептал он в негодовании. – Он сказал мне, что ты легла под него. А что, когда Тревельян на тебе, деньги его заставляют тебя стонать громче?

Она ударила Малахию по лицу, совершенно не сознавая, что делает. А потом, удивляясь самой себе, поглядела на него, пытаясь определить выражение прячущегося в тенях лица. Малахия не шевельнулся… даже не прикоснулся к своей щеке. И тут лишь Равенна ощутила, что ее рука болит не меньше, чем сердце.

– Равенна, ты любишь его?

Повисший в воздухе вопрос звучал обвинением. Ей хотелось бы ответить отрицанием, однако Равенна не могла этого сделать. Она вцепилась в корявый ствол орешины как в единственную опору.

Изучавший ее внимательным взглядом Малахия наконец проговорил:

– Итак, ты развлекалась с графом и дала ему. Ладно. Но больше этого не будет.

– Нет, – прошептала она. – Тебе придется сказать Шону и всем остальным, чтобы его оставили в покое. Если они подожгут замок сегодня, то могут причинить зло своим родным. – Новый прилив страха овладел ею. – В замке и Гранья, и отец Нолан. Ты убьешь и их, чтобы только добраться до Тревельяна.

– Я не хочу никого убивать, – Малахия в остервенении встряхнул ее. – Но разве ты не понимаешь? Ребятам нужен пример. Сегодня бал, и лучшего случая не придумаешь.

– А я думала, что ты расстался с ними! Я думала, что ты уехал в Гэлуэй! – Слова Равенны были полны отчаяния. – Ты должен сказать, чтобы они оставили Ниалла в покое.

– Они не послушают меня. Я ничего не могу сделать.

Я просто хотел повидать тебя. Сказать, чтобы ночью тебя не было в замке…

– Я буду в замке. Поэтому останови их. Останови!

Вырвавшись из рук Малахии, она бросилась бежать по лужайке. Малахия устремился за нею и догнал ее.

– Тебе не спасти его!

Тихое животное рычание вырвалось из ее горла. Повинуясь инстинкту, Равенна впилась зубами в руку Малахии и, оказавшись на свободе, вновь побежала.

– Равенна, – позвал ее Малахия, не смея следовать за ней к толпе.

– Останови их! Иначе я тоже буду в замке, Малахия! – крикнула она и, подобрав тяжелые атласные юбки, бросилась бежать по людной лужайке.

Она не оглядывалась и не видела, как Малахия подобрал букетик фиалок, упавший с ее груди.

Глава 26

Кэтлин вышла на темную террасу, в замке гремело веселье, однако она ничего не замечала.

Девушка подошла к краю террасы. Держась в тени, она отыскала у себя в кармане полупенни и бросила вниз. Отскочив от скалы, монетка полетела вниз на сотню футов, отделявшую замок от впадающей в море реки Сорра.

Она опустила руки на ограждение. Свет луны коснулся ее слез, бриллиантами блеснувших на щеках девушки. Она думала. А о чем – трудно было понять. Кэтлин открыла глаза и приподняла юбки, чтобы забраться на ограждение.

Тут возле нее шевельнулась тень.

Испугавшись, она повернулась, чтобы посмотреть, что это. Тень возникла в том месте, где к террасе подходил лес, за которым начиналось кладбище. Если бы она верила в существование призраков и духов, то могла бы подумать, что увидела нечто подобное.

– Кто там? – обратилась она к фигуре, выросшей возле дверей, через которые она вышла.

Не говоря ни слова, призрак повернул к ней голову. И оценив ситуацию, словно необоримый ветер метнулся к ней и стащил с невысокой стенки.

– Какого черта?! Кто ты?! – спросил призрак, оказавшийся вовсе не призраком, а мужчиной из плоти и крови, наделенным могучей силой.

– Мне больно, – охнула Кэтлин, даже не пытаясь сопротивляться.

– Кто ты и что делаешь здесь?

– Этот вопрос я могу задать и тебе. Судя по голосу и скверным манерам, ты не из Верхов. – Она не хотела показаться надменной, это была простая констатация факта.

Луна вновь вынырнула из облаков. Она постаралась рассмотреть мужчину. К удивлению Кэтлин, он был явно потрясен ее обликом. Она не была с ним знакома, значит, дело было в чем-то другом.

– Кто ты? – прошептала она.

Он глядел на нее, словно не веря своим глазам.

– Разве я знаю тебя? – выпалила Кэтлин, встревоженная этим взглядом.

– Нет, – ответил он с каким-то непонятным выражением на лице. Рука его прикоснулась к лицу девушки, к слезам, которые не успели еще высохнуть. – Ты плакала? Почему?

– Это не твое дело.

– А что ты делала на этой стене? До речки лететь отсюда не близко.

Кэтлин отвернулась от него. И промолчала.

– Ты плачешь по мужику? Влюбилась, значит? – он словно издевался над ней. – А я и не думал, что у вас, в Верхах, способны на это. Мне казалось, что сердца ваши слишком холодны для слез.

– Разве люди умирают из-за любви? – Отерев слезы со щек, она улыбнулась. – По-моему, они умирают, когда их не любят.

– Ты думаешь, что тебя никто не любит?

Слезы вновь хлынули по ее щекам. Кэтлин промолчала.

– Плохо, когда женщина плачет так тихо, – сказал он едва ли не с осуждением.

– Слезы становятся тихими, когда их некому слышать.

На лице мужчины отразилось смятение. Кэтлин явно растрогала его, хотя он совершенно не хотел этого.

– Иди отсюда. Здесь тебе не место, – проговорил мужчина.

– Ты из смутьянов? Это ты сжег наш сарай и убил мою милую Бурьку?

– Ничего я не поджигал. – В признании этом слышалось и возмущение и самоосуждение.

– Как тебя зовут? – негромко спросила она.

– Я не дурак, чтобы называть себя. – Руки его крепче стиснули ее запястья. – Но я знаю тебя, Кэтлин Куинн. Ты та самая девочка в хорошеньком платьице… – голос его стих до шепота, – и с милой мордашкой.

– Кто ты? Назови мне хотя бы свое имя.

– Чтобы наутро меня линчевали? Нет уж, спасибо.

– Но я же вижу, какой ты – рыжеволосый, с грубым лицом… но, по-моему, в нем есть доброта.

Он оттолкнул ее. Кэтлин уперлась спиной в ограду террасы.

– Позволь мне дать тебе совет, Кэтлин Куинн. Уезжай-ка из этого замка прямо сейчас и не думай возвращаться. Сегодня здесь будут неприятности. Лучше держись подальше отсюда.

– И у тебя хватает наглости давать мне такой совет? Значит, ты один из тех парней, о которых все говорят… Парней, что ночами бродят по глену.

– Я спас тебе жизнь, – рявкнул он. – Но ты из Верхов. Возможно, ты ничего не знаешь о благодарности. Хотя и должна бы испытывать ее ко мне. А теперь уходи из замка.

Кэтлин бесшумно отодвинулась от стенки террасы. Однако прежде, чем мужчина исчез среди корявых стволов, она спросила:

– А ты когда-нибудь любил, бунтовщик?

– Ага, но она не любит меня.

– Не стоит губить других, чтобы повредить ей.

Лицо его ожесточилось.

– К ней это не относится.

– Понимаю.

– Ступай отсюда, Кэтлин Куинн, береги свое милое личико, – буркнул он.

– Ты знаешь, что я предупрежу их, как только уйду отсюда.

– Да, но все-таки уходи.

– Почему же ты пощадил меня? – прошептала она.

– Из-за слабости к смазливым девчонкам, даже если они и из Верхов.

– Молись, чтобы мы добились желаемого. По-моему, мы с тобой хотим одного и того же.

– Ага, – прошептал он, с трудом отрывая взгляд от ее удаляющейся фигурки.

* * *

Равенна пробиралась через толпу гостей, веселящихся на лужайке. Грудь ее разрывалась, требуя воздуха. Бок болел, платье порвалось, но она думала лишь о том, чтобы найти Тревельяна. Она должна предупредить его. Предупредить и спасти.

– Дитя, дитя мое, куда ты так спешишь?

Повернувшись, она увидела отца Нолана. Она не хотела останавливаться, чтобы сообщить ему о грядущей трагедии, ибо ей нужно было отыскать Ниалла, но возле священника на скамеечке сидела Гранья. Сердце Равенны подпрыгнуло, и она бросилась к бабушке.

– Гранья! Гранья! – воскликнула Равенна, опустившись на колени перед бабушкой. – Гранья! Я только что видела Малахию! Тебе нужно уходить отсюда! Он сказал мне, что сегодня ночью смутьяны намереваются спалить замок! – Девушка смахнула слезы с лица. – Скажи мне, что случится? Ты что-нибудь видела об этом?

Гранья погладила волосы внучки. Равенна глядела на нее, впервые заметив, насколько стара Гранья. Она не видала ее несколько дней, и они показались годами.

– Равенна, моя дорогая, моя милая Равенна. Я так порадовалась за тебя. Но видений, дитя, у меня не было.

Равенна обняла Гранью и постаралась набраться отваги. Теперь она нужна была Ниаллу. Его следовало предупредить.

– Я должна найти Тревельяна. Его хотят убить, – Равенна в ужасе всхлипнула. Паника охватила ее, едва она поняла, что может потерять то, чем владела, не ценя этого.

– Итак, ты полюбила его, правда, моя дорогая?

Гранья обратила к внучке белые слепые глаза. В свете факелов старуха казалась настоящей ведьмой – старой и уродливой, с бородавками на носу, – какой представлялась Ския Эйдану. Но ни одну ведьму никто не любил так, как Равенна свою бабушку. Со слезами девушка ткнулась ей в грудь.

– Кажется, я должна любить его, Гранья, потому что иногда он вселяет в меня такое замечательное чувство, а сейчас… я боюсь за его жизнь, потому что скорее отдала бы собственную, чем позволила бы ему умереть.

– Тогда ступай к Тревельяну и отдай свою любовь.

– Да, да. – Равенна вскочила на ноги. Поглядев на отца Нолана, она сказала: – Здесь может случиться беда, отведите Гранью домой. – Она прикоснулась к руке бабушки. – Обещаю, что скоро вернусь домой; он не станет держать меня в плену, когда поймет, что я люблю его.

– Скажи ему об этом, дитя мое. Отдай ему все свое сердце и получишь взамен целиком его собственное… Я видела это.

Отец Нолан помог Гранье подняться. Услышав обещание от священника приглядеть за Граньей, Равенна бросилась в замок.

* * *

– Милорд, в черном коридоре дым. Леди Кэтлин Куинн только что сообщила мне, что натолкнулась на бунтовщика, пытавшегося проникнуть в замок, – сказал Гривс.

Тревельян скрестил руки на груди. Преподобный Драммонд, с которым беседовал граф, стал бледным как призрак.

– Проверьте комнаты. Приглядите, чтобы всех вывели. – Тревельян подозвал к себе дворецкого и негромко сказал: – Отыщите Равенну. Я думаю, что она вернулась к своей бабушке, но проверьте, так ли это. Я должен быть уверен в ее безопасности.

– Слушаюсь, милорд.

Драммонд обратился к гостям, только что вошедшим в гостиную.

– Пошлите в сарай за старшим конюхом. Организуем цепочку с ведрами! Огонь уже здесь!

Ниалл прошел через гостиную, направляясь к коридору для слуг. Дым уже синим туманом курился из двери. Отступив, он ударил ногой в дверь. Внутрь густой пеленой потек дым.

– Проклятые смутьяны! – завопил один из гостей позади него.

Не обращая внимания на него, Тревельян попытался войти в коридор. Когда дым немного рассеялся, он шагнул внутрь.

– Что это такое, Тревельян?

Последовавший за ним мужчина нагнулся и что-то подобрал с пола. Вернувшись в гостиную, он положил находку на стол.

Ниаллу пришлось повернуться.

– Что это? Что это значит? – заинтересовались гости.

Кровь в жилах Ниалла похолодела. На столе лежал смятый букетик фиалок.

– Я видел эту вещицу приколотой к платью той самой молодой леди, – произнес один из лордов.

– Но она была на балу. Что делать ей у слуг? – удивился третий.

– Не надо забывать, крошка давно дружила с Маккумхалом. Все знают, что отец его водился с Белыми парнями.

– Довольно, – проговорил Ниалл, остановив пересуды красноречивым взглядом.

– Она отправилась к этому мошеннику Маккумхалу, – объявил другой гость. Ниалл увидел лорда Куинна, ввалившегося в комнату.

– Все так, Тревельян, я только что видел вашу пасси неподалеку от кладбища в объятиях Маккумхала, не более пятнадцати минут назад.

Тревельян молчал. Подобное обвинение не оставляло место защите. Гости переговаривались, поглядывая на Ниалла, застывшего каменной статуей, беспомощного перед букетиком.

– Пошли, друзья. Разыщем шлюху, которая помогла сделать такую подлость нашему хозяину, – объявил Куинн.

– Покиньте комнату, – прошептал Тревельян.

– Что? – переспросил преподобный Драммонд.

– Я сказал, чтобы все освободили комнату. Огонь может скоро добраться сюда. Я хочу, чтобы все были в безопасности. Кроме того, вы можете помешать передавать ведра. – Сам Тревельян остался возле стола, не сводя глаз с фиалок.

– Да, да, – согласился Драммонд, недоуменно озираясь.

Викарий направился к двери.

– Я отыщу ее, Тревельян. Девку надо повесить за это. – С этими словами лорд Куинн и другие гости покинули гостиную.

Тревельян остался в комнате; не веря собственным глазам, безутешный, он все разглядывал фиалки.

* * *

Скоро явился старший конюх с ватагой крепких молодцов. По рукам побежали кожаные ведра с водой, которую выплескивали в недра коридора.

Но пламя уже охватило бархатные драпировки и высохшее за века дерево. Тревельяну доложили, что горит все восточное крыло замка. Известие это он воспринял спокойно, словно и не заметил. Убедившись, что борьба с огнем идет успешно, Ниалл взял букетик и отправился в башню.

Там-то его, наконец, и отыскала Равенна. Ниалл сидел в своем кожаном кресле.

– Я так волновалась, – прошептала она, прижимаясь щекой к его колену. Прикосновение к ноге Ниалла немедленно утешило душу Равенны – ведь он был жив и здоров. – Я хотела предупредить, но не нашла тебя…

Она поглядела на Тревельяна и вдруг осознала, что он никак не отреагировал на ее прикосновение. Она поежилась от внезапного холода.

– Что вы делаете здесь, в башне, милорд, когда замок горит?

Страх и тревога наполняли глаза Равенны. Ниалл поглядел на нее и, не говоря ни слова, поднял смятый букетик фиалок.

– Лорд Куинн нашел их в коридоре. Он сказал, что видел, как ты обнималась с Маккумхалом возле кладбища за несколько минут до начала пожара. Это правда?

– Не надо ловить Малахию, умоляю…

– Так это правда? – взревел Ниалл.

– Да, – выдохнула она, – но я не собиралась встречаться с ним. Просто он застал меня там и захотел предупредить о поджоге. Я думаю, что он хотел предупредить и тебя.

– Куинн всем рассказал, что тебя видели с Маккумхалом. Теперь люди думают, что это ты подожгла замок… во всяком случае, помогала тем, кто сделал это.

Равенна взяла букетик из его руки.

– Я не имею никакого отношения к поджогу. Я вернулась предупредить о нем.

– Меня предупредила леди Кэтлин, а не ты.

– Но я даже близко не подходила к коридору для слуг. Фиалки упали с моего платья, когда… – Равенна прикусила губу. Мука исказила ее лицо.

– Значит, букетик в проход подбросил Малахия, – негромко сказал Ниалл. – Он хотел, чтобы я знал, что ты была с ним. Это было его послание мне.

– Наша встреча ничего не значила, – прошептала она.

– О да, конечно, – Ниалл не мог скрыть горечь, раздиравшую его сердце. – Он оказался рядом только для того, чтобы отколоть букетик с твоей груди.

Глаза Равенны затуманились. Она не делала ничего плохого, но как объяснить это, чтобы еще сильнее не скомпрометировать себя.

– Ты пыталась сбежать от меня, когда встретилась с ним, правда? Тебе не терпелось покинуть мой дом. И ты сбежала только ради того, чтобы встретиться с ним?

Она не нашлась, что ответить, и своим молчанием только подтверждала его слова.

Запустив руку в волосы Равенны, Ниалл мягко привлек ее к себе.

– Я – магистрат. Куинн и прочие из Верхов, мои гости, требуют наказания. Они обвиняют тебя.

– Но ты же не веришь их обвинениям. Конечно же нет, – сказала она, ощущая, как слезы наполняют глаза.

– Я люблю тебя. Проклятье мое в том, что я люблю тебя.

Она жалась к нему, уткнувшись мокрым лицом в атласный жилет.

– Я никогда не стала бы причинять тебе боль. Неужели я еще не доказала этого? Я же хотела предупредить тебя…

– Твое предупреждение запоздало. Она поглядела на Ниалла не пряча слез.

– Но я пыталась найти тебя. А замок такой большой, я просто не успела.

– Ты дождалась удобной возможности, чтобы сбежать от меня.

– Не смотри на меня так, – воскликнула Равенна, не в силах переносить этот взгляд, терзавший ее обвинением. – Я не сделала ничего плохого. Я вернулась, чтобы предупредить тебя.

– Ты вернулась, чтобы спасти собственную шкуру. Ты не хочешь оказаться на виселице вместе с бунтовщиками.

– Нет, я вернулась, потому что…

– Ты мечтала отомстить мне за все, что было с тобой все эти недели.

– Тебе известно, что я не имела никакого отношения к бесчинствам…

– Вспомни записку, которая отправила Симуса в могилу; вспомни твоего старого приятеля Шона О'Молли, который хотел заманить меня в Хенси. – Казалось, Ниалл сам борется со слезами. Наконец хриплым шепотом он выдохнул: – Всякий раз, стоит мне отвернуться, я обнаруживаю тебя в этой грязи. А я-то уже начинал опасаться этого адского гейса, когда мне следовало бояться тебя. Тебя и своего проклятого сердца, которое ты украла.

– Но гейса действительно нужно бояться, – проговорила она, взяв Ниалла за руку, – он существует. Разве ты этого не видишь? Он действует. Я наконец поверила в это. Теперь все изменится к лучшему.

– Почему? – спросил он.

– Потому что я… – Утерев щеки, она поглядела на Тревельяна, набираясь храбрости, чтобы вручить ему и душу и сердце. – Потому что я люблю тебя, – прошептала она, удивляясь буре чувств, разразившейся на его лице. – Разве ты не видишь этого? Наконец я поняла, что люблю тебя.

Гнев на лице Ниалла сменился, пожалуй, ожесточенным согласием. Взяв ее лицо в ладони, он вгляделся в ее глаза, словно палач, решающий судьбу исповедницы. Шли минуты, усугубляя муку ожидания с каждой секундой.

Ниалл прошептал:

– Как это вовремя.

– Нет, – простонала она, не имея сил согласиться с тем, о чем он подумал. Но прежде чем Равенна успела что-нибудь возразить, он поцеловал ее. Равенна попыталась освободиться, защитить себя, но Ниалл не отпускал ее. Каждый новый миг сопротивления делал поцелуй более глубоким, требовательным… обвиняющим, и у нее уже не хватало силы сопротивляться.

– Милая лживая сучка, – шепнул Тревельян голосом, полным горя и гнева.

Ослабевшая от слабости и желания, Равенна прижалась к Ниаллу, так и не сумев найти слова, способные оправдать ее. Впрочем, покорность обернулась против нее. Поцелуй сделался карающим, едва ли не заставлявшим ее признать все, что Ниалл думал о ней, и она так и не смогла сопротивляться. Ей оставалось только сдержать слезы и отдать свое тело этим слишком умелым рукам.

– Поверь мне, прошу тебя, поверь мне, – жалобно стонала Равенна, когда его губы отрывались от ее рта. Он расстегнул крючки на ее корсаже, и она застонала. Каждый поцелуй, каждая пылкая ласка говорили ей, что она пропала. Да, она любит его. И даже в гневе хочет одного – быть рядом с ним. Сердце Равенны переполнялось желанием отдать ему всю свою любовь и тяготилось обрушившимся на нее обвинением. Ниалл был уверен в том, что она – враг ему. Ей было мучительно отдаваться ему. Однако Равенна знала – этого не миновать. Чтобы доказать свою невиновность, ей следовало убедить Ниалла в своей любви.

Глаза его осуждали, руки соблазняли, и тело ее сдалось.

Любовь его в этот раз была свирепой и бурной – как белогривые валы, разбивающиеся о Соленые скалы. Ниалл обращался с ней немногим лучше, чем со шлюхой. Обнажив обе груди, он бесстыдно мял их руками, а она глядела на него блестящими, полными слез глазами. Ну, а когда, наконец, оставшись нагой, она оказалась под ним на постели, сердце Равенны было разбито грубостью Ниалла, но душа парила, восхищенная соединением тел.

Она любила его и с каждым движением внутри себя кричала ему о своей любви, пока, наконец, стенанием он не прикрыл своим ртом ее губы. Словно не желая более слышать ложь.

Часть IV Горькие шесть недель

Апрель царит в лице моей невесты,

Июль в ее глазах имеет место,

Сентябрь в груди, где воет ветр голодный,

Но в сердце правит бал декабрь холодный.

Томас Морли. 1594

Глава 27

Она плакала, пока не иссякли слезы.

Несчастная и упавшая духом Равенна поднялась с постели и начала одеваться. Тревельян стоял возле окна в одних брюках, взгляд его был прикован к озаренным луной руинам, оставшимся от самого дальнего крыла замка. Он не произнес ни слова. Даже когда звуки плача словно стон ветра достигли его слуха, он не делал даже попытки утешить ее. Лицо его застыло, словно высеченная из мрамора маска. Никаких эмоций – если не считать боли в глазах.

Онемевшие пальцы Равенны неловкими движениями зашнуровали корсет. Алое атласное платье было испорчено, но ничего другого под рукой у нее не было. Натянув через голову испачканную сажей юбку, она застегнула те крючки, до которых смогла дотянуться, оставив недоступные на спине. Рукав платья свалился с плеча, но ей было все равно. Собственный внешний вид более не беспокоил Равенну. Ей теперь все было безразлично.

С разрывающимся сердцем она глядела на спину Ниалла. Никакие разумные доводы не проникали более в его голову. Казалось, горе, вызванное ею самой и причиненными замку разрушениями, приковало его к месту. Человек, которым управлял интеллект, куда-то исчез. Перед ней остался мужчина, сдавшийся наваждению, сдавшийся горю.

– Милорд, – прошептала она, не зная, что сказать дальше.

Ниалл даже не повернул головы. Напротив, взгляд его обратился к дверям.

– Что тебе нужно? – спросил граф появившемуся в дверях Гривсу.

Равенна повернулась. В комнату вошел Гривс. Лицо его побледнело, тонкие губы вытянулись в почти незаметную угрюмую ниточку.

– Лорд Тревельян, я пришел доложить вам об ущербе. Погибло все восточное крыло, дым повредил многие ценности.

Тревельян кивнул, отпуская слугу, словно он не услышал ничего нового.

– Еще кое-что, милорд. Люди поймали одного из мятежников.

Пальцы Равенны впились в покрывало. Неужели после всего этого ей предстоит увидеть смерть Малахии на виселице? От самой мысли ей стало нехорошо.

– Кого же? – спросил Ниалл, повернувшись лицом к Равенне.

– Шона О'Молли, – ответил Гривс.

Равенна вздохнула. Ей не хотелось видеть повешенным и Шона О'Молли, однако она подозревала, что он был одним из зачинщиков мятежа. Если бы не он, Малахия мог бы вернуться на правильный путь.

– Спасибо, Гривс, – произнес Тревельян, отводя от нее глаза.

– Я велел бросить его в старую темницу.

– Благодарю тебя. Утром я займусь им. Гривс все еще медлил.

Наконец Тревельян спросил:

– Ну, что там еще?

– Милорд. – Виноватый взгляд Гривса обратился к Равенне, застывшей на коленях в постели. – Внизу в библиотеке собрались шестеро человек, все пэры, милорд; среди них лорд Куинн и Девон. Они хотят, чтобы Равенну отправили в тюрьму вместе с О'Молли. Они разыскивали ее, и кто-то из слуг сообщил, что ее видели поднимающейся наверх.

Сердце Равенны в ужасе заколотилось. Она поглядела на Ниалла. Тот прикрыл глаза словно от страшной боли. Покачав головой, граф пробормотал:

– Помилуй нас, Господи.

– Они хотят, чтобы мятежников поймали и наказали, – продолжил Гривс. – Они требуют, чтобы вы, как магистрат, приняли меры, дабы восстание не расползлось и не загорелись уже собственные дома.

Ниалл грохнул кулаком по столу. Однако промолчал.

– Что мне передать им, милорд? Сказать, что я не нашел Равенну?

В задумчивости застыв на месте, Тревельян поднял, наконец, голову.

– Пришлите сюда двоих, пусть они отведут ее в темницу.

– Нет, – выдохнула Равенна, не веря своим ушам. С жалостью поглядев на нее, Гривс повернулся и вышел.

Ты не можешь так поступить со мной! Ты знаешь, что я не имею никакого отношения к пожару! Умоляю тебя! – Подавив рыдания, Равенна склонила голову. – Я люблю тебя. Не делай этого, – шепнула она.

– Ты убежала от меня. Ты меня бросила. Только для того, чтобы встретиться с ним.

– Не заставляй меня ненавидеть тебя, – задохнулась она.

– Почему бы и нет? Ты никогда не любила меня. – Шагнув к постели, Ниалл стащил Равенну на пол и негромким хрипловатым голосом проговорил: – По крайней мере, ты не достанешься ему. И если для этого не потребуется держать тебя за решеткой, клянусь, тебе не выйти оттуда.

– Но чтобы я любила тебя, меня не нужно держать при себе, – вскричала она. – Разве ты не видишь этого? Я и так люблю тебя.

Уголок его рта приподнялся в мрачной, циничной ухмылке.

– Избавь меня от такой любви, Равенна, раз она осенила тебя подобным образом.

Не успев остановить себя, в порыве мести она выкрикнула:

– Избавьте же и вы меня от своей любви, милорд. Если только она способна зародиться в вашем холодном сердце.

Наступило долгое зловещее молчание. Ниалл хотел что-то сказать, как-то опровергнуть ее выпад, однако просто не мог найти нужных слов. Он поглядел на собственное отражение в зеркале. А потом резким движением смахнул его с бюро.

Равенна поглядела на осколки, стеклянные иглы были повсюду вокруг ее босых ног, однако ей было все равно. Все безразлично, если нет возможности убедить Ниалла в ее невиновности, в ее искренности, в ее любви.

– Ну почему? Ну почему ты оставила меня? Почему ты всегда убегала от меня?

Равенне нечего было ответить. Она пыталась удержать руками содрогающееся тело.

– Объясни же, – сказал он напрягшимся голосом.

Равенна не ответила, и словно плотина обрушилась в его душе. Нагнувшись, Ниалл подобрал с пола бритву, упавшую вместе с зеркалом, и поднес ее к лицу Равенны.

– Если этому гейсу или тебе нужно было избавить меня от жизни, почему ты не могла взять ее, просто перерезав мне горло, пока я спал рядом с тобой?

– Прекрати, – простонала она.

Взяв руку Равенны, Ниалл вложил в нее бритву и со стоном приложил к груди.

– Почему ты еще не вырезала мое сердце, как делаешь это теперь?

Равенна попыталась высвободиться, но ее рука казалась закованной в железо.

– Прошу тебя, не надо, – едва выдохнула Равенна.

У Ниалла не было времени на ответ. В двери постучали, и он разрешил войти. За спиной Гривса стояли два крепких конюха.

Она посмотрела на Тревельяна, надеясь, что тот сумеет каким-нибудь образом прекратить это безумие. Но он молчал, и уста ее более не способны были молить. Только глаза все еще добивались правды, пытаясь убедить Ниалла в том, что она любит его.

– Мисс Равенна? – Гривс указал ей на дверь. Равенна сравнила себя с Анной Болейн[61] на пути к эшафоту.

– Подожди. – Ниалл положил руку на ее локоть. Медленно, словно преодолевая боль, он опустился на одно колено и приподнял подол ее платья. Взяв рукой босую ногу Равенны, он старательно одел на нее комнатную туфлю, чтобы она не порезалась о стекло. Он приподнял ее другую ногу, и Равенна с горькой болью в сердце вновь ощутила его заботу. Затем Ниалл кивнул, чтобы ее увели. Равенна пошла к двери, уже не сознавая, что происходит.

– Позаботьтесь, чтобы у нее было все, что она пожелает, – каменным голосом произнес Тревельян.

Гривс кивнул.

Не оглянувшись, Равенна позволила ему увести себя.

* * *

Расхаживая по устилавшей каменный пол соломе, Равенна разглядывала темную пустоту за железными прутьями. С засохшими на щеках слезами она удивлялась хрупкости любви. Как легко растоптать ее… Как просто она может умереть под чьими-то ногами, еще не получив возможности расцвести. За какие-то недели Ниалл провел ее от интриги к ненависти, а от нее – к признанию в любви.

А теперь все вернулось к ненависти.

Она провела в темнице уже два дня. Тревельян лишь однажды спустился вниз, чтобы повидать ее. О'Молли находился в соседней камере, слева от ее. Ночью – или это был день, не видя солнца, она утратила представление о времени, – Равенна слышала, как Шон шевелится. Но звуки доносились издалека, и иногда ей казалось, что это шуршат крысы.

Во время недолгого визита Тревельяна они почти не говорили. Чтобы развеселить ее или выказать покровительство, Ниалл дал ей бумагу, перо и чернила и велел писать. Сквозь прутья в камеру подали лишнюю лампу, чтобы она могла читать. Прежде чем уйти, Ниалл протянул руку в железную клетку, привлек Равенну к прутьям и поцеловал ее в губы.

Тогда она заплакала и попросила Ниалла выпустить ее. Он отказал и пообещал только, что постарается вернуть ей доброе имя.

И ненависть, которая, казалось, оставила ее, сразу вернулась.

Приуныв, она села на тюфяк. Надо писать, велела себе Равенна. Перо перенесет ее совсем в другой мир. Оно поможет ей бежать отсюда. Но она никак не могла заставить себя вернуться к своему сочинению. Наконец, Равенна рассердилась. Ниалл не сумеет отнять у нее дар слова.

Прибавив в лампах огня, она положила листок на красного дерева рисовальную доску, которую Гривс прислал ей. Окунув в чернила перо, она продолжила сагу о Скии и Эйдане.

* * *

Рассвет неторопливо пробирался в чащу, давая знать о себе щебетом скворцов и дроздов, воплями лесного скитальца, дикого павлина. Золотые оленухи с пятнистыми малышами пробирались к ручью на водопой, когда первый свет утренней зари серебром пробился под густой полог ветвей орешника. Наконец, золотые пятна солнечных лучей легли на траву и, разогнав туман, провозгласили приход нового дня. Именно в этот миг Ския открыла глаза.

Возле нее на циновке лежал Эйдан, спиной она ощущала ровное биение его сердца. Своим телом он согревал Скию. Мускулистая рука, обнимая, вселяла в нее уверенность. Она поглядела на укрывшее их грубое шерстяное одеяло и на все еще сомкнутые руки, так и оставшиеся на ее груди. Она не могла отпустить его. Теперь это было просто немыслимо. Долгие годы ожидавшего ее одиночества покажутся ей слишком болезненными – теперь, когда она знает, что такое блаженство. Если бы он не пришел к ней, она сумела бы устоять. А теперь выхода не было – она должна оставить его у себя.

Ския повернула голову, надеясь увидеть его спящим. Но, к ее удивлению, голубые глаза принца были открыты и обращены к ней.

Ския молчала. Никакие слова не могли выразить то, что она хотела сказать ему… то, что она хотела отдать ему. Она ласково улыбнулась и поцеловала его заросшую щеку.

– Настал день, и я должен оставить тебя, – мягко шепнул он.

Рука ее стиснула руку Эйдана.

– Если ты попытаешься уйти, я превращу тебя в тролля.

Принц поцеловал ее так, что Ския задохнулась. Он впивал ее дыхание, и когда губы его отстранились, Скию охватила печаль.

– Ты должна понять меня, я обязан вернуться. Мой отец уже немолод. Когда его не станет, я взойду на престол. Без меня королевство может пасть жертвой анархии, которая способна погубить и королевство твоего отца.

– Но вы всегда воевали с моим народом. Вы хотели отобрать у нас королевство, и не говори мне, что это не так.

Он стал играть ее золотыми кудрями. А потом негромко сказал:

– Сегодня я ухожу отсюда. Я рожден не для того, чтобы отсиживаться в лесу у ведьмы – в глинобитном домике с соломенной крышей. Я рожден, чтобы быть королем, и я должен им стать.

– Но я не могу отпустить тебя, – губы Скии дрожали от слез. Она прижалась к его груди. – Останься со мной и люби меня.

– Не могу. – Суровое лицо принца смягчилось. Он погладил ее по голове и тихо проговорил: – Я не намереваюсь жить в этом лесу, я не просил тебя превращать меня в тролля. Я ненавидел тебя за эти жалкие дни. – Повернув к себе ее голову, принц продолжил: – Но не все дни были плохими. Те мгновения, которые мы провели вместе, останутся навсегда в моей памяти. Твои заклинания сильны, ведьма, но чары твоей женственности, кажется, оказались сильнее.

– Тогда не оставляй меня. Разве ты не видишь? Я умираю от одиночества, – прошептала она сквозь слезы, катящиеся по щекам.

– Вернись к своему отцу.

– Не смею. Я отверженная. И мое возвращение в замок только причинит ему боль. К тому же сейчас он, может быть, уже находится в плену у твоего отца. Неужели я должна возвращаться только для того, чтобы очутиться вместе с ним в темнице.

Принц отвернулся. Решимость его была так же тверда, как и его мускулы.

– Прошу тебя, останься, – сказала она, прикоснувшись к его щеке.

Он сел и привлек ее к себе. Ския решила, что он поцелует ее, и потянулась к его губам. Принц медленно наклонялся вперед, и веки ее, трепеща, сомкнулись в ожидании.

И тут же, схватив ее за свободную руку, принц вырвал свои ладони. Прежде чем Ския успела открыть глаза, он соединил ее ладони вместе и быстро обмотал их толстым кожаным шнурком.

– Не надо, – взмолилась она.

– Я должен, – прошептал он, не смея смотреть ей в глаза.

– Я умру, если ты бросишь меня. Умру… – Слова эти были едва слышны. Воля к жизни уже начинала оставлять девушку.

– Я должен идти, – проговорил он, доставая свою одежду из дубового сундука возле постели. Зашнуровав кожаные брайи, он натянул пурпурную бархатную тунику, расшитую золотом и украшенную королевским гербом и короной.

Ския глядела на принца – такого красивого в утреннем свете, такого царственного в своей богатой одежде. Неловко вскочив с тюфяка, забыв о собственной наготе, она попыталась последовать за ним, но Эйдан вновь повалил ее на постель и привязал сомкнутые руки к спинке кровати.

– Не покидай меня. Я умру… умру, – стонала девушка.

Принц глядел на Скию, явно растроганный ее очарованием и горем. Но королю приходится приносить в жертву собственные желания. Он прикрыл ее шерстяным одеялом и шепнул:

– Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя освободили.

– Ты хочешь, чтобы мое одиночество разделил другой! – горько воскликнула она.

– Нет. Я бы остался с тобой, если бы мог… Но не могу. – В его словах слышалась боль.

Он покинул ее дом, даже не оглянувшись, приказав глазам своим не замечать ее слез, а своим ушам не слышать рыданий.

Он рожден, чтобы быть королем, и королем должен стать.

Глава 28

Отец Нолан появился в холле замка. Его беспомощно трясущиеся руки не могли состязаться в ловкости с единственной рукой Гривса, когда он пытался снять забрызганное дождем пальто.

Гривс поклонился священнику.

– Похоже, отец мой, что вы выбираетесь к нам только в ненастную погоду.

– Увы, это меня вызывают сюда только в непогоду. – Отец Нолан улыбнулся. Во рту его почти не осталось зубов.

– Он в библиотеке. – Гривс с тревогой посмотрел на священника. Дворецкий явно не знал, что сказать.

Отец Нолан помог ему.

– Таких неприятностей у вас, кажется, еще не было, сын мой?

– Хозяин… хозяин сам не свой. Помогите ему, отец. Мы не знаем, что делать, – вздохнул Гривс.

Взгляд священника обратился к закрытой двери библиотеки.

– Он запил?

– Нет. Ему ничто не интересно. Он все сидит, думает и расспрашивает о… ней.

Они остановились перед резными дверями. Гривсу явно не хотелось оставлять священника наедине с Тревельяном.

Отец Нолан с усталой улыбкой опустил руку на плечо дворецкого.

– Мне приходилось иметь дело и с более свирепыми львами. Надеюсь, у вас потом найдется для меня бокал шерри. – Ну, что ж, к делу, – сказал отец Нолан.

Гривс открыл перед священником двери. Изнутри донесся полустон, полухрип. И Гривс убежал с такой поспешностью, будто решил лично отправиться за шерри.

Отцу Нолану еще не приходилось видеть человека настолько изменившегося за короткий промежуток времени. Таким Тревельяна он еще не видел. Ниалл сидел в кресле, уставившись на огонь. Он был совершенно подавлен. Небритые щеки, пылающие гневом глаза, мятая одежда, испачканные глиной сапоги…

– Я пришел с плохими новостями, милорд, – нерешительно начал священник. – Боюсь, они не послужат бальзамом для вашей измученной души.

– Что же еще могло случиться плохого. – Слова прозвучали негромко и монотонно, утверждением, а не вопросом. Тревельян даже не отвел взгляд от камина.

Успокоив усталые кости в соседнем кресле, священник положил терновую палку себе на колени.

– Я слышал, что за последние дни Равенна очень похудела. Вы были жестоки с ней. Вам ведь известно, что она не имеет отношения к поджогу.

Тревельян молчал.

– Так почему же, сын мой, – мягко спросил отец Нолан, – вы по-прежнему держите ее в темнице?

Тревельян, словно в предсмертной муке, запустил пальцы в волосы.

– Если я освобожу ее, то навсегда потеряю. Она ведь уже убегала от меня в вечер бала.

– Но вы обращаетесь с ней как с заключенной. Уже три дня вы держите ее в подземелье. Вам, конечно, известно…

– Да, да! Черт бы вас побрал! – Ниалл пронзил священника яростным взглядом. – Шон О'Молли сказал мне об этом. Она не имеет никакого отношения к поджогу. Я это знаю. И всегда знал.

– Так почему же вы заперли ее?

– Потому что я хочу ее… Она должна была принадлежать мне. – Голос его понизился до шепота. – И еще потому, что я люблю ее.

– Если вы любите Равенну, то отпустите ее.

– Вы рехнулись? – Тревельян поднялся и замер, уперевшись руками в каминную доску. – Или это не вы рассказали мне о гейсе? Глупо это или нет, но вы оказались правы. Я дал ей все, что смог, а она бросила все мои дары прямо мне в лицо. Я погиб. Моя жизнь, это графство – все пропало из-за того, что я не сумел завоевать ее любовь. Но она принадлежит мне. Она моя, и я не отпущу ее.

– Тогда о чем же вы скорбите в своей библиотеке? О своей судьбе и о графстве Лир?

Отцу Нолану суждено было до конца дней своих помнить этот взгляд Тревельяна.

Ниалл отвернулся от старика и полным отчаяния голосом проговорил:

– После признания О'Молли я спустился к ней… – Ниалл умолк, слова с трудом давались ему. – Она дала мне пощечину, а потом заплакала и сказала, что в сердце своем у нее нет для меня ничего, кроме ненависти. Мне нужно было сразу отпустить ее. Я понял, что продолжать битву бессмысленно. Но я не мог этого сделать. Не мог. Я люблю ее и нуждаюсь в ней. И я бы предпочел, чтобы Равенна пронзила мое сердце ножом, чем видеть, как она убегает от меня… навсегда.

– Сын мой, сын мой, – пробормотал священник, сердце которого разрывалось от сострадания к мучениям Тревельяна.

– Я не в силах выпустить ее. Не просите меня. – Ниалл подошел к окну. Отец Нолан поежился, когда Тревельян отодвинул в сторону кружевные шторы, чтобы увидеть желтые погибшие поля, казалось, издевавшиеся над ним.

– Милорд, – начал негромко священник, – гейс уже нельзя выполнить. Все кончено. Нам остается только смириться. Своими деньгами вы способны помочь обнищавшей стране, но ничто не пробудит любви в сердце Равенны. Отпустите ее, сын мой. Вы зашли чересчур далеко. Ну, а заточение только еще более ожесточит ее против вас.

– И не просите, – огрызнулся Ниалл.

– Я вынужден просить об этом. Гранья больна, долго она не протянет. Если Равенна уже сейчас презирает вас, представьте, как возрастет ее ненависть, когда ей скажут, что вы не позволили ей присутствовать у смертного одра бабушки.

У Ниалла уже не оставалось сил – ни на поля, которые словно осуждали ее, ни на девушку, чья ненависть терзала его душу. Окинув землю долгим прощальным взглядом, он ударил кулаком по оконному стеклу, словно этим можно было стереть открывавшийся за ними вид.

– Не просите меня, отец мой. Кроме нее у меня теперь ничего не осталось, – прохрипел он, не обращая внимания на кровь, выступившую из порезов.

– Я бы не просил, если бы это не было так важно. Гранья умирает и зовет Равенну. Вам придется отпустить ее, милорд, даже если это разобьет ваше сердце и погубит душу. Гейс победил. Война проиграна. Пусть она уйдет.

Тревельян скрестил руки на груди, оставив красное кровяное пятно против сердца. Глаза его потемнели, плечи поникли.

– Она ничего не ест, отец мой. Ей носят пищу, но Равенна отсылает ее назад, даже не прикоснувшись, – слова его выдавали страшную муку.

Священник понимал, что как ни тяжело, придется это сказать Ниаллу.

– Сын мой, разве абсурдность происходящего не ясна вам? Если вы можете удержать свою любимую возле себя, только бросив ее за решетку, значит, действительно все пропало. Сдавайтесь, Ниалл, у вас нет другого выхода.

– Я не хочу, чтобы она худела и горевала, – не замечая крови, Ниалл провел ладонью по волосам. – Я хочу только ее любви.

– Отпустите ее ради спасения собственной души.

– Нет, – отвечал Ниалл, в глазах которого блестели застывшие непролитые слезы. – Ничто не спасет теперь мою душу. Ничто.

– Покайтесь, Ниалл. Спуститесь в темницу и расскажите узнице о своей гордыне и жадности. – Голос священника превратился в полный почтения шепот. – Расскажите ей, как вы пытались подчиняться лишь рассудку, но в конце концов пришлось покориться сердцу…

Тревельян уронил голову на окровавленные ладони. Отец Нолан не видел, плакал ли он.

– Гранья ждет свою внучку, милорд, – священник поднялся, лицо его выражало страданье. – Я передам ей, что Равенна скоро придет.

Тут появился Гривс, неся на подносе бокал с шерри. Священник кивнул ему, давая знак проводить его, но прежде чем выйти, отец Нолан вновь повернулся к Тревельяну.

– Вижу, что небесные врата еще не закрыты для вас, милорд, – прошептал он. – И не забывайте об этом, пока будете говорить с ней.

Ниалл ничего не ответил.

* * *

Свет фонаря за решетчатой дверью пробудил Равенну из неглубокого сна. Ей снились бесы, любовь и предательство. Равенна с облегчением открыла глаза.

Перед девушкой возникла темная фигура. Когда она вступила в круг света, Равенна попыталась скрыть слезы, душившие ее, но не сумела. Это был Тревельян.

– Пришел поразвлечься, посмотреть на меня за решеткой? – Она отвернулась, даже не пытаясь скрыть презрения, и услышала ржавый скрежет ключа в замке.

Медленно, мучительно медленно ключ повернулся, и железная дверь лязгнула, распахнувшись. Она решила, что Ниалл войдет, но он отступил в сторону и молча, скрываясь в тени, ждал, когда она покинет камеру.

Изумление отразилось на ее лице. Равенна уже потеряла всякую надежду на свободу.

– Ты выпускаешь меня? – выдохнула она, еще не веря в капитуляцию графа.

– Ты ни в чем не виновна. О'Молли очистил твое имя от подозрений. У меня нет более причин задерживать тебя. – Голос Ниалла превратился в какой-то скрежет.

Пошарив вокруг себя, Равенна нащупала в полумраке страницы своей повести. Она понимала, что должна спешить; как знать, в какое мгновение настроение графа качнется в другую сторону, и дверь перед ней вновь замкнется.

Равенна осторожно вышла из камеры, стараясь держаться поближе к стене из страха перед Ниаллом. После всего, что она пережила по его воле, нельзя доверять… безумцу.

Ниалл не пытался остановить ее. Он стоял молча, не шевелясь… Глаза его были полны боли.

Она повернулась, чтобы взбежать наверх по скользкой лестнице. Ничто не могло бы заставить ее остановиться… ничто, ни единое слово. Кроме тех, которые он сказал.

– Ступай к Гранье. Она больна.

Страх стиснул сердце Равенны, и она повернулась к нему лицом.

Мир ее разлетелся вдребезги. Ненависть к Тревельяну обрела плоть. Он не просто продержал ее в тюрьме, он украл у нее драгоценные последние мгновения жизни Граньи. Мгновения, которых ей уже не вернуть. Задохнувшись в рыданье, она бросила на Ниалла полный омерзения взгляд, вложив в него всю ненависть.

– Ступай. Незачем медлить.

Равенна тихо заплакала. Последние три дня подорвали ее силы. А теперь умирает Гранья. У нее отняли все, что она любила. Даже последние дни жизни бабушки.

– Этого я тебе никогда не прощу, понятно? Никогда! – Равенна утерла слезы.

Она посмела бросить вызов Ниаллу потому, что поняла: он не станет останавливать ее. Тревельяну не хватит жестокости не пустить ее к смертному одру Граньи.

– Я буду ненавидеть тебя до самой смерти, – прошептала она, едва ли не наслаждаясь собственной ненавистью.

– Можешь ненавидеть, – прохрипел Ниалл, пряча в тени лицо. – Возможно, я заслужил твою ненависть.

Равенна остановилась. Она не ожидала подобной реакции. Напрягая все силы, она попыталась заглушить слезы, но они уже не подчинялись ей.

– Равенна, проходя мимо руин этого замка, знай, что владелец его думает о тебе. – Проглотив комок в горле, он вступил в освещенное лампой пятно. Равенна видела, что глаза его полны безнадежности. – Скажи Гранье, пока она еще жива, что все кончено. Гейс победил. Союз между пэром и простолюдинкой не сохранит благополучие Лира. Теперь Тревельяны погибли.

Она глядела на него, не веря своим ушам.

– И скажи ей, что я дорого, дорого заплатил за земли, которые Тревельяны отобрали у гэлов.

Равенна не знала, что и сказать. Голос его звучал дерзко и гордо, но он признавал поражение.

– А еще скажи ей… – голос Тревельяна опять понизился до шепота, – скажи ей, что я примирился с тобой. Я обманывал тебя и манипулировал тобой. Финн Бирне и в самом деле был твоим отцом, Равенна. Я утаил от тебя это, потому что не мог отдать этот козырь в твои руки. Но теперь я сказал все. Тебе нужно только назвать лорду Кинейту имя своей матери. Тогда он без всяких сомнений поймет, что ты – дочь Финна Бирне.

Горячие слезы в ее глазах превратились в лед. Ярость холодным камнем ударила в грудь. Равенна просто не могла поверить тому, что он только что сказал. Он скрыл самое важное, что существовало в ее жизни, для того лишь, чтобы сохранить свою власть над нею. Если бы смерть Граньи не была на пороге, она, наверно, спрыгнула бы со ступенек и набросилась бы на него.

– Я презираю тебя. – Ей было жаль, что словами она не в состоянии передать свои чувства.

– Понимаю. – К горькой безнадежности на его лице примешивалось отчаяние. – Я ценил не то, что следует, играл с тем, чего не понимал. Но… – Голос Ниалла дрогнул. – Но теперь я осознал, что разум, игнорирующий веление сердца, ничтожен. Равенна, ты говорила, что я никогда не считал тебя равной себе, но теперь я знаю, что ты не просто равна мне – ты лучше меня. Ты и все те в нашем графстве, кого я называл дураками. Я не уважал никакую другую силу, кроме моей собственной. Я не понимал, что хотели мне сказать окружавшие меня люди. Силы, правящие судьбой, слишком велики, чтобы их можно было понять человеческим разумом, но всем нам свойственно недооценивать силы много меньшие… подобные той малой силе, которая в конце концов повергла Голиафа. Запомни это, Равенна. Запомни навсегда: не гейс поверг меня на колени… – Шепот его наполнили боль и почтение. – Это сделала ты.

Сквозь застывшие слезы она глядела на Ниалла. Сумятица в голове мешала Равенне понять его. Она стремилась прочь. Ей нужно было успеть домой, чтобы застать бабушку в живых.

– Итак, правосудие свершилось, – проговорила она и, подобрав юбки, бросилась бежать вверх по лестнице.

Глава 29

Равенна наблюдала, как врач собирает свой черный кожаный саквояж.

– Равенна, Гранья очень стара. Она даже не сумела сказать мне, когда родилась. Я дал ей немного опия, чтобы она успокоилась. Осталось недолго. Будь готова. Бабушке твоей пора переселяться в лучший мир.

Равенна кивнула, стирая со щек слезы. Ей казалось, что она плачет уже не первую неделю, а еще – что в ее маленьком мире горя много больше, чем хватит ей слез.

– Сколько… сколько я должна вам? – сказала она, провожая старого врача к двери.

– Тревельян мне заплатит.

– Черта с два я позволю ему платить! – воскликнула Равенна. И тут лишь с полной безнадежностью осознала, что деньги, которые у нее были, все равно получены от него.

– Значит, я пришлю счет, – доктор приподнял ее голову за подбородок и поглядел прямо в глаза. – Пора попрощаться с ней, Равенна. И постарайся уверить ее, что о тебе позаботятся. Она так волнуется за тебя.

– Со мной все будет в порядке.

– Если я потребуюсь, пришли за мной.

– Хорошо, – ответила она, едва сумев выдавить из себя короткое слово.

Равенна прикрыла дверь. Наверху слышны были последние вздохи Граньи. Равенне потребовались все силы, чтобы подняться в ее спальню.

– Вот и я, бабушка, – Равенна подошла к постели, покрытой свежим белым полотном. Чтобы позаботиться о последних часах Граньи, из замка пришла Фиона, и теперь, занятая вязанием, она сидела на кухне в ожидании неизбежного.

Равенна обеими руками обхватила старческую ладонь, лежавшую на простынях. Глаза Граньи были закрыты, но Равенна знала, что она бодрствует.

– И все это время ты провела в замке? – едва слышным голосом выдохнула Гранья.

– Да, бабушка, – шепнула Равенна сквозь слезы. Она прижалась щекой к дряхлой корявой руке.

– Тре… вельян? – Гранья попыталась вздохнуть.

– Он… – Глаза Равенны потемнели. – С ним все в порядке.

Гранье не сразу удалось собраться с силами. Дыхание ее смягчилось, речь сделалась странно отчетливой.

– Ты любишь его?

Равенна отвернулась, замешкавшись с ответом. Гранье хотелось бы знать, что о ней есть кому позаботиться, и она видела в Тревельяне человека, способного быть внучке опорой. Но Равенна не нуждалась ни в чьем попечении. У нее был написанный ею роман. Кроме того, теперь ее ждал Дублин. Безусловно, там она отыщет себе работу.

– Гранья, – девушка прикусила губу. Правда казалась теперь неуместной, даже жестокой… но солгать умирающей, сказать, что она любит ненавистного ей человека, было немыслимо.

Закрыв глаза, девушка ощутила, что сердце ее разрывается на части. Как она ни пыталась, правильный ответ так и не пришел ей в голову.

– Он был так жесток.

– А разве… ты… никогда… не была… жестокой?

– Да, – прошептала Равенна.

– А… он… любит… – Гранья говорила так, будто тиски сдавили ей горло. Равенна заметила судорогу боли, исказившую лицо ее бабушки.

Не имея более сил переносить эту муку, Равенна прикоснулась губами к руке Граньи.

– Он любит меня, Гранья, – всхлипнула она. – Я знаю, что он любит меня.

Сквозь слезы Равенна в последний раз поглядела на свою бабушку. Гранья на короткое мгновение открыла глаза, и вдруг на ее лицо призрачным покровом лег странный покой. Молчание сменило натруженные вздохи. Старуха обратила лицо к небу, и на нем сразу как бы разгладились все морщинки. Равенна вдруг увидела – скорее нет, угадала, – молодую женщину, чей дух, держа за руку давно почившего любовника, уносился в иной мир.

Равенна тихо всплакнула возле постели и уже не знала, сколько просидела так.

– Детка, детка, спускайся, посиди лучше на кухне. Мы пошлем кого-нибудь за гробовщиком.

Растерявшаяся от горя Равенна почувствовала на своей голове ласковую руку Фионы.

– Пойдем, детка. Она ушла. И доброго ей пути.

Равенна зарыдала, не выпуская руку Граньи.

– Кроме нее у меня никого не было. Никого и никогда.

– Не надо, детка, отпусти ее. Она не может сейчас утешать тебя.

Равенна погрузилась в горе. Густое и черное, словно дым. Лишь через несколько часов кто-то сумел увести ее от тела Граньи.

* * *

Гранью похоронили на общем кладбище – вместе с бедняками, попрошайками и людьми сомнительного вероисповедания. Шел дождь, порывы резкого ветра чередовались с затишьем, короткие ливни сменялись солнцем.

Проститься пришли несколько человек. Отец Нолан в последнем слове весьма мягко упомянул – избежать этого было нельзя, – что всю свою жизнь Гранья провела вне церкви. Со слезами, окаменевшими в самом сердце, Равенна смотрела, как четверо могильщиков опустили сосновый гроб в недра земли.

Потом все помолчали. Что можно сказать в таком случае вообще? И похлопав ее по руке или обняв на прощанье за плечи, начали расходиться, оставив Равенну в одиночестве возле могилы.

Выйдя на обочину дороги, Фиона сказала священнику:

– Бедняжка, сердце ее разбито. Она окружила себя каменной стеной. После кончины Граньи у нее никого не осталось.

Отец Нолан поглядел в сторону кладбища, хмуря и без того озабоченное лицо. Старая Гранья ушла, наступило время подумать о собственной, уже близкой смерти. Но он никак не мог отвлечь свои мысли от девушки, оторвать взгляд от тонкой фигурки Равенны. Ветер теребил ее платье – старое, синее, то самое, в котором она была на похоронах Питера Магайра. Одинокая, как никто на свете, и все же…

От дерева отошел мужчина, державший в руке черный цилиндр. Священник не видел, что карета Тревельяна остановилась вдали на аллее, не видел он и того, как граф выходил из нее.

Затаив дыхание, отец Нолан следил за Равенной. Она подняла голову, повернулась к выросшей неподалеку фигуре. Ниалл остановился, не сделав нового шага.

Казалось, что прошел целый век, прежде чем взгляды их встретились. Даже ветер притих, пока двое любовников глядели друг на друга.

Все разбилось.

Ниалл опустил голову, словно в молитве за отлетевшую душу. А потом медленно повернулся, чтобы направиться прочь.

С отчаянием отец Нолан видел, как Равенна в муке склонила голову. Слезы вырвались снова с безутешным рыданьем. Сердце священника сжалось. И он пробормотал:

– Да, крепость. Боже, помилуй нас.

Глава 30

Книга была дописана.

Прижимая стопку страниц к груди, она отправилась в дальний путь. Ветер трепал краешки листков, и Равенна была рада соленому воздуху. Две недели она безвылазно просидела в коттедже, проживая монетки, которые обнаружились в тюфяке Граньи. Дни прошли в переписывании романа. И теперь она была готова предоставить свою книгу попечению почты.

Поцеловав на прощание страницы своего манускрипта, Равенна подняла железную защелку на двери лавки Маккарти. Но лавка оказалась пустой. Мистера Маккарти нигде не было видно, чему, однако, не следовало удивляться, ибо старик любил попить днем чайку у отца Нолана и посему оставлял дверь в лавку открытой, чтобы всякий мог взять нужное и оставить деньги на прилавке.

Она оставила два пенса за конверт и написала на нем имя того человека в Дублине, о котором ей говорил Тревельян, и адрес издательского дома.

Ветер врывался внутрь порывами, домишко даже содрогался. Какой-то шорох заставил Равенну поглядеть в угол, но, ничего не заметив, она посчитала, что от дуновения ветра штора зацепилась о железную задвижку.

Покончив с делом, Равенна уже собралась выйти, когда непонятный звук повторился – на сей раз левее.

– Кто здесь? – спросила девушка, ощутив мурашки, забегавшие по спине.

В углу упало и разбилось что-то стеклянное.

Обойдя прилавок, Равенна охнула: на полу с кляпом во рту лежал старый Маккарти, связанный по рукам и ногам. Подбежав к нему, она первым делом вытащила тряпку из его рта.

– Кто… кто это сделал? – вскричала она, тщетно ощупывая тугие узлы.

– Грабители, вот кто. Явились сюда с платками на лицах и все у меня унесли. И фонари, и виски, и все остальное…

– А как по-вашему, кто это был?

Усадив дрожащего старика возле печки, Равенна подбросила в огонь брикет торфа.

– Ты бы лучше сказала Тревельяну, что времени у него немного. Приходили очень скверные парни, – пробурчал Маккарти, пока Равенна искала чайник, чтобы нагреть воды. – Говорят, что они собрались напасть на замок, чтобы освободить О'Молли. Теперь у них есть все нужное для этого. Даже у тех, кто бунтовал в девяносто восьмом году, не было такой злобы… надо же – грабить своих!

Равенна не смогла скрыть вдруг охватившую ее тревогу.

– Тревельян выгонит их отсюда. Я в этом не сомневаюсь.

– Они линчуют его, вот что они сделают. Когда-то я уже видел такое в графстве Даун. Тамошнего господина схватили и повесили прямо перед его замком.

Тут уж у Равенны затряслись руки. Две недели заставляла она себя не думать о Ниалле. Она оглядела лавку, наконец-то заметив опустевшие полки. Грабители обокрали ее дочиста. Трудно было даже заподозрить, что в лавке чем-либо торговали.

– Отец Нолан сумеет отыскать их и попытается образумить, – сказала она. – Какая подлость! Обокрасть вас, чтобы добраться до Тревельяна!

– У священника нет над ними никакой власти. Церковь осуждает таких, поэтому они идут своим путем.

– Лиам Маккарти, что ты сделал со своей лавкой? – В дверях появилась миссис Маккарти с корзинкой кружев, во взгляде ее читалось изумление.

– Они унесли все! – выкрикнул Маккарти, едва не плача.

– Тревельян все исправит. Он не допустит такого, – шепнула Равенна, с трудом произнося это имя и боясь той тревоги, которую оно в нее вселяло. Она не желала думать, что означала эта тревога.

– Но что он сделает, если его повесят?

Равенна не знала, что ответить, и постаралась по возможности успокоить Маккарти, рассказывавшего жене подробности кошмарного происшествия. Равенна заварила старикам чайничек крепкого чая и, когда ничем более помочь им уже не могла, отправилась домой, пообещав проведать завтра утром.

Возвращение домой оказалось безрадостным. На востоке собирались грозовые облака, стирая границу между небом и морем. Орешины в мольбе вздымали к небесам трясущиеся ладони. Равенна тоже дрожала. И возвратившись к себе, не сразу сумела зажечь свечу.

Ненавижу его, твердила она себе. Тревельяна ненавидели и смутьяны, только они желали ему смерти. И они добьются своего, если их не остановить.

Не зная, что предпринять, она потерла лоб. Ситуация казалась безвыходной. Конечно, ей придется отнести Ниаллу записку и предостеречь его – так поступила бы она в отношении любого из смертных, – но это, безусловно, не принесет никакой пользы. Тревельян и без того знает об опасностях, а ее предупреждение окажется невразумительным и неточным. Оно лишь подтвердит то, что и без того известно Ниаллу. Им нужен О'Молли. Чтобы освободить его, смутьяны готовы пойти на все. Они могли убить Тревельяна даже за нее – если бы он не отпустил ее на свободу.

Понимание этого тяжким бременем легло на ее плечи. Равенна старалась убедить себя в том, что участь Ниалла беспокоит ее лишь из вполне понятного в подобном случае человеческого сострадания.

Но почему же так сильно колотится ее сердце, когда ей представляются эти люди, пробравшиеся в замок? Почему так плачет ее душа, думая о веревке, которая может стянут шею Ниалла?

Трясущимися руками девушка прикрыла губы. Еще не совсем знакомое, могучее чувство, которое, как ей казалось, погибло, убитое его жестокостью, медленно возрождалось. Нет, она не любит его, уверяла себя Равенна, вызывая в памяти темницу, ощущая, как ненависть возрастает в душе, словно дитя в чреве матери.

Но ненависть, как утверждают некоторые, сродни любви, и Равенна уже видела родство этих чувств. Память о счастливых моментах была сильней воспоминаний о темнице: она видела Ниалла слушающим повесть об Эйдане и Скии – довольного и радостного возле очага… лежащего возле нее в сарае близ Хенси… видела бросающим вызов гейсу и взирающим на опустошенную землю. Он даровал ей сладкое, незаконное счастье, и она приняла этот дар – потому что хотела получить его, и хотела получить только от одного Ниалла. Жизнь свою она провела вне католической церкви и, по мнению отца Нолана, была обречена на ад, где уже пребывала ее мать, бабка и Финн Бирне… а посему подобная перспектива по молодости лет ее еще не смущала.

Тем не менее его жестокость по отношению к ней нельзя было простить в один миг, думала она. Но грозящая ему беда гасила ярость в ее сердце. Равенна понимала, что должна помешать расправе над ним. Тревельян не заслуживал подобной участи. По природе своей Ниалл – человек добрый и сильный. И непонимание между ними возникло лишь потому, что в их судьбу вмешался гейс. Теперь она понимала Ниалла лучше, чем кто-либо на свете. И это предоставило ей возможность переломить свои чувства.

Он добрый и сильный. Он любит ее, и она знает об этом.

Внезапное понимание этого обрушилось на нее с такой силой, что Равенна не сумела сдержать слезы. Она любит Тревельяна, любит – со всеми его грехами и достоинствами. Любовь ее не исчезла, как ей казалось… Такое чувство не могла сокрушить никакая обида. Сильное, мощное, оно не поддавалось невзгодам. В сердце ее еще осталась здоровая почка, из нее еще вырастет самое могучее из деревьев.

Равенна со скорбью подумала, что не сумела дать Гранье те самые уверения, в которых старушка так нуждалась. Более того, она уже чувствовала угрызения совести. Тем не менее Равенна задумывалась: не было ли все это известно Гранье заранее. Кто знает, быть может, ее бабушка все-таки была ведьмой. Гранья всегда ведала такое, о чем не догадывались другие. Ей было известно о смерти Финна Бирне и об их с Бриллианой любви друг к другу. Вполне возможно, Гранья прекрасно знала обо всем происходящие с ее внучкой. Только прислушавшись к голосу Равенны, она вполне могла понять – по ласковым ноткам – то, что Тревельян сделался ее любовником. А значит, она умела видеть самые глубины ее сердца, видеть то, чего не замечала она сама.

До самых последних мгновений.

Вытерев слезы, Равенна отыскала во тьме на ощупь черную шаль. Погруженная в думы, она не заметила, как пришел вечер, и теперь девушка не знала, поздно уже или ночь только что началась. До замка идти далеко, но она тем не менее отправится туда – невзирая на неподходящий час. Надо поговорить. Между ними оставалось многое, препятствия были почти непреодолимы – и ее гнев и его злоупотребления собственной властью и силой, – но теперь она знала, что любит Тревельяна. Но зачем приносить себя в жертву, не позволит она и распоряжаться собой, но она любит его и сердцем чувствует, что ему хотелось бы это услышать.

* * *

Часы пробили двенадцать раз. Гривс и слуги давно отправились спать. Раненый и почерневший от сажи замок Тревельяна притих – словно прислушивался к ночной тишине.

Но в одной из комнат замка еще горела одинокая свеча. В башне бодрствовал человек, задумчиво сидевший в старом кресле с бокалом в руке.

Тревельян уставился на противоположное кресло, дразнящее его своей новизной. В памяти его возник милый образ: черные волосы рассыпались по руке, губы чуть раздвинулись во сне. Она была рождена для того, чтобы сидеть здесь. Кресло было изготовлено для нее. Несправедливое отсутствие в замке Равенны сделалось уже совершенно непереносимым.

Ему мучительно хотелось протянуть руку, провести по гладкой обивке, хотя бы пытаясь уловить остатки тепла женщины, которая прежде сидела в нем. Но Ниалл не шевельнулся: он знал, что лишь холод ответит его пальцам… Пустое кресло, гладкая кожа.

И в мыслях его мрак мешался с отчаянием.

Скрип двери должен был заставить его повернуть голову. Какие могут быть гости в столь поздний час? Даже Гривс не стал бы беспокоить его, уединившегося в собственных апартаментах, если свеча горит до самого утра, но Тревельян не стал оглядываться. Шаги эти не настолько интересовали его, чтобы он решил отреагировать на появление незваного гостя. Только когда тот замер на месте, Тревельян изволил сказать:

– Что так долго? Слуги не давали пройти наверх? Признаюсь, я ждал тебя раньше.

– С подобными делами не стоит торопиться. Тревельян наконец поднял голову и насмешливо улыбнулся одними губами.

– Ну вот, наконец ты нашел меня. Наконец. – Глаза его сверкали бешенством. – Явился, чтобы убить меня, Маккумхал?

Малахия стал перед очагом. В руке его был пистолет.

– Да, – шепнул молодой человек, приставляя дуло к виску Тревельяна.

– А где остальные? Внизу? Ищут подходящую ветку?

– Идем вниз. Вы знаете, что нам нужно. Выполните наши требования.

– Я не освобожу О'Молли.

– От этого зависит ваша жизнь. – В голосе Малахии слышалась истерия.

Зловещий взгляд Тревельяна был полон презрения – и к пистолету, и к тому, кто держал его.

– Ты стоишь передо мной, Маккумхал, стараясь изобразить из себя храбреца, но ты не из таких. Ты – трус. Твои руки трясутся. И на лице твоем нет и доли той убежденности, которую я видел на лице О'Молли.

Тревельян встал.

Малахия почти против воли вынужден был отступить.

– Я пришел затем, чтобы мы спустились к Шону или отправились прямо к дубу. Выбирайте. Ребята у дуба уже теряют терпение.

Взгляд молодого человека ожесточился. Ниалл расхохотался. Пронзив Малахию взглядом, он заставил юношу отступить.

– Скажи мне, Маккумхал, – начал Ниалл, обойдя свое кресло. – Я хочу знать: ты заодно со смутьянами или нет? – Тревельян ударил себя кулаком в грудь. – Объясни мне, что-нибудь обжигает твое сердце?

– Обжигает, проклятый лорд, ох, обжигает. У меня папашу застрелили ради таких как ты. – Он оглядел роскошную комнату, столь роскошную и чуждую его миру. – Вы со своей родней отобрали у нас все. У нас ничего не осталось.

– Так чего ради ты явился сюда на самом деле, Маккумхал? Ради Шона или потому, что бунтовщики послали… а может быть, из личного интереса?

– Из личного, – объявил Маккумхал с ненавистью в глазах. И добавил: – Из-за нее.

– Ага, вот, наконец, я и услышал правду.

– По какому праву ты отобрал ее у меня? – выкрикнул Малахия. – Она из наших, из простых, она для меня. А ты приманил ее к себе.

– И теперь тебе не терпится услышать, что я не отпущу Шона О'Молли. Ждешь, когда они повесят меня. Думаешь, что тогда сумеешь вернуть ее.

– Да, да, – прошептал Малахия с исказившимся от боли лицом.

– Только я не скажу тебе, где искать О'Молли. Я не намерен выдавать его. Он – преступник, такой же, как и ты. И должен ответить за свои дела.

– Ты, милорд, – проклятый дурак.

– Это все-таки лучше, чем быть бестолковым преступником. Ты, Маккумхал, годишься лишь для того, чтобы посылать тебя за смертью.

В ярости Малахия бросился к Тревельяну. Он вновь приложил пистолет к виску графа, но, к его удивлению, тот не дрогнул. Казалось, граф был рад прикосновению дула.

– Давай же. Стреляй. Это ведь твое сокровенное желание, ты всегда мечтал об этом, – поддразнил молодого человека Ниалл.

– Ты обезумел. Я же держу пистолет возле твоей головы… Или ты ничего не видишь? – воскликнул Малахия, на веснушчатом лбу которого выступили капельки пота.

– Вижу, – прошептал Тревельян, даже не моргнув.

– Так ты хочешь, чтобы я разбрызгал твои мозги?

– Нет, я хочу, чтобы ты и те парни, которые внизу, оставили меня в покое.

– Оставим, только отдай О'Молли. Говори, где искать его?

– Не скажу. Что еще тебе нужно? Тебе нужна моя земля? Она ничего не стоит. Мой замок? Вы уже сожгли половину моего дома. Так чего же… Денег? Ее?

– Мне нужно все, Тревельян. Я отберу все, что тебе дорого. – Малахия грубо ткнул дулом пистолета в голову Тревельяна.

Обхватив ствол ладонью, Тревельян оставил его на месте.

– Если ты пришел за всем, что мне дорого, тогда ты глупец, Маккумхал.

Ниалл скрипнул зубами и помрачнел. Резким движением отбросив пистолет в сторону, он оттолкнул Малахию к мраморной каминной доске.

– Неужели ты не понимаешь? – прохрипел он, не обращая внимания на пистолет, который Малахия вновь приставил к его голове. – Неужели еще не ясно? – Он глядел на Малахию, не в силах поверить в то, что тот настолько глуп. – Ты опоздал. У меня ничего не осталось.

Малахия сглотнул.

Оба они застыли на месте.

– Ага, держи его, Малахия! Держи его! – в комнату ворвались еще два бунтовщика с пистолетами в руках. Они обступили Тревельяна, словно вороны, слетевшиеся на добычу. – Освободи Шона О'Молли! Или мы заставим тебя сделать это! – потребовали они.

Ниалл дернулся, почувствовав на себе чужие руки, однако у него явно не было особой охоты сопротивляться. Жизнь давно потеряла для него смысл, можно было даже подумать, что он желает смерти. Тем не менее инстинктам воспротивиться сложно: когда его поволокли из комнаты, Ниалл отчаянно сопротивлялся.

– Отдавай нам Шона О'Молли, иначе тебе смерть, Тревельян, – крикнул кто-то из бунтовщиков и ударил Ниалла по голове.

– Тогда лучше смерть! – рявкнул Тревельян. Ему завязали глаза, связали и подтолкнули к лестнице.

Глава 31

Ночь выдалась холодной, ветер колол словно иглами, но дождь еще медлил за горами Сорра. Со связанными за спиной руками, ничего не видящий из-за повязки на глазах, Тревельян приближался к виселице, устроенной для него на ветке старого дуба. Заржал конь – вне сомнения, украденный из конюшни Тревельяна. Что ж, рассудил Ниалл, висеть, так сброшенным со спины своего собственного жеребца.

– Тащите его сюда! – крикнул кто-то, и Ниалла подняли на коня. – Тревельян! Мы даем тебе последнюю возможность отдать нам Шона О'Молли. Скажи нам, где он, и мы помилуем тебя.

Ниалл ничего не ответил. Он не сопротивлялся, когда на его шею накинули петлю из колючей пеньки; он не молил о пощаде… Казалось, он задумался о том, что ждет его на другой стороне.

– Не могу сказать, что я разочарован, Тревельян, – услыхал он голос Малахии, доносившийся откуда-то сбоку. – Теперь у тебя ничего нет. Как и у всех нас.

– Завидуй тому, чем я обладаю, Маккумхал, и знай, что я охотно все отдал бы тебе.

– Ты хочешь отомстить мне, милорд? – фыркнул Малахия. – Отлично придумано: пожелать мне богатства, земли и замков.

– Да, я отдал бы все за то, что досталось тебе.

Юноша с пренебрежением спросил:

– И что же это такое?

– То, что она отдала тебе… – Тревельян умолк, а потом с горечью бросил… – Одна-единственная искренняя улыбка, одно мгновение беззаботной дружбы. Я бы все отдал за это.

Ниалл почувствовал, как кто-то прикоснулся к коню. Ветер заставлял животное нервничать, и кто-то взял его под уздцы.

– Я люблю ее и хочу, чтобы она вернулась, – проговорил Малахия сдавленным голосом.

Ниалл повернул к нему голову и властным, полным достоинства голосом произнес:

– Ты любишь ее, Маккумхал? Но пойдешь ли ты на смерть ради нее?

Малахия не ответил.

Ниалл цинично расхохотался.

– Трус.

– Будь ты проклят, Тревельян, – прошипел Малахия. – Если хочешь, люби ее после смерти, но в то, чтобы ты любил ее при жизни, я не поверю. Разве может найтись в гнусных сердцах Верхов место для любви?

– Я любил ее и люблю, Маккумхал, и докажу это. Потому что умру не ради нее… ради земли, по которой она ступает.

* * *

Равенна барабанила в двери, в отчаянии понимая, что явилась слишком поздно. Ей не ответили, и – было ясно – уже не ответят. Все слуги отправились спать, и никакие просьбы открыть дверь не могли вытащить их из постелей.

Ветер пронзал ее тело, и Равенна плотнее закуталась в шаль. Другого выхода не было, оставалось только обойти руины и попытаться войти в замок со стороны кухни. Тревельян еще не спал, она это знала, потому что с дороги увидела освещенное окно его спальни.

– Проклятье, – Равенна в последний раз постучала в дверь. Ветер трепал платье, леденил тело. Самая погода для жатвы… холодная, неприятная.

Равенна обходила укрепления замка. Если кухонную дверь заложили, значит, ей остается лишь возвратиться в коттедж и дождаться утра. Обгорелые балки руин казались ребрами гигантского скелета. Ей не хотелось даже глядеть на обуглившиеся бревна – столько борьбы и ненависти знаменовали они собой.

Приободрившись, она ускорила шаг. Равенна молилась про себя о том, чтобы дверь в кухню оказалась незапертой. И поглощенная размышлениями, не сразу увидела свет – мятущееся пламя факелов в роще.

Вид их ледяным ветром пронзил ее душу. Кроме факелов ничего не было видно, но Равенна догадалась, что они означают.

Все ее тело содрогнулось: в этом лесу готовилась казнь.

– Тревельян, мы вешаем тебя в память чтимого нами Дэниэла О'Коннела и ради гомруля. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Тревельян молчал.

– Хорошо, – проговорил голос, в котором угадывалось неохотное уважение. – Пусть твое молчание послужит доказательством твоей вины. Виси, англичанин, и знай, что настанет день, когда те, которыми ты правил, сами возьмут власть.

– Я – ирландец, – прорычал Тревельян. – Пусть каждый из вас знает, что вы убили своего… и терзается этим до конца своих дней.

– Довольно. – От людей, собравшихся у дерева, отделился один. В руке он держал фонарь, раскачивавшийся под натиском ветра и бросавший жуткие тени на скрытое повязкой лицо графа. – Мы вешаем тебя, Тревельян, за грехи предков. Отправляйся к ним. Ступай с миром.

Он поднял руку. Человек, державший коня под уздцы, с трепетом ожидал знака, по которому ему предстояло отпустить животное и обречь Тревельяна на смерть. Все затаили дыхание. Фонарь раскачивался на ветру, и стенавшая медь его напоминала о стонах погибших душ.

– Развяжите его, – вдруг раздался приказ.

Все обернулись на голос. Все, кроме Тревельяна, из-за ветра не слышавшего того, что происходило на земле.

Перед бунтовщиками стояла женщина, красавица, волосы и плечи которой скрывались под старенькой черной шалью.

– Уходи отсюда, Равенна. Ты не можешь спасти его жизнь. – Малахия попытался задержать ее, однако, оттолкнув его руки, она шагнула прямо к вожаку.

– Это неправильно. – Равенна поглядела на знакомые с детства лица. – Патрик О'Донован, Тим О'Ши, Майкл Флаэрти, неужели вы не понимаете? Если вы повесите его, вам придется повесить рядом и меня.

Конь заржал и топнул ногой, приглядывавший за ним Донован едва удержал животное.

– Отпустите его! – выкрикнула Равенна, охваченная ужасом оттого, что конь может вырваться и Ниалл погибнет.

Жестокая рука отбросила ее в сторону. Вожак, Майкл О'Флаэрти, тряхнул ее за плечи и сказал:

– Тебе не помочь ему. Зачем ты вообще явилась сюда, девчонка?

Равенна поглядела на Майкла и перевела взгляд на Ниалла.

– Я пришла по воле гейса, – проговорила она негромко, – и потому, что ощутила это сердцем. – Равенна поглядела на О'Флаэрти. – Я люблю Тревельяна и не оставлю – пока вы не освободите его.

– Ступай домой. Не ввязывайся в это дело. Ты ничего не сумеешь сделать для него, с ним все кончено, – произнес Майкл.

– Нет, не кончено. Потому что я люблю его и хочу, чтобы он стал моим мужем. Я думала, что никогда не сумею дать ему то, чего он хотел, потому что считала, что у меня нет ничего такого, что можно было отдать. И я думала, что никогда не стану необходимой ему. – Она схватила О'Флаэрти за руку. – Но он нуждается во мне. И все вы тоже. Без меня он останется в стороне от вас. Со мной он станет заодно с нами. Наш брак прекратит борьбу и вернет покой Лиру.

– Ты многого ждешь от своего брака. Слишком многого, на мой взгляд, – пренебрежительно буркнул Майкл.

– Я не ожидаю. Я знаю. Ну как, Майкл, способен ты убить моего любимого?

О'Флаэрти не ответил.

Малахия, стоявший возле Равенны, в отчаянии тряхнул головой. И шагнул в сторону Тревельяна, вознамерившись лично казнить его.

– Малахия! – подбежала к нему Равенна. – Пойми – у нас с тобой никогда ничего не было. И убив его, ты не изменишь моего отношения к себе. Смирись. Умоляю тебя, ступай в Гэлуэй и начни все сначала.

Движения Малахии словно отяжелели. Он понемногу сдавался, отрекаясь от адской мести, словно вдруг признал справедливость давних подозрений.

– Только не говори мне, что все кончено, – прохрипел он.

– Да, все кончено. И радуйся этому. – Она взяла его за руку. – Уходи в Гэлуэй, найди себе хорошенькую девчонку и живи с ней. Радуйся, Малахия, как радуюсь я. – Обернувшись ко всем остальным, она взмолилась: – Ступайте домой и забудьте об этой ночи, как и я надеюсь забыть о ней. Все кончено. Убив Тревельяна, вы погубите наш любимый Лир.

– В нем причина всех наших бед, – гневно выкрикнул кто-то сзади, – и ты еще требуешь, чтобы мы пощадили его.

– Да! – прошептала она, обращая полные слез темные глаза к сказавшему эти слова. – Тревельян нужен нам. Он – добрый и щедрый человек; он поможет нам справиться с болезнью, поразившей наш урожай. Кто хочет, чтобы Лир стал похож на Мунстер? Я слыхала, что покойников там так много, что они даже валяются на дорогах. – Равенна поглядела на них, предоставляя возможность опровергнуть ее слова. Не услышав ответа, она продолжила: – Вина за блайт лежит не на одних Верхах.

Лорд Тревельян не является причиной этого голода, но он позволит нам справиться с ним. Тревельян выполнил свой гейс, так пусть же он получит награду. Лир станет лучше, когда он возьмется за дело. Я пришла умолять вас. Пожалуйста, отпустите его. Не погубите меня вместе с ним.

Мужчины смутились, избегали смотреть ей в глаза. Они пошептались немного, и, наконец, Майкл О'Флаэрти направился к коню.

– Не надо, – закричала Равенна, понимая, что жизнь Тревельяна сейчас находится в его руках.

О'Флаэрти явно разрывался на части. С одной стороны, ему очень хотелось привести намеченный план в исполнение, но совесть препятствовала этому.

– Умоляю вас, – едва слышные слова оказались самыми доходчивыми. Заглянув ей в глаза, Майкл О'Флаэрти поник.

– Отпусти лорда Тревельяна, – сказал он недовольным голосом Доновану.

– Этого нельзя делать! – выкрикнул кто-то.

– Я сказал, отпусти Тревельяна, – приказал О'Флаэрти, глядя на державшего коня Донована.

– Господь да благословит вас, Господь да благословит вас, – рыдала ослабевшая вдруг от радости Равенна.

Мужчины слушали ее плач и недовольно молчали. Удавка соскользнула с шеи Тревельяна. Равенна взяла у Донована уздечку и стала ждать, когда мужчины растворятся в лесной чаще. Она сохранит их имена в тайне, никто не усомнился в этом. В следующий раз, встретив любого на дороге в Лир или в лавке, она будет любезна с каждым – словно ничего не случилось этой кошмарной ночью. Равенна развязала Тревельяну руки и сняла повязку с лица.

– Что здесь происходит? – спросил Тревельян, соскальзывая на землю.

Капли хлынувшего дождя смешались с ее слезами. Она поднялась на цыпочки и поцеловала эти жесткие губы.

– Мне показалось, что мы никогда не будем ровней. Но сегодня своей нынешней властью я выбираю вас в мужья. Согласны ли вы жениться на мне, лорд Тревельян?

Он пригнулся к ней, и стон невыразимого облегчения вырвался из ее груди, когда они слились в поцелуе.

Наконец и к Ниаллу пришло избавление.

Эпилог Лугнасса[62]

Восхищенный,

Провожаю взглядом журавлей

В синее небо.

Мечта, с детства прораставшая в сердце,

Осуществилась.

Кронпринц Нарухито Вака

Равенна бежала по лужайке замка Тревельянов, не переставая кричать:

– Наконец! Наконец! Наконец!

Тревельян стоял, прислонясь к тому самому дубу, который год назад едва не принес ему смерть. Он обозревал поля графства, простиравшиеся у подножия замка. Зрелище это доставляло ему удовлетворение. Огам по-прежнему оберегал Аир, но теперь, впервые за многие годы, в полях не было видно картошки. Вместо нее у каменистого берега паслись овцы; готовый к жатве бледный сухой лен качался под ветерком, налетавшим от Ирландского моря. На одном участке росло зерно, репа и капуста – в другом. Лир был спасен.

– Эй, девочка. Сейчас же остановись. Или ты не боишься за нашего малыша? – Обняв жену за талию, он положил ладонь на ее округлившийся живот.

– Мы получили ее! – выпалила Равенна.

– Твою книгу? В самом деле? Наконец-то! – Ниалл взял было у Равенны томик в красной обложке, но та немедленно выхватила книгу из рук мужа.

– Нет. Садись. Я хочу прочесть тебе последнюю главу. Ты не знаешь еще, что стало со Скией и Эйданом.

Ниалл опустился на землю и сел возле дуба, притянув Равенну к себе на колени. Поцеловав его в губы, она открыла книжку. Закрыв глаза, он искренне отдался удовольствию: так радовал его голос жены.

* * *

Выл ветер, и дождь барабанил по кровле крошечного домишки, укрывшегося в самой чаще терновника. Внутри его тихо лежала женщина, уже не способная плакать… руки ее были привязаны к уголку тюфяка.

Ския молила о смерти. Одиночество давно стало невыносимым. Если она не способна жить среди людей, значит, умрет одна, проклиная дар, некогда избавивший ее сестер от дракона.

Ския лежала лицом к стене, не желая двигаться, не желая даже предпринимать попытку освободиться. Она полюбила Эйдана, а он бросил ее – чего она всегда опасалась, и потому не освобождала его. С этим следовало смириться, но еще более Скии хотелось, чтобы смерть явилась, взяла за руку и отвела в лучшее место.

Порыв ветра ударился в дверь и стряхнул защелку. Дверь распахнулась. Но Ския ни на что не обращала внимания.

Закрыв глаза, она представила лицо Эйдана и теплые руки. И как будто бы ощутила на своем запястье сильную руку, развязывавшую путы.

Страшась расстаться с иллюзией, она открыла глаза. Прикосновение оказалось реальным. Какой-то мужчина развязывал руки Скии, однако спасти ее он не мог… Это мог совершить только Эйдан.

– Уходи, – крикнула она, не поворачиваясь от стены, не желая даже думать о том, каким образом этот мужчина отыскал ее.

– Я уже уходил. А теперь вернулся.

Вздрогнув от его голоса, Ския повернулась к своему избавителю.

Это был Эйдан. Он весь промок под дождем. С серьезным лицом Эйдан развязывал затянутые им узлы, удерживавшие вместе ее запястья.

– Зачем… – прошептала Ския; новые слезы – полные надежды и еще робких ростков счастья – наполнили ее лазурные глаза.

– Ведьмины слезы мучают, как ни одни другие, – ответил он, не смея взглянуть ей в глаза.

– И это единственная причина?

Освободив Скию, Эйдан заключил ее в объятия.

– Я пытался бежать. Я почти добрался до Кланкуллена. И вдруг повернул обратно. Сердце взяло власть надо мною. – Взяв ее за руку – ту, что творила чары, – он сплел их пальцы. – Правда, у меня есть один вопрос.

– И… и какой же? – прошептала она, не смея поверить своему счастью.

– Я хочу вернуться с тобой к твоему отцу. Твой народ примет тебя, если ты принесешь ему мир. Наши королевства воевали не один век, но теперь довольно. Я хочу жениться на тебе и соединить наши семьи. И все же я должен знать: будут ли и наши дети обладать такими же чарами?

Ския поглядела на него сквозь слезы.

– Неужели ты отправишь их в изгнание, если они будут похожими на меня?

Красивое лицо принца сделалось строгим. Обдумывая вопрос, он укрыл Скию одеялом, словно пытаясь оградиться от искушения до самой брачной ночи. Но обняв ее снова, он шепнул:

– Нет, я не смогу этого сделать, чтобы не причинить горя их матери. Понимаешь, она обворожила меня и похитила мое сердце. Я навеки в ее власти.

Рука Эйдана прикоснулась к щеке Скии, смахнув с нее слезы.

А потом он принял свою судьбу с поцелуем.

* * *

Закрыв книгу, Равенна повернула голову к Тревельяну. Он улыбался ей. На его красивом лице читалась гордость.

– Я не сомневался, что книгу напечатают. Кажется, она уже стала сенсацией.

– Да, – негромко согласилась Равенна. – Издатель написал мне о том, что им приходится допечатывать тираж. Получился настоящий скандал – книга популярна у дам, а мужья не одобряют их увлечения.

– Но тем не менее покупают.

– Конечно. Женщинам не нужно мужское чтение, им нравятся книги о любви.

Взяв томик из ее рук, Ниалл внимательно поглядел на него и не смог скрыть изумления. Проведя пальцем по золоченым литерам на обложке, он прочел: «Из туманных глубин: Ирландские сказания. Финн Бирне Равен».

Равенна потупилась.

– Они не захотели публиковать мою книгу под женским именем, сказали, что женщине не подобает заниматься литературным трудом. Поэтому мне пришлось воспользоваться именем отца.

Ниалл повернул к себе лицо Равенны. Взгляды их встретились, и граф шепнул:

– Настанет время, и все узнают имя настоящего автора. Они узнают имя леди Равенны Тревельян, дочери девятого виконта Кинейта.

Улыбнувшись, она поцеловала Ниалла и сказала:

– Конечно же, мой отец любил мою мать. Рассказ лорда Кинейта о предсмертном признании Финна Бирне все же заставил меня сомневаться. Но потом я обнаружила среди бумаг отца в замке Кинейт письмо, адресованное Бриллиане. К несчастью, оно так и осталось не отосланным. На конверте было написано: Боярышниковый Коттедж, графство Лир. – Равенна погладила округлившийся живот с удовлетворением и печалью. – Он писал, что рад беременности Бриллианы. Он хотел, чтобы родилась девочка, похожая на мать. Еще он писал о том, как любит ее и надеется на будущее. Едва ли я смогу прочитать это письмо второй раз: слишком уж горько думать о том, что могло быть и не сложилось… Но я рада тому, что ее любили.

Ниалл молчал. Теперь они были мужем и женой и разделяли все. Молчание его было полно сочувствия к ее горю, и она это знала.

Вздохнув, Равенна поглядела на радующие поля Лира и спросила:

– Неужели гейс и впрямь реальная вещь?

– Возможно, – Тревельян прижался щекой к ее волосам и проследил за ее взглядом. – Когда люди во что-то верят, это становится для них как бы реальным… Быть может, иная правда нам недоступна.

– Хотелось бы верить.

Равенна поглядела на свою руку. Три кольца гиммаля соединились на ней в день венчания. Горько и радостно было вспоминать о нем. Кольца сошлись так точно, что теперь казались одним – кольцо Тревельяна, ее собственное и украшенное сердечком кольцо старика Гриффина О'Руни. Старый могильщик хранил среднее кольцо с самого детства. Он отдал кольцо Равенне во время венчания и сказал, что всю свою жизнь охранял ее сердце. Она со слезами вспоминала эти слова, потому что вернувшись в замок из церкви, Гриффин отправился в свою комнатушку. Утром его нашли уже мертвым. Старик жил словно только потому, что должен был исполнить свой долг, а исполнив, обрел вечный покой.

– Мне хотелось бы верить, что все силы этой земли соединили нас с тобой, – проговорила Равенна.

– Я все равно отыскал бы тебя, наперекор всему. – Голос Ниалла был полон уверенности.

– Отыскал бы? – Равенна поглядела на него.

Ниалл серьезно посмотрел ей в глаза.

– Я искал тебя всю свою жизнь. Значит, сама цель моего существования заключалась в том, чтобы найти тебя.

– Я люблю тебя, – сказала она дрогнувшим от прилива нежности голосом.

– Я продал бы свою душу ради того, чтобы только слышать эти слова. Так не уставай же почаще повторять их.

Равенну не нужно было просить.

Примечания

1

Старинный кельтский праздник весны, отмечавшийся 1 мая.

(обратно)

2

Пер. Г. Кружкова.

(обратно)

3

Послание Апостолов, часть Нового Завета.

(обратно)

4

Дух, встреча с которым предвещает смерть.

(обратно)

5

Сверхъестественные существа, обитатели леса, холмов и озер, включающие в себя как разновидность, например, фей и эльфов.

(обратно)

6

Иначе кельтский: прямой крест на высокой ножке, перекрестье окружено кругом. Изготовлялись еще с дохристианских времен.

(обратно)

7

Узкий морской залив на северо-западе Ирландии.

(обратно)

8

Камни, несущие надпись или даже одну букву, начертанную ирландским огамическим алфавитом.

(обратно)

9

Священник, занимающийся изгнанием бесов.

(обратно)

10

Название обитателей древней Ирландии.

(обратно)

11

Легендарные рыцари Конхобара, короля уладов, отделившихся от него после предательства.

(обратно)

12

Узкая долина (ирл.).

(обратно)

13

Движение за ограниченное самоуправление Ирландии.

(обратно)

14

Двор замка.

(обратно)

15

Одно из божеств древнего мира, семитический Ваал, славянский Бел-Бог и проч.

(обратно)

16

Непереводимая игра слов, означающих крепкий ветер и Гэлию.

(обратно)

17

Здесь в подлиннике созвучие между словами мэр и кобыла

(обратно)

18

Пара вошедших в пословицу котов, которые дрались, пока от них только два хвоста не остались.

(обратно)

19

Битва сил добра и зла перед концом света.

(обратно)

20

Пер. В. Рогова.

(обратно)

21

Равенна – в английском языке это имя созвучно со словом ворон.

(обратно)

22

Юбка горца.

(обратно)

23

Одноконная двухместная карета.

(обратно)

24

Навесная башня.

(обратно)

25

Имитация персидского, изготовленная в Девоншире.

(обратно)

26

Короткое, отрывистое исполнение звуков, муз.

(обратно)

27

Пер. М. Лозинского.

(обратно)

28

Вечеринка у ирландцев и шотландцев.

(обратно)

29

Взбитые сливки с сахаром и вином.

(обратно)

30

Персонаж греческой мифологии, известный своей красотой.

(обратно)

31

Добрый день, мой черный ангел. Я – Гай де ла Коннив, к вашим услугам.

(обратно)

32

Крошек (итал.).

(обратно)

33

Колдовать нельзя безнаказанно, это подтверждает и современный опыт.

(обратно)

34

Английский архитектурный стиль, отличающийся изящным декором, особенно в интерьере. Назван по имени создателей, братьев Адам.

(обратно)

35

Блошиный цвет, иначе красно-бурый, брусничный, модный в прошлом столетии.

(обратно)

36

Стиль времен королевы Елизаветы I, правила с 1558 по 1603 г.

(обратно)

37

Незаконнорожденный ребенок.

(обратно)

38

Область Ирландии.

(обратно)

39

Ирландский агитатор и оратор (1775–1847).

(обратно)

40

Шекспир. Гамлет. Акт 1. сцена 5 (пер. М. Лозинского).

(обратно)

41

Стиль середины XVII столетия, отличающийся строгостью и утилитаризмом.

(обратно)

42

Из молитвы «Отче наш».

(обратно)

43

Бойн, река, протекающая к северу от Дублина.

(обратно)

44

Ароматизированным маслом, полученным из растения ветиверия, произрастающего в Индии (иначе кус-кус).

(обратно)

45

Изящная, добрая, благородная.

(обратно)

46

Английская писательница, одна из первых выступившая за права женщин (1759–1797).

(обратно)

47

Горячий пунш с гвоздикой.

(обратно)

48

Заболевание растений, выражающееся в увядании и опадении листьев.

(обратно)

49

Заболевание картофеля.

(обратно)

50

Полированное деревянное кресло без обивки с гнутой спинкой и прямыми подлокотниками.

(обратно)

51

Ложная память (фр.).

(обратно)

52

Дух, встреча с которым предвещает гибель.

(обратно)

53

Шкуродеры, прозвище ирландских полицейских.

(обратно)

54

Вечер 21 октября, канун Дня Всех Святых.

(обратно)

55

Антуан Ватто, 1684 – 1721, французский живописец.

(обратно)

56

Король Франции, родился в 1754 году, казнен в 1792 году.

(обратно)

57

Здесь игра слов, основанная на созвучии имени Мэри с глаголом marry – жениться.

(обратно)

58

Моя дорогая (фр.).

(обратно)

59

Любимая (ирл.).

(обратно)

60

Старинная мера веса, камень; 1 стоун = 14 фунтам = 6.34 кг.

(обратно)

61

Вторая жена английского короля Генриха VIII, казненная в 1536 г. по обвинению в супружеской измене.

(обратно)

62

Кельтский праздник 1 августа.

(обратно)

Оглавление

Часть I . Бельтан[1]

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть II . Гиммаль

  Глава 5

  Глава 6

Часть III . Гейс

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

Часть IV . Горькие шесть недель

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

Эпилог . Лугнасса[62] . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте