«Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1»

Катарина Фукс Падение и величие прекрасной Эмбер Книга первая

Пролог

Все началось с той самой вечеринки в доме профессора. Разумеется, я нисколько не сомневалась в том, что ничего недостойного не произойдет. Ведь профессор приходился отцом Инге, от которой исходило приглашение. Что могло произойти в присутствии этого исключительно порядочного человека? Увы, ничего и еще раз ничего.

Однако время было смутное, военное,[1] и ветер приключений кружил наши буйные студенческие головы своими буйными порывами. Селедочный паштет казался изумительным лакомством, юбки укорачивались, серьги удлинялись, стихи наполнялись самыми мрачными пророчествами. И мы, молодые люди, вздумавшие в столь неподходящий момент вкусить плодов немецкой философии, приспосабливались ко времени, кто как мог; одни ежились и поднимали воротники; другие, распахнув куртки, подставляли грудь буре. Мне было девятнадцать; я родилась и выросла здесь, в этом, в сущности, небольшом германском городе, прославленном своим университетом. Скромный почтовый чиновник, отец; мать, сама ходившая на рынок за провизией на неделю; строжайшая экономия дома и тоскливая дисциплина в пансионе, затем в девической гимназии; и книги, книги, книги. Книги попросту давали мне возможность пожить совершенно иной жизнью. Впрочем, кому только они не дают этой прекрасной возможности! Завершилось все бунтом, выразившемся в отчаянном желании изучать философию в университете. Хотя, надо сказать, моих родителей и до сих пор нисколько не трогает то обстоятельство, что наш город прославлен во всем мире своим университетом, и именно кафедрой философии.[2] Итак, я стала студенткой, и родители смирились с тем, что перспектива моего благополучного замужества отодвинулась на неопределенное время. Мать бранила меня, называя старой девой, а отец подозревал наши скромные студенческие вечеринки во всех смертных грехах. Вот и в тот день мне пришлось несколько раз заверить родителей в том, что я отправляюсь вечером всего лишь в дом профессора. Отец и мать. Да, с тех пор, то что называется, утекло немало воды, их уже нет среди живых; я вспоминаю о них с грустью и жалею о том, что, быть может, отличалась в молодости чрезмерной резкостью.

Но не хочу прерываться. Вечером я отправилась в добротную профессорскую обитель, которой предстояло стать временным приютом студенческих забав. В кармане жакета, обшитого блестящей мишурной тесьмой, у меня лежали новомодные длинные серьги, которые не вдевались в уши, а прикреплялись к мочкам ушей специальными зажимами. Я поспешно прикрепила их, едва ступив на лестницу профессорского дома.

В большой гостиной уже шумели, переговаривались, наслаждались бутербродами, спорили. Надо сказать, что по характеру я была и осталась замкнутой и меланхоличной. Подруг у меня не было, молодые люди явно не считали меня привлекательной особой. Но я убеждала себя в том, что мне довольно и той высокой оценки, которую открыто давали моим способностям мыслить, рассуждать, анализировать. Конечно, не обходилось и без классического: «У Катарины мужской ум.» И, бессознательно желая противоречить этому банальному утверждению, я буквально заставила себя влюбиться. Нетрудно догадаться, что это была неразделенная любовь. Мне тогда нужна была только неразделенная любовь, что бы я делала с какой-либо иной разновидностью любви? На самом деле я тогда желала лишь одного: чувствовать себя полноценной влюбленной девицей, и в то же самое время чувствовать себя совершенно свободной и свободно предаваться самому большому наслаждению в моей тогдашней жизни: буйным размышлениям над книгами Канта, Фихте и Шеллинга. Помнится, я достаточно долго колебалась – кого же избрать своим недоступным принцем. Это должен был быть один из трех самых заметных на нашем факультете молодых кавалеров. Генрих отличался выраженным честолюбием, явным романтическим стилем поведения, и к тому же старался одеваться щегольски, и у него были (до сих пор помню!) прекрасные волосы. Франк разыгрывал «падшего гения», распространял слухи, будто балуется кокаином и проводит ночи в самых забубенных кабаках; однако свою порочность он сильно преувеличивал, такое часто случается с юношами его возраста. Томас, напротив, был спокойным, методичным, работоспособным аналитиком; всему находил объяснения и ничему не удивлялся. Как ни странно, я в конце концов остановилась на нем. Я придумала какого-то совсем иного Томаса, скрывающего трогательную беззащитность под личиной внешнего спокойствия. О моей столь своеобразной влюбленности Томас не подозревал. Мне вовсе не хотелось демонстрировать открыто свою страсть и, таким образом, сделаться в итоге открыто отвергнутой и смешной.

В профессорской гостиной я осторожно огляделась, увидела Томаса; внушила себе, что испытываю восторг от одного его вида; затем вооружилась бутербродом с сыром (сногсшибательно!) и заговорила с Ингой.

Между тем, вечеринка двигалась своим путем, присутствие нашего либерального профессора и его супруги ограничивало вероятность опасных поворотов. Закрутился диск пластинки, граммофон выдал нечто такое, что повергло бы в ужас нашего профессора, не будь он либералом, терпимо относящимся к увлечениям молодежи. Начались танцы.

Мне было девятнадцать лет, и я танцевала всего два раза в жизни: с отцом, когда семья решила отпраздновать мое шестнадцатилетие, и с двоюродным братом, тогда же. Не помню, чтобы это доставило мне особенное удовольствие; я двигалась под возгласы матери: «Кати, не сутулься! В такт, Кати, в такт!» С тех пор я не имела ни малейшего желания повторить подобное развлечение.

Я положила на тарелку картофельного салата и, не спеша, расправлялась с ним под музыку, когда внезапно до меня дошло, что я уже довольно давно являюсь объектом чьего-то пристального внимания. Я поняла, что это мужское внимание. Я растерялась. Мне сделалось как-то неловко. Я почти машинально поставила на стол тарелку, отложила вилку, отерла губы носовым платком, одернула жакет и подумала о своей скромной прическе (пышные темные волосы я зачесывала наверх и высоко закалывала). Таинственный «он» продолжал наблюдать за мной. Я начала нервничать и подумывать об уходе, даже сделала несколько шагов по направлению к двери. «Он» заметил и тоже начал действовать. Прямо передо мной внезапно очутился довольно высокий молодой человек. «Он» дружелюбно улыбался, и даже я при всей своей неопытности поняла, что «он» изо всех сил старается преодолеть природную застенчивость. Я растерялась еще больше. Кто он? Какое ему до меня дело? Мне захотелось резко крикнуть, чтобы он оставил меня в покое. Это внезапное, впервые в моей жизни проявленное ко мне мужское внимание напугало и всполошило меня. Еще бы! Ведь оно представлялось мне угрожающим, грозившим нарушить привычный мой уклад.

Наверное, на моем лице отразилось такое недовольство, что мой непрошеный вздыхатель совсем смутился.

– Вы Катарина? – пробормотал он. – Я… э-э… много слышал о вас…

– От кого же?

Я сама изумилась резкости, прозвучавшей в моем голосе. Но, господи, почему я так резка с ним? Да я просто груба, до неприличия груба. Я почувствовала, как вспыхнули мои щеки. Мы растерянно стояли друг против друга. Я снова вынула из кармана носовой платок и принялась мять его в пальцах. Незадачливый кавалер заложил руки за спину.

Не знаю, что случилось бы дальше, но нас обоих выручила обаятельная незнакомка.

– Здравствуйте, Катарина! Я – Эмилия, Эми. Я так много слышала о вас. Мы с Иоганном опоздали к началу семестра. Мы из Берлина…

«Мы с Иоганном!» Я совершенно перестала понимать себя. Почему я, кажется, готова расплакаться в голос? Какое мне дело до того, что какая-то девица говорит о себе и об этом самом Иоганне «мы»! Я чувствовала, что щеки мои пылают. Усилием воли я заставила себя поднять глаза. Две пары дружелюбных глаз, навстречу моим; две чудесные улыбки. Что-то показалось мне странным. Но что? Незнакомка по-своему истолковала мою растерянность:

– Кати! Вы ведь позволите мне называть вас так? – я смущенно кивнула. – Вас удивляет наше с Иоганном сходство? Мы – близнецы…

Эти глаза, эти улыбки обезоруживали.

– Впервые вижу взрослых близнецов, – выпалила я. – Простите, что за чушь я несу!

Иоганн облегченно вздохнул. И вдруг мы все трое разом рассмеялись и почувствовали себя легко и свободно. Ганно пригласил меня. Я и не предполагала, что вальс и танго – это что-то изумительное. Через несколько упоительных мгновений мне уже казалось, будто я лечу, отталкиваясь носками легких туфель от начищенного паркета. Как-то незаметно мы оказались в центре внимания восхищенных гостей. Я с изумлением осознала, что восхищаются… мною! Да, да, представьте себе! Моей грацией, моим изяществом. И совершенно искренне. Растерянная, радостно возбужденная, я прервала танец, схватила Иоганна за руку и увлекла в другой конец комнаты. Он подвинул стул и принес лимонад в граненом бокале. Мне ужасно хотелось пить. Утолив первую жажду, я огляделась, ища Эмилию. А, вот она. Сестра Иоганна улыбнулась и покачала головой в ответ на приглашение Макса.

– Почему Эмилия не танцует? – спросила я. Голос мой невольно выразил теплоту и доверительность.

– У нее больное сердце, – серьезно проговорил Иоганн.

Я не понимала, как это произошло, но я слегка пожала его руку. И тотчас ужаснулась: что он может подумать об этом? Но почему, почему меня так волнует, что подумает обо мне этот незнакомый юноша? Нет, на сегодня довольно!

– Мне пора. Уже поздно, – я хотела, чтобы мой голос прозвучал решительно, но снова в нем прозвучали неожиданная откровенность и теплота.

– Мы проводим… – предложил Иоганн. Он больше не испытывал неловкости, а я сама не понимала, почему этот юноша кажется мне умным и своеобразным, мы ведь, в сущности, ни о чем не говорили.

– Мы уходим, Эми! – окликнул он сестру и замахал рукой, когда она повернулась к нам.

Эми и Ганно проводили меня до самого дома. Оба и вправду оказались умными, интересными собеседниками. Они умели не только говорить, но и внимательно слушать. Мы условились встретиться на следующий день после занятий и прогуляться в парке.

Ночью я долго не могла уснуть. Случилось то, чего я никак не ожидала: я понравилась молодому человеку! Мне не хотелось думать о нем: «влюбился»; само это слово вдруг показалось мне каким-то детским, ребяческим; можно было говорить, что я была «влюблена» в Томаса, но обо мне и Ганно так нельзя было говорить.

На другой день в условленное время Ганно ждал меня, один, без сестры. У меня забилось сердце, хотя я догадывалась, что так и будет. И тут же я почувствовала необычайную симпатию к милой хрупкой Эмилии, такой тактичной. Мы шли по тропинке между деревьями. Внезапное дуновение ветра сбросило к нашим ногам желто-охристые осенние листья. Я хотела было спросить, где Эмилия, просто, чтобы хоть что-то сказать, но поняла, что это будет фальшью, а мне не хотелось даже малейшей фальши между мной и Иоганном. Некоторое время мы молчали. Затем он взволнованно заговорил:

– Кати! – я вздрогнула. – Ты должна простить меня. Я еще вчера должен был честно признаться, что хочу увидеться с тобой наедине…

– Ничего страшного не произошло… – невпопад почти прошептала я.

Я шагала, опустив голову, и смотрела на утоптанную тропинку, на опавшие листья. Я вдруг почувствовала, что я красива. У меня красивые волосы, я красиво наклоняю голову и красиво ступаю, у меня маленькие изящные ступни. Нет, нет, никакое это не самохвальство, это все действительно так. И именно такой видит меня человек, который… которого я… Я подняла голову. И тотчас же мои нетронутые губы обжег нежный поцелуй, сильные руки бережно обняли меня. Мне совсем не было страшно. Я и не предполагала, что целоваться – это так весело. Да, да, весело. Наконец мы оба задохнулись, расслабили объятия и рассмеялись. Мне хотелось смеяться без причины, напевать, озорничать. Я побежала по аллее. Иоганн – за мной. Он нагнал меня и прижал спиной к стволу дерева. Какой-то странный веселый страх и непокорство вдруг овладели мной.

– Нет! – крикнула я, вырываясь. – Нет, нет, нет! Он поспешно и виновато отпустил меня.

– Не надо! – невольно вырвалось у меня.

Он отступил покорно. А я сама не понимала, чего мне хочется больше: чтобы он слушался меня или же совсем наоборот.

С того дня мы стали часто встречаться. Эмилия сделалась моей подругой. Она призналась, что Иоганн сразу влюбился в меня, и что она очень хотела помочь брату. Эта хрупкая болезненная девушка восхищалась моими способностями, моими успехами в университете.

Тогда мои отношения с Иоганном казались мне очень сложными и необычными. После, когда все кончилось, я поняла, что это была самая обычная влюбленность двух студентов. Иногда мне хотелось сделать решительный и смелый шаг – отдаться Иоганну. Но что-то удерживало меня. Он, кажется, все понимал. В сущности, наши ласки ограничивались объятиями и поцелуями, страстными, но целомудренными. Я часто бывала у Иоганна и Эми, в скромной, но уютной квартире, которую они снимали неподалеку от университета. Во время одного из моих визитов Эми задержалась в библиотеке. Мы побеседовали с Иоганном, выпили кофе. Затем воцарилось какое-то выжидательное молчание. И тут меня охватил непонятный страх. Я решительно поднялась и попрощалась. Когда я уже стояла в прихожей, Иоганн сделал робкую попытку удержать меня. Это напугало меня еще больше, я почти бежала по лестнице.

Любовниками мы так и не стали. Почему? То ли мое строгое ханжеское воспитание было тому виной, то ли странная интуиция диктовала мне, что еще не время, что все произойдет позже и не с этим человеком… Не знаю…

Может показаться странным, но, уже встречаясь какое-то время с Иоганном и Эми, я, по сути, ничего о них не знала. Они мало говорили о себе. Я поняла, что они были единственными детьми. Родителей они потеряли довольно рано, воспитала их пожилая родственница матери, но и ее уже не было в живых. Они были одиноки и, наверное, потому так привязаны друг к другу. Судя по квартире, которую они снимали; по их добротной и изящной одежде, они не нуждались. В их поведении угадывалась какая-то странность, что-то необычное ощущалось в их мягкости, вежливости. Эмилия частенько прихварывала и пропускала лекции. Однажды я услышала, как Макс обратился к Иоганну:

– Что, Вахт, Эми снова больна?

Кажется, Макс симпатизировал Эми. Насколько мне помнится, тогда я впервые услышала фамилию своих друзей. Вахт. Фамилия показалась мне странно знакомой. Но как это часто оказывается в подобных случаях, чем старательнее я пыталась припомнить, где я могла услышать, встретить эту фамилию, тем меньше шансов оставалось, что мне действительно это удастся. Наконец я просто решила не мучить себя.

В другой раз кто-то из девушек; кажется, Кристина, обратился к Эмилии с просьбой помочь в переводе какой-то английской статьи. Эмилия начала переводить, но оказалось, что она не так уж хорошо знает английский. Это меня удивило, брат и сестра производили впечатление молодых людей, получивших хорошее образование.

Близилась зима. Эмилия простудилась, и я ушла пораньше с лекций, чтобы навестить ее. Иоганн остался в университете. Я надавила кнопку звонка. По коридору прошлепали мягкие домашние туфли. Эмилия встретила меня радостно. Она немного покашливала. Мне не понравились красные пятна на ее бледных, чуть впалых щеках. Я ощутила тревогу и подумала, что нужно сказать Иоганну, чтобы он обратил внимание на здоровье сестры, нашел бы хорошего врача; тем более, у них есть деньги. От мысли о деньгах мне сделалось неловко, мысль эта была грубой. Скрывая смущение, я отвела глаза. Эмилия закашлялась, сидя в кресле.

– Ты должна лечь, – решительно заявила я. – Я приготовлю кофе.

– Лучше чай с молоком, – она почему-то смутилась.

Тут я заметила, что Эми вообще держится немного скованно. Я приписала это внезапности моего прихода.

– Но, может быть, мне уйти?.. – промямлила я. – Может быть, я беспокою тебя?

– Что ты, Кати! Я так рада… Одной скучно!

В голосе Эмилии было столько искренности, что все мои сомнения рассеялись. Она снова закашлялась. Я подвела ее к постели, откинула покрывало и помогла подруге прилечь. Затем я поспешно ушла на кухню – приготовить чай с молоком. Надо сказать, что приготовлению пищи уделялось в программе моего домашнего воспитания весьма значительное место. Эми и Ганно, судя по их кухне, были воспитаны иначе. В раковине громоздилась невымытая с вечера посуда. Я засучила рукава, повязала передник и принялась наводить порядок. Не могу сказать, что кухня, то что называется, «засияла чистотой», но все же порядка в ней стало больше. Я поставила на черный китайский лакированный поднос чашку чая, стакан молока, сахарницу и вазочку с печеньем.

– Кушать подано, барышня! – Я слегка присела в поклоне, изображая горничную из водевиля.

Эми засмеялась. Я поставила поднос на низкий столик у кровати.

– Почему ты ничего не приготовила для себя? – упрекнула меня Эми.

– Перед тем как идти к тебе, я забежала в кафе. Эмили поднесла к губам чашку. Праздным взглядом я окинула комнату. Я устроилась теперь в кресле рядом с кроватью. У изножья из-под откинутого покрывала выглядывала растрепанная и даже немного замусоленная толстая книга в бумажной обложке. Обложка, яркая, пестрая, явно была стилизована под гравюру конца семнадцатого века и изображала что-то вроде любовной сцены в будуаре – кавалер в распахнутом камзоле срывал поцелуй с приоткрытых уст нарядной дамы, груди ее виднелись в глубоком вырезе пышного платья.

В сущности, вид любой книги всегда вызывает у меня зудящее желание схватить ее и начать перелистывать. Так было и в тот раз. Но что-то останавливало меня. Эмилия не видела, что я заметила книгу. Книга лежала на ее постели, значит, Эмилия читала ее. Я даже узнала книгу, это был довольно популярный американский роман о похождениях легкомысленной красавицы, якобы жившей в Англии во второй половине семнадцатого века. Разумеется, напрасно было бы искать на страницах этой книги какую-то глубину мыслей или тонкость чувств. Но, в конце концов, почему во время болезни Эмилия должна развлекаться изучением философских трактатов? Да я ведь и сама читала этот роман, и тоже, когда хотела рассеяться после трудных экзаменов. Но что же смутило меня? Сначала я не понимала, затем – внезапное озарение. Я вспомнила, как Эмилию попросили… да, кажется, что-то прочесть по-английски. Оказалось, она очень плохо знает этот язык. А ведь роман – на английском, это не перевод. Как же так?

И тут я встретилась взглядом с глазами Эмилии. Она наблюдала за мной. Она уже заметила, что я не свожу глаз с выглядывающей из-под покрывала книги, и что лицо мое выражает напряжение и растерянность. Эмилия наклонилась и вынула книгу из-под покрывала.

Мне часто случается попадать в достаточно нелепые ситуации из-за того, что я, очертя голову, вдруг начинаю говорить именно то, что в данный момент думаю.

– Эми, прости, но ты же не владеешь английским, как же ты можешь читать это? – выпалила я.

Несколько секунд Эмилия пристально вглядывалась в мое лицо. Теперь она не казалась мне смущенной. Она выглядела человеком, который решил принять важное решение.

– Я знаю английский, – серьезно произнесла она. Я приложила пальцы к губам. Кажется, я даже почувствовала что-то вроде испуга.

– Более того, – продолжила Эми спокойно, – я думаю, что достаточно хорошо знаю английский язык.

Несмотря на растерянность и страх, я доверяла Эмилии.

– Что это значит, Эми? – тихо спросила я. – Объясни…

– Я думаю, лучше нам дождаться возвращения моего брата.

«Почему она говорит „мой брат“, а не „Иоганн“?» – вдруг подумалось мне.

В том, что Эмилия предложила мне дождаться Иоганна, я почему-то ощутила странную враждебность, отчуждение, даже желание принудить меня остаться. Еще минуту назад у меня и мысли не возникало о том, чтобы идти домой, теперь же мне захотелось немедленно встать и уйти.

– Мне нужно идти, – я поднялась с кресла.

– Кати! – воскликнула Эмилия. – Неужели я обидела тебя? Я очень прошу тебя: останься! Мне кажется, что так будет лучше, если мы поговорим все вместе. И поверь, ничего плохого нет!

Я снова опустилась в кресло. Чувство страха прошло. Откровенно говоря, мне было даже приятно, что существует какая-то тайна, которую мне хотят доверить.

– Ты тоже не сердись на меня, Эми. Я немного растерялась. А когда должен вернуться Ганно? – я почувствовала, что чуть запинаюсь, произнося это имя.

– Я думаю, он будет через полчаса. Он обещал не задерживаться в библиотеке.

С минуту мы молчали. Напряжение, казалось, зависло в воздухе, обволакивая нас своими липкими нитями.

Эмилия немного нервно постукивала кончиками пальцев по яркой аляповатой обложке пухлого зачитанного романа.

– Отвлекает от разных серьезных мыслей, да? – я кивком указала на книгу, силясь придать своему голосу непринужденность. Но мне казалось, что голос мой звучит как-то вымученно, неестественно.

– Да, да, очень отвлекает! – с такой же наигранной непринужденностью подхватила Эмилия.

И вдруг мне почему-то показалось, что эта достаточно банальная развлекательная книга в пестрой бумажной обложке означает для моей приятельницы нечто большее, чем просто легкое чтение; о, нечто гораздо большее! Но почему? В моем сознании бурно и нелепо начали громоздиться самые несусветные версии. Например, книга – подарок любимого; Эми влюблена в американца, в англичанина..; или – книга – шифр, пароль, условный знак. Эмилия и Ганно шпионят в пользу Англии! Я невольно фыркнула. Неужели Я так инфантильна и мыслю, как ребенок, начитавшийся взрослых газет? Нет, нет, лучше говорить вслух, чем выстраивать в своем сознании весь этот сумбурный бред. По крайней мере вслух я выскажу что-нибудь более логичное!

– И все равно, – я продолжила разговор, – подобного рода исторический роман, превращающий серьезные и трагические события далекого прошлого в череду каких-то пошлых легковесных приключений…

– Но ведь это читают, – осторожно возразила Эмилия. – Даже мы прочли это, ты и я; и ведь получили удовольствие. И потом, мне кажется, эта смущающая тебя легковесность вытекает из интонаций первоисточников. Подумай об Англии второй половины семнадцатого века, – в голосе Эмилии зазвучали неожиданно теплые нотки.

«Нет, наверное, она и вправду влюблена в англичанина, – снова подумалось мне. – Это и есть ее тайна. Может быть, это неразделенная любовь…»

Но Эмилия продолжала свои рассуждения, и ход моих мыслей прервался.

– Англия второй половины семнадцатого века, – повторила Эмилия. – Революция Кромвеля привела к власти буржуа-пуритан, Карл I казнен, его вдова и дети бежали во Францию. Но после смерти Кромвеля выяснилось, что королевская власть вовсе не исчерпала себя. Сын Карла I, Карл II, вступает на престол. Карл II и его приближенные вернулись из Парижа, из Версаля, где приобщились к величию и блеску двора Людовика XIV, «Короля-солнце». Суровость, проповедь воздержания, темные платья с белыми, туго накрахмаленными воротниками, – все Это в Сити, в деловой части Лондона. А в Уайтхолле – в королевском дворце, в театрах и трактирах царят совсем иные нравы. Да, вторая половина семнадцатого века – пора легкомыслия, цинизма и того, что принято называть безнравственностью. Это время странное и своеобразное, о котором часто забывают в наши дни, представляя англичан этакими чопорными ханжами. А ведь в этом цинизме, в этой легкости нравов есть свое обаяние. Этим обаянием пронизаны комедии Конгрива и Уичерли; словесные портреты английских знатных дам, искусно набросанные в мемуарах де Грамона и Сен-Симона; этим обаянием пронизаны дневники заядлого театрала и исполнительного чиновника Сэмюэля Пеписа. А сурово сдвинутые брови Свифта! А головокружительный жизненный путь куртизанок Роксаны и Молль Флендерс! И если уж говорить об их создателе, о Даниэле Дефо, то вспомним хотя бы один эпизод из его описания страшной лондонской эпидемии чумы: пьяного флейтиста сочли мертвым и бросили на повозку с трупами, а он пришел в себя и как ни в чем не бывало заиграл. Ну?! Разве это не легковесно? Но ведь это дух времени!..

– Эми! – я невольно прервала ее. – Я просто наслаждаюсь! Ты так чудесно говоришь! Еще немного, и я, кажется, разгадаю твою тайну: ты каким-то чудом перенеслась из времени Карла II в наши дни! Ведь так?

Мы засмеялись. Затем Эми снова смутилась. Мне тоже стало неловко.

– Скорее бы пришел Иоганн, – сказала я, чтобы не молчать.

– Да, – согласилась Эмилия. – Ты должна выпить чаю или кофе, Кати, – она разбавила свой чай молоком, прикусила печенье и отпила из чашки.

Я подумала, что приготовление кофе хоть как-то займет меня, избавит от чувства неловкости и напряженного ожидания.

Пока я хлопотала на кухне, в замке входной двери повернулся ключ.

«Ганно!» – обрадовалась я.

Наверное, он сразу заметил в прихожей мое пальто. Из спальни Эмилии донеслись голоса. Конечно, брат и сестра говорили обо мне.

– Кати! – громко позвал Иоганн.

– Сейчас приду! – отозвалась я. – Только приготовлю кофе для тебя.

Но он уже входил в кухню. Его каштановые волосы и раскрасневшиеся щеки пахли дождем. Он обнял меня и поцеловал. При этом я сделала легкое движение, и поцелуй горячих, чуть колких от сбритых усов, губ пришелся в шею. Мне не хотелось говорить с ним наедине.

– Пойдем к Эми, – быстро предложила я. Он поспешно согласился.

Через несколько минут мы уже расположились вокруг низкого столика. Эмилия по-прежнему сидела на постели, подложив под спину подушку; мы с Иоганном расположились в креслах, осторожно прихлебывая горячий кофе.

Внезапно он поставил чашку на столик. Я поняла, что сейчас начнется серьезный разговор, и тоже поспешила поставить свою чашку.

– Кати, – начал Иоганн, он казался заметно взволнованным. – Я… – на секунду замолчал, собираясь с духом, затем докончил, – я люблю тебя.

Это прозвучало совсем просто, без всякой аффектации. Теперь страшное волнение почувствовала я. Конечно, это была самая заурядная женская интуиция, но я поняла, что сейчас он сделает мне предложение. Мне! Мне, которая вовсе не собиралась замуж и даже не прилагала никаких усилий для того, чтобы нравиться молодым людям. Трудно поверить, но я не знала, рада я или нет; действительно ли я настолько люблю Иоганна, чтобы стать его женой; и что, в сущности, это означает: быть женой? Жить так, как жили мои отец и мать и другие знакомые мне супружеские пары, даже состоятельные? Нет, этого мне вовсе не хотелось. Конечно, я знала, что телесные наслаждения много значат для человека; но, должно быть, я относилась к женщинам, чья готовность к телесной любви формируется достаточно поздно. И, кроме того, я боялась беременности и не хотела связывать себя детьми. Все эти соображения вихрем пронеслись в моем сознании. Голос Иоганна вернул меня к реальности.

– Я люблю тебя, Катарина, – повторил он, на этот раз назвав меня полным именем. – Я хочу, чтобы ты стала моей женой, чтобы ты вошла в нашу маленькую семью…

Эмилия дружески улыбалась мне. Я понимала: сейчас мне откроют какую-то тайну. Но для Иоганна это не главное, это всего лишь повод для того, чтобы сделать мне предложение.

– Ты согласна? – дружески спросила Эми.

И оттого, что этот вопрос задала именно она, а не Иоганн, мне сделалось как-то легко, словно подружка всего лишь предложила мне вместе пойти куда-нибудь или вдвоем готовиться к экзаменам. Я как-то вдруг позабыла все внушенные мне с детства тяжеловесные понятия: «законный брак», «семья», «супружеские обязанности». В сущности, о чем шла речь? О том, что я буду вместе с Иоганном и Эмилией. Теперь они, а не мои родители, станут моей семьей. Но это не будет обычная тяжеловесная «семья», в которой живется тяжко и неуютно; нет, просто мы будем вместе; вместе будем читать, разговаривать, обедать… Я подумала, что мне приятно, когда Ганно целует и обнимает меня, и самой приятно целовать и обнимать его; и теперь мы сможем делать это «у себя дома», сколько нам захочется; и не только это, но и все остальное, то, чего я еще не испытала. И вдруг мне захотелось, чтобы все это так и было, и чтобы у нас были дети – да, не один ребенок, а дети! И все это вдруг оказалось так легко и просто, так желанно и совсем нестрашно!

– Да, согласна, – ответила я с легким сердцем, улыбнулась и почувствовала, что моя улыбка обаятельна и красива.

Иоганн вскочил с кресла, бросился ко мне, схватил за руки, начал покрывать поцелуями мои пальцы.

– Ганно! – на меня вдруг нашло какое-то озорство. – Кажется, вы с Эми хотели открыть мне какую-то тайну. Впрочем, я тебе сейчас объясню. Тайна заключается в том, что Эми прекрасно знает английский и даже спокойно может написать диссертацию об Англии семнадцатого века; но почему-то не только не делает этого, но даже скрывает свои знания. Почему?

Господи, как легко все получалось теперь!

Иоганн осторожно отпустил мои руки.

– Все немного серьезнее, чем ты себе представляешь, Кати, – он снова сел в кресло.

Эмилия напряженно скрестила пальцы худеньких рук.

– Кати! – Иоганн смотрел на меня прямо и решительно. – Мы не те, за кого нас принимают и за кого мы себя выдаем. То, что мы сейчас доверим тебе, это действительно тайна. И разглашение этой тайны может нам стоить крупных неприятностей…

Человек взрослеет быстро и неожиданно. Еще минуту назад я была девчонкой. Мне хотелось любви, приключений, веселья. Мне казалось, будто я никакого отношения не имею к принципам, руководствуясь которыми мои родители прожили всю жизнь и продолжали жить до сих пор. И вдруг я с удивлением обнаружила, что все совсем иначе; что я, как настоящая мещанка, боюсь неприятностей… Как же так?.. Но я чувствовала, что это вовсе не то, что в романах именуется «приключениями». Нет, это что-то действительно неприятное, причиняющее значительные неудобства, и даже опасное. Но я же не одна! Со мной Ганно! И Эми со мной! Я взяла себя в руки, твердо решив, что все вместе мы выйдем победителями из любой борьбы. А те строгие жизненные принципы и правила, которые мне внушили дома, я обращу себе на пользу; я буду стойкой и сильной, я сумею терпеть лишения. И мы победим, мы непременно победим!..

– Говори, Ганно! Говори все! Я люблю тебя! Но, кашлянув, заговорила Эми:

– Скажи, Катарина, наша фамилия Вахт, она тебе ни о чем не напоминает?

Иоганн испытующе поглядел на меня.

– Фамилия Вахт и имя Иоганн ни о чем не напоминают тебе? – настойчиво повторила Эмилия.

Я внутренне напряглась. Мне очень хотелось ответить правильно. Я сознавала, что даже если я не догадаюсь, Ганно все равно будет восхищаться мной, но мне хотелось, чтобы он считал меня умной. И, конечно, напряжение мешало мне сосредоточиться, мысли мои скакали, словно необъезженные сказочные кони; я вспоминала то одно, то другое; но нет, все не то, не то!

– Сдаюсь! – возможно, я бы еще подумала, но мне очень хотелось все узнать, я просто не могла больше терпеть.

– Подумай, Кати, – Эмилия с улыбкой погрозила мне пальцем. – Подумай! Немецкий писатель, Кати! Ну же!

Я была совершенно уверена, что писателя по имени Иоганн Вахт никогда не существовало. Значит, персонаж, герой, но чего? Нет, пожалуй, у героя поэмы не может быть такого имени. Проза… Но каково же настоящее имя Иоганна, моего Иоганна? Нет, не могу!

– Что-то из Гете? – быстро спросила я.

– Нет, нет, этот писатель жил позднее, – Эмилию увлекла эта игра. – Но его имя начинается с той же буквы. Не Гете, а…

– Гердер! – наугад бросила я.

– Ка-ати, что это с тобой? – протянул Иоганн с нарочитым возмущением.

– Не мучайте меня! – я рассердилась. И вдруг пришло само собой, – Гофман! Одна из его последних повестей, почти перед смертью законченная! «Мастер Иоганн Вахт»!

– Браво! – воскликнул Ганно. Эмилия захлопала по-детски в ладоши. Мне захотелось раскланяться, как на сцене.

– Но почему? – меня снова охватило нетерпение. – И как вас зовут по-настоящему?

– Почему? – задумчиво переспросил Ганно. – Просто мне нравится эта повесть, нравится этот период немецкого романтизма – Новалис, Тик, Шлегель, Ахим фон Арним, Клеменс Брентано, Гофман. Да, нравится, мне и Эмилии.

Эмилия быстро кивнула, облизнув губы; она волновалась.

– Видишь ли, Кати, – проговорил Ганно, – мы англичане. Мою сестру зовут Эмили. Да, это ее настоящее имя. А мое имя – Джон. Эмили и Джон Рэндольф.

И снова – неожиданность. Да, я совсем не знала себя. Конечно, мне было известно, что Германия находится в состоянии войны с Англией. Я полагала себя достаточно умным и образованным человеком для того, чтобы не поносить англичан и тем более английскую культуру, к которой всегда относилась с большим интересом и уважением. Как я возмущалась, когда отец, просмотрев газету, нападал за ужином на все английское! И вдруг после признания Ганно… Нет, теперь уже не Ганно, а Джона! После его признания у меня вдруг невольно возникли показавшиеся мне самой гадкими подозрения: англичане, но для чего они здесь? Шпионаж?

– Но как вы попали в Германию? Ведь это опасно для вас! – быстро проговорила я.

– Да, конечно, это опасно, – просто ответила Эмили, – но Джон так мечтал изучать философию именно в этом университете, у профессора. И мы решили рискнуть. Сумели раздобыть поддельные документы.

– Это очень опасно, – повторила я. – Очень опасно, – я повернулась к Джону. – Но все остальное, что вы рассказывали о себе, правда?

– Правда, – Джон наклонился в кресле, чтобы быть ближе ко мне. – Мы рано потеряли родителей, тетка по мере своих сил и возможностей заменила нам их…

– Джон Рэндольф, – медленно произнесла я, привыкая к этому новому имени, – Эмили и Джон Рэндольф.

И вдруг, словно помимо моей воли, у меня вырвалось:

– Джон Рэндольф, граф Элмсбери.

Я поймала себя на том, что машинально разглядываю пеструю обложку исторического романа о похождениях легкомысленной красавицы при дворе Карла II. Пышно одетые дама и кавалер сливались в несколько нарочитом поцелуе. Я вспомнила имя главной героини. Ее звали Эмбер. Да, Эмбер. И Джон Рэндольф, граф Элмсбери…

– Послушайте! – мой голос зазвучал резко. То есть, нет, я хотела бы, чтобы мой голос звучал резко, но помимо моей воли в нем слышались интонации обиженной девочки, готовой вот-вот расплакаться. – Послушайте! Не надо разыгрывать меня! Джон Рэндольф, граф Элмсбери – персонаж вот этого самого романа, приятель возлюбленного героини! Джон Рэндольф! Джон Рэндольф – это не человек, это персонаж книги! Так же, как и Иоганн Вахт!

Я была уверена, что меня снова разыгрывают, но, как это ни странно, даже не очень сердилась. Мне просто было интересно, зачем это и что же будет дальше.

– Карл II – тоже один из персонажей этого романа, – Эмили похлопала ладонью по растрепанной книге. – Но можем ли мы на основании этого утверждать, будто английского короля Карла II из династии Стюартов никогда не существовало?

– Ты хочешь сказать, что граф Элмсбери действительно существовал? И он ваш предок? – я ощутила невольную насмешку в своем голосе, это смутило меня, я вовсе не собиралась обижать Эми и Ганно… нет, Джона… Не собиралась обижать их. – Прости, Эми, но все это как-то невероятно. Во всяком случае, для меня.

– Я понимаю, что сейчас, здесь, это может показаться невероятным, – вступил в разговор Джон, – но Эмили и Джон Рэндольф, граф и графиня Элмсбери, действительно существовали. У них действительно было четверо детей. Мы, я и Эмили, действительно их прямые потомки. И в этом, на мой взгляд, ничего такого уж удивительного нет.

Я так не думала. Граф и графиня Элмсбери. Значит, и я… когда я стану женой Джона, я тоже буду графиней. Катарина Рэндольф, графиня Элмсбери! Но как же мы можем вступить в законный брак здесь, в Германии? Ведь документы, удостоверяющие личность Джона, – поддельные. И Англия. Как мы попадем в Англию? Я снова ощутила какое-то неудобство; мне было как-то стыдно оттого, что я хочу уехать в Англию в то время, как моя страна находится с ней в состоянии войны… «Какая же ты все-таки мещанка, Кати! – выбранила я себя. – Настоящая филистерша!»

– Удивительно здесь другое, – вмешалась Эми чуть загадочно, – удивительно то, что существовала сама эта Эмбер.

– Ну как ты можешь в это верить, Эми? – воскликнула я. – Ты же не ребенок, которому рассказывают сказки! Эта Эмбер – просто-напросто то самое, что называют «собирательным персонажем». В ней есть что-то от Роксаны и от Молль Флендерс, что-то от знаменитых красавиц, описанных в мемуарах…

Мне показалось обидным, что Джон вдруг поднялся и прошел в свою комнату. Я замолчала растерянно. Но он тотчас же вернулся к нам, держа в руке маленькую книжицу, явно старинную, с плотными страницами и шрифтом, необычным для нашего времени. Книжица была украшена гравюрами в стиле Хогарта, знаменитого английского гравера восемнадцатого века. Трудно не ощутить очарование, живость и грацию всех этих многочисленных, чуть неуклюжих фигурок. Джон подал мне маленький, но довольно увесистый томик. На обложке красовалось название: «Необычайные и занимательные похождения красавицы герцогини Райвенспер». Имя автора названо не было.

– Это второе издание, – заметил Джон. – Первое вышло еще при жизни красавицы Эмбер.

– Но ведь это же ничего не доказывает, – возразила я. – Только то, что у романа был еще один источник. И эта Эмбер, герцогиня Райвенспер, – такое же вымышленное лицо, как и Роксана, описанная Дефо.

Но я думаю, что, если бы герцогиня действительно существовала, она сочла бы такую книжицу просто клеветническим пасквилем, – я листала страницы, просматривая текст.

– Она и сочла, – спокойно сказала Эмили.

– И не только сочла, – подхватил Джон, – но даже и ответила, издав подлинные собственные воспоминания. К сожалению, сегодня это издание стало библиографической редкостью, и у нас, увы, его нет. Но зато мы владеем кое-чем более достоверным.

С этими словами Джон предложил нам пройти в его комнату. Отперев запертый на ключ нижний ящик стола Джон извлек оттуда многостраничную рукопись, заботливо уложенную в несколько папок. Я была совершенно изумлена. Настоящая рукопись конца семнадцатого столетия! Почему-то у меня сразу же не возникло никаких сомнений в ее подлинности. Я рассматривала тонкую вязь крупных букв на плотной, чуть желтоватой бумажной поверхности. Буквы были золотистыми. То ли такими чернилами писалась рукопись, то ли чернила приобрели этот странный очаровательный цвет под воздействием времени. Но, значит, все это писалось гусиным пером? Что за прелесть!

– Ну что, Кати? – спросила Эмили, стоявшая рядом со мной в накинутой на плечи шали. – Теперь поверила?

– Но мне же ничего другого не остается! – Я пожала плечами и рассмеялась. – Но я хотела бы все это прочесть!

– Все это принадлежит тебе так же, как и нам, – сказал Джон. – Но мне бы не хотелось, чтобы эта рукопись путешествовала слишком много.

– Она и так путешествовала достаточно! – нетерпеливо возразила я. – Я хочу прочесть все это. Сегодня. Ночью! Дома! Ведь я все равно не смогу заснуть после всего, что случилось!

– Джон, – Эмили повернулась к брату, – мы можем дать Кати экземпляр, отпечатанный на машинке.

Она ведь и вправду сегодня ночью, наверное, не сможет уснуть.

Джон согласился и через несколько минут я стала счастливой обладательницей нескольких папок.

– Кати, ты как ребенок увлеклась этой старинной игрушкой, – Джон улыбался. – А между тем, нам еще так много нужно обсудить. Или ты забыла?

– О, Джон! – обиделась я. – Как ты можешь так говорить! Послушай, а где вы так хорошо изучили немецкий?

– Еще в детстве, с гувернанткой-немкой, – ответила Эмили вместо брата.

Уже совсем стемнело, я опасалась, что мои родители тревожатся. Мы решили, что Джон быстро проводит меня до дома, а завтра мы снова встретимся и все обсудим.

Джон быстро вел меня под руку по темным хмурым улицам, по улицам военного времени. В свободной руке он держал мою сумку с заветными папками. У дверей моего дома мы наскоро поцеловались. Родителям я решила пока ничего не говорить.

Всю ночь я просидела над машинописным текстом. Это даже помогало мне отвлечься от сумбурного водоворота мыслей о своей собственной судьбе. Я – графиня Элмсбери! Нет, нет, пока не надо об этом думать. Я всячески старалась отвлечься и, кажется, это мне удалось. Постепенно повествование захватило меня. Английский я знала хорошо, а некоторые старинные обороты не мешали понимать все остальное. Но все-таки в этом тексте было что-то странное. Тот ли это текст, который был написан золотистыми чернилами, гусиным пером? Кажется, все же тот. И заглавие. Но нет, это не может быть настоящим, это подделка. Или… Я ничего не могла придумать, никаких объяснений.

А, в сущности, почему меня так волновал этот, казалось бы, сугубо филологический вопрос: подлинник или подделка? Но ведь это непосредственно касалось Джона и Эмили. Не могу я лукавить наедине с собой. Меня волнует вопрос: кто они такие? И за этим вопросом следуют другие, еще более коварные и мучительные: кто они – подлинник или… Нет, и думать не хочу…

Утром в университете я не застала Джона. Спрашивать прямо, не знает ли кто причину его отсутствия, мне было неловко. Но из каких-то косвенных ответов у меня сложилось ощущение, что никому не известно, почему Джона сегодня нет. Я едва дождалась конца лекций. Первым моим желанием было кинуться в квартиру Джона и Эмили и узнать, что же случилось. Но что-то останавливало меня. Ведь вчера я, по сути, призналась, что люблю его. А сегодня… Нет, я должна дождаться его. Я не хочу, чтобы он считал меня навязчивой. А, может быть, он передумал? Я поймала себя на том, что в глубине души мне почти хочется этого. Мне было страшно. Меня страшила сама эта возможность внезапно и резко выбиться из привычной колеи… Итак, я не пошла к Джону и Эмили…

Прошло несколько нескончаемых тоскливых дней, несколько ночей, заполненных слезами – почти истерическими – лицом в подушку, печальным отупением, странными надеждами…

В тот день меня неожиданно остановил Томас. Я посмотрела на него с изумлением. Я чувствовала, что вместо живого и подвижного лица, у меня какая-то застывшая маска. Глядя на Томаса, я смутно припомнила свою прошлую жизнь: искренний интерес к философии, игру в неразделенную любовь к Томасу. Где все это? Где прежняя я? А ведь прошло всего несколько дней и ночей.

– Ты знаешь, Кати, умерла сестра Вахта, – начал Томас.

– Как? – тупо спросила я.

Не знаю почему, мое отупение показалось ему изумлением.

– Да, да, так неожиданно, – с готовностью продолжил он.

– Когда? – спросила я.

Оказалось, на следующее утро после того нашего примечательного дня. Эмили скончалась от неожиданного легочного кровотечения. Джон дал знать о трагедии уже после похорон.

Я была совершенно выбита из колеи. Почему Джон не ищет встречи со мной? Он подавлен смертью сестры? Он считает меня черствой и жестокой? Ведь я сама не искала его, не подумала о том, что Эмили больна, что могло случиться что-то плохое, даже страшное. Он больше не любит меня? У меня не было сил для ответов на все эти безысходные вопросы. Я решилась. Несколько раз я приходила в дом, где жили прежде Эмили и Джон, вместе, а теперь он, один. Я стучала, нажимала на кнопку звонка, прикладывала ухо к двери. Из квартиры не доносилось ни звука. Конечно, можно было бы найти домовладельца и спросить, в чем дело. Но на это я не могла решиться. Мне было стыдно и страшно. А вдруг Эмили и Джон все-таки оказались английскими шпионами и их забрали в полицию? Нет, нет, это нелепо. Но все же я боялась.

Кончилось все как-то странно и неожиданно. Да ведь и началось так же.

Я в очередной раз, уже безо всякой надежды, поднялась по лестнице, надавила на кнопку звонка. Из разговоров в университете я уже знала, что Иоганн Вахт решил не продолжать учебу. Он и Эмили старались не привлекать к себе внимания, и это им удавалось. Смерть Эмилии, уход Вахта из университета очень скоро перестали быть темой для обсуждения.

Прошло совсем мало времени. Всего несколько дней. Но мне казалось, что я сгибаюсь под бременем тоскливо, бессмысленно прожитых лет…

Я снова надавила на кнопку звонка. И вдруг – шаги. Я испугалась. Захотелось стремглав кинуться вниз. Почудилось, что сейчас из квартиры появится какое-то страшное существо; или еще хуже – странный, загадочный и зловещий человек, которого я знала под двумя именами: Иоганна Вахта и Джона Рэндольфа, затащит меня вовнутрь и там… произойдет что-то ужасное. Мне представлялось что-то вроде вампира, пьющего кровь из моей прокушенной шеи. Я готова была уже сейчас кричать от ужаса.

Между тем, дверь распахнулась. Я увидела Джона. Он был в пальто, осунулся, показался мне каким-то вялым и равнодушным.

– Здравствуй, Кати, – равнодушно поздоровался он. – Ты застала меня случайно. Я зашел взять несколько книг, чуть не забыл их.

Он не приглашал меня войти. Я растерялась; не знала, как мне держаться. Было странное нелепое ощущение, будто он и не помнит всего того, что произошло здесь, в этой квартире, всего несколько дней назад! Я хотела было выразить ему свое соболезнование, и вдруг удивилась тому, что сама не оплакиваю Эмили, словно она никогда не существовала, никогда не дружила со мной. Я вдруг каким-то наитием осознала, что не должна ничего говорить об Эмили, о ее смерти. Но что же делать? Просто уйти? О, господи, как все это странно, нелепо! Надо было уйти. Но я никак не могла себя заставить сделать это. Просто уйти. Просто повернуться и уйти.

Я чувствовала, что Джон не испытывает ко мне злобы или ненависти. Он просто ничего не испытывает ко мне. Совсем ничего. А я? Да, в сущности, и я…

Необъяснимо! Может быть, будь я постарше и поизощренней в женских интригах (кажется, это можно назвать именно так), я бы придумала какой-нибудь ход, чтобы вызвать Джона на большую или меньшую откровенность и хоть немного прояснить для себя картину происходящего. Но я была совсем молода и неопытна. Я пребывала в недоумении. Мне казалось, что из романов я знаю если не все, то по крайней мере довольно много о том, как могут развиваться отношения мужчины и женщины, как они встречаются, любят друг друга, и наконец – как расстаются. Я знала, что ссоры и само расставание порою повергают влюбленных в отчаяние. Но то, что сейчас происходило со мной, я не могла объяснить. Мне было попросту все равно. В тот день я поняла, что самое безысходное отчаяние лучше этого отупения и прохладной пустоты.

Но никаких вариантов не осталось. Надо было идти. И тут я вспомнила! Нет, я заговорила об этом вовсе не потому, что воспринимала это как предлог остаться подольше с Джоном. Просто во мне проснулась та аккуратистка Катарина, в которой мать, отец, учительницы из пансиона воспитали неодолимое отвращение к любому беспорядку, а тем более к тому, что хотя бы отдаленно могло напоминать кражу.

– Я хотела бы вернуть рукопись, – произнесла я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал совсем обыденно, «как всегда».

– А, это, – откликнулся Джон с такими интонациями, словно разговаривал с посторонним и даже докучным человеком. – Ты можешь оставить это себе.

Все! Нить оборвалась. Надо было уходить. Что я могла ему сказать? Что я все равно хочу вернуть эти папки? Но это было бы ложью. Не то чтобы я желала сохранить их как память о нем, но вовсе не намеревалась вручать их ему насильно.

И тут снова проявился во всей красе мой странный и причиняющий мне столько неприятностей характер. Я вдруг совершенно непоследовательно и нелогично заговорила о данной мне рукописи. Заговорила даже с некоторой горячностью. Почему? Быть может, таким образом проявлялось неосознанное желание отомстить Джону. Но за что? Просто за его внезапную и необъяснимую холодность. Хотя ведь он не сделал мне ничего дурного. Короче, я вела себя, словно капризный избалованный ребенок.

– Эта рукопись кажется мне странной, – я машинально сняла перчатки, сунула их в карман пальто. – По-моему, это подделка или даже мистификация. – Я ждала, что Джон заговорит, прервет меня, возразит, но он прохладно молчал и, наверное, именно это и заставляло меня горячиться. – Мне кажется, что и та старинная рукопись, которую ты мне показал, вполне может оказаться поддельной; ты должен показать ее какому-нибудь сведущему архивариусу…

– Зачем? – вдруг спросил Джон.

– Чтобы узнать, подлинна ли она, – продолжала горячиться я. – В тексте, который ты мне дал, столько странностей, несоответствий во времени, нелепостей…

– А в жизни меньше? – прозвучал холодный и насмешливый голос Джона.

Мы по-прежнему стояли у дверей на лестничной площадке, он не приглашал меня войти. Это все было унизительно для меня, я ничего не понимала. Надо было уйти, но я, как ребенок (опять же), продолжала спорить, противоречить Джону.

– Что значит это «меньше»? – спросила я почти задиристо.

– Меньше странностей, несоответствий во времени, нелепостей?

– «В жизни бывает все», – эту фразу я слышала от покойной бабушки, и фраза эта, в сущности, ничего для меня не значила. – В жизни бывает все, – повторила я упрямо, – но я говорю о вполне конкретном предмете, о том, является ли рукопись подлинной…

– А жизнь является подлинной, ты уверена? – насмешливо бросил Джон.

– Эта рукопись – подделка! – я чувствовала, что вот-вот позорно разрыдаюсь.

– Кати, а вся наша жизнь, твоя и моя, разве это не подделка? Разве это именно та жизнь, которую мы бы желали прожить? Или вся эта горечь, тоска, затруднения и скука являются непреложным доказательством подлинности жизни, которую мы ведем?

Я уловила в его голосе теплоту. Мои гнев и отчаяние испарились.

– Да, – сникла я, – ты прав…

– Прощай, Кати, – сказал он. – И не думай обо мне плохо. И прости за то, что я ничего не могу объяснить.

Он протянул руку. Я почти машинально пожала ее. Он быстро вошел в квартиру. Дверь захлопнулась, щелкнул замок.

Спускаясь по лестнице, я вдруг обнаружила, что почти преисполнена гордости. Еще бы! Кто из моих соучениц мог бы похвалиться подобным жизненным опытом! Что они могли пережить? Банальные любовные ссоры, хныканье и взаимные обиды. Я же пережила нечто странное, необычное, даже необъяснимое.

Я понимала, что ничего этого делать не следует, но даже когда я узнала из нескольких случайно оброненных фраз в университетских разговорах, что Иоганн Вахт оставил учебу и уехал (как говорили, в Берлин); я все равно несколько раз, стыдясь самой себя, приходила в знакомый дом и, замирая от неловкости, надавливала на кнопку звонка. Ответом мне было мертвое молчание. В последний раз дверь открыла незнакомая пожилая женщина – квартира была сдана новым жильцам. Я извинилась, оправдалась тем, что ошиблась дверью, и больше не приходила сюда.

Прошло лет пятнадцать. Как говорится, много воды утекло. Я успела выйти замуж и даже расстаться с мужем, успела приобрести кое-какой жизненный опыт. Я стала писательницей и даже приобрела некоторую известность.

Рукопись, когда-то подаренная мне Джоном, хранилась у меня. Иногда я вспоминала друзей моей юности, Джона и Эмили, мне было жаль Эмили, я по-прежнему не понимала, что же, собственно, произошло. Впрочем, с течением времени это почти перестало занимать меня.

Иногда мне приходило в голову, что рукопись можно издать. Это было занимательное повествование, оно несомненно имело бы успех. Но меня останавливало то, что рукопись все же являлась формально собственностью Джона и Эмили, и даже своего рода семейной реликвией (конечно, если все, что Джон и Эмили когда-то рассказали о себе, действительно было правдой).

Но когда переменчивая судьба занесла меня в Лондон, я твердо решила разузнать о Джоне. У меня была конкретная причина для поисков: я хотела получить разрешение на публикацию рукописи. Но в то же время я отдавала себе отчет в том, что хочу после стольких лет увидеть Джона; посмотреть, какое я произведу на него впечатление в своей новой роли независимой и почти уверенной в себе женщины. И кроме того, может быть, я наконец-то узнаю, почему он так странно повел себя тогда…

Но, увы, поиски ни к чему не привели.

Более того, выяснилось, что графский род Элмсбери существовал лишь на страницах американского романа. Никаких следов Джона и Эмили Рэндольф обнаружить не удалось. Я не нашла в библиотеке даже той маленькой пасквильной книжицы, изданной в восемнадцатом веке. «Должно быть, это и в самом деле редкое издание», – подумала я иронически.

Итак, что же мне оставалось делать? Кем были на самом деле Джон и Эмили (или Иоганн и Эмилия)? Англичанами? Немцами? Чудаковатыми романтиками? Или опытными шпионами? Или просто неопытными молодыми людьми, случайно замешавшимися во что-то странное? Должно быть, я уже никогда не узнаю. Во всяком случае, они, конечно, были братом и сестрой, и, наверное, даже близнецами, как сами уверяли; об этом свидетельствовало их несомненное сходство.

Теперь я могла считать себя с полным правом хозяйкой странной рукописи. И я решила опубликовать ее. В конце концов, рукописи для того и существуют, чтобы их публиковали, а затем читали.

Я откровенно предупреждаю читателя, что не несу ответственности за те странности и несоответствия, которыми данная рукопись, кажется, изобилует. Я просто надеюсь на то, что вам, почтенные читатели (и особенно читательницы), будет интересно прожить вместе с красавицей-героиней одну неподдельную в своей занимательности и удивительных приключениях жизнь.

Итак, отдаю на ваш суд.

Собственноручные записки боярыни Марфы Турчаниновой, она же Эмбер Майноуринг, герцогиня Райвенспер, урожденная графиня Росвуд

Часть первая

Глава первая

Весна. Я сижу в своем кабинете за столом красного дерева, у окна, распахнутого прямо в сад. Розы вот-вот раскроют свои бутоны, нежно-зеленые листья плюща обвивают изящно выточенные прутья оконной решетки. Весело щебечут птицы. Ярко светит солнце, обещая ясный и долгий день.

Моя верная Нэн уже наполнила фарфоровую чернильницу свежими чернилами, насыпала в песочницу песок. Стопа чистой бумаги и наточенные гусиные перья ждут меня.

Верная Нэн Бриттен! «Старушка Нэн» – как ласково называют ее мои взрослые дети. Да, обе мы, увы, постарели, пройдя нелегкий жизненный путь. Мы помним друг друга юными и прекрасными, а молодежь уже едва ли в силах представить нас такими; и только старинные портреты в пышных золотых рамах напоминают о нашей красоте.

Мы обе, я и моя старая горничная Нэн, давно овдовели и доживаем жизнь в моем поместье, вдали от шума и суеты королевского двора и столичного высшего общества.

Я усердно занимаюсь хозяйством и могу с гордостью похвалиться тем, что мое поместье процветает. Вокруг дома разбит прекрасный парк, где среди зелени деревьев, цветов и трав резвятся мои внуки, когда родители привозят их летом из Лондона. Часто я рассказываю им странные обстоятельства моей жизни, а они слушают, не сводя с меня глаз, что, конечно же, льстит моему самолюбию.

Однако я не предполагала браться за перо. Прежде мне казалось, что я не сумею должным образом описать мою жизнь. Но увы, снова человеческая жестокость, грубость и безнравственность принуждают меня защищаться.

Многие клевещут на меня, называя необразованной, невоспитанной, чуть ли не простолюдинкой по происхождению. Все это не более, чем самая что ни на есть гнусная ложь. Я не менее образованна, чем любая другая дама моего круга и положения. И даже теперь, когда я добровольно избрала моим уделом сельское затворничество, один из честнейших лондонских книготорговцев, мистер Эмилиус Прайс, ежемесячно присылает мне все книжные новинки. Сейчас в моде ядовитая сатира и занимательные приключения. Недавно Прайс прислал мне приключения некоего Робинзона Крузо, чудесно изложенные мистером Дефо, а также удивительные приключения в диковинных странах капитана Гулливера, прекрасно описанные мистером Свифтом. Но одна маленькая книжица доставила мне чрезвычайное огорчение. Уже само название насторожило – «Необычайные и занимательные похождения красавицы герцогини Райвенспер». Когда я перелистала это пасквильное сочинение, меня вовсе не поразила наглость и бессовестность писаки, естественно, пожелавшего остаться неизвестным. Я достаточно жила и вращалась в свете для того, чтобы привыкнуть к любым каверзам, к любому предательству и подлости. Но все же сердце мое преисполнилось горечи. Я твердо решила защитить свою честь и свое достоинство. Да, но для этого я должна использовать то же оружие, что и мой бесчестный противник, – перо и бумагу.

Итак, сегодня утром я приступаю к писанию записок о своей жизни. Я горячо надеюсь, что мое собственное свидетельство обо мне сумеет опровергнуть тот ужасный образ, который пытается навязать почтенным читателям бесчестный анонимный писака. Мне также кажется, что история моей жизни содержит в себе немало поучительного и, соответственно, может стать полезным чтением для юных девушек, еще только ступающих на тернистую тропу жизни. Ибо всегда, во всех перипетиях моего многотрудного бытия, единственной моей целью было сохранение во что бы то ни стало достоинства и чести.

Глава вторая

Гадкий аноним доводит свое повествование до моего отъезда в Америку. Поэтому в своих записках я желаю основное внимание уделить тому, что произошло со мной после того, как я села на корабль, направлявшийся в Вирджинию. Что же касается предшествующих событий, то я остановлюсь на них постольку, поскольку мне необходимо будет опровергать ложные сведения, данные обо мне в пасквильной книжке.

Итак, родители мои были оба знатного происхождения. Имя моей матери – Джудит Марш, отец мой – Джон Майноуринг, старший сын графа Росвудского. Оба семейства жили между собой в ладу и намеревались поженить старших детей, то есть моего отца и мою мать. К сожалению, начавшаяся гражданская война изменила решение моих дедов и бабок. Граф Росвуд стал сторонником Кромвеля, в то время как отец моей матери остался верен королю Карлу I. Однако молодые люди уже успели полюбить друг друга. Они обвенчались тайно. Таким образом, напрасно клевещут, будто я незаконнорожденный ребенок. Родители мои состояли в законном браке.

Мой отец, однако, вынужден был тайно увезти мою мать из замка Марш. Опасаясь за судьбу своей юной жены, ждавшей в то время ребенка, отец доверил ее одному честному фермерскому семейству, оставив ей к тому же значительную сумму в золотых монетах и украшениях. Увы, мне так и не довелось узнать свою мать; она, бедная, скончалась тотчас же после моего рождения.

Таким образом, Мэтью и Сара, фермерская чета, остались обладателями младенца и богатства. Бог знает, как поступили бы на их месте люди менее честные, но они решили воспитать меня и затем устроить мою судьбу с помощью оставленных отцом средств. Мэтью и Сара знали все о моем происхождении. Но сведения о моих родных были самые неутешительные. Родные моей несчастной матери погибли при осаде замка Марш; родных моего отца также не пощадила война. Достоверных сведений о его гибели не поступало, но, поскольку он не давал о себе знать, можно было с уверенностью предположить, что его нет в живых.

Мэтью и Сара не скрывали от меня моего знатного происхождения. Меня одевали лучше, нежели моих названных братьев и сестер, их собственных детей. Жена приходского священника научила меня чтению и письму. Моя приемная мать, Сара Гудгрум, в свою очередь научила меня шить и вышивать и, на всякий случай, – вести хозяйство, управляться на кухне, делать восковые свечи и печь пироги. Шло время. Наконец мне минуло шестнадцать лет.

Среди сверстниц я чувствовала себя чем-то вроде маленькой королевы. Мои названные сестры Агнес и Элизабет гордились моей красотой и способностями. Единственная из всех деревенских девушек я умела читать и писать.

Сара была строгой пуританкой. Она полагала, что праздность – страшный грех; и потому заставляла меня трудиться наравне с моими названными братьями и сестрами. Она утверждала, что, даже когда я сделаюсь замужней дамой, умение вести хозяйство мне пригодится. Добрая женщина была совершенно права.

Отец оставил мне кое-какие средства, но, разумеется, по сравнению с другими невестами-дворянками я была бедна, я не располагала даже самым захудалым поместьем, даже крохотной и запущенной усадьбой. Мои приемные родители полагали выдать меня замуж за какого-нибудь бедного сельского дворянина, которого могли бы прельстить моя красота и мое, хотя и достаточно скромное, приданое. А пока я росла гордой и даже немного самовлюбленной. Деревенские парни, конечно, не смели ухаживать за мной. Я любила мечтать. В глубине души я надеялась, что вернется мой отец или красавец-лорд влюбится в меня.

Глава третья

К шестнадцати годам моя красота расцвела изумительно; в чем я могла неоднократно убедиться, глядя в зеркало и слушая горячие похвалы подруг и сестер.

Я была невысокого роста, изящно сложена, с маленькими ступнями и нежными, прекрасной формы руками. Особенно красили меня длинные золотые волнистые волосы и огромные глаза янтарного цвета. Возможно, именно из-за цвета моих глаз мать, умирая, дала мне имя Эмбер – «янтарь».

Клеветники осмеливаются утверждать, будто я с самой ранней юности отличалась порочным нравом, соблазняла фермерских сыновей, кокетничала с кем ни попадя. Мне грустно слышать об этом. Еще жива моя престарелая названная сестра Агнес, могущая подтвердить, что я была девушкой гордой, но скромной. Я знала о своем происхождении, и даже взглянуть на какого-нибудь деревенского Боба или Джека посчитала бы ниже собственного достоинства.

Впрочем, то, что произошло дальше, увы, изложено в досадном пасквиле верно. Хотя что означает «верно»? Да, общая канва верна, но детали…

Кромвель умер. Молодой король Карл II и его придворные возвращались в Англию. Однажды группа аристократов проезжала через нашу деревню. В деревенской гостинице при трактире на всех не хватило места, некоторые остановились в домах у фермеров. Барон Брюс Карлтон и его друг Джон Рэндольф, граф Элмсбери, воспользовались гостеприимством моих приемных родителей, Сары и Мэтью.

Да, я вынуждена признать, что любовь между мной и лордом Карлтоном вспыхнула с первого взгляда. Не последнюю роль сыграло и то, что впервые я встретила человека, равного мне по происхождению. И при этом Брюс Карлтон отличался необычайной мужской красотой и обаянием. Я не помню женщины, которая могла бы устоять перед ним. Брюс стал моей первой любовью.

Я отнюдь не ханжа, но тем не менее вынуждена опровергнуть утверждение, будто я отдалась Брюсу чуть ли не с первой же встречи. Это нелепая ложь. И неверно также утверждение, будто бы это произошло чуть ли не на сеновале или на лужайке, словно в сельских балладах о соблазненных пастушках.

Лорд Карлтон находился в доме Сары и Мэтью почти десять дней. Разумеется, мои приемные родители заметили нашу взаимную склонность. Да мы и не собирались скрывать ее. Я нежно любила мою приемную мать, а Брюс Карлтон был благородным человеком. Кроме того, едва поселившись в доме Сары и Мэтью, он тотчас заметил, что я отличаюсь от своих названных сестер. Сара рассказала ему о моем происхождении, это не было тайной.

Лорд Карлтон был беден. Если бы его поместья были конфискованы во время правления Кромвеля, король вернул бы их; но, увы, поместья Карлтонов были проданы до того. Родителей Брюса Карлтона уже не было в живых, сестра Мери жила в Париже, где была замужем за французским графом. Карлтон не скрыл от меня и моих приемных родителей, что не намеревается задерживаться в Лондоне; в сущности, он хотел получить у короля разрешение на каперство, то есть на право грабить голландские корабли. Попросту говоря, Карлтон хотел стать пиратом, но пиратом королевским. Он владел определенной суммой денег (позднее его друг Элмсбери рассказал мне, что эти деньги Карлтон приобрел в парижских игорных домах, плутуя в карты).

Лорд Карлтон увлекся мной. Хотя женитьба не входила в его планы, но поняв, что он слишком увлечен мною, Карлтон решил рискнуть. В конце концов, я была более знатного происхождения, он был всего лишь бароном, я же – графиней. Карлтон заметил в моем характере бесстрашие и веселость, и это укрепило его в его решении. Возможно, и средства, оставленные мне отцом, могли на это решение повлиять.

Карлтон настоял на том, чтобы свадьбу сыграли быстрее, он спешил в Лондон.

Несколько дней пролетело незаметно. Я пребывала на вершине счастья. Белое платье, драгоценности покойной матери. Я очень гордилась, ведь мне удалось выйти замуж за столичного аристократа. Венчание состоялось в нашей деревенской церкви. После свадебного ужина, как и положено, мы провели первую брачную ночь. Тогда я узнала, какое это счастье, когда первым обладает девушкой сильный и умелый мужчина. Говорится, что как начнешь, так и пойдет дальше. Моим первым мужчиной стал лорд Карлтон, с первой же ночи я познала высшее искусство мужской любви, и это на всю жизнь определило мои требования к мужьям и любовникам.

Наутро мы уехали в Лондон. Разумеется, лорд Карлтон не мог позволить, чтобы его молодая жена путешествовала верхом. Мне просто смешны сплетни о том, будто бы я прибыла в Лондон на крупе его коня. Лорд Карлтон нанял карету, хотя сам ехал на коне.

Глава четвертая

Лондон встретил нас праздничным убранством, огромным количеством народа, столпотворением карет, множеством всевозможных лавок, вонью сточных канав.

У лорда Карлтона не было особняка в Лондоне. Впрочем, у него вообще не было дома. Поселились мы в гостинице. После скромного деревенского жилища моих приемных родителей гостиничные апартаменты казались мне верхом роскоши. Я была еще очень молода и наивна.

Увы, ослепленные знатностью лорда Карлтона и его столичным лоском, обрадованные тем, что удалось выдать меня замуж за человека, равного мне по происхождению, мои родители также допустили оплошность, передав мое приданое в руки моего супруга. Впрочем, едва ли они при их строгих пуританских принципах могли поступить иначе; ведь по закону все имущество жены принадлежит мужу.

Первое время в Лондоне я проводила, почти не выходя из дома. У меня не было полагающихся знатной даме туалетов, а мои юбки и корсажи, пригодные для богатой фермерской дочери, конечно, не годились для супруги столичного щеголя лорда Карлтона. Между тем, я все сильнее влюблялась в своего супруга. Я боготворила его, ради него я была готова на все. Он считал, что мое воспитание и манеры оставляют желать лучшего (еще бы, ведь я воспитывалась не во дворце или особняке!). Карлтон нанял для меня учителя французского языка и учителя музыки, который помог мне овладеть искусством игры на лютне и на клавесине.

В Лондоне после реставрации королевской власти господствовала французская мода. Сам молодой король, его братья, его приближенные, все они только что возвратились из Франции, из Версаля, где ослеплял своим блеском двор Людовика XIV, «Короля-солнце». Французский язык, французская музыка, французские повара, портнихи, парикмахеры – все это считалось высшим шиком.

Мне еще не минуло семнадцати, отголоски шумной городской жизни долетали и до моих уединенных комнат. Мне все сильнее хотелось блистать в свете, поражать своей красотой, мне страстно хотелось познакомиться с настоящими знатными дамами, блистающими при дворе.

Я заговорила обо всем этом со своим супругом. Но лорд Карлтон отговорился тем, что еще не готовы заказанные им для меня туалеты.

– Кроме того, – сказал он, – если быть полностью откровенным, то мне вовсе не хотелось, чтобы моя жена вела жизнь пустой светской кокетки.

– Но, Карлтон, – возразил Элмсбери, – Эмбер – совсем еще ребенок, ей нужны развлечения!

Джон Элмсбери как раз женился в провинции и привез в Лондон молодую жену – показать ей столицу. Леди Эмили мало походила на знатную даму, какими я их себе представляла. Она была не так уж хороша собой и не стремилась приукрасить свою внешность, носила мешковатые платья темных тонов и в будущем намеревалась вместе с мужем поселиться в поместье, которое король возвратил графу Элмсбери. Но все же леди Эмили покорила меня своей честностью и добротой. Она стала одной из самых верных и преданных моих подруг, и я старалась отвечать ей тем же.

Глава пятая

Хорошо помню знаменательный день, когда я впервые примерила новое платье, шелковое, со шлейфом и открытыми плечами. Парикмахер-француз превратил меня в настоящую светскую даму, блистающую искусной прической и умело подкрашенным лицом.

В тот день мы, все четверо – лорд Карлтон, я, и граф Элмсбери с супругой – отправились в театр.

Представление начиналось в четыре часа, но полагалось приезжать пораньше. В те годы на сцене впервые появились женщины-актрисы, и это сделало сцену несколько похожей на публичный дом. Вульгарно одетые молодые торговки апельсинами и сладостями буквально навязывали свой товар втридорога. По неписанному театральному правилу, знатные господа должны были преподносить апельсины своим дамам. Порядочные женщины являлись в театр только в масках.

Мы заняли свои места в ложе. Впервые в жизни я была в маске. Золотистый апельсин гармонировал с цветом моего нового шелкового платья.

Спектакль начался. Молодая актриса, произносившая текст пролога, показалась мне нарядной и даже блистательной. Но ее слова удивили меня. Обращаясь к ложам, где разместились знатные зрители, она говорила о том, что самые красивые актрисы пользуются покровительством самых знатных и богатых господ, и просила не оставлять своим вниманием и менее красивых актрис. Подобная беззастенчивая просьба очень удивила меня, привыкшую к строгим нравам.

У самой сцены слышались смех и шум. Там сидели знатные щеголи и сопровождавшие их дамы, богато одетые и без масок. Молодые люди открыто обнимали и целовали своих подруг. Наклонившись к леди Эмили, я, прикрываясь веером, шепотом спросила у нее, не знает ли она, кто эти дамы.

– Это продажные женщины! – прошептала в ответ Эмили, и даже под маской можно было различить, как она покраснела.

Сам спектакль поразил меня пышностью и блеском. Пышные декорации, яркие костюмы, танцы, песни и монологи в стихах, – все это просто заворожило меня. Признаюсь, несмотря на все недостатки и вольности, свойственные театру, я долго оставалась страстной театралкой.

Конечно, теперь, спустя много лет, я не могу помнить, какую пьесу представляли в тот день. Кажется, одну из пышных трагедий входившего тогда в моду Джона Драйдена. Впрочем, как вы заметите в дальнейшем, у меня имелись причины позабыть, какую именно пьесу играли в мое первое посещение театра.

Когда представление окончилось, все двинулись к выходу. Он был не настолько широк, и на какое-то время мы, что называется, «застряли». Внезапно до моего слуха донеслись слова двух нарядных дам в масках. Я не верила своим ушам! Они говорили обо мне. Но, Боже, что именно они говорили! По их словам выходило, что лорд Карлтон привез в театр очередную любовницу! Я была потрясена. Они говорили довольно громко. Лорд Карлтон не мог не слышать их. Я украдкой взглянула на него, но он словно бы ничего не слышал. Нет, это невозможно! Меня, его законную супругу, оскорбляли в его присутствии, а его это словно бы и вовсе не касалось! Наконец он заметил мое состояние.

– Что с тобой, Эмбер? – спросил он обычным голосом. – Тебя взволновал спектакль?

– Спектакль великолепен, но не он причина моего волнения, – ответила я.

– А что же причина твоего волнения? – спросил он как ни в чем не бывало, и даже, как мне показалось, чуть насмешливо.

Обычно я любила этот немного насмешливый тон, в его насмешливости было много доброты, и к тому же я отдавала себе отчет в том, что многое в моем поведении бывшей деревенской девчонки, впервые попавшей в столицу, действительно может показаться смешным ему, столичному кавалеру, человеку, успевшему приобрести значительный жизненный опыт. Но сейчас, услышав этот насмешливый голос, я испытала крайнее раздражение.

– Мне нужно поговорить с тобой, – глухо бросила я. Раздражение мое я уже с неимоверным трудом сдерживала.

– Да, да, – ответил он рассеянно.

Мы почти добрались до нашей кареты. Внезапно я с ужасом заметила, что мужа нет рядом со мной. Я растерялась. Одна, в шумном и опасном Лондоне. Я готова была звать Брюса, просить у него прощения. Но, к счастью, леди Эмили нагнала меня и участливо взяла под руку. Она и Джон отпустили свою карету, сели в нашу и проводили меня домой, то есть в гостиницу. По дороге Элмсбери объяснил мне, что Брюс внезапно увидел в толпе нужного ему человека и потому столь поспешно покинул меня. Элмсбери добавил, что Брюс попросил его и Эмили проводить меня в гостиницу.

Я не знала: верить мне или не верить. В гостинице друзья не оставили меня. Джон и Эмили оставались со мной, беседовали, утешали. Было уже совсем поздно. Под окном прошел ночной сторож, протяжно выкликая: «Ясная погода! Ясная погода!» Мне стало стыдно. Ведь я куксилась как ребенок, задерживала своих друзей, которые вынуждены были утешать меня, опять же, словно малое дитя. Нет, я буду вести себя как взрослая женщина, леди. Я учтиво поблагодарила Джона и Эмили за то, что они составили мне компанию. Мне показалось, что они покинули меня с чувством облегчения. Конечно, они устали и хотели заняться собой, а не моими горестями.

Я разбудила горничную, нанятую для меня Брюсом. Я уже начала привыкать к тому, что у меня есть горничная. Разумеется, в деревне я делала все сама. К сожалению, время стерло из моей памяти имя этой первой моей горничной. Сонная девушка раздела меня, распустила прическу, помогла надеть домашнее платье из дорогой восточной ткани. Я отпустила ее спать и села у камина, неотрывно глядя на огонь.

Наконец на улице загремели колеса кареты. Брюс! Я бросилась к окну. Да, это был он. Он уже вышел из кареты. Кто-то склонился к нему. Это была женщина. Я увидела, как мой муж поцеловал ее. Карета тронулась.

Мне следовало сохранять спокойствие, спокойно выяснить, что же произошло. Но это уже было не в моих силах. Я отчаянно разрыдалась. Вошел Брюс. Мои слезы, казалось, удивили его. Он не понимал, почему я плачу. Неужели он притворялся? Рыдая, я рассказала ему, что в театре меня приняли за его любовницу.

– Но почему это тебя так взволновало? – воскликнул Брюс. – Право, эти женщины не стоят твоих слез! А кроме того, то, что они приняли тебя за мою любовницу, должно даже польстить тебе. Ведь любовницы всегда бывают красивее законных жен. Нашу милую Эмили никогда не примут за любовницу Элмсбери!

– Неудачная шутка! – сухо бросила я. Тут мои щеки вспыхнули. Впервые я позволила себе возразить моему обожаемому супругу.

– Что? – Карлтон обернулся и посмотрел на меня с насмешливым любопытством.

– Кто эта дама, которую ты только что поцеловал, Брюс? – я перестала плакать. В конце концов, разве я не была его законной женой, разве я не имела права спрашивать его, с кем он проводит время?

– Послушай меня внимательно, Эмбер! – он присел рядом со мной у камина.

Он снова принялся говорить мне о своем желании получить у короля разрешение на узаконенный морской разбой; о том, что получить это разрешение не так-то легко; и о том, что дама, из-за которой он так неожиданно покинул меня и с которой провел вечер, не кто иная, как Барбара Пальмер, официальная фаворитка короля! Теперь она повлияет на своего коронованного покровителя, и Брюс наверняка получит разрешение.

С минуту я молчала, затем прикрыла лицо ладонями и рассмеялась.

– Король… – я буквально задыхалась от накатившего приступа смеха. – Брюс! Король даст тебе это замечательное разрешение за то, что ты сделался любовником его фаворитки, ведь так? О, Брюс, теперь король не сможет отказать тебе, ведь ты оказал ему столь важную услугу!

Я отняла ладони от все еще заплаканного лица. Брюс смотрел на меня испытующе и по-доброму насмешливо. Затем он привлек меня к себе на грудь и, прежде чем я успела что-либо сказать, на руках унес в спальню. А там уж я забыла все, что намеревалась сказать ему.

Глава шестая

Прошел месяц. За это время Брюс добился желанного разрешения, а я поняла, что жду ребенка. Зарождающееся чувство ответственности за новую жизнь, которую я уже носила в себе, заставило меня вновь размышлять над поведением мужа. Окончательно уверившись в своей беременности, я решила серьезно поговорить с ним.

– Брюс! – я начала разговор рано утром, пока он еще не покинул постель, лежал рядом со мной и был разнежен ночной нашей любовью.

Я призналась ему, что жду ребенка. Он повел себя странно.

– Жаль, Эмбер, – пробормотал он. – Прости…

– Разве ты не хочешь иметь сына? – недоуменно спросила я.

– О, конечно, хочу. И не тревожься, для женщины вполне естественно иметь ребенка, в этом нет ничего страшного.

– Ты как-то странно говоришь, Брюс, – сказала я, стараясь держаться спокойно. – Ты говоришь только обо мне. А ты сам? Разве тебя это не радует?

– Конечно, радует, – также спокойно ответил он. – Но, к сожалению, мне придется уехать. Ты же знаешь, я получил разрешение и через неделю отплываю.

– Через неделю?! – я разом утратила свое нарочитое спокойствие. – Брюс, я еду с тобой!

– Эмбер! – он обнял меня. – Ты же отдаешь себе отчет в том, что это невозможно!

– Нет, нет, Брюс, нет! – я залилась слезами.

И вдруг – словно странное наитие – я поняла, что слезы только раздражают его, что за свою жизнь он видел немало женских слез, и что это – самый верный способ потерять его. Я собралась с силами.

– Скажи мне, Брюс, ведь ты не хочешь, чтобы при дворе знали, что ты женат? Ты наверняка скрываешь наш брак?

Он снова заговорил горячо и многословно; клялся, что любит меня, что ребенок будет его наследником; уверял, что для задуманного им плана обогащения действительно будет лучше, если в обществе и при дворе не будут знать о нашем браке.

Я слушала и пыталась понять. Нет, он все же любил меня. Он собирался заботиться о ребенке. И все же меня не оставляло чувство горечи.

– Что же мне делать, когда ты уедешь? – спросила я.

Но у него все было продумано. Он договорился с четой Элмсбери, которые также ждали первенца и собирались провести зиму в Лондоне, я должна была жить в их лондонском доме. Мне стало еще грустнее. Одной, без поддержки любящего супруга, вынашивать дитя.

– Впрочем, если ты находишь, что так будет лучше, ты можешь вернуться к своим приемным родителям, – донесся до меня голос Брюса.

Вернуться в деревню, беременной, словно брошенная продажная женщина? Нет, ни за что!

– Хорошо, я останусь у Элмсбери, – глухо произнесла я.

И снова Брюс осыпал меня поцелуями и клялся в любви.

Я думаю, он действительно любил меня. Иначе ему незачем было жениться на мне. Я не была богатой наследницей, у меня не было связей при дворе. В сущности, я была ему обузой, мешала осуществлению его планов. Но он, кажется, полагал, что со мной легко будет поладить, что я соглашусь терпеть его длительное отсутствие, а рождение ребенка и вовсе превратит меня в покорное бесцветное существо. О, как он ошибся!

Брюс не хотел долгого прощания и моих слез. Однажды утром он сказал мне, что корабль отплывает. Он быстро обнял меня и вышел вслед за одноглазым матросом, несшим на плече сундучок с самыми необходимыми вещами. Я вдруг почувствовала, что и ему тяжела разлука. Он оставил мне деньги, на которые я могла безбедно прожить вместе с ребенком года два, и обещал вернуться через год.

Глава седьмая

Я знала, что Элмсбери и Эмили прекрасно относятся ко мне и с радостью примут меня. Но гордость и самолюбие не позволили мне переехать к ним. Я решила, что справлюсь сама. Мне даже не хотелось видеть их, слышать их утешения. Не дав им знать, я переехала в другую гостиницу. Брюс оставил мне карету, двух слуг, горничную. Он объяснил мне, как платить слугам.

Я стала жить самостоятельно, тратила деньги на модные платья и вкусную пищу. Беременность моя еще не была заметна и не причиняла мне никаких хлопот. Даже непременная тошнота и рвота, от которых страдала моя приемная мать, когда носила своих младших детей, миновали меня. Впрочем, это имело и свою дурную сторону: я хорошо себя чувствовала и думала больше о том, чтобы испытать какие-то новые ощущения, узнать что-то новое о Лондоне, развлечься, нежели о будущем ребенке. Стыдно признаться, но временами я даже ощущала беременность как досадную помеху, и тогда выкидыш казался мне наилучшим выходом из сложившейся ситуации. К счастью, я всегда отличалась завидным здоровьем, и ничего подобного не могло со мной произойти.

Однажды, когда я садилась в карету, со мной заговорила приятная на вид пожилая дама. Она сказала что-то о погоде, затем спросила, кто я. Брюс неоднократно предупреждал меня, что Лондон кишит всевозможными мошенниками и что доверять я могу только Элмсбери и Эмили. Но теперь мне хотелось действовать наперекор всем предупреждениям мужа, хотелось быть совершенно независимой.

Незнакомка показалась мне вполне приличной дамой. Я ответила на ее вопрос, что я – леди Карлтон, супруга лорда Карлтона, урожденная Эмбер Майноуринг, графиня Росвуд.

Дама, казалось, искренне взволновалась. Взволнованно принялась она расспрашивать меня о моих родителях; о том, кому именно из Майноурингов я прихожусь дочерью.

Я все рассказала ей, у меня не было причин скрывать свое прошлое. Она, в свою очередь, открыла мне, что приходится двоюродной сестрой моему отцу, она – дочь старшей сестры его отца, моей двоюродной бабки. Я принялась жадно расспрашивать об отце, но она охладила мой пыл, сказав, что ее мать вышла замуж за бедного дворянина против воли своего отца и потом не поддерживала со своими родными никаких отношений. Тем не менее, моя новоявленная родственница проговорилась о том, что пыталась наводить справки о графстве Росвуд, но увы, никаких прав на графство она не имела.

Я призналась ей, что жду ребенка, и что мой муж уехал по делам. Она горячо сочувствовала моему одиночеству. Постепенно мы подружились. Она сопровождала меня на прогулки на бульвар Чейндж, где находились всевозможные лавки с тканями, галантереей, украшениями. Несколько раз она попросила меня одолжить ей небольшие суммы и заметно пополнила свой гардероб.

Я позабыла ее фамилию, звали ее, кажется, Анной. Замужем она по ее словам никогда не была. Питала ли она надежду все же устроить свою жизнь или нет, мне сейчас трудно сказать. Тем более, я не задумывалась над этим тогда, у меня было достаточно собственных забот.

Анна постепенно начала тратить мои деньги, как свои собственные (которых, впрочем, не имела). Наверное, я бы еще долго не замечала этого, но однажды утром, проснувшись, я увидела ее у моей постели. Она с обычной своей суетливой заботливостью осведомилась о моем здоровье, и узнав, что я чувствую себя прекрасно (как и всегда), предложила отправиться в театр.

Поездка в театр заняла у нас почти целый день. А когда мы вернулись в гостиницу (Анна нанимала комнату в той же гостинице, что и я) и поднялись ко мне, чтобы поужинать, то не застали на месте мою горничную. Оказалось, что горничная моей приятельницы тоже исчезла. Но что было еще хуже, исчезли мои деньги.

Брюс настоятельно советовал мне отдать деньги под проценты одному его знакомому ювелиру, честному человеку. В сущности, Брюс оставил мне сумму большую, чем та, которую я принесла ему в приданое. Из глупого детского упрямства я оставила деньги у себя. И теперь должна была расплачиваться за этот необдуманный поступок.

Разумеется, горничные были в сговоре. А найти деньги было проще простого, я держала их в кошеле в ящике стола.

Анна всполошилась и заявила, что немедленно должна отправиться дать знать городской страже о совершенной краже и описать приметы воровок. Она уехала в моей карете, своей у нее не было. И, конечно, вместе с ней отправились мой кучер и слуга.

Я долго ждала возвращения Анны, наконец усталость взяла свое, я улеглась в постель.

Наступило утро. Анна не возвращалась. У меня оставалось совсем немного денег, лишь то, что я захватила с собой в театр. Мне не хотелось бродить пешком по шумным и запруженным грубой толпой лондонским улицам. Я послала гостиничного слугу за обедом в трактир.

Так я прожила несколько дней. Надежда на возвращение Анны постепенно угасала.

Я начинала понимать, что эта мошенница просто обвела меня, неопытную дурочку, вокруг пальца. Я пришла в отчаяние. Конечно, естественным выходом было бы отправиться к Джону и Эмили, но глупое самолюбие не давало мне решиться на этот разумный поступок.

Как я появлюсь у них после того, как исчезла, не дав им знать о своем переезде? Нет, нет…

На третий или четвертый день меня подстерегла новая неожиданность: явились кредиторы. Я сама не понимала, откуда у меня взялось столько долгов. Я решила быть честной: обещала все заплатить, объяснила, что меня ограбили и попросила об отсрочке.

Мою честность и прямоту не оценили, слишком многие должники, отказываясь платить, приводили аналогичные аргументы. Но ведь другие лгали, а я говорила правду! Но кредиторы не знали милосердия. И вот за мной уже явились, чтобы вести в тюрьму.

Тщетно я уверяла их, что я леди Карлтон. Мне не верили. А ведь знатное происхождение могло бы спасти меня от долговой тюрьмы. В отчаянии я закричала, что мое происхождение и супружество может подтвердить лорд Элмсбери. Но мне по-прежнему не желали верить. Я упала на колени, умоляя послать за Элмсбери. Я рыдала и заверяла, что, если он откажется подтвердить мои слова, я немедленно и покорно отправлюсь в тюрьму.

Наконец, на мое счастье, моим мольбам вняли. Гостиничного слугу отрядили в особняк Элмсбери. И вот за окном раздается стук колес. К чести графа, следует сказать, что он приехал немедленно.

Меня освободили. Элмсбери принял меры для того, чтобы мошенницу разыскали. И действительно, ее и двух горничных, а также моих неверных слуг удалось найти.

И тут-то обнаружилось самое странное и парадоксальное во всей этой истории: Анна и вправду оказалась именно тем лицом, за которое себя выдавала. Теперь пришла ее очередь умолять о пощаде. К ней отнеслись снисходительно, приняв во внимание ее происхождение. Но горничные и слуги попали в тюрьму. Малоимущим и простолюдинам часто не везет подобным образом. Сколько раз приходится слышать о том, что такой-то доблестный полководец был взят в плен, где к нему отнеслись весьма почтительно. При этом обычно ничего не говорится о множестве солдат, погибших во время сражения. Они – множество, он – единица. Увы!

Подобно заблудшей овечке, я кротко и смиренно, признав откровенно свою вину, поселилась в доме Элмсбери.

Надо заметить, что моя не вполне честная родственница в дальнейшем оказалась одним из источников самых невероятных сплетен обо мне. По-видимому, это утешало ее чувствительно задетое самолюбие.

Глава восьмая

Те из вас, кто уже успел ознакомиться с пасквильным сочинением о моей жизни, теперь, вероятно, разочарованы.

Да, конечно, мой рассказ о том, как все было на самом деле, мало напоминает красочное повествование о лондонской долговой тюрьме, в которой я якобы оказалась.

Нет, я не сидела в тюрьме. И тем более никогда не была любовницей известного в свое время разбойника по кличке Черный Джек. И, соответственно, он не помогал мне бежать из тюрьмы. И уж конечно, я не жила вместе с ним в доме старой сводни по прозвищу Мамаша Красная Шапочка. И никогда я не заманивала своей красотой несчастных богатых глупцов в трактирах по ночам, чтобы Черный Джек затем мог обчистить их карманы.

О, как легковерны люди, особенно читатели!

Ну, допустим, все это было бы на самом деле. Я сидела бы в тюрьме. Я стала бы любовницей разбойника, который помог бы мне бежать оттуда. Я помогала бы ему в его беззакониях и жила бы вместе с ним в публичном доме. Допустим! Но подумайте хорошенько, неужели я так легко могла бы затем стряхнуть с себя все это и сделаться знатной дамой? Ведь та жизнь, которой мы живем, накладывает на нас весьма чувствительный отпечаток. И не дай Бог никому провести долгое время в тюрьме. Даже попав в заключение по ошибке или по ложному, несправедливому обвинению, человек невольно пропитывается всей этой грязной душной атмосферой тюрьмы; и отмыться потом не так-то просто!

Глава девятая

Однако я продолжаю разочаровывать читателей.

Итак, я не была любовницей Черного Джека. И, соответственно, после его казни не перешла к студенту Майклу Годфри.

С почтенным сэром Киллигрю, содержателем Королевского театра, я познакомилась, уже бывая при дворе. Я никогда не служила в театре в качестве актрисы. Дамы благородного происхождения вообще не числились среди тогдашних актрис.

И, конечно, это была бы слишком головокружительная карьера: из актрис – в порядочные замужние женщины.

И ни одна актриса (во всяком случае, в мое время) не сумела сделаться знатной госпожой; тем более, придворной дамой.

Даже знаменитая Нелл Гвин, женщина и вправду одаренная (и не только как женщина, но и как настоящая актриса театра), сделавшись официальной любовницей короля и даже матерью королевского отпрыска (хотя и незаконнорожденного), осталась всего лишь актрисой, затем бывшей актрисой, но отнюдь не знатной дамой.

Итак, я никогда не служила в театре.

Я часто видела на сцене Анну и Ребекку Маршалл, прекрасных актрис. Говорили, что они дочери бедного чиновника. У Анны был отличный голос, она часто пела на сцене. Ребекка отличалась восточной красотой – темные глаза и черные локоны. Она блистала в пьесах Джона Драйдена. Я не припоминаю, чтобы кто-нибудь сплетничал, будто одним из возлюбленных Ребекки был капитан королевских гвардейцев по имени Рекс Морган. Я никогда не слышала о таком человеке. Полагаю даже, что это личность вымышленная.

И я недоумеваю: плакать мне или смеяться, читая о том, как я дралась с Ребеккой Маршалл и, наконец, отбила у нее любовника.

И уж, разумеется, Брюс Карлтон никогда не дрался из-за меня на дуэли с этим никогда не существовавшим Рексом Морганом.

Нет, нет и нет. Ничего этого не было.

Что же происходило на самом деле?

Глава десятая

Мой сын Брюс Карлтон, законный наследник лорда Карлтона, появился на свет в лондонском особняке графа Элмсбери. Появление на свет моего первенца прошло без осложнений, и вскоре я была уже на ногах. Я уже знала, что столичные дамы не кормят сами своих детей, поэтому наняла младенцу кормилицу. Маленький Брюс был прелестным здоровым существом.

Джон, первенец леди Эмили, был почти ровесником моему мальчику. Они росли и воспитывались вместе и сохранили дружеские отношения на всю жизнь.

Первые месяцы после рождения ребенка я была поглощена своими материнскими обязанностями – не отходила от колыбели, следила, как кормят и купают малыша. Как раз в это время к леди Эмили явилась молодая девушка – наниматься в горничные. Это была Нэн Бриттен. Самой леди Эмили горничная была не нужна. Нэн стала моей горничной и не покидала меня во время самых удивительных и странных перипетий моей жизни. Сплетни о том, будто бы Нэн была голодной воровкой, стянувшей ломоть хлеба, нимало не соответствуют истине.

Спустя еще несколько месяцев приехал Брюс Карлтон, мой супруг. Для всех нас его приезд явился полной неожиданностью. Он был очень рад рождению сына и оказался весьма нежным отцом. Брюс по-прежнему оставался единственным моим мужчиной. Несмотря ни на что, я продолжала любить его и тосковала о нем. Он уверял меня, что скоро разбогатеет, купит плантации в Америке и станет разводить табак, что очень выгодно. Меня снова удивило то, что он настоятельно просил меня держать наш брак в тайне.

– Ты хочешь сказать, – не выдержала я, – что, если Барбара Пальмер узнает о том, что ты женат, она перестанет просить короля за тебя?

Брюс бросил на меня пристальный испытующий взгляд и ответил, что да, действительно, обнародование нашего брака может помешать его отношениям с влиятельными любовницами.

– Во множественном числе? – полюбопытствовала я иронически.

Он честно признался, что определенные отношения связывают его с несколькими дамами в английских колониях в Америке.

Вскоре он снова отправился в Америку, пообещав мне приехать при первой же возможности.

Забыла сказать, что Карлтон привез из Америки и подарил мне маленького негритенка по кличке Тенси. Тенси долгое время находился у меня в услужении.

Прошло два года. Я с сыном жила то в лондонском особняке Элмсбери, то в их загородном имении. От Брюса не было известий. Мне уже исполнилось девятнадцать лет. Годы шли. Я отлично сознавала, что мои красота и юность отнюдь не вечны.

Но кем же я была, чего добилась? Сомнительная графиня без графства, сомнительная супруга без мужа, я жила милостями своих друзей Джона и Эмили. Столь жалкое положение постепенно начало угнетать меня. Я твердо решила изменить свою жизнь.

Глава одиннадцатая

Да, я готова признать, что в ту невеселую пору моей жизни я познакомилась с герцогом Бэкингемом. Сознавала ли я, что передо мной – циник и авантюрист? Откровенно говоря, нет. Нравился ли мне Бэкингем? Он был красивым мужчиной, но для юной женщины, которая была женой Брюса Карлтона, Бэкингем не представлял ничего особенного. Однако я искренне старалась убедить себя в том, что питаю какие-то чувства к герцогу. На что я надеялась? Разумеется, втайне – на то, что стану герцогиней. Хотя я все еще была супругой Брюса и знала, что за двоемужество полагается смертная казнь. Но я знала также, что Брюс никогда не выдаст меня. Продолжала ли я любить Брюса? Да, конечно. Но в то же время я не хотела, чтобы моя жизнь пропадала зря, не хотела прозябать.

Моя связь с Бэкингемом была недолгой. Но кое-чему я научилась. Я твердо решила в дальнейшем быть трезвой и холодной, и не убеждать себя в том, будто я влюблена в любовника, который на самом деле мне нужен лишь для того, чтобы подняться в обществе еще на одну ступеньку. Но, увы, мое пылкое сердце часто заставляло меня нарушать мои принципы.

Я признаюсь честно, герцог быстро пресытился моей красотой. Он попросту бросил меня. Я была в бешенстве. Я получила еще одно доказательство того, что красота – еще не все в этом жестоком мире. Ум! Ум и расчетливость – вот чего мне недоставало. Но отныне я буду умной и расчетливой.

Отношения с Бэкингемом утомили меня. Я приняла решение отправиться в Бат, на воды.

На водах я познакомилась с одним из самых состоятельных и известных в деловом мире Лондона людей – с Сэмюэлем Дейнджерфилдом. На этот раз я повела себя умно. Я очаровала пожилого вдовца своей скромностью и чистотой, но в то же самое время пробудила в нем желания. Я также представилась ему вдовой. Джон и Эмили любезно подтвердили мое вдовство; все трое, мы не сомневались в том, что Брюс Карлтон не станет разоблачать эту нашу «ложь во спасение».

Итак, я стала законной супругой богатого торговца и строгого пуританина Сэмюэля Дейнджерфилда. Его дом являлся одним из самых богатых и представительных особняков Сити. Надо сказать, что у Дейнджерфилда вовсе не было того несметного числа детей, которое ему приписал анонимный пасквилянт. Я застала в его доме двоих дочерей и сына Томаса. Сын был женат, дочь Леттис – замужем; младшей дочери, Джемайме, еще не минуло и шестнадцати. Леттис, некрасивая, рано располневшая, вела домашнее хозяйство. Ее муж Джон и Томас занимались делами вместе с Сэмюэлем. Мой новый супруг был влюблен в меня, что называется, «по уши». Ежедневно я получала подарки: драгоценности, дорогие ткани, карету с лошадьми. Я не вмешивалась в дела Леттис, была со всеми приветлива. Леттис и супруга Томаса, конечно, косились на меня, но скрывали свое недовольство, боясь вызвать гнев отца. Супруг мой сделал завещание. Теперь, после его смерти, я должна была сделаться одной из богатейших вдов Лондона.

Своего сына, маленького Брюса, я оставила на попечение леди Эмили. Мне казалось, что ему лучше расти с ее детьми в обстановке спокойной доброты и уверенности, нежели делить со мной мою странную жизнь. Мой муж знал, что у меня есть сын; я часто навещала мальчика. Прошло какое-то время и я поняла, что снова жду ребенка. Откровенно говоря, это огорчило меня. Я не хотела больше детей, не хотела видеть свою фигуру изуродованной. Я стала думать о том, что мне следует избавиться от ребенка до того, как о моей беременности узнает Сэмюэль. Я поделилась со своей верной Нэн и попросила ее осторожно разузнать все и подыскать надежную повитуху, которая согласилась бы за соответственное вознаграждение избавить меня от ребенка. Нэн удалось разыскать такую женщину, но, когда Нэн рассказала обо мне, не называя моего имени, повитуха очень удивилась моему желанию.

– Ведь если родится ребенок, наверняка будет увеличена доля наследства! – воскликнула она.

С этой новостью Нэн и прибежала ко мне. Теперь я согласна была терпеть все неудобства беременности, и молила Бога о том, чтобы ребенок появился на свет живым. Впоследствии, я это точно знаю, завистники распускали обо мне слухи, будто моя дочь Сьюзен Дейнджерфилд – на самом деле незаконная дочь Брюса Карлтона. Стоит ли упоминать о нелепости подобных слухов, ведь Карлтон вернулся в Лондон через год после рождения Сьюзен.

Моей дочери минуло едва полгода, когда мой супруг скончался. Надо сказать, я искренне жалела о его смерти, ведь он любил меня и ничего для меня не жалел. Из чувства приличия я пока оставалась в доме Дейнджерфилдов, но вскоре собиралась покинуть его и зажить самостоятельно. Я унаследовала огромное состояние в драгоценностях, золоте и ценных бумагах.

Посте смерти Дейнджерфилда делами стал заниматься его сын Томас. Эмили и Джон Элмсбери сообщили мне о скором приезде Брюса. Я встретилась с ним в доме Элмсбери и, не скрою, несмотря ни на что, между нами вспыхнуло прежнее чувство. Мы снова сблизились. Карлтон простил мне мое замужество, он понимал, что у меня просто не было иного выхода. Я чувствовала, что он что-то скрывает, но не спрашивала ни о чем, ведь замужество отняло у меня права контролировать поступки Брюса.

Случилось так, что вскоре после отъезда Брюса вновь в Америку, я была буквально вынуждена покинуть особняк Дейнджерфилдов. Оказалось, что в Брюса страстно влюбилась юная Джемайма, и стала его любовницей. К сожалению, эта кратковременная связь не осталась без последствий. Джемайма поспешила открыться во всем своей старшей сестре Леттис. Та поспешно приняла меры и выдала Джемайму замуж за сына одного из старых приятелей Дейнджерфилда. Этот молодой человек и стал отцом ребенка Брюса. Но Леттис сочла, что во всей этой истории явно сказывается мое дурное влияние на ее младшую сестру. По мнению Леттис, именно я успела привить Джемайме суетность и стремление наряжаться. Оставаться далее в этой враждебной атмосфере я не могла. Я наняла хорошую квартиру и переехала. Вместе со мной дом Дейнджерфилдов покинул и один из слуг покойного Сэмюэля – Большой Джон. Этот добродушный гигант влюбился в Нэн, и с тех пор оба преданно служили мне.

Казалось, я достигла вершины своих желаний, я была богата и свободна. Я и сама не знала, чего мне хочется больше: вернуть Брюса или продолжать взбираться наверх и, в конце концов, оказаться в самых высших сферах.

Но когда я узнала об очередном приезде Брюса в Лондон, я сделала свой выбор – быть вместе с ним! Однако жестокая судьба вновь сыграла со мной одну из своих злых шуток и посмеялась над моими намерениями.

Глава двенадцатая

Я кинулась в порт – встречать Брюса. Мне показалось, что и он явно желает моей близости. Наконец-то мы станем мужем и женой открыто! Теперь я богата и могу предложить любимому все жизненные блага. Он сможет развить свои способности, будет блистать при дворе, станет советником короля.

Но моим ребяческим мечтам не суждено было сбыться. В тот вечер я ждала Брюса одна. Эмили и Джон, Нэн, кормилица и нянька моей дочери вместе с малышкой уехали из Лондона. В городе отметили несколько случаев чумы. Я решила, что лучше всего будет отправить ребенка за город. Сама я ничего не боялась, потому что была поглощена ожиданием счастья. Мне думалось, что опасность болезни преувеличена.

Брюса и меня ждал роскошный и утонченный ужин, а затем ночь, полная нежных и страстных ласк, и наутро (так я полагала) – откровенный серьезный разговор.

Но все обернулось совсем иначе. Едва Брюс показался на пороге, я поняла, что он болен. Чума! Разумеется, я осталась ухаживать за ним. С неимоверным трудом мне удалось выходить его, но я сама заразилась и слегла. Настала очередь Брюса выхаживать меня. Тяжело описывать все те мучения и ужасы, что довелось нам пережить во время эпидемии. Да я и не берусь соревноваться с мистером Дефо, чью книгу о лондонской чуме вы наверняка прочли. Но все же мы познали и счастье, когда нам, едва живым после изнурительной болезни, удалось уплыть из столицы Англии на яхте, принадлежавшей Элмсбери. Мы плыли вдвоем мимо живописных берегов, постепенно набираясь сил, и снова начинали ценить жизнь и радоваться ей. Но когда я, не выдержав, первая намекнула Брюсу на то, что теперь мы наконец-то должны стать открыто мужем и женой, он принялся убеждать меня, что пока это все еще невозможно. Я набросилась на него со всевозможными обвинениями. Он вынес все стоически. И немного побушевав, я смирилась. Взгляд его чуть насмешливых зеленых глаз по-прежнему обладал надо мной магической властью.

В загородном поместье Элмсбери мы застали всех в добром здравии. Я с восторгом прижимала детей к груди. Брюс любовался сыном. Меня приятно изумило его нежное отношение к моей маленькой Сьюзен. Но вскоре Брюс снова уехал в Лондон для того, чтобы оттуда вновь ехать в Америку. Меня охватила меланхолия. Я чувствовала себя усталой, ничего в жизни не добившейся.

Однако впереди меня поджидал новый поворот судьбы. К обеду Элмсбери пригласили своего ближайшего соседа, графа Рэтклифа. Это был странный человек, в юности он блистал при дворе Карла I, отца нынешнего короля; молва даже твердила, будто граф был возлюбленным королевы Марии. Он много путешествовал, долго жил в Италии; у него была прекрасная коллекция картин итальянских художников, а также великолепных изделий из мрамора и слоновой кости, многие из которых были очень древней работы. Рэтклиф приехал в особняк Элмсбери со своим единственным сыном Филиппом. Несмотря на свой юный возраст (он был моим ровесником), Филипп уже был женат и имел двоих детей. Это был красивый и образованный молодой человек; но полному развитию его талантов препятствовал деспотичный отец. Имея единственного сына, граф опасался остаться без наследников. Именно поэтому он заставил юношу бросить университет и рано жениться.

В тот вечер оба, и отец, и сын, начали ухаживать за мной. Эмили утверждала, что, оправившись от тяжелой болезни, я изумительно похорошела. Впрочем, зеркало подтверждало ее похвалы моей внешности. До того времени я думала, что по-настоящему буду любить всегда одного лишь Брюса Карлтона. Но судьба решила иначе. Я влюбилась в молодого Филиппа Рэтклифа. Эта влюбленность оказалась взаимной. В наших сердцах пылал обоюдный пламень. Ночью Филипп тайком прокрался в мою спальню. Поистине это была ночь неожиданных восторгов.

Между тем, старик Рэтклиф упорно ухаживал за мной. Он сделал мне несколько подарков, показывавших его тонкий вкус. Я не собиралась отвечать ему взаимностью. Я понимала, что он намеревается предложить мне руку и сердце. Но ведь я стала возлюбленной его сына. Поэтому, когда граф наконец решился и сделал мне предложение, я ответила отказом. Он сказал, что согласен ждать, пока я сменю гнев на милость.

Узнав о том, что я отказала старому графу, верная Нэн рассердилась на меня.

– Вы же можете стать графиней!

– Но я и так урожденная графиня Росвуд, – ответила я.

– Но, став женой Рэтклифа, вы сможете бывать при дворе!

– Ты, кажется, забыла, Нэн, что я стала любовницей Филиппа.

От Нэн у меня не было тайн. Но, выслушав это мое возражение, она лишь насмешливо пожала плечами. Впрочем, ночью меня поджидала неожиданность. Узнав о том, что его отец сделал мне предложение, Филипп принялся убеждать меня выйти замуж. Он горячо говорил, что не желает расставаться со мной, и что замужество, по его мнению, лучший способ сохранить нашу любовь. Филипп клялся, что отец не будет докучать мне. Филипп якобы точно знал, что старый граф уже не способен на любовную близость с женщинами.

Всякий раз, когда я влюбляюсь, я немного теряю голову. И на этот раз так и случилось. Я сдалась на уговоры Филиппа. Если бы знала, если бы я знала, к чему это приведет…

Глава тринадцатая

Сначала рухнули надежды блистать при дворе. Сразу же после свадьбы граф увез меня в свое поместье. Малышку Сьюзен и Нэн я взяла с собой, маленький Брюс остался в семье Элмсбери. Поместье Рэтклифа оказалось великолепным, но совершенно уединенным замком. Роскошное строение было окружено прекрасным парком, вокруг простирались густые леса. Граф и Филипп проводили дни, занимаясь охотой и приводя в порядок обширные коллекции графа. Дженифер, молодая жена Филиппа, простенькая сельская дворяночка, целиком была погружена в хозяйственные заботы и заботы о детях. Она отнеслась ко мне очень дружелюбно, восхищалась моей красотой и элегантностью. Но я скучала, мне было тяжело в этой глуши, я тосковала без моего суетного шумного Лондона. Но самое печальное и тягостное заключалось в том, что, хотя старый граф и не был способен к телесной близости с женщинами, но еженощно он заставлял меня делить с ним постель, и мучил своими тщетными попытками овладеть мною. С Филиппом я могла встречаться только днем. Мы выбирали час, когда граф запирался у себя в кабинете и что-то писал, и порознь выезжали за пределы парка. Слава богу, прогулки нам были разрешены. У нас завелось определенное место, в чаще, на поляне. Там предавались мы нашей запретной страсти.

О, как же мы были молоды и наивны! Мы полагали, будто сумели обмануть бдительного старого Рэтклифа. Но он узнал все! И страшно отомстил нам.

Однажды вечером граф неожиданно уехал в Лондон. Но радовались мы напрасно. Утром рано в мои покои прибежала встревоженная Дженифер. Филипп внезапно и тяжело заболел. Я бросилась к нему. Он был уже без чувств. Жить ему оставалось каких-нибудь несколько минут. Вскоре дыхание его прервалось. Мне хотелось рыдать, кричать, рвать на себе одежду, но отчаяние Дженифер, законной супруги Филиппа, сковывало мои чувства. Мне не хотелось оскорблять эту милую простодушную женщину. Она не понимала, что послужило причиной внезапной смерти Филиппа. Но я сразу поняла все. Старый граф отравил сына. Значит, он обо всем узнал. Что же ждет меня? Какая смерть? Отрава? Кинжал? Я кинулась к себе в спальню. Скорее собраться и бежать отсюда вместе с верной Нэн и Большим Джоном. Они уберегут меня и малышку Сьюзен.

Но едва я вбежала в спальню, как дверь за мной захлопнулась и была заперта на ключ. Это сделали следившие за мной по указанию своего господина доверенные слуги Рэтклифа.

Я металась по комнате как разъяренная львица. Я рвала простыни и била посуду. Я колотила кулаками в дверь и в отчаянии громко кричала:

– Выпустите меня! Выпустите! Позовите леди Дженифер!

Но слуги получили приказ не допускать ко мне Нэн и Дженифер.

Спустя несколько часов я была так измучена, что без сил упала на постель. Меня сморил тяжелый сон. Движение и легкий шум разбудили меня. В спальню вошло несколько слуг. Один из них нес поднос с едой. Я вскочила и кинулась к двери, но остальные удержали меня. Дверь снова захлопнулась. Я зарыдала. О еде я и не думала. Смеркалось. Голод начал брать свое. Я уже другими глазами смотрела на паштет, пудинг и вино. Я приняла решение подкрепить свои силы. Протянула было руку к подносу, но тотчас отдернула. Яд! Граф может отравить и меня. Машинально я отошла к окну, подальше от опасного подноса. На карнизе ворковали голуби. К ним осторожно подкрадывались две дымчато-серые кошки. Я распахнула окно и опорожнила тарелки и кувшин. Кошки жадно набросились на мясо, даже не замечая голубей, которые с такой же жадностью клевали. Я замерла, не сводя глаз с этой вроде бы мирной картины. Прошло совсем немного времени. И птицы, и животные были мертвы! Яд!

Этой опасности я избежала. Но что же будет со мной дальше? Как спастись? Я в руках беспощадного мстителя за свою поруганную честь. Граф не пощадил родного единственного сына, что же он сделает со мной? Что будет с моими детьми?

Внезапно меня осенило. Окно! Широкое окно. Я легко распахнула его. Оно открыто. Но спускаться с такой высоты. Однако выхода не было. Сначала мне было очень страшно, но постепенно я успокоилась. Движения мои обрели уверенность. Цепляясь за многочисленные выступы стены, я спускалась все ниже и, наконец, соскользнула на землю. Платье мое было порвано, ладони горели, колени были исцарапаны. Но я ни на что не обращала внимания. Я прокралась в комнату Нэн и Большого Джона. Скорее, скорее! Я поспешно прервала их изумленные возгласы. Нэн быстро подшила для меня один из костюмов Джона. Я, Джон, Нэн с маленькой Сьюзен на руках пробрались в конюшню и запрягли лошадей в карету. Через несколько часов мы были уже в безопасности в поместье Элмсбери. Я расплакалась на груди у Эмили и поведала ей обо всем. Она искренне мне сочувствовала.

Ночью я не могла уснуть. Теперь меня мучила мысль о том, что граф-убийца останется безнаказанным. Нет, этого не будет, не должно быть! Я разбудила Большого Джона, снова надела мужской костюм, мы отправились в Лондон верхом.

На подступах к городу нас застала суета, суматоха, шум, отсветы пламени и дымовая завеса. Мы мчались прямо навстречу ужасному пожару. Но ничто не могло остановить меня. В городе мы с трудом пробрались к дому Рэтклифа. Улицы заполняла толпа бегущих в панике людей. Возле дома суетились слуги, грузили имущество. Мы вошли беспрепятственно, никто не обратил на нас внимания.

Граф сидел в кабинете, поспешно укладывая в дорожный сундук какие-то бумаги. Я вошла. Большой Джон остановился в дверях. Граф поднял голову, заслышав шаги. Сначала он не узнал меня в мужском костюме. Он не понял, кто мы.

– Вы не узнаете меня, граф? – спросила я.

– Вы? Эмбер! Вы живы?

– Да, – сухо и спокойно ответила я.

– Зачем вы здесь?

– Затем, чтобы наказать сыноубийцу!

– Тогда накажите себя! Это вы виновны в смерти Филиппа.

– Я уже достаточно наказана.

С этими словами я приблизилась к графу и, не дав ему опомниться, ударила его с размаху по щеке. Он, не мешкая, ответил мне ударом, от которого я упала на пол. Большой Джон рванулся к нему и крепко схватил за руки. Граф тщетно пытался вырваться. Большой Джон зажал ему рот ладонью, чтобы тот не мог позвать на помощь своих слуг.

– Ну? – Большой Джон повернул голову ко мне, ожидая моего приказа.

Я уже не владела собой.

– Убей, убей его! – крикнула я.

Сильные пальцы гиганта сомкнулись на горле старика. На мгновение меня охватил ужас. Ведь я приказала совершить убийство! Но тотчас же перед моими глазами возник умирающий Филипп, его отчаянно рыдающая жена. Я отвернулась, чтобы не видеть смерти графа, но не препятствовала ей.

В камине горел огонь. На столе в медном подсвечнике оплывала свеча. Я подожгла занавеси. Мы с Большим Джоном выбежали из комнаты. Спускаясь по черной лестнице, мы столкнулись с грабителями, тащившими тяжелый сундук. Но нам было все равно. Мы спешили покинуть дом, где начинался пожар.

Никто никогда ни словом не обмолвился с том, что графа могли убить. Об этом лишь тихо сплетничали. Официально считалось, что Рэтклиф погиб во время ужасного пожара, унесшего множество жизней и превратившего целые кварталы в черные руины. Я снова стала вдовой.

После меня ужасали отвратительные сплетни о том, что я, якобы, воспользовалась богатством покойного. Это гнуснейшая клевета! Мне вполне хватало того, что мне оставил Сэмюэль Дейнджерфилд. Все, что осталось после смерти Филиппа и лорда Рэтклифа, перешло к Дженифер и детям Филиппа. Для себя я не взяла и нитки из этого зловещего наследства.

Очнувшись после всех этих ужасов, я вдруг осознала, что сделала еще один шаг на пути к осуществлению моих самых дерзких мечтаний. Теперь я была вдовой графа и притом – урожденная графиня – я имела полное право бывать при дворе, я была богата. Я не думала о Брюсе. Рана, нанесенная смертью Филиппа, заживала. Быть может, дальше меня ждут светлые дни?

Глава четырнадцатая

Да, сначала казалось, судьба благосклонна ко мне. Богатой и свободной молодой вдовой я появилась при дворе. Королева, португалка по происхождению, показалась мне милой и приятной женщиной. Ее можно было бы назвать даже хорошенькой, если бы не целый цветник дерзких юных красавиц, блиставший во дворце. Среди них, конечно, выделялась Барбара Пальмер, которой его величество пожаловал титул графини Каслмейн. Она уже почти десять лет была любовницей короля. Он имел от нее пятерых детей. Со своим мужем Роджером Пальмером, отцом ее старшего сына, Барбара даже не встречалась. Роджер презирал жену и вел уединенное существование в одном из своих поместий. У его величества было много незаконных отпрысков, старшим из них был герцог Монмут, которого многие при дворе прочили в наследники престола; самым младшим – сын молодой актрисы Нелл Гвин. Бедная королева Катарина не могла родить королю законного наследника, и это печальное обстоятельство давало почву для самых разнообразных интриг.

Вначале я действовала по четко намеченному плану. Я знала, что, не имея законных детей, король весьма внимателен к своим незаконным потомкам. Обо мне, конечно, много сплетничали, но даже самые отчаянные злопыхатели признавали, что я ворвалась во дворец, словно золотой ураган, сметая все на своем пути. Уже через месяц Карл II охладел к Барбаре, стал реже бывать у очаровательной и дерзкой Нелл, а я получила апартаменты во дворце и обставила их со всей возможной роскошью. Я не любила видеть свою стройную фигуру обезображенной беременностью, но другого выхода не было – для того, чтобы окончательно привязать короля к себе, я должна была родить ему ребенка. И надо было спешить. Ведь если ребенок родится позднее, чем через семь месяцев после смерти лорда Рэтклифа, его будут считать незаконнорожденным. Конечно, король не допустил бы этого и подыскал бы мне покладистого супруга среди бедных молодых дворян, съезжавшихся в Лондон со всех концов Англии. Но как раз этого-то я и не желала. Я хотела быть свободной.

На этот раз план мой блистательно воплотился в жизнь. Я забеременела чуть ли не с первой же ночи с его величеством. Король с радостью принял мое сообщение о том, что я жду ребенка.

Путь наверх для меня теперь был свободен. И тут я взглянула на короля иными глазами. Из уверенной в себе интриганки я превратилась в искренне влюбленную женщину. Меня восхищало его смуглое лицо, сочные губы, мужественный подбородок. А насмешливое выражение глаз придавало ему сходство с Брюсом. Новая беременность почему-то вызвала во мне страстное желание телесной близости с отцом моего будущего ребенка. Но когда король проводил ночи в моих покоях во дворце, мне казалось, что я снова молода и что рядом со мной мой первый супруг и возлюбленный – Брюс Карлтон.

Своему третьему ребенку, сыну, я дала имя – Чарльз – в честь его величества. Он считался сыном покойного графа Рэтклифа. Это был крепкий смуглый мальчик, очень похожий на его величество.

Постепенно я стала единственной официально признанной фавориткой короля. Случайные связи его величества с актрисами королевского театра и придворными дамами королевы не смущали меня. Теперь я окончательно узнала себе цену и держалась спокойно и гордо. Король пожаловал мне титул герцогини Райвенспер. Я купалась в роскоши. О моем новом дворце говорил весь Лондон. Все дамы стремились подражать моим туалетам и прическам.

Вначале я опасалась придворных интриганов, но вскоре поняла, что его величество Карл II – человек умный и дальновидный, он был вовсе не из тех слабых правителей, что прислушиваются к сплетням и клевете. Со своей постоянной насмешливой улыбкой на губах он многим казался легкомысленным, но на самом деле это был сильный и мужественный человек, привыкший сам принимать решения, фактически не прислушиваясь ни к чьим советам. Его привязанность ко мне и к нашему ребенку защищала меня, подобно каменной стене.

Была ли я счастлива? Да, пожалуй. Бурный водоворот жизни захватил меня. Каждый день – новые развлечения, балы, наряды, любовь короля, титул герцогини. Дети также радовали меня. Маленький Брюс учился вместе с детьми Элмсбери, и учителя находили у него большие способности, мальчик преуспевал и в фехтовании, у него были изящные манеры. Сьюзен сделалась настоящей красавицей, она унаследовала мои золотистые волосы и блестящие глаза. Чарльз, мой младший сын, рос здоровым и сильным.

Когда Эмили и Джон сообщили мне об очередном приезде лорда Карлтона, я бросилась в их лондонский дом. Почему? Ведь я столько раз говорила себе, что Карлтон – это прошлое, мне больше нечего было ждать от него; я уже давно поняла, что никогда мы не будем настоящими супругами. Но что-то по-прежнему влекло меня к нему. Может быть, то, что он был моим первым мужчиной, с ним у меня были связаны воспоминания о моей юности…

Да, близость с Брюсом Карлтоном всегда, казалось, возвращала мне юность. Но и наносила раны. На этот раз он снова ранил меня. Он честно признался мне, что женат. Это была его всегдашняя манера: честно и с некоторой насмешкой признаваться во всем. Но на этот раз мне стало так больно, я была так возмущена. Он женат, у него есть дочь. С нашим браком покончено. Я тоже решила быть честной и высказала ему все, что накипело у меня на душе.

– Но ведь и ты была замужем, – небрежно заметил он и улыбнулся.

В этой улыбке я увидела многозначительный и иронический намек на то, что и сейчас, хотя я не замужем, но связана тесными узами с королем.

Формально Брюс Карлтон был прав, он шел своим путем, но и я следовала своим. В сущности, я могла избрать иной путь, терпеливо ждать Брюса, быть скромной приживалкой в семье Элмсбери. Это пришлось бы по душе Брюсу? Или он полюбил меня такую, какая я есть – мятежницу, жаждущую действия, наслаждения, славы? Я разрыдалась.

Брюс начал утешать меня. Он сказал, что хотел бы увезти в Америку нашего сына, воспитать его и сделать своим наследником. Это предложение возмутило меня до глубины души. Моего сына будет воспитывать вторая жена моего мужа! Я резко отказала Карлтону. Но, поразмыслив и посоветовавшись с Эмили, я все же пришла к выводу, что мальчику нужен отец. Я решилась на жертву. И, признаюсь откровенно, втайне меня утешала мысль о том, что мой сын будет постоянно напоминать Брюсу обо мне, о нашей прежней близости и любви. Я отпустила мальчика, хотя и очень тосковала по нему.

Глава пятнадцатая

Прошло еще два года. Привязанность его величества ко мне не ослабевала. Дети росли. Я по-прежнему кружилась в водовороте светских удовольствий. От Брюса не было никаких известий. Мысли о старшем сыне мучили меня, но я уверяла себя, что рядом с отцом мальчик в полной безопасности и счастлив.

И вот, Джон Элмсбери снова сообщил мне о приезде Брюса. На этот раз он приехал, чтобы показать Лондон своей жене Коринне. Я знала, что она никогда не покидала Америку, что ее отец, граф, уехал туда во время гражданской войны. Коринна была моложе меня, и мне это было неприятно. В прошлый свой приезд Карлтон сказал, что его новая жена красива. Впрочем, он уверял, что любит и ее и меня, хотя и по-разному. Это было на него очень похоже.

Итак, Брюс приехал в Лондон с семьей, с женой, с дочерью и сыном. Да, с моим сыном! Я внушала себе, что с Карлтоном меня ничего не связывает. Просто я хочу видеть сына. Своей жене Карлтон заявил, что мать его сына умерла. И, разумеется, он честно предупредил меня о том, что вынужден будет так сказать жене, сказать о моей смерти.

На этот раз я не спешила кидаться навстречу Брюсу. Я ждала. Он молчал. Меня это возмущало. Допустим, он не желает меня знать, но ведь здесь мой сын.

В конце концов я узнала о том, что лорд и леди Карлтон будут на придворном балу. Я тщательно готовилась к встрече. Я хотела затмить жену Брюса своей красотой и элегантностью. Но когда лакей громко объявил: «Милорд и миледи Карлтон!», я была потрясена.

Жена Брюса и вправду отличалась необыкновенной красотой. Это была брюнетка с ярко-голубыми ясными глазами. Одета она была удивительно изящно и к лицу. Весь ее облик излучал спокойное достоинство и чистоту чувств и помыслов. Разумеется, в ней не было и тени тех буйных авантюристических наклонностей, которыми отличалась я. Так вот о какой подруге всегда мечтал Брюс Карлтон.

Я нанесла визит леди Карлтон. Она была польщена. Еще бы! Сама герцогиня Райвенспер посетила ее. Мы вежливо беседовали. Когда я спросила, долго ли пробудут они в Лондоне, Коринна призналась, что ждет ребенка и потому они задержатся.

– Это чудесно! – воскликнула я.

Мне показалось, что Коринне понравилось мое дружелюбие. Дети не выходили.

Вскоре после этого в мои дворцовые покои с визитом явились Джон Элмсбери и Брюс Карлтон. Первый быстро откланялся, второй задержался.

Почему я снова сблизилась с Карлтоном? Меня снова покорила его прямота. Он ничего не скрывал от меня, не строил козни. Он поступал, как ему хотелось. Что ж, я вела себя точно так же. Мы были квиты. И если оба мы были свободны в своих действиях, то почему же мы не могли предаться нашему обоюдному влечению? И мы предались ему охотно.

В следующий раз Брюс привез сына. Мальчик очень вырос, выглядел довольным и счастливым. Его не тяготило то, что приходилось скрывать от своей новой матери, что я жива. Маленький Брюс весело рассказывал о своей жизни в Америке, об охоте и рыбной ловле; он жалел, что я не могу приехать в гости.

Я сняла небольшой домик на окраине Лондона, где без помех могла видеться с Брюсом и сыном. Я полагала, что эти тайные свидания никак не могут сделаться достоянием дворцовых сплетников. Но нет. Графиня Каслмейн, отвергнутая фаворитка короля, каким-то образом выследила меня. Она не замедлила приехать с визитом к жене Карлтона и, начав со светской беседы, рассказала Коринне о том, что Брюс встречается со мной. Ошеломленная и огорченная Коринна все передала Брюсу. И он… Конечно же, он честно признался во всем. Коринна простила его, как прощала его я. Но Коринна была вовсе не похожа на меня. Она не знала и не желала знать в своей жизни ничего, кроме своего супруга и семьи. С ней лорд Карлтон не мог поступить, как со мной. Он дал ей слово, что больше не станет со мной встречаться. И он собирался это слово сдержать. Однако я выследила его в книжной лавке, где он любил бывать, и он понял, что, по крайней мере, пока он находится в Лондоне, в одном городе со мной, ему будет невозможно вычеркнуть меня из своей жизни. Наши тайные встречи возобновились, на этот раз в другом месте.

Мы принимали самые различные меры предосторожности. Нэн, наряженная в мое платье, в нарядном парике, торжественно выезжала в моей карете и отправлялась на прежнее место наших с Брюсом свиданий, где ее ждал некий актер, с которым она тайком от Большого Джона встречалась. Но связь с актером дворцовые сплетники приписывали мне. В то время как я, выскользнув в платье служанки из дворца, бежала на свидание к Брюсу. Да, когда я влюблялась, я просто теряла голову.

Но это ложь, будто я ворвалась к леди Карлтон и осыпала ее оскорблениями. Это просто еще одна попытка интриганов и завистников унизить меня, выставить дурной и невоздержанной женщиной.

Все и без того завершилось скверно. Графиня Каслмейн оказалась ловчее, чем я предполагала. Она выследила нас и раскрыла новое место наших с Брюсом свиданий. На этот раз, чтобы побольнее уязвить Коринну и ранить и меня, она заказала какому-то продажному писаке памфлет. Разумеется, леди Каслмейн позаботилась о том, чтобы гнусные листки попали в руки Коринны. Брюсу снова пришлось объясняться с ней. Опасаясь, что все эти огорчения дурно повлияют на ее здоровье, лорд Карлтон окончательно перестал видеться со мной. Теперь я не могла видеть и сына.

Я потеряла голову. Мне снова, как когда-то в юности, чудилось, что я не смогу жить без любви Брюса, без нашей близости. Вскоре я узнала, что у леди Карлтон родился сын. Она быстро поправилась, и уже был назначен день отплытия. Я ждала в карете у дома Элмсбери. Рано утром Брюс и Элмсбери выехали на конях из ворот. Я приветствовала их с неожиданной для себя самой робостью и осведомилась о здоровье леди Карлтон. Брюс молча проехал вперед. Элмсбери задержался и сказал мне, что мне лучше уехать. Сначала я оскорбилась, затем подумала, что меня может увидеть сын, это огорчит и встревожит мальчика. Я приказала кучеру ехать во дворец. Карлтон и его семья покинули Лондон.

Однако буквально через неделю я получила письмо от неизвестного. В письме говорилось, что леди Карлтон внезапно и тяжело заболела и скончалась на корабле.

Трудно описать, что я почувствовала. Мне было жаль Коринну, такую молодую и красивую, жаль ее детей, оставшихся сиротами. Но одновременно я уверяла себя, что эта внезапная смерть – знак того, что мы с Брюсом все же должны быть вместе. Я говорила себе, что заживу спокойной жизнью матери семейства, что стану настоящей матерью детям Брюса, заменю им умершую мать. Я уже сама поверила в то, что Брюс по-прежнему, как в юности, любит меня, и готов соединить навсегда наши жизни.

Я решила ехать в Америку. Я не показала письмо Эмили и Джону. Конечно, они стали бы отговаривать меня. Поэтому я просто приказала Нэн и Большому Джону готовиться в дорогу. Я брала с собой только самое необходимое. Конечно, со мной должны были ехать и дети. Две няньки также согласились отправиться в далекую Америку; они слыхали, что там легко выскочить замуж за богача. В порту я уговорилась с одним капитаном, заплатила ему огромную сумму денег, и он согласился отвезти нас на своей старой посудине в Америку. Удивительно! Я, которая всегда считала себя заботливой матерью, теперь готова была рисковать жизнью детей.

Незадолго до моего скоропалительного отъезда Англию посетила принцесса Генриетта, родная единственная сестра короля; пожалуй, единственное существо, к которому он питал искренние нежные чувства. Генриетта была замужем за братом французского короля Людовика. Естественно, она прибыла со свитой, состоящей из очаровательных французских красавиц. Я заметила, что король весьма заинтересовался одной из них, пятнадцатилетней Луизой Керуэй. Я с грустью подумала, что моя молодость проходит; что всегда найдутся юные красавицы, способные увлечь его величество. А я не привыкла быть на вторых ролях. Нет, самое время было оставить светскую суету и преобразиться в законную супругу Брюса Карлтона, владелицу табачных плантаций.

Генриетта пробыла у нас недолго. А в день отплытия я узнала, что король получил известие о скоропостижной кончине любимой сестры. Я подумала о его чувствах, о том, что надо бы утешить его в его горе. Но я слишком хорошо успела узнать этого человека. Нет, ему никто не был нужен.

Две кареты доставили меня, детей, слуг и наше имущество в порт. Мы погрузились на корабль.

«Прощай, Лондон! Прощай, Англия! Прощай, светская жизнь!», – думала я.

Я полагала, что с прежним моим существованием покончено навеки. О, как я ошибалась.

Часть вторая

Глава шестнадцатая

Наконец-то мы с Нэн и Большим Джоном погрузились на корабль. Нам предстояло плыть долго, пересечь океан. «Форчун» был старой посудиной, но капитан Фрэнк Мердок показался мне настоящим морским волком. Его загорелое обветренное лицо было словно вырезано из цельного полена темного дерева, левый глаз прикрывала черная повязка, правый смотрел насмешливо и жестко.

– Добро пожаловать, госпожа герцогиня, – приветствовал он меня.

Я чуть склонила голову.

Шумный лондонский порт оставался позади. Мы отплывали в неведомое. Я даже почувствовала легкий страх. И тут же невольно вспомнила о том, что мой сын Брюс дважды пересекал океан. Но ведь он плыл со своим заботливым отцом, спокойным и уверенным в себе, мужественным человеком. А я? Я виновата перед своими маленькими детьми. Кому я доверила жизни Сьюзен и Чарльза? Что с ними будет?

Корабль вышел в открытое море. Смеркалось. Я впервые покидала Англию. Дети спали в каюте под присмотром верной Нэн и двух нянек. Я заслышала мужские шаги по палубе и вдруг струхнула. Боже, что со мной? Я всегда считала себя бесстрашной. Вздрогнув, я быстро обернулась. Передо мной почтительно остановился Большой Джон. Дружелюбный гигант наклонил голову.

– Что случилось, Джон? – мягко спросила я.

– Миледи, меня прислала Нэн.

– Что же? Что-то с детьми? – я встревожилась.

– О нет. Все в порядке. Нэн просто просила сказать, что вы ни о чем не должны тревожиться. И от себя прибавлю: я один стою целой дюжины телохранителей. Поверьте, это не хвастовство.

Я почувствовала, как на моих глазах выступают невольные слезы. Я протянула руку и благодарно пожала огромную лапу верного слуги.

Джон отошел, чтобы не нарушать моего уединения. Но теперь я уже не казалась себе такой беззащитной. Я подняла голову. Какое звездное небо! В Лондоне я совсем не видела звезд. Занятая суетной жизнью, разве я когда-нибудь поднимала голову? Невольно мне вспомнилось детство. Дом тети Сары. Порядок во всем, спокойное довольство. Как давно я не навещала моих названных родных! Не то чтобы я забыла их, но в последнее время я ограничивалась только тем, что посылала деньги. Да, печально все это.

Мерный ход корабля, плеск волн за кормой вызывали в памяти все новые воспоминания.

Почему-то вспомнились мои бесчисленные платья, портниха-француженка, парикмахер, роскошные дворцовые апартаменты, художник Питер Лилли, которому я позировала. Вспомнила я бульвар Чейндж, многочисленные лавочки и магазины, отстроенные после страшного пожара. Жалела ли я о прежней жизни? Пожалуй, нет. Но в какие-то моменты я чувствовала себя несколько усталой для того, чтобы начинать новую жизнь.

Подул резкий ветер. Похолодало. Я спустилась по узкой деревянной лесенке вниз в каюту. Большой Джон оставался еще на палубе. Кто знает, о чем он думал. О чем думают слуги? Кому из господ это интересно? Мне тотчас припомнился мой юный слуга-негр. Его привез когда-то Брюс Карлтон. Среди знатных дам высшего света в моде была экзотическая обстановка. Я ни в чем не уступала остальным. Мою гостиную украшали китайские и японские лакированные подносы и вазы, в золоченой клетке раскачивался на кольце пестрый попугай, шлейф моего парадного дворцового платья нес Тенси в богатом восточном костюме, чалма его была украшена драгоценными камнями. Сначала я хотела взять Тенси с собой, но затем подумала, что ему еще нет и двенадцати, он будет обузой в трудном и, возможно, небезопасном путешествии. Я оставила Тенси в семье Элмсбери; я знала, что Джон, Эмили и их дети не обидят маленького негра.

Спустившись в каюту, я переоделась в ночную одежду из мягкой восточной ткани. Затем осторожно, на цыпочках, прошла в каюту рядом, где спали дети и няньки. Третью каюту занимали Нэн и Джон. Чарльз и Сьюзен спокойно дышали во сне. День, полный новых впечатлений, должно быть, утомил их. Я с любовью посмотрела на их милые личики. Сьюзен была очень похожа на меня. Золотоволосая, с живыми блестящими глазами. К сожалению (или к счастью?), она унаследовала и мой буйный, взбалмошный характер. Девочка отличалась упрямством и решительностью. Трехлетний Чарльз казался точной копией своего отца-короля. Тот же волевой подбородок, темные глаза и волосы, смуглое лицо. Я оправила детям одеяльца и осторожно поцеловала волосы.

Пройдя снова в свою каюту, я не стала звать Нэн, а сама распустила на ночь прическу и легла. Дверь я заперла. Должно быть, этот первый день плавания утомил и меня. Я быстро и крепко заснула. Разбудил меня шум тяжелых мужских шагов, скрип щеколды. Я было испугалась, но вскоре поняла, что это отворяют дверь другой каюты. Я отчетливо слышала сквозь деревянные переборки, как человек прошел к себе, плеск жидкости, наливаемой из бутылки в стакан, удар об пол сброшенных сапог. Мужчина, наверное, растянулся на койке. Через некоторое время раздался громкий храп.

Когда наутро я, уже одетая, вышла из своей каюты, то столкнулась лицом к лицу с капитаном Мердоком. Взгляд его единственного глаза выразил всегдашнюю жесткую насмешку. Он поклонился мне неуклюже, как ручной медведь на ярмарке. Я сдержанно ответила на его приветствие. Значит, моим соседом был сам капитан. Не знаю, почему, но я начала испытывать все нарастающую тревогу.

Глава семнадцатая

Наше плавание было довольно спокойным. Волны мерно плескались за бортом. Запасов сухарей, питьевой воды и всего остального хватало. Я стала даже досадовать на это никак не покидающее меня тревожное настроение. Ведь все шло хорошо. Мы неуклонно приближались к берегам Америки. Пройдет еще какое-то время, и я увижу табачные плантации, новые земли, новых людей, увижу Брюса и сына.

Но однажды утром я проснулась от сильной качки. В испуге я кинулась в каюту детей. Мы с Нэн и молодыми няньками принялись успокаивать Сьюзен и Чарльза, плакавших от страха.

– Не надо бояться моря, – говорила я, – волны просто играют с нами и потому раскачивают.

Я даже запела веселую детскую песенку моего детства о девочках Мери и Бетти, которые построили себе маленький домик в лесу.

Но качка нарастала. Я слышала свист ветра. Пошел сильный дождь, засверкали молнии. На палубе бегали и суетились матросы. Слышались крики, хриплым громким голосом подавал команды капитан. Большой Джон работал вместе со всеми.

– Канаты!..

– Паруса!..

– … грот-брам… – доносилось до меня.

Все эти команды перемежались зычными матросскими проклятиями. Что-то будет с нами?

Корабль страшно тряхнуло. Огромная волна обрушилась на утлое судно. Но что я могла предпринять? Более безопасного места, чем эта каюта, для моих детей не было.

Я решилась подняться на палубу. Там в мокрой полутьме царил настоящий ад. Жесткие струи дождя секли по лицу и рукам. В одну секунду я промокла до нитки.

– Джон! Джон! – невольно позвала я срывающимся от страха и тревоги голосом.

Новая волна со страшной силой обрушилась на корабль. Мне показалось, я теряю дыхание, задыхаюсь под огромной массой холодной воды. Вода заполняла нос и уши. Я раскрыла глаза. Мокрая тьма. Страшный рев.

Я была за бортом!

В детстве и ранней юности мне приходилось купаться в реке с подругами и названными сестрами Агнес и Элизабет. В деревне девушки считали, что я неплохо плаваю. Я напрягла последние силы. Кричать я уже не могла. Я изо всех сил колотила руками и ногами по воде. Если бы можно было сбросить платье и белье. С большим трудом мне удалось это сделать. Обнаженная против бури. Как спастись? Оставалась одна возможность: удерживаться на плаву. Меня швыряло в темных волнах, как щепку. Я уже ни о чем не могла думать.

«Боже! Корабль уплывет, а я останусь в открытом море, вдали от берегов, я погибну», – промелькнуло в слабеющем сознании.

И тотчас я погрузилась в беспросветную тьму. Кажется, моим последним ощущением было примирение со смертью. Холодные волны сомкнулись надо мной.

Глава восемнадцатая

Наверное, миновала вечность.

Я открыла глаза. Я не ощущала собственного тела. Сплошная ноющая боль. Что со мной? Где я? Кто я? Что произошло и происходит?

Я медленно приходила в себя.

Комната, где я находилась, чуть покачивалась. Это была странная комната с низким потолком. Я осознала, что лежу в корабельной каюте. Я вспомнила все!

– Дети! Мои дети! – крикнула я. Крикнула? Нет, слабо простонала. Однако меня услышали.

– Лежите, – отозвался хриплый мужской голос, странно знакомый, – вы еще слишком слабы. Ваши дети и слуги живы и здоровы.

– Кто… вы? – прошептала я.

– Капитан Мердок. Фрэнк Мердок, – отозвался голос.

– Поклянитесь мне… что мои дети… мои спутники… живы…

– Клянусь! Живы и здоровы. Вас смыло за борт во время бури. Хорошо, что я заметил и кинулся следом.

– Вы… спасли меня?

– Как видите! – грубовато откликнулся он.

– Корабль не пострадал?

– Все в порядке. Мы идем прежним курсом к берегам Америки.

Я с трудом приподнялась. Голова кружилась, и я тотчас вынуждена была опуститься на койку. Нет, это не моя каюта. Я успела заметить.

– Где я? Это не моя каюта.

– Вы в моей каюте, миледи.

Вдруг мне показалось странным мое ощущение собственного тела. Что со мной?

Я все поняла. Я лежала совершенно обнаженная, ничем не прикрытая. Невольно я протянула руку. Попыталась натянуть на себя простыню. Сильная мужская рука грубо воспрепятствовала мне. Низко над своим лицом я увидела черную повязку, насмешливый жестокий взгляд единственного глаза, растрепанные волосы. Грубо пахнуло табаком и вином.

– Нет! Нет! Я все поняла.

Я вытянула руки, отталкивая капитана.

Но мое сопротивление, кажется, только рассмешило его. Жесткие пальцы помяли мне грудь уверенно и похотливо.

– Вам надо набраться сил, миледи, – спокойно произнес Мердок.

– Вы негодяй! – я попыталась крикнуть, но смогла лишь громко прошептать.

– Так вы благодарите своего спасителя? – насмешливо проговорил он.

– Что вы хотите сделать со мной? Поклянитесь, поклянитесь мне, что мои дети и слуги живы! – я заплакала.

– Они живы и надежно заперты в своих каютах.

– О, Боже! Мои дети!..

– Им не грозит опасность. Их не лишат пищи и воды. Разумеется, если вы будете послушны, – Мердок усмехнулся, показав крупные кривые желтые зубы.

– Но что вам нужно? Какая вам польза оттого, что вы изнасилуете меня?

– Изнасилую? Ну нет! Я полагаю, вы и без этой крайней меры сумеете отблагодарить своего спасителя.

– Но когда… когда мы прибудем в Америку, вы отпустите меня?

Происходила какая-то фантасмагория! Я, герцогиня, знатная придворная дама, возлюбленная самого короля Англии, свободная английская гражданка, в плену у своего соотечественника! На что же мне рассчитывать? Чем все это может кончиться?

– Отпущу ли я вас? Да, это интересный вопрос. Нет, ни вас саму, ни ваших слуг я отпустить не смогу.

Я бессильно рыдала, обнаженная, перед этим негодяем.

– Дети! Что будет с ними?

– Гм! Если вы соизволите вести себя хорошо, миледи, ваши дети будут доставлены туда, куда вы пожелаете. Им никто не причинит вреда. Они еще слишком малы для того, чтобы их словам можно было верить.

У меня вырвался невольный вздох облегчения.

– Но что вы собираетесь делать со мной и с моими слугами? Вы хотите сделать из меня свою наложницу?

В каюте распространился неприятный запах крепкого табака. Мердок набил трубку и закурил.

Мне наконец-то удалось прикрыться простыней. Я натянула грубое полотно до самого подбородка.

– Наложницу? – капитан изучающе оглядел меня и кончиком большого ороговевшего ногтя постучал по трубке. – Что ж, мысль интересная, но боюсь, мне такой вариант не подойдет. Слишком хлопотно. Не с руки мне возить на этой посудине герцогиню и любовницу его величества.

Я почувствовала, что краснею.

– Слишком хлопотно, – повторил Фрэнк Мердок.

Я оказалась в ужасном положении, совершенно беззащитная. Но даже тогда я не могла не признавать, что в этом разбойнике, в его манере рассуждать есть что-то занятное, даже парадоксально забавное. И все же, хорошо было бы мне наблюдать за этим забавным человеком со стороны, а не лежа на его койке без одежды.

– Вообще-то я женат, – продолжал капитан, – и надо вам сказать, моя старуха Кэт жутко ревнивая баба. Нет, держать вас при себе я не буду.

– Что же тогда? – я напряглась. Неужели он собирается убить меня?

– А ничего! Я просто продам вас и ваших слуг на плантации. Я знаю плантаторов, у которых просто роскошные поместья. Никто из них не откажется от такой красотки, хоть вы уже и не первой молодости.

Щеки мои вспыхнули. Казалось бы, в моем положении мне было вовсе не до того, тем не менее, я почувствовала себя оскорбленной.

Неужели я кажусь этому неотесанному мужику старухой? Я – первая леди Лондона!

– Глупости! – я ощущала, как постепенно крепнет мой голос. – Как можно продать белую женщину? Не забывайте, что Америка принадлежит Англии! Кроме того, я – личность достаточно известная.

– Жаль, но миледи не в курсе течения событий. Некоторые американские земли уже объявили себя независимым государством. С Английским королевством они на ножах. О вашей известности могут и позабыть. Да сдается мне, и в Лондоне особо тосковать о вас не станут!

Оскорбление за оскорблением!

– Не станут! – повторил он и замолчал. Странно, но теперь я была почти благодарна ему. Я знала, что еще он мог сказать. Ведь я бросила спокойное и даже блестящее обеспеченное существование. Я променяла его на химеру, на призрак счастья.

Мне вспомнилась судьба Барбары Пальмер, графини Каслмейн. Оставленная королем, она продолжала являться при дворе, получала значительную пенсию. Незадолго до моего глупого отъезда скончался Роджер Пальмер, муж Барбары, с которым она давно не виделась, но получить развод не могла по английским законам. Барбара не замедлила выйти замуж за молодого и привлекательного Киллигрю, сына старого Томаса Киллигрю, в ведении которого находился Королевский театр. Молодой Киллигрю был лет на пятнадцать моложе отставной фаворитки, и все же он счел лестным для себя этот брак. Ведь Барбара была богата, а Гарри Киллигрю – в долгу как в шелку. А я? Погналась за призраком счастья, захотела стать наконец-то леди Карлтон! Дура! Что я сделала со своими детьми? Маленький Чарльз! В Англии он был бы герцогом Райвенспер и королевским отпрыском, пусть и незаконнорожденным, а что ждет его теперь? Сьюзен! Какая судьба уготована ей, беззащитной красивой девочке? И во всем виновата я, мои необузданные страсти. Нет мне прощения. Остается покорно вытерпеть все. Лишь бы дети остались живы! Пусть их доставят в поместье лорда Карлтона. Он великодушен, он и Коринна позаботятся о том, чтобы мои дети вернулись на родину, а там уж о них позаботятся Элмсбери. Тут я вспомнила, что Коринны нет в живых. А я-то хотела, чтобы ее смерть сделалась фундаментом моего будущего счастья! Что ж, я получила по заслугам. Если бы не дети, если бы не дети!..

Мердок предложил мне чашку крепкого кофе и бренди. Кофе, этот новомодный американский напиток, я пила и в Лондоне. Лорд Карлтон очень любил кофе. Я уже знала, что кофе бодрит. Отказываться было глупо. Я села на постели и, прикрываясь простыней, молча, начала пить. Выпив кофе и бренди, я снова легла. Внезапно странная мысль пришла мне в голову.

– Но ведь продают лишь негров, – сказала я капитану.

– Разве вы никогда не слышали о квартеронах?

О квартеронах я слышала от Брюса Карлтона. У него была сожительница-квартеронка, и со свойственной ему прямотой он не скрыл от меня и этого обстоятельства своей жизни. Я знала, что квартеронами называют людей, в жилах которых течет четверть негритянской крови, то есть их дед или бабка были неграми.

– Но квартеронов довольно легко распознать, – возразила я, – у них характерные черты. Негритянскую кровь не скроешь. Неужели вы думаете, что меня, Нэн, Большого Джона даже самый наивный плантатор способен принять за квартеронов?

Я невольно рассмеялась.

– Мне нравится ваш смех, миледи, – заметил Мердок, – что-то в вас все же есть! А что до вашего последнего вопроса, то не зарекайтесь, мне приходилось встречать людей, мужчин и женщин, в которых негритянской крови было не больше символической капли; притом они образованны были не хуже лондонских дам и джентльменов, и все равно считались рабами, их покупали и продавали.

На это мне уже нечего было возразить. Да я и устала возражать.

– Что ж, – коротко бросила я, – будь что будет. Только оставьте в живых меня и моих слуг и освободите моих детей.

– О, клянусь! Слово старого морского волка! – его единственный глаз сверкнул.

Я должна была положиться на его слово. А что мне еще оставалось делать? Ах, как бы я смеялась над всем этим, если бы все это происходило не со мной.

В дверь постучали.

Капитан поднялся, подошел к двери, приоткрыл ее, затем дверь снова захлопнулась. Мердок вернулся ко мне с подносом.

– Вот вам доказательство того, что ваши спутники в безопасности. Этот обед приготовила для вас ваша горничная!

Глава девятнадцатая

Что я должна была делать? Швырнуть поднос на пол? Запустить тарелкой в голову негодяю? И что бы это мне дало? Только ухудшило бы мое и без того скверное положение. Кто знает, на что бы решился этот опасный и жестокий человек, на какие издевательства, чтобы привести меня к покорности. Кроме того, я была слаба и хотела восстановить силы. Я должна была быть сильной. Только будучи сильной и способной к действию, я могла попытаться спасти себя и детей. И я спокойно принялась за еду. Да, конечно, этот пудинг, эту жареную утку могла приготовить только Нэн Бриттен, моя Нэн, мастерица на все руки.

Да, Фрэнк Мердок определенно был человеком расчетливым. В эту первую ночь он не тронул меня. Он решил, что я должна окрепнуть. Он растянулся прямо на полу возле койки, на которой лежала я, и захрапел. Он даже не связал меня. Впрочем, это не было проявлением его беспечности. Спал он необыкновенно чутко. Стоило мне чуть пошевелиться, как он немедленно просыпался.

Наутро он не вернул мне платье. Он рано ушел по своим корабельным делам. Меня он запер в каюте, еду приносил мне сам, но готовила все явно Нэн. Вечером капитан решил, что я достаточно окрепла. Он овладел мной. Этот самец был груб и неуклюж. Я решила покорно терпеть. Кажется, впервые мною овладевал насильно человек низкого происхождения. Но у него оказались собственные требования к интимной близости с герцогиней Райвенспер.

– Да сопротивляйтесь же, миледи! Сопротивляйтесь, черт вас дери! – воскликнул он через минуту после того, как я раскрыла перед ним свое тело.

– Вы действительно этого желаете, Мердок? – Я приподнялась на локте.

– Да! – прорычал он. – Сопротивляйтесь! Царапайтесь! Кусайтесь!

Откровенно говоря, я не без некоторого удовольствия удовлетворила его заветные желания. Он кряхтел и стонал от наслаждения, но наутро выглядел достаточно потрепанным, с расцарапанными щеками и выдранным клоком волос на макушке.

Таким манером мы провели еще несколько ночей с позволения сказать «любви». Мердок вернул мне платье. Но по-прежнему никого ко мне не допускал и запирал в каюте.

Глава двадцатая

Сколько еще это будет продолжаться? Я не знала, что ждет меня в Америке. Вернее, знала, но не могла, не хотела верить. Я старалась не думать о себе. Меня волновала лишь судьба детей. Только ради них я желала скорейшего окончания этого нелепого и трагического путешествия.

Ежедневно я завтракала, обедала и ужинала вкусными блюдами, приготовленными моей Нэн. Мой тюремщик отнюдь не намеревался держать меня впроголодь. Что ж, вполне естественно, ведь он намеревался продать меня, значит, я должна была выглядеть достаточно упитанной. Я в роли рабыни с негритянской кровью! Да, было бы смешно видеть это со стороны, не являясь самой собою!

Но пища, приготовленная руками доброй Нэн, внушала мне надежду. В каюте были письменные принадлежности. Иногда мне приходило в голову, не написать ли записку и не передать ли ее Нэн. Например, клочок бумаги можно было бы как-нибудь спрятать в недоеденном пироге. У меня осталась шкатулка с принадлежностями для рукоделия, можно было бы не писать, а наколоть буквы. Но я не знала, кто моет посуду. Да и на кусок пирога мог бы польститься какой-нибудь матрос…

Но однажды во время ужина мое желание исполнилось. Незадолго до того времени, когда мне обычно приносили ужин, я заметила, что корабль ускорил ход. Как будто за судном гнались и оно стремилось уйти от погони. Но кто это мог быть? Пираты? Какие? Что было бы лучше? Оставаться в руках Мердока или попасть в руки неведомых разбойников? Разумеется, первое. Но скорее всего это просто моя фантазия. Ускорение хода не связано ни с какой погоней. Просто попутный ветер надувает паруса.

Мердок принес мне обычный поднос и поспешно ушел. Он показался мне озабоченным. Неужели и вправду что-то происходит? Я должна была бы тревожиться, но вопреки всему ощущала нечто вроде почти радостного возбуждения и необычайный прилив сил. Мне почему-то казалось, что свобода близка.

В таком состоянии я принялась за еду. Вид пирога с сушеной черникой вновь напомнил мне о записке. Я начала разламывать пирог и ощутила под пальцами что-то жесткое. Это оказался маленький напильник. Нэн передала мне его! Это, конечно, знак! Нэн призывает меня действовать. Но как? Что же мне делать?

Я решила попытаться открыть дверь каюты. А дальше? Я вспомнила, что кроме главной лестницы, ведущей на палубу, есть и боковая. На нее, по-видимому, и рассчитывает Нэн. Поднявшись по главной лестнице, можно оказаться в самом центре палубы, боковая же лесенка ведет в конец палубы.

С лихорадочной быстротой, еще не зная точно, что же делать дальше, я кинулась с напильником в руке к двери.

Замок довольно легко поддался. Дрожа от нетерпения, я выбежала в коридор. Капитана не было видно. Вполне возможно, Нэн пытается задержать его. Вперед, по боковой лестнице.

И вот я наконец-то на палубе. Я выбежала, запыхавшись. Яркий дневной свет на миг ослепил меня. Стояла прекрасная погода. Волны сверкали под яркими солнечными лучами. Но мне было не до красот природы. Я сразу заметила, что на палубе царит суматоха. Большое красивое судно и вправду преследовало наш корабль.

Пока никто не видел меня. Надо было действовать. Обдумывать свои действия было некогда. Я взглянула на большое судно. Оно показалось мне странно знакомым. Где я видела его? Когда? Сейчас моя прежняя, недавняя еще жизнь казалась мне страшно далекой, почти нереальной.

О Боже! Ведь это корабль Брюса Карлтона!

Надо было решаться! И я решилась. Не медля ни секунды, я кинулась за борт.

Вода была теплая. Я изо всех сил колотила по воде ногами, загребала руками. Снимать платье было некогда.

С палубы мне казалось, что корабль совсем близко. Но пришлось проплыть порядочное расстояние, прежде чем я приблизилась к нему.

Я громко начала звать на помощь.

Увы, мои отчаянные крики услышали не только на корабле Брюса. Раздался странный грохочущий звук. Что-то словно ударило по воде. Мердок приказал стрелять.

Моей жизни угрожала страшная опасность.

Со стороны корабля Брюса быстро шла шлюпка. Я смутно помню, как меня втащили в нее.

И вот я на палубе. Передо мной Брюс. Но нам не до любовных объяснений.

– Брюс! Там, на корабле, мои дети. Умоляю, спаси их! Умоляю! Я лишилась чувств.

Глава двадцать первая

Когда я на этот раз пришла в себя, я находилась в помещении, напоминавшем гостиную в лондонском особняке. Изящный диван, покрытый дорогим ковром. Большой ковер на полу. Полированная мебель красного дерева. Ход корабля почти не ощущался.

Должно быть, уже наступил вечер. Ярко горели свечи в серебряных подсвечниках.

Я лежала на диване, прикрытая легким покрывалом. На мне было мягкое кашемировое платье. Волосы уложены в легкую, не отягощающую головы прическу.

Я поняла, что заснула. Сон явно освежил меня. Приподнявшись, я рассматривала окружающую обстановку. Я догадалась, что нахожусь на корабле Брюса.

Никакой тревоги я не чувствовала. Я была уверена в том, что дети вне опасности. Конечно, у Брюса были свои недостатки, но в некоторых случаях на него можно было положиться безусловно.

Я попыталась разобраться в мозаике происшедшего. Почему Карлтон преследовал посудину Мердока?

Но долго раздумывать мне не пришлось. Дверь тихо отворилась, и вошла Нэн Бриттен с подносом. Посуда была серебряная. Да, чувствовалось, что Брюс преуспевает. Нэн поставила поднос на стол и начала снимать крышки с блюд. Кажется, она полагала, что я сплю.

– Нэн, – тихо позвала я.

– О, госпожа!

Нэн кинулась ко мне. Мы обнялись.

– Нэн, как дети? Как Большой Джон? А Бесс и Мери (я имела в виду нянек)?

– Все здесь, госпожа! Всем удалось спастись. Ах, если бы вы знали, если бы вы знали!

– Я понимаю, вам пришлось нелегко.

Я вдруг отчетливо осознала, что Нэн что-то пытается скрыть от меня, чего-то не хочет мне говорить. Но почему? Нет, это не может касаться детей, ведь она с такой радостью в голосе сообщила мне о том, что они живы. Но что же тогда? Конечно, я могла бы прямо спросить у нее. Но стоило ли? В конце концов я все узнаю.

– Как все получилось, Нэн? Расскажи, объясни мне.

Нэн рассказала, что вскоре после того, как Мердок запер меня в каюте, он, разумеется, запер и ее, и Большого Джона, и нянек с детьми. Дети не понимали, почему нет меня. Впрочем, они были еще слишком малы, их удалось успокоить, уверив их, что я скоро вернусь.

Нэн ни на секунду не переставала думать о нашем освобождении. Помогла случайность. Большой Джон заметил сквозь оконце каюты корабль Брюса Карлтона, хорошо ему знакомый. В умной голове Нэн тотчас созрел рискованный план. Большой Джон должен был выбраться на палубу, броситься за борт, доплыть до корабля лорда Карлтона и рассказать ему обо всем. Благодаря храбрости Большого Джона, эту часть плана удалось выполнить. Корабль Карлтона поплыл следом за кораблем Мердока. Но Мердок еще не понимал, в чем дело. Нэн передала мне напильник. Вскоре я уже оказалась на палубе корабля моего первого супруга. Через рупор Карлтон потребовал, чтобы Мердок немедленно выдал ему моих детей и служанок.

К счастью, Мердок сразу понял, что все его попытки сопротивления бесполезны. Он был слишком опытен для того, чтобы делать подобные роковые ошибки. В Карлтоне он распознал старого пирата. Мердок узнал лорда Карлтона, чье имя было достаточно известно в южных морях. О, если бы Мердок с самого начала знал, что мне покровительствует лорд Карлтон, одноглазый капитан не пустился бы в свою сомнительную авантюру.

Мердок покорно позволил детям и служанкам покинуть корабль. Он не посмел задержать и мой багаж.

Теперь Мердок был заперт в своей каюте, а его корабль, как пленник, следовал за кораблем Карлтона.

Я заволновалась. Мне вовсе не хотелось, чтобы Брюс Карлтон узнал, какого рода заточению подверг меня Мердок. Но с моей верной Нэн я могла говорить прямо.

– Нэн, – спросила я, – лорд Карлтон… он знает, что именно со мной произошло? Мердок что-то говорил ему?

– Я-то обо всем догадалась, – ответила Нэн. – За поганый язык этого негодяя Мердока, конечно, нельзя ручаться. Но вы ведь знаете лорда Карлтона, у него ничего не поймешь; что он знает и чего он не знает, болтать лишнее он не станет, настоящий джентльмен, одним словом!

Но меня по-прежнему мучил этот вопрос: знает или не знает.

Как мне повести себя? Как заговорить с Брюсом? В конце концов я решила, что лучше всего будет сказать ему обо всем. Разумеется, Мердок успел наговорить ему кучу гадостей. Возможно, этот негодяй даже утверждал, что я сама отдалась… Какая подлость!

– Милорд желает отужинать с вами, – предупредила меня Нэн.

Моя тревога усилилась. Что ждет меня? О чем мы будем говорить?

Нэн приблизилась к дивану, чтобы помочь мне подняться. Но я чувствовала, что в силах встать сама. Нэн оправила мне прическу. Я подошла к столу. Пудинг со взбитыми сливками, мясной суп, фаршированная ароматными травами утка. Я любила эти блюда. Значит, Брюс помнил…

Дверь снова приоткрылась. Он показался на пороге. Я подняла глаза. В коричневом камзоле из плотного бархата, открывавшем загорелую шею, в темном парике, Брюс показался мне молодым и сильным.

Нэн присела в почтительном поклоне. Брюс кивнул ей. Она вышла, успев бросить мне ободряющую улыбку.

Глава двадцать вторая

В несколько широких шагов Брюс очутился рядом со мной. Он подал мне руку и повел к столу. Я изо всех сил сдерживала дрожь в пальцах.

Мы сели. Брюс налил мне вина.

– Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? – вежливо осведомился он.

– Да, благодарю вас, – я поняла, что мой ответ прозвучал несколько чопорно, но я никак не могла найти верный тон.

Несколько минут мы ели в молчании.

– Прекрасный ужин, – наконец решилась произнести я. – Все прекрасно в этой каюте, словно находишься в лучшем лондонском особняке, а не плывешь на корабле.

– Да, – непринужденно откликнулся Карлтон, – вот преимущества, которые получаешь, будучи хозяином судна.

Ужин подошел к концу.

– Завтра утром вы встретитесь со своими детьми, – обратился ко мне лорд Карлтон. – Сейчас они уже спят.

Я снова поблагодарила его.

– Как Брюс? – спросила я о сыне.

– Прекрасно, как всегда.

Я снова замолчала, поглядывая на трепещущее пламя свечи. Я отлично понимала, что Брюс был хозяином положения. Он легко мог бы вызвать меня на откровенность, унизительно заставить говорить первой. Но он проявил великодушие и заговорил сам.

– Зачем вы это сделали, Эмбер? – спросил он. Ответить на этот прямой вопрос мне было не так-то легко. Конечно, он спрашивал, зачем я отправилась в Америку, следом за ним. И что же я могла ответить? Сказать, что я поплыла, потому что получила известие о смерти его любимой жены? Это выглядело бы достаточно гадко. Но у меня не было времени на обдумывание точного и изящного ответа.

– Я не могла без вас, – тихо проговорила я.

Брюс легко вздохнул. Я чувствовала, что не произвожу на него впечатления как женщина. Да, конечно, он знает, что я запятнана грязными объятиями подлого Мердока…

– У меня достаточно доказательств того, что вы можете обходиться без меня, – возразил мне Карлтон, также тихим голосом.

– Вы судите с точки зрения мужской логики, – невпопад бросила я.

– Я сужу, исходя прежде всего из вашей жизни.

Я начала терять контроль над собой. Все оборачивалось наперекор моим мыслям, чувствам, желаниям. Так пусть все пропадает. Мне все равно!

– Разве не вы бросили меня, юную и неопытную? Разве не вы скрывали наш брак? Разве, вступая во второй брак, вы спросили моего согласия?

– Но кажется, и вы никогда не спрашивали моего, – Карлтон улыбнулся чуть иронически. Затем лицо его сделалось серьезным.

– Чего вы хотите, Эмбер? – спросил он грустно.

– Мне ничего от вас не нужно.

Я сознавала, что говорю все не то и невпопад, но я уже ничего не могла с собой поделать.

– Не лучше ли вам с детьми вернуться в Лондон? – осторожно начал Брюс. – Я готов всячески содействовать вашему возвращению.

– Нет! – выкрикнула я. – Нет!

Я не хотела возвращаться назад к прежней жизни, видеть насмешливые косые взгляды. Нет!

– У меня достаточно средств для того, чтобы обосноваться в Америке! – голос мой звучал резко и отрывисто. – Я куплю плантацию.

– Воля ваша, – он снова говорил насмешливо.

Я поднялась из-за стола и приблизилась к его креслу.

– Брюс! – с тихим отчаянием позвала я. – Брюс! Он вздрогнул.

Ведь совсем еще недавно, в Лондоне, он любил меня наперекор всему.

Он опустил голову. Я протянула к нему руки. Он не отстранялся.

– Брюс! Я могу себе представить, что наговорил обо мне этот негодяй Мердок. Я не могу и не хочу лгать тебе. Да, он несколько дней продержал меня в свой каюте… Это животное…

– Молчи! – с болью произнес Брюс.

Я мгновенно поняла, что отнюдь не безразлична ему.

– Он больше никогда не скажет о тебе ни слова! – это было сказано жестко.

– Но разве его корабль не следует за твоим как пленник? Нэн сказала мне…

– Нэн еще не знала. «Форчун», корабль Мердока, затоплен.

– Как? – я почти шептала. – А люди?

– Погибли все, – мрачно сказал Брюс. – Мне некогда было решать, на честность кого из них можно положиться.

Всю свою жизнь я прожила в жестоком мире. Не раз сталкивалась я с беспощадностью. Но впервые в моей жизни я стала причиной, непосредственной причиной гибели многих людей.

Думал ли Брюс только о моей чести, или его больше заботила его собственная честь?

– Брюс! – слова рвались из самого сердца невольно, – я умоляю о прощении. Я люблю вас. Я надеюсь на вашу доброту. Я виновата. Я виновата во всем. Я понимаю, что сейчас… когда… когда вы… – я запнулась, что-то мешало мне заговорить с ним о смерти Коринны.

Я почувствовала, как его горячие руки сжимают мой стан.

Неужели я победила?

Но он тотчас же отпустил меня и поспешно покинул каюту.

Но в моем сердце зародилась надежда.

Через несколько минут вошла Нэн и слуги. Их прислал лорд Карлтон. Слуги начали убирать со стола. Нэн пришла проводить меня в отведенную мне каюту.

Глава двадцать третья

Я последовала за Нэн. С подсвечником в руке она шла впереди.

– Нэн, – окликнула я. – Мне хотелось бы зайти к детям. Я войду тихонько и не разбужу их.

Нэн обернулась и кивнула.

Мы тихо приблизились к двери каюты, где спали дети. У Нэн был ключ. Она осторожно открыла дверь.

Чарльз и Сьюзен спокойно спали в кроватках. Молодые няньки еще не ложились. Они вскочили, готовые удивиться моему внезапному приходу. Но мы с Нэн разом приложили палец к губам.

Я поочередно склонилась над спящими детьми, пристально вгляделась в их личики. Дети, слава Создателю, не выглядели бледными, истощенными. Я поцеловала их, едва коснувшись губами нежных лобиков.

Отведенная мне каюта также напоминала прекрасные лондонские апартаменты. Широкая дубовая кровать, застланная алой дамаской, зеркала, золоченый туалетный столик.

Нэн принялась раздевать меня, распустила мне волосы на ночь и начала причесывать меня. Кажется, она сгорала от любопытства и в то же время казалась виноватой и напряженной.

Что за тайну она скрывает от меня?

– Ну, как же все оборачивается? – спросила Нэн.

– Пока мне трудно сказать что-то определенное, – сдержанно ответила я.

Я протянула руки, Нэн подала мне халат.

– Ты знаешь, скоро ли мы прибудем? – задала я последний перед сном вопрос.

– Большой Джон говорит, что нам осталось плыть меньше недели.

– Что ж, это хорошо. Ступай, отдыхай.

Я потушила свечи и лежала с закрытыми глазами.

Да, это и в самом деле хорошо, что скоро закончится мое странное и тягостное путешествие. А там, на суше, разрешатся все загадки. С этой мыслью я заснула.

Когда засыпаешь крепко, пробуждение всегда неожиданно. Должно быть, служанка или Нэн уже успели раздвинуть занавеси. Яркое солнце играло на лакированной поверхности мебели, сверкала позолота. В окна каюты видны были волны.

Я поднялась с постели, сунула ноги в легкие домашние туфли и позвонила в колокольчик.

Нэн принесла теплый хлеб с медом и кофе со сливками. Накинув пеньюар, с неубранными волосами я села завтракать. Нэн ушла.

К счастью, пережитые несчастья не лишили меня аппетита. Я завтракала с удовольствием.

Раздался стук в дверь.

– Да, входите, – машинально пригласила я.

И тотчас же быстро подумала, что постучали как-то странно. Это была явно женщина. Одна из служанок? Но у меня уже не оставалось времени раздумывать.

В легко приоткрытую дверь проскользнула женщина.

Я увидела ее всю, ярко освещенную солнцем. В изящном голубом платье, с туберозами в пышных черных волосах.

Я не верила в привидения. Но все равно была ошеломлена и замерла. Я не могла произнести ни слова. Мне было страшно. Я прежде была уверена, что привидений не бывает. Но вот… Что это? Как это понимать? Кто передо мной?

Я с усилием вскинула голову и встретилась с этим уже знакомым мне, спокойным взглядом ясных голубых глаз.

У меня не осталось больше сомнений. Конечно, это не призрак. Это живая Коринна. Значит, она жива! Но тогда…

Анонимное письмо, извещавшее о ее внезапной смерти!

Я стала жертвой интриги. Как нелепо, как глупо!

А теперь… Что я могу сказать ей? Что я делаю здесь, на этом корабле? На что я могу надеяться? Я совершенно одинока, я никому не нужна. Боже!

– Как вы себя чувствуете? – мягко произнесла Коринна.

Здесь все только и делали, что заботились о моем здоровье!

– Благодарю вас, прекрасно, – кажется, я произнесла это спокойно.

Я лихорадочно обдумывала, что же мне сказать дальше. Но Коринна опередила меня.

– Я хотела бы поговорить с вами, – спокойно произнесла она. – Вы не возражаете?

– О нет! Прошу вас.

Я уже кончила завтракать и пересела в кресло. Моя собеседница вежливо присела на канапе.

– Мне хотелось бы знать планы вашей светлости, – Коринна удивительно умела сохранять спокойствие в самых рискованных ситуациях.

– Что вы имеете в виду, леди Карлтон? – лишь бы мой голос не звучал резко и иронически. В сущности, я не ждала и не хотела от Коринны никаких объяснений. Я просто тянула время. Я ведь отлично понимала, что именно хочет она мне сказать. Она воображает, будто в своем праве; полагает, что она – единственная законная супруга лорда Карлтона, а я для нее – наглая разрушительница ее семейного гнезда. Впрочем, а если Карлтон все рассказал ей? Или нет? Мне вдруг сделались отвратительны все эти увертки, обтекаемые фразы, фигуры умолчания. Мне захотелось говорить обо всем прямо и четко.

– Мне кажется, вы догадываетесь, что я имею в виду, – сдержанно произнесла Коринна.

– Да, я не просто догадываюсь; я, по-видимому, просто-напросто знаю. Но я не знаю, что именно известно вам, миледи Карлтон. Вы, конечно, считаете меня наглой и бессовестной женщиной, пытающейся отнять у вас любимого супруга, разрушить ваш семейный очаг. (Резким движением головы я откинула на спину распущенные волосы.) А между тем, я мать наследника и первенца лорда Карлтона, Брюса Младшего; я законная жена лорда Карлтона, мы обвенчаны. Известно ли вам это?

В комнате повисло мрачное молчание.

– Мне все известно, – выдохнула Коринна.

– Что ж (это явилось для меня в некоторой степени неожиданностью), вы вправе осуждать меня. Но вы должны, вы можете попытаться понять меня. Вы, вероятно, провели детство и раннюю юность под крылышком любящих родителей; вам не было нужды обдумывать свою судьбу, решаться на рискованные поступки. Со мной все было иначе. Я всегда должна была сама заботиться о своем благополучии. И в чем же можно обвинить меня? В том, что я не пожелала прозябать? В том, что я не захотела, чтобы моя молодость и красота угасли без всякой пользы? В том, что я пыталась, как могла, бороться с тяжелыми обстоятельствами моей жизни? Я готова признать себя виновной. Но все же мне кажется, что для того, чтобы судить меня, нужно, простите за грубость, побывать в моей шкуре!

Я резко оборвала свою взволнованную речь. А, пусть все летит к чертям!

Вдруг я почувствовала, что Коринна обняла меня за плечи. Нервы мои не выдержали, я разрыдалась. Разве я из железа? Разве я не нуждаюсь в тепле и доброте? Почему во мне видят лишь расчетливую интриганку? Почему никто не хочет защитить меня, согреть мою душу?

– Я все понимаю, – ласково говорила Коринна, – но поймите и вы меня. Вы такая сильная, независимая. А я и вправду тепличный цветок. Да, мы обе любим лорда Карлтона, мы обе – матери его детей. Видите, я честна с вами. Я не говорю лицемерно: пусть выберет он сам. Я просто прошу, умоляю вас: оставьте его мне. Вы изумительно хороши, вы еще сможете устроить свою судьбу. Я умоляю вас!

В голосе ее слышались слезы непритворного отчаяния.

Я почувствовала себя сломленной, обессиленной. Да, у меня нет больше сил добиваться любви Брюса. Я измучена, я устала. Все в этом мире – против меня. Все кончено.

– Я отступаюсь от него, – с трудом выговорила я хриплым голосом, – но я… Я хочу, чтобы он пришел сюда, сейчас! Пусть он поговорит со мной, здесь. С нами обеими!

– Да, он придет. Я позову его, – голос моей соперницы дрожал от рыданий.

Она выскользнула из каюты.

Разбитая, с опустошенной душой, я накинула на плечи шаль и ждала, бросив руки на колени.

Глава двадцать четвертая

Вошел Брюс. За ним тенью следовала Коринна.

Я подняла голову. Наверное, я выглядела ужасно с распухшей от слез физиономией, ненакрашенная. Но теперь мне было все равно.

– Все кончено, Брюс, – я не узнавала своего хриплого голоса, – Коринна знает все. Я отступаюсь от вас. Все кончено. Коринна может быть спокойна. Мне больше ничего от вас не нужно, Брюс!

Мгновение он пронизывал меня пристальным, испытующим взглядом. Я тоже смотрела прямо ему в глаза. Я знала, что мой взгляд выражает боль и отчаяние.

То, что произошло дальше, явилось для меня неожиданностью.

Брюс наклонился, взял мою руку, губы его коснулись тыльной стороны ладони.

– Вы прекрасны, Эмбер, – тихо и выразительно произнес он. – Вы достойны счастья. Я верю, вы еще узнаете счастье.

Он стремительно покинул каюту. Коринна быстро обняла меня и вышла следом.

Я, пошатываясь, подошла к постели и упала на нее. Я была слишком измучена. Силы оставили меня. Я погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Но проспала я недолго; должно быть, не больше часа. Я села на постели, спустила ноги, позвонила.

Поспешно вошла Нэн. Может быть, ждала за дверью?

– Ну что, что? – она кинулась ко мне.

– Все кончено, Нэн. Лорд Карлтон навсегда остается супругом леди Коринны. Мне уже больше ничего не нужно в этой жизни.

Нэн ахнула.

– Как же все это вышло? – несмотря на все свое сочувствие ко мне, она не в силах была подавить любопытство.

Я рассказала ей все.

– Пойдем к детям, – заключила я свой рассказ. – Это единственное, что у меня осталось.

– Погодите, я одену и причешу вас, – напомнила Нэн.

Я отдала себя в ее умелые ловкие руки.

– Здесь ваши платья, – продолжила Нэн, легко водя гребнем по моим волосам. – Что вы хотите надеть?

– Что-нибудь попроще и поскромнее. Здесь мне вовсе не следует рядиться. Достань из шкафа серое. Волосы убери в сетку.

– Напрасно вы так отчаиваетесь, – Нэн все еще занималась моими густыми волосами. Не так-то просто было сделать мне даже самую простую прическу, настолько густы и длинны они были.

– Я не отчаиваюсь, Нэн, – спокойно ответила я. – Мне уже не так уж мало лет. Я не безоглядно влюбленная девчонка.

– Вот и славно! Да может, вы только теперь и начнете жить.

– Нэн, не говори глупостей.

– Вовсе это не глупости! – с жаром возразила Нэн. – Прежде у вас только и свету в окошке было, что лорд Карлтон. Даже его величество короля вы так не любили, как Брюса Карлтона.

– Он – мой первый мужчина, Нэн, мой первый муж и первый возлюбленный. Не забывай хоть этого.

– Первый! Ну и что с того! Разве первый всегда означает лучший? И что это вы там толкуете о своем возрасте? Перед вами вся жизнь. И я не я буду, если не увижу вас счастливой и безумно влюбленной!

Она выговорила это с такой уверенностью, что я невольно коротко рассмеялась.

– Идем к детям, Нэн. Ты все-таки помни, что, какая бы красавица я ни была, я прежде всего мать троих детей.

Мы вышли из каюты и по удобной лестнице поднялись на верхнюю палубу.

Погода стояла теплая. Волны легко перекатывались за кормой. На палубе я встретила много людей. Чарльз и Сьюзен весело играли с Мелиндой, старшей дочуркой Коринны. Девочка была немного моложе Чарльза и очень походила на мать. Кормилица вынесла и маленького Джона, младшего сына четы Карлтон. Я еще не видела его. Это оказался прелестный здоровый младенец, который легко переносил плавание. Мой старший сын Брюс стоял с отцом и смотрел на волны.

Коринна улыбнулась мне смущенно. Дети, увидев меня, подбежали ко мне. Младшие наперебой рассказывали о своем переселении на новый корабль.

– Мама! – ко мне приблизился мой старший сын. – Как хорошо, что ты все-таки надумала отправиться в Америку. Вот увидишь, как там интересно!

Я обняла мальчика и повела к борту. Там, внизу, виднелись черные лоснящиеся спинки дельфинов.

Я не заметила, как лорд Карлтон ушел с палубы. Коринна заговорила со мной. Мы поговорили о детях. Мы беседовали спокойно, ничего недосказанного между нами не осталось. Мы уже не были соперницами, не враждовали друг с другом.

Дальше мы плыли без приключений. Иногда я обменивалась несколькими фразами с лордом Карлтоном. Я почувствовала, что и с ним теперь могу говорить спокойно.

Глава двадцать пятая

Становилось все жарче. Волны светлели. Множество рыб теперь сопровождало корабль. Я даже видела рыб, которые вспархивали над волнами, словно птицы. Их так и называли «летучими рыбами».

Скоро мы должны были пристать к острову Ямайка, где жили родители Коринны. Оттуда по широкой реке корабль Брюса должен был спуститься вниз, где находились их плантации и большое поместье.

Я все же решила не возвращаться в Англию, но купить плантацию. Коринна много рассказывала мне о жизни плантаторов, о прекрасной природе, о многолюдных пикниках, о прогулках по широкой полноводной реке.

Меня все больше увлекала идея пожить в Америке. Порою мне и вправду казалось, что я начинаю какую-то совсем новую жизнь. И кто знает, вдруг в этой моей новой жизни будет совсем новая любовь…

Наконец мы доплыли до Ямайки. Корабль встал на якорь. Это действительно была совсем новая жизнь. Я привыкла к английским пейзажам и городам, к спокойной зелени полей и лугов. А теперь меня окружало буйство красок. Повсюду росли высокие деревья, раскрывавшие на самой макушке зонтики огромных ярко-зеленых листьев. Летали пестрые птицы. Впервые я увидела на свободе пестрых попугаев, которых так модно было держать в Лондоне в золоченых клетках. И постройки здесь были совсем другие. Высокие белые дома с округлыми галереями, с высокими белыми стенами, за которыми прятались зеленые внутренние дворы. Коринна объяснила мне, что многие жители острова – выходцы из Испании и этот стиль напоминает им родину. Впрочем, здесь было много и английских аристократов, покинувших страну во время гражданской войны, диктатуры Кромвеля и даже совсем недавно. Однако испанский стиль, кажется, предпочитали все. Он шел к этому буйному цветению, к этой жаркой яркой природе.

И местные жители не походили на англичан. Многие мужчины носили темные плащи и шляпы с перьями по испанской моде. Женщины накидывали на волосы кружевные накидки. Яркие смуглые лица, черные усы, брови, волосы и глаза с длинными черными ресницами – все это настраивало на праздничный лад.

Я увидела множество темнокожих. Здесь были самые разные негры. Одни казались угольно-черными, другие были кофейного оттенка, в третьих негритянская кровь была едва приметна и проявлялась лишь в легком темном оттенке светлой кожи, в чуть выпяченных губах и вьющихся волосах. Я уже знала, что кроме квартеронов встречаются и мулаты, рожденные от близости негров и белых. Молодые негры и мулаты показались мне очень красивыми, стройные, высокие; их девушки и молодые женщины носили пеструю развевающуюся одежду и пестрые тюрбаны на головах. Кожа их виделась гладкой, словно черное эбеновое дерево, сильные руки были украшены браслетами.

С первого взгляда Ямайка показалась мне счастливым краем. В порту я услышала местную разновидность гитары; это еще более настроило меня на праздничный лад.

Мы сошли на берег. Черные носильщики и грузчики носили тюки и ящики по мосткам. Внезапно я увидела человека с хлыстом. Он ударил одного из носильщиков, крича ему, чтобы тот двигался быстрее. Носильщик покорно ускорил шаг, сгибаясь под тяжестью вьюка. Это поразило меня. И в Англии бедные люди были во многом беззащитны, но никто бы не позволил себе так издеваться над рабочими в порту.

– Что это? – спросила я Коринну.

– Это рабы, – тихо ответила она.

Я знала и прежде о рабстве в Америке, но впервые увидела рабов своими глазами. Не надо было быть особенно догадливой, чтобы не понять, что и благосостояние Брюса и Коринны, их друзей и соседей зиждется на рабском труде. Разумеется, я не сомневалась в том, что Карлтоны хорошо обращаются со своими рабами, не бьют их. Но все же, быть владельцем людей! Держать у себя человека, словно лошадь или собаку! Я почувствовала, что еще больше отдаляюсь от Брюса Карлтона.

Глава двадцать шестая

Встречать нас в порт прибыло несколько изумительной работы карет, запряженных прекрасными лошадьми. Эти экипажи прислали за нами родители Коринны, у которых нам предстояло некоторое время гостить.

Я уже не знала, хочется ли мне владеть плантацией. Когда я столкнулась с рабством лицом к лицу, мысль о том, что у меня могут быть рабы, стала мне противна. Но пока я приняла приглашение Брюса и Коринны погостить некоторое время в их поместье. Но сначала мы должны были остановиться у родителей Коринны.

Я знала, что отец ее – английский граф, приехавший на остров Ямайку во время гражданской войны. Мать Коринны была знатного испанского рода.

Кареты на прекрасных рессорах плавно катили по мостовой. Звонко цокали копыта. Дети восторженно и возбужденно разглядывали все кругом. Мой старший сын Брюс, для него-то все это не было новостью, с гордостью объяснял Чарльзу и Сьюзен, каких птиц и что за растения они видят. Я не отставала от детей и с изумлением оглядывалась по сторонам.

– Мама, правда интересно? Правда, Америка замечательная? – воскликнул Брюс, обняв меня за шею.

Мне не оставалось ничего иного, кроме как радостно ответить ему:

– Да, сынок!

Мы подъехали к огромному дворцу родителей Коринны. Он не уступал по величию и красоте новомодным лондонским особнякам, которые многие аристократы выстроили после пожара. На всех трех этажах виднелись полукруглые окна, высокие и изящные. Капители мраморных белоснежных колонн украшала прелестная резьба. Никогда прежде я не видела таких богато украшенных металлических ворот, медные прутья венчали оконечности, выточенные в форме шлемов.

У ворот стояли двое слуг-негров в фантастически пестрых богатых ливреях. Они поспешно распахнули ворота, и наши кареты въехали на широкий мощеный двор.

Множество слуг высыпало навстречу нам. Они кинулись выпрягать лошадей, помогать нам выйти из экипажей. Еще немного, и нас понесли бы на руках.

Я кивнула Нэн и Большому Джону, чтобы они следили за детьми. Молодые няньки Бесс и Мери, похоже, были смущены видом негров, шумом и суетой. Детей увели в отведенные им комнаты, а мы втроем, Брюс Карлтон, Коринна и я, пройдя по двору, вошли в просторную прихожую, отделанную розовым мрамором.

Шум и суета встречи остались позади. Здесь царили тишина и дремотный покой. В мраморную чашу медленно и ласково били струи фонтана. Мягко отсвечивала позолота стульев и бархатная обивка. Стены были увешаны гобеленами, должно быть французской работы. Мой недолгий брак с лордом Рэтклифом научил меня разбираться в искусстве. Ведь коллекции моего незадачливого супруга содержали множество прекрасных и ценных предметов.

Затем мы вступили в галерею. Кажется, строение могло соперничать с Уайтхоллом, королевской резиденцией в Лондоне.

– Мы ждем вас к ужину, ваша светлость, – почтительно обратилась ко мне Коринна. – Пока вы можете отдохнуть в ваших апартаментах.

Я была благодарна ей за взятый ею в обращении со мной тон. Конечно, она отличалась удивительным тактом. Именно такая супруга нужна была Брюсу. Сознавая, что несмотря ни на что, она унизила во мне женское начало, Коринна стремилась загладить это унижение, с почтением подчеркивая свое уважение и преклонение перед моим герцогским титулом.

Но, впрочем, что такое был этот титул, пожалованный мне не за какие-то мои заслуги, не за ум или талант, но за то, что я была любовницей его величества. Хотя, с другой стороны, когда и где ум и талант справедливо вознаграждались?

Мои апартаменты в доме родителей Коринны состояли из трех комнат: спальни, кабинета и туалетной-гардеробной. В спальне царили серебро, шелк и зеленый бархат. Кабинет украшали статуэтки из слоновой кости, показавшиеся мне необычными. В Лондоне, на бульваре Чейндж, можно было купить много таких, вернее, подобных вещиц китайской и японской работы, их доставляли голландские корабли. Но эти статуэтки не походили на китайские и японские. Я решила при случае расспросить, что это.

В шкафу я нашла мои платья. Когда только их успели развесить? Да, здешние слуги были проворны. Я заметила толстый витой шнур звонка и позвонила. Вошла негритянка. Она была одета не так, как ее единоплеменницы в порту, но в обычный костюм порядочной английской служанки. Ее черные курчавые волосы прикрывал чепец, на ней было закрытое платье и фартук. Она улыбнулась мне. Я снова подивилась зубам негров. У моего лондонского Тенси были такие же яркие белые зубы. В порту множество этих белоснежных улыбок на черных лицах усиливало ощущение странной праздничности, карнавальности.

Я забеспокоилась – знает ли эта девушка английский. Если нет, то как же я буду объясняться с ней. Кроме своего родного английского, я владела модным при дворе французским.

Но негритянка рассеяла мои сомнения.

– Что угодно приказать госпоже? – обратилась она ко мне на хорошем английском языке, правда, с каким-то странным гортанным произношением.

Я решила, что не стоит сейчас звать Нэн. Нэн, конечно, тоже устала, пусть отдохнет. У нее и без того будет достаточно хлопот, ведь я доверяла ей самое дорогое, что имела – моих детей. Поэтому я предпочла воспользоваться услугами моей новой чернокожей горничной.

Надо сказать, я не пожалела об этом. Негритянка оказалась великолепно выученной. Движения ее были легки; чувствовалось, что она опытна в искусстве ухода за знатными дамами. Разумеется, это была заслуга матери Коринны.

Девушка переодела меня в просторный легкий пеньюар, распустила прическу и заплела волосы в косы. Затем я отослала ее. Поклонившись, она вышла из комнаты, и тут я вспомнила, что забыла спросить, как ее имя. Я было хотела вернуть ее, но потом подумала, что спрошу после.

Самым лучшим, конечно, было бы прилечь и отдохнуть. Мне все еще казалось странным, что пол не покачивается под ногами в такт мерному ходу корабля.

Я на суше.

Откинув покрывало, я села на постели, сплетая пальцы рук.

Удивительно, я все еще чувствовала себя униженной, брошенной женщиной, одинокой и несчастной. А ведь я герцогиня, придворная дама из ближайшего окружения английской королевы. И именно в этом своем качестве я буду представлена родителям Коринны. Об унижении надо забыть. Начинается новая полоса моей жизни. Что сулит она мне?

Подумав о своем женском унижении, я вспомнила королеву Катарину. Португальская принцесса, по расчету выданная замуж за короля Англии, одинокая в чужой стране, сирота, несчастная женщина, не могущая родить ребенка; вынужденная терпеть постоянные любовные связи Карла II. Чего стойла одна лишь Барбара Пальмер, графиня Каслмейн! Наглая рыжеволосая шлюха! А знать, что твоей соперницей является Нелл Гвин, актриса, девчонка с лондонского дна. Я представила себе хрупкую фигурку, печальные карие глаза, черные волосы бедной королевы. Теперь я так хорошо понимала ее и горячо сочувствовала. Конечно, и я причинила ей немало горя. Но, по крайней мере, я не вела себя нагло и не держалась вызывающе, как Барбара.

Усталость брала свое. Меня начало клонить ко сну.

Едва коснувшись головой подушки, я закрыла глаза и словно бы провалилась в бездонные темные пространства сна.

Глава двадцать седьмая

Я проснулась спокойной и уверенной в себе. Звонком вызвала свою новую служанку. Негритянка тотчас явилась. Да, мать Коринны умела обращаться с горничными!

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Мое имя Сесилья, ваша светлость, – она присела передо мной в почтительном поклоне.

– Это ведь испанское имя?

– Да, ваша светлость, я получила его в этом доме от моей госпожи.

Я приказала причесать себя и выбрала платье из темно-зеленой тяжелой с блестками парчи. Такой наряд должен был говорить о спокойном достоинстве и богатстве.

Пока служанка занималась мною, я с любопытством расспрашивала ее.

– А прежде ты звалась иначе?

– Да, ваша светлость.

– Как же?

– Не помню, ваша светлость. Я была совсем маленькая.

– У тебя есть родные?

– Никого, ваша светлость.

– Ты хорошо говоришь по-английски. Где ты выучилась?

– Здесь, в доме, меня выучили по указанию дона Хуана.

– Кто это?

– Отец сеньоры Коринны.

– С матерью сеньоры ты также говоришь по-английски? – я вспомнила, что мать Коринны – испанка.

– Нет, с доньей Инес я говорю по-испански.

– Ты знаешь еще какие-то языки? – Девушка казалась мне смышленой.

– Я говорю еще и по-французски, ваша светлость. И умею читать по-испански. В мои обязанности входит читать донье Инес перед сном.

– У испанцев есть интересные книги?

– О, да, ваша светлость. Прекрасные пьесы Лопе де Вега и Кальдерона, и замечательные стихи. И есть прекрасный старый писатель Сервантес, он написал чудесные повести и большой роман о похождениях дон Кихота, прозванного Рыцарем Печального образа.

Она уже заканчивала мой туалет.

– Что ж, – сказала я, – мне бы хотелось выучиться по-испански. Вечером, когда придешь раздевать меня перед сном, захвати какую-нибудь пьесу. Мы, англичане, любим театр.

– О, госпожа, я принесу вам трагедию Кальдерона «Жизнь есть сон», в ней говорится о московитском принце, о его печальной судьбе.

Я кивнула в знак согласия. О Московии я знала, что это далекая северная страна, где живет народ, который называется русы. Помнится, однажды при дворе я видела московитского посла, шедшего на аудиенцию к его величеству. Он не походил ни на одного из виденных мною послов европейских государств. На нем был длинный алый с золотыми шнурами кафтан и круглая шапочка, отороченная дорогим мехом. Длинные висячие усы и темная борода затеняли черты его лица. По странной случайности я даже запомнила его имя – Григориус. Еще все мы в Лондоне знали, что из Московии привозят удивительные меха соболей и черно-бурых лисиц.

Сесилья украсила мою пышную прическу изящными шелковыми бантами. Я была довольна ею и похвалила. Она почтительно поклонилась. Прежде чем отпустить ее, я спросила:

– А как же ты попала сюда, в этот дом?

– Я жила в далекой стране, где очень жарко; много высоких деревьев с широкими зелеными листьями, которые называются пальмами, и много красивых диких зверей – тигров, львов и леопардов, шкуры их очень ценятся. Отец мой был правителем, ему были подвластны несколько племен. Моя мать была его старшей женой. У меня было много братьев и сестер, все старше меня. Царство моего отца раскинулось на берегу огромной широкой реки. Однажды корабль дона Хуана, отца Коринны, приплыл по реке и встал на якорь в ее устье. Наши охотники принесли ему много шкур леопардов и тигров, и он платил полновесными золотыми монетами. Как раз в это самое время одно из племен, подвластных моему отцу, взбунтовалось. Отец попросил помощи у дона Хуана и пообещал ему за это отдать всех захваченных пленников. На корабле дона Хуана были пушки, он легко одолел непокорных. Вскоре приплыло еще несколько кораблей, также принадлежавших ему. И на них были пушки и много вооруженных матросов. Поняв свою силу, дон Хуан просто-напросто взял в плен моего отца и разорил его владения. Дон Хуан захватил несметное число пленных, среди них оказалась и многочисленная семья моего отца. Все были проданы в разные места и больше я никогда не видела своих родных. А меня дон Хуан привез сюда и отдал в услужение своей жене. Тогда еще жива была ее мать, старая донья Консепсион…

Словоохотливая девушка вдруг осеклась, как человек, невольно сказавший лишнее. Что было связано со старой матерью доньи Инес? Впрочем, возможно, мне предстоит узнать и это, ведь я пробуду какое-то время в этом доме.

Я поблагодарила Сесилью и отпустила ее.

Прежде я полагала, что мир, в котором мне выпало на долю родиться и жить, достаточно жесток и страшен. Теперь я переменила свое мнение. Этот новый мир, куда я попала, был куда страшнее. Но странно, в этом ужасе, в этой несправедливости чувствовалось нечто притягательное, даже некая красота и очарование.

В дверь постучали. Я узнала характерное постукивание костяшками пальцев Брюса Карлтона.

Вероятно, он специально попросил служанку дать ему знать, когда мой туалет будет закончен.

Он хочет поговорить со мной. Наедине. Но что же ему нужно? Подумать только, еще совсем недавно мне казалось, что я никогда не разлюблю этого человека, а теперь мне просто не хотелось, чтобы он снова входил в мою жизнь. Мелочными и скучными мне виделись, словно бы со стороны, все мои прежние попытки удержать его любовь, стать его настоящей супругой. Я чувствовала, что теперь я буду жить иначе: странно, необычно, жестоко и красиво.

– Войдите! – произнесла я нетерпеливо.

Я с досадой подумала о том, уж не хочет ли он предложить мне вести двойную игру и стать его любовницей. Ведь он не мог забыть так быстро, с какой страстью я отдавалась ему в его последний приезд в Лондон, как настойчиво, забывая о своем достоинстве, домогалась его любви, как стремилась сделаться его настоящей женой. Но все это осталось в прошлом. Я почти не понимала себя прежнюю. Как я могла так поступать, так думать и чувствовать?

Вошел лорд Карлтон. Добротная одежда прекрасно сидела на его фигуре. Теперь я его видела, словно бы со стороны. Да, это был видный, даже красивый и несомненно мужественный человек, мужчина во цвете лет. Но теперь весь его облик, все поведение для меня связывались с моей прежней английской, лондонской обыденностью. Скучная жизнь добродетельной супруги, сосредоточенность на характере, на чувствах и желаниях одного-единственного человека, – нет, это не для меня. Да, конечно, это дает тебе преимущества. Ты чувствуешь себя защищенной. Но, увы, за эту защищенность надо расплачиваться тем, чего нет в моем характере. Оставим роль преданной супруги своего мужа Коринне Карлтон! Только бы Брюс понял меня.

Он почтительно поцеловал мне руку и попросил дозволения сесть. Я кивнула. Мы опустились в кресла по обеим сторонам стола. Брюс вынул из кармана письмо. Я не могла догадаться, о чем пойдет речь; но теперь, когда я ощутила себя свободной для новой жизни, это было не так уж важно. Все равно!

– Вам, должно быть, будет интересно узнать, Эмбер, чья воля так круто изменила вашу жизнь, – начал Карлтон спокойно.

Он остановил на мне выжидающий взгляд. Чего он ждал? Возгласа «Да, да! Скажи скорее!»? Но он и так понимает, что мне действительно небезынтересно узнать то, что он намеривается сообщить мне. Я молчала.

Карлтон продолжил:

– Только что прибыл корабль из Лондона…

– Сюда часто прибывают корабли из Лондона, – прервала я его с некоторой досадой.

Я предпочла бы, чтобы связь с Лондоном, с прежней жизнью не была такой регулярной.

– Да, случается, – он улыбнулся.

Взглянув на эту улыбку, я почувствовала облегчение. Эта ироническая и по-доброму насмешливая улыбка сказала мне о том, что Карлтон, кажется, понимает меня. Мое равнодушие к нему, готовое перейти в отвращение, теперь готово было смениться самыми бескорыстными дружескими чувствами.

– Вот письма, – лорд Карлтон протянул мне два письма.

Я взяла.

– Я бы хотел, чтобы вы прочли их сейчас, – сказал Брюс.

Одно письмо было от Эмили и Джона Элмсбери и адресовано мне. Это было теплое дружеское письмо. Леди Эмили выражала озабоченность здоровьем моих детей, описывала свою семейную повседневность и надеялась на то, что я еще вернусь в Англию. Меня тронуло это простое и искреннее послание. Но явно не из-за него Брюс Карлтон сейчас расположился в моих здешних апартаментах.

Второе письмо было уже распечатано. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, письмо адресовалось Карлтону. На этих листках, не украшенных ничьей подписью, доверительно сообщалось, что герцог Бэкингем и барон Арлингтон, известные придворные интриганы, опасаясь моего влияния на его величество, сочли необходимым уведомить меня о якобы скоропостижно последовавшей смерти Коринны. И я, словно марионетка, которую дернули за ниточку, поступила именно так, как они и рассчитывали: очертя голову кинулась следом за лордом Карлтоном.

Вот оно что! Значит, они все обо мне знали. Знали настолько верно, что спокойно управляли моими действиями. И уж, конечно, они ни от кого не таили всего того, что знали обо мне. Целый Лондон сплетничал о глупой страсти герцогини Райвенспер к лорду Карлтону.

Боже, как все это мелочно и глупо! И как далеко от меня сегодняшней.

Я положила листки на стол. Карлтон смотрел на меня. Я уловила в его взгляде любопытство. Но оно не оскорбило меня. В конце концов, это действительно любопытно: как я сейчас поступлю. Хотя… наверняка, он уже догадывается. Он умный человек, и, слава Богу, с чувством юмора.

– Я буду с вами откровенной до конца, лорд Карлтон, – я с удовольствием чувствовала, как в моем голосе звучит спокойная уверенность, достоинство свободного человека. – Если бы я осталась прежней, той, которую вы знали в Лондоне, несомненно сейчас между нами произошло бы достаточно неприятное объяснение. Нам обоим, – я подчеркнула выразительно голосом это «обоим», – пришлось бы много лгать, изворачиваться, выдумывать Бог знает что, просить друг у друга прощения. Я снова напомнила бы вам о том, что я ваша первая законная жена и мать вашего наследника; о том, что вы бросили меня, в свое время, юную и неопытную, на произвол судьбы. Вы, конечно, вправе были бы возмутиться тем, что я чуть ли не с радостью восприняла известие о смерти Коринны, оказавшейся, к счастью, мнимой. Но к еще большему нашему обоюдному счастью, мы избавлены от всех этих мелочных объяснений смертью одной известной вам особы. Прежняя Эмбер умерла, лорд Карлтон, ее больше не существует. И все прежнее умерло вместе с ней. Возьмите эти писульки анонимного сплетника, – небрежным жестом я подвинула к нему листки.

Один листок соскользнул на пол. Лорд Карлтон нагнулся и поднял. В его склоненной фигуре, в его согнутой спине я с изумлением разглядела подчинение. Да, наконец-то я покорила этого упрямого и сильного человека. Правда, покорила не как женщина. Но женщинам он никогда не покорялся и покоряться не будет, он может только бросать их или подчинять себе.

Лорд Карлтон разогнулся. Во взгляде его я уловила восхищение. Да, теперь он восхищался не моими золотыми волосами или нежной кожей, но силой моего характера. Что ж, он для меня больше не мужчина. Я для него не женщина. Посмотрим, кто станет любовником или супругом новой, сильной и свободной Эмбер!

– Вы довольны, лорд Карлтон? – спокойно спросила я.

– Да, ваша светлость, – это прозвучало почтительно и естественно.

Он уважал меня!

Я поднялась. Лорд Карлтон предложил мне руку. Мы покинули мои апартаменты.

Глава двадцать восьмая

Столовая во дворце родителей Коринны казалась бескрайней. Впрочем, за огромным дубовым столом, покрытым белой льняной скатертью, нас собралось не так уж много. Я увидела своего старшего сына. Остальные дети были еще слишком малы и ели в своих комнатах.

Длинный стол в блеске свечей сверкал, словно полноводная река драгоценностей. Хрусталь, фарфор, золото, серебро.

– Герцогиня Райвенспер! – объявил ливрейный лакей.

За столом все поднялись. Да, титулом я превосходила всех собравшихся здесь.

Родители Коринны торжественно и церемонно были представлены мне.

Отец ее, граф Мейн, был нестарым еще человеком, но, кажется, жизнь успела достаточно потрепать его. Он хромал и опирался на тяжелую дубовую трость с золотым набалдашником. Было ему лет пятьдесят и, вероятно, в молодости он отличался красотой. Лицо его, особенно глаза, их форма, цвет, выражение, все это показалось мне странно знакомым. Возможно, в Лондоне мне пришлось сталкиваться с кем-либо из его родных.

Мать Коринны, сеньора Инес, оказалась настоящей испанской знатной дамой, вся в черном, с туго затянутыми в пучок на затылке темными волосами, чопорная и даже несколько суровая, она склонилась передо мной в церемонном сложном реверансе. Я торжественно ответила.

Здешняя трапеза, конечно, очень отличалась от привычных мне лондонских обедов и ужинов.

Жаркое было украшено целыми клумбами радующих глаз своей живой пестротой овощей. Многие были необычного вкуса и не знакомы мне. На десерт подали горы фруктов. Ананасы казались выточенными из дерева и отделанными серебром безделушками. Ярко-желтые бананы едва не заставили меня рассмеяться, в их форме было что-то, напоминающее мужской член.

После ужина мы перешли в гостиную. Слуги в богатых ливреях подали кофе. Мужчины, отец Коринны и Карлтон, попросили позволения закурить.

Разнесся аромат сигар.

Сэр Джон, или, как его называли иные – дон Хуан, почтительно обратился ко мне:

– Эти сигары выделываются здесь, на острове. А табак собран с плантаций моего зятя, – он кивнул в сторону Карлтона. – Его табачные плантации славятся.

– Я надеюсь, ее светлость окажет нам честь и погостит у нас подольше, – вступила в разговор Коринна.

Мне нравилось чувствовать себя знатной, богатой, уважаемой. В конце концов я всего в жизни добилась сама и имела право насладиться плодами, что называется, своих житейских стараний.

Меня удивило то, что закурила и мать Коринны, леди Инес. Оказалось, пожилые (или считающие себя пожилыми) испанки курят сигары.

– Ее светлость простит меня, если я выдаю ее секрет, – заговорил лорд Карлтон, – но, кажется, ее светлость имела намерение поселиться в Америке.

Мать Коринны оживилась. Порывистый жест многое сказал мне о ее темпераменте. Я поняла причину ее оживления. Ей льстило то, что английская герцогиня будет, возможно, их соседкой и другом семьи. Я поняла также, что эту даму отличала некоторая чванливость. Она кичилась своим старинным знатным испанским происхождением.

– Да, – ответила я неторопливо, – весьма вероятно, что я приобрету несколько плантаций и обоснуюсь здесь.

Стены гостиной были украшены множеством картин. Мне захотелось произвести впечатление на моих гостеприимных хозяев. Будучи недолгое время супругой графа Рэтклифа, я успела увлечься живописью и льстила себя надеждой, что приобрела кое-какие познания в этой области.

– Я вижу, у вас прекрасные полотна испанских художников, – обратилась я к донье Инес. – Вот этот Святой Иоанн явно кисти Сурбарана. А эта картина, изображающая мулатку-гладильщицу, уж не Веласкес ли это? И очаровательная мадонна-девочка, ее, конечно, писал Рибера.

Всеобщее искреннее восхищение моими познаниями придало мне уверенности.

– Здесь я вижу картины очень старой работы и портреты, писанные Пантохой де ла Крусом, двухсотлетней давности. Должно быть, это фамильные портреты? – спросила я донью Инес.

Она была польщена тем интересом, который я проявила к ее роду. Полился поток объяснений. Дедушки, дядюшки, бабушки и тетушки. Все в черном, с белыми, туго накрахмаленными воротниками; в их смуглых лицах с черными глазами ощущалось сдерживаемое строгим жизненным укладом буйство натуры.

Внимание мое привлек портрет молодой дамы. Она смотрела на меня из угла гостиной. Выделяли ее не костюм, не поза, такая же скованная, как и у всех остальных, но странное выражение какой-то задумчивой жестокости. Никогда прежде я не видела подобного лица.

Но напрасно я ждала, что объяснения доньи Инес распространятся и на этот портрет. Она, казалась, не замечала его. Конечно, я не могла не понять, что она пропускает эту картину нарочно. Но мне было любопытно знать, что за женщина изображена на этом холсте.

– А кто эта дама? – спросила я. – У нее очень своеобразное выражение лица.

Я почувствовала легкое смущение хозяйки. Но в конце концов, если бы она желала во что бы то ни стало скрыть, что за женщина изображена на портрете, она бы не держала его в гостиной.

– Это моя мать в молодости, – ответила донья Инес. – Ее давно нет в живых.

Я поспешно перевела разговор на другую тему. Однако я вспомнила, что служанка Сесилья говорила мне что-то о матери доньи Инес и даже называла ее имя. И в голосе черной горничной тогда тоже я почувствовала некоторую скованность и смущение. Что за тайна была связана с матерью хозяйки? Хотя, впрочем, возможно, никакой тайны и не было. Просто отношения были не так уж очень хороши. Это бывает. Но мне не довелось этого испытать, у меня не было родной матери.

Глава двадцать девятая

На следующий же день я решила позаботиться о себе и о детях. С кораблем, отплывавшим в Англию, я отослала распоряжение моему управляющему продать часть моего имущества, и, обратив полученные средства в золото, переслать мне. Сбор доходов с моих английских владений должен был частично пересылаться мне и моим детям. Контролировать все это я поручила Джону Элмсбери. Я знала, что он мне не откажет в этой услуге.

После пребывания в гостях у родителей Коринны мы должны были отправиться в поместье Карлтонов. Там я предполагала осмотреться, отдохнуть и затем, пользуясь деловыми советами Брюса Карлтона, приобрести плантацию.

– Женщин-плантаторов не так уж много, – заметил он. – Это занятие не такое уж легкое.

– Что ж, – я пожала плечами, – значит, я стану одной из первых ласточек.

А пока Коринна и Брюс показывали мне город. Этот недавно построенный город действительно был красив. Резные решетки оград, белые дома-замки. Все утопало в экзотической зелени. Особенно очаровали меня пальмы. В городе было несколько церквей: и католические, и англиканские. Это все были прекрасные величественные строения.

Но развлечений в городе, как мне показалось сначала, было не так уж много. Прежде всего, не было театров. Я сказала родителям Коринны, что театры следовало бы завести. Тем более, что в городе находились резиденции многих богатых плантаторов, эти люди могли бы щедро оплачивать актеров. Интересно, что мое предложение было принято к сведению. И в городе в скором времени появилось два театра, актеры были из Мадрида, столицы Испании, их соблазнила щедрая плата, как я и предполагала.

Другим местным развлечением являлось ежевечернее гулянье на площади. Когда спадала дневная жара, дамы выезжали в легких колясках, а кавалеры – верхом. Коляска, в которой сидели мы с Коринной и ее матерью, привлекала всеобщее внимание. Вскоре я заметила, что местные дамы начали копировать мои манеры и одежду. У нескольких я отметила мою прическу. Это наполнило меня еще большей уверенностью в себе. Пока никто из местных кавалеров не смел ухаживать за мной. Да здесь это и не принимало такие формы, как в Лондоне. Там мужья и жены часто жили врозь. Здесь женатый мужчина мог считаться потерянным для дамского общества. Флиртовать позволялось только девушкам на выданье и молодым людям, кандидатам в женихи. Это, конечно, не оживляло общества.

Днем я часто проводила время во внутреннем дворе. Он назывался на испанский лад «патио». Здесь, за высокими белыми стенами, жара не ощущалась. Зелень цветов и деревьев окружала фонтан. Коринна, ее мать, я, наши гостьи располагались вокруг фонтана; кто-нибудь из нас наигрывал на гитаре, мы напевали, вышивали или плели кружева, играли в карты.

Однажды мать Коринны пригласила в патио нескольких испанских цыганок, давно переселившихся на Ямайку. Танцы цыганских девушек, всплески рук, гордые извивы бедер совершенно очаровали меня.

Сопровождавшая плясуний старуха-цыганка принялась гадать дамам по руке. Взяв у доньи Инес серебряный наперсток, она чертила им крест на каждой ладони и предсказывала только хорошее. Дамы весело смеялись.

Я также протянула свою ладонь. Прикосновение серебряного наперстка приятно щекотало. Старуха вглядывалась в линии моей ладони. – Тебе суждено долголетие, – начала она.

– А красота? – шаловливо перебила ее Коринна. – Сохранит ли донья Эмбер свою прославленную красоту?

Я заметила, что местные дамы, по-испански скованные на людях, становились веселыми и даже озорными в своей компании в патио. Вероятно, эту испанскую черту Коринна восприняла от матери.

На вопрос о красоте цыганка ответила утвердительно. Все, и я в том числе, весело смеялись.

– Многие мужчины любили тебя, – прямо заявила старуха, и тотчас добавила, – и еще многие будут любить. Странных людей ты встретишь в своей жизни и сблизишься с ними.

– И чем же все кончится? – спросила я.

Я понимала, что все это несерьезно, но не могла отказать в прозорливости старой вещунье.

– О, кончится все тем, что ты вернешься к тому, с чего начала, только начала ты бедной, а вернешься богатой.

Я отдала старухе золотую монету. Донья Инес лишилась своего серебряного наперстка, который гадалка также решила оставить себе в награду за труды.

Надо сказать, что цыганка оказалась права. Сейчас я уже стара, жизнь моя клонится к закату, я снова в родной Англии, я живу в сельской местности. Но если родилась и выросла я в простом фермерском доме, то теперь я – владелица замка. Но не буду забегать вперед.

Гадание взволновало меня. Я чувствовала, что та жизнь, которую я веду в доме родителей Коринны, а, возможно, и та, что мне предстоит в поместье у Карл-тонов, не более, чем прелюдия, предисловие к иной какой-то жизни, странной, занимательной, быть может жестокой.

Много времени я проводила и со своими детьми.

Я просто восторгалась своим старшим сыном, таким умным, воспитанным, образованным и храбрым. Это был настоящий юный кавалер. Став юношей, он, конечно, не посрамит себя ни в местном испанском, ни в лондонском высшем свете. Сьюзен росла очаровательной и своенравной девчушкой. Она уже прелестно пела и танцевала, начала учиться играть на гитаре. В Лондоне Джон Элмсбери, шутя, предрекал ей роль похитительницы сердец. Чувствовалось, что предсказания его сбудутся. Но я надеялась, что строгое воспитание, принятое в здешних краях, немного укротит своевольный и буйный нрав моей дочери. Чарльз, сын его величества, был еще слишком мал для того, чтобы говорить о его характере, но уже в нем ощущалась порода, сила, здоровье и упрямство английских королей из династии Стюартов.

Дети Карлтонов были прелестны. Мелинда очень подружилась с Чарльзом и Сьюзен, а малыш Джон пробуждал в обеих девочках материнские чувства.

Глава тридцатая

Время текло незаметно. Я окрепла, набралась сил. С лордом Карлтоном я встречалась не так уж часто. Чаще всего по вечерам, когда после ужина мы проводили все вместе время в гостиной.

Граф Мейн, отец Коринны, иногда рассказывал о своих путешествиях в Африку. Но вообще-то он не отличался разговорчивостью. По-прежнему его черты кого-то мне напоминали. Однажды я спросила графа, не могла ли я встречаться с кем-либо из его родных в Англии. Он ответил, что, по его сведениям, у него не осталось родных, они все погибли во время гражданской войны. На лбу его резко очертилась складка; я поняла, что подобные расспросы ему неприятны. Но, чтобы показать ему, что я могу с полным правом ему сочувствовать, я сказала, что и я потеряла своих родных при тех же обстоятельствах. Он взглянул на меня с интересом, но продолжать разговор на эту грустную тему мы не стали.

Донья Инес, мать Коринны, также несколько оттаяла. Она привыкла ко мне и уже видела во мне не только герцогиню, но и просто привлекательную женщину, приятельницу ее единственной дочери.

Оказалось, что семья доньи Инес была близка к королевской фамилии. Будучи совсем юной девушкой, донья Инес была назначена одной из фрейлин маленькой принцессы Маргариты.

Когда пожилая дама рассказывала об этой счастливой полосе своей жизни, когда она была удостоена столь высокой чести, щеки ее, чуть впалые и обычно бледные, несмотря на природную смуглость, заливались румянцем.

Маленькая Маргарита была первенцем второй супруги испанского короля Марианны Австрийской; от первой жены у него осталось двое детей: дочь, ставшая затем супругой французского короля, и рано умерший сын, принц Карлос.

После кончины супруги король Филипп Испанский вновь вступил в брак с юной австрийской принцессой. Он надеялся, что этот брак даст ему сыновей. Но, увы, все дети умирали в младенчестве. Осталась в живых лишь одна принцесса Маргарита. Это была прелестная девочка, веселая, игривая, словно солнечный лучик. Она оживляла мрачную атмосферу сурового испанского королевского двора. Наряженная, как взрослая дама, малышка шалила и озорничала, как и подобает ребенку.

Когда Маргарите минуло пять лет, штат ее слуг был приближен к штату, положенному взрослой принцессе. У маленькой девочки появились свои придворные дамы. Одной из них стала донья Инес.

Четырнадцатилетняя девушка переехала из сурового отцовского дома в покои королевского дворца. Она поступила в подчинение старшей придворной даме, донье Элеоноре.

В сущности, именно по протекции доньи Элеоноры юная Инес и попала в королевский дворец. Элеонора приходилась двоюродной сестрой матери Инес, донье Консепсион.

Инес легко перенесла переезд и быстро привыкла к новой обстановке. Она не так уж хорошо знала отцовский дом, ведь с пяти до тринадцати лет она воспитывалась в монастыре за городом. Инес росла замкнутой, но гордой девочкой. Монахини научили ее вышиванию, рисованию, она была набожна и строга.

К своим новым обязанностям фрейлины принцессы Инес отнеслась очень серьезно. Эти обязанности были не так уж сложны, ведь у малышки было много простых служанок. Но если, например, девочка хотела пить, в обязанности фрейлины входило подать ей на особом подносе стакан воды, сопроводив это действие церемонным приседанием.

Инес находилась как раз в том возрасте, когда в девушке особенно ярко и осознанно пробуждаются чувства будущей матери. Она искренне и нежно привязалась к малютке-принцессе, которая и вправду была очаровательна. Однажды маленькая Маргарита весело бежала по огромному залу с высокими двусветными окнами.

– Ну же! – кричала малышка звонким голоском своим фрейлинам, – Инес, Исабель, догоните меня. А вот и не догоните! А вот и не догоните!

Но Инес, подобрав юбку, легко догнала девочку, опасаясь, что та запутается в подоле своего длинного платьица и упадет. Подхватив Маргариту на руки, Инес нежно прижала ребенка к груди. Маргарита сомкнула на ее шее свои милые ручки. Инес невольно принялась покрывать поцелуями доброе и веселое личико девочки.

В это время, откинув занавес на двери, в зал вошла суровая донья Элеонора.

– Что вы делаете, Инес? – голос старшей придворной дамы прозвучал так холодно и гневно, что Инес показалось, будто случилось что-то страшное.

Инес поспешно опустила на пол маленькую Маргариту. Исабель и Инес присели перед доньей Элеонорой.

– На первый раз я прощаю вам ваше дурное поведение, Инес, – с прежней непримиримостью продолжала старшая придворная дама. – Но теперь я буду строго следить за тем, как вы себя ведете. И помните, все зависит от вас самой!

Она почти бесшумно пересекла зал и ушла.

Девушки и маленькая принцесса притихли. Бережно и сдержанно держа малышку за руку, Инес увела ее из зала.

С тех пор Инес стала строго следить за собой. Она уже не желала поддаваться порывам чувств, была всегда строга и сдержанна.

Но юность не могла не взять свое. Однажды Инес, когда маленькая принцесса уснула днем, вышла на балкон, выходивший в просторный внутренний двор. Здесь было довольно людно. То и дело проходили многочисленные дворцовые слуги. Всех этих людей Инес уже успела узнать в лицо. Только что наступила весна, расцвели миндальные деревья. Юная пятнадцатилетняя девушка испытывала легкое томление, даже странную какую-то тоску. Она сама не понимала, чего ей больше хочется: плакать или смеяться. Волосы она украсила веточкой с цветком миндаля и, опираясь обеими руками о балюстраду, без любопытства скользнула глазами по привычной картине.

Внезапно Инес вздрогнула. Она ощутила, как кто-то посмотрел на нее. Быстро опустила глаза и увидела юношу. Он был чуть старше ее. Вероятно, один из молодых дворян, прислуживавших младшему брату короля. Худощавый, весь в черном, с огромными глазами на худом продолговатом лице, юноша показался ей очень красивым. Был ли он и вправду таким, или здесь сыграли свою роль ее юность, неопытность и уже пробудившееся бессознательное желание любить…

Помню, я с большим интересом слушала рассказ доньи Инес. Я даже пожалела о том, что никогда не испытывала в юности потаенной влюбленности, таких мучений девических от неразделенной любви. То-то и оно, что нельзя испытать решительно все, поскольку одно зачастую исключает другое.

Не сознавая, что делает, Инес вынула из волос цветок миндаля и бросила незнакомцу. И тотчас убежала с балкона. Ей стало страшно. Ведь ее могла увидеть суровая донья Элеонора.

Инес стала внимательно приглядываться к придворной жизни. Это давало ей возможность изредка видеть юношу. В сущности, она начала следить за ним.

В тот первый раз она даже не успела заметить, поднял ли молодой придворный брошенную с балкона цветущую веточку.

В делах любви Инес была совершенно неопытна. Всю свою жизнь она проводила в обществе женщин, и не просто женщин, а отказавшихся от любви, от мирской жизни монахинь. Кому было просветить юную девушку, рассказать ей о том, как влюбить в себя молодого человека.

Больше всего Инес хотела снова встретиться взглядом с юношей. Ей казалось, что тогда, в первый раз, взгляд его был нежным и добрым. Но, увы, встретиться взглядом с ним ей больше не удавалось. Покои младшего брата короля находились далеко от покоев маленькой принцессы. И не так уж много церемоний, на которых встречалась бы вся королевская семья, предусматривал строгий этикет.

Вторая фрейлина маленькой Маргариты, Исабель, была немного старше Инес. Это была девушка пылкая и более смелая. Она даже уверяла робкую Инес, будто уже целовалась с юношами. Но Инес не могла в такое поверить.

Инес томилась от своей неразделенной любви. В ней нарастали отчаяние и жажда поведать о своей страсти. Но кого избрать наперсницей? Вполне естественно, что выбор пал на Исабель. А кого еще могла выбрать бедняжка Инес.

Однажды в полдень, а это время отдыха в Испании, Инес рассказала подруге о неведомом юноше.

Исабель выслушала ее и рассмеялась. Инес была обижена.

– Что смешного я сказала?

– Ах, милая Инес, ну конечно же, ничего смешного! Я смеюсь не над твоей любовью, но над твоей робостью. Ты, поверь, сама себе создаешь трудности там, где их так легко миновать.

– Миновать? – удивилась Инес. – Но как?

– О, совсем просто! Во-первых, я уже по твоему описанию могу назвать тебе имя твоего избранника.

Инес покраснела и потупилась.

– Не красней так, – обняла подругу Исабель и продолжала как ни в чем не бывало: – Это всего лишь молодой дон Октавио из свиты брата короля. Он и вправду приятный кавалер.

– Но как? – не переставала изумляться Инес. – Откуда ты все это знаешь?

– Ох, ну это совсем не так уж трудно узнать! – рассмеялась Исабель.

И она рассказала неопытной Инес о том, что молодые девушки и юноши знатных фамилий, прислуживающие во дворце, всегда находят время для встреч и разговоров, и что, например, она, Исабель, в курсе всех дворцовых сплетен.

– Почему же ты никогда не звала меня на эти встречи? – немного обиделась наивная Инес.

– Ну как я могла пригласить тебя! Ты такая серьезная, и потом, ведь ты родственница доньи Элеоноры!

Короче, порешили на том, что Инес напишет письмо молодому Октавио, а Исабель, в свой черед, сумеет ему передать это послание.

Трудно было бы описать состояние юной Инес, в полдень сидевшей за письмом. Девушка боялась, что ее первое послание к любимому может получиться слишком странным. Она то и дело рвала листки, зачеркивала неудачные по ее мнению фразы и обороты, переписывала.

Наконец она сочла письмо готовым. Исабель бережно спрятала его за корсаж.

– Когда тебе удастся увидеть Октавио? – нетерпеливо спросила Инес.

– Думаю, завтра вечером. Мы как раз соберемся в покоях Марии.

– Боже, какие вы смелые, и как, должно быть, весело проводите время. Исабель, а не рискнуть бы и мне?

– Нет, нет, – быстро возразила Исабель. – По правде говоря, я и сама боюсь пригласить тебя. Ведь донья Элеонора следит за тобой. Заметив что-нибудь неладное, она просто выгонит нас из дворца. Кроме того, она в милости у короля. Его величество очень ценит верную службу этой старой девицы. Представь себе, какая участь ждет наших близких, если мы будем в немилости у доньи Элеоноры.

На это Инес ничего не могла возразить. Ей даже трудно было бы представить себе донью Элеонору и свою мать донью Консепсион юными девушками, маленькими девочками, играющими вместе. Инес не сомневалась, что если дело коснется верности королевскому семейству, донья Элеонора без малейших колебаний пожертвует не только своими родными, но и собой.

Свою мать девушка, в сущности, плохо знала. Ведь Инес с малых лет жила и воспитывалась в монастыре. Мать казалась ей очень строгой и немного загадочной. Даже отец был более мягок с дочерью.

На следующий день, проводив Исабель на условленную встречу дворцовой молодежи, Инес не могла уснуть. Она была как на иголках, металась по комнате, смачивала пылающие щеки холодной водой из кувшина.

Исабель вернулась только на рассвете. Когда она, осторожно постучавшись, вошла в комнату Инес, у той захолонуло сердце. А вдруг Исабель делает что-то дурное; вдруг, не дай Господь, целует и обнимает юношей! Инес пристально оглядела подружку. Но Исабель выглядела как всегда. Одежда ее была в порядке.

– Инес! – весело воскликнула Исабель. – Ты должна сейчас же потанцевать передо мной!

– Но почему? Что за танцы? Что случилось? – противилась Инес.

Но Исабель, схватив ее за руки, уже кружила ее.

– У меня для тебя письмо, Инес! Письмо от Октавио!

Инес протянула обе руки, но Исабель грациозно отпрыгнула. Так повторялось несколько раз. Инес чуть не расплакалась.

– О, какая ты чувствительная, Инес! Я вовсе не хочу обидеть тебя. Прости мне мои шутки!

С этими словами Исабель вынула из-за корсажа маленькое письмо и передала подруге. Любовь придала сил Инес.

– И ты прости меня, Исабель. Моя благодарность тебе не знает границ, – чуть хриплым от волнения голосом произнесла Инес. – Но сейчас мне хотелось бы остаться одной.

– Ну конечно же, я все понимаю, – Исабель упорхнула.

Инес раскрыла письмо. О, сладостные мгновения. Октавио оказался именно таким, каким ей и представлялось. Вежливость, утонченный ум, скромность. Но самое главное, это сдержанное умное послание, казалось, дышало искренней любовью.

Начался обмен письмами. Исабель служила исправной письмоносицей. Несколько раз она даже устраивала так, что Октавио проходил под балконом Инес в полдень, и та бросала ему, словно бы случайно, цветок. Юноша поднимал на нее глаза и отвечал на ее смущенный и влюбленный взгляд взглядом темных глубоких глаз, преисполненным немого обожания.

Инес мечтала о встрече с любимым, о настоящей встрече; о беседе, когда они могли бы открыть друг другу свои чистые чувства. Но Исабель уверяла, что подобную встречу трудно было бы скрыть от доньи Элеоноры.

Тогда Инес сама приняла решение. Она решилась тайком последовать за Исабель, когда та отправлялась в покои Марии, младшей фрейлины королевы.

Вечером, когда Исабель зашла к ней, Инес была уже в ночном одеянии. Как обычно, Инес передала подруге письмо для Октавио; затем сказала, что горячо завидует ей и проводила ее до двери.

Инес знала, где находились покои Марии. Быстро одевшись, она зажгла свечу и, не чувствуя под собой ног, выскользнула за дверь. Девушка, прикрывая дрожащей ладонью огонек свечи, кралась по коридорам дворца, спускалась по крутым лестницам.

Но вот и галерея. Здесь должна быть дверь. Но Инес, конечно, не собиралась входить. Ночь выдалась темная и теплая. Разносился аромат цветущего мирта. Девушка притаилась на галерее у окна.

Было совсем темно. Она поставила свечу так, чтобы огонек не был виден.

Слышались звуки гитары, смех, пение. Сердце Инес билось так сильно, что она сначала не могла понять, о чем говорят молодые придворные.

Но постепенно она стала различать голоса.

– Ну хватит, хватит играть и петь, Хосе! – Инес узнала веселый и чуть капризный голосок Исабель.

– Да, да, – поддержали ее еще несколько девичьих голосов. – Пусть лучше Октавио прочтет!

– Прочти, прочти, Октавио!

Услышав дорогое имя, Инес вздрогнула. Сейчас ей предстояло услышать и голос любимого. Что он будет читать? Должно быть, стихи о любви. Наверное, он хорошо читает, если его просят об этом.

Раздался юношеский голос. Инес испугалась. Голос звучал издевательски-насмешливо.

– «Октавио, любимый и неведомый!» – начал читать Октавио.

«Мое письмо!» – в ужасе подумала Инес.

Сила воли, унаследованная от горделивых предков, поддержала ее. Девушка не заплакала, не упала в обморок. Она спокойно дослушала издевательское чтение Октавио до конца. Все смеялись.

– А теперь, теперь, – командовала Исабель, – будем сочинять ответ.

– Инес, свет моего сердца! – издевательски произнес Октавио.

– Нет, лучше так: «Инес, моя белоперая голубка», – перебил его Хосе.

Снова раздался смех.

Инес схватила подсвечник и быстро пошла прочь.

Она ступала спокойно и твердо. Вошла в свою комнату и села за стол, поставив свечу.

Инес не плакала, не ужасалась. Сердце ее было разбито. Душа, казалось, оделась в холодную броню. Больше никогда не будет она безоглядно влюбляться и верить. Даже мысли о мести были спокойны и просты. Она должна отомстить. Она не станет покорно терпеть это издевательство. И за что? За что Исабель и Октавио так поступили с ней? В чем она виновата? Только лишь в том, что наивна, чиста и неопытна. Так вот какая награда ждет в этом мире чистоту помыслов и чувств!

Донья Инес прекратила свой рассказ. Ее впалые щеки пылали.

– Что же дальше? – невольно воскликнула я. Донья Инес вздохнула и завершила быстро, словно бы чего-то недоговаривая. Супруг смотрел на нее с грустью и сочувствием.

Юная Инес рассказала донье Элеоноре о том, что группа молодых придворных тайно собирается по ночам и позорит ее, Инес, честь, выдумав глупую переписку между ней и одним из кавалеров в свите младшего брата короля.

Инес проводила донью Элеонору тайком к покоям Марии. Все это время Инес скрывала от Исабель, что знает все. Гнев возмущенной доньи Элеоноры обрушился на юношей и девушек. Исабель пыталась утверждать, будто свои письма Инес написала сама (так оно и было), но ей не верили. Молодые придворные и их родные подверглись опале. Однако донья Элеонора пожелала, чтобы и Инес удалилась из дворца.

– Вот тогда-то отец и решил увезти нас всех на Ямайку.

– Здесь я и встретил Инес, – добавил граф Мейн.

– И эта счастливая встреча заставила меня забыть о перенесенном в юности унижении, – сказала Инес.

Я подумала, что эта женщина в состоянии испытывать сильные чувства.

Но как можно было оценить ее поступок? Донос, конечно, дело некрасивое. Но ведь и Исабель и Октавио предали ее, оскорбили незаслуженно. Впрочем, я чувствовала, что донья Инес чего-то не договаривает.

Несколько раз я пыталась спрашивать о донье Инес мою черную горничную Сесилью. Я задавала вопросы о семье доньи Инес, о ее матери, которую Сесилья еще застала в живых. Но негритянка уверяла, что была слишком мала и ничего особенного не помнит.

Глава тридцать первая

Рассказ доньи Инес сильно подействовал на всех нас.

– Вы просто волшебница, Эмбер, – сказала Коринна, когда мы беседовали наедине. – Обычно мама очень мало говорит, а чтобы она подробно рассказывала о своем прошлом, такого я даже не помню.

– Да, – ответила я, – мне всегда казалось, что рассказ о прошлом облегчает душу человеку.

– Это прекрасная мысль, – поддержала меня Коринна.

– Это не ново, – улыбнулась я.

– Но это ново для нашей семьи. Я думаю, будет хорошо, если мы сумеем разговорить отца. Мне всегда казалось, что он очень нуждается в подобном облегчении души.

– Что ж, попытаемся. А не кажется ли вам, Коринна, что ваш отец пережил что-то очень печальное?

– Да, у меня есть такое ощущение.

– А мне все время кажется, что я встречала в Англии кого-то схожего с ним. Но не могу припомнить, кого именно.

– Странно, но и у меня с некоторых пор такое ощущение.

– Но в этом, Коринна, нет ничего удивительного. Ведь в Лондоне вы вполне могли столкнуться с кем-либо из родственников вашего отца.

– Да, пожалуй…

Когда после ужина мы, как обычно, собрались в гостиной, Коринна заговорила первой:

– В прошлый раз, – начала она, – нас глубоко взволновал откровенный рассказ мамы. Как жаль, что она не говорила так с нами прежде. А ведь откровенный рассказ о своем прошлом облегчает душу. И мне кажется, что мамина откровенность вызвана любезностью и вниманием нашей гостьи, ее светлости герцогини Райвенспер.

– Да, я должна поблагодарить ее светлость за то облегчение моей души, коему она способствовала, – произнесла донья Инес.

И снова мне показалось, что она чего-то не договаривает и что душа ее все еще очень многими страшными воспоминаниями отягощена. Но в конце концов человек не может и не должен открываться весь, что-то должно остаться в тайне от всех.

– Райвенспер, – задумчиво произнес отец Коринны. – Я так давно покинул Англию, многое забыл. К стыду своему я забыл и герцогов Райвенспер. – Он потер лоб кончиками пальцев. – Надеюсь, ее светлость простит меня? – он улыбнулся, и эта улыбка снова показалась мне странно знакомой.

В комнате воцарилось напряженное молчание. Я поняла, что Коринна и Брюс полагают меня обиженной. Но я видела искренность старого графа и ни в коей мере не считала, что он хотел обидеть меня, упомянув о том, что забыл герцогов Райвенспер. Нет, он вовсе не желал уколоть меня, я это сразу поняла.

– Герцогский титул пожаловал мне король, – спокойно ответила я. – Титул герцогов Райвенспер учрежден специально для меня и для моего сына Чарльза.

– А вашему супругу титул не был пожалован? – настороженно спросила меня донья Инес.

– Мой супруг к тому времени уже скончался. Я была замужем за графом Рэтклифом.

– О! Графа я помню, – воскликнул отец Коринны. – Я был еще молод, но слышал о нем и даже несколько раз встречался в обществе. Чудак, он коллекционировал предметы искусства, картины.

– Должно быть, вы и сегодня владеете его прекрасными коллекциями, – сказала донья Инес.

– Нет, – ответила я, – у графа был сын от первого брака, он также умер молодым, оставив вдову и двоих детей. Все наследство я передала им. Я не считала себя вправе оставить себе хоть что-то.

– Как? – донья Инес была поражена. – Ни одной картины, ни одной безделушки!

– Да, ничего, – я улыбнулась.

На родителей Коринны мое бескорыстие явно произвело впечатление. Брюс и Коринна улыбались с некоторой гордостью, словно бы и они были причастны к этому бескорыстию. Никто не знал всей правды. Впрочем, умри граф Рэтклиф своей смертью, и даже будь он моим верным обожаемым супругом, я все равно отказалась бы от наследства в пользу его потомков. Иногда бескорыстие может доставить удовольствие и облегчить душу не меньше, чем откровенный рассказ о своем прошлом.

– Не соизволите ли вы рассказать о своем семействе, ваша светлость, – голос доньи Инес звучал почтительно. – Судя по вашему благородству, вы должны принадлежать к знатнейшим и старейшим родам Англии.

– Я давно не рассказывала о своем прошлом, – я чуть пожала плечами, – особенно о детстве. Но уж если я буду сегодня занимать вас, то предпочитаю двигаться постепенно к самому началу. Когда я вышла замуж за графа Рэтклифа, я была вдовой с маленькой дочерью. Моим первым супругом был один из самых состоятельных в Лондоне торговцев и один из самых богатых в Англии людей, Сэмюэль Дейнджерфилд. (Свой брак с Карлтоном я, разумеется, скрыла от родителей Коринны. Они считали маленького Брюса сыном Карлтона от его первой, рано умершей жены.) Я знатного происхождения, но родилась я и выросла в деревне, в простом фермерском доме.

Я почувствовала, что в гостиной повисло напряженное молчание. Я не могла понять, в чем дело. Неужели обстоятельства моей жизни так шокировали родителей Коринны? Но нет, это было не презрительное, но напряженное, и даже какое-то мучительное молчание. Но я решила закончить свой рассказ. Этого требовало мое чувство собственного достоинства.

– Мои приемные родители, простые фермеры, были добрыми и нравственными людьми. Не скрою от вас, что я обучена не только чтению, письму, изящному рукоделию, но и обычным домашним хозяйственным делам. И эти мои простые умения, случалось, выручали меня в трудное время; например, когда в Лондоне бушевала страшная чума.

– Но… Вам известны имена ваших родителей? – голос доньи Инес дрогнул.

Этот, казалось бы, заурядный вопрос тоже показался мне странным. Что она имеет в виду? Неужели подозревает, что я какая-нибудь безродная выскочка, и презирает меня?

– Да, разумеется, – я продолжала держаться спокойно. Но Брюс и Коринна смотрели на меня с явным беспокойством. – Разумеется, мне известны имена моих родителей. Хотя я никогда не видела их обоих – ни отца, ни мать. Я – урожденная Эмбер Майноуринг, графиня Росвуд, мать моя – Джудит Марш.

Донья Инес откинулась в своем кресле, лишившись чувств. Коринна бросилась к ней с флаконом нюхательных солей. Раздался громкий удар, словно об пол ударилось что-то тяжелое. Это граф Мейн выпустил из рук свою трость. Он привстал в кресле и впился в меня взглядом.

Донья Инес пришла в себя. Коринна стояла по-прежнему рядом с матерью, она бережно поддерживала ее голову ладонью.

– Хуан, – слабым голосом произнесла донья Инес, обращаясь к своему супругу, – мне кажется, ты нашел свою дочь!

Я ничего не понимала, хотя вроде бы все не так уж трудно было понять. Но именно в такие моменты человек перестает понимать самое простое.

– Скажите мне имена ваших приемных родителей, ваша светлость, – с трудом выговорил граф Мейн, не спуская с меня пристального взгляда.

– Мэтью и Сара Гудгрум.

– Ваши настоящие родители не оставили вам никаких драгоценностей?

– Да, – мною овладело странное спокойствие, почти оцепенение, – я помню золотые серьги грушевидной формы с жемчужными подвесками. Моя приемная мать говорила, что они принадлежали моей настоящей матери. Они находились у меня, и рассталась я с ними крайне неохотно и в силу печальных обстоятельств. (Кажется, насколько я помнила, серьги пропали в лондонском доме Рэтклифа во время пожара.)

– Эти серьги я подарил твоей матери в день нашего венчания, – произнес граф Мейн.

Так вот почему Коринне казалось, что она уже где-то видела черты своего отца. Она видела их в моем лице. А я? Конечно же, я много раз видела эти черты в зеркале. Эти янтарные глаза, которые так любила моя мать!

Глава тридцать вторая

Тогда я узнала историю моего отца. От человека, настроенного к нему враждебно, он получил ложное известие о том, что его жена и ребенок скончались. Отец говорил мне, что что-то мешало ему поверить. Разумеется, он твердо решил отправиться в деревню к Гудгрумам и все узнать на месте. Но в это самое время его отряд подвергся преследованию. Внезапное нападение – и в живых остался лишь мой отец. Надо было спасаться. С большим трудом, без денег, он добрался до порта Бристоля и там нанялся на корабль, плывший в Америку, простым матросом.

Ему пришлось много пережить. Свое фамильное имя – Майноуринг – он изменил на Мейн. Ему не хотелось, чтобы его узнали.

Сильный и умный, он освоил морское дело и постепенно дослужился до помощника капитана. Конечно, у него были свои понятия о чести, но в том мире, где он волею судьбы оказался, понятия о чести были несколько иными. Я не вправе винить отца за то, что он воспринял эти новые понятия; ведь я и сама не всегда поступала так, как мне бы хотелось.

Вместе с преданными ему матросами отец захватил корабль и занялся пиратством. Когда он скопил значительное количество средств, то перешел на работорговлю. Прибывающие в Америку богатые испанцы, англичане и французы начали выращивать хлопок и табак. Им понадобилась дешевая рабочая сила. Такой силой стали вывозимые из Африки негры. На плантациях нужно было много людей.

Да, отец поступал дурно. Он заманивал негров на корабли, спаивал, вмешивался в те беспрерывные войны, стычки и столкновения, в которых проходила жизнь африканских племен. Постепенно он разбогател. На родине, в Англии, он не мог рассчитывать на подобное богатство. Отец решил обосноваться на Ямайке. Он выстроил себе роскошный дом, свел знакомство с богатыми выходцами из Европы. Здесь он встретил донью Инес. Она жила вместе с матерью-вдовой. Эта девушка, строгая и даже мрачная, была совсем не похожа на мою мать Джудит Марш. Постепенно между молодыми людьми зародилась взаимная симпатия. Они поверили друг другу свои тайны. Завершилось все браком. Спустя год родилась Коринна, а вскоре мать доньи Инес скончалась.

Откровенно говоря, известие о том, что мой отец жив, ошеломило меня. Я привыкла считать себя одинокой, единственными близкими мне по крови людьми были мои дети. И вот теперь у меня есть отец и сестра. Я с трудом привыкала к этим новым для меня обстоятельствам. Мне пришло в голову, что возможно, я именно потому так мягко относилась к Коринне, что бессознательно чувствовала наше родство. Хотя внешне мы совсем не были похожи. Коринна походила на свою мать, я – на отца.

Еще больших трудов мне стоило привыкнуть к отцу. Ведь я привыкла видеть в мужчинах мужей, любовников, на худой конец – насильников. У меня никогда не было отца. Со своим приемным отцом Мэтью Гудгрумом и названными братьями я рассталась в ранней юности.

Мой родной отец оказался человеком сдержанным. Похоже, ему тоже было не так-то легко свыкнуться с новообретенной взрослой дочерью. Коринну он знал с первого дня ее жизни, она выросла на его глазах, он с любовью следил за ее развитием и взрослением. Я же была сложившимся человеком. Я успела многое пережить в жизни.

Постепенно у меня сложился свой стиль общения с отцом. Несмотря на хромоту, он прекрасно держался в седле и любил совершать прогулки за город. Живя в поместье лорда Рэтклифа, я в совершенстве овладела искусством верховой езды. Мы стали ездить вместе. Я умела сидеть и в мужском седле, но для прогулок с отцом, разумеется, предпочитала дамское седло и мою голубую амазонку из плотного шелка.

Мы не спеша выезжали за город и медленно ехали по аллее, окаймленной пальмовыми рощами. Отец рассказывал мне о своей жизни. Он держался со мной внимательно и спокойно. Вскоре я уже чувствовала к нему искреннюю привязанность.

Я также доверила ему свои тайны. Он узнал о смерти Рэтклифа и о моем браке с Брюсом. Отец сказал, что всегда испытывал самые теплые чувства к Брюсу Младшему, моему сыну. Я поведала отцу о моих отношениях с его величеством; и о том, что маленький Чарльз – сын короля Англии.

Отец слушал меня с грустью. Он признался, что ему жаль тех лет, которые мы не провели вместе, и он испытывает по отношению ко мне чувство вины. Ему так странно, что у него есть взрослая, много пережившая дочь, которой он никогда ни в чем не помогал.

Глядя друг на друга, мы с радостью подмечали сходные черты.

Я заметила, что Коринна и Брюс стали со мной еще мягче, исчезла даже тень напряженности в наших отношениях. С Коринной я легко приняла доверительный тон старшей дружелюбной сестры.

Но от доньи Инес мы все равно решили утаить то, что я была замужем за Карлтоном и что Брюс Младший – мой сын.

Глава тридцать третья

Однажды вечером, когда я в своем кабинете писала письмо Эмили, в дверь постучали и вошел, опираясь на свою трость, отец. Я поднялась. Мне нравилось доверительно беседовать наедине с ним. Он был умным человеком, умел сдерживать свои чувства, не терпел хвастовства. В его мыслях я заметила ту особую ненавязчивую мудрость, которая дается развитой способностью осмысливать происходящее.

Я подошла к отцу и помогла ему расположиться в кресле.

– Я не помешал тебе? – спросил он.

– Нет. Я как раз закончила письмо леди Элмсбери, моей лондонской подруге.

– Ты не скучаешь по Лондону?

– Пока нет.

– Когда-то мне очень хотелось снова увидеть Англию, но я все откладывал эту поездку. Что-то удерживало меня. Быть может, сама судьба. Постепенно я понял, что мне уже не суждено побывать на родине.

Мы помолчали. Я подумала, что отец вовсе не ждет от меня пустых утешений.

– У тебя осталось в Лондоне имущество и поместье в Англии, – продолжил отец.

– Да, всем этим занимается Джон Рэндольф, граф Элмсбери, муж Эмили. Это честный и достойный человек, такой же, как его супруга.

– Ты знаешь, что я богат. Ты – моя старшая дочь и имеешь все права на мое имущество.

– Мне ничего не нужно, отец, – я говорила совершенно искренне; мне не хотелось, чтобы разговоры об имуществе и наследстве вклинивались в наши, только начавшие складываться, отношения.

– Я уже говорил с Коринной и Карлтоном. Я изменил завещание. Коринна наследует все имущество своей матери. Половину моего богатства унаследуешь ты. Кроме того, я хочу, чтобы часть доходов ты и мои внуки получили еще при моей жизни.

Я сделала невольный протестующий жест. Но отец прервал меня сильным рубленым движением руки.

– Я не изменю моего решения, Эмбер. Я просто хотел уведомить тебя о нем. И не будем больше возвращаться к этому.

Я улыбнулась и пожала плечами. Он улыбнулся мне в ответ и посмотрел на меня. Мужчина любовался моей красотой, не испытывая вожделения, не желая во что бы то ни стало овладеть мной. Это для меня было ново, странно и приятно.

– Ты похожа на меня, но в то же время, чем больше я в тебя вглядываюсь, тем больше узнаю черты твоей матери. Она была моей первой сильной и искренней любовью, такое редко забывается.

Я смутилась, отвела глаза. Затем невольно взяла с полки статуэтку из слоновой кости и начала вертеть в пальцах.

Я вспомнила, что давно хотела бы узнать, что это за вещица.

– Напоминает японские и китайские безделушки, – я приподняла статуэтку, показывая отцу. – Но я уверена, что это все же не Япония и не Китай. Но что же это? Наверное, ты можешь объяснить?

Отец хмуро посмотрел на маленькую вещицу, осторожно взял ее у меня и поставил снова на полку.

В этой статуэтке и вправду было что-то странное. Нет, ее никак не могли привезти из Японии или Китая. Это не безделушка была, что-то жесткое, жестокое ощущалось в ней.

Статуэтка изображала маленькое чудовище, что-то вроде человечка с драконьей зубастой головой и крыльями.

– Ты привез это из Африки? – спросила я. – Ведь это слоновая кость.

Отец пристально смотрел на меня. Взгляд его был тяжелым.

Наконец он заговорил.

– Дело не только в том, что ты моя старшая дочь, Эмбер. Я не придаю такого уж большого значения кровным узам. Но ты много пережила, тебе случалось совершать дурные поступки; ты знаешь, что люди – отнюдь не ангелы и отнюдь не всегда способны избежать дурного. То, что я сейчас открою тебе, я никогда не решусь доверить Коринне и Брюсу, или моей супруге донье Инес. Никто из них не поймет меня, как ты. Все они слишком твердо знают, что такое «хорошо» и «дурно», они были бы способны осудить меня.

– Не думаю, отец, – тихо вмешалась я.

– И все же я доверюсь только тебе. Это случилось давно, когда я еще только ступил на тернистую тропу пиратской, разбойничьей жизни. На Ямайке тогда еще не было городов. Повсюду простирались дикие пальмовые леса, в которых стройные стволы оплетались цепкими лианами. А за лесом можно было найти развалины городов. Прежде здесь жили люди, местные жители. Почти все они были истреблены колонистами, лишь небольшая часть успела укрыться в лесах. Время шло. Прибывали все новые колонисты и теснили местных жителей. Я познакомился с доньей Инес и женился на ней. Родилась Коринна. Однажды я привез очередную партию рабов, среди которых был и отец твоей служанки Сесильи. Она этого не помнит. Отец ее был не только царем, но и верховным жрецом нескольких подвластных ему племен. Я не очень-то верил в магическое искусство тех, кого считал дикарями, но впоследствии я переменил свое мнение.

В городе, который только еще застраивался, вспыхнул бунт рабов. Матросам стоявших в гавани кораблей удалось подавить восстание. Но отцу Сесильи и еще нескольким его приближенным удалось бежать. Вместе с ними бежала и служанка доньи Консепсион, матери доньи Инес. Она была мулатка, донья Консепсион привезла ее из Испании. Саму донью Консепсион и меня беглецы увели в качестве заложников.

Они тащили нас сквозь чащу леса и наконец вывели в поселение местных жителей, аборигенов острова. Меня и донью Консепсион связали лианами и оставили в шалашах из пальмовых листьев. В ужасе ждали мы решения своей участи.

Мы не знали всего. Оказалось, отец Сесильи повздорил с главным местным жрецом. Сейчас ты узнаешь, к чему это привело.

Поздно ночью раздался грохот барабанов. Меня, связанного, вывели из шалаша на поляну. Вокруг толпились туземцы. Меня поставили в самом центре у костра.

Я увидел туземного жреца, убранного длинными перьями местных пестрых птиц. Рядом, весь разрисованный растительными красками, стоял отец Сесильи. Оба начали кружиться вокруг меня и петь устрашающими голосами. Барабаны гремели со страшной силой.

Отец Сесильи чуть отступил, как бы уступая дорогу своему сопернику. Тот бросился на меня, но не коснулся меня, а лишь взмахнул руками. И тут же я почувствовал, что тело мое изменяется, я оставался в полном рассудке, но ощущал болезненные судороги, охватившие меня всего. И вот я, не будучи сумасшедшим, почувствовал свое тело совершенно чужим. Даже глаза мои стали видеть как-то иначе. И разум мой, наперекор всему, оставался моим человеческим разумом. Тело же мое сделалось туловищем огромной остроклювой птицы. Невольно я попытался позвать на помощь, застонать, но из горла вырвался лишь странный клекот.

Жрец с гордостью повел рукой, будто призывал остальных полюбоваться на то, что он совершил со мной.

Ко мне приблизился отец Сесильи и взмахнул обеими руками, будто желал возложить их мне на голову, но не коснулся меня. Черная кожа африканца лоснилась от пота, белки глаз дико блестели.

И снова я ощутил страшные судороги. Из птицы я преобразился в странного фантастического ящера.

И вновь ко мне подскочил местный жрец.

Затем снова – африканский колдун.

Они чередовались. А я принимал обличья самых разных нелепых и странных существ. Мне казалось, что то, что было некогда моим человеческим телом, уже просто никогда не сможет вспомнить себя.

Наконец, когда я застыл в обличье одноногой цапли с головой зайца, отец Сесильи напрасно проделывал свои магические пассы, пытаясь превратить меня во что-то иное. Он обессилел и упал на землю у костра. Грохот барабанов стих.

– Он проиграл! – обратился ко мне местный жрец на испанском языке.

Местный жрец взмахнул рукой. Последние конвульсии – и вот я снова превратился в человека, в себя самого. Я потерял сознание.

Как мне хотелось, чтобы все пережитое оказалось сном, чтобы я очнулся на корабле или дома. Но я пришел в себя на той же поляне, у того же костра. Мне не дали долго пробыть в беспамятстве.

Я сидел, прислоненный спиной к стволу дерева. Мулатка вливала мне в горло какую-то бодрящую микстуру.

– Где?.. – язык повиновался мне, – Хуана, где донья Консепсион? – прошептал я.

Но мулатка не ответила и, напоив меня из скорлупы кокосового ореха, отошла.

Отец Сесильи стоял в стороне. Он был бледен, то есть его черное лицо посерело. Рядом с ним стояли двое местных жителей с топорами.

«Наверное, его казнят», – подумал я.

А что же будет со мной и с доньей Консепсион?

Местный жрец заговорил, обращаясь ко мне:

– Добро и зло, – сказал он, – понятия относительные. И, соответственно, относительны понятия воздаяния за добро и зло. И уж совсем смешны понятия мести и благодарности. Ты можешь считать, что этот человек (он указал на отца Сесильи) будет наказан за то, что желал отнять у меня власть. Хотя он виноват лишь в том, что оказался слабее меня. Ты можешь считать себя наказанным, хотя ты всего лишь живешь, как живут многие…

– Прошу вас, – тихо произнес я, – отпустите мать моей жены. В чем вы считаете ее виноватой?

– Я? Ни в чем. Виноватой ее считает она, – жрец указал на мулатку Хуану.

– Хуана! – взмолился я, – пощади несчастную женщину. Она исполнит слово, данное тебе. Ты будешь свободна.

– Поздно! – бросила Хуана и скрылась в чаще.

Я понял, что донья Консепсион погибнет. Но я все еще надеялся уцелеть сам.

То, что произошло потом, нельзя вспоминать без чувства ужаса. Я впервые рассказываю об этом…

Я ободряюще сжала руку отца. Он судорожно вздохнул и продолжал свой рассказ:

– На моих глазах отец Сесильи был разрублен топорами. Затем его тело разделали, кусками насадили на вертела и начали жарить. Что было дальше? Целую неделю меня держали в шалаше и заставляли поедать мясо этого человека. Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал бы мне, что я сделаюсь людоедом, я бы не поверил. И вот я целую неделю был людоедом. Когда эта страшная неделя завершилась, жрец подал мне несколько статуэток, вот таких, как та, что ты только что держала в руках…

Я резко вздрогнула.

– Да, вот таких. Он сказал мне, что это изображение демона памяти и что я должен держать по одной такой статуэтке в каждой спальне своего дома. Если я не буду это делать, случится беда. А вырезаны эти безделушки не из слоновой кости, но из человеческой кости…

Охваченная немым ужасом, я обмерла. Меня пугала эта комната, такая на вид уютная и спокойная. Меня пугал мой родной отец, этот на первый взгляд достойный и сдержанный человек. Я почувствовала, как начинаю дрожать. Да, в том мире, где я жила прежде, все не проявлялось в такой парадоксальной и гротескной открытости.

– Я напугал тебя, Эмбер. – Отец протягивал ко мне ладонь, не касаясь меня, понимая, что сейчас я не вынесу его прикосновения.

– Да, мне страшно. Но это пройдет. Скажи мне, а что сталось с мулаткой Хуаной, узнали ли вы о судьбе доньи Консепсион?

– Нет. Обе они исчезли. Я полагаю, мулатка убила донью Консепсион и осталась жить в местном племени. Впрочем, простолюдины утверждают, будто далеко за городом есть заброшенное поместье, владельцы которого были давно убиты. В этом поместье, якобы, порою видят призрак женщины-колдуньи. Она убивает всякого, кто появится там…

Я хотела еще о чем-то спросить, постепенно вернуться к обыденности; но тут звон колокольчика призвал нас к ужину.

Я решительно приблизилась к отцу и помогла ему встать.

Глава тридцать четвертая

С моей служанкой Сесильей у меня установились дружеские отношения. Настолько дружеские, что моя верная Нэн даже пыталась ревновать меня.

– Да что же, неужели я хуже этой чернокожей! – возмущалась она. – Разве я не выручала вас в самые трудные минуты? И вот теперь вы пренебрегаете мной!

– Как тебе не стыдно, Нэн?! – урезонивала я ее. – Я никогда не забываю о тебе. Более того, я доверила тебе детей, самое дорогое, что у меня есть!

Нэн успокаивалась, но втихомолку все же продолжала ворчать.

Тут была виновна и сама Сесилья. Озорная девчонка, она в шутку передразнивала лондонские манеры Нэн. Она делала это без всякой злобы, но Нэн все равно немного сердилась.

Я выучилась испанскому языку, и по вечерам Сесилья часто приносила мне книги из библиотеки доньи Инес. Испанская литература нравилась мне.

Однажды, читая драму Кальдерона о красавице Хулии, превратившейся в демоническую женщину, я снова подумала об истории мулатки Хуаны и доньи Консепсион.

«Что-то здесь нечисто! Почему Хуана так желала отомстить донье Консепсион? Только потому, что та не исполнила своего обещания отпустить ее на свободу? И эти слухи о страшном заброшенном доме…»

Я решила разговорить Сесилью. У меня всегда было убеждение, что слуги знают гораздо больше о тайнах своих господ, нежели того хотелось бы последним.

В тот вечер Сесилья раздевала меня, готовя ко сну.

– Я бы хотела поговорить с тобой, Сесилья, – начала я издалека.

– Да, ваша светлость. Я к вашим услугам.

– Заплети мне косы на ночь, а потом садись вот сюда, на диван, и мы поговорим.

Сесилья так и сделала. Она скромно присела на краешек дивана и приготовилась слушать меня. Но я-то предполагала, что сама буду слушать ее.

– Ты читала пьесу нашего любимого Кальдерона о прекрасной Хулии и ее страшном превращении?

– Да, ваша светлость.

– Тебе было интересно?

– Да, ваша светлость. И донье Инес было интересно. И страшно нам обеим было. Я читала ей вслух.

– А как ты думаешь, Сесилья, могло бы что-нибудь подобное произойти в действительности?

– Не знаю, ваша светлость. Но… вряд ли. Это все слишком волшебно.

В голосе девушки я уловила напряженность, уже мне знакомую. Не так-то легко будет заставить ее разговориться.

– Сесилья, я уже знаю, как исчезли донья Консепсион и Хуана. Ты, конечно, слышала о них.

Девушка вскинула руки, пытаясь опровергнуть мои слова, но я ласково взяла ее за кисти и вернула ее руки на колени, где они спокойно лежали только что.

– Я клянусь, Сесилья, об этом никто не узнает! Расскажи мне, почему Хуана так ненавидела донью Консепсион? Ведь ты все знаешь. Прошу тебя!

Еще некоторое время Сесилья упиралась, но в конце концов сдалась. Ей даже льстило, что я, госпожа, герцогиня, упрашиваю ее.

– Ну вот, – начала Сесилья. – Я знаю, что донья Инес рассказывала вам о том, почему ее семье пришлось покинуть Испанию. (Поистине эти слуги ухитрялись слышать все на свете.) Она, конечно, сказала о том, как оскорбила ее группа молодых придворных, а главными зачинщиками были Исабель и Октавио, в которого донья Инес была влюблена. Инес обо всем рассказала старшей придворной даме, своей родственнице донье Элеоноре. Виновные попали в опалу, но и самой Инес пришлось покинуть дворец.

– Это я знаю.

– Да. Но есть кое-что такое, чего не знает и сама донья Инес.

– Что же это может быть?

– А вот что! Мать доньи Инес, донья Консепсион, была женщиной очень гордой, знатностью своей гордилась. Когда ее двоюродная сестра донья Элеонора рассказала ей об унижении Инес, донья Консепсион решила, что месть не совершилась. В услужении у доньи Консепсион находилась мулатка Хуана, которую донья Консепсион все обещала отпустить на свободу. Эта Хуана слыла колдуньей и ходили слухи, будто донья Консепсион несколько раз прибегала к ее услугам для расправы с неугодными ей людьми. В Испании за такое могут и на костре сжечь. Но в случае с доньей Консепсион ничего доказать было нельзя.

Хуана умела составлять самые разные зелья и настойки. И вот донья Консепсион решила отравить юношу и девушку, виновных в унижении ее дочери.

Сделать это оказалось не так-то трудно. Исабель и Октавио как раз содержали во дворце под стражей и допрашивали. Перед тем как было принято решение об удалении их навсегда из дворца, они получили к ужину отравленные фрукты. И, вернувшись в свои семьи, оба скоропостижно скончались.

Казалось бы, донья Консепсион добилась своего. Но как раз в то самое время скончался и двухлетний сын короля, принц Просперо. Донья Консепсион впала в панику. Она почему-то была уверена, что и в этой смерти могут обвинить ее. Нервы ее настолько расшатались, что она уже сама верила в свою виновность. Она уговорила мужа ехать на Ямайку. Никто в Мадриде не счел этот отъезд подозрительным. Ведь о том смехотворном положении, в которое попала Инес, судачил весь город; и все знали гордость и спесь доньи Консепсион.

Свое обещание, данное Хуане, донья Консепсион не исполнила, и взяла ее с собой на Ямайку. Там, казалось бы, донья Консепсион должна была успокоиться, тем более что здесь никто не знал об унижении Инес. Но вместо этого старуха становилась все более подозрительной и злобной.

Однажды за какую-то мелкую домашнюю оплошность она приказала отхлестать Хуану плетьми. Донья Консепсион собственной персоной явилась на конюшню, где старый негр должен был производить наказание. Она стала следить за тем, чтобы он не щадил Хуану. Когда наказание было завершено, мулатка поднялась и, глядя прямо в глаза своей мучительнице, громко предсказала:

– Донья Консепсион! Скоро твоя дочь станет женой людоеда! А потом свершится и справедливая месть!

Донья Консепсион вскрикнула и упала в обморок. С тех пор она не осмеливалась наказывать Хуану, она боялась ее, но на свободу все же не отпускала. Такой уж самодуркой была донья Консепсион…

При слове «людоед» я вздрогнула и закуталась в шаль.

– Какое счастье, что не сбылось предсказание Хуаны, – осторожно сказала я.

(Но сама я знала, что предсказание сбылось самым ужасным образом. Но какое счастье, что об этом не знают в доме!)

– Не сбылось, но доставило много горя бедной донье Инес и вздорной ее матери. Кто бы ни сватался к дочери, старуха отказывала. Странным своим поведением она свела мужа в могилу. Наконец к донье Инес посватался английский богач граф Мейн. Донья Консепсион хотела, как обычно, отказать. Она давно уже уговаривала дочь уйти в монастырь. На острове как раз был основан женский монастырь. Но обычно кроткая донья Инес заупрямилась, потому что влюбилась в графа. Свадьба состоялась. Молодые жили счастливо. У них родилась дочь, сеньора Коринна. А после донья Консепсион куда-то пропала вместе с мулаткой Хуаной…

(Значит, Сесилья знала не все. Вот и прекрасно!)

– И что говорят об их исчезновении? Куда они девались?

– Одному Богу ведомо! – Сесилья передернула плечами. – Прошло уже много лет. Они бы должны уже умереть.

– А что ты слышала о заброшенном поместье, где будто бы блуждает призрак женщины-колдуньи?

– Да, должно быть, я слышала то же, что вы мне сейчас говорите!

Я невольно рассмеялась.

– Сесилья, а этой колдуньей не может быть Хуана?

Сесилья задумчиво посмотрела на меня.

– Так уж и быть, скажу! Есть, ваша светлость, такое колдовство, которое превращает человека в бессмертное существо, жаждущее убийства. Если обычный человек попадает в то место, где поселилось такое существо, ему нет спасения.

– И это существо нельзя уничтожить? – спросила я.

– Можно. Можно его убить серебряной заговоренной пулей. Но это может сделать только человек, который ни разу в своей жизни не пожелал смерти ближнего.

Я покачала головой.

– Думаю, не так-то легко отыскать такого человека! Но скажи, Сесилья, ты думаешь, что Хуана превратилась в такое чудовище?

– Подумайте хорошенько, ваша светлость, – с жаром воскликнула негритянка, – какой прок Хуане оттого, что она подобным образом погубила бы свою жизнь?

– Но люди, одержимые местью, часто не жалеют себя, – возразила я.

– Может, такие неразумные, как донья Консепсион, и не жалеют. Но только не такие, как Хуана. Она была умна.

– Хорошо. Тогда скажи мне все же, что ты обо всем этом думаешь?

Сесилья вдруг сжала пальцы рук, вся подалась вперед и посмотрела на меня округлившимися глазами.

– Я скажу вам, ваша светлость, что я думаю. Только не дай Бог, если об этом узнают в доме; особенно донья Инес.

– Будь уверена, о нашем с тобой разговоре не узнает никто.

– Так вот. Хуане незачем было превращать себя в чудовище. Но была одна женщина, которую она считала настоящим чудовищем, потому что та мучила ее и не исполнила своего обещания…

– Донья Консепсион?

– Да, ваша светлость, да!

– Ты полагаешь…

– Ну конечно!..

– Значит, Хуана владела таким колдовством?

– Все знали, что она была колдунья!

– И она превратила донью Консепсион в бессмертное чудовище, жаждущее убийства?

– И поселила ее в том доме. Только об этом очень страшно рассказывали. В этом доме тогда жили люди, семья. И вот будто бы к ним прибежала донья Консепсион, вся истерзанная, в разодранной одежде. Она говорила, будто ее захватили в плен дикари и ей чудом удалось вырваться. Тотчас послали к донье Инес и графу Мейну – дать знать, что донья Консепсион жива. Но когда граф Мейн прибыл в тот загородный дом в карете и со слугами, чтобы увезти донью Консепсион, в доме никого не было. Все двери были отперты. Граф Мейн и слуги вошли беспрепятственно. Нигде – никого. И все на своих местах, вовсе не было похоже, будто дом ограбили. Наконец добрались до чердака. И там-то обнаружили всех домочадцев и слуг. Их тела были подвешены к большой балке, и кровь у них была высосана вся до капли! А донью Консепсион так и не нашли!..

Я решила, что не стану спрашивать отца, ездил ли он действительно в тот таинственный дом. Даже если и ездил, едва ли это была настолько приятная поездка, что о ней стоило напоминать…

Я поблагодарила Сесилью за ее рассказ и пообещала все держать в тайне.

Впрочем, кажется, это не было такой уж тайной. Как-то раз маленькая Сьюзен объявила мне, что за городом есть дом, где живут вампиры – чудовища-кровопийцы.

– Кто тебе сказал такое? – спросила я. Оказалось, Сьюзен «просветила» девчонка-негритянка.

– Все это сплошные глупости! И ничего подобного на свете не бывает! – отрезала я. – Умные люди в такое не верят!

Мне казалось, что я убедила дочь. Но сама я продолжала ломать голову. Что же стояло за всеми этими россказнями? Что касается ощущений отца в ту колдовскую ночь, то они могли быть результатом внушения. А все остальное? Загадка оставалась загадкой.

Глава тридцать пятая

Как-то раз я прошла в библиотеку, чтобы взять свое любимое французское издание «Дон Кихота» с прекрасными гравюрами. Но книги почему-то не оказалось на месте. Значит, ее кто-то читает. За ужином спрошу, кто.

Спустя две недели Коринна и Брюс собирались возвращаться в свое поместье. Они приглашали меня с собой. Я еще не решила, купить ли мне плантацию. Во всяком случае, прежде всего не лишним будет посмотреть, как живется Брюсу и Коринне, как Брюс управляет плантацией.

Когда подали фрукты, я сказала о том, что кто-то взял из библиотеки французское издание «Дон Кихота». Но все отказывались, никто не брал эту книгу.

– Может быть, Сесилья… – предположила я.

– Она не читает по-французски, – заметила донья Инес.

Зная способности Сесильи, я вовсе не была в этом уверена полностью, однако согласилась.

– «Дон Кихот» с гравюрами, – задумчиво повторил отец. – Кажется, я знаю, кто мог взять эту книгу. Это очень на него похоже. Недавно вернулся, никому не представился, тихо взял книгу и ушел.

– О ком вы говорите? – недоумевающе спросила я.

– Я, кажется, догадываюсь, – Брюс засмеялся. – Вы имеете в виду моего приятеля Санчо Пико. Но разве он вернулся из Италии?

– Должно быть, вернулся, – предположила донья Инес.

– Надо послать за слугой, приставленным к библиотеке, – решил отец.

Тотчас после ужина, когда мы перешли в гостиную, послали за слугой.

– Не приходил господин Санчо Пико?

– Нет, нет, – качал головой старый слуга, назначенный ведать книгами. – Я его не видел.

– А не мог ли он пробраться в библиотеку незаметно? – полюбопытствовал Брюс.

Но слуга явно не желал, чтобы его уличили в нерадении, и продолжал отрицать. Пришлось отпустить его.

– Но все же, как Санчо мог пройти в библиотеку? – недоумевала Коринна.

– Разве так уж трудно куда-то прокрасться незаметно в таком большом доме, как наш? – заметила донья Инес.

– Нам следовало бы лучше охранять наш дом, – отец нахмурился.

Я вспомнила все, что он рассказывал, и тоже почувствовала тревогу.

– Я уверен, что у доброго Санчо в этом доме куча приятелей среди слуг. Наверняка кто-нибудь из них провел его потихоньку.

– Он очень странный человек, этот Санчо Пико, – сказала донья Инес.

– Сейчас я пошлю за моей горничной Сесильей. Эта плутовка, наверняка, должна знать, – решительно заявила я.

Сесилья остановилась в дверях гостиной, скромно сложив руки на груди.

– Сесилья, это ты провела дона Санчо Пико в библиотеку? – спросил отец.

– Нет, ваша милость, клянусь, что это не я.

– Прекрасно, – начала я, поскольку я уже неплохо изучила характер моей чернокожей горничной. – Тогда, может быть, ты знаешь, кто это сделал?

– А разве он совершил что-то дурное? – парировала Сесилья.

– Кто? – я невольно улыбнулась. – Санчо Пико или тот, кто провел его в библиотеку?

– И тот и другой, короче говоря, – подвела итог Коринна.

– Но разве дон Санчо способен на что-то дурное? – тянула время Сесилья. – Ведь это настоящий ангел!

– Допустим! – сдержанно усмехнулась донья Инес. – Допустим, дон Санчо – ангел. А кто же тот, кто тайком провел его в библиотеку?

Мы все, включая Сесилью, уже поняли, что ничего страшного не произошло, и от души забавлялись этим комическим допросом.

– Тот, кто провел его в библиотеку? – невинно переспросила негритянка. – Тот уж точно ангелочек!

– Значит, у нас дом ангелов, – засмеялся отец. – Имя одного нам уже известно. Но как же зовут второго?

– Вы тоже хорошо его знаете, – сказала Сесилья. – Это молодой господин Брюс. Они ведь большие друзья с доном Санчо! Всякий раз, когда молодой господин Брюс приезжает в город, он спешит встретиться со своим старым приятелем.

– Значит, это мой сын провел Санчо тайком в библиотеку? – засмеялся Брюс.

– Ну да! – закивала Сесилья.

– Хорошо, – отпустила я ее, – ступай.

Когда девушка вышла, разговор, естественно, зашел о таинственном Санчо Пико. Оказалось, это местный чудак и книгочей, который очень привязался к моему старшему сыну. Вдвоем они любят говорить о прочитанных книгах. Иногда Санчо Пико гостит в поместье Брюса и Коринны.

Глава тридцать шестая

Я и сама удивилась тому интересу, который вдруг вызвал у меня этот странный субъект.

Из тех мужчин, которых мне довелось знать, особой образованностью и любовью ко всевозможным искусствам отличался, пожалуй, один лишь граф Рэтклиф. Может быть, я бы сумела оценить в нем эти свойства, если бы не его склонность к мучительству и злобность.

Но, стало быть, неведомо для меня самой во мне таилась некая тяга и к образованным мужчинам. Хотя я давно уже убедилась, что в постели умным должно быть тело мужчины, а не голова. И все же…

На прогулку верхом я отправилась со старшим сыном. Брюс уже отлично держался в седле и разбирался в лошадях. Мне всегда было приятно, когда он сопровождал меня. Ведь я была матерью этого очаровательного юного кавалера. А ему, в свою очередь, приятно было сопровождать свою красавицу-мать, чувствуя себя ее защитником.

На этот раз, помимо этого невинного удовольствия, моей целью было поговорить с мальчиком о таинственном доне Санчо.

По гладкой мощеной дороге мы выехали из города и, не спеша, ехали вдоль пальмовых рощ. Это нельзя было назвать уединением; то и дело нам кто-нибудь встречался и почтительно приветствовал. Из гущи пальмовых листьев доносились звонкие крики пестрых попугаев.

Я обменивалась с сыном короткими репликами. Мы говорили о лошадях, о прочитанных книгах, о предстоящем отъезде в поместье.

Наконец я приступила к предмету, интересовавшему меня.

– Брюс, вчера моя горничная Сесилья сказала, что, кажется, приехал твой друг, которого зовут Санчо Пико. Кто же это?

– Как, мама? Неужели я тебе о нем не рассказывал?

– Нет, никогда.

– Какой же я глупый! Как я мог забыть! Ведь это мой лучший друг!

– Неужели?

– Да, да!

– Но ведь он совсем взрослый.

– О, это нам нисколько не мешает.

– Чем же вы занимаетесь вместе? Может быть, ездите на охоту или катаетесь на лошадях или купаетесь в море?

– Нет, на охоту мы с ним не ездим. Дон Санчо говорит, что живых существ нельзя убивать. Но мы и вправду плаваем наперегонки и ездим верхом.

– Это и есть ваши занятия?

– Нет, самое главное – это книги. У дона Санчо очень много книг. Наверное, он знает все на свете языки. Он привозит книги из разных стран: из Италии, Испании, Франции, даже из очень далеких восточных стран.

– Ты тоже любишь читать?

– С доном Санчо трудно не полюбить чтение! Мы обсуждаем прочитанное, даже спорим.

– А как же ты познакомился с этим своим взрослым другом?

– Случайно. Ты ведь знаешь, мама, что мы с папой побывали в Испании. (Да, об этом они оба рассказывали мне, и я даже завидовала их путешествию.) Там есть такое место, называется Альгамбра. В Альгамбре много старых дворцов и фонтанов. Когда-то там жили мавры. Однажды я стоял на краю чаши мраморного старого фонтана. И вдруг поскользнулся и упал в воду. Конечно, там вовсе нельзя утонуть. Да к тому же я ведь хорошо плаваю. Ты только не тревожься. Я даже не стал звать на помощь папу, просто заработал руками и ногами. Но тут какой-то человек бросился в воду и вытащил меня. Это был дон Санчо Пико. Как же мы с папой удивились, когда оказалось, что и он живет на Ямайке. В Испанию он приехал за книгами. Так мы подружились.

По правде говоря, образ, нарисованный сыном, заинтриговал меня. В этом образе была приятная противоречивость. Этот человек, так много времени проводивший за книгами, умел плавать и ездить верхом. И к тому же он был так добр, даже не охотился.

– А каков собой твой друг? – осторожно спросила я. – Высокий или маленький? Есть ли у него борода?

– Думаю, не высокий и не маленький, просто обыкновенный. А борода у него маленькая и немножко вытянутая, и усы.

Мне хотелось еще расспросить о цвете глаз, например, но я решила не мучить мальчика. Так или иначе, я увижу этого таинственного Санчо Пико.

Глава тридцать седьмая

– А к обеду у нас гость! – объявила Сесилья.

Я немедленно догадалась, но на всякий случай спросила:

– Кто же?

– Дон Санчо Пико! – в голосе Сесильи звучало торжество.

– Послушай, Сесилья, уж не влюблена ли ты в него? Ты так о нем говоришь?

– Да, в него влюбиться все равно, что в ангела. Такой это чистый человек. Никогда и никому не желает зла!

– Ну значит, наконец-то мне доведется увидеть ангела во плоти!

– Не смейтесь, ваша светлость. Когда вы с ним познакомитесь, вы непременно вспомните мои слова!

– Хорошо, постараюсь не позабыть. А пока приготовь мне то шелковое платье медового цвета с черным кружевом по юбке. И черный кружевной веер.

Сесилья повиновалась.

Я посмотрелась в зеркало. Впервые мне вновь захотелось нравиться мужчине. Но нравиться не так, как я нравилась прежде. А как? Как-то по-новому. Все, что было раньше, теперь казалось мне слишком простым. Мне казалось, что меня ждет совершенно иной мужчина. И все будет совсем-совсем иначе.

Когда я вышла в столовую, меня осыпали восхищенными возгласами. Я сразу почувствовала, что таинственный незнакомец здесь и еще… он не обращал на меня внимания. Но, откровенно говоря, это не огорчило меня, а лишь раззадорило. Предстояла новая игра. Какая?

Отец представил меня.

– Представляю вам, дон Санчо, мою дочь, герцогиню Райвенспер.

Поклон. Поцелуй руки. Мой титул также не произвел впечатления. Что ж, посмотрим, посмотрим!

Санчо Пико оказался человеком выше среднего роста, с правильными чертами лица. Внешне он не походил на чудака, забывающего все на свете и то и дело попадающего в странные ситуации. Лицо его показалось мне еще более оригинальным из-за очков, стекла которых увеличивали его глаза. Тонкую бородку он изредка в задумчивости подергивал длинными пальцами. Он казался углубленным в свои мысли, сосредоточенным. Должно быть, я заранее настроила себя на то, что он мне понравится; потому что уже чувствовала себя влюбленной. Я почему-то угадывала в нем отличного любовника и уверена была в том, что в конце концов он полюбит меня.

За обедом мы не говорили много, только изредка перебрасывались редкими фразами. После обеда решили пройти во внутренний двор.

Едва мы расселись на скамьях, как донья Инес послала слуг за французским изданием «Дон Кихота». Слуга принес книжку. Оказывается (и, наверное, не без помощи моего старшего сына), дон Санчо уже успел вернуть ее в нашу библиотеку.

– Дон Санчо, я хотела бы подарить вам эту безделицу. Кажется, это издание представляет ценность для вас, – обратилась к нему Инес.

– О, благодарю вас. Я действительно давно мечтал об этой книге.

– Но скажите, дон Санчо, – лукаво спросил отец, – как вам удается проникать в наш дом столь незаметно?

– С помощью молодого сеньора Брюса, вашего внука, – дон Санчо улыбнулся открытой улыбкой.

Затем он впервые перевел взгляд на меня. Этот взгляд смутил меня. Мне казалось, что он многое знает обо мне. Мой мальчик мог многое сказать ему. Кажется, с этим человеком лучше играть в открытую.

– Вас интересует «Дон Кихот» именно по-французски? – я произнесла это таким тоном, что он сразу должен был понять, что меня интересует он, но что подчинить себя чужой воле я не дам.

– Нет, – он отвечал очень почтительно, но я сразу поняла, что он желает мне сказать. Он хотел сказать, что я его не интересую и что он даже не уважает меня. – Нет, – повторил он, – меня интересуют все издания «Дон Кихота», на всех языках.

– Разве вы еще не завершили свой труд? – спросила Коринна.

– Дон Санчо пишет большой труд, посвященный соотношениям разных языков, которые выявляются при переводе тех или иных книг. Но я полагала, все уже завершено, – она обратилась ко мне.

– Я думаю закончить в этом году, – ответил ей дон Санчо: голос его потеплел.

Уж не влюблен ли он в леди Карлтон? Такому необычному человеку вполне могла доставлять наслаждение платоническая любовь.

Завязался общий разговор о книгах. Я бросила несколько ничего не значащих фраз.

– Дон Санчо, вы будете сопровождать нас на гулянье? – спросила Коринна.

Разумеется, он ответил согласием.

Коринна и донья Инес отправились переодеваться. Я тоже прошла к себе.

Мне хотелось, чтобы этот человек понял, что и я натура необычная. Это должно было проявляться даже в мелочах.

Поэтому я решила оставить прежний стиль. Теперь я не желала выглядеть тщательно наряженной и накрашенной. Но надо было действовать неспешно. И для начала я осталась в том же платье, в каком была во время обеда.

Глава тридцать восьмая

Коринна и донья Инес были удивлены тем, что я не переоделась.

Лорд Карлтон и дон Санчо Пико ехали рядом с нашим открытым экипажем. Знакомые приветствовали нас.

На прощанье Коринна предложила дону Санчо пригласить нас в гости. Ведь я не видела его замечательной библиотеки. Он охотно согласился и назначил день. Он пригласил нас к обеду.

Через два дня мы – Коринна, я и лорд Карлтон – обедали у дона Санчо.

Он спросил, почему с нами не приехал Брюс Младший. Но Коринна ответила, что ей кажется, что мальчик еще недостаточно взрослый для того, чтобы обедать со взрослыми. Дон Санчо бросил на меня короткий взгляд. Я поняла, что он полагает, будто мальчика не взяли по моему настоянию, и спокойно презирает меня за это. Что ж, посмотрим, кто кого будет презирать в итоге!

Дон Санчо Пико был немного моложе меня. От отца он унаследовал небольшое состояние. По сравнению с дворцами, которые украшали город, его двухэтажный дом казался очень скромным. В доме жил один слуга и кормилица дона Санчо, она же готовила пищу.

Я уже давно привыкла к роскоши, и в этом доме мне понравились именно скромность, чистота, домашний уют без претензий на роскошь.

Главным украшением дома, конечно, была библиотека. Книги, аккуратно расставленные на полках от потолка до пола, были расположены в определенном порядке. Дон Санчо мог рассказать историю каждой книги.

Я отметила несколько трактатов по магии. Мысли мои приняли определенное направление.

Почему бы мне не поделиться с доном Санчо всем тем, что я знаю от отца и Сесильи? Видно, что он человек надежный; что бы там ни было, а положиться на него можно.

Обед был простой. После роскошной кухни в доме моего отца угощение в скромной столовой дона Санчо Пико могло бы мне показаться даже бедным. Нам подали суп из овощей, блюда из риса, приготовленные на восточный манер, фрукты. Не было ни мяса, ни рыбы.

После обеда мы сидели в саду, таком же скромном, как и все остальное. Чаша фонтана была не из мрамора, но из простого камня.

Поблагодарив хозяина за гостеприимство и пригласив его бывать у нас, мы отправились домой.

В карете Коринна много говорила о доне Санчо и восхищалась. Лорд Карлтон шутливо ревновал. Но и он и я знали, что опасаться ему нечего.

Я решила написать дону Санчо письмо. Мне действительно хотелось посоветоваться с ним.

Но как передать это письмо?

И вдруг меня осенило: Брюс, мой сын! Наверняка, он бывает у Санчо.

Я спросила сына, бывает ли он у дона Санчо Пико. Мальчик ответил, что отец позволил ему ездить к дону Санчо; правда, обязательно в сопровождении слуги.

– Брюс, ты мог бы передать дону Санчо мое письмо? Я хотела бы посоветоваться с ним по одному вопросу, это касается книг.

– Да, конечно, мама, я передам. Дон Санчо такой добрый и умный. Он должен посоветовать тебе что-нибудь хорошее.

Я так и написала в письме, что хочу посоветоваться по одному важному для меня вопросу, и что это имеет отношение к книгам из его библиотеки.

Возможно, он подумает, что это всего лишь притворство, уловка для того, чтобы увидеть его. Что ж, в некотором смысле он будет прав.

В тот же день Брюс привез мне ответ.

В безупречно вежливом тоне дон Санчо спрашивал меня, угодно ли будет мне видеть его в начале следующей недели. Опять же через Брюса я передала ему, что согласна.

Глава тридцать девятая

Эти несколько дней тянулись очень медленно.

Наконец условленный день и час настал. После полудня я ждала дона Санчо в нашем внутреннем дворе.

Я вышла в простом платье. В волосы, причесанные несколько небрежно, я воткнула цветок мирта. Я лишь слегка подкрасила губы и совсем немного нарумянила щеки. Зато я сильно подвела глаза лиловым; я знала, это придает мне экстравагантный вид. Дон Санчо ждал меня на скамье. Как всегда сосредоточенный на каких-то своих мыслях.

– Вы желали побеседовать со мной? – Он поднялся мне навстречу, поцеловал мне руку.

Я заметила, что он не называет меня «ваша светлость». Он понимал, что ему не следует это делать, это звучало бы фальшиво в его устах, а у него было чутье к фальши.

– Да. Присядем.

Я села напротив него на садовую скамью. Мягко плескались, взлетая и падая в мраморную чашу, струи фонтана.

– Какую же тему вы желаете избрать?

У любого другого, я думаю, подобный вопрос прозвучал бы издевательски, даже грубо. У этого человека – лишь задумчиво.

– Я хотела бы поговорить с вами о магии?

– Почему именно со мной?

– Я заметила несколько заглавий в вашей библиотеке.

– Эти старинные книги когда-то приобрел еще мой дед. Но я не увлекаюсь магическими искусствами. Да и к деду они попали случайно. Он приобретал любые редкие издания, вне зависимости от содержания.

– И все же я хотела бы поговорить именно с вами.

– Говорите. Я слушаю вас.

– То, что я хочу сказать вам, следовало бы хранить в тайне. Вы кажетесь мне человеком надежным и достойным, несмотря на то, что вы, по-видимому, не так уж почтительно относитесь ко мне.

Он пожал плечами.

– Речь пойдет о вещах страшных. Мне даже трудно говорить о них, – продолжала я.

Он смотрел на меня внимательно и дружелюбно.

Я рассказала ему о странных статуэтках; и обо всем том, что узнала от отца и Сесильи.

Когда я кончила говорить, он задумчиво покачал головой, подергал бородку, затем предложил мне:

– Принесите для начала эту статуэтку.

Я побежала в дом, чувствуя, что со стороны выгляжу, как юная девушка, подчиняющаяся приказанию первого своего любовника.

Схватив с полки статуэтку странного существа, я быстро вернулась в сад.

– Вот… – я протянула ему.

Он разглядел вещицу близорукими глазами в очках, вертел, даже смотрел на свет.

– Ну, прежде всего хочу вас успокоить. Это, разумеется, вырезано не из человеческих костей. Кстати, кости человека достаточно хрупки, такое из них не выточить… Крылатый человек-дракон, это одно из местных божеств.

– Это злой демон? – спросила я. – Демон памяти?

– О нет. Когда-то капитан Кристобаль Колон решил найти кратчайший путь в Индию. Но вместо Индии приплыл сюда, в Америку. Однако довольно долго он полагал, будто находится в Индии, и называл местных жителей индейцами. Так их зовут и до сих пор. Существует много разных индейских племен и народов. Сами они по-разному называют себя. Основным их внешним отличительным признаком является красноватый оттенок кожи, а также длинные прямые черные волосы. Местные индейцы зовут себя Майя. По-видимому, они являются остатками великого народа. Я видел необычайные их строения и рисунки, которые они сегодня уже не могут объяснить. А эта фигурка изображает их Бога, Создателя Вселенной.

– Как вы оцениваете то, что рассказывают о заброшенном поместье, о донье Консепсион и мулатке Хуане?

– Вполне возможно, что в поместье прятались и прячутся разного рода бандиты. Заброшенные дома часто служат убежищами таким людям.

– А что же сталось с людьми, жившими в доме?

– Как раз в то время свирепствовала эпидемия оспы. Это объясняет, почему вымерла вся семья.

– А рассказ моего отца?

– Вы и сами понимаете, что он стал жертвой внушения.

– Вы думаете, что и его людоедство было мнимым?

– Во всяком случае, я знаю достоверно, что местные индейцы никогда не были людоедами.

– Итак, все объясняется очень просто.

– Порою мне кажется, что в жизни простого больше, чем сложного.

– Может быть, мне стоит поговорить с отцом, разубедить его, как вы полагаете?

Дон Санчо задумался. Затем он вдруг обратился ко мне, и в голосе его звучал неподдельный интерес. – Скажите, ваш отец любит одинокие прогулки? Вопрос застал меня врасплох.

Любит ли? Пожалуй, не знаю. Возможно. Он вообще любит прогулки. Вероятно, об этом лучше осведомлена его супруга донья Инес.

– Он часто осматривает свои поместья, плантации?

– И снова не знаю. Не могу сказать.

– Хорошо. Тогда вы можете дать мне знать, когда он отправится в одно из своих поместий?

– Да, разумеется.

– И пока не говорите с ним. Подобный разговор может огорчить его и расстроить.

Я пообещала молчать.

Казалось, разговор был окончен. Но мне не хотелось уходить. Мне нравилось сидеть напротив этого человека с таким интересным складом ума. Солнце мягко пригревало. Легкий ветерок доносил аромат цветов.

Чтобы еще о чем-то спросить, я спросила о моем сыне:

– Кажется, вы очень дружны с сыном лорда Карлтона?

Тотчас я поняла, что сделала неверный шаг. Это прозвучало фальшиво. Дон Санчо поморщился и поднял на меня свои близорукие глаза. Взгляд его ни в коем случае нельзя было назвать проницательным. Ему просто неприятно было, что я лгу. И вовсе не потому, что он знал правду. А просто потому, что он различал ложь.

Я невольно опустила голову.

– Я поняла, что вы знаете: маленький Брюс – мой сын.

Санчо, снова поморщившись, кивнул. Мы замолчали. Вдруг он улыбнулся.

– Мы можем подняться к вам, – сказал он с улыбкой.

Он знал, что мои комнаты находились на втором этаже.

Я мгновенно поняла, что сейчас произойдет. Я оценила его деликатность, его умение избежать докучных и тягостных объяснений.

Мне внезапно сделалось легко, словно бы я снова стала девчонкой, впервые влюбленной и готовой отдаться любимому. Это было похоже на то, что я когда-то испытывала с Брюсом.

Дон Санчо поднялся. Он протянул мне руку. Но не как галантный кавалер, а как мальчишка, уже что-то знающий о любви, протягивает руку совсем неопытной девочке.

Взявшись за руки, мы стремглав понеслись по саду. Мои волосы совсем растрепались, цветок выскользнул из волос, но все это уже не имело никакого значения.

Глава сороковая

Едва переводя дыхание, мы влетели в спальню. Посмотрели друг на друга, и, задыхаясь, рассмеялись прерывисто.

Затем, стоя друг перед другом, принялись поспешно раздеваться. Мне было весело. Я испытывала те же ощущения, что когда-то в детстве, когда купалась в реке.

Я быстро сбросила через голову сорочку. Волосы упали мне на лицо. Я откинула их обеими руками, наслаждаясь неуклюжей грацией своего жеста. Я начинала новую жизнь.

С любопытством, жадным и веселым, я смотрела на человека, стоявшего передо мной.

Он тоже был без одежды, которая темной кучкой сморщилась у него в ногах.

И тут я открыла для себя его прелестное сложение. Длинные стройные ноги и длинные руки, сильные и изящные; широкие плечи, прелестные беззащитные соски на груди. В поясе он был тонок. А его улыбка наполняла комнату тысячами солнечных зайчиков.

По-девчоночьи взвизгнув, как в детстве во время купания в реке, я бросилась в его объятия.

Всем телом, нагим, открытым, я припадала к его телу. Мои плечи щекотно прикасались к его плечам. Его язык скользил в мой сладострастно раскрытый для бесчисленных поцелуев рот. Опустив руки, я схватила его член.

Он прижал меня к стене. Его плоть чудесными, заставляющими меня смеяться от наслаждения, толчками входила в меня. Он взял меня стоя. Обхватив его обеими руками за шею, я покусывала его ухо.

Когда все было кончено, я в истоме опустилась перед ним на колени. Его член, влажный и гибкий, оказался у меня во рту. Я с жадностью впитывала его семя языком, небом, губами.

Соскользнув на ковер, мы отдыхали, не прерывая объятий и поцелуев. Затем снова поднялись.

Он брал меня стоя пять раз. Давно я так не наслаждалась.

Наконец он прилег на ковер, слегка потянув на себя одежду. Он закрыл глаза. Не желая терять для себя его тело, я прилегла рядом, обхватила его, просунула голую ногу между его ногами. Поцелуи наши становились слабее. Наконец глаза закрылись. Мы оба задремали.

Жаркое солнце, щедро бросая свои лучи в распахнутое окно спальни, согревало золотистым светом наши нагие тела, сплетенные в объятии.

Должно быть, мы проспали около часу. Я очнулась от его голоса, в задумчивости проговорившего:

– Рио-дель-Оро – золотая река…

Его пальцы блуждали в моих светлых волосах.

– Ты можешь говорить только по-испански, я понимаю, – шепнула я.

Я осторожно высвободила свои волосы из его рук. Затем присела и медленно покрыла своей теплой золотистой гривой его член.

– Мы должны начать сначала, – прошептала я.

И мы снова отдались друг другу, перекатываясь на ковре.

Затем снова лежали молча, довольные полученным наслаждением.

Мы не говорили, говорили наши тела, наши губы и глаза.

Колокольчик призывал к обеду. Я вскочила. Он медленно поднялся.

– Как быть? – спросила я.

Разумеется, мы нисколько не волновались. Ведь мы вовсе не попали в безвыходное положение. Он мог выйти со мной. Я была свободна и среди близких. Меня не осудили бы. Впрочем, Санчо мог уйти раньше меня и спуститься в столовую.

Но он предпочел вариант простой и неожиданный.

Он быстро оделся. Проворно оперся ладонью о подоконник, и по-мальчишески спрыгнул в сад.

Я невольно вскрикнула и прикрыла рот ладонью. Затем бросилась к окну. Он уже стоял внизу и приветственно вскинул руку. Неужели он приземлился прямо на ноги? Да, в ловкости всех родов ему нельзя было отказать.

Глава сорок первая

Я вымылась в туалетной комнате и принялась одеваться, напевая.

Я чувствовала себя легкой, как птица.

Я не стала звать горничную и оделась сама. Свои золотистые волосы я распустила по спине и плечам, перехватив на затылке голубой шелковой лентой. Несколько вьющихся прядок озорно выбивались вдоль щек. Я наложила на лицо легкий грим, снова очертив глаза лиловым.

Весело и легко, вприпрыжку сбежала я по лестнице вниз.

В столовой уже собрались все. На меня обратились восторженные и восхищенные взгляды.

Что-то странное почудилось мне во взгляде Брюса Карлтона. Я готова была биться об заклад: он уже с трудом подавлял возникающее влечение ко мне.

– Какой туалет, ваша светлость! – воскликнула донья Инес.

Я знала, что эта пожилая дама никогда и ни за что не станет осуждать меня. Любое мое чудачество она воспримет скорее как предмет для подражания.

– Вы собираетесь в таком виде на гулянье? – иронически поинтересовался Брюс.

– Да, разумеется. – Я даже не посмотрела на него.

– Но здесь принят несколько иной стиль. – Кажется, впервые за все время нашего знакомства Брюс Карлтон удостаивал меня беседы.

Обычно Брюс не говорил со мной, нет, он просто утверждал некие истины. Он всегда оказывался прав. Я всегда уступала. Но сегодня впервые было иначе.

– Значит, здешний стиль изменится, – спокойно ответила я.

– Да, Брюс, – поддержала меня Коринна, – и я первая последую за Эмбер.

Отец смотрел на нас с улыбкой.

– Как жаль, что молодость моя миновала, – заметил он. – Мне остается только завидовать молодым.

– Скорее жалеть о своей минувшей молодости должна я, – вмешалась донья Инес. – Женщины увядают быстро, мужчины же долго остаются молодыми.

– Все зависит от самой женщины, – сказала я, – от того, как она одевается, как ведет себя. Если уж решила выглядеть старухой, она будет выглядеть старухой и в двадцать лет. Позвольте мне заняться вами, милая донья Инес, и сегодня на гулянье вы не узнаете себя.

– Да, да, мама, позволь Эмбер помочь тебе! – воскликнула Коринна.

– Я вижу, спокойной и размеренной жизни на острове пришел конец, – произнес Брюс с натянутой улыбкой.

Я не стала ему отвечать. Мы с доньей Инес и Коринной погрузились в обсуждение нашего нового стиля. Но когда я украдкой бросила взгляд на Карлтона, я заметила, что он мрачно стиснул зубы. Еще бы, мы просто не обратили внимания на его реплику. Теперь уже не только я, но даже кроткая Коринна словно бы бросала ему вызов.

И будто в подтверждение слов Брюса Карлтона, слуга доложил о приходе дона Санчо Пико.

Дон Санчо Пико вступил в столовую торжественным шагом, перед собой он нес несколько плоских небольших коробок из позолоченного дерева.

– О, дон Санчо! – разом воскликнули Коринна и донья Инес. – Вы опоздали к обеду. За это полагается лишить вас десерта.

– Но я не обещался быть, – сказал дон Санчо.

– Но вы пришли и опоздали, – шаловливо возразила Коринна.

– Зато я принес подарки.

– О! – донья Инес привстала. Она менялась просто на глазах.

– Подарки? Кому же? – с улыбкой спросил отец. – Неужели мне и лорду Карлтону?

– Увы, нет, – Санчо поклонился ему и положил свою ношу на край стола.

Позолота чуть блеснула.

– Вероятно, эти дары предназначены для дам, – Карлтон смотрел с усмешкой.

– Вы угадали, – ответил Санчо.

Тут я увидела, что на каждой коробке вырезан вензель. Это были первые буквы наших имен – моего, Коринны и доньи Инес.

Дон Санчо Пико торжественно вручил подарок каждой из нас.

Мы поспешили открыть коробки.

В каждой из них оказался веер из страусовых перьев. Мой был в перламутровой рамке и перья были белые. Темные перья для доньи Инес оправлены были в слоновую кость. Веер Коринны производил впечатление самого веселого – перья были пестрые, а оправа – золотой.

Я подумала, что эти прелестные подарки недешево обошлись дону Санчо. Но несомненно он потратился ради меня. Это тронуло меня. Я быстро взглянула на него и встретила его веселую открытую улыбку.

Глава сорок вторая

После обеда мы – донья Инес, Коринна и я, восторгаясь новыми веерами, отправились переодеваться для гулянья.

Мужчины перешли в гостиную – пить кофе и курить.

Я оставила себе прежнюю прическу с дерзкими прядками, и надела легкое шелковое платье, зеленоватое в белый горошек, с большим вырезом, открывавшим шею и часть груди.

Затем я отправилась в туалетную комнату леди Карлтон. Коринна проявила свойственный ей утонченный вкус в усвоении нового стиля. Она была в голубом, также открытом платье, но вырез прикрыла легким фуляровым шарфом, что очень ей шло. Распустив пышные волосы сверху, она снизу заплела их в легкую косу, скрепив бриллиантовой заколкой.

Вдвоем мы перешли к донье Инес. Здесь нам пришлось потрудиться. Но в конце концов наши старания увенчались относительным успехом. В светло-синем платье, с легкой, едва заметной небрежностью в прическе донья Инес, казалось, помолодела лет на пять. А когда я слегка освежила помадой ее губы, чуть-чуть нарумянила щеки и наложила легкие тени на веки, Коринна просто перестала узнавать свою строгую мать.

Торжествующие и несколько насмешливые, мы спускались в гостиную. Вообще-то мы ждали, что мужчины одобрят нас, наш новый стиль. Но в то же самое время я уже начинала понимать, что Брюс Карлтон удивлен переменой, происшедшей во мне. Из любовницы, к которой его прежде привязывало лишь телесное влечение, я превратилась в совсем новую женщину, интересную и загадочную. Брюс – человек настолько опытный, что не может не догадаться, каким новым обстоятельствам моей жизни я обязана этой переменой. Да, он поймет, что я близка с Санчо Пико.

Но довести эти свои мысли до логического конца я не успела. Мы вошли в гостиную. Мужчины заулыбались.

Я окинула их быстрым взглядом. Нет, не было похоже на то, чтобы между Карлтоном и Санчо произошла размолвка. Но, впрочем, что я себе воображаю? Оба они умны и сумеют скрыть обострение своих отношений.

Я поняла также ту тактику, которую избрал Брюс в отношении нашего нового, более свободного стиля в одежде и поведении. Он явно решил не проявлять открыто недовольства и враждебности, но относиться к нам, женщинам, снисходительно и немного насмешливо. Это даже немного разозлило меня. Мне захотелось заставить его принимать меня всерьез.

На этот раз мы отправились на площадь вшестером. Отец, Карлтон и Санчо ехали верхом. Донья Инес, я, Коринна разместились, как обычно, в открытом экипаже.

Мы с удовольствием играли новыми прекрасными веерами, то взмахивая ими, то кокетливо прикрывая лицо, так чтобы видны были одни глаза, то на миг изящно скрывая грудь.

Нас приветствовали мужчины и дамы. Мы чувствовали, что вызываем настоящий фурор. А когда, завершив блистательную прогулку, мы ехали домой, рука дона Санчо на какое-то мгновение коснулась моей, я горячо пожала его пальцы.

– Сегодня ночью? – он шептал, почти не разжимая губ.

Но я все поняла и ответила так же тихо:

– Да.

Не знаю, заметил ли это лорд Карлтон.

В гостиной после ужина я была в ударе. Я попробовала курить, и вкус длинной сигары-пахитосы страшно мне понравился. Затем я попросила принести гитару, заиграла и запела. Я играла и пела нарочно для Санчо. Затем я спросила:

– Вы играете?

– Иначе я не был бы испанцем.

Я передала ему гитару. Он заиграл печальную мелодию, поразившую меня легкими гортанными переливами.

– Сыграйте какой-нибудь танец, – попросила я.

Он заиграл быстрее. Я поднялась и начала танцевать.

Я попыталась импровизировать танец, похожий на тот, что танцевали цыганские девушки. Не хвастаясь скажу, что мне это удалось. А когда, поводя обнаженными плечами, я откинулась назад и мои золотистые волосы пышной гривой упали до полу, все невольно принялись аплодировать.

Дон Санчо откланялся. Но я знала, что ночь мы проведем вместе.

Глава сорок третья

В спальне я поспешно отдала себя в руки Сесильи. Она непрерывно болтала, восхищаясь мною и гордясь моим триумфом. Наконец, я отпустила ее.

Оставшись одна, я подошла к окну и широко распахнула обе створки. Дыхание теплой ароматной южной ночи одело комнату.

Когда же придет он?

Мне показалось, прошла целая вечность. Хотя, наверное, не прошло и двадцати минут. Я начала недоумевать. Что могло произойти? Почему его нет? Мне и в голову не приходило, чтобы он решился обмануть меня. Его что-то задержало. Возможно, нет, совершенно точно, что, откланявшись, он отправился домой. Но тогда все правильно и еще есть время. Он скоро придет.

Я прилегла на разобранную постель. Кажется, я даже задремала на несколько минут.

Разбудил меня какой-то знакомый металлический перезвон. Я не могла ошибиться. Это звенели скрещенные шпаги.

В первый момент мне показалось, что на дом совершено нападение. Но я тотчас оставила эту мысль. Не было ни обычных в подобных случаях криков, ни шума. Нет, это не нападение, это нечто иное. Но что же?

Внезапно меня осенило: дуэль!

Я кинулась к распахнутому окну.

В сущности, я увидела именно то, что собиралась увидеть: лорд Карлтон и Санчо Пико скрестили шпаги под моим окном.

Мне все стало ясно. Все мои худшие опасения подтвердились. Лорд Карлтон заметил знаки, которыми я обменивалась с доном Санчо Пико; Карлтон понял, что мы – любовники. И самое главное: мое новое поведение пробудило в Карлтоне нового человека. Исчез прежний сдержанный лорд Карлтон, теперь он питает ко мне необузданную страсть. Он даже решился убить соперника. Я не сомневалась, что дуэль происходит по инициативе лорда Карлтона.

В саду было темно. Окна остальных спален выходили на другую сторону дома. Карлтон подстерег Санчо Пико под моим окном.

Если бы меня прежде спросили, какие чувства я могу испытывать в подобной ситуации, я бы не знала, что ответить. Но теперь я знала. Меня охватило чувство ужаса; я боялась до жути, что потеряю Санчо. И не только потому, что страстно желала его; но и потому, что он сделался для меня живым олицетворением моего нового характера, новых чувств и мыслей; моего нового стиля.

Босиком, не помня себя, с развевающимися волосами, я рванулась вниз по лестнице, бегом побежала в сад.

Звон клинков приближался.

Я выбежала. В темноте я смутно различила две мужские фигуры. Сверкнули шпаги.

– Стойте! Не смейте! – с громким криком я бросилась грудью на скрещенные клинки.

Разумеется, дуэлянты опустили шпаги. Конечно, это были лорд Карлтон и Санчо Пико. Мои руки коснулись их лиц, мои ноздри узнали их запах; запах мужчин, с которыми я была близка.

– Что это значит? Как вы смеете? – крикнула я.

– Оставьте нас, Эмбер, – глухо произнес лорд Карлтон.

Его интонации сказали мне о многом. Он терял самообладание, терял от страсти ко мне. Но изо всех сил он стремился остаться прежним Карлтоном, мужественным, сильным, всегда доминирующим над женщинами. Но я-то уже была не прежней.

И на помощь мне пришел мой новый мужчина, Санчо Пико.

– Почему же Эмбер должна уйти? – прозвучал его задумчивый и парадоксально веселый голос. – Разве не из-за нее вы, лорд Карлтон, подкараулили меня здесь? Разве не из-за нее вы навязали мне этот поединок? Зачем же ей уходить? Напротив, мне кажется, она вправе потребовать от вас объяснений?

– Чего вы хотите, лорд Карлтон? – произнесла я, положив ладонь на трепещущую грудь, сердце мое сильно билось. – Что вам нужно от меня? Разве наши отношения не завершены окончательно? В свое время вы не пожелали признать наш брак. Вы – муж моей сестры. Чего же вы хотите теперь? Чтобы я была вашей любовницей, вашей тайной любовницей? Но той, прежней Эмбер, я снова повторяю вам, ее больше не существует!

– Я люблю вас, черт возьми! – зубы Карлтона заскрежетали.

Санчо рассмеялся.

– Я убью вас! – крикнул ему Карлтон и сделал выпад шпагой.

Дон Санчо ловко увернулся. Я вскрикнула.

Дон Санчо мгновенно сделал ответный выпад и выбил шпагу из рук Карлтона.

Брюс Карлтон был превосходным фехтовальщиком. И если теперь он терпел поражение, то, конечно, лишь потому, что был совершенно вне себя. Впервые я видела такого Карлтона, подавленного, буквально раздавленного страстью, мгновенно растерявшего всю свою логику и смелость.

– Продолжайте вашу содержательную беседу с лордом Карлтоном, Эмбер, – поклонился мне Санчо. – К сожалению, мне не о чем с ним говорить, а исполнить его желание и перестать быть вашим любовником, я, увы, намереваюсь только в том случае, если вы сами захотите оставить меня.

– О нет! – коротко бросила я.

Я смотрела на Карлтона. Странные желания волновали мою плоть. Я встретилась с пристальным взглядом Санчо. Неужели он понял меня? Кажется, да. Во всяком случае, он кивнул мне.

– Поднимемся ко мне. Все трое, – сказала я, сдерживая ладонью биение сердца. Я чувствовала, что голос мой звучит властно.

Санчо Пико прошел вперед. В этом действии я ощутила проявление его независимого характера. Я чуть отступила, словно призывая лорда Карлтона следовать за Санчо. Он бросил на меня мрачный пылающий взгляд, но покорился. Я пошла следом за мужчинами, принадлежавшими мне.

Глава сорок четвертая

Мы вошли в спальню. Мне не хотелось продолжать нудные и ни к чему не приводящие объяснения. Я протянула руку и расстегнула пуговицы на одежде Карлтона. Затем проделала то же с одеждой Санчо. Оба начали раздеваться.

Огонь свечи на столике у зеркала озарял их лица – мрачное лорда Карлтона, веселое – Санчо; играл отсветами на плотном шелке камзолов.

Я сбросила легкое ночное одеяние, тряхнула волосами.

Я стояла совершенно голая, серьезно глядя на обоих.

Но вот оба кинулись ко мне. Спустя несколько минут три красивых нагих тела сплелись на дорогом ковре. Я прижала Карлтона лопатками к полу; я содрогалась, оседлав его член, словно скача верхом на этом некогда гордом, а ныне покорном всаднике. Карлтон кричал от болезненного наслаждения. Упругий член Санчо мягко вошел в темную извилину между моими ягодицами. Я ощутила, как два сильных члена встретились во мне. Я почувствовала, что задыхаюсь от жажды завершить наслаждение. В едином порыве завершаемого удовольствия мы все трое вскрикнули в один голос.

Расслабившись, мы распластались на ковре, удовлетворенные. Говорить было не о чем.

Наконец я, бережно поцеловав Санчо в щеку, нарушила молчание, повернув голову к лорду Карлтону.

– Вам хорошо, Карлтон? – спросила я спокойно. Он смотрел на меня покорными серьезными глазами.

– Да! – хмуро выдохнул он.

Эта хмурая покорность пробудила во мне новое бешенство страсти.

Я вскочила и бросилась на него. Я вновь резкими движениями пальцев привела в возбуждение его мужской орган, оседлала его и в несколько буйных скачков вновь заставила его вопить от наслаждения.

Резко оттолкнув Карлтона, я отдалась Санчо и, взяв в губы его член, медленно запрокидывала голову, чувствуя, как влажная упругая плоть скользит в мое горло. Затем я оттолкнула и Санчо, и в пароксизме счастья упала на ковер.

Прошло несколько мгновений.

– Ступайте! – властно сказала я лорду Карлтону. – Вы будете получать наслаждение и впредь, но видеться мы будем тогда и там, где захочу я. Вы согласны?

Снова прозвучало угрюмое покорное «да».

Санчо, обнаженный, лежал, подложив руки, согнутые в локтях, под голову, и всем своим видом словно бы говорил, что мои разговоры с Карлтоном ему глубоко безразличны.

Брюс Карлтон поспешно оделся.

– И не смейте обижать Коринну! – строго бросила я. – Она моя сестра и я не хочу, чтобы она была несчастлива.

Карлтон вышел.

Я повернулась к Санчо, нагая опустилась рядом с ним. Теперь мне хотелось быть ласковой и нежной, окутать этого человека почти детской ласковостью, простой и трогательной.

Я принялась осторожно, кончиками пальцев водить по его бровям, векам, губам. Собрав в пучок непокорные золотые пряди, я щекотала ему шею и соски на груди. Едва касаясь нежными влажными губами, я целовала его живот, затем медленно спустилась вниз и покрыла поцелуями член. Санчо сделал движение и не успела я осознать, как он уже вошел в меня легко и мягко. Член его словно бы нарочно не уходил на самую глубину, продлевая ожидание наслаждения. Наконец, когда я задыхаясь и смеясь, взмолилась о пощаде, он овладел мною полностью, одновременно завершив наше обоюдное наслаждение.

– Вы… Вы не сердитесь на меня, Санчо? – внезапно робко спросила я.

Мне вдруг подумалось, что его могла оскорбить моя близость с Карлтоном.

– За что? – спросил дон Санчо, лениво прикрывая глаза. – Разве вы совершили нечто дурное?

Глава сорок пятая

Дон Санчо не оставил своих ученых занятий, но теперь каждые два дня он устраивал то, что называл «любовным отдыхом». Иногда я призывала лорда Карлтона и мы сближались втроем. Я заметила, что лорд Карлтон сделался несколько спокойнее. Но что-то все же тревожило меня. Я знала, что телесно он более, чем удовлетворен, но не могла понять, удалось ли мне излечить его от желания доминировать над женщинами всегда и во всем. Более того, иногда я думала, не способствуют ли наши теперешние отношения пробуждению в Карлтоне новой личности, мстительной и злобной…

Наши прогулки по городской площади «в новом стиле» продолжались. Постепенно все городские дамы стали перенимать свободу в одежде и прическе и более свободную манеру держаться. Это оказало свое влияние на мужчин. Взаимный флирт теперь не ограничивался скромным ухаживанием женихов и невест. Общество оживилось.

Мне казалось, Коринна ни о чем не подозревает. Спустя некоторое время она возобновила разговор о том, чтобы они с Брюсом и детьми вернулись в свое поместье. Она настоятельно приглашала меня погостить у них. Я не знала, стоит ли мне принимать приглашение. Откровенно говоря, мне не хотелось надолго расставаться с Санчо.

Однажды Санчо спросил меня, не уезжал ли отец осматривать свои плантации. Я смутилась. Ведь я обещала Санчо уведомить его о поездке отца. И совсем забыла сказать ему, что отец действительно уезжал дня на два.

– Прости, Санчо, я совсем забыла. Но все же, почему это так интересует тебя?

– Признаюсь тебе честно: мне кажется, твоему отцу угрожает опасность.

– Опасность? Не сказать ли Карлтону и донье Инес?

– Нет, я настоятельно прошу тебя не говорить никому. Я сам надеюсь спасти его.

– Но пойми, я тревожусь…

– Я разделяю твою тревогу. Но иного выхода нет. Ты должна довериться мне.

– Я верю тебе.

Несколько раз я тайком приезжала в дом дона Санчо. Но мы не только занимались любовью. Я ознакомилась с богатой библиотекой Санчо и увлеклась чтением. Часто я теперь целые дни проводила за книгами в своей спальне или во внутреннем дворе отцовского дома, у мраморного фонтана. Вскоре я заметила, что Санчо и мой старший сын Брюс стали с интересом беседовать со мной. Несколько раз я ловила на себе удивленный взгляд лорда Карлтона, когда за общей трапезой мне случалось высказывать какую-нибудь интересную мысль. Отец также смотрел на меня с интересом. У него уже сложилось свое представление обо мне, как о много пережившей женщине; но вот теперь он открыл во мне еще и женщину образованную, начитанную. Все это было мне приятно.

Однажды после ужина, когда Коринна вновь завела разговор об отъезде и начала усиленно приглашать меня, Карлтон внезапно предложил, обращаясь к ней:

– А почему бы нам не пригласить в гости и дона Санчо?

– Вот как! А ты не будешь ревновать? – игриво спросила Коринна.

– Полагаю, ты не дашь мне повода? – улыбнулся Брюс. – Кроме того, я думаю, Эмбер будет довольна, если мы пригласим дона Санчо, она так привыкла вести с ним ученые беседы.

Никто не считал, что дон Санчо ухаживает за мной, слишком велика была разница в нашем общественном положении: я – герцогиня, он – обычный небогатый дворянин. Поэтому слова Брюса все приняли в их прямом смысле. А я подумала, что вот уже Брюс Карлтон начал лгать. Нет, наши новые отношения вряд ли приведут к чему-то доброму для него. Не прекратить ли их совсем? Но этого я боялась. Я чувствовала, что новый Брюс способен на многое: на ложь, на коварство и даже на убийство.

Когда Санчо Пико ужинал у нас, Брюс предложил ему отправиться в гости на плантацию. Коринна весело поддержала это предложение.

Санчо неожиданно согласился.

Вечером я напомнила ему о его намерении защитить моего отца от неведомой мне опасности.

– Да, я должен бы остаться. Но это вовсе не то дело, которое не терпит отлагательства. И мне хочется поехать с тобой. Как-то раз я уже бывал на плантациях, это любопытно, а, впрочем, сама увидишь.

Глава сорок шестая

Мы начали собираться в дорогу. Сьюзен и Чарльза я оставляла в доме отца под присмотром верной Нэн Бриттен и Большого Джона. Маленький Брюс ехал вместе с детьми Коринны.

В порту мы погрузились на корабль Брюса Карлтона. Я взяла с собой Сесилью. Санчо был почти без багажа. В его сундучке было немного одежды и несколько любимых книг.

Сначала мы плыли морем, затем вошли в устье широкой полноводной реки. По берегам ее раскинулись плантации и усадьбы. Среди зеленых кустарников хлопка и табака мелькали соломенные шляпы и черные руки негров. На пристанях мы видели фигуры плантаторов на породистых лошадях, всадников сопровождали отличные гончие. Я спросила, на кого охотятся в этих местах. Брюс ответил, что здесь водятся дикие кабаны и даже тигры, а также множество птиц.

Корабль встал на якорь на пристани, которая была началом владений Карлтонов. Уже здесь ощущались добротность и хозяйственность владельцев. Нас встретил управляющий-англичанин.

Мы пересели в удобные кареты и отправились в усадьбу. Ехали мы по мощеной широкой дороге, сделанной также по распоряжению лорда Карлтона. Да, он умел хозяйничать.

Особняк Карлтонов представлял собой, в отличие от городского дома нашего отца, постройку в английском стиле. Этот замок, казалось, был чудом перенесен в эту экзотическую атмосферу, в это буйство зелени, откуда-то из английской провинции. Вокруг дома располагались просторный парк и сады.

Внутри, как я и предполагала, все дышало чисто английской роскошью, добротной, полной достоинства.

Обстановка здесь не навевала негу, как в доме нашего отца, но предназначалась для отдыха хозяев-тружеников.

Мои комнаты находились в одном крыле, комнаты дона Санчо – в другом, там же, где покои Карлтонов. Но нас, меня и Санчо, это особенно не смутило. Для него не составляло труда пробраться ко мне ночью.

Мы бродили по окрестностям, Санчо объяснял мне свойства и названия растений и птиц. Много времени проводила я и с сыном. Коринну и Брюса я видела обычно только за столом. Коринна занималась детьми и домом. Карлтон все дни проводил на плантациях.

Я чувствовала себя вовсе не плохо. Множество новых впечатлений молодило меня. Ночи, проводимые с любовником, делали тело гибким и сильным. Я улучила момент и сказала Брюсу Карлтону, что здесь, в доме Коринны, я не могу сближаться с ним, не хочу обманывать ее.

– Вы могли бы и не предупреждать меня, – бросил сквозь зубы Брюс. – Это само собой разумеется.

Но мне показалось, что он именно на такую близость рассчитывал. Я не хотела раздражать и злить его.

– Может быть, мне лучше уехать? – предложила я.

– Этим ты обидишь Коринну. Но после… Да, лучше уезжай!

– Я не хочу зла ни тебе, ни Коринне, – сказала я, – но и сама хочу исполнять свои желания. Я еще не решила, что для меня лучше: обосноваться в городе, купить плантацию или отправиться в путешествие, посетить Францию, Испанию, Италию…

– А о возвращении в Англию ты не помышляешь?

– Нет, пока я об этом не думаю.

Я и вправду не знала, стоит ли мне покупать плантацию. Я была достаточно богата, мои английские владения приносили мне значительные доходы. Из Лондона я регулярно получала деньги. На честность Джона Элмсбери я всегда могла положиться.

Глава сорок седьмая

Один случай отвратил меня от самой идеи покупки плантации.

Однажды утром, едва проснувшись, я услышала страшный шум, долетавший издалека. Санчо недавно ушел; я дремала, разнеженная любовью. Шум встревожил меня.

Я поспешно оделась и вышла в столовую. Несмотря на ранний час, я застала там Коринну. Она выглядела печальной и озабоченной.

Окна в столовой были приоткрыты, и шум слышался еще отчетливее.

– Что случилось, Коринна? – я взволнованно обняла сестру за плечи.

Видя ее такой печальной и озабоченной, я и сама встревожилась. Я уже успела по-настоящему привязаться к своей сестре. Она казалась мне хрупким, милым существом; при этом я отдавала должное ее такту и вкусу.

Я прислушалась. До меня донеслись грубые мужские голоса, отчаянный лай собак, топот копыт, ржание коней. Что же это все значило? Неужели на поместье совершено нападение? Мне вспомнился рассказ отца о его пленничестве.

– Что случилось? – еще более встревоженно повторила я.

– Ах, Эмбер, – Коринна скрестила руки на груди. – Если бы ты знала! Конечно, здесь, на плантациях мы сами себе хозяева. Но сколько хлопот, сколько тревог! Особенно для Брюса! Да и мне нелегко.

– Но что же? Что же?

– Я все тебе объясню. Сначала выпьем кофе, позавтракаем.

Это предложение несколько успокоило меня. За столом нас было только двое.

– Коринна, а где же Брюс и дон Санчо? (Я знала, что дети завтракают у себя в комнатах.)

При имени дона Санчо Коринна досадливо повела плечами.

– Ах, этот странный человек! Порою мне кажется, что я не так чувствительна, как он. У него нервы и чувства женщины!

Услышав это, я улыбнулась. Как мало Коринна знает Санчо! Я вовсе не находила его таким уж женственным. Но тут я подумала, что, быть может, дон Санчо болен. Но я не хотела, чтобы Коринна стала свидетельницей моей озабоченности.

– Разве дон Санчо плохо себя чувствует? – спросила я, сделав свой голос в меру тревожным.

– Ах, вовсе нет!..

– А где же Брюс?

Но Коринна не успела мне ответить. Дверь распахнулась, и в комнату вошел управляющий Кристофер.

– Ну? Как? – нетерпеливо обратилась к нему Коринна.

Кристофер, приземистый лысоватый человек, снял темную мятую шляпу и неуклюже зажал ее под мышкой. Его охотничьи сапоги были забрызганы грязью.

– Милорд и все остальные отправились в погоню, миледи. Мне милорд поручил охранять усадьбу. Он приказал удвоить охрану и спустить собак.

Коринна тяжело вздохнула.

– Хорошо, Кристофер, ступай.

Я еще не успела и рта открыть, когда Коринна уже дернула за шнур звонка. Немедленно вбежала ее горничная-негритянка. Девушка также казалась встревоженной.

– Эпифани, – распорядилась она, – скажи нянькам и учителю молодого сэра Брюса, что сегодня прогулки не будет. Даже по саду. Быстрее! Я скоро приду в детскую.

– Боже мой, Коринна, что же все-таки произошло? Куда отправился лорд Карлтон? Почему ты боишься за детей?

– Что произошло? То, что иногда, увы, здесь происходит! С плантаций сбежало несколько негров-рабов!

– Но почему? – удивилась я. – Разве с ними дурно обращаются? Я этого не заметила.

– Дурно? – Коринна нервно передернула плечами. – Разумеется, нет. Но тем не менее, как видишь…

– Но для чего вся эта погоня на лошадях, с собаками? Неужели эти несколько рабов представляют собой такую ценность?

– Дело не в ценности, Эмбер.

– А в чем же дело?

– Кто знает, куда задумали бежать эти рабы! Здесь вокруг простираются необъятные дикие леса, их называют джунглями. Там все еще обитают остатки тех племен, что населяли Америку прежде. Рабы могут бежать к этим дикарям; могут подговорить их напасть на наше поместье.

– Но ведь плантаторы вооружены гораздо лучше, чем любые аборигены! – удивилась я. – Чего же бояться?

– Никто из нас не знает численности этих племен. Может быть, в джунглях обитает совсем немного людей; но может статься, что их тысячи и тысячи. Джунгли совершенно не исследованы.

– Мне трудно поверить в эти тысячи и тысячи, – заметила я, – очень трудно.

– И напрасно, – вставила Коринна.

– Ни в каких лесных дебрях не скроешь огромного числа людей.

– О, существуют способы, с помощью которых возможно скрыть все.

– Что же это за странные способы? – Я, кажется, начинала догадываться.

– Магия! – Коринна прижала палец к губам.

– О, Коринна, как ты можешь верить во все эти россказни!

– Я знаю много страшного, – уклончиво ответила Коринна.

Я подумала, что она имеет в виду историю мулатки Хуаны или нечто подобное. Но на эту тему я говорить не хотела. Я полагала, что Коринна не знает, что произошло с нашим отцом.

– Хорошо, – сказала я примирительно, – допустим, магия так опасна. Но почему нельзя исследовать джунгли?

– Почему? – Коринна рассмеялась нервным смешком. – Племянник нашего соседа, испанца, владельца соседней плантации, мог бы тебе объяснить, почему. А, впрочем… Это была страшная история. Молодого человека звали Орасио. Он прибыл из Испании недавно, учился в университете в Саламанке, где получил докторскую степень. Он, подобно тебе, полагал, что джунгли недостаточно исследованы; и что для их исследования довольно лишь сильного желания. Ему удалось уговорить кое-кого из окрестной молодежи. И вот эти безрассудные юноши, одевшись в охотничьи костюмы, остановились на опушке. Но не успели они сделать и нескольких шагов, как из чащи вырвалась целая туча диких пчел. Несчастные молодые люди кинулись бежать. Но пчел становилось все больше, они жалили их лица, ослепили глаза, забирались под одежду. Спастись удалось лишь двоим из них. И бедняги Орасио не оказалось в числе спасенных. Эти двое, случайно оставшиеся в живых, ослепли навеки, а лица их тоже так и остались обезображенными. Ну, как это можно назвать? Разве это не было магией, насланной жителями джунглей?

Я подумала, что у этого трагического случая несомненно должна быть какая-нибудь естественная причина. Но спорить с Коринной мне вовсе не хотелось. Она явно была встревожена, нервы ее были взвинчены. И, конечно, она имела основания для тревоги. Окончив свой рассказ, она заторопилась к детям.

– Прости, Коринна, если я сказала тебе что-то неприятное. Я не хотела тебя обидеть.

– Что ты, Эмбер, я и не думаю обижаться. Дай Бог, чтобы все кончилось хорошо!

Я подумала, что в данном случае «хорошо» – определение весьма относительное. Поскольку то, что «хорошо» для плантаторов, дурно для негров-беглецов, и наоборот.

Глава сорок восьмая

Однако я все же и сама немного струхнула. Страх заразителен. Проходя мимо помещения, где жили слуги, я заметила Сесилью, и обрадовалась. Мне не хотелось, чтобы с этой девушкой что-то случилось. Хорошо, что она в безопасности.

Я направилась в комнаты Санчо Пико. Я шла к нему открыто, не прячась. Ведь ничего неестественного или дурного в том, что я в такой ситуации хочу поговорить с ним, получить какие-то разумные объяснения, не было.

Дверь, ведшая в его апартаменты, оказалась заперта. Я осторожно постучала.

Меня интересовала позиция Санчо в данном случае. Коринна назвала его «нервным» и «чувствительным». Но почему? Я не успела у нее спросить. Что ж, сейчас я все узнаю у него самого.

Санчо открыл мне сам. Возможно, слуга, предоставленный в его распоряжение Карлтонами, принимал участие в конной погоне.

– Здравствуй, Санчо. Ты, конечно, все знаешь.

– Вижу, что тебе, Эмбер, уже кое-что известно.

– Я бы хотела поговорить с тобой. По-моему, ты один можешь хоть что-то объяснить мне. Брюс уехал. Коринна встревожена и нервна.

– Представляю себе, что творится в доме, – он усмехнулся.

– Да, шум, суета. Коринна не позволила детям выйти на прогулку в сад.

– Она по-своему права.

– Мы говорили о тебе.

– И что же вы обо мне сказали?

– Может быть, ты все-таки впустишь меня и позволишь мне сесть?

– Милая Эмбер, в другое время я бы даже позволил тебе лечь, но сегодня у меня совершенно нет настроения.

– У меня – тоже, – ввернула я.

Он широко распахнул дверь, впуская меня. Я вошла. На кожаном диване лежал раскрытый том трагедий Шекспира. Вероятно, перед моим приходом Санчо читал лежа.

– Может быть, я не вовремя? Ты читал…

– Нет, нет, прошу тебя, садись. Мне и самому хочется поговорить. А Шекспир – собеседник слишком возвышенный.

Мы сели рядом на диване.

– Так, значит, вы с Коринной сплетничали обо мне?

– Я бы не назвала это сплетничаньем.

– А как бы ты это назвала?

– Ну, например, я сказала бы, что мы обменялись несколькими фразами.

– Хотел бы я слышать эти фразы!

В его странном ироническом, почти ерническом тоне я и вправду ощутила нервность. Но чем же эта нервность вызвана?

– Я спросила, почему ты не вышел к завтраку.

– Да, я попросил, чтобы завтрак мне подали сюда. И обедать, и ужинать намереваюсь здесь. И вообще намереваюсь в самое ближайшее время уехать. На следующей неделе в порт направляется несколько кораблей.

Я не знала, что и думать. Санчо прежде казался мне храбрым и решительным человеком. Неужели это бегство нескольких рабов-негров так напугало его? Нет, это на него совсем не похоже. Здесь что-то другое. Но что?

– Коринна была очень взволнована, – продолжала я, – она тревожилась за Брюса и детей. Твое поведение она никак не объяснила, только сказала, что ты нервен и чувствителен.

– Нервен и чувствителен? Да нет, я скорее считаю себя бесчувственным. Но я бы не хотел спорить с Коринной. Я сильно сомневаюсь в ее способности рассуждать и мыслить логически.

– А в моих способностях подобного рода?

– Ты – другое дело!

– Но, Санчо, объясни мне все же, что происходит и как объяснить твое поведение? Не могу же я действительно поверить в то, что у тебя слабые нервы и ты не выходишь в столовую и желаешь поскорее уехать отсюда, потому что боишься!

– Ты все правильно понимаешь, Эмбер. Я ничего не боюсь. Но мне глубоко противна вся эта ситуация.

– Да, я понимаю, что это и в самом деле неприятно. Тем более, что Карлтоны не обращаются жестоко со своими рабами. Этот побег мне даже не очень понятен. Бежать из спокойного дома в джунгли!

– Но, Эмбер, ты умна, скажи мне, приятно было бы тебе кому-либо принадлежать? Да, принадлежать, как дом, диван, плантация…

Я хотела было ответить, что подобное просто не могло бы со мной произойти; но вовремя вспомнила о том, как негодяй Мердок угрожал продать меня в рабство.

– Конечно, мне было бы неприятно кому бы то ни было принадлежать. Но, прости, Санчо, я не могу сравнивать чувства образованного человека с чувствами полудикаря!

– Значит, ты полагаешь, что существует такой уровень чувств, когда человеку приятно быть рабом?

– Но, Санчо, разве у себя на родине, в Африке, эти негры были бы свободными? Разве они не находились в общественных отношениях неравенства и несправедливости? Почему же Карлтоны должны проявлять справедливость в то время, как никто на свете ее не проявляет?

– Все это, может быть, и верно, Эмбер, но кто может запретить мне отстраняться от всего этого? Это именно та разновидность несправедливости, с которой я не желаю иметь ничего общего! И не думаешь ли ты, Эмбер, что если Карлтоны действительно полагают себя образованными людьми, они не должны позволять себе иметь рабов, независимо от того, кем эти рабы являлись у себя на родине. Да, какому-нибудь африканскому племенному царьку, не знающему, что такое письменность, не стыдно владеть рабами, но человеку образованному…

– Хорошо, Санчо, допустим, Карлтоны освободят своих рабов. Но как на это посмотрят остальные плантаторы? Они могут просто возненавидеть эту семью. Нужно быть таким одиноким философом, как ты, чтобы пренебрегать общественным мнением. А Карлтоны – люди обыкновенные, хотя образованные.

– Лорд Карлтон пользуется здесь уважением, он весьма влиятелен. Он мог бы добиться принятия закона, освобождающего рабов.

– Я не сомневаюсь в том, что лорд Карлтон вовсе не в восторге от своего положения рабовладельца, но, вероятно, он ничего не в состоянии сделать.

– Ты так трогательно защищаешь лорда Карлтона. Бедняжка, у него в жизни не было иного исхода, кроме как владеть тысячей негров! Ты и вправду полагаешь, что он не мог бы сделать карьеру в Англии, в Лондоне; или во Франции, в Париже, где рабства нет?

Я задумалась.

– Когда-то лорд Карлтон говорил мне, что презирает ту суетность, фальшь и лживость, что царят при дворе, и потому хочет жить на новом, молодом континенте, – сказала я.

Санчо Пико захохотал. Я посмотрела на него с изумлением.

– Прости, Эмбер, – он взял меня за руку. – И не думай, что я сошел с ума. Но согласись, что это и вправду смешно: лорд Карлтон настолько благороден, что не может смириться с лживостью и фальшью Уайтхолла, но легко примиряется с местной провинциальной скукой и косностью, и главное, с вопиющей несправедливостью того, что одни люди могут быть рабами других. Смешно, не так ли?

– Скорее трагично, – сухо сказала я. – Но лучше скажи мне, почему ты ничего не предпринимаешь? Лорд Карлтон владеет рабами и это дурно. Но что делаешь ты для устранения такой несправедливости, как рабовладение?

– Эмбер, дорогая, максимализм тебе не идет! Да, я принадлежу к тем людям, которые, не имея возможности и достаточно сил для того чтобы устранить несправедливость, сами по возможности от нее устраняются.

– Но почему ты согласился отправиться в гости на плантации?

– Гм! – он дернул бородку. – Во-первых, мне не хотелось расставаться с тобой; а во-вторых, мне было любопытно, как воспримешь плантации ты. Ведь ты намеревалась сама сделаться плантаторшей.

– Почему ты не отговаривал меня?

– Я хотел, чтобы ты сама все увидела.

Я смотрела на его лицо, на близорукие загадочные темные глаза за стеклами очков.

– Санчо, ты сказал, что здесь, в Америке, провинция и скука.

– Да, здесь не Европа.

– Тогда почему же ты живешь здесь?

– Именно поэтому!

– Не понимаю.

– Вероятно, я не менее благороден в некоторых отношениях, нежели лорд Карлтон, – он иронически улыбнулся. – Меня также тяготит фальшь и раздражает суетность. И отстраниться от всего этого мне легче здесь, нежели в Европе.

Я вздохнула и снова посмотрела на него.

– Скажи, Санчо, а что ты думаешь об этих толках насчет того, что аборигены и негры из Африки владеют неким магическим знанием?

– Думаю, что это чушь!

– Так безапелляционно?

– Да.

Я пересказала ему историю несчастного Орасио.

– У этого случая, конечно, должно быть естественное объяснение, – сказал Санчо. – Я уверен, ты и сама так полагаешь.

– Ты прав в отношении меня. Но можешь ли ты найти это объяснение?

– Честно признаюсь, не могу. У меня недостаточно знаний о джунглях, о тех животных, птицах и насекомых, что там водятся. Но если у меня недостаточно знаний, это вовсе не означает, что я должен довольствоваться суевериями. По мне, так лучше признать недостаточность своих знаний, нежели исповедовать суеверия.

– А как же люди, живущие в джунглях?

– Не сомневаюсь в том, что они не бог весть как многочисленны и вконец одичали.

– Ты считаешь, они не представляют опасности?

– Почему же! Они могут нападать, но думаю, они очень боятся белых плантаторов, которые богаты и прекрасно вооружены.

– Значит, по-твоему, никакой магии не существует?

– Нет. Разумеется, можно приготовить какую-нибудь ядовитую настойку из трав и шептать над ней заклинания. Но подействуют не заклинания, а яд.

– А все эти жрецы и колдуны дикарей…

– А все наши попы…

– О! – я выразительно посмотрела на него. – Еще во что ты не веришь, дон Санчо Пико?

– Разве ты уже не догадалась, храбрая женщина? Я не верю в Бога. Я не верю в то, что существует высшее начало, наделенное разумом, подобным человеческому.

– Я знаю, что за такое в Испании сжигают на костре. Вероятно, это одна из причин, побудивших тебя бежать в Америку?

– Тебе не откажешь в проницательности.

– А я еще раз убеждаюсь в том, что ты храбрец. Но меня интересует твое настроение. Когда я вошла, ты сказал, что охотно позволил бы мне прилечь, если бы оно у тебя было. А как теперь?

– Оно есть!

Восхищение его умом и свободолюбием придало мне пылкости. Он был нежен. Время, оставшееся до обеда, пролетело незаметно.

– Ты так и не сойдешь к обеду? – спросила я.

– Нет, распорядись, чтобы мне принесли сюда.

– Я бы хотела разделить с тобой трапезу, но это было бы неловко. Не знаю, как отнеслась бы к этому Коринна.

Санчо согласился со мной.

Глава сорок девятая

Я отправилась в свои комнаты – умыться и переодеться к обеду. Звонком я вызвала Сесилью. Я не сомневалась, что она в курсе всех домашних событий и новостей.

Девушка прибежала и занялась мной, явно горя желанием поделиться со мной последними сплетнями и новостями.

Я решила помочь ей, облегчить ее положение.

– Ну, что нового, Сесилья? – первая задала я вопрос.

– Ах, вы целый день беседовали с доном Санчо и, конечно, ничего не знаете!

Это свое «беседовали с доном Санчо» она выговорила с самым что ни на есть невинным видом.

– Зато ты, как всегда, знаешь даже больше, чем тебе полагается. Но я не стану на тебя сердиться. Рассказывай скорее!

Она причесывала меня, но то и дело откладывала гребень, всплескивала руками, присаживалась на стул и ахала.

– Ах, ваша светлость, госпожа Эмбер, вы, конечно, знаете про наших беглецов?

– Знаю, но не так уж много. Кто они?

– Я тоже не знаю их имен, но они наверняка колдуны! Кто, кроме колдунов, решится бежать в джунгли!

– Их так и не поймали?

– Поймали, ваша светлость. Лорд Карлтон как узнал, что ночью они сбежали, так утром собрал соседей и кинулись в погоню на самых быстрых лошадях, с собаками-волкодавами!

Я зябко передернула плечами. Мне было неприятно знать о том, что человек, которого я любила, отец моего ребенка, гонится за людьми, за себе подобными, и травит их собаками.

– И давно их поймали? – спросила я.

– Да как раз перед обедом, ваша светлость.

– И что же с ними собираются делать? Ты, наверное, и это знаешь?

– Ох, не знаю в точности, – она наклонилась к моему уху и зашептала, щекоча мочку своими полными губами. – Думаю, то есть, не думаю, а знаю… То есть, и не знаю, а так обычно и делают в здешних местах… Их повесят!..

Мне сделалось совсем скверно.

Я понимала, что Сесилья не может быть со мной полностью откровенна. Ведь я – госпожа, а она – рабыня-служанка. Но все же я не удержалась и рискнула спросить ее:

– Сесилья, как ты думаешь, правильно ли поступили они?

– Кто, ваша светлость?

– Рабы, которые сбежали.

– Правильно ли? Конечно, нет! Бежать из такого дома, где с ними так хорошо обращались!

– Но ведь они все равно, несмотря на это хорошее обращение, оставались рабами!

– Ну и что с того! А разве я не рабыня? Так уж судил Господь: одни – господа, другие – рабы!

– И тебе не хочется быть свободной?

– Так уж судил Господь! – упрямо повторила она.

– Ты очень веришь в Господа?

– Как это «очень» или «не очень», не понимаю! Я верю всей душой и всем сердцем.

Я подумала, что дальнейшие расспросы бесполезны, но на всякий случай все же спросила еще:

– А помнишь ту историю о мулатке Хуане и донье Консепсион?

– Как же не помнить!

– Ты считаешь, Хуана поступила дурно, отомстив своей мучительнице?

– Хуана продала душу дьяволу. Она была колдунья. Разве можно ради какой-то мести жертвовать нашим вечным спасением?!

Я согласилась с ней и отпустила. А сама думала о том, что вот как странно; рассуждения Санчо логичны и нельзя не признать его правоты. Но разве рассуждения Сесильи менее логичны? И, возможно, эти две логические системы параллельны и не соприкасаются.

Глава пятидесятая

За обедом мы снова были одни с Коринной. Почему нет Санчо, я уже знала. Но меня удивило отсутствие лорда Карлтона. Ведь беглецы пойманы, он вернулся.

Коринна показалась мне еще более нервной, чем за завтраком. Я понимала, что ее тяготит и отвращает мысль о предстоящей экзекуции.

– Где Брюс? – спросила я.

– Он занят, – ответила она кратко.

Я хотела было сказать, что знаю о поимке беглецов. Но, поразмыслив, решила, что этого говорить вовсе не следует. Это прозвучало бы как издевательство.

Внезапно Коринна обернулась ко мне и отложила ложку. На глазах ее заблестели крупные капли слез.

– Ах, Эмбер, Эмбер, ведь ты знаешь Брюса! Ты знаешь, какой это благородный и справедливый человек! – Она тоже поняла, что я знаю о том, что пойманных рабов должны казнить. – Но он ничего не может сделать! Таков здешний обычай. Пойманных беглых рабов вешают. Если Брюс позволит себе нарушить это правило, он навлечет на нашу семью гнев всей округи. Пойми, мы живем здесь, мы не можем пренебрегать здешними обычаями!..

Я встала, обошла стол и порывисто обняла Коринну.

– Но кто вас принуждает здесь жить, Коринна? Если уж вы не хотите жить в Европе, почему бы вам не перебраться в город?

– Нет, – Коринна смутилась, – мы уже привыкли жить здесь. Здесь простор, детям есть, где гулять, это полезно для их здоровья. Мы вложили в устройство нашей усадьбы столько сил, что мы просто не можем ее покинуть! – Она заплакала.

Я нежно целовала ее мокрые от слез щеки, гладила по волосам.

Я твердо решила, что когда за ужином или утром за завтраком увижу Карлтона, то не стану даже заговаривать с ним о случившемся. Если он ничего не может изменить, если он сам – раб сложившихся обстоятельств, то стоит ли его мучить напрасно…

За ужином снова не было ни Санчо, ни Брюса.

– Брюс тоже решил поужинать в своей комнате, – сказала мне Коринна.

В этот день я не виделась со своим сыном. Я просто не знала, как держаться с ним. Осуждать происходящее? Но было ли бы это честно по отношению к Коринне и Карлтону? Делать вид, будто ничего особенного не происходит? Нет, я бы не смогла так притворяться. Да и зачем…

После ужина Коринна снова ушла к детям, посмотреть, как их будут укладывать спать. Она должна была побеседовать и с моим сыном. Мне было немного неловко. Я как будто перекладывала на ее хрупкие плечи все заботы о моем сыне. Но ведь этого хотел Брюс. Во всяком случае, я лишена возможности воспитывать сына, как бы мне хотелось. Но, может быть, встречи с Санчо и беседы с ним помогут моему мальчику вырасти человеком незаурядным…

Я снова задумалась. Так ли уж хорошо быть незаурядным, необыкновенным человеком? Можно ли считать дона Санчо счастливым? Но все же я бы не хотела, чтобы мой сын вырос заурядным ничтожеством…

Я поднялась к себе, позвала Сесилью, чтобы она раздела меня и причесала на ночь.

– Сесилья, – вдруг обратилась я к служанке, – ты знаешь, ведь я собиралась купить плантацию…

– О! – воскликнула служанка, – купите, ваша светлость, купите непременно!

– Нет, Сесилья, после того, что произошло, я никогда не решусь на такое рискованное предприятие.

– А что же такого произошло?! – с жаром возразила негритянка. – Что же такого произошло?! – повторила она почти гневно. – Несколько строптивых рабов осмелились сбежать от добрых хозяев и понесли за это справедливое и заслуженное наказание… Ну так что?

– Ах, Сесилья, Сесилья, – я грустно покачала головой.

Я уже поняла, что все разновидности человеческого рабства и несправедливости остаются столь постоянными во многом потому, что сами жертвы и рабы испытывают некое странное и, видимо, в высшей степени свойственное человеку наслаждение от своего мучительного и зависимого положения, готовы всячески оберегать и охранять это положение, и возмущаются, когда им подобные пытаются протестовать. Кажется, это особенно свойственно женщинам и рабам.

– Купите, купите плантацию, – продолжала уговаривать меня Сесилья.

– Но почему, почему ты этого так хочешь? Я не понимаю тебя, Сесилья!

– Что же тут непонятного, ваша светлость! Ведь если вы купите плантацию, вы тем самым осчастливите рабов. Вы добрая, им будет у вас хорошо.

Я невольно засмеялась.

– Сесилья, я вовсе не думаю, что те, которые обращаются с рабами дурно, жестокие люди. Жестоко и дурно само по себе рабовладение; и не так уж много людей в состоянии противиться этой жестокости и хорошо обращаться с рабами.

– Вы очень мудрено говорите, ваша светлость. Мне вас не понять. Как это «само по себе»? Разве человек над своими поступками не властен?

– Да, человек может управлять собой, но обстоятельства часто воздействуют на него сильнее, чем он сам полагает.

Сесилья задумчиво покачала головой.

– Ну вот, я тебя озадачила. Можешь теперь думать обо всем этом. А плантацию я все равно покупать не стану. Ну, ступай.

Когда Сесилья ушла, я сама задумалась над тем, почему все же твердо решила не приобретать плантацию. Да, конечно, мне не хотелось владеть рабами. Но, в сущности, у меня ведь не было желания бороться активно с такой несправедливостью, как рабство. Мне всего лишь хотелось, эгоистически охраняя свой покой и свою свободу, устраниться от несправедливости, как это сделал Санчо. Я не желала никакой ответственности; я просто хотела жить, как мне хочется. Благо, у меня были на это средства. И ведь, в сущности, за это свое свободное существование я заплатила в своей жизни многими днями несвободы и подчинения. Вспомнить хотя бы мой брак с Рэтклифом…

Но тут я почувствовала, что эти размышления о свободе, несвободе и ответственности могут привести меня к тому, что я попросту стану себя презирать.

Глава пятьдесят первая

Жизнь потекла, казалось бы, по-прежнему. Я исполнила данное себе обещание и ни словом не обмолвилась с Брюсом о казни рабов.

Приближалось время отъезда. Я сказала Коринне, что отплыву на том же корабле, что и Санчо.

– После того как меня захватил в плен этот негодяй капитан Мердок, мне страшно плыть на корабле одной, без мужской защиты, – призналась я Коринне.

Она одобрила мое решение.

Корабль отплывал утром. Уже были готовы экипажи для того, чтобы отвезти нас наутро на пристань.

Вечером я простилась с сыном. Мальчик был огорчен моим отъездом, а также и отъездом дона Санчо, к которому был очень привязан. Я утешала маленького Брюса и говорила ему, что мы будем часто видеться, и что в конце концов я добьюсь его переезда в город.

Ночью мне не спалось. Санчо ушел из моей спальни пораньше, надо было выспаться, ведь утром нам предстояло подняться еще до рассвета.

Я ворочалась с боку на бок, лежала с закрытыми глазами. Но уснуть никак не могла. Я начала бранить себя, ведь завтра утром я буду, как сонная муха. Но вскоре я поняла, что не смогу уснуть, зажгла свечу и взяла трактат Помпонацци. Но размерность философических рассуждений не успокаивала меня.

Я встала, убрала волосы в сетку, накинула халат и шаль. Было жарко. Я не надела чулок, а лишь сунула ноги в легкие комнатные туфельки без задников.

Я прошлась по террасе, опоясавшей дом, затем надумала пойти к Санчо. Я тихонько постучалась в его дверь. Никто не отозвался. Я постучалась снова. И снова ответом мне было молчание. Я пожала плечами. Разумеется, я стучалась очень тихо, чтобы не поднимать излишнего шума. А дон Санчо, должно быть, крепко уснул.

Что же делать? Вернуться к себе? Но мне не хотелось опять лежать без сна, а я предчувствовала, что если вернусь, то именно это и произойдет.

Поразмыслив, я решила сойти в сад.

Сад в усадьбе Карлтонов был огромен. Они распланировали его очень интересно. Одна часть представляла собой экзотический уголок, здесь росли местные породы деревьев, разнообразные цветы, гибкие лианы обвивались вокруг стройных пальмовых стволов. Другую часть сада Карлтоны устроили в виде английского парка. Я даже удивилась, как хорошо прижились в местном климате высокие густолиственные дубы, привезенные из Англии. Помнится, однажды утром я услышала здесь пение малиновки. Здесь же находился и пруд, осененный ветвями плакучих ив. Можно было подумать, будто прогуливаешься в каком-нибудь поместье в Эссексе. Самой интересной мне казалась третья часть сада. Молодость Карлтон провел во Франции при дворе «Короля-солнце» Людовика XIV. Помнится, он рассказывал мне о дворцах Версаля, резиденции королевского двора. В то время там блистал своим искусством замечательный садовник Андрэ Ленотр. Для того чтобы создать третью часть сада, лорд Карлтон пригласил одного из учеников Ленотра, оплатил ему дорогу в Америку и возвращение во Францию и заплатил огромные деньги за его работу.

Я любила эту третью часть сада. Она была точной копией парков Версаля. Изящные мраморные фонтаны, огромные газоны с ярко-зеленой, ровно подстриженной травой. Кроны деревьев и кустарники, заросли которых обрамляли газоны и клумбы, также были аккуратно подстрижены. Дорожки вымощены мрамором. На обширном зеленом пространстве были живописно разбросаны белые мраморные статуи.

Этот странный здесь, в Америке, уголок, наводил меня на мысли о путешествии в Европу. Ведь я еще не бывала в блистательной Франции, наряды и вкусы которой служили образцом для всего мира.

Я медленно прогуливалась по газону. Я была совершенно одна. Сбросила туфли, шаль и закружилась в странном танце. Затем мне пришла в голову довольно смелая фантазия. Я разделась совсем. Одежду и туфли я положила у подножья мраморной статуи, изображавшей обнаженную Венеру с яблоком в руке. Я легко ступала, обнаженная, по мягкой траве. Я то шла очень медленно, то ускоряла шаг, то бежала. Мои длинные пышные золотые волосы то следовали за мной, словно вуаль; то окутывали меня легким покрывалом. Легкий теплый ветерок обвевал нагое тело. Я подумала о том, сколько дурного в одежде с ее стягиванием, сковыванием, искажением естественного человеческого тела. Привстав на носки я закружилась.

А ведь нет лучшего одеяния, могущего украсить женщину, нежели густые волосы и нежность кожи.

Я наслаждалась своей наготой. Я заметила, что если ум и знания заставляли меня с грустью смотреть на жизнь; то мое тело требовало от меня бурного участия в этой жизни. Возможно ли равновесие тела и ума?

Изящный, тонкий, словно девичья бровка, лунный серп серебряно белел в темно-голубом небе. Я, казалось, находилась в сказочной волшебной стране. Да, я бы не удивилась, увидев внезапно фею или хоровод эльфов.

Я приближалась к беседке. Там, я знала, все было устроено для отдыха, для послеполуденной дремоты. Может быть, я прилягу и немного отдохну.

Вокруг царила полнейшая тишина. Я была в полном одиночестве. Но, несмотря на это, какое-то странное, неясное для меня самой чувство заставляло меня двигаться осторожно. Я на цыпочках приблизилась к беседке.

Было очень тепло. Но мучительная дрожь внезапно пробежала по моему телу. Я замерла и вся превратилась в слух. Затем я быстро пробежала вперед и укрылась в окаймляющих беседку кустарниковых зарослях. Я услышала тихие голоса. В полной тишине они доносились отчетливо. Они казались частью этого прелестного искусственного ландшафта. Казалось, здесь, на этой созданной человеческими руками, вдохновленными фантазией, сцене, кто-то разыгрывал пасторальную драму любви. Женский голос нежно жаловался, мужской – ласково утешал.

Я узнала эти голоса. Более того, из моего укрытия я увидела влюбленную пару.

Была ли я огорчена? Расстроена? Угнетена? Нет, пожалуй, не это. Я просто вся превратилась в слух и зрение.

– О, нет, нет, я этого не перенесу! – флейтой пропел женский голос.

– Будь мужественна, дорогая, – мягко проговорил мужской.

– Если бы ты жил моей жизнью, ты не говорил бы так!

– Увы, милая, я могу жить лишь своей жизнью.

– Ах, эта твоя вечная ирония. Но, впрочем, за это я и люблю тебя. Однако если бы ты понял, как мне тяжело!

– Разве я не стараюсь всячески облегчить твою участь?

– Ты должен найти какой-нибудь выход.

– Выход? Но какой?

– Ты мужчина! Ты мог бы вызвать его на поединок.

– Любимая, я конечно, мог бы это сделать, но я не мог бы убить его! Убийство противно моей натуре и моим убеждениям.

– Нет, ты не любишь меня. Иначе ты не мог бы спокойно терпеть то, что другой владеет моим телом!

– Но ты, дорогая, не хочешь помочь мне. Отчего ты не уговоришь его переехать навсегда в город?

– О, ведь ты знаешь, как он упрям и подозрителен. Он обеими руками держится за этот кусок земли; он внушил себе, что именно здесь он находит спасение от суетности и фальши жизни. Боже мой, как он бывает глуп порою!.. Полуобнаженные Санчо Пико и Коринна лежали на дерновой скамье, застланной плащом Санчо. Сквозь золоченые металлические прутья беседки, увитые плющом, я отчетливо различала любовный беспорядок в их одежде, лилейную трепетную грудь Коринны; их поцелуи и объятия. Иногда Санчо как бы нависал над возлюбленной, его гибкая мускулистая спина скрывала от меня нежную плоть Коринны.

– Он выстроил для меня эту золотую клетку, – продолжала свои жалобы она. – Он воображает, будто я люблю его! О, глупец! Я всегда ненавижу его самоуверенность и самовлюбленность. И кроме того, он упрям и подозрителен…

Не надо было быть особенно догадливой, чтобы понять, что речь идет о лорде Карлтоне. А Коринна, между тем, распаленно продолжала:

– Когда я увидела Лондон, я поняла, что существует иная жизнь, полная веселья и блеска. Если бы мы с тобой могли жить этой жизнью, жизнью Европы! Почему бы нам не уехать в Италию? Ты говорил, что там прекрасно…

– Но ведь я беден, дорогая. Ты привыкла к роскошной жизни. Я не могу тебе этого дать.

– Отец и мать помогут мне!

– Не будь наивной, Коринна. Наше бегство вызовет скандал, твои родители просто-напросто отступятся от тебя.

– У меня больше нет сил терпеть!

– Подумай о детях!

– О детях? О! Я только о них и думаю. Но он и здесь нашел способ оскорбить меня. Когда он привез маленького Брюса, я сразу поняла, что это сын его любовницы. Карлтон знал, что я никогда не стану вымещать свою досаду на ребенке! Подлец!

– Тебя так огорчало то, что у него есть сын от любовницы?

– Боже! Какое мне дело до его любовниц! Меня раздражала его самолюбивая уверенность в том, что он лучше, умнее меня.

– Но, милая, маленький Брюс – его единственный сын. И это сын твоей сестры.

– И твоей любовницы!

– Коринна, я не отличаюсь самоуверенностью лорда Карлтона, но я хочу быть свободен в своих действиях. Я всегда предупреждал тебя об этом. Эмбер красива и умна…

– Иногда я думаю, любил ли ты меня хоть когда-нибудь! – с горечью воскликнула Коринна.

– Нет, я никогда не любил тебя, как лорд Карлтон; никогда не хотел, чтобы ты была моей собственностью, моей рабыней.

– Когда я думаю о наших детях, о! Если бы ты знал, как я страдаю ежедневно, ежечасно! Ведь он считает их своими детьми. Представь, каково мне видеть, как он ласкает их, берет на руки! Любимый, я больше не выдержу! – она зарыдала.

– Не плачь, Коринна, умоляю тебя, – он нежно склонился над ней. – Ты же знаешь, терпеть осталось недолго. Тебе известен мой план. Эмбер поможет нам.

– Ты полагаешь? Ты хочешь обмануть ее?

– Коринна, ты знаешь, это не в моем стиле. Я не собираюсь обманывать ее, но я не хочу расставаться с ней. Мне кажется, она любит меня.

– А я? А наши дети?

– В человеческом сердце таится много любви; оно, – словно глубокий колодец, дна не увидишь.

– Красиво!

– Это сказал мне в Риме один московит по имени Пьетро.

– Как я хочу уехать!

– Потерпи, Коринна, еще немного потерпи.

– Но ты уверен в своем предположении?

– Да, у меня есть чувство, что я прав.

– Это ужасно, то, что ты задумал.

– Есть ли у нас иной выход?

– Нет.

– Тогда положись на меня.

– Но, Санчо, ты никогда не оставишь меня? Ты ведь знаешь, как я беспомощна в этой жизни.

– О чем ты говоришь, Коринна? Я сделаю все для тебя и для детей; для того, чтобы мы все были свободны…

Этот содержательный разговор явно утомил влюбленных. Объятия их сомкнулись. Но после короткой близости Санчо поднялся. Он и Коринна привели в порядок свою одежду и разошлись в разные стороны.

Глава пятьдесят вторая

Я еще немного выждала, затем опрометью кинулась к подножью статуи Венеры с яблоком. Теперь моя нагота казалась мне смешной. Я поспешно, путаясь в рукавах, оделась, прибрала волосы.

Бегом я вернулась в дом и поднялась к себе. Разумеется, о том, чтобы заснуть, не было и речи.

Да, я, пожалуй, слишком много узнала в эту ночь.

Итак, Санчо и Коринна – давние любовники. Я посмеялась своей наивности. Если бы я не была убеждена так в чистоте и скромности Коринны, в ее строгой супружеской верности, я более внимательно приглядывалась бы к ней и, наверное, обо всем в итоге догадалась бы. Но какова Коринна! Какую комедию разыгрывала она со мной, как ловко обманывала Брюса. И каков Брюс. Да, он достаточно наказан за свою самоуверенность, за свое пренебрежительное отношение к женщинам. Впрочем, я скорее жалела сестру. Ведь ей действительно приходилось нелегко. И при этом она все же, несмотря ни на что, оставалась доброй, была внимательна к моему сыну…

Но что они задумали? Как они собираются избавиться от Карлтона? Это не могло быть убийство. Я знала, что Санчо не станет убивать. Но почему же тогда Коринна назвала замысел дона Санчо «ужасным»? И какая роль во всем этом отводится мне?

А впрочем, дон Санчо правдив, он все расскажет. Нет, я первая расскажу ему все.

С этой мыслью мне все же удалось забыться сном.

Наутро я держалась, как обычно. Я спокойно простилась с лордом Карлтоном, ласково поцеловала Коринну.

Мы разместились в двух каретах, в одной – дон Санчо и багаж, в другой – я и Сесилья.

Мы доехали по хорошей дороге до пристани и погрузились на корабль.

Я искоса поглядывала на Санчо. Сначала я было решила поговорить с ним на корабле, но потом подумала, что лучше поговорить спокойно в моей спальне в доме отца.

Без приключений мы плыли по огромной реке. Я не хотела уходить с палубы. Мне казалось, что пока мы плыли в усадьбу Брюса, я многое не успела рассмотреть.

Мое внимание привлекли странные чудовища, похожие на огромных ящериц с длинной зубастой пастью. Туловища их были покрыты грубой морщинистой кожей. Целыми стаями они следовали за кораблем.

– Что это? – спросила я Санчо.

– Это крокодилы, – отвечал он.

– Вероятно, они очень опасны?

– Да, если кто-нибудь вздумает купаться в этих местах или просто случайно окажется в воде.

– Но кораблю они повредить не могут?

– О нет.

Я с любопытством продолжала следить за странными чудовищами. Они прекрасно держались в воде, двигались быстро, словно вспарывая волны своими удлиненными туловищами. Но однажды я заметила нескольких крокодилов, выбравшихся на болотистую отмель. Здесь они едва переползали с места на место, с трудом волоча за собой длинные с заостренными кончиками хвосты.

– Посмотри на них, – подозвала я Санчо, – настоящие сказочные драконы. Что удивительного в том, что в местах, где водятся такие чудовища, люди толкуют о магии и волшебстве.

– Я рад, что ты так думаешь, – ответил Санчо задумчиво. – Я тоже полагаю, что все имеет естественные причины.

Вероятно, мой взгляд, брошенный на него вскользь, был несколько более многозначительным, чем следовало, и мог насторожить его. Я это почувствовала.

Совершенно очаровали меня, когда мы проплывали мимо озер, стаи прекрасных птиц с красными ногами и розовым оперением. Птицы немного напоминали цапель. Они назывались фламинго; и когда взлетали, казалось, розовое облако поднимается в небо.

Когда мы приплыли в город, Санчо вежливо простился со мной, мы уговорились о скорой встрече у меня.

Дети радостно меня встретили, они уже успели соскучиться. Я решила, что Чарльз и Сьюзен успели еще подрасти за это время.

Нэн смотрела на меня и ревниво поджимала губы. Я почувствовала, что она хочет поговорить со мной. Я позвала ее в свои комнаты.

– Что случилось, Нэн? Почему ты на меня так смотришь? Тебя кто-то обидел? Или ты по-прежнему ревнуешь меня к Сесилье?

– Было бы к кому ревновать! – фыркнула Нэн. – К этой девчонке-сплетнице. Я не сомневаюсь, что она распускает о вас все эти слухи.

– Что за слухи?

– Порочащие вашу честь!

Я пыталась догадаться, идет ли речь о моей связи с доном Санчо или о чем-то ином.

– Говори толком, Нэн.

– Ну хорошо, скажу. Я не первый год у вас, и вы знаете, как я вам преданна! Так вот, в доме судачат о том, что вы в любовной связи с доном Санчо Пико! И кто же распустил эти слухи, если не ваша горничная-негритянка!

– Все не так уж страшно, Нэн, – улыбнулась я. – Я знаю твою преданность. Я не хочу таиться от тебя. Да, дон Санчо – мой любовник. И что же здесь страшного? Он – холостой кавалер, я – вдова. И вряд ли мы сможем узаконить нашу связь. Ведь я – герцогиня, а дон Санчо – бедный дворянин. И напрасно ты так уж винишь Сесилью. Она и вправду по молодости могла сболтнуть лишнее. Но и без нее этот дом полон любопытных слуг и служанок.

– Говорят, будто дон Санчо дрался на дуэли с лордом Карлтоном. Под вашими окнами.

– Да, это так, – сдержанно бросила я. Но сердце у меня замерло. Я вовсе не желала, чтобы в этом доме знали слишком много.

– А если это дойдет до леди Коринны?

Еще недавно такое предположение встревожило бы меня. Но после того что я услышала ночью в саду, я уже не боялась, что Коринна огорчится изменой Карл-тона.

– Но ведь Коринна знает, что я была женой Карл-тона, что Брюс – мой сын. Не тревожься, Нэн, и пошли мне Сесилью.

– С удовольствием! – воскликнула Нэн. – Вот уж кто заслужил хорошую взбучку!

– Не будь злюкой, Нэн Бриттен, это тебе не идет, – я снова улыбнулась.

Вскоре в комнату вошла плачущая Сесилья.

– Я не виновата, не виновата, – с порога начала причитать она.

– Я не сержусь на тебя, Сесилья, даже если ты и лжешь мне сейчас. От раба нельзя требовать честности. Должно быть, рабы бессознательно стремятся мстить своим господам просто за то, что те – господа; и в такой мести есть своя справедливость.

– Ваша светлость! Я никому ничего не сказала, ваша светлость! Это все Нэн, она оговорила меня. Она просто ревнует вас ко мне.

– Но ты и вправду многое знала?

– Я знала от других служанок, ваша светлость. Я сама никогда не сплетничала о вас!

– Ну, ладно, ладно. Я не стану бранить тебя.

– Только не бейте меня!

– А этого тем более не будет! Даже и не думай ни о чем подобном.

– Но вы не пожалуетесь на меня донье Инес?

– Конечно, нет. Разве я похожа на маленькую девчонку, которая жалуется старшим?

Сесилья невольно хмыкнула.

– Иди, Сесилья.

Она кинулась целовать подол моего платья, и я ей не препятствовала, потому что иначе она решила бы, что я сержусь на нее.

Это все было мне уроком. Поскольку было и вправду кое-что такое, что должны были скрывать мы все – я, Санчо, Коринна.

Глава пятьдесят третья

За обедом я отметила, что донья Инес встревожена. Она изо всех сил пыталась скрыть свои чувства, но это ей явно не удавалось. Одета она была по-прежнему, строго, чопорно; черное платье с белым накрахмаленным воротником и затянутые узлом на затылке волосы уродовали ее, подчеркивая бледность ее смуглой кожи и впалые щеки.

Мне стало ясно, что сплетни о Санчо, о дуэли Санчо и Брюса дошли и до нее.

Отца не было дома. Донья Инес объяснила, что пропал Фернандо, испанец, слуга одного из наших соседей. Он был послан в загородное поместье с каким-то поручением и не вернулся. Несколько человек, в том числе мой отец, отправились на поиски. Снова оживились слухи о таинственном загородном доме, где якобы появлялся призрак женщины-вампира. Я догадывалась о том, что, должно быть, донье Инес известно, что сплетничают, будто вампир – это ее мать, донья Консепсион, таинственно превращенная в чудовище мулаткой Хуаной. Я представляла себе, как тяжело должно быть думать обо всем этом донье Инес с ее строгостью и чопорностью. Я предположила, что отец поехал нарочно, чтобы снова увидеть своими глазами заброшенный дом и в очередной раз убедить донью Инес, что на самом деле никакого вампира нет.

После обеда моя мачеха неожиданно пригласила меня к себе в спальню. Я возблагодарила Бога за то, что встречу с доном Санчо я назначила ночью. Да, не следует встречаться днем. К чему излишние сплетни…

В спальне доньи Инес над жесткой деревянной кроватью висело распятие. И мебель здесь была жесткая, угловатая. Я опустилась на высокий стул с резной спинкой. Внезапно я заметила, что донья Инес не садится.

– Что с вами, донья Инес? Почему вы не садитесь? На щеках ее заалели красные пятна. Она скрестила пальцы опущенных рук. Я заметила, что тыльная сторона ее ладоней уже сморщилась и старчески пожелтела.

– Я не смею сидеть в присутствии ее светлости герцогини без ее дозволения, – чопорно и нервно произнесла она.

Что за тактику она решила избрать в разговоре со мной?

– Оставим эти церемонии, – кротко начала я. – Разумеется, вы можете сидеть в моем присутствии. Ведь я для вас не герцогиня, а всего лишь дочь вашего супруга, ваша падчерица.

Она опустилась на стул напротив меня и тяжело вздохнула.

Некоторое время она нервно ломала пальцы.

Я удивлялась, видя, сколько детского сохранилось в поведении этой пожилой дамы. Сейчас она удивительно походила на робкую и замкнутую девочку-подростка, поглощенную какими-то своими, пугающими ее саму мыслями, и не знающую, как ей держаться со взрослыми женщинами; смущенно и нелогично бросающуюся в крайности: от робости к заносчивому упрямству.

– Не знаю, как начать разговор, – наконец призналась донья Инес.

Пока она молчала, я успела обдумать свое поведение. Я решила, что с доньей Инес лучше всего будет все отрицать. Я подумала было, не начать ли этот малоприятный разговор мне самой, выведя таким образом мою мачеху из затруднительного положения; но все же решила, что это может быть воспринято как желание быть чересчур любезной.

– Я догадываюсь, донья Инес, что вы пригласили меня сюда не просто так. Но я не знаю, о чем вы хотели бы побеседовать со мной.

Донья Инес снова тяжело вздохнула. Видно было, что ей и вправду трудно заговорить со мной. Нет, конечно, она хотела говорить о Брюсе и Санчо.

Я терпеливо ждала.

Наконец донья Инес, кажется, решилась.

– Я… Я слышала сплетни… Конечно, я знаю, что это неправда… Речь шла… Эти несносные слуги… Речь шла о поединке, будто бы состоявшемся между лордом Карлтоном и доном Санчо Пико…

– Что вы имеете в виду, донья Инес? – я придала своему голосу оттенок суровости.

– Я… Я умоляю вас, пощадите мою дочь! Она так влюблена в своего супруга! Она не вынесет его измены!

Бедная донья Инес! Если бы она знала истину! Но об этом и думать было нечего.

– Лорд Карлтон не изменяет своей супруге, – спокойно сказала я. – А я люблю Коринну как сестру. Клянусь вам, донья Инес, у вас нет оснований тревожиться из-за отношений Коринны и лорда Карлтона.

– Я так и подозревала, что все это лишь сплетни. Простите меня, ваша светлость! Я просто ослеплена своей любовью к единственной дочери.

«Не хватает еще, чтобы и она, как Сесилья, кинулась целовать мне подол платья», – невольно пришло мне в голову.

– Не будем возвращаться к этому, донья Инес.

– Я накажу слуг..

– Право, не стоит. Это только привлечет к нелепой сплетне излишнее внимание.

– Да, пожалуй, – неуверенным голосом произнесла донья Инес.

Я покинула ее апартаменты и ушла к детям. Почти час я провела, играя и беседуя с ними. Оба уже недурно говорили по-испански. Сьюзен, одетая как взрослая дама, училась обращаться с веером. Когда пришло время детского ужина, я попрощалась с детьми и ушла к себе.

Глава пятьдесят четвертая

Ужин взрослых прошел спокойно. Мы с доньей Инес выпили кофе и покурили в гостиной. Мы болтали о пустяках, всячески стараясь показать друг другу, что напряженная послеобеденная беседа забыта.

Но меня ночью ожидал разговор более напряженный, разговор с доном Санчо Пико.

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы с доньей Инес разошлись по своим комнатам.

Мой разговор с доном Санчо начался не совсем удачно.

Когда я вошла в спальню, он уже ждал меня.

– Как вы вошли? – спросила я. – Дверь заперта на ключ.

– Зато не заперты окна.

– Вас могли увидеть в саду. В комнате могла оказаться моя горничная.

– Едва ли. Ведь у нее нет ключа, ключ есть только у вас.

– О нас ходят довольно неприятные сплетни… Я пересказала ему свой разговор с доньей Инес.

– Но вы уверили ее в том, что это всего лишь сплетни? – Он остановил на мне выжидательный взгляд, снял очки и положил их на туалетный столик.

– Ее, собственно, не интересую я, и вы не интересуете. Она озабочена семейным счастьем своей дочери Коринны, – я напрягала все силы, чтобы подавить свою иронию. – Она опасается, что бедняжка Коринна, без памяти влюбленная в своего супруга, не переживет его измены.

Санчо снова перешел со мной на «ты».

– Надеюсь, ты ее успокоила?

– Да.

Он уже достаточно хорошо знал меня и чутко улавливал мое настроение, оставшись наедине со мной.

Он молча смотрел, как я быстро переодеваюсь. В энергичности моих движений не было ничего от нежной томности приготовлений к любовной ночи.

Я быстро заплела волосы в косу и заколола узлом на затылке, накинула шаль на обнаженные плечи, выступающие из выреза сорочки.

Санчо смотрел на меня выжидающе. Он не раздевался, лишь расстегнул ворот камзола.

Я уже сидела на застланной постели, уютно поджав под себя босые ноги.

– Ты, кажется, хочешь поговорить со мной, – начал Санчо.

Но я решила, что лучше будет если он расслабится. С напряженным и проницательным Санчо Пико мне беседовать не хотелось.

– Да, – ответила я, – помнишь, ты просил уведомлять тебя о поездках отца? Я узнала, что отец уехал незадолго до моего приезда. Наверное, он скоро вернется.

– Что ж, дождемся его следующей поездки.

– Ты не мог бы мне все же объяснить, какая опасность угрожает моему отцу?

– Пока нет. Но ты непременно узнаешь.

– Это имеет какое-то отношение к опасности, угрожающей Брюсу Карлтону?

– А какая опасность угрожает ему?

– Я полагала тебя более правдивым человеком.

– Гм! Я вижу, ты знаешь…

– Да.

– Случайно?

– Да.

– Как это произошло?

Я рассказала о ночи в парке.

– Это правда, – признался Санчо…

Он рассказал мне, что встретил и полюбил Коринну еще когда она была юной девушкой. Их любовь была взаимной. Несмотря на строгое воспитание, Коринна отличалась пылким темпераментом, в конце концов она отдалась своему любимому. Их связь не осталась без последствий. Вскоре выяснилось, что Коринна ждет ребенка. О браке не могло быть и речи. Ведь Коринна была урожденной графиней по отцу и знатного рода по матери. А Санчо был всего лишь незнатным дворянином. Донья Инес никогда бы не согласилась на их брак. Более того, один только разговор об этом мог бы ее убить. Молодые люди не знали, что предпринять, на что решиться. Бежать в Европу Коринна боялась. Ее не страшила потеря графского титула, но ужасала мысль о том, что она разобьет сердце любящей матери, которая так заботливо растила и воспитывала ее. Наконец любовники приняли решение бежать.

– Ты собирался жениться на Коринне? – с любопытством спросила я.

– Конечно. Ведь я не мог бросить ее опозоренную, – ответил он прямо.

Но, к счастью, ему не пришлось изменять своим принципам и удалось остаться холостым. Как раз, когда любовники пребывали в отчаянии, к Коринне посватался лорд Карлтон. Донья Инес не сразу дала свое согласие. Ведь, выходя замуж за лорда Карлтона, ее дочь теряла графский титул и становилась всего лишь баронессой. Но Коринна ловко разыграла влюбленность и мать уступила. Так, Мелинда, первенец Коринны и Санчо, родилась законной дочерью барона Карлтона. Маленький Джон тоже был сыном Санчо Пико.

– Тебе это кажется вполне честным? – Я потеребила кисти шали.

– Честным по отношению к кому?

– Не надо уверток, Санчо. Я не говорю о том, что это нечестно по отношению к лорду Карлтону. Но для тебя самого? Тебя не мучает то, что твоих детей воспитывает другой человек, то, что они называют его отцом?

– Лорд Карлтон – отнюдь не первый мужчина, обманутый подобным образом. Да, меня мучает подобное положение вещей, хотя жениться на Коринне я не собираюсь. Впрочем, я вообще не желал бы связывать себя узами брака.

– Что за план ты придумал для того, чтобы устранить лорда Карлтона? Почему Коринна назвала этот план «ужасным»? – напрямик спросила я.

– Прости, Эмбер, сейчас я не могу тебе этого сказать. Но я клянусь тебе, что не стану убивать лорда Карлтона. Я не убийца, – серьезно ответил он.

– Но когда-нибудь я узнаю все?

– Да, обещаю тебе. И не бойся ни за себя, ни за детей.

– Связана ли опасность, грозящая моему отцу, с лордом Карлтоном?

– Возможно; пока не знаю.

Он еще раз повторил, чтобы я не боялась. Затем мы все же занялись любовью.

Глава пятьдесят пятая

Боялась ли я? Трудно сказать. Во всяком случае, я решила твердо, что буду сама участвовать в делах, задуманных Санчо. Он попросил меня спросить отца, когда тот собирается в свою очередную поездку. Я обещала.

Испанца Фернандо так и не нашли. Я пыталась угадать, глядя на отца и донью Инес, состоялся ли между ними разговор о таинственном вампире. Отец любил донью Инес. Я думала об этой любви и в конце концов пришла к выводу, что со времени венчания с моей юной матерью отец сильно изменился. Он рассказал мне, что внешне я очень похожу на мать.

– А характер? – спросила я. Он задумался.

Меня эта внезапная задумчивость немного удивила. Почему он не отвечает сразу? Мне пришла в голову вполне естественная мысль: он просто плохо помнит мою мать. Ведь они были так молоды, так мало прожили вместе. Но вот он заговорил:

– Ты – женщина иного времени. Твоя мать могла быть решительной, но у нее были какие-то твердые нравственные устои; например, не выходить замуж за того, кого не любишь; во что бы то ни стало сохранять верность любимому…

– Это плохо, что у меня нет подобных твердых устоев? – прервала его я.

– Думаю, не плохо и не хорошо, это просто данность… – Вероятно, он подумал и о своей младшей дочери. – Скорее, это свойственно Коринне… – он замолчал. Должно быть, подумал, что может обидеть меня.

Я тоже не хотела продолжать разговор о Коринне. Теперь, после того что я узнала о ней, я бы побоялась выдать ее нечаянно. Поэтому я просто дружески коснулась руки отца и перевела разговор на другое.

Может быть, юная донья Инес, так несхожая внешне с моей матерью, отличалась теми же твердыми нравственными устоями? Да, впрочем, она и сейчас, кажется, их имеет в полной мере.

Иногда мне приходило в голову, почему я считаю подлостью предупредить лорда Карлтона о явно грозящей ему опасности? Ведь, возможно, ему все же грозит гибель. И ведь я любила этого человека, он был отцом моего первенца. Разве Коринну и Санчо я люблю больше? Смешно! Как сильно я изменилась! Я, как чужую, вспоминала себя прежнюю, мечтавшую о настоящем браке с Карлтоном, готовую на все ради близости с ним. Теперь я даже не понимала, не воспринимала механизм тогдашних моих чувств; они просто казались мне комичными, досадными, даже глупыми. Такими же казались мне чувства Коринны к Санчо. Я совершенно не ревновала. Я вдруг поняла, что один человек может иметь не одного партнера или партнершу по близости; что любой человек может любить много и полноценно сближаться со многими себе подобными. Тогда какой смысл имеют эти клятвы в верности одному? Зачем их так восхваляют? Разве подобные клятвы не калечат людей, не сужают, не обуживают их чувства? Но все же, что будет с Карлтоном? Я не хотела ему зла. Но я считала, что не имею права выдавать Коринну и Санчо. Меня саму интересовало, откуда проистекает эта моя убежденность. Но проследить ее истоки я никак не могла.

Время проходило в напряженном ожидании, в размышлениях и в занятиях любовью.

Я составила свой план. Когда я достоверно узнаю, что отец собирается ехать, я поеду вместе с доном Санчо.

Несколько раз отец говорил мне, что едет. Я придумала предлог, почему я спрашиваю его об этом. Всякий раз я просила его привезти мне табачных листьев. Я объясняла это своей прихотью: мне будто бы хочется самой нанизать их, высушить, истолочь и приготовить нюхательный табак с ароматическими веществами. Кстати, я действительно занялась этим и это даже понравилось мне. В Лондоне была мода нюхать табак. Теперь я наполняла свою давно пустовавшую фарфоровую табакерку табаком собственного изготовления. Разумеется, отец ни о чем не подозревал.

В первый раз, когда я известила Санчо о том, что отец собрался ехать, Санчо молча кивнул.

– Ты поедешь следом? – я внимательно посмотрела на него.

– В этот раз – нет.

– Но когда ты все же поедешь, разумеется, и я поеду с тобой!

Мне показалось, что я произнесла это с излишней горячностью и вызовом; я подосадовала на себя. Но Санчо понял меня и ответил с неожиданной мягкостью:

– Не тревожься, Эмбер, ты и вправду поедешь со мной.

Четыре раза я предупреждала Санчо о поездках отца. Наконец в четвертый раз Санчо сказал мне, что теперь ему ясно: отец уезжает примерно каждые две недели.

Глава пятьдесят шестая

Однажды, одевая меня, Сесилья посмотрела на меня большими глазами и, явно сгорая от желания тотчас все выложить, заявила:

– Уж и не знаю, ваша светлость, говорить ли вам..

– А если я прикажу не говорить, ты не скажешь? – я улыбнулась. – Неужели удержишься?

Она состроила смешную гримасу и тоже рассмеялась.

– Ладно уж, так и быть, скажу. – Она тут же прижала ладонь к пухлым губам, сдерживая смех, затем стала серьезной. – Вообще-то ничего смешного здесь нет. Только у дона Санчо Пико гостит лорд Карлтон.

Она сделала выразительную паузу и еще больше округлила глаза. Конечно, она ожидала, что я заполню эту эффектную паузу возгласом «Ох!» или другим подобным проявлением изумления. Но я и бровью не повела, хотя сердце мое учащенно забилось.

– Вы разве знаете об этом? – Сесилья была явно разочарована.

– А почему бы мне не знать? – Меня тронула почти ребяческая наивность этой девушки. – Нет, ничего удивительного в том, что я это знаю. Гораздо интереснее узнать, откуда это известно тебе.

– От… от слуг! – выпалила она смущенно.

– Уж не от слуг ли дона Санчо, а? Но, насколько я знаю, у него только один слуга, – я испытующе посмотрела на Сесилью. Негры, конечно, краснеть не могут; будь девушка белой, она бы, наверное, залилась румянцем.

– Слуга и кормилица, – невпопад поправила она меня.

– Кормилицу дона Санчо я тоже знаю, и поэтому не верю, чтобы она болтала с тобой.

– Нет, не болтала. – Сесилья потупилась.

– Да, я знаю этого слугу, – продолжала я с деланной задумчивостью, радуясь в душе тому, что мы не говорим больше о лорде Карлтоне. – Он молодой, довольно красивый. Его зовут Диего, ведь так?

– Да, – согласилась смущенная Сесилья, – он очень красивый и… и белый! – и она залилась слезами.

Я попыталась понять, огорчает ли ее то, что Диего белый, или же наоборот привлекает.

– Послушай, Сесилья, – начала я осторожно, ведь я чувствовала определенную ответственность за судьбу этой девушки, – ты не маленькая девочка и глупо было бы мне предупреждать тебя, что от любви бывают дети. Уж не попала ли ты в беду? Почему ты плачешь?

– Ах, ваша милость, ваша милость; может, было бы лучше, если бы я попала в беду; по крайней мере, это означало бы, что я получила удовольствие и в определенной степени добилась, чего хотела.

– Почему же в определенной степени? – Я успокоилась относительно Сесильи и была даже несколько заинтригована.

– Да потому что в полной мере было бы, если бы я вышла за него замуж!

– А он?

– Он просто считает меня девчонкой, которая только на то и годна, чтобы сплетничать.

– Он прав, – я улыбнулась, – в определенной степени.

– Но я-то люблю его!

– Ну хочешь, я поговорю с ним. Ты ведь хорошенькая.

– Я черная, ваша светлость, и рабыня. А он белый и свободный.

– Ну, белой я тебя сделать не смогу. Но вот выкупить тебя у доньи Инес и дать тебе приданое – почему бы нет.

– Ах, ваша светлость!

– Он, конечно, беден, и приданое не оставит его равнодушным. А когда он станет твоим мужем, все будет зависеть от тебя самой и в своем счастье или несчастье ты уже не сможешь никого винить кроме себя.

Сесилья умчалась радостная, строя на бегу всевозможные радужные надежды. А я, отпустив ее, не спешила спускаться вниз, в гостиную. Разговор о слуге по имени Диего, испанце, напомнил мне о другом молодом слуге-испанце, Фернандо. Ведь его так и не нашли.

Затем я стала думать о странной дружбе лорда Карлтона и Санчо Пико. Почему Брюс гостит у Санчо?

Почему Санчо не сказал мне об этом? И что все это может означать? Какая идет игра? Кто обманывает меня? Брюс? Коринна? Санчо? Обманывает ли Коринна Санчо? Не играют ли Санчо и Коринна против меня, что, впрочем, маловероятно. И не обыграет ли нас всех Брюс Карлтон?

Пока что я решила напрямик спросить Санчо о его неожиданном для меня госте. Я не сомневалась, что Санчо ответит честно и с полной искренностью; он будет выглядеть полностью правым и несомненно найдет оправдание тому, что скрыл от меня визит лорда Карлтона. Ох уж эти мне прямодушные мужчины – Брюс, мой отец, Санчо…

Глава пятьдесят седьмая

Все вышло, как я предполагала.

С некоторой язвительностью я сказала Санчо, что он может не скрывать больше своего гостя. Если тайна известна слугам, значит, она больше не тайна. И, разумеется, Санчо ответил мне честно и прямо, что да, лорд Карлтон был у него в гостях, но теперь уехал.

– Я действительно не хотел афишировать этот визит.

– Но ты можешь мне сказать, зачем он приезжал?

– Это связано с опасностью, грозящей твоему отцу. Я хочу, чтобы Брюс помог мне.

Я поморщилась.

– Тогда я ничего не понимаю. Ты намеревался каким-то образом устранить Брюса из жизни Коринны, ты дрался с ним на поединке из-за меня; и вот он у тебя в гостях, и ты даже почему-то хочешь, чтобы об этом мало кто знал. Что все это значит?

– Мне, в сущности, все равно, пусть знают, что Карлтон гостил у меня, это не преступление. Но он не просто приезжал ко мне в гости, он был у меня по делу. Это касается твоего отца. Ведь Карлтон, так же как и я, заинтересован в том, чтобы помочь ему.

– Я поняла, что ты и Карлтон, вы оба знаете что-то, чего не знаю я.

– Да. И пока я не могу сказать этого ни тебе, ни Коринне. Но я клянусь, что ты все узнаешь.

– Что ж, – остается ждать, – я пожала плечами. Когда я спросила Сесилью, уехал ли лорд Карлтон, она ответила, что вроде бы уехал. Впрочем, теперь она была так увлечена своими надеждами на брак с Диего, что мало на что вокруг обращала внимание. Она смотрела на меня просящим взглядом, но открыто спросить, когда же я ей помогу, не смела. Мне стало жаль ее.

– Наберись терпения, Сесилья, я обязательно помогу тебе.

Глава пятьдесят восьмая

Наконец, в ответ на мое сообщение о поездке отца, Санчо сказал мне, что и мы с ним едем.

– Сколько времени займет наша поездка? – спросила я.

– Полагаю, не более суток.

Здесь, в городе я подружилась с одной дамой, молодой, смелой и изящной. Она овдовела и уже успела выйти замуж второй раз. Имя ее было донья Флора. Донья Флора владела небольшим загородным имением, иногда я гостила у нее. О моей связи с Санчо Пико, в сущности, уже знал весь город.

– Флора, – предложила я, когда мы сидели в гостиной за кофе. – Хочешь помочь мне в одном деле?

Она спросила, касается ли это дело любви. И когда я ответила утвердительно, она со смехом согласилась.

– Мне хотелось бы провести целый день с Санчо в его доме, но не хотелось бы говорить об этом донье Инес…

Флора звонко рассмеялась. Донья Инес, кажется, была чуть ли не единственной дамой в городе, ничего не знавшей о моих отношениях с Санчо.

– Не могла бы ты сказать донье Инес, что я гощу у тебя за городом?

Конечно, Флора не могла ответить мне отказом. Такие невинные обманы казались ей очень забавными.

Я предупредила мачеху, что уезжаю в имение Флоры. Флора подтвердила мои слова. Таким образом все было улажено.

Донья Инес озаботилась тем, какую карету запрячь для меня. Но я сказала, что поеду верхом в мужском костюме.

Подавив вздох, донья Инес поджала губы. Я заметила, что мои экстравагантные выходки скорее огорчали ее, нежели сердили.

Итак, все было улажено.

Я выехала рано утром, затемно. С Санчо мы договорились встретиться в пальмовой роще, там, где кончалась мощеная дорога, шедшая из города.

В Англии я не раз переодевалась в мужской костюм. На этот раз я надела костюм в испанском стиле. Широкополая шляпа с приподнятой тульей затеняла мое лицо и совершенно скрывала волосы, которые я тщательно подобрала, заколола и спрятала в сетку. На мне был пестро расшитый жилет, темная куртка. В толстых кожаных гетрах было удобно сидеть на лошади. За пояс я заткнула пистолет отца. Лошадь у меня была прекрасная. Отец подарил мне отлично выезженную кобылу.

Погода стояла хорошая. День явно обещал быть погожим. Постепенно совсем рассвело. Воздух согрелся после холода ночи. Послышались крики попугаев из придорожных пальмовых рощ.

Подъезжая к условленному месту, я заметила одинокого всадника. Я осторожно приблизилась сзади. Конечно, это был Санчо. Моя мера предосторожности оказалась излишней. Я поворотила лошадь. Санчо увидел меня и лицо его почему-то приняло раздосадованное выражение. Я ничего не поняла.

Но когда я оказалась почти лицом к лицу с ним, я встретила его изумленный взгляд.

– Эмбер?

– А разве ты условился встретиться с кем-то другим?

Я засмеялась.

– Ты что, и вправду не узнал меня?

– Ты знаешь, да. Я даже подосадовал, когда увидел, как ты подъезжаешь, что у нас окажется ненужный свидетель нашей встречи.

– За кого же ты меня принял?

– Смешно. За какого-то молодого испанца. А что за оружие у тебя? – он нагнулся с коня, тронул пистолет.

– О, это пистолет отца.

– Заряженный серебряными пулями?

– Почему серебряными?

– Существует поверье, что только серебряной пулей можно убить вампира.

– Ах да! И убить его может только человек, никогда никому не желавший зла, – я лукаво взглянула на дона Санчо.

– Нам не стоит настраиваться на шутливый лад, – он внезапно посерьезнел.

Мы выехали из рощи. Дон Санчо, конечно, знал дорогу. Я видела перед собой сплошные заросли колючих кустов. Но он уверенно направлял коня. Я следовала за ним.

– Мне должно быть стыдно перед тобой, – внезапно произнес он.

– Почему?

– Я не предусмотрел, как ты должна быть одета. Ничего не сказал тебе об этом. Как хорошо, что ты сама догадалась надеть мужской костюм.

– Долго ли нам придется ехать? – спросила я.

– Мы доберемся к вечеру.

– Но тогда ты не предусмотрел и того, что мы непременно проголодаемся. Я не взяла с собой ничего съестного.

– А вот это я как раз предусмотрел. – Он слегка похлопал по луке своего седла. Там была приторочена кожаная сумка. – У нас есть вяленая баранина, хлеб, фляга с вином. Я кивнула.

Некоторое время мы ехали молча. Тропинка, узкая и едва приметная, вилась среди кустарниковых зарослей. Я следила, чтобы шляпа не упала с головы, колючки цеплялись за мою куртку. Да, Санчо проявил непредусмотрительность, не предупредив меня, как надо одеться. А вдруг он сделал это не случайно? Перед собой я видела его спину и круп его коня. Мне сделалось немного не по себе. За кем я следую столь доверчиво? Кто, в сущности, этот человек? Не собирается ли он погубить меня? Но зачем? А разве то, что я знаю о плане устранения лорда Карлтона – недостаточная причина? Я была женой лорда Карлтона, он – отец моего сына; фактически и сюда, в Америку, я приехала из-за любви к нему. Значит, вполне естественно, что я способна предупредить его о грозящей ему опасности. Я невольно ощупала пистолет за поясом. Нет, я не отдам дешево свою жизнь.

Мы ехали довольно долго. Затем остановились на поляне. Мы спешились. Санчо вынул из сумки провизию. Я устала и сильно проголодалась, утром я выпила лишь чашку крепкого кофе и съела кусок пирога с мясом. Теперь мы с удовольствием подкрепились, сидя на траве. Я смотрела на лицо Санчо, встречала взгляд его глаз под стеклами очков, и сомнения мои постепенно рассеивались.

После еды мы решили передохнуть. Продолжать путь я была не в силах. Мы ехали несколько часов. Глаза у меня слипались. Я выпила немного вина. Но все же предпочла утолить свою жажду холодной ключевой водой из ручья на поляне. Санчо поступил так же. Я заметила, что и он утомлен долгой поездкой.

– Но спать нам придется по очереди, – сказал он.

– Ты чего-то боишься?

– Да.

– Здесь водятся дикие звери?

– Нет, я опасаюсь диких людей.

– Ты боишься, что на нас нападут индейцы?

– Такое возможно.

Я с некоторой тревогой вгляделась в окружающие заросли.

– Я хочу, чтобы ты отдохнула первой, – предложил Санчо.

Я согласилась и улеглась, завернувшись в плащ. Усталость оказалась столь велика, что я почти тотчас уснула.

Спала я обычно крепко, без сновидений. Но на этот раз я вскочила с коротким криком, почувствовав чье-то прикосновение. Но это был всего лишь Санчо. Он улыбнулся. На какое-то мгновение мне показалось, что улыбка его была коварной. Уж не хочет ли он нарочно взвинтить мои нервы, довести меня до такого состояния, когда судорожный страх лишит меня возможности спокойно логически мыслить? Но увидев его улыбку, я подумала, что напрасно настраиваю себя на подобный лад. Я должна ему верить. И в данном случае он вполне достоин доверия.

– Ты нервничаешь? – Санчо дружески обратился ко мне. Чувствовалось, что он хочет поддержать меня.

– Да, пожалуй.

– Прости, я просто коснулся твоих волос. Волосы у тебя, конечно, изумительные.

– Лучше, чем у Коринны? – я лукаво склонила голову.

– Послушай, я не люблю этих глупостей.

Он лег на траву, закутавшись в свой плащ. Я пристроила мой плащ ему под голову. Он закрыл глаза и довольно быстро уснул. Я принялась расхаживать взад и вперед, не спуская глаз с кустарника. Несколько раз я тренировалась: быстро выхватывала из-за пояса пистолет и наводила на невидимого врага. Иногда мне казалось, что ветви, густо поросшие зелеными листьями, как-то странно колышутся. Но я уже не испытывала панического страха. Я уверена была, что индейцев в любом случае напугают выстрелы и они отступят. Короче, когда Санчо проснулся, я была спокойна. Мы оседлали наших лошадей, которые тоже успели отдохнуть, и снова тронулись в путь.

Мы отдыхали еще один раз, но уже не спали.

Постепенно темнело. Я догадывалась, что ехать нам осталось недолго.

Глава пятьдесят девятая

Итак, я в темных джунглях.

– Странно, что дом находился в такой местности, – заметила я.

Тропа расширилась, и теперь мы с Санчо ехали рядом.

– Когда-то здесь не было всех этих деревьев и кустов, – откликнулся Санчо. – Джунгли наступают там, где человек сдается им, не проявляя должной человеческой силы воли.

– Значит, с тех пор как та несчастная семья погибла, люди не решаются здесь селиться?

Санчо кивнул.

– Ты считаешь их страх ложным? – Я ехала, опустив голову.

– Как сказать, Эмбер. Я твердо верю в то, что ничего сверхъестественного в этом мире не существует…

– А в каком-либо другом мире? – прервала я его.

– Прежде стоит ответить на вопрос, существует ли какой-либо иной мир, и если да, то где и как он может существовать. Но гораздо важнее то, что существуют вполне реальные опасности. И еще: люди достаточно ловко умеют придавать своим действиям странный характер, чтобы они походили на действия сверхъестественных сил.

– Похоже, нам придется столкнуться именно с этим вариантом, – задумчиво произнесла я.

Внезапно Санчо резко натянул поводья. Конь его заржал.

– Что ты? – я тоже остановила свою лошадь.

– Послушай, но как ты догадалась, что мы едем именно в тот заброшенный дом, где когда-то произошло страшное убийство целой семьи?

– Догадаться не так уж трудно. Меня все время преследует мысль о том, что опасность, грозящая моему отцу, связана с этим заброшенным домом. Более того, у меня уже есть своя версия.

– Расскажи.

– Я знаю, что донью Инес наверняка мучает эта страшная и нелепая сплетня о том, что силой колдовства мулатки Хуаны донья Консепсион, мать доньи Инес, превращена в демоническое существо, жаждущее крови. Отец любит свою жену. Я думаю, он просто периодически ездит в этот дом и потом убеждает донью Инес, что никакого бессмертного вампира здесь нет.

– Что ж, логично, – коротко бросил Санчо.

– И дальше, – продолжала я, ободренная его оценкой, – мы знаем, что случаются необъяснимые пропажи людей. Так, совсем недавно исчез Фернандо, молодой слуга-испанец. Наверное, ты предполагаешь, что в доме прячутся бандиты. Поэтому моему отцу и грозит опасность. Дальше. Ты рассказал об этом лорду Карлтону и попросил его помощи. Ведь у него прекрасные отношения с тестем. Но в то же время ты можешь надеяться, что во время этого опасного предприятия лорд Карлтон может погибнуть, – я невольно вздрогнула. Санчо слушал с интересом. – Ты… – Я почувствовала на миг, что мне не хватает воздуха. – Ты послал его вперед. – Теперь я говорила медленно; возможно, подспудно я давно обдумывала все это, но сейчас мне казалось, что меня осеняет внезапно. – Ты нарочно послал его вперед, чтобы он подвергся опасности. Ты надеешься, что он погибнет.

Я замолчала. Мне было неприятно, горько; я чувствовала себя одинокой.

– Честно ли это, Санчо? – вырвалось у меня. – Честно ли? Можно ли, чтобы такой человек, как ты, поступал подобным образом?

Он выслушал меня внимательно, не прерывая.

– Да, – начал он, – ты имеешь полное право задавать мне подобные вопросы…

По его тону я поняла, что сейчас он начнет говорить прямо и честно.

– Боже, Санчо! – раздраженно воскликнула я. – Сейчас ты с такой прямотой объявишь мне, что просто должен подвергнуть лорда Карлтона смертельной опасности, что мне ничего не останется, кроме как восхищаться твоей честностью и откровенностью!

– Эмбер! Об этом заброшенном доме и об опасности, грозящей твоему отцу, я рассказал лорду Карлтону то, чего пока не могу доверить тебе. Я ничего не скрыл от Карлтона. Да, он поехал вперед добровольно.

– Как ты дал ему знать о поездке отца?

– Ты разве не заметила у меня во внутреннем дворе голубятню? Разведение голубей – старый испанский дворянский обычай. Я отослал к лорду Карлтону почтового голубя. Поэтому я и пропустил несколько поездок твоего отца, чтобы Карлтон успел прибыть в город.

– Но ты надеешься на гибель лорда Карлтона?

– Да, – глухо произнес Санчо и отвернулся. – Но, Эмбер, если бы ты знала то, что знаю я! Фактически я спасу и твоего отца и Карлтона.

– Я перестаю понимать! Чего ты хочешь? Кого спасаешь и кого губишь?

– Эмбер, скоро ты будешь знать все. Это будет страшная правда. Я предупреждаю тебя. Лучше бы тебе не знать этой правды никогда. Но если ты не будешь знать, ты не поймешь моих действий.

– Коринна знает хоть что-то?

– Совсем ничего.

– Она поймет твои действия? Или она готова к гибели мужа?

– Мы вместе с тобой обсудим, что говорить и чего не говорить Коринне.

Я давно убедилась, что лесть в человеческой жизни – нечто исключительное. Стоит вольно или невольно польстить человеку, и он преисполняется доверия и даже нежности к тому, кто ему польстил. Я вовсе не была исключением. Мне польстило доверие Санчо, которого я любила не только за его тело, но и за его незаурядный ум.

В молчании мы продолжали путь. Санчо предупредил меня, что нам следует держаться рядом. Темнело прямо на глазах. Темнота опускала на нас свой покров, полнилась звуками, сильными и резкими; запахами, острыми, пряными, неведомыми; шорохами, таинственными и коварными. Кто-то взвизгивал, полз, шуршал в листве.

– Не пугайся, Эмбер, – предупредил Санчо. – Все, что ты сейчас слышишь и видишь, – явления совершенно реальные.

Последний отрезок нашего пути пролегал сквозь таинственные ночные джунгли.

Глава шестидесятая

Мне казалось, что я двигаюсь сквозь сплошную живую стену. Все шевелилось и издавало странные звуки.

– Это растения и ночные животные джунглей, – предупредил меня Санчо.

Я не могла понять, что же это движется – лианы или змеи? Страшный дикий вопль оледенил мне кровь.

– Тигр охотится ночью, – тихо произнес Санчо. Раздались новые вопли. Ночные хищники зажили своей жизнью.

Вдруг я отчетливо услышала свист, негромкий и непронзительный.

– Человек!

Я ощутила, как ужас вот-вот овладеет мною.

– Санчо! – я крепко сжала его руку. Он понял причину моего страха.

– Это просто одна из разновидностей питонов. Да, как-то странно напоминает свист человека, предупреждающего об опасности.

– Ты уверен?.. уверен? – задыхаясь, шептала я.

– Совершенно уверен, Эмбер. Возьми себя в руки. Помни то, о чем я все время предупреждаю тебя: вокруг нас нет ничего сверхъестественного.

Наши лошади двигались ужасающе медленно. Меня охватывало мучительное желание резко послать лошадь вперед. Но это было невозможно. Усилием воли я овладевала собой. Иногда мне казалось, будто что-то касается меня, моего лица. Резкие, порою липкие прикосновения, очень быстрые.

– Я чувствую какие-то прикосновения, Санчо, – я прилагала колоссальные усилия, чтобы мой шепот звучал спокойно.

– Это растения и ночные насекомые. Это неопасно.

Я поражалась его спокойствию. Впрочем, он проделывал этот путь не в первый раз. Но ведь когда-то был и первый. Наконец мы выехали на более или менее просторную поляну.

– Теперь мы едем прямо к заброшенному дому, – сказал Санчо. – Когда-то здесь была мощеная тропа.

Перед нами выросло нечто темное и на первый взгляд бесформенное.

– Дом. – Санчо вытянул руку.

Мне пришло в голову, что он делает все эти объяснения только для того, чтобы успокоить меня. Ведь его слова звучали так обыденно, голос был таким спокойным.

Мне захотелось подхватить этот его тон; показать, что и я не такая уж трусиха.

– Не вижу окон, – заметила я. – Их нет?

– Отчего же, есть, и стекла давно выбиты.

– Тогда бы я заметила оконные проемы.

– Мы подъезжаем сзади.

– Почему? Нас могут заметить? Мы можем кого-то спугнуть?

– Да, – коротко и спокойно бросил он.

Я сжала зубы, одолевая страх. Я знала, что не имею права бояться. Ведь я сама хотела поехать. Я не могу быть для Санчо досадной обузой, я должна быть помощником и другом.

Санчо остановил своего коня. Мы все еще находились довольно далеко от дома, представлявшегося мне темной грудой развалин. Санчо спешился и велел спешиться и мне. Мы осторожно отвели лошадей подальше и привязали.

– Здесь они будут в безопасности, – объяснил Санчо.

Я кивнула.

Затем мы начали подбираться к дому. Санчо двигался впереди. Я шла сзади. Я повторяла все его движения, действия. Когда он оглядывался или пригибался, то же самое делала и я. Я уже не обращала внимания на досадные скользкие прикосновения. Санчо сказал, что это нестрашно. Я была в том состоянии, когда целиком и полностью доверяешься своему спутнику и таким образом снимаешь с себя всякую ответственность за собственные действия, не принимаешь сам никаких решений; весь сосредотачиваешься на подражании, повторении.

Я полагала, мы спрячемся в доме. Но Санчо поступил иначе. Мы затаились в кустах. Я все еще была в напряжении. Но Санчо расслабился и спокойно сидел на траве, вытянув усталые ноги.

– Расслабься, Эмбер, – посоветовал он. – Нам нужно передохнуть. Время у нас еще есть. Теперь я должен предупредить тебя: нам действительно угрожает опасность. Источник этой опасности: не дикие звери и уж тем более, не сверхъестественные существа. Эта опасность исходит от людей. Более того…

Я позднее часто жалела о том, что перебила Санчо. Ведь то, что я бы узнала от него, несомненно помогло бы мне легче перенести дальнейшее. Но я была нервна и взвинчена.

– Санчо, – я вытянулась на траве, силясь подавить внутреннюю дрожь. – Я была бы тебе благодарна, если бы ты перестал наконец-то говорить загадками и прямо рассказал бы мне обо всем.

Но Санчо отлично понимал, что если он обо всем мне расскажет, это вызовет только новый поток вопросов у меня. А ему вовсе не хотелось именно теперь пускаться в словопрения.

– Терпение, Эмбер. – Он начал устраиваться поудобнее, закутываясь в плащ. – Осталось ждать совсем недолго. Скоро ты будешь знать все.

– Мы подождем до утра?

– Да. Сейчас ты тоже можешь отдохнуть, поспать. Здесь нас никто не заметит.

Страшная усталость вдруг охватила меня, прорвалась после этих слов. Я почувствовала себя совершенно разбитой. Все тело ныло. Я, в свою очередь, закуталась в плащ и закрыла глаза.

Глава шестьдесят первая

Спала я крепким сном без сновидений. Разбудило меня птичье пение, чириканье. На миг мне почудилось, будто я в своей спальне, в доме отца. Занавеси уже раздвинуты. Солнечные лучики ласкают и весело щекочут веки закрытых глаз. Вот сейчас открою глаза и тотчас же придется сощуриться от яркого света.

Я открыла глаза. Как это обычно бывает со мной, сон очень освежил меня и восстановил мои силы. Куда девались все ужасы и страхи ночи? Вокруг – теплый ясный день, поют птицы, порхают огромные пестрые бабочки. И ни одного звука, который мог бы производиться человеком. Санчо! Я быстро села. Но он был здесь, рядом. Он крепко спал. Но даже во сне лицо его казалось напряженным и измученным. Я подумала, что минувшая ночь была ночью испытаний в большей степени для него, чем для меня. Ведь он все время помнил обо мне, всячески стремился успокоить; в то время как я попросту предавалась собственным эгоистическим страхам. Нет, нет, впредь я буду вести себя иначе. Ему будет не в чем упрекнуть меня. Я наклонилась и бережно коснулась губами его щеки. Острые волоски кололи меня. Я поняла, что уходить отсюда нельзя. К сожалению, поблизости не оказалось воды. Я бы расслышала журчание ручейка. Пришлось просто вытереть лицо платком. Затем я причесалась и снова подобрала волосы. Я проголодалась. Но сумка с провизией осталась притороченной к седлу лошади Санчо. Я не осмелилась пойти и принести еду. Села, поджав под себя ноги, на расстеленный на траве плащ, и стала ждать. Пока я наблюдала за насекомыми. Их в Америке было множество. Таких огромных и пестрых жуков и бабочек я не встречала в Англии. Муравьи здесь тоже были большего размера. Все эти пестрые, причудливые существа метались в траве, взлетали, прыгали, ползли и то и дело набрасывались друг на друга и поедали. Мне вдруг пришло на ум, что если бы существовало некое существо, для которого люди со своим человеческим временем были бы подобны насекомым, то, наверное, этому существу казалось бы, будто люди только и делают, что бессмысленно и бестолково суетятся, иной раз предаются телесной любви; но основной смысл их существования – в безудержном уничтожении друг друга. Я начала развивать эту мысль. Действительно ведь нам кажется, что мы живем сложной жизнью, что одно действие или событие отделено от другого порядочным отрезком времени. А ведь все живые существа воспринимают время по-разному. Должно быть, наша человеческая минута равна для этой пестрой бабочки целому году. Я попыталась увидеть нашу человеческую жизнь глазами существа, для которого время течет медленнее, чем для нас. Фу! Какими мы покажемся суетливыми, похотливыми, жестокими. И вовсе не потому, что это существо живет более нравственно и осмысленно, нет, просто оно живет более медленно. Интересно, а как бы могло выглядеть подобное существо? Я попыталась придумать, но как назло ничего в голову не приходило. Я подумала, что сказку о разных существах, воспринимающих время по-разному, можно было бы рассказать маленьким Чарльзу и Сьюзен. Интересно, как отнесется к этим моим построениям мой сын Брюс?

Я почувствовала, что кто-то за мной наблюдает, ход моих мыслей прервался. То есть я, разумеется, тотчас поняла, что это не «кто-то», а Санчо. Подпершись локтем, он смотрел на меня внимательно и ласково. Я обернулась.

– Санчо, ты должен простить меня. Минувшая ночь сделалась для меня истинным торжеством эгоизма. Я вела себя ужасно.

– Ты просто боялась. – Он сощурился на солнце, сорвал длинную травинку и постукивал по голенищу сапога. – Я тоже устал от всей этой таинственности. Я рад тому, что скоро она развеется. Но все это действительно скверно, – он помолчал. – Нет, не могу объяснить. Сама все узнаешь.

– Не мучайся, Санчо, – я ласково коснулась его руки. – Ты уже достаточно подготовил меня. Я поняла, что мне предстоит пережить нечто малоприятное. Но… делать нечего! – я невольно рассмеялась.

– Сейчас мы быстро перекусим и отправимся в дом. – Санчо поднялся и пошел к лошадям.

Я снова почувствовала сильное волнение и едва могла глотать. Но я заставляла себя есть и казаться спокойной. Впрочем, ели мы мало, ведь нам предстоял еще обратный путь.

Глава шестьдесят вторая

Вблизи страшная усадьба уже не казалась мне грудой развалин, как ночью. Да, это был дом. Когда-то, видно, просторный, удобный, поместительный, рассчитанный на большую семью и много слуг. Он, конечно, очень обветшал, но все же чувствовалось, что некогда это было со вкусом и с любовью воздвигнутое строение.

Мы легли в густую траву и медленно ползли. Так мы добрались до дверцы, ведшей в подвал. Мы протиснулись в нее. Санчо велел мне держать пистолет наготове. Вдруг я ощутила его волнение. Я поняла, что он тревожится за меня. Мне захотелось ободрить его.

– Не тревожься, Санчо, – тихо произнесла я, – я все понимаю. Ты не пожалеешь о том, что взял меня с собой.

Он полз впереди. Я держалась за ним. Затем он велел мне выравняться с ним. Теперь мы двигались рядом с пистолетами наизготовку.

В подвале было темно, как и должно быть в подземном помещении; стены пропитались сыростью. Я вздрогнула от промозглого холода.

– Крысы… – Санчо снова предупреждал меня, явно опасаясь моей внезапной реакции.

– Не боюсь! – тихо отвечала я.

На самом деле я, как почти все женщины в мире, ненавидела крыс и мышей. Даже моя названная мать Сара Гудгрум, сдержанная и строгая пуританка, могла дико визжать при виде крохотного мышонка на кухонном полу. Обо мне же и говорить было нечего. И сейчас сверкающие бусинки хищных глаз, шуршание голых длинных хвостов, мерзкий запах крысиного помета – все это вызывало во мне отчаянное желание завопить, вскочить, начать судорожно отряхиваться. Все мое существо сосредоточилось на подавлении этого властного мучительного желания. Но я выдержала!

Мне очень хотелось спросить, надолго ли мы останемся в подвале, но я твердо решила не задавать лишних вопросов. Мы подобрались к подножью узкой лестницы, ведшей на верх. Ступеньки были каменные, сильно выщербленные. Мы поднялись. Санчо толкнул дверцу. Она открылась не сразу. Старая дверь, она разбухла от сырости. Мы вдвоем налегли на нее. Я еще раз убедилась в том, что когда ты принужден интенсивно и энергично действовать, это помогает забыть о страхе. Дверь открылась. Теперь мы должны были одолеть настоящий занавес паутины, мерзкой, липкой, отвратительно пахнущей, «украшенной» множеством сухих насекомых и жирными темными тельцами живых пауков. Наконец мы очутились на площадке. Отсюда можно было подняться наверх и спуститься вниз. Санчо снова обратился ко мне:

– Эмбер, я никогда не прощу себе, если с тобой что-то случится. Но теперь ты должна быть внимательной, как никогда. Мы должны осмотреть дом. Тебе придется не только следовать за мной, но и быть самостоятельной в своих действиях. И… я еще раз предупреждаю тебя, приготовься к страшному.

Я мужественно восприняла его слова.

Глава шестьдесят третья

Мы спустились в кухню. Здесь царило запустение. Вероятно, будь Санчо один, он не заметил бы ничего. Но для меня уроки домоводства, которые давала мне Сара Гудгрум, не прошли даром. Во время страшной эпидемии чумы я управлялась в доме совсем одна, без горничных и кухарки. И теперь, оглядев помещение глазами опытной женщины, я подметила некоторые признаки того, что здесь бывали люди. Не так уж давно кто-то пытался разжечь огонь в очаге, с деревянной скамьи у очага чья-то рука смахнула пыль. Кто-то пил вино из оловянного кубка. Я заметила недавнего происхождения крошки. Кто-то ел хлеб, сыр, вяленое мясо. На все эти приметы того, что здесь недавно были люди, я указала Санчо. Он с благодарностью кивнул.

Мы жались к стенам, держали пистолеты наизготовку. Теперь по указанию Санчо наш путь лежал в спальни. Они занимали целое крыло на первом этаже.

– Сейчас я покажу тебе то, что уже видел, – глухо произнес Санчо. – Если же мы этого не застанем; значит, опасность увеличилась.

Мы проскальзывали бесшумно в каждую дверь. То, что открылось нашим глазам, можно было назвать ужасным. Но, пожалуй, это определение казалось слишком слабым, бледным, не отвечающим зрелищу, которое развернулось передо мной.

В спальнях, запустевших, пропыленных, странным образом сохранились предметы прежнего уюта, семейного тепла. Здесь были: широкое супружеское ложе красного дерева, детская колыбель, кроватки для детей постарше, скромные девические постели, спальни юношей, где еще сохранились на стенах скрещенные шпаги.

Но самым страшным было отнюдь не это запустение. Не оно заставило меня судорожно сжимать челюсти, с неимоверным трудом удерживаясь от крика и рвоты.

Все вокруг было заполнено трупами. Полуистлевшие, в старомодных полуистлевших одеждах, они были чьими-то руками аккуратно уложены в постели. Мужчины, женщины, дети. Вероятно, то были люди, когда-то составлявшие погибшую здесь семью, и их слуги. В первую очередь в глаза бросались странные раны. Судя по всему, эти люди были убиты во сне одним ударом кинжала. Но было и еще нечто странное в этих трупах. Приглядевшись, я с ужасом поняла: они были обескровлены. Как? Я поняла и это. На многих шеях отчетливо видны были следы прокусов. Кто-то выпил кровь из этих несчастных. Страшные рассказы о колдунье Хуане, о донье Консепсион, матери доньи Инес, живо воскресли в моей памяти. Санчо отдергивал пыльные занавеси. В этих помещениях еще сохранились стекла на окнах. Мы переходили из комнаты в комнату. Указав мне на нескольких мертвецов, Санчо глухим голосом назвал имена людей, пропавших за последнее время. Я не знала, что и думать. Все мое существо оцепенело от ужаса.

Все так же прижимаясь к стенам, ступая бесшумно и держа наготове оружие, мы перешли в другое, противоположное крыло дома. Здесь помещались гостиные, столовая, кабинет хозяина. И здесь я отметила все то же – видимое запустение и в то же время ощущение, что здесь недавно кто-то побывал, что здесь вообще периодически кто-то бывает. Сверхъестественных существ не существует. Санчо прав. Значит, дом навещают живые люди. Но кто они? Живые люди? Но тогда откуда эти обескровленные тела жертв? Кто высосал кровь? К сожалению, убийство – обычное человеческое действие. Но высосать кровь из трупа? А так ли уж прав Санчо?

К счастью, в гостиных и в столовой трупов не было. Но кое-что насторожило меня.

– Санчо, мне кажется, здесь побывала женщина! И побывала совсем недавно.

– Почему ты так думаешь? – он приостановился. Я указала ему на крохотный светлый комок, съежившийся в темном углу коридора.

– Видишь, Санчо, это дамский носовой платок. И принюхайся. Чувствуешь запах духов. Он совсем свежий. Этот шелковый платочек надушили недавно.

Санчо хотел было поднять крохотный платочек. Но я удержала его.

– Нет, Санчо. Здесь могут быть не только духи, но и яд.

Он послушался меня.

– Возможно, это платок очередной жертвы, похищенной женщины, – тихо произнес он.

Теперь нашим преобладающим чувством был не страх, но жалость.

Чем ближе мы подходили к кабинету, тем сильнее я ощущала присутствие живого существа. Бросив взгляд на Санчо, я догадалась, что и он охвачен тем же чувством. Там, в помещении, что когда-то было кабинетом обычного человека, теперь затаилось какое-то странное существо. Нет, это не мог быть человек. Неужели правы те, что рассказывали страшные истории о вампирах-оборотнях? Значит, Санчо не прав, и в мире все-таки существует иррациональное, сверхъестественное…

Мы подобрались к двери.

Да, мы не могли ошибиться. Там, внутри, находился… человек? существо? кто? До нашего слуха доносились странные звуки. Что происходило внутри? Странное чавканье и скрежет. Такие звуки могло издавать насыщающееся животное. Но оба мы готовы были поклясться: это не животное. Санчо был уверен, что это человек. Я… я не знала.

Я чувствовала напряжение Санчо.

– Приготовься стрелять, – шепнул мне он. – Сейчас мы бросимся в комнату. Ничему не удивляйся. Не теряй самообладания. Я верю тебе и надеюсь на твою стойкость.

Мы помедлили еще мгновение. Затем Санчо бросил взгляд на замочную скважину.

– Заперто! – пробормотал он. В голосе его уже ощущалось раздражение. – Значит, опасность увеличивается. Но наше преимущество в том, что он, кажется, не ожидает нападения.

С этими словами Санчо осторожно, свободной рукой (в другой руке он все еще сжимал пистолет) вынул из кармана нечто, напоминавшее ключ. Это была отмычка. Я охраняла его, пока он почти бесшумно поворачивал отмычку в замочной скважине.

– Теперь дверь открыта, – наконец прошептал он. – Теперь самое страшное и ответственное. Руки у меня должны быть для этого свободны. Эмбер, возьми и мой пистолет. В случае чего, сможешь ли выстрелить из обоих разом?

– Да.

Прежде мне не приходилось стрелять разом из двух пистолетов; но я была уверена, что сейчас смогу это сделать, как смогла в свое время выжить во время чумы.

Санчо припал к двери, налег плечом. Мы ворвались в комнату.

Глава шестьдесят четвертая

То, что я увидела… Я много успела перевидать на своем не таком уж и долгом веку. Бедность, поединки, насилие, болезни. Но то, что открылось мне теперь, было совершенно неожиданным, новым, ужасающим.

До сих пор не могу понять, откуда я нашла в себе силы не завопить, не бросить оружие, не кинуться стремглав прочь. Я спокойно сжимала пистолеты, я охраняла Санчо, следя за каждым движением странного существа. Существа? Нет, это не было загадочное существо. Я узнала его. Это был мой отец!

Когда мы ворвались в комнату, Санчо бросился на него и крепко схватил за локти, заведя ему руки назад. Санчо успел вынуть из своего пояса заранее приготовленную веревку (он позаботился обо всем) и теперь скручивал отца.

Отца? Моего отца?

Когда мы оказались в комнате, отец был в одной рубахе из белого полотна, в темных панталонах из английского сукна. Он сгорбился, пригнулся над чьим-то телом. Он… Да, никаких сомнений не могло возникнуть. Он с жадностью впивался в шею трупа зубами, он грыз хрящи, чавкал и высасывал кровь. Голова трупа запрокинулась. Я увидела лицо темноволосого юноши. Фернандо! Лицо хорошо сохранилось. Конечно же, это был Фернандо, слуга-испанец, пропавший не так уж давно.

Отяжелевший от страшной сытости, отец даже не сопротивлялся. Ясно было, что сейчас его сознание отуманено страшной пищей. Он не узнавал нас. Взгляд его был бессмысленным. Лицо и рубаха были испачканы кровью. Глядя на его оскаленные зубы, я не заметила тех пресловутых клыков, которые обычно приписывают вампирам.

Внезапно меня охватил холодный мучительный ужас. Я мгновенно поняла, что надо спешить. Ведь он скоро, может быть, вот-вот придет в себя. Он узнает нас! Я вспомнила и поняла все, что говорил Санчо об опасности, грозившей моему отцу. Да, отцу грозила опасность. Рано или поздно его вторая, тайная жизнь обнаружилась бы. И тогда… Как заговорили бы об этом сильном, мужественном, почтенном и справедливом человеке? Что сталось бы с доньей Инес, если бы она узнала обо всем? А что сталось бы с самим отцом? Где закончилась бы его жизнь? В тюрьме? Или его подвергли бы мучительной публичной казни? Странная жалость к этому чудовищу охватила меня. Нет, нет, он не мог быть виновен. Все, что он совершил, это была болезнь, страшное помешательство…

Все эти мысли в одно мгновение пронеслись в моем сознании. Я нашла выход! Прицелилась и нажала разом оба курка. Прогремели два выстрела. Последнее, что мне запомнилось, это то, что я целилась очень тщательно, чтобы не попасть в Санчо даже случайно. Один из выстрелов отдался мне в плечо. Я упала на пол, продолжая крепко сжимать в руках пистолеты. Я ощущала сильную боль в плече, но не потеряла сознания. Я выстрелила отцу в голову и в сердце. Он был убит наповал. Санчо стоял за его спиной, связывая ему руки.

Санчо распрямился. Тело старика сползло на пол. Два трупа и много крови. Санчо бросился ко мне, помог подняться. Побелевшими от напряжения пальцами я все еще сжимала пистолеты.

– Эмбер! – Санчо тряхнул меня. Я вскрикнула от боли в плече. Пальцы мои невольно разжались, с глухим стуком пистолеты упали на пол. – Не сходи с ума, Эмбер! – голос Санчо вдруг стал жестоким. – Ты должна, слышишь, ты должна сохранить здравый рассудок!

Я упала ему на грудь и разрыдалась. Я оплакивала свою странную жизнь; оплакивала отца, которого так необычно нашла и так страшно потеряла. Объятие Санчо сделалось нежным, я почувствовала себя защищенной и разрыдалась еще сильнее.

Когда я немного пришла в себя, мы сидели на канапе. Голова моя покоилась на груди Санчо. Я подумала о том, как ужасно, должно быть, выгляжу. Эта невольная мысль рассмешила меня, истерический смешок вырвался из горла. Два трупа по-прежнему находились в комнате, залитые кровью, безмолвные. Труп юного испанца и труп моего отца.

– Санчо, – прошептала я, невольно зажмуриваясь и снова припадая к груди Санчо.

– Эмбер, милая, мужественная Эмбер! – он гладил меня по волосам. – Соберись с силами. Прошу тебя!

Еще не конец! Мы снова должны идти. И пока не спрашивай ни о чем не спрашивай. Ты спасла своего отца! Идем. Идем дальше!

Не знаю, откуда у меня взялись силы! Я поднялась, оправила волосы. Санчо подобрал с пола пистолеты. Боже! Должно быть, полдень еще не наступил. Снаружи в комнату проникал яркий солнечный свет, но что, что он озарял! Боже!

– Идем, – твердо произнесла я, – куда скажешь.

Мы вышли из кабинета.

Глава шестьдесят пятая

– Придется вновь осмотреть остальные комнаты? – хрипло спросила я.

Я чувствовала, что на повторение пройденного у меня не хватит сил. Но не время было жаловаться на бессилие, поэтому я промолчала.

– Нет, – к моему великому облегчению ответил Санчо, – я думаю, нам надо подняться на чердак. Не спрашивай пока ни о чем. Я все объясню позже. Сейчас у меня нет сил.

Впервые он признавался в усталости, это тронуло меня.

– Не знаю, – продолжал Санчо, – что еще нам предстоит обнаружить. Скорее всего, еще один труп.

Я догадывалась, что это будет труп лорда Карлтона. Неужели Санчо мог послать его на верную смерть? Но ведь Брюс Карлтон был сильнее моего старого отца, Брюс легко мог одолеть, скрутить его. Что же могло произойти? Нет, уже нет сил предполагать, выдумывать…

По винтовой лестнице мы поднялись наверх и очутились еще в одном коридоре.

– Чердак здесь весьма обширен, – прошептал Санчо, – есть два хода…

Но он не успел договорить. Я схватила его за руку. Мучительный стон прозвучал в темноте затхлого коридора. Сомнений быть не могло: кричала женщина. Должно быть, она собрала последние силы, чтобы издать этот слабый жалобный призыв. Интуитивно она молила о помощи. Мы легко определили направление стона, он шел с правой стороны, сверху.

Туда вели узкие, необыкновенно крутые ступени. Прерывистый стон донесся еще несколько раз. Мы буквально взлетели по крутой лестнице, ни разу не споткнувшись. Распахнутая настежь дверца вела вовнутрь. Там, в помещении с низким сводчатым потолком, при свете тусклой свечи, я увидела зрелище, похожее на то, что только что представилось мне в кабинете. Мужская фигура сгорбилась над хрупкой фигуркой не то юноши, не то женщины в мужском костюме. Ее тело бессильно лежало на полу. В полутьме белела обнаженная нежная шея. Мужчина с жадностью сосал кровь. Но она была жива. Мы снова расслышали стон. На этот раз едва слышный. Должно быть, она теряла последние силы.

Санчо кинулся вперед, схватил свечу, поднял…

Я узнала лорда Карлтона. То же залитое кровью лицо, те же бессмысленные глаза, что и у моего отца. Женщина, которую он терзал, была… Коринна!

Я снова выстрелила.

На этот раз я не могла себе позволить расслабиться и отчаянно зарыдать. Коринна была жива и нуждалась в помощи. Лорд Карлтон был убит. Санчо поднял Коринну, лишившуюся чувств, на руки и понес вниз. Я держала свечу.

Мы уложили Коринну на канапе в гостиной. Санчо принес из кухни воду. Я сразу заметила, что в кухне приготовлена свежая вода; и это было знаком присутствия людей.

К счастью, Коринна не была ранена каким-либо оружием. Но на ее нежной белой шее мы увидели раны, нанесенные зубами. Должно быть, она потеряла довольно много крови. Мы обмыли и перевязали ее раны.

– Если я сейчас выйду, пройду туда, где мы оставили лошадей, и принесу провизию, ты не испугаешься? – спросил меня Санчо.

Вместе мы не могли выйти. Кто-то должен был остаться с Коринной. Я почувствовала, что мои нервы не выдержат, даже если я на мгновение останусь в этом доме рядом с израненной женщиной, на нежной коже которой отчетливо видны следы человеческих зубов.

– Нет, нет, – отказалась я, – лучше я сама принесу сумку, а ты побудешь с Коринной.

Санчо понял меня и согласился.

Выбравшись из дома, я вздохнула полной грудью. Здесь все жило простой природной жизнью, озаряемое жарким полуденным солнцем. Щебетали птицы, суетились в траве жуки и муравьи, порхали бабочки. Я легко отыскала место, где были привязаны лошади, и взяла сумку. Я чувствовала, что не могу вернуться быстро. Мне надо было еще хоть немного побыть здесь, на свободе, подышать нормальным воздухом.

Вдруг мне пришло в голову, что ведь и Карлтон, и мой отец, и Коринна приехали сюда, конечно, верхом. Где же их лошади? Должны быть привязаны где-то поблизости. Но тогда почему же наши лошади не проявляют беспокойства? Я принялась осторожно обходить вокруг дома. В конце концов я отыскала всех трех лошадей. Все три были привязаны в разных местах. Значит, и отец, и Карлтон, и Коринна приехали сюда порознь. Все они явно намеревались вернуться обратно. Я подумала о лошадях жертв этого страшного дома. Вероятно, они просто были отпущены в джунгли, где стали добычей хищников.

Я вспомнила наш трудный путь сюда. Как могла хрупкая Коринна в одиночку проделать этот путь? Непостижимо!

Мне хотелось еще побыть на воздухе. Но Санчо и Коринна ждали меня. Коринне необходима помощь. Я быстро пошла в дом.

Когда я рассказала Санчо о лошадях, он грустно кивнул.

– Что мы будем делать с лошадями Карлтона, Коринны, отца? – спросила я.

– Лошадь Коринны, пожалуй, возьмем. Остальных придется оставить.

Нам некогда было много говорить. Мы переменили Коринне повязки, смочив их вином; влили ей в рот немного вина, чтобы подкрепить ее силы. Она была в забытье, постепенно перешедшем в глубокий сон.

– Будем надеяться, что она не так тяжело пострадала, – дрогнувшим голосом произнес Санчо.

Мне было жаль его.

Надо было дать отдохнуть Коринне. Значит, только через несколько часов мы могли пуститься в обратный путь. Мы и сами нуждались в отдыхе. Оба мы сознавали, что теперь можем спокойно уснуть. Теперь в этом доме было безопасно. Мы укрыли Коринну покрывалом, а сами устроились на ковре. Вскоре сон сморил и нас.

Глава шестьдесят шестая

Я проснулась от острого чувства голода. Слабо горела свеча. Санчо сидел на канапе, держа Коринну за запястье. Он считал удары пульса. Коринна по-прежнему спала. Я поднялась.

– Надо поесть, – обратилась я к Санчо.

– Да, – он начал вынимать из сумки провизию, – У нас осталось не так уж много еды. А ведь нам предстоит обратный путь. С Коринной нам будет тяжелее.

– Как ты думаешь, – мы стали есть, – когда мы сможем выехать?

– Полагаю, она скоро очнется. Тогда мы накормим ее и тронемся в путь.

– Мне даже трудно себе представить, как она могла добраться сюда в одиночку!

– Она, конечно, следовала за лордом Карлтоном, но тайком. Да, Коринна проявила незаурядное мужество. Впрочем, это довольно обычное явление. Зачастую люди, хрупкие и слабые на вид, оказываются гораздо сильнее тех, кто производит впечатление сильных и выносливых.

– Уж не на меня ли ты намекаешь, Санчо?

– Твой вопрос, вернее тон, которым он задан, кажется, доказывает, что к тебе вернулось кокетство.

– Ах, Санчо! – я горько усмехнулась. – Мне кажется, что сегодня я постарела лет на двадцать.

– Преувеличение.

– Нет, Санчо, нет.

– Ты скоро придешь в себя. Ты из тех, что умеют приходить в себя. Скорее, мы должны опасаться за Коринну. Такие натуры, как она, способны проявить мужество в чрезвычайной ситуации; но за это им порою приходится расплачиваться тяжелой болезнью, даже смертью.

– Для Коринны лучше всего было бы потерять память о том, что она пережила, – рассудила я.

– Может быть, – задумчиво обронил Санчо.

Мы закончили нашу скромную трапезу, убрали еду и, сидя на ковре, терпеливо ждали пробуждения Коринны. Некоторое время мы молчали. Начало темнеть. Я уже успела сформулировать все те вопросы, которые должна была задать Санчо. По его глазам я поняла, что он ждет моих вопросов.

– Мы пока должны обсудить, что мы будем говорить в городе, – начала я.

– Да, – Санчо кивнул все с той же задумчивостью. – Я предлагаю простое. Все мы: твой отец, я, Карлтон, ты и Коринна оказались в этом доме, где подверглись нападению бандитов-людоедов. Нам удалось спастись и спасти Коринну. Твой отец и Карлтон погибли. Мне придется обмыть их лица, чтобы никто не мог заподозрить страшной истины. Ты согласна?

– Это очень разумно. Но я дрожу при мысли, что тебе придется обмывать их лица. Я откровенно признаюсь тебе. Но помочь тебе в этом деле я не смогу, на это у меня не хватит сил.

– Я понимаю. Я вполне справлюсь сам.

– И еще, Санчо, в первое время я буду сама ухаживать за Коринной, не допущу к ней никого из прислуги. Во время чумы я научилась ухаживать за больными. И ничего неестественного не будет в том, что я не отойду от постели единственной сестры. Когда Коринне полегчает, мы объясним ей, что она должна говорить о происшедшем.

Санчо одобрил это мое решение. Мы еще немного помолчали. Наконец я решила спросить о главном.

– Санчо, я поняла, что ты подразумевал, когда говорил о том, что отца и Карлтона надо спасти…

– Да, я подразумевал именно то, что совершила ты. Но я не предназначал тебя на роль спасительницы. Я просто хотел, чтобы ты все узнала сама и видела, как мне придется покончить с ними.

– Они знали друг о друге?

– Насколько я понял, да.

– Что ты сказал Карлтону?

– Рассказал о твоем отце. Затем попросил Карлтона поехать сюда. Я уже понял, что для Карлтона все это не тайна, что он обладает теми же странными склонностями.

– Но что могло произойти?

– Я предупредил Карлтона, что в дом ни за что не поеду, хотя он звал меня с собой. Не знаю, поверил ли он мне. Что могло произойти? Лорд Карлтон мог убить твоего отца и вернуться. Они могли вернуться вместе и подстроить мне ловушку здесь, в городе. Ведь им, в сущности, ничто не угрожало. Моим рассказам никто бы не поверил. Они легко могли бы подстроить какой-нибудь правдоподобный несчастный случай и уничтожить меня. Но моей целью было собрать их в доме и убить. Говорю тебе прямо.

– Я понимаю, это нельзя назвать убийством. Ты спасал их.

– Я взял с собой тебя, хотя сначала не собирался этого делать. Не хотел подвергать тебя опасности. Но затем понял, что если я откажу тебе и не возьму с собой, ты последуешь за мной тайно, и это только все осложнит.

– Коринна тайно последовала за Брюсом Карлтоном. Почему?

– Думаю, ее просто мучила та тревога, которую можно успокоить только конкретными действиями. И она решилась.

– Но как ты понял, Санчо? И как же это произошло с моим отцом и Брюсом?

– Приехав сюда, Брюс даже, я полагаю, не успел увидеться с твоим отцом. Перепуганная, растерянная Коринна обнаружила себя. Брюс уже не владел собой. Ведь именно здесь, в этом месте он уже привык разнуздывать свои страшные склонности. Остальное ты видела сама. Чудо, что мы спасли Коринну. Если бы мы приехали позднее… – он не договорил, зябко передернув плечами.

Я поняла, что и на него все происшедшее тяжело подействовало.

– Но я хотела спросить тебя, Санчо, откуда в отце и в Брюсе Карлтоне могло проявиться такое? Помнишь, отец рассказывал мне о том, как он и донья Консепсион попали в плен к местному племени. Насколько правдив был его рассказ?

– Насколько? Да, их пленничество было правдой. Правдой было и то, что мулатка Хуана убежала, присоединившись к одному из местных племен. Здесь такое случается с неграми-рабами. Что касается состязания колдунов, которое твой отец будто бы видел, и всех тех превращений, которые с ним происходили, то я полагаю, что здесь перемешаны какое-нибудь дурманящее питье, которое ему могли дать; какие-то реальные местные обряды и, наконец, те россказни о местных африканских колдунах, которые здесь так популярны. Правда и ложь соединились в прочный сплав в его рассказе.

– Но откуда? Как?

– Америка – страшная земля. Думаю, пройдет не одно столетие, пока в ней восторжествует обыденность.

Сейчас я ощущаю здесь нечто тягостное и роковое. Может быть, и в дальнейшем Америка будет страшной, властной, могучей и жестокой. Но это видно уже сейчас. Мечтая скрыться от суетности и мелочности Европы, твой отец и Брюс совершили много злодеяний над людьми, которых совсем не понимали, над неграми и индейцами. Я вовсе не хочу утверждать, будто любое злодеяние непременно карается. Более того, я считаю твоего отца и Брюса людьми с чувствительной совестью. Именно поэтому они кончили безумием. Вначале это случилось с твоим отцом. Я полагаю, он сам выдумал историю о том, как Хуана превратила донью Консепсион в вампира. Чувствительная совесть толкала его к безумию. Подружившись с Брюсом Карлтоном, он постепенно вовлек его в свои действия. Он почувствовал в нем родственную натуру. Они сами себя материализовали в виде таинственных колдовских мстителей.

– Боже!

– Да, большинство людей не столь чувствительно.

– Но как ты понял, Санчо?

– Не так-то легко объяснить. За твоим отцом я начал следить, еще когда только полюбил Коринну. Затем объектом моего пристального наблюдения сделался и Брюс Карлтон. Я проследил за ними, сопоставил их отлучки и случавшиеся в округе исчезновения людей. Я понимал, что в определенном смысле надо спешить. Ведь безумие твоего отца и Карлтона могло принять новые формы. Могли погибнуть Коринна и дети. Когда появилась ты, я понял, что ты будешь моей помощницей. Самым трудным, конечно, было решить, как мне вести себя с тобой. Думаю, я должен был сам открыть тебе тайну моей связи с Коринной. Я ломал себе голову, как рассказать тебе об отце и Карлтоне, и, как видишь, так ничего и не придумал. Но я знал, что на тебя можно положиться.

Мы замолчали. Огонек свечи чуть подрагивал. Совсем стемнело.

– Мы не поедем сегодня, – сказала я, – Мне страшно ехать ночью. Теперь, когда все позади, я могу сознаться в этом обыденном женском страхе. Да и для Коринны будет полезнее отдохнуть.

Санчо согласился.

Вскоре очнулась Коринна.

– Где я? – слабо проговорила она.

– Здесь, с нами, – я наклонилась к ней.

Она обвела наши лица ясным и горестным взглядом больших темных глаз.

– Я… – она запнулась, затем продолжила твердым, но по-прежнему слабым голосом: – Я помню все. Я все видела. Я знаю все… об отце и о Брюсе… – голос ее прервался.

– Все позади, Коринна, – я поцеловала ее, – все кончилось. Ты должна подкрепиться. Умоляю тебя, ради детей, ради нас, твоих спасителей!..

Мы накормили ослабевшую Коринну. Она выпила немного вина. После еды она невольно задремала. Она была еще слишком слаба. Санчо ушел обмывать лица моему отцу и Карлтону.

Я сидела у постели Коринны. Внезапно она вздрогнула и попыталась встать.

– Дети! – простонала она.

– Все хорошо, Коринна, – утешала я неуверенным голосом. – Они в безопасности.

– Нет, нет! Я оставила их на плантации. Там страшно.

– Но ведь они на попечении слуг. Как только мы вернемся, Санчо поедет и привезет их.

– Ты знаешь… Ты знаешь все обо мне и о Санчо…

– Коринна, милая, это не имеет никакого значения. Главное, чтобы ты поскорее поправилась. Это нужно для всех нас.

Когда вернулся Санчо, Коринна уже уснула. Мы последовали ее примеру. Заниматься любовью нам совершенно не хотелось. Хотя есть люди, которые предпочитают заниматься любовью именно в самых неподходящих ситуациях.

Глава шестьдесят седьмая

Мы выехали на следующий день утром. Санчо вез Коринну, держа ее на седле. Мы поняли, что лошади Коринны, отца и Карлтона будут нам обузой в нелегком пути. Впрочем, на этот раз мне было легче. Наши съестные припасы кончились, и остаток пути мы проделали голодными.

У Коринны начался жар. Мы опасались за ее здоровье.

В город мы прибыли рано утром. Мы рассказали все, как было заранее оговорено. Тотчас же целая группа вооруженных мужчин отправилась в заброшенный страшный дом.

Я едва успела поцеловать детей, которых привела верная Нэн. Мне нельзя было отойти от постели Коринны, которая металась в лихорадке. Не помню, видела ли я донью Инес, говорила ли с ней. Санчо тотчас же сел на корабль и отправился на плантацию Карлтона – привезти детей.

Поздно ночью я сидела у постели Коринны, то и дело подавая ей целебное питье. Горели две свечи в золотых подсвечниках. Постель была мягкой, белье – чистым. Вокруг сверкала всеми оттенками золота и дорогих тканей роскошь. Я с горечью подумала о страшном доме. Вот она, изнанка этой варварской роскоши.

Внезапно раздались необычные для ночи звуки, шум множества голосов. Слуги и служанки бестолково метались по лестницам. В спальню влетела Сесилья.

– Что случилось, Сесилья? – спросила я с тревогой.

– О Господи! Ваша светлость, только что скончалась донья Инес. Послали за доктором. Он сказал, что это был внезапный сердечный приступ.

Я подумала о том, какую глубокую привязанность питала донья Инес к своему супругу. Весть о его смерти убила ее. И не только это. Ведь одновременно она узнала о гибели зятя; а ведь она полагала, что ее единственная дочь любит своего мужа. И, наконец, донья Инес знала, что оба погибли в заброшенном доме. Конечно, ей сразу же пришла на ум страшная история о ее матери, якобы превращенной в вампира. И вот чувствительное сердце не выдержало. В сущности, это мы убили донью Инес.

– Вы плачете? – Сесилья растерялась. Она не думала, разумеется, что я могу быть так привязана к донье Инес.

– Ступай, Сесилья, помоги Нэн. Я достаточно знала донью Инес, и мой отец любил ее. И не забывай, она была матерью моей единственной сестры. Предупреждаю тебя самым серьезным образом, пока леди Коринна ничего не должна знать о смерти своей матери.

Сесилья послушно закивала.

– Если леди Коринна хоть что-то узнает до того, как оправится от своей болезни; разумеется, я не стану бить и наказывать тебя, но с мыслью о твоем браке с Диего можешь тогда распроститься!

Я не сомневалась, что эта серьезная угроза подействует на девушку. Но все же на всякий случай решила не отходить от постели Коринны ни на шаг.

Я приказала Нэн, чтобы она уведомила слуг о том, что в доме нельзя шуметь. Было решено похоронить донью Инес, как только привезут тела моего отца и Карлтона.

Дня через три тела были доставлены. Коринна все еще была слишком слаба. Всех троих похоронили в каменном склепе. Но я твердо решила, что этот склеп не станет семейной усыпальницей. Вместе с детьми я покину Америку. Я не сомневалась в том, что и Санчо, и Коринна последуют за мной.

Коринна уже садилась на постели, раны на шее начали быстро заживать. Она с нетерпением ждала, когда же Санчо привезет детей.

Спустя несколько дней раздался осторожный стук в дверь спальни. Я подошла и впустила Большого Джона. Коринна, к счастью, спала. Жестом Большой Джон вызвал меня за дверь. Я поняла, что что-то произошло.

– Ну! – я невольно прижала ладони к груди. – Говори!

– Сегодня утром, – зашептал верный слуга, – вернулся дон Санчо Пико. Он просит, чтобы вы ничего не говорили леди Коринне о его приезде, и хочет как можно скорее встретиться с вами. Ему нужно вам сказать что-то очень важное.

– Хорошо! Я сейчас оденусь. Заложи коляску, ты сам отвезешь меня. И пришли сюда Нэн.

Когда явилась Нэн, я уже была готова. Мне не надо было ничего объяснять служанке. Нэн прекрасно понимала, что я хочу во что бы то ни стало уберечь Коринну от любопытных глаз и длинных языков. Когда я выходила, Коринна проснулась.

– Надеюсь, ты простишь меня, – обратилась я к ней. – Я очень устала, прогуляюсь немного и снова вернусь к тебе.

– Конечно, Эмбер. Ты и так слишком много делаешь для меня. Детей еще не привезли?

– Полагаю, что скоро привезут, – спокойно ответила я. – Не тревожься.

– Ах, Эмбер, – она вздохнула, – я все же еще очень слаба. Я даже не в силах говорить с мамой.

– Я понимаю, Коринна, я так ей и сказала.

– А она?

– Ждет, когда тебе станет легче.

– Она не обижена на меня?

– Что ты! Она просто тревожится о твоем здоровье, но я всячески успокаиваю ее.

– Думаю, скоро я смогу говорить с ней.

– Прекрасно! – я улыбнулась и вышла из комнаты.

Глава шестьдесят восьмая

В доме Санчо я, к своему удивлению, застала моего сына Брюса и маленького Джона, сына Коринны. Брюс кинулся ко мне. Малыш Джон играл на траве под присмотром кормилицы Санчо. Санчо вышел ко мне и увел в кабинет. Лицо его выражало явную тревогу.

– Что случилось, Санчо? – я опустилась в кресло и откинула с головы накидку из черных кружев.

Он не стал таиться.

– Несчастье! – он отодвинул стул и сел напротив меня.

– Не мучай, говори скорее!

– Исчезла маленькая Мелинда!

– Что?!

Так вот почему я не увидела девочку в саду. Значит, материнское предчувствие не обмануло Коринну. Что же делать? Как сказать ей? И можно ли еще спасти девочку, или же она погибла?

– Но как это произошло? Ведь дети всегда были под самым надежным присмотром!

– Ты помнишь, как сбежало несколько рабов-негров? Это случилось, когда мы гостили на плантации.

– Помню, конечно!

– Одного из них так и не поймали. Теперь ясно, что он присоединился к индейцам. Он хорошо знал расположение дома и планировку парка. Девочку похитили прямо из рук няньки.

– Вполне возможно, нянька сама принимала участие в похищении. Она, должно быть, жива и невредима?

– Ты верно догадалась. Но она уверяет, что невиновна. Я не собираюсь тратить время на бесполезные допросы, угрозы и уговоры. Я сам найду девочку. Моих знаний о местных жителях хватит для этого. А сейчас я хочу кое о чем предупредить тебя. Как только Коринна достаточно оправится, скажи ей, что пришло известие о моей болезни. Поэтому я не могу приехать с детьми. Садитесь на корабль и поезжайте на плантацию. К этому времени я спасу ребенка.

– А если нет? – чуть слышно произнесла я.

– Что ж, – он отвел глаза, – тогда Коринна уже будет здорова и, будем надеяться, сможет перенести страшное известие.

– Ты едешь сейчас? – спросила я.

– Да, корабль ждет в порту. Брюс и Джон останутся здесь, Коринна ничего не должна знать.

Мы быстро простились, и он ушел. Я догадалась, что вещи его остались на корабле. В горестной задумчивости я спустилась в сад.

Брюс сидел с книгой на скамье у фонтана. Маленький Джон (или Хуанито, как называла его кормилица Санчо) с веселым смехом убегал, перебирая неокрепшими еще ножками, от молодого слуги Диего, того самого, в которого была влюблена моя Сесилья. Кормилица ушла готовить обед. Я задумалась. Если бы я могла прислать сюда Нэн для помощи слугам. Но Нэн нужна мне. Брюс заметил меня и, отложив книгу, подошел.

– Я ведь все знаю, – начал он серьезно.

Я похолодела от ужаса. Мне вовсе не хотелось, чтобы в столь юном возрасте Брюс узнал это самое «все» обо мне и особенно о своем отце. Но я молчала. Я должна была понять, что именно мальчик подразумевает под словом «все»; только тогда я смогу разумно отвечать ему. А пока, ободренный моим серьезным молчанием, он продолжал:

– Отец и дедушка убиты. Леди Коринна больна. А маленькую Мелинду похитили индейцы. Я знаю, что никому не должно быть известно о том, что мы с Джоном здесь. Но ты, мама, все-таки приезжай иногда навестить меня. Я знаю, что дон Санчо уехал спасать Мелинду.

– Он непременно спасет ее. А я буду приезжать сюда. Я хотела бы чаще бывать с тобой, но мне приходится ухаживать за леди Коринной.

– Да, я знаю, ведь донья Инес умерла.

– Откуда ты знаешь все эти печальные новости, Брюс?

– Дон Санчо мне сказал.

Я потрепала его по волосам.

– Постарайся не доставлять хлопот никому в этом доме. Все кончится хорошо. Какую книгу ты читаешь?

– О, очень интересную, на испанском языке. Это старинная книга притч, она называется «Граф Луканор».

– Ты умен.

Я поцеловала сына, и мы расстались, сдерживая слезы.

Глава шестьдесят девятая

С тяжелым сердцем я возвращалась домой. Мне предстояло столько притворства! Я должна убедительно играть свою роль.

Когда я вошла в спальню, Нэн как раз кормила Коринну питательным супом. Та ела охотно.

– О, Эмбер! Прогулка пошла тебе на пользу. Ты была бледной, а сейчас разрумянилась. Тебе надо чаще гулять. Нэн будет оставаться со мной.

Я подумала, что так и буду делать для того, чтобы иметь возможность навещать детей.

– Но расскажи мне, – Коринна откинулась на подушки, – что происходит в городе.

Я рассказала какие-то городские сплетни, наполовину выдуманные мною.

– А мама выезжает на площадь? – неожиданно спросила Коринна.

– Да, – ответила я, – я надеюсь, что завтра мы поедем вдвоем.

– Думаю, скоро я смогу повидаться и поговорить с ней.

– Это будет чудесно!

Теперь ко всем моим заботам прибавилась еще одна, надо было уберечь Коринну от этого страшного известия о скоропостижной смерти ее матери.

Когда я вечером сидела у ее постели, Коринна спросила:

– А как мама приняла известие о гибели отца и Брюса Карлтона?

– Она много плакала!

– Бедняжка! Она всегда думала, что я безумно люблю Брюса. И она очень любила отца. Теперь я даже не представляю, как объяснить ей все.

– Не мучай себя, Коринна, мы вместе что-нибудь придумаем.

– Я жду не дождусь, когда же привезут детей, – она вздохнула.

– Думаю, уже очень скоро. Недавно приплыл корабль. Капитан говорит, что видел Санчо, тот как раз готовился к отъезду…

– И ты знала и молчала! – с упреком заметила Коринна.

Мне пришлось расплачиваться за свою только что сочиненную ложь.

– Я не хотела тебя тревожить. Дон Санчо вынужден был задержаться из-за своей болезни. Он немного простудился.

– Но ничего опасного? – с беспокойством спросила Коринна.

– Нет, нет. Просто он отправился на поиски редких тропических растений и провел ночь в джунглях на голой земле, он забыл захватить с собой плотный плащ.

– Похоже на него, – со вздохом заметила Коринна. – Но как жаль, что он не прислал письмо. Или, может быть… – она с подозрением взглянула на меня, – может быть, ты скрываешь от меня его письмо, Эмбер?

– Думаю, мне незачем делать это, – осторожно заметила я.

Моя невинная ложь грозила увлечь нас в мучительные дебри ревности.

– Ведь ты знаешь все обо мне и Санчо, о наших детях? – спросила Коринна, немного помолчав.

– Да. Думаю, и ты – обо мне.

– Он все рассказал. Какая у нас с тобой странная судьба: всегда любить одного и того же мужчину. Сначала это был Брюс, теперь – Санчо.

– Я полагаю, теперь все будет совсем по-другому, – произнесла я.

– Санчо не хочет жениться на мне, – Коринна вновь тяжело вздохнула.

– Ведь если он это сделает, ваши дети потеряют баронский титул.

– Зато приобретут законного отца, – парировала Коринна.

– Ах, Коринна, я полагаю, спустя какое-то время можно будет сказать детям, что Санчо – их родной отец.

– Ты не хочешь нашего брака. Ты сама боишься потерять его.

– Думаю, и он не хотел бы терять меня, – обронила я.

Коринна пристально посмотрела на меня и медленно произнесла:

– Да, это так.

Я наклонилась и взяла ее тонкие руки в свои:

– Милая Коринна, мы все еще молоды, богаты, независимы. Мы можем продать наше имущество и переселиться в Европу.

На лице ее заиграла улыбка.

– Мы обоснуемся в Европе, – с жаром продолжила я, – мы будем жить среди блеска и богатства. Мы так богаты, что никто никогда не посмеет делать нам замечания и читать нравоучения. Ты воспитана строго, тебе известна лишь одна разновидность любви: строгая супружеская любовь, когда жена должна принадлежать лишь своему мужу. При этом, заметь, супруг пользуется большей свободой, заставляя жену изнывать от ревности. Но почему влюбленные непременно должны быть собственностью друг друга? Почему они не могут быть свободны? Почему телесной любви нужно обязательно предаваться вдвоем?

– А разве бывает иначе? – наивно воскликнула Коринна.

На щеках ее алели розовые пятна. Она была возбуждена и заинтересована.

– Разумеется, бывает. Можно любить друг друга втроем, даже вчетвером.

Глаза ее расширились от изумления, но она не останавливала меня. А я все говорила и говорила.

– Ведь и ты, наверное, поняла, как отличается супружеская любовь Брюса Карлтона от свободной любви Санчо Пико…

– Я всегда считала Санчо своим настоящим супругом, – пролепетала Коринна, покраснев еще сильнее.

– Ну вот! – я дружески рассмеялась. – А кем же ты тогда считала Брюса?

– Не знаю, – Коринна смутилась, – право, не знаю. Наверное, тираном. Да, тираном, который сделал меня своей рабыней.

– А способы телесной любви? Разве Санчо любил тебя как Брюс?

– Нет. Но я иногда так смущалась… Однажды Санчо… Санчо сказал мне, что мы можем соединиться через… через задний проход! – она уткнулась лицом в подушку.

– Коринна! – я ласково потеребила ее за плечо. – Ничего дурного нет в подобном способе телесного соединения, слышишь меня…

– И еще… – Коринна открыла пылающее румянцем лицо, – Санчо так соединялся со мной, чтобы у нас не было детей. Он говорил, что дети должны зачинаться только тогда, когда люди этого хотят осознанно. А с Брюсом я всегда боялась забеременеть.

– Еще бы! Ведь он считал тебя своей собственностью. А щадить рабыню ни к чему…

– И… я так стеснялась, когда Санчо целовал меня… – ее нежная рука робко махнула, указывая куда-то в изножье постели, – Когда он целовал меня там, внизу, – смущенно закончила она.

– Какая же ты еще дурочка, Коринна! – воскликнула я. – Я вижу, Санчо не успел хорошенько обучить тебя науке любви. Но теперь у нас у всех будет время. Когда-то и я была такой, как ты. И я воображала, что счастье состоит в том, чтобы навсегда сделаться рабыней мужчины, предварительно обвенчавшись с ним в церкви. И я полагала, что существует лишь один способ телесной любви, когда мужчина лежит на тебе, придавив твое тело своим, и совершенно лишив тебя свободы. И я думала, что любовь бывает лишь между мужчиной и женщиной. А ведь женщина может любить женщину, мужчина – мужчину. Это совсем не стыдно и может доставить бездну наслаждения.

– Правда? – Коринна засмеялась нервным смехом. Она была страшно возбуждена. Она то сжимала, то разжимала пальцы рук.

Я вдруг поняла, что определенное телесное напряжение сейчас только пойдет ей на пользу. Но я хотела, чтобы она начала первой. Я чувствовала, что ей хочется начать первой. Она коснулась моей руки, потом сжала мое запястье с неожиданной силой. Теперь она смеялась весело и озорно, как совсем юная девушка.

– Коринна! Не думай о правилах, о нравственности. В любви нет и не может быть ни того, ни другого. В любви первенствует наслаждение. Человеческое тело – изумительный инструмент для извлечения взаимного наслаждения…

Она не дала мне договорить. Возбуждение достигло вершинной точки и заставило ее забыть о таком с детства внушенном ей понятии, как «стыд».

Коринна обеими руками зарылась в мои густые золотистые волосы; она дергала их, приглаживала, совала в рот, целовала, возбуждая и меня.

– Так, так… – шептала я, задыхаясь, – делай то, что тебе хочется; говори то, что тебе хочется; а я буду делать и говорить то, что хочется мне…

Она потянула меня на себя. Мы легли рядом. Распахнув мой пеньюар, она гладила мои пышные груди, пошлепывала по ним, целовала сладкими губами, потом начала покусывать соски.

Я вскрикнула и подарила ей, приоткрыв губы, легкий поцелуй. Она отвернула лицо. Я схватила ее за щеки и повернула к себе. Мы обе принялись осыпать наши щеки, груди, шеи бесчисленными сладкими поцелуями.

Моя нога скользнула между ее голыми стройными ногами. Поглаживая гладким коленом ее нежное женское место, я чувствовала, как нарастает во мне возбуждение. Я тихо, радостно стонала. Коринна вторила мне.

Внезапно она резким движением высвободилась. Я изумленно привстала. Растрепанная, с пылающими щеками, с затуманенным взором, она, словно вакханка из какой-нибудь героической пьесы на мифологический сюжет, швырнула меня на постель. Я поразилась тому, какая сила таилась в этой хрупкой женщине. Вот она уже склонилась надо мной. Губы ее скользнули вниз, жадно присосались… Я кричала от наслаждения. Мне казалось, будто я взлетаю; неведомая сила уносит меня все выше и выше, туда, где дыхание замирает…

Странно, но я и сама не заметила, как, утомленные взаимным счастьем, мы обе уснули.

А когда я проснулась, легкие руки сестры с нежностью обвивали меня. Она тоже открыла глаза.

– Коринна! – прошептала я, нежно целуя ее.

– Да, Эмбер, да! Сначала мы нашли друг друга как сестры по крови, теперь же мы породнились в любви!

Эта чудесная ночь совершенно вернула Коринне здоровье. Ей хотелось увидеть мать, выехать в карете на гулянье.

Нэн, как всегда, пришла мне на помощь. Она явилась и будто бы принесла весть о том, что дон Санчо болен довольно серьезно и поэтому откладывает свое возвращение.

Коринна заплакала. Я принялась утешать ее.

– А почему бы нам самим не поехать на плантацию, – предложила я, – мы поможем Санчо выздороветь. Ты увидишь детей. Потом все вместе вернемся.

– Но мама…

– Она ничего не узнает. Мы уедем втайне от нее. Нэн поможет нам утаить наш отъезд.

Узнав о том, что мне придется ее оставить, Нэн насупилась. Впрочем, ее немного утешило то, что нас будет охранять Большой Джон.

Глава семидесятая

Мы уехали ночью, втайне от слуг. С капитаном было договорено заранее.

В темноте, лишь озаряемые светом факела, мы взошли на корабль. Это путешествие не доставило мне особого удовольствия. Меня мучила мысль: удалось ли Санчо найти и спасти маленькую Мелинду. За последнее время произошло столько горестных событий, мне столько раз пришлось выказать твердость духа. Но теперь нервы мои были крайне взвинчены. Я представила себе отчаяние Коринны и понимала, что и сама не выдержу этого нового возможного несчастья.

Коринна же, напротив, была весела и даже не замечала моего состояния, которое я, впрочем, всячески старалась скрывать. Она уже не раз проделывала этот водный путь, но теперь, словно любознательный ребенок, любовалась пейзажами и вскрикивала со страхом и восторгом при виде крокодилов и больших рыб.

Я ломала голову: как сделать так, чтобы Коринна как можно дольше оставалась в неведении, если произошло ужасное и непоправимое… Но я ничего не могла придумать. Видимо, способности мои притупились. Слишком много мне пришлось пережить за столь короткий срок.

Между тем показалась пристань. Нас никто не встречал. Я смотрела на снующих негров-грузчиков, на плантаторов, которые гарцевали верхом на породистых лошадях. Разумеется, мы найдем экипаж, но, наверное, слухи о похищенной девочке уже распространились повсюду. Коринна обо всем узнает, случайно расслышав обрывок фразы или чьего-либо рассказа. Что делать? Я чувствовала, что еще немного – и я не выдержу этого мучительного напряжения – расплачусь, раскричусь, разорву платье на груди.

Мы с Коринной остановились у борта, вглядываясь в пеструю толпу на берегу. Большой Джон стоял позади. Я смотрела с тревогой, Коринна – с детским любопытством. Теперь, когда она начала открывать для себя счастье свободной любви, она чувствовала себя легкой и свободной, ей было весело.

– Ах, вон и Гемфри, старый Гемфри! – воскликнула Коринна, перегибаясь к воде. – Его послали встречать нас.

Я не знала, о ком она говорит, но догадалась, что в ожидании нашего приезда Санчо сделал самое простое: ежедневно посылал кого-нибудь из слуг встречать нас. Что ж, вероятно, Санчо принял определенные меры предосторожности для того, чтобы не убить Коринну страшным известием. У меня сжалось сердце. Я любила малышку Мелинду.

Мы быстро шли сквозь толпу к ждавшему нас экипажу. Я ступала решительно, поддерживая Коринну за локоть; я сама не помню, о чем я болтала с ней, изо всех сил стараясь, чтобы до ее ушей не донеслось нечто ужасное. На кучерском месте сидел пожилой негр в ливрее. Он махал руками, кланялся и как-то странно гримасничал. Мы быстро уселись, и карета тронулась.

– Что с ним? – тихо спросила я Коринну. – Он какой-то странный. У тебя так много слуг, этого я не помню.

– О! – легкомысленно отвечала она. – Это старый Гемфри. Он милый и добродушный. Но он, бедняга, глухонемой.

У меня захолонуло сердце. Глухонемой! Тот, кто не может ничего рассказать. Значит, случилось что-то страшное.

Глава семьдесят первая

Мы подъехали к роскошному дому Карлтонов. Гемфри слез с козел. Едва он знаками и мычанием дал знать о нашем приезде, как поднялась обычная беготня и суета. Мне показалось, что слуги испуганы, растеряны. Во всем я угадывала признаки свершившегося несчастья. Мы еще не успели войти в дом, как навстречу нам быстрыми шагами вышел Санчо. Он очень изменился, похудел.

– Санчо, дорогой! – Коринна бросилась к нему. – Тебе было плохо? Ты так исхудал! Где дети?

Он сжал ее тонкие руки в своих сильных пальцах.

– Коринна! Я должен поговорить с тобой наедине. Прости нас, Эмбер.

Обняв Коринну за плечи, он увлек ее в дом. Я все поняла. Но я так устала, так отупела от этой своей усталости, что мне уже было все равно. Вслед за служанкой я прошла в одну из гостевых комнат, разделась, вымылась и прилегла. Я уснула быстро.

Пробудил меня удар гонга. Я открыла глаза, осознала, где я. Значит, пора ужинать. Сквозь задернутые занавеси я различила, что уже стемнело. Я позвонила. Вошла служанка и одела меня, затем причесала. Она делала все умело, но тоже показалась мне испуганной и смущенной. Я не рискнула задавать ей вопросы. Чувствовалось, что это только смутит ее еще больше. Конечно, ей велели ни на какие вопросы не отвечать и самой ни о чем не спрашивать. Кто велел? Конечно, Санчо.

Я спустилась в столовую. Множество свечей в серебряных подсвечниках создавало ощущение уюта и тепла. Я с некоторым изумлением посмотрела на богато накрытый стол. Льняная белая скатерть, отделанная кружевом, серебряные приборы, хрусталь, фарфор… Еще одна загадка. Но я устала от загадок.

Ко мне порывисто приблизилась нарядная Коринна. На ней было шелковое голубое платье, удивительно шедшее к ее синим глазам и черным волосам. Она бросилась мне на грудь, обняла и расцеловала в обе щеки.

– Эмбер, Эмбер! Сегодня у нас праздник! Наконец-то после всего страшного, после всех мучений… – на мгновение голос ее пресекся, на глазах выступили слезы. Но тотчас же она оправилась. – Нет, нет, только не плакать! С этого дня начинается хорошая полоса в нашей жизни. Я все знаю, Эмбер. Я знаю, что ты скрывала от меня смерть мамы; ты боялась, что я не вынесу. А я вела себя словно глупый эгоистичный ребенок, ревновала. Ты берегла меня. Я так благодарна тебе. О Боже! Ну какая же я дурочка! Я забыла сказать тебе самое главное. Мелинда спасена! Моя любимая девочка! Я уже видела ее…

Силы покинули меня. Я разрыдалась. Коринна тоже заплакала. Мы плакали навзрыд, обняв друг друга. Затем разом очнулись. Теперь мы могли глядеться друг в друга, как в зеркало. Заплаканные лица, мокрые щеки, припухшие глаза и покрасневшие веки. Мы кинулись в спальню Коринны, умылись холодной водой и припудрились.

Теперь мне окончательно стала ясна тактика Санчо. Он не хотел ошеломлять Коринну. Поэтому он прислал на пристань глухонемого и приказал остальным слугам до поры до времени молчать. Но чего это стоило мне! Однако я поняла и простила его.

Когда мы снова вошли в столовую, нас уже ждал Санчо. Рядом с ним я увидела незнакомца. Оба любезно поклонились дамам. Незнакомец оказался крепким смуглолицым человеком; судя по внешнему виду, нашим ровесником; у него был орлиный профиль, мясистые губы и сильные мускулистые руки. Санчо представил его нам.

– Сеньор Этторе Биокка, из Милана. А это ее светлость Эмбер, герцогиня Райвенспер, и леди Коринна.

Сеньор Биокка поклонился почтительно.

– Дозволено ли мне будет сидеть в присутствии столь знатной дамы? – спросил он несколько церемонно.

Речь, естественно, шла обо мне.

– Разумеется, вы можете сесть, – живо откликнулась я. – Я ненавижу все эти старомодные условности, которые только мешают веселому и свободному знакомству добрых людей.

Сеньор Биокка ответил мне восхищенным взглядом. Я тотчас угадала в нем человека, умеющего окружить женщину прелестной атмосферой комплиментов и милой лести. Мы принялись болтать, обмениваться остроумными шутками. Коринна и Санчо не отставали от нас.

Впрочем, за ужином я так ничего и не узнала об этом неожиданном госте. Все затмил наш с Коринной фейерверк кокетства. Однако когда, покончив с вкусной и изысканной трапезой, мы перешли в гостиную, пришло время серьезной беседы. Мы расположились в удобных креслах у пылающего камина.

– Этторе, – начал Санчо, – тот самый человек, о котором я уже говорил Коринне. В сущности, именно благодаря его помощи была спасена маленькая Мелинда. Мы, Этторе и я, вместе побывали в таких обстоятельствах, которые по-настоящему сближают людей, способствуют зарождению истинной крепкой дружбы. Я полагаю, мы все должны принять Этторе в наш интимный кружок.

Коринна радостно захлопала в ладоши. Я подумала о том, что любопытно будет узнать поподробнее, что именно хотел сказать Санчо этим выражением: «принять в наш интимный кружок». Мне пришли на ум некоторые забавные предположения и положения. Я улыбнулась.

– Но Эмбер еще не знает всех наших приключений, – продолжал Санчо.

– Между прочим, и я ничего толком не успела узнать, – вставила Коринна.

– Сейчас мы с Этторе расскажем вам обо всем.

Глава семьдесят вторая

Сначала пришлось говорить одному Санчо. Наш новый друг все еще чувствовал себя несколько скованно. Но затем разговорился и он. То, что мы узнали, было и вправду удивительно.

Едва получив весть о похищении Мелинды, Санчо решил смело отправиться в джунгли. Он полагал пойти в одиночку, потому что боялся, что большое количество людей напугает индейцев, они начнут стрелять из луков, придется отвечать на эти выстрелы, непременно будут жертвы, и самое страшное, вся эта кровавая суматоха может способствовать гибели девочки. Санчо уже встречался с индейцами, немного знал их язык и обычаи. Он не думал, что девочка похищена для жертвоприношения. Поэтому он твердо и решительно отказался от помощи соседей-плантаторов, которые даже предлагали поджечь ближние заросли, чтобы напугать индейцев. Взяв с собой оружие и припасы, Санчо отправился в джунгли один.

Он отлично сознавал, что решается на смелое и, возможно, безнадежное предприятие. Он и сам мог погибнуть.

Санчо знал, что индейские племена малочисленны и постоянно враждуют друг с другом. Вся жизнь их проходит в мелких стычках и столкновениях. Джунгли для Санчо не были просто хаотическим нагромождением экзотических растений, в глуши которых прятались опасные дикари. Санчо мог различать индейские тропы. Он знал, где искать поселения.

Однако ему не повезло. Углубившись в заросли, он шел почти целый день. По его расчетам он уже должен был выйти на тропу. Он понимал, распознавал по многим приметам, что здесь не так давно прошли индейцы. Конечно, это могли быть только похитители. Поселения индейцев находились гораздо дальше, и в этих местах они не охотились.

Наступила ночь – время охоты хищных зверей. Санчо провел эту ночь на высоком дереве. Снизу раздавалось грозное рыканье тигров и ягуаров. На рассвете он спустился; разумеется, он очень устал. На этот раз он дошел до небольшого скопления высоких скал. Место было ему незнакомо. Значит, он заблудился. Санчо понимал, что главное – это не впадать в панику, не поддаваться безумному страху. Он сорвал большое количество спелых бананов, связал их лианами и перенес эти связки в расщелину. Начинался дождь и дальше идти было нельзя.

Тропический ливень – это не то что даже самая страшная буря в Англии. Трудно себе представить сплошную стену дождя; резкие плотные струи, сбивающие с ног, душащие, слепящие человека.

В расщелине Санчо пришлось провести два дня. Питался он бананами, не было никакой возможности разжечь огонь, хотя он захватил с собой огниво.

Когда дождь наконец завершился, надо было решать: куда, в какую сторону двигаться. Прежде всего надо было найти реку. Индейские поселения находятся в достаточной близости от воды. Это понятно, ведь вода необходима для питья и приготовления пищи.

Санчо не собирался блуждать наугад. Для начала он решил определить направление поисков. Тщательно всматривался он в окружавшую его зелень деревьев и прочих растений. Надо было во что бы то ни стало распознать следы человека, ощутить едва уловимый запах дыма.

Но вот Санчо показалось, что он все же уловил желанный запах. Жгли костер. Теперь он знал, куда идти.

Но определить направление пути – это было еще полдела. Когда он выйдет к индейцам, как ему вести себя, чтобы не вызвать их враждебность… Все это надо было обдумать быстро.

Санчо лихорадочно вспоминал все индейские слова, которые знал; все обычаи…

Теперь запах дыма сделался совершенно отчетливым. Санчо слышал голоса. Еще немного – и он различит людей. Но сразу показываться им он не станет. Он будет следить за ними издали и постепенно сообразит, что ему надо делать.

Однако Санчо недооценил своих противников. Ему резко заломили руки за спину, болезненно откинули голову, завязали глаза. Все это проделывалось в молчании. Санчо понял – это индейцы. Он не был достаточно осторожен и обнаружил себя. Однако ему хватило опыта и знаний для того, чтобы не сопротивляться. Сопротивление могло бы стоить ему жизни, а освободиться ему бы, конечно, не удалось. Санчо подумал, что, может быть, это даже к лучшему, то, что он попал в плен. Во всяком случае, своей цели он достиг – он у индейцев. Его тащили, связав лианами, сунув ему в рот кляп из травянистого волокна, завязав глаза. Разумеется, было больно, неприятно, унизительно, но надо было терпеть.

Наконец он явственно ощутил запах дыма. На костре, похоже, жарился дикий поросенок – индейское лакомство. Санчо различал тихие мужские голоса, затем несколько женских. Он понял, что его внесли в шалаш и оставили там. Оставалось только ждать и прислушиваться.

Санчо напрягал слух в надежде услышать хоть что-нибудь о похищенной девочке. Но те немногие слова, которые ему удалось разобрать и понять, никак не проясняли дела. Этот индейский диалект в основном не был ему знаком. Он проголодался, но, кажется, накормить его не спешили. Сон может приглушить чувство голода. Санчо попытался уснуть. Это ему удалось. Он спокойно сказал себе, что в его ситуации не стоит нервничать: или он погибнет, или останется в живых; или спасет девочку, или же нет. Бежать не имеет смысла. Поэтому лучше позаботиться о себе и выспаться.

Разбудил Санчо новый голос, раздавшийся почти рядом. Это говорил не индеец, Санчо сразу понял, сердце забилось. Но говорил этот человек на том же диалекте, что и индейцы, схватившие Санчо.

Можно ли было рассчитывать на помощь и поддержку? Да, этот человек был белым, европейцем, но он мог оказаться бандитом, который использует индейцев в своих целях; он мог быть непосредственно причастен к похищению Мелинды. Когда Санчо сказал об этом, я вспомнила негодяя Мердока. О, какое уже далекое прошлое!

В Америке было множество разбойников. Одни из них объединялись в шайки, другие действовали в одиночку: третьи сколачивали шайки из местных жителей и беглых рабов. Из Франции и Англии в Америку ссылали преступников. Именно поэтому Санчо не спешил радоваться. Я чуть было не написала, что, проснувшись, он лежал с открытыми глазами, но это было отнюдь не так. Ведь глаза его были завязаны. В шалаш вошел человек. Санчо ощутил шаги обутых ног. Это был он!

Человек приближался. Да, Санчо заранее определил все возможные варианты своей судьбы. Но одно дело: все продумать, все знать заранее, и совсем другое – чувствовать, лежа с завязанными глазами и связанными руками и ногами, как приближается к тебе неведомый человек. Возможно, смерть наступит спустя несколько мгновений, ведь он просто может перерезать тебе горло ножом. Все мы знаем, что мы смертны, но не могу себе представить, чтобы для человека самый миг смерти не был неожиданным, как бы он к нему ни готовился заранее.

Санчо переживал мучительные тягостные мгновения. Он говорил сам себе: «Возможно, сейчас все кончится. Я не знаю, что ждет меня затем, я готов ко всему, даже к небытию».

Но ничего страшного не произошло. Человек заговорил по-испански.

– Вы испанец? – спросил он. – Не бойтесь. Вам не сделают зла.

С этими словами он быстро сорвал повязку с глаз Санчо. Пока он возился с лианами, распутывая узлы, чтобы освободить руки и ноги пленника, Санчо успел разглядеть его. Это был наш новый друг Этторе, одетый в охотничий костюм. Санчо понял, что перед ним человек умный и образованный. Это было ясно даже по интонации незнакомца. Санчо размял занемевшие руки, растер ноги. Незнакомец смотрел на него с дружелюбной усмешкой.

– Кто вы? – спросил Санчо.

– Этторе Биокка, – представился незнакомец. Он присел рядом с Санчо и рассказал о себе.

Сын небогатого дворянина, Этторе рано потерял родителей. Умного энергичного мальчика воспитали родственники. Первоначальное образование он получил в одном из монастырей на юге Италии. Но духовная карьера не привлекла его. Ему хотелось путешествовать, увидеть мир. Неожиданное наследство помогло осуществлению этой мечты. Сначала юноша отправился в Париж, где некоторое время обучался в Сорбонне. Затем жажда знаний привела его в Лондон и Кембридж. Этторе особенно заинтересовался странными племенами, живущими в отдаленных частях света. Он собирал и систематизировал все сведения об этих племенах. Это оказались сказки, предания, легенды, самые разнообразные рассказы очевидцев, одни из которых были явным вымыслом, другие – отличались несомненной правдивостью. Но Этторе решил, что основным в его будущей книге должны стать описания его собственных наблюдений. Преследуя эту цель, он приехал в Америку и бесстрашно вступил в контакт с аборигенами джунглей. Постепенно индейцы прониклись к нему доверием. Он следовал за ними по их потайным тропам, старался примирять вождей враждующих племен. Оказалось, ему было известно о похищении девочки. Этторе и сам собирался отыскать похитивших маленькую Мелинду и вернуть ребенка домой.

– Но с какой целью она похищена? – спросил Санчо. – Не причинят ли ей вреда?

– Насколько мне известно, – ответил Этторе, – инициаторами похищения были негры-рабы, бежавшие с плантации. Сейчас, в том племени, где она находится, спорят из-за ее судьбы. Одни полагают, что следует отдать ее родителям, взяв с них выкуп; другие считают, что девочка должна остаться здесь, чтобы, став взрослой, рожать белых детей.

– Она в том племени, где мы находимся сейчас? – Санчо уже испытывал нетерпение.

– Нет. Сейчас мы движемся к стоянке племени, которое враждует с племенем, похитившим Мелинду.

– Мы тоже в свою очередь похитим ее?

– О нет. Я думаю, нам добровольно отдадут ее.

– Что же нам делать сейчас?

– Будем двигаться с этим племенем. Я сказал им, что вы мой друг.

– Вы спасли мне жизнь!

– Не стоит благодарности. Я не люблю возвышенных слов и интонаций.

– Я вижу, вам здесь доверяют.

– Да. Пожалуй, я даже немного горжусь этим. В сущности, этим беднягам угрожает серьезная опасность. Колонисты могут отыскать и перебить их. Уровень развития общественных инстинктов у местных индейцев достаточно низкий, они не в состоянии объединиться для борьбы за свою жизнь. Но, несмотря на все это, я надеюсь, что усилия энтузиастов, подобных мне, помогут им выжить и сохранить следы их культуры.

– Вы полагаете, этих энтузиастов будет так много?

– Полагаю, количество их будет увеличиваться. Скорее всего, они в конце концов даже объединятся.

– Вас интересно слушать.

Глава семьдесят третья

Теперь Санчо беспрепятственно двигался вместе с индейцами и со своим новым другом. В пути индейцы охотились и несли с собой закопченное мясо диких свиней. Женщины собирали бананы и другие съедобные плоды. На кострах они готовили пищу – банановую кашу и жареное мясо. Это были низкорослые люди, приземистые, сильные и выносливые. У женщин была небольшая грудь и не было талии. Лица у всех были круглые с большими черными глазами, очень смуглые. Борода у мужчин не росла. Все они были совершенно обнажены. Одежду им заменяла раскраска тела. Красную, белую и черную краски индейцы получали из сока растений. Их нагота вовсе не казалась бесстыдной. Волосы и мужчины, и женщины стригли очень коротко с помощью ножей и выбривали макушку. Они по-своему любили чистоту, часто купались, имели специальные отхожие места.

Наконец мы прибыли на стоянку, которая представляла собой большое, отгороженное переплетенными кольями пространство. Внутри этого пространства, вокруг гладко утоптанной площадки, расположились шалаши и гамаки. У Этторе был здесь свой шалаш, куда он и отвел Санчо.

– Каковы теперь наши планы? – Санчо тревожился за судьбу маленькой Мелинды.

– Сейчас это племя готовится к войне с племенем, похитившим девочку. Но я надеюсь, мне удастся предотвратить это столкновение.

– Что дадут нам ваши миротворческие действия?

– Скоро я отправлюсь на их стоянку во главе нескольких местных стариков. В Европе назвали бы это посольством. Тогда я поведу речь и о похищенном ребенке.

Санчо немного успокоился.

– Отчего, вернее, из-за чего вспыхивают постоянно все эти бесчисленные столкновения и стычки? – полюбопытствовал он. Даже в такой ситуации ему не изменяла любознательность умного и образованного человека, равно как и желание философствовать.

– О, Санчо, почему вы не спросите, каковы причины наших европейских войн? Или войны за испанское и австрийское наследство, Столетняя и Семилетняя войны кажутся нам величественными и осмысленными в отличие от стычек этих бедных дикарей?

– Пожалуй, я не настолько глуп, чтобы не видеть причин, заставляющих людей хвататься за оружие. Борьба за власть и земли, соединенная с честолюбием, вооружает индейца отравленным копьем, а француза или англичанина – арбалетом. Я не обольщаюсь; разумеется, не только вы и я можем понять эти причины. Удивительно вовсе не это. Удивительно другое: почему тысячи и тысячи людей продолжают сражаться друг с другом во имя воображаемой привязанности к тому или иному клочку земли, или во имя столь же воображаемой истинности тех или иных религиозных басен… Почему?

– Спросите о чем-нибудь полегче, – Этторе хмыкнул. – К вашему вопросу примыкает множество других вопросов: например, почему в силу общественных отношений общество расслаивается на богатых и бедных? Почему образование доступно не всем? Почему образованные люди или сами являются власть имущими, или вынуждены прислуживать таковым и оправдывать их действия? И наконец, каким должно быть образование? И, уверяю вас, все это вопросы отнюдь не праздные, а трудные и мучительные…

Еще два дня Санчо и Этторе Биокка провели в подобных философических беседах. Затем собралось посольство. Санчо уговорил Этторе взять и его с собой. Посольство несло дары соседнему племени – поросят, бананы, посуду, сделанную из дерева и скорлупы кокосовых орехов; растительные краски.

Когда все приблизились на достаточно близкое расстояние к стоянке, индейцы покрыли свои тела разноцветными – красными и черно-белыми – полосами. Таким образом они украсили себя, чтобы выглядеть нарядно и торжественно. Санчо и Этторе переглянулись. Оба подумали об одном и том же: как странно все это напоминает приемы послов при европейских королевских дворах. Только здесь наносят краску на голые тела и преподносят плоды, а там выставляют напоказ дорогие ткани и меха, дарят золото и драгоценные камни. Но и там, и здесь, конечно, клянутся в вечной дружбе и, конечно же, эти клятвы нарушают.

Стоянка другого индейского племени оказалась почти точной копией стоянки племени, собиравшегося с ним воевать. Причиной войны могла стать маленькая Мелинда. Оба племени полагали, что имеют равные права на девочку, хотя никак не могли решить: как поступить с ней – оставить у себя или вернуть, взяв выкуп. Девочка была похищена людьми одного племени, но ее несли по земле, находившейся под властью другого племени. Из-за этого и разгорелся спор.

Глава семьдесят четвертая

Послов принимали на утоптанной широкой площадке. Вожди отличались от остальных более богатой раскраской. Начались переговоры. Санчо понимал, что сейчас Этторе не может переводить ему; это было бы невежливо и даже показалось бы подозрительным. Оставалось только с тревогой ждать. Чтобы не сосредоточиваться на бесполезной тревоге, Санчо пытался рассеяться. Он с любопытством рассматривал женщин и детей, которые выглядывали из шалашей, суетились, сами с любопытством разглядывали гостей.

«Наверное, маленькую Мелинду прячут в одном из шалашей», – подумал Санчо.

Вокруг бегало множество голеньких детишек. На них даже не было поясков из древесной коры, их тельца еще не были раскрашены, волосики были одинаково коротко острижены. Отличить мальчиков от девочек можно было лишь естественным путем.

Несколько детей собралось рядом с Санчо. Они указывали на него пальчиками и пересмеивались. Им явно казались очень смешными одежда пришельца, его волосы и борода, цвет его кожи. Конечно, это было похоже на то, как в Лондоне посмеиваются над парижанами, в Париже – над англичанами, а в германских княжествах – и над теми, и над другими.

Внезапно какой-то малыш решительно растолкал остальных и смело ухватил Санчо за штанину. Санчо эти действия позабавили. Он бросил беглый взгляд на ребенка. Это оказалась девочка. Она что-то сказала остальным детям на индейском диалекте, затем чуть запрокинула головку, чтобы лучше видеть лицо высокого Санчо, и…

– Санчо! – капризно и требовательно позвал ребенок, – Санчо! Мама… – остальная часть фразы была произнесена опять же по-индейски.

Но Санчо уже понял – девочка спрашивала: «Мама тоже здесь?»

Санчо узнал Мелинду. Голенькая, с остриженной черной головкой, она успела так загореть на солнце джунглей, что ее даже трудно было отличить от индейских детей. Девочка выглядела здоровенькой, бодрой и уверенной в себе. Санчо присел перед ней на корточки и подхватил на руки.

В этот момент Этторе в торжественном жесте простер руку, указывая на Санчо с ребенком. Девочке это показалось смешным, она звонко расхохоталась. Санчо догадался, что сейчас Этторе произносит некую напыщенную речь, в которой действия достаточно простые изображаются сложными и искаженными каким-то неестественным величием. Совершенно так, как это бывает во дворцах и в судах европейских государств.

Этторе говорил, что Санчо – отец ребенка, чуть не сделавшегося причиной войны между двумя могущественными племенами. Если сейчас ребенок будет возвращен Санчо, тот не отправит в джунгли могучее и страшное войско белых людей.

Этторе не напрасно расточал свое красноречие. В конце концов оба вождя пришли к выводу, что ребенка и вправду лучше возвратить.

Но сделать это оказалось не так-то просто. Маленькая Мелинда решительно воспротивилась. Она хотела остаться здесь, бегать голенькая, купаться в речке, есть сколько угодно бананов. Конечно, было бы хорошо, если бы с ней жила и мама Коринна; но когда Санчо, думая таким образом уговорить девочку, стал убеждать ее, что это невозможно, Мелинда заявила, что она все равно останется здесь, а мама будет приходить к ней в гости. Разлука с братьями не очень печалила малышку, здесь она нашла много новых товарищей и подруг.

Решили прибегнуть к самому простому способу: дождались, пока девочка уснула, и спящую отдали ее Санчо. Так просто все закончилось. Этторе проводил Санчо и принял его приглашение погостить в поместье.

Глава семьдесят пятая

Мы с удовольствием выслушали этот рассказ, в котором оказалось много комического и, пожалуй, трагикомического. Заливаясь смехом, Коринна добавила, что когда Мелинда поняла, что ее возвращают к прежней жизни, она принялась отчаянно брыкаться, царапаться и даже ухитрилась укусить своего спасителя Санчо. Впрочем, встреча с матерью примирила малышку с вынужденным возвращением.

– Она очень поздоровела, – смеялась Коринна, – и ни за что не желала надевать платьице и панталончики. Мы с ней помирились на том, что я буду иногда позволять ей играть голышом.

– Да, дети в отличие от нас, взрослых, более верны законам природы, им легче возвращаться к исполнению этих законов, то есть к тому образу жизни, который принято называть диким, – заметил Этторе.

– Но законам какой природы мы, по-твоему, неверны? – задал ему вопрос Санчо. И тут же развил свою мысль: – Ведь, на мой взгляд, природа человека резко отличается от природы любого другого существа на этой планете. Представьте себе корову, которая, обуздывая естественные влечения плоти, уходит в монастырь во имя идеи Бога!

Коринна невольно прыснула. Я погрозила ей пальцем. Меня очень занимали идеи Санчо, хотя я отдавала себе отчет в том, что они настолько логичны и разумны, что вряд ли большое количество людей в состоянии согласиться с ними. Увы, большинству людей легче согласиться с чем-либо нелогичным, даже нелепым, но, по возможности, пронизанным страстью. Между тем, Санчо продолжал:

– Вообразите себе лошадь, которая нарочно терпит боль в мочках ушей, чтобы иметь возможность носить серьги, поскольку этого требует прихотливая мода…

– Ты все о женских свойствах говоришь, Санчо! – перебила Коринна. – Приведи несколько примеров, связанных и с вами, мужчинами!

– О, это нетрудно! Знаком ли вам крокодил, написавший капитальный богословский труд?

Коринна откинулась в кресле. Смех ее звенел, словно колокольчик. Не в силах сдержаться, я вторила ей.

– А встречались вы когда-нибудь с козлом, исследующим нравы диких кабанов? – в голосе Санчо звучало воодушевление; он совершенно справедливо чувствовал, что мы поощряем его своим смехом.

– Если ты намекаешь на меня, – улыбаясь, произнес Этторе, – то в моем лице наши дамы встретились именно с таким козлом.

– Я не хочу обидеть тебя, Этторе, – повернулся к нему Санчо. – Но согласись, что твое поведение, твои действия не могут быть свойственны ни одному животному в мире. Что же сказать о тебе? Следуешь ли ты законам природы? И какова та природа, законам которой ты следуешь? Это не природа коровы или виноградной лозы, это совсем особенная природа – природа человека. Это природа существа, которое должно постоянно и активно вмешиваться во все окружающее, изменяя это окружающее. Человек теснит лес, потому что ему нужны дома, селения, города. Одно животное убивает других животных только для того, чтобы их съесть и утолить свой голод; но человек должен уничтожать много животных, их шкуры нужны ему для изготовления одежды, он заготавливает мясо впрок. Суть человека – в борьбе с окружающими его явлениями природы, с животными и растениями. Если человек начнет щадить их, он тем самым может обречь себя на уничтожение, исчезновение…

Коринна захлопала в ладоши. Ее нежные щеки раскраснелись. Она с восхищением смотрела на Санчо. Затем она обернулась к Этторе.

– Ну, попытайтесь-ка возразить! – бросила она озорно.

Этторе задумался и произнес:

– Думаю, в конце концов люди объединятся для того, чтобы защищать растения, животных и даже воздух.

– О! – воскликнул Санчо. – Тогда их действия будут направлены против им же подобных, против людей же! Поскольку, защищая курицу и оставляя ей ее яйца, мы лишаем человеческих детей полезной и вкусной пищи. Не надо забывать о том, что природа человека и животного – различна. Курица – не человеческая мать, и она не может тосковать о своих яйцах так же, как мать, потерявшая ребенка, тоскует о нем.

Мы с Коринной представили себе курицу в черном крепе, утирающую слезы крылом, и снова невольно рассмеялись. Этторе посмотрел на нас. Чувствовалось, что наше озорное настроение доставляет ему искреннее удовольствие. Я, в свою очередь, ощущала, что спор Санчо и Этторе отнюдь не делает их врагами, не нарушает их доброго отношения друг к другу.

– И все же, природа человека и животного не столь уж разнится, – Этторе улыбнулся. – Об этом говорят, например, приключения, которые испытала моя приятельница Диана.

Мы с Коринной были в том настроении, когда хочется услышать нечто занимательное и даже немного страшное. Мы почувствовали, что история Дианы именно такова, и наперебой начали просить Этторе поведать нам эту историю. Санчо также заинтересовался и присоединился к нам.

– Мне и самому хочется обо всем этом рассказать, – согласился Этторе.

И он начал свой рассказ, который я сейчас в меру моих способностей вспомню и передам.

Глава семьдесят шестая

История Дианы и вправду была интересной и даже в чем-то грустной и трагической.

Отец Дианы был английским матросом. Он служил на разных кораблях и побывал в самых далеких уголках Земли – в Африке, в Америке. Томас Флосс родился и вырос в Лондоне, в бедном квартале, родителей он рано потерял, учиться ремеслу казалось ему слишком скучным, и вот он сделался матросом. Конечно, это в определенной степени ожесточило его нрав, ведь жизнь моряка не располагает к мягкости и доброте. Но он был по-своему обаятелен, его веселье и бесшабашность могли пленить женское сердце. В конце концов ведь и меня в лорде Карлтоне пленяли именно эти его свойства.

Однажды корабль, на котором плавал Томас Флосс, стоял на якоре в порту Неаполя. Корабль плыл из Африки, и Томас вез с собой обезьяну. Скорее всего, он намеревался продать животное. На корабле платили не так уж много; а на портовые развлечения, то есть на женщин и выпивку, нужны были деньги. Впрочем, право собственности на обезьяну оспаривал у Томаса другой матрос. Он первым заметил ее в листве пальмы близ негритянского поселка. Но поймал ее все же Томас. На корабле решили, что обезьяна будет принадлежать Томасу, но когда он продаст ее, то небольшую часть денег он обязан выплатить Джону, тому, кто первым увидел обезьяну. Это решение было, в сущности, справедливым, и Томас согласился. Он вообще не отличался мелочностью.

В Неаполе матросы сошли на берег, жадные до женщин и вина, до вкусной пищи и твердой земли под ногами. Обезьянка сидела у Томаса на плече. Джон все советовал привязать ее, чтобы не сбежала, но Томас лишь отмахивался. Джона он воспринимал как человека мелочного и докучного. Шумной ватагой переходили английские моряки из трактира в трактир. Речь их делалась все более несвязной, а походка – все более нетвердой. Они задирали хозяев трактиров и питейных заведений, вступали в драки из-за женщин, которых на самом деле можно было купить за полушку, и служили для проституток и трактирщиков отличным источником дохода.

Рослый Томас с обезьянкой на плече привлекал внимание. Он был еще молод и, несмотря на трудную, жестокую и буйную жизнь, лицо его сохранило совершенно юношескую красоту – по-мальчишески припухлые губы и какая-то ребяческая наивная серьезность в глазах.

В одном портовом заведении, где на попечении толстой хозяйки проживали семь или восемь девиц, матросы задержались. Они были уже порядочно пьяны. Худенькая, не старше четырнадцати лет, черноволосая девчонка так и вилась вокруг Томаса. Джон почему-то тоже решил взять ее. Он было схватил ее за руку, но она бросилась под защиту понравившегося ей Томаса. Девочка пристроилась на широких коленях моряка, играла с обезьянкой, а Томас, обнимая девчонку за худенькие плечи рукой, в пальцах которой был крепко зажат стакан вина, свободной рукой расстегнул легонький корсаж и мял маленькие смуглые груди. Это зрелище еще более раздражило уже опьяневшего Джона. Глядя на Томаса, завладевшего и зверьком, и девчонкой, Джон почувствовал себя обделенным и обиженным. А его пьяное воображение во много раз преувеличило размеры этой пустячной обиды.

Покачиваясь, Джон приблизился к Томасу, вырвал из его руки стакан вина и резко выплеснул ему в лицо. Нетрудно догадаться, что последовало за этим. Томас тоже был порядком пьян. Он вскочил. Девчонка, прижав к обнаженной груди перепуганного зверька, отпрыгнула в угол комнаты. Началась драка. Зазвенела разбитая посуда. Опрокинулся стол. Завизжали женщины. Блеснули лезвия ножей. Хозяйка ломала руки и причитала, однако бежать за стражниками, конечно, не спешила. В сущности, нападал Джон, Томас лишь защищался. Но защищался он весьма удачно. Когда Джон повалил его, и прямо у своего горла Томас ощутил лезвие ножа, глаза Джона засверкали злобным огнем. Но он недооценил Томаса. Тот ухитрился перехватить нож и, поскольку не было времени особенно раздумывать, вонзил его в горло своему противнику. Джон мешком свалился на грязный пол, корчась в агонии. Томас машинально рванул нож из раны. Хлынула кровь. Томас протрезвел и понял, что надо бежать. Он выскочил из трактира и кинулся куда глаза глядят. Никто ему не препятствовал. Томас пробежал несколько темных извилистых улочек. Холодный ночной ветер с моря окончательно протрезвил его.

Надо было что-то срочно придумывать. На корабль нельзя было возвращаться. У Джона есть приятели, они не простят Томасу убийства. А двое или трое из команды видели, что он убил Джона. Конечно, он убил его, защищаясь, но этот довод не заставит приятелей Джона отказаться от мести. Сундучок Томаса остался на корабле. В нем были бритва и несколько сорочек голландского полотна. Все это можно было бы продать. Денег у Томаса Флосса не осталось. О том, чтобы пробраться на корабль, не стоило и думать. Впрочем, Томас по-прежнему обладал молодостью, телесной силой и обаянием, и это заставляло его смело глядеть в будущее, ожидая не только неприятностей, но и приключений и удач.

Матрос пошел чуть медленнее. Но тут ему показалось, что за ним кто-то следует. Он крепко сжал нож и припал к стене. Но он был уже трезв. Он понял, что слышит шаги не мужчины, но женщины, почти детские шаги.

– Это я! – произнес тихий тонкий голосок. – Дзанетта. Постойте! Чувствовалось, что девочка очень запыхалась. Томас узнал свою давешнюю подружку. Растрепанная девчонка прижимала к груди обезьянку. Ноздри юноши ощутили мускусный терпкий и острый запах зверька, смешанный с мягким и чистым дыханием маленьких грудей, смуглое тело виднелось в прорехи корсажа. Томас невольно усмехнулся. Он, в сущности, был человеком незлым и способным любить и даже жалеть женщину, особенно такую хрупкую девочку.

– Я – Дзанетта! – повторила она. – Я принесла вам вашу обезьянку. Не бойтесь. Я убежала тайком. Никто не следил за мной…

Томас не впервые попадал в Италию и умел довольно прилично объясняться на неаполитанском диалекте.

Он понял, что девочка понимает грозящую ему опасность и искренне хочет помочь ему. Он пошел за ней.

– Идемте, – тараторила она, – я знаю, здесь можно незаметно спуститься к морю. Вам надо умыться. Не бойтесь. Вы можете продать обезьянку. И на другой корабль вы можете наняться…

Томас порадовался тому, что она так хорошо понимает ситуацию. Кроме того, все это уже начинало казаться ему забавным.

По крутой, осыпающейся тропинке он спустился следом за девочкой к воде. Присев, он вымыл нож и смыл кровь со своей одежды. Тут он почувствовал страшную усталость после ночи, столь богатой событиями. Недолго думая, он обернулся к своей растрепанной спутнице:

– Здесь можно спать? – спросил он, указав на берег.

– Да, да! – прижимая к себе зверька, она мотала черноволосой головой. Томас прилег подальше от медленно накатывающихся волн и мгновенно уснул.

Проснулся он, пригретый теплыми солнечными лучами. На волнах сверкала пена. Девочка играла с обезьянкой. Увидев, что он проснулся, девчонка протянула ему лепешку с сыром, любимую еду неаполитанцев. Томас сел и с удовольствием принялся за трапезу. Кусая лепешку крепкими белыми зубами, он оглядывался по сторонам. Он заметил какого-то парня, который также старательно застирывал куртку в морской воде. Это насмешило Томаса. Может быть, здесь вообще такое место, где по утрам отмываются все ночные убийцы и поединщики?.. Эта мысль заставила его громко захохотать. Девочка вторила ему смехом звонким, словно колокольчик.

– Как тебя зовут? – он успел забыть ее имя.

– Дзанетта, – она улыбнулась.

– Спасибо тебе, Дзанетта. Но мне нечем отблагодарить тебя. У меня нет денег. А, впрочем, возьми себе эту зверюгу, – он указал на обезьянку. – Думал было продать ее, но вот лучше подарю тебе.

Девочка радостно взвизгнула, вскочила и затанцевала на песке с обезьянкой в объятиях. Он с улыбкой наблюдал за своей ночной подружкой. Маленькие голые груди подпрыгивали в такт прыжкам. Она нисколько не стеснялась их наготы. Томас привстал и потянул ее за руку. Она послушно села рядом, сразу поняв его намерения, полностью совпадавшие и с ее желаниями.

– Надо привязать ее, – девочка кивнула на обезьянку. – Она может убежать.

Дзанетта приподняла платье и отвязала бечевку, которой была подвязана нижняя юбка, слишком широкая и длинная для ее худенького тельца. Девочка привязала зверька к выступу скалы. Подол нижней юбки, кстати, не отличавшийся особой чистотой, теперь почти скрывал маленькие босые ступни. Юноша и девушка отдали зверьку остатки лепешки. Затем, обняв друг друга, молодые люди радостно друг другу отдались, наслаждаясь своими телами и их свойствами, как только возможно. Волны весело накатывались на берег. Изредка вдали проплывала лодка с громко поющими гребцами. Кто-нибудь спускался к морю и насмешливо, но дружелюбно посвистывал в сторону любовников.

Когда они утолили свой любовный голод, пришел черед снова утолить голод желудка. Приподнявшись на локте, Томас заметил старую грязную кожаную сумку.

– Твоя? – спросил он Дзанетту.

– Стала моей! – зубы девочки блеснули в озорной улыбке. Она вынула из сумки еще лепешек и виноград. Они поели сами и накормили обезьянку.

– Где ты живешь? – спросил Томас.

– Нигде, – беззаботно ответила девочка.

– А тот трактир или как его там?..

– Это не трактир, это дом сеньоры Чечилии! Я там не живу, а только иногда ночую. А вообще-то живу где придется!

– Но нам нужны деньги хотя бы на первое время! Давай продадим обезьянку!

– Нет, нет! – девочка кинулась к зверьку, дремавшему в тени скалы. – Не надо продавать Беллу (так она уже успела назвать обезьянку)! Я и так сумею заработать деньги!

Томас снова засмеялся; он прекрасно понимал, каким способом может заработать деньги Дзанетта.

– А я-то думал, ты прибережешь свои умения для меня одного, – насмешливо заметил он девочке.

Она снова кинулась ему на шею. В конце концов они решили, что деньги заработает Томас.

Разумеется, не следует думать, будто он собирался навсегда связать свою жизнь с жизнью юной Дзанетты, но и он был по-своему честным человеком.

Он пару дней проработал грузчиком в порту, и заработанных денег хватило на еду, вино и на то, чтобы снять для жилья крохотную темную каморку. Разумеется, это не был аристократический квартал. Спустя недолгое время Томас свел знакомство с несколькими местными людьми, которые, в свою очередь, свели его с человеком постарше. Этот человек сказал, что его другу нужен телохранитель. Томас, узнав, сколько ему заплатят, согласился. Впрочем, оказалось, что должность телохранителя включала в себя и обязанности наемного убийцы. Однако Томас не боялся, ведь он скоро понял, что служит людям богатым и даже довольно влиятельным.

Один из его хозяев владел несколькими кораблями. Он взял Томаса на один из них, но уже не простым матросом, а помощником капитана. Томас радовался, предвкушая жизнь моряка. Ему хотелось видеть новые города, новых людей, он уже устал от оседлой жизни.

Он оставил Дзанетте, ждавшей ребенка, деньги и приличное жилье на втором этаже двухэтажного доходного дома с большим двором. Его хозяева обещали, в случае чего, защищать ее и покровительствовать. Томас уже достаточно узнал местные нравы и мог понять, что в этом обещании не заключается ничего двусмысленного.

Дзанетте понравилось быть почти законной женой и на равных общаться с соседками по дому. Тем не менее, прощаясь с ней, Томас не обещал непременно вернуться.

Однако он все же вернулся. Он испытывал определенное чувство привязанности к этой девочке и даже к своему будущему ребенку.

С тех пор Томас время от времени уходил в плавание, но всегда возвращался. Однако он не обвенчался с Дзанеттой, хотя, как и она, был католиком. У них родилось трое сыновей.

Не следует, конечно, предполагать, что жизнь этих людей протекала безоблачно. Томас часто напивался и поколачивал жену. Она быстро расплылась и из забавной девчонки преобразилась в толстую, с отвисшими грудями и довольно неопрятную горожанку. И еще одно несчастье не способствовало счастливой семейной жизни – все трое мальчиков родились и росли уродливыми и слабоумными. Когда Дзанетте случалось ссориться с соседками, они уверяли, что это несчастье произошло потому, что Дзанетта держала обезьянку. Действительно, Белла прожила в семье Дзанетты до самой своей смерти.

Диана родилась уже после смерти отца. Томас Флосс погиб во время очередного плавания. Его хозяин помог осиротевшей семье деньгами.

– Если бы твои парни были здоровы, я бы взял их на службу, – сказал он несчастной вдове. – А так уж не обессудь!

Дзанетта понимала его правоту. Деньги кончились очень скоро. Сначала Дзанетта попыталась заняться старым своим ремеслом, но быстро поняла, что время ее ушло; нечего было и думать о том, чтобы тягаться с молодыми девчонками. Тогда Дзанетта стала заниматься шитьем, а также пускала в свое жилье любовников, у которых не было пристанища. С большим трудом ей удавалось содержать большую семью. В отличие от братьев Диана росла необычайно умной девочкой. Но это не приносило ей радости.

– Зачем женщине ум? – часто повторяла мать. – Лучше бы ты родилась слабоумной, а братья твои родились бы умными и здоровыми. И за что только Бог наказал меня?!

Маленькая Диана и ее братья представляли собой странное и гротескное зрелище. Все четверо были одеты в лохмотья, иногда у матери даже не было времени причесать Диану. Все три парня ходили горбясь, длинные руки вяло свисали. У всех троих были очень маленькие головы и большие рты. Они почти ничего не понимали и не умели говорить, только мычали. Дзанетта, суеверная и невежественная, как все бедные горожанки, не верила в то, что обезьянка Белла была злым духом, околдовавшим ее сыновей, но зато верила, будто дочь каким-то странным образом получила весь ум, причитавшийся ее братьям. Поэтому мать не была особенно ласкова со своим последышем.

Беспризорная Диана со временем начала стыдиться своих слабоумных и уродливых братьев. Если они по целым дням слонялись по широкому двору, где над ними посмеивались и издевались, то девочка убегала на улицу, подальше от дома. Постепенно она полюбила улицы и кварталы, где ее никто не знал, допоздна скиталась по городу, уходила в порт. Она сама научилась читать, и несколько книгопродавцев даже не гнали ее. И девочка могла часами сидеть, листая и читая книги, разглядывая рисунки.

Тем не менее ее скитальческая жизнь привела к дурному результату. Когда Диане не было и девяти лет, ее в чужом квартале затащил на чердак какой-то парень. Он успел изнасиловать девочку и собирался убить ее каким-то зверским способом. Но тут чердак случайно понадобился владельцу дома, тот обнаружил бесчувственную окровавленную девочку и истязающего ее парня и поднял тревогу. Увидев свою единственную дочь в столь плачевном состоянии, мать принялась плакать, громко причитать о своей несчастной жизни и рвать на голове волосы. Она пожаловалась бывшим хозяевам Томаса. Вскоре насильник был убит, а бедная семья получила еще денег.

После этого печального случая Диана сделалась мрачной и угрюмой. Она не прекратила своих скитаний, но прятала под лохмотьями нож и с недоверием косилась на всех мальчиков и юношей. По-прежнему она много времени проводила за чтением; казалось, она стремилась спрятаться в книги от той жизни, которая окружала ее.

Однажды утром Диана собиралась уйти. Братья были уже во дворе. Она взяла у матери кусок хлеба, запила свой бедный завтрак водой из кувшина и сбежала вниз по лестнице. Во дворе она услышала мычание братьев и сразу заметила, что их окружили соседи. В этом не было ничего необычного. Она давно привыкла к тому, что над слабоумными издеваются.

Но на этот раз наибольшее внимание соседей и их детей привлекали не ее несчастные братья, но какой-то сеньор в длиннокудром пудреном парике. Диана подошла поближе. Усевшись на складном стуле, незнакомец зарисовывал ее братьев, раскрыв на коленях большой альбом. За ним почтительно стоял его слуга. Сеньор был хорошо одет, но, судя по одежде, явно не был неаполитанцем, и даже вообще не был итальянцем.

– Это их сестра!..

– Сестра!..

– Сестра!..

Мальчишки и женщины, окружавшие рисовальщика и слабоумных, загалдели.

Незнакомец поднял глаза от альбома и посмотрел на Диану. Это был совсем еще молодой человек, на лице его читался недюжинный и пытливый ум. Едва взглянув на девочку, он почувствовал в этой хмурой оборванке родственную натуру. Но, не зная, как заговорить с ней, он вынул из кармана кошелек и протянул Диане.

– Возьми, – сказал он ей с сильным акцентом, – это тебе за то, что я рисовал твоих братьев. Ты позволишь мне прийти еще и еще заняться ими?

Поколебавшись, Диана взяла кошелек.

– Мне бы хотелось поговорить о них с твоей матерью, – продолжал незнакомец. – Можно мне подняться к вам?

– Да, – все с той же хмуростью ответила Диана и покраснела. Она сама не понимала, почему сердится на себя.

Оставив слабоумных во дворе, девочка и молодой человек поднялись по лестнице. Незнакомец велел слуге подождать. Диана молча отдала матери кошелек. Дзанетта принялась причитать и сбивчиво и сумбурно излагать гостю свою жизнь. Тот, в свою очередь, задал ей несколько вопросов о болезнях ее и отца мальчиков. На что Дзанетта клятвенно заверила, что ни она, ни ее супруг никогда ничем не болели.

– Томас был англичанином, а они славятся своим здоровьем!

– Вот как! – незнакомец улыбнулся. – Я тоже англичанин.

– Я догадалась! – вдруг выпалила Диана.

– Как же ты догадалась, – полюбопытствовал он, – по моей одежде?

– Нет, больше по тому, как вы произносите слова, – ответила девочка более охотно.

– У вас умная дочь, – гость сделал комплимент хозяйке.

– Ах! – Дзанетта смахнула несколько слезинок со своих отвислых щек. – Лучше бы этот ум достался ее братьям! Они бы работали, скопили ей денег на приданое и выдали бы замуж! А так… Если бы вы знали, что с ней сделали!..

Тут она принялась рассказывать гостю о том, как Диану изнасиловали. Девочке стало стыдно, она кинулась вниз по лестнице и снова выбежала во двор. Слуга поджидал своего господина. Дети крикливо играли. Слабоумные бесцельно слонялись взад и вперед. Повесив на перила балкона ковер, одна из соседок принялась рьяно выколачивать из него пыль. Внизу распахнулось окно, и другая соседка завопила, что пыль летит прямо на ее подоконник, что, впрочем, было правдой. Это привычное зрелище вдруг показалось Диане таким противным и безысходным, что она без оглядки кинулась на улицу. Сначала ей хотелось убежать подальше. Но потом, сама на себя сердясь, она спряталась за стеной соседнего дома, откуда была видна карета незнакомца.

Вскоре он вышел в сопровождении своего слуги. Тот нес складной стул. В руках незнакомца был альбом. Очутившись на улице, незнакомец оглянулся по сторонам. Диана поняла, что он ищет ее. Она решительно подошла к нему. Он обрадовался.

– О! Я даже забыл спросить, как тебя зовут, – начал он.

– Диана.

– Красивое имя. Может быть, хочешь немного прокатиться в карете, Диана?

Девочка угрюмо нахмурилась.

– Нет, не хочу.

Молодой человек и сам не понимал, зачем он обращается к этой девочке. Не было никакого смысла задабривать ее, ведь ее мать разрешила осмотреть слабоумных уродов и еще раз зарисовать их.

– Ну, как знаешь, – он нерешительно шагнул к своей карете.

Диане показалось, что он огорчен ее отказом. Она подбежала к нему.

– Я… я могу пойти с вами пешком, – она заложила худенькие руки за спину и вскинула голову на тонкой шейке. – Я могу показать вам книжные лавки!

– Покажи, – он чуть наклонился и испытующе посмотрел на девочку, не выразив удивления по поводу ее странного предложения.

Он приказал слуге сесть в карету, а кучеру – ехать за ними. И сам зашагал по мостовой рядом с оборванной девочкой. Некоторое время они шли молча. Затем она спросила:

– Для чего вы рисовали моих братьев и расспрашивали мать? Вы хотите понять причину их болезни? Вы – лекарь?

– Да, – серьезно ответил он, – я учился в Англии, затем в Париже. Я действительно хочу понять причины, вследствие которых человек рождается или становится слабоумным. Но я забыл представиться. Меня зовут Джон Айрленд.

Девочка наклонила растрепанную голову. Видимо, это заменяло ей приветственный поклон.

– Соседки говорят, что все это случилось потому, что у мамы жила Белла, обезьянка. Обезьяны и коты – ведь это олицетворение злого духа…

– Ты так думаешь?

– Я – нет. Но другие так говорят, – смело ответила девочка. – Мама любила Беллу, ведь обезьянку подарил ей мой отец, тогда они были молодые и красивые. – Девочка вдруг смутилась.

– Конечно, обезьянка не могла быть причиной болезни твоих братьев, – успокоительно произнес Джон Айрленд.

В его голосе девочке послышалось снисхождение, и она, словно маленький ежик, выпустила колючки.

– А я думаю иначе, – проговорила она даже с некоторой дерзостью. – Ведь обезьянка могла быть больна, и болезнь могла от нее передаться братьям и проявиться у них в слабоумии и уродстве.

Джон Айрленд приостановился и с удивлением посмотрел на оборванную девочку, рассуждавшую смелее иного кембриджского профессора.

Он принялся ей рассказывать те выводы, которые сделал за время своих исследований. Она слушала с интересом. Так они добрались до книжной лавки. Старый книгопродавец давно знал девочку. Она смело вошла. За ней вошел и Айрленд. Просмотрев книги, он приобрел для себя несколько. Затем обратился к Диане:

– Какую книгу ты бы хотела в подарок? Девочка выбрала фолиант с описаниями экзотических животных.

В Неаполе Джон Айрленд гостил у своего коллеги врача. С Дианой он виделся еще несколько раз. Когда он прощался с девочкой и ее матерью, Диана внезапно попросила:

– Возьмите меня с собой!

– Что ты говоришь?! Как можно такое говорить, бесстыдница! – заохала было мать, но затем вдруг печально взглянула на молодого человека и сказала: – А и вправду, взяли бы вы ее с собой. Вы, как я вижу, порядочный и благородный человек. А кто знает, с кем ее может столкнуть судьба после моей смерти, когда она останется одна, без всякой поддержки.

И неожиданно для самого себя Джон Айрленд согласился взять странную девочку с собой. Он оставил еще денег ее матери и несчастным братьям и обещал посылать деньги. Он также обещал, что с Дианой не случится ничего дурного. Расставаясь с матерью, Диана невольно расплакалась, она с грустью поцеловала братьев, даже не сознававших, что сестра покидает их. В назначенный день Диана была готова. У нее не было ничего, кроме книги, подаренной Айрлендом. Девочка спустилась во двор, села в карету и копыта застучали по мостовой. Окруженная сгоравшими от любопытства соседками, Дзанетта махала рукой вслед дочери.

Так началась новая жизнь Дианы. Джон Айрленд привез ее в Кембридж. Сначала он хотел поместить ее в какое-нибудь закрытое учебное заведение для девочек. Но затем передумал. Для подобного заведения Диана была слишком умна. Он сам стал учить ее. Вскоре девочка уже была не только его ученицей, но и помощницей. Его друзья и коллеги поражались способностям Дианы. Однако даже более, чем медицина, ее привлекало изучение жизни и повадок животных.

– Ведь я, можно сказать, обязана своим существованием зверушке, – шутя говорила она Айрленду. – Кто знает, если бы не обезьянка Белла, может быть, отец и не приглянулся бы так моей будущей матери.

После смерти отца и матери Джон Айрленд унаследовал порядочное состояние. В основном он тратил деньги на свои медицинские занятия. Диане, своей помощнице, он положил хорошее жалование, из которого она могла часть отсылать своей матери и несчастным братьям.

Прошло лет двенадцать. Диана получила известие о том, что ее мать и братья погибли во время эпидемии какой-то заразной болезни, внезапно вспыхнувшей в Неаполе. Когда жила девочкой дома, Диана, казалось, не была особенно привязана к своим родным. В дальнейшей ее жизни семью ей заменил Джон Айрленд. Но теперь, получив это внезапное известие о смерти матери и братьев, она вдруг огорчилась, почувствовала себя одинокой и несчастной. К этому времени Диана выросла, расцвела и превратилась в красивую девушку. Впав в состояние тоски и одиночества, она вдруг стала смотреть на Айрленда иными глазами. Она поняла, что просто влюблена в этого человека. Но ее тотчас начала мучить мысль, что он не может ответить взаимностью. Да, он не любит ее и не может любить! Кроме того, она никогда не забывала о том страшном изнасиловании. Она и до сих пор чувствовала себя запятнанной, опороченной.

Джон Айрленд не мог не заметить подавленного состояния своей помощницы. Сначала он не понимал, что происходит с Дианой. Он подумал было, что она больна. Но нет, она была совершенно здорова. Он постоянно спрашивал, что с ней, и получал односложные ответы. Ему даже пришло в голову, что эта меланхолия – предвестник душевной болезни, что очень встревожило его и почти выбило из колеи. Но тут на помощь пришла старая экономка. Когда Диана в очередной раз вышла из столовой, почти ничего не съев, миссис Хитклиф деликатно заметила:

– По-моему, эта девушка просто-напросто влюблена.

– Вы серьезно так думаете, миссис Хитклиф? – переспросил Джон Айрленд.

– Совершенно серьезно, сэр Джон.

– Это странно. Не могу понять, кого же она полюбила. То есть я не вижу вокруг никого, кто был бы достоин ее ума и… откровенно признаюсь, ее красоты. Но если уж она влюблена, я, конечно же, не стану препятствовать ее счастью… Но почему же она выглядит такой подавленной и грустной?.. Быть может, это любовь без взаимности, как вы полагаете, миссис Хитклиф?

– Я так полагаю, сэр Джон. Это любовь без взаимности, но она может превратиться в любовь взаимную.

– Вы говорите загадками, миссис Хитклиф.

– Боже! Ведь все так просто! Девочка влюблена в вас, сэр Джон! И мне кажется, что и вы любите ее!

– Гм! В сущности… Да, так оно и есть. И что же теперь делать? Могу ли я сказать ей?

– Разумеется, можете. И даже должны!

После ужина, когда Диана хотела уйти в свою комнату, Джон Айрленд попросил ее задержаться в гостиной.

– Я хотел бы поговорить с вами, Диана.

– Я слушаю вас.

– Я очень привык к вам. Нет, я полюбил вас. Я хотел бы просить вас стать моей женой.

– Нет, нет, это невозможно! – воскликнула Диана и резко отвернулась, собираясь быстро выйти из комнаты.

– Но почему? Почему? – Айрленд схватил ее за плечи и повернул лицом к себе.

– Неужели вам не ясно? – Диана не выдержала и заплакала. – Как можете вы, умный, достойный, жениться на незаконной дочери матроса и портовой девчонки, на сестре слабоумных, изнасилованной на грязном чердаке?! – последние слова Диана просто выкрикнула Айрленду в лицо.

Он отпустил ее и сел на софу, закрыв лицо ладонями. Диана поняла, что причинила ему боль. Она пожалела о своей несдержанности, подошла к нему и невольно положила руку ему на плечо. Он отнял ладони от лица и поднес к губам ее пальцы. Она не противилась и не произносила больше ни слова. Впервые в жизни он почувствовал, что охвачен страстью. Прежде женщины вовсе не занимали его. Не владея собой, он подхватил Диану на руки и унес в свою комнату.

За всю ночь их близости она не произнесла ни слова. Но он чувствовал, что ей сейчас так же хорошо, как и ему. В конце концов, уже под утро, они заснули в объятиях друг друга.

Но, проснувшись, Джон Айрленд не нашел Дианы. Ее не было в доме. Взяв с собой лишь самое необходимое, она скрылась на рассвете.

Так Джон Айрленд, друг Этторе Биокка, потерял свою первую и единственную возлюбленную. Поиски оказались тщетными. Айрленд пребывал в отчаянии. Иногда ему приходило в голову, что он просто разочаровал ее как мужчина. Кто знает, что она в действительности испытала в юности, каков был на самом деле ее любовный опыт. Но тотчас же Джон Айрленд отбрасывал эту мысль, как унизительную и недостойную. Диана выросла на его глазах. В сущности, он сам воспитал ее. У него не было причин сомневаться в ее порядочности. Нет, она все же решила, что они не могут быть вместе. Но где она теперь? Жива ли она? Она могла покончить с собой.

Джон Айрленд написал о Диане всем своим друзьям, в том числе и Этторе. Но следы Дианы не отыскивались. Наконец, спустя три года, будучи в Венеции, Этторе случайно узнал, что у одной из ученых дам их круга графини Элизы К. появилась компаньонка, очаровательная молодая женщина, отличающаяся чрезвычайными способностями к естественным и точным наукам. По описанию Этторе узнал Диану. Диана была прежде знакома с ним. Когда он посетил графиню, Диана не стала скрываться. Этторе хотел поговорить с Дианой наедине, убедить ее, добиться того, чтобы она вернулась к Айрленду. Но графиня, словно бы нарочно, или по сговору с Дианой, мешала гостю. Они беседовали втроем в кабинете графини. Этторе начал проявлять нетерпение. Наконец графиня обратилась к нему:

– Разумеется, сеньор Этторе, вы с вашим умом не могли не догадаться, что все это подстроено нарочно. И то, что вдруг стало известно, что Диана находится у меня; и то, что вы здесь в гостях.

– Графиня, я желал бы просить сеньору Диану вернуться в дом нашего общего друга, сеньора Айрленда. Его чувства к ней неизменны. Он не оставляет надежды увидеть ее своей супругой.

Диана молча потупилась.

Графиня и Биокка смотрели на нее.

– Да, – отвечала Диана. – Теперь я могла бы вернуться к нему. Сейчас вы поймете, почему я не могла сделать этого раньше.

С этими словами она дернула шнур звонка. Вскоре в комнату вошла служанка с прелестным мальчиком на руках. Ребенку было немногим более двух лет. Этторе тотчас узнал черты Айрленда – тот же высокий лоб и пытливый взгляд. Малыш производил впечатление веселого, умного и здорового существа.

– Но зачем же вы скрываете это сокровище от счастливого отца? – обратился Этторе к Диане.

И, когда ребенка унесли, Диана рассказала следующее.

Наутро после внезапной близости с Айрлендом Диана твердо решила бежать. Она считала, что не может быть его женой. Корме того, она знала, что если у ее родителей было трое слабоумных детей, то разве это не могло повториться и в ее браке. Она отправилась в Италию, к Элизе К., с которой была хорошо знакома по переписке. Вскоре Диана поняла, что ждет ребенка. Эта новость то повергала ее в отчаяние, то заставляла испытывать нежную жалость к маленькому существу. Наконец она решила, что воспитает ребенка, каким бы он ни был. К ее великой радости малыш родился здоровым. В это время она жила в загородном поместье графини Элизы. Диана знала от нее, что Айрленд по-прежнему любит свою помощницу. Однако Диана решила, что объявится не раньше, чем ребенку исполнится два года. Только тогда она могла бы с полной уверенностью сказать, что он правильно развивается. И вот она объявилась открыто в доме графини.

Отослали письмо Айрленду. Он поспешил приехать. Можно не описывать сумбурные объяснения, взаимные упреки и оправдания влюбленных. Они обвенчались тут же, в Венеции, и вместе с маленьким Питером вернулись в Лондон. Десять лет они прожили в счастливом согласии. Джон Айрленд с помощью Дианы закончил большой труд о разновидностях и причинах слабоумия. Книга принесла ему известность во всем мире. Питер рос необычайно умным мальчиком и в будущем обещал стать таким же талантливым ученым, как и его родители.

Однажды супруги отправились вдвоем в свой загородный дом. В пути их застала гроза, превратившаяся в настоящую бурю. Разумеется, оба сильно промокли. Когда они наконец-то добрались, Джон Айрленд почувствовал недомогание. Жена уложила его в постель, дала лекарство. Но жар усиливался. Вскоре стало ясно, что у Айрленда – воспаление головного мозга. С неимоверным трудом Диане удалось спасти мужа от смерти. Но случилось самое страшное, что только может постичь ученого: Джон Айрленд стал постепенно терять разум. Едва заметив первые опасные признаки, он решил покончить с собой. Но это оказалось невозможным – Диана не отходила от него ни на шаг. Тогда он сказал ей:

– Ты сама не хуже меня понимаешь, что ждет меня в ближайшем будущем. Я не хочу мучить себя. Я не хочу видеть тебя в роли няньки и сиделки несчастного слабоумного. Помоги мне уйти из жизни. Я не сомневаюсь в твоем мужестве.

– О, Джон! – Диана с плачем упала перед его креслом на колени. – Я – всего лишь слабая женщина. Я не могу, не смогу сделать это. Я умру при одной только мысли о том, что ты можешь сам это сделать. Потерпи! Мы оба знаем, это не продлится более двух лет, – она обняла его колени и целовала его обессиленные руки.

– Хорошо, – согласился он, помолчав. – Обещай мне только, что сын не увидит меня таким, – голос его дрогнул.

– Это я могу тебе обещать! – воскликнула Диана с легким сердцем.

Полтора года супруги провели в затворничестве в своем загородном доме. Все это время Питер жил у их близких друзей. И только после смерти Джона Диана вновь переехала в Лондон. Она привела в порядок и опубликовала многие записи и дневники мужа. Сына она определила в Кембриджский колледж. Чувствовалось, что она приняла какое-то твердое решение. И вскоре это ее решение стало известно всем.

Диана решила отправиться в Африку, исследовать жизнь экзотических животных. Питер умолял мать взять его с собой. Но она отказала ему.

– Это слишком опасное путешествие, Питер. Ты – все для меня, я не могу подвергнуть твою жизнь такой опасности.

– А свою жизнь? – сердито воскликнул Питер.

– Это мое давнее желание. Я хочу написать книгу и посвятить ее памяти твоего отца. Не сердись на меня. Когда ты будешь в моем возрасте, ты станешь принимать решения столь же свободно.

И Диана уехала в Африку. Несколько лет о ней ничего не слышали и не знали. Радости ее друзей и ее сына не было границ, когда она наконец вернулась. Загорелая, похудевшая, она прибыла, нагруженная записями и рисунками. Но прежде, чем ее книга вышла в свет, друзья Дианы, и в их числе Этторе Биокка, услышали ее подробные рассказы о путешествии.

Диана и вправду пережила множество приключений. На плотах ее экспедиция переплывала реку. Несколько раз на них нападали разбойники. Диана заболела страшной лихорадкой, но сумела вылечиться. Однако самым главным для нее были ее наблюдения за животными. В джунглях она встретила огромных обезьян – горилл, и решила заняться наблюдением и описанием их жизни и повадок.

– И вот тут-то, – Этторе повернулся к Санчо, – и выяснилось, насколько схожи люди и животные.

Гориллы пытались пользоваться оружием – камнями и палками. Они сбивались в стаи. Во главе каждой такой стаи стоял вождь. Он забирал себе лучших самок и убивал детенышей своих соперников. Самки-обезьяны нежно любили своих детенышей и, лаская их, напоминали странное гротескное изображение женщины, ласкающей младенца. У обезьян были самые разнообразные характеры; среди них попадались угрюмые, веселые, величественные, насмешливые.

Так же, как и люди, гориллы были невоздержанны в телесных сношениях. В сущности, они всегда готовы были совокупляться. Диана наблюдала, как вождь покрывал совсем юного самца-подростка.

В среде обезьян происходили настоящие драмы. Так, Диана наблюдала молодую самку, наделенную удивительно добрым характером. Эта горилла еще не достигла зрелости и не начала совокупляться. Однако она была очень внимательна к маленьким детенышам, помогала взрослым самкам нянчить их. Казалось, все члены стаи отвечали ей столь же доброжелательным отношением. Но вот она захворала. Вероятно, это был некий аналог человеческой чахотки. Бедняжка начала кашлять кровью. Она слабела день ото дня. Характер ее начал портиться. Она сделалась угрюмой и замкнутой. Остальные обезьяны, которые еще недавно были добры с ней, теперь отталкивали ее. Она отвечала им тем же недоброжелательством. Вспыхивали драки, из которых обессиленное животное, конечно, не могло выйти победительницей. В конце концов Диана взяла умирающую самку к себе. Вскоре та скончалась, угрюмая и злобная.

– Ну, чем не человеческая драма? – спросил Этторе.

– А где жила сама Диана? Как ей удавалось наблюдать за обезьянами? Дикие животные ведь пугливы и осторожны, – вмешалась Коринна.

– Она выстроила себе небольшой домик. Но часто и подолгу жила в джунглях, строя шалаши, передвигаясь вместе с гориллами. Обезьяны привыкли к ней. Она почти что приручила их. Конечно, для этого надо обладать недюжинным желанием и терпением, – пояснил Этторе.

– И мужеством, – задумчиво добавила Коринна.

– Но наблюдения Дианы, – вмешался Санчо, – по-моему, только доказывают, что люди произошли от животных. Вероятно, и у людей, и у обезьян – общие предки. Но люди прошли путь преображения до конца; в то время как обезьяны остановились где-то посередине, если так можно выразиться. Этим и объясняется большее сходство между человеком и гориллой, нежели между человеком и крокодилом.

– Кто знает, – я улыбнулась, – может еще найтись какая-нибудь наблюдательная Диана, записи которой докажут, что между людьми и крокодилами много общего.

– Меня очень тронул ваш рассказ о жизни Дианы, – обратилась Коринна к Этторе. – Она жива и сейчас? Где она?

– Она переселилась в Италию. Очень известна там. Живет она в Венеции. Но сын ее остался в Лондоне. Питер Айрленд не избрал карьеру ученого, он стал капитаном корабля и судовладельцем.

Некоторое время мы молчали, поглядывая на огоньки оплывающих свечей. Нами овладела какая-то истома. Мы, выслушав рассказ Этторе, словно бы сами прожили насыщенную жизнь Дианы. Этторе и Санчо уже не хотели продолжать свой философский спор.

Глава семьдесят седьмая

Я почувствовала, что меня не удовлетворяет эта жизнь воображения, это соучастие чужой жизни. Мне захотелось действия, движения. Невольно я потянулась, раскинув руки. Коринна бросила на меня быстрый взгляд. Этторе встретил мой жест взглядом восхищенным, Санчо – добродушно-насмешливым взглядом человека, хорошо знающего тебя вместе со всеми твоими причудами и привычками.

– Вы были любовником Дианы? – спросила я Этторе.

– Нет, – ответил он с подчеркнутой любезностью, – не могу сказать, чтобы мне этого очень хотелось или, напротив, очень не хотелось, но если бы она высказала подобное желание, я бы охотно пошел ей навстречу.

– Однако она подобного желания не высказала, – я снова на миг раскинула руки. – Интересно, почему? Или у нее были другие любовники?

– Эмбер, – сказала Коринна, – скорее всего, у Дианы вовсе не было любовников. Ведь с телесной любовью она познакомилась в самых неблагоприятных обстоятельствах. Бедняжку, еще не достигшую зрелости, грубо изнасиловали. Что могло произойти после этого? Ведь она всего лишь испытала страшную телесную боль, в ней даже не пробудилась чувственность. Конечно, она возненавидела телесную любовь. К счастью, она влюбилась в Айрленда, и эта любовь примирила ее с чувственной стороной жизни. Но она развилась чувственно ровно настолько, чтобы верно и преданно любить лишь одного человека. Вся остальная ее энергия уходила на занятия наукой.

– Вы полагаете Диану недоразвитой женщиной? – с любопытством спросил Этторе.

– Все не могут развиваться одинаково, – Коринна пожала хрупкими плечиками. – Все мы в чем-то недоразвиты. Одни не способны любить многих, другие – предаться занятиям наукой, третьи – не умеют петь и танцевать. И самое странное, по-моему, это то, что в каждом из нас дремлют зачатки всех способностей и талантов. Кто знает, какими бы стали люди, если бы могли развить себя всесторонне. Но, должно быть, об этом нечего и мечтать.

– Ты – настоящий философ, Коринна! – воскликнул Санчо.

– Нет, нет, – она кокетливо прикрылась веером, – у меня просто хорошая учительница, – сложив веер, Коринна указала на меня, – моя сестра, ее светлость герцогиня Райвенспер.

– Хотел бы я знать, кто учил ее светлость герцогиню! – лукаво заметил Этторе.

– Жизнь, сеньор Биокка, жизнь, – с не меньшим лукавством откликнулся Санчо.

Нам вместе было очень хорошо и легко. Я чувствовала, что все мы желаем одного: завершить столь занимательный и приятный вечер определенным образом. Но непременно всем вместе, не расставаясь. Я быстро обменялась взглядом с Коринной, посмотрела на Этторе, улыбнулась Санчо. Пауза была столь многозначительна, что ее просто нельзя было не понять или истолковать неверно.

– Мой приятель Эдвардо Скола, – начал Этторе, – сам не Бог весть какой любовник и довольствуется собственной супругой. Но он собрал обширную коллекцию описаний различных любовных действий. Среди них есть одна довольно сложная позиция, которую он называет «полетом». В этом «полете» могут участвовать несколько мужчин и несколько женщин одновременно…

– Полетим! Полетим! – Коринна озорно вскочила и, пританцовывая, выбежала на середину ковра.

Я последовала за ней. Мужчины бросились за нами.

Все мы принялись бегать друг за другом и увертываться с хохотом.

Наконец, в любовном предвкушении, мы бросились друг на друга и клубком покатились по ковру, целуя друг друга и покусывая, срывая одежду и растрепывая волосы.

Спустя недолгое время мы оказались совершенно обнажены.

Я лежала на ковре, раскинув руки. Коринна соединилась со мной, покусывая мои соски. Член Санчо скользнул меж изящных ягодиц Коринны. Колени Этторе очутились по обеим сторонам моей головы, член его почти заполнил мое горло. Я задыхалась в блаженном полете. Несколько раз мы менялись местами.

Ночь прошла чудесно.

Наутро за завтраком мы поделились с Этторе своими планами. Мы твердо решили ехать в Европу, но еще не решили – куда именно. Я и Коринна были достаточно богаты для того, чтобы обосноваться в любой стране и жить не только безбедно, но даже роскошно.

Санчо сначала предложил ехать в Испанию.

– Простите, – возразил Этторе, – разумеется, Испания очень красива. Вы должны непременно посетить ее. Но обосновываться там надолго было бы, на мой взгляд, полным безумием. У власти там находятся такие люди, которые за милые забавы, подобные нашим ночным скромным развлечениям, вполне способны послать на костер.

– Тогда предлагайте вы, – сказал Санчо, повернувшись к нему. – Откровенно говоря, нам бы хотелось видеть вас в нашем обществе.

– Что ж, я не против, – согласился Этторе. – Думаю, отдых в Европе не повредит мне. В таком случае, я предлагаю Париж, затем Италию. В Италии мы можем задержаться подольше. Там свободно, весело и удивительно много красоты. Прелестна природа, прелестны статуи, картины, постройки.

Мы решили принять маршрут, предложенный Этторе.

Глава семьдесят восьмая

Взяв с собой малышку Мелинду и в сопровождении Этторе Биокка, мы вернулись в город.

Нам предстояло решить еще немало вопросов, касавшихся наших финансов, или попросту денег. После смерти нашего отца, доньи Инес и лорда Карлтона мы с Коринной получили огромное наследство. Коринна унаследовала все состояние доньи Инес. Мне досталась половина состояния отца. Часть имущества, владений и денег лорда Карлтона принадлежала моему старшему сыну. Коринна унаследовала также почти все состояние Карлтона и половину наследства, оставшегося после отца. Теперь мы были сказочно богаты.

Надо было обдумать наши действия и распорядиться полученным богатством.

Часть денег и одно из поместий Коринна подарила Санчо. Он пытался было противиться. Но я также стала настаивать.

– Нет ничего дурного в том, что мать твоих детей передает тебе часть своего имущества, – убеждала его я. – Неужели ты можешь поддаться предрассудкам и полагать, что этот подарок оскорбителен для тебя?

Общими усилиями нам удалось убедить Санчо, и он принял подарок Коринны.

Мы решили не продавать поместья отца. Кто знает, как пожелают распорядиться своей жизнью наши дети. Здесь, в Америке, у них должно оставаться имущество и земли на тот случай, если они захотят обосноваться здесь.

Но поместье Карлтона Коринна желала продать во что бы то ни стало. Слишком много тяжелых воспоминаний было связано у нее с этим местом. Сначала я было начала уговаривать ее не делать этого. Но затем поняла, что Коринна по-своему права. Ей удалось выручить за поместье Карлтона колоссальные деньги. Мы поместили их под проценты.

Итак, мы готовы были тронуться в путь. Мы были богаты, здоровы и еще достаточно молоды для того, чтобы наслаждаться удовольствиями, которые жизнь в изобилии предоставляет молодости, красоте, богатству и здоровью.

Я не забыла и о своей служанке Сесилье. Узнав о том, что она отпущена на волю с богатым приданым, слуга Санчо Диего, и прежде неравнодушный к девушке, поспешил обвенчаться с ней. Они купили небольшой дом, и Диего открыл лавку, где продавались галантерейные товары для горожан средней руки. Когда мы уезжали, Сесилья уже ждала ребенка. Нэн, которая, конечно же, отправлялась вместе со мной, не преминула ее укорить своей преданностью мне. Но я сказала верной горничной:

– Оставь Сесилью в покое, Нэн Бриттен! Каждому – свое. Сесилья остается здесь с мужем. Пусть они будут счастливы по-своему. Зато ты и Большой Джон снова отправляетесь в путешествие, увидите новые красивые места, встретитесь с новыми и занятными людьми. И это ведь тоже счастье!

Нэн поцеловала меня.

Подготовка к отъезду заняла немало времени. Мы ведь увозили с собой пятерых детей. Нам удалось с помощью все той же Нэн Бриттен нанять для наших малышей трех нянек-испанок, которые согласились плыть с нами. Нэн нашла для Коринны порядочную горничную, а для Этторе и Санчо – приличных камердинеров.

Несколько поместительных повозок отвезли все, что мы хотели взять с собой на корабль. Мы приехали в порт в трех больших каретах.

Мы не дали прощального обеда и бала. Но нам это простили. Мы ведь понесли такие тяжелые утраты. Коринна потеряла мужа, родителей. Я лишилась отца. То, что Санчо уезжал с нами, никого особенно не смущало. Все давно знали, что он мой любовник. Репутация Коринны оставалась незапятнанной. Я считала, что это нужно для ее детей и для моего старшего сына.

Многие приехали на пристань – провожать нас. Прощание вышло шумным, с поцелуями и объятиями.

Наконец корабль медленно отчалил. Множество платочков взметнулось в воздух. Мужчины махали руками. Мы все отвечали также взмахами рук и платков.

Нам было грустно. Мы ведь успели привыкнуть к этим людям, даже привязаться к ним. Но, быть может, мы еще вернемся сюда, а если не мы – то наши дети.

Часть третья

Глава семьдесят девятая

Корабль вышел в открытое море. Все мы, даже маленький Джон, младший сынишка Коринны, могли считать себя бывалыми путешественниками. Не в первый раз пересекали мы океан.

На этот раз я чувствовала себя под надежной охраной. Мы были единственными пассажирами на корабле. Корабль принадлежал Коринне. Команда состояла из опытных и надежных моряков.

Мы решили не плыть в Англию. Хотя моя английская жизнь осталась далеко позади, и я знала, что после всех серьезных политических перемен, последовавших после моего отъезда, в Лондоне, конечно, не до сплетен о поведении герцогини Райвенспер, обо мне и думать забыли; но тем не менее, на родину мне не хотелось.

Корабль держал курс к берегам Испании.

Наше путешествие было необременительным и даже приятным. Матросы ловили рыбу, и наш стол разнообразился свежеприготовленными рыбными блюдами. На одной из палуб был устроен бассейн. Санчо сказал, что купание в морской воде полезно. Мы купались вместе с детьми.

Наши каюты были расположены далеко от кают детей, и мы вволю предавались любви.

Средиземное море раскрылось перед нами во всей своей мягкой красоте. Я заметила, что Санчо и Коринна взволнованы. Коринна впервые должна была увидеть родину своей матери, Санчо уже бывал здесь и считал Испанию своей родиной. Мы увидели мягкую линию берега; деревья, на которых росли маслины и апельсины; красивых людей с горделивой и изящной осанкой.

Наш корабль пришвартовался к Кадисскому порту. Переодевшись, мы сошли на берег. Мы заранее известили о нашем приезде письмом из Америки, посланном на корабле, отплывшем в Испанию немного раньше нашего. На этом корабле плыли Большой Джон и Нэн Бриттен. Сейчас они встречали нас в Кадисе. Эти расторопные и верные слуги уже успели нанять для нас дом и прислугу.

Мы разместились в каретах и поехали.

В Кадисе мы намеревались пробыть не так уж долго. Затем Санчо предложил, взяв с собой слуг, отправиться в Андалусию. После наш путь лежал на север – в старую столицу Бургос. Далее Санчо настоятельно советовал посетить Саламанку, Толедо и Мадрид – столицу испанского королевства.

А пока мы, все же утомленные плаванием, ехали в наш новый дом.

Зрелище, открывшееся нашим глазам, было чудесным. Изящная белая постройка, опоясанная террасой, утопала в зелени апельсиновых деревьев. Дом находился на склоне холма.

Едва наши кареты приблизились к металлическим решетчатым воротам, как навстречу нам вышли слуги. Нэн и Большой Джон знали кого нанять. Чувствовалось, что наши новые слуги прежде служили богатым и знатным господам.

Мы едва успели бросить взгляд на гостиную – просторную комнату, обставленную в парижском вкусе. Затем поспешно разошлись по своим комнатам – привести себя в порядок и переодеться.

В своей комнате я нашла чистую постель, горячую воду, зеркала. Я не сомневалась, что и остальные устроены не хуже. Горничная кончала причесывать меня, когда в дверь постучала Коринна.

– Проведаем детей, Эмбер, – предложила она. – Посмотрим, как они расположились.

Разумеется, я согласилась.

Мы отправились в комнаты детей и нашли, что и там все в идеальном порядке. В столовой, предназначенной специально для них, дети, уже умытые и переодетые, обедали под присмотром верной Нэн, по которой они уже успели соскучиться за время плавания.

– Мама! – вскочила мне навстречу Сьюзен. – После обеда, можно мы погуляем в саду? Можно? – требовательным голосом повторила она.

Но я не видела ничего дурного в том, что дети будут играть в этом прелестном саду, так живописно раскинувшемся перед домом. Коринна тоже не возражала.

– А здесь есть индейцы? – выпытывала неутомимая Сьюзен. – Нас не похитят, как Мелинду?

Брюс, самый старший из детей, засмеялся.

– Какая ты дурочка, Сьюзен, – бросил он сестренке. – Индейцы есть только в Америке. А мы сейчас в Испании, в Европе. В Европе нет индейцев.

– Почему? – полюбопытствовала непоседа Мелинда.

Брюс немного растерялся.

– Ну! Потому что они не живут в Европе, они живут в Америке.

– А почему они не живут в Европе? – не отставала Мелинда.

– Но мы ведь не живем в джунглях! – парировал Брюс.

– Но мы ведь приплыли сюда на корабле, – заявила Мелинда. – Почему же индейцы не могут приплыть?

– Они не умеют строить корабли, – вмешалась я.

– Но ведь и мы не умеем, – возразила Мелинда. – Разве ты, мама, или тетя Эмбер, или Санчо и Этторе могут построить хоть один корабль?!

– Нет, – улыбнулась Коринна; она качала на коленях младшего сынишку, который был еще слишком мал для того, чтобы принимать участие в подобных дискуссиях. – Нет, мы, конечно, не можем построить корабль. Но у нас есть деньги, и мы можем купить или нанять корабль.

– А почему индейцы не могут купить или нанять? – Мелинда окинула мать пытливым взглядом.

– Они бедные. У них нет денег, – пояснил Брюс.

– Но ты же сам говорил, что в Америке в джунглях и в горах есть золото! – уличила его Сьюзен.

– Индейцы не сумеют его найти, для этого нужны лопаты, кирки. И надо знать, как добыть золото, а индейцы не знают, – сказала Коринна.

Я поняла, что детям уже вовсе не интересно, есть ли в Испании индейцы. Их просто увлекает сам спор. Им нравится нанизывать вопросы, один за другим.

– Можете спокойно гулять в саду, – я поднялась и направилась к двери. – Индейцы вас не похитят.

– Жалко! – воскликнула Сьюзен.

Мы с Коринной рассмеялись и вышли из комнаты. Коринна пошла в детскую – помочь няне уложить маленького Джона. Я отправилась в гостиную.

Слуги накрывали на стол в столовой. Наши мужчины, Санчо и Этторе, возможно, задремали в своих комнатах. Я осмотрела дом. Столовая с огромным круглым столом посредине комнаты выглядела совсем по-английски. С террасы открывался прекрасный вид на зеленую равнину. Солнце уже начало клониться к закату.

Наверное, я задержалась на террасе, любуясь пейзажем. Голос Коринны вернул меня к действительности.

– Эмбер, пора обедать! – звала она.

Я вернулась в столовую. Санчо, Этторе и Коринна уже поджидали меня.

– Ты тоже вздремнула, Эмбер? – спросил Санчо.

– Ну уж нет! – я засмеялась. – Как можно спать, когда вокруг такая красота!

– Но мою дремоту ты должна простить, – Санчо зевнул. – Я ведь в Испании не впервые.

– Ты хочешь сказать, что тебя уже не трогает вся эта прелесть? – спросила Коринна.

– Ну конечно же, трогает. Но, кажется, я немного нездоров.

Наша с Коринной насмешливость немедленно сменилась беспокойством.

– Тебе плохо? – наклонилась к нему Коринна.

– Должно быть, я подхватил в джунглях какую-то лихорадку, – Санчо потер лоб ладонью.

– Хотел бы и я подхватить эту лихорадку, – Этторе с улыбкой смотрел на Санчо, над которым с двух сторон склонились мы с Коринной.

– Этторе, не шути так, – я приложила губы ко лбу Санчо.

– Коринна, мне кажется, у него небольшой жар, – сказала я.

– Отдохну после еды, и все пройдет, – пытался успокоить нас больной.

Мы принялись за кушанье в испанском стиле.

Нам подали рыбный суп, устриц с лимоном. Основным блюдом оказалась весьма вкусная мешанина из овощей, мяса и жареного риса с пряностями. На десерт нам подали сладкое вино, яблоки, орехи и апельсины.

Мы видели, что Санчо ест мало, и это тревожило нас.

К концу обеда я совсем приуныла. Мне стало казаться, что болезнь Санчо серьезна. Невольно мне вспомнилась страшная эпидемия чумы в Лондоне, когда я спасла жизнь Брюсу Карлтону. Я мотнула головой, отгоняя печальные воспоминания.

После обеда Этторе осмотрел Санчо.

– По-моему, ничего страшного, – констатировал он. – Всего лишь простуда. Через несколько дней он будет на ногах.

Санчо горячо поддержал Этторе.

Но все же мы ощущали, что наша жизнь в Испании, наша поездка в Европу начинается не совсем удачно. А, может быть, я просто преувеличивала?

– Вы можете отправиться в город вместе с Этторе, – предложил Санчо мне и Коринне.

– Нет, – отказалась Коринна, – я уже настроилась на то, что мы будем осматривать Кадис все вместе, вчетвером. А, впрочем, что скажешь, Эмбер?

Я согласилась с Коринной.

– Но вы, надеюсь, не собираетесь проводить дни и ночи у моего одра, исходя слезами? – насмешливо спросил Санчо.

– Мы подумаем, – Коринна напустила на себя нарочито серьезный вид.

В конце концов мы отправили Санчо в его комнату – отдыхать. А сами втроем вышли в сад, где резвились дети. Сьюзен немедленно заметила меня и подлетела, схватила за руку, пытаясь вовлечь в какую-то игру. В своем воздушном муслиновом платьице девочка и вправду выглядела, словно пестрая бабочка.

Мы, все трое, вступили в игру с детьми. Этторе начал что-то занимательное рассказывать Брюсу. Коринна и я бегали с девочками наперегонки. Время пролетело незаметно. Детям пора было спать. Этторе ушел. Мы проводили детей в их комнаты.

Я чувствовала, что у меня какое-то странное настроение. Какая-то смесь возбуждения и напряженности. Мне показалось, что такое же настроение у Коринны. Кроме того, у меня было ощущение, будто обе мы сейчас воспринимаем Этторе как враждебное нам, женщинам, мужское начало. Так воспринимают мужчин обычно очень юные женщины после первых своих любовных разочарований. Пожалуй, Коринна вышла из этого возраста. А меня тем более нельзя отнести к подобной категории особ женского пола. Откуда же это настроение?

Санчо не явился к ужину. Его камердинер сказал, что Санчо уже поужинал у себя фруктами и лег. Санчо просил передать нам, что его состояние здоровья улучшилось. Я подумала, что все это можно воспринять как нежелание общаться с нами.

Глава восьмидесятая

За ужином Коринна была очень серьезна. Этторе вел себя как-то скованно, в обращении с нами он вдруг принял светский и даже несколько прохладный тон. Мне тоже было как-то неприятно. Я чувствовала, что поведение этих двоих действует на меня плохо. Мною овладевали скованность и растерянность. Но я пока не могла понять, как мне противиться, что сделать для того, чтобы вернуть себе душевное равновесие.

После ужина Коринна поспешно встала, простилась с Этторе и обратилась ко мне:

– Эмбер, мне нужно с тобой поговорить о детях. Я заметила кое-что. Думаю, и тебе нужно об этом узнать.

– Да, – ответила я. – Я сейчас приду к тебе.

Мне стало ясно, что, во-первых, речь пойдет не о детях, а во-вторых, Коринна не хочет выходить из своей спальни.

Этторе продолжал сидеть за столом. Вдруг он показался мне совсем чужим, даже враждебным. Он наклонил мощную голову и катал по скатерти хлебные шарики.

Коринна быстро вышла. Я последовала за ней. Уже в коридоре я вспомнила, что не простилась с Этторе. В конце концов мы с Коринной ведем себя по отношению к нему просто неучтиво. Что он может подумать о нас? Вероятно, и мы кажемся ему странными. Он тоже может увидеть в нашем поведении некую бессмысленную враждебность.

Коринна шла быстро. Развевающиеся оборки на юбке создавали ощущение тревожной порывистости. Я заметила, что едва поспеваю за ней, и ускорила шаг.

Коринна влетела в свою комнату, я вошла следом. Коринна быстро повернула бронзовый ключ в замочной скважине. Щеки ее пылали, глаза тревожно блестели, волосы растрепались. Повернувшись ко мне, она припала спиной к двери.

Я взяла у нее ключ и положила на стол.

– Что с тобой, Коринна? Здорова ли ты? – я села на позолоченный стул и оперлась локтем о столешницу, инкрустированную перламутром.

Коринна закинула руки за голову, подхватила свои пышные волосы, сильно зажмурила глаза. Затем резко тряхнула волосами и, глядя прямо перед собой, прошлась по комнате.

Я, хотя и спросила ее, не больна ли она, прекрасно понимала, что Коринна здорова. Более того, было ясно, что она намеревается сказать мне нечто неприятное.

Вдруг она резко повернулась ко мне. Я изо всех сил старалась быть безучастной. Это самое лучшее: не следует с головой нырять в горячку сочувствия чужим переживаниям; надо просто сделать над собой волевое усилие и посмотреть на все со стороны. Надо посмотреть спокойно, без насмешки над собой и другими, без цинизма. Я овладела собой. Пусть Коринна видит на моем лице спокойное внимание.

Она казалась растерянной и встревоженной. Она смотрела на меня вызывающе и в то же время смущенно и виновато.

– Эмбер! – начала она. – Нет, нет! Я больше не могу!.. Прости меня, но я больше не могу. Я не знаю, кто ты для меня. Ангел или злой гений?

– Я – человек, женщина. Просто мы с тобой жили по-разному, у нас различный жизненный опыт. И характеры у нас разные. Но возьми себя в руки и скажи, что тебя тревожит. Я никогда не сделаю тебе зла. Если я захочу поступить вопреки твоим желаниям, я честно предупрежу тебя.

Она снова принялась ходить по комнате. Я налила воды из графина.

Она почти машинально взяла стакан и отпила. Затем снова поставила стакан на стол.

Я почувствовала, что мне тоже хочется пить. Стакан был только один. Я налила и себе воды и выпила. Почему-то это мое действие успокоило Коринну. Она молча смотрела, как я медленно пью из ее стакана. Затем села в кресло, уронив руки на колени.

– Нет, я должна сказать, – снова начала она и снова осеклась.

– Говори, Коринна, – ободрила я ее. – Я не знаю, соглашусь ли с тобой, но я обещаю понять тебя.

Она заговорила:

– Скажи мне, Эмбер, тебе тоже как-то тревожно? Я чуть помедлила с ответом. Но я спокойно могла ответить «да», это будет правдой.

– Да, – коротко ответила я.

– Я чувствую, что у этой тревоги несколько источников. Ты видишь, я никак не могу заговорить. Всего так много, все так перемешано. Вероятно, я буду перечислять факты несколько хаотически.

Я вздохнула.

– Вот, – продолжила Коринна, – смотри! Как странно ведет себя Санчо. Только не говори, что у него легкое недомогание. Хотя с виду так оно и есть. Почему он прячется от нас?

– Не знаю, – откровенно ответила я. – Пока не поняла.

– Пока! – с горечью повторила Коринна. – Пока ты не появилась в моей жизни, я жила просто…

– Неужели? – я почувствовала, что в моем голосе прозвучала невольная ирония. Мне вовсе не хотелось, чтобы Коринна думала, будто я иронизирую над ней, тем более, что это и не соответствовало истине.

– Прости меня, Коринна, – быстро произнесла я. – Ты можешь доверять мне, ты можешь сказать мне все!

Несколько минут, показавшихся мне томительно долгими, Коринна не сводила с меня глаз. Затем снова заговорила, откинувшись в кресле.

– Да, конечно, я обманывала мать и отца. До брака у меня уже был любовник. Когда я вышла замуж, я ждала ребенка. Я обманула мужа. Я разыгрывала комедию перед тобой, притворяясь, будто люблю Брюса Карлтона. Но все это, в сущности, обычные женские поступки. Я ничем не отличалась от множества других женщин, живущих такой же двойной жизнью. Мои мечты были обыкновенными женскими мечтами. Я хотела стать женой Санчо; хотела, чтобы дети знали, что он – их настоящий отец. Потом в моей жизни появилась ты. Ты поняла в жизни Санчо много такого, чего не понимаю я. Прежде я знала только одно: нужно любой ценой добиться того, чтобы любимый мужчина любил меня и принадлежал мне одной, так же, как я буду принадлежать ему. Ты показала мне, что любовь человеческая гораздо многообразнее, чем эта простая схема. Сначала мне показалось, что эта свобода прекрасна. Казалось, что я могу наслаждаться жизнью и свободной любовью так полно, так уверенно; ведь я богата, независима, еще молода. Но теперь моя уверенность начала испаряться. Сегодня за ужином я испугалась, что Этторе снова предложит нам заняться любовью всем вместе, но без Санчо, втроем. Ты видела, я совсем не владела собой, я просто бежала из столовой…

– Да, этого нельзя было не заметить. Но мне кажется, Этторе ничего подобного не собирался предлагать нам. Его тревожило что-то другое, не имеющее отношения к любви. Хотя, надо признаться, сначала я испытывала нечто подобное твоим чувствам.

– Значит, возможно, я все-таки права? Да, Эмбер? – воскликнула Коринна, подаваясь вперед.

– Буду откровенна с тобой, теперь мне не кажется, что ты права.

– Но тревога и мрачность Этторе, и то, что Санчо прячется от нас…

– Пока я не знаю, Коринна, что все это значит. Коринна снова помолчала.

– Ну хорошо, – произнесла она, – допустим, поведение Санчо и Этторе объясняется какими-то иными причинами, далекими от любовных проблем. Но я хотела бы поговорить с тобой и о своих чувствах. – Голос ее снова на миг пресекся, но она тотчас овладела собой. – Ты помнишь, как Этторе рассказывал нам историю Дианы?

– Конечно.

– Тогда я так свободно рассуждала о любви. И потом ночью мы любили друг друга. И, казалось, мы с нашей свободной любовью так далеки от скованной Дианы, не умеющей так полно наслаждаться. Но вот прошло совсем немного времени. Эмбер! Мои мысли переменились. Я устала. Нет, я не создана для свободной любви. Пусть мы с Санчо не можем повсюду объявить о нашем браке, но я все равно хочу, чтобы мы тайно обвенчались. Я хочу быть его единственной женой и чтобы он был моим единственным мужем. Я ни с кем не желаю делить его!

Щеки ее снова запылали румянцем гнева.

Я совершенно успокоилась.

– В таком случае, Коринна, чего ты хочешь от меня?

– Оставь Санчо. Ты можешь быть вместе с Этторе.

– Видишь ли, Коринна, я желаю быть с теми мужчинами, с какими я желаю быть; а вовсе не с теми, с которыми мне быть велят.

– Ты хочешь моего несчастья!

– Конечно же, нет. Но подумай сама, теперь ты знаешь, что за человек Санчо. Ты сама охотно участвовала в наших любовных играх. И ты думаешь, после всего этого Санчо согласится быть твоим единственным и добродетельным супругом?

– Я сумею заставить его забыть обо всем, что было. Я смогу убедить его.

– Заставить или убедить?

– Не становись злой, Эмбер.

– Я не злая, но, согласись, Коринна, ты предлагаешь то, что неприемлемо для меня.

– Ты любишь Санчо?

– Да, я люблю его. Только не убеждай меня, что ты любишь его как-то совсем иначе, более чистой и преданной любовью. Во всяком случае, участие в совместных любовных играх, кажется, не было тебе так уж неприятно.

– Но Санчо – отец моих детей.

– Когда ты стала законной супругой лорда Карлтона, Брюс Карлтон уже был отцом моего сына. Не надо думать, что в любовной игре дети – это мяч, которым можно ударить противника в лицо.

– Пусть Санчо выберет сам.

– Коринна, если мы предложим ему такой выбор, он только рассмеется. В конце концов, если мы будем вести себя с ним, как ревнивые жены, мы просто опротивеем ему, и он бросит нас обеих.

Коринна закусила губу. Я впервые видела ее в таком гневе.

– Ты все время произносишь это самое «любовные игры», – голос Коринны дрожал от едва сдерживаемого гнева. – Но я больше не хочу играть, я хочу, чтобы Санчо всерьез любил меня. Он будет моим мужем. Мы обвенчаемся, и он будет моим мужем перед Богом и людьми. Все будут знать об этом.

– Но, Коринна, это глупо. Не поддавайся минутному порыву. Чего ты добьешься? Твои дети потеряют баронский титул, только и всего. Хотя, думаю, это им не грозит. Санчо никогда не обвенчается с тобой.

– Ты удержишь его?

– Коринна, я не узнаю тебя. Зачем эта нелепая ревность? К чему этот гнев? Ты уже достаточно хорошо знаешь Санчо. Он не тот человек, который желает найти счастье в законном браке. И в конце концов, ведь ты уже была замужем, у тебя уже был законный супруг, лорд Карлтон, человек, желавший у семейного очага презреть суетность мира. Но ты обманула его доверие.

– Я?! Это ты! Ты превратила его в чудовище. Ты развратила меня. Ты отняла у меня Санчо.

– Мне стало скучно, Коринна. Мне скучно слушать тебя. Я ухожу.

– О, не думай, что я позволю тебе безнаказанно издеваться надо мной! Ты совсем не знаешь меня. Лучше беги, пока не поздно!

– Не кричи, Коринна. Тебе нужна служанка, она разденет тебя и уложит в постель.

С этими словами я дернула шнур звонка. Выходя из комнаты, я в дверях столкнулась с одной из местных служанок. Несомненно, она прибежала по звонку. Я прошла мимо нее и отправилась к себе.

Глава восемьдесят первая

У себя я не стала звать Нэн, а разделась сама. Надев ночную сорочку и распустив волосы, я уселась с ногами на постель и стала спокойно обдумывать ситуацию.

Разумеется, меня оскорбило поведение Коринны. С другой стороны, ее слова – урок мне. Я разнежилась, видела в ней лишь свою преданную сестру и ученицу. Я совсем позабыла о том, что бунтарство – оборотная сторона преданности. Никогда не следует наслаждаться чьей бы то ни было рабской преданностью. Дружба равных благороднее, нежели преданность ученика, слуги, раба.

Как же мне поступить теперь?

Конечно, гордость толкает меня принять глупый, в сущности, вызов, брошенный Коринной, и вступить с ней в борьбу. Но зачем? Ее цели мне ясны. Она все высказала сегодня. А мои цели? Я-то чего буду добиваться? Она намеревается бороться за то, чтобы овладеть Санчо Пико, как я когда-то боролась за то, чтобы быть единственной и любимой супругой Брюса Карлтона. А для чего я стану бороться сейчас? Бороться за любовь Санчо Пико? Глупо и смешно.

Что же делать? Уехать с детьми? Возможно, это лучший вариант. Да, конечно, моя гордость будет задета довольно чувствительно. Ведь я словно бы уступлю Коринне; что называется, отступлю без боя.

Но посмотрим, что будет дальше. Я спокойно прощусь со всеми и объявлю, что хочу попутешествовать одна с детьми. Я уеду не так уж далеко. Санчо легко сможет следить за моим маршрутом. Коринна очень скоро надоест ему своими претензиями. А там… Или Коринна смирится… Или… Санчо поедет со мной… Тогда… если, конечно, Коринна проявит должное смирение, я примирю его с ней…

Впрочем, существует и еще вариант. Я могу все рассказать Санчо прямо сейчас. Он умен, мы доверяем друг другу. Пусть он сам попытается найти выход из создавшейся ситуации.

Решено!

Я вскочила, набросила на плечи шаль, надела халат, убрала волосы под сетку, сунула ноги в домашние туфли.

Взяв серебряный подсвечник с ярко горящей свечой, я вышла из комнаты, заперев за собой дверь.

Я тихо постучалась в дверь Санчо. Молчание. Я прислонилась к стене, напряженно ожидая.

Наконец дверь приоткрылась.

– Эмбер? – спросил голос Санчо.

– Да. Я могу войти?

– Конечно.

Я проскользнула в дверь.

Горели две свечи на столе. Санчо, одетый, сидел в кресле. Увидев меня, он улыбнулся.

– Садись, – он указал на кресло напротив своего.

– Тебе лучше? – спросила я, с удовольствием опускаясь в мягкое кресло.

– Пожалуй, да. У меня какое-то странное недомогание. Похоже, кто-то добавил мне в тарелку ртуть. Странная приправа. Но, кажется, ни ты, ни Коринна, ни Этторе ничего подобного не чувствуете?

– Да, – мне стало уютно и спокойно, как всегда бывает с человеком, который тебя понимает и не оставит в беде, в то же время всегда сохраняя тон добродушной насмешки. – Да, – повторила я, – мы ничего подобного не чувствовали, и поэтому с уверенностью можно сказать, что это кто-то из нас подмешал тебе яд в пищу. – Я улыбнулась.

– Приятно слышать, – Санчо подмигнул мне. – Думаю, Этторе догадался о причине моего недомогания, – он посерьезнел. – Я бы понял его, если бы он сегодня же ночью уехал. Не всякий захочет вмешиваться в какую-то странную и темную историю.

– Но он твой друг, – заметила я.

Так вот в чем причина странного состояния Этторе! Конечно, он мог определить причину недомогания Санчо. Ведь Этторе занимается естественными науками. Интересно, что подумал Этторе, кого заподозрил? Но тут ход моих мыслей был прерван. Я заметила, как внимательно смотрит на меня Санчо.

– Почему ты на меня так смотришь? – невольно вырвалось у меня.

– Неужели не догадываешься? – усмехнулся он. – Я думаю, знаешь ли ты, что только что от меня ушла Коринна?

– Коринна?! – Мое изумление было настолько неподдельным, что человек менее умный, чем Санчо, непременно подумал бы, что я притворяюсь.

– Да, Коринна, – Санчо кивнул и озабоченно упер кончик языка в щеку. Я увидела, что щека его чуть вздулась. Может быть, на внутренней поверхности щеки возникло изъязвление от яда?

Но даже серьезная озабоченность не заставила меня сдержать вспышку нервического хохота. Я хохотала, как безумная, я раскачивалась в кресле и прижимала что есть силы ладонь к губам.

Санчо смотрел на меня, и лицо его приняло трагикомическое выражение.

То, что произошло затем, вовсе не входило в мои планы. Я вдруг невольно начала защищать Коринну; и чем более я распалялась, тем больше мне делалось жаль ее.

– Ее можно понять, Санчо, – говорила я, – как и все мы, она почувствовала, что происходит что-то неладное. Нервы ее были взвинчены до предела, и вот возбуждение ее проявилось именно таким образом…

– А ведь это она подложила мне ртуть в еду, – заметил Санчо с нарочитой небрежностью.

– Она призналась?

– Я не говорил с ней о возможном отравлении.

– Тогда почему же ты думаешь?

– Ты права, Эмбер. Коринна – существо наивное и экспансивное. Только что она прибежала ко мне в состоянии истерического возбуждения. Она пыталась соблазнить меня, тревожилась о моем здоровье; бессвязно обвиняла тебя во всех смертных грехах, клялась мне в вечной любви, умоляла пожалеть детей и тому подобное…

– Возможно, я и вправду виновата перед ней. Она не может, не умеет быть свободной. Для таких, как она, понятие свободы равносильно понятию порока. Вкусив свободы и поняв, что не в состоянии наслаждаться ею, такие, как наша Коринна, начинают страстно бороться с любыми проявлениями свободы. Именно из таких женщин получаются необычайно добродетельные матери семейств и строгие настоятельницы монастырей.

– Эх, если бы мы догадались об этом прежде! Короче, Коринна сама выдала себя самым что ни на есть элементарным образом. Я уже говорил, что она то и дело спрашивала, как я себя чувствую. Затем все в том же состоянии лихорадочного возбуждения она как бы мельком спросила, верно ли, что очень маленькие дозы ртути не опасны.

– И что ты ответил?

– Ответил, как ни в чем не бывало, что нет, не опасны.

– И ты не спросил ее, зачем ей это?

– Нет, не спросил.

– Но где она взяла ртуть? Как ей пришло в голову такое?

– Коринна не из тех, что обдумывают свои преступления заранее. Я поразмыслил хорошенько и понял, как все пришло ей в голову.

– Но зачем, зачем она хотела отравить тебя? – перебила я. – Совсем недавно она уверяла, что безумно тебя любит.

– Одно другому не мешает. Та свобода, которую мы с тобой столь внезапно ей раскрыли, действительно вскружила ей голову. Сначала она была в восторге и просто таяла в порыве благодарности к нам. Затем на место трепещущей под порывами свободного ветра новой Коринны вернулась Коринна прежняя, более устойчивая в своей добродетели.

– Но как она могла отравить тебя? – не выдержав, я снова нетерпеливо перебила Санчо.

– Ну потерпи. Дай досказать. Разумеется, Коринна совсем не хотела моей смерти. Более того, мысль о ртути пришла ей в голову совсем случайно. Я вспомнил, как однажды, еще на корабле, Этторе показал нам сконструированный им самим прибор – стеклянную трубочку, в которую впаяно немного ртути. При этом Этторе объяснил, на что годна ртуть в малых и больших дозах; и между прочим сказал, что употребление ртути вовнутрь может вызвать смертельное отравление или легкое недомогание, в зависимости от дозы. Сейчас Коринна все это вспомнила. Я уверен, что стеклянная трубочка Этторе безвозвратно исчезла. Ртути там было совсем немного. Коринна употребила ее на меня. А осколки и металлический стержень она, как я полагаю, закопала где-нибудь в саду.

– Но для чего эта трубочка предназначалась, Санчо?

– Этторе говорил, что она может измерять температуру воды, воздуха и даже человеческого тела.

– Странно, что я не помню. Меня бы это заинтересовало.

– Думаю, ты как раз купалась в бассейне.

– Но зачем Коринне понадобилось вызывать у тебя недомогание?

– Ты, опытная женщина, задаешь мне такой вопрос!

– Наверное, я слишком опытна для того, чтобы понимать мотивы импульсивных действий Коринны.

– Но ведь все так просто. Недомогание уложит меня в постель. Коринна станет ухаживать за мной, окружит заботой и постепенно уговорит меня жениться на ней. Так она представляла себе ход событий.

– А какую роль она отводила мне?

– Она считала, что ты удовлетворишься Этторе. Не сомневаюсь, что она уже успела наговорить ему глупостей о том, что ты страстно влюблена в него.

– Может быть, мне лучше уехать, хотя бы на время?

– Лучше будет, если уеду я.

– А мне остаться наедине с взбешенной Коринной? Благодарю покорно! Ведь это даже опасно.

– Тогда за завтраком я предложу всем разъехаться на время. Я поеду с Этторе. В конце концов он-то не виноват во всех наших глупых конфликтах. И мы не должны портить ему отдых. Вы с Коринной также разъедетесь в разные стороны. Так и будем некоторое время путешествовать порознь, а когда окончательно придем в себя, соединимся снова.

– Наверное, Коринне ты уже предложил этот вариант?

– Предложил.

– И что она?

– Согласилась.

– Что же, соглашусь и я.

Я поцеловала Санчо в лоб. Он подержал мою ладонь в своих руках. Я видела, что он еще слаб, и, конечно, не хотела напоминать ему об этом. Я тихонько выскользнула в коридор.

Глава восемьдесят вторая

Я полагала, что долго не смогу заснуть, буду вновь и вновь возвращаться к тому, что произошло, обдумывать, анализировать.

Но ничего подобного! Я заснула легко и спала крепко.

Когда я проснулась, я лежала навзничь на своей широкой постели. Я открыла глаза и увидела женское лицо, склонившееся надо мной.

Где я? В Лондоне? В Америке? В Кадисе?

Это женское лицо с простыми чертами, выражающими искреннюю заботливость и доброту.

Яркое солнце на миг ослепило мне глаза.

Я вспомнила все. И тотчас узнала склонившуюся надо мной женщину. Это же Нэн Бриттен, моя верная служанка!

– Ах, Нэн! Солнце уже высоко. Я проспала все на свете. Скорее помоги мне одеться и причеши меня.

Нэн посмотрела на меня, словно бы сомневаясь в чем-то. Затем поспешно принялась одевать и причесывать меня.

– Что это ты такая хмурая, Нэн? – я наконец заметила ее состояние.

– Давайте я потороплюсь, ваша светлость. Я оставила детей с Большим Джоном, надо мне поскорее заменить его.

– Но почему с Большим Джоном? Где няньки? Что-то случилось?

– Да, за одну ночь мы остались без прислуги. Ушли даже те слуги, которых мы привезли из Америки. Должно быть, сговорились с местными. Завтрак не готов.

– Это скверно! Скорее беги к детям. Что-нибудь придумаем. Завтрак я как-нибудь приготовлю и сама.

– Наши сеньоры ждут вас в гостиной, – Нэн поспешно ушла.

Я быстро пошла по галерее в гостиную.

Что все это может значить? «Сеньоры ждут»! О Коринне она даже не упомянула. Неужели Коринна уехала, перед этим отпустив всю прислугу? Глупо, конечно. Но не глупее, чем травить Санчо ртутью. И что же мы сейчас будем делать? Искать беглянку?

Скорым шагом я вошла в гостиную.

У высокого продолговатого окна стояли Санчо и Этторе. Оба разом обернулись на звук моих шагов.

– Здравствуйте, Эмбер, – почтительно произнес Этторе.

Санчо сделал какой-то неопределенный жест рукой, который при желании я могла счесть за приветственный.

– Что произошло? – спросила я. – Нэн сказала мне, что сбежали все слуги.

– Больше ничего она тебе не говорила? – спросил Санчо каким-то странно заторможенным голосом.

– Нет. А что еще случилось? Впрочем, я догадываюсь. Наверное, это с Коринной. Это она внезапно уехала и отпустила всех слуг? Своих детей она взяла с собой?

– Уехала? – Санчо снял очки, словно бы нарочно для того, чтобы видеть все вокруг зыбким и расплывчатым. – Нет, она не уехала.

– Где же она? – я начинала сердиться, и вдруг ощутила ту знакомую атмосферу ужаса и жути, которая сопровождает внезапные смерти. – Коринна? Что с ней? Ведь это Коринна?

– Да, – кивнул Санчо, – это Коринна.

– Она мертва, – быстро произнес Этторе, не дав ему договорить.

– Нет! – невольно вырвался у меня крик. – Нет, нет, нет!

Казалось бы, за последнее время я должна была привыкнуть к неожиданным смертям. Но я никак, даже краешком сознания не могла предположить, что вдруг умрет Коринна, молодая, красивая, взбалмошная, полная надежд. Мне вдруг представилась Коринна, укачивающая на коленях младшего сына. Слезы навернулись на глаза. Я бессильно опустилась на стул и сгорбилась.

Этторе шагнул было ко мне, но Санчо махнул рукой, словно призывая его оставить меня в покое.

Наверное, несколько минут я так просидела, сгорбившись на стуле и тупо уставившись прямо перед собой. Слезы застилали мне глаза. Мужчины по-прежнему оставались у окна. Их сильные фигуры четко очерчивались на светлом фоне.

– Где она? – глухо спросила я. – Как это случилось? Она… убита?

– Вероятно, да, – напряженно ответил Санчо.

– Она у себя в спальне, – начал было Этторе.

– Нэн знает? – перебила я.

– Да. Но, как видите, она не рискнула сказать вам, – ответил Этторе.

– А дети?

И снова говорил Этторе:

– Они не знают. Им не сказали.

– Они не должны знать, пока, во всяком случае, – решила я.

– Судя по всем признакам, это отравление, – все с тем же напряжением заговорил Санчо.

– Отравление? – переспросила я.

Я сразу же вспомнила о ртути. Могла ли Коринна отравиться случайно; ведь разбивая прибор Этторе и подмешивая ртуть в пищу Санчо, она имела дело с сильным отравляющим веществом.

– Нет, – Санчо внимательно следил за моим лицом, – она не могла случайно отравиться ртутью. – Конечно, он легко угадал, что именно я предполагаю. – Я уже спросил Этторе. Конечно, его прибор исчез. Но ртути там было очень мало, ее едва хватило бы на то, чтобы причинить недомогание мне.

– Коринна отравлена не ртутью, – вмешался Этторе. – Она отравлена другим ядом – мышьяком.

– Как вы могли определить, каким ядом она отравлена? – повернулась я к нему.

– Есть некоторые признаки. Я видел ее.

– Вы все время повторяете, что Коринна отравлена, – я по-прежнему смотрела на Этторе. – Но вы действительно уверены в том, что она отравлена кем-то, а не отравилась сама?

Этторе ненадолго задумался.

– Нет, – сознался он. – В этом я не уверен. Пожалуй, она могла отравиться и сама. Но зачем?

– Этторе знает о том, что Коринна подмешала яд в мою пищу, – заметил Санчо.

– Но это не объясняет, почему бы она могла покончить с собой, – заметил Этторе.

– У Коринны был вчера вечером бурный разговор со мной, – начала я.

– Затем со мной, – поспешно добавил Санчо. – Вероятно, из нас троих я последний видел ее живую.

– Странно то, что в ее комнате я не нашел никаких следов яда, – вслух удивился Этторе. – У меня нет сомнений в том, что мышьяк подмешали в какую-то жидкость. Но в комнате нет ни кувшина, ни стакана…

– Там должен был быть графин, – вспомнила я. – Графин и стакан. Один стакан. Когда мы говорили, Коринна захотела пить. Она налила в стакан воду из графина. Затем я пила из того же стакана. Если бы ядовитое вещество было уже подмешано в воду, я бы тоже умерла!

Я чувствовала, что Санчо и Этторе – близкие мне люди. У меня возникла острая потребность быть откровенной с ними во всем, не забывая даже мелочи. Произнося это «я бы тоже умерла!», я вдруг представила себе снова, как все было тогда, в комнате Коринны.

– Нет, не так, – быстро сказала я. – По-другому… Или нет, – я уже не могла бы поручиться, что в точности воспроизведу в своих словах происшедшее. – Кажется, это я налила воду в стакан. Но я действительно пила из стакана Коринны и воду себе наливала из того же графина. Значит, графин и стакан унесли.

– Предположим, яд в графин положила сама Коринна… – задумчиво, словно бы разговаривая сам с собой, заговорил Этторе. – Тогда…

– Тогда она бы не стала пить, – криво усмехнулся Санчо.

Мы замолчали. Я лихорадочно пыталась припомнить все события рокового вечера. Взглянув на Санчо, я поняла, что он пытается сделать то же самое. Но странно, чем более я напрягала память, тем более зыбкими и туманными делались все слова, поступки. Я уже ни в чем не была уверена.

– Главное – это бегство слуг, – Этторе прошелся по комнате. – Возможно, кто-то из них виновен.

– О Боже! – устало воскликнула я. – Гораздо логичнее предположить, что слуги бежали, испугавшись совершенного в доме преступления. Законы Испании строги, я знаю. Кому охота быть замешанными в преступлении, да к тому же, если преступники иностранцы, как мы…

– Но мы не можем бездействовать. – Санчо подошел ко мне. – Нужно что-то делать. Слуги знают о преступлении, значит, вполне возможно, сюда скоро явятся представители властей.

– Но это вполне еще может оказаться самоубийством, – вставил Этторе.

– Законы Испании действительно строги и суровы, – продолжал говорить Санчо, – я думаю, лучше всего нам бежать отсюда. В порту нас ждет корабль.

Я вдруг подумала о том, что никто из нас не оплакивает Коринну, все мы озабочены лишь спасением собственных жизней, и у нас нет времени жалеть о ней. Я заплакала.

– Успокойся, Эмбер, – Этторе положил мне руку на плечо.

– Я пойду к детям, – сказала я. – Мне страшно видеть Коринну. Но мы должны подумать и о ней. Мы что же, просто бросим ее тело на произвол судьбы?

– Кто знает… – Этторе вздохнул.

Я вышла на террасу. Мне понадобилось все мое присутствие духа. Сейчас, в общении с детьми, мне придется делать вид, будто ничего плохого не случилось.

Я вошла в детскую столовую. Там было шумно и весело. Девочки, Мелинда и Сьюзен, помогали Нэн кормить завтраком малышей, Джона и Чарльза. Самый старший, Брюс, уже позавтракал, и теперь нетерпеливо спорил с Нэн.

– Я могу пойти в сад один, – сердито возражал он верной служанке, – я уже не ребенок.

Увидев, как я вхожу в комнату, он, конечно, тотчас же обратился ко мне:

– Мама, почему Нэн не отпускает меня в сад? Пусть она командует малышами! Я уже взрослый.

– Подожди, Брюс, подожди, – я порывисто и внезапно для себя самой обняла его за плечи и прижала к груди.

Он вскинул голову и посмотрел прямо мне в глаза. Я поняла, что он ощутил тревожное биение моего сердца. Я испугалась. Ведь он может сейчас спросить, что же случилось. Это насторожит и встревожит остальных детей. Я приложила палец к губам. Брюс почувствовал себя и вправду почти взрослым, участником наших «взрослых» дел. Он замолчал, быстро отошел от меня и снова уселся на стул. Выставив локти на стол, он подпер ладонями щеки. Но я не собиралась учить его правильному поведению за столом, мне было не до того. Я почувствовала напряжение Нэн. Она явно ждет моих указаний. Чудесная Нэн Бриттен! Вот кто никогда не покинет меня – она и Большой Джон. Я собралась с духом.

– Дети! – начала я. – Коринне пришлось ненадолго уехать вместе со слугами. Но она вернется завтра. Сейчас у Нэн будет много работы по дому, поэтому я побуду с вами.

Тотчас же я подумала, зачем я пообещала детям, что Коринна завтра вернется, что я буду говорить им в дальнейшем?

Мелинда тотчас встрепенулась.

– Зачем уехала мама? – Она подбежала ко мне.

– Надо перевезти с корабля наши вещи, – сказала я. – Мама хочет проследить, чтобы ничего не повредили.

Я дрожала от ужаса. Вдруг девочка что-то заподозрит по моему тону? Но Мелинда была еще слишком мала. Она удовлетворилась моими объяснениями и принялась просить меня отпустить ее и остальных в сад. Я посмотрела на Нэн. Надо было что-то решать. Погода стояла чудесная. Зачем, в сущности, держать ребятишек в комнатах? Что нам это даст?

– Позволить им погулять, ваша светлость? – спросила Нэн.

– Да, – решилась я, – пусть поиграют во внутреннем дворе.

Дети радостно загомонили. Я подошла к самым маленьким – к Чарльзу и Джону, и поцеловала их замурзанные мордашки. Брюс пристально смотрел на меня. Я снова осторожно приложила палец к губам и выразительно посмотрела на него. Глаза его были широко раскрыты и выражали недетскую серьезность. Он едва заметно кивнул мне.

– Ступай, позаботься о том, чтобы нам было чем пообедать, – сказала я Нэн. – Я побуду с детьми.

Когда Нэн была уже у двери, я окликнула ее:

– Сеньору Санчо и сеньору Этторе скажи, что я с детьми во внутреннем дворе.

Глава восемьдесят третья

Я вывела шумный выводок на террасу. Мы начали спускаться по боковой лестнице, чтобы затем по коридору пройти во двор. Джона я несла на руках. Мелинда и Сьюзен вели за руки Чарльза. Брюс замыкал наше сумбурное шествие.

Мы благополучно достигли сада. Я усадила малыша на траву и сама уселась рядом, чтобы не оставлять его без присмотра. Девочки с веселыми возгласами побежали играть в прятки в тени апельсиновых деревьев. Чарльз играл вместе с ними. Но он был младше, и потому то и дело нарушал правила; девочки выговаривали ему, он оправдывался, затем шумная игра возобновлялась.

Я вспомнила, как совсем недавно мы играли с детьми все вместе. Мне показалось, я вижу перед собой Коринну, живую, с чуть растрепавшимися волосами, улыбающуюся, бегущую навстречу детям, на ней голубое платье, оно так идет к ее темно-голубым глазам… Сердце болезненно сжалось. Затем я вдруг поймала себя на мысли, что не могу поручиться за точность своих воспоминаний. Если бы сейчас понадобилось рассказать все «точь-в-точь как было»… Но все вдруг сделалось так зыбко в памяти. В каком платье была Коринна? Что она говорила? Она была жива и вся устремлена в жизнь. Она сердилась, сомневалась, спорила, желала; она жила! И вот ее нет…

Маленький Джон лепетал, показывая мне сорванную травинку. Я взяла его на колени и пощекотала травяным стебельком нежную детскую шейку. Малыш радостно засмеялся. Я с трудом удержалась от слез.

Дети Коринны! Они остались совсем одни. Она ушла из жизни так внезапно, не оставив никаких распоряжений. Санчо – их отец. Но сможет ли он сделаться их опекуном, согласно закону? И разве дело только в этом? Разумеется, надо сохранить их состояние, чтобы, став совершеннолетними, они могли вступить в свои права, ведь они – наследники всего, чем владела Коринна; всего, что она получила от своих родителей, от Брюса Карлтона.

Но сейчас главное не это. Дети еще так малы. Им нужна материнская забота. Это я должна заменить Мелинде и маленькому Джону мать…

Я вдруг почувствовала, что кто-то пристально смотрит на меня. Невольно я оглянулась, ища глазами Брюса. Только что я видела его. В углу двора он наблюдал за каким-то насекомым в траве. Я поймала себя на том, что ищу его не столько для того, чтобы защитить его, сколько для того, чтобы самой на него опереться. Мой мальчик вырос. Неужели я уже воспринимаю его как взрослого?

Это он смотрел на меня. И по моему ответному взгляду он понял, что может теперь быть со мной на равных.

– Я пойду в дом, узнаю, как там, ладно? – тихо спросил он.

Я подумала, что это, пожалуй, самое разумное действие.

– Да, – коротко бросила я. – Пойди. Но будь осторожен, очень осторожен. Береги себя. Ведь ты сейчас – моя опора.

Он побежал к лестнице. Откуда в этом мальчике столько ума и такта? Знает ли он, что произошло? Догадывается ли? Он сдержался и ни о чем не спросил меня. Как я благодарна ему за это.

Но что делать? Солнце поднялось высоко. В Испании обеду обычно предшествует полдник, который называют «сиестой». Я почувствовала, что проголодалась. Сьюзен, Мелинда и Чарльз устали и теперь уселись вокруг меня. Их явно клонило в сон. Маленький Джон уже уснул у меня на коленях. Дети ели уже давно, пора накормить их. Но я боялась идти в дом. Меня смущало то, что никто не приходит за нами: ни Санчо или Этторе, ни Нэн или Большой Джон. Мне казалось, что по логике кто-нибудь из них непременно должен был прийти сюда, поговорить со мной, позвать нас всех к столу. Но никто не шел. Это тревожило меня.

Прошло, быть может, полчаса. Но мне казалось, что само время замерло в тревоге. Я то боялась за Брюса, то нетерпеливо ощущала, что мой мальчик вот-вот появится.

Он появился внезапно. Меня уже начал смаривать тревожный сон, когда я увидела своего старшего сына, услышала его тяжелое дыхание. Обеими руками он прижимал к груди кое-как собранный узел. Я поняла, что случилось что-то скверное. Но я даже не успела спросить его, что же произошло. Он заговорил первым.

– Мама! – голос его прерывался. – Надо бежать. Там, в доме, полно солдат. Они арестовали сеньора Этторе и Санчо, Нэн и Большой Джон тоже арестованы. Это все потому…

– Не надо! – слабо вскрикнула я в отчаянии, мне так не хотелось, чтобы мой сын, мой чистый и добрый мальчик произносил это страшное слово «убийство»! – Я знаю, почему это…

– Вот! – он выпустил узел из рук, по траве разметались какие-то тряпки. – Он поспешно вынул из кармана моток ниток с большой иглой и ножницы. – Мама! Нэн сказала, что ты ушла со всеми детьми. Я взял все это из комнат слуг, чтобы мы могли хоть как-то переодеться. Иначе нас легко узнают.

Я поняла его замысел. Мой умный мальчик! Быстро пронеслась в сознании мысль о том, что нас все равно легко могут узнать. Но я не хотела сдаваться. Я жаждала действия. А действовать надо было быстро. Я разбудила Мелинду и Сьюзен.

Девочки сонно таращили глаза.

– Сейчас нам предстоит одно приключение, – заговорщически начала я. – Мы все сделаем себе костюмы испанских простолюдинов и пойдем пешком. Мы будем играть, как будто мы – местные жители. Говорить будем только по-испански. А сейчас побыстрее помогите мне приготовить костюмы. Девочки захлопали в ладоши.

– А где Санчо, сеньор Этторе, наша Нэн и Большой Джон, и тетя Коринна, и слуги? – спросила Сьюзен. – Они тоже пойдут с нами?

– Нет, – ответила я, – мы пока прогуляемся без них. А потом все им расскажем.

– Как жаль, что без мамы! – вздохнула Мелинда.

– Но твоя мама сейчас не может гулять с нами, – вмешался Брюс. – Она следит за слугами, как они выгружают наши вещи.

Мелинда и Сьюзен уже учились рукоделию и могли помочь мне. Поспешно, зашивая прорехи кривыми стежками, мы превратили принесенные Брюсом тряпки в одежду для меня и детей. Я было хотела бросить нашу одежду здесь, в саду, но быстро раздумала и увязала все в узел. Туда же я увязала мое ожерелье, серьги и кольца, а также крестики детей, кольца, ожерелья и серьги девочек. Все это могло нам понадобиться. Ведь не было возможности пойти за драгоценностями в комнаты.

– Вот еще, – Брюс вынул из-за пазухи узелок. – Я взял деньги из комнаты…

– Из чьей? – машинально спросила я.

– Не знаю точно. Одного из слуг.

Денег было совсем мало. Но они могли нам пригодиться. Я спрятала и их.

Я поспешно переодела детей, быстро заплела девочкам волосы в косички, как носят в Испании. Теперь оставалось самое трудное: выбраться из дома.

– Ты уверен, что они не станут искать здесь? – спросила я Брюса.

– Думаю, не станут, – серьезно ответил мальчик. – Они поверили Нэн. Они даже не стали обыскивать дом.

– Но в любой момент им может прийти в голову обыскать дом, – решила я. – Надо скорее уходить.

Но как?

– Надо перелезть через забор, – сказал Брюс, – там еще один двор, очень узкий и маленький, и в нем – потайная калитка.

Как все мальчишки, Брюс был любопытен, и уже успел хорошенько исследовать дом.

Он первым перелез через забор. Сделать это было не так-то легко. Ведь забор представлял собой каменную ограду, сложенную из булыжников, и был довольно высок. Брюс уселся на ограду верхом. Одной рукой прижимая к груди маленького Джона, а другой цепляясь за камни, я немного поднялась вверх и передала Брюсу малыша. Он спустился с мальчиком вниз и оставил его на земле. Затем снова взобрался на ограду. Я таким же образом передала Брюсу поочередно Чарльза и девочек. Затем и сама взобралась на ограду и принялась осторожно спускаться вниз, подолгу удерживая ногу на весу, выбирая наиболее надежное место, куда можно опереть ступню. Крепко затянутый узел с одеждой Брюс сразу перебросил вниз.

Наконец мы все оказались в маленьком узком и совершенно пустынном дворике. Здесь не было ни деревца, ни кустика, только затвердевшая от зноя земля. Я порадовалась тому, что на этот раз нам не придется перелезать через каменную ограду, мы сможем воспользоваться потайной калиткой.

– Ты знаешь, куда ведет эта калитка? – спросила я, повернувшись к Брюсу.

– Точно не знаю, – он потупился, словно это было его виной. – Она была незаперта. Я выглянул, там было что-то зеленое. Наверное, деревья.

Я вдруг осознала весь ужас положения, в котором я внезапно очутилась. Я одна с пятью детьми, в незнакомой стране, фактически без средств. Я не знаю, что же все-таки произошло, кто убийца Коринны. Мне непонятно, почему задержаны местными властями Санчо, Этторе, Нэн и Большой Джон. А уже ясно, что все арестованы. Но у меня нет иного выхода, надо бежать наугад. Хотя, впрочем, можно вернуться в дом и добровольно передать себя в руки местных властей. Но нет, этого делать нельзя. Это ужасное убийство, это странное бегство слуг – все это слишком напоминает заговор. Все это вихрем пронеслось в моем сознании. Я бросила случайный взгляд на туфельки девочек. На детях остались нарядные туфли и чулки. Но ведь нам предстоит пеший путь неизвестно куда. Уже через несколько часов обувь так измочалится, что не будет вызывать никаких подозрений. А если вначале кто-то и заметит нарядные туфельки, всегда можно сказать, что это подарок бедным детям… Но лучше не доводить до подозрений…

– Брюс! – я обратилась к моему единственному советчику. – Может быть, нам лучше выждать и уйти ночью?

– Нет, – ответил он с тревогой, – опасно оставаться в этом доме, он может стать ловушкой. Лучше уйти поскорее. Там, снаружи, мы легче найдем место, где сможем переждать до ночи.

Я согласилась с сыном. Девочки испуганно жались друг к дружке и молчали. Они уже поняли, что случилось что-то страшное.

– Ждите, – велел Брюс, – я выйду и посмотрю, как там снаружи.

– Нет, я сама сделаю это! – я в тревоге за сына схватила его за руки.

– Мама, ты нужна остальным, – сказал он, как взрослый. – Если с тобой что-то случится, я один не справлюсь с ними. И потом ты взрослая, тебя могут схватить и задержать, а я все-таки еще мальчик, со мной ничего не сделают.

Я заставила себя верить в его правоту. Иного выхода у меня не было.

Калитка была не заперта. Брюс выскользнул наружу. Потянулись томительные мгновения. Он вернулся все же довольно быстро.

– Там пусто, никого нет, – сообщил он радостно, – много деревьев и травы. Домов не видно. Какое-то заброшенное место, мы сможем там переждать. Идемте!

Наступил решительный момент. Первым вышел Брюс, за ним – девочки с маленьким Чарльзом, за ними – я с малышом Джоном на руках. Брюс нес узел.

Я аккуратно прикрыла за собой калитку.

Глава восемьдесят четвертая

За калиткой действительно расположился пустырь, поросший низкорослыми деревьями и высокой травой. Мы быстро пошли, не оглядываясь. Пустырь оказался длинным. Место было безлюдное. Пока все складывалось для нас удачно.

– Видишь, мама, – убеждал меня Брюс, – тропинка идет под уклон. Пока мы еще идем по утоптанной земле, но скоро, я уверен, начнутся камешки. Я уже чувствую морской ветерок. Мы выйдем к морю.

– Нет, Брюс, – возражала я, – нам лучше пройти еще немного и укрыться под деревьями. Подождем до ночи. Я боюсь, что нас могут заметить. Возможно, уже отдан приказ о задержании женщины с пятью детьми.

– Хорошо, мама, – Брюс кивнул, – переждем. Мы шли еще почти час. Девочки и Чарльз выбились из сил. Утомленный Джон уснул. Я тоже устала, ребенок оттягивал мне руки.

Начало смеркаться. Мы забрались в кусты. Чарльз захныкал:

– Мама, я хочу есть! Мелинда попросила пить.

Я взглянула на пересохшие губки Сьюзен. Скоро проснется и малыш Джон. Бедные дети! Впервые в жизни они страдают от голода и жажды. Еще вчера у них было все. Они были окружены заботой и любовью многих людей. А сегодня лишь я и подросток Брюс опекаем несчастных малышей.

– Как тебе не стыдно, Чарльз! – пристыдила я мальчика. – Настоящий мужчина не должен плакать. А ведь ты мужчина. Посмотри на Брюса, он не плачет. А ведь Брюсу тоже хочется пить и есть!

Брюс посмотрел на меня и детей с какой-то странной пристальной серьезностью и предложил:

– Я возьму деньги и попробую купить еду, заодно и воды раздобуду.

Я дала ему несколько монет из узелка.

– Но лучше попытайся выпросить, – посоветовала я. – Деньги у бедняков – это всегда может вызвать подозрения.

– Ну, мама, – возразил мальчик, – это мелкие монеты. А, впрочем, ты права. И к тому же, нам лучше поберечь деньги. Кто знает, за что нам понадобится платить.

– Ты хорошо запомни дорогу! – тревожно предупредила я.

– Не беспокойся, мама, я не заблужусь. Он уже хотел идти, но я остановила его.

– Подожди! – затем я обратилась к остальным детям. – Послушайте меня внимательно. Ни слова по-английски! Говорите только на испанском языке. Старайтесь даже думать по-испански! Я совсем забыла о ваших именах. Запомните ваши новые испанские имена. Ты, Чарли, с этой минуты зовешься Карлос или ласково – Карлинхос. Повтори!

– Карлос, Карлинхос, – пролепетал мальчик.

– Карлинхос, Карлинхос, – наклонилась к нему Сьюзен.

– А тебя, Сьюзен, – обернулась я к ней, – теперь зовут Сесильей. Запомни!

Девочка фыркнула.

– Как смешно! – она передернула плечиками. – Меня зовут, как нашу служанку-негритянку в Америке!

– А у нас нет и не было никаких служанок, Сесилья, – строго сказала я. – Не выдумывай! Мы всегда были бедны. Живем подаянием. У нас нет даже своего дома.

Девочка кивала молча, глядя на меня во все глаза.

– Тебя зовут Марика, – я взяла ручки Мелинды в свои и заглянула ей в глаза.

– Марика, – послушно повторила она, не дожидаясь, пока я попрошу ее повторить новое имя.

– Малыша мы будем звать Хуанито, – я указала девочкам на спящего Джона.

– Тогда можно меня будут звать Санчо? – спросил Брюс с внезапно детскими интонациями.

– Нет, – ответила я, – мы не можем рисковать. Твое имя может напомнить о доне Санчо Пико, а ведь он арестован. Но если уж ты хочешь, чтобы тебя что-то связывало с ним, зовись Диего, ведь так звали его доверенного слугу в Америке.

Сесилья изо всех сил сжала губки, чтобы не прыснуть. Ей, конечно, показалось смешным, что Брюс будет носить имя слуги. Но девочка накрепко запомнила все, что я ей сказала и удержалась от смеха.

– Ну вот, – я вздохнула с облегчением. – А если вас спросят, как зовут вашу мать, говорите, что ее зовут Эльвира. Это теперь мое имя.

Брюс кивнул и ушел.

Снова потянулись минуты ожидания. На этот раз мы ждали долго. Проснулся маленький Джон. У меня сердце разрывалось при виде голодных, страдающих от жажды детей. Надо было хоть как-то облегчить их страдания. Воды не было. Но я подумала о растениях и тут же рассердилась на себя, ведь уже давно надо было вспомнить об этом.

Я, вглядевшись в траву, заметила дикий щавель. Я дала Марике, Сесилье и Карлинхосу сосать листочки, а для Хуанито увязала немного в тонкую тряпицу, получилось что-то вроде соски. Детям стало легче. Я сидела на траве, обхватив руками колени, обтянутые синей грубошерстной юбкой, и обдумывала, что делать дальше.

Как понять, что же все-таки произошло? Против кого составлен этот заговор? Казалось бы, против Коринны. Ведь она – жертва. Но ее здесь никто не знает. Хотя… Почему я с такой уверенностью делаю такой вывод? Или нет, кажется, Коринна никогда не бывала в Испании, на родине своей матери. Кажется? Теперь уже некому предоставить мне точные сведения.

Но как странно! Я богата и знатна, но не могу в создавшейся ситуации воспользоваться преимуществами своего богатства и знатности. В порту меня ждет корабль. Но я не могу объявиться. Что же все-таки делать? Кажется, пока остается одно: идти наугад. Уйти из этого города. И… надо узнать, известно ли в городе о трагедии, происшедшей в нашем доме, об аресте Санчо и Этторе…

Брюс все не возвращался. Измученные дети задремали. Я услышала, как Марика тихо плачет. Я подумала, что девочка плачет во сне. Но она не спала.

– Мама… мама… – всхлипывала она.

– Не плачь, милая, – пыталась я успокоить ее, поглаживая нежно по волосам. – Все будет хорошо…

У меня не хватало духа пообещать ребенку, что мать вернется. Девочка словно почувствовала мое состояние.

– Мама не придет? – еле слышно спросила она.

– Я… я не знаю точно, – тихо ответила я. Малышка повернулась ко мне спиной и, уткнувшись личиком в траву, плакала тихо и горько, как взрослая женщина. Я горячо надеялась, что она все же не догадалась о смерти матери.

Раздавшиеся шаги и напугали, и обрадовали меня. А вскоре испуг совсем прошел. Я поняла, что это возвращается мой Диего-Брюс.

Мальчик осторожно раздвинул ветки, и мы увидели его. Он нес глиняную флягу с водой, круглый темный хлеб и яблоки в плетенке.

Слезинки высохли на щеках Марики. Девочки и Карлинхос жадно уставились на принесенные Диего припасы. Хуанито протянул ручонки, что-то лепеча.

Сначала я напоила детей, начав с маленького Хуанито. Затем мы принялись за хлеб и яблоки. Дети уплетали за обе щеки.

Глава восемьдесят пятая

– А ты почему не ешь? – спросила я у старшего сына.

– Я уже поел, – коротко ответил он.

– Откуда эта еда? Расскажи, что ты видел, – попросила я.

Мальчик нахмурился. Казалось, он о чем-то напряженно думает; что-то хочет мне предложить, но никак не может решиться.

– Здесь, в другом конце пустыря, цыганский табор, – наконец начал он. – То есть я даже бы не назвал это табором. Они живут в лачугах, здесь, а не кочуют…

– Как же здесь можно жить? – немного удивилась я. – Чем они занимаются? Какими ремеслами?

– Женщины ходят в город, гадают, танцуют. Мужчины занимаются кузнечным ремеслом и лудят котлы. Живут, конечно, очень бедно. Я сказал, что я сирота из Мадрида. Скитаюсь с маленькими сестренкой и братишкой… Мне дали поесть и дали еды, чтобы я отнес детям…

Диего замолчал и выжидательно посмотрел на меня. Я поняла, какого именно вопроса он ждет. Мне и вправду хотелось задать этот вопрос. Я чувствовала, что мальчик что-то задумал. Но что же?

– Почему ты сказал, что вас только трое? – спросила я. – Ведь нас шестеро.

Он помолчал, глядя, как дети едят. Я отпила воды из фляги и обтерла губы концом линялого красного головного платка.

– Мама, – наконец решился он. – Я думаю, ты права. Женщину с детьми станут искать.

– И что же? – насторожилась я.

Я чувствовала, что ему трудно говорить. Мне казалось, что я догадываюсь, о чем он хочет сказать, и что это будет тяжело для меня, то, что он скажет. Почти инстинктивно я тянула время.

– Эти цыгане ничего не знают о том, что произошло в доме, – продолжал Диего. – По-моему, здешние власти не хотят, чтобы об этом шумели. Пока, во всяком случае. Цыгане сказали мне, что здесь поблизости несколько домов, которые сдаются внаем богатым людям. Больше они ничего не знают. И еще… – он снова запнулся. – Я сразу начал обдумывать такой вариант, мама. А когда встретил цыган, понял, что надо решаться.

– Ты хочешь… – с трудом выговорила я.

– Да, мама, – благородный мальчик пощадил меня и сам высказал все: – Я полагаю, двоих детей мы можем оставить здесь.

Я не стала охать и ахать, для такой реакции не осталось ни сил, ни времени.

– Но разве это не опасно? – тихо спросила я. – Так близко от места, где все произошло. А если цыганам все же придет в голову сняться с места?

– Нет, – решительно возразил Диего, – и мы ведь не оставим детей навсегда. У меня вот какой план: мы должны добраться до Мадрида, ведь это столица; разыскать там английского посла и попросить его помочь нам.

Я задумалась.

В сущности, план Диего хорош, ничего лучшего я не придумаю. Конечно, мы можем идти в Мадрид все вместе. Возможно, опасность не так уж велика. Но все же это риск. Нет, придется поступить, как советует мальчик.

– Кого из детей ты предлагаешь отдать? – я посмотрела на него внимательно.

– Эти цыгане – хорошие люди! – горячо заговорил он. – Они не обидят детей. И ведь мы обязательно вернемся. И если уж ты спрашиваешь меня… Конечно, мы должны отдать Сесилью и Карлинхоса. Они наши, а Марика и Хуанито – дети леди Коринны, у них никого кроме нас нет, мы отвечаем за них и не можем расстаться с ними.

Я порывисто поцеловала сына.

– Когда ты обещал привести детей?

– Завтра утром. Я сказал, что они в городе у одной старухи.

– Цыгане могли проследить, куда ты идешь.

– Я сам проследил, не следят ли они за мной. Все спокойно.

– Значит, завтра, – я произнесла эти слова спокойно.

Мы с Диего договорились спать по очереди, чтобы не оставлять детей без присмотра.

Вглядываясь в тишину, я снова думала о своей жизни. В который раз она начинается по-новому. Кажется, не так уж давно я ночью в роскошном парке подслушала разговор Коринны и Санчо. И вот снова ночь, ночь в джунглях, и я, в мужском костюме, сторожу сон дона Санчо; а впереди – раскрытие страшной тайны отца и Брюса Карлтона. А потом, казалось, всем ужасам пришел конец. Впереди было одно только счастье взаимной любви, общения с интересными умными людьми. Мы были богаты и свободны.

Новый поворот колеса Фортуны: теперь я – испанская нищенка Эльвира с пятью детьми на руках.

С пятью? Завтра их останется трое. И ко всем моим бедам прибавится постоянная тревога за Сесилью и Карлинхоса (я уже и про себя называла детей их новыми испанскими именами). А если дети выдадут себя?

Но тут настала очередь Диего бодрствовать, и, несмотря на все волнения, я уснула.

Утром Диего разбудил меня.

– Пора, мама.

Мы разбудили детей и позавтракали хлебом и яблоками, запив все водой.

– Я боюсь, Диего, – тихонько призналась я, – Сесилья и Карлинхос еще очень малы, как бы они не выдали себя неосторожным словом или жестом. Я хотела бы поговорить с ними, все объяснить им.

– Нет, мама, предоставь это мне. Я лучше объясню им. Они послушаются меня.

Голос его звучал так мужественно, что я послушалась его. Он отошел к детям. Невольно я подумала о Брюсе Карлтоне с чувством признательности. Когда-то ведь я любила его, да думаю, и он – меня; и он одарил меня прекрасным сыном…

Я держала на коленях маленького Хуанито, играла с ним, когда ко мне подошли остальные дети, Диего шел позади. Меня удивил спокойный и мужественный вид детей. Сесилья выступила вперед и, держа за руку Карлинхоса, сделала несколько шагов ко мне, обняла и крепко поцеловала. Мальчик проделал то же самое. Так же они поцеловали маленького Хуанито. Сесилья приблизилась к вытянувшейся, как столбик, Марике. Девочки бросились друг к другу в объятия. Видно было, что они с трудом удерживаются от слез. Все было сказано.

– Идите, – спокойно произнесла я. – И помните, мы обязательно вернемся за вами.

Диего взял за руку Карлинхоса и Сесилью и решительно зашагал прочь. Дети не оглядывались.

Когда они ушли настолько далеко, что их уже не было видно, Марика, стоявшая молча и с жадностью вслушивавшаяся в звучание их шагов, с громким плачем бросилась ко мне. Прижимая одной рукой к груди малыша Хуанито, я другой рукой прижала к себе девочку. Она горько плакала, пока не уснула.

Когда вернулся Диего, дети спали. Он принес еще яблок, флягу с вином, хлеб и несколько копченых рыбин. Меня мучил страх. А вдруг мои дети попадут в руки к дурным людям, к извращенцам…

– На кого ты их оставил? – спросила я.

– Там одна семья, у них шестеро детей, за детьми присматривает старуха.

– Ты сказал, что вернешься за сестренкой и братом?

– Да. Но я сказал, что пока они могут обучать Сесилью и Карлинхоса ремеслам, и что те будут помогать им в их домашней работе.

Я кивнула и горько улыбнулась, подумав о Карлинхосе, о маленьком Чарльзе. Что за судьба – учиться ремеслу в цыганском таборе – и это сын короля Англии. Впрочем, мне уже было известно, что династия Стюартов свергнута, англичане назвали это «Славной революцией»; однако от монархии они не отказались и пригласили занять английский престол голландца Вильгельма Оранского.

Боже, как далеко все это сейчас от меня, испанской нищенки Эльвиры!

– Мама, – предложил Диего, – сейчас я пойду с узлом кружной дорогой до старых городских ворот. Примерно через час после того, как я уйду, иди и ты с детьми. Я буду ждать тебя у городских ворот. Ты сразу увидишь меня. Но не подавай вида, что знаешь меня. Сядь, отдохни. Я притворюсь, будто сплю. Затем встану и пойду. Хорошенько заметь, в каком направлении я двинусь. Когда меня не будет видно, вставай и иди с детьми. Ты меня нагонишь. Я буду идти очень медленно. Все это нужно, я думаю, чтобы избежать подозрений. Я опасаюсь не только тех, кто ищет нас, чтобы задержать, но не хочу, чтобы цыгане видели нас вместе. А они часто бродят по городу.

Все это было, на мой взгляд, очень разумно. И мне оставалось только согласиться. Диего тотчас ушел. Я дождалась, когда дети проснулись, и сказала им, что мы сейчас пойдем. Сон очень освежил их. Я накормила их, и мы пошли.

Глава восемьдесят шестая

Вряд ли в оборванке с двумя малышами могли бы признать герцогиню Райвенспер, дочь графа Майноуринга и, возможно, одну из богатейших женщин Европы и Америки. На мне было синее шерстяное платье, волосы я закрутила узлом на затылке, как принято здесь, и покрыла красным линялым головным платком. Хорошо, что я и дети играли в саду, когда пришло известие о том, что в дом уже нельзя вернуться. Все мы были в кожаной обуви, довольно прочной, и без каблуков. За ночь и день, что мы провели под открытым небом, дети успели перепачкаться, и в своей одежонке, кое-как перешитой мною из костюмов взрослых слуг, выглядели настоящими оборванцами.

Я взяла на руки Хуанито и велела Марике идти за мной. Я шла не спеша, чтобы девочка могла поспевать за мной. Вскоре она вцепилась грязной ручонкой в подол моей синей юбки. Я поняла, что малышка боится отстать, сейчас для нее самое страшное – остаться одной. Бедная девочка! Сколько печального ей предстоит узнать в этой жизни. Ведь когда-нибудь придется ей рассказать и о смерти Коринны; и о том, что лорд Карлтон, которого малышка считает отцом, на самом деле – не отец ей; и о ее настоящем отце – Санчо Пико.

Я задумалась о том, увижу ли я когда-нибудь Санчо. И Этторе, который тоже был славным и добрым человеком.

Мы спустились к морю. Затем вышли в порт. Я заметила, что многие бедные горожанки прикрывают платком нижнюю часть лица. Я подумала, что это мне на руку, и сделала так же. Теперь уж никто не узнал бы меня.

Солнце стояло совсем высоко. Было жарко. Я не хотела спрашивать, как пройти к старым городским воротам. В порту я видела наш корабль. Но трудно было определить, охраняется ли он, задержаны ли матросы и капитан. Приближаться, конечно, было опасно.

Мы вышли на узкую улочку, резко идущую вверх. В Кадисе дома часто строят так, что окна выходят во внутренний двор, а на улицу глядят лишь слепые белые стены. Марика едва передвигала ноги. Я тоже устала. Не задумываясь особенно, я присела прямо на мостовую у стены какого-то дома. Дети отдыхали у меня на коленях.

Неожиданно напротив открылась дверь. Женщина в черном приблизилась ко мне и положила у моих коленей несколько монет, хлеб и два граната. Я низко склонила голову и тихо поблагодарила ее. Дети поели. Я тоже съела немного хлеба. Мы поднялись и пошли дальше.

На площади, в центре которой был фонтан, я увидела водоноса. Заплатив мелкую монету, я получила воду для себя и напоила детей.

Я подхватила усталую Марику и несла ее, обхватив одной рукой, другой я прижимала к груди Хуанито. Ноги у меня были словно налиты свинцом. Руки болели.

Еще некоторое время мы блуждали по городу, наконец я увидела старые полуразвалившиеся арки. Я решила, что это и есть старые городские ворота. Они не охранялись. Здесь было довольно значительное количество оборванцев, среди них и женщины с детьми. Этих последних мне было особенно жаль. Да, я находилась в том же положении. Но у меня была надежда, все еще могло уладиться. А этих бедняг ждало впереди только горе.

Я осторожно, чтобы не привлекать к себе внимания, стала вглядываться, ища моего Диего. Вдруг я услышала его громкий голос.

– Послушай, – обращался он к какому-то старику, – как ты думаешь, спадет ли эта чертова жара к вечеру?

Старик что-то пробурчал в ответ.

Я подняла голову и посмотрела в том направлении, откуда шел голос. Диего (вероятно, нарочно, чтобы я могла сразу видеть его) взобрался на выступ ворот. Он сидел, надвинув шляпу на глаза, равнодушный и горделивый, как многие молодые испанские оборванцы. Но на самом деле он внимательно следил за дорогой, поджидая меня. У меня из груди вырвался невольный вздох облегчения.

Я присела рядом с какой-то старухой. Марика и Хуанито сидели на земле рядом со мной. Я полуприкрыла глаза веками. Пусть думают, что я настолько утомлена, что даже не имею сил говорить. Я зорко следила за Диего. Прошло какое-то время, он соскочил с кирпичного выступа и спокойно растянулся на земле в тени ворот, подложив руки под голову и накрыв лицо шляпой. Здесь такое поведение никого не удивляет. Я не могла понять, действительно ли он спит или просто притворился.

Солнце начало медленно клониться к закату. Иные поднимались и уходили, на их место прибредали новые. Диего сел и потер лицо ладонями, словно никак не мог проснуться. Затем еще немного послонялся у ворот и, не спеша, поплелся прочь.

Я внимательно смотрела, как он уходил. Вот он скрылся из вида. Я знала, что мне надо будет последовать за ним. Я терпеливо ждала. Марика, уже отдохнувшая и приободрившаяся, с любопытством оглядывалась по сторонам.

Диего унес наш узел. С пустыми руками, постаревшая, должно быть, лет на десять, с двумя маленькими оборванными детьми, я могла вызывать презрение или грустное сочувствие.

– Что, красавица, – вдруг обратилась ко мне, шамкая, моя соседка-старуха, – я вижу, ты знавала и лучшие времена. Видно, приходилось служить камеристкой в богатом доме?

Особого восторга это соседство у меня не вызывало. Изо рта у старухи неприятно пахло, гнилые зубы не делали ее улыбку слишком уж обаятельной, из-под головной накидки, давно утратившей цвет, выбивались грязно-серые жидкие прядки.

– Да, матушка, – скромно отозвалась я, – пришлось мне служить в богатом доме. Но как ты угадала? Я-то думала, от меня прежней ничего не осталось.

Старуха усмехнулась.

– Умный человек, – сентенциозно заметила она, – в настоящем разглядит и прошлое и будущее.

Мне это вовсе не понравилось. В мои планы совсем не входило, чтобы эта старая карга определяла мое прошлое. Кроме того, я давно вышла из того возраста, когда желают во что бы то ни стало узнать будущее. Когда я была молода, в Лондоне подвизалось немало астрологов, предсказывающих человеческую судьбу по расположению небесных светил. Многие знатные дамы и господа посещали их. В годы ранней юности я и сама отдала дань этому увлечению. Но теперь подобные предсказания казались мне глупыми.

Эта старуха немного напугала меня, и в то же время мне было любопытно, по каким признакам она определит мое прошлое и что думает о моем будущем.

Старуха оглядела меня, чуть отодвинувшись. Маленькие запавшие, слезящиеся глазки, хоть и выглядели подслеповатыми, но смотрели зорко. Мне стало не по себе. Но я понимала, что именно сейчас нельзя вдруг встать и уйти.

– Что же вы видите, матушка? – доброжелательно спросила я.

– Вижу, что ты служила камеристкой в богатом и знатном доме, но черную работу тебе делать почти не приходилось, разве что в молодости. А родилась ты, должно быть, не в богатстве. Это я по твоим рукам вижу. Видно, что смолоду приучена ко всякой домашней работе, а после стала ты их беречь и холить.

Я возблагодарила Сару, мою приемную мать, за то, что в свое время она заставляла меня работать по дому так же, как и своих родных дочерей. Быть может, это сейчас спасет мне жизнь.

– Да, матушка, ты все правильно видишь, – сказала я и рискнула добавить: – А особенно мне нравится, что ты не обманываешь меня и не говоришь, будто определила все это бог весть каким волшебством, а честно признаешься, что это можно определить по коже РУК.

– Можно, ох можно! – старуха осклабилась.

– А что ты еще видишь, матушка? – я убеждала себя в том, что я просто сижу здесь, делать мне нечего и из любопытства я слушаю эту женщину. На самом же деле меня постепенно охватывала тихая паника. Мне казалось, что острые буравчики запавших глаз видят меня, что называется, насквозь. Я с ужасом чувствовала, что каждый мой жест изобличает меня во лжи. Я боялась за детей, ведь они были еще более уязвимыми, чем я.

– Скажу, что вижу, – старуха облизнула запекшиеся губы. – Ты, должно быть, не так давно ушла со своего места. Руки и лицо у тебя еще не успели огрубеть от бедной жизни. И ты и девочка обуты в кожаные туфельки, то, что вам от прошлого осталось.

– Все так, матушка, – подтверждала я, кивая, – все так.

Я сделала огромное усилие над собой. Теперь мне казалось, что я и впрямь служила в богатом доме. И меня выгнали… За что же меня могли выгнать? Ах да, ну конечно, хозяйка узнала о том, что я прижила от хозяина двух детей. Она думала, что это дети какого-нибудь слуги или бедного дворянина, моего любовника. Дети воспитывались в деревне, у кормилицы. И вот кто-то (а кто, не знаю) сказал хозяйке правду о детях… И я оказалась на улице…

– Ты говоришь не так, как в нашем городе говорят, – продолжала старуха. – Должно быть, ты из Мадрида, выговор у тебя столичный…

Я подумала, что и это правда. Именно так говорили донья Инес и Санчо, мои главные учителя испанского языка.

А старуха говорила дальше:

– За что же тебя могли выгнать? А, видно, прослужила ты достаточно, и манеры у тебя, и руки… А, впрочем, ясно, за что. Сеньора, наверное, как-то прознала, что детишки твои не от бедного любовника, а от самого хозяина…

Я не могла сдержаться и сильно вздрогнула. Но тут же я уверила себя, что если подобный вариант пришел в голову мне, вполне естественно, что до этого додумалась и моя собеседница. У нее как раз достаточно жизненного опыта, чтобы до такого додуматься. И, разумеется, ничего сверхъестественного здесь нет. И мысли мои она не могла прочитать. Невозможно прочесть чужие мысли, но можно многое определить с помощью логики, а также жизненного опыта, который (и, вероятно, это к счастью) у каждого человека отнюдь не безграничен…

Старуха не могла не заметить, как я вздрогнула, но истолковала это на свой лад.

– А твой хозяин, – она низко наклонилась ко мне, обдавая зловонным дыханием, – он – важная персона. И жена его – из очень знатной семьи. Сейчас ты боишься мести хозяйки, вот и сбежала.

Я подумала, что даже эта выдумка лучше правды, и смиренно ответила чуть дрогнувшим голосом:

– Вы все правильно угадали, матушка. Но позвольте и мне удивиться: как это вы, при ваших таких способностях, и сидите здесь, у ворот, в грязи и нищете?

– Это я тебе, может, после расскажу, – загадочно ответила моя собеседница и вдруг принялась нервно оглядываться по сторонам.

– Вы кого-нибудь ждете? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более естественно.

– Жду, – бросила она коротко и придвинулась ко мне ближе.

Я заметила, что ее старческие руки еще сильны и жилисты. Неужели я в ловушке? Но кто она? Нет, главное – не терять присутствия духа. Пожалуй, пора идти. Но как уйти?

– Я бы могла тебе помочь, – шептала мне в самое ухо незваная помощница. – Такая красавица, как ты, не должна пропадать зазря в нищете да в грязи. Да, ты, конечно, не первой молодости, но за такую, как ты, понимающий кавалер даст больше, чем за иную девчонку-девственницу. Не смотри, что я здесь сижу оборванная, я могу тебе такого любовника устроить, какого у тебя в жизни не бывало! И тебе будет хорошо, и мне сытно!..

Так вот оно что! Я снова почувствовала огромное облегчение. Всего-то навсего! Обыкновенная сводня. Ну, теперь-то я ничего не боюсь и сумею выпутаться.

– Я бы рада, матушка, – ответила я спокойно, – но любовника-покровителя я уж себе завела. К нему-то я сейчас и пробираюсь. Так что ты уж прости меня. – Я чуть запрокинула голову, словно бы только что решила посмотреть, не начало ли палящее солнце склоняться к закату.

– Вот и жара спадает, – произнесла я, оправляя косынку Марике. – Пожалуй, мне пора.

Но я не успела подняться. Сильная жилистая рука словно клещами сжала своими жесткими пальцами мой локоть.

– Сиди! Убью! – прошипел щербатый рот, а угольки глаз будто сжечь меня хотели.

Будь я одна, я вырвалась бы и кинулась бежать. И что бы тогда случилось? Возможно, старуха подняла бы крик, и меня схватил бы кто-нибудь из ее помощников. Наверное, она здесь не одна.

Но с детьми я никуда бежать не могла. Дети сковывали меня. Тревожась за них, я даже испугалась и торопливо зашептала:

– Я не противлюсь вам, матушка. Чего же вы хотите от меня? Не пугайте детей, прошу вас!

Мой страх был совершенно искренним. Старуха довольно усмехнулась. Но ее страшные пальцы продолжали сжимать мою руку.

– То-то! – проговорила она. – Я ведь знаю, кто ты! От меня не спрячешься. Но если будешь слушаться, я спасу тебя.

Я обмерла. Значит, эта тварь – не что иное, как тайный агент местных властей; ее наняли, чтобы выслеживать меня. И сейчас у меня нет выхода. Я и дети – в руках этого жуткого существа. Придется последовать за ней. Я с ужасом и горечью подумала о Диего. Бедный мой мальчик! Он ждет нас. Что с ним будет? А Сесилья и Карлинхос? Неужели и их выследили? Но сейчас я должна держать себя в руках и поменьше говорить.

Глава восемьдесят седьмая

Марика, кажется, почувствовала обостренным чутьем одинокого ребенка, что что-то не так, и крепко прижалась ко мне. Старуха свободной рукой сдвинула чуть набок головной платок и почесала грязными ногтями белесую кожицу головы под редкими серыми волосами. Затем она, будто случайно, сдернула платок и встряхнула, но тотчас снова принялась прилаживать его на голову одной рукой. Я заметила, как два парня в надвинутых на глаза шляпах поднялись с земли и, не глядя друг на друга, двинулись прочь от ворот. Я догадалась, что это слуги или помощники старухи.

Что она собирается сделать со мной? Кажется, у нее два варианта. Она может выдать меня властям. Но, похоже, она предпочла бы продать меня. Кому? Я выдержу все! Только не впадать в панику.

– Сейчас ты поднимешься и пойдешь вон за тем парнем, – зашептала старуха. – И не советую тебе пытаться бежать. Это до добра не доведет.

– Хорошо, – шепнула я в ответ.

Она отпустила мою руку. Я осторожно поднялась, держа на руках Хуанито. С бьющимся отчаянно сердцем я отряхнула юбку и протянула руку, чтобы взять за ручку Марику. Девочка тоже встала и боязливо поглядывала на старуху.

– Девчонка останется со мной, – старуха ухватила меня за руку, чуть приподнявшись с земли.

– Я слушаюсь вас, матушка, – зашептала я с невольными слезами на глазах, – но я боюсь за свою дочь. Дети – мое единственное достояние, ради них я решилась на это опасное бегство… Я почувствовала, что говорю лишнее, и смолкла.

– Не бойся, – ободрила меня старуха, – с твоей дочкой ничего не случится. Я приведу ее к тебе. Сама посуди, не могу я тебя сейчас пустить без залога. И скажи ей, чтоб не плакала.

Что ж, старуха рассуждала достаточно логично.

– Останься с этой бабушкой, Марика; она отведет тебя ко мне. Будь послушной и не плачь, – я поцеловала девочку и быстро пошла с Хуанито на руках. Перед моим внутренним взором долго еще стояла малышка с огромными печальными глазами, горестно сжатыми губками, перепуганная и уже замкнувшаяся в себе. Сколько пришлось испытать этому ребенку! И сколько еще придется. Смогу ли я хотя бы отчасти заменить ей мать?..

Я быстро шла следом за одним из старухиных парней. Я чувствовала, что за мной кто-то идет. Мне было ясно, что это второй. О побеге нечего было и думать. Оба держались на некотором расстоянии от меня. Мы прошли какой-то улочкой, которая петляла как змея.

Я заметила, что мы направляемся не вглубь города, а, напротив, из города. Куда же меня ведут?

Между тем темнело. Я вдруг подумала о том, какое странное существо – человек. Вот хотя бы я. В сущности, я должна сейчас дрожать от страха и тревоги. Я окружена страшными тайнами. Я не знаю, где мои дети, где близкие мне люди. Я не могу защитить себя. Но страх у меня уже прошел. Я даже наслаждаюсь дуновениями прохладного ветерка после жаркого дня.

Мы вступили на проезжую дорогу и зашагали в тени оливковых деревьев. Дорога была безлюдна. Крестьяне, должно быть, уже кончили свои дневные труды и разошлись с полей и виноградников. Мои спутники теперь шли рядом со мной, по обеим сторонам. Оба молчали. Я даже не могла разглядеть их лица под низко надвинутыми шляпами. Впрочем, у меня не было особой возможности разглядывать их. Я шла, низко опустив голову.

Внезапно один из них крепко взял меня под руку. Это движение было резким, но в нем не было ничего похотливого. Я подчинилась покорно, только прижала к груди Хуанито. Мой второй спутник тоже теперь держался совсем близко от меня.

Мы свернули в рощу при дороге. Было уже совсем темно. Я замедлила шаг. Но оба парня держались уверенно. Значит, эти места им настолько хорошо знакомы, что они могут, что называется, с закрытыми глазами ориентироваться здесь.

Видно, какое-то странное предчувствие заставило меня подумать о «закрытых глазах». Сознание мое работало быстро, извлекая из глубины своей всевозможные ассоциации и обрывки знаний и воспоминаний.

Тот, который держал меня за руку, подвел меня теперь к стволу дерева. Нет, он не толкнул меня. Но мне ничего не оставалось делать, кроме как опереться спиной о ствол.

Теперь они стояли совсем близко. Что им нужно? Хотят изнасиловать меня? Нет, вряд ли. Они служат старухе, а я нужна ей. Хотя… кто знает… И она может полагать, что после насилия надо мной я стану более покорной… И главное, я была лишена возможности сопротивляться, на руках у меня был маленький Хуанито.

Они не произносили ни слова. Наверное, не хотели, чтобы я слышала их голоса. Один из них крепко держал меня за руку, другой быстро вынул из-за пазухи какую-то тряпку и завязал мне глаза. Ткань была грубая и пахла затхлостью. Я прижимала к груди ребенка. Я была в том состоянии, когда человек, охваченный паническим ужасом, в какой-то момент перестает владеть собой и принимается рваться, кричать, в безумном отчаянии звать на помощь, и тем самым утяжеляет свое дурное положение еще более.

Я с трудом сдерживалась. Если бы у меня не было ребенка, я бы, наверное, все же завопила, попыталась бы бежать. Но сейчас я сознавала, что не должна подвергать опасности жизнь Хуанито.

Я сообразила, что эти парни ничего мне не сделают. Они просто хотят отвести меня куда-то; скорее всего, в какой-то притон, служащий старухе убежищем: им велено завязать мне глаза, чтобы я не видела дорогу. Я нужна старухе, поэтому меня никто не тронет; пока, во всяком случае.

Я ожидала, что теперь мы пойдем дальше или вернемся в город. Но ничего подобного не произошло. Грубая рука потянула меня за руку. И в этом движении не было ничего враждебного. Мне просто предлагали сесть на землю. Значит, предстоит ожидание.

Кажется, в последние дни я только и делала, что ждала. Ребенок проснулся и заплакал. Я принялась укачивать его, пытаясь успокоить. Малыш, наверное, голоден. Боже! Как это ужасно! Наконец он уснул. Раздался стук колес, затопотали копыта. Было ясно, что подъехала повозка. Это хорошо. Больше не придется идти пешком. Нас повезут. Мои сторожа повели меня и помогли сесть на солому. Лошади тронулись.

Глава восемьдесят восьмая

За каждым моим движением следили. У меня не было никакой возможности сдвинуть повязку или хотя бы приподнять ее, напрягая нос. Мы ехали, то и дело сворачивая. Да, меня основательно запутали; одна я ни за что не определю, куда же меня везут.

Наконец лошади стали. Мне помогли слезть. Затем ввели в дом. Внутри мы тоже немного попетляли. Видно, дом был большой.

В одной из комнат я поняла, что теперь рядом со мной женщина. В сущности, я определила это по запаху. Мужчины пахнут не так. Я почувствовала также, что комната освещена. Женские руки сняли повязку с моих глаз.

Я увидела комнату, меблированную скромно, но пристойно. Широкая деревянная кровать застелена пестрым покрывалом. На окнах – занавеси из темно-коричневого бархата. На полу – ковер в красных тонах. Деревянный резной стол и два стула с подлокотниками.

На небольшом комоде красного дерева горели довольно ярко две свечи в подсвечниках. Подсвечники были очень простые, оловянные.

Я на мгновение зажмурилась. Я уже успела отвыкнуть от света. Рядом со мной была женщина, еще не старая, но уже и не молодая. Она походила на служанку в небогатом доме. Волосы закручены узлом на затылке, красная шерстяная юбка, белая блузка, вырез, открывающий шею. Лицо было очень обыкновенное, немного смугловатое, с темными глазами и довольно гладкой кожей.

Но первый мой взгляд был не на нее, а на ребенка. Он спокойно спал. Я невольно осыпала его поцелуями. Затем, посмотрев на женщину, сказала:

– Ребенок давно не ел. Ему нужно молоко. Я хочу приготовить для него молочную кашу. Ему нужны яблоки. Нужна и теплая вода. Я хочу выкупать его.

Она слушала молча. Я вдруг подумала, что она может оказаться глухонемой, да и мои провожатые – тоже.

– Вы слышите меня? – я повысила голос. – Вы слышите? Вы не глухая? Скажите хоть что-нибудь, чтобы я поняла, что вы слышите меня!

Женщина кивнула. Но это не могло удовлетворить меня.

– Если вы слышали и все поняли, – продолжала я, – приложите ладонь правой руки к груди. Я поняла, что вы не хотите или не можете говорить.

Она медленно подняла руку и сделала тот жест, о котором я просила.

– Вы можете принести мне все, что я прошу? Если да, снова приложите ладонь к груди.

Она повторила жест и вышла. Щелкнул ключ в замочной скважине. Меня заперли. Но сейчас для меня главным было накормить и выкупать ребенка. Я села на стул, а малыша уложила на постель.

Вскоре дверь открылась снова. Женщина внесла поднос с молоком и кашкой для малыша, здесь же была и миска с супом, предназначавшаяся, судя по всему, для меня. Двое мужчин в одежде слуг внесли корытце и бадью с нагретой водой. В корытце лежали полотенца, одежда для меня и для ребенка. Оставив все это, они по-прежнему безмолвно покинули комнату.

Теперь мне некогда было размышлять и анализировать. Я искупала малыша и вымылась сама. Затем мы поели, я переоделась и переодела ребенка. Усталый малыш снова уснул. У меня тоже слипались глаза.

Дверь снова отворилась. Вернулись женщина и двое слуг. Они унесли корытце, бадью, поднос с посудой и нашу грязную одежду. Когда они ушли, я присела на постель, поджав под себя ноги. Хуанито спокойно дышал во сне. Мне очень хотелось спать. Но я пыталась бороться со сном. Хотя что я сейчас могла обдумать?

Я уже совсем было собралась ложиться и хотела погасить свечи, когда дверь снова отперли. Давешняя женщина ввела Марику, умытую и переодетую. Девочка бросилась ко мне. Женщина ушла, снова заперев нас.

Несколько мгновений Марика молчала, припав ко мне и крепко обхватив меня за шею. Я тоже не могла произнести ни слова; с радостью осязая детское живое тельце.

Наконец мы прилегли рядом с маленьким Хуанито и начали шептаться. Я не хотела говорить громко; боялась, что нас могут подслушать.

Сначала мы только и могли произнести, что несвязные ласковые словечки.

– Доченька! Доченька! – невольно шептала я.

– Мама! Мамочка! – отвечала девочка.

Это обращение заставило меня вздрогнуть. Коринна! Та, прежняя, другая жизнь! Но сейчас даже хорошо, что малышка привыкла звать меня мамой.

Марика рассказала, что старуха, когда я ушла, еще немного посидела с ней, затем понесла на руках из города. Марика испугалась и уже хотела заплакать, но старуха заметила, что личико девочки сморщилось, и сказала, что вечером Марика увидит меня. Они долго шли. Старуха опустила девочку на землю и вела за руку. В роще (конечно, в той самой, где и мне завязывали глаза) старуха завязала глаза и девочке. На руках малышку принесли в этот дом. Ей казалось, что нес ее мужчина. («У него были сильные руки», – сказала Марика.) В доме повязку с глаз сняли, малышку искупали, переодели и накормили. Это все сделала та же самая женщина, что принесла нам еду и воду для купания. Очевидно, она назначена прислуживать нам.

– Тебя спрашивали о чем-нибудь? – спросила я Марику.

– Да, мама. Старуха спрашивала, как меня зовут.

– А ты?

– Я ответила: «Марика».

– А она успокоилась?

– Нет. Она еще несколько раз спрашивала, но я все время отвечала «Марика». Тогда она спросила, нет ли у меня еще какого-то имени. Но я сказала, что нет, только «Марика».

– Умница!

– Потом еще она спросила, как зовут моего отца… Услышав это, я встревожилась. Но девочка успокоила меня.

– Я сказала, что я не знаю.

– Она больше ни о чем тебя не спрашивала?

– Она еще спросила, видела ли я когда-нибудь моего отца. Я тоже сказала, что не знаю.

Я подумала, что вся эта ситуация парадоксально правдива. Ведь девочка и вправду не знает, что ее отец – Санчо Пико.

– А когда меня привели сюда, – продолжала малышка, – она спросила у той женщины, которая после меня купала и кормила, я ли это…

– Как это – ты ли это?

– Ну, старуха спросила: «Анхелита, это она?»

– И дальше?

– Женщина сказала: «да».

Значит, эта служанка вовсе не глухонемая.

– А что было после того, как она сказала «да»? – продолжала я допрашивать девочку. – Как ты себя вела?

– Я ничего не говорила. Да они больше ни о чем не спрашивали меня.

– Ну и хорошо! Ты славная девочка. А теперь спи. Я уложила Марику и погасила свечи.

Лежа в темноте рядом с детьми, я сначала не могла заснуть. Конечно, мне было о чем думать.

Значит, я в ловушке. Чего же от меня могут потребовать? Может быть, пообещать им деньги в обмен на помощь? Но нет, пока я не стану открываться им. Пусть они сами все скажут. Во всей этой ситуации есть что-то странное. Я в какой-то странной ловушке. Во всяком случае, я не попала в руки официальных властей. Пока меня не хотят выдать. Чего же они хотят от меня?

Я устала от этой работы мысли и уснула.

Глава восемьдесят девятая

Может быть, я бы посвятила больше времени всевозможного рода размышлениям и попыткам понять, что же с нами будет; но у меня было слишком мало времени. Имея на руках двух маленьких детей, я должна была заботиться о них.

Утром пришла давешняя служанка (я уже знала ее имя – Анхелита). Мы накормили детей. По-прежнему она молчала. И быстро ушла, снова заперев за собой дверь.

День прошел спокойно. Старуха не появлялась. Анхелита приносила нам еду.

– Дети не могут все время сидеть взаперти, – сказала я ей. – Они нуждаются в прогулке, в свежем воздухе.

Она быстро закивала и умоляюще приложила палец к губам.

Я повторила свою просьбу вывести малышей на воздух. Вероятно, Анхелита у кого-то спросила разрешения, и это разрешение было получено. Но, как я поняла в дальнейшем, Анхелита и сама была заинтересована в том, чтобы увести меня из комнаты, где, судя по всему, не имела возможности долго со мной оставаться.

Я обрадовалась, когда вечером служанка явилась с теплыми накидками для детей. Днем в Кадисе было очень жарко, а по вечерам холодало. Знаками она пояснила мне, что сейчас мы выведем малышей. На этот раз мне не завязывали глаза. Я тщетно пыталась понять причину этого доверия. Анхелита вывела нас на лестничную площадку. Я, как обычно, держала на руках Хуанито. Марика семенила рядом.

Деревянная лестница вела вниз. Ступени оказались достаточно широкими, я не боялась, что Марика споткнется.

Меня удивило то, что я не видела никаких других дверей, кроме нашей. Только деревянная лестница и голые темные стены. Анхелита освещала нам путь свечой в оловянном подсвечнике.

Спустившись, мы очутились в узком коридорчике. И снова – никаких дверей. Кроме одной, которая вела в сад.

Это был крохотный, почти квадратный внутренний дворик, огороженный высокими белеными стенами. Даже сильный и ловкий молодой человек едва ли выбрался бы отсюда. Так что, привести сюда уставшую женщину с двумя малышами можно было вполне спокойно.

Здесь, снаружи, было светлее, чем в доме. Анхелита загасила свечу. Марика и Хуанито начали играть чуть поодаль от нас.

– Детям здесь безопасно, мы можем отойти подальше, – вдруг прошептала Анхелита.

Я уже успела привыкнуть к ее безмолвию, и хотя знала, что она не немая, все же этот внезапный быстрый и нервный шепот заставил меня вздрогнуть.

– Не бойтесь! – прошептала Анхелита, она заметила мою дрожь.

Мы отошли чуть подальше от детей и присели на узкую скамью. Я поняла, что сейчас мне предстоит многое узнать, и, возможно, раскроется тайна моего неожиданного заточения.

– Я вижу, вы благородного происхождения, – осторожно начала Анхелита.

Я кивнула в знак согласия.

– Не спрашиваю, что заставило вас скрываться вместе с детьми, но мне ясно, что у вас есть причины для того, чтобы скрываться, бежать, не называть своего подлинного имени.

Пока она говорила вполне доброжелательно.

– Я хочу предупредить вас, – продолжила она, – в сущности, вам и вашим детям ничего не грозит. Я вижу, вы женщина добрая и смелая. Поэтому я умоляю вас помочь совсем юной особе с двумя маленькими детьми…

Дело запутывалось. Но я не подавала вида, что ничего пока не понимаю, и не торопила мою собеседницу. Мое спокойствие ободрило ее.

– От вас требуется совсем немногое, – Анхелита умоляюще сложила ладони. – Когда вам назовут имя и спросят, вы ли это, ответьте «да». Вы спасете троих. А я, в свою очередь, помогу вам и вашим детям скрыться из Кадиса и добраться туда, куда вы хотите добраться.

Я украдкой взглянула на Анхелиту. В отличие от старухи, это явно была честная и порядочная женщина, она походила на верную служанку, готовую на все во имя госпожи.

– Я хотела бы помочь этой незнакомке с детьми, если она так уж нуждается в помощи, – я невольно вздохнула. – Но можете ли вы гарантировать безопасность мне и моим детям?

– Да, да! – ее шепот сделался возбужденным. – И безопасность и помощь. Я не одна!..

– Я тоже хотела бы обратиться к вам с просьбой, – я посмотрела на играющих детей. – Не могли бы вы рассказать мне, кому я должна оказать услугу? Кто эта женщина?

– Пока не могу, – Анхелита взволнованно потупилась. – Простите меня. Но клянусь, наверное, уже завтра это станет возможным, я все расскажу вам, все!

– Хорошо, – никак иначе я не могла ответить Анхелите.

Внезапно она порывисто обняла меня и ткнулась губами мне в плечо.

– Успокойтесь, милая, – я чувствовала, что порыв этой молодой женщины был совершенно искренним. – Я исполню вашу просьбу. Ваши близкие будут спасены.

Начало темнеть. Я подошла к Марике и взяла на руки Хуанито. Игра на воздухе развеселила малыша, он непрерывно что-то лепетал на своем детском языке. Анхелита улыбнулась ему. Она мне нравилась. Она зажгла свечу и мы вернулись по лестнице в комнату.

Вдвоем с Анхелитой мы накормили ужином детей и уложили их. Затем она ушла.

Я задумалась об устройстве этого дома. В сущности, как я попала сюда? Или здесь имеются потайные двери, или какая-то калитка во внутреннем дворе. А, впрочем, я не собираюсь бежать. Это не имеет смысла, да и невозможно.

Значит, меня принимают за какую-то другую женщину. Чем же мы похожи? Мне стало ясно, чем. Обе мы родились в бедности, но затем жили в богатстве, это старуха определила по коже рук. У обеих – двое детей. Обе вынуждены бежать, скрываться. Старухе, должно быть, поручено разыскать таинственную незнакомку. Но сама старуха никогда ее не видела. Старуха вынуждена просить о помощи Анхелиту. А та, в свою очередь, не собирается выдавать неизвестную, которая, видимо, ей хорошо знакома. Какова же моя роль во всем этом?

Мне хочется доверять Анхелите. И у меня нет иного выхода. Анхелита поможет мне бежать. Я доберусь до Мадрида. Диего, наверное, уже там. Мы попросим помощи у английского посла. Как бы мне хотелось знать, что предпринимает Брюс-Диего! Я знала, что мой старший сын умен и находчив. А что сталось с доном Санчо и с Этторе Биокка? Где сейчас верные Нэн Бриттен и Большой Джон? Может быть, они все уже на свободе. Возможно, найден настоящий убийца Коринны. Я поежилась. Нет, я не верила, что все так просто.

Глава девяностая

Наутро все пошло по уже заведенному порядку. Пришла Анхелита и накормила нас завтраком. Собирая затем посуду на поднос, она коснулась как бы ненароком губами моего уха. Я уловила шепот:

– Сейчас спросят…

Анхелита быстро вышла с подносом. Я поняла, что она сейчас не может долго задерживаться у меня.

Итак, вот-вот состоится испытание. От меня требуется только одно: ответить «да». Времени оставалось, должно быть, совсем немного. Меня охватили сомнения. Можно ли доверять Анхелите? А если, не дай господи, это самое «да» будет стоить мне жизни?! А дети? Не подвергаю ли я их опасности? Но что же мне делать? Ответить «нет»? Допустим самое лучшее – после этого ответа меня и детей отпустят. Но отпустят ли? Нас могут просто убить, убрать. Ведь я так или иначе уже замешана в каком-то странном и явно беззаконном деле. Но, предположим, все-таки отпустят. Не приобрету ли я, отказавшись помочь этой незнакомке, могущественных врагов? Кто стоит за Анхелитой? Ведь она сама сказала, что она не одинока. Итак, нет вариантов. Мне остается только сказать «да»…

Комната была залита солнечным светом. Анхелита отперла ставни. Окна выходили в тот самый внутренний дворик, где мы сидели вечером. Дети весело играли на ковре. Хуанито пытался отнять у Марики тряпичный мяч, который ей дала все та же Анхелита; девочка смеялась.

Но вот у самой двери послышались шаги и голоса. Марика вскинула головку и посмотрела на меня недетски напряженным, вопрошающим взглядом.

– Играйте спокойно, – ответила я, – ничего не бойтесь. Ничего плохого не случится.

Ах, если бы я была полностью уверена в своих словах!

Ключ повернулся в замочной скважине. Дверь открылась. В комнату вошли Анхелита и старуха. На этот раз старуха была в черном, гладко причесанную голову прикрывала темная накидка. В пальцах она держала черные агатовые четки. Несмотря на этот приличный костюм, все равно видно было, что это женщина глубоко непорядочная, аморальная сводня и преступница. Но я слишком много испытала в жизни, чтобы бояться и дрожать перед такого рода личностями. Если бы не дети, я не была бы такой беспомощной, я сумела бы выбраться из этой ловушки без чьей бы то ни было помощи. Но из-за детей мне приходилось быть осторожной.

Когда обе женщины вошли, я не поднялась им навстречу, спокойно осталась в кресле. Ведь Анхелита всего лишь служанка, старуха – бог весть кто, а меня старуха, суда по всему, принимает за особу богатую, а возможно, и знатную.

– Здравствуй, красавица, – приветствовала меня старуха.

– Здравствуйте, матушка, – я чуть наклонила голову, но с кресла не поднялась.

– Но она вовсе не выглядит такой уж юной, – обратилась старуха к Анхелите. – Что за фантазия у этих Монтойя!

– Трудная жизнь была у нее, – Анхелита слегка пожала плечами.

– Но красавица, ничего не скажешь! – старуха сощурила глаза и зорко уставилась на меня.

Право, не всякий выдержал бы этот буравящий острый и беспощадный взгляд. На что она способна, если случайно обнаружит подмену? Но мне уже некуда отступать.

– А это и вправду она? – старуха внезапно и резко обернулась к Анхелите. – Ты не лжешь?

– Я знаю ее с детства, – Анхелита приняла вид оскорбленного достоинства.

– Ты выглядишь моложе, – теперь старуха буравила взглядом ее.

– Я не была замужем и не рожала.

Не обращая на нас внимания, старуха подошла к окну и, перебирая четки, принялась рассуждать вслух. Она чувствовала себя в полной безопасности. Ни я, ни Анхелита не осмелились бы напасть на нее. Да и что бы это дало нам? А за дверью (в этом я была уверена) ждали старухины телохранители.

– Такого совпадения быть не может, – произнесла старуха и снова мрачно уставилась на меня, но я снова спокойно выдержала ее взгляд. – Чтобы в одно и то же время две молодые женщины бежали с маленькими детьми… Нет! – внезапно она прервала свой монолог и резко повернулась ко мне. – Отвечай, помни, что ложь грозит смертью тебе и твоим детям. Говори правду! Назови свое имя!

Только что я благодарила небо за то, что выглядела намного моложе своего истинного возраста. Теперь же на миг меня охватил страх. Мысленно я бранила Анхелиту. Почему она не предупредила меня? Почему не назвала мне имя той женщины и имена ее детей? Эта ее излишняя осторожность сейчас может стоить жизни мне и моим детям, а возможно, и ей самой. Я молчала.

– Назовите свое имя, госпожа моя, – дрожащим голосом попросила Анхелита.

Глаза ее умоляли меня. Я знала, о чем. Я должна была найти выход. Я молчала.

– Я снова спрошу девчонку, – в голосе старухи послышались угрожающие нотки, – и если она не скажет, как ее зовут по-настоящему, берегись! – Голос ее, обращенный ко мне, понизился до свистящего шепота.

Надо было соображать быстро. Первым моим порывом было кинуться к детям, схватить Марику на руки, укрыть у себя на груди. Но я нашла в себе силы сдержаться. Чувства мои обострились до предела, и я осознала, что старуха не посмеет сделать девочке что-либо дурное. Потому что сама старуха – лишь то, что называется «передаточным звеном»; она должна передать нас живыми и здоровыми в чьи-то руки. Я напряглась, выпрямилась, вытянулась в кресле, но не шевелилась.

Старуха приблизилась к посерьезневшей Марике.

– Скажи бабушке свое имя, – проскрипела она.

– Говори, доченька, – я хотела ободрить малышку. Тотчас же мне стало страшно. А вдруг я невольно внушаю девочке, чтобы она назвала свое настоящее имя – Мелинда? Но я тревожилась напрасно. Умная Марика все понимала.

– Марика, – тихо сказала она и опустила головку.

– А как зовут твою маму? – продолжала старуха.

– Эльвира…

– А братика?

– Хуанито.

– А имя своего отца ты знаешь?

– У меня нет отца…

Старуха сделала еще несколько шагов. Вот сейчас она коснется девочки. Схватив Хуанито за руку, Марика вместе с ним бросилась ко мне. Наконец-то я подхватила обоих детей на колени.

– Не пугайте детей, матушка, – спокойно сказала я.

– Тебе нет смысла скрывать свое имя, – начала старуха. – Назовись…

– Но разве вы не знаете, как меня зовут? – я слегка повела плечами.

– Назовись. Тебе и твоим детям ничего не грозит, – она опустилась в кресло напротив моего, нервно перебирая четки.

– Только что, матушка, вы говорили иначе, – заметила я.

Внезапно резкий возглас боли раздался в комнате. Даже старуха чуть вздрогнула.

Анхелита подняла палец, из которого текла кровь. На столе лежало мое шитье, я подрубала платьице Марики. Случайно опустив руку, Анхелита, должно быть, наткнулась на ножницы и укололась. Кажется, она укололась сильно. Кровь текла струйкой и лилась на скомканную ткань. Марика заплакала от страха.

Но за какие-то тысячные доли мгновения я поняла, что происшедшее – не случайность. Я кинулась к Анхелите, схватила ее за руку, наши лица сблизились, я склонилась, мое ухо оказалось на уровне ее губ. Я ощутила теплое дыхание. Почти не разжимая губ, Анхелита выдохнула мне в ухо:

– Ана де Монтойя, супруга Мигеля Таранто… Анита и Мигель…

– Дайте воды, матушка, – громко крикнула я. – Вы видите, кровь так и хлещет!

– Воды! – громко приказала старуха, не сводя с нас мрачного взгляда.

Как я и полагала, за дверью стояли ее слуги. Прошло совсем немного времени, и слуга внес воду в бокале. Старуха приказала ему поставить бокал на стул и уйти. Я оторвала клок материи от платьица Марики, которое мне так и не суждено было дошить, обмыла палец Анхелиты и перевязала ранку. Старуха продолжала внимательно наблюдать за нами. Анхелита морщилась и даже застонала. Впрочем, ей, конечно, и вправду было больно. Теперь я готова была даже восхищаться ею. Она так преданна этой Ане де Монтойя!..

– Так как тебя зовут, милая? – старуха повернулась ко мне. Может быть, рассчитывала застать меня врасплох?

Я чуть было не назвала имя Аны. Но тотчас же поняла, что не следует сдаваться так быстро.

– Вы знаете мое имя, – бросила я, делая вид, будто поглощена раной Анхелиты.

Та открыто посмотрела на меня с благодарностью. Старуха, разумеется, заметила этот благодарный взгляд.

– Скажи ей, что нечего артачиться, – теперь она обращалась к Анхелите. – Пусть назовется. Лучше ей быть со мной поласковей. Ведь я могу оказаться полезной. Сейчас она в моих руках.

Анхелита хотела было заговорить со мной, но старуха поспешила вмешаться:

– Эй, не шепчитесь! Анхелита отпрянула.

Я подумала, что именно подозревает старая ведьма? Опасается ли она, что я – никакая не Ана де Монтойя, или просто боится, что Анхелита сможет сговориться со мной. Но о чем могла бы сговориться Анхелита с таинственной Аной?

– Я думаю, вам лучше назвать свое имя, госпожа, – слабым голосом принялась упрашивать меня Анхелита. – Нам и вправду не сделают здесь ничего дурного. И ведь уже знают, кто вы…

Я поймала изумленный взгляд широко раскрытых глаз Марики. Я посмотрела ей прямо в глазки и нежно поцеловала в щечку.

– Да, – сказала я, словно решившись после долгих колебаний. – Я поняла, вы знаете, что я – Ана де Монтойя, супруга Мигеля Таранто, и вы знаете, что наши дети носят имена своих родителей: Анита и Мигелито.

Я почувствовала, что напряжение начинает утомлять меня, и на миг прикрыла глаза ладонью. Но для усталой изнуренной женщины это был вполне естественный жест.

– Так-то лучше! – старуха уже стояла у двери.

Я спустила детей с колен. Поднялась сама и вдруг пошатнулась. Нет, я не притворялась, я на самом деле потеряла сознание, хотя мне хотелось всего лишь разыграть обморок. Но усталость и напряжение последних дней все же сказались. Анхелита бросилась ко мне, наклонилась, вылила мне на лицо почти всю воду, еще оставшуюся в бокале. Я открыла глаза.

Благодаря моему настоящему обмороку, я достигла того, чего намеревалась достичь притворным бесчувствием.

– Позвольте мне сегодня почаще навещать госпожу Ану и остаться с ней на ночь! – Анхелита подняла голову к старухе.

Конечно же, и Анхелита хотела остаться со мной, чтобы посвятить меня в подробности жизни неведомой мне Аны де Монтойя. Интересно, поняла ли Анхелита, что мой обморок был непритворным?

– Хорошо, – сказала старуха. – Забегай к ней сегодня почаще. И можешь остаться с ней на ночь. А я пошлю нарочного.

– Но зачем же спешить! – воскликнула Анхелита, помогая мне подняться. – Я уговорю госпожу и она напишет письмо. А завтра утром нарочный это письмо отвезет в Мадрид…

– Ну-ну. – Я видела, как старуха поморщилась досадливо. – Старайся, старайся, пусть это смягчит участь твоей госпожи.

– Я уверена, она согласится все отдать им! Лишь бы дети были живы и здоровы!

– Ну-ну! – снова проворчала старая ведьма. – После зайдешь к ней, а пока ступай со мной.

Анхелита помогла мне прилечь и вышла следом за старухой.

Я поняла, почему старуха досадовала. Ведь сказано было слишком много. Я теперь знала, что в Мадриде кто-то желает отнять у Аны де Монтойя ее имущество; по наущению этих людей и действует старуха. Ну а ночью я наверняка узнаю все. Анхелита мне расскажет.

Глава девяносто первая

Я довольно скоро оправилась от своего обморока. В течение дня Анхелита несколько раз навещала меня. Я окончательно доверилась ей. Это успокоило меня. Когда доверительно относишься к кому бы то ни было, всегда легче жить. Она тоже относилась ко мне с непритворной искренней доброжелательностью. Я с нетерпением ждала ночи. Вот когда я всласть наговорюсь с Анхелитой и обо всем буду осведомлена.

Наконец она принесла мне и детям ужин. Затем мы искупали детей и уложили спать. Переодевая на ночь маленького Хуанито, я невольно рассмеялась. Анхелита подняла на меня вопросительный взгляд.

– Я смеюсь, Анхелита, тому, что я вот так, с засученными рукавами, в юбке из грубой шерсти, собственноручно купаю ребенка, а еще недавно меня одевали и причесывали, и ни о какой стирке я и не помышляла.

– В жизни бывает всякое, – дипломатично ответила Анхелита. – Но и слепой заметит, жили вы не в бедности.

Я кивнула.

– А ведь это не ваши дети, госпожа, – прошептала Анхелита, склоняясь ко мне.

– Нас не могут подслушать? – спросила я одними губами.

– Нет, я знаю точно, – тихо ответила Анхелита.

– Как ты узнала, что это не мои дети? – Я укутала малыша, уложила рядом с сестренкой и принялась тихонько пошлепывать по заднюшке, чтобы он скорее заснул.

– Сама не знаю, госпожа. Я это чувствую, но не могу объяснить.

– Да, это дети моей младшей сестры. Она умерла. Анхелита сочувственно вздохнула.

– Но если ты чувствуешь, что это не мои дети, – продолжала тревожиться я, – значит, и старуха может догадаться.

– Может, конечно. Но ведь покуда не догадалась. Старуха – злой человек. Она не видит доброго в людях. Если бы вы задумали злое, например, украли бы этих детей, она бы догадалась. Но о добром, я думаю, ей догадаться трудно. А ведь вы сделали доброе дело – спасли детей своей сестры.

– Ты так уверенно говоришь…

– Не нужно большого ума, чтобы увидеть, что вы спасаетесь.

– Не обижайся, но я позднее расскажу тебе мою историю…

– А хоть и вовсе не рассказывайте! Я обещала вам помочь и помогу. Ведь вы помогаете моей госпоже!

Ребенок уснул. Марика уснула еще раньше братишки. Я поднялась с кровати и подошла к столу, у которого на стуле сидела Анхелита. На комоде слабо светился огонек свечи.

– Давай сядем в кресла, – предложила я, – так нам будет удобнее.

Оба кресла стояли у комода. Мы сели. Я посмотрела на перевязанный палец Анхелиты.

– Болит? – спросила я.

– Уже гораздо меньше.

– Ты очень мужественная, Анхелита. И я вижу, что ты очень привязана к своей госпоже, к этой неведомой мне Ане де Монтойя…

Анхелита помолчала.

– Да, я и вправду привязана к ней, – задумчиво сказала она, – хотя это странная история. Я чувствую доверие к вам. Я расскажу вам о себе. Но начать придется с истории Аны де Монтойя.

– Что же, я с нетерпением жду. Ведь, насколько я поняла, некоторое время мне самой придется пробыть Аной де Монтойя. Значит, лучше мне знать о ней подробнее.

– Слушайте тогда. – Анхелита чуть пригнулась и обхватила пальцами заострившиеся под юбкой коленки. Теперь в ней было что-то совсем детское. Она казалась мне все более привлекательной и доброй. Глубоко вздохнув, она начала свой рассказ, который я сейчас по мере сил перескажу.

Глава девяносто вторая

Это случилось давно. Тот, кому было суждено править испанцами, принадлежал к старой династии Габсбургов. Высокого роста, хрупкий и утонченный, одетый всегда в черное, обремененный неискоренимым благородством происхождения, юноша казался увядающей виноградной лозой среди чопорной атмосферы двора.

Всем известно, что королевские браки заключаются соображений высокой политики, но отнюдь не по любви. Юного Филиппа женили тринадцатилетним мальчиком на десятилетней французской принцессе. Казалось, новобрачные еще не вышли из детского возраста, однако старшие настаивали на том, чтобы этот брак, освященный церковью, как и положено, превратился как можно скорее в телесную реальность.

Так дети очутились на огромной парадной постели под бархатным балдахином. Перед этим воспитатели побеседовали с каждым в отдельности. Девочке было велено не сопротивляться, а мальчику было сказано, что он должен делать. Телесно он уже был мужчиной, хотя душа его еще оставалась душой ребенка.

Брак был совершен. Но то, что они сделали, наполнило детей отвращением. Теперь они всякий раз, когда им приказывали взрослые, соединялись, не испытывая друг к другу никаких чувств. Более того, яркие воспоминания о том, что они делали ночью, не давали им подружиться днем, они избегали друг друга, никогда не оставались наедине, не прогуливались по саду или по широким галереям дворца, служившего королевской резиденцией.

Так прошло немногим более двух лет. Юная принцесса забеременела. Она выглядела несчастной и растерянной. Теперь молодой супруг мог с полным облегчением не бывать с ней по ночам, ведь совокупление могло повредить здоровью будущего ребенка. Во дворце сплетничали и перешептывались. Многие придворные полагали, что вдовствующая королева, мать молодого короля, намеревается посредством интриг передать престол будущему внуку. Было ли это действительно так, осталось неизвестным. Принцесса так и не стала матерью, она скончалась за месяц до родов от какого-то недуга. Разумеется, тут же пошли слухи об отравлении, хотя причиной смерти безусловно явился ее чрезмерно юный для материнства возраст, а также хрупкое здоровье.

Филипп остался вдовцом. Он не был злым по природе. Но во время пышных похорон супруги откровенно признавался себе, что испытывает лишь чувство облегчения. Наконец-то он был свободен. Теперь он мог спокойно спать по ночам, проводить целые дни в дворцовой библиотеке и не думать о том, что он является чьим-то супругом. Вскоре скончалась и его мать. Филипп остался полновластным правителем. Канцлер, который был некогда любовником королевы-матери, несмотря на строгие нравы испанского двора, несколько раз деликатно напоминал молодому королю о необходимости женитьбы. Сначала король, хмуро выслушав советчика, коротко отказывался; затем стал отказывать ему грубо. Канцлер призадумался. Он был заинтересован по многим соображениям в браке Филиппа. Наилучшей кандидатурой ему представлялась двоюродная сестра Филиппа, австрийская герцогиня Маргарита. Ей уже минуло шестнадцать лет. Для королевской невесты она считалась даже староватой, но по крайней мере можно было не опасаться, что она скончается от первой же беременности. В этом браке были заинтересованы многие политики. Но как уговорить Филиппа?

Наконец канцлер решил обратиться за помощью к старому воспитателю молодого короля, герцогу Лерма. В детстве Филипп был очень привязан к своему воспитателю, да и теперь благоволил к нему. Герцог также любил Филиппа и от души желал ему добра.

Итак, однажды канцлер пригласил герцога в свои покои, на ужин. Естественно, разговор зашел о Филиппе. Канцлер сожалел о юном короле, лишенном радостей брака; еще более сожалел о династии, которая может пресечься, и, наконец, более всего сожалел о несчастной стране, которой, в свою очередь, предстоит остаться без короля в будущем и попасть бог знает в чьи руки.

Герцог Лерма внимательно выслушал собеседника. Затем поднял на него свои темные, чуть выпуклые близорукие глаза, повертел в длинных аристократических пальцах золотой бокал, и заговорил:

– Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы радеете о благе государства. И мне бы хотелось видеть нашего Филиппа счастливым отцом семейства, окруженным красивыми здоровыми детьми, и нежно привязанным к любящей супруге. Но, пожалуй, еще более мне хочется, чтобы юноша узнал, что же такое любовь. Как тяжело видеть молодого человека, которого судьба щедро одарила богатством, властью, благородным происхождением, но, увы, он лишен тех простых радостей, которые доступны самому бедному пастуху.

– Я тоже так полагаю, – на всякий случай согласился канцлер. – Но что вы могли бы предложить? Можем ли мы вдвоем выработать какой-либо план действий? Как женить Филиппа на принцессе Маргарите?

– Вы можете начать переговоры, – герцог лукаво прищурился, – королевская женитьба – дело мешкотное. А остальное предоставьте мне. Поверьте, к тому моменту, когда понадобится вести невесту к алтарю, король согласится сделать это.

– Тогда действуйте! – Канцлер залпом осушил свой бокал. Разумеется, он решил приставить к герцогу и королю шпионов, которые должны будут неотступно следить за ними.

Но герцог Лерма был не менее опытным царедворцем, нежели канцлер. Он все предусмотрел и в будущем намеревался обвести канцлера вокруг пальца. Впрочем, герцог был по-настоящему добрым, хотя и несколько безалаберным человеком, и вовсе не стремился к власти.

Король частенько удостаивал герцога беседой. Особенно они любили беседовать в библиотеке, в обширном помещении со сводчатым потолком, где стены были увешаны портретами знаменитых ученых, богословов и философов, написанными прекрасными художниками. Здесь, среди фолиантов, переплетенных в сафьян, Филипп чувствовал себя легко и свободно. Он, ссутулясь, изучал какую-то книгу, когда в библиотеку вошел герцог Лерма. Король, который был раздосадован, услышав чьи-то шаги, улыбнулся при виде своего старого воспитателя.

– А, это вы, – произнес Филипп почти радостно. – А я было решил, что это наш канцлер снова собирается досаждать мне бесконечными разговорами о женитьбе. Кстати, у меня к вам настоятельная просьба: если он вам случайно встретится, скажите ему, что меня не интересует продолжение династии, еще меньше интересует благо страны; и что я не такой дурак, чтобы воображать, будто канцлер не озабочен единственно своим собственным благом. Поэтому я желаю лишь одного: чтобы меня оставили в покое и позволили мне жить так, как мне самому хочется. Что же касается всевозможных благ, то я и слышать о них не желаю!

Закончив эту гневную тираду, юноша стукнул кулаком по инкрустированной флорентийской мозаикой столешнице. Щеки его разрумянились, он выглядел привлекательным.

Герцог улыбнулся и заметил:

– Кажется, сегодня все сговорились досаждать вашему величеству никчемными советами. Вот и я туда же! Весна! Погода прекрасная. Не пройтись ли нам по саду?

– Нет, – насупился Филипп. – Вам известно, что я не люблю прогулок на воздухе.

– Да, мне это известно. Но отчего, ваше величество? Если что-либо мешает вам, мы устраним препятствие.

– Мешает? – переспросил Филипп и задумался. – Да нет, я не могу сказать, что мне что-либо мешает. Нет. Меня просто раздражает вся эта суматоха, царящая в природе; все эти беспорядочные солнечные блики, хаос зеленой листвы, крики птиц, множественность насекомых. И с какой страстью все это поедает друг друга, уничтожает…

Герцог хотел было что-то возразить, но передумал и продолжал внимательно слушать.

– И как удивительно совокупление в природе походит на убийство, на поедание. Взгляните на птиц и насекомых! Порою невозможно понять, что же они делают – совокупляются или поедают друг друга.

Герцогу все это показалось смешным, но он сдержался. В сущности, в этом взгляде на природу молодого человека, еще не успевшего насладиться жизнью, но уже разочарованного, было нечто парадоксально верное.

– А не хотелось бы вам, ваше величество, – задумчиво предложил старый герцог, – пройтись по вечернему или даже по ночному городу. Но не в сопровождении свиты из докучных придворных, не с конной и пешей охраной…

– А как же? – прервал его юноша. В голосе Филиппа почувствовался интерес.

– Вечером мы выберемся из дворца вдвоем – вы и я. В темных плащах и широкополых шляпах. И побродим по городу вдвоем, насладимся свободой. Нравится ли вам мое предложение?

– Пожалуй… – Видно было, что молодой человек борется сам с собой; колеблется между уже привычной разочарованностью в жизни и желанием испытать эту новую свободу.

Наконец Филипп согласился.

Теперь герцогу Лерме предстояло решить еще одну и довольно трудную задачу: надо было сбить с толку шпионов канцлера, направить их по ложному следу. В назначенный вечер, после того как молодой король торжественно удалился в свои покои, чтобы покинуть их лишь утром, у одной из дворцовых дверей (а дверь эта вела в покои герцога Лермы) остановилась карета. Вскоре в карету сели двое мужчин: молодой и пожилой, оба кутались в широкие плащи. Карета выехала из дворца, проехала по улицам вечернего города и остановилась у дома знаменитой куртизанки Марфизы. Наутро канцлер уже был осведомлен о том, что герцог возил его величество к Марфизе. Канцлер пожал плечами и стал ожидать результата подобных визитов. Действительно, двое незнакомцев стали частыми гостями у Марфизы. Когда подкупили ее служанку, та описала молодого человека, как две капли воды схожего с его величеством. Однако нечего и говорить о том, что все это были веселые плутни герцога. Он нанял двух мужчин, отдаленно напоминающих его самого и короля; он щедро заплатил Марфизе и ее служанке. Таким образом герцог обеспечил свободу действий себе и королю. В отличие от канцлера, Лерма искренне любил Филиппа и желал видеть его счастливым хотя бы недолгое время, ибо старый герцог хорошо знал, сколь недолговечно счастье.

После второго визита к Марфизе, когда шпионы канцлера уже знали, куда вечерами ездят король и герцог, поздно вечером открылась дверь черного хода. Трое слуг в темных широких плащах и широкополых шляпах вышли наружу и ускользнули в город. Это были герцог, его доверенный слуга и король. Герцог принял на всякий случай самое простое решение – шпионы собирались выслеживать двоих, поэтому Лерма сделал так, что дворец покинули трое. Теперь все меры безопасности были приняты, и его величество спокойно мог наслаждаться своей ночной свободой.

Глава девяносто третья

Юноша почувствовал себя легким и нескованным. Удивительное сознание того, что он может сейчас делать что угодно, вызывало желание подольше оттягивать конкретные действия, наслаждаться тем, что можно просто куда-то идти без всякой цели, просто глядеть по сторонам.

Герцог не повел Филиппа в злачные места, они побродили несколько часов по центру столицы, ярко освещенному фонарями, и вернулись во дворец.

О второй прогулке король сам напомнил Лерме. На этот раз они пошли в один из богатых трактиров, ели, курили, слушали пение.

Когда Филипп напомнил герцогу о необходимости третьей прогулки, тот спросил, слыхал ли Филипп о цыганском пении. Оказалось, молодому королю приходилось слышать об этом.

– Это стоит послушать? – спросил он.

– Полагаю, да, ваше величество.

Тою же ночью они посетили один из кабачков, где имели обыкновение собираться любители цыганского пения. Надо сказать, Лерма отнюдь не случайно выбрал именно этот кабачок. Ему было известно, что совсем недавно сюда начала водить свою пятнадцатилетнюю красавицу-дочь Маритану старая сводня Эрендайра. Не прошло и нескольких дней, а вернее ночей, как о девушке заговорили. Ее изумительный голос не уступал ее красоте, и все это сочеталось с природной грацией, скромностью и умом. Гордые аристократы готовы были напрочь разориться ради прекрасных глаз Мари-таны, богатые торговцы звенели кошелями, соблазняя Эрендайру, но та не спешила продавать дочь. Хитрая цыганка выжидала, нутром чуя такую поживу, какая и не снилась ее соплеменницам.

Когда король, герцог и доверенный слуга герцога вошли в кабачок, там уже было достаточно народа. Герцог заплатил за вино, сигары и закуски. Все трое удобно расположились за столиком в глубине зала, отсюда хорошо был виден деревянный помост, куда взойдет певица. Но выступление еще не начиналось. Лерма украдкой и с удовольствием поглядывал на короля. Филипп выглядел веселым и оживленным. С тех пор, как начались его ночные прогулки, он совсем по-детски стал смотреть на жизнь, как на волшебную шкатулку, из которой может появиться любой, но непременно занимательный и радостный сюрприз.

В углу темно-коричневого занавеса из потертого тяжелого бархата мелькнуло пестрое платье. Зал огласился приветственными криками. Филипп с любопытством подался вперед.

Женщины никогда не привлекали его. Это были или старые придворные дамы, похожие на его мать, одетые в черные платья с туго накрахмаленными белыми воротниками; или юные аристократки, напоминавшие его покойную супругу, скованные жесткими правилами придворного этикета; или же дворцовые служанки, казавшиеся ему грубыми и скучными.

И вдруг на помосте появилось совсем иное существо. Белое платье из легкого шелка было заткано веселыми алыми розами; широкий вырез открывал нежную смуглую шею и очаровательно беззащитную ямочку между ключицами; огромные кольца золотых серег оттеняли маленькие изящные ушки; звенели золотое ожерелье и браслеты на тонких смуглых руках; в четырех черных косах трепетали алые ленты; маленькие ступни в открытых красных башмачках сводили с ума, вызывали отчаянное желание броситься и покрыть их страстными поцелуями, сжимая в пальцах. Огромные, счастливо-радостные черные глаза сияли, красиво вырезанные губы чуть приоткрывались, обнажая белоснежные зубы. Много красавиц знавала Испания, но такая, как цыганка Маритана, дочь Эрендайры, рождается раз в столетие. Девушка всплеснула вскинутыми вверх гибкими руками, вся она блестела, сияла, сверкала, звенела. А голос ее, зазвучавший под звуки гитары, казалось, поднимал людей к небу, словно на крыльях. И все это дышало такой радостью, таким счастьем и весельем…

Даже старый Лерма чувствовал, как сильнее забилось его сердце. А Филипп… Ему чудилось, что жизнь его началась только сегодня и вся полна радостного трепета, света, счастья…

Когда девушка ускользнула за занавес, Лерма спросил, не хочет ли Филипп познакомиться с ней поближе. Филипп ответил горячим пожатием. Девушка появилась снова, и начался новый танец, сопровождавшийся новой песней.

На следующий день доверенный слуга герцога отправился в цыганский квартал, где жили Эрендайра с дочерью, и предложил старой цыганке такую сумму, что та не удержалась и выказала свое изумление, тараща глаза и приоткрывая щербатый впалый рот. В секретных тайных покоях дворца устроено было любовное гнездо. Юную Маритану привезли сюда глубокой ночью слуги в масках.

Девушка знала, что в конце концов мать продаст ее богатому содержателю, сердце ее еще молчало, но втайне она надеялась, что прежде чем она начнет вести обычную жизнь содержанки, ей удастся изведать любовь. И вот все кончено. Стоя посреди роскошной спальни, со страхом глядя на огромную кровать под высоким балдахином, девушка закрыла лицо руками и заплакала.

Лерме очень хотелось наставлять своего юного друга до самой последней минуты. Но чутье подсказало старику, что юноша справится сам.

И вот Филипп остановился в дверях, глядя на плачущую девушку. Он ни у кого теперь не мог попросить совета, он должен был действовать самостоятельно. Возможно, надо было тщательно продумать свои действия. Но Филипп двинулся по иному пути. Мучительная жалость к этому юному беззащитному существу обожгла его сердце. В несколько быстрых шагов он очутился рядом с девушкой, бросился к ее ногам и, обессиленный острым порывом страсти, припал губами к маленькой ступне.

Девушка отняла ладони от лица. Она ожидала, что увидит здесь сластолюбивого старца или грубого дворянина с большими усами. А к ногам ее склонился хрупкий юноша, почти ровесник ей. Не надо девушке быть особенно ученой для того, чтобы почувствовать, что ее страстно любят. Цыганка от природы наделена была пылкостью; беззащитная безоглядная страсть Филиппа вызвала в юной Маритане горячий ответный трепет.

Юноша и девушка не произносили ни слова. Он ощутил, как пламенеют его руки, все его существо мучительно жаждало слияния с этим девичьим телом, со всем тем, что звалось нежным прелестным именем – Маритана.

Губы нашли губы, руки сплелись в объятиях. Огромная парадная кровать под высоким балдахином в ту ночь так и осталась пустой. Два юных тела познали восторг слияния у ярко горящего камина, на пушистом восточном ковре, затканном голубыми цветами.

Ночь прошла в сладостной страсти, в бурном счастье. Они не заметили, как рассвело. В окно Филипп увидел розовеющее небо…

Им прислуживали безмолвные слуги. Ни о чем не надо было заботиться – роскошные яства, вино, одежда, вода для омовения – все являлось как по мановению волшебной палочки. Во дворце было объявлено, что король на месяц отправился инкогнито в поездку по своим загородным имениям. Канцлер наконец-то узнал тайну Лермы и Филиппа, побеседовал с герцогом наедине и теперь с любопытством ждал.

Между тем весна разгоралась все ярче. Пылали цветы, огневой россыпью вспыхивало пение птиц, ослепляла яркость зелени. Филипп и Маритана целые дни проводили в саду.

Теперь окружающая природа уже не раздражала юношу. Благодаря восторженному слиянию с этой прелестной, страстной и чистой девушкой, он сам себя чувствовал частицей природы; частицей, неспособной осуждать, разочаровываться, размышлять. Все его существо жаждало лишь одного – оставаться счастливой частицей этой счастливой природы вокруг. Наслаждаясь взаимными ласками и поцелуями, сжимая друг друга в объятиях, покусывая острыми молодыми зубами, впивая сочность кожи губами, языком, они встречали радостным счастливым смехом рядом с ними подпрыгивающих в совокуплении лягушек, кружащих друг друга весенних жуков; шумного пса, покрывающего сзади свою кудлатую подругу. Это было счастье!

Трудно себе представить, но прошло более десяти дней, прежде чем они заговорили друг с другом, захотели что-то друг о друге узнать. Простодушной Маритане нечего было скрывать. Она была младшей дочерью в большой цыганской семье. Отец вскоре после ее рождения был убит в какой-то драке. Старшие сестры сделались многодетными матронами, братья – контрабандистами или главами больших, как у ее отца, семей. Эрендайра рано заметила талант и очарование младшей дочери и отказывала себе во всем, лишь бы девочка была сыта, нарядно одета, могла бы учиться пению и танцам. Теперь старуха была вознаграждена за свои лишения, она получила столько денег, что ей с избытком хватило бы на ближайшие полвека.

В свою очередь, Филипп тоже открылся возлюбленной. Но Маритана была так влюблена в него, что даже не задумалась о том, что любит самого короля, ни тем более о том, какие выгоды сулит ей теперешнее ее положение королевской любовницы.

Зато призадумался сам Филипп. И не нашел ничего лучшего, как узаконить свою связь с цыганкой. Он решил тайно обвенчаться с ней, ни с кем не советуясь предварительно. Наивный честный юноша полагал, что брак, освященный церковью, никто не сможет оспорить. Ночью, в одном из пригородов Мадрида молодых обвенчал священник, так и не узнавший, чей брак скрепляет.

На следующий день Филипп послал слугу за герцогом Лермой. Старик не замедлил явиться и порадовался перемене к лучшему, которая явно произошла в юноше. Филипп с гордостью объявил о своем браке с Маританой. Герцог призадумался, затем начал мягко увещевать молодого короля:

– Разумеется, вы можете продолжать вашу связь с этой девушкой, ваше величество, но брак вы должны заключить с принцессой, с особой благородного происхождения. Она подарит вам наследника, законного наследника престола. Но уверяю вас, это ни в малой степени не стеснит вашей свободы.

– Но церковь запрещает двоеженство, – возразил Филипп. – А я уже обвенчан с Маританой.

– Обвенчан? Но кто знает об этом?

– Кто знает об этом? – переспросил Филипп, по-мальчишески заложив руки за спину. – То есть вы хотите сказать, что в вашей власти заставить молчать священника, венчавшего нас. Да, я понимаю, вы можете даже убить его. Но мы все равно останемся супругами перед Богом!

– Хорошо, – согласился герцог. – Тогда я попрошу вас лишь об одном: повремените пока с объявлением вашего брака.

Король согласился.

Теперь он стал появляться во дворце, занимался государственными делами, но каждая минута, проведенная не с Маританой, казалась ему потерянной. Между тем, герцог Лерма в отсутствие его величества навестил девушку в тайных покоях. Она была прелестна. Поглощенная любовью, она не обращала внимания на то богатство, которое ее теперь окружало. Она тоже считала мгновения, тоскуя о любимом. Вид престарелого знатного царедворца в строгом черном наряде смутил ее. Герцог назвал ей свое имя и сказал о том, что он друг и бывший воспитатель Филиппа. Маритана поклонилась ему с врожденной грацией, очаровательно робея. Герцог стал говорить о том, что не сомневается в ее искренней любви к Филиппу и что именно поэтому умоляет ее подумать о судьбе молодого короля. Опытный в интригах герцог легко убедил пламенно любящую девушку в том, что законный брак с принцессой и рождение законного наследника необходимы для блага короля. Вскоре Маритана, обливаясь слезами, клялась, что навеки покинет дворец и скроется в безвестности, лишь бы Филипп был счастлив своим королевским счастьем.

– Но, дорогая! – воскликнул растроганный Лерма. – В подобных жертвах с вашей стороны нет ни малейшей необходимости. Вы по-прежнему останетесь возлюбленной вашего обожаемого Филиппа, и я уверен, он будет проводить с вами все время, свободное от государственных дел.

Девушка улыбнулась сквозь слезы.

Когда Филипп вернулся к ней, горя желанием заключить ее в объятия, она принялась горячо убеждать его вступить в законный брак с принцессой. Молодой король недоумевал, сердился, возражал. Девушка сдержалась и не сказала ему о своем разговоре с герцогом Лермой. Она умоляла Филиппа и говорила юноше, что ей невыносимо будет видеть его одиноким, отвергнутым всеми; возможно, даже лишенным трона, и все из-за их злосчастного брака. Весенний ливень слез и водопад лихорадочных ласк излился на юношу. Кончилось тем, что он внял убеждениям.

– Но в сердце моем ты навсегда останешься единственной королевой!

И с этими словами он прижал девушку к груди.

Даже во время пышных торжеств, связанных с его свадьбой, Филипп ухитрялся проводить время в покоях Маританы. Но и оставаясь в одиночестве, она не скучала. Филипп научил ее читать и был в восторге, когда оказалось, что так же, как и он, Маритана обожает рыцарские романы и итальянские сонеты. Она занималась рукоделием, прогуливаясь по саду. Светской жизни она не знала и потому не стремилась к ней.

Король, познавший любовь, больше не страшился женщин, не робел перед ними и не презирал их. Он вступил с королевой в супружеские отношения, и вскоре результаты их не замедлили сказаться – королева забеременела. Вся страна с нетерпением ждала рождения наследника. А Филипп? Его вдруг стала занимать мысль о том, с какой радостью держал бы он на руках сына любимой женщины. Но у Маританы не было детей. Между тем королева родила Филиппу двух сыновей и трех дочерей. С годами страсть Филиппа к прекрасной цыганке не угасала, в то время как со своей законной супругой и детьми он держался все более холодно и мрачно. Герцог Лерма и канцлер уже скончались, у короля были другие советники, но они не играли особой роли в делах государства, Филипп успел превратиться в самовластного и жестокого правителя. И лишь в покоях Маританы он снова преображался в нежного и ласкового возлюбленного. В народе ходили рассказы о том, что Маритана благотворно влияет на короля, заступаясь за обиженных и несправедливо осужденных. Маритана была добра по натуре, но в этих рассказах тем не менее не было правды. О делах государства Маритана не была осведомлена; она жила отшельницей в своих роскошных покоях.

Много раз королеве обиняками, а то и напрямую предлагали расправиться с Маританой. Яд или кинжал легко пресекли бы нить жизни королевской возлюбленной, а виновных никто бы не нашел. Но чутье умной женщины подсказывало королеве, что смерть Маританы еще более отдалит короля от его законной супруги и детей, сделает его еще более жестоким и беспощадным.

Глава девяносто четвертая

Но вот однажды вечером Маритана призналась королю, что ей предстоит стать матерью. Филипп, казалось, помолодел на двадцать лет. Лицо его сделалось добродушным и улыбчивым. Он готов был исполнить все докучливые просьбы, освободить из тюрем всех справедливо и несправедливо осужденных, по королевскому приказу раздавали щедрую милостыню у церквей и заказывали молебны. Рождение наследника двух любящих сердец должно было стать для страны большим праздником, нежели появление на свет законного престолонаследника.

Но вскоре король задумался над тем, какое место в обществе займет его сын от любимой. Кем станет он?

Кем будут его считать? Незаконнорожденным сыном цыганки? Кое-кто из приближенных к его величеству советников предлагал ему вызвать из провинции отпрыска какого-нибудь дворянского рода, достаточно обедневшего, и женить его на Маритане, чтобы узаконить ребенка. Сама мысль королю понравилась. Но претворил он ее в жизнь по-своему.

Ко двору был вызван представитель знатнейшего рода, владелец богатейших поместий, маркиз де Басан. Старик был удостоен аудиенции у короля. В кабинете его величества он узнал страшную новость. Его единственный восемнадцатилетний сын должен был вступить в брак с Маританой, и первенец Маританы должен был наследовать титул и все имущество маркизов де Басан. Отказать – значило обречь себя на гибель. Шатаясь, вышел маркиз от короля. Дома сын предложил ему бегство, мать поддержала единственного, горячо любимого отпрыска. Но старик, поразмыслив, отверг этот вариант судьбы. Ведь и в этом случае де Басаны теряли все, что имели. Решено было претерпеть унижение.

В королевской церкви обвенчали странную пару. Юный де Басан был в черной маске, лицо Маританы было скрыто под покрывалом. Они не соприкоснулись даже кончиками пальцев. Разумеется, и речи не было ни о какой брачной ночи. Жизнь Маританы никак не изменилась. Она по-прежнему оставалась добровольной затворницей в потайных покоях дворца. Юный де Басан, казалось, также получил свободу. Но король строжайше предупредил его, что он не должен тратить свое достояние, не имеет права растрачивать деньги и имущество на разгульную жизнь. Ибо отныне все достояние де Басанов принадлежало будущему ребенку Маританы.

Королева и большинство придворных со страхом ожидали родов цыганки. Трудно было себе представить, как увеличится ее влияние на короля после рождения сына. А сам этот сын? Кто знает, на что пойдет любящий отец, чтобы… Королева боялась произнести это вслух, но про себя договаривала: «… чтобы сделать этого своего сына наследником престола в ущерб ее сыновьям». В народе же наоборот, с радостью ожидали рождения сына Маританы, видя в нем чуть ли не сказочного народного справедливого короля.

Однако все мучительные опасения и надежды оказались напрасными. В положенный срок родилась девочка. Королева вздохнула свободно. Король, разумеется, мечтал о сыне от любимой женщины, но когда он взглянул на крохотное розовое личико, на огромные темные глаза, он пришел в восторг. Уже теперь девочка напоминала свою красавицу-мать. Новорожденная маркиза де Басан, при крещении нареченная Марианной, получила от короля богатые подарки. Ее крестным был сам король, крестной матерью – знатнейшая дама испанского двора, герцогиня Альба.

Маленькая Марианна была окружена роскошью, заботами, неусыпным попечением. Прошло два года. Для короля по-прежнему самыми отрадными в его жизни были часы, проводимые с возлюбленной и дочерью. Молодая маркиза де Басан по-прежнему не тяготилась своим одиночеством, не желала светской жизни.

Однажды, когда она прогуливалась по саду, внезапно к ее ногам бросился юноша. Маритана вскрикнула от неожиданности. Она хотела было кинуться бежать или позвать на помощь слуг, но юноша умоляюще сложил руки. Он стоял перед ней на коленях. Было ясно, что он не сделает ей ничего дурного.

– Умоляю вас, выслушайте меня! – произнес он срывающимся голосом. – Пощадите!

– Я не сделаю вам зла, – ответила Маритана своим нежным голосом. – Это вы напугали меня, появившись так внезапно. Как вы попали сюда? Кто вы?

– Отчаяние способно преодолеть самые высокие стены и самые крепкие замки. Признаюсь вам откровенно, я проник сюда, подкупив служанку.

Маритана нахмурилась. Юноша снова простер к ней руки в молящем жесте. Она взглянула на него. Он оказался красив и строен. Она сделала ему знак продолжать.

– Вы спрашиваете, кто я, – он улыбнулся. – А между тем вы должны были бы хорошо знать меня. Ведь я связан с вами перед Богом и людьми. Я – ваш законный супруг, маркиз Диего Уртадо де Мендоса де Басан!

Маритана взволнованно прижала ладони к груди. Она считала свой брак простой формальностью и даже никогда не думала о том, кто был ее мужем. Молодая женщина полагала, что это – дело короля, такое же, как и другие государственные и придворные дела, которые ее не касались и в которые она не желала вмешиваться. И вдруг перед ней предстал живой человек, молодой, красивый, страдающий, он о чем-то хотел просить ее…

– Я умоляю вас о сочувствии, – между тем продолжал он. – Я влюблен. Вам знакомо это чувство, и вы должны понять меня. – Маритана покраснела. – Девушка, которую я полюбил – ровня мне; как и я, Инес де Кастро – знатного рода. Отец ее давно обеднел. Единственное ее приданое – красота…

Но, услышав этот монолог, Маритана почувствовала себя оскорбленной. Маркиз невольно дал ей понять, что в этом кругу знатных по крови она всего лишь самозванка, отнявшая чужие права. Маритана нахмурилась.

– Простите, – произнесла она холодно и отчужденно. – У меня нет времени выслушивать вас. Обратитесь с вашей просьбой к его величеству. Я всего лишь скромная покорная служанка короля и ничего не решаю.

Молодой маркиз понял, что сказал что-то не то. Ему стало стыдно. Он вовсе не желал обидеть эту изумительную красавицу.

– Нет, не уходите, – он преградил ей путь, – я буду говорить с вами прямо, и вы должны простить меня. Я люблю мою невесту, но она – обычная женщина, вы же – богиня, и я прекрасно осознаю это. О, вы богиня вовсе не потому, что удостоены благоволения его величества. В жалкой хижине, одетая в лохмотья, вы все равно оставались бы лучезарной богиней. – Маритана слушала, краснея все более. – Да, я самый обычный человек. Я хотел бы жениться на Инес. Более того, она ждет от меня ребенка. Я прошу лишь об одной милости. Нельзя ли мне узаконить ребенка Инес и оставить ему в наследство хотя бы крохотную долю имущества де Басанов…

– Но кто мешает вам передать ваше имущество вашему ребенку? – смущенно спросила Маритана.

Де Басан поднял глаза и прочел в ее взгляде полное непонимание сути его просьбы. Он ощутил, как чиста и наивна эта красавица. В сравнении с ее очарованием все, что с ним происходило, казалось житейскими мелочами, теряло значение. Ему сделалось неловко.

– По распоряжению его величества все мое имущество должна унаследовать ваша дочь, – пробормотал он, сгорая от стыда. Его внезапно стало заботить, что думает о нем эта красавица. Сам он с ужасом подумал о том, что она сочтет его мелочным и низменным созданием…

– Я поняла вас. – Ему почудилось, что Маритана слабо вздохнула. – Я передам его величеству вашу просьбу и сама попрошу за вас и за вашу невесту. Я… Я не хотела несчастья вашей семьи. – Щеки ее вспыхнули. – А теперь оставьте меня! – Она быстро повернулась, чтобы уйти. Де Басан на мгновение преградил ей дорогу и порывисто облобызал край ее шелкового платья. Маритана резко вырвалась и пошла по направлению к дому. В просторной прихожей она чуть склонилась и вдруг ощупала подол, бессознательно желая прикоснуться к тому краешку ткани, что поцеловал де Басан. Но тотчас она показалась себе ужасной, подхватила пышную юбку и вбежала в гостиную. Она громко позвала прислугу и сердито выбранила за то, что в ее покои проникают чужие. Слуги не понимали, что происходит с их госпожой. Маритана устроила настоящее расследование, и когда служанка, впустившая де Басана, созналась в своем проступке, Маритана немедленно рассчитала ее.

Вечером Маритана рассказала обо всем королю.

– Я не хочу служить причиной несчастья этого человека! – пылко воскликнула она. – Позволь ему узаконить его ребенка и отдай ему его имущество. Зачем это, чтобы наша дочь была наследницей чужих владений и денег?

Филипп любовался Маританой. В своем справедливом гневе она казалась ему еще более прекрасной.

– Я все улажу, жизнь моя, – кротко пообещал он. Спустя некоторое время король со смехом сказал Маритане, что де Басан просит у нее аудиенции, желая поблагодарить за то, что она для него сделала.

– Я непременно должна с ним встретиться? – Маритана досадливо сдвинула брови. – Никак нельзя избежать этого?

– Любимая, я думаю, отказ обидит его.

Маритана согласилась.

– Если тебе это так уж неприятно, я буду с тобой, – предложил Филипп.

– Будь со мной, умоляю! – она схватила его за руки и прижала их к своей трепещущей груди.

Короля даже немного встревожила эта пылкость. Он уже подумал отменить злосчастную аудиенцию, если Маритане так уж неприятно видеть де Басана; но теперь она возразила, что неприлично сначала дать согласие, затем резко отказать.

Маритана и Филипп приняли де Басана в саду, по-домашнему. Но он явился в строгом придворном костюме, держался чопорно и всячески унижал себя, рассыпаясь в благодарностях. Маритана едва вытерпела этот визит. Когда маркиз ушел, она сказала королю:

– Филипп, я не хочу больше видеть этого человека. Но я так и не поняла, ты вернул ему его имущество и деньги?

Король чуть прикусил губу, что служило у него признаком сдерживаемого гнева. Впервые Маритана произносила слово «деньги», оно так странно звучало в ее устах. Впервые она словно бы приказывала ему, словно бы требовала от него отчета. Все это вызывало у короля невольное раздражение.

– Да, – сухо ответил он. – Я распорядился о том, чтобы будущий ребенок де Басана мог унаследовать небольшую часть имущества, – он подчеркнул голосом это «небольшую».

– Надо было отдать ему все! – обычная чуткость изменила Маритане, она не замечала растущего раздражения короля, которое он прятал под маской сухости; она думала лишь о своем унижении.

– Но, любимая, – сухо бросил Филипп, – я не хочу и не могу обездолить нашу дочь.

– Разве ты не можешь выделить Марианне небольшую долю из своего собственного имущества?

– Прости, но у меня имеются законные наследники. Маритана похолодела. Она быстро вышла из беседки, бросилась в дом и заперлась в своей спальне. Она не понимала, что с ней происходит, что происходит с Филиппом. Ей казалось, рушится весь мир, вся ее привычная вселенная. И кто во всем этом виновен, кто? Какой-то совсем чужой человек. Де Басан, внезапно ворвавшийся в ее жизнь, для того чтобы унизить ее, оскорбить, сделать несчастной. Она ощутила, как охватывает все ее существо бешеное желание мучить, терзать этого человека, и было в этом внезапном желании что-то пугающее, что-то мучительно сладостное…

Когда Маритана вышла из спальни, Филипп ждал ее. Едва взглянув на него, она поняла, что он стыдится и хочет попросить прощения. Заливаясь слезами, она упала ему на грудь. Мир и согласие между ними были восстановлены. Несколько раз она хотела рассказать Филиппу о том, какие странные чувства вызвал в ней де Басан; но чувства эти казались ей настолько стыдными и темными, что она приняла решение похоронить их в бездне памяти.

Как это и должно было быть, Маритана имела нескольких служанок, которым особенно доверяла. Среди них выделялась одна, бывшая почти наперсницей своей госпожи. Несмотря на принятое решение забыть о де Басане (а может быть, именно благодаря этому решению), Маритана то и дело возвращалась к мыслям о нем. Ей казалось, что она уже успокоилась. Молодая женщина пришла к выводу, что вела себя высокомерно и должна извиниться. Она написала короткое, очень учтивое, но полное чувства собственного достоинства письмо, в котором оправдывала просителя и выражала надежду на то, что маркиз более ни в чем не нуждается. Это письмо она вручила своей служанке-наперснице и попросила передать де Басану. Та поспешила исполнить приказание и принесла госпоже ответ. У Маританы чуть дрожали пальцы, когда она вскрывала письмо от де Басана. Он спокойно и сдержанно благодарил ее, кратко писал о том, что дела его устроились вследствие ее заступничества, и в конце прибавлял, что рад будет получить от нее весточку. Так завязалась их переписка. О, то не был обмен любовными письмами. Они обменивались вежливыми, странно бесстрастными посланиями. Тот, кто прочел бы их письма, не смог бы понять, зачем они переписываются, что желают сказать друг другу. Так прошел месяц.

Однажды Маритана твердо приказала служанке:

– Передай господину де Басану, что я желала бы его видеть… – она назвала время.

Служанка исполнила приказание. Маритана также приказала ей, чтобы она настоятельно просила его величество прийти в тот же день чуть позже времени, назначенного де Басану. Служанка исполнила и это.

Ближе к вечеру де Басан явился в покоях Маританы. Он был в черном, сдержан и мрачен. Маритана ждала его в высоком кресле у пылающего камина. Когда показалась в дверях его худощавая фигура, сердце молодой женщины резко забилось. Это была та самая комната, где когда-то юная цыганка отдалась юному королю. Та же огромная парадная кровать, тот же голубой пушистый ковер на полу. Де Басан приблизился к Маритане и опустился перед ней на одно колено. Его поза, весь его вид выражали покорность и отчаяние, мрачное и безысходное.

– Я знаю, – тихо произнес он, – но я готов… – он недоговорил.

– Да, – тихим эхом откликнулась красавица. Она сама не понимала, что с ней происходит. Она только была уверена, что это конец; что после того стыдного и страшного, что сейчас свершается, она уже не сможет жить.

Она величественно поднялась и шагнула к де Басану. И вдруг бросилась на него, издавая какое-то странное рычание, смешанное с буйным ревом, с отчаянными стонами; он упал навзничь все с той же мрачной молчаливой покорностью. Она рвала его одежду, вонзала ногти в его тело, она выцарапала ему глаза и покрывала лихорадочными поцелуями его залитые кровью щеки. Она ощутила, как его член вошел в нее, и билась, словно скакала верхом на этом корчащемся мужском теле. Потом она обеими руками с необычайной силой рванула на себя его член и вырвала…

Мужское тело содрогалось в беспамятстве. Бедра ее были влажны от его семени. Она откинула голову, свою прекрасную голову с черными растрепанными волосами, и билась о стену. Затем она схватила кинжал, брошенный на кровати. Выставив вперед лезвие, она ждала. Дверь распахнулась. Вошел Филипп. Глаза его мгновенно выразили ужас.

Но он не успел ничего сказать, не успел броситься к ней. Он оцепенел от ужаса. Кто она? Эта ведьма, вакханка?

– Это не я! Филипп, это не я! – взвыла она. – Это первый и последний раз! Я верна тебе! – она наклонилась и вонзила кинжал в горло де Басана, затем, бесстыдно подняв платье, погрузила окровавленный клинок в самое свое женское естество. Но у нее хватило сил снова вскинуть смертоносное оружие, она поразила себя ударом в сердце и рухнула на ковер.

Двое самых ближних слуг короля уничтожили всех слуг и служанок Маританы. Слуги короля также были обречены на молчание, им вырвали языки. Но все же город был полон слухами о разыгравшейся трагедии.

Многие полагали, что Маритана и де Басан полюбили друг друга и хотели бежать, но король приказал их убить коварно и жестоко. Впрочем, самому Филиппу было все равно, что говорят о нем. После потери возлюбленной он чувствовал себя безнадежно одиноким, равнодушным, даже спокойным. Тело де Басана исчезло. По приказу короля оно было брошено в реку. Похороны Маританы превратились в настоящую народную манифестацию. Все простолюдины Мадрида спешили выразить свое сочувствие красавице, которая, как в сказке, поднялась из самых низов, и была так трагически низвергнута смертью.

Теперь король вновь, как в годы юности, стал много времени проводить в библиотеке. Он вел с Маританой многословные беседы, отвечал за нее, упрекал ее за то, что она убила себя. Ведь он так любит ее! Он все понял. Он все простил ей заранее. Зачем, зачем? За что? За что?!..

Глава девяносто пятая

Дочь Маританы, маленькая маркиза Марианна Уртадо де Мендоса де Басан, воспитывалась при дворе, вместе с дочерями короля. Девочка не походила на мать, хотя, когда она была крошкой, отец находил несомненное сходство. Но к двенадцати годам стало ясно, что в Марианне возродилась иная, грубая цыганская порода. Она пошла в свою бабку Эрендайру, сильная, рослая, с грубоватыми крупными чертами смуглого лица, с длинными жесткими черными волосами.

Никто бы не сказал, что король перенес на дочь свою безоглядную любовь к Маритане. Мать и дочь были слишком разными. Филипп был так же далек от Марианны, как и от остальных своих детей. Но он приказал окружить ее атмосферой преклонения, даже раболепия. Все желания девочки беспрекословно исполнялись. Она выросла гордой, спесивой, необузданной. Тем не менее, не один отпрыск знатного рода мечтал о браке с юной маркизой. Ведь помимо огромного приданого, она могла принести и королевское благоволение. Марианне уже минуло шестнадцать, но она гордо отказывала всем искателям своей руки. О поведении маркизы ходили самые неприятные сплетни. Уверяли, будто она завлекает юношей, даже не пренебрегает поцелуями и объятиями, что уж вовсе недостойно девицы знатного происхождения.

– Да какое там знатное происхождение! – добавляли особенно злобные сплетники. – Цыганская кровь и есть цыганская кровь!

Обо всех этих сплетнях Марианна знала от Рафаэли-то, своего самого преданного друга и наперсника. При дворе мальчика дразнили «служанкой Марианны», но он не обращал на это внимания и по-прежнему был предан ей, как самый верный пес. Рафаэлито был тот самый сын де Басана и Инес де Кастро, рождение которого было узаконено по приказу короля.

Марианна знала, что ее зовут «цыганкой», что она не может считаться «своей» среди этих чопорных аристократов. Но это лишь прибавляло ей спеси и самоуверенности.

– Да, Рафаэлито, да, – говорила она. – Я – королева Испании по отцу и королева красоты по матери, значит, я – королева вдвойне!

И она встречала горделивым смехом восхищенный взгляд друга. Рафаэлито был некрасив собой, щуплый, сутуловатый подросток. Он никогда не объяснялся в любви Марианне, не искал ее благосклонности. Был ли он тайно влюблен в нее? Или же он самой природой своей и судьбой был предназначен на роль покорного и верного наперсника? Никто не знает. Когда дед и мать попрекали его тем, что он «на побегушках у этой цыганки», он лишь удовлетворенно пожимал плечами. Такого рода унизительные попреки даже доставляли ему удовольствие.

Если Маритана жила затворницей в своих отдаленных покоях, то ее дочь была известна всем, и во дворце, и в городе. Она выезжала в богатых открытых экипажах, посещала церковные службы во главе целого кортежа камеристок, поражала Мадрид экстравагантностью нарядов. Но в то же время была щедра и безалаберна, охотно раздавала милостыню. Нищие и бродяги, которыми были переполнены городские площади, величали ее «Цыганской королевой». Она приказывала бросать в толпу золотые монеты, а ее в ответ забрасывали цветами.

Королеву, умную и дальновидную, ее поведение не пугало. Королева отлично понимала, что такие страстные, чуждые какой бы то ни было расчетливости, взбалмошные натуры, как Марианна, никогда не смогут представлять реальной опасности для трона.

Когда королю осмеливались доносить о наиболее экстравагантных выходках его дочери, он лишь хмурился, но никогда не делал никаких распоряжений на ее счет.

Все это закономерно привело к тому, что «Цыганская королева» пожелала побывать за городом, в цыганском квартале. Конечно же, это был поступок неслыханный для благородной девицы, для юной маркизы. Но никто не осмеливался препятствовать Марианне. Даже отец, которому услужливые доносчики поспешили рассказать о ее опрометчивом решении, просто сделал вид, будто ничего не знает.

Марианна поехала вечером (еще одно вызывающее обстоятельство!), в сопровождении верного Рафаэлито. Цыганский квартал представлял собой огромную свалку, где в жалких лачугах ютились многодетные цыганские семьи. Пылали костры, перебегали бродячие псы, повсюду играли полуголые ребятишки. Карета Марианны двигалась медленно, она сидела у открытого окна, откинув покрывало со своих пышных черных волос (тоже вызывающая небрежность). Ее окружали веселые и восторженные возгласы. Наконец выехали на площадь (если эту утоптанную площадку можно было назвать площадью). Лошадей взяли под уздцы. Марианна нисколько не боялась. Голос крови подсказывал ей, что она здесь среди своих и никакие опасности ей не угрожают. Сильные смуглые мужчины помогли ей выйти из кареты. У костра на ветхий протершийся ковер брошены были подушки. Марианна величественно уселась. Группа женщин торжественно вывела на цыганскую площадь дряхлую Эрендайру. Старуха, рыдая от счастья, упала на колени перед разряженной внучкой-маркизой. Взволнованная Марианна поднялась и ласково усадила бабушку рядом с собой. Теперь, когда они сидели рядом, озаренные пламенем костра и многочисленных факелов, сходство их было настолько очевидным, что вызвало новые восхищенные и одобрительные возгласы. Марианна обняла плачущую старуху и всплакнула сама. Цыганки всплескивали звонкими, увешанными браслетами руками. Цыгане подбрасывали в воздух старые шляпы. Гостье и ее спутникам поднесли вина в простых глиняных чашках. Марианна, Рафаэлито и слуги выпили. Начались танцы. Марианна с пылающими смуглыми щеками кружилась, прищелкивая пальцами вскинутых рук. Внезапно прямо перед ней вырос цыганский парень. Опьяневшая, она откинулась назад, затрясла плечами, выставляя молодые крепкие груди, обтянутые легким шелком. Вот уже ее рука в его крепкой грубой руке.

– Кто этот задохлик с тобой? – спросил он насмешливо. – Уж не жених ли?

– Это мой друг! – Она поняла, что незнакомец спрашивает о Рафаэлито. – И не смей обижать его, иначе будешь иметь дело со мной!

– Ух, королева! – Парень потащил ее в круг – танцевать.

А когда карета увозила Марианну во дворец, молодой цыган, сбив на затылок шляпу, насмешливо говорил кучке приятелей:

– Я не я буду, если…! – и он многозначительно щелкал языком.

Наутро Марианна вызвала к себе Рафаэлито. Он привык видеть ее туалет. Она не стеснялась при нем оправлять малую нужду, мыться и раздеваться догола. На этот раз он застал ее у зеркала. Вокруг хлопотали камеристки. Волосы черной завесой покрывали плечи и спину девушки. Она даже не обернулась к вошедшему.

– Ступай туда, где мы были вчера, – сказала она, глядя в зеркало, – и узнай, кто он, как его зовут.

Камеристки лукаво переглянулись.

Рафаэлито отправился в цыганский квартал. Но ничего интересного не узнал. Да и что интересного можно узнать о цыгане? Цыган из цыганского рода, родители сгинули, братья и сестры – кто где, учится кузнечному ремеслу, зовут Хосе. Вот и все.

Вскоре Марианна снова побывала в цыганском квартале. Затем ее карета привезла Хосе во дворец в ее апартаменты. С тех пор и пошло. И зашло так далеко, что в один прекрасный день Марианна обнаружила свою беременность. Она открылась Хосе, а также Рафаэлито и объявила:

– Теперь нам остается одно – бежать!

Но молодому цыгану вовсе не улыбалась такая перспектива. Он посоветовался с верным Рафаэлито, с которым уже успел подружиться, и они решили открыться королю. Рафаэлито испросил аудиенцию и сказал королю, что дочь его ожидает ребенка от ученика кузнеца из цыганского квартала. На какие-то доли мгновения у Рафаэлито душа ушла в пятки. Но король мрачно выслушал его и приказал послать за дочерью. Марианна спокойно явилась.

– Правда ли то, что мне сказали о тебе? – строго спросил отец.

Вместо ответа дочь молча обтянула платьем округлившийся стан. Взгляд ее был преисполнен гордости и дикой свободы.

– Что же ты теперь намереваешься делать? – сухо спросил король.

– Я убегу вместе с ним! – резко бросила Марианна. Лицо его по-прежнему выражало мрачное равнодушие.

– А если я предложу тебе другой вариант? – спокойно начал он.

– Какой же?

– Я хочу, чтобы ты обвенчалась с этим человеком, отцом твоего ребенка. Ему будет пожалован титул маркиза де Монтойя. Ослушаться ты не имеешь права, это приказ короля!

Марианна склонилась в безмолвном почтительном поклоне перед его величеством.

Свадьба юной маркизы де Басан и новоиспеченного маркиза де Монтойя была отпразднована с большой пышностью. Затем молодые отбыли в свои провинциальные владения. Некоторое время им было запрещено появляться при дворе. Вместе с ними в роли домоправителя отправился и маркиз Рафаэль де Басан.

Глава девяносто шестая

С тех пор прошло лет пятнадцать. За это время скончался король и на престол вступил его старший сын, к тому времени уже женатый, молодой отец двоих детей. Постепенно скандальная история связи короля с красавицей-цыганкой и не менее скандальная история брака их дочери с парнем из цыганского квартала не то чтобы забылась, но поминалась все реже и реже, и в конце концов превратилась почти в легенду. Цыгане складывали песни о красавице-цыганке и короле. О забившемся в провинцию маркизе-цыгане никто не поминал вовсе, да и сам он не объявлялся.

Но внезапно разразившаяся эпидемия какого-то лихорадочного заболевания все изменила. Многие умерли, многие уехали в провинцию, а вот кое-кто из провинции, наоборот, прибыл. Четырнадцатилетний Андрес де Монтойя, единственный сын и наследник четы де Монтойя и де Басан, скончавшейся от злокачественной лихорадки, приехал в столицу в сопровождении своего друга, учителя и домоправителя (а также дальнего родственника) Рафаэля де Басан.

Воскресли было толки и старые сплетни о «цыганском роде». Но при виде юноши сплетники сами собой замолкали, и мысли их принимали совершенно иной оборот. Ибо юный Андрес не был похож ни на мать, ни на отца. Он был вылитый дед, король Филипп. Никто не заподозрил бы этого подростка в плебейском происхождении, все в его облике говорило о крови Габсбургов. Оба де Басана представились ко двору, затем уехали в Саламанку, где Андрес намерен был продолжить учение. Жизнь его складывалась спокойно. Он написал несколько поэм и комедий, а также огромный пасторальный роман, весьма ученый, хотя и несколько затруднительный для чтения; был удостоен нескольких королевских наград; с помощью Рафаэля весьма разумно распоряжался своим движимым и недвижимым имуществом; и наконец женился на богатой девице знатного рода и родил двоих детей, сына Хосе и дочь Ану…

Глава девяносто седьмая

– Ну вот, – сказала Анхелита, зевнув, – пожалуй, пора спать. Доскажу завтра ночью.

День прошел спокойно. Старуха не являлась. От меня не требовали никакого письма. Мы с Анхелитой занимались детьми, посидели в саду. Я с нетерпением ждала ночи. Мне очень хотелось узнать историю таинственных Аны де Монтойя и Мигеля Таранто. Пока я знала, что эта Ана была королевского происхождения, совсем как мой младший сынишка Чарльз-Карлинхос. Я с горечью подумала о том, где-то теперь мои дети. Как живется маленькой Сьюзен-Сесилье? Они у цыган. Может быть, именно поэтому я так внимательно слушала историю цыганской семьи, мне желательно было получше узнать, что собой представляет цыганский характер.

На ночь Анхелита снова осталась у меня. Я горела нетерпением услышать продолжение рассказа о семье Монтойя. Когда дети уснули, Анхелита принесла тарелку грецких орехов, и мы удобно уселись у стола. Анхелита стала рассказывать.

Прошлой ночью она остановилась на том, что Андрес де Монтойя спокойно жил, имел приличный достаток, женился и сделался отцом двоих детей. Мальчик и девочка получали обычное домашнее образование. О цыганском «корне» Монтойя в семье никогда не говорили. Это пошло еще от отца Андреса. Если Марианна любила даже афишировать свое происхождение, если ей нравилось, когда ее величали «Цыганской королевой», то ее супруг повел себя совсем иначе. Для Марианны, выросшей среди дворцовой роскоши, цыганский квартал был приятным разнообразием, а называя себя «Цыганской королевой», она словно бы бросала вызов своим сестрам-принцессам. Но для ее юного супруга именоваться цыганом было оскорблением. Всю свою жизнь он провел в нищете и желал искренне стать настоящим аристократом. Так он воспитал и своего сына Андреса. Тем более, что Марианна подчинилась мужу, целиком подпала под его влияние. Это произошло уже в первый год их брака, хотя и не без скандалов вначале. Андрес помнил мать скромной, кроткой и набожной; в ней ничего уже не осталось от веселого буйства, которым некогда отличалась Марианна де Басан, незаконная дочь короля и красавицы-цыганки.

Андресу исполнилось сорок два года. Это был образованный, утонченный и даже несколько пресыщенный аристократ, общался он лишь с узким кругом равных себе по знатности.

К этому времени, разумеется, Андрес уже довольно хорошо узнал все, что стремился скрыть от него отец. Андрес был осведомлен о любви прекрасной Маританы и короля и даже о том, что его отец в начале своего жизненного пути был всего лишь подручным кузнеца в цыганском квартале. Рафаэль де Басан уже скончался. Он так и не завел собственной семьи, посвятив всего себя своему воспитаннику Андресу. Таким образом, все имущество рода де Басан окончательно утвердилось в семействе де Монтойя.

О своих цыганских корнях Андрес никогда не думал. Казалось, это все было очень давно; так давно, что будто и вовсе не было.

В каждом повествовании случается некое «однажды», после которого начинаются приключения, происшествия, буйные чувства, убийства и влюбленности. (Хотя, замечу мимоходом, встречаются рассказчики и писатели, которые полагают, будто самое важное – это описать целую кучу мелких деталей. После того как читатель, утомленный бесконечным перечнем скучных мелочей и обыденных чувств и событий, спросит: «А когда же собственно начнется действие?», автор недоумевающе разводит руками и торжественно объявляет, что все уже закончено. К счастью, моя Анхелита не относилась к повествователям подобного рода).

Итак, в спокойной размеренной жизни Андреса произошло это замечательное «однажды». Надо сказать, что в Испании люди знатные часто приглашают цыганских танцовщиц и певиц для развлечения своих гостей. Разумеется, хотя Андресу и чудилось, будто все забыто, в его кругу прекрасно помнили о его цыганском происхождении. Все знали, что он не выносит упоминаний об этом. Поэтому на вечера с цыганскими выступлениями его никогда не звали. Но однажды Андрес повздорил с одним из мадридских издателей, который не желал издавать очередную поэму маркиза де Монтойя, уверяя, что понесет на этом значительные убытки, поскольку сочинения маркиза не пользуются спросом у читающей публики. Однако отказать маркизу, богатому и знатному, издатель не мог. Книга маркиза увидела свет. Но мало того, прижимистый де Монтойя не пожелал полностью оплатить издание, заявив, что расходы издателя могут окупиться при продаже книги. Издатель твердо решил отомстить. Но как? Естественно, при дворе у Андреса де Монтойя было немало недоброжелателей, как и у всякого богатого человека. Монтойя, впрочем, редко бывал при дворе, иначе недоброжелателей было бы гораздо больше. Среди тех, кто недолюбливал маркиза, особенно выделялся остроумный гуляка, небезызвестный граф Хайме Кристобаль. Он также занимался литературой и периодически публиковал то забавную сатиру, то занимательный роман. Наш издатель был хорошо знаком с ним. Зная характер графа, он решился намекнуть тому, что пора бы высмеять этого надутого и бездарного де Монтойя. Граф и сам давно уже лелеял подобную идею. И вот он разработал простой, но дьявольский план. Причем, все обделывалось так, что никого нельзя было заподозрить.

Граф был завсегдатаем мужских компаний и сомнительных вечеринок, где обычно и выступали цыганки. С Андресом де Монтойя граф частенько сталкивался у различных издателей, поэтому графу и маркизу приходилось делать вид, будто они оба – первые приятели. Вот и на этот раз Хайме Кристобаль пригласил де Монтойя в гости запросто, на бокал вина. Отказаться было неловко. У Кристобаля маркиз застал уже известного нам издателя. После того как было выпито порядочное количество вина, вошел заранее наученный слуга и почтительно напомнил графу, что тот на сегодняшний вечер зван на вечеринку к сеньору Кеведо, о писательском таланте которого говорил весь Мадрид.

– Боже, как я мог забыть! – воскликнул граф.

И он тут же принялся усиленно приглашать с собой маркиза и издателя. Маркиз обычно избегал подобных компаний, но на этот раз отказаться было неловко; и кроме того, ему хотелось поближе познакомиться с сеньором Кеведо, с которым он знаком не был.

Все трое на лошадях отправились в дом Кеведо. Кристобалю, разумеется, отлично было известно, что (а, вернее, кто) ожидает маркиза в гостях у знаменитого литератора. На вечеринку граф действительно был приглашен и нарочно устроил так, чтобы на нее попали и маркиз с издателем.

Уже у двери маркиз (и все остальные) услышали звон браслетов, щелканье кастаньет, переборы гитары, притоптывание и характерные возгласы. Маркиз на мгновение утратил свою обычную сдержанность и поморщился. Издатель и граф, конечно, заметили это.

Издатель с притворной деликатностью коснулся рукава маркиза.

– Не уйти ли нам? – осведомился издатель. – Я – не поклонник цыганского пения.

– Нет, отчего же! – маркиз деланно пожал плечами. – Это довольно любопытно.

Издатель и граф насмешливо переглянулись за его спиной.

В доме колесико их мести сделало, что называется, еще один оборот. Сеньор Кеведо, талантливый писатель, но отнюдь не чуждый суетности человек, поспешно вышел им навстречу. Ему было лестно видеть у себя в гостях маркиза де Монтойя. От близкого знакомства с маркизом можно было ожидать, например, солидных денежных подачек. Хотя маркиз и отличался скаредностью, но для такой личности, как сеньор Кеведо, он ведь мог бы сделать исключение. О цыганском происхождении маркиза Кеведо также был осведомлен; знал он и о том, что маркиз не любит цыган. Поэтому сейчас Кеведо был смущен. Он отличался определенным простодушием и бестактностью, свойственными многим одаренным людям.

Не успев даже поздороваться с маркизом, Кеведо бессвязно залопотал:

– Ваша милость, я счастлив… видеть вас у себя… у меня… О!.. Я сейчас же велю прекратить всю эту цыганщину… Я… я сейчас прикажу слугам выгнать… – он уже повернулся и готов был что-то выкрикнуть.

Но маркиз одернул его. Граф и издатель снова переглянулись. Обычно весьма сдержанный, маркиз на этот раз говорил резко и нервно.

– Успокойтесь! – на лице маркиза появилось выражение холодной ярости. – Я пришел сюда развлечься и не нахожу в музыке и танцах ничего дурного, – процедил маркиз сквозь зубы.

Растерянный Кеведо, кланяясь маркизу, проводил гостей в комнаты.

Андрес де Монтойя был раздражен и цыганским пением, и тем, что Кеведо показался ему льстивым, суматошным и неумным человеком.

Кеведо, между тем, пребывал в полной растерянности. Что делать? Усадить маркиза в маленькой комнате? Да, там он не будет слышать цыганского пения, но будет как бы отделен от остальных гостей. Проводить его в большую комнату? Но видно по всему, что маркиз сейчас в бешенстве; кто знает, в какое состояние приведет его музыка… Но де Монтойя сам решил проблему.

– Надеюсь, у меня будет возможность познакомиться с остальными гостями? – холодно спросил он.

– Да, ваша милость!.. О, да!.. Прошу вас… Прошу! Простите… Мы здесь запросто… Я сейчас представлю вам моих гостей…

– Нет необходимости специально представлять мне кого бы то ни было, – резко прервал маркиз гостеприимного хозяина. – Я вовсе не желаю нарушать атмосферу дружеской непринужденности!

С этими словами он шагнул за порог. Граф Хайме Кристобаль и издатель уже расположились в комнате. Эта большая гостиная была украшена несколькими отличными картинами старых мастеров. Лепнина на потолке потемнела. На ковре в живописном беспорядке были разбросаны подушки, обтянутые зеленым шелком. На маленьких столиках стояли кувшины с вином, бокалы, блюда с маслинами и орехами. Уже стемнело, и слуги только что зажгли светильники. Маркиз нетерпеливо отмахнулся от сеньора Кеведо, желавшего окружить его заботой и вниманием, и опустился на первую попавшуюся подушку рядом с каким-то молодым дворянином. В комнате собралось человек пятнадцать мужчин. Казалось бы, следовало ожидать буйного веселья, даже некоторой разнузданности, но, к удивлению Андреса, все были серьезны, сосредоточенны и с безмолвным восторгом следили за тем, что происходило в передней, чуть приподнятой части комнаты, представлявшей собой нечто вроде импровизированной сцены.

Три цыгана играли на гитарах. Перед ними танцевала молодая цыганка. Сначала Андрес не испытывал ничего кроме отвращения. Он даже не мог взглянуть на музыкантов и танцовщицу. Ему казалось, что все напоминает присутствующим о том, что он – маркиз Андрее де Монтойя, внук короля Филиппа, на самом деле всего лишь отпрыск нищего подмастерья. Андрес чувствовал, как пылают его щеки и пелена раздражения застилает глаза.

Но недаром он получил хорошее воспитание. Усилием воли он взял себя в руки и сосредоточился. Постепенно он заметил, с каким восторженным вниманием слушают и смотрят его соседи. Он заставил себя поднять глаза.

В движениях женщины, в изгибах ее рук, в извивах тела цвело истинное искусство танца. Это совсем не напоминало обычное женское соблазнительное кривлянье. Сила и четкость были в том, как изгибались ее запястья, как гордо откидывалась голова, как притоптывали маленькие ступни, обутые в туфельки на крепких высоких каблуках. Гитаристы также играли прекрасно. Вот цыганка запела. У нее был громкий сильный гортанный голос. Но едва Андрес услышал слова песни, как в нем с прежней силой вспыхнуло раздражение. Это была баллада о красавице Маритане, которую король убил из ревности. Андрес едва сдерживался. Он с изумлением чувствовал, что готов убить эту женщину, удушить собственными руками. Ему снова показалось, что все здесь собрались лишь для того, чтобы издеваться над ним. Но сила и красота музыки сделали свое дело. Прошло несколько минут, и он уже пребывал в том же состоянии восторга и внимания, что и все остальные.

Надо сказать, что Андрес очень боялся ощутить при звуках цыганского пения то, что именуется «голосом крови». Но сейчас он был весьма доволен тем, что ничего подобного не ощутил. Просто так же, как и все, он наслаждался очаровательным и своеобразным искусством.

Женщина спела еще несколько баллад и исполнила еще несколько танцев. Затем все цыгане вместе с ней почтительно склонились перед публикой и удалились быстро через заднюю дверь.

Для Андреса это явилось еще одним подтверждением того, что цыганка – честная женщина и не похожа на танцовщиц, торгующих собой. Он и сам не мог понять, почему для него это так важно.

– Да, это она! – произнес его молодой сосед.

– Кто? – машинально спросил Андрес.

– Королева звуков и движений! – восторженно ответил тот.

Это определение не давало маркизу никаких сведений о цыганке, но расспрашивать подробно он не решился. Кеведо подметил, что его знатный гость уже не гневается и приблизился к нему. Завязалась беседа о литературе, в которой приняли участие и остальные. На этот раз Кеведо оказался в своей стихии и выказал себя человеком тонкого и острого ума. Затем Андрес поблагодарил графа Хайме Кристобаля и издателя за то, что они уговорили его приехать в столь приятный дом, и собрался уходить. Кеведо также встал, намереваясь проводить его до дверей.

Когда они остались одни в прихожей, де Монтойя небрежно заметил, что благодарен Кеведо за прекрасную музыку, пение и танцы.

– Я всегда полагал, что цыганское музицирование – это всего лишь непристойные телодвижения и возбужденные вопли. Но сегодня я увидел настоящее искусство, – маркиз говорил совершенно искренне. Ему везло. Даже не понадобилось задавать щекотливый вопрос, кто же эта певица. Польщенный Кеведо сам выпалил:

– О, это знаменитое семейство Таранто. Они славятся своей игрой, а Кристина, как видите, великолепная певица и танцовщица. Конечно, их выступление стоит недешево. Но я считаю, что гости всегда должны получать все самое лучшее!

Маркиз любезно согласился и вышел.

На обратном пути из гостеприимного дома Кеведо издатель и граф Хайме Кристобаль недоумевали. Кеведо не замедлил доложить всем мнение маркиза о цыганском искусстве.

– Неужели мы добились лишь одного: его милость маркиз перестал быть ненавистником цыганского пения? – спросил издатель.

– Нет, это неспроста, – подумав, ответил граф. – Да нет же, все очень просто. О чем тут думать? – Кристобаль расхохотался. – Ему просто-напросто приглянулась Кристина!

Услышав это, издатель также разразился хохотом.

– Вот теперь-то в нем взыграет буйная кровь! – продолжил граф. – То-то взвихрятся страсти!

– Посмотрим, как будут развиваться события. Кажется, наша месть удалась!

Глава девяносто восьмая

Но вначале события развивались совсем не так, как того ожидали недоброжелатели маркиза. Они явно недооценили его сдержанность.

Де Монтойя внезапно подружился с сеньором Кеведо. Он стал частым гостем в холостяцком жилище Кеведо и сам приглашал его к себе в роскошный дворец. Граф Хайме Кристобаль внимательно следил за маркизом, но ничего интересного не замечал. Правда, несколько раз Кеведо приглашал цыган, но не всегда это были знаменитые Таранто. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Ведь Таранто слишком дорого брали за свои выступления; да и выступления их стоили того, Таранто были настоящими артистами.

Но в один отнюдь не прекрасный день любители цыганского искусства пения и танца в Мадриде были потрясены. Исчезла Кристина Таранто. Некоторые предположили, что она бежала с кем-нибудь побогаче. Но другие напрочь отвергали подобное предположение, зная строгие нравы семейства Таранто. Безутешный Хуан Таранто, прекрасный гитарист, остался с четырьмя маленькими детьми. Больше он не женился. А труп его жены выбросило на берег в одном из пригородов. Тело едва удалось опознать. Удивительно, что не были сняты дорогие золотые браслеты и серьги.

Это печальное происшествие потрясло весь Мадрид. Был огорчен и маркиз де Монтойя.

– Я с ужасом думаю о гибели этой женщины, – признавался он своему другу Кеведо. – Ведь это ее выступления заставили меня полюбить цыганское искусство.

В конце концов графу Кристобалю и издателю надоело следить за маркизом. Было ясно, что никаких цыганских страстей не предвидится.

Время шло. Сыну Андреса, молодому маркизу Хосе де Монтойя, исполнилось двадцать четыре года. За него была просватана единственная наследница герцогов Альба. Андрес и его жена неимоверно гордились тем, что породнятся с самими Альба, хотя и отдавали себе отчет в том, что обедневших Альба более всего привлекает богатство де Монтойя.

Настал день свадьбы. Трудно описать, как нарядно украшен был дворец, каким праздничным было венчание. А пиршество и всевозможные увеселения затем заняли целую неделю.

Юной дочери де Монтойя, Ане, едва минуло четырнадцать лет. Девочка унаследовала красоту и очарование своей легендарной прабабки Маританы, королевской возлюбленной. Ана вся сияла свежестью, добротой и чистотой; ее огромные черные глаза, опушенные длинными загнутыми ресницами, лучились весельем и лаской.

Мать берегла дочь и считала, что той еще рано выезжать в свет. Но родственницы уже начали удивляться тому, что взрослая четырнадцатилетняя девушка ведет затворнический образ жизни, и на свадьбе брата Ана впервые должна была явиться перед гостями.

С нетерпением ожидала она этого дня. Мать очень заботилась о ее воспитании и образовании. Ана знала латынь, умела танцевать, петь, играть на гитаре и на клавесине, у нее был прекрасный тонкий почерк. В ночь перед своим первым выходом в свет ей едва удалось заснуть. Еще не рассвело, а она уже вскочила, словно резвая козочка, и будила свою кормилицу. Та ласково попеняла воспитаннице. Но на самом деле добрая женщина ни в чем не могла отказать Ане, всячески баловала ее. Вошли камеристки и начали одевать и причесывать девочку. Вскоре необыкновенную красоту Аны оттенил дорогой наряд, волосы украсились черепаховыми гребнями с драгоценными камнями, руки – золотыми браслетами тонкой работы, стройная шея была оправлена в алмазное ожерелье. Ана радовалась, душу переполняло ожидание грядущего счастья.

После первого дня свадьбы все говорили только о юной дочери маркиза де Монтойя. Самые знатные семейства Испании прочили ее себе в невестки. Кавалеры почтительно ухаживали за ней. Стоило ей случайно обронить тончайший платочек, как целая свита родовитых юношей устремлялась поднять его. Ана не умела кокетничать, и это свойство придавало ей еще большее очарование. Счастливая, сияющая, девушка видела впереди сплошную радугу праздника.

Увеселения самого разного рода следовали чередой. Театральные представления сменялись фейерверками и маскарадами. Было много выступлений певцов и танцоров, в том числе и цыганских. Однажды вечером, выйдя в сад, увешанный фонариками, маркиз услышал прекрасное пение и великолепную игру на гитаре. Он подошел поближе. Гости, разбившись на живописные группы, с наслаждением слушали выступление цыган.

Маркиз наклонился к супруге, сидевшей с края:

– Прекрасно, Мерседес! Кто же пригласил этих музыкантов?

– Наш сын, – прошептала супруга маркиза, опасаясь громким голосом помешать пению. – Это знаменитое семейство Таранто…

– Как же, как же, – вспомнил де Монтойя, – когда-то я сам слышал их. Помнится, у них была изумительная певица и танцовщица, Кристина. Я даже имя запомнил. Ее убили. Но после этого о них не было известно.

– Вон тот старый цыган, это ее муж, – тихо откликнулась маркиза. – Говорят, он посвятил свою жизнь детям. А когда дети выросли, снова начал выступать с ними. У него два сына и две дочери, а также зять и невестка.

– Прекрасно, прекрасно, – заметил маркиз. – Надеюсь, их вознаградят по заслугам.

– Наш сын уже заплатил им…

– Прекрасно, прекрасно…

Пение закончилось, все захлопали в ладоши. Маркиз выступил вперед, громко аплодируя. Старый цыган поднялся, отставил гитару и низко поклонился ему. Де Монтойя сделал цыгану знак приблизиться. Тот снова поклонился.

– Когда-то меня потрясло выступление вашей семьи, – сказал маркиз. – В сущности, тогда я научился любить цыганское пение. Я благодарю вас. Я рад, что ваши дети продолжают тернистый, но радостный путь к вершинам искусства.

Эта несколько цветистая речь маркиза вызвала новые аплодисменты. Цыган снова поклонился. Андрес де Монтойя вынул кошелек, туго набитый золотом, и протянул старому цыгану. Тот с благодарностью принял подарок.

Все кончается рано или поздно. Завершилась и пышная свадьба наследника маркиза. Супруга маркиза, окрыленная успехом дочери, строила планы еще более блистательного брака. Она заметила, каким взглядом провожал юную Ану один из сыновей короля.

– Нет, Мерседес, – возражал трезвомыслящий маркиз, – это ты должна выкинуть из головы. Принцы вступают в законный брак лишь с принцессами королевской крови. А видеть свою дочь наложницей кого бы то ни было, пусть самого короля, я не желаю!

Андрес де Монтойя помнил, что королевской наложницей была его бабка; и отлично представлял себе, какая волна злобных сплетен подымется, если та же участь постигнет его дочь. Хотя и он лелеял определенные честолюбивые замыслы и был вовсе не прочь увидеть свою любимую Ану герцогиней.

Но ни отец, ни мать не угадали судьбу единственной дочери. Не прошло и месяца со дня свадьбы молодого маркиза, как Ана исчезла.

Начались отчаянные поиски. Стражники и нанятые маркизом люди обшарили окрестности. Были допрошены все слуги. Кормилица обливалась слезами, но ничего не знала. А ей-то как раз было отчего плакать. Ведь вместе с Аной исчезла и ее родная дочь! Несомненно, девушки были похищены. Поиски ни к чему не привели.

Отец и мать юной Аны были безутешны. Когда стало ясно, что девушку не найдут, в доме маркиза воцарился траур.

Глава девяносто девятая

К сожалению, и в эту ночь Анхелите не удалось довести свое повествование до конца. Начался день, а с ним и привычные хлопоты. Но я заметила, что мое нетерпеливое желание дослушать историю де Монтойя помогает мне терпеть вынужденное заточение.

Днем заглянула старуха. Но ни о каком письме не было речи. Она спросила, удобно ли мне, не терплю ли я недостатка в чем-либо. Я вежливо ответила, что всем довольна.

Вечером, когда мы с Анхелитой купали детей, старуха снова пришла.

– Довольно тебе ночевать здесь, – обратилась она к девушке.

– Нет, нет, – живо возразила я, – мне тоскливо одной. Пусть Анхелита останется со мной. – На этот раз я позволила себе настаивать. Я рассудила, что это будет вполне уместно в устах наследницы маркиза.

Старуха неожиданно усмехнулась, что-то проворчала себе под нос, но позволила Анхелите оставаться со мной на ночь. Таким образом, Анхелита смогла продолжить занимательную историю рода де Монтойя.

Впрочем, в эту ночь она начала со своей собственной истории.

Мать Анхелиты была дочерью бедного крестьянина. У него было много дочерей, и он не мог прокормить их. Поэтому одну из своих дочерей, а именно – будущую мать Анхелиты, он отвез в Мадрид и пристроил в услужение к некоему канонику, который отнюдь не славился строгой нравственностью. Отец, конечно, знал, какая участь неминуемо постигнет его дочь, но бедность мало способствует нравственности. Надо заметить, надежды многодетного отца вполне оправдались. Каноник сделал девочку, которой еще не исполнилось и тринадцати лет, своей любовницей. Вскоре у нее обнаружился сильный и властный характер и она стала настоящей хозяйкой в его доме. К восемнадцати годам она родила своему любовнику троих детей, все они были отправлены в деревню, где быстро умерли. Молодая женщина помогала отцу, братьям и сестрам съестными припасами и одеждой. Но положение содержанки ее не устраивало. Ей хотелось во что бы то ни стало покрасоваться перед кумушками в соблазнительной роли замужней горожанки. Она понимала, что на особо завидную партию рассчитывать не может, но все же надеялась, что кто-нибудь соблазнится приданым, которое даст за ней каноник.

Так и случилось. В это время перебрался из Толедо в Мадрид молодой человек простого звания по имени Ласаро Гонсалес. Каноник принял его в услужение. Подметив, что тот не отличается большой щепетильностью, каноник предложил Ласаро жениться на экономке. Ласаро согласился, но взамен потребовал солидного материального обеспечения и содействия в устройстве на должность городского глашатая. Кроме того, сметливый слуга выговорил себе полгода единоличного пользования своей супругой.

– А это, уж не гневайтесь, чтобы я мог знать, что по крайней мере один мой ребенок действительно является моим!

Канонику оставалось только согласиться. Так Ласаро Гонсалес сделался городским глашатаем, женатым человеком и владельцем небольшого домишки. А через десять месяцев после свадьбы появилась на свет Анхелита.

И отец, и мать обрадовались ее рождению. Отец очень полюбил ее, а для матери она оказалась первым ребенком, которого она могла в полной мере одарить своей материнской лаской. Она сама выкормила девочку.

Но, отлучив Анхелиту от груди, мать снова стала проводить в доме каноника больше времени, чем в своем собственном домишке. Поскольку это было заранее уговорено, Ласаро Гонсалес закрывал на это глаза.

Казалось бы, при таких обстоятельствах Анхелита должна была расти наглой и не по годам умудренной жизненным опытом. Но она, напротив, росла доброй, милой и наивной. Родители обожали ее, нарядно одевали, наняли учительницу музыки и грамоты. Опасаясь, что Анхелита наберется дурного, мать не пускала ее играть с детьми соседей. Девочка жила затворницей, словно единственное дитя в знатной семье.

По натуре Анхелита была из тех, что готовы приносить себя в жертву. Именно такие женщины могут всю свою жизнь получать наслаждение, изредка созерцая предмет своей неразделенной любви, или искренне посвящают себя воспитанию детей своих сестер. Или же преданно ухаживают за старыми больными родителями, не щадя своей юности. Отец и сделался первой любовью Анхелиты. Она твердо решила никогда не выходить замуж и ухаживать за ним. С детства его здоровье было подорвано жизнью в нищете, он часто болел, и девочка не отходила от его постели. Он, в свою очередь, развлекал ее рассказами о своей юности: о том, как скитался совсем маленьким мальчиком, прося милостыню для старого жестокосердного слепца; о том, как менял хозяев, беспощадно колотивших его за малейшую провинность; о том, как побывал в тюрьме и даже на каторге – гребцом на галере. Анхелита слушала, преисполненная самого горячего сочувствия. Занятия, дружба с отцом и посещение церкви заполняли все ее время. Затем к этому прибавилось и шитье. Мать учила ее шить, и малышка с удовольствием начала обшивать куклу.

Анхелите едва минуло семь лет, когда эта счастливая для нее жизнь внезапно оборвалась. Ласаро Гонсалес заболел тяжелее обычного и скончался. Смерть его была легкой. Он даже не тревожился о дочери, зная, что энергичная жена сумеет позаботиться о будущем его обожаемой Анхелиты.

Во время похорон скромный домик заполнился соседями. Вот тут-то Анхелита впервые услышала толки о своей матери. Маленькая, не по годам развитая и чувствительная девочка была потрясена. Она захлебывалась от рыданий. Но теперь она оплакивала не только отца, но и честь матери. Мать подходила к ней, пыталась утешить, но девочка только отворачивала залитое слезами, покрасневшее личико. В конце концов мать решила пока оставить ее в покое. Но вечером, когда они остались одни, мать снова попыталась обнять плачущую девочку, но та в отчаянии вырвалась.

– Что с тобой, Анхелита, милая? – встревожилась мать. – Нельзя так убиваться. Я тоже горюю о твоем отце. Но, увы, все мы смертны, – она снова протянула руки к дочери.

Девочка отшатнулась. Ужас и отвращение выразились на детском лице. Мать начала догадываться, что ребенок наслушался всевозможных толков и сплетен.

– Скажи мне, доченька, – ласково заговорила она, – ты услышала обо мне что-нибудь дурное? Откройся матери. Пусть люди говорят обо мне самое дурное, пусть они даже правы. Но ведь я все равно люблю тебя.

У Анхелиты слезы снова хлынули потоком и она во всем открылась любящей матери. Та долго утешала дочь, говорила ей об ужасах безысходной бедности…

– Я прошу только одного, – проговорила чуть успокоившаяся Анхелита, – поклянись на Библии, что я действительно дочь своего отца Ласаро Гонсалеса и потому с полным правом ношу его фамилию!

– О, это я могу сделать с чистой совестью! – И мать незамедлительно поклялась.

Девочка всхлипнула еще несколько раз и совсем успокоилась.

– Ты можешь презирать меня, – откровенно сказала мать, – ведь я продолжаю оставаться любовницей каноника. Я не хочу оправдывать себя. Но говорю тебе откровенно: твое поведение радует меня. Я вижу, что моя дочь растет честной. Это то, о чем мы с отцом всегда мечтали: вырастить тебя честной и целомудренной.

– Я такой и останусь, – твердо решила девочка. – Но ты моя мать и я никогда не буду говорить дурно о тебе, не буду осуждать тебя, и заткну уши, если станут говорить о тебе дурное. Ведь ты настолько добра, что даже не напомнила мне о том, что все дурное, что ты делаешь, ты делаешь ради того, чтобы я ни в чем не терпела недостатка, – с этими словами она подошла к пригорюнившейся матери и приложилась губами к ее щеке. Это нельзя было назвать слишком уж ласковым поцелуем, но мать все понимала и не думала обижаться.

Так прошел еще год. Анхелита по-прежнему жила затворницей. Кроме шитья, она занялась и вышиванием, а также плетением кружев, и обещала стать замечательной мастерицей. Между тем, ее несчастная мать продолжала свою связь с каноником. Для Анхелиты это теперь не было тайной. Раньше, еще при жизни отца, девочка думала, что мать просто прислуживает, убирает комнаты, но теперь Анхелита знала все!

«Когда я вырасту и как следует обучусь вышиванию и плетению кружев, я стану сама зарабатывать себе на жизнь», – решительно думала она.

Девочку уже занимала мысль о том, получает ли мать наслаждение от своей дурной жизни, или просто стала смолоду жертвой своей бедности и беззащитности… Наконец Анхелита все же признала мать виновной.

«Да, бедность, и голод, и холод – это страшно, – рассуждала не по годам умная девочка. – Но разве Господь не учит нас терпеть лишения? Лучше умереть, чем вступить на дурной путь! Но я ни в коем случае не должна поддаваться дьявольской гордыне и осуждать маму! – тотчас спохватывалась она. – Не должна, не должна никогда!»

Но в самой глубине ее души наперекор всему тлел огонек неизбывного презрения к матери. Девочку это огорчало. Она мучилась, плакала по ночам в подушку, старалась быть с матерью как можно ласковей.

А несчастная ее мать, которая не беременела столько лет, и полагала потому, что ей уж никогда не понести, вдруг почувствовала, что ждет ребенка от каноника. Это было досадно и тем более неприятно, что пожилой каноник начал уже прихварывать и, вероятно, жить ему оставалось недолго. Желая быть честной с дочерью, она во всем ей открылась. Мать, конечно, чувствовала презрение дочери и трепетала от мысли, что это презрение еще усилится. Но Анхелита отнеслась к неожиданной новости спокойно и только посоветовала матери беречь здоровье. Бедная женщина, разумеется, не стала посвящать дочь в свои опасения. А опасалась она, что ее покровитель скоро умрет, и она останется с двумя детьми на руках, с весьма ограниченным достатком и скверной репутацией. Она уже стала подумывать о том, не вытравить ли ей плод, хотя она никогда не подвергалась подобной процедуре и боялась ее больше, чем самых трудных родов. В конце концов она решила, что самым лучшим будет поделиться своими опасениями с каноником, и так и сделала. Каноник обещал устроить ее судьбу. Она подумала, что он готовит ей новое замужество, а ей этого вовсе не хотелось, она отлично понимала, как отнесется к этому ее обожаемая дочь. Но у каноника другое было на уме. В качестве духовного лица он был вхож в дома знатных и богатых горожан. Он узнал, что супруга маркиза ждет второго ребенка и подыскивает кормилицу. Он поговорил с маркизом и горячо рекомендовал свою содержанку. Он упирал на то, что это честная и здоровая женщина, которая жила лишь с ним да со своим законным супругом. Маркиза де Монтойя, познакомившись с будущей кормилицей, одобрила ее. Так решилась судьба Анхелиты и ее матери. Из своего домика они переехали в комнаты, специально им отведенные во дворце де Монтойя. Бедная женщина распрощалась со своим долголетним любовником, рассыпаясь в самых что ни на есть искренних благодарностях. Вскоре этот достойный служитель церкви скончался и тогда все поняли, что он был не таким уж дурным и даже по-своему честным человеком.

Во дворце маркиза жизнь Анхелиты мало изменилась. Она по-прежнему проводила время за вышиванием, шитьем, плетением кружев, читала или горячо молилась. Беременность матери мало занимала ее. Ей было даже неприятно смотреть на обезображенную фигуру матери, на расплывшиеся черты ее лица. Однако постепенно девочку стала занимать мысль о братике или сестричке. Она начала представлять себе, как будет ухаживать за младенцем, укачивать, играть с ним, обшивать. Эти мысли вызывали невольную улыбку на ее строгом лице.

В положенное время ее мать родила мальчика, который скончался через несколько минут после рождения. Маленькую Анхелиту это печальное событие огорчило гораздо более, нежели ее мать, которая приняла смерть новорожденного с обычным женским смирением. Горе дочери очень растрогало женщину, но все же не сблизило мать и дочь.

Спустя недолгое время на свет появилась дочь маркиза, названная при крещении Аной. Кормилица, сделавшая все, чтобы молоко не пропало, приступила к своим обязанностям. Она очень привязалась к малышке и нежно полюбила ее. Этому чувству немало способствовало то, что Анхелита прониклась к маленькой девочке огромной нежностью, не отходила от кроватки под кисейным пологом и помогала матери и нянькам ухаживать за Аной.

Казалось, было бы более естественно, если бы у Анхелиты возникло чувство детской влюбленности в сына маркиза, который приходился ей почти ровесником. Но к нему, как, впрочем, и к мальчикам вообще, она оставалась совершенно равнодушна. В сущности, ее сердце могло принадлежать лишь одному человеку, этому человеку она отдавала свою жертвенную любовь. Таким человеком волею судьбы стала для Анхелиты крохотная Ана.

Ана тоже платила ей нежной привязанностью. Девочки росли и росла их взаимная любовь. Ане исполнилось четырнадцать лет, Анхелита была уже совсем взрослой. У Анхелиты были приятные черты лица, но одевалась она нарочито скромно, ни за что не желала украшать себя и мечтала о монастыре.

– Вот дождусь твоей счастливой свадьбы и уйду в монастырь – замаливать грехи, – часто говорила она Ане.

Мать только вздыхала, а юная маркиза пылко возражала:

– Анхелита, у тебя нет и не может быть никаких грехов, и не спорь со мной, я знаю! – она топала ножкой. – Ты тоже выйдешь замуж и я буду танцевать на твоей свадьбе!

– Нет, нет! – упорствовала Анхелита.

– Бывает, что замаливают не только свои, но и чужие грехи, – грустно говорила ее мать.

Анхелита молча целовала ее в щеку. А веселая, как птичка, прелестная, как цветок, Ана продолжала щебетать о свадьбах и танцах.

Но даже после того, как Ана де Монтойя впервые явилась в свете и потрясла всех своим очарованием, своей удивительной красотой, она продолжала на удивление много времени проводить со своей названной сестрой Анхелитой. Девушки, казалось, сблизились еще более. Частенько они о чем-то шептались в комнате Аны и замолкали, едва входила ее мать или мать Анхелиты. Но кто из окружающих способен принимать всерьез девичьи секреты? Никто.

Между тем, Ана посерьезнела, а Анхелита сделалась более оживленной. Но и на это никто не обратил внимания. Даже мать Анхелиты, которая просто полагала, что дочь оживляется под влиянием обычных девичьих бесед о нарядах и кавалерах. Заметно было, однако, что никому из вздыхателей, число которых множилось день ото дня, Ана не отдает предпочтения.

Мать не торопила Ану. Ведь дочь еще так юна, пусть она хоть немного оглядится в свете, поблистает своей красотой, насладится преданностью поклонников.

Но обе девушки шептались вовсе не о пустяках. Сердца их уже заговорили и любовь окрасила их милые щечки пылким румянцем.

Кто же они были – виновники этого девичьего смятения? Виновник был один.

В день свадьбы брата, впервые выпорхнув в свет, словно яркая бабочка из темного кокона, Ана была ошеломлена множеством огней, танцами, богатством и роскошью нарядов, веселой светской болтовней, злоязычие которой она, конечно, не могла сразу заметить, и уж, разумеется, толпами кавалеров, окруживших ее. Прочитанные прежде стихи и романы уже достаточно рассказали ей о любви. Она жаждала влюбленности, она уже мечтала о страсти; она даже огорчилась тем, что внимание этих блестящих юношей не заставляет ее сердце радостно и тревожно биться.

Но вот, на третий или четвертый день свадьбы, она нетерпеливо ждала, пока камеристки переменяли ее туалет, причесывали и украшали по-новому; не так, как было днем. Окно было распахнуто. Легкий летний ветерок доносил аромат жасмина и тот ровный приятный легкий гул, который обычно производит множество гостей, гуляющих по саду. Но вот гул смолк и раздались звуки то нежные, то тревожные. Зазвучали гитарные переливы. С силой затопали каблуки танцовщиц.

– О, это цыгане, – воскликнула одна из служанок Аны. – Сегодня у нас выступают знаменитые Таранто!

– Боже! – воскликнула девушка в горячке нетерпения. – Кончите вы когда-нибудь одевать и причесывать меня?!

– Надо потерпеть, если хочешь быть красивой, – заметила маркиза, входя в комнату. Она была в прекрасном настроении, гордая свадьбой сына и успехом дочери.

– Но так я не успею взглянуть на этих Таранто! – по-детски подосадовала Ана.

– О, они никуда не уйдут, пока ты не наслушаешься и не наглядишься! – рассмеялась маркиза.

Рука об руку мать и дочь вышли в сад. Ана опустилась в изящное плетеное кресло. Тотчас же услужливый кавалер (она даже не знала его имени) поднес ей, склонившись в почтительном поклоне, бокал оранжада. Не глядя на юношу, Ана пригубила. Но тотчас ей стало понятно, что, слушая эту музыку, невозможно одновременно пить прохладительный напиток. Она поспешно отставила бокал. Кавалер сделался ей докучен. Он тоже ощутил равнодушие девушки и отошел. Ана всем своим существом предалась музыке. Один из гитаристов был чуть старше ее. Постепенно он привлек ее внимание. Его умелые длинные сильные пальцы извлекали из гитарных струн удивительной красоты мелодии. Ана чувствовала таким милым и родным его склоненное над инструментом смуглое лицо с большими темными глазами. Казалось, он был поглощен своей игрой. Но вот он почувствовал пристальное внимание девушки и поднял глаза от струн. Их взгляды встретились. Юноша был поражен. Никогда прежде он не видел такого очарования, такой прелести. А она? Она просто никогда не видела такого, как он!

Закончилось выступление, цыгане ушли, а на щеках юной Аны полыхал маковым цветом румянец стыдливой страсти. Она сама не понимала, что же с ней происходит; то громко смеялась, то готова была заплакать. Она мучительно жалела о том, что не может последовать за этим юношей. А она бы последовала за ним куда угодно!

Но предмет ее любви удалился не так уж далеко. Маркиза приказала накормить цыган после выступления. Они спустились по узкой винтовой лестнице в просторную кухню с высоким, чуть закопченным потолком и чистым каменным полом. Здесь уже ужинали несколько камеристок, кормилица и ее дочь. Кухарка пригласила артистов к столу. Для них поставили приборы. Разговор велся вполне пристойный, за этим строго следила мать Анхелиты. Все слуги знали, что в ее присутствии нельзя непристойно острить, сплетничать и сквернословить. После удачного выступления цыгане были в ударе. Им хотелось еще петь и играть, просто так, не за плату, для души. Гитаристы ударили по струнам. Звонко затопали танцовщицы. Слуги били в ладоши. И Анхелита – вместе со всеми. Вот одна из камеристок маркизы заплескала руками, изогнула стан и начала танец. Теперь к радости цыган, которые подбадривали танцующих веселыми возгласами, танцевали все. Даже строгая Анхелита почувствовала, что ей не усидеть на месте. Ей нужно, нужно было вскочить, буйно двигаться, забыться. И причиной тому был тот самый юный музыкант, который только что поразил Ану.

Анхелита была в смятении. Она понимала – это любовь! Та самая любовь, которую она твердо решила не пускать в свою жизнь. Но любовь ворвалась непрошенная, нежданная. Да, она любит. И кого? Совсем мальчика, ведь он намного моложе ее. О Боже!..

Анхелита вскочила из-за стола. Она присоединилась к танцующим. Внезапная страсть раскрыла в ней девичью прелесть. Все заметили ее тонкий гибкий стан, ее красивое лицо. Но она никого не видела. Она изгибалась и кружилась в быстром танце, стремясь лишь к одному – забыться, ни о чем не думать, ничего не помнить.

Танец кончился. Мелодия оборвалась. Все снова сели за стол, веселые, раскрасневшиеся. Цыгане присоединились к сидящим. Завязался общий, немного бессвязный разговор. Слуги и служанки расспрашивали цыган об их заработке, те отшучивались. Анхелиту ранило каждое слово. Неужели всей этой простотой и грубостью должен быть окружен этот хрупкий беззащитный юноша? Но в то же время она напряженно ловила каждое слово. Ведь ей хотелось как можно больше знать о нем, о любимом.

Оказалось, его зовут Мигелем. Он живет вместе с отцом и двумя братьями. У него две сестры, одна уже замужем. Сестры живут вместе с ними. Один из братьев Мигеля женат. В семье Мигель – самый младший. Отец с детства учил их музыке.

С чуткостью, свойственной страсти, Анхелита заметила, что цыгане сдержанны и не хотят много говорить о своей жизни. Ей показалось, что и слуги знают о цыганах что-то такое, о чем при самих цыганах лучше не заговаривать.

Когда музыканты распрощались и ушли, все прояснилось. За столом заговорили о трагической и таинственной гибели Кристины, жены старого Таранто.

– Кто знает, – заметила одна из камеристок, – может быть, цыган сам утопил свою жену.

– Он мог сделать это из ревности, – поддакнула другая.

Мать Анхелиты не одобряла этого разговора.

– Полно вам, – она поднялась из-за стола. – Грех это – подозревать несчастного человека в таком страшном преступлении. Не следует попусту болтать.

Анхелита бросила на мать благодарный взгляд. В ту ночь они обе не могли заснуть, и Анхелита, и Ана. Перед мысленным взором обеих девушек стоял юный музыкант. Сладостные и мучительные для их чистоты картины смущали их ум и чувства. Невольно воображались им обеим нежные слова, прогулки в саду под пение птиц и даже совсем стыдное – поцелуи.

Желание Анхелиты уйти в монастырь окрепло. Она решила даже не дожидаться замужества Аны. Ничто не помешает ей сделаться послушницей, а затем и монахиней. Мать ее пристроена, в доме Монтойя бывшую кормилицу Аны ждет обеспеченная старость. Монтойя согласятся внести в монастырь небольшой денежный взнос за Анхелиту. Нет, Анхелита не в силах терпеть эту муку! В монастыре она по крайней мере будет знать, что она ушла от жизни, она забудет о Мигеле, она изгонит из сердца греховное стремление во что бы то ни стало увидеть этого юношу…

Анхелита уже решилась было объявить свое намерение матери и маркизе. Ей казалось, что юная Ана, опьяненная светскими успехами, уже мало думает о ней. Но тут Анхелита заметила внезапно, что дело обстоит совсем иначе. Ана сделалась печальной и серьезной, она так беззащитно льнула к Анхелите, что та устыдилась своей холодности.

Однажды, когда девушки вышивали в саду, Ана подняла от канвы прелестную головку и робко спросила:

– Анхелита, дорогая, скажи, я очень досаждаю тебе своей ветреностью и легкомысленной болтовней?

– Нет, нет, – машинально отозвалась Анхелита, погруженная в свои мысли.

– Ты думаешь, мне приятна вся эта суета, выезды на балы, кавалеры, наряды… Нет, нет, не возражай; я знаю, ты именно так думаешь!

– Нет, – снова повторила Анхелита.

И вдруг в наступившей тишине, нарушаемой лишь мирным щебетом птиц, она услышала горестные, едва сдерживаемые рыдания. Анхелита порывисто поднялась и склонилась над плачущей Аной.

– Голубка, что с тобой? Кто обидел тебя? Скажи мне, своей названной сестре!

– О, я хочу уйти в монастырь! – всхлипывала Ана. – Там я найду покой. Только там…

– Но зачем, Анита, зачем? – растерялась Анхелита. – Ты молода, ты так красива. Тебя ждет счастье. Лучшие женихи Мадрида просят твоей руки…

– Мне не нужно, мне ничего не нужно. Лучше я умру, чем жить так, как я живу! И ты, ты презираешь меня за суетность. Как я несчастна, как одинока!

Изумленная Анхелита нежно обняла девочку, гладила по волосам, целовала в щеки. Слезы их смешались. Наконец Ана решилась открыться своей названной сестре. Девочка рассказала о своей влюбленности в юного цыгана.

– Мне… мне показалось… – лепетала Ана, – мне показалось, что и он… и он, кажется, полюбил меня… Но теперь я знаю, что ошиблась. Он давно забыл обо мне. Зачем я ему? Наверное, я сразу показалась ему чопорной, избалованной, глупой… – Она вновь залилась слезами.

– Анита, пожалуйста, не плачь, прошу тебя, – повторяла Анхелита.

О, что творилось в эти мгновения в смятенной душе дочери бедного Ласаро Гонсалеса! Анхелита чувствовала, как ее захлестывают бурные волны ненависти и жалости к юной Ане. Сердце рвется на части, хочется кричать в отчаянии, биться головой о землю… Но недаром Анхелита столько часов провела в молитвах, недаром в душе ее долго вызревало желание удалиться от мира. И сейчас девушка сумела обуздать себя. Она твердо решила таить свою страсть…

Рассказывая мне обо всем этом, Анхелита тяжело вздохнула и улыбнулась как-то беспомощно.

– Все, что вы мне рассказываете, Анхелита, останется нашей тайной, – поспешила заверить я. – Я буду молчать.

– Я не сомневалась в благородстве вашей души, – просто отозвалась девушка и продолжила свой рассказ.

Тогда в саду ей удалось утешить Ану. Столь юные влюбленные девушки утешаются обычно, когда им предлагают какие-либо конкретные действия. Анхелита, конечно, не знала об этом, но, сама того не сознавая, нашла верный путь.

– Ана, – произнесла она, распрямляясь, – я знаю имя этого юноши; знаю, из какой он семьи. Они довольно известны в городе. Я готова отыскать его и открыть ему твою любовь.

– Нет! – живо воскликнула Анита. – Нет! Ведь он не любит, он презирает меня.

– А мне кажется, ты это себе внушила. Выкинь эти глупости из головы и не мучь себя понапрасну. И не думай, будто я так ему и скажу: «Мигель, вас любит Ана де Монтойя!..»

– Только не это! Он может подумать, будто я желаю подчеркнуть свое превосходство над ним!

– Я просто скажу ему, что я должна поговорить с ним здесь, во дворце, – спокойно продолжала Анхелита. – Я, а не ты. А когда он придет, мы что-нибудь придумаем.

– А ты уверена, что он придет?

– Он показался мне добрым и отзывчивым юношей. Я скажу, что нуждаюсь в помощи и защите.

– Хорошо. – Ана утерла слезы. И вдруг бросилась в объятия своей названной сестры и принялась покрывать ее бледное лицо жаркими поцелуями.

«Если бы она знала, если бы…» – лихорадочно билось в сознании Анхелиты.

– Какая ты добрая, какая добрая! – повторяла Ана. Анхелита почувствовала, что силы покидают ее.

– Я пойду к себе, Ана. Я должна все обдумать.

– Да, да! – и она снова поцеловала ее.

В своей комнате Анхелита опустилась на колени перед небольшим распятием из слоновой кости и забылась в горячей молитве. Это помогло ей, прояснило смятенные мысли.

«Эта внезапная любовь к юному музыканту, – думала теперь Анхелита, – несомненно ниспослана мне как испытание и наказание за мою гордыню, за то, что я не смогла преодолеть свое презрение к матери. Никто никогда не узнает о моем чувстве. Я буду достойно нести свой крест. Но должна ли я помочь Ане? А если эта страсть принесет ей несчастье? Но, судя по всему, цыган – добрый и честный юноша. А если он не любит Ану? Нет, разве можно не полюбить прелестное существо? Я не должна внушать себе, что он может не ответить на чувства Аниты; тем самым я как бы пытаюсь невольно оставить какую-то надежду для себя. Но моя любовь смешна, ведь Мигель намного моложе меня. Решено! Я помогу Ане».

Ночью Анхелита не спала. Она обдумывала, как ускользнуть из дворца де Монтойя в город и отыскать Мигеля. Но уже на следующий день в этом не было никакой необходимости.

Окно скромной девичьей комнаты Анхелиты выходило в чудесный уголок огромного сада, окружавшего дворец. Здесь было так тенисто, свежо и спокойно, словно сама природа сочувствовала смятенной девушке и стремилась утешить ее. На рассвете Анхелита проснулась от шороха за окном. В ночной юбке и кофточке она босиком подбежала и, подойдя к приоткрытому окну, невольно отпрянула. Она увидела Мигеля.

Юный музыкант также заметил ее, не укрылся от него и ее испуг. Он улыбнулся. – Не бойтесь, – тихо проговорил он.

Кровь бросилась в лицо Анхелите. Голос его звучал так нежно. Неужели он искал ее? Неужели он…

– Что вам нужно? – еле слышно спросила она, потупившись.

– Я… я хотел бы попросить вас о помощи.

– О помощи?

– Да. Я сразу понял, что вы добрая. И… Я знаю, что вы любите ее, вы ей как сестра…

Анхелита тотчас поняла, о ком идет речь.

– Говорите все, – она нашла в себе силы ободряюще улыбнуться и приготовилась слушать, опершись локтями о подоконник и подперев ладонями лицо.

– Я чувствую, что могу сказать вам все!

Когда Анхелита услышала эти слова, ей показалось, что она сейчас лишится чувств. Сердце словно пронзили острым клинком. Но девушка лишь снова улыбнулась и снова ободрила юношу:

– Говорите же.

– Мы, цыгане, привыкли говорить прямо. Я влюблен в Ану де Монтойя! Я знаю, что она не может ответить мне взаимностью. Но я должен увидеть ее, иначе я умру! Молю вас, помогите мне.

Несколько мгновений Анхелита смотрела на него, затем спокойно произнесла:

– У меня нет права говорить вам о чувствах Аны де Монтойя, об этом может говорить лишь она сама. Но я обещаю вам, что уже сегодня, и даже, быть может, скоро, вы увидите ее. Ждите здесь. Не отлучайтесь.

Юный Мигель был так ошеломлен, что даже забыл поблагодарить девушку. Анхелита закрыла окно, опустила занавески и начала быстро одеваться. Она наспех заколола волосы и вскоре уже бежала по галерее в спальню Аны. Там у запертой двери она увидела свою мать. Бывшая кормилица часто помогала своей питомице одеться и еще до завтрака угощала ее чем-нибудь вкусным.

– Мама! – Анхелита слишком поздно поняла, что запыхалась и что мать не может не заметить этого. Так и вышло.

– Что с тобой, доченька? Что случилось?

– Конечно же, ничего, мама. Просто Ана просила меня разбудить ее пораньше. Вчера мы кое о чем поспорили…

– И ты прибежала ни свет ни заря будить ее? Ах, Анхелита, Анхелита! Все же помни о том, что маркиза де Монтойя не ровня тебе.

Слушая вполуха воркотню матери, Анхелита обдумывала, что делать дальше. Она велела Мигелю терпеливо ждать. Разумеется, он никуда не отлучится. Но как жаль этого мальчика, изнывающего от ожидания и сомнений в спокойном тенистом уголке сада!..

– Я все поняла, мама. Но надеюсь, когда Ана проснется, ты допустишь меня к ней? – Анхелита рассмеялась.

Лицо матери тотчас расцвело улыбкой. Ведь она так редко видела свою дочь веселой.

– Ну, доченька, о чем ты спрашиваешь!

Прошло совсем немного времени, и Ана позвала камеристку.

Та находилась поблизости и не замедлила вбежать, чтобы одеть и причесать юную маркизу. Анхелита и ее мать тоже вошли. Ана обрадовалась им. Вскоре явилась и мать Аны. Она приходила каждое утро удостовериться, что дочь хорошо спала и здорова.

– Не забудь, Ана, сегодня вечером мы едем на бал. Помнишь, графиня де Монтальбан все грозилась угостить нас грандиозным празднеством? Наконец-то она исполняет свое обещание. Хорошенько отдохни днем, чтобы вечером быть самой свежей и самой красивой!

– Я и так самая красивая! – Ана засмеялась и состроила капризную гримаску.

Анхелита решила не торопить события. Ана приказала принести две чашки шоколада.

– Ты наверняка не завтракала! – обратилась она к Анхелите.

Та ответила утвердительно.

И только когда девушки позавтракали, Анхелита предложила юной маркизе прогуляться по саду. В этом никто не мог усмотреть ничего необычного. Девушки частенько прогуливались вдвоем, поверяя друг дружке свои секреты.

Но на этот раз, когда они углубились в одну из отдаленных аллей, Анхелита внезапно остановилась. Ана вопросительно взглянула на нее и тоже замерла, словно охваченная внезапным предчувствием.

– Ана, – Анхелите казалось, что голос ее дрожит и это сердило ее. – Под окном моей комнаты тебя ждет Мигель. Он признался, что любит тебя. Он боится, что ты не ответишь ему взаимностью.

Ана пошатнулась и едва не потеряла сознание. Она не могла говорить.

– Успокойся, Анита, успокойся, идем к нему.

Ана широко раскрыла глаза и вздохнула, все еще не в силах произнести ни слова. Поддерживая ее под руку, Анхелита повела ее по саду.

– Где он? – спросила Ана слабым голосом, когда они наконец очутились под окном комнаты Анхелиты.

Но Анхелита уже увидела юношу. Поджав под себя ноги, он сидел под деревом, припав лицом к стволу.

– Мигель! – окликнула его Анхелита. Когда она произносила это дорогое имя, ей казалось, сердце ее рвется на части.

Юноша вскочил.

Внезапно юные влюбленные кинулись, словно гонимые весенним ветром розовые лепестки, навстречу друг другу, и сжали друг друга в объятиях. Анхелита обмерла. Но тотчас же они бросились к ее ногам, словно моля о благословении. Но нет, они сами благословляли ее; сбивчиво лепетали, что ей, именно ей обязаны своим счастьем.

– Я не могу, я не хочу возвращаться в дом, ехать вечером на бал! – воскликнула Ана. – Я все расскажу матери и отцу. Если они не позволят мне стать женой Мигеля, я покончу с собой!

– Нет, Ана, – Анхелита уже овладела собой. – Твои родители никогда не дадут согласия на подобный брак.

– Пусть Ана тайно уйдет со мной! Сегодня, сейчас же! – пылко вмешался Мигель.

– Да, пожалуй, это единственный выход, – согласилась Анхелита.

– Мы поедем в горы. Там нас обвенчает отец Курро. Это священник-цыган. Ана, через час я раздобуду крытую повозку. Жди меня здесь.

Он собирался уже перелезть через стену, когда Ана внезапно остановила его и обратила на Анхелиту умоляющий взгляд:

– Анхелита! Ты мне больше, чем сестра. Тебе я обязана своим счастьем. Умоляю тебя, бежим вместе. Останься со мной! Я боюсь одна! – по-детски закончила Ана.

Не давая себе времени на размышления, Анхелита ответила коротко и утвердительно. Ана целовала ее. Мигель склонялся к ее ногам. У Анхелиты кружилась голова.

Затем Мигель убежал.

– Сейчас нам надо собраться, – с лихорадочной быстротой заговорила Анхелита. – Ты должна взять свои драгоценности…

– Нет, – ответила Ана с внезапной твердостью, – я ничего не возьму. Ни драгоценностей, ни нарядов. Все это больше не принадлежит мне. Ведь я тайно бегу из дома. Ах, Анхелита, после мы дадим знать нашим матерям, что мы в безопасности, пусть они не тревожатся о нас. Я верю, в конце концов они простят нас и будут счастливы нашим счастьем. Ты тоже найдешь свое счастье, милая Анхелита, непременно найдешь!

Анхелита, слушая эти разумные речи, удивлялась тому, как страстная любовь столь внезапно сделала балованную девочку столь мудрой и доброй.

Анхелита тоже решила ничего не брать с собой, кроме своего рукоделия и нескольких платьев.

Она оставила Ану на условленном месте в саду и пошла предупредить камеристок молодой маркизы, что поскольку сегодня выдался погожий день, прогулка по саду продлится дольше обычного. Это никого не удивило.

Затем Анхелита вернулась туда, где ее в нетерпении ждала Ана. Девочка схватила ее за руку.

– Ах, как хорошо, что ты так быстро вернулась! Мне было так страшно одной.

– Но, Анита, ты должна быть мужественной. Тебя ожидает нелегкая жизнь. Ведь и Мигель бежит из дома. Мы будем совсем одиноки и беззащитны. Мы сможем рассчитывать только на самих себя. Готова ли ты ко всему этому?

– Я ко всему готова, Анхелита. Я буду сильной. Мне только сейчас страшно. Я боюсь, вдруг нас найдут…

– Пока никто не ищет нас. Но пройдет какое-то время, и нас станут искать. Нам придется скрываться, жить в глуши.

– Но мы же будем все вместе!

Анхелита невольно улыбнулась.

Вскоре со стены спрыгнул запыхавшийся, раскрасневшийся Мигель.

– Повозка ждет. Вы готовы? Скорее. Я один.

Он помог девушкам перелезть через стену. Платья их при этом очень пострадали, но им было не до того. В темноте повозки они почувствовали себя в безопасности. Мигель правил лошадьми.

– Все это я купил, – он обернулся к девушкам. – Я оставил отцу письмо, чтобы он не тревожился и не искал меня. Я взял немного денег. Думаю, я имею на это право, ведь я выступал вместе со всей нашей семьей.

– А мы не оставили письма! – с раскаянием воскликнула Ана.

– Мы сумеем его передать позже, – пыталась успокоить ее Анхелита, хотя ей и самой было не по себе.

Анхелита предложила Ане переодеться.

– Как хорошо, что ты захватила с собой платья! – вздохнула Ана.

Они беспрепятственно покинули Мадрид.

– Значит, нас еще не ищут, – заметил Мигель.

Путешествие их было нелегким, но никто не преследовал их. Они останавливались в небольших селениях, Мигель покупал еду. Их принимали за странствующих цыган. Наконец они почти приблизились к цели своего путешествия. Теперь им оставалось лишь подняться в горы и добраться до цыганского селения.

Ана не жалела о покинутой роскоши дворца де Монтойя. Обеих девушек огорчали лишь мысли об их матерях. Но Анхелита и Ана клялись друг другу, что непременно найдут способ дать своим матерям знать о том, что с дочерьми ничего дурного не случилось.

Все трое молодых людей впервые путешествовали по своей родной стране. Поля, тенистые рощи, холмы, поросшие апельсиновыми, лимонными и маслиновыми деревьями, широкие реки, города со шпилями башен – все это занимало и поражало юное воображение.

Девушки заранее настроились на то, что им предстоит терпеть бедность. Поэтому, когда наконец-то перед ними раскрылось селение цыган, где когда-то родился отец Мигеля, они были удивлены. Перед ними предстали добротные каменные дома, напоминавшие небольшие крепости. Были здесь и фруктовые садики, и даже поля на склонах. Высоко в горах паслись стада овец. В центре мощеной площади высилась стройная церковь. Здесь служил священник-цыган отец Курро. Неподалеку находился его дом. Прежде Мигель не бывал здесь, но много слышал о священнике от своего отца.

Когда повозка приблизилась к селению, оказалось, то надежно охраняется вооруженными стражниками-цыганами. Селение было окружено надежными заставами. Нет, сюда не проберешься тайком. Мигель решил действовать открыто.

– Я – сын Хуана и Кристины Таранто! – гордо сказал он остановившим повозку стражникам.

Это признание произвело желанное действие. Повозку пропустили. Один из стражников побежал в селение. И когда Мигель въехал на площадь, там уже собралась толпа встречающих. Ведь здесь жило много родственников Хуана и Кристины. Повозку окружили. Начались шумные возгласы, объятия, поцелуи. Вдруг кто-то крикнул:

– Отец Курро! Идет отец Курро!

К Мигелю и немного смущенным девушкам приблизился пожилой цыган, крепкий и стройный. Одет он был в обычное священническое облачение. Мигель, Анхелита и Ана опустились на колени, прося благословения. Священник благословил их.

Мигель рассказал о своей любви. На площади все примолкли. Ана и Анхелита стояли рядом с ним, опустив головы.

– Мы ждем вашего решения, отец Курро, – закончил Мигель.

Священник задумался.

– Чему быть, того не миновать! – наконец произнес он, и в голосе его послышалась бесшабашная цыганская удаль. – Конечно, Мигель поступил дурно, похитив этих девушек. Но я согласен обвенчать его с Аной. Однако прежде он отправится обратно в Мадрид и передаст весточку родителям девушек. Пусть те знают, что их дети живы и в безопасности. Юноша силен и ловок; я верю, он исполнит все, что нужно, и сумеет благополучно вернуться. Это будет означать, что небеса благословляют этот брак.

У Анхелиты защемило сердце при мысли об опасностях, которые будут грозить Мигелю. На глаза Аны навернулись слезы. Но они не посмели возразить священнику. Да и все жители селения нашли это решение мудрым. И сам Мигель желал показать себя мужественным и сильным.

Усталых путников разлучили. Девушек приняла на ночлег одна бездетная вдова. Мигель желал тотчас же отправиться в путь, но священник приказал ему отдохнуть и оставил в своем доме.

Старая цыганка ласково приняла девушек. В доме у нее было бедно, но чисто и опрятно. Они поужинали домашним хлебом, маслинами и медом, и запили скромную трапезу чистой ключевой водой.

– Как странно! – воскликнула Ана и звонко рассмеялась. – Я, наследница маркиза де Монтойя, здесь, в цыганской хижине. И мне здесь нравится! Более того, мне кажется, будто я вернулась домой!

– А по мне, так в этом нет ничего странного, – возразила цыганка. – Видно, ты, девочка, ничего о себе не знаешь!

И тут она рассказала изумленным девушкам историю прекрасной Маританы и ее дочери Марианны. Старуха настолько разошлась, что даже сняла со стены гитару и спела балладу о красавице Маритане и короле Филиппе.

Ана радостно хлопала в ладоши.

– Как я счастлива! – радостно восклицала она. – Как я счастлива! Теперь Мигель больше не будет мучить себя. Я сразу скажу ему, что он мне ровня! Я такая же цыганка, как он!

Анхелита почувствовала, что вся эта атмосфера теплоты и доброжелательности умиротворяюще действует на нее.

«А разве я не счастлива? – думала она, засыпая. – Я буду видеть любимого, буду радоваться тому, что он счастлив. Я увижу его детей. Ведь это счастье! А если все сложится хорошо, я перевезу сюда свою мать. Пусть и она живет здесь, где так хорошо, где можно отдохнуть душой!»

Конечно, в эту ночь не спалось и Мигелю. Он расспрашивал священника, и тот многое рассказал юноше.

Когда-то давно обратился всей душой к Богу некий цыган. Здесь, в самом сердце гор, он построил часовню и жил, молясь Богу. Он поддерживал свое тело, возделывая скромный огород. О нем прознали, и часто цыгане поднимались в горы. Здесь они молились о спасении своих душ и искали отпущения грехов. Постепенно вокруг часовни стали строиться дома. Так же, как и другие, пришел сюда и бедный сирота Курро, одиннадцатилетний мальчик. Отшельник обучил его грамоте, открыл ему путь к Богу. В деревне собрали деньги, чтобы Курро мог учиться в Саламанке. Он учился прилежно и нимало не походил на тех студентов, которые интересуются продажными женщинами и азартными играми куда более, нежели учеными книгами. Когда юноша был рукоположен в священники, он вернулся в далекую горную деревню. Умный, проницательный, снисходительный и строгий, он способствовал процветанию цыганского селения.

На рассвете Мигель уже стоял у ворот домика, где ночевали девушки. Они проснулись раньше него.

– Мигель! – Ана бросилась к любимому и поведала ему все, что узнала от старой цыганки.

Юноша нежно коснулся губами кончиков ее пальцев.

– О, Ана, когда я вернусь, я буду целовать тебя иначе. Мы станем мужем и женой.

Ана взглянула на него открытым счастливым взглядом.

Анхелита передала Мигелю заранее написанные ею и Аной письма. Священник благословил юношу. Тот сел на коня и отправился в нелегкий и опасный путь.

Ожидая возвращения Мигеля, девушки жили затворницами. Они не выходили из дома старой цыганки, проводили время в молитвах. Вечерами с площади доносились веселые гитарные переборы, пение и смех. Молодежь танцевала. Но девушек не привлекало это веселье. Стоя на коленях перед изображением мадонны, они переживали удивительные мгновения. Души их воспаряли. Покаяние очищало их.

Наконец вернулся Мигель. Ему удалось незаметно подбросить письма в беседку, где обычно отдыхала маркиза. И он не хотел пускаться в обратный путь до тех пор, пока не убедился, что письма получены.

Девушек уже искали, но поиски ни к чему не привели. Мигель узнал и о том, что и его собственное исчезновение не осталось тайной. Хосе де Монтойя, старший брат Аны, обратил внимание на сплетни по поводу внезапного исчезновения молодого цыгана. Он не преминул сказать об этом отцу. Они долго говорили наедине. Странно, но после этого разговора всякие поиски Аны были прекращены. Однако нашлись и еще умные головы, сопоставившие исчезновение дочери маркиза с исчезновением цыганского музыканта. Вскоре обрушилась лавина сплетен. Маркиз и его супруга никого не принимали. Нашлись литераторы, которым давно был не по душе маркиз Андрес де Монтойя. Его давние враги: обиженный издатель и граф Хайме Кристобаль, распространили едкую сатирическую поэму, в которой не последнее место занимали намеки на то, что спесивые маркизы де Монтойя – всего лишь потомки содержанки и кузнечного подмастерья, да к тому же и цыгане. Маркиз заболел.

Полученные письма несколько успокоили матерей обеих девушек, хотя они по-прежнему продолжали тосковать о дочерях. Но старший брат Аны воспылал к сестре настоящей ненавистью. Ведь его знатная супруга постоянно устраивала ему сцены, всячески подчеркивая, что она снизошла до него. Молодой маркиз вдруг начал ощущать, как просыпаются в его душе странные чувства, как все более охватывает его буйное озлобление. Однажды во время очередного семейного скандала, когда его супруга, желая побольнее уязвить его, бросила ему презрительно:

– Цыган!

Хосе до Монтойя внезапным резким движением схватил ее, вскинул в воздух и швырнул на ковер.

– Да, я цыган! – в бешенстве вопил он. – И я убью тебя, если захочу, как убивают своих жен цыгане!

Женщина не открывала глаз. Хосе испугался. Он уже раскаивался в своей несдержанности. Ведь они с женой, несмотря ни на что, любили друг друга. Он принес бокал воды. Опустился на колени, умолял жену очнуться и простить его. Наконец молодая женщина открыла глаза.

– Хосе… – прошептала она и потянулась к нему.

Они сжали друг друга в объятиях. Но это примирение могло иметь для юной Аны самые дурные последствия. Ведь Хосе и его жена твердо решили, что во всех их бедах повинна распутная Ана. Хосе возненавидел сестру еще сильнее.

Но жизнь предусмотрительно развела их. Хосе оставался мадридским жителем, маркизом де Монтойя; Ана готовилась к свадьбе в далекой горной деревушке.

В то утро местные девушки пришли помочь ей одеться к венцу.

– Что это? – в изумлении воскликнула юная невеста, увидев нарядное подвенечное платье и целый ворох драгоценностей.

– Теперь ты – дитя нашей деревни, – сказала старая цыганка, в доме которой жили Ана и Анхелита. – Сегодня мы выдаем замуж правнучку нашей красавицы Маританы!

Принесли наряды и для Анхелиты. Под большими лужеными котлами пылал жаркий огонь. Варился сладкий рис, жарились на вертелах барашки, громоздились горы фруктов. Столы застилались белыми накрахмаленными скатертями.

Ана была уже готова, когда с улицы раздались радостные крики:

– Солнце! Где Солнце? Выходи, Солнце! Окруженная молодыми цыганками, в сопровождении верной Анхелиты, счастливо смущенная Ана вышла из дома. Над ее головкой, покрытой белым кружевным покрывалом, растянули бархатный свадебный балдахин. Солнце рассыпало по нарядной ткани яркие отсветы. С пением и танцами невесту повели к церкви.

Между тем из дома священника вышла такая же процессия. Это юноши вели навстречу невесте нарядного жениха. Обе процессии встретились, слились; и жених, и невеста зашагали рядом.

В нарядно украшенной церкви, в присутствии всего селения, отец Курро обвенчал Ану и Мигеля. Анхелита чувствовала, что искренне радуется их счастью. Она видела вокруг счастливые, улыбающиеся лица. Все желали счастья молодым. Со стены над алтарем смотрела на них цыганская Святая Сара Кали. Анхелита уже знала историю этой Святой. Когда Святая Магдалина, спутница Христа, решила удалиться в пустыню и замолить свои грехи, ее изгнанничество добровольно разделила девочка-служанка Сара Кали. В пустыне цыганочка скончалась. После открылось, что ее мощи творят чудеса. Она покровительствует цыганам и радуется их добрым делам.

Свадебный пир завершился веселыми песнями и танцами. Затем молодые удалились в отведенный им дом. Ночь покрыла своим темным покровом селение. Для Аны и Мигеля эта ночь была полна восторгов и блаженства.

Они уговаривали Анхелиту поселиться с ними. Но она твердо решила остаться в доме старой цыганки. Та была молчалива и не докучала девушке излишними разговорами.

– Молодой паре лучше побыть в одиночестве, – сказала Анхелита.

Ночью она долго молилась перед распятием. Но это не удовлетворило ее. Она тихо вышла на улицу. Улочка была узкая, гористая. Легкими шагами она спустилась и направилась к площади. Взошла луна. Яркий, круглый, ровный диск, казалось, плыл над мирным селением. Полнолуние. В посветлевшем небе Анхелита четко различала контуры горных темных вершин.

Девушка вышла на площадь и приблизилась к церкви. Еще издали она заметила в церкви свет. Не колеблясь, Анхелита вошла.

Перед большим распятием, молитвенно сложив руки, застыл на коленях священник.

– Отец Курро, – невольно окликнула его Анхелита.

И тотчас же устыдилась. Ведь она нарушила его молитвенное уединение.

Но он обернулся и поспешно поднялся на ноги. Было такое ощущение, будто он только ее и ждал. Анхелита приблизилась, склонив голову. Отец Курро благословил ее.

– Я рад, что ты пришла, дочь моя. Ты должна облегчить свою душу.

Девушка заплакала.

– Плачь, если слезы приносят тебе облегчение, плачь.

– Ах, отец Курро! Если бы вы знали…

– Мне кажется, я знаю, что тревожит тебя. Ты тоскуешь о матери, ты чувствуешь свою вину перед ней…

– О, да, да!

– Я бы мог посоветовать тебе вернуться, но я понимаю, что не случайно ты пустилась в столь далекий и опасный путь…

– Я – великая грешница, отец Курро!

– Когда человек всерьез осознает себя грешником, это уже много.

– Меня терзает страшный грех гордыни. Я осмелилась осуждать родную мать…

И Анхелита рассказала священнику о матери.

– Но это еще не все! – продолжила она. – Господь за мою гордыню покарал меня стыдным и горьким для меня чувством любви. О, отец Курро, я люблю Мигеля. – Девушка закрыла лицо ладонями.

– Не отчаивайся так, – донесся до ее слуха ласковый голос священника. – Не приписывай Господу жестоких намерений. Господь наш всемилостив и всеблаг! Он посылает тебе эту любовь не для того, чтобы наказать тебя, но для того, чтобы ты сама стала добрее и милосерднее к ближним. Помни об этом. Молись. Будь доброй. Господь не оставит тебя.

С этими словами священник вновь благословил девушку. Успокоенная Анхелита еще помолилась и отправилась домой, где заснула неожиданно легко и спокойно.

С той ночи и вся жизнь ее стала спокойной. Она снова занялась рукоделием. Сплетенные ею кружева вызывали восторг у всех жителей селения. Многие матери пришли к ней с просьбой обучать их дочерей. Анхелита охотно согласилась. За это обучение ей хорошо платили. Цыгане ездили продавать ее кружева и также привозили ей деньги. Ей выстроили дом неподалеку от дома Аны и Мигеля. Анхелита пользовалась всеобщим уважением.

Когда миновал счастливый медовый месяц, Мигель также начал подумывать, чем бы ему заняться. Он посоветовался с отцом Курро, и тот счел, что юноше не следует бросать своего ремесла музыканта. Вскоре Мигеля начали приглашать на свадьбы и различного рода торжества и в окрестные селения. Его ремесло теперь приносило значительный доход, и он был счастлив, потому что страстно любил музыку.

К концу первого года супружества явилась на свет маленькая Ана, а еще через два с половиной года молодые родители порадовались рождению Мигелито. Обоих детей крестил отец Курро, а крестной матерью была Анхелита.

Все они вели спокойную жизнь счастливых людей…

Глава сотая

Но я уже знала, что счастье Аны и Мигеля почему-то оборвалось. Удастся ли узнать, почему? Успеет ли Анхелита досказать мне эту историю или же мне, так и не узнав всего, придется самой участвовать в завершении истории любви Аны и Мигеля?

Я снова с нетерпением ждала ночи. Это уже стало привычным для меня. Но день прошел не так спокойно, как прошедшие дни.

Старуха явилась одна. Я играла с детьми. Анхелиты в комнате не было. Она распахнула дверь и вошла как хозяйка. Мне нечего было возразить. Она и вправду была хозяйкой здесь.

– Что вам угодно, матушка? – смиренно спросила я.

– Ты ведь говорила, что согласна написать письмо, – начала она. – Помнишь?

Я не помнила. Может быть, помнила Анхелита? Старуха спросила, помню ли я; возможно, она и сама сомневается в том, давала ли я подобное обещание. Во всяком случае, после всего услышанного от Анхелиты я не стану писать никаких писем. Пусть даже я и обещала. Наверняка это письмо ее родным. Быть может, кто-то хочет шантажировать их, выманить большую сумму денег. Я не намереваюсь участвовать в мошенничестве. И ведь родные Аны, конечно, знают ее почерк. Нет, нет.

– Не помню, – честно ответила я. – Ты уверена, что я действительно обещала написать письмо?

– Уверена, – в голосе старухи послышалась злоба.

– Тогда, значит, я передумала, – спокойно ответила я. – Я не собираюсь никого ни о чем просить. Кому нужно, приедет сам!

– А ты думаешь, не приедет? – спросила старуха злобно. – Приедет, будь покойна!

– Пусть. – Я взяла на руки захныкавшего Хуанито.

– Что ж, ты сама подписала свой приговор. Помни об этом. Солоно тебе придется.

На этот раз я ничего не ответила. Старуха выждала несколько минут у двери, но я спокойно занималась детьми, повернувшись к ней спиной. Так ничего и не дождавшись, она ушла, заперев за собой дверь.

Ночью я рассказал обо всем этом Анхелите.

– Было такое обещание, – сказала она. – Мы должны выиграть время. Мы и впредь будем давать любые обещания. Что нам еще остается?

– А о чьем приезде она говорила?

– О приезде Хосе до Монтойя, – глухо отозвалась Анхелита.

По голосу ее я поняла, что она и сама встревожена. Внезапно я прониклась к ней еще большим доверием и рассказала многое о себе, о Коринне, о Санчо.

– Мы непременно поможем вам всем, – воскликнула Анхелита. – Если бы вы знали доброту Мигеля и Аны!

– Если бы мы все знали, где их найти? – грустно заметила я.

– Господь не оставит нас!

Я подумала о том, что искренняя вера в Бога все же очень облегчает жизнь. Эта вера одаривает человека надеждой на помощь Божью.

– Но расскажи мне, что же случилось дальше, Анхелита!

– Ах, мне осталось рассказывать совсем немного. Наша счастливая жизнь в цыганском селении оборвалась неожиданно и горько.

Это случилось теплым летним днем. Я сидела на террасе дома Аны и Мигеля и плела кружева. Внизу Ана играла в садике перед домом со своими малышами. С высокой террасы я хорошо видела площадь с церковью.

Вдруг на площади показались люди в доспехах. Я несколько раз видела таких людей в Мадриде. Я даже знала, что это королевские гвардейцы. У меня захолонуло сердце. Почему они здесь? Хотя, впрочем, не надо быть особенно умным, чтобы понять, что гвардейцы из Мадрида появились здесь из-за Мигеля и Аны. Мы обнаружены. Мне стало страшно. Я сама не понимала, почему. Чего я испугалась? Ведь Мигель и Ана обвенчаны, как подобает. Никто не может разлучить их. Ана по доброй воле последовала за любимым. У них двое детей. Но тогда что же пугает меня?

Гвардейцы шли в окружении цыган. Затем появился отец Курро. Мигеля дома не было. Он как раз помогал одному старику, жившему на окраине селения, обновить его дом. Пока, казалось, не происходило ничего страшного. Никто не пускал в ход оружие.

Я поспешила спуститься вниз.

– Ана, – взволнованно кинулась я к ней, – не хочу тебя пугать, но, похоже, случилось что-то скверное. Думаю, тебе надо бежать.

Едва я успела это произнести, как появился запыхавшийся соседский мальчуган.

– Бегите! – крикнул он. – Их задержат! Бегите скорее!

Она прижала к груди детей.

– Боже! А Мигель? – воскликнула она.

– Его тоже предупредили, – мальчик едва переводил дыхание. – Наверное, он уже бежал…

– Он придет сюда? – растерянно спросила Ана.

– Нет, ему велели бежать. И вы бегите скорее! – и он убежал сам.

Ана пребывала в совершеннейшей растерянности. Что делать? Куда бежать? Где скрыться? Где Мигель? Как им соединиться? Будет ли он ждать ее, и если да, то где?

Все эти вопросы одолевали нас, но ни на один из них мы не могли дать ответа. Ах, если бы отец Курро был с нами! Но он там, на площади, пытается задержать гвардейцев, тянет время…

– Анита, ты должна бежать одна с детьми, – твердо сказала я. – Если придет Мигель, он сумеет отыскать тебя. Я тоже должна остаться здесь. Я наведу их на ложный след.

Ана залилась слезами. Я кинулась в дом, лихорадочно собрала кое-что необходимое из детской одежды. Сунула Ане узелок, снабдила ее деньгами.

«А если селение окружено со всех сторон?» – внезапно подумалось мне.

Но мы прожили здесь уже достаточно долго. Мы знали тайные тропки. Да, там не проехала бы повозка, не прошел бы вооруженный отряд. Но хрупкая женщина с двумя малышами проскользнет незамеченной…

Мы даже не успели поцеловаться на прощанье. Надо было спешить.

Вскоре после ухода Аны с детьми раздался стук в ворота. Я кинулась отворять. Увидев перед собой вооруженных людей, я сделала вид, будто для меня это полная неожиданность. Отец Курро и несколько наших стариков сопровождали их.

– Что случилось, отец Курро? – обратилась я к священнику.

– Мужайся, дочь моя. Это люди короля, нашего повелителя. Они имеют распоряжение увезти тебя в столицу.

– Да, это именно так, – подтвердил его слова один из гвардейцев, на голове его красовалась шляпа, украшенная большим пером. Он оказался капитаном.

– Мы имеем распоряжение также увезти в Мадрид Ану де Монтойя и Мигеля Таранто, – сказал он.

Сердце мое билось учащенно. Но я ни единым жестом не выдала охватившего меня страха.

– Я умею читать, – спокойно произнесла я. – Дайте мне прочесть королевское распоряжение. Ведь у меня есть на это право?

Откровенно говоря, я не знала, имею ли подобное право. Но капитан не возразил мне. Из кожаного футляра, прикрепленного к поясу, он вынул свиток плотной бумаги и развернул передо мной.

Это действительно оказалось королевское распоряжение. Я увидела печать с короной.

– Хорошо. Я повинуюсь, – сказала я. – Позвольте мне только собрать кое-что необходимое для столь дальнего пути.

Я повернулась было, чтобы идти в дом, но один из гвардейцев преградил мне дорогу.

– Вы не войдете в этот дом одна! – громко произнес он. – Ведь там находятся Ана де Монтойя и Мигель Таранто. Вы захотите предупредить их!

– Я не противлюсь приказам, исходящим от его величества, – я пожала плечами. – А что касается Аны де Монтойя и Мигеля Таранто, то их нет в этом доме. Мигель с самого утра отправился помочь одному из престарелых жителей этой деревни, а что касается Аны де Монтойя, то она ушла совсем недавно, понесла мужу обед. Если вы не верите мне, можете обыскать этот дом.

– При всем нашем почтении к вам, сеньорита, – обратился ко мне капитан, – нам действительно придется сделать это. Вы же пока можете спокойно собрать все, необходимое вам. Никто не станет чинить вам препятствий.

Я наклонила голову.

– Это не мой дом, – сказала я, довольная тем, что так удачно тяну время. – Это дом Аны и Мигеля. Мой дом – неподалеку. Я вполне понимаю ваше недоверие ко мне. Поэтому пусть меня сопровождают несколько местных женщин и сколько прикажете гвардейцев.

– Вы разумны, сеньорита, – сказал капитан.

Несколько цыганок пошло со мной. Мне хотелось, чтобы нас сопровождало как можно больше гвардейцев. Ведь пока они стерегли меня, они не могут искать Аниту и Мигеля! Но, к моему огорчению, капитан приказал сопровождать меня и местных женщин всего лишь одному гвардейцу.

Остальные пришедшие с ним гвардейцы вошли в дом Аны и Мигеля, чтобы обыскать его. Я знала, что это не все гвардейцы, что часть из них рыскает по деревне. Больше всего я боялась, что Мигель все-таки появится, придет за Аной и детьми, и тогда его схватят. А сама Ана? Как далеко успеет она уйти с двумя малышами? Нет, надо тянуть время во что бы то ни стало!

Я еще не успела войти в дом, когда капитан отдал приказ обыскать все дома в селении. Пожалуй, это было даже нам на руку. Ведь это задерживало мои сборы. О, только бы Ана и Мигель не вздумали прятаться в селении! Но ведь им уже известно, что этого делать нельзя…

В моем доме разворошили все ящики. В большой комнате на полу в беспорядке валялось мое рукоделие. С помощью женщин, пришедших со мной, я принялась собираться. Разумеется, я старалась делать все как можно медленнее.

Между тем, обыск шел по всей деревне. Жители подчинялись королевскому приказу, но не обходилось и без стычек. Каждый требовал осторожности при обращении с принадлежащим ему имуществом.

– Если вы повредите наши жилища и наше достояние, мы тоже можем обратиться с жалобой к его величеству, – спокойно заметил отец Курро.

Капитан смерил священника жестким и насмешливым взглядом.

– На вашем месте, – бросил капитан, – я бы лучше помолчал. Ведь это вы, насколько мне известно, обвенчали наследницу де Монтойя с простым цыганом.

– По закону Господа и его величества, я имею право обвенчать молодых людей, изъявивших согласие вступить в брак, не спрашивая об их происхождении, – с достоинством ответил отец Курро.

– И все же! – не отставал капитан. – Вам могут предъявить обвинение в том, что вы совершили венчание нарочно, желая оскорбить и унизить знатное семейство Монтойя, а также надсмеяться над Божественным установлением, согласно коему люди делятся на подлых и знатных.

– Люди равны перед лицом Господа. И я, священник, осведомлен об этом лучше, чем кто бы то ни было.

– В ваши церковные установления мы не собираемся вмешиваться. И у нас нет королевского приказа о задержании вас. А все же подумайте хорошенько. Неужели вы не знали, кого поселили в своей деревне? Позвольте мне в этом усомниться.

На подобные доводы отцу Курро нечего было возразить. Он замолчал.

Тут куда-то задевался старик, к которому с утра отправился Мигель. Еле-еле отыскали его. Между тем время шло.

Когда привели старика, уже темнело.

Капитан спросил его, действительно ли к нему утром пришел Мигель Таранто.

– Да, он пришел ко мне рано утром, – ответил старик. – Он давно уже собирался помочь мне. Мой дом совсем обветшал.

– Долго ли пробыл у вас означенный Мигель Таранто?

– Вскоре после полудня он, как обычно, уселся под деревом передохнуть. У меня во дворе растет большой каштан. Вскоре пришла его жена Ана и принесла ему поесть. Я даже помню, что именно: домашнюю колбасу с чесноком, хлеб, сливки. А вином я угостил из своего погреба.

– Что было после? – нетерпеливо перебил капитан.

– После? Ах, после! Да ничего не было. А что могло быть? У нас в деревне уже давно не бывало ничего дурного…

– Ана де Монтойя и Мигель Таранто ушли от вас? – снова перебил капитан.

– Анита и Мигель? Конечно, ушли. Не ночевать же им у меня. Ведь у них свой дом имеется, и какой славный!

– Когда они ушли от вас? – в глазах капитана блеснул гнев.

– Когда ушли? – как ни в чем не бывало продолжал старик. – Поели, отдохнули немного в тени. Да… Ну, тогда и ушли. Мигелито еще пообещал вернуться сегодня…

– Были встревожены, торопились?

– Нет, ничего такого я не заметил.

– В какую сторону они двинулись?

– В какую сторону? Как это? Да ни в какую. Как всегда, домой пошли.

– Стало быть, в сторону своего дома?

– Ну да! А то куда же?!

Итак, допрос ничего не дал. Когда принялись допрашивать остальных жителей селения, кто из них сегодня видел Ану и Мигеля, те отвечали по-разному, также стараясь тянуть время.

Один видел, как Мигель утром шел к старику. Другая заходила к Ане за мотком шерсти. Третий видел, как Мигель и Ана, рука об руку, выходят из калитки старикова дома и направляются к себе домой. Четвертая даже окликнула их, остановила и поболтала с ними. Но куда же девались Мигель и Ана, так и осталось неясным.

Между тем приготовили крытые носилки для меня. С узелком в руке я вышла из своего дома. У ворот капитан обратился ко мне с вопросом:

– Почему мы застали вас в доме Аны де Монтойя и Мигеля Таранто?

– Я часто навещаю Ану, помогаю по хозяйству.

– Что вы делали сегодня в доме Таранто?

– Ана попросила меня помочь ей с обедом. Она ведь понесла еду мужу. А меня попросила приготовить что-нибудь более основательное к их приходу.

– Они не возвращались?

– Нет, больше я не видела их.

– Несомненно, кто-то их предупредил! – заметил один из гвардейцев.

– Я советую вам сознаться! – капитан злобно глянул в толпу.

– Никто из нас ни о чем не предупреждал Ану и Мигеля, – выступил вперед отец Курро. – Не станете же вы пытать невинных женщин и детей! Мы пожалуемся королю!

Неожиданно капитан не стал ввязываться с ним в спор, а приказал своим подчиненным поспешить. Не знаю, почему, но это показалось мне странным. Я почувствовала, как душу мою охватывает страх.

Уже совсем темно. Где сейчас Анита и Мигель? Сумел ли он найти ее? Неужели она блуждает ночью в горах одна, с двумя маленькими детьми? Правда, Ана хорошо знала окрестности, мы ведь часто совершали прогулки на далекие расстояния, но все же…

Вдруг я подумала о том, что речь ни разу не зашла о детях. Значит, эти люди не знают, что у Аны и Мигеля двое детей. Как хорошо, что я успела собрать для Аны детские вещи! Остальные жители селения тоже заметили, что пришельцы ничего не знают о детях, и молчали.

– Садитесь в носилки, – приказал мне капитан.

Страх вспыхнул с новой силой. Я уже не владела собой. Как и многие незамужние девушки в возрасте, я боялась мужчин, боялась остаться с ними наедине. Мне казалось, что на меня могут напасть. Впрочем, в селении, где я всех знала, этот страх особенно не проявлялся; но теперь мне предстояло ночью в горах оказаться наедине с целым отрядом солдат. Нет, нет!..

– Нет, нет! – закричала я. – Я не отправлюсь ночью одна с мужчинами. Никогда!

Капитан шагнул ко мне.

– А-а! – завопила я. – Спасите! Помогите!

Женщины загомонили, сочувствуя мне. Несколько мужчин подошли к рассерженному и несколько растерянному капитану.

– Позвольте нам сопровождать вас.

– Но это не дозволено законом, – нашелся капитан.

Опасность обостряет наши чувства и нашу наблюдательность. Я заметила растерянность капитана, и это увеличило мой страх. Но я уже не кричала. В конце концов это глупо – так вопить…

– Сеньорите гарантирована безопасность, – продолжал капитан. – Ни единый волосок не упадет с ее головы. Вы же знаете, нам приказано доставить ее в столицу в целости и сохранности. А уж там она будет не в нашей власти. Единственное, что нам известно, так это то, что ее будут судить. Ведь она – пособница похищения. Возможно, ей предъявят обвинение в том, что она с помощью колдовства лишила молодую маркизу рассудка и заставила последовать за безродным цыганом. Если ее признают виновной, ей грозит сожжение на костре. Но нас это все не касается. Мы только обязаны доставить ее в Мадрид. Мы отвечаем за нее. Малейшая обида, нанесенная ей, будет стоить нам наказания…

Эти речи подействовали на жителей селения. А я? Странно, все эти угрозы не тронули мое сердце. Ведь все это только предстояло мне, ждало меня в перспективе весьма отдаленной. А пока меня занимал лишь мой страх перед ночным путешествием в сопровождении мужчин.

Но я решила покориться. Я перекрестилась и подошла к отцу Курро под благословение. Священник благословил меня.

– Мужайся, дочь моя, – сказал он на прощанье. – Бог милостив, он не допустит неправедного суда над невинными. Я верю, мы еще увидим тебя среди нас, веселую и счастливую.

Горло мое сжалось, на глаза навернулись горестные слезы. Я села в носилки.

Несмотря на запрет, жители селения еще довольно долго сопровождали нас с факелами в руках. Их голоса ободряли меня. Затем я поняла, что осталась одна среди враждебных мужчин. Я дрожала от мучительного страха. Начался спуск.

«Скорее бы настало утро!» – думала я.

Разумеется, я ни на мгновение не могла сомкнуть глаза. Я обмерла от страшного напряжения. Внезапно донесшиеся до меня голоса повергли меня в полный ужас.

– Недурно мы все провернули, Гарсия! – сказал один голос.

– Да, недурственно, – откликнулся капитан.

– А ведь могло бы обернуться худо! Я чуть в штаны не наложил со страху, когда эта подлая старая девка велела показать ей королевский указ!

– Да уж, я заметил, что со штанами у тебя неладно! – капитан грубо расхохотался.

– Поглядим, как бы ты смеялся, если бы она или этот цыганский поп раскрыли бы все! – с вызовом возразил обиженный гвардеец.

– Раскрыли бы? – снова в воздухе загремел грубый хохот капитана. – Где им, деревенщинам, отличить настоящий указ от подложного! Ха-ха! И ведь не какой-то там мазурик составлял наш королевский указ – ха-ха! – а сам господин маркиз! Уж он-то все предусмотрел!

– Однако и он приказал нам держаться подальше от городов и больших деревень!

– Ну и будем держаться! – огрызнулся капитан. – А ты чего ожидал? Приятной прогулки в обществе красотки? Конечно, дело рисковое, иначе нас не наняли бы! Жаль только, что старуха часть денег сразу прибрала к рукам. Хотя ведь эта старая шлюха и прячет, и защищает, и от суда спасает, когда требуется. Так что, выше нос!

– Выше?

– А что?

– Чушь собачью вы несете, – вступил в разговор третий голос. – Проиграли мы! Ведь не нашли ни цыгана, ни красотки маркизы!

– Хороша маркиза! Цыганское отродье! – бросил капитан. Теперь в голосе его звучало раздражение.

– Ничего! – попытался приободрить своих приятелей первый голос. – Старую-то девку мы умыкнули!

– Вспахать бы ее, чтоб знала! – внезапно озлобился капитан.

– Это дело не наше, – бросил второй. Прикажет маркиз – вспашем. Да я бы еще за это денег потребовал. Этакую уродину вспахать – денег стоит!

Остальные с отвратительным хохотом тронули коней. Вскоре они ускакали вперед. Что я чувствовала, сидя в покачивающихся носилках?!

Я в руках разбойников. Я подло обманута. И кто же нанял этих гнусных безнравственных людей? Не кто иной, как благородный маркиз дон Хосе де Монтойя! Боже, что со мной будет?! Боже!..

Я презирала свою бедную мать за то, что она сожительствовала с духовным лицом. Неужели теперь мне суждено сделаться жертвой разнузданного насилия?

Иные безнравственные люди полагают искренне, что для женщины самое важное – чтобы ее считали красивой и соблазнительной. Конечно, я не могу поручиться за других женщин, но о себе могу сказать честно и откровенно: когда я услышала, как разбойники поносят мою внешность, я вздохнула с некоторым облегчением.

«Боже! Сделай меня еще более уродливой! Сделай так, чтобы любой мужчина отшатывался в испуге от меня!» – молилась я.

Я и в ранней юности не заботилась о своей внешности, а живя в селении и вовсе перестала интересоваться собой, даже в зеркало почти не гляделась. Мне кажется, женщина смотрится в зеркало и украшает себя, когда желает кому-то понравиться, а я для себя уже ничего не хотела. Я была счастлива счастьем Мигеля и Аны…

Носилки раскачивались. Спуск продолжался. Страх мучил меня. Я знала, что должна готовиться к смерти. Но мне так не хотелось умирать! Живо представились мне невинные ласки двоих малышей: Аниты и Мигели-то. Как это было чудесно, когда они обнимали меня теплыми ручками за шею, нежно целовали мягкими губками, плакали, когда я уходила к себе. Как я любила играть с ними!.. Неужели все кончено?! Боже, смилуйся надо мной!..

Носилки остановились. Капитан приказал мне выйти. Дрожа от страха, я ожидала побоев, насилия, издевательств. Но мне только сухо приказали по дощатым мосткам подняться на корабль.

Я успела оглядеться. Это была пустынная бухта. Вокруг не видно было ни души, кроме разбойников и меня. Бесполезно было звать на помощь. Надо вытерпеть все до конца!

На палубе мне не позволили оставаться долго. Представьте себе ужас, охвативший меня с новой силой, когда меня повели вниз по узкой деревянной лесенке. Я уже видела себя оскверненной, изнасилованной. Я вспомнила, как еще в детстве размышляла над непристойным вопросом, испытывает ли мать греховное наслаждение, отдаваясь священнику. Неужели Господь сейчас покарает меня за те детские мои прегрешения? Но тут я вспомнила мудрые слова отца Курро о милосердии Господнем. Я укрепила свой дух горячей молитвой. Господь заботится обо мне. Я всегда нахожусь под его защитой.

Меня оставили в трюме, заперев дверь. Здесь было темно. Вскоре я ощутила какое-то шевеление на стенах и на полу. Крысы! Пусть! Пусть крысы, голод, сырость, пусть! Господь благ и милосерд! Он не допустит моего падения, он позволит мне сохранить девственность!..

Не помню, сколько времени мы плыли. Изредка открывалось отверстие в потолке и мне бросали заплесневелый хлеб. Воды не давали, я слизывала сырость с деревянных стенок.

Однажды в отверстии показалось лицо, и я услышала голос капитана:

– Если вы, сеньорита, желаете что-либо сообщить мне о Мигеле Таранто и Ане де Монтойя, советую вам не медлить. После этого вы получите нормальную пищу и постель.

Шатаясь от слабости, я приподнялась с пола.

– Мне очень жаль, – произнесла я слабым голосом. – Но мне и вправду нечего сообщить вам. Я не знаю, где находятся Мигель Таранто и Ана де Монтойя.

Люк громко захлопнулся. Некоторое время я не получала даже заплесневелого хлеба и уже решила, что меня ждет голодная смерть. Но затем мне снова начали бросать хлеб. Наверное, капитан должен был довезти меня в живых. Но куда? В Мадрид? Морем? Странно. У меня было в достатке времени для того, чтобы предаваться размышлениям.

Нет, не в Мадрид везут меня. Но куда же? Возможно, маркиз де Монтойя ждет в условленном месте и меня доставят именно туда. Но, поразмыслив хорошенько, я пришла к иному выводу. Эти разбойники везут меня в какое-то свое логово. Там они будут держать меня, стремясь вытянуть из маркиза побольше денег. Да, именно так. (Так оно и оказалось.)

Когда корабль наконец встал на якорь, я была еле жива. Должно быть, я походила на скелет. Мне страшно было видеть мои костлявые руки. Яркий дневной свет ослеплял меня.

И снова я оказалась в совершенно пустынном месте, где нечего было рассчитывать на чью бы то ни было помощь. Меня снова посадили в закрытые носилки. Я стискивала зубы, кусала пальцы, чтобы не лишиться чувств. Я поняла, что носилки несут по ровным мощеным улицам. Я слышала характерный шум большого города. Но это не был мой родной Мадрид, это я осознала твердо. Но тогда где же я? Что будет со мной? Внезапно пришла мысль о матери. Бедная моя мать!

Чувствует ли она, какие страшные муки угрожают ее несчастной дочери? Господи, сохрани нас обеих!..

Смутно помню, как меня грубо высадили из носилок. Затем какие-то женщины тащили меня почти волоком вверх по лестнице. Я услышала визгливый старушечий голос:

– Что вы с ней сделали, мерзавцы?! Она мне нужна живая! Или я плохо втолковала: живая!

Уже знакомые мне мужские голоса смущенно оправдывались.

Женщины куда-то несли меня на руках. Я помнила, как они раздели и вымыли меня. Мужчин не было. Меня уложили в постель. Я беспомощно плакала. Одна из женщин поила меня с ложки бульоном. Затем я провалилась в сон, напоминавший скорее обморочное забытье.

Наутро я пришла в себя по-прежнему слабой и измученной. Снова какая-то женщина кормила меня и ухаживала за мной. Она при этом не произносила ни слова. А я ни о чем не спрашивала ее. Я знала, что мне все равно не скажут правду. Я страшно ослабла. Мне было все равно. Господь уберег мое тело от скверны. В безмерном своем милосердии он спасет меня.

Не знаю, сколько времени прошло. Я начала поправляться. Теперь я ела сама, сидя в постели и опираясь на подушки. Меня хорошо кормили и ни о чем не спрашивали. Я была молода и сильна. Состояние мое улучшалось день ото дня. Прошло еще время, и мне позволили спуститься в сад. Это было удивительно!

Я впервые за много дней услышала человеческий голос. Ухаживавшая за мной женщина спросила, не желаю ли я спуститься в сад. Я не сразу поняла, что именно она говорит. Сначала я различила просто какие-то непонятные мне звуки. Неужели я так отвыкла от человеческой речи? Боже! Она повторила свой вопрос. Только теперь я поняла ее. Не в силах говорить, я ответила утвердительным кивком. Она вышла из комнаты.

«О, неужели я утратила дар речи?» – ужаснулась я.

Я собралась с силами. Раскрыла рот и попыталась что-то сказать. Я услышала какой-то слабый писк, какие-то нечленораздельные звуки. Я не могу говорить! И снова (в который раз!) захлестнуло меня чувство ужаса. И снова молитва просветила мой смятенный рассудок.

«Нет, – убеждала я себя, – ты не утратила дар речи окончательно. Снова и снова собирайся с силами. Говори и речь вернется к тебе».

Я собиралась тотчас исполнить принятое решение, но тут в комнату вошла женщина, моя сиделка, она принесла мне белье и одежду. Все было новое. Интересно, куда девались вещи из моего узелка? Но и это белье и платье были недурны, опрятны и чисто выстираны. Женщина помогла мне одеться. Я уже ходила по комнате, но, конечно, была еще слаба.

Она причесала меня и заколола мне волосы на затылке. Пальцы ее оказались быстрыми и умелыми.

Мы стали спускаться по лестнице. Она поддерживала меня под руку.

«Надо запомнить, что где расположено в этом доме», – подумала я.

Но запоминать было, собственно говоря, нечего. Мы наконец-то спустились. Женщина вынула из кармана передника ключи и отперла маленькую дверцу в стене.

Мне на миг почудилось, будто на меня рушится нечто странное, какая-то лавина звуков и запахов, яркий свет ударил по глазам. Я покачнулась и без чувств упала на руки своей сиделки.

Очнулась я на садовой скамье. Я сидела. Она поддерживала меня одной рукой, а другой смачивала мне виски прохладной водой. Потрясение, которое я испытала, впервые после многих дней затворничества очутившись на воздухе, исцелило меня, вернуло мне речь и голос.

– Пить, – слабо и хрипло произнесла я. Женщина тотчас поднесла к моим губам стакан воды. Я глотнула несколько раз. Горло увлажнилось. Мне снова хотелось молчать. Но я заставила себя заговорить снова:

– Где я?

Голос мой и на этот раз звучал ужасно, хрипло, а то вдруг тонко, словно мышиный писк. Женщина, к счастью, ответила мне:

– Не тревожьтесь. Ничего худого вам не сделают.

В том состоянии, в котором я находилась, меня и это обещание обрадовало. С женщиной мне больше не о чем было говорить. Вскоре она снова отвела меня в комнату. Свежий воздух благотворно подействовал на меня. Мне даже показалось, что теперь я ступаю более твердо.

Вы, конечно, уже догадались, куда я попала. Да, в тот самый дом, к той самой старухе. И сейчас мы с вами здесь.

Постепенно я поправлялась. Я это чувствовала. У меня даже возникла потребность посмотреться в зеркало. Круглое зеркало висело над комодом. Я посмотрелась. Да, я снова выглядела сильной и молодой. Теперь, когда опасность изнасилования, кажется, миновала, я вспомнила, как разбойники говорили о моем уродстве. Я внимательно посмотрела в зеркало. Густые темные волосы, довольно блестящие глаза, губы довольно нежные и розовые. Нет, я вовсе не уродлива. Я почувствовала обиду и сильную неприязнь к ним. Тотчас я вспомнила, как молилась о том, чтобы выглядеть страшной, лишь бы избежать надругательства. Мне стало смешно, я улыбнулась своему отражению. Наверное, все, что связано с человеческой внешностью, будь то внешность женщины или внешность мужчины, всегда немного смешно.

После всего пережитого я чувствовала себя странно доброй. Вот теперь наконец-то мое детское осуждение матери окончательно ушло в прошлое. Теперь я чувствовала, что жизнь человеческого тела чрезвычайно многообразна. Я уже никого не могла осуждать. Жалеть – да. Сочувствовать. Но осуждать – нет и снова нет. Какой свободной я чувствовала себя. Я могла теперь быстро двигаться, словно прежде груз осуждения делал мое тело тяжелым и неуклюжим.

Но я понимала, что моя внутренняя свобода, увы, не соответствует моему пленничеству в этом доме. Кто знает, что еще придется пережить?

Тем не менее, пока меня не трогали. Однако я понимала, что разговор неизбежен. Меня начнут расспрашивать. Я чувствовала, что в этом доме всем распоряжается женщина. Радоваться этому или печалиться? Разве женщины не способны на изощренную жестокость?

Мою дверь перестали запирать, мне позволяли одной спускаться в сад. Вы уже видели, какие там высокие гладкие стены. Бежать было невозможно. Я ничего не знала в этом доме кроме комнаты, глухого коридора, узкой лесенки и этого небольшого сада. Все остальное было для меня тайной.

Наконец однажды утром, когда я причесывалась перед зеркалом, вошла старуха. Я опустила руку с гребнем.

– Ничего, ничего, – сказала она самым что ни на есть обыденным голосом. – Причешись.

Я заметила, что мне совсем и не страшно. Да, пережитые испытания закалили меня. Как легко, спокойно и певуче звучал теперь мой голос. Я вспомнила, как в первые дни, когда начала выздоравливать, я упорно, оставшись одна в комнате, заставляла себя говорить, произносить слова и целые фразы; как вначале мой голос казался мне странным и чужим, но постепенно обрел снова ясное звучание. Вот о чем я думала перед зеркалом, спокойно водя гребнем по волосам. В зеркале я видела отражение старухи. Она была одета в черное платье, на голове – белая накидка. Но вот я увидела ясно ее лицо. Будь это прежде, я бы очень испугалась, но теперь я лишь подумала, что да, это лицо настоящей разбойницы. Что ж, остается мне только полагаться на собственное мужество.

Я заколола волосы узлом на маковке, положила гребень на комод, спокойно обернулась и вежливо спросила:

– Что вам угодно?

– Скажи свое имя, – старуха села в кресло и жестом пригласила меня усесться напротив, что я и сделала.

Она должна знать, кто я. Если она действует по поручению маркиза Хосе де Монтойя, то она должна знать. Но все это странно. А отец, а любящая мать Аны? Как они могли допустить подобное? Живы ли они?

– Анхела Гонсалес, – ответила я.

Старуха удовлетворенно кивнула. В голосе ее не было злобы.

– Не хочу я с тобой разводить долгие разговоры, – сказала она далее. – Ты ведь знаешь, о чем я тебя буду спрашивать?

Я подумала, что она ведет допрос хитро, ничего мне не подсказывает. В таком случае мне лучше всего говорить как можно больше правды. И, кажется, я не так уж рискую, ведь я, в сущности, ничего не знаю.

– Догадываюсь, что вы будете спрашивать меня о Мигеле Таранто и его жене Ане де Монтойя. Если я расскажу вам все, что мне известно, вы отпустите меня?

– Толковый вопрос! – Старуха ощерила редкозубую пасть. – Но не в моей власти отпустить тебя или задержать.

Я чуть было не воскликнула, что, наверное, над этим властен Хосе де Монтойя, но вовремя сдержалась. Нельзя показывать, что мне известно нечто большее, чем они могут предполагать.

– Но со мной не сделают ничего дурного? – продолжала спрашивать я.

– Думаю, да. – Лицо ее на мгновение стало серьезным и умным. Должно быть, в далекой своей молодости она была и умна и красива. – Но не стану тебе врать, будто ты находишься в полной безопасности, да ты мне и не поверила бы. Так что, рассказывай.

Надо было говорить, иного выхода не было. Я рассказала о том, как Анита полюбила Мигеля и открылась мне, о нашем бегстве, о том, как отец Курро обвенчал их, о жизни в цыганском селении. Старуха слушала меня внимательно, не прерывая. Я обдумывала свои слова, не желая говорить ничего лишнего. В какой-то момент, не спуская с нее глаз, я поняла, что должна сказать о детях Аны и Мигеля. Странно, что Хосе де Монтойя не знал об этом. Я поняла, что рано или поздно об этом станет известно. Если я сейчас буду это скрывать, это лишь ухудшит мое теперешнее положение. Ухудшится ли положение Аны и Мигеля, если будут знать, что у них двое детей? В сущности, не особенно… Тут я твердо сказала себе, что саму себя обманывать не буду. Да, я вынуждена признаться, что у Аны и Мигеля двое детей. Этим я улучшаю, а вернее, пытаюсь улучшить свое собственное положение. Не думаю, что я предаю Ану и Мигеля, но и оправдывать себя не нужно.

Я сказала старухе, что у Аны и Мигеля двое маленьких детей.

– Почему ты не сказала об этом людям, что прибыли за тобой?

– Я очень боялась их, все было так неожиданно, – ответила я.

– А меня не боишься?

– Вы допрашиваете меня спокойно.

Ее, кажется, удовлетворил этот мой ответ.

– Но почему все же ты бежала с Аной де Монтойя? – внезапно спросила она, пронизывая меня своим острым взглядом.

– Это имеет значение? – спросила я. – Мне кажется, к теперешним поискам это не относится.

– Ты влюблена в Мигеля?

Я уже была готова к этому вопросу. Старуха слишком умна, чтобы не догадаться.

– Трудно понять и определить собственные чувства, – ответила я. – В юности мне казалось, что я люблю Мигеля Таранто, но теперь, я полагаю, что я всего лишь преданна семье Таранто-Монтойя. Особенно я привязана к детям, – я говорила искренне.

Старуха больше ни о чем не спрашивала меня. Мою жизнь даже можно было бы назвать спокойной. Затем появилась женщина с двумя малышами.

– Я! – докончила я. И мы обе рассмеялись.

Глава сто первая

Прошло еще несколько дней. Размеренное существование. Дети, еда, прогулки в маленьком саду, беседы с Анхелитой. Старуха не появлялась. Ночи Анхелита проводила в моей комнате на складной постели.

Когда я впервые увидела Анхелиту, она показалась мне славной молодой женщиной, верной служанкой своей госпожи. Но теперь, когда я знала ее историю, я даже гордилась тем, что дружу с таким сильным и мужественным человеком.

Однажды поздним вечером, когда дети уснули, мы как обычно беседовали на разные темы. Внезапно мне показалось, что меня осенило несколько мыслей. Впрочем, я тотчас поняла, что, вероятно, давно их вынашивала, но именно сейчас они наконец-то получили четкую форму.

– Ты полагаешь, Анхелита, что старуха действует по наущению Хосе де Монтойя? – спросила я.

– Вы полагаете иначе?

– Нет, я думаю то же, что и ты. Но мне кажется, что старуха – не больно-то послушное орудие.

– Указания и действия де Монтойя – явно противозаконны. – Анхелита задумалась на несколько мгновений. – Он связал свою судьбу с бандитами, значит…

– Значит, он и сам зависит от них, – докончила я.

– Но наше положение от этого не улучшается. Нас-то могут прикончить как по приказу де Монтойя, так и в пику ему.

Это, конечно, было правдой. Мы еще немного помолчали.

– Странно, – снова заговорила я, – ведь старуха очень умна. Неужели она не понимает, что Ана де Монтойя – совсем юная женщина? Я надеюсь, что выгляжу моложе своего возраста, но неужели она способна поверить, будто я и вправду Ана де Монтойя?

– Меня это тоже занимает, – проговорила Анхелита.

А меня удивило, что мы обе так спокойно обо всем этом рассуждаем, как будто нам ничего не грозит и мы просто наблюдаем со стороны нечто занимательное. Да, логика – великий дар природы или Бога! Стоит начать мыслить логически, как ты успокаиваешься.

– Старуха явно играет комедию, – я сжала губы и нахмурилась.

– И нам она почему-то позволяет играть комедию, – подхватила Анхелита. – И это странно.

– Может быть, это знак того, что она собирается предать маркиза?

– Это было бы спасением для нас! – Анхелита нервно скрестила на коленях пальцы сильных рук.

– Для вас, – поправила я, – для тебя, для Аны и Мигеля. Но не для меня!

– Почему? – спросила Анхелита с неожиданной наивностью. – Почему? Ведь вы не совершили никакого преступления! Наш король милостив. Мы все поможем вам. Мы засвидетельствуем вашу невиновность!

– Дорогая Анхелита, – я тяжело вздохнула, – моя невиновность мне известна. Но пойми, моя младшая сестра неожиданно скончалась. Она была отравлена. У меня нет никаких оснований подозревать ее возлюбленного или одного нашего общего друга. Но мне известно, что они оба задержаны. Задержана была и моя верная служанка и ее муж, также давно находящиеся у меня в услужении…

– А почему вам не приходит в голову, что все они уже на свободе и в отчаянии ищут вас? – взволнованно перебила Анхелита. – А если настоящий преступник уже найден? А если об этом уже знает наша старуха и нарочно держит вас здесь, чтобы ваши близкие заплатили ей выкуп?

– Подожди, Анхелита, не горячись. И не сердись на меня, но мне почему-то не верится, что все обстоит именно так, как ты сейчас предположила. По-моему, это было бы слишком просто. Нет, все сложнее, все более запутанно. А, кстати, тебе не приходит в голову, что и я могу что-то скрывать?

Анхелита подумала, прежде чем ответить.

– Вы несомненно что-то скрываете, – просто сказала она. – И я не нахожу в этом ничего недостойного. Это ваше право. У меня нет ни малейшего желания вызнать ваши тайны. Но я чувствую, что хотя вы и живете странной жизнью, но вы не преступница. По натуре вы – добрый и честный человек.

Она произнесла эту сентенцию с такой искренней наивностью, что я невольно поцеловала ее в щеку.

Глава сто вторая

Прошло еще несколько дней. Мы томились от бездействия и незнания. Однажды утром мы услышали шаги на лестнице. Поднимались две женщины. Они громко переговаривались, перебивая друг друга. Один голос я узнала. Это был голос нашей старухи. Другой голос был мне незнаком. Эта вторая женщина, по-видимому, отличалась полнотой, она ступала тяжело, деревянные ступеньки поскрипывали. Я заметила, что Анхелита побледнела, взволновалась.

Повернулся ключ в замочной скважине. В нашу комнату буквально ворвалась полная пожилая женщина. Старуха осталась в дверях.

С громким криком «Доченька!» женщина сжала Анхелиту в объятиях.

– Мама! Мама! – плача, повторяла Анхелита.

Старуха, стоя в дверях, покачивала головой. Выглядела она весьма сурово, но я уловила в ней на этот раз какую-то растерянность.

– Что же ты стоишь? – полная женщина, не выпуская из своих объятий Анхелиту, обернулась к нашей хозяйке. – Ступай и не мешай нам. И можешь нас запереть, воля твоя. Все равно терпеть недолго осталось!

Представляю себе, как подействовали эти бодрые слова на бедную Анхелиту! Я же не знала, радоваться мне или печалиться.

Дети с любопытством наблюдали развертывающуюся перед ними сцену. Марика держала за руку Хуанито, она уже привыкла опекать его.

Старуха повернулась, чтобы уйти.

– Эй! – окликнула ее гостья. – Ты не забудь нам прислать еды, голубушка!

Дверь захлопнулась. Мать Анхелиты опустилась на постель, вынула носовой платок и принялась обмахивать раскрасневшееся круглое лицо. Большие глаза казались на этом пухлом лице черносливинами. Наверное, в молодости она привлекала свежестью и пышностью плоти. Теперь это была тучная женщина, которую никто бы не назвал красивой, но в ней чувствовалась бьющая через край энергия. К тому же ока была возбуждена. Она явно чего-то добилась, выиграла в какой-то игре. Хотя что уж тут гадать! Она нашла свою дочь, нашла ее живой и невредимой.

Женщина притянула Анхелиту к себе, с материнской пристальностью вглядываясь в нее. Анхелита смутилась и отвернула лицо. Я поняла: девушка боится, что мать разглядит в ее облике следы перенесенных страданий. Старуха вздохнула грустно и вдруг усадила Анхелиту к себе на колени. Дети весело рассмеялись. Их забавляло все происходящее; возможно, им казалось, что взрослые нарочно дурачатся, балуются.

Наконец Анхелита заговорила, обвив рукой шею матери.

– Мама! Мама! Как? Каким образом? Что?

Мать засмеялась и прижала ладони к ушам.

– Погоди, доченька! Тебе есть о чем расспросить, мне есть о чем рассказать. Только пусть сперва старая сводня принесет еды, я умираю с голоду!

Она отпустила Анхелиту, поднялась и взволнованно прошлась по комнате. На ней была обычная одежда пожилой женщины среднего достатка – темное платье с глухим воротом, белая полотняная накидка на гладко причесанных волосах, уложенных узлом на затылке. Она посмотрела на меня.

– Не тревожьтесь, госпожа, скоро придет освобождение! – уверенно произнесла она.

Сердце мое сделало несколько лишних ударов, забившись чуть более учащенно. Что известно этой женщине? Что она знает обо мне? Впрочем, кажется, я для нее всего лишь случайная пленница, мое заточение – досадная ошибка, которая вскорости будет исправлена. Так полагает и Анхелита. Ах, если бы и в самом деле было так! Но нет, не могу поверить, интуиция подсказывает мне, что все обернется иначе…

Старуха принесла поднос. Она молчала. Поставив еду на стол, она настороженно остановилась на своем обычном месте, у двери.

– Ступай! – мать Анхелиты махнула рукой. – Дай нам доченькой наговориться. У тебя свои дела, у нас – свои!

Наша хозяйка еле приметно пожала плечами и ушла. Я удивилась тому, как смело и решительно обращалась с ней эта толстуха. Что за этим стоит? Просто характер? Или мать Анхелиты что-то знает?

Мы принялись за еду. Толстуха подхватила на колени Марику, кормила ее лакомыми кусочками, тормошила, смешила. Должно быть, материнский инстинкт подсказывал ей, что именно эта малышка нуждается в ласке и веселье. Говорить мы пока не говорили, только обменивались сумбурными репликами и безответными вопросами, перебивая друг друга.

После еды тоже не удалось поговорить. Мать Анхелиты принялась стучать кулаком в стену. Явилась старуха. Мать Анхелиты заявила, что теперь дети нуждаются в прогулке. Мы отправились в садик. Я надеялась, что пока дети будут играть, она наконец-то хоть что-нибудь расскажет нам, но не тут-то было. Она играла с малышами, бегала с Марикой наперегонки, смешила ребятишек до слез и сама хохотала от души. Затем мы вернулись к себе. Анхелита казалась смущенной и растерянной. Мать ее приказала старухе принести еще одну складную кровать, затем критически оглядела комнату.

– Как сельди в бочке! – она хмыкнула. – Ну да ладно, уже недолго осталось терпеть! Щеки Анхелиты вспыхнули.

Мы уложили усталых от игр на воздухе малышей отдыхать. Только тогда мать Анхелиты приступила к рассказу о своих приключениях. Жаль, что я не в силах передать все ее интонации, ее сочный язык и то, как она пересыпала свою речь обращениями к дочери, как проклинала разбойников и благословляла промысел Божий! Жаль! Но, увы, придется мне ограничиться лишь кратким пересказом.

Глава сто третья

Мать Анхелиты получила ее письмо, которое привез и подбросил Мигель. Теперь, по крайней мере, она знала, что дочь ее вне опасности. Но и мать Анхелиты, и мать Аны, обе мечтали хоть одним глазком взглянуть на жизнь своих дочерей.

Наводнившие город сплетни сделали маркизу де Монтойя, мать Аны, затворницей. Дни она проводила в своих покоях. Ей казалось, что жизнь ее погублена навеки. Дочь бежала. Сын вынужден бороться с презрением окружающих. Супруг не смеет показаться на глаза своим старым приятелям. Слабым утешением, впрочем, послужило то, что постепенно позорное бегство Аны не то чтобы совершенно забылось, но перестало быть лакомым кусочком для сплетников. Тогда оба маркиза де Монтойя, и старший и младший, смогли в более или менее прежнем виде восстановить свой образ жизни. Имя Аны в семье не упоминалось. В своих письмах девушки не писали, конечно, о том, где они находятся; только уверяли, что им хорошо, что никакая опасность им не угрожает и что они счастливы. Мать Аны предполагала справедливо, что дочь бежала с возлюбленным. Но кто он? К счастью, сплетни о юном музыканте Мигеле не дошли до маркизы-затворницы, иначе ее аристократическая гордость была бы мучительно уязвлена. Мать Анхелиты об этих сплетнях узнала и приняла их к сведению. И ее мучила мысль о судьбе дочери. Она запомнила облик юного цыгана. Нет, если он был влюблен, то, конечно, в Ану. Но почему бежала Анхелита? Для матери это не было таким уж роковым вопросом. Она знала странный характер дочери. Анхелита вполне могла принять решение никогда не разлучаться с Аной, опекать ее.

Мать Анхелиты заметила также, что оба маркиза никак не побеспокоили семью Таранто. Почему? Ведь этим Таранто могло быть что-то известно, хотя они и клялись, что не знают, где находится Мигель. Дон Андрес де Монтойя о чем-то долго беседовал с сыном наедине. О чем?

Все это сметливая мать Анхелиты приняла к сведению. И решила действовать на свой страх и риск. Прежде всего надо было быть поближе к этим Таранто. Сделать это оказалось не так уж трудно. Семейство Таранто часто выступало в богатых домах. Когда маркиза держала открытый дом, мать Анхелиты завела кое-какие знакомства со слугами и служанками из других знатных семейств. И теперь эти знакомства пошли ей впрок. Она стала бывать в богатых домах и, будто случайно, старалась приурочивать свои визиты к выступлениям Таранто. Сначала она подумывала о том, не поговорить ли ей с ними напрямую. Но затем осознала, что даже если Таранто и знают что-нибудь, то ей, матери Анхелиты и бывшей кормилице Аны, они, конечно, ничего не скажут. Тогда она решила действовать иначе. Просто повнимательнее прислушиваться к разговорам. Видно, что Таранто – люди сдержанные, но могут ведь и они о чем-нибудь проговориться. Ничего такого они так и не сказали. Но однажды, как это всегда бывало, Таранто ужинали на кухне, шел общий разговор. Мать Анхелиты делала вид, будто ест, а сама ловила каждое слово. И наконец-то ей повезло! Коротко рассказывая о себе, Хуан Таранто назвал горное селение цыган, где он родился. Сказал ой и об отце Курро. Эти простые сведения, словно огнем обожгли мать Анхелиты. Ей тотчас пришло на мысль, что именно в это селение могли бежать Ана и Мигель, и ее родная дочь! Она едва досидела до конца ужина. Ей так хотелось поскорее уйти к себе и хорошенько все обдумать. Наконец она простилась со своей приятельницей, кухаркой, и вышла на улицу. Было уже темно. Мать Анхелиты медленно шла, освещая себе путь небольшим фонарем, и повторяла про себя название горного цыганского селения. Хотя она знала, что теперь уже никогда, до самой смерти, не забудет это название. Внезапно грубые мужские руки схватили ее сзади за локти. Фонарь упал и разбился. Она подумала, что это ночные грабители. Нельзя сказать, чтобы она так уж перепугалась. У нее ведь ничего не было: ни денег, ни драгоценностей, только дешевые серьги в ушах – подарок покойного мужа к свадьбе. Толкая перед собой, ее куда-то повели. Она увидела большой дом, но в темноте не могла узнать его. Ее ввели с черного хода, провели по тускло освещенной лестнице, втолкнули в небольшую комнату. От резкого толчка она едва устояла на ногах. Каково же было ее удивление, когда, подняв голову, она увидела перед собой Хосе де Монтойя. Он смотрел на бывшую кормилицу своей младшей сестры сурово и мрачно. Черты его удлиненного аристократического лица выражали отвращение и досаду. Мать Анхелиты присела в почтительном поклоне, что, впрочем, при ее тучности было не так-то легко.

– Что вам угодно, ваша милость? – скромно спросила она.

– Что мне угодно, старая шлюха?! – издевательски переспросил молодой маркиз.

Черты его еще более исказила ненависть. Он со злостью принялся выговаривать матери Анхелиты за то, что она позорит семейство де Монтойя. Ведь все видят, как она шляется по богатым домам. Могут подумать, что ее нарочно посылают шпионить. Не укрылось от него и то, что визиты матери Анхелиты к своим приятельницам-служанкам слишком часто совпадают с выступлениями Таранто.

– Простите, ваша милость! – покаянно заговорила женщина. – Простите несчастную мать. Я всего лишь хотела разузнать хоть что-нибудь о своей дочери. Каюсь! Больше это не повторится!

– Хорошо! – с гримасой отвращения маркиз резким взмахом холеной руки прервал ее покаянные излияния.

Она испуганно замолчала.

– Говори все, что узнала, старая ведьма! – приказал он.

«Боже! – подумала бедняга. – Ведь и у него пропала сестра. И ему тяжко. Конечно, я должна поделиться с ним!»

И она рассказала о горном селении.

– Теперь тебя не выпустят из Дома. – Хосе де Монтойя мрачно сдвинул брови. – Тебя будут караулить надежно, не тревожься.

– Но я не рабыня вашей милости! – старуха выпрямилась. – Я верно служила вашим родителям, но я вольна покинуть их дом, когда сама пожелаю!

– Какое мне дело до того, что ты вольна делать! – раздраженно воскликнул молодой маркиз. – Тебя будут сторожить. А если вздумаешь брыкаться и артачиться, тебя прикончат, а прогнившую твою тушу выловят в реке! Помни об этом!

Только теперь мать Анхелиты струхнула по-настоящему. Она поняла, что имеет дело с человеком, отрешившимся от морали и нравственности, и готовым на преступление. Положим, и покойный муж ее, и любовник были не большими моралистами, но преступниками они не были. Однако жизнь сталкивала ее и с преступниками; и потому теперь она не поддалась страху. Она знала, что преступник – это тоже всего лишь человек, у него есть свои слабости. Вскинув голову, она зорко всмотрелась в лицо молодого человека, которого знала с детства. Она осознала, что до преступления его могут довести отчаяние, оскорбленная гордость и пылкий темперамент. При этом он, конечно, был начисто лишен хладнокровия и преступного опыта.

– Дон Хосе! Ваша милость! – обратилась к нему движимая искренним состраданием женщина. – Я знала вас еще мальчиком. Я понимаю, вы оскорблены, измучены! Но, умоляю вас, не поддавайтесь гневу! Вы еще так молоды. Жизнь еще улыбнется вам.

– Замолчи! – крикнул Хосе. – Я здесь не для того, чтобы выслушивать поучения старой шлюхи! Уведите ее!

В комнату вошли слуги. Мать Анхелиты доставили в дом старшего маркиза и заперли в ее комнате. Сын поговорил с маркизой. Он сказал ей, что бывшая кормилица позорила их дом своим шпионством.

– Ах, я понимаю ее, милый Хосе. Ведь и она потеряла дочь. Прошу тебя, не наказывай ее слишком строго, – маркиза горестно вздохнула.

– Я вовсе не собираюсь терзать ее. Просто пусть некоторое время посидит взаперти.

– Но удалось ли ей хоть что-нибудь узнать? – взволнованно спросила маркиза.

– Увы, нет, – солгал сын. – Эти Таранто – люди замкнутые и умные. Если им что-то и известно, они явно предпочитают хранить это в тайне.

Мать снова вздохнула.

А мать Анхелиты теперь содержали взаперти. Еду ей приносила доверенная служанка супруги молодого маркиза. Бывшая кормилица поняла, что молодая маркиза всячески подстрекает Хосе. Еще бы! Ведь ее гордость так пострадала!

Между тем, Хосе плел с помощью своей бесстрашной и гордой супруги нити заговора. Сначала они решили отправить в цыганское селение шпиона, который бы достоверно выяснил, действительно ли там обретаются Мигель и Ана. Но внезапное событие заставило их действовать иначе.

Скоропостижно скончался старый маркиз. Это было страшным ударом для его одинокой супруги. Сын горевал меньше. Он уже почти ненавидел отца за его цыганское происхождение. Хосе понимал, что подобная ненависть бессмысленна, но ничего не мог с собой поделать.

После пышных похорон вскрыли в присутствии нотариуса завещание, оставленное покойным. Вот тут-то ненависть молодого маркиза получила новую пищу, словно огонь, куда подбросили дров и угля.

Основным наследником был, конечно, назначен Хосе. Получила вдовью долю и старая маркиза. Но самым страшным было то, что старый маркиз написал о своей дочери Ане. По завещанию она не получала ничего. Ведь своим бегством она как бы доказывала, что ей ничего и не нужно. Но дальше оговаривалось, что в том случае, если у Хосе де Монтойя не останется потомства, законными наследниками маркиза Андреса де Монтойя объявляются дети его дочери Аны, от кого бы она ни прижила их.

Молодому маркизу это завещание показалось настоящей пощечиной. Ведь за несколько лет брака супруга так и не сделала его отцом. Неужели потомки какого-то жалкого цыганского гитариста получат имущество и титул маркизов де Монтойя? Теперь ему казалось, что у Аны наверняка есть или будут дети. Но пока он спокойно выслушал завещание и вступил в свои права владения имуществом.

Но, оставаясь внешне спокойным и равнодушным, он немедленно начал действовать. Жена всячески разжигала в нем жажду мести. Вдвоем они составили подложный королевский указ. Хосе нанял бандитов, которые должны были привезти Ану и Мигеля из горного селения. Он знал, что его действия наказуемы, но уже не мог остановиться.

Мать Анхелиты все еще не выпускали. Но вот однажды дверь отперли и перед бывшей кормилицей предстала старая маркиза. Ее трудно было узнать. Из цветущей счастливой и моложавой женщины она превратилась в настоящую старуху. Взор ее потух, губы ввалились, щеки впали. Мать Анхелиты бросила взгляд на слугу, возившегося с замочной скважиной, и поняла, что ключа у маркизы не было. Значит, по ее требованию ее слуга просто сломал замок…

Вид несчастной женщины тронул мать Анхелиты. Госпожа и служанка обнялись.

Когда слуга ушел, маркиза рассказала бывшей кормилице своей дочери, что очень скучала без нее. Ведь мать Анхелиты так много знала об Ане! Так хотелось старой одинокой маркизе вновь коротать время за беседой с этой полнотелой женщиной, которая всегда прежде заражала ее своей энергией. Но маркиза не решалась ослушаться сына. Так продолжалось до тех пор, пока Хосе не уехал из Мадрида по каким-то делам, связанным с земельными владениями покойного маркиза. Его мать очень хотела нарушить заточение бывшей кормилицы, но все же боялась. И тут весь город потрясло страшное преступление. Был уничтожен большой цыганский род Таранто. Они проживали в нескольких домах, и вот всех их нашли на рассвете зарезанными. Не пощадили даже маленьких детей. Нельзя сказать, чтобы в этом деле крылась какая-то загадка. Таранто слыли и были людьми весьма состоятельными. Дома их оказались ограбленными. Власти решили, что это сделали свои же цыгане, и не стали вмешиваться. Ведь цыгане даже в таких случаях покрывают друг друга.

Но старая маркиза дрожала от ужаса. Ее тревожило и отсутствие сына. А если разбойники подстерегают путешественников и проезжающих на подступах к столице? Всеми этими страхами она непременно должна была поделиться. Поделиться с кем-то близким, кого она знала давно, кому доверяла. Именно таким человеком и была старая кормилица. И маркиза решилась. Она приказала отпереть запертую сыном дверь.

Искренне сочувствуя друг другу, женщины не могли наговориться. Маркиза поведала кормилице о всех своих страхах и тревогах. Обе всплакнули о дочерях. Мать Анхелиты поняла, что маркиза по-прежнему ничего не знает о горном селении, и тоже на всякий случай промолчала.

Отчаянная потребность высказать все наболевшее толкала старую маркизу на безудержную откровенность. Немного поколебавшись, она поведала страшную историю, которая многое прояснила для матери Анхелиты.

Глава сто четвертая

Завещание отца заставило Хосе де Монтойя впасть в гнев. Он выгнал нотариуса, разогнал слуг. Мать пыталась успокоить сына, обнимала, говорила нежные ласковые слова, словно маленькому ребенку. Но он бранился и резко отбрасывал ее трепетные руки. Они остались наедине. Обессиленная женщина, сгорбившись, сидела на канапе. Хосе в гневе расхаживал по комнате. Кажется, его раздражал покорный измученный вид матери.

– Сын мой, – снова начала утешать она, – ведь и титул и все достояние рода де Монтойя принадлежат вам. Вы молоды, у вас еще будет многочисленное потомство. Пощадите память об отце… Ведь он думал только о вас. Он так сурово наказал нашу бедную Аниту! – маркиза захлебнулась рыданиями.

– Замолчите! – раздасадованно бросил сын. – Отец и сестра! – иронически повторил он. – Убийца и шлюха!..

Кровь предков взыграла в маркизе. Она поднялась и горделиво выпрямилась.

– Замолчите, вы! – громко и повелительно произнесла она. – Вы не смеете позорить отца и сестру!

Сын взглянул на мать. Ее внушительный вид произвел на него должное впечатление. Пришло отрезвление.

– Я ничего не могу сказать о моей сестре, – начал он уже более спокойно. – Мне дорога память об отце. Но если уж я проговорился, матушка, я не желаю и далее скрывать истину от вас. Да, мой отец – убийца.

Маркиза невольно сделала протестующий жест.

– Не возражайте, матушка. Это так. Я хочу, чтобы и вы знали об этом. Все эти несчастья начались с прихоти короля Филиппа, сделавшего аристократкой свою незаконную дочь от цыганки. Ведь это король Филипп, упокой, Господи, его душу, пожаловал мужу своей внучки, выученику кузнеца, титул маркиза де Монтойя! И я, и Ана, оба мы потомки этих самозванцев, и оттого страдаем!

Мать слушала, помертвев, затем тихо осмелилась возразить:

– Вы не можете оспаривать королевские решения, сын мой!

– Я не желаю оспаривать их, – с горечью отвечал Хосе. – Я только хочу сказать, что ни мой отец, ни я, ни Ана так и не стали людьми подлинно благородного происхождения.

– Каждый знатный род когда-нибудь да начался, – снова осторожно возразила маркиза.

– Но род де Монтойя не должен был начинаться вовсе! И то, что вы сейчас услышите, матушка, пусть укрепит вас в этом горестном мнении. Я расскажу вам то, что поведал мне отец. И поверьте, я буду говорить чистую правду.

Глава сто пятая

Рассказ молодого маркиза заставил его мать вернуться в прошлое. О Боже, в те дни она чувствовала себя такой счастливой! Но оказывается, изнанкой этого счастья служили горечь и преступление.

В тот злополучный день, когда издатель и граф Хайме Кристобаль, желая поиздеваться над Андресом де Монтойя, заманили его в дом, где выступали цыгане, маркиз впервые увидел Кристину Таранто.

Андрес не был донжуаном. Конечно, в его жизни случилось несколько романов с дамами его круга. В ранней юности он даже страдал от неразделенной любви. Ему приходилось бывать и у продажных женщин. Несколько раз заводил он интрижки с замужними простолюдинками. Но все это, в сущности, не меняло течения его жизни. Несмотря на то, что его наставник Рафаэль де Басан баловал его, маркиз, казалось, вырос спокойным и сдержанным. Тем не менее, он знал, какие именно женщины могут ему нравиться. Пышнотелые красотки, уже достаточно опытные и пережившие первое цветение юности. Он не любил женщин умных и острых на язык. И, разумеется, все свои немногочисленные измены он держал в строжайшей тайне от своей супруги. Он относился к ней с искренним уважением. Можно было даже сказать, что он по-своему любил ее.

Он отлично знал, как начинается у него влюбленность. Это всегда было приятно. А теперь он чувствовал себя как-то неловко, словно во всем его теле, мучительно пронзив и душу, засела большая острая заноза.

Более всего мучил его сакраментальный вопрос: неужели в нем действительно заговорила пресловутая цыганская кровь, текущая в его жилах? Неужели именно поэтому он потянулся к этой певице?

Он вновь и вновь анализировал свои чувства, наблюдал за людьми своего круга, и в конце концов пришел к выводу, что он абсолютно неверно оценивает себя. Ему приглянулась цыганка? Ну так что же?! Стоит из-за этого впадать в отчаяние? Сколько аристократов, гордящихся чистотой своей крови на протяжении многих поколений, увлекаются цыганскими певицами и танцовщицами! И у него возникло подобное желание? Надо удовлетворить это желание, только и всего!

Так убеждал себя Андрес де Монтойя. Но какой-то голос из самой глубины его существа немолчно говорил ему, что все эти разумные рассуждения – ложь; что его, маркиза Андреса де Монтойя, просто со страшной скоростью настигает его жестокая судьба. Так настигла она его отца и мать, его бабку, так настигнет и его самого, и даже его детей… Детей?! Боже! Он так гордился своими красивыми и умными детьми, так мечтал о блестящем будущем для них! Неужели всему этому суждено пойти прахом? Нет! Он будет действовать, действовать на свой страх и риск.

Пока самое важное заключалось в том, чтобы никто даже не мог бы заподозрить его в увлечении Кристиной Таранто. Цыганское пение и вправду понравилось Андресу. Понравилась ему и дружба с писателем Кеведо. И было так приятно натянуть нос подлому издателю и злоязычному Кристобалю. Они-то воображали, что смутят гордого де Монтойя, всласть поиздеваются над ним! Так нет же! Андрес де Монтойя не из тех, кого можно поливать грязью! В жилах его недаром течет королевская кровь! Пусть они изнывают от желания увидеть его смятенным, убегающим при первых же звуках гитары, а он назло им будет спокойно слушать; да, слушать, и даже восторгаться, так же как и они, да!

Он еще несколько раз видел Кристину. Ее нельзя было назвать красивой. Жидкие, прилизанные волосы – голову ее не украшал даже тяжелый узел на затылке. Смуглое и, что называется, лошадиное лицо, длинный нос. Небольшие зоркие глаза и редкие ресницы. Кристина казалась прямой противоположностью своему мужу Хуану, настоящему красавцу-цыгану. Но все знали, что Хуан женился на совсем еще девочке Кристине по страстной любви; что эту женитьбу горячо одобрил весь род Таранто; а отец Хуана заплатил за Кристину ее старой тетке огромный выкуп. Ибо если Хуан был красив, то Кристина была прекрасна. Ее голос, ее гибкое тело, вьющееся в танце, были неповторимы и неподражаемы. Чуть ли не с младенчества начали обучать девочку искусству цыганского пения и танца. И к двенадцати годам она сделалась замечательной артисткой. А после замужества и рождения детей ее тело налилось жизненной силой, а ее движения обрели само совершенство.

Брак Хуана и Кристины их единоплеменники считали счастливым. Да таким он и был на самом деле. Супруги любили друг друга. Неукротимая в танце и пении, в жизни Кристина была скромной молчаливой женщиной. Никогда она не знала праздности. Она, дарящая людям праздник, сама жила в постоянном труде, которым, впрочем, нимало не тяготилась. С утра до вечера – выступления, репетиции, уход за детьми и мужем, занятия с детьми.

В семье Таранто всячески подчеркивалось то, что их женщины – артистки, а не заурядные соблазнительницы, выходящие на подиум для того, чтобы выставить на обозрение свои прелести. Об этом все знали. Даже самые знатные не смели ухаживать за женщинами из семьи Таранто.

Все это незаметно вызнал Андрес де Монтойя. Он окончательно выбросил из головы все эти глупые мысли о цыганской крови и свободно предался своим чувствам. Но по-прежнему он оберегал тайну своей страсти. Кристину он видел лишь изредка. Это было нелепо, да, нелепо, но постепенно, от раза к разу ему начало казаться, что между ними возникла какая-то связь, протянулась невидимая нить, прочно и крепко связавшая их. Андрес сам не понимал, откуда у него это ощущение, ведь Кристина даже не смотрела на него.

Он чувствовал, что страсть его растет. Часто, сказавшись больным, он покидал супружескую спальню и приказывал стелить в кабинете. Здесь, среди книг и картин старых мастеров, на многих из которых были изображены женщины, разыгрывалось его воображение.

Он, как живую, видел перед собой Кристину. Вот она! Ее гибкое тело, ее некрасивое, но такое влекущее лицо, ее зоркие темные глаза…

Она не представлялась ему покорной, нежной, любящей, но всегда замкнувшейся в этом гордом враждебном молчании, готовой к обороне.

Царит страшная глубокая тишина, какая может наступить лишь после целого водопада гармонических звуков музыки. Кристина остановилась, подбоченившись. Ее узкие губы крепко сжаты.

Он приближается к ней. Он чувствует, как его охватывает робость. Эта робость мучительна. Неужели он испытывает страх перед этой женщиной? Быстрым шагом он подходит почти вплотную. Она молчит. Он хлещет ее по щекам. Она не произносит ни слова. Он резким рывком хватает ее за руку и швыряет на ковер. Ни звука из ее уст! Он пинает ее сапогами, он топчет ее груди. Она молчит. Наконец отчаянным ударом он вгоняет острый носок своего сапога в самое ее женское естество. И еще!.. И еще!.. Он слышит стон, протяжный, напоминающий ему о ее пении. Это еще более распаляет его. Но свою страсть он удовлетворяет лишь так: избивая ее, терзая ее тело…

Иногда он представляет ее беременной. Тогда его наслаждение делается особенно острым и изощренным. Он стискивает до боли ее руки, сильные гибкие руки танцовщицы; он отрывает их рывком от ее выпуклого живота, который она пытается защитить, растопырив пальцы. Ее живот чуть выпирает под темной юбкой. Он с наслаждением ломает ей пальцы, выкручивает руки. Он охватывает своими сильными мужскими пальцами ее груди и сдавливает их с такой силой, что у нее едва не останавливается дыхание. Он почти обмирает от наслаждения, глядя на ее посиневшее осунувшееся лицо. Он бьет ладонями по животу. Он вновь и вновь швыряет ее на жесткий пол. Босой, он вспрыгивает на ее обнаженный смуглый живот и топчет, топчет его, млея от наслаждения. Он слышит ее крик. О, это уже не песня, это животный вопль издыхающей самки. Сидя верхом на ее корчащемся теле, он хватает сапог и сильными ударами рвет кожу и плоть ее живота. Она вопит, обливаясь кровью. Он теряет сознание от наслаждения…

Измученный этими безумными видениями маркиз, почти ничего не сознавая, выкручивает сильными, покрытыми липким сладострастным потом мужскими пальцами свой мучительно отяжелевший, отвердевший член. Он вонзает ногти в свою изболевшуюся плоть…

Супруга, конечно, заметила, что он плохо выглядит и всячески избегает супружеского ложа. Встревоженная, она умоляла его показаться хорошему врачу. Но маркиз нежно целовал ей руку и уверял, что у него всего лишь легкое недомогание, а врачам он не доверяет.

Но сам он уже начал сознавать опасность своего состояния.

«С этим надо покончить, – думал он. – Но как?» Наконец он принял решение.

Да, считается, что целомудрие женщин семейства Таранто невозможно сломить. Но все же они всего лишь цыганки. Почему он не может сделать эту Кристину своей любовницей, ненадолго? Он уверен, он не сомневается, что после этого его безумная страсть неминуемо пойдет на убыль. Да, так и надо поступить.

Но тотчас вступает отрезвляющий внутренний голос. А будет ли молчать Кристина?

– Но пусть, пусть она даже и проговорится, пусть! – возражает Андрес де Монтойя сам себе. – Разве другие кавалеры его круга не заводят шашни с цыганками? Чего он боится? Чего он так стыдится? Огласки? Пусть даже все будут знать! Что такого необычного произойдет? Сплетники вроде Кристобаля похихикают втихомолку. Издеваться, смеяться ему в глаза они не посмеют! А если узнает супруга? Но она любит его, она простит его. Строгие целомудренные жены в их кругу прощают своим мужьям некоторое легкомыслие. Так принято!

Надо решаться, надо решаться!

Но как исполнить задуманное? Ему нужны помощники. А он никому не может довериться. Никто не должен знать. Он разрабатывает план. Эх, если бы рядом с ним был Рафаэль де Басан! Вот кому можно было довериться, вот кто понял бы все его желания, даже самые странные и безумные. Но приходится действовать одному.

Маркиз присмотрел бедную деревушку под Мадридом. Чуть в отдалении от деревни находился обветшалый постоялый двор. Содержала его старуха, едва не умиравшая от голода. Маркиз явился к ней. Лицо его было закрыто плотной черной маской с узкими прорезями для глаз, низко на лоб надвинута была черная широкополая шляпа, он кутался в широкий черный плащ из плотной ткани, руки его были скрыты черными перчатками. Впрочем, вид его нисколько не удивил старуху. Многие разбойники, которых в стране было много, да и знатные господа маскировались таким образом. Маркиз, изменив голос, нанял у старухи на несколько дней ее постоялый двор и щедро расплатился с ней. Так тоже мог поступить и разбойник, и знатный дворянин.

В одной из пригородных ночлежек переодетый в черное де Монтойя нанял, щедро заплатив, нескольких сомнительного вида молодцев. Они должны были похитить Кристину Таранто.

Похищение должно было состояться во время одного из ее выступлений. Маркиз не случайно выбрал этот дом, выходивший в узкий переулок, почти всегда безлюдный. В перерывах между танцами цыгане обычно по одному, по двое выходили на улицу – вдохнуть свежего воздуха. Выходила и Кристина. Иной раз с мужем или с кем-либо из его братьев, а иной раз и одна. В тот вечер, выйдя, она оказалась бы в темном переулке. Если кто-то будет сопровождать ее, нанятые головорезы легко заткнут ему рот.

В глубине души маркиз опасался, что какие-то досадные случайности могут помешать полному осуществлению его плана. Но похищение прошло на редкость удачно.

Кристина вышла одна. Было уже темно. Ее схватили, связали ей быстро руки и ноги, заткнули кляпом рот и на быстром коне привезли к условленному загородному перекрестку, где ждал замаскированный маркиз. Ему передали женщину, он подхватил ее на седло и, держа перед собой, умчался в ночь.

Он крепко сжимал ее. Цыганка не шевелилась. С изумлением он вдруг осознал, что держит ее так крепко вовсе не потому, что пылает страстью, а просто чтобы она не вырвалась и не сбежала.

Получалось даже комично. Он похитил женщину, которая ему не нужна, но теперь он уже не может отпустить ее…

«Однако! – подумал маркиз. – Кажется, я начинаю выздоравливать. А не оставить ли мне эту докучную ношу прямо на дороге?»

Но тотчас понял, что тогда его странный недуг может вернуться с новой силой. Нет, он обязан ради собственного спасения довести дело до конца. До какого? Совокупиться с этой женщиной? Вероятно, да. Это излечит его окончательно. Она не может узнать его. Даже если она и помнит его, он сейчас надежно защищен черной одеждой, перчатками, и главное – маской.

Он подъехал к постоялому двору, проверил, крепко ли связана женщина, надежен ли кляп. Затем спешился, снял ее с седла, положил на землю и отпер дверь. Он внес Кристину вовнутрь и снова запер дверь. Старуха оставила огонь в камине. Было тепло. Он зажег свет.

Теперь он отчетливо видел цыганку. Перед его внутренним взором промелькнул бешеный хоровод его безумных ночных видений. Да ведь он был болен, просто болен! Вот она, эта женщина, лежит перед ним. Она в его власти. Но ведь он ничего не чувствует. Совершенно ничего! Словно перед ним деревянная колода!

Но он должен все довести до конца. Он обошел комнату. Окна надежно заложены тяжелыми ставнями, дверь заперта. Стены толстые, постоялый двор находится на отшибе. Он мужчина, он сильнее. Он сосредоточится, он не даст ей изловчиться и вероломно одолеть его.

Андрес наклонился. От лежавшей женщины исходил легкий, но отчетливый запах пота. Наверное, она вспотела от страха. Многие полагали запах женского пота соблазнительным. Но нет, ему стало неприятно. Он не хотел ее, эту женщину, цыганскую танцовщицу и певицу Кристину Таранто.

Он вынул кляп у нее изо рта. На всякий случай он отпрянул. Ведь она могла укусить его, плюнуть. Он с удовольствием отметил, что для него она сейчас скорее животное, нежели человек. Значит, еще одно подтверждение того, что нет никакой власти крови, нет никакого голоса крови. Он свободен.

Она по-прежнему лежала, не шевелясь. Почему она молчит? Разыгрывает из себя гордую мать семейства? Он протянул руку. Нет, в этом молчании, в этой неподвижности он ощущает что-то странное. Он заставил себя коснуться ее шеи…

Мертва!..

Тепло еще не совсем ушло из этого тела. Но оно уже обрело неуклюжую тяжесть мертвой материи; ту самую тяжесть, что и отличает мертвое от живого.

Он поспешно принялся развязывать ее. Бандиты связали крепко. Он путался в узлах. Наконец мертвое тело было освобождено.

Вот она лежит, неуклюжая, тяжелая, и голова с этим некрасивым лицом неуклюже откинута. Видно, что на шее уже появились морщины. Это не гладкая кожа молодой девушки. Губы приоткрылись. Пахнуло легкой гнилью. Он отшатнулся. Но тотчас усмехнулся. Не может разложение начаться так быстро. Это просто больной гниющий зуб.

Но что послужило причиной смерти? Сердце остановилось от страха? Сильное сердце танцовщицы? Нет. Слишком затянули узлы на запястьях? Слишком глубоко затолкали кляп? Как бы то ни было, она мертва. Она не нужна ему, она скучна, в ней нет ничего интересного.

Что могло бы случиться, довези он ее живой? Уж, разумеется, не воплотились бы наяву его ночные пароксизмы. Это он знает точно. Что же тогда? Кажется, он даже не смог бы себя заставить овладеть ею. Узнала бы она его? Стала бы сопротивляться? Что бы она сказала?

А что интересного могла бы сказать эта необразованная и, быть может, неумная цыганка? Ничего. Да, она была отличной певицей и танцовщицей. Но теперь ничего такого не видит он в ее мертвом теле. Она лежит тяжелая и бессмысленная, словно сломанная гитара, которую уже не поправить, и остается лишь выбросить на свалку.

Он не сознавал себя убийцей. Ведь он не убивал ее, нет, не убивал.

Он спокойно вышел из дома, предварительно загасив повсюду огонь. Он взгромоздил женщину на седло, взобрался сам и пустил лошадь шагом.

Свежий и даже холодный ночной воздух бодрил его. Он доехал до излучины реки и швырнул в темную воду ключ от постоялого двора. Затем спешился, снял труп.

На всякий случай он изуродовал тело. Прикасаться к ней было совсем нестрашно. Эти прикосновения нимало не возбуждали его. Он бросил тело в воду.

Шагом доехал до перекрестка. Здесь он немного забеспокоился. Отвалил тяжелый камень. Разрыл землю кинжалом. Вынул узел, переоделся. Было странно и занятно, что ночь, темное беззвездное небо видят его голым. В узел он положил черную одежду, привязал другой камень и утопил. Затем расседлал нарочно для этого случая купленную лошадь и отпустил ее. Домой он возвратился пешком.

С той ночи он совершенно выздоровел. Он стал нежен с женой и находил в супружеских ласках удовлетворение…

Глава сто шестая

Хосе де Монтойя закончил свой рассказ и бросил на мать жесткий взгляд. Щеки ее были бледны, как полотно.

– Это неправда! – прошептала она, словно в забытье. – Это не может быть правдой!

– Это то, что рассказал мне отец! – жестко произнес Хосе. – А знаете, матушка, почему он доверил мне то, в чем не покаялся даже перед исповедником в последний свой час?

Маркиза слабо вскрикнула.

– Вы не знаете, матушка, что вскоре после позорного бегства Аны обнаружилось исчезновение одного цыганского парня, гитариста. Я скажу вам его имя: Мигель Таранто!

Снова раздался болезненный крик маркизы.

– Да, – жестко продолжал молодой маркиз. – Это сын той самой Кристины Таранто! Я тогда сразу захотел привлечь этих Таранто к суду, заставить их заговорить. Я сказал о своем намерении отцу. Вот тогда-то он и открылся мне, и запретил что-либо предпринимать. Тогда он впервые осознал себя убийцей!

Маркиза разрыдалась.

– Да, плачьте, плачьте, матушка! Что вам еще остается? Род Монтойя обречен, я знаю, обречен! – он зарычал как раненый зверь и прижал сжатые кулаки к вискам.

Видя отчаяние любимого сына, мать нашла в себе силы для новых утешений.

– Нет, Хосе, нет! Все это в прошлом! Теперь существуешь только ты! Ты начнешь все заново! Ты и твои дети! Вы возродите, вы прославите наш род!..

– Оставь, мама, оставь! Я всего лишь звено в общей цепи! Это страшная цепь. Никто не в состоянии разорвать ее. Я погибну, погибну!

Мать бросилась к сыну, она обняла его с такой силой, что он невольно вздрогнул.

– Хосе! Мой ненаглядный мальчик! В твоих жилах течет не только мутная кровь твоего отца, но и моя чистая кровь! Она спасет тебя! Ты будешь спасен!.. – Несчастная мать без чувств упала на ковер…

Глава сто седьмая

Да, эта мать была поистине несчастной. Сопоставив ее рассказ с внезапной гибелью рода Таранто, мать Анхелиты поняла, что Хосе дал себе полную свободу.

– Ваша милость! – обратилась она к своей госпоже. – Отпустите меня. Сын простит вас. Клянусь, я найду наших дочерей!

Эта клятва подействовала на маркизу. Она действительно отпустила бывшую кормилицу.

«У него должны быть сообщники! – думала мать Анхелиты, быстрым шагом углубляясь в лабиринт мадридских улиц. – Я найду их!»

К ней вернулись та сила духа и энергия, что никогда не оставляли ее в молодости.

Простолюдинка, мать Анхелиты не боялась встречи с бандитами. Она смело вступила в мадридские трущобы, сумела завязать там нужные знакомства среди содержательниц притонов и скупщиц краденого.

Вскоре она знала все.

Хосе связался с бандой опасной преступницы, известной под кличкой «Кадисская Живодерка». Ее не трогали власти, потому что она часто выдавала им отпетых убийц и громил. Получив деньги от маркиза, она решила предать его. Ей это показалось более выгодным, нежели остаться его пособницей.

Мать Анхелиты нашла способ обо всем уведомить власти. Она добилась того, что ее отправили посыльной в Кадис, она должна была передать Живодерке письмо с распоряжениями властей.

– Ана и Мигель! – взволнованно перебила мать Анхелита. – Где они? Они спасены?

– Пока, дитя мое, никто не знает, где они. Хосе де Монтойя полагает, что они здесь. Он получил известие от старухи. Он и сам скоро будет здесь.

Я невольно вздрогнула. Все эти ужасы истомили мою душу. Неужели я никогда не узнаю покоя в этой жизни? Где мои близкие? Что с ними? Я даже не успела оплакать свою единственную сестру.

Теперь, когда я видела радость матери и дочери, вновь нашедших друг друга, я особенно остро ощущала свое одиночество.

Счастливые! Впереди их ожидает спокойная жизнь. Ана, Мигель и их дети, конечно, найдутся. А мои дети? Бедные Сьюзен-Сесилья и Чарльз-Карлинхос! Бедные малыши Коринны! Сколько им пришлось пережить! И кто знает, что ждет их в будущем?

Мать Анхелиты заметила мое смятение и снова попыталась успокоить меня:

– Осталось совсем немного потерпеть, госпожа. Скоро и вы с детьми окажетесь на свободе. И не тревожьтесь понапрасну. Пусть даже у вас нет денег. Мы не оставим вас. Мы поможем вам добраться до дома. Скоро кончатся ваши горести.

– Ах, мама! – прервала ее Анхелита. – Не говори о том, чего не знаешь. Не сердись на меня за мою резкость, но у доньи Эльвиры обстоятельства очень сложные и необычные. Когда власти наконец-то явятся нам на помощь, это может дурно кончиться для нее.

Анхелита посмотрела на меня и смутилась.

– Донья Эльвира, простите и вы меня, если я что-то лишнее сказала. Я решила, пусть лучше мама знает…

Мать ее задумалась.

– Да, нелегко! Бежать отсюда вы не сможете, – обратилась она ко мне. – Наверняка старуха все разузнала о вас и собирается выдать вас властям. Она вас не выпустит. Но в любом случае мы не оставим ваших детей. Мы будем на суде свидетельствовать в вашу пользу. Знайте, вы не одиноки! Мы – ваши друзья!

Дверь при этих ободряющих словах вдруг распахнулась и на пороге появилась наша старуха. Она ухмылялась.

– Ну! – с торжеством воскликнула она. – Танцуйте! Сейчас с дороги прибежал один из моих лазутчиков. Все едут сюда! Власти везут арестованного Хосе де Монтойя для очной ставки со мной, – она хмыкнула. – Маркиза тоже едет сюда, вся в слезах. И угадайте, кто в ее карете?

Мы догадались, но молчали.

– Угадайте же!

– Ана и Мигель! – не выдержала Анхелита.

– Да! – гордо выкрикнула старуха, будто это она спасла молодую пару. – Только что вы мне толковали о двух детях. Ведь у них четверо детей!

Мы растерянно переглянулись. Что бы это могло значить? Но, кажется, ничего дурного. А старуха продолжала:

– Мне теперь все известно! Мигель и Ана с детьми встретились в окрестностях селения. Он искал ее. Подумав, они решили прямиком отправиться в столицу и просить прощения у самого короля! В селение они больше не возвращались и потому не знают, что Анхелиту увезли…

– Что ж, встреча со мной будет для них сюрпризом, – Анхелита улыбнулась.

– Ты не перебивай! – подосадовала старуха. Должно быть, ее одолела болтливость. – Ты не перебивай, а лучше слушай. Ваши Ана и Мигель добрались до Мадрида. Они приютились в пригороде у каких-то бедняков и подали прошение в королевскую канцелярию. Рассмотрев это прошение, в канцелярии несказанно удивились. Ведь никаких гвардейцев в горы не посылали! А тут и мой донос подоспел! И вовремя, как это у меня всегда бывает! Хосе де Монтойя был арестован. Маркиза, оплакивая сына, приняла в свои объятия блудную дочь. И теперь все скоро будут здесь!

– Когда же это твое «скоро» произойдет? – спросила мать Анхелиты.

– Думаю, меньше, чем через час, – ответила старуха.

– Тогда поторопись! Накрой на стол в большой гостиной. Люди проголодались с дороги. Да принеси стакан воды госпоже. Видишь, она совсем растерялась, слушая наши новости!

– Госпоже?! – старуха снова ухмыльнулась. – Не знаю, чем она вас приворожила, а только солоно придется вашей госпоже! Арестуют ее за убийство, вот что!

– Типун тебе на язык! – крикнула мать Анхелиты. – Никто ее и пальцем не посмеет тронуть. Мы все горой встанем на ее защиту!

– Горой, значит, встанете? – старуха медленно обвела нас зорким взглядом прищуренных глаз. – Горой, стало быть? Против Священного трибунала? Против нашей Святейшей инквизиции?

Я увидела, как Анхелита и ее мать разом понурились и отодвинулись от меня. На лицах их выразился непритворный страх. Это не удивило меня. Санчо рассказывал мне, что в Испании значит инквизиция…

Старуха вышла. Анхелита и ее мать молчали. Дети проснулись от громкого голоса старухи и молча таращились на нас.

– Я все понимаю, – тихо сказала я.

Анхелита и ее мать смотрели на меня в немом отчаянии. Теперь они ничего не могли пообещать мне.

Примечания

1

Речь идет о первой мировой войне. (Примеч. пер.)

(обратно)

2

Очевидно, имеется в виду Марбург. (Примеч. пер.)

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

Часть вторая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

  Глава сорок первая

  Глава сорок вторая

  Глава сорок третья

  Глава сорок четвертая

  Глава сорок пятая

  Глава сорок шестая

  Глава сорок седьмая

  Глава сорок восьмая

  Глава сорок девятая

  Глава пятидесятая

  Глава пятьдесят первая

  Глава пятьдесят вторая

  Глава пятьдесят третья

  Глава пятьдесят четвертая

  Глава пятьдесят пятая

  Глава пятьдесят шестая

  Глава пятьдесят седьмая

  Глава пятьдесят восьмая

  Глава пятьдесят девятая

  Глава шестидесятая

  Глава шестьдесят первая

  Глава шестьдесят вторая

  Глава шестьдесят третья

  Глава шестьдесят четвертая

  Глава шестьдесят пятая

  Глава шестьдесят шестая

  Глава шестьдесят седьмая

  Глава шестьдесят восьмая

  Глава шестьдесят девятая

  Глава семидесятая

  Глава семьдесят первая

  Глава семьдесят вторая

  Глава семьдесят третья

  Глава семьдесят четвертая

  Глава семьдесят пятая

  Глава семьдесят шестая

  Глава семьдесят седьмая

  Глава семьдесят восьмая

Часть третья

  Глава семьдесят девятая

  Глава восьмидесятая

  Глава восемьдесят первая

  Глава восемьдесят вторая

  Глава восемьдесят третья

  Глава восемьдесят четвертая

  Глава восемьдесят пятая

  Глава восемьдесят шестая

  Глава восемьдесят седьмая

  Глава восемьдесят восьмая

  Глава восемьдесят девятая

  Глава девяностая

  Глава девяносто первая

  Глава девяносто вторая

  Глава девяносто третья

  Глава девяносто четвертая

  Глава девяносто пятая

  Глава девяносто шестая

  Глава девяносто седьмая

  Глава девяносто восьмая

  Глава девяносто девятая

  Глава сотая

  Глава сто первая

  Глава сто вторая

  Глава сто третья

  Глава сто четвертая

  Глава сто пятая

  Глава сто шестая

  Глава сто седьмая

Реклама на сайте