«Песня синей птицы»

Барбара Картленд Песня синей птицы

Глава 1

Маркиз Алтон был не в духе, а это означало, что весь Алтон-Парк, начиная от личного камердинера маркиза, прибывшего с ним из Лондона, и кончая самым младшим из поварят, испытывали на себе последствия дурного расположения духа его светлости.

Он приехал неожиданно, далеко за полночь. В этом мрачном настроении угодить ему было невозможно.

Бесцеремонно разбуженный шеф-повар совершил чудеса, приготовив холодную закуску меньше чем за пятьдесят минут, но его светлость пренебрежительно оглядел ее, чуть прикоснулся к двум-трем блюдам, а остальные даже не отведал, отправив на кухню нетронутыми, чем вызвал тревогу и неуверенность всех работавших там.

Кроме того, войдя в огромную парадную столовую залу и критически оглядев сверкающее столовое серебро, с беспрецедентной скоростью извлеченное из зеленого сукна, чтобы украсить стол, маркиз кисло осведомился:

— У нас что, мало лакеев, Уэстхем? Старый дворецкий, служивший в Алтон-Парке с того самого дня, как поступил на службу к отцу его светлости в качестве младшего буфетчика, извиняющимся голосом проговорил:

— Поскольку я не знал о том, что ваша светлость удостоит нас посещением, я разрешил трем самым молодым лакеям отправиться в деревню, чтобы обучаться с волонтерами. Они так и рвались, милорд. Я счел своим долгом патриота не препятствовать им.

На это маркизу нечего было ответить, и через несколько мгновений Уэстхем осмелился спросить:

— Какие новости о войне, милорд? Мы здесь мало что знаем, но то, что слышали, кажется чрезвычайно серьезным.

Его светлость молчал, и дворецкий продолжил:

— Говорят, милорд, что этот год, 1803 — й, войдет в историю как год Вторжения.

— Если вторжение и произойдет, — произнес маркиз самым решительным голосом, — то могу уверить вас, Уэстхем, мы будем сражаться с Бонапартом всеми имеющимися у нас средствами.

Последовало недолгое молчание, во время которого его светлость без всякого энтузиазма взирал на сочную голову кабана, поданную со свежими персиками. Молчание это снова нарушил дворецкий:

— Волонтеры очень недовольны идеей вооружаться пиками, милорд.

Маркиз гневным жестом отодвинул от себя тарелку.

— Кремневых ружей на всех не хватает, Уэстхем, а пики могут оказаться опасным оружием, если их использовать с умом.

Эти слова даже самому маркизу казались не слишком убедительными, и то, что его люди, присоединившиеся к волонтерам, встречаются с такой беспечностью, еще усилило его гнев.

Говорить об этом не следовало, и его светлость мог только молча посылать проклятия правительству Эддингтона, как он делал это очень часто и раньше. Отвергнув остальные блюда, ожидавшие его внимания, он вышел из обеденной залы.

— Рюмку портвейна, милорд? — вскричал в отчаянии Уэстхем.

Тот не удостоил дворецкого ответом: этим вечером он выпил уже достаточно, чем отчасти и объяснялось его дурное настроение.

Конечно, все дело в непривычном количестве вина, сказал он себе на следующее утро, проведя беспокойную ночь. Именно оно, выпитое за обедом с принцем Уэльским, и было причиной всех его неприятностей.

В Карлтон-Хаусе всегда приходилось слишком много есть и пить, но на этот раз обед был из ряда вон выходящим: принц устроил прием еще более роскошный, чем обычно, и немалое число его гостей нетвердо держались на ногах, покидая Банкетный зал.

Маркиз не был нетверд на ногах, но, безусловно, был несколько размягчен и, наверное, по этой причине благосклонно слушал леди Леону Арлингтон, которая отыскала его, когда джентльмены присоединились к дамам, и одарила дразнящим взглядом из-под длинных ресниц.

— Ваша светлость уже давно не оказывали мне честь своим визитом, — проговорила она своим мягким манящим голосом, из-за которого бесчисленное множество мужчин совершило немало опрометчивых поступков.

— Вы по мне скучали? — спросил маркиз. Леди Леона повернула к нему лицо движением, которое ее обожатели сравнивали с грацией лебедя, выгибающего свою стройную белоснежную шею.

— Вы же знаете, что я скучала по вам, — мягко ответила она. — Юстин, что между нами произошло?

— Ничего, насколько мне известно — отозвался маркиз, но хотя он старался, чтобы слова его звучали искренне, они оба знали, что он лжет.

— Разве вы не бежите от неизбежного? — спросила она.

— Неизбежного? — повторил он.

— Вы же знаете, что я намерена выйти за вас замуж, — заявила Леона.

Даже в своем нынешнем, слегка одурманенном состоянии маркиз ощутил, что за мягкостью ее голоса скрывается железная решимость. Но из-за того, что он слишком хорошо пообедал, ее нахальство только позабавило его.

Только много, много позже он обнаружил, что сидит на удобном диванчике в салоне графини Арлингтон, а подле него — Леона.

На приеме, последовавшем за обедом в Карлтон-Хаусе, леди Леона не отходила от него, и маркиз понял, что она демонстрировала его в качестве своего кавалера, как мужчина мог бы демонстрировать трофеи, полученные в бою.

Они опять пили и ели, и хотя чувство осторожности подсказывало маркизу, что он сует голову в петлю, какая-то часть его бодрствующего сознания говорила, что Леона права — это неизбежно.

Они знали друг друга с детства. Повзрослев, маркиз стал одним из самых элегантных, красивых и популярных светских молодых людей. А Леона, выйдя в свет, сразу была признана красавицей света, «несравненной среди несравненных», и, несомненно, вызывала немало разговоров в Лондоне.

Даже принимая участие в военных действиях, маркиз слышал о ее выходках, ее дерзости, ее приключениях и о тысяче других вещей, за которые старшее поколение осуждало ее.

Когда между Францией и Англией был заключен мир, он вернулся в Лондон и увидел Леону в расцвете ее красоты.

Он находил забавным флиртовать с нею при встречах, но не пытался войти в круг очарованной ею молодежи, покорно следовавшей за нею.

У маркиза уже была репутация донжуана, и бесчисленное количество светских дам готовы были броситься в его объятия, по первому его взгляду открыть ему путь к себе в сердце и… в спальню.

Очень скоро интрижки маркиза стали предметом разговоров во всех клубах. Общество, всегда жадное до свежих сплетен, преувеличивало количество мужей, которым он наставил рога, и его сердечных увлечений, но, по правде говоря, преувеличивало не слишком сильно.

Не отказываясь от благосклонности ни одной из дам, маркиз становился все более циничным. Ему, наслаждавшемуся трудными военными победами, не в радость были победы без боя. По сравнению с военными действиями, эти мирные завоевания казались довольно пресными, а быть преследуемым, а не преследователем просто надоедало.

Кроме того, маркиз почувствовал, что многие считают, что брак между ним и Леоной не только положит конец ее чересчур вольным проделкам, но и будет выгоден им обоим.

Леоне пора было остепениться, пора было выходить замуж. И мало того, что, став маркизой Алтон, она становилась бы обладательницей высокого титула и немалого состояния, но ей льстило и то, что она заполучила бы при этом самого завидного жениха во всей Англии.

С точки зрения маркиза дело было еще проще. Он без излишней серьезности относился к браку. Его родня столько твердила ему об этом, что он начал ее избегать: тема эта вызывала у него зевоту. Но когда об этом же заговорил и мистер Питт, маркиз был поражен.

— Чего вам не хватает, Алтон, — почти агрессивно сказал ему бывший премьер-министр, — так это жены.

— Жены? — изумился маркиз.

— Да, жены, — повторил мистер Питт. — Прошел уже месяц с тех пор, как я, вернувшись в Палату общин, попросил вас поискать среди нас шпионов Наполеона — ив особенности одного из них. Но вы не продвинулись ни на шаг в поисках этого предателя. А женщинам в постели всегда выбалтывают секреты, которые они на следующее утро передают своим лучшим подругам.

— Уверяю вас, сэр, — сказал маркиз, чуть кривя губы, — я слышу немало женской болтовни.

— Охотно этому верю, — признал мистер Питт, — но все же мне кажется, что вы узнавали бы больше, если бы подле вас всегда находилась жена. Она, наверное, не тратила бы столько времени на разговоры о любви, как это делают ваши теперешние прелестницы.

Откинув назад голову, маркиз расхохотался, но потом совершенно серьезно сказал:

— Сударь, я готов ради вас пожертвовать своим временем, своими деньгами и всем, чего бы вы ни попросили, ради попытки помочь вам, но даже ради моего отечества я не согласен повесить себе на шею какую-нибудь пустоголовую болтушку, чью трескотню мне придется выносить потом, когда война окончится, до конца моих дней.

Мистер Питт, улыбнувшись, сказал:

— Я прекрасно понимаю вашу привязанность к холостяцкой жизни, но в то же время, Алтон, это чертовски серьезно. Я совершенно уверен, что шпион — человек, близкий к правительству, и находится в одном из наших важнейших министерств. Но одному Богу известно, где он — в Адмиралтействе, Военной коллегии или в Министерстве иностранных дел.

— Так вы все же признаете, что дали мне трудное задание, — улыбнулся маркиз.

— И не знаю никого, кто мог бы лучше с ним справиться, — объявил Питт. — Но все же я уверен, что жена была бы вам полезна.

Слова мистера Питта еще звучали у него в ушах, когда маркиз смотрел на сидящую подле него Леону. Ее темные манящие глаза были полузакрыты, но в них читалась глубокая страсть, которая, как он знал, не была полностью наигранной. Он прекрасно видел, что Леона использует все доступные ей женские уловки, чтобы заставить его сделать ей предложение.

— Ах, Юстин, — мягко проговорила она, — вы же знаете, что мы будем прекрасно ладить. В Лондоне мы будем давать роскошные вечера и сможем принимать гостей в Алтон-Парке. Не хочу, чтобы это прозвучало слишком самонадеянно, но мы будем самой красивой парой в светском обществе. Кроме того, я питаю к вам явную склонность, и вы прекрасно это знаете.

В ее манерах была какая-то кошачья чувственность, и чуть раскосые глаза Леоны смотрели из-под длинных ресниц по-кошачьи. В слегка надутых алых губках, обращенных к нему, читался откровенный призыв.

— Вы очень хороши, Леона, — хрипло сказал маркиз и протянул руку, прикоснувшись к округлой белизне ее изящной шеи.

Невозможно было сказать, кто из них сделал первое движение, но маркиз обнаружил, что целует ее — страстно и с какой-то жестокостью, которую непонятно почему пробудила в нем ее податливость.

Это был поцелуй двух опытных людей, в которых легко просыпается страсть, и, прижимая все крепче к себе Леону, маркиз невольно подумал: сколько же мужчин так целовали ее прежде, сколько мужчин держали в объятиях ее теплое, нежное, манящее тело и чувствовали, как дыхание их ускоряется при ощущении огненной страсти ее губ.

Руки Леоны обвивали его шею, и в порыве обуревавшего его желания он с такой силой сжал ее, что у нее почти прервалось дыхание. В эту минуту он мог бы произнести слова, которые она мечтала услышать от него — если бы им не помешали.

В холле, куда выходил салон, послышался шум, и мужской голос спросил:

— Леона, где ты?

Это ее брат, виконт Тэтфорд, возвратился домой с пирушки. Леона неохотно высвободилась из объятий маркиза.

— Это Перегрин, — произнесла она с ноткой раздражения в голосе.

Секундой позже, когда ее брат уже входил в комнату, она прошептала так тихо, что ее мог услышать один только маркиз:

— Приходите поговорить с отцом завтра утром — я буду вас ждать.

Именно эта фраза и была причиной того, что в мрачном расположении духа маркиз отправился в свое загородное поместье. Слишком хорошо все было спланировано, откровенно до цинизма. Он чувствовал, что попал в ловушку, что его принуждают сделать предложение прежде, чем он сам примет такое решение.

Да, конечно, он целовал Леону, но она намеренно обольщала его. Она выманила у него эти поцелуи, а потом сочла само собой разумеющимся, что он скажет слова, которых не говорил еще ни одной женщине.

Возвратись в свой дом на Беркли-стрит, маркиз приказал заложить свой самый быстрый фаэтон, переоделся и отправился в Алтон-Парк.

Ему внезапно захотелось уехать из Лондона, забыть о раздушенном атласе женской кожи, вдохнуть свежий воздух сельской местности, ощутить нежный аромат цветов, зная, что он один, — один, и не нуждается ни в чьем обществе.

К моменту своего приезда в Алтей-Парк он был слишком разгневан, чтобы получить удовольствие от того, в чем надеялся найти успокоение. Его мысли начали проясняться, и он понял, что это вино усыпило его здравый смысл. Все эти чертовы тосты, при которых нельзя было не пить: «За победу!», «За уничтожение наших врагов!», «Да падет Наполеон!», «За наш флот!», «За армию!», «За волонтеров!»… Их были многие десятки, и поскольку каждый провозглашался самим принцем, никто из гостей не мог не осушить своей рюмки.

Здоровье у маркиза было отменное, и наутро, когда он проснулся, голова у него не болела, но все равно его угнетала мысль, что Леона ждет его в Лондоне и что ее отец, граф Арлингтон, уже прикидывает, какую сумму маркиз закрепит за своей будущей женой. Еще противнее было представлять себе знакомых, их глубокомысленные улыбки и намеки на то, что они не сомневались в этом с самого начала…

— Будь проклят этот Уильям Питт! Это все он виноват! — пытался убедить себя маркиз, выходя из спальни и медленно спускаясь по великолепной лестнице с резными перилами, на каждом повороте которой, как стражи, были помещены геральдические изображения.

Однако он был человеком справедливым и вынужден был признать, что, по правде говоря, виноват во всем только он сам, и никто больше. Человек посторонний, какой бы важной персоной он ни был, не может принудить кого-то жениться, и ни один мужчина, если он не совсем дурак, не позволит себя заставить сделать это.

Леона была отнюдь не первой женщиной, пытавшейся заставить его сделать предложение, и, тем не менее, он оказался настолько глуп, что позволил ей поставить его в положение, которого всегда старался избегать. Он прекрасно знал, что она полна решимости его поймать, поэтому он намеренно уклонялся от встреч с нею, чтобы не оказаться в компрометирующей его ситуации. Но вчера он позволил себе расслабиться, и теперь она ждет его. На туповатом лице лорда Тэтфорда появилась довольная ухмылка, когда, зайдя в салон, он застал их вдвоем.

Судя по слухам, Тэтфорд шел ко дну: понятно, что перспектива заполучить богатого шурина заставила его повеселеть. Кредиторы, преследующие его, согласятся дать ему отсрочку, когда станет известно, что его сестра выходит замуж за одного из самых богатых аристократов Англии. Если даже его шурин не раскошелится, Тэтфорд позаботится о том, чтобы это сделала сестренка — в ней маркиз был уверен.

Леона несомненно прекрасна. Судя по разговорам, вся семья сделала ставку на ее красоту.

— И почему я был таким дураком? — вслух спросил себя маркиз.

Уэстхем, стоявший наготове за его стулом, осведомился:

— Вы что-то сказали, милорд?

— Только сам себе, — неприветливо ответил маркиз.

Старый дворецкий вздохнул. Он слишком давно знал своего хозяина, чтобы не понять, что приступ мрачного настроения, который не прошел за ночь, должен иметь какую-то серьезную причину. Меланхолия не в характере мистера Юстина (так он по-прежнему мысленно называл своего господина). Временами он может вспылить, но гнев его всегда быстро проходил. Мальчишкой он был неизменно весел. Возмужав, он стал человеком с нелегким характером, иногда даже деспотичным. Но одно свойство никогда не изменяло ему — чувство справедливости. Старый Уэстхем знал, что маркизу несвойственно быть беспричинно неприветливым даже с прислугой. Значит, случилась какая-то неприятность. Старик был достаточно умен, чтобы больше не пытаться завести разговор с господином, и молча подал на стол еду, от которой маркиз досадливо отмахнулся. Дворецкий с тревогой отметил, что, прежде чем выйти через застекленные двери на террасы, маркиз опрокинул в себя большую рюмку бренди. Не в характере его светлости было выпивать за завтраком. «Что-то произошло — какая-то крупная неприятность», — сказал себе старый Уэстхем.

Глава 2

С непокрытой головой маркиз брел по залитому солнцем розарию, не видя цветочных клумб, которые с таким вкусом распланировала его мать за несколько лет до своей смерти, не замечая ни широких цветочных бордюров, где масса бутонов обещала будущее многоцветье, ни пламенеющих азалий на фоне лиловой, фиолетовой и белой сирени.

Сады Алтон-Парка по праву считались знаменитыми, но маркиз шел через них, глядя перед собой невидящими глазами, погруженный в свои мысли, полный смятения и дурных предчувствий; такого уныния он не испытывал с тех времен, когда ему предстояло возвращение в Итон после очередных школьных каникул.

— Проклятье! Проклятье! Проклятье! — бормотал он.

Он твердил эти слова в такт шагам, но облегчения это ему не приносило.

Так он шел и шел, погруженный в свои мысли, не замечая, куда направляется, пока внезапно не услышал отчаянный крик. Он остановился, прислушиваясь. Крик донесся снова. Он понял, что зашел далеко от дома и находится в лесу — и тут из-за деревьев выбежала девушка.

— Помогите! Помогите! — кричала она. Заметив стоящего на дорожке маркиза, она бросилась к нему.

Удивленный ее неожиданным стремительным появлением, он успел только заметить заостренное личико и слезы, струящиеся из огромных, полных страха глаз.

— Помогите мне… ax, помогите мне! — задыхаясь, умоляла она. — Мой песик… он попал в капкан… Я не могу его освободить… пожалуйста… пожалуйста, пойдемте!

— Конечно, — сразу же согласился маркиз. Он почувствовал в своей руке крошечную ладошку. Девушка побежала сквозь деревья, заставляя спешить и его. Он не бегал так уже давно — с тех пор, как окончил школу.

— Он… здесь, — с трудом выговорила она, когда они очутились на вырубке. В дальнейших объяснениях не было нужды.

Маленький черно-белый спаниель лапой попал в ржавый ловчий капкан. Песик совершенно обезумел от страха, тявкал и подвывал, пытаясь вытянуть лапу, из которой обильно сочилась кровь.

Девушка бросилась было к собаке, но маркиз удержал ее за руку.

— Не трогайте его, — повелительно сказал он. — Он испуган и может вас укусить. Сейчас он испуган и не понимает, кто ему друг, а кто — враг.

Умело взяв собаку и крепко удерживая ее на месте, маркиз ногой надавил на капкан, так что проржавевшие железные зубья раздвинулись.

— Благодарю… благодарю вас, — выдохнула девушка, протягивая руки к собачонке.

Но маркиз не сразу отдал ей пса, а сначала внимательно осмотрел его израненную и кровоточащую лапу. Собака как будто поняла, кто ее спаситель: повернув голову, она пыталась лизать руки, державшие ее.

— У него сломана лапка? — спросила незнакомка.

— Не знаю, — ответил маркиз. — Нам следует сейчас же отнести его кому-нибудь, у кого есть опыт обращения с животными. Рану надо промыть, потому что, как видите, капкан старый и ржавый.

— Как могут люди быть такими злыми… такими жестокими и ставить эти штуки в лесу? Никакое животное не заслуживает таких страданий.

— Не думаю, чтобы в этих лесах было много капканов, — ответил маркиз: он прекрасно помнил, что пять лет назад отдал приказ, чтобы на его землях не ставили капканы.

— Надеюсь, — отозвалась девушка. — Нам с Колумбом было так хорошо, пока… пока это не случилось.

— Колумб? — переспросил маркиз, глядя на песика, которого держал на руках.

— Я назвала его так за любопытство, — пояснила его хозяйка. — И вот смотрите, до чего это любопытство его довело!

При этих словах она тихонько всхлипнула и, вытащив носовой платок из-за пояса своего бледно-зеленого платья, начала утирать слезы.

— Вы читаете по-гречески? — спросил маркиз, невольно улыбаясь. — Или кто-то сказал вам, что «колумбус» по-гречески значит «любопытный»?

— Я немного знаю греческий, — просто ответила она. — Как мне благодарить вас, сэр, за то, что вы спасли Колумба?

— Пока еще рано так говорить, — ответил маркиз. — Я уже сказал, что его надо отнести к кому-то, кто знает собак и сможет обработать его рану.

— О Боже! — беспомощно воскликнула девушка. — Может, в деревне есть кто-нибудь? Я могу спросить.

— У меня есть идея получше, — отозвался маркиз. — Я знаю одного человека, очень опытного, неподалеку отсюда. Может, мы отнесем Колумба к нему?

— Мне совестно затруднять вас, сэр. Вы и так уже были слишком добры.

— Меня это не затруднит.

Глядя на незнакомку, маркиз вдруг понял, что она очень красива — какой-то необычной волшебной красотой эльфа. На ее маленьком заостренном личике сияли огромные глаза (зеленые, почему-то с удивлением отметил он), а вокруг головки вились, в полном пренебрежении к моде, очень светлые волосы. На ней была шляпка, которую она, по-видимому, сбросила, пытаясь освободить своего песика. Теперь она подняла ее и сказала:

— Можно, я понесу Колумба?

— Мне кажется, у меня ему будет удобнее, — ответил маркиз. — Видите, он уже почти не боится, кроме того, я ведь сильнее вас.

— Вы так добры! Если бы не вы, не знаю, что бы я делала. Я и не надеялась, что в лесу окажется кто-то, кто мне поможет.

— Вы могли бы встретить лесника-смотрителя. Но, несомненно, он обвинил бы вас в нарушении границ частного владения.

Ее глаза широко раскрылись.

— Нарушении границ частного владения? Я совсем об этом не подумала. Видите ли, раньше я с отцом гуляла по венскому лесу, который был открыт для всех. Я забыла, что в Англии леса принадлежат частным, жадным владельцам.

— Ну, не всегда «жадным», — возразил маркиз, — но в Англии для каждого его дом — это его крепость, и собственность — это часть его мира.

— Если человеку повезло и у него есть собственность, — заметила незнакомка.

— Так вы были счастливы, гуляя в лесу до этого происшествия? — спросил маркиз.

— Да, очень, очень счастлива, — ответила она с легким вздохом. — Вы не представляете себе, что значит для меня снова оказаться среди деревьев, забыть… — Она замолчала и, вместо того чтобы закончить, сказала:

— Вспомнить то, что рассказывала мне мама, когда я была маленькой. Тогда леса для меня были населены нимфами, драконами и странствующими рыцарями.

Во время этого разговора они шли по лесной тропинке. Вдруг незнакомка остановилась.

— Конечно, вот вы кто! — воскликнула она. — Вы странствующий рыцарь, явившийся спасти меня — вернее, Колумба. Как чудесно, совсем как в книжке!

— Для меня большая честь, что вы так считаете, — с улыбкой отозвался маркиз, — Разве вы не понимаете? Все и вправду происходит словно в одном из рассказов моей матери, которые она читала мне на ночь. Последнее время я часто их вспоминаю. Я отчаянно испугалась за Колумба, и вдруг появились вы! Рыцарь, явившийся на помощь. Только вам следовало быть верхом.

— Извините за промах, — ответил маркиз. — Мой конь… э-э… занемог.

— А так как вы ищете славы и счастья, у вас нет денег купить нового! — Тут она вздохну ла. — Но вы поспешили на помощь — в латах это было бы трудно!

— И, несомненно, шумно! — сухо заметил маркиз.

Тут оба рассмеялись. Алтон заметил на щеках у нее очаровательные ямочки, в ее глазах загорелись проказливые искорки.

— Сэр, я запрещаю вам портить мой рассказ! — решительно сказала она.

— Обещаю не делать этого, — ответил маркиз. — Но скажите, почему вы так любите леса?

Она склонила голову набок, как будто обдумывала его вопрос.

— Думаю, потому, что у каждого есть на свете место, где ему хорошо. Одни наслаждаются близостью моря, других тянет в горы: это дает им что-то, что они не могут объяснить. Это что-то, наверное, духовного свойства. Она промолчала, потом продолжила:

— Но я всегда чувствую себя спокойной и счастливой, когда я в лесу. Среди деревьев я чувствую себя дома. А этот лес просто волшебный!

Маркиз огляделся. Вокруг росли в основном серебристые березы. Светлая зелень молодой листвы смыкалась над их головами; солнечный свет проникал сквозь нее лишь местами, ложась яркими золотыми пятнами на поросшую мхом дорожку.

— Вы и сами напоминаете лесную нимфу, — сказал маркиз. — В этом зеленом платье и без шляпки вы похожи на лесное существо.

Она улыбнулась. Алтон увидел, что улыбка осветила ее лицо, сделав его таким прекрасным, что захватывало дух.

— Наверное, мои родители это знали, когда выбирали мне имя.

— И что же это за имя?

— Меня зовут Сильвина. Вы знаете, что это значит?

Маркиз наморщил лоб:

— Это не по-гречески?

— Нет.

— По-латыни? Она кивнула.

— Вы отгадали правильно. А дальше можете догадаться?

— Это нетрудно, — улыбнулся он. — Лесная девушка?

Она по-детски весело рассмеялась.

— А, вы знали заранее! — обвиняющим тоном сказала она. — Или вы слишком хорошо отгадываете?

— А как ваше полное имя? — осведомился Алтон.

К его глубокому удивлению, она отвернулась и ответила не сразу. Потом чуть неуверенно проговорила:

— Вы не могли бы не спрашивать меня об этом? Пожалуйста? Хотя бы на сегодня я хочу забыть обо всем, кроме окружающего. Я не хочу вспоминать, почему я здесь, откуда я. Я хочу быть просто Сильвиной.

— Конечно, так оно и должно быть, — согласился маркиз. — Здесь, в волшебном лесу, мы не связаны с внешним миром. А если вас это интересует, то меня зовут Юстином.

Она снова повернулась к нему — глаза ее так и сияли.

— Это просто великолепно! — воскликнула она. — Только странствующего рыцаря могут звать Юстином! И я могу еще раз сказать теперь: благодарю вас, сэр Юстин, за то, что вы спасли Колумба.

Они уже прошли некоторое расстояние, деревья стали редеть, и наконец тропинка оборвалась, выведя их на опушку леса. Перед ними в небольшой низине лежал Алтон-Парк.

Утреннее солнце сверкало на стеклах с частыми переплетами. Окруженный озерами, перепоясанными выгнутыми мостами, он представлял собой зрелище почти неземной красоты. Серый камень огромного здания гармонировал с садами, полными цветов, и темной зеленью лесов, охранявших его подобно кольцу рук.

С любовью глядя на свой дом, маркиз услышал тихий испуганный голосок:

— Но… ведь это же Алтон-Парк…

— Да, конечно, — ответил он. — Он прекрасен, правда?

— Это здесь… живет… маркиз Алтон.

— Да, — подтвердил маркиз. Немного помолчав, Сильвина сказала:

— Я не могу туда идти… Вы не понимаете… Я не могу… идти в Алтон-Парк.

— Я только веду вас к человеку, живущему рядом с дворцом, — сухо сказал маркиз. А потом спросил:

— Но почему вам так претит побывать в столь красивом месте?

— Я знаю, что маркиза… нет дома, — ответила Сильвина. — Да и вообще, насколько я знаю, он редко… бывает здесь… Но мне не хочется… О, я не могу объяснить вам… Но, пожалуйста, отдайте мне Колумба и покажите дорогу к деревне!..

Алтон был заинтригован.

— Послушайте, Сильвина, — сказал он, — в Алтон-Парке с вами не случится ничего плохого, я вас уверяю. А что касается маркиза, то почему вы его так не любите? Вы его знаете?

— Нет, конечно, я не знакома с его светлостью, — чопорно отозвалась Сильвина.

— Так значит, вы что-то о нем слышали, — настаивал маркиз. С горьковатой иронией он подумал: о каком из его похождений знает эта изящная крошка, которая, судя по всему, никак не соприкасается с высшим светом?

На ней было славное, но дешевенькое платье. В ее прическе не заметно было влияния моды, совсем немодной была и соломенная шляпка, которую она несла за ленты.

— Что же вы слышали о маркизе? — повторил Алтон свой вопрос.

Несколько секунд она не отвечала, потом проговорила чуть слышно, как бы про себя:

— Я… слышала, что он… упорный… сверхъестественно проницательный и… беспощадный.

Маркиз был изумлен.

— Кто мог вам это сказать?

— Ах, мне не следовало так говорить! — воскликнула она. — Конечно, нехорошо так отзываться о маркизе, но, по-моему, он старый, страшный, и поэтому… по причинам, о которых я не могу упоминать, я должна вернуться… в деревню.

— Но как же быть с Колумбом? — спросил маркиз.

Сильвина подняла к нему глаза, и он поразился, увидев в них страх.

— Я не хочу, чтобы Колумбу было плохо… — Губы ее задрожали. — Но я не могу идти в Алтон-Парк.

— Тогда я знаю выход, — предложил маркиз. — Если, конечно, вы мне доверяете.

— Доверяю? — удивилась Сильвина. — Конечно, я вам доверяю. Вы спасли Колумба.

— Тогда я предлагаю вот что. Возвращайтесь в лес. Я покажу вам одно место неподалеку отсюда, где есть упавшее дерево. Сидите и ждите. Я возьму Колумба, дождусь, пока полечат его лапку, и верну его вам.

Заметив, что Сильвина колеблется, он добавил:

— Если мы не поторопимся, бедный пес может получить заражение крови.

— Да-да, конечно, я понимаю, — ответила она. — Вы и правда сделаете это для меня? Я не слишком многого требую?

— Конечно, нет. Разве я не поклялся служить вам? Ведь именно так поступают странствующие рыцари, когда приходят на помощь даме.

Похоже, тон его был слишком интимным: он увидел, что ее щеки залил чудесный румянец, и она потупила глаза.

— Если вы дадите мне слово, что я не злоупотребляю вашей добротой, сэр, — проговорила она с достоинством, в котором было что-то детское, — тогда я сделаю, как вы предложили.

Маркиз показал ей упавшее дерево, о котором говорил. Оно лежало здесь уже много лет, увитое плющом. Юстин Алтон помнил, как сидел на нем еще мальчишкой, когда убегал от гувернеров и прятался в лесу, вместо того, чтобы корпеть над учебниками.

— Я постараюсь вернуться как можно скорее, — пообещал он.

С доверчивым выражением на лице она сказала:

— Я буду ждать и думать, как мне повезло, что я встретила вас, сэр Юстин, когда я так нуждалась в вашей помощи.

Маркиз быстро зашагал прочь. Собака спокойно лежала у него на руках и только изредка повизгивала, когда усиливалась боль в поврежденной лапе.

Прошло почти три четверти часа, прежде чем маркиз вернулся. Направляясь к упавшему дереву, он почти сомневался, что лесная девушка все еще ждет его там.

Может, все это ему приснилось? Если бы не пятнышко крови на манжете его нового сюртука из рубчатой ткани, он был бы готов поверить, что это так.

Почти бесшумно двигаясь между деревьями, он увидел ее.

Сильвина сидела, глядя в глубь леса. Ее лицо было повернуто к нему в профиль: прямой носик четко вырисовывался на фоне стволов, глаза были широко распахнуты, а губы полуоткрыты, как будто она испытывала восторг от того, что находится одна в лесу, став его частью.

Глядя на нее, маркиз понял, какая она миниатюрная. Когда она шла рядом с ним, ее шляпка приходилась на уровне его сердца.

Она чуть шевельнула руками, и ему пришло в голову, что ее нежные худенькие пальчики изящны, как полет ласточки.

Сильвина словно почувствовала на себе его взгляд: она повернулась к маркизу, и тот увидел, что ее глаза засияли так, словно в их глубине таился солнечный свет.

— Вы вернулись!

Сильвина поспешно соскользнула с дерева и подбежала к нему. Только тут она поняла, что маркиз один.

— Колумб! — вскрикнула она. — Что с ним?

— Все в порядке, — успокаивающе сказал маркиз. — Человек, к которому я его отнес, сказал, что на лапке порваны мускулы, но кость, кажется, не сломана. Он перевязал ему раны и дал какое-то снадобье, чтобы уменьшить боль, которую собака, наверное, чувствует. Поэтому он хотел, чтобы Колумб около часа спокойно полежал. После этого вы сможете взять его домой.

— Он поправится, правда? — спросила Сильвина.

— Гарантирую вам, ничего серьезного нет. Колумбу повезло. Капкан мог бы его сильно покалечить. А так через две-три недели он будет в полном порядке.

— Это просто чудо! — воскликнула она. — Как мне благодарить вас за вашу доброту?

— Вы можете отблагодарить меня, разрешив занимать вас, пока Колумб отдыхает. Если хотите, я покажу вам озерцо в глубине леса, где по вечерам пьют воду олени и где, я уверен, Пан играет на своей свирели для тех, кто может услышать его музыку.

Сильвина сжала руки.

— Ах, вы правда можете меня туда взять? Как это будет чудесно! А вы когда-нибудь слышали, как Пан играет на своей свирели? Я давно мечтаю об этом — но, наверное, больше всего мне хочется услышать пение синей птицы.

— Синей птицы! — изумленно повторил маркиз.

— Да. Мама рассказывала мне, что когда люди по-настоящему счастливы, боги посылают им синюю птицу с песней радости, чтобы она поведала им о небесных вещах, недоступных словам смертных людей. Песня синей птицы — это песня только для истинно влюбленных.

— И вы думаете, мы могли бы ее сегодня услышать?

Сильвина смущенно покраснела.

— Нет, конечно, я не это имела в виду, — ответила она. — Я хотела только рассказать вам о том, что, по-моему, должно быть чудесным и незабываемым моментом в жизни человека. И сейчас вы заставили меня почувствовать, что я сказала что-то неуместное. Похоже, я теперь все время это делаю.

— Это не было неуместным, — быстро возразил маркиз. — Я просто хотел подразнить вас. Вы не любите, когда вас дразнят?

— Очень не люблю. Мой брат часто это делает. Видите ли, за эти годы я столько времени была одна, что у меня появилась привычка говорить, не думая, первое, что придет в голову. Я знаю, что это не принято и очень глупо, потому что люди все время понимают меня не правильно, и тогда мне бывает стыдно.

— А я очень рад встретить человека, который ведет себя совершенно естественно и говорит то, что считает нужным, а не то, что, по мнению других, следует сказать.

— Мне хотелось бы вам верить, — ответила Сильвина, — но мистер Ка… — она оборвала себя. — Не… некоторые люди говорят, что мне следует обуздывать себя и стараться походить на светскую даму. Но я ненавижу свет, я не хочу быть светской дамой! Я не хочу иметь дела со светским обществом!

Она говорил с таким жаром, что голосок ее звенел и, казалось, эхом отдавался в чаще.

— Вы имели бы большой успех в свете, — сказал маркиз. — Вы прекрасны, а свет любит прекрасных женщин.

— Вы снова меня дразните, — с горечью заявила Сильвина. — Вы прекрасно знаете, что я некрасивая, и сами видите, как я немодно одета. Я сама сшила это платье, и когда смотрю на лондонских дам, то не сомневаюсь, что они, презирая, засмеяли бы меня, окажись я среди них в таком виде. К тому же я не имею желания ходить на приемы или одеваться так, как… хотели бы некоторые.

Ее слова звучали так горько, что маркиз удивился.

— Почему кому-то надо, чтобы вы делали то, что вам не хочется? — спросил он.

Наступило молчание. Потом она проговорила:

— Мы решили, что сегодня забудем… все неприятные и пугающие вещи и… будем думать только о лесе.

— Так мы решили, — улыбнулся маркиз.

— Так давайте так и сделаем! — взмолилась Сильвина. — Ну, пожалуйста, сэр Юстин, давайте хоть ненадолго забудем, что нам придется вернуться обратно. Давайте притворимся, будто за пределами леса нет ничего и мы можем остаться здесь навсегда!

— Навсегда? — повторил маркиз, поднимая брови.

— Навсегда! — почти страстно повторила Сильвина. — Если бы только я могла улечься на мох под деревьями и никогда не уходить отсюда! Если бы время для меня пролетело побыстрее, и я могла бы очнуться старой и седой, я была бы так довольна!

— Но должен же быть какой-то менее радикальный способ разрешить ваши затруднения, — негромко подсказал маркиз.

Она покачала головой.

— Другого способа нет!

— Временами мы все чувствуем себя, как попавший в капкан Колумб, но неизменно, — если приложим все наши силы, — находим выход, — сказал маркиз, а сам подумал: а действительно ли это так?

— Нет, — безнадежно ответила Сильвина, — у меня — выхода нет.

— Откуда вы знаете?

— Я все думала и думала, — просто сказала она, — но не нашла его.

— Так, может, вы разрешите мне подумать за вас? — предложил маркиз. — Я считаюсь мастером по решению головоломок.

Сильвина подняла к нему лицо, и он подумал, что милее девушки еще не встречал. Одарив его улыбкой, какой взрослые улыбаются умному ребенку, она ответила бесконечно печальным голосом:

— Я была бы рада позволить вам попытаться решить мою головоломку, сэр Юстин, но ее секрет принадлежит не мне одной. Так что мне остается только стараться самой найти решение — но, к сожалению, его нет.

— Позвольте мне… — начал было уговаривать ее маркиз, но Сильвина прервала его.

— О, смотрите, смотрите! — прошептала она.

Идя по лесной тропинке, они за разговором дошли до лесного озерца, о котором маркиз рассказал ей. Окруженное деревьями, оно было странно, почти мистически, таинственным. Мерцали лучи солнца, пробиваясь сквозь густые темные кроны, блестела поверхность воды, берега были покрыты золотистыми головками цветов… Озерцо и вправду казалось заколдованным местом.

Тут маркиз почувствовал в своей руке горячую, нетерпеливую ладошку, и прерывающийся голос прошептал:

— Благодарю, благодарю вас, дорогой, добрый сэр Юстин, за то, что привели меня сюда.

Глава 3

У лесного озерца был пологий мшистый берег, и Сильвина уселась, натягивая подол, чтобы спрятать щиколотки. Она взглянула снизу вверх на маркиза.

— Давайте немного посидим здесь, — попросила она. — Может, мы увидим, как олени придут попить.

Он растянулся рядом с ней в полный рост. Начищенные до зеркального блеска сапоги сияли на солнце.

Бросив на него быстрый взгляд, Сильвина перевела глаза в глубину леса и сидела, глядя в тень деревьев, сжав руки, лежащие на коленях, и широко раскрыв полные радостного волнения глаза. Она напоминала ребенка, которого впервые взяли в театр.

Маркиз смотрел на нее, и в этот момент лицо его не узнали бы даже его близкие друзья: исчез его привычный цинизм, губы больше не были сурово сжаты, в глазах не читалась скука.

Ветер, шелестевший листвой деревьев, звучал как еле слышная мелодия, вдали кричала кукушка, где-то поблизости ворковали лесные горлицы.

И тут, как и надеялась Сильвина, грациозно ступая между светлых стволов берез, показался маленький пятнистый олень.

Минуту он постоял на краю озера, будто чувствовал их присутствие. Было что-то захватывающе прекрасное в его позе, изгибе шеи, мягких, влажных коричневых глазах.

Он наклонил голову и стал пить. Потом, так же внезапно, как и появился, он умчался прочь, перескочив через ствол поваленного дерева с небрежной легкостью грациозного животного-Сильвина издала возглас восторга и повернулась к маркизу.

— Ну не дивно ли? — спросила она.

— Дивно, — согласился тот.

Но смотрел он на то, как пробивающийся сквозь листья солнечный луч, позолотив ее светлые волосы, превратил их в ореол вокруг личика в форме сердечка.

В его взгляде было что-то, заставившее ее отвернуться.

— По-моему, нам надо возвращаться, — проговорила она смущенно, как будто только сейчас осознала, что она находится наедине с мужчиной.

— Торопиться некуда, — отозвался он. — Чем дольше Колумб сможет полежать, не двигаясь, тем лучше для его раны.

Сильвина поднялась на ноги.

— И все же, я думаю… мне пора возвращаться, — сказала она не очень уверенно.

— Вы боитесь? — осведомился маркиз. Она решительно подняла вверх подбородок, как будто считала, что такой вопрос оскорбителен для нее, но потом честно ответила:

— Я боюсь не быть с вами здесь, а того, что скажут люди, если узнают.

— А почему они должны узнать? Разве мы не решили, что это — несколько очарованных часов, похищенных у вечности? Мы не знаем друг друга, и никто другой нас тоже не знает. Возможно — как знать? — мы вообще невидимы.

Она рассмеялась, и маркиз почувствовал, что напряжение отпустило ее.

— Пойдемте, — повелительно сказал он, — есть и другие вещи, которые я хочу вам показать.

Маркиз почувствовал, что Сильвина хочет протестовать, но почему-то слова замерли у нее на губах и она позволила ему вести ее по лесу дальше по извилистой, поросшей мхом тропе — казалось, по ней никто никогда еще не ходил.

Спустя некоторое время деревья расступились. Теперь они находились на высоком крутом берегу, поросшем рододендронами, пурпурными и белыми. От их многоцветья на фоне синего неба буквально захватывало дух.

Сильвина молчала, но маркиз был уверен, что глаза ее видят красоту каждого цветка. Они шли , все дальше между цветущими кустами, и наконец девушка спросила:

— Куда вы меня ведете?

— Может ли быть что-то прекраснее? — вместо ответа спросил он. Она покачала головой:

— Я никогда даже не представляла себе такого чуда. Мне кажется, я сплю и мне снится рай.

— Я забыл сказать вам, — будничным тоном сказал маркиз, — что я волшебник. И я употребил чары, результат которых, надеюсь, заслужит ваше одобрение. Закройте на минуту глаза и дайте мне руку.

— Какие чары? — радостно спросила она, повинуясь.

Сильвина закрыла глаза, и ее длинные темные ресницы легли на белую, почти прозрачную щеку. Он взял ее за руку, ощутив прохладу тоненьких пальцев, чуть задрожавших при прикосновении к его сильной руке.

Маркиз повел ее вперед.

— Не открывайте глаз, пока я не скажу, — повторял он.

Алтон провел ее несколько шагов, потом повернул чуть влево и отпустил ее руку.

— Абракадабра! — вскричал он. — Можете открывать глаза.

Она послушалась и с изумлением увидела прямо перед собой греческий храм, сияющий жемчужной белизной на фоне пламенеющего праздника алых рододендронов.

Сжав руки, она молчала. На лице ее читался восторг.

Потом она спросила благоговейно:

— Он и вправду из Греции?

— Да, вправду, — ответил маркиз. — Около ста лет назад мой дед перевез его в Англию. Как вы считаете: это место подходит для того, чтобы олимпийские боги здесь могли бы встречаться и развлекаться?

— Просто идеально, — ответила девушка.

— Чары еще не закончились, — продолжил маркиз. — Давайте заглянем внутрь.

Они прошли меж белых колонн в прохладу храма.

В центре стоял стол, накрытый белой скатертью и уставленный всевозможными яствами. На нем также оказались хрустальные рюмки и бутылки вина в серебряном ведерке, полном льда.

Сильвина с изумлением осмотрела стол и обратила к маркизу вопрошающий взгляд.

— Я решил, что нам обоим следует подкрепиться, — объяснил тот. — Будем надеяться, что яства окажутся достойными окружающей обстановки. Уж вино-то по крайней мере должно быть нектаром.

— Но откуда здесь все это? — спросила она.

— Я же сказал вам, что я волшебник, — ответил маркиз.

— Вы, наверное, распорядились об этом, когда относили Колумба. — Сильвина произнесла эти слова почти шепотом.

— Я не ожидал, что вы будете так прозаичны! — укоризненно сказал маркиз. — Разве нельзя принять дар богов, не задавая вопросов?

На ее щеках снова заиграли ямочки.

— Вы и правда думаете, что я неблагодарная? — спросила она. — Может, я безнадежно земная, но я действительно очень проголодалась.

— Тогда почему бы нам не сесть за стол, — предложил Юстин.

Сильвина подошла к столу, но вдруг остановилась, пораженная внезапной мыслью.

— Этот храм… эта еда — это… не принадлежит… маркизу Алтону?

Маркиз немного помолчал, тщательно подбирая слова.

— И то, и другое принадлежит мне, — честно ответил он.

Озабоченность сбежала ?, ее лица.

— О, я счастлива, сэр Юстин! — воскликнула она. — Может, нехорошо было об этом спрашивать, но мне не хотелось бы быть чем-то обязанной маркизу.

— Почему вы его так не любите? — спросил Алтон. — Насколько я понял, вы с ним не встречались.

— Конечно, нет, — ответила Сильвина, — и я бы не хотела с ним встретиться. Пожалуйста, не будем говорить о его светлости. Одна мысль о нем меня пугает.

— Пугает — чем? — настаивал маркиз. Она сделала чуть заметное движение руками, показавшееся проявлением беспомощности, — Я не могу сказать вам этого, — проговорила она. — Умоляю вас, сэр Юстин, позвольте мне еще ненадолго забыть о моих страхах. Сейчас я была так счастлива… Я уже очень давно не чувствовала себя такой счастливой. Мне казалось, что я свободна и в безопасности, как будто вы и правда убили дракона, который… грозил мне…

Последние слова она произнесла, запинаясь, и маркиз увидел, что глаза ее внезапно потемнели, а на лице отразился такой страх, какой прежде ему приходилось видеть только у новобранцев, ожидающих начала боя.

Он наклонился вперед и накрыл ладонью ее лежащую на скатерти руку.

— Позвольте мне помочь вам, Сильвина, — еще раз попросил он.

В его голосе звучала глубокая уверенность, заставившая ее удивленно поднять глаза. И внезапно ее взгляд будто попал к нему в плен: на мгновение оба застыли в полной неподвижности.

Маркизу показалось, что между ними произошло что-то магическое, не поддающееся описанию, но трепетно-живое.

Потом с негромким возгласом, почти вскриком, Сильвина отвернулась, разорвав чары.

— Я… не могу, — проговорила она почти шепотом, — я… не могу… сказать вам. А если бы и сказала, вы не смогли бы помочь мне… Никто не сможет.

В ее голосе звучало такое глубокое отчаяние, что маркиз был поражен.

Он понял, что Сильвина готова расплакаться, и, пододвинув к себе серебряное ведерко со льдом, достал бутылку вина.

— Мы оба голодны, — сказал он. — Давайте поедим. Я могу только выразить надежду, что это скромное угощение будет достойно вашего одобрения.

— Достойно… моего одобрения?

Голос Сильвины прерывался. Маркиз видел, что она прилагает все силы, чтобы очнуться от охватившего ее тягостного чувства.

— Этой еды хватило бы и на сотню едоков, — добавила она.

— Так что я могу вам предложить? Не начать ли нам с паштета из гусиных печенок? Только это звучит недостаточно экзотично для олимпийских богов. Нужны были бы по крайней мере язычки павлинов или сердце цапли.

— Я не верю, чтобы боги и богини были так жестоки, — отозвалась Сильвина.

Маркиз угощал ее различными блюдами, и девушка не могла запомнить их названия. Она только знала, что все было необычайно вкусно, и хотя она только пригубила вино, ей казалось, что оно вскружило ей голову, потому что все вокруг окуталось необычайным сиянием.

И дело было не только в красоте окружавших храм цветов и абсолютном совершенстве самого храма, и не в том, что аккомпанементом их трапезе служило жужжание пчел и пенье птиц. Просто человек, сидевший подле нее, словно действительно обладал необычайными чарами.

— Знаете, сэр Юстин, — сказала Сильвина после того, как они поговорили о сельской местности и маркиз рассмешил ее рассказами о проделках, которые он устраивал, будучи мальчишкой, — ведь если не считать брата, то я впервые сижу за ленчем — и вообще за столом — вдвоем с мужчиной.

— Тогда я поистине удостоен высокой чести, — отозвался маркиз.

— Это гораздо приятнее, чем в большом обществе, правда? — спросила она. — Не знаю, почему, но кажется намного легче говорить с человеком наедине. Я раньше этого не замечала.

— Похоже, за вами всегда хорошо присматривают, если не считать этой вашей одинокой прогулки в лесу.

— Вам это кажется очень нескромным? — спросила Сильвина.

— Скажем так: среди юных леди это не совсем принято, — ответил маркиз.

— Наверное, да, — согласилась она, — но со мной некому было пойти. А мне так хотелось, чтобы Колумб мог побегать!

— Где вы живете? — спросил маркиз и, еще не договорив, понял, что совершил ошибку. К Сильвине мгновенно вернулась скованность. Он увидел, что она вся напряглась и скрытность, как облако, обволокла ее.

— Нет-нет, — быстро проговорил он, прежде чем она успела ответить. — Мне не следовало спрашивать об этом. Простите меня, я нарушил наши правила. Скажите мне лучше, почему вы так любите сельскую местность.

— А вы тоже ее любите? — спросила Сильвина. — Мне кажется, что да — иначе вы не бродили бы по лесу без шляпы и трости. Да и вообще вы не шли бы, а скакали на лошади. Джентльмены, живущие в Лондоне, редко передвигаются пешком, а ездят только верхом.

— Вот как? — бесстрастно осведомился маркиз.

— Да, уверяю вас, — подтвердила Сильвина. — Они правят своими высокими фаэтонами или карриклями, или каретами, запряженными четверней, и ездят верхом в Роттен Роу. Лошади у них хорошие, это правда, но я всегда думаю: как этим лошадям было бы приятно скакать по полям, чувствуя себя свободными и беззаботными, как мы сейчас.

— А что еще происходит в Лондоне?

— Иногда там холодно, и темно, и очень сыро, когда с реки поднимается туман. Улицы грязные, на них играют оборванные и голодные ребятишки — и никому до них нет дела. Знать проезжает мимо в своих роскошных каретах, а простые люди, вроде меня, чувствуют себя одинокими, потому что они там чужие.

Алтон увидел, как при этих словах опустились уголки ее рта, — и снова вдруг на ее щеках показались ямочки, и она добавила:

— Вот почему я сегодня одна пришла в лес, хоть это и значило нарушить границы частного владения.

— Вы больше их не нарушаете, — ответил он. — В будущем вы можете приходить в этот лес с полным правом — я даю вам свое разрешение на это.

— Вы говорите серьезно? — взволнованно спросила Сильвина, но глаза ее тут же погасли. — Я никогда не забуду, сэр Юстин, что вы подарили мне это право. Я буду помнить об этом, хотя больше никогда сюда не приду.

— Почему вы так говорите? — спросил маркиз. — Лес будет вас ждать.

— И я всегда буду думать о нем, — тихонько проговорила она. — Я буду вспоминать, как пришел напиться олень, как в ветвях ворковали горлицы, а я чувствовала себя в безопасности… В безопасности от того, что ждет меня за лесом.

Ее голосок замер, и маркиз понял, что задавать вопросы не следует. Вместо этого он сказал:

— Похоже, будущее видится вам весьма мрачным. Вы и вправду ясновидящая? Она улыбнулась:

— Я не цыганка, которая просит позолотить ручку, хотя и вправду встречала цыганок, которые могут предсказывать судьбу; но большинство их — шарлатанки. Да, иногда я заглядываю в будущее, если можно так выразиться. Моя мама — шотландка, седьмой ребенок седьмого ребенка (а в Шотландии такие люди считаются провидцами). Мне кажется, она передала мне часть своих способностей.

— Что вы имеете в виду? — спросил маркиз, стараясь ее разговорить.

— Иногда, встречаясь с людьми, я интуитивно ощущаю, что они из себя представляют, — объяснила Сильвина. — Конечно, это получается не со всеми, но порой это… случается.

Минуту помолчав, она сказала так тихо, что он с трудом смог расслышать ее:

— Это случилось совсем недавно. Как только я встретила его… я поняла, что он за человек.

— И что он за человек?

— Плохой, злой. Он просто негодяй! И дело не в том, что он говорил — это было достаточно мило! Но, казалось, от него исходит что-то и тянется ко мне, и я… не могу… вырваться.

Тут голос ее прервался, и маркиз снова увидел в ее глазах такой ужас, какого никогда не ожидал увидеть на лице женщины.

— Это человек… — сказал он. — Вы не можете его избегать?

Сильвина покачала головой:

— Нет, я не могу избегать… его. Маркизу очень хотелось расспросить ее подробнее, но интуиция подсказала ему, что этого делать не следует.

Постепенно, будто составляя детскую головоломку из отдельных кусочков причудливой формы, он пытался получить полную картину, зная, что Сильвина — как олень, которого испугало их присутствие: одно неосторожное слово, и она скроется под защиту своей сдержанности и ее светлая душа будет для него недосягаема.

— Скажите, как вы узнаете такие вещи? — спросил он.

Она на минуту прикрыла глаза, словно для того, чтобы забыться от преследующих ее мыслей, потом повернулась к нему.

— Хотите, я расскажу вам о вас?

— «Я»— это предмет, который все находят завораживающим, как я полагаю, — ответил маркиз.

— Тогда я расскажу вам, — отозвалась Сильвина. — Как только вы подняли Колумба, я поняла, что вы — хороший и добрый. И больше того, в вас есть что-то внушающее доверие всем — и мужчинам, и женщинам, и животным.

— И вы поэтому доверяете мне? — спросил маркиз.

— Вы — рыцарь, пришедший мне на помощь, — просто сказала девушка. — Я сразу, еще до того, как вы заговорили со мной, поняла, что вы — друг и не сделаете мне ничего дурного. Я не могу объяснить, откуда я это узнала, но эта уверенность просто была во мне, такая сильная и непоколебимая, что я пошла бы с вами куда угодно, зная наверняка, что мне нечего бояться.

— Спасибо, — сказал маркиз. — Мне кажется, я в жизни не слышал более добрых и лестных слов.

— Это не лесть, — просто сказала Сильвина, — это правда. Но если хотите, я расскажу о вас что-нибудь еще, если вы не сочтете это за дерзость.

Маркиз, улыбнувшись, ответил:

— Я готов согласиться со всем, что вы сообщите мне. Разве вы уже не сказали мне, что мы — друзья?

Взгляд Сильвины был направлен прямо на Алтона, но тому казалось, что она не видит его.

— Мне кажется, — сказала она тихо, — что в прошлом вам причинили очень сильную боль — кто-то, кому вы доверяли, кого, может быть, любили. И поскольку вы не хотели, чтобы окружающие видели вашу боль, вы словно надели броню, защищающую ваши чувства ото всех.

Она помолчала, потом медленно продолжала:

— Я не могу точно объяснить, что я имею в виду, но я чувствую, что вы отстранены от людей и не дарите им своего душевного тепла, как мне и Колумбу. Иногда вы суровы и резки, но это не настоящая ваша суть, не рыцарственный сэр Юстин, таящийся в глубине вашего сердца.

Маркиз изумленно смотрел на нее.

— Откуда вы берете все это? — спросил он. Сильвина чуть развела руками и устремила взгляд на потоки солнечных лучей, льющиеся за колоннами храма.

— А разве это не так?

— Да, это правда, — ответил маркиз. — Но я не могу понять, как вы могли узнать все это.

На мгновение ему показалось, что, возможно, это ловушка. Может быть, Сильвина — актриса, которая хочет завоевать его доверие и поймать в силки политики.

Но тут же он понял, что это не так.

Девушка с таким полным юной невинности лицом не может быть неискренней. Ее глаза, в глубине которых сменяли друг друга солнечный свет и туман, поднимающийся в темноте сумерек, говорили о душевной чистоте.

— Расскажите что-нибудь еще, — попросил Алтон.

Ее глаза снова устремились на него, и теперь лицо ее выглядело обеспокоенным.

— Нет, — ответила Сильвина, — я не хочу заглядывать дальше.

— Загляните, — властно сказал он. — Загляните и расскажите мне, что вы видите.

Маркиз не смог бы объяснить свою настойчивость, но он чувствовал, что девушка может сказать ему что-то такое, чего даже он не знает о себе.

— Там что-то есть, — сказала она, — но мне бы не хотелось рассказывать вам об этом.

— Пожалуйста, расскажите, — настаивал Алтон, и его слова звучали скорее как приказание, чем как просьба.

— Я редко делаю это. И отец не одобрял.

Но однажды таким образом я помогла людям в беде, и они были мне очень благодарны. Дайте мне что-нибудь, что вы всегда носите с собой.

Маркиз вынул из жилетного кармана часы.

На конце цепочки висел брелок. Часы хранили тепло его тела, но, вкладывая их в руку Сильвины, он почувствовал, что ее пальцы холодны как лед.

Девушка сжала часы в руке и закрыла глаза.

Маркиз сидел, неотрывно глядя на нее. Ее личико казалось ликом какого-то волшебного создания, и он без труда поверил, что она и вправду видит то, что скрыто от простых смертных.

— Вы озабочены… озабочены и, по-моему, немного… рассержены, — сказала Сильвина после минутного молчания. — Подле вас есть… женщина. Она вас не любит, но… ей что-то от вас нужно. Она нехорошая, и она… может причинить вам боль. Она откроет раны, которые казались вам зажившими и забытыми… Вы не должны иметь с ней никаких… никаких дел.

На этих последних словах голос Сильвины окреп. Она продолжала:

— Она попытается… поймать вас в ловушку, она расставит сети для вас. Эта женщина красива, очень красива, но вы должны быть осторожны, потому что в ее власти… причинить вам… боль.

Опять наступило молчание, и маркиз спросил:

— Что еще вы видите?

— Я вижу, что вы ищете что-то… или, может быть, кого-то. Вы озабочены и встревожены… вы не можете найти этого человека, вокруг вас пустота… и тьма. А потом… кровь… кровь… и вы… вы в опасности!

Сильвина негромко вскрикнула и открыла глаза.

— Больше я не могу смотреть, — сказала она. — Я не выношу крови. Когда я вижу ее, то чувствую, что в ней есть что-то зловещее. Она означает насилие и ненависть… Мне жаль, мне очень жаль. Я не уверена, что то, что я вам сказала, верно, но это все… что я смогла… увидеть.

Сильвина была очень бледна, и голос ее дрожал от глубокого потрясения. Маркиз налил ей вина.

— Выпейте, Сильвина. Послушайтесь меня.

Повинуясь его приказу, девушка отпила немного из бокала, и щеки ее снова чуть порозовели.

— Забудьте то, что я говорила, пожалуйста, забудьте, — попросила она. — Не следовало мне заниматься этим, это очень… нехорошо. Я просто уверена, что все это не так.

— Не пытайтесь меня успокоить, — ответил маркиз. — Ведь вам прекрасно известно, а теперь и мне тоже, что когда вы видите что-то вот так, то это правда.

— Все это так неопределенно, — сказала Сильвина. — Я не смогла увидеть человека, которого вы ищете.

— Там было что-то еще? — спросил маркиз. — Что-то, о чем вы мне не сказали?

— Нет! — быстро ответила она, слишком быстро, и Юстин Алтон укоризненно сказал:

— Вы что-то скрываете. Почему? Что вы боитесь мне сказать?

— Я не видела ничего… ничего больше…

— Это не так, — настаивал маркиз. — Скажите мне правду! Обещаю вам, — он тепло улыбнулся девушке, — у меня достанет мужества выслушать все.

— Дело не в этом, — расстроенно сказала Сильвина.

— Тогда чего вы боитесь? Это не может быть хуже того, что вы уже рассказали.

— Пожалуйста, не надо меня заставлять, — попросила она. Девушка сжала руки и смотрела на Алтона, умоляя взглядом не принуждать ее.

Но что-то жесткое и целеустремленное в душе маркиза заставило его не поддаваться на мольбу в ее глазах, не замечать ее дрожащих губ.

— Скажите мне, в чем дело, Сильвина. Разве вы не понимаете, что теперь я не смогу успокоиться, не узнав, что вы скрыли от меня? Мысль об этом будет преследовать меня день и ночь. Вы зашли слишком далеко, теперь вы должны рассказать мне все, что видели.

Голова Сильвины склонилась, так что он больше не видел ее лица. Очень тихо, почти шепотом, она сказала:

— Я видела, что вы пытаетесь… схватить человека… Вы должны были… представить его перед правосудием… Вы были полны решимости уничтожить его, и вы были… словно… словно ангел мщения.

— И как выглядел тот человек?

— Я не смогла его разглядеть… клянусь вам… — ответила Сильвина. — Я пыталась, но не могла… Я видела, что он хотел скрыться от вас, но не мог.

Последние слова были едва слышны, потом Сильвина закрыла лицо руками, и маркиз понял, что она плачет.

Несколько мгновений он озадаченно смотрел на нее, потом спросил:

— Почему вы так расстроены? Что вам до этого? То, что вы рассказали мне, значимо только для меня, но ни в коей мере не должно касаться вас.

— Да-да, конечно, — быстро согласилась Сильвина. — Я не понимаю, почему это так меня взволновало. Человек, которого вы ищете, может быть просто браконьером или мелким нарушителем частных границ, вроде меня. Вы живете здесь и не имеете отношения к тому, что происходит в Лондоне. Я не знаю, почему столь нелепо веду себя.

Она говорила так, словно пыталась разубедить самою себя.

Маркиз с деланной небрежностью согласился:

— Конечно, я уверен, что вы правы. В наших местах браконьеры — просто бич. А может, я ищу грабителя с большой дороги. Говорят, здесь есть один, он прячется в лесах в другой части имения. Я уже несколько лет пытаюсь его поймать.

Говоря это, он видел, как румянец возвращается на ее щеки.

— Вам не из-за чего плакать, — продолжал Алтон успокаивать ее.

— Конечно, вы правы, — ответила девушка. — Просто я такая глупая. Я, наверное, спутала вашу судьбу с чьей-нибудь еще. Право же, я совсем не удивлюсь, если все, что я вам наговорила, — просто бред от начала до конца.

— Это отучит вас предсказывать судьбу незнакомым джентльменам, которым любопытно узнать свое будущее, — пошутил маркиз.

Сильвина рассмеялась этим словам, но он заметил, что слезы все еще блестят у нее на щеках и дрожат на кончиках ресниц.

Алтон достал из кармана носовой платок и протянул ей. Девушка взяла его, заметив, что он сделан из тончайшего полотна и пахнет лавандой, и утерла слезы.

— Мне очень стыдно, — сказала Сильвина. — папа всегда говорил, что джентльмены терпеть не могут сцен, а я вам отплатила слезами за всю вашу доброту.

— Никаких сцен не было, — отозвался маркиз. — Был только недолгий ливень, после которого солнце светит еще ярче.

Сильвина улыбнулась.

— Вы ударились в поэзию, сэр Юстин. Если вы не будете сдерживать себя, вам придется отправиться в Лондон и ухаживать за знатными дамами, которые любят, чтобы в их честь слагались оды и которые ожидают, что с утра до вечера им будут говорить комплименты.

— Вы думаете, мне это не понравится? — спросил маркиз.

— Я в этом уверена, — убежденно заявила его собеседница. — Дерзко заглядывая в вашу жизнь, я ожидала увидеть там лошадей и собак. Я знаю, что у вас должны быть собаки, иначе Колумб так не доверял бы вам.

— Действительно, у меня немало собак. Что же касается лошадей, то, может быть, когда-нибудь мы устроим с вами скачки. Мне кажется, что вы должны превосходно ездить верхом. , — Так мне все говорят, — улыбнулась Сильвина. — Но мой отец очень придирчиво относился к этому искусству. По правде говоря, я езжу верхом с четырех лет: мне не позволили сесть на маленького пони, толстого и ленивого, а дали норовистую лошадку, которая сгодилась бы скорее мальчишке лет пятнадцати.

— Мы с вами устроим соревнование, — пообещал маркиз, — и победитель получит приз. Еще один очарованный день в нашем волшебном лесу!

— Для меня это был бы самый лучший в моей жизни день, — ответила Сильвина. — Но сейчас сказкам приходит конец: мне пора возвращаться, я и так отсутствовала уже слишком долго, но я не забуду этот день. Ах, сэр Юстин, я буду помнить каждое его мгновение!

С этими словами она встала из-за стола, спустилась по беломраморным ступеням храма и на минуту застыла светлым силуэтом на фоне алых рододендронов, протянув обнаженные руки к цветам.

Зрелище было столь прекрасным, что маркиз понял: оно навечно запечатлеется в его памяти.

Сильвина улыбнулась ему и сказала приветливо:

— Ну же, скажите мне, что вы делаете каждый день в этом чудесном лесу? Когда я уеду, я хочу представлять себе, как вы идете по солнцу с непокрытой головой, скачете по полям, смотрите, как зреет ваш урожай, возвращаетесь домой, где вас радостно встречают ваши собаки.

— Такая жизнь нравится мне больше всего, — подтвердил маркиз и сам удивился, поняв, что сказал скрытую до тех пор от него самого правду.

— Я так и знала! — торжествующе вскричала Сильвина. — Я была уверена, что именно это вы и любите!

Они шли обратно через рододендроны, но теперь маркиз вел ее более коротким путем, чем та тропинка, по которой они пришли к храму. Очень скоро они оказались на опушке леса.

Между рядами молодых сосен шла аллея, и в конце нее, у дороги, Сильвина увидела карету. Она инстинктивно остановилась, и маркиз остановился рядом с нею.

— Там вас ждет Колумб, — сказал он. — Пес хорошо укутан и перебинтован, постарайтесь не тревожить его. Осторожно занесите его в дом, а завтра я зайду посмотреть, как он поживает и не нуждается ли в дальнейшем лечении.

— Благодарю вас, благодарю! — воскликнула девушка. — Если бы не вы, его лапка осталась бы покалеченной на всю жизнь. Мне страшно подумать, что могло бы случиться, если бы вас не оказалось поблизости.

— Но я там оказался, — улыбнулся маркиз, — и Колумб будет в полном порядке…

Подняв голову, Сильвина встретила его полный доброты взгляд.

— А вы тоже… будете помнить… сегодняшний день? — спросила она чуть слышно.

— Конечно, буду, — ответил он. — Или вы думаете, что для меня этот день не был, как и для вас, днем чудес?

— Я надеюсь, — отозвалась она чуть прерывающимся голосом.

Опять казалось, что между ними возникла какая-то странная связь. Маркиз стоял неподвижно до тех пор, пока она с явным, почти физическим, усилием не отодвинулась от него.

— Мне пора… — тихо проговорила она.

— Я подумал — вам может не захотеться, чтобы я провожал вас до кареты, — сказал маркиз. — Так будет разумнее, иначе кто-нибудь может увидеть нас вместе, и местные сплетники возьмутся за дело.

— Да, конечно, — согласилась Сильвина. — Вы очень добры, что заботитесь о моем… о моей репутации.

— Я буду думать о вас все время до нашей завтрашней встречи, — твердо сказал маркиз.

Сильвина вложила свои пальчики в его руку.

— До свидания, сэр Юстин, — прошептала она. — Прощайте. Еще раз от всего сердца благодарю вас.

— Это я должен благодарить вас, лесную нимфу, которая так неожиданно принесла мне столько радости, — ответил маркиз.

Удержав ее руку в своей, он склонил голову и поцеловал ее пальцы.

Мгновение она не двигалась, потом выдернула руку и бросилась бежать по аллее. Шляпка, подвешенная за ленты, болталась у нее на руке, волосы, как расплавленное золото, переливались в лучах солнца, пронизывающих кроны деревьев.

Алтон смотрел ей вслед, видел, как девушка добежала до кареты, как с запяток спрыгнул лакей и открыл перед ней дверцу. Она впорхнула в карету, и дверца захлопнулась.

Маркиз ожидал, что Сильвина выглянет из окна, но она не сделала этого; кучер хлестнул лошадей, и карета скрылась из вида.

Еще долго стоял маркиз, глядя на опустевшую аллею. Он испытывал смущение, смятение и был бесконечно заинтригован.

Кем была эта девушка? Кто так запугал ее? И почему ее так расстроила мысль о том, что Алтон пытается поймать кого-то?

Постепенно маркиз пришел в себя. Ему казалось, что он три часа провел во сне, — но никогда еще его сны не были такими захватывающими.

Медленно он возвращался через сады домой, чувствуя, что гнев, с утра обуревавший его душу, бесследно прошел. Его сменило любопытство — любопытство, которое рано или поздно должно было быть удовлетворено.

Глава 4

— Если ты еще раз потянешь мне волосы, безрукая деревенщина, я дам тебе оплеуху, — в ярости сказала леди Леона.

Ее горничная, только что привезенная из деревни и не привыкшая к истерикам знати, затрепетала от страха.

В дверь постучали и, — не дожидаясь разрешения, открыли ее. В комнату вошел виконт Тэтфорд.

— А, это ты, Перегрин! — проговорила леди Леона. — Не то, что тебе нужно в такую рань. Мало мне того, что приходится терпеть этих безмозглых дурех, потому что папа не может или не хочет найти денег, чтобы нанять мне приличную камеристку. Посмотри, как эта идиотка укладывает мне волосы!

С этими словами леди Леона поднялась и в ярости растрепала причудливо улавшие пряди волос, которые ее горничная закалывала уже не менее получаса.

— Оставь их! — завопила она. — Убирайся, оставь меня в покое! Я не намерена больше терпеть твое неуклюжее ковыряние!

Молоденькая горничная, еще почти девочка, разрыдалась и выбежала из комнаты.

Виконт устроился в кресле, скрестив вытянутые ноги, и с довольным видом смотрел, как в его начищенных до блеска сапогах, над которыми долгие часы колдовал его камердинер, отражаются элегантные занавеси и полированная мебель.

— Что тебе от меня нужно? — неприятным тоном осведомилась сестра, приближая лицо к зеркалу, чтобы убедиться, что ее нежная кожа лишена каких бы то ни было изъянов.

— От дурного нрава у тебя будут морщины, — объявил ее брат.

— Морщины у меня появятся не от дурного нрава, а от отчаяния, — резко отвечала леди Леона. — Я догадываюсь, о чем ты собираешься вести речь.

— Надо полагать, это нечто чертовски более весомое, чем просто догадка, — отозвался виконт. — Прошло уже четыре дня с тех пор, как ты сообщила нам, что Алтон собирается сделать тебе предложение. Вот отец в ожидании его безвылазно и сидит в библиотеке, не осмеливаясь выйти из дома из-за опасения, что маркиз его не застанет, а мама считает и пересчитывает счета от модистки, закатывая истерики, а слуги стоят с протянутыми ладонями, ожидая жалованье, которое мы давно им задолжали. Что до меня, то если ты не окрутишь его, то меня засадят в долговую тюрьму.

— Ты думаешь, я этого не знаю? — взорвалась леди Леона. — Это целиком твоя вина, что мы с Алтоном до сих пор официально не помолвлены!

— Моя вина! — в изумлении еле выговорил виконт.

— Конечно! — подтвердила леди Леона. — Если бы ты в тот вечер, когда его светлость был со мной, не вломился в холл с шумом и топаньем, как застоявшийся жеребец, он тогда же сделал бы мне предложение стать его женой. Эти слова уже были готовы сорваться с его губ, я это чувствовала, но ты нам помешал, и мне не оставалось ничего, кроме как сказать ему, чтобы он на следующий день переговорил с папа.

— Так что же помешало ему это сделать? — спросил виконт.

— На следующий день его не было в Лондоне, — ответила его сестра. — Я послала одного из слуг справиться о нем и смогла только узнать, что он отбыл в свое поместье Алтон-Парк на почтовых.

Виконт поднялся с кресла и прошелся по комнате.

— Если ты спугнула его, Леона, то мы идем ко дну, все наше распроклятое семейство.

— Перегрин, что мне делать? — с отчаянием в голосе спросила леди Леона.

— Я уверен, что у тебя хватит женских чар, чтобы заставить его сделать тебе предложение, — отвечал ее братец. — Видит Бог, весь свет только и твердит о твоей привлекательности.

— Может, в этом и дело, — негромко проговорила леди Леона. — С Юстином никогда ничего нельзя знать заранее. Его сердечные дела уже много лет служат предметом сплетен и пересудов всего Лондона. Не найдется ни одной красавицы, чье имя не связывали бы с его.

— Это верно, — признал виконт, — но в то же время все они замужние дамы. Я никогда не слышал, чтобы имя Алтона называли одновременно с именем девушки вроде тебя, Леона.

— Если говорить честно, то нельзя сказать, чтобы он за мной настоятельно ухаживал, — сказала ему сестра. — Он говорил комплименты, на людях демонстрировал свою привязанность, но я всегда чувствовала, что он делает это только для того, чтобы не отстать от друзей. Сейчас модно мною восхищаться, но Юстин всегда делал моду сам.

— Тем более ему следовало бы на тебе жениться, — резко заметил виконт. — Ты не хуже меня знаешь, что все были бы готовы к такому повороту дел, еще когда вы были детьми.

— В тот вечер я была почти уверена в победе, — тихо проговорила леди Леона. — Он поцеловал меня, и я почувствовала, что возбуждаю его. Впервые я была почти уверена, что он мой.

— Так, значит, он поцеловал тебя? — переспросил виконт. — Это его уже достаточно компрометирует, и я могу вызвать его на дуэль, если он не сделает тебе предложение.

Леди Леона только рассмеялась, но звучал этот смех отнюдь не весело.

— У тебя точно не все дома, если ты готовишься вызвать Юстина на дуэль, — издевательски сказала она. — Он же стреляет без промаха, милый братец, чего ты никогда не мог добиться при твоей разгульной жизни. Если у тебя рука будет настолько тверда, что ты сможешь удержать в ней пистолет, — уже это будет чудом.

— Хорошо, будь по-твоему, — обиделся виконт. — Я не сошел с ума, чтобы думать, что смогу одолеть это воплощение мужских добродетелей, — но ведь кому-то надо защитить твою честь.

Леди Леона встала из-за туалетного столика и подошла к камину.

— Я все дело испортила, правда? — спросила она. — Мне следовало выйти замуж два или три года назад. Ты помнишь, что в этот день рождения мне исполнится двадцать пять? Кто еще с моей внешностью засиживался так долго?

— Так почему ты не приняла предложения одного из других твоих обожателей, которые пьют за твои прекрасные глаза, пока не надерутся до того, что даже встать не могут? — непочтительно осведомился виконт.

— Потому, мой тупоголовый игрок, — ответила леди Леона, — что ни один из них не имел такого состояния и положения в обществе, какие я хочу получить. И тебе прекрасно известно, что Юстин баснословно богат, он мог бы всех нас вытащить из нашей нищеты и даже не заметить понесенных расходов. Кроме того, он мне нравится.

— Я подозреваю, что только тем, что ты не можешь его заловить, — с неожиданной проницательностью заметил виконт. — Тебе вечно нужно было достать луну с неба, Леона, и только из-за того, что она недосягаема.

— Юстин досягаем, — резко парировала та. — Я выйду за него замуж, должна выйти… Перегрин! У меня идея.

— Ну что там еще? — спросил виконт без особого энтузиазма.

— Мне это только что пришло в голову. Помнишь, ты сказал, что его поцелуй — достаточно компрометирующий факт.

— И ты меня за это высмеяла, если я не ошибаюсь.

— Да, конечно, — подтвердила леди Леона. — Вряд ли можно считать, что его компрометирует визит в дом, когда там были и папа, и мама. Они, правда, уже спали, но когда я пригласила Юстина выпить на дорогу, я уверена — он думал, что они еще не легли.

— А если он тебя не скомпрометировал, то к чему весь этот разговор?

— Только к тому, что если бы я была скомпрометирована, — медленно проговорила леди Леона, — если бы ты действительно застал меня в достаточно пикантном положении, ты был бы в полном праве защищать мою честь, требуя, чтобы маркиз Алтон сделал мне, твоей сестре, предложение по всей форме.

В глазах виконта зажглось понимание.

— Звучит интересно, — сказал он. — И что же ты предлагаешь?

Леди Леона уселась в кресло и с коварной усмешкой, искривившей ее прекрасные губы, поведала брату свой план.

В тот же день, чуть позже, леди Леона, одетая по последней моде, выехала в открытом экипаже с Гровнор-сквер, где жил ее отец, граф Арлингтон, в сторону Бонд-стрит.

Ее сопровождала камеристка матери, женщина средних лет с резкими чертами лица, респектабельность которой была безупречна. Она покорно сидела напротив леди Леоны, спиной к лошадям.

Экипаж выехал на Бонд-стрит, и леди Леона приветственно помахала рукой многочисленным знакомым, прогуливающимся на утреннем солнышке.

Выглядела леди Леона прекрасно: ее темные волосы обрамляла шляпка с высокой тульей, украшенная кроваво-красными страусовыми перьями и завязанная под остреньким подбородком лентами в тон перьям.

— Я зайду к мадам Зазет, — сказала она камеристке. Та неодобрительно фыркнула.

— Вы дважды были у этой шарлатанки на прошлой неделе, миледи. Казалось бы, можно было найти лучшее применение вашим гинеям.

— Я не позволю тебе критиковать мое поведение, Марта, — резко ответила леди Леона. — Больше того, если ты дома скажешь кому-нибудь, где я бываю, то обещаю добиться, чтобы тебя уволили, хоть ты и служишь в нашей семье почти сорок лет.

— Я не боюсь ваших угроз, миледи, — заявила Марта. — Я вижу, что вижу, и слышу, что слышу, но, на счастье вашей милости, я держу свои мысли при себе.

— Именно этого мне от тебя и надо, — выговорила ей леди Леона, сменив угрожающее выражение на своем лице ослепительной улыбкой, предназначенной для седоков проехавшей мимо кареты.

— Правда ли, — продолжала Марта с фамильярностью старой служанки дома, — что вы выходите замуж за маркиза Алтона?

Помолчав несколько секунд, леди Леона ответила:

— Да, Марта. Я намерена выйти за него.

— Тогда вам следовало бы быть осмотрительнее, сударыня. Когда дело касается знатных леди, даже у стен бывают уши. А кругом всегда есть слуги и подчиненные, которые разносят сплетни. Я ни на грош не доверяю этой хитрой гадалке.

— Мадам Зазет достаточно надежна, — сказала леди Леона. — Если бы прошел хоть малейший слушок относительно того, что она болтлива, она лишилась бы посетителей и ее делу пришел конец.

— И тем не менее эта женщина опасна, — тихо проговорила Марта.

Леди Леона насмешливо улыбнулась камеристке:

— Милая Марта, ты все время обо мне беспокоишься, да? Я помню, когда я была ребенком, ты вечно кудахтала от страха, что я упаду и ушибусь. Когда я ездила охотиться, ты всегда дрожала, что я вернусь домой с переломанными костями. Что ж, иногда твое беспокойство было не лишено оснований.

Последовала пауза, после чего леди Леона добавила:

— С того момента, как маркиз наденет мне на палец кольцо, я обещаю тебе, что буду вести себя как святая.

— Конечно, будете, сомневаться не приходится, если судить по тому, что я знаю о его светлости, — отрезала Марта. — Он рос у меня на глазах, так же, как и ваша милость: и я знаю, что он не тот человек, который стал бы терпеть всякие глупости или ваше легкомыслие.

— Я надеюсь, ты и ему скажешь то же самое, — заметила леди Леона.

Марта фьгркнула.

— Его светлость — мужчина, а вы знаете не хуже меня, миледи, что джентльмены могут позволить себе все, что им заблагорассудится. Но это недопустимо для женщины, тем более для женщины с вашим положением в обществе, ваша милость.

— Что ты каркаешь, как ворона какая-то! — капризно воскликнула леди Леона. — Ты вечно все портишь, Марта. Если бы я тебя слушалась, то сидела бы дома, не зная никаких радостей, и мне нечем было бы развлечься, кроме банальностей нескольких безмозглых ухажеров, не имеющих намерения связать себя узами брака.

— Пора вам выйти замуж, миледи, — мрачно констатировала Марта, — а при вашем поведении этого не добьешься.

Леди Леона пожала плечами.

— Ты пытаешься напугать меня, Марта. Ты всегда это делала: старалась подчинить меня при помощи страха. Ну, да я не из пугливых. Я уже обещала тебе, что если маркиз сделает решительный шаг, то все мои похождения останутся в прошлом.

— Молю Бога, чтобы это было правдой, миледи.

Леди Леона беззаботно рассмеялась.

— Ты молишься за меня. Марта? Ой, кажется, это действительно так! Одно это должно заставить меня начать новую жизнь.

— Хотелось бы мне верить в это, ваша милость, — отозвалась Марта.

— Ну, если бы кто и мог помешать мне развлекаться, так это ты, — парировала леди Леона. — Поезжай в карете к магазину Пантеон Базар и не смей возвращаться раньше, чем через час. Я не хочу, чтобы мой экипаж видели перед домом мадам Зазет.

— Мне надо купить кое-какие мелочи, миледи, — кисло проговорила камеристка.

— Ну, так отдай приказание кучеру, — сказала леди Леона, — и пусть они звучат убедительно. Ты же знаешь, что он болтун, каких мало.

Карета остановилась у магазинчика на Меддокс-стрит.

В маленьком окне были выставлены лосьоны для лица, помады для губ, фиалковая пудра и другая косметика, которой пользуются знатные дамы.

Все эти образцы имели несвежий, пыльный вид, как будто витрину давно не обновляли. Леди Леона огляделась кругом, но было очевидно, что модных леди и денди, прогуливавшихся по Бонд-стрит, этот боковой переулок не интересует; на всем его протяжении были видны только два оборвыша, копающихся в сточной канаве, да несколько респектабельных покупателей-буржуа, торопившихся по своим делам.

Леди Леона грациозно поднялась по трем ступенькам, ведущим в магазин, и скрылась внутри.

Как только дверь за ней изнутри закрылась, неприметная немолодая продавщица поспешно вскочила. Не говоря ни слова, леди Леона прошла мимо нее и, раздвинув занавески в дальнем конце помещения, очутилась в полутьме задней комнаты, убранной в виде шатра.

Стены были затянуты темно-красными занавесями, ниспадавшими с центра потолка, а на низкой кушетке за столиком сидела мадам Зазет.

В ней явно чувствовалась цыганская кровь: у нее были характерные для представителей этого племени черные волосы, выдающиеся скулы и темные глаза. На ней был совершенно фантастический наряд, который можно было бы описать как турецкий с примесью испанского и не без влияния древнеегипетского стилей.

Она была увешана дешевыми побрякушками, а в ушах ее были огромные золотые кольца, свисавшие из-под платка с красными кистями, который закрывал ее темные волосы.

При появлении леди Леоны мадам Зазет развела свои смуглые руки в преувеличенном приветственном жесте. Пальцы ее, не слишком чистые, были унизаны всевозможными перстнями и кольцами, на худых запястьях звенели браслеты.

— Вы опаздываете, миледи, — произнесла она с сильным акцентом.

— Он уже здесь?

— И с нетерпением ждет, — закудахтала мадам Зазет. — У них от вас горячка, прелесть моя. Уже больше чем полчаса он пускает слюнки и дрожит от страха: вдруг вы ему откажете.

— Довольно, — резко оборвала ее леди Леона. — Вот ваши деньги.

Она положила перед цыганкой две гинеи. Мадам Зазет подняла на нее дерзкие глаза.

— Я предупредила вас прошлый раз, миледи, что буду брать больше. Три гинеи, будьте добры.

— Три! — проговорила леди Леона. — Это слишком много, и вы это прекрасно знаете.

— Вы можете обратиться к кому-нибудь другому, миледи, — ответила цыганка, пожимая плечами.

Леди Леона досадливым движением вынула из ридикюля еще одну гинею и бросила ее на стол.

— Пожалуй, я больше не приду. Мадам Зазет захихикала.

— Все так говорят, но все возвращаются. Никто не может устроить их с такими удобствами и в такой тайне, как Зазет. Вы вернетесь, миледи, если не для него, то для кого-нибудь еще.

— Не смейте разговаривать со мной в таком тоне, — приказала леди Леона.

Она направилась к двери в дальнем конце комнаты-шатра. Только хорошее знание этого помещения позволило ей безошибочно найти этот ход. Но уже дойдя до двери, Леона вернулась.

— Раз вы столько берете, — сказала она, — можете для разнообразия по-настоящему погадать. Ответьте мне на один вопрос: я получу, что хочу?

Откинув голову, цыганка захохотала:

— Все вы, знатные дамы, одинаковы: всегда хотите получить за свои деньги что-то лишнее! — не переставая смеяться, заявила она. — Ну что же, вы ведь клиентка хорошая, я сделаю это для вас. Я уже говорила: вы получите от жизни то, что хотите — деньги, ведь вы жаждете их, так ведь? — и высокое положение. Чего еще желать такой женщине, как ваша милость?

— Вы уверены, что я получу и то, и другое? — настоятельно переспросила та.

— С вашей внешностью это совсем нетрудно, — ответила цыганка. — Но, может, ваше тело требует чего-то другого?

Опять зазвучал ее насмешливый хохот, но на этот раз леди Леона с гневом отвернулась и, выйдя через потайную дверь, с шумом захлопнула ее за собой.

Теперь она очутилась перед узенькой винтовой лестницей, ведущей на второй этаж. Приподняв подол платья, она быстро поднялась наверх и открыла дверь.

Когда она вошла, со стула у камина поднялся мужчина.

— Ты опоздала, — непримиримо сказал он.

— Мне очень жаль, но я ничего не могла поделать, — ответила леди Леона.

Она остановилась на пороге переполненной безделушками комнаты с розовыми занавесками и взглянула на того, кто ее дожидался.

Это был великолепный мужчина. Его почти двухметровое, широкоплечее, мускулистое тело как нельзя более выигрышно смотрелось в мундире драгуна гвардии Ее Величества.

Он был красив чуть грубоватой мужской красотой, и в нем ощущалась какая-то животная, плотская сила, которая была как вызов для любой женщины, видевшей его.

— Иди сюда, — приказал он остановившейся у дверей леди Леоне.

— Ты просишь или приказываешь? — осведомилась она с улыбкой.

— Ответ тебе известен, — грубо сказал он. — Ты заставила меня ждать.

— Но ты пришел слишком рано! — возмутилась она.

— Эта старая ведьма внизу сказала тебе, ведь так? Ну что же, я хотел видеть тебя и не сомневаюсь, что тебе не терпелось попасть сюда не меньше, чем мне.

— Ты невыносимо самоуверен, Джервис, — пожаловалась леди Леона.

— Ничуть: ведь стоит мне только поманить пальцем, и чистокровные кобылки вроде тебя так и бегут ко мне.

— Боже, как я ненавижу, когда ты так разговариваешь! Я не знаю, следует ли мне оставаться.

Он не ответил, а только взглянул на нее, как будто что-то прикидывал в уме, и выражение его глаз заставило ее броситься к нему.

— Джервис, Джервис, мы теряем время! — вскричала она. — Поцелуй меня! Ты же знаешь, как я мечтала быть с тобой!

Леона подняла к нему лицо, а он протянул руки и сжал ее плечи с такой силой, что она невольно чуть поморщилась.

— Это правда? — спросил он низким голосом.

— Ты же знаешь, что да, — ответила она, и губы ее полуоткрылись.

Он притянул ее к себе, и их уста слились. Он целовал ее грубо, властно, но через мгновение отпустил, резко проговорив:

— Сними эту проклятую шляпку и дай мне посмотреть на тебя. Ты волнуешь меня, Леона, но я тебе не доверяю. Ты встречаешься со мной здесь — тайно, вдали от всех — но не позволяешь мне приходить к вам в дом.

— А какой в этом был бы смысл? — спросила леди Леона, повинуясь его приказу и снимая шляпку.

Отбросив ее на стул, она протянула к Джервису руки.

— Не надо разговоров, — прошептала она. — Целуй меня, люби меня — зажги во мне пожар!

Вот чего я от тебя хочу.

— Это все, чего ты от меня хочешь, — сказал он сурово. — Ты околдовала меня, Леона: когда я с тобой, мысли мои теряют связь. А когда тебя рядом нет, я понимаю, что ты просто используешь меня. Я нужен тебе в качестве любовника, но не гожусь в качестве мужа. Это правда, не так ли?

— Перестань мудрствовать, Джервис, — устало проговорила леди Леона. — Тебе прекрасно известно, что мы ведем разную жизнь. Я никогда не скрывала от тебя, что должна выйти замуж за человека богатого. Мы бедны. А, ты улыбаешься! Мой отец, может, не кажется тебе нищим, но на твой жалкий доход и уличная кошка не проживет, не говоря уже обо мне. Ты же знаешь, что я не смогу жить в бедности, забытая всеми.

— Ты не раз мне об этом говорила, — с горечью отозвался драгун.

— Я должна стать богатой! — объявила леди Леона. — По-настоящему богатой! Мне нужны драгоценности, многочисленная прислуга, я должна бывать в обществе принца, вызывать всеобщее восхищение и поклонение, иметь вес в свете.

— А тот, кто даст тебе все это — сможет ли он дать и то, что даю тебе я?

Она взглянула на него, и лицо ее смягчилось.

— Ах, Джервис, ты же знаешь, что никто не может разбудить во мне такое необузданное волнение любви, трепет от того, что мы вместе, близко-близко.

— Это не любовь, — ответил ей Джервис. — Может, ты и думаешь, что это любовь, Леона, потому что ты испорчена светом, которому важен не сам человек, а то, чем он владеет.

— А я тебе важна?

— Тебе прекрасно известно, будь ты проклята, как ты мне важна, — хрипловато проговорил тот. — Но даже когда я обнимаю тебя, я знаю, что сколько бы я ни давал тебе себя, как бы я тебя ни волновал и какое наслаждение ни дарил тебе, тебе этого мало. Ты алчная, Леона, алчная, и эти твои цепкие ручки могут насухо выжать сердце человека и не дать взамен ничего.

В ответ леди Леона обвила руками его шею и притянула к себе его лицо.

— А разве это ничего? — спросила она, и он ощутил ее губы: голодные, властные, страстные и покоряющие.

Он прижал ее к себе, осыпая грубыми, жестокими поцелуями, заставляющими ее прижиматься к нему все теснее и теснее, пока наконец, тихо вскрикнув, она не откинула назад голову.

— Люби меня, Джервис, о, люби меня! — простонала она. — Я хочу тебя, ты сводишь меня с ума… Я хочу тебя!

И тут, не в силах больше противостоять ей, драгун подхватил ее на руки и понес к алькову, где стоял мягкий низенький диван.

В это время маркиз расхаживал по библиотеке Алтон-Хауса, держа в руках письмо от своего управляющего из Алтон-Парка. Письмо только что доставил верховой грум.

Маркиз уже дважды прочел письмо, и теперь читал его в третий раз. Оно было адресовано «Благородному маркизу Алтону», а на бумаге было тиснение «Контора поместья Алтон-Парк, Хартфордшир».

«Милорд,

К моему глубокому сожалению, я не могу сообщить Вашей светлости каких-либо новых сведений относительно посетителей Дрок-Коттеджа, места жительства мисс Розы Трэнт, скончавшейся в прошлом месяце в возрасте семидесяти одного года.

Вышеупомянутая женщина в течение двадцати лет была арендатором Вашей Светлости. Я удостоверился, что ее сестра, по имени Бесси, не посещала ее до ее последней болезни.

Местные жители считают, что Бесси Трэнт находится в услужении. К сожалению, мисс Роза Трэнт, как все говорят (прошу прощения у Вашей Светлости за подобное выражение), » ни с кем знаться не желала «, и никто не знает, у кого служит ее сестра.

Несколько человек утверждают, что в прошлую среду видели у коттеджа юную леди, но, насколько мне удалось узнать, она пробыла там не больше суток и в четверг рано утром уехала с Бесси Трэнт почтовой каретой, по-видимому, направляясь в Лондон.

Я глубоко сожалею, что не смог быть в этом деле более полезен Вашей Светлости, но если в дальнейшем мне что-то станет известно о Бесси Трэнт или ее гостье, я незамедлительно сообщу об этом Вашей Светлости.

Остаюсь Вашей Светлости недостойный и покорный слуга,

Дж. Робертс».

«Невероятно, — думал маркиз, — как это можно было так быстро и бесследно исчезнуть»

На следующее после встречи с Сильвиной утро, узнав от кучера, где тот высадил молодую леди с раненой собачкой, маркиз пришел к Дрок-Коттеджу.

К его глубокому изумлению, он увидел, что ставни домика закрыты, а двери заперты.

Поскольку коттедж стоял на отшибе, немного в стороне от деревни, не у кого было узнать, куда делись его обитатели.

Маркиз оказался в довольно затруднительном положении: пришлось объяснять управляющему, что ему нужны сведения не только о владелице коттеджа, но и о молодой леди, которая там гостила.

Сильвина сказала, что они больше не увидятся, но он ни на минуту не поверил, что это действительно так.

Маркизу еще не случалось проявлять интерес к женщине без того, чтобы она не показала ему совершенно недвусмысленно, что ей приятно его внимание, а уж чтобы она исчезла…

Возможно, впервые в своей жизни записного сердцееда, чья притягательность для женщин была столь знаменита, что он почти поверил в нее сам, маркиз столкнулся с женщиной, которая исчезла, не поддавшись его чарам.

Цинизм, овладевавший им все сильнее с того случая в его жизни, когда его постигло жестокое разочарование, стал настолько привычным, что он уже сомневался, существуют ли в действительности невинность и безыскусность.

Он смотрел на Сильвину в тот день в лесу и потом, когда они сидели в маленьком греческом храме, заинтригованный ее красотой, но в то же время в каком-то дальнем уголке его мозга сохранилось сомнение, была ли она действительно совершенно и абсолютно естественной.

«Может ли женщина, — спрашивал он себя, — быть такой безыскусной, неиспорченной, нетронутой светом, какой представляется Сильвина».

Маркиз привык к женщинам, которые уверяли его в своей безусловной любви и преданности, но душами они были вполне земными и никогда не забывали о светском обществе.

Они постоянно были начеку: никто не должен был видеть, что они нарушают приличия, и, как ни раскованны они были, находясь наедине, всегда тщательно следили за тем, чтобы в глазах общества их репутация оставалась незапятнанной.

«Я люблю тебя! Люблю тебя!»

Как часто приходилось ему слышать эти слова из уст женщин и знать, что вся их страсть мгновенно погаснет при скрипе ступеньки.

Маркиз был не таким человеком, чтобы отказываться от благосклонности женщины, но нередко думал про себя: кто он — охотник или добыча? В его жизни еще не было такого преследования женщины, чтобы он не предвидел его результата: он всегда знал, что получит то, чего добивается.

— Ты невероятно, просто дьявольски популярен у представительниц прекрасного пола, — сказал ему как-то один из друзей. — Ты для них — просто Казанова, и при первой же встрече они принимают решение отдаться тебе. Нам всем приходится бороться за то, что само падает тебе в руки как переспелый персик.

Тогда маркиз посмеялся зависти, звучавшей в словах товарища, но потом подумал про себя, что именно в этом и заключается недостаток его отношений с прелестными, желанными женщинами, украшавшими то общество, в котором он вращался.

Они были как переспелые персики! Ему даже не надо было протягивать руку: они были уже у его ног, ожидая, что их проглотят, предваряя его желание, прежде чем оно успевало зародиться.

И вот впервые он встретил совершенно иную девушку… Иную ли? — спрашивал он себя, зная, что во что бы то ни стало должен снова найти Сильвину и выяснить правду.

Она сказала ему, что его — маркиза Алтона — считают упорным. Что ж, в этом она была несомненно права!

Если он хотел чего-то, — а ему так редко действительно хотелось чего-то, что нелегко было получить! — никакие трудности и препятствия не останавливали его в его стремлении добиться желаемого.

Но в этом случае он словно натолкнулся на каменную стену.

Как, скажите на милость, в этом кишащем людьми лабиринте — Лондоне — начать поиски девушки по имени Сильвина в сопровождении прислуги, которую зовут Бесси Трэнт?

Как мог он быть так глуп, спрашивал он себя, что не заставил ее назвать свою фамилию?

Но, ругая себя, он все же чувствовал, что, как бы настойчив он тогда ни был, ему бы не удалось узнать большего, чем он узнал.

Что так пугало ее? Какой человек заставлял мрачнеть ее лицо, а глаза наполняться страхом, подобного которому он еще не видел на лице женщины?

Это должен быть мужчина — но кто он? Где его можно отыскать? Где можно попытаться навести справки?

Маркиз беспокойно расхаживал взад и вперед; глаза его оставались слепы к великолепию его библиотеки: многоцветью кожаных переплетов, выстроившихся рядами от пола до самого потолка, лучам солнца, горящим на позолоте резной мебели и в старинных зеркалах, появившихся в доме в эпоху царствования королевы Анны.

Вместо этого он слышал тихое пенье ветра в кронах деревьев, видел повернутое к себе личико маленького эльфа, слышал тихий прерывистый голос, называвший его «сэром Юстином».

Маркиз был уверен, что не сможет успокоиться, пока не узнает, где Сильвина, и не проверит, действительно ли она так очаровательна, как показалось ему в те часы, которые они провели наедине.

«Несомненно, — думал он, — когда я наконец найду ее, то буду разочарован. Наверняка она окажется дочкой какого-нибудь обрюзгшего торговца, или, может быть, незаконнорожденной дочкой какого-нибудь аристократа, не пожелавшего жениться на ее матери».

Но его собственный цинизм был ему ненавистен.

Во всех ее чертах видно было благородство: в гордой посадке головы, в высоком своде маленьких ножек, тонких белых пальчиках и нежном музыкальном голосе.

К тому же она была образованна: немного найдется женщин, учивших греческий. И столь же мало женщин могли бы говорить так, как она: поэтичные обороты каждой фразы свидетельствовали о развитом уме.

В течение того времени, что они провели вместе, она наверняка должна была упомянуть о чем-то, что подсказало бы ему, если не кто она, то хотя бы где ее можно искать.

«Какой смысл, — спрашивал себя маркиз, — в моих попытках разоблачить наполеоновских шпионов и выкурить вражеских агентов, зная только, что они где-то в Англии, если я не могу найти в Лондоне девушку, которая интересует меня лично?»

С внезапным гневом он швырнул на стол письмо управляющего.

— Этот человек глуп! — произнес он, сознавая несправедливость собственных слов.

Управляющий наверняка сделал все, что мог, но женщины, «ни с кем не знавшиеся», не оставили следов. К тому же Роза Трэнт мертва.

Он искал Бесси, а она жила в деревушке Алтон-Грин в течение трех недель. Откуда Сильвина появилась у нее?

— Она путешествовала, — сказал он себе. — Она говорила о венском лесе. Может быть, ее отец был военным? Это вполне возможно.

Подойдя к окну, маркиз взглянул на залитый лучами солнца небольшой, обнесенный стенами сад, лежавший позади дома.

Там цвели два маленьких рододендрона. Их розовые цветы напомнили ему об алом великолепии этих растений вокруг греческого храма.

Он мысленно увидел Сильвину, застывшую на их фоне, ее мягкий сияющий взгляд и протянутые к прекрасным цветам руки.

— Проклятье! — произнес маркиз. — Я найду ее, чего бы мне это ни стоило!

Глава 5

Маркиз взглянул на кипу корреспонденции, которую положил перед ним его секретарь.

Огромный письменный стол был уже завален самыми разнообразными бумагами, и Юстин Алтон раздраженно подумал: если такое количество работы накопилось всего за месяц его пребывания в министерстве иностранных дел, то что же будет к концу года?

— Опять письма, мистер Лоусон? — осведомился он угрожающе.

— Боюсь, что да, милорд, — ответил тот.

Мистер Лоусон был незаметный, усердный пожилой человек, проработавший на государственной службе всю свою жизнь.

Когда он впервые появился у маркиза в качестве секретаря, тот заметил в нем скрытое неодобрение, и причина его была Алтону понятна: опытный служащий встречает с негодованием, если не с презрением, новичка, о котором слышал только, что будуары светских дам ему привычнее мрачных коридоров министерства иностранных дел.

Однако мистер Лоусон очень быстро изменил свое мнение о маркизе. Он увидел, что тот обладает острым умом, умеет быстро принимать решения, вызывающие восхищение безошибочностью и своеобразным изяществом. Алтону свойственно было также умение решать самые запутанные вопросы: стоило ему начать ими заниматься, как они оказывались не такими уж сложными и легко разрешимыми.

Кладя перед маркизом гору корреспонденции, мистер Лоусон почтительно сказал:

— Я взял на себя смелость, милорд, отложить те письма, которые счел недостойными внимания вашей светлости. Я убежден, что многие из них — это явные попытки отплатить за прежние обиды обвинениями в шпионаже, которые в большинстве случаев представляются совершенно необоснованными.

— Я абсолютно уверен, что вы и с остальными вполне могли бы справиться сами, — ответил маркиз.

Он быстро просмотрел массу бумаг, замечая неграмотные, часто неудобочитаемые каракули, и отметил про себя, что в большинстве случаев они подписаны женщинами.

— Если вы доверите мне это, милорд, то я буду рад представлять вашему вниманию только те письма, которые сочту вне моей компетенции.

В глазах маркиза блеснул смех.

— И вы готовы признать, что такие вопросы все же существуют?

Мистер Лоусон смущенно улыбнулся. Он всегда терялся, не зная, как он должен реагировать, когда маркиз над ним подшучивал.

Отодвинув письма в сторону, тот сказал:

— Если хотите знать мое мнение, то мы теряем массу драгоценного времени, занимаясь этими смехотворными доносами. Если у Наполеона и правда есть в Англии ценные осведомители, то их будет не так легко обнаружить: имея дело с простолюдинами, они не будут делать столь очевидных ошибок, какие приписываются всем этим подозрительным личностям.

— В этом я целиком согласен с вашей светлостью, — отозвался мистер Лоусон. — Право, создается впечатление, что вся нация охвачена эпидемией шпиономании. Это хуже средневековой охоты на ведьм.

— Ну так просмотрите эти письма и отправьте большую часть — если не все — в мусорную корзину. Если вы сочтете, что какие-то из них кажутся правдоподобными, поручите кому-нибудь расследовать эти сигналы — без шума, разумеется. Настоящий шпион мгновенно исчезнет при первом же намеке на расспросы.

— Конечно, милорд, — согласился мистер Лоусон. — Но мне хотелось бы получить одобрение вашей светлости, чтобы нанять еще двух клерков для проведения таких расследований. Вы, ваша светлость, должны согласиться, что нам нужны люди образованные и солидные, в противном случае маловероятно, чтобы к ним отнеслись с доверием.

Маркиз поднялся из-за стола и прошелся по обшитому дубовыми панелями кабинету.

— Знаете, Лоусон, — задумчиво проговорил он, — совсем иное представлялось мне, когда я давал согласие работать здесь.

— Да, милорд? — вопросительно отозвался тот.

Сэр Алтон минуту помолчал, тщательно подбирая слова: он не хотел выдать то, что сказал ему мистер Питт.

В то же время он считал необходимым, чтобы его секретарь имел какое-то представление о том, на чем он собирается сосредоточить свое внимание.

— Дело в том, — продолжил свою мысль маркиз, — что я ищу дичь покрупнее, чем какой-то мелкий вражеский агент, зарабатывающий в лучшем случае несколько луидоров сомнительной информацией, которую посылает через Ла-Манш.

— Думаю, что я понимаю вас, милорд, — тихо отозвался мистер Лоусон.

— Меня тревожат предатели, а не шпионы. И если (что было бы в высшей степени печально) среди нас окажутся предатели, они вряд ли будут разгуливать по Сити, чертыхаясь по-французски, или связываться с отребьем, которое нам пишет.

— Да, конечно, милорд, — удовлетворенно подтвердил мистер Лоусон. — Я догадывался, что лежит в основе вашего назначения, еще до того, как ваша светлость доверились мне. Тем не менее я не сомневаюсь, милорд, что вы согласитесь со мной: для тех, кто работает здесь и в других департаментах, важно сохранять, так сказать, «вывеску»и публично рассматривать дела мелких информаторов и малозначительных пособников Франции, тем самым маскируя истинную цель нашей работы, особенно для светского общества, в котором вы вращаетесь.

— Да, конечно, мистер Лоусон, — сказал маркиз, радуясь, что его секретарь так быстро его понял. — Именно поэтому я и убедил лорда Хоксбери дать мне этот внушительный кабинет, назначить вас моим секретарем и придать вам в помощь несколько младших служащих, которые бы вам подчинялись. Я мог бы пойти в Военную коллегию или в Адмиралтейство, но предпочел Министерство иностранных дел. Тем не менее я наполовину убежден, что наши занятия — всего лишь непростительная потеря времени.

— Не могу с вами согласиться, милорд, — негромко возразил мистер Лоусон. — Утечка информации происходит с самых высоких заседаний.

Маркиз был изумлен:

— Боже, правый! — проговорил он. — Кто вам это сказал? Я готов поклясться, что не обмолвился об этом ни словом!

— Среди старших служащих это общеизвестно, милорд.

Мгновение маркиз, казалось, был раздражен, потом расхохотался.

— Можно ли сохранить секрет от секретарей или камердинеров? — вопросил он. — Ну что ж, мистер Лоусон, раз вам известно столь многое, я могу сообщить вам, что это мистер Питт убежден в том, что Бонапарту каким-то образом сообщают о самых секретных заседаниях кабинета министров.

— Мистер Питт редко ошибается, милорд. — И мистер Лоусон со вздохом добавил:

— Если бы только он согласился снова занять пост в правительстве! Говорят, премьер-министр предложил ему выбрать любой портфель и даже готов был сам подчиняться ему, но мистер Питт отказался.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо сказал маркиз. — Мы все сожалеем об этом решении, так как в военное время мы бы предпочли, чтобы нами руководил человек, Стоявший у кормила власти в течение девяти лет.

— Говорят, милорд, что мистер Питт смягчится и вернется на Даунинг-стрит — это только вопрос времени.

— Тогда будем надеяться, что это произойдет достаточно скоро. Сейчас, к сожалению, царит хаос, и вы это прекрасно знаете.

— Да, милорд, это верно, — согласился мистер Лоусон, — и я уверен, что вам известно… — Тут он неожиданно замолчал и с опаской взглянул через плечо на открывающуюся дверь.

В комнате возник долговязый лорд Хоксбери, министр иностранных дел.

— Доброе утро, Алтон, — приветствовал он маркиза.

— Доброе утро, господин министр, — официально ответил тот. — Чем я могу быть вам полезен?

Лорд Хоксбери замялся, и видно было, что он неожиданно раздумал говорить о том, ради чего пришел.

— Я хотел напомнить вам, Алтон, о приеме сегодня вечером.

— Господь милосердный, неужели сегодня? — проговорил маркиз. — Но разве мое присутствие необходимо?

— Совершенно необходимо, — подтвердил лорд Хоксбери. — И не забудьте, что сначала вы обедаете с его августейшим высочеством в Карлтон-Хаусе.

— Неужели еще одна пирушка? — простонал маркиз. — Стоит ли удивляться, что у принца вечно пусто в кармане! Он слишком много тратит на развлечения. Кроме того, если он будет поить и кормить нас так же, как в прошлый раз, большинство гостей уже не смогут идти на прием.

— Я уже говорил с миссис Фитцгерберт, — улыбнулся лорд Хоксбери, — и она пообещала, что обед не затянется. Как вы знаете, именно принц подал идею устроить этот прием, и его подготавливали достаточно долго.

— Было бы позволительно полагать, что начало войны послужит хорошим предлогом, чтобы его отменить, — недовольно проворчал маркиз.

— Остались еще кое-какие дипломаты, которых надо принять, — сказал лорд Хоксбери. — Хотя я согласен с вами: теперь, когда Наполеон по своему произволу перекраивает карту Европы, послов из других стран стало у нас куда меньше. Поэтому моя жена решила, что позже будут танцы. Не забывайте, Алтон, что у меня две дочери на выданье.

— Я не забыл, — ответил маркиз. — Они — очаровательные юные создания, и я уверен, что среди дипломатического корпуса для них найдется множество кавалеров.

— Жена об этом позаботится, — рассеянно отозвался министр. — Итак, Алтон, мы рассчитываем на ваше общество и на то, что вы, как минимум, обеспечите хорошее настроение принца. Вы ведь знаете, как он ненавидит такие приемы, если вокруг него нет его близких друзей.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы гарантировать его высочеству приятный вечер, — без энтузиазма проговорил маркиз.

— Вот и все, о чем я хотел вас просить. И с этими словами лорд Хоксбери величественно удалился.

— Черт побери! Я понятия не имел, что будет еще одна проклятая ассамблея, где потребуется мое присутствие!

— Я сделал соответствующую пометку в вашем ежедневнике, милорд, — сказал мистер Лоусон, — и собирался взять на себя смелость напомнить вам сегодня, перед тем как вы уйдете, что его милость ждет вас.

— Уверяю вас, мистер Лоусон: если бы я знал, что должность, которую я сейчас занимаю, заставит меня посещать такое количество подобных мероприятий, я бы ответил отказом на предложение мистера Питта, и пусть обо мне говорили бы все что угодно.

— Я уверен, что прием будет не настолько утомителен, милорд, — осмелился утешить его мистер Лоусон, — и, право же, на бальную залу будет очень приятно посмотреть. Ее уже сейчас украшают цветами и листьями папоротника, а б саду зажгут фонарики.

— До чего оригинально! — саркастически промолвил маркиз.

Мистер Лоусон взял кипу писем и, поклонившись, вышел.

Имея дело с маркизом, секретарь считал разумным исчезать, как только слышал подобные нотки в голосе его светлости.

Когда секретарь вышел, маркиз повернулся к окну. Глядя поверх крыш ближайших домов, он видел неподалеку верхушки деревьев Сент-Джеймс парка.

Они раскачивались на ветру, и ему пришло в голову, что покуда продолжает дуть ветер — такой, как сейчас, — маловероятно, чтобы Наполеон пересек Ла-Манш на своих плоскодонных судах, которые собирал месяц за месяцем на побережье Франции.

Потом вид раскачивающихся древесных крон напомнил ему о Сильвине.

Маркиз опять чертыхнулся, но тихо и без того раздражения, которое не укрылось от мистера Лоусона.

Это казалось невероятным, но прошла уже неделя — а воспоминание о Сильвине по-прежнему было в нем так живо, что ему трудно было удержаться, чтобы не думать о ней каждую минуту, гадая, где она скрывается.

— Проклятье! — проговорил Алтон чуть слышно. — Все это просто смешно!

Он видел эту девушку всего несколько часов.

Она ничего не представляла бы собой в том обществе, где вращался маркиз. Если бы он встретил ее при других обстоятельствах, она (он был в этом абсолютно уверен) не заняла бы его внимания и на четверть часа.

И тем не менее он постоянно ловил себя на том, что думает о Сильвине, о ямочках на ее щеках, об ее улыбке и смехе, звенящем в ее голоске, о страхе в ее глазах, о доверчивом жесте, которым она, без следа смущения, вкладывала свою ладошку в его руку.

«Похоже, что я просто схожу с ума», — строго сказал себе маркиз.

С чувством смущения он вспомнил, как накануне вечером собрался встретиться со своей очередной пассией, знатной дамой, которую он самозабвенно преследовал три недели подряд, обладавшую внешностью, которая способна была свести с ума любого мужчину, если только тот не был слепым.

Она не заставила уговаривать себя слишком долго, и поскольку они не успели пресытиться своими отношениями, неудивительно, что он нетерпеливо желал еще раз вкусить наслаждений, которые она столь охотно дарила ему.

Но, оказавшись у ее дверей (предварительно удостоверившись, что мужа ее нет дома), Алтон совершенно неожиданно для себя ощутил странное нежелание подняться по каменным ступеням, ведущим в высокое внушительное здание в модном квартале Мэйфэйр-стрит.

Он откинулся на спинку сиденья кареты, хотя его лакей уже распахнул дверь. Ему было видно, как напудренные привратники уже раскатывают на тротуаре красный ковер.

Свет из раскрытых дверей дома лился на улицу. Маркиз видел застывшего в ожидании дворецкого; за его спиной стояли два ливрейных лакея, сияющие золотыми галунами и начищенными пуговицами с гербом своего знатного господина.

Неожиданно для себя маркиз осознал, что интрижке пришел конец.

Он представил себе, как дама дожидается его в салоне, и полупрозрачный пеньюар почти не скрывает ее великолепной фигуры; в ее глазах горит страсть, руки ее готовы обвиться вокруг его шеи, как только они окажутся наедине.

Его ухаживание было пылким, так как победа далась ему несколько труднее, чем обычно. И вот теперь, когда он преодолел ее сопротивление и добился всего, чего хотел, желание вдруг покинуло его.

Он подался вперед.

— Передайте мой поклон ее светлости, — сказал он, — и сообщите ей, что я глубоко сожалею, но не могу нанести ей сегодня визит.

Лакей с непроницаемым выражением лица передал эти слова столь же бесстрастному дворецкому, красный ковер снова скатали, лакей вспрыгнул на свое место рядом с кучером, и карета маркиза покатилась назад.

— Почему? — задавал он теперь вопрос деревьям Сент-Джеймс парка. — Почему? Что произошло?

У него не было ответа на этот вопрос, и он покинул Министерство иностранных дел в столь отвратительном настроении, что не ответил на приветствия нескольких друзей, встретившихся ему, пока он спускался по широким ступеням к ожидавшей его карете.

— Почему Алтон не в духе? — спросил молодой щеголь, глядя вслед удаляющемуся экипажу.

Его спутник пожал плечами.

— Явный случай «шерше ля фам».

Тот воздел к небу руки в шутливом протесте:

— Ради Бога, не говори по-французски про Алтона! Он засадит тебя в тюрьму и сгноит в ней!

— Я не боюсь, — ответил второй. — Думаю, что несмотря на всю свою кровожадность, Алтон никого не поймает — разве только какую-нибудь кокоточку, переправленную контрабандой через Ла-Манш для особого услаждения аристократов, которым приелась английская разновидность женского пола!

Эта острота была встречена взрывом хохота.

К счастью, маркиз их не слышал, иначе его убеждение в том, что он даром тратит время, стало бы еще глубже.

Но еще большей потеря времени показалась ему тогда, когда обед в Карлтон-Хаусе подошел к концу и принц неохотно сказал своим приятелям, что дольше засиживаться за портвейном нельзя.

— Миссис Фитцгерберт дала мне строгое указание, чтобы мы без промедления присоединились к дамам, — сказал его высочество с довольным видом мужчины, которому нравится, когда им помыкает любимая женщина. — Поэтому, джентльмены, допивайте: нам следует теперь отправиться на вечер, который дает наш министр иностранных дел.

— Казалось бы, множественное число тут излишне, — заметил кто-то из гостей. — У нас сейчас только одно иностранное дело, как мне представляется, и состоит оно в том, чтобы разбить Бони.

— Это так, — согласился принц. — Вставайте, джентльмены, я предложу вам последний тост. За уничтожение Бонапарта, и пусть его конец наступит возможно быстрее!

Все подняли бокалы, осушили и, следуя примеру принца, бросили через плечо, так что они разлетелись за их спинами тысячами осколков.

«Какая трата дорогого хрусталя», — подумал маркиз.

Но он знал, какое удовольствие доставляют принцу такие эффекты. Вот и сегодня по случаю приема его высочество выглядел на редкость театрально во фраке из клубнично-красного бархата, увешанный орденами, словно рождественская елка — игрушками.

Принц был уже недоволен маркизом из-за того, что на его строгом вечернем фраке была всего лишь одна орденская звезда, усеянная бриллиантами. Фрак был скроен лучшим портным и сидел без единой морщинки. Возможно, именно то, что маркиз так хорошо в нем выглядел, а не слишком малое количество надетых наград, заставило принца высказать ему свое неудовольствие.

— Знаешь, Алтон, — сказал он, — ты мог бы оказать мне любезность одеваться лучше, когда идешь в Карлтон-Хаус.

— Но я решил составить скромный фон вашему блистающему великолепию, ваше высочество, — парировал маркиз.

Принц любил его и позволял ему обращаться к себе с фамильярностью, которой не потерпел бы ни от кого другого.

Еще мгновение принц оставался, казалось, раздосадованным, потом морщинки на его лбу разгладились, и он рассмеялся:

— Алтон, хитрый пес, ты сказал это, чтобы польстить мне! Однако мне кажется, что в такие дни, как сегодня, нам следует показывать иностранцам, что, несмотря на войну, англичане превосходят этого корсиканского выскочку и тогда, когда дело доходит до великолепия.

— Как первый джентльмен Европы (а, возможно, в настоящий момент — единственный джентльмен Европы), — ответил маркиз, — вы всегда могли это делать, ваше высочество.

Принц был в восторге.

— Хорошо сказано, Алтон! — воскликнул он. — Право слово, хорошо! Единственный джентльмен Европы… прекрасно! Это следует запомнить.

«Да, он наверняка это запомнит», — подумал маркиз, слыша, как принц снова и снова повторяет эту фразу гостям, собравшимся в Китайской комнате.

Наконец, под неумолчную болтовню, все общество разместилось в длинной веренице ожидавших карет, чтобы проехать то небольшое расстояние, которое отделяло Карлтон-Хаус от Министерства иностранных дел.

Мистер Лоусон не ошибался, говоря, что зрелище будет впечатляющим.

Довольно мрачные помещения совершенно преобразились благодаря гирляндам цветов — настоящим, казалось, зарослям папоротников и пальм — и бумажным фонарикам, однако наиболее экзотичными украшениями, безусловно, являлись сами гости.

Здесь собрались мужчины и женщины со всего света: индийские раджи, у которых в чалмах горели рубины и изумруды величиной с голубиное яйцо, арабы и китайцы с Востока, чилийцы и аргентинцы, представлявшие Южную Америку.

Во множестве явились бежавшие с родины французские аристократы, заполнившие Лондон: они стремились продемонстрировать свою неприязнь к новому властителю Франции и вновь и вновь засвидетельствовать свою преданность Англии.

Послов было действительно маловато: в Европе оставалось слишком мало стран, где не властвовал бы Наполеон. Однако их малое количество, как и предсказывал лорд Хоксбери, восполнялось целым роем дебютанток в сопровождении блистающих драгоценностями маменек.

Послушно выполняя приказ министра, маркиз занимал гостей, уделяя свое внимание заморским гостям и приводя их в восторг своим обаянием, любезностью и остроумием.

В течение двух часов маркиз исполнял свои обязанности и наконец почувствовал, как внезапно нахлынувшая волна усталости и скуки топит его. Он больше не в силах был выносить все это.

Алтон покинул бальную залу, миновал коридор и через стеклянную дверь вышел на балкончик, обращенный к саду позади здания.

С балкона ступеньки вели вниз, но маркиз не испытывал желания присоединиться к толпе гостей, прохаживавшихся возле фонариков, или помешать парочкам (что видно было с его наблюдательного пункта), страстно и, как они думали, скрытно обнимавшихся под прикрытием искусно расположенных цветов и папоротников.

Маркиз стоял и думал, нельзя ли ему незаметно уйти, и тут услышал, что за его спиной кто-то вышел на балкон. Мужской голос произнес:

— Теперь оставайтесь здесь и не вздумайте куда-нибудь исчезнуть. Я принесу вам бокал лимонада, раз вы просите, но вы будете ждать моего возвращения. — В голосе было что-то на редкость агрессивное и деспотичное.

Маркиз вскользь подумал, что это должно быть весьма неприятно той, кому эти слова были адресованы.

И в то же мгновение до него донесся мягкий прерывающийся ответ:

— Я останусь… здесь.

Все еще не веря своим ушам, маркиз обернулся… и увидел Сильвину. Она стояла одна, повернувшись спиной к застекленной двери балкона, и смотрела на небо, как будто искала помощи свыше.

Маркиз изумленно смотрел на нее. Его скука и лень мгновенно исчезли куда-то, и он быстро вышел к ней от края балкона, где его скрывали тени.

— Сильвина, — негромко произнес он. Она повернула к нему лицо, и в ее глазах он безошибочно прочел безмерную радость. Маркиз взял ее за руку.

— Пойдемте, — сказал он, и она покорно последовала за ним.

Он увлек ее по ступенькам в сад, и, избегая толпы, они свернули на узенькую дорожку, которая очень скоро привела их к калитке в стене, окружавшей сад.

Маркиз открыл ее и, как он и ожидал, за ней оказался часовой, поставленный для того, чтобы не впускать в сад посторонних.

Часовой знал маркиза в лицо и браво ему отсалютовал.

По-прежнему молча ведя Сильвину за руку, маркиз провел ее через узкую пыльную улочку, которая вела к Хорс-Гард, и они вошли в Сент-Джеймс парк.

Он услышал, как она вздохнула всей грудью, когда он провел ее по узкой тропинке к мостику туда, где серебряная вода струилась под плакучими ивами.

Было очень тихо.

Только когда они подошли к месту, где лунный свет, серебривший прекрасные деревья и мерцающий в водной ряби, осветил лицо Сильвины ярче тысячи свечей, маркиз наконец остановился.

— Почему вы привели меня сюда? — спросила девушка, подняв к нему глаза. Он не отвечал, и она сказала:

— Конечно, я знаю ответ: потому что здесь прекрасно! Не так прекрасно, как в нашем волшебном саду, но все равно чудесно! Как вы думаете, утки спят здесь, под свисающими к воде ветками? Мой брат как-то приводил меня сюда днем посмотреть на них.

Маркиз почувствовал, что, говоря все это, девушка стремится скрыть свое смущение, и поэтому прервал ее; его голос прозвучал в тишине глубоко и взволнованно:

— Где вы были? Как вы могли так исчезнуть?

— Вы искали меня?

— Мы договорились, что на следующий день я приду спросить… о Колумбе.

— О, ему лучше, — ответила она, и лицо ее просияло. — По правде говоря, его лапка уже почти зажила. Вы, наверное, сочли меня очень… неблагодарной.

— Мне казалось невозможным, что вы сумеете спрятаться от меня на Олимпе — или откуда там еще вы явились — так стремительно и безнадежно.

На это она рассмеялась.

— Не на Олимпе, а просто в Лондоне, который никак нельзя назвать местом обитания богов… кроме, может быть, этого уголка…

Сильвина не осознавала, насколько она хороша: ее глаза в лунном свете казались таинственными мерцающими озерами, мягкие золотистые волосы — облачком осенней листвы.

Маркиз заметил, что она одета по моде. На ней было платье из газа с серебряной нитью, а по плечам шли серебряные ленты, перекрещивающиеся на груди и завязанные за спиной в виде пышного банта. Волосы ее также были уложены в модную прическу. И все же ему показалось, что она не изменилась, эта лесная фея, с которой он разговаривал и смеялся в те незабвенные очарованные часы.

— Сильвина, я искал вас!

— Вам не следовало этого делать. Я же сказала вам, что мы больше не встретимся.

— И все же мы встретились.

— Почему вы здесь? — недоуменно проговорила она. — Я представляла себе вас живущим в поместье и обрабатывающим землю и думала, что вы не можете позволить себе поездку в Лондон.

Она взглянула на него, и взгляд ее остановился на лунных лучах, играющих в его бриллиантовой звезде.

— Но вы… вы… человек значительный, — обвиняюще сказала она. — У вас орден.

— Тот, что на мне сегодня, — ответил маркиз, — я заслужил в бою. Я был солдатом, Сильвина.

Он увидел, как исчезла с ее лица внезапная обеспокоенность.

— Солдатом! — выдохнула она. — Мне следовало бы догадаться. — Неудивительно, что вы были моим рыцарем-спасителем, сэр Юстин. Сегодня здесь много солдат — наверное, вы хотели встретиться с товарищами?

Она пыталась объяснить для себя его появление на приеме, и маркиз не стал ей противоречить.

— Все это не имеет значения. Сильвина, — сказал он. — А важно то, что я снова вас нашел.

— Вы хотели видеть меня? Это был вопрос ребенка. Маркиз отозвался своим низким сильным голосом:

— Я хотел найти вас… больше всего на свете. Сильвина отвернулась, но маркиз почувствовал, что она покраснела.

— Нам больше не о чем говорить, — быстро сказала она. — Я уже говорила вам, что нам нельзя встречаться. Ах, сэр Юстин, не надо портить воспоминания о тех дивных-дивных часах — или это была целая жизнь? — которые мы провели вместе. Я думала о них… это помогает мне… позволяет вынести…

Внезапно она замолчала.

— Вынести — что?

— Я не могу сказать вам, — быстро ответила она.

— Тогда поговорим о чем-нибудь другом, — предложил он.

— Нет, я должна вернуться… Мне не следовало приходить сюда… Вы сами знаете, что не следовало.

— Но вы пришли, — ласково сказал маркиз.

— Я так удивилась, увидев вас, что растерялась. Я не успела вам возразить.

— Разве это была не судьба? — спросил маркиз. — Посмотрите вокруг, Сильвина: разве это не очарованное место?

Он наблюдал, как Сильвина послушно посмотрела вокруг, замечая глубокие, таинственные тени, отбрасываемые деревьями; сияние лунных лучей, проникающих сквозь трепещущую на ветру листву; зыбь водной глади; звезды, мерцающие высоко в темно-лиловом закатном небе.

— Это… так прекрасно! — выдохнула она.

— Прекрасно, — согласился маркиз. Но смотрел он на ее лицо, и инстинкт человека, хорошо знающего женщин, подсказывал ему, что девушка остро ощущает его присутствие подле нее.

— Взгляните на меня, Сильвина, — приказал он.

Она повиновалась. Лунный свет упал прямо на ее лицо. Его выражение, одновременно доверчивое и испуганное, которое он уже так хорошо знал, делало ее похожей одновременно и на ребенка, и на женщину.

— Я должен вас видеть, — твердо сказал маркиз. — Вы говорили, что наша встреча была похожа на сказку — значит, то, что произошло между нами, должно иметь счастливый конец.

— Такого конца… быть не может, — чуть слышно ответила Сильвина.

— Но почему? — настаивал маркиз.

— Из-за вещей… о которых я не могу рассказать вам. Потому что… есть препятствия и… трудности, проблемы и… страхи, которыми я… не могу поделиться.

— Представляете ли вы себе, каково это было, — спросил маркиз, — искать неуловимую лесную нимфу по имени Сильвина среди несметных скопищ народа, обитающего в Лондоне?

— Вы искали меня?

— Ну конечно же.

— Но почему? — безыскусно удивилась она.

— Вы и вправду не знаете ответа? — ответил Юстин вопросом на вопрос.

Сильвина заглянула ему в лицо, и он понял, что она дрожит — но не от страха.

— Я должна… идти, — прошептала она, но голос ее прерывался от волнения.

Сильвина хотела было повернуться, но маркиз взял ее за плечи и удержал на месте.

Его прикосновение заставило ее застыть в полной неподвижности.

Встретившись со взглядом маркиза, ее глаза расширились, и ему показалось, что он тоже не в силах пошевелиться. Чары, неведомые ему доселе, приковали его к ней. Говорить не было нужды: что-то странное, магическое происходило между ними, и оба без слов знали желание другого.

Казалось, что Сильвина почти не дышит, но сэр Алтон чувствовал, как трепещет все ее тело под его руками.

Медленно, очень медленно, как будто движимый чем-то, что было сильнее его, маркиз склонился к ней; их губы встретились, и он почувствовал, что ее уста нежны и сладостны, как лепестки цветка.

Поцелуй длился лишь одно мгновение, потом с тихим вскриком, почти рыданием, Сильвина вырвалась из его рук и исчезла.

Это произошло так быстро, что маркиз не успел остановить ее, не смог ничего предпринять, и только беспомощно смотрел ей вслед. Она убегала от него по дорожке, по которой они пришли в парк.

Платье девушки еще некоторое время мелькало среди таинственных темных деревьев, потом оно слилось с сумраком, и Юстин потерял Сильвину из виду.

И только тогда маркиз почти с отчаянием вспомнил, что по-прежнему не знает ни ее фамилии, ни места, где она живет.

Глава 6

Маркиз медленно вернулся в бальную залу. Подсознательно он был уверен, что Сильвины там не окажется, но не мог не взглянуть на танцующих в надежде увидеть ее хоть мельком.

По краям залы стояло немало народа, предпочитавшего просто поговорить или посмотреть на тех, кто более энергичен.

Маркиз скользнул по ним взглядом, но и среди них не видно было изящной фигурки в белом платье со сверкающими серебром лентами.

— Неужели вы ищете меня? — прозвучал подле него знакомый голос.

Он повернулся и увидел Леону, выглядевшую чрезвычайно эффектно в платье смелого покроя, открывавшем ее белые плечи. Шею ее украшало рубиновое колье.

— Леона! Я не ожидал увидеть вас здесь сегодня! — воскликнул маркиз. — Мне казалось, что общество слишком неинтересно для той, которая так любит веселье… Если только у вас нет особых причин для посещения министерства иностранных дел.

— Напрасно вы стараетесь быть нелюбезным, Юстин, — ответила она, — для моего присутствия нет каких-то скрытых причин. Отец считает, что его долг — быть здесь, а я просто поехала с ним.

— Верх дочерней преданности, — не без иронии заметил маркиз.

— Похоже, бесполезно просить вас танцевать со мной контрданс? — тихо спросила Леона.

При этом она придвинулась поближе к нему, и Алтон ощутил экзотический, восточный аромат ее любимых духов.

Этот запах, подумал он, очень ей подходит: в Леоне было что-то восточное, проявлявшееся в том, как она двигалась, что-то почти змеиное в том, как она незаметно приближалась почти вплотную к мужчине, так что тому начинало казаться, что леди Леона предлагает ему неземные радости, в то время как она всего лишь внимательно разглядывала его сквозь темные ресницы.

— Мне не хотелось бы, чтобы вы сочли меня невежливым, — очень официально сказал маркиз, — но я уже собрался уйти.

— Манит какой-то игорный дом? Или, может быть, у меня есть соперница? — игриво спросила Леона.

— Ни то, ни другое. Может, это звучит банально, но я просто хочу спать.

— В такой ранний час! — изумилась она.

— Вы забываете, — сказал маркиз, — что теперь я — человек служащий.

— Как я могу об этом забыть! — улыбнулась его собеседница. — Весь Лондон говорит о ваших неустанных поисках шпионов Наполеона. Всякий раз, попеняв кому-нибудь по-французски, я жду, что вы потащите меня в Тауэр.

— Клятвенно заявляю вам, что это не входит в мои намерения, — ответил маркиз.

— А если не в Тауэр, то куда? — спросила Леона.

Маркиз отвел глаза, чтобы не видеть ее манящего взгляда.

— Ваш слуга, Леона, — проговорил он, кланяясь. — Но вы должны меня извинить. Уверен, что мое место в качестве партнера на контрданс жаждет занять один из все увеличивающегося числа ваших поклонников.

Маркиз хотел было уйти, но почувствовал, что Леона положила руку на его рукав.

— Это правда, Юстин? — настойчиво спросила она. — Вы действительно отказываете мне не из-за какой-нибудь прелестницы?

— Если это действительно вас интересует, то я могу уверить вас, что единственные объятия, которых я ищу в данный момент, — это объятия Морфея.

— Тогда позвольте пожелать вам доброй ночи, милорд, — отозвалась Леона. — Я надеюсь, что во сне вы увидите меня.

— Иначе, конечно, и быть не может, — ответил маркиз с той циничной ноткой в голосе, которая неизменно привлекала женщин.

Он двинулся прочь от нее через бальную залу;

Леона смотрела ему вслед. Было что-то в его широких плечах, гордой посадке головы и изящной фигуре, что заставило ее взволнованно перевести дыхание.

Он от нее не улизнет, — поклялась она себе.

Маркиз вышел из бальной залы и проследовал по украшенным цветами коридорам, пока не оказался у парадной двери. Там толпы глашатаев вызывали кареты, и, как только он появился, великолепный лакей выкрикнул его имя.

— Карета высокоблагородного маркиза Алтона! — позвал он.

Почти сразу же появился черно-желтый кабриолет маркиза, запряженный двумя идеально подобранными чалыми.

Алтон уже собирался было спуститься по ступеням и направиться к экипажу, когда его осенило.

— Скажите, — обратился он к лакею, выкрикнувшему его имя, — отсюда уезжала минут двадцать тому назад молодая леди?

Тот, подумав мгновенье, сказал:

— Да, это так, милорд. Была молодая леди. Сейчас я вспоминаю, что удивился, почему она одна. Она попросила найти для нее наемный экипаж.

— Куда она направлялась? — взволнованно спросил его маркиз.

Лакей оставил свой пост у двери и отправился переговорить с одним из глашатаев. Вернувшись, он сообщил:

— Милорд, адрес был следующий: дом девять на Куин-Уок в Челси, — и незаметным жестом переправил гинею к себе в карман.

Маркиз уже спускался по ступеням к своей карете, когда его остановил хорошо знакомый голос.

— Подождите минутку, Алтон, — сказал лорд Хоксбери, спускаясь по лестнице следом за маркизом.

— Что-нибудь случилось, господин министр? — спросил маркиз. Тот покачал головой.

— Ничего, если не считать того, что я устал от всей этой кутерьмы, как, полагаю, и вы. Я сбежал, Алтон. Не подвезете ли вы меня в вашей карете? Нам почти по пути.

— Да, конечно, — сказал маркиз, — счастлив оказать вам эту маленькую услугу.

Лорд Хоксбери уселся на мягкое сиденье изящного кабриолета, и маркиз распорядился, чтобы их везли к дому его милости на Гановер-Сквер.

В карете министр со вздохом облегчения откинулся на спинку, положив ноги на сиденье напротив.

— Чертовски они утомительны, эти мероприятия, — проворчал он. — Нам повезло, что его августейшее высочество отбыли так рано.

Маркиз не без стыда подумал, что совершенно забыл о хозяине дома, в котором отобедал, и даже отсутствовал в момент отбытия его высочества. Оставалось только надеяться, что лорд Хоксбери не заметил, что среди придворных, прощавшихся с принцем, маркиза не было.

— Все важные персоны уже разъехались, — говорил тем временем лорд Хоксбери, — вернее, те, кого нельзя было бы оставить на мою жену. Ей такие вечера нравятся. Что до меня, Алтон, то я считаю, что это адская скука.

— Согласен с вами, милорд, — сухо заметил маркиз. — Но вспомните: это вы настаивали, что мне следует явиться.

— Да, я помню. Вообще говоря, когда я вошел в ваш кабинет сегодня утром, я собирался вам нечто сообщить, но с вами был Лоусон.

— Он надежный человек, — ответил маркиз. — Тем не менее сейчас лишняя осторожность не повредит.

— Да, конечно, — согласился лорд Хоксбери. — Мы иногда забываем, что те, кто нам служат, — например, домашняя прислуга, — имеют уши.

— Что же вы хотели мне сказать, милорд?

— Сегодня утром мы получили секретное сообщение от одного из наших агентов по ту сторону Ла-Манша. В нем говорится, что военно-морские силы, подготовленные Бонапартом для вторжения, огромны. Агент, конечно, не знает точного числа судов и количества солдат неприятеля, но передает, что Бонапарт заметил, что «не страшно, если десять или даже двадцать тысяч солдат утонут при переправе».

— Боже правый! — промолвил маркиз. — Вторжение действительно готовится масштабное.

— Мы этого и ожидали, — ответил лорд Хоксбери, — но это первое надежное подтверждение нашим опасениям. Однако я не закончил мой рассказ.

— Что же еще?

— Бонапарт якобы сказал еще: «Таких потерь и ждешь в битве, а какая еще битва обещала такие результаты, как победа над Англией?»

— Мы сможем их отразить? — спросил маркиз.

— Полагаю, что сможем. Сегодня днем у нас было тайное совещание кабинета министров, и хотя нам во многом придется полагаться на волонтеров, мы сможем собрать внушительное войско. Однако было бы очень полезно знать, из каких портов на континенте будут отплывать баржи.

— Голландцы в этом участвуют? — осведомился маркиз.

Лорд Хоксбери развел руками.

— Сообщения весьма разноречивы, — сказал он, — и хотя у нас, как вы знаете, немало информаторов, они противоречат друг другу. В одном только мы можем быть совершенно уверены: Наполеон вторгнется в Англию, если сможет. Месяц, день и время, несомненно, зависят от погодных условий в проливе.

— Будем надеяться, что ветер не спадет, — пробормотал маркиз. — Только вчера мистер Питт заверил меня, что волнение в Ла-Манше слишком велико для плоскодонных судов.

— Если бы у нас было больше времени! — вздохнул его собеседник.

— Нам понадобится очень много времени, чтобы вооружить армию, как подобает, — резко сказал маркиз. — Не думаю, чтобы английский солдат чувствовал себя очень уверенным, идя навстречу победоносным ветеранам Наполеона с пикой в руке.

В голосе маркиза прозвучал гнев, и лорд Хоксбери сухо отозвался из своего угла экипажа:

— Чего же можно ожидать, имея премьер-министра вроде Эддингтона, который думает только об умиротворении и примирении.

— Сейчас самое важное, — сказал маркиз, как бы считая бесполезным обвинять правительство, — постараться сделать так, чтобы Бонапарт не высадил большое войско на берег в том месте, где мы его меньше всего ожидаем. Если группировка хорошо обученных людей окажется в тылу нашей линии обороны, тогда дело плохо.

— Вы можете быть уверены, — ответил лорд Хоксбери, — что я стараюсь узнать как можно больше. На этой неделе я отправил во Францию двух наших лучших агентов.

— Обычным путем?

— С шайкой надежных контрабандистов юго-восточного побережья. Они незаметно высадят их и к тому же обещают доставить те сведения, что им удастся добыть относительно размера сил вторжения.

— А что вы обещали взамен?

— Несколько следующих месяцев наша береговая охрана у Ромни не будет особо усердствовать, выполняя свой долг.

Маркиз расхохотался:

— Поздравляю вас, милорд! У вас настоящий талант политика.

— Все это было бы забавно, — отозвался тот, — если бы не было чертовски серьезно, Алтон. Мне кажется, раньше я никогда не боялся. А сейчас мне страшно — страшно за мою страну и будущее моего народа.

Голос министра звучал искренне и неподдельно страстно. Потом, словно смутясь своей невольной патетикой, он поспешно добавил:

— Я рискую надоесть вам своими опасениями.

— Этого никогда не случится, милорд, — заверил его маркиз. — В этом вопросе мы оба не стесняемся быть патриотами. Как бы то ни было, в душе я убежден: в любом случае мы побьем Бонапарта. Но это будет нелегко, борьба может длиться годы и, вероятно, будет стоить жизни многим британцам.

В этот момент карета остановилась. Лорд Хоксберри выглянул в окно.

— Спасибо, Алтон, что довезли меня до дома. Держите эти сведения при себе, хотя я и предупредил членов кабинета, что намерен сообщить вам о происходящем. Они, как и мистер Питт, убеждены, что через кого-то происходит утечка важнейшей информации, и надеются, что вы отыщете эту проклятую крысу. Ибо пока мы ее не обнаружили, все наши планы по обороне находятся под угрозой.

— Я это прекрасно сознаю, милорд, и уверяю вас: я делаю все, что в моих силах, чтобы разоблачить предателя.

Министр положил руку маркизу на плечо.

— Молодец. Я знал, что мы можем на вас положиться.

Он постучал по оконному стеклу экипажа, и лакей, который уже стоял у двери в ожидании сигнала, открыл ее.

— Доброй ночи, Алтон. Еще раз благодарю вас за то, что подвезли меня. Нет, не выходите, — поспешно добавил он. — Мне кажется, сон вам нужен не меньше, чем мне.

Помахав рукой, лорд Хоксбери поспешно поднялся по ступеням к дверям дома, в освещенном проеме которых его уже дожидались слуги.

Лакей у двери кареты почтительно спросил:

— Домой милорд?

— Домой, — подтвердил маркиз.

Он зевнул, но мысли его неотступно были заняты тем, что сообщил ему лорд Хоксбери.

Если Наполеон готов рискнуть тем, что двадцать тысяч его солдат будут потоплены в Ла-Манше, то это говорит о том, что он намерен отправить в Англию армию численностью как минимум в восемьдесят тысяч, а то и все сто тысяч солдат и офицеров.

Это будут люди обученные, большинство из них — закаленные ветераны, видевшие много боев и одержавшие много побед.

Смогут ли английские войска и неопытные волонтеры противостоять им?

Казалось невероятным, думал маркиз, что во время двухлетнего перемирия, когда Бонапарт продолжал накапливать вооружение и использовал прекращение блокады для того, чтобы пополнить опустевшие верфи, Англия распустила волонтеров и вдвое сократила свою регулярную армию.

Но что толку было теперь стонать и сожалеть по поводу безответственной политики, которая уже воплощена в жизнь?

Сейчас было важно, чтобы, когда Бонапарт попытается высадиться, все были готовы и находились на местах.

Все то время, пока экипаж совершал недлинный путь от Гановер-Сквер к Алтон-Хаусу, маркиз сидел, погруженный в раздумья.

Кучер остановил лошадей, и маркиз прошел по застланному ковром тротуару в дом.

В холле его ожидал мажордом.

— Вашу светлость желает видеть некая леди, — негромко сказал он.

— Леди? — изумился маркиз. — В такой час? На мгновение его мысли обратились к Сильвине, но он сразу же понял, что это невозможно.

Потом он подумал: кто из его возлюбленных мог поступить настолько опрометчиво, чтобы нанести визит в дом холостяка, — даже если ее муж в отъезде?

— Кто это? — спросил он у мажордома. Тот замялся.

— Лицо леди скрыто под вуалью, милорд. Маркиз иронично улыбнулся: он прекрасно знал, что никакая вуаль, даже самая густая и непроницаемая, не может помешать прислуге знать правду.

— Кто это, по-вашему, Ньюмен? — осведомился он.

Мажордом ответил тихо, так, чтобы его не слышали стоявшие поблизости ливрейные лакеи:

— Прошу прощения за дерзость, милорд, но я подозреваю, что это леди Леона Арлингтон.

— Леди Леона! — изумился маркиз. — Но не может же она быть настолько неблагоразумна…

Тут он замолчал.

Где-то в глубине его сознания он вспомнил голосок Сильвины, говорившей:

— Она устроит вам ловушку! С быстротой, выработанной на солдатской службе, маркиз развернулся на месте.

— Сообщите леди, — сказал он, — что мой экипаж вернулся пустым, а я прислал сказать, что сегодня не ночую дома.

Лицо мажордома осталось совершенно бесстрастным, и он отозвался:

— Слушаю, милорд.

Маркиз вышел через парадную дверь на тротуар.

— Ваш экипаж, милорд? Мне о чем-нибудь распорядиться? — спросил лакей. Но тот покачал головой.

— Я пойду пешком, — проговорил он, к глубокому изумлению слуги, и быстро зашагал прочь.

Дойдя до площади, он остановился, и там, где его не могли увидеть из дома, вошел в сквер, находившийся в ее центре. Затем он медленно и бесшумно прошел между огромных кустов сирени, росших в тени высоких деревьев.

Благоухание какого-то ночного цветка напомнило ему об Алтон-Парке, и этого оказалось достаточно для того, чтобы на него нахлынули воспоминания о лесе в его имении и о том, как Сильвина предсказала ему, что какая-то женщина пытается устроить для него ловушку.

Он был уверен, почти совершенно уверен, что именно эту ловушку предвидела девушка, когда так странно, невнятно рассказывала ему о его прошлом и будущем.

Идя через сквер, маркиз очень скоро оказался напротив собственной парадной двери.

Его скрывал огромный куст жасмина. Когда он задел его ветви, белые лепестки посыпались на землю и следы желтой пыльцы остались на синей ткани его фрака. Неподвижно застыв среди сладко-ароматных ветвей, Алтон ждал.

Дверь Алтон-Хауса распахнулась, и свет огромных хрустальных люстр холла, теплый и золотистый, выплеснулся на тротуар.

Появился лакей и поспешно побежал куда-то по улице. Маркиз догадался, что он послан за наемным экипажем.

Спустя несколько минут лакей вернулся с каретой, в дверях дома появилась фигура под вуалью и, поспешно пройдя по тротуару, села в карету.

Ошибки быть не могло: на незнакомке было открытое кроваво-красное платье, в ко — , тором Леона появилась на приеме в министерстве иностранных дел. Легкая накидка, закрывавшая плечи, сбилась, и можно было видеть рубиновое колье, обвившее ее белоснежную шею.

Наемный экипаж уехал, но Алтон по-прежнему оставался в своем укрытии.

Он простоял за жасминовым кустом еще минут десять, и вот на площадь с бесшабашной лихостью выехал спортивный каррикль с четырьмя молодыми людьми; они были явно навеселе.

Тот, кто правил экипажем, был особенно пьян, и его цилиндр лихо съехал на сторону.

Поднявшись на нетвердых ногах, он бросил вожжи груму и, спустившись с козел, пересек тротуар и взялся за дверной молоток Алтон-Хауса.

Остальные джентльмены последовали за ним, хотя не всем легко далось расставание с мягкими сиденьями.

«Свидетели!»— сказал себе маркиз, крепче сжимая зубы.

Дверь Алтон-Хауса открылась, и он услышал, как виконт Тэтфорд громко сказал:

— Я желаю поговорить с маркизом Алтоном Проведите меня к его светлости.

— Его светлости нет дома, сэр.

— Позволю себе усомниться в этом, — воинственно ответил виконт.

Он проник в холл, за ним проследовали его спутники.

Маркизу слышно было, как они препираются с его лакеями, потом он через раскрытые окна услышал, как непрошеные гости открывают двери малой гостиной первого этажа, библиотеки и столовой.

Из его укрытия Алтону был виден длинный коридор, и он наблюдал, как его пытающихся протестовать слуг бесцеремонно отталкивают сначала виконт, а потом и его спутники.

Наконец виконт поднялся по лестнице: дело дошло до обыска спален.

Алтон был разъярен беспрецедентной наглостью молодых щеголей, но сумел сдержаться: он понимал, что его появление в этот момент для него нежелательно. Однако он дал себе клятву, что заставит каждого из юнцов, осмелившихся вторгнуться в его жилище, дорого заплатить за эту дерзость.

Наконец смущенные и немного растерянные джентльмены вновь появились на тротуаре.

Маркиз не видел выражения лица виконта, но не сомневался, что она выражает не только разочарование, но и тревогу.

Компания вновь взгромоздилась в каррикль и отбыла в полном молчании, и было очевидно, что их настроение сильно отличалось от того развеселого состояния, в котором они прибыли.

Когда каррикль скрылся из вида, маркиз вышел из-за скрывавшего его куста и направился к дому.

На стук дверного молотка у двери моментально появился слуга. Увидев, кто стоит у подъезда, он удивился:

— Милорд! — воскликнул он. — Я полагал…

— Я передумал, — прервал его маркиз.

— Здесь были несколько джентльменов, милорд, которые…

— Мне все известно, — очень резко ответил тот. — Не сомневайтесь, я с ними разберусь.

Он вошел в библиотеку и сел в кресло. Тот же слуга принес графин с бренди и поставил его рядом; помедлив немного на тот случай, если его господин захочет что-нибудь приказать, он вышел из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь.

Маркиз сидел абсолютно неподвижно. Он чувствовал себя так, как будто только что провел утлое суденышко через быстрины опасной реки и только чудом уцелел.

Теперь он понимал, почему Леона так настойчиво разузнавала, намерен ли он быть дома. Она собиралась поймать его, понял он, и намеревалась осуществить свой план в один из вечеров, когда будет знать наверняка, что он дома.

Она намеревалась прийти к нему и соблазнить его — и тут должен был появиться ее брат.

Вывернуться было бы невозможно. От маркиза потребовалось бы поступить по законам чести и спасти запятнанную репутацию Леоны.

Единственным возможным путем для этого была бы женитьба на девушке.

Он спасся, думал маркиз, спасся, — потому, что Сильвина предупредила его, что ему попытаются устроить ловушку.

Если бы она этого не сделала, он мог бы, ни о чем не подозревая, войти в гостиную, где его ждала Леона, предполагая найти там одну из своих любовниц, не настолько уязвимых из-за своего замужества.

Маркиз протянул руку и налил себе рюмку бренди.

Он чувствовал, что оно ему сейчас необходимо: он осознавал, что несколько минут назад его свобода висела на волоске.

Если бы он действительно женился на Леоне, то она, скорее всего, действительно причинила бы ему боль, как и предсказывала Сильвина.

Разве она не разбередила бы раны, которые, как он надеялся, уже зажили и забылись? И все же он знал: то, что случилось с ним в прошлом, он не сможет забыть никогда.

Откинувшись в кресле с рюмкой бренди в руке, маркиз необычайно явственно вспомнил бурные восторги своей первой любви.

Он был очень молод и впечатлителен тогда, вступив в армию прямо из Оксфорда, и Элоизу он почитал не женщиной, а богиней.

Теперь он понимал, что возносить ее на столь высокий пьедестал было чистой воды идеализмом.

Она и вправду была очень привлекательна, обладая какой-то наивной девственной прелестью, и, родись в аристократическом семействе, наверняка бы стала всеми признанной красавицей. Однако она была всего лишь женой скромного британского офицера, и ее прелесть была еще заметнее, поскольку ей не было равных среди жен и возлюбленных, собравшихся в лагере, где проходили подготовку солдаты нескольких полков.

Элоиза казалась миниатюрной и хрупкой, и когда она призналась маркизу (который тогда был виконтом Борном), как плохо обращается с ней муж, он объявил, что вызовет собрата-офицера на дуэль.

Однако Элоиза помешала ему сделать такую глупость.

Несомненно, ей нравился любовный пыл ее юного обожателя и лестно было иметь поклонника со столь высоким положением в обществе, но в то же время она боялась скандала.

Скривив губы, маркиз вспоминал теперь, как глубоко он чтил и уважал эту прелестную женщину, подарившую ему свою любовь.

Сначала он не мог поверить, что она не только отвечает взаимностью на его чувства, но, больше того, готова отдаться ему.

Он не смел и надеяться на такое счастье, не говоря уже о том, чтобы просить ее о такой жертве, но, когда это произошло, он почувствовал, что перед ним открылись врата рая и он поистине благословен.

Он благоговел перед нею и на коленях благодарил Господа за ее любовь. И тут ее муж был убит на маневрах!..

Маркиз почувствовал себя счастливейшим из смертных.

Эта несравненная женщина, это создание из иного мира, которая снизошла до того, чтобы принять его любовь, теперь была свободна и могла стать его женой!

Когда позади было погребение с военными почестями и первые недели глубокого траура, маркиз явился к Элоизе и объявил ей, что попросил об отпуске, чтобы увидеться со своим отцом.

— Я знаю, что нам придется еще долго ждать, — сказал он ей. — Ты будешь в трауре положенный год, но я намерен поговорить с отцом о тебе. Я хочу сказать ему, как много ты для меня значишь, и, когда он узнает, насколько глубоко я люблю тебя, он все поймет и примет тебя в нашу семью.

Маркиз говорил с уверенностью, которой на самом деле не испытывал.

Он прекрасно знал, что его отец очень гордится фамильной честью и той ролью, которую уже много веков Алтоны играли при дворе и на политическом поприще.

Как ни был Юстин опьянен любовью, он знал, что разговор, в ходе которого ему придется объяснять, почему он отдал свое сердце женщине, не принадлежащей его кругу, будет нелегким. Маркиз был не настолько глуп, чтобы полагать, что дочь никому не известного сельского адвоката, вдова ничем не выдающегося пехотного офицера — та женщина, которую его родители рады будут приветствовать в качестве будущей маркизы Алтон.

Но он верил, что любовь все преодолеет, и отправился в Алтон-Парк в радужном настроении, полный решимости (такой решимости он еще не испытывал никогда в жизни) заставить отца понять, насколько Элоиза совершенна во всех отношениях.

Он отъехал от лагеря уже миль на десять, его настроение стало понемногу падать, и тут его осенило.

Не лучше ли будет не объяснять, какова Элоиза, а предоставить родителям судить об этом самим? Ну конечно же!

Если он привезет ее в Алтон-Парк, разве не будут они, подобно ему, покорены ее красотой, нежностью и чуткостью?

«Они увидят, что она из таких людей, которые смогут без труда войти в наш круг, — сказал он себе. — Они поймут, что нет барьеров происхождения и воспитания, которые не могла бы преодолеть женщина, являющаяся прирожденной леди, хотя у нее и нет фамильного древа, удостоверяющего это».

Юстин развернул лошадей и поехал обратно в лагерь. Подъехав к дому Элоизы, он вошел без доклада, — они уже давно отбросили эти формальности. Гостиная оказалась пуста, и он взбежал вверх по лестнице в спальню.

Открыв дверь, он, как и ожидал, нашел Элоизу в постели — но она была в ней не одна…

Даже сейчас это воспоминание заставило маркиза вновь испытать такое потрясение, словно рядом с ним разорвалось пушечное ядро; перед его глазами ярко представилась лежащая в постели Элоиза, а рядом с ней на подушке — собрат-офицер.

Казалось, весь мир перевернулся. Нахлестывая лошадей и уносясь прочь от лагеря, он знал, что ему невыносима даже мысль о встрече с нею, что ему уже не суждено забыть, что она с ним сделала.

Алтон добился перевода в другой батальон полка, который направлялся на континент, и с отчаянием юности делал все возможное, чтобы быть убитым в бою; он сражался так храбро и так мало заботился о себе, что был награжден за доблесть на поле боя.

Если бы это было возможно, он отказался бы от медали. В продолжение своей военной карьеры он получал и другие награды, но эту, первую, не надевал никогда.

Однако постепенно время утишило бурю его чувств. Боль стала проходить, и горе постепенно сгладилось.

Больше никогда в жизни, решил маркиз, он не будет настолько одурманен, чтобы поверить в то, что женщина может быть столь чиста и невинна, чтобы устоять перед страстью мужчины.

Он никогда и ни с кем не говорил о происшедшем. Поскольку Элоиза не была вхожа в светское общество, никто из знавших маркиза понятия не имел, откуда в нем вдруг появилось столько цинизма.

И тем не менее, каждый раз, соблазняя замужнюю женщину, маркиз чувствовал, что отмщает Элоизе. Она оставила его безутешным, опустошенным, и единственным, всецело владевшим им чувством стало чувство мести.

Когда прелестные женщины, рыдая, говорили ему, что он разбил их сердце, Юстин Алтон в каждой из них видел Элоизу и слышал ее голос…

Маркиз встал. Руки и ноги его одеревенели, пока он сидел так, размышляя о прошлом, вспоминая Элоизу и думая, что Леона во многом похожа на нее.

Как их много — жадных, эгоистичных, самовлюбленных женщин, готовых отнять у мужчины то, что он более всего ценит в жизни, — его честь.

Пройдя через комнату к окну, Алтон отдернул занавеси.

За окном бледный рассвет стлался по крышам домов. Первые желтоватые лучи восходящего солнца разгоняли сиреневый сумрак ночи; прямо над его головой все еще мерцала одна звездочка.

— Будь прокляты все женщины! — вслух проговорил маркиз. — Я никогда не женюсь.

При этих словах маркизу послышался смех.

У своего рта он ощутил нечто бесконечно нежное — нежнее цветочных лепестков; его прикосновение было легче крыла мотылька. Губы Сильвины.

И он, глупец, готов был поклясться всем, что почитал святым: он — первый мужчина, прикоснувшийся к ним.

Глава 7

Сильвина медленно вошла в столовую. На лице ее было написано беспокойство — и не зря. Оторвавшись от завтрака, ее брат спросил:

— Какая муха тебя укусила, ч'1 о ты вчера вечером поступила так непростительно невежливо?

Сильвина села за торец стола и, после секундного молчания, ответила:

— Я просила передать тебе. Один из лакеев сказал, что знает тебя, и я попросила его, чтобы он передал, что я уехала домой.

— Да мне-то он все передал, — ответил ее брат, — но в это время мистер Каддингтон, как разъяренный вепрь, уже метался повсюду, спрашивая, куда ты могла деться после того, как он оставил тебя на балконе.

— Я… не хотела… больше там оставаться, — тихо проговорила Сильвина.

— Не хотела оставаться! — рассерженно повторил брат. — А как, по-твоему, я себя чувствовал, когда Каддингтон орал на меня так, словно я лакей, и как ищейка рыскал по саду, разыскивая тебя? Надо сказать, Сильвина, не очень-то хорошо ты отплатила ему за гостеприимство. В конце концов, он пригласил нас на обед и заплатил за твое…

Он неловко замолчал. Насторожившись, Сильвина вопросительно посмотрела на брата.

— Заплатил за что? — резко спросила она.

— Это не имеет значения.

— За что? — настаивала девушка. Ее глаза казались еще больше на внезапно побледневшем лице.

Брат не отвечал, и она тихо проговорила:

— Ты собирался сказать, что он заплатил за мое платье, да? Когда я благодарила тебя, ты сказал, что сам купил его.

— Ну, у меня не было наличных, по правде говоря. Кроме того, Каддингтон устроил такой переполох, хлопоча, чтобы ты выглядела нарядно и произвела впечатление на его друзей. Ты же знаешь: он гордится тобой.

— Гордится мною! — с горечью воскликнула Сильвина. — Он хочет купить меня! То, что ты позволил ему потратить деньги на мое платье — это унижение, подобного которому я никогда не испытывала. Никогда! .Ее слова прервало тихое рыдание. Отодвинув тарелку, ее брат смущенно сказал:

— Я не усмотрел в этом ничего дурного. В конце концов, ты собираешься выйти за него замуж.

— За человека, которого я презираю и ненавижу всей душой! — страстно откликнулась она.

— Не понимаю, почему ты артачишься. Мы уже все это обсуждали, и ты не хуже меня знаешь, что если не выйдешь за него, меня поставят к стенке.

— Да, знаю. — Сильвина говорила мягче. — Я делаю это ради тебя, Клайд… потому что… я тебя люблю, потому что дело идет… о чести нашей семьи. Но ты знаешь… что он за человек.

— Не знаю я ничего! — сердито возразил тот. — Ты устраиваешь этот смехотворный шум из-за Каддингтона с момента своей первой встречи с ним. В конце концов, в этой ситуации он поступает достаточно прилично. И он вовсе не плохая партия. Говорят, он самый блестящий дипломат, какой только работал на министерство иностранных дел. Ему еще нет сорока, а он уже помощник министра. Все шансы за то, что если Хоксбери уйдет в отставку, он займет его место.

Наступило молчание. Сильвина ничего не говорила, и он продолжил:

— А, я знаю, что мама назвала бы его буржуа!

Конечно, его отец был всего лишь торговцем шерстью, но это сделало его весьма состоятельным. И он честолюбив, это всем известно.

— Разве ты не видишь, что это одна из причин, по которой он добивается меня? — спросила Сильвина. — Ему нужна жена с голубой кровью, он сам так сказал! Он хочет блистать в светском обществе. Вот почему он хочет наряжать меня, как куклу, и потратился на мое платье — хотя если бы я знала об этом, то скорее бы умерла, чем надела его.

— А, чушь! — резко возразил Клайд. — Ты вечно все преувеличиваешь. Какое значение может иметь одно платье? Он будет платить за все, как только ты за него выйдешь.

— Если я… за него выйду, — тихо отозвалась Сильвина.

Ее брат поднялся с места и, подойдя к ней, обнял за плечи.

— Я знаю, что прошу очень много. Но, Сильвина, что же делать? Ты знаешь, что Алтон все время начеку и готов наброситься на любого подозреваемого. Каддингтону стоит только шепнуть ему мое имя, и меня тут же засадят в тюрьму, не слушая никаких оправданий.

Молодой человек говорил с такой горечью, что Сильвина повернулась и прижалась щекой к его руке.

— Все в порядке, мой дорогой, — сказала она. — Я это сделаю, ты же знаешь, что я это сделаю. Но что-то в нем меня отталкивает, и вчера… Ну, я просто не могла видеть его дольше.

— Он это переживет, — жизнерадостно отозвался тот. — Да, кстати, вспомнил: сегодня в полдень он зайдет сюда поговорить с тобой.

— Зайдет сюда!

В голосе Сильвины звучал ужас.

— Я же говорила тебе, что не останусь с ним наедине… ты обещал мне!

— Ладно, ладно, — успокоил ее брат. — Он хочет привести кого-то повидать тебя, кого-то, с кем ты была знакома, когда жила в Испании.

— Когда я жила в Испании? — удивленно переспросила она.

— Да. Графа Арманаде Вальена. Это имя тебе что-нибудь говорит?

— Конечно! — воскликнула Сильвина. — Его отец был послом Франции в Мадриде. А потом я видела его еще раз в позапрошлом году, когда мы с папой в первый раз приехали в Париж.

— Ну, насколько я понял, ему что-то от тебя нужно.

— От меня? Но что я могу ему дать?

— Каррингтон тебе все расскажет. Они придут вместе, так что можешь не трепыхаться.

Глядя на ее опущенные глаза, брат хотел было что-то сказать, но, передумав, направился к двери.

— Я буду допоздна на работе. Не грусти, Силь, все будет не так плохо, как ты думаешь, и Каддингтон к тому времени уже остынет. Он чуть с ума не сошел от ярости из-за твоего исчезновения. На твоем месте я больше так не поступал бы.

Сильвина только вздохнула и, после того, как ее брат ушел, еще долго сидела за столом, глядя в стену невидящими глазами и не притрагиваясь к блюдам, которые Бесси расставила на столе.

Наконец она встала и, подойдя к окну, выглянула в садик, лежавший по другую сторону улицы, разделяя два ряда элегантных домиков, каждый из которых был украшен чугунным узорчатым балконом.

Именно этот сад с высокими деревьями в свое время и заставил Сильвину остановить свой выбор на этом доме.

По крайней мере, здесь была зелень, в этом, на ее тогдашний взгляд, монотонно-мрачном и темном Лондоне.

Теперь она находила красоту в самых неожиданных местах: в синем тумане, ложившемся ночью на реку, бледном солнечном свете, блестевшем на влажных от дождя крышах и колпаках дымовых труб, превращая их в расплавленное золото, в цветах и фигурных прудах городских парков…

Мысль о парках напомнила ей о прошедшем вечере, и она невольно прикоснулась пальцами к губам.

До сих пор она ощущала на них губы сэра Юстина, слышала его звучный низкий голос и помнила, как грудь ее наполнялась неизъяснимым восторгом от того, что он близко, так близко, и руки его обнимают ее…

Он поцеловал ее!

При этой мысли по телу ее пробежала легкая дрожь. Девушка решительно вышла из комнаты и, окликнув Бесси, предложила той свою помощь в бесконечных домашних делах, за которые они всегда принимались после того, как Клайд уходил на работу.

Надо было приводить в порядок и гладить его одежду, начищать до зеркального блеска сапоги. Никак нельзя было допустить, чтобы хоть одна пуговица, хоть один стежок были бы не на месте.

Клайд должен был всегда одеваться модно, в какую бы нищету они ни впали, ведь он стал теперь главой семьи, брат Клайд, которого обожала их мать и чье имя шептала, умирая.

Сильвина никогда не испытывала ревности, несмотря на то, что мать была для нее всем. Казалось справедливым, что Клайд получает все, а она — то, что удается сэкономить.

— Он мужчина, — говорила Сильвина Бесси. — Ему важно показать себя в кругу друзей.

Они с Бесси были готовы обходиться практически без всего, лишь бы Клайд мог посещать балы и ассамблеи, рауты и маскарады, на которые бывал приглашен почти каждый вечер. И даже когда Сильвина получала приглашения ехать с ним, у нее не было желания сопровождать его: она рада была оставаться дома, чтобы читать и заниматься — иногда до поздней ночи.

— Зачем вы утомляете глаза? — бывало, спрашивала ее Бесси.

— Это испанский, — отвечала Сильвина. — Я начала его забывать. Дай-ка сообразить: да, в 1796 году, семь лет назад, Испания объявила Англии войну, и нам пришлось уехать из посольства в Мадриде. Помню, в какой ярости был отец: он был так зол, что даже не мог отдавать приказаний.

Она улыбнулась.

— Это мама позаботилась о том, чтобы все вещи были собраны, а я ей помогала, потому что говорила по-испански лучше нее.

— Вряд ли вам снова понадобится испанский, мисс Сильвина, раз там заправляет Наполеон.

— Наполеону не править вечно, — ответила Сильвина, и в голосе ее прозвучали пророческие нотки.

Ответ Бесси насмешил ее. Та, фыркнув, проговорила:

— Мир полон выскочек, и в нем не находится места приличным людям.

— Это ты, конечно, о себе, Бесси, — заметила Сильвина с насмешливыми искорками в глазах.

— Ну, если я не приличный человек, то хотела бы знать, кто тогда?

Теперь Бесси пыталась отвлечь Сильвину от дурных предчувствий, связанных с ожиданием визита мистера Каддингтона, но та не поддавалась ее уловкам.

— Я терпеть не могу, когда он приходит в наш дом! — заявила девушка. — Мне противно видеть его среди вещей, принадлежавших маме. Даже после его ухода кажется, что в гостиной остается запах его мерзких сигар.

— Чему быть, того не миновать, мисс Сильвина, — сурово сказала Бесси. — Христос терпел и нам велел. Вы сказали, что должны терпеть его ради мастера Клайда. Так что толку терзаться, пока он еще не пришел? Выведите Колумба в сад. Его лапа почти зажила.

— Да, я так и сделаю, Бесси, — ответила Сильвина, оживившись. — Как чудесно будет, когда он совсем выздоровеет и мы сможем снова гулять в парке!

Она подхватила Колумба на руки, прижавшись щекой к его шелковистой головке.

— Идем, мой бедный раненый вояка, — сказала она. — Погуляем по солнышку, представляя себе, что мы в лесу. . Голос Сильвины смягчился, и старая Бесси, наблюдавшая за ней, затаила дыхание при виде того, каким прекрасным стало внезапно просиявшее личико девушки.

А та уже исчезла, сбежав по ступенькам, спеша в небольшой, полный цветов сад, принадлежавший всем жителям Куин-Уок.

Там, среди кустов, цветов и деревьев, Сильвина потеряла счет времени.

Она вспоминала, что чувствовала, находясь в греческом храме, живо представляя себе внимательный взгляд сэра Юстина, взгляд серых и уверенных глаз человека, которому — она знала это — можно доверять. Но все же иногда мелькавшее в них выражение заставляло ее сердце колотиться в груди с такой силой, что трудно было дышать.

Девушка почти видела его в сияющих доспехах и шлеме с плюмажем — облачении странствующего рыцаря.

— Сэр Юстин…

Прошептав его имя, она вспомнила, что время идет и вот-вот явятся гости.

— Пойдем, Колумб, — сказала она псу, сидевшему на траве у ее ног, — тебе уже пора обедать.

Она подхватила его на руки и, шепча какие-то ласковые слова, понесла через улицу к дому.

Такой маркиз и увидел Сильвину: солнце сияло на ее светлых волосах, муслиновое платье развевалось на ветру, голова заботливо склонилась к песику, лежавшему у нее на руках.

Он осадил лошадей, кинул груму поводья и спрыгнул с фаэтона.

— Поводи лошадей, Джон, — приказал он и поспешно пошел по тротуару.

Сильвина уже поднималась по ступеням, когда он поравнялся с ней.

Услышав чьи-то шаги, она равнодушно взглянула в его сторону — и ей показалось, что сердце замерло у нее в груди.

— Вы!..

Она с трудом выговорила это коротенькое слово.

— А вы надеялись, что сможете от меня скрыться? — спросил маркиз.

— Я не знаю… что… — невнятно начала Сильвина.

— Не войти ли нам? — негромко предложил он.

И не успела она сообразить, что происходит, как уже вошла в дом, и маркиз закрыл дверь изнутри.

Лишившись дара речи, она шла перед ним по узкой лестнице в гостиную, расположенную на втором этаже.

Он снова повернулся, чтобы закрыть за собой дверь, заметив, что она отступила в дальний конец гостиной. Комната эта произвела на него впечатление обставленной с идеальным вкусом.

Сильвина опустила Колумба на его подушку. Наблюдавший за ней маркиз подумал, что ни в ком прежде не встречал такой грации.

— Как вы… н-нашли меня? — наконец выговорила она.

— Почему вы убежали?

— Я хотела… никогда больше вас не видеть.

Улыбаясь, он приблизился к ней.

—  — Вы и вправду думали, что это возможно? — спросил он. — Вы должны были понять, что судьба предначертала нам быть вместе — а никто не должен пытаться избежать того, что ему предначертано.

— Я не могу понять… как вы меня нашли, — сказала Сильвина, не глядя на него, — но, пожалуйста, вы должны уйти… сейчас же… немедленно.

Маркиз не отвечал, и Сильвина сказала:

— Забудьте меня… забудьте, что мы встречались.

— Но разве это возможно — после того, что произошло вчера? Или вы уже забыли, Сильвина, наш поцелуй?

Румянец яркой волной залил ее щеки. На долю секунды она вскинула на него взгляд, потом ресницы ее опустились.

— Это было нехорошо и не… нескромно, — запинаясь, проговорила она.

— Это было чудесно, — поправил он ее. — Чудо, недоступное описанию, мгновение, прекраснее которого я не знал.

Сильвина дрожала, не поднимая глаз.

— Я имею самонадеянность думать, что я — первый мужчина, коснувшийся ваших уст. Это правда?

— Конечно, это… правда. — Ответ прозвучал почти яростно.

— Тогда, дорогая, почему вы пытаетесь прогнать меня прочь?

Она отвернулась к камину и обеими руками ухватилась за каминную полку с такой силой, что он увидел — пальцы ее побелели.

— Я… выхожу замуж, — проговорила она так тихо, что он еле расслышал ее.

На минуту эта фраза заставила маркиза замолчать. Потом, подойдя ближе, он сказал:

— Вы выходите замуж — и все же вы влюблены.

— Нет, нет, это… не правда, — быстро откликнулась она.

— Тогда почему вы дрожите, когда я рядом? Ведь это не страх. Сильвина, так почему же так бьется ваше сердце?

Маленькая рука легла на грудь, будто стараясь утишить бушующую в ней бурю.

— Почему, — продолжал спрашивать он, — дыхание так быстро вырывается из ваших полуоткрытых губ? И почему ваши глаза сияют, как звезды — разве не любовь горит в них?

— Нет! Нет! — запротестовала она. — О, пожалуйста… умоляю вас… не заставляйте меня… так чувствовать…

Это был крик ребенка.

Тогда маркиз сказал:

— Посмотрите на меня. Сильвина. Качая головой, она отвернулась от него.

— Посмотрите на меня, — приказал он. Она не двигалась. Тогда он положил пальцы ей под подбородок и повернул к себе ее личико.

— Посмотрите на меня, посмотрите мне в глаза и скажите, что не любите меня. И, клянусь вам, я уйду.

Алтон почувствовал, что она вся задрожала от его прикосновения. Сделав над собой усилие, девушка храбро посмотрела на него. У нее возникло странное ощущение, что он тоже дрожит.

Каждый увидел в обращенном к нему взгляде нечто столь магическое, столь волшебное, что оба застыли, завороженные.

Невозможно было сказать, сколько так прошло секунд или минут, но наконец они не выдержали напряжения. Что-то тихо и бессвязно пробормотав, Сильвина очутилась в объятиях маркиза, и он прижал ее к себе.

Склонив голову, он нашел ее губы, и на этот раз его поцелуй не был нежным прикосновением уст, как накануне вечером.

Это был поцелуй требовательный, «властный — поцелуй безраздельной власти над ее душой, — теперь она безвозвратно принадлежала ему.

Они слились в этом объятии, стали единым существом: мужчина и женщина, завершившиеся друг в друге, — и весь мир был ими забыт.

Маркиз прижимал ее к себе все крепче и крепче — и тут пробили часы на каминной полке.

Этот звук не сразу проник в сознание Сильвины. Потом с криком ужаса она вырвалась из его рук.

— Вы должны уйти! Вы должны немедленно уйти! — сказала она со страхом. — Пожалуйста, молю вас, не спорьте, не прекословьте, а уходите немедленно!

Маркиз хотел ей что-то сказать, но она пальцами коснулась его губ.

— Я не могу объяснить… Для этого нет времени. Но если вы чувствуете ко мне хоть малейшую склонность, докажите ее… своим уходом… скорее… скорее…

Он увидел в ее глазах отчаяние и, удержав ее руку у своих губ, поцеловал ее.

— Я ухожу, потому что вы просите об этом, Сильвина, — сказал он. Задушевный тон его голоса говорил, как он взволнован. — Но вы знаете, что я вернусь.

— Да… но сейчас уйдите, — молила она. — Это вопрос жизни и смерти — иначе бы я не умоляла вас.

Алтон отпустил ее руку и, взяв цилиндр, открыл дверь и застыл на пороге.

— Вы уверены, что я должен вас оставить? — спросил он.

— Совершенно… совершенно уверена. Спешите… о, пожалуйста… поспешите!

Ее нескрываемый ужас заставил Алтона против его воли спуститься по лестнице и выйти из дома.

Сильвина даже не попыталась проводить его, а только стояла посередине гостиной, прижав руки к груди, неподвижная и напряженная, пока не услышала, как за ним закрылась парадная дверь.

Тогда она выбежала из комнаты и по ступенькам поспешила на следующий этаж, к себе в спальню.

Там она на минуту остановилась, борясь с желанием броситься на узенькую белую кровать и зарыться лицом в подушку.

Справившись с собой, она подошла к туалетному столику и уселась перед зеркалом, пристально вглядываясь в свое отражение, как будто ожидала, что оно изменилось как по мановению волшебной палочки.

Сильвина и вправду выглядела теперь совершенно по-другому. Казалось, в глазах ее задержался солнечный свет, теплые губы дрожали, на щеках горел румянец. Она поняла, что поцелуй сэра Юстина сделал ее такой красивой, какой она еще никогда в жизни не была.

Она все еще рассматривала свое лицо в зеркале, когда в дверь постучали. Она не ответила, и дверь открылась.

— Джентльмены здесь, мисс Сильвина, — объявила Бесси.

— Уже! — ахнула Сильвина. — О, я молю небо, чтобы они не встретили его в дверях.

— Часы в гостиной спешат, — сказала Бесси — Они убегают на четыре минуты в день. Я все хочу сказать, чтобы их починили.

— Значит… они его не встретили, — тихо проговорила Сильвина.

— Вы должны спуститься к ним, мисс Сильвина.

— Да, я знаю.

Сильвина глубоко вздохнула, рассеянно поправила волосы и, медленно ступая, пошла вниз по узкой лестнице, стараясь успокоить все еще бьющееся сердце, заставляя себя вспомнить, кто ее ждет.

Этот человек не должен догадаться, что она чувствует, какой восторг проснулся в ней.

У двери в гостиную она поняла, что возбуждена по-прежнему; кровь шумела у нее в ушах, как морской прибой.

Сильвина стояла у двери, ожидая, пока к ней вернется самообладание, и, совершенно не отдавая себе отчета в том, что невольно подслушивает, внимала доносившемуся из гостиной разговору двух мужчин, ведшемуся на французском языке.

Что-то в ее душе откликнулось на изящные интонации француза, изысканные обороты его речи. Сама музыка слов напомнила девушке о зацветающих в Буа каштанах. Сене, отражающей синее небо, цветочницах на ступенях Мадлен.

Потом она услышала резкую, каркающую речь мистера Каддингтона. Как она ненавидела все в нем — даже звук его голоса!

Он хорошо говорил по-французски, видно было, что он немало попотел, чтобы овладеть этим языком, но никогда, учись он хоть тысячу лет, не удастся ему уловить поэзию и ритм французской речи!

— Итак, мой дорогой, — спрашивал граф, — когда же начнется вторжение?

В этот момент девушка осознала, что подслушивает, и повернула дверную ручку.

Мужчины замолчали, а когда Сильвина вошла, мистер Каддингтон, улыбаясь, пошел ей навстречу.

— Доброе утро, дорогая. Вы должны извинить нас за столь ранний визит.

Он взял ее руку и поднес к губам. Она с трудом подавила дрожь отвращения.

— А у меня для вас сюрприз, — сказал он. — Старый знакомый, друг вашего детства, граф Арман де Вальен. Вы его помните?

— Ну, конечно, я помню вас, мсье, — с улыбкой проговорила Сильвина. — В последний раз мы встречались всего два года назад в Париже.

— Мог ли я это забыть? — галантно вопросил француз, склоняясь над ее пальцами. — Вы были с вашим столь достопочтенным отцом. Могу ли я выразить свои глубочайшие соболезнования? Известие о его смерти было поистине большим ударом для моей семьи и для меня.

— Спасибо, — сказала Сильвина, наклоняя голову.

— А теперь граф хотел бы просить вас об одолжении, Сильвина.

Казалось, мистеру Каддингтону неприятны были любезности, которыми они обменивались.

— Об одолжении? — переспросила Сильвина. — Извините меня, джентльмены, может быть, вы присядете?

Она выбрала стул, стоявший спинкой к окну, и мистер Каддингтон и граф вынуждены были сесть напротив нее на обитом бархатом диванчике с позолоченной спинкой.

Сильвина обратила внимание на контраст между двумя своими гостями.

Мистер Каддингтон, коренастый и широкоплечий, с несколько грубоватыми чертами лица, выдававшими его плебейское происхождение, был недурен собой, и его высокий лоб свидетельствовал о живом и цепком уме.

Однако его глаза были чересчур близко поставлены, а губы, губы человека чувственного, — отличались полнотой.

Граф был худ, элегантен и аристократичен.

Он был одет изысканно, в стиле денди: высоко поднятые углы воротничка торчали выше подбородка, белоснежный галстук был тщательно и замысловато завязан, а желтые трикотажные панталоны настолько узки, что их надевание составляло, вероятно, целое искусство.

— Чем я могу быть полезной вам, мсье? — спросила Сильвина, когда джентльмены уселись.

Граф посмотрел на мистера Каддингтона, словно ожидая, что говорить будет тот.

Англичанин прочистил горло.

— Граф только что прибыл в Англию, — сообщил он. — Ему удалось бежать из Франции, где он был под подозрением как противник режима Бонапарта. Он выразил желание помочь нам бороться с диктатором и считает, что мог бы быть более всего полезен, помогая маркизу Алтону в его усилиях выявить среди нас французов, а возможно и англичан, которые готовы помочь Бонапарту покорить нашу страну.

— Вы хотите поступить к маркизу Алтону? — спросила Сильвина у графа. — Но как я могу вам помочь?

— Граф считает, что кто-нибудь должен за него поручиться, — ответил мистер Каддингтон, прежде чем тот успел заговорить. — Кто-то должен объяснить маркизу, что граф искренний сторонник нашей страны в ее попытках противостоять мощи и удаче всепобеждающего корсиканца.

— Но я не знакома с маркизом.

— Это несущественно, — ответил мистер Каддингтон. — Граф только хочет, чтобы вы сообщили о том, что знали его в детстве; что ваш отец знал его отца и доверял ему; что, когда два года назад ваш отец был в посольстве в Париже, граф и его семья слыли за друзей Великобритании.

— Я не могу… никак не могу сказать это… маркизу Алтону, — смущенно проговорила Сильвина.

— Вы бы предпочли, чтобы я попросил об этой услуге Клайда? — осведомился мистер Каддингтон.

В голосе его звучал намек, которого она не могла не понять.

— Нет… нет, конечно же… — ответила она.

— Это будет нетрудно, — продолжал мистер Каддингтон. — Я уже договорился, что вы сегодня днем придете к маркизу. Граф пойдет с вами, и теперь вам осталось только написать письмо с объяснением причины своего визита. Я помогу вам и продиктую его.

— Но почему к маркизу Алтону? — запротестовала Сильвина. — Нет ли кого-то, с кем бы графу хотелось работать больше?

— Я знаю, где мои способности могут пригодиться лучше всего, — ответил граф, вступая в разговор. — Уверяю вас, мадемуазель Сильвина, — если вы позволите мне называть вас так в память о прежних днях, — я смогу предложить маркизу немало ценнейших сведений. Право же, я думаю, что его светлость будет глубоко благодарен вам за то, что вы нас познакомили.

Сильвина взглянула на мистера Каддингтона.

В глазах ее была мольба, но она увидела, что он наблюдает за ней с оценивающей улыбкой на губах, и в ней внезапно волной поднялось отвращение.

Ей хотелось только одного: избавиться от его общества, и если для этого надо было всего лишь написать письмо, за чем же дело стало?

Она подошла к своему бюро, стоявшему у боковой стены, и взяла белое гусиное перо.

— Вы должны сказать мне, о чем мне следует писать.

— Вот и умница, — одобрил тот ее согласие с мерзкой фамильярностью. — Теперь пишите, что я скажу.

Маркиз Алтон совсем не обращал внимания на письма, которые мистер Лоусон клал перед ним одно за другим.

Он рассеянно подписывал их, что совершенно непохоже было на его всегдашнюю привычку не ставить своей подписи, не просмотрев внимательно бумагу.

— Мы закончили, Лоусон? — раздраженно спросил он. — У меня днем дела. Надо полагать, остальное можно отложить на завтра?

— Еще одно, милорд. Вас просили принять графа Армана де Вальена.

— Кто он такой, черт его побери? — осведомился маркиз.

— Здесь письмо от мисс Блейн, — объяснил секретарь. — Вы должны помнить сэра Ренделла Елейна, милорд, блестящего дипломата с большим будущим. Он был бы назначен нашим послом в Париж в 1802 году, если бы не умер годом раньше при печальных обстоятельствах. Лорду Уитворду пришлось принять это назначение на себя.

— Да-да, помню, — сказал маркиз. — Сэр Ренделл был убит на дуэли или что-то в этом роде, не так ли?

— Да, это действительно была дуэль, — ответил Лоусон, — и она положила конец выдающейся карьере одного из наших самых талантливых дипломатов. Никто не знает, как сэр Ренделл оказался связан с дамой, из-за которой произошла дуэль. Ему сделал вызов один из ее поклонников-французов, и сэр Ренделл получил пулю в сердце.

— Да, я слышал об этом, — подтвердил маркиз, — хотя дело замяли.

— Сын сэра Ренделла, мистер Клайд Блейн, работает здесь, милорд. Конечно, у нас слишком много молодых дипломатов, но, учитывая услуги, оказанные Великобритании его отцом, лорд Хоксбери счел, что это самое малое, что мы можем сделать для его семьи.

— Я уверен, что лорд Хоксбери прав, — скучающим голосом проговорил маркиз, — но почему я должен встречаться с этим французом? Что ему надо?

— У меня письмо от мисс Блейн, — ответил мистер Лоусон, — где она просит вашу светлость принять графа и говорит, что готова сама объяснить все, если ваша светлость сочтет это необходимым. Насколько я понял, молодая леди сейчас здесь и с нею граф.

— Но нам в министерстве не нужны люди, особенно в моем департаменте, — сказал маркиз.

— Думаю, милорд, было бы чрезвычайно нелюбезно, если бы вы по крайней мере не поговорили с графом, — извиняющимся тоном сказал секретарь. — Более того, лорд Хоксбери всегда считал, что если кто-то хочет поручиться за другого человека, то разумнее поговорить с ними отдельно: сначала с поручителем, потом с предлагающим свои услуги. Так легче составить мнение о человеке.

— Хорошо, — нетерпеливо согласился маркиз. — Будь по-вашему, Лоусон. Пригласите сюда леди и помолитесь, чтобы это длилось недолго.

— Я уверен, что ваша светлость этого не допустит, — ответил тот с юмором, которого раньше маркиз за ним не замечал.

Алтон нетерпеливо поигрывал ножом для разрезания бумаги. Ему не терпелось уйти из министерства.

Он уже приказал заложить фаэтон, и экипаж ожидал его у дверей, чтобы отвезти его в Челси Маркиз не знал, попытается ли Сильвина вновь ускользнуть от него, но обещал себе, что на сей раз у нее это не получится.

Он был поглощен мыслями о Сильвине, когда дверь открылась.

— Мисс Сильвина Блейн, милорд, — объявил мистер Лоусон.

Маркиз поднял глаза и оцепенел.

Сильвина дошла почти до середины комнаты, прежде чем поняла, кто сидит напротив нее за письменным столом.

На какую-то долю секунды глаза ее засияли и губы полуоткрылись. Потом голосом, полным изумления, она произнесла.

— Мне сказали, что я увижу… маркиза Алтона. Почему здесь вы?

Последовало молчание, потом она снова недоверчиво заговорила:

— Не… не может быть, что… что вы… Маркиз поднялся и вышел из-за стола.

— Я маркиз Алтон.

Она уставилась на него, как на безумца. Потом странно, приглушенно вскрикнув, сказала:

— Как это может быть правдой , после всего, что вы… говорили мне. , всего, что., что произошло? Не может быть!

— Я собирался сказать вам, Сильвина. Клянусь, что собирался сказать сегодня вечером. Я сказал бы сегодня утром, но вы прогнали меня.

— Все это время вы… обманывали меня, — жалобно проговорила она. — Вы позволили мне рассказывать… как я боюсь маркиза, вы говорили мне, что я… не на его земле, не в его лесу , ем не его угощение!

— Я сказал вам правду, — прервал ее маркиз. — Я сказал, что и лес, и храм принадлежат мне, и это действительно так.

— Но вы же знали: мне и в голову не приходило, что вы маркиз Алтон!

— Это было так важно?

— Вы же знаете, что да! — вспыхнула она. — Знаете, что я считала, будто маркиз..

— Старый и страшный, — закончил он.

— Но вы не поправили меня, вы позволили мне думать, что вы фермер… небогатый человек, который не любит бывать в Лондоне!

— Будьте справедливы. Сильвина, — взмолился маркиз. — Вы сами это решили, и отчасти это правда. Я действительно занимаюсь хозяйством, люблю сельскую жизнь.

— Вы лгали… лгали и притворялись! — оскорбленно восклицала девушка. — Как вы, должно быть, смеялись над моей… глупостью, наивностью… ребяческими фантазиями!..

Голос ее прервался.

— Я никогда не смеялся над вами, — искренне сказал Алтон. — Вы это знаете. Эти минуты в лесу, прошлой ночью в парке и сегодня — это минуты очарования, которого я никогда раньше не знал.

В наступившем молчании Сильвине показалось, что стук ее сердца отдается в углах комнаты.

Сделав над собой нечеловеческое усилие, она гордо выпрямилась.

— Вы не можете ждать, что я вам поверю, милорд. Ваша светлость, видимо, убили немного свободного времени, поиграв с простушкой, попавшей в ваше светское общество, но хочу вас заверить, что вам нет необходимости продолжать притворяться.

— Черт побери, говорю же вам, я не притворялся! — воскликнул маркиз.

Он шагнул к ней, собираясь обнять, но тут вспомнил, где находится, и остановился на полпути: а вдруг и впрямь даже стены его собственного кабинета имеют глаза и уши, или неожиданно войдет Лоусон.

— Ваша светлость позволит мне уйти? — спросила Сильвина. Голос ее был ледяным, лицо — бледным.

Маркиз взглянул на нее и бесстрастно официальным тоном ответил:

— Насколько я понял, вы собирались поговорить со мной о деле.

— Ах да, конечно, — быстро проговорила девушка.

— Тогда не присядете ли? — предложил Алтон, указывая на стул по другую сторону письменного стола.

Она присела на самый краешек. Спина ее была бескомпромиссно выпрямлена, глаза прикрыты, так что ресницы касались полупрозрачной кожи нижних век.

Маркиз наблюдал за ней, и выражение его глаз невозможно было понять.

— Вы хотели привлечь мое внимание к просьбе графа Армана де Вальена, который желал бы получить работу в нашем департаменте. Это так?

— Так.

— Вы давно знакомы с графом?

— С детства.

— Насколько я понял, вашим отцом был сэр Ренделл Блейн, выдающийся дипломат. Она наклонила голову.

— Тогда где же вы встречали графа?

— В Испании в нашем посольстве, а потом один раз в Париже.

— А когда вы были в Вене? — спросил маркиз.

Щеки девушки чуть порозовели, как будто она вспомнила, откуда маркизу известен этот эпизод ее биографии, но тон по-прежнему оставался холодным и отчужденным.

— Мой отец был советником в Вене до вторжения французов. Мы уехали, когда мне было девять лет, и его направили в Испанию.

— Благодарю вас, мне кажется — это все. Наверное, теперь мне следует познакомиться с графом.

— Я должна поблагодарить вашу светлость за то, что вы меня выслушали, — официальным тоном проговорила Сильвина.

— Вы не простите меня? — очень мягко спросил Алтон.

Тут она подняла глаза и его изумил гнев, который он в них прочел;

— Я никогда не прощу вас! Никогда! Никогда! Я ненавижу вас. Понимаете? Вы убили последнее, что оставалось в моей жизни… вы убили… мои мечты…

Еще одно мгновение они смотрели друг Кругу в глаза, а потом она повторила почти шепотом:

— Я… ненавижу вас!

— Хорошо, — ответил маркиз. — Но клянусь вам, Сильвина, я сделаю все, что в моих силах, чтобы заставить вас изменить ваше мнение обо мне.

— Этого никогда не будет.

— В таком случае, раз уж мы так много узнали друг о друге, может быть, вы соизволите сообщить мне, кто тот достойный зависти счастливец, кому вы обещали свою руку?

Сильвина так выпрямилась, что на мгновение показалась выше.

Потом ясным, отчетливым голосом она ответила:

— Это мистер Роджер Каддингтон, ваша светлость. Он помощник государственного министра иностранных дел, и, значит, коллега вашей светлости. Я знаю, что вы прислушаетесь к моим и мистера Каддингтона пожеланиям, если я скажу вам, что наша помолвка пока держится в тайне, и поэтому я надеюсь, что вы ни с кем не будете о ней говорить.

Не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты, самостоятельно открыв дверь. Маркиз увидел, как мистер Лоусон, который, видимо, торчал у самого кабинета, бросился ее закрывать.

Сэр Алтон стоял, уставившись на закрытую дверь, и лицо его выражало чистейшее изумление.

Потом он начал расхаживать по кабинету — человек, терзаемый мучительными раздумьями, стоящий перед серьезнейшей проблемой, настолько превосходившей для него все другие, что он не мог придумать, как к ней подступиться.

Глава 8

— Как дела, Алтон? Немного не в форме? — пошутил достопочтенный Персиваль Лиллингтон, когда маркиз вышел из своего высокого фаэтона и начал подниматься по лестнице здания министерства иностранных дел.

Он говорил с фамильярностью старого приятеля, но маркиз сквозь монокль бросил на него уничтожающий взгляд и прошел, не сказав ни слова.

— Что это на Алтона нашло? — изумленно воскликнул достопочтенный Персиваль. — Уж не верен ли последний слух, будто Бонапарт прибывает на воздушных шарах? Или какая-нибудь из несравненных закрыла перед ним дверь своей спальни?

Его друг рассмеялся.

— Первое гораздо более вероятно, чем второе. Единственный момент, когда какая-нибудь несравненная может закрыть дверь, если дело касается маркиза, это когда он уже вошел.

Их хохот, громко прозвучавший за спиной маркиза, только усилил его мрачное настроение, подобное ноябрьскому туману.

Он прошел через мраморный холл и коридоры, не реагируя на приветствия вытягивающихся в струнку лакеев, а войдя в кабинет, хлопнул дверью и бросился в кресло за письменным столом, глядя через комнату невидящими глазами и механически постукивая пальцами по серебряному пресс-папье.

Все происходящее казалось столь невероятным, что он и сам с трудом верил в его реальность.

Сегодня Сильвина в пятый раз отказалась его принять — его, человека, перед которым были открыты все двери Лондона!

Самый популярный холостяк во всем светском обществе, каждую неделю получавший астрономическое число всевозможных приглашений, не мог попасть за маленькую, невзрачную, выкрашенную в зеленый цвет дверь дома номер девять по Куин-Уок.

Он писал Сильвине — и письма его возвращались нераспечатанными. Этим утром он превозмог свою гордость и умолял Бесси помочь ему.

— Я должен видеть мисс Блейн, — настаивал Алтон. — Не поможете ли вы мне?

Он знал, что никакие предложения о вознаграждении ничуть не изменили бы отношения Бесси: чутье подсказало ему, что напрасны будут попытки ее подкупить. Но маркиз верил, что его знаменитое обаяние подействует на пожилую седовласую камеристку, явно давнюю прислугу семьи.

— Я ничем не могу вам помочь, милорд, — ответила та.

— Вы говорили мисс Сильвине о моих визитах? Вы передали ей цветы, которые я принес вчера?

— Цветами вам ее не задобрить, милорд, только деньги зря тратите, — резко сказала Бесси.

— Мисс Сильвина их выбросила? Бесси покачала головой.

— Нет, так что-то портить — это не по ней. Как только фаэтон вашей светлости скрылся из вида, она спустилась вниз и отдала их первому попавшемуся нищему. Велела ему продать цветы, а деньги взять себе. Думаю, этот старый лис теперь будет вечно крутиться у нашей двери, надеясь на то, что ему снова так повезет.

Маркиз невольно рассмеялся. Но в следующую минуту он уже опять был серьезен и умолял:

— Я должен поговорить с ней, Бесси. Вы можете убедить ее в необходимости нашей встречи, — Не могу я ничего сделать, милорд, истинная правда. Она послушает меня не больше, чем вашу светлость. Если мисс Сильвина решила, что правильно, а что нехорошо, никто не может заставить ее передумать.

— Она несчастна? — негромко спросил маркиз.

— Несчастна — это не то слово. Похоже, она совсем отчаялась. Такой я не видела ее со времени смерти ее матушки. Она ее тяжело пережила тогда, ведь в семье они так любят друг друга… И сейчас ее глаза такие же невидящие, словно она потеряла что-то… дорогое.

Помолчав мгновение, Бесси продолжила:

— Не могу понять, зачем вашей светлости надо было так расстроить мисс Сильвину, как вы, верно, это сделали. Мало ей того, что этот мистер Каддингтон помыкает ею, как только может.

— Помыкает ею?! — резко переспросил маркиз, сдвинув брови. — По какому праву?

По лицу Бесси он понял, что та намерена посоветовать ему не вмешиваться не в свое дело. Но Бесси передумала.

— Не знаю, милорд, не знаю я, что все это значит, Господь свидетель. Я только знаю, что, будь жива ее милость, она не одобрила бы такого претендента на руку мисс Сильвины.

— Тогда почему же она дала ему свое согласие?

Служанка покачала головой.

— Мисс Сильвина ничего не рассказывает мне с тех пор, как мы вернулись из Алтон-Грин, милорд. Раньше она разговаривала со мною так, словно я ее лучшая подруга, и я могла бы поклясться, что у нее нет от меня секретов. Но вот она приезжает из деревни после смерти моей сестры — и ее словно подменили.

— В чем это проявляется?

— Трудно точно определить, милорд. Во-первых, она испугана. Я такой испуганной ее никогда не видела. Она всегда была чутким ребенком, и частенько, когда я присматривала за ней, если ее няня уходила или мы переезжали в другую страну, я думала про себя, что она какое-то сказочное создание.

Бесси улыбнулась каким-то своим воспоминаниям.

— Еще ребенком, — продолжала служанка, — она, бывало, протягивала ручки к солнцу и цветам, а когда выросла, я все думала, что она бывает счастлива, оказавшись в саду или в лесу.

— Она тоже сказала мне, что любит леса, — мягко проговорил маркиз.

— Это истинная правда, милорд. Когда мы жили в Вене, она, бывало, все приставала к сэру Ренделлу, чтобы он сводил ее в лес. А в Испании, в саду посольства, были деревья, которые она называла своими. Она прямо вся светилась, когда мечтала под ними — так же она выглядела, когда вы были здесь тем утром и она быстренько выпроводила вас, чтобы мистер Каддингтон вас не встретил.

— Она казалась сияющей — и счастливой? — тихо спросил маркиз.

— Беззаботной, как птичка в ветвях! — подтвердила Бесси. — Глаза ее сияли, губы улыбались, и я подумала про себя (я тогда еще не знала, кто вы такой): этот человек все исправит.

Маркиз молчал, и старая служанка продолжала:

— Когда мистер Каддингтон ушел, мисс Сильвина мне говорит:» Мне надо идти, Бесси, сделать одно неприятное дело, которое делать совсем не хочется. Но если, пока меня не будет, ко мне придет джентльмен, который был здесь совсем недавно, пожалуйста, попроси его подождать «. Я сразу поняла, о чем она говорит, милорд, а она добавляет:» Я хочу снова его увидеть! Ах, Бесси! Я очень, очень хочу снова его увидеть!«

Маркиз продолжал хмуро молчать.

— Но вы не вернулись в тот день, милорд, а мисс Сильвина появилась такая, будто ее громом поразило. Ни слова я от нее не добилась, ни слезинки ее не увидела. Но ночь за ночью я слышу, милорд, как она плачет так жалостно, что у меня просто сердце разрывается.

Маркиз сжал губы, как от боли.

— Проклятье! Так не может продолжаться! — хрипло проговорил он. — А мисс Сильвина сказала вам, почему она приехала за вами в Алтон-Грин?

— Она мало что сказала, милорд, но я и без слов поняла, что она не хотела оставаться наедине с этим мистером Каддингтоном. Видите ли, когда сначала мисс Сильвина и мистер Клайд поселились на Куин-Уок, с ними жила сестра сэра Ренделла. Она, как положено, присматривала за мисс Сильвиной. Но потом она заболела и уехала в Хэрроугейт на воды. Я думала, она скоро вернется, но, наверное, она так и не поправилась.

— Значит, мисс Сильвина привезла вас из Алтон-Грин в качестве дуэньи, — размышляя, сказал маркиз.

— Можно и так выразиться, милорд, потому что мисс Сильвина мне говорит:» Ты не должна оставлять меня одну, если ко мне приходят джентльмены, Бесси. Что бы они тебе ни говорили, ты должна заходить в гостиную и там оставаться «.

— Джентльмены? — переспросил маркиз, поднимая брови.

— Это она так выразилась, милорд, но я все прекрасно поняла, как если бы она назвала имя мистер Каддингтона. Когда он приходит, всегда одно и то же: она бледнеет и пугается, а иногда я вижу, что она дрожит, как на холодном ветру, после того, как он начинает поучать ее делать то-то и не делать того-то.

Бесси сердито фыркнула.

— Я знаю, что он начальник мистера Клайда, — продолжала она, — но все равно, можно было бы ожидать, что молодой джентльмен не потерпит таких притязаний чужого человека, тем более не из знати.

Если бы маркиз не был так озабочен, он улыбнулся бы — такое презрение слышалось в словах Бесси.

Никто не презирает выскочек сильнее, чем старые фамильные слуги.» Вся прислуга, — подумал он, — это сплошь снобы, и Бесси не составляет исключения «.

— Расскажите мне о леди Блейн, — попросил он.

— Не следует мне здесь стоять и разговаривать вот так с вашей светлостью, — возразила Бесси. — Если бы мисс Сильвина узнала, она расстроилась бы.

— Она рассердилась бы на вас? Бесси покачала головой:

— Нет, мисс Сильвина почти никогда не сердится, милорд. Если что-то не так, она огорчается, но лучше бы уж она кричала и бранилась, как некоторые. Нет, мисс добра и ласкова, как ангел. Она слишком хороша для этого мира, милорд, и это святая правда.

— Вполне вам верю, — сухо ответил маркиз. — Но, к несчастью, ей приходится жить в этом мире, и я должен ей помочь. Нельзя допустить, чтобы она и дальше жила в таком страхе.

— А что я ей все время говорю? — торжествующе сказала Бесси. — Но она каждый раз отвечает, что ничего нельзя поделать.

— Пустите меня к ней, Бесси, — снова попытался уговорить ее маркиз.

— Право же, милорд, я не могу этого сделать: она у себя в спальне. А за такое леди Блейн, — Господь да упокоит ее душу, — никогда бы меня не простила.

— Расскажите мне о леди Блейн, — попросил Алтон.

— Да, конечно. Она была очень хороша собой. Из Шотландии, как вы знаете, племянница герцога Арджилского. Все, кто был с ней знаком, уважали и любили ее.

— Герцог Арджилский… — вслух размышлял маркиз. — Это интересно.

— Вы знакомы с его сиятельством, милорд?

— Мы пару раз встречались с ним во время редких приездов герцога в Лондон.

Он глубоко задумался на несколько секунд, потом сказал:

— Я очень прошу вас, Бесси, еще раз передать мою мольбу. Вы уже пятый раз закрываете передо мной дверь. Поднимитесь сейчас наверх и попросите мисс Сильвину уделить мне всего пять минут. Я ее дольше не задержу. Скажите ей, что я даю клятву уйти из дома, как только она меня попросит об этом. Я должен с ней поговорить.

— Спрошу ее, милорд, — неохотно согласилась Бесси, — мне самой хотелось бы, чтобы мисс Сильвина согласилась на вашу просьбу. Но извините меня, ваша светлость: я не выполнила бы своего долга, если бы оставила вас здесь, пока поднимаюсь по лестнице.

— Значит, вы должны выполнить свой долг, — спокойно ответил маркиз.

Он остался дожидаться за порогом — красивый, элегантный мужчина, притягивающий взгляды прохожих; но сам Алтон этих взглядов не замечал, настолько был поглощен своими мыслями.

Когда дверь снова открылась, маркиз на лице Бесси прочитал свой приговор.

— Мне, право, жаль, милорд.

— Что она сказала? — спросил маркиз. — Передайте мне в точности ее слова.

— Мисс Сильвина сказала, милорд, — печально ответила Бесси, — что ей нечего сказать маркизу Алтону — ни сейчас, ни в будущем.

По дороге обратно в министерство маркиз не знал, был ли он когда-нибудь еще столь же несчастен; никогда еще он не встречал столь непреодолимого препятствия, особенно в том, что касалось женщин.

Единственной возможной надеждой было бы заручиться поддержкой Клайда Блейна, но маркизу это претило, так как он понимал, что окажется в весьма двусмысленном положении. В самом деле, как он мог сказать молодому человеку:

» Я хотел бы ухаживать за вашей сестрой, хотя мне и известно, что она обещала руку другому?«

Нет, это, конечно, было немыслимо. Но теперь, когда и Бесси не смогла помочь ему, к кому он мог обратиться?

Маркиз встал из-за стола и подошел к окну.

Ему видны были деревья Сент-Джеймс парка, гнувшиеся на ветру. Он вспомнил, как Сильвина подняла к нему лицо, освещенное луной. Она была так хороша, что дух захватывало — и в глазах ее было беспокойство, когда она спросила его о награде, которая была на его вечернем фраке.

Почему в эту минуту он не был с ней откровенен? Почему не сказал ей, кто он? Он знал ответ: потому что боялся потерять ее!

Он помнил, как Сильвина отказывалась подойти к Алтон-Парку. Невозможно было забыть, как она спросила, не принадлежит ли пугающему ее маркизу угощение, ожидавшее их в греческом храме.

» Старый и страшный»— так она представляла себе маркиза Юстина Алтона. Он видел, как потемнели ее зеленые глаза, как в необъяснимом страхе задрожали губы при одной только мысли о встрече с маркизом…

Почему она боялась его? Что это значило? Где можно было искать разгадку этого запутанного дела?

Он вспомнил, как говорил Сильвине, что умеет решать сложные проблемы, но эта казалась неразрешимой. Как мог он, никогда не знавший поражения, потерпеть его от этой маленькой, неизвестной в обществе девушки?

Может быть, это было абсурдным, но маркизу подумалось, что именно чистота Сильвины, не замутненная светскими условностями, делала ее противницей более серьезной, чем была бы искушенная во всех уловках женщина.

— Я должен найти зацепку, — вслух проговорил маркиз и вздрогнул, когда голос у двери произнес:

— Я извиняюсь, милорд, что не был рядам с вами. Я не знал, что вы вернулись.

— Ничего, Лоусон, входите, — ответил маркиз.

— Вы чем-то обеспокоены, милорд?

— Да, это так, — мрачно подтвердил тот. Мистер Лоусон мгновение помедлил, как будто ожидая, что маркиз доверится ему, но тот молчал. Тогда секретарь сказал:

— Мне не хотелось беспокоить вашу светлость, но граф Арман де Вальен явился за ответом, надеясь узнать о положительном решении относительно своей просьбы.

— Черт бы побрал этого типа! Когда он наконец оставит меня в покое?!!

— Мне сказать ему, чтобы он ушел, милорд?

— Нет, подождите минуту, — ответил маркиз. — У меня есть идея!

Любой человек, знавший его, понял бы по его лицу, что он сейчас в самом своем опасном настроении.

Маркиз обладал уверенностью в себе и внутренней силой, которые помогали ему, когда, казалось бы, все было потеряно. Вот и сейчас из пепла отчаяния родился новый огонь.

Сильвина назвала его упорным! Он покажет ей, что хотя бы этим качеством он обладает вполне.

Только что, словно сама мысль о Сильвине обладала какими-то магическими свойствами, у него в голове сложился план.

Алтон порой обладал прямо-таки сверхъестественной проницательностью, и это качество сделало его блестящим командиром во время боевых действий. Когда поражение представлялось неизбежным, когда, казалось, не было ни малейшего шанса достичь цели, внезапно маркиз принимал какое-то неожиданное и на первый взгляд парадоксальное решение. Он настолько ясно видел, что следует делать находившимся под его командованием войскам, словно перед ним лежала карта с диспозицией. И поскольку маркиз был отчасти убежден, что это вдохновение дается ему свыше, он всегда готов был действовать в соответствии с ним.

— Пока не отсылайте графа, мистер Лоусон, — распорядился он сейчас. — Пусть поскучает в передней, ему это не повредит. Найдите помощника министра иностранных дел. Попросите мистера Каддингтона, если он не занят, чтобы он любезно уделил мне несколько минут своего времени.

— Хорошо, милорд.

Маркиз сидел за столом, сосредоточив свои мысли на Каддингтоне. На прошлой неделе он долго наводил о нем справки, но узнал очень мало.

Человек этот был очень богат и считался весьма способным; все были в этом единодушны.

Но никто, как отметил маркиз, не смог назвать мистера Каддингтона своим другом или даже просто тепло отозваться о нем, если речь не шла о его деловых качествах. Оказалось, что мало кто более или менее хорошо его знает, да и те были людьми, чье положение в обществе было ниже, чем положение Каддингтона.

Маркиз также узнал, что помощник министра — завсегдатай домов терпимости, причем главным образом тех, что предназначены для клиентов с не вполне обычными вкусами в сексе.

— У него не слишком хорошая репутация в том, что касается женщин, — объяснил какой-то пожилой мужчина, которого расспрашивал маркиз.

По всей справедливости маркиз должен был бы признаться, что и о нем самом тоже можно было сказать нечто подобное. В то же время женщин, которым он посвящал часы досуга, Юстин Алтон находил отнюдь не в борделях, и ему не было нужды платить за их ласки.

Итак: маркиз не смог почти ничего узнать о мистере Каддингтоне. А в том, что он узнал, единственным существенным обстоятельством было то, что Каддингтон был на редкость умен. Он владел несколькими языками, окончил Оксфорд в числе лучших, и можно было не сомневаться, что если бы лорд Хоксбери завтра вышел в отставку, помощник министра занял бы его место, но до сих пор маркиз просто не думал о существовании мистера Каддингтона, а неделю назад он бы просто не узнал его в лицо за стенами министерства иностранных дел.

Маркиз все еще продолжал размышлять о помощнике министра, когда дверь распахнулась и мистер Лоусон доложил:

— Помощник государственного министра иностранных дел, милорд. Маркиз стремительно встал.

— Дорогой мой, — сказал он чрезвычайно приветливо, — я не имел намерения просить вас прийти в мой кабинет. Я всего лишь послал моего секретаря узнать, не примете ли вы меня.

— Мой кабинет полон народа, и я решил, что если вы хотите поговорить со мной наедине, то у меня это сделать будет невозможно, — ответил мистер Каддингтон.

— Это очень любезно с вашей стороны, — откликнулся маркиз. — Зная, как вы должны быть заняты сейчас, я не хотел бы отнимать у вас время. Тем не менее я должен просить вашей помощи.

— Моей помощи, милорд?

Было очевидно, что мистер Каддингтон приятно удивлен. Он уселся у стола маркиза, скрестив вытянутые ноги и откинувшись на спинку стула. Казалось, он держится совершенно непринужденно, но маркиз ощутил в нем какую-то настороженность. Взглянув в лицо мистера Каддингтона, он подумал, что никогда еще ему не был так неприятен кто-то. Недаром Сильвина назвала его зловещим. Может быть, это было слишком сильно сказано, но, тем не менее, маркизу (хотя, вероятно, он был предубежден) показалось, что было что-то странно отталкивающее в этих близко посаженных глазах и толстых губах.

Тем не менее голос маркиза оставался любезным, а улыбка — открытой. Он сказал:

— Может быть, вы решите, что я делаю из мухи слона, но, поскольку я не хочу беспокоить лорда Хоксбери, я должен просить вашей помощи.

— Я готов оказать вам любую помощь, милорд.

— Да, прежде, чем я начну, — небрежно заметил маркиз, — я должен вас поздравить. Мне сказали, что вы собираетесь жениться.

Он прочел удивление во взгляде мистера Каддингтона, который ответил:

— Интересно, кто вам это сказал, милорд?

— Если это безосновательный слух, я прошу у вас прощения, — отозвался маркиз. — Но мне сообщили, что вы намерены вступить в брак. Кажется, кто-то на балу говорил об этом. Может, это был лорд Хоксбери. Но кто бы это ни был, было сказано, что вы приехали с леди, с которой собираетесь вступить в брак.

— Это так, — отрывисто сказал мистер Каддингтон, — и я действительно помолвлен, милорд. Но по соображениям частного порядка я буду благодарен, если ваша светлость оставите эти сведения при себе — по крайней мере пока.

— Но конечно же, — улыбнулся маркиз. — Мне жаль, что я заговорил об этом. В то же время позвольте мне вас поздравить. Насколько я понял, ваша суженая — это мисс Сильвина Блейн. Она была здесь несколько дней назад, и я нахожу ее совершенно очаровательной.

— Она — дочь сэра Ренделла Блейна, — пояснил мистер Каддингтон. — Полагаю, ваша светлость его помнит. Сильвина будет, я думаю, покладистой женой, когда я ее вышколю. Всем женщинам нужен господин.

Последние слова мистер Каддингтон произнес так, будто говорил сам с собой. На его толстых губах появилась улыбка, заставившая маркиза быстро отвести взгляд: помощник министра понятия не имел, в какой опасности находится его самодовольная улыбка.

— Как и вы, милорд, я долго был холостяком, — продолжал мистер Каддингтон, не заметив, что нож для бумаги, которым поигрывал маркиз, вдруг переломился пополам, — но считаю, что тем, кто занимается политикой, нужна рядом женщина, которая принимала бы гостей, была бы украшением званых вечеров и, конечно, согревала его постель холодными ночами.

Мистер Каддингтон расхохотался. Этот разговор совершенно не вязался с его репутацией человека блестящего ума, но маркиз, прекрасно разбиравшийся в людях, быстро понял, в чем дело.

Каддингтон пытался говорить с ним на равных!

Он знал репутацию маркиза: сердцеед, друг принца Уэльского, представитель сливок общества, любитель спортивных развлечений, — и в своем бесконечном невежестве вообразил, что именно так разговаривают между собой щеголи и денди, о которых он столько слышал. Он разыгрывал спектакль, играя роль одного светского джентльмена, беседующего с другим. Его слова казались ему остроумными и светскими, и Каддингтону даже в голову не приходило, что маркизу он может быть противен не меньше, чем омерзительная, скользкая рептилия.

— Но я надоем вам со своими семейными делами, — остановил Каддингтон поток словоизвержения. — Ведь вы, милорд, хотели меня видеть?

Огромным усилием воли маркиз заставил свой голос звучать ровно, никак не выдавая отвращения и ненависти, которые испытывал к сидящему напротив него человеку.

— Три дня назад, мистер Каддингтон, мисс Сильвина Блейн принесла мне тепло написанное письмо, в котором рекомендовала графа Армана де Вальена. Я говорил с ней, и она объяснила мне, что знает графа давно — с детства. Потом я принял графа, побеседовал с ним и нашел его достаточно приятным человеком. В то же время меня несколько удивило его сильное желание работать со мной, именно в этом департаменте. Однако он объяснил, сколь глубоко он сам и его семья ненавидят бонапартовский режим во Франции, сказав, что эта ненависть заставила его пересечь Ла-Манш, чтобы присоединиться к Великобритании в ее борьбе за восстановление равновесия сил в Европе.

Маркиз сделал паузу, и мистер Каддингтон спросил:

— Вам понравился этот молодой человек?

— Вы с ним встречались ? — в свою очередь осведомился маркиз.

— Только один раз на каком-то вечере, — небрежно ответил его собеседник. — Конечно, мисс Блейн сообщила мне, что он умолял ее содействовать его стремлению служить нашей стране там, где он считает себя наиболее полезным. Боюсь, что если вы просите меня поручиться за графа, я не смогу вам помочь, так как мало знаком с ним лично.

— Думаю, француз мог бы быть нам полезен, — заметил маркиз. — Несомненно, он мог бы разнюхать для нас, кто из его соотечественников только и ждет , чтобы раскрыть наши секреты Бонапарту, отплатив нам таким образом за гостеприимство, которое Англия оказывала им с самой революции. В то же время лорд Хоксбери просил нас проявлять особую осторожность в том, кому мы оказываем доверие. Я полагаю, вам известно, мистер Каддингтон, что я нахожусь здесь в соответствии со специальным пожеланием мистера Питта.

Мистер Каддингтон снисходительно улыбнулся:

— Мистеру Питту вечно чудятся шпионы под обеденным столом. Тем не менее я склонен согласиться с вашей светлостью, что мы должны быть как можно осторожнее.

— Тогда, я уверен, вы согласитесь на то, что я собираюсь предложить, мистер Каддингтон, — сказал маркиз.

И опять ему показалось, что он заметил настороженность в глазах собеседника.

— Я всегда считал, — продолжал маркиз, — что практически бессмысленно пытаться оценить характер человека или его способности, разговаривая с ним через письменный стол. Иногда соискатель нервничает, иногда чересчур самоуверен, но он всегда пытается сыграть какую-то роль. Он никогда не чувствует себя совершенно свободно, никогда не бывает совершенно естествен. Да и как это возможно, когда решается, может быть, вопрос о всей его карьере?

— Тут я с вами согласен, милорд, — вставил мистер Каддингтон.

— И я предлагаю вот что: я приглашу графа ненадолго в Алтон-Парк, на пару дней, и если бы вы, мистер Каддингтон, нашли возможность быть в этот момент моим гостем, мы с вами могли бы определить, действительно ли он так искренен в своем желании помочь Великобритании, как говорит, и вообще может ли он быть нам полезен.

— Вы хотите пригласить меня в Алтон-Парк, милорд?

Голос мистера Каддингтона звучал ровно, но он не смог стереть со своего лица довольной улыбки.

Маркизу было прекрасно известно, что приглашения в Алтон-Парк ценились чрезвычайно высоко — даже в кругу его самых близких друзей.

Он всегда был очень разборчив, приглашая гостей. Поговаривали, что принцу Уэльскому нравилось бывать в Алтон-Парке больше, чем в других домах, которые он удостаивал своим посещением.

Маркиз подозревал, что мистер Каддингтон был снедаем честолюбивым желанием попасть в светское общество, и теперь он увидел, что не ошибся.

В его собеседнике теперь заметно было возбуждение, отсутствовавшее прежде, и губы его растянулись в самодовольной улыбке, когда он выслушивал ответ маркиза:

— Я был бы чрезвычайно благодарен вам, если бы вы сочли возможным принять мое приглашение.

— Я с удовольствием приму его, — быстро сказал мистер Каддингтон.

— Тогда как насчет ближайшей пятницы? — предложил маркиз. — Однако, я думаю, не стоит слишком явно показывать графу, каковы наши намерения. А что, если мы пригласим также и мисс Блейн, как его поручительницу — и, конечно, ее брата, который, как я понимаю, работает здесь же? Это создаст впечатление обычного приглашения.

— На мой взгляд, это прекрасная мысль, милорд.

— Я попрошу мою бабушку, вдовствующую герцогиню Уэндоверскую, которая всегда выполняет роль хозяйки дома, когда я принимаю у себя гостей, написать мисс Блейн официальное приглашение. Но поскольку времени до пятницы осталось немного, может быть, вы будете настолько добры, что убедите мисс Блейн и ее брата принять мое приглашение до завершения всех формальностей?

— Я уверен, что смогу это сделать, милорд, — самонадеянно заявил мистер Каддингтон.

— Я глубоко благодарен вам, господин помощник министра, — сказал маркиз. — Естественно, хочется быть справедливым к такому человеку, как граф, чей отец, насколько мне известно, сделал блестящую карьеру, будучи послом Франции во многих странах Европы. В то же время приходится быть осторожным: сейчас не такое время, чтобы можно было рисковать.

— Поистине так, милорд.

— Кажется, граф сейчас дожидается в приемной моего решения, можно ли ему надеяться на работу здесь, в министерстве иностранных дел. Я увижусь с ним и скажу, что я в настоящее время так занят, что нам было бы лучше продолжить наш разговор в Алтон-Парке.

Мистер Каддингтон встал.

— И в этом случае мое присутствие здесь излишне, милорд. Как вы сказали, надо избегать видимости заговора между нами относительно того, принять или не принять графа.

— Не знаю, как и благодарить вас за вашу любезность. У меня просто груз с души свалился. Я чувствовал, что это решение чересчур важно, чтобы принимать его самостоятельно, без помощи такого человека, как вы, — с большим опытом в дипломатии.

— Когда вы будете ждать нас в Алтон-Парке в пятницу? — спросил мистер Каддингтон.

— Полагаю, вы будете заняты в пятницу здесь — как, впрочем, и все остальные дни, — ответил маркиз с улыбкой. — Но Алтон-Парк всего в часе езды от Лондона, и если вам удастся приехать около пяти часов, то до обеда у нас будет еще много времени. Конечно, я приглашу кое-кого из моих друзей, чтобы познакомить их с вами. Мне посчастливилось иметь чудесных соседей, и, я думаю, вам не будет скучно в субботу и в воскресенье.

— Я уверен в этом, милорд.

Маркизу казалось, что Каддингтон только что не мурлычет как кот, дорвавшийся до сливок, при одной только мысли о том, что его ждет.

— Как это ни прискорбно, — продолжил маркиз, — боюсь, что в воскресенье вечером мы должны будем вернуться. Мне было бы в высшей степени приятно оставить вас и на понедельник, но, поскольку дела находятся в столь критическом состоянии в связи с войной, не думаю, что в министерстве смогут дольше обходиться без вас.

— Ваша светлость, вы мне льстите, — отозвался его собеседник. — Уверяю вас, что в настоящий момент вы более необходимы, нежели я.

— Хотел бы я, чтобы это было так, — заметил маркиз.

Оба собеседника обменялись поклонами, и помощник министра иностранных дел вышел.

Маркиз снова уселся за свой письменный стол, но теперь мгла, окутывавшая его, когда он вошел в кабинет, рассеялась.

Он планировал, он действовал, он предвкушал ожидающую его битву.

Он был абсолютно уверен, что, как бы Сильвина ни была недовольна его приглашением в Алтон-Парк, как бы ни старалась отказаться от поездки туда, честолюбивый выскочка Каддингтон заставит ее принять приглашение маркиза. Однако сама мысль о толстогубом мистере Каддингтоне рядом с Сильвиной вызвала у маркиза вспышку неистовой ярости.

Он опустил взгляд на сломанный нож для бумаги и подумал, что случилось бы, не удержись он от желания сжать руками толстую шею Каддингтона и придушить его.

Он этого заслуживал! Как смел он так говорить о Сильвине? О СИЛЬВИНЕ!

И теперь маркиз наконец понял, почему она была так испугана, почему ее нежное, грациозное тело содрогалось при приближении мужчины, которому каким-то необъяснимым образом удалось убедить ее принять его предложение.

Как он мог это сделать? Откуда у него такая власть над ней?

Маркизу стало физически нехорошо от мысли, что Сильвина, такая чувствительная, должна терпеть общество мужчины, который даже о женщине, на которой собирается жениться, не может говорить пристойно и с уважением.

— Я спасу ее, — поклялся маркиз. — Клянусь небом, я спасу ее, даже если для этого мне придется убить Каддингтона!

Глава 9

— Погостить в Алтон-Парке! — ахнула Сильвина. — Да ты с ума сошел!

— Нисколько, — ответил ее брат. — И, честно говоря, Силь, такое приглашение счастливы бывают получить и имеющие в обществе вес люди.

— Но не ты! — с ужасом в голосе воскликнула Сильвина. — Не ты, Клайд!

— Уж не думаешь ли ты, что мистер Каддингтон принял бы от нашего имени это приглашение, если бы считал, что в нем таится какая-то опасность? — запротестовал Клайд. — Он не настолько туп, чтобы устроить мне неприятности с маркизом. И вообще, если кто и ходит важный, как павлин с двумя хвостами, так это Каддингтон.

— Ты имеешь в виду — ему хочется побывать в Алтон-Парке?

— Хочется? Это чересчур мягко сказано, — откликнулся ее брат. — Он возбужден, он в упоении, он лопается от гордости и хвастает этим приглашением перед каждым, кто только готов его выслушать.

— Но почему? Почему? — спрашивала Сильвина с нотой отчаяния в голосе.

— Не будь такой дурехой, — ответил Клайд. Разве ты не знаешь, что приглашения маркиза Алтона ценятся дороже бриллиантов? Все в высшем свете только и мечтают о них. Говорят, даже принц Уэльский никогда не отказывается от приглашений в Алтон-Парк.

Помолчав мгновение. Сильвина тихо сказала:

Ну, а я откажусь от гостеприимства его светлости.

Ну что ты так упрямишься? — раздраженно спросил ее брат. — Да маркиз сам говорил со мной и был как нельзя более любезен. Хотел бы я иметь средства на такого портного, какой шьет ему! Может, в Алтон-Парке я научусь так же замысловато завязывать галстук — без единой морщинки! Не могу себе представить, как это удается его камердинеру.

— Неужели ты не понимаешь, что у его светлости должна быть причина, чтобы нас пригласить?

— Почему ты вечно видишь все в черном свете? — с досадой запротестовал Клайд. — Лично я думаю, что маркиз хочет принять твоего протеже, графа, и вежливость требует, чтобы его приглашение включало и нас. По крайней мере так считает Каддингтон.

— Я с вами не поеду, — настаивала Сильвина.

— Прекрасно, тогда я поеду без тебя, — парировал Клайд. — Не собираюсь я так задирать нос, как, видно, намерена делать ты. И не в моем положении отказываться от приглашения, которому позавидовал бы любой мой сверстник.

Секунду он стоял перед зеркалом, прихорашиваясь.

— Если ты хочешь, чтобы я преуспел на дипломатическом поприще, — продолжил он, — я, несомненно, должен угождать своему начальству, не говоря уже о том, что пара дней в Алтон-Парке придадут мне веса в обществе.

— За этим что-то кроется, — не успокаивалась Сильвина, — как ты не понимаешь, Клайд! Маркиз пригласил тебя не из любезности или по снисходительности, он пригласил тебя не потому, что жаждет твоего общества. Зачем ему это? Возможно, он что-то подозревает и хочет обезоружить тебя.

— И что он узнает? — ответил Клайд. — Ничего, как тебе прекрасно известно.

— Но даже намек на подозрение испортит тебе карьеру!

Ее брат только пожал плечами.

— Ты чертовски мнительна, Силь. Откровенно говоря, не могу я жить в вечном унынии из-за того, что Каддингтон что-то имеет против меня. Я молод и намерен радоваться жизни — и это включает в себя приглашение в Алтон-Парк.

— Все равно, я не поеду, — твердо сказала Сильвина.

— А вот этого, боюсь, вы сделать не сможете, моя дорогая, — произнес голос у двери.

Сильвина резко обернулась к незаметно вошедшему мистеру Каддингтону. Он неслышно поднялся по лестнице и появился в такой точно рассчитанный момент, что она не сомневалась он тихо поднялся и подкрался к дверям, чтобы подслушать их разговор.

Но это подозрение она, естественно, не могла высказать вслух.

Сильвина сделала гостю глубокий реверанс, но не пригласила садиться, так что ее брат, немного смутившись, выдвинул стул.

— Не присядете ли, сэр? — спросил он.

— Я надеялся, что ваша сестра будет поприветливей, — ответил тот, глядя на потупившую глаза Сильвину — Вы должны извинить меня, — проговорила она, — но мой разговор с братом заставил меня забыть о приличиях. Могу я вам предложить что-нибудь перекусить?

— Нет, спасибо, — сказал мистер Каддингтон, — я не могу задерживаться. Нам всем надо немало сделать, если мы хотим отправиться в пятницу в Алтон-Парк около четырех часов пополудни, как я планировал. Мне и Клайду придется пораньше уйти из министерства, но я думаю, что в данных обстоятельствах это простительно.

— Но, как вы уже слышали, сэр, — сказала Сильвина, — я, к сожалению, не могу принять гостеприимного приглашения маркиза.

Мистер Каддингтон поднял брови.

— Вот как? А в чем же дело, позвольте осведомиться?

— У меня нет желания ехать в Алтон-Парк.

— Осмелюсь сообщить вам, что я не намерен передавать маркизу эту в высшей степени ребячливую и глупую фразу. Он специально оговорил, что вы входите в число приглашенных, и его бабушка, вдовствующая герцогиня Уэндоверская, напишет лично вам письмо, которое вы, несомненно, получите завтра утром.

— Я поблагодарю ее сиятельство за доброту, — сказала Сильвина, — и выражу сожаление, что не смогу вас сопровождать. Я убеждена, что вам без меня будет гораздо лучше.

— Об этом, конечно, можно было бы поспорить, — возразил мистер Каддингтон, — и тем не менее я настаиваю, чтобы вы приняли приглашение маркиза и провели пятницу и субботу под его кровом.

— Не вижу, почему маркиз может желать моего общества, — возразила Сильвина. — Судя по тому, что сказал Клайд, гостей созывают ради графа Армана де Вальена. Вы с Клайдом будете там и окажете ему поддержку, а мое отсутствие останется незамеченным. — Однако именно вы поручились за графа, проговорил мистер Каддингтон нарочито спокойным голосом человека, сдерживающего ярость.

— Вспомните, сэр: по вашему настоянию, — ответила Сильвина. — И хотя я рада была это сделать, памятуя о дружбе моих родителей с отцом графа, я не вижу оснований и дальше помогать ему.

— У меня нет времени для дальнейших споров, — решительно отрезал мистер Каддингтон. — Мы едем в Алтон-Парк, и моя карета заедет за вами сюда в пятницу ровно в четыре.

— Я не приму этого приглашения, — еще раз твердо проговорила девушка.

Впервые ее глаза встретились со взглядом пристально наблюдавшего за ней человека.

Этот взгляд был жестким и неуступчивым, а губы неприятно улыбались, как будто он смотрел на бьющуюся в силках птичку, зная, что ей не вырваться.

— Вы поедете с нами в Алтон-Парк, — сказал он угрожающе спокойно, — во-первых, потому, что я уже принял приглашение маркиза, а, во-вторых, потому что я этого хочу.

— А если я буду упорствовать в моей решимости, — спросила Сильвина, — если я откажусь собраться к четырем часам пополудни в пятницу, вы потащите меня силой?

— Нет, моя милая, — ответил он, я не опущусь до того, чтобы куда-то вас тащить. Я всего лишь возьму в Алтон-Парк некую черную книжечку, которая заперта у меня в столе. Мне думается, маркиз с большим интересом почитает ее на досуге.

— Силь, ради Бога! — воскликнул Клайд. Она отвернулась к окну, и мужчины поняли, что она отчаянно старается овладеть собой.

— У меня… вообще… нет выбора, да? — спросила она наконец почти шепотом.

— Никакого, — ответил мистер Каддингтон, — вот почему я советую вам, милая моя, в будущем предоставлять такие решения мне. Как я уже говорил вам и раньше, в том, как надо вести себя в обществе, вы, к моему прискорбию, не на высоте, — хоть и были дочерью посла. Вы до смешного наивны и простоваты. К сожалению, вас придется немало учить, прежде чем вы станете такой женой, какая нужна человеку с моим положением в обществе.

— Если у меня такие серьезные недостатки, — с рыданием сказала Сильвина, — то почему, почему вы хотите жениться на мне?

— Думаю, сейчас не время отвечать на этот вопрос, — отозвался мистер Каддингтон неожиданно охрипшим голосом, от которого ее бросило в дрожь. — Но это вопрос, на который я могу дать самый исчерпывающий ответ, уверяю вас, и в должное время и в должном месте я это сделаю, не сомневайтесь.

Сильвина сплела пальцы, чувствуя, что дрожит, как будто по комнате внезапно пронесся холодный ветер.

— А теперь — к делу, — сказал мистер Каддингтон, переменив тон. — Я решил, Клайд, что мы должны ехать стильно. Я куплю новый каррикль. Я его уже присмотрел: его заказал для себя один аристократ, который теперь не может расплатиться с долгами.

Последние слова звучали с явной издевкой.

— Это очень щегольской и элегантный экипаж, — продолжал он, — и рассчитан на быструю езду. Думаю, мою пару гнедых не стыдно будет поставить в конюшню его светлости. Граф поедет со мной, а вы будете сопровождать сестру в моей карете. Как удачно, что она совсем недавно покрашена! Конечно, на козлах будет двое слуг, и один на запятках.

Клайд не ответил, и, помолчав несколько секунд, мистер Каддингтон снова заговорил, на этот раз обращаясь к Сильвине:

— А вам, дорогая, предстоит сделать очень многое за весьма короткое время. Ваши наряды должны соответствовать случаю. Правда, у вас есть платье, которое я подарил вам для приема, но кроме него — ничего.

— Вы и правда думаете, что я разрешу вам платить за мои платья? — гневно спросила Сильвина. — Есть вещи, сэр, в которых я не намерена отступать от приличий. Вы можете угрозами заставить меня принять приглашение маркиза, но вам не принудить меня надеть платья, за которые вы заплатили, как будто я… ваша содержанка!

— Это совершенно бессмысленный спор, если учесть, что мы помолвлены. И вы прекрасно знаете, что у вас нет денег на приданое, подобающее леди из благородного семейства.

— Мы с Клайдом что-нибудь придумаем, — упрямо ответила Сильвина.

Мистер Каддингтон неприятно захохотал.

— Ну, Клайд, что вы на это скажете? Сколько вы можете потратить на сестру, учитывая, что сами вы в долгах как в шелках, как мне прекрасно известно?

Клайд Блейн стиснул зубы и с трудом заставил себя выговорить:

— Бесполезно, Силь. У меня нет наличных, о чем мистер Каддингтон, похоже, знает лучше меня.

— Тогда я поеду в том, что у меня есть, — ответила Сильвина. — Неужели ты думаешь, что мама, будь она жива, или отец позволили бы одевать меня человеку, который мне не муж? Они сочли бы такое предложение унизительным, как считаю и я.

— Когда мы приедем в Алтон-Парк, — сказал мистер Каддингтон, — стильно, в моем новом каррикле, с графом и Клайдом, одетыми, как подобает джентльменам из общества, с кучером, лакеями, камердинером и, несомненно, вашей горничной, Бесси, неужели вы намерены выглядеть нищенкой в лохмотьях и обносках и стать посмешищем не только самого маркиза, но и его друзей, которых он позовет, чтобы познакомиться с нами?

Он замолчал, давая Сильвине время ответить, но она молчала. Тогда он заговорил снова:

— Мы будем почетными гостями, милочка! Неужели вы собираетесь появиться там, одетая, как сейчас, в платье из дешевенького муслина, цена которому пара пенсов, сшитом если не вами, то какой-нибудь швеей?

— Не одежда… важна, — дрожащим голосом проговорила Сильвина.

— Общество, в котором вращается маркиз, оценивает человека по внешности, — отрезал мистер Каддингтон. — Они встречают мужчину по его одежде и женщину — по ее наряду. Как вы думаете, как маркиз воспримет ваш вид после того, как он так тепло поздравил меня с помолвкой?

Сильвина застыла неподвижно, а потом чуть слышно спросила:

— Маркиз… поздравил вас?

— Да, вот именно. И я нисколько не сомневаюсь, что его светлость счел этот брак весьма подходящим.

Сильвине показалось, что все вокруг потемнело.

Если маркиз поздравил мистера Каддингтона, то это могло означать только одно: он отказался от своего намерения преследовать ее. Она слишком долго закрывала перед ним дверь своего дома, отказывалась распечатывать его письма, отдавала другим его цветы…

Он, наверное, видит ее теперь такой, какая она есть: скучная, неприметная девушка, на короткое время привлекшая было его внимание, но теперь уже не будит в нем чувство, которое, как ей казалось, она в нем заметила.

Сильвина почувствовала, что все ее существо восстает против этой мысли.

Потом она напомнила себе, что маркиз убил в ней доверие, разрушил ее мечты и обманул ее, когда она верила ему — верила так, как не верила никому.

Возвращаясь в тот день из министерства иностранных дел, она думала, что ей больше не для чего жить, да и теперь чувствовала, что единственное ее желание — умереть.

Невозможно было сказать, когда уймется мучительная боль, терзающая ее сердце. Но гордость, которая даже в минуты страданий не позволяла ей показывать другим свои слезы, заставила ее сказать мистеру Каддингтону:

— Я… сделаю… как вы пожелаете. Произнеся эти слова, она подняла взгляд и, увидев, как вспыхнули глаза Каддингтона, поняла, что он с самого начала играл ею, как кошка с мышкой.

Он знал, чем неизбежно окончится всякий спор: он оказывался победителем и наслаждался каждым своим триумфом.

— Вы поедете к мадам Бертен на Бонд-стрит, — распорядился он. — Я уже известил ее, чтобы она вас ожидала. Я сообщил ей, что понимаю, как мало времени осталось на то, чтобы подобрать вам разные платья, дорожные плащи и другие женские побрякушки, но я не сомневаюсь, что она сумеет это сделать — если заплатить как следует. Счет пришлют мне. Полагаю, что вы найдете ее достаточно любезной.

На мгновение закрыв глаза, Сильвина думала: можно ли пасть ниже, чем пойти к модистке, зная, что ее сочтут всего лишь женщиной легкого поведения, живущей на содержании у богача?

Тут она услышала, как мистер Каддингтон говорит:

— Вы должны извиниться передо мной. Я был очень терпелив с вами, Сильвина. Могу вас уверить, что не потерплю подобного упрямства, когда мы будем женаты.

— Я… прошу прощения, — покорно сказала Сильвина.

Какая разница, что она будет говорить и делать?

— Это не очень-то подходящий способ извиняться, — укоризненно сказал мистер Каддингтон.

Последние остатки духа заставили девушку гневно повернуться.

— Чего вы требуете? Чтобы я упала перед вами на колени, и, разодрав свои одежды, рвала на себе волосы и умоляла вас простить меня?

— Я могу придумать способ получше, — ответил мистер Каддингтон. — Подите сюда, Сильвина.

Он протянул к ней руку, и тут у Сильвины замерло сердце: она заметила, что Клайд — может, потому, что не мог больше видеть, как унижают его сестру, — вышел из комнаты.

— Я также прошу прощения за… мою невежливость, — поспешно добавила Сильвина. — Иногда я выхожу из себя. Мне надо научиться с этим бороться.

Мистер Каддингтон улыбался.

— Я покажу вам, как этого добиться. Начните с того, что повинуйтесь мне.

Он все еще протягивал к ней свою руку. Глубоко испуганная его внезапно вспыхнувшими глазами и жестокой улыбкой на толстых губах, Сильвина взяла на руки Колумба, лежавшего на подушке у камина.

— Колумбу… пора… идти гулять… Даже сама девушка заметила, — как беспомощно и встревоженно звучит ее голос.

— Колумб может подождать, — повелительно сказал мистер Каддингтон. — Я отдал приказ, Сильвина. Если вы собираетесь стать примерной женой, вам надо научиться повиноваться мне.

Чего вы… хотите? — в страхе спросила она.

— Скажем, поцелуй в знак примирения? — предложил мистер Каддингтон. — Отпустите собаку и подойдите ко мне.

— Нет… нет! — воскликнула Сильвина, и ужас, охвативший все ее трепещущее тело, передался Колумбу. Поняв, что что-то не в порядке, пес угрожающе заворчал.

— Черт побери это животное! — взорвался мистер Каддингтон. — Вам прекрасно известно, что я не люблю собак! Отпустите его и делайте, что я сказал!

На секунду она застыла, глядя прямо на него. Колумб, которого она прижимала к груди, яростно рычал.

Потом, прежде чем мистер Каддингтон успел ей помешать, она выбежала из комнаты с тихим испуганным вскриком и взлетела по лестнице в такой панике, что еще долгое время после того, как он ушел из дома, была бледна и дрожала.

Убегая, она слышала, как он смеется.

Это был смех человека, которому забавно, а не досадно, потому что он уверен, что в конце концов получит то, что хочет.

За каретой мистера Каддингтона, запряженной прекрасными лошадьми, поднимались тучи пыли.

Карета ехала быстро, но все же ее легко обогнал сверкающий желтый каррикль, которым правил сам мистер Каддингтон, в высокой конической шляпе, сдвинутой, как он полагал, по-модному лихо. С ним сидел граф в элегантном наряде светского щеголя.

— Проклятье! — промолвил Клайд, подавшись вперед и провожая их взглядом. — Меня чинно везут с тобой тут, как будто я какая-то старая дева, когда я мог бы править фаэтоном или ехать верхом на приличном скакуне.

— Но кто-то ведь должен был ехать со мной, — извиняющимся тоном сказала Сильвина. — А мистер Каддингтон настоял, чтобы Бесси ехала в карете с багажом.

— Он пытается продемонстрировать маркизу, чего можно добиться с помощью денег, — с горечью отозвался Клайд Блейн. — Но он всегда останется выскочкой, и ему это прекрасно известно.

— Это для меня слабое утешение, — ответила Сильвина.

У ее брата хватило совести смутиться.

— Мне очень жаль, Силь, честно, жаль, что я тебя в это втянул. Господь свидетель, это не моих рук дело, но что мне оставалось в этой ситуации? По крайней мере у Каддингтона есть деньги, и он готов их тратить.

— Только тогда, когда ему это хочется, — заметила девушка. — Сомневаюсь, чтобы он был для тебя щедрым зятем.

— О Боже, ну что за дела! — пожаловался ее брат. — Может, ты и считаешь меня бесчувственным, Силь, но я тебя люблю. Только ведь если я попаду в Тауэр, ты умрешь с голода, как тебе прекрасно известно. А так ты по крайней мере будешь богатой и важной дамой.

Сильвина промолчала, а он продолжил:

— Говорят, Каддингтон наверняка будет в следующем списке награжденных. Можешь быть уверена, он еще станет пэром. Если Хоксбери уйдет в отставку или Питт вернется к власти, он почти наверняка станет министром. Все в один голос твердят, что он необыкновенно талантлив и делает стремительную карьеру.

— Что-то в нем меня пугает, — очень тихо проговорила Сильвина. — Он дурной и злобный человек, я это чувствую. Я поняла это, как только его увидела.

Ее брату было явно не по себе.

— Многие женщины были бы рады заключить столь выгодный брак. Кого ты можешь встретить, пока мы живем на этих задворках? Я нашел несколько хороших друзей с тех пор, как мы приехали в Лондон, и остались еще знакомые отца, которые приглашают меня к себе. Они бы и тебя позвали, если бы ты не отказывалась от всех приглашений.

— Как я могу куда-то идти, одетая, как говорит мистер Каддингтон, в… обноски?

— Он выразился излишне жестоко, — поспешно сказал Клайд. — Никогда ты не была в обносках, Силь, и, по-моему, ты всегда кажешься прехорошенькой. Однако должен сказать, что твои обновы тебе очень к лицу. Они действительно на самом высшем уровне.

— Заказывая их, я чувствовала себя совершенно униженной, — отозвалась Сильвина. — Я все думала, что сказала бы мама, а мадам Бертен все твердила: «Мистер Каддингтон распорядился денег не жалеть, мисс». И было что-то унизительное в том, что она не называла меня «мадам». По-моему, я не могла бы чувствовать себя хуже, если бы он покупал меня на невольничьем рынке.

— Ума не приложу, почему он не настоит, чтобы жениться на тебе сейчас же, и не покончит со всем этим.

Девушка тихо ахнула.

— Ради Бога, не внушай ему таких мыслей! Он говорит, что дожидается какого-то особого события, но я не знаю, чего именно. Только меня преследует чувство, что этот момент все ближе и ближе, и тогда мне хочется умереть.

— Ох, Силь, ну вечно ты преувеличиваешь! — рассердился Клайд. — Каддингтон тобой увлекся, это сразу видно. Больше того, он введет тебя в светское общество, к которому мы принадлежали, пока жив был отец.

— Может, тебе оно и нравится, — ответила Сильвина, — а мне — нет.

— И почему же? Неестественно, чтобы женщина думала так, как ты. Что ты имеешь против светского общества, что так его осуждаешь?

— Самонадеянно звучит, правда? — По лицу Сильвины скользнула мимолетная улыбка. — Но если ты действительно хочешь знать мой ответ, я тебе расскажу, в чем дело. Это случилось, когда мы жили в Испании, папа был первым секретарем при лорде Бате в нашем посольстве в Мадриде. Мама впервые призналась мне, что больна. У нее были боли, Клайд, страшные боли.

Голос ее звучал напряженно.

— Она не подавала вида при отце, — продолжала она, — но иногда я видела, как она бледнеет, дрожит и почти не может двигаться из-за мучительной боли.

Сильвина замолчала, на глаза ее навернулись слезы. Через минуту она снова заговорила:

— Я, бывало, умоляла маму послать за врачом, и она наконец мне сказала, что уже была у врача, и он ничем не может ей помочь. Она принимала какое-то лекарство, которое он дал ей, чтобы справляться с болью, и, делая над собой невероятное усилие, мужественно спускалась вниз, чтобы ехать в свет, и пока была с папой, все улыбалась и шутила.

Девушка прикрыла глаза, как будто для того, чтобы не видеть эту картину.

— Знаешь, — через секунду добавила она, — все говорили, что она — самое ценное достояние Британии на континенте, но никто не видел, как растрачивается ее здоровье.

— Я об этом понятия не имел, — признался Клайд.

— Тебя почти все время не было дома, — объяснила Сильвина, — сначала ты был в школе, потом — в Оксфорде. Я же была всего лишь ребенком… Но я старалась как можно больше быть с мамой, и при мне она никогда не притворялась. — Вздохнув, она продолжила:

— Боли стали намного сильнее, когда мы вернулись в Англию. Папа старался быть все время на виду в обществе, с тем, чтобы, если освободится какая-нибудь дипломатическая должность, ее предложили бы ему. Помнишь, сколько гостей мама принимала в нашем доме на Керзон-стрит? Но приступы боли становились все тяжелее. Пару раз даже папа заподозрил что-то неладное и умолял ее, чтобы она не переутомлялась.

Голос Сильвины дрогнул, но она нашла в себе силы продолжить рассказ.

— По-моему, мама понимала, что умирает, но была твердо намерена помогать отцу. Я часто думаю, что только после ее смерти он понял, как много она для него значила.

— Потом его назначили в Париж, — сказал Клайд. — Мне так жаль, что я не смог быть с папой, может, я смог бы помешать..

— Никто не смог бы ему помешать, — прервала его Сильвина. — Ты не должен винить себя. Без мамы ему было одиноко и тоскливо, а та француженка влюбилась в него. Она не оставляла его в покое. Она была очень красива, Клайд, мне не приходилось видеть женщин красивее ее, и мне кажется, она по-своему сделала папу счастливее. Но она была слишком популярна и прекрасна, и у нее не могло не быть других поклонников. Бедный наш папочка, он, может, и был хорошим дипломатом, но стрелял всегда отвратительно.

— Видела бы ты, как писали о нем в Министерство иностранных дел, — заметил Клайд. — В каждом отзыве только и говорится снова и снова, насколько он выдающийся дипломат Трагично, что ему пришлось умереть.

— Ты должен занять его место, — мягко проговорила Сильвина.

— Если мне ничего не помешает, — отозвался тот. Она положила руку ему на рукав и прижалась щекой к его плечу.

— Я помогу тебе. Клянусь, что помогу Я знаю, папа бы так гордился тобой, и мама так любила тебя… Я постараюсь быть любезной с мистером Каддингтоном, я буду… стараться изо всех сил, Клайд.

— Тогда все будет в полном порядке. Если ты сделаешь это, Силь, у нас больше не будет проблем, я уверен в этом. Будь модницей, если он этого хочет. Он страшно горд тем, что матушка была племянницей герцога: я слышал, как он хвастался этим перед приятелями. Он хочет показывать тебя в обществе, хочет, чтобы ему завидовали. Может, это замужество и не окажется таким плохим, как ты опасаешься. Сильвина с трудом сглотнула.

— Я буду… стараться, — прошептала она. — Обещаю тебе… я буду стараться.

Она сказала себе, что, когда они приедут в Алтон-Парк, самое главное — это вести себя так, как ожидают от нее мистер Каддингтон и Клайд.

Она будет мила со всеми, кроме маркиза. Но если она будет холодна с ним, будет держаться отчужденно, это не вызовет особого интереса у окружающих.

Ни ее брат, ни человек, с которым она помолвлена, не знают о том, что она встречалась с его светлостью, если не считать того раза, когда она приходила в Министерство иностранных дел, чтобы ходатайствовать за графа.

— Я ненавижу его, — шептало ее сердце, а лошади уже поворачивали, чтобы въехать под высокую арку ворот Алтон-Парка.

По обеим сторонам чугунных узорчатых ворот с позолоченными украшениями стояли каменные львы, удерживавшие в лапах щиты с гербом владельца.

Они проехали по длинной аллее, обсаженной дубами, ведущей к дому, и наконец перед ними оказался дом, необычайно красивый в лучах летнего солнца.

Черные и белые лебеди плавали, изгибая шеи, по глади серебристых озер, окружающих здание; через протоки были перекинуты мостики. На флагштоке над серыми башенками и крышей трепетал флаг в знак присутствия владельца поместья, стая белых голубей кружила на фоне синего неба, слетая к блестящим на солнце окнам с частными переплетами, а потом, трепеща крыльями, умчалась к пышной зелени леса, защищавшего дом с севера.

Сильвина глубоко вздохнула. Все было так прекрасно — еще прекраснее, чем когда она была здесь в прошлый раз. Но тут в ее памяти разом всплыли воспоминания последних дней, и острое чувство неприязни охватило ее.

— Я ненавижу его, — прошептала она себе, как будто эти слова были неким талисманом, который мог успокоить ее взволнованно трепещущее сердце.

— Я ненавижу его, — снова повторяла она, выбираясь из кареты, поднимаясь по широким мраморным ступеням и входя в большой квадратный холл, где в нишах помещались греческие статуи и расставлены были необычайной красоты резные позолоченные столы, специально изготовленные знаменитыми братьями Адаме для Алтон-Парка.

Когда они вошли, мажордом поклонился им, а один из рослых лакеев принял у Клайда шляпу и трость.

Потом они медленно направились к двери в дальнем конце холла: Сильвина поняла, что она ведет в салон.

Девушка успела мельком рассмотреть резную дубовую лестницу, поднимающуюся ко второму этажу, и тут внезапно, когда она совсем этого не ожидала, такой знакомый голос произнес у нее за спиной:

— Разрешите приветствовать вас в Алтон-Парке.

Почему-то от этого голоса у нее замерло сердце.

Не поднимая глаз, она присела в реверансе, а Клайд сказал:

— Добрый вечер, милорд. Мы с сестрой счастливы оказаться здесь.

Девушка почувствовала, что маркиз взял ее руку в свою. Он с вежливой холодностью поднес ее к лицу, но хотя прикосновение его губ было решительным и сильным, в этом общепринятом приветствии не было ничего, чем бы он выделял ее из множества других женщин, с которыми ему приходилось общаться.

«Все кончено, все миновало», — сказала себе Сильвина.

Она только не могла понять, почему эта мысль так ее угнетает, а сердце бьется так сильно, что она тревожилась, как бы маркиз не услышал его стука.

— Не пройдете ли в салон? — предложил Юстин Алтон.

Девушка еще ни разу не подняла опущенного взгляда к его лицу, ей видны были только его сверкающие сапоги, когда он шел немного впереди, показывая дорогу туда, где, как догадывалась Сильвина, их дожидались остальные.

— Мистер Каддингтон и граф приехали примерно полчаса тому назад, — говорил маркиз. — Мы уже тревожились: не задержала ли вас в пути какая-нибудь неприятность.

— К сожалению, наши лошади были не такими быстрыми, — сказал Клайд. — Уверяю вас, милорд, я с большим удовольствием ехал бы верхом, но, конечно, мне надо было составить компанию сестре.

— Посмотрим, не найдем ли мы завтра для вас какого-нибудь горячего скакуна, — любезно заметил маркиз. — У меня в конюшне есть несколько — я думаю, они вам понравятся.

— Это было бы замечательно! — возбужденно отозвался Клайд; его горячность напомнила Сильвине, что он еще недалеко ушел от школьника, радовавшегося каждой минуте нежданной радости.

«Я не подведу его», — сказала себе девушка, гордо подняв голову и выпрямившись, чтобы казаться выше. Они вошли в салон.

Это была великолепная комната, шесть огромных, до самого пола, окон которой выходили на террасу. Ее обстановка украсила бы любой музей, и портреты предков маркиза работы кисти Ван Дейка и Хольбейна могли бы служить предметом зависти любого коллекционера.

Но взгляд Сильвины был прикован к женщине, которая стояла в дальнем конце комнаты, разговаривая с мистером Каддингтоном и графом.

Она была маленького роста, но производила впечатление высокой — исключительно благодаря тому достоинству, с которым держалась. Когда-то она, наверное, была очень красива; теперь же волосы ее совсем поседели, а на лицо легли морщины.

И тем не менее ее все равно окружала та не поддающаяся определению аура красоты, которую никогда не теряет прекрасная, привлекательная женщина, какого бы возраста она ни достигла.

Вдовствующая герцогиня, которая теперь одевалась во все белое и не расставалась со своими сказочными изумрудами, в середине прошлого столетия была знаменитостью. Да и сейчас, хотя лишь немногие это знали, она обладала властью, с которой нельзя было не считаться. С пей советовались политические деятели. Говорили, что мистер Питт и она постоянно переписываются. Немало членов Палаты лордов в годы ее молодости клали свое сердце к ее ногам. Однако она предпочитала сельскую жизнь и приезжала в Лондон только раз в году — на пару месяцев. Зато ее сад во «Вдовьем поместье», в нескольких милях к западу от Алтон-Парка, был одним из самых знаменитых во всей Англии.

Ее зоркие глаза, ничуть не утратившие живости, пристально следили за Сильвиной, пересекавшей залу, и старой женщине явно понравилось то, что она увидела.

Поэтому, когда гостья сделала реверанс, герцогиня подала ей руку с приветливостью, редко выпадавшей на долю столь юных особ, и проговорила грудным певучим голосом:

— Счастлива познакомиться с вами, мисс Блейн. Ваша матушка была очень близкой моей подругой, и, конечно, я с восхищением относилась к вашему отцу.

Сильвина подняла глаза. Впервые со времени ее отъезда из Лондона напряженность в них сменил огонек искреннего интереса.

— Вы знали мою матушку, мадам?

— Да, конечно, дитя мое. Мне хотелось бы поговорить с вами о ней. Но позвольте мне сначала сказать вам, что я рада познакомиться с вами. Очень нехорошо с моей стороны, что я раньше не» позаботилась узнать, что стало с вами и вашим братом после смерти отца.

Говоря это, она повернулась к Клайду. Тот склонился в поцелуе над ее рукой, и на лице герцогини можно было прочесть явное одобрение его красоте и манерам.

— Этот первый ваш визит, — сказала герцогиня, — не будет последним, — могу вам обещать. Мне совестно за то, что он произошел так поздно, и я благодарна моему внуку за то, что сегодня вы здесь.

Впервые Сильвина осмелилась взглянуть на маркиза. На лице его читалась доброта и спокойствие, подумала она, а не жестокость и беспощадность, как в министерстве иностранных дел. Здесь, в Алтон-Парке, он больше походил на того человека, которого она встретила в лесу и по ошибке приняла за местного, ничем не примечательного фермера. Девушка почувствовала, что краснеет при мысли о том, какой непростительно наивной была, но тут же вспомнила, что теперь это не имеет значения.

Она ненавидит маркиза. Он для нее — ничто. Эпизод в лесу остался в прошлом, и они оба никогда больше не упомянут о нем.

— Могу я предложить вам рюмку вина, мисс Блейн? — спросил маркиз.

Она не могла понять, почему даже сам звук его голоса повергает ее в смущение.

— Нет… нет, спасибо, милорд, — быстро отозвалась она.

— Мне кажется, следует выпить чего-нибудь после столь долгой поездки, — настаивал он.

Не желая показаться невежливой, она приняла из его рук хрустальную рюмку, в которой, как ей показалось, была мадера.

— Вы любите вино? — спросила вдовствующая герцогиня. — Или, может быть, вы предпочли бы чашку шоколада? Мне всегда хочется шоколада, когда меня растрясет на этих отвратительных дорогах. Наши местные власти вечно обещают исправить главные проезжие дороги его величества, но я уверена, что если работы и дальше будут вестись в таком темпе, то меня растрясет даже тогда, когда меня повезут хоронить.

Сильвина почувствовала, как маркиз берет у нее рюмку.

— Как это глупо с моей стороны, — проговорил он. — Я сам должен был сообразить насчет шоколада — или даже чая, если вы предпочтете.

— Я уверен, что Сильвина выбрала бы чай, — вмешался мистер Каддингтон тоном собственника. — Это единственная роскошь, которую она себе позволяет, и я уже решил для себя, что заведу для нее обширные запасы, во что бы они мне ни обошлись.

— Значит, чаю, — негромко сказала герцогиня.

Лакей поставил поднос, на котором стоял графин с вином, и поспешно вышел.

— Мне бы не хотелось затруднять вас, мадам, — смущенно обратилась к герцогине Сильвина.

Но ответил ей маркиз:

— Желания наших гостей, каковы бы они ни были, никогда нас не затрудняют, — твердо произнес он. — Могу вас заверить, что мы обладаем прямо-таки волшебными возможностями предоставить им все, что требуется.

Сильвина прекрасно поняла, что хочет сказать маркиз. Но как он смеет, после всего, что сделал, напоминать ей о волшебной трапезе, за которой они сидели наедине в маленьком греческом храме.

Она бросила на него мгновенный взгляд, — как ей казалось, презрительный. На самом деле она выглядела такой юной и беззащитной!

Девушка понятия не имела, что когда маркиз увидел ее в холле, его охватило почти непреодолимое желание заключить ее в объятия и сказать, что ей не надо бояться, что здесь никто не причинит ей зла, порукой чему будет он сам.

Сильвина показалась ему такой хрупкой и беззащитной в бледно-голубом дорожном плаще и модной шляпке с высокой тульей; отделанной маленькими синими страусовыми перьями и лентами того же цвета, завязанными под ее нежным подбородком.

Девушка была элегантно и модно одетой, но маркиз подумал, что в своем старомодном зеленом газовом платье она была еще милее.

Однако он прекрасно понимал, что мистер Каддингтон внимательно наблюдает за ним. Нельзя было недооценивать острый ум этого человека, как бы он ни был отвратителен маркизу.

С трудом он отвел взгляд от Сильвины.

— Еще рюмку вина? — спросил он у Клайда. — Не знаю, успею ли я до обеда немного поводить вас по саду. Ведь у нас сегодня званый обед, мистер Каддингтон, специально в вашу честь. Думаю, за столом будет человек тридцать — им всем хочется с вами познакомиться, хотя некоторых вы, возможно, знаете. Нам повезло с приятными соседями. Принц гостит у герцога Блистонского и, возможно, завтра он посетит нас.

На лице мистера Каддингтона читался восторг. Продолжая разговор, маркиз прикидывал, нельзя ли будет разоружить противника, играя на его снобизме.

В течение предстоящих двух дней Алтон надеялся проникнуть в тайну страхов Сильвины и той власти, которую имеет над ней мистер Каддингтон, опасный и проницательный противник, которого нельзя недооценивать. Однако маркиз еще ни разу не проигрывал, не собирался он потерпеть поражение и теперь.

— Если вы, джентльмены, собираетесь в сад, — сказала вдовствующая герцогиня, — то я провожу мисс Блейн (надеюсь, дорогая, вы разрешите мне звать вас Сильвиной) наверх. Ей захочется отдохнуть перед сегодняшним празднеством — а, кроме того, мы сможем немного поговорить.

— Прекрасная мысль, ваше сиятельство, — вмешался мистер Каддингтон, прежде чем Сильвина успела ответить. — Я говорил Сильвине, что она должна почитать себя счастливицей, получив приглашение в такое знаменитое поместье, как Алтон-Парк. Теперь я жду, что она выразит вам благодарность за ваше любезное гостеприимство и скажет мне, что я был прав в предвидении того, какое удовольствие ожидает нас здесь.

Он замолчал, и Сильвина, послушная как марионетка, которую дергают за ниточки, тоскливо проговорила:

— Вы были правы, сэр… все здесь… так… прекрасно…

Когда она замолчала, ее глаза на короткое мгновение встретились со взглядом маркиза. Он увидел на ее лице такое безуспешно скрываемое глубокое отчаяние, что только неимоверным усилием воли удержался, чтобы не сказать ей, что поможет ей, чего бы это ему ни стоило.

Глава 10

— Я проиграл, — сказал себе маркиз, устало поднимаясь по парадной лестнице.

За его спиной слышался пьяный хохот и несвязные речи гостей, приглашенных к обеду.

Он сделал последнюю попытку в своей кампании, рассчитанной на то, чтобы разрушить казавшуюся неприступной защиту мистера Каддингтона.

Чем больше времени маркиз находился в обществе помощника министра иностранных дел, тем труднее ему было скрыть свое нестерпимое отвращение к этому человеку. Никогда в жизни ему еще не доводилось испытывать такую сильную ненависть. Даже просто находиться рядом с Каддингтоном для него было почти невыносимо. И даже не только из-за того, что тот был связан таинственными узами с Сильвиной, — в самой личности этого человека было что-то мерзкое.

Маркиз не мог отрицать блестящий ум мистера Каддингтона. Помощник министра умел быть очень интересным рассказчиком, когда не ставил целью доказать присутствующим свое превосходство. Он был начитан и прекрасно образован…

Сэр Алтон решил было, что слишком пристрастен в своем отношении к мистеру Каддингтону, поскольку его собственные чувства слишком затронуты, но каждый из его друзей в течение дня отводил маркиза в сторону, чтобы спросить, каким образом «этот выскочка» оказался в Алтон-Парке, причем выражения, которые они при этом использовали, далеко не всегда были настолько сдержанными, частенько в них звучали слова, употребляющиеся исключительно в мужском обществе.

Маркиз льстил помощнику министра, пытался говорить с ним в доверительном тоне, прибегая к всевозможным уловкам, чтобы заставить его проговориться или хотя бы как-то намекнуть на то, почему Сильвина, до такой степени боясь его, все же дала обещание выйти за него замуж.

Но он вынужден был признать, что все его усилия остались тщетными. Мистер Каддингтон по-прежнему был спокоен, добродушен и неуязвим для его атак.

Под предлогом обсуждения кандидатуры графа маркиз некоторое время беседовал с мистером Каддингтоном с глазу на глаз об обстановке в министерстве иностранных дел, некомпетентности Эддингтона в роли премьер-министра, а потом постепенно перевел разговор на Сильвину.

— Вы давно знаете Блейнов? — осторожно спросил он.

— Не слишком, — отвечал мистер Каддингтон.

— И каково ваше мнение о молодом Блейне? Насколько я понял, лорд Хоксбери взял его, памятуя о выдающейся карьере его отца.

Мистер Каддингтон пожал плечами.

— Приятный молодой человек, но не думаю, чтобы он далеко пошел. Как и у большинства молодых людей, которые хотели бы считаться денди, его честолюбие не идет дальше того, чтобы его видели в лучших гостиных города.

— А вы сами честолюбивы? — негромко спросил маркиз.

Ему показалось, что при этом глаза его собеседника блеснули, а губы сложились в улыбку, как будто он заглянул в будущее и нашел его приятным:

— Мне пришлось много поработать, милорд, чтобы достичь моего теперешнего положения.

— Весьма почетного, осмелюсь заметить, — сухо отозвался маркиз. — А теперь расскажите мне об очаровательной мисс Блейн.

Он хотел заставить мистера Каддингтона говорить о девушке, но, уже произнося эти слова, понял, что не выдержит, не сможет сидеть спокойно и слушать, как этот человек, подлец, — Алтон инстинктом понимал это, — будет говорить о Сильвине. Поэтому не успел мистер Каддингтон ответить, как маркиз взглянул на часы и с деланным изумлением заметил:

— Боюсь, что я забыл об остальных моих гостях. Мы окончим этот разговор в другой раз, может быть, на следующей неделе в министерстве.

— Да, конечно, — ответил мистер Каддингтон. — Вы можете располагать моим временем, милорд.

— Я очень благодарен вам за помощь, — сказал маркиз.

Выйдя из комнаты, он почувствовал, что наконец может снова свободно дышать чистым воздухом, не оскверненным присутствием этого человека.

И все же против мистера Каддингтона нельзя было сказать ничего определенного! Он вел себя безупречно, говорил цветистые комплименты герцогине, с готовностью поддерживал любые предложения хозяина дома относительно времяпровождения. Каддингтон восхищался поместьем, хвалил его парки и сады. По правде говоря, его интерес показался Алтону несколько преувеличенным.

Каддингтон задавал бесчисленные вопросы об управлении имением, затратах на его ремонт и содержание, расположении ферм… Один раз изумленный маркиз застал его расспрашивающим мажордома о финансовой стороне домашнего хозяйства.

Мысль о том, что причиной этих бесчисленных расспросов могло быть намерение мистера Каддингтона купить поместье для Сильвины, заставила маркиза отойти в сторону, мрачно нахмурившись. Те, кто хорошо знал его, считали это выражение его лица предвестником больших неприятностей для себя.

Наконец, почти отчаявшись, маркиз решил попробовать напоить мистера Каддингтона, чтобы у того развязался язык. «In vino veritas»1, что у трезвого на уме — у пьяного на языке «. Как часто он цитировал эти старые поговорки своим друзьям, когда кто-нибудь, выпив лишнего, бывал чересчур откровенен!

В то время как обед в пятницу был рассчитан на то, чтобы поразить мистера Каддингтона, сыграв на самых дурных чувствах этого выскочки, маркиз решил, что субботняя пирушка будет совсем иной.

От отправил письмо своему старому другу, лорду Хорнблоттону, человеку с репутацией рассказчика и весельчака и большому знатоку вин, с просьбой срочно приехать. Мало нашлось бы людей, для которых этот стареющий джентльмен не был бы желанным гостем за их столом.

На субботу был приглашен еще один приятель Алтона: сэр Лукас Пауэл, заместитель главы графства, азартный охотник и всем известный выпивоха.

Маркиз ограничил ими число приглашенных, считая, что так разговор пойдет свободнее и ему легче будет наблюдать за мистером Каддингтоном.

И вот дамы удалились, а джентльменам начали подавать чудеснейшие вина, бутылка за бутылкой. Щеки присутствующих раскраснелись, лбы вспотели, речь понемногу становилась все более бессвязной, но маркиз заметил, что мистер Каддингтон прекрасно владеет собой. Он много пил, это верно, — не меньше, чем остальные, — но если и не совсем твердо держался на ногах, то разума не терял; лишь его байки становились все непристойнее.

Их нельзя было бы назвать грубыми или вульгарными — скорее, они были отвратительно безнравственными, а в его манере рассказывать было нечто внушавшее маркизу сильнейшее желание придушить своего» почетного гостя «.

Джентльмены продолжали пить и после того, как перешли в салон.

Маркиз предупредил герцогиню, чтобы она пораньше увела Сильвину спать и мужчины смогли развалиться в парчовых креслах, вытянув перед собой ноги и держа в руках рюмки, в которые вновь и вновь доливали вино услужливые лакеи.

Наконец мистер Каддингтон начал рассказывать настолько отвратительно непристойную историю, что маркиз, почувствовав настоящую тошноту, встал.

Он не попрощался с гостями, а просто незаметно вышел и поднялся к себе, охваченный отчаянием, подобного которому ему еще не доводилось испытывать; когда Алтон вошел к себе в спальню, камердинер, взглянув в его лицо, поспешил молча выполнить свои обязанности, — он служил под началом маркиза в армии и не видел его в таком удрученном состоянии с тех пор, как двое его лучших друзей пали подле него в бою. Взяв одежду господина, он бесшумно вышел.

Долгое время Юстин Алтон сидел в кресле с высокой спинкой и смотрел на огонь, пылавший в камине.

Днем на солнце было тепло, но ветер, удерживающий корабли Наполеона в гавани по ту сторону пролива, к вечеру еще усилился, принеся с собой холод, который проникал во все закоулки дома, спускаясь по трубам, и, казалось, просачиваясь даже сквозь закрытые окна.

Домоправительница, прекрасно знавшая, как надо заботиться о гостях Алтон-Парка, поспешила распорядиться, чтобы во всех спальнях были зажжены камины.

Но ветер по-прежнему не стихал, и, когда пламя начало угасать, маркиз почувствовал озноб.

Сняв халат, он лег в гигантскую кровать под балдахином, в которой уже несколько веков спали владельцы Алтон-Парка; по обеим сторонам ее был полог, предохранявший от сквозняков и скрывавший спящего.

Откинувшись на подушки, Алтон смотрел на поддерживавшие балдахин замысловатые резные колонны, которые вырисовывались на фоне угасающего пламени. Много столетий назад какой-то мастер своего дела изобразил на них то, что знал лучше всего: деревья и цветы, которые все время видел вокруг себя.

Там были листья дуба с желудями, бука и ясеня, вяза и ивы, — все они были искусно изображены неведомым резчиком, у которого имелись все основания гордиться своим мастерством. И все окружающее маркиза, как это бывает с человеком, одержимым какой-то мыслью или чувством, все время возвращало его сознание к одному и тому же; так и резные листья, которыми была украшена его кровать, заставили его вспомнить о Сильвине.

Он начал перебирать в уме все, что произошло с момента ее приезда в Алтон-Парк.

Никогда раньше Юстин Алтон не мог предположить, чтобы женщина, которой он подарил свою благосклонность, обращалась с ним так, как это делала Сильвина. Дело было не только в ее отчужденной и холодной манере разговаривать с ним. Нет, она была непроницаемо сдержанна, почти не реагируя на само его существование.

Маркиз вспомнил, как сжимал ее в объятиях, как губы ее ответили на его поцелуй. Оба они познали восторг, перенесший их в другой мир, где не было никого, кроме них и всепоглощающего чуда их любви.

Как могло случиться, что после этого она стала теперь столь подчеркнуто холодна к нему?

Руки его непроизвольно сжались в кулаки от сознания своей беспомощности. Ему хотелось что-нибудь разбить, сокрушить — неважно что, лишь бы выплеснуть свой протест неспособности справиться с совершенно вышедшей из-под контроля ситуации.

И все же в глубине души Алтон чувствовал, что демонстративная ненависть к нему Сильвины не вполне искренна: она старалась причинить ему боль, чтобы выразить свое страдание и разочарование. Но и в этом он не был уверен.

В первый вечер у него в имении, когда она спустилась к обеду раньше других, он сказал ей:

— Надеюсь, вы хорошо устроились в вашей спальне, мисс Блейн. Я специально поместил вас в старой части здания — вы найдете ее более романтичной.

Девушка молча смотрела на него, и он не мог разгадать выражения ее глаз.

— Говорят, в этой спальне ночевал красавец принц Чарли, — продолжал маркиз. — Надеюсь, эта мысль вас не испугает. Спальня вашего брата всего через одну от вашей, и привидений в Алтон-Парке никто и никогда не видел.

— Я не боюсь призраков, — негромко ответила Сильвина. — Их способность причинять боль и предавать — в прошлом.

Сказав это, она отвернулась, и весь вечер они не общались друг с другом.

На следующий день маркиз предложил всем сутра проехаться верхом, но в последний момент Сильвина отказалась, хотя он и видел, с каким сожалением девушка посмотрела на породистую лошадь арабских кровей, выбранную им специально для нее.

Алтон понял, что она отказалась ехать, чтобы причинить ему боль, хотя прогулка верхом доставила бы ей удовольствие: но ведь они мечтали о том, как хорошо было бы устроить скачки, когда были наедине в греческом храме.

И вместо Сильвины маркиз оказался в обществе мистера Каддингтона, графа и Клайда и постарался завершить прогулку так быстро, как только позволяли приличия.

Хотя Сильвина смогла устоять перед лошадьми маркиза, перед его собаками она не устояла.

Приехав в Алтон-Парк, она сразу же увидела двух охотничьих собак, коричнево-белых спаниелей-спрингеров, которые взволнованно вскакивали всякий раз, как маркиз входил в комнату, и следовали за ним по пятам всюду, где только им позволялось.

Однажды, зайдя в салон, маркиз застал Сильвину сидящей на коврике у камина, обхватившей обеих собак руками. На ее прекрасном лице читалась нежность. При появлении маркиза спаниели вскочили и кинулись к нему, забыв своего нового друга, и на мгновение ему показалось, что девушка посмотрела на него с укором, так, словно он лишил ее последней отрады.

— Я рад, что вам нравятся Ромул и Рем, сказал Алтон. — Я купил их щенками, приехав из Рима. — Он знал, что, раз она изучала античность, ей должна быть знакома легенда о двух сиротах, вскормленных волчицей, которые, повзрослев, основали Рим.

— Мне кажется, эти имена на редкость подходят вашим собакам, милорд, — не без язвительности проговорила девушка.

— Сильвина! — воскликнул он. — И вам не стыдно намекать мне, что я — волчица?

На одну секунду на ее щеках показались ямочки, и она бросила на него озорной взгляд; но в этот момент с террасы, откуда он любовался пейзажем, в салон вошел мистер Каддингтон.

Увидев, что Сильвина сидит на полу, он нахмурился и резко спросил:

— Вам нездоровится?

В его голосе слышались неодобрение и упрек. Вспыхнув, девушка поднялась и отошла в дальний конец комнаты, где герцогиня объясняла Клайду какой-то трудный пасьянс.

На ленч приехали принц Уэльский, миссис Фитцгерберт и другие гости. Их присутствие, несомненно, вызвало восторг у мистера Каддингтона. Маркиз заметил, что, хотя Сильвина держалась сдержанно и скромно, она очаровала всех, кто с ней общался.

Действительно, словно под действием какого-то невидимого магнита, к ней тянулись и мужчины, и женщины. Сжав зубы, маркиз не смог не подумать о том, что мистер Каддингтон угадал — она может стать прекрасной хозяйкой в его доме.

Когда принц уходил и Сильвина сделала ему низкий реверанс, тот сказал:

— Я прекрасно помню вашего отца, мисс Блейн, это был чрезвычайно одаренный человек. А когда я был еще мальчиком, все мужчины Лондона были влюблены в вашу мать. Она была прекрасна.

На мгновение лицо Сильвины осветилось, и она улыбнулась той улыбкой, которую маркиз мечтал увидеть с момента ее приезда в Алтон-Парк.

— Благодарю вас, ваше королевское высочество, — мягко проговорила она, — я так тронута, что вы помните мою мать.

— Забыть ее было бы невозможно, — отозвался принц с сердечной любезностью, которая помогала ему завоевывать верность и любовь столь многих людей. Он похлопал Сильвину по руке и добавил:

— Вы очень на нее похожи, дорогая.

Он оставил после себя атмосферу дружелюбия, которую не смог отравить даже мистер Каддингтон.

В середине дня все отправились в сад любоваться полными цветов клумбами, увитыми розами беседками, деревьями и кустарниками, которым ножницы садовников придали всевозможные причудливые формы, и, конечно же, лабиринтом.

Герцогиня остановилась поговорить с одним из садовников, а маркиз показал мистеру Каддингтону и Клайду запутанный лабиринт, который начали выращивать еще в царствование Генриха VIII.

Когда спутники маркиза исчезли за стенами тиса, он, обернувшись, увидел, что Сильвина стоит в одиночестве в конце поросшей травой дорожки и смотрит на виднеющийся в отдалении лес.

Он подошел к ней так тихо, что девушка не услышала его шагов, поэтому когда Алтон заговорил, она вздрогнула.

— Вы похожи на несчастную и всеми покинутую маленькую принцессу. Нельзя ли сделать так, чтобы странствующий рыцарь подхватил вас и умчал от свирепого дракона, избавив от страха?

Говоря это, он наблюдал за девушкой, невольно надеясь увидеть в ее глазах то чудесное выражение ребенка, которого прежде не встречал ни у одной женщины.

Но она ответила с холодной непримиримостью:

— Я за последнее время кое-что прочла о странствующих рыцарях, милорд, и поняла, что их доблесть явно приукрасили. Многие из них были просто негодяями, пользовавшимися своим рыцарским званием, чтобы обманывать глупых девушек, доверившихся им.

Сильвина причинила ему боль, и, уязвленный, он ответил ей тем же.

— Уверен, что вы правы, мисс Блейн. Надеюсь, мистер Каддингтон скоро выйдет из лабиринта. Я хочу узнать его мнение относительно того, как лучше разобрать некий греческий храм, находящийся неподалеку.

Ему удалось пробить ее» защиту!

— Разрушить его? — ахнула она. — Вы не должны делать этого!

— Почему же? — осведомился маркиз.

— Это преступление! — страстно сказала она.

— Я решил, что он мне больше не нужен, — хладнокровно отозвался маркиз. — Оставить его там — значит поощрять мечты и фантазии, которые вы первая назовете нелепыми. Лучше ему исчезнуть — я решил сравнять его с землей.

— Нет! Пожалуйста… пожалуйста, не делайте этого! — взмолилась Сильвина, впервые обращая к нему свое лицо.

— Сильвина! — произнес он, и голос его звучал сильно и взволнованно.

И в этот момент их вновь прервали.

— Милорд, нам нужна ваша помощь! Маркиза звал Клайд, спеша к нему по зеленому газону. Огромным усилием воли маркиз заставил себя быть вежливым.

— Чем я могу вам помочь?

— Мистер Каддингтон заблудился в лабиринте, — объяснил Клайд. — Он обогнал меня, и теперь не может найти выхода.

— Боже мой, какая неприятность, — сухо отозвался маркиз. — Пойду спасать помощника министра иностранных дел. Какая была бы трагедия, если бы он остался в заточении, пока косточки его не побелели бы!

С этими словами он посмотрел на Сильвину и увидел, как на мгновение показались ее озорные ямочки.

Потом они подошли к лабиринту, и стали слышны крики мистера Каддингтона, взывающего о помощи. Маркиз сразу же почувствовал, как девушка снова замыкается в себе, а по ее телу пробегает дрожь.

Позже маркиз попытался остаться наедине с Сильвиной, предложив показать ей библиотеку он был абсолютно уверен, что она придет в восторг от огромной комнаты, стены которой от пола до потолка были заставлены книгами.

Там были тома, собираемые в течение столетий. Каждый обладатель титула считал своим долгом пополнять коллекцию, основание которой было положено в пятнадцатом веке. Сам маркиз совсем недавно приобрел несколько старинных изданий греческих классиков. Была в его библиотеке и одна из первых печатных книг на латыни.

Он надеялся, что Сильвина пойдет с ним одна, но она настояла — к его глубокому неудовольствию, — чтобы к ним присоединился Клайд.

— Я не знаток по этой части, — откровенно признался тот. — Это Сильвина у нас книжный червь. И у нее фантастическая память! Она может прочесть множество страниц древнегреческого или латинского текста и запомнить все — слово в слово! Мой отец всегда говорил, что если бы она родилась мужчиной, то стала бы профессором.

— Но вы, вероятно, неплохо знаете живые языки, — предположил маркиз.

— Это другое дело, — ответил Клайд. — Я их учил, когда жил с родителями в других странах, и кое-что почерпнул даже от няни.

— Но вы предпочитаете классические языки, — повернулся Алтон к Сильвине.

— Я нахожу их интересными, — чопорно отозвалась та.

Но, подавая ей различные книги, чтобы она могла рассмотреть их получше, по тому, как она держала их и как переворачивала страницы, маркиз понял, что девушка наслаждается этими сокровищами, которые он считал притягательными только для мужчин. Алтон не мог себе представить, чтобы другая женщина получала бы такое же наслаждение от книг.

Несколько мгновений Сильвина стояла, сосредоточенно вчитываясь в выцветшие строки. Потом, тихонько вздохнув, закрыла книгу, которую он показал ей последней, и вернула ему.

— Спасибо, — сказала девушка, — я счастлива, что видела ее.

— Она ваша, — ответил маркиз. — Позвольте мне подарить ее вам.

— Нет-нет, я не могу ее принять, — запротестовала та.

— Но почему же? — осведомился Алтон.

— Ну же, Силь, — увещевал ее брат, — не глупи. Я же знаю, что книги тебе дороже бриллиантового колье.

— Это правда, — ответила Сильвина. — Но, милорд, как я не могла бы принять от вас бриллиантового колье, так же не могу принять столь ценной книги. Вы должны понять, что это невозможно.

— Не вижу основания, почему эти подарки должны рассматриваться как одно и то же, — сказал маркиз и обратился за помощью к Клайду:

— Не можете ли вы переубедить свою сестру?

— Это дело нелегкое, — засмеялся тот, — она вечно устраивает шум из-за подарков. Только недавно она подняла настоящий бунт, когда узнала, что мистер…

— Клайд, помолчи! — прервала его Сильвина дрожащим голосом.

Брат взглянул ей в лицо и оборвал свой рассказ на полуслове.

— Прости, Силь. Я слишком разболтался, да? Сильвина чуть присела в реверансе перед маркизом.

— Если вы позволите, милорд, мне хотелось бы найти вашу бабушку.

— Ваша сестра — очень необычная девушка, — заметил маркиз Клайду, когда они остались вдвоем. — Сейчас большинство женщин бывают рады принять подарок от любого, кто его предлагает.

— Это уж точно, — ответил Клайд с мальчишеской ухмылкой. — Но Сильвина очень гордая.

— Мне показалось, речь шла о том, что она не хотела принять подарков от мистера Каддингтона, — подсказал маркиз.

— Вот именно. Она заявила, что это для нее унизительно, и тому подобный вздор. В конце концов, мы оказались совсем без средств после смерти отца, и денег Сильвине на наряды просто не было.

— Но я вижу, что вы сами неплохо вышли из этого затруднительного положения, — заметил маркиз.

Тон его был настолько приветливым, что Клайд попался на эту удочку.

— Ну, учитывая мою работу и то, что я — глава семьи, мне следует одеваться пристойно, — ответил он. — Но до вас мне далеко, милорд.

— Может быть, вы не задумывались о том, что вашей сестре не следовало бы принимать подарков от мужчины, пока она не стала его женой, — строго сказал маркиз, — даже если для этого вам и пришлось бы пойти на какие-то жертвы.

Клайд Блейн смутился — как школьник, которого обвинили в непростительной шалости.

Оставив эту тему, маркиз поставил книги обратно на полку.

— Не вернуться ли нам к дамам? — предложил он.

Больше ему не удалось остаться с Сильвиной наедине. Гости устроились играть в пикет, пока не настало время переодеваться к обеду, а потом Сильвина очень быстро ушла, сказав, что хотела бы отдохнуть.

Маркиз заметил, что она была очень бледна. Возможно, то огромное напряжение, которое он испытывал, передалось и ей.

Ему казалось, что его все туже и туже сжимают стальные обручи, и ничего нельзя было сделать, чтобы помешать им охватить все его существо, остановив само течение крови.

Он не знал прежде, каково это — чувствовать, что тобой манипулируют, а не ты манипулируешь людьми, что обстоятельства сильнее тебя, что нигде не видно выхода из тупика, в котором ты оказался.

Время шло. Уже завтра все вернутся в Лондон — и чего он достиг своим тщательно спланированным и организованным загородным приемом? Абсолютно ничего!

Ему казалось, что с каждой минутой он все больше отдаляется от Сильвины. Он уже почти начал по-настоящему верить в то, что она его ненавидит Спустившись в салон, маркиз увидел, что его бабушка уже там.

При его приближении она подняла голову, и маркиз подумал (как это часто бывало и раньше), что, несмотря на возраст, она удивительно красива.

Свет свечей переливался в ее драгоценностях, белое платье было ей удивительно к лицу, и держалась она великолепно. Газовый шарф скрывал старческую худобу ее рук, а на запястьях были тяжелые браслеты.

— Ну, Юстин, — сказала она внуку, когда тот подошел, — твои ожидания осуществились?

Он почувствовал, что она предугадала его ответ еще прежде, чем он проговорил:

— Вы прекрасно знаете, что нет.

— У меня есть для тебя новость. Я только что получила весточку от Эмили Арлингтон.

Герцогиня замолчала, но, поскольку маркиз тоже хранил молчание, она добавила:

— Леона помолвлена с герцогом Фаррингдонским.

— С Фаррингдоном? — изумился маркиз. Не может быть! Да ему не меньше восьмидесяти!

— Если уж быть точными, то семьдесят шесть, — поправила вдовствующая герцогиня. — И он очень богат.

— Надо думать, именно это Леоне и было нужно, — отозвался ее внук, — но мне на редкость неприятно думать, что молодая женщина может продать себя этой древней черепахе.

— Одно время я полагала, — сказала герцогиня, — что вы с Леоной поженитесь, но, видно, она не затронула твоего сердца.

— В то время я считал, что у меня нет сердца, — ответил маркиз.

— А теперь? — тихо спросила та.

— Я нахожу его непредсказуемой, раздражающей и чрезвычайно болезненной частью тела, — с горечью проговорил сэр Юстин.

— Ты не мог сказать ничего, что больше порадовало бы меня, — улыбнулась герцогиня.

Маркиз был так изумлен, что не сдержался и сердито воскликнул:

— Черт побери, что вы такое говорите?.. Извините, бабушка. Уж от вас-то я не ждал подобных слов.

— Но я сказала именно то, что думала, — женщина продолжала улыбаться. — Если ты влюблен, Юстин, — а я это заподозрила в первую же минуту, когда это волшебное создание переступило наш порог, — то ты наконец станешь настоящим человеком.

— А я-то думал, что вы ко мне привязаны, — грустно улыбнулся маркиз.

— Я всегда тебя любила, — просто ответила герцогиня. — Ты — мой любимый внук, и, по-моему, я желала тебе счастья даже сильнее, чем я желала этого самого редкого из благословений для своих детей. — Улыбнувшись, она продолжила:

— И поскольку я так отчаянно желала этого, не могу сказать тебе, как тяжело мне было год за годом видеть, как ты становишься все циничнее и пресыщеннее, тратя время, ум и силы на этих безмозглых женщин, бросавшихся в твои объятия чуть ли не раньше, чем ты успевал поинтересоваться, как их зовут.

Закинув голову, маркиз расхохотался.

— Бабушка, вы неисправимы! — запротестовал он. — А я-то думал, что вы мною гордитесь!

— Гордилась, когда ты был в армии. И сейчас я счастлива, что мистер Питт решил доверить тебе такое ответственное дело. Но годы, лежащие между этими двумя событиями, — просто пустырь, заросший терниями и репейником, мне о них и говорить не хочется.

— И мне тоже, — признался сэр Юстин. — Но это все позади, по крайней мере, я от души надеюсь, что это так. Расскажите мне о матери Сильвины.

— Я знала, что рано или поздно ты меня о ней спросишь, — сказала герцогиня. — Джинни Кэмпбелл была очаровательна: хороша собой, весела и неизбалованна. Когда она появилась в лондонском свете, то завоевала сердца всех, кто видел ее. Джинни нравилась и мужчинам, и женщинам, — такой это был человек. Она была добрая и участливая, всегда готовая ответить на любовь и симпатию, которые принадлежали ей по праву, но которые она никогда не принимала как нечто должное.

— А как она вышла замуж за сэра Ренделла Елейна?

— Он тогда был не сэром Ренделлом, а никому не известным молодым человеком, только что поступившим в министерство иностранных дел, — почти как сейчас его сын. Джинни могла выбрать себе в мужья кого угодно. Половина пэров положили бы к ее ногам свои сердца, свои титулы и свои состояния, — но она полюбила. Ты это хотел узнать, правда?

— Она полюбила… — повторил маркиз.

— Она сразу и навсегда влюбилась в молодого Блейна при первой же встрече с ним, — сказала герцогиня. — Все, что было у него в активе, — это то, что он — джентльмен и происходит из хорошей семьи. Для герцога это было ударом, но он понимал, что когда женщина полюбит так, как его племянница полюбила Ренделла Блейна, ее никто и ничто не остановит. Джинни была из тех, кто любит лишь раз в жизни. Я убеждена, что ее дочь — такая же.

Сэр Юстин словно окаменел. Потом с трудом проговорил:

— Бабушка, что мне делать? Я потерял ее. Я все перепробовал, но, кажется, она действительно ненавидит меня.

Герцогиня взглянула на него с улыбкой.

— Если ты настолько малодушен, что сдашься, я умываю руки.

— Вы думаете, есть надежда? — быстро спросил маркиз.

— Я не знаю, что разделяет вас, — ответила та, — но, по-моему, я еще не видела, чтобы кто-то страдал так, как страдает сейчас Сильвина Блейн. Но, как бы то ни было, я готова поспорить на что угодно, что она к тебе неравнодушна. Уж не хочешь ли ты сказать, что при твоем знании женщин, — а судя по тому, что я слышала, оно весьма обширно, — ты, с такой внешностью и хваленым обаянием, не можешь заставить юную и неопытную девушку полюбить тебя? Юстин, мне стыдно за тебя!

За этой добродушной насмешкой нельзя было не почувствовать глубокой любви. Маркиз ответил с полной серьезностью:

— Вы вернули мне мужество, бабушка. Я уже почти совсем отчаялся. Но я уверен, что в конце концов добьюсь своего! Я должен, должен добиться ее взаимности!

Он стукнул кулаком по каминной полке. Старая герцогиня смотрела на него с одобрением.

— Если что мне и мешало в моей любви к тебе, — заметила она, — так это твое ленивое, легкомысленное, равнодушное отношение к жизни. Ты проснулся, мой мальчик, и, скажу тебе прямо, таким ты мне нравишься гораздо больше.

Маркиз не отозвался, и, подождав немного, герцогиня добавила уже мягче:

— Теперь, когда я вижу, что ты относишься ко всему этому серьезнее, чем я думала, я расскажу тебе о том, что произошло сегодня днем.

— Что такое? — быстро спросил Алтон.

— Мы с Сильвиной остались одни, — ответила герцогиня, — разговаривали о ее матери, и она немного поплакала, как может плакать только девочка, видя, какой одинокой и пустой кажется жизнь, когда рядом больше нет человека, с которым можно поделиться своими неприятностями и бедами. Потом Сильвина спросила меня:

«Мадам, вы такая мудрая — что, если бы вы увидели, что жизнь совершенно невыносима и нет никакой надежды на избавление, а вас ожидает ад — настолько ужасный, что об этом даже подумать невозможно, — вы считали бы возможным расстаться с жизнью?..»

Маркиз неотрывно смотрел в лицо своей собеседницы.

— И что же вы ответили? — спросил он.

— Я сказала, что нельзя оставлять надежды, что если не видно никакого выхода, необходимо молиться. А Сильвина возразила:

«Неужели вы думаете, что я не обращалась к Богу? Я молилась и молилась. Я думала, матушка мне поможет, но она не слышит меня».

На глаза герцогини навернулись слезы.

— Мне кажется, у каждого из нас, — сказала она внуку, — бывает такой момент, когда нам кажется, что мы в полном одиночестве. Мы ощущаем себя покинутыми и забытыми. Именно так чувствовало себя в тот момент это бедное дитя.

— Но вы утешили ее? — почти гневно спросил сэр Юстин.

Вдовствующая герцогиня подняла глаза и ответила просто:

— Я сказала ей: «Я уверена, что ваша мать очень близко. Вы не одна, как ни темно кругом. Или вы, или кто-то другой за вас найдет выход»

— О Боже, но вдруг?.. — начал маркиз, но его бабушка остановила его.

— Она не убьет себя, — сказала она. — По крайней мере, сейчас.

— Прежде я убью его! — яростно прорычал Алтон, и оба знали, кого он имеет в виду.

И теперь, во мраке своей спальни, маркиз думал о том, как легко говорить, но как трудно действовать.

Он мог представить себе, какой разразится скандал, если он вызовет мистера Каддингтона на дуэль и убьет его. Что еще оставалось? Отравить его? Но так низко пасть он не мог.

И все же похоже было, что дело сводится к выбору между жизнями Сильвины и Каддингтона.

Его так и подмывало пойти, разбудить Сильвину и заставить, — если понадобится, то угрозами, — признаться, кто сумел так запугать ее. Она спала всего через одну дверь от его комнаты: маркиз специально поместил ее неподалеку от своей спальни, в старой части дома, полагая, что здесь девушка находится под его защитой. Мистеру Каддингтону была отведена одна из больших, высоких, внушительных комнат второго этажа, с видом на озеро.

Но, обдумывая этот план, Алтон понял, что никакие его угрозы не смогут испугать ее сильнее, чем она уже напугана.

Возможно, единственный способ узнать правду — это расспросить Клайда. Юноша молод и простодушен, и, несмотря на его эгоизм, видно было, что сестру он любит.

Именно это он завтра и сделает, решил маркиз, — и в то же время почувствовал стыд из-за того, что принужден действовать за спиной Сильвины, плести интриги, обсуждать ее с кем-то…

«О, дорогая моя, почему вы так со мной поступаете?»— твердил он в душе.

Мысленно он снова увидел ее запрокинутое личико, залитое лунным светом, опять испытал эти странные, необъяснимые чары, связавшие их друг с другом, когда он склонился к ее губам.

Он был первым, первым мужчиной, поцеловавшим ее! По крайней мере этим Каддингтон похвастать не может.

И опять мысль об этих толстых развратных губах, целующих Сильвину, заставила маркиза сжать кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони.

«Сильвина, Сильвина, доверьтесь мне!»

Ему казалось — все его существо устремилось к ней, как будто его любовь трепетала между ними, как пламя.

— Сильвина, Сильвина…

Шепча ее имя, он беспокойно метался на подушках, зная, что всю ночь его будет преследовать и терзать ее образ, воспоминание о боли в глазах девушки и нежности ее губ.

Он жаждал ее с силой, которую, думал он, не знал еще ни один мужчина. Больше всего Алтон хотел защищать и охранять ее, так, чтобы Сильвина поверила, что ей не надо больше бояться, потому что он встанет между нею и любой опасностью.

Сэр Юстин думал раньше: любовь — это развлечение, удовольствие, страсть. А это была смертная мука, всепоглощающее пламя, нечто лишившее его гордости и сделавшее смиренным, заставившее увидеть, что он совсем не тот человек, каким себя считал.

Теперь он понимал, что его положение в обществе, его богатство, его титул, его владения — все это ничто по сравнению со счастьем одной маленькой, хрупкой девушки: больше всего на этом свете он желал счастья Сильвине.

Внезапно посторонний звук заставил его насторожиться.

Маркиз застыл в полной неподвижности Кто-то поспешно и неловко поворачивал ручку двери его комнаты.

Глава 11

Дверь быстро открылась и снова закрылась.

Приподнявшись на подушках, Алтон услышал, что человек, стоящий у самой двери, прерывисто дышит, как будто быстро бежал и очень напуган.

Он хотел было заговорить, но тут тоненькая фигурка метнулась через комнату, видимо, разглядев дорогу в последних отблесках угасающего камина, и упала на его кровать.

Потом послышался голос, почти невнятный из-за слез:

— Клайд! Ох, Клайд! Он в моей комнате… он дотронулся до меня… Он слишком много выпил… и я не могу этого вынести… не могу!

Наступило молчание; маркиз слышал, как Сильвина ловит ртом воздух. Потом она снова заговорила:

— Я… не гасила свечу… я думала… может, ты зайдешь пожелать мне доброй ночи… и я, наверное, заснула… А когда проснулась, он был рядом!.. Ох, Клайд!.. Это было ужасно! Он… склонился надо мной… Его лицо было совсем, совсем рядом… Я хотела закричать… А он… протянул руку… и зажал мне рот!.. Он держал меня… держал так, что я не могла… двинуться… А когда я попыталась вырваться, он сказал: «Видишь… ты совсем бессильна… и целиком в моей власти!..

Это научит тебя… не смотреть на меня, презрительно… и надменно, мисс Недотрога… Тебе от меня, не уйти!..»

Рассказ Сильвины прервали рыдания, но вскоре она снова заговорила:

— Я вырывалась и… выворачивалась, чтобы… высвободиться из его рук, но он слишком сильный.. Потом он сказал… и в его голосе было… что-то зверское: «Если будешь сопротивляться мне, когда мы… поженимся… я тебя буду бить. Я все равно буду тебя бить, потому что я намерен… сломить тебя и сделать, смиренной и послушной, какой должна быть всякая женщина со своим… господином… И всякий раз, как ты… откажешься меня… целовать… каждый раз, как ты… оттолкнешь меня, ты за это заплатишь»

Голос Сильвины был полон неописуемого ужаса. Стараясь справиться с рыданиями, она продолжала:

— Он засмеялся… Какой это был… ужасный звук… страшнее, чем проклятия… А потом, Клайд, потом… он сказал: «Я изобью тебя после, а сейчас… сейчас я тебя поцелую»

Она с рыданием перевела дыхание и заговорила шепотом:

— Он отнял руку… от моего рта и, наклонился ко мне… Я смогла двигаться, Клайд, и я., ударила его!.. Я ударила его изо всех сил… прямо между глаз… Я, наверное, застала его… врасплох, и из-за того, что он был пьян… он потерял равновесие, пошатнулся, ударившись о кровать, и я как-то высвободилась… И хоть он протягивал руки, пытаясь меня поймать, я выбежала из комнаты. , и к тебе!

Она опять остановилась, чтобы перевести дыхание.

— Клайд, он там… ждет меня, и я не могу… даже ради того, чтобы спасти тебя… не могу выйти за него!.. Он мерзкий, жестокий, и я скорее умру, чем позволю ему… еще раз прикоснуться ко мне… Спаси меня, Клайд! Ради Бога, спаси меня! Пойди к маркизу… скажи ему правду! Я знаю, что он… справедлив… Я уверена, что он не поступит необдуманно жестоко… Но даже ради того, чтобы спасти тебя… от Тауэра, я не могу выйти за этого… зверя!..

Тут голос Сильвины окончательно изменил ей, и она упала лицом в постель, горько рыдая.

Она была во власти такой бури страха и ужаса, что утратила способность связно думать.

Чуть позже она заметила, что брат ходит по комнате и, хотя глаза ее плохо видели от слез, девушка поняла, что тот зажег свечу.

— Он не должен… не должен… коснуться меня… опять, — простонала она, потом вдруг спохватилась:

— Но не ссорься с ним! Он опасен… Только не давай… пожалуйста, не давай ему… прикасаться ко мне.

— Он больше никогда вас не коснется! произнес низкий звучный голос.

Мгновение Сильвина не могла пошевельнуться.

Медленно, как после сна, подняла она голову. По лицу ее текли слезы, глаза расширились от ужаса.

У постели, ясно видимый в свете свечи, стоял не Клайд, а маркиз!

Она негромко вскрикнула, как попавший в ловушку зверек, и ее поглотила милосердная тьма…

Сознание девушки вернулось к ней, — как ей показалось, откуда-то очень-очень издалека, — и она обнаружила, что ее куда-то несут надежные и сильные руки маркиза.

Сильвина почувствовала, что она в безопасности, что если только он всегда будет ее так держать, то она сможет никогда больше не бояться.

Потом девушка вспомнила, что наговорила, и задрожала.

Он перенес ее в другую комнату, опустил на кушетку и положил под голову мягкие подушки.

Сильвина лежала очень тихо, боясь открыть глаза, и только почувствовала, что сэр Юстин накрыл ее какой-то мягкой тканью. Потом ей показалось, что он оставил ее.

Осторожно взглянув сквозь опущенные ресницы, она увидела, что маркиз отошел в другой конец комнаты и наливает что-то из графина в рюмку, которую затем подал ей, и девушка подняла к нему широко открытые, потемневшие от страха глаза.

— Выпейте это, — сказал он.

Сильвина хотела отказаться, но в его повелительном голосе было что-то заставившее ее послушаться.

Бренди огнем обожгло ей горло, и хотя Сильвине был отвратителен его вкус, она почувствовала, как тьма, таившаяся до той поры где-то совсем близко, отступила, и слабость оставила ее.

Маркиз принял у нее из рук рюмку и молча стоял рядом. Ему пришло в голову, что он никогда еще не видел отражения такого горя на лице человека и не встречал женщины, которая бы так нуждалась в защите.

Теперь Сильвина заметила, что он закутал ее в покрывало со своей постели. Оно было сделано из тяжелого белого шелка, на котором чьи-то любящие руки вышили такие же листья, что и те, которые украшали колонны у самой кровати. Девушка с облегчением подумала, что, благодаря покрывалу, не видно ее тела в тонкой полупрозрачной ночной сорочке.

После долгих, отчаянных рыданий слезы все еще блестели на ее щеках и на кончиках длинных ресниц. Маркиз достал из кармана своего длинного парчового халата платок, отставил в сторону рюмку, и, опустившись у кушетки на одно колено, осторожно вытер соленую влагу с ее прекрасного личика. Платок был очень мягким, от него пахло лавандой и ощущался еще какой-то сладкий аромат, напомнивший Сильвине о лесе, и почему-то ей снова захотелось плакать.

— Вы похожи на маленького котенка, которого оставили под дождем, — нежно сказал маркиз.

— Вы сказали мне, что Клайд… во второй спальне… по коридору, — по-детски недоуменно проговорила Сильвина.

— Именно там он и находится, — подтвердил маркиз, — во второй спальне. Я поместил вас рядом с собой, потому что хотел защитить. Мне бесконечно стыдно, что вас оскорбили, когда вы находились в моем доме.

— Но я… открыла… вторую дверь, — настаивала Сильвина, словно ей важно было оправдать свой поступок в собственных глазах.

— Ваша ошибка состояла в том, что вы повернули по коридору не в ту сторону, — объяснил маркиз. — Ближайшая же к вам дверь вела в мою гостиную, где мы сейчас и находимся.

Он встал с колен и присел на край кушетки лицом к девушке, сжавшейся в комочек.

— А сейчас, любимая моя дурочка, расскажите-ка мне всю правду.

— Но я… не могу, — запротестовала Сильвина. — Разве вы не понимаете, что я… не могу сказать… вам?

— После всего, что я уже слышал? — спросил маркиз. — Вы хотите, чтобы я начал задавать вопросы Клайду?

— Нет-нет! — Поспешный протест буквально сорвался с ее губ.

Сильвина пристально вгляделась в лицо Алтона и наконец сдалась:

— Я… скажу вам… но, пожалуйста, пожалуйста… отойдите подальше… Я не могу говорить с вами, когда вы… так близко от меня…

На лице маркиза была написана такая нежность, какой не видела на нем еще ни одна женщина. Он послушно встал с кушетки и, отойдя, прислонился к каминной полке.

Огонь угасал, и он подбросил в него полено. Взметнулись языки пламени, позолотившие пепельные волосы Сильвины, ореолом обрамлявшие ее несчастное личико.

Высвободив руки из-под окутавшего ее шелкового покрывала и крепко сжав их, девушка произнесла:

— Если я расскажу вам… расскажу всю правду вы обещаете… поверить мне?

Вам не нужно умолять меня. Сильвина, — ответил маркиз. — Вы же знаете, что если расскажете мне что-то и подтвердите, что это правда, то я не усомнюсь, что все так и есть.

— Вы так думаете? Вы и правда так думаете… сэр Юстин?

Его имя вырвалось из уст девушки неожиданно для нее самой, и маркиз, быстро отойдя от камина, накрыл ее дрожащие руки своими.

— Посмотрите на меня, Сильвина. Вам надо рассказать мне что-то. Постарайтесь сделать это, не пугаясь, человеку, которого вы встретили в лесу и про которого сказали когда-то, что доверитесь ему, куда бы он вас ни повел! Забудьте о маркизе Алтоне, его здесь больше нет.

— Но он важен, — прервала она его.

— Нет, Сильвина, не для нас с вами. Девушке показалось, что его руки, коснувшись ее, передали ей силу и уверенность, которые она не надеялась уже никогда почувствовать.

— Я все… расскажу вам, — прошептала она.

Он отпустил ее руки и сел в глубокое кресло, стоявшее напротив кушетки по другую сторону камина.

Свет падал на ее лицо, и маркиз подумал, что ни у одной женщины не видел столь выразительных глаз. Они то были исполнены радостного света, то трагичны до отчаяния.

— С чего же мне… начать? — неуверенно спросила Сильвина.

— С начала, — ответил маркиз.

— Это… началось, когда папа был… убит, — начала свой рассказ девушка, чуть запинаясь, — и мы с Бесси одни вернулись в Лондон. Мы приехали в дом на Керзон-стрит, где всегда жили, когда бывали в Лондоне. Там ко мне присоединился Клайд, и мы узнали, что мы… нищие.

Сильвина замолчала, вспоминая, каким ужасным ударом для них это было.

— Папа был очень непредусмотрительным в том, что касалось денег, — заговорила она снова, — а после смерти мамы, по-моему, ему все стало безразлично. Он только старался все забыть… Он не хотел сидеть дома в одиночестве и вспоминать, вспоминать…

Она опять помолчала минуту и с болью в голосе продолжила:

— Я часто думаю, не могла ли я тогда помочь ему… не могла ли сделать что-то, чтобы он был менее… несчастен.

— Вы были очень молоды, — отозвался маркиз.

— Мне было семнадцать, когда он погиб, — ответила Сильвина, — но мне никогда не хотелось вести светскую жизнь, которая так нравилась отцу… Вам это не очень… интересно… просто я стараюсь все объяснить…

— Я и хочу, чтобы вы мне все объяснили, — успокоил ее Алтон, — до мельчайших деталей. Ничего не пропускайте.

— Клайд продал дом, — продолжала девушка, — все папино серебро, мебель и мамины драгоценности. Мы с Бесси нашли домик в Челси. Мы его выбрали из-за дешевизны, но мне он нравился — ведь при нем был сад… Иногда я забывала, что я в Лондоне, — вздохнула Сильвина. — Я оставила только самые любимые мамины вещи: секретер, за которым она всегда писала письма, коробку для рукоделия с мозаикой из цветного дерева, столик, на котором она расставляла свои любимые безделушки — она называла их своими «сокровищами», — которые собирала, когда мы жили за границей. Я старалась обустроить дом для Клайда, ведь мама его так любила!

В голосе Сильвины слышались такие печаль и тоска, что маркизу страстно захотелось обнять ее, но он понимал, что не должен прерывать рассказ, — ведь этого момента откровения он давно дожидался.

— Клайду пришлось продать офицерский патент, — продолжала свой рассказ Сильвина. — Он страшно не хотел этого делать: он так гордился тем, что он — солдат. Но было совершенно очевидно, что на его жалованье нам не прожить. Ему надо было зарабатывать деньги, иначе мы умерли бы с голода. Клайд обратился в министерство иностранных дел, и, как вы знаете, его приняли, потому что, как там сказали, наш отец так хорошо и преданно служил стране.

— Ваш брат поступил правильно, — одобрительно сказал маркиз.

— Клайд по-настоящему умен и серьезно относится к своей карьере, — откликнулась Сильвина. — Это только кажется, что он легкомысленный, потому что он молод и любит веселье, развлечения, ему нравится знакомиться с новыми людьми. В этом он похож на папу. Ему приходится тяжело из-за нашего безденежья, он лишен возможности принимать у нас гостей. Ему это очень, очень неприятно.

— Итак, вы с Бесси вели хозяйство ради Клайда, — подбодрил маркиз Сильвину, когда та замолчала.

На ее губах промелькнула тень улыбки.

— Бесси — просто чудо! Она очень долго была маминой камеристкой, любит Клайда и так гордится им! Она и меня тоже любит, и когда папина сестра, которая прожила с нами с месяц, должна была уехать в Хэрроугейт, я без нее не скучала, потому что со мной была Бесси. Потом заболела ее сестра, и я осталась одна… и… испугалась.

— Как вы встретились с ним? — спросил маркиз.

Оба знали, кого он имеет в виду. Сильвина прижала руку ко лбу.

— Я… плохо соображаю и пропускаю… то, что важно. После того, как Клайд некоторое время проработал в министерстве иностранных дел, его повысили в должности. Он пришел домой, чтобы рассказать мне об этом, — очень довольный, потому что его работу похвалили и ему предоставили отдельную комнату. Я так хотела взглянуть на его кабинет, но Клайд не хотел брать меня туда… По-моему, он считал, что я недостаточно хорошо одета.

Увидев выражение лица маркиза, она поспешно добавила:

— Клайд не виноват в том, что у меня не было модных нарядов: мы все еще выплачивали папины долги…

— Да, конечно, — успокаивающе сказал ей маркиз.

— Поэтому Клайд обещал, что покажет мне, где работает, вечером, когда служащие разойдутся. Мы встретились с ним в парке. Это тогда я видела… уток. Потом мы вошли в министерство иностранных дел и по длинным коридорам добрались до комнаты Клайда.

Сильвина тихонько вздохнула.

— Наверное, и правда нам не следовало туда ходить. Но если это и так, то мы были за это наказаны. Пока Клайд решал, которая из папиных картин будет лучше смотреться на стене позади его письменного стола, дверь открылась, и… вошел мистер Каддингтон.

Маркиз заметил, что Сильвина непроизвольно сжала пальцы.

— Как только я увидела его… я поняла…

Она замолчала.

— ..Что он мерзавец и негодяй, — договорил за нее сэр Юстин.

— Именно это… я и почувствовала, когда его увидела, — заговорила она снова своим неуверенным испуганным голоском. — Что-то было в нем, в том, как он… смотрел на меня, и я почувствовала, что он… опасен. Однако он был достаточно вежлив… и даже, по мнению Клайда, очень любезен… А на следующий день он пришел с визитом.

— Вы были одна? — спросил маркиз. — Нет, он пришел с Клайдом, — объяснила Сильвина. — Когда я увидела его в гостиной… увидела, как он смотрит… презрительно… на мамины вещи… я поняла, что ненавижу его.

— А он пришел снова? — подсказал маркиз, когда голос рассказчицы умолк.

— На следующий же день… и потом опять на следующий. И тогда я поняла, что больше не выдержу, и велела Бесси говорить ему, что я больна, или вышла, или уехала, — что угодно, лишь бы мне не надо было… общаться с ним.

— И часто он приходил? — спросил маркиз.

— Не знаю толком. Я не видела его, потому что Бесси не впускала его в дом. Потом… потом… произошло ужасное.

При этих словах Сильвина закрыла лицо ладонями, и маркиз понял, что она старается совладать с собой.

— Скажите мне, дорогая, — негромко попросил он. — Я должен знать.

Девушка отняла руки от лица, и он увидел страшную бледность ее щек и потемневшие от страха глаза.

— Мистер Каддингтон, — произнесла она так тихо, что он едва мог разобрать ее слова, — вызвал Клайда к себе… Он спросил, кого… он еще приводил… в министерство иностранных дел, когда оно… закрыто! Он спросил, кто его друзья, кому он рассказывал о своей работе… Клайд не понимал, что произошло, почему его так допрашивают… А мистер Каддингтон достал из своего стола… книжку… и открыл ее.

— Книжку? — переспросил маркиз.

— Это была… банковская книжка Клайда, — чуть слышно сказала Сильвина.

Маркиз непонимающе смотрел на нее, и она испуганно объяснила:

— В ней была… запись, что кто-то… положил на имя Клайда… в банк… сумму… в двести фунтов…

Произнеся это, она вновь спрятала лицо в ладони.

— Вы хотите сказать, — спокойно спросил маркиз, — что Клайд не знал об этих деньгах?

— Ничего не знал!.. Ах, сэр Юстин, поверьте мне!.. Умоляю вас… поверьте мне! Брат… понятия не имел. Он думал, что у него на счету… дефицит… Да и правда, он был… пока эти деньги… не появились… так таинственно!

— А как к мистеру Каддингтону попала банковская книжка Клайда? — спросил маркиз.

— Клайд не смог этого узнать, — ответила Сильвина. — Он пошел в банк, а там сказали, что деньги были внесены… тремя днями раньше. Они не знали кем, и никто ничего не мог вспомнить об этой… операции. Но вы можете себе представить, как… мистер Каддингтон истолковал это.

— Он обвинил Клайда, — предположил маркиз, — что тот получил деньги за информацию, переданную французам.

— Клайд никогда бы не сделал этого! — с жаром воскликнула Сильвина. — Он не предатель! Брат служил в армии, и родина для него значит не меньше, чем для вас!..

— И как же мистер Каддингтон намеревался поступить в отношении этих загадочных денег? — осведомился маркиз.

— Он сказал, что его долг требует немедленно выдать Клайда… маркизу Алтону… то есть вам… Но поскольку он намерен… жениться на мне, у него нет желания заполучить «родственничка», который заклеймен как… шпион и… предатель.

— Так вот как он этого добился, — мрачно сказал маркиз.

— Когда Клайд рассказал мне все это, я подумала, что сойду с ума. Я не могла поверить, что человек… любой человек, а тем более занимающий такой пост, как мистер Каддингтон, способен так поступить. Он пришел ко мне… и говорил с ужасающей откровенностью.

«Ваш брат поступил в высшей степени неблаговидно», — сказал он.

«Мой брат не сделал ничего постыдного», — ответила я.

«Это решит маркиз Алтон, — если, конечно, я не промолчу об этом весьма сомнительном факте».

— И тогда он просил вас стать его женой? — спросил маркиз.

— Нет, он просто заявил мне… что я должна буду… это сделать, — поправила его Сильвина. — Мистер Каддингтон сказал: «Вы выйдете за меня замуж. Я научу вас быть образцовой женой. Вы будете хозяйкой на моих приемах, станете украшением моего дома. Вы и ваш брат приняты светом, и это, милая моя, ваше единственное достоинство».

Сильвина тихо всхлипнула.

— Я думала, это предел унижения. Но мне пришлось вынести гораздо большее. Он попрекал меня… нашей бедностью, издевался… над моей одеждой, над тем, как мы живем. Он говорил мне, как все изменится, когда я буду его… женой. И он все время повторял, что если я не соглашусь, то он отнесет книжку в качестве неопровержимой улики… вам, и Клайда… будут судить.

Маркиз вскочил.

— Я задушу эту гадину! — почти прорычал он.

— Я часто думала, что лучше… умереть, чем выйти за него замуж… Но… если бы я сделала это, он все равно отомстил бы Клайду… Вот почему я все рассказала вам… И ничего нельзя сделать… Ничего!

— Нет, можно — оправдать Клайда и спасти вас, — негромко сказал маркиз.

Сильвина подняла к нему осветившееся недоверчивой радостью лицо.

— Вы… вы хотите сказать, что верите… в невиновность Клайда? — спросила она. — О, сэр Юстин, я знала, что вы все поймете! Брат никогда не принял бы денег от врага! Как мог бы сын такого отца, как наш, стать предателем?

— Я уверен, что он ни в чем не виновен, — подтвердил маркиз. — Ах, бедная моя, несчастная, любимая девочка, почему вы не доверились мне раньше? Вы избавили бы нас обоих от стольких страданий! Я мучился всю неделю, думая, что навсегда потерял вас, почти поверив в то, что вы меня ненавидите.

— Мне не следовало бы говорить это, — запинаясь, сказала Сильвина, — но я так… испугалась, когда узнала, что вы и есть… маркиз Алтон.

— И вы по-прежнему боитесь меня? — спросил тот своим звучным голосом.

Она посмотрела на него, и глаза ее сияли ярче пламени свечей.

— Теперь — нет, — ответила она. — Вы верите мне, сэр Юстин. Остальное неважно.

Маркиз не отводил взгляда от ее счастливого личика.

— Но мы еще не справились со всеми трудностями, — трезво напомнил он. — Сейчас, когда все лихорадочно ищут шпионов, достаточно малейшего намека, от кого бы он ни исходил, на то, что Клайд ненадежен, и карьера его будет закончена, а его имя — на всю жизнь запятнано.

— Да, я это понимаю, — согласилась с ним Сильвина. — Но вы найдете способ помочь ему, сэр Юстин… правда?

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти Клайда.

— И мне… не придется ., выходить замуж за мистера Каддингтона? — спросила девушка дрожащим голосом.

— Я клянусь вам, что этого никогда не случится, — ответил маркиз и увидел, какое облегчение появилось на ее лице и как разжались ее судорожно сжатые пальцы, и ему почудилось, будто Сильвина протягивает к нему зовущие руки.

Их взгляды встретились, и Алтон глубоко вздохнул. Она была так прелестна! Лицо ее сияло, глаза блестели, полуоткрытые губы словно ждали его поцелуя. Ему надо было сделать всего один шаг, чтобы прижать к сердцу эту хрупкую, чудесную, трепещущую девушку; маркиз чувствовал, что и она хочет этого, стремится, как и он, снова испытать то неизъяснимое блаженство, которое охватило их, когда он целовал ее…

Маркизу понадобилось сделать над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы заставить себя сдержать свой порыв.

— Вам надо идти, любимая, — резко сказал он. — Вы понимаете, что никто не должен узнать, что вы были здесь, в моей комнате.

Сияющее личико Сильвины омрачилось, она задрожала.

— Но вдруг… вдруг он… ждет меня?

— Это я сейчас выясню, — ответил маркиз. Он подошел к двери в коридор, тихо отворил ее и, увидев, что все свечи снаружи потушены, взял один из подсвечников с каминной полки и вышел из комнаты, где Сильвина, с тихим вздохом облегчения, снова откинулась на мягкие подушки.

Ей казалось, что с плеч ее сняли невыносимо тяжелый груз, который так долго давил на ее хрупкие плечи. Девушка понимала, что ничего еще не решилось, что Клайд по-прежнему в опасности, но сознание того, что маркиз узнал правду и поверил ей, одарило ее безмерной радостью.

Сильвина почувствовала, что больше не боится его, — может быть, потому что в своем длинном синем парчовом халате с отложным воротником и большими бархатными манжетами он выглядел гораздо моложе и так по-домашнему: белая оборка ночной рубашки выбилась из-под воротника, а его герб был вышит… на ночных туфлях.

— Я люблю его, — прошептала она, понимая, что гнетущий кошмар, во время которого она уверяла себя, что Алтон для нее — ничто, остался позади.

Он был прав, это судьба. Им не уйти друг от друга.

Маркиз вернулся в комнату с ее халатиком и положил его на кушетку.

— Там никого нет, — сказал он. — Я зажег свечи, — и теперь, моя дорогая, вам надо вернуться в вашу спальню. Заприте дверь, и я клянусь вам, что сегодня ночью к вам никто не приблизится: я буду рядом, в этой комнате, и буду держать дверь открытой.

— Тогда мне не будет страшно, — ответила Сильвина.

Она потянулась было за халатиком, потом, покраснев, взглянула на маркиза.

— Я отвернусь, — сказал тот с улыбкой. Подойдя к камину, он смотрел на источающие тепло уголья.

— Я готова! — услышал он за спиной нежный голос.

Халатик Сильвины, который сшила Бесси из белой шерстяной ткани, плавными линиями ниспадал с ее плеч. Простой круглый воротничок был украшен белыми кружевными оборками. Золотистые волосы девушки распушились, на длинных темных ресницах еще оставались слезы. Больше всего она напоминала сейчас ангелочка, случайно упавшего с неба.

— Вы уверены, что там… никого нет? — обеспокоенно спросила она.

— Клянусь вам, что комната пуста, — ответил маркиз. — И повторяю: я сумею вас защитить.

— Я верю вам… сэр Юстнн, — запинаясь, отозвалась она, — и теперь все будет… совсем, совсем по-другому.

Она на мгновение потупилась, потом неуверенно добавила:

— Мне стыдно, что я устраиваю такой шум из-за того, что вы можете счесть… тривиальным эпизодом, — ведь вы решаете вопросы жизни и смерти, ожидая вторжения ста двадцати тысяч французов, которые, возможно, как раз в эту минуту высаживаются на южном побережье…

Услышав эти слова, маркиз пристально посмотрел на девушку; лицо его стало холодным и жестким:

— Кто вам сказал, сколько их будет? — спросил он, и голос его прозвучал резко, как выстрел. — Клайд?

— Нет… не Клайд, — быстро ответила Сильвина.

— Тогда кто же?

Она молчала, и Алтон сурово потребовал:

— Отвечайте, Сильвина, — вы должны сказать это мне.

— Вы сердитесь, — растерялась девушка. — Чем я… вызвала ваше… неудовольствие?

— Просто ответьте намой вопрос. Кто сказал вам, что сто двадцать тысяч французов должны высадиться на южном побережье?

— Я должна… ответить?

— Боюсь, что да, — строго сказал маркиз. Сильвина покраснела.

— Я… подслушала это.

— Чей разговор вы подслушали? — настаивал тот.

Сильвина сплела пальцы, как нашаливший ребенок в ожидании наказания.

— Я не собиралась этого делать, — объяснила она. — Все получилось так… некрасиво. Это произошло после того, как вы… были у меня на Куин-Уок, и… я была так счастлива… Когда вы ушли, я убежала наверх, в свою комнату, и почти сразу же Бесси пришла сказать, что джентльмены в гостиной ждут меня, — я имею в виду графа и мистера Каддингтона… — Она вздохнула и продолжала:

— Я хотела сразу же пойти в гостиную, но испугалась, как бы мистер Каддингтон не догадался по моему лицу, что что-то… случилось. Мое сердце колотилось, и я была так взволнована, что не сомневалась: он заподозрит неладное.

— И вы услышали разговор этих джентльменов? — подсказал маркиз.

— Д-да, — пролепетала Сильвина. Маркиз сжал ее плечи.

— Послушайте, Сильвина, — сказал он, — это чрезвычайно важно. Расскажите мне, что они говорили. У вас хорошая память: постарайтесь вспомнить каждое слово — понимаете, каждое из того, что вы услышали.

Сильвина закрыла глаза и наморщила лоб, стараясь сосредоточиться.

— Кажется, сначала я услышала графа, — сказала она. — Звуки его голоса напомнили мне о Париже, о том, какой это прекрасный город.

— Он говорил по-французски? — спросил маркиз.

Сильвина кивнула.

— А Каддингтон?

— Он тоже говорил по-французски, довольно свободно, но с многочисленными не правильностями. Граф, кажется, сказал: «Это смелый шаг — поступить именно в этот департамент. И раз он смелый — он будет успешным».

— Продолжайте, — подбодрил ее маркиз.

— А потом он спросил, — медленно продолжала Сильвина, — «Когда начнется вторжение?»А мистер Каддингтон ответил: «Со дня на день, — только бы унялся этот ветер. Все уже готово». — «То же самое я слышал в Париже, — сказал ему граф. — Но вам известно больше, чем мне». «Да, конечно, — ответил мистер Каддингтон. — Планируется переправить сто двадцать тысяч ветеранов. Они отплывут на полутора тысячах барж, а кроме того, там будут еще большие военные корабли, вооруженные 24 — фунтовыми орудиями, и на каждом будет по сто пятьдесят человек». — «Это грандиозно!»— воскликнул граф. «Они отплывут из Булони, Виссана, Амблетеза и Этапля, — сказал тогда мистер Каддингтон, — триста из Дюнкерка, Кале и Гравлина, триста из Ньюпорта и Остенде, а еще триста с голландской армией из Флиссингена». — «Они будут непобедимы!»— восхитился граф. «Можете себе представить, что они сделают с неопытными, необученными и в основном безоружными волонтерами?»— спросил мистер Каддингтон. «Это будет катастрофа!»— воскликнул граф. При этих словах я вошла в комнату, — сказала девушка. — Странно, но оба они… улыбались.

Пальцы маркиза сильнее сжались на ее плечах.

— Послушайте, Сильвина, — сказал он, — вы рассказывали это кому-нибудь еще? Она покачала головой.

— Тогда поклянитесь, что не скажете ни слова никому, даже Клайду.

— Конечно, раз вы просите, — охотно согласилась девушка.

— Я не только прошу — я приказываю, — сказал маркиз. — Теперь слушайте, любимая: наши планы изменились. Я должен ехать в Лондон.

Сильвина негромко вскрикнула:

— Вы… уезжаете?

— Всего на несколько часов, — успокоил он ее, — и никто не должен знать, что меня здесь нет. Я вернусь к ленчу, но прошу вас оставаться в своей комнате. Пусть Бесси скажет, что у вас болит голова. После сегодняшней сцены мистер Каддингтон и не может ожидать ничего иного.

При упоминании имени помощника министра в голосе маркиза зазвучали металлические нотки.

— Но вы вернетесь? — по-детски спросила Сильвина.

— Ничто не удержит меня вдали от вас, — ответил маркиз. — Однако, дорогая, не меняйте своего поведения по отношению ко мне. Оставайтесь такой же сдержанной и холодной, как и раньше. Когда спуститесь вниз, держитесь поближе к герцогине. Вы вернетесь в Лондон с Клайдом, и, может быть, уже завтра у меня будут для вас хорошие новости.

— Хорошие новости?! — переспросила Сильвина.

— Известие о том, что вы с Клайдом свободны, — пояснил маркиз.

Он убрал руки с ее плеч и направился к двери.

Сильвина не двигалась с места. Когда он обернулся, чтобы посмотреть, следует ли она за ним, девушка спросила очень робко:

— Вы… не сердитесь на меня, сэр Юстин? Секунду маркиз озадаченно смотрел на нее, потом с нежной улыбкой приблизился к ней, заглянув ей в лицо.

— Может быть, вы удивились, что я не поцеловал вас на прощание, сердце мое? Почему я не обнял вас? Посмотрите на меня, Сильвина. Неужели вы думаете, что я не хочу снова целовать ваши губы, вновь испытать те восторг и упоение, после которых вы ввергли меня в такой ад, какой еще не выпадал на долю смертного?

Глядя ей прямо в глаза, сэр Юстин продолжал:

— Я люблю вас! Люблю так, как никогда не любил женщину и никогда больше не полюблю. Но, моя дорогая, я должен защищать вас не только от других людей, — я должен защищать вас и от себя. Сегодня здесь, в моем доме, я буду поступать так, как следует поступать джентльмену, но, Господь мне свидетель, это нелегко, когда вы так на меня смотрите.

— Значит, вы… по-прежнему… любите меня? — спросила Сильвина.

— Очень скоро я отвечу на ваш вопрос. Я обниму вас и прижму к себе, буду целовать ваши губы, ваши глаза, ваши волосы, ваши плечи, пока у вас не исчезнут все сомнения. Тогда вы будете уверены, — как уверен сейчас я, — что мы принадлежим друг другу и ничто не сможет разлучить нас. Но сейчас…

Маркиз прервался. Сильвина подняла к нему лицо. Губы ее были полуоткрыты.

Сэр Алтон смотрел ей прямо в глаза; девушка увидела в его взгляде огонь и поняла, что его душа рвется к ней, как и ее к нему, и страх навсегда оставил Сильвину. Только необычайная сила воли позволила маркизу удержаться и не сжать ее в объятиях.

— Боже! Как я люблю вас! Как жажду вас! — глуховатым голосом сказал он.

Протянув руки, он взял Сильвину за запястья и медленно повернул ее руки ладонями вверх.

Потом он наклонил голову и запечатлел на обеих ладошках поцелуи — долгие, страстные, так что дыхание у девушки участилось и по телу пробежали волны жара, а вся она затрепетала от просыпающейся страсти.

— С вами, моя любимая, остается мое сердце, — сказал он. — Храните это в тайне, пока я не смогу объявить всему миру, что оно ваше до скончания века.

Глава 12

В Министерстве иностранных дел лорд Хоксбери взглянул на золоченые часы, стоящие на каминной полке. Они показывали без пяти десять. Звонком вызвав секретаря, министр отрывисто приказал:

— Попросите помощника министра оказать мне любезность и прийти ко мне.

— Хорошо, милорд.

Несколько минут спустя в кабинете появился мистер Каддингтон.

— Вы хотели меня видеть, милорд? — осведомился он.

— Да, господин помощник министра, — ответил лорд Хоксбери. — Я хотел бы обсудить с вами несколько вопросов. Но сначала расскажите, как вам понравилось в Алтон-Парке.

— Чрезвычайно, милорд. Маркиз очень гостеприимен, и я нашел и сам дом, и его окрестности очень приятными.

— Да, Алтон-Парк — одно из красивейших поместий в Англии, — отозвался лорд Хоксбери, — и, по моему мнению, самое комфортабельное.

— Я должен признаться, милорд, — развязно проговорил мистер Каддингтон, — что при ближайшем знакомстве маркиз кажется не таким уж суровым. Право, он настолько добродушен, что я начинаю сомневаться: тот ли это человек, которому следовало доверить то дело, которым он сейчас занимается.

— Я думаю, оснований для сомнений нет, — сухо сказал лорд Хоксбери. — В прошлом маркиз не раз доказывал, что успешно справляется с тем, за что берется. Сегодня утром у нас другие заботы. Я хотел бы узнать ваше мнение по одному вопросу.

Тут неожиданно открылась дверь в кабинет и лорд Хоксбери замолчал.

— В чем дело? — недовольно спросил он.

— Милорд, маркиз Алтон просит вас уделить ему несколько минут.

— Алтон! — воскликнул лорд Хоксбери, удивленно поднимая брови. — А мы как раз о нем говорили. Впустите его светлость.

Через несколько минут в кабинет вошел маркиз. Он выглядел исключительно элегантно во фраке из темно-синего тончайшего сукна, и мистер Каддингтон обратил внимание, что галстук его завязан совершенно по-новому.

— Доброе утро, милорд. Доброе утро, мистер Каддингтон.

Подойдя к столу лорда Хоксбери, маркиз вполголоса осведомился:

— Нас не могут подслушать?

— Нет, конечно же, нет, — ответил министр. — Что-нибудь случилось?

— У меня чрезвычайно важное дело, — заявил Алтон.

Мистер Каддингтон начал приподниматься в кресле, чтобы с подчеркнутым тактом удалиться, но был остановлен быстрым жестом маркиза.

— Нет-нет, Каддингтон, сейчас требуется ваше присутствие. То, что я имею сообщить его милости, следует слышать и вам.

Помощник министра наклонил голову. Усевшись в кресло, маркиз вынул из кармана большой пакет со множеством печатей и положил его перед лордом Хоксбери.

— Здесь, господин министр, — торжественно сказал он, — документ настолько ценный, что о его существовании осведомлены только еще двое людей: граф Сент-Винсент, первый лорд Адмиралтейства, и лорд Хобарт, военный министр. Это они составили его, и у каждого из них осталось по его копии; сам оригинал останется здесь и будет храниться у вас.

Лорд Хоксбери был заинтригован.

— И каково же содержание этого документа? — спросил он.

— Он содержит, — ответил маркиз, — полный и детальный план расположения волонтеров, артиллерии, припасов, кораблей нашего флота и складов с амуницией. Короче, его авторы не упустили ничего, что может понадобиться в момент вторжения.

— Но почему документ должен храниться у меня, — осведомился лорд Хоксбери.

— Они просят, милорд, — ответил маркиз, — чтобы, когда премьер-министр или кто-либо другой уведомит вас о том, что вторжение началось, вы сломали печати и представили содержимое пакета кабинету министров. Из-за утечки информации, которая, как мы опасаемся, имеет место, было сочтено желательным, чтобы граф Сент-Винсент и лорд Хобарт не связывались, как это обычно принято, с самим премьер-министром или его коллегами. Как я уже сказал, существует всего три экземпляра этого документа, поэтому они просят вас, милорд, держать его в полном секрете, никому не доверяя его хранение. Когда он понадобится, вы сможете ознакомить с ним премьер-министра, членов кабинета и других лиц, которых вы сочтете необходимым.

— Прекрасно понимаю, — сказал лорд Хоксбери, — и позволю себе заметить, милорд, что, на мой взгляд, это очень разумная предосторожность, если мистер Питт прав и среди нас действительно есть предатель.

— Лично я не верю, что кто-то на уровне кабинета министров может оказаться шпионом, — заметил маркиз, — но абсолютной уверенности все же нет. Вот почему я прошу вас, милорд, не вскрывать этот документ ни при каких обстоятельствах, до начала вторжения.

— Даю вам слово, — ответил лорд Хоксбери.

— А где вы будете хранить пакет? — осведомился маркиз.

— Там, где мы храним все наши самые секретные бумаги, — ответил лорд Хоксбери, — в сейфе, здесь, в кабинете. Ключи от него есть только у меня и у мистера Каддингтона. Не может быть и речи о том, чтобы сюда мог проникнуть посторонний.

— В таком случае нет оснований опасаться за его полную сохранность, — сказал маркиз. — Как вы понимаете, этот документ был составлен с целью наилучшим образом отразить вторжение. Вот почему чрезвычайно важно, чтобы позиции боевых кораблей не были известны никому, кроме графа Сент-Винсента и лорда Хобарта.

— Понимаю, — кивнул министр.

— Что касается расположения войск, — продолжал маркиз, — то вы, ваша светлость, понимаете, что мы любой ценой должны не допустить прорыва наших линий обороны. Вот почему было бы катастрофой, если бы противник получил информацию о содержании находящегося в пакете документа.

— Пока он находится в моих руках, — заверил его лорд Хоксбери, — это исключено. Я готов поручиться за надежность всех моих подчиненных. Вы согласны со мной, мистер Каддингтон?

Помощник министра утвердительно кивнул:

— Они все служат у нас уже много лет, милорд. К тому же я могу заверить вас, что никогда не расстаюсь с ключом от этого сейфа. Так что не может быть и речи, чтобы его украли или воспользовались им. Уверен, что то же самое можно сказать и относительно вашего ключа.

— Да, конечно, — подтвердил министр. — Смотрите, милорд маркиз. Я кладу этот документ в сейф у вас на глазах, и у нас не будет необходимости вскрыть его, пока мы не услышим о попытке французов высадиться, — но надеюсь, что такого известия мы не получим никогда!

С этими словами лорд Хоксбери встал и, достав из кармана ключ, открыл изготовленный из толстой стали сейф, вмурованный в стену позади его кресла. Положив в него драгоценный конверт, министр захлопнул дверцу и пригласил мистера Каддингтона убедиться, что замок заперт.

— Такой вид сейфов еще никому не удавалось вскрыть! — с гордостью заявил помощник министра.

— Тогда я спокоен, — завершил разговор маркиз, вставая.

Он раскланялся с лордом Хоксбери и мистером Каддингтоном.

— До свидания, джентльмены. Боюсь, что сегодня меня трудно будет застать в моем кабинете, мне придется присутствовать на нескольких совещаниях.

Лорд Хоксбери взглянул на часы.

— А я должен ехать в Палату лордов, — сказал он. — Сожалею, господин помощник министра, но вопросы, по которым я хотел с вами посоветоваться, придется отложить: вряд ли я успею сегодня вернуться в министерство. Днем у меня встреча с премьер-министром и другие дела, которые задержат меня еще надолго после вашего ухода. Но я знаю, что могу оставить министерство иностранных дел на вас.

— Я приложу все силы, чтобы решить все вопросы, которые могут возникнуть во время вашего отсутствия, милорд, — подобострастно заявил Каддингтон.

Маркиз ушел. Министр задержался ненадолго, чтобы захватить кое-какие бумаги, затем спустился к ожидающей его карете и приказал сопровождающему его министерскому лакею, чтобы тот велел кучеру ехать в Палату лордов. Но, когда они были уже на полпути, он как бы передумал и велел повернуть к Алтон-Хаусу на Баркли-сквер.

У маркиза он, как и ожидал, застал графа Сент-Винсента и лорда Хобарта.

Все трое сидели в большой библиотеке, выходившей окнами в сад позади дома. У каждого в руке была рюмка, и они подняли их, приветствуя лорда Хоксбери.

— Мы слышали, что все пошло по плану, — густым басом проговорил граф Сент-Винсент.

— Алтон великолепно сыграл свою роль, — рассмеялся лорд Хоксбери. — Право, милорд, когда все будет позади и вы останетесь без работы, я предлагаю вам выступать на театральных подмостках.

— Вы тоже славно сыграли свою роль, — ответил маркиз. — Но пока преждевременно радоваться, джентльмены: посмотрим еще, польстится ли эта крыса на сыр.

— Я все никак не могу поверить, что это Каддингтон, — сказал министр иностранных дел, принимая от маркиза приличную порцию коньяка. — Должен признаться, что мне никогда не нравился этот тип, но он в высшей степени талантлив, в этом нет никаких сомнений.

— Вечно с этими выскочками одно и то же, — проворчал лорд Хобарт. — Взлетают, как ракета, и успех кидается им в голову. Им надо все больше и больше. Власть не только разврашает, она просто губит человека, не рожденного для нее.

— Могу только сказать, Алтон, — сказал граф Сент-Винсент, — слава Богу, что вы нашли предателя не в Адмиралтействе. Флот такого позора не перенес бы.

— Не растравляйте мне раны, — взмолился лорд Хоксбери. — Как я подумаю, сколько секретных документов видела эта свинья, как вспомню, сколько раз я рассказывал ему, что происходило на заседаниях кабинета министров, то хочется пустить себе пулю в лоб.

— Вы не виноваты, — успокоил его маркиз. — В том, что касается Каддингтона, винить нельзя никого. Но сейчас нам нужно избежать скандала.

Лорд Хобарт выпрямился в своем кресле.

— Вы совершенно правы, Алтон, — сказал он. — Если дело получит огласку, это серьезно подорвет боевой дух войск. Плохо, когда человек должен идти в бой только наполовину вооруженным, но знать, что ему нанесли к тому же удар в спину те, кто определяет судьбу нации…

— Я с вами согласен, — поддержал его граф Сент-Винсент. — Это предательство надо во что бы то ни стало скрыть, и я уверен, что все члены кабинета скажут то же, когда узнают правду.

— Тогда нам остается только надеяться, что наш план осуществится, — сухо заметил маркиз. — Вы распорядились, лорд Хобарт, чтобы на всех дорогах находились кавалерийские отряды?

— На дорогах в Портсмут, Брайтон, Дувр и Уоппинг, — подтвердил лорд Хобарт. — И во главе каждого отряда поставлен офицер, которого я считаю абсолютно надежным. Если они захватят человека, то сплетен не будет.

— А если он улизнет от нас? — спросил маркиз, обращаясь к графу Сент-Винсенту.

— Сегодня на рассвете я послал гонцов к адмиралам, ведающим всеми нашими основными портами, — ответил граф Сент-Винсент. — Они должны связаться с береговой охраной, и та будет осматривать все корабли, отплывающие от наших берегов. И даже если этот подлец доберется до побережья, я узнаю, на каком корабле он собирался плыть, — пусть для этого придется выпороть всех матросов флота!

— Нет оснований предполагать, что в это втянут военный флот, — негромко сказал маркиз. — Нам с вами прекрасно известно, милорд, что торговые корабли обеих сторон меняют флаги посреди пролива.

— Тогда этому торговому кораблю больше не плавать, — сурово отозвался граф Сент-Винсент.

— А теперь, джентльмены, — сказал маркиз, — нам остается только ждать, что по меньшей мере чрезвычайно утомительно. Как мы проведем время: будем заниматься самобичеванием и изводить себя или сподвигнемся сыграть в карты?

Лорд Хоксбери посмотрел на маркиза с улыбкой.

— Хладнокровный вы дьявол, а, Алтон? Неужели ничто, даже самые важные события, не заставляет вас волноваться, или, используя выражение моих детей, «трястись»?

— Вы мне льстите, — откликнулся маркиз. — Уверяю вас, милорд, по некоторым поводам я бываю сильно взволнован, и данный случай, несомненно, попадает в эту категорию.

— Однако я ни разу не заметил, чтобы вы были чем-то обеспокоены, — парировал лорд Хоксбери.

Маркиз позвонил, и слуги внесли карточный столик и холодную закуску.

— Черт побери все это, — проговорил граф Сент-Винсент. — Мне сейчас не до еды.

Тем не менее он, как и остальные гости, отведал сандвичей с паштетом, пирог с жаворонками и устрицами и нарезанную ломтиками кабанью голову. Одного маркиза, казалось, не интересовали ни еда, ни питье.

Игра в карты шла спокойно, почти без разговоров, только и слышно было что звяканье золотых гиней, которые игроки выкладывали на стол из кошельков, да шелест карт, тасуемых умелыми пальцами.

Спустя почти два часа за дверью, в холле, раздались голоса. Маркиз вскочил, отодвинул стул, и распахнул дверь. В холле грязный оборванец препирался о чем-то с лакеем.

— Входи, Джеб, — резко сказал маркиз. Оборванец повиновался. Он был худ и тщедушен, а сломанный нос придавал ему несколько нелепый вид, хотя взгляд его был острым и проницательным.

Он подождал, пока маркиз закрыл дверь, и только потом сказал:

— Он сбежал, хозяин!

— Он исчез? — воскликнули все четверо хором.

— Рассказывай сначала, — повелительно сказал маркиз.

— Я все сделал, как вы приказали, милорд, — начал Джеб, крутя в руках помятую шляпу. — Я стою у ступенек и вижу, как его честь подкатывает в своем каррикле. Я думаю: он его оставит, но нет — он велит кучеру ехать домой. Потом заходит. Я оглядываюсь: странно, ведь если он будет уезжать, так ему не на чем. И тут я вижу: под деревьями, в тенечке ждет Билл Доуз со своей бритсей, а в нее запряжены самые резвые его лошадки.

— Кто такой Билл Доуз? — перебил его лорд Хобарт.

— У него самое быстрое время от Лондона до Брайтона, — кратко пояснил маркиз. — Владелец ливрейной конюшни и лучший ездок во всей Англии. Продолжай, Джеб.

— Я Билла знаю, — повиновался Джеб, — поэтому я к нему подгребаю и говорю так небрежно: «Хорошие у тебя сегодня лошадки. Чей рекорд собираешься сегодня побить?»— «Мой собственный», — отвечает. «Ну-ка, ну-ка, — говорю я, — его королевское высочество едет из Лондона в Брайтон четыре с половиной часа, а ты — четыре часа двадцать минут. Но тебе не хочется обижать гордых принцев, поэтому ты помалкиваешь».

«Не этот рекорд, — отвечает Билл. — В прошлом месяце я проехал из Лондона до Дувра за три часа двадцать пять минут. Если мне не удастся срезать десять минут с этими клячами и теми, что я приготовил на полпути, то я их всех сведу на живодерню». — «Удастся, — говорю я. — Тебе ведь нет равных в том, чтобы заставлять лошадок пролетать милю за милей, а, Билл?» Он ухмыляется, и я уже думаю: вот сейчас он мне даст пару медяков, чтобы я выпил за его здоровье, но тут его окликнули из подъезда, он хлестнул лошадей и полетел.

— Дувр, так вот куда направляется Каддингтон! — воскликнул граф Сент-Винсент.

— Ты еще не договорил, Джеб? — прервал графа маркиз.

— Нет, хозяин. Я прицепился сзади, как вы и велели, чтобы убедиться, что он не повернет. Скажу я вам, милорд, опасное это дело, — ехать между колес, когда правит Билл. Да и увидеть меня могли, потому что верх был опущен.

— Что он называет «бритсей»? — осведомился лорд Хобарт.

— Он имеет в виду легкую бричку, — объяснил маркиз. — Это новый экипаж, рассчитанный на быструю езду. Кучер сидит впереди, а за ним места для двух пассажиров. Они чертовски скоростные, могу вас уверить. Продолжай, Джеб.

— Я надеялся, что ваша светлость наградит меня за то, что я рисковал здоровьем и жизнью, — проныл Джеб.

— Сначала я хочу услышать всю историю до конца, — резко сказал маркиз. — Ты действительно убедился, что он поехал по Дуврской дороге?

— Да, милорд, но мы оказались бы там гораздо раньше, если бы он не остановился в Чел-си, чтобы забрать свою кралю.

Маркиз застыл.

— Челси? — спросил он голосом, который разнесся по комнате, как гром.

— Да, милорд, совсем меня это ошарашило. Билл останавливается у какого-то дома на Куин-Уок, и его честь выскакивает. Я еле успел отбежать, чтобы он меня не увидел.

— Что было дальше? — спросил маркиз таким голосом, что больше никто не решился вмешиваться в их разговор.

— Через пару секунд она выходит. Прехорошенькая…

— Она шла добровольно? — прервал его маркиз.

— Святой истинный крест! — ответил Джеб. — Сбежала по ступенькам в синем дорожном плаще с капюшоном на голове.

— Она не протестовала, не кричала? — пытал его маркиз.

— Нет, хозяин, чтоб мне провалиться, если я вру! — сказал человечек, испуганный резким тоном маркиза и его гневным выражением лица. — Она бежит по тротуару и влезает в карету, как будто торопится не меньше его.

— Она с ним не говорила? — спросил маркиз, чуть помолчав.

— Клянусь, милорд.

Казалось, Алтон окаменел.

Сидящие за столом люди, глядя на него, поняли, что речь идет о какой-то неприятной неожиданности, и молчали.

И тут, словно почувствовав, что должен как-то ослабить невыносимое напряжение, Джеб нерешительно сказал:

— Она что-то сказала, хозяин.

— Что?

— Только не ему, а старухе, которая подошла к двери, когда они уезжали.

— Что она сказала?!! — взорвался маркиз. Говори, пока я тебя не придушил!

Он сделал шаг в сторону тщедушного оборванца, и тот испуганно попятился.

— Она сказала, милорд, — и я уверен, что не ошибаюсь: «Не волнуйся, дорогая, — может, Клайд ранен не так уж серьезно». Вот что она сказала, хозяин. Я не вру, это ее собственные слова.

— Так вот как он заманил ее! Маркиз распахнул дверь библиотеки и вышел в холл.

— Пусть мне немедленно оседлают самого быстрого коня! — приказал он. — Мерку… Нет, Громовержца. И пусть моя дорожная карета с четверкой и лишним грумом едет по Дуврской дороге, пока не догонит меня. Я поеду напрямик. Все понятно?

Лакей бросился выполнять приказ.

Маркиз вернулся в библиотеку, бросив на ходу Джебу кошелек, и, подойдя к столу в дальнем конце комнаты, достал дуэльные пистолеты и начал их заряжать, не обращая внимания на гостей, изумленно смотревших на него.

Когда он наконец сунул в карман сначала один пистолет, а потом второй, лорд Хобарт не выдержал:

— Что вы собираетесь делать, Алтон?

— Убить это отребье, — коротко ответил маркиз.

Лорд Хобарт откинулся на спинку стула:

— Я полностью поддерживаю вас.

— И я, — добавил граф Сент-Винсент. Только лорд Хоксбери смотрел на маркиза озабоченно:

— Осторожнее, Алтон! Нет ничего опаснее крысы, загнанной в угол!

Но его предупреждение не было услышано: маркиз быстрыми шагами вышел.

Сильвина сошла к завтраку настолько переполненная счастливыми мыслями, что не сразу заметила непривычную молчаливость брата.

Накануне всю дорогу домой из Алтон-Парка он без умолку говорил о маркизе, о том, как он им восхищается и как хотел бы во всем ему подражать.

— Ты обратила внимание на то, как на нем сидит фрак, Силь? — спрашивал он. — Надо узнать, кто ему шьет: Уэстон или Стульц! Ни морщинки! Сидит, как влитой! А его галстуки! Если бы мне хоть раз удалось завязать узел, хоть немного похожий на его, я, наверное, умер бы от счастья.

Он все говорил и говорил… Сильвина поняла, что со свойственным юности энтузиазмом Клайд нашел себе кумира.

— Видела бы ты, как он ездит верхом! Кажется, они с конем — одно целое. Я знаю, у него породистые лошади, но он их великолепно показывает, Силь. И я уверен, что и на какой-нибудь старой кляче он выглядел бы не хуже. Вот это мастерство верховой езды! Мне бы хотелось увидеть, как он правит четверкой. Говорят, он делает повороты круче всех в Лондоне!

Сильвина была счастлива сидеть и слушать бесконечные похвалы человеку, одно имя которого заставляло ее трепетать от радости и восторга.

«О, сэр Юстин, сэр Юстин! — повторяла она про себя. — Я снова нашла вас. Ничто на свете не важно, раз вы… любите меня».

Она вспоминала, как он целовал ее ладони, вручая ей свое сердце, и лелеяла в душе эту тайну… Она даже уснуть не могла от счастья, и только прижималась губами к своим ладоням, словно на них остались следы поцелуев Юстина Алтона.

Но, как ни странно, этим утром Клайд хмуро молчал.

— Что с тобой, милый? — спросила наконец девушка. — Я вижу, ты плохо спал.

Ее брат встал из-за стола и подошел к окну.

— Когда мы вернулись вчера домой, я все думал, — тихо сказал он, — что поступаю, как трус, Силь. Не годится мужчине прятаться за спину женщины.

— Но, Клайд… — начала было Сильвина, но он поднял руку, призывая ее замолчать.

— Я принял решение, — сказал он, — и поступлю так, как сделал бы маркиз, окажись он на моем месте. Я собираюсь ему во всем признаться, Силь. Я скажу ему правду — и надеюсь, что он поверит мне.

Сильвина сжала руки.

Секунду она колебалась, не сказать ли брату, что эта жертва уже не нужна. Маркиз обещал спасти их обоих и знал, что трудное положение, в котором оказался Клайд, — не его вина. Но тут она вспомнила, что обещала маркизу никому не рассказывать о происшедшем. А как она могла успокоить Клайда, не открыв ему, что попала в чужую спальню, убегая от любвеобильного мистера Каддингтона?

— Если маркиз будет сегодня у себя, — нервно произнес Клайд, — я попрошу, чтобы он принял меня. Наверное, после ленча это будет удобно. Если нет, то обязательно завтра. Не спорь со мной, Силь, я решился.

Он посмотрел на сестру словно впервые и увидел у нее на глазах слезы.

— Ничего, — сказал он, — не надо огорчаться. Я приму то наказание, какое мне назначат, и, надеюсь, покажу себя мужчиной.

— Ах, Клайд, я так горжусь тобой! — воскликнула девушка.

— Не с чего, — ответил он, смутившись. — Мне следовало это сделать сто лет назад. Но только когда я попал в Алтон-Парк, познакомился с маркизом и почувствовал, как он отличается от этой низкой свиньи, Каддингтона, я понял, что позволил себя запугать и веду себя, как подлец. Отцу было бы стыдно за меня, и маме тоже. Ты не должна была позволять мне так поступать, Силь.

— Я так боялась за тебя!

— Мне стыдно за самого себя, право же. Ну, ладно, надо мне идти. Раннее утро не время для героики. — Клайд подошел к сестре и обнял ее.

Сильвина не успела больше ничего сказать ему — он ушел. Услышав, как за ним захлопнулась парадная дверь, она сжала руки и прошептала:

— Спасибо тебе, Боже, слава Тебе! Только сейчас девушка поняла, как больно ранила ее готовность Клайда принести ее в жертву, не обращая внимания на ее страдания, ради того, чтобы самому оставаться в безопасности. Теперь он намерен был сам бороться с трудностями, как подобает мужчине, и с внезапным приливом радости Сильвина подумала, что этим они обязаны маркизу.

Какой он необыкновенный, какой хороший и безупречный во всем!

Девушка долго сидела в столовой. Она была так счастлива, что не замечала, как бежит время. Бесси не стала беспокоить ее. Потом она поднялась наверх, надела шляпку и вывела Колумба погулять на солнышке. Вернувшись, она вспомнила, что еще ничего не сделала по дому.

— Извини, Бесси, — сказала она, встретив старую служанку в узкой прихожей. — Я этим утром расслабилась, но ты должна меня простить.

— Я готова простить вам все, что угодно, лишь бы видеть ваше личико счастливым, мисс Сильвина, — ответила Бесси. — Вы заслуживаете счастья, право слово.

— Все будет в порядке, — сказала девушка. — Обещаю тебе, Бесси, все будет в порядке!

Но еще не смолкли ее слова, как в дверь громко и настойчиво постучали. Бесси пошла открыть — и в дом тут же ворвался мистер Каддингтон.

— Вы! — ахнула Сильвина, бессознательно отступая.

— Идемте быстрее, — сказал он. — Произошел несчастный случай. Вы должны немедленно ехать к Клайду. Он ранен и зовет вас!

— Что случилось? — воскликнула Сильвина. — Что с ним?

— Я все расскажу вам по дороге, — ответил мистер Каддингтон. — У, вас есть плащ?

— Где-то есть, — растерянно сказала она, дрожащими от волнения руками надевая шляпку.

— Я сказал — плащ, — укорил ее мистер Каддингтон. — У меня открытый экипаж, а ветер холодный.

Бесси удивленно посмотрела на него: день был теплый, — но достала из шкафа в прихожей дорожный плащ Сильвины.

Плащ был из недорогих, темно-синей шерсти, с капюшоном, отделанным пухом марабу, но очень шел девушке. Бесси на ходу накинула его на плечи спешившей к двери Сильвины.

Мистер Каддингтон открыл дверь и вышел первым. Уже на ступенях девушка вспомнила, как Бесси обожает Клайда, повернулась к служанке и, обняв старушку, сказала:

— Не волнуйся, дорогая, может быть, Клайд ранен не так уж серьезно.

Потом она сбежала вниз и поспешила к карете, которая сразу же тронулась. Лошади скакали, как показалось Сильвине, необыкновенно быстро.

Мистер Каддингтон молчал. Вскоре она заметила, что дома остались позади и они едут уже за городом.

Тогда Сильвина повернулась к сидящему рядом с ней человеку и спросила:

— Куда мы едем? Клайд отправился в Уайт-холл! Пожалуйста, скажите мне, что случилось.

С улыбкой на толстых губах тот посмотрел в ее бледное, напряженное личико.

— Можешь успокоиться, — сказал он, — никакого несчастного случая не было. Насколько я знаю, Клайд в целости и безопасности сидит в своем кабинете.

— В своем кабинете! — изумленно повторила Сильвина. — Тогда почему мы мчимся из города?

— Потому что я так хочу, — грубо ответил Каддингтон.

— Но куда вы везете меня?

— Во Францию.

— Во Францию? Вы сума сошли?! Мы воюем с Францией!

— Тем не менее мы с тобой пересечем Ла-Манш, — ответил мистер Каддингтон.

Сильвина испуганно смотрела на него, как смотрят на безумца.

— Но… в чем же дело? — спросила она.

— Потому что у меня есть сообщение для императора французов, которое приведет его в восторг и обеспечит нам с тобой, дорогая, возвращение в Англию вместе с победителями в качестве чуть ли не короля и королевы этого острова.

— Вы… сумасшедший! — испуганно прошептала Сильвина.

— О нет, я совершенно в здравом уме, — ответил мистер Каддингтон. — Ты понимаешь, что мы будем жить в Букингемском дворце? И я принял решение, которое понравится тебе, дорогая. Нашей загородной резиденцией будет Алтон-Парк. Прекрасное место, где можно хорошо принимать гостей.

— Но Алтон-Парк принадлежит… маркизу, — запинаясь, сказала Сильвина, почти не соображая, что говорит.

— Маркиз умрет! — рявкнул мистер Каддингтон. — Со всеми другими членами правительства, которых уже приговорил к смерти Наполеон Бонапарт.

— Дайте мне сойти! — воскликнула Сильвина. — Я больше не могу находиться с вами. Я не понимаю, что произошло и почему вы можете шутить такими серьезными вещами, но если Клайд не ранен, я хочу вернуться домой.

— Ты вернешься домой, когда этого захочу я, — ответил мистер Каддингтон. — И наш дом будет совсем не похож на тот жалкий, убогий домишко, который ты сейчас оставила. Понимаешь? Я буду самым важным человеком в Британии! Я буду наместником Бонапарта, и, как это обычно бывает, он наградит меня титулом, может быть, даже сделает королем. — В голосе его звучало торжество. — Но, как бы то ни было, — добавил Каддингтон, — у меня будет власть — власть над людьми, которые меня презирали, над людьми, которые смеялись надо мной, считая меня гениальным, но недостойным сидеть с ними за одним столом.

— Значит… вы… предатель?!! — бросила ему в лицо Сильвина.

— Да, предатель! — гордо подтвердил тот, — и разоблачить меня они не смогли. Теперь скоро, очень скоро, — может, уже завтра, — они на горе себе узнают, что я не тот человек, кем можно пренебрегать и над кем издеваться.

— Могу только надеяться, что вы получите по заслугам, — с горечью сказала девушка. — Но по крайней мере не вовлекайте меня в ваше предательство. Я англичанка и горжусь этим. Мой отец всю жизнь служил стране, мой брат был в армии. Неужели вы думаете, что я могу смотреть на вас без отвращения, без презрения к вам и тому, что вы делаете?

Злобно рассмеявшись, мистер Каддингтон протянул к ней руки.

Сильвина попыталась забиться в угол экипажа, но они сидели слишком близко друг от друга, а то, что экипаж раскачивался из-за быстрой езды, мешало ей вывернуться из обхвативших ее рук; кроме того, девушке мешал накинутый на плечи плащ. Как она ни изворачивалась, ее спутник притянул ее к себе, смеясь над ее попытками высвободиться.

— Так ты все еще презираешь меня! — воскликнул он. — Ну, что ж, по крайней мере не скоро мне наскучишь. Но я тебя укрощу. Как я сказал тебе той ночью, я сумею сделать тебя покорной и услужливой, сломаю твою гордость.

— Отпустите… меня! — взмолилась Сильвина. Ей было так страшно, как никогда в жизни.

Каддингтон понял, что она имеет в виду нечто более значимое, чем то, что он обнимает ее.

— Ты поедешь со мной во Францию, — ухмыляясь, заявил он. — Но мы поженимся не там. Жители Британии любят свадьбы почти не меньше коронаций.

— Неужели вы действительно думаете, что я… выйду за вас замуж?.. За человека, предавшего свою страну, свой народ? — с горечью спросила Сильвина.

— Думаю, что после сегодняшней ночи у тебя не будет выбора, — ответил Каддингтон.

Во взгляде, устремленном на девушку, читалась похоть, и она отпрянула как можно дальше. Взяв ее пальцами за подбородок, бывший помощник министра силой повернул ее лицо к себе.

— Такая маленькая, беспомощная, и все столь же соблазнительная, — сказал он.

От похоти, слышавшейся в его голосе, Сильвину затошнило. А потом его толстые губы, горячие и безжалостные, прижались к ее рту, и ей показалось — еще немного, и она умрет от унижения.

Он целовал ее грубо, жестоко, пока она не начала задыхаться. Ей казалось — он тянет ее вниз, в темное, тенистое болото разврата, от грязи которого ей уже никогда не очиститься. Каддингтон, не отрываясь от ее губ, просунул руку ей под плащ и грубо схватил за грудь, порвав при этом тонкую материю газового платья. Девушка отчаянно сопротивлялась, хотя и понимала, что это бесполезно.

Когда он наконец оторвался от ее губ, она была почти без сознания. Глядя в ее помертвевшее от ужаса личико, Каддингтон ухмыльнулся.

— Ну, вот видишь, как ты беспомощна, — издевался он. — Неужели ты и вправду думала, что сможешь противиться мне? Но придет время — и ты будешь восхищаться мною и благоговеть, видя, чего я достиг.

— Вы… мне… отвратительны, — еле выговорила Сильвина дрожащими губами.

Негодяй расхохотался и хотел снова поцеловать ее, но что-то заставило его взглянуть назад, поверх откинутого верха экипажа; и тут он отпустил девушку, стремительно разжав объятия, и пробормотал едва слышно:

— Не может быть… Слишком рано, они не могли ничего обнаружить.

— Что это? — спросила Сильвина: в ее душе внезапно замерцал слабый луч надежды.

Повернувшись, тот зарычал на нее как загнанный зверь:

— Маркиз приходил к вам сегодня утром? Кто-нибудь мог узнать, что мы вместе уехали из Лондона?

— Нет… нет, я… не думаю, — отвечала Сильвина, но глаза ее засветились.

Когда мистер Каддингтон отвернулся от нее, девушка приподнялась на сиденье, чтобы посмотреть назад, и увидела то, о чем молилась без надежды на милость Бога: всадника, настигающего их в тучах пыли, человека, которого она сразу же узнала по широким плечам, сдвинутой на бок шляпе и великолепной посадке.

— Это маркиз! — воскликнула она невольно.

— Да, маркиз, — мрачно подтвердил Каддингтон, — и он один.

Сильвина вдруг заметила, что тот достал из кармана пистолет и взводит курок.

— Что вы… собираетесь делать?! — в отчаянии воскликнула она, все сразу поняв.

— Убить его, — ответил Каддингтон. — Он просто получит по заслугам раньше других.

— Но вы не можете… не можете так хладнокровно… убить человека, — воскликнула она.

— Тебе так важно, будет он жить или нет? — спросил мистер Каддингтон. — Я этого не думал, но, видимо, я ошибся. Если мои подозрения верны, забавно будет обнимать тебя сегодня ночью голую и знать, что ты горюешь по этому выродку-аристократу, лежащему в пыли и крови на проезжей дороге.

— Я всегда знала, что вы… подлый и злой, — прошептала Сильвина. — Я поняла это, как только увидела вас… А теперь я знаю, что вы еще хуже… вы… вы просто дьявол…

И тогда в ужасе, охватившем ее сердце подобно щупальцам спрута, она вспомнила, что, пытаясь заглянуть в будущее маркиза, видела там и опасность, подстерегающую его, и пролитую кровь.

— О Боже, пощади его! — взмолилась она вслух и крикнула мистеру Каддингтону:

— Не делайте этого! Я умоляю вас, не трогайте его! Я буду для вас тем… что вы хотите, но… сохраните ему жизнь!

Каддингтон только рассмеялся, и девушка почувствовала, что ее слова только разожгли его жажду крови.

Всадник приближался. Каддингтон повернулся, встал на колени на сиденье, опираясь на откинутый верх, и начал целиться в маркиза, что было не просто: дождя не было уже больше недели, и дорожная пыль вздымалась такими густыми клубами, что временами совсем скрывала Алтона из вида.

Билл Доуз великолепно правил лошадьми, но арабских кровей конь маркиза мог догнать любую лошадь ливрейной конюшни. Сильвина понимала, что еще несколько секунд — и Алтон поравняется с каретой и заставит кучера остановиться. Она хотела было крикнуть, предупредить его об опасности, но голос ей не повиновался.

Уже слышен был стук копыт коня приближавшегося всадника, и сквозь пыль отчетливо можно было разглядеть лицо маркиза. Каддингтон привстал на коленях и поднял пистолет, готовясь стрелять.

В безнадежной попытке спасти любимого Сильвина бесстрашно бросилась на его противника: она толкнула вверх дуло пистолета, и, несмотря на ее хрупкость и слабость, ее поступок оказался спасительным для Юстина Алтона. Каддингтон успел нажать на спусковой крючок, но вскинувшийся вверх от удара девушки ствол пистолета дал промах и только прострелил шляпу маркиза, сбив ее с головы.

Не успел еще смолкнуть грохот выстрела Каддингтона, как маркиз тоже выстрелил и, будучи первоклассным стрелком, на полном скаку сумел попасть Каддингтону точно в сердце.

Помощник министра хрипло вскрикнул и, раскинув руки, рухнул назад, в экипаж. Он лежал на полу, и кровь алым потоком заливала его белую рубашку.

Билл Доуз с трудом сдержал испуганных лошадей и остановился.

Маркиз подъехал к карете с той стороны, где сидела Сильвина, и увидел, что она дрожит, забившись в самый угол, а широко раскрытые испуганные глаза девушки неотрывно смотрят на лежащее у ее ног тело.

Алтон спешился, накинул поводья на один из фонарей экипажа и, открыв дверцу, нежно привлек ее к себе.

— Все в порядке, дорогая, — сказал он, — ты в безопасности.

С тихим рыданием, которое вырвалось, казалось, из самой глубины ее души, девушка уткнулась лицом в его плечо.

— Я думала, он… убьет тебя… — прошептала она.

— И мог бы, если бы не ты, — ответил маркиз.

Он поднял ее и поставил на землю, продолжая прижимать к себе. По дороге к ним приближался отряд кавалерии.

Офицер спешился, подошел к маркизу и щегольски отдал ему честь.

— Майор Уиндем к вашим услугам, милорд.

Маркиз ответил ему с улыбкой:

— Так это ты, Фредди. Сейчас я рад тебе как никому.

— Похоже, ты опять попал в переделку, Юстин, — с ухмылкой отозвался майор. — Невольно вспомнишь прошлое, приходя тебе на выручку в решающий момент.

— Да я уже сам себя выручил, что, хотел бы тебе напомнить, Фредди, мне удавалось делать и в других случаях, — парировал маркиз.

Майор Уиндем взглянул на труп Каддингтона.

— Да, ты сработал аккуратно, — признал он. — Что прикажешь сделать с телом?

— Послушай, Фредди, это серьезно, — сказал маркиз. — Во-первых, в его кармане лежит запечатанный пакет, хотя, может быть, он его уже вскрыл. Уничтожь его лично, пусть никто его даже не увидит. Там всякий бред, но если он попадет не в те руки, то может наделать неприятностей. Ты понял?

— Конечно, понял, — обиженно ответил Фредди Уиндем. — Я что, стал похож на болвана?

— Нет, ты похож на прекрасного офицера, умеющего поступать осмотрительно, — о таком человеке я и просил. Потом допроси парня, который правил, и точно узнай, куда он вез эту свинью, — между прочим, это был предатель, перешедший на сторону Бонапарта. Достигнув побережья, он собирался пересечь пролив.

— С дамой? — осведомился майор Уиндем.

— С дамой, — мрачно подтвердил маркиз.

— Тогда надо, чтобы мы задержали судно, на которое они должны были сесть?

— Вот именно. Ничего не скажешь, Фредди, ты всегда быстро соображаешь. Пошли нескольких самых быстрых всадников, пусть предупредят военных моряков или береговую охрану, — кто окажется ближе, — а те сделают остальное.

— А мне нельзя с ними поехать? — спросил майор Уиндем. — Очень не хочется пропустить самое интересное.

— Нет, пошли субалтерна. Для тебя будет дело поважнее.

— И какое же?

— Как можно скорее отвези тело в свой лагерь, — распорядился маркиз. — Накрой его одеялом или флагом, — что окажется под руками, и немедленно доставь в штаб своего командования. Там его положат в гроб, а крышку пусть заколотят. Понимаешь, Фредди? Никто не должен видеть, что его застрелили. Командующий скажет хирургу полка, что помощник министра иностранных дел умер от сердечного приступа, направляясь в лагерь для инспекции. Хирург с этим согласится. После этого ты с воинскими почестями препроводишь тело в Лондон, где дальше этим делом займутся лорд Хобарт и лорд Хоксбери.

— Господь милосердный, Юстин, на этот раз ты и вправду хочешь устроить спектакль, а? — изумился майор Уиндем.

— В интересах нации чрезвычайно важно, чтобы не было скандала, — коротко пояснил маркиз. — Ты можешь положиться на своих людей?

Тот ухмыльнулся:

— Я пообещаю такое суровое наказание за болтовню, что им не захочется распространяться обо всем этом.

— Тогда действуй. И не теряй времени, Фредди. Чем быстрее это закончится, тем лучше для всех.

— Я все понял, — с неожиданной серьезностью сказал майор.

Он с любопытством взглянул на Сильвину, по-прежнему прятавшую лицо на плече маркиза.

Тот тоже посмотрел на нее, опустив глаза.

— И еще одно, — сказал он. — Я сейчас уведу отсюда мисс: это зрелище не для нее. Оставь одного из своих людей; пусть он держит лошадь и сообщит, когда прибудет моя карета — она ненамного отстала. Потом он присоединится к тебе.

— Будет сделано, — пообещал майор Уиндем, — и… наилучшие пожелания, Юстин.

Маркиз поднял брови, а его старый друг негромко добавил:

— Я еще никогда не видел тебя таким счастливым.

Алтон только улыбнулся в ответ и, подхватив Сильвину на руки, унес в обступивший дорогу лес, деревья которого отбрасывали тени на открытый экипаж с его недвижным пассажиром.

Маркиз отошел туда, где не видно и не слышно было тех, кого они оставили позади, и осторожно поставил Сильвину на землю. Капюшон плаща соскользнул со светлых волос девушки и, крепко сжав ее руки в своих, Юстин Алтон стоял и смотрел на нее, как будто никогда прежде не видел. Лицо ее оставалось бледным, но глаза сияли.

— Все позади, дорогая моя, — мягко сказал он ей, — кошмар кончился. Нет больше ни демонов, ни чудовищ, ни драконов, — ничего, что пугало тебя.

— Значит, я… свободна?! — сказала она дрогнувшим голосом.

— Нет, не свободна, — отозвался он, — ведь я не могу отпустить тебя.

Она чуть подалась вперед, словно ей хотелось опять оказаться в его объятиях.

— О, моя любимая, — прерывающимся голосом сказал маркиз, — я так боялся за тебя! Меня преследовала мысль, что я не успею тебя спасти.

— Он мог… убить тебя, — почти беззвучно произнесла Сильвина.

— Забудь об этом, — повелительно сказал сэр Юстин. — Сейчас я хочу знать ответ только на один вопрос, сердце мое: когда ты выйдешь за меня замуж? Сегодня? Завтра? Клянусь, дольше ждать я не смогу!

Девушка порывисто потянулась к нему, плащ ее соскользнул на землю, и маркиз увидел, что она в том самом зеленом платье, которое было на ней во время их первой встречи.

Ох схватил ее в объятия и сжал так крепко, что ей трудно стало дышать.

— Не заставляй меня ждать слишком долго! — взмолился он.

Сильвина подняла к нему лицо, но в глазах ее была тень.

— Я хочу… быть твоей, — прошептала она. — Ты должен знать, что я хочу этого больше всего на свете… Но… ты такой… знатный… у тебя столько власти… Я боюсь потерять тебя…

Она снова спрятала лицо у него на груди, и маркиз губами нежно коснулся ее волос.

Какая еще женщина, — подумал он, — видела в его титуле и несметных богатствах опасность для своей любви?

— Мы теперь никогда не расстанемся, дорогая, — твердо сказал Алтон, — но я хотел бы тебе кое-что предложить. Я выполнил задание, которое дал мне мистер Питт, и думаю, что теперь честь позволяет мне уйти из министерства иностранных дел. Я боюсь, что эта война не будет ни короткой, ни легкой, и нашей стране жизненно нужны будут продукты. — Он секунду помолчал, потом с глубокой нежностью продолжил:

— Как ты думаешь, не могла бы ты помочь некоему фермеру по имени Юстин обрабатывать две тысячи акров в Алтон-Парке в этом году, а в следующем — больше? В деревне не очень много развлечений, но у нас будут наши собаки, лошади и, со временем, наши дети.

Вздохнув полной грудью, Сильвина подняла к нему сияющее лицо.

— О, сэр Юстин! — воскликнула она. — Мы могли бы… сделать так?

— Этому могло бы помешать только одно, — отозвался маркиз.

— И… что же? — немного испуганно спросила Сильвина.

— Если бы ты меня не любила, — ответил он. — Знаешь ли, счастье мое, ведь ты говорила, что ненавидишь меня, говорила, что благодарна мне, но никогда не говорила, что любишь меня.

Девушка еще никогда не была так прекрасна, как в этот момент. Ее широко открытые глаза лучились от счастья, и в них читалась неизъяснимая глубина чувств. И вновь они ощутили то странное волшебство, которое влекло их друг к другу тем вечером в парке, когда их губы впервые соприкоснулись…

Лицо маркиза было уже у самого ее лица, когда вдруг она вся напряглась, прошептав:

— Слушай… о, сэр Юстин… Ты слышишь? Где-то в глубине леса пела птица.

— Это… синяя птица, — выдохнула Сильвина. — Синяя птица… Она поет о нашей любви. Я это знаю!

После всего, что произошло за это время, маркиз готов был верить во что угодно — даже в синих птиц, — лишь бы только это хрупкое, дивное создание оставалось в его объятиях, а сердце его то трепетало, то замирало от счастья.

— Да, дорогая, — мягко сказал он, — это синяя птица поет для нас. А теперь ты скажешь мне то, что я жажду услышать?

И Сильвина, обвив руками шею Юстина, притянула к себе его голову.

— Я люблю тебя… сэр Юстин, — воскликнула она. — Люблю тебя… и на свете нет ничего кроме нашей любви!

1

Истина — в вине (лат.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Реклама на сайте