«Покорившие судьбу»

Валери Кинг Покорившие судьбу

Что ты возлюбишь,

то твое навеки.

Что ты возлюбишь,

то с тобой неразделимо;

Все остальное тлен и суета.

Эзра Паунд

ПРОЛОГ

Бат, Англия

Июль, 1812

– И как только форейтор разбирает, куда ехать? – прокричала Джулия, пытаясь разглядеть дорогу сквозь залитое дождем смотровое окно.

Над западными графствами не по-летнему бушевала налетевшая с Атлантики гроза. Тяжелые капли лупили по крыше кареты, напоминая оглушительную барабанную дробь перед боем. Силуэт форейтора расплывался, сквозь пелену дождя лишь с трудом можно было различить обвисшие поля его шляпы и сгорбленную мокрую спину.

– Его и самого-то едва видно! – продолжала Джулия. – Не понимаю, куда он так гонит?

– Он, кажется, у нас недавно, – заметила леди Делабоул. – Может, просто не знает, какие на этой дороге крутые повороты? – Покосившись на Джулию, она улыбнулась. – Правда, я не уверена, что тебя это сейчас утешит.

Джулия кивнула в ответ.

– Сейчас, пожалуй, меня ничто не утешит. От этого барабанного грохота у меня душа в пятки ушла!

Джулия Вердель и ее мать леди Делабоул ехали в гости к своему сомерсетскому соседу, сэру Перрану Блэкторну. Сэр Перран проживал в пяти милях к югу от Бата и примерно на таком же удалении от родового поместья лорда Делабоула. Проселочная дорога вдоль карьера была, конечно, короче главного тракта королевской почты, но тракт все же содержался в лучшем состоянии, и обе дамы давно уже пожалели, что в такую непогоду решили сократить путь, а не поехали по хорошей наезженной дороге.

Гроза все набирала силу, и Джулия, восемнадцатилетняя девица, месяц назад уже танцевавшая на своем первом балу, казалась сама себе маленькой и беспомощной. Чтобы хоть как-то совладать с собою и не броситься по-девчоночьи в материнские объятья, она изо всех сил сцепила на коленях обтянутые перчатками руки.

– Подъезжаем к карьеру, – сообщила леди Делабоул. – Да, напрасно мы выбрали эту дорогу. Очень уж она узкая, да и поворот за поворотом… Думаю, ехать еще не меньше мили. О Господи, никогда не бывало, чтобы от ливня карета так гудела! – Она возвела глаза к потолку, словно ожидая увидеть в нем пробоину, потом снова повернулась к окну. – Надо бы, пожалуй, отворить дверцу и крикнуть форейтору, чтобы ехал помедленнее.

– Нет-нет, ни в коем случае! – взволнованно воскликнула Джулия и, оглядев восхитительную шляпку на черных, с едва заметной проседью, кудрях матери, улыбнулась. – Разве можно, чтобы такой бесподобный шедевр Габриелы размок под дождем?

Шелковая сапфирово-голубая шляпка с белыми лентами была украшена роскошным страусовым пером, по широкому переднему полю вилась нитка мелкого жемчуга. У личной служанки леди Делабоул, французской беженки, была легкая рука и безупречный вкус. Джулия нередко вздыхала о том, что не она хозяйка Габриелы.

– Да, милая шляпка! – Леди Делабоул прищурилась, и в углах ее глаз собрались мелкие морщинки. Рука ее в желтой лайковой перчатке мягко скользнула по белоснежному перу.

– Может, как-нибудь одолжите мне Габриелу? – спросила Джулия, стараясь не замечать новой вспышки молнии и громового раската над головой. – Хотя бы ненадолго… Моя Анна совсем не умеет украшать шляпки, да и со щипцами, кажется, не в ладах. От ее завивки у меня волосы курчавятся сверх всякой меры.

– Твои волосы курчавятся, потому что они рыжие и вьются от природы и потому что воздух сейчас влажный: дождь льет без конца. Так что нечего тебе зря хулить Анну и зариться на мою Габриелу! – Однако озорной огонек в глазах леди Делабоул не вязался со строгостью слов.

Вот так всегда, подумала Джулия, и на сердце у нее привычно потеплело. С детства, сколько она себя помнила, их с матерью связывали дружеские доверительные отношения, каких не знала в семье ни одна из ее подруг. Это, впрочем, было не удивительно: леди Делабоул обладала редкостным талантом вносить в жизнь своих ближних красоту и покой, а ее природное достоинство и доброта давно стали притчей во языцех.

К тому же, хотя ей исполнилось уже тридцать восемь, она все еще не утратила своей красоты. У нее были ясные голубые глаза, вздернутый носик и милая ямочка на подбородке. Джулия не раз жалела, что она не похожа на леди Делабоул. Двум средним сестрам – Элизабет и Каролине – повезло больше: они пошли в мать; сыновья, Фредерик и Роберт, тоже. Джулии же и самой младшей, Аннабелле, достались отцовские рыжеватые волосы, зеленые глаза и прямой нос.

Семейство лорда Делабоула имело в обществе высокую репутацию и хорошие связи, так что дети могли с полным правом рассчитывать на счастливое устройство в жизни.

Дождь как будто немного поутих, и поездка продолжалась спокойнее.

– Вот видишь, гроза постепенно отходит. – Некоторое время леди Делабоул, щуря голубые глаза, смотрела в окно, потом со вздохом обернулась к дочери. – Признаться, я взяла тебя сегодня с собой не без умысла, – начала она, и в ее взгляде появилась неожиданная озабоченность. – Я давно собиралась побеседовать с тобой… о многом, но без конца оттягивала разговор. Наверное, я просто не знаю, как лучше подготовить тебя и сестер к тому, что может ожидать вас в будущем. Англия, конечно, богатая страна и прокормит вас, и ваших детей, и даже внуков… но только если мне удастся сейчас как-то выправить наши дела. На будущей неделе я намерена переговорить с поверенным о вашем приданом. Разумеется, каждая из вас получит часть драгоценностей, доставшихся мне от мамы. И все же… – Леди Делабоул растерянно умолкла, словно не зная, как продолжать.

Слова матери немало озадачили Джулию. Речь как будто шла о каких-то серьезных трудностях. Но разве такое возможно? Ведь их семья богата, у них большой старинный особняк в Сомерсете и прекрасный дом в Бате. В Хатерлейском парке полно слуг, а усадьба, совсем недавно благоустроенная по проекту знаменитого Хамфри Рептона, стала еще лучше, чем прежде. Тогда что это за «дела», которые надо «выправлять»?

– Я не понимаю, – обескураженно призналась Джулия. Втайне ей хотелось, чтобы разговор на том и закончился. От беспрерывного грохота и сверкания кругом она и так чувствовала себя неважно, но это чужое озабоченное выражение на мамином лице тревожило ее гораздо больше.

– Жизнь моя протекала спокойно, – продолжала леди Делабоул, все еще не объясняя, к чему клонит. – Все мои дети выжили, и я не устаю благодарить небо за это счастье. Лишь в последнее время у меня появилось подозрение… – Она осеклась. – Впрочем, полагаю, мы успеем оградить себя от возможных неожиданностей. Я хочу уже сегодня, как только мы вернемся домой, поговорить с тобою о том, как тебе лучше устроить свою жизнь, и… и ответить на все вопросы, какие ты пожелаешь мне задать. Уверена, что очень скоро ты влюбишься без памяти в какого-нибудь из своих восторженных поклонников. И то сказать, некоторые уже год, а то и больше ходят за тобою по пятам и часами декламируют восторженные оды. – Леди Делабоул ласково потрепала дочь по щеке, и Джулия почувствовала, что краснеет.

– Когда вы говорите о моих кавалерах в таком тоне, все они кажутся ужасно глупыми… Но мне все равно нравится принимать их ухаживания.

– И принимай на здоровье! Уверяю тебя: как только мужчина взваливает на себя обязанности супруга и отца семейства, все рифмы, которые он когда-то заучивал ради своей возлюбленной, очень быстро вылетают у него из головы. Помню, однажды, примерно через год после свадьбы – у нас как раз родился Фредерик, – я попросила твоего отца почитать мне что-нибудь из Мильтона. Увы, в ответ я услышала весьма красноречивый храп. Больше я не обращалась к нему с подобными просьбами – и думаю, что он и поныне мне за это благодарен.

– Вы… любите его? – неловко спросила Джулия и тут же пожалела об этом, хотя вопрос давно уже волновал ее.

По красивому лицу леди Делабоул пробежала едва заметная тень.

– Да, конечно, – ответила она.

От того, как бесцветно прозвучало это «да», Джулии сделалось грустно.

Леди Делабоул отвернулась к окну.

– Посмотри, карьер виден даже в такой дождь. Он очень глубокий и тянется далеко. Почти весь камень из него пошел на строительство домов в Бате. Кстати, наша семья – особенно в последние годы – обязана своим благополучием прозорливости твоего прадедушки, который выкупил карьер у отца сэра Перрана. Поистине счастливое приобретение: во всяком случае, после него состояние Делабоулов перестало так стремительно таять.

– Я этого не знала, – смущенно пробормотала Джулия. До сих пор она пребывала в уверенности, что богатство Делабоулов свято и неисчерпаемо. Известие о том, что в последние годы семья жила за счет карьера, явилось для нее неприятной неожиданностью: ведь все ее знакомые смотрели на «торговые» деньги с нескрываемым презрением. Все вдруг странно поплыло у Джулии перед глазами, как будто мир вокруг нее покачнулся и начал меняться – ей же хотелось, чтобы все в нем оставалось по-прежнему.

– Значит, все папины деньги берутся из карьера? – в замешательстве пробормотала она.

Карету тряхнуло на колдобине, мать и дочь разом взвизгнули, но тут же смущенно рассмеялись.

Леди Делабоул снова отвернулась к залитому дождем окну.

– Да, если не считать доходов от сдачи земель в аренду. Прежде у него также была порядочная сумма в ценных бумагах, но она уже… Впрочем, неважно. Достаточно сказать, что без карьера мы бы давно остались без гроша. Боже, дождь опять усиливается! Скорее бы уже кончились холмы. – Вздохнув, она продолжала: – Четвертый виконт Делабоул завязал деловые отношения с неким мистером Вудом, который проектировал добрую половину домов в Бате. После этого еще много лет карьер был обеспечен заказами. Виконт рассчитывал также договориться о поставках камня в Лондон, но, к несчастью, столичные архитекторы сочли здешний камень недостаточно прочным. Недавно до меня дошли слухи о том, что карьер достался твоему прадедушке не вполне честным путем… Но это такая старая история, что, полагаю, теперь она уже не имеет значения. Спуск в карьер проходит по земляной насыпи – мы как раз сейчас к ней подъезжаем. Я знаю, что в детстве вы с Эдвардом Блэкторном и его братьями излазали вдоль и поперек все холмы над Хатерлейским парком, – не отпирайся, мне было прекрасно известно, где вы пропадали целыми днями! Но скажи, спускались ли вы вниз?

Джулия отрицательно помотала головой и поспешно зажмурилась, потому что в этот миг прогремел гром и их опять тряхнуло. Сырость и холод вползали в карету через все щели.

– Нет, мы играли только наверху. Я всегда боялась карьера: он и правда слишком глубокий.

– Бедный Эдвард, ему нелегко будет пережить такое горе. У него и так почти не осталось родных, а теперь вот и Джордж… Да, жаль. Ты отправила ему письмо с соболезнованиями?

– Конечно, отправила! – Джулия вскинула на нее удивленные глаза. Неужели мама думает, что она могла забыть? Да и как такое забудешь?

Когда от майора Блэкторна пришло последнее письмо, Джулия все глаза выплакала. Многое в нем она затвердила наизусть, и самые печальные строки тут же всплыли в памяти:

«Слава Богу, что мне довелось быть с ним рядом, когда он отходил. От болезни он совсем истаял, кожа да кости – и это Джордж, которому прежде никакая хворь была не страшна. Но он улыбался, даже мертвый он все еще улыбался. Я знаю, мне будет очень его недоставать, и больше всего – его вечных шуточек и веселого заразительного смеха…»

От грустных воспоминаний на глаза опять навернулись слезы, и Джулия поглубже вздохнула, чтобы успокоиться. Ей тоже будет недоставать Джорджа. Она уже привыкла читать подробные отчеты майора Эдварда Блэкторна о последних шутках Джорджа, который всегда умел повеселить приятелей-офицеров. Редкое письмо обходилось без рассказа о какой-нибудь его новой забавной проделке. Но вот и средний брат, вслед за младшим, покинул этот мир, и остался один Эдвард – последняя и самая драгоценная связь Джулии с блаженными днями детских игр, шалостей и веселья…

Голос леди Делабоул вывел Джулию из задумчивости.

– Не понимаю, что заставило Софию Кеттеринг выйти за Гарри Блэкторна? Ведь она вполне могла выбрать сэра Перрана и стать хозяйкой прекрасного поместья и всего его состояния – но вместо этого пожелала сделаться офицерской женой. Да, мы порой поступаем странно и необъяснимо. Я подружилась с Софией еще во время моего первого сезона. Помнится, она поразила меня своей живостью и красотой, хотя была на несколько лет старше меня. Сэру Перрану было в то время около сорока, а его брату Гарри… пожалуй, года двадцать три, не больше. Как видишь, разница в возрасте изрядная, так что…

Голос матери казался Джулии монотонным, как шум дождя. Говоря о Софии Кеттеринг, которой пришлось выбирать между двумя братьями, леди Делабоул всякий раз увлекалась и начинала припоминать подробности. Но Джулии не довелось знать ни лондонскую подругу матери, ни брата сэра Перрана, и вся эта история казалась ей малоинтересной. Сейчас ей хотелось лишь одного: благополучно добраться до усадьбы сэра Перрана. В конце концов, с подполковником Гарри Блэкторном и Софией Кеттеринг-Блэкторн ее связывало лишь детское знакомство с их отпрысками – Эдвардом, Джорджем и Стивеном.

От братьев Блэкторнов мысли Джулии незаметно скользнули к их любимым играм. Усадьбу сэра Перрана – здешние жители издавна называли ее Монастырской – отделяла от Хатерлейского парка цепь лесистых холмов. На их склонах меж толстыми буковыми стволами проглядывали заросли папоротника и колокольчиков. Играли в короля Артура и в Робина Гуда. Вместо лошадей рыцарям и разбойникам исправно служили старые поваленные деревья. Джулии нередко приходилось играть роль девицы Марианны, возлюбленной Робина Гуда, и братья сотни раз спасали ее от неминуемой смерти. Когда ей наскучивало кататься на их спинах, она превращалась в Жанну д'Арк и, размахивая палкой, как мечом, требовала от Англии и англичан беспрекословного повиновения. Джулия улыбнулась, вспомнив, как любил эту игру Эдвард: ведь в конце он мог привязать ее к дереву и – конечно, понарошку – сжечь. Иногда к их компании присоединялась Элизабет, но она слишком быстро распалялась и начинала колотить кого-нибудь из младших братьев палкой, за что получала законные оплеухи и тогда уже окончательно выходила из себя. О, если бы Джордж был сейчас жив, снова подумала Джулия, а Эдвард служил бы в Англии, а не сражался вместе с Веллингтоном где-то в далекой Испании.

Вздохнув, она оглядела свой наряд. Ее зеленая шелковая накидка была отделана золотым позументом, на плечах красовались шитые золотом эполеты. Многолетняя война с Францией обогатила английскую моду разнообразной военной атрибутикой. Все эти золотые галуны, нашивки и эполеты отчасти помогали Джулии и ее подругам справиться с собственной растерянностью, особенно с тех пор, как события на Пиренейском полуострове снова начали принимать опасный оборот. Интересно, понравилась бы майору Блэкторну ее накидка? Слово «майор», суровое и чужое, странно не вязалось с воспоминаниями о друге детских игр. Доведется ли когда-нибудь увидеть его снова? – вдруг подумала Джулия.

Оглушительный раскат грома над головой вернул ее к действительности.

– Мама, далеко еще? – спросила она, стараясь сдержать дрожь в руках и ногах.

– Мы уже едем вдоль насыпи. Господи, что же он никак не догадается придержать лошадей?..

Окна осветились новой вспышкой, и немедленно за нею последовал страшный грохот. Джулия и леди Делабоул невольно замерли. Снаружи раздался приглушенный крик форейтора, вероятно, выброшенного из седла. Обезумевшие лошади встали на дыбы, рванулись вперед и понесли. В следующий миг опять полыхнул ослепительный свет, и новый ужасающий раскат грома прокатился по холмам. Карета вдруг накренилась, оторвалась от земли и с грохотом завалилась набок.

Джулию швырнуло на леди Делабоул.

– Мама! – успела вскрикнуть она.

Все произошло очень быстро.

Лошади, путаясь в постромках и ломая ноги, пронзительно кричали. Опрокинутая карета скользила под откос – вниз, вниз, в черную бездонную пропасть…

Джулия очнулась от холода дождевых капель на щеках. Во время падения переднее стекло кареты разбилось, и теперь дождь хлестал ей прямо в лицо. В первое мгновение она не могла понять, где она и что с ней. Голова раскалывалась от боли. Внизу лежало что-то мягкое.

Мама!.. Она попыталась пошевелиться, но ногу, порезанную стеклом, пронзила острая боль, и Джулия подумала, что у нее перелом. Рядом послышался стон леди Делабоул.

– Мне больно, – растерянно пробормотала Джулия. На самом деле она просто хотела объяснить матери, почему не может сдвинуться с места.

Некоторое время они оставались лежать на дверце опрокинутой кареты: леди Делабоул внизу, Джулия – неловко навалившись на нее сверху.

Наконец Джулия с немалыми усилиями отползла к сиденью и наклонилась над матерью. Роскошное страусовое перо ее шляпки сломалось, и с его мокрых завитков на щеку леди Делабоул стекали дождевые капли. Дождь все еще хлестал, небо было затянуто тучами, на дне глубокого карьера было темно, как ночью. Время от времени одна из лошадей кричала и дергалась, пытаясь выпутаться из упряжи, и тогда карета сотрясалась от толчков.

– Мама! – позвала Джулия.

Но в ответ слышалось лишь тяжелое дыхание леди Делабоул. Наклонившись ниже, Джулия заметила на щеке матери струйку крови, вытекшую из приоткрытого рта. Лицо ее было мертвенно-бледно, голубые глаза подернулись дымкой боли.

– Столько всего хотела тебе сказать, – прошептала леди Делабоул и закашлялась. – Не успела. Милая моя девочка… Да хранит тебя Господь.

– Нет-нет! Вам нельзя сейчас разговаривать! – взволнованно начала Джулия, но тут же осеклась. Черты лица матери изменились, будто смерть уже проступала сквозь них. О Боже, не дай ей умереть!..

– Твой отец… – с усилием прошептала леди Делабоул. С каждым вздохом голос ее слабел все заметнее. – Не позволяй ему… – Она вдруг застонала, из глаз выкатились слезы. – О, как больно! Доченька моя… Где ты? – Она пыталась разглядеть лицо Джулии. – Я тебя не вижу. Мне так… холодно.

– Нет! Мама!.. Нет! – Джулия всхлипнула, прижала руку матери к своей щеке.

– Ты должна… выслушать меня, – проговорила леди Делабоул. Дыхание ее стало прерывистым. – Возьми мое кольцо. Держи его при себе… всегда. Потом… оно тебе понадобится.

– Мама, мамочка! – горячо заговорила Джулия. – Я не хочу никакого кольца! Я хочу, чтобы вы жили. Ну пожалуйста, мамочка!..

– Молчи, – прервала ее леди Делабоул и снова закашлялась. – Делай, как я говорю. Вот мое кольцо. Возьми его… и не отдавай никому. Никому. Ты меня поняла?

– Да, мама, – пробормотала Джулия и медленно сняла кольцо с изумрудом с правой руки матери.

Леди Делабоул улыбнулась.

– Я люблю тебя. И передай всем… Сделайте для меня что-нибудь… красивое.

Это были ее последние слова.

Монастырская усадьба, Сомерсет

Вечером того же дня сэру Перрану Блэкторну вместе с бокалом хереса принесли весть о смерти Оливии. Ах, как не вовремя и некстати, хмурясь, подумал он. Когда дворецкий ушел, он откинулся на спинку старинного, времен королевы Анны, глубокого кресла с обивкой из красно-коричневого бархата и устремил неподвижный взор в огонь. Некоторое время было слышно только потрескивание поленьев в камине.

– Проклятье! – пробормотал наконец он и встал, опираясь на трость с набалдашником слоновой кости.

Сэр Перран пребывал в полном здравии и, для человека, доживающего седьмой десяток, сохранился очень недурно. Он вполне мог бы обходиться без трости; однако он уже давно заметил, что мнимая хромота вселяет сочувствие и почтение в души ближних. Из всех его знакомых самая отзывчивая душа была у Оливии. Но увы, Оливия умерла.

Что ж, видно, придется перенести все свое внимание с матери на старшую дочь.

Саламанка, Испания

Близилась полночь. Сидя на армейской койке, майор Эдвард Блэкторн при свече перечитывал письмо с соболезнованиями, недавно полученное от Джулии. Буквы кое-где расплылись – вероятно, она не раз плакала, пока писала. Да и у Эдварда сердце до сих пор сжималось от тоски при воспоминании о смерти Джорджа. В письме он не рассказал Джулии всей правды о том дне; на самом деле все было гораздо страшнее.

Одной рукой он сжимал тогда исхудалые пальцы брата, другой стирал пот со своего лба. Узнав о болезни Джорджа, жена одного из офицеров сунула Эдварду в руку надушенный платок, который пришелся очень кстати: в госпитале Эдвард не расставался с ним ни на минуту.

Под горячим испанским солнцем полог палатки, в которой располагался полевой госпиталь, накалился так, что невозможно было притронуться. Над рядами притиснутых друг к другу коек стоял тяжелый запах гнили и человеческих испражнений: здесь лежали больные гангреной и дизентерией. Когда к горлу подступала тошнота, Эдвард подносил к носу пропитанный розовым ароматом платок, и на время ему становилось немного легче.

Джорджа лихорадило, он то терял сознание, то снова приходил в себя. Из него уже выходила одна кровавая жижа. Эдвард глядел в любимое лицо брата, обезображенное смертельным недугом. Разве в детстве, бегая по зеленым холмам, он мог предугадать такой конец? Проклятая болезнь превратила Джорджа, когда-то самого крепкого из братьев, в страшную тень.

Из их большой когда-то семьи в живых остались только они с Джорджем, и вот Джордж тоже умирал. Всех – отца, мать, Стивена и Джорджа – погубила война с Бонапартом. Стивен пал три года назад в Талаверском сражении. Родители погибли еще раньше, в конце прошлого столетия.

Побелевшие пальцы Джорджа под рукой Эдварда слабо шевельнулись. Эдвард отнял ото рта платок и всмотрелся в лицо брата. Оно было на удивление спокойно.

– Скажи… – прошептал Джордж, – верно ли, что Веллингтон, когда отдавал приказ о наступлении… не доел жареного цыпленка? – Дыхание со свистом вырывалось из его груди.

Эдвард улыбнулся сквозь слезы. Больше всего ему будет недоставать насмешливого острого ума Джорджа.

– Так говорят, – отвечал он. – Мне рассказывали, будто он сидел за столом и ел с отменным аппетитом, но посреди трапезы вдруг отбросил цыплячью ножку, схватился за подзорную трубу и, увидав брешь в переднем эшелоне французов, сказал: «Вот и славно». В тот же час его адъютанты поскакали с пакетами по всем дивизиям – и вот мы здесь.

Джордж сжал его руку.

– Поддайте французам чертей… за меня, – прошептал он, и его последний вздох растаял в смраде полевого госпиталя.

Теперь, сидя на своей койке с бокалом мадеры и письмом Джулии в руках, Эдвард как бы снова прощался с братом и не сдерживал струящихся по щекам слез. Наконец он отставил бокал и вытер слезы. Он будет драться с проклятым корсиканцем, пока не победит – или не ляжет сам бездыханным на поле брани.

1

Пока спала я, жизнь была

Мне снилось: жизнь

моя прекрасна.

Ах, пробудилась я напрасно.

То был лишь сон.

Эллен Стугрис Хупер

Бат, Англия

Июнь, 1814

Джулия стояла у входа в бальную залу городского Дома балов и собраний на Алфред-стрит. Щеки ее пылали. Чувствуя, как влажная нижняя рубашка липнет к ногам, она чуть не сгорала со стыда. Неужто это она, Джулия Вердель, могла опуститься так низко?

Но что еще оставалось делать? – тут же возразила она самой себе. Лорд Питер Лонгтон оказался весьма сдержанным ухажером и проявлял не большую пылкость натуры, чем разомлевший на солнышке ленивый кот. Пришлось сбрызнуть сорочку водой, чтобы легкое, полупрозрачное бальное платье из белого муслина с превосходным брюссельским кружевом соблазнительнее обрисовывало бедра. Она даже слегка нарумянила губы и щеки: может быть, хоть эти маленькие хитрости проймут сердце его милости.

Пока распорядитель бала вел графиню Ховарт на первый менуэт, Джулия с горечью думала о своих румянах и о мокрой сорочке и с еще большей горечью о том, что заставило ее сегодня забыть достоинство и приличия.

Лорд Питер был вторым сыном маркиза Тревонанса. Именно на нем Джулия остановила свой выбор. Они идеально подходили друг другу по рождению и воспитанию, он был хорош собою и благодаря немалому состоянию своего отца считался завидным женихом даже по самым строгим меркам. Но более всего Джулию интересовали его обширные связи, которые могли сослужить хорошую службу ее сестрам – Элизабет, Каролине и Аннабелле.

Лорд Питер находился в Бате вот уже два месяца и все это время оказывал Джулии бесчисленные знаки внимания, однако дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Два месяца – срок немалый, Джулия понимала это слишком хорошо. Если ухажеру не хватило этого времени, чтобы сделать девушке предложение, значит, скоро его благосклонный взор, привлеченный игрой какого-нибудь новомодного расписного веера, обратится к следующему хорошенькому личику с ямочками на щеках.

Сегодня она намеревалась кокетничать с ним напропалую, увлечь его и, если удастся, покорить. Тянуть дальше было невозможно: время уже работало против нее. Внезапно Джулия часто заморгала, отгоняя подступившие к глазам слезы бессилия. Не так, не с таким холодным сердцем она хотела бы входить в эту залу.

– Джулия, я его не вижу, – шепнула Элизабет, прикрываясь бледно-голубым кружевным веером. Элизабет только сегодня узнала о намерениях Джулии относительно лорда Питера и очень огорчилась. – Он ведь как будто обещал тебе быть сегодня на балу?

– Обещал, – шепотом отвечала Джулия и добавила, заметив укор в голубых глазах сестры: – И не смотри на меня так. Обещал – значит будет.

– Отчего же? Вчера утром на водах его не было, а, если память мне не изменяет, он тогда тоже обещал приехать к восьми часам.

Джулия подавила досадливый вздох.

– Я не сомневаюсь, что у него были на то веские причины.

– Между прочим, он мог бы прислать записку в Хатерлей с указанием этих причин, – заметила Элизабет.

Возразить было нечего, и Джулии стало совсем грустно.

– Что ж, – призналась она наконец. – Положим, лорд Питер не самый обязательный кавалер на свете. Но я буду тебе очень благодарна, если ты перестанешь мне без конца об этом напоминать.

Элизабет улыбнулась – совсем как мама, – и Джулии ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ.

– Извини, Джулия, я не хотела. – Она посерьезнела. – Но скажи мне, так ли уж тебе необходимо за него выходить?

Джулия почувствовала, что ее щеки стали совсем пунцовыми.

– Тише! – прикрываясь белым кружевным веером, приказала она. – Разумеется, необходимо, если только он захочет!.. Но, прошу тебя, ни слова больше. К нам уже прислушиваются.

Но Элизабет не так-то легко было заставить молчать.

– Неужто дела наши так плохи, что ты должна продавать себя, как какая-нибудь безродная девица, тому, кто больше заплатит?..

– Не говори ерунды! – осадила ее Джулия. – В высшем свете браки не делаются по расчету.

– Но… ты наверняка знаешь, что у нас не осталось даже приданого?

Джулия кивнула. Только сегодня утром, когда сестра допекла ее упреками по поводу лорда Питера, она объяснила Элизабет, в каком плачевном положении они оказались.

Элизабет невесело вздохнула и обвела взглядом длинную прямоугольную залу.

– Видно, лучше мне самой поскорее раздобыть себе мужа. Может, хоть это спасет тебя от ужасной ошибки.

– Я не собираюсь совершать никакой ошибки, – твердо произнесла Джулия. – Лорд Питер прекрасный и благородный человек. Кроме того, хотела бы я видеть, как ты будешь добывать себе мужа. Стоит тебе раз-другой открыть рот и высказать – как ты это любишь – все напрямик, и твои женихи разбегутся в разные стороны, только пятки засверкают.

Элизабет широко улыбнулась, обнажив белые ровные зубы, и лукавые искорки в ее глазах при свете великолепных многоярусных люстр вспыхнули еще ярче.

– Разбегутся только трусы, – заявила она, нисколько не обижаясь на резкость Джулии. – Туда им и дорога! По мне, если мужчина вечно озирается и всего на свете боится, то грош ему цена. Так что пусть себе бежит.

С этими словами Элизабет неторопливо двинулась в сторону игравшего на хорах оркестра, чуть покачивая на ходу нежно-голубым шелковым подолом.

Ее походка была так легка, а улыбка так победоносна, что за нею тут же потянулся шлейф из нескольких молодых людей. При всей смелости своих высказываний, Элизабет неизменно пользовалась успехом на балах и вечерах.

Джулия перевела взгляд на графиню Ховарт, с которой почти не была знакома, и некоторое время любовалась изяществом ее движений. Из всех присутствующих дам она была обладательницей наивысшего титула, а потому всегда удостаивалась чести танцевать первый менуэт в паре с распорядителем бала. Лиловое шелковое платье графини и строгий черно-белый наряд распорядителя идеально вписывались в торжественное убранство Дома балов и собраний.

Сводчатые потолки бальной залы, украшенные фестонами, лепными венками и гирляндами, возносились футов на сорок над вощеным полом. Верхнюю часть стены опоясывал стройный ряд коринфских колонн, не менее двенадцати футов высотой. Однажды Джулия пересчитала колонны: их оказалось сорок. Вдоль стен тянулись ряды стульев, на которых сидели аристократы, местные и приезжие. На дамах были высоко подпоясанные «ампирные» платья всех цветов радуги, на мужчинах – строгие черные или белые фраки и облегающие бриджи. Несколько офицеров, только что приехавших с континента, выделялись среди гостей яркими сине-красными мундирами с серебряными или золотыми галунами. Сегодня они были героями дня: ведь Франция наконец-то избавилась от Наполеона, и корсиканцу придется отныне прозябать на маленьком островке в Средиземном море.

Пока одинокая пара чинно и плавно двигалась посреди зала, а цветные веера обвевали лица дам, разговоры вдоль стен, словно подчиняясь ритму менуэта, звучали приглушенно и неторопливо. Джулии нравилось местное общество с его размеренной благопристойностью. В последние два года, когда губительные пристрастия отца проявились в полной мере, Джулия стала гораздо больше ценить привычный порядок, которому прежде не придавала особого значения. Что бы ни случилось, какие бы сюрпризы ни готовил ей завтрашний день, всегда оставалась надежда на то, что неизменный уклад городской жизни поможет ей сохранить спокойствие и ясность мысли.

Ах, если бы не страсть к картам, которой так безоглядно отдался отец после маминой смерти! Горло Джулии сжалось от волнения, но она тут же одернула себя. Довольно! Еще не хватало предаваться отчаянию посреди бальной залы.

И все же, где лорд Питер?..

Джулия наконец двинулась с места и, пройдя немного вдоль стены, опустилась на свободный стул рядом со своей подругой Мэри Браун. Мэри при виде ее оживилась и, прикрывшись расписным веером с изображением плывущего через реку парома, начала над нею подтрунивать.

– Как ты хороша в мокром муслине, – зашептала она. – А румяна – просто прелесть! Ты сразишь лорда Питера наповал.

Мэри была очень бойкая молодая особа, чуть пониже Джулии ростом. Ее коротко остриженные, как у Каролины Лэм – известной подруги лорда Байрона, – каштановые волосы непокорными завитками ложились на щеки и лоб, и это очень шло к ее живой, своевольной натуре. В карих глазах Мэри постоянно мерцали озорные искорки. Джулия ценила ее общество.

– Ты просто золото, а не подруга, – с преувеличенной любезностью отозвалась она. – Всегда умеешь напомнить мне именно то, что я желала бы забыть.

– Ах, не глупи! Я заметила румяна лишь потому, что сама же советовала тебе их наложить. Пока ты стояла у двери, я несколько минут тебя разглядывала – пыталась понять, послушалась ты меня или нет. И только теперь, когда ты сидишь на соседнем стуле, я наконец вижу, что послушалась. Так что, – Мэри неожиданно прыснула, – нечего дуться на меня, как мышь на крупу. Ты неотразима, как всегда.

Джулия вздохнула с заметным облегчением.

– Значит, мои румяна все-таки не так бросаются в глаза? А то я уже сама себе начала казаться артисточкой с Друри-лейн.

– Ну и напрасно, – шепотом возразила Мэри. – По правде говоря, никакие румяна тебе вовсе не нужны. Ты у нас признанная первая красавица. Ума не приложу, для чего тебе нужны все эти ухищрения? Прельщать лорда Питера? Но помилуй, он ведь и так влюблен в тебя по уши, и ему давно бы уже следовало просить твоей руки. Где бы вы ни встретились – на балу, в концерте или в Лечебном зале на водах, – он буквально ходит за тобой по пятам. Нет, Джулия, что ни говори, но тут есть какая-то тайна!

Последние слова немало смутили Джулию. Ей очень хотелось выложить подруге все как есть – что лорд Питер скорее всего воздерживается от предложения потому, что наслышан о делах ее отца, – однако она все-таки сдержалась. Да, назови она сейчас цифру, до которой выросли долги лорда Делабоула, Мэри, пожалуй, была бы в шоке.

– Тайна тут, может, и есть, – сдержанно заметила Джулия. – Но ты, насколько я понимаю, уверена, что лорд Питер уже очарован мною, я же, признаться, в этом сомневаюсь.

– Да его сердце уже принадлежит тебе! – воскликнула Мэри.

Сердце – возможно, подумала Джулия и перевела взгляд на середину залы, где графиня Ховарт с распорядителем все еще танцевали мазурку, но не рука.

В душе ее опять зашевелился страх, и она крепче сцепила лежавшие на коленях руки. А что, если он так и не соберется cделать ей предложение?

Незаметно опустив одну руку вниз, Джулия нащупала шов нижней сорочки, где в потайном кармане лежала маленькая табакерка. Сквозь влажную ткань Джулия легонько погладила пальцем эмалевый узор на крышке. В табакерке было кольцо леди Делабоул.

Через год после смерти матери, уже осознав всю серьезность положения, Джулия носила кольцо к ювелиру и узнала, что один этот камень, изумруд чистейшей воды, стоит целого состояния. Перед смертью мама сказала Джулии, что когда-нибудь это кольцо ей понадобится, – но догадывалась ли она, что надобность будет так велика?

Возможно, что и догадывалась.

После того страшного случая в карьере прошло уже два года, и время подгоняло Джулию все безжалостней. Если она в ближайшие же месяцы не найдет для себя выгодную партию, ее собственное будущее, а вместе с ним и все надежды на благополучное устройство сестер рассыпятся в прах. Дочерям леди Делабоул придется коротать свой век либо гувернантками при чужих детях, либо компаньонками у каких-нибудь престарелых дам. Кроме четырех сестер, в семье Верделей не осталось никого. Не было ни одной тетушки, ни дядюшки, ни одной живой души, к которой Джулия могла бы обратиться за помощью. Оба их брата утонули на яхте через год после маминой смерти, так что титул виконтов Делабоулов носить стало просто некому. При воспоминании о маме и братьях к глазам Джулии опять подступили слезы. Слишком много смертей, слишком много горя. От отца помощи ждать не приходилось, а время поджимало…

Время! В мозгу Джулии словно тикали изящные бронзовые часики, и их золоченые стрелки медленно и неумолимо ползли вперед и вперед. За все теперь отвечала она, только она одна. Иногда эта ответственность казалась ей непомерно большим жестким корсетом, в который ее облачили и затянули так, что невозможно шевельнуться. Если бы речь шла только о ней самой – как все было бы просто! Ей не пришлось бы сегодня являться сюда в мокром муслине, строго говоря, ей вообще вряд ли теперь пришлось бы являться сюда. Чем бы она занималась? Вероятно, работала бы в магазине дамских шляпок, а по вечерам писала бы стихи, рисовала или упражнялась в игре на фортепиано. Конечно, она жила бы без мужа и детей, но и без вечного страха и с радостью отдавалась бы своим каждодневным занятиям.

Джулия давно уже поняла, что судьба лишь по ошибке назначила ее старшей из четырех сестер: она не годилась для этой роли. Элизабет, которой природа даровала гораздо больше внутренней силы и огня, уладила бы все давным-давно, еще до того, как их былое благополучие начало трещать по всем швам.

Она глубоко вздохнула. К чему эти пустые рассуждения? Не все ли равно, годится она или не годится? Она старшая и будет выполнять свой долг, насколько это в ее силах, – так было и так будет всегда.

Но достанет ли у нее мудрости сделать правильный выбор, вот вопрос. Возможно, она совершает роковую ошибку, ставя на лорда Питера? Смогут ли они с сестрами продержаться до тех пор, пока все решится? И, кстати, где он, этот лорд Питер? Слишком многое зависело сейчас от силы его чувств и от его мужества.

Неожиданно в бок Джулии уперся острый локоть подруги.

– Он здесь! – взволнованно прошептала Мэри.

Взгляд Джулии немедленно обратился к двери. Лишь с трудом ей удалось подавить вздох облегчения. И точно, лорд Питер стоял у входа и неторопливо обозревал залу.

Отсмотрев последнюю фигуру менуэта – распорядитель поклонился своей даме, а та грациозно присела перед ним, – Джулия вновь перевела взгляд на того, кого рассчитывала скоро видеть своим супругом. Ей нравилось его неизменное спокойствие и гордая – хотя и без тени высокомерия – осанка. Заметив в противоположном углу залы кого-то из своих знакомых, он кивнул и вежливо улыбнулся. Его манеры казались Джулии безупречными – как, впрочем, и его наружность. Он был одет в черный фрак, белый расшитый жилет, белые шелковые бриджи и кожаные черные туфли. Его шейный платок был завязан самым простым узлом, углы крахмального воротничка поднимались ровно до нужной высоты, не выше и не ниже; из украшений был только брелок да золотое кольцо с печаткой. Светлые волосы, постриженные и завитые «под херувима», придавали его лицу поистине ангельское выражение. Темно-карие глаза смотрели спокойно и доброжелательно.

Украдкой разглядывая его, Джулия все больше укреплялась в мнении, что лорд Питер – именно то, что ей нужно. Душа ее вдруг наполнилась неизъяснимой нежностью: хотя ее взор обратился к сыну маркиза в силу необходимости, но, видимо, сердце все же не осталось равнодушным к предмету ее интереса. От этого чувство вины несколько смягчилось, и когда наконец лорд Питер отыскал ее глазами и направился к ней, Джулия, не задумываясь, поднялась ему навстречу и почти радостно подала руку для поцелуя.

Глядя в его улыбающиеся глаза, она сказала:

– Как чудесно, что вы все-таки приехали.

– А вы мне не верили? Думали, я нарушу данное слово? Ай-ай-ай! – в притворном огорчении воскликнул он. – Вы, видимо, уязвлены тем, что я не появился вчера в Лечебном зале? Так позвольте вам сообщить, что вчера утром возле Палтенейского моста у моей двуколки отвалилось колесо и мне битых два дня пришлось хлопотать, чтобы его водрузили на место. Вы не представляете, как трудно в наше время найти мастера, который бы сносно знал свое дело!.. Кстати, я вижу, что уже составляется контрданс. Вы окажете мне честь?

В памяти тут же всплыли слова сестры: «Между прочим, он мог бы прислать записку в Хатерлей…» Неужели он не понимает, как нужна была ей эта записка? Подавая ему руку, Джулия заметила, что нежность, переполнявшая ее сердце еще минуту назад, словно бы несколько угасла.

Если бы лорд Питер был хоть немного внимательнее, ухаживал за нею, говорил бы ей, как она хороша, целовал бы пальцы и нашептывал на ухо строки из какого-нибудь сонета…

Однако что за блажь? – прервала она сама себя и чуть не рассмеялась вслух.

Да, коварную шутку сыграло с нею ее собственное сердце. Она-то думала, что взялась завлекать лорда Питера потому только, что выбрала его себе в мужья; на самом же деле даже сегодня, сбрызгивая водой легкий муслин и касаясь румянами губ и щек, она втайне надеялась, что эти уловки помогут ей поймать вечно ускользающий призрак любви. Этот призрак всякий раз манил и прятался от нее в толпе разодетых дам, подмигивал ей с высоких хоров, выглядывал из самой середины сверкающей люстры, смеялся – и снова ускользал… Сердце ее жаждало любви.

Сможет ли лорд Питер дать ей эту любовь?

Впрочем, какое это имеет значение?

– Вы прекрасно выглядите сегодня, мисс Вердель, – с улыбкой заметил он, пока они вместе с другими парами шли в середину залы.

Он всегда говорил ей одно и то же, будто на большее у него не хватало фантазии.

– Спасибо, – как обычно, ответила Джулия.

Настроение ее совсем упало. Мэри Браун считает, что лорд Питер «влюблен по уши». Если его сегодняшнее поведение свидетельствует о горячей влюбленности, подумала Джулия, то что же будет через пять, через десять лет после свадьбы, когда его «страсть» охладеет?.. Тоска, беспросветная тоска.

Джулия вздохнула. Итак, любовь опять бежит от нее. Хотя – о какой любви может мечтать старшая из четырех сестер? Пора уже забыть свои сердечные устремления и направить все силы на решение ближайшей задачи. С любовью или без, но она должна выйти за лорда Питера, и чем скорее, тем лучше.

Сейчас, чтобы внушить ему более глубокие чувства и подтолкнуть на решительный шаг, лучше всего было пококетничать с ним, например, высказать какой-нибудь комплимент по поводу его наружности. Но едва Джулия собралась это сделать, как поравнявшаяся с ними графиня Ховарт вежливо спросила лорда Питера о здоровье его родителей. Лорд Питер начал подробно отвечать на ее вопрос.

Когда леди Ховарт проследовала дальше, Джулия предприняла еще одну попытку. На сей раз она решила сказать ему, как ей нравится элегантная простота его шейного платка, – но она не успела произнести ни слова – лорд Питер отступил от нее на два шага, готовясь к танцу. Затем он обернулся, чтобы взглянуть на какую-то даму, у которой неожиданно начался приступ кашля, и заготовленный комплимент так и пропал. Джулия, с одной стороны, мучилась неловкостью оттого, что ей приходилось лицемерить, с другой – собственной бездарностью. Из всех концов залы доносилось радостное щебетание девиц, которые кокетничали, льстили и заигрывали с ухажерами направо и налево, – но, как видно, Джулия Вердель была начисто лишена этого таланта.

Не желая сдаваться, она все же попробовала начать еще раз.

– Я уже давно хотела сказать вам, лорд Питер, как мне… – Увы, слова о том, как изысканно его фрак подчеркивает ширину плеч, безнадежно утонули в звуках генделевского контрданса.

Правда, лорд Питер, повысив голос, переспросил, что она сказала, – но не могла же Джулия перекричать оркестр. В конце концов она смущенно улыбнулась и решила вовсе оставить бесплодные попытки флиртовать со своим кавалером. Вместо этого, как только они удалились на достаточное расстояние от оркестра, она завела обычную светскую беседу и начала с вежливым участием расспрашивать лорда Питера о здоровье его родственников, о его любимых занятиях и обо всем, что особенно занимало его самого. Результат не замедлил сказаться: она тут же стала гораздо раскованнее и получила удовольствие как от танца, так и от легкой дружеской беседы.

Однако к концу тура она имела не более оснований рассчитывать на скорый брак с лордом Питером, чем, к примеру, на тайный побег с распорядителем бала. Итак, думала она, что же теперь?

После контрданса лорд Питер, как того требовал заведенный порядок, отошел от нее, чтобы дать ей возможность побеседовать перед началом танца со следующим кавалером, а самому разыскать даму для следующего танца. Глядя ему в спину, Джулия гадала, чем закончится это вялое ухаживание.

Несколько позже, выходя из чайной комнаты в восьмигранный вестибюль, расположенный между двумя главными крыльями Дома балов и собраний, она издали заметила в дверях бальной залы вездесущего распорядителя в обществе приезжего офицера. Офицер, высокий и красивый, выделялся из толпы безукоризненной военной выправкой. В приглушенном свете вестибюля он показался Джулии смутно знакомым. Интересно, давно ли он в Бате? – подумала она. Синий, с красными лацканами мундир сверкал серебряными галунами и нашивками. У офицера была классическая фигура атлета: широкие плечи, тонкая талия, узкие бедра; под белыми шелковыми бриджами угадывались сильные мускулистые ноги.

Неожиданно для самой себя Джулия почувствовала странное влечение к этому совершенно чужому человеку; прежде за нею как будто ничего подобного не водилось. Она замедлила шаг и, торопливо раскрыв кружевной веер, стала обмахивать раскрасневшееся вдруг лицо.

Судя по темно-бронзовому оттенку кожи, офицер, очевидно, долго прослужил на Пиренейском полуострове. Серые глаза на загорелом лице казались особенно выразительными. Длинные, черные как смоль волосы были перевязаны на затылке черной ленточкой. Это тоже отличало незнакомца от остальных – в последнее время мужчины почти поголовно стриглись «под Брута», как отец Джулии, или «под херувима», как лорд Питер, – и сообщало его наружности неистовость, несколько необычную для такой обстановки. Пожалуй, больше всего он походил на героя байроновского «Корсара».

Цвет мундира принадлежал, по всей вероятности, полку легкой кавалерии. Джулии тут же вспомнился майор Эдвард Блэкторн – ее Эдвард, которого она не видела вот уже восемь долгих лет, хотя и писала и получала от него письма все это время. Даст Бог, когда-нибудь, когда война кончится, он найдет время заехать в Бат, к своему дяде, сэру Перрану Блэкторну, и, быть может, навестит тогда и обитателей Хатерлея. Впрочем, после изгнания Бонапарта майор был приписан к штабу Веллингтона, так что вряд ли он мог в ближайшее время возвратиться в родные края.

Внимательнее присмотревшись к незнакомцу, Джулия нашла в нем смутное сходство с Эдвардом, и от этого ей еще сильнее захотелось увидеть своего старого друга. Когда они последний раз виделись перед его отъездом, она была еще тринадцатилетней девочкой, а он бравым восемнадцатилетним лейтенантом. На прощание он обещал писать ей – и, кстати сказать, сдержал слово, – после чего задумчиво оглядел ее, сказал, что скоро она превратится в настоящую красавицу, и нежно поцеловал прямо в губы. К удивлению Джулии, губы у Эдварда оказались неожиданно мягкими. Даже сейчас, стоило ей, прикрывшись веером, дотронуться кончиком пальца до собственных губ, как забытое ощущение от того давнего поцелуя тут же вернулось к ней. Странно, думала Джулия: ведь прошло столько лет!.. Неужели восемь?

– Мисс Вердель! – Голос распорядителя бала оторвал ее от воспоминаний. – Мисс Вердель, у меня для вас отменный кавалер, мой новый знакомый! – Он спешил к ней, увлекая за собою офицера. – Позвольте представить вам племянника сэра Перрана, майора Блэкторна. Не знаю, помните ли вы его, но он только что о вас спрашивал и уверял меня, что в детстве вы с ним были неплохо знакомы.

Джулия изумленно воззрилась на подошедшего офицера. Возможно ли?.. Так вот почему эти серые глаза сразу же так привлекли ее!

– Эдвард?.. – боясь поверить, пролепетала наконец она. – Но… я думала, ты в Лондоне. Неужели это правда ты? Эдвард, ты снова дома!..

Ей вдруг сделалось необыкновенно легко, словно ее белые шелковые туфельки оторвались от пола и она поплыла куда-то…

Эдвард, в свою очередь, онемел от удивления.

– Ни за что бы тебя не узнал! – воскликнул он и одну за другой протянул к ней обе руки. – Джулия, малышка!

Забыв обо всем, она бросилась на грудь к Эдварду, а он обнял ее и крепко прижал к себе.

– Эдвард, Эдвард! Ты давно здесь? Как ты мог не заехать в Хатерлей?! Дай же я на тебя посмотрю!.. – Она отступила на шаг, но продолжала крепко держать его за руки, словно боясь отпустить. Мысли ее путались, как, впрочем, и слова. – Какой ты красавец в этом мундире! Дамы на балу будут от тебя без ума. Эдвард!.. Как благодарить тебя за все те письма, что я от тебя получала? Если бы ты знал, как они мне помогали! Негодник, почему ты сразу же не заехал к нам? Ах, Эдвард!.. – Она снова прижалась к его груди, орошая слезами синий мундир. – Знаешь, как я боялась, что тебя убьют?.. Но ты здесь, ты дома – и, значит, все хорошо.

Джулия не скоро бы высвободилась из его объятий, если бы не укоризненный взгляд распорядителя бала.

Сообразив, что ведет себя совершенно неприлично, она отскочила от Эдварда и почтительно присела перед строгим распорядителем.

– Ах!.. Прошу простить меня. – Попытка вытереть слезы ладонью мало что дала, и она готова уже была провалиться на месте от стыда, но тут Эдвард очень кстати вложил ей в руку свой носовой платок.

– Спасибо, – чуть слышно пробормотала Джулия. Кажется, их разговор уже начал привлекать всеобщее внимание. Многие из гостей, постоянно курсировавших по вестибюлю между бальной залой, игорной комнатой и чайной, остановились и откровенно разглядывали Джулию.

Впрочем, какое ей до них дело?.. Эдвард дома, он жив и здоров!.. И, смеясь сквозь слезы, она решительно вытерла нос и промакнула платком щеки и глаза.

Суровое выражение на лице распорядителя мало-помалу смягчилось.

– Н-да, мисс Вердель! Слава Богу, конечно, что Бонапарт отправился в изгнание и наши герои могут наконец-то возвращаться домой… Но если вы намерены и впредь с такой же горячностью бросаться в объятья ко всем приезжающим офицерам – боюсь, мне придется вычеркнуть ваше имя из списка гостей!.. – По снисходительной улыбке, которой сопровождались эти слова, Джулия поняла, что она уже прощена.

– Обещаю, что ничего подобного больше не повторится.

– В таком случае, – все еще улыбаясь, распорядитель значительно приподнял одну бровь, – полагаю, что майор Блэкторн не откажется от чашечки чаю?

Джулия тут же уловила намек и повела Эдварда в чайную.

В дверях она случайно обернулась и заметила маячившего невдалеке лорда Питера. Его лицо выражало крайнюю степень изумления. В какой-то момент у Джулии мелькнула мысль вернуться и познакомить его с Эдвардом, дабы ее поведение не было истолковано превратно, однако, чуть поколебавшись, она решила этого не делать. Сейчас ей важнее было остаться вдвоем со своим другом. Ну а если лорду Питеру это не понравится… Что ж, она постарается загладить свою провинность потом, после того, как они с Эдвардом вволю наговорятся.

Таким образом, переступая порог чайной комнаты, Джулия уже не думала ни о ком и ни о чем, кроме своего спутника. От радости, что они наконец-то свиделись, ее губы сами собою растянулись в улыбке. Ей столько всего хотелось выяснить, о стольком спросить, что она просто не знала, с чего начать, и наконец задала самый банальный вопрос: как долго он намеревается быть в Бате. Он отвечал, что пробудет в Монастырской усадьбе до конца августа, а потом вернется к Веллингтону в Париж.

– Целых два месяца! – От радости у нее даже перехватило дыхание. – Как замечательно! Значит, мы с тобой успеем наговориться? Обещай, что ты к нам приедешь! Отец будет счастлив тебя видеть, Элизабет тоже и Каролина с Аннабеллой… Правда, они вряд ли тебя помнят.

Эдвард заверил ее, что наведается в Хатерлей при первой же возможности.

– Иногда мне придется на некоторое время отлучаться по делам, в Корнуолл… Но обещаю, что это не помешает мне бывать у вас.

Джулия не сводила с него удивленных глаз, словно все еще не могла поверить в то, что он с нею рядом.

– Эдвард, ты хорошо танцуешь? – спросила она. – Кажется, в наших письмах речь об этом ни разу не заходила.

– Сносно, – с улыбкой отвечал он.

– Мы непременно с тобою потанцуем, – объявила Джулия. Потанцевать с Эдвардом ей хотелось уже давно, но до сих пор это желание казалось ей самой неисполнимой мечтой.

Эдвард довольно усмехнулся.

– Знай я, что ты теперь такая красавица, давно бы уже нашел возможность заехать в Бат и напроситься тебе в кавалеры.

Джулия вспыхнула, хотя и знала, что это всего лишь дружеский комплимент.

– Когда ты приехал? – спросила она.

– Всего несколько часов назад, – Эдвард усадил ее за столик и сам сел рядом. – Ехать в Хатерлей все равно уже было поздно, и я решил, что наш любезный распорядитель простит, если я один раз явлюсь без предупреждения, и направился прямо сюда.

Глядя на Эдварда и с удовольствием вслушиваясь в его низкий глубокий голос, Джулия мысленно прикидывала, как часто они смогут видеться в эти два месяца. От радости, что он дома и они снова вместе, все слова, которые она собиралась ему сказать, вылетели у нее из головы. Серые глаза Эдварда сощурились, видимо, он о чем-то задумался. О чем? – тотчас забеспокоилась Джулия.

Майор Эдвард Блэкторн подавил вздох. Да, Джулия и впрямь превратилась в необыкновенную красавицу. Правильный овал лица, прямой нос, брови, выгнутые дугой над густыми ресницами, – все это было очаровательно и привлекало взор, однако лучше и удивительнее всего были ее изумрудно-зеленые глаза: в них светились понимание и ум. Губы Джулии, сочные и красиво очерченные, словно были созданы для поцелуя. Собранные в тяжелый узел рыжеватые волосы отливали на свету золотом. Эдварду вдруг представилось, как эти волосы золотистыми волнами заструятся по ее молочно-белым плечам и упадут на нежные холмики грудей, едва выступающих сейчас над низким вырезом муслинового платья, – и его опять охватила волна желания, как и несколько минут назад, когда он держал ее в своих объятьях.

Возникшие в нем тогда ощущения удивили его самого: разве он мог ожидать, что встреча с «малышкой Джулией», как он ее когда-то называл, подействует на него почти опьяняюще? Но она оказалась так хороша, ощущение прильнувшего к нему женского тела так сладостно, а чувства, всколыхнувшиеся при этом в его собственной груди, так неожиданно сильны, что ему нестерпимо захотелось прижаться губами к ее губам. Хорошенькая была бы картина посреди Дома балов и собраний! – внутренне усмехнувшись, подумал Эдвард. Почтенный распорядитель был бы сражен наповал.

Больше всего на свете он желал сейчас перенестись вместе с Джулией куда-нибудь подальше от посторонних глаз. Не будь кругом всех этих людей, он не задумываясь заключил бы ее в объятья и поцеловал нежно и крепко. Судя по тому, какими глазами она глядела на него с первого момента их встречи, она не стала бы сильно противиться.

Неожиданно вспомнился слух об ее скорой помолвке: дядя успел сообщить ему, что лорд Питер Лонгтон, второй сын Тревонанса, вот-вот должен сделать ей предложение и что батское общество давно уже с нетерпением ожидает этого события. Все в городе относились к Джулии с искренней симпатией и считали, что ей сам Бог велел породниться с семьей маркиза. Тогда Эдвард не обратил на дядины слова особого внимания, разве что по-дружески порадовался за Джулию: ведь всем было известно растущее влияние, которым пользовался лорд Тревонанс среди приближенных принца-регента.

Однако сейчас мысль о том, что Джулия скоро станет чьей-то женой, показалась Эдварду невыносимой.

Впрочем, конечно, станет и, судя по всему, очень скоро. Удивительно еще, что она до сих пор ни с кем не обручена – при ее-то имени и красоте! Вот только получится ли из лорда Питера достойный супруг для Джулии? Эдвард имел все основания в этом сомневаться. И неужели она так поглупела за эти годы, что позволяет ухаживать за собой такому бесхребетному ничтожеству? Эдвард давно бы уже высказал Джулии все, что думал об ее женихе, однако по какой-то причине имя Питера Лонгтона ни разу не упоминалось в ее письмах. Она писала обо всех своих батских знакомых, о своем отце, намекала на какие-то его денежные затруднения, писала о сестрах – Элизабет, Каролине и Аннабелле, – но ни разу ни единой строчкой, ни словом не обмолвилась о лорде Питере, и это немало озадачивало Эдварда.

Стало быть, она не вполне доверяет ему?

И все же ее письма столько лет служили ему надежным якорем и помогали выжить в раскаленной пыли Испании. Он читал их под пристальным взором сотен круживших над головой стервятников, читал посреди тоскливого ожидания, на смену которому всякий раз приходил неописуемый ужас сражения. Возможно, он до сих пор не потерял рассудок лишь благодаря простоте и ясности слов, выводимых все это время ее ровным полудетским почерком.

Из десятков писем, полученных от нее за годы службы в далекой Иберии, многие канули бесследно в хаосе вечных сборов и тревог кочевой солдатской жизни, однако оставшиеся стали ему от этого вдвойне, втройне дороже, и он бережно хранил их. Джулия ассоциировалась в его сознании с родиной – особенно теперь, после смерти Джорджа. Когда посреди жестокого побоища ему приходилось сгонять стервятников с бездыханного тела, в котором вчера еще билось сердце его друга, когда на душе было беспросветно черно – ему стоило лишь подумать о Джулии, и глухая тоска на время отступала от него.

Только теперь он понял, с каким нетерпением ждал все эти годы новой встречи с нею.

Джулия отпила глоток чаю и украдкой взглянула на Эдварда. Он, видимо, все еще не мог опомниться от неожиданности; впрочем, с ней самой творилось что-то непонятное: в голове был сплошной сумбур, сердце колотилось, руки и ноги предательски дрожали.

Джулия поставила чашку на блюдце и попыталась унять дрожь пальцев, крепко сцепив их. Ей хотелось вздохнуть свободно и глубоко, но это почему-то никак не удавалось. Более того, она уже несколько раз открывала рот, чтобы хоть что-то сказать, но так и не произнесла ни звука.

– Ну вот ты и дома, – проговорила она наконец, и собственные слова показались ей такими незначительными в сравнении с распиравшими ее чувствами.

Из залы донеслись первые звуки контрданса, и гости начали торопливо подниматься из-за столиков. Краем глаза Джулия видела, что чайная почти совсем опустела; разумеется, ей тоже следовало спешить к своему следующему кавалеру, но она никак не могла двинуться.

Эдвард вдруг наклонился вперед и накрыл ладонью ее руку.

– Скажи мне, Джулия, – понизив голос, заговорил он. – Эти слухи про вас с лордом Питером – правда?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что Джулия вздрогнула и, не отвечая, отвела глаза.

– Вы помолвлены? – спросил он.

Она помотала головой.

– Нет.

– А если он сделает предложение – а мне говорили, что все к этому идет, – ты… выйдешь за него?

Джулия подняла на него глаза.

– Да, я… выйду за него.

В голове у нее, тесня друг друга, проносились бессвязные обрывки мыслей: какая нелепость, ей совсем не хочется выходить за лорда Питера, а хочется, чтобы отец перестал играть, а она могла бы бегать с Эдвардом по холмам и забыть про свои постылые обязанности…

– Значит, выйдешь. – Эдвард убрал руку и откинулся на спинку стула.

Сердце у Джулии упало. Что ж он никак не может понять? Ведь она несколько раз намекала ему в письмах, что должна выйти за человека с состоянием.

– Моя жизнь уже не так проста, как раньше, – промолвила наконец она.

– И отец одобряет твой выбор?

– Да, конечно.

Эдвард хмуро смотрел на нее.

– Но он еще не делал тебе предложения?

– Нет. – Джулия покачала головой. – Еще нет.

– Значит, – лицо майора Блэкторна стало серьезным и строгим, – я еще не опоздал?

Джулия подавила печальный вздох. Ничего-то он не понял из ее намеков! Зачем задавать девушке подобные вопросы, не имея ни малейшей надежды на ее руку? Разве она может выйти за безвестного майора Блэкторна, у которого нет ни состояния, ни связей, ни видов на будущее, кроме возможности когда-нибудь продвинуться по службе – или лечь на поле брани?

Словом, когда в дверях появился младший брат Мэри и объявил, что следующий танец Джулия танцует с ним, она вздохнула с некоторым облегчением. Конечно, скоро ей все равно придется посвятить Эдварда в свои обстоятельства – но не сейчас, не в первый день его возвращения. Поэтому она ограничилась тем, что познакомила его с юным мистером Брауном и напоследок еще раз пригласила заезжать в Хатерлей.

– Заеду, – пообещал он.

Удаляясь из чайной под руку с мистером Брауном, Джулия не выдержала и обернулась. Эдвард с улыбкой смотрел ей вслед. Ей захотелось снова обнять его, чтобы убедиться, что он не призрак и не плод ее воображения, а живой, настоящий Эдвард.

Впрочем, она уже знала, он настоящий – и от этого на сердце у нее стало легко и радостно.

Она улыбнулась ему в ответ и послала воздушный поцелуй через плечо.

2

Поздно вечером майор Блэкторн, вернувшийся после бала в Монастырскую усадьбу, стоял в своей спальне перед камином. Он уже сбросил кожаные бальные туфли и, в одних чулках, наслаждался приятной прохладой половиц.

Со спинки белого с позолотой стула в стиле ампир свисал синий мундир, тут же на сиденье лежал небрежно скомканный шейный платок. Широкая белая рубаха с открытым воротом была заправлена в белые шелковые бриджи с расстегнутой – для свободы движений – верхней пуговицей. В руках у майора была шпага, которую он поднял перед собой и держал одной рукой за эфес, другой за острие, словно отдавая честь портрету молодого сэра Перрана над камином.

Постояв так некоторое время, он неожиданно вынес одну ногу вперед и сделал выпад, после чего легко отскочил назад, снова шагнул вперед и принялся передвигаться таким манером около камина, вокруг кровати и вдоль громоздкого резного шкафа красного дерева. Он то наносил удары, то уклонялся от невидимого противника; колени его были полусогнуты, движения стремительны, свободная рука для равновесия отставлена в сторону.

Физические упражнения вскоре принесли желаемый результат – после ряда прямых и ложных выпадов и отбивов сердце майора забилось чаще, зато голова прояснилась. В движении он всегда соображал гораздо лучше, чем сидя в удобном кресле: вероятно, от бездействия мозг его постепенно тупел. Кроме того, сегодня, стоило ему опуститься в кресло, как мысли его словно магнитом притягивались к Джулии, к их первой за восемь лет встрече и неожиданно жаркому объятию, к этой ее нелепой затее с замужеством… И чем дольше он сидел, тем настойчивее преследовал его образ Джулии, вытесняя из головы все остальное.

Нет, упражнения со шпагой были все же лучше. Наконец-то он мог сосредоточиться на деле, которое требовало его немедленного внимания.

Он не сказал Джулии всей правды. Он приехал в Бат не только затем, чтобы спустя восемь лет взглянуть на родные края, навестить дядю и обитателей Хатерлея и уладить некие дела в Корнуолле. В данный момент на кровати майора было разложено десятка четыре бумаг самого разного содержания. Он получил их от Веллингтона перед отъездом из Лондона и вот уже несколько дней занимался их изучением, сличая даты и имена.

По возвращении из Бата он снова выложил их на кровать, на сей раз придвинув ближе к себе самые последние, датированные маем или даже июнем. Он пытался нащупать след. Выходило, что кто-то из дядиных ближайших помощников – предатель, точнее говоря, убежденный бонапартист, полный решимости сделать все возможное для восстановления императорского престола в Париже. Маловероятно, что Наполеон долго задержится в ссылке на острове Эльба. Чтобы генерал-триумфатор, царствовавший еще недавно чуть ли не над всей Европой, удовольствовался прозябанием на крошечном островке? Нет. Немыслимо.

Посреди одного из мастерски выполненных выпадов Эдвард вдруг замер, опустил шпагу и затаил дыхание. Шорох, скрип половицы, чьи-то шаги? Повернув голову к двери, он долго напряженно вслушивался, после чего медленно выдохнул воздух.

Тишина.

Однако за дверью все же кто-то был, Эдвард чувствовал это всей кожей. Бесшумно ступая по ковру, он подошел ближе и прислушался. Ни звука. Тогда он подбежал к двери и рывком распахнул ее. Никого, лишь в конце коридора он успел разглядеть чью-то неясную тень.

Эдвард сильнее сжал эфес шпаги, которую все еще держал в руке. Сердце его колотилось. Он ощущал присутствие врага так ясно, словно горячий скакун нес его по широкому полю навстречу французу. Только по ту сторону поля его ждал на сей раз не неприятельский солдат с оружием в руках, а сильный и умный противник, ведущий свою тайную войну среди темных коридоров и чужих бумаг.

Постояв так еще некоторое время, майор Блэкторн вернулся в комнату. Да, все изменилось, подумал он. Полученный по службе приказ перестал быть ординарным распоряжением свыше, которое можно было выполнять с прохладцей, потому что война с французами стала теперь его войной – личной, кровной и беспощадной. Вот только сможет ли он, офицер кавалерии, победить в этой тайной войне?

Несколько прядей выбились из-под черной шелковой ленты, и Эдвард нетерпеливо сдернул ее с волос и бросил на кипу бумаг. Его волосы рассыпались по плечам. Черт возьми, почему выбор Веллингтона пал именно на него? Разве он годится для роли сыщика? Ему стократ проще командовать эскадроном, чем гоняться за какой-то таинственной тенью. И все же он был готов беспрекословно выполнять любое поручение Веллингтона – отныне герцога Веллингтона, – ибо считал его полководцем, не имеющим себе равных во всем мире.

В задумчивости он снова начал передвигаться по комнате, делая выпады и пронзая воображаемого противника насквозь. Шпага со свистом рассекала воздух, ноги в чулках мягко ступали по красному с золотом ковру. Как странно, что все следы ведут именно в Бат, а точнее, в сомерсетскую усадьбу сэра Перрана. Впрочем, загадка вполне объяснима, если принять во внимание обширность дядиных связей. В самом деле, в Англии, да и во всей Европе, не было ни одного мало-мальски значительного предприятия, к которому сэр Перран так или иначе не приложил бы руку. Пожалуй, этот английский баронет понимал в делах больше любого политика и любого, даже самого изворотливого, торговца и умел разместить свои средства так разумно, что в течение жизни сколотил огромное состояние. Только теперь, занявшись делами своего родственника вплотную, Блэкторн узнал, что сэр Перран, оказывается, вложил почти шестьсот тысяч фунтов в одни только ценные бумаги. До сих пор он даже не догадывался о размахах дядиной деятельности.

Блэкторн покосился на устеленное бумагами красное бархатное покрывало, при этом едва не пронзив шпагой кроватный столбик. Да, он уже постепенно начал понимать, откуда взялись несметные богатства сэра Перрана. Баронет создал целую сеть лазутчиков, и вся агентура Веллингтона, увы, не шла с нею ни в какое сравнение. Судя по всему, в дядины руки каким-то образом попадали едва ли не все приказы и донесения, рассылаемые по войсковым частям обширной Британской империи.

Блэкторн на минуту опустил шпагу и перечитал служебную записку, в которой предлагалось нанять алжирских корсаров и с их помощью похитить и убить Наполеона. Поражала как дерзость выдвигаемого в записке плана, так и то, что копия ее, как было доподлинно известно Веллингтону, находилась в распоряжении сэра Перрана.

Задача, поставленная перед майором Блэкторном, была предельно ясна. Он должен был обнаружить французского шпиона, выкачивающего сведения из обширных источников сэра Перрана. Сам баронет был вне подозрений Веллингтона. Однако где-то в непосредственной близости от него, возможно, даже под его кровом, скрывался шпион либо самого Бонапарта, либо кого-то из его ближайших помощников, и этот шпион имел доступ ко всем бумагам сэра Перрана.

Единственной зацепкой, которая хоть как-то могла вывести Блэкторна на след лазутчика, был некий Витвик, отставной пехотный сержант из Корнуолла. Год назад при Талавере сержант потерял руку и с тех пор служил досмотрщиком на таможне, то есть – учитывая, что народ в тех краях привык рассматривать контрабанду как законную статью своего дохода, – выполнял работу в высшей степени неблагодарную. По долгу службы ему довелось задержать близ Фалмута нескольких контрабандистов, у одного из которых оказались при себе бумаги поистине государственной важности.

Пожалуй, в сложившихся обстоятельствах ему следовало завтра же отправиться в Корнуолл, разыскать там сержанта Витвика и допросить как следует задержанного контрабандиста.

Решив так, Эдвард снова взялся за шпагу, но мысли его как-то сами собою обратились к Джулии. Меньше всего ему хотелось уезжать из Бата сейчас, когда лорд Питер мог в любой день сделать ей предложение. Ведь приняв его – Эдвард прекрасно это понимал, – она уже не сможет разорвать помолвку без скандала. А, насколько он мог судить по ее письмам и по ее вчерашнему поведению, она была отнюдь не любительница огорошить общество своим поведением. Нет, ему совсем не хотелось оставлять Джулию в столь неподходящий момент. Однако не подчиниться приказу командира он тоже не мог. Кроме того, у постели умирающего брата Эдвард поклялся себе в том, что, покуда враг не сломлен, борьба с ним будет оставаться главным делом его жизни.

Наконец он швырнул шпагу на кровать, так что она, скользнув по бумагам, едва не проткнула острием одну из подушек. Пот градом катился ему за шиворот. Подойдя к окну, Эдвард отдернул красную бархатную занавеску и потянул оконную раму на себя. Комната тотчас наполнилась влажной свежестью июньской ночи. Господи, уладить бы все это поскорее!..

Он взглянул в звездное ночное небо. Ветерок с холмов колыхал занавеску и охлаждал разгоряченное упражнениями лицо. Спальня Эдварда выходила на лесистые холмы – те самые, по которым он бегал когда-то вместе с братьями, Джулией и ее сестрой Элизабет.

Из открытого окна первого этажа до него донесся дружный хохот – так смеются мужчины, когда им случается проводить вечер без женского облагораживающего влияния. Раз в неделю к сэру Перрану съезжались любители карточных игр и засиживались, как правило, далеко за полночь. Эдвард тоже был приглашен, но отказался, сославшись на усталость: как-никак, он только что приехал из Лондона. Дабы не показаться невежливым, он выразил готовность играть в следующую субботу, и дядя великодушно отпустил его на сегодняшний вечер, с тем, однако, чтобы по возвращении он зашел поздороваться с гостями.

Эдвард сдержал слово. Приехав из Бата, он сразу же заглянул в гостиную и тут, среди игроков, увидел лорда Делабоула. За прошедшие годы наружность отца Джулии так изменилась, что Эдвард с трудом подавил изумленный возглас; в другом окружении он, пожалуй, и вовсе бы его не узнал. Бледное, когда-то благородное лицо было испещрено густой сетью кровеносных сосудов, как у человека чрезмерно пьющего, под глазами лежали темные тени. Только живая улыбка да изящные манеры остались от прежнего лорда Делабоула. Наконец сэр Перран представил своего племянника остальным гостям, и Эдвард смог вернуться в свою спальню, чтобы поупражняться в фехтовании, еще раз перечитать вверенные ему бумаги и постараться не думать о Джулии.

Снизу донесся очередной взрыв хохота. Эдвард вернулся к кровати и принялся раскладывать документы по месяцам и числам.

Лорд Делабоул прибыл домой в три часа утра. На душе у него было скверно. Пока карета ехала от Монастырской усадьбы до Хатерлея, его голова достаточно проветрилась, так что, поднимаясь по широкой лестнице к себе на второй этаж, он уже вполне осознавал случившееся. С усилием, как лошадь, стремящаяся в стойло после долгого утомительного дня, он преодолевал ступеньку за ступенькой и мечтал лишь об одном: упасть в постель и уснуть как можно скорее. К черту сегодняшнюю игру, он хочет видеть во сне Оливию и хоть ненадолго забыть о том, что его карманы набиты долговыми расписками.

Слуга со свечой довел его до дверей спальни и передал лакею, который, сонно тараща глаза, принял у хозяина черный шелковый плащ с цилиндром и изящнейшие перчатки. Все это были весьма дорогостоящие аксессуары, однако лорд Делабоул никак не мог отказаться от привычки одеваться так, как, по его мнению, приличествовало английскому пэру. Большие пальцы на его правой и левой перчатках выкраивались отдельно, дабы малейшая разница в их толщине была должным образом учтена. Кожа на перчатках была так тонка, что могла порваться от любого неосторожного движения.

Даже Сэр Перран отозвался о его перчатках в лестном тоне.

Интересно, мелькнула вдруг нелепая мысль, сколько же пар перчаток у самого баронета?

Пожалуй, в целой Англии не было человека, который бы одевался изысканнее, чем сэр Перран Блэкторн. Разве что знаменитый Хьюгс по прозвищу Ростовщик? Но над Хьюгсом потешалась вся страна, в то время как в облике сэра Перрана не было ничего забавного, скорее наоборот. Когда сэр Перран сидел за картами, глаза его порой вспыхивали сумрачным огнем, как у сокола перед броском на добычу.

Хотя от выпитого бордо, портвейна, мадеры и бренди кровь все еще играла в жилах лорда Делабоула, все же воспоминание о пронзительном взгляде сэра Перрана произвело на него неожиданно леденящее действие. Серые глаза баронета почти не задерживались на ком-то одном, но все время перебегали с одного лица на другое, всматриваясь, нащупывая, пытаясь что-то угадать. Неудивительно, что он был удачлив в картах.

И все же, как ни странно, лорд Делабоул ценил общество своего сомерсетского соседа превыше любого другого. Остроты сэра Перрана, порой весьма двусмысленные, придавали его беседе особый шарм, а за его столом гостей всегда ждали лучшие вина, изысканнейшие закуски и начищенное до ослепительного блеска серебро.

Лорд Делабоул с шумом выдохнул воздух. Стараясь не встречаться глазами с преданным лакеем, которому не платил уже более шести месяцев, он терпеливо ждал, пока с него будет снято все, от шейного платка до корсета.

Хотелось поскорее уснуть, чтобы избавиться от проклятой тяжести в желудке. Лучше всего было бы увидеть во сне жену – еще раз, хотя и не наяву, подержать ее в объятьях… Да, забыть о том дорожном происшествии, из-за которого он лишился другой Оливии, и о шторме, унесшем жизни обоих его сыновей… Лорд Делабоул ненавидел море и полагал, что все его соотечественники чувствуют в душе то же самое, потому что из-за него они испокон веку заперты на своем острове, как овцы в загоне. В самом деле, ни один англичанин не может попасть во Францию, покуда его всего не вывернет наизнанку на какой-нибудь жалкой посудине, плывущей в порт Кале.

Боже, какая каша в голове!.. Мысли виконта беспорядочно перепрыгивали с одного на другое. Конечно, эта мадера, привезенная из самой Индии, чертовски хороша, но зачем было пить ее так много? Последнюю бутылку он, кажется, прикончил в одиночку. Сколько же он сегодня проиграл?.. Он сел на кровать, чтобы лакей мог снять с него чулки. Помнится, он писал какие-то долговые расписки, но сколько и на какие суммы? И значит ли это, что он разорен?

Нет, разумеется, нет. Ведь изумруд еще находится у Джулии, и, стало быть, еще есть надежда.

Едва голова лорда Делабоула коснулась подушки, его сознание начало рассеиваться. Прижав вторую подушку к себе, он вообразил, что ласкает грудь Оливии, и на мгновение в нем шевельнулось желание. Завтра надо будет наведаться к любовнице, подумал он. Никудышная бабенка, но умеет ублажить мужчину и не слишком много берет. Господь свидетель, кроме денег, он мало что может теперь предложить женщине… Нет, лучше спать, спать.

Незаметно лорд Делабоул погрузился в тяжелую дремоту. Ему мерещились море и волны, которые то накрывали его, то снова выталкивали на поверхность. Мечась по постели, он то и дело просыпался, но снова и снова проваливался в тот же кошмар. Когда наконец наваждение отступило и он уснул по-настоящему, ему приснилась Оливия: она звала его на помощь. Потом он увидел сыновей, и они тоже звали его и умоляли спасти. Но он не мог. Он никого не мог спасти, потому что волна накрыла его самого с головой. Он тонул, и отвратительно-соленая морская вода уже заполнила его легкие…

Он проснулся, как от удушья, и еще некоторое время отчаянно хватал воздух ртом. Что это, кажется, он тонул? Нет, это был сон. Слава Богу, что только сон…

Сквозь темно-синие шелковые занавески на окнах уже пробивались первые утренние лучи. Даже этот рассеянный свет показался лорду Делабоулу пыткой, и он зажмурился. Он чувствовал себя омерзительно. Голова раскалывалась, во рту был такой гадкий вкус, будто он всю ночь жевал подушку.

Спустя несколько минут он наконец открыл глаза и уставился в желтый шелковый балдахин над головой. Интересно, много ли виконтов почивало на этой огромной кровати? Надо полагать, все до единого, от самого начала рода: от замысловатой резьбы на ее изголовье просто веяло древностью.

Тяжеловесная дубовая мебель, которой была обставлена просторная спальня хозяина дома, стояла здесь никак не меньше полутора веков. Стены были увешаны великолепными красочными гобеленами, на одном из которых изображались подвиги Вильгельма Завоевателя. По семейному преданию, первый лорд Делабоул состоял с Вильгельмом в близком родстве, однако его потомок, возлежавший сейчас на кровати, считал это вздором.

Мысли его вернулись к собственной жизни и к тому, что он оставит своим дочерям, и тотчас им овладела привычная меланхолия. Последние несколько лет он бился как рыба об лед, пытаясь хоть как-то выправить положение, но увы, чем больше бился, тем больше запутывался в долгах. Еженедельные поездки к сэру Перрану приносили одни убытки. Не будь он столько лет знаком с хозяином Монастырской усадьбы, он, пожалуй, заподозрил бы, что тут не обошлось без шулера. Однако сэр Перран, как и он сам, был человеком чести, и связывать его имя с представлением о мошенничестве или обмане было просто недопустимо.

Нет, дело не в этом. Просто удача почему-то отвернулась от него. Не из-за мадеры ли?..

Конечно, он стал слишком много пить во время игры… Но сейчас ему не хотелось об этом думать.

Лорд Делабоул откинул одеяло, спустил ноги на пол и босиком, в одной ночной рубахе из тонкого льняного полотна, побрел к платяному шкафу. В шкафу он отыскал сюртук, в котором был вчера вечером, и, тщательно обшарив карманы, выудил из них несколько смятых клочков бумаги. Когда он ссуммировал все, что было на них записано, ему чуть не сделалось дурно.

Три тысячи фунтов!

Как он мог брать на себя такие немыслимые обязательства?! Ведь у него и в помине нет этих денег!

Теперь оставалось только одно: как следует нажать на Джулию и хоть силой вырвать у нее изумруд. Он должен, должен продать его! Не только затем, чтобы расплатиться – хотя, разумеется, и о долгах чести нельзя забывать, – но и чтобы было с чем ехать на следующую игру. Тогда уж он наверняка выиграет!.. Слава Богу, что до будущей субботы еще целых восемь дней. Во всяком случае, у него будет достаточно времени, чтобы раздобыть кольцо.

* * *

Джулия сидела за столом в маленькой хатерлейской конторе, расположенной на втором этаже в хозяйственной части дома, далеко от парадных гостиных. Время от времени, когда ее взгляд падал на коротенькую записку от Эдварда, она хмурилась и покусывала нижнюю губу. Дело, вскользь упомянутое им вчера, заставило его нанять с утра пораньше запряженную четверкой почтовую карету и отправиться в Корнуолл. Поэтому он не приедет сегодня в Хатерлей, как обещал, а засвидетельствует свое почтение лорду Делабоулу тотчас по возвращении, то есть, при благоприятном раскладе, не позднее вторника.

Эта записка расстроила Джулию сверх всякой меры. Утром, едва открыв глаза и щурясь на яркие солнечные прямоугольники на половицах, она тотчас вспомнила Эдварда и то, как она неожиданно для себя самой кинулась вчера в его объятья.

Даже сейчас, стоило ей взглянуть на его записку, прислоненную к вазочке со свежими фиалками, сердце снова замирало у нее в груди, совсем как вчера, когда они так бурно обнялись при встрече. В ту блаженную минуту она словно бы вновь обрела частичку самой себя, утраченную много лет назад. Она готова была стоять так сколько угодно, и неизвестно еще, что бы из этого вышло, случись их встреча в менее многолюдном месте. Одно она знала наверняка: она ни за что не отпустила бы его так скоро. Она бы стояла, прижавшись к нему, вечно… Ну, если не вечно, то, во всяком случае, столько, что при одной мысли об этом у нее голова шла кругом.

С закрытыми глазами Джулия откинулась на спинку стула. Ею снова овладело то же восхитительное чувство, что и вчера, – смесь радости, блаженства и глубочайшей нежности. Она даже не предполагала, что обычное объятие может вызвать из тайных глубин души столько чудесных, хотя и неисполнимых желаний. К примеру, сегодня она все утро размышляла о том, каков на вкус поцелуй Эдварда.

Открыв глаза, Джулия в сотый раз запретила себе предаваться подобным мыслям и снова склонилась над толстой учетной книгой. Она со вздохом придвинула к себе расписку за купленные в долг свечи, вписала сумму в соответствующий столбец и отложила перо. Конечно, за последние несколько дней на ее столе накопилось немало счетов, и их следовало привести в порядок, но почему именно сегодня?

Мысли ее опять начали блуждать.

Ах, если бы лорд Питер сумел обнять ее так же горячо, как Эдвард! Она влюбилась бы в него без колебаний. Обернувшись к мутноватому окошку с видом на внутренний дворик, она с тоской оглядела неухоженный огород. Среди густого бурьяна привольно бродили куры. Садовникам некогда было смотреть за огородом: им хватало забот с той частью парка, которая выходила на главный фасад дома; повариха же едва успевала поливать и осушать грядки – смотря по погоде, – так что ни о какой прополке уже не могло быть и речи.

Что скажет лорд Питер при виде всего этого? Догадается ли об их стесненных обстоятельствах, или они ему и без того известны? Может, потому он до сих пор и не делает ей предложения?

Джулию снова охватил страх. Что, если он так и не надумает на ней жениться? Бронзовые часики в ее мозгу затикали отчетливее прежнего: тик-так, тик-так.

Слишком мало времени, она может не успеть.

Нет, она должна успеть, иначе все пропало и для нее самой, и для сестер. Впрочем, довольно об этом, приказала она самой себе. Сейчас ей, как никогда, надо быть мужественной. Она успеет. Обязана успеть.

Усилием воли взяв себя в руки, она склонилась над столом и сосредоточилась на своей работе. Вот уже целый час она ровным, четким почерком вписывала хозяйственные расходы в учетную книгу. Каждая сумма аккуратно вносилась ею в надлежащий столбец, и каждой соответствовала долговая расписка. Расписки складывались отдельно, в алфавитном порядке – по именам кредиторов. Таким образом, Джулии были досконально известны все хозяйственные расходы.

Она уже давно выполняла обязанности хозяйки дома. Прошло уже почти полтора года с тех пор, как миссис Стрелли, бывшая домоправительница лорда Делабоула, скромно отметила свое семидесятилетие и удалилась на покой. Сначала отец велел Джулии подыскать ей замену, когда же она сообщила ему, что они до сих пор не рассчитались с миссис Стрелли за два месяца и что никаких доходов, из которых можно было бы выплачивать жалованье следующей домоправительнице, у них пока не предвидится, он долго бессмысленно смотрел на нее и наконец взревел:

– Что сие значит? – От неожиданности и от его сурового тона Джулия чуть не подскочила на месте. – В жизни не слыхал ничего подобного! В доме уже не на что нанять работницу! Стало быть, мы по наивности преподносим миссис Стрелли прощальные подарки, а она довела хозяйство до такого состояния, что у нас не осталось ни гроша и мы даже не можем взять на ее место другую! Надо было бы напустить на нее своего поверенного, чтобы упек ее в тюрьму за этакие темные делишки, да не хочется марать из-за нее свое доброе имя!..

Его возмущение несказанно поразило тогда Джулию. Какая нелепость – сваливать собственную вину на преданную и честную женщину! Ведь это он, вопреки всем возражениям Джулии, забрал выделенные на хозяйство деньги – он и никто другой! Вероятно, именно в тот день в ее душе погасла последняя надежда.

Обрывки всех этих мыслей и воспоминаний только что пронеслись у Джулии в голове, поэтому, когда отец вошел в контору и потребовал, чтобы она немедленно отдала ему мамино кольцо с изумрудом, она без колебаний ему отказала. Лорд Делабоул наградил ее таким пылающим взглядом, что его зеленые глаза показались чужими на бледном лице с красными прожилками.

– Мама подарила это кольцо мне, чтобы я могла устроить свое будущее, – проговорила Джулия без всякого выражения, потому что ей приходилось произносить эти слова уже не раз. – Вам я его не отдам, и прошу вас больше не возвращаться к этому вопросу. Поверьте, это совершенно бессмысленно, вы лишь причиняете мне ненужную боль.

– К черту, Джулия! – прогремел он, с силой ударяя кулаком по столу. – Как смеешь ты мне перечить?! – От сотрясения из вазочки с фиалками чуть не выплеснулась вода, а сам лорд Делабоул сморщился и потер ушибленную руку. – Я твой отец! Я обязан думать о твоем будущем и о будущем твоих сестер. Мне нужно твое кольцо, чтобы я мог превратить его в деньги и сделать… выгодное вложение, от которого первоначальная сумма утроится. Ты не должна ничего от меня утаивать… тем более какую-то жалкую побрякушку. Черт возьми, дочь, сейчас же отдай мне кольцо! Я настаиваю! Я имею на это право!

Право, равнодушно подумала Джулия, это право утеряно давным-давно. Она уже не досадовала и не мучилась, как прежде, когда он начинал ее донимать, лишь смотрела на него с состраданием.

– Много ли вы вчера проиграли? – с мягкой улыбкой спросила она. – Полагаю, что порядочно, иначе не заговорили бы опять о мамином изумруде. Вы ведь уже два месяца о нем не вспоминали. Что, удача опять отвернулась от вас?

Лорд Делабоул озадаченно открыл рот, но тут же снова его закрыл. Он явно не ожидал от дочери такого спокойствия и тем более такой проницательности.

– Я… – запинаясь, начал он. – Я вовсе не… То есть в известном смысле, конечно, да, но… клянусь, сумма совершенно ничтожная, и она никоим образом не связана с нашим разговором об изумруде. Напротив, речь идет о выгодном деле. Я намерен вложить средства в одно предприятие… в ваших же интересах.

Джулия встала, обошла вокруг заложенного хозяйственными книгами стола и, взяв отца за руку, вывела его из конторы. Пока они шли по длинному коридору, потом спускались по лестнице на первый этаж, лорд Делабоул остывал с каждым шагом.

Скоро они вышли в застекленную галерею, а из нее на каменную террасу перед лужайкой. Ласковое утреннее солнце, видимо, доставляло мало удовольствия лорду Делабоулу: от яркого света он беспомощно щурился. Улыбнувшись столь явным симптомам утреннего недомогания, Джулия отвернулась и стала обозревать окрестности.

Сразу же за обширной выкошенной лужайкой, отделенной от парковых угодий зеленой оградой из тиса, рододендронов и куманики, начинался подъем. Там, в парке, как и много лет назад, паслись лани, и их желтые с белыми пятнами бока просвечивали между деревьями. Взгляд Джулии скользнул выше, к раскидистым букам на склоне холма, и еще выше, к голубому бездонному небу.

Какой прекрасный вид, подумала она. Хорошо, что хоть что-то в Хатерлее еще поддерживается в приличном состоянии. Хотя число слуг в доме было сокращено донельзя и большинство комнат закрыто, хатерлейские сады, лужайки, зеленый лабиринт с западной стороны дома и многочисленные зеленые ограды по-прежнему требовали постоянного ухода и внимания. И, хотя скудных средств, поступавших еще от арендаторов и из карьера, ни на что не хватало, Джулия все же не решалась сократить число садовников, ибо это тотчас уничтожило бы последнюю видимость благополучия и достатка.

Лорд Делабоул болезненно сморщился и прикрыл глаза ладонью.

– Что, очень болит голова? – спросила Джулия.

Он вздохнул.

– Все-таки ты очень похожа на мать. – Он немного расправил плечи. – Я не чтил память Оливии так, как она того заслуживала. Она одна умела наставить меня на верный путь, но я не понимал этого… пока она не покинула нас. Да и о вас, дочерях, разве я заботился как следует? Я пытался, но только-только впереди брезжила какая-то надежда, как тут же – новая неудача в картах… или в делах. Забавно, правда? Будто кто-то нарочно… – Он тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. – Впрочем, неважно. Оставь мамино кольцо у себя. Возможно, ты сумеешь распорядиться им лучше меня. А теперь скажи, как поживает твой любезный лорд Питер? По-моему, ты его совершенно покорила. Он еще не говорил, когда собирается нанести мне визит?

Он улыбался ей с такой теплотой, что под предательской сеткой лопнувших сосудов Джулия почти угадывала черты человека, которого когда-то полюбила ее мать.

– Нет, папа, еще не говорил, но я пока не теряю надежды.

– Смотри, не проморгай его! Таких, как лорд Питер, надо сразу же прибирать к рукам и держать в ежовых рукавицах. – Он ласково потрепал ее щеку. – Ты заслуживаешь такого мужа – его семьи, связей, его состояния. Ты ведь у меня умница, ты лучшая из моих дочерей. Если он в ближайшее же время не сделает тебе предложения, то – ей-Богу! – он просто олух царя небесного.

Шутка лорда Делабоула не развеселила Джулию. Конечно, его глаза светились сейчас искренней заботой и участием, но неужели, думала она, неужели он не понимает, что только из-за него лорд Питер до сих пор медлит? И что ей теперь делать? Бить его кулаками в грудь и умолять опомниться, пока еще не все потеряно, – или оплакивать горькую участь, которую он, родной отец, так беспечно навлек на себя и своих дочерей? Впрочем, что толку? Увы, он скатился уже слишком низко и теперь может лишь размахивать руками и доказывать с пеной у рта, что он из кожи вон лезет ради блага семьи… Поэтому Джулия просто шагнула к отцу и, обняв его, склонила голову к нему на грудь.

От неожиданности он застыл и долго стоял не шевелясь, потом медленно поднял руки и притянул ее к себе. Очевидно, он изо всех сил сдерживал себя, но не вполне в этом преуспел, потому что на шею Джулии скоро закапали слезы. Лорд Делабоул плакал о том, как жестоко и несправедливо обошлась с ним жизнь.

Пока они стояли так, Джулию не покидала мысль, что больше такого уже не повторится. Она словно бы прощалась с отцом, со всем, чего она ждала от него, но так и не дождалась.

– Я люблю вас, папа, – прошептала она.

– Милая моя доченька, – тихо сказал он, крепче прижимая ее к себе.

3

Прибыв в Фалмут в субботу под вечер, майор Блэкторн направился прямиком к сержанту Витвику, который снимал комнаты неподалеку от таможни при Аптонских верфях. Сержант, дородный немолодой человек, встретил его в скудно обставленной гостиной. Они пожали друг другу руки и обменялись несколькими шутками, обычными среди солдат и офицеров. Сержант предложил Блэкторну кружку пива, и через несколько минут они уже живо обсуждали испанскую кампанию, особенно часто возвращаясь к сражению при Талавере.

Майор высказал удивление по поводу стойкого табачного запаха, пропитавшего, казалось, все кругом.

– Это табак, который мы отобрали у контрабандистов в последнюю проверку, – пояснил сержант Витвик. – Мы его сжигаем в Королевской печи – видали кирпичную трубу неподалеку отсюда?

Блэкторн кивнул.

– Я вижу, у вас тут в Фалмуте дел невпроворот.

– Бывает, – откликнулся хозяин и улыбнулся щербатым ртом. – Только вы ведь не затем ехали в такую даль, чтобы поболтать о табачных делах. Вам, верно, хочется взглянуть на задержанные бумаги?

– Да, хотелось бы, – сказал Блэкторн.

Через минуту перед ним уже лежала стопка донесений, переписанных чьей-то прилежной рукой. Все они слово в слово, до последней запятой, совпадали с несколькими документами, которые он привез с собою в Бат. Сомнений быть не могло, ибо он успел перечитать полученные от Веллингтона документы не менее двух десятков раз.

– Боже! – не веря своим глазам, пробормотал он.

Отставной сержант с озабоченным лицом стоял рядом, видимо, догадываясь, что дело нешуточное.

Фалмут, оживленный портовый городок, расположился у южной оконечности Корнуолла, в конце Каррик-Роудс. Сам порт, с одной стороны от которого высилась крепость Пенденнис, с другой – Сент-Мос, был построен Генрихом VIII. Начиная с тысяча шестьсот восемьдесят восьмого года через него шел непрерывный поток почтово-пассажирских перевозок, что естественным образом привело к процветанию в городе торговли и, в частности, контрабанды. Некоторые капитаны весьма успешно подвизались на этом поприще, и то, что в ходе борьбы с нелегальным ввозом в страну оружия, табака, шелков и вин сержант Витвик случайно вышел на французского агента, само по себе не очень удивило Блэкторна.

Корнуолл, окруженный с трех сторон морем, жил своей, обособленной от прочих графств жизнью. Ветер носил между домами запах рыбы и соли. Местные жители ступали пружинисто, настороженно, словно ветер и море того и гляди могли разбушеваться и сбить любого из них с ног. Казалось, над городом и его жителями реял неукротимый дух борьбы, которую люди вели то ли вместе с природой, то ли против нее.

Возможно, поэтому, попадая в Фалмут, Эдвард никогда не чувствовал себя здесь чужим. Вся его жизнь – сначала с матерью и отцом, потом с дядей, а позже в армии – была насквозь пронизана этим дерзким упрямым духом, витающим здесь повсюду. Сколько он себя помнил, ему всегда приходилось бороться с кем-то или с чем-то, пока борьба в конце концов не стала сутью его жизни, его главным недругом и другом.

Сейчас он перечитывал эти документы с особым волнением, с каким проверяют остроту шпаги перед боем. Дочитав, он тихонько присвистнул и обратил удивленные глаза к сержанту Витвику.

– Так вы говорите, эти бумаги оказались у него в сумке?

– Да, эти самые.

У сержанта было загорелое, изборожденное морщинами лицо, грудь колесом и короткие прилизанные волосы. Голубые глаза смотрели из-под низких бровей строго и серьезно. Синяки на скулах и подбородке свидетельствовали о том, что ему приходится бывать в разных переделках. Его спокойная готовность нравилась Эдварду и внушала невольное доверие.

– Я хочу с ним поговорить. Где он? На таможне?

– Кто – Моулз? Сидит, голубчик, в соседней комнате. – Не оборачиваясь, сержант ткнул большим пальцем куда-то себе за спину.

– Что, у вас в спальне? – изумился Блэкторн. – Не может быть!

– Отчего же нет? – Сержант Витвик широко улыбнулся. – Тюрьма у нас переполнена, да и неужто я, по-вашему, присмотрю за ним хуже надзирателя?

Блэкторн с интересом взглянул на дверь, вероятно, выкрашенную когда-то белой краской.

– Что ж, посмотрим, что он нам скажет.

Арестант сидел на стуле перед незанавешенным, словно голым окном, и закатное солнце бросало розоватые лучи на его седеющие волосы. У него было довольно тщедушное сложение и загорелое, обветренное лицо моряка. Он был прикручен к стулу таким неимоверным количеством веревок, что Блэкторн при виде его чуть не расхохотался.

Жалкое состояние арестанта служило лучшим доказательством усердия сержанта Витвика. Такой старательный служака пригодился бы любому полку, подумал майор. Жаль, что без левой руки он уже не годен к службе в армии.

– Сержант сообщил мне, что вы не француз, – сказал Блэкторн.

– Какой еще француз! – отвечал арестант. – Я всю жизнь прожил тут, в Фалмуте.

– В таком случае, что заставило вас заняться тайным вывозом военных документов из страны? Вы хоть понимаете, что английским солдатам приходится расплачиваться жизнью за ваше преступление?

Арестант метнул на него угрюмый взгляд исподлобья.

– Я уже говорил сержанту Витвику: я делал, что мне велели, и понятия не имел, что в сумке.

– Вы хотите сказать, что ни разу даже не заглянули в нее?

Он покачал головой.

– Зачем совать нос куда не просят? Времена сейчас тяжелые, семья голодает. А этот богач мне всегда хорошо платил, вот я и не задавал лишних вопросов.

Блэкторн обернулся к сержанту.

– Он и вам говорил то же самое?

– Да.

– Как думаете, он сказал нам все? Может, у него плохо с памятью и надо помочь ему вспомнить кое-какие подробности? – Блэкторн не питал особого доверия к словам арестанта. Судя по всему, он был человек неглупый и наверняка догадывался, что переправляет грузы весьма сомнительного содержания.

– Отчего не помочь? – Огромный Витвик с туманной улыбкой смотрел на маленького тщедушного арестанта. – Могу показать кое-какие штучки, которые действуют очень убедительно. Одно ваше слово, майор, и я займусь этим бедолагой вплотную.

Блэкторн вглядывался в лицо связанного.

– Что скажете, мистер Моулз? Хотите, чтобы сержант Витвик продемонстрировал на вас свои «штучки»?

Моулз упрямо вскинул подбородок. Его карие, покрасневшие от бессонной ночи глаза смотрели так же твердо и угрюмо.

– Сержант Витвик пусть делает что угодно. Но я, кажется, сказал ясно: я не знал, что в сумке.

Блэкторн задумчиво смотрел на него. За эти годы ему сотни раз приходилось устраивать разбирательства с провинившимися солдатами, и он научился понимать, когда ему говорят правду, а когда лгут. Этот Моулз, похоже, говорил правду.

– Расскажите все, что знаете, о человеке, от которого получили эти документы.

– Что знаю? Ничего, кроме того, что он маленького роста. Днем я его ни разу не видел, да и ночью он всегда приходил в широкой накидке с капюшоном, а когда говорил, прикрывал рот платком. Мы встречались на берегу, в укромном месте, он шепотом объяснял мне, что ему нужно, оставлял несколько гиней и уходил.

– Как часто это происходило?

– По два раза в месяц.

– Что вы должны были делать?

– Переправлять пакеты, которые он мне давал, в Италию.

– Когда вы начали оказывать ему такого рода услуги?

– Лет пять назад.

– Ого! – пробормотал Блэкторн. – Договаривались ли вы встречаться с ним в ближайшее время?

– Да, в следующее воскресенье.

– Вы хотите помочь своей стране?

Моулз отвел взгляд от Блэкторна и стал смотреть в окно, из которого вливался в комнату слабый сумеречный свет.

– Я буду делать, что вы мне скажете, но… хочу задать только один вопрос. Меня повесят за это?

– Государственная измена карается казнью через повешение, – медленно проговорил Блэкторн.

Моулз напряженно смотрел на него.

– Но ведь я не знал, что там, клянусь! У меня на руках шестеро ребят, мне надо их кормить.

Блэкторн пристально всматривался в лицо сидевшего перед ним человека, словно пытаясь определить, из чего складывалась его судьба. На одной чаше весов бессчетные невзгоды, а что на другой? Праздность? Едва ли. Удачи? Весьма сомнительно.

– Если вы окажете британской короне одну услугу, то, возможно, нам удастся заменить смертную казнь каторжными работами.

Моулз снова устремил взгляд в окно.

– Я сделаю все, что мне прикажут, – только и сказал он.

Блэкторн с сержантом вернулись в гостиную, чтобы обсудить свои дальнейшие действия.

Подали ужин – густую наваристую уху, хлеб и пару кружек пива. После ужина Блэкторн отправился на ночлег в местную гостиницу.

В следующие два дня они с сержантом несколько раз наведывались в маленькую, закрытую со всех сторон бухточку, где взяли контрабандистов и где Моулз обычно встречался со своим таинственным благодетелем. Таким образом, еще до отъезда Блэкторн успел разработать простой и ясный план, в соответствии с которым Моулз должен был, как всегда, явиться на назначенную встречу.

Однако из головы почему-то не шли последние слова Моулза:

– Берегитесь, майор! Этот богач – коварная бестия.

* * *

Во вторник утром, ровно в восемь часов, Джулия и ее служанка вошли в Лечебный зал, расположенный по соседству с величественным Батским аббатством. Сестры, занятые выбором фасонов для новых платьев, остались сегодня дома. Джулия и сама сомневалась до последнего, как ей поступить: остаться и помочь сестрам с шитьем или подчиниться своему обычному ритуалу и поехать на воды. Она выбрала второе по двум причинам. Во-первых, она надеялась встретить тут лорда Питера, и во-вторых, сейчас, когда беда уже подступила к самому порогу, ей особенно хотелось соблюдать во всем налаженный порядок.

Каждый вторник, вот уже много лет подряд, она в сопровождении служанки или кого-нибудь из сестер садилась в карету лорда Делабоула и, проехав пять миль от Хатерлейского парка до города, переступала порог батского Лечебного зала. Собственно лечебная процедура состояла в поглощении некоторого количества воды с тошнотворным запахом и открывала скромный ряд развлечений, следовавших друг за другом в давно установленном порядке. За Лечебным залом шла книжная лавка, где приобретались новые романы, пьесы, газеты и памфлеты для обсуждения; за нею магазины дамских шляпок и разнообразных безделушек и, наконец, кондитерская мистера Джилла, где можно было отведать тарталетку с абрикосами или фруктовое желе. В хорошую погоду этот перечень дополнялся неторопливой прогулкой по Апельсиновой роще. После того, как ритуал был полностью завершен, она могла возвращаться домой.

Сегодня, войдя в зал, Джулия тут же принялась выискивать среди присутствующих лорда Питера. Дважды она обежала глазами просторное помещение – и не нашла того, кого искала. Сердце ее сжалось, но все же она заставила себя оглядеть зал еще раз.

Ей вдруг сделалось страшно до дурноты. Значит, его все-таки нет? Где же он?

С тех пор как четыре дня назад они танцевали с лордом Питером на балу, она больше не видела его. Он так и не появился в Хатерлейском парке, и Джулия уже начала думать, не оскорбился ли он тогда из-за Эдварда. Конечно, было еще очень рано, и лорд Питер мог появиться позже. Если он приедет, решила Джулия, надо непременно рассказать ему об Эдварде и объяснить, почему, в нарушение приличий, она вдруг бросилась в объятия к постороннему мужчине.

Успокоив себя таким образом, Джулия предоставила Габриеле полную свободу, сама же принялась обходить своих знакомых, которых тут, как всегда, было немало. Вскоре, однако, Мэри Браун отвела ее в сторону и зашептала:

– По-моему, ты что-то уж очень внимательно разглядываешь сегодня мужчин. Вот я и подумала: может быть, ты не знаешь, что лорд Питер уехал в Уилтшир, к родителям?

Растерянно глядя на подругу, Джулия почувствовала, как давешний страх опять сжимает ее сердце.

– Да, я не слышала об этом, – тихо проговорила она. – Спасибо, что ты сказала.

Мэри внимательно всмотрелась в ее лицо и нахмурилась.

– Как ты побледнела!.. Хочешь нюхательной соли? Да что с тобой, тебе дурно?

– Нет-нет, все хорошо, – заверила ее Джулия. – Просто твое известие меня немного удивило. Он не говорил мне, что уезжает.

– Прости, я не хотела… Знай я, что эта новость так тебя огорчит, я бы постаралась сказать о ней как-нибудь помягче. Я сама узнала только сегодня утром. Наша домоправительница – кажется, у нее какая-то подруга служит в «Белом олене», где остановился лорд Питер, – рассказала моей матери, что он неожиданно уехал, но… – тут Мэри умолкла и загадочно улыбнулась Джулии, – намерен скоро вернуться. Во всяком случае, у хозяина остались два его чемодана.

– Два чемодана? – переспросила Джулия. В ее душе опять затеплилась искра надежды. – Понятно.

Мэри с довольной улыбкой кивнула.

Весть о двух чемоданах принесла Джулии такое облегчение, что у нее закружилась голова.

– Ты его очень любишь, да? – тихо сказала Мэри, накрывая ладонью руку Джулии. – Ну, не отпирайся. Я же вижу, что любишь!

– Я не отпираюсь, – уклоняясь от прямого ответа, пробормотала Джулия. Слава Богу, что Мэри не догадывается об истинных причинах ее волнения. Отворачиваясь от подруги, Джулия еще раз оглядела помещение Лечебного зала и постаралась успокоиться. Однако мысли ее помимо воли притягивались к загадочному отъезду лорда Питера.

Что ему понадобилось в Уилтшире?.. Сердце в груди опять заныло от волнения. Ответ мог быть только один: лорд Питер решился обсудить свой интерес к «некоей мисс Вердель из Бата» с родителями. Джулия осознала вдруг всю безнадежность своих планов. Неужели она всерьез рассчитывала, что он может сделать ей предложение, даже не посоветовавшись с лордом и леди Тревонанс? Разумеется, он сначала переговорит с отцом. И что же скажет маркиз своему второму сыну? Это, по всей вероятности, будет зависеть от того, много ли известно его милости о пагубных пристрастиях лорда Делабоула.

– Не отчаивайся, он вернется! – горячо зашептала Мэри, видимо, чувствуя, что ее подруга никак не может прийти в себя. – И потом, разве можно впадать в уныние, когда у тебя на голове такая прелесть? – Она восхищенно оглядела шляпку Джулии. – Вот бы моей служанке столько умения и вкуса!

Милая Мэри Браун, как деликатно она сменила тему разговора. Хватит дрожать словно осиновый лист! – приказала себе Джулия и улыбнулась наивному благоговению, с которым ее подруга взирала на очередной шедевр Габриелы.

Как ни славились местные шляпницы своим искусством, все же мало кто из них мог соперничать со служанкой Джулии в умении украсить шляпку. Изюминкой последнего творения Габриелы был широчайший козырек абрикосового шелка, усеянный букетиками искусственных белых гардений. Многочисленные сборочки и складочки козырька прятались под лентой, обхватывающей тулью. По подолу и горловине абрикосовой, в тон шляпки, шелковой мантильи тянулась узенькая гофрированная оборка. На запястье висела белая расшитая бисером сумочка, а из-под гладкого шелка мантильи виднелся белый же подол муслинового утреннего платья.

– Можешь сама высказать все это Габриеле, только не сейчас, – улыбнулась Джулия. – Пока что, как видишь, она слишком занята. – Джулия выразительно указала глазами на статую Джона Нэша у восточной стены. Поскольку считалось, что Бат обязан сему достойному джентльмену своим нынешним процветанием, то монумент был установлен в самой посещаемой точке города, на внушительном возвышении. У его подножия и стояла сейчас оживленная Габриела в окружении доброго десятка друзей и подруг. На воды съезжалась публика всех сословий, и Габриела, с ее живыми карими глазами, каштановыми локонами и мягким французским выговором, неизменно собирала около себя множество воздыхателей из ремесленников, клерков и молодых приказчиков. Джулия догадывалась, что в недалеком будущем ей придется расстаться со своей бесценной служанкой.

Отпустив несколько не слишком лестных замечаний в адрес кавалеров Габриелы, Мэри вдруг заметила слева от ниши с памятником стайку изысканно одетых женщин и радостно вскрикнула.

– О, Китти уже вернулась из Линкольншира! Я ждала ее не раньше следующего вторника. Ты слышала объявление о ее помолвке?

– Да, и очень порадовалась за нее.

Покосившись на подругу, Мэри улыбнулась.

– Не обманывай! – шепнула она. – Я ведь знаю, ты с трудом переносишь Китти Стоунлей.

– Но я и правда рада ее счастью, – возразила Джулия. – Даже если она слишком, на мой взгляд, любит перемывать кому-то косточки, это вовсе не значит, что я желаю ей зла.

– Ты, как всегда, само великодушие! В таком случае, может быть, хочешь подойти к ней вместе со мною и расспросить обо всем?

Джулия отрицательно помотала головой.

– Я еще не пила воды. Но ты ступай скорее, не то, пожалуй, умрешь от любопытства.

Скорчив забавную гримаску, Мэри попросила Джулию выпить за нее один стакан и решительно устремилась в середину зала. Джулия наконец смогла перенести свое внимание на знаменитые батские воды. Подойдя к стойке возле бювета, она, как всегда, попросила девушку в переднике налить ей три стакана. Какой-то пожилой человек рядом с нею, одетый по-купечески в короткое коричневое пальто и бриджи, смело отхлебнул глоток воды и чуть не выплюнул ее обратно в стакан. Обернувшись к Джулии, он с обидой в голосе произнес:

– Да ведь от нее разит, как от коробки с серными спичками! А мне обещали, что она вылечит мою подагру. Надувательство! Сущее надувательство.

Не притрагиваясь более к целительному питью, он оставил подавальщице чаевые, поклонился Джулии и захромал к выходу.

Джулия лишь улыбнулась. Насчет воды, которая выкачивалась насосами из каких-то невообразимых подземных глубин, он был, конечно, прав. Не ему первому и не ему последнему эта якобы чудодейственная вода пришлась не по вкусу.

Но каков бы ни был вкус и запах батской воды, Джулия продолжала ее пить, потому что в Бате ее пили все, она же всегда сознавала себя частичкой местного общества. Она предпочла бы жить здесь, а не в имении, особенно в июне и июле, когда гостиницы полны приезжими из Лондона, а в теплую погоду весь город дефилирует по главной аллее или прогуливается в Апельсиновой роще. Летом Бат живет светскими сплетнями, заграничными новостями и модными туалетами.

При жизни матери они всегда проводили лето в своем городском доме на Королевской площади, но почти сразу после ее смерти лорд Делабоул его продал. Поначалу Джулия думала, что он просто не смог жить в доме, где все напоминало ему о покойной жене: ведь и мебель, и картины на стенах, и даже шторы были когда-то с любовью выбраны ею. Если Хатерлей создавался и переделывался многими поколениями хозяек, то дом на Королевской площади был творением рук леди Делабоул и носил на себе печать ее неповторимой личности.

Впрочем, довольно скоро Джулия узнала, чем на самом деле была вызвана спешная продажа дома. Оказалось, что после смерти жены лорд Делабоул чрезмерно увлекся карточными играми и содержание двух домов стало ему просто не по карману.

Получив от улыбчивой подавальщицы прописанные доктором три стакана, Джулия приступила к своему обычному испытанию воли. Больше всего ей хотелось сейчас зажать нос рукой, однако она все же заставила себя сделать глубокий вдох и торопливо проглотила содержание сначала одного, а за ним и другого стакана.

Третий стакан остался пока стоять на стойке: Джулия знала по опыту, что если выпить все сразу, то может начаться приступ тошноты.

Поэтому она обернулась и начала рассматривать кружок, только что образовавшийся около Мэри Браун. Мэри, к слову сказать, недавно была помолвлена. Ее будущий супруг, молодой человек из очень хорошей семьи, имел более пяти тысяч фунтов годовых, и можно было не сомневаться, что до конца жизни Мэри ни в чем не будет испытывать нужды. Жених Китти – он же ее кузен – тоже должен был скоро унаследовать немалое состояние и имение в Линкольншире, так что и будущее Китти было уже обеспечено. Обе невесты оживленно беседовали между собой, почти не обращая внимания на остальных собеседниц. Наверняка они обсуждали свои свадебные планы.

Неожиданно Джулия ощутила приступ зависти, что случалось с нею крайне редко. Если бы и она могла быть вот так же спокойна за свое будущее!

Вспомнилась недавняя размолвка с отцом из-за изумруда. Конечно, хорошо, что на сей раз обошлось без долгих препирательств, однако от этого разговора остался неприятный осадок, и страх перед будущим навалился на нее с новой силой. В последующие дни отец ходил мрачнее тучи, а Джулия без конца размышляла о том, как подогреть интерес лорда Питера Лонгтона к женитьбе. Иногда ее на какое-то время согревало воспоминание об Эдварде, однако злополучные часики продолжали тикать, снова и снова возвращая ее к мыслям о замужестве.

Ах, как некстати лорд Питер уехал в Уилтшир!

Она со вздохом обернулась к двери, хотя и понимала, что ждать бесполезно: он уже не появится.

Однако в тот миг, когда она обернулась, на пороге все же появился некий человек, и его широкие плечи заполнили едва ли не весь дверной проем. При виде друга сердце Джулии радостно затрепетало, а глаза наполнились слезами.

Эдвард!..

Значит, он вернулся во вторник, как и обещал.

Многолетняя привязанность удивительно легко завладела ее сердцем, напрочь вытеснив оттуда лорда Питера. Странно, рассеянно подумала она. Всего минуту назад она могла думать только о своей горькой участи, но вот явился Эдвард – и от одного его присутствия все ее заботы отодвинулись куда-то, уступив место счастливейшим воспоминаниям.

В душе ее, как и в прошлую пятницу на балу, вспыхнула невыразимая радость, и, не будь кругом множества людей, она бы, вероятно, не сдержалась и снова бросилась его обнимать.

Он перехватил ее взгляд и улыбнулся ей ослепительной, многообещающей улыбкой. Эдвард Блэкторн – не мальчик, с которым она когда-то обожала играть, а мужчина, красавец с военной выправкой. Сегодня, правда, он приехал не в офицерском мундире, а в темно-синем рединготе; на нем были сверкающие ботфорты, лосины из оленьей кожи мягко обхватывали его мускулистые икры.

Любопытство заставило Джулию оторвать взгляд от Эдварда и понаблюдать за тем, какое действие произвело на общество его появление. Как она и ожидала, не менее десятка девиц и несколько замужних дам тотчас начали строить ему глазки. Она по опыту знала, что все, кто не успел навести необходимые справки о нем в пятницу, теперь задают себе одни и те же вопросы. Кто этот человек? Какие у него связи, виды на будущее? Из какой он семьи, получил ли в детстве приличное воспитание и что у него за нрав? А главное, женат ли он? Со всех сторон доносился возбужденный шепот: дамы задавали друг другу вопросы и слышали в ответ, что в пятницу он неожиданно появился в Доме балов и собраний после долгого отсутствия, что он родной племянник сэра Перрана и не исключено, что когда-нибудь баронет назовет его своим наследником.

Легкомысленные девицы желали только выяснить, хорошо ли он танцует и удастся ли присовокупить его к числу своих ухажеров; однако благоразумных мамаш, имевших дочерей на выданье, больше занимало другое: хороший ли из него выйдет муж, можно ли без боязни доверить ему приданое и сумеет ли он позаботиться о будущем своих детей.

На этом испокон века стояло общество, в котором жила Джулия. Состояние и связи решали все. Отсутствие того либо другого если не исключало, то, во всяком случае, сильно ограничивало возможности благополучного устройства в будущем. Молодой человек без состояния почти не имел надежды жениться на невесте с приданым, равно как девушка из хорошей, но обедневшей семьи вряд ли могла выйти за богатого наследника. Таковы были правила игры, неизменные и неумолимые.

Интересно, подумала она, догадывается ли Эдвард об учиненном им переполохе? О чем он думает?

Губы Эдварда улыбались, но серые глаза смотрели на Джулию внимательно и серьезно, словно изучая.

Он вовсе не замечал пленительных улыбок, обращенных к нему со всех концов Лечебного зала. Он ехал сюда сегодня с одной-единственной целью: отыскать Джулию. И вчера, по дороге из Корнуолла в Бат, он то и дело возвращался мыслями к ней и к этой ее непонятной решимости выйти за лорда Питера. Почему? – думал он. И может ли он сам иметь хоть какую-то надежду? И если да, то успеет ли покорить ее сердце раньше, чем будет объявлено о помолвке? Словом, надо было поскорее увидеться с нею, чтобы переговорить обо всем и попытаться выяснить, стоит ли ему рассчитывать на что-то, кроме дружбы.

Едва завидев ее со стаканом воды у дальней стойки, он забыл обо всем на свете. Многолюдный зал с высокими сводами словно перестал для него существовать, и осталось лишь прекрасное видение в облаке абрикосового цвета. Простое и мощное, как морская волна, чувство подхватило и сбило его с ног, так что он уже не помнил, где он и что с ним.

Впрочем, не совсем так. Он помнил, где он. Он снова в Бате. Он только что вернулся из довольно успешной поездки в Корнуолл и наконец нашел Джулию… Но вот что с ним? Он что, уже успел влюбиться в нее без памяти? Судя по мучительным и сладостным ощущениям, которым он только что отдался без оглядки, да. Но что, если он ошибается и это всего лишь мимолетное увлечение, которое пройдет через неделю-другую? Не получится ли так, что он уговорит ее отказать лорду Питеру, а сам потом бросит ее и вернется на континент? В конце концов, он ведь солдат и обязан прежде всего помнить о своем долге. Так имеет ли он право связывать свою жизнь с жизнью другого человека, женщины?

Словом, Эдвард не знал, что ему теперь думать и, главное, как поступить. Вернувшись вчера вечером из Фалмута, он с порога начал расспрашивать дядю о Джулии: удалось ли ей окончательно очаровать лорда Питера и произошла ли уже помолвка.

Сэр Перран задумчиво сощурил серые глаза и, немного помолчав, ответил, что лорд Питер, насколько ему известно, уехал на несколько дней в Уилтшир, где его отец гостит сейчас у кого-то из друзей, и что о помолвке он пока ничего не слышал.

После этих дядиных слов Эдвард испытал такое безмерное облегчение, словно небеса вдруг чудесным образом разверзлись и на него излилась божественная благодать. Глядя сейчас на Джулию, он вновь поразился ее редкостной красоте. Правда, абрикосовая шляпка почти полностью скрывала ее роскошные золотистые волосы, кроме нескольких завитков на лбу. Зато при свете дня он мог по достоинству оценить цвет ее лица. Вероятно, эта сливочно-белая кожа с нежнейшим румянцем того же оттенка, что и шляпка, составляла предмет зависти всех батских дам.

Он вдруг ощутил острейшее желание остаться с нею наедине, коснуться губами ее нежных щек, вкушая их сливочную белизну. Мысленно он уже прижимал ее к себе и чувствовал всем телом ее тепло. Давняя привязанность к Джулии-девочке помимо его воли перерождалась в желание целовать и любить Джулию-женщину. Направляясь к ней через зал, он решил, будь что будет, но одного он сегодня добьется непременно: он поцелует Джулию Вердель и посмотрит, как к этому отнесется его собственное сердце и что скажет сердце Джулии ему в ответ.

За несколько шагов от нее он снял с головы касторовую шляпу, и Джулия радостно улыбнулась. От этого серьезность, в прошлый раз почти не сходившая с ее лица, исчезла, и Джулия показалась ему гораздо моложе, чем тогда, на балу. Тогда, глядя, как она танцует со сменяющимися кавалерами, он в какой-то момент поразился ее унылому виду – как у взрослой матроны, которой приходится нести на своих плечах тяжкий груз забот, – и даже забеспокоился, не случилось ли чего.

Подойдя к Джулии, он галантно поклонился, и она в ответ сделала изящнейший книксен. Когда Эдвард взял Джулию за руку, ее пальцы ответили на его пожатие, так же как глаза ответили на ласковый взгляд. Больше всего ему хотелось в эту минуту знать, что она при этом чувствует.

– Я был почти уверен, что найду тебя здесь сегодня утром, – сказал он. – Дядя говорил мне, что ты приезжаешь в Бат каждый вторник, так что я даже не стал по дороге заглядывать в Хатерлей, а поспешил прямо сюда. Я счастлив, что не ошибся.

– Да, по вторникам я всегда бываю здесь, – просияла она.

Она так по-детски радовалась Эдварду, так стремилась к нему всем своим существом, что в глубине ее души зашевелилось дразнящее желание: хорошо бы остаться с ним навсегда. Тут же растревоженное сердце забилось чаще, колени задрожали, а в голове все смешалось: она вдруг представила себя и Эдварда на склоне знакомого холма, но они уже не играли, как прежде, в детские игры, а лежали, обнявшись, на ложе из голубых колокольчиков. Он ласкал, и целовал ее, и говорил ей слова любви…

– Джулия, – шепотом позвал Эдвард и шагнул ближе. – О чем ты думаешь?

Грезы рассеялись, но лицо Эдварда было в такой манящей близости от нее!

– Наверное, о невозможном, – со вздохом ответила Джулия.

Она слишком хорошо понимала, что у них с Эдвардом не может быть никаких видов друг на друга. Вот если бы сэр Перран вознамерился сделать Эдварда своим наследником… Тогда, разумеется, она бы дала волю собственному сердцу. Но у сэра Перрана, насколько она знала, были свои планы на этот счет. Весь город вот уже несколько месяцев упорно твердил, что баронет в скором времени собирается жениться и, несмотря на возраст, произвести на свет наследника Монастырской усадьбы.

Произведя над собой некоторое усилие, Джулия придвинула к себе третий стакан и улыбнулась Эдварду.

– Ну вот, сейчас я допью и начну выяснять, удачно ли ты съездил в Корнуолл.

Она поднесла стакан к губам и сделала несколько торопливых глотков.

– Как ты можешь пить эту гадость? – пробормотал Блэкторн. – От нее же серой несет, как из преисподней.

Джулия прыснула, чуть не поперхнувшись последним глотком, и тут же набросилась на Эдварда:

– И не совестно тебе острить, когда я с полным ртом? А что касается воды… Сама не знаю, как я ее пью. Вероятно, по привычке. Зато все говорят, что она лечит любые недуги.

– Так ты тяжко больна? – с притворным участием осведомился он.

– Ты же знаешь, что нет! – рассмеялась Джулия.

– Тогда я решительно не понимаю, почему ты пьешь эту зловонную жидкость, будь она хоть стократ целебна… в чем я лично сомневаюсь.

– Потому что ее пила моя мама, – тихо ответила Джулия.

Оставив подавальщице чаевые, она взяла Эдварда под руку и повела подальше от стойки, где становилось слишком людно.

– Я так рада, что ты вернулся домой. Ты для меня как привет из детства. Каждый раз, когда я тебя вижу, в памяти всплывают такие милые, забытые картины… Господи, сколько же часов я прокаталась на ваших спинах? Вы были мои самые лучшие «лошадки» – ты, Джордж и Стивен. А когда мы все выросли и уже неприлично было взбираться на вас верхом, я еще несколько лет отказывалась садиться на пони из папиной конюшни.

– Славное было время!

– Да, нам было хорошо на наших холмах… – Вспомнив братьев Эдварда, Джулия умолкла. – Как жаль, что Стивена и Джорджа больше нет. Мне тяжело думать о твоих потерях.

– А мне о твоих, – тихо отозвался он и, удержав ее за руку, развернул к себе лицом. Некоторое время они смотрели друг на друга молча, и общая печаль, казалось, соединяла их без слов. Наконец Джулия слабо улыбнулась, и Эдвард, мгновенно уловив ее желание, сменил тему разговора.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал он, окидывая одобрительным взглядом ее шелковую мантилью и искусно расшитую сумочку. – Надеюсь, твои сестры и отец в добром здравии? И Хатерлей процветает, как и прежде?

Джулия вспомнила, что он все еще пребывает в заблуждении на ее счет и что надо как-то посвятить его в свои дела, вот только как?

– Спасибо, – любезно кивнула она. – Все здоровы, а Хатерлей и сейчас, бесспорно, самый красивый особняк в наших краях. – Ее подмывало сказать что-нибудь еще, но нужные слова так и не отыскались.

Эдвард едва заметно прищурился.

– Я вижу, твой обожатель до сих пор не вернулся из Уилтшира?

– Да, он еще не приехал, – сказала Джулия и опустила голову, но он приподнял ее подбородок и заставил смотреть себе в лицо.

– Ты могла бы сделать лучший выбор. Гораздо лучший.

Джулия заметно погрустнела.

– Значит, ты невысокого мнения о нем?

– Увы, весьма невысокого.

– Жаль, – сказала она.

– Жаль? Отчего же?

– Я надеялась услышать твое одобрение, – отвечала она и добавила, встретив его удивленный взгляд: – Заедешь сегодня в Хатерлей вместе со мной? Хочу тебе кое-что показать.

4

Выудив Габриелу из компании ее друзей и подруг, Джулия усадила ее в свою карету и велела форейтору возвращаться в Хатерлейский парк. Габриела, вынужденная удалиться посреди приятной беседы, в первую минуту было огорчилась, но тут же ее карие глаза озорно сверкнули.

– Tres bien, – проговорила она нараспев. – Зато помогу вашим сестрицам с шитьем. Мисс Аннабелла, верно, успела без меня перепортить столько шелку, что страшно подумать!

Когда она захлопнула дверцу и карета покатила по улице, Джулия наконец вернулась к Эдварду.

Вдвоем они подошли к дорожной карете сэра Перрана, темно-красной с черным; Джулия, придерживая одной рукой край плаща, другой опираясь на руку Эдварда, забралась внутрь. Холеные – одна в одну – вороные лошади, алая с золотом ливрея форейтора, пышные, непривычно мягкие сиденья навевали мысли о сказочном богатстве и великолепии. Эдвард сел рядом с Джулией, карета тронулась, и вскоре Лечебный зал вместе с Батским аббатством остался далеко позади.

С любопытством поглядывая на друга детства, Джулия пыталась постичь течение его жизни в последние годы. Разумеется, она немало слышала о войне и читала в газетах сообщения о крупнейших битвах; она знала офицеров, которые вернулись домой калеками, и знала семьи, в которых сыновья погибли на судах флотилии адмирала Нельсона в начале войны или позже, в сражениях, руководимых Веллингтоном.

Однако все это было не то, потому что Эдвард знал войну не понаслышке; для него она была главным делом всей его жизни. Джулия тщетно силилась и не могла представить, что чувствует человек в гуще сражения, когда близкий друг погибает у него на глазах, или когда его собственная лошадь, подбитая шальной пулей, падает под ним на всем скаку, или когда долгими часами приходится ехать по жаре Бог весть куда, выполняя приказы… Да, она могла лишь догадываться, как он жил в эти последние годы. Но еще больше ее занимало, что он намерен делать теперь, после разгрома Наполеона.

– Чем ты собираешься заняться теперь, когда в Европе наступил мир? – спросила она. – Вероятно, уйдешь из армии?

Он покачал головой и нахмурился.

– Не уверен, что Европе придется долго жить в мире.

– Значит, ты, как и сэр Перран, считаешь, что Бонапарт не останется на Эльбе? И что союзникам следовало сослать его куда-нибудь подальше?

– Именно так, – серьезно сказал он.

На его щеках заходили желваки, и во взгляде, устремленном на желтоватые каменные дома за окном, появилась такая твердость, что на миг его лицо показалось Джулии совершенно чужим. В конце концов, что она знает об Эдварде Блэкторне?

– Так ты полагаешь, что война растянется еще на годы? – Все же ей очень хотелось понять этого незнакомца.

– Возможно. Хотя точно этого не может знать никто, – оборачиваясь к ней, сказал Эдвард. Его глаза смотрели на нее серьезно, почти сурово, черные брови сдвинулись к переносице. – Все зависит от того, что скажет Франция, когда Наполеон заскучает на Эльбе и снова попытается захватить власть. Армия и бонапартисты слепо преданы своему императору. Правда, народ Франции уже устал от войны и вряд ли сейчас встретит его с распростертыми объятьями… Но скажу одно: если армия снова пойдет за ним, то войне быть, что бы там ни говорили.

Его неожиданная суровость поразила Джулию. Да, он был офицер до мозга костей, и от него исходила почти осязаемая, неведомая ей сила. Джулия искоса разглядывала Эдварда, пытаясь решить для себя, что внушает ей эта сила: восхищение или страх… Страх за его жизнь. Ибо человек не может вечно искушать судьбу на полях сражений, все равно судьба когда-нибудь скажет свое последнее слово.

Она тронула его за рукав, словно желая надежнее привязать его к жизни своим прикосновением.

Эдвард накрыл ее пальцы ладонью.

– Я напугал тебя? – спросил он.

Она кивнула.

– Немного. До сих пор я что-то знала о тебе только по письмам. Но разве слова на бумаге дают истинное представление о жизни на войне? До того, как ты появился, все эти сражения, о которых ты писал, казались мне какими-то ненастоящими, потому что происходили далеко от меня. Но теперь я смотрю в твои глаза и вижу в них палящее испанское солнце, и потные крупы лошадей, и солдат, которые смотрят на тебя в ожидании приказа… Эдвард, тебе когда-нибудь бывало страшно?

Он улыбнулся.

– Да, перед каждой схваткой с врагом. А как же иначе?

– Но… – Джулия неопределенно пожала плечами, пытаясь унять нервную дрожь. – Но ведь ты офицер и, вероятно, должен руководить боем с безопасного расстояния, находясь под прикрытием своих солдат?.. – От собственных слов ей как будто чуть полегчало, но только на миг, потому что Эдвард вдруг стал давиться от смеха.

– Ну, знаешь! – отсмеявшись, проговорил он. – Если офицер будет отсиживаться во время боя за солдатскими спинами, то очень скоро все его солдаты разбегутся в разные стороны. – Улыбка сошла с его лица, и он продолжал уже серьезно. – Командир должен быть для своих солдат примером, как Веллингтон: он всегда появляется в самой гуще сражения, то на одном фланге, то на другом. Думаю, он и сам уже не упомнит, сколько лошадей было убито под ним за эти годы. Но если бы ты знала, как важно для нас сознавать, что знаменитый генерал рискует жизнью наравне с нами!.. Так что суди сама, могу ли я после этого праздновать труса перед солдатами.

У Джулии перед глазами вдруг поплыл белый пороховой дым, невесть откуда послышался грохот канонады и оглушительная ружейная пальба. От этой неожиданной мешанины в голове ее бросило в жар, и она что было силы вцепилась в пальцы Эдварда.

Эдвард в ответ сжал ее руку.

– Да нет, все не так плохо! – На его лице появилось подобие ободряющей улыбки. – Не забывай, что в этой страшной войне мы движимы благородной целью: сокрушить своего злейшего врага, не дать безумному честолюбцу Наполеону завладеть всем миром. И это для меня смягчает горечь наших потерь.

Джулия не отнимала руки и не сводила с него глаз. От него исходила спокойная и уверенная сила, и Джулии было уже не так страшно, но хотелось, чтобы он поделился с нею хоть малой толикой этой силы. Может, тогда она научится идти к своей цели с той же твердостью, с какой Эдвард идет к своей.

Эдвард медленно поднес ее руку к губам. Неотрывно глядя на него, Джулия думала, что если он ее сейчас поцелует, то часть его силы и мужества непременно перейдет к ней. Он коснулся губами полоски ее руки над бледно-лиловой лайковой перчаткой.

Ей вдруг стало трудно дышать. А что, если эти губы, нежно скользящие сейчас по ее запястью, коснутся ее губ? По всему ее телу пробежала горячая волна, и она замерла. Пусть он поцелует ее!..

Сердце забилось быстрее, все мысли улетучились куда-то, осталось только ожидание. Эдвард еще раз поцеловал ее запястье с тыльной стороны, потом медленно перевернул ее руку и легко коснулся губами трепетной голубой жилки. Ее охватила сладостная дрожь.

– Эдвард, – просяще пробормотала она, не сводя с него глаз.

Пусть!.. Пусть он поцелует ее. Она хочет ощутить его губы на своих губах. Ей нужна его сила и его мужество!.. Она прижалась к нему плечом и откинула голову.

– Эдвард, как жаль, что мы с тобою не можем всегда быть вместе!

– Джулия, милая, – прошептал он, поворачиваясь к ней.

Его рука выпустила ее руку и легла на спинку сиденья у нее за спиной. Изумрудно-зеленые глаза Джулии манили и, казалось, втягивали его в себя. Медленно, как во сне, он наклонился к ней и коснулся губами ее губ. Джулия положила руку ему на грудь; пальцы ее дрожали. Когда Эдвард привлек ее к себе и кончиком пальца провел по нежной щеке, он услышал ее тихий стон, и этот стон, похожий на воркование голубки, вдруг пробудил в нем сильнейшее желание.

Он притянул ее ближе, и ее теплые нежные губы раскрылись навстречу его поцелую. Чувство, первые признаки которого он ощутил в себе тогда на балу, – неужто с тех пор прошло всего четыре дня? – кажется, уже поглотило его целиком. Он с удивлением прислушивался к нарастающему гулу в крови, от которого его руки словно сами собою начинали обнимать ее крепче. Ему хотелось целовать ее без конца, владеть ею целиком и никогда не выпускать из своих объятий.

Джулия, охваченная горячей волной, не думала уже ни о чем. Она не могла думать, потому что вся была подчинена прикосновениям его губ и рук. Когда его губы касались ее губ, щек, глаз, в нее словно бы вливалась сама жизнь. Сердце отчаянно колотилось, ее рука на щеке у Эдварда дрожала. Желание, идущее из самой глубины ее существа, уже завладело сердцем Джулии. Она хотела, чтобы эта минута длилась вечно, чтобы он не отпускал ее и целовал снова и снова. Что это – любовь? Но возможно ли влюбиться так скоро? Или она всегда любила Эдварда Блэкторна?

Поцелуи сплетались для нее с мельканием каких-то полузабытых картин из детства: то она видела Эдварда, который выбегал из леса с криком «Я Робин Гуд!», то себя – счастливую возлюбленную легендарного разбойника… Даже в те бесконечно далекие времена ей хотелось быть женою Эдварда, но тогда ее мечты казались ей самой ребячеством. Теперь она не была уже в этом так уверена.

Карету вдруг тряхнуло, им обоим пришлось держаться, чтобы не упасть, и очарование момента исчезло. Эдвард медленно откинулся на мягкую спинку сиденья и припал щекой к щеке Джулии. Он не убрал руки с ее плеча, и они сидели, тесно прижавшись друг к другу, хотя карета уже въехала во владения Хатерлейского парка.

В глазах Джулии блестели слезы. Какое счастье – он вернулся домой, он с нею! Все ее тревоги, казалось, растаяли от теплоты его объятий. Впервые за последние несколько лет она чувствовала себя по-настоящему уверенно и спокойно.

Наконец, отпустив ее, Эдвард с улыбкой заглянул ей в глаза.

– Ну вот, – шепнул он. – Вот я и сделал то, что хотел сделать еще на балу… Но тогда было нельзя.

– А я бы и тогда ответила тебе, – тихо сказала она. – Когда ты обнял меня в первый раз, я забыла обо всем на свете и готова была стоять так вечно.

– Ты плачешь? – Он осторожно стер две слезинки, выкатившиеся из ее глаз. – Почему?

– Я только сейчас поняла, как я соскучилась по тебе.

Джулия повернула к нему лицо и вздохнула, растворяясь в нежности его взгляда.

– Ах, Эдвард, если бы все было иначе… – Она хотела что-то добавить, но, видимо, не нашла слов.

Он нахмурился.

– Скажи, Джулия, тебя что-нибудь тревожит?

Джулия откинулась на спинку сиденья. Он убрал руку с ее плеча и снова сжал ее пальцы. Она молчала, избегая его взгляда, и Эдвард, решив не настаивать, отвернулся к окну.

Карета мягко катилась по дороге, холмы по обе стороны утопали в сочной июньской зелени. Наверху между стволами голубели колокольчиковые поляны. Вдоль дороги, почти до самого дома, струилась бегущая к Эйвону речушка. Утреннее солнце отбрасывало косые тени на соседний холм и уже начинало серебриться в листве раскидистых буков.

Что Джулия хочет показать ему в Хатерлее? И откуда в ее зеленых глазах такое озабоченное выражение? В голову Эдварда лезли какие-то несуразности. Она писала, что отец после смерти леди Делабоул сильно переменился, стал пить и играть сверх меры. Но что из того? У Эдварда было не менее десятка знакомых, которые много лет предавались тем же излишествам, однако ни к чему дурному их это не привело. По всей вероятности, и лорд Делабоул все-таки держался в известных рамках. Правда, в пятницу, спустившись в дядину гостиную, Эдвард был неприятно поражен изменившейся наружностью виконта… Что, если лорд Делабоул и впрямь разорился? Нет-нет, немыслимо. Сэр Перран всегда говорил племяннику, что у лорда Делабоула огромное состояние. Разве можно спустить его все за карточным столом – пусть даже из тоски по любимой супруге?

Находясь в вечно стесненных обстоятельствах – офицерского жалованья едва хватало на то, чтобы создать видимость благополучия, – Блэкторн просто не верил, что здравомыслящий человек способен проиграть целое состояние. Нет, видно, дело было в чем-то другом – но в чем? Он не мог придумать ничего подходящего.

Впереди золотым мостом между двумя зелеными холмами замаячила высокая крыша особняка, и мысли о лорде Делабоуле сами собою отошли на задний план. Старинный дом с двадцатью спальнями был окружен парковыми насаждениями, спланированными весьма искусно. Несколько лет назад Джулия писала ему о каком-то грандиозном переустройстве в имении, однако разве он мог предполагать, что усилия Хамфри Рептона дадут такой потрясающий результат? Казалось, сама природа потрудилась над тем, чтобы создать наилучшее обрамление для этого великолепного особняка.

Когда они въехали в ворота, Эдвард невольно залюбовался нежно-розовыми кустами рододендронов, которые с нарочитой беспорядочностью были разбросаны вдоль подъездной аллеи. К концу аллеи кустов становилось все больше, они росли кучнее, так что взгляд волей-неволей притягивался к дому. Строгая монументальность строения, сверкающего на солнце рядами стекол, как всегда, поразила Эдварда. Разве эта красота, подумал он, не есть видимый признак благоденствия лорда Делабоула?

Впрочем, с видимыми признаками немудрено и просчитаться, тотчас одернул он сам себя. Взять хотя бы усадьбу его дяди. Кто-то из ближайшего окружения сэра Перрана под видом преданного слуги вот уже пять лет шпионит для французов.

Эдварду снова вспомнился последний разговор с контрабандистом. По дороге в Бат он еще раз все обдумал и сравнил бумаги, изъятые у мистера Моулза, с теми, которые попали к нему от Веллингтона. Да, кто-то в Монастырской усадьбе изрядно потрудился, слово в слово переписывая секретные документы. Но кто? Может быть, мистер Ладок, дядин секретарь? Вчера вечером по возвращении домой он первым делом заглянул в комнатку мистера Ладока, смежную с кабинетом сэра Перрана. Пробыв в ней не более пяти минут, он убедился, что отобранные у контрабандиста документы переписаны не рукой секретаря и что, стало быть, в утечке сведений повинен кто-то другой.

Кто же? Кто из якобы преданных сэру Перрану слуг на самом деле шпионит для сторонников Бонапарта? Эдвард надеялся, что в субботу, когда он ненадолго вернется в Фалмут, ему удастся схватить негодяя за руку.

Пока что он намеревался выяснить, кто из обитателей Монастырской усадьбы чаще других бывает в отлучках.

Когда карета подкатила к парадному крыльцу, Эдвард повернулся к Джулии и, к своему удивлению, заметил на ее лице знакомую озабоченность, которую видел уже не раз. Эта неожиданная перемена в ней так поразила его, что он снова закинул руку на спинку сиденья и дружески обнял ее.

Джулия рассеянно улыбнулась в ответ.

– Пойдем, – шепнула она. – Сейчас ты все поймешь.

* * *

Через несколько минут он стоял рядом с нею посреди густого бурьяна, из которого кое-где проглядывали чахлые грядки гороха, капусты и огурцов.

– Я не понимаю, – хмурясь, заговорил он, – почему ваши слуги не смотрят за всем этим?

– У нас не хватает слуг.

– Не хватает, так наймите! – перебил он. – Зачем же доводить до такого безобразия?

Джулия знаком пригласила его следовать за ней и направилась на кухню. Тут он узнал, что для всех обитателей Хатерлея, включая слуг, готовит одна-единственная повариха, которой помогает одна судомойка, и что вообще людей в доме стало гораздо меньше. Остался Григсон, старый дворецкий, служивший семье уже больше тридцати лет, один лакей, две горничных и две служанки: Габриела, бывшая служанка леди Делабоул, перешедшая теперь к Джулии, и еще одна, Анна, которая обшивала младших сестер и, кроме того, штопала белье. За парковыми насаждениями – вернее, за той их частью, которая была видна с дороги, – следили садовник и три работника; на конюшне осталось всего пять лошадей, с которыми без особого труда управлялись конюх и его помощник, он же форейтор.

– И все? В таком огромном доме? – поразился Эдвард.

– Почти все комнаты в доме зачехлены, по моему распоряжению. Папа был против, но я настояла на своем, иначе кто бы ухаживал за мебелью, кто бы ее вощил, чистил обивку? Уже больше года все наши хозяйственные вопросы приходится решать мне, потому что миссис Стрелли отправилась на покой, а новую домоправительницу нанять не на что… Нет-нет, работа мне не в тягость, мне даже нравится вести хозяйство, – торопливо добавила она, поймав на себе изумленный взгляд Эдварда. – Вот только беседы с торговцами, которые хотят получить свои деньги… По правде сказать, для меня это пытка.

– Джулия, объясни мне наконец, что случилось? Что, арендаторы не платят аренды? Я слышал, эти Хлебные законы вогнали в нищету всю Англию, в некоторых графствах дела совсем плохи.

– Да нет, Хлебные законы тут ни при чем. Наши арендаторы пока держатся, хотя и не скажу, что живут припеваючи.

– Тогда в чем дело? Что-нибудь не так с карьером? Насколько я понимаю, значительная часть доходов твоего отца происходит от продажи камня.

– Да, карьер в последние годы уже не приносит той прибыли – по большей части из-за неудовлетворительного управления. Думаю, дела можно поправить, если подыскать несколько выгодных контрактов… но источник наших бед совсем не в этом.

– Господи, да в чем же? Неужели все это из-за твоего отца? Помнится, ты как будто писала, что он стал слишком много играть в карты?..

Горло Джулии судорожно сжалось. Она не привыкла жаловаться на судьбу, и когда это случалось, ей казалось, будто ее беды подступают к ней со всех сторон.

– В последние годы он не пропускает ни одного карточного вечера у сэра Перрана и принимает все без исключения приглашения подобного рода от знакомых и незнакомых.

Некоторое время Эдвард молча шел рядом с Джулией, а когда наконец заговорил, голос его звучал непривычно глухо.

– Я не подозревал, что все настолько серьезно. Не могу понять: почему мой дядя потворствует слабостям лорда Делабоула? Ведь он не может не видеть того, что происходит… И при этом ни слова мне не сказал. Джулия, мне очень жаль. Скажи, можно ли тут чем-то помочь?

В ее глазах мелькнула искренняя благодарность, но оживший на миг взгляд тут же потух.

– Чем тут поможешь, – тихо сказала она.

Когда они вошли в светлую галерею, которая отделяла комнаты от каменной террасы, Джулия заметила:

– Мои сестры горят желанием вновь увидеться с тобой через столько лет.

– Кажется, я слышу их смех? – неуверенно спросил Эдвард, поглядывая на двустворчатую дубовую дверь.

– Это наша утренняя комната. Тут мы шьем и, конечно, сплетничаем за работой.

Тут из-за двери послышался пронзительный визг Аннабеллы, и Джулия добавила:

– Правда, обычно мы так не верещим.

В тот же миг раздался визг двух других сестер.

– Да что там такое? – удивленно воскликнул Эдвард.

Дойдя до двери, Джулия широко распахнула обе створки и жестом пригласила его войти.

В просторной квадратной комнате, отделанной темно-синим узорным шелком, царил полнейший кавардак. Со всех стульев, диванов и столов свисали отрезы белого муслина, прозрачного тюля, розового шелка, пестрого ситца и ленты всех мыслимых цветов и оттенков. Посередине комнаты стояла Габриела; лицо ее закрывал белый батистовый платок, его удерживала кружевная тесьма, завязанная на затылке кокетливым бантом. Услышав движение, Габриела сделала несколько неуверенных шагов в сторону вошедших.

– Элизабет! – позвала она, делая по-французски ударение на последнем слоге. – Аннабелла! Каролина! Не прячьтесь, надо играть честно, n'est-ce pas?

– Габриела! – расхохоталась Джулия. – Ты что, не сказала сестрам, что к нам едет майор Блэкторн?

Габриела немедленно сдернула с лица платок вместе с тесьмой.

– Ой, mademoiselle!.. Я совсем забыла. – Щеки девушки раскраснелись от возбуждения. – Я только вошла, а мисс Аннабелла тут же набросила на меня платок, и я даже ни о чем не успела подумать!.. Простите уж меня! – Она окинула гостя лукавым взглядом и, сделав торопливый книксен, убежала.

Из вороха розового шелка показалась растрепанная головка Элизабет. Юная леди сидела, поджав под себя ноги, и улыбалась Эдварду снизу вверх.

– А, майор Блэкторн, это вы? – проговорила она. Немедленно из-под завалов мануфактуры появились еще две головки: одна рыжеватая, как у Джулии, другая черная, как у Элизабет. Две пары глаз – зеленые и голубые – растерянно перебегали с Джулии на Эдварда и обратно. Первой оправилась от смущения младшая из сестер.

– Джулия, это и есть твой майор? – воскликнула она и, оставаясь на четвереньках, обернулась к Элизабет. – Ты была права, Лиззи, он настоящий красавец.

Каролина, стоявшая на коленях рядом с Аннабеллой, укоризненно тряхнула головой.

– Анни, разве такое говорят человеку в глаза? Он может сконфузиться. – Добрая душа, она всегда заботилась о чувствах ближних.

Элизабет наконец выбралась из-под горы шелка и поднялась на ноги. Подойдя к Эдварду почти вплотную, она вскинула голову и, с вызовом глядя ему в глаза, спросила:

– Помните ли вы меня?

– А как же, – с улыбкой отвечал он. – Ведь это вы всегда доводили Стивена до слез, после чего получали от Джорджа оплеуху и бежали домой этакой разъяренной маленькой фурией.

– Вижу, что помните, – удовлетворенно кивнула она. – Клянусь, то были лучшие дни моей жизни.

– Так уж и лучшие? – Эдвард удивленно приподнял одну бровь. – Вы не преувеличиваете, мисс Элизабет?

– Нисколько, – отрезала она. – Здешняя жизнь просто невыносима. Будь я мужчиной, я нанялась бы матросом на корабль, уплыла бы в дальние страны и никогда, никогда бы сюда не возвращалась!

– Верю, – отвечал он, улыбаясь Элизабет сверху вниз. Она была чуть ниже Джулии ростом и тоже красавица, хотя совершенно в другом роде.

Элизабет наконец тоже улыбнулась Эдварду и обняла его за шею.

– Я рада видеть вас в Хатерлее, – объявила она и чмокнула его в щеку. – Надеюсь, вы будете к нам наведываться. Правда, последнее время мы стали принимать гостей не так часто, как прежде… кажется, из соображений экономии. – При последних словах Элизабет смутилась и вопросительно посмотрела на старшую сестру.

– Не беспокойся. Я все объяснила… майору Блэкторну, – вполголоса сказала она и подумала, что, хотя наедине они могут сколько угодно звать друг друга по имени, все же на людях он навсегда останется для нее майором Блэкторном или, на худой конец, просто Блэкторном.

Наконец и младшие сестры выбрались из своих муслиновых и тюлевых укрытий и тоже подошли к Эдварду. Каролина долго вглядывалась в его лицо, потом, вздохнув, подала руку.

– Я пыталась вас вспомнить, майор, но у меня ничего не выходит, – извиняющимся тоном сказала она. – Наверное, в то время, когда вы дружили с Джулией, я была еще слишком мала.

– А я еще вообще пешком под стол ходила, – подхватила Аннабелла. – Но потом, когда мы с Каролиной начали подрастать, Джулия частенько рассказывала нам про ваши приключения… Это было потрясающе! Я так жалела, что мне самой в ту пору приходилось сидеть в детской. Помню только, как няня без конца распекала за что-то бедную Джулию, иногда прямо-таки до слез ее доводила. Вам, кстати, известно, что Джулия собиралась идти за вас замуж, когда вырастет? Кажется, она даже в первые годы после вашего отъезда иногда заговаривала об этом. – Аннабелле, младшей из сестер, только что исполнилось семнадцать, и она еще не научилась говорить с оглядкой на приличия.

– Вот как? – Эдвард обернулся к Джулии, и в его серых глазах вспыхнули веселые искорки. – Это правда?

– Девичьи фантазии, не более, – бесстрастно отрезала она. – Так что если у вас, майор, появились какие-то надежды в этой связи, можете выкинуть их из головы.

Некоторое время Эдвард продолжал рассматривать ее с задумчивой улыбкой, потом перевел взгляд на сестер и на невообразимый беспорядок, царивший кругом. Пожалуй, в этот час комната больше всего походила на швейную мастерскую в разгар рабочего дня.

– Случалось ли лорду Питеру заглядывать к вам сюда во время вашей работы? – спросил он.

– Нет! – От неожиданности Джулия испуганно замотала головой. – Нет, никогда!

– На его месте, – проговорил Эдвард медленно, словно вкладывая в каждое слово какой-то особый смысл, – я был бы очарован столь восхитительной идиллией в кругу семьи.

Брови Джулии удивленно поползли вверх. Очарован? Этим ужасным беспорядком? На миг она представила себе лорда Питера и поняла, что он одинаково неодобрительно отнесся бы и к хаосу их утренней комнаты, и особенно к тому, что юные леди, которым давно полагалось бы забыть детские шалости, играют в жмурки со своей служанкой.

Она хотела сказать в ответ Эдварду что-нибудь ласковое и теплое, но Аннабелла опередила ее.

– Майор, хотите с нами поиграть?

Не ожидая ответа, она проворно забралась на стул у него за спиной и набросила ему на глаза платок с тесьмой.

Он не стал возражать, чему Джулия была очень рада.

5

Блэкторн пробыл в Хатерлее до вечера. Жмурки продолжались до тех пор, пока сестры не обессилели от смеха. Потом все поднялись в гостиную, которая традиционно называлась Красной, хотя на самом деле была малиновой с позолотой. Тут Эдвард и Аннабелла пели дуэтом, а Джулия аккомпанировала им на фортепиано.

Каролина с Элизабет слушали их музицирование внимательно, но отнюдь не праздно: обе сидели у окна, низко склонясь над работой, и иголки в их умелых пальцах прокладывали крохотные ровные стежки. Вот уже год, с тех пор как у них не стало возможности платить батским портнихам, сестры сами шили для себя бальные платья. Эдвард был в равной степени поражен усердием сестер и тем, что за время работы ни одна из них ни разу не посетовала на судьбу.

– А кто придумывает вам фасоны? Неужели сами? – спросил он, разглядывая из-за плеча Каролины белое шелковое платье с отделкой из расшитого полупрозрачного тюля.

Каролина подняла на него ясные голубые глаза и улыбнулась.

– Да, но до этого мы внимательно изучаем все последние фасоны Аккермана и «La Belle Assemble». Конечно, лучшие идеи всегда оказываются у Габриелы. Потом мы делаем собственные эскизы, кроим материал и беремся за иголки. Надо сказать, что до сих пор нам везло и все наши опыты заканчивались более или менее удачно. Правда, однажды я скроила юбку на несколько дюймов короче, чем надо, и, чтобы ее удлинить, пришлось нашить по подолу пять рядов оборок. Представьте, после того моего платья я стала замечать на новых платьях батских дам гораздо больше оборок по подолу.

– Значит, вы – создательница нового фасона, – с деланной серьезностью объявил Эдвард.

Каролина смущенно сморщила носик.

– Вы полагаете?.. А-а, вы просто дразните меня! Джулия говорила, что вы мастер дразниться.

Некоторое время она неуверенно смотрела на него, потом, словно решившись, чуть наклонилась вперед и пальцем поманила его ближе к себе. Когда Эдвард приблизил ухо почти к самым ее губам, она торопливо зашептала:

– Отговорите мою сестру выходить за лорда Питера! Он, может быть, и неплохой, но ведь она не любит его. Она только убеждает себя, что любит. Понимаете, он не сможет сделать ее счастливой. Он такой положительный, такой самовлюбленный… Я знаю свою сестру: она просто зачахнет с ним.

Блэкторн целиком разделял мнение Каролины об избраннике ее сестры, однако, учитывая обстоятельства, понимал и то, что интерес Джулии к особе лорда Питера вполне оправдан. Впрочем, поскольку Каролина с Аннабеллой, видимо, не были подробно посвящены в дела семьи, он счел за лучшее не углубляться в этот вопрос.

– Джулии известно мое мнение, – выпрямляясь, произнес он. – В целом оно совпадает с вашим, и я обещаю, что при первой же возможности я постараюсь отговорить ее от опрометчивого брака.

Каролина слегка нахмурилась.

– Не обольщайтесь, майор Блэкторн, – сказала она. – Если уж Джулия вбила что-то себе в голову, переубедить ее будет не так-то легко.

Эдвард улыбнулся в ответ.

– Значит, мне придется постараться.

Позже, когда трое младших сестер отправились переодеваться к ужину и у Эдварда появилась возможность поговорить с Джулией наедине, он решил выполнить данное Каролине обещание.

Джулия стояла у высокого окна, глядя мимо лужайки на зеленые лесистые холмы. Эдвард подошел и встал рядом. На склоне за живой изгородью, в двух шагах от выкошенной лужайки, паслись пятнистые лани.

– Как здесь красиво, – тихо сказал Эдвард.

– Да, здесь хорошо, – отозвалась Джулия. – Делабоулы прожили в Хатерлее больше двух веков… но боюсь, что скоро нам придется отсюда перебираться. Папа уже говорил, что хочет сдать дом вместе с парком, хотя я не совсем понимаю, куда он собирается деть всех нас.

Блэкторн взглянул сверху вниз на ее прекрасные черты в обрамлении золотистых завитков. В изумрудных глазах, таких знакомых, в легких морщинках, только что набежавших на ее лоб, ему мерещилось бремя каких-то непосильных забот. Мучительно хотелось наклониться и разгладить губами этот чистый, гладкий лоб, но он лишь вздохнул и взял ее за руку.

– Джулия, – помолчав, сказал он. – Не выходи за него, даже если он наберется наконец духу и сделает тебе предложение. Он недостоин тебя.

Джулия опустила взгляд на пыльный подоконник с паутинкой в углу и отметила про себя, что надо бы прислать сюда младшую горничную с тряпкой.

– Думаю, что коль скоро он его еще не сделал, то и говорить тут не о чем. К тому же, мне кажется, ты его недооцениваешь. Он очень порядочный человек.

– Хорошо, – согласился Эдвард. – Пусть он порядочный. Но разве он может сделать тебя счастливой?

– Я давно уже не считаю собственное счастье главным в своей жизни. Зато я намерена сделать все от меня зависящее для того, чтобы он был со мною счастлив. Поверь, я глубоко уважаю его, даже по-своему люблю… вот только не знаю, как рассказать ему о наших затруднениях.

– Если ты столько времени не решаешься признаться своему избраннику в том, что по воле обстоятельств вы с сестрами остались без средств, то одно это, по-моему, должно внушить тебе сомнения в правильности выбора. Ведь, если помнишь, мне ты обо всем рассказала, не задумываясь.

– Ты – другое дело. Я не имею на тебя никаких видов.

– Разве в этом дело? – мягко возразил он. – Если он тебя любит – а иначе я не понимаю, о чем тут говорить, – никакие ваши неприятности его не остановят. Если же он не способен отделить тебя от пороков твоего отца, то поверь, он не стоит и одного твоего волоска, не говоря уже о руке.

От таких слов глаза Джулии немного прояснились, губы тронула улыбка.

– Спасибо тебе, Эдвард, – пробормотала она. – Ты прекрасный человек и самый замечательный друг на свете.

Он поднес ее руку к губам.

– Это лучшая похвала, о какой я только мог мечтать.

Их глаза встретились, и сердце Эдварда переполнилось до краев нежностью и теплом. Прекрасные черты Джулии на фоне окна, казалось, светились изнутри. Когда губы Эдварда коснулись ее пальцев, Джулия едва слышно вздохнула, в глазах ее заблестели слезы. Они поняли друг друга без слов. Что бы ни случилось, они всегда, всегда останутся друзьями!

Эдвард снова приник губами к ее дрожащим тонким пальцам. Свободной рукой Джулия коснулась его щеки. Ему хотелось осушить поцелуями слезы, сверкавшие на ее ресницах, хотелось обнять, прижать ее к груди, защитить.

– Джулия… – шепнул он, и в ее имени прозвучал то ли вопрос, то ли просьба – он и сам не знал, что. Впрочем, о чем он мог ее просить? Во всяком случае, не о том, чтобы она отдала ему руку и сердце, потому что ему нечего дать ей взамен.

– Это все неважно, – прошептала она, видимо, поняв то, чего не понимал он сам. – Это неважно. Знаешь, – она улыбнулась, – в свое время ты так же смотрел на меня, когда я падала и разбивала себе коленки. Поверь, я очень благодарна тебе за участие. Я специально привезла тебя сюда, чтобы ты своими глазами увидел всю безвыходность моего положения и понял, почему я поступаю именно так, а не иначе. Но это вовсе не значит, что ты теперь должен, как в наших детских играх, спасать меня и везти в свой замок.

– В замок? – переспросил он. – Да, это будет трудновато. От моего замка теперь не осталось ни флигеля, ни даже сторожки.

Они оба рассмеялись.

– Сестры знают о ваших трудностях?

– Совсем немного. Только Элизабет я на днях рассказала все. Вероятно, следовало посвятить и Каролину с Аннабеллой, но я просто не могла себя заставить. Я подумала: если мне не довелось насладиться девической беспечностью, то пусть хоть у них будет такая возможность.

– Господи, как же ты продержалась столько времени одна?

Она на миг задумалась, поглаживая его щеку.

– Наверное, мне помогала память о маме. Но, поверь, я не сетую на свою долю. По сравнению со страданиями, которые многим сейчас приходится терпеть, она не так уж тяжела. Малолетние дети живут в угольных шахтах, а я, видите ли, страдаю от того, что вынуждена идти замуж… не совсем по велению сердца – разве это не кощунство? – От волнения она некоторое время не могла говорить, а когда продолжила, ее голос звучал сдавленно. – У Габриелы все родные кончили жизнь на гильотине. Ужасно, я просто не могу представить, как она это пережила!.. Так что, как видишь, мне грех жаловаться.

– Ты удивительная, необыкновенная… – горло Эдварда сжалось, и он замолчал.

– Я? – Она тряхнула золотистыми локонами. – Думаешь, я всегда такая кроткая? Ошибаешься. Бывало, я даже впадала в истерику, особенно после разговоров с торговцами, которым мы задолжали… Как правило, они проявляют ко мне ангельское терпение, но ты не представляешь, в какое отчаяние я всякий раз прихожу оттого, что не могу расплатиться с ними немедленно! Для меня это такой же вопрос чести, как для вас, мужчин, карточные долги. – Она глубоко вздохнула. – Аннабелла, конечно, права: я всегда любила тебя… Но мне приходится делать другой выбор, и я хочу, чтобы ты понял, почему.

– Я понимаю. Поверь, я все понимаю. Мне просто жаль, что ты не можешь поступить иначе.

– Будь я одна, я ни за что бы не ступила на этот путь. Но я не одна. Мне надо думать о сестрах и выполнять свой долг по отношению к ним. Я несу такую же ответственность за Элизабет, Каролину и Аннабеллу, как ты за своих солдат.

– Если бы я мог хоть чем-то тебе помочь!..

– Спасибо, Эдвард. Я буду помнить о том, что ты хотел мне помочь.

Склонившись над нею, Эдвард коснулся губами ее губ. Он хотел лишь утешить ее и вовсе не стремился к повторению утреннего бурного эпизода. Но от легкого, нежного прикосновения пламя страсти взметнулось вверх, и вскоре она уже подставляла ему губы, и старалась прижаться к нему теснее, и шептала его имя, а он с жадностью терзал ее рот – единственное, чем мог сейчас завладеть. Он желал ее так, как не желал прежде ни одну женщину. Будь у него хоть крупица надежды, он бы на коленях умолял ее стать его женой.

Джулия не понимала, что с ней. Только что она объясняла Эдварду, почему она должна выйти за лорда Питера, и тут же подставляет ему свои губы и позволяет обнимать ее так, что ощущает сквозь платье прямое свидетельство его желания, а ощутив, сама едва не теряет рассудок и после каждого поцелуя шепчет ему на ухо: «Эдвард, Эдвард, Эдвард…»

Но ведь он не может быть ее мужем, а иметь любовника ей не позволят ее собственные убеждения. Зачем же тогда все эти вольности, зачем она так бурно отвечает на его ласки?.. Внезапно его рука легла ей на грудь, и от остроты пронзившего ее желания она чуть не лишилась чувств. Да, пора было прекращать это безумство, которое все равно не могло ни к чему привести. Поймав его руку, она не дала ей двигаться дальше.

– Нельзя, Эдвард, – едва слышно выдохнула она и снова прильнула губами к его губам.

– Я знаю, – шепнул он, задыхаясь и покрывая ее жаркими поцелуями.

Джулии не хотелось отрываться от него, но мучить бесконечно его и себя она тоже не могла. Поэтому она наконец высвободилась и с улыбкой сказала, что ее волосы наверняка растрепались и что ей придется разыскать Габриелу, чтобы та помогла ей привести себя в порядок.

Он отпустил ее без единого возражения.

Вечером Блэкторн ужинал вместе с Джулией, сестрами и лордом Делабоулом. Виконт казался воплощением радушия и веселости – кроме тех минут, когда ему казалось, что на него никто не смотрит. Тогда на его лицо ложилась тень невыносимого страдания.

Он много пил, и когда после ужина его дочери перешли в гостиную, прикончил бутылку портвейна почти в одиночку, предложив гостю лишь один бокал. Заплетающимся языком он бормотал что-то довольно бессвязное про «доброе старое время», когда его «конюшни еще не пустовали». Несколько раз он заговаривал о жене, то словно забывая, что она умерла, то опять вспоминая о своем горе и обливаясь слезами. Говорил он один, при этом без конца перескакивая с предмета на предмет; Блэкторн за все время не проронил ни слова, лишь кивал да иногда улыбался.

Поздно вечером, когда сестры уже разошлись и Джулия прощалась с Эдвардом, он сказал:

– Знаешь, если бы мне вдруг пришло в голову, что ты меня разыгрываешь и ваше положение вовсе не столь серьезно, – думаю, хватило бы и одного взгляда на твоего отца, чтобы убедиться в обратном. Храни тебя Бог, Джулия.

Он в последний раз нежно поцеловал ее в губы и заглянул ей в глаза.

Как ей помочь?

* * *

Вечером следующего дня сэр Перран сидел в кресле на террасе с бокалом хереса в руке. Отпив маленький глоток, он сначала долго держал его во рту, наслаждаясь ощущением на губах, потом медленно втянул в себя, чтобы благородный ореховый вкус разлился по всему языку. Он никогда не торопился, торопиться было не в его натуре. Он всю жизнь медленно и неуклонно двигался к намеченной цели и неизменно приходил к ней, как солнце поспешно, но неумолимо приходило к закату. Поэтому сейчас, сидя в удобном кресле у себя на террасе, он поднял бокал в знак приветствия заходящему солнцу.

К слову сказать, терраса, на которую выходили французские окна спальни сэра Перрана на втором этаже, была задумана с одной-единственной целью: с нее удобно было любоваться соседними холмами в лучах закатного солнца. Особняк, развернутый лицом на запад, располагался внизу неширокой долины. Долина была собственностью баронета, а протекавший по ней ручей ниже по течению сливался с другими ручьями и в конце концов впадал в реку Эйвон.

В этот вечерний час природа дарила обитателям Монастырской усадьбы несравненное зрелище: как только солнцу удавалось пробить брешь в пелене облаков, вечно гонимых с Атлантики, листья буков начинали мерцать в его лучах звездным мерцанием.

Всякий раз, когда сэр Перран любовался этим великолепием, на него снисходило глубочайшее довольство и покой.

Если бы знать, сколько еще осталось, подумал он.

Сэр Перран унаследовал от предков завидное долголетие. Дед его прожил девяносто два года, отец – восемьдесят восемь. Так что он, в свои шестьдесят семь, вполне мог успеть насладиться плодами, которые так заботливо начал взращивать еще шестнадцатилетним юнцом.

Он с улыбкой возвел глаза к вечереющему небу над холмами. Удовлетворение разлилось по его членам. Он откинул голову на подголовник и закрыл глаза, смакуя, подобно хересу, упоительное чувство триумфа.

Десять минут назад он видел подкатившую к дому карету лорда Делабоула. Сосед наверняка приехал просить его кое о чем, и это кое-что составляло предмет сокровеннейших устремлений сэра Перрана.

Деликатное покашливание за спиной слегка нарушило возвышенный строй его мыслей.

– Ты мне мешаешь, – произнес он негромко, ибо никогда не повышал голоса даже в раздражении.

– Покорнейше прошу простить меня, сэр Перран, но вас хочет видеть лорд Делабоул.

Сэр Перран выдержал долгую паузу, дабы Бистон, его дворецкий, мог в полной мере ощутить его неудовольствие. Даже не оборачиваясь, он знал, что у Бистона сейчас дергается щека, а немигающие карие глаза едва не вылезают из орбит от напряжения. В последние годы ему уже не требовалось видеть лица окружающих, чтобы наслаждаться степенью своего влияния на них.

Наконец, когда дворецкий начал беспокойно переступать с ноги на ногу, он заговорил. – Попроси его милость немного подождать в моем кабинете, я скоро к нему спущусь. Там в камине горит огонь?

– Нет, сэр Перран.

– Хорошо. Пусть так и остается. И никаких напитков. Все.

Он улыбнулся про себя, весьма довольный ходом событий.

Последние закатные лучи солнца еще золотили листья деревьев, а на небе уже алмазными гроздьями зажглись звезды. Сэр Перран умел видеть и ценить истинную красоту. Странно, что природа наделила его столь взыскательным вкусом, и еще более странно, что именно лорд Делабоул произвел на свет женщину, чья красота отвечала всем его требованиям. Пожалуй, это можно было считать чудом.

Джулия Вердель не разочаровала бы и самого строгого и привередливого ценителя. Эта златовласая красавица могла бы украсить собой любой бал и любую гостиную. Она всегда выступала как королева, медленно и горделиво, с идеально ровной спиной и высоко поднятой головой. То, что такая совершенная красота могла быть порождением лорда Делабоула, просто не укладывалось в голове. Даже по манере держаться эти двое представляли разительную противоположность друг другу. Все движения Джулии были наполнены необычайным изяществом, тогда как ее родитель, приохотившись в последние годы к крепким напиткам, ходил так, словно ему приходилось преодолевать сильный встречный ветер. Правда, от природы он, как и его дочь, имел превосходное сложение, и до сих пор еще чувствовалось, что в молодости он был очень хорош собою; но молодость давно прошла, от обильных возлияний глаза лорда Делабоула глубоко ввалились, а щеки и нос украсились уродливой сеткой сосудов.

Сэр Перран отпил еще глоток из бокала и еще некоторое время наслаждался вкусом хереса на губах и языке. Интересно, как Джулия примет его в качестве своего супруга? Конечно, лет двадцать назад он был неотразим: немного любезности, немного обаяния – и девица влюбилась бы в него по уши. Теперь же, хоть он и старался держать себя в форме – трость этому нисколько не мешала, – его голова стала белой как лунь, от углов глаз потянулись во все стороны предательские морщинки, а кое-где на коже уже проступили отвратительные старческие пятна.

Джулия наверняка считает его стариком, который к тому же из-за хромоты не может передвигаться без трости.

Впрочем, так даже лучше, размышлял он. От молодого мужа такая жена потребовала бы слишком много, ему же будет легко добиться от нее послушания. Одно движение брови – и юная леди прикусит язычок. Да, к шестидесяти семи годам он научился добиваться послушания от окружающих.

Сэр Перран вспомнил лорда Делабоула, который сейчас покорно ждал в его кабинете, и усмехнулся. Судя по всему, им предстоял весьма занимательный и приятный разговор. Откинувшись в кресле, он проследил, как полоска заката медленно погасла над горизонтом, допил херес и посидел еще немного.

Через час, опираясь на полированную трость вишневого дерева с массивным набалдашником из слоновой кости, он неторопливо вошел в свой кабинет.

– Сидите, сидите, прошу вас, – улыбнулся он, когда гость поднялся при его приближении. С удовольствием отметив про себя, что убранная в приглушенно янтарных тонах комната освещена единственной свечой, сэр Перран изобразил самое искреннее удивление по этому поводу.

– О Боже, что позволяют себе мои слуги! В кабинете не топлено, темно, как в склепе, гостю даже бокала мадеры не поднесли! – Шагнув в сторону, он подергал шнур подвешенного у двери колокольчика. – А что ваши слуги, милорд? Такие же бездельники и лоботрясы? Ей-Богу, в иные дни так бы и выставил всех до единого за дверь, да боюсь, вряд ли это поможет. Они ведь все известные лентяи! Выгонишь старого – новый окажется еще хуже.

– Да, все лентяи, – с кривоватой улыбкой подтвердил лорд Делабоул.

Сэр Перран с трудом подавил довольную усмешку. Гость явно разрывался между необходимостью угодить хозяину и негодованием по поводу того, что пришлось битый час дожидаться его в темноте. Сидя у холодного камина в кресле, обтянутом янтарно-желтым бархатом, виконт барабанил пальцами по подлокотнику. Одно колено его вздрагивало и покачивалось, как чужое. Видимо, ему смертельно хотелось выпить.

Какой ничтожный человечишко, подумал сэр Перран. Полсотни таких не стоят одной Джулии. Эта девушка не заслужила позора, который вот-вот может обрушиться на ее голову… впрочем, как и он сам не заслужил его пятьдесят с небольшим лет назад.

Из глубин памяти выплыли неизгладимые картины, от которых сэра Перрана на миг бросило в жар: как лорд Делабоул – но не этот, а другой, дед нынешнего виконта – буквально вышвырнул из карьера его тогдашнего владельца, отца шестнадцатилетнего Перрана. Карьер, во всеуслышание заявил он, находится на исконной земле Делабоулов, и Блэкторнам нечего в нем делать.

Так человек без чести и совести, воспользовавшись предлогом, присвоил себе чужое состояние.

Огонь ненависти с новой силой вспыхнул в груди сэра Перрана, и последние крупицы сочувствия к сестрам Вердель превратились в жалкую кучку пепла. Он закашлялся и, прихрамывая, пошел к свободному креслу.

– Как дела, милорд? – Усаживаясь, он бережно вытянул вперед правую ногу. – Что-то вы неважно выглядите. Наверное, мало отдыхаете? Напрасно! Я вот стараюсь давать себе отдых при всякой возможности. Знаю, многие в наших краях лечатся от всех болезней водами, но, по-моему, хороший отдых лучше дрянной воды. – Он засмеялся, и лорд Делабоул, к его удовольствию, тоже неловко хихикнул.

Слуги, видимо, не торопились на звонок, и сэр Перран еще довольно долго развлекал гостя беседой. Лишь через несколько минут явился дворецкий с каменно-неподвижным – не считая нервного тика на щеке – лицом. На нем была красная с золотом ливрея и пудреный парик, перевязанный на затылке черной лентой. Войдя, он поклонился хозяину, который встретил его гневной тирадой.

– Изволь объяснить, как вышло, что такого дорогого и уважаемого гостя более часа продержали в моем доме без света и огня? Я, кажется, ясно сказал, чтобы лорду Делабоулу подали мадеры и развели в камине огонь! Так за что же я плачу тебе жалованье, а?

– Простите меня, сэр Перран, – с почтительным поклоном отвечал дворецкий. – Вероятно, по моему недосмотру…

– Ах, по недосмотру!.. – слегка возвышая голос, воскликнул баронет. – Изволь немедленно позаботиться о том, чтобы огонь был разведен и чтобы нам принесли бутылку мадеры, два бокала и дюжину свечей. Экий олух, едва не заморозил гостя! Ступай! – Довольный своей речью, он откинулся на спинку кресла, и горячая волна, снова вскипевшая в груди, приятным теплом разлилась по всему телу.

– Слушаюсь, сэр Перран, – пробормотал вконец запуганный дворецкий и, не поднимая глаз на хозяина, удалился.

Когда дверь за ним закрылась, баронет улыбнулся.

– Думаете, после моего выговора хоть что-то изменится? Ничегошеньки, уверяю вас. Я просто в отчаянии. У вас нет на примете подходящего дворецкого? Своего, конечно, вы вряд ли мне уступите. Вот поистине редчайший случай – слуга, знающий в совершенстве свое ремесло. Как его имя? Я что-то запамятовал…

– Григсон. Да, хороший дворецкий, и служит в Хатерлее Бог весть с каких пор. Когда-то давно он как будто служил у вашего дедушки… или я ошибаюсь?

– Да, что-то такое припоминается. – Сэр Перран взглянул на своего гостя так пристально, что тот поспешно отвел глаза. – Как ваши дочери? – продолжал он, меняя предмет разговора. – Будут ли они в пятницу на балу? Не сомневаюсь, что мисс Джулия затмит там всех.

– Спасибо, все, слава Богу, здоровы. Они у меня славные девушки – хотя, конечно, бывают и у них свои капризы да выкрутасы… У всех, кроме Джулии, разумеется. Джулия – моя гордость. – Его взгляд заметно потеплел. – Она так похожа на свою мать, и, по-моему, сходство с каждым днем все усиливается. Вы помните леди Делабоул?

– Кто ее не помнит? Она была душевная женщина, царство ей небесное. И какая нелепая смерть на дне карьера, словно возмездие за что-то… – Не желая, чтобы лорд Делабоул долго размышлял над этим последним замечанием, баронет снова сменил тему. – Как дела у Джулии? Есть ли у нее нынче достойные поклонники?

Впрочем, он и сам знал ответ на свой вопрос. В последнее время рядом с Джулией был только один поклонник, да и тот, по причине своего совершенного ничтожества, не внушал сэру Перрану ни малейшего беспокойства. При любом осложнении он наверняка обратится в бегство.

– А как же! – В первый раз с начала разговора лорд Делабоул по-настоящему широко улыбнулся. – У ее последнего поклонника самые серьезные намерения, так что дело уже почти решенное.

Сэр Перран кивнул. Он прекрасно понимал, что это ложь, хотя на месте Делабоула он и сам наверняка ответил бы так же.

– Да, лорд Питер – прекрасный жених для вашей дочери, а его связи помогут младшим сестрам подыскать выгодные партии. Право, есть чему порадоваться! Впрочем, Джулия достойна лучшей участи. – Он добродушно рассмеялся. – Эх, сбросить бы мне годков двадцать – глядишь, я и сам рискнул бы предложить ей себя в мужья. Думаю, тогда я оказал бы своему тестю всяческую помощь, каковая только может ему понадобиться… Что позволяет нам перейти к предмету нашего разговора. Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что ваш сегодняшний визит не очень меня удивил. Вы ведь приехали меня о чем-то просить? Что ж, я постараюсь помочь вам по мере сил. Так что, прошу вас, не стесняйтесь и говорите откровенно: чего вы хотите?

Лорд Делабоул явно смутился, чем еще больше позабавил баронета. Он уже собрался что-то ответить, но тут в дверь тихонько постучали, и вошел дворецкий, на сей раз в сопровождении двух слуг. Слуги с дровами захлопотали около камина, дворецкий поднес хозяину и гостю по бокалу мадеры, после чего, обойдя кабинет, зажег свечи в нескольких подсвечниках и проследил за тем, хорошо ли разгорается огонь. Только когда в кабинете стало светло как днем, а толстые поленья как следует занялись, он еще раз наполнил бокалы заморской мадерой и, поклонившись сэру Перрану, неслышно удалился вместе со слугами.

На самом деле сэр Перран был весьма доволен своим дворецким, хоть и не склонен был особенно распространяться по этому поводу. Бистон служил ему вот уже пять лет, и за это время ни разу не надерзил хозяину и не превысил своих полномочий. Он умел угадывать и идеально исполнять все желания сэра Перрана, и баронет уже подумывал о том, чтобы оставить его у себя навсегда.

– Итак, – мягко заговорил он, вглядываясь в лицо лорда Делабоула, – поведайте мне, в чем ваша нужда.

Лорд Делабоул приступил к нескладному изложению своих плачевных обстоятельств. Как явствовало из его слов, в последнее время он несколько переоценил свои возможности, к тому же средства, полученные им недавно от продажи части земель, таинственным образом исчезли. Не исключено, что в Хатерлее завелся вор, – хотя на последнее виконт не особенно упирал. Главная неприятность его на данный момент состояла в том, что в прошлую пятницу он подписал несколько долговых расписок на сумму, которой под рукой у него сейчас не было. Разумеется, в субботу он как-нибудь отыграется, но пока что…

Блаженное ликование, разлившееся по всему телу сэра Перрана, пело в нем, как скрипка в руках у виртуоза, так что он уже начал удивляться, почему его собеседник этого не замечает. Наверняка его довольство должно было иметь какое-то внешнее выражение. Жаль, что на свете не осталось ни одной родной души, с которой можно было бы поделиться радостью победы. Ему вспомнился его отец, дед, каменный карьер, отобранный вероломным соседом, и вся его жизнь, пошедшая с той поры наперекосяк. После многолетних морских скитаний и бесчисленных стычек с вражескими судами он наконец сколотил маленькое состояние из призовых денег, получил титул баронета за верную службу королю и в сорок с небольшим вернулся домой в Бат. Здесь он начал заниматься сбором ценных сведений и, набрав целую сеть личных шпионов, постепенно увеличил свое состояние до значительных размеров.

Жизнь его вот-вот должна была подойти к победной черте.

– Так вам, вероятно, нужны несколько сотен фунтов? – спросил он, хотя прекрасно знал, что одних только карточных долгов у виконта не менее трех тысяч.

Лорд Делабоул заметно побледнел, но все же кое-как выдавил из себя смешок.

– Добро бы так! – как можно беззаботнее проговорил он. – К несчастью, мне нужно гораздо больше: три тысячи, чтобы расплатиться за прошлую пятницу, и… разумеется, еще некоторая сумма, иначе я не смогу делать ставки в субботней игре.

Сэр Перран неторопливо, как всегда, отпил из бокала немного густого темного вина, дал ему растечься по губам, потом по всему языку и только после этого сделал глоток.

– Конечно, было бы лучше, если бы я мог просто, без всяких условий, дать вам эти деньги, но… Надеюсь, вы простите мою прямоту, – он прищурился, – порой наши самые благие намерения терпят крах из-за неумения предусмотреть последствия. К примеру, случись вам в субботу проиграть – хоть я и убежден, что это в высшей степени маловероятно, – так вот, случись вам проиграть, чем вы будете со мною расплачиваться?

Все время, пока сэр Перран произносил свою тираду, его глаза неотрывно следили за лицом виконта, а рука ласково поглаживала костяной набалдашник трости.

Лорд Делабоул молчал. Его тревожный взгляд на миг скрестился со взглядом баронета, но тут же перебежал на глобус у двери.

Наконец сэр Перран с улыбкой откинулся на спинку кресла.

– Вы, разумеется, могли и не предусмотреть такую возможность, но я обязан ее учитывать. Это мой долг перед будущими детьми, которые когда-нибудь унаследуют мое состояние. Я вижу, вы удивлены и, вероятно, сейчас перебираете в уме все слухи, что ходят обо мне в городе? Да-да, я действительно намерен в скором времени обзавестись супругой… молодой супругой. И, как я уже говорил, мой долг перед будущими детьми – передать им нажитое с таким трудом состояние в целости и сохранности. По сему случаю я хочу сделать вам предложение, которое, надеюсь, не вызовет у вас неприязни. В залог за упомянутую сумму, которая, как явствует из ваших слов, должна помочь вам поправить дела, я желал бы получить вашу старшую дочь.

Словно очнувшись от оцепенения, лорд Делабоул в ужасе перевел взгляд с глобуса на хозяина кабинета.

– Мою дочь? – переспросил он и на миг застыл с раскрытым ртом. – Джулию – за пять тысяч фунтов?

– Ну да. И, кстати, если ваша дочь произведет на свет сына, то он, по всей вероятности, унаследует Хатерлей. Ведь женщины в вашей семье как будто не лишены права наследования родового имения?

В ответ лорд Делабоул молча замотал головой, словно пытаясь избавиться от кошмара.

– Вот видите, – продолжал баронет. – Значит, мы оба окажемся в выигрыше: мой сын – а ваш внук – станет полноправным хозяином Хатерлея. Разве такая возможность вас не привлекает?

Лицо лорда Делабоула сделалось совершенно багровым.

– Ни за что! – словно очнувшись, прошептал наконец он. – Я не собираюсь продавать ни своих дочерей, ни поместья…

– Ни того, что от него осталось, верно? – закончил за него сэр Перран, прозрачно намекая на то, как заметно сократилось в размерах родовое гнездо Делабоулов.

После этого он долго молчал, не мешая своему гостю исходить праведным гневом, и лишь через несколько минут сокрушенно покачал головой и повернул разговор в несколько неожиданном направлении.

– Милый вы мой! Я вижу, вы меня совершенно не поняли. Вы что, решили, что я взамен денег хочу обесчестить одну из ваших дочерей? Ничуть не бывало! Вероятно, я просто не сумел вразумительно объясниться… Так позвольте мне это сделать. Речь идет о том, что если вдруг, в результате какого-либо несчастливого стечения обстоятельств, вы проиграете в субботней игре, то я буду иметь честь сделать вашей старшей дочери предложение, беря тем самым под покровительство и остальных сестер, и вам уже не надо будет волноваться за их будущее. Если же вы выиграете – в чем я лично нисколько не сомневаюсь, – вам всего лишь придется выплатить мне пять тысяч из выигранных денег. Итак, что вы на это скажете? Согласны на мое условие – милости прошу, я готов вручить вам деньги хоть сию секунду.

– Как? – Лорд Делабоул недоверчиво воззрился на баронета. – Вы держите такие суммы у себя дома?

– Я всегда стараюсь предусмотреть все возможности.

– Стало быть, вы знали, что я приеду?

– Ну, скажем так: по несколько унылому выражению вашего лица, когда вы уезжали от меня в прошлую пятницу, я догадался, что в ближайшие дни вам может понадобиться моя помощь. – Отставив в сторону трость, он протянул своему гостю ладонь. – Так как, по рукам?

– Но Джулия любит лорда Питера, – неуверенно возразил виконт. Объяснение сэра Перрана, видимо, вполне удовлетворило его. – Может быть, выберете Элизабет? Или Каролину?

Сэр Перран сурово покачал головой.

– Нет. Только Джулию.

– Все равно я выиграю, – объявил лорд Делабоул и решительно пожал протянутую руку.

– Разумеется. – Сэр Перран одарил виконта благожелательной улыбкой. – Ну а теперь довольно об этом. Поужинаете со мной? Кажется, мой повар собирался сегодня приготовить свое знаменитое блюдо – омаров в розовом соусе. Думаю, он будет счастлив попотчевать своим коронным блюдом такого важного гостя.

Виконт милостиво согласился, и сэр Перран, дотянувшись до своей трости, с удовольствием погладил прохладный костяной набалдашник. Дело было сделано.

6

В четверг утром Джулия сидела рядом с Эдвардом на переднем сиденье старомодной открытой повозки с огромными колесами и показывала ему дорогу к своему любимому лугу. Повозка была старенькая, но зато достаточно просторная, так что в ней свободно размещались Элизабет, Каролина, Аннабелла и огромная плетеная корзина, наполненная разнообразным провиантом. Помимо съестного, в корзине лежала бутылка шампанского – привет от сэра Перрана, – фарфоровые тарелки с темно-синими каемками, хрустальные бокалы, серебряные ножи и вилки и чистые полотняные салфетки. Сверху все это изобилие было укрыто большим одеялом, взятым вместо скатерти. Правда, из-за стесненных обстоятельств пришлось ехать без лакея, но ни Джулию, ни ее сестер это не огорчало. Пожалуй, в отсутствие слуг они могли чувствовать себя на лоне природы еще непринужденнее.

Младшие сестры сидели рядком возле драгоценной корзины, и три их юбки – розовая муслиновая, белая батистовая и пестрая ситцевая – казались лепестками какого-то необыкновенного цветка. Все трое дружно пели свои любимые песенки, и всякий раз, когда колесо попадало в выбоину и их голоса срывались от неожиданного толчка, так же дружно заливались веселым смехом.

Полузабытые звуки напомнили Джулии о других летних днях, счастливых и безоблачных, когда еще жива была мама, а отец прочно стоял ногами на земле, и они все вместе ездили на пикники. За этими воспоминаниями вереницей потянулись другие, в каждом из которых была мама, однако Джулия строго-настрого запретила себе грустить, чтобы не нарушить счастливой гармонии сегодняшнего дня.

Она искоса взглянула на Эдварда. Касторовая шляпа закрывала его лицо от солнечных лучей. Он тоже посмотрел на Джулию и ласково улыбнулся. Сидя к ним спиной, сестры не могли видеть, что Эдвард держал вожжи одной рукой, а пальцы его второй руки переплелись с пальцами Джулии. Эти сплетенные пальцы, и солнце, согревавшее ее колени сквозь бледно-зеленый муслин платья, и то, что они с Эдвардом сидели так близко, – все вместе действовало на Джулию странно опьяняюще. Ей хотелось остаться с ним наедине и целовать его без конца – как вчера, когда он неожиданно заехал за ней и увез ее на весь день в Чеддарское ущелье.

Когда впереди показался очередной поворот и Эдварду пришлось обратить все внимание на дорогу, Джулия незаметно для себя унеслась воспоминаниями во вчерашний день, и щеки ее зажглись румянцем.

Вчера утром Эдвард без предупреждения приехал в Хатерлей и, под дружные уговоры сестер, увел ее прямо из-за стола. Торопливо набросив на себя бледно-голубую шелковую мантилью, надев белую шляпку и мягкие кожаные полусапожки, она забралась к нему в двуколку и только тут наконец потребовала сообщить, куда он намерен ее везти.

– В Чеддар, – удерживая лошадей, отвечал Эдвард. – Хочу показать тебе ущелье. Это одно из красивейших мест во всей Англии. Я понимаю, что мужчине неприлично приглашать незамужнюю девушку, одну, на такую длительную прогулку, но ведь мы можем притвориться, будто мы муж и жена. – Его серые глаза улыбались ей.

Ехать куда-то одной, даже без служанки? Джулия в жизни не позволяла себе ничего подобного.

Но провести целый день вдвоем с Эдвардом…

– Я никогда не была в Чеддаре, – в сомнении проговорила она.

– А мы с братьями частенько туда выбирались: шли пешком из Бартона мимо Уинскомба и каких-то ферм до самого ущелья. В Чеддаре мы ночевали, а на следующий день той же дорогой возвращались домой.

– Эдвард, – сказала Джулия, неуверенно трогая его за рукав. – Мне не осилить тринадцати миль, какие бы распрекрасные дали ни ждали меня в конце пути. Мили три-четыре еще куда ни шло, но потом я просто очень устану. И… я, конечно, нисколько не сомневаюсь в твоей порядочности, но вряд ли нам с тобою стоит проводить ночь в Чеддаре.

– Что ты! – рассмеялся он. – У меня даже в мыслях такого не было. Разве я стал бы уговаривать тебя идти пешком тринадцать миль, а потом ночевать неизвестно где? Ведь мы можем проехать прямо в Чеддар, а оттуда до ущелья рукой подать. Ну, что скажешь? Едем?

Она не могла ему отказать, потому что после этих слов он поднес ее руку к губам и поцеловал – не пальцы, а ладонь, самую ее серединку. Даже через белую лайковую перчатку тепло его губ пронзило ее насквозь, и ей снова мучительно захотелось прижаться к нему всем телом. Его поцелуй обещал ей именно то, чего она хотела, и теперь она уже не могла сказать ему «нет». День выдался на редкость погожий, всю дорогу до Чеддара их овевал ласковый ветерок, по голубому небу плыли легкие облачка. В деревне они с удовольствием отведали местного сыра, которым Чеддар славился едва ли не с двенадцатого века, после сыра им подали жареного мяса с картошкой и деревенским хлебом и по бокалу мадеры, а на десерт – целую миску восхитительной земляники.

Оставив двуколку на постоялом дворе, они пешком отправились в ущелье. Джулия с благоговением взирала на серые известковые скалы, уходившие, казалось, под самый небосвод, и на стройные рябиновые деревца, которые, похоже, росли в этих краях прямо из камней. Пока они шли, Джулии все время приходилось задирать голову так высоко, что в конце концов у нее заболела шея. Они были одни. Эдвард всю дорогу держал ее ладонь в своей, иногда она опиралась на его руку. Внимая тишине и наслаждаясь прогулкой с другом по живописным местам, Джулия неожиданно ощутила в своей душе давно забытый покой, словно кто-то ослабил в ней слишком туго натянутые струны. Ей вдруг стало очень легко и захотелось, как всегда рядом с Эдвардом, чтобы этот день никогда не кончался.

– Устала? – заботливо спросил он, когда они повернули обратно.

Она покачала головой.

– Ни капельки. Честное слово. Как замечательно, что ты привез меня сюда. В кои-то веки я могу вздохнуть свободно и не думать ни о каких неприятностях. Правда, я очень тебе благодарна.

Он с улыбкой повернулся к ней, их взгляды встретились. Казалось, весь предыдущий день сосредоточился в одном этом мгновении. Сверху на них падала тень от скалы. Она шагнула в его объятья так легко и естественно, словно делала это всю жизнь, и Эдвард, как и в прошлый раз, тотчас завладел ее ртом. Целуя ее, он развязал ленты у нее под подбородком, и, прежде чем она успела опомниться, ее белая шелковая шляпка полетела на траву. Пальцы Эдварда, ласкавшие ее шею, скользнули вниз, к груди, но она не отстранилась и не отвела его руки. Она хотела этого, хотела, чтобы Эдвард Блэкторн трогал и ласкал ее, как муж ласкает жену. Увы, она не могла быть его женой, и, возможно, именно поэтому позволяла ему то, чего не должна была позволять.

Летний день, жизнь со всеми ее невзгодами – все кануло куда-то, остались только прикосновения его губ, рук, языка. Словно мощный поток нес ее вперед. Прижав к себе голову Эдварда, она развязала ленточку у него на затылке и запустила пальцы в густые черные пряди. Ленточка упала на землю.

Тотчас он обнял ее крепче, и его поцелуи сделались более властными и горячими. Джулия ощущала всем телом, как он хочет ее, и ею владела одна-единственная мысль: Эдвард мой, мой, пусть всего лишь на минуту – но он мой! Ее пальцы скользнули под синий редингот, потом под застежку белой рубахи, слегка влажной от пота… Он застонал и снова притянул ее к себе.

– Джулия, милая… – шептали его губы.

Не в силах вымолвить ни слова, она лишь льнула к нему всем телом.

Неожиданно он перестал ее целовать и замер, не разжимая объятий. Стало слышно, что оба дышат с трудом.

– Что будем делать? – хриплым шепотом спросил он.

В голове у Джулии неожиданно замелькали мысли, которые она гнала от себя до сих пор: об отце, о лорде Питере, о заросшем бурьяном огороде. Она прижалась лбом к его груди. Безнадежно, бесполезно.

– Я придумаю что-нибудь, – сказал он. – Что-нибудь, чтобы мы могли быть вместе. – Он отклонился назад и, держа ее за плечи, долго всматривался в изумрудно-зеленые глаза. – Джулия, послушай меня. Ты должна мне верить. Я обязательно найду какой-нибудь выход, но мне нужно время.

– Я хочу тебе верить, Эдвард, очень хочу. Только времени у меня нет.

– Не может быть, чтобы твой отец совершенно разорился. Наверняка что-то еще можно спасти.

– Я… я не знаю. Но меня не оставляет ощущение, что моей семье грозит какая-то страшная опасность – словно мы стоим на краю высокого утеса и малейший ветерок может сбросить всех нас в пропасть.

– Как бы то ни было, – сказал он, все еще держа ее за плечи, – ты не выходишь ни за лорда Питера, ни за кого другого. С этой минуты ты моя… Впрочем, возможно, ты была моей еще в те времена, когда я катал тебя верхом.

– Или привязывал к дереву и понарошку сжигал? – Она улыбнулась сквозь слезы.

– Да, – сказал он и крепко прижал ее к себе. – Я люблю тебя, Джулия. Я люблю тебя.

– Я люблю тебя, Эдвард.

Они еще долго стояли обнявшись, потом, подобрав в траве белую шелковую шляпку и черную ленточку, двинулись назад по ущелью, но по пути больше смотрели друг другу в глаза, чем любовались красотами природы. Позже, когда они ехали в двуколке домой, Джулия витала среди грез. Ей представлялось будущее с Эдвардом: их семья, маленькая ферма, домик у моря. Он, разумеется, уйдет из армии, а она нарожает ему десяток детей.

Во время этой прогулки по ущелью Джулия словно бы впала в любовный столбняк, в котором пребывала до сих пор. Везде, куда бы она ни посмотрела, ей мерещились картины семейного счастья с Эдвардом.

Когда повозка в очередной раз подпрыгнула на колдобине и мелодия песни украсилась очередной визгливой руладой сестер, Джулия наконец вернулась к настоящему.

Бурый мерин тащился кое-как, но Эдвард не особенно его торопил. Он продолжал держать вожжи одной рукой, другая же его рука тем временем нашла пальцы Джулии и ласково сжала их.

– О чем ты думала? – спросил он. – Ты так долго молчала.

– О вчерашнем дне, – ответила она.

Он оглядел ее и улыбнулся.

– Ты просто чудо, Джулия. Мне ужасно хочется забрать тебя отсюда и увезти в Лондон. Мои друзья лопнули бы от зависти при виде такой красавицы. – Он мечтательно вздохнул.

Наконец повозка выехала на просторный луг. Густая высокая – по колено – трава расстилалась до самого подножия холмов, на которых Джулия и Элизабет играли когда-то с Эдвардом и его братьями. На пологих склонах между дубовыми и буковыми рощицами светились синие ковры колокольчиков. Посередине луга протекал ручей; около него Эдвард и остановил повозку. Когда он распряг мерина и собирался подвести его к воде, Каролина заявила, что сделает это сама и вдобавок протрет травой лошадиные бока.

– Лошади – моя слабость. Вы не представляете, как я горевала, когда папа распродал чуть не всю конюшню. Я ведь целыми днями не отходила от лошадей, так что Чилтон, наш конюх, уже не знал, куда от меня деваться.

Бурый мерин тряхнул головой, словно в подтверждение ее слов. Каролина завела его в прозрачный неглубокий поток, а Эдвард, по просьбе Элизабет, взялся за огромную корзину. Для девушек она оказалась слишком тяжела, хоть они и пытались поднять ее все втроем: Джулия за одну ручку, Элизабет с Аннабеллой за другую.

Отстранив Джулию, Эдвард без особых усилий опустил драгоценную ношу на траву.

Аннабелла радостно устремилась к корзине.

– Я умираю с голоду! – объявила она, откидывая крышку. – Кроме того, эти яблочные тарталетки всю дорогу так одуряюще пахли, что я едва дотерпела.

Из корзины были извлечены: холодная курятина; горячие пироги с голубиным мясом, обложенные нагретыми кирпичами в полотенцах; груши в лимонном сиропе; а также свежеиспеченный хлеб, сливочное масло, джем из куманики и упомянутые уже яблочные тарталетки. Еда казалась Джулии божественной. От свежего воздуха, пенистого вина и непринужденной беседы вся компания скоро впала в счастливое и умиротворенное состояние. Каролина то и дело принималась декламировать стихи – Вордсворта или Байрона, – но всякий раз прерывала себя на полуслове и тянулась то за ломтиком мягкого хлеба, то за грушевым десертом.

Когда полдник завершился и Аннабелла начала складывать посуду обратно в корзину, а Элизабет задремала у Каролины на коленях, Эдвард предложил сестрам подняться на холм и подышать лесным воздухом.

– Ой, правда, пойдемте, – с воодушевлением подхватила Джулия и, дернув за шелковые ленты под подбородком, забросила свою соломенную шляпку прямо в повозку.

– Что? – Элизабет сонно подняла голову. – Гулять в лес? После погуляем. Сейчас я хочу спать. – И снова уютно свернулась на сестриных коленях.

Зато Аннабелла немедленно захлопнула крышку корзины и подскочила на ноги.

– А я пойду, – объявила она и тут же шлепнулась на одеяло, потому что Каролина крепко ухватила ее за подол желтого с коричневым ситцевого платья и, видимо, не собиралась отпускать.

– Куда это ты собралась? – строго осведомилась она. – Ты что, забыла, что сейчас твоя очередь читать вслух? Вот и читай. – Она сунула Аннабелле в руки томик стихов.

– Но… – Аннабелла в растерянности уставилась на книгу.

– Ну ты же обещала! – ласково улыбнулась ей Каролина и обернулась к Джулии. – Ступайте! Аннабелла посидит с нами.

Только тут зеленые глаза Аннабеллы обратились к старшей сестре, и она зарделась от смущения.

– Да-да, конечно… ступайте! Я ведь и правда обещала Каролине. Просто… как-то вылетело из головы.

Джулия, которая, конечно, все поняла, не знала, сердиться ли ей на сестер или радоваться. Их хитрость была шита белыми нитками. Что подумает Эдвард? Он ведь может заподозрить, что она сама все подстроила. Впрочем, какая разница? Главное, у них будет возможность побыть вдвоем.

Поэтому, бросив Каролине благодарный взгляд, она решительно схватила Эдварда за руку и потянула за собой.

Через минуту они уже добежали до края луга и, не замедляя шага, начали взбираться на холм. Подобрав подол, Джулия храбро устремилась на подъем. Она, конечно, без труда проходила две-три мили в день, но бегать вверх по склонам – пусть даже не очень крутым – ей уже давно не приходилось, и вскоре ее дыхание сделалось частым и неровным, а ноги начали заплетаться, словно вязли в грязи. Ее утешало только то, что Эдвард ненамного ее обогнал, хотя и дышал гораздо спокойнее и ровнее.

Развевающийся подол ее бледно-зеленого муслинового платья задевал за колокольчики, и краем глаза Джулия видела, как они еще какое-то время покачивались у нее за спиной. Ветки деревьев цеплялись за волосы, шпильки одна за другой выползали из пучка, и вскоре развившийся золотистый жгут начал при каждом шаге подпрыгивать у нее на спине. Однако она не думала из-за этого останавливаться. Наконец склон сделался более пологим, и лес начал редеть, зато колокольчиков кругом стало гораздо больше. Эдвард неожиданно сделал шаг в ее сторону, крепко обхватил ее за талию и, не дав опомниться, уложил на мягкое колокольчиковое ложе.

Джулия хотела отдышаться, но никак не могла, потому что ее душил смех.

– Ну, сейчас ты у меня получишь!.. – с трудом вымолвила она.

– Ах, как страшно! – Смеясь, он улегся рядом с ней. – Полюбуйся на себя! Ты же едва дышишь.

Грудь Эдварда тоже вздымалась высоко, но не так, как у Джулии.

– Сама знаю! – ответила она и снова едва не задохнулась от смеха. – Как глупо… и как хорошо. – Сквозь ветви буков перед ее глазами проглядывало темно-голубое, почти синее небо. – Ты когда-нибудь замечал, что здесь, на холмах, небо всегда кажется ближе и синее, чем внизу? Интересно, почему так? – Ее дыхание начало наконец выравниваться.

Однако, повернув голову и увидев, какими глазами Эдвард смотрит на низкий вырез ее платья, Джулия забыла про цвет неба.

Он, вероятно, почувствовал ее взгляд, потому что тотчас отвел глаза.

– Поцелуй меня, – прошептала она.

Эдвард приподнялся на локте и погладил ее по лицу, легко коснувшись полуоткрытых губ, после чего вдруг перекатился на нее и приник губами к ее рту. Джулия впервые ощутила тяжесть его тела и поняла, что еще немного – и они с Эдвардом сольются воедино… Она обхватила его руками за шею.

Растворяясь в поцелуе, она чувствовала, как рука Эдварда движется по изгибам его тела вниз, от груди к талии и дальше, вниз по бедру. Когда его пальцы приподняли край ее платья и, скользнув за подвязку, стали ласкать ногу под шелковым чулком, по ее телу пробежала сладкая дрожь.

Выбравшись из-под подвязки, он гладил ее бедро под легким муслином. Всякий раз, когда пальцы Эдварда скользили по ее коже, его поцелуи становились горячее. Теперь уже ничто не мешало ему познать ее.

Он глухо застонал и, оторвавшись от ее рта, скользнул губами по ее шее к груди.

– Джулия, – прошептал он. – Я люблю тебя. Ты такая нежная, прекрасная. – Он поцеловал ее грудь. – От тебя пахнет розами.

После этого он вдруг умолк и отодвинулся от Джулии.

– Почему ты перестал?.. – тихо спросила она, пропуская между пальцами выбившиеся из-под ленточки черные пряди.

– Потому что иначе я овладею тобой, даже если ты попытаешься меня остановить. Я не хочу так. Я хочу, чтобы ты была моей женой. – Он тихонько погладил нежную выпуклость ее груди. – У нас с тобой еще будет время насладиться друг другом, обещаю.

Сердце Джулии, как и тело, рвалось к нему. Она знала, что будет любить его всегда. В голове мелькали обрывки каких-то тревожных мыслей, но она постаралась отогнать их подальше, чтобы не мешали ей наслаждаться счастьем и мечтать о будущем с Эдвардом. Главное сейчас – что он любил ее и они были вместе.

7

Вечером того же дня, когда в доме уже все стихло, Эдвард сидел в маленькой рабочей комнатке мистера Лэдока, смежной с кабинетом хозяина. Ему надо было все хорошо обдумать и составить в голове план действий, однако мысли его беспрестанно путались. Сознание того, что французский шпион вот уже по меньшей мере пять лет пользуется документами сэра Перрана, и что все это происходит здесь, в дядином доме, мешало майору сосредоточиться на мыслях об их с Джулией будущем.

По правде сказать, обещая Джулии найти какой-нибудь выход, он не имел в голове никакого определенного решения, просто очень хотел быть с нею вместе. Теперь же, поразмыслив некоторое время над создавшимся положением, он пришел к выводу, что найти выход из него будет не так-то просто. Джулия хотела, чтобы ее затруднения были разрешены немедленно, однако все практические решения, приходящие ему на ум, требовали для своего осуществления, самое малое, нескольких месяцев.

Самые реальные из них были так или иначе связаны с карьером. По словам сэра Перрана, на местном известняке еще можно было заработать хорошее состояние, хотя в последние годы добыча камня пришла в упадок из-за плохого управления и недостатка контрактов.

Блэкторн нисколько не сомневался, что при помощи кое-каких связей он без особого труда сможет подыскать несколько выгодных контрактов, и мог бы приступить к делу хоть сейчас, однако в его отсутствие события в Монастырской усадьбе приняли несколько неожиданный оборот.

Вернувшись вечером из Хатерлейского парка, он обнаружил, что кто-то побывал у него в спальне и добрался до секретных документов Веллингтона. В таких обстоятельствах отвлекаться на решение посторонних вопросов означало подвергать опасности порученную ему миссию, а возможно, и собственную жизнь.

Не прослужи он столько лет на полуострове, где во всем соблюдался строжайший порядок, потому что в любую минуту мог последовать сигнал к отступлению или атаке, он скорее всего вовсе не обнаружил бы следов пребывания непрошеного гостя. Однако, памятуя педантичность, с какой его денщик всегда складывал его одежду и личные вещи, майор придумал хитроумную ловушку.

Уходя, он всякий раз прятал кожаную папку с документами в платяной шкаф, сверху на папку укладывал три пары скатанных чулок, первую пару носками к себе, вторую от себя и третью снова к себе, рядом ставил три пары сапог: «веллингтоны», как теперь повсеместно назывались сапоги для верховой езды, ботфорты и парадные, с белыми отворотами. Поперек чулок лежала шпага – изогнутой стороной рукояти к задней стенке шкафа.

Заглянув в шкаф – что со времени возвращения в Монастырскую усадьбу вошло у него в привычку, – он обнаружил, что все как будто лежит на своих местах, даже шпага повернута в точности так, как он ее оставил. Однако на средней паре чулок почему-то не было видно его вышитых инициалов. Блэкторн нагнулся и взял их в руки. Да, так и есть: в середине оказалась пара без инициалов, пара же с инициалами теперь лежала слева. Кто-то заглядывал в его папку, после чего тщательнейшим образом разложил все как было, вот только перепутал местами две пары чулок.

Документы в папке тоже оказались в полном порядке. Моулз не соврал: этот шпион, кто бы он ни был, коварная бестия, хотя и коварство, как выяснилось, не избавляет от промахов и ошибок.

Вот над чем размышлял майор Блэкторн в комнате Лэдока, когда тишину ночного дома неожиданно нарушил женский смех и вслед за ним голос самого хозяина комнаты. Видимо, он вел даму к себе. Блэкторн сперва хотел незаметно уйти, но потом подумал, что при таком раскладе не помешает, пожалуй, застать своего секретаря врасплох и немножко припугнуть.

Скоро парочка прошествовала через кабинет сэра Перрана и показалась в дверях. Лэдок вел свою даму за талию, с улыбкой заглядывая ей в глаза, его спутница тоже улыбалась ему в ответ. Неудивительно, что они не заметили в комнате майора.

– Добрый вечер, – громко сказал он и поднялся из-за письменного стола.

Женщина, в которой Эдвард узнал дядину горничную, испуганно ойкнула.

– Какого черта?.. – начал было мистер Лэдок, но сразу же осекся. – Простите, майор Блэкторн… Как вы меня напугали! – Сообразив, что его застали со служанкой в самый неподходящий момент, он покраснел до корней волос и шепнул что-то ей на ухо. Она тотчас ретировалась, неслышно ступая по янтарно-желтому ковру хозяйского кабинета. – Вы хотели меня видеть? – вежливо осведомился Лэдок. Щеки его все еще горели.

– Нет. – Блэкторн покачал головой. – Я просто искал уединения.

– Здесь?

Лэдок был высокий шатен лет тридцати пяти, худощавый и остроносый. В спокойные минуты его лицо отличалось изрядной бледностью. Сейчас он стоял нахмурясь, его черные глаза настороженно смотрели на майора.

Блэкторн усмехнулся.

– Право, сам не знаю, как меня сюда занесло. – Он с притворным удивлением оглядел дубовую обшивку стен, заваленный бумагами стол и полосатую древесину кленового шкафа напротив. – Верно, это все оттого, что я влюблен!

С этими словами он вышел из-за стола и покинул комнату, чем окончательно сбил с толку бедного мистера Лэдока. Однако, дойдя до середины дядиного кабинета, он остановился и неслышно вернулся к приоткрытой двери. Лэдок стоял, опершись обеими руками на стол, с белым, как мел, лицом, словно вот-вот собирался упасть в обморок. Блэкторн бесшумно шагнул в комнату и затворил за собою дверь.

– Что случилось? – спросил он.

Лэдок испуганно вскинул голову. На лбу у него выступили капельки пота.

– Ничего, – шепотом ответил он.

– Говорите, что с вами! Сердечко пошаливает или что-то не так с животом? Я видел у солдат точь-в-точь такие же лица, как у вас сейчас, – но это было во время смертельной схватки с врагом. Только не уверяйте меня, что все в порядке, я все равно вам не верю. Что происходит в доме моего дяди?

Этот вопрос почему-то вселил в Лэдока еще больший ужас.

– Право, ничего, – повторил он. – Вы мне не верите? Это я должен спрашивать у вас, что здесь происходит. Я нашел вас среди ночи в своей рабочей комнате… и, конечно, перепугался – вот и все. Я, знаете ли, никогда не отличался смелостью.

Шагнув к секретарю, Блэкторн не очень любезно хлопнул его по плечу, отчего тот неловко опустился на стоявший сзади стул.

– Чушь! – Сурово глядя на Лэдока, Эдвард присел на край стола и скрестил руки на груди. – Говорите, что случилось.

– Ничего, – снова пролепетал Лэдок. Под взглядом Блэкторна ему явно было не по себе, и его побелевшие губы нервно подрагивали, как жабры у пойманной рыбы. Наконец он заговорил шепотом: – Мне кажется, кто-то иногда роется в моих бумагах… то есть в бумагах сэра Перрана. Сперва я думал, мне померещилось, но позже понял: нет, тут и впрямь что-то не так. Скажем, утром какая-нибудь бумага неожиданно исчезает, а вечером вдруг появляется на том же самом месте. Конечно, такое случается не всякий день, но достаточно часто, чтобы я начал беспокоиться.

– Давно вы служите у сэра Перрана?

– Шесть месяцев.

– Всего только? – Блэкторн как будто несколько удивился. – А что сталось с вашим предшественником?

Мистер Лэдок еще больше побледнел.

– Он погиб от несчастного случая. Упал с лошади и ударился головой.

– Значит, теперь вы боитесь за свою жизнь, – медленно проговорил Блэкторн.

Лэдок кивнул и закрыл лицо руками.

– Как я радовался, когда мне предложили это место! Работать секретарем у сэра Перрана – это же была моя давняя мечта! А теперь… – Дрожащей рукой секретарь откинул волосы со лба.

– Какие бумаги пропадали у вас за это время?

Секретарь долго не отвечал, потом поднял на собеседника измученный взгляд.

– Только те, которые имеют отношение к действиям союзников в Европе. Того, кто их брал, видимо, не интересует ни Америка, ни Южная Африка, ни Индия с Востоком.

– Мистер Лэдок, могу ли я попросить вас сообщить мне, если в ближайшие дни у вас снова что-нибудь пропадет? – проговорил Блэкторн.

– Так вот почему вы здесь, – выдохнул секретарь, и смертельная бледность начала постепенно сходить с его щек. В глазах его заблестели слезы. – Хорошо, я вам сообщу.

– Только, прошу вас, никому ни слова.

– Да-да, конечно. – Лэдок шмыгнул носом, потом вытащил из кармана носовой платок и шумно высморкался.

Блэкторн наклонился вперед и положил руку ему на плечо.

– Доверьтесь мне, мой друг. Немного мужества – и мы его одолеем. Но напоминаю еще раз: никому ни слова.

Лэдок слабо улыбнулся и кивнул.

– Может, выживу как-нибудь, – пробормотал он.

– Разумеется, выживете, – твердо заверил его Блэкторн.

* * *

– Джулия! – донеслось словно откуда-то издалека, но она не слышала этого, как не слышала ничего кругом. Обычная какофония бальной залы казалась ей сегодня приглушенной. Была пятница, вечер, почти все гости Дома балов и собраний уже съехались. Оркестр, расположившийся, как всегда, на хорах, только что доиграл очередную пьесу и смолк.

Джулия напряженно смотрела перед собой. В голове у нее словно бы свистел неутихающий ветер, сметая все ее мысли в один мощный поток: Эдвард! Он только что вошел в залу; сейчас ее жизнь снова помчится вперед.

Очнись, приказала она самой себе.

С той самой минуты, когда Эдвард вчера остановил их старенькую повозку у хатерлейского крыльца, она беспрестанно спорила с собой и пыталась урезонить свою заблудшую душу. Снова и снова она убеждала себя, что дела их из рук вон плохи и вот-вот может случиться непоправимое, однако ее сердце не желало слышать и знать ничего, кроме слов Эдварда: скоро он разрешит все ее затруднения и они поженятся. Но увы, он даже не намекнул ей, как он собирается их разрешать, и ее надеждам не за что было зацепиться.

Он велел ей верить ему, и она верила, во всяком случае, наполовину. Однако, как только он уехал, Джулия узнала, что в конторе ее ждут двое торговцев, которые пришли за своими деньгами. Ничего особенного, такое не раз случалось и прежде, но сегодняшние кредиторы очень беспокоились и говорили о каких-то пяти тысячах, которые лорд Делабоул якобы задолжал ростовщикам. От таких слов в глазах у Джулии потемнело: хорошо еще, что прямо перед нею стоял стол и она успела опереться на него обеими руками.

– Глупости, – твердо сказала она. – Выдумки сплетников – и больше ничего.

Они еще долго изливали перед Джулией свои сомнения и беспокойства, а она уверяла их, что, невзирая ни на какие слухи, ложные или правдивые, она намерена скоро расплатиться со всеми отцовскими долгами. В конце разговора она сказала:

– У меня самой есть кое-какие планы, которые должны разрешить все наши трудности еще до конца лета.

Торговцы вздохнули с видимым облегчением: вероятно, обоим вспомнились слухи об ее скорой помолвке с лордом Питером.

Разговор с кредиторами нарушил прекрасное, но хрупкое ощущение покоя, в котором она пребывала после поездки в Чеддарское ущелье. Когда они ушли, Джулия без сил откинулась на спинку стула.

К чему обманывать себя? Разве может Эдвард помочь или хотя бы понять ее? Он не может взять в толк, что расплатиться с долгами – для нее вопрос чести. Выйдя за Эдварда, она не сможет этого сделать.

Отогнав грустные мысли, она снова устремила взор на Эдварда. Сегодня на нем был черный фрак тончайшего сукна, белый жилет, черные панталоны и черные бальные туфли. Он был, как всегда, неотразим.

Она медленно обмахивалась кружевным веером, надеясь таким образом скрыть свое волнение от посторонних глаз. Эдвард обменивался любезностями со своими многочисленными знакомыми. Дамы улыбались и кокетливо приседали перед ним, с видимым ободрением оглядывая его атлетическую фигуру с широкими плечами и тонкой талией.

Мужчины крепко пожимали его руку; некоторые что-то шептали ему на ухо, и тогда до Джулии доносился его смех, обдавая волной неизъяснимого блаженства. Видимо, мужчины и женщины одинаково симпатизировали ему, что бывало в обществе нечасто.

Возможность хоть несколько мгновений смотреть на него без помех казалась Джулии драгоценным подарком судьбы. Однако вправе ли она положиться на него и поверить всем его обещаниям? Этого она не знала. Ее мысли и чувства так безнадежно перепутались, что она уже ничего не знала и не понимала.

– Джулия!

Голос, на сей раз более настойчивый, звал ее и требовал внимания, однако она и теперь не услышала его.

Любит ли она Эдварда? Конечно. Любит до безумия. Он целовал ее и ласкал так, что при одном воспоминании об этом ее бросало в дрожь. Он грезился ей во сне и наяву. У него было все, о чем она только могла мечтать, – кроме того единственного, что казалось ей сейчас нужнее всего. Рядом с ним ее желания вырастали вдруг до пугающих размеров и заслоняли все, а долг как будто не имел никакого значения. Раньше она не была такой.

То она начинала ненавидеть его за то, что он нарушил размеренное течение ее жизни; то ей мучительно хотелось, чтобы этот постылый, раз и навсегда заведенный порядок поскорее разбился вдребезги.

Она казалась сама себе натянутой струной, которую дергают, и щиплют, и терзают безжалостным смычком. Скоро, казалось ей, от нее ничего не останется.

И зачем только Эдвард приехал в Бат?

И все же больше всего на свете ей хотелось сейчас танцевать с ним, чтобы снова ощутить волшебство его прикосновений, – и целовать его.

– Джулия! – строго позвал ее голос. Она не слышала.

Смех Эдварда, донесшийся до нее, опять обдал ее горячей волной.

– Посмотри на меня! – шепнула она, и от веера, прижатого почти вплотную к губам, к ней вернулся слабый аромат чая. Эдвард, казалось, услышал ее, потому что в ту же секунду его взгляд начал блуждать по зале и перебегал с одного лица на другое, пока не отыскал Джулию. Отыскав, он выпрямился и тотчас словно бы оказался ближе к ней; серые глаза пронзили ее желанием и мольбой.

Она немного приоткрыла лицо, и кружевной край веера скользнул по ее губам. Эдвард улыбнулся ей в ответ. Гул в голове у Джулии усилился, в нем слышался вчерашний шепот Эдварда: «Джулия, я люблю тебя». Шепот любимого. Руки любимого. Внутри у нее все напряглось, голова закружилась, и сердце затрепетало пойманной птицей. Она захлопнула веер и опустила руку. Пусть он увидит ее всю, в бальном платье из розового шелка и легкого летящего тюля, с высоко перехваченной талией и низким декольте; пусть увидит, как вздымается от волнения ее грудь.

Он увидел. Она поняла это по тому, как потемнел вдруг его взгляд.

– Джулия! – послышался совсем рядом недовольный голос. – Джулия, вот лорд Питер, твой кавалер на следующий танец. Но ты, кажется, опять витаешь в облаках? Дитя мое, спустись-ка на землю, иначе его милость подумает о тебе Бог знает что! – Лорд Делабоул рассмеялся деланным смехом. – Ну же, где твой книксен?

Невозможно было отгораживаться далее от этого настойчивого голоса. Джулия со вздохом обернулась к отцу и к лорду Питеру. Но мысли ее в эту минуту были так переполнены Эдвардом, что она лишь скользнула по сыну маркиза равнодушным взглядом и весьма сдержанно протянула ему руку.

– Добрый вечер, сэр Питер, – машинально произнесла она. Оказывается, лорд Питер уже вернулся в Бат, а она этого даже не заметила. – Надеюсь, вы простите мою рассеянность?

Тут случилось нечто непредвиденное. Когда она присела перед ним, сэр Питер поднес ее руку к губам и поцеловал с неожиданной пылкостью.

Джулия не верила своим глазам! Наверняка скоро вся зала начнет обсуждать этот страстный поцелуй. Прежде он не позволял себе ничего подобного, все его поцелуи были обычными проявлениями любезности. Джулия не знала, радоваться ей или досадовать. С чего это он вдруг так осмелел? Неужто наконец решился сделать предложение? Теперь, когда она уже не хочет этого предложения, но все так же отчаянно ждет его, невзирая на поспешные заверения Эдварда?

Когда, выпрямившись, он шагнул еще ближе к ней и уверенно взял ее за руку, ей вдруг сделалось ужасно смешно.

Неделю назад от такого особенного знака внимания она бы воспарила до небес. Теперь же, глядя на своего поклонника, она видела вместо карих глаз серые, вместо светлых кудрей длинные черные пряди, а приветливое, доброжелательное лицо лорда Питера и вовсе расплывалось перед ее глазами, превращаясь в бесформенную маску.

Эдвард.

Джулия зажмурилась, пытаясь отогнать от себя его образ, но от этого назойливый гул в ушах стал как будто еще сильнее. Что за ветер, куда он ее влечет, зачем? – рассеянно думала она, выходя на контрданс под руку с лордом Питером. Зачем Эдвард приехал в Бат? Без него все было бы так просто и понятно. К тому же, судя по всему, лорд Питер получил родительское благословение.

* * *

– Ах вы юная плутовка! – Сэр Перран подмигнул Элизабет Вердель и игриво сжал ее руку. – Разве можно так наговаривать на собственную сестру? – Он произнес это как можно беспечнее, чтобы собеседница не заметила душившей его ярости. Ему пришлось даже задержать дыхание, чтобы успокоиться и немного овладеть собой. После этого он снова с улыбкой обернулся к собеседнице.

– Вы мне не верите! – воскликнула Элизабет и победно улыбнулась. – Но я своими глазами видела их во вторник вечером! До этого он пробыл у нас почти весь день. Потом мы с младшими сестрами пошли переодеваться к ужину, но я забыла сумочку и вернулась за ней в Красную гостиную. Они были там… вместе, и это было прекрасно! Да, прекрасно – хотя, быть может, так и не принято говорить. Они стояли обнявшись и… Одним словом, Джулия любит вашего племянника. Лично я уверена, что она всегда его любила.

Несколько минут назад, когда Элизабет взволнованным шепотом сообщила сэру Перрану свою тайну, он не поверил, зная, что юная леди любит присочинить. Теперь, однако, он видел, что она говорит правду. Чтобы в этом убедиться, достаточно было взглянуть на рассеянную, словно хмельную Джулию, увидеть, как, встретившись со взглядом Эдварда, засияли над кружевным веером ее зеленые глаза и как потом веер скользнул по ее губам и, захлопнувшись, упал вниз.

Каменея от холодного бешенства, сэр Перран перевел взгляд на племянника. Щенок, как он похож на эту ничтожную женщину, свою мать. Давно уже пора сбить с него спесь!..

– Так вы не верите? – заговорщицким шепотом повторила Элизабет. Сэру Перрану очень нравилась ее решительность и прямота, и порой он даже подумывал о том, не остановить ли свой выбор на второй сестре. – Тогда зачем, по-вашему, она сшила себе такое… такое откровенное платье? Оно так облегает ее в танце, что не нужно даже увлажнять нижнюю сорочку, как делают некоторые дамы. Нет, прежде она никогда такой не была!

Сэр Перран отвел взгляд от племянника, вытащил из кармана темно-вишневого бархатного фрака носовой платок и закашлялся. Кашлять ему пришлось довольно долго: он не хотел, чтобы по его выражению проницательная Элизабет догадалась о его чувствах. При мысли о том, что все его планы могут разбиться из-за неожиданного увлечения Джулии, лицо его словно превратилось в неподвижную маску, и он никак не мог выдавить из себя улыбку, приличную для такого случая. Пришлось изобразить приступ кашля.

Проклятье! – думал он. Как она может выставлять напоказ свои чувства к этому офицеришке, подобно развратной лондонской куртизанке? Да и кому вообще могло прийти в голову, что она тоже подвластна страстям и желаниям? Ах, как это все усложняет!.. Он снова закашлялся.

– Сэр Перран, что с вами? Принести вам чашечку чаю? Вы так покраснели!

Милые голубые глаза смотрели на него с таким искренним участием, что он опять невольно подумал о том, не стоит ли ему пересмотреть свой выбор. Вздохнув, он откинулся на бархатную спинку стула и принялся привычно поглаживать набалдашник трости.

– Мисс Элиза, задай вы мне такой вопрос лет этак несколько назад, я бы тут же пригласил вас на танец, и вы бы убедились, что со мною все в порядке. Что особенного, если человек пару раз кашлянул? И не смотрите на меня так удивленно! Я уж вижу, вам кажется, что я дряхлый старик и никуда не гожусь, но, уверяю вас, это не так.

Элизабет улыбнулась, и ее нежное лицо словно осветилось изнутри. Все-таки сестры совсем не походили друг на друга. У Джулии, как и у ее отца, были золотисто-рыжие, летом с красноватым оттенком, волосы, прямой нос, овальное лицо и легкие дуги бровей над зелеными миндалевидными глазами. Черноволосая Элизабет, напротив, пошла в мать: те же черные с изломом брови, тот же милый, слегка вздернутый носик и упрямый подбородок, в точности отражавший ее нрав. Да, вот уж кому силы и упрямства не занимать, подумал сэр Перран.

Однако не она, а Джулия была облечена долгом старшей сестры и намеревалась исполнить его во что бы то ни стало. Увы, на Элизабет в этом смысле рассчитывать не приходилось.

– Скажите-ка мне, мисс Элиза, нет ли среди присутствующих кавалеров того, который бы растревожил ваше сердце?

Элизабет улыбнулась в ответ, глаза ее сощурились. Все-таки прекрасно, подумал сэр Перран, когда в девушке нет ни капли жеманства.

– Нет, здесь его нет… как, впрочем, и нигде. Я уже начинаю сомневаться, есть ли вообще у меня сердце. Единственный, к кому я довольно долго питала хоть какие-то теплые чувства, был мой друг, Чарльз Эверард. Помните его?

– Сын булочника? – удивленно воскликнул сэр Перран. – Вы меня разыгрываете!

Элизабет понизила голос.

– Пожалуйста, не говорите никому, потому что это тайна, но одно время мы с ним часами бродили по нашим холмам. Я тогда только-только научилась лазать по деревьям и распробовала вкус рыбы, которую он ловил в ручьях. А в четырнадцать лет он решил стать моряком, и теперь я получаю от него письма примерно раз в два месяца. Сейчас ему двадцать два, он плавает в Средиземном море, и мы с ним не виделись уже Бог знает сколько времени.

– И все же – вы не влюблены в него? – с интересом спросил сэр Перран.

Элизабет неожиданно прыснула.

– Я бы рада сказать, что влюблена, – представляете, как романтично было бы объявить подругам, что отец никогда не позволит мне выйти замуж за любимого, – но увы! Я люблю его просто как брата… Ну а вы, сэр Перран? Вы-то почему за столько лет не женились? Ведь вы наверняка замечаете, какими глазами смотрят на вас мамаши, у которых дочки на выданье. Помню, я еще была совсем маленькая, а уже понимала из разговоров взрослых, что многие возлагали на вас весьма нешуточные планы.

– Точнее, на мое состояние, – поправил он и сощурился, внимательно следя за ее лицом.

– Как вы сказали, не слышу? – Элизабет с невиннейшим видом приставила к уху ладонь. – При мне, во всяком случае, речь шла только о вашем обаянии, безукоризненных манерах и о том, как вы прекрасно танцуете.

Он улыбнулся. В этой девушке замечательно сочетались мудрость и простодушие. Когда-нибудь, подумал он, она станет отличной женой, если только ее суженый сумеет по достоинству оценить ее острый ум, прямоту и чувственность. Ведь как бы Элизабет ни осуждала старшую сестру за смелость фасона, сама она и в целомудренном белом платье выглядела не менее, если не более соблазнительно. Неважно, что прелестные выпуклости ее грудей прятались за рядами оборок, – зато от нее веяло такой безудержной силой, даже неукротимостью, что в былые годы сэр Перран, пожалуй, увлекся бы ею не на шутку.

На этом их разговор прервался, потому что к Элизабет подошел молодой человек и, краснея и запинаясь, пригласил ее на чашечку чаю. Сэр Перран с трудом сдержал насмешливую улыбку, однако Элизабет приняла приглашение с милой непосредственностью и, ослепительно улыбнувшись на прощание сэру Перрану, удалилась в сопровождении кавалера. Ах, зачем она не родилась чуть раньше! – снова подумал сэр Перран.

Что-то шевельнулось у него в чреслах. Странно, он даже не мог припомнить, когда у него в последний раз возникало плотское желание. Пожалуй, лучше было об этом не думать. Он вообще считал, что страсти суть ахиллесова пята мужчины, и уже много лет назад постарался изгнать их из своей жизни. Сейчас ему надо было думать о другом: как быть с Эдвардом Блэкторном.

И когда этот негодяй успел ее обольстить? От того, какими глазами он смотрел на танцующую Джулию, сэра Перрана стал опять душить гнев. Но неожиданно ему пришло в голову, что роман между Джулией и его племянником не только не помешает осуществлению его плана, но, напротив, придаст ему еще большую пикантность.

Сэр Перран сдержанно вздохнул. На лице его отобразилось полнейшее равнодушие, и даже самый внимательный наблюдатель не смог бы догадаться, какие страсти бушевали сейчас в груди баронета. Поистине он скорее задушил бы племянника собственными руками, чем позволил ему жениться на старшей дочери лорда Делабоула, – ибо ничто не должно было теперь стоять на пути его мести.

* * *

Пока его дочь танцевала с лордом Питером контрданс, лорд Делабоул разрывался между противоположными чувствами: радостью оттого, что такой завидный кавалер одаривает Джулию знаками своего внимания, и страхом – мало ли что может помешать его внезапно ожившему интересу. От этого ему делалось не по себе, взгляд его падал то на белое страусовое перо в рыжих волосах Аннабеллы, то на руку сэра Перрана, методично гладившую набалдашник трости, потом вдруг подскакивал на хоры и, ненадолго задержавшись на смычках оркестрантов, снова перебегал на золотистые локоны Джулии. Его нервы были взвинчены до предела, во рту пересохло. Жаль, что в Доме балов и собраний не подавали напитков крепче чая. О сделке с сэром Перраном он старался не думать.

Поймав на себе его взгляд, Джулия слабо улыбнулась, на ее лбу обозначилась легкая морщинка.

Она знает, пронеслось у него в голове. Впрочем, откуда она могла знать? Подозревать – пожалуй, но знать!.. Нет, это совершенно невозможно. Интересно, где все-таки это кольцо с изумрудом? – привычно подумал лорд Делабоул. Единственная драгоценность, оставшаяся дочерям от матери… Найдись оно сегодня, он уже завтра во время игры мог бы делать весьма солидные ставки, а в случае выигрыша даже постарался бы обменять на него руку Джулии.

Да, вот только где оно? Наверное, в каком-нибудь хитроумном тайнике, потому что и ее спальню, и контору он обыскивал уже не раз. Вчера, когда его дочери уезжали на пикник, он снова искал его везде, где только можно, но так и не нашел.

В задумчивости он глядел на Джулию, словно пытался проникнуть в ее душу. Она танцевала легко и грациозно, как когда-то ее мать, и мало-помалу мысли лорда Делабоула начали обретать ту же легкость. Скорее всего она держит кольцо при себе.

Неожиданно его пронзила догадка: ее сумочка!

Ну конечно же! Оно наверняка в какой-нибудь сумочке.

Просто непостижимо, как он за столько времени не удосужился заглянуть в ее сумочки. Он обшарил все углы, которые, как ему казалось, могли служить тайниками, но не додумался до такого простого тайника, как дамская сумочка.

Огромное облегчение тут же сменилось чувством острой вины. Ведь, кроме этого кольца с изумрудом, перешедшего к Джулии в тот злополучный день, у дочерей Оливии не осталось ни одной драгоценности. С остальных он давно уже сделал стразы, а дорогие оригиналы распродал, один за другим, в надежде поправить свое пошатнувшееся финансовое положение. Оливия, конечно, осудила бы его, но – черт побери! – Оливии больше нет, и ее мнение уже не имеет значения.

Однако стоило лорду Делабоулу вспомнить о любимой жене, как кровь часто застучала у него в ушах; его бросило в жар. В зале вдруг сделалось невыносимо душно, и ноги сами понесли его к выходу. Кажется, у него начинался приступ дурноты. Он ускорил шаги, не отвечая на приветствия знакомых. Когда он уже выходил из вестибюля, до него донесся взрыв смеха – вероятно, кто-то сострил по поводу его внешнего вида.

Ступив на Алфред-стрит, он судорожно втянул в себя свежий воздух, но было уже поздно: его вывернуло прямо на тротуар. При свете масляных ламп можно было разглядеть пятна крови, темневшие в луже зловонной желчи. Он прислонился спиной к холодной каменной стене дома. Сверкнула молния, прогремел гром, ветер бросил ему в лицо холодные капли, и слезы на его щеках смешались с дождем.

«Оливия, – думал он. – Зачем, зачем ты приняла такую нелепую смерть? Ты одна удерживала меня в руках, без тебя я расползаюсь на части, меня уже почти нет. Родная моя, родная…»

Он стоял на тротуаре, словно надеясь, что дождевые потоки смоют хоть часть его грехов.

* * *

– Вы позволите мне приехать к вам завтра, мисс Вердель?

Контрданс закончился, и лорд Питер повел Джулию к ряду стульев у стены.

– Буду вам очень рада, – ответила Джулия.

Карие глаза лорда Питера светились нежностью и теплотой.

«Он влюблен», – до странности равнодушно подумала Джулия. Вероятно, несколько дней назад этот свет в его глазах привел бы ее в радостное волнение, теперь же ей было все равно.

– Мы в Хатерлее уже давно ждем, когда вы заедете нас навестить, – с улыбкой закончила она. – Наверняка и папа будет благодарен вам за внимание.

Он опять, как и при встрече, завладел ее рукой и запечатлел горячий поцелуй на ее пальцах. Джулия затаила дыхание. Все это могло означать только одно: лорд Питер наконец-то решился.

– Я надеюсь с ним завтра переговорить кое о чем, – тихо сказал лорд Питер, заглядывая ей в глаза.

Джулия кивнула.

– Я передам, что вы хотите побеседовать с ним наедине, – медленно сказала она, как бы давая понять, что она угадывает характер предстоящей беседы.

– Да, передайте, – отвечал он и, отпустив ее руку, поклонился.

Он уже собрался идти к своей следующей партнерше, но тут к ним подбежала взволнованная Аннабелла. Страусовое перо у нее в волосах подпрыгивало при каждом шаге.

– Идем скорее, – зашептала она, увлекая сестру за талию. Ее черты исказились от страха. – Там папа!.. С ним сейчас майор Блэкторн… Он нашел его на тротуаре у выхода – а там ведь такой ужасный дождь!

8

– О Боже! – воскликнула Джулия и поспешила вслед за Аннабеллой, даже не взглянув на лорда Питера. Только в вестибюле она обернулась, чтобы о чем-то его попросить, но оказалось, что он не пошел за нею. Джулии стало вдруг обидно до слез. Неужели он не понял, что именно сейчас он нужен ей больше всего?

Впрочем, она и думать забыла про лорда Питера, стоило ей заметить в дальнем конце вестибюля Эдварда и своего отца. Оба они, мокрые насквозь, сидели на стульях у стены. Эдвард одной рукой поддерживал виконта за плечи, другой подносил к его губам чашку с горячим чаем. Лорда Делабоула трясло.

Здесь же стояли Элизабет с Каролиной, распорядитель бала и двое слуг, готовых выполнить любое поручение. При появлении Джулии и Аннабеллы все глаза обратились к старшей дочери.

– Папа, что с вами? – торопливо заговорила она. – У вас что-нибудь болит?

– Не знаю. – Лорд Делабоул недоуменно нахмурился. – То есть болеть ничего не болит, но все как-то странно… Я вышел на улицу подышать свежим воздухом, а дальше помню только дождь и майор Блэкторн поднимает меня на ноги. Не понимаю, как так могло получиться?..

Джулия перевела взгляд на Эдварда и тихо спросила:

– Ты распорядился, чтобы подали нашу карету?

Он кивнул. По его угрюмому напряженному взгляду она поняла, что он обеспокоен не меньше ее самой.

– Не волнуйтесь, папа, – сказала она, снова оборачиваясь к отцу и ласково кладя руку ему на плечо. – Вы и глазом не успеете моргнуть, как мы отвезем вас домой и уложим в постель.

– Да, так, пожалуй, будет лучше всего, – пробормотал лорд Делабоул.

* * *

Два часа спустя Блэкторн стоял в кабинете на первом этаже хатерлейского особняка и водил пальцем по разводам на полированной столешнице кленового дерева. Он ждал Джулию. Мысли его путались и никак не могли вырваться из заколдованного круга: неожиданная хворь лорда Делабоула, его страсть к игре, возросший интерес лорда Питера к Джулии и, наконец, пропажа очередного документа, о которой сегодня сообщил ему перепуганный мистер Лэдок.

Что делать? – в отчаянии спрашивал он сам себя. Конечно, Джулии он нужен здесь, но его долг перед Англией – попасть в воскресенье в Корнуолл и устроить там ловушку для загадочного «благодетеля» Моулза.

Но как сказать об этом Джулии – вот вопрос. Поймет ли она, что он не может поступить иначе?

Отвернувшись от стола, Блэкторн подошел к окну, выходившему на большую Хатерлейскую лужайку. Впрочем, ни лужайки, ни холмов за нею не было видно, потому что дождь лил не переставая, а свет от двух свечей, и без того довольно тусклый, рассеивался сразу же за оконным стеклом. От окна веяло приятной прохладой, однако и это не помогало майору сосредоточиться на решении каверзной головоломки: как, в одно и то же время, выполнить поручение Веллингтона в Фалмуте и поддержать Джулию в Бате.

С лестницы донеслись негромкие голоса. Эдвард быстрыми шагами пересек кабинет и остановился у полуоткрытой двери. По ступенькам медленно спускалась Джулия в сопровождении врача, врач что-то говорил ей отеческим тоном и уверенно поддерживал ее под руку. Джулия была очень расстроена, на ее ресницах даже как будто блестели слезы.

– Благодарю вас, доктор, – сказала она, когда они ступили на выложенный черными и белыми квадратами пол. – Я очень рада, что вы нашли время к нам выбраться. Вы даже не представляете, как мне не хватало вашей уверенности!.. Он с ласковой улыбкой потрепал ее руку.

– Зная вашего отца, мисс Вердель, я рискну предсказать, что завтра вам уже не удастся удержать его в постели.

– Пожалуй, – сквозь слезы улыбнулась она.

– Ну а если что – хотя, по моим расчетам, никаких осложнений больше быть не должно, – посылайте за мной, я тотчас к вам приеду.

– Спасибо вам. Вы очень добры.

Григсон с раскрытым зонтом проводил доктора и помог ему сесть в карету. Когда дворецкий вернулся, Джулия попросила его принести в кабинет бренди для майора Блэкторна.

Григсон ушел, и Эдвард распахнул перед Джулией дверь кабинета.

– Расскажи мне все, – приказал он, легонько подталкивая ее к камину.

Длинный, в четыре окна, прямоугольный кабинет был украшен рыцарскими доспехами, расставленными в простенках наподобие часовых. На окнах колыхались полупрозрачные муслиновые занавески, а по бокам – тяжелые портьеры из золотистого бархата. Развешанные по стенам медные шомполы с наконечниками в виде орлов были с нарочитой небрежностью задрапированы зеленым бархатом с золотой бахромой. Надо сказать, что это выглядело весьма впечатляюще, особенно теперь, когда украшения в древнегреческом стиле снова вошли в моду. Тут и там стояли стулья и небольшие диванчики: одни мягкие, зеленого бархата, другие ампирные, обтянутые шелком в золотую и белую полоску. На полу лежал толстый восточный ковер с геометрическим рисунком в зеленых, золотистых и черных тонах.

Опустившись на стул, Джулия в подробностях передала Эдварду весь свой разговор с доктором. В подобных случаях принято подозревать прежде всего лихорадку или даже воспаление мозга, однако поскольку прочие симптомы того или другого напрочь отсутствуют, то худшие подозрения можно смело отмести. Конечно, лежа на улице под дождем, он переохладился, но, даст Бог, обойдется без воспаления легких. Кто знает, возможно, это был всего лишь приступ меланхолии. Небольшая доза опия поможет ему хорошо выспаться, и все пройдет.

Она сидела на самом краешке сиденья, сцепив руки на коленях и сосредоточенно разглядывая узоры на ковре, и ее нежно-розовое тюлевое платье так же не вязалось с насыщенными цветами ковра, как озабоченность на лице не вязалась с ее прекрасными чертами.

Эдвард молча глядел на золотые локоны Джулии, мерцавшие при свечах, и думал о том, как трудно должно быть женщине сражаться в одиночку. Он прекрасно понимал ее: ему и самому часто приходилось принимать немедленные решения – за себя и за других. Конечно, в его сражениях все было иначе, над головою плыл пороховой дым и со всех сторон доносилась ружейная пальба, но суть была та же: бороться и победить.

Он обещал помочь ей, но как это сделать, когда он даже не может быть с нею рядом?

Опустившись перед нею на колени, он взял ее за обе руки и заглянул в глаза.

– Ты не одна, – сказал он. – Я помогу тебе.

Она взглянула на него чуть удивленно, словно видя его впервые, так что ему сделалось не по себе.

– Мне надо было настоять, чтобы папа сегодня остался дома и отдохнул, а не ездил бы с нами на бал. Он так мало спит.

Поднявшись с колен, он придвинул к камину второй стул и тоже сел.

Григсон принес графин бренди и два коньячных бокала на серебряном подносе, оставил поднос на столике возле Блэкторна и удалился.

Наполнив оба бокала, Эдвард протянул один Джулии и приказал пить.

Пока она неуверенно держала бокал, он смотрел на ее руку и думал о том, что эти длинные тонкие пальцы, которые так легко и виртуозно бегают по клавишам, исполняя Генделя, Гайдна, Моцарта или Баха, слишком слабы и бессильны перед тем, что ждет их в жизни.

По-прежнему не отводя глаз от ковра, Джулия отпила глоток, за ним второй и третий. Она молчала, но по тому, как напряженно ее глаза бегали по геометрическим фигурам восточного орнамента, Эдвард догадывался, что происходит с ней. Ничего, думал он, бренди разгонит ее страхи, и она успокоится.

Он тоже пригубил свой бокал, и приятное тепло тотчас потекло по жилам. Его одежда до сих пор не высохла после того, как два часа назад он под проливным дождем поднимал лорда Делабоула с тротуара и вел к дверям вестибюля. Он совершенно случайно увидел, как виконт, с мертвенно-бледным лицом, покидал бальную залу, и на всякий случай последовал за ним. Две минуты спустя он нашел его на улице: лорд Делабоул ничком лежал на тротуаре под потоками дождя. Конечно, Эдвард не мог знать наверняка, что случилось, но подозревал, что бремя навалившихся на виконта долгов оказалось слишком тяжким для него, и у него скорее всего сдали нервы.

Майор очень хотел помочь отцу Джулии, но чем он мог помочь, когда у него самого не было ни денег, ни времени? Конечно, можно было попытаться как-то успокоить обитателей Хатерлея и таким образом хотя бы временно облегчить их участь, однако он прекрасно понимал, что этого слишком мало. Что касается его планов, связанных с карьером, то они, конечно, были хороши, но дела в имении были, наоборот, так плохи, что помощь требовалась немедленно.

Он сердито отхлебнул глоток бренди. Вот так всегда, всю жизнь: слишком мало, слишком поздно. Но, черт побери, что он может сделать для лорда Делабоула сейчас, пока еще не слишком поздно и есть хоть какая-то надежда?

Досадуя на собственное бессилие, он допил бренди и со стуком поставил бокал на серебряный поднос.

– Твоей вины тут нет, – угрюмо сказал он то ли ей, то ли себе самому.

Джулия все еще сжимала в руке бокал с недопитым напитком.

– Я знаю, – сказала она. – Но мне все время кажется, что это можно было как-то предотвратить.

– Завтра ему наверняка будет лучше. Ему надо только как следует выспаться.

– Да, конечно. – Джулия улыбнулась, как будто понемногу приходя в себя. – Он вообще-то очень крепкий. Конечно, после маминой смерти он сильно сдал, но тут уж ничего не поделаешь. Если бы только… – Она закрыла лицо свободной ладонью.

Эдвард отставил бокал Джулии на стол и взял ее за руку.

– Милая, – прошептал он. – Не надо так. Посмотри на меня. Сейчас тебе нужно быть сильной. Мне, к сожалению, придется пока уехать, но…

– Что?! – растерянно вскрикнула она. – Ты уезжаешь? Когда? Надолго?..

– Думаю, на несколько дней. Это все те же дела в Корнуолле. – При этих словах на ее лице отобразился такой неприкрытый ужас, что Эдвард смутился. – Обещаю, я вернусь, как только смогу, и тогда постараюсь найти выход из этого замкнутого круга. Видишь ли, пока я не уладил кое-какие дела в Корнуолле… точнее, в Фалмуте, у меня связаны руки, и я не могу заниматься ничем другим. Прошу тебя, потерпи немного, и скоро мы одолеем все твои несчастья. Поверь, вместе мы как-нибудь с ними справимся.

Но зеленые глаза Джулии смотрели на него отчужденно, и Эдвард понял, что никакие слова сейчас не помогут.

Поэтому он погладил ее по руке и нежно поцеловал в щеку.

– Думаю, теперь тебе лучше всего лечь в постель и хорошенько выспаться. Завтра все будет уже не так. Ну а мне пора.

Джулия безропотно поднялась, и Эдвард увидел, как ее плечи поникли от усталости.

– Да, конечно. Я и правда еле держусь на ногах. Может быть, переночуешь у нас? Я скажу Григсону, тебе приготовят спальню.

– Нет, спасибо. – Он покачал головой. – Мне нужно ехать, ведь дядя ждет известий о лорде Делабоуле. Если я не вернусь, он наверняка подумает самое худшее. Не хотелось бы так волновать его без нужды.

Джулия больше не уговаривала его и молча позвонила в колокольчик. Когда дорожная коляска лорда Делабоула подкатила к крыльцу, Григсону снова пришлось держать раскрытый зонтик, чтобы гость, садясь в экипаж, не вымок под проливным дождем.

* * *

Свесив ноги с кровати, лорд Делабоул неотрывно смотрел на дверь своей спальни и ждал, пока уймется назойливый стук в висках. Его все еще подташнивало – то ли от вчерашнего недуга, то ли от опия. Он с отвращением сглотнул горький ком – и почувствовал себя еще хуже. Когда за дверью наконец раздались шаги, сердце бешено заколотилось у виконта в груди. Вошел лакей и, почтительно кивнув хозяину, приступил к своим обязанностям.

Лорд Делабоул отбросил одеяло и встал, однако тут же снова рухнул на кровать. Чертово головокружение!.. Не отвечая на вопросы лакея, не дурно ли ему и не принести ли воды, он наконец поднялся на ноги, закутался в парчовый темно-красный халат, поданный лакеем, и потуже затянул пояс.

Одевшись, он быстро, как только позволяло его сегодняшнее состояние, вышел в коридор и свернул налево. Миновав бывшую спальню своей жены, он без колебаний толкнул вторую дверь и вошел в комнату старшей дочери.

Джулии не было, и ее постель уже была убрана. Стоя на пороге, лорд Делабоул оглядел комнату. Он чувствовал себя всесильным. Перед ним маячила цель, и ради этой цели он был готов на все.

То, что он искал, оказалось на самом виду, и он чуть не расхохотался вслух над собственной глупостью. Сумочка, белая атласная сумочка с бабочкой, вышитой мелким жемчугом, – кажется, та самая, с которой Джулия ездила вчера на бал, – преспокойно лежала на туалетном столике.

Лорд Делабоул крадучись подошел к столику. Развязав шнурок, он пошарил внутри рукой и тревожно застыл на месте. Кольца не было. В сумочке лежали флакон с нюхательной солью, табакерка, перламутровый гребень, ножнички для рукоделья в бархатном футляре и маленькая баночка румян.

Виконт тяжело вздохнул. Значит, кольца нет. Флакон, табакерка, гребень, ножницы, румяна – и все. Мрачно уставясь в раскрытую сумочку, он без особой надежды начал прощупывать ткань, проверяя, нет ли где потайного отделения. Внезапно сердце его радостно заколотилось. Есть, ей-Богу, есть! И внутри его что-то твердое, овальной формы!.. В волнении он запустил пальцы в потайной кармашек и извлек на свет его содержимое.

О черт!.. Всего лишь медальон. Откинув крышку, виконт обнаружил внутри свернутую прядь волос, принадлежавшую скорее всего его покойной жене. «На что мне эта грошовая безделушка», – досадливо подумал он и отшвырнул медальон на другой конец столика.

Флакон, табакерка, гребень…

Минутку. Одну минутку. Но ведь Джулия не нюхает табак!.. Он торопливо выудил из сумочки табакерку и открыл ее. В тот же миг глаза его наполнились благодарными слезами. Кольцо с изумрудом ослепительно сверкнуло в утреннем свете. Лорд Делабоул поцеловал кольцо, потом табакерку, потом, сунув кольцо в карман халата, убрал табакерку на место, затянул шнурок и постарался придать сумочке примерно такой же вид, в каком нашел ее несколько минут назад. Покончив с этим, он на цыпочках вернулся к двери.

Прежде чем выходить, он прислушался. Было тихо. Отбросив колебания, он толкнул дверь. На всякий случай – если, паче чаяния, его видел кто-то из дочерей, – он двинулся по коридору с неторопливой уверенностью и, лишь убедившись, что никого нет, шумно вздохнул и ускорил шаг.

У себя в комнате виконт приказал лакею одеть его и добавил:

– Мне нужно уехать так, чтобы меня никто не видел. Ясно?

Лакей кивнул.

* * *

В одиннадцать часов того же утра Джулия стояла у окна, отведя муслиновую занавеску чуть в сторону: так ей было лучше видно, как лорд Питер в своем великолепном открытом кабриолете подъезжает к крыльцу. От сына маркиза, который сам правил упряжкой холеных пегих лошадей, даже издали веяло элегантностью природного аристократа. На сиденье возле него покачивался какой-то небольшой предмет – по всей видимости, букетик цветов.

Она ждала его в Зеленом салоне. Эта небольшая и достаточно уютная гостиная располагалась на втором этаже и выходила окнами на тисовый лабиринт.

Сердце должно бы было трепетать у нее в груди: как-никак тот, на кого она возлагала все свои надежды, приехал сегодня просить ее руки. Но увы, в душе ее не было ни трепета, ни волнения – ничего; все ее чувства будто вымерли.

После того, как вчера во время бала с ее отцом случился обморок, а вечером Эдвард к тому же сообщил ей, что уезжает, что-то словно сломалось в ее душе. Теперь она уже почти не надеялась на более или менее благополучный исход. Отец после смерти жены обещал позаботиться о будущем дочерей, но из-за своих пагубных пристрастий уже едва мог заботиться о себе самом. Ну а Эдвард… Эдвард был всего лишь ее девической мечтой, с которой пора было прощаться. Он говорил, что поможет ей выпутаться из ее затруднений, но какие-то собственные затруднения – о коих она ничего не знала, – по всей видимости, занимали его больше. Конечно, он исходил из самых лучших и благороднейших намерений… как, впрочем, и лорд Делабоул. Однако в конечном счете все решали не намерения, а поступки.

Пока все эти мысли проносились у нее в голове, а кабриолет лорда Питера подъезжал к крыльцу особняка, Джулия сочла за лучшее снова сосредоточить все помыслы на своем главном плане, намеченном еще несколько недель назад.

Отвернувшись от окна, она окинула взглядом Зеленый салон – бывшую любимую комнату леди Делабоул. Все кругом, включая стены, было обтянуто зеленым камчатным шелком – к слову сказать, весьма дорогостоящим; на фоне темной зелени лишь кое-где мерцала позолота. Багеты красного дерева разделяли стены на прямоугольники, в каждом из которых помещалась картина: портрет какого-нибудь знаменитого скакуна, или сцена выездки лошадей, или сцена охоты. Все это выглядело весьма внушительно и как бы по-мужски. Джулия догадывалась, что картины на стенах салона не оставят ее гостя равнодушным. Лошади, скачки, аукцион Таттерсолз, новейшие усовершенствования экипажей, всевозможные рессоры, седла, сбруи – лорд Питер просто дышал всем этим. Креслам и диванам в комнате было, вероятно, лет по двести: все они имели квадратную форму, еще без плавных сглаженных линий, вошедших в моду во времена королевы Анны, а их ножки и подлокотники были украшены замысловатой резьбой. Таким образом, и мебель, обтянутая темно-зеленым шелком, создавала впечатление, с одной стороны, уюта, с другой – мужской основательности.

Из четырех окон в комнату лился ровный прохладный свет, в два последних светило солнце, и его лучи оживляли зеленый шелк и благородную древесину.

Особенно тщательно Джулия выбирала платье. После долгих раздумий она остановилась на «ампирном» платье в темно-зеленую и белую полоску с высокой талией, «фонариками» на рукавах и глубоким вырезом. Она, конечно, понимала, что девушке неприлично принимать гостя в наряде с таким глубоким декольте, но, во-первых, платье подходило по цвету к Зеленому салону, а во-вторых, сегодня, когда будущее ее и сестер зависело от решимости лорда Питера, ей надо было действовать наверняка.

* * *

В квадратной просторной передней лорд Питер передал свою шляпу с перчатками пожилому дворецкому. Все, что он успел до сих пор увидеть в Хатерлее, в том числе и этот дворецкий, производило на него весьма благоприятное впечатление. Отец, маркиз Тревонанс, как-то говорил ему, что по выучке дворецкого можно почти безошибочно судить о положении семьи, которой он служит.

– Как вас зовут, любезнейший? – спросил он дворецкого.

– Григсон, милорд. – Это было произнесено ровным, полным достоинства тоном вышколенного слуги.

Лорд Питер удовлетворенно кивнул, и его беспокойство начало мало-помалу проходить. Вчера вечером, намекнув Джулии, что хочет просить ее руки, он тут же пожалел об этом. Ведь для себя он давно решил, что с этой девушкой следует быть осмотрительным, и если делать ей предложение, то не ранее, чем через шесть месяцев от начала знакомства. У него не было никаких причин торопиться, кроме разве что одного незначительного обстоятельства: увидев, какими глазами она смотрит на майора Блэкторна, он разом забыл все свои благоразумные решения.

Сейчас он чувствовал себя довольно глупо. Разумеется, Джулия была расстроена тем, что, при всех знаках внимания, он до сих пор не проявил желания поговорить с ее отцом, но, в конце концов, это была не его забота. Его решение оставалось неизменным: если чувство, зародившееся в его душе, не угаснет, а, наоборот, будет набирать силу, и если сама Джулия не потеряет интереса к нему и докажет ему свою любовь, – тогда он, конечно, женится на ней. Да и кто бы на его месте поступил иначе?

Собственно говоря, он и в Бат приехал только затем, чтобы увидеть ее.

Во время прошлого лондонского сезона Фредерик Браун так смутил всех своим описанием прелестных сестер Вердель, в особенности старшей, красавицы Джулии, что лорд Питер решил самолично поехать в Бат и проверить, сильно ли преувеличивал рассказчик.

Однако увидев Джулию собственными глазами, он был так искренне восхищен, что не удержался и с первого же дня начал ухаживать за нею. Когда она принимала воды в Лечебном зале, многие нарочно старались пройти мимо ее стойки, чтобы только лишний раз взглянуть на нее. И поистине, было на что взглянуть. Она никогда не морщилась, поднося стакан к губам; можно было подумать, что вместо зловонного питья ей по ошибке наливали божественный нектар. Она и сама походила на богиню, сошедшую с небес в голубой шелковой шляпке и голубой накидке, с прелестной расшитой сумочкой на запястье. Чего стоила одна ее манера держаться! Такой изысканности и одновременно природного обаяния не знал даже Лондон.

Перед лордом Питером нарисовалось заманчивое будущее. Он женится на ней и заберет ее в Лондон, где она равно очарует всех сильных мира сего и хозяек модных гостиных. Благодаря ей его положение упрочится. Мать, безусловно, одобрит его выбор, отец станет уважать его гораздо больше, но главное – Гарри, его старший брат, который когда-нибудь унаследует отцовские титулы, поместья и все состояние, будет отчаянно завидовать ему. Самому Гарри пришлось жениться на девушке весьма скромной наружности, по той простой причине, что принадлежащие ей по наследству земли граничили с родовым поместьем Тревонансов. Надо сказать, что отец, лорд Тревонанс, отнюдь не настаивал на этом браке, потому что ставил превыше всего счастье своих детей. Однако Гарри, видимо, просто не мог упустить такую прекрасную возможность расширить семейные владения, и свадьба состоялась.

Положим, в своем выборе брат был движим жадностью, подумал лорд Питер, ну а чем движим сейчас он сам?

Ему тоже хотелось заполучить для семьи что-то ценное, и вот наконец он нашел это что-то: удивительную, несравненную красоту. Да, но во что она обойдется его семье?

С месяц назад до него впервые дошли слухи о пристрастии лорда Делабоула к азартным играм. Говорили даже, будто он успел проиграть приданое своих дочерей и чуть ли не собрался уже сдавать Хатерлейский парк внаем. Дело было нешуточное, и лорд Питер отправился в Уилтшир, чтобы навестить своих родителей и заодно выяснить, известно ли им что-то о нынешних обстоятельствах лорда Делабоула. На что маркиз, которому из самых достоверных источников было известно, что виконт гол как сокол, весьма настойчиво посоветовал сыну воздержаться от столь обременительного союза.

Лорд Питер снова оглядел сверкающий черно-белый пол, полированные деревянные перила и стены, сплошь покрытые дубовой обшивкой. Посреди передней стоял круглый столик с инкрустацией. В его глянцевитой вощеной поверхности отражался живописный букет из папоротников и колокольчиков. Да, ни фигура дворецкого, ни впечатление от самого особняка пока что не подтверждали неприятных слухов.

– Его милость, вероятно, ожидает меня? – спросил он у Григсона.

В ответ дворецкий слегка наклонил голову и сказал:

– Мисс Вердель хотела бы побеседовать с вами до того, как вы увидитесь с его милостью, – разумеется, если вы согласны.

– О, конечно, – несколько удивленно отвечал лорд Питер.

По дороге он мысленно готовился поведать лорду Делабоулу о своих доходах, дабы виконт не сомневался, что он в состоянии позаботиться о его дочери. Теперь он невольно забеспокоился. Что случилось? Вдруг Джулия передумала и уже не хочет выходить за него замуж? Нет, это невозможно. Что бы там ни было с ее отцом, но от мысли, что Джулия может его отвергнуть, ему чуть не сделалось дурно. Он последовал за дворецким, который уже размеренным шагом поднимался по лестнице.

9

Когда Григсон негромко постучал в дверь, Джулия стояла у окна, с трудом сдерживая слезы. Ее мучили тревожные предчувствия. Сколько времени она ждала этой минуты? Два месяца – конечно, не срок, но на весы было брошено так много, что эти два месяца казались ей вечностью.

Только сейчас Джулия заметила, что ее пальцы от волнения мнут шелк бело-зеленого полосатого платья. Дверь отворилась, дворецкий возвестил о прибытии лорда Питера и, едва гость шагнул через порог, бесшумно удалился, затворив за собою дверь.

Хотя размеры комнаты были достаточно скромны, Джулии казалось, что лорд Питер находится где-то бесконечно далеко от нее. Он был одет, как всегда, безукоризненно: синий сюртук с бледно-желтой жилеткой, желтовато-коричневые панталоны и начищенные сапоги. В руке у него был букетик фиалок, которые он держал довольно неловко: судя по всему, не привык дарить дамам цветы.

– Доброе утро! – Он нерешительно улыбался ей с порога, словно боясь сойти с места.

Джулия, на свинцовых ногах, сама двинулась ему навстречу.

– Вы очень точны, – с улыбкой проговорила она. – Когда вы подъезжали к крыльцу, часы как раз били одиннадцать. – Точность – ценное качество для супруга. – Затаив дыхание, она ждала, как он отнесется к ее словам: испугается еще больше или, наоборот, воспрянет духом.

Лишь заметив, что плечи лорда Питера расслабленно опустились и карие глаза повеселели, Джулия неслышно выдохнула воздух.

– Не просто ценное, а ценнейшее! – Лорд Питер протягивал ей букет. – Вам нравятся фиалки?

Джулия поднесла букет к лицу и дотронулась губами до нежного лепестка.

– О да, очень. – Взяв гостя под руку, она повела его поближе к камину. – Полагаю, нам с вами многое надо обсудить. Сядьте, прошу вас.

Она усадила его на диван, сама же опустилась в соседнее кресло, чтобы удобнее было говорить. Устроившись, он озабоченно взглянул на Джулию.

– Как здоровье вашего отца? Насколько я понял, вчера во время бала с ним случился обморок. Я сперва хотел последовать за вами, но потом понял, что в такую минуту мое присутствие будет вам помехой.

Джулии очень хотелось сказать ему, что он ошибается и что именно в такую минуту ей больше всего нужна была его помощь и поддержка. Но, понимая, что сейчас не время для подобных объяснений, она лишь положила фиалки на низкий столик и ответила на вопрос:

– Доктор считает, что папа переутомился и что ему просто надо немного отдохнуть.

– Рад это слышать, – отвечал лорд Питер, по-видимому, вполне искренне. – В таком случае, я могу говорить о цели моего сегодняшнего визита. Я рассчитывал сразу же увидеться с вашим отцом и, с соблюдением всех формальностей, просить у него вашей руки, но, возможно, так будет даже лучше. Есть один вопрос весьма деликатного свойства, который я охотно обсудил бы с вами, прежде чем заговаривать о нем с лордом Делабоулом.

Джулия сложила руки на коленях и постаралась дышать как можно спокойнее и ровнее.

– Я тоже подумала, что так лучше, – сказала она. – Вы как будто колеблетесь, словно вас что-то очень сильно беспокоит, и мне кажется, я угадываю, в чем тут дело.

Лорд Питер вздохнул, откидываясь на спинку дивана.

– Помните, однажды, недель пять назад, мы с вами провели в городе почти целый день: ездили в Лечебный зал, потом осматривали аббатство, заходили в кофейни, вместе читали газеты… То был один из счастливейших дней моей жизни. Увидев вас впервые, я сразу понял, что на земле нет никого прекраснее вас… А тогдашняя незабываемая прогулка по Бату стала для меня началом нового чувства к вам, много более глубокого и чистого.

Она прекрасно помнила этот день, и правда очень приятный. Они успели тогда о многом переговорить, и Джулия выяснила, что лорд Питер так же, как и она, любит музыку и живопись, так же считает, что Хлебные законы только наносят ущерб хозяйству страны, так же всей душой сочувствует страданиям бедняков и стремится принести пользу обществу, правда, пока не знает, какую. Именно после этого разговора она окончательно поняла, что лорд Питер годится ей в мужья, ибо, во-первых, такого человека она могла бы полюбить – или, во всяком случае, ей так казалось, – а во-вторых, он безусловно мог предоставить ее семье столь необходимую помощь.

Поэтому теперь она прямо взглянула ему в глаза и ответила так:

– В тот день, милорд, я наслаждалась вашим обществом, как никогда и ничьим прежде, и впервые поняла, что мы с вами могли бы быть очень счастливы вместе.

Все больше воодушевляясь, лорд Питер склонился вперед и легонько погладил ее сплетенные на коленях пальцы.

– Уверяю вас, Джулия, что тот болезненный вопрос, о котором идет речь, никоим образом не влияет на мое мнение о вас и не мешает мне вас любить… А я люблю вас искренне и нежно. Но спустя примерно неделю после того памятного дня до меня начали доходить неприятнейшие слухи, касающиеся вашего отца. Дальше – больше; мне объяснили, что он заядлый игрок… Скажите, – его ладонь твердо легла на сцепленные пальцы Джулии, – моя откровенность очень вам неприятна?

Как она ни старалась держать себя в руках, все же горло ее сжалось, и некоторое время она не могла говорить.

– Так вы ничего не знали? – в смущении пробормотал он. – Простите, мне не следовало об этом говорить! Я не хотел причинить вам боль. Ах, как нехорошо вышло…

Джулия судорожно сглотнула и отрицательно помотала головой.

– Вам не в чем себя упрекать, – помолчав, сказала она. – Дошедшие до вас слухи верны и, возможно, даже не отражают самого худшего. Отец давно уже проиграл все свое состояние, а вслед за ним и наше с сестрами приданое. От наших фамильных драгоценностей остались теперь одни только подделки.

Он все еще не убирал руки.

– Я слышал, лорд Делабоул собирается сдавать Хатерлейский парк?

Джулия кивнула.

– Это неизбежно.

– Значит, положение и впрямь бедственное. – Он смотрел на нее прямо и серьезно.

– Но… вы вольны не делать мне предложения, – сказала Джулия. – На вашем месте, думаю, я тоже не стала бы спешить с помолвкой, во всяком случае, сначала посоветовалась бы с родителями.

Он улыбнулся.

– Я уже это сделал, и отец посоветовал мне немедленно уехать из Бата: в противном случае кредиторы вашего отца станут всячески поощрять его мотовство в расчете на то, что все его траты будут с лихвою оплачены из банковских счетов маркиза Тревонанса. Словом, – закончил лорд Питер, – он высказался против нашего с вами брака… Но ведь он не знает вас, и ему неведомы ваши достоинства.

– И вы готовы идти против отцовской воли?

– Окончательное решение отец оставил за мной. Однако при этом он дал мне понять, что, помимо оплаты долгов, имеющихся на момент бракосочетания, он не даст больше ни гроша.

Джулия часто заморгала. Значит, весь этот месяц, пока она мысленно обвиняла лорда Питера в трусости и нерешительности, он на самом деле тщательно взвешивал все «за» и «против» их будущего союза? Губы Джулии тронула улыбка, и стало как будто легче дышать.

– Я вижу, что вы серьезно подошли к вопросу и видите все трудности, с которыми вам неизбежно придется столкнуться в случае нашего с вами союза. То, что при этом вы все-таки здесь, лучше всяких слов доказывает мне истинность ваших чувств… и я вам глубоко благодарна. Но… вы не сердитесь на меня?

– Я – на вас? – удивленно переспросил он. – За что же мне на вас сердиться? Ведь вы ни в чем передо мною не виноваты. Более того, лично о вас я слышу со всех сторон только самые лестные отзывы. Все ваши друзья и знакомые, включая сэра Перрана Блэкторна, в один голос твердят мне о ваших многочисленных талантах, о преданности сестрам, а также о том, как умело и самоотверженно вы после смерти леди Делабоул взялись за ведение хозяйства.

Глазам Джулии стало вдруг горячо от слез. Эта хвалебная речь принесла ей нежданное утешение за муки последних двух лет. Соскользнув с кресла, она упала на колени перед лордом Питером.

– Вы так добры ко мне! – пробормотала она сквозь слезы.

– Джулия!.. – Он нежно погладил ее щеку, потом встал, поднял ее с колен и поцеловал.

Когда губы лорда Питера коснулись ее губ, а его руки спокойно и уверенно легли на ее спину, она невольно вспомнила Эдварда и блаженство его объятий, но тотчас отбросила эту мысль как предательскую и постаралась думать только о том, как она будет заботиться о счастье лорда Питера.

Не размыкая объятий, он немного отстранился от нее и сказал:

– Мисс Вердель, я прошу вас оказать мне честь стать моей женой. Согласны ли вы?

– Да. – Она с улыбкой вскинула на него глаза. – Я согласна.

Несколько минут спустя, когда жених Джулии выразил желание немедленно переговорить с ее отцом, она позвонила в колокольчик и, не в силах сдержать сияющую улыбку, попросила Григсона сейчас же пригласить лорда Делабоула в Зеленый салон.

В ответ, однако, на лице дворецкого отобразилось какое-то странное беспокойство.

– Простите, мисс, – неуверенно начал он, – но боюсь, что сейчас это невозможно. Насколько мне известно, его милости нет дома. Старший конюх сказал, что он уехал еще до прибытия вашего гостя и при этом не сообщил, куда направляется и когда намерен вернуться.

– Вот как, – досадуя на самое себя, сказала Джулия. Что поделаешь, у отца и впрямь была скверная привычка уезжать и приезжать, когда ему заблагорассудится, не ставя об этом в известность никого из домашних, и ей следовало хотя бы заранее выяснить его планы на сегодняшний день.

Отпустив Григсона, Джулия обернулась к лорду Питеру.

– Отобедаете с нами? Возможно, отец скоро вернется. Мне очень хочется, чтобы вы поговорили с ним как можно скорее. Впрочем, я сама виновата. Теперь я припоминаю, что вчера из-за его обморока и связанных с ним волнений я забыла предупредить его о вашем визите, а сегодня с утра мы с ним еще не виделись.

– Ничего страшного, – улыбнулся лорд Питер. – Не сегодня, так завтра или послезавтра – это всего лишь вопрос времени. Ну а что касается обеда – я с удовольствием принимаю ваше приглашение.

Но позже, когда младшие сестры узнали о цели визита лорда Питера и о том, что Джулия уже отдала ему свою руку, она пожалела, что пригласила его остаться. Разумеется, все они были безупречно вежливы с гостем – поскольку он все-таки был гость и воспитание не позволяло девушкам выказывать к нему неуважение, – однако по хмурым взглядам, то и дело кидаемым в его сторону, Джулия безошибочно угадывала, что все трое относятся к ее помолвке в высшей степени неодобрительно.

В три часа дня, поскольку хозяин все еще не вернулся, лорд Питер сердечно простился со своей будущей супругой и свояченицами. Едва его кабриолет отъехал от крыльца, сестры набросились на Джулию.

– Как ты могла! – кричала Элизабет. – Ведь только что вовсю флиртовала с Эдвардом Блэкторном! Не отпирайся, я видела, как ты на него смотрела вчера на балу, – будто хотела, чтобы он обнял тебя и… и поцеловал на глазах у всех! А сегодня уже принимаешь предложение лорда Питера?! Только ради Бога, не говори мне про наши стесненные обстоятельства, не то я совсем на тебя рассержусь.

– Какие обстоятельства? – спросила Аннабелла. – Это вы о том, что папе в последнее время не везет на бирже? Но ведь вы сами говорили, такое со всеми бывает!.. – Младшим сестрам было объяснено, что их финансовые затруднения вызваны неудачами отца на бирже.

Одарив Элизабет весьма выразительным взглядом, Джулия обернулась к Аннабелле и сказала:

– Не слушай ее. Просто мы с майором Блэкторном не можем быть вместе, и это было ясно с самого начала, а вчера… вчера вечером он сказал мне, что уезжает.

– Как?! – воскликнули в унисон три сестры.

– Да, уезжает. Он сказал, что у него какие-то дела в Корнуолле и что его несколько дней не будет в Бате.

– Но ведь он вернется, да? – спросила Каролина, глядя на Джулию сочувственно и печально.

– Вернется, – кивнула Джулия. – Только это ничего не изменит. Ты же знаешь: он солдат, к тому же у него ни гроша за душой.

Неожиданно Джулия заметила, что Аннабелла как-то странно примолкла и сидит, уставившись в одну точку.

– Ты что? – спросила она.

Аннабелла часто заморгала.

– Ничего. Просто вспомнился вчерашний разговор с сэром Перраном. Тогда я подумала, он шутит, но теперь… не знаю.

– Что за разговор? – нахмурилась Джулия. – Начала, так уж договаривай.

Аннабелла снова заморгала.

– Просто сэр Перран беспокоился, не вступил ли его племянник в сговор с контрабандистами. Ведь в Корнуолле их как будто очень много? А майор Блэкторн… ты же сама говорила, он всегда любил приключения.

– Да, но чтобы Эдв… чтобы майор Блэкторн связался с контрабандистами – нет, не могу этому поверить… Впрочем, это тоже не имеет значения. В любом случае брак между нами невозможен. Что же касается лорда Питера, – тут Джулия подняла выше голову и расправила плечи, – то у нас с ним сходные взгляды и вкусы, и… словом, я намерена стать ему хорошей женой. Ему известно о папиных неудачах на бирже, – при этих словах она прямо взглянула на Элизабет, – но он не придает им большого значения. Так что все уже решено. Лорду Питеру только осталось попросить у папы моей руки, и мы поженимся.

Голос Джулии звучал спокойно и уверенно, и ей самой уже казалось, что только так и могло быть.

Смущало разве что отсутствие лорда Делабоула. За ужином Джулия узнала, что он ненадолго заезжал домой, переоделся для игры в карты и тут же уехал к сэру Перрану, даже не заглянув к ней – хотя ему и передали, что она хотела с ним поговорить. Что ж, вздохнула она, видно, придется отложить приятный разговор до утра.

После ужина сестры вместе сидели в гостиной, и Джулия заговорила о своих свадебных планах и видах на будущее. Вскоре Элизабет, а вслед за нею Каролина и Аннабелла мало-помалу оживились и начали, к удовольствию Джулии, обсуждать изменения, которые сулило им всем замужество старшей сестры.

А еще позже, перед сном, Джулия в своей спальне принимала горячую ванну, благоухавшую розовым маслом. Кажется, впервые за последние два года она дышала легко и свободно. На радостях она даже отпустила Габриелу пораньше, сказав ей, что как-нибудь справится с полотенцем и ночной сорочкой. Габриела улыбнулась, поблагодарила ее и ушла.

Джулия с закрытыми глазами лежала в горячей ванне. Итак, все решилось. Ее будущее было ясно и просто. Ее сестры смогут теперь каждый сезон приезжать в Лондон. Сама она поселится в столице, потому что так хочет лорд Питер, и начнет устраивать большие приемы; она сделает все, чтобы ее сестры счастливо вышли замуж, и сама заживет счастливо и красиво, как того хотела мама. Да, теперь наконец она сможет выполнить мамину просьбу и сделать для нее что-то красивое.

От радости, что приняла такое мудрое и единственно верное решение, Джулия, неожиданно для себя самой, поднялась из ванны и, шлепая босыми ногами по полу, подбежала к туалетному столику. Торопливо развязав шнурок, она достала из сумочки табакерку. Ей хотелось увидеть кольцо с изумрудом у себя на пальце, чтобы тем самым оказаться хоть на время ближе к маме и сказать ей, что она была и остается ее послушной дочерью. Кроме того, она смутно надеялась, что кольцо поможет ей наконец поверить в свершившееся: главная цель ее жизни достигнута, ей обеспечена хорошая, даже блестящая партия.

Джулия раскрыла табакерку и растерянно застыла на месте.

Кольцо исчезло.

У нее вдруг перехватило дыхание, словно кто-то ударил ее кулаком в грудь. Она отчаянно открывала рот, но не могла вздохнуть, горло ее сжалось, глаза заломило, как от яркого света. «Мое кольцо!» – хотела крикнуть она, но не могла. Боже, где же оно? Она снова и снова дрожащими руками шарила в сумочке, еще не смея верить, что случилось самое худшее.

Как отец его нашел?.. Она знала, что он и прежде не раз обыскивал ее комнату, но разве ему могло прийти в голову, что она станет держать кольцо в табакерке, в своей собственной сумочке? Теперь ее охватил панический страх.

Внезапно ее взгляд упал на медальон, лежавший чуть в стороне, и она прекратила судорожные поиски. Если вещь, которую она своей рукой убирала в потайной кармашек, оказалась на туалетном столике, значит, он все-таки залез в ее сумочку, открыл табакерку, нашел кольцо и забрал его.

Джулия пыталась убедить себя, что это неважно, что она уже помолвлена с лордом Питером, будущее ее решено, и даже если отец и правда взял ее кольцо, то теперь это уже не имеет большого значения… Но в глубине души она почему-то чувствовала, что имеет, хотя и не могла бы объяснить, какое именно.

Джулия отвернулась от столика и побрела обратно к ванне, но тут же поняла, что ей уже не хочется в горячую воду, а хочется только плакать. Мама подарила ей кольцо с изумрудом, и это кольцо как бы стало в ее жизни продолжением маминой любви и заботы о ней: ведь с ним она могла быть спокойна за свое будущее, вне зависимости от того, с кем придется связать свою судьбу.

Теперь оно исчезло, и Джулия казалась себе абсолютно беспомощной – какой она, впрочем, и была сейчас, стоя посреди своей спальни в луже, уже накапавшей на пол. Ее начало трясти. Надо было одеваться, пока она совсем не продрогла и не заболела. Она достала из платяного шкафа теплую ночную сорочку и машинально начала ею вытираться. Опомнившись, она невесело рассмеялась, бросила мокрую сорочку на пол, потом взяла из шкафа другую и надела ее.

Кольцо исчезло.

Больше она никогда его не увидит. Никогда.

Она задула свечу у изголовья, забралась под бархатное стеганое покрывало и, измученная треволнениями дня, мгновенно уснула.

10

Лорд Делабоул высунулся из окна своей дорожной коляски и крикнул форейтору, чтобы ехал помедленнее. Да, бренди и вина он, пожалуй, сегодня перебрал. От такой тряски его, чего доброго, могло вывернуть наизнанку.

Хорошо еще, что майор Блэкторн так кстати велел принести горячего пива с пряностями. Горячее пиво куда лучше, чем бренди, особенно когда пытаешься следить за картой. Впрочем, все равно он напился как свинья задолго до конца игры.

Он даже не помнил, как оказался у себя в коляске. В памяти почему-то всплывало только склонившееся над ним лицо майора Блэкторна. Ах да, Блэкторн чуть ли не взвалил его на себя, протащил через весь дом, втиснул в коляску и усадил на сиденье. Надо будет завтра утром его поблагодарить. Кажется, майор еще что-то ему говорил, но что? А, вспомнил. Он говорил: «Все хорошо». Фу, какая гнусная шутка!..

Лорд Делабоул обхватил голову руками. Нет, нельзя столько пить. Теперь, как ни пытался, он не мог припомнить последних часов игры. Кажется, он много смеялся – как, впрочем, и все присутствующие, кроме Блэкторна. Майор за весь вечер ни разу не улыбнулся и почему-то почти не сводил с виконта пронзительных серых глаз. Как странно, что именно он выиграл кольцо Джулии. Утром лорд Делабоул ездил в Бат и пытался продать кольцо, но поскольку предлагаемые за него суммы оказались далеки от истинной стоимости, он в конце концов решил просто поставить его на кон. Теперь кольца больше не было, и он был разорен.

Только бы прекратился этот стук в голове! Или это стучат колеса по неровной дороге от Монастырской усадьбы до Хатерлея? Холодные капли упали на его лицо.

Что это, дождь? Щурясь, лорд Делабоул силился разглядеть что-нибудь в темноте, но ничего не видел и не ощущал, кроме колючих капель на своих щеках. Он попытался поднять оконное стекло, чтобы дождь не заливал внутрь, но от усилия его повело куда-то в сторону, и он неловко опрокинулся на сиденье.

Очнувшись, он долго не мог понять, где он и почему его так непонятно болтает из стороны в сторону. Его атласные бриджи промокли насквозь, что-то холодное текло по ногам. Он привстал и попробовал оглядеться, но так ничего и не увидел.

Где он? Почему он весь мокрый? И что это за вода – дождь или… море? Тьма давила на него все сильней. Он хотел вздохнуть поглубже, но не мог. Его вдруг обуял страх, он начал задыхаться. Он застонал, но рядом никого не было.

– Помогите! – позвал он, но вместо крика из его горла вырвался какой-то хриплый шепот. – Помогите! – Получилось как будто немного громче, но и на этот раз из-за дождя его никто не услышал.

Он сел и, нащупав под рукой стену, навалился на нее всей своей тяжестью. Стена неожиданно подалась, и он потерял равновесие. Падая, он успел сообразить, что это открылась дверца его дорожной коляски, но было уже поздно: он покатился куда-то вниз, на миг его ослепительной молнией пронзила вспышка боли, потом снова стало темно.

Когда он в следующий раз пришел в себя, у него перед глазами закачались какие-то черные и белые квадраты. В нос ударил омерзительный запах рвоты.

– … чуть не убился спьяну, – услышал он конец чьей-то фразы. – Выпал из коляски на полном ходу. До сих пор кровит.

– Сходи-ка за пластырем да разбуди двух садовников, чтобы свели его милость наверх, – раздался рядом негромкий голос Григсона.

Присутствие дворецкого почему-то подействовало на виконта угнетающе. Вернулся давешний страх, непонятно перед кем или перед чем, потом мысли начали путаться. Но потом он вспомнил Оливию, и его охватило ощущение тепла и покоя. Оливия была у него единственным якорем в этой жизни, она хранила его от всех бед и спасала от гибели. Никто из окружающих этого не знал – пожалуй, кроме Джулии.

Летом, когда по всему дому плыл аромат роз, срезанных в любимых цветниках Оливии, он тосковал по ней сильнее всего. Этот неповторимый аромат не выветривался и зимой: вазы одна за другой наполнялись розовыми лепестками, засушенными по рецепту Оливии. Она и сама была как роза, нежная и прекрасная в его объятьях, колючая, когда он слишком увлекался выпивкой или игрой. Она крепко держала его в своих маленьких крепких руках, и он всегда радостно подчинялся им, потому что сознавал свою слабость.

Оливия, Оливия…

Потом он провалился куда-то и очнулся уже в своей постели. На нем была ночная рубаха. Сколько прошло времени? Два, три часа? Этого он не знал. Интересно, сколько нужно слуг, чтобы раздеть одного пьяного виконта? – рассеянно подумал он. Пахло рвотой, во рту стояла противная горечь. Вероятно, было не больше четырех часов утра: слуги еще не вставали.

Лорд Делабоул сел, и тотчас в голове у него словно гулко загудел колокол. Он свесил ноги с кровати, и это безобидное движение болью отозвалось во всем теле. Ах да, он же выпал из кареты. Он осторожно потрогал левую щеку: по ней наискось тянулась длинная царапина. Надо будет послать за доктором.

Но это после, а сейчас… Кажется, он должен сделать что-то прямо сейчас?.. Да. Выполнить священную обязанность всякого благородного человека перед лицом банкротства.

Сперва одеться. Священную обязанность неприлично выполнять в ночной рубахе. Может, послать записку любовнице? Да полно, она и не подумает горевать.

От серной спички он зажег трут, потом свечу на ночном столике. Медленно поднявшись на ноги, он неверными шагами двинулся к платяному шкафу, распахнул дубовые полированные дверцы и отыскал сюртук, который ему сейчас был нужен. Прекрасный сюртук – от Штульца, разумеется. Многие, правда, теперь предпочитали Вестона, но виконт был убежден, что до Штульца ему далеко. Белая сорочка с идеально накрахмаленными углами воротничка, белый жилет, черные панталоны, черные вязаные чулки, черные туфли. Руки виконта так тряслись, что сюртук пришлось застегивать целых десять минут. Черт, разве такими руками можно по-человечески завязать шейный платок?

Пошарив в глубине платяного шкафа, он извлек на свет бутылку бренди, вытащил из нее пробку и начал пить прямо из горлышка. С каждым глотком язык, вялой тряпкой болтавшийся во рту, словно обретал привычную упругость. Вернувшись к кровати, виконт сел и зажал бутылку между ногами. Все его тело тряслось. Немного отдохнув, он снова приложился к ее горлышку. Когда предметы перестали двоиться у него перед глазами и дрожь прошла, он закупорил бутылку и убрал ее обратно в обувное отделение шкафа.

Потом он подошел к большому зеркалу с золоченой рамой, небрежным, десятилетиями отработанным движением набросил на шею полоску ткани, неторопливо расправил складки и завязал концы четким, красивым узлом. Интересно, много ли будет крови? – подумал он, трогая царапину на щеке.

Отступив на шаг, он придирчиво осмотрел себя в зеркале с головы до ног, пригладил волосы и плеснул немного розовой воды на лицо и руки. Мерзкий запах все еще не выветрился. Конечно, не мешало бы принять ванну, но об этом не могло быть и речи: надо было успеть сделать все до прихода слуг. Одернув рукава сюртука и разгладив ладонью перед жилета, он одобрительно кивнул своему отражению и, впервые за много месяцев, посмотрел себе прямо в глаза.

Он ужаснулся тому, что увидел. Глаз почти не было, так глубоко они ввалились, и весь он больше походил на призрак, чем на живого человека. Таким, пожалуй, его не узнала бы даже Оливия. Хотя нет, она бы узнала… Губы виконта тронула неуверенная улыбка.

Лорд Делабоул отвернулся от этого чужого нелепого отражения и направился к двери. Спустившись по лестнице на первый этаж, он вошел в свой кабинет, сел за стол и написал две коротенькие записки – одну своему поверенному, другую Джулии. Потом он достал свою лучшую пару дуэльных пистолетов из нижнего ящика стола. При виде пистолетов ему вспомнились былые дуэли, в которые он ввязывался когда-то по молодости и по глупости, и он невольно улыбнулся. Это было давно, задолго до Оливии, когда он еще разгуливал по Лондону в ярко-красном пальто с пелериной, из-под которого виднелись белоснежные кружева жабо и манжет, желтые атласные бриджи и чулки со стрелками. Его густо напудренные волосы были перевязаны на затылке красной шелковой лентой. Шут гороховый, да и только.

Однажды во время дуэли его ранило навылет, и он подумал, что умирает. У него сделалась истерика, и весь Лондон еще долго потом потешался над ним. Непостижимо, как все-таки Оливия разглядела в нем мужчину?

Однако сейчас он должен был вести себя как мужчина, потому что другого выхода у него не было. Заключая сделку с сэром Перраном, он ни на минуту не допускал мысли о том, что ему придется выполнять свою часть договора. Отдать баронету свою любимую Джулию? Прослыть отцом, продавшим собственную дочь? Ну уж нет. Пусть смерть покроет все его долги, а Джулия отдаст свою руку кому захочет.

Он зарядил пистолет и, наклонившись над столом, поднес дуло к виску. Он думал об Оливии.

* * *

Джулия проснулась, но глубокий, как омут, сон все еще не отпускал ее, и она не могла ни открыть глаз, ни пошевельнуть рукой или ногой. Некоторое время она пыталась понять, что ее разбудило. Возможно, кто-нибудь из слуг наверху спросонья уронил на пол таз или что-то тяжелое. Да, ничего особенного, просто непривычно громкий звук.

Все еще не размежая век, она повернулась на бок. Сон ее прервался на каком-то непонятном месте. Будто она танцевала с Блэкторном, и он сказал ей: «Милая моя, как ты несчастлива», – и поцеловал так нежно, что вкус его поцелуя до сих пор ощущался на ее губах. Но почему несчастлива? В ее жизни наконец-то все было хорошо, и она только теперь могла вздохнуть свободно.

Сверху снова донеслись какие-то звуки, на этот раз торопливые шаги. Наверное, проспала какая-нибудь горничная или младший садовник: Григсон и повариха всегда вставали вовремя. Хлопнула дверь, неожиданно внизу заголосила какая-то женщина – протяжно, тоскливо.

Джулия резко поднялась и прислушалась, сидя на постели. Сон пропал бесследно.

В доме происходило что-то неладное. С колотящимся сердцем Джулия выскользнула из-под одеяла. Что случилось? Григсон громко отдавал слугам какие-то распоряжения. Снова хлопнула дверь. Да что там такое, в конце концов? В доме лорда Делабоула никто никогда не хлопал дверями.

Наверное, ночью кому-нибудь стало плохо. Вдруг кому-то из сестер? Джулия торопливо выбежала из спальни и заглянула поочередно в комнаты Элизабет, Каролины и Аннабеллы. Две средние сестры мирно спали, Аннабелла, сидя в кровати, терла кулаком глаза. Ее чепец трогательно съехал набок.

– Джулия, что там случилось? Мне показалось, кто-то плакал?

– Спи, малышка. Наверное, кто-нибудь из слуг заболел. Я спущусь вниз, посмотрю, нельзя ли чем помочь.

У себя в спальне она накинула на плечи шерстяной халат, сунула ноги в расшитые домашние туфли и тут же выбежала обратно в коридор. Всхлипы снизу доносились все громче. Спустившись до половины лестницы, Джулия увидела повариху, уже одетую в свое обычное черное платье и белый крахмальный фартук. Повариха стояла посреди передней и всхлипывала, прижимая к лицу платок. Неестественно бледный Григсон в одной руке держал свечу, другой гладил по плечу повариху и при этом что-то шептал ей на ухо.

– Что случилось? – Голос Джулии отразился от стен и потолка, и она услышала себя словно со стороны. Странно, прежде здесь никогда не бывало эха.

Григсон и повариха тотчас обернулись к ней. Повариха перестала всхлипывать и вытерла лицо длинным подолом фартука.

– Ступайте в постель, детка, – сказал Григсон, глядя на Джулию.

Опять-таки странно: дворецкий, конечно, годился ей в дедушки, но «деткой» он не называл ее уже много лет.

Джулия продолжала спускаться по лестнице как во сне. Вернее, сна давно уже не было, но было ощущение чего-то странного и нереального. Глядя на Григсона, который шел в сторону лестницы и что-то говорил, она по непонятной причине слышала не его, а тот разбудивший ее звук.

Стук падения? Нет, не то.

Удар? Кто-то ударил кулаком в дверь? Опять не то.

Выстрел. Но в Хатерлейском парке никогда не звучали выстрелы. Никогда.

Джулия уже дошла до нижней ступеньки.

– Отец уже вернулся от сэра Перрана? – сказала она, стараясь не смотреть дворецкому в глаза.

– Пожалуйста, мисс, ступайте в свою комнату, о вашем отце я позабочусь.

– Он болен? – Джулия сама чувствовала, что спрашивает не о том, но единственный вопрос как-то не выговаривался.

– Да, болен. Прошу вас, идите спать. Утром еще будет время обо всем поговорить.

Джулия посмотрела Григсону прямо в лицо. Дворецкий был немногим выше ее, и их глаза оказались на одном уровне.

– Он умер? – спросила она очень тихо, почти шепотом. Все-таки вопрос выговорился. Но почему именно этот?

– Еще дышит, – всхлипнула повариха. – Но… Господи, как же так?..

Только теперь Джулия заметила, что дверь кабинета распахнута настежь, и изнутри струится желтоватый свет свечи. Джулия медленно пересекла переднюю и шагнула через порог. Отец сидел, уронив голову на стол кленового дерева.

– Я послал Чилтона за доктором, – послышался голос Григсона откуда-то сзади.

– Папа! – В первую секунду она не могла сдвинуться с места, потом медленно подошла к лорду Делабоулу и прижалась щекой к его щеке. – Зачем вы не позволили мне помочь? – Он еще дышал, но уже слабо и неровно; от его головы по столу растеклась лужа густой крови. Джулия обеими руками обхватила его за плечи и начала покачиваться вместе с ним, словно баюкая. – Я вас так люблю… Я всегда вас любила.

* * *

Сидя у гостиничного окна, майор Блэкторн глядел в серое небо Корнуолла. Он приехал всего час назад и заказал себе обед, который ему скоро должны были принести. Через несколько часов он намеревался объявиться у сержанта Витвика, но сперва ему надо было поесть, побриться и хоть немного поспать. Встреча в бухте была назначена на сегодня, на десять вечера. Солнцу, скрытому сейчас за облаками, оставалось лишь завершить свой дневной круг.

Дорогу от Монастырской усадьбы до Фалмута можно было считать удачной. Все почтовые станции южного тракта, проходившего через Сомерсет, Девоншир и Корнуолл, оказались на высоте, на каждой нашлись для него свежие, резвые лошади. Хорошо еще, что правительство оплачивало майору дорожные расходы, иначе после одного такого путешествия он бы уже вылетел в трубу.

Проследив глазами за чайкой, которая описала круг над гостиницей и улетела в сторону залива, он сунул руку в карман и нащупал кольцо с изумрудом, выигранное накануне вечером у лорда Делабоула. За кольцом шлейфом потянулись неприятные воспоминания о вчерашнем вечере у сэра Перрана: после третьей бутылки портвейна виконта совсем развезло, потом он впал в пьяное оцепенение и вообще перестал что-либо соображать. Когда в критический момент игры виконт поставил на кон кольцо с изумрудом, майор, имевший основания подозревать, что кольцо принадлежит Джулии, а отнюдь не ее отцу, сказал себе, что должен выиграть его – и это ему удалось. Он улыбнулся. Вчера во время игры он думал только о том, чтобы вернуть изумруд его законной владелице, однако по дороге в Корнуолл он решил, что лучше всего будет сделать Джулии сюрприз и преподнести ей кольцо в день их свадьбы.

Но как быть с виконтом? С досадой наблюдая за его безрассудной, даже вовсе бездумной игрой, Блэкторн очень хотел отозвать своего дядю в сторонку и умолить его сделать что-нибудь, пока его гости не обобрали несчастного пьяницу дочиста, – однако выручать проигравшего в этом случае было против правил, и дядя бы все равно его не послушал. Поэтому, дождавшись, пока виконт неверной рукой нацарапает десятка два долговых расписок, майор попросту вытащил его из-за стола, пообещал, что «все будет хорошо», затолкал в карету и велел кучеру ехать домой. Он бы сам доставил его домой, чтобы убедиться, что все в порядке, но на это уже не было времени. Тотчас после отбытия лорда Делабоула майор, извинившись перед гостями, сообщил дяде, что его ждут дела в Корнуолле, и уехал.

И вот теперь он прибыл на место назначения, но вместо того, чтобы обдумывать поимку французского шпиона, снова грезил о Джулии. Когда он достал кольцо из кармана, зеленый камень, неожиданно вспыхнувший в тусклом свете пасмурного дня, напомнил ему глаза Джулии, и его охватила невыносимая тоска по ней. Хотелось, чтобы эта досадная разлука поскорее кончилась и чтобы Джулия снова оказалась в его объятиях. Ничего, думал он, скоро они начнут проводить вместе целые дни; он будет заниматься ее делами, заботиться об ее счастье, целовать и любить ее; и, кстати, постарается подготовить ее к непростой роли офицерской жены.

Когда в Европе наконец воцарится мир, Блэкторн рассчитывал завершить свою карьеру в Индии, где в свое время начинал Веллингтон. Он мечтал собственными глазами увидеть эту чудесную страну, мечтал жить в ней, служа при этом Англии. В том, что Индия понравится Джулии, он нисколько не сомневался. Хотя неприятности и наложили отпечаток на ее характер, все же та старая любовь к приключениям навсегда осталась при ней, это он знал точно. Да, Индия ей понравится.

Но до Индии еще было далеко. Надо было сперва выполнить приказ Веллингтона и навести порядок в хатерлейском имении.

* * *

Перед рассветом французский агент, который со вчерашнего вечера прятался в расщелине между камнями, наблюдал за тем, как майор Блэкторн и его грузный компаньон наконец-то покидали свою вахту. Зевая и чертыхаясь, сыщики выбирались из-под перевернутой лодки, и их раздраженное ворчание на фоне предрассветной тишины и мирного плеска волн сладостной музыкой ласкало французскую душу.

Забавнее всего было смотреть на мистера Моулза. Бедняга, с улыбкой подумал агент, сомнительное удовольствие просыпаться в такую рань от пинков майора и его спутника. Просидев несколько часов в полном одиночестве, тщедушный Моулз в конце концов свернулся калачиком прямо на холодных камнях и вскоре громко захрапел. Вместе все это смахивало на фарс, и зритель искренне потешался, особенно ввиду того, что сам он предусмотрительно прихватил с собою одеяло, бутылку вина, четвертинку сыра и буханку хлеба.

К тому же теперь он выяснил все, что его интересовало, а именно: что таможенники таки перехватили Моулза с документами и что племянник сэра Перрана явился в Монастырскую усадьбу не затем, чтобы после стольких лет молчания выказать наконец любовь к родному дяде, а по приказу своего командира.

В последнем, впрочем, не было ничего удивительного.

В конце концов, обнаружение лазутчика во вражеском стане – не более чем вопрос времени. Да и то сказать, разве он сам мог предположить несколько лет назад, что ему удастся так долго прослужить у сэра Перрана, не возбудив ни в ком и тени подозрения?

Майор, приехавший в Монастырскую усадьбу десять дней назад, произвел на него известное впечатление. Во-первых, от этого атлета, словно нарочно созданного для сражений, веяло силой и здоровьем. Во-вторых, он, в отличие от всех окружающих, взирал на дядины богатства совершенно равнодушно. И если поначалу агент отнесся к майору несколько свысока, полагая, что кавалерист может знать толк в лошадях, но хитросплетения бумажной войны вряд ли будут ему по зубам, однако вскоре он переменил мнение. Все-таки не стоило недооценивать того, кто сумел выбраться живым из многих сражений. Глупец попросту не продержался бы так долго.

Однако важнее всего было, пожалуй, не то, глуп Блэкторн или умен, но его страстная воля к победе. Судя по всему, майор считал избавление Европы от Бонапарта делом всей своей жизни и не раз повторял, что Франция не может рассчитывать на мир и покой, покуда бывший император находится так близко от ее границ.

Вот такие натуры, страстные и убежденные, и делают в конечном итоге судьбы мира, думал французский агент. Сомнительно, однако, чтобы британский офицер признавал такую же страстную волю к победе за бонапартистом. А между тем всякий истинный бонапартист ради своего императора готов был пойти на смерть, и если противник этого не понимал, то тем хуже для противника.

Когда Блэкторн и его помощник увели с места действия незадачливого Моулза, француз еще долго не покидал своего укрытия. Лишь ближе к полудню, убедившись, что в течение нескольких часов в бухту не заглядывала ни одна живая душа, он встал, свернул одеяло и пешком отправился назад, в маленький домишко милях в трех от Фалмута. В одежде рыбака он представлял собою весьма невзрачную фигуру, и никто бы не заподозрил в нем слугу самого сэра Перрана. Придя, он переоделся в дорожное платье, а через час к дому подъехала двуколка, нанятая еще накануне в Пенрине. На ней он намеревался доехать до ближайшей почтовой станции.

Лишь откинувшись на сиденье почтовой кареты, агент наконец-то вздохнул свободно. Теперь ему ничто не угрожало.

Однако, когда карета уже отъезжала от постоялого двора, им овладело почти непреодолимое желание крикнуть форейтору, чтобы разворачивал лошадей и ехал в порт, вместо того чтобы направляться в Монастырскую усадьбу. Агент всеми фибрами души чувствовал, что в его миссии настал переломный момент и что дальнейшее пребывание в Англии может закончиться для него весьма и весьма плачевно. Поэтому лучше всего сейчас было сесть на первое попавшееся суденышко и уплыть подобру-поздорову как можно дальше от этой страны. Он уже высунулся из окна, чтобы отдать необходимые распоряжения, однако в последнюю секунду передумал.

Он не мог сейчас уехать. В субботу, перед самым своим отъездом в Фалмут, он наткнулся в рабочей комнате секретаря на три новые бумаги, значение которых для Бонапарта трудно было переоценить. Одна из них свидетельствовала о том, что Россия и Пруссия пришли к известному взаимопониманию по вопросу территориальных притязаний. Не исключено, что рассекречивание этого заговора союзников поможет Наполеону снова утвердиться на французском престоле.

Нет, уехать сейчас из Англии он никак не мог. Сначала нужно было завладеть тремя бесценными бумагами и договориться о том, чтобы надежное судно в назначенный день дожидалось его в гавани Полперро. Да, именно так он и сделает. На всякий случай – если вдруг Блэкторн что-то заподозрит и начнет за ним следить – надо будет сказать Сюзанне, что он хочет пару дней отдохнуть в Фалмуте.

Была и еще одна причина, которая влекла французского агента в Монастырскую усадьбу. Ему хотелось до отъезда увидеть Сюзанну и хотя бы еще только раз вкусить сладость ее объятий. Бедняжка, после безвременной кончины предыдущего секретаря она так боялась за свою жизнь, что из нее можно было вить веревки.

11

В тот же день около полудня сэр Перран стоял у накрытого в библиотеке стола в предвкушении восхитительного обеда. Над волшебными ароматами йоркширской ветчины, палтуса под белым соусом с устрицами, ростбифа, жареной утки и гарниров из зеленого горошка, картофеля, брокколи и капусты – над всем этим великолепием царила супница с дымящимся черепашьим супом. Стоявшие чуть дальше тарелки с цукатами и печеньями, вазочки с разноцветным желе и фрукты, затейливо разложенные на большом блюде, обещали приятное завершение трапезы. На отдельном столике ждала бутылка превосходного шампанского, перед нею в позе готовности застыл лакей.

Предвкушения трапезы составляли приятнейшую часть жизни сэра Перрана. В подобные минуты он испытывал ни с чем не сравнимое довольство.

Полчаса назад Бистон вручил ему письмо от Джулии – вероятно, виконт уже успел сообщить старшей дочери ее участь – и сказал, что конюх виконта ждет ответа внизу. Сэр Перран, однако, не торопился вскрывать письмо, как не торопился приступать к расставленным на столе изысканным кушаньям. Нагнувшись, он с удовольствием принюхался к несравненному аромату черепахового супа. Превосходно! Надо будет передать повару свое одобрение. Поистине великолепный обед – и это всего через два дня после великолепного карточного вечера.

В субботу все прошло как по нотам, кроме одного досадного пустяка: кольцо с изумрудом досталось майору, который скорее всего даже не догадывался о его истинной стоимости. Впрочем, это уже не имело особого значения. Главное – что кольцо уплыло из рук лорда Делабоула: ведь при ином раскладе виконт мог бы растянуть свой изумруд еще на две или три игры, тем самым отсрочивая триумф сэра Перрана.

Сразу же по окончании трапезы баронет намеревался ехать в Хатерлейский парк, дабы встретиться с будущей супругой и, по возможности, деликатно обсудить с нею кое-какие вопросы.

Довольно посмеиваясь, сэр Перран приказал лакею откупорить шампанское. Хлопок пробки наполнил его душу праздничным весельем. Он был бодр и полон сил, как перед началом увлекательнейшего приключения. Прежде всего он въедет в Хатерлейский парк, предварительно выселив оттуда лорда Делабоула. Он сам займется карьером, который в последние пять лет стал бесприбыльным до нелепости. В этом, впрочем, не было ничего удивительного: помимо прочих своих недостатков, лорд Делабоул оказался бездарным управляющим. Ничего, скоро сэр Перран все приведет в порядок. С каким удовольствием он вступит во владение всем тем, что было отнято у него больше полувека назад. И лучшим из всего, что перейдет в его руки, будет, разумеется, собственно Хатерлейский парк – ибо только на таком условии он согласится оплатить долги Делабоула. Да, отныне он законный владелец этого великолепного особняка – он и его дети.

Впрочем, с улыбкой подумал он, от такого счастья можно отдать Богу душу раньше времени.

Глубоко вздохнув, сэр Перран сел, положил письмо рядом с тарелкой и принялся обонять, смаковать и выбирать. Когда лакей по его знаку поднес бокал с шампанским, он приступил к трапезе. Глоток пенистого вина, кусочек палтуса, ломтик брокколи, ломтик картофеля. Сэр Перран умел жить и собирался научить Джулию этому искусству. Она нарожает ему сыновей, его сыновей, не меньше десятка. А почему нет? Она молода, здоровьем ее Бог не обделил, дети в их семье всегда рождались крепкими. Сам же он скорее всего доживет до девяноста с лишним и, возможно, еще увидит своих внуков.

Ломтик ростбифа, кусочек утятины, ложка черепахового супа, листик капусты. Еще глоток шампанского… Деньги давали ему власть над всем, чего он только мог пожелать.

Сэр Перран снова взглянул на письмо. Странно: почему от Джулии, а не от самого виконта? Неужели он уже успел рассказать дочери об их сделке? Глупец, зачем было так торопиться! Вряд ли известие о том, что она отдана в жены человеку втрое старше ее, могло привести девицу в восторг.

Вспомнилось, что хатерлейский конюх все еще ждет внизу. Интересно, зачем Джулии понадобился ответ?

Откушав еще ложку супа, сэр Перран наконец решил, что пора удовлетворить свое любопытство, пододвинул к себе письмо и сломал красную восковую печать.

Письмо оказалось небольшим, всего на полстранички, и он тут же охватил его глазами, все целиком.

«Вы всегда были близким другом моего отца, и мой долг сегодня сообщить вам прискорбную весть.

Череда потерь, преследовавших отца в течение многих лет, оборвалась вместе с его собственной жизнью. Он выстрелил в себя из дуэльного пистолета в воскресенье перед рассветом, после чего прожил до восьми часов сегодняшнего утра и испустил дух. Вам, нашему ближайшему другу и соседу, я сообщаю о несчастье в числе первых и заверяю, что не виню в случившемся никого, кроме самого покойного. Отпевание состоится завтра в одиннадцать часов.

Искренне ваша и т. д.

Мисс Вердель».

Вкус черепахового супа на языке сделался вдруг горьким, как желчь, и сэр Перран с отвращением сплюнул на пол.

Делабоул застрелился.

Сэр Перран снова и снова перечитывал безжалостно-ясные слова: «Он выстрелил в себя из дуэльного пистолета».

Он чувствовал себя так, словно к нему в дом забрался вор и унес все, все подчистую. Прижимая руку к груди, он пытался выровнять прерывистое дыхание. Мысли ускользали, зато гнев уже начал клубиться в его душе, как легкий дымок над поленьями, когда огонь только-только занимается. Растущие клубы гнева вскоре переполнили все его существо, и сэр Перран начал задыхаться.

Его одурачили. Провели, как последнего простака. У него отняли его месть. Делабоул не должен был умирать – он должен был жить, чтобы воочию убедиться в полной победе Блэкторнов. Жить, черт возьми, и испытать на собственной шкуре, каково это – лишиться всего, чем дорожил в этой жизни!..

Отдаваясь волне слепой ярости, сэр Перран вскочил на ноги и рывком опрокинул стол, вместе со всеми изысканными кушаньями, фарфором и хрусталем. Посыпались осколки; куски мяса и овощей, печенье и фрукты полетели в жирную лужу черепахового супа на ковре.

– Будь проклят Делабоул и все его исчадья! Будь они все прокляты! – Он подхватил с пола письмо и яростно скомкал его обеими руками. Обернувшись, он уперся взглядом в выпученные глаза и побелевшее от ужаса лицо лакея. – Попробуй только проболтаться хоть одной живой душе о том, что ты сейчас видел, – процедил он. – Если до меня долетит хоть одно словечко – так и знай: будешь уволен без рекомендательного письма и до конца жизни не найдешь себе другого места! Я об этом позабочусь. И запомни: это ты во всем виноват. Ты споткнулся и перевернул стол, понятно?

Лакей с лихорадочной поспешностью закивал.

– Убрать все, живо! И никому ни слова! – повторил сэр Перран и, забыв о своей хромоте, размашисто зашагал к двери.

Через час, когда он сидел в кресле у себя на террасе, гнев его уже остыл. Разгладив на коленях письмо, он перечитал его еще несколько раз. Все так, Джулии больше незачем выходить за него, и никакие ухищрения уже не смогут склонить ее к этому шагу. Никакие. Впрочем…

Сэр Перран поставил локоть на подлокотник и задумчиво подпер подбородок ладонью; пальцы его другой руки безостановочно барабанили по измятому письму. Нет, он должен, должен добиться своего, вопреки этой нелепой выходке Делабоула! Джулии сейчас понадобится помощь…

Внезапно губы его тронула недобрая улыбка. Хорошо же, он постарается ей помочь. Он очень постарается. Он поможет ей понять, что ее единственным спасением от бремени отцовских долгов будет брак с ним, сэром Перраном.

Наконец он вздохнул с облегчением. Иногда простейшие решения оказываются самыми верными. Давешнее довольство начало мало-помалу возвращаться к нему. Что ж, пожалуй, даже лучше, что Делабоул больше не будет путаться под ногами, решил он.

* * *

Следующие несколько дней Джулии пронеслись как странный сон, в котором картины сменяют одна другую без всякой связи и посреди озерной глади может вдруг возникнуть образ рыцаря, повергающего дракона. Каждый час с нею что-нибудь происходило: то она стояла рядом с плачущими сестрами, закутанная, как и они, в черный креп, и слушала, но не слышала слова священника, который провожал лорда Делабоула в мир иной; сцена похорон неожиданно обрывалась, и она уже принимала соболезнования многочисленных знакомых, приехавших в Хатерлей по случаю печального события. Потом она вдруг без всякого перехода оказывалась на кровати в своей спальне, и слезы безостановочно лились у нее из глаз; вот она переодевалась к ужину, не имея ни малейшего желания ужинать; потом говорила с сэром Перраном о сдаче имения внаем; потом спала. На другое утро она выслушивала соболезнования торговцев, прекрасно зная, что на самом деле они озабочены только судьбой своих неоплаченных счетов; потом отвечала на вопросы слуг: к сожалению, пока ничего нельзя сказать с полной определенностью, но скорее всего дом тоже будет сдан внаем и вся прислуга останется на прежних местах… И в продолжении этих сменяющих друг друга разговоров ей все время хотелось, чтобы поскорее приехал Блэкторн и утешил ее.

В то же время сквозь призрачную дымку полуреальности-полусна перед нею маячил другой вопрос: где лорд Питер? Почему он до сих пор не приехал к ней?

Дело в том, что одновременно с письмом к сэру Перрану Джулия отправила посыльного в гостиницу «Белый олень»: сообщив лорду Питеру о постигшем ее несчастье и о том, что похороны состоятся во вторник, она просила его немедленно приехать в Хатерлей.

С тех пор, однако, прошло уже три дня. Джулия не понимала, что происходит. Лорд Питер не только не приехал на похороны, он не прислал ей даже записки с выражениями соболезнования или участия. Где он? Неужели он не понимает, что именно сейчас его помощь и поддержка для нее так необходимы?

В четверг днем, выслушав замечание сэра Перрана о том, что съемщиков для больших имений, таких, как Хатерлейский парк, приходится иногда искать месяцами, Джулия наконец не выдержала ожидания и велела заложить карету. Она должна была ехать в гостиницу и поговорить с ним, должна была выяснить, почему он не приехал к ней в тяжелую минуту. По всей вероятности, теперь он и сам уже раскаивался, и она готова была даже простить его, но сначала ей нужно было понять, почему он не приехал.

В вестибюле гостиницы она подошла к портье и, с трудом сдерживая дрожь, осведомилась у лысого коротышки, нельзя ли поговорить с лордом Питером.

– К сожалению, мисс Вердель, вы опоздали. – Оказывается, коротышка знал ее. Впрочем, ничего удивительного: сестер Вердель знал весь Бат.

– Простите, как вы сказали? – Джулия слышала слова портье, но они словно утонули в какой-то вязкой каше, неожиданно образовавшейся у нее в голове.

– Лорд Питер уехал вчера утром. Вам как его другу могу лишь передать то, что он сам сказал мне: маркиза Тревонанса пригласили погостить несколько недель в королевской резиденции в Брайтоне, и он пожелал явиться туда вместе с сыном. Лорд Питер, разумеется, был принужден выполнить просьбу почтенного родителя. – Голубые глаза портье смотрели на нее с явным состраданием. – Поверьте, мы все очень огорчены его отъездом. Его милость всегда был у нас желанным гостем.

Джулия все еще не могла поверить услышанному.

– Так он уехал в Брайтон? – бессмысленно повторила она.

– Да, мисс Вердель, и, помнится, перед отъездом заметил, что вряд ли в ближайшее время вернется в Бат. – Откашлявшись, он продолжал: – Позвольте вам также сказать, что весть о вашей утрате потрясла нас всех. Лорда Делабоула тут все помнят: он часто навещал друзей в нашей гостинице. Душевный был человек, щедрый, даже чрезмерно – раздавал чаевые всем без разбора… Да, его тут очень хорошо помнят.

Джулия молча кивнула, попрощалась и вышла из гостиницы. По дороге домой она ни о чем не думала – вероятно, эта сумятица в ее голове поглотила все мысли. Она смотрела в окно кареты, но ничего не видела перед собой. Лорд Питер оказался химерой, и теперь все ее надежды на благополучный исход развеялись как дым, а ее сердце, только что узревшее впереди некое подобие гавани, снова качалось на волнах бесконечно далеко от берега.

Впрочем, чем она сама лучше лорда Питера? Она хотела выйти за него замуж не по любви, а потому, что надеялась получить от него желаемое. Правда, взамен она собиралась стать ему хорошей женой и постараться его полюбить. Хватило бы этого для счастья или нет, теперь уже никто не мог сказать, потому что лорд Питер уехал и скорее всего исчез из ее жизни навсегда.

Вернувшись домой, Джулия прежде всего поднялась в Зеленый салон и попросила принести себе бокал хересу. Пожалуй, она могла еще час предаваться отчаянию, но через час она просто обязана была взять себя в руки и сосредоточиться на решении навалившихся на нее вопросов.

Джулия уже допивала свой бокал, когда со стороны аллеи она услышала стук подъезжающего экипажа. Интересно, что за ранний гость спустя всего два дня после похорон? Поднявшись со стула, Джулия подошла к окну. В тот миг, когда она отдернула муслиновую занавеску, перед крыльцом остановилась знакомая двуколка, и мужчина, одетый в черную шляпу и синий редингот, легко спрыгнул на землю.

Эдвард!..

При виде его сердце Джулии рванулось прочь из груди. Передав вожжи подоспевшему лакею, Эдвард бросился к дому.

Джулию охватило лихорадочное волнение и вместе с тем чувство вины: ведь после разговора с Эдвардом в пятницу вечером она успела завоевать и снова потерять лорда Питера. Вправе ли она высказывать прежнюю нежность к Эдварду, если только что считала себя невестой другого?

Отставив бокал на камин, она ждала. На ней было черное шелковое платье – сестрам Вердель предстояло теперь ходить в черном не менее шести месяцев. Она машинально поправила волосы, но тут же подумала, что глупо поправлять выбившуюся прядь, когда скорбь оставила неизгладимые следы на ее лице: веки покраснели, под глазами легли темные круги, углы рта горестно опустились вниз.

Снизу послышались шаги – он взбегал по лестнице, перескакивая через ступеньку, и вскоре дверь распахнулась, и Эдвард, швырнув на ближайший диван шляпу с перчатками, бросился к Джулии и заключил ее в объятья.

– Я только приехал домой, – не успев отдышаться, заговорил он, – как дядя сообщил мне о твоем несчастье. Я тотчас примчался.

– Тотчас примчался, – повторила она, вспоминая лорда Питера. Боже, какие они разные! По щекам ее заструились слезы. – Не плачь, моя хорошая!.. Я здесь, я с тобой.

– Где ты был? – В голову лезла какая-то чушь: Корнуолл, контрабандисты. Что, если подозрения сэра Перрана верны?.. Впрочем, какая разница.

Эдвард слегка отклонился назад и отвечал, не размыкая рук:

– В Корнуолле. К несчастью, поездка оказалась не очень удачной: дело не выгорело, и с этим еще придется что-то решать… Но, клянусь, это никак не повлияет на наши с тобой отношения. Скоро я все улажу и тогда смогу целиком посвятить себя тебе и сестрам. А теперь, прошу тебя, расскажи мне все.

Усадив ее на тот самый диван, на котором всего пять дней назад лорд Питер просил ее руки, Эдвард стал задавать вопросы, и она говорила: о том, как умирал отец, как после его смерти к ней сразу же зачастили торговцы и как трудно оказалось сдать внаем Хатерлейский парк.

– Папины кредиторы пока разговаривают со мной очень учтиво, но скоро, я уверена, они потребуют от меня уплаты долгов. Ах, Эдвард, я не знаю, что мне делать!.. До сих пор у меня была хотя бы одна драгоценность, которую мне вот уже несколько лет приходилось прятать от отца, но в последний день он каким-то образом разыскал ее и забрал… чтобы играть вечером у сэра Перрана. Твой дядя очень добр к нам, он помогает мне искать съемщика для Хатерлея, но и ему, как выяснилось, папа задолжал пять тысяч фунтов. Я, разумеется, должна отдать ему долг, но как?

При этих ее словах на скулах у Эдварда заходили желваки, и его серые глаза вспыхнули гневом.

– Это сэр Перран виноват в случившемся! Я был там и видел все собственными глазами. Он должен был остановить игру задолго до окончания вечера.

Джулия пожала плечами.

– Какой смысл винить кого-то в том, что мой отец ступил на порочный путь?

– Идущего по любому пути можно остановить или подтолкнуть, – отвечал Эдвард, не сводя с нее глаз.

– Идущий волен сам свернуть с дороги, когда убедится, что она ведет его не туда. Нет, я не хочу ни в чем винить сэра Перрана. Знаешь, после папиной смерти он проявил к нам такое участие – даже предложил оплатить какой-то из папиных долгов… Разумеется, я отказалась.

Эдвард, которому нечего было на это возразить, лишь молча поднес к губам ее тонкие пальцы, потом легонько притянул ее к себе и поцеловал в губы. От чувств, которые всколыхнулись при этом у нее в груди, глаза Джулии снова наполнились слезами.

Наконец, оторвавшись от нее, Эдвард сказал:

– Боже, как я соскучился по тебе за эти дни! Ты не представляешь, с каким тяжелым сердцем я расставался с тобою в пятницу! Мучительно было уезжать, зная, что я так нужен тебе здесь.

Он снова наклонился к ней, но Джулия, положив ладонь ему на грудь, не позволила себя поцеловать.

– Эдвард, я должна тебе кое-что сказать.

Он нахмурился.

– Что-нибудь серьезное?

– Да… думаю, что да. Знаешь, в пятницу после папиного обморока и после того, как ты сообщил мне о своем отъезде, я приняла одно решение. В тот вечер на балу, как раз перед тем, как папе стало плохо и ты нашел его на тротуаре под дождем, лорд Питер попросил моего позволения приехать в Хатерлей и переговорить с моим отцом.

– Эк, сподобился! – усмехнулся Блэкторн. – Надеюсь, ты ему отказала?

Как странно, подумала Джулия, он как будто не видит непомерной тяжести свалившихся на них испытаний. Не видит или не хочет видеть? Ему тяжело было уезжать в Корнуолл, зная, что он нужен ей здесь, – пусть так, но ведь он уехал. Уехал, предоставив ей бороться в одиночку, – и она боролась как могла.

– Думаю, вряд ли ты сможешь меня понять, но… я не отказала ему.

Эдвард долго молчал, потрясенно глядя на нее.

– Ты права, – наконец проговорил он. – Я не могу этого понять.

Джулия встала и отошла к камину. Мысли ее путались и метались. Эдвард уязвлен? Но разве она уязвлена меньше? А ему как будто нет до этого дела…

Эдвард тоже поднялся с дивана и встал рядом с Джулией. Лицо его было угрюмо, серые глаза, казалось, пронзали ее насквозь.

– Разве мы с тобою не решили, что сообща мы в конце концов найдем выход из положения?

– Это решил ты, а не я, – просто ответила она. – Да, ты много раз говорил, что найдешь выход, и я много раз верила тебе, а потом приходила домой и узнавала о новой папиной выходке. Мне… мне ничего не оставалось делать. Я должна была принять предложение лорда Питера.

Опустив глаза, она принялась рассматривать зеленые и золотистые узоры ковра у Эдварда под ногами. На нем были начищенные до блеска сапоги с черными отворотами. Господи, зачем он уехал тогда, в пятницу?

Наконец, собравшись с мыслями, она снова перевела взгляд на его лицо и продолжала:

– Я не могла ему отказать, потому что мне было слишком страшно. В субботу мы с лордом Питером договорились, что он встретится с папой и попросит у него моей руки, а когда все формальности будут соблюдены, мы объявим о нашей помолвке. Но в воскресенье перед рассветом, вернувшись от сэра Перрана, папа застрелился. – Как странно, что она могла так спокойно, почти равнодушно произносить эти слова. – За два дня я послала лорду Питеру три письма, но почему-то не получила ответа. Во вторник на похоронах было много людей, среди них даже те, кого я вовсе не знала, но лорд Питер так и не приехал. Мне это показалось странным – ведь он должен был знать о случившемся. Поэтому сегодня я сама поехала к нему в гостиницу в надежде поговорить с ним и выяснить, что ему помешало приехать в Хатерлей… Только что в гостинице мне сообщили, что он уехал в Брайтон по крайней мере до конца лета.

С трудом договорив последние слова, Джулия отвернулась и перешла к окну, из которого несколько минут назад она увидела двуколку Эдварда. Небо над Хатерлеем было затянуто серыми тучами, вот-вот мог пойти дождь.

Услышав за спиной шаги, она догадалась, что Эдвард тоже приближается к окну. Он остановился так близко от нее, что от его дыхания дрожал завиток у нее над ухом.

– Ты знаешь мое мнение о лорде Питере, и он его лишь подтвердил. Однако ни он, ни его так называемое предложение, от которого он тут же постарался откреститься, меня сейчас не интересуют. Волнует другое: ты мне совсем не веришь.

– Тебя не было здесь, ты только что приехал, – устало проговорила Джулия. – Возможно, я поторопилась, не знаю. Но, обдумывая снова и снова свое положение, я всякий раз приходила к одному: если лорд Питер попросит моей руки, я должна ответить согласием, иначе моим сестрам не на что надеяться в будущем.

– Но почему, почему ты не хочешь поверить мне? Я уже говорил тебе: у меня есть влиятельные друзья, с их помощью мне удастся возродить ваш карьер, скоро он начнет давать солидную прибыль, и твои сестры смогут счастливо устроиться!..

– А отцовские долги?

– Джулия, я не могу сию же минуту ответить на твой вопрос, но я уверен: выход есть, и мы найдем его, если будем искать вместе. Скажи мне только одно: ты любишь меня?

Он легонько приподнял ее подбородок, и ей пришлось смотреть ему в лицо. Серые глаза Эдварда вопрошали, умоляли и звали ее туда, куда ей самой хотелось больше всего на свете.

– Люблю ли я тебя? – прошептала она. – Конечно, люблю и всегда буду любить. Но я в отчаянии, и впереди никакого просвета… Пойми меня: Элизабет, Каролина, Аннабелла…

– Довольно, – мягко оборвал он. – Думай сейчас только обо мне и о нашем с тобой будущем. От страха и от горя ты просто потеряла голову, вот тебе и видится все в черном свете.

Джулия вдруг подумала, что можно ведь и правда забыть обо всем, хотя бы на несколько минут; все заботы последних двух лет начали отодвигаться от нее куда-то бесконечно далеко. Теперь она видела перед собою только Эдварда и не желала никого и ничего другого. Ей хотелось остаться с ним навсегда – все равно, в бедности или в богатстве.

– Эдвард, когда ты со мной, все кажется так просто…

– Вот так-то лучше, – с довольной улыбкой пробормотал он и нежно привлек ее к себе.

Едва Джулия попала в блаженный плен его объятий, его губ и его обещаний, на сердце у нее стало легко и покойно. Казалось, теперь не надо было ни о чем тревожиться.

Эдвард наконец оторвался от ее губ и потянул ее от окна к тому самому дивану, с которого они недавно встали. На диване, не дав ей опомниться, он начал покрывать ее лицо страстными поцелуями. Где-то в глубине ее сознания шевельнулась мысль, что надо встать и уйти, но тут же исчезла: в объятиях Эдварда было слишком хорошо, так хорошо, что не думалось уже ни об отце, ни о его долгах, ни о будущем.

Пальцы Эдварда начали одну за другой отыскивать шпильки, скреплявшие ее пучок, и вскоре вьющиеся пряди рассыпались по ее плечам. Он бережно поднес к губам одну из них, потом, запустив пальцы в золотистый шелк ее волос на затылке и клоня ее голову к себе, снова поцеловал в губы.

Другая рука Эдварда тем временем пыталась притянуть Джулию как можно ближе. От его жарких поцелуев у нее закружилась голова и в крови вскипело желание, какого ей не доводилось прежде испытывать.

Неожиданно для себя самой Джулия поняла, что хочет его. Да, она хочет его и хочет, чтобы он стал ее мужем сейчас и здесь, в этой самой комнате, в которой недавно звучали нежные признания лорда Питера, забытые на другой же день им самим… Пальцы Джулии потянулись к застежке его редингота, и он понял ее без слов.

Скинув редингот и жилет, он снова приник к ее губам, но теперь он уже оказался над нею сверху, а она внизу. Так ей было гораздо удобнее и приятнее обнимать его и прижиматься к нему всем телом.

Пока его язык скользил по ее губам, дразня и сводя ее с ума, а руки гладили и ласкали ее тело, дыхание Джулии все учащалось. Нагнувшись, он поцеловал выпуклости ее грудей в вырезе черного платья и крепко прижал ее к себе. Теперь она уже вся превратилась в желание. Эдвард приподнял шелковый подол ее платья, и мгновение спустя ее робкие попытки сопротивления были сломлены. Не было силы, которая могла бы удержать их у черты благоразумия.

Джулия удивленно прислушивалась к незнакомым ощущениям. Слегка приподнявшись над нею, Эдвард заботливо заглянул ей в глаза и спросил:

– Тебе не больно?

– Нет, – прошептала она. – Мне так хорошо! – Джулия слышала, что первый раз бывает очень болезненным, но, видно, у нее было иначе.

Эдвард вошел в нее снова сильно и глубоко, повторяя своими движениями вечный ритм всего живого на земле. Когда, задыхаясь, она начала искать губами его рот, он тут же с жадностью приник к ней, и ее желание, и без того нестерпимое, сделалось еще острее. Она уже двигалась вместе с ним, в его ритме, и с каждым его движением на нее накатывала новая волна наслаждения.

Эдвард любил ее, он овладевал, он уже владел ею. Джулия закрыла глаза, и тотчас перед нею поплыли картины из далекого прошлого, когда они еще были детьми и она мечтала стать его женою… Но волны стали захлестывать ее чаще, смывая все мысли о прошлом и будущем, и вся она уже превратилась в дрожащее ожидание. Она едва могла дышать. Эдвард застонал; волны наслаждения вздымались выше, выше и наконец достигли вершины… Джулия хотела кричать, но губы Эдварда зажимали ей рот, и она могла только застонать вместе с ним. Такого с нею не было никогда: каждая ее клеточка жила и ликовала.

Толчки постепенно замедлялись и скоро прекратились совсем; губы Эдварда скользнули к шее Джулии. Желание, уже не такое острое, но сладостное, все еще не оставляло ее. Он хотел отодвинуться, но она не отпустила его и еще крепче притянула к себе обеими руками.

– Джулия, родная моя, – шепнул он, зарываясь лицом в ее золотистые волосы. – Мы не станем ждать конца траура… Мы поженимся сейчас, ты не откажешь мне.

– Я не откажу тебе, – отозвалась Джулия, веря, что сделает теперь все, чего хочет Эдвард. Отдавшись ему сегодня, она отдалась навсегда. Теперь она уже не сомневалась в нем.

* * *

Сэр Перран тихо затворил дверь. Он выехал в Хатерлей тотчас вслед за племянником, но Блэкторн, судя по всему, даже не заметил этого. Какая беспечность – заниматься любовью, не удосужившись даже запереть дверь: в комнату мог войти кто угодно. Оба, правда, одеты, но их руки и ноги переплетены совершенно недвусмысленно, не говоря уже о ритмичном скрипе пружин под ними… Пожалуй, все это было бы даже забавно, когда бы речь шла о совращении какой-нибудь служанки; однако негодяй только что овладел женщиной, которую он, сэр Перран, наметил себе в жены, – и от этого в груди баронета закипала слепая ярость. Стоя у полуоткрытой двери, он слушал и смотрел, потому что не в силах был сдвинуться с места. Легко же оказалось ее соблазнить!..

Лишь когда все выразительные звуки смолкли, он как будто очнулся и тихо закрыл дверь.

Все вышло совершенно случайно. Отмахнувшись от Григсона, который собирался объявить о его приходе, он пошел наверх без доклада. Помня, какими глазами Джулия смотрела на его племянника в прошлую пятницу на балу, он надеялся застать этих двоих врасплох. Порой можно узнать много интересного, просто сказав что-нибудь или отворив дверь в минуту, когда двое в комнате не ожидают появления третьего.

Спустившись вниз, сэр Перран приказал немедленно подать его карету, чем еще раз удивил дворецкого. Он не мог тут оставаться: сдерживаемый гнев мог в любой момент выплеснуться наружу, как в воскресенье, а это было бы совсем некстати.

Проклятая горячность была частью его натуры, и избавиться от нее он, конечно, не мог, однако мог хранить хотя бы видимость спокойствия в присутствии посторонних. Теперь, прежде чем что-либо предпринимать, ему надо было переварить увиденное и хорошо поразмыслить.

Едва лакей захлопнул за ним дверцу дорожной кареты, мысли баронета сами собою обратились к брату. Сэру Перрану вовсе не хотелось вспоминать ни покойного брата, ни тем более его жену, но Эдвард, казалось, нарочно вынуждал его к этому.

Круги, круги, думал он. Все идет по кругу. Солнце, луна, земля, бесконечная смена времен года; рождение, жизнь и смерть, удар и возмездие, прилив и отлив, и – снова и снова – начало и конец, конец и начало. Вечно, по кругу.

Однажды и он любил – любил отчаянно, до безумия, чертовски мучаясь и ревнуя. У нее были ясные голубые глаза, покорившие его сердце с первой же минуты, черные как смоль волосы и живое одухотворенное лицо. Он добивался ее всеми возможными способами, дарил цветы и конфеты и прибегал ко всем известным уловкам, которыми мужчины издревле завоевывали сердца дам. В конце концов он добился ее, притом с тою же легкостью, с какой его племянник, по всей видимости, добился Джулии.

Это ли не ирония судьбы? Его любимая стала потом женой его брата и матерью Эдварда. И теперь, в завершение круга, ее сын забирает у него Джулию, ту единственную женщину, которую пожелал сэр Перран.

Но нет, круг еще не завершен. Сэр Перран получит ее во что бы то ни стало; он получит ее – и будет отомщен.

12

Вечером Эдвард вернулся в Монастырскую усадьбу мрачнее тучи. Стягивая на ходу лайковые желтовато-коричневые перчатки, он в мгновение ока миновал дядину роскошную переднюю и взбежал вверх по лестнице. Он был в бешенстве. Он никогда не питал особенно теплых чувств к лорду Делабоулу и не так уж сильно скорбел теперь о покойном, однако его смерть причинила неизмеримые страдания Джулии. Вот почему голос Эдварда, когда он спрашивал у дворецкого, где баронет, звучал весьма угрожающе.

Бистон удивленно приподнял одну бровь и коротко ответил:

– Полагаю, он у себя в кабинете.

Блэкторн, не останавливаясь, бросил дворецкому шляпу с перчатками и стремительно проследовал в кабинет сэра Перрана.

Перед дверью он на секунду задержался, по-военному расправил плечи и только тогда постучал.

– Войдите, – донеслось из кабинета.

Эдвард нажал на ручку двери и вошел.

– Вы не уделите мне несколько минут, сэр?

Сэр Перран сидел у камина в глубоком кресле. От свечей, горевших в нескольких подсвечниках, лился мягкий, ровный свет. Баронет жестом предложил племяннику сесть напротив. Блэкторн опустился в кресло и уже открыл было рот, чтобы приступить к своей обвинительной речи, однако в последний момент успел заметить, что глаза сэра Перрана закрыты и он что-то напевает себе под нос, размахивая при этом в воздухе рукой. Выглядело это по меньшей мере странно.

– Сэр! – громко позвал Блэкторн.

– Вивальди, – удовлетворенно пробормотал баронет. – Помню, я еще в детстве знал всю эту сонату наизусть и в любой момент мог восстановить в памяти звучание любой ее части, на всех инструментах. Позже я развил в себе эту способность, и порой она мне очень помогала. Кстати, мой мальчик, – не меняя тона, продолжал он, – я бы посоветовал тебе быть осторожнее, когда крутишь амуры с девицами. Столь неожиданный переход от приятных воспоминаний детства к недвусмыленному замечанию привел Блэкторна в некое замешательство.

– Амуры? – озадаченно переспросил он.

Сэр Перран открыл глаза и прямо взглянул на племянника. Блэкторну сделалось вдруг не по себе, даже мурашки побежали по спине. Порой сэр Перран так напоминал ему покойного отца, что в голову лезли нелепые мысли о потустороннем мире и призраках. Конечно, ничего особенно удивительного в этом сходстве не было, ведь речь шла о родных братьях, однако само ощущение было не из приятных, и на некоторое время Эдвард потерял нить разговора.

Помолчав, сэр Перран продолжал:

– В следующий раз, когда вы с мисс Вердель надумаете развлекаться в Зеленом салоне, советую прежде хотя бы запереть дверь. Что, если бы за сим занятием вас застал не я, а Григсон или кто-нибудь из слуг? Право, было бы гораздо неприятнее. Полагаю, ты намерен на ней жениться? Это беспокоит меня: признаюсь, в последнее время я искренне привязался к Джулии и ее сестрам.

Блэкторн ответил не сразу. Конечно, скверно, что из-за его оплошности дядя стал свидетелем интимной сцены, происшедшей в Зеленом салоне, однако извиняться или оправдываться теперь уже все равно было поздно, и он решил ответить только на самый главный вопрос.

– Разумеется, я намерен на ней жениться. Она приняла мое предложение, и завтра мы встречаемся со священником. Или, по-вашему, я последний мерзавец, соблазняющий невинных девиц? В таком случае позвольте вас заверить, что подобного рода развлечения не в моей натуре.

– Это хорошо, – кратко ответил сэр Перран, после чего снова закрыл глаза и принялся размахивать рукою в воздухе. – «Времена года». Право, никто еще не сочинил ничего прекраснее. Все-таки ни Бах, ни Моцарт не трогают меня так, как Вивальди… А теперь ступай и не мешай мне слушать музыку. Твое поведение расстроило меня.

Однако Блэкторн провел в доме сэра Перрана несколько детских лет и давно знал эти дядины штучки. Конечно, во многом баронет и теперь оставался для него загадкой, но, во всяком случае, он уже не мог, как прежде, заморочить своего племянника, обращаясь с ним как с мальчишкой

– Прошу простить меня за то, что я вас так огорчил, – с усмешкой проговорил он. – Поверьте, это вышло неумышленно. Однако я пришел к вам сейчас не для того, чтобы обсуждать наши с Джулией отношения, а совсем по другому поводу. Я желаю знать, почему вы позволили Делабоулу продолжать игру, когда он уже упился до того, что не отличал даму от туза? Даже ваши друзья, лорд Эрнекотт и мистер Локсхор, не знали, куда девать глаза, когда его последние фунты исчезали в наших с вами карманах… Это было просто избиение младенца!

Сэр Перран нахмурился и открыл глаза.

– Неважно, в прошлую субботу, сегодня или через полгода, но это случилось бы с ним все равно. Он был игрок и шел на поводу у собственных слабостей, а слабость и безволие в этой жизни всегда оканчиваются банкротством. Но я не думал… мне даже в голову не приходило, что он покончит с собой!..

Да, по озабоченному лицу сэра Перрана было видно, что баронет и впрямь искренне огорчен. От его насмешливой непринужденности не осталось и следа. Наклонившись вперед, он дотянулся до своей трости и принялся выглаживать ладонью ее отполированный до блеска набалдашник.

– Конечно, лучше всего было бы его остановить, – не глядя на племянника, продолжал он, – и, конечно, следовало держать бутылку как можно дальше от него – но ведь он все-таки был моим гостем. Ты сам видел: допив одну бутылку, он тут же требовал себе следующую. В азарте игры он всегда выпивал по четыре бутылки за вечер. Твое горячее пиво ему на время помогло, хотя и покоробило кое-кого из моих гостей. Заметил, как вытянулось лицо у Эрнекотта? Он ведь считает, что пиво – питье для простолюдинов. Правда, ты чуть-чуть умилостивил его, подняв бокал за его здоровье. Кто ж откажется выпить за собственное здоровье? Как ни странно, даже пиво как будто пришлось ему по вкусу. – Усмехнувшись, сэр Перран откинулся на спинку кресла и немного помолчал, потом снова заговорил. – Я тогда же решил, что верну Делабоулу выигранные деньги. Теперь, разумеется, их получит Джулия.

Блэкторн не знал, что ответить. Джулия говорила, что ее отец должен сэру Перрану какие-то пять тысяч, но, судя по всему, дядя не собирался взыскивать с нее долг.

– Я рад, что вы стараетесь ей помочь, – произнес наконец он. – Джулии сейчас очень тяжело. Возможно, ваша щедрость и участие помогут ей обрести душевное равновесие.

Лицо сэра Перрана сделалось на миг очень серьезным, он кивнул, словно принимая лестные слова племянника. После этого, откашлявшись, баронет переменил тему.

– Скажи-ка мне лучше, что это у тебя за дела в Корнуолле?

Эдвард почувствовал невольное облегчение оттого, что разговор о Джулии и о смерти лорда Делабоула остался позади. При слове «Корнуолл» на него нахлынули свежие еще воспоминания о том, как они с сержантом Витвиком по нескольку часов кряду сидели под вонючей рыбацкой лодкой и как потом приходилось пинками расталкивать несчастного мистера Моулза: контрабандист хоть и продрог до костей, но спал крепко и при этом храпел.

После неудачной вылазки в бухту Блэкторн на всякий случай решил остаться в Фалмуте еще дня на три. Каждый вечер они с сержантом отводили Моулза на место встречи и караулили там до утра, однако французский шпион так и не появился.

Наконец майор сдался и ни с чем возвратился в Сомерсет. По приезде, заглянув лишь ненадолго в свою спальню, он разыскал мистера Лэдока и расспросил обо всем, что происходило в Монастырской усадьбе в его отсутствие. Оказалось, что в последние дни, начиная со вторника, три важные бумаги исчезли и появились снова на столе секретаря; стало быть, в означенные дни шпион находился в усадьбе, а вовсе не в Фалмуте. Сложнее было с воскресеньем и понедельником: ведь шпион мог приехать на встречу, выяснить, что Моулз арестован, и переправить свои сведения через Ла-Манш каким-то другим способом. Положим, так оно все и было, думал Блэкторн; и что тогда?

После недолгих размышлений у него возникла одна идея, которую, пожалуй, стоило проверить. Если шпион прибыл в Фалмут и каким-то образом разведал про их ловушку, то тогда скорее всего он должен был вернуться в усадьбу, приступить к своим обязанностям, каковы бы они ни были, и искать другие каналы для передачи сведений. Следовательно, кто-то должен был видеть, как он сначала уехал, а потом вернулся в усадьбу; но кто?

Однако после разговора с мистером Лэдоком Эдвард направился в гостиную, где его дядя пил чай, и тогда-то сэр Перран и сообщил ему о страшной и безвременной кончине лорда Делабоула. Дальнейшие выяснения обстоятельств пришлось отложить: сейчас он был нужнее всего Джулии.

Теперь он задумчиво поглядывал на баронета, и серые глаза сэра Перрана, в свою очередь, внимательно следили за ним из-под ресниц. Стоит ли посвящать баронета в свою миссию, думал майор, и если да, то в какой мере? Так и не приняв окончательного решения, он ответил вопросом на вопрос.

– Сколько у вас в доме слуг? Человек тридцать?

Сэр Перран удивленно приподнял брови.

– Вероятно, около того, – отвечал он, легонько поглаживая большим пальцем набалдашник трости. – А зачем тебе это знать?

Наконец, еще раз испытующе взглянув на сэра Перрана, майор решил, что в интересах дела он должен открыть дяде хотя бы часть своих планов.

– А вот зачем. Один из ваших слуг вот уже несколько лет похищает поступающие к вам бумаги, переписывает их и переправляет некоему корсиканцу, проживающему сейчас на Средиземном море.

Сэр Перран замер от неожиданности.

– Чушь! – воскликнул он. – Шпион? В моем доме?

– Но ведь многим известно, что к вам со всего мира стекаются ценнейшие сведения, в том числе военного и дипломатического характера. Что же удивительного в том, что в дом проник лазутчик и пользуется вашими сведениями в собственных целях?

– Пожалуй, – медленно произнес сэр Перран. Новость Эдварда, видимо, потрясла его до глубины души: он сидел как громом пораженный. – Но как ты узнал? Боже правый! Шпион, в моем доме!.. Я не утверждаю, что это невозможно, но сама мысль о том… О Господи, сведения о наших войсках!.. Да, признаться, ты меня огорошил. Значит, вот чем ты занимался в Корнуолле? Выслеживал французских шпионов? – Сэр Перран глядел на племянника так, словно видел его в первый раз.

Что ж, подумал Блэкторн, пожалуй, это был верный ход.

– Я могу рассчитывать на ваше молчание?

– О, разумеется, – торопливо отвечал сэр Перран. – Значит, в моем доме шпион. И давно тебе об этом известно?.. Вероятно, потому ты и вернулся в Монастырскую усадьбу после стольких лет?

Блэкторн слегка прищурился.

– Не стану кривить душой. Я здесь по приказу Веллингтона, а вовсе не потому, что скучал все эти годы по вашему гостеприимству.

– Ах, вот как, – Сэр Перран снова умолк.

Мысли Эдварда неожиданно потекли по другому руслу.

– Вы оскорбили мою мать, – произнес он вдруг и тотчас поразился собственным словам. Никогда прежде он не говорил дяде о причине своей неприязни.

Сэр Перран побледнел.

В кабинете повисло неловкое молчание, баронет сцепил зубы и немигающими глазами глядел прямо перед собой.

– Твоя мать сама нанесла мне оскорбление. Она… – В самую последнюю секунду сэр Перран, видимо, передумал и умолк, так и не сказав того, что собирался. На его скулах заходили желваки.

Блэкторн почувствовал, как кровь прилила к его голове. В дядином тоне слышалась неприязнь, едва ли не ненависть. Да как смеет этот холодный старик ненавидеть его мать – такую удивительную, такую добрую и прекрасную?! Он рывком встал с кресла и отошел к окну. Дальше говорить было бессмысленно: дядя, кажется, с трудом владел собою, да и в нем самом всколыхнулась неприязнь, копившаяся долгие годы.

За окном шел дождь. Эдвард трижды глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Странно, что случайно сказанное слово могло так разбередить его душу. Он снова переживал ту далекую и мучительную минуту, когда он, совсем еще маленький мальчик, смотрел на свою плачущую мать. Перед этим она о чем-то разговаривала с сэром Перраном, и он кричал ей грубые слова. Ее боль пронзила Эдварда насквозь и осталась с ним навсегда. Теперь он пытался унять ее, задерживая дыхание и наблюдая за дождевыми каплями на стекле.

Ему понадобилось не менее четверти часа, чтобы прийти в себя. Возвращаясь к креслу, он заметил, что сэр Перран тоже как будто успокоился, во всяком случае, внешне. Он опять размахивал в воздухе рукой, напевая мелодию сонаты.

Эдвард сел и откашлялся.

– Прошу извинить меня, – тихо сказал он, – я пришел не затем, чтобы причинить вам боль. Не знаю, как объяснить мою несдержанность.

– Я уже все забыл, – коротко ответил сэр Перран.

Заключив по холодной бесстрастности дядиного лица, что, вероятно, так оно и есть, Блэкторн вернулся к предмету разговора.

– Сейчас меня больше всего интересует, кто из ваших людей в минувшее воскресенье находился в отлучке.

– Об этом тебе лучше поговорить с домоправительницей. Думаю, ей известно, кто отлучался и на какой срок.

– Так вы позволите мне задать ей эти вопросы?

Не открывая глаз, сэр Перран кивнул.

– Надеюсь, этот разговор останется между нами?

– Разумеется. А теперь, прошу тебя, оставь меня. Мне нужно отдохнуть.

Майор Блэкторн резко поднялся и вышел из кабинета.

* * *

Когда дверь за ним затворилась, сэр Перран открыл глаза, и из них почти тотчас потекли слезы. Батистовый платок, извлеченный из кармана сюртука, почти не помогал.

– Ну, хватит сантиментов! – зло крикнул он самому себе.

Но слезы почему-то не прекращались.

* * *

Спускаясь по лестнице, Эдвард все еще поражался: как он мог заговорить с дядей о матери? Из-за этих нескольких фраз он чувствовал себя теперь совершенно разбитым. Конечно, лучше было их вовсе не произносить, но что сделано, то сделано, и пора уже было думать о другом.

Дядину домоправительницу, миссис Петроук, он нашел в ее комнате. Дверь была приоткрыта. Когда Эдвард, не дождавшись ответа, вошел, миссис Петроук, высокая худощавая женщина с седым аккуратным пучком на затылке, дремала в кресле-качалке у камина.

Комната была просторная и содержалась в идеальном порядке. Дойдя до камина, Блэкторн тихонько тронул домоправительницу за плечо, однако миссис Петроук все же испугалась и поспешно вскочила на ноги; от этого кресло резко качнулось и ударило ее под коленки, так что она опять рухнула на сиденье. Все это выглядело чрезвычайно забавно, и Эдвард не мог сдержать улыбку. Впрочем, он тут же постарался загладить свою вину и наклонился, чтобы остановить кресло за подлокотники.

– Боже милостивый! – жалобно проговорила она, глядя на него снизу вверх. – Майор Блэкторн, что вы тут делаете?

Бедняжка, она так испуганно куталась в шаль, что Эдвард поторопился ее успокоить.

– Уверяю вас, с моей стороны вам ничего не грозит. Я хотел только остановить ваше кресло. Дверь была открыта, вы не отозвались, вот я и вошел без стука. Прошу вас, не волнуйтесь. Может быть, выпьете немного хересу или чего-нибудь покрепче?

Домоправительница, которая сильно побледнела и все еще не могла прийти в себя от испуга, часто закивала. Блэкторн позвонил в колокольчик, через минуту пришла служанка, а еще через две минуты миссис Петроук маленькими глотками пила вишневую наливку, и ее лицо постепенно обретало свой привычный цвет.

– Ну как, лучше? – спросил Эдвард.

Миссис Петроук кивнула.

– Простите меня, майор Блэкторн. Мне снилась какая-то несусветица, будто я летаю в облаках, и вдруг – кресло подо мной ни с того ни с сего раскачивается, и ваше лицо… – Она наконец начала приходить в себя. – Впрочем, что это я болтаю без умолку, вы ведь наверняка пришли по делу!.. Чем я могу вам служить? – Эта славная женщина всегда относилась к Эдварду и его братьям с материнской добротой, и теперь по ее мягкой участливой улыбке он видел, что она готова выполнить любую его просьбу.

– Во-первых, – начал он, – мне придется предупредить вас о том, что этот разговор должен остаться между нами. Могу ли я на вас рассчитывать?

– О, конечно! – воскликнула она. – Даже не сомневайтесь! Буду нема как рыба.

После этого она умолкла и внимательно выслушала его просьбу. Насколько она поняла, майора интересовало, кто из обитателей Монастырской усадьбы отлучался куда бы то ни было в минувшее воскресенье. Не желая беспокоить ее разговорами о шпионах и государственных секретах, Эдвард лишь весьма туманно намекнул на то, что кто-то из прислуги, возможно, связан косвенным образом с корнуоллскими контрабандистами.

Миссис Петроук тотчас заверила его, что лично она считает незаконную перевозку товаров занятием предосудительным – хотя многие нынче и оправдывают контрабандистов: дескать, акцизные сборы стали непомерно высоки. Потом она подошла к столу, придвинула к себе толстую учетную книгу, водрузила на нос очки и поставила рядом подсвечник. Проведя пальцем вдоль списка на двух страницах, она отрицательно покачала головой.

– Ни одного отсутствующего. Все на месте.

– Так-таки и все? – усомнился Блэкторн. – Вы уверены? Ведь было воскресенье. Я полагаю, хотя бы один из слуг должен был взять себе выходной.

Домоправительница, однако, твердо стояла на своем.

– Сэр Перран всегда требует, чтобы его прислуга в полном составе являлась в часовню на воскресную службу.

– И все до единого были в часовне? Может, кто-то отсутствовал по болезни? – спросил Блэкторн.

– Да, две молодые служанки лежали… с головной болью. Поверьте, тут нет никакого обмана: в течение дня я несколько раз наведывалась к ним обеим.

Рассудив, что вряд ли какая-то из упомянутых служанок годится на роль вражеской лазутчицы, майор Блэкторн не стал выяснять их личности и перешел к следующему вопросу.

– Ну а в понедельник? – В конце концов, подумал он, шпион мог незаметно выехать из усадьбы в воскресенье ближе к вечеру и остаться до понедельника.

Миссис Петроук перевернула страницу и сверилась со своими записями.

– Два помощника конюха ездили утром в Бристоль. Кстати, я выяснила это случайно: в тот момент, когда они отбывали, я как раз проходила по саду. Они должны были вернуться до восьми вечера, а уж как оно там было на самом деле – спросите у самого конюха. Что касается дома, то мы с Бистоном никогда не отпускаем людей по воскресеньям и понедельникам. Вторник, среда, четверг – пожалуйста, да и то на полдня.

– Ну что ж, – вздохнул Эдвард. Взгляд его упал на ее худые морщинистые руки. – Я, верно, уже утомил вас своими вопросами. Спасибо, что помогли.

– Пожалуйста, я всегда с радостью… И, знаете: так приятно, что вы опять дома!.. Поверьте, ваши утраты меня глубоко огорчили. Особенно жаль Джорджа; он всегда был моим любимчиком… – В глазах ее заблестели слезы.

Не удержавшись, Эдвард шагнул вперед и поцеловал старую домоправительницу в щеку.

– Только не говорите дяде, что мы с вами целовались! – с напускной серьезностью сказал он и ушел.

* * *

Когда сэр Перран вернулся в свою спальню, час был уже поздний. Выяснилось, что Суткоум, его камердинер, опять слег с головной болью. Беднягу уже много лет мучили частые головные боли, от которых спасала только изрядная доза опия. Вместо него сэру Перрану сегодня прислуживал молодой лакей, по фамилии Рамсли, которого Суткоум, заботясь об удобствах хозяина, заблаговременно посвятил во все тонкости своей службы.

Вечерняя ванна с легким ароматом розового масла относилась к излюбленным ритуалам сэра Перрана, однако, погружаясь в нее сегодня, он почему-то не мог избавиться от смутного беспокойства. Внезапно его осенило.

– Если я правильно помню, Суткоум как будто болел в прошлое воскресенье и в понедельник утром. Так или нет?

– Так, сэр Перран, – почтительно отвечал Рамсли.

– О Господи! – пробормотал баронет, уставясь в потолок.

– Что такое? – забеспокоился лакей. – Вода горячевата?

Хозяин молчал. Мысли его метались из стороны в сторону. Возможно ли? Его собственный камердинер – французский шпион? От одного этого предположения у баронета потемнело в глазах: вспомнились многочисленные сражения, о которых он, сэр Перран, знал заранее. Значит, все эти годы – Суткоум состоял у него на службе уже лет пять или шесть, – все эти годы ценнейшие сведения поступали из Монастырской усадьбы прямиком к корсиканцу? Проклятье! А британским солдатам приходилось жизнью расплачиваться за его оплошность!..

Неожиданно мысли его потекли по другому руслу. Он, конечно, дорожит интересами своей страны, но он не намерен сообщать Блэкторну о своем открытии. Он вообще не намерен ни в чем помогать племяннику, и пусть – черт возьми! – майор провалит свою секретную миссию и покроет себя позором.

Однако в противовес этим соображениям тут же возникли другие. Он столько лет следил за борьбой европейских стран против Бонапарта и нередко передавал их правительствам значительные суммы на вооружение и содержание войск; чаще всего помогал Португалии, которая оказалась в незавидном положении, после того как Веллингтон вытеснил бонапартистов за южные границы Франции, в Испанию. И в это же самое время Бонапарт, оказывается, преспокойно пользовался его бумагами!.. Поистине ирония судьбы, думал он. Как, должно быть, Суткоум потешался над его усилиями, с какой затаенной усмешкой выслушивал заверения, что Бонапарту не сидеть больше на троне!..

Но какое самообладание! За столько времени ни разу, ни единым жестом не выдать себя!

– Поразительно, – пробормотал сэр Перран.

– Простите, сэр, что вы сказали? – Рамсли озабоченно склонился над ним.

– Ничего. Впрочем… позови-ка сюда моего племянника.

Рамсли оцепенело уставился в мыльную пену, словно на него напал столбняк.

– Мог бы поучиться у Суткоума хоть немного скрывать свои чувства, – усмехнулся сэр Перран. – Зови сюда майора Блэкторна, живо. Да и мистера Лэдока тоже. Заодно прихвати его подружку, если она с ним.

Что-то в тоне сэра Перрана заставило лакея пулей вылететь из комнаты.

Через несколько минут, все так же сидя в своей розовой ванне, сэр Перран переводил угрюмый взгляд с Блэкторна на секретаря и с него на горничную Сюзанну. Зубы его были стиснуты. Прежде чем говорить со своими гостями, он приказал удивленному Рамсли удалиться.

Едва дверь за лакеем закрылась, баронет вперил взор в Сюзанну.

– Где он? – рявкнул он.

Горничная, хорошенькая молодая особа с круглыми светло-карими глазами, испуганно ойкнула и тут же залилась слезами.

Сэр Перран еще повысил голос.

– Куда он уехал? Признавайся!

Блэкторн с Лэдоком в немом изумлении глядели то на горничную, то на баронета.

– Но, сэр, – давясь слезами, отвечала Сюзанна, – я же не знаю, о ком вы спрашиваете.

– О ком? О Суткоуме, вот о ком! Говори, он уехал в Корнуолл?

– Да, – прошептала горничная, вытирая слезы рукавом коричневого платья. – Он сказал, что хочет съездить в Фалмут… отдохнуть.

Мистер Лэдок, который до сего момента поддерживал свою даму под локоть, неожиданно отступил на шаг.

– А тебе откуда это известно? – Он взирал на нее с неподдельным ужасом, как человек, только что узнавший, что его предали.

– Я не хотела… Он меня заставлял… – всхлипнула она.

– Так это ты все это время рылась в бумагах у меня на столе… Ты… – Лицо секретаря потемнело.

– Он бил меня… Он заставлял меня делать все, что ему было нужно… Я его боялась.

– Значит, Суткоум, – сказал Блэкторн, неотрывно глядя на сэра Перрана. – Ваш камердинер.

– Мерзавец, он столько лет изображал адские головные боли… и я ему верил. – Сэр Перран с размаху ударил кулаками по поверхности воды, так что брызги разлетелись во все стороны. Его колени торчали из мыльной пены, как два белых острова.

– Ну же, красотка, выкладывай все до конца! А не то я велю, чтобы тебя немедленно повесили за государственную измену!..

Глаза Сюзанны выпучились, рот раскрылся, она вскрикнула и без чувств повалилась на пол.

Через час почтовая карета везла Блэкторна на юг, в Фалмут.

* * *

Сегодня перед отходом ко сну в душе сэра Перрана теснились весьма разноречивые чувства. С одной стороны, обнаружение лазутчика в его доме не могло не огорчать его, с другой – баронет был очень доволен тем, что его племянник наконец-то уехал. Лежа в постели, он размышлял о превратностях судьбы: оказывается, он не только много лет предоставлял кров вражескому шпиону, но и сам, по собственному недомыслию, помогал победному шествию корсиканца по Европе. Конечно, неприятно, что так получилось, но жалеть уже было поздно. Странно, что за столько лет у него ни разу не возникло даже тени подозрения. Суткоум говорил по-английски без малейшего акцента и был во всех отношениях безупречным камердинером: всегда подтянут, невозмутим; кажется, баронету ни разу не удалось вывести его из себя. Иными словами, идеальный камердинер – и идеальный французский шпион.

Можно было, конечно, раскаиваться и упрекать себя до бесконечности, но сэр Перран был человек практический. Что случилось, то случилось, считал он, и тут уже ничего не поделаешь. Посему спустя несколько минут он окончательно простил себя за собственную близорукость, которая так дорого обошлась отечеству, и обратился к более приятным мыслям, связанным с отъездом племянника.

Губы баронета сами собою расплылись в улыбке. Теперь-то он постарается завоевать доверие Джулии! Сэр Перран нисколько не сомневался, что, несмотря на происшедшую у них с Блэкторном интимную сцену, свидетелем которой он был, первейшим для Джулии был и останется долг по отношению к сестрам. Требовалось всего лишь доказать ей, что ради этого долга, ради своих сестер она должна именно выйти замуж за него, сэра Перрана. Конечно, если его племянник успеет вернуться из Корнуолла раньше, чем он отведет девицу к алтарю, то положение несколько осложнится, но и в этом случае не будет безнадежным. Словом, уверенность баронета была велика и непоколебима.

Наконец, с довольным вздохом откинувшись на подушки, он обратил взор на нераспечатанное письмо, прислоненное к подсвечнику на ночном столике. Письмо было написано Блэкторном и адресовано Джулии. Однако Бистон – поистине золотой дворецкий! – вместо того чтобы отправить послание в Хатерлей, принес его хозяину. Кивнув, сэр Перран приказал Бистону оставить письмо и забыть о его существовании. Если же впоследствии майор Блэкторн попытается выяснить, что с ним сталось, то баронет изобразит полное неведение, а Бистон заявит, что письмо было переправлено в Хатерлей в целости и сохранности. Никто ничего не докажет, и действительная судьба письма для всех останется тайной.

Сэр Перран улыбнулся. Тайны и тайные замыслы были его стихией: они давали ему власть. Хотя он и уважал своего племянника за преданность отечеству и готовность умереть ради Англии, в душе он всегда считал его глупцом.

Сэр Перран поправил ночной колпак, разгладил золотое парчовое покрывало у себя на груди и только тогда потянулся за письмом. Немного подержав его в руках, он сломал печать и прочитал его от первой до последней строчки. Письмо, не очень короткое, но и не очень длинное, было почти целиком заполнено романтическими бреднями. Лишь в конце Блэкторн сообщал своей возлюбленной о необходимости снова ехать в Корнуолл, а также о том, что из этой поездки он постарается привезти хотя бы один контракт на добычу камня. Имея множество знакомых в Корнуолле и в Девоншире, он не сомневался в успехе задуманного.

Сэр Перран удивленно приподнял брови. Он не ожидал от племянника такой прыти. С другой стороны, если Блэкторн всерьез возьмется за дело, ему, по всей вероятности, придется пробыть в отлучке даже дольше, чем сэр Перран рассчитывал до сих пор.

Баронет чуть не рассмеялся вслух. Итак, судьба благоволила к нему, теперь он это знал. Он жаждал справедливости, и эта справедливость вот-вот должна была свершиться по воле небес.

Уверенной рукой он взял письмо за печать и поднес к свече. Пламя весело заплясало на листке, пожирая строчки и оставляя за собою лишь тоненькие черные хлопья. Волоски на пальцах сэра Перрана подпалились, но это нимало не беспокоило его. Наконец, когда почти все догорело, он бросил оплывшую печать с остатками бумаги в чашечку подсвечника и задул свечу. И запах дыма может порой ласкать обоняние, подумал он. Засыпая, он видел Джулию в подвенечном платье: она стояла рядом с ним у алтаря и клялась ему быть послушной женой до конца жизни.

13

Проснувшись на другое утро, Джулия села в постели, лениво потянулась и тут же снова откинулась на пуховые подушки. Она блаженно улыбалась, в голове ее мелькали обрывки каких-то приятных снов. Вчера перед сном она еще раз повторила в памяти каждое мгновение последней встречи с Эдвардом: как она признавалась ему, что была помолвлена с лордом Питером, как Эдвард потом целовал ее и овладевал ею, как потом они долго клялись друг другу в вечной любви и обсуждали свое будущее. В итоге у них составился план, из которого, пожалуй, могло что-то получиться.

Было решено, что утром Эдвард заедет за нею в Хатерлей и они отправятся к приходскому священнику и договорятся о венчании без свидетелей. Потом они вместе объедут наиболее настойчивых кредиторов лорда Делабоула и постараются еще немного отсрочить выплату долгов – иначе Хатерлей придется немедленно продавать с аукциона.

После смерти лорда Делабоула имение Хатерлейский парк перешло к старшей из дочерей. Однако несчастье обрушилось на них всех так неожиданно, что до сих пор у Джулии даже не было времени об этом думать. Лишь теперь она поняла, что стала отныне владелицей великолепного старинного особняка. Конечно, земли по большей части были уже распроданы, однако оставшиеся пятьдесят акров, а с ними дом и все прилегающие постройки принадлежали теперь ей. Конечно, можно было расплатиться с большинством долгов, продав дом, однако Эдвард считал, что достаточно будет сдать его на пять или десять лет. Также к Джулии перешел карьер, из которого, по мнению Эдварда, можно было извлечь вполне приличную прибыль, надо только взяться за дело с умом.

– К тому же, – заметил Эдвард в конце разговора, – есть еще мой дядя. Он о тебе очень высокого мнения и, кажется, хочет вам чем-нибудь помочь. Вот только не понимаю, как он позволял твоему отцу играть у него в доме? Ведь каждая игра заканчивалась для лорда Делабоула проигрышем.

После этого Эдвард, видимо, расстроился и надолго умолк, и Джулии снова пришлось повторять, что ее отец мог проиграться где угодно. Он играл, потому что был игрок. Спору нет, он проиграл свое состояние, и часть его наверняка перешла к сэру Перрану и его друзьям. Но, с другой стороны, сколько раз сэр Перран приезжал в Хатерлей и устраивал отцу самые настоящие головомойки из-за его неумеренности в игре? Раз двадцать, если не больше. После этого обычно отец держался недели две, но потом все неизменно кончалось тем же: кто-нибудь из батских знакомых приглашал его провести вечер за картами, на другое утро он возвращался домой пьяный, и из всех карманов у него сыпались долговые расписки… Нет, сэр Перран был тут ни при чем.

Эдвард не нашелся, что ответить, но Джулия догадывалась, что он не очень-то верит в дядину невиновность.

Нежась в постели, Джулия поймала себя на том, что на душе у нее как-то уж слишком спокойно. Плохо, конечно, что отец, окончательно запутавшись в долгах, не нашел для себя иного выхода, кроме пули в висок, но… Неожиданная мысль кольнула ее острой иглой: ведь она испытывает облегчение оттого, что отца уже нет. Не надо больше досадовать и беспокоиться из-за его бесконечных приходов и уходов, не надо бояться, что он наделает новых долгов; не надо ждать, когда он опять начнет выпрашивать у нее кольцо, – ведь и кольца больше нет. Она чувствовала себя все более и более виноватой. А впрочем… Будь он жив, что бы он делал со своими долгами и со своими дочерьми-бесприданницами? Нет, ей не в чем себя упрекать и не о чем жалеть.

В середине дня, когда к ним приехал сэр Перран, Джулия принимала его в Красной гостиной. Вероятно, за минувшие сутки в ее облике что-то изменилось: сэр Перран даже высказал удивление про этому поводу.

– Милая моя, вы прямо-таки светитесь! Я уже давно не видел у вас таких счастливых глаз.

Джулия, в черном шелковом платье, сидела на краешке красного дивана и разливала чай. При последних словах гостя ее рука с чайником замерла над чашкой.

– Правда? – тихо сказала она и опять, как и утром, почувствовала себя виноватой. – Очень возможно. Боюсь, что вы можете подумать обо мне дурно, если узнаете истинную причину перемены.

– Могу предположить! – Сэр Перран прислонил трость к спинке своего стула, обтянутого полосатым золотисто-белым шелком, и принял из ее рук чашку с крепким ароматным чаем. – Еще немного молока, пожалуйста, – попросил он, отпив глоток.

Джулия тонкой струйкой лила молоко, пока он не кивнул.

– Итак, – сэр Перран удовлетворенно улыбнулся, – позвольте мне высказать кое-какие догадки. Думаю, что потрясение от бессмысленной смерти вашего родителя постепенно начало проходить. Разумеется, тоска пока еще гложет вас, но зато вы знаете, что список несчастий, которые он нес домой и взваливал на ваши плечи, наконец-то завершен и хуже, чем есть, уже не будет. Вы чувствуете, что вот-вот для вас может начаться настоящая жизнь, и на душе у вас делается легко – но тут же собственная бессердечность шокирует вас.

Джулия застыла на краю дивана с не донесенной до рта чашкой, удивленно глядя на гостя.

– Как вы проницательны! – вздохнула она, когда он умолк. – Вы очень точно описали все мои чувства… Почти все. Я должна признаться вам еще кое в чем – хотя, возможно, вы и об этом уже знаете.

– Вероятно, – улыбнулся он, – речь о том, что вы с моим племянником собираетесь пожениться?

Она кивнула и с улыбкой поднесла чашку к губам.

Серые глаза баронета странно сверкнули в рассеянном свете пасмурного дня.

– Вы не будете ждать до конца траура?

Она задумчиво покачала головой.

– Думаю, в этом нет никакого смысла. После папиного самоубийства мы все равно уже опозорены. – Странно, что она могла говорить об этом так свободно, словно после похорон прошло по меньшей мере несколько лет. Но, глядя назад, она понимала теперь, что в последние два года она почти беспрестанно оплакивала своего отца. В известном смысле он умер для нее уже давно.

– Думаю, на вашем месте, хотя не дай Бог никому оказаться на вашем месте, и я поступил бы точно так же, – заметил сэр Перран. – Кстати, вам, разумеется, известно, что он уехал?

Джулия с трудом сдержала испуганный возглас и дрожащими пальцами поставила чашку на блюдце.

– Уехал?.. Эдвард?

– Да, – баронет кивнул и отпил еще глоток чаю. – Полагаю, опять в свой Корнуолл. Он ведь у нас большой любитель приключений: еще в детстве имел привычку целыми днями пропадать неизвестно где… Но скажите мне, на что вы с моим племянником собираетесь жить? Думаю, вы с ним уже обсуждали свои ближайшие намерения?

Потрясенная известием об очередном отъезде Эдварда, Джулия даже не задумывалась о том, стоит ли посвящать в семейные планы его дядю. Более того, именно сейчас ей хотелось говорить о них как можно подробнее, чтобы заглушить нахлынувшие сомнения.

Сэр Перран слушал ее очень участливо и задавал наводящие вопросы, преимущественно о каменном карьере и о сдаче Хатерлея и земель внаем. Правда, вначале она немного стеснялась, но он так хвалил ее здравый смысл и так мягко и ненавязчиво давал всякого рода практические советы, что постепенно ее смущение прошло, и скоро сэр Перран знал все, что его интересовало.

– Так что со временем, думаю, мы сможем вернуть себе остатки родового поместья, – заключила Джулия.

– План, конечно, замечательный. Вот только… – Сэр Перран слегка нахмурился и умолк.

– Только что? – забеспокоилась Джулия. – Пожалуйста, говорите прямо, я не обижусь. Ведь у нас с Эдвардом совсем нет опыта в подобных делах.

– Это верно, – кивнул сэр Перран. – Во-первых, поиски нанимателя для Хатерлея могут занять год или даже два. Что же касается карьера, то одно время он и правда процветал, но это было в тот период, когда Бат быстро разрастался. Теперь же, насколько я могу судить, цвет лондонского общества все реже балует нас своим вниманием. Вы, разумеется, слишком молоды, чтобы заметить разницу, для вас Бат такой же, как всегда. Но поверьте, в годы моей юности наш город выглядел совсем иначе, а в Лондоне не ездить на воды считалось чуть ли не дурным тоном.

После этих слов сэр Перран погрузился в недолгую, но глубокую задумчивость. Тихо, чтобы не мешать ему, Джулия поставила чашку и блюдце тончайшего белого фарфора на стол. Ее уважение к сэру Перрану было почти безгранично, и если даже ему ее нынешние трудности казались неразрешимыми, то сможет ли она с ними справиться?

– Понятно, – грустно сказала она.

– Ай-ай-ай, что я наделал! Разбил ваши надежды!.. Не слушайте меня, старика. А лучше – коль скоро мой племянник опять укатил и предоставил вам улаживать дела в одиночку – поедемте-ка завтра в Бат. Заглянем к нескольким моим приятелям, в том числе из городского начальства, и посоветуемся с ними насчет карьера.

– Правда? – оживилась она. – Как хорошо! Вы очень добры ко мне.

Опираясь на трость, он встал, обошел вокруг чайного столика и остановился перед хозяйкой.

– Милая вы моя! – Он поднес ее руку к губам. – Я подарил бы вам весь мир, будь это в моей власти. – Взгляд сэра Перрана надолго задержался на ее лице. – Признаюсь, иногда я… впрочем, пустяки. Но поверьте: я все готов сделать ради вашего счастья.

Как странно он это сказал, подумала она, совсем как влюбленный. И этот взгляд… Мысль, однако, показалась ей столь несуразной, что она тут же ее отмела. Наконец, условившись о времени их завтрашней поездки в Бат, сэр Перран попрощался с нею и уехал.

* * *

Вечером того же дня карета майора Блэкторна катилась по зеленому ущелью в направлении порта Полперро. Чем меньше оставалось до конца пути, тем глубже и уже становилось ущелье. На склоне лепились желтовато-белые домишки рыбаков – одни по-над дорогой, другие на самом берегу реки – точнее говоря, речушки – под названием Пол, текущей по дну ущелья. Ниже речушка впадала в гавань, окруженную высокими скалистыми берегами. С дороги казалось, что лачуги рыбаков громоздятся друг на друге. Сама гавань была довольно широкая, однако вход в нее был так узок, что во время шторма жители деревни вполне успешно отгораживались от волн посредством толстых бревен, которые перекидывались с берега на берег и надежно крепились между камнями.

Путешествие на юг оказалось крайне утомительным. Блэкторн не очень-то поверил тому, что Суткоум и впрямь отправился в Фалмут, как явствовало из слов горничной Сюзанны. Поэтому он с самого начала путешествия на каждом постоялом дворе описывал наружность дядиного камердинера и спрашивал, не проезжал ли здесь недавно человек с означенными приметами. Надо сказать, что строгая безупречность платья и спокойные, полные достоинства манеры Суткоума запомнились многим на пути его следования.

В Бодмине, что в самом сердце Корнуолла, майору пришлось задержаться подольше: лишь спустя два часа он выяснил, что шпион был здесь, но не поехал дальше на юг, а неожиданно свернул к востоку. Маршрут был кратчайший: всего через две деревни от Бодмина – Лискерд и Лу – находился порт Полперро, куда, по всей видимости, и стремился шпион.

Поглядывая на солнце, которое быстро клонилось к закату, Блэкторн думал, что скоро совсем стемнеет и он не сможет узнать шпиона, даже если столкнется с ним нос к носу. В Полперро улочки были так узки, что возле таверны ему пришлось оставить карету с лошадьми и дальше спускаться к морю пешком. В кармане у него лежал однозарядный пистолет. О том, есть ли оружие у Суткоума и какое, он не имел ни малейшего представления. Он направлялся в порт. Почти все население деревушки жило рыбным промыслом, и вдоль берега тянулись ряды маленьких рыбацких суденышек.

Некоторые из рыбаков, впрочем, не чурались и контрабанды, а за небольшую плату, пожалуй, любой из них согласился бы прихватить с собою пассажира, которому срочно понадобилось на континент. Дело осложнялось тем, что дома подступали к самому берегу, и хозяин любого из домов мог взять свою лодку, привязанную тут же, и выйти в море никем не замеченным. С этой точки зрения порт Полперро был просто создан для контрабандистов.

Обойдя пешком почти всю деревушку, Блэкторн понял, что так он ничего не добьется, и вернулся в таверну, где неразговорчивый хозяин молча поставил перед ним кружку пива.

В ответ на расспросы майора хозяин долго недоверчиво глядел на него и наконец буркнул, кивнув на дальний столик:

– Вон таможенники. Их и спрашивайте.

Блэкторн обернулся. Двое за столиком в углу разглядывали его с явным любопытством. Он встал и, подойдя к ним, вполголоса объяснил, что ему нужно. Один из двоих – невысокий толстяк с веселыми голубыми глазами и рыжей щетиной на подбородке – тотчас оживился.

– Я видел человека, которого вы ищете, – заявил он. – Он приехал в почтовой карете. Он мне запомнился: так хорошо одет, с виду важная птица. Надо же, шпион!.. Ни за что бы не подумал. Но только он тут почти не задержался, а сразу же двинулся в Лансаллос – это в миле к западу от Полперро. Там есть церквушка на берегу и около нее длинная песчаная отмель.

– Давно? – с замирающим сердцем выпалил Блэкторн.

– Час назад, а то и все два.

Майор не стал терять время на любезности и поспешил к выходу. Вернувшись к морю, он отыскал нужную ему тропинку и быстро зашагал вдоль берега в западном направлении. Сумерки сгущались; когда он дошел до Лансаллоса, было уже почти темно. На отмели около церквушки никого не оказалось, и Блэкторн, не останавливаясь, проследовал дальше. Примерно через полмили он увидел какие-то слабые отблески на узкой песчаной полоске внизу между камнями. Сердце бешено заколотилось у него в груди, как бывало всегда перед боем. Едва он свернул по тропинке вниз, море дохнуло на него соленой прохладой. Спустившись до половины, он разглядел, что свет исходит от масляного фонаря, стоящего прямо на песке в нескольких ярдах от воды. Рядом с фонарем находились два человека.

Суткоум стоял к нему спиной, однако Блэкторн узнал его сразу. Этот невысокий коренастый человек отличался поистине королевской осанкой, как и подобало камердинеру английского джентльмена.

Отмель была наполовину песчаная, наполовину каменистая. Догадываясь, что подойти незамеченным будет не так-то просто, Блэкторн присел за поросший травой обломок скалы и зарядил пистолет. До Суткоума и его компаньона оставалось не больше тридцати ярдов, но из-за шума и плеска прибоя они не должны были его слышать.

Наконец, зажав пистолет в руке, он встал. Сердце в его груди колотилось сильно и часто.

Двое у фонаря вполголоса беседовали о чем-то, явно не думая об угрозе. Невдалеке, на безопасном расстоянии от прибойной волны, покачивался одномачтовый бот; на песке лежала наполовину вытянутая из воды гребная шлюпка. Набегающие волны мягко подталкивали ее в корму.

Стоявшие на берегу обнялись, как старые друзья. Пора, понял Блэкторн и, держа наготове полуопущенный пистолет, осторожно двинулся в их сторону. Чтобы не производить шума, он старался наступать только на песок.

Но едва он вступил в круг света от фонаря, спутник Суткоума, стоявший к Блэкторну лицом, заметил его.

– Mon dieu! – Оттолкнув Суткоума в сторону, он одновременно выхватил из-за пояса нож и замахнулся.

Все произошло в одну секунду: Блэкторн отскочил влево и выстрелил; стальное лезвие просвистело у него над ухом и ударилось о камни где-то за спиной; незнакомец навзничь упал на песок возле шлюпки.

Убедившись, что он уже не шевелится, майор перевел взгляд на Суткоума.

– Вам, вероятно, нужен я, майор Блэкторн? – издали крикнул ему камердинер.

– Да, – холодно отвечал Блэкторн и, отбросив ненужный уже пистолет, двинулся к противнику. При свете фонаря в руке у Суткоума что-то блеснуло – судя по форме, нож с длинным узким лезвием.

Блэкторн сцепил зубы, готовясь к бою. Он отбросил шляпу в сторону и, сняв с себя редингот, набросил его на правую руку для защиты.

– Суткоум… или как вас там! Сейчас вы поедете со мной! Ваша служба – здесь и во Франции – завершена.

Суткоум пригнулся и напружинил колени, словно готовясь к прыжку.

– Это мы еще посмотрим.

При свете фонаря на его лице легли жутковатые тени, а глаза тонули во мраке. Не меняя позы, он сдернул с головы шляпу и отшвырнул ее в темноту, потом снял сюртук.

Блэкторн остановился шагах в восьми от него и тоже приготовился к схватке. Шум прибоя, соленый ветер, насквозь продувающий тонкую белую рубаху, шорох песка под ногами – все вмиг исчезло, кроме врага, застывшего напротив. Блэкторн двинулся вправо, Суткоум влево. Сердце майора билось в груди все так же сильно, но ровнее, чем прежде.

В полутьме ему показалось, что на губах Суткоума мелькнула улыбка.

Блэкторн медленно двигался по кругу, сжимая в руке редингот. Фонарь находился примерно посередине между противниками, и из-под его стеклянного колпака на обоих лился неяркий желтоватый свет. Краем глаза Блэкторн видел, как Суткоум привычно поигрывал ножом: движение его руки казалось бессознательным, но спокойным и уверенным. Горло майора сжалось от страха. Мелькнула мысль, что эта схватка может стать последней в его жизни, но он отогнал ее.

Ясно было одно: чтобы победить вооруженного и опытного, насколько он мог судить, противника, он должен был рискнуть.

Он быстро шагнул в сторону и с силой взмахнул рединготом, целясь в лезвие ножа. Однако выбить оружие ему не удалось, потому что в это же мгновение Суткоум бросился ему навстречу, и майор лишь чудом успел схватить его за запястье. Шпион навалился на него сверху и уперся коленом в его правое бедро, так что у Блэкторна вырвался невольный стон. Но он все же вывернулся и подмял противника под себя, в то же время не отпуская его запястья.

Неожиданно его пронзила острая боль: француз швырнул ему в глаза горсть мокрого песку. Теперь он не видел ничего, лишь чувствовал, что острие ножа клонится все ближе и ближе к его груди. Сидя верхом на противнике, он из последних сил сжимал его правое запястье.

Наконец он вместе с французом откатился вправо, и рука с ножом оказалась в стороне от его груди. Блэкторн незаметно пошарил рукой по песку, надеясь ощупью отыскать камень или раковину с острыми краями. Это ему удалось, и в тот момент, когда Суткоум уже почти вывернулся из его хватки, Блэкторн наугад метнул камень, целясь в его голову. Попав во что-то, он тотчас сел и попытался рукавом рубахи вытереть залепивший глаза песок.

Когда его зрение немного прояснилось, он увидел, что Суткоум стоит на коленях, покачиваясь и обхватив голову руками. Вскоре, впрочем, француз помотал головой и начал искать около себя нож.

Блэкторн опять бросился на него и попытался свалить наземь, однако шпион отшатнулся, схватил фонарь и с гневным возгласом швырнул прямо в него. Фонарь пролетел у Блэкторна над головой и вдребезги разбился о борт шлюпки. Огонь с шипением взметнулся вверх по влажной древесине.

Тяжело дыша, Блэкторн нанес Суткоуму удар в висок, но в ту же секунду тяжелый кулак со всего размаха врезался ему в челюсть, и он потерял равновесие.

Когда француз прыгнул на него и ударил кулаком в лицо, у Блэкторна все поплыло перед глазами; после второго удара в голове загудело, и сознание начало ускользать от него.

Он был уже на грани беспамятства, когда где-то совсем рядом, быть может, даже внутри его раздался тихий голос Джулии. Кажется, она звала его?.. Да, ей нужна его помощь. Он должен ей помочь, и он поможет! Неожиданно для противника он начал остервенело отбиваться, нанося удар за ударом. Джулия! При мысли о том, что этот человек хотел разлучить его с нею навсегда, Блэкторна обуял гнев.

– Vive l'Empereur! – прозвучал победный выкрик француза.

Возглас этот пробился в сознание Блэкторна через глухую стену боли. Перед его мысленным взором замаячила ненавистная фигура Бонапарта, вольготно живущего на средиземноморском островке в окружении своих шестидесяти пяти слуг, и гнев его превратился в ярость.

– Смерть императору! – хрипло крикнул он французу в лицо.

Неожиданно ему показалось, что он не одинок на этом пустынном берегу: с ним все англичане, жаждущие положить конец торжеству безумца. По его жилам разлилось пьянящее предчувствие победы. Становясь вдруг легким и стремительным, как падающая звезда в ночном небе, он бросился на того, кто был сейчас для него олицетворением зла. Ненависть бурлила в нем. При свете пылающей шлюпки он бил противника сильно и исступленно, в то же время легко отражая все встречные удары, словно предвидя каждый из них заранее. Заметив, что Суткоум нашарил на песке осколок стеклянного фонаря, он с размаха пнул его ногою в запястье, и бесполезный осколок ударился о камни. Блэкторн наступал, шпион пятился от него, отбиваясь все слабее; лицо его было залито кровью.

Наконец медленно, словно в оцепенении, француз осел на песок.

Сжимая окровавленные кулаки, майор выпрямился и неожиданно заметил, что в руке у француза блеснул нож – он все-таки нашел его на песке. Блэкторн легко отскочил в сторону, и рука с оружием, выброшенная вперед, бессильно упала.

Все было кончено. Суткоум лежал на боку и дышал тяжело и неровно. Лицо его было наполовину скрыто в песке, глаза из-под распухших век глядели в ночное небо. Он улыбался. В небе ярко светили звезды, на востоке вставала луна. Распухшие губы шевельнулись и проговорили что-то едва слышно. «Хорошо умереть в такую ночь», – послышалось Блэкторну.

– Умереть сегодня не придется, – сказал он и уже шагнул вперед, чтобы наступить шпиону на запястье и отобрать нож, когда Суткоум неожиданно приподнялся на локтях и загнал острие себе в горло.

Нагнувшись, Блэкторн быстро перевернул его на спину и выхватил нож из раны, но дело было сделано. Французскому агенту оставалось жить не более двух минут.

Глаза умирающего следили за врагом, губы шевелились, но звука не было. Впрочем, майор и так знал, что он хотел сказать. «Vive l'Empereur!» Бонапартисты любили своего императора.

Майор сел на песок и избитыми в кровь пальцами обхватил себя за колени. Жизнь Суткоума кровавой струйкой вытекала из него на влажный песок.

14

На другой день, вернувшись из бесплодной поездки в Бат, Джулия вошла в свою комнату и обессиленно опустилась на кровать. Ее черная шляпка, которую она держала за ленты, свисала до самого пола, взгляд был прикован к полоске света, падавшего из окна между занавесками. В полоске медленно плыли золотистые пылинки. Джулия рассеянно взмахнула шляпкой, и пылинки заклубились и замельтешили перед ее глазами. В эту минуту она сама себе казалась такой же пылинкой. В ушах еще звучал сочувственный тон городского управляющего.

«Увы, в Бате сейчас мало что строится, – сокрушенно вздыхал агент по сдаче недвижимости внаем. – «На это нужны годы, мисс Вердель. – Нет никакой надежды на скорое решение вопроса».

Сэр Перран держался с нею безупречно. Всякий раз, когда ее глаза наполнялись слезами, он неизменно оказывался рядом и предлагал ей свою руку. Что бы она делала без него? Сегодня у него снова вырвалось, что, будь он моложе… Он снова не договорил до конца. Вероятно, он хотел сказать, что тогда он сделал бы ей предложение. Да, думала она, вот человек редкостной доброты, и не удивительно, что отец почитал его лучшим из своих друзей.

Но как быть дальше? Время идет, и с каждым днем положение делается все плачевнее.

Ах, если бы Эдвард был здесь! Вздохнув, Джулия откинулась на подушки; черная шелковая шляпка упала на пол. Конечно, хорошо, что Габриела сразу же сделала для нее и сестер несколько шляпок на период траура, но все равно в черном Джулия чувствовала себя несчастной. На черном фоне ее светлая кожа и золотистые волосы приобретали какой-то сероватый оттенок. Джулия презирала этот цвет; она не желала его больше видеть.

Она повернулась на бок. Слезы катились из углов ее глаз и падали в спутанные пряди на подушке. Что делать?..

* * *

Доставив Джулию обратно в Хатерлей, сэр Перран, как ни странно, поехал не домой, а повернул обратно в Бат: по-видимому, у него оставались там еще какие-то дела. На сей раз он нанес визит своему старому приятелю, городскому почтмейстеру. После краткого обмена любезностями сэр Перран прямо изложил суть своей просьбы и вручил хозяину круглую сумму в размере ста фунтов стерлингов, поскольку не сомневался, что такой подарок придется по душе и его приятелю, и особенно его скуповатой супруге. Взамен почтмейстер обещал выполнить одно весьма щекотливое поручение, а именно придерживать некоторую часть корреспонденции, направляемой в Хатерлейский парк. Прощаясь с хозяином, сэр Перран имел все основания рассчитывать на то, что отныне письма Блэкторна к Джулии будут исправно доставляться в Монастырскую усадьбу.

Да, думал он, жизнь становится много проще, когда у человека есть деньги в кошельке и доброе слово для приятеля.

* * *

Через неделю, когда Эдвард не появился и не написал Джулии ни строчки в объяснение своего неожиданного отъезда – или скорее исчезновения, – она встревожилась уже не на шутку. Положим, она могла понять, что ему понадобилось на неделю отлучиться по делам; могла даже простить его за то, что он не удосужился заранее сообщить ей об этом. Но наступил восьмой день, за ним девятый, десятый, одиннадцатый – и сердце ее постепенно холодело и отвердевало, как каменное. С каждым днем – да что там днем, с каждым часом требования кредиторов делались все настойчивее, доброта сэра Перрана, особенно в сравнении с легкомыслием его племянника, становилась очевиднее, и нежные чувства, которые она еще недавно питала к человеку, лишившему ее невинности, постепенно словно покрывались твердой коркой.

Да и что у него там могли быть за дела? «Вероятно, делишки с контрабандистами, – нахмурясь, сказал сэр Перран, не меньше ее обеспокоенный молчанием племянника. – Чем еще можно заниматься в Корнуолле?»

Этого она не знала, да, пожалуй, теперь это было не так уж важно. Гораздо важнее было другое: он уехал, даже не сообщив ей, где его искать в случае каких-либо неожиданностей.

Сэр Перран, напротив, все время был с нею рядом, и если не приезжал в Хатерлей сам, то приглашал ее вместе с сестрами в Монастырскую усадьбу. Он делал девушкам комплименты по поводу траурных нарядов и шляпок, изготовленных по их собственным эскизам, бурно аплодировал их игре на арфе и фортепиано, раз даже пригласил для развлечения сестер струнный ансамбль. Что же касается блюд, которые его повар готовил к их приезду, то ничего более изысканного сестрам Вердель вкушать не приходилось.

Аннабеллу он беззлобно поддразнивал за манеру забавно морщить носик – это происходило всякий раз, когда она смеялась; Каролине позволил сколько угодно бродить по его конюшням – любезность, коей она не преминула воспользоваться; а с Элизабет часами играл в крибидж и триктрак, терпеливо делая вид, будто не замечает ее плутовства. Пожалуй, казалось Джулии, он во многом заменил сестрам отца, которого им так недоставало еще со дня маминой смерти.

Когда спустя две недели сэр Перран торжественно предложил ей переложить на его плечи ответственность за их будущее, она не удивилась и не воспротивилась.

Предложение проистекало, с одной стороны, из его собственной искренней и давней привязанности, с другой, из желания оберечь Джулию и сестер от нависшей катастрофы, которая казалась особенно неизбежной ввиду исчезновения его племянника. Разумеется, он будет счастлив произвести на свет потомство. Что касается младших сестер Джулии, то он назначит им солидное приданое и будет всячески заботиться об их будущем. В частности, он твердо обещает вывезти их на следующий сезон в Лондон. И наконец, он расплатится со всеми отцовскими долгами. Джулия искренне поблагодарила его за доброту и великодушие и обещала дать ответ в самые ближайшие дни.

* * *

Спустя неделю после этого знаменательного разговора Джулия ждала своих сестер в утренней комнате. Была середина июля. Джулия думала о том, что жизнь вокруг нее изменилась, хотя комната все та же: те же легкие волны занавесей на окнах, те же кресла и диваны, обитые синим узорным шелком, тот же восковой глянец на столиках и подлокотниках вишневого дерева. Но нет, комната тоже изменилась, потому что изменилась она сама. Она уже не смотрела на жизнь глазами, полными радужных надежд, хотя и не предавалась отчаянию; она просто принимала то, что, по-видимому, было неизбежно с самого начала.

Когда сестры, шурша шелковыми черными подолами, одна за другой вошли в комнату, она попросила их сесть за круглый стол под их общим семейным портретом пятилетней давности – на портрете, кроме четырех сестер, были изображены отец с матерью и два брата, с надеждой глядящие вперед, – и впервые прямо и без обиняков рассказала младшим сестрам об истинном положении дел. Говоря, она вскользь коснулась и вопроса о пагубных пристрастиях лорда Делабоула, тем более что его смерть и без того выставила их напоказ.

Элизабет, которой все это было уже известно, молча глядела на серебряный канделябр в середине стола. Две младшие сестры сидели с таким видом, будто их только что избили палкой.

Каролина молчала, ее голубые глаза наполнились слезами. Аннабелла, напротив, упрямо вскинула голову.

– Так мы разорены? – воскликнула она. – Совершенно разорены? Наш папа… как же он мог?! Не понимаю!.. Я видела, что Джулия старается выгадать на каждой мелочи, – но я думала, она просто впала в скупость после маминой смерти… Джулия, почему ты мне ничего не сказала? Ты не представляешь, как я сердилась на тебя в последние два года из-за того, что ты не позволяла мне заказывать платья у нашей батской модистки – а я так любила ездить к ней на примерки!.. – От волнения она то и дело прерывалась, ее зеленые глаза поочередно вперялись в лица всех трех старших сестер. – Значит, мы разорены, – снова повторила она, будто все еще сомневаясь, что она правильно поняла слова Джулии.

Джулия кивнула.

– Возможно, ты права, и мне следовало рассказать обо всем раньше, но я все надеялась выпутаться из этого кошмара, не ломая при этом вашей жизни… Я хотела вас по возможности оградить от всего этого.

Каролина вытерла слезы.

– Аннабелла права, тебе надо было все нам рассказать. Ведь я за один только последний год накупила столько глупых побрякушек, что…

– Каких побрякушек? – спросила Аннабелла, и три сестры воззрились на Каролину в немалом удивлении. Дело было в том, что именно Каролину дамские украшения занимали гораздо меньше их всех.

Каролина шмыгнула носом.

– В январе я купила себе медальон, а перед самым Рождеством мне попался на глаза серебряный галун, и я… я тоже его купила… потому что он красиво блестел!

Она снова шмыгнула носом, но тут же озадаченно вскинула глаза: все три сестры смеялись.

Элизабет склонилась к ней и ласково ущипнула ее за щеку.

– Так вот кто растранжирил наши денежки! – насмешливо объявила она. – Да, если бы не твой серебряный галун, у нас бы, верно, все было хорошо. Ах ты, глупышка!

Каролина наконец тоже улыбнулась и высморкалась.

– Конечно, это глупо, просто… Я ведь ничего не знала. Но скажи мне, Джулия, что ты собираешься делать теперь, когда…

Она не закончила фразы, и над столом повисло неловкое молчание. Даже Аннабелла смущенно заерзала на сиденье. Все глаза были устремлены на Джулию: видно, сестры хотели спросить ее об Эдварде, но не смели.

Вздохнув, она заговорила сама.

– Думаю, все очень просто. Майор Блэкторн оказался человеком ненадежным. Мне так хотелось опереться на него в трудную минуту, но – увы! – из этого ничего не вышло. – Произнеся все это вслух, Джулия почувствовала, как горло ее предательски сжалось, и торопливо отвернулась к окну. Под окном зеленела лужайка, за нею тянулись парковые угодья; за аккуратно подстриженной живой изгородью, как всегда, паслись безмятежные лани. Джулия еще раз глубоко вздохнула и постаралась привести свои чувства в соответствие с этой мирной картиной.

– Я люблю его, – сказала она. – Вам всем это известно. Но, полагаю, есть планы, которым просто не суждено сбыться. Я ничего не скрывала от майора Блэкторна, он знает о наших обстоятельствах. Возможно, по здравом размышлении он, как и лорд Питер, решил не взваливать на себя эту обузу, и поэтому не вернулся. Можно ли его за это винить? Будь я мужчина, и будь у моей возлюбленной такая же гора долгов и такое же позорное пятно на репутации – хватило бы у меня мужества не покинуть ее? Право, не знаю. Знаю только, что я буду очень, очень о нем тосковать.

Не выдержав, Элизабет встала и обняла Джулию за плечи.

– Нет, так нельзя. Ты ведь так старалась держать папу в руках!.. А как же кольцо с изумрудом? Ведь если оно еще у тебя, мы могли бы продать его и открыть маленькую мастерскую. Шьем мы как настоящие модистки и, думаю, в скором времени начнем одевать всех своих знакомых дам. Разумеется, и Габриела согласится работать вместе с нами, а ты же знаешь, весь город без ума от ее шляпок. Ты не думала об этом?

Джулия улыбнулась воодушевлению сестры. Идея была прекрасна, но общение с сэром Перраном научило ее сперва взвешивать все «за» и «против», а потом уже делать выводы.

– На этом можно заработать целое состояние! – подхватила и Аннабелла, и ее зеленые глаза вспыхнули. – Во всяком случае, на жизнь нам вполне хватит!

Джулия потерлась щекой о руку Элизабет, которая все еще лежала у нее на плече, и, перегнувшись через стол, взяла за руку младшую из сестер.

– Милая моя сестренка! Все это, конечно, хорошо, но скажи, кто тогда на тебе женится? Кто подарит тебе детей? Ты ведь, по-моему, беспрерывно грезишь о них с тех пор, как узнала, откуда они берутся!

Аннабелла уже открыла рот, чтобы что-то возразить, но осеклась. И правда, кто женится на ней? Кто захочет жениться на девушке из хорошей семьи, если ее отец – английский пэр – застрелился из-за карточных долгов, а она сама зарабатывает себе на жизнь ремеслом?

– Никто, – печально вздохнув, признала она. – Во всяком случае, никто из наших знакомых.

– Вот именно, – мягко отозвалась Джулия.

– В таком случае, – объявила Каролина, – я стану гувернанткой.

Джулия хмыкнула.

– Насколько мне помнится, ты, в отличие от Аннабеллы, всегда вздрагивала при виде детей. И, кстати, не забывай, что гувернанткам, как правило, не приходится возиться с лошадьми.

– Неважно, – сказала Каролина, упрямо сцепив руки на коленях. – Ты, кажется, говорила о долге – но разве это только твой долг? После папиной смерти мы все оказались в одинаковом положении, и все должны искать из него выход. Ну вот, я и ищу! Словом, я решила пойти в гувернантки.

– Нет, – задумчиво отозвалась Элизабет, – я на такие жертвы не способна. По мне, лучше уж обрить голову наголо. Или, еще лучше, постричься покороче – «под Брута», как сейчас модно, – переодеться в мужское и записаться на какой-нибудь корабль.

– А по-моему, надо все-таки открыть шляпную или швейную мастерскую, – заметила Аннабелла.

Джулия почувствовала, что и ей пора сказать свое слово.

– У меня есть гораздо более простое и мудрое решение, о каком я не могла даже мечтать. В последние годы я не раз мечтала о том, как какой-нибудь благородный и достаточно состоятельный человек вдруг пожелает связать свою жизнь с моей и, естественно, уладить все наши дела. И вот – мои мечты как будто начинают сбываться.

– Неужели? – Глаза Элизабет смотрели с недоверием и одновременно надеждой.

– Кто он? – воскликнула изумленная Каролина.

– А у него хватит денег, чтобы расплатиться со всеми нашими долгами? – спросила Аннабелла, выказывая практическую сторону своей натуры.

– Он безмерно богат.

Теперь все три сестры глядели на старшую в полнейшем недоумении. Джулия улыбнулась: ни одна из них даже не догадывалась, о ком речь. Впрочем, подумала она, ничего удивительного: неделю назад ей и самой не пришло бы в голову смотреть на сэра Перрана как на возможного жениха.

– Сэр Перран предложил мне стать его женой, – объявила она. – Скажу сразу: я намерена принять его предложение. Но прежде я хотела бы, чтобы вы поняли, почему я это делаю. Я уверена: никто, никто на свете не будет к нам так добр и великодушен, как он.

Это известие, по-видимому, окончательно сразило сестер.

– Как же можно? – в смятении воскликнула Элизабет. – Ты ведь любишь его родного племянника!

– Нет, нет!.. – качая головой, повторяла Каролина. Ее глаза опять заблестели.

– Не делай этого, – проговорила Аннабелла, тоже сквозь слезы.

Джулия растерялась. Такого решительного отпора она не ожидала.

– Ну полно! – как можно строже произнесла она. – Не понимаю, что в этом такого ужасного и почему вы все на меня так ополчились. Это же наилучшее решение! Умоляю вас, прекратите рыдать! Элизабет, Каролина, Аннабелла! Поймите, сейчас мне нужна ваша любовь и поддержка, а не ваши слезы. Я и сама, как вы догадываетесь, никогда не горела желанием выходить за человека старше нашего отца, но я знаю, что так должно быть и так будет. И, уверяю вас, я постараюсь быть счастлива с ним!

Элизабет, не говоря более ни слова, поднялась и вышла из комнаты. Аннабелла заплакала навзрыд.

Каролина, продолжая оторопело качать головой, склонилась вперед и горячо заговорила:

– Ты же его совсем не знаешь!..

– Что значит – не знаю? – воскликнула Джулия. – Я прекрасно его знаю! После папиной смерти прошли месяцы, и за все это время он один ни разу не оставлял меня.

– Блэкторн вернется, – сказала Каролина. – Я в этом ни капельки не сомневаюсь. Просто что-то нарушило его первоначальные планы, вот и все. Ты должна ждать. Он вернется и все тебе объяснит. Джулия, дождись его! Ты должна ему верить – ему, а не сэру Перрану!

Джулия была смущена, тем более что ей не часто приходилось видеть Каролину в таком волнении.

– Но почему, объясни мне, почему? – потребовала она. Тут Аннабелла зарыдала пуще прежнего, и Джулии пришлось на время отвлечься. Выхватив из рукава носовой платок, она сунула его младшей сестре, потом снова нетерпеливо обернулась к Каролине. – Мы знаем сэра Перрана много лет, и за это время не раз убеждались в его порядочности и великодушии. Как же ты можешь после этого ему не верить?

Каролина вздохнула и отвела глаза. Лицо ее приняло рассеянное выражение, словно она пыталась разглядеть ответ где-то внутри себя, но не могла.

– Не знаю, – пробормотала она наконец, – у меня просто такое чувство. Может, это оттого, что он за всю жизнь ни разу не был женат? Мне это кажется странным, какие бы причины он сам ни приводил в объяснение.

– Ты полагаешь, он… не любит женщин? – задумчиво спросила Джулия. Ей и самой в голову порой приходила та же мысль.

– Ничего такого я не полагаю, – краснея, возразила Каролина. – Но иногда я замечала, что он смотрит на тебя с каким-то… прицелом, словно взвешивает что-то в уме. Не знаю.

– Взвешивает в уме? – От неожиданности Джулия даже рассмеялась. – Интересно, на какую выгоду он может со мною рассчитывать? О наших плачевных обстоятельствах он знал давным-давно, еще до маминой смерти. Что, кроме искренней привязанности и доброты, может заставить мужчину сделать предложение девушке, если за нею тянется такой шлейф сплетен и долгов?

– Не знаю, – повторила Каролина и посмотрела Джулии прямо в глаза, отчего у той мурашки пробежали по спине. – Но только мне так кажется.

Некоторое время в утренней комнате слышны были лишь стихающие всхлипы Аннабеллы. Наконец, высморкавшись, младшая сестра подытожила разговор:

– Словом, ты выходишь за старика.

* * *

Эдвард так и не появился, и три дня спустя Джулия и сэр Перран венчались в старой норманнской часовне близ Монастырской усадьбы. На церемонии присутствовали только сестры невесты. Венчание прошло торжественно и печально: в знак траура по лорду Делабоулу все, включая новобрачных, были одеты в черное.

Таким образом, Джулия исполнила свой долг. Отныне она принадлежала сэру Перрану и намеревалась хранить верность супругу до конца жизни.

* * * На третий день после венчания Джулия стояла в библиотеке Монастырской усадьбы у столика с белой фарфоровой вазой посередине и составляла букет из красных роз с длинными стеблями. Окна библиотеки выходили на буковую аллею, ведущую к парадному крыльцу. Джулия тихонько напевала свою любимую балладу – «Как славно в лесах» – и старалась думать только о Монастырской усадьбе и о своих новых обязанностях хозяйки великолепного особняка. Когда посторонние мысли начинали слишком тревожить ее – а почти все они были об Эдварде, о том, куда он пропал, вернется ли и что подумает о ней и об ее замужестве, – она гнала их подальше от себя. К чему зря себя изводить, когда другого выхода все равно не было, думала она. Даст Бог, она будет счастлива в замужестве и Эдвард когда-нибудь простит ее и устроит свою жизнь.

Прервав на минуту свое занятие, Джулия окинула взглядом просторную библиотеку. Стеллажи с книгами, тянувшиеся от пола до потолка, свидетельствовали о широте интересов сэра Перрана. Шелковые занавески на окнах были розовато-кремовые, в тон лепнины на потолке. Вощеный пол был покрыт длинным – во всю комнату – ковром в кремовых, золотистых и синих тонах. Глядя на мягкие кресла у камина, обитые темно-синим бархатом, она почти зримо представляла, как долгим зимним вечером, уютно устроившись перед пылающим очагом, она погрузится в чтение какого-нибудь приключенческого романа, полного высоких мыслей и чувств. Судя по всему, ей предстояло провести немало часов за этим занятием.

Из-за окна донесся частый перестук копыт: по-видимому, кто-то спешил. Джулия машинально повернула голову – и покачнулась от неожиданности. Сомнений быть не могло. По гравиевой аллее к дому верхом на лошади подъезжал Эдвард.

Ее руки дрогнули, ваза упала и разбилась, красные розы упали в хлынувшую на пол воду.

15

Майор Блэкторн радовался как мальчишка. За короткое в сущности время он успел сделать очень много, и ему не терпелось рассказать обо всем Джулии.

Вернувшись в Сомерсет, он первым делом поспешил в Хатерлей, однако там ему почему-то был оказан весьма сдержанный прием. Григсон, вместо того, чтобы вразумительно объяснить ему, где Джулия, отослал его к Элизабет. От Элизабет он тоже мало чего добился. По всей видимости, она была слишком смущена его неожиданным появлением и поэтому не могла толком ответить ни на один вопрос, лишь сообщила, что ее сестра поехала в Монастырскую усадьбу и он непременно найдет ее там.

Но зачем надо было говорить об этом таким скорбным тоном? – недоумевал Блэкторн.

Сам он не видел ничего особенного в том, что его невеста отправилась в гости к его дяде: она всегда почитала сэра Перрана своим добрым другом. Непонятно было другое: отчего это все обитатели Хатерлея сделались вдруг так немногословны? Впрочем, решил он, скоро он увидит Джулию, она все ему объяснит.

Поручив свою лошадь одному из дядиных лакеев, Эдвард легко взбежал по ступенькам парадного крыльца, разделенного площадками из золотистого камня на три небольших пролета, торопливо поздоровался с Бистоном и тотчас спросил, где мисс Вердель.

Бистон удивленно приподнял одну бровь и, кажется, хотел не то переспросить, не то сообщить что-то, но потом, видимо, рассудив, что лучше воздержаться от лишних объяснений, ответил коротко:

– Полагаю, что она расставляет розы в библиотеке.

– Вот как, – улыбнулся Блэкторн. Значит, она украшает дядин дом. Как это похоже на нее – всегда заботиться о благе ближнего.

При мысли о Джулии, о том, какая она чудная, нежная и как мечтает скорее стать его женой, сердце его наполнилось радостью. Он отстранил Бистона, который собирался о нем доложить, и, перешагивая через две ступеньки, взбежал по лестнице.

В библиотеке он почти бегом устремился к Джулии и, едва успев заметить на ходу восхитительно изумленное выражение ее лица, заключил ее в объятья.

После первого нежного поцелуя он отстранился, чтобы получше ее разглядеть. Прекрасные зеленые глаза, казалось, вобрали его в себя целиком, и он тотчас простил ее за то, что она не ответила ни на одно из его многочисленных писем. В Полперро он пробыл три дня, и только после того, как таможенники помогли ему предать Суткоума и его соотечественника земле, поехал дальше в Плимут. Здесь он задержался на две недели, но за все время так и не получил ни единой весточки от Джулии. Чувствуя неладное, он готов был бросить все свои дела и помчаться в Хатерлей, однако все же пересилил себя: ведь до отъезда надо было заключить хотя бы один договор на поставку камня из карьера.

Но как же сладко было прижимать к груди любимую после долгой разлуки! Он целовал ее и думал о том, что уже через несколько минут, насладившись долгожданными объятьями, они вместе поедут к священнику, чтобы договориться о дне венчания.

Покрывая поцелуями ее шею, щеки, нос, глаза, он вдруг ощутил смутное беспокойство. Перед ним была уже не та Джулия, нежная и мягкая, в порыве страсти отдавшая ему даже то, чего не должна была отдавать.

Теперь ее руки как деревянные лежали на его плечах.

Он слегка отклонился, чтобы поймать ее взгляд и попытаться понять, в чем дело, – однако она отвела глаза. Опустив руки, Джулия крепко вцепилась пальцами в его запястья, и вместо любви в этом пожатии ему почудился непонятный страх.

– Что случилось? – резко спросил он. – Почему ты не смотришь мне в глаза?

– Не могу, – ответила она шепотом. Лицо ее было бледно.

– Джулия, что за глупости?! Взгляни на меня скорее.

Она медленно подняла глаза. Из их изумрудной глубины на него смотрело такое безысходное отчаяние, что ему стало страшно.

– Что у тебя с лицом? – спросила она, заметив еще не зажившие кровоподтеки на его скулах. – Эдвард, скажи, чем ты занимался столько времени в Корнуолле? Это… связано с контрабандистами?

– Да, отчасти, – хмурясь, отвечал он.

– Значит, ты… из-за денег… пошел на преступление?

– Господи, что ты городишь! Разумеется, нет. Веллингтон приказал мне обезвредить французского шпиона, который нелегально вывозил из Англии военные документы. Шпион оказался дядиным камердинером… Но с ним уже покончено.

Щеки Джулии, и без того бледные, побелели еще больше; в глазах стояла глухая тоска.

– Я не знала, – пробормотала она. – Но если даже и так… Если ты уезжал, чтобы…

Давешний страх вернулся к нему. Почему она не отвечала на его письма?

– Теперь это уже неважно. Но объясни мне, что происходит? Почему ты смотришь на меня так?

– Я не свободна, – сдавленным шепотом отвечала она. Глаза ее теперь были широко раскрыты. Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее за талию.

– Что значит – не свободна? Говори же! Что тут произошло после моего отъезда? Почему ты мне ни разу не написала? В Плимуте я две недели ждал от тебя писем, но так и не дождался. И почему, в конце концов, ты шарахаешься от меня, как от привидения?

– Я не понимаю… Ты ждал моих писем в Плимуте? – На ее лице отобразилось смятение.

– А-а, Эдвард приехал!

Вздрогнув от неожиданности, Блэкторн обернулся на голос. В дверях библиотеки стоял сэр Перран.

– Это вы, дядя, – сказал он, досадуя на помеху. В такую минуту любой дурак сообразил бы, что постороннему лучше удалиться. – Простите, но нам с Джулией надо поговорить. Я должен выяснить, чем она расстроена.

Джулия вдруг начала вырываться, но он держал ее крепко, словно боясь отпустить.

Однако более всего его удивило дядино поведение. Вместо того, чтобы удалиться, как его просили, сэр Перран направился к ним, аккуратно обходя по дороге кресла.

– Возможно, она расстроена именно тем, что ты так бесцеремонно прижимаешь ее к себе и она понимает, что это дурно, – предположил он.

– Вы же прекрасно знаете, что мы помолвлены!.. – В комнате повисло какое-то странное напряжение, которого Блэкторн никак не мог постичь. – Мы поженимся, как только священник назначит нам день. Так что прошу вас…

– К сожалению, мой мальчик, из этого ничего не выйдет, – прервал его сэр Перран. – Джулия не может за тебя выйти.

Эдвард развернулся к дяде лицом.

– Надеюсь, вы не собираетесь чинить нам препятствий? Имейте в виду, запретить мне жениться на ком я хочу не в вашей власти.

Баронет остановился рядом с Джулией и с улыбкой взглянул на столик у окна.

– Я вижу, милая, у вас маленькая неприятность? Надеюсь, с вами все в порядке? Вы не поранились?

Блэкторн только сейчас заметил в луже на столе розы и осколки фарфора. Полированная столешница уже начала кое-где светлеть от воды, и эти белесые пятна на темной древесине тоже почему-то вселяли в него беспокойство.

– Нет, нисколько, – глядя в ковер, пробормотала Джулия. – Все хорошо, уверяю вас.

Взглянув на Джулию, Блэкторн снова нахмурился. Ее глаза по-прежнему были опущены, на лице застыло непонятное выражение покорности. Да, что-то определенно изменилось в ее отношении к сэру Перрану. Не было той дружеской легкости, с которой она всегда обращалась к баронету, зато появилась какая-то новая, почти благоговейная почтительность.

Эдвард и сам не понял, что заставило его опустить руки и отступить на шаг. Но как только он это сделал, сэр Перран приблизился к Джулии, уверенно обнял ее за плечи и поцеловал в щеку. В ответ она слабо улыбнулась, взгляд изумрудных глаз на миг скользнул по лицу баронета и снова вернулся к узорам на ковре.

– Ты приехал слишком поздно, – оборачиваясь к племяннику, сказал сэр Перран. Сощуренные серые глаза баронета казались совершенно непроницаемыми. – Право, не знаю, на что ты рассчитывал, когда за несколько недель не прислал Джулии ни строчки и даже не соизволил известить ее о своем местопребывании. Разумеется, я объяснил ей, что ты поехал в Корнуолл по делам, но кто мог предполагать, что тебя не будет целый месяц? Для завершения твоих дел не требовалось столько времени. Мы уже потеряли надежду, что ты вообще когда-нибудь вернешься. А что нам оставалось думать?

На миг Эдварду показалось, что острие шпаги вошло между ребрами ему в грудь. Боли не было, но внутри у него все словно онемело.

– То есть как – ни строчки? Что за черт?! Я отослал ей больше двух десятков писем, каждый день по письму!..

При этих словах Джулия испуганно вскинула на него глаза, и он застыл от неожиданной догадки.

– Джулия, ты что, не получала моих писем? – в ужасе вскричал он. – Ты не знала, где я был все это время?..

Джулия покачала головой, и ее глаза наполнились слезами.

– Это становится невыносимо, – едва слышно выдохнула она.

– Ну хорошо, теперь это уже неважно, – поспешно сказал Эдвард и протянул к ней руку. Его пальцы легли на прохладный рукав ее черного шелкового платья. – Как видишь, я вернулся, притом с наилучшими новостями. Я ведь говорил тебе, что ты должна мне верить. – Он извлек из внутреннего кармана несколько сложенных листов бумаги. – Я привез тебе целых три контракта на поставку камня! Вот, взгляни: это мост в Уилтшире, это перестройка большого особняка в Девоншире, а это строительство канала неподалеку от Бата. Все-таки со связями можно кое-чего добиться.

Он протянул бумаги Джулии, однако она продолжала стоять неподвижно и смотреть на них с таким выражением, словно они объяты пламенем и ей страшно к ним притронуться.

– Что я наделала!.. – в безысходной тоске воскликнула Джулия, но тут же в смятении обернулась к сэру Перрану. – Простите, вы не заслужили такой… неблагодарности. Пожалуйста, объясните все вашему племяннику. Я буду у себя в спальне. – И, зажав рот рукой, она выбежала из комнаты.

Блэкторн озадаченно глядел ей вслед. Она будет у себя в спальне? Что за бред? И что такое сэр Перран должен ему объяснить?

Он обернулся к дяде, и сердце почему-то тревожно заныло у него в груди.

Сэр Перран медленно поглаживал костяную ручку своей трости. Взгляд его, как и прежде, оставался непроницаемым.

– Надеюсь, мой мальчик, что перед лицом сложившихся обстоятельств ты сумеешь вести себя как благородный человек. Дело в том, что на днях мы с Джулией обвенчались. Увы – ты приехал слишком поздно. Тебе нечего так удивляться: просто я оказался в состоянии дать сестрам то, что им было нужно. Может быть, конечно, нам следовало больше тебе доверять, но… – Он кивнул на бумаги, которые Эдвард все еще сжимал в руке. – Ты ведь не соизволил посвятить меня в свои планы; вот я и поступил так, как считал наилучшим.

Блэкторн почувствовал, как острие шпаги начало медленно поворачиваться у него в груди. Ведь дядя знал, почему он так спешно уехал в Корнуолл, знал – и все же не убедил Джулию дождаться.

– Вы венчались с нею, зная, что я люблю ее и что мы с нею уже… были близки?

– Будь благоразумен, – сказал сэр Перран. – В конце концов, что ты можешь ей дать? Я же дам ей все.

– Что я могу ей дать? Да хотя бы это! – Он взмахнул бумагами перед дядиным лицом. – Кроме того, я нашел нанимателя для Хатерлея… – Тут в голову ему пришла неожиданная мысль. – Кажется, я припоминаю какие-то слухи о том, что вы присматриваете себе жену… А может, вы давно уже присмотрели Джулию? – Спрашивая, он уже знал ответ.

Некоторое время сэр Перран молчал. Вглядевшись в его лицо, Эдвард увидел вдруг, что от давешней дядиной непроницаемости не осталось и следа, а его серые глаза сделались почти черными от ненависти и гнева.

– Да, – наконец произнес он. – Я присмотрел ее для себя два с лишним года назад. Вот только я никак не мог ожидать, что ты вернешься в Монастырскую усадьбу и влюбишься в нее без памяти. Ты чуть не расстроил мне все планы.

– Почему вы мне ничего не сказали?

– Зачем же было настораживать тебя без нужды?

– Настораживать, – повторил Блэкторн. Казалось, какая-то отвратительная трясина засасывала его все глубже. – Вы как будто говорите со своим злейшим врагом.

Память тут же унесла его в далекое прошлое, когда он, еще подросток, стоял в этой самой комнате рядом со своей матерью, а она разговаривала о чем-то с сэром Перраном. Его поразило тогда, как дядя смотрел на нее: то нежно и страстно, то, в следующее мгновение, почти с ненавистью. Может, сэр Перран перенес эту свою давнюю ненависть с матери на сына?

Не удостоив племянника ответом, баронет отвернулся и, прихрамывая, вышел из комнаты. В голове у Эдварда теснились обрывки самых невообразимых мыслей: «Старик не может жить вечно, когда-нибудь он умрет, и Джулия будет моей… А что, если прикончить его прямо сейчас?.. Фу, какой бред! Меня же повесят за убийство… Да, но какова Джулия! Значит, она совсем не верила в меня? Правда, она не получала моих писем… Хотелось бы знать, почему. А то письмо, которое я отдал Бистону, – что сталось с ним? И со всеми остальными?..»

– Эдвард!

Он обернулся. На пороге стояла Джулия. В черном траурном платье она казалась особенно бледной.

– Мне нужно с тобою поговорить, – сказала она, делая неуверенный шаг в его сторону.

Эдвард все еще держал в руке контракты на поставку камня и письмо от адмирала Микловера, который не раз бывал в Хатерлее и желал бы поселиться там, выйдя в отставку. Он недоуменно взглянул на документы, которые вдруг показались ему непомерно тяжелыми, потом снова на Джулию. Ее глаза были полны волнения и страха.

– Пожалуйста, пойми меня, – заговорила она. – От тебя не было ничего, ни строчки. Сэр Перран и его батские знакомые убедили меня, что из наших с тобою планов ничего не выйдет. Что же мне было делать? Ведь ты целый месяц не давал о себе знать…

Ему пришлось произвести над собой неимоверное усилие, чтобы сдвинуться с места, и в конце концов ему это удалось. Он кое-как дошел до двери и, держа бумаги, как клинок, на вытянутой руке перед собой, вложил их Джулии в руку. При этом ее лицо еще больше побледнело.

– Я понимаю, что теперь они тебе уже не нужны, – сказал он. – Считай их свадебным подарком. Однако у меня к тебе просьба: поскольку я вел переговоры в святой уверенности, что условия поставок будут неукоснительно выполняться, то, пожалуйста, проследи за тем, чтобы так оно и было. Для меня это вопрос чести: ведь уговорить покупателей было не так-то легко. Мне пришлось лично заверять каждого из них, что камень будет доставляться вовремя. По всей видимости, сделки на поставки камня из карьера Делабоула в последние годы представлялись крайне ненадежными. По-моему, в этом есть даже известная ирония. Как ты полагаешь?

– Ты несправедлив ко мне. Ты никогда не понимал всей меры моей ответственности перед сестрами…

– А ты никогда не верила в меня и поэтому не дождалась.

– Но неужели ты не мог на минуту завернуть перед своим отъездом в Хатерлей? Ведь я только благодаря твоему дяде и узнала, что ты уехал. Будь у меня хотя бы письмо, хотя бы маленькая записка от тебя, я бы еще могла на что-то надеяться.

– Заехать к вам я не мог – дело было слишком спешное, – сказал он. – Что же до письма, то, заверяю тебя, я оставил его и передал Бистону. Ума не приложу, как ты могла его не получить.

А что, если письмо и впрямь не было передано? – вдруг мелькнуло у него в голове. Может быть, дядя нарочно придержал его, чтобы облегчить себе путь к сердцу Джулии? Не исключено, что баронет способен еще и не на такое лицемерие… Впрочем, какая разница. Он сумел воспользоваться моментом и жениться на Джулии, остальное теперь уже неважно.

Пока Блэкторн смотрел на Джулию долгим прощальным взглядом, боль утраты все глубже вгрызалась в его сердце. Он уже хотел отвернуться, чтобы покинуть Монастырскую усадьбу навсегда, но вспомнил о кольце с изумрудом, достал его из внутреннего кармана и протянул Джулии.

Она вздрогнула от неожиданности.

– Откуда это у тебя? – Лицо ее вдруг жалобно сморщилось, в глазах заблестели слезы.

– Я выиграл его у твоего отца вечером накануне его самоубийства, и у меня тогда же возникло подозрение, что вряд ли оно принадлежит ему: скорее всего кольцо твое или же осталось от леди Делабоул. Я собирался вернуть тебе его сегодня – или, если ты захочешь, надеть его тебе на палец в день нашей с тобой свадьбы.

Джулия дрожащими пальцами взяла у него кольцо. Из ее глаз выкатились слезы.

– В тот день мой отец каким-то образом разыскал его и исчез, не сказав никому ни слова. Знай я, что кольцо у него, я бы ни за что не позволила ему выносить его из дома, тем более брать с собой на игру. Оно досталось мне от мамы… Я уже не чаяла его увидеть. Как странно, что все это время оно находилось у тебя. Ты хоть понимаешь, что, вернись оно ко мне до твоего отъезда в Корнуолл, мне не надо было бы выходить за твоего дядю? Ведь этот изумруд стоит целого состояния. – Она смахнула рукавом катившиеся слезы.

Он окинул ее долгим задумчивым взглядом.

– Что ж, возможно, и хорошо, что я не отдал его тебе сразу. Если сейчас тебя не хватило даже на месяц ожидания, то что было бы дальше? Да, пожалуй, так даже лучше. Ну да Бог с тобой. Мне пора.

Блэкторн быстро обошел ее и направился к лестнице. Лишь вскочив в седло и пустив лошадь галопом по буковой аллее, он дал волю своему гневу.

Джулия подошла к окну и остановилась у залитого водой стола. Розы, лежавшие в луже между фарфоровых осколков, уже поникли. Она вытащила из рукава носовой платок и принялась вытирать столешницу. Из аллеи донесся отчаянный крик Эдварда, спешащего прочь из Монастырской усадьбы. Джулия с тоской обернулась к окну и прижала ладони к холодному стеклу. Ее жизнь и счастье удалялись от нее навсегда, и она могла теперь лишь лить слезы отчаяния да корить себя за поспешно сделанный роковой шаг.

16

Бат, Англия

Рождество, 1814

– Ой, миледи, mon dieu! – со смехом воскликнула Габриела, заглядывая Джулии через плечо. – Сэр Перран будет сердиться!

Джулия улыбнулась отражению служанки в зеркале. Она изо всех сил старалась сдерживать себя, но радостное возбуждение проявлялось в каждом ее движении.

– Еще как! – отозвалась она. – Но сегодня мне нет до этого никакого дела.

– Ручаюсь, майору ужасно захочется умыкнуть вас… под веточку омелы – и поцеловать! – Склонив голову набок, Габриела лукаво прищурилась. – Нет-нет, миледи, не надо испепелять меня взглядом. Лучше взгляните на свой брак, как француженка. Вы счастливы? Нет. Значит, вам нужно завести любовника. Я понимаю, вы выходили замуж по расчету – что тут такого, так многие поступают в вашем кругу. Но, поверьте, во Франции у вас бы уже давным-давно был любовник! Разве вы получаете все, о чем можно мечтать, от собственного супруга?.. – Тут служанка выжидающе приподняла брови, будто и впрямь рассчитывала услышать ответ на свой нескромный вопрос.

Джулия укоризненно покачала головой.

– Как тебе не совестно? Разве можно задавать такие вопросы о человеке, который платит тебе жалованье? Ей-Богу, мне бы следовало отказать тебе от места.

– Чтобы заслужить любовь и уважение, одного жалованья мало. Нужна еще доброта. А у сэра Перрана нет доброты. Он обращается с вами очень дурно, и лучше всего вам от него уйти.

Это, пожалуй, было уже слишком, и Джулии пришлось напустить на себя изрядную строгость.

– Прошу тебя, Габриела, не говори больше подобных глупостей – не то мы и впрямь с тобой поссоримся…

После смерти леди и лорда Делабоулов Габриела постепенно стала значить для Джулии много больше, чем просто служанка. В ней была душевная теплота, которая помогала Джулии пережить самые тяжелые минуты, и в то же время удивительная, несгибаемая сила духа. Она одна знала о том, насколько несчастлива ее хозяйка. В какой-то степени она заменяла ей мать и одновременно подругу.

– Ах, миледи, я все понимаю, – произнесла она со своим бесподобным и неизгладимым французским акцентом. – Но сегодня я просто ничего не могу с собой поделать. Вы слишком молоденькая и хорошенькая, чтобы заживо хоронить себя в собственном доме. Ума не приложу, почему ваш супруг желает непременно жить здесь, в Хатерлее? Ведь у него в Монастырской усадьбе так красиво. Нет, я не понимаю месье! Он обожает ваш Хатерлей прямо-таки до безумия. «Это не трогать! То не двигать! Где та картина, что висела тут вчера? Все должно оставаться без изменений». По-моему, если завтра в доме потекут потолки, он и их прикажет «оставить без изменений». Может, он не в своем уме?

Джулия едва заметно улыбнулась.

– Очень может быть, но сегодня меня это почему-то мало заботит.

Отвернувшись наконец от Габриелы, с которой, надо сказать, она была во многом согласна, Джулия еще раз внимательно осмотрела собственное отражение. Ее длинные волосы были собраны в низкий пучок, лишь на лбу и на висках дрожали легкие золотистые завитки; на голове красовался венок из искусственных белых роз, надетый наподобие диадемы. Платье из ярко-синего шелка на чехле абрикосового атласа казалось особенно легким и летящим: это было совместное произведение Джулии и Габриелы, изготовленное в строгой тайне от сэра Перрана.

Через шесть месяцев после смерти лорда Делабоула период обязательного ношения траура закончился. Джулия не могла больше видеть черного. Сэр Перран уже позволил младшим сестрам заказать себе бальные платья любых расцветок по собственному выбору – разумеется, предварительно согласовав с ним выбор ткани и фасон. Однако Джулия, в соответствии с его желанием, должна была оставаться в трауре. Баронет самолично заказал черное бальное платье для своей жены у известной лондонской модистки. Платье было из превосходного тончайшего шелка, однако с высоким глухим воротом и таким длинным тяжелым шлейфом, что танцевать в нем было бы невозможно. К тому же шлейфы уже давным-давно вышли из моды, только изредка встречался еще удлиненный сзади подол. Надеть же на себя это уродливое творение высотою в семь футов не решилась бы ни одна здравомыслящая женщина.

По словам сэра Перрана, это платье должно было придать ей царственный вид, однако Джулия прекрасно понимала, что дело не в этом. Просто он не хотел, чтобы она танцевала, особенно сегодня.

Но именно сегодня она должна была танцевать!

Нынче вечером сэр Перран устраивал грандиозный рождественский бал, на котором наконец-то собирался представить свою жену многочисленным приятелям и знакомым.

На этот бал должен был приехать Эдвард.

Долгие месяцы своего замужества, начиная от самого дня венчания, Джулия жила одной-единственной надеждой – что когда-нибудь она снова увидит Эдварда, будет говорить и, возможно, даже танцевать с ним. Сегодня эта ее надежда могла сбыться. Джулия уже представляла, как они кружатся по залу при свете трех массивных хатерлейских люстр и как руки Эдварда поддерживают ее за талию.

Возможно, после этого ее несчастливое замужество покажется ей уже не таким беспросветным.

Джулия обратила придирчивый взгляд на свое лицо. А вдруг сегодня она совсем не понравится Эдварду? В ее правильных чертах застыла напряженная сосредоточенность, какой не было даже в последние два года жизни отца. Как странно, что замужество наложило на ее наружность больший отпечаток, чем все предыдущие несчастья!

После смерти отца боль утраты улеглась в ее сердце довольно быстро. К сентябрю она поняла, что за последние два года она успела пролить столько слез по лорду Делабоулу, будто он и впрямь скончался в один день со своей женой. В сущности, к тому времени, когда он занял свое место в фамильном склепе рядом с леди Делабоул, у Джулии почти не осталось сил на то, чтобы скорбеть о нем. В последующие месяцы образ родителя, со всеми его достоинствами и недостатками, окончательно сложился в ее душе. Она уже простила ему безумства последних лет жизни и теперь помнила только любимого отца, который в детстве сажал ее к себе на колено и читал ей книжки, или, водрузив в седло перед собой, выезжал на тенистую проселочную дорогу и гнал лошадь вскачь, или учил перепрыгивать по камешкам через ручей, играя в «утку и селезня».

Теперь она с нежностью узнавала отцовские черты в собственном лице, в нежной светлой коже и в золоте волос.

Вспомнив маму, она немного погрустнела.

В последнюю минуту мама сказала: «Сделайте для меня что-нибудь красивое».

Но что? Вот наконец она вышла замуж, но вышла без любви, за человека, для которого единственным удовольствием в жизни было выслушивать обращенные к нему просьбы, милостиво позволяя одно и воспрещая другое. Он распоряжался в ее жизни всем до мелочей, начиная от круга ее повседневных обязанностей до того, сколько и в какие часы ее сестры должны заниматься музыкой, живописью и языками.

Разве во всем этом есть что-то красивое? Без любви даже величественный и прекрасный Хатерлей кажется равнодушной грудой камней.

Габриела наконец отошла от зеркала, и Джулия вздохнула. Служанка советует ей завести любовника. Может, для этого она и надела сегодня платье с таким глубоким вырезом? Чего она хочет – обольстить Эдварда? Лучше, пожалуй, оставить все эти вопросы без ответа.

Как бы то ни было, сегодня она не наденет черного платья. Сэр Перран наверняка впадет в ярость от такого непослушания и заставит ее потом ходить в трауре еще полгода, и ей придется беспрекословно ему подчиниться. Но сегодня, невзирая ни на какие его требования, она выйдет к гостям в платье из синего шелка и абрикосового атласа. Она будет танцевать, и почувствует себя счастливой, и попросит Эдварда простить ее.

Появление Джулии в дверях Красной гостиной, где уже собрались к ужину ее муж и сестры, произвело на всех ошеломляющее впечатление. Сестры невольно затаили дыхание: они слишком хорошо знали, в какой строгости сэр Перран держит свою жену. Теперь все они следили за ним широко раскрытыми глазами.

Странно, но Джулия совсем не ощущала страха. В конце концов, что он мог с нею сделать? Ударить? Вряд ли. Все же поднять руку на женщину он скорее всего не способен. Но и пригрози он ей даже физической расправой, сегодня это не имело никакого значения. Главное – чтобы на ней было платье, выбранное ею самой, и чтобы она могла танцевать с Эдвардом.

Когда Джулия остановилась перед супругом, он довольно долго разглядывал ее молча, сощурив глаза и сжав губы. Его кресло, обтянутое шелком в золотую и белую полоску, было развернуто к камину, трость прислонена к подлокотнику.

В камине жарко полыхало огромное полено, а каминная доска по случаю Рождества была украшена ветками тиса, остролиста и увита плющом, который спускался с обеих сторон до самого пола. На фоне темной зелени весело горели рождественские свечи. Праздничное убранство хорошо протопленной гостиной особенно не вязалось с молчанием, тяжело повисшим над головами.

– Итак, вы посмели ослушаться меня, – промолвил наконец сэр Перран.

Но Джулия не дрогнула и не отвела взгляда. В эту минуту, сама того не желая, она презирала его. До сих пор она никогда и ни к кому не питала презрения, тем более ненависти. Но сейчас, забыв о великолепном убранстве Хатерлея, в котором трудились теперь десятки слуг, и об обилии изысканных блюд на столе, она ненавидела сэра Перрана, потому что он подавлял ее и сестер своей холодной суровостью.

– Да, – медленно проговорила она, по-прежнему твердо глядя ему в глаза. – Я посмела вас ослушаться, потому что мне опротивело ходить в черном. Завтра, из уважения к вам, я снова оденусь в траур; но сегодня делайте что угодно, хоть велите всем своим друзьям и знакомым разворачиваться и ехать обратно, но платья, в котором вы желаете меня видеть, я не надену.

После этих слов Джулии в гостиной стало ужасно тихо, будто сестры совсем перестали дышать.

– Что ж, – еще больше сощурив серые глаза, сказал сэр Перран. – Возможно, я последую вашему совету.

Аннабелла тихонько ахнула. Джулия знала, с каким нетерпением ее младшая сестра ждала этого бала. Сэр Перран настаивал на строжайшем соблюдении траура, и сестры вот уже целых шесть месяцев были лишены привычного батского общества. Сегодня им впервые предоставлялась возможность прервать затворничество.

Но даже ради блага всеобщей любимицы Аннабеллы Джулия не могла сейчас пойти на попятный. Поэтому она еще выше подняла голову и сказала, обращаясь к мужу:

– Делайте, как вам заблагорассудится, но переодеваться в черное я не намерена.

Седые брови сэра Перрана удивленно поползли вверх, в глазах появилось знакомое задумчивое выражение: казалось, он производил в уме какие-то подсчеты. Узнав его лучше за последние несколько месяцев, Джулия пришла к заключению, что, прежде чем предпринять любой сколько-нибудь важный шаг, ее супруг как бы взвешивает все его возможные последствия на неких точнейших внутренних весах. Вот и теперь он глядел на нее, задумчиво щурясь, словно переставляя маленькие освинцованные гирьки с одной чаши на другую. Она почти наверняка могла сказать, когда он только начинал рассматривать следующее возможное наказание за ее проступок и когда отвергал его как неудовлетворительное. В тот момент, когда он перевел взгляд с ее лица на костяной набалдашник своей трости, она уже точно знала, что ему удалось уравновесить чаши весов.

– Ну что ж, в таком случае вам придется обойтись без лондонского сезона, на который вы так рассчитывали.

Аннабелла снова ахнула, а Элизабет пробормотала:

– О Боже!..

Возможность выехать в столицу на светский сезон, который тянулся, как правило, от начала марта до конца июня, имела решающее значение для судеб всех молодых английских аристократок. В продолжение этого времени им приходилось объезжать бесконечную череду балов, торжеств, концертов и вечеров, задуманных единственно для того, чтобы стрелы купидона могли достичь своей цели. Неизменным итогом сезона были многочисленные объявления о помолвках.

– Вы хотите сказать, – воскликнула Джулия, – что намерены пренебречь одним из важнейших условий нашего брачного контракта? Вы хотите лишить моих сестер возможности устроить будущее – из-за того только, что я отказываюсь надеть это платье?

Взглянув на нее внизу вверх, он насмешливо улыбнулся.

– Вот именно! Однако решение все еще остается за вами. Если вы надумаете переодеться, я обещаю великодушно забыть о вашем неприличном поведении и этой же весной вывезти вас вместе с сестрами в Лондон.

Хотя Джулия уже все решила, все же ей хотелось услышать мнение сестер. Обернувшись к Элизабет, сидевшей в кресле напротив сэра Перрана, она отметила про себя, что насыщенный розовый цвет ее шелкового платья с отделкой из легкого тюля очень идет к ее черным волосам и голубым глазам. Когда взгляды их встретились, лицо Элизабет осветилось лукавой улыбкой, и она сказала:

– По-моему, ты сегодня хороша как никогда. Я всегда считала, что синее тебе к лицу. А черное… Нет, это не твой цвет!

На сердце у Джулии неожиданно потеплело.

– Благодарю тебя, – пробормотала она и перевела взгляд на Каролину.

Средняя из трех незамужних сестер сидела на диване красного камчатного шелка, задумчиво подперев кулачком щеку. На ней было белое шелковое платье, расшитое мелким жемчугом по лифу и подолу. На коленях лежал раскрытый роман.

– В сочетании с абрикосовым синий цвет просто бесподобен, – сказала Каролина, с нежностью глядя на сестру. – Думаю, оттенки подобраны на редкость удачно. – Она улыбнулась и как ни в чем не бывало продолжила чтение.

Джулия внутренне возликовала: ведь одно дело противостоять воле супруга в одиночку, и совсем другое – ощутить поддержку сестер.

Однако стоило ей взглянуть на Аннабеллу, как ликование в ее сердце сменилось тревогой. Младшая мисс Вердель, видимо, с трудом владела собой. Она поднялась со своего места и теперь стояла перед сэром Перраном, гневно сверкая глазами. Сегодня она была в темно-зеленом шелковом платье, сочный цвет которого смягчала дымка полупрозрачного тюля. Джулия открыла рот, чтобы помешать Аннабелле высказать все, что у нее накипело на душе, но опоздала.

– Вы злой и гадкий! – выпалила Аннабелла. – Раньше я считала вас благороднейшим из людей, но теперь вижу, что это совсем не так!.. И не только потому, что вы передумали везти нас в Лондон. Если хотите знать, все ваше поведение с того момента, как моя сестра согласилась выйти за вас замуж, было сплошной низостью!

– Аннабелла! – крикнула Джулия, ошеломленная выходкой сестры.

Но Аннабелла, не обращая на нее внимания, быстро подошла к сэру Перрану. Ее зеленые глаза горели.

– Да, низостью!.. Я только не могу понять одного: что она вам такого сделала, что вы с нею так жестоки?

Сэр Перран приподнял брови.

– И в чем же, позвольте спросить, заключается эта моя «жестокость»? – язвительно осведомился он. – В том, что я уплатил долги вашего отца? Что взял вас всех под свое покровительство? Что плачу за ваши бальные платья, за содержание дома и за кухню – может быть, лучшую во всей Англии? – Он сокрушенно покачал головой. – Бедная девочка! Как она убивается из-за несчастной сестры, у которой муж – злодей!

На это Аннабелла только еще выше вздернула подбородок.

– Ваши щедрые благодеяния висят над нами, как… как гильотина! А каждый кусок с вашего стола встает поперек горла… Так что плевала я на ваш рождественский бал! – И, присев перед ним с нарочитой учтивостью, она презрительно взмахнула зеленым шелковым подолом и выбежала из комнаты.

Глядя ей вслед, Джулия думала о том, что в этих нескольких фразах Аннабелла очень точно описала жизнь в Хатерлее и ее несчастливое замужество. Сдавленный смех супруга отвлек ее от горестных мыслей.

– Прелестное дитя, просто прелестное! – объявил он, отсмеявшись. – Видите, Джулия, к чему привело ваше поведение? Бедной девочке придется весь вечер просидеть в одиночестве у себя в комнате – и все потому, что вы надеетесь своим глубоким декольте обольстить моего племянника!.. Право, все это так забавно, что меня уже подмывает отказаться от своего решения и свозить вас в Лондон… Но, увы, я буду вынужден сдержать свое слово, – тут он прямо взглянул на нее, – поскольку желаю, чтобы вы убедились: любое ваше непослушание приведет к неминуемой расплате.

Обойдя кресло сэра Перрана, Джулия направилась к фортепиано красного дерева, стоявшему в углу у камина.

– Милый супруг, – спокойно заговорила она, садясь на табурет и расправляя складки платья. – Что бы вы хотели послушать, Гайдна или Баха?

– А разве вам есть до этого дело? – насмешливо отозвался он. – Кажется, сегодня вы вознамерились ублажать только самое себя. Впрочем, коль скоро вы спрашиваете, я предпочел бы Баха.

Джулия раскрыла папку с нотами, которые она собственноручно переписывала из старых нотных собраний, принадлежавших еще леди Делабоул. Улыбаясь про себя, она отыскала среди своих любимых пьесок контрданс Генделя и начала играть.

При первых же аккордах баронет обернулся и метнул в нее весьма красноречивый взгляд, однако Джулии было все равно. Что значил гнев супруга, когда сегодня она принесла в жертву то единственное, что имело значение, – лондонский сезон сестер, – и даже это мало заботило ее? Возможно, она была не права, но сегодня она не могла противиться голосу собственного сердца. Она желала видеть Эдварда, и желала, чтобы он увидел ее так, как ей хотелось.

Кроме того, в голове ее уже начал складываться план, как лучше отговорить сэра Перрана от принятого решения. Правда, за минувшие полгода ей еще ни разу не удалось сломить волю упрямого супруга, но попытаться все же стоило. Ради своих сестер она готова была пойти на все.

* * *

Спустя полчаса подали ужин. Гостей еще не было, за столом распоряжался сэр Перран. Он приказывал, что и в каком порядке подавать, кому и что подкладывать на тарелку; он вел разговор, переходя от предмета к предмету по собственному усмотрению. Он поочередно высмеял всех присутствующих сестер – Каролину за молчаливость, Элизабет за многословие, Джулию за то, что она слишком часто смотрела на каминные часы.

Впрочем, Джулии было все равно. Мысли ее бесцельно блуждали; она ждала. Сэр Перран заговорил о каких-то решениях Венского конгресса, но политические вопросы ее сейчас мало занимали. Какое отношение имела политика к любви, к семье, к жизни с человеком жестким, властным и в то же время непостижимым? Никакого.

Наконец ужин закончился, и сестры, с позволения сэра Перрана, перешли в Зеленый салон, чтобы дожидаться там прибытия гостей. Джулия начала было оправдываться перед сестрами за то, что навлекла на них гнев своего супруга, но Элизабет лишь фыркнула в ответ, а Каролина строго сказала:

– Не говори глупостей! Твой муж просто брюзгливый старик. Мне, конечно, неприятно об этом говорить, но в последнее время у меня даже возникло подозрение, не страдает ли он разлитием желчи.

Элизабет прыснула, а Джулии лишь с большим трудом удалось сдержать себя.

– Очень возможно, – пытаясь сохранить серьезность, отвечала она. – Но, пожалуйста, не говори ему об этом, хотя бы сегодня. Боюсь, ему не очень понравится, если ты начнешь объяснять его раздражительность приступами желчной болезни.

Каролина серьезно кивнула, не обращая внимания на веселье Элизабет. Спустя некоторое время она вдруг просияла и, подняв указательный палец кверху, добавила:

– Все равно, думаю, хорошая доза слабительного ему не повредит. Ведь правда?

Это оказалось чересчур даже для Джулии, которая расхохоталась пуще Элизабет. Сэр Перран – и слабительное! Она смеялась до слез.

Наконец она вытерла глаза и благодарно улыбнулась Каролине, которая глядела на нее чуть удивленно, будто не находила в своих словах повода для такого веселья.

– Желчь тут ни при чем, – сказала Джулия. – Просто он почему-то обозлен на весь мир. Уж не знаю, в чем тут искать причину, в его собственной натуре или, возможно, в каких-то его прошлых обидах, – но, во всяком случае, не в состоянии внутренних органов.

Каролина кивнула и с покорным вздохом уселась в кресло у камина.

В этот момент взгляд Элизабет случайно упал за окно, и она радостно вскрикнула:

– Снег идет! Ах, как чудесно!

– Снег? – оживилась Каролина и, вскочив на ноги, вместе с сестрами подбежала к окну. В желтоватом свете, падавшем из окон особняка на кусты, лужайку и гравиевую дорожку внизу, кружились и сверкали пушистые снежинки.

– Аннабелла ужасно расстроится, когда увидит, – с грустью произнесла Каролина. – Она так мечтала, чтобы под Рождество пошел снег. Напрасно она стала сегодня перечить старику!

Джулия опять с трудом подавила улыбку. Вот уже три месяца ее сестры между собой называли сэра Перрана стариком. Конечно, следовало бы отчитать их за это, но, с другой стороны, они не меньше ее самой страдали от деспотичности ее супруга, и, возможно, изобретение обидного прозвища хоть отчасти примирило их с собственным незавидным положением. Постепенно прозвище закрепилось за ним.

– Аннабелле надо было думать головой, – вмешалась Элизабет. – Сколько раз мы ее предупреждали, чтобы она не давала при нем волю своим чувствам. А уж сегодня ей и вовсе следовало держать язык за зубами.

– Это моя вина… – начала Джулия, но Каролина с Элизабет так на нее посмотрели, что она осеклась.

– Ради Бога, Джулия, не бери на себя хотя бы сегодня роль мученицы, – тихо сказала Каролина.

С тех пор, как сестры узнали, какое тяжкое бремя ей одной приходилось нести после маминой смерти и какой непомерной жертвой явился для нее брак с дядей, а не с племянником, они были единодушны в своем мнении: ей не следовало отстранять их всех от принятия решения. И теперь, стоило ей хоть словом обмолвиться о том, что она виновата в их нынешних страданиях, сестры дружно набрасывались на нее.

– Не надо, Каро, – насмешливо произнесла Элизабет, – не отговаривай ее. Мучеников ведь жгут на кострах, а я обожаю запах паленого мяса!

– Как ты можешь такое говорить! – содрогнулась Каролина, но тут же рассмеялась, чем несколько смазала впечатление от своего праведного негодования.

Сквозь кружение снежинок Джулия вглядывалась в темноту за окном. Вдали мелькнул огонек.

– Едут! – воскликнула она.

Сестры тотчас приблизили лица к окну, желая видеть карету первого гостя собственными глазами. Сердце в груди у Джулии неожиданно взмыло ввысь, как стая птиц, которых кто-то спугнул.

Скоро, скоро, стучало у нее в голове. Скоро он будет здесь.

За эти полгода она ни на минуту не переставала любить Эдварда Блэкторна. Как ни уверяла она сама себя, что за обязанностями супруги сэра Перрана она постепенно забудет его племянника, с каждым днем желание видеть его становилось все сильнее и нестерпимее.

Сестры, конечно, понимали, что она считала свой брак трагической ошибкой, но ни одна из них не догадывалась о безмерности ее сожаления: ведь они не могли знать о некоторых сторонах натуры баронета, которые открылись его жене в первую же брачную ночь.

Накануне венчания Джулия сообщила сэру Перрану, что она не девушка, на что он отвечал весьма великодушно, что в этом нет ничего удивительного, коль скоро она воображала себя влюбленной в его племянника, и посоветовал ей больше об этом не думать.

Вечером после венчания супруг Джулии, в темно-красном парчовом халате, вошел в ее спальню и сел на кровать, и Джулия втайне порадовалась тому, что неприятное признание было уже позади. Когда же он сказал, что воздержится от супружеской близости до тех пор, пока не убедится, что племянник не оставил ее в интересном положении, она невольно почувствовала еще большее облегчение. Сама мысль о том, что придется позволить сэру Перрану – отныне ее законному супругу – ласкать и любить ее так же, как это делал Эдвард, не укладывалась у нее в голове. Поэтому, хотя одна ее часть желала поскорее покончить с тягостным делом, все же другая переполнилась благодарностью к сэру Перрану за то, что он решил отсрочить скрепление брачных уз.

Некоторое время он сидел молча, устремив на нее странный задумчивый взгляд, смысл которого она еще не могла в то время определить. В какой-то момент она чуть не сказала ему, что не беременна и уже убедилась в этом, но тогда пришлось бы объяснять, откуда ей это известно. Столь деликатный предмет, как ежемесячные кровотечения, редко всплывал даже в разговорах между женщинами, не говоря уже о супругах. Поэтому она решила молчать: пусть время само все скажет за нее.

Однако следующая фраза сэра Перрана насторожила ее еще больше.

– Надеюсь, в дальнейшем вы постараетесь лучше оберегать свою честь, – сказал он. Его серые глаза смотрели на нее с неожиданной суровостью.

В первое мгновение она подумала, что ослышалась: он не мог такого сказать.

– Да, конечно, – оторопело произнесла она. – Уверяю вас, сэр Перран, я… уступила ему… в полной уверенности, что мы скоро поженимся. Он приподнял одну бровь.

– Что ж, посмотрим, посмотрим.

Когда он ушел, у нее осталось странное ощущение, словно кошмарный сон сменился кошмарной явью. Впрочем, состоявшийся разговор был слишком коротким, поэтому она постаралась отогнать тревожные опасения и убедить себя, что, по всей видимости, она сама превратно истолковала его слова. В конце концов, сэр Перран знал ее уже много лет и вряд ли мог всерьез подозревать ее в порочности натуры.

Когда спустя шесть месяцев он так и не сделал ее по-настоящему своей женой, а вместо этого превратил в объект воспитания и многочисленных насмешек, тогда мало-помалу она начала чувствовать себя в родном доме, как в тюрьме, и даже сны ее наполнились порочными мыслями, в которых заранее обвинил ее супруг. В конце концов, она была обычной женщиной и, как всякая женщина, мечтала любить и быть любимой. Тень Эдварда неотступно сопровождала ее во сне и наяву.

И когда спустя два часа после приезда первых гостей Джулия стояла рядом с супругом в парадной Розовой гостиной первого этажа, сердце ее замирало от ожидания. Эдвард то ли опаздывал, то ли вовсе передумал приезжать.

Сэр Перран о чем-то серьезно беседовал со своим приятелем лордом Эрнекоттом. Граф Эрнекотт, высокий и худощавый, был несколькими годами моложе сэра Перрана. Его светлые волосы отливали благородной сединой, глаза же походили на тоненькие льдинки, плавающие в голубоватой прозрачной воде. Он держался с подчеркнутым достоинством, а в его взгляде преобладало выражение той же особенной задумчивости, что и во взгляде баронета, словно он тоже все время что-то взвешивал. В присутствии лорда Джулия всегда чувствовала себя скованно; слава Богу, ей нечасто приходилось наслаждаться его обществом. Прислушавшись, она уловила, что друзья обсуждали возможные последствия ссылки Наполеона. Оба склонялись к мнению, что не позднее середины лета Бонапарт вернется во Францию.

Но что было Джулии до ссыльного императора? Сейчас ей хотелось лишь одного – чтобы Эдвард поскорее появился на пороге.

Стоя посреди многолюдной гостиной в роли молчаливой и покорной жены хозяина, она ни на миг не переставала следить за входом.

Наконец, словно порожденный силою ее ожидания, в дверях появился Эдвард в черном фраке, белом жилете, белом платке, повязанном поверх стоячего воротничка, в черных панталонах и черных туфлях. Джулия вспыхнула, сердце ее радостно забилось в груди, на глаза вдруг навернулись слезы.

И хотя ей было страшно до дурноты, что муж или кто-то из гостей догадается по ее лицу о силе ее чувств, но все же, впервые за много месяцев, она жила – в полном смысле этого слова. Ее неудержимо влекло к нему, хотелось побежать ему навстречу, обнять и никогда не отпускать. Чтобы хоть как-то овладеть собою, ей пришлось задержать дыхание и с такой силой сжать кулаки, что ногти больно впились в ладони. Некоторое время она рассеянно озирала лица гостей. Лишь немного успокоившись, она позволила себе снова взглянуть на Эдварда.

Он был все так же красив, из толпы гостей его выделяла еще не сошедшая с лица смуглость и высокий рост, о котором Джулия почему-то забыла. Странно, он прожил в Англии уже больше полугода, но до сих пор не остригся по моде, подумала Джулия – но тут же пожалела об этом: невинная мысль повлекла за собою воспоминания о том, как она развязывала ленточку у него на затылке, как запускала пальцы в густые черные пряди и прижимала его голову к себе.

Желание, удесятеренное долгими месяцами неудачного замужества, нахлынуло на нее с новой силой. Обмахивая лицо, она незаметно следила за Эдвардом, бросая на него взгляды поверх кружевного абрикосового веера. Вот он обернулся, чтобы поздороваться с каким-то немолодым человеком, видимо, знакомым. Человек что-то сказал ему, и Эдвард улыбнулся в ответ.

Джулия так любила его улыбку!.. Ей хотелось быть с ним наедине и касаться пальцами его губ, чтобы он улыбался; хотелось бесконечно целовать его, чтобы он улыбался снова и снова.

Взгляд Джулии задержался на красивой женщине в лиловом шелковом платье с отделкой из брюссельского кружева. Женщина подошла к собеседнику Эдварда сзади и взяла его под руку. Наблюдая за этой парой, Джулия поймала себя на том, что оба, и женщина и мужчина, кажутся ей странно знакомыми; особенно мужчина – высокий и статный, с истинно аристократической наружностью. Как раз в этот момент он дружески похлопал Эдварда по плечу и пожал ему руку. Кто бы это мог быть? – задумалась Джулия. Она как будто никогда не встречала его прежде. У этого элегантного мужчины была располагающая улыбка, нос с заметной, хотя и небольшой горбинкой, черные волосы и серебристо-белые виски. Обернувшись, он что-то шепнул своей даме. Дама изумленно вскинула на него глаза и легонько щелкнула его сложенным веером по руке. «Веди себя прилично!» – угадала Джулия по движению ее губ. Он снова прошептал что-то ей на ухо; на сей раз дама не высказала никаких претензий к его поведению, а вместо того долго с нежностью смотрела ему в глаза, после чего перевела взгляд на Эдварда.

Неожиданно Джулию пронзила острая зависть. Эти двое любят друг друга, печально подумала она. Их взаимное влечение чувствовалось даже на расстоянии. Ей захотелось выскользнуть из гостиной и забиться в какой-нибудь темный угол, пока не пройдет приступ тоски. Наверное, любой, кому вздумалось бы взглянуть на нее в эту минуту, мог прочесть по ее лицу всю историю ее несчастливого замужества.

Она вздохнула как можно глубже и постаралась овладеть собой. Когда ей это в какой-то мере удалось, она снова отыскала глазами Эдварда. Тут ей пришлось пережить небольшое потрясение: оказывается, Эдвард наблюдал за ней. Лицо его было хмуро, в серых глазах обозначилось беспокойство. Боже, неужели он все понял?.. Он почти сразу отвел взгляд, и Джулии тотчас вспомнилась горечь их прощальной сцены, и она показалась сама себе маленькой пристыженной девочкой. Поспешно отвернувшись, она принялась рассматривать прекрасно сшитый черный фрак лорда Эрнекотта с лацканами весьма изысканной линии. Под фраком был шелковый, в бежевую и белую полоску, жилет, ниже черные шелковые бриджи, чулки и туфли. Примерно так же были одеты почти все присутствующие мужчины, их наряды отличались друг от друга лишь расцветкой жилетов. Все-таки стиль известного законодателя мод Красавчика Бруммеля окончательно утвердился в великосветских гостиных.

Как нелепо в такую минуту думать о легкомысленном денди Бруммеле! – невольно улыбнулась про себя Джулия. Но думать об Эдварде еще нелепее. Она предпочла бы и дальше перебирать в уме фасоны года, но мысли неожиданно метнулись в другую сторону. Вспомнилось выражение на лице Эдварда во время их последней встречи, когда он уже узнал об ее замужестве и обвинил в том, что она не верила в него.

Глупо было надеяться, что он так легко простит ее, и глупо жене дяди рассчитывать на любовь племянника. Выходит, зря она испортила Аннабелле вечер.

Ах, если бы письма, которые он ей посылал тогда из Корнуолла, дошли до нее! Эта мысль терзала потом ее сердце десятки, сотни, тысячи раз.

На другой день после возвращения Эдварда в Бат сэр Перран ездил к городскому почтмейстеру, однако никаких следов пропавших писем не обнаружил. Куда они делись, было загадкой для всех.

Слезы опять подступили к ее глазам. Ей надо было немедленно уйти. Конечно, она знала, что сэр Перран будет ею недоволен, но, с другой стороны, останься она на месте, с нею в любой момент могла случиться истерика.

Не поднимая глаз, она тихо извинилась и шагнула в толпу гостей. Сзади раздался строгий, как команда «К ноге!», окрик: «Джулия!» – но она даже не обернулась. Лавируя между гостями, она быстро удалялась от мужа и от Эдварда, стоявшего в противоположном углу. Стараясь незаметно сморгнуть слезы, она миновала маленькую комнатку, проходную между двумя гостиными, в которой музыканты вдохновенно играли сонату Баха, и вошла в длинную Голубую гостиную с росписью на потолке: меж купами белых и розовых облаков на синем небе резвились пухлые херувимчики. Разгоряченные танцоры то и дело наведывались сюда из бальной залы, чтобы выпить шампанского.

Джулия немного замедлила шаг, кивая на ходу знакомым и тем, кому ее представили только сегодня. Со всех сторон звучали комплименты по поводу пышности хатерлейского бала, и ей приходилось выслушивать их с заученным выражением удовольствия на лице. В галерее, увешанной портретами ее предков, ей встретилась Элизабет с поклонником. Они стояли у двери в утреннюю комнату, над которой кто-то из сестер – видимо, не без задней мысли – приладил символ влюбленных – веточку омелы. Молодой человек пылко целовал пальцы Элизабет, Элизабет счастливо смеялась. В этом смехе Джулия уловила нотки невинного кокетства, и зависть ее сделалась еще острее. Для нее все это осталось теперь в прошлом. Отвернувшись от двери, за которой готовились столы для мушки и виста, она через сводчатый проход вернулась в переднюю. Отовсюду слышался говор и смех, в проходной комнате напротив распевали рождественские гимны. Из кабинета, в котором несколько месяцев назад истекал кровью ее отец, доносились незнакомые мужские голоса.

Джулия торопливо поднялась по лестнице. В Зеленом салоне толпа восторженных дам слушала молодого человека, который с надрывом читал «Чайльд Гарольда». У молодого человека была буйная шевелюра и синий платок в горошек, небрежно повязанный вокруг шеи. В Красной гостиной сплетничали какие-то дамы, тут же две незнакомые девушки играли на фортепиано в четыре руки.

Библиотека, пронеслось у Джулии в голове. Там она наверняка найдет хотя бы краткое уединение, хотя бы несколько минут, чтобы прийти в себя. Толкнув дверь, Джулия с облегчением убедилась, что в полутемной комнате никого нет, и не раздумывая шагнула внутрь. Дверь захлопнулась, она без сил прислонилась к дверному косяку, и тут же из ее груди вырвались рыдания. До этого момента она и сама не подозревала, сколько всего накопилось у нее на душе.

Хатерлейская библиотека была заметно меньше, чем библиотека баронета в Монастырской усадьбе. По всей видимости, виконты Делабоулы были равнодушны к наукам, и полки красного дерева – которые, к слову сказать, отнюдь не поднимались до потолка – были лишь частично заставлены книгами. На обоих окнах висели коричневые бархатные занавески, а два кресла у камина, обитые золотой парчой, несли на себе легко узнаваемую печать прошлого века.

Пока Джулия беззвучно плакала у двери, в коридоре, совсем близко, послышались чьи-то шаги. Поспешно перейдя к окну, Джулия попыталась ладонями вытереть слезы, но у нее ничего не вышло.

Дверь у нее за спиной отворилась, и женский голос негромко спросил:

– Прошу прощения, вы, кажется, леди Блэкторн?

17

Джулия снова попыталась вытереть лицо и хоть как-то овладеть собою, но ее усилия снова ничем не увенчались. Голоса вошедшей она не узнала. Момент был самый что ни на есть неприятный: леди Блэкторн, супруга одного из богатейших мужей страны, постыдным образом рыдала во время своего первого рождественского бала.

Непростительно шумно шмыгнув носом, она обернулась и невольно вздрогнула: в дверях стояла та самая дама, которая несколько минут назад беседовала с Эдвардом.

– Да уж, – тихо проговорила дама, глядя на Джулию карими участливыми глазами. – Я вижу, быть женою сэра Перрана не так-то легко.

От этого замечания слезы почему-то еще сильнее хлынули у Джулии из глаз.

В коридоре послышался смех, и женщина поспешно обернулась и повернула ключ в двери. После этого она приподняла лиловый шелковый подол, отыскала в одном из швов нижней сорочки потайной карман и извлекла из него большой носовой платок с вышивкой. Оправив платье, она решительно подошла к Джулии и вложила платок ей в руку.

– Благодарю вас, – пробормотала Джулия, чувствуя, что от нежданного участия сейчас расплачется еще сильнее. – Я, наверное, сейчас похожа на садовую лейку. – Она всхлипнула и промокнула платком глаза. – Но, поверьте, мой муж тут ни при чем. Я… Вероятно, я еще не привыкла к роли жены.

– Точнее, жены баронета?

– Мой муж… впрочем, это неважно. Мне не в чем его винить. Я сама допустила ужасную ошибку, вот и все. – Заметив пятна от слез на шелковом лифе своего платья, Джулия досадливо поморщилась.

Дама рассмеялась, по-матерински заботливо раскрыла свой расписной веер и принялась деловито обмахивать им грудь Джулии: Джулия невольно прыснула, и вскоре обе они смеялись.

Странное начало знакомства, подумала Джулия про себя. Этой милой женщине, наверное, около пятидесяти. Кто она?

Чем-то она напомнила Джулии мать: видимо, в ней была та же чуткость и доброта и то же умение понять все без лишних слов. Наконец, решив, что необычность их встречи дает ей право отбросить некоторые требования этикета, она прямо посмотрела на нее и спросила:

– Кто вы?

Почему-то ей казалось, что она и прежде не раз глядела в эти карие глаза, – но этого быть никак не могло. В светлых волосах незнакомки как будто поблескивала легкая седина, хотя при таком тусклом свете нетрудно было и ошибиться. Зато – и тут уже ошибки быть не могло – от нее веяло такой спокойной уверенностью и доброжелательством, что Джулия тотчас почувствовала безграничное доверие к ней.

– Вообще-то меня зовут Маргарет. Но вам, полагаю, лучше называть меня так, как того требуют обычаи нашего общества, – то есть леди Тревонанс, я – мать Питера.

Джулия онемела от неожиданности. В памяти тотчас всплыла история ее несчастливых взаимоотношений с лордом Питером. Она в растерянности отступила назад.

– Интересно, что это вас так изумило? Впрочем, я, пожалуй, догадываюсь. – С улыбкой глядя Джулии прямо в глаза, леди Тревонанс шагнула к ней, продолжая обмахивать веером ее платье.

– Видите ли, получив приглашение от вашего супруга, я поняла, что должна, просто обязана приехать и встретиться с вами. Поведение моего сына прошлым летом несказанно меня огорчило. В тот самый день, когда он приехал к нам в Брайтон – кстати сказать, совершенно неожиданно, – я получила от него письмо, отправленное из Бата неделей раньше. В письме он сообщал, что любит вас, что, невзирая на все доводы отца, сделал вам предложение и не намерен отступаться, что бы мы ему ни говорили. Прочитав все это, я, разумеется, потребовала от него ответа: что стряслось за одну неделю, что так круто изменило его планы? Моему сыну никогда и ничего не удавалось от меня скрыть, и вскоре я все знала. Оказывается, неожиданная кончина вашего отца совершенно лишила Питера мужества. На мой взгляд, он повел себя тогда просто гадко, и впоследствии я не единожды говорила ему об этом. Выполни он тогда свой долг по отношению к вам, вы, во всяком случае, были бы избавлены от столь… тягостного союза, а сам он приобрел бы прекрасную жену. – Она ненадолго умолкла, потом, вздохнув, продолжила: – Хотя, с другой стороны, то, что вы с ним так и не поженились, возможно, не так уж плохо. Ведь этот брак на всю жизнь связал бы вас с нелюбимым человеком. В конце концов, мой сын, в отличие от сэра Перрана, еще очень молод. Надеюсь, моя откровенность не оскорбляет ваших чувств?

Джулия отрицательно покачала головой.

– Нисколько. В последние годы мне так или иначе приходилось поступаться своими чувствами. Главным образом я решала практические вопросы, за что теперь мне, вероятно, следует извиниться перед вами. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, это что в самом начале своего знакомства с лордом Питером я искренне полагала, что влюблена в него. Ну а потом… потом я уверила себя, что стану ему очень хорошей женой.

– И стали бы, моя милая. Я в этом нисколько не сомневаюсь.

– Благодарю вас за вашу доброту, – проговорила Джулия, – и за откровенность. Поверьте, со временем я научилась бы его любить…

Леди Тревонанс на минуту перестала обмахивать Джулию веером и ласково взяла ее под руку.

– Вам нечего так смущаться и винить себя в чем-либо. Доведись мне или любой из моих знакомых дам пережить то, что пережили вы, думаю, все мы на вашем месте повели бы себя точно так же. Я знаю, что вы были движимы заботой о своих сестрах. Возможно, мужчина и не одобрил бы столь практических побуждений в своей возлюбленной, но мне-то они ох как понятны! Сотни и сотни раз я благословляла судьбу за свое удачное замужество, от которого пять моих младших сестер выиграли не меньше меня. Когда вы приедете в Лондон – а я надеюсь, что это непременно случится нынешней весной, – вы найдете там поддержку, на которую, возможно, вовсе не рассчитываете.

– Но папино самоубийство… позор нашей семьи…

– Все это в конце концов забудется. Зато память о вашей матери будет жить еще долго. Мне не довелось быть лично знкомой с леди Делабоул, но я слышала о ней много хорошего. Ее репутация была безупречна. Люди находили в ней необыкновенные достоинства, какие – я уверена в этом, моя милая, – обнаружат со временем в вас.

– Вы так бесконечно добры ко мне, что, боюсь, я просто не сумею выразить вам всю свою благодарность, – вспыхнула Джулия. – Вы не представляете, как ваши слова помогают мне сейчас…

– Напротив, представляю, и даже очень хорошо. Однажды – а было это, если мне память не изменяет, лет двадцать пять назад – одна дама отвела меня в сторонку и сказала мне приблизительно то же самое, что я говорю сейчас вам. В свое время и вы окажете кому-нибудь ту же услугу. А пока что обещайте писать мне и подробно рассказывать о своих делах.

Джулия кивнула.

– Вот и славно! А по приезде в Лондон вы не откладывая нанесете мне утренний визит.

– Непременно, – сказала Джулия, почему-то все более уверяясь в том, что запланированная на весну поездка в Лондон состоится.

Леди Тревонанс оглядела ее ярко-синий лиф.

– Я вижу, ваше платье уже почти в порядке! – В ее карих глазах вспыхнули веселые искорки. – Да, в полном порядке. А теперь у меня к вам огромная просьба: ступайте и поговорите с майором Блэкторном. Собственно, ради этого я и пошла за вами. Дело в том, что мы ехали вместе с майором от самого Хартфордшира, и к концу пути он своей хандрой разбередил мне всю душу. – Говоря так, она незаметно подхватила Джулию под руку и повела к двери. – Попробуйте его хоть чуть-чуть взбодрить – иначе, боюсь, он так и будет ходить до конца жизни этаким брошенным псом.

Джулия улыбнулась. Да, улыбаться и шутить, пусть даже над собой, было все же лучше, чем предаваться бесплодному отчаянию. Леди Тревонанс, пожалуй, не стала бы часами заниматься самобичеванием и грезить о несбыточном.

Повернув ключ в замке, Джулия распахнула дверь. Прежде чем шагнуть за порог, она убедилась, что в коридоре никого нет, и тихо призналась своей спутнице:

– Я люблю его.

– Ну, – улыбнулась леди Тревонанс, – это я заметила сразу, как только мы вошли в вашу восхитительную гостиную. Вы смотрели на него, как будто перед вами стоял посланец богов! Так вот, уверяю вас, ничего божественного в нем нет. Правда, иногда мне самой мерещатся в нем черты Марса… – Она одарила Джулию еще одной обворожительной улыбкой и вздохнула. – Красавец, правда?

– Вы так странно обо всем говорите!.. – Джулия почувствовала, что краснеет.

Леди Тревонанс раскрыла веер и направилась к лестнице. По пути она кивнула знакомому, возникшему в дверях Красной гостиной, после чего поднесла веер ближе к губам и прошептала:

– Вы целовались с майором Блэкторном?

Джулия тоже подняла к лицу свой кружевной абрикосовый веер и, прикрывшись им до самых глаз, молча наклонила голову. Что бы сказала ее спутница, если бы знала правду?

– Что может быть прекраснее поцелуя? – тихо проговорила леди Тревонанс, кивая на ходу очередному знакомому.

– Да, это очень приятно, – согласилась Джулия. Необычный разговор все больше волновал и одновременно смущал ее.

– Помню, как я впервые целовалась с Тревонансом, – мечтательно начала герцогиня. – Это было, как будто…

– Будто вы прыгнули с высокой скалы, – закончила за нее Джулия.

Маркиза взглянула на свою молодую знакомую с некоторым удивлением.

– Да, вы, кажется, влюблены не на шутку.

– Я любила его всегда – мы ведь с ним знакомы с детства. Когда мне было семь, а ему двенадцать, он катал меня верхом на своей спине. На следующий год он уехал в школу, и потом я видела его всего только раз. Зато он снился мне… И сон этот повторялся не раз. Мне снилось, как я выхожу за него замуж.

Леди Тревонанс молча кивнула и заговорила о другом.

– Скажите, как вы собираетесь строить жизнь со своим супругом?

Они начали спускаться по лестнице.

– Не знаю. – Веер беспомощно повис у Джулии в руке. – Он до сих пор загадка для меня. До женитьбы он был сама доброта, теперь же… – Она умолкла: не хотелось углубляться в подробности семейной жизни.

– Понятно. Он когда-нибудь изливал перед вами свою душу?

– Нет, никогда. – Вскинув чуть удивленный взгляд на свою собеседницу, Джулия убедилась, что ее карие глаза полны дружеского участия.

– На вашем месте, – маркиза слегка прищурилась, – я бы постаралась достоинством и добротой завоевать его сердце. Не сомневаюсь, что, с вашим умом, у вас это получится.

– Сердце… – Джулия заметно погрустнела. – Да есть ли оно у него? Право, в последние полгода я начала уже в этом сомневаться.

– Сердце есть у всякого мужчины, даже у вашего супруга. Но я подозреваю, что когда-то он отдал его женщине… и был жестоко отвергнут. Возможно, с тех пор он и не может по-настоящему ни любить, ни быть любимым. Вам известно, что одно время сэр Перран был помолвлен с матерью майора Блэкторна?

– Нет, – сказала Джулия. – Но мне говорили, что ей пришлось тогда выбирать между подполковником Блэкторном и сэром Перраном.

Около лестницы стояло несколько гостей, и леди Тревонанс пришлось понизить голос.

– Он так любил ее… А она бежала с его братом.

– Ужасно, – прошептала Джулия, ступая на черно-белый пол передней. – Впрочем, это многое объясняет.

– Пожалуй, – кивнула леди Тревонанс. – Я тогда так и не поняла, что заставило Софию оттолкнуть любовь сэра Перрана, но, зная ее – мы ведь с нею были подруги, – я ни минуты не сомневалась, что на то имелись свои причины. Однако было еще одно обстоятельство… – Она умолкла, словно в нерешительности.

– Что за обстоятельство? Пожалуйста, продолжайте.

– Видите ли, я не могу утверждать наверняка, но… Одно время София подозревала, что… – Больше она ничего не успела сказать, потому что в этот момент к ним подошли Эдвард и маркиз Тревонанс, и предмет разговора мгновенно вылетел у Джулии из головы.

Эдвард взял ее за руку и поднес к губам ее дрожащие пальцы. Чуть дыша, она подняла на него глаза. Сердце ее, казалось, выскочило из груди, кровь стучала в висках.

– Эдвард, – пробормотала она, забыв, что не должна при всех называть его по имени.

Его серые глаза осветились нежностью.

– Здравствуйте… леди Блэкторн. Позвольте представить вам моего доброго друга, маркиза Тревонанса. А с леди Тревонанс вы, я вижу, уже познакомились.

Джулия постаралась овладеть собой и обернулась к маркизу.

– Счастлив познакомиться, леди Блэкторн, – проговорил маркиз Тревонанс, глядя на нее с тою же дружеской теплотой, которая так покорила Джулию в его жене. – Мне говорили, что вы необыкновенная красавица, но я, признаться, не предполагал, что речь идет об истинном совершенстве.

– Благодарю вас, – выдохнула Джулия, чувствуя, как на ее щеках загорается яркий румянец. Мысленно сравнивая собеседника с его сыном, она поняла, почему в облике маркиза ей в первую же минуту почудились знакомые черты. Правда, лорд Питер лицом походил на мать, но изысканность манер и достоинство осанки в нем явно были от отца.

– Вы краснеете? – улыбнулся маркиз. – Маргарет, она так похожа на тебя!

Подхватив мужа под руку, леди Тревонанс посоветовала ему не смущать всех встречных молодых дам чрезмерными комплиментами, после чего потребовала, чтобы он отвел ее в бальную залу.

– Дорогой, я желаю танцевать вальс! – объявила она и решительно увлекла его за собой: маркиз успел лишь изящно поклониться да дружески подмигнуть Джулии.

– Какие они оба милые, – сказала она, глядя, как супруги удаляются, лавируя между гостями. Маркиз наклонился и шепнул что-то на ухо жене, точно так же, как до этого в гостиной, и она точно так же щелкнула его веером по руке.

– Да, прекрасная пара, – вполголоса отозвался Эдвард.

Обернувшись, Джулия встретила его тревожный взгляд.

– Скажи мне, Джулия, как ты живешь? Мой дядя… как он с тобою обращается?

Джулия молча глядела на него, зная, что может говорить в ответ все, кроме правды. «Я несчастлива, я страшно несчастлива!» – кричало ее сердце, но сказать об этом вслух было невозможно, да и незачем.

– Сэр Перран заботится о том, чтобы у нас с сестрами было все необходимое, – проговорила она наконец.

Брови Эдварда едва заметно сдвинулись к переносице.

– Понятно, – тихо сказал он. Некоторое время он не сводил с нее глаз, словно пытаясь угадать, что кроется за ее словами.

Джулия сделала полшага в его сторону. Больше всего ей хотелось сейчас дотронуться до его руки, но она понимала, что этого делать нельзя. Чтобы избежать дальнейших расспросов о семейной жизни, она перевела разговор на другое.

– Я боялась, что ты к нам не приедешь, – сказала она. – Как хорошо, что ты все-таки здесь.

Он смотрел на нее с жадностью, словно не мог оторваться.

– Да, сперва я и думать не хотел о том, чтобы снова ехать в Хатерлей, но в конце концов понял: я должен видеть тебя – и после этого ничто уже не могло меня удержать.

В передней становилось слишком шумно, и Эдвард, взяв Джулию за локоть, повел ее в сторону галереи. По дороге он наклонился к ней, так что она ощутила тепло его дыхания, и прошептал:

– Я всегда буду любить тебя, Джулия. Всегда. Не забывай об этом. Если тебе понадобится моя помощь, пришли мне только коротенькую записку, и я примчусь к тебе, где бы я ни был.

От этих слов на душе у Джулии стало как будто светлее, и в беспросветной тоске ее злополучного замужества вдруг вспыхнули огоньки счастья и надежды.

– Значит, ты простил меня? – спросила она, заглядывая ему в глаза.

– Да, – просто и искренне ответил он.

Радость хлынула в ее сердце.

– Теперь моя душа спокойна, – с улыбкой выдохнула она. Тяжесть, беспрестанно давившая на нее, вдруг показалась не такой уж непомерной, и ее плечи расправились сами собою. – Ты уже видел нашу бальную залу? Аннабелла с Элизабет трудились не покладая рук, плели гирлянды из тиса и остролиста. По-моему, получилось просто прелестно.

Услышав, что в бальной зале он еще не был, она оживилась и объявила, что они пойдут туда вместе.

– Только если ты согласишься танцевать со мною вальс, – заявил он, пожимая пальцы, лежавшие на его руке. – Как-никак, это теперь единственное законное основание для того, чтобы я мог тебя обнять! Умоляю, не отказывай мне, иначе я зачахну от тоски.

Представив, как Эдвард Блэкторн, с его военной выправкой и обветренным загорелым лицом, целыми днями возлежит в шезлонге и чахнет, Джулия невольно рассмеялась и ответила:

– Делать нечего, придется согласиться.

Минута была полна полузабытыми ощущениями праздника, нежности, легкого кокетства – всего того, что Джулия вновь мечтала пережить при встрече с Эдвардом. Но когда, входя в галерею, она дружески пожала руку Эдварда, перед ними неожиданно, как из-под земли, выросла фигура сэра Перрана.

Страх и смятение овладели сердцем Джулии. Она попыталась отнять у Эдварда руку, но он не отпустил, и от этого Джулия испугалась еще больше.

– Здравствуй, племянник, – заговорил сэр Перран. – Как тебе нравится наш Хатерлей в рождественском уборе? Превосходно, правда? А Джулия? Ты не находишь, что цвет ее платья идеально сочетается с этим нежнейшим румянцем?

– Да, пожалуй. – Эдвард вопросительно взглянул на Джулию.

Покосившись на сплетенные руки своей жены и племянника, сэр Перран неодобрительно хмыкнул и снова перевел взгляд на лицо Джулии. Ей пришлось сделать над собою усилие, чтобы не зажмуриться от страха. Почему-то она чувствовала себя такой виноватой, словно муж застал ее в объятиях Эдварда.

– Ну, не стану вас задерживать. – Сэр Перран обернулся к Эдварду. – Я еще хочу успеть побеседовать кое с кем из гостей. Тебя не затруднит проследить сегодня за тем, чтобы моя жена не скучала?

– Нисколько, – сказал Эдвард.

– Вот и отлично. Вверяю ее твоим заботам.

Сердце Джулии колотилось в груди. Проходя мимо, сэр Перран насмешливо шепнул ей на ухо:

– Не делайте такого несчастного лица. Я вполне вам доверяю. – И, не успела она ничего ответить, как он уже удалился, тяжело опираясь на трость.

– Как ты дрожишь, – прошептал Эдвард, когда они двинулись по галерее в сторону Голубой гостиной.

– Пустяки.

– Что значит – пустяки?! Ты едва жива от страха. Он, надеюсь, не бьет тебя? Не запугивает? – Эдвард ласково погладил ее руку.

Джулия повернула голову и увидела в серых глазах друга такое искреннее сочувствие и заботу, что ей мучительно захотелось прижаться к его груди, чтобы он обнял ее и шептал ей слова утешения, но – увы! – она могла лишь смотреть на него в немом отчаянии.

Его глаза тотчас зажглись светом понимания, словно он угадал ее мысли. Шепни она одно только слово, он, по всей вероятности, не раздумывая притянул бы ее к себе.

Боясь, что может поддаться искушению, Джулия поспешно отвела глаза и ответила:

– Нет, твой дядя меня не бьет и не запугивает. Просто он оказался очень властным супругом, и хотя я изо всех сил стараюсь быть ему хорошей женой, кажется, это пока получается у меня не очень хорошо.

Он подвел ее к одному из окон, выходящих на длинную заднюю террасу. В ярком праздничном освещении особняка снежинки вспыхивали на лету и ложились на землю мягким покрывалом.

– Элизабет рассказала мне, как ты отказалась надеть черное платье и как не вовремя сорвалась Аннабелла, – вполголоса заговорил Эдвард. – Скажи… ты очень несчастлива?

Джулии вдруг захотелось рассказать ему все, все без утайки. Интересно, что бы он сказал, узнав, что его дядя еще не прикасался к ней? Вот только стоит ли открывать Эдварду всю правду о своем замужестве? Неизвестно, чем обернется такая откровенность. Да и в чем она, эта «вся правда»? В том, что они с мужем еще ни разу не были в одной постели? Но, возможно, он уже не способен к плотской любви – она слышала, что с мужчинами в преклонном возрасте такое случается.

Словом, лучше всего было закончить на этом разговор об ее супружеской жизни.

– Счастлива я или нет – наверное, не так уж важно. Сейчас я хочу только одного – вдоволь насладиться твоим обществом. У меня есть подозрение, что после сегодняшнего вечера я тебя еще долго не увижу.

Смирившись, Эдвард повел ее в Голубую гостиную. Здесь, в сверкающем свете огромной люстры, Джулия заметно повеселела. Все столы, каминная доска и бра на стенах были украшены зелеными гирляндами и тюлевыми бантами, а вплетенные в них нитки голубого стекляруса придавали убранству гостиной холодновато-торжественный блеск.

Когда в гостиную вошли христославы – двое мужчин и две женщины – и громко запели «Разукрасьте дом венками», ощущение приближающегося праздника Рождества стерло из сердца Джулии горестные мысли, как хлынувшая на берег волна стирает следы на песке. Наконец-то она хоть на время могла забыть свои печали и отдаться простым радостям жизни.

С Эдвардом она счастливо протанцевала два тура вальса – третий наверняка послужил бы поводом для сплетен, – после чего он отвел ее в гостиную, где уже были накрыты столы. Сегодняшний ужин в Хатерлее был достоин самого принца-регента: традиционный рождественский гусь, йоркширская ветчина, ростбиф, перепела с куропатками, отварная и жареная рыба, копченый угорь, омары и нежное мясо черепахи. На гарнир подавалась морковь, капуста, репа, горошек, брокколи и лук во всех видах и под самыми разнообразными соусами, от устричного до лимонного. Столы ломились от рождественских пудингов, пирогов, пирожных и печений; над вазочками с желе и взбитыми сливками возвышались горы всевозможных фруктов, венчаемые ананасами. Мадера, портвейн, бренди и шампанское текли рекой. За столом, в бальной зале и во всех комнатах, по которым разбрелись гости, не смолкали оживленные разговоры и смех.

Первый рождественский бал леди Блэкторн, по всеобщему и единодушному признанию, удался на славу.

Только под утро гости начали разъезжаться. Экипажи растянулись по дороге, и их огоньки казались вереницей факелов на снегу. Снегопад прекратился, голубоватый свет луны придавал всей картине что-то сказочное, и Джулии захотелось подняться в Зеленый салон и взглянуть на снежный пейзаж сверху. Как только она распахнула окно, чтобы лучше слышать перезвон колокольчиков с дороги, перед нею, словно разбуженные мелодичными звуками, пронеслись воспоминания о рождественских праздниках детства.

Под Рождество ее матушка леди Делабоул щедро одаривала бедняков. Возможно, поэтому все святки в доме держалось светлое, приподнятое настроение. Да, мамино сердце всегда было открыто для тех, кто нуждался в помощи и теплоте.

«Сделайте для меня что-нибудь красивое…»

Но что? Что красивого осталось теперь в ее жизни, которая ей выпала частью по воле судьбы, частью по ее собственному выбору? И можно ли было рассчитывать на какую-то красоту в будущем, при тех взаимоотношениях, которые сложились у нее с мужем? Этого Джулия не знала.

Она взглянула вверх, на звезды, потом снова на снежную дорогу с цепочкой огней. Из открытого окна на нее повеяло холодом.

«Сделайте что-нибудь красивое…»

Мелькнула пронзительная, как зарница, мысль: да, она может сделать кое-что, правда, не одна. Зачать ребенка!.. Однако тут же чувства ее снова смешались. Захочет ли сэр Перран подарить ей ребенка? Перед венчанием он обещал ей… Может быть, попросить его самой? Но как? И что он ей на это скажет?

Вереница карет на дороге начала редеть, и Джулия захлопнула окно. Внизу уже было тихо: вероятно, почти все гости уже разъехались.

– А, вот ты где! – послышался у нее за спиной до боли родной голос.

Джулия радостно обернулась. В дверях стоял Эдвард в наброшенном на плечи черном пальто.

– Я не удержалась и поднялась наверх, чтобы полюбоваться огоньками, – сказала она. – Я знаю, мне сейчас следует стоять в дверях и провожать последних гостей, но ведь сестры и без меня с этим прекрасно справляются… Ты уже уезжаешь?

В эту минуту ее сердцем владела одна лишь давняя привязанность к другу детства. Все остальные чувства к Эдварду, сколь бы ни были они сильны и глубоки, ей удалось сегодня перебороть. Сейчас она видела перед собою не возлюбленного, которому, увы, не суждено стать ее мужем, а товарища детских игр, заботливого друга, почти брата – такого, каким он был и останется для нее навсегда.

Когда она подошла к двери, Эдвард, не двигаясь с места, поднял голову и посмотрел наверх. Проследив за его взглядом, Джулия заметила над дверью зеленую веточку омелы.

– Можно? – не без лукавства спросил он.

– Да, – ответила Джулия. На душе у нее было легко и спокойно.

Он взял ее за плечи и, наклонившись, поцеловал в щеку.

– Доброй ночи, Джулия, и до свидания. Надеюсь увидеть тебя этой весной в Лондоне.

– До свидания!

Джулия улыбнулась, и он разжал руки.

– Так вот как ты решил отблагодарить меня за все, что я для тебя сделал! – послышался вдруг из коридора голос сэра Перрана. – Стоило мне отвернуться, как ты уже совращаешь мою жену. Какая мерзость!

Не успела Джулия опомниться, как сэр Перран оттолкнул ее в сторону и, схватив племянника за грудки, с силою швырнул его о дверь. Раздался устрашающий грохот.

– Как смеешь ты развлекаться с моею женой?! – вскричал баронет, по-видимому, вменяя в вину племяннику нечто большее, чем один этот поцелуй.

От страха в голове у Джулии заметались лихорадочные мысли. Возможно ли, чтобы человек, вынужденный из-за хромоты опираться на трость, двигался с такой быстротой? Одним ударом он едва не сшиб Эдварда с ног – как такое могло произойти? И зачем он вообще устраивает такую сцену, когда его племянник всего лишь коснулся ее щеки, и сэр Перран это прекрасно видел? Как нелепо: на протяжении сегодняшнего вечера Эдвард столько раз мог бы поцеловать ее по-настоящему, стоило ей лишь намекнуть, но он этого не сделал, и вот теперь этот невинный поцелуй навлек такую бурю гнева на его голову.

– Но дядя! – Эдвард крепко ухватил сэра Перрана за запястья. – Что за глупые шутки? Сейчас же уберите руки! Если вы немедленно не отпустите меня, я буду вынужден вас ударить!..

По тому, как покраснели лица обоих мужчин, Джулия поняла, что оба распалились не на шутку и ни тот, ни другой не отступит без борьбы.

– Пустите Эдварда! – потребовала она. Подойдя к мужу, она решительно взяла его за плечо и попыталась развернуть к себе лицом. – Перран, он всего лишь поцеловал меня на прощание в щеку, больше ничего. Это был братский поцелуй. Вы говорили, что доверяете мне? В таком случае, прошу вас, прекратите эту комедию и отпустите его.

Сэр Перран удивленно обернулся к ней. Он тяжело дышал, и от него пахло бренди. В глазах его горел безумный огонь, словно он желал драться.

– Пустите его, – приказала она. – Между нами ничего не было. Я не посмела бы обойтись с вами так… дурно.

Глядя на нее, он постепенно начал дышать ровнее.

– Придется, видно, поверить вам на слово, – наконец проговорил он.

– Да, придется, – не дрогнув, ответила она.

Он медленно отпустил отвороты черного пальто племянника и отступил на несколько шагов. Эдвард, с пылающими глазами, тоже сделал шаг назад и угрюмо одернул выбившийся из-под фрака жилет.

Джулия переводила взгляд с дяди на племянника. Возможно, ее муж и впрямь беспокоится, как бы Эдвард снова ее не обольстил, думала она, но, безусловно, тут дело не только в этом. Вспоминались слова леди Тревонанс о матери Эдварда и разорванной помолвке. Джулии стало не по себе, будто ей вот-вот могла открыться какая-то истина, которой ей лучше всего было не знать.

– Признайся, мой мальчик, тебе, вероятно, хотелось бы добиться от Джулии большего, чем просто поцелуй в щечку, да? – снова заговорил сэр Перран: он явно подначивал племянника.

– Я не желаю отвечать на подобные вопросы, – процедил Эдвард. Ноздри его все еще раздувались от гнева. Постояв еще немного, он повернулся к Джулии, кивнул ей и быстро вышел.

Джулия пристально разглядывала своего мужа. Он стоял выпрямившись, и что-то в его осанке так напомнило ей Эдварда, что она вздрогнула. Все-таки они были поразительно похожи друг на друга: оба высокого роста, широкоплечие, у обоих узкая талия и сильные ноги. Сэр Перран еще долго глядел вслед своему племяннику, словно ждал, что он вот-вот вернется. Наконец обернулся к Джулии, но и сейчас как будто не видел ее.

Как странно, думала Джулия. Где согбенные плечи, к которым она привыкла за много лет? Где хромота? Непостижимо!..

В эту минуту сэр Перран вздрогнул, отвел от нее взгляд, и весь его облик моментально переменился. Плечи снова по-стариковски опустились. Он с видимым усилием полусогнул правую ногу в колене и, прижав ладонь к бедру и прихрамывая, удалился. Когда он наступал на больную ногу, лицо его страдальчески морщилось.

Джулия растерянно глядела ему вслед. То он хромает, то, забыв про годы и болезни, бросается на племянника?! Что все это значит и за которым из двух явившихся ей образов мужа скрывается настоящий сэр Перран?

18

Месяц спустя, глядя, как ее супруг, прихрамывая, вошел в ее комнату, Джулия вдруг осознала, что после Рождества ее отношение к нему коренным образом переменилось.

Она сидела перед камином в одном из двух глубоких кресел, обтянутых голубым узорным шелком. Сухо пожелав ей доброго вечера, баронет опустился на соседнее кресло и положил на колени небольшой деревянный футляр для бумаг. Джулия приветствовала его в обычной сдержанной манере и снова вернулась к вышиванию, которое для удобства было разложено перед нею на подушке. Работа еще была не закончена, но вышитый павлин уже радовал глаз изяществом линий и яркостью красок.

Возможно, самое главное, что она сумела разглядеть за это время в своем супруге, было его умение проникать в самую суть людей и вещей. Именно это качество, вероятно, и помогло ему в свое время вернуть и приумножить фамильное богатство. Его способность по одному взгляду на человека безошибочно определить, о чем он думает и какие чувства владеют им в данную минуту, вызывала ее искреннее восхищение.

Постепенно Джулия научилась как бы видеть мир его глазами, и этот мир, в котором он жил и дышал, оказался совсем не таким, к какому она привыкла. Так, если она, взглянув на дерево, назвала бы его зеленым, то он скорее всего сказал бы, что листва у дерева темно-зеленая, с золотистыми крапинками на зубчиках и более светлой, матовой изнанкой, а клейкие молодые листочки бледно-зеленые, почти прозрачные.

Джулия пыталась думать, как он, и смотреть на людей, как он, и, кажется, в последнее время ей это стало удаваться. Более того, в ходе этих упражнений она начала мало-помалу избавляться от одного своего старого, еще детского представления, от которого, пожалуй, стоило избавиться: что жизнь можно разделить на кусочки и каждый из них вложить в отдельную аккуратную коробочку. Возможно, такой подход и годился бы для разучивания какой-нибудь музыкальной пьески или для того, чтобы лучше спланировать перестановку в комнате в преддверии лета или зимы, но к людям – и, в первую очередь, к самому сэру Перрану – он никак не подходил.

Да, за время замужества ей уже пришлось отказаться от многих привычных с детства коробочек, ибо баронет совершенно не соответствовал ее представлениям о жизни и, в частности, о супружестве. Прежде всего он не требовал от нее плотской любви. Зная, какими глазами мужчины смотрят на женское тело, она, естественно, полагала, что и интерес сэра Перрана к ней носит плотский характер. Однако это, по всей видимости, было не так. Он даже ни разу не поцеловал ее в губы.

Джулия решила во что бы то ни стало разрешить эту загадку. Желая понять причины такого отношения сэра Перрана, она начала присматриваться к нему гораздо внимательнее, чем раньше. В конце концов она убедилась в том, что он вообще никогда не смотрит на женщин – даже на полногрудую старшую горничную, в присутствии которой все лакеи начинали как по команде спотыкаться.

Лишь однажды он надолго задержал взгляд на декольте Джулии, и она, заинтригованная столь явным интересом, украдкой наблюдала за ним. В лице его, однако, ничего не изменилось, неожиданного прилива крови к щекам, или к ушам, или к шее, какое ей приходилось видеть прежде у других мужчин, тоже не последовало; он не ерзал на стуле и вообще не проявлял никаких признаков беспокойства. Когда, задумчиво почесав щеку, он вернулся к своей книге и перевернул страницу, она опустила глаза и обнаружила, что к белоснежному лифу ее платья пристала нитка ярко-красного вышивального шелка.

Этот эпизод очень ее позабавил.

Что ж, возможно, он предпочитает мужчин, подумала Джулия и продолжила свои наблюдения. Через некоторое время, не заметив за супругом никакого интереса и к представителям сильного пола, она вернулась к своему первоначальному выводу: видимо, и впрямь его единственное удовольствие состояло в том, чтобы позволять, воспрещать и таким образом властвовать над ближними.

Наконец, она подвергла его еще одному испытанию. По ее просьбе Габриела вооружилась ножницами и переделала несколько платьев, сильно углубив в них вырез. Сэр Перран тотчас заметил перемены, однако и тут не проявил ожидаемого интереса. Вместо этого он сначала посмеялся над Джулией, потом обвинил ее в нескромности, сказал, что даже старик Григсон во время обеда не мог оторвать взгляда от ее выставленных напоказ прелестей, и предупредил, что если она немедленно не сделает что-нибудь со своими неприличными платьями, ей придется сидеть в одиночестве в своей комнате.

Изучив его достаточно хорошо, Джулия не сомневалась, что в случае неповиновения так оно и будет. Габриела, которая к этому времени была уже осведомлена о полном равнодушии своего хозяина к супружеским обязанностям, презрительно фыркнула и села латать «неприличные» платья при помощи кружевных рюшей.

Так Джулия убедилась, что, вопреки ее представлениям, не все мужчины склонны к похотливости.

Но что, в таком случае, ей делать дальше? В девичестве она мечтала, что ее супружеская жизнь будет наполнена любовью и теплом, на деле же все сводилось к бессчетным указаниям: муж указывал ей, в какое время вставать и ложиться в постель, как одеваться, как говорить и какие пьесы играть на фортепиано. В итоге она больше чувствовала себя капризным ребенком, чем женой. Даже привычные обязанности по ведению хозяйства были теперь отобраны у нее: не посоветовавшись с ней, сэр Перран нанял новую домоправительницу, которая должна была отчитываться не перед хозяйкой, а перед ним самим.

Продолжая с видом образцового усердия – дабы супруг не заподозрил в ней посторонних мыслей – работать иглой, Джулия думала о том, как сильно она сама переменилась за короткое время после Рождества. Еще в ноябре она так терзалась собственным несчастьем, что, помнится, совсем потеряла аппетит и вздрагивала при каждом неожиданном звуке.

Теперь она уже не позволяла себе так распускаться. Она наблюдала и ждала. Как-нибудь она найдет способ наладить отношения с мужем, понять его, завоевать его доверие.

– Как продвигается работа? – осведомился сэр Перран.

– По-моему, эта птица больше похожа на голубя, чем на павлина, – отвечала Джулия. Она нарочно солгала, чтобы проверить, заметит ли он ее неискренность. Придав лицу подобающее выражение, она подняла глаза.

Сэр Перран никогда не обращал особого внимания на чрезмерно картинные жесты. Когда какая-то из сестер смеялась, откидывая голову назад, или начинала быстро-быстро обмахиваться веером, или улыбалась, или плакала, или горячо что-то доказывала – он этого почти не замечал. Зато он прекрасно замечал некие малозначащие мелочи, на которые другой на его месте вовсе не обратил бы внимания.

Джулия приподняла работу за углы и развернула к мужу, прекрасно зная, что он не заинтересуется вышивкой. И правда, сэр Перран не удостоил павлина ни единым взглядом, а продолжал смотреть на нее. Джулия, однако, не отвела глаз, не смутилась, не улыбнулась и никак иначе не выдала своих чувств.

Наконец, кашлянув, он раскрыл футляр, в котором у него хранились текущие бумаги.

Джулия неторопливо положила вышивание на колени. Она была очень довольна собой: всего несколько недель назад муж без труда догадался бы по ее лицу, что она либо лукавит, либо хочет от него что-то скрыть, сегодня же у него не возникло на этот счет никаких подозрений. Некоторое время она продолжала делать аккуратные стежки, потом вдруг застыла, глядя на ковер, и едва заметно шевельнула губами. Краем глаза она заметила, что сэр Перран поднял голову и смотрит на нее.

Джулия снова склонилась над работой. Да, теперь она понимала своего мужа гораздо лучше.

Мысли ее потекли назад, в недавнее прошлое. Как вышло, что он приобрел над нею такую власть? Она никогда не задумывалась над этим по-настоящему. Что он для этого делал? И как ему удалось нащупать все ее слабости?

Теперь, прожив с ним рядом не один месяц, Джулия догадывалась, что она с самого начала была для него как открытая книга, которую легко открыть на любой странице. Стоило ему только сказать ей доброе слово, и она послушно подставляла ему свои самые уязвимые места, чтобы он мог точнее нанести очередной удар и прочнее опутать ее своей паутиной. Откуда ей было знать, чем все это закончится, если во взгляде его всегда сквозила нежность, в словах доброта, а в поступках отеческая забота о ней? Ведь именно этого ей и ее сестрам так не хватало. Одна только Каролина заподозрила правду, да и то слишком поздно. К тому же эту правду ей нечем было подтвердить, так что ее предостережение не возымело никаких последствий.

И вот – вместо доброго и заботливого мужа она связала свою судьбу с человеком, который, кажется, только и думал о том, как сделать ее несчастнее.

В голове ее вдруг мелькнула какая-то не очень отчетливая мысль, будто бы вытекающая из слов леди Тревонанс о прошлом сэра Перрана, о матери Блэкторна и о том, что сердце есть у каждого мужчины.

Подчиняясь скорее шестому чувству, чем принятому решению, она воткнула иглу в работу и заговорила.

– Скажите, Перран… – Некоторое время она молча разглядывала его, словно проверяя свою новообретенную способность к наблюдению. – Чего вы от меня хотите?

По тому, как он моргнул несколько раз подряд, Джулия догадалась, что столь неожиданный вопрос все-таки удивил его, и отложила вышивание.

Однако молчание затягивалось. Убедившись, что он не собирается его прерывать, она продолжала:

– Я знаю, чего хочу от вас я. Это очень просто. Я хочу надежности и доброты – той самой доброты, которую вы так щедро изливали на меня после кончины моего несчастного отца. Эдвард потом обвинял меня в том, что я не дождалась его, да я и сама считала, что у меня просто не хватило мужества. Но теперь, как мне кажется, я лучше понимаю сама себя. Я вышла за вас потому, что более всего нуждалась тогда именно в надежности.

С этими словами Джулия встала, шагнула к креслу сэра Перрана и опустилась на ковер перед ним. Потом, отложив в сторону футляр с бумагами, она молча склонила голову на колени мужа. Ей показалось, что сэр Перран задержал дыхание. Тепло от огня за ее спиной словно придавало ей силы, и она решила договорить до конца.

– Мне так помогало тогда ваше участие, ваша великодушная забота обо мне и о моих сестрах. Почему же теперь вы отказываете мне во всем этом? Может быть, я вас чем-то так оскорбила, что вы считаете меня недостойной своего внимания? – Джулия подняла глаза и с удовольствием отметила взволнованное выражение его лица. – Единственное мое желание, – продолжала она, – сделать вас счастливым. Я готова любить вас всей душой, если только вы мне это позволите. Но объясните, прошу вас, в чем я виновата перед вами? Или это не я, а кто-то другой так ранил ваше сердце, что в самой любви теперь вы видите одно только зло?

На его лице отразилась внутренняя борьба, глаза наполнились болью и тоской. Пожалуй, она поступила правильно, заговорив с ним по наитию прямо и открыто. О ком он сейчас думает? Может быть, о Софии Кеттеринг?

– Пожалуйста, – попросила она, – ради нашего общего счастья, позвольте мне хотя бы попытаться. Идя к алтарю, я надеялась стать вам хорошей женой. Но ведь пока ваше сердце закрыто от меня, я по-настоящему вам не жена и не принадлежу вам, как бы жестко вы ни подчиняли меня своей воли. Пока что я для вас всего лишь подпись в нашем брачном контракте, не более.

Сэр Перран отвел взгляд, и ей показалось, что он смотрит мимо нее куда-то далеко, возможно, в далекое прошлое.

В эту минуту он видел себя молодым человеком – таким же горячим, сильным, полным смелых мыслей и планов, как сейчас его племянник.

Когда у них отобрали карьер, сердце его словно обросло каменной скорлупой и оставалось в ней, пока в его жизнь не вошла София. Она была прекрасна, и сегодня черты ее сына напоминали сэру Перрану об ее удивительной красоте. У нее были черные густые волосы, которые она пудрила по тогдашней моде, и живые пронзительно-голубые глаза. От нее всегда пахло розами. Они познакомились во время маскарада в Воксхолл-Гарденз и очень скоро сняли друг с друга маски. Ему тогда было под сорок, ей же только-только исполнилось восемнадцать. Вся она была похожа на праздничный фейерверк: то вспыхивала, то ослепительно улыбалась, то искрилась лукавством. Ей вздумалось притвориться, будто они заблудились в лабиринте садовых тропинок, и он целовался с нею под сенью ветвей до умопомрачения. Нежданная любовь властно захватила сердце сэра Перрана.

Однако не он один заметил Софию. Его родной брат, капитан с блестящим будущим, к тому же намного его младше, тоже влюбился в нее без памяти.

Но она выбрала старшего из братьев, и скоро состоялась помолвка. Сэр Перран был счастлив. Однажды вечером, за месяц до назначенного венчания, он соблазнил ее. Ласками, нежными и греховными словами он вскружил ей голову, страстными поцелуями пробудил в ней жажду наслаждения. Но, сжимая ее в объятьях и овладевая ею, он вдруг потерял власть над самим собой. Он не слышал, как она кричала, не чувствовал, как кусала его, когда он зажимал ей ладонью рот. Он вообще не ведал и не помнил ничего.

Осознав наконец, что ей больно, расслышав ее рыдания, он не сумел, да и не очень старался ее утешить. Ведь он был уверен, что она сама его хотела. Да, она хотела его. И разве она не наслаждалась его ласками и поцелуями?

Нет, он решительно не понимал ее. Правда, он ездил к ней и пытался как-то уладить их отношения. Несколько раз он, в присутствии посторонних, обвинял ее в том, что она его избегает. Когда она попросила его разорвать помолвку и освободить ее от данного слова, он наотрез отказался. Разве он мог ее отпустить, любя ее до безумия?

Через три недели она бежала с его братом.

А еще через три месяца, когда он встретился с нею и потребовал объяснить, что случилось и почему она отвергла его, из ее глаз хлынули слезы.

– Я ждала от тебя любви и доброты, – сказала она. – Но ты зажал мне рот и не убирал руки, покуда не закончил свое дело, хотя я кусала тебя изо всех сил. Раньше я не знала тебя… и только в тот день узнала по-настоящему.

– Ты ошибаешься! – воскликнул он и попытался обнять ее, но она его оттолкнула.

– Осторожнее! Я жду ребенка…

Эти голоса из прошлого жгли и терзали душу сэра Перрана. Он больше не желал их слышать. Взгляд его рассеянно скользнул по едва заметным шрамам на внутренней стороне пальцев. Он не помнил ни того, как он зажимал ей рот, ни крови, ни боли – помнил только, что ему потом три недели пришлось ходить с забинтованной рукой.

Джулия сидела у его ног, с надеждой ожидая ответа. Но что он мог ей сказать? Что он и так относится к ней с должным вниманием и добротой – когда они оба знали, что это не так?

И он сказал, чтобы она ушла.

К его удивлению, она не стала возражать или требовать от него ответа. Когда дверь за нею закрылась, он откинул голову на подголовник кресла и прикрыл глаза. Он попытался представить себя мужем Джулии, но не таким, каким был сейчас, а настоящим. Сейчас он хотел от нее лишь одного – подчинить ее своей воле; плотские желания не нарушали разменного течения его жизни. Этого, разумеется, он не мог ей объяснить, ибо такие вещи недоступны женскому пониманию.

Однако женитьба, благодаря которой он обрел все, о чем мечтал, – Джулию, Хатерлейский парк и карьер, – почему-то не принесла ему желанного удовлетворения.

Поначалу он несказанно радовался своей победе. В соответствии с брачным контрактом он становился владельцем карьера и имения Хатерлейский парк – разумеется, после уплаты всех долгов Делабоула. Правда, у покойного оказалось не менее сорока кредиторов, но – вспомнив об этом, сэр Перран усмехнулся – в сравнении с его собственным состоянием такие пустяки не имели решающего значения. И в этом тоже заключалась усмешка судьбы: по сути дела, Делабоул застрелился из-за суммы, которая для него, сэра Перрана, была пустячной.

Но к тому времени, когда он окончательно подчинил себе Джулию и сестер, радость его мало-помалу сменилась спокойным довольством, а потом и довольство ушло, и осталась лишь непонятная досада. Странно, думал он, ведь он отомстил за отца и деда, замкнул круг, который начался для него с тяжкого удара судьбы, – и ему следовало бы чувствовать себя удовлетворенным.

Однако на деле все оказалось не так. Острее всего он ощущал сейчас свое одиночество.

И вот Джулия предлагает ему себя – по всей видимости, искренне. Интересно только, чего она захочет взамен?

Доброты, сказала она? Что ж, он может выказать к ней доброту.

Надежности? Сколько угодно.

Заботы о сестрах? И это не составит труда. Но, получив все это, не потребует ли она от него чего-то большего – вот вопрос.

Так, сидя у камина, он несколько часов кряду размышлял над словами Джулии.

Сможет ли он любить ее? Сможет ли быть ее мужем по-настоящему? И сколь искренне ответит она на его чувство? Мысли о Софии и о давно ушедшей нежности странным образом переплетались в его сознании с мыслями о Джулии.

Когда бронзовые часы на камине пробили полночь, он наконец все решил. Он попробует.

Да, он попробует, а там будет видно.

* * *

Следующие несколько недель оказались для Джулии весьма утешительными. Хотя сэр Перран ни разу не возвращался к прерванному разговору, все же по его поведению было ясно, что он готов начать все сначала. Разумеется, она не собиралась требовать от него никаких обещаний, тем более что он явно не склонен был их давать. Судя по всему, и тот первый разговор оказался для него немалым испытанием.

Однако с того дня он стал обращаться с нею иначе, словно видел в ней уже не пешку, которую можно передвигать по доске по собственному разумению, но женщину, наделенную сердцем и умом. Беседы их тоже протекали теперь не так, как прежде. Она рассказывала ему о своей любви к Хатерлею и о том, как все было при жизни ее матери – сколько у них собиралось гостей со всей округи и как во всех комнатах круглый год были зеленые ветви и свежие цветы. Поэтому, добавляла она, его внимание к самым, казалось бы, незначительным хозяйственным мелочам так дорого ей. Он улыбался ей в ответ и говорил, что хочет заняться восстановлением хатерлейских конюшен. «Надо немедленно сообщить Каролине! – восклицала Джулия. – От такой новости она тотчас воспарит до небес!» – и сэр Перран снова не мог удержаться от улыбки.

Он смягчился и в отношении младших сестер, и они тоже стали смотреть на него гораздо уважительнее. Словом, к концу февраля, когда на дворе начал таять снег, в самом Хатерлее тоже заметно потеплело. Молодым людям теперь чаще позволялось навещать прекрасных сестер Вердель, и тогда восхитительный голос Каролины, которая пела под аккомпанемент фортепиано, разносился по всему дому.

Однако сэр Перран по-прежнему не прикасался к Джулии и никогда не целовал ее, а она не знала, как приступить к обсуждению столь деликатного вопроса. При одной мысли об этом ее щеки вспыхивали ярким румянцем.

Она всегда мечтала иметь детей, и чем больше, тем лучше. В ее представлении только дети могли сделать жизнь женщины поистине полной – дети или страстная любовь. Пусть ее любовь уже потеряна для нее, думала она, все равно она сможет стать счастливой, если сэр Перран и впредь будет относиться к ней и ее сестрам с той же теплотой.

Когда в его поведении проскальзывали нотки прежней властности, она прощала его, тем более что теперь он иногда даже извинялся за излишнюю резкость. Что же касается лондонского сезона, то этот вопрос, конечно, очень беспокоил ее, но она не решалась пока о нем заговаривать: ведь муж мог подумать, что и тогда, в январе, ее единственной целью было склонить его к перемене решения. Зато разговоры сестер между собой без конца возвращались к Лондону и весенним планам: все надеялись, что баронет сменит гнев на милость.

Переехав в Хатерлейский парк, сэр Перран, однако, и Монастырскую усадьбу поддерживал в жилом состоянии и не распускал слуг. Раз в неделю – по субботам – он, как и прежде, собирал у себя любителей карточных игр.

Благодаря этому обычаю, соблюдавшемуся баронетом неукоснительно, субботние вечера очень скоро превратились для сестер в некую отдушину, и они ждали их с нетерпением. Только в субботу вечером они могли наконец отдохнуть от упреков и насмешек баронета и от нескончаемого потока его распоряжений.

В один из таких субботних вечеров в начале марта сестры, как всегда, собрались в Зеленом салоне. В окна хлестал дождь, в доме было прохладно, и Джулия радовалась, что загодя приказала развести в камине огонь.

Пододвинув к зеленому дивану круглый столик, сестры, все вчетвером, увлеченно рассматривали разложенные на нем картинки с фасонами из модных журналов. У каждой под рукой было по нескольку картонок с обрезками тканей всех цветов. За столом происходил оживленный разговор, и главной его темой был лондонский сезон – предмет самых заветных надежд Элизабет, Каролины и особенно Аннабеллы.

– Не понимаю, почему ты до сих пор не поговорила с ним о сезоне? – Аннабелла приложила клочок бледно-лилового муслина с узором из тонких веточек к эскизу прелестного утреннего платья и, недовольно поморщившись, подняла глаза на старшую сестру.

Джулия, подперев рукою щеку, задумчиво разглядывала картинку, на которой была изображена стройная дама в восхитительном бальном платье из бордового шелка, с глубочайшим декольте. В волосах дамы красовалась легкая тюлевая розетка.

– Я не говорила с ним потому, что у нас только-только все наладилось, и мне не хотелось начинать разговор, который сразу же напомнит ему тот неприятный рождественский эпизод.

Аннабелла досадливо вздохнула.

– Ты так говоришь, будто речь идет о твоем отце, а не о муже!

– Аннабелла, пожалуйста, не кипятись. Я непременно с ним поговорю, только немного позже; но если он откажет, то нам всем придется с этим смириться.

– Значит, мы зря столько времени готовимся к этому сезону, – огорченно заключила Аннабелла.

Элизабет сидела, рассеянно покусывая прядь своих волос. Когда она заговорила, освободившаяся черная прядь свернулась упругим колечком.

– По-моему, будет просто ужасно, если он тебе откажет: ты столько времени его обхаживаешь, и все впустую.

Джулии показалось, что в дверях что-то мелькнуло. Наверное, тень, решила она; и правда, от пылающего в камине огня по всей комнате метались длинные причудливые тени. Бросив взгляд за окно, она нахмурилась: над холмами блеснула вспышка далекой молнии. Видимо, гроза разыгралась не на шутку. Только бы муж благополучно добрался до Монастырской усадьбы!..

Снова обернувшись к сестрам, она почувствовала, что нелишне дать нагоняй Элизабет за такие слова.

– Должна тебе заметить, милая сестрица, что я обхаживаю, как ты изволила выразиться, своего мужа отнюдь не для того, чтобы он вывез вас в Лондон. Неужто ты до сих пор не уловила разительной перемены в его отношении к вам и ко мне? Право, в твои годы можно уже быть и умнее.

Элизабет вздохнула.

– Прости, я сказала глупость. Конечно, он очень переменился.

– Я рада, что ты это понимаешь… Взгляните-ка лучше, идет ли этот цвет к моим волосам? – Она приложила к себе квадратик ярко-розового шелка, и все три сестры неодобрительно фыркнули.

* * *

Сжимая в руке трость, сэр Перран стоял в коридоре перед дверью Зеленого салона. Он чувствовал себя глуповатым юнцом, который вприпрыжку бежал, куда ему велели, но, неожиданно остановившись, понял, что его попросту услали с глаз долой.

Мост через речку в двух милях от Хатерлея затопило, и проехать в Монастырскую усадьбу оказалось невозможно. Сэр Перран, впрочем, не особенно огорчился. В такую погоду, решил он, даже приятнее провести вечер с Джулией и ее сестрами, чем ехать куда бы то ни было. В последнее время он полюбил слушать пение девушек, особенно Каролины: ее чудный голос трогал за душу даже самых равнодушных слушателей.

В тот момент, когда он неслышно приоткрыл дверь, намереваясь в шутку напугать сестер, Аннабелла как раз заговорила о поездке в Лондон, и он решил немного переждать, чтобы не создавать неловкости. На столе лежали знакомые картонки с образчиками тканей, в руках у Элизабет была модная картинка – то ли от Аккермана, то ли из последнего журнала мод. Что ж, подумал он, мода – истинно женская стихия. В этот момент опять послышался голос Аннабеллы: она требовала, чтобы Джулия поговорила с ним о весенней поездке.

Тон и слова Аннабеллы всего лишь неприятно кольнули сэра Перрана, зато от следующего замечания Элизабет внутри у него все словно оборвалось.

«Столько времени обхаживаешь, и все впустую!..»

Он быстро прошел по коридору в свою спальню.

«Обхаживаешь, и все впустую».

Дойдя до своей двери, сэр Перран изо всей силы пнул ее ногой и удовлетворенно скользнул взглядом по вмятине от тяжелого «веллингтона» на узорном резном листке. Он нажал на ручку и шагнул через порог.

Джулия провела его как последнего дурака. Ему вспомнились ее зеленые умоляющие глаза и как она объясняла ему, что она выбрала его, а не племянника, потому что нуждалась в его надежности и доброте.

И он ей поверил! Болван.

Итак, сестры желают в Лондон. Что ж, они поедут в Лондон, и эта поездка запомнится им надолго, на всю жизнь.

19

Лондон, Англия

20 марта 1815

Глядя на Каролину и Аннабеллу, хохочущих едва не до слез, Джулия радовалась за сестер, но самой ей смеяться почему-то не хотелось. Вообще-то ей полагалось сейчас быть на седьмом небе от счастья: они наконец приехали в Лондон, и надежды ее сестер на лондонский сезон как будто начинали сбываться.

Однако, как нарочно, с того самого дня, когда сэр Перран милостиво позволил сестрам провести несколько недель в столице, в их семейных отношениях снова появилась трещина. Откуда она взялась? – ломала голову Джулия. Что такого она сделала, отчего в мужниных глазах опять появилась прежняя холодность?

– Ой, не могу, кисонька в речку свалилась! – заливалась Аннабелла, глядя на Каролину. – Сама-то выскочила, а шерстка у бедняжки вся слиплась!..

И точно, пока Каролина бежала под проливным дождем от кареты сэра Перрана до парадного крыльца их лондонского дома на Гроувенор-сквер, ее шляпка с собольей опушкой и соболья же муфточка приобрели весьма жалкий вид. Впрочем, все сейчас выглядели не лучшим образом.

– Посмотрела бы ты на себя! – Каролина лукаво прищурилась на поникшее страусовое перо на шляпке младшей сестры. – Вот уж право, кто бы смеялся!..

Подняв глаза, Аннабелла расхохоталась пуще прежнего, так что промокшее перо задрожало, и вода с него закапала ей прямо на нос. Каролина прыснула.

Но когда со словами: «А меня бросили под дождем, да?» – в дверях появилась мокрая насквозь Элизабет в съехавшей на глаза шляпке, сестры закатились от смеха. Даже Джулия, забыв все свои заботы, смеялась. Сделав неуверенный шаг, Элизабет поскользнулась на мраморном черно-белом, как в Хатерлее, полу и неуклюже села прямо в лужу.

Тут же подоспел Григсон, которого тоже вывезли в Лондон, и три лакея. Пока он извинялся за недосмотр, лакеи, по его знаку, помогли Элизабет подняться и принялись вытирать мокрый пол передней.

– Мы решили, раз до Мейфэра мы добрались благополучно, то уж до двери как-нибудь добежим, – все еще смеясь, объясняла Джулия, – и велели конюху поскорее вести несчастных лошадей в конюшню. Ох, напрасно мы это сделали!.. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы наверху нам поскорее приготовили горячие ванны и грелки. Сейчас нам всем, конечно, смешно, но если завтра у кого-нибудь заболит горло – вот тут уже будет не до шуток.

Григсон улыбнулся, что случалось с ним довольно редко, и отдал все необходимые распоряжения. Пока сестры поднимались наверх и с помощью служанок стягивали с себя промокшие платья, ванны для них были уже готовы.

Джулия погрузилась в фарфоровую ванну, наполненную горячей водой с нежным розовым ароматом, и вздохнула. Наконец-то они добрались до Лондона, и наконец-то она сможет заняться будущим своих сестер.

Отклонившись немного назад, она могла видеть за окном дождевые потоки, низвергавшиеся на Гроувенор-сквер. Судя по всему, ливень не думал прекращаться.

Джулия впервые приехала в Лондон, и было бы естественно, если бы она испытывала сейчас радостное волнение, но вместо этого ей было необъяснимо страшно.

В тот вечер, когда сэр Перран из-за грозы не доехал до Монастырской усадьбы и неожиданно вернулся, Джулия разыскала его в библиотеке и спросила, не переменит ли он своего решения и не позволит ли ее сестрам провести сезон в Лондоне. Она сидела, как бывало довольно часто, у его ног, положив голову к нему на колени. Он погладил ее по волосам, но ничего не сказал.

– Перран, если вы скажете мне «нет», я пойму. В конце концов, я сама в декабре подтолкнула вас к этому решению тем, что отказалась надевать то траурное платье.

– Я тогда заплатил за него сто гиней, – заметил он несколько рассеянно.

Джулия нахмурилась. Голос мужа почему-то показался ей странным. Подняв голову, она вгляделась в его лицо.

– Что случилось? – спросила она. – Я вас чем-то обидела?

Он покачал головой, но не улыбнулся. Она попыталась поймать его взгляд, но он продолжал смотреть в одну точку, куда-то мимо нее.

– Напрасно я об этом заговорила, – вздохнула она. – Я вижу, что огорчила вас своей просьбой.

– Вы ничем меня не огорчили, – равнодушным голосом ответил он.

– Я знаю, в чем дело! – Воодушевляясь, она села на корточки. – Вы злитесь, потому что вам не удалось поиграть сегодня в карты. Хотите, я поиграю с вами в пикет?

Он наконец взглянул на нее.

– Джулия, я не дитя, и даже если я, как вы выразились, злюсь, меня не обязательно все время ублажать и трясти передо мною погремушкой. Просто сейчас у меня немного болит голова, и если вы не возражаете, я бы лучше провел вечер в своей спальне. – Только тут он улыбнулся, но и улыбка его казалась не такой, как прежде. – Передайте сестрам, что они – вместе с вами – смогут провести этот сезон в Лондоне. Приготовьтесь ехать недели через две.

После этого он поцеловал ее в щеку и встал. Пока он шел к двери, тяжело опираясь на трость, Джулия смотрела ему вслед и не могла понять, почему его слова не принесли ей никакой радости.

Теперь, лежа в ванне, она снова пыталась разобраться в происшедшем. Несколько раз, еще в Хатерлее, она спрашивала его, чем он расстроен, но он всякий раз отвечал одно и то же:

– Чего вы хотите от меня? Я что, отношусь к вам без должной доброты?

Она уверяла его, что это не так, и он заключал:

– Тогда вам не о чем беспокоиться.

Но она беспокоилась, хотя внешне его отношение к сестрам оставалось вполне благожелательным, и с нею он был неизменно внимателен и любезен. Однако сердце его опять словно закрылось наглухо. Почему?

Джулия вздохнула. Раз сэр Перран не хочет ей ничего говорить, стало быть, остается надеяться на время.

Появление Габриелы с чистыми простынями под мышкой отвлекло ее от тягостных раздумий. Служанка была бледна и, видимо, чем-то сильно расстроена.

– Что случилось? – заволновалась Джулия.

Темные глаза Габриелы наполнились слезами.

– Григсон только что сказал мне, что Бонапарт… он в Париже! C'est impossible! Королевские войска не сумели их остановить.

– Не может быть! – На миг сердце Джулии перестало биться. Она слишком хорошо понимала, что должно последовать за появлением Наполеона в столице Франции: война. А это означало, что Эдварду снова предстоит сражаться с врагом на поле брани. Глаза Джулии защипало от слез, и она поежилась, хотя от воды еще поднимался густой пар.

Она, разумеется, слышала, что в конце ноября Наполеон бежал с Эльбы. Но почти все англичане и их союзники надеялись, что французы станут стеной против своего бывшего императора, возьмут его в плен и опять отправят в ссылку – на сей раз не на островок у самого побережья Франции, а куда-нибудь подальше от Европы. Но, судя по всему, войска не могли забыть полководца, который принес им славу бесчисленных побед, и вот уже Бонапарт снова в Париже и наверняка готовится к войне.

Подумав об Эдварде, Джулия поймала себя на том, что запретное желание снова овладевает ею. Она зачерпнула пригоршню розовой воды и постаралась сосредоточить все свои мысли на вытекающей между пальцами струйке, но Эдвард, высокий, широкоплечий и красивый, словно во плоти стоял у нее перед глазами. Она слышала его голос, говоривший о любви, и на ее губах горел его поцелуй, словно они целовались вчера, а не восемь месяцев назад. С тех пор, как муж снова отдалился от нее, мечты об Эдварде преследовали ее даже чаще, чем прежде. От сэра Перрана она знала, что его племянник еще в Лондоне, и не исключено, что они могут с ним встретиться. Джулия зажмурилась, тщетно стараясь отогнать воспоминания. Боже, как ей хотелось видеть его! Только зачем? Чтобы терзаться потом еще больше?

На другой день Джулия набралась храбрости и одна, без мужа и сестер, поехала с визитом к леди Тревонанс. Хозяйка встретила ее в гостиной. Гостиная ее милости была выдержана то ли в древнегреческом, то ли в древнеримском стиле. По обеим сторонам камина поднимались к потолку мраморные колонны. Из цветов преобладали ярко-синий, белый и золотой. Мебели, кроме дивана и нескольких ампирных стульев в разных углах комнаты, не было, что в целом создавало впечатление строгости и простоты. Шесть высоких окон – четыре напротив двери и два сбоку – были искусно задрапированы сверху и по сторонам синим бархатом с золотой бахромой, карнизы украшали бронзовые фигурки соколов. На полу – синий, с золотистым узором, ковер.

Сама леди Тревонанс была в утреннем платье из голубого шелка, с рюшами по манжетам и горловине. Ее светлые, чуть посеребренные сединой волосы были подняты высоко на затылок и ниспадали оттуда длинными живописными локонами. Ее наряд дополняли жемчужные сережки, кольцо с большим сапфиром, шелковые белые туфельки и небрежно наброшенная на плечи пестрая шаль голубых и коричневых тонов. Наконец, за ее плечом, словно в довершение картины, стоял негритенок-паж с большим опахалом, готовый в любой момент сорваться с места по поручению хозяйки. Поздоровавшись с Джулией, маркиза шепнула что-то ему на ухо, и он тут же исчез.

Леди Тревонанс очень внимательно оглядела белое муслиновое утреннее платье Джулии, отделанное светло-зелеными лентами.

– Так, – пробормотала она как бы про себя, – похоже на ту модель в последнем журнале, только тут, я вижу, пущена по подолу полоска игольных кружев. Очень мило! Повернитесь-ка, – приказала она. – Нет, не так, помедленнее. – Джулия повернулась, и леди Тревонанс одобрительно наклонила голову. – Ваши золотистые волосы, и этот гофрированный кружевной воротничок… Гм-м, недурно, очень недурно. Спинка присобрана, и подол сзади ниспадает этаким полушлейфом. Да, все просто безукоризненно! Это сэр Перран выбирал фасон?

Джулия отрицательно качнула головой.

– Последние несколько лет мы с сестрами сами придумываем для себя фасоны.

– Милая, вам надо было родиться модисткой! Один ваш наряд может служить ручательством того, что вы будете приняты в самых лучших домах. – С этими словами она ослепительно улыбнулась Джулии и знаком предложила ей сесть на черный лакированный стул напротив ее дивана. – Впрочем, думаю, что и моя протекция вам не повредит.

– Ах, миледи! – едва слышно выдохнула Джулия. – Я надеялась, но не смела вас просить!..

– Ну вот и хорошо, что я сама об этом заговорила. Но обещайте в другой раз не чиниться и без церемоний просить меня, о чем вам нужно. Я буду рада в меру своих сил помочь вам и вашим сестрам. А теперь расскажите мне, как вы живете.

Расправив складки платья, Джулия начала подробный отчет обо всех хатерлейских новостях: о том, как ее сестры стали чаще принимать гостей, как сама она всерьез решила завоевать сердце своего мужа и как он сперва словно бы откликнулся на ее порыв, но потом снова отдалился от нее.

Дослушав до конца, леди Тревонанс сказала:

– Я вижу, вы многого добились за этот короткий срок. Только не отчаивайтесь из-за временных поражений и неудач. Вы должны помнить: сэр Перран не привык к женскому обществу. – Она еще раз улыбнулась, после чего заговорила совсем другим, деловым тоном. – Чтобы свет отнесся к вашим сестрам благосклонно, в эту первую неделю в Лондоне вам придется немало сделать. Вы готовы выслушать мои рекомендации?

– О да! – радостно кивнула Джулия. Почти три года она самоотверженно трудилась над тем, чтобы только приблизить эту минуту. И вот наконец ее сестры в Лондоне и при поддержке маркизы, Бог даст, скоро будут приняты придирчивым столичным светом.

– Во-первых, – начала леди Тревонанс, – нельзя забывать, что ваше положение осложнено двумя обстоятельствами: безвременной кончиной вашего отца и тем, что вы вышли замуж, не дождавшись конца траура.

– Я это понимаю, – серьезно кивнула Джулия.

– Хорошо. В таком случае, вам следует быть готовыми к тому, что самые ярые ревнители морали станут вас сторониться, хотя, думаю, и они не посмеют заявить об этом открыто. Если же до моих ушей дойдет, что в отношении вас выказаны какие-либо признаки неуважения, – поверьте, тут уж никому не поздоровится!.. Но это мое дело, вы же предупредите сестер, что, какие бы холодные взгляды на них ни кидались и как бы они себя при этом ни чувствовали, они всегда должны держаться спокойно и уверенно – будто ничего не произошло. Это очень важно. Я видела много сезонов на своем веку и знаю, что частенько одна-единственная улыбка, которой никто не ожидал, заставляет сплетников прикусить языки.

Далее, вы должны будете предъявлять мне все получаемые вами приглашения. В Лондоне слишком много «модных» гостиных, в которых нечего делать ни вам, ни вашим сестрам. Это тоже очень важно. И, хотя некоторых званых вечеров и балов придется избегать, все же, если вы хотите добиться успеха, каждый день вам нужно будет показываться по возможности в нескольких местах. Как только вы, все вчетвером – так что вас трудно будет не заметить, – начнете появляться то там, то тут, весь Лондон тотчас убедится, что сестры Вердель приняты везде. Почаще бывайте в Опере, гуляйте иногда в Воксхолл-Гарденз, только не в дни маскарада. Днем можете сколько душе угодно ходить по магазинам, лучше всего на Нью-Бонд-стрит, но упаси вас Бог забрести в ранний час на Сент-Джеймс-стрит: там молодые повесы подкарауливают несчастных девушек, по большей части приезжих, и набрасываются на них прямо из окон своих клубов. Непременно посетите Британский музей, Королевскую Академию и библиотеку Хукхэма. Будет просто превосходно, если вы где-нибудь повстречаетесь с принцем-регентом и ему случится вас заметить.

Джулия, слушавшая с большим вниманием, нашла список леди Тревонанс весьма подробным и даже исчерпывающим, за исключением одного пункта, который маркиза почему-то совершенно выпустила из виду. Случайно или намеренно? Скорее всего последнее, но все же Джулия хотела знать наверняка. Поэтому, собравшись с духом, она задала волновавший ее вопрос вслух.

– А что вы скажете о Доме Алмака?

Маркиза вздохнула.

– У меня, конечно, большие связи, но мое влияние все же не безгранично. В Доме Алмака всем заправляют несколько патронесс. Все они строгие блюстительницы нравов и очень ревностно относятся к вопросам репутации своих гостей. Я говорила с каждой в отдельности, включая леди Каупер, но – увы! – никого из них не удалось убедить. Мне очень жаль.

Дом балов и собраний Алмака, известный лондонский «рынок невест», был кратчайшим и самым верным путем к успеху во время сезона. Джулия прекрасно понимала, что если этот путь будет закрыт для ее сестер, то многие молодые люди – в первую очередь те, которые считаются «завидными женихами», – постараются воздержаться от знакомства с ними.

– Так вы полагаете, что без этих приглашений мы сможем чего-нибудь добиться?

Леди Тревонанс широко улыбнулась.

– Подождите, дайте порядочным молодым людям раз-другой взглянуть на Элизабет, Каролину и Аннабеллу, и тогда – увидите сами – сэру Перрану трудно будет отбиться от гостей!

Джулия была не очень уверена в последнем, но поскольку ее визит и так уже растянулся далеко за положенные четверть часа, то она поднялась и стала прощаться. Однако леди Тревонанс, видимо, не собиралась пока отпускать свою гостью и снова уговорила ее сесть. Когда вернувшийся паж занял свое место за диваном у ее плеча, маркиза заметно оживилась. Они немного пошептались, и негритенок куда-то убежал, но через минуту появился снова, с блаженной улыбкой на широконосом лице, и шепнул на ухо хозяйке какое-то слово.

Просияв, маркиза потрепала мальчика за щеку и обернулась к Джулии.

– Простите нам наши маленькие секреты, просто мы готовили для вас сюрприз.

В следующее мгновение в комнату вошел Эдвард.

Джулии показалось, что она вдруг шагнула из яви в сон.

Эдвард!

Она не знала, произнесла ли она его имя мысленно или вслух.

Пока он шел к ней через всю комнату, она почти не дышала. Его волосы, по-прежнему длинные, были туго стянуты черной лентой, белый шейный платок и белоснежные углы стоячего воротничка оттеняли смуглость щек. На широких плечах превосходно сидел темно-синий фрак, впереди, между короткими полами фрака и черными панталонами, виднелась узкая полоска светло-желтого шелкового жилета. Высокие голенища подчеркивали стройность мускулистых ног. Он был, как всегда, красив, и, как всегда, при одном взгляде на него сердце Джулии тревожно забилось. Она не могла оторвать от него глаз.

Наконец он склонился над ее рукой.

– Здравствуйте, леди Блэкторн, – с улыбкой произнес он.

Прежде чем отпустить, он ненадолго задержал ее пальцы в своей руке.

– Где же ваши хорошие манеры, майор? – послышался с дивана голос леди Тревонанс. – Вы как будто вовсе не замечаете хозяйку дома.

– Виноват! – Обернувшись, Эдвард смиренно прижал ладонь к груди, после чего направился к маркизе, чтобы приложиться к ее ручке. – Но я предчувствовал, что мне так или иначе не избежать вашего гнева. Подойди я сперва к вам, вы сказали бы, что я невнимателен к вашей гостье.

– Возможно, вы правы; но я все же не могу отказать себе в удовольствии вас подразнить.

– Я рад, что доставил вам удовольствие, миледи. И спасибо, что послали за мной.

Она довольно улыбнулась, потом вдруг поднесла руку ко лбу, словно вспомнив о чем-то.

– Какая я рассеянная! – в притворной досаде воскликнула она. – Совсем забыла: ведь меня ждет важное и срочное дело! Майор Блэкторн, я сознаю, что злоупотребляю вашим великодушием, но не согласитесь ли вы – ради меня! – занять в мое отсутствие леди Блэкторн? Собеседница она, правда, неважная, но собой необычайно хороша, так что не сочтите за труд, окажите мне такую любезность!

Все это было сказано столь легким и игривым тоном, что Джулия окончательно смутилась. Кажется, герцогиня хочет оставить их с Эдвардом наедине? Она уже хотела воспротивиться, но когда Эдвард обернулся и взглянул на нее так, будто он умирает от жажды, а у нее в руках стакан с чистой водой, – решила все же покориться воле хозяйки.

Леди Тревонанс тем временем встала и, слегка ухватив негритенка за ухо, повела его к выходу. Джулия тоже встала, чтобы попрощаться с хозяйкой.

В дверях маркиза задержалась и пригласила Джулию наведываться к ней не реже, чем раз в два дня, с новостями и с полученными приглашениями. После этого она бросила Эдварду некий предмет, оказавшийся, к вящему смятению Джулии, ключом, и, прежде чем уйти, вполне явственно подмигнула.

Джулия почувствовала, как краска заливает ее лицо.

– Неужели она думает, что… – Она умолкла, не договорив.

Эдвард улыбнулся и подошел к Джулии.

– Она просто любит над всеми подшучивать, – сказал он, – но делает это по-доброму. На самом деле она прекрасно знает, что ни ты, ни я не выйдем за рамки приличий и не позволим себе ничего лишнего. – Серые глаза смотрели на нее влюбленно и одновременно грустно. – Хотя, сказать по правде, в тот момент, когда я вошел в комнату, я ощутил ровно то же самое, что и в июле: тогда, стоило мне только взглянуть в твою сторону, как уже хотелось обнимать, целовать и ласкать тебя без конца… Я всегда буду любить тебя, Джулия.

От его слов на сердце у Джулии стало вдруг нестерпимо горячо. Она дотронулась ладонью до его щеки и посмотрела ему прямо в глаза; тут же ей захотелось раствориться в их серой зовущей глубине и остаться там навсегда. – А я в тот момент, когда ты вошел в комнату, не могла ни думать, ни дышать, – тихо сказала она. – Просто остолбенела – и все. Я ведь не ожидала тебя сегодня встретить. Слава Богу, что это произошло здесь, а не на каком-нибудь балу, иначе всему Лондону тотчас стало бы известно, что я к тебе чувствую.

Собственные слова казались ей вполне безобидными. В конце концов, что дурного, если, храня верность мужу, она признается в своей любви к другому?

Но не успела она понять, что произошло, как он уже обнял ее, и его губы легко коснулись ее лба, виска, щеки, а ее собственная рука, все еще лежавшая на его щеке, скользнула назад, к затылку, к черной шелковой ленте в его волосах. В тот же миг Эдвард притянул ее к себе, а его рот нежно приник к ее губам. По всему телу Джулии пробежала волна сладостного желания, и она поняла, что должна сейчас же оттолкнуть Эдварда, запретить ему так себя целовать, – но у нее не было на это сил. Сейчас она желала лишь одного – чтобы его руки трогали и ласкали ее, чтобы его кожа касалась ее кожи, а его губы поскорее добрались до тех мест, которые так тосковали по его ласкам.

Блэкторн не понимал, почему от одной ее близости все его принципы и решения, казалось, полетели в тартарары. Ведь всего минуту назад он не собирался так страстно целовать и прижимать ее к себе, теперь же он, кажется, готов был пойти гораздо дальше, стоило ей только намекнуть.

– Джулия! – едва слышно шепнул он ей в ухо и, услышав в ответ собственное имя, снова жадно приник к ее губам. Желание его стремительно росло и становилось все непреодолимее. С нею, по всей видимости, происходило то же самое, или, возможно, она угадала его состояние, потому что неожиданно она вырвалась от него и отошла к камину.

С минуту он стоял неподвижно, пережидая, когда волна страсти спадет. Но едва он поднял глаза и увидел Джулию, которая стояла с опущенными плечами, глядя в пол, сердце его пронзила острая боль. Он снова подошел к ней и взял ее за плечи.

– Ах, Эдвард, – прошептала она. – Как глупо, что я поверила собственным выдумкам. Все это время я доказывала себе, что могу быть счастлива и без тебя, и вот, стоило тебе дотронуться до меня и поцеловать, – и я уже не понимаю, как буду уходить из этой комнаты… А я должна это сделать.

Эдвард притянул ее к себе и поцеловал золотистую макушку. Она склонила голову ему на плечо.

– Я люблю тебя, – шепнул он ей в самое ухо. – Что нам делать, Джулия?

Горло ее тоскливо сжалось. Хотелось поднять голову и подставить ему губы, но кто знает, чем это могло кончиться? Она уже не доверяла себе.

– Я жена твоего дяди, – сказала она, – и намерена любить его и сделать все, чтобы он тоже меня полюбил. Как бы я ни хотела быть с тобой, это уже невозможно: я дала слово хранить верность мужу. Прошу тебя, помоги мне его сдержать.

Эдвард долго молчал и, прижимая ее к себе, тихонько целовал ее волосы. Наконец он сказал:

– Я сделаю все, как ты скажешь.

– Сейчас я могу сказать тебе только одно, – прошептала она, медленно высвобождаясь из его объятий. – Уходи. Пожалуйста.

– Хорошо, я уйду, но сперва я тоже должен сказать тебе кое-что. Посмотри на меня. – Джулия подняла на него глаза, и они тотчас наполнились слезами. Эдвард дотронулся рукой до ее щеки. – Я мечтал, что мы будем жить с тобою вместе до конца наших дней и спать в одной постели всегда, если только я не стану тебе неприятен. Я мечтал, что ты нарожаешь мне детей и будешь заботиться о них, растить их мужественными и сильными. Я ухожу, но хочу, чтобы ты знала: мое сердце рвется от тоски. Мне снова, как прошлым летом, приходится навсегда прощаться со своими мечтами. Ты понимаешь меня?

Джулия медленно кивнула. Слезы выкатились у нее из глаз, но она не замечала их.

– Тогда, – продолжал он, – мне остается только сказать, что я уважаю твое решение хранить верность мужу и готов во всем тебе подчиниться. Только скажи мне, что я должен делать.

– Пожалуйста, не ищи встречи со мною, – сказала она. – Если случайно наши пути где-то пересекутся – прошу тебя, проявляй ко мне одну только светскую учтивость. Иначе, боюсь, что я сама…

– Я знаю. – Наклонив голову, он уперся лбом в ее лоб. – Хорошо. Пусть будет светская учтивость. – И, едва коснувшись губами ее губ, он быстро вышел из гостиной.

Несколько минут спустя Джулия уже покачивалась в роскошной городской карете своего мужа, которая выехала с Баркли-сквер и направилась в сторону Гроувенор-сквер. Небо мало-помалу начинало проясняться, и кое-где сквозь пелену серых облаков проглядывали бледно-голубые клочки. Воздух после ночного дождя казался особенно свежим и чистым, но в его свежесть уже вплеталась стойкая струя лошадиного пота. По улицам разъезжали повозки для сбора отбросов, ими правили дюжие плечистые возчики. Тут и там к небу поднимались темные столбы дыма от очагов и каминов, топившихся углем. Почти все дома в городе были темно-серые, а в тех местах, куда обычно сваливался уголь, стены почернели от въедливой пыли.

Джулия, впрочем, предпочитала не замечать вездесущей угольной пыли и дыма, которым в недалеком будущем суждено было видоизменить облик столицы, и искренне любовалась прекрасными зданиями и оживлением на городских улицах. Навстречу ей катились кареты всех видов и мастей: одноместные открытые экипажи, роскошные парные двуколки, фаэтоны, спешившие в Гайд-парк, легкие прогулочные кареты, старомодные четырехместные коляски и ландо. Этот город полон движения, думала Джулия, а всякое движение рано или поздно должно вести вперед. И хотя присутствие Эдварда в столице ее немало смущало, она все же была рада, что наконец попала в Лондон.

Следующая неделя принесла с собой круговорот радостных событий, и первым из них был бал, устроенный маркизой в честь сестер Вердель. Если до сих пор Джулия еще немного сомневалась в успехе Элизабет, Каролины и Аннабеллы в Лондоне, то после бала сомнения ее окончательно развеялись. С первого же момента их появления перед гостями, когда они, все вчетвером – две черноволосые и две златовласые красавицы, – грациозно спустились по мраморной лестнице в доме леди Тревонанс, у младших сестер буквально отбоя не было от кавалеров.

Джулия и сама могла бы собрать около себя целый шлейф поклонников, однако она предпочитала находиться возле мужа, предупреждая его малейшие желания. Он держался отстраненно, и время от времени Джулия ловила на себе его взгляд, исполненный какой-то непонятной печали. Однако он по-прежнему оставался равнодушен к расспросам жены и, по-видимому, не собирался говорить ей, что его удручает.

И все же, несмотря на явную холодность сэра Перрана, Джулия была довольна началом этого сезона. Первые две недели ее пребывания в Лондоне полностью совпали с предсказаниями леди Тревонанс. Каждый вечер ей приходилось вывозить своих сестер по меньшей мере в четыре разных места, дверной молоточек их дома на Гроувенор-сквер почти не смолкал, а сам дом скоро стал похож на большой цветочный магазин. Отсутствие приглашений в Дом Алмака было пока незаметно, поскольку традиционные «среды Алмака» еще не начались. Джулия надеялась, что до их начала сестры успеют проявить себя с наилучшей стороны и что мамино воспитание, вкупе с их собственными достоинствами, поможет им утвердиться в лондонском великосветском обществе.

Что касается Эдварда, то после их первого нечаянного свидания Джулия убедилась, что уже может встречаться с ним на людях без прежнего, почти непреодолимого желания броситься к нему в объятия. При виде его она всегда напоминала себе о своем долге перед мужем и о том, как важно для нее сейчас завоевать сердце сэра Перрана. В ее жизни не могло быть места для Эдварда, и она это знала. Кроме того, думала она, в июне она все равно вернется в Бат и не увидит его в течение многих месяцев, а может быть, и лет – учитывая, что положение в Европе опять резко обострилось.

Эдвард, со своей стороны, держал данное ей слово. В их доме на Гроувенор-Сквер он почти не бывал, когда же на одном из балов он пригласил ее на тур вальса, а она ему отказала, он смиренно кивнул и больше уже не повторял попыток. И хотя, в самых разных залах и гостиных, им приходилось сталкиваться довольно часто, однако за все это время они ни разу не оставались одни даже в минутной беседе. Глядеть на Эдварда Джулия позволяла себе лишь изредка, и то украдкой, потому что всякий раз при этом внутри ее словно срабатывала секретная пружина, и она начинала тосковать о несбыточном. Теперь она уже не скрывала от себя, что сердце ее навек отдано Эдварду. Она знала, что будет любить его всегда, но надеялась, что сумеет все же держать себя в известных рамках и не даст своей любви разрушить ее жизнь с сэром Перраном.

20

В начале апреля Джулия вместе с сестрами сидела в просторной Малиновой гостиной на втором этаже дома на Гроувенор-сквер. Комната, в полном соответствии со своим названием, была выдержана в малиновых и красных тонах, с вкраплениями черного лака и позолоты. На всех четырех окнах висели малиновые бархатные портьеры, перевязанные по бокам золотым шнуром с кистями на концах. Стены, диван и несколько черных лаковых стульев были обтянуты алым камчатным шелком. В углу стояли арфа и фортепиано, готовые зазвучать в любую минуту.

Каролина с Аннабеллой оживленно обсуждали фасон новой шляпки. Они уже договорились о том, что переднее поле должно быть украшено цветами рододендрона и искусственными вишенками и спорили теперь о размерах этого поля. Аннабелла настаивала на том, что оно должно быть больше обыкновенного, Каролина же, сторонница умеренности в нарядах, предлагала сделать его небольшим и менее изогнутым по форме. Две головки, темноволосая и золотая, склонились над эскизом Аннабеллы.

Джулия, с интересом слушавшая их спор, хотела уже спросить, какие ленты будут на шляпке и что по этому поводу говорит Габриела, но в этот самый момент появился Григсон и доложил о приезде леди Тревонанс, леди Каупер и лорда Питера.

Когда в дверях замаячило лицо лорда Питера, сердце Джулии невольно замерло в груди. Она не видела его с прошлого июня. По приезде в Лондон она узнала, что он гостит у каких-то своих линкольнширских приятелей, и втайне порадовалась тому, что ее появление в высшем обществе произойдет без него. И вот оказывается, что он здесь, а она даже не знала об этом.

Леди Тревонанс выглядела, как всегда, бодрой и оживленной. Джулия сначала приветствовала свою покровительницу и леди Каупер, когда же ее сестры пригласили дам к удобным креслам у камина, она обернулась и протянула руку лорду Питеру.

Его карие глаза смотрели на нее так виновато, а порозовевшие уши так жалобно проглядывали между светлыми ангельскими завитками, что ей невольно сделалось смешно.

– Рад видеть вас, леди Блэкторн, – смиренно пробормотал он.

И хотя его приезд был для нее не самым приятным сюрпризом, все же, пока он наклонялся над ее рукой, она не могла удержаться от улыбки. Бедный лорд Питер! Он вел себя как провинившийся пес, который изгрыз любимые сафьяновые туфли хозяина и теперь ждет справедливой расплаты.

– Здравствуйте, лорд Питер, – сказала она и ободряюще пожала его руку. – Я так рада, что вы к нам заехали! Дело в том, что я только что получила письмо от Мэри Браун; она, между прочим, спрашивает о вас. Вот вы и расскажете мне, где были и чем занимались все время, пока мы не виделись, чтобы я смогла ей хоть что-то написать.

От ее легкого дружеского тона смущение лорда Питера как будто начало проходить. Видимо, встреча с нею страшила его не меньше, чем ее.

– Передайте мисс Браун, – учтиво заговорил он, – что я ехал в Лондон нарочно затем, чтобы помочь маме ввести вас и ваших сестер в здешнее общество, но, приехав, убедился, что опоздал: сестры Вердель и леди Блэкторн и без меня уже приняты везде и не нуждаются в моих услугах. – Бросив взгляд от двери, где они все еще стояли, в сторону камина и убедившись, что все дамы оживленно что-то обсуждают, он добавил чуть тише: – Также вы можете написать мисс Браун, что мне не следовало так… поспешно уезжать тогда из Бата и что с того самого злополучного дня я жалею о своем поступке. Я был глубоко не прав и раскаиваюсь в этом.

Глаза его глядели умоляюще – он просил у нее прощения. Внутренне Джулия уже простила его, хотя, по сути, прощать было нечего. Леди Тревонанс была права: ее сын чуть не женился на женщине, которая не любила его. Хорошо, что в последний момент у него хватило благоразумия… струсить.

– Милорд, возможно, вы сочтете меня чрезмерно недогадливой, но я, право, не могу уразуметь, о чем идет речь. Знаю только, что я рада вашему приезду и что надеюсь всегда видеть вас в числе своих друзей.

В ответ он вздохнул с таким явным облегчением, что Джулия чуть не рассмеялась вслух. Ограничившись лучезарной улыбкой, она решила, что пора присоединиться к остальным, и повела своего гостя к камину. Сестры, к ее удовольствию, поочередно – и весьма дружелюбно – приветствовали лорда Питера, после чего вернулись к разговору о шляпках и о моде.

Они даже сунули свой эскиз лорду Питеру и потребовали, чтобы он высказал свое суждение о нем, однако он решительно отказался.

– Нет уж! – воскликнул он. – Я знаю, чем это кончится: на следующем балу либо мисс Аннабелла, либо мисс Каролина откажется со мною танцевать. Так вот, чтобы не ставить себя в заведомо неловкое положение, я уж лучше воздержусь сейчас от любых замечаний. Так что придется вам обойтись без моего суждения.

Аннабелла тут же заявила, что он просто струсил, однако Каролина возразила, что лорд Питер поступает вполне резонно. Пожалуй, они обе правы, подумала про себя Джулия, но промолчала.

Когда эскиз шляпки был досконально изучен и обсужден, леди Каупер, очень красивая молодая дама, которая пользовалась немалым влиянием, достала из своей сумочки небольшой конверт и вручила его Джулии. Джулия застыла, в волнении глядя на белый прямоугольник. Она догадывалась, что в нем могло быть. На ее щеках вспыхнул румянец. Пока она дрожащими пальцами ломала восковую печать, все молчали. Внутри оказались приглашения на вечера в Доме Алмака.

– О, миледи! – Джулия подняла на леди Каупер полные слез глаза. – Благодарю вас.

– Так мы приглашены? – воскликнула Элизабет, переводя взгляд с леди Каупер на леди Тревонанс и с нее на Джулию.

Когда Джулия кивнула, сестры заговорили все разом и, обступив леди Каупер со всех сторон, принялись изливать на нее свою благодарность; пожалуй, они немного смахивали на кур, которым насыпали в кормушку зерна. Удивленно тряхнув головой, Джулия обернулась к маркизе и поблагодарила ее от всей души. Теперь, кажется, ей больше нечего было желать.

Невольно ей вспомнилось прошлое лето и то мучительное, тревожное ожидание, начавшееся за несколько недель до смерти отца, когда она не знала, что будет с нею и ее сестрами завтра.

И вот теперь она в Лондоне, и в руках у нее – поистине бывают на свете чудеса! – приглашения, благодаря которым будущее ее сестер может скоро прекрасно устроиться. Да, одна эта минута стоила всех принесенных жертв. Давно уже она не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас.

Через четверть часа гости поднялись и начали прощаться. Джулия вышла их проводить и по дороге еще раз высказала обеим дамам свою искреннюю признательность. Когда они дошли до лестницы, леди Каупер неожиданно извинилась перед маркизой и лордом Питером, объяснив, что хочет сказать леди Блэкторн пару слов наедине. Леди Тревонанс, не выказав ни малейшего удивления, оперлась на руку сына и заявила, что они будут ждать ее в карете.

Леди Каупер проводила их глазами почти до середины лестницы и только после этого с улыбкой обернулась к Джулии.

– Я только хотела вам сказать, что майор Блэкторн – самый страстный защитник ваших интересов, – вполголоса произнесла она. – Представьте, он преследовал меня до тех пор, пока я не согласилась взять на себя улаживание вашего вопроса. Я не смогла ему отказать. По правде сказать, я совсем не умею противиться его обаянию.

– Так это он вас уговорил?..

– Да, он. Правда, мне показалось, что у него были для этого некие причины личного характера. Я знаю, что мои слова могут показаться вам бестактными, но, поверьте, я очень сочувствую вашему положению, и… Позвольте мне дать вам один совет, который когда-то дала мне моя мать. Старайтесь поддерживать человека, которого любите, даже если он не ваш муж.

В Лондоне поговаривали о связи между леди Каупер и неким человеком, который не был ее мужем, поэтому прозвучавший совет показался Джулии особенно значительным. Она хотела ответить что-нибудь столь же значительное, но от волнения смогла выдавить из себя лишь коротенькое «спасибо», да и то шепотом.

– Мы будем рады видеть вас на своих балах, леди Блэкторн. Надеюсь, они вам понравятся. Я желаю вам приятного дня… и всего хорошего. – И леди Каупер начала грациозно и неторопливо спускаться по лестнице.

Глядя ей вслед, Джулия дивилась и не могла поверить своему неожиданному счастью. Хорошо, если бы она и правда могла как-нибудь поддержать Эдварда, думала она. Но как?

Вечером того же дня, случайно столкнувшись с Эдвардом в гостиной одного из особняков на Парк-лейн, Джулия отступила от собственных правил и позволила себе поговорить с ним несколько минут наедине. Отведя его в сторону, она поблагодарила Эдварда за добытые им приглашения.

– Я хочу, чтобы ты знал: они для меня сейчас важнее всего на свете.

Они стояли под развесистой пальмой, и ее длинные зеленые листья почти касались щеки Эдварда.

– Я знаю, – сказал он. – Только не думай, что я жду от тебя какой-нибудь особой благодарности, нет. Просто я так мало могу для тебя сделать. Я бессилен выразить свою любовь к тебе; даже какой-нибудь глупенький подарок – и тот теперь для меня под запретом. Но зато я знаю, что вечера Алмака могут дать твоим сестрам то, ради чего ты стольким пожертвовала в последние годы.

Он с нежностью поднес ее пальцы к губам. У Джулии, которая впервые за три недели стояла так близко от него, закружилась голова, ее бросило в жар, и лишь когда он наконец отпустил ее руку, она глубоко вздохнула.

Их взгляды встретились, и Джулия непроизвольно потянулась к нему.

– Эдвард, – прошептала она, делая шаг в его сторону, и дотронулась до его рукава.

Серые глаза наполнились в ответ невыразимой тоской.

– Нельзя, – шепнул он. – Разве ты забыла?

Она смотрела на него так, словно хотела навсегда запечатлеть в памяти каждую его черту.

– Не забыла. Но я так скучаю по тебе. Я думаю о тебе беспрерывно. Иногда мне кажется, что ты не можешь не чувствовать этого.

Они стояли в маленькой проходной комнатке между двумя гостиными, в которой двигался непрерывный людской поток, однако все, по-видимому, были заняты собственными разговорами.

– В конце месяца я должен ехать на континент, – сказал Эдвард, не сводя с нее глаз. – Если бы ты могла поехать со мной! В Европе мы могли бы…

Джулия испуганно подняла палец к его губам и тотчас убрала руку.

– Зачем ты терзаешь меня, Эдвард? Я не ступлю на этот путь, как бы ни влекло меня туда мое сердце.

– Прости, мне не следовало этого говорить. – Он глубоко вздохнул и, незаметно для окружающих, провел сверху вниз по ее руке. – Знаешь, Джулия… тебе, наверное, лучше сейчас уйти. Боюсь, что если мы тут еще немного постоим, я обниму тебя, и уж тогда точно нам обоим придется несладко.

Джулии пришлось сделать над собою усилие, чтобы оторвать взгляд от его лица.

– До свидания, – прошептала она и тотчас исчезла в стайке спешивших в гостиную дам, как легкий лист исчезает в бурном потоке, раз или два мелькнув над поверхностью.

* * *

Вечером следующего дня сэр Перран незаметно следил из-за газеты за своей женой. Они сидели в небольшой комнате, выходившей окнами на задний фасад дома, – так называемом Желтом салоне. Джулия писала письмо, и лишь тихое поскрипывание ее пера нарушало тишину. Сэр Перран читал – вернее, притворялся, что читает «Таймс».

Салон был отделан желтым камчатным шелком, на фоне которого прекрасно выделялись тускло мерцавшие багеты, столики и кресла вишневого дерева. В камине весело полыхал огонь, но на сердце у сэра Перрана было холодно и тоскливо. Около Джулии, сидевшей за письменным столом у окна, горело несколько свечей в большом подсвечнике. Снаружи доносился несмолкаемый гул дождя, и от этого чернота за окнами казалась еще чернее.

Было воскресенье, в доме баронета никого не принимали. Из большой Малиновой гостиной долетали звуки арфы и пение сестер. Сегодня, однако, их чистые голоса не приносили сэру Перрану никакой радости. Все его мысли были сосредоточены на одном: как оборвать лондонский сезон сестер Вердель.

Именно этот вопрос он обдумывал, поглядывая на Джулию из-за газеты. Накануне она была вне себя от радости: леди Каупер привезла им приглашения на «среды Алмака». И теперь эти приглашения как-то сами собою выступили на первое место в планах сэра Перрана. Может быть, устроить скандал в Доме Алмака? Да, пожалуй, это будет лучше всего. Он с трудом сдержал довольную улыбку.

– Вы не нальете мне чаю?

Чашка стояла на столике около его кресла, и он вполне мог бы обойтись без помощи жены, но ему хотелось понаблюдать за нею.

– Сейчас… только… закончу фразу, – не поднимая головы, отозвалась Джулия. Она писала к своей батской подруге, Мэри Браун. Наконец, положив перо на серебряный поднос, она встала из-за стола.

Сегодня Джулия, одетая в бледно-голубое муслиновое платье, была особенно хороша. Она с улыбкой подошла к круглому столику у окна, на котором, рядом с букетом нежных роз, стояли серебряный чайник, сахарница и кувшинчик для сливок, взяла чайник и направилась к мужу. С той же улыбкой она наполнила его чашку ароматным напитком. На ее лице не мелькнуло и тени недовольства: она как будто вовсе не замечала того, что чай в его чашке выпит лишь наполовину.

Сэр Перран проследил за тем, как она не спеша отнесла чайник на место и вернулась к своему столу. Он презирал ее всей душой. Любовь к ней, просочившаяся в его сердце некоторое время назад, сменилась ненавистью. Эта женщина подло обманывала его целых три месяца. Угождая ему во всем и притворяясь любящей женой, она на деле хотела лишь одного: добиться, чтобы ее сестры получили свой вожделенный лондонский сезон. Впрочем, подумал баронет, не исключено, что причины его ненависти не только в этом.

Вчера вечером он видел ее с Эдвардом. Она была в шелковом развевающемся платье восхитительного золотисто-коричневого цвета, который так шел к ее волосам и лицу. Сэр Перран стоял за дверью гостиной и мог беспрепятственно видеть свою жену и племянника, оставаясь при этом в тени. И пока он наблюдал за ними, ненависть начала вскипать в нем горячим ключом. Он ненавидел и презирал их обоих – Джулию и Блэкторна. Как этот щенок увивался вокруг Джулии, как пылко целовал ее пальчики, каким влюбленным остолопом стоял перед нею! На миг сэру Перрану даже почудилось, что перед ним вот-вот возникнет София с ее никчемными объяснениями.

Джулия склонилась над письмом. За что он презирает ее? – спросил сам себя сэр Перран и сам себе ответил: за то, что она никогда не будет любить его по-настоящему. Забавно – собираясь жениться, он вовсе не думал ни о какой любви. Ему нужен был лишь Хатерлей, карьер и наследница покойного Делабоула. Он хотел властвовать над нею и над ее сестрами, тем самым доказывая всему свету, что его давние враги наконец-то повержены. Но теперь, став мужем Джулии, он больше власти, больше всего на свете желал слышать от нее слова преданности и любви.

Возможно, безумие ревности начало овладевать им еще тогда, когда его племянник на его глазах украл у него невинность Джулии; украл – ибо только он, будущий супруг Джулии, имел право владеть ею. И все же он не мог понять, почему, сокрушив Делабоула и женившись на Джулии, то есть достигнув всего, чего желал, он не испытал естественного для победителя довольства. В конце концов, думал он, что Джулия? Всего лишь символ. Зачем же он хочет теперь от нее того, чего она заведомо не может ему дать?

Она уже не раз намекала, что была бы рада видеть его в своей постели, однако сэр Перран решительно пресекал подобные признания. Она также говорила о своем желании слышать в Хатерлее детские голоса и добавляла, что готова нарожать хоть десяток малышей. От этих ее слов внутри у сэра Перрана все переворачивалось. У них могут быть дети. Его дети!.. Ее краткая связь с Блэкторном не увенчалась рождением ребенка; и вот теперь она просит его стать отцом ее детей.

Вспомнив об этом, сэр Перран неожиданно разволновался до того, что у него защемило сердце. Нет, больше он не мог находиться с нею в одной комнате!

Он неторопливо сложил газету, встал и, хромая, пошел к двери.

– Перран, что с вами, вам нехорошо? – словно издалека донесся до него участливый голос Джулии, но он ничего не ответил.

Он ненавидел этот голос, он ненавидел Джулию.

Дойдя до лестницы, где никто не мог его видеть, он сунул трость под мышку и без малейших признаков хромоты спустился на первый этаж. Он направлялся в свой личный кабинет – маленькую комнатку в задней части дома.

Вся обстановка кабинета состояла из двух глубоких кресел, обитых темно-красным шелком, письменного стола из полированного красного дерева и стула рядом с ним. На окнах висели темно-красные, в тон креслам, портьеры. Войдя, сэр Перран принялся взволнованно вышагивать по комнате. Руки его тряслись, в груди кипела ярость столь непомерная, что ему самому делалось от нее не по себе.

Куда делась его привычная уверенность, его чувство господства над окружающими? И что, собственно, случилось?

Не что, а кто. Случилась она. Тогда, в январе, она встала перед ним на колени, и он, как дурак, открыл ей свое сердце. Он позволил себе поверить в то, что может любить и быть любимым, за что и был немедленно наказан: целью ее домогательств оказался лондонский сезон.

И вот, уже в Лондоне, Блэкторн снова пытается ее соблазнить. Нет, с этой постылой парочкой пора покончить, и самое время подумать о том, как лучше всего это сделать.

Едва мысли баронета свернули в это новое, более приятное русло, он начал быстро успокаиваться и уже через несколько минут вполне пришел в себя.

Подойдя к столу, он извлек из жилетного кармана небольшой ключик, отпер нижний правый ящик и достал из него пачку писем, перевязанную черной шелковой лентой.

Проведя большим пальцем по краю пачки, баронет ощутил в своей груди почти любовное томление. Он любил перечитывать эти письма, особенно в такие несчастливые минуты, как эта. Он наугад вытянул из пачки одно из писем и развернул его на столе.

«Милая моя Джулия…»

– Я вам не помешаю? – послышался с порога голос его жены.

Как он мог не услышать, когда она вошла?.. Боже правый, он забыл запереть дверь!

Сэра Перрана бросило в жар, и он почувствовал, как краска густо заливает его лицо. Он торопливо сложил письмо, а лежавшую на столе пачку смахнул рукой к себе на колени.

– Очень даже помешаете! – крикнул он тонким пронзительным голосом.

От неожиданности Джулия сперва опешила, потом вздрогнула и, пробормотав: «простите», поспешно затворила за собой дверь. Из коридора донеслись ее удаляющиеся шаги.

Некоторое время сэр Перран не мог сдвинуться с места. Что она успела увидеть? Догадается ли, что это были за письма? И главное, что подумает о его собственном, более чем странном поведении?

Облокотившись двумя руками на стол, скрестив свои длинные ухоженные пальцы перед глазами, баронет долго разглядывал глобус, который стоял тут же на столе. Нет, она ничего не подумает и ни о чем не догадается. Она просто не сможет поверить, что он – или кто-то другой – способен на столь бесстыдный обман. То, что до женитьбы он обманывал ее в течение нескольких лет, дела не меняет: она всегда будет думать о нем, равно как и об остальных своих ближних, только самое лучшее.

Усмехнувшись, он сунул письмо в пачку, неторопливо убрал свидетельства своего преступления в нижний ящик стола и уверенной рукой повернул ключ.

Что ж, в жизни случаются порой презабавные повороты!.. Но пора было думать о том, как пригвоздить Джулию и ее возлюбленного к позорному столбу.

21

Вечером накануне первого бала в Доме Алмака Джулия сидела в Желтом салоне, обдумывая итоги минувшей недели. Ноги ее, стоявшие на невысокой скамеечке, овевало приятное тепло камина. Да, хотя столица в последнее время радовала их на удивление погожими солнечными днями, в доме сэра Перрана на Гроувенор-сквер было не по-весеннему пасмурно.

По звукам, доносившимся из Малиновой гостиной, Джулия догадалась, что сестры занимаются с учителем музыки: они то упражнялись в игре на арфе и фортепиано, то повторяли трудные места из своих любимых песен. Джулия вдела в иголку шелковую нить и начала вышивать ярко-синий глаз на хвосте павлина.

В тот вечер, когда она вслед за сэром Перраном вошла в его кабинет и застала его за столом с пачкой каких-то писем, она воочию убедилась, что ее взаимоотношения с мужем окончательно зашли в тупик. До этого она несколько недель кряду надеялась, что былая теплота еще может вернуться, надо только немного постараться. Но когда на самый обычный, хотя и неожиданно заданный вопрос муж едва не набросился на нее с кулаками, все ее надежды на этот счет улетучились.

Подойди он к ней на следующий день, чтобы извиниться за резкость, она бы не отчаивалась так. Но вместо этого в нем вдруг опять проявились замашки настоящего тирана, которые так измучили Джулию и сестер прошлым летом. Приказы его были жестки и неумолимы. В частности, он без всяких объяснений наложил запрет на добрую половину балов и вечеров, которые леди Тревонанс особенно рекомендовала сестрам для достижения успеха.

Для Джулии дело осложнялось еще тем, что Эдвард тотчас по ее поведению заподозрил неладное и не далее как позавчера, во время одного из балов на Аппер-Брук-стрит, умолял ее открыть ему причины своей печали. Джулии так хотелось облегчить душу, что, чуть поколебавшись, она поделилась с ним кое-какими своими тревогами и описала случай с письмами.

– Я начинаю подозревать, что у него есть любовница, – заключила она, – и я лишь по наивности не догадывалась об этом раньше. Как ты думаешь?

Серые глаза Эдварда смотрели на нее задумчиво.

– Это были именно письма? – спросил он. – Ты уверена?

– Совершенно уверена, – кивнула Джулия. – Помню, в тот миг, когда я вошла, а он меня еще не заметил, у него был такой вид, что я подумала: этот человек влюблен. Знаешь, до сих пор мне даже в голову не приходило, что у твоего дяди может быть какая-то другая женщина. Но ответь же наконец, что ты обо всем этом думаешь?

Эдвард рассеянно покачал головой.

– Не знаю. Ведь между нами никогда не было особой близости. Дядя всю жизнь относился ко мне довольно пренебрежительно – вероятно, из-за того, что мама в свое время предпочла ему моего отца.

Джулия кивнула и, заметив, что муж незаметно следит за ними из-за двери, торопливо простилась и отошла от Эдварда.

Негромкий стук в дверь прервал воспоминания Джулии, и плечи ее невольно сжались. Муж? Интересно, какой букет изысканных насмешек он приподнесет ей на этот раз? Что ему не понравится – ее волосы, платье, цвет туфелек? Или он явился, чтобы отдать очередное распоряжение?

К счастью, за дверью оказался Григсон: он привел лакея леди Тревонанс, который, бледнея и заикаясь, изложил просьбу хозяйки.

– Миледи Тревонанс просит вас приехать к нам на Беркли-сквер, миледи… Она велела передать вам, что дело очень спешное.

Говоря, лакей почему-то упорно отводил от нее глаза; на лбу его поблескивали бисеринки пота, напудренный парик съехал набок.

– А письма она мне не передавала?

– Нет, миледи, только просила вас быть у нее в восемь. Она ждет вашего ответа.

– Что ж, благодарю вас. Пожалуйста, передайте ее милости… Впрочем, не надо. Я сейчас сама напишу ответ. – Она хотела отложить вышивание, но лакей торопливо шагнул вперед.

– Нет-нет, миледи! – воскликнул он. – Писать ничего не нужно! Ее милости угодно, чтобы я передал ей ответ на словах. Так что ей сказать?

– В таком случае, скажите, что в восемь я буду.

– Хорошо, миледи. – Лакей поклонился.

После ухода посыльного Джулия несколько минут не отрывалась от работы. А вдруг маркиза действует по просьбе Эдварда? – неожиданно подумала она, но тут же улыбнулась своей нелепой фантазии: вероятно, это ее собственные тайные желания снова дают о себе знать.

Однако почему вдруг такая спешность, думала она, и, главное, как ей выбраться из дому незамеченной? В те вечера, когда сестрам не позволялось никуда выезжать, ее муж имел обыкновение ужинать в своем клубе и сегодня, насколько Джулии было известно, собирался поступить так же. Однако ей так же хорошо было известно и то, что за нею ведется тайная слежка. Она заметила это некоторое время назад, а после того, как Габриела передала ей сочиненное кем-то из слуг присловье – что миледи «одна не ходит нигде, только что по нужде», – ее сомнения на сей счет окончательно развеялись.

В какой-то момент, между двумя крошечными синими стежками, она решила, что не может ехать, раз за нею следят. Однако врожденный дух противоречия тут же взял верх, и ей захотелось поступить вопреки и даже назло деспотичному супругу. Итак, решение было принято, оставалось лишь дождаться, когда он уедет, да немного позже – по всей вероятности, завтра, – понести наказание за провинность.

Полчаса спустя Джулия радовалась тому, сколь многому она успела научиться за время замужества. Желая супругу приятного ужина в «Уайтсе», она недрогнувшей рукой продолжала вышивать павлиний хвост и ни единым движением не выдала своих чувств. Перед уходом сэр Перран разглядывал ее с каким-то особенным любопытством, и, пожалуй, в эту минуту она бы почувствовала себя плоховато, сохранись в его отношении к ней хоть малая толика участия или доброты. Теперь же она без особого волнения встретила его пристальный взгляд и невозмутимо продолжила вышивание.

Только когда с улицы донесся стук отъезжающей кареты, Джулия встала и поспешила в свою спальню. Сердце ее замирало от волнения и страха. По дороге она подумала, не сообщить ли на всякий случай сестрам, куда она едет, – но тут же решила, что это ничего не даст, только навлечет на них гнев сэра Перрана. Лучше пусть они ни о чем не знают. Девушкам велено было упражняться в пении и игре на музыкальных инструментах, и их голоса все еще доносились из Малиновой гостиной. Скорее всего они знали, что сэр Перран уехал, но не могли прервать занятий: их учитель, получая от баронета хорошее жалованье, всегда ревностно относился к своим обязанностям.

В половине восьмого, набросив поверх зеленого бархатного платья черный шелковый плащ и прикрыв золото волос черным капюшоном, Джулия опустилась на сиденье, и наемный экипаж покатил сквозь туман вечерних лондонских улиц в сторону Баркли-сквер.

* * *

Из окна своей дорожной кареты, стоявшей в ряду точно таких же карет у крыльца большого особняка, сэр Перран видел, как нанятый его женой экипаж, покачиваясь, завернул за угол и выехал на площадь, и велел форейтору ехать следом. На его губах играла самодовольная улыбка. Один из лакеев сообщил ему, что к леди Блэкторн приходил посыльный от леди Тревонанс. Подслушать, что он ей передал, шпиону не удалось, поскольку Григсон в продолжение всего разговора почему-то не отходил от дверей Желтого салона, и баронету оставалось лишь догадываться, о чем шла речь. Он имел основания предполагать, что маркиза хочет свести Джулию с Эдвардом.

Сэр Перран никогда не числил леди Тревонанс среди своих друзей. Она относилась к нему с явным, хотя и сдерживаемым, презрением. По всей видимости, он когда-то ненароком ее обидел, хотя понятия не имел, когда и чем. А посему, считал баронет, при первой же возможности она только рада будет устроить его жене и племяннику тайное свидание.

Если все произойдет в соответствии с его расчетами, то уже сегодня у него в руках окажется мощное оружие, которое поможет ему покарать Джулию и перечеркнуть все ее планы на успех в высшем обществе. Ибо одно дело, когда замужняя женщина имеет любовника, и совсем другое, когда собственный супруг застает ее с ним в момент нарушения супружеской клятвы. Словом, баронет возлагал на предстоящее свидание своей жены немалые надежды.

Подъезжая к дому на Баркли-сквер, он откинулся на мягкую спинку сиденья и удовлетворенно вздохнул. Очень скоро, возможно, завтра, он увезет свою жену обратно в Бат.

* * *

Стоя на пороге строгой гостиной леди Тревонанс, Джулия смотрела на Эдварда и не верила своим глазам. Дворецкий маркизы уже уведомил ее о том, что самой леди Тревонанс дома нет, но что майор Блэкторн – с ведома ее милости – ожидает леди Блэкторн в Голубой гостиной.

Портьеры на окнах были задернуты. Эдвард стоял у камина, опершись одной ногой на прогретый кирпич, и глядел на красные угли. Дворецкий не докладывал об ее приходе, а Эдвард, по-видимому, глубоко задумался, так как до сих пор не замечал ее. Почему-то он был не во фраке, а в синем сюртуке, начищенных ботфортах и бриджах цвета буйволовой кожи, словно собрался в дорогу.

Присмотревшись внимательнее, Джулия заметила в его лице странную сосредоточенность. На его скулах ходили желваки, он был явно чем-то встревожен, и его тревога тотчас передалась ей.

– Что случилось, Эдвард? – Быстрыми шагами она пересекла гостиную и приблизилась к нему.

Эдвард обернулся, и в ту же секунду она шагнула в его объятия.

– Слава Богу, что ты приехала, – шепнул он ей в ухо, крепко прижимая ее к себе.

– Я не знала, что ты здесь, ведь посыльный был от леди Тревонанс.

– Это чтобы не создавать тебе лишних осложнений, – сказал он и погладил ее щеку. Серые глаза жадно смотрели на нее. Не говоря больше ни слова, он нагнулся и приник к ней губами.

Силы тотчас покинули Джулию, и она при всем желании не смогла бы его оттолкнуть. И, как всегда, когда его руки смыкались у нее на спине, ей показалось, будто они, обнявшись, падают со скалы, и она крепче вцепилась в него и разомкнула губы, чтобы он мог завладеть ее ртом. Муж, сестры, общество с его правилами – ничего этого не было сейчас для нее; только Эдвард и любовь к нему. Зачем она не дождалась его тогда, в июле? Зачем поддалась на уговоры сэра Перрана, посулившего ей удобства и покой? Ведь, если бы не это, она могла бы теперь быть женою Эдварда.

Наконец, оторвавшись от нее, он взял ее за плечи и заставил смотреть себе в глаза.

– Скоро, а точнее, завтра рано утром, я уезжаю в Брюссель. Джулия, я хочу, чтобы ты поехала со мной. Ты нужна мне. Я не знаю, что ждет меня во Франции, когда я вернусь и вернусь ли вообще. Знаю только, что раз Наполеон опять на троне и союзники объявили ему войну, то сражение неизбежно. Веллингтон полагает, что оно должно произойти через два месяца, в июне. Прошу тебя, поедем со мной в Брюссель! Мы будем там вместе – я все устрою.

Джулия зажмурилась изо всех сил. Ехать с ним, быть с ним ей хотелось больше самой жизни; но она не могла.

– То, о чем ты просишь, невозможно. Совершенно невозможно. Я не понимаю, как мы с тобою там можем быть вместе… Но дело не в этом. Сестры – что станется с ними? Думаешь, узнав о нашем с тобой побеге, твой дядя будет и дальше великодушно заботиться о них?

Серые глаза наполнились невыразимой тоской.

– Я забыл все, кроме моей любви к тебе, Джулия, – прошептал он. – Я хочу только быть с тобой… Хочу знать, что всегда, что бы ни случилось, ты будешь ждать меня.

– Боже, как я хочу ответить тебе «да»!.. Быть твоей женой…

Он снова начал целовать ее, и теперь она могла думать только о том, какие у него нежные губы и сильные руки и как его ноги, прижатые к ее ногам, жгут ее сквозь платье. Возможно, она прощалась с ним сейчас в последний раз, и от этого каждое его прикосновение, каждый поцелуй на ее лице, шее, губах, каждое движение его языка дарило ей невыразимое блаженство и вместе с тем причиняло невыносимую боль.

Дышала ли она? Она не знала. Касались ли ее ноги ковра? Она не чувствовала этого. Был ли то день или ночь, весна или осень, апрель или сентябрь? Она не знала, забыла. Время словно остановилось и, однако, мчалось вперед с пугающей быстротой. Вся ее жизнь провалилась куда-то, остались только слова любви, которые Эдвард шептал ей на ухо. В эту минуту он один существовал для нее, и она льнула к нему, гладила ладонью его лоб и щеки, чувствовала его сильное гибкое тело под тканью сюртука. Его руки ласкали ее там, где было нельзя, но она не запрещала ему ничего и думала лишь о том, увидятся ли они снова. Нестерпимо острое желание пронзило все ее существо.

Снизу, вероятно, с первого этажа, до нее словно сквозь туман долетели какие-то едва различимые звуки. В дальнем углу сознания шевельнулась смутно тревожащая мысль, но поцелуи Эдварда и вкус его любви на губах были сейчас гораздо важнее.

Звуки, на сей раз голоса, послышались ближе. Она уже пообещала себе, что этот поцелуй будет последним, но звон в ушах все усиливался, и она позволила ему целовать себя снова, и его губы огнем обжигали ее щеку, ухо, шею.

Наконец, когда она уже пыталась высвободиться, шепча, что ей пора, дверь гостиной рывком распахнулась. Джулия в этот момент упиралась ему руками в грудь, но ее ноги были по-прежнему прижаты к его ногам, а Эдвард одной рукой удерживал ее за плечо, чтобы она не уходила, другой гладил ее щеку.

При виде мужа и с ним дворецкого леди Тревонанс, у которого лицо было неестественно красное, кровь вдруг словно похолодела у Джулии в жилах.

– Прелестно, просто прелестно! – Опираясь на трость, сэр Перран переводил взгляд с жены на племянника и обратно. – Так вот как вы держите свое слово? – патетически воскликнул он, поймав взгляд Джулии. – По дороге в «Уайтс» я вспомнил, что забыл свою табакерку, пришлось вернуться за нею на Гроувенор-сквер. Каково же было мое удивление, когда, подъезжая, я увидел собственную жену, которая садилась в наемный экипаж. Любопытно, сказал я сам себе, куда же она направляется? Любопытство, друг мой, вот что заставило меня поехать за вами – и увы, вот к чему оно меня привело! Вы, по всей видимости, считаете меня глупцом? Что ж, скоро мы увидим, кто из нас окажется глупее. Смею вас уверить, что патронессы Дома Алмака вряд ли пожелают видеть в числе своих гостей молодую замужнюю даму столь легкого поведения. Я, со своей стороны, позабочусь о том, чтобы принцесса Эстергази была осведомлена о вашей сегодняшней «прогулке». Думаю, нет нужды сомневаться, что приглашения, которыми вы так дорожили, будут завтра же объявлены недействительными. – И, назидательно качнув головой, баронет перевел взгляд на своего племянника.

При этом в его глазах сверкнула такая неприкрытая ненависть, что Джулия еще больше похолодела, но все же попыталась вмешаться.

– Я… пришла попрощаться с вашим племянником, – запинаясь, проговорила она. – Завтра утром он уезжает в Брюссель, и… мы больше с ним не увидимся.

– Вот как! – Сэр Перран насмешливо приподнял бровь и, знаком приказав дворецкому удалиться, неторопливо двинулся в сторону камина. – Что ж, очень возможно! Его ведь могут убить в сражении.

– Перран, отвезите меня домой, – собрав все свое мужество, твердо проговорила Джулия. – Дальнейшие выяснения ни к чему не приведут.

Она попыталась вырваться, но Эдвард крепко держал ее за руку.

– Не уезжай с ним, – сказал он.

– Ах, не уезжать? – язвительно воскликнул сэр Перран, остановившись в двух шагах от племянника. – Со мной – не уезжать? А с кем же, позволь спросить, ей уезжать? С тобой, у которого ни гроша в кошельке? Вот это будет чудесно! В Брюсселе ты, верно, отведешь ее в какую-нибудь жалкую лачугу, этакое миленькое любовное гнездышко… с крысами! Ах, как романтично! А ее сестры? Думаешь, сегодняшний позор Джулии не отразится на их будущем? Любопытно, где теперь ты собираешься искать им всем женихов…

– Да как вы смеете? – воскликнул Эдвард. – Вы, укравший у меня Джулию!.. Не отпирайтесь, вы украли ее у меня! В эти несколько месяцев, после той последней игры с Делабоулом, я начал понимать вас гораздо лучше. Не вы ли искушали его снова и снова, подставляли ему наполненный бокал и хладнокровно следили за тем, как уплывают остатки его былого состояния? А письма, которые я писал к Джулии? Признайтесь, не вы ли их перехватили? Как вам это удалось, сэр Перран? Сколько вы уплатили батскому почтмейстеру за то, чтобы мои письма не попали в Хатерлей?

В памяти Джулии всплыла вдруг удивительно ясная картина: сэр Перран сидит в своем кабинете за полированным столом; свет от свечей падает на пачку писем, одно из писем развернуто и лежит у него перед глазами. Сердце Джулии предательски сжалось, голова закружилась, словно от приступа дурноты, и она торопливо зажала рот рукой.

Письма Эдварда. Да, конечно, это были они.

Она сглотнула подкативший к горлу ком и приказала себе успокоиться. Она уже научилась владеть собой.

Пока Эдвард бросал своему дяде обвинения, его рука на плече у Джулии постепенно разжалась, но он даже не заметил этого. Теперь, отойдя на несколько шагов в сторону, Джулия внимательно всматривалась в лицо своего мужа.

Она наблюдала и ждала.

Письма Эдварда…

Она отметила, что на лице у баронета появился слабый румянец, щека задергалась, а грудь начала вздыматься часто и неровно. Нет, то был не праведный гнев напрасно обвиненного человека, а ненависть и злоба пойманного за руку лгуна.

– У тебя нет доказательств! – презрительно процедил он.

– Нет? А те письма, с которыми Джулия видела вас на днях? – угрожающе произнес Эдвард, делая шаг в сторону баронета.

– Ах, не все ли теперь равно? – с надменной гримасой возразил сэр Перран. – Те это письма или не те, Джулия давно уже моя жена и будет делать то, что я ей велю. Она вместе с сестрами вернется в Бат. Что же касается тебя…

Но Джулия не слушала дальше. Она уже узнала все, что ее интересовало. По всей видимости, Эдвард прав, и сэр Перран каким-то образом перехватил письма своего племянника. Страшное предательство поразило ее как громом. Пока мужчины продолжали горячо спорить между собой, Джулия выскользнула из комнаты и медленно, как во сне, начала спускаться по лестнице. Мысли ее путались и сменяли друг друга без всякой связи. Письма Эдварда должны быть у мужа в кабинете… Сэр Перран довел отца до самоубийства, только что не вложил в его руку пистолет… Как теперь она будет заботиться о сестрах?

В том же полубессознательном состоянии она сошла с крыльца, села в наемную карету и доехала до Гроувенор-сквер. Мысли ее продолжали двигаться какими-то странными скачками, и она даже не заметила, как вошла в дом. Пока Григсон расплачивался с возницей, она направилась прямиком в кабинет и, подбежав к полированному столу, выдвинула все четыре незапертых ящика. Ни в одном из них писем не оказалось; видимо, они хранились в нижнем правом ящике, который запирался на ключ. Джулия взяла со стола тяжелую бронзовую статуэтку, хорошенько прицелилась и с силой ударила ею по верхнему краю ящика – раз, другой, третий, – пока драгоценная древесина не искрошилась и язычок не выскочил из замка.

Внутри она увидела то, в чем, собственно, уже не сомневалась. Эдвард оказался прав: в ящике лежали его письма, бесследно канувшие еще прошлым летом. Теперь все встало на свои места, словно эта маленькая аккуратная пачка писем была последним кусочком головоломки, которая целых девять месяцев не давала ей покоя.

История ее замужества окончилась.

Подняв глаза, Джулия встретилась с изумленным взглядом сэра Перрана, стоявшего на пороге.

– Вы не имеете права… – холодно начал он.

Джулия презрительно рассмеялась.

– Не имею? Полно, Перран, вы прекрасно знаете, что имею!.. А теперь я скажу вам то, что вы сами говорили Эдварду прошлым летом: надеюсь, перед лицом обстоятельств вы сумеете вести себя как благородный человек.

Глаза баронета снова угрожающе вспыхнули, он шагнул вперед.

– Да как вы смеете?..

– Смею, потому что отныне я ничем вам не обязана. Я ухожу от вас, Перран, и забираю с собою сестер. К завтрашнему утру нас здесь уже не будет.

По тому, как раздувались ноздри сэра Перрана и как сжимались и разжимались его кулаки, было видно, что он старается овладеть собою. Взгляд его был устремлен не на Джулию, а на письма в ее руке. Через минуту, видимо, несколько успокоившись, он заговорил.

– Я еду в клуб. Когда я вернусь, извольте быть дома. Чтобы содержать сестер, нужны деньги, а вы, смею вам напомнить, нищая. Как я уже говорил, завтра мы едем в Бат.

Джулия не пыталась с ним спорить. Вместо этого она высказала мысль, почему-то занимавшую ее в эту минуту больше всего.

– Все-таки вы глупец, – сказала она. – Вы могли бы получить от меня все, что угодно: мою любовь, мое тело, мою преданность, моих детей. На что вы все это променяли? Зачем вы так мучили меня? Чего достигли? Испортили жизнь и себе. Забавно думать, что до замужества я видела в вас прекрасную, возвышенную натуру и лишь потом убедилась: ваша натура такова, какой ей выгодно быть для достижения вашей очередной цели… Раньше я готова была на все ради вас – но это прошло. Теперь вы для меня никто.

На его скулах заходили желваки, но он снова сдержался и не сказал слов, которые рвались у него с языка, лишь повторил:

– Когда я вернусь, вы должны быть в постели. Это все. Спокойной ночи.

С этими словами сэр Перран развернулся и прямо, не хромая, зашагал прочь по коридору.

22

После его ухода Джулия забрала письма и ушла в свою спальню. Сидя в кресле возле дубового резного шкафа, она разворачивала исписанные листки один за другим и прочитывала их при свете свечи. От слов любви, которыми полна была каждая страница, у нее кружилась голова. Ей чудилось, что за окном сейчас не весна, а лето, прошлое лето, а сама она, с письмами Эдварда и стаканом лимонада, сидит в кресле на длинной хатерлейской террасе и читает и перечитывает их без конца.

Вспоминая безысходное отчаяние, владевшее ею прошлым летом, она невольно представляла, как бы могло все обернуться, будь у нее тогда возможность прочесть все то, что Эдвард писал ей о своей любви, о первых контрактах на поставки камня из карьера и о том, что к его следующему месту назначения они поедут уже вдвоем. Он хотел бы служить в Индии, потому что там начиналась военная карьера Веллингтона.

Увы, и у нее и у Эдварда все вышло совсем не так, как виделось. Она стала женой сэра Перрана, ему же предстоит опять участвовать в сражениях, потому что война вернулась в Европу.

Писем оказалось пятнадцать, и в каждом из них было восхищение и любовь к ней, а в последних, кроме того, растущее беспокойство: почему она до сих пор ему не ответила?

Когда Джулия дочитала почти все, послышался негромкий стук в дверь и вслед за ним голос Григсона, который хотел с нею о чем-то поговорить.

– Войдите, – отозвалась она, поднимая глаза. Лицо старого дворецкого показалось ей встревоженным. – Что-нибудь случилось?

– Миледи, – медленно заговорил он. – Я очень надеюсь, что вы не станете судить меня слишком строго, но вышло так, что я слышал ваш последний разговор с сэром Перраном.

Джулия с притворной серьезностью неодобрительно покачала головой.

Дворецкий слегка поклонился.

– Простите мою дерзость, – продолжал он, – но я хотел бы спросить: вы уже решили, куда именно будете переезжать?

– Полагаю, что на первое время подойдет гостиница Грийона, ну а потом я постараюсь подыскать какую-нибудь квартиру до конца сезона.

Брови Григсона удивленно приподнялись, и Джулия догадалась, что он, как и вся прислуга в доме, прекрасно осведомлен о состоянии ее личных финансов.

– Миледи… – начал он. – Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но ведь расходы в таком случае будут немалые… Как вы собираетесь их оплачивать? – Глаза дворецкого смотрели на нее с отеческой заботой.

Джулия улыбнулась.

– Их оплатит моя бедная мама…

Григсон уставился на нее как на умалишенную.

– Как вы сказали, миледи?

Джулия печально улыбнулась.

– Я хочу продать ее кольцо.

– А, понятно. – Старик расплылся в улыбке и, немного потоптавшись на месте, продолжал: – Тогда у меня к вам еще вопрос. Скажите, миледи, может быть… вам понадобятся мои услуги – хотя бы в ближайшие несколько недель?

Он смотрел на нее с такой нескрываемой надеждой, что сердце Джулии невольно исполнилось благодарности.

– О да, Григсон, непременно понадобятся.

Преданный слуга вздохнул с облегчением.

– В таком случае я прослежу, чтобы все ваши вещи были как можно скорее уложены и – если, конечно, вам будет угодно, – договорюсь о комнатах в гостинице.

– Очень даже угодно, Григсон. Я рада, что у меня есть такой друг, как вы. – Когда он уже поклонился, она попросила: – Пожалуйста, пришлите ко мне моих сестер.

– Хорошо, миледи.

После его ухода Джулия какое-то время сидела, прижав письмо Эдварда к губам, потом ее вдруг осенила новая мысль. Положим, она не может ехать в Брюссель, потому что долг велит ей сейчас быть в Лондоне, рядом с сестрами, – но ведь она вполне может попрощаться с Эдвардом до отъезда, увидеться с ним еще раз!.. Он будет целовать ее, и сегодня она уже не будет ему ничего запрещать. Сердце ее часто заколотилось.

Через несколько минут сестры собрались в ее спальне. Первой вошла Элизабет; ее черные волосы были скручены в узел на затылке и украшены белоснежным страусовым пером. За нею появилась Каролина – тоже черноволосая, но причесанная совсем в другом стиле: с ее затылка ниспадали роскошные черные локоны, перевитые лентами и нитками мелкого жемчуга. Последней явилась Аннабелла с толстой косой, уложенной короной вокруг головы. Несколько золотых завитков на лбу придавали ей проказливый вид, который, впрочем, вполне отвечал ее натуре.

Джулия лучезарно улыбнулась всем троим.

– У меня для вас есть новости и весьма важные. Сегодня вечером мой муж вошел в комнату в тот момент, когда я целовалась с майором Блэкторном, и устроил мне сцену. Он обвинил меня в неверности и намерен под этим предлогом увезти нас всех обратно в Бат. Я же считаю, что нам с вами лучше остаться в Лондоне и поселиться пока хотя бы у Грийона, однако мне хотелось бы знать ваше мнение. Может быть, вы хотите вернуться в Бат?

Элизабет вытаращила на нее изумленные голубые глаза.

– Ты целовалась с Блэкторном?! Джулия! Ни за что бы не подумала, что ты на такое способна. Как это безнравственно и как… прекрасно!

– Я люблю его, – просто сказала Джулия. – И, думаю, буду любить всегда. Но – ты не сказала, согласна ли ты ехать в Хатерлей?

– Разумеется, нет! Во всяком случае, не сейчас. Вот только что мы можем сделать?

Не отвечая на вопрос, Джулия обернулась к Каролине.

– Ну а ты что скажешь, Каро? Хочешь вернуться в Бат?

Каролина решительно помотала головой.

– Нет. По правде сказать, я не ожидала, что в Лондоне окажется так интересно. Но… сэр Перран, вероятно, лопался от злости. Ты не боишься, что, когда ты сообщишь ему о своем решении, он разозлится еще сильнее?

– Не боюсь. – Джулия сощурилась. – Уж не знаю, почему, но я вообще его больше не боюсь. У меня не осталось в отношении его никаких чувств, кроме уверенности, что жить с ним я не могу. – Она с улыбкой обернулась к Аннабелле. – А ты, Анни?

– В Бат? Когда я только что поняла, что такое Лондон? – Аннабелла капризно топнула ножкой. – Ну уж нет! Вот только… сможем ли мы платить за гостиницу? Ведь у Грийона, наверное, очень дорого?..

– Да, милые мои сестренки, наши с вами финансы весьма скромные. Я еще не совсем точно представляю, как мы будем бороться за себя дальше, – ну а пока мне придется продать мамино кольцо. Нет-нет, не отговаривайте меня! Я уверена, что мама бы одобрила мое решение. Далее: вы, конечно, понимаете, что сэр Перран не выразит особого восторга по поводу нашего отъезда и постарается с нами расквитаться. Я намерена в самое ближайшее время посоветоваться с леди Тревонанс – думаю, с ее помощью мы как-нибудь с ним справимся. Но теперь я должна рассказать вам еще кое-что… о своем супруге.

Опустив глаза на письма, все еще лежавшие у нее на коленях, она поведала сестрам историю, которая началась прошлым летом и закончилась только что. Дослушав до конца, взволнованные сестры с трех сторон обступили ее кресло.

– Он был недостоин тебя, – сказала Каролина. – Я ведь видела, как ты старалась, делала все, что могла. И если он оказался глух к голосу твоего сердца… Мне жаль его, но теперь ему придется расплачиваться за собственную черствость и бездушие.

После этих слов сестры Джулия вздохнула с невольным облегчением и перешла к делам практическим.

– Думаю, что на вырученные за изумруд деньги мы с вами как-нибудь протянем несколько месяцев, а там… – Не очень хорошо представляя, что «там», она нахмурилась и покачала головой.

– А там, – Элизабет решительно положила руку на ее плечо, – мы что-нибудь придумаем – или мы не дочери леди Делабоул! Неужто мы сами, без помощи такого ничтожного человека, как твой муж, не сможем устроить свое будущее?

Джулия улыбнулась в ответ.

– Спасибо, Элизабет, я всегда считала тебя сильной натурой… и кроме того, ты совершенно права! Но сейчас, коль скоро мы с вами все решили, надо спешить. Чем дольше мы пробудем под этим кровом, тем больше времени предоставим сэру Перрану для всякого рода ухищрений. Если же мы съедем немедленно, то ему гораздо труднее будет предпринять против нас что бы то ни было – разве что с грандиозным скандалом, на который он вряд ли пойдет.

В этот момент на пороге появился Григсон. За плечом у него маячили лица лакеев и служанок, поэтому разговор о будущем пришлось прервать, и весь дом скоро загудел от спешных сборов.

Через час, около одиннадцати вечера, Джулия и ее сестры покинули дом на Гроувенор-сквер.

* * *

Когда сэр Перран, пребывающий после двух бутылок кларета в состоянии приятной легкости, вернулся из клуба, дом встретил его непривычной тишиной. Почему-то дверь ему отпер не Григсон, а лакей, но баронет не обратил на это особого внимания. Сегодня ему удалось выиграть у приезжего молодого дурня целых пять тысяч фунтов, а большего удовольствия, чем обчистить дурака, сэр Перран просто не мог себе представить.

Он поднялся к себе в спальню и мгновенно уснул, как ребенок, получивший желанную игрушку.

* * *

Благополучно разместив сестер в гостинице, Джулия наняла у подъезда первый попавшийся экипаж и поехала на Хаф-Мун-стрит, где квартировал майор Блэкторн. Покачиваясь на обшарпанном сиденье, она скользила рассеянным взглядом по отсветам газовых ламп на каменных плитах тротуара. Серая лондонская дымка – смесь угольного дыма и тумана, ползущего то ли из Темзы, то ли из низких облаков над головой, – растекалась по всем улочкам и скрадывала очертания ночных крыш. В тумане было свое очарование: от него силуэты домов казались странно размытыми, тени загадочно покачивались, а над тротуарами висели призрачные шары света от газовых ламп. Шары висели неподвижно, но стоило мимо проехать какой-нибудь карете или экипажу, как свет в них начинал клубиться и волноваться, как живой.

Джулия вслушивалась в мерное цоканье копыт, и на душе у нее было спокойно и хорошо, словно она только что вернулась домой после долгих скитаний. Смех из окон и из встречных колясок и экипажей неправдоподобно далеко разносился в ночном городе.

Когда она подъехала к дому майора Блэкторна, сам майор в низко надвинутой на глаза шляпе и плаще с многослойной пелериной стоял посреди тротуара и отдавал распоряжения своему денщику. Экипаж остановился совсем рядом с ним, и сердце Джулии забилось сильнее. Но Эдвард, внимание которого было целиком поглощено чемоданами и сундуками, даже не повернул головы на стук колес. В этом не было ничего удивительного: здесь, в Мейфэре, кареты подъезжали и отъезжали почти от всех домов в любое время дня и ночи. Даже когда Джулия уже спустилась с подножки экипажа и расплатилась с возницей, он все еще не замечал ее.

– Нет-нет, это лучше поставь мне в ноги, – говорил он.

Может быть, это все сон? – вдруг подумалось ей. Сердце гулко колотилось у нее в груди, она слышала стук собственных каблучков по каменным плитам и чувствовала влажную прохладу тумана на щеках, однако ощущение сна не проходило.

Когда экипаж отъехал, она не подошла к Эдварду, а осталась стоять на обочине, с интересом разглядывая его длинный плащ, перевязанные лентой черные волосы и сдвинутую на глаза шляпу. Голос его, вероятно, из-за тумана и темноты, звучал мягко и бархатисто, как виолончель. Джулия закрыла глаза и вслушалась.

– Черт бы побрал этот сундук! – воскликнул в этот момент Эдвард. – Из-за него будем ехать, согнувшись в три погибели, как у блохи в заднице! Я же говорил, что надо нанять вторую карету – для багажа!..

Джулия закусила губу. У блохи в заднице! Ей нестерпимо хотелось рассмеяться, но момент был слишком неловкий. Она никогда не слышала от него подобных выражений – но ведь он был солдат. Боже, что он подумает, когда поймет, что она все слышала?

– Эдвард, – негромко позвала она, решив, что пора дать о себе знать.

Обернувшись, он застыл с открытым ртом.

– Джулия! – вымолвил наконец он после долгой паузы. – Ты… здесь? Я уже собрался уезжать. И давно ты здесь стоишь? Боюсь, мне придется просить у тебя прощения… Ой-ой, что я говорил!..

– Плевала я на то, что ты говорил. Слава Богу, что я тебе застала.

Он взял ее за локоть, отвел в сторону и заговорил шепотом.

– Зачем ты приехала?.. Как ты хороша при этом свете! – Он быстро провел пальцем по ее щеке. – Скажи, ничего не случилось? Когда я уходил, дядя был чертовски зол.

В эту минуту Джулия не думала ни о приличиях, ни о собственной репутации. Поэтому, хотя мимо проезжали кареты и слуга Эдварда разглядывал ее с нескрываемым любопытством, она спокойно взяла одетую в перчатку руку Эдварда и поднесла к своей щеке. Потом она привстала на цыпочки, легко поцеловала его в губы и сказала:

– Я должна была проститься с тобой.

Неожиданно ей стало страшно. Видимо, собственные неприятности так ее поглотили, что только теперь, глядя на чемоданы, составленные у подножки дорожной кареты, она вдруг осознала, что он едет в Брюссель не отдыхать, а возвращается к месту службы.

– Скажи, Джулия, что случилось? – настаивал он. – Черт, я так и знал, что надо было тогда догнать его… вернее, тебя! Он что… посмел поднять на тебя руку?

– Нет. – Джулия покачала головой, не отводя взгляда от его встревоженных любящих глаз. – Знаешь, я только сейчас поняла, что ты едешь на войну.

– Все будет хорошо, – твердо сказал он и прижал обе ее руки к своей груди. – Поверь, я никогда без надобности не иду на риск. – Он немного помолчал и, с улыбкой глядя на нее, добавил: – Разве что в очень редких случаях.

Джулия вздохнула.

– Знаю, что это глупо, но я только теперь начинаю понимать, что ты солдат. – На миг сердце тревожно замерло у нее в груди. Наверное, подумала она, так чувствуют себя все офицерские жены, прощаясь со своими мужьями. – Как я могла не понимать этого раньше? – Она медленно покачала головой.

Вместо ответа он наклонился к ней и поцеловал прямо в губы. От его поцелуя Джулии, как и всегда, стало хорошо. Она постаралась отбросить все страхи и насладиться близостью с любимым, тем более что времени для этого у нее, как видно, было в обрез. Они стояли в клубах тумана, прижавшись друг к другу, и Джулия согласилась бы стоять так вечно, но надо было рассказать Эдварду о том, что произошло после ее ухода из дома леди Тревонанс, поэтому она отстранилась от него и заговорила:

– Эдвард, я нашла их, я нашла твои письма. Я для того тогда и торопилась на Гроувенор-сквер, чтобы попасть раньше твоего дяди в его кабинет и разыскать письма, которые он недавно читал. Я нашла их в столе, и это оказались твои письма, те самые, которые ты писал мне прошлым летом. Все это время они были у него. До сих пор не могу поверить!..

– Я знал это, – глухо отозвался Эдвард. – Как только ты обмолвилась о том, что застала его за чтением писем, я сразу понял, что это были за письма.

– Но это же чудовищно! Как можно опуститься до такой низости?.. Эдвард, я хочу сказать тебе еще кое-что. Я… я ушла от него. Мы все, вместе с сестрами, поселились пока у Грийона. Я поняла, что не могу больше быть его женой.

– Джулия! – воскликнул он, крепко обхватив ее обеими руками за талию. – Значит, я могу надеяться?..

– Да, – улыбаясь, прошептала она.

Лицо его озарилось не сдерживаемой уже радостью.

– Родная моя! – Он стиснул ее в объятиях. Она слабо вскрикнула, но его губы зажали ей рот. Ее руки обвились вокруг его шеи, и он начал целовать ее сильно и страстно, отрываясь только затем, чтобы шептать ей слова любви и что с этого дня они будут вместе всегда, всегда…

Впервые за много месяцев Джулия дала волю своему сердцу.

– Я люблю тебя, – страстно шептала она, чувствуя его губы на своих губах, щеках, глазах.

– Мы едем вместе, – шептал он. – Ты должна ехать со мной, Джулия. С сегодняшнего дня мы с тобою будем вместе!..

Слезы на ее ресницах дрогнули и скатились по щекам. В эту минуту у нее не было мужества разуверять его.

– Войдем в дом! – прошептала она. – Пожалуйста!

Эдвард, который уже осушал поцелуями ее лицо, застыл на секунду, словно плохо понимая, где он и что сейчас должен сделать.

– Сколько у нас времени до отплытия? – спросил он своего слугу.

– Час-другой, не больше, – отвечал денщик. – Отлив ждать не будет.

Эдвард напряженно глядел на Джулию, видимо, думая о своем.

– Пойдем, – сказал он наконец и, взяв ее под локоть, направился к крыльцу.

Когда они вошли, Эдвард прежде всего запер дверь, швырнул шляпу на ближайший стул и зажег на столике у входа подсвечник в пять свечей. Комната осветилась мягким желтоватым светом. Он быстро расстегнул свой плащ и, сбросив его с плеч прямо на пол, занялся зеленой бархатной накидкой Джулии.

Некоторое время она молча наблюдала, как он неловко борется с рядом пуговиц, и наконец, рассмеявшись, спросила, удобно ли ему в перчатках. Эдвард тоже рассмеялся, пылко поцеловал ее и стянул лайковые перчатки. После этого дело у него пошло гораздо быстрее. Пока он расстегивал мелкие пуговки, Джулия гладила и целовала его лоб, щеки и губы.

Избавившись от накидки, Эдвард нагнулся и поцеловал ее грудь над вырезом бархатного платья, а она потянула за конец его шелковой ленты, и черные длинные волосы рассыпались по его плечам. Потом она размотала его белый крахмальный шейный платок и безжалостно бросила его на пол.

Эдвард обнял ее за талию и, взяв со столика подсвечник, повел в спальню. Здесь он поставил подсвечник на небольшой письменный стол возле кровати, затворил дверь и стал раздевать Джулию дальше. Вскоре он одолел застежку на ее платье, и оно грудой темно-зеленого бархата упало к ее ногам, но оставалась еще муслиновая нижняя сорочка, чулки с подвязками и бархатные туфельки. Эдвард усадил ее на кровать и, скользнув ладонями вверх по чулку, по очереди развязал обе подвязки. Джулия смотрела на то, как желтоватые блики играют на его черных как смоль волосах, и сердце ее замирало от восторга и наслаждения. Его руки трогали ее, вот они скользнули по ее бедрам вниз, стягивая с ног шелковые чулки. Добравшись до ступней, они стянули чулки вместе с туфельками; теперь на ней не осталось ничего, кроме сорочки.

Вместо того, чтобы встать, Эдвард уткнулся лицом в ее колени и притянул ее к себе. Руки его начали блуждать по ее телу, скользя по всем его изгибам, а рот, то целуя, то покусывая ее через тонкий муслин, двигался вверх к ее груди.

От его близости, от прикосновений и поцелуев Джулию пронзило острое наслаждение.

Поднявшись с пола, Эдвард торопливо снял сюртук и жилет, потом сел на кровать спиной к Джулии и с немалым усилием стянул с себя высокие сапоги. В это время руки Джулии скользнули от ворота его белой рубахи вниз и, словно сами собою, обвились вокруг его талии.

– Джулия, – прошептал он, локтями прижимая ее руки к своему животу, и собственное имя показалось ей легким ветерком в летний день. Она быстро перегнулась через его плечо, и губы их слились в жарком поцелуе. В следующую секунду Эдвард повернулся к ней всем телом и, навалившись на нее, начал целовать ее страстно и глубоко. Она нашла его руки и сжала их изо всей силы.

Привстав, Эдвард прошептал:

– Я люблю тебя. – Его дыхание сбивалось, в серых глазах горела мольба.

– Эдвард! – выдохнула она в волосы, потому что в этот момент он перекатился на спину. Все еще не выпуская его рук, Джулия изогнулась, стараясь устроиться на нем удобнее.

Ей казалось, что они с ним качаются в утлой лодчонке на бурных волнах огромного озера, от этого у нее кружилась голова и в то же время было необъяснимо весело и хорошо.

– В Брюсселе я измучаю тебя своей любовью, – пообещал он.

Чтобы не говорить, что она не едет с ним в Брюссель, она прижалась губами к его губам. Пока что ей хотелось только любить, только принадлежать ему, чтобы потом – как бы ни сложилась их жизнь в последующие месяцы – не жалеть об упущенной возможности.

Пальцы Джулии, скользнувшие под его рубаху, наткнулись на жесткие волоски на его груди. Она безумно хотела его. Она хотела стать частью его, отныне и навеки. Ощутив ее пальцы на своей груди, Эдвард невольно застонал и, выпрямившись, стащил с себя рубашку. Она снова начала ласкать его; ее губы медленно двигались от его щеки к шее и груди.

Их руки, его и ее, скользили по телам друг друга, лаская и изучая. Джулия едва могла дышать. Сколько раз она мечтала об этом, сколько раз просыпалась утром от неутоленного желания, мучившего ее потом весь день!.. Ах, много, много раз.

Эдвард стянул с нее через голову тонкую сорочку и бросил на пол. Потом он снова лег сверху и начал ладонями гладить ее бедра. Вместе с теплотой и тяжестью его тела в сердце Джулии вливалось несравненное ощущение довольства и покоя.

Эдвард оставил ее еще на миг, чтобы снять с себя панталоны и чулки. Потом, подняв Джулия с кровати, он прижал ее к себе и приник губами к ее губам.

Наконец он откинул покрывало, уложил ее на постель, осторожно опустился сверху и слился с нею.

Все мысли покинули Джулию, а сердце взлетело к высотам неведомого прежде блаженства. Размеренные движения Эдварда, казалось, совпадали с биением самой жизни, с вечным ритмом желания и любви. Счастье переполнило Джулию до краев и выкатилось слезами из ее глаз. «Тебе больно?» – спросил Эдвард, осушая ее слезы поцелуями, но ей не было больно, ей было хорошо, и она сказала ему об этом. Его поцелуи сделались горячее, а движения глубже и сильнее. Джулия помнила только, что любит его и что ее любовь невозможно выразить никакими словами. Кажется, она бессознательно царапала ногтями его спину; кровь гудела у нее в голове и разбегалась волнами наслаждения по всему телу.

Эдвард стал двигаться быстрее, и она начала задыхаться. Наслаждение пронзило ее своим острием, и она закричала. Крепко обхватив ее за талию, Эдвард заставлял ее взлетать все выше и выше, пока безумный вихрь не подхватил ее и не подкинул до самых небес. Сиявшая внутри ее белизна вдруг окрасилась в яркий малиновый цвет, потом в фиолетовый, синий и, наконец, в изумрудно-зеленый, цвет неземного довольства и покоя. Да, перед нею расстилался рай со всем его великолепным бесстыдством и девственной чистотой.

Все горести стоили одной этой минуты, подумала она. За такую роскошную, божественную любовь можно было отдать все, что угодно.

Все еще щурясь от ослепительного изумрудно-зеленого света, Джулия покосилась на Эдварда, лежавшего рядом. По тому, как часто и глубоко вздымалась его грудь, она видела, что ему так же хорошо, как ей. Из ее глаз снова выкатились слезы. Она думала о том, что Эдвард Блэкторн навсегда останется ее единственным возлюбленным, ее мужем, как бы упорно ни разводила их жизнь.

Когда его дыхание восстановилось, он сказал:

– Пора в дорогу. Завтра Веллингтон будет ждать меня в Брюсселе, я не могу его подвести. По пути заедем к Грийону, скажем обо всем твоим сестрам, а потом…

Она зажала ему рот рукой.

– Эдвард, я очень, очень тебя люблю, но… – Она помолчала, собираясь с духом. – Я не могу поехать с тобой в Брюссель. Во всяком случае, пока.

Тотчас она почувствовала, как все его тело напряглось.

– Как ты сказала?

– Я не могу ехать с тобой. Я должна сейчас быть со своими сестрами.

Он немного отодвинулся и привстал на локте, чтобы видеть ее глаза. Джулия провела рукой по его щеке.

– Я не могу поехать с тобой в Брюссель. Потом – возможно, но сейчас я просто не имею на это права. Пойми меня. Я должна сначала устроить сестер.

Лицо Эдварда потемнело, он сел. Теперь он смотрел на нее так, будто она только что вонзила в него нож.

– Значит, ты не едешь со мной, – деревянным голосом произнес он. – Ну что ж, все ясно. Да, глупо было рассчитывать на твою преданность. Стало быть, так. – Еще некоторое время он, тяжело дыша, сидел на постели, потом встал и занялся своим туалетом.

Джулия молча следила за ним. Ей нечего было сказать, чтобы смягчить его гнев или облегчить боль. Набросив сюртук на плечи, он вышел в соседнюю комнату. Вскоре оттуда послышались приглушенные ругательства: очевидно, платок не хотел завязываться. Джулия знала, что даже в спокойные минуты не всякий мужчина мог справиться с полосой накрахмаленной материи, а уж Эдварду в его нынешнем состоянии такая задача и вовсе могла оказаться не по плечу.

Эта мысль вызвала бы у нее улыбку, но улыбаться не было сил. Лежа в постели лицом вниз, она уже сейчас тосковала по Эдварду и гадала, простит ли он ее: ведь она опять поставила свой долг выше любви.

Когда он вернулся в спальню и подошел к кровати, она повернулась на спину, чтобы лучше видеть его. Он стоял перед нею уже совершенно одетый, в безукоризненно сшитом плаще. Высокий, красивый. Любимый.

– Мне пора, – холодно сказал он.

Глядя на него почти равнодушно, она задала вопрос, которым, вероятно, надеялась поколебать его уверенность.

– Почему ты покидаешь меня?

По его удивленному лицу Джулия поняла, что вопрос достиг цели.

– Потому что я должен ехать в Брюссель. Меня ждут там.

– Мне ты нужен здесь, – бесстрастно ответила она.

Эдвард слегка прищурился.

– Ты прекрасно знаешь, что я не могу остаться.

– Если бы любил, смог бы. – Она глядела ему прямо в глаза, словно пытаясь внушить мысль о том, что ее решение остаться в Лондоне не менее обоснованно, чем его отъезд.

– Что за чушь? – вспылил он.

– Отчего же чушь? До сих пор я ни разу не просила тебя остаться, потому что понимала: ты выполняешь свой долг. Но у меня тоже есть долг, ты же не хочешь этого понять.

– Это не одно и то же.

Джулия устало отвела глаза.

– В таком случае, нам, вероятно, нечего обсуждать.

Эдвард долго – как ей показалось, бесконечно долго – стоял около кровати. Даже не глядя на него, она чувствовала исходивший от него гнев.

Когда он заговорил, голос его звучал еще холоднее, чем прежде.

– Оденься, пожалуйста. Я найму тебе экипаж. Я не могу ехать, пока ты здесь. – С этими словами он по-военному развернулся и вышел из комнаты.

Через несколько минут Джулия спустилась с крыльца и ступила на каменные плиты тротуара. Подсаживая ее в карету, Эдвард не поцеловал ее и не выказал никаких признаков сочувствия или теплоты.

Джулия откинула голову на спинку сиденья. Ей не хотелось запоминать Эдварда таким, каким он был с нею в эти последние минуты, поэтому она закрыла глаза и позволила себе снова унестись в ту изумрудно-зеленую высь, которую ей довелось познать сегодня в его объятьях.

Что-то ждет их обоих в будущем? – думала она.

Увидятся ли они снова?

* * *

Сэр Перран проснулся оттого, что солнечный луч упал на его лицо. Лежа в постели и вспоминая в высшей степени удачный вчерашний вечер, он, впервые за много недель, испытывал ничем не омраченное довольство. Довольство сияло в его улыбке и приятно растекалось по всем его членам. Что ж, думал он, и месть может быть сладостной.

Слова Джулии о том, что она якобы уходит от него, он счел пустой угрозой, недостойной даже минутного внимания. Во-первых, идти ей некуда, во-вторых, сейчас для нее важнее всего сохранить хотя бы видимость приличий, в третьих, у нее нет денег.

Он удовлетворенно вздохнул. Да, месть бывает очень сладостной. Сегодня он первым делом нанесет визит принцессе Эстергази и сообщит ей о вчерашних событиях. Принцесса наверняка потребует, чтобы полученные леди Блэкторн приглашения были немедленно отобраны у нее, и, дабы оградить Джулию и сестер от позора, сэру Перрану придется спешно везти их обратно в Бат.

Но самое утонченное наслаждение начнется для него тогда, когда он усадит всех четырех сестер – включая Джулию – в дорожную карету и учтиво осведомится, довольны ли они своим лондонским сезоном. У Аннабеллы тотчас вытянется лицо, Каролина, как всегда, испустит многострадальный вздох, а Элизабет одарит его надменнейшим из своих взглядов.

Через несколько минут, однако, в эти приятные предвкушения начали вплетаться первые нотки беспокойства, взявшегося неведомо откуда. С площади доносился обычный для этого часа шум проезжающих экипажей: лондонские аристократы и приезжие помещики возвращались домой после игры. Словом, тут все было, как всегда.

Сэр Перран прислушался к домашним звукам. Их было немного, гораздо меньше, чем обычно. Голова баронета приподнялась с подушки. Странно. Отчего вдруг в доме так тихо? Вероятно, Джулия рассказала сестрам о случившемся и они притихли в ожидании возмездия?

Что, впрочем, совершенно естественно.

Как бы то ни было, на душе у него стало уже не так празднично, как минуту назад.

Когда в комнату вошел камердинер и вслед за ним лакей, беспокойство сэра Перрана еще больше возросло. Во-первых, подумал он, где Григсон, и во-вторых, зачем в руках у лакея серебряный поднос и что это на нем за подозрительное письмецо?

Сэр Перран перевел взгляд с подноса на лакея.

– Где Григсон? Заболел?

Лакей произвел глотательное движение.

– Нет, сэр Перран. Я его видел недавно, он был как будто в добром здравии.

Во второй раз обращая взгляд на письмо, баронет уже знал, что оно от Джулии. Он взял его в руки. Да, почерк ее. Значит, она все-таки ушла, понял он и вздрогнул, будто ему влепили звонкую пощечину. Как только камердинер подложил подушки ему под спину, он велел обоим слугам удалиться.

Как она могла уйти? – думал он, вертя письмо в руках. Ведь у нее нет денег даже на то, чтобы содержать самое себя – об этом он позаботился заранее.

Сэр Перран глубоко вздохнул и сломал красную восковую печать. Пальцы его дрожали.

«Милейший сэр Перран!

Произошло ужасное событие, настолько ужасное, что Вы попросту можете мне не поверить. Вчера вечером, после того, как Вы уехали в «Уайтс», я собиралась уже лечь спать, когда дом внезапно наводнили крысы. Мы насчитали семь отвратительных тварей наверху и пять внизу, не говоря уже о том, что в мансарде у слуг их оказалось не менее десятка. Естественно, что мы все – то есть я, мои сестры, Григсон и наши личные служанки – вынуждены были немедленно покинуть этот дом. Мы будем жить у Грийона до того времени, пока не подыщем себе что-нибудь более подходящее. Вы можете навестить нас, если пожелаете, но поверьте, что в Ваш дом на Гроувенор-сквер я не вернусь никогда.

Ваша супруга леди Блэкторн».

Сэр Перран перечитал письмо трижды.

Лучшего предлога для отъезда, чем нашествие крыс, трудно было придумать. Это был блестящий маневр: крысы в спальне, безусловно, дают женщине право на то, чтобы покинуть дом своего супруга и поселиться отдельно. При этом все дело было преподнесено с такой легкостью и изяществом, что даже недоброжелатели Джулии, буде таковые найдутся, не удержатся от смешков. Если же он, сэр Перран, хотя бы заикнется о том, что застал свою жену в объятиях своего племянника, то эта попытка очернить ее безупречную репутацию – вкупе с «крысиной» историей – уже к вечеру превратит его в посмешище всего Мейфэра.

Блестяще.

Просто блестяще.

Сэр Перран откинулся на подушки и закрыл глаза. Крысы!.. Кто, черт возьми, мог научить ее таким уловкам? Право, не будь он сам вовлечен во всю эту историю, он бы сейчас искренне восхищался находкой Джулии. Но именно ему – ему, а не кому-то другому – наставили рога, после чего его же оставили в дураках, и, думая об этом, он задыхался от ярости. В течение нескольких минут ярость захлестывала все его существо, и он не противился ей. Потом он стал дышать глубже, и бушующие в нем страсти начали постепенно успокаиваться, потому что с каждым выдохом часть как бы вылетала из его груди. Час спустя он поместил свою обескровленную ярость в некий карман своей души, где отныне ей предстояло храниться и откуда он мог достать ее уже по собственному разумению. Мысли его снова пришли в равновесие. Теперь надо было только думать и ждать.

Получив от камердинера подтверждение того, что сестры Вердель действительно собрали свои вещи и уехали, он отпил из чашки горячий кофе и открыл свежий номер «Морнинг пост». Пока он просматривал газету, мысли его свободно блуждали. Он не искал решения: он ждал, когда оно само найдет его.

Вскоре он понял, как ему следует поступить.

Он начнет свое контрнаступление с того, что наймет работников, которые будут с утра до вечера вылавливать крыс в доме на Гроувенор-сквер. Он накупит крысоловок и будет жаловаться всем подряд на ужасную напасть, угрожавшую его семейному очагу.

Возможно, кто-то будет смеяться над ним тайком, но всякому, кто осмелится хотя бы хмыкнуть в его присутствии, придется за это поплатиться. И, кстати, было бы неплохо, если бы вдруг оказалось, что Европе опять грозит черная чума, – ведь, в сущности, такое вполне возможно.

Баронет рассчитал правильно.

Через неделю чума была у всех на устах, а самые легковерные из жителей столицы уже устраивали у себя в домах крысиные облавы.

23

– Просто превосходно! – воскликнула Джулия и закружилась на месте от восторга. Давно уже она не чувствовала себя такой счастливой и одновременно такой сильной. И почему она не захотела подумать об этом всерьез прошлым летом, до того, как приняла предложение сэра Перрана?

Джулия, вместе со своими сестрами и Габриелой, стояла посреди пустого магазина на Нью-Бонд-стрит. Было семь часов утра, и можно было не опасаться, что их увидит кто-либо из знакомых. Толпы благородных покупательниц хлынут на Нью-Бонд-стрит лишь через несколько часов. К тому времени сестер Вердель тут давно уже не будет: ведь если хоть одна светская кумушка заподозрит, что они занялись торговлей, то с надеждами на продолжение сезона им придется расстаться.

Конечно, все предприятие было весьма и весьма рискованным, но опыт подсказывал Джулии, что иногда разумнее рискнуть, чем проявлять во всем трезвость и осмотрительность.

Скрепя сердце она продала кольцо с изумрудом за вполне приличную цену – три тысячи фунтов, – притом не кому-нибудь, а леди Тревонанс. Маркиза участливо выслушала ее рассказ о том, как муж застал ее во время свидания с майором Блэкторном, как потом она нашла письма Эдварда у него в столе и переехала к Грийону. Узнав о том, до какой низости сэр Перран дошел в своих интригах прошлым летом, леди Тревонанс одобрила решение Джулии уйти от него и заявила, что готова оказать ей и сестрам любую посильную помощь. Когда Джулия попросила ее порекомендовать какого-нибудь ювелира, которого могло бы заинтересовать кольцо с изумрудом, леди Тревонанс вызвалась купить его сама.

Часть вырученных денег Джулия использовала на то, чтобы нанять на Аппер-Брук-стрит дом со всем необходимым для жизни: слугами, мебелью, бельем и посудой. Ее опыт ведения хозяйства в Хатерлейском парке не прошел бесследно, и всего за несколько недель они с Григсоном, к удовлетворению всех домашних, уладили все хозяйственные вопросы.

Глаза сестер лучились нескрываемым счастьем. До сих пор Джулии казалось, что смерть отца и ее собственное неудачное замужество наложили неизгладимый отпечаток на их натуры, лишив их большей части природной жизнерадостности. Однако счастливое завершение «крысиной истории», как ее нарекла сама Джулия, и удачная продажа изумруда так окрылили девушек, что теперь их пение и смех доносились из разных уголков дома в любое время дня и ночи.

Разумеется, Джулия постаралась сделать все, чтобы дела семейные никоим образом не мешали сестрам Вердель завоевывать Лондон. Как и прежде, они продолжали ежедневно совершать утренние визиты, принимали у себя, выезжали в Оперу, в Друри-лейн, на многочисленные концерты, балы и вечера, включая теперь уже и «среды Алмака». Джулия не совсем поняла, почему сэр Перран так и не осуществил главнейшую из своих угроз, которая касалась их приглашений; скорее всего он просто побоялся, что такой шаг может невыгодно отразиться на его собственной репутации.

Первый из вечеров Алмака состоялся на другой день после того, как сестры Вердель переехали с Гроувенор-сквер к Грийону. Они входили в бальную залу, внутренне трепеща и уповая лишь на поддержку леди Тревонанс. Очень скоро, однако, Джулия убедилась, что влияние маркизы и впрямь велико. Улыбаясь леди Джерси, которая уверяла ее, что «никто в Лондоне не вальсирует лучше Аннабеллы», она уже точно знала, что последний и важнейший путь к успеху открыт для нее и сестер. Теперь им больше нечего было желать.

Даже сэр Перран явился на этот бал. Опираясь на трость, в которой он, как ей доподлинно было известно, вовсе не нуждался, и стоя так, чтобы окружающим было видно его улыбку, он шепотом высказал ей немало угроз.

– Как мило с вашей стороны, что вы приехали на наш дебют у Алмака, – ответила она. – Наконец-то я могу быть спокойна за своих сестер. Итак, вы требуете, чтобы я вернулась на Гроувенор-сквер, иначе вы расскажете всем о моей связи с вашим племянником? Увы, я вынуждена ответить отказом! Видите ли, Перран, я с детства не выношу крыс, а поскольку мне достоверно известно, что одна очень крупная особь все еще прячется в вашем доме, то я просто не решаюсь вновь подвергнуть себя столь ужасному испытанию. Поверьте, я не могу даже думать об этом без содрогания!.. Но простите меня, я вижу, что леди Каупер машет мне рукой. Она была к нам так добра! – Улыбнувшись своему супругу, она упорхнула и больше уже не обращала внимания на угрюмые взгляды, то и дело кидаемые баронетом в ее сторону.

Следующие несколько дней Джулия пыталась разрешить самый неотложный из всех стоящих перед ними вопросов, а именно: на что они с сестрами будут жить после того, как три тысячи фунтов окончательно иссякнут. Вспомнив прошлогоднее предложение Элизабет – открыть магазин дамских шляпок, – она задумалась о том, нельзя ли будет осуществить эту идею в Лондоне, и даже прибегла к совету леди Тревонанс.

Через две недели, когда тихим воскресным вечером они все вместе собрались в своей уютной голубой с золотом гостиной, Джулия решила, что пора изложить свой план перед сестрами.

Разговор начала Аннабелла.

– Что мы будем делать, когда наши деньги кончатся? – спросила она. – Конечно, можно было бы постараться и найти себе мужа побогаче, но – вдруг он окажется… гм-м… окажется такой же большой крысой, как и сэр Перран?

От неожиданности Джулия сначала обомлела, потом расхохоталась.

– Ох, Аннабелла, ну и шутки у тебя! Жаль, что я не занимаюсь сочинительством: можно было бы написать роман и озаглавить его «Сэр Перран, Большая Крыса». Или хотя бы детскую сказочку про то, как крыса служила няней при маленьких девочках и, если они себя плохо вели, отгрызала им пальчики, по одному за каждую провинность.

Элизабет хохотала до упаду, Аннабелла тоже держалась за бока, и даже Каролина, которую сюжет детской сказочки привел поначалу в неописуемый ужас, в конце концов тоже прыснула.

Отсмеявшись, Джулия позвонила в колокольчик, чтобы пришла Габриела. После этого она вернулась в кресло у камина, обитое голубым шелком, и снова взялась за вышивание.

– Аннабелла, конечно, права, – сказала она, делая последние стежки по краю роскошного павлиньего хвоста. – Даже при чрезмерной бережливости нам вряд ли удастся растянуть наши средства хотя бы на год.

Ее сестры невесело вздохнули. Всех их мучила одна и та же мысль: что делать?

– В таком случае, нам остается только поскорее выйти замуж, – мягко заметила Каролина, переводя взгляд с Элизабет на Аннабеллу.

Сидя полукругом перед горячими угольями камина, все четверо наслаждались самыми приятными занятиями: Джулия вышивала своего павлина, Элизабет с Аннабеллой играли в пикет, Каролина листала книгу проповедей.

Сделав очередной ярко-синий стежок, Джулия подняла голову и улыбнулась.

– Аннабелла права также и в том, что ее муж – или твой, Каролина, или твой, Элизабет, – может оказаться ничем не лучше сэра Перрана, и тогда нам всем опять придется туго. Так что, думаю, вряд ли нам стоит ждать, пока явится некий благородный король с большим мешком денег и обеспечит наше будущее. Я, во всяком случае, сыта по горло подобными надеждами. Поэтому у меня есть другой план, к которому, кстати, леди Тревонанс сегодня утром отнеслась весьма одобрительно.

– И нам позволено будет узнать, какой? – осведомилась Элизабет.

– Конечно, – с лукавой улыбкой кивнула Джулия. – Но до прихода Габриелы я не произнесу больше ни слова.

К удовольствию младших сестер, которые сидели как на иголках, Габриела вскоре появилась на пороге. Взгляды всех троих заинтригованно перебегали с нее на Джулию и обратно.

– Bon soir, madame, – сказала она. – Вы что-то хотели?

– Габриела, – отложив работу, начала Джулия. – Ответь мне, пожалуйста, согласилась бы ты стать хозяйкой модного магазина на Нью-Бонд-стрит и заниматься изготовлением дамских шляпок?

Элизабет, Аннабелла и Каролина разом ахнули. Габриела взволнованно прижала руки к щекам.

– Это прекрасно! – вскричала она. – C'est merveilleux! Но как? Когда?

Джулия улыбнулась.

– Вчера утром я нашла подходящее помещение и сняла его до конца лета. Я намеревалась сначала уладить все вопросы с арендой, а после уже ввести в курс дела тебя и сестер, но потом решила, что правильнее будет рассказать вам обо всем сегодня. Итак, подумай, Габриела, справишься ли ты? Сможешь ли подыскать себе надежных помощниц? Разумеется, управлять делами и вести счета будет человек, который в этом что-то понимает, мужчина, но шляпками будешь командовать только ты!

– О да! Конечно, справлюсь! У меня в Лондоне три подруги, все они бежали из Франции от войны… Знаете, Лаура просто мастерица по части перышек и цветов!.. Бедное мое сердечко, оно так бьется! Скажите мне, что это не сон! Ведь я так давно об этом мечтала!..

Теперь, стоя посреди магазина на Нью-Бонд-стрит, Джулия проводила глазами Габриелу, которая пошла обследовать задние комнаты, и обернулась к сестрам.

– Ну, что скажете? По-моему, местоположение самое удачное. Правда, поблизости имеется один модный магазинчик, да через дорогу шляпная мастерская, но все жалуются, что товар у них не ахти какой изысканный, да и выбор невелик. Я уверена, что у нас дело пойдет гораздо лучше.

– Еще бы! – отозвалась Элизабет.

– А как будет называться наш магазин? – озираясь, спросила Каролина.

– Я знаю, как он должен называться, – уверенно объявила Аннабелла.

– Как? – До сего момента вопрос о названии магазина как-то не приходил Джулии в голову.

Аннабелла лучезарно улыбнулась и сказала:

– Конечно, «Оливия».

У Джулии глаза наполнились слезами, Элизабет с Каролиной почти в один голос воскликнули, что лучше просто не придумаешь, и решение было принято так легко и естественно, словно имя матери само явилось к ним с небес.

– Я вспоминаю сейчас последние мамины слова перед смертью, – сказала Джулия. – Помнишь, Аннабелла, я говорила? «Сделайте мне что-нибудь красивое»… По-моему, когда все дамы Мейфэра начнут прогуливаться по городу и разъезжать в открытых ландо в шляпках от «Оливии», то это как раз и будет самое красивое, что только можно представить.

В глазах у Каролины тоже блеснули слезы.

– Она была бы очень довольна.

Все сестры с этим согласились, и с этой минуты магазин стал называться именем Оливии.

К концу апреля новый магазин на Нью-Бонд-стрит приобрел репутацию солидного заведения и множество постоянных покупательниц – отчасти благодаря прекрасным сестрам Вердель, которые носили только шляпки от «Оливии», отчасти потому, что в волшебном мире цветов, перьев, лент, шелков, фетра и соломки Габриела и впрямь не знала себе равных. Если кто-то и осмеливался предположить, что настоящей владелицей магазина является леди Блэкторн, то делалось это исключительно шепотом и с большой осмотрительностью, ибо высказанное вслух столь смелое предположение могло дорого стоить самому клеветнику. Если же кому-то казалось странным, что молодая дама наняла себе секретаря и что этот секретарь частенько бывает у «Оливии», то это, в конце концов, вовсе никого не касалось.

С течением времени Джулия стала еще больше ценить покровительство леди Тревонанс. Крысы на Гроувенор-сквер были как будто истреблены, леди Блэкторн так и не вернулась к своему мужу – а свет как будто не усматривал в этом ничего предосудительного. Последнее, кстати, объяснялось не только поддержкой леди Тревонанс и леди Каупер, но и растущим успехом сестер Вердель в обществе: по-видимому, хозяйки даже самых изысканных гостиных были уверены, что без «прекрасной четверки» их вечера очень скоро перестанут кого-либо интересовать.

Недели мелькали все быстрее, наступил май. Нередко в изысканных гостиных Джулия сталкивалась с сэром Перраном, и он всякий раз заговаривал с нею любезно, даже ласково, однако в ней самой уже не было прежнего доверчивого простодушия. Он клялся, что все будет иначе, пусть только она вернется, – но ей достаточно было взглянуть в его холодные серые глаза, чтобы убедиться, что он лжет. Поэтому она старалась свести разговор к шутке и при первой же возможности избавиться от его общества. Однажды, когда он был особенно настойчив и говорил, что Лондон, который и всегда наводил на него тоску, сделался вдвое ненавистнее после ее ухода, Джулия равнодушно обронила, что в таком случае ему следует поскорее вернуться в Хатерлей. Баронет тут же изъявил готовность ехать, как только она и ее сестры будут готовы.

Джулия окинула его странным взглядом.

– Я не собираюсь ехать в Хатерлей, – сказала она. – Во всяком случае, я не намерена туда возвращаться в качестве вашей супруги.

На миг баронет застыл на месте, потом отвесил поклон и молча удалился. После этого он уже не донимал ее уговорами, но нередко – в театре, в Опере или посреди бальной залы – она ловила на себе его угрюмый взгляд. О чем он думает? – гадала она. Или – еще хуже – что замышляет?

В последние дни весны Джулия окончательно убедилась, что между сестрами, «Оливией» и бесчисленными визитами и балами ей стало просто некогда думать о супруге. Жизнь ее была наполнена до предела. Удручало лишь одно: не проходило и часа, чтобы она не тосковала по Эдварду. Много раз она писала ему, но так и не получила ответа, из чего можно было заключить, что она еще не прощена и что сердце его для нее закрыто.

Первого июня, во время утреннего визита к леди Тревонанс, Джулия снова благодарила маркизу за поддержку.

– Ах, все это очень хорошо, – нетерпеливо перебила ее леди Тревонанс, вертевшая в руках какое-то письмо. – Но за эти два месяца вы и словом не обмолвились о майоре Блэкторне – хотя я, признаться, порой едва сдерживала свое любопытство. Как хотите, но больше я терпеть не могу – тем более что только что получила от него письмо, и в нем тоже, как нарочно, ни слова о вас. Итак, скажите мне наконец, он хоть раз писал вам за это время? Ведь как-никак прошло уже два месяца!

Вопрос был задан так прямо и неожиданно, что в первую минуту Джулия не могла вымолвить ни слова. Наконец тихо, почти шепотом, она сказала:

– Нет, не писал. – Горло ее угрожающе сжалось. – Сама я отправила ему десятка два писем, но… он был очень сердит на меня, когда уезжал. Боюсь, что… – На этом месте Джулия осеклась: ей показалось, что, высказав свои худшие опасения вслух, она тем самым может приблизить их.

– Ясно. – Леди Тревонанс нахмурилась.

– Он не хочет понять, что у меня есть обязанности перед сестрами.

– Друг мой, его мысли сейчас заняты вопросами, имеющими чрезвычайное значение для Англии и для всей Европы. Наивно было бы ожидать, что ваши заботы покажутся ему важнее европейской войны. Надо как-то постараться убедить его, что вы должны были остаться и что для вас покинуть в такой момент своих сестер значило бы то же самое, что для него бежать с поля боя.

Джулия погрустнела.

– Я пыталась ему это объяснить, когда мы с ним виделись перед отъездом. Но теперь я иногда думаю: быть может, я была не права? Быть может, надо было тогда бросить все и уехать в Брюссель?

Леди Тревонанс покачала головой.

– Я полагаю, что вы должны были остаться, хотя бы на эти несколько недель. Если бы вы тогда уехали вместе с ним, сэр Перран наверняка сообщил бы всему Лондону о вашей порочной связи с его племянником и перед вашими сестрами захлопнулись бы все двери. Что бы они тогда делали? Сидели бы в своих комнатах в обнимку со своими загубленными надеждами, не смея высунуть носа на улицу? Нет, вы должны были остаться. Но, возможно, вам стоит подумать о том, чтобы съездить в Брюссель в ближайшее время. Почему нет? «Оливия» процветает, ваши сестры блистают во всех гостиных; и если вы – разумеется, не одна, а с подходящей компаньонкой – отправитесь посмотреть на Брюссель, где находится сейчас цвет нашей нации, то никто вас за это не осудит. Конечно, слухи всегда были и будут, но коль скоро вы не нарушаете никаких приличий, то на них можно не обращать внимания.

– Думаю, вряд ли у меня это получится, – сказала Джулия. Она попыталась представить, как ее сестры останутся в Лондоне без нее, но ей это не удалось.

– Через неделю мы с Тревонансом тоже едем туда. Может быть, присоединитесь к нам? Я понимаю, вам кажется, что Элизабет, Каролина и Аннабелла ни дня без вас не проживут, но, поверьте, вы недооцениваете своих сестер.

– Вы очень добры, – пробормотала Джулия. При мысли о возможной поездке в Брюссель вместе с леди Тревонанс сердце ее гулко забилось. – Я подумаю. Поверьте, мне очень хочется туда поехать.

– Что ж, подумайте, – сказала леди Тревонанс и ласково потрепала руку Джулии.

24

Сэр Перран, с большой картонкой под мышкой, стоял на пороге гостиной Джулии. Сердце его часто колотилось. Это было странно: по-видимому, его желание видеть ее было сильнее, чем того требовали цели его визита. Он медленно втянул в себя воздух и постарался успокоиться. Григсон, проводивший гостя до дверей, держался скованно и явно избегал его взгляда. Когда престарелый слуга, так и не подняв глаз на бывшего хозяина, поклонился и ушел, сэр Перран с любопытством осмотрелся.

До сих пор он ни разу не бывал в доме своей жены на Аппер-Брук-стрит и теперь остался очень доволен увиденным. Во всем проявлялся безупречный вкус хозяйки и ее умение воплотить задуманное. Обстановка гостиной радовала глаз приятной простотой и отсутствием кричащей позолоты, к которой частенько тяготели дамы.

Стены гостиной были обтянуты узорным светло-голубым шелком. Окна с видом на оживленную улицу были занавешены полупрозрачным муслином и – поверх него – искусно задрапированы золотистым шелком: обе занавески, выходившие из-под сборчатой оборки наверху, были пущены наискось к одной стороне окна и перевязаны золотым шнуром с кистями. Ласковое майское солнце струилось сквозь золотистый шелк и муслин и оживляло сине-золотой узор восточного ковра на полу.

Камин располагался напротив двери. Вышитый каминный экран был отставлен к стене, и приятное тепло от тлеющих углей свободно разливалось во все стороны. В дальнем левом от камина углу стояло фортепиано красного дерева, на стене над ним висели четыре искусно выполненные акварели с изображением сомерсетских пейзажей. Акварели, по всей видимости, принадлежали кисти Аннабеллы.

Напротив фортепиано, то есть слева от входа, поблескивал полировкой большой буфет красного дерева, на котором превосходно смотрелась ваза с белыми розами в обрамлении веселых маргариток и большой серебряный подсвечник. Второй такой же подсвечник стоял на письменном столе справа от входа, рядом с подносом для перьев и серебряной чернильницей филигранной работы. К камину были придвинуты два дивана и одно кресло с обивкой из такого же голубого шелка, что и на стенах гостиной. Тут же стояли два черных лаковых «ампирных» стула с сиденьями в белую и золотую полоску.

Кроме того, в разных местах гостиной были для удобства расставлены небольшие столики. На фортепиано лежала раскрытая нотная папка Каролины, на дальних столиках книги – по-видимому, томики стихов, – а на столике возле голубого кресла пяльца Джулии, ножнички для рукоделия и несколько разноцветных жгутиков вышивального шелка. Многочисленные подушечки с цветочной вышивкой на обоих диванах навевали приятные воспоминания о лете. Да, пожалуй, даже самый придирчивый критик нашел бы убранство этой комнаты безупречным.

Опираясь на трость и все так же держа картонку под мышкой, сэр Перран пересек гостиную и опустился на ближний к камину стул, положил картонку на колени и стал ждать. У него было странное ощущение, будто он впервые шагнул в загадочный и неведомый ему мир – мир женщин. С мужчинами, особенно с теми, кто мыслил широко и заправлял большими делами, он чувствовал себя как рыба в воде. Тут он знал все правила игры и без труда мог предсказывать ходы. Но этой весной ему столько раз приходилось ловить на себе осуждающие взгляды и сталкиваться с подчеркнутой холодностью самых влиятельных лондонских дам, что в конце концов это вывело его из обычного равновесия. Все это, разумеется, были плоды работы леди Тревонанс и леди Каупер – двух ревностных покровительниц Джулии. Спустя всего полмесяца после ее ухода он убедился, что загадочная армия, одетая в муслин и разноцветные шелка, не менее сильна и непобедима, чем армия Веллингтона, и что пытаться повредить Джулии в глазах света будет так же разумно, как, скажем, явиться на званый вечер нагишом.

Но тут, в ее собственной гостиной, за спиной у Джулии не будет леди Тревонанс, и они смогут наконец поговорить без свидетелей. Сэр Перран нимало не сомневался, что при таких условиях он найдет аргументы, чтобы убедить ее вернуться.

Но тогда почему он сидит как на раскаленных угольях?

Дверь отворилась, и на пороге появилась Джулия. Она стояла с гордо поднятой головой, ее золотые волосы были скручены в низкий пучок на затылке, в ушах покачивались жемчужные сережки. На ней было утреннее платье абрикосового шелка с высоким воротничком и отделкой из кружева кремового цвета.

Вот стоит настоящая знатная дама, подумал баронет. Пожалуй, сейчас она выглядела лет на десять взрослее, чем в тот день, когда он вел ее к алтарю.

– Добрый день, сэр Перран, – кивнула она.

Он поспешно поднялся со стула. Джулия скользнула чуть удивленным взглядом по картонке, которую он все еще держал в руке, но тут же, видимо, потеряла к ней интерес. Подойдя к камину, она опустилась в голубое кресло напротив гостя. Неглупо, подумал он; она хочет говорить с ним на равных.

– Что вам угодно? – осведомилась она.

– Хочу преподнести вам небольшой подарок, – сказал он и протянул ей картонку.

Вместо того, чтобы взять ее, Джулия сложила руки на коленях, и ему пришлось поставить картонку на пол возле ее кресла.

– Зачем вы пришли, Перран? – помолчав, спросила она.

– Я пришел повидаться со своей женой, – отвечал он.

На ее щеках проступил слабый румянец. Возможно, подумал баронет, она смущена его визитом несколько больше, чем хочет показать.

– Я вам больше не жена, – сказала она.

У него вдруг перехватило дыхание.

– Что за чушь? Вы леди Блэкторн, и, пока я жив, будете моей женой. – Почему, черт побери, ее слова так задели его? Боясь, что вот-вот может потерять самообладание, сэр Перран вздохнул как можно глубже и приказал себе успокоиться.

Джулия окинула его равнодушным взглядом.

– Это не чушь, и вы знаете это не хуже меня. Вы обманом заставили меня вступить в брак…

– Тут я вынужден с вами не согласиться. Вы сами хотели этого брака, потому что вам нужны были мои деньги. Вам ведь надо было заботиться о сестрах.

– Вы украли у меня письма Эдварда – этого я вам никогда не прощу… как не прощу холодности вашего сердца.

– Мое сердце не всегда было таким холодным, – неожиданно для себя самого произнес он. С ним происходило что-то странное. Сердце как безумное колотилось у него в груди; он заговорил торопливо, глотая концы слов, чего прежде с ним никогда не случалось. – Я могу любить… Могу любить тебя… По-своему я всегда тебя любил. – Что он несет?! Зачем он позволил этим словам вырваться наружу?!

Вот он уже вскочил на ноги и, отбросив в сторону ненужную трость, бросился перед нею на колени. Или это не он, а кто-то другой схватил ее руки и начал покрывать поцелуями ее ладони и запястья, не он с рыданиями умолял ее вернуться на Гроувенор-сквер?

– Ты моя жизнь! Я не могу без тебя!..

Он смотрел на Джулию сквозь наплывы какого-то тумана, и ее золотые волосы казались ему черными, а изумрудно-зеленые глаза – голубыми, как сказочно-далекие моря.

– Милая моя, разве он лучше меня? Что он может тебе дать? Ничего! Я же дам тебе все – все, чего ты только пожелаешь! Хочешь, мы нарожаем с тобой десяток детей?..

Прекрасная, желанная!..

«София!» – рвался крик из глубины его сердца.

Он поднялся с колен и потянулся к ней. Она отвернула лицо – в прошлый раз было не так, пронеслось у него в голове, – но ему все же удалось добраться до ее губ. В ту же секунду его рука отыскала ее груди и начала мять их, другая рука обхватила ее за талию и легко подняла с кресла. Как она ни отбивалась, он лишь грубее стискивал ее и безжалостней впивался в ее рот. Рука, уже съехавшая с ее талии вниз, судорожно сжимала ее ягодицы…

Неожиданно его плечо пронзила острая боль, и он разжал руки. Джулия, потеряв равновесие, упала на пол между диваном и креслом. В руке у нее блеснули ножнички для рукоделья: их крошечные острые лезвия были обагрены кровью.

Баронет схватился за плечо. Оно разламывалось от боли – видимо, рана была глубокая.

– Что за шутки? – вскричал он, чувствуя, что с ним опять происходит какая-то чертовщина. Волосы Джулии, только что черные, как смоль, на его глазах делались ослепительно-золотыми. – Вы моя жена, и я имею право поцеловать вас!..

– Нет у вас никакого права! – задыхаясь, проговорила она, поднимаясь на ноги и держа ножнички перед собою с таким видом, будто при малейшей угрозе собиралась снова пустить их в ход. – А теперь убирайтесь и не смейте больше сюда являться! Когда-то я надеялась пробудить в вас любовь, но потом поняла, что подобные чувства попросту недоступны вам. Уходите! – По ее щекам покатились слезы.

Он поднял с пола трость и сделал шаг в сторону Джулии. В голове его все перемешалось: в эту минуту он видел их обеих – Джулию и Софию – и помнил только, что они обе его предали. Больше всего он хотел сейчас причинить Джулии такую же боль, какую она причинила ему. Уничтожить ее, думал он, швырнуть на пол и бить тростью до тех пор, пока она не испустит дух.

Но туман уже рассеивался перед ним, и вскоре он отступил на шаг и улыбнулся. Он понял, как лучше и вернее ее уничтожить.

– Надеюсь, ваша новая шляпка вам понравится, – сказал он, указывая на картонку на полу. – Кстати, я приобрел ее у «Оливии».

Когда он ушел, Джулия опустилась в кресло и долго сидела без движения, глядя в огонь. В руке она машинально сжимала маленькие ножнички. Налитые кровью глаза сэра Перрана все еще маячили перед ней. Ей казалось, что в какое-то мгновение он готов был ее убить.

Больше всего на свете Джулии хотелось сейчас поговорить с леди Тревонанс, попросить у нее совета. Как жаль, что маркиза с мужем уехала в Брюссель!

По-видимому, ненависть, снедавшая душу сэра Перрана, была безмерна, и теперь уже ничто, кроме развода, не могло спасти Джулию от его мести. Конечно, для развода требовалось разрешение парламента, но, взвесив все, Джулия решила, что будет добиваться от супруга согласия на развод, чего бы ей это ни стоило. Она не могла больше находиться в зависимости от того, кто своим поведением недвусмысленно давал ей понять, что рано или поздно намерен подчинить ее своей воле.

Может быть, съездить к нему на Гроувенор-сквер? – размышляла она. Впрочем, принимая во внимание характер его визита к ней, вряд ли это было бы благоразумно. Лучше уж подойти к нему на каком-нибудь вечере или балу и потребовать развода, не подвергая опасности свою жизнь и честь.

Теперь, когда решение было принято, Джулия начала высматривать сэра Перрана во всех залах и гостиных, но он, как назло, перестал ей встречаться. А вдруг его рана воспалилась? – с тревогой думала она, и от этого в душе у нее все переворачивалось. Неужели все это происходит с нею, притом наяву, а не в кошмарном сне? Скажи ей кто прежде, что она способна нанести удар холодным оружием собственному мужу, она ни за что бы не поверила – но, с другой стороны, разве могла она поверить, что сэр Перран способен на такую низость?

После злополучного визита сэра Перрана прошла уже неделя, потом полторы. Июнь вступил в свои права, но Джулия все еще не видела баронета. Всякий раз, когда кто-то спрашивал, «скоро ли переловят всех крыс на Гроувенор-сквер», она привычно отшучивалась.

Даже леди Каупер, с которой они беседовали в среду у Алмака, осведомилась не без лукавства:

– И что вы намерены делать теперь, когда самой большой крысы уже нет на Гроувенор-сквер?

Джулия рассмеялась, потому что положила себе за правило относиться к подобным вопросам с легкостью, но что-то в словах леди Каупер насторожило ее, и, помолчав, она спросила:

– Простите, я боюсь, не ослышалась ли я. Вы точно сказали, что самой большой крысы на Гроувенор-сквер уже нет? Следует ли это понимать так, что сэр Перран уехал из Лондона?

– Именно так. Я сознаю, что все эти шутки по поводу сэра Перрана и крыс на Гроувенор-сквер надоели вам до смерти. Просто хочется знать, что вы намерены делать теперь, когда он наконец-то отбыл, – вернетесь на Гроувенор-сквер или будете дальше проявлять свою независимость?

Какое-то время Джулия не отвечала, молча глядя на свою собеседницу. Новость леди Каупер ошарашила ее, и сердце оглушительно барабанило у нее в ушах. Наконец она словно очнулась и, прикрываясь веером, зашептала:

– Я не знала, что сэра Перрана нет в столице. А вам, может быть, известно и то, в какие края он направился?

– Конечно, известно: в Брюссель. Говорят, он поехал туда вместе с лордом Эрнекоттом и мистером Локсхором.

От страха и от неожиданности у Джулии вдруг потемнело в глазах.

– Я, кажется, сейчас упаду, – пробормотала она. – О Боже!..

Леди Каупер тотчас потянула ее за руку и усадила на стул возле двери.

– Кажется, вам и правда до обморока недалеко, – изумленно пробормотала она, садясь на соседний стул. Мимо них все время двигались гости, но из-за смеха и говора кругом никто из них даже при желании не услышал бы, о чем беседуют две дамы у двери. – Но объясните мне, что я такого сказала? Вы не знали, что сэр Перран поехал в Брюссель – так что же? Не могу представить, чтобы весть о его отъезде могла вас так сильно огорчить.

Джулия беспомощно взглянула на леди Каупер.

– Пусть бы он ехал куда угодно, только не в Брюссель. Ведь там… там сейчас его племянник! Когда они виделись в последний раз…

Глаза леди Каупер широко раскрылись.

– Боже правый! Так вот в чем дело!.. Как вы намерены поступить?

– Не знаю… смогу ли я сейчас уехать из Лондона.

Леди Каупер накрыла руку Джулии своей.

– На вашем месте я бы сделала все, что угодно, мир бы перевернула, только чтобы попасть в Брюссель, слышите? Думаю, вам известно, что в Европе гораздо снисходительнее, чем у нас, относятся к дуэлям, даже между отцом… я хотела сказать, между дядей и племянником.

– Вы правы, я должна ехать, – сказала Джулия. – Спасибо вам.

Леди Каупер смотрела на нее с искренним участием.

– Скажите, а раньше – в отрочестве – у вас не было предчувствия, что жизнь ваша сложится так непросто?

Джулия рассеянно покачала головой.

– Нет.

– Послушайтесь моего совета: поезжайте в Брюссель, и чем скорее, тем лучше.

На другое утро Джулия направилась в спальню к Элизабет, чтобы попросить ее временно взять на себя все хозяйственные обязанности. Однако, найдя сестру в слезах, с опухшими красными глазами, она растерялась, и вчерашняя ее уверенность начала таять. Джулия знала причину слез Лиззи: несколько месяцев назад молодой человек, с которым она дружила в детстве, попал в плен к алжирским корсарам, и только недавно об этом стало известно в Лондоне. Джулия склонна была думать, что друг Лиззи скорее всего был давно уже продан в рабство и безвестно канул во тьме могущественной Турецкой империи. Правда, свое мнение она держала при себе, но, видя сестру в столь удрученном состоянии, все же не решилась просить ее о помощи.

Произнеся какие-то утешительные слова, Джулия печально вышла из комнаты, но тут обнаружилось, что в коридоре ее уже дожидается встревоженная Аннабелла.

Оттащив Джулию подальше от двери, она зашептала:

– Я до последней минуты сомневалась, говорить тебе или нет, но, знаешь, в последнее время Лиззи говорит такие ужасные вещи! Вчера вечером, например, она заявила, что отрежет себе волосы и запишется юнгой на корабль, чтобы добраться на нем до Алжира. Понимаешь, обычно, когда Лиззи начинает кипятиться и бранить все на свете, я вовсе ее не слушаю, но тут у нее был такой огонь в глазах, такая уверенность в своей правоте… Вот я и подумала: а вдруг она сделает, как обещала? Ведь с нее станется!.. Или нет? Скажи, что ты обо всем этом думаешь?

Джулия прижала ладонь ко лбу и зажмурилась. Так трудно было сосредоточиться на тревогах Аннабеллы, когда сердце переполнено страхом за жизнь Эдварда.

– Я не знаю. – Открыв глаза, она глубоко вздохнула. – Но ты не волнуйся, я обязательно поговорю с нею… позже, когда она немного придет в себя. Я уверена, что она не будет делать всех этих глупостей, которые так тебя напугали.

Аннабелла как будто немного успокоилась и вскоре ушла, сказав, что хочет съездить в библиотеку Хукхэма.

– Спасибо, Джулия! Я знала, что на тебя всегда можно положиться, – бросила она через плечо, уже спускаясь по лестнице.

Джулия стояла посреди коридора, не зная, что делать дальше. Было ясно, что перепоручить хозяйственные вопросы Элизабет не удастся, да сейчас она и не в состоянии будет с ними справиться.

– Джулия! – послышался сзади чей-то шепот.

Обернувшись, она увидела Каролину, которая улыбалась и манила ее рукой из дверей своей спальни. На Каролине было легкое утреннее платье из белого муслина.

– Можно тебя на минутку?

Джулия покорно пошла за ней, гадая на ходу, какой очередной неприятный сюрприз преподнесет ей третья сестра. Постепенно ей начало казаться, что Брюссель где-то на дальнем конце света, а вовсе не по другую сторону морского узкого пролива.

Пропустив Джулию в свою спальню, отделанную в зеленых и янтарных тонах, Каролина заговорила, как всегда, мягко и спокойно.

– Присядь, пожалуйста. Знаешь, Джулия, мне кажется, ты чем-то очень удручена. Правда: после вчерашнего бала у Алмака ты как будто сама не своя. Скажи, что случилось? Может, я смогу тебе чем-нибудь помочь?

Джулия удивленно вскинула на нее глаза.

– Я думала, ты… Постой, у тебя правда все в порядке? Тебе не нужна ни моя помощь, ни совет?

– Нет, ничего такого мне не нужно, – улыбнулась Каролина. – Бедная ты наша, ответственная Джулия! По-моему, ты так до сих пор и не заметила, что твои сестры уже взрослые и не нуждаются в постоянной опеке. Мне ничего не нужно, просто я вижу, что у тебя какие-то неприятности, и решила узнать, не могу ли я помочь. Все и так слишком долго держалось на твоих плечах, вот я и подумала: вдруг и я на что сгожусь? Если, конечно, ты примешь мою помощь.

От изумления Джулия не сразу нашлась, что ответить. Каролина – все с той же мягкой улыбкой – усадила ее в кресло янтарного бархата у окна и села рядом. Вглядываясь словно впервые в лицо сестры, Джулия вдруг поняла, что она права: все они уже взрослые.

Когда Каролина взяла ее за руку и попросила сказать, что ее гложет, Джулия глубоко вздохнула и рассказала обо всем, включая и происшедшее на прошлой неделе столкновение с сэром Перраном, в результате которого ей пришлось пустить в ход ножницы.

Будучи натурой чувствительной, Каролина по ходу рассказа прослезилась, однако довольно быстро взяла себя в руки и первая предложила перейти к вопросам практическим.

– Значит, ты убеждена, что твой муж хочет разыскать в Брюсселе майора Блэкторна и… Я правильно поняла?

Джулия кивнула.

– Если бы ты только видела, с какой ненавистью он смотрел на него в тот последний раз!..

– Как странно… – Каролина задумчиво глядела куда-то вдаль. – Почти как древнегреческий миф, правда?

– Что значит – миф? – не поняла Джулия.

– По-моему, у греков – да и у римлян тоже – часто повторялся один и тот же сюжет, когда родственники причиняли друг другу зло, не зная о своем близком родстве. Думаю, что и сэр Перран, с его стремлением отомстить майору Блэкторну, просто не догадывается о том, насколько они близки.

Джулия озадаченно нахмурилась.

– Конечно, близки. Он ведь дядя Эдварда, – сказала она, не совсем понимая последние слова сестры.

– Так ты не знаешь? – бледнея, пробормотала Каролина.

– Да объясни же наконец, о чем ты? – Сердце почему-то тревожно заныло у Джулии в груди.

– Я думала, что ты знаешь… Иначе бы не… О Боже. – Она дотронулась до руки Джулии. – Не знаю, как об этом следует говорить, поэтому скажу прямо. Понимаешь, некоторое время назад я узнала, что майор Блэкторн не племянник сэра Перрана. Он его сын.

Джулия молча смотрела на сестру, пока у нее не закружилась голова и комната не поплыла перед глазами.

– Он его сын, – повторила она.

– Джулия, что с тобой? Почему ты так на меня смотришь? Ах, не надо было этого говорить!

– Значит, – не слушая ее, продолжала Джулия, – София Кеттеринг и сэр Перран…

– Да.

Джулия помотала головой, словно пытаясь избавиться от наваждения.

– Но… как ты об этом узнала? Ах, Каро, мне так страшно! Ты совершенно уверена?

– Да, – едва слышно сказала Каролина. Этот разговор, видимо, давался ей с трудом: ее голубые глаза смотрели встревоженно. – Я вижу, как ты расстроена. Наверное, нельзя было обрушивать на тебя эту новость так неожиданно. Прости меня, пожалуйста. – Она снова виновато дотронулась до ее руки. – Во время одного из наших первых лондонских вечеров я случайно оказалась за спиной у леди Тревонанс, когда она разговаривала с леди Джерси. Разумеется, она меня не видела, иначе бы тут же сменила тему. Я же, поняв, о чем речь, уже не могла уйти незаметно: ведь обе дамы могли подумать, что я нарочно их подслушивала… Так вот, София Кеттеринг когда-то рассказала леди Тревонанс все: как она страстно любила сэра Перрана, и как однажды, когда они уже были помолвлены, он ее напугал… Он лишил ее невинности, хотя она умоляла его этого не делать; и лишь выйдя за Гарри Блэкторна, она узнала, что беременна от сэра Перрана. Так родился Эдвард.

Когда Джулия встала и отошла к холодному камину, голова у нее закружилась, в глазах все помутилось от слез. Глубоко вздохнув, она оперлась на закругленный край каминной доски. Как все изменилось после слов сестры. Словно какой-то безжалостный водоворот подхватил Джулию и – круг за кругом – затягивал ее все глубже в бездонную пропасть. Ей было страшно.

Эдвард – сын сэра Перрана.

Она любит сына своего законного супруга.

Как все это дико, невозможно! Значит, сэр Перран силой взял мать Эдварда. Но – в порыве страсти или в отместку за что-то?

Сколько раз она сама вглядывалась в душу сэра Перрана, пытаясь разгадать природу его непостижимой холодности? В какой-то момент – в конце февраля – ей показалось, что он к ней немного смягчился. Может быть, под каменной скорлупой его сердца живо еще что-то человеческое?

– Я должна ехать в Брюссель. – Она обернулась и взглянула сестре прямо в глаза.

Каролина, все еще сидевшая в шезлонге, поднялась на ноги и кивнула.

– Да, ты должна ехать. Я догадываюсь, о чем ты сейчас думаешь, и не сомневаюсь, что ты права: он замыслил недоброе. Судя по тому, что ты рассказала мне сейчас о сэре Перране, он наверняка постарается отомстить… своему сыну.

– Но, Каро, он ведь даже не подозревает, что Блэкторн его сын! Я уверена в этом. Знай он об этом раньше, хотя бы год назад, все было бы совсем, совсем иначе! Думаю, тогда он не стал бы перехватывать письма Эдварда…

– Не уверена, – возразила Каролина. – По-моему, сердце сэра Перрана ожесточилось слишком давно, и я не верю, что теперь – даже узнав правду – он смог бы простить и возлюбить всех – тебя, Блэкторна… Нет, не верю.

– А я верю, – сказала Джулия. – Не может быть, чтобы в нем не было совсем ничего хорошего. Хорошее есть в каждом человеке.

– Пусть так, но этого хорошего может оказаться слишком мало. Пожалуйста, будь с ним осторожнее. Если он мог позволить себе такое в твоей гостиной – боюсь, он способен на все. Но, как бы то ни было, ты должна ехать в Брюссель! Все дела я пока возьму на себя. Не волнуйся, я в точности выполню все твои указания. – Чувствуя, что Джулия колеблется, она обняла ее за талию. – Обещаю, я не подведу тебя. Ну пожалуйста, позволь мне тебе помочь!

– Ты правда этого хочешь? – сдаваясь, спросила Джулия.

– Да, очень! Но скажи, что ты будешь делать, когда доберешься до Брюсселя? Где остановишься?

Джулия улыбнулась.

– Перед отъездом леди Тревонанс раз десять уговаривала меня присоединиться к ней, и я очень надеюсь, что, увидев меня в Брюсселе, она не станет открещиваться от своего любезного приглашения.

Когда главное решение было принято, сестры вместе отправились в контору, где хранились хозяйственные книги, и углубились в подробное обсуждение всех вопросов, связанных с домом и «Оливией». Вскоре прибыл секретарь, и все указания были повторены еще раз в его присутствии. Потом Джулия сообщила об отъезде Хетти, своей новой служанке, и девушка спешно начала готовиться к дороге и укладывать в чемоданы и сундуки лучшие платья леди Блэкторн.

Ради соблюдения приличий на время отсутствия Джулии для младших сестер была нанята компаньонка – обедневшая родственница леди Каупер.

Теперь, чтобы чувствовать себя вдали от дома более или менее спокойно, Джулии оставалось лишь поговорить с Элизабет об ее планах в связи с постигшим ее друга несчастьем. Однако в ответ на все расспросы Элизабет заявила, что никаких планов нет: она, конечно, могла наобещать сестрам с три короба – отрезать косу, тайком пробраться в Алжир, – но, в конце концов, не такая же она дура, чтобы все свои обещания выполнять. Впрочем, глядя на сестру, Джулия и сама видела, что она стала гораздо спокойнее, чем пару дней назад. Видимо, она смирилась с тем, что у нее нет возможности облегчить страшную участь своего друга. Что ж, по крайней мере, можно было не волноваться о том, что Лиззи выкинет какую-нибудь глупость.

Прощаясь, сестры плакали, а Каролина сказала вслух то, что все знали, но до сих пор как-то не придавали значения: после маминой смерти сестры еще ни разу не разлучались, ни на один день.

– Вот и все, – прошептала Аннабелла, выразив этими словами повисшую в воздухе грусть. – Теперь мы никогда уже не будем вместе, как раньше. Я это знаю.

У Джулии мурашки пробежали по спине, и она обняла заплаканных сестер, всех троих по очереди. Она тоже это знала – то ли оттого, что ей самой так хотелось быть с Эдвардом, то ли из-за Элизабет, тосковавшей по другу, то ли из-за Каролины, которая под бременем ответственности вдруг повзрослела и стала как будто даже выше ростом. Как бы то ни было, но, садясь в карету, Джулия понимала, что, когда они с сестрами встретятся в следующий раз, все уже будет не так.

Как загадочна и непостижима жизнь, думала она, покачиваясь на сиденье и не отрывая взгляда от сестер: с каждым оборотом колес их силуэты все больше сливались между собой. Жизнь казалась ей сейчас чередой не связанных между собою встреч, разлук, хороших и дурных поступков, ослепительных и тусклых дней. Вот и ей приходилось сегодня прощаться со своими родными, со страной, в которой прожила всю жизнь. Что-то ждет ее в чужом, незнакомом Брюсселе?

25

Брюссель, Нидерланды

14 июня 1815

Сэр Перран отдернул легкую прозрачную занавеску и выглянул из окна своей спальни. Перед ним лежала западная окраина Брюсселя – нидерландской столицы. На булыжные мостовые, на крыши домов, построенных в стиле барокко, падали косые лучи заходящего солнца. На протяжении многих веков центр столицы составляли Верхний и Нижний города, которые еще недавно отделялись от окраин крепостным валом. Вал был длиною в пять миль и имел семь ворот. Но несколько лет назад Бонапарт приказал его снести, и теперь на его месте проходили широкие улицы, а Верхний и Нижний города начали постепенно сливаться с прочими районами столицы.

Обыкновенно сэр Перран, как и вся приезжая европейская аристократия, снимал для себя комнаты в Верхнем городе. На сей раз, однако, он предпочел поселиться неподалеку от площади Гранд-Пляс в Нижнем городе, где его никто не знал. В Верхнем городе светская жизнь била ключом, особенно сейчас, когда вся Европа готовилась к нанесению ответного удара по Бонапарту. Человеку такого ранга, как сэр Перран, наивно было бы рассчитывать, что он сможет остаться там незамеченным.

Кроме того, он предпочитал, чтобы племянник не знал о его приезде – во всяком случае, пока.

От солнца, которое медленно клонилось к закату, взгляд сэра Перрана скользнул вниз, к линии горизонта между домами. На несколько миль к югу и к западу от Брюсселя тянулся так называемый Суанский лес – буковый лес, посаженный еще при австрийских Габсбургах. За ним располагалось обширное поле, на котором, по всем сведениям, союзники должны были скоро сойтись с французами в решающей схватке. Вот уже несколько дней сэр Перран, как и все в Брюсселе, пытался угадать, с какой стороны появится Наполеон со своими войсками. Пока что прусские и объединенные британско-голландские армии заняли все подступы к столице с юга.

Каждый день из Англии прибывали все новые и новые силы. Полки – ветераны Пиренейской кампании только что приплыли из Америки, но были уже здесь. У одного только Блюхера, командующего прусскими войсками, было сто тринадцать тысяч солдат да еще тысяч восемьдесят у Веллингтона. Даже в таком составе союзники предположительно превосходили французов числом, а ведь, по слухам, в сторону Брюсселя уже двигалось полумиллионное подкрепление, составленное из армий других европейских держав.

Поэтому, уверяли все, Брюсселю ничего не грозит. Однако сэр Перран имел на этот счет несколько иное мнение, в равной степени опиравшееся на сведения его шпионов и на его собственное природное чутье. Бонапарт, считал он, не может не знать о столь крупномасштабной переброске сил, поэтому здравый смысл подскажет ему нанести удар раньше, чем они доберутся до Брюсселя, то есть в самые ближайшие дни. Дело осложнялось еще тем, что союзники, возможно, несколько переоценивали свое численное превосходство.

Глубоко втянув носом теплый влажный воздух, сэр Перран ощутил внутри легкое покалывание, как от грозовых разрядов. Однажды он уже испытывал нечто подобное. Это было давно, когда он плыл на одном из своих торговых судов по восточным морям. Помнится, спустя час после того, как он заметил в воздухе вот такую же странность, на них обрушился тайфун, и судно много часов подряд взлетало и кружилось на гигантских волнах, как беспомощный осенний листок. Команда в полном составе боролась со стихией, нескольких матросов смыло за борт. Когда тайфун прошел, сэр Перран от усталости повалился прямо на палубе и уснул мертвым сном. На другой день он проснулся от того, что солнце напекло ему шею и спину. На море был мертвый штиль.

И сейчас ему казалось, что тайфун вот-вот обрушится на этот город и на солдат, безмятежно пирующих в нем. Война уже маячила над вершинами буков, и ее очертания казались сэру Перрану такими же зримыми, как облака над горизонтом. Будь он моложе, он бы, подобно своему племяннику, насладился беспощадностью предстоящей битвы.

Племянник, Эдвард Блэкторн.

Будь он проклят!

Ничего, скоро сэр Перран сведет с ним счеты, если, конечно, Господь не сделает этого раньше.

Странно, что Джулия прибыла в Брюссель лишь сегодня. Когда днем ему доложили, что она только что проехала по Гранд-Пляс, с любопытством озирая из окна кареты барочные фасады домов, его снова кольнуло ощущение крупного проигрыша, не оставлявшее его в течение нескольких недель после ее ухода. Покидая Гроувенор-сквер, она словно бы забрала с собою часть его души. Что ж, он заставит ее заплатить за все страдания, которые ему пришлось вытерпеть по ее милости.

Пока что ему достоверно было известно только то, что она остановилась в Верхнем городе, в доме маркиза Тревонанса. Но шпионы сэра Перрана следовали за нею по пятам, и он знал: как только она снова изменит ему с Блэкторном – а она это сделает, ибо ради этого она и приехала в Брюссель, – пробьет час мщения.

* * *

Вечером того же дня Джулия вместе с лордом и леди Тревонанс вошла в один из самых роскошных домов Верхнего города. Сердце ее трепетало в груди, колени едва не подкашивались от волнения. Она знала, что через несколько минут исполнится самое заветное ее желание: она снова увидит Эдварда. Маркиз сказал, что майор Блэкторн будет тут сегодня вместе с герцогом Веллингтоном.

Прежде всего Джулию поразило обилие языков, на которых говорили присутствующие: помимо голландской, тут звучала французская, немецкая, итальянская и, конечно, английская речь. На фоне изысканных нарядов гостей особенно выделялись мундиры самых разных цветов и покроев. Все это производило на Джулию впечатление поистине ослепляющее, тем более что среди обладателей мундиров она невольно искала глазами своего возлюбленного.

Дамы по случаю вечера с офицерами надели свои лучшие платья, многие из которых были отделаны знаменитыми брюссельскими кружевами. Их драгоценности переливались при свете многосвечных люстр всеми цветами радуги. От обилия кокетливых и доброжелательных улыбок, от всеобщего оживления у Джулии кружилась голова. Казалось, вся Европа явилась в этот ответственный момент в Брюссель, чтобы поддержать свои армии.

Сама Джулия была сегодня в летящем платье с «фонариками» темно-зеленого шелка, из-под которого виднелся белый шелковый подол нижнего платья. Из украшений на ней были жемчужные подвески и ожерелье; кроме того, нитка жемчуга обвивала ее запястье. Сейчас она неторопливо двигалась между гостями, обмениваясь любезными фразами со всеми, кому представляли ее лорд и леди Тревонанс. Иногда за ее спиной слышался шепот о «лондонских крысах», и Джулия прикрывалась веером, чтобы спрятать игравшую на губах улыбку.

Сказать по правде, она не запоминала тех, с кем ее знакомили, ибо сейчас никто из них ее не интересовал. Ее рассеянный взгляд обегал все гостиные и комнаты, по которым они проходили, с одной-единственной целью: найти того, ради кого она явилась сюда. С каждым шагом сердцебиение ее все учащалось: перед каждым очередным поворотом она была уверена, что сейчас увидит его.

Наконец это случилось. Когда ее взгляд упал на его широкие, расправленные по-военному плечи, ей показалось, что прямо перед нею распахнулось окно и свежий ветер с силой подул ей в лицо.

Любимый, думала она.

Но простит ли он ее?

Темно-синий мундир с красными нашивками и серебряным галуном обрисовывал его атлетическую фигуру, белые шелковые бриджи и чулки обтягивали икры сильных ног. Вне всякого сомнения, он был самый красивый из всех присутствующих мужчин. Неудивительно, что юные дамы, стоявшие поблизости, без конца строили ему глазки.

– Он здесь, – прошептала Джулия, наклонившись к маркизе.

Леди Тревонанс проследила за ее взглядом.

– Да, и Веллингтон тоже. Какие они оба красавцы! Представьте, даже у меня сердце трепещет в груди от волнения. Идемте. Вам следует познакомиться с человеком, от которого зависит карьера Блэкторна.

Джулия направилась к Эдварду.

Он стоял возле камина в одной из последних комнат анфилады. В соседней гостиной играл оркестр, но звуки вальса перекрывались окружающими голосами. Эдвард смеялся, видимо, над какой-то остротой Веллингтона. Как он умопомрачительно красив! – подумала Джулия. Интересно, наскучит ли ей когда-нибудь смотреть на него? Вряд ли.

Она улыбнулась. Он все еще не замечал ее. Насколько ей было известно, он не знал об ее приезде в Брюссель. Она продолжала писать ему письма, но ни разу не обмолвилась о том, что намерена воспользоваться приглашением леди Тревонанс. Что он подумает, когда увидит ее? Рассердится или нет?

Взглянув на собеседника Эдварда, она несколько смутилась: герцог Веллингтон рассматривал ее оценивающе и, кажется, весьма одобрительно. Какая у него обаятельная улыбка, невольно подумала она. Герцог был высокого роста, у него были голубые глаза, каштановые волосы и бронзовое, как у Эдварда, загорелое лицо. Крупноватый нос, по мнению Джулии, совсем не портил его. Поймав ее взгляд, герцог с улыбкой наклонил голову, после чего обернулся и что-то шепнул Эдварду.

Увидев ее, Эдвард вздрогнул и, кажется, произнес ее имя. В следующее мгновение он уже представлял леди Блэкторн его светлости герцогу Веллингтону.

Приседая перед знаменитым полководцем, Джулия испытывала весьма странное чувство. Стоявшему перед нею человеку скоро предстояло во главе объединенных армий сразиться с тем, кто совсем недавно покорил чуть ли не всю Европу. От него веяло уверенностью и добродушным спокойствием, и, непонятно почему, Джулии казалось, что она смотрит в лицо собственной судьбе. Ей наконец сделалось не по себе, так что по спине пробежали мурашки.

Он что-то говорил ей.

– …слышал, что вы женщина здравомыслящая и сильная духом. Из вас вышла бы прекрасная жена офицера. – Он слегка улыбнулся, и в углах его глаз собрались морщинки. – Майор Блэкторн здорово сглупил, что упустил вас в свое время. – Сказав это, он внимательно посмотрел на Эдварда, потом скользнул взглядом по лицу Джулии и обернулся к леди Тревонанс, чтобы пригласить ее на танец.

Джулия почти с благоговением смотрела ему вслед.

– Понятно, почему ты так ревностно выполняешь все его распоряжения, – шепнула она Эдварду. – Я еще ни разу в жизни не сталкивалась с такими людьми, как он.

– Таких, как он, больше нет, – услышала она ответ Эдварда.

Ей хватило одного взгляда на него, чтобы убедиться, что он не простил. Если бы у нее оставались какие-либо сомнения на этот счет, то уже следующая его фраза внесла полную ясность.

– Не могу уразуметь, зачем ты приехала, – заметил он довольно язвительно. – Верно, из любопытства, как все? Публика обожает поглазеть, как армии готовятся к войне.

Джулия лихорадочно подыскивала ответ. Первой ее мыслью было сказать Эдварду, что его дядя – вернее, отец – явился в Брюссель с недобрыми намерениями. Но, поразмыслив, она решила пока от этого воздержаться: ведь хотя сэра Перрана многие видели в городе, он до сих пор не показывался в обществе и, видимо, не спешил с осуществлением своих намерений, каковы бы они ни были. Все остальные ответы, приходившие ей на ум, были еще менее удачными и вряд ли помогли бы ей смягчить гнев Эдварда.

В конце концов она решила свести разговор к шутке.

– Ты просто видишь меня насквозь, – сказала она, кокетливо потупив взор и обмахиваясь веером. – Конечно, я приехала из любопытства. Зачем же еще? – И, сделав книксен, она неторопливо двинулась прочь.

Она знала, что он не пойдет за нею, и догадывалась, что ее неожиданное появление несколько выбило его из колеи. С этого момента она начала кокетничать со всеми мужчинами, которые проявляли к ней интерес. Она беспрестанно танцевала, изощрялась в остроумии так, что в конце концов ей самой сделалось тошно от собственных острот, и болтала без умолку по-французски, по-итальянски и по-немецки, благо прилежно изучала эти языки много лет.

Но, предаваясь таким образом веселью, она постоянно видела Эдварда хотя бы краем глаза и точно знала, что в момент ее выхода на контрданс он покинул бальную залу, к концу контрданса вернулся и что сам танцевал каждый третий тур, если не чаще. Время от времени она ловила на себе его угрюмый взгляд, но за весь вечер он так ни разу и не подошел к ней.

После полуночи она начала следить за ним еще внимательнее, потому что ей надо было уйти одновременно с ним. Он не охладел к ней, она это знала; но он словно бы отгородился от нее каменной стеной. Возможно, побыв с ним хоть несколько минут наедине, она смогла бы пробить брешь в этой стене.

Было около двух часов ночи, когда он подошел к Веллингтону и что-то ему сказал: попрощался, догадалась Джулия. В ту же секунду она объявила своему партнеру по вальсу, что у нее разболелась голова и что ей необходимо переговорить с леди Тревонанс.

Когда молодой человек подвел ее к маркизе и ретировался, Джулия шепотом сообщила ей, что Эдвард уезжает и что ей тоже пора. Больше объяснять ничего не понадобилось: леди Тревонанс улыбнулась и пожелала ей удачи.

Она догнала Эдварда в передней, когда дворецкий уже отворял перед ним дверь, и вышла вслед за ним.

У крыльца он сразу же поднялся на подножку наемного экипажа и, придерживая дверцу, коротко объяснил форейтору, куда ехать. Джулию он подчеркнуто не замечал, однако в самый последний момент, когда лошади уже трогались с места, она метнулась к дверце экипажа и, толкнув Эдварда на сиденье, легко вскочила на подножку.

– Джулия! – вскричал он, но дверца уже захлопнулась за нею. – Какого черта?..

Он привстал, видимо, желая остановить экипаж, но Джулия не дала ему этого сделать: она уже целовала его. Вдохнув запах его кожи, она замерла, потерлась щекой о его щеку и застонала. Эдвард схватил ее за плечо и попытался оттолкнуть от себя, однако экипаж слегка накренился на повороте, и он потерял равновесие.

Пальцы Джулии скользнули под мундир и ощутили сквозь тонкую ткань рубахи тепло его кожи. Она счастливо засмеялась. Пока она целовала его шею и ловила зубами мочку уха, он не отвечал ей, но от самой его близости по всему телу Джулии пробегали сладостные волны.

– Перестань, прошу тебя, – шептал он, пытаясь высвободиться и сесть удобнее. – Ты ведь знаешь, что все это совершенно бессмысленно… Скажи, где ты остановилась, я отвезу тебя домой.

Она водила языком по изгибам его ушной раковины, и его дыхание постепенно учащалось. Наконец он перестал ее отталкивать.

– Будь же благоразумна, – пробормотал он.

– Я благоразумна, – тихо ответила она. – И самое благоразумное, что я могла сделать, – это приехать в Брюссель, чтобы быть с тобой.

– Быть – или побыть? – спросил он и, приподняв за подбородок, повернул к себе ее лицо. Его глаза смотрели на нее из полутьмы экипажа серьезно, почти сурово.

– Не знаю, – медленно проговорила Джулия. – Сейчас я могу обещать… только вот это. – Она снова приникла к нему губами и подумала, что хотя бы эти несколько мгновений может быть счастливой.

Теперь, когда у нее на губах был вкус его губ и его кожи, а его горячее тело жгло ее сквозь тонкий шелк платья, Джулии казалось, что больше уже не нужно ничего. Это было похоже на возвращение домой.

Наконец, словно сдаваясь и принимая то единственное, что она могла ему сейчас дать, он обнял ее и притянул к себе.

– О Господи, Джулия, как же я соскучился по тебе, – прошептал он сдавленно, спуская с плеч фонарики ее рукавов. – Каждый день я брался за перо, чтобы ответить на твои письма, но всякий раз уговаривал себя: нет, я должен забыть ее, и как можно скорее!..

Его руки сначала гладили ее шею и спину, потом соскользнули по ее оголенным плечам к груди. От прикосновений Эдварда голова у него пошла кругом, и она начала словно погружаться в него. На сиденье было слишком тесно, и она не могла обнять Эдварда, как ей хотелось, поэтому она гладила его руки от кисти до плеча. Дважды нитка жемчуга на ее запястье задевала за обшлаг его рукава и натягивалась. В третий раз, когда Джулия подняла руку, чтобы погладить его лицо, нитка порвалась, и блестящие жемчужины посыпались на его лицо и запрыгали с сиденья на пол. Смех Эдварда показался Джулии волшебным.

– Это лучшее из того, что я сегодня слышала. – Она снова поцеловала его. – Лучше всякой музыки. Знаешь, я иногда смотрела на тебя… украдкой. Ты был такой мрачный. Ты все еще сердишься на меня?

– Я не хотел, чтобы ты приезжала, – сказал он и провел кончиками пальцев по ее щеке. Приподнявшись, он поцеловал ее губы, потом шею, потом грудь, наполовину скрытую от него зеленым шелковым лифом.

Вдвоем на узком сиденье было тесно. Эдвард попытался расстегнуть пуговки у нее на спине, но из-за того, что рукава были приспущены с плеч, ткань и так уже слишком натянулась, и от малейшего усилия платье, пожалуй, расползлось бы по швам.

– Я хочу тебя, – прошептал он, прижимая ее к себе. – Хочу тебя и ничего не могу с этим поделать.

Когда экипаж замедлил ход и лошади встали, он спросил:

– Ты… останешься сегодня у меня?

Джулия поднялась с его колен и села рядом. В полутьме он скорее угадал, чем увидел, как она кивнула.

Эдвард собрал с пола и с сиденья жемчужины, сколько удалось отыскать, и высыпал в карман. Потом он подал Джулии руку, и они вместе поднялись по лестнице в его комнаты. Комнат оказалось две: спальня и небольшая гостиная. В гостиной, кроме камина, был лишь маленький диванчик да довольно обшарпанный письменный стол с подсвечником, чернильницей и серебряным писчим пером на подносе.

Заглянув в спальню, Джулия спросила: – А твой денщик – он должен прийти позже? – Мысль о том, что кто-то может войти в комнату, когда они с Эдвардом будут вдвоем, казалась ей невыносимой.

– Нет. – Эдвард шагнул к столу, чтобы зажечь свечи. – В те дни, когда я прихожу поздно, он идет к себе спать. Слава Богу, разуться я всегда могу и без его помощи.

Он обернулся к ней и долго с жадностью разглядывал ее лицо, волосы, шелковое темно-зеленое платье и белые туфельки.

– До сих пор не могу поверить, что ты здесь, – пробормотал он. Когда она сделала шаг к нему, он одной рукой притянул ее за талию к себе, другой начал водить по ее носу, щекам, лбу, подбородку, как делают слепые. – Джулия, любимая, останься со мной, не уходи.

– Сегодня я не уйду, – тихо ответила она.

Взяв со стола подсвечник, он повел ее в свою спальню. Так как обе руки у него были заняты, то дверь пришлось захлопнуть ногой, и стена устрашающе вздрогнула.

Спальня была меблирована так же скудно, как и гостиная. Вся ее немудреная обстановка состояла из кровати с четырьмя столбиками и занавеской из старенькой красной парчи, ширмы, за которой, по предположению Джулии, находился ночной горшок, одного стула с деревянным сиденьем, комода, небольшого платяного шкафа и столика. На столике, рядом с умывальным тазом, были аккуратно разложены бритвенные принадлежности Эдварда.

Эта аккуратность, эта спартанская обстановка почему-то неприятно поразила ее.

Перед нею была спальня офицера.

И рядом с нею был офицер. Неясный страх вдруг шевельнулся в душе Джулии. Чего она страшилась? Чтобы овладеть собою, она обернулась и стала смотреть на Эдварда. Через какое-то время это помогло.

Пока Эдвард ставил подсвечник на комод, на стене плясали тени от его рук. Но вот он с улыбкой обернулся к ней, и весь мир, Брюссель и сама эта спальня вдруг начали исчезать в его улыбке. Он стал медленно расстегивать маленькие, обтянутые зеленым шелком пуговки, которые спускались до пояса ее платья. Под платьем была лишь тонкая муслиновая сорочка.

Справившись с последней пуговицей, руки Эдварда скользнули под застежку и легли на ее грудь, прикрытую полупрозрачной тканью. Джулия откинула голову и прислонилась к нему спиной. Когда его руки двинулись вниз, она застонала от наслаждения и, повернув лицо, поцеловала его в шею. Губы Эдварда тотчас ответили ей, а руки начали высвобождать ее из платья, и вскоре оно с шелестом упало к ее ногам.

Оторвавшись от ее губ, он нагнулся, поднял платье и повесил его на спинку стула. Даже в любви стремится к порядку, подумала Джулия. Он принялся поочередно вытаскивать шпильки из ее волос и укладывать их в ряд около подсвечника; вслед за шпильками на комод легли ее жемчужные подвески и ожерелье. Потом Эдвард высвободил ее скрученные на затылке пряди, так что они рассыпались по ее спине и плечам, и наконец обнял ее. Когда его язык скользнул между ее губами, Джулии снова показалось, что она сейчас растворится в нем.

– Я люблю тебя, – хрипло прошептал он. – Люблю до безумия. Скажи, ты правда здесь или ты мне снишься?

– Мне тоже кажется, что это все сон, – едва слышно сказала она и закрыла глаза.

Эдвард опустился перед нею на колени, и его руки медленно поползли по ее ногам: вверх, вниз, снова вверх. Потом он развязал подвязки и стянул с ее ног шелковые чулки. Джулия с улыбкой открыла глаза: ее туфли уже стояли под комодом, а сверху Эдвард укладывал на них чулки и подвязки.

При виде этой армейской аккуратности ей опять сделалось страшно. Теперь она поняла, почему: она боялась его потерять.

Глаза защипало от непрошеных слез. Джулия протянула руку и тихонько погладила длинные черные волосы Эдварда. Все еще стоя около нее на коленях, он начал целовать ее ноги через легкую сорочку. Джулия почувствовала, как по его телу пробежала дрожь.

Невесть откуда явилась мысль об армиях, которые сейчас стягивались к южной окраине Брюсселя, и о том, сколько кампаний и сражений Эдварду уже пришлось пережить в этой войне. Сердце ее вновь сжалось от страха, о котором она на время забыла – или, возможно, хотела забыть? – за собственными заботами.

Эдвард Блэкторн – солдат по ремеслу и по призванию – мог погибнуть в первом же бою.

Но думать об этом ей не хотелось, и, сморгнув слезы, она постаралась целиком отдаться собственным ощущениям. Эдвард приподнял тонкую ткань ее сорочки, и теперь его губы скользили по ее голым ногам, а руки, казалось, были везде. Медленно и сладострастно они двигались по ее телу, изучая каждый его изгиб и разжигая огонь желания. Голова ее кружилась все сильней, дыхание сбивалось. Пальцы ощупью отыскали ленту на его затылке и потянули за один конец. Пока он наслаждался ее телом, она, как завороженная, гладила и перебирала его черные густые пряди.

В комнате было холодно, и скоро она начала дрожать. Эдвард тут же поднялся с колен.

– Прости меня. – Он поднес ее пальцы к губам. – Ты замерзла?

– Кажется, да… немного. Но я сама это только сейчас заметила, – прошептала она и, притянув к себе его голову, опять поцеловала его в губы.

В ответ он обнял ее так крепко, что ее ноги приподнялись над полом.

– Слава Богу, что ты приехала, – выдохнул он, на секунду отрываясь от ее губ. Когда ладони Эдварда сползли на ее ягодицы и он начал медленно, но сильно прижимать ее к себе, она застонала и прильнула к нему. Теперь для нее исчезло все – кроме Эдварда, кроме запаха его кожи и согласного движения двух тел, изнывающих от желания.

Неожиданно он опустил ее на пол и, откинув покрывало, велел ей поскорее укрыться – если, конечно, она не хочет простудиться. Джулия благодарно засмеялась и юркнула в постель, и он тоже разделся и лег с нею рядом.

От его тепла, от нежности его губ и рук ей стало удивительно хорошо. Шелковистые волосы на его груди, руках и ногах приятно щекотали ее. Она гладила его спину и руки и то целовала, то ласкала его, то тихонько покусывала его верхнюю губу, и тогда его – а может быть, ее дыхание скользило по ее щеке. Желание наконец сделалось нестерпимым для обоих. Когда его язык проник в ее рот, она задрожала и прильнула к нему еще сильнее. Тогда он осторожно разомкнул ее ноги и слился с ней в единое целое, завладев ее телом, сердцем и душой.

Все мысли оставили ее, и, соединившись с ним, она начала двигаться с той же природной размеренностью, что и он. Теперь уже нельзя было определить, где чье дыхание. Под тяжестью его тела воздух шумно вырывался из ее груди. Эдвард двигался властно и сильно, и с каждым его движением ее наслаждение росло. Она услышала стон, но не поняла, чей – свой или его. Время, казалось, кануло в небытие, и вместе с ним исчезли все предметы в комнате, и пламя свечей, и приглушенный уличный шум. Были только их тела, слившиеся в размеренном движении, их души, соединившиеся в упоении, только блаженство и уверенность, что Эдвард ее муж, а она его жена, и что иначе быть уже не может.

Радость владела всем ее существом. Из ее глаз струились слезы, с губ рвались стоны, а сердце жаждало только одного: знать, что ни жизнь, ни смерть не разлучат их. Она отдала ему себя; она вобрала его в себя. Отныне она будет принадлежать ему всегда.

* * *

Утром Джулия проснулась с ощущением трепетной радости в сердце. В щель между выцветшими малиновыми занавесками лился яркий свет. Теплое дыхание Эдварда ласкало ее щеку. Подтянув простыню к подбородку, она зажмурилась, и тотчас память вернула ее на несколько часов назад.

Потом, ночью, Эдвард снова овладел ею, на этот раз безо всякой нежности, грубо и неистово. Джулия сама себе казалась частью какого-то первобытного мира, в котором нет ни правил, ни приличий, только их обнаженные тела. Каждый раз, когда он яростно устремлялся в ее плоть, ее пронзало острейшее наслаждение. Ее ноги обвивали бедра Эдварда, она чувствовала себя самкой, которая спаривается с самцом, потому что так велит ей вечный закон природы. Он терзал ее шею, плечи, грудь. Кровать скрипела, вздрагивала и стукалась о стену. Он подвел ее к краю пропасти и столкнул вниз, и она упала в пучину блаженства, из которой не могла и не хотела возвращаться.

А под утро они опять соединились, но и это соединение было не похоже на предыдущие. Оно было нежным и неторопливым, а предстоящее расставание словно оставляло их желание неутоленным, хотя они дарили себя друг другу щедро и ласково. В сердце ее остался страх за завтрашний – вернее, уже сегодняшний – день. Эдвард нежно целовал ее и шептал на ухо:

– Скоро начнется сражение… Я не хотел, чтобы ты приезжала. Но – Боже! – как я счастлив оттого, что ты сейчас со мной.

Взглянув на него, она поняла, что он прощается с нею. Наверное, так всегда перед битвами прощались со своими женами мужчины. Почему же она не думала об этом раньше? Почему за своими бесчисленными заботами ни разу не попыталась представить по-настоящему, что значит быть женою Эдварда?

Эдвард – офицер, он должен идти на войну.

Эта мысль прочно вцепилась в нее и не хотела отпускать. Слепящий страх затмил чувство покоя, только что владевшего ею, и все ее представления о том, какой будет их с Эдвардом жизнь.

Когда он проснулся и тихонько поцеловал ее в щеку, она притворилась спящей. Стараясь ее не будить, он выбрался из кровати и начал собираться. Она не удивилась: он еще ночью говорил, что утром его полк выступает к Суанскому лесу. Потом его голос послышался уже из гостиной: он объяснял что-то своему денщику. Через несколько минут он вернулся и тихонько забрал из спальни все свои вещи. Сердце Джулии наполнилось невольной благодарностью: он заботился об ее удобствах и достоинстве – разумеется, в той мере, в какой они вообще возможны для женщины, проснувшейся утром в чужой постели.

Джулия уже почти час лежала в постели, страшась наступающего дня. Неожиданно ей стало стыдно: можно ли быть такой малодушной? Почему мысль о том, что Эдвард идет на войну, стерла из ее памяти все нежные слова, которым она с таким удовольствием внимала этой ночью? Ей захотелось вдруг оказаться как можно дальше отсюда и не слышать приглушенных голосов Эдварда и его слуги из соседней комнаты. Ей захотелось обратно в Англию. В голову лезли страхи, и отогнать их было невозможно: чудилось, будто над кроватью реет сама смерть и только ждет момента, чтобы отобрать у нее Эдварда.

Джулия уже знала, что такое смерть. Да, наверное, дело было именно в этом: она уже знала. Если бы мама не погибла тогда на дне каменного карьера, если бы братья не вышли в тот день в море… Она зажмурилась, но горячие капли уже просочились сквозь ресницы. Перекатившись на спину, она закрыла лицо руками и всхлипнула. Только бы он не погиб!.. Этого она не вынесет.

Дверь отворилась, потом затворилась снова, и послышались шаги. Джулия замерла, крепче прижав руки к лицу.

– Джулия, что случилось? – Эдвард попытался развести ее руки, но она не далась.

Его сочувствие, сам его голос заставили ее еще больше затрепетать от страха. Хотелось крикнуть, чтобы он скорее уходил, оставил ее в покое, но она не могла вымолвить ни слова. Давясь слезами, она лишь вырвала у него руку и отвернулась к стене. Нет, она не вынесет этой муки

– Что с тобой? Ты плачешь? – Эдвард опустился рядом с ней на кровать.

– Уходи! – всхлипнула она. – Я боюсь за тебя, я совсем потеряла голову от страха!

Однако, вместо того, чтобы уйти, он подхватил ее на руки и прижал к груди, так что она ткнулась лбом в прохладный батист его рубахи. Хотя ей было неудобно – шея неловко изогнулась, а подбородок уперся в грудь, – она все же выпростала руку и обхватила его за талию.

– Не уходи от меня! – сказала она молящим шепотом. – Не покидай меня, Эдвард!

Он тихонько засмеялся, гладя ее волосы на обнаженных плечах.

– Что ты, Ванделье с меня голову снимет! Я и так уже на два часа опоздал. Мне пора. Я зашел только попрощаться и сказать тебе, что я отправил к леди Тревонанс записку. Скоро она пришлет тебе твою служанку, расческу и утреннее платье.

Джулия подняла на него глаза, но его черты расплывались за пеленой слез.

– Ты меня не понял. Я прошу тебя… совсем не возвращаться в полк. Останься со мной. Мы можем уехать куда-нибудь… хотя бы в Америку. Только, пожалуйста, не уходи. Твоей смерти я не вынесу.

Эдвард погладил ладонью щеку Джулии и, наклонясь, поцеловал ее в губы.

– Я клялся не пожалеть жизни своей ради того, чтобы избавить Европу от Бонапарта. Ты хочешь, чтобы я отрекся от своей клятвы?

– Хорошо, не хочешь в Америку, тогда поедем в Вест-Индию, – сказала она совсем невпопад. – Купим себе плантацию, а для детей наймем учителей и гувернанток… Эдвард, ты слышишь меня?

Он приложил кончики пальцев к ее губам и прижал к себе еще крепче.

– Я сделаю все, чтобы вернуться к тебе, Джулия. Но сейчас я прошу тебя об одном: будь сильной. Твои силы и мужество нужны мне сегодня не меньше, чем год назад они были нужны тебе и твоим сестрам. Думаешь, я не боюсь вражеских армий, которые сейчас угрожают нам с юга? Еще как боюсь! И все мои товарищи тоже. Когда я выезжаю навстречу противнику, только сознание долга не позволяет мне развернуть коня и скакать в обратную сторону. Твой же долг сейчас – вытереть слезы и поцеловать меня на прощание. Пожалуйста, Джулия, сделай это для меня. Ну же!..

В его голосе появились твердые, почти командирские нотки. Зачем он требует от нее того, что ей всего труднее? Однако она все же постаралась взять себя в руки, и вскоре боль в ее груди стала утихать, дыхание выровнялось, а слезы иссякли. Она села к Эдварду на колени и посмотрела ему в лицо.

Он любовался ею с таким восхищением, что ее страх вдруг прошел. Разве любовь, столь совершенная, как у них с Эдвардом, может увянуть от житейских невзгод? И, когда он нежно погладил ее грудь и расцеловал в обе щеки, она, обняв его за шею, ответила ему жарким поцелуем.

– Когда ты выполнишь свой долг, ты вернешься, а я буду ждать тебя в доме леди Тревонанс, – сказала она.

– Я найду тебя там. – Он в последний раз окинул Джулию влюбленным взглядом, посадил на кровать и стремительно вышел.

Джулия долго глядела ему вслед. Ее ноги были укрыты, а голые плечи совсем замерзли, но она не могла заставить себя двинуться с места. Взгляд ее словно прирос к двери спальни. Когда-то она была покрашена в темно-синий цвет, но краска местами ободралась, местами облупилась, и теперь у двери был такой вид, словно в припадке ярости кто-то долго пинал ее ногами.

От жалости то ли к двери, то ли к самой себе глаза Джулии опять наполнились слезами. Она плакала и плакала и не могла остановиться, и скоро простыня на ее коленях промокла насквозь.

Через час приехала Хетти, и Джулия наконец выбралась из постели. Приняв ванну и облачившись в утреннее платье из кремового шелка, она оглядела пустую комнату, которую Хетти уже успела прибрать. Когда ее взгляд упал на красный балдахин над кроватью, ее снова охватила дрожь.

Суждено ли им с Эдвардом встретиться вновь?

Не в силах больше смотреть на эту красную парчу, Джулия быстро развернулась и вышла из комнаты. Через минуту она уже спустилась по лестнице и подошла к ожидавшему экипажу. Лишь откинувшись на сиденье, она вдруг сообразила, что начисто забыла о цели своего приезда. Она так и не сказала Эдварду, что сэр Перран в Брюсселе и, судя по всему, замыслил что-то дурное. Впрочем, перед угрозой большого сражения возможная месть сэра Перрана отошла на задний план.

* * *

Сэр Перран проследил за тем, как его жена вышла из меблированных комнат и ступила на подножку наемного экипажа. Он желал сейчас только одного: чтобы война не лишила его возможности собственноручно разделаться со своим племянником.

26

Вечером, когда лорд и леди Тревонанс поехали на бал герцога Ричмондского, Джулия осталась дома. Вряд ли бы она смогла сейчас развлекаться, зная, что Эдвард уже вернулся в полк. Военные действия еще не начались, поэтому многие офицеры еще находились в Брюсселе и были приглашены сегодня на бал, но некоторые уже выступили со своими солдатами к месту предполагаемого сражения. Эдвард оказался в числе последних.

Весь вечер она места себе не находила от тоски. Тревогу за жизнь Эдварда сменяли мысли грустные и прекрасные, навеянные воспоминаниями о сегодняшней ночи. То и дело на своей коже или в волосах она ощущала Эдварда – вернее, его мыло для бритья. Еще не прошло десяти часов, как он уехал, а она уже отчаянно скучала по нему.

Под руку ей попался томик Вордсворта; она пыталась читать, но никак не могла вникнуть в смысл прочитанного. Прекрасные строки казались ей бессмысленным нагромождением слов, из которых к тому же возникали самые неожиданные образы. Если в стихах шла речь о больших деревьях, ей тотчас мерещились раскидистые буки Суанского леса, стоящие стеной между нею и любимым; при слове «колос» тотчас представлялось широкое поле между лесом и рекой Самбр и молодые колосья, растерзанные конскими копытами и сапогами солдат; при любом упоминании о четвероногих прямо на нее с топотом неслись ряды всадников с обнаженными клинками в руках. Наконец она вздохнула и отложила книгу. Кто мог предположить, что даже стихи Вордсворта наполнятся для нее смертоносным дыханием войны?

Джулия позвонила в колокольчик и, когда дворецкий появился на пороге, попросила принести ей бокал портвейну. Потом, сидя в кресле, она маленькими глотками отпивала терпкое вино, и охватившая ее дрожь постепенно проходила. Наконец бокал опустел. Джулия закрыла глаза и погрузилась в тяжелую дремоту.

Очнувшись, она не сразу поняла, где она и что ее разбудило. Под окном на улице раздавались какие-то голоса. Часы на камине показывали три. Джулия никак не ожидала, что может проспать так долго, сидя в кресле. Видимо, тревога за Эдварда измотала ее вконец.

Голоса на улице становились все громче. Что там такое? Стряхнув остатки сна, Джулия прислушалась внимательнее. Кто-то кричал, но слов было не разобрать. То и дело до ее слуха доносился стук подков о мостовую и шум проезжавших мимо экипажей. Голоса уже переместились в переднюю: леди Тревонанс говорила что-то торопливо и взволнованно. Через минуту на лестнице послышались шаги: лорд и леди Тревонанс приближались к гостиной.

Джулия встала и, держась за резной подлокотник кресла, ждала. Наконец дверь распахнулась, и маркиза, в платье великолепного сапфирового цвета, появилась в дверях. От быстрой ходьбы она задыхалась. Лицо ее было бледно.

– Все произошло так быстро, – растерянно проговорила она. – Веллингтон уехал прямо посреди бала. Перед самым отъездом Тревонанс успел перекинуться с ним двумя словами, потом забрал меня, и мы тоже уехали. Джулия, французы перешли Самбр!

– Что?! – Джулия покачнулась. – Как они могли оказаться так близко от Брюсселя? Кто-нибудь знал об этом раньше?

– Нет. – Войдя, лорд Тревонанс затворил за собою дверь. – Это все хитрости Бонапарта! Насколько я понимаю, он хочет воспрепятствовать соединению наших войск. Теперь он попытается оттеснить пруссаков от армий Веллингтона и разбить по отдельности тех и других. Проклятый корсиканец! Все-таки сшельмовал! Нанес удар, когда мы еще не успели подтянуть все силы. Дорого же нам теперь придется платить за эту медлительность!

У Джулии вдруг подкосились ноги, и она неловко опустилась в кресло. Того, что случилось, не ожидал никто. Союзники предполагали начать общее наступление не раньше первого июля: к этому времени все европейские армии уже должны были подтянуться к южной окраине Брюсселя. К тому же многие полагали, что французы восстанут против своего бывшего императора и дело вообще не дойдет до войны. Отчасти именно этим объяснялась некоторая безмятежность союзников. Все, однако, обернулось иначе: французы неожиданно перешли Самбр, и война сама явилась в Брюссель.

Сцепив руки на коленях, Джулия бессмысленно глядела на абрикосовый шелк своего платья. Пальцы ее побелели от напряжения; она попыталась разжать их, но не смогла. Кажется, маркиз что-то говорил ей, но смысл его слов не доходил до нее. Ей хотелось моргнуть, но глаза словно остекленели; не было сил даже для того, чтобы дышать. Война. Почему все так смешалось у нее в голове? Откуда это нелепое ощущение, будто снаружи она вся, с ног до головы, опутана веревками, а внутри одеревенела от страха?

Эдвард. Вернется ли он?

Леди Тревонанс, опустившись перед нею на колени, гладила ее сцепленные пальцы и заглядывала в лицо.

– Джулия? – долетел словно откуда-то издалека ее голос.

Джулия с трудом оторвала взгляд от своего платья и стала смотреть в участливые глаза маркизы – карие, как у лорда Питера. Как они все-таки похожи! Джулии казалось, что ее мимолетная помолвка с лордом Питером произошла бесконечно давно – сто лет, а не год назад. Выйди она тогда за лорда Питера, теперь ей не пришлось бы сидеть так, цепенея от страха.

Но ведь она не любит лорда Питера.

Она любит Эдварда, только его.

– Он может погибнуть, – наконец сказала она.

– Да. – Глаза леди Тревонанс наполнились состраданием. – Но может и вернуться к вам. Все в руках Господа.

– Руки Господа не удержат всех, – рассеянно отозвалась Джулия.

– Что тут скажешь? Только одно: ради нашего блага Господь доверил нас друг другу. Мужайтесь, милая. Ваш любимый – прекрасный солдат.

– Я знаю.

От окна послышался голос лорда Тревонанса.

– Войска идут и идут. Вон брауншвейги в черных мундирах. Боже мой, кто бы мог подумать!.. – От волнения горло у него сжалось, и он умолк.

Джулия обернулась. Маркиз стоял, опустив плечи и прикрыв глаза рукой.

Роковой час решающего сражения неумолимо приближался.

* * *

Весь день шестнадцатого июня стояла жара, но Джулия бродила по дому с ледяными руками и ногами. Ее сердце было сковано страхом. Со стороны Катр-Бра, расположенного по дороге на Шарлеруа милях в двадцати южнее Брюсселя, доносились приглушенные раскаты канонады, но никто толком не знал, что там происходило. Семнадцатого июня небо заволокли серые облака, и вчерашняя жара сменилась проливным дождем.

– Так-то, господа бонапартисты! – приплясывая от радости, говорил маркиз Тревонанс. – Потаскайте-ка теперь свои пушки по грязи!..

Джулия проплакала всю ночь. Еще вчера днем в город начали прибывать раненые из Катр-Бра и Лигни. До сих пор она знала о муках и страданиях, которые несет с собою война, лишь понаслышке. Теперь впервые она собственными глазами увидела все то, о чем писали газеты и говорили очевидцы. Конечно, она догадывалась, что и сейчас ее взору открыто далеко не все. Однако этого оказалось достаточно, чтобы понять, как далеки были письма Эдварда от правдивого изображения ужасов войны: в них не было ни удушающего порохового дыма, ни безруких и безногих калек, ни душераздирающих стонов раненых.

Все упорнее становились слухи о том, что Наполеон обещал своим солдатам отдать город на разграбление, – а для каждой женщины это могло означать лишь одно. Волна страха захлестнула Брюссель. Многие пытались – по дороге или по реке – бежать на север, в Антверпен, однако все лошади и экипажи были реквизированы для армии, и уже на следующий день – то есть в воскресенье, восемнадцатого июня – Джулия смирилась с мыслью, что вырваться из Брюсселя ей не удастся. Вскоре после полудня пушечная пальба стала доноситься со стороны деревень Ватерлоо и Мон-Сен-Жан, милях в двенадцати южнее Брюсселя. Около трех часов в городе появились солдаты-кавалеристы, вероятно, покинувшие поле боя. Они неслись по улицам города во весь опор и кричали, что все погибло и французы скоро будут здесь. Этих солдат становилось все больше, и все они говорили одно и то же: французы победили, армия Веллингтона разбита.

Джулия и леди Тревонанс сидели на диване, прижавшись друг к другу, маркиз, с заряженным пистолетом в руке, стоял у двери. Джулии хотелось закричать, но она понимала, что стоит ей сейчас издать хоть один звук, она уже не сможет остановиться и будет кричать, пока не охрипнет. Поэтому она молча покачивалась из стороны в сторону, зажав рот носовым платком и задевая плечом бледную от страха леди Тревонанс.

С наступлением сумерек пушки смолкли.

А в девять часов до города долетела весть, противоречившая всему, что говорилось до сих пор: Веллингтон отбил все атаки императорской гвардии, а к концу дня к месту сражения прибыли наконец прусские войска, и Наполеон был разбит наголову.

Женщины плакали, обнявшись. Лорд Тревонанс обессиленно опустился в кресло около дивана и закрыл лицо руками.

* * *

На другой день Джулия вместе с лордом и леди Тревонанс сидела в гостиной и вышивала – точнее, пыталась вышивать, так как каждый второй стежок ложился у нее сегодня кое-как. Она только что вдела новую нитку в игольное ушко, когда дверь отворилась и на пороге появился дворецкий.

– Майор Эдвард Блэкторн! – торжественно возвестил он.

Обе женщины одновременно ахнули, и работа выпала у Джулии из рук. Поднявшись с дивана, обтянутого шелком в бело-розовую полоску, она молча глядела на Эдварда, который уже твердой поступью вошел в дверь. У него был такой вид, словно за время его отсутствия ничего особенного не произошло.

Очевидно, он успел заехать к себе, чтобы привести себя в порядок. Все солдаты и офицеры возвращались в город после Ватерлоо с лицами, черными от пороха, и были перепачканы грязью и кровью с ног до головы; Эдвард, напротив, сиял безупречной свежестью и чистотой, и лишь глаза ввалились и покраснели, выдавая многодневную усталость.

– Эдвард!.. – прошептала она.

Что это – явь, сон, призрачное видение?

– Джулия, милая. – Он с улыбкой приближался к ней.

– Это правда ты?.. Но как? Откуда? – Она все еще не верила, что Эдвард, живой и невредимый, идет к ней.

Лишь убедившись, что перед нею не сон и не видение, она шагнула навстречу и припала к его груди. Так они стояли очень долго; наконец он отпустил ее и обернулся к леди Тревонанс. Маркиза, не пряча слез, обхватила его руками за шею, потом передала его в отеческие объятия лорда Тревонанса.

Теперь маркизе не терпелось выслушать рассказ Эдварда о Ватерлоо – ибо сражение уже успели окрестить по названию местечка, где находился штаб Веллингтона, – и она придвинула к дивану черный лакированный с позолотой стул и усадила на него Эдварда, сама же, вместе с лордом Тревонансом, села напротив. Джулии был предложен второй стул, однако она почему-то не стала садиться, а отошла к окну, откуда ей хорошо было видно лицо Эдварда.

Странно, подумал Эдвард, но тотчас забыл об этом и приступил к рассказу.

Джулия и сама бы не взялась объяснить, почему вдруг ей захотелось быть от всех в стороне. До этого она много долгих часов ждала каких-нибудь вестей о нем, а когда оказалось, что его полк тотчас по окончании сражения был переброшен в Париж, и вовсе потеряла надежду выяснить в ближайшие дни его судьбу. Увы, поток убитых в столицу не прекращался, и майор Блэкторн вполне мог оказаться среди них.

Но вот он появился сам, и от неожиданности Джулия не могла разобраться в своих чувствах. В груди ее теснились самые противоречивые чувства. Пожалуй, главным из них была радость от того, что он выжил. По предварительным подсчетам, потери англичан в этом сражении составляли десять-пятнадцать тысяч человек, и тем не менее Эдвард сидел перед нею на стуле, целый и невредимый, не считая шишки на голове, о которой он как раз сейчас рассказывал маркизу.

– Тогда наконец мы начали теснить французов. Императорская гвардия не выдержала натиска – а дальше я уже ничего не помню. Мушкетная пуля царапнула мне затылок, и меня выбросило из седла. Рана сама по себе неопасная, но при падении я ударился головой обо что-то твердое – скорее всего о камень – и потерял сознание. После меня унесли с поля боя – и вот я здесь.

– Вы должны благодарить судьбу за это везение, – выдохнула леди Тревонанс. Рука ее была прижата к груди.

– И я благодарю ее от всего сердца, – серьезно сказал Эдвард.

– Однако, мой мальчик, мы хотим знать все, все подробности, – объявил маркиз. Он сидел на диване, немного наклонясь вперед, и его поза выражала величайшее внимание.

Кивнув, Эдвард стал смотреть прямо перед собой или скорее внутрь себя. Когда он заговорил, голос его звучал неспешно и строго.

– В общем наступлении мой полк участвовал только дважды. Первый раз нас бросили в поддержку бригады тяжелой кавалерии Понсонби, которая до этого слишком рьяно отбивала первую атаку французской пехоты. Несколько полков из бригады – в их числе и Первый пехотный, и Второй драгунский – в пылу преследования пересекли оборонительный рубеж противника, за что и были жестоко наказаны: тотчас французские уланы атаковали их со всех сторон и разбили в пух и прах. Тогда-то нас и послали к ним на выручку – и мы постарались на славу. Положение, конечно, было аховое – но мы ведь кавалерия легкая, маневренная. Вместе с Двенадцатым полком мы быстро и без всякого шума обошли их оборонительный рубеж и ударили с тыла, когда французы меньше всего этого ожидали. Остатки бригады Понсонби, которые еще можно было спасти, мы спасли… – Он вздохнул и надолго умолк. Джулия заметила, что в его покрасневших глазах блеснули слезы. После этого он перешел к рассказу о том, как его полк был брошен в подкрепление пехотной дивизии Пиктона, и о втором наступлении на противника, с участием Шестнадцатого легкого драгунского полка.

– …К этому времени уже начало темнеть. Императорская гвардия в последний раз предприняла попытку атаки – и развалилась. Веллингтон, размахивая шляпой в воздухе, проскакал перед нашими измученными полками, призывая преследовать врага до конца. Французы уже оставляли свои батареи, их пушки одна за другой умолкали.

– Когда дым наконец рассеялся, мы увидели то, что Веллингтон еще раньше разглядел в подзорную трубу: французы, бросая на ходу оружие, беспорядочно бежали с поля боя. Наконец-то прибыло многотысячное прусское войско, которого мы ждали весь день. Оказалось, что после дождя дорогу из Вавра безнадежно развезло, орудия утопали в грязи, и пруссаки просто не могли пробиться на Мон-Сен-Жан. Потом мы еще какое-то время добивали остатки французской кавалерии и императорской гвардии – которая, кстати, стойко держалась до последнего, прикрывая отход Бонапарта. Мы наносили удар за ударом, и в конце концов гвардейцы не выдержали.

А потом мы гнали их по вытоптанному полю… – Словно не веря, Эдвард помотал головой, и из его глаз выкатились слезы. – Теперь все кончено. После такого страшного разгрома Наполеон Бонапарт уже не сможет подняться.

На щеке маркиза тоже блеснула слезинка. Он смахнул ее и, привстав, крепко сжал плечо Блэкторна.

– Хорошо, сынок, – хрипловато сказал он.

Леди Тревонанс, у которой слезы лились из глаз куда обильнее, наклонилась вперед и снова обняла Эдварда. От рыданий маркизы у Джулии тоже защемило в груди, однако плакать она почему-то не могла. Она как бы не совсем верила, что все это происходило на самом деле.

Когда леди Тревонанс наконец отпустила Эдварда, ее муж, которого всегда интересовали подробности, задал новый вопрос:

– Простите мое любопытство, Блэкторн, но – где был Веллингтон во время сражения? Приходилось ли вам его видеть – ведь, если я правильно понял, большую часть времени вы сами находились далеко на левом фланге, позади пехотной дивизии Пиктона?

– Да, как и бригада Вивьена. Что до Веллингтона, то он, кажется, был везде. И, хотя наши позиции растянулись на целые две мили, все офицеры, с которыми я потом беседовал, говорили одно и то же: в самые ответственные минуты Веллингтон появлялся с ними рядом, подавая солдатам пример мужества и стойкости.

Маркиз кивнул и улыбнулся весьма довольной улыбкой.

– Я слышал, он никогда не носит мундира и даже в дни сражений надевает старенький серый плащ с одинарной пелериной и простую треуголку. Вам это не кажется странным?

– Пожалуй, – с улыбкой отвечал Эдвард. – Но зато остальные офицеры так любят щегольнуть изяществом мундира, что его просто невозможно ни с кем спутать. В нем вообще нет ничего показного, и даже речи его до крайности просты. Помню, в одну из самых напряженных минут, когда Бонапартовы пушки палили без перебою, он сказал: «Да, дымновато, господа! Но хорошо стреляет тот, кто стреляет последним».

Лорд Тревонанс рассмеялся.

– Воистину: простота великого человека – великая простота. Должен сказать, что и в гостиной он точно такой же: ни слова лишнего, только самое необходимое. Итак, майор, что вы намерены делать дальше? – продолжал он, с новым интересом разглядывая Эдварда. – Ведь, насколько я понимаю, ваш полк уже преследует французов и направился вслед за ними в Париж?

– Да. Собственно говоря, я собирался сделать то же самое, – Блэкторн осторожно потрогал шишку на голове, – но Ванделье даже слушать меня не пожелал. Он велел мне возвращаться в Брюссель и заявил, что до Парижа его бригада уж как-нибудь доберется без меня. Разумеется, через пару дней я их догоню.

Джулия даже не заметила, когда она перестала слушать Эдварда, когда отвернулась от него и от супругов Тревонанс. Ей казалась, что над нею витает сама смерть, но не смерть вообще, безымянная и потому не такая страшная, а смерть тех, кто был с нею еще совсем недавно, – матери, братьев, отца. Как странно: до сих пор она не подозревала за собою панического страха смерти. Все это время она была совершенно уверена, что только неустроенность сестер препятствует ее немедленному и окончательному соединению с Эдвардом, теперь же она увидела самое себя как бы новыми глазами.

Эдвард Блэкторн – солдат и останется солдатом до конца жизни. Он и прежде говорил ей об этом, но она каким-то непостижимым образом продолжала надеяться, что он уйдет из армии и поселится в Бате вместе с ней. И вот – не успев вернуться, он уже говорит, что должен ехать за своим полком в Париж.

– Джулия? – раздался шепот Эдварда над самым ее ухом.

Когда его пальцы коснулись ее руки, она очнулась и заморгала, словно стряхивая оцепенение. Оказалось, что она стоит у окна, бессмысленно уставясь на запруженную толпами мостовую. Улица становилась все многолюднее: видимо, радость победы была слишком велика и горожане просто не могли усидеть дома.

Наконец она обернулась. Эдвард смотрел на нее с нескрываемым беспокойством.

– Что-нибудь случилось? – все еще шепотом спросил он.

Джулия оглядела гостиную. Лорд и леди Тревонанс уже ушли, и они с Эдвардом были вдвоем.

– Я не знаю, – ответила она. – Просто я прежде не думала… вернее, не понимала, что ты солдат и готов отдать жизнь за свою страну. Кажется, я начала осознавать это, только когда ты уходил от меня перед сражением, а вот теперь осознала вполне.

– Я вернулся к тебе, Джулия, – сказал он, пытаясь поймать ее взгляд. – Остальное сейчас неважно.

Джулии мучительно хотелось объяснить ему свои чувства, но она не знала, как.

– Милая, поедем ко мне, – сказал он, целуя ее пальцы.

Она опустила глаза. Откуда-то к ней подступала непрошеная дурнота. Он снова поцеловал ее пальцы, потом ладонь. От тепла его губ страхи ее как будто немного затихли, но не ушли. Что из того, что он успел помыться? От него все равно пахло порохом и лошадьми. Губы Эдварда коснулись ее щеки, но и после поцелуя ощущение дурноты не прошло. Ее охватила дрожь.

– Да что с тобой? – воскликнул он, тревожась уже не на шутку.

– Я… я неважно себя чувствую, – ответила она. – Вероятно, переволновалась. Ты здесь, со мной, а я все еще не могу в это поверить и боюсь обнаружить тебя в числе убитых. – Она подняла на него полные слез глаза. – Понимаешь? Я не могу поверить, что ты жив.

Отпустив ее руку, Эдвард обнял ее за талию и притянул к себе. Джулия силилась сдержать дрожь, но не могла. Слезы уже сорвались с ее ресниц и катились по щекам.

– Мне было так страшно, – прошептала она едва слышно.

Он начал нежно целовать ее волосы, ухо, лоб. Когда его губы нашли ее рот, она прижалась к нему всем телом. От этого ее дрожь как будто стала проходить, а волна страха наконец отхлынула. Теперь ее переполняла благодарность к судьбе за то, что Эдвард вернулся к ней, тогда как многие его товарищи уже не вернутся к своим ближним никогда.

По жилам Джулии разлилось приятное тепло, ей стало легко, и мысли о смерти отлетели. Для нее не существовало больше ничего, кроме рук и губ Эдварда. Она начала сама целовать его, страстно и торопливо. Его ноги были прижаты к ее ногам, руки обнимали ее, язык владел ее ртом, и сейчас она знала только это и слышала только те нежные слова, которые он шептал ей то в ухо, то в волосы, то куда-то мимо щеки.

– Джулия, любовь моя!..

Она снова растворялась в нем, и обнимала за шею, и гладила его волосы.

– Поедем ко мне, – шептал он.

И, хотя ей хотелось этого больше всего на свете, она сказала:

– Я не могу. Я обещала леди Тревонанс… Мы с нею договорились ехать к… – Его губы закрыли ей рот.

– Думаю, что она охотно освободит тебя от данного слова.

Джулия рассмеялась и коснулась губами его щеки.

– Я несу какую-то чушь! Конечно, освободит… Тем более что в Брюсселе такая ужасная неразбериха.

Через несколько минут, с розовыми от смущения щеками – поскольку ей только что пришлось прощаться с леди Тревонанс, – Джулия опустилась на сиденье экипажа рядом с Эдвардом.

На улицах все еще толпилось множество людей, которые при виде мундира всякий раз оживлялись, и тогда громовое «ура!» прокатывалось из конца в конец улицы. Многие кареты и экипажи были украшены лавровыми ветками. Из окон свисали флаги всех союзных стран. Лошади с трудом пробирались сквозь толпу, но рука Эдварда обнимала Джулию, и от этого она чувствовала себя хорошо и покойно и совсем не сетовала на частые остановки.

К тому времени, когда они наконец добрались до его квартиры, Джулия уже почти успокоилась и поняла, что ее любовь к Эдварду ничуть не ослабела. Войдя в гостиную и на всякий случай заперев дверь на ключ, Эдвард тотчас повернулся к ней и стал осыпать ее жаркими поцелуями. Он прервался лишь на минуту, чтобы развязать синие шелковые ленты на ее шляпке – маленький шедевр Габриелы полетел на пол.

Но в его объятьях Джулию снова охватило ставшее уже привычным тревожное ожидание – как вчера, когда после долгого отсутствия всяких вестей явилась вдруг весть о том, что армии Веллингтона и Блюхера разгромлены и город скоро заполнится французскими солдатами. Было ли тут дело в запахе сражения от его мундира или в чем-то ином, – но глаза Джулии вдруг защипало от порохового дыма, окутавшего все кругом, а уши заложило от грохота орудий. Ей мерещились то короткие приказы офицеров на поле боя, то стоны раненых, то предсмертные крики лошадей, то гул самой земли, дрожавшей под сапогами двух многотысячных армий.

Она не очень хорошо понимала, что в действительности происходило в эту минуту. Кажется, она лежала на маленьком диванчике в гостиной, а возможно, и нет. Точно она знала только одно: Эдвард был на ней и в ней, его руки до боли стискивали ее, а сама она обнимала его ногами и судорожно гладила руками в перчатках. При этом гул орудий, крики и топот лошадей не прекращались ни на миг, а убыстряющиеся движения Эдварда рождали новые причудливые образы в ее мозгу.

Но горячая волна уже поднималась откуда-то из глубин ее естества, и навязчивые призраки один за другим истончались и исчезали совсем. Чувствуя сквозь мундир тепло его тела, она начинала постепенно верить, что Эдвард здесь, он с нею, живой и настоящий. Неожиданно ее пронзило наслаждение столь жгучее и острое, что она закричала и едва не задохнулась. Непрошеные слезы опять хлынули из ее глаз. Над ухом у нее раздались стоны Эдварда, он начал двигаться медленнее и ровнее, но сама она все так же судорожно цеплялась за него.

– Тебе больно? – спросил он, как и в первый раз, и Джулия засмеялась в ответ, хотя смеяться ей не хотелось.

– Нет, нисколько.

Он поцеловал ее шею, потому что его губы сейчас находились чуть ниже ее уха, и она закрыла глаза.

Несколько минут спустя, когда ее дыхание восстановилось, она почувствовала под собою что-то жесткое, наподобие старых пружин, и поняла, что они и правда лежат на диване в гостиной.

– Где твои ноги? – спросила она, смутно припоминая, что диван был как будто гораздо короче Эдвардовых ног.

Он засмеялся ей в шею, отчего ей стало щекотно.

– Левая упирается коленом в подлокотник, а правая – ну, что поделаешь, правая на полу.

Джулия приподняла голову, чтобы взглянуть на любопытное зрелище. Странно: теперь ей мешала тяжесть его тела и диванные пружины под спиной, хотя еще несколько минут назад она даже не знала, где находится.

Но стоило ей обвести глазами маленькую темноватую комнату, как чувство покоя, только что владевшего ею, начало быстро улетучиваться. Пустой холодный камин, письменный стол – если, конечно, обшарпанный деревянный уродец с прямыми ножками может называться столом, – оловянный подсвечник. Свет из окна косо падал на голые половицы. Полоска красной парчи шириною всего в несколько дюймов была – вероятно, под видом занавески – привешена с одной стороны окна.

Джулия вздохнула. Ее руки все еще обнимали Эдварда, но сердце вдруг словно окаменело, и она уже сомневалась, была ли реальностью эта близость с Эдвардом.

– Мне пора, – прошептала она.

– Останься, – отвечал он, все так же щекоча губами ее шею. – Леди Тревонанс простит тебя, если сегодня ты не вернешься домой.

Когда Эдвард приподнялся на локте и заглянул ей в глаза, внутри у нее опять все перевернулось. Он потянулся к ней, и она ответила на его поцелуй.

Разумеется, она любит его и будет любить всегда.

Тогда в чем дело?..

Эдвард встал и ненадолго вышел в спальню, и Джулия легла на бок, подложив под щеку ладонь. Слезы, которых слишком много накопилось внутри, снова выкатились у нее из глаз и закапали в золото спутанных волос.

Больше она не могла тут оставаться. Она чувствовала, что должна уйти, и осознавала, что Эдвард не сможет этого понять. Через несколько минут он вернулся, и она отправилась в спальню, чтобы привести себя в порядок. Оправив платье и кое-как пригладив непослушные волосы, она еще некоторое время постояла посреди комнаты. Взгляд упал на износившееся покрывало на кровати. Ей чудилось, что сердце ее точно так же износилось и из него точно так же торчат нитки, как из этого покрывала. Но покрывало можно заштопать, а какими нитками ей теперь штопать свое сердце?

Когда она вернулась в гостиную, Эдвард стоял у окна к ней спиной и смотрел на улицу. В одной руке он держал шпагу острием вниз.

При виде этой шпаги у Джулии на долю секунды помутилось в глазах: она почти явственно увидела, как ее острие входит в человеческую плоть и из раны брызжет кровь.

Она попятилась и сглотнула подкативший к горлу ком.

Прочь, скорее прочь отсюда! – стучало у нее в висках. От страха ее дыхание сделалось прерывистым. Едва сознавая, что делает, она торопливо обошла диван и наклонилась к брошенной на полу шляпке.

– Я ухожу, – объявила она каким-то чужим, непривычно высоким голосом.

Эдвард удивленно обернулся и шагнул к ней.

– Нет! Ты не можешь так уйти.

– Но я же говорила тебе, что занята сегодня… – Она подняла синюю шляпку и отряхнула ее рукой в перчатке. – Я должна идти.

Он нахмурился и сделал еще один шаг в ее сторону.

– Джулия, – сказал он, положив шпагу на обшарпанный стол. – Я не понимаю тебя! И что, черт возьми, значит это «занята»?

– Ты мог бы при мне выбирать более пристойные выражения. – Не отводя взгляда от шпаги на столе, она неловко надела поднятую шляпку. – Пойми, что мне всегда придется выполнять свои обязательства перед ближними, как бы ни… Словом, мне надо идти. Я больше не могу тут находиться!

Метнувшись к двери, она повернула в замочной скважине ключ – раз, другой, третий. Но, в какую бы сторону она его ни вертела, он все время проскакивал, и дверь не отпиралась. Сзади послышались шаги, и пальцы Эдварда сжали ее руку выше локтя. Бросив ключ, Джулия выпрямилась и закрыла лицо рукой. Она силилась и не могла сдержать слезы.

– Джулия, родная моя, что с тобой?.. А-а, понимаю. Ты, верно, впервые столкнулась с войной! Конечно, война – это страшно. Но ведь я здесь, с тобой… и, слава Богу, целый и невредимый.

Он не поймет, подумала Джулия.

– Дело не в войне, – ответила она, уже зная, что не солжет, но и не скажет ему всей правды. – Просто… я не гожусь в офицерские жены. Раньше я думала, что лишь долг перед сестрами мешал мне поехать за тобою в Брюссель, но – ошибалась. Я… не могу жить в вечной тревоге, я слишком много смертей видела в своей жизни!

Она снова попыталась отпереть дверь, но ключ не слушался ее. Тогда Эдвард отвел ее руку, продвинул ключ чуть дальше в замочную скважину и повернул один раз. Дверь открылась.

Ее несколько удивило, что он не попытался остановить или переубедить ее, но размышлять об этом она не стала. Почти бегом она спустилась по лестнице, завязывая на ходу синие ленты своей шляпки, и распахнула наружную дверь. Глоток свежего влажного воздуха принес ей некоторое облегчение. Народу на улицах не убавилось, ждать экипажа было бесполезно, но Джулию это не очень заботило. Недолго думая, она повернула направо и пошла пешком: среди всеобщего шума и ликования вряд ли кто-то мог обратить внимание на одинокую женскую фигуру.

* * *

Сэр Перран, лорд Эрнекотт и мистер Локсхор молча смотрели, как Джулия свернула за угол и скрылась из глаз.

– Итак, господа, – тихо и торжественно произнес сэр Перран. – Соблаговолите ли вы подняться вместе со мною к моему племяннику?

– Да! – Лорд Эрнекотт уверенно кивнул.

– Признаться, я колебался, – сказал мистер Локсхор, – но теперь все мои сомнения развеялись. И это британский офицер, джентльмен, к тому же ваш родной племянник! Какая низость!.. Я готов быть вашим секундантом.

* * *

Блэкторн сидел на том самом диване, на котором они всего несколько минут назад были вместе с Джулией. Ему казалось, что он до сих пор ощущает под собою тепло ее податливого тела и то, как ее пальцы в перчатках пробегают по его лицу, шее, спине… Был ли смысл ее удерживать? Вряд ли. Он должен был ее отпустить. Вернувшись после Ватерлоо, он сразу заметил ее тусклый, безжизненный взгляд: вероятно, напряжение оказалось для нее слишком велико. Но он надеялся, что это пройдет, стоит им только побыть немного наедине. Увы, все оказалось гораздо серьезнее.

Эдвард уронил голову на руки. Невыносимая тоска разрывала на части его сердце. Ему хотелось метаться по комнатам, швырять на пол все предметы, какие подвернутся под руку, и пинать их ногами. Но он продолжал неподвижно сидеть на диване и, тяжело дыша, пытался преодолеть мучительную боль в сердце.

Он должен расстаться с Джулией, должен забыть ее. Но как? С нею жизнь для него имела смысл: имело смысл просыпаться утром, и ложиться вечером спать, и заполнять день делами, малыми и большими, потому что душой и сутью его жизни все равно оставалась она, Джулия. Он не мог этого объяснить, как не объяснил бы, почему столько стихов, пьес и простеньких песенок посвящено любви мужчины к женщине.

Всякий раз, когда он овладевал ею, она словно бы делалась его частью и заполняла собою всю его жизнь. Конечно, его жизнь как-то протекала и без нее; он аккуратно, даже педантично выполнял свои обязанности и делал все, что от него требовалось, – но в этом не было радости и не было того особенного ощущения чуда, которое давала ему только Джулия.

Она сама была чудом его жизни. И, познав это чудо и эту радость, он уже не представлял, как сможет обходиться без нее.

У майора Блэкторна бывали женщины и до Джулии. Однако в самой близости с ними чудесного было не больше, чем, положим, в этом письменном столе у стены: польза есть, но радости мало. Скудный личный опыт, накопленный им за годы кочевой солдатской жизни, не помогал разрешению непростого вопроса: что он должен сейчас сделать? Догнать ее? Уговорить остаться? Пригрозить, если понадобится, и потребовать наконец, чтобы она отбросила все свои страхи и стала его женой – и наполнила бы его жизнь радостью?

Эдвард устало откинулся на спинку дивана. Покачиваясь в седле по дороге из Ватерлоо в Брюссель, он всей душой стремился к одному: забыться в ее объятиях. Это было самое жестокое сражение в его жизни, но он старался не вспоминать о нем и думал только о том, как прижмет Джулию к своей груди. Он до сих пор не мог поверить, что он, Эдвард Блэкторн, уцелел в этой страшной сече, унесшей тысячи и тысячи жизней.

И вот Джулия дала ему забытье, которого он так жаждал, а потом ушла.

Он зажмурился, пытаясь отогнать от себя навязчивые воспоминания, но в этот миг раздался резкий, как град ружейных выстрелов, стук в дверь.

От неожиданности Эдвард вскочил и замер, словно готовясь к прыжку, и не сразу понял, что опасности нет: просто кто-то громко постучал в его дверь.

Он досадливо помотал головой и пошел открывать.

Из-за двери на него холодно взглянули серые глаза сэр Перрана. Его дядя в Брюсселе?.. Эдвард отступил на шаг, придерживая дверь.

С дядей были два спутника, которых Эдвард хорошо помнил по Бату. По мрачным выражениям их лиц он догадался, что они видели Джулию, только что вышедшую из его дома, – и очень возможно, что это произошло не случайно. Цель их неожиданного визита стала вдруг совершенно понятна, словно они уже сообщили о ней. Как странно, что, едва выбравшись из самой опасной битвы в своей жизни, он тут же вступает в другую, на сей раз с собственным дядей.

Затворив дверь, он ожидающе выпрямился. Сэр Перран, силуэт которого четко вырисовывался на фоне окна, а черты оставались в тени, поглядывал на него из-под полуопущенных век.

– Я вижу, ты вернулся с поля боя целым и невредимым, – холодно произнес он.

Даже на расстоянии от него веяло глухой враждебностью, и Эдвард внутренне подобрался. Ненависть к человеку, который хитростью и обманом отнял у него Джулию, вдруг вспыхнула с новой силой. Рука его непроизвольно потянулась к бедру, но наткнулась на пустые ножны: шпага лежала на столе.

– Вряд ли вы явились сюда затем, чтобы поздравить меня со счастливым возвращением. Полагаю, у вас ко мне дело поважнее. – Он язвительно усмехнулся. – Что ж, попробую догадаться. Вероятнее всего, вы решили объявить меня как ближайшего родственника своим наследником?

Сэр Перран вздрогнул и с силою ударил тростью об пол.

– Нахал! – воскликнул он. – Гроша ломаного от меня не получишь!

Во взгляде Эдварда отразилось глубочайшее презрение.

– А мне не нужны ни ваши гроши, ни даже миллионы – и вы прекрасно это знаете.

– Ты всегда был гордецом, – заметил сэр Перран. – Когда мы ездили в Бат, Стивен с Джорджем клянчили у меня все подряд, а ты… Я спрашивал у тебя, молокососа, что тебе купить, а ты молча отворачивался к окну, скрестивши руки на груди.

– Вы скверно обращались с моей мамой – этого я не прощу вам никогда. Стивен с Джорджем были еще слишком малы, чтобы что-то понимать. Я же однажды видел своими глазами, как вы ударили ее. С того дня вы для меня превратились в ничто, и только данное ей обещание удерживало меня в рамках приличий. Я никогда не понимал ее чрезмерной почтительности к вам: даже после того, как вы посмели поднять на нее руку, она убеждала меня не держать на вас зла. Часто она повторяла, что вы подарили ей что-то очень ценное и что якобы по одной этой причине я обязан любить и уважать вас. Но, видно, ее сердце было гораздо отходчивее моего, и сегодня я могу сказать вам прямо: я всегда вас презирал. Мне и тогда уже было ясно, что деньги для вас важнее человеческой чести и достоинства, однако я старался держать данное ей обещание. Но после Лондона, после того, как вскрылась эта отвратительная история с письмами, я не вижу в этом никакой надобности. По мне, вы можете убираться ко всем чертям, и чем скорее, тем лучше.

Опершись на трость, сэр Перран стянул с руки перчатку, медленно подошел к двери и остановился в двух шагах от племянника.

С минуту они смотрели друг другу в глаза. Блэкторн знал, что его дядя мастерски владеет огнестрельным оружием. Конечно, о дуэли на шпагах при его хромоте не могло быть и речи, но навести пистолет способен и хромой. Сердце Эдварда забилось сильнее. Смерть снова, как и вчера, стояла за его плечом, и от этого кровь прилила к его голове и застучала в висках.

Сэр Перран протянул вперед руку, и перчатка упала к ногам Эдварда.

– Тебе осталось только назвать своих секундантов. Жду тебя через три дня на рассвете, в Суанском лесу.

– Завтра, – поправил Эдвард. – Завтра на рассвете. Через три дня я уже должен быть со своим полком в Париже. Пока Бонапарт находится в Европе, война не кончена.

Взгляд сэра Перрана не дрогнул.

– Очень хорошо, – невозмутимо кивнул он. – Значит, завтра на рассвете. По дядиной спокойной уверенности, по тому, как холодно сверкнули его серые глаза, Блэкторн понял, что баронет будет целиться наверняка. Он молча нагнулся за перчаткой, бросил ее мистеру Локсхору и широко распахнул дверь.

Сэр Перран вышел, не сказав более ни слова.

27

Около полуночи Джулию разбудили мужские голоса. Кажется, в кабинете, расположенном на первом этаже под ее спальней, происходил какой-то спор. Хотелось досмотреть прерванный сон, поэтому она свернулась калачиком и накрыла голову подушкой, но голоса спорщиков пробивались и сквозь подушку. В конце концов сон пропал, она повернулась на спину и стала смотреть на большую синюю розетку, от которой во все стороны расходились складки шелкового балдахина над кроватью. На голове у нее был ночной чепец, подол батистовой ночной сорочки перекрутился вокруг колен.

Голоса стали слышней: кажется, лорд Тревонанс выговаривал за что-то своему собеседнику. Странно: к кому бы он мог обращаться в таком тоне? Ведь оба его сына остались в Англии. Второй голос отвечал ему тоже довольно резко и сердито, но слов было не разобрать.

Внезапно Джулия рывком поднялась и села на кровати. Эдвард. Она узнала его голос. Она еще не успела придумать, что делать, оставаться в спальне или спускаться вниз, а босые ноги уже несли ее по холодным половицам к двери.

Она выглянула в коридор и прислушалась. Все было тихо. Когда хлопнула входная дверь, Джулия испуганно отпрянула, словно боялась, что ее увидят; последнее, впрочем, было невозможно, поскольку ее спальня находилась в самом конце коридора на втором этаже.

Рядом послышались легкие шаги: видимо, леди Тревонанс вышла из своей комнаты и торопилась вниз. Да что там такое?..

Спальня Джулии выходила окнами во двор, и из нее нельзя было увидеть, что делается на улице. Выхватив из шкафа кашемировую шаль, она набросила ее на плечи и выскользнула из спальни, но не стала спускаться вслед за леди Тревонанс по лестнице, а перебежала на другую сторону коридора, в Розовую гостиную, и выглянула из окна.

Эдвард уже уехал.

Ее охватил страх. Зачем он приезжал? О чем спорил с маркизом?

Она медленно отвернулась от окна, пытаясь собраться с мыслями. Может, он хотел поговорить с нею? А Тревонанс ему отказал? Но почему?

Когда Джулия подошла к лестнице, маркиз и его жена о чем-то шептались в передней. Перегнувшись через перила, она тихо спросила:

– Зачем он приезжал?

Оба тотчас вскинули на нее обеспокоенные и, как ей показалось, печальные глаза. Маркиза торопливо пожала мужнину руку и начала подниматься по лестнице.

– Ступайте в постель, – сказала она, поравнявшись с Джулией. – Поверьте, все в порядке.

– Я знаю, что Эдвард был здесь. Он хотел поговорить со мной?

– Да, но Тревонанс ему не позволил. Они договорились, что… майор заедет завтра утром, перед отъездом… в Париж.

Ласково взяв Джулию под руку, маркиза повела ее назад по коридору. Снизу опять донесся голос лорда Тревонанса: пожалуй, он бранился, чего прежде за ним никогда не водилось. Джулия покосилась на маркизу и нахмурилась.

– Я же вижу, что-то случилось. Пожалуйста, скажите мне все.

Некоторое время леди Тревонанс молчала, сердито поджав губы, но, видимо, не выдержала и разразилась презрительнейшей тирадой.

– Ох уж эти мужчины, с их вопросами чести! И ведь ничего им не втолкуешь: упрямы, как ослы! Вот пусть теперь все и расхлебывают сами. Лично я намерена вернуться в постель и спокойно заснуть и вам советую сделать то же самое… Так что выкиньте всю эту нелепую историю из головы!

– Какую историю? – насторожилась Джулия.

Но леди Тревонанс уже прикусила язык. Поглаживая руку Джулии, она отвела ее в спальню, уложила, как маленькую девочку, в постель и задула свечу. Потом, так и не ответив ни на один вопрос, она ушла и плотно затворила за собой дверь.

Джулии оставалось лишь гадать да удивляться. Может быть, Эдвард хотел увезти ее с собой, а Тревонанс ответил ему отказом? Что ж, вполне возможно, ведь вчера она сама говорила маркизу и его жене, что разрывает свои отношения с Эдвардом и завтра утром возвращается в Англию. Очевидно, маркиз счел, что так будет лучше для нее же самой.

И все-таки, зачем он приезжал? Едва мысли Джулии обратились к Эдварду, сердце сжалось непонятной тоской. Была ли в том виновата темнота, или ночная сырость, ползущая в комнату из окна, или странные уличные тени, то и дело пробегавшие по потолку, но в голове у нее опять все перемешалось. Итак, она едет в Англию; но не ошиблась ли она, приняв такое решение? А вдруг союзников ждет новая битва с французами? Вдруг Эдварда убьют?

Убьют – значит, убьют. Что ж, ей теперь сидеть из-за этого в Брюсселе, и ждать известия о его гибели, и оплакивать его тело? Нет уж, довольно, у нее нет больше сил. Завтра она возвращается в Лондон.

В конце концов ее сморил беспокойный сон, но она то и дело вздрагивала и открывала глаза, а перед рассветом пробудилась окончательно: из коридора донесся какой-то грохот и, вслед за ним, сердитый возглас лорда Тревонанса. Джулия торопливо откинула покрывало и, второй раз за сегодняшнюю ночь, спустила босые ноги на пол.

Мужчины с их вопросами чести, кажется, так выразилась маркиза? Что она имела в виду?

Леденящий страх вполз в ее душу. Нет, дело тут не только в том, что маркиз не позволил Эдварду переговорить с ней, – а возможно, и вовсе не в том.

Подбежав босиком к двери и выглянув в коридор, она успела увидеть, как лорд Тревонанс, со свечой в одной руке и небольшим деревянным ящиком в другой, начал спускаться. Он уже скрылся из глаз, а его огромная тень еще некоторое время колебалась на стене около лестницы.

Джулия затворила дверь и прислонилась лбом к холодному дереву стенной обшивки. Сердце ее колотилось глухо и часто.

Мужчины с их вопросами чести.

Да, это дуэль! Дуэль между Эдвардом и сэром Перраном.

Джулия, задыхаясь, подбежала к шкафу и отыскала в нем темно-зеленое шерстяное платье. Она судорожно дергала завязки чепца и ночной сорочки, а ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Да, теперь все стало на свои места. Дуэль. Значит, сэр Перран все-таки приехал в Брюссель, и отыскал Эдварда, и вызвал его. Она быстро натянула платье, надела туфли прямо на босу ногу и кое-как затолкала волосы под соломенную шляпку. В самый последний момент она прихватила с собой шелковую мантилью – хоть и не совсем подходившую к случаю, зато удобную, – и бросилась к двери.

Как и в прошлый раз, она сначала направилась в Розовую гостиную. Выглянув из окна, она успела увидеть только, как лорд Тревонанс поднялся на подножку своей кареты и махнул рукой форейтору. Когда оконные стекла тихонько задребезжали от грохота колес по булыжнику мостовой, Джулия не раздумывая метнулась в коридор, но поспешила не к лестнице, как можно было ожидать, а в спальню леди Тревонанс.

Без стука вбежав в полутемную комнату, она с порога услышала мирное дыхание леди Тревонанс и направилась прямо к ее кровати. Минуты две ушло на то, чтобы сначала разбудить маркизу, а потом, когда она спросонья решила, что на нее напали злоумышленники, кое-как ее успокоить. Через пять минут, выяснив примерное место встречи соперников, Джулия села в нанятый дворецким экипаж и пустилась в путь.

* * *

Блэкторн сидел на полу дорожной кареты лорда Тревонанса, опершись каблуками сапог о нижнюю ступеньку подножки. В руках он держал дуэльный пистолет маркиза – отличное оружие, как нельзя лучше подходившее для сегодняшнего случая. Его длинный ствол еще не остыл после пробного выстрела, сделанного по настоянию маркиза.

Они молчали, как молчали почти всю дорогу от дома до Суанского леса. Между стволами деревьев клубился утренний туман, прошлогодняя листва влажным ковром устилала землю. Из леса доносился запах плесени и папоротников. Как странно, думал Блэкторн, неужто всего два дня назад, в ночь после Ватерлоо, он ехал по этим же местам? За два дня столько всего успело произойти, что он вовсе перестал что-либо понимать. Он точно знал только одно: сейчас, как и тогда, ему нужна была Джулия.

Одна из лошадей начала фыркать, другая бить копытом о землю. Сэра Перрана еще не было.

Пока Эдвард разглядывал пистолет, перед ним почему-то замаячило лицо матери, но вскоре леди Блэкторн вытеснила из его головы все прочие мысли. Это тоже было странно. Конечно, через несколько минут его жизнь вполне могла оборваться – но ведь ему и прежде не раз приходилось смотреть смерти в лицо, и все же покойная родительница никогда, даже перед жесточайшими сражениями, не овладевала так безраздельно его мыслями.

Возможно, дело объяснялось тем, что сегодня ему предстояло сражение с сэром Перраном. Отчасти он был даже рад, что день этот наконец наступил. С самого начала, как только они переехали жить в имение сэра Перрана, отношения старшего племянника с дядей не сложились. Помнится, одно время он даже мечтал подраться с ним, чтобы хоть раз почувствовать, как кулак вонзается в ненавистное лицо. Однако с годами сэр Перран начал все заметнее сдавать, и полудетские мечты о драке прошли сами собой.

Но сегодня они с дядей все-таки сойдутся в поединке и будут драться не на жизнь, а на смерть – и он нарушит данную когда-то матери клятву: всегда проявлять любовь и уважение к сэру Перрану Блэкторну.

Зачем она требовала от него чувств, которых он на самом деле не испытывал, – этого он так и не постиг, тем более что сам сэр Перран выказывал к ней откровенное презрение.

От неприятных воспоминаний горло Эдварда болезненно сжалось. Он очень любил свою мать, но никогда не понимал ее сложных взаимоотношений с дядей. При одном упоминании имени сэра Перрана она вздрагивала, как от громкого звука, и ее лицо делалось каким-то отрешенным. Иногда – когда ей казалось, что никто не видит, – она улыбалась, иногда почему-то выходила из комнаты. Однажды Эдвард тайком пошел за нею следом и, словно в отместку за любопытство, получил сильнейшее потрясение: войдя в спальню, она с рыданиями упала на колени около своей кровати. После этого он начал подозревать, что, возможно, она когда-то по-настоящему любила сэра Перрана. Он, разумеется, и раньше знал, что ей пришлось выбирать между двумя братьями, но теперь ему стало казаться, что она жалеет о сделанном тогда выборе, – а это, считал он, оскорбительно для отца.

Увы, после ее смерти глава под названием «сэр Перран Блэкторн» оказалась вырвана из книги жизни Эдварда Блэкторна, а он так и не узнал, что в ней было.

Кто из них погибнет в поединке, кто останется в живых – этого он не знал. Он знал другое – сегодня он нарушит данную матери клятву. Если повезет, он убьет сэра Перрана и отомстит ему за все: за мать, за отца, за то, что он отнял у него Джулию – и теперь та, которую он мечтал назвать своей женой, была ему лишь любовницей. Да, он постарается не промахнуться. Как, впрочем, и сэр Перран.

Продолжая с досадой вертеть в руках пистолет, он заметил, что ствол уже остыл, и передал оружие маркизу. Маркиз тотчас принялся затравливать его порохом.

Глядя на палые листья, Блэкторн чувствовал, как необъяснимая тревога нарастает в нем. Мама, сэр Перран, отец. Какая-то смутная мысль шевельнулась в глубине его сознания. Мама, сэр Перран, отец.

Он нахмурился, пытаясь отогнать волнение.

Через несколько минут вдали послышалось звяканье колокольчиков, и вскоре великолепная черно-красная карета с гербом сэра Перрана подкатила и встала рядом с ними. Не погашенные еще ночные фонари придавали ей несколько призрачный вид. Когда сэр Перран, весь в черном с головы до пят, в широком и длинном черном плаще появился на подножке, Блэкторн встал, чтобы встретить противника. В жидком утреннем свете лицо баронета казалось совершенно спокойным. Блэкторн не заметил ни малейших признаков волнения: никаких гримас, ужимок, нервического подергивания глаз, губ или щек. По всей видимости, баронет не сомневался в успехе.

Это почему-то особенно разозлило Блэкторна, и он резким движением плеча откинул полу своего черного плаща. Плащ был подбит алым шелком, и это яркое, бьющее в глаза пятно должно было поколебать самоуверенность баронета и тем самым ослабить твердость его руки. Все прошлые обиды, когда-либо нанесенные баронетом матери Блэкторна и ему самому, вдруг словно заново вскипели в его крови. Этот человек был жесток к его матери и обманул Джулию; в нем не было сердца и не было понятия о чести; он должен был умереть.

Вскоре все должные формальности были соблюдены: секунданты предложили противникам помириться, те ответили отказом; пистолеты были заряжены и внимательно осмотрены обоими дуэлянтами. Сэр Перран и майор Блэкторн встали спиной друг к другу, и Эдвард, держа пистолет дулом вверх, начал отсчитывать шаги. Один. Два. Три. На десятом кого-то из противников ждала смерть.

Звук подъезжающего экипажа заставил Блэкторна бросить взгляд на дорогу, но он продолжал считать.

Восемь. Девять. В тумане прорисовались бегущие лошади, потом стали видны очертания экипажа. Как некстати, черт бы его побрал!

Десять. Противники одновременно повернулись друг к другу. Блэкторн начал медленно опускать дуло пистолета, однако в эту самую минуту экипаж неожиданно свернул с дороги и, проехав чуть вперед, остановился между дуэлянтами.

* * *

Спустившись с подножки, Джулия неловко упала на колени, потому что ее шелковая мантилья зацепилась за дверцу экипажа.

– Джулия! – Опустив пистолет, Блэкторн поспешил к ней. – Какого черта?.. Что тебе тут нужно?

– Эдвард!.. Ты не можешь стреляться с сэром Перраном.

– Ошибаешься! Я могу и… я должен с ним стреляться.

– Это невозможно! – воскликнула она. – Ты не все знаешь!..

– Джулия! – раздался рядом резкий окрик сэра Перрана. – Сейчас же садитесь обратно в экипаж и возвращайтесь к леди Тревонанс. Вам тут нечего делать. Мы как-нибудь разберемся без вас.

Лорд Тревонанс тоже подошел к Джулии и взял ее под руку.

– Пойдемте, я провожу вас. Полагаю, вам должно быть понятно, что тут вы уже ничего не сделаете.

– Оставьте меня! – она вырвала у него свою руку и обернулась к Эдварду. – Ты не посмеешь выстрелить в сэра Перрана, слышишь? И никакие «вопросы чести»…

– Я вижу, ты очень беспокоишься за своего супруга? – нахмурясь, перебил ее Эдвард. – Довольно. Ты уже решила свою судьбу, так позволь мне решить мою так, как я считаю правильным.

Он повернулся к ней спиной, но она, удержав его за руку, забежала вперед него и заглянула в глаза.

– Ты не понял меня, – торопливо проговорила она. – Раньше я сомневалась, но теперь знаю точно: сэр Перран не дядя тебе!..

Серые глаза Эдварда холодно сощурились.

– Не дядя? А кто же он мне, по-твоему?

– Недавно моя сестра случайно слышала разговор между леди Тревонанс и леди Каупер… Так вот: сэр Перран – твой отец. Не дядя, а отец, понимаешь? Отец!

Блэкторн смотрел на нее без всякого выражения. Мысли у него в голове вдруг начали метаться и кружиться, как осенние листья на ветру, и он почувствовал, что, пока они не улягутся, он не сможет сдвинуться с места и не выдавит из себя ни звука. Вот опустился на землю один листок, за ним второй, третий. Он думал о матери. Какие странные у нее были отношения с сэром Перраном… Этот человек отравил ему все детские годы, и все же… Взгляд Эдварда остановился на побелевшем лице его дяди – отца? Неожиданно он сам себе показался его отражением.

– Я не верю, – наконец ответил он Джулии. – Леди Тревонанс и леди Каупер попросту сплетничали… или твоя сестра превратно их поняла.

«Не может быть!» – стучало у него в висках.

– Посмотри на себя, – возразила Джулия. – У тебя его сложение, его осанка… его нрав, в конце концов! Ты его сын.

– Все это может быть и у племянника, – холодно ответил он. – И я не намерен верить на слово всем любительницам посудачить о чужих делах. – С этими словами он отвернулся от нее и размашисто зашагал к карете. Но, видимо, листья все еще метались по ветру, и мысли никак не могли улечься в его голове. От гнева он начал задыхаться. Перед его глазами опять встала мама, ее лицо и ее слезы. Боже, неужели это правда?!

Неожиданно для самого себя он резко развернулся и бросился к тому месту, где стоял сэр Перран. Отшвырнув в сторону пистолет, он нанес ему мощный удар кулаком в челюсть, отчего баронет отлетел на несколько шагов назад и чуть не сбил с ног мистера Локсхора.

В первую секунду сэр Перран осел на землю, но тут же начал подниматься, прижимая ладонь к щеке и свирепо глядя на обидчика. Пока Локсхор помогал ему встать, лорд Эрнекотт попытался схватить Блэкторна за руки, чтобы оградить баронета от нового нападения, но это ему не удалось: Блэкторн вырвался и опять бросился вперед. Однако на этот раз мистер Локсхор оказался проворнее и быстро оттолкнул сэра Перрана в сторону.

– Да он с ума сошел! – воскликнул баронет.

Эдвард пытался овладеть собою, но ярость вскипала и бурлила в нем.

– Так как же, дядя, может, вы и правда мне не дядя, а отец, а? Ну же, я хочу слышать, что вы мне на это скажете!.. – Его голос, отраженный от клубов тумана, возвращался к нему гулким эхом. Загребая сапогами листву, он изворачивался и старался вырваться из чьих-то цепких рук. Он хотел сейчас только одного: убить сэра Перрана. – Интересно, она и вправду выбрала вашего брата или вы попросту отказались на ней жениться? Что вы с нею сделали?

– Что ты несешь? – растирая челюсть, процедил сэр Перран.

– Нет, вы вспомните! – кричал Блэкторн. – Не сочтите за труд, вспомните, что было двадцать восемь лет назад? Что вы сделали тогда с моей матерью?

– Я не желаю больше этого слышать!.. – Сэр Перран отвел взгляд, но прошлое уже захлестнуло его. Отстранив мистера Локсхора, он неверными шагами направился к своей карете. Ему было нехорошо, не дойдя до кареты, он покачнулся и припал щекой к теплому лошадиному боку; по лошадиной шкуре пробежала дрожь. Он не хотел ничего вспоминать, но проклятые картины из прошлого уже стояли у него перед глазами: лицо Софии и то, как он признавался ей в любви, как ласкал ее, как терял рассудок от страсти, как не слышал ее криков… О Боже, это все правда! Все – правда!

После этого и родился Эдвард.

Значит, у него был сын от Софии Кеттеринг, а он даже не знал этого.

На миг в его сердце вспыхнула слабая искра надежды. Конечно же, Эдвард – его сын! София десятки раз намекала ему, но он не слышал – не хотел слышать. Он просто не хотел знать правды!..

Вот только в чем она, эта правда?

Искра погасла.

Правда состояла в том, что он опять остался в дураках, – и это было просто и грубо, как жесткие гнедые шерстинки, коловшие сейчас его щеку. Он дал Софии свое семя, и она зачала сына, но тут же ушла и забрала этого сына с собой.

Правда состояла в том, что Эдвард Блэкторн – его сын – был ему теперь не роднее Стивена или Джорджа.

Неожиданно тоска вместе с дурнотой прошла, и его охватило совершенное равнодушие.

В чем бы она ни состояла, эта правда, сына у него не было.

Он расправил плечи и обернулся. Все смотрели на него: смотрел врач, который сидел наготове в карете Тревонанса; смотрел маркиз, обнимавший Джулию за плечи; смотрели его секунданты; смотрел Эдвард Блэкторн – он уже вернулся к месту поединка и, судя по всему, почти успокоился. Губы сэра Перрана скривила едва заметная усмешка: интересно, на что Джулия рассчитывала, так некстати преподнося им обоим свою запоздалую новость?

Он медленно подошел к своим секундантам.

– Где мой пистолет? – спросил он. – Я, кажется, его уронил.

– Оба пистолета у меня. – Между бровями лорда Эрнекотта обозначилась глубокая складка. – Их надо проверить и перезарядить. Но… сэр Перран, я надеюсь, вы не собираетесь стреляться? В конце концов, если…

– Согласитесь, что майор Блэкторн – сын, племянник или кем бы он там мне ни приходился – нанес мне глубочайшее оскорбление, и, если только он сам не отказывается от поединка, я намерен продолжать.

Блэкторн молча поклонился и, отойдя к карете маркиза, стал ждать, когда перезарядят пистолеты.

Сэр Перран окинул его равнодушным взглядом. Мольбы Джулии и то, что через несколько минут он мог лишиться родного сына, – ничто больше не трогало его. Так будет лучше, думал он. Право, гораздо лучше. Один меткий выстрел оплатит все его счета. Ему вспомнился четвертый виконт Делабоул, отобравший у него карьер, и измена Софии. Очень скоро у нее – точно так же, как у его брата, – не останется потомков на этом свете.

Теперь он был вполне спокоен. Мистер Локсхор передал ему заряженный пистолет. Держа его дулом вверх, он подошел к Блэкторну и встал к нему спиной, потом, прихрамывая, как всегда, двинулся вперед. Секунданты вслух считали шаги: восемь, девять, десять. Он обернулся.

Блэкторн навел на него пистолет. Их разделяли какие-то двадцать футов, и это расстояние, как и время, оставшееся до выстрела, казалось баронету смехотворно малым. Его глаза встретились с пылающим взором Эдварда.

Неожиданно его племянник, или сын, моргнул – раз, другой, – и в тот же миг с ним начало происходить что-то странное. Его гнев, минуту назад почти зримый, стал вдруг развеиваться на глазах. Очень медленно он поднял руку высоко над головой и выстрелил вверх.

Сэр Перран довольно улыбнулся. Итак, Блэкторн сделал свой выбор, и его пуля исчезла в утреннем тумане. Опустив руку с пистолетом, он ждал.

– Слава Богу, – выдохнула Джулия.

– Так, сынок! – воскликнул Тревонанс. – Только так!

Но ни поступок сына, ни возгласы маркиза не смягчили сердце сэра Перрана: оно билось в его груди спокойно и размеренно. Он навел пистолет. Этой минуты он ждал всю жизнь. Он ненавидел Эдварда Блэкторна всегда, хотя и не знал прежде, почему. Теперь он знал.

Его палец лег на спусковой крючок.

Сын.

Нет, он не может убить своего сына!

Он быстро поднял пистолет дулом кверху – но опоздал на долю секунды. Раздался выстрел, его сын дернулся и ничком упал на землю. Глазам сэра Перрана вдруг стало горячо. Откуда-то, как издалека, он услышал крик Джулии, уже бежавшей к Эдварду. Вот над недвижным телом склонился врач со своим чемоданчиком. Форейтор маркиза, по приказу хозяина, уже разворачивал лошадей и выезжал на дорогу.

Мистер Локсхор взял сэра Перрана под руку и повел к его карете. Баронет послушно шел рядом, спотыкаясь и глядя перед собой невидящими глазами.

– Думаю, нам придется вернуться в Англию, – сказал лорд Эрнекотт, помогая ему сесть в карету.

– Да-да, – ответил сэр Перран. – Вернуться в Англию.

Он чувствовал себя разбитым несчастным стариком.

28

– Вы слышите меня, сэр Перран? – громко спросила Джулия, глядя сверху вниз на своего мужа. Он сидел перед нею на том самом стуле, на котором совсем недавно сидел майор Эдвард Блэкторн, и от этого ей было вдвойне тяжело смотреть на его сгорбленные плечи. Не дождавшись ответа, она приподняла пальцами его подбородок и заглянула в глаза: невыносимое страдание, казалось, навечно застыло в них.

– Доктор не может пока сказать, будет ли он жить, – продолжала она. – Он почти все время бредит. Жар держится уже трое суток.

Сэр Перран моргнул. По его щеке скатилась слеза.

– У вас усталый вид. Вы, верно, все ночи проводите около его постели?

– Да, конечно, – ответила Джулия, и ее глаза тоже заблестели.

Вопреки своим первоначальным намерениям, сэр Перран не уехал в Англию, а остался в Брюсселе и каждый день по нескольку раз появлялся в доме Тревонанса. Он отыскивал и присылал сюда лучших столичных докторов, среди которых даже оказался личный врач принца Оранского; он без конца донимал Джулию просьбами принять его, но она всякий раз отвечала ему через дворецкого отказом. В конце концов леди Тревонанс убедила ее, что, пока она не согласится переговорить с ним, он все равно не даст ей покоя.

В первую минуту при виде сэра Перрана ее пальцы непроизвольно сжались в кулаки, и она держалась с ним холодно и отчужденно. Но постепенно она все яснее видела, что трагический поединок с сыном окончательно сломил его. За эти три дня он постарел лет на десять. Его белые волосы приобрели желтоватый оттенок, глаза покраснели от слез, щеки обвисли. Он уже успел несколько раз повторить ей, что плачет по себе, по сыну и по потерянным годам, которых уже не вернуть.

Теперь, заглядывая ей в глаза, он переложил трость в левую руку, а правой неуверенно пожал ее пальцы.

– Простите меня, Джулия. Простите.

Она не знала, что ему ответить. Сказать, что прощение есть ее священный долг как христианки? Но из головы не шли несчастья, связанные в ее жизни с именем сэра Перрана: смерть отца, пропажа писем Эдварда, ее злополучное замужество, страдания ни в чем не повинных сестер. И главное: из-за него в любую минуту могла оборваться жизнь того, кто был для нее дороже всех на свете, – его сына.

Поэтому она не вырвала у него своей руки, за которую он, видимо, хватался от безысходности и отчаяния, а опустилась на бело-розовый полосатый диван и сказала:

– Я могла бы быть вам хорошей женой, сэр Перран. Я так дорожила вашим участием и добротой, что мечтала подарить вам сыновей и дочерей… и подарила бы, найдись в вашем сердце хоть крупица любви.

– Знаю, знаю… – глухо пробормотал он, доставая из кармана батистовый носовой платок. Слезы градом катились по его щекам. – Проклятье, – вздохнул он. – Кажется, скоро я превращусь в слезливую бабу! – Плечи его поникли, голова упала на руку с тростью и вздрагивала от рыданий. – Какой же я был болван! Упрямый, неисправимый болван… В голове засело только одно: месть, месть… Отомстил. И что дальше? Да ничего. Я не хотел его убивать… Вернее, хотел сначала, и даже зная, что он мой сын, все еще хотел. Но когда мы уже стояли друг против друга и я навел на него пистолет – в ту самую минуту я передумал, клянусь! Это была случайность!.. Проклятая случайность. – Он снова затрясся от рыданий и не поднимал головы, пока скользкая жижа из его носа и глаз не поползла по сжимавшей набалдашник руке.

Глядя на его седую трясущуюся голову, Джулия, неожиданно для себя самой, почувствовала острую жалость к нему и, вздохнув, положила руку ему на плечо.

– Вытрите слезы, сэр Перран, – приказала она. – У вас глупейший вид.

Пока он вытирал щеки и глаза, Джулия вдруг ясно увидела то, чего не успела заметить в супруге за время своего короткого замужества. Этот человек всю жизнь жил в путах собственной ненависти. Он давно бы уже мог узнать в Эдварде своего сына и любить его – но сердце было переполнено злобой и ненавистью, потому что любимая вышла за другого. В итоге он едва не убил собственного сына, плоть от плоти своей. Женившись, он мог бы познать любовь с нею – но вместо этого все глубже втягивался в гадкий, отвратительный обман.

– Мне жаль вас, сэр Перран, – сказала она наконец.

– Я сам во всем виноват, – отозвался он. – Я глупо прожил свою жизнь.

– Да, вероятно.

Он попробовал смотреть ей в лицо, но тут же отвел глаза.

– Мне хотелось бы чем-нибудь заслужить ваше прощение. Скажите, возможно ли это?

Джулия пожала плечами.

– Я готова вас простить. Но, полагаю, не нужно объяснять, что причиненные вами страдания не позволят мне принять вашу дружбу. Единственное, что вы можете сейчас для меня сделать, – это предоставить мне развод.

– Разумеется, – тихо сказал он. – По возвращении в Англию я сразу же начну готовить необходимые бумаги. Даю вам слово.

Джулия наконец отняла у него свою руку.

– Я должна идти, – сказала она. – Со мною Эдварду как будто делается лучше, даже когда он в бреду.

Когда она встала с дивана, он тоже поднялся и спросил:

– Можно мне… взглянуть на моего сына?

Горло Джулии судорожно сжалось.

– Да, но только взглянуть. И, пожалуйста, не заговаривайте с ним.

Она уже повернулась, чтобы идти, но он удержал ее и вложил ей в руку маленький сверток.

– Джулия, я хочу, чтобы вы приняли от меня это… в знак моего искреннего раскаяния. Я знаю, вам слишком много пришлось пережить по моей вине, но… Это кольцо вашей матери.

– Что?.. – вздрогнула Джулия. – Но ведь оно принадлежит теперь леди Тревонанс.

– Я догадывался, что без него вы не смогли бы осуществить свою затею с «Оливией». Когда вчера я обратился к леди Тревонанс с просьбой помочь мне его отыскать и выяснил, что кольцо у нее, я испытал огромное облегчение. Когда я объяснил ей, чего я хочу, она почти не колебалась, и мы с нею очень быстро обо всем договорились. Примите его, прошу вас.

Развернув тонкую бумагу, Джулия снова почувствовала, как сжалось ее горло. При дневном свете изумруд вспыхнул ярким зеленым пламенем. Мамино кольцо вернулось к ней.

– Спасибо, – прошептала она. – Вы не представляете, как много оно для меня значит.

– Я рад, Джулия, – тихо ответил он.

Она подняла голову и увидела перед собою покрасневшие от слез печальные глаза человека, который зря прожил свою жизнь.

– Вы хотели видеть Эдварда, – сказала она. – Идемте.

Они дошли до противоположного конца коридора, где находилась спальня Эдварда, и Джулия без стука отворила дверь. Уже с порога она увидела сквозь ширму силуэты врача и лорда Тревонанса, которые как-то странно склонились над постелью больного. В комнате был полумрак – горели всего три свечи; над кроватью, казалось, витал дух тяжкого недуга.

– О нет! – холодея, пробормотала Джулия и, забыв о своем спутнике, устремилась вперед.

Лорд Тревонанс заметил ее и выпрямился.

– Мы с доктором вошли минуту назад, а он… Ах, милая вы моя! – печально произнес он.

Зажав рот рукой, чтобы крик, клокотавший в ее груди, не вырвался наружу, Джулия зашла за ширму. Эдвард лежал неподвижно, и врач тоже застыл, прижавшись ухом к его груди. При виде смертельной бледности, покрывшей лицо любимого, Джулия не удержалась и слабо вскрикнула.

– Нет, милорд. – Врач закончил слушать и обернулся к маркизу. – Это не смерть. Более того, у меня есть все основания полагать, что кризис позади. Жар спал.

– Слава Богу, – пробормотал лорд Тревонанс.

Обойдя вокруг врача, Джулия склонилась над бледным до голубизны лицом Эдварда. Черные круги под глазами, никаких признаков дыхания… Неудивительно, что маркизу привиделось самое худшее.

Она опустилась на колени около кровати и долго с жадностью вглядывалась в любимые черты – живые, но словно осененные крылом смерти. Какая нелепость: поединок с родным отцом едва не унес жизнь того, кто только что вернулся невредимым с поля жесточайшего сражения.

Вспомнив о том, что сэр Перран хотел взглянуть на сына, она вышла из-за ширмы, чтобы позвать его, но оказалось, что он уже ушел.

– Он знает, что Эдвард жив? – спросила она маркиза.

Лорд Тревонанс кивнул.

– Знает. Но потрясение оказалось для него слишком сильным.

Несколько часов спустя, перед самым рассветом, Джулия проснулась оттого, что кто-то тихо позвал ее:

– Джулия!

Она подняла голову, собираясь внимательно выслушать распоряжение врача, но никого не увидела. Она догадалась обернуться к кровати. Серые глаза Эдварда следили за ней. Джулия протянула руку и дотронулась до его щеки. Ее лицо осветилось улыбкой.

– Я должен ехать в полк, – с трудом выговорил он. – Веллингтон не любит, когда его офицеры…

– Тс-сс!.. Ты четверо суток бредил не переставая. Но не беспокойся, лорд Тревонанс уже сообщил Ванделье о внезапно постигшей тебя болезни.

– Хорошо. – Он улыбнулся одними углами губ. – Гм-м, четверо суток. Надо полагать, что теперь я уже выжил?

– Да, теперь да.

– Очень хочется пить.

Когда Джулия налила ему в стакан воды и обернулась, он морщился от боли, пытаясь сесть.

– Нет-нет, ни в коем случае! У тебя прострелено плечо, и от малейшего усилия может опять начаться кровотечение. Я позову лакея, он поможет тебе сесть.

– Да, пожалуй. Сейчас я не сильнее младенца, – пожаловался он, снова откидываясь на подушки.

– А был слабее, – дрогнувшим голосом сказала Джулия и пошла будить лакея, спавшего в коридоре за дверью.

* * *

Несколько дней спустя, когда опасности для жизни уже не было, а заживление раны происходило в полном соответствии с прогнозами доктора, Эдвард сидел в постели с тарелкой жидкой овсянки на подносе. Джулия заканчивала своего павлина и между стежками то и дело поглядывала на больного. Руки его уже не дрожали, как раньше, когда он пытался что-то делать самостоятельно; силы, казалось, прибывали с каждым часом. Пожалуй, решила она, уже можно сказать ему о том, что сэр Перран хочет с ним повидаться.

Но как только она упомянула имя сэра Перрана, глаза Эдварда угрожающе потемнели, и хотя он продолжал внешне спокойно носить ложку от тарелки ко рту, было ясно, что он взбешен. Джулия, однако, довела рассказ о своей встрече с баронетом до конца и заключила его словами:

– Он согласен предоставить мне развод и дал честное слово, что займется бумагами тотчас по возвращении в Англию.

Эдвард презрительно фыркнул.

– Чего стоит честное слово того, у кого вовсе нет понятия о чести?

– Может быть, ты и прав, – вздохнула она.

Дверь отворилась, и вошел слуга с письмом для Эдварда на серебряном подносе. Джулия отпустила слугу и взглянула на письмо. Почерк был ей слишком хорошо знаком.

– Это от… – она запнулась, – от твоего отца.

– Брось в огонь, – сказал Эдвард. – Пусть он мне отец, но я не желаю иметь с ним ничего общего.

Джулия повертела бумажный прямоугольник в руках. Камин был от нее в двух шагах – от него по ногам и по всему телу разливалось приятное тепло, – и она уже повернулась, чтобы кинуть письмо на горячие угли, но Эдвард ее остановил.

– Постой. Дай-ка его мне. Признаться, любопытно узнать, что ему от меня понадобилось.

Джулия, ни секунды не задумываясь, перекинула письмо на кровать, и этот ее жест напомнил Эдварду детство и вызвал улыбку.

– Я вижу, ты со своим вышиванием совсем обессилела: уже из кресла подняться не можешь.

Джулия с самым невозмутимым видом продолжала работать иглой.

– А я вижу, что твой нрав за последнее время очень испортился: ты стал безобразно сварлив. Предупреждаю, я не намерена нянчиться с тобою вечно, так что уж постарайся восстановить свои силы как можно скорее.

Усмехнувшись, он сломал восковую печать и развернул письмо. Когда он прочитал все от начала до конца, Джулия сделала последний стежок на своем вышивании и подняла глаза. Эдвард сидел нахмурясь, глубокая складка пролегла посередине его лба.

– Они все-таки были близки, – не глядя на нее, заговорил он, – хотя это и случилось только однажды. По всей вероятности, он напугал ее и причинил ей боль. Он пишет, что слишком поторопился. Точнее говоря, – на скулах Эдварда заходили желваки, – он ее изнасиловал.

Взяв у него письмо, Джулия внимательно прочитала его и отложила в сторону.

– Эдвард, – медленно заговорила она. – Я слышала, что для некоторых женщин первый раз бывает таким болезненным, что они еще долго и думать не хотят о втором. Конечно, у меня все было не так, мне было совсем не больно, но… Ты ведь не можешь быть уверен, что он взял ее силой, против ее воли. Как тебе казалось, что она чувствовала к нему в последние годы?

Эдвард промокнул губы льняной салфеткой.

– Вот этого как раз я и не могу понять. Он обращался с нею дурно, однажды я даже видел, как он ударил ее. Но она всегда отзывалась о нем с неизменным уважением.

– Думаешь, из-за тебя?

Он медленно покачал головой.

– Не знаю. Наверное, она все-таки любила его… или чувствовала свою вину перед ним.

– Так, может быть, его отношение к твоей матери объяснялось простой обидой, а не порочностью его натуры?

– Кто знает… Но она всегда хотела, чтобы я относился к нему уважительно. Когда я спрашивал, чего ради я должен уважать того, кто посмел поднять руку на мою мать, она говорила, что много лет назад она получила от него какой-то бесценный дар и что поэтому он всегда будет занимать особое место в ее сердце. Вероятно, она имела в виду меня. После этих ее слов я впервые заподозрил, что когда-то она любила его, но мне даже в голову не приходило, что они были близки.

– Все-таки странно думать о том, что он твой отец.

– Да, странно.

* * *

Прошло еще три недели. С каждым днем Эдвард чувствовал себя все лучше; силы его быстро восстанавливались. Однажды ясным июльским днем Джулия сидела рядом с ним на полосатом бело-розовом диване и щурилась на солнечные лучи, которые струились сквозь муслиновые занавески, оживляя изысканное убранство гостиной. Окна, как всегда в теплые дни, были открыты, и легкий муслин колыхался от каждого дуновения ветерка.

Краем глаза она следила за лицом Эдварда, который читал только что полученное от Веллингтона письмо. Спустя некоторое время на его губах появилась значительная улыбка, и Джулия догадалась, что в письме содержится что-то важное для него.

– Господи, – наконец прошептал он. – Мне поручено командовать полком! Я знал, что когда-то это должно было случиться, но вот случилось – и я не могу прийти в себя!..

– Ты заслужил это назначение, – сказала Джулия. – А какое у тебя теперь будет звание?

– Подполковник. – Он поднял глаза от письма и внимательно взглянул на нее.

– Эдвард, милый! – Сейчас Джулия помнила только о том, что они друзья, и вполне искренне радовалась удаче друга. – Как замечательно! – Она обвила рукой его талию и на миг прижалась к нему, стараясь не касаться больного плеча.

Эдвард тоже обнял ее и поцеловал сначала в золотистый завиток над ухом, а потом, когда она подняла голову, – в губы. Но стоило их губам слиться в поцелуе, как Джулию захлестнула знакомая горячая волна, и она прижалась к нему теснее.

– Джулия! – прошептал он ей в самое ухо. – Любовь моя! Для счастья мне не хватает лишь одного.

От этих слов она невольно отпрянула: прежние страхи тотчас выпрыгнули из темных глубин ее души.

– Я не знаю, что ответить.

– Пожалуйста, не отказывайся сразу, – попросил он. – Ты подходишь для роли офицерской жены гораздо лучше, чем тебе кажется. Как мне убедить тебя в этом?

– Да уж, подхожу, – сквозь слезы пробормотала она. – Как муха для роли орлицы.

Он засмеялся, но все же убрал руку с ее плеча, и в его глазах появилось выражение печальной покорности. Джулия непроизвольно потянулась к нему и дотронулась до его щеки.

– Спасибо, что не неволишь меня, Эдвард. Скажи, где будет твой новый полк? Вероятно, в Париже? Это какой-нибудь из полков Ванделье, да?.. Я так рада за тебя.

Он слегка нахмурился.

– Разве я не говорил тебе раньше? – не глядя на нее, спросил он.

– Нет. А… что ты должен был мне говорить? – Сердце ее замерло. По его лицу она уже догадывалась, что он ответит.

Он глубоко вздохнул.

– Об этом назначении я мечтал всю жизнь. Я буду служить в Индии.

Джулия тихо ахнула, и ее глаза наполнились слезами. Неужели так далеко? Будь он где-то в Европе, она могла бы видеться с ним, когда пожелает, но Индия… Это ведь где-то на другом конце света.

– Выслушай меня, пожалуйста, – сказал он. – Выслушай меня сейчас, и я обещаю, что не буду больше донимать тебя уговорами. Джулия, мы с тобой знакомы много лет, и я знаю: мужества и находчивости в тебе не меньше, чем в хорошем солдате или офицере, – ты не раз доказывала это своим ближним. Поверь, твое предназначение не в том, чтобы ходить всю жизнь по одному и тому же кругу, но чтобы узнавать жизнь во всей ее щедрости и полноте. Я нисколько не сомневаюсь: в далекой, неизведанной стране ты сумеешь делить со мною все тяготы и радости, которые выпадут на нашу долю. Пожалуйста, попробуй мне поверить!

Глядя в серые молящие глаза Эдварда, Джулия очень хотела ему верить, но стоило ей вспомнить то гнетущее ожидание восемнадцатого июня, как сердце ее холодело, и она понимала, что второго такого дня она попросту не переживет. Она уже собралась сказать об этом вслух, чтобы покончить с этим бессмысленным спором раз и навсегда, но тут дверь распахнулась – и Джулия так и застыла с открытым ртом.

– Джулия! – прозвенело ее имя сразу на два голоса.

– Аннабелла! – Словно очнувшись, она вскочила с дивана и побежала навстречу сестрам. – Каролина! Милые вы мои! О Господи, как я рада!.. Но откуда… Когда вы приехали? Где Элизабет? Дайте же я на вас посмотрю. – Она обняла обеих сестер, и слезы неудержимо хлынули из ее глаз.

Лишь когда Каролина, достав из сумочки платок, сунула его Джулии в руку, и она начала вытирать глаза и щеки, ее взгляд случайно упал на дверь, и она заметила стоявшего в проеме сэра Перрана. Он не входил, очевидно, ожидая приглашения. Она кивнула ему.

– Здравствуйте, сэр Перран. – Она не знала, что еще ему сказать, и это немного омрачило для нее радость встречи с сестрами. Сэр Перран, однако, смотрел не на нее, а на Эдварда, который тоже поднялся с дивана и стоял молча. Неловкое молчание, впрочем, продолжалось недолго: Аннабелла выскользнула из объятий Джулии и подбежала к сэру Перрану.

– Да будет тебе известно, Джулия, – взяв его под руку, заговорила она, – это сэр Перран любезно привез нас в Брюссель. Он сказал, что тебе может понадобиться наша помощь, – и вот мы здесь. Все это время он был к нам великодушен и… и так скромен, что, может быть, ты не будешь слишком сильно ругать нас за то, что мы его к тебе привезли?

Такая перемена в отношении Аннабеллы к сэру Перрану немало удивила Джулию. До сих пор ее младшая сестра не желала даже слышать имени сэра Перрана. Но за последние три недели он, как видно, успел вернуть к себе всеобщую благосклонность.

– И кстати, – Каролина тоже подошла к баронету и взяла его под другую руку, – ты заметила, что он забросил свою противную трость? – Голубые глаза Каролины глядели на Джулию очень серьезно.

Джулия внимательно присмотрелась к сэру Перрану и поняла, что, какие бы сложные чувства она ни испытывала к этому человеку, отсутствие трости непостижимым образом примиряло ее с его присутствием. Видимо, подумала она, отрекаясь от трости, он отрекся и от своего вчерашнего «я». Странно: неприязни к нему больше не было в ее сердце. Она простила его за все, хотя ей и самой трудно было в это поверить.

– Что ж, сэр Перран, я рада видеть вас здесь. Спасибо, что привезли мне сестер. – С этими словами она подошла к баронету и поцеловала его в щеку.

– Благодарю вас, – еле слышно пробормотал он и, забрав руку у Аннабеллы, на миг обнял Джулию. – Вы чересчур добры к глупому старику.

Откашлявшись, он отошел на несколько шагов и остановился в простенке между двумя окнами, напротив полосатого дивана. Некоторое время он молча переводил взгляд с Эдварда на Джулию и обратно, потом сказал:

– Сядьте, прошу вас. Я хочу сделать несколько деловых сообщений, которые касаются всех присутствующих. Не беспокойтесь, это займет всего пару минут – а потом, если вы захотите, я уйду и больше уже не стану навязывать вам свое общество.

Его слова несколько озадачили Джулию, однако она решила не задавать лишних вопросов и, предупредив сестер, чтобы обнимались с Эдвардом осторожнее – рана еще не совсем зажила, – первая опустилась на лакированный стул. Сестрам пришлось сесть на диван, с двух сторон от Эдварда, чему обе были чрезвычайно рады, ибо майор Блэкторн завоевал их сердца еще в свой первый приезд в Хатерлей прошлым летом.

Когда все уселись, сэр Перран без дальнейших предисловий приступил к своим «деловым сообщениям», и с каждой его новой фразой изумление слушателей все росло. В числе прочего сэр Перран сообщил, что за время своего отсутствия в Брюсселе он официально вернул Джулии все права на Хатерлейский парк и передал карьер в совместное владение сестер Вердель. Каждой из сестер, включая и Джулию, он выделил весьма солидное приданое. И наконец, ему удалось быстро и весьма удачно уладить вопрос с разводом, в результате чего их с Джулией брак признан недействительным.

– Я мог бы также представить вам список моих бессчетных прегрешений перед вами, но боюсь, он окажется столь велик, что моей жизни не хватит на одно только перечисление. Мне остается лишь молить вас о прощении. – Договорив, он взглянул сначала на Эдварда, потом на Джулию.

– Я уже простила вас, сэр Перран, – тихо сказала Джулия.

– Даже… – неуверенно начал он, – даже несмотря на ту роль, которую я сыграл в трагической судьбе вашего отца? – Последние слова прозвучали неожиданно резко, будто он произносил обвинительную речь на суде.

Джулия отвела от него взгляд и стала смотреть на подол своего белого платья, расшитый нежно-голубыми колокольчиками. Воспоминание об отце наполнило ее сердце печалью. Наконец она сказала:

– Он был игрок. За то, какую выгоду лично вы извлекли для себя из его наихудшего порока, вам отвечать перед своей совестью. Но я прекрасно понимаю, что и без ваших усилий его жизнь могла бы окончиться точно так же. Только мама могла держать его в руках. Когда ее не стало, его уже ничто не привязывало к этой жизни. Так что, – она улыбнулась и взглянула сэру Перрану прямо в глаза, – вам придется самому замаливать свои грехи перед Господом.

– Да, пожалуй. – Печально кивнув, он, как показалось Джулии, еще больше поник под грузом, который ему предстояло теперь нести до конца жизни. Впрочем, он тут же как будто взял себя в руки, расправил плечи и обернулся к сыну.

– Что касается тебя, Эдвард, то я наконец занялся кое-какими вопросами, которые мне следовало решить уже давным-давно. Ты и твои потомки назначены наследниками моих земель и всего состояния. Дня через два мистер Ледок подвезет тебе все необходимые бумаги, их надо будет подписать. Я понимаю, что, причинив тебе столько зла, я вряд ли могу рассчитывать на твое прощение. – Тут его голос дрогнул, а глаза опять наполнились слезами. – Поэтому… да хранит тебя Господь.

Он развернулся и пошел к двери, не хромая и не опираясь на трость, потому что у него больше не было трости.

Хотя Аннабелла с Каролиной бросали на Джулию красноречивые взоры, словно умоляя задержать сэра Перрана, она молчала и даже не смотрела на своего бывшего мужа. Сейчас она видела только Эдварда и пыталась поймать его взгляд. Когда наконец ей это удалось, она прочла в нем столько всего, что случившееся через секунду совсем не удивило ее.

Когда сэр Перран уже подходил к двери, Эдвард наконец встал с дивана и окликнул его:

– Отец!.. Может быть, выпьем по бокалу хереса?

Каролина ахнула и зажала рот рукой, Аннабелла издала какой-то нечленораздельный звук. Когда Эдвард двинулся навстречу отцу, Джулия медленно поднялась со стула, и на ее ресницах заблестели слезы, так что ей опять пришлось прибегнуть к носовому платку. Каролина с Аннабеллой тоже встали и, подойдя к старшей сестре, обняли ее за талию.

– Сэр Перран стал совсем другой, – прошептала Аннабелла. – Когда он приехал к нам на Аппер-Брук-стрит, мы его просто не узнали.

– Думаю, он был таким всегда… в глубине души, – тихо ответила Джулия. – Наверное, все эти годы он выдавал себя за кого-то другого и только теперь стал самим собой.

Эдварду казалось, что каждый следующий шаг возвращает его на пять лет назад. Подходя к двери, он был уже не взрослым мужчиной, а мальчиком, который впервые видит своего отца. В последние недели он много думал о случившемся и был убежден, что никогда не сможет простить сэра Перрана по-настоящему. Но сегодня, когда Эдвард взглянул в эти серые страдающие глаза, полные искреннего раскаяния, что-то, видимо, сдвинулось в его душе, и все прошлые обиды предстали перед ним в каком-то новом свете… Да, теперь он мог простить сэра Перрана Блэкторна. Сделав последний шаг, он обнял его и прижал к своей груди.

– Сын мой!.. – пробормотал сэр Перран.

Позже, когда они все впятером, с бокалами хереса и лимонада в руках, сидели вокруг большого блюда с фруктами и Джулия рассказывала Аннабелле о том, что происходило в Брюсселе в день великого сражения, ею вдруг овладела столь неожиданная тревога, что она прервала себя посередине фразы.

– Где Элизабет? Вы мне так ничего и не сказали. Почему она не приехала? Она что, больна? – Увидев, в какое смущение ее вопросы повергли Аннабеллу, Каролину и сэра Перрана, она забеспокоилась еще больше. – О Боже! – пробормотала она. – Говорите же, что случилось!

– Джулия, – начала Аннабелла, покусывая губу. – Элизабет уехала в Италию. Мы не хотели тебе говорить, чтобы не огорчать сразу. Она все-таки решила, что должна вызволить своего друга.

Джулия смотрела на Аннабеллу, словно не веря.

– И что, она хочет оттуда перебраться в Северную Африку? К диким племенам?

Аннабелла и Каролина молча кивнули.

– Вы знали об этом? – спросила Джулия, оборачиваясь к сэру Перрану.

Он покачал головой.

– Когда я вернулся в Лондон, она уже неделю как уехала. Боюсь, что все мы тут совершенно бессильны.

У Джулии все вдруг поплыло перед глазами. В первую минуту она готова была сделать что угодно, сдвинуть гору, чтобы только вернуть любимую сестру и оградить ее от опасности. Но порыв этот быстро прошел, и на смену ему явилось понимание того, что Лиззи уже не ребенок и что принятое ею решение не вправе отменить никто, ни из каких благих побуждений. Поэтому вместо того, чтобы пытаться двигать гору, она извинилась и направилась в свою спальню. Тут она достала из шкатулки мамино кольцо с изумрудом и немного подержала его на ладони. Она уже знала, как поступит.

Вернувшись в гостиную, она вручила кольцо сэру Перрану и попросила немедленно переслать его Элизабет. На лице сэра Перрана отобразилось такое изумление, что она невольно улыбнулась.

– Думаю, Элизабет найдет, что с ним делать.

– Ты что же, даже не попытаешься вернуть ее домой? – воскликнула Аннабелла.

– И не подумаю, – ответила Джулия и, покосившись на Каролину, добавила: – Меня как раз недавно уведомили о том, что все мои сестры уже повзрослели. А Элизабет, помнится, и в детстве воли и упрямства было не занимать. Так что пусть уж она лучше обращает это свое упрямство против диких племен Северной Африки, а не против меня, если я попытаюсь вернуть ее домой.

Когда Аннабелла с Каролиной рассмеялись, а сэр Перран пообещал, что кольцо будет доставлено по назначению, взгляд Джулии остановился на лице Эдварда. Он улыбнулся, и они поняли друг друга. Когда, в какой момент было принято главное решение? Когда приехали сестры и сэр Перран? Когда они сидели за столом? Джулия пыталась и не могла вспомнить. Вслух она сказала:

– Должна также вас уверить, что я не намерена ни в чем уступать Элизабет, поэтому очень скоро, а точнее через месяц, я тоже сажусь на корабль и отплываю в Индию – надеюсь, в качестве жены Эдварда. Он только что получил полк, так что прошу любить и жаловать – перед вами подполковник Эдвард Блэкторн.

Аннабелла взвизгнула и, подскочив с дивана, кинулась обнимать Эдварда и Джулию, Каролина опять залилась слезами, а сэр Перран встал и поднял бокал за новое назначение своего сына.

Джулия смотрела на Эдварда. На душе у нее было наконец спокойно и хорошо. Любовь растекалась по ее жилам подобно хересу, отогревая озябшее сердце и загораясь румянцем на ее щеках.

* * *

Вечером, когда праздничный ужин с лордом и леди Тревонанс, сэром Перраном и сестрами закончился, Джулия осталась наконец наедине с Эдвардом. Отвечая на его пылкие поцелуи, она все время помнила об одном: ей выпала еще одна драгоценная возможность познать любовь и жизнь во всей ее полноте.

Спустя некоторое время Эдвард ослабил объятия, чтобы сказать:

– Поверь, ты не пожалеешь о своем решении.

Джулия невольно рассмеялась.

– Ошибаешься! Я буду жалеть о нем до конца жизни. Я ведь ужасная трусиха.

Эдвард опешил.

– Но, Джулия…

Она прервала его посередине фразы, быстро прижавшись губами к его губам, потом сказала:

– Видишь ли, вряд ли тебе стоит рассчитывать на то, что в Индии твоя жена вдруг забудет все свои прежние страхи. Не забудет и будет все время жалеть о свой горькой доле. Так что советую тебе приготовиться к самому худшему! Только не воображай, что ты можешь избавить меня от опасений за твою жизнь, – это не в твоей власти.

– Ах, вот ты о чем! Тогда я буду стараться избавить тебя хотя бы от мыслей о горькой доле.

– С мыслями ничего не выйдет, можешь даже не пытаться. Но если ты будешь любить меня… так, иногда… то обещаю: ты в жизни не услышишь от меня ни одной жалобы.

Он снова приник к ее губам, и Джулия незаметно для себя унеслась в какой-то прекрасный и неведомый мир; мир этот скоро наполнился видениями слонов, тигров, странно одетых темнокожих людей с черными глазами-вишнями, чей говор казался ей таким же непостижимым, как искусство водить корабли по свету далеких звезд. Теперь, когда решение было принято, ей, как ни странно, не терпелось поскорее пуститься в путь.

Оглавление

ПРОЛОГ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

Реклама на сайте