«Гленлионская невеста»

Карен Рэнни Гленлионская невеста

Глава 1

Замок Гленлион, Шотландия

1772 год

– Я не женюсь на этой ведьме, – сказал Лахлан.

Никто не обратил внимания на его слова. Напротив, весь клан точно зачарованный внимал речам Коннаха Маколи. Этот старец считал себя пророком, провидцем, и каждый находившийся в зале – будь то мужчина, женщина или ребенок – слушал его с нескрываемой радостью.

– Мой взгляд проникает в далекое будущее, – нараспев проговорил старик. Он стоял в центре зала, простирая руки в небо, и казалось, что его ладони прижимаются к какой-то невидимой стене. Пышная белая борода доходила ему до груди. Под кустистыми белыми бровями прятались яркие синие глаза, казавшиеся чересчур молодыми для его старого лица. Теперь эти глаза были устремлены на высокий потолок, словно будущее, которое он видел, было начертано именно там. – Я читаю судьбу Синклеров. Я вижу главу клана, последнего в своем роду. Ему не суждено стать отцом. – Голос старца поднялся, проносясь по просторному залу точно раскаты эха. Люди зашептались, но никому и в голову не пришло прервать пророка. – Его сыновьям, всем, как на подбор, храбрецам, не суждено родиться. Все почести, которые они могли бы принести Синклерам – все это будет пущено на ветер, точно пыль. Никто больше не будет править кланом. Будущее Синклеров – только пустота и гибель. – Он повернулся и указал длинным морщинистым пальцем на Лахлана: – Потому что ты без всякого уважения относишься к легенде.

Лахлан окинул взглядом старика. Лучше просто дождаться, когда провидец закончит свои высказывания, чем прерывать. Иначе его разглагольствования никогда не кончатся.

Палец опустился; провидец наклонил голову.

– Отныне никто из Синклеров не будет править Гленлионом, – продолжал Концах. – Замок будет стоять как склеп, жизнь уйдет из него.

Лахлан вздернул бровь, потом усилием воли придал своему лицу равнодушное выражение.

– Перестань, старик, – сказал он, и голос его был слышен не хуже, чем голос провидца. – Я не женюсь на этой ведьме.

Коннах снова возвысил голос, и от его тона должны были встать дыбом волосы у каждого слушающего его Синклера. Присутствующие выпивали; то была ночь тостов и медленно, но неотвратимо наступающего опьянения. Венчался родственник Лахлана Джеймс, и теперь Синклеры праздновали этот удачный союз. Но Коннах воспользовался празднеством, чтобы затеять недоброе, и хорошо справился со своей задачей.

– И когда дойдет до того, что Синклер будет сетовать на свою судьбу и на утрату своих нерожденных сыновей, только тогда будет позволено опустить его в могилу. Остатки его имущества унаследует один из Кемпбелов. – Тут все недоверчиво зашептались. Кемпбелы и Синклеры были врагами, и это помнил любой из присутствующих. – Я вижу невесту, что стоит передо мной, – быстро переменил тему Коннах. – Ей ведома тайна жизни. У нее будет полая стопа, голос как у банши, что предвещает смерть, но она спасет клан Синклеров.

Лахлан выпрямился.

– Так вот она какая, да, старик? Хромает и вскрикивает? Поэтому ее отец так хочет сбагрить ее?

Коннах нахмурился.

– Он хочет положить конец набегам, Лахлан. Ты обещал его дочери.

На протяжении жизни многих поколений Синклеры разбойничали на границе, а с 1745 года получали истинное наслаждение, досаждая англичанам. Но в прошлом году набеги приобрели совершенно иной характер. Теперь скот приходилось угонять уже не столько ради забавы, сколько для прибавления уменьшающихся синклеровских стад.

Лахлан откинулся на спинку тяжелого резного кресла, принадлежавшего некогда его отцу и отцу его отца. Он вырос на рассказах о подвигах Синклеров, в этой самой комнате его пичкали историей клана. Он был лэрдом – а в последнее время это положение играло все меньшую и меньшую роль в жизни клана. Но для его отца то был священный долг, и для всех Синклеров, что жили до него. И для него это тоже кое-что значило. Ответственность за выживание клана постоянным бременем лежала на его плечах.

Его земля была потрясающе красивой, невысокие холмы чередовались с глубокими потаенными долинами, над которыми возвышались мрачные горные вершины. Эти края были убежищем, неизменно спасавшим клан даже в трудные времена. После 1745 года всем казалось, что сапог Англии постоянно стоит на шее Шотландии. Ни одному шотландцу не позволялось забыть, что его страна взбунтовалась и потерпела поражение. Были построены дороги, по которым маршировали английские солдаты в красных мундирах; были воздвигнуты крепости, и пушки стояли там наготове; из шотландцев выжимали непосильные подати, по новым законам следовало изгонять в ссылку, отлучать от церкви или уничтожать всех, кто составлял предмет гордости своих соотечественников.

В последние годы казалось, что судьба Синклеров так же плачевна, как и судьба Шотландии. Скот вырождался, земля давала только ячмень. Неудивительно, что такое количество шотландцев покидали свои края.

Когда Лахлан Синклер заглядывал в Большой зал своего дома, он видел только то, что нужно сделать, а не то, что можно усовершенствовать.

Легенда у него в голове принимала все большие и большие размеры. Почти каждый день приносил какое-то новое напоминание о лежащей на нем ответственности. Он начал верить, как будто сам стал каким-то полоумным провидцем, что его брак может оказаться единственным способом добиться процветания Синклеров.

С самого его рождения все вокруг шепотом рассказывали легенду о Гленлионской невесте. Говорили, что старой Маб, повитухе, приснился сон о его будущем, которое было тесно связано с кланом. Все решили, что старухе во сне было послано пророчество, а Коннах только использовал его. Но спустя годы значение легенды возросло. Лахлан не сомневался, что каждый член клана охотно верит в нее. Они были убеждены, что появление чужестранки положит конец трудностям, которые их измучили. Что клан выведут из отчаянного положения не умения Лахлана, не его знания и даже не его смелость. Это сделает она, женщина, неясная фигура которой осмеливается маячить на периферии его зрения, словно насмехается над ним даже теперь. Да он скорее устроит набег на ее землю и украдет ее скот, чем женится на этой ведьме.

Ее отец предложил ему руку дочери неделей раньше. Слухи уже донесли до него подробности касательно его будущей жены, которые не сообщил ее отец. Зовут ее Харриет. Даже имя у нее отвратительное. Слова Коннаха только укрепили опасения Лахлана. Его предполагаемая невеста зла и безобразна, зато ее приданого хватит, чтобы накормить клан.

Лахлан протянул руку к кубку и осушил его. Запасы виски подошли к концу; последние бочонки в замковом погребе были откупорены ради свадьбы Джеймса. Шотландец без виски – все равно, что река без воды. Одна беда влечет за собой другую. Ведь алкоголь в состоянии исправить любое, даже самое плохое настроение. И теперь Лахлан очень боялся, как бы отсутствие виски не послужило лишним знаком для окружающих, что для Синклеров настали последние дни.

За перегонку ячменя отвечал Ангус, но Ангус неожиданно умер месяц назад. Его смерть была трагична не только в этом отношении. Лахлан не просто потерял члена своего клана, он потерял все знания, которыми владел Ангус, а стало быть, и то единственное, что можно провозить через границу контрабандным путем и обращать в прибыль.

Всегда найдутся те, кто готов хорошо заплатить за доброе шотландское виски. Даже англичане. Но суть дела состояла в том, что пошлина поглощала даже самую малую прибыль от этого рискованного предприятия. И обычно люди просто избегали уплаты пошлины. Некоторые называли это контрабандой. Лахлан предпочитал называть это умной торговлей. Покупатель доволен прекрасным продуктом. Продавец получает оправданную прибыль. Единственные, кто ничего не получает от этой торговли, – это акцизные сборщики пошлины, наложенной на шотландцев в качестве кары.

Но теперь ему больше нечего продавать ни контрабандным путем, ни обычным и нечего предлагать в качестве обмена. Гленлион обладает в избытке только двумя вещами – ячменем и надеждой.

Лахлан встал и произнес тост в честь своего родственника, высоко подняв пустой кубок. Его поздравления по адресу счастливой пары вызвали смех. Его же собственная улыбка была довольно вымученной. Лахлан повернулся и вышел.

Ему требовалось чудо. Или легенда. Какое-то физическое ощущение, такое резкое, что Лахлану показалось, будто грудь ему пронзил кинжал, заставило его остановиться. Конечно, это именно удар кинжала. Или судьба. Он женится на этой англичанке, чтобы спасти свой клан.

Но сделает он это не раньше, чем посмотрит на ведьму.

Англия, дом сквайра Хэнсона

Сегодня будет полнолуние. Отец называл это разбойничьей ночью. «Луна хороша для грез, девочка. Закрой глаза и почувствуй ее на своих веках. Это волшебство, Дженет». А ей так нужно хоть немного волшебства! Что угодно, лишь бы разогнать это ужасное ощущение – что она замурована в своей коже. Что она кричит, но беззвучно.

– Дженет, принести вам шаль? Вы дрожите.

Она обернулась. Опять этот Джереми Хэнсон. Он почти всегда оказывается где-то рядом. Теперь он стоял совсем близко, и она порадовалась, что повязала на грудь муслиновую косынку. Дженет незаметно потянула косынку. И покачала головой.

– Не заболели ли вы?

– Нет, просто в голове блуждают всякие мысли, – с вымученной улыбкой ответила она.

– Значит, не нужно думать о том, что вызывает у вас тревогу. – Его улыбка была искренней; в глазах выражалась глубокая преданность. Это был действительно очень милый молодой человек, высокий и стройный, с ореховыми глазами и светло-каштановыми волосами. Все в Джереми было приятно, не было в нем ничего слишком яркого или неуместного. Но он был слишком внимателен к ней, а это очень не понравилось бы членам его семьи, узнай они об этом. Ведь Дженет не более чем бедная родственница, компаньонка хозяйской дочери.

– Джереми, подойди сюда и посмотри. Я, кажется, хорошо передала сад весной. Что ты скажешь? – позвала брата Харриет.

Дженет не сомневалась, что Харриет именно этого и хотела – чтобы Джереми отошел от нее. Или, быть может, она судит о Харриет слишком резко? Дженет прожила семь лет у нее в услужении, а этого достаточно, чтобы узнать человека, но все же она никак не могла ухватить суть характера Харриет – суть эта ускользала от нее, как ускользает вода сквозь пальцы. Иногда Дженет думала, что Харриет искренне добра, но в других случаях у нее появлялось подозрение, что Харриет только и ждет, когда ее подчиненная не выдержит и позволит себе высказать какое-либо критическое замечание.

В последнее время настроение у Харриет было хуже, чем обычно. Причину этого установить было трудно, пока Дженет не подслушала один разговор. Этот помещичий дом был похож на пещеру, так что даже слова, сказанные шепотом, доносились из самых неожиданных мест. И Дженет случайно узнала, что сквайр Хэнсон заключил мир с шотландцем, который часто нарушал границу и сильно досаждал ему в последние годы. Сквайр предложил шотландцу свою дочь и ее приданое, надеясь, что, породнившись, тот перестанет красть у него скот.

Харриет выходит замуж за лэрда Синклера. Это удивительно.

Дженет не могла не задаваться вопросом – уж не отлучился ли отец Харриет до самой свадьбы, которая должна состояться через месяц, только чтобы избежать неприятностей, связанных с настроением дочери? Раздражение Харриет из-за предстоящей свадьбы, кажется, будет продолжаться до последнего, до того самого дня, когда она пойдет под венец.

Дженет повернулась спиной к окну, жалея, что не обладает властью проникнуть сквозь стекло и убежать в ночь, точно тень. Она спряталась бы среди деревьев. Она убежала бы в лес, как лесовица. Убежала бы прочь отсюда – туда, где ей никто не стал бы говорить, что у нее простонародное произношение, или что волосы у нее странного цвета, или пальцы неловкие. Туда, где, наверное, звучат музыка и смех. Там ждет ее счастье, окутанное в ночную тьму и перевязанное бантом, сотканным из хвалебных слов по ее адресу.

По временам ей бывает так одиноко! Но впервые за семь лет Дженет пообещали, что ее ждут перемены. Она узнала – в тот день, когда услышала о свадьбе Харриет, – что, когда та выйдет замуж, она, Дженет, поедет вместе с ней в Шотландию. Снова оказаться на родине, коснуться ногой шотландской земли! И Дженет нетерпеливо считала дни.

– Отойдите от окна, Дженет. Вы мне нужны. – Голос Харриет снова призвал ее к выполнению своих обязанностей.

Дженет подошла к Харриет и села рядом с ней. Она была бы вполне привлекательной, подумала Дженет, если бы не смотрела на мир так недоброжелательно. У Харриет были волосы темного каштанового цвета, которые вились вне зависимости от погоды, и очень мягкие синие глаза. Она была маленькая и тоненькая, что производило впечатление слабости и хрупкости и вызывало желание защитить ее. Но воля у Харриет была железная. Воля эта никогда не проявлялась открыто, ее никогда не демонстрировали криками или тирадами. Она просто была, как небо или земля.

– Вы целый вечер тоскуете. Неужели мы забыли отпраздновать какой-то шотландский праздник? Который священен для каждого шотландца?

Дженет покачала головой. На подначивания Харриет лучше не отвечать – она поняла это за семь лет. Дженет было всего пятнадцать, когда она приехала в Англию. Родители ее умерли, жителей их деревни косила инфлюэнца. Люди стали уезжать оттуда еще до эпидемии; а после эпидемии Тарлоги стали населять одни призраки.

Дженет предоставили выбирать – стать компаньонкой Харриет или умереть с голоду на улице. Прошло несколько дней, и Дженет поняла, что сделала неправильный выбор.

Но все могло быть еще хуже. Ее обязанности не были обременительны. Она научилась пропускать мимо ушей большую часть недовольных высказываний Харриет, хотя ее манера гнусавить, произнося слова в нос, делала ее речь почти невыносимой. Иногда Дженет удавалось провести час-другой среди цветов, почитать книгу, тайком взятую из библиотеки сквайра Хэнсона. Если у нее нет никаких перспектив на будущее, Харриет в этом не виновата.

– Вы держитесь с моим братом высокомерно, – сказала Харриет на этот раз. Она говорила тихо, голос ее превратился в скрипучий шепот, который не был слышен Джереми, сидевшему с книгой в противоположном конце комнаты. Время от времени он поднимал голову и посылал Дженет приветливую улыбку.

– Полагаю, я была вполне любезна. Ваш брат задал мне вопрос. Я ответила на него.

Неужели характер передается от отца к ребенку? Не поэтому ли Харриет такая хмурая и кажется такой несчастной? Но если так, то почему Джереми не похож на отца?

Нет, это несправедливо. Родители Харриет вполне приятные люди. Сквайр Хэнсон человек шумный, он часто ухмыляется и чувствует себя лучше среди животных, чем среди людей. Мать Харриет, Луиза Хэнсон, прикована к постели и почти не занимается домом. Это приятная леди, имеющая привычку чихать в кружевной носовой платочек, она всегда держалась с Дженет мило, слегка рассеянно.

– Я видела, как вы улыбнулись ему, – сказала Харриет. – Как будто хотели пленить.

– Это была просто вежливая улыбка.

– Практикуйтесь в своих уловках на конюхе, Дженет. Или на лакеях. Иначе мне придется сообщить отцу о вашем необузданном поведении.

Необузданном? Дженет тайком улыбнулась. Она наклонила голову, чтобы улыбка не стала заметной и не выдала ее радости. «Ах, Харриет, если вы хотите узнать, что значит необузданность, загляните в мое сердце. Вот оно-то воистину необузданно».

Значит, Харриет что-то заметила. Правда, неприкрашенная и непритворная, состояла в том, что Дженет не хочет находиться здесь, в этом доме, быть вечной служанкой и знать, что ее жизнь проходит. Она хочет снова оказаться дома, в Тарлоги. Она хочет слышать густой смех отца и милый голос матери. Мать ее матери была англичанкой, и через бабку Дженет считалась родственницей Хэнсонов; из-за этого родства у нее теперь все-таки был дом. Но как же трудно притворяться, что тебе нравится быть англичанкой.

Всю жизнь ее приучали гордиться своим народом, находить в себе то, что есть общего с ним. Она была единственным ребенком в семье, ребенком, исполненным любопытства, как говорил ее отец. Вероятно, поэтому он разрешал ей находиться рядом с собой и изучить его ремесло не хуже любого подмастерья. Она привыкла говорить то, что думает, безудержно смеяться, видеть лучшую сторону жизни.

Снова стать такой – вот чего она хочет. Танцевать на вересковой пустоши, видеть восход солнца в горах. Слышать звуки гэльского языка, ощущать резкий запах торфяного дыма. Вот что значит быть необузданной.

За эти семь лет она превратила себя в другого человека. Дженет, которая жила с родителями в маленькой деревушке за Тейном, исчезла. Она едва помнила свой язык, почти забыла мелодии, которые напевала. Даже речь ее изменилась. Она разговаривала теперь скорее как англичанка, чем как шотландка.

Да, но в груди у нее бьется необузданное сердце.

– Вы что же, дуетесь, Дженет? Служанке это не пристало. Подайте мне рабочую корзинку, – сказала Харриет.

Дженет наклонилась, чтобы взять корзинку с вышиванием. Она молча поднесла ее Харриет и молча держала в руках, пока та выбирала нитки для будущего узора.

– Держите корзинку как следует, Дженет. У вас дрожат руки.

Дженет поставила тяжелую корзинку себе на колени.

– Мне не нравится оттенок синего, который вы выбрали. О чем вы только думали? – Харриет рылась в нитках. В обязанности Дженет входило каждый вечер приводить нитки в порядок, наматывать их на маленькие катушки. – Или вы надеетесь, что избавитесь от необходимости выполнять мои поручения, проявляя такой дурной вкус?

– Вы просили именно такой оттенок, Харриет. Цвет дельфиниума.

Харриет окинула ее взглядом и нахмурилась.

– Вы хотите сказать, что я ошибаюсь? Не могу поверить, что вы так глупы.

– Если вам не нравится выбранный мной оттенок, Харриет, – спокойно проговорила Дженет, – вам, вероятно, в другой раз придется самой сходить в деревню.

И тут же опустила глаза, испугавшись собственных слов. Во всем виновато полнолуние, да, полнолуние. Неужели она забыла свое место? Да, о да, забыла. Великолепно. В кои-то веки она сказала правду. Честность била ключом из каждой поры ее тела, удерживаемая только волей и благоразумием. Ее могут уволить за эти слова, несмотря на семейные узы. И где она тогда окажется? На дороге, и будущего у нее будет еще меньше, чем теперь.

– Извините меня, Харриет, – тихо сказала она.

– Вы, верно, больны, Дженет, если говорите такие глупости. Вот в чем дело, да? Позвоните миссис Томас, пусть она принесет вам дуврский порошок.

– Нет-нет, Харриет, – поспешно возразила Дженет. – Наверное, я просто устала. – Даже если бы она была больна, она стала бы это отрицать, лишь бы избежать приема порошков. От них бурчит в животе, а по ночам снятся немыслимо причудливые сны. Когда ее заставили принять их в последний раз, она проснулась, мокрая от пота. Тогда-то она и поклялась, что никогда больше не станет принимать эти порошки.

– С чего бы это вам устать? Вы сегодня не делали ничего важного. – Харриет улыбнулась так, что Дженет не стала напоминать ей, что она ходила в деревню и обратно, и не один раз, а дважды, просто потому что Харриет забыла сразу же сказать, что ей было нужно.

– Вероятно, вы правы, – сказала Дженет. – Я заболеваю.

– Как это неразумно с вашей стороны – заболевать и находиться в моем присутствии. Оставьте меня.

Дженет поставила корзину с вышиванием на пол рядом с Харриет и кивнула. Потом вышла, прежде чем Джереми успел пожелать ей спокойной ночи.

Но Дженет не легла в постель. Ночь еще только началась; луна еще только всходила; очарованию весеннего ветерка было трудно противиться. Мгновение было слишком ценным; свобода предоставлялась Дженет слишком редко, чтобы не воспользоваться ею.

Она будет необузданной, хотя бы совсем недолго.

По имению Хэнсона с восточной стороны дома бежал мелкий ручеек. По утрам казалось, что вода в нем горит – так падали на него солнечные лучи. Ручей напоминал Дженет о Тарлоги и о ручье, который протекал мимо их маленького коттеджа. По утрам он мерцал совсем как этот, а потом снова исчезал под землей.

Сейчас ручей был черным, его освещали только лунные отблески. Дженет повернулась лицом на север, жалея, что она не птица и не может летать, тогда она нашла бы себе какое-нибудь гнездо среди деревьев на краю озера. Она почти чувствовала, что Шотландия зовет ее отсюда, словно знает, что одна из ее дочерей заблудилась на чужбине. Это было у Дженет в крови – эта тоска, такая глубокая и такая острая, что иногда хотелось зарыдать. Можно изъять шотландца из его страны, но нельзя изъять страну из шотландца – эту присказку она слышала с детства, но никогда не понимала ее истинного смысла, пока не рассталась с землей, на которой родилась.

Дженет присела на край ручейка, на поросший мхом берег. Ночь была приветлива, словно она одобряла побег Дженет в необузданность. Всего лишь раз. На несколько мгновений за семь лет. А потом она снова станет здравомыслящей Дженет.

Она сбросила туфли и чулки, подняла выше колен свое практичное платье, которое ей полагалось носить как прислуге, и вошла в воду. Вода была холодная, несмотря на весну. Быть может, этот холод она несла от самых высоких гор Шотландии. «Не фантазируй, Дженет». Скорее всего это просто степенный маленький английский ручей. Скромный и благопристойный, никогда не выходящий из берегов, никогда не бурлящий. Он не станет пробиваться сквозь торф и пахнуть дымом. Он будет пробираться мимо камней и камешков самым скромным образом.

– Трудно ли следить за своими манерами, ручеек? Ты думаешь, тебе это так же трудно, как и мне? Как мне хотелось бы не быть постоянно вежливой, – тихо сказала она.

Внезапно из темноты послышался чей-то голос:

– Ты что же, брауни,[1] если разговариваешь с водой?

Она вскинула голову. И увидела всего лишь тень – длинную темную тень рядом с деревом. Сердце гулко забилось. Руки вцепились в юбку, поддерживая ее над водой. «Не стой, Дженет, в такой позе». Она убежала бы при звуках этого голоса.

А может быть, и не убежала бы. Может быть, подошла бы к тому, чей голос был темным и плотным, как воздух в летнюю ночь. Голос, в котором звучало что-то шотландское.

– Брауни? – Она не выдержала и улыбнулась. И улыбка эта словно сняла корку с ее чувств, корку, которая почти приросла к ним за эти годы. – Будь я брауни, – сказала она так же тихо, как и он, – я была бы в доме, выполняя обязанности хозяйки – готовила бы ужин или умело работала бы иглой.

– Ах, но ведь свечи еще горят, так что, может быть, ты ждешь, пока все не лягут, чтобы приступить к своим обязанностям.

Он шагнул вперед, а она осталась на месте – здравомыслящая Дженет, застигнутая именно тогда, когда она повела себя как дурно воспитанная особа или как девчонка-сорванец. Не очень-то справедливо, что ее застигли, когда она собралась вести себя необузданно. Она пошевелила пальцами ног. Камешки на дне ручья были добрыми, они не резали кожу, да и вода уже не казалась холодной.

– Жаль, что у меня нет сыра или молока, чтобы угостить тебя, – сказал он.

Она смотрела на тень, не понимая, кто он. Да и реален ли? Не вызвало ли его из небытия каким-то волшебством ее одиночество? Быть может, это сон? Или призрак, явившийся, чтобы вместе с ней вести себя необузданно?

– Я вижу, ты умеешь искушать брауни, – сказала она. – Ты не должен платить им слишком щедро, иначе это заденет их гордость.

– А также пренебрегать их помощью, – согласился он. – Иначе они исчезнут и больше никогда не покажутся.

Он шотландец, сегодня полнолуние, и они находятся в Англии – из трех этих составляющих можно было сделать только один вывод.

– Ты совершаешь набеги через границу?

Его смех удивил ее – не гортанное звучание, но изумление и радость, в нем прозвучавшие. Казалось, он очарован, и эта мысль была одновременно глупой и странно тщеславной. Здравомыслящая Дженет пленила грабителя.

– И пришел, чтобы тебя похитить, да?

– Неужели? – спросила она и потрясла ногой, прежде чем осторожно поставить ее на берег. Выйдя из воды, она опустила юбку.

– Хотя верно говорят, что девушка – это благо, скот ценится больше. Вожделение – хорошо, но вожделением не наполнить пустой желудок.

Дженет засмеялась, не стараясь сдерживаться. Честность – это товар, которого очень не хватает в ее жизни. Правдивость его слов подействовала на нее освежающе, хотя сама правда была несколько цинична.

– Тогда прошу прощения, что я не корова, сэр.

– О, на этот раз я явился не за скотом.

Легкая тревога охватила ее.

– А зачем ты явился?

– Возможно, узнать кое-что. Получить ответы на некоторые вопросы.

Молчание. Она ждала. Когда стало ясно, что он не собирается удовлетворять ее любопытство, она наклонила голову набок и нахмурилась, глядя в тень.

– Луна освещает твои волосы, брауни. В ее свете они кажутся серебряными. Какими они будут на солнце?

Она прищурилась, глядя в его сторону, пораженная вопросом и удивлением, прозвучавшим в его голосе.

– Коричневыми.

– Коричневыми? Как земля после весеннего дождя?

– Боюсь, что просто коричневыми. Не хуже и не лучше. – Его умение напускать чары снова вызвало у нее улыбку.

– А глаза?

– Синие. Нет-нет, не такие синие, как небо.

– Твоей душе не хватает поэзии, девушка.

– А у тебя ее слишком много для грабителя.

– Харриет! – Голос Джереми врезался в их шутливую беседу, точно острый меч. Дженет встревоженно повернула голову в сторону дома. Если Джереми ищет сестру, значит, без сомнения, Харриет ищет ее. И только гнев или раздражение могли заставить Харриет выйти из дома ночью.

Дженет присела, подхватила туфли, сунула чулки в карман и одним прыжком перепрыгнула ручей.

Она обернулась, чтобы попрощаться, но незнакомец уже исчез в тени. Право же, она вполне могла вообразить его.

Глава 2

Пошел дождь, он висел в воздухе, точно тонкая дымка, и кончился он почти сразу же, едва начавшись. Но Лахлан стоял под этим дождем рядом со своей лошадью и ждал, не выйдет ли ему навстречу благовоспитанная английская мисс. Ей, должно быть, тепло и уютно у огня. Почувствует ли она, что он здесь? Он вытер влагу с лица и посмотрел на окна помещичьего дома. Которая комната ее?

«Не будь глупцом, Лахлан. Меньше всего тебе хочется украсть свою нареченную из постели». Но мысль тем не менее казалась соблазнительной. Вчера вечером он видел ее лишь мельком. Лунный луч забрел под ветку дерева и послал ему ее образ. Тени закрывали ее лицо, но черты его казались тонкими. «Коричневые волосы», – сказала она. И обычные синие глаза. В этом он сомневался. Своим дразнящим смехом она возбудила в нем любопытство. Она не вскрикивала, как обещал Коннах, а ее поспешное возвращение в дом доказало, что она не хромает.

Харриет. Ему не нравилось это имя. Оно как-то не шло ей.

Почему он весь день думал о ней? Потому что она поддержала его шутку насчет брауни и стояла в ручье босая. Потому что смеялась она свободно и легко, и смех ее протянулся к нему, словно их связала какая-то струна.

«Выйди ко мне, видение».

Услышит ли она его мысли? Или он просто глуп, что стоит здесь под дождем, ожидая появления той, на которой женится, и очень скоро?

Дженет снова кашлянула, заслужив новый яростный взгляд Харриет. Опять кашлянула, и Харриет так крепко сжала губы, что их почти не стало видно.

– Что на вас нашло, Дженет? Снять туфли и прыгать по саду, точно простолюдинка? Неужели этого должна я ожидать от вас, шотландцев? – Она опустила вышивание и посмотрела на Дженет. – Вы заслужили того, чтобы заболеть. Я бы уволила вас немедленно, но мама питает нежность к вашей матери, и это ее огорчило бы.

Снова кашель; снова хмурый взгляд.

– Ах, ступайте к себе, Дженет. Я не могу вынести звуки, которые вы издаете.

Дженет встала, спрятав руки в складках юбки. Пальцы у нее дрожали, и она сжала кулаки.

– Благодарю вас, Харриет, – еле слышно сказала она. Услышь ее кто-то посторонний, он решил бы по голосу, что она действительно простужена. Но ночной воздух вчера был теплый, а стояние в холодной воде было не самым большим испытанием, которое она перенесла за свою жизнь.

«Ты ужасный человек, Дженет. Притворяться больной, чтобы избежать общества Харриет». Ах, тем лучше! Она сможет пробежать по траве через сад и вернуться к ручью. Возможно, ее разбойник окажется там – человек, которого она наколдовала, соткав из своего одиночества и тоски.

Дождь висел в воздухе в виде дымки, трава была сырая, и туфли сразу же промокли. Дженет коснулась низко нависшей ветки, и капли упали ей на лицо. Она улыбнулась. Сколько раз стояла она под дождем в Шотландском нагорье, закинув назад голову, и дождь омывал ей лицо? «Очень много раз, но очень много лет назад, Дженет».

В воздухе все еще пахло дождем, стоял запах молодой зелени. Дженет остановилась и закрыла глаза. Может ли она различить каждый запах в отдельности?

«Ты тянешь время, Дженет, потому что боишься узнать правду, – упрекнула она себя. – Ты боишься подойти к ручью и увидеть, что этого человека там нет. Иначе зачем тебе стоять у дома, ведь тебя могут увидеть. Чтобы вызвать его сюда своим желанием, да?»

– А у тебя есть другое имя? – Его голос раздался из-за соседнего дерева. Она увидела, что темные очертания его фигуры отделились от ствола, и незнакомец вышел вперед. Позади шла лошадь, она тоже казалась сгустком мрака на темном фоне. Дженет могла вызвать сюда этого человека своим колдовством, но лошадь?

– Другое имя?

– Не крестильное.

– Элизабет, – сказала она.

– Хорошее английское имя.

– Меня назвали в честь бабушки. Это была славная английская леди.

– Тогда мы будем звать тебя по-гэльски, Иласэд.

– Мы? – Какая невероятная надменность, даже представить себе невозможно.

– Только не говори, что ты предпочитаешь более английское имя. – В его голосе определенно слышалась мука.

– Я не возражаю против своего обычного имени, – сказала она.

– Оно звучит слишком резко для такой милой девушки.

– А откуда ты это знаешь?

– Возможно, я и сам отчасти брауни.

Он привязал поводья лошади к стволу дерева, потом медленно пошел к Дженет. Она сжала руками концы шали. Но чувствовала не страх. Страх был бы более разумным. Она почувствовала скорее всего волнение. И приступ смелости, это уж точно. Она поведет себя более чем необузданно. Она устроит себе приключение с шотландским разбойником.

– Мое имя не такое неприятное, как у тебя, девочка. Меня зовут Лахлан. Разве не красиво оно звучит? Оно стекает с языка, точно ручей, по которому ты бродила вчера ночью. Ты не заболела после такой смелой прогулки?

– Ты, наверное, считаешь меня действительно слабой, – сказала она. Улыбка ее ожила от легкой насмешки, прозвучавшей в его голосе.

– Нет, просто девушкой, которую следует, как мне кажется, ласкать и баловать. Или охранять от ее же своенравной натуры. – Вообразилось ли ей, или в голосе его действительно слышалась улыбка? Он был видением, созданным дымкой и тенями. Даже луна спряталась за облаками, словно хотела окутать его тайной.

Теперь он действительно был совсем рядом, его голос обвивался вокруг нее, как темная шелковая лента. Слышать этот голос было почти блаженством, его поддразнивание звучало так ритмично. Она понимала, что разбойник заигрывает с ней. Он смел, почти так же смел, как и она. Но ему ведомы пути необузданности, а ей они были в новинку.

– Значит, сегодня ты пришел не для того, чтобы красть скот?

– Ты обвиняешь меня бездоказательно, Иласэд. Что я украл? Разве не могу я быть простым шотландцем, который перешел границу? Англичане ясно дали понять, что мы принадлежим им. Или граница эта односторонняя?

– Значит, ты все еще ищешь ответов?

– Нет, – сказал он, и голос его прозвучал ближе, чем раньше. – Кажется, я узнал то, что хотел узнать.

Его пальцы коснулись ее щеки, и Дженет испуганно отпрянула. Но он не убрал руку, он продолжал исследовать очертания ее лица, изучать, какая у нее кожа. Ей следовало отодвинуться и попросить его удержаться от таких вольностей. Но она ничего этого не сделала, она только стояла молча, опутанная чарами, которые соткали вокруг нее ночь и дымка дождя. Нет, то были не только чары. То была тоска по подобным мгновениям, когда дыхание вырывается из груди отрывисто и быстро, а сердце бьется с бешеной скоростью. Пальцы у него были грубые, а прикосновение ласковым.

Он приподнял ее голову за подбородок, Дженет закрыла глаза и откинула голову назад, ожидая в испуге и удивлении прикосновения его губ к своим губам; тогда она узнает волшебный и запретный вкус порочности.

Но он вместо этого сказал, омывая своим дыханием прядки волос у нее на виске:

– Зачем ты пришла?

Она открыла глаза. Он стоял совсем рядом, она чувствовала на своей щеке его дыхание. Можно было либо оттолкнуть его, либо дать себя обнять. Вот как близко они стояли.

– Я не могла там оставаться. – Простая правда этих слов испугала ее. Дженет ничего не сделала, но она думала о нем весь день, не зная, не приснилась ли ей их встреча.

– Я тоже не мог. Наверное, это хороший знак. – И снова в его голосе прозвучал намек на улыбку, как будто он был приятно удивлен ее словами. И это не должно было вызвать улыбку у нее. Было бы лучше, если бы она его боялась.

– Дай мне руку, Иласэд.

Она протянула руку, и ее пальцы коснулись его груди. Рука, охватившая ее руку, была крупная; ладонь загрубела. И тогда он рассмеялся и притянул ее к себе.

Глава 3

Он думал о ней весь день, об этой девушке с таким неподходящим именем. Она была не из робких. Робкая спросила бы, куда он ее ведет. Но ведь робкая не оказалась бы ночью рядом с ним, не стала бы бродить по ручью, подняв юбки выше колен.

Голос у нее был мелодичный, словно бы в нем сидели в заточении звуки шотландского языка. Она была быстронога, идя следом и стараясь не отстать.

– Ты уверен, что приехал не за тем, чтобы что-то украсть? – еле слышно спросила она.

– А ты не боишься, что я ускачу с тобой через границу? Спрячу тебя в своем замке и потребую за тебя выкуп?

– А у тебя есть замок? – зачарованно спросила она.

Неужели она не поняла, кто он? Эта мысль сейчас показалась Лахлану не заслуживающей внимания. Но все же в голову закралось легкое сомнение. Лахлан – славное шотландское имя, но не очень часто встречающееся.

– Я Синклер, – сказал он. Интересно, как она воспримет сообщение, что человек, который держит ее за руку и увлекает в лес, ее будущий муж.

– Вот как. – Больше она ничего не сказала. Но и возражать не стала.

Они пошли медленнее, пробираясь между толстыми стволами. Он ждал, когда она заговорит, ему было интересно, какие вопросы она станет задавать.

– А ты не мог бы рассказать мне о своем замке?

– Гленлионе?

– Да. Это ведь будет мой дом, так что мне хочется узнать о нем.

– Это замок, – сказал он. – Он старый, и в нем холодно зимой, хотя приятно прохладно летом. Ты ведь не ждешь, что я стану тебе рассказывать, какого цвета в нем занавеси?

Ее смех удивил его. Удивило и то, что он тоже заулыбался, словно она обладала властью вызывать у него улыбку.

– Ты не можешь подождать, когда сама все увидишь?

– Ты прав, я подожду. Остался всего лишь месяц.

Ее рука все еще доверчиво лежала на его руке, и она произнесла слова, которые уняли его беспокойство. «Это ведь будет мой дом». Значит, она знает, кто он, и пошла с ним не просто для того, чтобы устроить себе любовное приключение до вступления в брак. Ему хотелось поцеловать ее в качестве награды за ее неуверенную честность, за дар робкого предвкушения. В ее словах чувствовался страх, еле заметный страх, но за последние годы Лахлан научился распознавать это чувство. Время от времени он начинал испытывать страх перед будущим, перед тем, что не сумеет спасти свой клан. Но Лахлан отбросил эти мрачные мысли.

Он поднес к губам ее руку, поцеловал в запястье. Он не хотел пугать невесту; они ведь только что познакомились. Казалось, его жест заставил ее замолчать, и теперь их связывало только гулкое биение крови в ее жилах. Возможно, она не робкого десятка, но все же ей была присуща и робость, и неуверенность. Это чувствовалось и в том, как она задышала, и в том, как она немного отступила от него, как высвободила – хотя и не конца – свою руку.

Он ничего не сказал и пошел дальше по дороге, которую изучил много лет назад, когда еще только начал приезжать сюда. Он подвел ее к водопаду, питавшему водой ручей, в котором она бродила в ту ночь.

Шум падающей воды заглушил ее слова. Она совсем высвободила руку и встала на поросшем мхом берегу водоема, образованного речным порогом. Луна выбрала именно это мгновение, чтобы выглянуть из-за низких облаков, и Лахлан увидел ее, омытую серебряным светом.

У него просто дух захватило.

Она обернулась, улыбка ее сияла, как сама луна, ночь не могла сравняться с ней красотой. Все ли женщины таковы, когда видишь их впервые, или то было посланным именно ему благодеянием – увидеть ее в лунном свете? Или судьба, которая осудила Синклеров на такую печальную участь в эти годы, почувствовала жалость к его бедственному положению? Послана ли она ему, чтобы восстановить справедливость после многих несправедливостей, совершенных по отношению к его клану? Женщина, которая осталась в сердце своем ребенком, которая резвится в ручьях и бегает, точно молодая лань, чей смех вызывает у него улыбку и чье лицо заставляет чувствовать благодарность к старой Маб и легенде? И быть может, даже к Коннаху?

Губы у нее пухлые, нижняя губа больше верхней. Глаза большие; скулы высокие. Подбородок не квадратный и не острый, он выдается вперед не больше, чем положено подбородку. Нос не крючковатый и не острый, кончик слегка вздернут. Волосы вьются по плечам своевольно и беспорядочно, я ему хочется узнать, такие они от влажной дымки или локоны украшают ее каждый день. На этот вопрос он получит ответ после свадьбы.

Он наклонился, и она обхватила рукой его ухо, чтобы он расслышал ее слова сквозь грохот водопада.

– Я и не знала о существовании такого места.

Его руки коснулись ее волос, ощутив их густоту, и он пожалел, что осмотрительность не позволяет запустить в них пальцы.

– Значит, ты жила в четырех стенах. Неужели ты никогда не исследовала эти места?

Она покачала головой. Ему не нужно было солнечное освещение – он и без того увидел, как сверкнули ее глаза. Они скользнули по краю водоема, а потом остановились у водопада. Лахлан посмотрел на нее, словно хотел измерить степень смелости, потом спокойно взял ее на руки и вошел в углубление между падающей водой и скалой. Потом медленно поставил Дженет на ноги и неохотно отступил, хотя ему этого вовсе не хотелось. Но у них еще была целая вечность, чтобы узнать друг друга. А эти мгновения, изъятые у времени и обстоятельств, были сами по себе священными. Ему хотелось узнать такие вещи, которые для жениха не имели значения. Прежде всего – почему она так мало походит на англичанку. И почему она никогда не выходила за пределы парка? Или у нее суровые родители? И они держали ее в строгости? Его охватило страстное желание быть ее защитником.

Пещера была немногим больше, чем углубление в скале позади падающей воды, достаточно глубокое, чтобы они могли стоять спиной к каменной стене и смотреть на серебристый занавес перед собой. Ему хотелось бы, чтобы это происходило при свете дня, тогда он мог бы видеть выражение ее лица. Она была почти как тень. Как дуновение материи.

– Мне не следует здесь находиться, – сказала она, обращаясь к водопаду. Голос у нее был довольно слабый, но здесь он звучал почему-то не так громко, как перед водопадом. Или она стояла так неподвижно, потому что ощущала его так же, как он ощущал ее? Ему хотелось прикосновения плоти к плоти, и он положил руку ей на плечо. И почувствовал, что она вздрогнула, но это не было вызвано, как ни странно, ни холодом, ни отвращением. Напротив, казалось, что все ее тело замерло в этот миг, осознав, что из-за тесноты он стоит совсем рядом, что их дыхание смешивается в этом тесном пространстве.

– А где тебе следует находиться, Иласэд?

– Спать у себя в постели.

– И видеть сны?

– Да. – Это прозвучало грустно.

– А что тебе снится? – Он не убрал руку, ему казалось, что он ощущает ее кожу под шалью и платьем.

– Мне снится прошлое, – сказала она. Голос ее казался почти шепотом; но если бы это было так, он не услышал бы его из-за шума воды. – Мне снится Шотландия.

– И это так тебя пугает?

– Это совсем меня не пугает.

– И все же мы замечательная пара. Я думаю, ты храбрая, раз не боишься стоять здесь в темноте с шотландцем.

– Вот почему мне не следует находиться здесь.

– Ты сомневаешься в своей храбрости или в моей чести?

– Наверное, я опасаюсь своей собственной испорченности, потому что мне хотелось бы быть здесь, и нигде больше, хотя я и знаю, что это нехорошо.

Его улыбка стала шире.

– Я не сделаю тебе ничего плохого.

Она ничего не ответила, только оглядела пещеру, словно могла увидеть все ее уголки и щели.

– Это здесь ты прячешься от патрулей?

– Я оставил свою беспутную жизнь позади.

– Или вызвал у меня желание пожить такой жизнью.

– Это тебе приснилось во сне? Жизнь приграничного грабителя?

– Она кажется мне немного интереснее, чем та жизнь, которую я веду, – призналась она. – Меня мало волнуют нитки для вышивания и рисование.

– Тебе хочется приключений?

Она взглянула на него:

– Я думаю, что ты – моя самая шальная выходка.

Ей не следует находиться здесь. Одно дело – когда увидят, как ты босиком вбегаешь в дом; совсем другое – не оказаться дома, убедив Харриет в том, что ты больна. Она не сомневалась, что Харриет пошлет служанку проверить, действительно ли она заболела, или придет сама, чтобы выразить одновременно осуждение и сочувствие.

Дождь прошел словно для того, чтобы начисто вымыть небо, и теперь небо было ослепительным от звезд, а ночь темная-темная. Луна, как фонарь, бросала яркий свет на ее безрассудный поступок и освещала лицо Лахлана.

Лахлан Синклер. Из клана Синклеров. От одного его имени Дженет охватил восторг. Значит, она снова его увидит – после свадьбы Харриет. Они будут жить в одном и том же месте, видеть одних и тех же людей. И возможно, они встретятся снова, как встретились теперь, и тогда уже будут свободнее в своих поступках.

Незамужняя не станет с такой пылкостью хвататься за руку мужчины, которого не знает. Она не станет убегать с ним в лес, сжав губы так плотно, словно не хочет, чтобы с них сорвались слова, выдающие волнение. И уж конечно, она не станет стоять на краю водоема, который в лунном свете стал черным и серебряным, и не станет с изумлением смотреть в лицо человека, которого никогда не встречала.

Она знала, что он высок, а о ширине его плеч можно было догадаться по смутным очертаниям фигуры. Но она не знала, что лицо может быть таким сильным, что лунный свет начнет танцевать на этом лице, подчеркивая его выпуклости и впадины. То было лицо человека, склонного к крайностям, общее выражение его смягчалось ртом, который, казалось, расплывается в улыбке. Она смотрела на него, словно утратила рассудок. И вероятно, так оно и было, потому что на миг ей захотелось коснуться Лахлана. Ее пальцы ныли от желания пробежаться по его скулам, почувствовать, такие ли они выпуклые, какими кажутся в лунном свете. На самом ли деле нос у него такой сильный, губы такие сочные? Волосы такие густые?

Прошлой ночью Дженет думала, что она необузданная. В эту ночь она поняла, что она распущенная.

Она прошла мимо него. Без единого слова она выбралась из пещеры и вернулась на берег водоема.

– Иласэд?

Она оглянулась. Он стоял там, протягивая руки, держа их вверх ладонями. Она покачала головой. Слишком он был притягателен, а за эти годы она поняла, какой нужно быть осторожной, чтобы выжить. Она подождет, пока они не встретятся в Шотландии. Тогда все может произойти в более приличной обстановке, а не при лунном свете, в котором он выглядит так соблазнительно. Но хотя Дженет велела себе уйти, уходить не хотелось. Вот насколько она действительно необузданна.

– Давай встретимся завтра.

Не послышались ли ей эти слова? «Не приняла ли ты желаемое за действительное, Дженет, или то был сон?» Или, возможно, это эхо ее необузданности?

Глава 4

Дженет проснулась поздно. Ночью она прокралась в свою комнату по лестнице для прислуги, чувствуя только головокружительную радость от того, что ее не заметили. Но сон пришел к ней не сразу. Она вспоминала каждый миг из того часа, который провела с Лахланом. Она снова и снова мысленно повторяла его слова, как будто хотела удержать их в голове.

День тянулся мучительно медленно – теплый весенний день, который так и манил ее выйти из дома. Ей не давали никаких поручений, ей не нужно было идти в деревню со списком вещей, которые необходимо купить в разных лавках. И вот она сидела в просторной, залитой солнцем гостиной и читала Харриет, а та вышивала. На каждом предложении – или почти на каждом – ее останавливали и велели прочесть заново, но чтобы при этом в голосе не было ни намека на шотландский акцент. Ей страшно хотелось спросить Харриет, что та собирается делать, когда окажется в Шотландии. Собирается ли она заставлять каждого шотландца повторять слова, пока его речь не станет звучать по-английски?

– У вас осунувшийся вид, Дженет, – сказала Харриет, бросив на нее острый взгляд. – Вы все еще недомогаете?

– Нет, Харриет. Продолжать чтение?

– Вам не нравится, когда я вас поправляю?

Дженет очень постаралась, чтобы на ее липе ничего не выразилось. Честность в данный момент была вовсе не желательна. Дженет поняла по множеству подобных предыдущих случаев – лучше просто сделать вид, что ты вообще ни о чем не думаешь.

– Вы должны понимать, что я делаю это ради вас. Иначе речь ваша будет звучать слишком варварски. Но иногда вы смотрите на меня так, будто вам не нравятся мои попытки научить вас разговаривать правильно. Вы не должны так смотреть. Слуги должны опускать глаза, когда им делают выговор.

– Да, Харриет.

– Вы меня не любите, да, Дженет?

Она посмотрела на Харриет. Вопрос удивил Дженет, но удивляться не стоило. Харриет не избегала противостояний, она шла им навстречу. И иногда у Дженет мелькала мысль, что Харриет, имевшая явную склонность к стычкам, похожа чем-то на одного молодого задиру, которого она знала в Тарлоги. У Робби был такой же взгляд, так же дерзко блестели его глаза.

Теперь на губах Харриет мелькнула едва заметная улыбка, а взгляд ее был устремлен на Дженет, словно она наслаждалась смущением своей компаньонки.

Хотела ли Харриет, чтобы она раболепствовала перед ней? На это Дженет была не способна. Честно говоря, она не знала, что ответить. Она никогда не думала о том, что они с Харриет могут стать подругами. В основе их отношений лежала зависимость Дженет – Харриет ясно дала ей это понять в первый же день знакомства семь лет назад.

– Вы будете заменять мне горничную, когда она будет брать положенную ей половину выходного дня, – заявила Харриет, – и будете моим лакеем, если больше никого не окажется рядом. Вы будете выполнять мои поручения и подавать мне чай, если я велю. Если ваш голос и способности окажутся подходящими, вы будете мне читать. Если нет, вы будете сидеть тихо и молча. Вы поняли?

Дженет оставалось только кивнуть в ответ.

– Это не важно, – сказала теперь Харриет. – В конце концов, вы моя компаньонка. Большего и не требуется.

Дженет опустила книгу на колени.

– Вы хотите, чтобы мы были друзьями, Харриет?

– С какой это стати? Вряд ли вы мне ровня по положению, несмотря на наше родство, впрочем, довольно сомнительное. – В улыбке Харриет была сдержанная резкость. – Я выхожу замуж, Дженет. Вы это знаете? – Харриет, казалось, изучает ее. – Ну конечно, знаете. Слуги всегда знают, что происходит в доме. Я решила взять вас с собой в Шотландию, но теперь думаю, что мне с равным успехом подойдет любая другая женщина. Подойдет гораздо больше, я полагаю.

Дженет схватилась за книгу с такой силой, что ей показалось, будто пальцы вот-вот вопьются в тисненую кожу переплета. Она сжала губы, чтобы удержать мольбу. Она будет умолять, а Харриет будет молча улыбаться. Скорее всего. А может быть, платой за возвращение в Шотландию будет ее гордость. Готова ли Дженет принести ее в жертву? Блеск в глазах Харриет словно бы отвечал на этот вопрос.

– Прошу вас, Харриет, – тихо проговорила Дженет. – Мне очень хочется поехать туда. Вы не передумаете?

Никакими словами, кажется, нельзя было согреть эту ледяную улыбку. Но она стала мягче и выражала теперь презрение.

– Напрасно вы так потрясены, Дженет. Мама найдет вам место у своих знакомых. У какой-нибудь пожилой дамы, возможно, которая дремлет целыми днями и не станет возражать против вашего странного акцента и скверного характера.

Значит, это наказание за то, что Дженет не стала перед ней пресмыкаться. Ее наказали за гордое молчание.

– Прошу вас, Харриет. – Она поступилась еще одной частицей своей гордости, голос дрожал, но только слегка.

Ее будущее, которое, как она надеялась, вскоре изменится, теперь казалось серым, как пепел. Даже в холодном и пустом очаге больше света и тепла. Лахлан. Она больше никогда не увидит Лахлана, никогда не будет проводить с ним время, никогда не узнает его ближе. Его дом будет для нее тайной, такой же как и теперь, замком, который существует только в ее воображении. И никогда больше ей не увидеть Шотландию. Не увидеть закаты, такие яркие, что от них сердце истекает слезами, небо цвета сланца, суровые торжественные пейзажи, украшенные яркими красками – лиловатыми оттенками вереска, бурым оперением глухарей, желтым пухом цыплят.

Этого Дженет не вынесет.

Понимает ли Харриет, как отчаянно ей хочется вернуться в Шотландию? Если да, то это суровейшее наказание, о котором сообщили с легкой улыбочкой. Дженет почувствовала, что внутри что-то оборвалось, и дымка скрыла ее слезы.

– Не позорьте нас обеих своим раболепством, Дженет. – Казалось, голос Харриет долетает откуда-то издалека. Из самой Шотландии.

Дженет снова принялась за чтение, с трудом выдавливая из себя слова. На помощь ей пришли остатки гордости.

Не станет она плакать на глазах у Харриет. И больше не станет ее просить. О, sgiala bronach! Гэльский язык очень подходил к этому мгновению. О, грустные новости, грустные новости!

Где теперь Коннах? Если этот старик так хорошо умеет читать будущее, почему он не сумел предсказать это крушение?

– Что случилось, Джеймс? – Лахлан стоял у входа в пещеру. Стены были заляпаны густой жижей молочного цвета; струйки ее стекали на каменный пол, где уже образовалась большая лужа. От жижи пахло подгоревшим ячменем, при этом запах был тошнотворно сладким.

Джеймс тоже был заляпан этой жижей, как и половина людей, стоявших перед ним. Вид у них был как у детей, которых застали на запрещенной игре.

– Что случилось? – снова спросил Лахлан, и в голосе прозвучало недовольство.

– Мы подумали, что сможем сделать немного смеси, Лахлан. Мы опорожнили перегонный куб, напиток получился плохим. Не стоит и пробовать.

Двадцать голов согласно кивнули.

– Поэтому вы решили немного увеличить огонь, да?

– Ну да, и кое-что еще, – сказал Джеймс.

– Что же еще?

– Мы отлили немного воды, Лахлан.

– Видели бы вы это, лэрд. У котелка как будто началась отрыжка, право. – Это сообщил тоненький голосок из задних рядов. Лахлан увидел, что из-за отцовской ноги выглянул маленький Алекс. Без малого шести лет от роду – и уже учится устраивать заговоры. Лахлан с трудом удержался от улыбки.

– Я вижу, что это ни к чему не привело. Если не считать этой грязи.

Джеймс покачал головой.

– Никто не поранился?

Снова отрицательный ответ.

Лахлан вновь оглядел внутренность пещеры. Пещера была вырезана в горе совсем недалеко от Гленлиона и служила многим поколениям в качестве укрытия. В последние годы они поднимали свой котел сюда, где его никак не могли обнаружить английские акцизные офицеры. Трубы, по которым выходил дым, заканчивались в доме одного крестьянина на другой стороне горы. Хотя дом этот сверкал чистотой, потому что в нем часто вытирали пыль, и там были мебель, плита для стряпни, горшки и блюда, в нем по-настоящему никто не жил. Но пар, выходящий из его трубы, был виден и выглядел как торфяной дым. Если дым этот был немного пахучим и в нем всегда присутствовал запах ячменя, так это вполне соответствовало тому, как питались Синклеры. Они ели ячмень с утра до ночи – ячменные лепешки и ячменный суп, ячменная начинка, ячменный хлеб, ячменная каша.

Эта затея вполне могла спасти их. Приданое будущей жены – это, конечно, божий дар, но не сможет же клан вечно жить на эти деньги. Единственное, что может их спасти, – это доход, получаемый от перегонки ячменя.

План казался вполне стоящим. Сложность заключалась в стофунтовом медном котле. За него заплатили последними наличными, которые еще оставались, но он прибыл в замок уже после смерти Ангуса. Никто не сумел получить из него вкусного виски. Члены клана трудились с увлечением, особенно с тех пор, как узнали, что виски у них больше не осталось, но они умели обращаться только с маленькими перегонными кубами, тайно хранившимися в спальнях и под кучами ячменя. Они ничего не знали о том, как перегонять ячмень в таких больших и внушительных емкостях. Ангус был человеком молчаливым и хорошо хранил свои секреты, так что ни одна из их общих или личных попыток не дала результат в виде хотя бы мало-мальски приемлемого напитка. А сегодня, стараясь сделать смесь более крепкой, они преуспели только в том, что на дорогом котле появились вмятины, а трубы, которые входили и выходили из него, погнулись.

Лахлан стоял в центре пещеры и думал – неужели поступки предков Синклеров были такими гнусными, что его до сих пор карают за них? Разве справедливо, чтобы голодали ни в чем не повинные люди вроде маленького Алекса, чтобы на лицах женщин застыло выражение неизбывной тревоги?

Единственным светлым пятном в его мрачном будущем была Иласэд. Всю ночь она не выходила у него из головы, оставалась там и теперь, когда он ходил взад-вперед по пещере, выбирая те куски трубок, которые еще могли на что-то сгодиться.

– Лахлан! – Это снова был Алекс; на этот раз он по-мужски засунул руки в карманы штанов и стоял почти в такой же позе, как его отец. Его темные карие глаза были такими же, как у большинства Синклеров. Но именно упрямые очертания подбородка выдавали в нем истинного члена клана. Это, да еще приятная улыбка. Мать говаривала Лахлану, что эта улыбка сгубила много робких девушек из их клана. Но она смеялась, говоря это, и нежно смотрела на мужа. Лахлан скучал по ним обоим. Вероятно, отчасти присущее ему чувство ответственности было вызвано уверенностью, что родители как-то наблюдают за ним, оценивая его достоинства как лэрда. Если так, им, конечно, радоваться нечему.

– Что мы теперь будем делать, лэрд?

Лахлану стало неловко от устремленного на него внимательного взгляда, особенно потому, что взгляд этот принадлежат шестилетнему мальчишке. Но вопрос, заданный мальчиком, был в глазах всех стоящих вокруг взрослых мужчин.

– Мы приведем здесь все в порядок, Алекс, и попробуем еще раз. Вот так. А если не получится, попробуем снова.

Сам он не чувствовал никакого оптимизма, но должен был это сказать ради людей, которые стояли перед ним. Только это он и мог им дать. Это, да еще самого себя. Добровольное самопожертвование путем вступления в брак. Только теперь, когда он встретил Иласэд, самопожертвование уже не казалось таким страшным.

Глава 5

Она не могла дождаться, когда же наконец стемнеет; сумерки никак не наступали. Солнце висело над горизонтом, как непослушный ребенок, который не желает отправляться в постель. Дженет мысленно подгоняла его. Но от этого солнце не заходило быстрее.

Наконец настала ночь. Птицы оповестили о наступлении темноты своими трелями. Дождь не мутил неба, но луна уже пошла на убыль. Время шло, тени украсили парк своими узорами. Дженет заучила урок, полученный днем, и не просила время поторопиться, только терпела его, как могла, закрыв свой ум для критических замечаний Харриет, а когда она кивала Джереми, улыбка была рассеянной.

Этим вечером Харриет нажаловалась на нее своей прикованной к постели матери. Дженет не знала, было ли нарочно все устроено так, чтобы она могла слышать их разговор. Стало быть, она неуклюжа, надменна и груба. Девица из страны варваров, малоцивилизованная. И Дженет вышла из комнаты, чтобы не слышать всего остального.

Она работала рядом со своим отцом многие годы, наблюдала, как его руки извлекают волшебство из щедрости земли. Он учил охотно, естественно, он делился своими знаниями с каждым, кто просил об этом. Именно он объяснил ей, как ценно умение терпеть, объяснил, что если ускорять ход вещей, это может привести к несчастью. И именно он научил Дженет определять давление в перегонном кубе по тому, как булькает пар в трубках, какие узоры он образует, когда плывет к потолку. Только тогда можно подключать куб к чану, смешивая новую порцию спирта с уже готовым продуктом, чтобы добиться наилучшего качества.

В данный момент Дженет чувствовала себя совсем как перегонный куб. Внешне она была спокойна, внутри в ней все кипело. Но на лице ничто не выражалось, и глаза она держала опущенными, чтобы их выражение не выдало негодования.

Надменная – да, она надменна и гордится этим. Все эти годы она смиряла свой нрав. Горе, негодование, тревога и тоска не имели места в душе человека, который вынужден бороться за выживание. Дженет охлаждала эти чувства под коркой льда, чтобы они не сожгли ее.

Неловкая? У нее не было слов, чтобы бороться с этим обвинением. Это правда, она не раз спотыкалась о маленькие коврики, лежащие на полу, и она постоянно подхватывала что-то, упавшее по ее вине со стола, с полки, с камина. Но комнаты были переполнены всякими безделушками, статуэтками, вазочками, изящными салфеточками, все это собирало пыль и цеплялось за рукава.

Груба? До вчерашнего дня она сдерживалась, хранила в себе все те чувства, которые испытывала к Харриет. До вчерашнего дня не говорила ничего, когда ее посылали за три мили в деревню, потому что это было своего рода спасение. И не жаловалась, когда Харриет отдавала ей свои покрытые грязью башмаки и требовала начистить их до блеска или упрекала за то, как она причесалась. Денно и нощно Дженет выслушивала критические замечания. Она была шотландкой, и ее положение и происхождение, по мнению Харриет, было таким же ничтожным, как у дворняжки.

То, что Харриет называла варварством, было не более чем неосведомленностью. Да, это правда, Дженет были неведомы все церемонии поведения за столом, это она быстро поняла. Она вовсе не была неотесанной. Конечно, ее мать, пасторская дочь, не получила того образования, какое получают дети дворян. Но даже если бы она и получила его, их трехкомнатный дом не мог похвастаться серебряными подносами и чайниками.

Но их скромный дом всегда был более гостеприимным, чем этот дом с многочисленной прислугой и выставленным напоказ богатством.

Харриет что-то сказала, и Дженет кивнула, зная, что ее согласия не требуется. Честно говоря, она не слышала слов, они ее и не интересовали. Единственное, на что она была способна, – это обуздать в данный момент свой нрав.

Когда вечер наконец подошел к концу, она убежала в свою комнату на третьем этаже и снова стала ждать. Убедившись, что обитатели дома спят, Дженет на цыпочках спустилась по лестнице, прошла через гостиную, вышла в коридор, а оттуда – на дорожку, идущую вдоль конюшен. Только там Дженет побежала. Побежала к водопаду, к Лахлану. И к самому дерзкому мятежу в своей жизни.

* * *

Он сошел с ума, именно сошел с ума. Это единственное объяснение для человека, который стоит и ждет, чтобы появилась та, которая, возможно, никогда не появится. Она ведь не сказала, что придет.

Он что, решил заниматься этим весь месяц?

Он мог бы подняться по ступеням и потребовать встречи с ней, но это означало бы показать желание видеть ее. Сквайр – умный человек, и Лахлан не сомневался, что он с удовольствием узнает, что шотландец, который довел себя до такого жалкого состояния, теперь сохнет по его дочери. Сквайр не преминет отомстить ему, возможно, даже отложит свадьбу, лишь бы немного уравновесить чаши весов.

Ему хотелось, чтобы она вышла к нему сейчас, прежде чем наступит глубокая ночь. Каждый проходящий час – напрасно потерянный.

Через несколько минут она вышла из дома, заскользила по траве изящно, как эльф. Поняв, что она идет в сторону водопада, Лахлан улыбнулся еще шире. Там ее ждет нечто неожиданное.

Глава 6

В прошлую ночь, когда было полнолуние, идти по тропинке было легче. Но теперь луна пошла на убыль, и Дженет показалось, что ей понадобилось в два раза больше времени, чтобы найти дорогу к водопаду. Дженет насторожилась, увидев какой-то свет; слабый огонь мерцал позади водяного занавеса.

Она обошла водоем по краю, осторожно перебралась через два камня, образующие ступени, и наклонилась под падающей водой. Дженет вошла в пещеру и улыбнулась, увидев открывшееся перед ней зрелище. На каменном полу было расстелено одеяло, на краю его стояла свеча, и стеклянная пластина защищала огонь свечи от тонкой влажной дымки.

Жилище для принцессы. Не хватает только цветка и принца.

Кто-то сзади протянул ей розу. Цветок держала крупная загорелая рука. Прекрасная розовая роза, без сомнения, похищенная из цветника Харриет. Дженет обернулась, и улыбка ее стала шире. Значит, принц с его темными чарами на месте.

Лунный свет превратил его в серо-черную статую. Он был создан из тех же красок, что земля. Волосы у него цвета древесины дуба, темно-коричневые и густые. Глаза цвета шотландского виски, они сверкали, глубокие и властные. Сильное лицо. Нет, луна не лгала. Но замечала ли Дженет раньше, какой у него странно зовущий рот и какой квадратный подбородок?

– Иласэд, – тихо сказал Лахлан, и ей показалось, что звук его голоса коснулся ее кожи.

– Лахлан. – То было простое приветствие. Но почему же оно прозвучало как мольба?

Он протянул Дженет руку. Рука была сильная, горячая и ласковая. Он подвел Дженет к одеялу, и она села, храня молчание перед лицом своей непонятной печали. Дженет не знала этого человека, она провела с ним всего несколько часов за две эти ночи. Но она все время думала о нем, а ее сны были полны событий, которых никогда не происходило и которые теперь уже никогда не произойдут.

Какая она глупая. Но разве так уж глупо хотеть того, от чего сердце у нее замирает, а кровь бежит быстрее? Даже у служанок есть мечты и желания.

Дженет обхватила руками колени и устремила взгляд на водяной занавес. Лахлан молчал, и, обернувшись, она увидела, что он рассматривает ее. Он сел спиной к камню, скрестил на груди руки, закинул ногу на ногу. Сапоги у него были в пыли, штаны тоже. Рубашка темная, как и следует тому, кто разбойничает по ночам. Волосы длинные; лицо выглядело загорелым даже при свете одной-единственной свечи.

Этот человек – приграничный грабитель, разбойник, а она сидит с ним одна в уединенном месте и не чувствует себя в опасности.

Ах, она глупая, ведь правда? Он смотрел на нее без улыбки, не отрывая глаз, и ей захотелось улыбнуться. Сердце билось слишком громко; пальцы дрожали. Ей следовало чувствовать только стыд за все нечестивые мысли. Первая мысль – что ей хочется находиться только здесь и нигде больше. Вторая – что ей следует поинтересоваться, почему он так внимательно изучает ее, и еще она жалела, что у нее нет платья поновее, отороченного кружевом или украшенного лентами.

Она откинула волосы с лица. Никакими шпильками их не удержишь на месте.

– Чем ты занималась днем, девочка? Какие занятия заполняют твое время?

Она наклонила голову набок. Считается, что при свечах женщины, а не мужчины кажутся красивее. Но мерцающий свет придавал широким плечам Лахлана больше крепости, а лепка лица казалась выразительнее. У него был вид человека, привыкшего к ночи, хорошо знакомого с ее повадками, с тайной тьмы.

– Всякие поручения в деревне, вышивание, – сказала Дженет. – Признаюсь, у меня не хватает терпения для тонкой работы. Я читаю, когда можно, стараюсь быть полезной. А ты, Лахлан? Чем ты занимаешься?

– Я с нетерпением жду ночи, – тихо сказал он. Она отвела взгляд, лицо горело.

– Ты солгала, девочка, – сказал Лахлан, улыбкой смягчая свои слова. – У тебя глаза цвета озера. А волосы почти что рыжие.

– Это поэтому ты принес свечку? Чтобы лучше рассмотреть меня?

– Это сделал брауни, – пошутил он. – Он очень сурово нахмурился, когда я сказал, что предпочитаю темноту.

– А это так?

– Нет. Но пока ты не приедешь в мою страну, так оно и будет.

Горечь охватила Дженет мгновенно, без предупреждения. Ей захотелось сказать ему, что она не приедет, что между ними ничего больше не будет, кроме вот этих мгновений. Она никогда больше не увидит Шотландию, никогда не увидит землю Синклеров. Но Дженет ничего этого не сказала, не желая портить короткие мгновения, которые ей оставалось провести в его обществе. У нее будет достаточно времени для тоски по тому, чего не произошло. Эти мгновения Дженет не станет терять напрасно.

Она оглядела пещеру. Пещера оказалась глубже, чем она думала, то было укромное убежище для любого, кто хочет избежать встречи с пограничным патрулем. Когда Дженет высказала это, Лахлан только улыбнулся:

– Разве ты никогда не думала об этом месте, девочка? Никогда?

– Я никогда не заходила так далеко.

– Можно было бы подумать, что ты робка, Иласэд. Но твое присутствие здесь говорит об обратном.

– Девица и разбойник?

– Я покончил с прошлым, – сказал он, и глаза его сверкнули. – Я уже месяц как веду себя прилично.

Разумеется, он должен вести себя прилично, особенно если его лэрд собирается жениться на Харриет. Неприлично было бы красть скот у будущей жены своего лэрда.

– А не может быть так, что тебя уговорят снова вести себя неприлично?

Лахлан рассмеялся, и Дженет удивилась.

– В какие это неприличные дела ты хочешь меня втянуть?

– А каково это – быть грабителем?

– Обычно это страшно. Если бы я просто искал волнений ради волнений, я бы искал их иначе, а не крал коров.

– Значит, это не вызывает волнений?

– Я этого не говорил. Волнения бывают. Особенно когда патруль где-то недалеко. – Легкая улыбка пробежала по его губам, словно он знал, на что Дженет намекает, какой дерзкий вопрос собирается задать ему.

Наконец она решилась:

– Ты возьмешь меня разбойничать?

– А что мы будем красть?

– Разве не найдется упитанной коровы, которую ты мог бы отвести домой как добычу? Если тебе надоела говядина, я знаю, где находится птичник. Или свинарник.

Тут он расхохотался, и по пещере прокатилось гулкое эхо и стихло в ночной тьме.

– Какое это было бы зрелище! Кудахчущие куры, притороченные к моему седлу! Или свинья у меня на коленях!

Дженет грустно улыбнулась. Ничего такого ей не воображалось. Ему бы держать в зубах кинжал или возглавлять отряд разбойников, выкрикивать ругательства во всю мощь легких, предупреждая всех, кто может усомниться в их смертоносных намерениях. Вот еще одна причина, почему ей не следовало сидеть так спокойно рядом с ним.

– Я думаю, Иласэд, что тебе хочется не столько приключений, сколько ощущения опасности как таковой.

– Сейчас ты скажешь, что я именно потому нахожусь здесь.

Он посмотрел ей в глаза:

– А разве не так? Пошарь-ка у себя в голове, девочка, и получишь ответ.

– Судя по твоим словам, я очень наивная.

Он пожал плечами:

– А почему бы мне думать иначе? Мне бы не хотелось, чтобы ты была пресыщенной.

– Наивная девушка не сидела бы здесь с тобой, Лахлан.

– Хочешь, я дам слово разбойника, что тебе со мной ничего не грозит?

Она внимательно смотрела на него, склонив голову набок.

– В этом есть какое-то противоречие?

– Пожалуй. Может быть, мне поручиться честью моего клана?

– Поверила бы наивная девушка твоему слову так легко?

– Да, – сказал он, – но также поступила бы и женщина, вполне сведущая в приключениях и опасностях.

– Я никогда такой не буду.

– Идем, – сказал он, и она удивилась. Он встал и протянул ей руку. – Если тебе хочется стать женщиной, сведущей в волнениях, мы попробуем кое-что устроить специально для тебя.

Дженет встала и взяла его за руку.

– Правда?

Он посмотрел на нее. Дженет показалось, что он собирается что-то сказать, но он только улыбнулся и ответил:

– Правда, девочка.

Глава 7

У нее был такой счастливый вид, как будто он подарил ей луну и все звезды. Понимала ли она, как мало на самом деле он собирается ей дать? Полуразрушенный замок, истощенная земля, перегонный куб, который ничего не перегоняет, и все это держится исключительно силой его ума и рук и почти маниакальной верой в лучшее будущее. Но разве этого достаточно?

Наверное, поэтому он подвел ее к своей лошади и помог сесть в седло. Чтобы дать хоть что-то из того, чего ей хотелось. Или, может быть, потому что утром он просто надышался пьяными парами в пещере.

Как бы то ни было, они уже ехали в глубь Англии, прежде чем он смог прочитать девиз Синклеров. Bi gleidhteach air do dneagh run. Будь осторожен с добрыми намерениями.

Лахлан нашел стадо на пастбище неподалеку. Он не знал, принадлежит стадо ее отцу или нет. Сейчас это не имело значения. Одной из коров какого-то англичанина предстояло стать жертвой.

Они остановились на краю поля, глядя на темные очертания животных. Было в этом что-то напоминающее жуткий ночной кошмар. Время от время одна из коров издавала какой-то звук – нечто среднее между мычанием и фырканьем. Другая вторила ей. Потом корова медленно делала несколько шагов, тревожа сон тех, кто устроился под деревом. Все это время Иласэд сидела молча позади Лахлана.

– Что ты хочешь делать? – шепотом спросила она.

– Тише. Я думаю.

– Ты чего-то ждешь?

– Во всяком случае, не приступа смелости, как тебе, наверное, кажется.

– Ничего мне такого не кажется. Просто мне интересно, что ты будешь делать дальше.

– Тебе интересно, на самом ли деле я сошел с ума, – сказал он, озираясь. – Обычно я беру с собой несколько человек.

– Может, мне сойти на землю и разбудить коров? Нельзя же увести с собой корову, которая крепко спит.

– Тебе не хватает настоящего уважения к таким деяниям, девочка, – сказал он, стараясь, чтобы в его голосе прозвучала строгость.

– Тогда представь себе, что я твой товарищ-грабитель, Лахлан. Что произойдет дальше?

– Во-первых, такие дела делаются в полнолуние. Тогда нам было бы лучше видно. Несколько человек могли бы стоять на страже, а другие отбирали бы коров.

– Полнолуние прошло; нельзя ли просто выбрать какую-то корову?

– У меня нет ни малейшего желания, чтобы моя лошадь сломала ногу, – пояснил он, – а так и будет, если я поеду по незнакомому полю.

– А-а.

– Если только, – предложил он, – ты не захочешь сама осмотреть его. Я могу постоять здесь, пока ты его обойдешь.

– И вступлю в навозную лепешку?

– Где же твоя смелость, девочка?

– Уж конечно, не в туфлях, Лахлан.

Честно говоря, ему больше хотелось смеяться, чем красть коров.

– Тогда что же нам делать?

Он спешился и протянул к ней руки.

– Пешими мы будем чувствовать себя увереннее, – сказал он, когда она соскользнула в его объятия. И снова ему захотелось прижать ее к себе. Но он с сожалением отступил. – Мы пойдем осторожно.

Спустя некоторое время он снова заговорил.

– Которую? – шепотом спросил он, когда они, крадучись, подошли к стаду, сбившемуся под деревом.

– Я должна выбирать?

– Это твой набег, девочка. Кому из этих животных страшно хочется попутешествовать?

– Какой английской корове хочется попасть в Шотландию?

– Я так и знал, что ты поймешь, как это делается.

– Вон та, довольно откормленная, у забора.

– Кажется, она стельная, девочка. Путешествие может плохо для нее кончиться.

– А-а. – Мгновение спустя она снова заговорила: – Откуда ты знаешь?

Он не смог удержаться и усмехнулся.

– Посмотри на ее живот. И на вымя.

– А вот эта годится? – Она указала на другую корову. Он повернулся и улыбнулся, хотя скорее всего в темноте Дженет все равно этого не увидела. Она сконфузилась, но разве скотоводы не обсуждают между собой такие вещи? Очевидно, сквайр о таких вещах со своей дочерью не говорит.

– Эта выглядит какой-то беспокойной. И скучающей, тебе не кажется? Давай подойдем и пригласим ее в путешествие?

– Мы должны просто подойти к одной из них?

– Да. У тебя есть носовой платок, девочка?

Она вынула из кармана носовой платок и протянула ему. Только его и было видно в темноте, точно белый флаг. Лахлан взял у нее платок и обмотал им колокольчик, висевший на шее у коровы.

После этого он крепко схватился за веревку, на которой висел колокольчик, и повел несопротивляющуюся корову на край пастбища; потом открыл одной рукой проход в изгороди. Иласэд шла за ним.

– Как-то это мало похоже на приключение, Лахлан.

– Да ведь дело не в коровах, они-то не возражают против того, чтобы их крали. Дело в людях, вот с ними бывают осложнения.

Он уже поздравлял себя с успехом предприятия, когда послышался крик. Судя по звуку, там был не один человек.

Лахлан увлек Дженет за дерево, посмотрел на нависшую над ними тень лошади и их как бы украденную корову и выругался. Если эти люди не слепые, они все увидят.

– Кто это? – прошептала Иласэд.

– Сторожа, конечно.

– А я и не думала, что нужно следить за их появлением. – В голосе ее звучал страх.

– Это потому что ты новичок в этом деле. Мы сделали глупость, девочка, но я виню только себя. У них собаки и ружья.

– Ружья?

– Ты стала похожа на мышку, Иласэд. Значит ли это, что ты испугалась?

– Вовсе не хочется, чтобы меня пристрелили из-за какой-то коровы.

– А значит, тебе наскучило быть грабителем, Иласэд.

– Да ведь тебе, Лахлан, это тоже не по душе?

Он задумался на минуту, решая, стоит ли отвечать. Но ответил честно:

– Мне не по душе брать то, что мне не принадлежит. Я записал все, что позаимствовал за эти годы, и знаю, кому что должен. Предки, без сомнения, проклянут меня из своих могил, если узнают, что я попался с поличным во время набега.

– Ты ведь не хотел ее красть, правда же?

Она осторожно потянула колокольчик из его рук.

– Что ты собираешься делать, девочка?

– Если мы оставим ее здесь, значит, мы не сделали ничего дурного.

– Все равно я сомневаюсь, что англичанин побоится застрелить шотландца. – Она обладала весьма странным даром вызывать Лахлана на юмористические высказывания.

Она выглянула из-за дерева, подвела корову к проходу в изгороди, потом сняла свой платок с колокольчика и шлепнула корову по заду. Та не спеша направилась к своим товаркам, не дожидаясь новых поощрений и громко позвякивая колокольчиком.

Иласэд закрыла за ней проход и подбежала к дереву. Лахлан уже сидел в седле.

– Не пора ли тебе направиться в безопасное место? – спросила она еле слышно.

Они смеялись всю дорогу, пока ехали к ее дому.

К дому они подъехали сбоку, где падающая от него тень была наиболее густой. Он спешился и снова помог ей спуститься с лошади. Когда ноги Дженет коснулись земли, он подошел к ней и обхватил руками ее лицо.

– Сдается мне, девочка, что я все равно должен устроить тебе приключение.

Она молча смотрела на него, обдумывая ответ.

– А ты не покажешь мне Гленлион? – спросила она наконец, касаясь его плеча дрожащей рукой. Эта просьба была, вероятно, необдуманной, но терпению Дженет настал конец – его словно выжгли недавнее возмущение и теперешняя горечь. Да еще тоска, которую она не должна чувствовать, но чувствует. Дженет хотелось увидеть его дом, землю, которую он называет своей. Ей хотелось увидеть места, которые снились целые две ночи подряд и увидеть которые ей хотелось еще до их встречи. А еще ей хотелось – хотя она прекрасно сознавала, как это дурно, – чтобы он ее поцеловал.

– Показать тебе Гленлион?

Он медленно отступил, опустил руки. Дженет сразу же стало не хватать этих рук, их тепла, того чувства, которое вызывали у нее его прикосновения.

– Полнолуние уже кончилось, но света хватит, чтобы все видеть, правда?

Он кивнул.

– А лошадь у тебя достаточно сильная, чтобы выдержать вес второго седока.

Он улыбнулся.

– Вполне. Ты хочешь рассмотреть, какого цвета занавеси, да?

– Нет, – с улыбкой ответила она. – Только увидеть замок. Это далеко?

– Час езды, не больше, если ехать быстро.

Он снова коснулся ее лица, отвел назад ее волосы, завел их за ухо. То был жест близости, жест нежности. Он должен был удивить Дженет, если не оскорбить. Но она повернула голову так, чтобы ее щека легла на его ладонь, и замерла, услышав, как он втянул в себя воздух.

– Я должен устроить тебе что-то волнующее, да, девочка? После неудачной и скучной кражи коровы. Ты хочешь увидеть мой дом?

Она подняла на него глаза, она не хотела ничего скрывать в этот момент истины.

– Хочу всем сердцем, – сказала она. На несколько часов оказаться дома, в Шотландии. Побыть такой, какой не была семь лет. – Если мы пустимся в дорогу сразу, мы сможем вернуться до рассвета?

– Ночью ничего не будет видно, Иласэд.

– Тогда ты все будешь мне описывать. Или я закрою глаза и сама все представлю.

– Можно сделать это сейчас? Ты закроешь глаза, а я буду описывать тебе Гленлион.

– Прошу тебя, Лахлан, отвези меня туда. Если хочешь, перекинь меня через седло, а я буду делать вид, что ты добыл меня во время набега.

Он похлопал пальцем по кончику ее носа.

– Такими мольбами можно разжалобить даже камень. Но я тебя предупреждаю: на моей земле больше трудностей, чем красоты.

– Я хорошо это знаю. Мне нужно просто увидеть. Ты возьмешь меня туда?

– Да, девочка. Возьму. Завтра.

В груди поселилось некое чувство, определить которое Лахлан не мог. Всю дорогу домой он не мог не улыбаться во весь рот. Впервые Лахлан благословлял провидца.

Он ехал домой и время от времени пофыркивал. Это было счастье; вот что это было. Такое чувство, будто все трудности, пережитые за последние годы, были не случайны, что они были посланы для того, чтобы Лахлан лучше смог понять, какая удача ждет его в будущем.

Ей хочется увидеть его дом. Она жаждет хотя бы одним глазком взглянуть на Гленлион. Какая-то она нетипичная английская мисс. Даже голос у нее другой, богатый оттенками. А может быть, Лахлан просто принимает желаемое за действительное. Как юноша, он был погружен в воспоминания о той, кого он только что оставил.

«Ах, девочка, если бы ты только знала. Мне хочется дать тебе многое, мне недостаточно, чтобы ты только увидела мой дом снаружи».

Он снова усмехнулся и пригнулся навстречу ветру.

Глава 8

Даже Харриет не смогла испортить Дженет настроение. И Джереми не смог, хотя сегодня он казался еще более внимательным к ней, чем обычно. День тоже словно помогал ей, он не тянулся с невыносимой медлительностью, как обычно, но пробежал от утра к вечеру с отрадной быстротой. Одна мысль сопровождала ход времени: «Я поеду в Гленлион. Я поеду в Гленлион»

Она терпеливо высидела за ужином, почти не слушая лекцию, которую читала ей Харриет, не замечая взглядов Джереми, а только думая о предстоящей ночи. Жаль, что у нее нет смелой одежды, чего-то такого, что соответствовало желаниям ее сердца. Быть может, чего-то красного или ярко-зеленого. Чего-то синего, под стать небесам, или хотя бы желтого, чтобы выглядеть как провозвестник дня. Вся ее одежда была, как и полагается прислуге, только черная или коричневая, а еще у нее была шаль кремового цвета, раньше принадлежавшая Харриет. Придется удовольствоваться этой шалью, хотя для такого великолепного приключения одной шали, конечно, недостаточно.

Но ведь она может надеяться, что волосы ее хотя бы на этот раз будут послушными? Это, конечно, невозможно, но даже волосы не могли испортить ей настроение.

Она ждала, когда все лягут спать, и время тянулось медленно и нудно. Она стояла у двери, слышала, как позвонила миссис Хэнсон, вызывая свою горничную. Донесся голос Харриет, которая возражала на какое-то замечание Джереми; тихий голос слуги что-то ответил на чей-то вопрос. Потом ночь приняла всех в свои объятия, и в мире воцарилась тишина.

Стихло все, кроме ее гулко бившегося сердца.

Дженет выждала еще час, потом выбежала из дома, ее ноги в кожаных туфельках летели по темной ночной траве. Она не заметила, что пробежала мимо Лахлана, тот схватил ее за руку и привлек в свои объятия с такой силой, что оба тяжело опустились на ствол поваленного дерева.

– Ты так торопишься, девочка?

От его усмешки на сердце стало тепло, из головы вылетели все мысли о том, что подобный поступок недальновиден и рискован. Дженет посмотрела на его лицо, полускрытое ночной мглой, потрогала уголок его улыбающегося рта и поняла, что за последние семь лет нигде ее так не ждали и не радовались ей, как здесь.

– Да, Лахлан, – весело ответила она. – Тороплюсь.

– Тогда ночь ждет нас, моя девочка-живущая-близ-границы.

И он увлек ее туда, где была привязана его лошадь, и помог сесть в седло позади себя.

Замок Гленлион был громадной черной тенью, стоявшей на страже нескольких долин и маленького озерца. Факелы, горевшие то там, то тут, обозначали его очертания, подчеркивая размеры. Лахлан прокричал приветствие, и они проехали через узкие ворота и оказались на дворе. Звуки скрипок и флейт зазвучали в воздухе, послышался смех собравшихся на дворе людей.

Лахлан помог Дженет спешиться. Легкая улыбка играла на его губах; Дженет огляделась, и он прочитал вопрос в ее глазах. Двор был полон людей, и обильные улыбки клана скрывали бедность дома. В Гленлионе почти не осталось красивых вещей, но сам замок никуда не делся, он был здесь – древняя внушительная крепость, огромная и серая на фоне неба.

– Я сказал им, что ты приедешь, – объяснил Лахлан. – И они играют в честь твоего приезда.

От этих слов лицо Дженет словно расцвело. Улыбка ее выражала настоящее счастье; щеки порозовели. Она просто чудо, его Иласэд. Только что она была смелая – и тут же стала чуть ли не робкой.

Он согнул руку, положил ее руку себе на локоть и повел в Большой зал. Хотя замок знавал лучшие времена, никто не мог сказать, что Синклеры не в состоянии устроить прием, когда того требует случай. Едва они вошли, скрипки смолкли, и по знаку, поданному флейтисту, раздался волнующий звук, растаявший в дальних переходах замка.

Лахлан повернулся к Дженет, увидел ее и потерял дар речи. При свете одной свечи ее нельзя было оценить по достоинству. Теперь он увидел, что в волосах ее были оттенки настоящей рыжины, что глаза у нее синие, как небо Шотландии. Кожа бледная, но сейчас ее оживлял румянец, который под пристальным взглядом становился все ярче и ярче. Ее нельзя было назвать маленькой; она доставала подбородком до его плеча. Губы у нее были пухлые и словно манили к поцелуям. Удивит Лахлан свой клан или доставит ему удовольствие, если запечатлеет на них поцелуй прямо сейчас?

И прежде чем Лахлан успел усомниться в пристойности этого поступка, он наклонился и поцеловал ее. Он услышал общее бормотание, звуки одобрения, мужской смех – и больше не слышал ничего, потому что весь был поглощен поцелуем. Лахлан хотел узнать вкус ее губ, а вместо этого подпал под чары.

Он отодвинулся, не понимая, потолок ли то ходит ходуном, или это у него голова пошла кругом. Иласэд, кажется, тоже не осталась равнодушной к поцелую. Она прижала пальцы к губам; глаза у нее были широко раскрыты, но изумления в них не было. Удивление – возможно, но не испуг. Он улыбнулся. Они и впрямь пара. Он человек опытный, но в данный момент оказавшийся совершенно наивным; а она, будучи действительно невинной, обладает уверенностью прирожденной чаровницы. Это вряд ли хорошо, но ужасно интересно.

Вместо того чтобы представить ее – тогда конца не было бы вопросам и замечаниям, а Лахлан не желал сейчас ничего такого, – он прошел вместе с ней на середину зала, а потом дал знак скрипачам играть рил – шотландский народный танец.

Она быстро замотала головой и не приняла его руку.

– Что такое, Иласэд?

– Я сто лет не танцевала, Лахлан, и честно говоря, почти не умею. – Ее хрипловатый шепот словно обвился вокруг его тела. Всегда ли голос ее звучит так возбуждающе, или на Лахлана так подействовал их поцелуй? Если дело в нем, то вряд ли их возвращение в ее дом будет таким же спокойным, как поездка сюда. Придется три-четыре раза остановиться, чтобы снова и снова целовать Иласэд.

– Я в этом сомневаюсь, девочка. Ты, кажется, легка на ногу. Давай попробуем?

– А нужно ли? – Она оглянулась на толпу, с нетерпением взирающую на них, потом беспомощно посмотрела на него.

– Боюсь, что нужно, – ответил Лахлан.

Через пять минут он едва удерживался от смеха, боясь ранить ее чувства. Иласэд не лгала и не преувеличила, напрашиваясь на комплименты. Он держал ее за руку и показывал, куда нужно повернуть; рил танцуют быстро, не считая шагов. Но все равно она дважды наступила ему на ногу и споткнулась о свою ногу. И каждый раз при этом Дженет краснела, и видеть ее смущение становилось все более невыносимым.

Наконец танец кончился. Лахлан привлек ее к себе и, не обращая внимания на тех, кто стоял вокруг, снова поцеловал. Он сделал это не для того, чтобы она перестала конфузиться и забыла о неудачном танце. Просто не мог выдержать ни минуты, чтобы снова не испробовать вкус ее губ. Странно, как это раньше ему казалось, что месяц – совсем недолгий срок, теперь вот кажется, что это целая вечность.

– Петь ты тоже не умеешь, Иласэд? – спросил он с улыбкой. Он вспомнил слова пророчества. «У нее будет полая стопа и голос как у банши, но она спасет клан Синклеров».

Дженет покачала головой. Он прижался к ней лбом.

– У женщин есть и другие достоинства, – весело сказал он.

Ее лицо снова вспыхнуло, и ему стало еще веселее. Странно, но ему захотелось смеяться или поднять Иласэд в воздух и закружиться вместе с ней.

Он кивнул Коннаху Маколи, у которого был весьма довольный собой вид. Имеет право, подумал Лахлан. Пока что все его пророчества сбываются. Но были вещи, о которых Коннах ничего не говорил. Он никогда не говорил, например, что Гленлионская невеста окажется красавицей, смеющейся так, что Лахлану тоже хочется засмеяться, что голос у нее будет тихий, как дождевые капли, и что ему, Лахлану, будут сниться во сне ее фигура и походка.

Он снова закружил ее в риле, не обращая внимания на то, что она наступает ему на ноги и морщится каждый раз, когда сбивается с ритма. Что-то в этой жизни важно, а что-то – нет.

Он сумет научить Иласэд танцевать, но никто не сможет заставить женщину быть пленительной или заставить его мчаться к ней в темноте за много миль. Лахлан подсчитал, что в последние ночи он спал не больше трех часов, но при этом чувствовал такое воодушевление, как никогда в жизни. Почему это? Потому же, почему потолок над ним ходит ходуном, подумал он.

Глава 9

Лахлан поворачивал ее так круто, что казалось, кружится зал, но Дженет было все равно. Мир качался бы, даже если бы она стояла неподвижно. Сердце билось так громко, что она не слышала собственных мыслей.

Лахлан ее поцеловал, и одно это уже было потрясающе. Но такой поступок, совершенный на виду у всего клана, – вещь очень важная. По крайней мере Дженет так кажется. В ее стране существует множество обычаев и ритуалов, которых она не знает; ей казалось, что последние семь лет у нее просто украли. Но ошибиться в важности поцелуя было нельзя. Она целовалась впервые в жизни, да еще с таким человеком! С Лахланом Синклером! И что он ей сказал! Уж не спит ли она? И не сон ли это, вызванный приемом дуврского порошка? Пожалуйста, пусть это не будет сном! Ну пожалуйста!

Танец, слава Богу, наконец закончился. Лахлан отвел ее в угол, нарочно повернулся спиной к залу – хотел ли он показать этим, что ему нет дела до присутствующих, или предлагал тем самым остальным отступить в сторону. Дженет не понимала, в чем дело, пока он медленно вел ее к стене, то и дело усмехаясь. Пусть Лахлан не хочет больше заниматься кражами, но во всем остальном он настоящий негодник. Она поняла это по блеску в его карих глазах, по тому, как изогнулись уголки его губ. Последняя мысль, которая появилась за эти несколько мгновений, – что ему не следует казаться таким самоуверенным.

Когда он поднял голову, Дженет вздохнула и закрыла глаза. Конечно, такие порочно-прекрасные вещи должны быть вне закона. Лахлан хорошо целуется. Даже при всей своей невинности она это поняла. Поцелуй Лахлана Синклера был таким же крепким, как виски, которое гнал ее отец в Тарлоги.

От человека, шагнувшего между ними, пахло торфяным дымом. Волосы у него были длинные и белые, он держал в руке посох, почти такой же высокий, как и он сам. Длинный плащ покрывал поношенную рубаху и штаны, а сапоги представляли собой не более чем болтающиеся куски кожи, связанные шнурками.

Яркие синие глаза незнакомца устремились на Дженет; его губы, скрытые бородой, сложились в ехидную усмешку. Дженет охватило странное чувство, ей показалось, что он смеется над какой-то тайной шуткой, сутью которой была она, Дженет. Она нахмурилась, и это, казалось, развеселило старика еще больше.

Он повернулся к Лахлану:

– Значит, мальчик, ты смягчился.

То был вопрос, требовавший немедленного ответа.

– Да, – улыбнулся Лахлан.

– Значит, ты обещаешься ей?

Лахлан молча смотрел на старика. В зале все стихло, словно в ожидании. Лахлан прекрасно понимал, чего ждет клан – его согласия на брак, но не на брак, заключенный по-английски. По-английски Лахлан обвенчается позже. Они хотят видеть свадьбу шотландца здесь и сейчас, среди музыки и смеха.

Лахлан посмотрел на Иласэд. Он принес много жертв ради своего клана, но это была не жертва. Иласэд он действительно любит.

– Ты интриган, старик, но эту победу я уступаю тебе.

– Победа не моя, мальчик, – возразил Коннах. – Она предсказана судьбой.

Лахлан вышел на середину зала вместе с Дженет, торжественно взял ее за руку обеими руками и сказал:

– Я буду твоим, девочка, если ты этого захочешь. Я обещаю.

Дженет ошеломленно посмотрела на него, потом перевела взгляд на старца, который казался счастливым, точно гордый отец семейства. Потом кивнула, и зал наполнился смехом и приветственными возгласами.

Только что она стояла, держась за руку Лахлана; и вот уже переходит от одного члена клана к другому, и все сердечно целуют ее в щеки. Дженет походила на лист в потоке, который может только нестись по течению. Она улавливала только обрывки слов, и они словно плыли над ней. A bheil thu toilichte – это, кажется, о счастье. Mi sgith. Кажется, это значит «устала»? Она целую вечность не говорила на гэльском языке. Она совсем забыла его, помнила всего несколько фраз, но, кажется, понимала.

Они вышли из зала. Но не сели на уставшую лошадь Лахлана, а выскользнули во двор и пошли по тропинке, едва освещенной факелами, укрепленным на стене.

– Лахлан! – Дженет остановилась на тропинке и подождала, пока Лахлан обернется. – Куда мы идем?

– Туда, где сможем побыть наедине, девочка.

– Ты снова хочешь поцеловать меня?

– Да, я подумывал об этом. У тебя есть возражения?

Она отвернулась и, нахмурившись, посмотрела в темноту.

– Что такое, девочка? – Он подошел к Дженет. Провел пальцем по ее плечу вниз, к обнаженному локтю. Она натянула шаль ниже, чтобы закрыть голые руки. Лахлан стоял так близко, что она чувствовала его дыхание.

– Знаешь, когда ты меня целуешь, все мысли вылетают у меня из головы, – тихо призналась она. Это ему понравилось, об этом сказала его тихая усмешка.

– Жаль было бы, если бы было наоборот. Это означало бы, что я плохо тебя целую.

– Мне кажется, Лахлан, что ты целуешь очень хорошо, – упрямо сказала она.

Не следовало ему так очаровательно смеяться. Он обнял ее.

Она заглянула ему в лицо, затемненное ночной мглой, освещенное бледным серебром луны.

– Ты попросил меня выйти за тебя замуж, Лахлан?

– Не совсем так, девочка.

– А-а…

– Ты разочарована? Да? – Он нагнулся и поцеловал Дженет. Она задрожала. И припала к нему.

– Я знаю тебя всего десять часов, – пробормотала она.

– Ты их сосчитала, да?

Она кивнула.

– Слишком мало для предложений и поцелуев, да. Иласэд?

Она снова кивнула.

– Ты всегда такая благовоспитанная, девочка? Такая англичанка?

За вопросом последовал новый поцелуй. Этот был еще более крепким, чем тот, которым они обменялись в Большом зале. Она заморгала, прижалась к Лахлану и снова заморгала.

Необыкновенно странный звук проник сквозь окутывающее ее облако. Он был жалобный и трогательный; казалось, сама земля подает голое. Дженет прислушалась. То был резкий стон неземной красоты, примитивный и странно приятный.

– Это волынки, Иласэд.

Она никогда не слышала волынку – они были запрещены законом еще до того, как она родилась, – но порой Дженет казалось, что она может представить себе этот звук, такой чистый и такой настоящий, что от жажды услышать его пробирало до костей.

– Разве они не запрещены?

Она скорее почувствовала, чем увидела, что он пожал плечами.

– Это английский закон, и притом старый. Кто узнает, чем мы здесь занимаемся?

– Что они играют?

– Жалобу Синклеров. Хочешь знать слова?

Она кивнула.

– «Это зовет тебя мое сердце теперь, когда опускается ночь; все гордые Синклеры приветствуют тебя здесь, в этой долине. Родина – это улыбка, которой тебя встречают; родина – это земля, по которой ты будешь ходить; родина – это Гленлион и дух тех, кто в нем живет». – Он привлек ее к себе. – Это красивая мелодия, девочка, но некоторые говорят, что ее играют слишком часто. Как бы то ни было, это наши волынки, и мы имеем на них право.

Ее охватило ощущение будущей утраты, такое сильное, что Дженет никак не могла с ним справиться. Она обвила одной рукой его шею, прижалась лбом к его груди; другая ее рука легла ему на плечо. Она больше никогда не приедет сюда. Обстоятельства отошлют ее далеко от Гленлиона, далеко от границы, быть может, даже в Лондон.

Но эта ночь принадлежит ей. А с нее довольно и этого.

Глава 10

Он обхватил ладонями ее лицо. Он наклонился так, что всего дюйм разделял их губы. Он терпеливо ждал. Она затаила дыхание. С губ ее слетел какой-то звук, и Лахлан понял, что она скорее становится его соучастницей, чем сдается.

Как долго он хочет ее? С тех пор как впервые увидел или даже раньше? С самого начала своей жизни? Кажется, именно так.

– Иласэд, – шепотом проговорил он ей в губы. Их поцелуй будил нечто большее, чем страсть. Желание отдать себя. Любовь.

Наконец он отодвинулся и прижался лбом к ее лбу. Лахлан тяжело дышал, она крепко схватилась за его руки, щеки у нее горели там, где он ласково прикасался к ним. Предвкушение – часть любви, и он хотел, чтобы она ощутила всю меру наслаждения и всю его боль.

Ощутила так, как он это ощущал. Кровь у него горела, дыхание было хриплым.

Он встал перед ней на колени и протянул руки к ее туфлям.

– Лахлан? – В ее голосе был вопрос, но она не отступила. Он положил руку ей на лодыжку. Слегка сжал ее, и Дженет подняла ногу. Он быстро снял с нее туфельку.

– У тебя красивые ноги, Иласэд.

– Спасибо, – сказала она.

Какая она вежливая, его Иласэд. Будет ли она благодарить его потом таким вот благовоспитанным английским голоском? Лахлан усмехнулся. Будет, если он все сделает правильно.

Еще одно движение, и вторая туфелька была снята. Он провел руками по ее ногам вверх, к подвязкам на чулках. И взглянул на нее. Она внимательно смотрела на него, но не отодвигалась. Легкая дрожь пробежала по ее телу, словно она постепенно пробуждалась от его прикосновений.

– Мне хотелось прикасаться к тебе с той ночи, когда я впервые увидел тебя, Иласэд. – Его руки сомкнулись на ее колене. Грубые чулки мешали ему прикасаться к ее коже. Почему она не носит шелка и тонкие ленты? И почему платья у нее не такие красивые, какие бывают у богатых английских мисс? Это наблюдение позабавило его, хотя единственное, что действительно заботило Лахлана в ее одежде, – это как бы поскорее все снять. Потом можно будет задавать вопросы и получать на них ответы.

Он начал медленно поднимать подол ее юбки. Лахлан умел соблазнять, а она действовала с ним в лад – руки ее упали по бокам, глаза не отрывались от его рук. Он осторожно сложил ее пальцы вокруг края закатанной юбки. Соучастие пьянит гораздо сильнее, чем руководство. Он хотел, чтобы она была его соучастницей.

Теперь ее ноги были на виду, и он провел пальцем до верхней части чулка и зацепил его, как крючком. И впервые ощутил ее кожу, теплую и мягкую. Что-то вроде рычания сорвалось с его губ – совершенно мужской звук, выражающий одновременно удовольствие и предостережение. Если она это поняла. Лахлан неторопливо скатал чулок вниз по ноге.

Когда нога обнажилась, он поцеловал колено. Руки ее задрожали – то ли в знак протеста, то ли от обуревающих ее чувств, он не понял. Но она ничего не сказала, только тихонько вздохнула, еле слышно.

– Иласэд, – сказал он, чертя ее имя губами по коже.

Он снял с нее и второй чулок. Но целовать не стал, а отодвинулся и посмотрел. Одну руку Дженет прижала к губам, другой держала у талии юбку, не давая ей опуститься.

– Вид у тебя в точности такой, как в ту ночь, когда я впервые увидел тебя, бродящую по воде и разыгрывающую из себя брауни. – Голос его прозвучал резче, чем ему хотелось. Она ничего на это не сказала, да он и не ждал ее слов.

Он поцеловал второе колено, провел пальцами по ноге от лодыжки до колена. Дженет задрожала от этого прикосновения.

– Кожа у тебя горячая, как будто тебя сжигает лихорадка.

В этом они очень походили друг на друга. Он был охвачен огнем, который смирял только огромным усилием воли. Иначе Лахлан уже взял бы ее и утолил жажду, томившую его все эти дни. Но она была невинна, и он хотел, чтобы она наслаждалась и вздыхала в его объятиях до рассвета.

Все знают, что Синклеры в таких делах истинные мастера.

Его руки двинулись дальше, вверх от колен, пальцы скользили по гладкой коже, и снова с губ Дженет сорвался тихий вздох. Этот вздох, казалось, был в равной степени вызван и ее невинностью, и его смелостью.

Его руки поднялись еще выше, добрались до той точки, где сходятся бедра. Он посмотрел на Дженет. Глаза у нее были закрыты.

– Здесь ты тоже горячая, Иласэд.

У нее задрожали колени. Она прижала кулак к губам, чтобы заглушить готовый сорваться с них звук.

Лахлан привлек ее к себе, и она упала в его объятия, как перышко. Целовать ее было все равно, что падать в бездну, где единственными постоянными величинами были ее руки, хватающиеся за него, и биение крови в его жилах. Тело требовало – торопись! Быстрее! Рассудок словно утратил способность рассуждать здраво и подчинился телу. И оба лихорадочно торопили его.

«Терпение, Лахлан».

Он уложил ее на траву Гленлиона и расшнуровал платье.

– Я хочу сделать тебя своей, Иласэд, прямо сейчас, – сказал он, и в его голосе уже не было никакой насмешки. – Скажи мне, что ты не боишься. – «Пожалуйста».

Она только помотала головой из стороны в сторону. Она все еще держала руками свою юбку, и он осторожно разжал ее пальцы. Он путался в ее одежде; весь предыдущий опыт вылетел у него из головы; дрожащие пальцы и быстрое дыхание выдавали спешку и вожделение.

Каким-то образом, оставаясь молчаливой и неподвижной, она превратила его в алчного зверя. Когда его руки нашли ее груди и обхватили их, Лахлан издал гортанный вздох облегчения. Скоро он утолит свою жажду.

Он поднял ее платье выше, к самой груди, и там оно скомкалось и запуталось. Он выбранился отчасти от отчаяния, отчасти потому что стало смешно. На помощь пришла Иласэд – она села и стянула платье через голову.

Потом проделала то же самое со своим бельем. Наконец она оказалась полностью, великолепно обнаженной.

Еще минута – и он тоже был наг.

Приличная женщина остановила бы его руки, или отодвинулась, или сказала бы «нет», когда он сообщил о своих намерениях. Но она пренебрегла этими вехами, старательно указывающими путь к продуманной жизни. Неизбежное осуждение просто не имело никакого значения. Гордость была похоронена под будущим одиночеством. Последствия обладали меньшей властью, чем любопытство. Она была страшно одинока, она покинула родину, а теперь ей предлагали ночь свободы с человеком из ее народа. Слышать гэльскую речь и шотландские волынки, побыть какое-то время шотландской девушкой – все это казалось даром, ниспосланным свыше. Ей хотелось всего того, что было родным, всего того, что приказали забыть, и чувство это было слишком живым для приличного общества, страсти – слишком сильными для человека ее положения. Ей хотелось на несколько часов побыть той, какой она могла бы быть, если бы обстоятельства не изменили ее жизнь.

А больше всего она хотела его.

Ей хотелось бы, чтобы от нее пахло розами, чтобы волосы у нее были расчесаны до блеска, чтобы платье было из шелка. Но она не стала бы менять час или место их соединения. Пусть все произойдет здесь, в Гленлионе, и звуки волынок будут тихим и мечтательным фоном происходящего. Она навсегда запомнит все это.

Лахлан коснулся губами ее сосков, и она выгнулась в удивлении. Она обхватила руками его голову, пальцы ее запутались в его густых волосах. С неожиданной властностью она привлекла к себе его губы, и его тихий смех тут же превратился в гортанный стон.

Никогда еще ни одна женщина не обнимала с такой жадностью свою гибель.

Все ее существо требовало того, о чем она мечтала в эти дни. Требовало его. Лахлана.

Он гладил ее в сокровенных местах, и она тихонько постанывала. Он наклонился и прошептал что-то ей на ухо, какие-то хриплые и красивые слова на гэльском языке. Это было очень уместно, именно сейчас, под открытым небом, когда свидетелями были только земля и звезды.

Она раздвинула ноги, молча призывая его. Он тут же отозвался, опустился на нее и вошел резко и внезапно.

И остановился, услышав тихий стон боли. Обнял и прошептал:

– При других обстоятельствах я бы порадовался твоей невинности, Иласэд, но вряд ли теперешние обстоятельства подходят для этого.

Странно было в такой момент слышать юмористические замечания.

Она пошевелилась под ним, обхватив руками его бедра и побуждая войти глубже. Боль, которую она при этом почувствовала, сопровождалась его бранью, тихой и страстной. Боль эта не была невыносима, хотя то, что находилось внутри ее, было твердое, как железо, и почти такое же тяжелое.

– Моя невинность больше не препятствие, – пробормотала она, стараясь скрыть улыбку. Но тут он начал ее целовать, а потом поднял голову и посмотрел на нее. В темноте она не могла различить выражения его лица. Рассердился ли он?

– Мы потеряли напрасно несколько дней, – сказал он.

– А сейчас теряем драгоценные мгновения, – сказала она. И снова он почувствовал голод. Лахлан схватил ее за руки, сплетая свои пальцы с ее пальцами.

– Пойдем со мной, Иласэд, потому что я не могу ждать. – И он принялся наносить удары медленные и длинные; ритм их был стар, как время.

Она не сводила глаз с его лица, хотя оно было окутано мглой. Дженет знала, что он тоже смотрит на нее.

Чувства, которые она испытывала, постепенно отодвинули боль на второй план. По спине время от времени пробегал блуждающий огонек; внутри словно загорелся шнур, и пламя поднималось вверх и охватывало ее целиком. Пламя это было окрашено в оранжевый, красный, синий и ярко-лиловый цвет и во все оттенки этих цветов, какие только можно себе представить.

Она закрыла глаза, чувствуя себя беспомощной перед этим пламенем. Лахлан целовал ее, что-то шептал на ухо. Tha gaol agam ort. Она хорошо знала эти слова, часто слышала их от своих родителей. Я тебя люблю. Кожа его была липкой от пота, руки сжали ее бедра, и Дженет закричала, а он поцелуем заглушил ее крик, побуждая этим поцелуем коснуться всех цветов волшебной радуги, стать частью его, как он уже стал частью ее.

Он унес ее, этот грабитель, туда, где она никогда еще не бывала, туда, где не было молчания и одиночества, а только рыдающая радость и где связаны воедино плоть, рассудок и сердце.

Когда все было кончено, когда ночь уже неохотно уступала место первым осторожным рассветным лучам, Дженет обняла его, не чувствуя ни стыда, ни сожаления из-за своего поступка.

Ведь Лахлан – возлюбленный ее сердца.

Глава 11

Он спешился, не доехав до дома, и принял ее в свои объятия.

– Ты устала, девочка, – ласково сказал Лахлан, с улыбкой глядя на ее сонное лицо.

Всю дорогу домой она дремала. Он хотел оставить ее в Гленлионе, но побоялся вызвать этим поступком недовольство в своей новой семье. Ее родители – англичане, они не поймут, что их шотландский брак имеет такую же законную силу, как и те, что заключаются в Англии. Может быть, Лахлан сможет поговорить с ее отцом и сделать так, чтобы тот поторопился со свадьбой. Лахлану претила мысль о том, что придется оставить Иласэд здесь. И к тому же он понимал, что ему не очень-то хочется ждать еще много дней, пока они не обвенчаются на английский манер.

Лахлан представлял себе, что скажет Коннах, если он сообщит ему об этом.

Она обвила руками его шею и зарылась в нее лицом. Что-то пробормотала. Прикосновение ее губ было очень возбуждающим. Но Лахлану предстояла долгая поездка обратно, а Иласэд нужно быть в постели прежде, чем взойдет солнце.

– Девочка, – сказал он, – я и впрямь утомил тебя, но сейчас ты должна проснуться. – Она даже не попыталась открыть глаза, и он едва заметно улыбнулся.

Он поставил ее на землю. Она припала к нему, потом вздохнула и выпрямилась, слегка покачиваясь.

– Мне следовало ощущать себя грешницей, Лахлан. Или хотя бы распутницей. Но я этого не ощущаю. Разве это не безумие с моей стороны?

– Мы не сделали ничего дурного, – возразил он, растирая ей руки от плеч до запястий. Она откинула голову назад и закрыла глаза. Мгновение расставания становилось все тяжелее. – Мы ничего не сделали такого, за что церковь могла бы нас наказать. – Он поцеловал ее в лоб. – Теперь я не могу называть тебя девочкой, да? Но я привык называть тебя Иласэд. Может быть, ты предпочтешь, чтобы я называл тебя так, а не твоим первым именем? Оно некрасивое, мне кажется, и совсем тебе не подходит.

– Дженет не такое уж некрасивое имя. – И она снова припала к нему, все еще не проснувшись окончательно.

– Дженет? – Он отодвинулся и заглянул ей в лицо. Она неохотно открыла глаза. – У тебя что, целый набор имен? Я говорю о Харриет. Это имя мне не нравится. Оно тебе не идет.

Она шире открыла глаза и медленно тряхнула головой:

– Меня зовут не Харриет.

Он провел рукой по волосам. Ему показалось, что он неправильно расслышал ее слова. Или, возможно, он все еще спит на траве в Гленлионе, удовлетворенный, довольный и более уверенный в своем будущем, чем прежде.

– Меня зовут не Харриет, – повторила она. Голос ее звучал тихо, но он хорошо расслышал сказанное.

Он покачал головой:

– Нет, Харриет. Ты дочь сквайра Хэнсона. Моя английская невеста.

Его слова показались Дженет мелкими пулями, которые попали ей прямо в сердце. Его английская невеста. Что, конечно же, означает, что сам он не какой-то шотландский разбойник, не просто обитатель Гленлиона, а лэрд клана Синклеров.

Она видела его лицо в рассветном сумраке. Его глаза, казалось, кричали.

– Я не Харриет, – прошептала Дженет. Она отступила от него на шаг. На это ушло бесконечное количество времени, как будто она проделала большое расстояние. – Меня зовут Дженет. – И она отступила еще на шаг. И еще. – А ты лэрд Синклеров, да? – Голос ее дрогнул.

Лахлан кивнул. Всего один раз. Кивнул коротко, резко.

– Разве ты этого не знала, девочка? Мой клан был рядом с нами всю ночь. Они встретили тебя как мою будущую жену.

Она снова и снова мотала головой. Но отрицанием нельзя было заставить это мгновение исчезнуть, нельзя было уничтожить предыдущие несколько дней. Дженет полюбила его, полюбила его улыбку, его смех, его грустное признание, что он покончил с разбойными набегами. Лахлан полюбил ее, и она обнимала его, когда он содрогался рядом с ней, и он целовал ее, когда она стонала. А теперь он стоит и смотрит на нее как на привидение.

– Я не Харриет, – повторила она.

– Тогда кто же ты? – Эти слова прозвучали не громче, чем шепот, несмотря на всю их резкость. Не показался ли ему этот миг излишне странным? Как будто в нем не было ничего реального, как будто то был сон, вызванный слишком большим количеством, съеденных засахаренных фруктов или выпитого вина.

– Я компаньонка Харриет, – тупо сказала Дженет. – Я читаю ей книги, когда ей скучно, разматываю для нее нитки и растираю ей виски. Вот и все. От меня не зависит мир на границе, и я не могу принести тебе богатого приданого.

Молчание лежало между ними, словно долина, где ничего не растет. Не было произнесено никаких объяснений, извинений или сожалений. То, что думала Дженет, невозможно было выразить словами, а то, что чувствовал Лахлан, скрывалось за его молчанием.

Рассветное небо светлело. Их странное молчание было прервано птичьим щебетом. Природа подавала знак тревоги.

– Тебе лучше войти в дом, пока тебя не заметили.

Дженет молча кивнула.

Они могли бы сказать друг другу очень многое, но не находили сил выговорить ни слова. Она опустила глаза, повернулась и ушла.

Он приказал себе не смотреть ей вслед, отвернуться с такой же легкостью, что и она. Но он все равно смотрел на нее. Надежда, которая так весело охватила его, когда он с ней встретился, и которая постоянно крепла в ее присутствии, исчезла. С Дженет исчезла и его вера в будущее.

Сколько часов эта вера жила в нем? Иласэд все старательно подсчитала. Десять часов – и одна волшебная ночь. Только и всего.

Глава 12

– Кто он, Дженет? – раздался голос в Желтой гостиной. Она остановилась и повернула голову. Перед ней стоял Джереми.

Она посмотрела на стул, пододвинутый к окну. Да, он все видел. «Это будущий муж вашей сестры. И мой любимый». Этих слов она не произнесет никогда. Разве ей не следует чувствовать еще больший стыд? Но она чувствовала себя только опустошенной, как будто утратила какую-то часть себя. Какой-то самый важный орган. Сердце? Чем именно человек ощущает значимость подобных вещей? И было не важно, что сейчас Джереми заклеймит ее как распутную женщину.

– Вы все время следили за мной?

Судя по его лицу, он, очевидно, не ожидал такого вопроса. Как это несправедливо с ее стороны. Ведь он следил за ней не просто так. Он делал все, чтобы ее исчезновений никто не заметил. Он всегда был добр. Быть может, чересчур внимателен, даже когда потакал ее распутству. Как ему удавалось отвлечь от нее внимание Харриет? Выслушивая жалобы своей сестрицы? Играя с ней в вист в те часы, когда Харриет могла бы проверить, чем она занята?

– Если вы проскользнете наверх прямо сейчас, никто вас не заметит.

Дженет воззрилась на него. Он был двумя годами старше, но она всегда думала о нем как о младшем. Как о человеке, который только что вышел из юношеского возраста; но было в нем теперь что-то такое, что она поняла – Джереми возмужал с тех пор, когда она видела его в последний раз. Или, возможно, это ей показалось, потому что она сама изменилась так разительно.

– Почему вы не бьете тревогу, Джереми? Расскажите Харриет, что вы узнали.

– Вам будет легче, если вас накажут, Дженет? – В голосе его звучала такая доброта, что Дженет заморгала, чтобы смахнуть навернувшиеся на глаза слезы.

– Думаю, нет, – сказала она. – Спасибо, Джереми.

Он дошел с ней до лестницы, остановился и смотрел, как она поднимается наверх. Подниматься было трудно, словно она всходила на высочайшую гору. Когда Дженет остановилась и оглянулась, то увидела, что он хмуро смотрит на нее.

– Если в моих силах что-то для вас сделать, Дженет, я сделаю.

– Спасибо, Джереми.

– Вы дадите мне знать, когда потребуется моя помощь?

– Да, Джереми, я дам вам знать.

Он говорит о скандале, это ясно. Если кто-то узнает о том, чем она занималась этой ночью, или, если окажется, что она беременна, ее с позором выгонят из дома.

Она тихо открыла дверь своей комнаты, тихо закрыла ее за собой, села на край кровати, обхватила себя руками. Дженет сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, и это движение странным образом действовало на нее успокаивающе.

Лахлан станет мужем Харриет.

Дженет не вынесет этого.

– Ты, старик, поступил бы мудро, если бы держался подальше от меня. – Лахлан сердито посмотрел на Коннаха, потом отвернулся и протянул Джеймсу только что починенную трубу. После своего возвращения в Гленлион Лахлан лихорадочно набросился на работу, но занятость рук никак не помогала утишить беспокойный ум. – Или, если ты пророк, скажи, будет ли эта штука когда-нибудь работать.

В ответ на его возмущение последовало молчание. И хорошо, потому что Лахлан был не в настроении что-либо обсуждать. Он с большим удовольствием придушил бы провидца. Будь проклята легенда. Будь проклята скудная жизнь, на которую обречен его клан.

Лахлан повернулся и оказался лицом к лицу с Коннахом. Старик улыбался, насколько можно было судить по шевелению его бороды. Лахлан давно решил, что старик носит бороду для того, чтобы больше походить на мага. Единственное, чего ему не хватало, так это остроконечной шапки. Да еще настоящего умения видеть будущее.

– Все это не имеет значения – и ты, и твоя дурацкая легенда. Мы и без нее найдем, как выжить.

Старик продолжал улыбаться.

– Ты никогда не верил в нее. Но твои люди верили. – Было ли в глазах Коннаха осуждение? Лахлан отвернулся и нагнулся, чтобы укрепить на место очередной кусок трубки.

– Насчет этого я с ними договорюсь. Они никогда не почувствуют, что им чего-то не хватает.

– Ага, но ты-то почувствуешь.

– Не загадывай мне загадок, старик.

– Почему ты здесь, а твоя жена в Англии? Спроси себя об этом, Лахлан. Ты несчастен из-за собственной глупости и будешь и дальше несчастным. Мои слова здесь ни при чем.

Лахлан прищурился и задался вопросом, сколько же в точности лет Коннаху. Конечно, он слишком стар, чтобы драться с ним. Слишком стар, чтобы заточить его в подвал замка.

Но старик был прав. Он, Лахлан, смотрел, как Дженет уходит, и ничего не сделал. Он просто прирос к месту, погрузившись в ад собственного изготовления. Внезапно Лахлан странно рассердился – на нее за то, что она оказалась не той, за кого он ее принимал; на себя за то, что подверг опасности свой клан. Или ему просто не хватает Дженет? Эта мысль не давала Лахлану уснуть все долгое утро; из-за этой мысли он подверг свой дом доскональному и ужасающе беспристрастному осмотру.

Восточную стену нужно починить. Там, где осыпалась известка, темнела кирпичная кладка. Лучшая мебель Гленлиона давно была принесена в жертву более важным целям – это было в 1745 году – или просто борьбе за выживание, которая началась с тех пор. Их скот отощал; даже у кур был голодный вид. Их единственная надежда на процветание была связана с женитьбой лэрда, а из женитьбы ничего не вышло?

Потому что он полюбил не ту женщину.

Пророчество не имело никакого значения. Он сделал свой выбор, и причины для этого выбора были самыми что ни на есть убедительными. Дженет очаровала и околдовала его, заставила его смеяться. Ему хотелось знать, о чем она думает, что ей снится. Ему хотелось еще раз прикоснуться к ней, лечь с ней в постель и любить ее долго-долго.

Какой властью обладает легенда по сравнению с этим чувством?

Он отшвырнул трубку и вышел из пещеры. К черту легенду! Он женится на Дженет.

Но второй взрыв заставил его отложить свои планы.

Она не ответила на стук в дверь, только свернулась клубочком на кровати и даже глаз не открыла.

– Дженет!

– Да, Харриет. – Жаль, что на двери нет замка. Меньше всего на свете ей хотелось видеть Харриет. Особенно потому что Харриет обладала способностью быстро замечать, когда человеку плохо, и теперь она сразу же увидела, что Дженет плачет. Она плакала беззвучно; слезы просто струились из ее глаз. Разбитое сердце не требовало усилий.

Бывали утра, когда Дженет стояла у окна, смотрела, как солнце освещает землю, поворачивалась к северу, в сторону Шотландии, и ее охватывала тоска. Она никогда не сможет снова посмотреть в сторону своей родины, никогда не сможет пережить утрату. Лахлан. Конечно, он лэрд. Дженет следовало это понять. Речь выдавала его происхождение; и блеск глаз, и смелость. Он обладал чувством юмора и знаниями, телом воина и лицом ангела!

Когда Дженет была еще девочкой, она любила воображать себя разными людьми. Сначала ей хотелось быть принцессой, потом матерью со множеством ребятишек, потом работать с отцом в винокурне. Став старше, Дженет захотела влюбиться, и пару раз ей представилось, что она действительно влюбилась. Когда ей было двенадцать лет, это был Камерон Драммонд. Через год – его брат Гордон. Но никакие пылкие взгляды, которые бросали друг на друга она и ее возлюбленные, не подготовили ее к этому мгновению, к встрече с Лахланом Синклером.

Будущим мужем Харриет.

Дженет крепко зажмурилась.

– Вы снова больны? – Голос Харриет раздавался у самой кровати, но Дженет все равно не открыла глаза.

– Да, кажется, Харриет. – «Прошу тебя, уйди и оставь меня в покое». Или то была молитва, произнесенная про себя? Но на Харриет это никак не подействовало. Она только подошла еще ближе.

– Вы что же, спали одетая, Дженет? Какая неопрятность.

– Да, Харриет. – Может быть, если соглашаться с ней, она быстрее уйдет. Но этого не случилось.

– Или вы скрываете какой-то более серьезный грех, Дженет? – Рука протянулась и слегка хлопнула по ее юбке. – Вы ведь просто-напросто распутница, да, Дженет? – Эти слова была произнесены таким приятным голосом, что их значение не сразу дошло до Дженет. – Все это время? Вы были распутницей все это время? – Холодное презрение проникало до самых костей. Ужас заключался в том, что нечем было защищаться от таких слов, нечем было смягчить презрение Харриет. Дженет в общем-то нечего было сказать. Она виновата во всем, в чем ее обвиняет Харриет. Что еще хуже – она согрешила с тем, кто скоро станет мужем Харриет. Она погубила себя. Да, то была великолепная ночь, но ведь в ушах у нее раздавался голос давно покойной матери, твердившей об осторожности и приличии. Не сказалась ли ее шотландская натура в том, что она пренебрегла этим голосом? Или то было безудержное любопытство или просто беспечность?

– Оставь ее в покое, Харриет.

Голос Джереми подействовал, как ни странно, утешительно. Голос этот звучал на редкость твердо, даже возмущенно. Дженет открыла глаза и села. Она обратила взгляд на Джереми, который стоял в открытых дверях, точно защищая ее от презрения сестры.

– Ничего страшного, Джереми. – Дженет перекинула ноги через край кровати и отбросила волосы с лица.

У нее нет времени на горе. Ей нужно подумать о своем будущем. Впервые после того, как Харриет сообщила ей эту новость, Дженет обрадовалась, что не поедет в Шотландию.

Было бы невыносимо видеть Лахлана ежедневно, зная при этом, что он принадлежит другой.

Но нужно пережить это мгновение. Собраться с силами и пережить.

Харриет смотрела то на нее, то на Джереми, точно терьер, унюхавший раненую крысу.

– Что здесь происходит, брат?

– Дженет была со мной, Харриет, а большего тебе и знать ни к чему.

Вероятно, в другое время выражение, появившееся на лице Харриет, можно было счесть забавным. Но не сейчас. Дженет хотелось одного – оказаться как можно дальше отсюда, от всего, что напоминает о Лахлане, от зрелища его будущей жены.

Дженет встала и, пройдя мимо Харриет, подошла к Джереми. Приподнялась на цыпочки и легко поцеловала его в щеку.

– Спасибо, – прошептала она, – спасибо за вашу доброту. Но теперь это уже не имеет значения.

– Имеет – для меня, – возразил он, не сводя с нее глаз. – Вам нужен защитник.

– Ей нужно, чтобы ее выгнали из этого дома, потому что она шлюха.

– Нет, – сказал Джереми, становясь между сестрой и Дженет. Он холодно посмотрел на сестру. – Ты не поняла, Харриет. – Он повернулся к Дженет и улыбнулся. – Я просил Дженет быть моей женой, и она согласилась.

Глава 13

– Ее здесь нет? Что вы хотите этим сказать? – спросил Лахлан. – И где она может быть?

Человек, открывший ему дверь, был молод и одет в ливрею, что явно придавало ему важности в собственных глазах. Вероятно, поэтому он смотрел на Лахлана свысока. Или, возможно, это было как-то связано с тем, что от Лахлана снова попахивало ячменем. Взрыв был очень сильный, но результат оказался все таким же неутешительным. И вместо того чтобы терять время на купание в озере, Лахлан сел на свежую лошадь и пустился в путь – к Дженет.

За свою жизнь он проехал верхом много миль, он часто ездил в Англию, совершал приграничные набеги и приезжал три раза ночью к Дженет, но это путешествие оказалось самым трудным из всех. Это никак не было связано с тем, что Лахлан устал, что был вымотан до последней крайности. Важно, что он чувствовал себя полным идиотом. В ту минуту, когда Дженет сказала ему, кто она такая, ему следовало схватить ее в объятия и бежать с ней через границу. Но он этого не сделал, и эта глупость обойдется ему недешево – придется объясняться. Он уже придумал, что скажет ей, решил, что сейчас будет вынужден немного поступиться своей гордостью. Он не думал, что она облегчит ему задачу; скорее всего она не поймет, что его сбило с толку ее признание и внезапная мысль о том, что он уже не сможет спасти свой клан. Лахлан представлял себе всевозможные способы, какими сумеет заставить ее простить его, но никак не думал, что ее не окажется дома.

Слуга попятился, собравшись захлопнуть дверь прямо перед его носом. Лахлан в этом не сомневался. Он схватил слугу за воротник, приподняв немного над землей. Но Лахлану понравилось не его побледневшее лицо, а то, что в глазах, только что полных презрения, мелькнул настоящий ужас.

Лахлан широко усмехнулся, показав все свои ярко-белые зубы:

– Теперь память твоя несколько освежилась, да, парень? Может, теперь ты скажешь, куда она уехала?

Лакей что-то залопотал, зато за спиной у него ответил с готовностью женский голос:

– Она уехала – и это все, что вам нужно знать.

Лахлан обернулся. В дверях стояла женщина в синем платье, волосы ее, заплетенные в косы, были уложены как корона. Ни одна прядь не выбивалась из прически. Руки были сложены на груди, она смотрела на него без всякого выражения. Он опустил лакея на землю. Она жестом велела слуге уйти.

Лахлан за свою жизнь повидал много красивых женщин. Эта была привлекательна, решил он, но прежде всего ему пришло в голову, что она слишком владеет собой. Никаких движений души нельзя было прочесть в ее мягких голубых глазах. Когда она улыбнулась, между пухлыми губами возникла всего лишь узкая щель – не более. Он подумал, что она, возможно, не любит свою красоту, что она видит проклятие там, где другие женщины видели бы дар Божий.

– Она уехала, – повторила женщина. – Разве этого не достаточно?

Голос у нее был пронзительный и звучал так, словно она говорила в нос. Голос действовал на Лахлана раздражающе.

– Где она?

Она снова улыбнулась. Он не сомневался, кто она, не сомневался, что ему страшно повезло, когда он избежал этого союза. Харриет. Ей это имя очень подходило.

– Куда она уехала? Полагаю, вам это хорошо известно.

– Она бежала. С моим братом. Его вскоре лишат наследства. Если вы их найдете, можете передать ему это. И еще скажите ему, что я послала сообщить отцу о его поступке. Возможно, эта особа передумает и не станет выходить замуж за нищего.

Его смех, казалось, удивил ее, но его прощальные слова удивили еще больше:

– Это слишком поздно. Она уже вышла замуж за меня.

Покидая дом, где она прожила семь лет, Дженет понимала, что совершает ошибку.

То, что она сделала прошлой ночью, не казалось ей дурным, как бы ни посмотрели на это люди. Из-за этого она не ощущала себя окончательно погибшей. И не могла пренебречь своими чувствами к Лахлану, выйдя замуж за другого, хотя в этом случае ее будущее было бы обеспечено.

На самом деле будущее ее представлялось туманным. Она никогда не сможет снова поступить на службу к Харриет, она не обладает никакими талантами. Регулярного образования Дженет не получила; лучше всего она знала то, что постигла, сидя на коленях у отца. Наверное, она могла бы стать продавщицей в лавке или служанкой в трактире. Но где она будет жить, пока не получит первое жалованье, и на что? Нет, будущее туманно. Будущее мрачно.

– Понимаете, я не могу так поступить. – Она посмотрела на сидевшего напротив нее Джереми. Он отвернулся от окна кареты, в которое рассматривал окрестности, и посмотрел прямо на нее. – Я разрушу вашу жизнь, потому что буду тосковать о другом.

– Я думал, что мы проделаем половину пути до Шотландии, прежде чем вы начнете возражать. – Он грустно улыбнулся. – Я даже думал обвенчаться до того, как вы придете в себя.

Он наклонился и взял в руки ее руку, затянутую в перчатку. Это еще больше озадачило Дженет.

– Я неплохой человек, Дженет. Я мог бы стать вам хорошим мужем.

Она кивнула.

– Но этого недостаточно, да?

Она покачала головой:

– Недостаточно, Джереми.

– Ну что же, мне повезло. Вы были так несчастны, вы согласились бы на что угодно.

Слезы снова навернулись ей на глаза.

– Вы не должны быть хорошим, Джереми. Иначе я погублю нас обоих.

Он выпустил ее руку и снова откинулся на спинку сиденья.

– Что же вы будете делать, Дженет? Как вы будете жить?

– Не знаю, – вздохнула Дженет. – У вас нет друзей, которым была бы нужна компаньонка?

– Если вы выйдете за меня, ваше будущее будет устроено. Вы вполне уверены, что не хотите этого?

– Вполне. Но я очень благодарна вам за предложение, Джереми.

– Я делаю предложение в первый раз. Возможно, я привыкну к этому, стану совершенно светским человеком, буду порхать от одной дамы к другой и у каждой буду просить руки.

– И ваше предложение примет какая-нибудь замечательная девушка, – с бледной улыбкой сказала Дженет.

– Замечательная девушка уже есть. – Улыбка его была мягкой и нежной. – Только вот сердце ее, увы, уже занято. Кто он, этот глупец, совершенно не понимающий, какое сокровище упустил?

– Разве это важно?

– Неужели вы думаете, что я вызову его на дуэль?

– Ни в коем случае! – Ее ужас был неподдельным.

– Благодарю вас за это, – с улыбкой сказал Джереми. – Значит, я могу считать себя защитником дамы, если уж не ее мужем.

– Я действительно вам благодарна, Джереми. Это было очень мило.

– Я обнаружил, что дамы не любят милых. Они предпочитают дерзких или волнующих, но уж никак не милых.

В этот момент грянул выстрел. Лошади попятились, карета накренилась, потом лошади ринулись вперед, а затем резко остановились. Дженет бросило вперед, на противоположное сиденье.

Послышались еще выстрелы, а потом дверь кареты распахнулась. Лахлан, усталый, грязный и необыкновенно мрачный, приветствовал Дженет сердитым взглядом.

– Не хочется беспокоить вас, Дженет, но в этой карете есть кое-что принадлежащее мне. – Она никогда не слышала, чтобы он говорил с таким заметным акцентом, и в глубоких раскатах его голоса слышалось не только что-то шотландское, но и что-то опасное.

– Очередная корова, да, Лахлан?

Если бы она не всматривалась в него так внимательно, она не заметила бы, как его губы скривились от удовольствия. Но как бы то ни было, улыбка его мелькнула и тут же исчезла.

– Нет, Дженет, – сказал он, и на этот раз голос его прозвучал мягче, в нем слышалось нечто такое, чего она никогда не слышала раньше. Неужели нежность?

Лахлан изучающим взглядом посмотрел на Джереми.

– Это моя жена, парень. Прошу прощения, но она уже занята.

– Ты же сказал, Лахлан, что не просил меня выйти за тебя замуж.

– Глупая женщина, конечно, не просил. К тому времени я уже обвенчался с тобой. – Он протянул руку и помог Дженет выйти из кареты. Она бросила последний взгляд на Джереми. Тот выглянул наружу:

– Это он, Дженет?

Она кивнула.

– Да уж, он вовсе не кажется милым, – сказал Джереми, а потом захлопнул дверцу.

– Кажется, этот парень оскорбил меня? – сердито спросил Лахлан.

Дженет не обратила внимания на его вопрос.

– Что ты хотел сказать, говоря, что уже обвенчался со мной?

С самого утра она горевала по Лахлану. Ее удивило, что всего лишь несколько его слов могут избавить от страданий, и теперь она не знала, с чего начать – ударить его или поцеловать. Когда он взлетел в седло и усадил ее перед собой, она пришла к выводу, что глупо спорить с человеком, который настроен так решительно. Поэтому решила поцеловать его. Прошло довольно много времени, а когда она очнулась, то увидела, что он улыбается.

– Тебе придется побольше узнать о моей стране, девочка. Там есть множество способов заключить брак. Я обещал, а потом ты легла со мной. Такова освященная временем традиция. Но со временем ты научишься быть шотландкой.

– А я и есть шотландка, Лахлан, хотя давно уже не живу в Шотландии. Моя фамилия, узнать которую ты так и не озаботился, Макферсон.

Он остановил лошадь и заглянул Дженет в лицо:

– Это правда, Дженет? Как я рад. Почти так же, как и тому, что мне не нужно просить у тебя прощения. Я не буду этого делать после того, как ты убежала с другим.

Он наклонился и опять поцеловал ее.

Спустя некоторое время она снова заговорила:

– Ты шутишь.

– То есть как?

– Ты шутишь. Ты никогда не женился бы на мне, если бы не думал, что я Харриет.

Он повернул лошадь по направлению к карете. Ему не нужно было снова стрелять, чтобы кучер остановился; этот испуганный человек обернулся, а потом поднял обе руки в знак того, что сдается.

Лахлан спешился и постучал в дверцу кареты.

Джереми открыл дверцу и увидел Дженет, сидящую на лошади и стоящего перед ним раздраженного шотландца.

– Я хочу просить вас об одном одолжении.

Брови у Джереми полезли на лоб.

– Вам нужно только засвидетельствовать вот это. – И Лахлан крепко взял Дженет за руку. – Я беру тебя в жены, Дженет. Хочешь ли ты взять меня в мужья?

Она ошеломленно моргала, глядя на него. На подбородке у него проступала щетина, вид был раздраженный и усталый. На штанах и рубашке виднелись какие-то странные пятна, и пахло от него перебродившим ячменным суслом. Но глаза его сверкали, он дерзко усмехался.

– Ты уверен, Лахлан?

– Всем сердцем, Дженет. Я рад твоему приходу в мое сердце и в мой дом, как если бы ты была невестой из легенды.

– Какой легенды?

Он нахмурился.

– Чепуха, говорить о которой сейчас не время и не место. Так что же, ты не хочешь мне ответить?

– Да, Лахлан. Я беру тебя в мужья.

– Вы слышали все это? – спросил он у Джереми.

– Конечно.

– Тогда, Дженет, мы обвенчались еще раз. Этого тебе достаточно?

Дженет ущипнула его за руку, а он рассмеялся.

Глава 14

У него были планы, чудесные планы, которые как-то должны были осуществиться. Он не мог не думать, что все имеет обыкновение осуществляться, если приложить нос к земле и не переставать верить в это.

Его клану не нужно знать, что Дженет не совсем Гленлионская невеста. То, что он избавился от появления в его жизни Харриет, можно было истолковать как истинную милость Божию. Интересно, хрома ли она; этот вопрос он добавил к списку вопросов, которые собирался задать Дженет, когда та проснется.

Она снова уснула рядом с ним, положив щеку ему на плечо. Впервые он видел ее при солнечном свете. Волосы у нее были, как и полагается славной шотландской девушке, золотисто-рыжие. Когда она проснется, он посмотрит ей в глаза, но сейчас ему не хотелось ее будить. Может быть, теперь они смогут время от времени крепко спать, потому что не будет надобности бодрствовать всю ночь. Но все-таки он обладал теперь тем преимуществом, что знал – он в состоянии обойтись две-три ночи вообще без сна. И Лахлан усмехнулся.

На этот раз он вернулся после приграничного набега действительно с ценной добычей.

Вид Гленлиона наполнил Лахлана гордостью и знакомым ощущением возвращения домой. Но к этим чувствам примешивалось бремя ответственности. Как-то придется найти способ сохранить свой клан и свой мир. Тот, кто хочет, может уехать, но для тех, кто хочет остаться, нужно найти средства к существованию в стране их предков.

– Эта бестия снова вот-вот взорвется! – услышал он голос поблизости.

Услышав об очередной неудаче, Лахлан только вздохнул. Можно было выбрать и лучшее приветствие.

Дженет выпрямилась, проснувшись так же легко, как легко просыпался он, когда у него была возможность поспать. Она одной рукой схватилась за его рубашку, а другой протерла глаза.

Пещера была пуста – все выбежали, опасаясь взрыва.

– Что случилось, Лахлан?

Они спешились, и Лахлан толкнул Дженет в гущу людей.

– Небольшая неурядица, Дженет. Постой здесь, так будет безопаснее.

Он вошел в пещеру, снова ожидая увидеть разбросанную жижу. Но огонь под медным котлом горел ярко. Правда, во всех трубках что-то шипело и пузырилось, и это не предвещало ничего хорошего.

– Сусло не проходит через фильтр, Лахлан.

Обернувшись, он увидел позади себя Дженет. Но не успел он спросить, что она имеет в виду – она уже прошла мимо и уверенно приблизилась к трубкам и витым вытяжным трубам. Она повернула одну рукоятку влево, другую вправо, и бледно-коричневая жидкость беспрепятственно потекла в огромный медный котел.

Дженет обернулась и посмотрела на первого из тех, кто осторожно заглянул в пещеру.

– Дрожжи в котле?

Тот кивнул и подошел ближе. Она посмотрела на Лахлана.

– Бывает, что сусло слишком густое и закупоривает фильтр, и когда это происходит, нужно разбавить его водой. Если не сделать этого, получится закупорка, и брожение начнется в трубках, а не в котле.

– И он взорвется.

Она кивнула.

– А откуда ты это знаешь, Дженет?

Она осторожно похлопала по котлу поменьше, напоминая гордую мамашу, похлопывающую по щеке здорового младенца:

– Ты зря теряешь барду. Ею очень хорошо кормить коров.

Лахлан мог только смотреть на нее. Казалось, она говорит на каком-то незнакомом языке, и он понимает только через пятое на десятое.

– Где вы проращиваете зерно, Лахлан?

Он повернулся к Джеймсу, а тот посмотрел еще на кого-то. Тот подвел Дженет к противоположной стене пещеры, где был разложен ячмень.

– Здесь сыро, – заявила Дженет, и не успел Лахлан и глазом моргнуть, как около дюжины человек уже перетаскивали ячмень на другую, более светлую, сторону.

– Откуда ты все это знаешь? – снова спросил он.

– Я узнала это от своего отца. Время от времени я ему помогала. – Дженет огляделась, и на лице ее выразилось истинное наслаждение. – Разве это не странно, Лахлан? Я почти забыла гэльский язык, моя речь стала слишком английской, но я никогда не забывала перегонный куб и солодовое виски. Это наследство, которое оставил мне Рональд Макферсон.

– Что из Тарлоги? – Вперед вышел Джеймс, лицо у него расплылось в улыбке ясной, точно утреннее солнце.

Она кивнула.

Джеймс повернулся к Лахлану:

– Говорили, что акцизные очень хотели поймать его и назначили хорошую цену за его голову. Я слышал, что он умел за двадцать четыре часа шестьдесят раз опорожнить перегонный куб.

– Девяносто раз, – весело поправила его Дженет. – Он хорошо разбирался в производстве виски. И не испытывал особой любви к налогу на сусло. Он всегда говорил, что можно заплатить штраф, лишь бы удовлетворить требования покупателей. Но акцизные создавали некоторые сложности.

Джеймс все еще качал головой, и лицо его выражало радость и восторг.

– Вы не установили вытяжную трубку, – сказала Дженет, наклоняясь и беря в руки какую-то штуку, которую они за ненадобностью оставили валяться после очередного взрыва. Дженет показала, в какое место верхней части котла нужно вставить эту штуку.

Лахлан с изумлением смотрел на нее. Вместо Иласэд появилась женщина по имени Дженет, совершенно своя в этой обстановке; она время от время похлопывала по медному котлу, словно оценивая его содержимое. Она отвернула какую-то трубку в верхней части куба и на это место вставила клапан, а потом сунула голову в бочку и заявила, что она слишком соленая, чтобы использовать ее для выдерживания только что полученного виски. Она пожелала увидеть емкость с дрожжами и попробовала их; она внимательно рассматривала пар, который поднимался к потолку пещеры.

Кажется, Лахлан стоял, разинув рот, но это его не волновало. Обернувшись, он увидел, что провидец тоже здесь, и борода его кривится под губами. Старый прорицатель смеялся; Лахлан был в этом уверен.

– Это Гленлионская невеста, Лахлан. Она знает тайну uisge beatha, воды жизни. Ты сам знаешь, что у нее полая стопа, а если она запоет, то распугает всех собак в замке.

– Но она нас спасет.

– Да, и ты тоже.

Он, прищурившись, посмотрел на старика.

– А ты уверен, что не сможешь осчастливить своей мудростью какой-нибудь другой клан, Коннах? Что ты не мог бы заморочить мозги кому-нибудь еще? Все было бы куда проще, если бы ты сразу сказал мне правду.

– Но чтобы полностью соответствовать легенде, ты должен был сперва влюбиться в эту девушку. – И снова борода его зашевелилась.

Коннах повернулся, вытянул руки и поднял их над головой. И произнес очередное предсказание голосом прирожденного оратора.

– Я вижу будущее, – заявил он, убедившись, что внимание всех находившихся в пещере обращено на него.

Лахлан ждал, закрыв глаза. Легкое прикосновение к руке заставило его открыть глаза, и он увидел улыбающуюся Дженет. Он крепко обнял ее, не прислушиваясь к тому, что собирается сказать провидец. Какое это имеет значение? Он и так знает свое будущее. Оно простирается перед ним, точно длинная дорога. Возможно, впереди у них большая семья и счастье. Будут трудности, будут радости. Впереди дружба, любовь. Может быть, даже процветание. Может быть, у них появится собственная марка – «Виски Гленлион». Он почти видел все это.

Он легко поцеловал Дженет в лоб. Она притянула его голову к себе, и они поцеловались по-настоящему, и этот поцелуй заставил Лахлана подумать о свиданиях среди бела дня. В конце концов, они же новобрачные.

Итак, лэрд Синклеров и Гленлионская невеста не услышали ни одного слова пророка. Но это не имело значения, потому что все предсказанное легендой уже сбылось.

Примечания

1

Коричневый человечек, добрый домовой; по ночам занимается полезной домашней работой (шотл. фольк.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14 . .

Реклама на сайте