«Пират моего сердца»

Донна Валентино Пират моего сердца

Посвящается Джо

Глава 1

Нидерланды. Ноябрь 1647 года

Мужчины редко наведывались в школу Вандерманнов, а если приходили, то засветло, и уж никак не к вечеру. О подобных визитах в обители «Дочери компании» даже помыслить не могли.

Громкий стук в парадную дверь заставил Аннелизу Вандерманн поспешно оставить постель с последним, двенадцатым ударом часов – ей сразу стало ясно, что так дубасить мог только крепкий мужской кулак. По голосу, настоятельно требовавшему открыть дверь, Аннелиза безошибочно узнала директора заведения, Якоба Одсвелта, человека обычно осмотрительного и уравновешенного.

Скромный школьный бюджет не предполагал расходов на излишества и малозначительные хозяйственные нужды вроде освещения коридоров в ночное время, и одна лишь луна, роняя скудный свет, освещала коридор и мать Аннелизы, Бритту, спешившую в холл впустить гостя. Лицо ее выражало тревогу, складки между бровей подступили прямо к белокурой косе, туго увязанной вокруг головы.

– Я открою, а ты, дочка, пока пойди успокой девочек. Не пойму только, чего он хочет…

Аннелиза со вздохом принялась закручивать волосы. Завязав их пучком на макушке, она водворила на место ненавистный ночной чепец, вытащила из-под подушки свой необъятный капот и надела поверх сорочки. Она прекрасно понимала, что только волнение, вызванное неожиданным визитом, отвлекло от нее внимание матери, в представлении которой порядочной женщине не пристало ложиться в постель, не укутав себя с головы до ног в ночное платье, в котором она становилась похожей на огромный шерстяной колокол. К счастью, чтение лекций на эту тему для Аннелизы прекратилось пять лет назад. В то время ей пошел двадцать первый год, и всем окружающим стало окончательно ясно, что достойных претендентов на ее руку уже не объявится. Хотя теперь ей не нужно было думать о том, как лучше ублажать супруга, все равно она не могла подавать дурной пример девочкам. Ни разу Аннелиза не появилась перед своими воспитанницами в неподобающем виде, ни разу не отступила хотя бы на дюйм от эталона добропорядочной датской матроны.

Спальные комнаты воспитанниц располагались одна за другой. В эту минуту и вопреки строгому школьному расписанию их двери были распахнуты, а в каждом проеме торчало по две-три головки с аккуратно заплетенными косами, выглядывавшими из-под чепчиков. На личиках девочек было написано безмерное любопытство. «Прямо молоденькие кобылки в стойле, – подумала Аннелиза. – Такие же пытливые мордашки». В определенном смысле сравнение было довольно точным, хотя их заведение преследовало более благородные цели, нежели обыкновенное выращивание конематок. Поэтому учредители присвоили своим воспитанницам весьма почетное обобщенное имя – «дочери компании».

Аннелиза вздохнула и покачала головой. Все ее усилия утихомирить вверенных ей подопечных, разумеется, ни к чему не приведут. Зачем директору понадобилось ломиться к ним среди ночи? Репутация воспитанниц приюта для сирот должна была отвечать самым высоким требованиям. Голландская Ост-Индская компания сама отбирала девочек, брала их на полное попечение и давала им образование в соответствии со специфическими задачами учредителя. Молоденьких девушек впоследствии отправляли в такие места, куда лишь немногие белые женщины отправлялись добровольно. Так что же побудило директора Одсвелта, самого ревностного из всех блюстителей им же введенного распорядка, изменить собственным принципам и заявиться к ним без предупреждения?

– Марш в постель! – цыкнула Аннелиза на девочек. – Ну же, быстрей!

Она принялась загонять их в комнаты.

– Но я теперь ни за что не усну, – лепетала юная Лисбет.

– Ладно, принесу тебе теплого молока, – пообещала Аннелиза.

– И заодно расскажете нам то, что узнаете! – крикнула самая старшая из девочек, семнадцатилетняя Кати. – Мы хотим знать, из-за чего весь этот переполох.

– Только при одном условии – вы сейчас же отправитесь спать.

Дзинь. Дзинь. Дзинь. Звук колокольчика из брачной гостиной было невозможно спутать ни с каким другим. Этот троекратный перезвон свел на нет все труды молоденькой воспитательницы.

Ее подопечные тут же снова повыскакивали в коридор и, как только звонки повторились, разразились ликующими возгласами. Окружив Аннелизу, девочки хлопали в ладоши и хихикали.

– Сейчас моя очередь! – закричала Кати. – Я старше всех!

Девушка, казалось, была близка к обмороку от чрезмерного возбуждения и еще, может быть, от страха. Подобные вещи иногда случаются с теми, кто знает, что исполнение заветного желания доставит им скорее огорчение, нежели радость.

– Не стоит торопиться, Кати, – возразила Аннелиза. – Ты прекрасно знаешь, что быть старшей – это еще не все. Вовсе не обязательно выберут тебя – может быть, для этой партии лучше подойдет кто-то еще.

Слова наставницы звучали и как предостережение от слишком больших ожиданий, и как утешение.

– Да-да, – с радостью подхватила Труди. – Может, мне повезет. У меня уже и платье есть с кружевной стойкой.

Воздух заполнился девичьим гомоном; предположения перемежались приглушенным визгом; кто-то даже позволил себе пару раз подпрыгнуть совершенно неприличным образом.

– Не забывайте про манеры! – одернула воспитанниц Аннелиза, но тут же постаралась смягчить тон. Ей нетрудно было понять состояние девушек, ведь она сама временами еле сдерживала желание визжать, хихикать и прыгать от возбуждения. – А ну-ка по местам, и чтобы я от вас не слышала ни звука! – скомандовала она.

– Нет, нет, мы не хотим! Мы все равно не уснем!

– А я говорю, всем в постель! Как только невесту утвердят, вы об этом обязательно узнаете.

– Ой, как интересно! – восторженно прошептала Кати. – Наверное, это очень важный человек, если директор приехал среди ночи.

Аннелиза ничего не ответила, только неопределенно улыбнулась. По дороге в гостиную ее мысли невольно вращались вокруг несуразности ситуации. Кому понадобилось приезжать посреди ночи, чтобы объявить об очередной брачной сделке?

Бритта тем временем зажигала единственную в гостиной масляную лампу. Но и дюжины фитилей было бы мало, чтобы жидкий свет лампы мог разогнать полночную мглу комнаты.

– Оставь, – сказала Аннелиза, видя бесполезность усилий матери. – Пустое дело. Я, пожалуй, схожу за слугой, пусть принесет поленьев для камина.

– Никаких слуг! – раздался от двери суровый голос Одсвелта. – Этот склеп не скоро прогреешь, а сейчас не до удобств.

Аннелиза покорно склонила голову. Выгоды подобной тактики она усвоила давно. Однако ее так и подмывало указать директору, что он сам создал этот дискомфорт, явившись не вовремя и без предупреждения.

Брачная гостиная, находившаяся в глубине школы Вандерманнов, действительно была похожа на пещеру и холодна как ледник. В дни «перчаточного» церемониала ее обычно начинали протапливать с раннего утра.

Одсвелт опустился в кресло и широко расставил ноги, чтобы удобнее устроить выпирающий животик. Постоянно присутствующее на его лице презрительное выражение было заметно и сейчас, оно затаилось в чуть изогнутых уголках рта. Однако когда заплывшие жиром глазки принялись рассматривать Аннелизу, презрение в его глазах сменилось напряженным вниманием. Директор внимательно изучал ее фигуру, будто что-то прикидывая. Аннелиза радовалась одному: поскольку комнату не надо было топить, отпала надобность наклоняться к камину и выставлять на обозрение свой зад. Не меньше она была довольна и своей одеждой, скрывавшей ее дамские прелести.

Вообще-то женщине, состоящей на службе у Вандерманнов, полагалось давно привыкнуть к подобному вниманию мужчин. Самые солидные граждане Амстердама смотрели на Аннелизу как на потенциальный источник чьего-либо удовольствия.

– Я страшно проголодался, Бритта, – сказал директор. – У вас найдется что-нибудь перекусить?

Аннелиза заметила, как мать сразу изменилась в лице. Почтенная женщина всякий раз впадала в оцепенение, когда директор прибегал именно к такому обращению.

– Конечно, – ответила она. – Сейчас скажу служанке…

– Я же предупредил, – оборвал ее директор, – никаких слуг.

– Можно обжарить хлебцы и положить на них повидло, – предложила Аннелиза. Не поднимая головы, она обирала с халата крошечные скатавшиеся комочки, подавляя в себе дерзкое желание сказать этому жирному борову, что они не держат под рукой угощения для ночных гостей.

– Типично английская пища, – недовольно буркнул Одсвелт. – Я скорее умру с голода, чем стану есть подобную дрянь. Впрочем, на что еще можно рассчитывать в доме, где в чести все британское.

Директор ядовито улыбнулся, давая понять, что он не забыл неблагоразумный поступок, совершенный Бриттой много лет назад. Чванливый голландец не только не простил ей грех молодости, но еще и каждый раз старался выказать свое презрение к Аннелизе за то, что она вообще посмела появиться на свет Божий.

Иногда Аннелизе казалось, что ей и ее матери жилось бы намного легче, родись она такой же розовой и белокурой, как Бритта или те полнокровные голландские девочки, которые заполняли дом Вандерманнов. Увы, английский капитан, в свое время обесчестивший Бритту и затем покинувший ее, оставил несмываемое пятно на их незаконнорожденной дочери.

Даже целое ведро лимонного сока не смогло бы превратить ее темно-каштановые волосы в белокурые и отбелить смуглую кожу на лице так, чтобы она напоминала фарфор с примесью розовой краски. Не существовало также магического средства, которое бы сделало ее карие глаза небесно-голубыми, и никакая пища, даже поглощаемая в самом чудовищном объеме, не способна была придать ее изящной фигуре округлые пышные формы.

После того как семья Бритты изгнала ее из родного дома, для них с матерью школа стала единственным пристанищем. Вандерманны, являвшиеся учредителями данного заведения при Голландской Ост-Индской компании, взяли Бритту на службу в должности управляющей, и компания не была против.

Бритта с трогательным почтением относилась к своим благодетелям и блюла свои обязанности с непомерным раболепием, отстаивая интересы компании с самоотверженностью разъяренной львицы, защищающей свое логово. Она полностью выкладывалась на уроках; ее речи были проникнуты непоколебимой верой в справедливость установленных компанией правил. С особой страстностью она рассказывала своим воспитанницам о превратностях судьбы и предостерегала от опасностей в случае пренебрежения суровыми нормами. Вот почему не было ничего удивительного в том, что в конце концов выпускницы школы Вандерманнов становились достойными «дочерьми компании».

В задачу Аннелизы входило обучение воспитанниц английскому языку, чтобы впоследствии они могли без помех угождать своим будущим мужьям. Язык Аннелиза знала с детства – Бритта стала обучать ее с подачи одного из представителей компании, которой, как считала Бритта, они с дочерью были обязаны всем.

Одсвелт довольно хихикнул и приподнялся в кресле. Громкое сопение, периодически прерываемое почти полной остановкой дыхания, было удачным дополнением его свиноподобной наружности. Покопавшись в жакете, он извлек из кармана деревянную шкатулку и с виртуозностью фокусника, не однажды выполнявшего свой трюк, безошибочно послал ее в центр стола. Бритта подошла и встала рядом. Теперь они вдвоем разглядывали золоченый ларец, сверкающий на фоне потемневшего от старости красного дерева. Со стороны могло показаться, что для них не было ничего неожиданного в этой ночной встрече: просто два человека собрались, чтобы полюбоваться роскошной вещицей.

– Изумительная работа, – восхищенно заметила Бритта. – Никогда еще нам не присылали брачных перчаток в подобных шкатулках.

– Я тоже не видал ничего похожего. Мне сказали, что она сделана из дерева мускатного ореха. Неплохо придумано. Невеста получит перчатку и как новобрачная отвезет шкатулку обратно, туда, где сотворили это чудо.

Аннелиза тоже подошла к столу и, не удержавшись, провела пальцем по глянцевой поверхности. Шкатулка излучала тепло, словно тщательно отполированное дерево десятки тысяч дней накапливало энергию тропического солнца. Аннелиза вдруг поймала себя на том, что невольно принюхивается к воздуху в комнате, пытаясь уловить следы мускатного запаха. Какая глупость! За годы преподавательской практики ей часто приходилось говорить со своими ученицами о теплых странах, рассказывать о далеких островах Банда и их чудесном климате. Неудивительно, что в ней самой временами просыпалось острое желание насладиться ласковыми бризами, голубым небом и солнечными днями, так отличавшимися от промозглых ночей наподобие этой.

Кому из девочек выпадет счастье уехать в этот раз, на какую из них падет выбор?

Аннелиза прикусила губу.

Наконец директор решил открыть шкатулку. Он подтолкнул ее к лампе, чтобы свет мог попасть внутрь. Яркая радуга вспыхнула на темной поверхности стен, пролегла полосами поперек потускневших от времени портретов, увековечивавших суровые неулыбчивые лики Вандерманнов в четырех поколениях. Бритта судорожно втянула воздух, а ошеломленная Аннелиза так и приросла к полу.

Служащие компании, работая в колониях, не имели возможности лично заниматься выбором жен. Чтобы обзавестись подругой жизни на родине, им приходилось тратить много месяцев на дорогу, поэтому многие из них поездкам в Нидерланды предпочитали заочные предложения. Подтверждением их матримониальных намерений служила брачная перчатка, отправленная в компанию. Затем начинался долгий процесс подготовки к обмену контрактами. Каждая из сторон подписывала документы, и когда заверенный женихом контракт возвращался, совершался обряд бракосочетания по доверенности. Отсутствующего на церемонии потенциального мужа представляла перчатка – символ вечных уз. Невеста надевала ее на руку и с этой минуты становилась женой человека, которого в глаза не видела.

По брачной перчатке можно было судить о социальном положении жениха. Мелкие клерки Ост-Индской компании не позволяли себе расточительности. От них, как правило, поступали изрядно поношенные перчатки, вытянутые на пальцах. Служащие рангом повыше отправляли новые перчатки: чаще обычные, из мягкой ткани, либо сделанные на заказ специально для данной церемонии – с украшениями из кусочков кружева или нескольких жемчужин. Высокооплачиваемые работники и военные прибегали к еще более разнообразным ухищрениям. В редких случаях приходили очень элегантные перчатки. Таким образом заявляли о себе владельцы мускатных плантаций. Эти люди, обладавшие исключительными правами на поставки специй во все уголки мира, владели несметными, недоступными для других богатствами.

Во всяком случае, так слышала Аннелиза. Ни одной из девушек школы Вандерманнов еще не выпадало такой выгодной партии.

– Перчатка от плантатора. – Бритта поднесла дрожащую руку к губам.

Наступила напряженная тишина. Аннелиза видела, что мать ожидает от директора подтверждения или опровержения. Не дождавшись ответа, Бритта выпрямила плечи и чуть заметно вскинула подбородок. Теперь одна из «дочерей компании» будет удостоена очень высокой чести.

– Кого будем рекомендовать? – спросила она.

– По срокам больше всех подходит Кати. С подготовкой у нее все в порядке, но она меня немного беспокоит. Боюсь, ей не хватает ответственности. – Аннелиза оторвала взгляд от перчатки и сосредоточилась на деловых качествах кандидатки. – Кати имеет обыкновение смеяться не к месту – например, во время торжественных мероприятий, а женам плантаторов часто приходится бывать на приемах. Может быть, Марта?

– Да, Марта, – кивая, согласилась Бритта. – Она спокойная и сдержанная. У нее хорошие манеры. Марта может достойно вести себя в обществе. И потом, она очень быстро усваивает новое, а это очень важно – ведь ей придется срочно пройти медицинский курс.

– Да нет же, нет! – Директор нетерпеливо стукнул кулаком по столу. Он сжал губы так, что у него даже задвигались мышцы на шее. – Я совсем не о том. Эта перчатка… это предложение для вашей дочери.

– Для меня? – изумленно воскликнула Аннелиза. Она почувствовала, как у нее запылали щеки. Плотная голландская шерсть платья затрепетала у нее на груди, словно под пышными сборками неожиданно забилось какое-то пернатое существо, рвущееся на волю.

Одсвелт вынул из шкатулки письмо. Нарушенный сургуч и помятый вид бумаги говорили сами за себя. Аннелиза поняла, что письмо было прочитано бесчисленное множество раз, прежде чем попало в школу Вандерманнов.

– Это предложение от Питера Хотендорфа, – сказал директор. – Господин Хотендорф – плантатор, один из самых влиятельных людей в нашей компании.

У Бритты вырвался слабый, напоминающий хныканье ребенка стон, однако Одсвелт не обратил на нее никакого внимания.

– Господин Хотендорф пережил трагедию – его жена скончалась от тяжелой болезни. Они прожили много лет, но она так и не родила ему ребенка, и это усугубило боль утраты. Те, кто знает его, говорят, что он всегда мечтал о династии. Он по-настоящему любил жену и потому не расторгал брака. Сейчас этот достойный человек уже оправился от горя и хочет изменить свою жизнь. Ему необходим наследник его богатого состояния. Вот что он пишет: «…никаких инфантильных особ, никаких кисейных барышень. Мне нужна женщина лет двадцати пяти или старше, но не настолько, чтобы она была неспособна зачать. Я не намерен брать в жены какую-нибудь бледную немочь, которая раскиснет от жары или станет рыдать, когда слуга уронит поднос. Подберите мне такую жену, которая будет способна оценить прелесть теплых тропических ветров и все удовольствия, доступные обеспеченному человеку. Я гарантирую ей деньги и роскошь, но не обещаю любви и страсти, ибо эти чувства навсегда принадлежат только одной женщине, истинной избраннице моего сердца».

Тут директор остановился и выразительно посмотрел на Аннелизу.

– Я понимаю, женщины, как правило, уповают найти в замужестве любовь, но…

Аннелиза почти не слушала. Она обвела взглядом прокурорские лица, хмуро взиравшие на нее с портретов. Если бы не состоятельность и авторитет Вандерманнов, они с матерью были бы сейчас в куда более бедственном положении. Ее предки не простили родной дочери безрассудной любви. Они вырвали Бритту из своих сердец и отлучили от семьи. За все время Аннелиза ни разу не виделась ни с кем из своих милых родственников. Случись что-нибудь, ни один из них не придет ей на помощь. Так нужно ли отказываться от этого замужества, пусть и не сулящего любви? Правда, она не собиралась попадать в положение, делающее ее зависимой от чужой помощи. Сколько она себя помнила, ей всегда хватало воли для подавления романтических наклонностей. С течением времени в ней все больше укреплялось убеждение, что человек не ввергнется в безумие страсти, если сразу же не позволит ей пустить слишком глубокие корни.

– Господин Хотендорф не приемлет любви, – сказала она наконец. – В этом я с ним согласна.

– В самом деле? – Одсвелта, похоже, сильно удивило такое суждение. – Тогда продолжим.

Директор откашлялся и вновь обратился к письму.

– «Я полагаюсь на ваш выбор, – читал он. – Если у вас есть на примете женщина разумная, в высшей степени воспитанная, способная родить мне много сыновей, отправьте ее ко мне незамедлительно. Я не располагаю временем, чтобы дожидаться завершения всех формальностей, поэтому прошу освободить меня от процедуры обмена контрактами и прилагаю разрешение губернатора. Как только подыщете мне подходящую супругу, отправьте ее ближайшим рейсом».

Сложив изрядно потертый листок по сгибам, Одсвелт подытожил:

– Вот, собственно, и все, Аннелиза. Конечно, я должен признать, пылкостью чувств здесь и не пахнет. Но зато написано честно. А поскольку зима уже близко, нужно торопиться. На следующей неделе корабль заберет тебя на борт, и ты отправишься в длинное плавание.

– Так скоро?! – в один голос вскрикнули мать и дочь.

– Что делать. Ни одна из наших «дочерей компании» не отвечает требованиям Хотендорфа ни по возрасту, ни по жизненному опыту. Ни одна. – Директор вытащил из кармана носовой платок и с ожесточением вытер лоб. – Ты должна сделать это, Аннелиза. Много лет мы были более чем великодушны к вам обеим. В директорате нет двух мнений. Только ты подходишь ему. Тебе нужно принять это предложение.

И тут Аннелиза, не сдержавшись, выпалила:

– К вашему сведению, я не рабыня. Строго говоря, я не являюсь «дочерью компании» и не обязана безропотно выполнять любое ваше постановление.

Конечно, она не была ни их рабыней, ни воспитанницей. Но она родилась от внебрачной связи, и на ее матери навсегда осталось клеймо шлюхи. С благоволения компании им разрешили управлять этой школой, иначе бы их обеих, без сомнения, ожидала участь проституток. Трясущиеся губы директора вот-вот могли произнести это. Аннелиза, внимательно следившая за ним, видела, что Одсвелт сдерживал себя с таким же трудом, с каким она укрощала в себе желание наговорить ему кучу дерзостей. И вдруг она начала смутно понимать смысл происходящего и причину презрительно-насмешливого поведения директора. Несомненно, он не хотел показывать, насколько важно было для компании ублажить господина Хотендорфа.

– Аннелиза?! – тихо произнесла Бритта. Ее шепот, проникнутый томительным ожиданием, поразил девушку. – Я и мечтать не смела о таком предложении. Это большая честь для тебя и… для меня.

Когда Аннелиза увидела полное надежды лицо матери, то ее наполовину сложившееся убеждение о собственной значимости несколько угасло. Вероятно, ей не стоило так себя вести. Люди быстро узнают о решении компании, станут прокручивать его в своих умах и в конце концов примут к сведению. Тогда к имени Бритты Вандерманн больше не будут добавлять слово «шлюха» – эпитет, приклеившийся к ней так же прочно, как к лимону определение «кислый». Если Бритта Вандерманн станет матерью жены плантатора, «Дочери компании» из второсортной школы для сирот превратятся в престижное заведение. Именитые семьи будут просить Бритту принять их чад, чтобы обеспечить им такие же блестящие партии. Что ж, она согласится на этот брак и тем самым отблагодарит мать за ее самопожертвование в течение многих лет.

Одсвелт, явно озабоченный исходом разговора, снова постарался склонить дело в свою пользу.

– Господин Хотендорф для своих пятидесяти с лишним лет мужчина крепкий и здоровый во всех отношениях, но его нетерпение можно понять. С тех пор как он отправил письмо с предложением, прошло почти восемь месяцев. Если мы станем действовать строго по правилам, то потеряем слишком много времени. Для него это имеет существенное значение. Сегодня он еще способен произвести на свет сына, а завтра такой возможности может уже и не быть.

Аннелиза кивнула, признавая справедливость этих слов. Тысячи миль отделяли острова Банда от Нидерландов, и путешествие туда не было просто морской прогулкой. Частые штормы, отсутствие попутного ветра и множество других опасностей сильно осложняли плавание. На процесс обмена контрактами могло уйти четырнадцать месяцев, а то и больше. К этому прибавлялось еще семь или восемь месяцев дороги для нареченной. Таким образом, даже при благоприятном стечении обстоятельств реальное завершение брачной процедуры могло произойти приблизительно через два года. Человеку, находящемуся на полпути к шестидесятилетию и лелеющему мечту о создании династии, такой срок должен был представляться вечностью. Наверное, и для бездетной женщины под тридцать, не надеющейся на приемлемый брак в Нидерландах, это время тоже что-то значило.

– Поскольку в данном случае обмен контрактами исключен, – заявил директор, – бракосочетание совершится на месте. Как только ты прибудешь на острова, губернатор не мешкая проведет эту короткую церемонию.

– Мы никогда не отправляли невест без юридического удостоверения статуса, – заметила встревоженная Бритта. – Не навредим ли мы себе такой поспешностью? Что, если господин Хотендорф откажется принять Аннелизу?

– Резонно, – хмыкнул Одсвелт.

Озадаченный вопросом Бритты, он немного подумал и затем, прочистив горло, продолжил:

– Думаю, он вряд ли так поступит. Разве что Аннелиза ему сильно не понравится. Но я ни за что не сказал бы, что она выглядит непривлекательной, а больше ему не к чему придраться. Аннелиза отправится к нему с полным комплектом документов. Правда, в них не будет последнего штампа, но и без этой формальности по прибытии туда она уже будет Аннелизой Хотендорф.

Аннелиза Хотендорф. Трудно – как для выговора, так и для восприятия. Но, может быть, ее новая фамилия будет звучать не так резко на мелодичном фоне тропических бризов?

Незаметно для себя Аннелиза оказалась возле шкатулки. Подняв перчатку, она взяла ее в ладони и стала медленно покачивать, словно взвешивая тяжесть покрывавших ее драгоценных камней. Отборный жемчуг перемежался вкраплениями переливающихся сапфиров, изумрудов и рубинов, а прозрачные камушки, что сидели на кончике каждого пальца и сияли всеми цветами радуги, конечно же, были бриллиантами. Среди прочих были и такие камни, которых Аннелиза прежде не видела, в том числе молочно-белые, овальной формы, с зелеными, оранжевыми и голубыми огоньками внутри.

– Это опалы, Аннелиза, – пояснил директор, проследив за ее взглядом. – Они довольно редки. На острова Банда их доставляют маленькие темнокожие дикари, но они отказываются говорить, откуда их берут.

Аннелиза провела пальцем по поверхности камня. Разноцветные мерцающие искорки, вспыхивавшие в его сердцевине, ударяясь о безжизненную белую оболочку, рождали необычную иллюзию ежесекундных микроскопических взрывов. Неожиданно Аннелиза почувствовала что-то родственное между собой и этим камнем. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Не она ли внушала своим ученицам, что в брачных перчатках они найдут для себя источник поддержки? «Вы будете смотреть на перчатку, – говорила она, – и мысленно представлять себе своего мужа. Перчатка – это символ его близости, несмотря на тысячи разделяющих вас миль. Надевая перчатку, вы почувствуете его любовь и заботу».

Теперь все почти так же случилось и с ней. Принять брачную перчатку от Хотендорфа для них с Бриттой означало устранить главное препятствие, неизменно возникавшее у них на пути. Замужество Аннелизы избавляло их от позорного пятна и неуважительного отношения сограждан.

Правда, господин Хотендорф не обещал своей новой жене любви, о чем честно предупреждал в письме, но Аннелиза и не обольщалась на этот счет. Она ясно представляла, что ее ждет. Супруга будет для него чем-то вроде племенной кобылы, правда, тщательно оберегаемой и лелеемой. Зато она избегнет опасности оказаться в плену безумной страсти – той, что погубила ее мать. Что ж, может быть, это даже неплохо – вести жизнь свободно пасущейся лошадки? Можно будет резвиться на воле под теплым солнечным небом, где каждый глоток воздуха напоен ароматом цветов, и никогда больше не слышать грязных слов о своем происхождении. Разве это так уж мало?

– Скажи, мама, а как ты справишься без меня со школой? – Аннелиза была готова отказаться от предложения в случае малейших возражений со стороны матери.

– Конечно, одной мне будет нелегко, – печально проговорила Бритта. Материнская любовь, самопожертвование и чувство собственного достоинства в эту минуту переполняли ее. – Но я люблю свою работу и знаю, что ты… – Она запнулась и робко потянулась к перчатке.

Аннелиза положила ее матери на колени. Бритта накрыла перчатку дрожащей рукой, и Аннелиза опустила сверху свою руку. Перчатка, Бритта и Аннелиза заключали тайное соглашение. Если предложение будет отвергнуто, им придется влачить прежнее жалкое существование, до конца дней терпеть невзгоды, молча глотать оскорбления и обманывать себя бессмысленными надеждами на лучшее будущее. Принятие предложения для всех них открывало новые перспективы. Для стареющего мужчины это был единственный путь к осуществлению заветной мечты. Создание династии могло стать для него явью. Двое других людей получали возможность обрести достаток и уважение.

– Хорошо, я согласна, – сказала Аннелиза. – Я стану женой Хотендорфа.

Чтобы не дать ей времени передумать, директор Одсвелт тут же объявил:

– Итак, бракосочетание по доверенности состоится завтра. Прямо с него и начнем. Я сам проведу обряд и отправлю личное поручительство твоему мужу.

«Твоему мужу». Аннелизу бросило в дрожь. С отчаяния ей даже пришла в голову мысль примерить перчатку прямо сейчас, однако все знали, что ее не следовало надевать до замужества – это считалось плохой приметой. Но… хотя бы попробовать. Только просунуть руку и посмотреть, пройдет ли этот холод, неожиданно сковавший ей душу.

Глава 2

– Отойдите, пожалуйста, от перил. Хоть мы и на якоре, все равно это опасно – с приливом начнется качка, и вас может выбросить в море.

Аннелиза опустила голову и с покорным видом отступила на палубу. Страйпс, корабельная кошка, выгнув спину, с жалобным мяуканьем терлась возле ее ног.

– Извините, капитан, но я так мечтала увидеть Африку! Может быть, вы… Вы не передумали? Нельзя же держать меня все время как заключенную в тюрьме. Почему мне нельзя сойти на берег, пока мы на стоянке?

– Вы не в тюрьме, госпожа Хотендорф.

– В тюрьме, – упрямо произнесла Аннелиза. Она нагнулась и взяла кошку на руки. – Страйпс и я – единственные узники. Всем остальным позволено сойти на берег.

– Кошку на берег брать нельзя. Она может убежать.

«Как и я, – неожиданно подумала Аннелиза, и сама удивилась этой мысли. – Я тоже могу убежать».

Капитан Фербек широким жестом обвел палубу. В отсутствие матросов и привычной рабочей суматохи она выглядела устрашающе необъятной.

– Смотрите, какой простор. Гуляйте на здоровье по всему кораблю.

– Что корабль, когда Африка совсем рядом! – Аннелиза с тоской посмотрела в сторону берега. – Вон и порт – я даже слышу крики рабочих, только слов не разберу.

На миг ей показалось, что в глазах капитана появился проблеск сочувствия, однако Фербек тут же решительно покачал головой. Ну что ж. Нет так нет. Аннелиза круто повернулась и ухватилась за поручень. Интересно, можно ли его чем-нибудь разжалобить? Как бы он повел себя, если бы она призналась, что всю жизнь мечтала увидеть диких слонов и только это помогло ей кое-как дотянуть до стоянки. Ни у кого из мужчин не было такой катавасии в желудке, как у нее, из-за бесконечной качки, никто, кроме нее, так не страдал от других последствий – тех, о которых из деликатности принято умалчивать. К тому же моряки спокойно переносили разлуку с близкими, тогда как у нее после прощания с матерью до сих пор щемило сердце. Фербеку было невдомек, какие надежды она возлагала на встречу с Африкой, как ей была необходима эта короткая передышка для поддержания бодрости духа и тела. После монотонного плавания, когда день казался длиной в неделю, когда недели тянулись месяцами, а череда месяцев сводила с ума своей бесконечностью, ей требовался отдых. В отличие от экипажа, и в особенности от капитана Фербека, она жестоко страдала из-за неудобств корабельной жизни. Зато они, эти насквозь пропитанные солью морские волки, буквально смаковали каждый из убогих дней, проведенных в океане.

– Не стану скрывать от вас, – извиняющимся тоном произнес Фербек. – Я сам собираюсь на берег – нам нужно забрать последнюю партию провианта.

– Вот и прекрасно, капитан. Я могла бы пойти вместе с вами.

– Увы, это слишком опасно.

Аннелиза скорчила недовольную мину и тут же устыдилась. В течение всего путешествия капитан был неизменно вежлив и снисходителен к ней. Именно о таком обращении она всегда мечтала. Но жизнь порой преподносит самые неожиданные сюрпризы.

Она оказалась на строгой щадящей диете, едва успев ступить на борт «Острова сокровищ». Ей казалось, что с началом плавания ее существование изменится, и это действительно произошло, но скорее в сторону ограничения свободы, а не наоборот, хотя формально она не могла ни к чему придраться. Здесь все обращались с ней самым уважительным образом. Ей нечего было возразить на вежливые распоряжения капитана. Как можно было отказываться выполнять уязвлявшие самолюбие приказы, если они сдабривались столь любезными комплиментами? В результате она превратилась в маленькую марионетку, послушно отвечающую на осторожные подергивания мастера за веревочки.

– Если б даже я захотел взять вас с собой, – продолжал капитан, – я бы не смог присмотреть за вами. Только что с берега вернулся мой заместитель; он разговаривал с представителем компании, и мы получили указание забрать весьма необычный, я бы даже сказал, неожиданный груз.

Но Аннелиза ничего не хотела знать. Она принялась уговаривать капитана:

– Ну пожалуйста, возьмите меня с собой. Я честно выполняла все ваши требования. Вспомните стоянку в Лиссабоне – я тогда осталась на корабле, как вы сказали. Шесть месяцев мне не доводилось ступать на твердую землю. Я уже забыла это ощущение. Наверное, можно найти на берегу какое-нибудь тихое место, где я могла бы погулять хотя бы несколько минут. Понимаю, вам незачем брать на себя такую обузу, но меня может сопровождать любой человек из вашей команды. Только укажите маршрут, и обещаю вам, я ни на один дюйм не отклонюсь от него.

Она умолкла, выжидая, но Фербек все еще не желал поддаваться. Вероятно, наилучшим образом на него могли подействовать самые что ни на есть простые формулировки с четкой констатацией конкретных шагов. Поэтому Аннелиза заговорила короткими рублеными фразами:

– Определите ваши сроки, назовите любые условия. Я – человек послушный, и вы это знаете.

– Да, это я заметил. – Фербек кивнул. Его мрачный тон выражал разочарование, словно его скорее огорчала, чем радовала ее дисциплинированность. Он перевел взгляд на берег и, казалось, заколебался.

Однако это пребывание на грани нерешительности длилось не более секунды.

– Африканская природа может пагубно отразиться на вашем здоровье, – неожиданно заявил он. – На моих глазах умирали крепкие мужчины. Здесь много всякой заразы – и в воздухе, и в воде, да к тому же целые полчища всякого гнуса.

После такого объяснения следовало бы склонить голову и вежливо извиниться, следуя тем бесчисленным советам, которые она когда-то давала своим подопечным. Однако вместо этого Аннелиза потянула себя за манжету, а затем дотронулась до края жесткой ткани у горла. Стоявший колом воротник при каждом глотательном движении задевал кожу в нижней части подбородка.

– Видите эту прочную голландскую шерсть, капитан? Можете мне поверить, она настолько плотна, что сквозь нее ни один гнус не проникнет. В таких доспехах мне никакая зараза не страшна.

Аннелиза рассчитывала, что Фербек не устоит перед этими доводами. Раньше он весьма неодобрительно высказывался по поводу ее не подходящей для тропического плавания одежды. Давая ей советы, как одеваться, он всякий раз смущенно заикался, краснел и заранее извинялся за возможные обиды с ее стороны. Он убеждал ее, что ей будет легче переносить жару, если оставить голову непокрытой и расстегнуть пуговицы на рукавах и воротнике, но Аннелиза всегда отклоняла его рекомендации, вежливо напоминая о том, что порядочные женщины не выставляют полуобнаженное тело перед мужчиной и уж тем более – перед целой командой матросов.

Если бы он только знал, чего ей стоило не поддаться соблазну ради обретения комфорта! Когда струи пота бежали по спине и белье прилипало к телу, Аннелиза мечтала только об одном – как бы поскорее сорвать с себя темно-синюю шерсть, вызывавшую зуд. Она представляла, как бросает в море ненавистную косынку, как, отколов тугую косу, распускает волосы, позволяя ветру играть с ними…

Только ночью, запершись в своей каюте, лишенной окошка, Аннелиза осмеливалась стянуть с себя изнуряющую сбрую – дань благопристойности. Иногда она гасила свечу и, нагая, опускалась на колени перед дверью, в надежде поймать через узкую щель хотя бы слабую струю морского воздуха. Ночь проходила за ночью, а шерстяное платье с чепцом, в котором надлежало спать, так и оставались без употребления, покоясь в сложенном виде у нее под подушкой.

Однако капитан Фербек, слава Богу, не мог знать, что его пассажирка позволяет себе подобную вольность. Он по-прежнему приводил веские доводы, чтобы убедить несговорчивую пассажирку остаться на корабле.

– Послушайте, зачем мне лишние неприятности? И что скажет Питер Хотендорф, если я сообщу ему, что его жена подхватила желтую лихорадку? Не хватало мне еще объясняться с ним из-за вас.

При упоминании имени мужа у Аннелизы вылетели из головы все аргументы, которые она успела заготовить. Продолжать дальше уламывать капитана было рискованно – чего доброго, по прибытии он отведет ее супруга в сторонку и сообщит, с какой сварливой мегерой ему предстоит жить. В конце концов она решила, что лучше оставить пререкания и начать работать над собой: умерить притязания, не раздражаться и не проявлять беспредметного недовольства. Ее новая жизнь наверняка не будет схожа с унылой корабельной рутиной. Питер Хотендорф предопределил ее роль в своем доме – добросовестная домохозяйка, проводящая время за пяльцами и учтивыми беседами, исправно следящая, чтобы завтрак подавался на заре, а обед в сумерки. Естественно, он предполагает делить ложе с женщиной, у которой волосы убраны, как подобает, в косы, а тело обернуто шерстяной материей. Ему не нужна темпераментная блудница – оголенная, всклоченная, постоянно ищущая всевозможные способы, позволяющие ей охладить разгоряченную плоть.

Только тут Аннелиза спохватилась: как можно было тратить столько времени на бесплодные мечты об Африке, когда ей действительно есть чем заняться? Например, представить, как выглядит ее муж. Хорошо еще, если он из разряда подтянутых красивых немолодых мужчин, голову которых украшает благородная седина! А вдруг это будет какой-нибудь отвратный тип с прострелами в спине и слюнявым ртом, как у самого мерзкого распутника? К тому же ей нелишне подумать о том, чем она станет занимать себя, если дети появятся нескоро, а хозяйство и без нее будет содержаться так, как угодно ее супругу…

Однако до чего непросто расставаться с уже ставшими такими привычными мыслями о достоинстве! Хотя Аннелиза отказывалась признаться себе, что после стольких лет страстного желания снискать уважение ее буквально заклинило на этом, но все обстояло именно так. Ей, как и прежде, хотелось выкрикнуть все те же слова: «Не смейте на меня так смотреть – я ничуть не хуже вас. Я – Аннелиза Вандерманн!»

Аннелиза Вандерманн-Хотендорф. Ни в коем случае не забывать добавлять это «Хотендорф». Заняв место рядом с Питером, она обретет уверенность в себе и со временем забудет о средней части своей новой фамилии.

Ей захотелось, чтобы ее брачная перчатка оказалась у нее под рукой и она смогла ее примерить. Да, она хотела надеть свою перчатку, а затем спуститься в трюм и сесть в находящийся там экипаж, выписанный, как и она сама, из Амстердама. Неплохо. Новобрачная в перчатке Питера Хотендорфа и шерстяном одеянии восседает в его новехонькой карете. Возможно, после этого уладятся все ее внутренние конфликты. Погрузившись на время в воображаемый мир счастья, она наконец достигнет согласия с самой собой, и душа ее получит удовлетворение.

Капитан, по-видимому, принял ее столь долгое молчание за капитуляцию.

– Не расстраивайтесь, еще нагуляетесь, – снисходительно произнес он. – Плантаторам есть чем похвастаться. Я слышал, у них там специально проложены удобные дорожки для дам. Не сомневаюсь, что ваш супруг об этом тоже позаботился. К тому же на новом месте у вас будет много времени для прогулок.

Капитан улыбнулся и похлопал ее по плечу, как это делают взрослые, когда утешают ребенка, упустившего в сточную канаву кораблик, обещая заменить его новой игрушкой.

– Мне пришла в голову хорошая мысль. Постараюсь помочь вам, чтобы вы не скучали.

Фербек запустил руку в карман кителя и вынул начищенную до блеска складную подзорную трубу, которой часто пользовался для уточнения курса. Он берег ее как зеницу ока и никогда не давал никому из моряков. Сейчас он сам вложил свое сокровище в руку Аннелизы.

Ну вот и прекрасно. Даже из мелочей можно извлечь полезные уроки. Начни она кричать, топать ногами, требовать, чтобы капитан взял ее на берег, он бы порядком рассердился и приказал запереть ее в каюте. Теперь же за примерное поведение она получила вознаграждение. Кроме этого, она заслужила его одобрение. Аннелиза решила, что в оставшуюся часть путешествия ей лучше быть кроткой, послушной и, уж во всяком случае, стараться подавлять в себе раздражение. Уже недолго осталось ждать того момента, когда она будет спокойно гулять по ухоженным дорожкам.

Действительно, с подзорной трубой ей было легче переносить одиночество. Аннелиза, не отрываясь от окуляра, следила за тем, как капитан на небольшом ялике добирался до берега. После этого она перевела трубу на док и стала смотреть, что происходит там. Темные расплывчатые пятна тут же превратились в перетянутые веревками тюки, сундуки и бочки, которыми был загроможден весь пирс. Примерно такую же картину она наблюдала во время отправления «Острова сокровищ» из Амстердама. Выполнявшие роль портовых рабочих коренные жители отнюдь не выглядели мрачными дикарями; напротив, африканцы производили впечатление работящей нации, успешно справлявшейся со своими задачами.

Аннелиза настолько увлеклась наблюдениями, что не сразу заметила неожиданно возникшую на причале суматоху. Приглушенный шум прорезал сигнал тревоги. Над морем катился звон, подобно дыму после залпа сотен мушкетов, а растревоженный чьей-то рукой набат все наращивал частоту ударов. Аннелиза быстро поменяла направление обзора и увидела маленького коричневого человечка, отчаянно дергавшего за веревку колокола. Докеры оставили работу и побежали в его сторону.

Аннелиза ощутила толчок, словно топот бегущих ног через воду передался ее сердцу. У нее так задрожали руки, что она даже испугалась, как бы не выронить капитанскую трубу. Нужно было немедленно убрать ее подальше, но волнение взяло верх над осмотрительностью.

– Проходите, проходите, – бормотала Аннелиза. – Дайте посмотреть. – Ей хотелось растолкать мужчин, сбившихся в плотную толпу, сквозь которую не мог проникнуть ее взгляд. Оставив вежливые выражения, она заменила «проходите» довольно крепким словцом, позаимствованным у моряков во время путешествия.

К ее удивлению, люди тут же расступились; неподвижной оставалась лишь небольшая группа в самом центре сборища. Мужчины в ней неистово пытались обуздать кого-то, но Аннелиза не могла разглядеть ничего, кроме развевающихся на ветру длинных черных волос – их молниеносное движение из стороны в сторону свидетельствовало об отчаянном сопротивлении. Несколько рослых моряков сосредоточенно боролись с черноволосым существом, метавшимся среди них.

Кажется, капитан Фербек упоминал о каком-то непредвиденном необычном грузе? Зебра, вдруг решила Аннелиза. Значит, это она, дикая лошадка, брыкается так сильно, что они все никак не могут ее угомонить! Это она хлещет их по лицам гривой и длинным черным хвостом. Должно быть, эта зебра – свадебный подарок от компании и именно она будет впряжена в сверкающий экипаж Питера Хотендорфа, когда они высадятся на острова Банда.

Неожиданно странное существо с оглушительным ревом вырвалось на свободу, и Аннелиза вздрогнула. То была не зебра, а рассвирепевший мужчина гигантского роста. Его кулаки молниями обрушились на стоявших поблизости голландцев. С мычанием разъяренного быка он крушил все, что попадалось ему под руку, но это помогло ненадолго. К шестерым морякам присоединилась дюжина их товарищей, и после нескольких бросков лассо бунтарь оказался туго затянут в его петлях. Вскоре его руки уже были вытянуты вдоль тела и обвязаны веревками, ноги – сомкнуты и взяты в кандалы.

Но даже в этих путах пленник все еще пытался сопротивляться.

Неразумно одному бороться с такой сворой, подумала Аннелиза. Сердце ее разрывалось от отчаяния, словно ему передавались ощущения другого сердца после каждого бесполезного рывка, каждого напрасного телодвижения. Внутренний голос нашептывал ей, что любой отказ подчиниться чужой воле достоин восхищения.

Аннелиза вцепилась в подзорную трубу, как будто этот предмет позволял ей обрести чудесный дар и передать пленнику ее тайный наказ перестать попусту тратить силы и смириться. Она-то знала, что голландцы из Ост-Индской компании в любом случае добьются своего.

«Непременно убежал бы, если бы не удавка», – думал в этот момент Майкл Роуленд. Веревка так сильно сдавливала ему шею, что он едва дышал.

Кривоногий подонок, сделавший удачный бросок, гоготал от восторга. Тогда пленник собрал оставшийся в легких воздух и на последнем дыхании выпустил в него обойму ругательств.

– Чертов ублюдок! Шакал! Это тебе так не сойдет. Я раздавлю твои яйца и заставлю тебя ползать на брюхе! Подожди, я еще вывожу тебя мордой в помоях!

После столь свирепых угроз торжествующие победители сразу как-то стихли, однако к этому времени руки и ноги Майкла от недостатка кислорода сделались ватными, а мозг ослабел настолько, что не позволял воспроизвести хотя бы одно из тысячи бранных слов, которые просто необходимо знать мужчине, чтобы выжить в стране со смешением множества культур. Впрочем, ругательства устрашили только богобоязненных африканцев – на голландцев, представлявших наибольшую угрозу для его свободы, они вряд ли могли оказать какое-либо влияние.

Тем временем пленника флегматично, со знанием дела опутывали сетью веревок, так что под конец Майкл стал похож на батон колбасы, приготовленный к сушке под кухонной балкой у какой-нибудь запасливой итальянской хозяйки. Наверное, ему не стоило так рьяно сопротивляться, чтобы не раскрывать противникам своей истинной силы. Теперь, со связанными руками и ногами, черта с два он убежит от них. Майкл тяжко вздохнул, когда полдюжины моряков не без труда подняли его на плечи и понесли к морю. Надо думать, вся процессия презабавно выглядела со стороны – группа могильщиков тащит куда-то спеленатую египетскую мумию.

Не утруждая себя излишними предосторожностями, победители сбросили его в лодку, так что Майкл упал головой вперед и крепко стукнулся о какую-то доску. Удар был столь силен, что он даже на мгновение потерял сознание. Ему потребовались значительные усилия, чтобы заставить себя вдохнуть затхлый воздух – несметное число раз моряки чистили здесь рыбу, и поэтому дерево было насквозь пропитано застарелым запахом требухи. Майкл попытался дышать ртом, но сразу же закашлялся от мутной солоноватой воды, проникшей в легкие вместе с воздухом со дна лодки.

Будь они сто раз прокляты! Не хватало только отдать концы, нахлебавшись этой гадости. Майкл со стоном приподнял голову. Его шея была слаба, как у только что вылупившегося птенца, и все же он мгновенно понял, как ему повезло. Даже с руками, прижатыми к туловищу, и плотно соединенными ногами он был достаточно широк, чтобы закрыть собой лодку в поперечнике, а в длину его массивное тело простиралось от носа почти до самой кормы, так что, кроме него, сюда могли вместиться лишь два голландских моряка. Всего два! Ему ничего не стоило разобраться с ними – лишь бы удалось развязать руки. Он сиганет в море, и поминай как звали! А еще лучше было бы вышвырнуть провожатых за борт и оставить лодку для себя. Да, это как раз то, что нужно. Майкл пошевелил руками. Ощутив, что веревки натянулись как тетива лука, он нисколько не удивился. Проклятые голландцы – накрутили тысячу узлов и довольны.

И тут в голове пленника молниеносно родился план. Действовать надо было без промедления, каждый гребок весел приближал их к кораблю, который он приметил еще с берега; его принадлежность можно было безошибочно определить по характерной форме корпуса и типу парусного вооружения.

Когда лодка подплыла ближе, Майкл с трудом приподнял голову, но не увидел на палубе никого, кроме одиноко стоящей фигуры. Невероятно, черт подери! Видимо, ушиб оказался сильнее, чем он предполагал. Разрази его гром, если он ошибался, – на палубе стояла монахиня в темном одеянии и развевающейся на ветру косынке: она смотрела на него через подзорную трубу. Точно, монахиня. Обычная женщина никогда не рискнула бы подвергать себя риску теплового удара, напялив столько ярдов шерсти под таким палящим солнцем.

Забавно, подумал Майкл. Что ж, может быть, она помолится и за его душу? Сейчас он как никогда нуждался в заступнической молитве, ибо его дела обстояли куда как плачевно. Худшей судьбы для человека, виновного в таком преступлении, какое совершил он, было трудно представить. Он никогда не предполагал, что его схватят голландцы и посадят в карцер на своем судне, следующем скорее всего на острова Банда, но теперь насчет того, предпринимать или не предпринимать побег, у него не было никаких сомнений.

Майкл повернулся на левый бок, на правый, затем повторил все в том же порядке. Лодка накренилась.

– Эй ты, не валяй дурака! – оглянувшись, прикрикнул один из моряков. Затем он бросил весла и с силой шлепнул Майкла по спине.

Майкл едва заставил себя сдержаться и не лягнуть его в ответ. Вместо этого он повернулся еще несколько раз. Лодка заходила ходуном. Майкл услышал, как второй моряк тоже закрутился на своем сиденье, и оба гребца начали энергично переговариваться. Они не могли остановить его, не привязав к лодке. Но чтобы сделать это, им нужно было перебраться к нему, что ему и требовалось.

Когда моряки приблизились к Майклу, лодка, крен которой благодаря его энергичным движениям достиг опасной черты, внезапно перевернулась, и всех троих выбросило в море.

Человек, лишенный возможности плыть, не станет сознательно плюхаться в воду. Тем более ему незачем делать это, если он так перевязан веревками, что по форме напоминает плотно свернутый кокон, и сразу пойдет ко дну как гарпун, пущенный из ствола пушки.

Майкл рассчитывал, что сможет задержать дыхание под водой минуты на две. Однако уже через считанные секунды он ощутил невыносимое давление, грозящее расплющить ему грудь. С упорством обреченного он пытался разорвать веревки, чтобы освободить руки и всплыть на поверхность. Чем безнадежнее становилось положение, тем упорнее его мозг искал выход. Майкл вдруг вспомнил о маленькой монахине на палубе. Может быть, забота о бессмертии его души заставит святошу на время оставить подзорную трубу и занять свои руки четками? Слабая надежда неожиданно прибавила ему спокойствия, и он прекратил борьбу. Что ж, скоро станет ясно, оправдаются ли его предположения. Если нет, то ему об этом уже никогда не узнать. Никогда.

Аннелиза таки уронила драгоценный прибор капитана Фербека, и подзорная труба по отвесной линии полетела в воду Салданской бухты. «Боже, смилуйся!» – пронеслось у нее в голове. Она вцепилась в перила с такой силой, что у нее заболели пальцы, а на дереве остались полукруглые вмятины от ногтей. Сама того не замечая, она задерживала дыхание до тех пор, пока один из вынырнувших моряков не вытянул за собой пленника. Тогда она с шумом выдохнула все, что скопилось в груди, и помолилась про себя.

Моряк, удерживая голову Майкла над водой, неловко греб одной рукой в направлении капитанского ялика, откуда к пленнику уже в нетерпении тянулось несколько рук. Когда его втаскивали на борт, сопротивления в нем было не больше, чем в выжатом лимоне.

Аннелиза вспомнила о подзорной трубе, и в каком-то дальнем уголке ее души шевельнулось сожаление. Не будь этой утраты, сейчас можно было бы приглядеться и понять, дышит он или нет. Капитан отдал какой-то приказ, и один из матросов быстро перерезал веревки. Однако беглец по-прежнему не двигался. Тогда его не без труда подтащили к борту, так что голова несчастного оказалась над водой, и двое моряков принялись энергично хлопать его по спине. Аннелиза в испуге подумала, что в своем усердии дюжие молодцы могут сломать ему позвоночник, но тут, казалось бы, безжизненное тело вдруг задергалось. Через секунду спасенный заворочался и стал давиться кашлем, а затем в изнеможении упал ничком, так что она не успела даже толком увидеть его лица.

В этот момент несколько лодок с голландцами приблизилось к кораблю, и моряки по веревочным лестницам с привычной сноровкой взобрались на борт. Они радостно похлопывали друг друга и криками ободряли своих товарищей внизу. Аннелиза посторонилась. Отчего-то их воодушевление представлялось ей отвратительным.

– Мистер Клопсток, – крикнул Фербек, – пока не связывайте его, иначе ему самому не подняться!

– Есть, капитан. – Ян Клопсток хотя и согласился со старшим по чину, но, судя по тому, как нахмурились его брови, сильно сомневался в разумности этого шага.

– Ну ты, давай наверх! – Он толкнул пленника к трапу.

Этот свирепый приказ неожиданным образом превратил пленника в настоящий вихрь ярости. Человек, только что казавшийся мертвым, сцепил руки и с устрашающим ревом обрушил их на голову «старины» Яна.

После такого броска оживший «утопленник» должен был прыгнуть в море и плыть на свободу. Так, во всяком случае, предполагала Аннелиза. Но вместо этого он бросился к другому моряку и вцепился ему в горло. Тогда капитан Фербек выдернул весло из уключины и, взмахнув им как косой над головой пленника, свалил его на дно ялика. Проделав это, он тут же придавил его сверху ногой и торжествующе замахал веслом – так ликует охотник, одолевший дерзкого зверя, посмевшего бросить ему вызов.

Моряки захохотали. Несколько человек в знак одобрения даже слегка поаплодировали своему капитану.

Тем временем поверженный противник, согнувшись, тяжело заворочался под каблуком капитанского сапога. Фербек нехотя убрал ногу и позволил пленнику медленно подняться на колени. К его удивлению, тот держался так прямо, словно вместо позвоночника у него был выкованный из железа стержень. Сохраняя осанку, он как бы отвергал боль, которую, несомненно, должен был испытывать после удара. Голова пленника была опущена, и свисавшие черные пряди загораживали его лицо.

«Это нарочно», – подумала Аннелиза, узнавая во внешней покорности собственную тактику.

Насквозь промокшая одежда прилипла к коже незнакомца, из-за расставленных коленей его темные брюки туго натянулись на животе. Тонкая ткань рубахи так плотно облегала его тело, что сквозь нее просвечивала загорелая кожа; четко, как на скульптуре, вырисовывавшиеся мышцы выдавали недюжинную силу. Пуговицы на его рубашке были оторваны, и разошедшиеся края ее позволяли видеть темные завитки волос на груди.

– Ну-ка, пусть теперь попробует сбежать. Посмотрим, как это у него получится. – Фербек швырнул весло на дно ялика. – По трапу ему теперь не влезть, придется тащить на канате.

После небольшого совещания пленника подняли на корабль в люльке из парусины – так обычно грузили крупный рогатый скот и особо тяжелые вещи.

К тому времени, когда бунтаря вывалили из люльки на палубу, у него, похоже, окончательно отпало желание к сопротивлению. Его отсутствующий взор был устремлен куда-то в пространство, дышал он часто и с натугой. Любой другой при подобных обстоятельствах наверняка напоминал бы сейчас больного с рождения деревенского дурачка, однако выразительное лицо этого человека, с четкими и необычайно мужественными чертами, несмотря ни на что, не утратило своей привлекательности. Аннелиза даже испытала неловкость. С одной стороны, ее влекло к созерцанию этого прекрасного лица, с другой – она представляла ощущения пленника в данный момент, и от этого ей становилось не по себе. Вероятно, он предпочел бы, чтобы она отвернулась и не смотрела, как его унижают.

Когда два человека схватили пленника за плечи и толкнули к главному люку, тот безропотно подчинился. Пролетев несколько шагов, он споткнулся и, поморщившись, покачал головой, затем обвел глазами корабль и с шумом втянул в грудь воздух. Что-то менялось в его лице, растерянность вытеснялась тоскливой безнадежностью, словно он только сейчас осознал свершившийся факт своего пленения.

Моряки снова стали энергично подталкивать его к зияющей дыре, ведущей на нижние палубы. Все трое прошли совсем близко от того места, где стояла смотревшая на них во все глаза Аннелиза. Вновь оступившись, незнакомец посмотрел прямо на нее. Она с изумлением отметила, что его глаза цветом напоминают густой эль, сулящий дурманящее веселье. Этот человек был ослаблен побоями, он еле держался на ногах, но от него исходила огромная скрытая сила, которая, казалось, приводила в движение воздух. Аннелиза почувствовала, как ей стало трудно дышать. Пленник находился слишком близко от нее, его замечательные глаза светились гордостью и умом, без слов давая ей понять, что он привык побеждать, невзирая на обстоятельства.

Неожиданно он сделал нескладный поклон и даже что-то вроде попытки подойти к ней.

– А, сестра Мэри! Подзорная труба! – Он произнес это бессмысленное приветствие на безупречном английском языке и так раскатисто, что Аннелиза ощутила вибрацию где-то внизу живота. – Похоже, ваши молитвы так ни к чему и не привели.

Один из моряков ткнул пленного в спину, и тот, спотыкаясь, пролетел сразу на несколько шагов вперед.

– Иди, нечего оскорблять даму своим варварским языком! – грубо прикрикнул он.

Матросы погнали его к люку, и Аннелиза почувствовала, как у нее затряслись колени. Наверное, это чрезмерная жара истощила ее силы, подумала она. Духота стала для нее настолько невыносима, что она едва сдерживала желание сорвать с головы косынку и бросить ее за борт.

– Не обращайте внимания на этого мерзавца, – попытался успокоить ее Фербек.

– Кто… кто он такой?

Капитан сплюнул в воду.

– А черт его знает! Он не хочет говорить даже своего имени, но, смею вас уверить, скоро ему придется развязать язык. Никто не любит долго сидеть под палубой без света и пищи.

– И что он сделал?

– Это касается интересов компании. Вам не стоит беспокоиться за него.

В цепях и без света. Эти завораживающие глаза обречены на кромешную тьму, а буйная сила должна превратиться в немощь. Аннелиза даже не могла вообразить, какое преступление заслуживало столь жестокого наказания. К тому же ей только что запретили думать об этом.

Она заставила себя обуздать гнев, разрывавший грудь, чтобы капитан не заметил ее состояния.

Фербек озабоченно наморщил лоб:

– Вы дрожите и побледнели. Я знаю, от страха с женщинами иногда может случиться обморок, но вам нечего бояться. Мы часто перевозим рабов между островами, и наш корабль отлично приспособлен для этого. В кандалах негодяй никуда не убежит, так что живите спокойно, как будто его вообще не существует.

После такого проявления любезности было бы неучтиво перечить капитану, и Аннелиза покорно опустила голову:

– Я постараюсь, капитан. Надеюсь, что справлюсь.

Глава 3

Несколько раз во время их путешествия достаточно быстроходный «Остров сокровищ» оказывался в зоне тихих вод и безветрия. Природа настольно интенсивно поглощала здесь все производимые человеком шумы и звуки, что Аннелиза боялась впасть в безумие от гнетущей тишины.

Медленно тянулись дни. Люди вокруг вели себя совершенно спокойно, будто на корабле не было никого, кроме членов экипажа. Однако, начиная прислушиваться, Аннелиза различала слабые звуки, доносившиеся снизу. Казалось, они вторили кораблю. Стонали высокие мачты, когда под ветром расправлялись паруса и его форштевень рассекал пенящиеся валы; сквозь фырканье и шипение брызг прорывались крики моряков, скрежет снастей, щелканье блоков и скрип дерева.

Иногда, когда наступал штиль и корабль затихал, Аннелиза начинала улавливать обрывки каких-то фраз, которые произносил осипший мужской голос – как видно, тот человек в стараниях быть услышанным из своего тюремного плена надорвал горло. Неслышными шагами ступая по палубе, она в конце концов сумела определить предположительное местонахождение узника. Временами снизу доносился сильный стук; глухие ритмичные удары складывались в какую-то нескончаемую мелодию.

Аннелиза проводила уйму времени на вычисленной ею площадке, прислушиваясь к настойчивым попыткам узника заявить о себе. У нее перехватывало дыхание. Она вновь ощущала дрожь при воспоминаниях о силе, не сломленной даже кандалами.

Аннелизе до боли хотелось узнать, что происходит сейчас с пленником, однако с момента его поимки ей было запрещено появляться на нижних палубах. Незаметно проникнуть туда через люк и выяснить все самостоятельно она не могла – на реях постоянно копошилось множество матросов, а другие денно и нощно стерегли чрево корабля. Было совершенно немыслимо угадать, кого из них приставили к узнику. Фербек явно не шутил, говоря, что будет держать его без света и пищи, пока не выбьет признание.

И все же она чувствовала, что ей непременно нужно что-то предпринять. Общение с ней моряков носило поверхностный характер, и отчасти она их понимала. По-видимому, их неприятие проистекало из убеждения, что женщина на корабле приносит несчастье. Она подозревала также, что они ни на минуту не забывают о ее статусе – как-никак она была «дочерью компании» и женой влиятельного плантатора, и вряд ли Фербек не предупредил своих людей об этом.

Зато они наблюдали за ней, когда, по их предположению, она не могла видеть этого. Разумеется, она не привыкла к таким откровенно алчным взглядам, но в данных обстоятельствах Аннелиза предпочитала их просто не замечать.

На всем корабле у нее было всего два собеседника – кошка да пожилой помощник капитана Ян Клопсток. Но Страйпс часто надолго исчезала для выполнения своей урочной работы по истреблению мышей и крыс, а Ян, хотя и вел себя относительно дружелюбно, наверняка предпочел бы, чтобы ее здесь вовсе не было. Однако именно на него была возложена обязанность ежевечерне препровождать Аннелизу на ужин в капитанскую каюту. Во время подобных переходов им поневоле приходилось разговаривать между собой, и оба при этом чувствовали себя весьма принужденно.

– Ян! – позвала она как-то Клопстока, когда он нес мимо нее порванный парус.

– Я к вашим услугам. Прекрасный день, не правда ли?

– Да, верно.

Аннелиза провела носком туфли по палубе, чтобы унять волнение. Из-за секундной задержки она могла упустить занятого выше головы моряка, поэтому тут же выложила ему свои опасения.

– Тот арестованный, которого мы взяли на борт, где он сейчас?

Улыбка сразу исчезла с лица Клопстока; моряк небрежно пожал плечами, что никак не вязалось со встревоженным взглядом, брошенным им в сторону открытого люка.

– Он там, внизу, в темноте и мерзкой духоте.

– Как вы считаете, ему не слишком тяжело?

– Откуда мне знать. – Лоб Клопстока неожиданно заблестел от выступившей испарины. – Но думаю, вряд ли кому-нибудь доставит удовольствие сидеть все время в потемках.

– Ян? – Аннелиза притронулась к его плечу, но тотчас убрала руку. – Капитан пригрозил уморить его голодом. Он не сделает этого? Пожалуйста, скажите мне правду.

– Я не ношу заключенному пищу.

– А воду?

Клопсток тотчас закивал:

– Воду – да. Через день, одну полную чашку. А сейчас извините меня, я должен идти.

– Подождите, Ян! – Не обращая внимания на его желание избежать дальнейшего разговора, Аннелиза преградила моряку путь. Чашка воды. Через день. Сама она ежедневно выпивала не менее четырех чашек. Насколько ей было известно, матросы, занятые на самых тяжелых работах, потребляли жидкости намного больше. Вдобавок они еще получали от капитана щедрую дотацию в виде джина.

Она бросила взгляд в сторону люка. Удушающая темная дыра.

Помощник капитана удивленно заглянул ей в лицо.

– Что с вами? Вы, часом, не захворали? – озабоченно спросил он.

– Нет-нет, – торопливо ответила Аннелиза. – Просто вдруг почувствовала себя не вполне хорошо. Передайте, пожалуйста, капитану, что сегодня я не буду ужинать, – неожиданно заявила она.

– Значит, вам все-таки нездоровится.

Она не знала, как объяснить ему, что у нее вдруг возникло отвращение к капитану и ей больше не хочется проводить время в его обществе. Конечно, своим протестом она никак не могла облегчить положение несчастного, и единственное, что было в ее силах, это сострадать.

– Да, пожалуй, вы правы; поэтому у меня и нет аппетита.

Клопсток беспокойно сдвинул брови и поспешил отойти. Интересно, что он расскажет капитану? Впрочем, пусть рассказывает, тут же решила Аннелиза, ее это не должно волновать.

Она отправилась к себе, хотя обычно почти не делала этого среди дня, потому что нещадно палящее солнце превращало каюту в настоящую душегубку. Крошечный отсек, находившийся в самом конце палубы, вдали от главного люка, ведущего в матросские кубрики, не предназначался для пассажиров – лишенный каких-либо удобств, он обычно использовался в качестве небольшого склада, где хранился небезызвестный товар, особенно соблазнявший моряков, – джин. После появления на корабле Аннелизы джин перекочевал в коридор, и теперь обвязанные веревками бочонки громоздились с наружной стороны каюты.

У входа ее ждала Страйпс, но когда Аннелиза открыла дверь, кошка в нерешительности остановилась, а затем, почувствовав, как изнутри их обдало волной жара, постыдно ретировалась. Пробравшись по бочонкам наверх, она улеглась в самом прохладном месте. Легкий ветерок начал шевелить ее шерсть, и кошачьи глаза зажмурились от блаженства.

Аннелиза заперлась в своей раскаленной каморке. Удушающая черная дыра. Однако по сравнению с пристанищем узника каюта казалась ей почти комфортабельной. Она отыскала в корзинке для починки одежды небольшие лоскутки и законопатила все щели и дыры, после чего ни солнечный свет, ни слабые струи горячего воздуха больше не проникали сквозь дощатые стены. Но хотя все погрузилось во мрак, Аннелиза отлично понимала, что эта темнота не идет ни в какое сравнение с кромешной тьмой трюма.

Так прошло несколько часов. В начале своей вахты она как наседка устроилась на небольшом табурете и теперь размышляла об ожидающей ее жизни. Но каждый раз, пытаясь представить лицо своего мужа, она видела перед собой пленника. Попытки прогнать этот образ становились все менее успешными, по мере того как усиливалась жара. Сильная головная боль мешала думать. Аннелиза сорвала косынку и распустила косы, но не почувствовала облегчения.

Отсутствие света и постоянные усилия втолкнуть в легкие тяжелый горячий воздух привели ее в состояние полной прострации. У нее не стало сил сидеть, и она легла на койку. В этом печальном состоянии Аннелиза продолжала думать об узнике, удивляясь, как ему хватало энергии протестовать, браниться и колотить в стены. В первый раз за весь день она расстегнула высокий воротник, и ей стало немного легче. Но, собравшись стащить с себя одежду, она вдруг осознала, что пленник в кандалах не может сделать того же.

Постепенно ей стало казаться, что ее распухший язык увеличился вдвое. Почувствовав неестественное жжение в глазах, Аннелиза вдруг заметила, что они широко раскрыты и почти не моргают. Она прикрыла веки, и тут же перед ней появились светлые кружащиеся мушки, уносившие ее в темноту. Она ощущала себя блуждающей звездочкой, бесцельно скитающейся по ночному бархатному небу, несказанно одинокой, гонимой голодом и жаждой, утратившей всякую надежду на прекращение страданий.

И все эти муки возникли в течение всего лишь одного дня, а пленник томился в цепях без еды и света уже больше недели. Ни один человек не должен подвергаться таким лишениям.

Аннелиза села и выпрямилась. Как можно было так глупо себя вести! Она побоялась подать голос, забилась в нору, лишь бы не нарушать приличия, тогда как подлинное достоинство женщины состояло совсем в другом. Ей надо было идти штурмом на капитанскую каюту и требовать объяснений. Лелеять свою беспомощность – удел домохозяек. Фербек не посмел бы осудить ее за то, что она справляется о здоровье человека, доставленного на корабль в ее присутствии.

Аннелиза живо повытаскивала из щелей в переборках кусочки материи, в каюту сразу хлынули солнечные лучи. Невероятно – день еще не кончился! Должно быть, сейчас Фербек как раз сидит за обедом. Самое время устроить ему нагоняй за то, что он набивает себе живот, тогда как у него под палубой страдает человек, вина которого ей неизвестна.

И все же вступать в конфликт с капитаном Аннелизе не очень-то хотелось. Она уперлась рукой в стену, изо всех сил стараясь удержать себя от соблазна плюхнуться обратно на койку. И тут она услышала его. Далекий, словно из могилы, стук металла о дерево. Звук наручников, ударяющих по выдержанным дубовым доскам. Ее сердце забилось в том же темпе, попадая в такт непрерывающемуся потрескиванию.

Аннелиза резко распахнула дверь. Матросы в недоумении смотрели ей вслед; видимо, больше всего их удивляли разлетающиеся позади нее лоскутки материи – все, что она позабивала в щели, теперь порхало в воздухе подобно снежным хлопьям. Со скоростью урагана Аннелиза промчалась мимо мужчин и, только добежав до середины палубы, сообразила, в каком шокирующем виде предстала перед ними. Морской воздух ласкал ее шею благодатной прохладой, ветер развевал волосы, еще не зашедшее солнце припекало кожу, до сей минуты не видевшую света. С бешено стучащим сердцем она остановилась в нерешительности, не зная, что ей делать дальше. Никогда еще она не являлась к капитану с непокрытой головой и без своего высокого воротника. Но бежать назад и приводить себя в порядок значило бы добавить еще несколько бесконечно долгих минут к страданиям узника.

Поглубже вздохнув, Аннелиза ворвалась в кают-компанию, не дожидаясь, пока разинувший рот караульный бросится объявлять о ее приходе.

Разумеется, капитан никак не ожидал ее появления в столь экзотическом виде, однако он лишь бросил на нее ничего не выражающий взгляд, и только слегка приподнявшиеся брови выдавали его удивление.

– Ян передал мне, что вы приболели. В самом деле, вид у вас не вполне здоровый. Надеюсь, ничего серьезного?

Аннелиза покачала головой и скользнула на свое обычное место. Пока Клопсток занимался сервировкой стола, они сидели в непривычном молчании. Фербек поигрывал каким-то прибором, поворачивая его из стороны в сторону, а его помощник тем временем закончил хлопоты с вином и стал наполнять свободные стаканы свежей водой. Но Аннелиза не могла больше ждать. Она схватила свой стакан, не дав наполнить его до конца, и залпом выпила всю воду. Лишенная питья в течение дня, она нашла ее вкуснее самой чистой воды из быстрого ручья.

Какой же вкусной должна была казаться эта вода узнику, не получавшему ее в достаточном количестве с самого появления на корабле!

Аннелиза поставила пустой стакан на стол, и Клопсток тут же подскочил, чтобы снова наполнить его. Но Фербек, похоже, ничего не замечал, погруженный в свои раздумья. «И весьма некстати», – подумала Аннелиза. Сейчас она как никогда нуждалась в полном внимании с его стороны. Она безуспешно пыталась придумать, как наилучшим образом подступиться к нему для разговора о мытарствах человека, сидящего где-то у них под ногами.

– Капитан, я хотела вам сказать, что со мной все в порядке, однако меня очень беспокоит здоровье кое-кого еще.

– Вот как? Но мои матросы в отличной форме.

Аннелиза не сомневалась, что капитан намеренно уходит от обсуждения интересующей ее темы.

– Я имею в виду человека, из-за которого возник весь этот переполох во время захода в бухту Салдана.

– А, так вы о пленнике! – Фербек подцепил кусок баранины и, подержав его некоторое время на весу, с хмурым видом положил обратно в тарелку. – Самый твердолобый из всех, кого я имел несчастье перевозить. – Он покачал головой, словно сердясь на самого себя за то, что так разоткровенничался. – Сплю и вижу, как бы поскорее избавиться от него – пусть им занимаются власти.

– И все-таки, что он сделал? – не унималась Аннелиза.

Она совсем не была уверена, что капитан станет отвечать ей, поэтому ее ничуть не удивило, что пауза продолжалась достаточно долго. Наконец Фербек, тяжело вздохнув, произнес:

– Он совершил худшее из всех преступлений.

Разочарование охватило ее, образ, созданный подогретым жарой воображением, мгновенно потускнел. Узник оказался совсем не той героической личностью, какой она его себе великодушно представляла. Ей оставалось только досадовать на себя за то, что столько времени она отдала пустым грезам: боготворила преступника, как наивная школьница.

– Значит, он убийца? – Аннелиза была уверена, что на свете нет ужаснее преступления, чем отнять жизнь у другого человека.

– Хуже. – Фербек втянул воздух с таким видом, будто признание всех зверств, совершенных пленником, вызывало в нем глубокую боль. – Этот человек – пират, который не довольствовался нападением на суда и простыми грабежами. Он нанес урон нашей компании, поразил ее в самое сердце…

Фербек обернулся к своей конторке и, выдвинув небольшой ящик, вынул из него тряпичный мешочек; затем, повернувшись, высыпал на стол несколько предметов овальной формы. Маленькие, величиной с сушеный чернослив, они были окрашены в коричневый цвет.

– Вот, полюбуйтесь.

Аннелиза с недоумением повела плечами:

– Мускатный орех?

– На нем-то и попался наш «гость» с нижней палубы. Он пытался нелегально провезти эти орешки.

Аннелиза вспомнила, как мать часто сетовала по поводу одной из убыточных сторон их работы под началом компании. Школа была вынуждена заказывать продовольствие только через ее рыночную сеть, а контрабандисты те же самые специи предлагали по более выгодным ценам.

– Как знать, возможно, кому-то его преступление покажется не таким уж страшным, – осторожно заметила Аннелиза.

– Да вы посмотрите сюда! – Фербек, побагровев, ткнул в горсть орехов, и они разлетелись в разные стороны. – Вы что, не видите, какого они цвета?

Обыкновенный цвет, может быть, лишь слегка темнее цвета тех орехов, которые она десятки раз размалывала у себя на кухне.

– Надеюсь, они свежее, чем у нас в Амстердаме?

– Свежее? Ну и ну! – Фербек наградил ее взглядом, полным жалости и презрения. – Жене плантатора следует знать разницу между «свежестью» и «всхожестью». Все партии мускатного ореха до единого плода перед отправкой с островов Банда должны вымачиваться в известковом растворе. Это делается для того, чтобы убить зародыш. Правильно обработанный орех имеет белесоватый оттенок, а эти – коричневые. Орехи, конфискованные у негодяя, еще не утратили всхожести. Всхожести! Понимаете? – Капитан сделал особый упор на этом слове, будто полагал, что чем настойчивее он его произносит, тем глубже она осознает чудовищность совершенного преступления.

Аннелиза слышала о нашумевших событиях на небезызвестном Молуккском архипелаге, принадлежавшем прежде Португалии. Ретивые эмиссары компании рыскали по загадочным островам, выискивая деревья с пряными орешками, и вырубали их все до последнего, оставляя неприкосновенными только рощи на островах Банда. Точно так же они поступали с гвоздичными деревьями на Амбоине, не выпуская их за пределы этого города-острова. Благодаря строгим ограничениям на производство и вывоз специй владельцы компании сколачивали огромные капиталы. И поныне компания отнюдь не горела желанием упускать из рук баснословные барыши.

Фербек подобрал один орех и, зажав его между большим и указательным пальцами, стал рассматривать с таким видом, словно имел дело со смертельной дозой яда.

– Компания не может допустить, чтобы каждый, кому взбредет в голову, мог высаживать мускатный орех, – в противном случае произойдет резкое падение цены. Вот почему мы должны принимать самые суровые меры к контрабандистам.

– Его посадят в тюрьму?

– Господи, до чего же вы наивны! Он украл у нас плоды со всхожим жизнеспособным семенем, и мы сделаем с ним то же самое. Прежде чем он умрет, ему отрежут… – Тут капитан, покраснев, замолчал и одним махом осушил свой бокал с вином. – Прошу прощения, что затронул при вас столь деликатную тему. В конечном счете участь его самая незавидная. Он будет доставлен в Форт-Виктория на Амбоине и с санкции губернатора предан смерти.

В сознании Аннелизы тотчас же вспыхнул образ – такой отчетливый, что она в смятении затаила дыхание. Пленник, смелый, полный жизни, воюет с теми, кто без веревок и цепей бессилен подчинить его своей воле. И эта мужская сила, эти пьянящие золотистые глаза, эта почти магнетическая внешность – все должно погибнуть? За что? За мелкую контрабанду? За тот мускатный орех, которым она сдабривала тушеное мясо и драчену? За те приправы, на которых ее мать экономила пару флоринов?

Аннелиза повернулась и ощупью отыскала ножку бокала, надеясь подкрепить себя вином. Ей нужно было остановить непрошеные слезы, выступившие в уголках глаз, чтобы не выглядеть слишком уж нелепо.

Она знала, где находится Молуккский архипелаг, так как у нее была скопированная от руки карта, почти развалившаяся от усердного штудирования. Амбоина, куда собирались отправить преступника для оскопления и казни, располагалась севернее островов Банда, менее чем в сотне миль от них. Такое быстроходное судно, как «Остров сокровищ», при благоприятной погоде могло покрыть это расстояние в ничтожно короткое время. Следовательно, контрабандист погибнет спустя день-два после ее собственной высадки. Возможно даже, он будет мертв уже к тому времени, когда она начнет знакомиться с домом своего мужа, и почти наверняка до того, как она запомнит трудные имена его слуг. Вот только вряд ли теперь она хоть раз приготовит пищу с мускатной приправой.

Ароматный парок над обеденным блюдом вызвал у нее отвращение, и она отодвинула тарелку.

– Что, не идет? – участливо осведомился Фербек, приписывая отказ от еды ее недомоганию, и тут же снова вернулся к прерванной теме: – Такие, как этот пират, подрывают устои компании. Из-за них может пострадать благосостояние тысяч работников и их семей. Насколько мне известно, ваша мать своим местом тоже обязана компании…

Капитан недвусмысленно напоминал Аннелизе о том, на чьей стороне она должна быть. Действительно, именно Голландская Ост-Индская компания предоставила приют им с матерью, утвердила кандидатуру Аннелизы на этот брак, отправила ее в путешествие и взяла на себя заботы по обустройству предстоящей новой жизни. А тут какой-то презренный контрабандист ставит под угрозу само существование ее благодетелей. Наверное, непозволительные колебания должны были пробудить в ней чувство стыда, однако слова осуждения в адрес преступника застряли у нее в горле, и она так и не решилась их выговорить.

– Когда его казнят на Амбоине, – все же пыталась поддержать капитана Аннелиза, – это будет означать, что правосудие свершилось. – Несмотря на произнесенную фразу, внутри ее все протестовало против такого неестественно жестокого наказания.

– Ну, это, конечно, будет акт умиротворения общественного мнения, – поправил Фербек, – но не подлинная дань справедливости. Контрабандист благополучно добрался до Африки, прежде чем был раскрыт. Нам просто повезло – по чистой случайности его выявил один из наших агентов и передал мне. Боюсь, что успех преступника, если можно так выразиться, кое о чем говорит – это значит, что в самом сердце компании затаилась коварная гадюка.

Много лет Аннелиза считала, что благодаря компании ее миновал страшный удел девушки, не имеющей средств к существованию. Отсюда и проистекала ее преданность. Тем более она не могла поверить в возможность предательства со стороны тех, кто служит компании.

– Я уверена, – непререкаемым тоном заявила она, – среди нас нет людей, способных на сговор с негодяем.

– Боюсь, вы ошибаетесь. – Фербек еще больше помрачнел. – Как я уже объяснил вам, мускатный орех морят в известке сразу же после сбора. Следовательно, такого количества живых плодов этот паршивец не мог достать без посторонней помощи. Наверняка здесь действовали сообща несколько человек.

Капитан вдруг прервал свою речь, словно осененный какой-то новой идеей. Глаза его загорелись.

– Неплохо бы выяснить, кто помогал ему, прежде чем злодея вздернут. Если удастся выведать от него этот секрет, я уверен, компания в долгу не останется. Надеюсь, вы понимаете о чем идет речь?

Аннелизу неприятно поразили откровенно корыстные намерения капитана, но Фербек, словно не замечая ее напряженного взгляда, продолжал как ни в чем не бывало:

– Гм… вознаграждение, конечно, еще не самое главное. Есть вещи поважнее. Перед компанией встает вопрос, как бороться со злоумышленниками, ведь они дезорганизуют налаженную долгими усилиями работу. Я, со своей стороны, испробовал все, что только мог, но пока безуспешно. Даже не знаю, что еще придумать, чтобы заставить этого пирата выдать сообщников.

– Может быть, мне попробовать? – неожиданно для себя предложила Аннелиза и тотчас вжалась в кресло. От одной мысли, что она сможет задать вопросы пленнику, ей стало не по себе.

Фербек, казалось, был растерян не меньше ее. Непроизвольно почесав затылок, он с сомнением переспросил:

– Вам? Попробовать?

– Я ведь наполовину англичанка и знаю язык достаточно хорошо…

– Ах да, директор Одсвелт действительно обмолвился о ваших достоинствах при оформлении пассажирской страховки. К сожалению, я как-то сразу об этом не подумал.

Капитан выглядел настолько сбитым с толку, что это заставило Аннелизу вспомнить известную притчу, повествовавшую о том, как владелец шкатулки с драгоценностями разобрал по бревнышкам дом, считая, что потерял ключ от нее, а потом выяснил, что все это время ключ болтался у него на шее.

– Возможно, преступник просто не понимает ваших вопросов, – как можно невиннее сказала она, – а значит, не до конца осознает серьезность выдвинутых против него обвинений…

– Вот тут вы ошибаетесь. Он отлично представляет тяжесть содеянного. Не зря же он сопротивляется как загнанный кабан. Но что касается вопросов, то, возможно, вы правы. Пожалуй, стоит попробовать – может быть, вам и вправду удастся убедить его сообщить мне необходимые сведения.

– Вообще-то, капитан, для убеждения я, наверное, не самый подходящий человек.

Этот ответ развеселил Фербека. Оглядев Аннелизу с небывалой доселе смелостью, он даже позволил себе слегка улыбнуться. Аннелиза вздрогнула. Боже, в каком виде она явилась! Своими перепутанными, распущенными до пояса волосами она, вероятно, могла смутить кого угодно, а отсутствующий воротник позволял видеть сквозь вырез платья ее оголенную шею вплоть до ключиц.

– Ну что вы, о чем речь! Даже если в данный момент вы еще не вполне уверены в своих способностях, то через пару дней, когда вы обретете некоторый опыт… – Фербек покачал головой и озадаченно потер лицо рукой. – Вот только не знаю, вправе ли я позволить вам это. С другой стороны, жалко терять время. До Банда-Нейры остается всего ничего. Кто знает, как оно все повернется. Милое личико, родная речь – глядишь, язык и развяжется!

Обычно суровое лицо капитана неожиданно приняло приторно-любезное выражение, губы заулыбались, и весь он словно затрепетал в надежде не упустить союзника. Но его глаза, глаза… В их тусклой глубине пряталась ядовитая змея, свернувшаяся колечком, готовая к нападению.

Деловые отношения с мужчинами для Аннелизы всегда были чужеродной материей – для этого ей катастрофически не хватало практики.

Как всегда в такие моменты, в ее ушах словно зазвучали тысячи голосов, пронзительных, стенающих. Все они принялись настойчиво уговаривать ее провести остаток путешествия за надежным засовом своей каюты. Ее снова охватило то тревожное напряжение, которое овладевало ею всякий раз, когда она вспоминала об узнике. Наверное, это было не случайно. Безрассудный, опасный человек. Она крепко сцепила руки, но от этого дрожь стала только сильнее. Тогда она положила их на колени и, опустив голову, сказала:

– Извините меня, капитан, я вынуждена отказаться от моего предложения.

– Ну уж нет!

Только теперь Аннелиза осознала, насколько крепко он ухватился за ее слова, которые подхлестнули его безумные надежды. Нужно было каким-то образом выпутываться из неприятного положения, явившегося следствием ее неосторожности. Приказав себе успокоиться, она решила воспользоваться одной своей привилегией, до сих пор остававшейся невостребованной.

– И все же, полагаю, мне не стоит участвовать в подобных делах. Сомневаюсь, что это понравится моему мужу.

Фербек с такой силой выдохнул воздух, словно она ударила его в солнечное сплетение большой кружкой для джина. Апелляция к имени Питера Хотендорфа подействовала на него не хуже мистического заклинания.

– Вероятно, вы правы. Извините, если я был излишне назойлив, но вы сами подняли этот вопрос.

Наступила неловкая тишина. Аннелиза сидела со стиснутыми руками и опущенной головой, посматривая на капитана сквозь заслон рассыпавшихся в беспорядке волос.

Фербек все еще потирал подбородок, продолжая смотреть на нее испытующим взглядом, как бы оценивая твердость ее решения.

– Разумеется, – наконец задумчиво произнес он, – то время, что этот бандит находится на моем корабле, приятным для него не назовешь. Но мы можем еще прибавить ему неудобств, и уж тогда он наверняка разговорится.

С этими словами капитан повернулся к двери и позвал:

– Клопсток!

– Я здесь, капитан! – Голова помощника тут же просунулась в дверь.

– Пожалуй, надо сократить рацион нашего пленника до одной чашки воды в три дня. Одна чашка – это ему больше чем достаточно.

– Есть, капитан. – Клопсток бросил тревожный взгляд на Аннелизу. – Последний раз он получал воду вчера.

– Значит, теперь получит послезавтра, – хмыкнул Фербек.

– Слушаюсь.

У Аннелизы чуть слезы не брызнули из глаз и запершило в горле. Все ее хлопоты об узнике не только провалились, но и усугубили его мучения. Сама же она после короткого добровольного эксперимента испытывала такую жажду, что была готова проглотить воды на несколько чашек больше, чем на самом деле требовалось организму. Ее рука нетерпеливо тянулась к бокалу с водой; ей приходилось подавлять в себе неудержимое желание облизывать губы и совершать глотательные движения, рождавшиеся от ощущения внезапной непроходимости в горле.

Заметив ее состояние, Фербек улыбнулся.

– Да уж, сейчас ему несладко, – произнес он тоном, больше уместным для непринужденной беседы. – Вот вы только что говорили о его самочувствии. Мои люди, должен признаться, обошлись с ним круто, после того как он отказался дать нам нужные сведения. И тут вы так о нем забеспокоились, что я вдруг подумал: а может, милосердие – это долг «дочерей компании»? Уж не возят ли они с собой в путешествия саквояж с лекарствами и целительными бальзамами? Взяли бы и подлечили ему раны, пока будете с ним разговаривать. Впрочем, что это я – вас ведь больше не интересует его здоровье…

– Так ваши люди были у него? – Аннелиза понизила голос, стараясь скрыть негодование. – Вы приказали избивать человека в цепях?

– У меня есть обязательства перед компанией – вот почему я вынужден действовать жестко. Мне нужна информация. Если она может принести пользу, я не остановлюсь ни перед чем. А вам, видимо, не хватает решительности. Это меня удручает. – Убежденность в собственной правоте только что не капала у него с губ. – Между прочим, напрасно он так себя ведет. Когда мы доставим его на Амбоину, там с ним еще не то сделают. Хотя, как вы справедливо заметили, возможно, он действительно толком не понимает, в чем его обвиняют и что ему грозит. Необходимо, чтобы с ним поговорил человек, владеющий английским.

Снова наступило молчание. Фербек с ухмылкой пощипывал усы, краем глаза посматривая на девушку, всем своим видом показывая, что ждет уступки. По мере того как он говорил, Аннелиза все больше испытывала раздражение от собственной беспомощности. Фербек, приятный в общении, всегда вызывавший в ней только симпатию, оказался человеком хитрым, неискренним и склонным к махинациям. Чтоб им всем провалиться! Ни одна нация не имела таких мужчин. Только голландцы умели с такой необыкновенной ловкостью оборачивать присущее женщине послушание против нее самой. Правда, лично она в этом отношении всегда была начеку – в противном случае судьба уготовила бы ей роль прислужницы на всю жизнь. Не один, так другой обязательно помыкал бы ею.

– Вы добавите ему воды, если я поговорю с ним? – наконец спросила она охрипшим голосом.

– Он будет получать дневной рацион, как и любой другой на корабле.

– И вы не станете снова избивать его?

– А это уж, дорогая госпожа, будет зависеть от вас, точнее, от того, чего вы добьетесь.

Аннелиза подняла голову, в глазах у нее вспыхнули презрение и вызов. Однако ее воинственный настрой, казалось, только еще больше позабавил капитана. Теперь он был уверен, что она у него в руках.

– Поймите же, это обыкновенный преступник. Вы проявляете о нем трогательную заботу – браво! Но на самом деле он этого не заслужил. И не стоит так себя терзать.

Определенно, капитан начал входить во вкус игры, которую она затеяла по неосторожности. Аннелиза вспомнила, как постоянно смиряла себя ее мать, когда над ней издевались директора компании. Пока она размышляла, под ногами возникла легкая вибрация, вероятно, от качки. Или, может быть, едва ощутимые колебания исходили от пленника, по-прежнему не желающего подчиняться, отказывающегося оставаться тихим и незаметным?

Аннелиза распрямила спину. Нет, она не будет до конца дней своих кланяться перед мужчинами и заставлять себя вечно молчать, лишь бы не вызвать их неодобрения.

– Отведите меня к нему, – почти приказала она.

– Прямо сейчас? – Фербек растерянно заморгал, явно опешив от ее неожиданного решения.

– Да, сейчас. Мне всегда говорили, что у меня неудобный характер. Видимо, так оно и есть.

Аннелиза встала с кресла и направилась к двери.

– Э-э… Постойте! Наверное, имеет смысл немного подождать. Мы должны сначала обмыть его, привести, так сказать, в божеский вид, а уж потом… Я боюсь, там такое амбре, что ваш чувствительный носик просто не вынесет. Дайте же мне немного времени, я пошлю вперед Клопстока. Пусть хотя бы стул для вас поставит.

– Мне не нужен стул. – Аннелиза толкнула дверь и, едва не сбив Клопстока, пулей вылетела на палубу, успев все же боковым зрением заметить, что капитан последовал за ней, на ходу отдавая распоряжение помощнику захватить фонарь.

Насколько она знала, им предстояло спускаться по узким железным ступенькам, напоминавшим лестницу-стремянку, до самой глубокой точки корабельного чрева. Там, судя по описаниям Фербека, на обратном пути в Нидерланды будет лежать драгоценный груз – мускатный орех. Но попасть в святая святых корабля ей так и не было суждено, поскольку, не дойдя до нижнего уровня, они остановились и стали медленно продвигаться мимо каких-то корзин, бочек с солониной и прочих грузов в направлении к стойлам, где находились клетки с трепыхающимися курами и несколько овец – все, что осталось от живого мясного запаса, сделанного в Африке. Фонарь Клопстока раскачивался над испуганными животными, блеявшими и пятившимися вглубь от ставшего непривычным за время плавания света.

Но вот золотистый пучок лучей упал на новенький экипаж ее мужа, бережно помещенный сюда для лучшей сохранности во время долгого путешествия…

Потом она увидела его. Вернее, учуяла.

Страшный смрад заставил ее отступить назад и схватиться за горло. Из самого дальнего загона, окутанного мраком, тянуло как из лазарета с тяжелобольным. Это был запах лихорадки, крови и неухоженной человеческой плоти. Фербек отобрал у Клопстока фонарь и поднес его к двери, сделанной из толстых жердей, которую Клопсток тут же отпер и распахнул настежь. Но пламя фонаря давало слишком мало света, чтобы пробить эту темень.

Аннелиза, зажав нос платком, ждала, когда глаза привыкнут к полумраку, и сама удивлялась тому, как велико ее волнение. Она слышала шум собственного тяжелого дыхания, чувствовала, как сильно стучит ее сердце и клокочет кровь.

Наконец она смогла разглядеть пирата. Пленник лежал пластом на охапке грязной соломы, и с первого взгляда было трудно определить, дышит ли он. Аннелиза понимала, что слабый трепет его груди мог быть лишь обманом зрения, рожденным мерцающим светом фонаря.

Она бросила быстрый взгляд на капитана, и Фербек, не выдержав, отвернулся.

– Воды, немедленно! – скомандовала Аннелиза и, сделав несколько шагов по направлению к пленнику, опустилась рядом с ним на солому, положив его голову себе на колени. Клопсток передал ей бадейку с затхлой водой, и она окунула в нее край юбки. Затем осторожными движениями Аннелиза стала прикладывать влажную материю ко лбу несчастного, на котором запеклись сгустки крови.

Почувствовав ее прикосновение, пират открыл глаза.

Сохранился ли в них запомнившийся ей дивный золотистый оттенок? При тусклом свете фонаря вряд ли можно было разобрать их цвет. Когда пират героически сопротивлялся во время свалки в доке, его лицо было чисто выбрито, теперь же, спустя две недели, все выпуклости и ложбинки скрадывались растительностью, а немигающие глаза безучастно смотрели в потолок.

Может быть, те дерзкие крики и воинственный стук, что передавались каждой клеточке ее тела, существовали лишь в ее воображении? Ее внутреннее чувство отвергало это предположение. Упорство, придавшее ей силы и вдохновившее на поход к капитану, не было порождением ее фантазии. Слишком долго оно продолжалось, настолько долго, что становилось невыносимо слушать и хотелось самой кричать, лишь бы заглушить эти звуки.

– Принесите свежей воды! – Аннелиза с усилием протолкнула воздух сквозь пересохшую саднящую глотку. – Ему необходимо питье.

Ее голос прозвучал глухо и сурово. Уже через несколько минут Клопсток мчался обратно с полной бадейкой.

Пока Аннелиза отыскивала чистые участки подола и окунала их в воду, помощник капитана взял на себя труд держать голову пленника. Она выдавила струйку воды на ссохшиеся потрескавшиеся губы и, увидев, как натужно заработало горло пленника, стараясь проглотить влагу, издала слабый стон.

– Да не будьте вы такой нюней! – Фербек повесил фонарь на торчавший из шпангоута деревянный костыль. – Раны его не опасны. Я сейчас уйду, а Клопсток останется. Смотрите в оба, а то как бы вам не оживить его больше чем надо – этот прохвост запросто может вас одурачить.

Аннелизу предостережение капитана только рассмешило. Одурачить? Любой из верноподданных компании пришел бы в негодование от такого предположения. Она обтирала контрабандисту щеку, шепча потихоньку успокаивающие слова на английском; рука ее слегка дрожала.

И все же внушительные габариты неподвижно лежавшего перед ней человека не вызывали у Аннелизы ни малейшего страха оказаться его заложницей.

После ухода капитана Клопсток разговорился:

– Я понимаю, госпожа, у вас есть основания мне не доверять. Конечно, я слушаюсь капитана, но не до такой степени, и ни за что не оставил бы этого несчастного без воды на три дня. Я сделал все, что мог, чтобы у него не болели раны. Поверьте, сегодня утром, когда я уходил от него, он был здоровым и крепким. Капитан прав – этот аферист, вероятно, прикидывается. Не думаю, чтобы сейчас он был без сознания.

На это Аннелиза ничего не ответила – ее внимание по-прежнему было сосредоточено на пленнике.

– Какое счастье, что вы уснули, – ласково прошептала она. – Они клевещут на вас. Говорят, что вы притворяетесь слабым и обманываете меня.

Она снова обмакнула край юбки в чистую воду, но когда наклонилась, чтобы вытереть ему лоб, то увидела, что глаза пирата пристально смотрят на нее.

И тут он подмигнул ей.

Глава 4

Майкл сразу узнал ее. Маленькая монахиня, которую он видел, когда его втаскивали на борт. Когда он подмигнул ей, она отвела глаза, потом покраснела. Восхитительный розовый румянец залил ей щеки и пополз вниз. Взгляд Майкла невольно последовал в том же направлении, минуя подбородок и шею, к двум выпуклым окружностям, обозначившимся под темным платьем. Эти сокровища совсем не были похожи на монашеские иссохшие прелести. Несмотря на болезненное подергивание потрескавшихся губ, он не мог удержаться от улыбки. Вне всякого сомнения, юная монашка была возмущена тем, с какой жадностью он созерцал ее прелести.

И все же Майкл решил впредь вести себя сдержаннее – негоже в преддверии смерти тешиться похотливыми мечтами. От совращения святой сестры путь на небеса не станет доступнее. Ему оставалось только с сожалением вздохнуть и перевести взгляд на ее лицо. Он вдруг почувствовал, как трудно подобрать слова извинения, когда у тебя перед лицом свежая, позолоченная солнцем кожа, глаза, опушенные длинными трепещущими ресницами, а легкие завитки волос колышутся в такт учащенному легкому дыханию и щекочут тебе нос.

– Сестра, помните, подзорная труба… – тихонько зашептал он.

– Тс-с! – Она украдкой прижала пальцы к его губам, словно боясь, что это заметит кто-то еще, кроме нее. – Не разговаривайте, пока я не напою вас. И потом, никакая я не сестра.

Майкл опешил. Монашка заговорила с ним по-английски, похоже, она не очень-то доверяла голландцам.

К тому же она пообещала ему воды. О Боже, вода!

Прежде он даже не предполагал, что сильная и постоянная жажда способна заставить человека забыть о чем угодно, даже о боли. Постоянное отсутствие воды настолько притупило его разум, что множество часов, проведенных в одиночестве, он мечтал вовсе не о побеге, а о том, как бы окунуть голову в корыто с лошадиным пойлом.

Однако, когда он смотрел на нее, жажда становилась иной. Ему вдруг захотелось вырвать бадейку у нее из рук и вылить себе прямо в горло, а потом припасть к ее шее горячими влажными поцелуями и слизывать с нее влагу. Майкл закрыл глаза и прижал к бокам стиснутые кулаки, чтобы сдержаться и не наделать глупостей. Хотя склонившаяся над ним девушка, по ее словам, не была монахиней, он сильно сомневался, что его выходка будет воспринята спокойно. Поэтому он откинулся на спину и приоткрыл рот, как только что вылупившийся беспомощный птенец в ожидании крох из клюва матери.

Его неожиданная спасительница слегка замешкалась, но через несколько секунд он услышал шуршание материи и почувствовал, как на губы снова полилась прохладная струйка воды. Майкл глухо застонал. Его губы и язык вели себя как опаленная земля, постоянно поглощающая капли дождя и все же остающаяся сухой. Но его спасительница упорно продолжала свое дело, и через несколько мгновений он сумел-таки пропустить внутрь благодатную струйку. Майкл, почувствовав, что может свободно дышать, замер в блаженном предвкушении грядущего облегчения своей участи.

Как только с одной жаждой было покончено, все настойчивее стала заявлять о себе другая, тоже требовавшая утоления. Майкл слегка приоткрыл глаза и сквозь ресницы начал изучать свою добросердечную гостью. Ее светло-карие глаза запомнились ему со времени короткой встречи на палубе, однако тогда он не успел разглядеть в них колдовского золотистого оттенка. Но чего Майкл совершенно не предполагал, так это существования таких восхитительных темно-каштановых волос, длинных, до пояса, – настоящее богатство, которое она прятала от всех. Когда она подалась вперед отжать воду ему в рот, одна блестящая их прядь змейкой повисла против пульсирующей ямочки внизу ее шеи.

– Как ваше имя, мисс? – Он сам ужаснулся собственному голосу. Господи Иисусе, прямо лягушачье кваканье.

– Вопросы здесь задаю я! – Аннелиза произнесла эти слова с уверенностью человека, не привыкшего, чтобы ему возражали.

Майкл восхищенно пожирал ее глазами, и она покраснела еще сильнее. Между тем ее рука неосмотрительно прижалась к тому прелестному месту, куда был устремлен его взор, словно ее изрядно волновало, какое впечатление этот небольшой участок оголенного тела произведет на него.

Вдруг кто-то, державший его голову над провонявшей соломой, быстро залопотал по-голландски. В ответ девушка медленно и достаточно четко произнесла несколько слов, из которых Майкл понял, что человек, находившийся вне поля его зрения, опасался за ее жизнь.

В душе он даже рассмеялся – оказывается, и при нынешних обстоятельствах его еще воспринимают как реальную угрозу. Что ж, положа руку на сердце он мог сказать, что в эти минуты ощущал себя вулканом на грани извержения. Прекрасная женщина, склонившаяся над ним, свежая как морской ветерок, своим очарованием и сердечностью доставляла ему невыносимые муки. Но на этот раз он решил довольствоваться малым – просто смотреть на нее и слушать дальше их тарабарщину. В конце концов Майклу удалось понять, кто такой этот Клопсток. Мужчина, державший его голову, был всего лишь капитанским лакеем, однако этот человек не вызывал у него особого презрения, во всяком случае, до тех пор, пока из разговора он не уяснил, что очаровательная незнакомка – не мисс, а миссис, жена голландца, черт бы его побрал!

Какое разочарование! Ему оставалось только посмеяться над собой. Да и что ему за дело, кто она такая – монахиня, чья-то жена или прислуга, какая разница! Разве может он, закованный в кандалы, смердящий, обреченный на смерть, рассчитывать на интерес с ее стороны?

Вероятно, она была женой капитана, если ей доверили это дело, – простую пассажирку не подпустили бы к контрабандисту. «Вопросы здесь задаю я», – сказала она. Несомненно, это ее муж поручил ей провести допрос. И все же Майклу хотелось, чтобы этот визит милосердия был подсказан участием к его судьбе. Да нет, чушь собачья! Женская забота? Он давно в нее не верил. Слишком дорогое удовольствие.

Но если ее прислали задавать вопросы, пусть задает. Она ничего не узнает о нем, ровным счетом ничего.

Воспользовавшись тем, что Клопстока отозвал появившийся в двери моряк, Аннелиза наклонилась к уху пленника и ласково спросила тихим хрипловатым шепотом:

– Как вас зовут?

– Майкл Роуленд, – так же тихо ответил он. Легкое теплое дыхание возле щеки настолько обострило его чувства и затмило сознание, что решение молчать было мгновенно забыто.

Присев на корточки, она, спокойно оглядев его, повторила:

– Майкл Роуленд…

В том, как она произнесла его имя, было нечто особенное, взволновавшее его. Она повторила имя еще раз, но беззвучно, словно объясняя движениями губ, что просто проверяет, как ей удается артикуляция.

Аннелиза чуть заметно кивнула, и у Майкла что-то всколыхнулось в душе. Она хотела знать его имя, и это значило для нее больше, чем информация, за которой ее послали.

Неожиданно послышался скребущий звук, как будто чьи-то когти царапали по дереву, и затем последовало мелодичное торжествующее «мяу». Корабельная кошка, балансируя как акробат, прошла по перекладине и уселась на столбе в углу загона.

– О-о! Да ты красавица! – протянул Майкл чуть слышно, увидев, как кошка, спрыгнув на пол, направилась к нему. Лицо, склонившееся над ним, вспыхнуло, видимо, красавица подумала, что комплимент предназначался ей. Она покраснела еще больше, когда с грацией избалованной питомицы кошка вскочила ему на колени.

– Страйпс прекрасно знает вас! – В голосе Аннелизы ему послышалась ревность.

– Страйпс? Гм. Не самая удачная кличка для такой очаровательной мисс. Готов поспорить, это матросы так ее назвали.

Он почесал кошку под мордочкой, и та зажмурилась от удовольствия.

– Она часто навещает меня, но в темноте я не мог понять, как она выглядит.

Майкл не стал рассказывать, что в иные дни кошка была для него единственным якорем надежды. Успокаивающее мурлыканье и ласковые прикосновения теплой гладкой шерсти уберегали его от безумия одиночества. Не обмолвился он и том, что получал от нее небольшие подарки. Время от времени кошка приносила ему маленькие, совсем свежие тушки крыс, которыми он при всем своем отчаянии до сих пор ни разу не воспользовался.

Некоторое время Аннелиза, оставаясь неподвижной, молча смотрела на пушистый комок, уютно устроившийся у него на колене. Тихое дыхание ее смешалось с привычными звуками карцера: невнятным кошачьим урчанием, глухими ударами овцы, толкающей свою соседку о стенку стойла, хлопаньем крыльев рассерженной курицы, отвоевывающей свой насест. Когда в курином загоне раздался особо пронзительный крик, очаровательная девушка, неведомо каким образом проникшая в его тюрьму, вздрогнула, и в ее расширившихся глазах промелькнул испуг.

– Кошмар! – с отвращением воскликнула она. – Не смотрите туда. Забудьтесь и помечтайте о чем-нибудь, а я помогу вам утолить жажду. – С этими словами она нащупала край подола и часть его взяла в руку. На некоторых местах юбки виднелись темные пятна. Майкл понял их происхождение, когда она окунула материю в бадейку с водой. Те капли воды, что падали ему в рот, она выдавливала из своей одежды – той самой, которая соприкасалась с ее прелестными формами.

Он застонал и пополз по соломе. Сопровождавший женщину помощник капитана тотчас подошел ближе.

Аннелиза тоже забеспокоилась.

– Если вы будете двигаться, – сказала она, мотнув головой в сторону моряка, – он вас поколотит.

– Не бойтесь. – Майкл попытался улыбнуться. – Не мешайте ему. Кто меня только не бил. Пусть и он потешится немного.

У нее задрожала рука, когда она попыталась выжать ему побольше капель на губы. Он слизнул влагу и снова заерзал. Это становилось невыносимым. Он не мог больше лежать перед ней как какой-то забулдыга, избитый до полусмерти, и смотреть, как она цацкается с его болячками. Не обращая внимания на неистовые протесты Клопстока, Майкл приподнялся и сел, положив руки поверх согнутых колен. Оковы с лязгом скользнули к запястьям.

Спиной он загородил пучок света, так что Аннелиза оказалась в его тени; возможно поэтому ее фигура показалась ему невероятно изящной. Майкл знал, что за последние несколько недель его габариты существенно уменьшились, но все равно в сравнении с ней он выглядел великаном.

Аннелиза не дрогнула. Она с нескрываемым интересом смотрела на него, словно мысленно измеряла ширину его шеи, плеч и окружность мышц в верхней части рук. Без сомнения, она сравнивала его со своим мужем. Прекрасно. Значит, и ему это не запрещено. У него было достаточно женщин, чтобы провести подобное сопоставление. Но, черт побери, он не мог вызвать в памяти ни единого знакомого образа! Она, как спелый плод, притягивала к себе его взгляд. Ее губы были слегка приоткрыты, а живые глаза полны тепла. Под безобразным платьем, которое было на ней, мягко вздымалась и опускалась молодая грудь.

С трудом справившись с собой, Майкл сказал:

– Наверное, ваш муж полностью доверяет вам, если оставил вас здесь…

– Мой муж? – Она побледнела. – О нет. Мой муж не знает, можно мне доверять или нет. Пока не знает.

Вот как. В его растревоженном сердце снова произошел кратковременный сбой. Значит, все-таки она пришла к нему по собственной воле. Ему захотелось услышать это от нее самой.

– Если он не знает, то почему он оставил вас со мной?

– Мой муж не может знать, что я нахожусь здесь.

– Но разве не он привел вас сюда?

– Нет… Мы пришли с капитаном. О! Я, кажется, поняла. Вы думаете, что капитан Фербек – мой муж.

Она сжала губы, пытаясь скрыть улыбку.

– Если не он, то кто? – Майкл быстро перебрал в уме всех моряков, приходивших к нему выколачивать признание. Большинство из них, судя по лицам, были неотесанными вахлаками и недоумками. Он не мог припомнить ни одного человека, достойного называть ее своей женой. Но, может быть, на корабле есть важный пассажир, который не пожелал навестить Майкла Роуленда в его тюрьме, дабы не замарать одежды?

– Мы слишком отошли от темы разговора, – назидательно заметила Аннелиза. – Не забудьте, вопросы здесь задаю я. Мое семейное положение никоим образом не должно вас беспокоить.

В это время Клопсток, подойдя ближе, снова принялся что-то объяснять. Аннелиза выслушала его, а затем покачала головой.

– Помощник капитана считает, что мне нужно отойти подальше, – пояснила она. – Он боится за меня.

– Я не сделаю вам ничего плохого. – Майкл старался говорить как можно убедительнее.

Аннелиза бросила неуверенный взгляд на его руки в оковах. Эту длинную цепь между запястьями так несложно набросить на ее слабую шею…

– Обещаете? – шепотом спросила она.

– Да.

Тогда она повернулась к нему спиной. И тут же у нее екнуло сердце. Аннелиза сделала Клопстоку знак рукой, приговаривая «Кш-ш! Кш-ш!», словно вспугивала птицу. Майкл с изумлением следил за ней. На всем корабле вряд ли нашелся бы мужчина, способный рискнуть и остаться в пределах его досягаемости. А она, уязвимая, лишенная всякой защиты, кроме его односложного «да», не колеблясь подвергала себя столь страшной опасности.

Майкл почувствовал, как окрепло его тело и кровь с новой силой устремилась в жилы. Он даже заскрежетал зубами от удовольствия. Ему не требовалось ее попечительство. Мужчина, разменивающийся на мелочи, принимающий помощь от кого-то слабее себя, быстро попадает в ловушку, потому что в конце концов связывает себя обязательствами, которые могут оказаться невыполнимыми.

Пока в голове его проносились все эти мысли, Аннелиза продолжала препираться с Клопстоком.

– Да ничего во мне не изменилось! – доказывала она. – Какая была, такая и есть!

С сердитым видом отвернувшись от помощника, мешая голландские и английские слова, Аннелиза забормотала ругательства в адрес безмозглых мужчин, не разрешающих сделать женщине ни одного самостоятельного шага.

– Боюсь, что он прав, – заметил Майкл. – Вы действительно изменились.

Она с подозрением посмотрела на него:

– А я думала, что вы не знаете нашего языка.

– Понимаю с грехом пополам, но говорю плохо. Можно сказать, никак.

– Это уже кое-что. Клопсток сказал, что вы умеете только издавать какие-то ужасные звуки наподобие мычания.

Майкл хмыкнул:

– Этот человек напрочь лишен слуха. Мое пение превосходно.

– Пение? С какой стати вам вдруг захотелось петь?

Майкл приблизил левое запястье с цепью к правой руке и со звоном соединил кандалы. Этого простого напоминания о реальности для него было достаточно, чтобы в нем проснулось желание разрушить все вокруг хорошим раскатистым ревом.

– Не могу же я все время молчать. У любого бывают минуты, когда ему становится невмоготу, а закатывать истерики не в моих правилах.

– Да, конечно. Истериками здесь ничего не добьешься. – Аннелиза смотрела на пленника с нескрываемым сочувствием: она отлично сознавала его беспомощность. – И все-таки, согласитесь, большинство людей на вашем месте просили бы о пощаде.

– Только не я.

– И не я.

– Выходит, у нас с вами есть кое-что общее.

– Ничего подобного! – Она покраснела. – Но вы опять уходите от вопроса.

– Ах да. Мы говорили о вашей внешности. Клопсток находит, что вы изменились. Я бы сказал – весьма изменились. Сейчас вы не та, какой я увидел вас, когда меня втащили на этот корабль. Не такая… неприступная. – Его взгляд вновь медленно переместился к ее оголенной шее.

Аннелиза вздрогнула.

– Это случайная небрежность. Просто перед приходом сюда я отстегнула воротник.

– Напрасно вы стесняете себя столь неудобной одеждой. В такую-то жару. А этот ваш воротник все равно что собачий ошейник с шипами. Непонятно, почему ваш муж не позаботился о чем-нибудь более подходящем.

– Я уверена, мой муж обеспечит меня надлежащей одеждой. Встретимся же мы в конце концов. Но довольно об этом. Давайте лучше поговорим о мускатном орехе, который вы хотели незаконно вывезти.

Однако Майкл не обратил ни малейшего внимания на ее старания направить беседу в нужное русло.

– Вы сказали, что встретитесь с мужем. Как это понимать? Неужели до сих пор вы его не видели? Или… Вы, случайно, не одна из «перчаточных» невест? Я слышал, что есть такие.

– Послушайте, к вам это не имеет никакого отношения. – В глазах Аннелизы было столько замешательства и настороженности, что Майкл понял – это была правда.

Но правда была и в ее ответе. Замужем она или нет – не его забота. В этом смысле ему незачем было печься о ней и распалять в себе напрасный интерес. Лучше всего не баламутить ее, а тем более себя, и сразу положить всему конец. Нужно рассердить ее так, чтобы она больше здесь не появлялась. И он знал, как это сделать.

Майкл подался вперед и наклонился к ее уху.

– Лично меня семейная жизнь никогда не прельщала, – услышала она его вкрадчивый шепот. – Но я идеально подхожу для другой роли. Я могу дать вам вступительный урок – после него вы научитесь получать удовольствие на брачном ложе. Я великолепный любовник, поверьте, и вам не придется беспокоиться: я не стану хвастаться о вашем безрассудстве. Во-первых, меня не поймут, а во-вторых… Во-вторых, скоро мой рот замолкнет навечно.

Майкл быстро отпрянул назад, ожидая пощечины. Многие женщины поступили бы именно так. Однако она даже не возмутилась. Ее лицо застыло и приняло страдальческое выражение, какое бывает у женщины, многократно сносившей насмешки. Он даже пожалел, что позволил себе дурачить ее, и неожиданно почувствовал ожесточение против мужчин, причинявших ей боль.

– Капитан считает, что вы подлый преступник, пират и контрабандист в одном лице.

– Большинство пиратов промышляют контрабандой, что ж тут необычного? Но если вы пожелаете, я покажу вам, чем отличаюсь от других людей.

Она крепче сжала губы.

– Я пришла сюда не за этим. Мне нужно знать, кто помог вам украсть орех.

Пленник вдруг почувствовал, что ему недостает прежнего благозвучия ее речи. На сей раз вместо мягкого понижения интонации в конце фразы он услышал деревянный, без модуляций, голос попугая, произносящего заученный набор слов.

– Мне не хочется называть вас «госпожа». Скажите, как вас зовут? – С точки зрения своей задумки он задал неподходящий вопрос. Ему следовало увеличить дистанцию, отдалиться, а не возвращаться к непринужденной беседе. – Назовите ваше имя – и я скажу вам…

– Вы расскажете то, что интересует капитана?

В глазах у нее вспыхнула слабая искорка интереса, в голосе снова появились теплые нотки. И тут Майкла осенило. Отчего бы не сообщить ей кое-что? Он сжал руки в кулаки и недовольно проворчал:

– Ваш капитан, как я посмотрю, себе на уме. Так он прислал вас, чтобы вы меня разжалобили?

Аннелиза энергично замотала головой:

– Это была моя идея. Сначала он воспротивился, но потом почему-то вдруг решил, что у меня есть дар убеждения. Он будет разочарован, если поймет, что ошибся.

– Он не ошибся, черт бы его побрал!

Аннелиза вскинула голову, и в глазах ее промелькнула откровенная радость. Интересно, подумал Майкл, что за жизнь она вела, если купилась на эту вынужденную лесть?

– Откройтесь мне, Майкл. У капитана есть мешочек, который он у вас отобрал. Он говорит, что этот орех предопределил вашу участь. Но он обещал облегчить ее, если вы скажете мне, кто вам помогал.

Майкл вздохнул и покачал головой.

– Ну почему? – Она даже не старалась скрыть раздражения. – Зачем жертвовать жизнью из-за этих дурацких орехов?

– В самом деле, зачем? – сердито повторил он.

– Прошу вас, Майкл, скажите то, что хочет знать капитан. – Она сделала паузу и после некоторого замешательства продолжила: – Я и для себя хочу уяснить это. Он уверяет, что вам кто-то помогал из плантаторов. Этот человек вместе с вами рискнул посягнуть на монополию компании. Мне больно об этом говорить, ведь он – один из моих соотечественников.

– И вы туда же, маленькая патриотка! – Майкл усмехнулся.

– Мне далеко не безразличны дела компании, и на то много причин. У меня даже больше, чем у кого-либо.

Майкл задумался на секунду, пытаясь предположить, чем вызвана такая лояльность. И тут ему захотелось разбить вдребезги ее доверчивость, потому что, по его убеждению, компания того не заслуживала.

– Кажется, я догадываюсь. Компания отправляет вас за тридевять земель от семьи. Не всякий может рассчитывать на такое благодеяние.

– Как это жестоко с вашей стороны! Вы издеваетесь над моей самой глубокой скорбью.

– Скорбью?

Майкл вспомнил себя, свои романтические мечты о приключениях. Сколько бесконечно долгих лет прошло в ожидании, сколько раз отодвигались его планы, потому что он должен был заботиться о матери с младшими детьми, так как его отец был занят исключительно собой.

– Семейные обязанности связывают человека по рукам и ногам. Многие бы возрадовались, будь у них возможность вырваться на свободу.

– Вы действительно рассуждаете, как настоящий пират. Разве можно исповедовать такую низкопробную мораль! Так мыслят только эгоисты и беспринципные дельцы.

– Ваш покорный слуга, мадам! – Пленник приподнялся и сделал вид, будто отвешивает ей низкий поклон.

– Вы просто невыносимы! Я сейчас же пойду и скажу капитану, что бесполезно разговаривать с вами.

– Как вам будет угодно.

Майкл наклонил голову и принялся рассматривать наручники. Его тело раскачивалось как в гамаке в такт покачиванию корабля и легкому ритмичному скрипу, неуютному, но ставшему привычным за эти недели. Он попытался сосредоточиться на знакомых звуках и забыть о печальной действительности – ему не хотелось смотреть, как Клопсток помогает шпионке капитана подняться на ноги и как они уходят.

Дверь загона, в котором он лежал, с треском распахнулась и затем захлопнулась с глухим стуком. Свет фонаря отдалился, и снова надвинулась тьма. Он остался один среди овец, кур и крыс.

– Госпожа, – неожиданно позвал он, испытывая презрение к себе, потому что голос его выдавал потребность в ее присутствии.

– Я здесь, – отозвалась она откуда-то издалека. Ее подтверждение было сравнимо с нежной лаской, и от давно забытого приятного ощущения его бросило в дрожь.

– Вы придете еще?

– Не… не знаю. Наверное, нет.

Всего несколько минут назад Майкл говорил ей, что никогда не унижает себя просьбами. Но сейчас, представив, как она исчезнет и снова сомкнется темнота – тот непроницаемый мрак, в котором невозможно разобрать, день или ночь, и вокруг не останется ничего, кроме однообразных звуков корабля да чавканья находящихся по соседству животных, он почувствовал страх. Не сегодня-завтра вся эта братия пойдет под нож к очередному обеду, и тогда одиночество станет еще невыносимее. Своим вторжением она напомнила ему, что еще существует мир неутраченных красок, очарования, надежд.

– Придите еще хотя бы один раз, прошу вас. – Он услышал в своем голосе нотки отчаяния, но подумал, что она их не заметит.

– Попробую, но не обещаю, – прошептала она. – Может быть.

Иногда когда Аннелизе случалось пристально смотреть на что-то, например, на крест или горящую свечу, то потом эти предметы снова возникали перед ней как призрачные видения. Воздушные копии темных предметов были светлыми, а светлых – наоборот.

Вероятно, таким же образом ее глаза запечатлели Майкла Роуленда, и теперь его образ возникал перед ней всюду, куда бы она ни поглядела. Стоя у перил, девушка смотрела на море, где поверх воды всплывала его фигура. Она переводила взгляд на луну – и ей мерещилось его лицо, представлялись озорные глаза с золотистыми искорками.

Но вот раздались мягкие удары корабельного колокола, потом заскрипело парусное снаряжение, возвещая об усилении ветра, а вскоре с громким щелчком расправился главный парус.

– Готово! – прокричал дозорный.

Аннелиза почувствовала, как ее обнаженную шею обдало приятной прохладой, и подняла подбородок, подставляя лицо потоку воздуха. Она непроизвольно притронулась к горлу, вспоминая, как сквозь полузакрытые веки блестели его глаза, как притаилась улыбка в уголках рта. Еще бы. Так наклоняться и вертеться перед ним! Она только что не лезла грудью ему в лицо, пока облагораживала его ушибы, да к тому же задрала подол, зная, что его глаза следят за ней. Нечего удивляться, что он ей подмигнул. Однако ее грудь оказалась недостаточно привлекательной – он так ничего и не сказал о ней. Как бы то ни было, наверняка для Майкла Роуленда была приятна хотя бы временная смена привычной его глазам картины. Вряд ли до ее прихода он видел здесь что-нибудь, кроме пробегавших крыс да людей, время от времени мучивших его.

При такой чудесной погоде она предпочла бы провести ночь на палубе, а не запираться в раскаленной каюте. Тогда не пришлось бы бесконечно ворочаться в постели и ждать случайного дуновения ветра, способного расшевелить безжизненный воздух.

Каково же было свободолюбивому пирату в его заточении! В темницу Майкла на нижней палубе ветер вообще не проникал. Ему бы взбираться на мачты и прилаживать снаряжение, стоять на носу корабля под колючими брызгами, подставлять грудь ветрам, продувающим рукава рубахи. Именно таким – с развевающимися волосами, в одежде, облегающей упругое тело, представал он в ее воображении.

Зная, что не сможет избавиться от назойливых мыслей, Аннелиза не ждала покоя от этой ночи, не радовалась ее прохладе. Взамен сна ей предстояло думать о темноте, грязной соломе и человеке в кандалах; о том, как он поддразнивал ее и заигрывал с ней, о насмешливой улыбке, не сходившей с его губ на протяжении всего времени, пока она была с ним.

Интересно, а как выглядит ее муж? Способен ли он улыбаться? Что, если вместо улыбки на лице у него, как у многих немолодых мужчин, будет вечно гостить застывшая печать разочарования?

Зато лицо Майкла Роуленда никогда не постареет. «Придите еще раз. Прошу вас». Это были слова обреченного. Ему не дожить до глубоких морщин – следствия разочарования и прочих горестей.

Внезапно Аннелизу пробрал озноб, и это наконец заставило-таки ее отправиться в каюту. Там она зажгла свечу и, загораживая пламя ладонью, стала рассматривать себя в небольшое зеркальце. Майкл сказал, что она изменилась. Теперь ей хотелось кричать, что никаких перемен в ней нет, но это не было бы правдой.

Внутри ее определенно что-то произошло. Душа томилась непонятным ожиданием, исчезла постоянно присутствовавшая пустота вокруг сердца. Неослабевающее напряжение словно отступило перед надеждой и жаждой новых ощущений. Причины этих превращений требовали объяснения, и спустя какое-то время Аннелиза отыскала его. Поразительно, но именно общение с человеком, стоящим на пороге смерти, заставило ее ощутить во всей полноте сладость бытия.

Разум подсказывал ей, что самое время гасить свечу и отправляться прямиком в постель. Завтра матросы, как всегда, поднимутся ни свет ни заря, устроят возню под дверьми, и тогда уже не поспишь. Впрочем, даже без их суматохи ей приходилось вставать до рассвета, потому что уже с первыми лучами солнца в каюте становилось невыносимо жарко.

И все же она не торопилась укладываться, так как наверняка ей пришлось бы долго лежать без сна, а это снова привело бы к появлению перед ее глазами образа Майкла Роуленда. Впрочем, избежать этого ей так и не удалось. Она представляла его лежащим на спине, как в те минуты, когда он имитировал бессознательное состояние, потом видела сидящим в расслабленной позе вместе с кошкой, которая мурлыкала у него на коленях, а он поглаживал ее длинными пальцами. Прежде Аннелиза считала Страйпс такой же одинокой и неприкаянной, как она сама, однако теперь ей стало ясно, что у кошки есть друг, и именно у него она так подолгу пропадала. Но почему животное подружилось на корабле только с ней да с узником в кандалах? Как бы там ни было, осознание этого факта рождало у нее ощущение своеобразной близости между ними троими.

Удивительное дело, но лицо преступника, возникшее так неожиданно, имело отчетливые черты. Напротив, хорошо изученные за многие месяцы путешествия лица тех, кто стоял на страже интересов компании, казались ей стертыми и блеклыми.

Возможно, причиной тому была его улыбка, которой он отвечал на ее прикосновения, – развязная, лукавая, дьявольская, недоступная никому, кроме нее одной.

Обуреваемая сомнениями, Аннелиза долго лежала неподвижно, глядя в потолок широко раскрытыми глазами. В таком состоянии ее застал рассвет. Как бы она хотела иметь при себе хотя бы миниатюрный портрет мужа – тогда она сумела бы избавиться от видения и навсегда стереть из памяти образ контрабандиста с золотистыми глазами.

Глава 5

Фербек внимательно изучал ее из-под прикрытых век, на его лице было написано презрение и недовольство.

– Ну что вы так переполошились? Клопсток сказал, что вы метались над этим бандитом, как потревоженная чайка. Надеюсь, не зря мыкались? Он сообщил вам что-нибудь по делу?

С самого начала завтрака Фербек пытал ее с упорством инквизитора. Разумеется, ему не было дела до того, что большая часть их разговора с Майклом касалась ее собственного положения.

Как с ней могло такое случиться – этого она теперь и сама не могла понять. Скорее всего виной всему была атмосфера интимности, царившая во временной тюрьме Майкла, – именно она смогла расположить ее к сугубо личной беседе.

– Вы уже несколько раз спрашиваете меня об одном и том же. Он ни в чем не признался. – Аннелиза вытянулась в своем неудобном кресле, щеки ее горели от гнева и унижения.

– Но хоть имя-то свое он назвал?

– Нет, не назвал, так же как и я своего.

Аннелиза чувствовала себя худшим из всех предателей, и ей казалось, будто это сказала не она, а кто-то другой, проникший неведомым образом за ее внешнюю оболочку. Почему для нее было так важно не признаваться, что Майкл назвал ей свое имя? Этого она не понимала, но знала одно: ей надо было на какое-то время сохранить его имя для себя самой. Это была совсем невинная тайна, не то что циничное предложение ознакомиться с плотскими утехами, прежде чем она попадет к мужу, а Майкл отправится на казнь. По-хорошему ей бы следовало сообщить капитану о наглом поведении пленника и попросить избавить ее от дальнейшего общения с этим бесстыжим нахалом.

– Собственно говоря, это не так уж важно, – недовольно скривился Фербек, – поскольку сегодня утром вы сходите к нему еще раз.

Внутри у нее все вздрогнуло, и тут же она почувствовала необычайный трепет. «Ты снова увидишь его», – нашептывал ей внутренний голос. Она еще больше распрямила плечи, молясь в душе, чтобы лицо не выдало ее волнения.

– На этот раз я сам пойду с вами, – продолжал Фербек. – Я немного маракую в английском, так что не рассчитывайте, что вам удастся скрыть от меня что-либо.

В этот момент она вновь ощутила под ногами следовавшие один за другим глухие удары – Майкл стуком сообщал о своем протесте тем, кто гноил его в темноте и смраде. Слабые вибрирующие звуки снова всколыхнули в ней волну протеста. Особенно ее злили диктаторские замашки и откровенное хамство Фербека.

– Вы не находите, что это слишком, капитан? – возмутилась она. – Ваши слова просто оскорбительны.

– Прошу прощения. – Фербек и не думал извиняться. – Дело в том, что я страстно желаю помочь компании и поэтому должен еще раз сходить к нему.

Больше Аннелиза не смела сопротивляться, и капитан, решительно взяв ее за локоть, через всю палубу направился к главному люку. Моряки исподтишка следили за ними, строя всевозможные предположения, но Аннелиза не обращала на них никакого внимания и упорно смотрела вперед, на серебряные вспышки в море. Дельфины. С недавнего времени их стая сопровождала «Остров сокровищ», резвясь в нескольких сотнях футов от него. Прежде чем зарыться в волны, животные подпрыгивали высоко в воздух, и тогда их гладкие блестящие спины молниями сверкали на солнце.

Аннелиза с удивлением заметила, что Страйпс вслед за ней и капитаном легко спрыгнула на трап и, отталкиваясь попеременно передней и задней лапками, стала спускаться по его ступеням.

– Только это она и умеет, – сказал Фербек. – Нет чтобы потом самой подняться! Так и ходим за ней каждый раз, чтобы вытащить ее обратно. Мороки с ней, конечно, хватает, зато крыс ловит исправно – вот и держим чертову бестию, чтоб время от времени наводила порядок внизу.

Овцы и куры встретили их тревожным блеянием и неистовым хлопаньем крыльев, но Аннелиза ничего не замечала, кроме стука своего сердца.

И тут она услышала его.

Клопсток называл это «вакханалией ада», Майкл – «прекрасным пением». Аннелиза не взялась бы дать определение доносившимся до нее странным звукам – лишенные мелодии, но отличавшиеся своеобразным ритмом, они напоминали мычание, которому вторило эхо, катившееся вдоль клетей, бочек и ящиков.

Фербек распахнул дверь загона, в котором лежал пленник, и поднял фонарь. Колеблющийся пучок лучей высветил Майкла. Он лежал лицом вниз, приподнявшись на согнутых локтях. В тот момент, когда свет прорезал темноту, скользкие от пота, четко вырисовывающиеся мышцы замерли. Майкл прервал «пение» и, сохраняя все то же положение, сквозь спутанные волосы стал рассматривать гостей.

– А ну вставай, – потребовал Фербек, подкрепляя свой приказ выразительным жестом.

Майкл нехотя подчинился. Не спуская глаз с капитана, он медленно поднялся с пола и выпрямился во весь рост, чуть не задев головой низкий потолок. Цепи, в которые он был закован, зловеще зазвенели.

Аннелиза вспомнила, как Майкла втаскивали на борт: тогда она впервые разглядела его – даже сломленный, он выглядел таким огромным и превосходящим их всех, что у нее перехватило дыхание. Нечто подобное случилось с ней и сейчас в темном душном трюме – она вновь ощутила нехватку воздуха, как будто его весь без остатка сжигала неподвластная никаким цепям неистовая энергия пленника.

Майкл дышал глубоко и шумно, как стайер на финише длинного забега. Тряхнув головой, он отбросил волосы с лица, и длинные спутанные пряди упали на замызганную рубашку. Его взгляд устремился на Аннелизу, а на губах появилась легкая, почти неприметная усмешка. Он тут же перевел глаза на Фербека, молча объединяя их в одно целое. Аннелизе до боли захотелось объяснить, что у нее с капитаном нет ничего общего, но она так и не смогла разомкнуть губ.

Фербек зашаркал ногой о половицу, сдвигая в сторону солому, чтобы обозначить «демаркационную линию».

– Не вздумайте переступить за черту, – хмуро предупредил он, – чтобы этот пес не достал вас.

Капитан был прав. Длинные цепи крепились к вбитым в пол крюкам, протягивались через кольца на потолке и заканчивались кандалами вокруг запястий пленника – простое и одновременно хитроумное приспособление, позволявшее Майклу беспрепятственно перемещаться только в пределах четвертушки загона. Если бы он попытался приблизиться, то цепи удержали бы его, как лошадь на короткой узде, не давая возобновить движение.

Фербек повесил фонарь на крюк и облокотился на перила, ожидая, когда Аннелиза приступит к допросу.

Майкл тоже замер. Сквозь порванные рукава его рубашки были видны предплечья с выпуклыми, словно изваянными из бронзы, мышцами с четкими шнурами вен. Затем он сделал шаг, и его мышцы напряглись. Хотела бы она знать, сколько их было, его бесплодных усилий вывернуть из дерева прочный металл?

Теперь оба мужчины внимательно смотрели на нее. Аннелиза провела языком по губам. Воротник так сдавил ей горло, что не позволял глотать.

– Расскажите мне об орехе. – Говоря это, она упорно смотрела себе под ноги.

Пленник долго не отвечал, и ей показалось, что на этот раз он вообще откажется разговаривать. Однако затем Майкл издал короткий невеселый смешок, звякнул цепями и расслабил руки.

– О мускатном орехе? Ну что вам сказать. Он забивает гнилостный дух в продуктах. Неудивительно, что он у вас, голландцев, в большой чести.

Несмотря на иронию, сквозившую в его словах, воздействие на Аннелизу произносившего их голоса было неотразимо. Его можно было сравнить с ощущениями от мускатного ореха. В первый момент вкус кажется терпким, но потом, когда орех начинает таять на языке, преобразуется в изысканный аромат. Тогда возникает безудержное желание пробовать его снова и снова.

– Те орехи, что вы везли, – с усилием произнесла Аннелиза, – совсем не такие. Они коричневые. Их не вымачивали в извести для лишения всхожести.

– Коричневые. Похожие на ваши глаза.

Она скосила взгляд в сторону капитана, пытаясь определить, насколько он силен в английском, понял или нет, что Майкл опять сбивается на личные вопросы? Но Фербек коротким кивком дал разрешение продолжать беседу.

– Когда вы приходили в первый раз, – сказал пленник уже тише и с чуть заметной улыбкой, – свет упал на ваши волосы. Тогда вы были похожи на ангела со светящимся нимбом.

– Эй! – не выдержал Фербек. – Что вы там лопочете?

Сердитый тон капитана заставил Аннелизу мгновенно собраться.

– Этот человек обладает важной информацией. Для блага компании нужно добыть ее во что бы то ни стало. Хватит заговаривать мне зубы! Я пришел сюда не для того, чтобы попусту тратить время и смотреть, как он разводит с вами шашни, – прошипел Фербек.

Столь решительный выговор привел Аннелизу в замешательство. «И поделом», – согласилась она про себя. Однако после слов Майкла в ее мыслях началась настоящая сумятица – ведь до сих пор никто никогда не флиртовал с ней.

Майкл перехватил цепь чуть выше. Рубашка сразу расправилась и плотно обтянула его грудь, а из-под вздернувшегося края выглянул голый живот. Кожа между кромкой материи и опустившимися на бедра брюками была абсолютно гладкой, продольная темная полоска густых волос, разделяющая живот надвое, сбегала вниз и терялась из виду на том месте, где полагалось находиться ремню.

Несмотря на полумрак, едва прорезаемый светом фонаря, Аннелиза догадалась, что Майкл изучает ее так же внимательно, как и она его. Она вспомнила, как Майкл смотрел на ее обнаженную шею во время первого визита, и вдруг пожалела, что не сняла воротника.

Резкий голос Фербека безжалостно вернул ее к действительности:

– Вы что, заснули?

Аннелиза встряхнула головой, будто желая освободиться от беспорядочных мыслей.

– Тот мускатный орех, что…

Майкл не дал ей договорить.

– Какая преданность, – сказал он с тяжким вздохом. – Скажите лучше, откуда вы так хорошо знаете английский?

– Это родной язык моего отца.

– Ага, так я и думал. Вы совсем не похожи на голландку.

Тут Майкл заулыбался во весь рот, словно подтверждение его догадки и впрямь доставило ему несказанную радость. Аннелиза безотчетно повторила его мимику. Хоть кто-то уважительно отнесся к той крови, что текла в ее жилах, вместо того чтобы презирать за то, что человек не волен в себе изменить.

– Я не мог ошибиться, – продолжал Майкл. – Природа не столь милостива к голландкам. Она не дала им таких замечательных волос, и у них не бывает таких неповторимых глаз, такой… – Его голос делался все тише, по мере того как взгляд перемещался вниз, последовательно охватывая всю ее. Она стояла перед ним с волосами, заплетенными в косы, и в шерсти, окутывающей ее с головы до ног, однако он зримо воспринимал каждый дюйм тела, утянутого непроницаемой попоной. Это было видно по изменениям его позы и по тяжелому стесненному дыханию.

– Ну же! – угрожающе заворчал Фербек. В эту минуту он напоминал нетерпеливого родителя, призывающего нерадивое чадо не отлынивать от порученной работы по дому. Но Аннелиза была настолько растерянна, что никак не могла приступить к предмету, для выяснения которого она, собственно, и пришла сюда. Она была склонна скорее винить себя за то, что прельстилась похвалой Майкла, нежели отчитывать его за бесстыдство.

– Расскажите о мускатном орехе, М-м… – Она осеклась и плотно сжала губы, чтобы не произнести его имя.

Он, конечно, заметил ее старания и тут же передразнил:

– М-м… Нет уж, сначала вы расскажите немного о себе.

– Вы и так знаете обо мне больше, чем следует.

– Неправда. Я не знаю, например, о чем вы думаете, когда остаетесь одна. Я не знаю, о чем вы мечтаете, прежде чем заснуть.

Никто и никогда не задавал ей подобных вопросов. Ее соотечественники, степенные голландские бюргеры, составили свое мнение о ней, еще когда она находилась в утробе матери, и таким оно по сей день сохранилось в их закоснелых умах. Даже ее мужу вряд ли будет интересно знать, о чем она мечтает.

– Прошу вас, – прошептала Аннелиза, – давайте вернемся к ореху.

В ответ пленник только крепче стиснул челюсти, продолжая пристально рассматривать ее.

– Может быть, вы хотя бы скажете, какой сегодня день?

– Сегодня… сегодня у нас среда.

Эта жалкая крупица информации могла показаться бесполезной, но Аннелиза хорошо представляла, как важна она для запертого в этой ужасной темной тюрьме узника.

– Впрочем, все едино, – равнодушно заметил Майкл.

Однако от взгляда Аннелизы не укрылось, как напряглось его тело и цепи скользнули сквозь кольца.

– Сейчас корабль идет по ветру, – продолжала она. – При благоприятных условиях очень скоро мы будем в Банда-Нейре. Там я сойду на берег, чтобы воссоединиться с мужем.

Ей показалось или он действительно замер при упоминании об этом?

– А я? – неожиданно спросил Майкл.

Аннелиза бросила взгляд на Фербека, как бы спрашивая, можно ли сообщить пленнику о том, что ему уготовано, и тот кивнул в знак согласия. Но лучше бы капитан не благословлял ее на эту безотрадную миссию – излагать Майклу его судьбу было выше ее сил.

Она вдохнула поглубже и ответила:

– Корабль заберет груз, тот самый орех, что вам так безмерно дорог, и отплывет на Амбоину. Это то место, где вас… – Аннелиза вздрогнула, вспоминая ужасное предсказание Фербека относительно участи Майкла. Язык не поворачивался произнести такие слова, как кастрация и казнь. Поэтому она только сказала: – В Амбоине вас сдадут губернатору.

По выражению лица пирата она поняла, что он не нуждается в ее лжи.

– Может быть, вы передумаете и скажете хоть что-то? – Она подыскивала нужные слова. – Прошу вас, не молчите. Если вы не выдадите им своих сообщников, вам будет только хуже. В конечном счете расплачиваться за все придется вам одному, а те, кто помогал вам, нисколько не пострадают. Пожалуйста, назовите мне их имена. Капитан обещал ходатайствовать за вас, если вы поможете компании.

Майкл презрительно прищурился:

– Со мной никого не было, мадам. Я прекрасно знал, на что шел, и предвидел меру наказания.

– Капитан говорит, что вы не могли достать плоды без посторонней помощи.

Он пожал плечами:

– Послушайте, впереди у меня только суд Божий, и в ожидании последнего часа я не собираюсь распускать нюни. Не думаю, что Господь будет тронут моим нытьем, когда я начну винить других. Надеюсь, вы в состоянии это понять?

– Да, – прошептала она. – Даже лучше, чем вы себе представляете.

Аннелизе стало окончательно ясно, что попытка получить нужную капитану информацию с треском провалилась. Выяснить что-либо важное ей так и не удалось, за исключением одной вещи, без надобности разбередившей ее душу. Оказывается, кому-то небезразлична та личность, что скрывалась за ее чопорным добропорядочным фасадом. И самое поразительное, этим человеком был пират, покусившийся на святая святых компании.

Они стояли, глядя друг на друга, довольствуясь лишь убогим освещением фонаря, под бдительным оком Фербека. Платье так плотно облегало ее тело, словно его специально закрепили на ней при помощи клея, а проклятый воротник доводил почти до полного удушения. Внезапно ею овладело неотвратимое желание сорвать с себя весь этот маскарад.

– Капитан, мне плохо! – с трудом проговорила Аннелиза. – Верно, это от духоты. – Она отвернулась от Майкла и вихрем вылетела в открытую дверь загона. Прежде чем Фербек успел перехватить ее, она уже скрылась в темноте трюма.

Пока капитан возился с замком, Майкл звонко прокричал ей вдогонку:

– Могу я узнать, как вас зовут?

Днем раньше он начал именно с этого вопроса. Она не помнила, чтобы кто-то так настойчиво добивался от нее сведений личного характера. Для директоров компании она была просто дочерью Бритты и полезным человеком, для капитана – обычным грузом, объектом развлечения его команды и, по-видимому, инструментом для получения информации. Ее муж вообще не имел о ней никакого представления: она интересовала его как породистая кобыла, которую отбирают для воспроизведения потомства.

– Меня зовут Аннелиза! – крикнула она. – Аннелиза Вандерманн. – Сделав несколько шагов, она вспомнила фамилию мужа и добавила чуть слышно: – Хотендорф.

– Аннелиза, – тихо повторил Майкл. – Славное имя.

Девушка устало тащилась через трюм мимо обреченных животных, гадая, какую форму примет теперь гнев капитана. Вряд ли Фербек прибегнет к физической силе – ведь до конца путешествия остается так мало времени, и он не захочет высаживать на берег новобрачную, разукрашенную синяками.

Когда она подошла к лестнице, что-то мягкое коснулось ее лодыжек. Страйпс ластилась у ног, просительно мяукая. Ах да, ее надо поднять наверх! Аннелиза взяла кошку на руки, и та прильнула к ее плечу. Капитан окрестил Страйпс «чертовым недоразумением». Наверное, и ее он тоже относил к этой категории. Она гладила кошку и следила за приближением главного на этом корабле человека, ожидая, что он сразу начнет выплескивать свое раздражение. В эту минуту лучи солнца, пробившиеся сквозь заслонку люка, осветили их всех, и она с удивлением увидела на лице Фербека широкую улыбку.

– Вы сделали все, как надо, – неожиданно сказал он и неловко похлопал ее по плечу.

Ночью она не сомкнула глаз. Едва к ней начинала подбираться сладкая дрема, ее раскрепощенный мозг как течением сносило в недавнее прошлое, и мысли неизменно возвращались к тем коротким минутам, что она провела под палубой.

Наконец Аннелиза не выдержала и вскочила с койки. Солнце еще не встало, но оставаться в постели было невмоготу из-за дикой головной боли и все более настоятельной потребности… снова увидеть его. Правда, и головную боль, и возрастающее томление можно было приписать приближению встречи с мужем – то же испытывали невесты-избранницы ее родной школы. Во время своих долгих странствий они только тем и занимались, что пытались предугадать, какого мужчину встретят в конце пути. А то, что лично ей пригрезился Майкл Роуленд, объяснялось банальным женским любопытством. Раньше она не общалась с мужчинами, поэтому вполне естественно, что ей хотелось примериться к своей будущей роли. Аннелиза вспоминала, как напряглись его бедра и втянулся живот, стоило ей подойти лишь на шаг ближе. Неудивительно, что после всего этого у нее раскалывалась голова и бешено колотилось сердце.

Фербек за завтраком выглядел рассеянным и, кажется, не заметил ее беспокойства. Он ни словом не обмолвился о пленнике, а у нее не хватило духу первой заговорить на эту тему. Остаток дня Аннелиза провела, бездумно глядя в море, пытаясь не замечать ноющей боли в сердце.

Страйпс замяукала возле ее ног. Она подняла кошку, прижала к груди и начала гладить мягкую шерстку. Наверное, такие же волосы у ее мужа, только выцветшие от времени и тропического солнца. А у волос Майкла цвет сочный, с отливом и блеском.

Что происходит? Как это получилось, что, лаская кошку, она додумалась сравнить этих двух мужчин, которых почти не знала?

Аннелиза тут же принялась убеждать себя, что по крайней мере в отношении одного из них ей необходимо немедленно ликвидировать этот пробел.

Когда ничего не подозревавший Ян Клопсток присел на смотанный канат, собираясь латать парус, Аннелиза коршуном налетела на него.

– По-моему, капитан просто забыл о пленнике, – заявила она.

Клопсток пробурчал под нос что-то неразборчивое.

– Я считаю, – не отставала Аннелиза, – что не грех и побеспокоиться – сегодня слишком жарко.

– Там внизу температура не так высока, – опять пробубнил Клопсток.

Разговор явно не получался, и все же она не отступала:

– Ян, дело не только в этом. Капитан обещал увеличить рацион. Я бы хотела удостовериться, что он сдержал слово.

– Не волнуйтесь, ваш контрабандист ест и пьет то же, что и мы.

Слава Богу, что хоть чего-то она добилась. Во всяком случае, Майклу стало легче жить. При воспоминании о солоноватой воде и ужасном запахе темницы съеденный завтрак чуть было не «попросился» обратно.

– Мне нужно снова туда спуститься, – решительно заявила Аннелиза. – Я должна посмотреть, как заживают раны.

Клопсток сдвинул брови, отчего лицо его стало еще суровее.

– В этом нет никакой надобности. Пленник чувствует себя вполне прилично. А вам бы лучше пожалеть свой нос – сколько можно вдыхать такие мерзкие ароматы! И потом, находясь там, вы подвергаете себя опасности.

– Капитан указал место, где я должна стоять, – преступник не дотянется до меня.

– Все равно вам не стоит туда ходить, мало ли что может произойти в темноте.

– Я привыкла ухаживать за больными и ранеными, – не моргнув глазом соврала Аннелиза, сама не веря, что ей хватит смелости добиться осуществления своего намерения.

– До чего же с вами трудно, – нехотя выдавил Клопсток. – Вы меня уже окончательно допекли. Берегитесь, вот запру вас в каюте до конца путешествия, и никто меня не осудит.

– Разве? – прошептала она. – Но я ничего такого не сделала.

Ей вдруг стало стыдно, что она солгала человеку, проявлявшему к ней снисходительность. Однако отступать она по-прежнему не желала – слишком велика была потребность вновь увидеть обаятельного пирата. Предвкушение какого-то чуда, ожидающего ее при встрече с Майклом Роулендом, не давало ей покоя.

Видно, в конце концов она так опостылела несчастному Клопстоку, что он все же выполнил ее просьбу.

На следующий день капитан взял ее с собой.

Глава 6

В первые недели плена Майкл в ожесточении пытался сорвать с себя оковы – его тело привыкло к тяжелой работе и теперь, оказавшись втиснутым в ограниченное пространство, ныло и корежилось от судорог. Изнурительная жара, отсутствие пищи и нехватка воды усугубляли положение. По мере того как постепенно угасала его вера в возможность освобождения, он превращался в смиренное животное. Жизнь, открывшаяся перед ним с таким запозданием, закончилась, так и не начавшись.

Один за другим проходили мучительные дни, нескончаемо длинные и нестерпимо тяжелые…

А потом появилась она.

Будь эта женщина монахиней, брюзгой с постным лицом, он бы выдержал, но Аннелиза оказалась прекрасной, женственной, полной жизни и трепетного ожидания великого открытия. Почему ему выпало такое испытание? Она напоминала его – прежнего, с радужными надеждами и открытой душой – таким он был, пока разочарование еще не толкнуло его на поиски свободы и приключений. Ее неискушенность и безудержное естество порывов огнем зажигали его кровь. В ее присутствии он настолько сильно ощущал свою мужскую суть, что от жалкой покорности судьбе не оставалось и следа – все чувства его мгновенно оживали и с неожиданной силой заявляли о себе.

В темноте часы тянулись медленнее, чем когда-либо, вызывая у пленника самую причудливую смену настроений. Временами он хотел, чтобы она больше никогда не появлялась, но в иные часы ему казалось, что он провалится в пучину безумия, если не увидит ее немедленно.

Со вновь обретенной настойчивостью Майкл заставлял себя заниматься гимнастикой до полного изнеможения. В свое время в Виргинии он разучил индусские псалмы и теперь пробовал петь их здесь, в темном трюме корабля. Протяжные заоблачные мелодии пробуждали в нем мысли о безграничной свободе, которой ему, вероятно, не видать уже никогда.

Он пытался выкинуть из головы свои невольные мечты, но при этом не переставал прислушиваться к малейшим звукам снаружи, ожидая предупредительных сигналов из соседнего загона. Оставшаяся в живых овца и взбалмошные куры лучше любой сторожевой собаки чуяли приближение человека: стоило кому-то проникнуть в трюм, как тут же раздавалось их блеяние и кудахтанье. Так бывало всякий раз, независимо от того, приходил ли кок отобрать живность для обеда, или парочка накачавшихся джином матросов заглядывала в его тюрьму поразмять кулаки.

Когда наконец вслед за птичьим квохтаньем раздался стук каблуков, Майкл понял, что это идет она. Пульс его сразу участился. Хотя это было для него вовсе не легко, он попробовал подняться на ноги, чтобы встретить гостью стоя.

На этот раз она показалась ему еще красивее, чем прежде, и еще соблазнительнее, чем он представлял ее в своих мечтах. В слабых лучах фонаря ее кремовая кожа приобрела очаровательный оттенок; карие глаза и сочные розовые губы словно сами излучали свет.

Капитан остановился за ее спиной. Подняв фонарь, он ухмыляясь следил за реакцией Майкла; его глаза угрожающе щурились, выдавая откровенно недобрые намерения. Старый лис все предусмотрел. Он запустил ее сюда с такой же точностью, с какой служитель опиумной курильни определяет момент, когда пора начинять трубку для новой жертвы.

Майкл отчетливо понимал, что сейчас ему лучше всего вернуться на свою солому, повернуться лицом к стене и вообще отказаться разговаривать с Аннелизой. Но он так стосковался по ней, что тут же отверг эту мысль – слишком свежи были воспоминания, оставшиеся от предыдущей встречи и льстившие его самолюбию. Майкл полагал, что тогда он вполне успешно провел беседу под носом у капитана и одержал блестящую победу в поединке. Так почему бы сейчас не повторить то же? Можно, например, сказать ей, что ему совсем не безразлично, как она выглядит; но при этом умолчать о том, что после ее ухода он будет перебирать в памяти любую мелочь, каждую секунду ее визита, каждое движение, каждый оттенок ее голоса.

– Я тут воду экономил ради вас, – пошутил он. – Оставил половину, чтобы вымыть голову. Очень хотелось выглядеть настоящим мужчиной. А вы почему опять в том же платье?

Уязвленная его замечанием, Аннелиза спрятала сжатые кулачки в фалдах юбки. От этого непроизвольного движения непомерно пышная одежда плотно обтянула живот – ни один дамский портной даже самыми искусными вытачками не добился бы такой идеальной подгонки.

– В мои планы не входило подбирать гардероб по вашему вкусу.

– Вы должны выглядеть так, чтобы понравиться мужу – ведь совсем скоро вам предстоит встретиться с ним. Вашей горничной не мешало бы уже сейчас позаботиться об этом.

– У меня нет горничной.

– Тогда воспользуйтесь советом компаньонки.

– Компаньонки тоже нет.

Хоть Майкл не особо разбирался в светских правилах, ему показалось очень странным, что красивую молодую женщину отправили одну в многомесячное плавание. Правда, сам он всегда считал, что горничные – дело бесполезное. Мужчину, поддавшегося очарованию чьих-либо глаз, инстинкт, данный ему природой, все равно заставит действовать. Майкл живо представил, как смотрят на Аннелизу другие мужчины и о чем они при этом думают.

– Будь вы моей женой, – он понизил голос, – я бы этого не допустил и выставил вокруг вас целый кордон из старых ведьм, чтобы отгонять от вас мужчин.

– В этом нет никакой надобности. То, что я замужем, сразу отбивает у мужчин всякий интерес.

– Вы рассуждаете как наивное дитя, Аннелиза. Ваш муж должен бы лучше знать эти вещи. Ему следовало позаботиться, чтобы при вас кто-то был.

– Времени не хватило. Мало кто сумел бы собраться в такой дальний путь меньше чем за неделю. За такой срок подыскать хорошую прислугу в Амстердаме очень трудно. Да и зачем компании нести лишние расходы, когда в моем новом доме полно слуг?

– А что, если он вам не понравится, ваш супруг?

– Мои вкусы никого не интересуют.

– В самом деле? Даже его? Может, вы ему не понравитесь…

Похоже, он угадал ее сомнения. Судя по тому, как Аннелиза замялась, у нее, видимо, были опасения, что именно так все и произойдет.

– Ему будет непросто пойти на попятную. Мой муж согласился на брак по доверенности. Пусть это был заочный обряд, но он состоялся.

– Ясно. Значит, вы жена лишь наполовину. Вашему супругу было недосуг ждать, а компания отнеслась к своим обязанностям не вполне добросовестно.

Аннелиза чуть заметно вскинула подбородок, из чего Майкл заключил, что он опять попал в точку. Однако, сказав правду, он причинил ей неудобство, а ему этого вовсе не хотелось.

– Я все же надеюсь, что ваш муж останется доволен, – поспешил добавить он. – Наверное, будет сгорать от страсти.

Большинство женщин, по-видимому, предпочли бы на этом закончить беседу, однако Аннелиза уже не могла остановиться:

– К этому браку понятие страсти совершенно неприменимо.

После слов, произнесенных с таким спокойствием и достоинством, Майкл пожалел, что позволил себе подшучивать над ее слабостью.

– Если бы вы были моей невестой, я бы потребовал гораздо большего.

Всего на какое-то мгновение лицо Аннелизы озарила радость; однако мимолетное чувство, вызвавшее на кончиках ее губ самую очаровательную в мире улыбку, прошло так же внезапно, как и появилось.

Почему она так вела себя? Может быть, под маской смирения она хотела спрятать разочарование?

Но Майкл был уверен, что Аннелиза притворяется.

– Откуда вам знать, что нужно и чего не нужно требовать от жены? Вы сами сказали, что семейная жизнь – не ваш удел.

Майкл понял, что это он своим замечанием вызвал в ней сомнения. Или она в самом деле думает, что муж может забраковать ее и отправить обратно? Невероятно, чтобы такое могло произойти. Даже безмозглый чурбан после одного взгляда на нее должен был запрыгать от восторга.

– Напрасно вы так волнуетесь! Ваш муж непременно придет в восхищение.

– Правда?

Она вдруг засветилась такой откровенной надеждой, что Майклу самому захотелось понежиться в этих лучах. Как бы он был счастлив, если бы эта надежда предназначалась ему, а не какому-то неизвестному плантатору, заказывающему себе жену, как домохозяйка заказывает рулон полотна.

– Вы знаете, у меня есть другое платье…

– Наденьте его для меня. Завтра.

– Невозможно. Это же свадебное платье! До встречи с мужем мне не позволено его трогать.

– Жаль, что вы не моя жена. Если бы вы приехали ко мне, я бы тут же снял с вас ваш наряд, и тогда…

Аннелиза в испуге взглянула на Фербека и поспешно отступила назад.

Однако тот лишь презрительно поморщился и, отрывисто произнеся какой-то односложный приказ, исчез в темноте трюма.

– Капитан хочет, чтобы я объяснила вам что к чему. У нас существуют определенные традиции. Компания всегда отправляет своих «дочерей» с двумя платьями. Некоторых девушек выдают замуж за клерков, а их женам больше двух платьев не нужно. Собирать большой гардероб для жен зажиточных людей также не имеет смысла.

Майкл насмешливо улыбнулся:

– Рачительные люди у вас в компании, каждый флорин считают.

– В компании все считают. И от вас потребуют ответ за тот орех, что вы похитили. Капитан надеется, что я представлю ему исчерпывающие объяснения, когда он вернется.

Мускатный орех. Майкл был сыт им по горло. Корабль насквозь пропитался его терпким запахом, запах лез в нос и рот при каждом вдохе. Более пакостной ситуации просто быть не могло. Человеку, поклявшемуся завязать с экстравагантными похождениями, нужно было влипнуть в историю именно тогда, когда единственный раз в жизни он задумал действительно доброе дело. Худшего наказания, чем заставить его дышать этой мерзостью, судьба не могла для него приготовить. Он потерял счет часам, проведенным в проклятой дыре, где его мысли без конца вращались вокруг злополучных орехов. Снова и снова он возвращался к тем минутам, когда согласился прихватить с собой маленькую горсть и легкомысленно сунул опасный товар под рубашку. Посочувствовал бедствующим колонистам, которым позарез требовались всхожие семена. Лучше бы он думал о себе и не отступал от своих планов. Майкл тяжело вздохнул.

– Дались вам эти орехи. Я бы охотнее поговорил о ваших платьях. Так хочется увидеть то, что у вас там скрыто под ярдами шелка и прочей кисеи. Так и знайте, Аннелиза, когда вы уйдете отсюда и бросите меня одного в темноте, я буду думать… о ваших платьях.

– Вы просто несносны!

– А вы очаровательны.

– Как можно так бездумно тратить время! Вам сейчас нужно каяться и замаливать грехи. Готовиться к…

У нее задрожал голос, а глаза наполнились ужасом от того, что осталось недосказанным.

– Готовиться к смерти? – закончил он за нее и коротко рассмеялся. – Мне гораздо приятнее думать о вас.

– Довольно разговоров обо мне, или я уйду сию же секунду!

Майклу сразу стало намного труднее дышать, словно никогда не рассеивающийся мрак сомкнул вокруг него смертельные тиски. Он содрогнулся. Дай Бог, чтобы она не заметила этого леденящего ужаса в его глазах перед погружением в нескончаемую мглу.

– Ладно, не буду, – с трудом сохраняя спокойствие, произнес он. – Давайте лучше поговорим о вашем супруге. Что вы скажете ему при встрече?

– При встрече? – Аннелиза запнулась. – Я… я еще не решила.

– Держу пари, с тех пор как вы встретили меня, вы ни разу о нем не вспомнили.

Он насмехался над ней самым откровенным образом. Однако эта краска на лице и невольный трепет, как знак ее молчаливого признания…

– Неправда! Я постоянно думаю о нем.

Майкл заметил, как задрожали ее пальцы. Она пыталась обмануть его. Впрочем, какое ему до этого дело! Кому-кому, а уж ему-то она никогда не будет принадлежать.

– Поди, готовитесь к встрече с вашим благоверным. Если желаете, можете сперва попрактиковаться на мне. Рано или поздно вам все равно придется отстегнуть этот проклятый воротник – выложив деньги на новую жену, муж наверняка захочет увидеть товар лицом, а не краешком глаза.

– Мой муж вовсе не какой-нибудь торгаш, – через силу выговорила она. – Он спас меня.

– От чего?

В первый миг ему показалось, что Аннелиза не станет отвечать. Однако она спокойно пояснила:

– Если бы не его предложение, я бы так и сидела в школе с моими маленькими вострушками, до конца дней занимаясь превращением их в благовоспитанных леди.

– Так же, как кто-то… сделал леди из вас?

– Никто из меня ничего не делал!

– Правда? То-то я подумал, что на самом деле вы не такая правильная. Лично я предпочитаю женщин с задоринкой.

– К счастью, я не ваша женщина. А ваши вкусы – лишь еще одно подтверждение вашей испорченности и преступных наклонностей. Настоящие джентльмены предпочитают иметь кротких и послушных жен.

– Может быть. Но я уже доложил вам, что я не женатый человек и не имею в этом достаточного опыта.

С секунду он внимательно смотрел на Аннелизу, пытаясь угадать, как она поведет себя дальше. Устроит ли она ему выволочку, если он скажет, что ее учителя только навредили ей, стараясь погасить ту самую искорку? Он угадывал в ней едва сдерживаемое трепетное начало, почти осязаемый огонь, готовый перейти в пожар. В его словах о приверженности жизни, не обремененной семейными узами, не было лжи. Но видит Бог, в данный момент в голове у него происходил переворот, и не известно, как далеко могли увести его мысли, если бы он продолжал думать об удивительной женщине, мучимой этим тлеющим огнем, мятущейся в ожидании посвящения в мир страсти.

– Значит, вы учительница? – После ее утвердительного кивка он рассмеялся: – Впрочем, мог бы и сам догадаться. Распекали вы меня со знанием дела. Думал, лопну от страха…

– Вы шокировали меня своими разговорами. Вашим учителям следовало чаще стегать вас тросточкой, тогда бы вы… не были таким.

Майкл заметил, как она прервала фразу, хотя возвращавшийся капитан находился еще далеко и не мог их слышать. С одной стороны, ему безумно хотелось, чтобы Аннелиза произнесла его имя, с другой – было приятно сознавать, что она хочет сохранить их тайну. Ее молчание грело его душу подобно ласковому весеннему солнцу.

Опасная земля! Лучше держаться подальше от нее, подумал Майкл.

– Насчет тросточки – увольте. Такого удовольствия я вам не доставлю. Пусть этим наслаждаются другие. Может быть, вашему благоверному понравится, если вы будете стоять над ним каждую ночь и махать прутом.

Аннелиза казалась смущенной.

– Не думаю, чтобы моему мужу требовалось что-то подобное. Мужчине его возраста такие забавы не нужны, и вряд ли мне будут сильно досаждать его притязания, судя по тому, что он предлагает взамен моего согласия.

– И что же именно? Деньги? Власть над сворой слуг?

– Положение в обществе и уважение. Никто не посмеет оскорбить меня. Я буду избавлена от похотливых взглядов, и ни одна женщина не станет воротить нос при моем появлении. – Тряхнув головой, словно пытаясь рассеять внезапные грезы, Аннелиза снова перешла на менторский тон. – Вряд ли вы поймете меня. Вы превратили свою жизнь в сплошную неразбериху. Вам нравится рыскать по свету, грабить чужое добро, и при этом вас совершенно не интересует, что о вас думают другие. Вам, наверное, даже в голову не приходит, какие беды вы причиняете людям. Вы ни о ком не заботитесь, кроме себя.

Майкл почувствовал, что ее последние слова больно задели его.

– Откуда вам это известно? Может, я, наоборот, слишком много заботился о других.

– О да! Я прекрасно помню – вы сами сказали, что для вас слишком обременительна ответственность перед ближними. Потому вы и не чаяли, как бы освободиться от нее.

Вероятно, ему не следовало винить Аннелизу за эти обвинения. Он давно поклялся вытравить в себе черты человека, радеющего только за других, – слишком много сил ушло на тех, кто был меньше защищен, чем он. Перед ней же он сам пожелал предстать таким, каким она его воспринимала, – циником и прохвостом, не способным на раскаяние, плюющим на всех и вся. В свое время его захватила собственная игра. Потом ему захотелось знать, насколько он преуспел в своих усилиях. Однако сейчас вместо упоения Майкл ощущал странную боль, сознавая, что Аннелизе, возможно, больше понравился бы прежний Роуленд, а не стоящий перед ней авантюрист в оковах.

Подошедший в этот момент Фербек начал что-то быстро говорить по-голландски. Аннелиза слушала, потупив голову, стараясь дышать как можно глубже. Когда она вновь подняла глаза, Майкл понял, что Фербек угрожал ей.

– Капитан теряет терпение. Боюсь, он не даст продолжить беседу, если она будет такой же беспредметной. Мы должны вернуться к мускатному ореху.

– Данная тема мне совершенно безразлична; гораздо интереснее узнать, почему вы решили принести себя в жертву. Вы явно продешевили. Уверяю вас, респектабельность того не стоит.

– Вы только что согласились, что вам ни до кого нет дела, и вдруг загорелись желанием спасти меня. Лучше бы делом помогли, чем рассуждать о разумности моего выбора.

– Аннелиза, когда-нибудь вы вспомните об этом разговоре и поймете, что я всей душой хотел вам помочь.

– В таком случае будем считать, что мне повезло, – колко заметила она. – Вам не придется слишком долго повторять свои пророчества.

При этих словах капитан схватил ее за локоть и выставил из загона, так что Аннелиза не успела даже попрощаться с Майклом.

Вокруг него сомкнулась темнота. Запах муската сгущался все сильнее, пока совсем не забил глотку. Майкл лежал на спине, тяжело дыша и обливаясь потом. Он пытался считать минуты, но быстро сбивался и каждый раз возвращался к началу. Так прошло несколько часов – об этом говорили нарастающая жажда и пустота в желудке. Наконец появился Клопсток с водой и миской довольно сносной еды. Пленник осушил бадейку наполовину и отставил ее в сторону, чтобы потом сполоснуться, но Клопсток жестом остановил его.

– Можешь не экономить. Капитан велел приносить тебе воду для мытья отдельно.

Значит, Аннелиза не пропустила походя брошенной фразы насчет его гигиенического резерва. У него сдавило в горле от чувства благодарности. Однако Майкл не сразу понял странное поведение Клопстока, когда тот как-то неуверенно взялся за другую бадейку. Все прояснилось очень скоро. Моряк поднял емкость и одним махом окатил его с головы до ног соленой морской водой.

Бесконечно, мучительно долго тянулись часы, прежде чем Клопсток пришел снова. Это значило, что прошли еще одни сутки. В отличие от предыдущего визита помощник капитана изменил процедуру: сначала устроил морскую ванну, а потом принес пищу и питьевую воду.

Майкл в принципе не признавал неразумных форм протеста. Он не собирался устраивать никаких голодовок, но удержаться от яростного мычания не мог. Едва покончив с едой, он поднялся на ноги и принялся протяжно выкликать ее имя. Наверняка немногочисленная уцелевшая живность пребывала в недоумении, слыша эти странные звуки. Майкл продолжал упорно кричать, а когда охрип, то схватился за бадейку и принялся бить ею о стену до тех пор, пока не лопнули обручи.

Аннелиза не пришла и на следующий день.

На четвертый день он понял, что она не придет никогда.

«Аннелиза. Аннелиза. Приди ко мне, Аннелиза».

Аннелиза в полусне беспокойно ворочалась в постели.

«Аннелиза. Приди ко мне». Зов был настолько слаб, что она с трудом разобрала свое имя. Хотя голос доносился издалека, она различила в нем мощный рокот. Потом последовал стук – просящий, зовущий, настаивающий…

Аннелиза вздрогнула и рывком поднялась с постели. Возможно, ее испугало биение собственного сердца? Но нет, кто-то в самом деле стучался к ней в каюту. Она обернулась простыней и приоткрыла скрипучую дверь.

В коридоре стоял Клопсток.

– Капитан просил предупредить, что сегодня нам придется позавтракать раньше. Надвигается шторм.

Упоминание о пище оставило ее равнодушной. Она превратилась в сплошной комок нервов, гудящих созвучно ее тревожным мыслям.

– Спасибо, Ян. Передайте, пожалуйста, капитану мои извинения. Есть мне что-то не хочется, а если в ближайшее время начнется сильная качка, то лучше этого вообще не делать.

– Как скажете. – Клопсток внимательно посмотрел на нее и удалился.

Аннелиза приложила руку к голове, не замечая, что простыня сползла на пол. Сославшись на отсутствие аппетита, она солгала. Виной всему было разгоравшееся в ней все сильнее безымянное чувство. Оно подтачивало ее и требовало удовлетворения.

У нее не оставалось сомнений в том, кто являлся виновником ее страданий. Конечно, это был Майкл Роуленд.

Он вел себя совершенно нетерпимо. Самонадеянный невоспитанный босяк. Нужно раз и навсегда выбросить из головы этого презренного бродягу. Но, похоже, она не могла не думать о нем. Майкл был порождением дьявола. Прямо на глазах у капитана Голландской Ост-Индской компании оскорбляя ее и выведывая самые сокровенные ее тайны, он оставался при этом таким обаятельным! Какое счастье, что Фербек больше не пытается выбить из него признание. «Да, я рада, рада… – внушала она себе. – Хватит с ним канителиться!»

Сейчас ей нужно было найти время для собственных дел: она должна была готовиться к встрече с мужем. Дерзкие вопросы Майкла усилили в ней неуверенность и породили сомнения. Аннелиза вспомнила, как пленник сказал, что Питер может отвергнуть ее, и от возникших опасений неприятно засосало под ложечкой. Все эти месяцы она пыталась представить себя госпожой Хотендорф, вжиться в новую роль, но безуспешно. Может быть, ей мешало предубеждение? Из-за того, что отсутствовали обмен контрактами и торжественная церемония с обетом, она до сих пор не воспринимала свое замужество как свершившееся событие. Если бы вместе с ней ехала еще одна новобрачная или горничная, ей было бы проще. Но рядом не было никого, кому она могла откровенно признаться, что носит в сердце тревожное чувство.

Питер Хотендорф не пожелал дождаться оформления документов, не дал своей молодой жене времени обзавестись подругой. Компания, со своей стороны, не удосужилась нанять ей горничную. Однако все это не меняло дела. Брачный контракт оставался в силе и расторжению не подлежал.

Будь он неладен, этот Майкл Роуленд! Зачем он пробудил в ее голове эти мысли?

Как странно – он сожалел о каких-то добрых поступках в прошлом, но при этом отказывался выдавать своих сообщников, брал всю вину на себя и упорно держал язык за зубами. Почему? Этого Аннелиза не знала. Зато она могла твердо сказать себе, почему добивалась от него правды. Она блюла законные интересы тех, кто взял на себя заботу о ней, – директоров компании, ее мужа и матери. Наверное, кого-то точно так же оберегал Майкл Роуленд. В таком случае под маской паяца и повесы он прятал свое подлинное лицо.

Но почему Майкл стал пиратом? И что, если он в самом деле беспокоится о ней? Пока все эти вопросы оставались без ответа.

Аннелиза пощекотала мягкую лапку сидевшей у нее на коленях Страйпс.

– Он обреченный человек, преступник, и мне не нужна его забота, – произнесла она. – Я всегда полагалась только на себя и ни в чьей помощи не нуждаюсь.

Кошка довольно замурлыкала и, согнув лапку, начала трогать упавшую шпильку. Аннелиза отобрала у нее опасную игрушку.

– Не вздумай попробовать, а то подавишься. Все вы, кошки, одинаковы – всюду суете нос. А вот я совсем нелюбопытна.

Оттого что она произнесла эти слова вслух, они не перестали быть ложью. Ее любопытство распространялось на многие вещи, но только не на мужчину, являвшегося теперь ее мужем. Здесь ее интерес почти на уровне полной апатии.

По-видимому, ей нужно чем-то себя стимулировать: попробовать изменить прическу или примерить парадное платье… Может быть, последовать совету Майкла и поупражняться в красноречии? Неизвестно почему, но при этой мысли в ее памяти возникли глаза пленника. При каждой встрече с ней они начинали светиться благодарностью, и чтобы добиться этого, ей не требовалось никаких предварительных приготовлений.

В дверь ее каюты снова постучали. Аннелиза завернулась в простыню и что есть силы толкнула дверь.

– В чем дело? Что-то еще?

Бедный Клопсток весь съежился. Никогда еще она не выходила из себя. Он качнул головой, показывая глазами на безбрежную вольную стихию за бортом.

– Я только хотел сказать, что ваше путешествие близится к концу. Мы уже недалеко от Банда-Нейры, осталось меньше недели. Вот я и решил сообщить, чтоб во время шторма вам было чуточку повеселее.

Произнеся эти слова, маленький согбенный человечек засеменил прочь.

Поднявшийся ветер не мог заглушить шум, поднявшийся в ознаменование радостного известия. Сейчас, при распахнутой двери, она слышала все звуки особенно отчетливо. Моряки громко обсуждали новость, звонили в колокол и носились друг за другом в каком-то галопирующем танце. Капитан, и тот, казалось, стряхнул с себя мрачное настроение, почти никогда не покидавшее его, и с улыбкой взирал на веселившийся экипаж.

С силой захлопнув дверь, Аннелиза привалилась к ней спиной. Чувствуя пустоту внутри себя, она жадно вдыхала воздух, а в животе ее словно образовалась дыра от выстрела корабельной пушки.

И тут послышался какой-то тихий звук, похожий на шепот. Она напрягла слух, пытаясь понять, не зовет ли ее Майкл с нижней палубы. Но нет, это капли падали на стену ее каюты. Начинался шторм, о котором предупреждал Клопсток.

Аннелиза с тоской посмотрела на свою постель. Ей хотелось снова залезть под простыни и накрыться с головой, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Но ведь она так давно не видела дождя! Аннелиза просунула голову в вырез платья, потом бросила взгляд на воротник. Чтобы пристегнуть его, потребовалось бы слишком много времени, и она решила обойтись без него. У нее специально был припасен чистый кусок парусины на случай шторма. Она взяла лоскут и вышла за дверь. Страйпс двинулась было за ней, но не пошла дальше порога, видимо, считая это ниже своего достоинства. Свернувшись клубочком, она, жмурясь, смотрела на мокрую палубу.

Поеживаясь, Аннелиза привязала один конец паруса к штырю с наружной стороны каюты, а другой заткнула за канат, которым были обвязаны бочки. Затем подставила бадейку под согнутый наподобие желоба парус и стала собирать дождевую воду. Сейчас чистая влага была ценна вдвойне, так как питьевая вода, взятая в Африке, имела солоноватый привкус. В предвкушении предстоящего удовольствия горло ее непроизвольно сжалось.

Она опять вспомнила о Майкле. За всю дорогу он ни разу не выпил и чашки дождевой воды. О чем бы она ни думала, даже о самых обыденных вещах, ее мысли всегда возвращались к нему. Ни один здравомыслящий человек не стал бы так маяться из-за этого твердолобого преступника. Бог с ним – пусть уносит в могилу свои тайны, если ему так хочется.

Аннелиза собрала все силы, чтобы не поддаться унынию, всегда считавшемуся большим грехом.

Она вернулась в свою каморку, разыскала ненавистный воротник и пристегнула к вырезу платья. После стольких месяцев пребывания на море и многочисленных стирок воротник превратился в убогую тряпку, но зато больше не сдавливал горла. Она попыталась энергично расправить его пальцами, чтобы хоть таким образом придать нужную форму, но вскоре оставила это занятие. Чего ради? Скоро корабль прибудет на Банда-Нейру, а там воротник ей больше не понадобится. Как только на горизонте покажется ее новая родина, она переоденется в свадебное платье и вышвырнет старое одеяние в море. Тогда и корабль, и каждый, кто находится на нем, особенно этот доводящий ее до безумия контрабандист, навсегда отойдут в прошлое.

В каюту вновь робко постучали. Аннелиза на дюйм приоткрыла дверь и сквозь щель увидела тревожное лицо Клопстока.

– Простите, но капитан просит вас никуда не выходить. Ураган приближается слишком быстро.

– Не беспокойтесь, я останусь в каюте! – прокричала она.

Вряд ли он услышал ее ответ, так как в ту же секунду налетел шквал. Обмотав себя веревкой вокруг пояса, помощник капитана нагнул голову и стал пробираться сквозь завесу брызг к матросам, готовившим корабль к предстоящему испытанию.

Аннелиза снова закрылась в каюте, ее знобило. Она стала звать Страйпс, но кошки нигде не было. Вероятно, убежала в одно из своих тайных укрытий. А может, она прошмыгнула в люк и спряталась в темноте на нижней палубе у Майкла? Без кошки каюта выглядела как никогда мрачно. Аннелиза зажгла свечу и, почувствовав, что от нее стало веселее, добавила еще фонарь. Потом она вспомнила о бадейке с дождевой водой.

К счастью, ветер на время стих. Воспользовавшись этой передышкой, Аннелиза открыла дверь и втащила бадейку внутрь, затем зачерпнула полную чашку и всласть напилась. Вода была прохладна и вкусна… Но вдруг ее рука с чашкой остановилась сама собой. Майкл опять завладел ее мыслями. Он сидел один в темноте, не видя, как их корабль, подобно соломинке, мечется по волнам, и не ведая, что до высадки остается всего несколько дней.

Ветер, будто проникшись сочувствием к ее тревогам, дал ей еще одну передышку. «Остров сокровищ» взлетел на гребень, а затем осел в утихшие волны. И тогда воздух огласился неистовыми криками матросов. Она высунулась из двери и увидела, что все они собрались на корме. Одни наверху занимались снастями, другие, задрав головы, с палубы наблюдали за их работой. «Не повредило ли ветром мачту», – с тревогой подумала Аннелиза.

И тут ее взгляд упал на дополнительный люк. Зияющее отверстие находилось менее чем в дюжине ярдов от двери, у которой она стояла. Матросы не стали задраивать его, видимо, для того, чтобы во время шторма в случае необходимости самим укрыться внизу. Незаметно проникнуть в эту черную пасть представлялось ей пустячным делом.

Но зачем? Дать Майклу напиться, изворотливо подсказал внутренний голос. Попрощаться, поправила она себя.

Наверное, будет ужасно неудобно держать фонарь и бадейку одновременно, но другого выхода у нее не было. К счастью, вскоре она убедилась, что можно нести фонарь и воду в одной руке, а другую освободить, чтобы держаться за перила.

Снова задул ветер, а низкие стонущие звуки предвещали дальнейшее ухудшение погоды.

Не оставив себе времени на перемену решения, Аннелиза пересекла палубу и проникла в люк.

Глава 7

Едва лестница осталась позади, Аннелиза остановилась и на секунду привалилась к стене. Ей пришлось потратить слишком много сил на спуск, потому что корабль бросало то вверх, то вниз, да еще и болтало из стороны в сторону. Она понимала, что ее необдуманный поступок может обернуться для нее крупными неприятностями. Если Фербек увидит ее здесь, он посчитает своим долгом доложить Питеру Хотендорфу, что его жена, «благочестивая дщерь компании», тайком бегала в трюм навещать преступника.

Если бы у нее была хоть капелька благоразумия, ей следовало стремглав бежать наверх и тут же запереться в каюте. Коль скоро она собиралась занять достойное место в обществе и снискать уважение, то ей и вести себя нужно было соответственно. Теперь она могла оказаться в положении не лучшем, чем кошка, неспособная без посторонней помощи выбраться наверх.

Тем не менее бадейка с водой постоянно напоминала ей, что поблизости находится человек, долгое время лишенный даже глотка свежей воды. Аннелиза еще раз быстро взглянула вверх на открытый люк и, повернувшись, пошла дальше вглубь темноты.

Некоторое время до нее еще доносилось эхо шторма, но постепенно звуки становились глуше, и, когда она прошла через весь грузовой трюм, снаружи уже совсем ничего не было слышно. Лишь накрепко привязанные грузы поскрипывали, словно стремясь сдвинуться со своих мест. Аннелиза прокладывала дорогу между возвышающимися грудами всевозможной поклажи, стараясь держать спину как можно ровнее, чтобы не потерять равновесия.

Наконец корзины и тюки остались позади, и луч фонаря выхватил из темноты стойла. Единственная уцелевшая овца, привязанная за ноги во избежание падения во время качки, с тупым смирением смотрела на Аннелизу из своего угла. Клети с курами опустели. Последняя птица сидела на насесте и суматошно хлопала крыльями, чтобы не свалиться.

Повернув голову, курица сдавленно закудахтала.

Этот невнятный звук, видимо, насторожил пленника. Из темноты тотчас послышался его голос:

– Убирайся к черту! Все вам мало, никак не натешитесь!

Очевидно, он принял ее за кого-то из матросов. Она поставила бадейку и крепче сжала фонарь. Пучок света заплясал во мраке, выдавая дрожь ее рук.

– Это я, – тихо сказала она. – Я, Аннелиза.

Сначала она подумала, что Майкл не услышал ее, тем более что под боком у него квохтала рассерженная птица и все вокруг раскачивалось вместе с судном. Однако в следующий миг до нее донеслись звон цепей и шуршание кожаных подошв по соломе.

– Стойте, не подходите!

Столь неожиданный приказ мгновенно отрезвил ее. Аннелиза и не предполагала, что он может отвергнуть ее общество. В ней заговорили чувства, составлявшие слабую и всегда тщательно скрываемую часть ее души. Это потаенное начало призывало ее вернуться в безопасное место, на палубу, и не рисковать будущим ради нового свидания. Для этого не требовалось больших усилий. Однако если она могла облегчить свою участь, то Майкл – нет.

– Я принесла воду! – крикнула Аннелиза. – Дождевую воду. Свежую, холодную как лед.

Слова ее были встречены продолжительным молчанием.

– Уходите. Я ничего не хочу, – раздалось наконец из темноты.

– Глупости. – Она приблизилась к его загону, но Майкл, быстро отодвинувшись вглубь, скрылся в темноте у задней стенки.

Удивленная и обиженная его отказом, Аннелиза приподняла фонарь. Майкл рывком опустил голову, но спрятать ее от качающегося пучка света было невозможно. Не окажись у нее во второй руке бадейки, она, наверное, зажала бы себе рот рукой, чтобы не закричать. Майкл с ног до головы был покрыт инеем.

Аннелиза ничего не понимала. Откуда здесь взялся иней? Изо всех сил пытаясь успокоиться, она стала внимательно присматриваться к пленнику. Его кожа вплоть до последнего дюйма была затянута тусклой белой пленкой. От этого его черные волосы выглядели седыми, борода словно смерзлась, на кончиках бровей образовались белые кристаллики. Одежда Майкла превратилась в хрупкую скорлупу, напоминая заиндевелыми складками выстиранное белье, вывешенное на холодное зимнее солнце, на лбу у него проступали капельки пота. Они скатывались по щекам на бороду и дальше к шее, и после них на коже оставались дорожки телесного цвета. Аннелиза почувствовала, как у нее самой над верхней губой проступила испарина и, невольно проведя по губе языком, ощутила солоноватый привкус.

И тогда она все поняла. Фербек не только не поскупился на воду, но даже перевыполнил обещание. Теперь Майкл Роуленд ежедневно получал душ из морской воды. Они устраивали ему обливания соленой водой, и соль вытягивала соки из его кожи, оставляя на ней после высыхания раздражающую жесткую корку. В тех местах, где кожа соприкасалась с воротником, образовались воспаленные красные бляшки. Можно было только догадываться, какие страдания причиняли Майклу эти ванны. Собственный пот, растапливая засохшую соль, разъедал его раны.

Майкл отвернулся, и на его скулах вздулись желваки. Несомненно, он стыдился своего жалкого вида, и Аннелиза прекрасно понимала его – она по собственному опыту знала, каково ощущать превосходство других и собственное бессилие. Пока она подвешивала фонарь на крюк, оба хранили молчание; но уже в следующую секунду, не раздумывая, не опасаясь, что Майкл легко может схватить ее, она побежала к нему, на ходу отстегивая воротник. Даже этот слабый свет, не способный пробить темноту, на миг ослепил Майкла, и он скорее почувствовал, чем увидел ее быстрый бросок через разделявшую их запретную зону. Обнаружив ее около себя стоящей на коленях, Майкл растерянно заморгал. Аннелиза окунула воротник в дождевую воду и затем, не отжимая, приложила прохладную ткань к его лицу, потом еще и еще.

Чудесная свежая вода просачивалась через соль к его коже. Пленник прикрыл глаза и только слегка подрагивал под ее чудодейственными прикосновениями.

– Отчего вы так заботитесь обо мне? – прошептал он.

Аннелиза на секунду прервала свое занятие.

– Я делаю это из гуманных побуждений, не более. Все, кому плохо, нуждаются в сострадании. Не имеет значения, кто это – ослепший осел, которого ведут на живодерню, или беззубый пес, вынужденный умирать от голода.

Она произнесла свою маленькую речь с видом человека, которого давно занимали подобные проблемы, как будто много часов вынашивала эти мысли и подбирала слова для их выражения.

– Я польщен. Очень почетная компания. Что может быть прекраснее замечательного трудяги осла – самого преданного из всех животных.

Она моментально пресекла его остроты:

– Перестаньте, а то как бы ваши вопли не привлекли сюда кого-нибудь похуже.

– Слушаюсь, госпожа учительница! – Он постарался через силу улыбнуться.

Пока она обтирала ему веки, Майкл наслаждался ее прикосновениями, легкими, как крылышки мотылька, а едва у него появилась возможность открыть глаза, принялся наблюдать за ней. Когда она забирала материю в горсть и отчищала ему бороду, от усердия между бровями у нее появлялись весьма милые складочки. Снова обмакнув воротник в прохладную воду, Аннелиза раскатала его во всю длину и тут заметила, что он рассматривает ее.

– Сейчас будем вытирать вам рот, – сказала она почти шепотом, отводя взгляд.

Всего один слой ткани отделял кончики тонких пальцев от его губ. О Боже! Он ощущал ее тепло. Когда она дотронулась до верхней губы, рот его невольно приоткрылся, и из него вырвался шумный вздох. Прохладная вода потекла в горло, но эти несколько капель не могли устранить страшной сухости после длительной жажды.

Аннелиза снова опустила воротник в воду и прижала к его губам. Смоченная ткань перестала быть барьером – ее будто вовсе не существовало. Биение крови в кончиках пальцев передалось пленнику, и его нижняя губа дрогнула в унисон другой, еще более чувствительной части тела, пребывавшей дотоле в безмятежном покое. Теперь разбуженная плоть недвусмысленно напоминала ему, что он все еще мужчина.

Аннелиза погрузила свободную руку в воду, откинула голову назад и открыла рот, чтобы напиться из пригоршни. Несколько крупных капель упали мимо и потекли по ее гладкой шее, оставляя мокрые блестящие следы. Ненароком оброненная влага так и просила приблизиться и слизнуть ее, словно бесценную добычу. Если бы на Майкле не было оков, вероятно, ему трудно было бы справиться с этим желанием.

Поймав устремленный на нее пристальный взгляд, Аннелиза вспыхнула.

– Я просто хотела попробовать воду, – сказала она. – Убедиться, не слишком ли она просолилась от воротника.

Но Майкл ничего не замечал, он сгорал от безумной страсти. Погасить этот жар могло разве что омовение в ледяной купели вскрывшейся полыньи.

Он попытался умерить свой пыл и привести в порядок мысли. Проклятый голландец! Наверняка специально подослал ее, чтобы дать ей возможность выведать то, что ему нужно. Майкл набычился, словно готовясь к нападению, и подался вперед.

Только тут Аннелиза осознала свою незащищенность. Воротник выскользнул у нее из рук, и она, быстро отойдя назад, беспомощно остановилась, подобно завороженному еноту перед хитрой ловушкой. Ее широко раскрытые карие глаза настороженно поблескивали в тусклом свете, а одежда на груди натягивалась от участившегося дыхания.

Майкл тут же сделал шаг назад. Он хотел попросить, чтобы она снова подошла, но усилием воли подавил в себе это желание.

– Мне надо идти, – прошептала Аннелиза. Она жестом показала на бадейку. – Я только хотела принести вам воды и сказать, что мы попали в шторм.

Она попятилась еще дальше и, когда ее спина уперлась в ограждение, протянула руку за фонарем.

– Постойте. – Майкл презирал себя за жалобные нотки в голосе. – Какой смысл возвращаться наверх, если разыгралась непогода? Что вы будете там делать?

– Молиться за вас, Майкл Роуленд, молиться даже после того, как узнаю, что вас нет в живых. Буду просить Бога, чтобы он ниспослал свое прощение тому, кто погубил себя из-за каких-то ничтожных орехов.

– Ну тогда уж точно моя душа обретет спасение, – хмыкнул Майкл, переходя на прежний шутовской тон, не желая показать, насколько его задели ее слова. Она будет молиться за него, когда он будет мертв! – Аннелиза!

Это имя звучало у него в голове. Бесподобные, ласкающие слух звуки. И оно так подходит ей. Майкл прикрыл глаза. Его губы задрожали при воспоминании об ощущениях от прикосновения ее пальцев.

– Уходите, если хотите. Не в моей власти задержать вас.

Майкл достаточно хорошо знал женщин и не очень удивился тому, что последовало за этими его словами. Едва он отпустил ее, как Аннелиза тут же вернулась и повесила фонарь обратно на крюк. Сцепив руки, она воздела их к небу, словно собираясь тут же помолиться за него. Потом прижала стиснутые кулачки к губам, но лишь на миг, потому что корабль качнуло и она была вынуждена схватиться за перегородку, чтобы не упасть. Все это время широко раскрытые, полные тревоги глаза пытались пробиться сквозь маску его безразличия.

– Давайте поговорим, Майкл. Не обязательно о том, что хочет знать капитан. Расскажите о себе, прошу вас.

Она пожелала что-то знать о нем? Ее заинтересовал Майкл Роуленд, человек, а не контрабандист?

Внутри его все словно ожило.

– Если хотите поговорить, подойдите ближе, – сказал он.

Аннелиза отрицательно покачала головой.

– Подойдите, не бойтесь, – настаивал Майкл. Сделав рывок к бадейке, он вытащил все еще плававший там воротник и повесил его себе на руку, так что тот начал покачиваться взад и вперед.

– О Боже! – вскрикнула Аннелиза. – Я чуть не забыла его! Отдайте же, здесь ничего не должно оставаться из моих вещей, иначе все узнают, что я была у вас без разрешения капитана.

Майкл скомкал воротник в кулаке, собираясь швырнуть ей, но внезапно его рука остановилась. Эти голландцы уже достаточно показали свое вероломство. Вряд ли на самом деле все обстояло так, как выглядело внешне. Хитрый капитан действительно мог задумать этот спектакль, чтобы заставить его разговориться, и Аннелиза только разыгрывала роль скромницы жены.

Майкл исподлобья бросил на нее взгляд: Аннелиза смотрела на него, дрожа от испуга и кусая губы. Нет, такая не могла прийти сюда, чтобы предать. И она обещала молиться за него.

– Оставьте здесь этот воротник, – сказал Майкл. – Мне будет приятно получить от вас подарок. Как вы на днях справедливо заметили, радоваться жизни мне осталось недолго: за такое короткое время никто и не узнает, что он у меня.

– Вы ошибаетесь.

Аннелиза быстро повернулась и ловко пробралась в дальний конец загона, где за ограждением вырисовывалось нечто, обернутое парусиной. Она потянула за веревку, и часть покрывала соскользнула вниз.

– Посмотрите сюда, Майкл. Эту вещь мой муж выписал из Амстердама. Когда мы прибудем в Банда-Нейру, они станут ее выгружать. Вас отсюда переведут в другое место, и тогда они обнаружат воротник. Вы не сумеете его спрятать. Поэтому, прошу вас, верните его.

Аннелиза еще больше отодвинула парусину. В лучах фонаря заблестела лакированная поверхность, похожая на черное дерево, а потом Майкл различил контуры дверцы с бронзовыми ручками и петлями, а также причудливым гербом, увенчанным буквой «Х».

– Так вот это что такое… – с изумлением произнес он.

В этот момент роскошный экипаж предстал его глазам во всей красе. Майкл не удержался и захохотал.

Аннелиза выпрямилась с оскорбленным видом, как и подобает приличной женщине, возмущенной неуважением к ее супругу.

– Не пойму, что здесь смешного! – обиженно проговорила она.

– Боюсь, что вы зря мечтаете о свадебной прогулке в карете.

– Сомневаетесь, что мой муж захочет поехать со мной?

В эту минуту Аннелиза выглядела такой неуверенной, что Майкл вдруг испытал щемящее чувство жалости, приглушившее желание потешаться дальше.

– Странно, что он вообще распорядился везти на острова эту колымагу. Заказал бы лучше что-нибудь путное. Уж он-то должен знать, что она там ни к чему.

– А по-моему, очень мило. Мне нравится, – упрямо произнесла Аннелиза.

– С вами все ясно. Я вижу, вам до сих пор ничего не сообщили о тех местах, где вам предстоит жить.

– Естественно. Этого просто некому было сделать. Муж не пожелал слать письма и ждать ответа. Я почти ничего не знаю не только о своем новом доме, но и о нем самом, а он обо мне и того меньше. – Под конец ее голос прервался, словно это признание одновременно и смутило, и напугало ее.

Майкл медленно встал и, поморщившись, выставил перед собой левую ногу, которую свело судорогой. Огрубевшими пальцами он принялся разминать мышцы бедра. Но боль казалась пустяком на фоне занимавших его мыслей. «Я знаю, как ее зовут, а он нет». Эта капля близости заставляла его испытывать торжество победителя. Ему хотелось кричать от восторга.

– Видите ли, на островах Банда вообще нет экипажей. Ни у кого. Там нет ни лошадей, ни крупного рогатого скота. У них на учете каждый дюйм площади, и земля целиком пущена под мускатный орех.

– Но хоть какой-то домашний скот должен быть, – удивилась Аннелиза, и тут же, как бы в подтверждение ее предположения, заблеяла овца.

Словно боясь, что животное услышит ее следующие слова, она добавила значительно тише:

– Вообще я люблю баранину.

– Там не держат овец. Свиней еще может быть. Так что вам больше никогда не есть парной говядины и не пить молока. Свежего сыра вы тоже не увидите. Там нет места для цветников и газонов. Вы не встретите ни одного гумна. Они не прокладывают дорог.

– Неужели это правда? Уж дороги-то в любом случае должны быть. Я… мне… это совсем не нравится. Сидеть на месте – не в моем характере. Мне нравится гулять. Я могу подолгу бродить в одиночестве. Между прочим, капитан говорил, что у меня будет много приятных маршрутов.

– Вероятно, он имел в виду просеки между ореховыми деревьями. Только там особенно не разгуляешься. Они извилистые и узкие, ширина тропинок рассчитана на сборщика с корзинами. Вы, наверное, представляете, как выглядит вьючный скот. Вот так и они ходят с двумя корзинами на шее. Вряд ли вам позволят там гулять без сопровождения. Тем более вы не сможете кататься верхом, и, если захотите навестить своих друзей, вам не придется ехать в экипаже. На островах экипаж не вызывает у людей ничего, кроме раздражения и презрения.

Презренная вещь. Извращенный каприз богатого человека. Бесполезная дорогостоящая игрушка. Питер Хотендорф приобрел ее и приказал везти чуть ли не за полземли только для того, чтобы продемонстрировать ей свою мощь и состоятельность. Судя по качеству работы и росписи, заказы каретнику и художнику были сделаны несколько лет назад. В этот проект ее муж вдохнул мыслей больше, чем в план женитьбы, и, разумеется, на доставку махины из дерева и металла он потратил куда больше усилий, нежели на перевозку своей новой жены из плоти и крови.

В продолжение всего разговора Аннелиза не отнимала руки от поверхности экипажа, видимо, надеясь, что это придаст ей силы. Теперь ее рука выглядела безжизненно поникшей, и Майкл понял, что только сейчас его гостья осознала истинное положение вещей. Дрожащими пальцами она подоткнула парусину обратно под веревочные петли.

– Вы должны помочь мне бежать, – неожиданно произнес пленник в каком-то безумном порыве, наконец-то высказав вслух несбыточную мечту, не оставлявшую его ни днем ни ночью. – Помогите мне освободиться, и мы вместе убежим с этого корабля.

На губах Аннелизы появилась грустная улыбка.

– Это невозможно, Майкл. Не забывайте – я замужем.

– Вы даже не видели человека, которого называете своим мужем.

– Это не важно. Наш брак скрепил данный мною обет.

– Но его произносили только вы. Он этого не делал. Вы сами сказали, что еще должен быть заключительный этап с обоюдной клятвой…

– Питер Хотендорф пожелал вступить в брак по доверенности. Перед Богом и в присутствии свидетелей я дала согласие стать его женой и таковой себя считаю.

– Не верю! Лучше спросите себя о том, что вам подсказывает сердце.

– Больше, чем вы можете предположить. Оно говорит, что я принадлежу Питеру Хотендорфу и скоро стану его женой в полном смысле слова.

– Значит, всему виной чертова клятва!

– Я уже говорила вам, что вряд ли мы поймем друг друга. Вы – преступник, и этим все сказано. Даже если бы у меня была хоть малая толика интереса к вашему побегу, я бы никогда не убежала вместе с вами и не стала подвергать своего мужа такому позору.

Майкл вскинул голову:

– Хорошо, тогда по крайней мере помогите мне выбраться отсюда. Я убегу один.

– Я не могу предать компанию. Моя жизнь неотделима от нее. От нее зависит судьба моей матери. Именно компания дает ей средства к существованию.

В глазах Аннелизы блеснули слезы. «Не плачь, не надо», – так и вертелось у Майкла на языке. Интересно, как бы она повела себя, если бы он сейчас обнял ее и стал утешать? Что бы она стала делать, если бы он прижал ее хрупкое тело к своей взбунтовавшейся плоти?

Майкл прикрыл глаза, пытаясь подавить в себе желание.

– Отдайте мой воротник, пожалуйста.

– Только если вы поможете мне. Разыщите и уничтожьте мешочек с орехами, тогда у капитана не будет улик против меня.

– Вы такой же, как все. Притворяетесь, будто я вам нравлюсь, а на самом деле хотите использовать меня в своих интересах. – Аннелиза проговорила это с отчаянием человека, слишком часто попадающего в ситуации, когда на него возлагают неприятные обязанности.

Майклу хотелось закричать, хотелось заставить ее признать, что она неверно судит о нем. Но что он мог возразить? Когда он поклялся изменить свою жизнь и думать прежде всего о себе, он не представлял, что впоследствии может оказаться в таком затруднительном положении, как сейчас. Ему и в голову не приходило, что придется требовать помощи от испуганной молодой женщины, у которой и без него хватает забот. Ее судьба была ему далеко не безразлична, но он не хотел обнаруживать перед ней своих чувств.

– Не зря же я жулик. – Майкл снова заговорил притворно-шутовским тоном. – Был и есть. Мой «кодекс чести» обязывает из всего извлекать выгоду. Не будет мзды, не видать вам воротника.

Аннелиза закусила губу.

– Я не могу освободить вас и не могу обыскивать каюту капитана. Где я возьму этот мешочек? – Она сложила ладони наподобие пирамиды и приложила в губам. – Что, если я пообещаю написать вашим близким? Я сообщу им о том, что произошло с вами. Разумеется, я не буду писать, что вы потеряли достоинство и стали преступником. Напишу, что вы… умерли. – Она с трудом проглотила комок в горле; ее лицо залилось краской и взгляд обратился в сторону экипажа Питера. – Хотя я помню, как вы отзывались о своей семье. Вы сказали, что были рады расстаться с родственниками. И все же, случись такое несчастье с близким человеком, каждый был бы рад получить весточку.

Пытаясь отделаться от странного чувства, возникшего после сказанных ею слов, Майкл засмеялся.

– Боюсь, обо мне уже некому беспокоиться.

– Не может быть, – настаивала Аннелиза. – Кто-то да остался. Моя мама всегда говорила, что англичане – народ семейственный. Где только в мире у них не объявляются родственники!

– Я не англичанин. Больше не англичанин. Два года назад я оставил британский военный флот и стал колонистом. Если быть точным, я гражданин Виргинии.

Только бы Аннелиза не поделилась его секретом с капитаном. И без того не известно, сколько колонистов уцелело, с тех пор как его дернуло покинуть Виргинию. Тем более они не поблагодарят его, если голландский корабль зайдет в Чизапикскую бухту и уничтожит все, что выросло на их земле.

– Так вы колонист? Как интересно! Но… разве вы не пират?

– По необходимости, Аннелиза. Хотя должен признаться, что для этого занятия у меня очень подходящий характер.

К этому моменту все ее страхи и слезы, казалось, были напрочь забыты. Теперь ее сжигало неуемное любопытство.

– Пират и колонист, – повторила она. – Скажите тогда, для чего вы собирались провезти орехи? Собирались сажать ореховые рощи?

Майкл был поражен, с какой быстротой сработал ее логический ум, насколько ее занимала тема, от которой большинство женщин постарались бы уклониться. И он решил рассказать ей хотя бы часть правды о своей миссии.

– Несмотря на умеренный климат Виргинии, кое-чего мы там добились. Кроме всего прочего, мне удалось раздобыть немного семян мускатного ореха для посева. Правда, для этого пришлось прокатиться на Ран-Айленд – там у меня есть старые друзья по флоту. Они согласились мне помочь, достали эти орехи, и я отвез их в Виргинию. Как видите, на этот раз сорвалось, но буду пробовать снова.

Аннелиза не перебивая слушала рассказ контрабандиста, однако весь вид ее выражал такое недоверие, что от него даже сам воздух как будто стал прохладнее.

– Майкл, мой воротник, – мягко напомнила она. – Пожалуйста.

В ответ пленник протестующе замахал рукой и сунул воротник под рубашку. Аннелиза издала слабый крик отчаяния.

– Только после поцелуя, – услышала она вкрадчивый голос, и сердце ее упало.

Аннелиза часто наблюдала за матросами, когда они рассаживались на палубе и начинали расправлять снятые для починки паруса. Но и в этой позе никто из них не занимал столько места, сколько занимал сейчас Майкл Роуленд. Его ноги выглядели неестественно длинными даже в таком положении. К тому же они были необыкновенно упругими и легко поддерживали мускулистый торс.

– Один маленький поцелуй, – певуче протянул Майкл, поглядывая сквозь полузакрытые веки своими янтарными глазами. Его поза напоминала позу ленивого представителя семейства кошачьих с плавными мягкими движениями, но готового в любой момент одним прыжком настигнуть свою жертву.

– Джентльмену не пристало предлагать такие вещи, – проговорила Аннелиза, стараясь не обращать внимания на трепет в груди.

– Я мошенник, а не джентльмен, прошу подарить мне всего лишь один скромный поцелуй. Неужели это так много для смертника?

Все возвращалось на круги своя – Майкл взялся за прежние шуточки. Однако Аннелиза никогда не подозревала, что флирт может быть таким… приятным. И все же, какой ужас! Как могло случиться, что она позволила себе оказаться здесь и заниматься подобными вещами?

Но может быть, невинные поцелуи так же приятны, как флирт?

Она внимательно посмотрела на Майкла, вспоминая, как стирала с его лица соль и сквозь материю ощущала пальцами его тепло. Он тоже заметил ее пристальный взгляд, и с его насмешливой улыбкой произошли какие-то странные превращения – в ней появилась чувственность, предвещавшая намерение слить губы с губами, в точности следуя их очертаниям, сообщая жар и пульсирующее давление двум их телам.

Аннелиза вдруг поняла, что он предлагает ей выбор, возможно, единственный в жизни. Она могла целовать его или нет по своему усмотрению и желанию. Однако согласие могло оказаться для нее последним удовольствием. Как только ее брак обретет реальность, прерогатива поцелуев отойдет к Питеру. Он будет требовать их от нее, когда ему заблагорассудится, без обсуждения и разрешения.

Майкл ободряюще подмигнул ей.

– Хорошо, – сказала она. – Но только один поцелуй.

Смех журчащим ручейком сорвался с ее губ. Она не хотела выглядеть в его глазах нетронутой новобрачной, путешествующей шесть месяцев в полном одиночестве. Она была в восхищении от того, как ей удалось это произнести. Ей казалось, что она похожа на многоопытную кокетку, привыкшую к ухаживаниям, снисходительно позволяющую своим поклонникам дарить ей безобидное удовольствие.

Майкл медленно стал подниматься. Он двигался осторожно, как опытный объездчик, примеривающийся к молодой кобылке, чтобы случайно не спугнуть ее и не обратить в бегство. Согнув палец, он поманил девушку к себе.

В ответ на его молчаливую команду Аннелиза сделала шаг, потом второй. Наконец она приблизилась настолько, что уже не стало видно его лица. Она смотрела ему в плечо, чувствуя, как его жар заполняет теплом пространство между ними. Хотя Майкл заправил волосы за уши, одна прядь все же выбилась и коснулась ее шеи. Волосы все еще были влажными, их мягкие кончики шевелились от ее дыхания.

– Я готов, – сказал он. – Вот мои губы.

Аннелизе показалось, что его голос дрожит от волнения. Она слегка откинула голову и подняла глаза.

– Только одно условие. Вы не должны трогать меня руками. Даже не пытайтесь.

– Никаких рук, – согласился Майкл. – До тех пор, пока вы сами не пожелаете.

– О нет, этого не случится.

Майкл стоял над ней со склоненной головой, так что при разговоре их губы почти соприкасались. Аннелиза почувствовала, как ее лицо зарделось от смущения. Ей вдруг безумно захотелось убежать. Все равно в своих цепях, как собака на привязи, он не смог бы ее догнать. Но до встречи с мужем оставалось совсем недолго, а ведь Питер имел за плечами большой опыт, и он будет сравнивать ее поцелуи с поцелуями оплакиваемой им покойной жены. Наверное, нужно радоваться предложению пленника, коль скоро он дает ей возможность приобрести навыки, которыми она до сих пор не обладала. Наверное, сейчас ей нужно представить, что она целует Питера…

Майкл смотрел на нее пристальным взглядом, полным страсти, и золотистый сверкающий огонь мгновенно вымел из головы Аннелизы все мысли об упражнениях перед встречей с мужем. Этот поцелуй должен принадлежать стоящему перед ней отважному пирату, и только ему.

Она слегка подалась вперед и привстала на цыпочки. Повинуясь бессознательному желанию, она прикрыла глаза и еще выше подняла подбородок, стараясь сохранить равновесие, пока Майкл, наклоняясь, приближал рот к ее губам.

Словно стремительный горячий поток пронесся сквозь нее. Чтобы устоять на ногах, ей ничего не оставалось, как только придвинуться еще ближе и упереться в широкие плоскогорья его груди. В этот момент жадные губы Майкла прижались к ее губам. Они были обжигающими, твердыми и одновременно нежными, нежнее всего, что только могло создать воображение. В них ощущалось настоятельное, нетерпеливое желание, подкрепляемое внутренней, скрытой силой. Источник ее был замурован ниже, в некоем интимном месте, откуда он посылал свои мощные импульсы подобно незатухающему маятнику.

Аннелизе захотелось, чтобы Майкл обнял ее и она могла ощущать его руки. Она даже застонала и, открыв глаза, неохотно оторвала губы, как тюльпан, противящийся отделению от материнской луковицы.

– Аннелиза!

Он впился в нее горящими глазами, полными неприкрытой жажды, и этот взгляд пробудил в ней новое, неизведанное чувство.

Разрозненные луковицы тюльпанов… Вместо своего поселения Майкл отправится в Амбоину, на верную смерть, а ее «пересадят» на Банды, к Питеру.

Питер. Одно только эхо, возникшее после мысленного произнесения его имени, сразу очистило ее голову от фантазий, как будто не на Майкла, а на нее вылили соленую воду.

– Мой… мой воротник, – заикаясь произнесла она и отступила назад.

Свет в глазах Майкла потускнел, веки опустились.

– Берите, – сказал он. – Вот здесь, в рубашке.

Аннелиза неуверенно попробовала оттянуть его рубашку возле пояса, проникая между тканью и телом.

Когда она дотронулась до него, Майкл вздрогнул. От его реакции и ощущения горячей гладкой кожи у нее ослабели колени. Она сама не заметила, как обе ее руки оказались под его рубашкой и пробежали по упругим вьющимся волоскам к массивному мускулистому щиту, охраняющему сердце. От прикосновения нежных пальцев в мощных равномерных сокращениях произошел сбой, и Аннелиза испытала упоительное ощущение женской власти. Первый раз в жизни она почувствовала себя желанной. Ее желали как женщину, такой, какая она есть. За этим желанием не стояло заранее оговоренной цели воспроизводства потомства или выполнения супружеских обязанностей по контракту. Желание Майкла было простым и сильным, как любое первородное чувство.

Когда она осознала это, ее бросило в дрожь. Молодое, упругое, брызжущее мужской силой тело превратило и ее в трепещущий сгусток желания. Но это влечение не было чисто физическим. Прежде всего Майкл притягивал ее как неординарная личность, как человек с сильным характером, который не могла скрыть шутовская маска.

– Обнимите меня, – прошептала она.

Одной рукой он обвил ее талию, а другой – с бережностью отца, держащего новорожденного, благоговейно прижал ее голову к груди.

В этот момент корабль накренился, и Майкл обнял ее еще крепче. Кандалы со звоном сдвинулись, удерживая их обоих в плену разгорающейся страсти. Буря в их сердцах теперь казалась им сильнее, чем шторм, бушевавший наверху.

Майкл зарылся лицом в волосы Аннелизы и поцеловал ее. Откинув ей голову назад, он начал пробегать губами и языком по ее шее, потом обхватил ладонями за ягодицы и приподнял, придвигая к себе. Когда он остановился, самой интимной частью тела она ощутила плотность его пробудившейся плоти, которую отделяли от нее только ее платье и его брюки.

Майкл наклонился и опустил ее на солому. Тяжело дыша, они некоторое время смотрели друг на друга; потом он протянул руку к вырезу ее платья и принялся расстегивать пуговицы. Цепь, соскользнувшая с его запястья, улеглась в ложбинке у нее на груди, но ей хотелось чего-то более ощутимого, весомого, горячего. Она жаждала, чтобы Майкл прикоснулся к ней, придавил своим телом…

Аннелиза подняла руку и сама стала помогать ему. Ее путающиеся пальцы принялись дергать за пуговицы и ленточки на сорочке, но он хотел обойтись без нее, препровождая каждое удавшееся действие тихим рычанием. Вскоре ее обнаженная грудь предстала его голодному взору.

– Ты еще прекраснее, чем я ожидал, – прошептал Майкл, обдавая ее жарким дыханием. Он проследовал губами по ее шее до груди, затем каким-то неведомым образом незаметно отодвинул лиф и воздушную сорочку. Теперь она лежала перед ним обнаженной до пояса. Но таким же она хотела видеть и его. Как безумная Аннелиза вцепилась в рубаху Майкла и начала тянуть вверх и вниз, пока до нее не дошло, что снять ее невозможно из-за оков на запястьях. Тогда она принялась водить руками по твердым жгутам мышц и курчавой поросли на его животе. И все равно ей этого было мало.

– Майкл? – произнесла Аннелиза шепотом, в котором слышалась мольба.

– Ты – моя, – раздалось в ответ. – Моя навсегда.

В считанные секунды Майкл с поразительной ловкостью избавил ее от платья, сорочки и даже успел снять с нее туфли и чулки. Его губы доставали повсюду, доказывая, что она действительно принадлежит ему.

Эти ласки превратили Аннелизу в пульсирующий ком страсти. В какой-то момент ей показалось, что у нее отказал разум и ей уже никогда не связать хотя бы двух мыслей. И тогда Майкл, на миг остановившись, захватил в руку ее плоть. Он начал дразнить ее своими длинными пальцами, вызывая нестерпимо острые ощущения, одновременно истязая таким же образом ее правый сосок.

– Аннелиза, решать тебе. – Она почувствовала, как его палец продвинулся вглубь, к барьеру, предусмотренному природой, дающему женщине возможность хранить свой самый драгоценный дар. – Один Бог знает, чего мне это будет стоить, но если ты скажешь, чтобы я перестал, я сделаю это.

Его трясло от неутоленного желания. Впереди у него не было ничего, кроме неминуемой смерти, и он знал об этом. Вряд ли в оставшееся время его прекрасному телу мог выпасть еще один шанс изведать наслаждение. Тем не менее Майкл сам предлагал ей сделать выбор.

Аннелиза ни секунды не сомневалась, что ни богатство, ни высокое положение мужа не идут ни в какое сравнение с тем, что может ей подарить этот необыкновенный узник. Она могла отблагодарить его лишь одним равноценным подарком, предложить единственную вещь, принадлежащую лично ей, так же как и право распоряжаться этой вещью.

– Я хочу, чтобы ты продолжал, Майкл.

Тогда он лег между ее бедрами.

– Обхвати меня ногами, – прошептал он ей на ухо. – И держись за меня крепче.

Она послушно сделала, как он сказал, – сейчас ей ничего не хотелось так сильно, как быть возможно ближе к нему, зарыться в его тело, в самую сокровенную его часть. И в ту же секунду он сам совершил это. Аннелиза ощутила его, огромного, горячего и твердого в своей самой чувствительной точке. От потрясения у нее широко раскрылись глаза. Потом Майкл вошел в нее, и ее напрягшееся тело прильнуло к нему, доказывая им обоим, что она рождена именно для того, чтобы принадлежать ему. Как только Аннелиза отдалась новым волшебным ощущениям, боль показалась ей ничего не значащим пустяком и довольно скоро прошла.

Майкл старался щадить ее, и от этого она чувствовала скованность в его могучих плечах, напряжение тугих мышц против своего живота. Но корабль и шторм мешали ему держать себя в узде. Порывы ветра непрерывно обрушивались на корпус судна; эти звуки походили на страстный аккомпанемент той буре, что бушевала в них.

Аннелиза услышала приглушенные раскаты грома как раз в тот момент, когда в ней произошел собственный взрыв, накрывший ее своей мощной волной.

В тот же миг и у Майкла вырвался крик облегчения. Однако он не собирался отпускать ее, да она и не думала уходить, хотя кандалы на его запястьях вдавливались в ее нежную кожу. Ей безумно хотелось унести с собой эту отметину, но она понимала, что должна возвратиться в свой прежний мир такой, какой пришла.

Пленник обернул кулак ее волосами, и цепи, скользнув, легли на нее. Он легонько отвел ей голову назад, чтобы обнажить шею, потом принялся покрывать ее поцелуями, и тогда все то удивительное, что произошло совсем недавно, повторилось снова.

Аннелиза не представляла, сколько времени прошло. В какой-то момент она поняла, что корабль идет обычным ровным ходом и что им не нужно больше упираться ногами в пол и держаться за перекладины.

– Шторм кончился. – Проговорив это, Аннелиза принялась отыскивать в соломе свою одежду. Она натянула через голову сорочку, а затем платье. – Теперь мне нужно идти.

Майкл, не отвечая, пристально смотрел на нее. Воздух вокруг них струился жаром. Их желание еще полностью не утихло.

– Да. Теперь пора. И впредь не приходи одна. Это слишком рискованно.

Аннелиза покорно кивнула, выражая готовность последовать его совету:

– Пожалуйста, мой воротник.

Майкл пошевелил бедрами и приподнялся достаточно высоко, чтобы она могла извлечь из-под него материю, сохранившую его тепло и еле уловимый запах. Аннелиза повернулась и приложила воротник к щеке, словно пыталась продлить ощущения от недавних объятий.

– Я должна идти, – снова сказала она.

В устах, все еще жаждавших его губ, эти слова казались кощунственными.

– Иди и, ради нас обоих, не возвращайся! – воззвал он тихим, хриплым голосом, после того как понял, что она вновь бросала его одного в темноте.

Глава 8

Когда Аннелиза подошла к люку, то, к своему ужасу, обнаружила, что кто-то успел закрыть его сверху.

Сколько она ни толкала крышку, та не поддавалась. Тогда, прекратив бессмысленную борьбу, она спустилась обратно и притулилась у стены возле лестницы. В этом месте при открытом люке ее должны были сразу заметить. Раз она оказалась в ловушке, приходилось просчитывать последующие шаги и предвидеть возможные осложнения. Если удачно имитировать безумную радость, когда моряки придут спасать ее, может быть, удастся отвлечь внимание капитана, и он не станет ее пытать.

Масло в фонаре выгорело почти до конца. Оставшиеся капли чадили и разбрасывали в стороны шипящие брызги. Несколько ужасных часов Аннелиза провела в темноте, трясясь от страха, не зная, то ли возвращаться к Майклу, то ли ждать здесь, когда ее отыщут. В конце концов она пришла к выводу, что второе все-таки лучше. Если ее застанут в его объятиях, это будет полной катастрофой для них обоих.

К тому же Майкл сказал, чтобы она больше не приходила. Она знала, что он хотел ей добра, но где-то в тайниках ее души притаилось крошечное зернышко неуверенности. Может быть, за этими словами стояло что-то большее? Он презирал сентиментальность, считая, что сочувствие делает человека уязвимым и приносит ему лишь неприятности. Если Майкл на самом деле исповедовал такие взгляды, то он мог и не хотеть ее возвращения.

Ее все еще мучили сомнения, когда сверху послышался резкий щелчок и люк открылся гораздо быстрее, чем она ожидала. Только тут стало ясно, сколько часов, похожих на быстротечные минуты, провела она в объятиях Майкла. Аннелиза зажмурилась от хлынувшего в темноту солнечного света.

– Она здесь, капитан! – неистово завопил матрос, открывший люк.

Вскоре в отверстие со всех сторон просунулись любопытные лица. Чуть позже Фербек растолкал матросов и сам спустился по лестнице. Клопсток немедленно последовал за ним, а потом к ним присоединились еще два человека.

– Слава Богу! Мы тут чуть с ума не посходили. – Фербек, казалось, еле сдерживался. Он стоял с негнущейся спиной, сжатыми кулаками, и вид у него был скорее взбешенный, чем обеспокоенный. – Мы думали, вас смыло за борт во время шторма.

Аннелиза вздрогнула. Ей и в голову не приходило, что из-за нее может возникнуть такой переполох; она беспокоилась только о позоре, который могла навлечь на себя, и наказании, ожидавшем Майкла.

Страйпс юркнула сквозь кольцо мужчин и запетляла по ступенькам вниз, к Аннелизе. Остановившись, она с урчанием стала тереться об ее ноги.

– Простите, капитан, я не хотела причинять вам беспокойство. Это все из-за шторма. Я пошла искать кошку, думала, что она могла спуститься на нижнюю палубу. Когда я добралась сюда, мне показалось, что здесь спокойнее и…

Должно быть, ее слова выглядели жалким лепетом. Она прикусила губу, чтобы сдержать поток слов, выдававших ее волнение.

– Я приказал вам оставаться в каюте.

– Да, – прошептала она. – Я знаю.

– Мы повсюду вас искали, и я лично подходил к этому люку три часа назад. Разве вы не слышали, как я кричал вам?

– Наверное, как раз в это время я попыталась пройти к главному люку, заблудилась и… стала плакать.

– Вот как? Дайте-ка я на вас погляжу.

Капитан за подбородок поднял ее лицо к солнечному свету, и его губы вытянулись в строгую линию.

– Что-то вы чересчур покраснели, и губы у вас опухли.

Кому как не ей было знать, отчего это произошло. Аннелиза вспомнила, как Майкл ненасытно требовал ее губы, и ее бросило в жар, от этого лицо заполыхало еще сильнее.

– Я же вам говорю, что плакала. За ночь все губы искусала, чтобы не разреветься еще сильнее.

Фербек недоверчиво хмыкнул и отнял руку. Опустив голову, Аннелиза, к своему ужасу, увидела кусочки соломы, прицепившиеся к краю ее юбки. На корабле было только два места с подстилкой из соломы – это загон для скота и карцер Майкла. Если капитан заметил солому, то он, конечно, догадался, где она была.

– Клопсток, сходите к пленнику. Посмотрите, как он там после шторма, и потом зайдите ко мне.

– Хорошо, капитан.

Дав поручения другим морякам и отпустив их, Фербек остался вдвоем с Аннелизой. Он выразительно взглянул на соломинки, прилипшие к юбке.

– Я полагаю, вам понятна моя тревога. Когда вас вверили мне, у меня не было повода для беспокойства за ваше здоровье. Мне бы очень не хотелось сообщать вашему мужу, что я чего-то недоглядел. – Лицо капитана стало медленно покрываться красными пятнами.

– Мое здоровье? Но теперь, после того как вы меня освободили, я чувствую себя прекрасно.

– Вы меня не поняли. Иногда с человеком внезапно случается лихорадка, которая сильно вредит здоровью. После нее женщина перестает быть такой, как прежде.

Между прочим, до этой ночи она не была женщиной, и нечего ему так волноваться.

– Ваш муж может остаться недоволен вашим состоянием, и мне придется держать ответ. Занятие не из приятных, поверьте.

– Моему мужу нет до этого никакого дела, и в контракте ничего подобного не оговорено. Если ему что-то не понравится во мне, то пусть винит себя.

Некоторое время Фербек внимательно изучал ее.

– Хорошо, – сказал он наконец со вздохом. – Но теперь вам придется оставаться в каюте до конца поездки.

– Вы переводите меня на положение заключенного?

– Это ненадолго. Скоро мы будем на Банда-Нейре, нам осталось пройти чуть больше ста морских миль.

– Сколько это по времени?

– День, может, немного больше – все зависит от ветра.

– Всего один день? Тогда… тогда, наверное, вы захотите, чтобы я еще раз допросила пленника?

Худшего вопроса она не могла задать. Не понятно, каким образом именно в данный момент ей пришла в голову эта мысль. Однако Фербек как будто даже обрадовался случаю поговорить на столь щекотливую тему.

– С моей стороны, – сказал он, – было большой ошибкой обременять вас какими-либо обязанностями. Я ужасно жалею и сознаю ответственность перед вашим мужем. Единственное мое желание сейчас – это избежать неприятных объяснений.

Аннелиза все поняла. Фербек догадывался, что она обесчещена, и в первую голову винил себя, потому что сам подтолкнул ее к разговору с Майклом.

– Это наша общая ошибка, капитан, но надо ли докладывать о ней моему мужу? Ему совсем не обязательно знать, что я оставалась наедине с опасным преступником.

– Хорошо, согласен. Но не забывайте – на ошибках учатся. Отныне путь на нижнюю палубу вам заказан. Надеюсь, вы меня поняли?

– Да, капитан. – Аннелиза опустила голову, чтобы Фербек не увидел выступившие у нее на глазах слезы.

Вскоре она убедилась, что исполнение приказа Фербека было для нее лучшим выходом. В поведении экипажа произошли заметные изменения. Раньше моряки старательно демонстрировали свое безразличие к ней или, во всяком случае, старались скрыть свой похотливый интерес. Теперь же, когда она направлялась в свою каюту, они провожали ее совсем другими взглядами. По их глазам она видела, что им доподлинно известно, где она провела минувшую ночь.

Никто открыто не обвинял ее в общении с преступником, никто не показывал на нее пальцем и не называл шлюхой, однако всеобщее осуждение словно витало в воздухе.

Мужчины всегда считали, что она может пойти по стопам матери, но уверенная в своем целомудрии, Аннелиза могла держать голову высоко и гордо. Теперь она поняла, что помогло ее матери сохранить чувство собственного достоинства. Если Бритта, отдаваясь любимому человеку, была так же счастлива, как она с Майклом, то и у нее не было причин ни для стыда, ни для раскаяния.

Закрывшись в каюте, Аннелиза чувствовала себя изгнанником, попавшим наконец в святилище. Жара всегда действовала на нее подавляюще, но сейчас она стала просто непереносимой, потому что ей больше нельзя было гулять по палубе. Пришлось раздеться, оставив на себе лишь сорочку, но все равно она продолжала обливаться потом. Тонкая просвечивающая ткань уже почти не закрывала плоти и не скрывала жажду ласки. Только теперь до нее в полной мере дошло, почему мать так настойчиво внушала, что приличные женщины ни днем ни ночью не расстаются с ярдами пышных складок из шерсти – оказывается, это удерживало их от безумия. Стоило Майклу Роуленду начать раздевать ее, как страсть мгновенно вышла из-под контроля. А когда он снял с нее все, она уже задыхалась и корчилась от возбуждения как неуемная блудница.

Разумеется, Питер все равно узнает правду, и довольно скоро. Он поймет, что ее «состояние здоровья» в том смысле, о каком иносказательно говорил капитан, действительно необратимо подпорчено. Она перестала быть непорочной, и хотя право распоряжаться собой принадлежало ей одной, она не исключала, что от нее попросят объяснений.

Но как на грех, ей никак не удавалось сосредоточиться и подумать, что она будет говорить мужу. Мысли ее все время возвращались к минувшей ночи, к Майклу. Возможно, дело было в одежде, оставшейся на ней после той встречи. Если бы она сменила ее на свадебное платье, может быть, ей удалось бы направить свой ум в нужное русло. Наверное, это неплохая идея, подумала она и стащила с себя сорочку.

Когда Аннелиза вынула из запылившегося муслинового чехла свадебное платье и приложила на миг к груди, у нее тут же возникло странное ощущение неприятия. И все же она влезла в него одним махом, даже не подумав о белье и юбках. Шелк растекся по голой коже рук и ног, коснулся прохладой груди, еще не остывшей от прикосновений Майкла…

Чуда не произошло. Платье не смогло заглушить чувств, пробужденных близостью с пленником.

Аккуратно подобрав шелк, Аннелиза опустилась на колени возле своего сундучка и откинула крышку. Здесь находился скудный запас нижнего белья и предметов дамского туалета, поверх которого покоилась массивная шкатулка. Аннелиза вынула из нее тяжелую, унизанную драгоценными камнями брачную перчатку и натянула на руку – так рыцарь надевает доспехи, готовясь к схватке с врагом.

Однако битва не увенчалась победой. Покаяния души не состоялось. «Твой брак недействителен, – нашептывал ей внутренний голос. – Ты ему не жена».

Аннелиза осторожно залезла в постель, расправила на себе платье, положила на пояс руку в перчатке, и тут же драгоценные камни своими острыми гранями врезались в ее тело сквозь ткань свадебного платья. Она подложила под перчатку другую руку, чтобы не испортить шелка, и прикрыла глаза. Вот так в будущем ей предстоит лежать в своей постели в ожидании мужа каждую ночь до конца дней.

Но больше всего Аннелизу пугало то, что она теперь уже не чувствовала себя женой Питера и скорее походила на мертвеца, с единственной разницей: в отличие от покойника она ощущала боль. Но может, и правда лучше быть мертвой, чем сознавать, что ты неверная жена, влюбившаяся в обреченного преступника?

– Я влюблена в Майкла Роуленда, – произнесла она вслух. Этих слов оказалось достаточно, чтобы снова пробудилось страстное желание. У нее задрожали руки. Призвав на помощь всю свою волю, Аннелиза продолжала лежать в свадебном платье, с брачной перчаткой на руке, тогда как сердце ее рвалось к Майклу. Теперь она была готова без оглядки мчаться в трюм, чтобы сделать то, о чем ее просил пленник, – освободить его и убежать вместе с ним.

– Я люблю его, – снова повторила она, прислушиваясь к сладкому замиранию волшебных звуков. Только сейчас Аннелиза поняла, что, вероятно, знала это с первой минуты, когда на палубе он прошел мимо нее. Все последующие дни Майкл оставался узником, но настоящей пленницей была она. Так было и тогда, когда он целовал ее и когда они предавались любовным утехам. Все ее ощущения напоминали бурное пробуждение природы. С Майклом в ней возрождалась жизнь, без него она гасла и умирала.

Неудивительно, что сейчас ее тело напоминало пустой кокон, трепещущий на ветру. Аннелиза больше не сомневалась, что вся оставшаяся жизнь пройдет в смятении и опустошенности, если Майкла не будет рядом.

У нее оставалось чуть больше одного дня. После этого она произнесет слова завершающей клятвы и начнет новую жизнь в качестве почтенной супруги Питера Хотендорфа. А до той поры у нее есть возможность оставаться Аннелизой Вандерманн – любовницей Майкла Роуленда. Вот почему она должна увидеть его хотя бы еще раз.

Как и ожидала Аннелиза, число дозорных на палубе резко возросло, однако теперь все их внимание было сосредоточено исключительно на море, и ей ничего не стоило у них за спиной незаметно проскользнуть в дополнительный люк. На этот раз она не рискнула брать с собой лампу и ограничилась лишь свечой, которую зажгла при помощи кремня, как только удалилась от лестницы на достаточное расстояние. Она предпочла бы не делать и этого, но побоялась, что без света не сумеет найти дорогу. К тому же ей пришлось бы усиленно смотреть по сторонам, чтобы не налететь на что-нибудь впотьмах и не наделать шума.

Едва она приблизилась к его тюрьме, как Майкл зашевелился. Тихое позвякивание цепей означало, что он готовился к встрече. Как ей ни хотелось ободрить его, она не решалась подать голос, пока не оказалась совсем близко.

– Это я. – Аннелиза перегнулась через ограду его загона и подняла свечу, чтобы свет падал ей на лицо.

– Так ты все-таки рискнула?! – Он широко улыбнулся и тотчас спрятал улыбку. Однако радость чувствовалась уже в самом его приветственном возгласе. Майкл ждал ее появления! Такого в ее жизни никогда не было. Она подумала, что, наверное, будет вспоминать об этом до конца жизни, с безумной жаждой снова испытать пережитое.

– О, Майкл, мне так нравится, как ты произносишь мое имя!

Спохватившись, что едва не выдала себя, она залилась краской. Но им отпущено так мало! Надо было ловить каждый миг и черпать из него как можно больше.

– Я предупреждал, чтобы ты не приходила, а ты не слушаешься. Тебе не следовало так рисковать.

Свеча всколыхнулась от того, что ее рука внезапно задрожала, и пламя чуть не погасло. Почему он так говорит? Тревога и желание увидеться с ним были столь велики, что она оставила сомнения и пришла сюда. Однако сейчас Аннелиза была в растерянности, так как не понимала истинного смысла его слов. Может быть, Майкл действительно больше не хотел ее? В отчаянии она бросилась было назад, но его взволнованный срывающийся голос заставил ее остановиться.

– Я беспокоился за тебя. Какое счастье, что вчера они не застали тебя здесь.

Аннелиза прикусила губу, не зная, как быть. Нужно ли ему знать, что произошло на самом деле? Молчание – это еще не ложь.

Но если открыть Майклу, что она попалась и что Фербек запретил ей появляться на нижней палубе, он немедленно отошлет ее обратно. Поэтому она решила проявить осторожность.

– Я должна сообщить тебе, что через день мы будем на островах Банда.

– Ах вот как… Я так и думал.

Эти слова прозвучали на удивление равнодушно, словно она сообщила ему о цене на яблоки, а не о том, что им осталось недолго быть вместе. Аннелиза подошла ближе и только тут увидела, как потемнело его лицо.

– Не знаю, как я это перенесу, Майкл.

– Ничего, справишься. Ты сильная.

«Я сильная», – молча согласилась она. Сколько времени ей приходилось подавлять в себе эту силу, запрятывать ее в самые дальние тайники души, пока однажды она не задумалась над тем, каким чудом в ней вообще уцелела ее воля. Только Майкл видел в ее силе нечто ценное и прекрасное. Он единственный поощрял в ней чувство собственного достоинства.

В кромешной тьме, окружавшей их, свеча имела не последнее значение, поэтому Аннелиза была вынуждена держать ее, тогда как ей очень хотелось освободить руки для Майкла. Неожиданно ее глаза наткнулись на экипаж Питера. Там должен быть кронштейн для фонаря…

Так оно и оказалось. Правда, кронштейн, похожий на чашу, был слишком широк, и поэтому свеча стояла в нем косо; расплавленный воск капал на полированный бок дилижанса, оставляя на нем горячие блестящие дорожки, а постепенно твердевшие капли превращались в стеариновые слезы. Аннелиза погладила одну из них, ощущая кончиками пальцев еще не остывшую комковатую поверхность, затем быстро повернулась к Майклу.

– Я пришла сказать, что люблю тебя.

Руки Майкла крепче ухватились за цепи, а костяшки его пальцев побелели настолько, что можно было только удивляться, как железо не лопнуло от такого усилия.

– Любовь – удел глупцов, – услышала она в ответ.

– Согласна. Ни одна женщина не позволила бы себе большей глупости.

Аннелиза двинулась к нему, чувствуя, как шелковые юбки ласкают голые ноги, как скользит лиф по вспухшим соскам.

– Раньше ты не надевала это платье. – Майкл отвел глаза от облегающего шелка, чтобы во всеоружии встретить ее взгляд. – Ты рассказывала, что у тебя всего два платья. Второе – свадебное. Это оно? Но ты сказала, что его не должен видеть никто, кроме твоего мужа.

Собрав последние силы, Аннелиза стоически выдержала его взгляд, чувствуя при этом, как внутри ее вздымаются горячие волны желания, а тело словно пронизывают иголки.

– Я сказала, что надену его, когда буду давать обет. Настоящий обет, Майкл. Я даю его тебе, сейчас: я всегда буду любить тебя.

В ответ на ее признание последовал короткий смех.

– Ты не отдаешь себе отчета в том, что говоришь.

Аннелизу ошеломило его недоверие, но она и не думала сдаваться.

– Я не ребенок, Майкл. Тем более после вчерашней ночи. И это не пустые слова – я прекрасно понимаю, что говорю.

– Понимаешь? – Вызов в его голосе звучал так свирепо, что она непроизвольно отступила на шаг. – Ты заключила сделку, вступила в брак с человеком, которого даже не видела, а теперь толкуешь про…

Майкл внезапно замолчал. Было видно, как сжимается его горло, пытаясь произнести слово «любовь».

– Одним словом, ты предлагаешь себя мне.

– Но ничего другого у меня нет. Это все, что я могу тебе дать.

– Ты можешь освободить меня.

– Нет, только не это.

У нее упало сердце. В эту минуту в ее сознании происходила жестокая борьба между народившейся любовью и многолетней преданностью компании.

– Даже если бы я сделала это, что толку? Тебе одному не одолеть их всех на этом корабле. И как ты выживешь в открытом море? Я уже видела, как однажды ты пытался спастись, но ты не рыба, чтобы за несколько дней доплыть до берега.

– Не забывай, что мне хорошо знакома эта часть света. Если сейчас мы так близко от Банд, как ты говоришь, то очень скоро мы будем плыть мимо сотен крошечных островков, – их здесь видимо-невидимо. Некоторые из них настолько малы, что исчезают во время приливов, у других только верхушки торчат над водой.

– Вот почему капитан расставил так много дозорных!

– Здесь полно рифов и перекатов. Запросто можно сесть на мель. Да еще за пиратами нужно следить.

– За пиратами?

– Ну да. Это мои товарищи, Аннелиза, и они очень любят голландские суда. Ваши грузные неповоротливые корабли – прекрасный объект для охоты. Пираты безжалостно грабят их, потом садятся в свои маленькие лодки и как угри ускользают в безопасные места по узким проходам между островами. Я могу сделать то же самое. Пока ваши матросы будут смотреть вперед, я незаметно спрыгну с кормы и…

– Так, значит, я действительно не нужна тебе… – горестно прошептала Аннелиза.

Майкл низко опустил голову, и пламя свечи заблестело в его кудрях, рассыпавшихся вокруг могучих плеч. Но тут же он снова взглянул ей в глаза.

– Клянусь Богом, ты нужна мне. Нужна больше жизни. Если ты сейчас разомкнешь эти цепи, я стану твоим добровольным пленником и ничего другого не буду желать – лишь бы ты была рядом и прикасалась ко мне.

Аннелиза тихо вскрикнула и, подбежав к нему, опустилась на солому. Стоя на коленях, она робко протянула руку к его плечу. Вопреки ее опасениям он не уклонился и лишь вздрогнул, когда она дотронулась до него.

– Плохо, что так получилось. Не надо было нам влюбляться.

– Худшее из всего, что могло быть.

Резким движением головы Майкл откинул волосы назад. Их взгляды встретились, и ее обожгло огнем разгоряченных потемневших глаз. Глаза эти были полны желания, которое он считал предосудительным.

– Верно подмечено, что страсть лишает мужчину разума. – Майкл усмехнулся. – И она же подрывает силы женщины. Сейчас еще раз убедился в этом.

– Неправда, я никогда не чувствовала себя такой сильной, – прошептала Аннелиза и снова дотронулась до Майкла.

С глухим стоном он притянул ее к груди и стиснул в своих объятиях. Она почувствовала, как рядом забилось его сердце, подкрепляя ее своей мощью. Потом Майкл прижался губами к ее волосам и произнес ее имя. Аннелиза подняла подбородок, дав волосам свободно упасть с шеи, подставляя лицо жарким поцелуям.

Майкл ощупал ее от колен до пояса, словно хотел изваять для себя, потом двинулся выше, накрыл ей грудь ладонями и, упав спиной в солому, стал перекатывать Аннелизу на себя. Все это время он не переставал осыпать ее долгими сладостными поцелуями. Она извивалась в нестерпимом желании быть к нему как можно ближе и застонала от удовольствия, когда он наконец поменялся с ней местами. Теперь она лежала под ним, прижатая к теплой соломе всей тяжестью его тела. Это было восхитительное ощущение.

– Аннелиза? – Он коснулся губами ее губ и, пробежав выше, остановился у бровей.

– Да, Майкл?

– Я не могу любить тебя, ты не должна любить меня. Прошу тебя, дай мне эту клятву. Обещай, что не будешь любить меня.

– Я… обещаю, что буду стараться. – Голос ее задрожал. – Но разве сегодня мы не можем позволить себе этого? Ведь это так замечательно.

– Да, но только сегодня. Мы будем любить друг друга, как никто до нас не любил.

В тот же миг он погрузился в нее, и все обещания разом превратились в ничто, растворяясь в его имени. Аннелиза выкрикивала это имя снова и снова, а он дарил ей ощущения предыдущей ночи во всей их восхитительной остроте и полноте наслаждения.

Оплывшая свеча медленно догорала, и прерывающееся пламя отбрасывало на стены дрожащие тени. Аннелиза не могла устоять перед искушением еще раз потрогать тело Майкла, хотя уже была насыщена до предела. Она пробежала кончиками пальцев по завиткам, покрывавшим его грудь, и он блаженно вздохнул.

Но вдруг в нем что-то переменилось. В этом могучем теле появилось едва ощутимое напряжение. Майкл с шумом втянул воздух, как это делает человек, готовясь к выполнению неприятной миссии.

– Аннелиза, ты заслуживаешь лучшего, – сказал он. – Тебе бы лежать на мягкой постели, а не на соломе.

– Это не имеет никакого значения, Майкл! – воскликнула она, почуяв что-то недоброе в его словах. Страх усилился, когда Майкл приложил палец к ее губам в знак запрета.

– Таковы все влюбленные. Они не хотят ничего замечать и в пылу страсти обещают что угодно для любимого человека. Я тебя предупреждал, что этим кончится.

– Но я на самом деле готова сделать все, что ты попросишь.

Ей казалось, что она знает, чего он хочет. Свидетельство находилось прямо возле ее бедра – горячее и твердое. Она закрыла глаза и не удержалась от слабого стона в предвкушении удовольствия.

– Я почту за счастье принять этот дар.

– Нет, Аннелиза, не жди от меня такой щедрости. Сейчас тебе лучше одеться.

Майкл отстранился от нее и, пошарив в соломе, кинул ей платье. После этого он одернул свою рубаху. Каждое его движение сопровождалось звоном цепей, и лязганье металла только добавляло ей страха.

Аннелиза догадывалась, почему он так решительно хочет прикрыть их наготу. Она видела его отчаяние и беспомощность. Стоя в оцепенении, с платьем, прижатым к груди, она даже не пыталась одеться.

– Майкл… чего ты хочешь?

Он так и впился в нее горящими глазами:

– Свободы, Аннелиза. Не дай им убить меня.

Теперь, когда ее губы хранили сладость его поцелуев, когда в ее теле еще не прошло волшебное ощущение его близости, она не могла с ним не согласиться. Ей все равно не удалось бы забыть его главное чудо, которое она только что держала в руках, – воплощение необузданной мужской силы во всем ее великолепии. В голове у нее не укладывалось, что носитель этой огромной жизненной энергии превратится в прах, будет стерт с лица земли самым жестоким из всех существующих способов. Из-за маленькой горстки дутых орехов…

– Как я освобожу тебя, если капитан ни на минуту не расстается с ключами? Достать топор? Но он не годится. Не будем же мы рубить цепи!

– Зачем топор? Здесь достаточно прочного ножа. С его помощью я попытаюсь лезвием разомкнуть оковы возле запястья. Главное, чтобы цепи не мешали мне плыть.

– Это не поможет. Я видела, как ты барахтался в тот день, когда тебя схватили.

– Лучше утонуть, чем дать им кастрировать себя.

При упоминании о наказании, которое голландцы собирались применить к нему, Аннелиза содрогнулась.

– У них есть один нож, – сказала она. – Очень большой. Они все время держат его под рукой и используют, когда нужно чинить паруса или обрезать лопнувший трос. Я знаю, где он хранится, и могу попробовать достать его. Если быстро управимся, я успею положить его на место, потом спрячусь в каюте и буду ждать, когда они обнаружат, что ты исчез. По-моему, вполне подходящий план, ты не находишь?

– Боюсь, это не совсем так.

Аннелиза в недоумении вскинула голову.

– Капитан сразу поймет, что я не мог обойтись без сообщника, и тут же постарается найти его. Лучший выход – ничего не скрывать. Важно, как это подать. Главное, чтобы все выглядело как можно правдоподобнее.

Аннелизу охватил ужас.

– Неужели ты хочешь, чтобы капитан понял, кто тебе помог?

– Другого пути нет – только так мы гарантируем тебе безопасность. Но нам надо придумать какой-то убедительный предлог – всем должно быть ясно, зачем ты спустилась сюда по доброй воле…

В этот момент откуда-то появилась Страйпс. Кошка приближалась к ним, приветственно помахивая хвостом.

– А вот и выход! – обрадованно воскликнул Майкл. Теперь он мог вставить в свой хитроумный план недостающее звено. – Скажешь капитану, что разыскивала кошку. Объяснишь ему, что ты подошла ко мне и я сказал, что кошка застряла в парусине. – Майкл кивнул на экипаж ее мужа. – Когда ты поняла, что я обманул тебя, было уже слишком поздно. Тебе придется убедить его, что я силой заставил тебя помогать мне: ты пыталась спасти любимое животное, а я тебя на этом подловил.

Аннелиза вспомнила о тех подозрениях, которые она уже возбудила, и ей вдруг захотелось признаться Майклу, что Фербек запретил ей появляться на нижних палубах.

– Капитан ни за что не поверит в такое объяснение, – сказала она.

– Поверит, когда увидит тебя с кляпом во рту, связанную по рукам и ногам. Что ему еще останется думать?

– С кляпом? – испуганно прошептала она.

– Заткну тебе мою рубашку между зубами.

– И свяжешь?

– Твоим проклятым воротником. Порву и обмотаю вокруг лодыжек и запястий. Может, твой капитан и догадается, что ты приложила руку к моему побегу, но когда увидит, как ты пострадала, ему нечего будет возразить. Между прочим, если ты вдруг вздумаешь бежать вместе со мной, тебя обвинят в сговоре с преступником. В этом случае Фербек будет вправе прибегнуть к помощи закона. Тебя могут принудительно вернуть и подвергнуть наказанию.

– Я вижу, ты много над этим размышлял.

– А что мне еще делать? Времени у меня было хоть отбавляй.

То же самое она могла сказать про себя, но ее мысли текли совсем в другом русле. Она тонула в чувственном тумане воспоминаний, благоговейном осознании пришедшей к ней любви, в то время как Майкл изыскивал способы, как использовать ее для своего побега.

Аннелиза чувствовала растерянность и презрение к себе.

Ее мать много лет подряд предостерегала ее как раз от таких мужчин, как Майкл Роуленд, – и что получилось в итоге? Она не вняла ее словам и, встретив его, в первую же минуту совершила ту же ошибку, только во сто крат большую.

«Я не могу любить тебя, ты не должна любить меня», – так он сказал.

Но кто он, собственно, такой?

Майкл Роуленд не мог обеспечить ей такое же благополучие, какое предлагала компания. Он не мог дать ей свое имя или уважаемое положение в обществе, как Питер Хотендорф. Всю свою сознательную жизнь она провела в мечтах о том прекрасном дне, когда произойдет что-то необыкновенное и ее судьба станет совершеннее. Но чудес в этом мире не бывает – лишь воздаяния за глупые надежды.

– Ты говорил, что мы можем убежать вместе, – прошептала она, – но на самом деле вовсе не собирался брать меня с собой.

Он колебался лишь какую-то долю секунды.

– Нет, не собирался.

А может, это и к лучшему – быть связанной по рукам и ногам? Даже сейчас, после того как Майкл сам подтвердил, что лгал ей, она могла не устоять перед соблазном и последовать за ним. Она даже была готова нырнуть вместе с ним в морскую пучину, чтобы попытать счастья на каких-нибудь далеких островах среди пиратов. Как хорошо, что на ее руках и ногах будет хоть что-то, удерживающее ее от этого искушения. По странной прихоти судьбы, путами, которые помогут ей вернуться на путь истинный, будут лоскуты того же ненавистного воротника – символа удавки для всего живого.

Майкл, слегка повернув голову, не сводил с нее пристального взгляда – так ведет себя человек, ожидающий, что вот-вот получит удар в челюсть. Он еще не знал, что вопрос уже решен. Она не могла отказать ему.

Аннелиза не надеялась, что совладает с собственным голосом, и потому, натягивая платье и застегивая пуговицы, не проронила ни слова. Смахнув с шелка прилипшую солому и заправив волосы за уши, она вынула из гнезда огарок свечи и заткнула обратно парусину, закрыв ею натекшие восковые слезы.

– Ты еще вернешься?

Ее больно задели эти слова. Он сомневался в ней и не считал нужным этого скрывать.

– Да, – ответила она со слабым вздохом.

– Не забудь нож.

Она коротко кивнула и удалилась.

Ничего не видя вокруг, Аннелиза шла в свою каюту, размышляя над словами Майкла. Он прав, любовь делает женщину слабее. Но и мужчине она не прибавляет сил, а силы им обоим сейчас ох как понадобятся.

Глава 9

Аннелиза вновь бесшумно вошла в дверь загона, в котором содержали Майкла и где все последнее время он не жил, а ждал, дыша лишь наполовину, крепко сжимая цепи, не замечая онемевших пальцев. До последней минуты его не покидал страх, что она может не вернуться. Майкл не стал бы ее осуждать, если бы это произошло. Такой путь был для нее безопаснее и легче. Теперь он напряженно следил за ее приближением. Ножа при ней не было.

– Ты сменила платье и волосы подобрала… – В его голосе слышался вопрос.

Аннелиза только равнодушно пожала плечами. В колеблющемся пламени свечи она выглядела бледной как призрак – в лице ее, казалось, не осталось ни кровинки, глаза смотрели так скорбно, словно душа уже покинула тело. Эти превращения поразили пленника гораздо больше, чем смена наряда и подобранные волосы, и он по-своему истолковал их.

– Теперь ты сама видишь, Аннелиза, что я прав, – любовь толкает нас на заведомо неоправданные поступки, и мы подчас даже не задумываемся, чего это может стоить другому человеку…

– Не нужно сотрясать воздух бесполезными словами, – резко оборвала она. – Ты уже все объяснял мне.

– Послушай, в прошлый раз я слегка заболтался. Наверное, ты подумала, что…

– Не беспокойся, Майкл, я никогда не воспринимала всерьез твоих слов, как, надеюсь, и ты не придавал слишком большого значения моим. Я бы никогда не убежала с тобой, даже если бы ты стал меня упрашивать.

Разумеется, она сказала это, спасая свою гордость. И все равно он чувствовал себя уязвленным в самое сердце – взыгравшее самолюбие не желало мириться с тем, что она так легко отпускала его.

– Ты так много сделала для меня, а я не люблю оставаться в должниках.

– Знаешь, в чем твое несчастье, Майкл Роуленд? Ты слишком совестлив для преступника. Тебе кажется, что ты меня обидел, но, уверяю тебя, это не так.

Она остановилась так близко, что Майкл ощутил пробудившееся желание. Но сейчас ему было не до этого.

– Ты принесла нож? – В голосе у него зазвучал металл.

– Конечно. – Аннелиза сжала рукоятку ножа, спрятанного в складках платья. – Вот, держи.

Она протянула ему нож и осталась на месте, невинная, доверчивая как ребенок, но отчего-то эта ее покорность вызвала в нем не жалость, а злость.

– Принесла нож отчаявшемуся человеку, а теперь стоишь и ждешь! Не боишься, что я пущу его в ход не по назначению?

Аннелиза слегка наклонила голову и внимательно посмотрела на него:

– Ты что, собираешься убить меня?

– Может быть.

Она подняла подбородок, обнажив несколько дюймов нежной, незащищенной кожи.

– Тебе не удастся причинить мне боль, Майкл! – Голос ее звучал на удивление спокойно. – По крайней мере физическую.

За уверенностью, сквозившей в ее словах, стояло четкое осмысление происшедшего. Все самое сокровенное, что было в ней, он разрушил до основания, сделав ее по-настоящему незащищенной. Майкл понимал, что отныне она никогда больше не доверится мужчине с такой же легкостью, не отдастся с такой же свободой.

– Ты признался в своей вине, рассказал мне, что ты собираешься делать с теми орехами. Поэтому тебе и в самом деле разумнее убрать свидетеля.

Достаточно было Майклу услышать эти слова, чтобы в голове у него возникли самые неприятные картины. Он представил Аннелизу в окружении чиновников, полных решимости тем или иным способом выпытать у нее правду.

– Обещай мне, – потребовал он, – что никому не скажешь о своей роли в этом побеге. Никому и никогда.

Невеселая улыбка тронула ее губы.

– Не бойся, я много лет держала при себе свои мысли. Чему-чему, а этому я научилась. Я не выдам тебя.

– Но я пекусь не только о своей голове, Аннелиза. Ты не представляешь, на что способны мужчины – если они захотят допросить женщину, они душу из нее вынут.

Не приведи Господь, подумал он, чтобы по его вине голландцы взялись за нее. От одного этого предположения его захлестнула бессильная ярость.

– Я буду далеко, за пределами досягаемости. Я ничем не смогу тебе помочь.

Хотя его душа разрывалась от презрения к себе, он не был готов ценой собственной жизни избавить ее от испытаний, которые, несомненно, последуют. Если бы у него было мужество, ему давно следовало лишить себя жизни, но он этого не сделал. Аннелиза давала ему единственный шанс спастись, а инстинкт самосохранения был в нем настолько силен, что делал его неспособным к благородным и честным поступкам.

Нож, зажатый в его руке, наполнил Майкла безудержным желанием смести все, что стояло у него на пути, но он боялся, что грохот цепей привлечет сюда матросов. Только это и останавливало его.

Майкл бросил взгляд в сторону экипажа, бывшего все эти недели его соседом по камере, и у него в голове тотчас возник ненавистный образ: Аннелиза сидит в карете со стенками из полированного черного дерева, а напротив нее, развалившись, расположился ее муж, упивающийся каждой каплей ее бесценных сокровищ, всем тем, что по праву должно было принадлежать ему, Майклу Роуленду.

– Боюсь понаделать шума, – сквозь зубы процедил он. – А то вонзил бы нож в эту колымагу и бил бы, пока от нее не остались бы одни обломки.

– Но зачем?

– Затем. Я знаю, что твой муж засадит тебя в нее и будет один любоваться тобой.

«О Боже, – спохватился он, – она, наверное, сочтет меня идиотом. Нельзя же то превозносить до небес свое стремление к свободе, то талдычить о какой-то ревности!»

Но Аннелиза, кажется, ничего не заметила.

– Ты считаешь, что я красивая? – шепотом спросила она.

– Разве хоть кто-то может в этом усомниться?

Майкл покрепче сжал зубы, чтобы заставить себя угомониться и впрямь не искромсать экипаж. Поставив ногу на цепь как можно ближе к левому запястью, он вставил нож в охватывавшее руку металлическое кольцо и попытался раздвинуть его, но ему не хватало опоры. Тогда Аннелиза, не спрашивая позволения, наступила на цепь и стояла на ней до тех пор, пока кольцо не разомкнулось. После этого Майкл молча принялся за второе кольцо, а затем освободил ноги.

Покончив с кандалами, он остановился. Поза его не менялась: ему все так же нужно было сгибать шею, чтобы не задевать за потолок, но каждый удар его сердца провозглашал, что теперь он свободен.

– Не медли. Связывай меня и уходи, – решительно проговорила Аннелиза.

Оков больше не существовало, но Майкл все равно стоял неподвижно, насупившись, с упавшим сердцем и парализованной волей, прислушиваясь к внутреннему голосу, шептавшему чуть слышно: «Она хочет, чтобы ты ушел».

Он вглядывался во мрак черной дыры, где в полной темноте и одиночестве провел эти недели. Один шаг отделял его от долгожданной свободы – ему оставалось только выйти из светящегося кружка и позволить мраку поглотить себя.

Тогда он повернулся и притянул ее к себе.

В первый раз Майкл держал Аннелизу в объятиях как свободный человек. В первый раз между ними не было цепей.

– Спасибо тебе, – прошептал он.

Эти два слова были несоразмерны ее мужеству, и Майкл пожалел, что природа не одарила его большим красноречием. Он не знал, как донести до нее свою благодарность. Ему хотелось сказать, что доброта, которую она проявила к нему, восстановила часть его прежней веры в гуманность, а красота разожгла страсть, долгое время пребывавшую в спячке. Любовь возродила в нем веру в себя как мужчину, а героические усилия освободить его напомнили о старой притче, в которой говорилось, что чудеса на свете возможны.

Никакие объятия не были так сладки и горьки одновременно, как это прощальное прикосновение. Он прижал свою спасительницу так крепко, как только мог. Ему безумно хотелось поцеловать ее, вкусить еще раз ее сладость, но Майкл знал, что не сделает этого, потому что потом не сможет обуздать свою страсть.

– Прости меня, – произнес он, словно извинялся за все причиненные ей невидимые кровоточащие раны.

– Прекрати это и уходи, – взмолилась Аннелиза надрывным шепотом. – Уходи, пока я не попросила тебя остаться.

Она начала трясущимися пальцами отстегивать воротник, но Майкл удержал ее руку.

– Позволь мне. Нужно оставить следы борьбы, тогда капитан скорее поверит. – Он грубо оторвал воротник, разорвав при этом лиф. Аннелиза изумленно ахнула и вцепилась в края зияющей прорехи, стыдливо пытаясь водворить воротник на прежнее место.

– Постой, я еще должен привязать тебя.

Майкл помог ей сесть как можно удобнее, прислонившись спиной к стене и вытянув перед собой ноги, и при этом ему казалось, что сама судьба противилась этим противоестественным усилиям сковывать ту, которая рисковала многим, чтобы дать ему свободу. Но что он мог еще сделать, чтобы защитить ее, оградить от обвинений?

– Я оставила для тебя пустой бочонок из-под воды, – сказала Аннелиза. – На палубе возле перил, между мотками канатов. Так тебе будет легче держаться на воде.

– Благодарю. – Майкл принял этот дополнительный подарок коротким кивком головы.

– Ты хотел сделать для меня кляп из своей рубашки…

– Я… я не могу. – У него не было уверенности, что его прикосновения не останутся без последствий, – тогда Аннелиза снова предстала бы перед ним прежней страстной женщиной, трепещущей в чувственном экстазе. – Моя рубашка прогоркла от пота. От нее смердит.

– Ничего. Я спокойно отношусь к твоим запахам, Майкл. Они стали родными для меня.

Майкл сразу вспомнил, как недавно сам вцепился в ее воротник, когда решил, что они больше не увидятся. Как ему хотелось тогда, чтобы этот ужасный лоскут остался ему на память! Он был нужен ему, потому что касался ее кожи и хранил ее запах.

– Все-таки будет лучше, если ты заткнешь мне рот. В противном случае они удивятся, почему я не кричала.

– Да, пожалуй, ты права.

Майклу было так нелегко видеть, как она раздвигает губы – и не отвечать ей поцелуем; прикасаться пальцами к ее коже и волосам – и не продлить ласки; чувствовать ее теплое дыхание у себя на груди – и не прижаться оголенной кожей к ее рту. Но он не мог вовлекать свою спасительницу в эротическую игру, как бы ему самому этого ни хотелось. Лишь под конец экзекуции он как бы невзначай смахнул рукой слезинку с ее щеки; другая тем временем продолжала движение вниз, чтобы впитаться в кляп, который он смастерил из своей рубахи.

Такую же затычку из рукава Майкл зажал между зубами, чтобы из горла у него не вырвалось ни единого звука; потом повернулся и окунулся в темноту, оставив Аннелизу в тюрьме, предназначавшейся для него.

Глаза пленника без труда приспособились к мраку трюма, мышцы, сохранившие силу благодаря непрерывным упражнениям, позволили легко и неслышно подняться по лестнице. Крадучись, он прошел на палубу, зорко окинул взглядом сторожевые посты и убедился, что дозорные действительно были целиком поглощены наблюдением за морем. Так же тихо, остерегаясь любых неосторожных движений, Майкл осмотрел горизонт в поисках ближайшего острова. Неподалеку над водой возвышался небольшой горбатый бугор с неясными очертаниями, однако нить к спасению была такой непрочной. Для человека, лишенного возможности нормально плыть, несколько сот ярдов могли оказаться равносильными сотням миль. Майкл почувствовал страх и сглотнул неожиданно вставший в горле комок.

И тут он вспомнил, что Аннелиза говорила об оставленном для него пустом бочонке. Он обнаружил его точно в том месте, где она указала, между канатами, возле перил борта. Захватив бочонок под мышку, Майкл перелез через перила и прыгнул в воду «солдатиком», чтобы ненужным всплеском не вспугнуть дозорных.

Прохладная бездна потянула его вглубь, но бочонок, как поплавок, сразу вынес тело на поверхность. Майкл начал осторожно перебирать ногами, стараясь держать их под водой, чтобы не нарушать тишину. Он все дальше и дальше уплывал от «Острова сокровищ» и от женщины, которую любил.

Майкл исчез. Все произошло легко и просто. Вот так же, вероятно, когда-то распрощалась и мать с ее отцом. Чувствовала ли она такую же боль утраты, расставаясь с ним, зная, что он никогда не вернется? Мучило ли ее такое же тягостное ощущение предательства? В отличие от матери у Аннелизы не было даже такой привилегии, как возможность проводить любимого человека. Всего одну секунду он стоял перед ней в мерцании свечи, а уже в следующую скользнул за пределы света и скрылся во мраке трюма.

Она напрягла слух, но ничего не услышала. Наверху не было никакого шума, ничего похожего на всплеск от прыжка. Майкл исчез внезапно и бесследно, как будто его здесь вовсе не было и он существовал только в ее воображении.

Однако тело еще помнило его, как помнили сладостные ощущения те сокровенные места, откуда он взял единственное, что она могла предложить, – тайный драгоценный дар, принесенный с радостью, по собственной воле.

Аннелиза закрыла глаза и привалилась к стене. Если бы сейчас ей пришлось начинать все сначала, она сделала бы то же самое. А что до ее страданий, то скоро все телесные ощущения угаснут и перестанут напоминать о его власти. Она излечится от этой болезни, забудет его непреодолимый, единственный в своем роде запах и ощущения от приятного трения его бороды возле своей щеки или трепетного рта, склонившегося над ее грудью. В памяти останутся лишь печальные мысли, да и те с каждым прожитым днем будут притупляться.

Аннелиза подтянула ноги к груди и прижалась лбом к согнутым коленям. Не известно, сколько времени она провела в таком положении, прежде чем почувствовала чье-то прикосновение. Страйпс заскребла лапой по ее бедру, просясь на колени.

Как только Аннелиза опустила ноги, кошка вспрыгнула на нее и, мурлыча, начала мягко тереться о ее живот. Аннелиза откинулась обратно к стене, и благодарная за уступку Страйпс уютно свернулась клубком.

Майкл все предусмотрел. Он привязал ее не слишком туго, так что узлы не давили на запястья и руки не испытывали особого неудобства. Но все это теперь не имело никакого значения: она не чувствовала ничего, кроме огромных холодных волн, без остановки перекатывавшихся через нее, – совершенно невообразимое явление в душном замкнутом пространстве. Ее сотрясал озноб, и тело онемело так, словно ее оставили голой посреди ледяной пустыни. На миг ей даже показалось, что она умерла.

Глава 10

– Черт побери, как вы здесь оказались? И где пленник?

От неожиданности Клопсток уронил бадейку с водой, да так и застыл с открытым ртом. Вместо закованного гиганта – пассажирка с кляпом во рту, связанная по рукам и ногам, с дремлющей кошкой на коленях.

Словно не веря своим глазам, помощник капитана быстро огляделся вокруг. Громоздящиеся в темноте предметы напоминали декорации из когда-то виденного им прежде спектакля. Он словно ожидал в конце концов разглядеть Майкла Роуленда, скорчившегося где-нибудь в дальнем углу, как и подобает драматическому злодею.

Аннелиза сделала попытку освободиться, она даже застонала для большей убедительности, но вряд ли Клопсток ее услышал – похоже, он все еще не оправился от шока. Потревоженная кошка заворочалась у нее на коленях и недовольно замяукала, но потом свернулась калачиком и погрузилась в сон.

Наконец Клопсток повернулся к ней и подошел ближе. Он уже было начал отвязывать ее, но внезапно его рука неуверенно застыла в воздухе.

– Нет уж, погодите. Лучше я схожу за капитаном, пусть сначала он посмотрит…

Фербек ворвался в загон со скоростью урагана и сразу пришел в неописуемую ярость. Он весь затрясся от злости, по лицу у него пошли красные пятна. Аннелиза в ужасе вжалась в стену, только тут до конца осознав опасность своего положения. Она вспомнила, как Майкл умолял ее быть бдительной и не проговориться об истинной роли в его побеге. Наверняка он предвидел такую реакцию Фербека.

– Что все это значит? – грозно прорычал капитан.

Аннелиза молча смотрела на него. Даже если бы у нее не было кляпа во рту, она не смогла бы произнести ни слова, настолько была напугана.

Фербек принес еще один фонарь, и вдвоем с Клопстоком они превратили маленькое мрачное пространство в светлицу. Но в отсутствие Майкла загон уже не казался ей драгоценным пристанищем, еще недавно отгораживавшим их от всего мира. Свет обнажил отвратительное уродство выгороженного в трюме помещения, заставив ее по-новому взглянуть на свои поступки.

Боже! Что она наделала! По сравнению с матерью она оказалась еще большей грешницей. Ее мать просто безрассудно любила и потом всю тяжесть расплаты несла на своих плечах, она же связалась с обреченным человеком и поставила под угрозу завершение честного брака. Даже если Питер Хотендорф согласится произнести официальные слова клятвы после известия о ее выходках, все равно это не снимет с нее вины. Она обокрала его, отдав свою девственность другому, и освободила опасного преступника, человека, подрывавшего устои компании. Ради него она пренебрегла интересами матери и многих сотен добрых, честных голландцев, получавших благодаря компании средства к существованию.

– Вы будете отвечать или нет? – орал тем временем Фербек.

– Позвольте, я развяжу ее, капитан, и выну кляп, чтобы она могла говорить.

Не дожидаясь разрешения, Клопсток подошел к Аннелизе, и только тогда Фербек дал добро коротким взмахом руки, точь-в-точь как вождь древнего племени во время жертвоприношения.

Помощник развязал ее без малейшего труда, так что она даже испугалась, как бы Фербек не заметил, сколь непрочны ее узы. Однако капитану было не до того – он в волнении ходил взад-вперед, как разъяренный зверь, со злостью пиная ногами солому, служившую Майклу ложем, и выкрикивая ругательства на всех доступных ему языках. Лишь после того как Клопсток освободил Аннелизу и помог ей подняться на ноги, Фербек круто повернулся и словно прожег ее гневным взглядом.

– Ну? – грозно вскричал он. – Отвечайте же, как вы оказались на месте пленника?

Страйпс мирно сидела у нее на ногах и тщательно вылизывала поднятую лапку. Аннелизе нужно было лишь указать пальцем на кошку и экипаж, а затем слово в слово повторить придуманную Майклом байку о том, как она пыталась при помощи ножа вызволить запутавшееся в парусине животное, – но слова застряли у нее в горле. Ей хотелось плакать не только от боли после потери любимого человека, но и от осознания своих ошибок. Она всегда презирала женщин-нытиков и относилась к ним с определенным высокомерием, считая энергичность и решительность гораздо более подходящими качествами в этой жизни. Будь он неладен, этот Майкл Роуленд! Он украл у нее все это.

– Он… кошка… его зовут Майкл Роуленд, – начала было она и тут же залилась слезами.

Против всех ожиданий эффект оказался поразительным. Вряд ли она могла найти лучший способ помочь себе. Хотя лицо капитана оставалось хмурым, ярость его несколько поутихла. Несомненно, слезы слабовольных незадачливых женщин были ему знакомы и понятны.

Клопсток неуклюже похлопал ее по плечу:

– Ну будет, будет. Он обманул вас, этот негодяй, верно?

Аннелиза кивнула, по-прежнему продолжая давиться слезами. Она не лгала. По сути, так оно все и было.

– Сейчас вы должны подробно рассказать капитану, как это случилось. – Клопсток обнял ее за плечи и отвел к экипажу Питера.

Аннелиза устало привалилась к черной как смоль глыбе и провела рукой по вощеной дорожке, испортившей полированный бок. О, если бы она была верной женой, это напоминание о муже наверняка придало бы ей силы. Но она променяла верность на несколько минут страсти; пожертвовала всем – уважением, честью, надеждами на вполне респектабельное замужество, и все ради ласк какого-то пирата. За это теперь беспристрастный свидетель ее измены вместо поддержки платил ей насмешкой.

Кое-как собравшись и превозмогая презрение к себе, Аннелиза пролепетала невероятные объяснения, следуя плану, который они с Майклом заготовили незадолго до этого.

Когда, закончив, она решилась украдкой поднять глаза на капитана, ее затрясло от страха. Фербек смотрел из-под насупленных бровей с таким презрением, словно видел ее насквозь.

– Я не верю ни единому вашему слову, так и знайте! – Он был настолько взбешен, что у него срывался голос.

– Но… с какой стати… Зачем мне лгать?

– Чтобы спасти свою прелестную шейку, – прорычал капитан и с брезгливой миной поспешил отойти от нее. – Одного не могу понять: как этот мерзкий червь мог добиться вашего расположения – ведь мы ни на минуту не оставляли вас без надзора!

Не ясно почему, но отказ капитана принять эту ложь придал Аннелизе сил. Чувствуя, что к ней возвращается ее прежний боевой настрой, она приняла чопорный вид.

– Вы абсолютно правы, капитан. Вы и ваши люди следили за каждым моим шагом. Это просто вопиющее безобразие! А теперь вы еще и унижаете меня. Как вы можете сомневаться в моей лояльности?

– Вашему мужу не мешало бы поинтересоваться этой вашей лояльностью заранее, но он о ней еще услышит, можете не сомневаться. – Фербек с откровенным пренебрежением посмотрел на нее. По-видимому, гнев не оставил в нем ни капли уважения к ней, ни даже подобия участия. Это было оскорбительно. Он смотрел на нее так, словно знал, что семя Майкла Роуленда еще не успело остыть у нее между ног.

– Я возьму на себя труд, – продолжил капитан с кривой усмешкой, – объяснить господину Хотендорфу, каким образом мы упустили человека, так нужного для нашей компании, а также расскажу ему, какую мерзкую роль в этом сыграла его жена. И пусть он сам выбирает для вас наказание.

Капитан взмахнул рукой, призывая Клопстока следовать за ним. Ни тот ни другой даже не соизволили помочь ей подняться по лестнице. Никто не обращал на нее внимания и когда она вынырнула из люка на палубу, щурясь от солнечного света.

Теперь Аннелиза испытывала еще большее одиночество, чем у себя дома, в Амстердаме. У нее не осталось ничего, кроме воспоминаний; ей нечем было занять голову, кроме собственных мыслей; зато призрачный образ Питера Хотендорфа замаячил в сознании более явственно. Она обманула своего мужа. Отныне ей суждено постоянно жить с этой мыслью и чем дальше, тем глубже осознавать зависимость своего положения от человека, у которого будут все основания презирать ее.

Пройдя к себе Аннелиза улеглась на постель, хотя больше всего на свете ей хотелось остаться на палубе. В каюте не было иллюминатора, а она жаждала видеть море. Может быть, ей удалось бы разглядеть какой-нибудь остров и качающийся на волнах бочонок – это дало бы ей надежду на то, что Майкл, возможно, жив. Обливаясь потом, она думала о том, что в школе «Дочери компании» у нее по крайней мере была определенная роль. Но самое главное, у нее была надежда; она ждала, что в один прекрасный день все поймут, как они заблуждались в отношении ее, и примут в свое общество.

Теперь она лишилась всего. У нее даже не было возможности выразить малейший протест по поводу обращения капитана, потому что по существу Фербек был прав. У нее не осталось никакой защиты. Тем не менее она не могла признаться, что принимала участие в побеге Майкла, иначе бы ей грозила смерть.

Немного поколебавшись, Аннелиза достала из шкатулки брачную перчатку и надела ее, внушая себе при этом, что, может быть, ее представления ошибочны и надежда еще остается. У нее была возможность убежать вместе с Майклом, но она поступила честно и осталась, чтобы выполнить обязательства, как того требовало соглашение между ней и Питером Хотендорфом. Если он примет ее после всего случившегося, она постарается быть ему хорошей женой.

Однако как только Аннелиза попыталась представить себя в этой роли, в голове ее образовалась странная пустота.

Ее безрадостные размышления прервал донесшийся снаружи голос матроса:

– Вижу землю!

За дверью сразу раздался дружный топот ног. С палубы слышались скрип лебедок и потрескивание канатов – это матросы начали убирать паруса.

Почувствовав неожиданный прилив сил, Аннелиза быстро поднялась с постели. Наконец-то после многих месяцев она увидит землю! Волнение мигом оттеснило все ее прежние заботы. Она больше не воспринимала себя изгнанницей; во всяком случае, теперь это не имело большого значения.

Моряки были настолько заняты своими делами, что не обращали на нее никакого внимания. «Остров сокровищ» двигался вперед мимо крошечных выступов, поднимавшихся из глубины моря, – издали они напоминали дельфинов. Повсюду торчали дюжины таких миниатюрных островков. Как рассказывал Майкл, в Ост-Индии их насчитывалось до нескольких десятков тысяч, и многие из них были настолько малы, что их захлестывало даже невысокой корабельной волной; островки располагались так плотно друг к другу, что между ними, казалось, не прошла бы и гребная лодка. Аннелиза облегченно вздохнула, подумав, что побег Майкла и в самом деле мог завершиться благополучно.

Фербек отдал отрывистую команду, ход судна замедлился. Аннелиза схватилась за поручни, чтобы сохранить равновесие, так как корабль резко качнуло. Теперь уже и с палубы можно было заметить вдали неясные силуэты островов, увенчанных сочной зеленью. Долгожданные острова Банда. Впервые за многие месяцы глаза ее наслаждались живыми красками.

Тем временем матросы продолжали сворачивать паруса, и корабль двигался все медленнее.

– По правому борту Солнечные Ворота! – громко прокричал дозорный и затем принялся усиленно отдавать приказы жестами. Корабль выполнил сложный вираж, позволивший проскочить опасное место, и моряки снова перенесли паруса на нужный галс. Узкий проход между двумя коварными утесами с отвесными стенами и высокими вершинами, на которых вплотную друг к другу громоздилось невероятное количество деревьев, остался позади. Все это время голоса матросов и скрип снастей громким эхом отражались от скал.

Когда корабль миновал скалистый коридор и плавно вошел в гавань Банда-Нейры, воздух показался Аннелизе непривычно тихим, почти безжизненным. Шумы словно рассеялись в ярком, ослепительно синем небе.

Вид гавани всколыхнул в ее душе тоску по дому, где был похожий порт со множеством пакгаузов. Сразу же за ними сосредоточились дома пастельных цветов, которые все до единого были построены в истинно голландском стиле, без поправки на местный климат. От этого зрелища ей на секунду показалось, что корабль совершил что-то вроде обратного путешествия в пространстве и теперь входит в прибрежные воды Амстердама.

Однако она не могла не заметить и отличия. Непривычно колыхались на ветру тропические деревья, обмахивая длинными пушистыми ветками дома и складские постройки; позади них, накрывая своей тенью, возвышался массивный вулкан. До этого Аннелиза видела вулканы только на картинках. На уроках географии она объясняла своим ученицам, что эти с виду безобидные горы таят в себе угрозу извержения. Местный вулкан еще не потух окончательно: над кратером его высоко в небе зловеще курились желтоватые облачка – свидетельство непрекращающейся работы, которая шла в чреве громадного огненного котла.

В отличие от невозмутимо-деловой атмосферы Амстердама на Банда-Нейре жизнь била ключом. Отовсюду слышались ритмичные звуки бесчисленных барабанов и пронзительный свист бамбуковых дудок. На воде, раскачиваясь взад и вперед, цеплялись друг за друга кривыми скобами узкие лодки желтого, красного и синего цветов. Целый отряд таких лодок с двумя рядами коричневых улыбающихся гребцов направился встречать «Остров сокровищ».

Тяжелый всплеск за бортом возвестил о спуске якоря. Корабль резко качнуло.

Фербек прокричал приветствие на чужом языке, предназначавшееся людям в лодках. С легкостью, приобретенной за долгие годы практики, он спустился по веревочной лестнице и спрыгнул в одну из них, где занял почетное место. Лодка тут же проворно устремилась к берегу.

Аннелизе был хорошо известен порядок высадки – прежде ей приходилось достаточно часто рассказывать об этих правилах в процессе напутствий юным новобрачным. Она знала, что первым на берег отправляется капитан, чтобы уведомить власти об отсутствии на корабле чумы. И все же ей стало несколько не по себе оттого, что Фербек оставил корабль в окружении сотен чужих глаз, устремленных в их сторону.

Питер Хотендорф наверняка уже прибыл на пристань. Возможно, он был одним из тех незнакомых людей, которые терпеливо дожидались, когда капитан выйдет из своей маленькой лодки.

Аннелиза знала, что пройдет несколько часов, прежде чем она сама сойдет на землю. Сначала на корабль прибудет представитель компании с переписчиком, и они составят опись всего, что есть на борту. До этого никому не будет позволено сойти на берег, и ей следовало воспользоваться передышкой, чтобы переделать кучу дел; но как тяжело возвращаться в каюту и упаковывать вещи, каждая из которых напоминала о пребывании на этом корабле.

С берега им махали цветами юные девушки, которые по чьему-то неведомому сигналу вдруг затянули песню и начали совершать сложный танец. Яркие платья из разноцветных тканей и блестящие иссиня-черные волосы веером разлетались в такт движениям тонких, изящных тел.

Аннелиза всматривалась в толпу немолодых мужчин, пытаясь угадать, кто из них может оказаться ее мужем. В конце концов ее внимание привлекли двое: один, дородный, несомненно, состоятельный, производил впечатление весьма добродушного человека – у него была широкая улыбка, отчего на лице его собирались многочисленные морщинки. Другой, с конским кнутом в руке, восседал в своем портшезе, как египетский фараон. «Господи, – взмолилась про себя Аннелиза, – сделай так, чтобы моим мужем оказался первый из них, а не тот, с кнутом».

Тем временем от толпы отделился какой-то человек – судя по выцветшей синей тунике и потрепанным штанам, слуга – и, поклонившись, подошел к капитану. Он жестом указал на корабль, и Фербек ему ответил коротким утвердительным кивком. Тогда, быстро наклонив голову, слуга знаком попросил капитана следовать за ним.

Аннелиза почувствовала, как кровь застучала в висках, и затаила дыхание. Когда те, за кем она наблюдала, не останавливаясь прошли мимо улыбающегося дородного господина с добрым лицом к мужчине в портшезе, она впилась зубами в костяшки пальцев, и лишь увидев, что они не задерживаясь двинулись дальше, с облегчением вздохнула.

Толпа расступилась перед ними. Портовый шум внезапно стих, и в полной тишине из-за груды корзин с мускатным орехом вышел представительный господин, одетый в серый с металлическим отливом костюм. Мужчина был так же высок, как Майкл, его голову украшала роскошная шевелюра огненного цвета, и двигался он с быстротой и ловкостью, не часто встречающейся в его возрасте.

Так вот он каков, Питер Хотендорф, подумала Аннелиза, пытаясь получше разглядеть мужа.

Мужчины обменялись поклонами, затем Питер что-то сказал слуге, после чего тот съежился, словно провинившийся школьник, и растворился в толпе, в то время как Фербек указал рукой на корабль.

Разумеется, с такого расстояния Аннелиза не могла слышать, о чем они говорили, и лишь с замиранием сердца представляла, как капитан рассказывает Питеру о своих подозрениях относительно ее роли в побеге Майкла.

На какую-то неуловимую долю секунды ей даже показалось, что внезапно сделавшийся тяжелым и мрачным взгляд мужа сомкнулся с ее взглядом и как бурав вошел в ее сознание. Она стояла не шевелясь до тех пор, пока Питер не повернулся, чтобы сказать что-то капитану, и не разорвал эту невидимую связь.

Аннелиза попыталась успокоиться. Теперь ее даже радовало, что у нее в распоряжении есть несколько часов, перед тем как ей придется встретиться лицом к лицу с Питером Хотендорфом.

Каков же был ее ужас, когда из толпы вышел слуга в синей мантии и поманил одну из тех лодок с пологом, что подскакивали на волнах в полосе прибоя. В считанные секунды лодка подплыла ближе, и слуга тотчас бросился в воду. Он подхватил веревку, брошенную кем-то из сидевших в лодке, и повернул к берегу, буксируя лодку за собой.

Фербек и Хотендорф, прокладывая дорогу сквозь толпу, направились к лодке и, не дожидаясь, пока она причалит, с разных сторон на ходу вскочили в нее и уселись на места под тентом. Слуга последовал за ними. Мгновенно замелькали весла, и лодка устремилась к «Острову сокровищ».

Поняв, что ей не удастся отсрочить час расплаты за совершенное преступление, Аннелиза пришла в ужас. От бешеного стука сердца и сильного шума в ушах она совершенно лишилась способности думать. Ей нужно было срочно бежать в каюту, переодеться в свадебное платье, надеть перчатку и привести себя в порядок, однако вместо этого она стояла неподвижно, как гусь, у которого лапы примерзли ко льду.

Казалось, что лодка приплывет быстрее, чем сама она успеет сделать один только вдох. За долю секунды перед глазами Аннелизы прошла вся ее жизнь, со всеми ошибками и надеждами, которым было суждено умереть, так и не родившись.

Кто-то из моряков бросил через борт канат, слуга тут же подхватил его и прицепил к лодке. Когда лодка оказалась возле веревочной лестницы, Питер тотчас вскочил на ноги и с ловкостью пантеры быстро поднялся на корабль.

Легко перепрыгнув через перила борта, он придирчивым взглядом осмотрел палубу. Затем его взгляд остановился на ней. Он изучал ее всего мгновение, однако, судя по кривой усмешке, появившейся у него на лице, этого времени ему оказалось вполне достаточно, и он переключил внимание с негодного товара на что-то более интересное.

Тем временем подоспели капитан и слуга. Они встали поодаль и затаив дыхание следили, как Питер снова принялся внимательно оглядывать палубу. Когда на глаза ему во второй раз попалась Аннелиза, при виде ее растрепавшихся на ветру волос и потемневшей от солнца кожи его глаза наполнились презрением. Он быстро задал какой-то вопрос капитану, и когда тот ответил с насмешливо-самодовольным видом, лицо Питера покрылось пунцовыми пятнами.

Плантатор решительно зашагал в ее сторону, при этом естественная грация, которую она успела отметить в его движениях, нарушилась, и теперь ей казалось, что Питер приближается к ней, как сторожевой пес к нежданному пришельцу.

Аннелиза по-прежнему стояла, не двигаясь. Много раз она пыталась представить, как выглядит ее муж, и теперь вынуждена была признать, что ни одно из ее предположений не оправдалось. Ни выпирающего живота, ни лысины, ни двойного подбородка, указывающего на излишества в еде или возлияниях, – в настоящем Питере Хотендорфе чувствовались сила и умение владеть собой не меньше, чем те, которыми обладал Майкл Роуленд. Но в противоположность Майклу от Питера исходила уверенность в себе, присущая человеку, готовому посвятить всю свою жизнь сохранению достигнутого. Прежде она даже не предполагала, что вообще существуют такие люди, как Питер и Майкл, и вот за несколько недель встретила сразу двоих.

– Так это вы моя жена?

Нескрываемое разочарование на лице Хотендорфа воскресило в Аннелизе все прежние ее сомнения относительно себя.

– Я… Меня зовут Аннелиза. Аннелиза Вандерманн.

Бросив на нее короткий сердитый взгляд, Хотендорф слегка наклонил голову, как бы оценивая произнесенное ею имя, и в этот момент она почувствовала себя очень неуютно. Чего доброго, еще прикажет ей называться как-нибудь по-другому, если имя ему не понравится, неожиданно подумала она. Во всяком случае, у нее создалось впечатление, что такое очень даже может случиться.

Как назло, именно в этот момент поднявшийся ветер стегнул ее темной прядью по загорелой щеке.

– Боже милостивый! Коричневые волосы! – возмущенно воскликнул Хотендорф. – И кожа. И глаза. О чем они думали? С таким же успехом я мог и без них жениться на местной девке.

Он отвернулся, словно Аннелиза одним своим видом причиняла ему страдания.

– Где ваша перчатка?

Отчего-то она нисколько не удивилась тому, что в первую очередь ее мужа беспокоит судьба памятного подарка, стоившего ему, по общему признанию, грандиозных затрат.

– Перчатка в надежном месте, – сказала она. – Заперта у меня в чемодане.

Хотендорф сурово кивнул и, пробежав по ней глазами сверху вниз, задержался на ее бедрах, что сильно рассердило Аннелизу. «Прикидывает, гожусь ли я для деторождения».

– Фербек говорит, что вы очень своевольны. Кроме того, он обвиняет вас в недостойном поведении.

Аннелиза вдруг почувствовала облегчение. По крайней мере теперь у нее появилась возможность говорить правду.

– Мне нечего стыдиться! – Она подняла подбородок и посмотрела в глаза капитану, а затем, распрямив плечи, повернулась к мужу: – Если вы откажетесь от меня, я отнесусь к этому с полным пониманием.

Только произнеся эти слова, она поняла, что они отражают ее подлинное желание. Как, действительно, было бы замечательно вдруг оказаться на свободе и… У нее даже заныло все тело от неуместности подобных мыслей.

– Боюсь, что из этого у вас ничего не получится. – Видимо, Питер ошибочно принял ее неожиданное вдохновение за беспокойство. – Вам придется оставить вредные привычки и научиться обуздывать себя.

У нее все похолодело внутри – настолько угрожающим был его тон.

– Наверное, я отчасти соглашусь с вами – в школе у меня действительно выработалась привычка командовать ученицами. Но в том письме, что прилагалось к перчатке, было четко сказано, какая именно женщина вам нужна – с твердым характером и неглупая. Вот отчего выбор пал на меня.

– Твердость и ум важны в коневодстве. Мужчины ценят в женах совсем другие качества.

…Те самые, которых вам недостает. Хотя Хотендорф и не произнес этих слов, он, без сомнения, имел в виду именно их. Аннелизе даже показалось, что она слышит, как они звучат в прозрачном чистом воздухе.

Упрямая складка на лбу Хотендорфа сделалась еще жестче, уголки плотно сжатых губ слегка побелели. Теперь он напоминал ей набирающий силу вулкан. Аннелиза поняла, что из всех возможных вариантов знакомства на долю их брака выпал худший.

– Ладно, делать нечего. Пойдемте, губернатор уже ждет на берегу. Он поприветствует вас и произнесет положенную белиберду над нашими головами, а потом я отвезу вас домой.

Увы, к ее досаде, даже несмотря на явное разочарование, он собирался соблюсти все формальности с заключительным обетом. Ей ничего больше не оставалось, как только просто кивнуть и послушно идти к покачивающемуся трапу. И все же Аннелиза отчаянно цеплялась за последние минуты своей свободы.

– Еще не прибыл представитель компании. Никто не имеет права покидать корабль, пока он не осмотрит…

– Никакой представитель никакой компании не станет обсуждать мои распоряжения. И вам тоже не следует делать этого.

– Но… мои вещи!

– Слуга позаботится о них. – Питер нетерпеливо сверкнул глазами. – Впрочем, я должен учитывать, что вы не обычная жена, с которой прожито много лет, иначе вам было бы известно, что значат мои приказания. Итак, госпожа жена, с первой встречей у нас с вами не все получается гладко.

– Разве вы не побьете ее прямо сейчас? – с нездоровым любопытством спросил Фербек, на что Хотендорф ответил отрывистым, даже каким-то лающим смехом:

– Ну что вы, милейший! Есть куда лучшие способы, чтобы укротить строптивую жену.

– Я не дикий зверь, чтобы меня укрощать! – неожиданно, не успев даже задуматься, выпалила Аннелиза.

Впервые ей показалось, что в глазах мужа вспыхнула искорка интереса. Он еще раз пристально посмотрел на нее, потом быстро отвел глаза и состроил кислую гримасу. После этого его взгляд медленно прошелся по изгибам ее тела от груди до бедер. В заключение Хотендорф коротко покачал головой, как завсегдатай аукциона, купивший товар и, к своему огорчению, обнаруживший в нем неустранимый брак.

– Ты родишь мне норовистых сыновей. Это не так уж и плохо. – Сказав это, он немного подумал и добавил: – Как можно больше сыновей. А сейчас пора идти к губернатору – он объяснит тебе, что ты должна во всем мне повиноваться. Потом я заберу тебя домой.

Глава 11

«Ты родишь мне норовистых сыновей…» Слова Питера все вертелись у нее в голове, притупляя внимание, мешая вникать в речь губернатора. Пока тот, вычитывая что-то из книги, скреплял их с Хотендорфом вечный союз, сил Аннелизы едва хватало, чтобы то шепотом, то кивком изредка поддакивать ему. В таком же состоянии она безмолвно внимала мужу, взявшему на себя роль гида на время короткого путешествия от Банда-Нейры до близлежащего острова Лонтар. Показывая на быстрые как молнии и яркие как алмазы вспышки под водой, Питер объяснял ей, что это играют крошечные рыбки.

На удаленных островах даже сквозь дымку можно было различить молодую зелень.

– Мускатный орех, – с гордостью сказал Питер. – Ни одно дерево не дает листа такого оттенка.

Быстроходная легкая лодка с пологом, управляемая двумя туземцами, плавно скользила по чудесной голубой воде. Пять островов Банда располагались так близко, что путешествие с одного на другой занимало не более получаса; что же касается острова, где находились владения Питера, то он славился на всю округу благодаря наибольшему числу плантаций мускатного ореха, или, как его здесь называли, perkens, откуда и возникло название их владельцев – perkeniers. Благодаря своему богатству Питер принадлежал к небольшой привилегированной группе собственников – именно они заправляли этими островами, сменив властвовавших здесь прежде местных султанов.

Обо всем этом Питер успел поведать жене, пока темнокожие гребцы, шлепая по воде веслами-лопатками, гнали лодку мимо полных очарования живописных мест. Не восхищаться этой красотой мог только слепой. И все же, хотя Аннелиза всем своим видом старалась выражать понимание и признательность, не давая исчезнуть с лица лучезарной улыбке, душа ее была в смятении. «Ты родишь мне норовистых сыновей. Как можно больше сыновей». Чтобы сказать ей эти слова, он выбрал момент, когда она открыто выказала свое неповиновение. Таким образом Питер недвусмысленно напомнил ей, что она вступила в сделку и тем самым дала согласие стать для него племенной кобылой. Не только само заявление, пропитанное упоением от собственного могущества, злило ее, но и неизбежная необходимость подчиняться этому человеку в постели. Она не могла смириться с тем, что он заявлял свои права на нее, в то время как ее сердце признавало только Майкла.

Но Майкл Роуленд оставил ее, ушел, даже не сказав слов прощания, не выразив сожаления, не оглянувшись. Он поступил с ней в точности так, как предупреждал, и скорее всего больше она его никогда не увидит.

Ее мать выбрала жизнь незамужней женщины, преодолела стыд, произвела на свет внебрачного ребенка и одна воспитывала его. Она предпочла этот путь браку по контракту, несмотря на то что последний давал возможность прикрыть свой плотский грех. Сколько раз перед сном Аннелиза спрашивала себя, почему ее мать поступила именно таким образом, и только теперь поняла это. С какой радостью она вернулась бы сейчас на «Остров сокровищ» и отправилась обратно в Амстердам! Там она могла вместе с матерью продолжить работу в школе, и они жили бы вдвоем, как прежде, в мире и согласии.

Но неужели ей и впрямь хотелось опять приступить к воспитанию «дочерей компании»? Вот уж чего никогда не предполагала!

Да и кому теперь до этого дело – Питер ее все равно отсюда не выпустит. Компания выслала ему постановление директората, губернатор тоже сказал свое слово. После всех затрат и усилий Питер не мог выражать недовольство итогами процедуры.

А недовольство, конечно же, имелось, и еще какое! Всякий раз глядя на нее, Питер хмурился и качал головой, а потом, отворачиваясь, делал вид, что с интересом рассматривает окрестности, которые, вероятно, видел уже бесчисленное количество раз. Спустя короткое время он снова поворачивался и переводил взгляд с ее груди на линию талии и окружность бедер, словно убеждая себя, что по крайней мере взял в жены женщину, способную родить ему столь желанных сыновей.

Нет, он не отпустит ее. Почти полтора года он ждал жену, ждал долго и томительно, пока его брачную перчатку переправят в Амстердам и новобрачная доберется в эти края. Мужчина его возраста не мог позволить себе потратить столько времени и не получить никакого результата. Возможно, Питер пришел в отчаяние от ее твердолобости, от ее внешности, но он признался, что желает, чтобы его сыновья унаследовали ее дерзкий характер, он никогда не позволит ей уйти.

Среди покачивающейся благоухающей зелени показался небольшой причал. При виде этих джунглей у Аннелизы возникло ощущение, что, стоит ей ступить под их развесистую сень, как от ее прежней жизни не останется и следа. Когда она осознала, что это вот-вот произойдет, то с отчаяния предприняла еще одну попытку вырваться на свободу.

– Питер, я все прекрасно понимаю. Ничего страшного не будет, если вы сейчас повернете лодку и отвезете меня обратно на Банда-Нейру. Уверяю вас, все обойдется. Если ваше сердце принадлежит кому-то из местных красавиц, вероятно, вам лучше жениться на ней.

– Ты ничего не смыслишь в этом, – отрезал Хотендорф. – Хотя кое-кто из голландцев действительно позволяет себе подобные интрижки, но только не я. А если какому-то глупцу взбредет в голову жениться на папуаске, то очень скоро он столкнется со всеобщим осуждением и лишится своих владений. Ни один здравомыслящий человек не захочет платить такую цену за сомнительное удовольствие.

– Вы говорите об этих женщинах с таким презрением, – растерянно пробормотала Аннелиза.

– И не без основания. Интеллект их ниже среднего, а из-за темного цвета волос и глаз они выглядят не лучше коров.

Аннелиза плотнее прижалась к сиденью.

– Вот почему я так разочарован, – продолжал негодовать ее муж, – компания прилагает столько усилий, чтобы отбить охоту у наших мужчин путаться с туземками, и тут же присылает мне почти такую же, как они. Это просто возмутительно. Я, конечно, верноподданный член общества и считаюсь с тем, что компания сделала для меня. Но это я им припомню.

Наконец лодка ткнулась носом в причал, за которым начиналась тенистая роща. Покачивая ветвями, деревья словно приглашали под свой прохладный шатер – те самые деревья, что сделали Питера сказочно богатым человеком и являлись источником прибыли для Голландской Ост-Индской компании. Эти деревья были подарком местным плантаторам от компании, таким же, как и она, Аннелиза; но одним подарком ее муж дорожил как драгоценностью, другой же презирал.

Из всех мужчин только один находил ее прекрасной. Только Майкл Роуленд считал ее умной и находчивой, но и он предпочел ей эти деревья и приносимые ими плоды. Он рисковал жизнью, чтобы украсть горсть орехов и привезти их на необжитую заморскую землю, которую называл своим домом. Но ей в этом доме не было места.

В конце концов Аннелиза решила больше не думать и не тосковать по человеку, объявившему с самого начала, что он не верит в любовь.

– Пора выходить, – сказал Питер, как только слуга набросил канат и закрепил лодку у мола. Он помог Аннелизе подняться со скамейки и крепко взял за локоть. – Осторожнее, здесь довольно высоко.

Его хватка была тверда и незыблема, как гранит. Стоя рядом с женой в мягко покачивающейся лодке, широко расставив ноги для устойчивости, он, посмеиваясь, подстегнул Аннелизу звонким шлепком по заду:

– Ну! Живее!

Шокированная его прикосновением, она слабо вскрикнула, но сразу же постаралась взять себя в руки. Ей не пристало предъявлять претензии мужу в связи с подобной свободой поведения, тем более что на этот раз он явно не желал ей ничего плохого.

Как и обещал капитан, на плантации ее ожидали ухоженные дорожки для прогулок. Одна из них змейкой вилась между деревьями с крупными тяжелыми плодами. Когда они вошли под деревья, голуби, доселе мирно ворковавшие в ветвях, с шумом захлопали крыльями. Одна птица зацепила круглый плод, и он шлепнулся на землю, распавшись на две ровные половинки. Почти тотчас же другой голубь камнем спикировал вниз и выхватил косточку из самой середины мякоти.

Питер взмахом ноги отогнал птицу, заставив ее улететь прочь, и пробормотал ей вслед какое-то ругательство.

– Ганс, – сказал он слуге. – Утром я приказал перебить этих мусорщиков, а они опять здесь расселись.

– Мы делали это дважды, господин.

– Так сделайте снова.

– Хорошо.

– Зачем стрелять в голубей? – наивно спросила Аннелиза.

– Затем, что эти воры, – Питер ткнул пальцем куда-то вверх, – набивают зобы моими орехами. – Он поддал мыском ботинка плод с пустой сердцевиной, из которого медленно вытекал сок.

Так, значит, вот он какой, этот мускатный орех. Сочная золотистая мякоть напоминала спелый персик, дожидающийся маленькой порции сливок перед подачей на десерт. Внезапно Аннелиза подумала о сходстве между ней и этим плодом. Такая же пустота была и у нее в том месте, где помещалось сердце.

– Наглость этих птиц выйдет мне боком, когда представитель компании придет подсчитывать урожай.

– Но почему?

– Агенты в начале сезона предварительно оценивают ожидаемый урожай. Так положено. Конечно, они делают поправку на неизбежные потери, но этого все равно недостаточно. Невозможно учесть все убытки, которые мы несем из-за проклятых птиц.

– Я не знала, что мускатный орех находится под таким строгим контролем.

Питер насмешливо вскинул бровь:

– Еще бы! Иначе у них будет полная уверенность, что мы, плантаторы, набиваем карманы деньгами. В компании боятся, что часть прибыли не попадет в их сундуки, – вот почему за недостающую часть урожая мы обязаны платить большие штрафы даже в том случае, если недоимки случаются не по нашей вине.

Аннелиза вспомнила о подозрениях Фербека относительно того плантатора, который, согласно его логике, помогал контрабандистам. Если капитан говорил правду, то такой плантатор, несомненно, был неумным человеком. Заниматься подобными вещами, зная, как компания следит за урожаем, было просто безрассудно.

– Зачем же плантаторы так рвутся сюда, если здесь им приходится подвергать себя риску?

На лице Питера промелькнуло раздражение, и Аннелиза сразу прикусила язык. Наверняка ему показалось, что она хочет уличить его в мелочности и расчетливости. В таком случае сейчас должен был последовать выговор.

Но оказалось, что не она со своими вопросами, а компания была причиной недовольства ее мужа.

– Некоторые считают человека ненасытным по своей природе, – сказал он. – Такие люди уверены, что другим никогда не достаточно тех богатств, которые они уже имеют, и откровенно завидуют тем, кто преуспевает, но при этом не учитывают, каким трудом достигается успех. Мне очень не нравится, когда ретивые прислужники компании подсчитывают мой урожай, указывают, какую прибыль мне позволительно иметь, и вообще вмешиваются в мои дела.

– Наверное, за этой жесткой системой что-то стоит. Может быть, с помощью такого учета компания хочет сберечь часть урожая от контрабанды. – Аннелиза была рада сказать хоть что-то, лишь бы освободить голову от мрачных мыслей.

Услышав слово «контрабанда», Питер насторожился, и Аннелиза снова испугалась. Перед ее мысленным взором тотчас возник образ сбежавшего пирата Майкла Роуленда.

– Что ты знаешь о контрабанде? – подозрительно спросил Питер.

Ей вдруг стало тошно от этой внешне вежливой беседы, с помощью которой они пытались скрыть взаимную неприязнь, по-видимому, вызванную тем, что рассказал про нее Фербек. Собравшись с духом, Аннелиза решила разрушить мешавшую им обоим стену отчуждения. Быть может, внеся ясность в выдвинутые против нее обвинения, она сможет убедить Питера, что искренне хочет стать ему хорошей женой, и тогда ее неловкость уменьшится…

– Я уверена, вам уже многое рассказали обо мне. Капитан считает, что я помогла бежать контрабандисту, которого он захватил несколько недель назад. Теперь, когда вы объяснили мне, как бдительно компания следит за урожаем, я не без основания могу предположить, что в этой спланированной акции участвовал кто-то из плантаторов.

Услышав эти слова, Питер даже побелел.

– Чушь, – прошипел он сквозь зубы. – Любой плантатор, замешанный в контрабанде, будет тут же арестован и подвергнут публичному суду, а его участок конфискован. У нас такой человек на три года попадает в рабство.

Господи, ну почему всем ее благим намерениям суждено заканчиваться одинаково плачевно? Она хотела только показать свой интерес к бизнесу Питера, а вместо этого бросила тень на всех плантаторов. Естественно, он ужасно рассердился, и она была не вправе винить его.

Нужно было немедля сгладить неприятное впечатление от разговора, но прежде чем Аннелиза придумала, как это сделать, они уже дошли до поворота и оказались прямо перед ее новым домом.

– О! – Она на миг замерла от изумления.

Трехэтажный голландский особняк с двухскатной крышей выглядел посреди ост-индских джунглей устрашающе огромным и нелепым.

– Я строил его для жены, – назидательно изрек Питер. В голосе его послышалась гордость. – Хотел, чтобы дом ей понравился. Специально для этого я скопировал особняк ван Бисбрука. Хильда всегда им восхищалась. У меня была мечта, что со временем таких домов будет много, и это место станут называть Остров Хотендорфа.

– Как романтично! – прошептала Аннелиза.

Хильда. Его первую жену звали Хильда.

Питер помолчал. Неожиданно взгляд его несколько смягчился.

– У меня целая команда слуг, не занятых ничем, кроме реставрации. В этом климате все очень быстро рушится, краски выцветают за несколько месяцев. Слуги ворчат, не хотят работать – им бы только собирать орех, а чуть что посложнее, они тут же начинают капризничать.

Аннелиза подумала, что, возможно, он предлагает ей проявить инициативу и самой заняться домом. Или он хотел сказать, что одной из ее обязанностей будет борьба с обленившейся челядью?

– Может быть, сменить оттенок на фасаде? – робко предложила она, но Питер не дал ей продолжить.

– Хильда сама подбирала цвета, и я никому не позволю менять что-либо в этом доме.

– Да, конечно, вы правы. – Она смешалась и взглянула на дом. Привычная архитектура должна бы была радовать ее глаз и успокаивать нервы, однако вид спроектированного по желанию Хильды монстра отчего-то представлялся ей зловещим. Казалось, солнце чересчур ярко отражалось от его многочисленных окон, будто в доме поселилась нечистая сила и вытеснила изнутри весь свет, все признаки жизни.

Аннелиза непроизвольно вздрогнула.

В сопровождении мужа она поднялась по широким ступеням и вошла в парадную дверь. Из-за того, что изнутри все окна были закрыты темными жалюзи, в доме царил полумрак; однако поняв, что именно этим вызван необычный черный вид окон снаружи, Аннелиза почувствовала облегчение. Тем не менее она не могла не заметить, что само помещение выглядело еще более унылым и мрачным из-за темных стен, массивной мебели, полов из красного дерева и тяжелых ковров.

Над камином, в котором поблескивал огонь, висел большой портрет женщины.

– Моя первая жена была привержена голландским обычаям. – Питер скосил глаза на портрет. – Вот почему мы растапливаем камин каждое утро.

Аннелиза продолжала сквозь ресницы незаметно смотреть на портрет.

Хильда Хотендорф, казалось, тоже разглядывала ее, невозмутимо, спокойно, уверенная в своем положении, до которого ей, Аннелизе, не суждено было когда-либо дорасти. Еще бы, Хильда имела все, что отсутствовало у нее. Первая жена Питера выглядела маленькой и кругленькой, у нее была бело-розовая кожа и толстые золотистые косы, уложенные вокруг головы, – одним словом, голландка до мозга костей. Питер разглядывал портрет с такой неподдельной тоской, что Аннелизе тут же захотелось оставить мужа наедине с объектом его поклонения. Вид мужа, склонившегося в печали перед этим алтарем памяти, окончательно лишил ее всякой надежды на возможность взаимопонимания между ними хотя бы в будущем. Майкл, которому она отдала свое сердце, никогда не смотрел на нее подобным образом. «Ну и пусть», – внезапно решила она. Пусть Хильда и дальше владеет сердцем Хотендорфа и правит домом, а Майкл возится со своими орехами. Теперь это не имеет значения. Ничто не имеет значения. Впереди бесконечная череда лет, сулящих показное уважение и отсутствие радости, но ей уже поздно об этом жалеть.

После того как она безрассудно распорядилась своим сердцем, от нее осталась одна внешность, и ей суждено до конца дней бродить неприкаянной по этому могильнику, надгробному памятнику другой женщине. Каждый из них двоих, живущих здесь, останется при своем: она будет грустить о Майкле, а Питер – оплакивать безвозвратно утраченную любовь.

– Я устала, – чуть слышно сказала она. – Если б я могла отдохнуть…

– Разумеется! – Питер неторопливо оглядел ее с головы до ног, и сразу же его взгляд переместился обратно на портрет. В этот момент Аннелиза заметила в его глазах нечто вроде раскаяния. – Тебе наверняка покажется, что этот климат расслабляет. Те, кто живет здесь, рассказывают, что их жены частенько проводят самые жаркие часы в постели. Хильде, разумеется, были чужды подобные слабости: она никогда не ложилась днем.

Аннелиза могла бы заверить Питера, что в этом отношении не уступает его Хильде, но она предпочла ограничиться коротким кивком.

– Через несколько часов я снова стану человеком, – лишь добавила она.

– И потом, надеюсь, отобедаете со мной…

– Конечно. Как вам будет угодно.

– Это морское путешествие, вероятно, было для вас ужасно изнурительным?

Запоздалый бесстрастный вопрос напоминал формальные фразы, коими из вежливости незнакомые люди осведомляются о самочувствии друг друга. В этот момент Аннелиза не могла не вспомнить, что Майкл замечал каждый нюанс в ее внешности и всегда с непостижимой точностью определял ее самочувствие.

– На корабле я практически ничем не занималась и порядком обленилась. Никогда еще у меня не было такой праздной жизни.

– Вам нет надобности и теперь отказываться от нее. – Питер скрестил руки и снова бросил взгляд на портрет. На какое-то время его лицо снова омрачилось и приняло виноватое выражение, но он тут же встряхнулся и повернулся к жене. – Идите пока отдыхать, а с завершением супружеского долга можно и повременить. Я не стану делать из этого трагедии. К ночи станет ясно, как нам поступить дальше…

Глава 12

Семь часов провела Аннелиза в постели, накрытая москитной сеткой, и все это время у нее было такое чувство, будто из нее ушли все жизненные соки. Она ни на одно мгновение не забывала, что рано или поздно придет Питер. Пока дверь в ее комнату оставалась плотно закрытой, но она могла открыться в любую минуту. Аннелиза догадывалась, что Питеру нетрудно было попасть в ее спальню также и из своей комнаты, находящейся за стеной.

– Вам пора одеваться к столу, – известила ее служанка, оттягивая сетку.

Аннелиза мгновенно пробудилась от апатии и оглядела оценивающим взглядом стоявшую перед ней девушку. Темные волосы, коричневая кожа, карие глаза – но на этом их сходство и заканчивалось. Не понятно, как Питер мог углядеть в ней подобие местных красавиц. Но может быть, его антипатия была вызвана другими причинами.

– Как тебя зовут? – спросила она девушку.

Та в нерешительности остановилась, и на ее очаровательном личике с экзотическими чертами застыло удивление.

– Прежняя хозяйка называла меня Гертой.

Аннелиза внимательно посмотрела на горничную. У нее были шоколадно-коричневые глаза с легкой раскосинкой и кожа цвета кофе со сливками, блестящие темные волосы были заплетены в одну тяжелую косу.

– Герта? Но ведь раньше тебя звали по-другому?

– Да, госпожа.

– Я хочу знать твое настоящее имя.

– Боюсь, хозяин будет недоволен. У нас все женщины в доме – Герты, а мужчины – Гансы.

Аннелиза отрицательно покачала головой:

– Пока ты здесь, в моей комнате ты будешь…

– Тали, – гортанно произнесла горничная и затем, доверчиво улыбнувшись, начала вынимать из запыленного муслинового чехла смятое свадебное платье. Изящные брови девушки удивленно изогнулись, когда, встряхнув шелковые фалды, она увидела, как в воздухе промелькнуло несколько кусочков соломы. – Может быть, для вечера вы выберете другое платье, госпожа?

– У меня больше ничего нет.

– Но в доме осталось много платьев прежней хозяйки.

– Я надену это.

Значит, Питер не избавился от старых вещей Хильды и, возможно, думает, что она будет донашивать одежду его покойной жены, постепенно становясь похожей на нее? Аннелиза понимала, что может оказаться в безвыходном положении. Ее единственное платье на каждый день за много месяцев пребывания на корабле превратилось в лохмотья, да и шелковый свадебный наряд тоже долго не прослужит. Если Питер откажется снабдить ее новой одеждой, то ей поневоле придется довольствоваться обносками Хильды.

Вскоре подошла другая горничная. После недолгих усилий Аннелизе удалось выяснить, что ее зовут Мару.

– Мару прислуживала прежней хозяйке, – как бы ненароком сообщила Тали. – Она изучила все ее привычки. Особенно наловчилась причесывать…

Словно в доказательство, Мару тут же принялась ловко расчесывать непокорные волосы Аннелизы. Тали тем временем суетилась вокруг ее свадебного платья. Однако, когда напряженная работа была закончена, обе девушки выглядели явно расстроенными. Причина этого заключалось вовсе не в недостаточном усердии с их стороны, а в самой хозяйке, точнее – в ее природных данных.

– Мы сделали все, что могли, – жалобным голосом проговорила Мару, – но все равно вы нисколько не похожи на госпожу Хильду.

В этот момент никакие другие слова не могли бы доставить Аннелизе большей радости. Она тут же принялась рассматривать себя в зеркало. Ее косы были заплетены так туго, что кожа на лице оказалась сильно оттянутой ко лбу и вискам, отчего глаза сделались неестественно широкими и приобрели удивленное выражение. Но никакой блондинки с розовой кожей из нее, разумеется, не получилось. Вместо добропорядочной голландской матроны из зеркала на нее смотрела темноволосая блудница со светло-карими глазами, сочными красными губами и ярким румянцем на щеках.

Однако Аннелиза вовсе не хотела, чтобы прислуга догадалась о ее истинных чувствах.

– Я восхищена. Не зря старались. Но, кажется, мне уже пора идти обедать.

Когда она вошла в столовую, Питер тотчас же поднялся из-за стола и внимательно осмотрел ее. Его взгляд быстро скользнул по лицу, а затем задержался на груди, талии и бедрах. Бог с ним, подумала Аннелиза. Пусть взирает на то, что ему приятнее. Для нее не имело значения, нравится ему ее лицо или нет.

Она улучила минуту, чтобы, в свою очередь, внимательно оглядеть мужа. Одет он был безукоризненно: Аннелиза не могла не признать, что свободная пестрая туника и брюки преуспевающего голландского бюргера очень шли ему. Волосы Питера Хотендорфа прикрывал длинный черный парик с буклями, на плечах лежал широкий воротник ослепительно белого цвета, на ногах красовались белоснежные носки. Золотистые кисточки на брюках возле колен дополнялись такого же цвета маленькими розетками на отполированных до глянца туфлях, а на ручке его кресла висела шляпа с широкими полями.

Увы, на этом фоне собственная одежда Аннелизы выглядела безвкусной и совершенно не подходящей для той роскошной жизни, какую, несомненно, вел Питер. Ей было смешно вспоминать, как она оберегала свое свадебное платье на протяжении всего путешествия, как прятала его от сырости, морских брызг, крыс и насекомых. Она вдруг безумно обрадовалась, что однажды надела его для Майкла. Ей вспомнилось, как вспыхнули его глаза, когда он увидел ее в этом наряде; он восхищался и говорил, что этот цвет очень идет к ее глазам.

– Неужто мода в Голландии так сильно изменилась? – язвительно спросил Питер. – Или теперь все мужчины наряжают своих жен в лохмотья?

– Это мое свадебное платье! – При всей справедливости его замечания Аннелиза решила выступить в защиту своей экипировки, которая, как ей было известно, существенно истощила ресурсы матери. – У меня никогда не было ничего лучше ни по качеству, ни по фасону.

– В самом деле? – Похоже, Питера позабавил ее ответ. – Воображаю, что вы привезли в качестве вечернего туалета!

– У меня нет вечерних платьев. Только это и еще одно, которое я носила на корабле.

Хотендорф нахмурился и сжал губы. Аннелиза без труда поняла причину его негодования. В том, что ее снабдили таким убогим гардеробом, он усматривал некое позорное пятно для себя. Однако постепенно его лицо начало смягчаться.

– Ах да! Я и забыл о странном обычае «дочерей компании». Представляю, как щедро наградили бухгалтера за составление сметы ваших нарядов. Наверняка компания экономит на этом не одну тысячу гульденов. – Он негромко засмеялся. – Ладно, Бог с ними, меня это не волнует. Такие люди, как я, располагают достаточными средствами, чтобы одевать жен по своему вкусу.

– Я вовсе не хочу вводить вас в расходы…

– Повторяю, финансовая сторона для меня не имеет значения. Моя жена не должна выглядеть так, как ты сейчас. Я этого не допущу.

А вот Майкл не только не осуждал ее – он говорил ей, как она прекрасна, и заставлял ее чувствовать себя прекрасной.

– Не волнуйся, – продолжал тем временем Хотендорф. – Завтра у тебя будет новая одежда.

– Та, что висит в гардеробе? – спросила Аннелиза и тут же испугалась, что ее вопрос может рассердить Питера.

– Нет! – отрывисто сказал он. – Мне стоит громадных усилий сохранять вещи моей Хильды – этот климат разрушает все на свете. И все же я никогда не посмею выбросить их. И я не желаю видеть ее одежду на другой женщине.

Это было оскорблением, своего рода выражением неприятия, однако в этот момент Аннелиза испытала чувство благодарности к своему мужу.

– Утром я пошлю слугу на рынок, он купит тебе что-нибудь из их одежды на первый случай. Хильда иногда носила сари и говорила, что чувствует себя в нем превосходно. Ну а в скором времени у тебя будет настоящий голландский гардероб.

Она покорно кивнула, и Питер повел ее за обеденный стол. Растерявшись, Аннелиза как зачарованная смотрела на ошеломляющее количество маленьких тарелочек и столового серебра вокруг стандартного набора отдельно для каждой персоны. Едва они с Питером заняли свои места, слуга ударил в ладоши, и начался настоящий парад – официанты спешили к столу каждый со своим дымящимся ароматным блюдом.

Центр стола был уставлен типичной голландской пищей: сосиски, отварная капуста, свекольник; зато вокруг выстроилось множество разноцветных блюд, из которых она не знала ни одного.

– Разумеется, со временем ты сможешь заказать себе любой напиток по своему вкусу, – сказал Питер. – Хильда, например, любила воду с лимоном и палочкой сахарного тростника. Но сегодня я приказал сделать кое-что специально для тебя. То, что обычно пью сам. – Он поднял чашку с дымящейся жидкостью. – Мускатный чай. Очень дорогое удовольствие, доступное только плантаторам. Благодаря эфирным маслам, содержащимся в мускатном орехе, этот чай имеет необыкновенный вкус. Но у него есть и еще одно уникальное свойство, весьма полезное для наших занятий предстоящей ночью.

Хотендорф самодовольно рассмеялся, и Аннелиза вдруг вспомнила о его недавнем вердикте: «…с завершением супружеского долга можно и повременить. Я не стану делать из этого трагедии».

– Какое… особое свойство? – шепотом спросила она.

– Мускатный чай вызывает своеобразное опьянение. – Питер сделал большой глоток из своей чашки. – Но бойся переборщить, не то можно дойти до полного бесчувствия. Ты, наверное, обратила внимание, что на корабле всегда имеется запас спиртного. Капитаны обязательно держат джин или арак, когда перевозят большие партии мускатного ореха.

Разумеется, она заметила, но только совсем другое – муж теперь обращался с ней менее официально. Однако ей было не до этого. Она действительно не раз видела, как Фербек выдавал морякам некоторое количество джина, но считала, что он делает это по доброте душевной, чтобы экипаж не так сильно тосковал по дому.

– Говорят, у голландских моряков даже существует своеобразный девиз. Я слышала, как на корабле шутили:

Больше джина и вина, а иначе нам хана!

– Ты не так далека от истины. Компания знает, что делает. Если лишить мужчин джина, они быстро переключатся на мускатный чай и пропьют всю прибыль. Известно, что на этой почве иногда даже возникают бунты: экипаж бросает работать и только тем и занимается, что выжимает эфирные масла и хлещет чай до конца рейса. Когда корабль приходит в родной порт, в трюме у него пусто.

Судя по всему, изысканное питье слабо действовало на Питера, хотя, возможно, именно благодаря ему он стал таким словоохотливым. Аннелиза тоже отважилась сделать глоток. Сначала она почувствовала приятный слабый вкус муската, потом ее язык словно обожгло и она поморщилась.

– Я предупреждал, к этому надо сперва привыкнуть. Съешь что-нибудь. – Питер жестом показал на изобилие закусок. – Мы называем это рисовый стол, так как все блюда приготовлены из риса. Уверен, раньше ты их никогда не пробовала.

– Никогда, – подтвердила Аннелиза.

– Вообще-то мы все здесь консерваторы – в нас слишком сильна приверженность традициям. Мы требуем, чтобы нам готовили только голландские блюда. – Он кивнул в сторону знакомой ей пищи в центре стола. – Но Хильда при всей своей любви к нашей кухне убедила меня расширить рацион, и я очень доволен, что она сделала это.

– Я тоже постараюсь сделать вам приятное и освоить какие-нибудь новые блюда…

– Пустая затея. Хильда за много лет разработала меню на четырнадцать дней. Замечательное меню, и главное – оно идеально подходит для моего пищеварения. Я не вижу никакой надобности менять его.

– Как скажете, – покорно согласилась Аннелиза.

Хотендорф потягивал свой чай и, по-видимому, оставался совершенно равнодушным к тревогам жены. С каждым упоминанием об усопшей Хильде Аннелиза чувствовала, что она все глубже и глубже погружается в пучину, из которой ей никогда не выбраться. Она посмотрела на свой чай, схватила чашку и залпом выпила горячую жидкость. Перспектива опьянения и забытья вдруг показалась ей очень заманчивой.

– Это тоже рис, – спокойно продолжал Питер, показывая на необычайно странное блюдо, представлявшее собой горку клейких белесоватых зерен. – У нас в Нидерландах не едят риса, а здесь, на островах, это основная пища, и она нравится мне все больше и больше. Положи себе немного на тарелку.

Аннелиза послушно выполнила приказание, а слуга тем временем вновь наполнил ее чашку мускатным чаем. Непривлекательная тестообразная масса не вызывала аппетита, поэтому она снова и снова прикладывалась к чашке с чаем.

– А теперь добавь что-нибудь отсюда. Блюда, имеющие золотисто-коричневый цвет, – это, как правило, мясо, оранжевый и красный – фрукты, остальное – овощи. Бери и накладывай поверх риса. Немножко того, немножко другого. Но имей в виду – все здесь очень острое из-за большого количества приправ. Вот зачем нужно смягчающее действие риса. Сейчас ты это поймешь.

Аннелиза выловила несколько толстых коричневых кусков из пряного соуса и добавила в рис, с некоторой опаской вдыхая густой ароматный пар над тарелкой. Зачем так много специй? Они с матерью никогда не сыпали приправы столь щедро, если только мясо не было порченым. Ей невольно вспомнилась пища в последние дни пребывания на «Острове сокровищ», когда кок выскребал со дна бочек последние крохи тухлого мяса. Более мерзкого вкуса, наверное, не существовало в природе.

Следуя примеру Питера, она зачерпнула немного рыхлой ароматной рисовой смеси.

Когда язык распробовал весь букет, Аннелиза пришла в восторг.

– О, это действительно очень вкусно! – восхищенно воскликнула она.

Питер одобрительно кивнул:

– Все зависит от специй, которые ты добавляешь. Любая щепотка привносит свой вкус и аромат. Такое впечатление, что каждый раз ешь новое блюдо.

В их неторопливой беседе наступил перерыв, и тишину нарушали только мягкое позвякивание серебра о тарелки да приглушенный стук чашек. Аннелиза уже перестала считать, сколько раз наполнялась ее чашка. Несмотря на вкусные запахи пищи, у нее в конце концов пропал аппетит. Чтобы отвлечь внимание Питера, она заставляла себя снова и снова подносить ко рту ложку с одним-двумя зернышками риса; но каждый раз ложка казалась все тяжелее, и ей стоило большого труда удерживать ее в онемевшей руке. Никогда еще для выполнения столь простой задачи ей не требовалось таких непомерных усилий.

– Аннелиза, отчего у тебя такой невеселый вид? – неожиданно спросил Питер. – Ты не заболела?

– О нет! Уверяю вас, со здоровьем у меня все в порядке. Я всегда была достаточно крепкой.

Она никак не могла взять в толк, откуда появилась эта непонятная тяжесть в руках и ногах, сопровождавшаяся почти непреодолимым желанием положить голову на стол и заснуть глубоким сном. Если бы в этом был виноват чай, то и Питер испытывал бы что-то похожее. Однако ее муж сидел прямо, словно жердь, хотя выпил гораздо больше чая, чем она.

– Наверное, это все от жары – я к ней еще не привыкла.

Это была явная ложь. В своей продуваемой спальне Аннелиза чувствовала себя несравненно комфортнее, чем в душной каюте корабля. К тому же, пока она предпринимала безуспешные попытки уснуть, возле ее кровати стоял слуга и обмахивал ее опахалом из веток с широкими листьями.

К ее удивлению, Питер лишь кивнул в ответ. Поразительно, почему он не сказал, что человек, проплывший через тропические моря, должен бы приобрести устойчивость к жаре. Он взглянул на нее, и впервые его взгляд задержался на ее лице. Аннелиза попыталась дружелюбно улыбнуться, но губы уже не повиновались ей, а глаза застлал туман.

– Я велю двум слугам стоять над нами всю ночь и обмахивать нас веерами, – сказал он. – Но это после.

После чего?

Пока он провожал ее обратно по лестнице в спальню, его рука покоилась у нее на талии. Аннелиза с недоумением заметила, что не может обойтись без его помощи, ей показалось, что силы совсем покинули ее.

Наконец они пришли в комнату Аннелизы, и Хотендорф оставил ее стоять у спинки кровати. Горничные тут же бросились к ней, чтобы приготовить ее для брачного ложа. Вспоминая, сколько огорчений было связано со свадебным платьем, Аннелиза подумала, что вид ее ночного балахона приведет их в отчаяние, однако девушки, напротив, были в восторге.

– Совсем как у первой госпожи, – не удержавшись, заявила Тали.

Аннелиза смиренно стояла, пока вторая горничная расплетала ей косы. Утром, когда ее волосы превратятся в спутанную гриву, помощь Мару будет очень кстати, подумала она. К ее удивлению, Мару тут же снова заплела косы и надежно закрепила их вокруг головы.

– Совсем как у первой госпожи, – вслед за Тали повторила она, хлопая в ладоши. Аннелиза решила, что скорее всего это следует понимать как выражение симпатии.

Тали предусмотрительно положила на ночной столик влажную салфетку, сложенное вдвое полотенце, и затем девушки удалились с такой поспешностью, словно на пребывание в ее комнате им было отпущено строго определенное время.

Через несколько секунд в комнату постучали. Дверь тихо отворилась, и вошел ее муж. Немного помедлив, он повернул ключ, и спальня оказалась запертой изнутри.

Оглядев Аннелизу с головы до ног, Хотендорф сразу обратил внимание на необъятную ночную рубашку и утянутые косы.

– Вот так ты смотришься гораздо лучше.

Слова мужа прозвучали для нее как-то неестественно, будто с далекого расстояния или через толщу воды. Он нагнулся к лампе, загасил фитиль, и теперь комнату освещал только льющийся в окна лунный свет. Присмотревшись, Аннелиза увидела, что Питер стоит почти рядом с ней. Она не слышала, как он подошел.

– Я не думаю, что тебе нужно застегиваться до конца, пока ты еще не привыкла к жаре. – Его пальцы быстро и уверенно пробежали от ее подбородка до груди по короткому ряду пуговиц и расстегнули несколько из них. Привычным движением он раздвинул ткань и с легкостью, свидетельствовавшей о длительной практике, развязал ленточки на ночной рубашке. Наверное, именно так каждую ночь он раздевал свою драгоценную Хильду, рассеянно подумала Аннелиза, ожидая дальнейших действий мужа. Однако, оставив ее в покое, он принялся раздеваться сам.

Сбросив с себя одежду, Питер встал перед ней, крепкий, подтянутый, уверенный в себе. Темнота скрадывала седину и делала его лет на двадцать моложе. В таком виде Питер являл собой превосходный экземпляр мужской особи, и на женщину, не познавшую великолепного тела Майкла Роуленда, он, несомненно, должен был действовать возбуждающе.

Отсутствие интереса с ее стороны ничуть не тронуло его. Подведя ее к кровати, он отошел назад и стал терпеливо ждать. Забравшись на постель, Аннелиза устроила голову на подушке и скромно одернула шерстяную рубашку. Мысленно она даже составила в голове опись: косы – на месте; грудь, талия, бедра – тоже при ней, плотно запеленатые в добротную голландскую шерсть. Все в порядке, и мать непременно одобрила бы ее. Она вспомнила, как Майкл дюйм за дюймом обнажал ее тело и смаковал с головы до ног. Теперь этим займется Питер.

– Ты девственница, Аннелиза?

На этот раз его голос показался ей противным скрипом. Она покачала головой, чувствуя, как сильно забилось ее сердце. И надо было ему задать его вопрос, которого она боялась больше всего как раз тогда, когда у нее притупился разум.

«Будь внимательна», – предостерегла она себя.

– Вы испрашивали женщину детородного возраста, достаточно молодую. Но вы не требовали, чтобы ваша будущая жена была непременно девственницей.

– Как и не давал согласия жениться на потаскухе. У тебя было много любовников?

– Всего один.

Казалось бы, горечь унижения должна была сделать ее немой. Однако, к своему удивлению, она с большим наслаждением снова повторила про себя: «Только один», – и эти слова мгновенно разбудили в ней воспоминания о другом человеке. Сладкая истома овладела всем ее телом, и всколыхнувшиеся мысли завибрировали в голове, точно мелодичные бубенчики. Аннелиза прикрыла глаза и сразу же ощутила головокружение. Мускатный чай. Обещанное опьянение. Она вдавила голову в подушку, молясь, чтобы за этим поскорее наступило бесчувствие.

– Значит, ты оставила своего любовника, и теперь он сохнет с тоски в Амстердаме?

– Нет. Он не голландец, он…

Крошечная, еще сохранившая бдительность частица сознания прокричала свое предупреждение, но чересчур поздно: слишком многое уже было сказано. Аннелиза с усилием открыла глаза и увидела, что Питер внимательно смотрит на нее сверху. Лунный свет отбрасывал причудливые тени на его лицо, придавая ему странное выражение. Или, может быть, это действие мускатного чая? Она никак не могла понять, почему муж улыбался после такого ее откровения.

– Аннелиза, мне хорошо известно, как тщательно компания следит за своими «дочерьми». Вряд ли в Амстердаме у тебя была возможность для романа; поэтому я могу предположить, что ты позволила себе завести любовника на корабле. Тогда скажи, моя упрямая женушка, насколько он был энергичным?

– Энергичнее не бывает.

– Так ты развлекалась с Фербеком?

– Нет!

Неожиданно Питер разразился смехом, напоминающим куриное квохтанье:

– Тогда понятно, почему наш дорогой капитан так настроен против тебя. Несомненно, его разозлило, что ты предпочла ему какую-то мелкую сошку.

Аннелиза в испуге смотрела на мужа, молясь в душе, чтобы он не потребовал от нее назвать имя любовника. Под действием чая язык все больше превращался в предателя, и у нее совсем не было уверенности, что в данный момент ей вообще удастся утаить что-либо от Питера.

Видимо, Господь все же услышал ее молитвы, так как Хотендорф лишь со снисходительным видом покачал головой и сказал:

– Ладно, не будем делать из этого проблем. Хильда пришла ко мне непорочной, и этого достаточно. Иметь вторую девушку совсем не обязательно. По правде говоря, я даже доволен – не придется тратить времени на ненужные церемонии.

Все это казалось ей совершенно невероятным. Как мог Питер так легко простить ее? Она приготовилась к вспышке гнева, а он просто стоял, продолжая смотреть на нее сверху вниз. Разумеется, большинство женщин почувствовали бы себя оскорбленными, если бы их новоиспеченные мужья придавали так мало значения подобным вопросам, однако Аннелиза испытала неимоверное облегчение. Слава Богу, кажется, ей не придется из года в год выслушивать упреки по поводу преждевременной утраты невинности.

Наклонившись, Питер приподнял пальцем ее за подбородок, заставив смотреть ему прямо в глаза.

– Если тебе нужно какое-то время, чтобы привыкнуть к этому дому… ко мне… я не стану принуждать тебя. Я могу подождать.

Его терпимость почти обезоружила ее. Питер с самого начала честно заявил о своих намерениях, не обещая ничего, кроме брака по контракту, без любви, с единственной целью иметь потомство. Перед ней открылась заманчивая перспектива, подобная небосклону с тысячью ярко вспыхнувших звезд, и в том, что позже они для нее померкли, не было его вины. Он не должен чувствовать, что она жалеет об этой сделке и отвергает его. Пора уже наконец расстаться с запретными мыслями о Майкле и не предаваться воспоминаниям о часах, проведенных в его объятиях, – она жена Питера и должна думать о начале их новой жизни, получая радость от близости с ним.

– Вы и не принуждаете меня. Я вышла за вас по собственной воле. И я достаточно хорошо представляла, что это является частью соглашения. – Она даже улыбнулась, надеясь убедить Питера, что ей приятно его внимание. – Я ваша жена и не собираюсь оспаривать это.

Он посмотрел на ее дрожащие руки и вздохнул.

– Вам не обязательно притворяться передо мной. Если у мужчины будет ложе, женщина и достаточно темноты, его тело и без этого сделает все, что предопределено природой. Женщине незачем изображать, будто она получает от этого удовольствие.

Аннелиза непроизвольно вздрогнула. Поразительно. Его нисколько не волновало то, что до брака у нее имелся сексуальный опыт. Он не ждал от нее наигранной страстности. По логике вещей, после всего этого она должна была только вздохнуть с облегчением. Она же, напротив, чувствовала себя так, словно на нее навалилась огромная тяжесть, сдавливая ее духовное начало, раскрепощенное Майклом.

Наконец Питер прилег около и дважды поцеловал ее. Проводя губами по лицу, он на секунду коснулся губ – они были сухими и твердыми. Тогда он схватил ее за груди, поочередно тиская их то с одной, то с другой стороны через складки ночной рубашки – ни дать ни взять фермер, щупающий вымя новой телки. Поводив ладонью поверх тяжелой шерсти, прикрывавшей ее живот, он спустился ниже…

Все это проделывал с ней и Майкл, но тогда она вела себя отнюдь не как безразличный наблюдатель. Прикосновения Майкла вызывали в ней необузданное желание, превращали ее в дрожащее, жаждущее, стонущее существо.

Она откинулась головой на подушку, в то время как ее мозг, притупленный мускатным чаем, продолжал повторять снова и снова: «Он не Майкл».

Последним, что услышала Аннелиза, был тяжелый вздох Питера. В тот же момент она почувствовала, что теряет сознание.

Когда сознание стало возвращаться, ей отчаянно захотелось зарыдать с расстройства. Однако, с трудом заставив себя открыть глаза, она с удивлением заметила, что Питер даже не обращает на нее никакого внимания. Глядя на свой пах, он с трясущейся от бешенства головой бормотал:

– Не понимаю, в чем дело, – ведь я так долго ничего не позволял себе! Я должен настроиться.

Видимо, он что-то пытался объяснить ей, однако понять его было трудно. То ли голос мужа действительно звучал невнятно, то ли она стала хуже слышать из-за опьянения, но ей все никак не удавалось ухватить суть.

– В моем возрасте это не так просто, – продолжал оправдываться Питер. – Раз на раз не приходится, особенно если не возбудить меня должным образом. Я хочу, чтобы к моему возвращению ты была готова принять меня немедленно.

Сознание вновь на миг покинуло ее, а когда медленно вернулось, ее отчаяние было настолько велико, что она испустила слабый стон. Питер, нависая над ней, тряс ее за плечи, приводя в чувство. Аннелиза не знала, как долго это продолжалось. Неужели она ничего не ощущала, пока он трудился над ней?

Тем временем Питер заметил, что она пришла в себя.

– Послушай, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты завернула рубашку вот до этих пор. Выше не надо. – Он прочертил ребром ладони невидимую линию поперек ее бедер. – Через несколько минут я вернусь.

Темнота вновь окутала ее. Когда сознание вернулось на этот раз, она растерянно попыталась припомнить, что ей приказывал Питер. Ах да, что-то насчет рубашки. Аннелиза безуспешно пыталась забрать в руку жесткую голландскую шерсть, когда ее ухо уловило слабый скрип и какой-то странный стонущий звук, исходивший из соседней комнаты. Наверное, это Питер «готовил» себя для нее; однако она не представляла, что он мог там делать.

Она закатала тяжелую ткань до колен, и тут в очередной раз отключилось сознание.

Между тем звуки, доносившиеся из комнаты Питера, становились все громче. Затем послышались сильные удары об пол и стук кулаков в дверь. «…Чтобы к моему возвращению ты была готова принять меня, немедленно», – кажется, так он сказал.

Аннелиза кое-как подтянула платье еще на несколько дюймов. После проблеска сознания, позволившего ей совершить этот подвиг, восприятие ее вновь затуманилось, обещая наконец полное бесчувствие, которого она так жаждала.

Однако и это забвение тоже не было окончательным. Когда глаза снова открылись, она долго не могла понять, сколько времени продолжалось небытие. Каков же был ее ужас, когда с очередным вдохом успокоительный дурман мускатного чая прошел полностью.

Питер, обнаженный, блестящий от пота, скрестив руки, стоял в лунном свете рядом с кроватью и смотрел в окно. Его детородный орган вялым завитком покоился внизу живота, а на искаженном лице застыла горькая усмешка, словно он вовсе не был рад удовлетворению плотского желания.

А ведь он, должно быть, все-таки преуспел в своих усилиях. Иначе почему подол, который она с такими усилиями оттянула до бедер, теперь был тщательно заправлен вокруг ее лодыжек?

После соития с Майклом ее тело горело огнем и волны приятного чувства не утихали несколько часов. Она вспомнила, как его борода царапала ей кожу, как ныли и трепетали соски от его прикосновений, как сжималась и блаженно расслаблялась самая интимная часть ее тела. Сейчас она ничего не ощущала – волосы заплетены в косы, тело закутано в шерсть, внутри все девственно сухо…

Вероятно, это мускатный чай сделал ее бесчувственной. Или, может быть, она стала такой холодной, потому что это было всего лишь отправлением супружеских обязанностей? Аннелиза знала, что многие немолодые дамы находили это утомительным и нудным занятием, ничего не дающим женщине. А вдруг, по милости Божьей, свершилось чудо, и Питер в силу своего отвращения к ней не смог осуществить того, на что имел законное право?

Но как она могла выяснить это? «Извини, дорогой, между нами что-нибудь было? И как тебе понравилось наше первое совокупление?» Аннелиза представила, что должен чувствовать мужчина в первую брачную ночь, когда его жена признается, что лишь недавно была в объятиях пылкого любовника. Если допустить, что Питер только что совершил с ней сношение, то, услышав, что она этого не заметила, он может окончательно взбеситься.

Впрочем, ей не следовало особенно удивляться тому, что муж выглядел таким сердитым и расстроенным. Интимный акт, состоявшийся этой ночью, должен был напомнить ему, как мало времени прошло с момента утраты ею невинности. Наверное, тот факт, что она пришла в его дом обесчещенной, несмотря на видимое смирение, доставил ему беспокойства больше, чем он поначалу предполагал.

Но, в конце концов, должны же быть и у нее какие-то телесные ощущения, подтверждающие, что ею обладали. Или…

Вдруг между ними так ничего и не произошло? Когда ей снова пришла в голову эта мысль, у нее невольно вырвался слабый стон облегчения.

Питер тотчас повернул голову и сразу расставил все точки над i.

– Предупреждаю, – грозно сказал он, – никаких напоминаний! Я этого не потерплю. Сегодня ночью я не владел собой. В какой-то момент я потерял контроль. Но тебе лучше забыть об этой безобразной сцене, потому что теперь ты моя. Моя! – Злобно прорычав это, он пулей вылетел из комнаты.

Аннелиза долго лежала без сна. О, если бы душа ее сделалась такой же бесчувственной и немой, как и ее тело!

Уже на следующий день выяснилось, что от нее в этом доме требовалось очень немного.

– Утром и вечером вы должны обязательно завтракать и обедать со мной, – заявил Питер. – Мне ужасно недостает настоящего голландского языка, чистой речи, не засоренной дикарским жаргоном.

– Вы правы, – согласилась Аннелиза. – И еще я бы охотно вела хозяйство, – тут же добавила она, помешивая палочкой из сахарного тростника в лимонном отваре.

– Меня вполне устраивает порядок, установленный Хильдой, и я ни в чем не позволю его ломать. К тому же тебе нужно беречь силы. Ты должна полностью посвятить себя материнству. Говорят, что в этом климате физическая нагрузка чрезвычайно вредна для женщин, долгое время проживших в Нидерландах.

Аннелиза тут же вспомнила, как подчас была нелегка ее прежняя жизнь, когда она вместе с матерью крутилась как белка в колесе, неся на своих плечах огромную ответственность. При той невероятной занятости она часто мечтала о передышке. Теперь ее ожидало сплошное безделье, способное свести с ума.

– Итак, – чуть слышно подвела она итог, – утром и вечером я должна беседовать с вами, а ночью услаждать вас в постели.

– Что до последнего, ты будешь делать это только по необходимости, – поспешно сказал Питер. На лице у него проступил тусклый румянец. Пожалуй, впервые с момента их встречи он выглядел не слишком уверенно. – Я все размышляю о том, что произошло этой ночью…

– Вы… вы велели мне все забыть.

– Можно подумать, что это возможно! Я не настолько самонадеян, чтобы поверить, будто убогие извинения за первую брачную ночь успокоили тебя.

Теперь она знала точно: Питер был совершенно нетерпим к любым проявлениям страсти или эмоций. Не зря же он потребовал, чтобы она не напоминала ему о случившемся ночью.

– Мне очень жаль, Питер, – сказала Аннелиза, – что осуществление ваших прав оказалось для вас таким неприятным делом.

– Осуществление моих прав…

Румянец на лице ее мужа сначала сгустился, а затем совершенно исчез, когда он прямой как стрела вытянулся вверх в своем кресле и посмотрел на нее прищуренными глазами.

– Гм. Мускатный чай – он в самом деле настолько притупил твой разум прошлой ночью?

После того как она нехотя кивнула, Питер откинулся на спинку кресла, и уголки его рта приподнялись в инквизиторской улыбке.

– Возможно, это и к лучшему, – пробормотал он.

Аннелиза никак не могла взять в толк, отчего ее муж вдруг так развеселился. Одно ей было ясно: уверенность, которую Питер, как казалось, утратил надолго, теперь вернулась к нему.

– Извините, я очень сожалею…

– И не без оснований. Любопытно, почему моя драгоценная женушка не может вспомнить, что с ней было в первую брачную ночь? Ты даже не поняла, провалилась моя попытка или я выполнил свое дело как настоящий жеребец, во всем блеске мужской мощи.

– Обещаю, что следующей ночью я буду внимательнее, – прошептала она.

И тут в глазах Питера промелькнуло такое откровенное презрение, что Аннелиза содрогнулась.

– Думаю, этого не потребуется. У меня есть все основания предполагать, что ты уже носишь плод между своими прелестными бедрами, так что я не вижу необходимости повторять малоприятный опыт прошлой ночи, по крайней мере до того времени, когда в этом деле наступит полная ясность.

Аннелиза молча проглотила оскорбление. Разум подсказывал ей, что все равно Питер вряд ли когда-нибудь проникнется к ней любовью и доверием. Однако не это ее волновало. Она сосредоточилась на единственной фразе: «…не вижу необходимости повторять малоприятное занятие прошлой ночи». Значит, Питер не придет к ней ни этой ночью, ни следующей, ни любой другой, пока не выяснится, зреет ли в ее утробе плод.

Она обхватила руками живот и начала мысленно произносить молитвы.

Глава 13

– Эй, на дереве! Голландец ты или англичанин? Голландец или англичанин? – Крик над водой прокатился на обоих языках.

Майкл осторожно приоткрыл глаза. Свет, пробивавшийся сквозь пушистые ветви деревьев, заставил его поморщиться. Два дня он безуспешно вглядывался в солнечную лазурь моря, и сейчас у него не было уверенности, что жизнерадостный лодочник, махавший ему рукой с небольшого ялика, не просто плод утомленного воображения, а реальный человек.

– Эй! – хрипло отозвался он и сделал слабое движение рукой. – Я англичанин.

Лодочник заулыбался во весь рот, и Майкл понял, что, объяви он себя голландским подданным, очень скоро ему пришлось бы опять тоскливо смотреть в пустое море.

– Сэр, вы там просто отдыхаете или вам нужна помощь?

– Я бы не возражал куда-нибудь переправиться отсюда.

– Если вы в состоянии заплатить…

– Отвези меня на Ран-Айленд, там за меня обязательно кто-нибудь заплатит.

Лодочник кивком подтвердил, что сделка состоялась, затем погрузил весло в воду и направил лодку к острову.

Майкл попробовал пошевелиться – и тут же сморщился от мучительной боли. Человек – не голубь, и его природа не позволяет ему селиться на деревьях. Тем не менее два дня назад, едва выбравшись на берег, он тут же влез сюда и устроился на самой высокой и широкой развилке, не без основания решив, что так ему будет легче заметить какую-нибудь лодку. Помимо этого, ему следовало опасаться прилива, который мог смыть в открытое море даже сильного пловца, – после всех его усилий по собственному спасению это было бы слишком обидно. Не хватало ему только утонуть во время прилива. Вот почему все это время он терпеливо сидел на суку, почти не двигаясь и умирая от жажды, хотя у берегов его миниатюрной гавани плескался целый океан воды. Иногда ему даже казалось, что для него было бы лучше оставаться в своей тюрьме на «Острове сокровищ». Там по крайней мере у него были пища, вода и даже нечто гораздо большее.

У него была Аннелиза.

Однако все это уже принадлежало прошлому, и теперь ему следовало поспешить. Преодолевая боль, Майкл спустился с дерева и, вздымая фонтаны брызг, побрел по воде к поджидавшему его ялику. Забравшись в маленькую посудину, он повалился было на узкую скамейку позади своего спасителя, но тут же обнаружил, что сидеть на ней ничуть не удобнее, чем на суку, на два дня ставшем его временным прибежищем.

Лодочник протянул ему фляжку, и Майкл быстро сделал глоток. Виски. Вода подошла бы больше, но в данный момент ему было все равно. Сделав еще несколько глотков, он почувствовал, как блаженное тепло разлилось по его телу.

Поблагодарив лодочника, Майкл вернул фляжку.

– Так вы, сэр, желаете, чтобы я отвез вас на Ран? За это полагается хорошее вознаграждение.

На самом деле Майкл хотел попасть на Лонтар и убедиться, что с Аннелизой ничего не случилось, а заодно удостовериться, насколько ее муж достоин обладать таким бесценным сокровищем.

– На Ран-Айленд, – громко подтвердил он. – Там тебе хорошо заплатят.

– Ваша жена, наверное, будет рада, что я снял вас с этого дерева, верно?

– У меня нет жены. – Майкл вдруг почувствовал, что ноющих мышц и легкого головокружения, вызванного приемом виски, было явно недостаточно, чтобы заглушить внезапно возникшую острую боль.

– Нет жены? Очень плохо, сэр. – Лодочник сочувственно помолчал и, повернувшись спиной, начал усердно работать веслом. – А знаете, все-таки приятно возвращаться домой к жене. – Теперь лодочник выкрикивал слова через плечо. – Мне это очень нравится. Когда моя жена смотрит на меня, она вся светится, как будто внутри ее зажигаются сто свечей. Наверное, и у меня такой же вид, когда я смотрю на нее.

Хозяин лодки явно склонял своего пассажира к доверительному разговору, но Майкл оставил его слова без внимания. Слишком долго он убеждал себя, что дом и жена – это кандалы, а не благо. И вот теперь Аннелиза стала для него единственным источником света и жизни. Когда она пришла к нему одна со свечой и слабым огоньком высветила его лицо, все ее существо излучало тепло и сердечность. Сейчас, вспоминая об этом, Майкл даже задрожал от досады, представив себе улыбающегося коричневого человека вместе с женщиной, которая, как он понял лишь теперь, была дорога ему больше жизни.

Что касается лодочника, то в нем не было ничего, что могло бы вдохнуть в женщину сильные чувства. Как и все коренные жители островов Банда, он имел бронзовое лицо, но с более четкими чертами, указывавшими на примесь европейской крови. Волосы его были не цвета воронова крыла, а темно-коричневые, и это тоже указывало на принадлежность к числу полукровок.

– Пират?

Вместо ответа лодочник, обернувшись, осклабился.

Голландцы, решительно настроенные взять под контроль весь мускатный орех и гвоздику, безжалостно истребляли коренное население, надеясь покончить с его притязаниями на эту землю, в результате чего те, кто испокон веков жил здесь, были порабощены и принуждены работать на плантациях, некогда принадлежавших им. Лишь горстка непокорных людей навсегда бежала из родных мест на самые удаленные мелкие острова и в необитаемые районы. Там они объединились с другими несчастными изгнанниками и, продолжая жить вместе, будоражили друг друга воспоминаниями о прежних временах и по праву принадлежащих им богатствах.

Тем, кто лишил их законных прав, они мстили, как могли; часть из них, ставшая пиратами, на своих крошечных быстроходных лодках успешно пряталась среди многочисленных мелких островов, чтобы неожиданно броситься на свою добычу. Несколько поколений этих изгоев грабили и дотла сжигали чужие суда, оставаясь совершенно неуловимыми. Их юркие лодки после атаки быстро исчезали в извилистых проливах, куда не могли войти более крупные корабли.

– Вам, верно, нужна женщина, сэр? – спросил лодочник. – Я знаю некоторых леди. Очень приятных и очень одиноких.

– Никаких леди. – Майкл вздрогнул и приоткрыл глаза. Ему была нужна только одна леди. Очень нужна.

– С ними не будет никаких хлопот. Только дойти до двери. Вам улыбнутся и будут счастливы принять вас. Доставите себе удовольствие раз или два – и дело с концом.

Вода внезапно ударила в бок ялика и окатила их снопом брызг. Лодочник замолк, и Майкл подумал о своем «везении». Надо же было так случиться, что из всех пиратов, рыскавших вокруг тысяч островов Банда, его спаситель оказался больше интересующимся сводничеством, чем разбоем.

В другое время он охотно воспользовался бы его услугами. Удовольствие и наслаждение – все, что ему требовалось от женщин. Он слишком долго наблюдал за своей постоянно беременной матерью и не забыл, как она чахла от такой жизни, пока его отец вдали от семьи нес военную службу на королевском флоте. Майкл помнил, как плакали от голодных спазм в животе его братья и сестры, как сам он был настолько слаб, что не мог выполнять достаточно тяжелой, продолжительной работы.

Он долго наблюдал и узнавал жизнь. На его глазах мать постепенно переставала мириться с длительным отсутствием отца. Терпение сменялось раздражением, и в конце концов она обвинила мужа в эгоизме. Если раньше отец, отправляясь в плавание, с неохотой расставался с ними, то потом едва ли не бежал из дома, чтобы отдохнуть от стонущей жены и выводка постоянно ноющих и требующих еды ребятишек. В результате на долю Майкла выпала роль старшего в семье. Возвращаясь вечером домой и валясь от усталости в постель, слушая плач матери и голодные стоны братьев, он мечтал о том дне, когда сам сможет уйти в море, чтобы сбросить с себя этот ужасный груз.

И в последующем у него никогда не было больших запросов. Он и не представлял, что женщина может светиться изнутри только потому, что он улыбнулся ей. Ему никогда не требовалось, чтобы она полностью доверялась ему, чтобы ее руки покоились у него на груди и чтобы он знал, что она черпает уверенность в сильных ровных ударах его сердца. Стоило ли взваливать на себя тяжкую ношу ответственности всего лишь ради того, чтобы, приходя каждый вечер домой, видеть светящуюся улыбку и ощущать прикосновение женских рук к своей груди?

Но почему же тогда внезапно обретенная и так оберегаемая им свобода все чаще рождала в его душе ощущение бессмысленности и пустоты? Кто из смертных мог благодарить судьбу больше, чем он после нескольких недель острейших переживаний? Сначала интригующая, полная треволнений операция по добыванию орехов под носом у голландцев, потом смертельный страх быть пойманным, а после – чередование надежды и отчаяния, ожидание возможной смерти и упование на чудо. К этому еще можно было добавить последние два дня жизни в обнимку с деревом, на краю гибели, а также то, что теперь, когда его вызволил этот пират, перед ним открывалась перспектива новых приключений.

Сейчас ему, по всем правилам, полагалось смаковать пикантные моменты прошлого, а он вместо этого думал только о ней, об Аннелизе, и до дрожи в кончиках пальцев хотел оказаться на месте мужчины, который мог беспрепятственно войти в ее комнату, увидеть, что жена улыбается ему, а ночью разделить с ней ложе, чувствовать ее дыхание на своих волосах, ощущать под собой ее трепет, исходящий из глубины, неподвластный воле, охватывающий все тело и составляющий основу наслаждения любовью.

Когда-то Майкл добровольно отказался от этого наслаждения ради свободы, однако теперь он испытывал острую необходимость вновь испытать его.

Всю дорогу до Ран-Айленда Майкл провел в угрюмом молчании. Когда они наконец прибыли на место, солнце клонилось к закату, обволакивая все вокруг золотисто-оранжевой дымкой. Теплые тона сглаживали резкие очертания острова, представлявшего собой всего-навсего сторожевую заставу, сохранившуюся с древних времен. Маленький островок теперь оставался единственным хлипким оплотом Британии в Ост-Индии, и находившимся здесь военным не приходилось рассчитывать на удобства быта.

Заход пиратских вельботов в здешний док не являлся чем-то из ряда вон выходящим, поэтому появление ялика, привезшего Майкла, не вызвало никакого шума. Заметив бадейку с водой, Майкл тут же припал к ней губами. Пока он утолял жажду, вода текла по его обожженному солнцем лицу, но он словно не замечал этого. Напившись, Майкл встряхнулся по-собачьи, так что брызги с волос полетели во все стороны.

Пообещав своему спасителю не задерживаться и расплатиться как можно скорее, Майкл вошел в обветшалую хижину, служившую штаб-квартирой командования.

Капитан Ричард Эллингтон сидел за картами с одним из своих подчиненных. Оторвав взгляд от стола, он взглянул на Майкла и вдруг побледнел так, словно перед ним неожиданно появился призрак.

– Ты сейчас должен быть в Виргинии, а не здесь, – сурово заявил он. – Неужели ты провалил миссию?

– Неумышленно. Они схватили меня в Африке и повезли обратно на голландском корабле.

Майкл стал подробно рассказывать, как его взяли в плен и посадили в карцер на «Острове сокровищ».

– Они же поймали тебя со всхожими семенами. – Изумлению капитана Эллингтона не было предела. – Как тебе удалось выбраться живым?

– Очень просто. Я сбежал.

– От голландцев еще никто не убегал.

– Мне помогли. – Майкл даже чуть вздрогнул, вспомнив все перипетии побега.

Ричард недоверчиво покачал головой:

– Но ты ведь понимаешь, что они будут искать тебя? И первым делом заявятся сюда.

– Знаю.

– Поэтому тебе лучше как можно скорее исчезнуть.

– Я тоже так думаю, – согласился Майкл, но по его виду можно было безошибочно угадать, что ему не хотелось покидать даже это ненадежное прибежище. – Я задолжал одному местному парню, который подвез меня. Он ждет на причале.

– Надеюсь, сумма не слишком большая? – Ричард вынул несколько монет из нагрудного кармана и, вручив их своему помощнику, кивнул на дверь.

Как только они остались вдвоем, Ричард знаком указал Майклу на стул.

– Дело плохо, – помолчав, сказал он.

– Ты прав, мое присутствие опасно для всех вас.

– Я беспокоюсь не только о нас, но и о тебе. Сколько ты просидел у них до побега?

– Точно не знаю. Недель шесть или семь.

Лицо Ричарда приняло сочувственное выражение. Не спрашивая, он налил Майклу воды, будто знал, как сильна его жажда.

– Если они поймают тебя еще раз, ты сломаешься.

– Ну уж нет.

– Ты так думаешь? Поверь мне, их ярость может быть безграничной. Если ты снова попадешь к ним в лапы, пощады не будет. Тебя казнят – это как пить дать, но до этого изрядно помучают. Я наслышан о том, как они пытают. Прежде чем они разделаются с тобой, ты выдашь всех нас.

– Не стоит паниковать раньше времени. И вообще, откуда им знать, что я связан с вами? Скорее всего они считают, что я из этих мест.

– Тоже верно. – Ричард невесело рассмеялся. – Но они обязательно поинтересуются, кто снабдил тебя непротравленными орехами.

– И что им это даст? Ты никогда не называл имени нашего благодетеля, поэтому они могут замучить меня до смерти, но я все равно ничего не скажу им.

Ричард мрачно посмотрел на него:

– И все-таки тебе известно то, что для них очень важно. Ты можешь назвать предателя в их рядах, сказать им, кто помог тебе бежать.

– Никогда! – не задумываясь, отчеканил Майкл. – Я никогда не предам ее.

– Ее?

– Больше ни слова. Это закрытая тема.

– Хорошо, можешь не говорить. Но представь себе совершенно конкретную ситуацию. Тебя начнут пытать, и где-то среди ночи, когда боль станет невыносимой, жестокий голландец заглянет тебе в глаза и пообещает, что положит конец этим страшным мукам в обмен на очень короткую информацию. Ты сможешь поручиться за себя, что не назовешь ее имени? Я знал разных людей, в том числе и покрепче тебя, остававшихся верными своим убеждениям до поры до времени. И я видел, в кого они превращались в руках опытных палачей. Они выбалтывали все на свете, вплоть до самых сокровенных своих мыслей, и были готовы вспомнить чуть ли не каждый свой шаг, начиная с младенчества.

Майкл понимал, что предостережение Ричарда не лишено оснований. Во время пребывания на «Острове сокровищ», когда его тело и дух были ослаблены жаждой и голодом, он мог пойти на что угодно ради облегчения собственной участи. К счастью, Фербеку и его подчиненным не хватило настойчивости при проведении допросов, но если его снова поймают, такой удачи ему больше не выпадет. Тогда он может предать Аннелизу. Один раз он уже и так зашел слишком далеко – принудил ее помочь ему бежать, и она сама оказалась на грани гибели.

– Ты прав, друг, мне нужно срочно убираться отсюда.

Ричард кивнул:

– Считай, что тебе наконец повезло. Я отправляюсь домой на «Доблестной Елизавете», которая отплывает через две недели. Разумеется, они обыщут все судно и только тогда выпустят нас из Банда-Нейры, но мы сумеем спрятать тебя где-нибудь в трюме. Мы и раньше нелегально перевозили людей за фальшивыми переборками. Конечно, там темно и жара зверская – придется потерпеть.

Майкл живо представил себя в душном чреве плывущего корабля и содрогнулся. Однако он тут же подавил вспыхнувшее отвращение. Всего две недели ожидания, и он навсегда покинет этот уголок земли.

– Неужели обязательно ждать так долго?

– У нас нет выбора. Мы уже обратились к голландцам за разрешением на проход через бухту и подали заявку на провизию. Если сейчас передвинуть дату отплытия, они непременно заподозрят что-то неладное.

– Но может, мне лучше исчезнуть немедленно?

Ричард кивнул:

– Я отправлю тебя в «Рощу».

В «Рощу» – это было громко сказано. Так англичане окрестили крохотный удаленный островок, где они тайно посадили мускатный орех. До плодоношения молодым деревцам еще предстояло расти и расти, если, конечно, им вообще было суждено уцелеть. В любое время их мог обнаружить патруль, и тогда голландцы искромсали бы всю поросль.

– Побудешь там со сторожем. Запаса продовольствия тебе хватит, а потом…

Майкл перебил его:

– Сначала я должен попасть на Лонтар!

Название, вырвавшееся из его уст, как будто еще больше накалило и без того горячий воздух. Лонтар был самым крупным из островов Банда, вотчиной Питера Хотендорфа, где он единолично властвовал над своими плантациями и новой женой.

– Лонтар исключается. Британское судно к нему не подпустят, а если оно и прорвется, то его команду расстреляют на месте.

– В этом я не сомневаюсь. – Майкл вдохнул поглубже. – И конечно, ее муж побежит впереди всей своры. У него причин желать моей смерти больше, чем у кого-либо.

– Ее муж? Так тебе помогла убежать новая жена плантатора?

– Ее зовут Аннелиза, – нахмурившись, сказал Майкл. Он не мог спокойно слышать, как женщину, которую он любил, называют чьей-то «новой женой». Его вдруг охватило неотвратимое желание быть с ней, разговаривать, прикасаться к ее коже… Рядом с Ричардом он мог позволить себе выказать подобную слабость – на всем Ран-Айленде у него не было друга надежнее.

– Я не только уговорил ее помочь мне. Она сделала для меня гораздо больше, и теперь я должен убедиться, что ей не приходится расплачиваться за эту помощь.

– Ты конченый человек, – уныло произнес Ричард. – Худшего врага невозможно и вообразить. Знаешь, кто такой Хотендорф? Он мнит себя второй по важности персоной в мире после короля. Когда кто-то идет наперекор его желаниям, он становится беспощаден и всегда добивается своего.

– Тем более я должен побывать там.

У Майкла внутри все перевернулось при одной мысли о том, что Аннелиза испытывает страдания, находясь во власти жестокого деспота. Не случайно Ричард Эллингтон так занервничал при одном только упоминании его имени. И все же как странно устроен человек. Что за нужда ему стремиться к тому, что грозит разорвать его сердце на части?

– Я хочу увидеть ее своими глазами, убедиться, что ей там хорошо. Она так мало требовала от жизни. Быть признанной в качестве уважаемой замужней женщины – вот и все, чего она хотела, и я не могу допустить, чтобы ей не дали хотя бы это.

В ответ Ричард лишь раздосадованно покачал головой, а затем заявил с категоричностью старшего офицера, привыкшего к исполнению его приказов:

– Нет, Майкл. Я запрещаю тебе делать это.

Видя, что Майкл собрался возразить, капитан жестом остановил его:

– Ты просто на время потерял голову, но теперь пришла пора одуматься. Я приказываю тебе немедленно отправляться в «Рощу» – там ты пробудешь до отхода «Доблестной Елизаветы».

Майкл понимал, что Ричард прав, но что-то никак не давало ему успокоиться.

– Я должен увидеть ее, прежде чем уеду. Хоть одним глазом взглянуть.

Разумеется, он лгал и ни за что в жизни не стал бы довольствоваться одним взглядом.

Ричард сложил руки на груди и тяжело вздохнул.

– По-моему, я четко обрисовал ситуацию. Ты никуда не поедешь. Так и быть, я дам тебе возможность посмотреть на нее с корабля, пока будем забирать провизию. Во время погрузки туда непременно сбежится половина населения острова, и, я уверен, Хотендорф не пропустит такого развлечения. Вот тогда и взглянешь на его жену одним глазком. Дай мне слово, что не будешь вольничать, или я собственноручно закую тебя в кандалы.

– Так я и дался, – огрызнулся Майкл. От одного упоминания о кандалах у него раззуделись струпья вокруг запястий и лодыжек.

И все же он чувствовал, что деваться ему некуда. Однако и сдаваться сразу он тоже не хотел.

– Послушай, Ричард, мне вовсе не улыбается прятаться в трюме. Что, если я надену свою старую форму и займу место среди твоих офицеров? Когда голландцы придут на корабль, я сойду на берег вместе с тобой, и пусть тогда они ищут меня сколько захотят!

– Опять ты за свое! Хотя… Чем черт не шутит!

Капитан принялся расхаживать по комнате, рассуждая вслух:

– Конечно, скорее всего они подумают, что мы спрятали тебя на корабле. А вот придет ли им в голову, что один из моих офицеров и есть сбежавший контрабандист…

Пока Ричард почесывал подбородок, взвешивая возможные последствия такого рискованного шага, Майкл стоял затаив дыхание, и когда в конце концов его друг отрицательно покачал головой, у него упало сердце.

– Нет, Майкл. Это слишком рискованно. Если они обнаружат тебя в наших рядах при полном параде, у них будут все основания объявить нам войну. Они и так только и ждут предлога, чтобы выдворить нас с острова.

– Капитан, державший меня в плену, говорил, что его корабль сразу же отправится на Амбоину. К тому времени когда мы зайдем в бухту Банда-Нейры, они будут уже далеко. На всех островах останется только один человек, который может меня опознать, – Аннелиза. Но она никогда не предаст меня.

– С каких это пор ты стал доверять женщине? – Ричард ехидно скривил губы. – Не ты ли еще недавно уверял, что ни на одну из них нельзя положиться и ни одна не стоит того, чтобы из-за нее рисковать жизнью. Я слышал эти слова от Майкла Роуленда. Где он сейчас?

– Он перед тобой. Но… Я считаю, что это мой долг. Поверь, Ричард, голландцам в голову не придет ждать моего появления прямо у них на пороге. К тому же они будут искать грязного, обросшего беглеца, а не аккуратно подстриженного британского офицера в безукоризненной форме. Не беспокойся, они не поймают меня.

Ричард колебался, и Майкл понимал, что сейчас для него важно найти хоть какой-то, даже самый слабый довод, чтобы склонить чашу весов в свою пользу.

– Если они все-таки догадаются, можешь застрелить меня на месте. Тогда все сразу разрешится – и для тебя, и для меня. Клянусь Богом, другого выхода у нас нет. Второй раз плена я не вынесу и лучше предпочту умереть, чем подвергать опасности тебя и ее.

На этот раз Ричард молчал очень долго. Настолько долго, что Майкл уже приготовился услышать окончательный отказ. Наконец его друг и командир укоризненно покачал головой, показывая тем самым, что идет на уступку.

– Ладно. Твоя шея, в конце концов, не моя. А сейчас уходи отсюда.

Майкл повернулся и уже успел сделать несколько шагов к двери, когда его остановил голос Ричарда:

– Наверное, она замечательная женщина, Роуленд?

– Да, – не раздумывая ответил Майкл. – Она необыкновенная.

После двух недель полной праздности Аннелиза была готова завыть от скуки. У нее не было никаких дел. Абсолютно никаких. Управление имением и без нее осуществлялось весьма эффективно. Для обслуживания дома существовала целая армия слуг и рабов; все они неукоснительно следовали программе, разработанной много лет назад прежней хозяйкой.

По сути, именно Хильда до сих пор руководила здесь всем, продолжая безраздельно владеть сердцем Питера. Портреты Хильды висели в каждой комнате, так что слуги всегда находились в радиусе досягаемости ее немигающего неусыпного ока и бегали как заведенные. Ничто в этом доме не оставалось без внимания, и все доводилось до конца. Но Аннелиза чувствовала себя здесь незваной гостьей. Она ела, пила, беседовала с Питером, а он все не сводил тоскующего взора со своей белокурой и розовощекой голландской красавицы.

Только ночь освобождала Аннелизу от никогда не прекращающегося контроля Хильды.

Наедине с собой, лежа в темноте, в отсутствие мужа, по-прежнему не проявлявшего к ней интереса, она позволяла себе предаваться мыслям о Майкле Роуленде. Удалось ли ему спастись? Аннелиза строила по этому поводу самые разнообразные предположения. Трудно было сказать, чего она хотела больше: никогда ничего не знать о нем или услышать, что побег удался. В последнем случае Майкл уже должен был находиться на пути в свою любимую Виргинию, где его ждала новая жизнь, в которой для нее никогда не найдется места.

Аннелиза часто задавалась вопросом: думает ли Майкл о ней хотя бы иногда? Посещают ли его по ночам воспоминания, такие же яркие, как у нее, когда все тело заново переживает каждое прикосновение, каждую ласку, каждый вздох?

Она страстно желала, чтобы у нее был ребенок, не только потому, что беременность избавляла ее от возвращения Питера к ней в постель. Ребенок мог быть зачат, когда ее тело было живым и гостеприимным для Майкла, а его объятия заставляли петь и ликовать ее сердце. Удивительно, что ее память сумела сохранить самые волнующие минуты, проведенные с ним, все до единой. До сих пор она чувствовала себя принадлежащей ему, ему одному, будто близости с Питером вовсе никогда не существовало и в ту кошмарную брачную ночь между ними ничего не произошло.

И все же вряд ли Питер покинул ее постель, не доведя до конца супружеского ритуала, – иначе зачем ему распинаться насчет потери контроля. Без этого он просто не стал бы продолжать холостяцкое воздержание и дожидаться очевидных результатов соития, не оставившего у нее никаких осязаемых ощущений. В отсутствие физических доказательств она была вынуждена напрягать ум в поисках других подсказок, припоминая все слова, сказанные тогда мужем. «…Ты открыла мне все самое сокровенное, Аннелиза», – безусловно, такую фразу мог позволить себе человек, беспрепятственно попользовавшийся женским телом. Но то же самое вполне мог произнести и мужчина, наслушавшийся болтовни своей захмелевшей новобрачной. Не с ее ли слов он составил впечатление о том «самом сокровенном»? Не она ли невпопад бормотала о веселых днях с «энергичным» любовником в преддверии торжественного обета? Питер с повышенным вниманием следил за всем, что она говорила в первую брачную ночь, и очень искусно истолковывал даже самые обтекаемые высказывания. Теперь, когда они беседовали за столом, он всякий раз полностью перехватывал инициативу, не давая ей сказать ни слова, словно уже не надеялся больше услышать от нее ничего интересного.

Правда, из этого правила было одно исключение. Как-то в начале недели Аннелиза, как обычно, завтракала вместе с мужем и неожиданно сказала что-то, что его развеселило. Он вдруг захихикал и бросил на нее быстрый взгляд. Солнце било ему в глаза, и было ясно, что он не мог видеть ничего, кроме нее. В этот момент Питер смотрел на нее с неподдельным удивлением, как смотрят после дегустации незнакомого блюда, которое неожиданно пришлось по вкусу.

Начиная с того утра Аннелиза ловила на себе взгляд мужа намного чаще, чем раньше. При этом он выглядел таким изумленным и… голодным, что она невольно задумывалась над причиной происшедшей перемены. Однако это не настолько беспокоило ее, чтобы задавать ему вопросы.

Для человека своего положения Питер работал очень много. Вероятно, этим он был обязан своей необычайно хорошей физической форме. Аннелизе казалось, что его настроение улучшается, когда он рассказывает о плантациях, поэтому она проявляла неослабный интерес ко всему, что касалось деловой стороны его жизни.

Всю последнюю неделю Аннелиза замечала, что Питер уходил из дома несколько позже, а возвращался к обеду раньше, чем обычно. Наверное, ей следовало поблагодарить судьбу за то, что он изменил расписание, потому что теперь у нее оставалось гораздо меньше времени для пустых мечтаний в одиночестве; но она все никак не могла заставить себя переменить свое отношение к мужу. Когда Питер усаживался неподалеку и начинал разглядывать ее, ей не становилось от этого уютнее. В этих случаях она ощущала свое одиночество даже больше, чем когда оставалась предоставленной самой себе и мечтала о Майкле.

Матери Аннелиза писала каждый день. Ее послания напоминали короткие заметки; в них она рассказывала о своем новом доме, о плантации, о здешней погоде. Стараясь, чтобы ее письма выглядели веселыми, она тщательно выбирала выражения: острая потребность поделиться своими сомнениями, своей сердечной болью умерялась конкретными обстоятельствами. Составляя осторожные фразы, Аннелиза испытывала безумную тоску по матери; ей так мучительно недоставало компании Бритты с ее выстраданной мудростью, что порой казалось: она просто не выдержит ожидания длиной в восемнадцать месяцев, необходимых для получения ответа.

– Чем же она занималась весь день? – не выдержав, спросила однажды Аннелиза у Тали.

– Кто занимался, госпожа?

– Хильда. Ваша первая хозяйка. Не могла же она все двадцать лет потратить на организацию хозяйства и разработку меню.

– А-а, – протянула Тали, явно довольная тем, что наконец поняла вопрос. – Она шила.

– Шила? – Ответ не слишком удивил Аннелизу. Хотя шитье никогда не принадлежало к числу ее любимых занятий, она подумала, что, наверное, таким образом и в самом деле можно было убить время. – Но Питер говорил, что у нас есть целая команда служанок для штопки, починки и прочего рукоделия.

– Прежняя хозяйка не просто шила. Она занималась немецким шитьем.

– Немецким шитьем? А что это такое?

– Я сейчас покажу вам, только возьму ключ у Мару.

Сначала Мару заупрямилась, но Аннелиза быстро объяснила ей, кто теперь является истинной хозяйкой в этом доме, и Мару нехотя повела их с Тали через полутемный коридор вниз к таинственной двери, которая до этих пор всегда оставалась запертой.

Приоткрыв дверь, Мару с хмурым видом отошла назад. Аннелиза не сразу поняла, отчего это горничная так разволновалась. По сравнению с другими помещениями комната была небольшой, не более двенадцати квадратных футов; стены ее от пола до потолка были заставлены полками, на которых стопками лежала аккуратно сложенная материя.

Очевидно, изначально ткань была белой, однако за те долгие годы, что она находилась в этих стенах, цвет ее изменился, и стопки, расположенные ближе всего к двери, приобрели насыщенный желтый оттенок. По всему было видно, что с тех пор как их сложили и оставили здесь, они так и лежали нетронутыми. Только в самых удаленных углах ткань казалась белой как облака.

– Вот, – Тали жестом показала на штабеля, – это все вышивала госпожа Хильда.

Аннелиза вынула пожелтевший кусок ткани из нижней стопки, встряхнув за край, распустила его в длину… и вдруг ее глазам предстал каскад ярких красок, словно Хильда Хотендорф при помощи иглы и шелковой нити собрала на этой скатерти целый букет полевых цветов.

– Как красиво, – восторженно прошептала Аннелиза. – Никогда не видела такой искусной вышивки.

Она вдруг подумала о многочисленных портретах Хильды и удивилась, почему Питер не вставил в рамку ни одного из этих изумительных образчиков ручной работы, чтобы они напоминали ему о мастерстве любимой жены.

– Не понимаю, – сказала она, – почему бы Питеру не украсить этим прекрасным шитьем весь дом?

– О, тут всего так много. – Мару выразительно повела плечом в сторону полок. – Лучше нам поскорее закрыть эту комнату, госпожа.

– Сейчас, сейчас. – Аннелиза прошла дальше. Беглый осмотр полок подтвердил, что девушка была права. Число вышитых скатертей было ошеломляющим. Аннелиза аккуратно сложила первую и, подойдя к самой дальней полке, выбрала еще одну, лежавшую сверху. Последняя работа Хильды. За многие годы ее талант должен был только улучшиться.

Она растянула белое полотнище и едва не выронила его из рук. По рисунку было невозможно сказать, что пыталась создать мастерица – неровные стежки напоминали беспорядочные птичьи следы на снегу, а тонкое фабричное полотно было сплошь истыкано мелкими дырочками от повторных уколов иглой в одно и то же место. Вокруг этих дырочек по всей ткани была заметна такая же россыпь небольших коричневато-красных пятнышек.

Аннелиза почувствовала стеснение в груди – вышитый лоскут словно кровоточил у нее в руках.

– Наверное, ваша бывшая хозяйка была серьезно больна, когда вышивала это? – тихо спросила она.

– Нет. Та госпожа никогда не болела, но только она была или сильно сердитой, или грустной. Я думаю, что она очень-очень устала от немецкой вышивки.

– А почему она не занялась еще чем-нибудь?

– Хозяин никогда бы ей не позволил. И с вами будет то же. Наш господин говорит, что обязанность жены – это рождение детей. Поэтому он и велел ей вышивать, покуда не родится ребенок.

Аннелизе было совсем нетрудно представить молодую красавицу, вошедшую в этот дом в качестве новобрачной с мечтой обустроить жизнь семьи, вдохновенно разрабатывающую график работ и четырнадцатидневное меню. Эта женщина месяц за месяцем жила в бесконечном ожидании ребенка, в надежде почувствовать его шевеление в своем чреве. Но этого не происходило, и ей ничего не оставалось, как только вышивать. Она предавалась своему бессмысленному занятию до тех пор, пока отчаяние и сожаление о напрасно потраченных годах не сделали ее слепой. В конце концов она перестала следить за стежками и тупо втыкала иглу в ткань и собственные пальцы.

Неожиданно вошедший в комнату Питер застал Аннелизу за этими раздумьями. Когда он увидел у нее в руках скатерть, вышитую Хильдой, его губы побелели от ярости.

– Незачем тебе появляться в этой комнате! – прорычал он. – Чтоб впредь я тебя здесь не видел!

Аннелиза тщательно сложила скатерть и осторожно положила поверх стопы других, подобных ей. Затем вышла в коридор и подождала, пока муж запрет дверь. Она даже притворно улыбнулась, пытаясь сохранить дружелюбный вид, словно выдворение хозяйки из комнаты в собственном доме было для нее самым обычным делом.

– Вы что-то рано сегодня, Питер, – как бы невзначай заметила она.

– Англичане собрались в Банда-Нейре, чтобы забрать в порту провизию и пройти досмотр. Обычно это весьма увлекательное зрелище. Я хотел взять тебя с собой, а заодно и представить кое-кому из наших плантаторов. Но может, лучше оставить тебя здесь в одиночестве?

Разумеется, он хотел наказать ее за любопытство. Хорошей жене следовало склонить голову и покорно согласиться с приговором, но гордый дух Аннелизы не мог допустить этого. Она не сделала ничего плохого и к тому же так устала от однообразия! Поездка на Банда-Нейру в какой-то степени развеяла бы ее скуку. А еще на Банда-Нейре она могла услышать от англичан новости о Майкле, узнать от них, удалось ли ему выжить после побега и благополучно отправиться в желанную колонию в Виргинии.

– Пожалуйста, Питер, возьмите меня с собой. Мне так хочется куда-нибудь поехать!

Она видела, что мужу очень хотелось отказать ей, – это было видно по тому, как поджались его губы и приподнялась нижняя челюсть. Но, судя по всему, у него были свои причины на то, чтобы не дать неприязни окончательно захлестнуть его.

– Хорошо, – хрипло выдавил он. – Поедешь, если тебе так хочется.

Глава 14

Питер немедля приказал слугам заняться приготовлениями к поездке, и от возникшей в результате всеобщей суматохи волнение Аннелизы еще больше усилилось. Она хорошо представляла, что ее ожидает, – множество жадных глаз моментально оценят ее одежду, внешность, манеры, станут следить за каждым ее движением… Слухи, несомненно, и так уже циркулирующие вокруг нее, сделаются еще красочнее и невероятнее. К тому же на Банда-Нейре ей предстоит познакомиться с людьми, которые составят ее будущее окружение до конца жизни: они встретят ее с уже сложившимся мнением о ней, тогда как она не будет иметь о них ни малейшего представления. Хотя Питер предрекал, что впереди их ждет увеселительное мероприятие наподобие карнавала, но ни эти его обещания, ни ее воодушевление в связи с тем, что ей представляется возможность хоть в чем-то поучаствовать, не могли пересилить тревогу.

Тали помогла ей одеться в одно из новых платьев, купленных Питером специально для нее. Аннелиза не могла осуждать его за этот выбор. Платье, сшитое в классическом голландском стиле, закрывало ее от подбородка до щиколоток. Его дополняла подобранная в тон накидка для головы. Благодаря замене шерсти на легкую ткань местного производства в этом платье ее тело чувствовало себя намного вольнее, чем в том, что она носила прежде. Бледно-коралловый цвет нового наряда оказался удивительно приятным и хорошо сочетался с естественными красками ее лица и волос. Вероятно, столь удачным выбором она была обязана случаю – вряд ли Питер чересчур придирчиво искал для нее подходящую одежду.

Когда Аннелиза, уже готовая к отъезду, предстала перед мужем, он долго и придирчиво осматривал ее пристальным взглядом, задерживаясь на примечательных частях ее тела, что вызывало в ней растущую неловкость.

Наконец Питер одобрительно кивнул:

– Что ж, надеюсь, ты не посрамишь меня.

После этого они сели в лодку и отправились в путь.

На протяжении получасовой поездки Питер перечислял имена людей, с которыми ей предстояло встретиться.

– Я ужасно боюсь, что не запомню всего, – неловко пожаловалась Аннелиза.

– Будь повнимательнее ко мне, тогда тебе не придется бояться, – услышала она в ответ.

Аннелиза была немало удивлена. Она и не предполагала, что ее мужа так волнует, обращает она на него внимание или нет. Когда она стала украдкой присматриваться к нему, то поняла, что он опять недоволен. Вот только чем это было вызвано, по-прежнему оставалось для нее загадкой. После двух недель замужества ее супруг не стал для нее понятнее.

Банда-Нейра приготовила им гостеприимную встречу – это чувствовалось уже на расстоянии нескольких сотен ярдов от берега. Дуновение ветра доносило из дощатых построек аромат специй. В воздухе слышались звонкое эхо детских голосов, звуки крошечных цимбал и удары кожаных барабанов.

Один из слуг Питера прибыл на остров заранее и теперь стоял в первых рядах скопившейся на берегу толпы, высматривая их. Рядом с ним наготове уже дожидался рикша с коляской.

– А где тот экипаж, что привезли из Амстердама? Я видела его на корабле…

– Всему свое время. Пока мы будем передвигаться так, как это делают здесь все состоятельные люди.

Она заколебалась.

– Аннелиза!

Питер произнес ее имя с такой чеканной твердостью, что она поняла – еще секунда замешательства, и он рассердится. Тогда она послушно забралась в коляску рикши и сразу же убедилась, что минуту назад вела себя как добросердечная простушка, – ведь рикша катил коляску без всяких усилий. К этому времени толпа уже устремилась в порт. Собственным ходом шли все те, у кого была бронзовая кожа и восточные лица, а в колясках, таких же как та, в какой ехали они с Питером, сидели белые люди, ее новые соседи, голландские дамы и господа.

– Никогда не представляла, что увижу такое разнообразие людских типов, – заметила она, пользуясь возможностью немного отвлечься. – Похоже, что, кроме голландцев и местных, здесь живет много других людей.

– Коренных жителей на острове очень мало, и те, что остались, совершенно бесполезны. Они кое-как могут работать на плантациях или ищут легкой жизни. Каждый из них полагает, что одно кокосовое дерево способно прокормить семью из четырех человек. Попробуй их после этого расшевелить. Вот и приходится приглашать рабочую силу из других стран. В качестве домашних слуг нет равных китайцам, а японцы – лучшие наемники.

– А для чего могут понадобиться… наемники?

Питер предпочел не отвечать на ее вопрос. Вместо этого он указал подбородком в сторону небольшой группы людей, стоявших вокруг вколоченного в землю столба.

– Видишь того несчастного китайского парня? – спросил он, и в голосе его послышалось сочувствие.

Несчастного китайского парня? Аннелизе показалось, что тот, на кого указал ее муж, довольно уверенно командовал своим немногочисленным окружением. Он что-то выкрикивал на непонятном языке и энергично размахивал руками, понуждая двух мужчин моложе себя привязывать к столбу сопротивляющуюся рыдающую женщину.

– Зачем они делают это? – спросила Аннелиза. – В чем она провинилась?

– Ни в чем. Вероятно, он просто хочет вернуться на родину.

Увидев удивленный взгляд Аннелизы, Питер пояснил:

– Китайские рабочие нередко женятся на туземках, а когда приходит время возвращаться домой, эти жены становятся им не нужны, так же как дети женского пола. Они забирают с собой в Китай только сыновей.

Аннелиза была потрясена. Замужество представлялось ей той гаванью, тем прибежищем, где женщина обретает надежную защиту в лице супруга. Однако голландцы, в том числе Питер, похоже, вполне терпимо относились к подобному варварству.

– Он правильно делает, что привязывает ее к этому столбу, – продолжал Питер. – Это для ее же блага. По крайней мере она будет видеть, как уезжают муж и сыновья, но не сможет броситься в воду. Эти женщины, на свою беду, на редкость импульсивны. Не так давно один человек не сумел остановить свою жену, и она поплыла за ним и четырьмя своими сыновьями. Через несколько дней ее тело прибило к берегу.

По-видимому, не только Питера, но и всех остальных мало волновало то, что происходило возле столба. Толпа пребывала в праздничном настроении. Дети шныряли под ногами у взрослых, выражая пронзительным визгом свой восторг; девушки, собравшись стайками, с берега махали приближавшемуся большому судну и ждали, когда мужчины начнут пересаживаться в маленькие лодки.

Аннелиза слегка прищурилась, пытаясь разобрать надпись на корабле. «Доблестная Елизавета». Такое имя могло означать только одно – это был британский корабль. У нее учащенно забилось сердце. В воздухе поплыла сладкозвучная мелодия, когда-то звучавшая и в ознаменование прибытия «Острова сокровищ». Девушки принялись танцевать, приветствуя корабль, и ни одной из них не приходило в голову, что может настать тот день, когда она окажется привязанной к столбу и будет оплакивать любимого мужа и детей, уплывающих в море, чтобы никогда не вернуться.

Предавшись этим мыслям, Аннелиза инстинктивно схватилась за живот. Если у нее отнимут ребенка, она этого не вынесет!

Заметив ее движение, Питер чуть заметно усмехнулся:

– Ты и не представляешь, на что способен ради сыновей даже самый благородный мужчина.

Что означали его слова? Было ли это предостережением или всего лишь напоминанием о том, как сильно она от него зависела? По-видимому, для любой женщины, имевшей такого мужа, это было непраздным вопросом, и тут уже не имело значения, жила ли она в центре голландской цивилизации или на другом конце света, среди буйной, благоухающей растительности тропических островов.

Неожиданно их коляска остановилась перед каким-то объемистым сооружением, затянутым парусиной. Слуга, выступив вперед, стянул покрывало, и тогда глазам любопытствующей публики предстала карета Питера. Даже беглого взгляда по сторонам было достаточно, чтобы убедиться: этот экипаж – единственный на всем берегу.

– Вот и пришло его время, – сказал Питер, и при этом каждый дюйм его лица источал самодовольство.

Когда они перебирались из коляски в карету, Аннелиза чувствовала, что все глаза были обращены только на них. Питер, в свою очередь, из-под опущенных век также наблюдал за реакцией окружающих. Похоже, ему и в голову не приходило, что их пребывание в крытом душном экипаже, да еще и в отсутствие лошадей, должно было выглядеть по меньшей мере странным. Майкл считал обладание такой достопримечательностью на островах Банда отвратительной показухой. Похоже, он был прав.

Первые лодки с британскими моряками уже достигли берега, и туземцы бросились их встречать. Они на лету хватали канаты, брошенные моряками, и подтаскивали лодки к причалу. На муки и стенания привязанной к столбу женщины никто, кроме Аннелизы, не обращал внимания, ее ужасный вид ни в ком не пробудил ни сострадания, ни сочувствия. Все сосредоточенно наблюдали за высадкой англичан, которых прибыло добрых две дюжины, начиная от младших офицеров и кончая командным составом в парадных мундирах и при всех королевских регалиях.

Аннелиза жадно вглядывалась в лица англичан. Жаль, что ей нельзя было покинуть карету, – если бы она могла подойти ближе, может быть, ей удалось бы разобрать и их разговор. Она подалась вперед и просунула голову сквозь окошко в надежде хоть что-нибудь узнать о Майкле. Ее желание было столь велико, что у нее помимо воли вырвался протяжный жалобный стон.

В ту же секунду Питер схватил ее за локоть и зажал его, словно тисками.

– Соблюдай приличие, – коротко приказал он. – Надеюсь, ты еще не забыла, что являешься моей женой?

Аннелиза в недоумении заморгала:

– Простите, если я что-то сделала не так…

Питер не дал ей договорить:

– Что ты пялишься на этих британских свиней? Нашла благодетелей! Неужели тебе до сих пор не известно, что на островах только и судачат о твоей промашке с контрабандистом, – не хватало еще, чтобы ты якшалась с этими людьми. Я ничего подобного не потерплю, так и знай.

Эти слова подействовали на Аннелизу больнее удара кнутом. Значит, пока она безвылазно сидела на плантации, изнывая от безделья, все здешнее общество только и занималось тем, что обсуждало ее роль в побеге Майкла. Питер держал ее в заточении все это время, чтобы она ничего об этом не знала, и даже не намекнул, что его молодая жена сделалась объектом всеобщих догадок и пересудов! В этот миг она словно прозрела. Как же до сих пор ей не бросилось в глаза, что многочисленные коляски с рикшами скопились только на одном конце берега, а их великолепный экипаж стоит в гордом одиночестве вне общей сутолоки? Как можно было не обратить внимания на то, что за все время никто к ним так и не подошел, чтобы познакомиться с новой госпожой Хотендорф? Если голландские дамы хотя бы на четверть испытывали скуку, подобную ее собственной, то прибытие новой белой женщины должно было повлечь шквал приглашений и взаимных визитов вежливости. Потеряв Майкла, она так нянчилась со своей сердечной болью, что и не заметила, в какой изоляции оказалась. Выйдя замуж за человека, которого не любила, Аннелиза должна была теперь провести остаток жизни вдали от матери и от родины. Однако здесь ей было еще хуже, чем когда она жила в Голландии. Там по крайней мере у нее была работа, определенное положение в обществе и капля надежды на то, что настанет же когда-нибудь замечательный день, после которого ее бесполезное, унылое существование обретет смысл.

В некотором роде такое событие все же произошло: она встретила Майкла, но, к несчастью для них обоих, встретила в самое неподходящее время, при самых неблагоприятных обстоятельствах. Тем не менее у нее ни на миг не возникало сомнений в одном: она была для него желанной. Она, Аннелиза Вандерманн, была нужна ему безотносительно ее родословной, несмотря на мнение общества о ней. Никто не нуждался в ней так, как он, и она тоже безумно скучала по нему. Тоска и гнетущая боль в сердце были столь сильны, что грозили лишить ее жизни.

Между тем британцы уже приблизились к ним на достаточно близкое расстояние.

Аннелиза всматривалась в лица мужчин, как раненая птица в поисках приюта. Ей показалось, что один высокий офицер фигурой похож на Майкла. Другой, широкоплечий, напоминал его силой. Глядя на третьего, шагавшего с непринужденной грацией, она подумала, что, наверное, так ходит Майкл, не будучи стеснен оковами.

Один из моряков, замыкавших это шествие, несколько задержался у пирса. Пока он возился с канатом, его голова оставалась опущенной, и были видны только гладкие блестящие волосы. Так же поблескивали на солнце волосы Майкла в тот первый день, когда она увидела его на борту корабля в качестве пленника.

Наконец мужчина поднял голову. Его глаза встретились с ее глазами.

И тогда он улыбнулся ей.

Аннелиза безумно обрадовалась, что ее локоть был зажат в железной руке мужа: неизвестно, что бы в противном случае она могла выкинуть в тот момент, когда британский моряк подарил ей свою улыбку.

Майкл. Невероятно.

Она незаметно ущипнула себя свободной рукой. Разумеется, этого не могло быть. Прошло уже больше двух недель со времени его побега. Сейчас он был или мертв, или, если уцелел, находился в сотнях миль отсюда, недоступный для голландского правосудия. Не затем же он рисковал жизнью и прыгал в море, чтобы потом снова подвергать себя смертельной опасности. Майкл никак не мог приехать сюда, зная, что совсем рядом находится Форт-Белджик, чей зловещий силуэт вырисовывался на заднем плане. К тому же здесь англичан встречал целый батальон вооруженных до зубов голландских солдат, не спускавших с них подозрительных глаз.

Отчего-то на ум Аннелизе весьма не вовремя пришли язвительные шутки, которыми друзья не раз дразнили ее отца. Британские моряки слыли не только любителями рискованных приключений, но и большими ветрениками. Должно быть, добрую половину жизни они тратили на улыбки и подмигивания. Поэтому не стоило заблуждаться относительно этого моряка – отнюдь не один Майкл Роуленд был способен на такие «штучки». Но как ни убеждала себя Аннелиза, ее тело не желало прислушиваться к голосу разума. Сердце непокорно ускоряло ритм, по коже забегали мурашки: все словно подсказывало ей, что нужно присмотреться поближе к незнакомцу.

Ее тревога отчасти, по-видимому, передалась Питеру, потому что он ослабил руку и озабоченно наклонился к ней.

– Что с тобой? Ты все еще плохо переносишь жару?

Аннелиза хотела ответить мужу, что чувствует себя превосходно, но побоялась открыть рот, чтобы не выдать себя каким-нибудь неуместным восклицанием. К тому же она не была уверена, что способна связать хоть несколько слов.

В конце концов ей удалось, отрицательно покачав головой, отвести взгляд от человека, державшего ее за локоть. Но она тут же попала в другой плен и уже не могла оторвать взгляд от Майкла Роуленда, когда он, высокий, сильный и свободный, размашистым шагом направлялся прямо в глубь голландской цитадели.

Майкл занял свое место среди британских офицеров. Каждый мускул его тела трепетал от безудержного желания броситься к Аннелизе и вырвать ее у этого угрюмого властного нечестивца, нависшего над ней, словно ястреб над свежей добычей.

Он заметил ее первым, начав разглядывать толпу сразу, как только «Доблестная Елизавета» приблизилась к берегу. Под жарким ост-индским солнцем Аннелиза показалась ему посвежевшей и полной очарования. Муж впихнул ее в это отвратительное, бесполезное чудище, вероятно, для того, чтобы никто не мог даже взглянуть на нее, и все же она сумела выглянуть в широкое окно, а ему удалось разглядеть, что происходило внутри. Он точно знал, когда именно она увидела его. Соединение их взглядов напоминало взрыв воспламенившегося пороха. К несчастью, этот момент был замечен и ее тюремщиком, и теперь Хотендорф сидел с недовольным видом, переводя сердитый взгляд с Аннелизы на англичан. Майкла утешало только одно – вряд ли он мог знать, кто именно завладел вниманием его супруги.

С большой неохотой Майкл заставил себя первым отвести глаза и смешался с сошедшими на берег офицерами, в то время как корабельное начальство вело утомительные переговоры с береговой охраной.

Что ж, он выполнил поставленную задачу и убедился, что Аннелиза прошла тяжелое испытание. Несомненно, человек, ставший теперь ее мужем, молился на нее, так что ему оставалось только возвратиться на корабль и прятаться в трюме до тех пор, пока они не выйдут в открытое море.

И все же Майкл не удержался и снова посмотрел на Аннелизу. Это было роковой ошибкой. Питер перехватил его взгляд.

Как истинный голландец, Хотендорф не стал поднимать панику; вместо этого он гордо выпрямился и, обвив рукой талию Аннелизы, сидевшей неподвижно, как кукла, принял картинную позу. На лице появилась легкая усмешка: он как бы без слов говорил, что эта женщина принадлежит ему и он не потерпит никакого вмешательства в свою жизнь. Больше всего голландец напоминал дикого зверя, который метит свою территорию и готов самым беспощадным образом расправиться с любым, кто посмеет перешагнуть установленную им границу.

Чувствуя себя последним трусом, Майкл все же отвел глаза.

Потом он бесконечно долго стоял в толпе, пока Ричард и другие старшие офицеры вели переговоры с голландцами. Ожидание становилось все более непереносимым из-за жары и невозможности снова хотя бы на мгновение взглянуть на единственную женщину, которую ему хотелось сейчас видеть. Наконец голландцы начали расходиться. Часть из них, позвякивая саблями, гордо прошествовала обратно в свой форт, другие сели в лодки и направились к «Доблестной Елизавете». Лица британских офицеров раскраснелись от гнева, немедленно выплеснувшегося наружу, как только голландцы удалились на почтительное расстояние.

– Они не выпустят нас в бухту раньше чем через три дня, – объявил Ричард.

Матросы, толпившиеся вокруг Майкла, заворчали, и лишь он один стоял как истукан, онемев от радости. Три дня! Значит, он сможет снова ее увидеть.

– Голландцы ждут приезда де Грота с Явы. Черт бы его побрал! Он хочет послать рапорт, чтобы компания из первых рук узнала, как крепко губернатор Хон держит нас под контролем.

Это сообщение вызвало новый всплеск возмущения:

– Мы не обязаны подчиняться голландцам. Давайте покажем им, капитан! Рванем на всех парусах – и пусть попробуют нас догнать.

Ричард попытался образумить своих товарищей:

– Пока де Грот не подготовит свой проклятый рапорт, они не отпустят нам продовольствие.

– Тогда мы обойдемся без них. Купим у пиратов, и до Африки как-нибудь перебьемся.

– Это еще не все, – возразил Ричард. – Они должны обеспечить нам сопровождение, иначе нас уничтожат военные корабли. Эти воды под контролем голландцев, поэтому такие фокусы здесь не пройдут. – Ричард помолчал и затем неожиданно объявил: – Впрочем, есть и хорошая новость: хозяева острова предлагают нам повеселиться. Хон устраивает костюмированный бал в честь де Грота и приглашает нас.

– Костюмированный бал? Музыка, танцы и женщины?

– Все это нам обещано.

Настроение моряков тут же начало меняться. Они принялись оживленно обсуждать услышанное. Разбившись на небольшие группки, англичане постепенно подтягивались к своим лодкам в ожидании разрешения вернуться на «Доблестную Елизавету».

Ричард придвинулся к Майклу и, чуть заметно усмехнувшись, спросил:

– Ну как, удовлетворил свое любопытство? Между прочим, губернатор прежде всего поинтересовался тобой. Естественно, я ответил, что уже несколько месяцев о тебе ни слуху ни духу, и добавил, что мы, англичане, в любом случае не стали бы укрывать офицера-отступника, оборотня, решившего грабить наших добрых друзей.

– И он поверил?

– Ни единому слову! – Теперь уже Ричард не скрывал ослепительной улыбки. – Я подозреваю, что голландцы специально сфабриковали эту трехдневную отсрочку и сейчас маринуют нас здесь. Они хотят, чтобы их солдаты основательно обшарили корабль. Что ж, пусть ищут. Никогда бы не подумал, что твой план окажется таким удачным. Но как только они там разберутся и разрешат нам вернуться, ты больше ни шагу не ступишь с корабля.

– Но, Ричард, нас пригласили на вечер, и я собираюсь на нем присутствовать.

– Послушай, ты просил посмотреть на нее одним глазком, и тебе дали такую возможность. Чего же ты еще хочешь? Образумься, приятель! – Покрасневшее как сигнальный флаг лицо Ричарда ясно говорило о том, что командир раздражен, и Майкл это прекрасно понимал.

– Она выглядит бледной и, кажется, не совсем здорова.

– Вот так казус! А может, ты уже успел осчастливить старину Хотендорфа? Тогда пусть благодарит тебя за великое одолжение. Я знаю пару человек, которые под это дело охотно заключат пари на кругленькую сумму. Такие прецеденты уже были.

– Не пойму, что ты имеешь в виду?

– Только не обижайся. Я никоим образом не хочу даже косвенно оскорбить достоинство твоей леди, но с ее соотечественниками случаются занятные вещи. Эти благочестивые голландцы не пропускают ни одной местной девки, и в результате их забав все острова усеяны полукровками. Однако ты не найдешь здесь ни одного ублюдка, похожего на Хотендорфа. Не так давно на Ране появилась одна маленькая потаскушка, которая уверяет, что Хотендорф импотент. Можно как угодно относиться ко всей этой возне, но, согласись, все же очень странно, что первая жена так и не принесла ему наследника.

Информация, походя выданная Ричардом, явилась для Майкла полной неожиданностью, чем-то вроде удара в солнечное сплетение. У Аннелизы будет ребенок, зачатый от него!

При одной мысли об этом душа Майкла наполнилась тихой радостью. А он-то считал это почти нереальным, поскольку оба они были ослаблены многомесячным пребыванием на море…

Никогда еще Майкл не испытывал ничего похожего на свое теперешнее состояние. Прежде он просто не знал, что такое любовь, и всегда презирал людей, поддающихся на эту приманку; но сейчас ему стало ясно, что правда именно за ними. Радости, которые дарила любовь, с лихвой окупали жертвы. Не важно, что в этот миг он не мог говорить вслух о своих чувствах – любовь уже обвила его сердце своими нежными щупальцами, и единственным препятствием, которое могло разомкнуть их, оставалась только смерть.

Майкл присоединился к остальным морякам, ожидавшим в лодках сигнала к отправке на «Доблестную Елизавету», готовую дать им защиту и убежище.

Он не сомневался, что Аннелиза придет на бал, и он тоже будет там.

По возвращении на Лонтар, немного передохнув, Аннелиза переоделась и вышла к ужину. К этому времени она уже успела убедить себя, что английский офицер в порту Банда-Нейры не мог быть Майклом Роулендом, и теперь находилась в состоянии глубокой апатии: только что пережитое волнение лишь еще больше убедило ее, что Майкла она больше никогда не увидит.

Всему виной ее больное воображение. Улыбнулся, подмигнул… Она проглотила комок в горле.

– Мне не понятно, Аннелиза. – Раскатистый голос Питера прервал ее размышления. – Неужели это небольшое путешествие так тебя утомило?

– Я… я привыкла к домашней обстановке. Здесь тихо и прохладно. Ветерок продувает. А в порту было душно и столько людей, впечатлений, что сразу всего не охватишь.

Она мысленно отругала себя. С одной стороны, ей было стыдно за ложь – а за последнее время она лгала больше, чем за всю предшествующую жизнь, с другой – ее оправдания выглядели малоубедительными. Можно было придумать что-нибудь поудачнее, чем ссылки на погоду. Да и сколько можно убиваться из-за банального дорожного романа! Это несправедливо, даже непорядочно по отношению к Питеру, и самой ей не на пользу.

Но неужели она каким-то образом выдала свою тайну?

– Ты живешь здесь почти три недели, – продолжал между тем Питер. – Твоя горничная сказала мне, что у тебя за все это время ни разу не было месячных. Ты помнишь, когда это происходило в последний раз? – Он произнес свой вопрос с совершенно невозмутимым видом, как будто обсуждение подобных проблем было самым подходящим занятием за обеденным столом.

Аннелиза почувствовала, как ее начинает бить озноб. Столько ночей она провела в молитвах, надеясь, что носит в себе ребенка, но ей никогда не приходило в голову подсчитывать дни. И все же ей не стоило большого труда ответить на вопрос мужа: с того времени прошло уже почти шесть недель.

Сомнений не оставалось – она беременна. Как раз в эти минуты ребенок Майкла Роуленда потихоньку подрастал в ее чреве.

Конечно, не следовало отвергать и другой возможности – ребенок мог быть результатом трудов Питера Хотендорфа. Однако в первую брачную ночь самая упрямая часть ее разума по-прежнему цеплялась за предположение о том, что Питеру так и не удалось исполнить свои супружеские обязанности. И все же… Питер ни за что на свете не стал бы так ликовать по поводу состоявшегося зачатия, если бы не был уверен, что это произошло от его семени.

Конечно, ей следовало немедленно выложить все мужу, но что-то внутри ее призывало молчать. Может быть, это даже лучше, что до поры до времени она не будет знать правды, – зачем лишать себя чудесной возможности помечтать о ребенке от человека, которого она любила. А потом младенец станет для нее напоминанием о страсти и счастье, принадлежавших ей в течение такого короткого времени.

Теперь она поняла, почему ее мать так упорно боролась за своего ребенка и предпочла одна воспитывать незаконнорожденную дочь, вместо того чтобы за видимостью приличия скрывать свой грех до конца жизни. Аннелиза могла поступить так же: убежать куда-нибудь со своим крошечным ребенком с золотистыми глазками и радоваться каждую минуту, видя, как он растет, зная, что Майкл – его отец.

Неожиданно у нее в памяти всплыла женщина, привязанная к столбу и лишенная возможности догнать своих детей. И тут в голове Аннелизы мелькнула страшная мысль – она совершенно забыла о навязчивом желании Питера и его одержимости. Кто бы ни был в действительности отцом ее сына или дочери, по закону родительские права останутся за ним, и ребенок будет носить его имя.

– Однако, как я вижу, возможность появления ребенка тебя не очень-то радует, – заметил Питер. – Сегодня в бухте мне показалось, что ты была по-настоящему счастлива. Я даже подумал, что ты начинаешь привыкать к нашей жизни…

Питер устремил взгляд поверх ее плеча на портрет Хильды. Нетрудно было представить, как он жалел, что любимая первая жена не сидит сейчас напротив него и что не ей он обязан счастливой возможностью отцовства.

Именно в этот момент Аннелиза почувствовала, как никогда не угасавшая в ней искорка независимости превратилась в пламя. Теперь она была уверена, что всегда будет любить Майкла, какой бы тусклой и безрадостной ни была ее дальнейшая жизнь. Что касается мужа, он оказался мудрее ее, угадав с самого начала невозможность взаимной любви между ними.

– Вы никогда не станете любить меня, как Хильду, и вы гораздо больше радовались бы первенцу, если бы его родила она.

– Не тебе судить об этом. Хотя, разумеется, моя преданность первой жене отличается от отношения к тебе.

Питер отпихнул от себя тарелку и круто повернулся в кресле, словно ему было невмоготу видеть Аннелизу на том месте, где должна была бы сидеть Хильда.

В этот вечер Мару, как обычно, расчесывала ей волосы перед сном. Прежде чем служанка успела заплести их в косы, чтобы уложить венцом на макушке, в спальню вошел Питер.

– Оставь нас! – Он взмахом руки показал Мару на дверь. В ту же секунду на пороге появилась Тали, готовая отвернуть одеяло и задернуть шторы, однако Питер повторил свой жест, и она удалилась вслед за первой служанкой.

Аннелиза еще не успела застегнуть пуговицы ночной рубашки, поэтому шея и грудь оставались обнаженными. Она взялась за ворот и соединила его края, но ничего не могла поделать с добросовестно расчесанными волосами, которые, огибая плечи, спускались по спине до талии. Подобного беспорядка Питер еще никогда не видел. Судя по тому, как презрительно прищурились его глаза, ему было неприятно, что он застал ее в таком неопрятном виде.

Аннелиза, в свою очередь, почувствовала что-то близкое к отвращению. Если она действительно беременна, то в определенном смысле ее долг перед ним выполнен. Сейчас ей безумно хотелось побыть одной: просто посидеть несколько секунд, приложив ладони к животу, и представить, как чувствует там себя ребенок Майкла.

– Я не знала, что вы снова придете ко мне, – прошептала она. – Вы сказали, что это произойдет только… если… если выяснится, что я не забеременела.

– Ты подсчитала дни?

– Нет, я… – начала Аннелиза и запнулась. Несмотря на охватившее ее чувство вины, ей по-прежнему не хотелось делиться с ним своей уверенностью. Если бы сейчас напротив нее стоял не он, а Майкл, ее радость не знала бы границ.

– Надеюсь, ты не собираешься нарушать мой приказ и впредь будешь убирать голову на ночь. Когда придет время возобновить мои обязанности, я не потерплю такой неопрятности.

– Мару как раз собиралась заплести мне косы, и тут вошли вы…

Рука Питера совершила продолжительное движение в воздухе, что-то наподобие непроизвольного поглаживания. Это плавное движение, имитация наслаждения, получаемого от прикосновения к женским волосам, совершенно не вязалось с недовольным выражением его лица.

– Я пришлю горничную, чтобы она немедленно привела твои волосы в порядок.

Но Аннелиза так и не дождалась обещанной помощи – после ухода мужа, изнуренная тревогами дня, она тут же заснула.

Ее разбудили лучи восходящего солнца. Из глубины дома доносились приглушенные звуки – это на кухне готовили пищу. Но горничные почему-то до сих пор не появились. По настоянию Питера Аннелизе полагалось присутствовать на завтраке, и потому Тали и Мару должны были прийти достаточно рано, чтобы убрать ей волосы и одеть к столу.

Продолжая нежиться в постели, Аннелиза размышляла о причинах необычного отступления от заведенного распорядка до того времени, когда, по ее предположению, Питер должен был уехать в свои мускатные рощи.

Голодные позывы в желудке в конце концов заставили ее подняться, однако она не стала утруждать себя вызовом Тали, чтобы та помогла ей одеться, и не затребовала Мару, ибо за ночь ни единая прядь не выбилась из косы.

Аннелиза лениво прошла в столовую, предназначенную для ранних завтраков, и сразу отметила необычность ее обстановки. На буфете красовались фрукты и соки, вряд ли оставшиеся здесь после завтрака Питера, – он нетерпимо относился к подобным вещам и всегда требовал, чтобы по окончании трапезы все немедленно убиралось. Вероятно, ее муж распорядился о фруктах заранее, зная, что она предпочитала легкий завтрак. Аннелиза тут же подумала, что, возможно, эта забота была связана с ее беременностью – ведь племенной кобыле требовалось надлежащее питание.

Но конечно, главным было вовсе не это. Со стены исчез портрет Хильды.

Глава 15

День губернаторского бала начался привычным блеском утренних красок. Аннелиза покрутила головой, стараясь побыстрее стряхнуть сон. Обе служанки уже стояли у ее кровати, держа на вытянутых руках белье и платье, приобретенные Питером специально для предстоящего торжества.

– Вы, я вижу, волнуетесь больше меня, – сказала она, стараясь скрыть зевоту. – Вот что значит нарушение распорядка. Рано еще одеваться в бальное платье. Отнесите обратно и принесите обычное.

– Нет-нет, вы должны немедленно надеть это. Вас вызывают в форт, и вам нужно быть там на несколько часов раньше других гостей.

– Меня вызывают? Зачем?

Не дожидаясь ответа, Аннелиза вскочила и, схватив одеяло, приложила его к груди – ей казалось, что иначе она не сможет скрыть пушечные удары сердца. Необходимость ее присутствия в форте могла быть вызвана только одной причиной – человек, привлекший ее внимание, и в самом деле оказался Майклом Роулендом. Видимо, он раскрыт, и голландцы хотят, чтобы она его опознала.

Тали попыталась ее успокоить.

– Хозяин тоже поедет с вами, – улыбаясь произнесла она.

Но Аннелиза по-прежнему молчала. После того как они покончили с укладкой ее волос и облачили ее в новые роскошные одеяния, она выпила немного сока, но отказалась от завтрака, зная, что не сможет проглотить и кусочка.

Наконец настал черед спуститься к мужу, ожидавшему ее возле лестницы. Питер стоял неподвижно с побелевшими от гнева губами.

– Это возмутительно! – бушевал он. – Совершенно беспардонное поведение! Я тысячу раз объяснял, что ты не имеешь никакого отношения к побегу этого чертова пирата. Нет, оказывается, этого мало. Теперь они настаивают, чтобы ты освидетельствовала их всех до единого. У администрации, видите ли, есть подозрение, что беглец скрывается среди этих проклятых англичан!

У Аннелизы подкосились ноги, и она схватилась за перила, ища опоры.

Питер тут же заметил ее волнение.

– Черт бы их всех побрал! Устроить такое потрясение в самое неподходящее время. Клянусь Богом, если они каким-либо образом повредят моему наследнику, им придется за это дорого заплатить. Ступай к себе, Аннелиза, я сам объясню им деликатность твоего положения. Они не имеют права подвергать тебя такой жестокой процедуре.

– Нет. – Аннелиза распрямила спину. – Я должна ехать.

Она ни секунды не сомневалась, что отказ от участия в расследовании только усилит подозрения властей и укрепит их во мнении, что они напали на верный след. Ей нельзя не явиться к ним. Пусть они выстраивают перед ней как на парад хоть весь британский флот, она поклянется, что среди моряков нет того контрабандиста, которого она видела на «Острове сокровищ», – только так она может помочь Майклу остаться на свободе.

– Это моя обязанность, – твердо повторила она, – и я должна поступить так, как хочет компания.

Лодка быстро двигалась к Банда-Нейре. Питер все еще никак не мог справиться со своим возмущением, но Аннелиза была даже рада этому – так он избавил ее от необходимости вступать в разговор.

Встреча на острове больше напоминала пародию на светский раут. Губернатор лично вышел к ним с таким видом, словно их визит был для него скорее неожиданностью, чем тщательно подготовленным мероприятием. После пространного приветствия он препроводил их в свой кабинет. Губернаторский лакей, непрерывно кланяясь, тут же предложил им поднос с прохладительными напитками и закусками. Аннелиза, слегка покачав головой, сразу отказалась, зная, что все равно не сможет ничего проглотить, и только молча осматривалась вокруг.

Вдоль стен кабинета протянулись рамы с гнездами для сабель; на кронштейнах висели аркебузы и несколько итальянских мушкетов. Все это смертоносное оружие могло быть задействовано при поимке пресловутого контрабандиста.

Питер тем временем не раздумывая схватил высокую кружку, до краев наполненную джином, и залпом осушил ее наполовину. Затем, с силой стукнув ею о письменный стол губернатора Хона, он сказал:

– Я полагаю, вы пригласили нас сюда не просто для одной лишь дегустации ваших вин?

– Разумеется, нет. – Губернатор откинулся в кресле и принялся барабанить пальцами по столу. – И я отлично понимаю ваше возмущение, Питер. Вы вправе на меня сердиться, но я рассчитываю на ваше снисхождение. Возможно, после того как я объясню вам наши трудности, вы простите меня за столь бесцеремонное нарушение вашего покоя.

Такое деликатное начало несколько смягчило Хотендорфа, и он расслабился в своем кресле. Аннелиза еще раньше заметила, что ее муж постоянно испытывает потребность в самоутверждении и любое потворство его тщеславию притупляет гнев, который словно исходил от него постоянно, как аромат, выделяемый мускатным орехом.

– Мы сознательно использовали присутствие де Грота, чтобы задержать англичан на несколько дней на нашем острове. За это время мы так основательно обследовали их корабль, что, клянусь, ни одна блоха не осталась незамеченной. Пока они находились у нас, мы не теряли времени и прочесали их злополучный Ран-Айленд, но и там ничего не нашли. Возможно, после побега с «Острова сокровищ» ваш контрабандист опять вернулся к пиратам, а их, сами знаете, сколько рыщет в наших водах. Но вот один из моих людей высказал интересную мысль – что, если этот прохвост скрывается среди британских моряков под видом их офицера? Поскольку «Остров сокровищ» уже покинул бухту, вся надежда только на вашу жену – она единственный человек на Банда-Нейре, кто может опознать его. Мы просим только, чтобы она взглянула на англичан с «Доблестной Елизаветы» и сказала, нет ли среди них беглеца.

Продолжая беседовать друг с другом, ни губернатор, ни Питер ни разу не взглянули на Аннелизу, они даже не спросили ее согласия, думая только о том, насколько она может быть полезной для их планов. Разумеется, при таком подходе то, что она во всех отношениях была лояльной дочерью своей страны, почтенной замужней женщиной, готовящейся стать матерью, для них абсолютно ничего не значило. Зато сама Аннелиза не могла оставаться равнодушной к такому обращению. Больше всего ей хотелось заслужить уважение людей, получить их высокую оценку, и теперь она вовсе не собиралась расставаться со своей мечтой из-за равнодушия и презрения к ней черствых, самодовольных «хозяев жизни», каковыми, без сомнения, являлись губернатор и ее муж.

Аннелиза вдруг почувствовала ненависть к компании и к той жизни, о которой некогда страстно мечтала. Как поздно она поняла, что в действительности никогда и не нуждалась в чьем-либо одобрении, так как в ней самой уже было заложено все для того, чтобы стать счастливой.

Проклятые голландцы! Сколько можно держать их в помещении гауптвахты!

– Вас никто не арестовывал, – заявил приставленный к ним офицер, когда Ричард в десятый раз выразил общий протест команды «Доблестной Елизаветы». – Просто вам нужно подождать, пока будет произведено инспектирование.

Майкл отлично понимал, из-за кого был затеян весь этот спектакль, и чувствовал себя виноватым. Правда, его немного утешало то, что моряки, похоже, не имели к нему претензий и даже шутили по поводу того, что утерли нос голландцам, не выдав его секрета. Каким-то образом им стало известно о его нежных чувствах к Аннелизе, и теперь каждый, стараясь сделать это незаметно, подходил к нему и обещал сделать что-нибудь, чтобы он мог побыть с ней минуту-другую.

Наконец двойные двери кабинета с шумом распахнулись. Губернатор вышел к ним в сопровождении двух помощников и Аннелизы; ее муж шагал сзади, крепко держа жену за локоть.

Англичан попросили выстроиться в один ряд, и Майкл оказался точно посередине этой шеренги. Моряки один за другим делали шаг вперед, и по мере того как его очередь приближалась, Майкл мог слышать тихое бормотание Аннелизы:

– Нет, этого человека я раньше не видела.

– Следующий! – тут же отрывисто выкрикивал помощник губернатора.

Англичане по очереди делали чопорно-вежливый поклон и, лихо прокручиваясь на каблуках, поворачивались к Аннелизе сначала спиной, потом боком и, наконец, лицом. И каждый раз ей приходилось тихо отвечать: «Нет, это не тот человек, что был на корабле», «Нет, он – не преступник». Она ни разу не отвела глаз, ни разу не скользнула взглядом по строю, чтобы посмотреть, кто сейчас предстанет перед ней. Ее ответы были спокойны и бесстрастны. Она оглядывала моряков одного за другим с методичностью хозяйки, отбраковывающей подпорченные яблоки на рыночном прилавке.

Чем ближе подходила его очередь, тем больше тревожных мыслей теснилось в голове Майкла. Что, если она не выдержит и предаст? У него было достаточно времени, чтобы обдумать план спасения. Разумеется, в случае чего он перемахнет через заграждение и попытается убежать. Но пока ему лучше было не упускать ни одной секунды и постараться получше рассмотреть ее.

На Аннелизе была дорогая одежда: платье по цвету точно соответствовало румяному плоду мускатного ореха, а подобранная в тон абрикосовая накидка очень шла ей. Ее голова была полностью закрыта, так что вряд ли кто-либо из присутствовавших предполагал, какое море красоты выплеснулось бы на них, если бы она сейчас выпустила волосы на свободу.

Майкл почувствовал, как в нем зашевелилась ревность. Питер Хотендорф, вероятно, позволяет себе это удовольствие каждую ночь, даже не допуская мысли о том, что кто-то еще, кроме него, уже наслаждался этими изысканными сокровищами. Но это он, Майкл, первым увидел ее. Всю, целиком. Это он распустил ее пышные волосы и позволил им обтекать его обнаженную плоть. Он пропускал между пальцами шелковую массу и вдыхал принесенный ею аромат свежести и дождя, в то время как руки ласкали ее тело и открывали самые сокровенные ее тайны. Даже если бы Хотендорф засадил Аннелизу в корзину для мускатного ореха и откуда выглядывал только один локон, Майкл все равно угадал бы, что сокрыто внутри.

Сейчас ему оставалось только радоваться тому, что за время плена он сильно похудел, униформа висела на нем как на вешалке. Благодаря этому обстоятельству последствия его воспоминаний о самых интимных минутах на этот раз остались никем не замеченными.

Наконец подошла его очередь.

Он в упор смотрел на Аннелизу, а она не отрывала взгляда от воображаемой точки выше его плеча. Таким образом, тем, кто стоял сбоку, наблюдая за каждым ее движением, должно было казаться, что она смотрит ему прямо в глаза.

Коротко поклонившись, Майкл размышлял при этом, как она воспринимает их столь неожиданную встречу сейчас – ведь Аннелиза видела его при дневном свете. Затем, как и каждый выходивший из строя до него, он повернулся, с трудом удерживаясь от желания протянуть к ней руки и привлечь ее к себе.

Теперь, когда Майкл смотрел в сторону, Аннелиза бегло окинула взглядом его коротко остриженные волосы и гладко выбритое лицо, вспоминая, как отмывала его щеки и губы от затвердевшей на них соли, как дрожали тогда ее пальцы.

Сердце ее замерло в ожидании, и в этот момент Майкл незаметно скосил глаза. Их взгляды встретились, и в ее расширившихся зрачках он прочитал такой же голод, какой испытывал сам. И еще – невыносимую боль.

Из всего этого можно было заключить, что если Аннелиза собирается выдать его, то все свершится сейчас.

– Этот человек – не преступник, – услышал он тихий и такой знакомый голос. Майкл не был уверен, заметил ли кто-нибудь, что на этот раз ее слова прозвучали чуточку по-иному. Он снова поклонился и, четко печатая шаг, отправился обратно в строй, заняв место рядом с теми, кто уже прошел проверку.

Стоя среди своих товарищей, Майкл изо всех сил старался скрыть торжествующую улыбку. Она не предала его. В ее дерзкой лжи он видел подтверждение их неразрывной связи друг с другом.

Она любила его и пыталась защитить. Только человек, любивший так же глубоко, как он, мог вынести эту муку и сохранить выдержку, даже зная, что встретиться еще хотя бы один раз им уже вряд ли суждено.

Освидетельствование продолжалось, но Майкл уже не ощущал того сжимающего беспокойства, которое терзало его всего несколько минут назад; напротив, теперь он упивался каждой секундой затянувшегося процесса. Сейчас он имел возможность смотреть на нее в полной уверенности, что никто не обратит на это внимания, – все его товарищи, стосковавшиеся по женщине точно так же, как он, не сводили с нее глаз. В эти самые трудные для нее минуты Аннелиза была невероятно красива, несмотря на свое строгое одеяние и отвратительно уложенные волосы, так что, если бы он не наблюдал за ней, это скорее показалось бы подозрительным.

Неожиданно ему стало стыдно: как мог он позволить себе смотреть на нее с той же похотью, что и остальные присутствовавшие на опознании? Она не предала его – он не должен мешать ей. Что бы он ни испытывал сейчас, Аннелиза здесь ни при чем. В той или иной степени она удовлетворена своей новой жизнью, мужем; голландские власти обходятся с ней уважительно, и она получила, что было нужно ее душе. Он был не вправе делать то, что могло бы поставить под угрозу все ее приобретения.

Наконец последний англичанин был освидетельствован и отпущен, при этом голландский губернатор выглядел откровенно раздосадованным и озадаченным. Стараясь скрыть разочарование, он вышел вперед и обратился к присутствующим:

– Благодарю за содействие, джентльмены. Как вы помните, сегодня вечером состоится бал, и все вы будете на нем желанными гостями. Надеюсь, что события этого дня не помешают вам от души повеселиться. Осмелюсь предположить, что госпожа Хотендорф также не откажется присутствовать на нашем празднике.

Англичане одобрительно загудели, а Питер Хотендорф поджал губы и сморщился, словно во рту у него неожиданно оказался лимон.

В это время Майкл, перехватив удивленный взгляд Аннелизы, понял, что ей не было известно о присутствии моряков на предстоящем вечере. Какую-то долю секунды ее глаза излучали радость, потом в них появилось знакомое выражение безучастности, что происходило всякий раз, когда она хотела спрятать свои чувства. Только человек, опасающийся, что его слабости могут быть обращены против него, мог воспитать в себе такие навыки.

Майкл едва заметно наклонил голову, и хотя не был уверен, что она заметила его знак, но для него самого этот жест был подтверждением того, что он принимал вызов судьбы, предоставившей ему возможность еще раз вдохнуть в нее огонь любви, прежде чем она похоронит свою душу в рутине скучной жизни чопорной, добропорядочной госпожи Хотендорф.

Глава 16

Когда Майкл вместе с офицерами вошел в зал, Аннелиза была уже там.

– А она что надо! – Сосед Майкла игриво ткнул его кулаком в бок. – Я бы тоже не отказался посидеть в карцере с такой надзирательницей.

Майкл смерил его ледяным взглядом:

– Вряд ли ты согласишься на это, если тебе пообещают назавтра отрубить голову или кастрировать. Лучше помолчи, пока тебя никто не услышал, а то эти голландцы всем нам покажут, на что они способны.

– Слушаюсь, сэр! – «Храбрец» незаметно шмыгнул к товарищам, и Майкл тут же забыл о нем. Словно мотылька, завороженного пламенем свечи, его тянуло к Аннелизе. Она стояла рядом с Хотендорфом среди других гостей, чьи напряженные позы и принужденные улыбки недвусмысленно давали понять – она была среди них чужой. Но даже несмотря на это, мужчины время от времени бросали на Аннелизу плотоядные взгляды. Не имея оснований винить их за то, что они оценили ее красоту, Майкл тем не менее сжимал кулаки, обуреваемый желанием превратить в отбивную любого из них. Но так же, как и они, он не мог не признать, что при свете сотен свечей, ронявших золотистые блики на ее кожу и волосы, Аннелиза выглядела прекраснее, чем когда-либо.

– Ты все-таки пришел, Роуленд? – Ричард, встав сбоку от Майкла, протянул ему бокал с водой. – Я полагаю, сегодня тебе нужно быть поаккуратнее со спиртным.

Майкл выхватил у него бокал и залпом выпил. Он бы с удовольствием заменил воду на виски, если бы не ценил так высоко благоразумие товарища.

– Похоже, вся эта церемония рассчитана на старину де Грота, – как бы размышляя вслух, заметил Ричард. – Посмотри туда – видишь вон то сборище? – Он кивнул головой в сторону переговаривавшихся испанцев, разбиравших бокалы с красным вином и сердито поглядывавших на голландцев. Испанцы крепко держались за свои острова Тимор и Тинейт, как британцы за Ран-Айленд, и в такой же степени зависели от голландцев в отношении продовольствия и прохода через ост-индские воды. – Обстановка довольно накаленная, ты не находишь?

– Очень напоминает мое настроение, – ответил Майкл, думая о своем.

– Не сомневаюсь. От тебя исходит такой испепеляющий жар, что на твоей спине впору яичницу жарить.

– Не я один испытываю неприязнь к голландцам. Ты прав – здесь все враждуют со всеми.

– К счастью для тебя. В противном случае я приказал бы тебе немедленно отправиться на корабль. А сейчас возьми себя в руки – никто не должен обращать на тебя внимания.

Майкл и без предупреждения Ричарда старался держать себя в узде. Он прекрасно понимал, что в его положении любой здравомыслящий человек остался бы на «Доблестной Елизавете», чтобы уже ближайшим утром оказаться на свободе. Вместо этого он стоял здесь, то сгорая в лихорадке страсти, то тлея как сгусток смолы, перед тем как вспыхнуть полным пламенем.

Он не знал, как много людей могло сейчас наблюдать за ним, но Аннелиза, безусловно, все понимала. Эта уверенность исходила из его собственных ощущений. Хотя ее глаза были скромно опущены, но время от времени она, не удержавшись, бросала взгляд в его сторону. Тогда жар, сжигавший его изнутри, перерастал в настоящий пожар. Он умирал от желания подойти к ней, расстегнуть все пуговицы у нее на спине, раздвинуть платье и обласкать каждый дюйм теплого вожделенного тела.

Однако Майкл стойко держал себя в рамках приличия в течение всего нескончаемого приема; он заставлял себя глотать закуски и освежающие напитки, но не ощущал их вкуса. Тем временем здравомыслящая часть его «я» неустанно напоминала, что ему необходимо как можно скорее покинуть эту пеструю толпу и вернуться на безопасную «Доблестную Елизавету». Торчать здесь, рискуя свободой и даже самой жизнью, ради того, чтобы смотреть на женщину, которую он любил, но которая уже никогда не будет ему принадлежать, было верхом безумия.

С приближением ужина Майкл почувствовал, что его муки возросли во сто крат.

Тем временем губернатор Хон приблизился к Хотендорфу и заговорщицки подмигнул ему:

– Не сочтите за дерзость, дорогой друг, но я бы хотел ненадолго похитить у вас вашу очаровательную супругу.

Хотендорф посмотрел на Хона с таким возмущением, словно тот нанес ему тяжкое оскорбление:

– Вам не кажется, что это уже переходит всякие границы? Нельзя же до бесконечности досаждать ей. Она не имеет никакого отношения к вашему контрабандисту.

Громкий голос плантатора достиг самых отдаленных уголков зала. Над толпой мгновенно повисла напряженная тишина. Аннелиза побледнела, и у Майкла сжалось сердце, когда он представил, что она чувствовала в эти минуты. Он был полон ненависти к Хотендорфу, но одновременно не мог не восхищаться человеком, вставшим на защиту своей жены вопреки воле соотечественников.

Губернатор успокаивающе похлопал Хотендорфа по плечу и тихонько рассмеялся:

– Прошу вас, не обижайтесь на меня. Ваша супруга прекрасно говорит по-английски, и поэтому я взял на себя смелость пообещать господину де Гроту, что она поможет ему побеседовать с британскими офицерами.

Услышав это объяснение, Хотендорф несколько смягчился; Аннелиза же, наоборот, почувствовала, что тучи над ней снова начинают сгущаться.

И лишь один Майкл ощущал себя наверху блаженства. Сколько раз он просил Всевышнего дать ему хотя бы еще одну возможность увидеть Аннелизу рядом с собой, раствориться в дурманящей теплоте ее глаз, испытать трепет, вызванный звуками ее голоса. До сих пор его молитвы оставались без ответа, но на этот раз вопреки всем надеждам Господь сжалился над ним.

Было довольно забавно смотреть, как англичане гуртом бросились к обеденному столу и, отталкивая друг друга, поспешно расселись по местам. Майкл сумел захватить кресло рядом с Аннелизой и теперь сидел, небрежно откинувшись на его спинку, наполовину прикрыв глаза, напоминая дремлющую пантеру, готовую в любое мгновение совершить прыжок.

Аннелиза с удовольствием приступила к исполнению привычной роли и включилась в общение де Грота с английскими моряками так легко и естественно, словно хотела преподать голландцу урок английского. Она заметила, что супруг следил за каждым ее движением, вслушивался в каждое ее слово и, хотя почти не понимал чужую ему речь, время от времени неодобрительно качал головой.

Но не только он один наблюдал за очаровательной переводчицей. Казалось, все взоры сейчас были прикованы к Аннелизе, тогда как она мечтала только об одном – поскорее уединиться в тихом уголке, чтобы всецело предаться радости от сознания того, что Майкл жив, и если судьба будет к ней благосклонна, насладиться случаем побыть с ним наедине еще раз.

Она сознательно сосредоточила все свое внимание на джентльмене, сидящем справа от нее – капитане Ричарде Эллингтоне. Это никоим образом не должно было умалять достоинства Майкла, потому что Ричард имел более высокий ранг, однако мужчина, которого она любила, настолько занимал ее ум, что она боялась не совладать с обуревавшими ее чувствами и лишиться сознания.

Что касается Майкла, то он отнюдь не собирался мириться с ролью статиста.

– Вы вся светитесь, госпожа Хотендорф, – тихо сказал он. – Надо полагать, это сияние, свойственное новобрачной.

– О да, сэр. Человек, которого любят, не может не быть счастливым.

– Завидую вам и вашему мужу.

– Вот как? Представьте, я когда-то была знакома с человеком, который не верил в любовь.

– Занятно. Так вы не забыли, что я тогда говорил. Но помните ли вы так же хорошо еще что-нибудь?

Де Грот, главный гость на этом празднике, явно затруднялся в понимании их приглушенной пикировки. Он наклонился вперед и с видом человека, тщетно пытающегося уловить смысл чужого разговора, повторял лишь:

– Занятно? Вот как?

– Извините, что мы так тараторим. – Аннелиза сердито покосилась на Майкла. – Это мое упущение. Я обязана была напоминать джентльменам, чтобы они говорили помедленнее и чуть громче. Каждый должен понимать беседу и получать удовольствие от участия в ней, – произнесла она тоном образцовой учительницы.

– О, лично я очень даже получаю, – пробормотал Майкл. – Слава Богу, у тебя немного порозовели щеки, а то я уже отчаялся снова увидеть на них румянец.

Казалось, Майкл полностью забыл, где он находится, и теперь вел себя бесстыдно и вызывающе. Он отпивал воду из ее бокала и ставил его обратно таким образом, что с какой бы стороны она его ни брала, ее губы должны были касаться тех же самых мест, которых касался он.

– Зачем ты это делаешь? – шепотом спросила Аннелиза.

– Затем, что не могу видеть тебя такой церемонной и правильной. Я ведь знаю, что внутри ты полна огня. Прежде чем уйти, я хочу увидеть тебя радостной, хочу навсегда запомнить, что ты счастлива.

– Я очень счастлива.

– Улыбнись, докажи мне это.

– Улыбнись! Улыбка. – Де Грот довольно заулыбался и приложил к губам оба указательных пальца.

Майкл ответил ему тем же. Глядя на них, можно было подумать, что общаются два закадычных друга.

– Тебе не кажется, что столь пышная юбка вполне может скрыть твое грехопадение? – неожиданно спросил Майкл.

– Откуда такой странный вопрос? – удивилась Аннелиза.

– Ничуть не странный. Представь себе, что складки твоей юбки будут лежать у меня на брюках. Тогда шелк и шерсть будут совершать постыдное прелюбодеяние прямо под носом у этих порядочных граждан. Разве нет? – Он замолчал, выжидая. Переместив ногу, Аннелиза, к своему ужасу, почувствовала, как Майкл захватил ее юбки и подсунул себе под бедро. – Вы немного переволновались, госпожа. Выпейте воды.

В эту минуту она думала только о том, что на ее бокале были отпечатки его губ. Когда Аннелиза дотронулась до края языком, чтобы подхватить капельку, Майкл не выдержал и, с шумом вдохнув воздух, пробормотал:

– Уделите внимание влаге, госпожа. Я пью воду – вы пьете воду. Она пополняет жизненную силу наших тел. Мы можем взывать к ней, чтобы она помогла нам остудить нашу кожу и утолить жажду.

Де Грот одобрительно кивнул и глубокомысленно произнес:

– Все пьют воду.

Аннелиза отделила маленький кусочек от своей порции каплуна и стала жевать, надеясь таким образом утихомирить совсем не к месту застучавшие зубы.

– Все едят домашнюю птицу, – вторя голландцу, сказал Майкл и, подцепив кусок жареной курятины, приветственно отсалютовал ею сановнику с Явы. Затем он препроводил мясо в рот и, жуя, стал приноравливаться к ее движениям. Когда она глотала, он тоже глотал. Занимаясь исполнением самых что ни на есть земных функций, их тела действовали в таком же согласии, что и раньше, когда между ними происходило радостное единение.

В каком-то смысле для Аннелизы это был самый нескончаемый вечер в жизни. Нервы ее превратились в натянутые звенящие струны, готовые лопнуть от напряжения: ей нужно было вести себя так, чтобы в глазах всех оставаться порядочной голландской женой и в то же время не выдать своего любовника. С другой стороны, ей казалось, что время для нее одной несется со страшной скоростью, и хотелось попросить его замедлить свой бег, чтобы можно было продлить драгоценные минуты пребывания с Майклом, а потом извлекать их из памяти и наслаждаться. Этих минут ей должно было хватить до конца жизни.

Наконец губернатор встал, давая знать, что обед закончен.

– Джентльмены, присоединяйтесь ко мне в дальней гостиной. Мы поднимем бокалы в честь господина де Грота, а дамы пусть останутся на попечении моей супруги.

Капитан Эллингтон и Майкл вскочили с мест и вежливо встали позади своих кресел, дожидаясь, пока большинство приглашенных проследует в гостиную вслед за губернатором.

Вскоре за длинным столом остались только Аннелиза и еще четыре женщины. Супруга губернатора Хона первой нарушила неловкое молчание:

– Госпожа Хотендорф?

Аннелиза вздрогнула:

– Извините, госпожа Хон. Я совсем недавно замужем и потому еще не вполне воспринимаю себя как жена Питера Хотендорфа.

Кровь ударила ей в лицо. Как она могла оказаться такой несообразительной? Вместо того чтобы побеспокоиться о том, как произвести благоприятное впечатление на тех, кто, вероятно, составит ее ближайшее окружение на все последующие годы, она думала лишь о Майкле. Наверное, ей стоило немного потерпеть: менее чем через час дамы присоединятся к мужьям – и тогда она вновь увидит его.

Самая молодая женщина, назвавшаяся госпожой Ван Хельмер, добродушно хихикнула:

– Вы скоро привыкнете, Аннелиза Хотендорф. Ваш муж об этом позаботится.

– Я – Герта Гунстедт, – представилась другая женщина. – Мы все, – она обвела рукой сидящих за столом, – давно уже хотим вас увидеть.

– В самом деле, не понятно, почему Питер официально не представил вас обществу, – посетовала госпожа Хон. – Это на него не похоже. Он всегда был большим любителем приемов и гостеприимным хозяином.

– Был, – фыркнула самая старшая из женщин, госпожа Педерсфельдт. – Пока не умерла Хильда. Возможно, он изменился из-за того, что у него есть причины прятать свою новую жену.

– Марта! – в один голос воскликнули остальные дамы.

– Сама знаю, что я Марта. Хильда Хотендорф, наверное, в гробу переворачивается оттого, что эта особа сделала из ее мужа такое посмешище.

– Но я не знаю за собой никакой вины, – возразила Аннелиза, чувствуя, как от обиды слезы подступают к глазам.

– Ба! Какая скромность! Жеманничать и строить глазки британским собакам – это называется никакой вины?

– Марта, – попыталась остановить не в меру разошедшуюся даму госпожа Хон, – ты не должна так говорить. – Губернатор и господин де Грот пригласили госпожу Хотендорф для поддержания беседы.

– Но у меня есть глаза и уши, – снова заверещала Марта. Она откинулась на спинку кресла и сложила руки на груди, всем своим видом давая понять, что готова поведать обо всем увиденном и услышанном, если ее об этом попросят.

– Мне… мне очень жаль. Извините меня, но я не совсем хорошо себя чувствую.

Презирая себя за трусость, Аннелиза поднялась из-за стола и быстро вышла из комнаты.

Пройдя по коридору в том направлении, откуда тянуло прохладой, она остановилась у окна и глубоко вдохнула проникавший сюда с моря пропахший солью воздух. В ушах у нее все еще стояли резкие голоса женщин, препиравшихся в покинутой ею комнате. Похоже, теперь более доброжелательно настроенные дамы втроем ополчились на невзлюбившую ее с первого взгляда Педерсфельдт.

Аннелиза решила, что когда-нибудь ей придется со всем этим разобраться. Когда-нибудь, но только не сегодня. В данный момент у нее было единственное желание – чтобы Майкл встретил ее в коридоре, ведь это была их последняя ночь, после которой она его уже никогда не увидит.

Неожиданно ход ее мыслей нарушили громкие звуки оркестра. Правда, слово «оркестр» к сборной команде из слуг и рабов, вооруженных дудками, барабанами и другими примитивными инструментами, подходило чисто условно. Управлял этой музыкальной какофонией сам господин Хон.

Питер тем временем повсюду разыскивал пропавшую жену. Он вылетел из столовой, где ей надлежало быть в данный момент, разъяренный словно племенной бык. Однако когда он увидел ее одиноко стоящей у окна, плечи его сразу опустились. У Аннелизы не оставалось сомнений, что новость, которую муж намеревался ей сообщить, была для него не слишком приятной.

– Вот что я хочу сказать тебе, Аннелиза. Здесь так мало женщин, что, как бы ни было это для меня неприятно, я должен просить тебя принять участие в общем веселье и немного потанцевать.

– С вами? – прошептала она.

– Я не танцую. Больше не танцую.

Видимо, участие в подобных мероприятиях доставляло Питеру удовольствие только в присутствии Хильды, подумала Аннелиза, и послушно пошла вслед за мужем в большой зал. При ее появлении де Грот тут же выступил вперед и заявил права на первый танец, потом на нее со всех сторон посыпались приглашения от его офицеров. Она перетанцевала со всеми голландцами, с притворным вниманием слушая их чопорные комплименты, улыбаясь в ответ на неуклюжие шутки; кивала, когда они рассказывали ей, как им недостает жен, матерей, любимых и друзей, оставшихся дома.

Наконец дошла очередь и до англичан. Капитан Эллингтон первым подошел к ней. Сначала, увидев подставленный ей согнутый локоть, она удивилась, но потом вспомнила, как губернатор пообещал несколько танцев гостям. Капитан чинно выполнил с ней один круг по периметру зала и передал ее другому британскому офицеру, но и тот вскоре уступил очередному кавалеру.

Аннелиза ощутила легкое прикосновение, и чутье сразу же безошибочно подсказало ей, что это он дотронулся до нее. Обернувшись, она увидела его лицо.

Майкл церемонно поклонился и широко раскинул навстречу ей свои сильные руки. Аннелиза придвинулась ближе и сразу ощутила, как смешивается тепло их тел.

Она почувствовала себя на седьмом небе. Теперь ей можно было почти не таясь осязать его руки, ловить с каждым вздохом его запах, заглядывать в его янтарные глаза. После такого блаженства не жалко было и умереть.

По-видимому, Майкл испытывал нечто подобное. Он постарался привлечь ее к себе как можно ближе, так что теперь она улавливала напряжение и дрожь, исходившие от него.

Аннелиза испытывала некоторую скованность, так как опасалась, как бы он снова не начал острить, как делал это недавно за столом, однако Майкл, похоже, был счастлив уже от того, что мог просто держать ее в руках и подстраиваться под ее дыхание. Между ними не происходило никакого разговора, и они не делали ничего, что выдавало бы их тайные мысли. И все же, очевидно, в их поведении было что-то необычное, потому что Питер, улучив момент, неожиданно вклинился между ними прямо посреди танца.

– Моя жена устала, – произнес он тоном хозяина.

Аннелиза успела прижать пальцы к губам, как бы призывая Майкла не вступать в опасный спор. Да и с ее стороны было бы сущим безумием перечить Питеру. Несомненно, он видел мечтательное выражение на ее лице, когда она с упоением кружилась в объятиях Майкла Роуленда. Сейчас ей лучше всего покорно кивнуть, опустить голову и отойти от Майкла.

– Благодарю вас, госпожа Хотендорф, – сказал Майкл. – Приятно было потанцевать.

Его голос звучал подозрительно глухо. Поклонившись, он почтительно отступил назад и, взяв бокал, стал медленно пить, притворяясь, что наблюдает за танцующими. Однако Аннелиза прекрасно понимала, что кружащиеся по паркету пары интересуют его так же мало, как и ее.

Вскоре к ней снова стали подходить голландцы, спрашивая, не угодно ли ей продолжить танцы, но Питер отказывал им всем по очереди, а когда в их сторону всем скопом направились англичане, он набрал воздуха в грудь и прорычал, обращаясь к губернатору Хону:

– Я полагаю, мне следует сделать небольшое объявление. Иначе они никогда не оставят мою жену в покое.

Аннелиза оцепенела. Она догадывалась, что собирается сказать муж, и молила Бога, чтобы этого не произошло.

– Так что вы хотите сообщить нам, Питер? – стараясь придать голосу максимальную любезность, спросил губернатор.

– Только то, что моя жена не должна утомлять себя танцами. – Питер обнял Аннелизу за плечи и притянул к себе, а затем гордо выпрямил спину и вскинул подбородок. – Теперь ей надлежит думать не только о собственном здоровье, но и о благополучии другого существа.

– Неужели, Питер? Вы хотите сказать, что скоро станете отцом? – Де Грот засиял ярче солнца. – Наконец-то!

– Пока у меня нет полной уверенности – прошло слишком мало времени. И все же я посчитал возможным поделиться с вами своей радостью.

На самом деле времени было вполне достаточно – ее муж мог уже больше не сомневаться в этом, но Аннелиза поняла, что он сознательно изображал неуверенность, чтобы для всех было очевидно: беременность его жены могла наступить только после ее прибытия на Банда-Нейру. Она бы не придала значения тому, что Питер сообщал всем подробности, обычно не обсуждавшиеся вслух среди благовоспитанных людей, если бы здесь не было Майкла. Вовсе не от Питера он должен был услышать о том, что у нее будет ребенок.

Но Майкл услышал. Когда она осмелилась бросить взгляд в его сторону, то увидела, что лицо его застыло как маска. Он в упор смотрел на нее. У нее не было сомнений в том, что он сумел понять сказанное. Аннелиза не представляла, что бы она сама объяснила ему, если бы ей представилась такая возможность, – ведь она до сих пор не знала, чьего ребенка носит в себе.

Ее память снова оживила пугающее воспоминание: женщину, привязанную к столбу, и уплывающих у нее на глазах мужа и сыновей. Но Аннелизу пугало не только это. Она беспокоилась за судьбу Майкла. Голландцы легко могли разоблачить его как контрабандиста, посмевшего обесчестить одну из «дочерей компании», женщину, связанную брачным обетом с могущественным плантатором, и подвергнуть его страшному наказанию.

Майкл сказал, что не уедет, пока не увидит ее улыбающейся. На мгновение она прикрыла глаза, пытаясь представить себя убаюкивающей его ребенка, и от этой чудесной картины, возникшей в ее воображении, без каких бы то ни было усилий на лице у нее появилась улыбка.

«Я очень счастлива, – сказала она себе. – Очень, очень».

Глава 17

– Прекрати сию же минуту. Что ты ходишь как лунатик? Перестань грезить об этой Хотендорф! – Лицо Ричарда не предвещало ничего хорошего.

– Поверь, никому нет дела до меня, – упрямо возразил Майкл. – Это только тебе заметно, потому что ты знаешь меня как свои пять пальцев.

Ричард вздохнул и покачал головой.

– Ну почему из всех женщин в этом грешном мире тебе нужно было выбрать жену человека, с которым нельзя ссориться? Мы просто не можем этого допустить.

– Да кто такой Хотендорф? Можно подумать, от него зависит наша жизнь!

Ричард поднял голову и оглянулся, словно желая убедиться, нет ли поблизости кого-либо из голландцев. Он понизил голос и заговорил, едва шевеля губами:

– Я рассчитывал, что мне не придется рассказывать тебе об этом, но, видимо, ничем другим тебя не остановить. Может, ты образумишься, когда узнаешь, что поставлено на кон. Хотендорф – наш человек.

– Наш человек?

Майкл в недоумении затряс головой. Возможно, он выглядел полным болваном, но ему было невдомек, к чему клонит Ричард.

– Он – посредник, Майкл. Один из тех, кто поставляет нам орех для рощи. Это его товар мы давали тебе для вывоза.

Теперь Майкл все понял. Круг замкнулся. Хотендорф снабжал их запретными плодами, с которыми его направили в то самое злополучное путешествие, что привело его к Аннелизе! Всемогущий творец, замысливший эту злую шутку, теперь, вероятно, сидя в своих чертогах, потирал руки и посмеивался в бороду.

Внезапно Майкл почувствовал сильный толчок в сердце. Он только сейчас осознал, в какой беде может оказаться Аннелиза. Хотендорф вел опасную игру – неудивительно, что он выглядел таким испуганным, когда Аннелиза производила освидетельствование британских моряков. Наверное, до смерти боялся, что она укажет на контрабандиста, а тот, в свою очередь, выдаст его, чтобы смягчить свое наказание. Хорошо, что опознание оказалось безрезультатным – тем самым Аннелиза спасла ему жизнь.

– Но почему Хотендорф пошел на такой невероятный риск – он ведь знал, что голландцы беспощадны к тем, кто подрывает их монополию?

– Все верно, но поди угадай, что у него за мотивы. О нем ходит много всяких слухов. Хотендорф мнит себя сверхчеловеком, и всем известно о его болезненном самолюбии. Каждый тебе скажет: не приведи Бог связаться с ним. Большинство местных плантаторов в прошлом изгои, жулики и прочий сброд, в отношении таких трудно что-либо предрекать. Не случайно сами голландцы держат их на тугом поводке.

– Но если этот поводок превратится для Хотендорфа в удавку, он заодно удушит и Аннелизу.

Ричард пожал плечами:

– Она его жена, Майкл. Если она окажется в опасности, это будет ее плата за риск. Не надо было соглашаться на такое замужество.

– Ты ничего не знаешь. Она заключила этот контракт с одной надеждой – занять достойное место в обществе.

Майкл вспомнил, как Аннелиза хотела этого, как ставила свою мечту превыше всего на свете, в том числе и тех чувств, которые они питали друг к другу. И вот теперь подпольная деятельность Хотендорфа могла лишить ее того единственного, чего она так жаждала.

– Я должен сказать об этом Аннелизе, чтобы в случае чего она могла подготовиться.

– Тебе нельзя рисковать. – Ричард бросил на друга предупреждающий взгляд.

Но Майкл ничего не хотел слушать.

– Я сделаю это, Ричард, а потом спокойно уеду. И ни один англичанин не пострадает. Но если ты еще хоть раз попробуешь меня отговаривать, клянусь, я во всем признаюсь и приведу голландцев прямо к тебе на порог.

От одной мысли, что с Аннелизой может что-то случиться, Майкла бросило в дрожь. Она была такой изящной и хрупкой, что ему хотелось обвить ее руками и защитить от всех бед и невзгод, которые могли угрожать не только ей, но, возможно, и ее ребенку. Он не переставал удивляться своей наивности. Как мог он думать, что, сознательно отказавшись признать любовь, сумеет оградить от нее свое сердце? В результате он навредил им обоим. Вместо того чтобы бежать вдвоем, он вбил себе в голову, что она для него не более чем временная утеха, и удрал один, пожертвовал ею в угоду ребяческим мечтам о вольности и приключениях. И вот теперь его глупость обернулась в тысячу раз большими страданиями.

Майкл ощущал свою несостоятельность, как должник на аукционе, когда нажитое им имущество у него на глазах идет с молотка. Он оказался неспособен защитить Аннелизу от темных сил, восставших против нее, уберечь ее от боли, с которой она вскоре могла столкнуться. До этого беспомощного состояния он довел себя сам, бездумно потворствуя своим желаниям.

И все же он не мог не повидаться с Аннелизой. Это был его последний шанс.

Майкл приближался к ней, чувствуя, как с каждым шагом сердцу становится все теснее в груди, и одновременно не переставая удивляться своей глупости.

Сначала он вежливо поклонился ее мужу:

– Прошу прощения, господин Хотендорф, но будьте снисходительны. Много месяцев я и мои друзья были лишены женского общества и безумно соскучились по нашему родному языку, исходящему из уст женщины. Не дадите ли вы разрешения вашей супруге поговорить с нами?

– Нет. Это невозможно.

Столь категоричный отказ Хотендорфа привел Майкла в бешенство. У него невольно сжались кулаки, и ему стоило больших усилий не совершить чего-нибудь такого, за что он стал бы укорять себя всю оставшуюся жизнь.

Но тут, к его удивлению, на помощь ему пришел Ричард. Быстро подойдя к ним, он обратился к Хотендорфу на безупречном голландском языке:

– Послушайте, старина, нельзя быть таким эгоистичным. Мои парни завтра уезжают домой – почему бы им не побыть немного в женском обществе, чтобы взбодриться и вспомнить, как надлежит вести себя с воспитанными леди.

– Не уверен, что они способны составить достойную компанию моей жене…

Это выглядело явным оскорблением, и даже Ричард утратил свою хваленую невозмутимость.

Майкл почувствовал бешеную ярость, и в глазах его потемнело. Словно красный туман окутал комнату.

– Кроме того, здесь есть и другие женщины, – добавил Хотендорф.

– Да, но ни одна из них не говорит по-английски. К тому же я надеялся, что вы уделите мне немного внимания – я хотел обсудить вопрос, представляющий взаимный интерес для нас обоих. Разумеется, при желании мы с моими людьми можем наладить отношения с кем-нибудь еще, но я полагаю, что нам не стоит терять время и упускать возможности, выгодные для нас всех. Надеюсь, вы согласны со мной?

Хотендорф, сделав глубокий вдох, долго не выпускал воздух, и Майкл уже было решил, что проект Ричарда не удался. Однако плантатор, явно сдерживая собственное неудовольствие, кивнул, и Майкл снова вспомнил недавний разговор о мотивах. Что побуждало Хотендорфа нарушать самый священный из всех законов компании? Впрочем, сейчас его это мало интересовало. Он думал только о том, что скоро уведет Аннелизу подальше от бдительного ока ее мужа.

– Как вы смотрите, если ваша супруга проведет для моих ребят экскурсию по саду? – предложил Ричард. – Пусть посмотрят, как растения, привезенные из Голландии, прижились на местной почве.

– Ваши моряки интересуются растениями? – сухо спросил Хотендорф. – Можно подумать, что после плавания они собираются заняться цветоводством!

– Напрасно вы придаете этому такое значение, – сразу повеселев, ответил Ричард. – Уверяю вас, с вашей женой ничего не случится. Для нее это будет чем-то вроде небольшого урока для группы школяров.

Хотендорф снова одобрительно кивнул, и Майкл, раскланявшись, взял Аннелизу под руку.

Его прикосновение чуть не парализовало ее. Следя за беседой мужчин, она испытывала смешанное чувство недоверия и радостного возбуждения. С одной стороны, она молила небо, чтобы Питер согласился, с другой – чтобы компромисс не состоялся. Выход в сад в сопровождении британских офицеров в полном составе предвещал и удовольствие, и муки.

Пока они шли по направлению к выходу в сад, глаза всех присутствующих в зале были обращены на них. Аннелиза заметила, как дамы, с которыми она недавно познакомилась, шептались между собой.

На их счастье, оркестр заиграл бравурную мелодию, и внимание публики тут же переключилось на танцующих, поэтому когда они с Майклом вышли из залы, их уже не видел никто; к тому же в этот момент британские морские офицеры плотной стеной отгородили их от любопытных глаз.

Майкл обернулся и тихо отдал несколько инструкций. Моряки тотчас же образовали у них за спиной широкий полукруг, делая вид, что целиком поглощены созерцанием причудливо освещенных лунным светом экзотических цветов.

– Я хочу поцеловать тебя, – срывающимся голосом произнес Майкл.

– Нет! С этим покончено! – Сердце Аннелизы рвалось наружу от одной мысли о том, что это вот-вот может произойти, но она все же удержала себя в руках.

– Понимаю, ты не веришь, что я люблю тебя, но, клянусь, это правда!

Лучше бы она была глухой и не слышала этих слов. Ее душа не могла воспринимать их без боли. Сейчас, когда Майкл сделал это запоздалое признание, оно уже ничего не решало.

– Ты ведь тоже любишь меня, – продолжал он. – Я знаю это, чувствую, я читаю это в твоих глазах…

– Зачем ты мучаешь меня?

Голос Аннелизы звучал еле слышно, к тому же товарищи Майкла устроили у них за спиной такой гвалт, что никто из находящихся внутри дома гостей все равно не обратил бы внимания на их разговор. Благодаря присутствию офицеров они с Майклом оказались замурованными в крошечный кокон, отделяющий их от мира. Парадокс ситуации состоял в том, что, пребывая в уединении в этом пикантном убежище, они могли видеть, слышать, переживать боль, но не могли осязать друг друга.

– У тебя будет ребенок.

– Мне очень жаль, что тебе пришлось узнать об этом так поздно.

– Это мой ребенок. Наш!

Ее затрясло от этих слов.

– Я не уверена, но тебе незачем беспокоиться. Я знаю, ты меньше всего хотел этого.

Майкл побледнел и закрыл лицо дрожащей рукой.

– Сам не знаю, чего я хотел. Скорее всего я тогда просто ничего не понимал.

– Это может быть и ребенок Питера, – прошептала Аннелиза.

Майкл посмотрел на нее с такой болью, что ей захотелось вернуть свои слова назад. Но могла ли она вернуть назад то, что произошло после его побега?

– Чего ты ожидал, Майкл? Что я откажу Питеру из-за того, что произошло между тобой и мной на корабле?

– Он принудил тебя.

– Ничего подобного. Я приняла его добровольно. Он мой муж. Я всегда знала, что он востребует меня как свою жену, и отлично представляла, в чем будут заключаться мои обязанности. Я принадлежу ему по закону.

– По закону? А сердце? Его ты тоже отдала ему?

– Нет, Майкл. Сердцем я по-прежнему твоя.

– Тогда бежим вместе. Прямо сейчас. Ричард займет Хотендорфа на час, даже дольше, и мы можем незаметно улизнуть.

– Питер ни за что не даст мне уйти.

– Я сумею защитить тебя от него.

– Я его жена, и с этим ты ничего не сможешь поделать. Если я сейчас сбегу, на моем ребенке будет клеймо незаконнорожденного, а я слишком хорошо знаю, какое это бесчестье для человека.

– Я признаю ребенка своим.

– Но мы никогда не сможем пожениться. Ребенок по закону будет принадлежать Питеру. Он будет преследовать нас, использует все доступные средства, чтобы отнять у нас малыша. Я уже сейчас всем сердцем люблю свое дитя и скорее умру, чем позволю разлучить нас.

Майкл упрямо затряс головой:

– Ты просто убиваешь меня своими доводами. Я никогда бы не посмел предлагать тебе выбирать между нашим ребенком и мной, потому что слишком сильно люблю вас обоих.

– О Майкл!

Аннелиза чувствовала, как слезы застилают ей глаза.

– Даже если я убегу с тобой, мы пропадем. Разве ты не понимаешь? Эти острова, эти воды – все во власти голландцев. У нас не будет надежды на спасение. Если ты объявишь себя отцом, они узнают, что ты и есть тот контрабандист, которому я помогла бежать. Они вырвут у меня моего сыночка, а тебя повесят на первом же дереве. Питер, и только он, будет иметь неограниченные права на ребенка. Никто не знает, как далеко он может зайти в своем гневе. Он очень могущественный человек, его влияние распространяется даже на Амстердам. Он доберется до моей матери. О, Майкл, если бы нас было только двое, я бы без колебаний убежала с тобой. Но ребенок, но моя мать… Я не могу рисковать.

– Ты рискуешь даже больше, оставаясь с ним.

– Я понимаю, что эта партия не принесет мне того уважения, которого я искала. Но Питер уже не раз доказал, что в случае чего защитит меня.

– Вот в этом ты очень ошибаешься. Да будет тебе известно: твой муж виновен не меньше меня. Он подрывает устои твоей драгоценной компании.

– О чем ты говоришь, Майкл?

– О мускатном орехе. Аннелиза, те орехи, что я незаконно провозил, получены с плантации твоего мужа. Питер Хотендорф занимается контрабандой под носом у компании.

– Не может быть! Я прекрасно помню, как однажды разговаривала с ним на эту тему. Стоило мне заикнуться о том, что, возможно, некоторые плантаторы участвуют в контрабанде, как он буквально взорвался.

– А чего ты ожидала – что он во всем тебе признается? Если компания выяснит истинную роль твоего мужа, его будут судить как предателя, и тогда ты тоже пострадаешь, а вместе с тобой и наш ребенок.

– Значит, ты собираешься разоблачить его?

– Только если ты этого захочешь. Я вижу, знаю – ты несчастлива с ним, потому что ты не любишь его. Я могу освободить тебя.

– Но если ты решишься на это, то выдашь себя. Они бросят тебя в тюрьму, меня объявят неверной женой, а нашего ребенка – отпрыском преступника.

– Нет, Аннелиза! Я никогда не признаюсь, что мы любили друг друга. Ни у кого не возникнет даже малейшего подозрения. Все будут думать, что это ребенок Питера Хотендорфа…

– И тогда я потеряю тебя навсегда, неужели ты этого не понимаешь? Я могу смириться с той жизнью, которую сама выбрала, но не смогу жить, зная, что повинна в твоей смерти. Пока я буду знать, что ты ходишь по земле, я смогу вспоминать про нашу любовь. Я буду в мечтах представлять все, что происходило между нами. Мне вовсе не нужно, чтобы ты жертвовал собой ради моей свободы. И не забывай – я добровольно взвалила на себя это бремя, мне одной его и нести.

Аннелиза прислонилась к широкой груди Майкла, упиваясь запретным ощущением тепла, исходившего от его тела. Хотя она знала, что обращает на себя внимание моряков, ее это почти не волновало. Она была согласна принять на себя любой позор, лишь бы насладиться возможностью быть с ним.

– Любовь, Майкл, это бесценное богатство. Я уже и не надеялась, что мне доведется испытать ее. Теперь ты понимаешь меня? Ничто не вытравит из моей памяти воспоминаний. Ничто. Но сейчас ты должен идти. Уезжай отсюда как можно скорее и устраивай свою жизнь.

– Иными словами – делай что задумал.

– Да. Возможно, дома, в Америке, ты найдешь счастье, которого заслуживаешь.

– А ты?

Аннелиза посмотрела в глаза Майкла долгим взглядом:

– Я смогу держать в руках твоего ребенка.

– И он станет называть Питера Хотендорфа своим отцом.

– Я буду рассказывать ему истории об отважном пирате, в поисках приключений не раз рисковавшем жизнью.

– Действительно, я всегда стремился к приключениям. Но сейчас, когда я слышу об этом из твоих уст, жизнь представляется мне бессмысленным и безотрадным занятием.

Что она могла ответить ему на это?

Подобрав юбки, Аннелиза пробилась через заслон мужчин и вернулась в зал. Пройдя под пристальными взглядами гостей, она заняла место рядом с высокой безмолвной фигурой мужа.

Вода выкипела. И что же он имел в сухом остатке? Только страх. Ни один человек в мире не презирал себя больше, чем он. Аннелиза боялась, что он может погибнуть, она опасалась за его жизнь и приговорила себя вместе с их ребенком к вечному трауру, чтобы Майкл Роуленд мог продолжать свою беззаботную жизнь, овеянную юношескими мечтами.

Свобода, которой Майкл так долго жаждал, теперь казалась ему безбрежным океаном пустоты, и он отнюдь не хотел барахтаться там в одиночку целую вечность. Зато все, чего он прежде так старательно избегал, теперь, напротив, манило его как чарующее пение сирен. Он предпочел бы работать день и ночь ради исключительного права приходить в свой дом и видеть в нем Аннелизу, созерцать ее кормящей грудью их младенца.

Аннелиза считала, что можно до конца жизни довольствоваться воспоминаниями. Как она ошибалась! Никакие воспоминания не смогут заменить того, кого любишь. Она также утверждала, что ему достаточно будет представлений о предстоящих романтических приключениях; он же видел свое будущее совсем в иных красках. Лучшие годы жизни могли пройти в потакании собственным слабостям и беспробудном пьянстве, если рядом не будет ее.

Но и у нее не будет жизни без него. Ее существование от начала до конца перейдет под контроль Питера Хотендорфа. Ее муж станет решать, что ей следует надеть, как есть, как пить и как проводить каждый час. То, что Майкл обожал в ней, – ее гордый дух, ее искрометную красоту – всему этому суждено поблекнуть под оболочкой респектабельности, которой она так жаждала. У Аннелизы не было оружия, чтобы вырваться на свободу, и лишь он, Майкл, мог дать ей его. Для этого надо было только представить доказательства участия Питера Хотендорфа в контрабанде. Если Аннелиза использует их в нужный момент, это обеспечит ей путь к свободе.

Значит, он обязан дать ей эти доказательства, даже если для достижения его плана ему придется умереть.

Глава 18

Пока Мару расчесывала ей волосы, Аннелиза разглядывала в зеркале свое отражение. Нет, зрение не обманывало ее. На нее смотрел призрак с мертвенно-бледной кожей и безумным взглядом. День, проведенный в неослабевающем напряжении, отнял у нее все силы и привел ее на грань нервного срыва.

Видеть Майкла, разговаривать с ним, ощущать на себе его руки – все это было и милостью Божьей, и адовой мукой. Она никогда не думала, что ей доведется снова встретить его, и уже настроилась тосковать по нему до конца жизни. Судьба дала ей возможность обнять его на ничтожно короткое время лишь для того, чтобы напомнить: наутро он уплывет и никогда не вернется. Рана в сердце, только-только начавшая затягиваться, обнажилась вновь.

Дверь открылась, и в комнату вошел Питер. У Аннелизы упало сердце. Никогда еще он не смотрел на нее так жадно, как сейчас. Вероятно, танцуя с другими мужчинами, она подстегнула в нем собственнический инстинкт. Только не сегодня, взмолилась она про себя: терпеть его объятия, пока все в ней трепетало от прикосновений Майкла, было бы для нее просто невыносимо.

– Простите меня, – жалобно простонала она. – Сегодня мне что-то нездоровится.

Питер стиснул челюсти, и по этому еле заметному движению Аннелиза поняла, что на этот раз он не потерпит отказа.

– Выглядишь ты, надо сказать, и в самом деле неважно. Я не удивляюсь, что после всех этих танцев у тебя хаос в голове. Надо было мне раньше остановить тебя.

Как он умел не теряться в подобных ситуациях и сразу переходить в атаку! Эта способность мужа одновременно впечатляла и угнетала ее. В находчивости ей никогда не превзойти этого человека.

– Мне бы только выспаться, а завтра все будет хорошо.

Если за ночь ей удастся собрать из осколков свое сердце, к утру она будет в более подходящей форме. Тогда Майкл уже покинет Банда-Нейру, и с этого времени ей не придется больше жить в смертельном страхе за него. Все будет позади, а значит, она сможет перестать думать о нем и начнет новую жизнь.

– Я велю горничной дать тебе что-нибудь успокаивающее, – сказал наконец Питер.

– Пусть принесет мускатный чай, – неожиданно попросила Аннелиза. Ей безумно хотелось провести эту ночь в полном забвении.

У Мару слегка дрогнули руки, но она продолжала расчесывать ей волосы, пока Питер не вышел из комнаты. Едва он прикрыл за собой дверь, как щетка со стуком покатилась на пол.

– Что случилось? – укоризненно взглянув на служанку, спросила Аннелиза.

– Зачем пить мускатный чай? – как-то странно проговорила Мару. – Это нехорошо, госпожа.

– Но Питер пьет его каждый вечер.

Мару презрительно фыркнула:

– Мужчины любят мускатный чай. Они все одинаковы. А когда напьются, то делаются дурными, как после рома. Видят какие-то странные вещи, которых на самом деле не существует.

– Нет, Мару. Я уже пробовала и знаю, как это бывает. После него вообще ничего не видишь и ничего не чувствуешь.

– Это если выпить много. Тогда человек делается все равно что мертвец. А если выпьет мало, то он может много чего увидеть. Разные цветы или красивых птиц. Может даже летать вместе с ними.

Почувствовать благоухание цветов и ощутить себя в свободном полете – что может быть лучше! Воспарив в облака, предавшись сладким грезам, она разом очистит ум от воспоминаний о Майкле Роуленде.

Аннелиза залпом выпила чай из небольшого горшочка, принесенного Тали. Наверное, он вмещал около двух чашек, но в любом случае это было меньше, чем в первую брачную ночь.

Ум ее по-прежнему оставался ясным, в то время как по всему телу распространилось благодатное тепло. Еще одной чашки, наверное, было бы достаточно, чтобы погрузиться в небытие, но Аннелизе этого уже не требовалось.

Она встала с постели и подошла к окну. С моря всегда дул бриз, приносивший прохладу. Подставив лицо ветру, Аннелиза с наслаждением ощущала, как он ласкает ее кожу. Но этого ей было недостаточно. Она расстегнула пуговицы на платье и, оставив ворот открытым, высунулась в окно и взглянула на море. Если бы мускатный чай и впрямь мог дать ей возможность полететь, как птица! Она бы точно знала, куда ей направиться. Через океан, к Майклу.

Оказавшись перед огромным особняком, Майкл поначалу растерялся. При таком количестве комнат отыскать спальню Аннелизы было далеко не простым делом. Он стоял под сенью деревьев, наблюдая за окнами до тех пор, пока в одной из фигур за стеклом не узнал Питера Хотендорфа. Хозяин дома сидел в кресле и читал. Наконец он погасил лампу, и дом погрузился в темноту. Майкл подумал, что Питер мог отложить книгу, чтобы затем направиться к Аннелизе. От этой мысли его передернуло.

И тут в окне по соседству появился чей-то силуэт. Несомненно, это была Аннелиза. Ветер подхватил ее волосы и раздул вокруг головы пышной волной. Казалось, она того и гляди взлетит в воздух. Теперь Майкл знал, как ее найти. Но, хотя его трясло от нетерпения, он не спешил подбираться к цели: Хотендорф совсем недавно улегся в своей спальне и мог проснуться при малейшем шорохе.

Майкл отошел поглубже в тень и, присев на корточки, стал ждать.

Потрогав рубашку, он нащупал сложенный в несколько раз лоскут. Этот кусок ткани ему удалось выкрасть из барака, где Хотендорф держал упаковочный материал; точно в такую же ткань были завернуты и те плоды, которые Майкл пытался вывезти незаконным путем. Все, что требовалось от Аннелизы, – это убедить голландцев сравнить рулон на складе ее мужа с тем мешочком, что был конфискован у него при задержании.

Кроме столь явного вещественного доказательства, Майкл раздобыл еще кое-что. После двух часов скитаний по берегу он разыскал двух очевидцев. Первый, рыбак, после того как Майкл показал ему несколько серебряных монет, вспомнил, что не раз лично переправлял пиратам всхожие орехи от Питера Хотендорфа, и пообещал за пригоршню серебра подтвердить это губернатору Хону. Вторым свидетелем был раб с плантации, принадлежавшей семье Хотендорфов. Он люто ненавидел голландцев, а Хотендорфа в особенности, и потому согласился назвать все необходимые сведения: даты незаконных перевозок и количество товара, поставлявшегося на Ран-Айленд.

Он также весьма охотно сообщил сведения о личной жизни Хотендорфа, в частности, он слово в слово подтвердил сомнения Ричарда Эллингтона по поводу того, что Питер Хотендорф является отцом ребенка Аннелизы.

Но Майкл и без этого готов был биться об заклад на что угодно, хоть на собственную жизнь, что не Хотендорф, а он отец будущего ребенка Аннелизы.

Майкл продолжал наблюдать до тех пор, пока Аннелиза не отошла вглубь своей комнаты, а затем еще некоторое время всматривался в уснувший дом, выжидая, когда тень сгонит лунный свет со стен. К сожалению, дерево, расположенное ближе других к нужному ему окну, по-прежнему оставалось освещенным. Особняк казался тихим и неподвижным: по-видимому, на этом острове Хотендорф чувствовал себя настолько уверенно, что в отличие от прочих плантаторов не считал нужным держать охрану. Возможно, он сознательно не делал этого – так ему было легче объяснять таинственное исчезновение ореха из его рощ.

Пригнувшись к земле, Майкл быстро подбежал к дереву и вскарабкался по стволу с ловкостью, которой мог бы позавидовать бывалый матрос. Выбрать подходящую ветку оказалось не самым трудным делом, однако пробраться по ней к окну и не сорваться вниз было куда сложнее. Его пугало не столько само падение, сколько то, что при этом он мог наделать много шума.

Так оно и вышло, с той только разницей, что шум возник от нескладного прыжка в открытое окно. Угодив животом в деревянный карниз, Майкл не смог удержаться от раскатистого «Уф!», а затем еще несколько минут болтался, как червяк на рыболовном крючке, пытаясь вскарабкаться на подоконник.

Из комнаты не доносилось ни звука, хотя его вторжение не могло остаться незамеченным. Возможно, Аннелиза просто очень крепко спала? Но этого он не мог знать, ибо подобные интимные вещи мужчине открываются только тогда, когда женщина по-настоящему принадлежит ему каждый день и каждую ночь.

Майкл напрягся и, подтянувшись на руках, перевалился через подоконник.

Несколько секунд он лежал на полу, давая глазам привыкнуть к полумраку и успокаивая дыхание, чтобы можно было расслышать хоть какие-нибудь живые звуки в комнате, затем осторожно, пригибаясь и опираясь одной рукой об пол, пополз вперед.

Кровать Аннелизы находилась у дальней стены. Убедившись, что ему ничто не угрожает, Майкл поднялся и подошел ближе.

Сетка густым облаком окутывала постель, и сквозь нее едва различались очертания женского тела. Когда Майкл раздвинул сетку, Аннелиза показалась ему спящим ангелом среди вздымающихся подушек и белоснежных простыней. Сквозь ворот расстегнутой ночной рубашки проглядывала восхитительная кремовая кожа. Аннелиза дышала ровно и беззвучно.

Майкл уперся коленом в кровать. Матрац прогнулся под его весом, и Аннелиза слегка повернула голову. Платье сползло с ее плеча и обнажило совершенной формы грудь с розовеющим соском.

Майкл хотел разбудить ее нежным поцелуем в лоб, но, ощутив на губах шелковистую кожу, он оказался во власти неотвратимого желания, как тогда на корабле, когда она выдавливала ему капли воды в рот, и ему сразу захотелось большего. Его губы сбежали вниз к ее губам, а когда она с легким вздохом подставила рот для поцелуя, руки поступили вопреки разуму: вместо того чтобы послушаться его команды и оставаться на месте, они нырнули в манящую щель рубашки. Одна рука сбоку обвила ее тело, другая безошибочно отыскала грудь. Аннелиза издала невнятный звук, выражающий удовольствие, и Майкл лишился даже тех разрозненных клочков здравого смысла, что еще теплились в его голове до этой минуты. Он с силой притянул ее к себе и впился поцелуем ей в рот; его плоть напряглась и горела огнем, пробивавшимся сквозь одежду, в стремлении к теплу ее тела. Губы Майкла спустились по ложбинке посередине груди до гладкой упругости живота и остановились на мгновение. Он подумал, что где-то здесь, в глубине, как в мягком гнезде, ютится сейчас его ребенок. Однако мысли эти были столь мучительны, что он стал двигаться в обратном направлении, пока вновь не завладел ее ртом.

Аннелиза медленно подняла веки, и ее губы тотчас оторвались от его рта.

– О Боже! – тихо воскликнула она.

– Тсс! – Майкл осторожно прижал палец к ее губам.

– Это ты? – прошептала она и отпрянула назад. Ее глаза расширились еще больше, а лицо исказил такой неподдельный ужас, что Майкл тоже ощутил его в своем сердце.

Аннелиза перевела глаза вниз и увидела его руку, обхватившую ее грудь. Даже при слабом свете луны Майкл заметил, как запылало ее лицо.

– Нет! – Она отстранилась от него. – Я дала обет! Даже если ты мне привиделся, я не должна делать этого!

– Аннелиза! – При виде ее возрастающего беспокойства Майклу не оставалось ничего другого, как на время закрыть ей рот рукой. – Успокойся, любимая, это не обман зрения. Это действительно я, Майкл. И не кричи так, ты разбудишь мужа.

Она дернулась и чуть не вывернула ему руку.

– Пожалуйста, – продолжал уговаривать Майкл, – пожалуйста, перестань. Это не сон. Разве ты не слышишь, как бьется мое сердце, не чувствуешь, как шевелятся твои волосы от моего дыхания?

Аннелиза перестала сопротивляться, но по-прежнему оставалась в напряжении. Лишь через некоторое время Майкл почувствовал, как постепенно расслабляется под рукой ее тело и голова неуверенно касается его груди.

Тогда он опрокинул ее обратно в роскошное нагромождение подушек. Ее тело наполнилось томлением, когда она возвратила ему поцелуй.

Но тут же Аннелиза оттолкнула его от себя:

– Нет, Майкл. Это несправедливо. Уходи из постели моего мужа, пожалуйста.

И он ушел. Никакие другие слова не заставили бы его отступить быстрее. Он трясся, понимая, что едва не сделал рогоносцем другого человека в его собственном доме, – настолько страсть захватила его.

Аннелиза поднялась с кровати, встала позади него, и Майкл ощутил ее легкое прикосновение. Она провела ладонью по его плечам, словно желая сохранить в памяти их ширину, а затем, обхватив руками талию, прижала его к себе, и он почувствовал сквозь рубашку ее дрожь.

– Ты должен немедленно уйти, – прошептала она.

– Я принес кое-что для тебя. Для малыша.

Майкл не знал, заметила ли Аннелиза, что у него перехватило горло при этих словах. Ему не хотелось прерывать ее объятий, но нужно было извлечь лоскут из-под рубашки. Он должен был видеть ее лицо, чтобы убедиться, что она поняла важность того, что он собирался сделать.

– Спрячь этот лоскут и сохрани, – предупредил он. – Из такой же материи сшит мешочек, в котором лежали орехи, когда они меня поймали.

– Тот, что Фербек передал губернатору? – с изумлением спросила Аннелиза.

– Вот именно. Когда это потребуется, Хон сможет сравнить его с лоскутом.

– Сравнить? Но зачем?

Майкл погладил ее волосы и придвинулся ближе. Он думал о том, как причинить ей меньше боли.

– Я уже пытался объяснить тебе, что именно твой муж снабжал орехом контрабандистов. Он предает компанию.

Аннелиза резко рванулась и отскочила от него.

– Ты лжешь!

Майкл снова привлек ее к себе.

– Любимая, я говорю с тобой об этом не для того, чтобы обидеть тебя. Утром я уплываю на «Доблестной Елизавете» – когда меня не будет рядом, никто не сможет тебя защитить. Надо, чтобы у тебя было оружие на крайний случай, – это придаст тебе силы.

– Я ничего не хочу знать.

– Ты должна, чтобы не оказаться в трясине вместе с тем, кого называешь своим мужем, если его когда-нибудь раскроют.

Убедившись, что Аннелиза внимательно прислушивается к его словам, Майкл назвал ей имена своих осведомителей и объяснил, как их найти. Потом он заставил ее повторить это дважды, чтобы она лучше запомнила.

– Теперь мне пора уходить.

– Да. Но… – Аннелиза подняла глаза, и по ее взгляду Майкл безошибочно понял, что она любила его и не хотела, чтобы он уезжал. Однако им обоим было ясно, что он не мог оставаться.

– Ты обнимешь меня хотя бы раз, прежде чем уйдешь?

– В этом можешь не сомневаться. – Майкл обвил ее одной рукой, а другой спустил расстегнутую рубашку с плеча и пробежал пальцами по плавной линии от шеи до предплечья. Затем он погладил ладонью изгиб возле талии. В немом согласии они опустились на край постели и так сидели, не разнимая рук, прислушиваясь к биению сердец, в последний раз отдавая друг другу свое тепло.

Неожиданно дверь соседней комнаты приоткрылась.

– Аннелиза, что тут у тебя происходит? Если ты действительно занемогла, я…

Лишь в этот момент Питер увидел в лунном свете нежданного гостя. Губы Майкла были прижаты к волосам его жены, а рука погружена в расстегнутую ночную рубашку. Голова Аннелизы была в полном беспорядке; распущенные волосы ниспадали на них обоих, не закрывая полностью ее обнаженной груди, кончик которой проглядывал между шелковистыми прядями.

Хозяин дома отступил обратно в свою комнату быстрее, чем этого можно было ожидать от человека его возраста. Когда через секунду он снова вырос в дверном проеме, в руке у него блестел большой, длиной около фута, нож.

– Питер, нет!

Аннелиза вырвалась из рук Майкла и, пренебрегая опасностью, встала между ним и мужем. От резкого движения ее волосы рассыпались широким веером, а ночная рубашка соскочила окончательно. Теперь она стояла нагая, прикрытая лишь облаком собственных волос.

Луна немилосердно обошлась с Питером: в ее бледном свете средь сумрачных теней спальни его впалое лицо напоминало бесплотную маску покойника; одни потемневшие глаза светились ненавистью.

– Питер, нет? – передразнил он. – Что нет, Аннелиза? Опять станешь уверять, что ничего не случилось? Ты за кого меня принимаешь?

– Но мы не сделали ничего такого, что опозорило бы вас. Клянусь.

Питер угрожающе взмахнул ножом, и Аннелиза сделала шаг назад. Рука Майкла тотчас обвилась вокруг нее и, прежде чем она успела возразить, отодвинула ее в сторону.

Едва Майкл загородил ее своим телом, как нож оказался против его груди.

Питер быстро окинул взглядом лицо своего врага, и в его холодных глазах вспыхнуло удовлетворение.

– Ага, это ты! – зарычал он. – Не зря я тебя запомнил на балу. Ты все время танцевал с моей женой – не только я, весь остров это видел. Отчего ты не взял ее прямо там, на полу, на глазах у всех? Тогда у тебя не было бы лишних хлопот в моем доме.

– Прошу вас, не надо, – прошептала Аннелиза. – Мы ничего не сделали. Мы только сидели рядом. Это плохо, но мы не…

Резко повернувшись к жене, Хотендорф устремил на нее злобный взгляд.

– Шлюха, – презрительно бросил он. До сих пор Питер не позволял себе таких непристойных выражений по отношению к ней. Даже не верилось, что это грязное слово сорвалось с его губ. – Ты знакома с ним всего несколько часов и уже расставляешь перед ним ноги.

Почувствовав, как Майкл напрягся, приготовившись к прыжку, Аннелиза впилась пальцами ему в руку.

– Не надо, Майкл. Пусть он выскажет все, что думает обо мне. Теперь это не имеет никакого значения.

К своему изумлению, она неожиданно поняла, что ее действительно больше не трогает мнение о ней мужа. Главное, что она сама знала правду. Она самым праведным образом хранила верность брачному обету, невзирая на все искушения, терзавшие ее душу, и ей не требовалось от Питера ни признания, ни одобрения или порицания ее поведения, а лишь хотелось разобраться в своей душе и решить, можно ли жить так, как жила она. Оказалось – можно. И слава Богу, что это удалось.

– Отойди, Аннелиза, – наконец мрачно произнес Майкл. – Твоей вины здесь нет. Сейчас я ему все растолкую.

– Нет! – Ее охватил безумный страх, когда она поняла, что он собирается сделать.

Но Майкл ее уже не слушал.

– Вот что вам следует знать, Хотендорф. Я не первый день знаком с Аннелизой. Мы встретились на корабле, и там я и соблазнил вашу невесту, совратил самым безжалостным образом. Она была одинока и беззащитна, а я воспользовался ее доверчивостью и вскружил ей голову. Она не смогла устоять перед моим натиском, и это так естественно и понятно.

– На корабле?

Питер стоял, словно пригвожденный к полу, и нож дрожал у него в руке.

– Да, на корабле. Я понял, что только ваша жена может спасти меня от верной смерти. Это заставило меня прибегнуть к известным уловкам. Я пустил в ход свой любовный опыт, я выжал из себя все, чтобы добиться ее расположения. У нее не было сил противостоять мне.

– Это неправда!

Аннелиза вскинула подбородок, и ее глаза встретились с глазами Майкла. С ее губ готово было слететь признание, что она сама домогалась его ласк.

Но Майкл упредил ее. Он положил ладонь на ее руку и с силой сжал ее. У Аннелиза перехватило дыхание.

– Нет, – прошептал он так тихо, что Питер вполне мог принять этот звук за обычный вздох. – Видите, настолько она неиспорченна – до сих пор не верит, что я обманул ее.

– Неужели ты думаешь меня одурачить? – взревел Питер. – Хочешь скрыть, что она действительно помогла сбежать контрабандисту! – Он снова повернулся к Аннелизе и замахнулся ножом. – Ты знала этого бандита, но сказала, что его нет среди англичан. Ты солгала!

– Она узнала, что это был я, лишь минуту назад. На корабле мы никогда не видели друг друга при дневном свете. К тому же я сильно изменился – сейчас у меня нет ни буйной гривы, ни бороды Моисея.

Слова Майкла гулко звучали в тишине комнаты, и сам он напоминал пастора во время отпущения грехов.

– На корабле? – с сомнением повторил Питер. Он пристально посмотрел на Аннелизу, и при виде руки Майкла, обвитой вокруг ее талии, в глазах у него вновь зажегся огонь. – Ребенок, – раздраженно сказал он осипшим голосом. – Так, значит, это был ты, а не добропорядочный человек, от которого можно было бы ожидать наследника, похожего на других голландских детей.

– Она ваша жена, Хотендорф. Ни у кого не возникнет сомнений, что ребенок родился от вас. Если, конечно, вы не будете настолько глупы и не разболтаете все сами.

Как ни трудно было Питеру признать, что отцом ребенка был Майкл, вместе с тем казалось, что он хотел этого. Очень сильно хотел. Заметив вспыхнувшую в нем искорку надежды, Аннелиза почувствовала острую жалость к мужу.

Сделав шаг вперед и не отводя глаз от Майкла, Питер сдернул сетку с кровати и швырнул Аннелизе.

– Бери один конец и связывай ему руки за спиной. Потом отдашь мне другой конец. А ты… – Питер помахал ножом перед носом Майкла, а затем приставил его к спине Аннелизы как раз пониже лопатки. – Имей в виду, он будет у нее прямо в сердце, если вздумаешь разыгрывать из себя героя.

– Я убью вас, если вы пораните ее, – задыхаясь от ярости, пригрозил Майкл.

– Она – моя жена. И я волен делать с ней что хочу.

– Она никогда не будет вашей. Во всяком случае, та часть, что составляет ее суть.

– Я получу от нее все сполна.

– Да, если в вас окажется дури больше, чем во мне.

Аннелиза торопливо вязала узлы. Ей было невмоготу слушать, как они грызлись из-за нее, словно два кровожадных волка, сцепившиеся над только что убитым оленем.

Закончив, она передала Питеру свободный конец сетки:

– Что вы теперь сделаете с нами?

– Иди в постель.

Пораженная этим приказом, Аннелиза не могла сдвинуться с места. Неужели он собирается подтвердить свои законные права прямо сейчас, в присутствии Майкла?

Майкл прерывисто дышал. Несомненно, в голове у него были те же мысли. Казалось, воздух раскаляется от его гнева.

– Клянусь Богом, я убью вас! – взревел он, обращаясь к Хотендорфу. – И эта хлипкая привязь меня не удержит. Я не остановлюсь ни перед чем, если вы подвергнете ее такому надругательству.

– Иди в постель, Аннелиза, – повторил Питер и торжествующе посмотрел на Майкла: – Мне нет нужды объяснять тебе здесь и сейчас, кому она принадлежит. Я просто посажу вас обоих под замок: ее – в этой комнате, а тебя в другом месте. Потом я сдам тебя властям. Будешь сидеть, тухнуть в жаре и думать о том, что я с ней делаю в это время.

Питер подтолкнул Майкла к выходу кончиком ножа, и оба они покинули комнату, оставив Аннелизу дрожать в постели до тех пор, пока сон и усталость не одолели ее окончательно.

Глава 19

Небо у горизонта начинало светлеть. Сначала на нем обозначилась густая серая полоса, а чуть позже свинцовые краски сменились пепельными, и наконец на их слоистом фоне стали медленно проступать мерцающие прожилки золотого, оранжевого и серебристого цветов.

Дом возвращался к будничной жизни с ее привычными утренними хлопотами. В воздухе струился запах смолистого дерева – значит, на кухне растопили печи, и повар засучил рукава. Судя по недовольному квохтанью кур, проворные руки уже выкрали из-под них часть заботливо охраняемых ими яиц. Мальчик, спотыкаясь спросонья, почесывая живот, потащил через двор корзину со свежими плодами манговых и апельсиновых деревьев.

Однако Аннелиза не слышала ничего, что давало бы хоть какой-то намек на участь Майкла, уготованную ему ее мужем.

В сотый раз она подергала запертую дверь. У нее уже не было сил просить о снисхождении; голос ее охрип, но Питер так ни разу и не ответил на ее мольбы.

Солнце уже приближалось к зениту, когда Аннелиза наконец услышала торопливый стук. Она быстро повернулась. Дверь тихо отворилась, и чьи-то коричневые руки поставили на пол поднос с завтраком. Дверь тотчас закрылась снова, щелкнул замок, и лишь некоторое время из коридора доносились, затихая, легкие шаги.

Ей не хотелось ни есть, ни пить. Сейчас, как никогда, ей надо было знать, что сталось с Майклом. Он взял всю вину на себя, и это в какой-то мере приглушило ярость Питера. Но Аннелиза понимала, что временной отсрочке наказания, которое ее ожидало, она целиком и полностью обязана будущему ребенку. Она должна была выносить его, сберечь жизнь крошечному существу не только ради спасения собственной жизни, но и сохранения живой искорки Майкла Роуленда, которому теперь вряд ли суждено было избежать смерти. Питер или сам убьет его, или отдаст голландцам, чтобы те выполнили за него самую грязную часть работы.

Взгляд ее упал на постель. Безусловно, она поступила правильно, сохранив верность брачным обетам, но где-то в глубине ее души тлело сожаление по поводу того, что она оттолкнула Майкла прошлой ночью.

Около полудня в дверях появилась Тали. Глаза ее были красны и опухли.

– Госпожа, я пришла собрать вас, – торопливо сообщила она. – Вы пойдете на прогулку.

Аннелиза поймала ее за руку:

– Скажи, что Питер сделал с ним?

– Мне запрещено разговаривать с вами – только одеть.

Тали не умела убирать волосы так же искусно, как Мару, поэтому она просто заплела их в одну длинную как змея косу и оставила висеть вдоль спины. После этого она вынула из гардероба свадебное платье Аннелизы.

– Нет, Тали. Возьми другое.

– Хозяин сказал, чтобы вы надели это.

Питер встретил ее, стоя в холле, прямой, неприступный как скала. Коротким кивком он велел Тали удалиться и затем подошел к небольшому столу. Аннелиза увидела на нем шкатулку со своей перчаткой.

– Надень, – сказал Питер.

Аннелиза подняла унизанную драгоценными камнями перчатку и просунула в нее пальцы. Поверхность перчатки тут же вспыхнула радугой мельчайших искр, но Аннелиза чувствовала лишь ее холод и тяжесть.

– Идем со мной. – Питер крепко взял ее за локоть.

Она невольно сравнила его карающую длань с прикосновением Майкла минувшей ночью, когда сердце ее трепетало от радости.

Они вышли из дома, и Питер повел ее по дальней извилистой тропинке через мускатные рощи. С деревьев то и дело вспархивали голуби; от взмахов их крыльев к теплому влажному воздуху, долетавшему с моря, примешивался дурманящий запах муската.

В гробовом молчании они прошли сквозь прохладные благоухающие кущи и оказались на небольшом скалистом выступе, нависшем над морем. Над головами ярким золотом сияло солнце; голубое небо было таким ясным, что слепило глаза. Аннелиза всматривалась в глубину прозрачной лазури с белоснежными шапками прибоя и думала, что нет на свете ничего прекраснее, чем этот волшебный пейзаж.

Она стояла посреди буйной красоты и нежных ароматов, пытаясь разгадать намерения мужа. Может быть, он собирался сбросить ее с утеса в море?

Однако Питер, казалось, вовсе не чувствовал себя победителем. Напротив, он выглядел каким-то жалким и подавленным. Его загорелая кожа окрасилась нездоровой бледностью, отчего все морщины и складки стали резче и рельефнее. Рядом с ней стоял ссутулившийся старик.

Это она сделала его таким.

– Ты с самого начала знала, кто он, – сказал Питер, в голосе его чувствовалась уверенность.

Ей не имело особого смысла лгать, тем более что у нее это всегда плохо получалось. Питер, несомненно, успел достаточно во всем разобраться, чтобы отличить правду от лжи.

– Я заметила его в тот день, когда мы наблюдали за высадкой англичан.

Питер вздрогнул.

– Вот отчего ты так сразу ожила тогда. Ты была похожа на распустившуюся розу с бархатными лепестками, открытыми солнцу.

– Мне казалось, вас мало интересует, счастлива я или нет.

– Не стану лгать перед Богом, я действительно никогда не задумывался над этим, но… – Казалось, у Питера внезапно пропал голос. Трясущимися руками он схватил ее за плечи. – Оглянись вокруг. Все это мое, мое. А после того как ты вышла замуж за меня, и твое тоже. Наши дети будут жить среди этой красоты, они вырастут и станут преуспевающими людьми. Мое дело будет процветать. Большинство плантаторов не может даже мечтать о такой роскоши. Так почему же, если я даю тебе так много, это нисколько тебя не радует? Почему я не могу вдохнуть в тебя жизнь?

Аннелиза не знала, что ответить – у нее не было слов, которые могли бы удовлетворить его. В голове быстро сменялись до боли яркие образы: бесстыдная упоительная страсть к Майклу и наводящее ужас соитие с Питером. Майклу было достаточно одного взгляда, чтобы вызвать в ней трепет и поток желания, тогда как к мужу она не испытывала ровным счетом ничего.

– Я знаю, в чем дело, – прервал молчание Питер. – Это моя ошибка. С самого начала я держал тебя в отдалении, а мое сердце оставалось преданным Хильде. Но я изменюсь, Аннелиза, клянусь тебе. Скажи, что я должен для этого сделать?

– Освободить его.

Ей показалось, что в этот миг перед ней возник совершенно другой человек. Недвусмысленная страсть сменилась в глазах Питера неукротимым бешенством. Отвергнув предложение мужа, она подвергла его унижению. Бередить дальше нанесенную ему рану значило бы накликать на себя еще более жестокое возмездие. И все же Аннелиза не могла остановиться.

– Отпустите его – и для вас ни в чем не будет отказа. Я отдам вам все.

– Даже душу?

– Моя душа принадлежит мне одной.

– Неужели? Я видел, как тебя ласкал этот мерзавец. Где же тогда была твоя душа? Разве в тот миг не он владел ею?

Слезы обожгли ей глаза. Она знала, что Питер говорил правду.

– Отпустите его, пожалуйста…

– Я предпочитаю видеть его мертвым.

Охваченная ужасом, Аннелиза сорвалась с места, собираясь бежать в свою комнату, служившую ей хоть каким-то убежищем, но Питер схватил ее за руку.

– Разве я не дал тебе все, о чем только может мечтать женщина? Почему же ты не хочешь полюбить меня?

Он задал этот вопрос с таким недоумением, будто искренне верил, что любовь рождается так же просто, как куры несут яйца, после того как набьют зоб хозяйским зерном.

– Вы с самого начала презирали меня, постоянно давали мне понять, что я не в вашем вкусе. Как же после этого вы могли рассчитывать на мою любовь?

– А это? – Питер взмахнул руками, словно пытаясь обнять все вокруг себя. – Разве этого мало, чтобы доказать тебе мою искренность?

– Мне хотелось уважения, – чуть слышно сказала Аннелиза, понимая всю бесполезность своих усилий достучаться до него. – Я так мечтала, что, выйдя замуж, смогу жить с гордо поднятой головой!

Вопреки ее ожиданиям эти слова, скорее предназначавшиеся ей самой, были услышаны Питером, и он с легкой ухмылкой отошел назад. Аннелиза не сомневалась, что ее муж собирался каким-то образом обратить ее признание против нее самой.

– Хорошо, – сказал он. – Я дам вам шанс. Вам обоим. При условии, что…

– Что бы это ни было, я согласна, – опрометчиво пообещала она.

Хотендорф скривил губы в недоброй улыбке, и Аннелиза почувствовала, как в ее сердце подобно ползущей змее закрадывается ужас.

– Я требую, чтобы ты безоговорочно выполнила мою волю. Дай мне клятву чести. Обещай, что опознаешь его в присутствии власти.

– Нет, – прошептала она.

– Твой ненаглядный пират, когда выгораживал тебя, подбросил мне отличную идею. Можешь считать, что оправдание для тебя готово. Мы скажем губернатору, что с первого раза ты не узнала мошенника, а когда во время бала поняла, кто он, то от растерянности не знала, что делать. Дождавшись, пока мы вернемся домой, ты стала советоваться со мной, и я, разумеется, порекомендовал тебе немедленно признаться во всем и выдать контрабандиста.

В этот момент искушение дать мужу пощечину овладело Аннелизой с такой силой, что ей пришлось крепко сжать руки за спиной. Сила, как учил опыт, требовала тонкого обращения. Если применить ее раньше времени, она могла оказаться бесполезной. Майкл не сомневался, что его сведения будут использованы с толком. Никто не верил в ее способности так, как он.

– Вы всегда отдаете дань уважения чужим советам? – спросила она.

– Меня больше восхищает чужая дерзость, особенно когда благодаря ей я могу уничтожить моего оппонента.

– Вы говорите так, будто душевная боль есть всего лишь часть некоей продуманной игры.

– Что поделаешь – я и в самом деле великолепный игрок.

– Но я не стану в этом участвовать. Я не могу предать его. Лучше попросите меня о чем-нибудь еще.

Питера, казалось, ничуть не удивила ее непокорность, и Аннелизе оставалось только гадать о том, что у него на уме.

– Пойми, если мы сдадим этого пирата властям, это навсегда избавит тебя от чьих бы то ни было подозрений. После этого никто и заикнуться не посмеет, что ты была соучастницей его побега. Все сплетни сразу прекратятся, и для тебя распахнутся все двери. Женщины с радостью примут тебя в свой круг, и ты получишь наконец то уважение, которого заслуживаешь.

На этот раз он бил без промаха. Это было одно из ее самых уязвимых мест. Аннелизе потребовалось собрать все силы, чтобы не поддаться соблазну.

– Я не сделаю этого.

– Но это же глупо! Пойми, он все равно умрет, а ты только навредишь себе. Люди окончательно отвернутся от тебя, и тогда я ничего не смогу для тебя сделать. Чтобы отстоять свою честь, мне придется сознаться властям, что ты знала этого человека и лгала, рассчитывая спасти его шкуру.

Аннелиза отлично представляла, что за этим последует. Она неминуемо станет объектом всеобщего презрения и обвинений в предательстве, а заодно с ней достанется и Питеру.

– Мой позор отразится на вас, – сказала она, не желая гасить вспыхнувшую искорку надежды. – Значит, вам придется оставить меня.

– Я никогда этого не сделаю!

Питер схватил ее за руку и, повернув к себе, слегка встряхнул, как непослушного ребенка, упорно отказывающегося учить уроки.

– Им придется понять, что Хотендорф никогда не берет назад своих слов, а уж тем более брачного обета, даже если тот связал его с неблагодарной продажной сукой. Все будут сочувствовать моему горю. Мне не грозят ни осуждения, ни остракизм. Не я, а ты окажешься в полной изоляции на этом острове. Ты не выйдешь за пределы этого дома. Я запру тебя на замок.

Аннелиза с ужасом вспомнила комнату, до отказа набитую расшитыми скатертями, на которых за каждым стежком стоял крик одиночества и отчаяния. Чем так жить, лучше броситься со скалы. Питер предлагал ей на выбор два варианта, одинаково неприемлемых для нее. Она не могла предать свою любовь и не могла жить в аду, который он собирался ей предложить. Если бы не ребенок…

– Я не могу предать его, – повторила она.

Питер крепче сжал ее руку.

– Вы делаете мне больно.

– Скоро ты узнаешь, что такое настоящая боль.

В сравнении с теми тюрьмами, в которых Майклу довелось побывать за последнее время, эта была не такой уж плохой – прочная хижина, находившаяся на самом дальнем краю мускатной рощи. Место, выбранное на холме, защищенном деревьями, не просматривалось со стороны дома и оставалось открытым для прохладных ветров с моря. Без сомнения, бунгало предназначалось для свиданий – именно здесь муж Аннелизы в свое время держал под замком молоденькую потаскушку, которая потом куда-то исчезла.

Теперь Хотендорф поместил сюда его. Секрет, которым владел Майкл, мог навредить хозяину плантации гораздо больше, чем разговоры какой-то шлюхи, осмеявшей его мужские достоинства.

Аннелиза тоже знала постыдный секрет своего мужа, и это больше всего беспокоило Майкла. Как бы и ей не оказаться закрытой в этой маленькой тюрьме, откуда нет возврата.

Ручные кандалы Майкла двумя цепями соединялись со столбиком кровати, но сколько он ни пробовал их на прочность, они не поддавались. Тогда Майкл сосредоточил усилия на самой массивной кровати из красного дерева, но преуспел всего на какой-то дюйм. У него была возможность сделать несколько шагов до своей параши, но не более.

Ближе к полудню к хижине сбежался сонм слуг и начал закрывать окна деревянными ставнями. Они оставили только небольшие промежутки между створками. Зазоры были настолько узкими, что даже если бы Майклу удалось избавиться от кандалов, он не смог бы просунуть руку ни в одну из этих щелей.

Интересно, с чего это Хотендорф решил обеспечить ему такой комфорт? Легче было бы просто приказать челяди наглухо закрыть ставни и лишить его возможности наслаждаться чудесным видом, равно как и прохладным ветерком.

Однако долго ждать ответа на этот вопрос ему не пришлось. Аннелиза в своем свадебном платье, с распущенной косой и развевающимися на ветру волосами шла к хижине вместе со служанкой, приносившей ему утром завтрак. Открыв дверь, служанка поставила рядом с Майклом новую порцию еды, в то время как Аннелиза, милая и очаровательная, оставаясь на недосягаемом расстоянии, смотрела на него широко раскрытыми, полными невыносимого страдания глазами.

К вечеру она снова пришла, но уже в сопровождении другой служанки. На этот раз Аннелиза держала в левой руке что-то тяжелое и блестящее. Хотя Майкл никогда не видел ничего подобного раньше, он сразу понял, что это и есть та самая проклятая Богом брачная перчатка. Солнечные лучи, преломляясь в бесчисленных гранях дорогих камней, образовали вокруг Аннелизы настоящее море переливающихся красок. Все вокруг словно светилось разноцветными огнями, и каждый дюйм этого сияющего пространства прославлял благополучие Питера Хотендорфа.

Это был хорошо продуманный шаг, призванный сломить его и ее волю, но Аннелиза крепилась изо всех сил. Она стояла и смотрела на него, и ее слезы сверкали ярче камней на перчатке.

Майкл не сомневался, что ей было запрещено разговаривать с ним. Бдительной служанке наверняка поручено докладывать обо всех нарушениях, но на него, слава Богу, эти ограничения не распространялись.

– Не бойся, любимая! – крикнул он.

Аннелиза сделала движение ему навстречу – и тотчас остановилась, замерев под бдительным взглядом служанки. Майкл в бессильной злобе сжал кулаки. Прислуга приказывает своей госпоже, полновластной хозяйке этих владений!

– Милая, он хочет внушить тебе, что ты беспомощна, что мое положение безнадежно. Но ты сильная и гордая. Другие женщины давно согнулись бы, только не ты. Ты будешь всегда стоять прямо. И ты никогда не станешь вымаливать у него прощение.

Подбородок Аннелизы поднялся, плечи расправились. Она смахнула слезы со щек и улыбнулась ему дрожащими губами.

Она продолжала приходить и на следующий день, и через день, и каждый раз ее сопровождали новые служанки. Хотендорф намеренно подвергал свою жену унижению, одновременно добиваясь того, чтобы как можно большее число языков разносило сплетни по острову. Но с каждым днем Аннелиза чувствовала, что становится сильнее, и сердце Майкла переполнялось гордостью за нее. «Не так плохо, – думал он, – если удастся довести до конца хотя бы это. Не жаль будет отдать Богу душу и навсегда покинуть землю».

Когда она пришла в очередной раз, Майкл сидел на кровати и отрешенно водил замком наручника по столбику кровати. Эту работу он оставлял только на время сна, но за все время процарапал всего лишь узкую полоску в твердом как камень красном дереве толщиной в несколько дюймов. При таком темпе ему не удалось бы справиться со своей задачей и за годы, но все равно он продолжал пилить, потому что не мог сидеть сложа руки, ничего не предпринимая для своего освобождения.

Как и всегда, Аннелиза остановилась на своем обычном месте, но затем, улучив момент, когда служанка понесла ему пищу, следом за ней направилась к хижине. Услышав хруст гравия, служанка резко обернулась, и в результате его похлебка выплеснулась на землю. Но Майкла это ничуть не огорчило. Аннелиза улыбалась ему. Он видел легкие морщинки вокруг ее утомленных глаз, чувствовал трепет ее губ. Ему было достаточно посмотреть на нее, чтобы продержаться без пищи целую вечность.

Служанка начала что-то выкрикивать пронзительным голосом: вероятно, то были угрозы, Майкл не мог толком разобрать, – однако Аннелиза заставила ее замолчать одной лишь презрительной усмешкой, от которой та обратилась в бегство.

Тогда она быстро подошла к окну и просунула пальцы в узкую щель между ставнями, сразу став той трогательно нежной и любящей женщиной, что когда-то дерзнула заглянуть за лощеный фасад бесшабашного пирата Майкла Роуленда. Проклиная свои кандалы, державшие его возле кровати, Майкл двинулся к окну. Теперь они с Аннелизой могли сквозь щель смотреть друг на друга. Даже в отсутствие свидетелей им не нужно было ничего говорить – никаких самых проникновенных слов не хватило бы для выражения их безграничной любви.

– Сейчас она доложит твоему мужу, – произнес наконец Майкл срывающимся голосом.

– Пусть докладывает. Я должна была увидеть тебя еще раз. Увидеть по-настоящему, а то он приурочивает каждый визит к такому времени, когда или хижина в тени, или солнце светит в глаза.

– Он злопамятный и хитрый человек.

– Намного хитрее, чем предполагает большинство людей. Мне трудно предугадать его намерения. Я даже не уверена, что мое поведение зависит от моей, а не от его воли. Иногда мне кажется, что я просто кукла, которую он дергает за веревочку, когда и как ему захочется.

Майкл скрипнул зубами.

– Я все понимаю, любимая. Если бы только я мог тебе помочь!

– Благодаря тебе у меня уже есть оружие против него. Я берегу его до поры до времени.

Слава Богу, ему удалось принести ей пользу, сделать хоть что-то достойное! И все же для него будет нелегко встретить смерть, и сожаления о годах, напрасно потраченных в поисках приключений, до последнего часа не оставят его.

– Я никогда не забуду, – начала она и вдруг замолкла. У нее запершило в горле. Наконец, откашлявшись, она продолжила: – Ты знаешь, что тебя ждет, и все же находишь силы подбадривать меня. Ты отказался от своих планов, чтобы помочь мне…

– Аннелиза, я люблю тебя, – вот почему я не мог поступить иначе. Жаль только, что мне так мало удалось. Это единственное, о чем я сожалею перед смертью. Я не стал тем человеком, который сделает твои мечты явью.

– Зато, любимый, ты подарил мне новые, лучшие мечты, и они свершились, пусть даже на короткое время.

Аннелиза попыталась просунуть руку сквозь щель в ставнях, ее длинные изящные пальцы потянулись к нему. Майкл уже приблизился к окну насколько мог, – дальше его не пускали кандалы, и все же, напрягшись, он продвинулся еще на добрых шесть дюймов. Она изо всех сил пыталась достать до него, ее плечо и щека оказались плотно прижатыми к деревянной планке, и все равно этого было недостаточно. Тогда Майкл в последнем отчаянном порыве изловчился и дотронулся до нее, так что на миг их руки сомкнулись, лаская одна другую легким воздушным прикосновением кончиков пальцев.

– Теперь я должна уходить, – прошептала Аннелиза. – И больше он не даст мне прийти сюда.

Майкл кивнул. Его лицо исказило страдание. Пусть уходит и не возвращается. Лучше знать, что она далеко, чем снова подвергаться мукам, чувствуя ее рядом и в то же время не имея возможности дотронуться до нее.

Неверными шагами Аннелиза направилась прочь от хижины, и Майкл наблюдал за ней до тех пор, пока покачивающиеся мускатные деревья не скрыли ее в тени своей зелени. Смотреть дальше не имело смысла, но он не мог оторвать взгляда от того места, где она стояла. Ему даже почудилось, что воздух там все еще находится в движении, как вдруг из-за деревьев показался Питер Хотендорф. Только тут Майкл понял, что все это время он следил за ними.

Глава 20

Аннелиза услышала за спиной решительные шаги, и внутри ее, словно предупреждая об опасности, тотчас звякнул крошечный колокольчик.

– Постой!

Она в тревоге замерла, сразу почувствовав, как учащенно забилось ее сердце.

– Питер?

Как ее муж оказался позади нее? Наверняка он наблюдал за ней все то время, пока она разговаривала с Майклом, и видел их прощальное прикосновение, доставшееся им ценой невероятных усилий, прикосновение, напомнившее ей, что ее тело еще жило, дышало, ощущало себя целостным организмом вместе с крепнувшей гордой душой.

Именно благодаря ему она поняла простую истину – невозможно жить одной внутри пустой скорлупы. Если в ее силах что-то сделать, дать ему хоть малейший шанс на спасение, ради этого она должна пойти на любые жертвы.

– Я запретил тебе разговаривать с ним. – Питер привычно ухватил ее локоть, и ей стало больно. – Ты нарушила мой приказ.

Она вырвалась, но не побежала, а осталась стоять.

– Вы не имели права так поступать с ним.

– Здесь я имею право делать все, что захочу.

– Питер, пожалуйста, не будьте так высокомерны. Я знаю, что вы совершили не меньшее преступление, чем он. Если Майкл заслуживает казни за контрабанду, то и вы должны понести равное наказание.

Хотендорф на миг замер. Затем он пристально посмотрел на нее:

– Что тебе известно?

– Все. – Аннелиза заставила себя вдохнуть поглубже, молясь в душе, чтобы не обнаружить охватившего ее безумного страха. Она никогда не представляла, что наступит такой момент в жизни, когда ей потребуется вся ее смелость. Внутренней силой она обладала всегда, а храбрости ей прибавила любовь Майкла. – У меня есть доказательства того, что контрабандный орех поставлялся с этой плантации. Я знаю людей, готовых выступить свидетелями против вас. Достаточно одного моего слова – и вы будете разоблачены.

Аннелиза ждала, что Питер ударит ее или еще как-нибудь выкажет свою ненависть. Она восстала против человека, оказавшего ей честь своим предложением, окружившего ее роскошью, и за этот проступок ей полагалось наказание. Однако реакция мужа оказалась для нее полной неожиданностью. Застывшее побелевшее лицо Хотендорфа отражало глубокое страдание. Чванливость и бахвальство, всегда сквозившие в каждом жесте этого человека, испарялись прямо у нее на глазах.

– Ты хочешь уничтожить меня. Уничтожить ради него.

– Если вы не измените своих намерений, то да. Но я надеюсь, что мы сможем прийти к соглашению.

– Ты забываешь, что находишься в тысячах миль от дома и никому нет дела до тебя. – Питер криво усмехнулся. – Никто даже не знает, жива ты или нет. Я могу убить тебя здесь прямо сейчас, и ни один человек не будет оплакивать твою смерть, так же как никто не станет обвинять меня.

– Я знаю, – согласилась Аннелиза, загораживая рукой живот. – Но я не думаю, что вы сделаете это.

Ее движение не осталось для него незамеченным.

– Черт бы тебя побрал! – прошипел Хотендорф.

– Отпустите его.

– Никогда.

– Позвольте ему уйти – и я буду честно играть роль, которую вы мне отвели. Я готова перед всем миром демонстрировать свою любовь и согласие и нарожаю вам столько наследников, сколько вам будет угодно. Остров расцветет, пышным голландским поместьям не будет числа, и на всех домах будет красоваться ваш герб – герб Хотендорфов.

– Сильно же ты любишь этого негодяя.

– Освободите его!

– Иди домой, Аннелиза.

Она вдруг снова испугалась, но уже не за себя – Питер мог в любую минуту броситься через рощу к хижине и убить совершенно беспомощного Майкла. Однако в следующий миг она поняла, что ей не стоит бояться этого, во всяком случае, сейчас.

Хотендорф с безумным видом огляделся по сторонам.

– Нет, – прошептал он, остановив взгляд на унизанных тяжелыми плодами деревьях. – Это все мое. – Резко повернувшись к морю, он повторил уже громче: – Мое, мое, мое!

Питер жадно вдыхал воздух, пропитанный мускатным ароматом. Только человек, одержимый страстью, мог с такой алчностью оберегать свои владения. Вот почему он выглядел таким опустошенным, узнав, что может стать объектом насмешек и лишиться своего состояния.

– Почему вы делали это? – несмело спросила Аннелиза. – Зачем рисковали огромным богатством ради такой небольшой прибыли?

– Вряд ли ты сможешь это понять, – рассеянно сказал Хотендорф. У него был такой отсутствующий вид, что, казалось, сейчас ей отвечал не он, а какая-то отделившаяся частица его «я». – Ты не можешь знать, что чувствует человек, когда ему постоянно указывают, что он должен делать, не представляешь, что это значит – постоянно находиться под чьим-то контролем, сознавать, что твое благосостояние зависит от безвестных, безликих людей, сидящих за океаном и управляющих тобой из конторы. А знаешь ли ты, что стоит за настоящим успехом? Все думают, что он сам свалился тебе на голову. Люди язвительно шепчутся у тебя за спиной, и их не волнует, что ты добился своего счастья потом и кровью.

– Как я понимаю вас! – Аннелиза даже вздохнула. – Во всяком случае, больше, чем вы думаете.

– Понимаешь? – Питер вдруг обрел прежнее хладнокровие и, похоже, перестал проявлять интерес к разговору. – Если бы ты понимала, то не стала бы так упорствовать. Думаешь, так просто отнять у меня все это? Так они и поверят тебе. Мало ли что болтает женщина. Сила всегда за мужчиной, Аннелиза. Мужчина должен править как король, должен сметать своих врагов и возводить новые укрепления. Никто не может уничтожить мужчину, если он сумеет избежать внутреннего разлада.

Хотендорф гордо поднял голову и, не произнося больше ни слова, направился к дому. Аннелиза, сделав глубокий вдох, двинулась следом за ним.

Из своей комнаты Аннелиза слышала шаги мужа в смежной спальне, но, похоже, он и не собирался заходить к ней. Еще бы! Она посмела угрожать Питеру полным разоблачением, а после этого потребовала освободить человека, похитившего сердце его жены и наставившего ему рога. Не слишком ли много для одного раза? Может, ей следовало сперва доказать, что она способна держать слово?

И тогда впервые за все время замужества она рискнула проникнуть к нему сама, воспользовавшись дверью, соединявшей их комнаты.

Едва увидев ее в дверях, Питер грозно рявкнул на слугу, помогавшего ему переодеваться, и тот опрометью кинулся вон.

– Какая приятная неожиданность! С чем изволили пожаловать?

Аннелиза непроизвольно отметила, что выражение неуверенности бесследно исчезло с лица мужа. Возможно, то была лишь роль, часть некоего одному ему известного плана. Это и к лучшему, подумала она. Если Питер не способен долго прикидываться, то ей притворства достанет… до конца жизни.

– Как вы и предполагали, я вынуждена согласиться с вами и признать ваши преимущества перед тем никчемным бродягой. Если человек не умеет ценить свободу, он все равно не сможет с умом распорядиться ею. Вы превосходите его во всех отношениях.

– Разумеется, это так, тут твоего подтверждения не требуется. Но все равно я не верю, что ты так думаешь, хотя слушать твои сладкозвучные речи мне очень приятно. И уж коль скоро ты пришла сама, может быть, сыграешь роль любящей жены?

Послеполуденное солнце, внезапно заглянув в окна, заполнило комнату ярким светом. Аннелиза принялась неловко отстегивать воротник, зная, что беспощадные лучи выдают дрожь ее пальцев. Она опустила голову, чтобы скрыть охватившую ее гадливость.

Питер выбросил руку вперед и ухватил ее за подбородок. Его лицо в этот момент сделалось совершенно бескровным.

– И что, для тебя это каждый раз будет вот так? – скрипучим голосом спросил он.

Она не могла ответить ему. Да ему и не нужны были ее слова, чтобы знать правду.

У него задрожали губы.

– Не трогай платье. Иди в постель.

Аннелиза как марионетка двинулась к кровати, позволяя мужу подталкивать себя сзади, и опрокинулась навзничь, когда он надавил ей на плечи. Она лежала, выжидая, пока он возился с брюками, и смотрела на него.

Заметив ее взгляд, Питер выругался и отвернулся. Он рванул рубашку и выругался с еще большей злостью.

– Неподходящее место, – пробурчал он себе под нос. – Не то. В этой комнате у нас с женой так ничего и не получилось.

С этими словами он стащил Аннелизу с постели и толкнул к двери в ее спальню, бывшую прежде комнатой Хильды. На стене над кроватью, где еще недавно висел ее портрет, теперь темнело прямоугольное пятно.

Аннелиза снова оказалась в кровати. Не обращая на нее никакого внимания, Питер стянул брюки, сбросил рубашку и встал перед ней, не стесняясь своей наготы. Аннелизе еще не доводилось видеть голых мужчин средь бела дня, но она отлично знала, как ведет себя их интимный орган в момент любовного напряжения. Однако на этот раз ничего похожего она не увидела. Опустив глаза, Питер уныло перевел их на нее, а затем поднял на продолговатое темное пятно на стене.

– Будь ты неладна!

Выругавшись, он поспешно оделся, с трудом попадая в брючины и рукава, и быстро вышел.

На следующий день к Майклу явилось четверо жилистых неулыбчивых мужчин с раскосыми глазами и бритыми головами; с макушки у каждого свисало несколько косичек. С решительным видом они подошли к нему, перебрасываясь непонятными словами. Судя по всему, это были надсмотрщики-японцы. Опутав пленника веревками, они подхватили его с двух сторон и отнесли на берег, где с трудом погрузили в лодку.

Солнце только начинало пробиваться сквозь утреннюю дымку, когда они достигли подножия Огненной горы. Охранники быстро сняли с Майкла веревки и знаками приказали ему вылезать на берег.

По склону потухшего вулкана извивалась широкая черная полоса – напоминание о давнишнем извержении. Потоки лавы, излившиеся из его чрева, превратились в желоб с зазубренными краями. Теперь вокруг них буйно разрослась зелень: целые заросли перепутанных карликовых деревьев, кустарника и высокой травы. Сам желоб был подернут чуть заметной зеленоватой дымкой. Подойдя ближе, Майкл сразу понял, в чем дело. Природа медленно выполняла свою работу, создавая трещины и выветривая окаменевшую лаву, а сквозь крошечные расщелины тем временем настойчиво пробивались зеленые ростки – это наступавшие с флангов стелющиеся растения искали дополнительные точки опоры. Он сделал один шаг по желобу, и лава под его ногой раскрошилась на несколько хрупких слоев.

– Давай, давай! – Один из сопровождавших его японцев подтолкнул пленника и показал рукой наверх.

Зная, что он находится на вражеской территории, Майкл внимательно присмотрелся к местности. Верхушка горы выглядела более плоской и приземистой, чем окружающие сопки; ближе к ней зеленеющий подлесок уступал место бесплодной выжженной земле, и там сквозь вьющийся пар проступала фигурка человека.

Хотендорф. Это он затребовал его сюда и сейчас поджидал на краю пропасти. Майкл мысленно приподнял шляпу в знак приветствия. Сукин сын! Его недруг избрал безупречную стратегию. Один сильный толчок – и Майкл Роуленд навсегда исчезнет в бурлящем котле вулкана. Тогда уже ничто не опорочит доброго имени Хотендорфа, не возмутит его покоя: ни бренные останки, погребенные в кратере, ни обугленный скелет, выброшенный на берег вблизи плантации.

И все же это был неожиданно великодушный жест с его стороны. Майкл отдавал предпочтение именно такой смерти. Уж лучше погибнуть в бездне вулкана, чем медленно сходить с ума от пыток, сравнимых разве что с вечными муками ада.

К тому же не исключено, что ему удастся прихватить с собой в пекло и Хотендорфа. Вот было бы замечательно! Тогда Аннелиза останется вдовой и ни от кого не будет зависеть. Одного этого достаточно для вечной радости на том свете.

Майкл прикинул путь до вершины. Чуть больше четверти мили. Для человека, некогда мечтавшего исколесить земной шар вдоль и поперек, это было ничтожное расстояние.

Одним быстрым взмахом рук он выхватил у своих тюремщиков сразу все четыре веревки и, намотав их на кулаки, ринулся вверх навстречу судьбе.

Лава хрустнула у него под ногами. Возможно, его стремительный бросок поможет упорной растительности проторить путь сквозь этот затвердевший панцирь, и тогда все здесь покроется лесом; девственная земля быстро вскормит новую буйную поросль, и природа навсегда сотрет следы последнего путешествия Майкла Роуленда.

Майкл стремительно взбирался по склону. Ветер подхватывал его волосы и раздувал рубашку, обнажая мускулистое тело; брюки натягивались на бедрах, напрягавшихся от усилий, но Майкл продолжал двигаться как дикое животное, брызжущее жизнью и первозданной мужской силой.

Там, где подлесок уступал место открытому пространству, он сбавил скорость. Отсюда до самой вершины кратера простиралась бесплодная высохшая земля, над которой медленно перемещался ядовитый дым. Насыщенные серой желтоватые струйки прорывались из трещин и пропитывали воздух густым едким смрадом, вызывавшим удушье.

Аннелиза увидела, как Майкл согнулся пополам. «Наверное, задохнулся, глотнув ядовитых паров», – подумала она, но затем поняла, что он срывает веревки с ног.

Освободив лодыжки и запястья, Майкл выпрямился во весь рост, высокий, гордый и свободный. Ветер отбросил с его лица волосы, открыв дерзко вскинутый подбородок и сурово прищуренные глаза, внимательно изучавшие Хотендорфа. Теперь Питер находился от него не более чем в сотне футов.

Аннелиза знала, что Майкл не видит ее, но, видимо, созвучные части душ их услышали друг друга. Майкл вдруг склонил голову набок, и его взгляд упал как раз на то место у подножия скалы, где она находилась. Он замер и впился в нее глазами. Стоял и просто смотрел.

Вряд ли он мог разглядеть, что она была привязана, и точно не знал, что ей приказали молчать. За любую ее провинность он мог получить пулю из небольшого итальянского мушкета, который Питер заткнул сзади за пояс. Аннелиза собрала все силы, чтобы ободрить Майкла улыбкой, молясь про себя, чтобы ее глаза не выдали овладевшего ею ужаса.

Как только Майкл начал приближаться к Хотендорфу, тот вдруг захохотал, и его зловещий смех тут же был подхвачен водоворотом удушливых темных испарений.

– У тебя куриные мозги, Роуленд. Сколько раз ты имел возможность бежать, но ни разу не использовал свой шанс. И сейчас ты опять выбрал дорогу смерти.

В ответ Майкл лишь чуть заметно усмехнулся; потом он перевел взгляд вниз и улыбнулся Аннелизе своей ослепительной улыбкой.

– Зато я всегда добивался чего хотел, герр Хотендорф. И сейчас я приму смерть там, где мне всего угоднее.

Питер презрительно вскинул брови:

– Вот тут ты слегка ошибся, негодяй. Ты оказался там, где мне угодно, и сейчас в этом убедишься.

Повернувшись, Питер принялся высматривать что-то в море сквозь ядовитый туман.

Вдруг он выхватил из-за пояса оружие, и Аннелиза тихо вскрикнула.

– Я отличный стрелок. Ничуть не хуже, чем шахматист. Если попытаешься бежать, я не промахнусь.

В ответ Майкл только покачал головой:

– Я и не собираюсь умирать такой смертью. Впрочем, нападать на тебя первым я тоже не буду – в том и в другом случае дело кончится дыркой.

– Я смотрю, для пирата ты неплохо соображаешь.

– А как же! Но нельзя ли перейти к делу? – Ситуацию, державшую Аннелизу в страшном напряжении, Майкл, казалось, воспринимал как развлечение. – Сколько можно без пользы оскорблять друг друга? Пока мы все не задохнемся насмерть?

– Я не меньше тебя хочу покончить с этим, но пока не знаю, как выйти из создавшегося положения. Если я убью тебя или отдам голландцам, Аннелиза меня возненавидит навсегда.

– Не все ли вам равно? Главное, она останется при вас, и вы сможете обладать ею, когда захотите.

– Обладать? – Хотендорф почти с любопытством взглянул сверху на то место, где находилась его жена. – Ты ошибаешься, Роуленд. Обычное физическое присутствие еще не гарантирует обладания. Аннелиза для меня недосягаема, и виной тому не кто иной, как ты.

В это время порыв ветра рассеял пелену желтого дыма, и тогда все увидели двухмачтовое судно губернатора Хона, с которого на берег высаживались люди в военной форме. Солдаты бегом направлялись к подножию горы. В ту же секунду воздух потряс громкий выстрел.

Аннелиза, как и все, не отрывавшая взгляда от корабля, быстро обернулась, ища глазами Майкла, и сразу вздохнула с облегчением. Слава Богу, он цел и невредим. Тут только она заметила, что Питер все еще держит оружие в поднятой руке, и возле его дула вьется дымок. Но в кого же тогда он стрелял?

Несомненно, это был какой-то трюк.

Прежде чем она успела закричать, чтобы предостеречь Майкла, тот уже пригнулся к земле и в молниеносном прыжке ударил Питера в живот.

Аннелиза с ужасом наблюдала за схваткой двух мужчин, которые, сплетясь, катались по земле, покрытой застывшей лавой. Все это напоминало сцену из чудовищного спектакля, воссоздающего картины ада; клубы смердящих сернистых паров довершали сходство с подземным царством. Дерущиеся все больше покрывались золой и обдирались в кровь об острые как нож обломки камней, в то время как к ним по черному желобу подтягивалась цепочка солдат. Аннелиза слышала их крики – они подбадривали Питера, обещая скорую подмогу.

Первые голландские солдаты преодолели лесистую полосу как раз тогда, когда Майкл и его противник, поднявшись на ноги и упираясь друг в друга, медленно приближались к зияющему отверстию кратера. Они двигались по кругу, как два волка, оспаривающих лакомую кость. Каждый раз, когда Майкл приближался к обрыву кратера, у Аннелизы душа уходила в пятки. В конце концов Питер оказался в крайне уязвимой позиции: стоя спиной к раскаленной яме, он неуверенно расставил ноги на крошащейся корке затвердевшей лавы.

– Ну давай, – подзадоривал он Майкла, – бей. Бей меня головой – и мы оба отправимся в ад. Тогда ты не получишь ее, но и я тоже.

– Майкл, нет! – громко закричала Аннелиза.

Но кажется, Майкл собирался поступить именно так, как предлагал Питер, – она прочитала это в его дивных золотистых глазах и печальном изгибе гордых губ. «Я люблю тебя», – торжественно произносили они. Затем Майкл отвернулся и приготовился встретить свой жребий.

– Не-е-т!

Ее крик был заглушен внезапным грохотом – то сыпались с обрыва потревоженные камни.

И тут произошло непонятное. Шагнув навстречу противнику, Питер с силой толкнул его в грудь, отбросив от края пропасти, а затем послал Аннелизе воздушный поцелуй. После этого всемогущий плантатор взмахнул руками и, выполнив в воздухе виртуозный пируэт, исчез в огнедышащей бездне.

На какую-то долю секунды все находившиеся вокруг замерли. Казалось, даже ядовитый туман, стлавшийся по склону, перестал опускаться мистической завесой, пока крик Хотендорфа отдавался в их ушах.

Майкл первым нарушил эту неестественную тишину. Он бросился к кратеру, с хрустом врезаясь подошвами в лаву, низвергая дождь обломков, скатывающихся по желобу. Добравшись до пропасти, он неподвижно встал у края. На лице его застыли ужас и недоумение.

Солдаты, словно внезапно опомнившись, зазвенели саблями, продолжив движение в облаке серных паров. Губернатор Хон отрывисто прокричал команду, и один из них, спотыкаясь, бросился к Майклу.

– Эй, ты! – заорал он, свирепо размахивая саблей.

Майкл повернул голову и стиснул челюсти.

– Майкл Роуленд? – грозно спросил солдат, подступая все ближе к нему. Майкл коротко кивнул. Тогда солдат приставил ему саблю к груди. – Спускайся. Ты арестован за убийство Питера Хотендорфа.

Мощным ударом Майкл отбросил конец сабли, словно это был вьющийся у его груди надоедливый москит. Затем раздвинул плечом окруживших его противников. Не обращая внимания на губернатора, приказывавшего ему немедленно остановиться, он поспешил вниз. Ему необходимо было немедленно разыскать Аннелизу, отдаться ее беспорочности и чистоте, чтобы снять с себя накипь смерти, неверия, постыдного ликования в связи со смертью ненавистного человека.

Освобождая от пут ее нежные руки, Майкл клял Хотендорфа, жалея, что не держит сейчас его за горло. Попадись этот мерзавец ему еще раз, он бы схватил его одной рукой за шиворот, другой за штаны и сам швырнул в пылающую пасть ада.

Аннелиза, дрожа, прижималась к нему. Он почувствовал, как она прикоснулась теплыми губами к его щеке.

– Ты не убивал его, – прошептала она. – Я все видела. Он сам прыгнул.

– Да. Это был спектакль. Для того он и собрал всех нас.

– Я угрожала разоблачить его как предателя. Он не мог допустить такого унижения.

– Как не мог смириться с тем, что ты любишь другого человека. И еще он знал, что это наш ребенок, Аннелиза. Наш. Если все, что я слышал о твоем муже, верно, то это означает, у тебя не могло быть потомства от него. Хотендорф всегда знал правду, и этого он тоже не смог перенести.

– О, Майкл, сердце подсказывало мне, что это так, но я боялась верить!

Аннелиза обхватила его за плечи и прижалась щекой к его груди.

– Послушай, Аннелиза, – голос Майкла неожиданно посуровел, – они не должны узнать, почему Хотендорф так ненавидел меня, иначе ты окажешься впутанной в это дело. Подумай о нашем ребенке.

Предупреждение Майкла подействовало на нее, словно эхо только что прозвучавшего выстрела. Она отрицательно покачала головой. Для них обоих лучше раз и навсегда покончить с притворством, перестать беспокоиться о том, что подумают другие. Она не могла сидеть сложа руки, изображая убитую горем вдову, в то время как любимый ею человек, отец ее ребенка, вот-вот лишится жизни, будучи невиновным в смерти ее мужа. Необходимо было сделать все, чтобы ее ребенок избежал позорного пятна незаконного рождения.

Все предшествующие годы Аннелиза только и делала, что молча глотала оскорбительные намеки, но она сумела пережить бесчестье. Вполне возможно, что ее оборонительные инстинкты передадутся ребенку. Поэтому она ни в коем случае не должна допускать по отношению к нему ту же ошибку, что и ее мать. Она воспитает в нем чувство собственного достоинства и независимость. Ее ребенок будет знать, что существует настоящая, чистая любовь и что она достается тому, кто никогда не теряет надежды и не считает себя человеком второго сорта.

Не выпуская руки Майкла, Аннелиза обратилась к губернатору Хону:

– Позвольте узнать, ваше превосходительство, что вам здесь нужно?

– Видите ли, госпожа Хотендорф, нас вызвал сюда ваш муж. – В подтверждение своих слов Хон показал изрядно помятую депешу. – В этом послании он сообщает, что задержал опасного преступника Майкла Роуленда. Ваш муж также пишет, что вы должны узнать этого человека.

– Вот теперь мне все ясно. – Аннелиза лихорадочно обдумывала дальнейший план действий, но сколько она ни напрягала свою волю, положение представлялось ей безнадежным. Майкл уже сам подтвердил, кто он такой, и солдаты ждали только приказа губернатора Хона. После того как его снова закуют в цепи, никакой ее протест уже не поможет. Они посадят его в карцер для проведения расследования, методичного и скрупулезного, как это принято у голландцев, и в результате непременно выяснится, как он сумел выдать себя за британского офицера. Им также может стать известно, что Питер застал его у нее в постели, и тогда ее муж предстанет перед ними в роли мстителя, а Майкл – презренного соблазнителя чужой жены. Все поступки Майкла выставляли его в невыгодном свете – ведь он мог иметь множество мотивов для убийства.

– Интересное послание, – неожиданно обратился к губернатору Майкл на своем отвратительном голландском. – А Питер ничего не написал вам о том, как он узнал, что я буду здесь? Разве мой деловой партнер не сообщает, что это он устроил нашу встречу?

– О нет! – беззвучно произнесла Аннелиза онемевшими от страха губами.

Однако Майкл даже не обратил внимания на ее протест. Он обошел вокруг нее и загородил от солдат своим телом.

– Мы с господином Хотендорфом хорошо знали друг друга, и наша дружба была взаимно полезной. Чем она устраивала британского контрабандиста, этот вопрос я оставляю вам, джентльмены.

– Негодяй! Хотендорф никогда не был твоим партнером! – взревел губернатор Хон. – Я стоял рядом с ним, когда мы проводили опознание, и тогда его жена не признала в тебе контрабандиста, которого мы искали.

Майкл разразился издевательским хохотом:

– Разумеется, не признала. Потому что так приказал Хотендорф. Этот хитрый делец знал, что если меня раскроют, то я и его потяну за собой, а его жена не совершала никакого преступления и ничем не провинилась перед компанией. Она просто не могла его ослушаться.

В ужасной мешанине из английских и голландских слов правда перемежалась с вымыслом. Аннелиза видела, что губернатор силился разобраться в ней, и по мере уяснения истины по лицу у него расползался ужас.

– Ты признаешься в контрабанде и утверждаешь, что Хотендорф снабжал тебя всхожими орехами – так? Следовательно, ты обвиняешь его в злоупотреблении доверием компании и предательстве.

Майкл кивнул:

– На этот раз вы меня отлично поняли, губернатор. Хотендорф обворовывал компанию, он нарушал ее законы не один год, и я могу это доказать.

– Арестуйте его, – приказал Хон, и солдаты тотчас же окружили Майкла плотным кольцом.

Разумеется, Аннелиза не могла этого допустить.

– Постойте, Хон. Так нельзя. Дело касается достояния, созданного трудом наших соотечественников, и вы должны сперва досконально во всем разобраться, чтобы уберечь компанию от краха.

Губернатор недоверчиво посмотрел на нее:

– Не могли бы вы конкретнее выразить свою мысль, госпожа Хотендорф?

Аннелиза хорошо запомнила слова Питера насчет смелости, прикрывающей слабость. Ничто не могло подстегнуть рвение Голландской Ост-Индской компании сильнее, чем мысль об угрозе ее монополии на специи.

– К сожалению, этот человек говорит правду. Питер Хотендорф был предателем. – Аннелиза тщательно обдумывала свои слова, произнося их со всей серьезностью, на какую только была способна. Рука Майкла лежала у нее на поясе, придавая ей силы, вселяя веру, помогая отыскивать доводы, от которых зависело, жить ему или умереть. – Мой муж сам совершил этот прыжок, – сказала она с такой решительностью, словно собиралась бросить вызов Хону и его солдатам. – Я думаю, среди вас найдется хотя бы один человек, способный подтвердить правду.

– Я видел это, – заявил солдат, первым пробившийся к кратеру.

– Он сам прыгнул, это правда, – подтвердил другой. – Я даже не поверил своим глазам и сначала подумал, что не разобрал в тумане.

– Это был поступок отчаявшегося человека, – твердо продолжала Аннелиза. – Мой муж осознал свою вину. Подумайте сами, губернатор, что еще могло толкнуть Питера на самоубийство?

– Существует множество причин, побуждающих человека свести счеты с жизнью, поэтому нельзя делать выводы только на этом основании. А уж вам и тем более не стоит клеймить своего мужа как предателя, госпожа Хотендорф.

– Но если Питер не предал компанию, тогда как вы объясните его отношения с контрабандистом? Если вы отвезете Майкла Роуленда на Банда-Нейру, вам подтвердят, что они были в сговоре. Питер Хотендорф нарушил самый незыблемый закон этих мест, долгие годы являясь пособником контрабандистов и оставаясь при этом безнаказанным. Каждый голландец, каждый плантатор должен знать, чем занимался мой муж все это время.

Хон недовольно поморщился:

– Мне не нужно никому ничего объяснять. У меня достаточно полномочий, чтобы казнить Роуленда без всяких опросов и выяснения его связей.

– Тогда вам лучше сбросить меня в кратер вслед за мужем – это обеспечит вашу безопасность. В противном случае, я полагаю, найдутся люди, которые пожелают меня выслушать, и им будет небезынтересно узнать, что внутри самой компании кое-кто сочувственно относится к предателю. Я не забыла, как вы в присутствии всех назвали Питера Хотендорфа своим другом, и я не удивлюсь, если вы тоже окажетесь под подозрением.

Судя по тому, как губернаторские солдаты прятали ухмылки, они вполне разделяли ее предположения. Хон тоже заметил их реакцию, и его лицо покрылось пятнами.

– Отправляйтесь на судно, – скомандовал он подчиненным. – И заберите с собой японцев. Мы с госпожой Хотендорф должны обсудить ряд деловых вопросов.

– А что нам делать с контрабандистом? – забеспокоился один из солдат, державший в кулаке рубашку Майкла.

– Как приятно видеть, что вы так печетесь о моей безопасности, – ядовито заметил Хон. – Незачем охранять его всей гвардией на время короткого разговора. Уверяю вас, я не настолько одряхлел, чтобы не справиться с женщиной и невооруженным мужчиной.

Аннелиза почувствовала, как у нее отлегло от сердца. Угаснувшая было надежда снова возвращала ее к жизни.

– И как, по-вашему, нам разрешить наши общие трудности? – обратился к ней Хон.

– Отпустите его. Дайте Майклу Роуленду свободу. Вы прочесали все острова, вы искали его где только можно, и все знают, что вы его не нашли. Люди давно перестали говорить о контрабандисте, они попросту забыли о нем. Поэтому если вы сейчас объявите о его поимке, то лишь поставите себя в неловкое положение, признав, как глубоко вас ввели в заблуждение. Позвольте ему уйти.

– Я увезу Аннелизу с собой, – добавил Майкл. – И мы уедем очень далеко отсюда.

– Гм. – Губернатор внимательно посмотрел на них. – Вряд ли я могу позволить вам сделать это.

– Но почему? – прошептала Аннелиза.

– Потому, что вы носите в себе наследника Хотендорфа.

– Но он не…

В этот момент Майкл так сильно стиснул ей руку, что она сразу умолкла. Боже, она чуть не проболталась! Хорошо еще, что Хон, кажется, ничего не заметил…

– Вы даже не представляете, – продолжал губернатор, – что произойдет на острове, если я позволю вам исчезнуть. Споры, неразбериха, открытая борьба – один Бог знает, к чему все это может привести. Владения вашего мужа не должны оставаться без надзора, поэтому как официальный представитель Голландской Ост-Индской компании я просто обязан сохранить их за вами и за вашим ребенком. Я возьму вас под личную опеку. Плантация Хотендорфа будет поставлять орех так же исправно, как и раньше…

– Так что же, по вашей логике, я должна стать узницей в собственном доме? – возмущенно воскликнула Аннелиза.

– Странная постановка вопроса. – Губернатор недобро прищурился. – Особенно если учесть, что, по общему мнению, вам нужно время, для того чтобы оправиться от горя. Поймите же наконец – до тех пор пока вы будете держать язык за зубами, вы сможете жить на этом острове в роскоши и комфорте, и никто не лишит вас ваших законных прав. А он, – продолжил Хон, указав подбородком на Майкла, – волен отправляться на все четыре стороны. Пусть плывет куда хочет.

Даже Питер с его талантом не придумал бы лучшего компромисса.

Сам того не ведая, губернатор нарисовал перед Аннелизой ту прекрасную жизнь, которая еще так недавно составляла предел всех ее мечтаний. Что касается свободы перемещения для Майкла, то это как нельзя лучше должно было удовлетворить его тягу к скитаниям. Но отчего-то теперь Аннелизе больше всего хотелось закричать, что она отвергает эти условия.

Она бы так и сделала, если бы Майкл неожиданно не выставил руку вперед так быстро, как змея выбрасывает жало. Схватив губернатора за рукав, он потребовал немедленно скрепить эту чудовищную сделку.

Аннелиза не верила своим глазам.

– Мне нужна абсолютная гарантия безопасного проезда и провоза моих вещей, – заявил Майкл. – Прямо сейчас.

– Я полагаю, что незачем пороть горячку. – Хон сердито вскинул брови. – Не тащить же на вулкан клерка. Когда вернемся на Банда-Нейру, там все и оформим.

– Извините, губернатор, но должен вам признаться, я не желаю рисковать. Мне сдается, что заниматься этим в десяти футах от вашего форта небезопасно, и к тому же я не хотел бы оказаться где-нибудь по дороге один на один с вашими солдатами. Я не претендую на то, чтобы это был документ на бумаге высшего сорта: меня устроит короткая расписка на обороте того послания, что вы привезли. – Майкл бросил взгляд на захватанный потными руками документ, который Хон заткнул за ремень.

– Но у меня нет ни пера, ни чернил.

– Чернила сейчас будут.

Майкл закатал рукав и показал на дорожку крови, вытекавшей из ранки на плече. Вероятно, он повредил руку во время схватки с Питером.

Аннелиза ничего не понимала. Почему Майкл так настаивал на выдаче этого охранного свидетельства? Неужели ему так хочется покинуть ее? Она не могла поверить в это. Майкл же улыбался, пока Хон прикладывал опаленную веточку к сочащейся влаге, чтобы нацарапать несколько слов на обороте злополучного послания Питера. Когда бумага оказалась у него в руках, он помахал ею в воздухе, словно подсушивая «чернила», и затем протянул ее Аннелизе.

– Я не горазд читать на голландском, – весело сказал он. – Посмотри-ка, что здесь написано?

Содержание записки почти слово в слово повторяло требования Майкла. Аннелиза с трудом читала коряво выведенные фразы: «Приказываю не задерживать обладателя данного свидетельства и обеспечить ему беспрепятственное передвижение, а также и провоз всего, что будет при нем». Внизу поперек листа стояла четкая, не вызывающая никаких сомнений в подлинности губернаторская подпись.

– Ну вот, теперь действительно все. – Майкл аккуратно скатал бумагу в трубочку и сунул ее под рубашку.

– Майкл?

У Аннелизы едва хватило сил шепотом произнести его имя, тогда как ей хотелось задать ему сотню накопившихся вопросов и услышать в ответ одно-единственное объяснение – заверение в том, что это дезертирство было не более чем частью какого-то далеко идущего плана. С тех пор как она полюбила Майкла, ее жизнь была неразрывно связана с его мыслями и чувствами. Она черпала в нем силу, когда ей требовалась поддержка, и ободряла его, когда он впадал в отчаяние.

Теперь эта чудесная связь оборвалась, и она больше не ощущала ничего, кроме пустоты. Майкл же, напротив, был переполнен искрящимся восторгом от ощущения свободы и потаенного предвкушения грядущих приключений.

Криво усмехнувшись, он небрежно заметил:

– Просто на этот раз мне чертовски повезло. Даже не ожидал. А главное – никто не внакладе. Как говорится, каждому свое.

Проговорив эти слова, он отвесил ей глубокий поклон и ловко заскользил вниз по руслу из застывшей лавы.

Не отрывая глаз, Аннелиза следила за его гибкой фигурой. Возможно, для нее лучше всего было бы, если бы вулкан вдруг проснулся и накрыл ее своей каменной осыпью – под плотной оболочкой она легче перенесла бы эту боль, это последнее предательство. «Подумай о нашем ребенке», – сказал он. Ее рука, покоившаяся на животе, затрепетала. Ребенок Майкла. Он родится в постели Питера Хотендорфа и вырастет в его доме. И она, вдова Хотендорфа, будет жить там в роскоши, о которой всегда мечтала. А Майкл… Человек, уставший заботиться о других, – он будет скитаться по миру бесконечными морскими дорогами.

Майкл по-хозяйски расселся в лодке Питера, на которой его доставили к вулкану. Аннелиза видела, как он ловко погрузил весло и с уверенностью бывалого моряка погнал маленькое легкое суденышко по сверкающей лазурной воде.

Наконец он исчез из виду, на этот раз навсегда.

– Пойдемте, госпожа Хотендорф. – Губернатор подставил ей руку. Он избегал смотреть ей в глаза, но она угадывала по выражению его лица, что ему жаль ее. Наверняка Хон считал ее обычной глупой женщиной, поддавшейся коварству соблазнителя. – Сейчас я отвезу вас домой, и, поверьте, компания вас не оставит.

Глава 21

Мару уложила ей косу вокруг головы и аккуратно пришпилила кончик.

– По-моему, очень хорошо, – сказала она. – Сегодня госпожа Педерсфельдт не сможет придраться к вашим волосам.

Аннелиза затрясла головой, пытаясь прогнать дрожь отвращения. Она уже забыла, что на сей раз в роли сторожевого пса выступала эта несносная Педерсфельдт.

С тех пор как губернатор Хон привез Аннелизу домой после гибели мужа, она ни на минуту не оставалась одна. День за днем в течение трех недель к ней по очереди приходили жены голландцев. Разумеется, такое участие могло проистекать из природной доброты и чуткости ее соседей, и все же их появление всякий раз напоминало Аннелизе о женщине, привязанной к столбу цепью лишь для того, чтобы помешать ей броситься вплавь за любимым человеком. Напрямую никто не упрекал ее за сухие глаза и отсутствие скорби во взгляде, однако по отдельным коротким замечаниям она догадывалась, что у многих ее спокойствие встречает откровенное непонимание.

– Для ребенка Питера мы готовы шить весь день, – с неизменным восторгом повторяла Герта Гунстедт.

– Благодарю вас за любезность, – каждый раз отвечала Аннелиза, сидя у окна и глядя в сад, в то время как Герта, сосредоточенно сжав губы, орудовала иглой, чтобы пополнить растущую стопку крошечных принадлежностей для будущего младенца. – Вот только не уверена, понадобится ли ему столько белья.

Труди Ван Хельмер также постоянно докучала ей своим чрезмерным вниманием: то ободряюще похлопает по руке, то нальет чаю, то поправит подушку в кресле. Временами от ее услужливости Аннелизу просто тошнило.

– Я восхищаюсь вами, дорогая, – как-то сказала Труди. – Вы такая сильная. Это так ужасно – не иметь родной могилы, к которой можно было бы прийти поплакать. Ничто так не облегчает душу, как слезы. Но я убеждена, что настанет день, когда вы сможете излить свое горе.

Пока Аннелиза предавалась этим размышлениям, Тали принесла платье и положила ей на колени.

– Это подойдет, госпожа?

– Нет, – сказала Аннелиза. – Это для прогулки. Выбери какое-нибудь другое.

– Знаете, что я подумала… – Тали запнулась и прикусила губу. – У госпожи Педерсфельдт ноги похожи на две большие толстые сосиски и ей трудно ходить; она тут же задыхается и делается вся красная. Может, вам сказать ей, что сегодня вы хотите прогуляться? Она наверняка ответит: «Госпожа Хотендорф, погуляйте без меня». А вам нужно гулять. Это полезно для ребенка.

«Полезно для ребенка», – сказала Тали. «Подумай о нашем ребенке», – говорил Майкл.

Аннелиза кивнула:

– Пожалуй, ты права. Ради здоровья можно и прогуляться.

В этом и правда не было ничего плохого, а заодно она избежит неблаготворного влияния на ее настроение Марты Педерсфельдт.

Все произошло именно так, как предсказывала Тали. Через несколько минут Аннелиза уже выходила на солнечный свет, оставив толстую Педерсфельдт дремать в кресле под портретом Хильды, который по ее распоряжению был водворен на прежнее место.

Ореховая роща, словно радушная хозяйка, распахнула Аннелизе свои зеленые объятия. Сверху слышалось мягкое воркование голубей. Птицы слетали с ветвей, когда она проходила под ними, и взмахом крыльев разносили мускатный запах, проникавший в легкие при каждом вдохе.

У развилки Аннелиза в нерешительности остановилась. Тропинка, ведущая налево, привела бы ее к пристани, где стояли лодки, и тогда прогулка закончилась бы слишком скоро; поворот направо напоминал ей о переживаниях, оставивших глубокий рубец в сердце. Этой дорогой Питер водил ее к Майклу в те ужасные дни, когда держал его в хижине и глумился над ними обоими. У нее пробежали мурашки по коже при воспоминании о том едва осязаемом касании Майкла, когда она была так уверена в их взаимной любви, неподвластной времени. Нет, сейчас она не могла идти по этой дорожке.

Аннелиза направилась по средней тропинке на призывный шум волн. Прижав руку к животу, она спешила к скалистому мысу, откуда открывался величественный вид на океан. Наверное, она правильно делала, что шла сюда вместе со своим ребенком. Здесь она расскажет ему историю об отчаянном пирате, бесстрашном искателе приключений, бороздящем моря.

Она почти дошла до края рощи, когда внезапно услышала звук хрустнувшей ветки, а затем шуршание сухих листьев под чьими-то шагами.

Кто-то двигался по тропинке следом за ней.

Аннелиза остановилась, но ничего не услышала, кроме шума прибоя. Она немного помедлила, прислушиваясь. Голубь с тревожным криком взмыл вверх с насиженного места, осыпав ее дождем листьев; округлый спелый плод упал ей под ноги.

– Я подберу, – пророкотал почти над самым ее ухом мужской голос.

Аннелиза стояла не дыша, пока рука тянулась к плоду возле ее ноги. Сильные ловкие пальцы нажали на мякоть и выдавили косточку.

– Хочешь? – Обняв одной рукой за плечи, он мягко заставил ее повернуться и взглянуть на него. – Хочешь? – повторил он с улыбкой. При этом его замечательные с янтарными искорками глаза засверкали от удовольствия. Он перебрасывал орех из руки в руку как ребенок, поддразнивающий сверстника резиновым мячиком.

Аннелиза протянула ладонь, и Майкл положил в нее орех. Он был липким от сока и рождал ощущение прохлады.

– О Майкл! – тихо произнесла она.

– Только не плачь, – ласково предупредил он. – Тебе нужно беречь глаза – они тебе пригодятся для побега.

– Твоего?

– И твоего тоже.

Аннелизе показалось, что вибрирующий голос Майкла через ее плоть дошел до их ребенка.

– Они не позволят мне уйти, – сказала она. – Если даже твое появление – не сон, то все равно мы не сможем ускользнуть от их стражи.

Однако вместо того чтобы согласиться с ней, Майкл только передернул плечами, словно выказывая свое пренебрежение к воле Голландской Ост-Индской компании.

– Я пират, Аннелиза, и у меня имеется кое-какой опыт по части похищения ценностей. Я не могу жить без тебя. А компания пусть подыщет себе другую наложницу.

– Но… ты ведь бросил меня, когда губернатор Хон сказал, что тебе можно идти…

– И правильно сделал. Когда голландец говорит: «Иди», – нужно брать ноги в руки и бежать не раздумывая. И вообще, если хочешь, чтобы твой побег удался, надо сначала исчезнуть, а потом утрясать мелочи.

– Вот как? Мелочи.

– Ну да. Провизию и прочее. – Майкл выпрямился и стукнул себя по груди, где между пуговицами рубашки торчал уголок охранной грамоты. – Вот здесь гарантия безопасности для меня и всего, что я повезу с собой. Когда я требовал у Хона этот пропуск, я кое-что держал в голове, так, одну-две вещи.

– И я была в их числе? Значит, я и есть одна из тех мелочей?

– Не ты – одна из тех мелочей, а все они, вместе взятые, – малая часть тебя. – Майкл притянул ее к себе в объятия, и Аннелиза почувствовала, как мощные удары его сердца вливаются в ее сердце и как постепенно исчезают ее неуверенность и опасения. – Ты для меня все на свете, и я хочу знать о тебе как можно больше прямо сейчас. Например, сколько цветов и оттенков солнца я увижу в твоих волосах, если расплету эти злосчастные косы, и как от настроения меняются твои глаза. Я должен знать, будет ли наш ребенок мальчиком или девочкой и кто родится следующим, а потом следующим за ним. Я хочу изучить все эти мелочи и бесчисленное множество других, и это будет величайшим путешествием моей жизни.

– Мы правда поедем в Виргинию? – спросила она и задержала дыхание. Взбудораженное воображение уже рисовало ей новую жизнь с Майклом и детьми в необжитой свободной стране.

– Да. Хотя должен заранее предупредить тебя относительно воззрений тамошнего общества. Не жди, что пожилые матроны старой закваски одобрят твой выбор. Тебя определенно не похвалят за то, что ты вышла замуж за такого бродягу, как я.

– Какое мне дело до каких-то матрон? – в возбуждении воскликнула Аннелиза. – Когда мы едем?

– Сейчас.

– Сейчас?

– Ну конечно, а когда же еще, черт побери! Только женщина может задавать подобные вопросы. Заставила меня ждать целых три недели и еще спрашивает! Я уж думал, ты никогда не выйдешь из этого дома.

– Так ты все это время прятался здесь, в рощах?

– С первого дня и до последней минуты.

– Но ведь тебя могли поймать! О Майкл! А вдруг губернатор Хон передумает, и тебе запретят…

Он заставил ее прекратить вопросы, приложив палец к ее губам.

– Дорогая моя учительница, что бы я делал без тебя! Если бы ты однажды не пришла и не помогла мне, вряд ли бы я когда-нибудь освоил все тонкости мастерства. Дай срок, как только мы доберемся до Виргинии, обещаю тебе, что заставлю себя сто раз написать в школьной тетрадке: «Я ничего не смыслю в побегах. Я – плохой ученик».

– Ты ждал здесь столько времени, – прошептала Аннелиза, чувствуя, как ее охватывает разочарование. Все те ужасные мучительные часы, которые ей пришлось провести, глядя в пустоту, она могла находиться в объятиях Майкла. Но нет, лучше ей отбросить сожаления. Впереди ее ждала целая жизнь, полная любви и радости; тем более сейчас ей не следовало раскисать.

– Должен признаться, – заметил Майкл, – в редкие минуты я пытался заняться еще кое-чем. Оказывается, это чертовски трудное дело – выхватывать орехи из клювов голодных голубей.

– Ясно. Ты по-прежнему озабочен судьбой бедствующих колонистов.

Майкл проделал затейливый трюк пальцами:

– Поверь, Аннелиза, на корабле найдется место для небольшого мешка с орехами.

– Мешка?

– Ну да. Выращивать эти проклятые деревья – каторжный труд. И потом, не ты ли однажды сказала, что было глупо с моей стороны рисковать жизнью из-за какой-то горстки орехов? Рисковать так рисковать.

– Мне нужно взять несколько платьев на смену. Еще деньги и…

Но Майкл не желал ничего слушать и закрыл ей рот поцелуем.

Далеко внизу разбивался о скалы прибой, но Аннелиза уже не отличала его шум от стука собственного сердца.

Майкл неохотно оторвался от ее губ. Затем он обвил талию Аннелизы одной рукой, а другую приложил к ее животу. Немного помедлив, словно давая себе возможность еще раз убедиться в торжестве новой жизни, он сказал:

– Пойдем, любимая. Все, что нам нужно, ты уже взяла.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Реклама на сайте